КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Красный чех [Станислав Иванович Антонов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Станислав Антонов КРАСНЫЙ ЧЕХ (Ярослав Гашек в России)

Светлой памяти отца, кавалериста

Первой конной, погибшего в Великой

Отечественной войне, посвящаю

Автор

Вместо предисловия

Герой этой книги — реальная личность. Более того — всемирно-известный писатель и политический комиссар Красной Армии, участник легендарного боевого похода протяженностью в пять тысяч километров. Его имя — Ярослав Гашек. Широкие круги читателей знают его прежде всего по знаменитому роману «Похождения бравого солдата Швейка». В художественной литературе XX века трудно назвать второе произведение, в котором царила бы такая, же мощная стихия народного смеха, как в комической эпопее Гашека. Он создал непревзойденную сатиру на милитаризм и военщину, на полицейский произвол и паразитическую социальную систему. Однако замысел произведения был еще шире. Роман чешского писателя, оставшийся, как известно, незаконченным, должен был завершиться показом участия чехов и словаков в боях Красной Армии. И это теснейшим образом связано с судьбой самого Гашека, с его коммунистическими убеждениями.

Творчество чешского писателя рождено переломной, революционной эпохой, эпохой огромных изменений и сдвигов в исторической жизни человечества. Гашек был современником первой мировой войны, Великой Октябрьской социалистической революции, гражданской войны в России. Его собственная судьба оказалась причастной к этим событиям.

Он родился в 1883 году в Праге, в семье учителя. Рано потерял отца. Одно время служил мальчиком в лавке аптекарских и москательных товаров. Уже в детские годы ему довелось близко познать жизнь городских низов. По окончании коммерческого училища Гашек устроился было служащим в банк. Но гораздо больше начинающего писателя влекли литература и странствия. И вскоре он оставляет службу.

«Дух бродяжий» объяснялся не только юношеской романтикой, но и стремлением познать жизнь. В молодости Гашек исходил пешком всю Австро-Венгерскую империю, а отчасти и соседние страны. Главным образом в этих путешествиях он и находил сюжеты для своих очерков и рассказов. И чем больше он всматривался в жизнь, тем прочнее становилось его убеждение в несправедливости существующих социальных отношений. Это привело его вскоре к участию в политической жизни. В 1904–1907 годах он был тесно связан с движением чешских анархо-коммунистов («независимых социалистов»), которое привлекало наиболее решительных противников социального и национального гнета, не удовлетворенных политикой социал-демократов, деятельность которых сводилась в ту пору главным образом к борьбе за отдельные реформы. В течение некоторого времени Гашек искренне приравнивал анархизм к подлинной революционности. Он работал в редакциях журналов, распространял воззвания и листовки среди горняков и текстильщиков, выступал с лекциями. Тем не менее это движение уводило освободительную борьбу на совершенно ложные и бесперспективные пути. Спустя два-три года Гашек поймет это. Однако разрыв с анархизмом, происшедший о 1907 году, не означал, что молодой человек примирился с существующим миропорядком, против которого восставали разум и сердце. Его сатира направлена теперь как против несправедливостей социальной системы, так и против неспособных к действию политических партий, против политического пустословил и нерешительности.

К тридцати годам Гашек был автором уже более тысячи сатирических и юмористических рассказов, фельетонов, памфлетов. Важнейшее место среди них занимала социально-политическая сатира. Он осмеивал монархию, полицейский произвол, своекорыстие и невежество церковников, пошлость и приспособленчество мещан, бичевал социальные отношения, при которых благоденствие одних оплачивается нищетой и бедствиями других. Наверное, нет ни одного звена в социально-политической системе Австро-Венгерской империи, которого не затронул бы Гашек в своей сатире. Человек, не знакомый с этой системой и вообще с государственным и общественным устройством подобного типа, мог бы полностью восстановить его по произведениям Гашека.

Крутой перелом в жизни писателя обозначила мировая война. Между 1915 и 1920 годами Гашеку суждено было стать поочередно воином трех армий. В первую его мобилизовали насильно. В двух других он был добровольцем. Впечатления от службы в австрийской армии писатель в сатирической форме изобразил позднее в романе «Похождения бравого солдата Швейка» (автобиографическими чертами наделен в этом романе образ вольноопределяющегося Марека). Как и большинство его соотечественников, Гашек отнюдь не горел желанием сражаться за интересы империи Габсбургов, которая поработила его родину. Поэтому, попав на Восточный фронт, он при первой же возможности сдается в плен к русским, а через несколько месяцев записывается в чехословацкие добровольческие части, сформированные в России и участвовавшие в военных действиях против Австро-Венгерской империи.

Решающее значение для всего дальнейшего пути Гашека имела Великая Октябрьская социалистическая революция. Поняв правоту большевиков, убедившись, что в России рождается «новый лучший мир», уже в марте 1918 года Гашек вступает в Коммунистическую партию. В первом же номере газеты чехословацких коммунистов в России «Прукопник» («Зачинатель») было опубликовано обращение Гашека к чехословацким солдатам с призывом «помочь русскому народу укрепить Республику Советов, от которой исходят лучи освобождения для всего мира и для нашего народа». С весны 1918 года судьба Гашека была связана с Красной Армией. Но об этом читатели подробно узнают непосредственно из документального повествования С. И. Антонова, посвященного как раз этому периоду.

Вернувшись в конце 1920 года на родину, Гашек уже через два месяца начал писать свой роман. Произведение осталось незавершенным (Гашек умер 3 января 1923 года). Однако эта комическая эпопея обладала такой художественной силой, что не прошло и полутора десятилетий, как ее знал уже весь мир. Гораздо менее известной оставалась биография Гашека и особенно период, связанный с его пребыванием в России. А ведь это чуть ли не четвертая часть всей сознательной жизни писателя! Сведения о службе Гашека в чехословацких добровольческих частях и особенно о его участии в знаменитом походе Пятой Красной Армии были отрывочными и скудными. К счастью, сейчас этот пробел в значительной степени восполнен. Большая заслуга в этом принадлежит советским и чехословацким литературоведам, историкам, журналистам, которые, не жалея сил и времени, обследовали архивы и музейные хранилища рукописей, отыскивали старые газеты и журналы, фотографии, записывали воспоминания о Гашеке его сослуживцев и знакомых, ловили каждый факт, который мог дать в руки путеводную «ниточку» к новым сведениям.

Среди чехословацких исследователей, шедших по стопам Гашека, нельзя не вспомнить добрым словом теперь уже покойного Здену Анчика, Радко Пытлика, Зденека Штястного, Ярослава Кржижека, Зденека Горжени, Августина Кнесла. Много ценных материалов было найдено и собрано советскими литераторами и историками — Н. П. Еланским, Б. С. Санжиевым, И. Ф. Римановым, П. М. Матко, Ю. Н. Щербаковым, А. М. Дунаевским и другими. Правда, и сейчас еще далеко не все разыскано. Но в основном страницы биографии Я. Гашека между 1915 и 1920 годами заполнены теперь точно установленными, достоверными фактами. И какими фактами! После знакомства с ними Гашек во весь рост предстал перед нами как мужественный и самоотверженный воин-интернационалист, один из руководящих политработников Пятой Красной Армии.

К числу пытливых энтузиастов, внесших свой вклад в воссоздание биографии Гашека, принадлежит и Станислав Иванович Антонов. Вот уже четверть века он с увлечением занимается поисками людей, общавшихся с чешским писателем, изучением жизни Гашека в Поволжье, популяризацией его творчества — в лекциях и вузовских семинарах (С. И. Антонов — кандидат филологических наук, доцент Казанского университета), в статьях и рецензиях, в очерковых произведениях. Помимо повести им написана пьеса о Гашеке, поставленная на профессиональной сцене.

Специально надо сказать о неизвестных материалах, открытых С. И. Антоновым. Ему удалось, например, найти в Башкирской книжной палате полные комплекты красноармейских газет «Наш путь» и «Красный стрелок», к изданию которых Гашек имел самое непосредственное отношение и в которых много печатался. Нельзя не упомянуть и о том, что инициатива и активность С. И. Антонова сыграли большую роль в создании Музея Гашека в Бугульме, где чешский писатель был некогда помощником военного коменданта.

Естественно, в повести, которая предлагается вниманию читателей, С. И. Антонов опирается не только на собственные открытия, но и на весь фонд сведений о Гашеке, накопленных к настоящему времени. Предоставим, однако, слово автору.

С. Никольский,

Заведующий сектором славянских литератур

Института славяноведения и балканистики

Академии наук СССР, доктор филологических наук,

профессор


Ищу друзей Ярослава Гашека

Все случилось как-то неожиданно.

Более четверти века назад широко отмечалось в нашей стране 75-летие со дня рождения выдающегося чешского писателя-сатирика. 30 апреля 1958 года в республиканской газете «Советская Башкирия», где я тогда работал заведующим отделом литературы и искусства, появилась небольшая заметка под названием «Фронтовые друзья Ярослава Гашека». В ней старые уфимцы Иван Григорьевич Мурашов и Иван Яковлевич Агапитов поделились своими воспоминаниями о совместной работе с чешским писателем во время гражданской войны в армейской типографии, которая выпускала газеты «Наш Путь» и «Красный стрелок». Еще почти за год до этого у нас был опубликован реферат статьи известного исследователя творчества сатирика Н. П. Еланского из сборника «Литература славянских народов». И там подробно описывался период пребывания Гашека в Уфе, его деятельность в печати, организаторская работа. Этот материал прошел почти незамеченным.

Правда, в своей заметке старые полиграфисты сообщили и кое-что новое, но никому это не показалось тогда каким-то сногсшибательным. Они рассказали, что в Уфе, в той самой типографии, где Гашек был заведующим и где они работали, писатель познакомился с молодой накладчицей Шурой Львовой, на которой впоследствии женился и уехал с ней в Чехословакию в конце 1920 года. «Из газеты „Советская Россия“ от 11 июня 1957 года, — писали они, — мы с большим интересом узнали, что Александра Гавриловна и сейчас в добром здравии живет в Чехословакии». Казалось бы, ну что тут удивительного, живет — и живет…

Но через несколько дней, сразу же после майских праздников, когда работа только-только начиналась, в редакцию пришла старушка. Сильно волнуясь, от этого голос ее дрожал, даже чуть-чуть заикаясь, она сказала:

— Помогите мне найти мою сестру.

Этой просьбе никто не удивился. Ведь тогда многие находили своих родственников — детей, отцов, матерей, братьев, сестер, потерянных в годы войны, — с помощью газеты. Только непонятно, почему в наш отдел обратилась, этим занимался отдел писем.

— Мне сказали, что к вам надо, — настаивала старушка.

— Когда вы ее потеряли? Где?

Старушка неожиданно заплакала и, ни слова не говоря, протянула руку с номером газеты, где на четвертой странице была напечатана заметка о Гашеке.

— Вот тут написано про мою сестру. Мне бы ее адрес.

Через несколько минут все стало на свои места. Оказывается, Татьяна Ивановна Зюзина — так звали пришедшую — родная сестра А. Г. Львовой. Вот уже почти сорок лет, то есть с того времени, как Шура уехала за границу, она не имела о ней никаких вестей.

— Я уже считала ее давно погибшей. Ведь уехала на чужбину, мало ли что… Одна-одинешенька. Никаких вестей. А потом война и у них, фашисты. И вдруг… эта заметка.

Я пообещал заняться розысками. А на память попросил нашего фотокорреспондента А. Я. Червинского заснять старушку с номером газеты.

Спустя еще несколько дней явился офицер Советской Армии.

— Капитан Нефедов, — четко, по-военному отрекомендовался он. — Явился по поручению своей тещи.

Те, кто был в комнате, невольно улыбнулись: «теща командует»…

А пришедший серьезно продолжал:

— Она сама больна сейчас и не могла прийти. Просила меня узнать адрес жены Ярослава Гашека.

— А ей, собственно, зачем? Она какое отношение к этому имеет?

— Видите ли, она сестра Шуры Львовой.

— Сестра?! А как ее имя, отчество, фамилия?

— Зоя Васильевна Молева.

«Вот так раз! — молнией мелькнуло в голове. — Жену писателя зовут Александра Гавриловна, одну сестру — Татьяна Ивановна, а другую — Зоя Васильевна. Совсем разные отчества. Да и адрес почему-то ищут порознь».

— Позвольте, — говорю пришедшему спокойно, так, чтобы не заметил моих сомнений, — какая же она сестра, двоюродная, троюродная?

Капитан не понял моей насмешки:

— Это лучше у нее самой спросить, я не в курсе. Она работает заведующей учебной частью школы № 24. Но сейчас дома, приболела, можно позвонить ей.

После ухода Нефедова, признаться, как-то сразу в памяти всплыли многочисленные и знаменитые «дети лейтенанта Шмидта» из романа И. Ильфа и Е. Петрова. Чего там греха таить, встречаются еще такие, которых, как говорится, кашей не корми, а дай возможность похвастаться близостью к известному человеку, хотя видел-то его, может, один раз да еще издалека.

Звоню. А сам нервничаю: вдруг подозрение подтвердится. Как-то всегда неприятно уличать другого в нечестности, точно сам виноват в этом.

Ответила Зоя Васильевна. Очень приятный голос, но чувствуется, болезненный. Не хватило духу сразу задать этот вопрос. Договорились встретиться в редакции после выздоровления.

Вскоре пришла Татьяна Ивановна узнать, нет ли новостей. Разговорились. Осторожно завел речь о семье, родственниках и тут-то…

— Шура ведь в родной семье только до трех лет жила.

— Как так?

— А вот так. Семья у нас была большая, жилось тяжко очень. Отец, хоть и хороший сапожник, мастеровитый, но все пропивал. А когда умер, совсем уж невмоготу стало. В это время была перепись населения, в 1897 году. Пришел к нам в дом писарь Василий Малоярославцев, из волости приехал. Увидел нашу нужду. Он и предложил забрать с собой самую младшенькую, Шуру. Приглянулась ему. А у самого тогда еще детей не было.

Рассказывала она это, а меня все время мучил вопрос: почему же отчества у нее с Шурой разные. Набрался духу, наконец, да спросил.

— Проще простого, — ответила она. — Мы ведь татары. Каждую из нас крестили. Насильно. Тогда такое время было. Так вот, фамилию и отчество присваивали тех, кто крестным был. Так и получилось, что я Ивановна, а Шура — Гавриловна. И фамилии потому разные.

Фу, как гора с плеч! Значит, никаких подвохов. Надо действовать, искать адрес жены Гашека. Но где, у кого, как? Связался с редакцией «Советской России», там посоветовали позвонить в Куйбышев, начальнику военного музея М. Ф. Фрунзе Штыкину Иосифу Абрамовичу. И вот уже есть адрес чехословацкого журналиста Зденека Штястного, который сообщил в нашей печати об А. Г. Львовой-Гашековой. Вскоре в «Советской Башкирии» была напечатана его статья о некоторых неизвестных фактах личной жизни писателя в Уфе, о его отношениях с Шурой, неизвестные фотографии тех времен. Тогда же редакция обратилась с просьбой к читателям сообщить какие-либо сведения о людях, знавших писателя или слышавших его выступления.

Статья вызвала живые отклики. В редакцию начали приходить письма, то и дело раздавались телефонные звонки… Все хотели узнать, не нашлось ли что-нибудь нового о Гашеке. Пришло письмо от двоюродной тетки Шуры — учительницы-пенсионерки Риммы Георгиевны Катковой из села Ново-Троицка Мишкинского района Башкирии. Она хорошо помнит писателя и Шуру, сообщила некоторые факты об их пребывании в Уфе.

Тот исключительный интерес, который проявили советские люди к жизни Гашека в Уфе, та внимательность и заботливость о том, чтобы найти больше новых сведений о деятельности замечательного чешского писателя-коммуниста и интернационалиста, как-то само собой натолкнули меня на мысль заняться поисками людей, знавших Гашека, документов, публикаций, связанных с его работой.

Первые удачи на этом пути увлекли, захватили, теперь уже трудно было оторваться от поисков, они, как магнит, тянули к себе, заставляли все глубже и глубже проникаться событиями революционных лет, духом того времени, «проживать» их вместе с теми, кто активно участвовал в них. А они, эти люди, и в самом деле способны заразить кого угодно, каждого, кто хоть однажды услышит их рассказы.

Как-то однажды встретил меня на улице знакомый комсомольский активист Ирек Гайнетдинов.

— Вы разыскиваете тех, кто был знаком с Гашеком? Так у нас в артели «Новый быт» работал один из них. Хороший приятель писателя. Столько рассказывал…

— Кто? Где он? — всполошился я.

— Ганцеров. Степан. Недавно на пенсию ушел.

— Домашний адрес?

— Не знаю. Он где-то на новом месте живет. Поэтому в артели неизвестно. Если узнаю — сообщу.

Расстались. Он ушел себе спокойненько, а я места не нахожу. Какая досада! Ждать? Но разве усидишь тут! Бегу в адресное бюро. Фамилия есть, имя — тоже, а все остальное приблизительно можно сказать.

Так оно и вышло. Адрес найден.

Вскоре состоялась и первая встреча. Степан Викторович оказался на редкость интересным человеком. И хоть образование-то у него было не ахти какое (трехклассная церковно-приходская школа), но начитанность, эрудиция отменные. Живинка, изюминка какая-то сидела в нем. Видимо, сказалась многолетняя работа наборщиком типографии, а затем и журналистская деятельность. Как-то в одном из своих писем он в шутку подписался: «Бывший наборщик, бывший зав. типографией, бывший литработник, ответственный секретарь, зам. редактора районной газеты, бывший ответственный редактор двух районных газет Куйбышевской области, бывший инвалид Отечественной войны, бывший наборщик типографии артели инвалидов „Новый быт“, а ныне пенсионер». Уже по этому перечню должностей можно судить о его развитии, интересах, энергии. К тому же следует добавить, что он был и одним из активных комсомольцев Уфы. Привлекло и то, что многого достиг своей настойчивостью, работоспособностью. Оставшись круглой сиротой в 12 лет, начал работать учеником наборщика, быстро и хорошо освоил профессию, недаром потом о нем говорили «Степан — золотые руки».

Много увлекательного рассказал о Гашеке при первой же встрече. Чувствовалось, уже не раз приходилось говорить на эту тему с друзьями, знакомыми. Я попросил написать воспоминания для газеты. С удовольствием согласился:

— Тряхну стариной!

Через некоторое время под названием «Встречи с Ярославом Гашеком» они были опубликованы.

И вот тут-то, как говорится, задним умом, возникло сомнение: уж очень гладко написано, не фантазирует ли… Дальше — больше: а где доказательства, что он работал в типографии, мог встречаться с Гашеком?

Еду в Москву, в Центральный Архив Советской Армии, для сбора документов, материалов о писателе. Тщательно просматриваю ведомости, списки, приказы и нет-нет да найду знакомые фамилии: Ганцеров Степан, Мурашов Иван, Агапитов Иван… Проверяю даты, факты, сопоставляю с тем, о чем рассказывал бывший наборщик: все совпадает. Отлегло от сердца. Ведь прочитать об этом нигде не мог, к тому времени об уфимской жизни Гашека почти ничего не было. Значит, можно верить, хотя теперь даю себе зарок: каждый факт в воспоминаниях любого человека, пусть самого уважаемого и авторитетного, проверять по документам того времени, или считать достоверными только после того, если совпадают у разных людей, когда говорят об одном и том же.

Степан Викторович очень увлекся поиском новых материалов о своем чешском друге.

Однажды пришло письмо. «Спешу послать, — писал Ганцеров, — листок из какого-то журнала. В него был завернут лавровый лист, который я купил на базаре. Жаль, что не знаю, из какого журнала, но в листке адрес чеха Берната, который знал Гашека». Ну как тут не оценить неуемность, неутомимость старого человека?

Бросаюсь в библиотеку, переворачиваю горы журналов, пытаюсь по тексту, по шрифту догадаться, откуда страница… На ней речь идет о Сибири, может, и журнал сибирский? На другой стороне листка начало рассказа Юрия Шухова «Исполняющий обязанности проводника». Беру двенадцатые номера журналов, выходящих в Сибири, внимательно просматриваю оглавления за год. И, наконец, удача: в третьем номере журнала «Сибирские огни» за 1957 год есть это произведение. А перед ним — воспоминания чеха Владимира Иосифовича Берната, проживающего в г. Куйбышеве Новосибирской области, о встречах с Гашеком. Очень интересно, но мало. При чтении возникло много вопросов.

Пишу в педагогическое училище, где работает преподавателем музыки. Нет ответа. Обращаюсь в адресный стол, сообщают домашний адрес. Письмо — туда, молчание в ответ. Но тут снова приходят на помощь люди. Случайно узнаю, что в Казанском университете на заочном отделении журналистики учится сотрудник местной газеты — Ульченко А. В. Прошу его помочь в поиске и получаю воспоминания В. И. Берната. Конечно, коль скоро он — музыкант и воспоминания «музыкальные».

Есть в воспоминаниях Берната спорные моменты, вернее, не подтвержденные документально. Но любопытно, что подобное встречалось и у некоторых других, поэтому хочется привести их.

Владимир Иосифович предполагает, что Гашек проводил работу и по ту сторону фронта. Как-то разговорились они и Бернат рассказал о случае, который произошел с ними, музыкантами, когда были в занятом колчаковцами Новониколаевске (ныне Новосибирск).

Однажды вечером они играли в городском саду на эстраде. Неожиданно подошел пьяный офицер и заорал:

— Играть «Боже, царя храни»!

Музыканты отказались. Офицер ерепенился, схватился за револьвер. Сбежались колчаковцы. За оркестрантов вступились чешские солдаты. Началась перестрелка…

Когда Бернат дошел до этого места, Гашек, внимательно слушавший, заметил задумчиво:

— Да, сильная была перепалка… Помню. Был там.

— Для нашего оркестра, — вспоминает старый музыкант, — Гашек часто сочинял песенки агитационного содержания. Две или три из них я положил на музыку. К сожалению, ни текстов, ни партитур у меня не сохранилось.

Может быть, придет время и обнаружатся документы, подтверждающие эти сведения. Или найдутся песни, их тексты.

Немало еще работы для архивных изысканий. Есть, например, воспоминания современников, документы о том, что Гашек в Советской России написал пьесы, ставившиеся в Киеве и Красноярске, выпустил книгу «О попах». Из рассказов современников известно, что существовал будто бы написанный от руки по-русски и размноженный на жирографе или гектографе вариант «Похождений бравого солдата Швейка», который, помимо известных глав и частей, включал в себя такие, как «Приключения кадета Биглера в плену» и «Швейк в стране большевиков».

К сожалению, пока все это обнаружить не удалось, хотя не верить документам, свидетельствам современников тоже нет оснований. Так что, надо набраться терпения, а главное — искать, несмотря на неудачи, сложности поиска, давность лет. Ведь удалось же, например, в различных хранилищах найти все номера газеты «Наш путь», называвшейся потом «Красный стрелок», в которых опубликовано большинство публицистических произведений Гашека, много информаций, заметок о его деятельности. А до этого было известно, что разрозненные номера есть в Москве, в Ленинской библиотеке, в Центральном Архиве Советской Армии… Самое же курьезное состояло в том, что совсем рядом, в Уфе, в центре города, в Башкирской книжной палате преспокойно лежали подшивки этой газеты, почти все. Вот ведь как бывает.

Сколько интереснейших сведений дали газеты, помогли представить атмосферу того времени, ощутить революционный дух, характер борьбы в ее конкретности, подлинности!

Теперь, по прошествии четверти века с того времени, как я окунулся волею судеб в поиск следов чешского писателя, с огромным чувством благодарности всякий раз думаю о работниках наших архивов. Какое богатство хранят они, берегут. Без их помощи просто невозможно восстановить истину, историческую правду. Документы, находящиеся там, без предвзятости, без скидки на время, моду или что-то подобное, готовы рассказать любому о том, что прожито, как прожито, почему так, а не иначе. И тут, как говорится, не убавить, не прибавить. Все как было, как есть.

Архивы Москвы, Уфы, Куйбышева, Казани, Урала, Сибири… Сколько интересного и неизвестного таили они в себе о Гашеке! Даже такие, казалось бы, «мелочи», как ведомости на получение зарплаты, штатные расписания, разнообразные справки, протоколы различных заседаний, отчеты — все они при внимательном изучении раскрывали новые стороны деятельности писателя, помогали уточнить спорное, сомнительное.

И все же главное — это люди, к которым привели меня дороги поисков. Удивительно интересны, красочны их рассказы. И что самое важное, в них и спустя десятилетия живет дух революционного энтузиазма, энергии, которые были присущи их юности, опаленной борьбой за власть Советов. Они-то и помогли воссоздать облик пламенного коммуниста, патриота, интернационалиста. В их памяти Гашек сохранился — и это очень ценно — как человек большой, открытой души, непосредственности, никогда не унывающий, умевший хорошо пошутить, по-доброму разыграть товарища, увлекательно рассказывать веселые и необычные истории, анекдоты…

Первый, с кем мне посчастливилось познакомиться, был Василий Васильевич Сорокин, бывший редактор армейской газеты «Наш путь», в которой много печатался Гашек.

Первая встреча состоялась в Москве 25 декабря 1958 года. Эта дата поставлена на тексте воспоминаний о Гашеке, который В. В. Сорокин подарил тогда мне с дарственной надписью.

…Небольшая московская квартира в Барыковском переулке, неподалеку от Кропоткинских ворот. Ее стены завешаны картинами, портретами. Но это не те скороспелки, которыми торгуют предприимчивые копировальщики. Нет, это подлинные произведения искусства. Авторы их — художники прошлого и нынешнего века, такие известные мастера живописи, как К. Крыжицкий, А. Степанов, К. Богаевский, К. Лебедев и другие. Даже трудно поверить, что хозяин квартиры, тот самый 23-летний герой, въезжавший в Уфу на боевом разгоряченном коне в 1919-м…

Но это он — Василий Васильевич Сорокин, бывший комиссар 26-й стрелковой дивизии.

Богатой событиями была жизнь В. Сорокина. Выходец из семьи ремесленников, с юных лет проявил себя активным борцом против царского самодержавия. Заметки, стихи начал печатать еще в дореволюционной «Правде». А когда в марте 1917 года в Петрограде был создан первый Совет рабочих и солдатских депутатов, Сорокина избирают в его состав. Он всегда был в первых рядах борцов за власть Советов. Вот почему, когда началась иностранная интервенция против молодой республики, коммунист Сорокин, вступивший в партию в 1918 году, в группе питерских рабочих сразу же добровольцем ушел в ряды славной Пятой армии.

— Только-только расположились мы в Уфе, — рассказывает бывший комиссар, — вызывают в Реввоенсовет, назначают редактором газеты «Наш путь», решили издавать в Пятой армии. Тогда-то мы и познакомились с Гашеком, назначенным руководить типографией.

Молодой редактор и опытный чешский писатель-журналист близко сошлись друг с другом. Нередко их можно было видеть за товарищеской беседой или на прогулке по городу.

— Мы с ним очень подружились, — вспоминал В. В. Сорокин, — и когда меня перевели на работу в революционный трибунал армии, хоть и реже, но встречались в политотделе, в штабе, на партийных собраниях. Частенько он заходил на судебные заседания армейского трибунала. Тихонько садился где-нибудь в углу: стараясь остаться незамеченным, внимательно следил за ходом процесса и нет-нет да и вынет свой постоянный спутник — блокнот и начнет записывать что-то.

Как-то после одного заседания я спросил:

— Смотрю, Ярослав, ты к нам зачастил. Уж не собираешься ли сменить перо журналиста на мантию трибуналиста? Кстати, имеется вакансия: нужен член трибунала. Давай, соглашайся.

— Приеду в Прагу, подумаю, — отшутился Гашек.

— А чего это ты все время в свой блокнот записываешь? Какие трибунальские тайны?

— Да вот собираюсь написать о неумолимом, но гуманном мече ревтрибунала… Скоро прочтешь, — загадочно улыбаясь, ответил он.

Через десять лет прочитал я обещанное. В журнале «Вестник иностранной литературы» за 1929 год, № 5, был напечатан перевод рассказа Гашека «Перед революционным трибуналом Восточного фронта», хотя его самого уже не было в живых. Ярослав вывел себя подсудимым, хотя никто никогда у нас его не судил, а меня — председателем трибунала. Ну, да я не в обиде. Главное, значит, сдержал слово, не забыл.

…Отгремели бои. Завершилась гражданская война. Ставший к этому времени председателем ревтрибунала Южного фронта Сорокин был назначен заместителем председателя Военной коллегии Верховного Суда РСФСР.

— Так оно и пошло по юридической линии, — вспоминает ветеран, занимавший руководящие посты в судебных органах краев нашей Родины. Затем перешел на редакционно-издательскую работу (потянуло тряхнуть стариной), возглавлял ряд центральных издательств. Перед уходом на пенсию был директором издательства Академии художеств СССР.

Но не ушел на отдых бывший комиссар и редактор! Несмотря на преклонный возраст, до конца жизни (умер 8 мая 1961 года) сохранил удивительную бодрость духа, романтическое отношение к жизни. Увлекался живописью, поэзией. Активно участвовал в общественной жизни, часто выступал с воспоминаниями, со статьями в газетах, журналах, различных сборниках.

Особую память сохранил о Гашеке. Еще 5 мая 1938 года в «Литературной газете» опубликовал свои первые воспоминания о чешском друге. Тогда же он писал: «Фронтовые фельетоны Ярослава Гашека ждут внимательного изучения. Следует собрать их и выпустить отдельной книгой». Увы, до сих пор, несмотря на выступления в печати известных деятелей культуры Чехословакии, в частности, профессора Зденека Неедлы, наших исследователей на эту же тему, ни одно издательство не собралось пока издать сколько-нибудь полное собрание его публицистических произведений, написанных в Советской России. А ведь их уже сейчас выявлено около шестидесяти, многие из которых представляют значительный интерес. Мной была защищена кандидатская диссертация по итогам исследования этих произведений.

В. Сорокин опубликовал затем воспоминания в журнале «Славяне», где очень тепло рассказал о встречах, дружеских связях с Гашеком.

В. Сорокин не только поведал мне много увлекательного о Гашеке, но и захотел, чтобы я познакомился с другими ветеранами, хорошо знавшими писателя.

…Еще не прогремели раскаты артиллерии, еще белые и не чувствовали надвигающейся на них катастрофы, а на улицах Уфы в ночь на 31 декабря 1918 года уже появились красноармейцы. Это были разведчики. И когда в темноте белогвардейцы окликали их: «Кто идет?», в ответ слышался спокойный, веселый женский голос: «Свои, свои». Так отвечала Соня Гончарская, заместитель начальника политотдела 26-й дивизии. В ту пору ей только-только минуло 29 лет.

Что и говорить, отчаянная, лихая женщина. Закалка у нее еще дореволюционная. Когда ее, 18-летнюю, арестовали за политическую работу, не стала дожидаться окончания срока заключения, убежала из тюрьмы. Несколько лет жила на нелегальном положении, скрывалась от полицейских ищеек, продолжала активно участвовать в революционном движении. Когда же над ней нависла реальная угроза нового ареста, вынуждена была эмигрировать за границу. Семь лет на чужбине: Германия, Швейцария, Париж, Нью-Йорк… Это теперь, издалека, они кажутся чем-то приятным, увлекательным. А тогда — мучительные дни, месяцы невзгод, лишений, полного бесправия.

Революция помогла вернуться на долгожданную родину, вновь стать энергично действующей единицей ленинской гвардии. После Февральской революции была избрана в состав Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, в дни Октября вошла в состав Военно-революционного комитета.

Всю гражданскую войну прошла в регулярных частях. Здесь-то и познакомились с Гашеком. Особенно часто приходилось встречаться в Сибири. В марте 1920 года ее избрали делегатом IX съезда партии. В его работе принимали участие и чешские левые социал-демократы. Когда они узнали, что среди участников есть женщина, хорошо знающая Гашека, расспросам не было конца. Один из основателей Компартии Чехословакии, замечательный публицист Богумир Шмераль сразу же после возвращения публикует книгу «Правда о Советской России», рассказывает о своих встречах с В. И. Лениным, впечатлениях о строителях нового мира…

Тогда-то впервые в буржуазной Чехословакии прозвучала и правда о Гашеке. До этого же публиковалось множество клеветнических вымыслов, печатались даже сообщения о его гибели.

И вдруг слово правды, да такое неожиданное, сердечное. «Одна сибирская делегатка (а это была как раз С. С. Гончарская. — С. А.), — писал Б. Шмераль, — сказала, что хорошо знает Ярослава Гашека. Говорила о нем необычайно дружески. Называла его „Хашек“ (фамилия Гашека по-чешски произносится с гортанным „х“. — С. А.), часто также с настоящим чешским акцентом — просто „Ярослав“. Говорила, что в мелочах часто их одурачивает, и тогда они говорят: „Но, Ярослав, ведь мы же знаем, что это неправда!“ А в остальном он очень добросовестный, трудолюбивый, хороший товарищ. И все товарищи, работающие с ним, сердечно его любят».

Можно себе представить, как удивлялись, поражались перемене, происшедшей с Гашеком. «Король богемы» — и вдруг — крупный да еще и отличный политический руководитель в армии. Уж не двойник ли?

Выдающийся чехословацкий писатель, один из основоположников литературы социалистического реализма в Чехословакии, Иван Ольбрахт тоже побывал тогда в Советской России. Спустя полтора года, когда уже Гашек, вернувшись в Чехию, выпустил первую часть своего великого «Швейка», он восторженно отозвался в газете коммунистов «Руде право» об этом произведении и там же написал: «Ярослав Гашек был в Омске высоким советским служащим, командовал воинской территорией, вероятно, большей, чем Чехословацкая республика… работал, помогал создавать новый мир.

Был ли это действительно Ярослав Гашек? Невероятно! Когда я приехал в Россию, спрашивал о нем.

„Товарищ Гашек? Ярослав Осипович? (А в России не называют кого попало по отчеству!) Это один из самых лучших людей, которых имеет азиатская Россия“.

Я недоверчиво усмехался. Но приходили другие и другие, авторитету которых нельзя было не верить, и все пели хвалу Гашеку и рассказывали о героизме, который доказал в боях, о его мудрости и организаторских способностях, о его поразительном усердии, об услугах, которые оказал России.

Сибирский военный комиссар товарищ Гончарская мне сказала: „Ярослав Осипович говорит, что если бы не одну, а десять жизней имел, то с радостью пожертвовал для рабочей власти. И я ему безусловно верю. Потому что это он доказал уже много раз!“

Такими словами в России не бросаются».

А потом Ольбрахт, ошеломленный этим рассказом, спросил о самом «больном» для Гашека:

«Не пьет?»

«Ярослав Осипович? Ох, ох! Что вы это, товарищ, только говорите?»

Омский двойник пражского Ярослава Гашека в течение этих лет не взял в рот ни капли алкоголя, хотя и имел к нему доступ.

Вот какую огромную услугу оказала Софья Самойловна в те давние времена. Собственно, она даже и не знала, что ее высказывания публиковались.

Кто знает, может быть, Гашек, прочитав рецензию И. Ольбрахта в газете, добрым словом помянул и Гончарскую, верного товарища по политотделу, боевую соратницу по борьбе. Ведь в то время, вдалеке от верных советских друзей, так редко можно было ощутить искреннюю товарищескую поддержку, участие, шедшее от сердца, и это было особенно дорого.

А Софья Самойловна не уставала удивлять окружающих своей энергией, задором. После съезда ее оставили в Москве консулом Дальневосточной республики, созданной по инициативе В. И. Ленина. Центральные газеты писали, что это первый случай назначения женщины на такой высокий дипломатический пост.

Жажда знаний привела ее на учебу в знаменитый Свердловский университет. После его окончания, прекрасно владеющая немецким, английским, французским, итальянским языками (эмиграция не прошла даром!), стала работать заведующей отделом национальных меньшинств и эмигрантов в Московском комитете партии. Тогда же вышла и ее книжка о богатом опыте работы среди иностранцев, живших в СССР.

И опять (до чего же неуемная!) идет учиться. Теперь уже слушатель философского отделения Института Красной профессуры, затем занимается педагогической деятельностью.

С. С. Гончарской было 52 года, когда грянула Великая Отечественная. И сердце коммунистки, душа бойца славной Пятой армии привели ее в военкомат.

— Сейчас не время сидеть дома, — сказала она, — я еще могу пригодиться на передовых позициях.

Долго пришлось уламывать воинское начальство, но упорство взяло верх. Почти до самого окончания войны ее можно было встретить в передвижных полевых госпиталях, санитарных поездах. Сколько лишений, невзгод пришлось вынести! Какую огромную силу воли, мужества должна была проявить эта пожилая женщина, чтобы наравне с другими уверенно стоять в первых рядах защитников Москвы, Сталинграда. Недаром же ее грудь украшали орден Отечественной войны II степени, медали «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За оборону Москвы» и другие.

Небольшого роста, на вид хрупкая, слабая женщина, Софья Самойловца — человек большой воли и прекрасной души. Просто удивительно было слушать, смотреть на нее, узнавать, чем она занимается: столько энергии, столько планов! Она роется в архивах Москвы, разыскивает документы, чтобы написать воспоминания о 1917 годе в Петрограде, спешит к больному товарищу-пятоармейцу (а сама-то не очень важно чувствует себя), чтобы ободрить его, консультирует в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, выступает перед молодежью.

Как же все-таки здорово повезло Ярославу Гашеку, что в дни революционной борьбы в России, когда, наконец, он понял, на чью сторону надо встать, рядом с ним оказались большие, верные друзья, люди особой закалки, особого характера, щедрой души, преданные делу партии и народа! Это они вселяли в чешского писателя, журналиста дух оптимизма, веру в победу сил социализма и на его родине, укрепляли уверенность в свои силы, важность того, что делал.

Разве мог он не попасть под обаяние нижегородского рабочего-коммуниста Ивана Дмитриевича Чугурина, бывшего тогда начальником Политотдела Пятой армии? Да и то сказать, Гашек очень многим обязан этому человеку.

Пути их сошлись в Симбирске, Бугульме, в Уфе. Не раз встречались, о многом толковали. И было о чем рассказать и Чугурину. Ведь он из славной когорты непосредственных учеников В. И. Ленина. Первая встреча с вождем состоялась в Париже, в апреле 1911 года, в домике на тихой улочке Мари-Роз. Сюда молодой подпольщик приехал, чтобы учиться в знаменитой ныне высшей партийной школе под руководством Владимира Ильича. И хоть молод был, а испытать пришлось немало. Активное участие в знаменитой майской демонстрации сормовичей 1902 года, описанной потом М. Горьким в романе «Мать», в забастовках, восстании 1905 года, потом подполье на Урале, тюрьмы, крепости…

Много, очень много полезного узнал Чугурин в школе, расположившейся в деревушке Лонжюмо, неподалеку от Парижа. А главное, понял, каким путем идти к победе революции, к свержению самодержавия.

После возвращения на родину — сразу аресты, ссылка в Сибирь. Там новая знаменательная встреча с давним другом — Яковом Свердловым, тоже нижегородцем. Кстати, еще во Франции Ленин подробно расспрашивал у Чугурина о нем, ведь им еще не довелось к тому времени встретиться.

Немало и потом было встреч у Чугурина с Лениным.

Отгремели бои гражданской войны. Но Иван Дмитриевич не жалуется на усталость. То в Ленинграде на руководящих постах, то за границей в составе торгового представительства. После двадцатилетнего перерыва побывал и в тех местах, где учился в школе Ленина. Ровесник своего чешского друга, он намного пережил ею, умер в 1947 году, оставив по себе добрую память.

Когда думаешь, вспоминаешь тех людей, кто окружал Гашека в Советской России, не перестаешь радоваться и удивляться: точно на подбор, один интереснее другого. Что ни человек, то личность незаурядная, обладающая горячим сердцем, щедрой душой.

После возвращения на родину Гашек опубликовал в 1921 году цикл небольших произведений, в которых отображен бугульминский период его жизни, обстановка того времени. Так вот, в самом начале автор сообщает о своем назначении в комендатуру Бугульмы, приводит разговор, состоявшийся у него в Симбирске с председателем Реввоенсовета Каюровым. Как и некоторые другие из данного цикла, так и этот — лицо не вымышленное. Только должность указана неверно, тогда он был заместителем начальника политотдела Пятой армии.

Василий Николаевич к тому времени в партии был уже человеком довольно известным. Он вступил в ее ряды в 1904 году. Рабочие Сормова (Нижний Новгород), Выборгской стороны (Петербург) хорошо знали этого отважного, решительного коммуниста. В февральские дни 1917 года не боялся убеждать солдат не стрелять в своих братьев-рабочих. Это ему и его товарищу Хахареву поручили выборжцы составить от имени ЦК РСДРП манифест в связи с началом Февральской революции.

Летом 1917 года, после возвращения в Россию, Ленин некоторое время, скрываясь от полицейских ищеек, жил на квартире Каюрова. Впоследствии с ним Василий Николаевич не раз встречался, выполнял его поручения. В. И. Ленин высоко ценил деятельность Каюрова.

Вместе со своим другом по революционной работе И. Д. Чугуриным Каюров участвовал в боях, был его заместителем по руководству политотделом. Здесь-то не раз и встречался с Гашеком. Сохранились документы, по которым можно судить, что Василий Николаевич часто обращался в Бугульминскую комендатуру с различного рода запросами.

После гражданской войны Василий Николаевич — на руководящей хозяйственной работе. Написал впоследствии интересные воспоминания о великом вожде, а также книги об участии рабочих Петрограда, Сормова в революционномдвижении.

Или вот еще один старый член КПСС, вступивший в ее ряды в 1913 году, Сергей Михайлович Бирюков, член исполкома Моссовета первого созыва, председатель его хозяйственной комиссии. Не раз приходилось мне встречаться с ним, живым свидетелем революционных событий и легендарных подвигов Красной Армии. Вновь и вновь удивлялся его энергии, молодости, готовности в любую минуту идти к людям, рассказывать о Ленине, с которым неоднократно встречался, выполнял его поручения.

Так уж получилось, что Сергей Михайлович сыграл особую роль в судьбе Гашека. В мартовские дни 1918 года зашел С. Бирюков по делам в военный комиссариат г. Москвы, там и познакомился с ним.

Много лет прошло после этого, но в памяти ветерана навсегда остались самые добрые чувства к Ярославу. Дружба с ним постоянно согревала Сергея Михайловича.

Близко принял он к сердцу организацию в Бугульме, что на территории Татарской АССР, музея чешского друга. По моей просьбе прислал воспоминания, а потом очень беспокоился, получили ли там, оказались ли они полезными: так хотелось, чтобы лучше знали люди о Гашеке.

Кстати, именно он зародил в Бирюкове любовь к Чехословакии, интерес к ее жизни, народу. В своих многочисленных выступлениях старый коммунист активно пропагандировал жизнь в братской социалистической стране. С гордостью рядом с орденом Ленина носил на груди высшую награду Союза чехословацко-советской дружбы, которую в торжественной обстановке вручил ему посол ЧССР в Москве.

Незадолго до конца 1958 года приехал я в Москву, чтобы встретиться с пятоармейцами, освобождавшими Уфу сорок лет назад, а потом рассказать о них читателям газеты «Советская Башкирия». Удивительно теплой, сердечной была встреча с ними в Центральном музее Советской Армии. Вспоминали давно минувшие дни, мечтали о будущем. Потом встал Роман Романович Крастынь, бывший комиссар полка, и предложил послать приветствие уфимцам в связи с 40-летием освобождения города.

— Правильно! Есть с чем поздравить уфимцев. Ведь за сорок лет Уфа стала крупным индустриальным центром, а Башкирия — нефтяной республикой.

— Кто же будет писать? — возник вопрос.

— Как кто? Помните, сорок лет назад Василий Васильевич Сорокин поздравлял со страниц «Окопной правды» с новым, 1919-м? Так ему, как говорится, и перо в руки. Не ослабела ведь еще она.

…Один за другим подходили старые бойцы и ставили подписи под приветствием. Бережно храню их автографы, они напоминают о тех, кто и много лет спустя оставался верным духу революционного братства, сохранил азарт молодости.

По-разному, порой самым неожиданным образом, обнаруживались люди, знавшие Ярослава. Среди тех, кто подписал приветствие, был Андрей Павлович Кучкин. В тот же раз старые друзья в своем кругу сердечно поздравляли его, бывшего редактора военной газеты «Часовой на революционном посту», выходившей в Казани в конце 1917 — начале 1918 годов, комиссара 27-й стрелковой дивизии, с семидесятилетием. Они искренно гордились своим соратником. Еще бы, он — доктор исторических наук, профессор, один из авторов нового тогда учебника «История КПСС». С огромным вниманием слушали своего старшего друга о том принципиально новом, что будет в учебнике, живо обменивались мнениями, высказывали замечания. И конечно, кто, как не они, представители старой гвардии коммунистов, хорошо знают всю историю родной партии. Ведь они были в числе ее творцов!

Тогда не удалось поговорить с А. П. Кучкиным, он торопился в ЦК КПСС на обсуждение книги. Написал ему из Уфы, получил ответ. Завязалась переписка. И вот несколько лет спустя, когда собирал материалы для создававшегося в Бугульме музея Я. Гашека, в Центральном Архиве Советской Армии наткнулся на бумажку, подписанную знакомым почерком: А. Кучкин. Перевертываю листок и еще один, очень знакомый почерк: «Начальнику Поарма 5. Рапорт. Доношу, что дела и обязанности Начоргчасти Поарма 5 от тов. Кучкина принял 13 сентября 1920 г. Я. Гашек».

Читатели могут представить себе мое состояние: тут и радость, желание скорее бежать к Андрею Павловичу, сообщить о находке, и смятение: почему же он молчал об этом? Может, однофамилец! Да нет, смотрю на подпись: его характерный крупный, разборчивый почерк.

Звоню, захлебываюсь от волнения, рассказываю, и он спокойно (надо же!) подтверждает мою догадку.

И вот мы сидим в его квартире, что в первом московском высотном здании на Смоленской площади. Неторопливо идет беседа. Андрей Павлович вспоминает Гашека, всегда веселого, неунывающего, окруженного многочисленными друзьями и товарищами самых различных национальностей.

— Не помню, чтоб видел его без дела. Вечно в хлопотах, заботах, участвует в разных комиссиях. Энергии хоть отбавляй, а ему все было мало. Ни от чего не отказывался.

Слушал, я Андрея Павловича и думал, как бы порадовался Гашек, если бы теперь побывал в нашей стране, где обрел когда-то столько хороших друзей, где был так близок душой и сердцем с теми, кто боролся и строил новую жизнь, светлую, радостную, счастливую, о которой мечтал для своей родной Чехословакии. А как бы много интересного, просто захватывающего узнал о своих соратниках, в том числе и о А. П. Кучкине.

Выходец из рабочей семьи приуральского города Белорецка, сын кузнеца и сам кузнец, Кучкин очень рано включился в политическую борьбу. Уже в дни революции 1905 года он активно участвует в стачках, митингах и демонстрациях. С того времени вся жизнь, все силы отдавались делу партии большевиков, в которую вступил в январе 1912 года. Аресты, ссылки не сломили молодого коммуниста. Напротив, силы его растут, опыт обогащается. С восторгом он встретил известие о выходе первого номера газеты «Правда» 5 мая 1912 года и сразу же стал ее активным пропагандистом.

Через много-много лет академик И. И. Минц напишет про своею товарища: «Он принадлежал к тому поколению коммунистов, которое вошло в историю революции под характерным названием — правдистов: так назвал его Владимир Ильич Ленин, ибо оно воспитано центральным органом партии — „Правдой“». В газете Кучкин, как и тысячи других, находил ответы на все злободневные вопросы, знакомился с произведениями Ленина, его ближайших соратников.

Вскоре после первых номеров в газете стали появляться материалы, подписанные «А. Бельский», «А. Б.», «Искатель», «А. Б-ский», «Ис.». Это он, Андрей Кучкин, рассказывал о тяжелой жизни рабочих, забастовочном движении, о растущем чувстве товарищества, коллективизма в среде трудящихся.

Особенно ярко раскрылся пропагандистский и организаторский талант в революционные дни. Вскоре его избрали делегатом на I Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов. Острая борьба развернулась между большевиками и эсерами. Резкую отповедь дал отщепенцам Кучкин в «Правде», делясь впечатлениями от съезда. Новый заряд энергии, веры в правоту избранного пути получил на съезде, встречаясь с В. И. Лениным, слушая его выступления.

Разразилась гражданская война — и А. Кучкин в самых горячих точках. С его именем связана история славной 27-й стрелковой дивизии, с которой прошел путь от Волги до Енисея. 12 августа 1922 года «Правда» писала: «Кажется, ни одна из славных дивизий республики не имеет такого количества отличий, как 27-я Омская Краснознаменная дивизия. В своих рядах она имела таких организаторов и военкомов, как талантливый уфимский кузнец А. П. Кучкин…»

В это время пути Кучкина и Гашека все время шли рядом — Уфа, Белебей, снова Уфа, Златоуст, Челябинск, Омск, Иркутск…

— Почему же вы, Андрей Павлович, раньше, до того, как обнаружил документы, ничего не говорили о встречах с Гашеком?

— Не видел необходимости. Не очень уж они, встречи, значительны. У других — интереснее. Но раз так нужно…

«Раз нужно» — этому принципу всю жизнь следовал старый коммунист. Всегда был там, где нужно, и отдавал себя полностью, без остатка. Его избирали делегатом X и XI съездов партии, поручали ответственные посты, он работал в аппарате ЦК КПСС. Но ему все время казалось, что для лучшей работы не хватает знаний., Жажда постоянно учиться — тоже одно из характерных качеств Андрея Павловича. И хоть его считают «сильным, глубоким марксистом», он поступает в историко-партийный Институт Красной профессуры.

После окончания весь отдается изучению истории нашего государства. Автор многих фундаментальных трудов по проблемам истории КПСС и Советской власти, А. П. Кучкин заботливо воспитывал молодые кадры, подготовил несколько десятков кандидатов и докторов наук. Его перу принадлежат книги о героях гражданской войны, о боевом пути Пятой армии, документальные повести. Два ордена Ленина, медали украшали его грудь.

Последняя наша встреча была в конце 1969 года. Только что вышла его большая книга «От Волги до Енисея», третье издание «Истории КПСС», где он — один из авторов. Кажется, можно немного отдохнуть. А Андрей Павлович полон новых замыслов. Он — редактор IX тома двенадцатитомной «Истории СССР», член главной редакции шеститомной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза», работает над монографией «Борьба КПСС за единство международного коммунистического движения».

Слушал я видного советского историка, человека преклонных лет (ему тогда за 80 было), прошедшего по жизни столь многотрудный путь, и невольно вспоминал слова из песни: «Не стареют душой ветераны…»

Умер Андрей Павлович 30 марта 1973 года. Символично, что «Правда», в которой он более шестидесяти лет назад печатал свои корреспонденции, потом не раз писавшая о нем, опубликовала 1 апреля некролог, где подводился итог его замечательной жизни на благо людей. «Память об А. П. Кучкине, — говорилось в заключение, — его беззаветном служении делу партии навсегда останется у соратников и многочисленных учеников».

Приятно сознавать, что друзей Ярослава Гашека у нас великое множество. Каждый стремится чем-то помочь, внести свою лепту, пусть не такую уж емкую, в копилку знаний о чешском писателе, его жизни. Один, школьник И. Швецов, позвонит и сообщит, что видел в книжном магазине новое издание «Швейка», другой — привезет из далекого города газету, где сообщается о новом спектакле по произведению Гашека, третий назовет книголюба, у которого, кажется, что-то есть интересное, связанное с фронтовой печатью гражданской войны, четвертый, совсем юный ученик Казанской школы № 116 Ш. Тагиров подарит свои цветные иллюстрации к роману, свою «версию» облика Швейка, пятая, студентка университета Г. Щеколдина, просто, без обиняков, подарит маленькую, неказистую книжечку, на титульном листе которой обозначено: «М. Слободской. Новые похождения бравого солдата Швейка». А выпущена она Воениздатом в… 1943 году. Вверху на обложке рисунок солдата Швейка, под ним знаменитый девиз Великой Отечественной: «Смерть немецким оккупантам!» Герой Гашека воевал с фашистами.

А однажды на улице встретился сотрудник Государственного архива Татарской АССР:

— Посмотрели бы некоторые наши дела. Кажется, могут быть там и документы, связанные с Гашеком.

Признаться, отнесся к этому скептически. Ну, что может быть нового, когда так хорошо известна его деятельность в Бугульме и по воспоминаниям, и по произведениям самого писателя.

Прошло немало времени после этого разговора. Но мысленно я неоднократно возвращался к этому предложению. Оно не давало мне покоя. И вот, чтобы как-то освободиться от этого беспокойного состояния, я выписал рекомендованные папки и без всякого интереса стал просматривать.

Случайно обратил внимание на листок, исписанный корявым, безграмотным почерком, адресованный в «Бугульминский реоулецьой кыметет». Долго разбирал неграмотные каракули. Наконец, понял, что у «гражданина Микуленской волости Андрея Кеняева случилось несчастье». Оказывается, ездил в Казань, и по дороге пали лошади. Умоляет о помощи, многодетному семейству.

Интересно, помогли или нет?

Перевертываю страницу и… замираю. В буквальном смысле слова. Вижу давно знакомый, ставший даже чуть ли не родным почерк. Не верю глазам своим. Читаю, снова перечитываю. Да, это он, Гашек! На бланке коменданта города Бугульмы 3 декабря 1918 года он обращается в Чрезвычайную Комиссию: «Прошу оказать Киняеву всякое содействие».

Теперь уже интерес к папкам возрастает. Внимательно начинаю просматривать каждую страничку, каждый клочок бумаги. А их тут огромное множество. И удача снова приходит ко мне. Вот уж действительно, кто ищет, тот всегда найдет.

Вот срочное требование Гашека в городскую милицию мобилизовать 50 плотников для работ на линии Ютаза — Кандры, или его разрешение на конфискацию столов, ламп и канцелярских принадлежностей для революционного трибунала 5 армии…

И вдруг попадаются документы, подписанные помощником коменданта Гашеком, которые вызывают улыбку. Нет, в этих бумагах нет ничего смешного. Просто они вызвали воспоминания об одном произведении Гашека — «Крестный ход», чуть ли не каждая фраза которого полна издевки над служителями культа. В нем рассказывалось, как было устроено шествие по городу в знак протеста против приказа комендатуры, обязавшего монахинь чистить казармы. Многим казался этот факт вымыслом. Даже текст приказа, посланного в женский монастырь, вызывал сомнение. И вот теперь я держу в руках официальное предписание игуменье; «Предлагаю вам выслать немедленно 30 монашек для уборки помещений штаба Пятой Армии в Дом Волжско-Камского Банка по Советской ул». И подпись: Пом. коменданта Гашек.

Кстати, обнаружил любопытные ответы игуменьи на послания Гашека. В одном, например, написано: «Выслать для уборки некова сестер дома нет. Отправлено 10 фун. восковых свечек. Деньги неполучены». Да, не сильна в грамоте была настоятельница монастыря, зато хитрила, обманывала, лишь бы не помогать Красной Армии. Но настойчивость Гашека заставляла-таки выполнять все указания комендатуры.

Новые обнаруженные документы помогли еще глубже, разносторонне воссоздать обстановку того времени, ее характерные колоритные детали, иной раз наивные, смешные, но точно передающие дух той неповторимой эпохи.

Обстоятельства складывались так, что Гашек не мог заниматься журналистской работой, он целиком отдал себя повседневной борьбе с врагами. Правда, имеются некоторые публикации, в которых утверждаются, будто Гашек и в Бугульме сотрудничал в местной печати, даже был членом редколлегии газеты «Гражданская война», органа Политотдела Пятой армии Восточного фронта, в то время издававшейся здесь. К сожалению, никаких документов, подтверждающих эти сведения, пока не обнаружено. Скорее всего, это предположения, а не достоверность. Но кто знает, архивы такие коварные, столько хранят в себе открытий, порой самых неожиданных и парадоксальных.

Однажды ранним весенним утром раздался в квартире телефонный звонок.

— Здравствуйте, — проговорил незнакомый голос. — Квартира Антонова? Вы интересуетесь Гашеком. Так вот, в Бугульму, в музей один старичок принес фотографию. Там он с Гашеком снят.

— Кто говорит? Кто вы? — пытаюсь выяснить.

— Какое имеет значение. Если интересно, учтите. До свидания.

Короткие гудки. Я даже не успел поблагодарить. А может, разыгрывают?

Звоню в Бугульму, в краеведческий музей. Все верно. Узнаю адрес, пишу. Вскоре приходит письмо из деревни Митрофановка Азнакаевского района. Александр Михайлович Гермогентов служил в Политотделе Пятой армии, в Сибири, хорошо знал писателя.

— Чуткий, внимательный человек был, — рассказывает он. — Никогда не унывал. Случались неуспехи на фронте, он сразу выезжал на этот участок, помогал поднимать настроение, подбадривал. Любил с людьми говорить. Казалось, он никогда не оставался один.

Как самую дорогую реликвию долго хранил старый воин пожелтевшую от времени фотографию, на которой запечатлена большая группа сотрудников Политотдела. В 1961 году передал ее Бугульминскому музею.

И снова сомнения: фотография и тогда была мне знакома. Откуда она у него? Да и кем служил — не написал. Роюсь в своем архиве и нахожу выписку из приказа по хозчасти от 2 ноября 1920 г. Точно: Гермогентов — казначей ячейки Поарма 5. Тогда задаю вопрос в письме.

— Мы провожали Гашека в 1920 году на родину. Вот и сфотографировались на память. Каждый получил снимок.

Теперь все понятно. Значит, сколько людей изображено (их 14), столько может быть и оригиналов. Кто же сидит и стоит в этой группе?

— Рядом с Гашеком (он третий справа в первом ряду) слева начальник Политотдела Моисей Абрамович Вольфович[1]. Других не помню, знаю, что были из Питера, Москвы, с Украины, Латвии… Я сзади Гашека, совсем молодой.

Кто знает, может быть, где-то хранятся другие оригиналы и когда-нибудь удастся установить всех запечатленных на снимке, а значит, и выявятся новые интересные факты, подробности из жизни Я. Гашека в Сибири.

Рассказ А. М. Гермогентова напомнил, что где-то уже слышал фамилию Вольфович. Может быть, жив начальник? Вот была бы удача: непосредственный руководитель, которого иногда заменял Гашек, есть документы, подписанные им как начальником Политотдела. Но где, где искать? Стоп, кажется слышал, называли эту фамилию в Казанском государственном музее ТАССР. Обращаюсь туда: да, есть на учете ветеран гражданской войны Вольфович. Живет неподалеку от Казани, в городе Зеленодольске. Но только она — женщина. Спешу выяснить. Оказывается, Афанасия Афанасьевна знала Гашека по Красноярску, служила там в Политотделе агитатором-организатором, а муж ее был начальником.

— Помню, очень хорошо помню и его самого, и его пламенные выступления на митингах, собраниях. А еще запомнила его внимание, чуткое отношение к людям.

Жили Вольфовичи в просторной комнате при Политотделе. Время тяжелое, продовольствия не хватало, топлива — в обрез. Где тут обогреть помещение. А на руках пятимесячная дочка. Красноармейцы иногда принесут немного овощей. Тогда Афанасия Афанасьевна приготовит суп да угощает им сотрудников. Гашек понимал, как трудно живется им, и потому, приезжая из командировок, обязательно привозил что-нибудь съестное, с удовольствием преподносил Вольфовичам. Видно, ему самому доставляло удовольствие делать приятное другим. Однажды даже курицу преподнес.

Очень, любил ребятишек. Бывало, подойдет к детской кроватке, поиграет немножко, а потом начинает фантазировать, какая счастливая, светлая жизнь ждет нашу дочку в будущем. Кто знает, может быть, в эти моменты вспоминал и о своем сыне, Рихарде, Рише, которому тогда уже было 9 лет, а он так и не знал своего отца.

Ровесник века, А. А. Вольфович до своей кончины в 1984 г. жила в Казани. Долгое время была на профсоюзной, партийной работе. Награждена орденом Ленина.

Вот и еще стали известны некоторые моменты. А ведь как это важно знать по возможности больше подробностей о пребывании Я. Гашека в Советской России, о его окружении, дружбе с нашими людьми! Вот оно, конкретное проявление пролетарской солидарности, интернационализма. Да и кроме того, каждый, кто знал его, пусть не помнит многого (все-таки десятки лет прошло), но какую-то деталь, какую-то черточку хранит в памяти. А тут все ценно.

Разве неинтересны сведения, которые сообщил Ахмед Валеевич Чанышев из Энгельса. Он работал в 1919 году в типографии, выпускавшей газету на татарском языке «Кзыл Яу» («Красная Армия»), Когда все типографии вместе с Пятой армией, разместившись в вагонах-теплушках, двинулись на Урал, а затем в Сибирь, Ахмед обратил внимание на такой момент. Во время длительных остановок, после выпуска очередных номеров, все наборщики, печатники уходили на квартиры, оставляя одного дежурного. Но Гашек никогда не покидал типографию. А вместе с ним в вагоне жила и Шура.

— Почему не уходите? — спрашивали его.

— Не могу. Мне кажется, если уйду из вагона, может что-то случиться. Спокойнее, когда здесь. Мало ли что…

И еще запомнил Чанышев:

— В Челябинске, где долго находились, все сотрудники Политотдела, в том числе и типографские, проходили обязательную строевую подготовку. И наш заведующий, хоть и не отличался выправкой, четким шагом, но очень старался, был дисциплинированным, выполнял все команды добросовестно. Иногда даже слишком усердно. Смешно получалось. А, может, шутил, чтобы нам веселее шагалось.

Изучая архивные-документы, нашел приказ по Политотделу, в котором говорилось, что Гашек переводится в организационный подотдел с 20 августа 1919 года. И здесь же сказано, что типографию принял В. Михайлов. Знакомая фамилия, часто встречалась в списках рабочих типографии. Интересно, жив ли? Задал этот вопрос С. В. Ганцерову, а тот сразу, да еще с какой-то нескрываемой радостью:

— Жив он, только вот тяжко болен. Друг мой хороший.

Вскоре принес странички его воспоминаний. Правда, не ахти какие (болезнь дала себя знать), но кое-каким фактам, известным от других, нахожу подтверждение. Впервые увидел Гашека еще в Бугульме, да и то издали. Видел, как помощник коменданта вел женщин мыть полы в казармы. В руках револьвер, что-то резкое говорит им, потому как отказываются идти. Вот еще одно свидетельство очевидца об эпизоде, описанном в одном из произведений Гашека. Оно убедительно хотя бы потому, что В. Михайлов не знал о рассказах писателя: большинство впервые в нашей стране появилось в моих переводах в периодической печати в начале шестидесятых годов, а воспоминания датированы 8 сентября 1958 года.

И еще сообщил такой любопытный факт. В Красноярске они вместе пришли к начальнику Особого отдела. Тот вел допрос перебежчика. Гашек заинтересовался, очень уж хотелось потолковать с человеком «с того берега». Как только начальник сделал паузу, Ярослав начал спрашивать. И тут в нем взыграл сатирик. Вопросы были такие ядовитые, ехидные, что на некоторые из них арестованный отказался отвечать. И хоть начальнику по душе были вопросы Гашека, но допрос есть допрос. Он поблагодарил Ярослава за помощь и постарался поскорее распрощаться с пришедшими.

Пути поисков друзей писателя приводят в разные места. С помощью историков нашелся след бывшей телефонистки и рассыльной бугульминской комендатуры Елены Леонтьевны Никифоровой. Встретились в Куйбышеве. С бывшим наборщиком Михаилом Николаевичем Егоровым познакомились в Белебее. С одним из бугульминцев-старожилов, знавших Гашека, Ильей Георгиевичем Снегеревым, мы ходили по городу. Побывали в домах стариков, подбирали для музея мебель, домашнюю утварь тех лет. Особенно интересно прошла наша экскурсия по гашековским местам. Илья Георгиевич показал сохранившееся здание типографии, лавку купца Телегина, в которой Гашек с красноармейцами делал обыск, допрашивал хозяина, его подручных о разного рода проделках, нарушениях. Постояли у Народного дома, где помощник коменданта выступал на митингах, собраниях. Побывали и у бывшего женского монастыря, сохранившегося до наших дней.

Друзья Гашека — это друзья братской социалистической Чехословакии. Как часто знакомства, дружба советских и чехословацких людей начинается с разговоров о бравом солдате и его авторе. Вспоминаются памятные эпизоды, смешные сценки, меткие словечки, афоризмы, факты из жизни писателя. И пошло, пошло… Сразу найден общий язык, общие интересы.

Вот и меня Ярослав Гашек познакомил, крепко подружил со многими интересными людьми из братской страны.

Много рассказывал мне журналист, в прошлом редактор куйбышевской молодежной газеты «Волжский комсомолец», а ныне известный детский писатель Владимир Разумневич (кстати, с ним мы тоже подружились в совместных поисках следов Гашека) об одном из близких товарищей Гашека Иосифе Поспишиле. Они подружились еще в Киеве, потом вместе формировали воинские части в Самаре.

И вот однажды читаю книгу, выпущенную в Москве Госполитиздатом, в которой речь идет о братском сотрудничестве русских и чешских товарищей во время гражданской войны. В ней говорится: в конце мая 1918 года в бою при защите от белочехов «в руки к палачам попали организаторы и руководители полка, виднейшие чехословацкие коммунисты Алоиз Скотак, Иосиф Поспишил и Людвиг Отченашек. 5 июня 1918 года у станции Липяги они были повешены. Славные чехословацкие коммунисты бесстрашно сражались против белогвардейцев и бесстрашно пошли на виселицу».

Вот так новость! Историки пишут о нем, как о погибшем, а он живет, здравствует. Сразу захотелось выяснить, как удалось избежать гибели. Хочется побольше узнать подробностей о соратниках, может быть, и они живы. Договариваюсь с одной из московских газет о сенсационном материале. Узнаю адрес и моментально пишу в Брно письмо. Жду с нетерпением. Что-то долго молчит… Наверное, сам удивлен таким сообщением. Каково узнать, о себе, что повешен да еще более сорока лет назад. Наконец, получаю письмо. Очень краткое. «Пока вам писать о всех событиях не могу, простите меня. Я в настоящее время очень болен. Улучшится здоровье — напишу Вам побольше».

Ох, как тяжело ждать! Хорошо хоть нет опровержения. Значит, будет о чем писать. Скорее бы выздоравливал.

И вот, наконец, держу в руках новое письмо. Быстро распечатываю, читаю: «…учитель Иосиф Поспишил, мой тезка, был повешен в Пензе. Я с ним не был знаком. Между прочим, некоторые историки об этом уже писали, предупреждали, чтоб не было ошибки».

Так лопнула сенсация. Но зато благодаря этому завязалась дружеская переписка, продолжавшаяся более двадцати лет, до последних дней жизни чешского ветерана. Эта куда важнее!

И. Поспишил был неутомим. Ему очень хотелось как можно больше помочь тем, кто собирал материалы о Я. Гашеке. Он вел активную переписку с историками, журналистами, литературоведами, охотно встречался с ними. Немало ценного сделал он и для меня. Как-то стало известно, что найдены незаконченные гашековские «Юбилейные воспоминания», посвященные пребыванию в Самарской губернии в 1918 году после падения Самары. По моей просьбе он охотно и быстро (а ему уже было 66 лет) перепечатал на машинке текст из журнала «Гост до дому». Так благодаря ему 9 июня 1962 года они впервые на русском языке в моем переводе были напечатаны в молодежной газете «Волжский комсомолец».

Он был общительным человеком, очень внимательным. Регулярно присылал публикации о Гашеке, высказывал советы, замечания относительно тех материалов, что печатались в нашей стране на эту тему. У себя на родине выпустил большую книгу «Я знал Гашека». В сборнике воспоминаний чехословацких красноармейцев «С звездой на фуражке» рассказал об участии в гражданской войне.

Приятной оказалась наша встреча в Брно. И хоть ему было тогда 84 года, весь он излучал энергию, был весел, оживлен, старался показать самое интересное, значительное. Для меня, например, явилось неожиданностью, когда Поспишил показал мне книгу в очень знакомой обложке. Смотрю: Муса Джалиль, сборник произведений, изданный в Казани на татарском языке. Как он сюда попал? Оказывается, в сентябре 1956 года ветеран побывал в столице Татарии, выступал по радио. И в память о встрече республиканский радиокомитет преподнес ему с теплой дарственной надписью стихи замечательного татарского поэта-героя.

Когда теперь, спустя многие годы поисков, изучения материалов о чешском писателе, возвращаешься к началу этой работы, невольно радуешься: как все-таки здорово помог мне приобрести новых, хороших, интересных друзей Ярослав Гашек. И не только в нашей стране, но и в Чехословакии.

Еще в бытность работы в Уфе передали мне из Башкирского обкома партии письмо чехословацкого журналиста Зденека Горжени. Он просил сообщить адреса некоторых товарищей, знавших Гашека по совместной работе. Конечно же, послал и адреса, и их воспоминания. Они к этому времени были записаны у меня, но не опубликованы. Теперь, когда нет-нет да и начнешь просматривать письма, душа радуется: как сближают людей общие интересы, общие цели. Началось с Гашека, а продолжается вот уже более четверти века, как говорится, по всем линиям жизни. С радостью я узнавал о его успехах в учебе в Высшей партийной школе при ЦК КПСС в Москве, о зачетах, экзаменах, о его путевых впечатлениях от поездки по стране. Сообщения о новинках литературы о Гашеке перемежались с радостным сообщением о рождении сына, дочери, творческими планами, журналистскими публикациями, о командировках в другие страны… Когда, например, мне понадобились для переводов впервые на русский язык неизвестные советским читателям произведения Гашека о Бугульме, он нашел одно из редчайших изданий 1925 года и прислал его.

Даже в кризисные для братской Чехословакии дни 1968–1969 годов связь наша не прекращалась. Он остался верным другом нашей страны. И, главное, ничуть не изменился. Встречаемся ли мы в Москве (долгие годы был корреспондентом «Руде право») или в Праге, все такой же простой, общительный, отзывчивый, готовый в любую минуту прийти на помощь друзьям из Советского Союза, с которыми свела его гашековская тропа. А ведь он теперь член Секретариата ЦК КПЧ, главный редактор газеты «Руде право», депутат Чешского Национального Совета. Его творческая, публицистическая деятельность отмечена Государственной премией, другими наградами. И не затихает в нем интерес, любовь к Гашеку. Недавно выпустил книгу о его журналистской деятельности. В СССР она вышла на русском языке. Активно содействует советским гашековедам в публикациях на родине писателя. Словом, настоящий друг друзей Ярослава Гашека.

Много лет назад получил из Праги теплое письмо по поводу моей первой книги о Гашеке. Автор его, Ладислав Штолл, в частности, писал: «…прошу извинить, что отвечаю по-чешски, не хочется искажать русский язык. Уверен, что раз занимаетесь Гашеком, чешский язык не составляет для Вас трудностей». А чего там, к стыду своему, я его просто не знал. Долго пришлось посидеть со словарем, чтобы перевести коротенькое письмо. После этого замечания стал изучать язык, чтобы можно было читать Гашека и литературу о нем на его родном языке. Даже просил всех друзей из Чехословакии писать только по-чешски.

Кто же этот человек? Лихой военный летчик и начинающий поэт, чиновник одного из крупнейших банков буржуазной Чехословакии, увлеченный идеями научного социализма, работами В. И. Ленина, страстный публицист, коммунист-подпольщик, министр и академик, член ЦК КПЧ, ближайший друг и соратник национального героя братской страны, писателя и журналиста Юлиуса Фучика. Это к нему обращался из фашистского застенка Ю. Фучик: «…прошу моего друга Ладю Штолла из моих материалов составить пять книг…»

Л. Штолл выполнил предсмертную просьбу друга. После победы социализма в Чехословакии он вместе с женой героя — Густой Фучиковой подготовил немало изданий замечательных произведений Ю. Фучика, стал активным пропагандистом его идей.

Неутомимый борец за социалистическую культуру, за сплочение прогрессивных деятелей культуры вокруг Компартии Чехословакии, Л. Штолл много сил и энергии отдал воспитанию молодых партийных работников, деятелей культуры, социалистической идеологии. Один из создателей Академии наук социалистической Чехословакии, крупный ученый в области эстетики и литературоведения, министр в правительстве ЧССР, он внес большой вклад и в дело развития высшего образования в стране, просвещения и культуры.

Особой страницей в биографии выдающегося ученого-коммуниста, общественного и государственного деятеля стала жизнь в Советской стране. Здесь он переводил труды К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, вместе с Ю. Фучиком работал на чехословацком радио. Крепкая дружба с советскими людьми навсегда сделала его верным другом нашей страны. И в тяжелые годы фашистского подполья, и в трудные годы строительства социализма, и в тревожные кризисные дни и месяцы Л. Штолл оставался верен принципам пролетарского интернационализма, дружбе со страной великого Ленина. У него здесь было много давних и хороших друзей.

Кавалер многих орденов, дважды лауреат Государственной премии имени К. Готвальда, Ладислав Штолл был широко известен за рубежом, в частности, в нашей стране, являлся почетным доктором наук МГУ.

В некрологе ЦК КПЧ и президиума Академии наук ЧССР подчеркивалось, что труд члена ЦК КПЧ с 1946 года, академика Л. Штолла является олицетворением глубокого единства великого человека, убежденного коммуниста и выдающегося ученого, а также пламенного патриота и интернационалиста.

И хоть творчеством Гашека он не занимался специально, но всякий раз, когда в его работах шла речь о значении культуры Чехословакии, принципах пролетарской литературы, вспоминал творчество выдающегося сатирика. «Если наша культура, — писал он, — представляла в чем-то интерес в международном масштабе, если она внесла свой вклад в мировую литературу, заслуга в этом принадлежит тем представителям нашей культуры, чье творчество вырастало из почвы демократической и народной. Я имею в виду, например, Гашека, Петра Безруча, братьев Чапеков, Ольбрахта…»

Мне посчастливилось не только получать от него добрые, всегда заинтересованные письма, но и встречаться в Праге, слушать его увлекательные рассказы о Ю. Фучике, совместной работе с ним в Москве на радио, о друзьях, детях, любимой внучке Ганке… Она была еще совсем маленькой, а вопросы мне задавала по-русски. В семье с любовью и уважением относятся к нашей стране, ее культуре.

При активном содействии Л. Штолла в Институте чешской и мировой литературы АН ЧССР, директором которого он был до конца жизни (6 января 1981 года), был создан Кабинет Ярослава Гашека, своеобразный центр изучения творческого наследия писателя. Возглавил его известный гашековед, отдавший этому делу несколько десятков лет, Радко Пытлик. Удивительно увлеченный человек, целенаправленный. Слушать его рассказы о жизни Гашека, его творчестве, читать книги — одно наслаждение.

…Друзья Ярослава Гашека и мои друзья. Пишут из Башкирии и Татарии, Горького и Ульяновска, с Урала и из Сибири. Задают вопросы, просят помочь советом и уточнить тот или иной факт. Но чаще всего сообщают новые сведения об изданиях произведений писателя, статьях о нем, ветеранах гражданской войны. Ведь еще много «белых пятен» в «русской» биографии Я. Гашека. До сих пор не найдены рукописи, многие опубликованные статьи, фельетоны, даже книги, пьесы, о которых известно по документам, гашековским отчетам, письмам, воспоминаниям современников.

Верю, что как и раньше в этом будут помогать советские и чехословацкие друзья, которые в равной степени заинтересованы в том, чтобы яркая и увлекательная жизнь, творчество выдающегося чешского сатирика, публициста, верного друга Страны Советов была раскрыта полнее, ярче, во всем ее многообразии.

Может быть тот, кто сейчас читает эти строки, захочет присоединиться к нам. Мы, многочисленные друзья Ярослава Гашека, ждем вас, с удовольствием, примем в наши ряды. Пишите, звоните, приходите!


В поисках истины

Все осталось позади: и манифест Франца-Иосифа, объявлявший войну с Сербией, и повестка в армию, получив которую Я. Гашек, с присущей ему обаятельностью и непосредственностью, попросил немного повременить с фронтом, так как у него еще не закончены личные дела… Даже то, что он объявил себя идиотом, — не помогло, пришлось надевать ненавистную австрийскую военную форму.

Расставаясь с друзьями, Гашек вроде бы выглядел все таким же: весельчаком, балагуром, выдумщиком. Но сейчас его мучили, не давая покоя, тревожные раздумья о родине. О том, что чехам и словакам приходится воевать против своих же братьев-славян. Да и, в конце концов, долго ли еще будет висеть над родиной гнет австрийской монархии, когда же наступит час освобождения? А главное, зачем эта проклятая война, кому нужно братоубийство?

Он стал «историографом», своего 91-го пехотного полка и по совместительству… пас полковых коров, был квартирьером, ординарцем. А полковых поваров Ярослав поражал своими изумительными познаниями в области кулинарии.

В полку судьба столкнула его и с прототипами будущих героев — капитаном Сагнером (командиром маршевого батальона), надпоручиком Лукашем (командиром роты), фельдфебелем Ванеком, кадетом Биглером… Помните их яркие образы в романе? Все они вошли туда под своими именами.

Кстати, у Гашека потом в связи с этим были большие неприятности. Впрочем, неприятности были не только потом. В полку к Ярославу относились с подозрением. Еще бы, из пражского полицейского управления получена характеристика, познакомившись с которой невольно будешь обходить его стороной. Ведь он, оказывается, отличается антиавстрийскими взглядами, фигурирует в списках неблагонадежных, находится под негласным полицейским надзором…

Но не только с будущими отрицательными персонажами познакомился Гашек. В маршевом батальоне среди солдат нашел много новых друзей, товарищей. Сошелся, например, с денщиком Лукаша рядовым Франтишеком Страшлипкой, весельчаком, любителем рассказывать по всякому случаю анекдоты, подчас «с бородой», разные истории. Некоторые черты его поведения затем станут присущими Йозефу Швейку.

24 сентября тишину раннего утра нарушили оглушительный грохот орудий, винтовочные выстрелы. И все это сопровождалось громкими криками и удивительно изобретательной бранью.

Когда Гашек и Страшлипка, спавшие рядом, проснулись, они услышали голос Лукаша.

— Русские прорвали фронт! Мы вынуждены отступать. (Прочно высылайте подкрепление, — орал командир в телефонную трубку.

Два друга вскочили и бросились бежать. Неожиданно остановились, взглянули друг на друга и… поняли: вот он, тот случай!

Вокруг суматоха, паника, неразбериха. Офицеры раздраженно кричат на солдат, собирающих военное снаряжение. Солдаты в панике хватаются то за одно, то за другое, бегут то в одну, то в другую сторону. И только Гашек со Страшлипкой не торопятся. Впрочем, они тоже делают вид, что готовятся к отступлению, собирают вещи.

— Чего вы там возитесь, черт возьми! — орет взъерошенный Лукаш, размахивая пистолетом. — Скорее…

Речь оборвалась на полуслове. Командир обмер от страха: цепи русских солдат неумолимо и стремительно приближались к окопам. Лукаш дернулся, махнул рукой и тут же бросился за отступающими, не оглядываясь назад, не видя, что Гашек и Страшлипка спокойно сидят и ждут.

В окопы ворвались русские. Ярослав поднял руки и радостно закричал:

— Земляки, не стреляйте. Свои мы, братья-чехи!

Когда под конвоем его вели в расположение русских, он только радостно улыбался.

В деле ефрейтора австрийской армии Я. Гашека (он получил повышение в чине 1 августа 1915 года) появилась последняя запись: «Считать пропавшим без вести 24/9 1915 после сражения у Хорупан».

Не пропал Гашек. А тем более, без вести. Напротив, вскоре о нем узнали многие военнопленные.

Сначала Гашек оказался в Дарницком лагере, что находился под Киевом. Это был крупнейший пересыльный лагерь царской России. В бараках, построенных военнопленными, неимоверная теснота, грязь. А люди все прибывают и прибывают… Труд каторжный, почти не кормят.

Гашек, ставший теперь военнопленным № 294217, остро, болезненно переживал все это, никак не мог постичь, почему к тем, кто добровольно отказался воевать, такое жестокое, бесчеловечное отношение. Какой уж тут помощи ждать, чтобы идти освобождать свою родину! Хоть бы остаться живым, дотянуть до… А до чего? Что впереди?

Но вскоре все же мелькнул лучик надежды: Гашека, как и многих других военнопленных, решили перебросить в другой лагерь — в село Тоцкое, что в Поволжье, в Самарской губернии. Там, прошли слухи, совсем иначе. И жить есть где, и кормят лучше, а главное — за людей считают.

Строили планы, один радужнее другого. Но первое же знакомство с лагерем опрокинуло все мечты. Такие же бараки, то же полуголодное существование, вши, грязь…

Чтобы не умереть с голоду, пленные торговали из-под полы. Этого хватало ненадолго. Когда все было продано и съедено, начались повальные болезни. Ежедневно умирало, до 150 человек.

«В Тоцком лагере военнопленных в Самарской губернии, — сообщалось в докладе командующего Юго-Западным фронтом генерала Брусилова начальнику штаба верховного главнокомандующего 24 декабря 1916 года, — умерло 16 тысяч военнопленных, из них свыше 6 тысяч от сыпного тифа, о чем высшим властям ничего не известно…».

Впрочем, кое-кто все же проявлял заботу.

Как-то в лагерь пришла посылка. Обратный адрес: Австро-венгерский Красный Крест. Сколько было возбужденных разговоров! Высказывались самые противоречивые догадки по поводу содержимого.

Вот наступил торжественный момент. Вскрыли и… внутри оказалась библия. Графиня Каллиш-Алетенгоф сообщала, что священное писание посылает сама Австрия. «Я хочу, — продолжала она, — чтобы вы с доверием ожидали конца войны и черпали из нее силу».

Совсем иные разговоры были после прочтения послания. И уж, конечно, без всяких недоговоренностей. Графине просто повезло, что она этого не слышала.

Были в те дни и приятные моменты в жизни Гашека. Очень радовался, когда его приятель, тоже военнопленный, Йозеф Водичка приносил из города добытые неведомыми путями свежие газеты. Гашек буквально набрасывался на них, зачитывая, как говорится, до дыр. Каждая строчка была для него важной, необычайно, интересной.

Но, пожалуй, самым памятным был один из весенних дней 1916 года. Тогда Гашеку, как и сотням других военнопленных, показалось, будто вот-вот светлые надежды начнут сбываться. Из числа чешских и словацких военнопленных начали формироваться военные части, которые, как говорили, создаются для борьбы за освобождение Чехословакии от австрийского гнета. Кого такая идея не воодушевит? Уже очень заманчивы перспективы: освободить многострадальную родину от чужеземного ига.

Гашек был в числе самых первых и притом самых активных. Не узнать было Ярослава. Из яростного противника войны он превратился в энергичного агитатора и организатора регулярной части. С жаром, глубокой убежденностью выступает перед пленными, ведет с ними задушевные беседы, уверяя всех в необходимости добровольно вступить в ряды новой армии, армии-освободительницы. Вскоре Гашек становится даже помощником русского командира батальона.

Кажется, нет предела энергии Ярослава, никакая усталость не берет его. Он весь — в активном действии. В каких только местах не побывал за это время! Даже в бараках с тифозными больными.

После одного такого посещения ему вдруг стало плохо, почувствовал сильное недомогание. А вскоре сыпняк окончательно свалил его с ног. И это в такой-то горячий момент!

Врачи признали его положение совершенно безнадежным. Но крепкий организм, закаленность, привычка переносить любые тяготы сделали свое дело: смерть и на этот раз ушла ни с чем. Кто знает, может быть, в выздоровлении сыграло немалую роль и стремление скорее встать в строй бойцов за свободу родины, увидеть Чехиюсбросившей цепи австро-венгерской монархии.

И вот в июне 1916 г. из ворот Тоцкого лагеря торжественно, с развернутым трехцветным чешским знаменем вышло подразделение добровольцев. В их числе — радостный, возбужденный Ярослав Гашек. Ему хотелось скорее попасть на фронт. Путь лежал в Киев!

Прежде, находясь в австрийской армии, Гашек всячески стремился увильнуть от службы, придумывая всевозможные уловки, вплоть до симуляции. А теперь он торопится, ждет не дождется, когда медицинская комиссия, наконец, даст свое заключение. И каждый день кажется месяцем. Скорее бы, скорее… Родина не может долго ждать, надо использовать малейшую возможность и как можно полнее.

А врачи рассудили иначе. Они признали его негодным к несению строевой службы. Сказались последствия только что перенесенной в лагере тяжелой болезни. Гашека назначили на должность писаря штаба Первого полка.

Но разве мог он удовлетвориться этой работой? Его активная натура не могла успокоиться. Он несколько раз обращается с одной, и той же настоятельной просьбой:

— Направьте меня в разведку.

Командование всякий раз отказывало. Оно ждало указаний от руководителей «Союза чешских обществ в России». А там все думали, прикидывали, не ошибиться бы (ведь Гашек широко известен как анархист, неблагонадежный), и наконец, решили использовать его в качестве пропагандиста чехословацкого легиона. Ему так и сказали:

— Возьми в руки перо вместо винтовки: им ты принесешь больше пользы нашему делу.

Ярослав с головой уходит в новую работу. Много ездит по лагерям военнопленных, выступает во вновь сформированных чехословацких частях, на митингах, распространяет агитационную литературу.

Но с особенной энергией сотрудничает в еженедельнике «Чехослован», выходившем в Киеве. Гашек выступает глубоко убежденным пропагандистом идей легионерского движения в России, его взгляды, пусть даже порой ошибочные, полностью совпадают с направлением печатного органа.

Как и прежде, он остается непримиримым врагом австро-венгерской монархии, но теперь более открыто, не опасаясь цензурных рогаток, разоблачает лицо Габсбургской династии. Этому посвящена одна из первых статей — «Над старыми газетами», подписанная довоенным псевдонимом «Д-р Владимир Станко». Здесь автор проявляет себя серьезным историком, политиком, умеющим глубоко анализировать факты прошлого, обобщать их и делать верные выводы. Характеристика монархии, ее взаимоотношения с Пруссией, оценка Бисмарка поражают точностью и прозорливостью. Резко высмеивает Гашек тех, кто надеялся, что именно Австрия принесет народу Чехословакии счастье. «Дурашливые головы… некогда верили… будто в рамках австрийской монархии когда-нибудь будет лучше чешскому народу». И далее дается весьма значительный вывод: «…право народа защищается не так, как частное право речами защитников перед судом присяжных, нужно силой оружия придать этому праву действенное значение». Здесь звучит не только призыв к революционному, насильственному свержению власти, но и критика либеральных болтунов-политиканов, слова которых расходились с делами.

Еще более резко и определеннее говорит Гашек об этом в статье «Дело угнетенных». «У нас, — страстно и горячо пишет он, — грозили на сходках и митингах мятежами, забывая, что о таких вещах заранее не объявляют, их просто совершают. Болтали о блестящем возрождении, забывая, что время чудес прошло и что спасти нас может только действенная борьба, а не патетические выступления в перчатках». И опять глубокий и решительный вывод: «Нас подавили штыками, но штыки надежнее всего защищают и дело угнетенных».

Как ясно видно, Гашек продолжает начатое еще в довоенный период разоблачение монархии. Но теперь откровенно звучит и новый мотив: призыв к революционному, вооруженному свержению власти.

Гашек ведет активную пропагандистскую и агитационную работу не только в прессе, но и на митингах, собраниях. Он выступает перед пленными чехами, призывая в ряды легионеров, чтобы с помощью воюющей России принести свободу и независимость своей многострадальной родине. Эту же мысль он проводит и в статье «Государь, который сядет на чешские штыки», где предсказывает скорое падение династии Габсбургов. Гашек согласен даже, чтобы чешский престол занял кто-нибудь из Романовых. Это не значит, конечно, будто автор неожиданно становится монархистом. Вероятно, не видя иного пути освобождения от австро-венгерского игл, а также давно симпатизируя русским, он и высказывает подобное предложение. К тому же не надо забывать, что статья написана и опубликована на территории царской России, где в то время формировались войска для борьбы с ненавистной ему Австро-Венгрией. Поэтому можно понять, хотя ни в коем случае не оправдать, этот своеобразный «поклон» в сторону царствующей фамилии.

Шел конец февраля 1917 года… Из столицы. России в Киев прилетает радостная весть: свергнуто царское самодержавие. Многие часы проводит Ярослав в эти дни на улицах, площадях. Повсюду ликование, со всех сторон то и дело слышатся возгласы, поздравления, люди обнимаются, целуются. И, конечно, Гашека не могла не захватить эта праздничная атмосфера. Его часто можно видеть там, где возникали стихийные митинги, манифестации. Ведь он всегда, еще на родине, охотно примыкал к массовым выступлениям, становился их активным участником. Так случилось и на этот раз.

Ярослав внимательно слушает выступающих. Кадеты, меньшевики и эсеры, захлебываясь от восторга, разглагольствуют о поддержке Временного правительства.

— Война до победного конца! — кричат они. И Гашек одобрительно кивает головой, глубоко убежденный, что только победа России в войне поможет увидеть Чехию свободной.

Но вот начинает говорить еще один оратор. И Ярослав невольно настораживается.

— Нечего народу ждать от буржуазии. В правительстве ихняя шайка сидит, — со злостью говорит выступающий. — Мир, хлеб и свободу даст нам только власть Советов! Долой войну! Вся власть Советам! — восклицает он.

Последние слова покрываются бурными одобрительными возгласами, злобствующими выкриками. Гашек в смятении: он никак не может понять, кто же тут прав, кому отдать предпочтение. А главное, что же будет с Чехией, когда же и на ее земле наступит свобода? Нет, нет, нельзя сидеть в такое время сложа руки. Надо решать, надо действовать!

И Гашек выступает 15 марта в «Чехословане» со статьей «Темная сила», в которой горячо приветствует свержение самодержавия. А на следующий день чехи приняли участие в демонстрации в честь победы Февральской революции. И в очередном номере «Чехослована» Гашек рассказывает об этом знаменательном событии. Своему материалу дает весьма красноречивое заглавие, выражающее отношение всех прогрессивно настроенных чехов и словаков: «Праздник свободы — праздник чешской революции».

А еще через неделю идет в коммерческое училище на первое собрание чешских социал-демократов России. Зал заполнили бывшие военнопленные, а теперь солдаты формировавшихся чешских частей, рабочие киевских предприятий и мастерских, служащие.

Выступает один оратор, другой, третий… И вот председатель объявляет:

— Сейчас выступит доброволец чехословацкой бригады писатель Ярослав Гашек.

Гул одобрения пронесся по залу. Гашека хорошо знали по его статьям, фельетонам, рассказам. Ждали, что он теперь скажет.

Выступление его было кратким, но энергичным.

— Я призываю, — говорит он, — всех объединиться в единый блок, в великую республиканско-демократическую партию, за создание которой говорит вся наша история.

В зале бурные аплодисменты. С особой силой они звучат после того, как Ярослав провозглашает:

— Наш лозунг: вера и энтузиазм победят всякие Бастилии! Я предлагаю, — продолжает он, — послать Временному русскому правительству такую телеграмму: «Чешские революционеры-республиканцы в Киеве просят свободную Россию, которая свергла династию Романовых, об освобождении пленных чехов-революционеров, чтобы они могли участвовать в активной борьбе за свержение династии Габсбургов».

Предложение принимается единодушно. И Гашек с воодушевлением заканчивает:

— Слава чешскому революционному войску первой Чехословацкой республики!

Кажется, освободился Гашек от пут, все время мешавших ему, вырвался на широкий простор и мчится, мчится вперед, оставляя позади себя глубокий след.

На какие только темы он в эти дни не выступает! Показательна, например, его статья «Республиканская программа в Чехии», где прослеживаются славные республиканские традиции чехов, начиная с гуситов. Не забывает сказать и о сочувственных выступлениях на родине в поддержку первой русской революции 1905 г. Говоря о ближайших задачах, Гашек писал, что республику нельзя завоевать парламентской деятельностью, нужны иные методы, решительные действия. И с гордостью приводит пример России, «где насильственно свергнут старый строй».

До всего есть дело писателю. Он чутко подмечает те или иные настроения у солдат и отражает их в своих материалах, Так, он обратил внимание, что многие чехи уж очень враждебно относятся к продолжавшейся войне, ждут — не дождутся, когда, наконец, наступит мир и они смогут вернуться на родину. И Гашек обрушивается на них в статье «На Валгалу». А в зарисовке «Наши пулеметчики» непосредственно рассказывает о человечности чешских солдат.

Пройдет не так уж много дней, и Гашек выступит с фельетоном, публикация которого внесет серьезные изменения в его собственную жизнь.

Наступило 23 апреля. В этот день открывался третий съезд Союза чехословацких обществ в России.

Еще с утра газетчики выкрикивали:

— Читайте новую газету русских чехов! Читайте «Революцию»!

С особым интересом раскупали газету делегаты съезда.

Среди материалов читатели увидели хорошо знакомую фамилию Ярослава Гашека. Да еще под фельетоном с весьма интригующим названием «Клуб чешских пиквиков».

Крепко доставалось некоторым буржуазным политиканам. Зло, остроумно высмеивает тех, кому чужды подлинные интересы народа, кто равнодушен к судьбам родины, живет лишь своими маленькими корыстными интересами и расчетами, самовлюблен, эгоистичен, весь пронизан духом мещанства, обывательства.

Фельетон не остался незамеченным, особенно теми, кого он касался непосредственно. Тем более, что на съезде «герои» в результате закулисных сговоров оказались во главе Союза. И они «отблагодарили» автора за их популяризацию. Как? Весьма щедро: на его квартире был произведен обыск, а хозяин арестован.

Но этого им показалось мало. Действуя через военное командование корпуса, Гашека немедленно отправили на фронт. В течение целого месяца его то и дело перебрасывали из части в часть и, наконец, определили в Первый полк, известный своей реакционностью и консервативностью.

Многое узнал и увидел Гашек на передовых позициях. Особенное впечатление производило на него разложение русской армии. Часто приходилось видеть ему, что солдаты целыми группами бросали свои винтовки и уходили из окопов, держа путь домой, в родную деревню или город. Не раз вел беседы с русскими, пытаясь понять, что же произошло в их душах, почему они не хотят продолжать войну до победного конца.

— Да чего там, осточертело! Во где она сидит, война-то, — зло хлопнув себя пониже спины, говорил один из них. — И ни к чему она нам. У нас земля тоскует. Вон и большевики толкуют: кончай, говорят, бери землю — твоя она, нечего волынить.

«Опять эти большевики, — подумал Гашек. — С кем ни поговоришь — все на них ссылаются. Умеют мужикам головы морочить…»

Сам он никак не мог понять и принять антивоенную агитацию большевиков, их программу о мире, революции. Да и где тут понять, когда все мысли, весь настрой души направлены к одному: скорее освободить свою родину от австрийского гнета. А это может осуществиться только после разгрома Австро-Венгрии. Поэтому — война и еще раз война.

Гашек принимает самое активное участие в боевых операциях, являет собой пример отваги и мужества. Особенно отличился он в ожесточенных боях под Зборовом во время июньского наступления русских войск, организованного буржуазным Временным правительством. Его даже наградили медалью святого Георгия 4-й степени.

В конце августа избирался солдатский комитет Первого полка имени Яна Гуса. Это происходило в небольшой украинской деревушке Лабунь. Собирались делегаты от всех рот. От штаба был избран Гашек.

По-разному относились к нему делегаты. Рядовые — с огромным уважением, знали, что он всегда держит их сторону, другие — с раздражением, побаиваясь, зная его острый язык, неприязнь к власть имущим. И конечно же, последние были весьма обеспокоены тем, что он будет в составе комитета: не внес бы смуту…

Приступили к выборам комитета. Когда председатель собрания спросил, кого бы солдаты хотели избрать секретарем, с места выкрикнули:

— Гашека!

Он вышел к столу.

— Пусть о себе расскажет, — предложил кто-то из присутствовавших офицеров.

— Зачем? — удивились солдаты. — Мы и так знаем всю его подноготную. Рассказы, стихи и статьи еще дома читали.

Ярослав был избран единогласно. Когда зашла речь о деятельности комитета, он предложил расширить права комитета, создать четыре комиссии: финансовую, хозяйственную, воспитательную и лекционную.

Командование стремилось ограничить деятельность комитета, превратить в свое послушное орудие. А Гашек и его друзья не шли на это. Напротив, с каждым разом влияние выборного органа все более усиливалось, авторитет рос. Немалую роль в этом сыграл, конечно, сам писатель. Где только не побывал он, куда не забрасывала его кипучая натура!

— Дорогие братья! — страстно и горяча в те дни говорил он на одном из митингов, обращаясь к легионерам. — Не забывайте, что вы подняли знамя революции! Вы должны быть полны революцией! Вашей единой мыслью должна быть революция! Вставая, бодрствуя и ложась, вы должны думать о революции, только и только о революции!

Новых друзей обрел здесь Гашек. И одним из самых близких стал молодой ткач из Моравии Иосиф Поспишил. Собственно, знакомы-то они были еще прежде, но заочно, по письмам. Еще до войны Иосиф зачитывался рассказами Гашека. А когда сдался в русский плен и попал на Украину, обратил внимание, что его кумир часто выступает со статьями, фельетонами в «Чехословане». И or имени группы военнопленных послал ему письмо, спрашивая совета: вступать ли в легионы. Гашек ответил Поспишилу статьей в газете.

А вот теперь они встретились. Вместе мерзли под осенними проливными дождями в окопах, вместе ездили по заданию командования в Киев… И конечно же, вели долгие задушевные разговоры о Чехии, мечтали о ее свободе. Только бы скорее сбросить австрийское иго!

И вдруг ошеломляющая новость: в Петрограде в ночь на 26 октября свергнуто правительство, вся власть в руках Петроградского Совета. А тут еще большевики предложили всем воюющим странам немедленный мир.

«Как же так? А Чехия? Значит, опять кабала, опять бесправие, унижения? Ведь без победы над Австрией невозможна свобода Чехии. А большевики мир объявляют…»

Обуреваемый противоречивыми мыслями, Гашек не находил себе места. Новые и новые вопросы мучили его, не давали покоя.

Вспыхнуло вооруженное восстание в Киеве. Рабочие и солдаты в течение трех дней бились со сторонниками низложенного правительства. Однако к власти прорвались буржуазные националисты. Во главе встала украинская Центральная рада.

Связь с революционным миром России была почти прервана. И все же до Гашека дошли новые вести, которые окончательно сбили его с толку. Он никак не мог согласиться с мыслью о мире. А тут стало известно, что большевики передали фабрики и заводы самим рабочим, а землю — крестьянам. Массы идут за Лениным. И это — прекрасно. Но мир-то, мир зачем? Воевать надо! До победного конца!

Вот и реши: с кем идти? С легионерами, руководители которых призывают продолжать войну и потому намерены влиться в состав французской армии, или с чешскими левыми социал-демократами, которые сразу же после Октября встали на сторону Советской власти?

И все-таки Гашек принял сторону легионеров. Она отвечала главному его стремлению: воевать, чтобы скорее освободить родину. Он резко выступает в «Чехословане» против большевиков, чешских левых социал-демократов, их газеты «Свобода».

И в это же время пишет глубокие, серьезные статьи о рабочем движении на родине. Это, разумеется, вызвано тем, что в Чехии под влиянием Октябрьской революции происходит коренной перелом в национально-освободительном движении: оно становится подлинно всенародным и революционным по своему характеру. Чехию, Моравию, Словакию охватывают забастовки. Кстати, никогда прежде Гашек не ставил в своих материалах вопрос о роли рабочего класса в освободительном движении. Теперь же он совершенно определенно пишет: «Неудивительно, что сегодня чешский рабочий — это революционер. Он прошел суровую школу рабочего движения, а война, которая была направлена против него, закалила его. Это было неумолимое жизненное испытание, в котором чех, несмотря на угрозы ему австрийской виселицей, сохранил свой твердый непреклонный характер и не склонился перед Австрией».

Но главная, как и прежде, тема его публицистики — это обличение австро-венгерской монархии, стремление вовлечь в борьбу с ненавистным режимом как можно больше чехов и словаков.

И вдруг опять сногсшибательное известие: легионы решено отправить во Францию, чтобы на Западном фронте продолжать борьбу против немцев.

Такой поворот событий сбил с толку Гашека. Он никак не может понять, зачем ехать во Францию, чтобы бороться с врагом, когда здесь, именно здесь, надо быть сейчас, чтобы оказывать поддержку обновляющейся России. Отсюда, верит он, придет долгожданное и желанное освобождение родины.

В смятении и тревоге встретил Гашек 1918-й год. Что-то он принесет? Как сложится его жизнь?

А принес тот год такое, что даже самая богатейшая фантазия не смогла бы заранее предсказать.

Началось это в январе. Киевский пролетариат поднял вооруженное восстание против контрреволюционной диктатуры Центральной рады. На помощь восставшим пришли красные части. 8 февраля в городе была установлена власть трудящихся.

Многое видел в те дни Гашек, многое открывал для себя. Своими глазами видел всенародное ликование, которым были охвачены простые люди. Из подвалов, и трущоб рабочие переселялись в особняки городских богачей. У буржуазии конфисковывалось имущество и распределялось среди нуждающихся. На фабриках, заводах устанавливались революционные порядки.

Нельзя было оставаться равнодушным к происходящему. В душе Гашека начинает происходить коренная «переоценка ценностей». И вот уже в «Чехословане» 17 февраля появляются его стихи, в которых он с восторгом пишет об Октябре, о том, что несет он человечеству:

Горит весь свет, и буря мчится светом,
Царей и императоров разя.
Начало новой жизни нашим детям
Пророчит утра Красная заря.
А вскоре происходит окончательное «прозрение». 18 февраля германские войска, вероломно нарушив перемирие, вторглись на территорию Украины. И в тот же день командование легионов приказало своим частям оставить позиции и отходить на восток. Многие никак не могли понять, почему они должны уйти, ведь легионы-то как раз и созданы были для борьбы с австро-германскими захватчиками. Гашек же, как и другие чехи и словаки, понял, что это настоящее предательство. Именно в эти дни со страниц «Известий чехословацкого революционного Совета рабочих и солдат» обращается он ко всем чехословацким солдатам с пламенным призывом встать на защиту советской республики, дать отпор вероломным захватчикам.

— Мы — потомки гуситов, — говорит он на собрании в типографии «Чехослована», — а большевики — прямые продолжатели их дела. Советская власть осуществляет гуситский коммунизм, а поэтому мы все, без долгих раздумий, должны идти с большевиками и помогать им.

Да, окончательное «прозрение» пришло в эти дни. Горько, ох, как горько было сознавать, что те, с которыми так много собирался сделать для родины, оказались просто-напросто предателями, трусами и мещанами. Зато Гашек узнал и истинных борцов за свободу народа. Чешские левые социал-демократы развернули в Киеве энергичную деятельность по формированию красногвардейских отрядов из числа революционно настроенных солдат легиона.

Однако привлечь на сторону Советской власти корпус в целом не удалось. Он начал отходить на восток. Под Бахмачом чехословацкое командование предательски отвело свои части, оголив фронт, поставив под удары отряды Советской власти. А 1 марта в Киев ворвались немцы. В числе тех, кто пытался отстоять его, были и отряды красногвардейцев-чехословаков. Но силы оказались неравными…

Уже значительно позднее Гашек говорил своему другу:

— После битвы у Бахмача наше командование, несомненно, под чужим влиянием, отдало приказ: «Отступать. На восток!» Ты понимаешь, я давно им уже не верил. А тут подумал: это новое предательство… Тогда-то я решительно порвал с легионами.

Он пытался наладить сотрудничество с левыми социал-демократами. Но ничего не получилось: слишком: свежи еще были в памяти его злые саркастические нападки на них.

Но что же делать? Как действовать дальше? К кому идти?

И Гашек принимает твердое решение: ехать в Москву!


Обновление

В Москве Гашека приютил чешский учитель гимназии Роман Якл, который держал на Арбате «Пражскую колбасную».

Ярослав подолгу бродил по улицам. Разбитые витрины магазинов, вместо швейцаров — часовые с винтовками у подъездов… Кругом длинные очереди женщин за хлебом. То и дело по мостовым деловито, быстрым шагом проходят вооруженные отряды красноармейцев, рабочих.

Как-то, в один из первых дней пребывания в Москве, Гашек явился в Московский военный комиссариат, чтобы встать на учет. В кабинете комиссара находился еще один человек в папахе и потемневшей от порохового дыма шинели. Видно командир, хотя и очень молодой. Тот тоже обратил внимание на Гашека. «Странно, — подумал он, — вроде бы и военный, а выглядит необычно. Шинель носит небрежно, движения какие-то медлительные… Да и взгляд уж очень задумчив».

Когда Гашек закончил разговор, командир подошел и представился:

— Бирюков, Сергей, председатель хозяйственной комиссии Моссовета. Будем знакомы.

— Ярослав Гашек, чешский писатель, друг революционной России.

Они крепко пожали друг другу руки.

Вышли вместе.

— Я слышал, — начал Бирюков, — вы только что из Киева. Как там дела сейчас? Я ведь тоже недавно с Украины, месяца полтора назад. С гайдуками рассчитывались. Может, слыхали, отряд Знаменского?

Долго бродили по улицам Москвы, рассказывая каждый о себе, своих наблюдениях. Уже через час, как часто это бывало в революционные годы, они считали себя закадычными друзьями, перешли на «ты».

Гашек рассказал о жизни в Киеве, о работе в «Чехословане», в полковом комитете, о своих расхождениях с легионерами. Видно было, что не очень-то легко ему говорить об этом.

— Знаешь что, Ярослав, пошли-ка ко мне домой, там и договорим, что не успели, — сказал Сергей.

И они энергично зашагали к дому Бирюкова. Молча. Не хотел больше Сергей причинять боль новому другу. Только изредка обменивались малозначащими замечаниями.

Дома Гашек выкупался, привел себя в порядок. И как-то немного оживился. Во время обеда, чаепития рассказывал веселые истории. Но нет-нет да и коснется своего прошлого. И вдруг неожиданно:

— Знаешь, Сергей, добирался я сюда из Киева, и в вагоне услышал, как оборванный мальчишка пел:

Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет,
Я остался сиротою, счастья-доли мне нет.
Веришь, как по сердцу ножом. Очень горько за мальчишку сдало. И о себе подумалось. Много я в своей жизни блуждал, а счастья так и не встретил.

Может, здесь, наконец, в революционной Москве, найду его, — с грустью закончил Гашек.

— Вот что, Ярослав, — широко улыбаясь, сказал Бирюков, — давай-ка ложись спать, выспись хорошенько, отдохни как следует, а потом уж и займешься поисками счастья. Идет?

— Идет, — ответил Гашек и улыбнулся в знак благодарности.

— А вечером сходим в театр, у меня есть постоянный пропуск на два лица во все театры. В Моссовете дали.

— Идет, — Гашек улыбнулся. Вскоре он крепка заснул.

Вечером они были в Большом театре. Слушали оперу «Дубровский», сидели в бывшей царской ложе.

— Люблю я театр. Очень люблю! — признался Гашек Сергею, когда они разговаривали во время антракта. — Вот уж кажется война, не до театра, а все равна люди идут туда, ищут ответы на свои вопросы. Я в Киеве много раз писал в «Чехословане» о спектаклях. Правда, все о драматических. А два раза даже о музыке — о концерте и об оперетте «Княжна Пепичка».

Не раз потом два друга ходили в Большой театр, Малый, наслаждались искусством Шаляпина, Неждановой, Собинова, Обуховой, Южина-Сумбатова и многих других замечательных представителей русского театрального искусства, вставших на сторону Советской власти.

Сложное было тогда время. Повсюду велись горячие споры, дискуссии о Брестском мире, о будущем развитии революции. «Левые коммунисты», эсеры, меньшевики сеяли панику, пытались породить в народе сомнения в необходимости немедленного мира. «Советская власть погибнет, — кричали они на всех перекрестках, — если прекратим „революционную“ войну с Германией. Иного пути нет».

И если прежде Гашек, наверное бы, согласился с этими доводами, то теперь… Теперь иное дело. Его окружали друзья-большевики. Частенько вечерами собирались старые коммунисты Андрей Знаменский, Роберт Пельше, Ян Пече у Сергея Бирюкова, обсуждали острые проблемы, разъясняли Гашеку позиции большевиков о мире. Но, пожалуй, особенно для него убедительными были статьи, речи В. И. Ленина, которые печатались тогда в газетах. На многие вопросы, волновавшие и беспокоившие его, он находил там ответы.

— Эх, вот послушать бы Ленина, — не раз говорил Гашек.

— В Питер ехать надо, — улыбаясь, отвечал Бирюков. Впрочем, ему тоже хотелось, но как сделаешь это…

Однажды, а если точнее, 12 марта, молниеносно по всей Москве разлетелась радостная весть: «Ленин приехал!» Восторгам не было предела. Как и всегда, Ярослав и Сергей оказались вместе, первым делом развернули свежий номер газеты. На этот раз — «Известия».

С огромным интересом читали и перечитывали они статью Ленина «Главная задача наших дней».

— Посмотри, сколько бодрости, уверенности в нашей полной победе, — говорил возбужденный Сергей.

— И убедительно, все понятно, — отвечал Ярослав.

Неожиданно оба умолкли. А затем, посмотрев друг на друга, понимающе улыбнулись.

— Пойдем? — одновременно спрашивая и утверждая, сказал Сергей.

— Попробуем, — ответил Ярослав.

Они быстро собрались и вышли на улицу. Шли молча, каждый думал о своем, а скорее всего, об одном и том же.

…Из Моссовета Бирюков вышел сияющий.

— Сегодня днем Ленин будет выступать на заседании Моссовета. И мы с тобой оба в составе военной делегации.

Огромный зал Политехнического музея бушевал. Депутаты, гости, среди которых преимущественно были рабочие, крестьяне, военные — все в едином порыве встали и горячо аплодировали. Отовсюду неслись возгласы: «Да здравствует Ленин!», «Да здравствует мир!».

Когда, наконец, стало тихо, Владимир Ильич начал говорить. Твердо, спокойно звучал его голос. Уверенность В. И. Ленина сразу передавалась слушателям, захватывала их. Чутко прислушивались они к каждому слову вождя.

Все необычным было для Гашека. Уж столько, кажется, ораторов перевидел, и в Чехии, и в России, сам владел этим искусством, а вот такого впервые слушал. Не кричит, как другие, не провозглашает, а разговаривает спокойно, но каждое слово в душу западает. И все больше о трудностях говорит, что делать надо, а не то, что уже сделано.

— Мы никому не изменяем, мы никого не предаем, мы не отказываем в помощи своим собратьям, — говорил В. И. Ленин. — Но мы должны будем принять неслыханно тяжелый мир, мы должны будем принять ужасные условия, мы должны будем принять отступление, чтобы выиграть время…

Слова Ильича глубоко западали в сердце. Закроет на минуту Гашек глаза, и кажется, будто два человека говорят. Один вопрос задает, а другой тут же толково и понятно разъясняет.

— Как ни бесчинствуют теперь международные империалисты, видя наше поражение, — продолжал Ленин, — а внутри их стран зреют их враги и союзники для нас.

«До чего же верно, — подумал Гашек, — точно мысли мои угадывает». Он повернул голову к рядом сидевшему Сергею. Оба молча переглянулись и, точно боясь нарушить тишину, стоявшую в зале, осторожно повернули головы к сцене.

— …Растет возмущение против империалистов, растет число союзников в нашей работе и они придут к нам на помощь.

«Придут, обязательно придут, — хотелось крикнуть Гашеку, — уже много пришло, а будет еще больше. Нельзя быть в стороне от такой борьбы!»

— При этих условиях мы сумеем удержаться, пока союзный пролетариат придет к нам на помощь, а вместе с ним мы победим всех империалистов и всех капиталистов.

Буря аплодисментов всколыхнула тишину зала. Кажется, вот-вот стены рухнут, не выдержат грома рукоплесканий, возгласов одобрения. И вместе со всеми горячо, восторженно аплодировал Гашек, тот самый Гашек, который всего каких-нибудь несколько месяцев назад был так далек от понимания большевистских идей и планов.

Долго в тот день он не мог успокоиться, вновь и вновь возвращаясь к выступлению Ильича, обдумывая каждое сказанное им слово.

А спустя некоторое время два друга снова слушали выступление вождя. Около двух часов по снежным сугробам, сквозь бушевавшую метель пробирались они на окраину города, в Лефортово, к манежу бывшего Алексеевского военного училища. Замерзли очень, особенно продрог Гашек: на нем была легкая шинелька.

— Ничего, — отшучивался Ярослав, — у меня лагерная закалка. В Тоцком к мехам не приучали. Библией согревали…

Сильнейший мороз, поздний час, далекая рабочая окраина, отсутствие транспорта… А людей около училища — тысячи. Но народ все идет и идет. Улица буквально гудит от людского потока.

Десятитысячный зал манежа не мог вместить всех желающих. Гашек поражен. Не видел он прежде, чтобы так относились простые люди к какому-либо человеку, пусть даже и очень популярному.

По залу пронеслось эхом: «Идет! Идет!» Все повскакали с мест, бурно зааплодировали. В этот момент военный оркестр заиграл «Интернационал». Весь манеж в едином порыве запел. Вместе со всеми пел и Ленин.

После митинга рабочие окружили Ленина. Гашек тут же стал энергично пробираться сквозь толпу поближе к вождю, увлекая за собой Бирюкова. Уж очень был велик соблазн послушать Ильича, посмотреть, как ведет себя в беседах с простым людом.

И вот они около вождя. Люди запросто говорят с Лениным, откровенно высказываются о недостатках. Но еще больше поражает писателя, что Владимир Ильич внимательно, без какого-либо намека на превосходство выслушивает замечания. А когда некоторые пожаловались на волокиту и саботаж в отдельных учреждениях, председатель Совнаркома попросил рабочих прийти в Кремль и как можно скорее, чтобы там подробнее поговорить об этих фактах.

— Если бы я сам не видел, — говорил потом Гашек, — честное слово, не поверил бы этому. Так просто, так задушевно говорить с людьми! Наверное, в этом и есть величие подлинного вождя. Такому нельзя не верить, он — свой, близкий…

На улице — темнота непроглядная. Ночь вступила в свои права. До дома теперь и не добраться.

— Пойдем к Камкову, — предложил Сергей, — он тут рядом. И давно звал к себе.

Гостеприимный хозяин поставил самовар, угостил горячим картофелем. Друзья согрелись (а то ведь зуб на зуб не попадал) и, конечно же, снова начался оживленный обмен мнениями о только что виденном и слышанном.

— Знаете, друзья мои, — сказал Гашек, — хоть я и не коммунист, но без всяких колебаний готов идти, за Лениным. Очень хочется работать для революции. Теперь я знаю: русская революция — это и наша революция!

Все смолкли, пораженные этими словами. Иван Георгиевич Камков, старейший коммунист, участник трех революций, член партии с 1902 года, молча подошел к Гашеку и крепко-крепко обнял его.

Все реже и реже стал бывать Ярослав у своего друга. Много времени отнимала подготовка к выпуску чешской газеты, переписка с чехами, разбросанными по всей России. И радовался Сергей тому, что Ярослав занят активной работой, и огорчался, что не может чаще, чем прежде, забегать к нему. Но и в те кратковременные «набеги» удавалось услышать много интересного.

— Встретился с поэтом Маяковским, — рассказывал с восторгом Гашек. — Дома у него был. О чем только не говорили… И об издании газеты — тоже. Очень хорошо говорили. Он шумный такой. А на прощанье сказал мне: «Валяй, чех, пиши-звони во все колокола!»

Внимательно слушал Бирюков и рассказы о спорах, происходящих в чешской колбасной на Арбате, где собирались чехи, русские самых различных политических взглядов. Тут бывали и коммунисты, и эсеры, и меньшевики. Гашек с удовольствием наблюдал. Подчас, «выудив» у какого-нибудь бывшего монархиста, обывателя его истинные взгляды, тут же остро и зло высмеивал.

— Понимаешь, — рассказывал он как-то Сергею, — приметил я одного человека. Непонятно даже, старый ли он, молодой. Сдержанный, молчаливый. Не расстается со своей записной книжкой. Вроде бы профессор. Попытался подшутить над ним, а он не реагирует. И еще больше захотелось с ним познакомиться.

Однажды пришел Ташек к Сергею поздно вечером. Глаза радостно сияют, весь чем-то крайне возбужден.

— Поздравь меня, товарищ Бирюков.

И слово «товарищ» как-то особо выделил.

— С чем же?

— Несколько часов назад я принят в ряды Российской Коммунистической партии большевиков.

— Вот это молодец, чертяга! Поздравляю!

Они обнялись.

— Между прочим, есть и еще одно важное сообщение. Помнишь, я рассказывал тебе о профессоре, над которым хотел подшутить в нашей колбасной?

— Так-так. Ну и что же? Добился своего?

— Совсем наоборот.

— Что, он тебя?

— Да нет. Оказывается, это Свердлов, председатель ВЦИКа. Мы были у него. Долго говорили о чешских организациях в Советской России. И, конечно, об издании чешских газет, другой литературы. Помог он нам. Очень. Поддержал. А знаешь, и меня узнал. Сразу же. И улыбнулся.

В другой раз Гашек пришел к Бирюкову, когда у него в гостях был Роберт Пельше. Он даже хотел уйти, чтобы не мешать, но друзья его задержали.

— Не с пустыми руками, наверное? — спросил Сергей.

— Есть кое-что, — лукаво улыбаясь, ответил Гашек. И развернул большую газету.

— «Прукопник», — прочитал Гашек название газеты. — Москва, 27 марта 1918 года, номер первый.

Друзья сердечно поздравили Ярослава.

— А твое есть что-нибудь?

«К чешскому войску, — начал переводить Гашек на русский язык свою статью. — Зачем ехать во Францию?»

Сергей и Роберт внимательно слушали.

— Вы едете во Францию, — читал Гашек, как бы обращаясь к легионерам, — вместо того, чтобы здесь участвовать в возрождении русской армии, активно участвовать в русской революции и помогать русскому народу укрепить Республику Советов, от которой исходят лучи освобождения всего мира и нашего народа.

— Мы должны остаться здесь! — Голос Гашека звучал торжественно и твердо. — Здесь должен остаться каждый из нас, кто знает, что мы — потомки таборитов, первых в Европе социалистов-коммунистов! А это знает каждый чех!

Ярослав с особенной силой произнес:

— Наш политический долг быть здесь, а не на Западе. Мы должны помочь России!

Много добрых, восторженных слов услышал Ярослав от своих друзей.

— А ведь знаешь, — сказал Пельше, — это очень важно, что именно ты выступил с такой статьей. Легионеры знают тебя хорошо, твои прошлые взгляды… Больше поверят, чем кому другому.

Гашек был очень доволен. Прощаясь, сказал:

— Наверное, скоро мы надолго расстанемся. Меня посылают в Самару.

— Зачем?

— С той же целью, что и статья написана. Там будет много эшелонов с легионерами, военнопленными. Буду убеждать. Приятно снова побывать в тех краях, где был два года назад. Только совсем другим.

Через несколько дней Гашек расстался с Москвой, друзьями. Путь его лежал в самый центр Поволжья.


Вступайте в наши ряды!

В тот весенний месяц Самара выглядела весьма необычно. Повсюду — на улице, в магазинах, клубах — слышалась иностранная речь. Сербская, венгерская, немецкая… Особенно часто можно было услышать чешскую, словацкую. И больше всего на вокзале. Ведь именно через Самару проходила главная железнодорожная магистраль на восток, и по ней двигались эшелоны легионеров.

Как только Гашек прибыл в Самару, сразу же вместе с другими чехословацкими коммунистами развернул энергичную агитацию среди военнопленных и солдат, корпуса. Старые чиновники, окопавшиеся в самарских учреждениях, чешское военное начальство чинили бесконечные препятствия, стремились во что бы то ни стало не допустить общения легионеров с большевистскими агитаторами. Приходилось проявлять много упорства, настойчивости, даже изворотливости, чтобы преодолевать эти преграды.

Гашека можно было встретить всюду, в самых, казалось бы, непредвиденных местах. Ожидая очередной эшелон, вместе с товарищами ежедневно дежурит на вокзале, вступает в разговоры с легионерами, разъясняет им политику Советской власти, разоблачает контрреволюционные замыслы их командования.

…Собрание шло к концу. Люди уже устали, проявляли мало интереса к выступающим. Да и кому не надоест крикливость, однообразие, а иной раз и такая заумность, что и понять ничего нельзя.

И вдруг на импровизированную трибуну вспрыгнул темноволосый широкоплечий чех. Он обратился к солдатам без околичностей. Говорил негромко, но так добросердечно, будто все присутствующие были его закадычными друзьями.

— Да это же Гашек, — неожиданно крикнул кто-то из зала. — Писатель.

— Да, да писатель, — тут же подхватил Ярослав. — И фамилия та, что назвал товарищ. А теперь подумайте, зачем ехать во Францию, когда наше с вами место здесь, в России. Вы скажете, что едете бороться за свободную Чехию. Но разве там поле борьбы?

— Мы — солдаты, как прикажут, — бросил один из легионеров.

— Вот-вот. «Солдат должен не думать, а только усердно служить». Вас обманывают, как детей малых. Водят за нос. Кто они, эти господа из Национального совета? Члены разных чешских буржуазных партий, прислужники буржуазии. Вы мне поверьте, я-то уж каждого из них хорошо знаю, не раз встречались. Они против народной революции.

После собрания чехословацкий красноармейский отряд, который формировал Гашек, пополнился новыми бойцами.

Разные встречались люди на собраниях, по-разному приходилось выступать. Как-то на одном из городских митингов верх взяли анархисты. Вели они себя вызывающе, стучали ногами, галдели, не давая никому говорить. А чуть что не по ним, хватались за пистолеты, гранаты, которыми были обвешаны с ног до головы.

Надо было спасать положение. И вот председательствующий объявляет:

— Сейчас скажет свое слово представитель чехословаков Ярослав Гашек.

Что тут поднялось! Аплодисменты, возгласы одобрения, приветствия. Еще бы, будет выступать один из тех, кто поднял мятеж против Советской власти.

А Гашек, хитро улыбаясь, вышел и… подлил масла в огонь.

— Еще у себя на родине я был членом партии независимых социалистов, словом, анархистов, — бросил он притихшим бузотерам.

И снова буря оваций: свой на трибуне!

Гашек продолжал:

— С кем не случается ошибок? У каждого из нас их хватает. Вот и у меня — тоже. И одна из них — пребывание в партийной компании с анархистами.

Наступило молчание. Некоторые недоуменно переглядывались: что это он плетет?

А Гашек, ничуть не смущаясь, продолжал. Он горячо рассказал о чешских пролетариях, которые всегда, при всех обстоятельствах останутся на стороне большевиков.

Анархисты постепенно пришли в себя, стали перебивать, выкрикивать угрозы, хулиганить. Но Гашек не сдавался. Он остроумно отвечал на реплики, зло высмеивал своих бывших «однопартийцев». То и дело раздавался оглушительный хохот.

А когда почувствовал поддержку основной массы слушавших, стал говорить о большевистских взглядах на демократию, диктатуру пролетариата.

— Да здравствует Ленин! — закончил он свою речь. — Да здравствует пролетарская диктатура!

На митинге была принята большевистская резолюция.

Энергичная деятельность агитаторов-коммунистов приносила свои плоды. Это с тревогой признавали даже враги. Член самарской организации русского отделения Национального совета Рудольф Фишер сообщал в первой половине апреля, что так как приехали агитаторы, положение в полку и городе ухудшилось. Особенно обращал внимание на то, что «даже бывший доброволец Гашек здесь же…»

Тем, кто был в то грозное время в Самаре, запомнился митинг в клубе коммунистов, что на Заводской улице. Народу пришло необычно много, большей частью бывшие военнопленные чехи и словаки.

— С докладом «Мировая революция и чешская эмиграция» выступит представитель Исполнительного комитета чехословацкой секции РКП(б) товарищ Ярослав Гашек, — объявил председательствующий.

Тихо стало в зале. Все ждали, что скажет тот, чьими фельетонами, рассказами, заметками зачитывались у себя на родине, тот, который никогда не признавал никакой власти, всячески издевался, поносил ее.

Он был в черном пиджаке, темной рубашке с галстуком и военных брюках, которые были заправлены в сапоги, видавшие виды. Гашек был спокоен. Чуточку смеющиеся глаза, такие добрые, открытые, смело смотрели в зал. Движения сдержанны. Говорил негромко, без напыщенных фраз. Скорее, это походило не на доклад, а на задушевную беседу с близкими друзьями, товарищами по духу. Ему нельзя было не верить.

— Долг каждого чеха и словака — поддержать Октябрьскую революцию, — убежденно произнес Гашек. — От нее зависит успех всей мировой революции.

Но не всегда писателю сопутствовали удачи. Командование чехословацкого корпуса развернуло бешеную агитацию против Советской власти, коммунистов. Крепко доставалось и Гашеку. Его обливали грязью, распространяли о нем клеветнические вымыслы, обвиняя в измене чешскому народу.

Но Гашек не падал духом, не терял веры в победу. Каждая неудача, наоборот, придавала ему ещебольше энергии, заставляла снова и снова искать пути к сердцам простых людей.

Не только коммунисты вели агитацию за Советскую власть, раскрывая солдатам глаза на правду. В самом корпусе были такие, что вели пропаганду в пользу большевиков. К ним относился и рабочий-текстильщик Иосиф Поспишил, друг Гашека по Первому полку имени Яна Гуса. Он с болью в душе наблюдал за тем, как командиры чехословацких войск и их прихвостни подстрекали солдат к вооруженному мятежу против молодой республики. Опора у них была серьезная: империалисты Франции, Англии, США, русские белогвардейцы.

— Не вздумайте сдавать оружие большевикам, — говорили они, — оно еще пригодится для «большого похода». Вам откроют свои несметные богатства Поволжье и Сибирь. Только верьте нам.

Не верил Иосиф. Он все время искал пути, как помешать, как сорвать заговор. Но тут тиф свалил его с ног.

Однажды поздно вечером, когда санитарный поезд стоял в Самаре, Поспишил сбежал. Кое-как провел ночь, а утром направился в город.

Стоял чудесный майский день. Ярко светило солнце. Не торопясь, шел Иосиф по улице. Не хотелось ни о чем думать, только вдыхать этот пьянящий воздух и идти, идти, куда глаза глядят.

— Наздар, Поспишил! — раздалось неожиданно рядом. — Ты чего здесь?

Оглянулся Иосиф. Перед ним Легар, товарищ по полку. На фуражке красная ленточка. «Значит, свой», — мелькнуло в голове. А Легар оживленно продолжал:

— Наверное, к нашим идешь? Вот Гашек будет доволен!

— Он разве здесь? — обрадовался Иосиф.

— Здесь, здесь, из Москвы большевиком приехал. В гостинице «Сан-Ремо». Недалеко отсюда. Пойдем провожу.

Не шел, а летел Иосиф. Ведь надо же, как повезло. Два месяца прошло как расстались в Киеве. И вот теперь…

В военный отдел по формированию чехословацких отрядов Красной Армии вошел молодой светловолосый легионер в форме, но без знаков отличия. В комнате было несколько человек. Гашек машинально взглянул на вошедшего и обомлел:

— Иосиф? Какими судьбами? — Гашек вскочил, обнял друга. — Ушел из полка? А сколько легионеров с собой ведешь? Роту или взвод? А может, весь оставшийся полк?

— Ярда, дорогой, я рад, что самому удалось счастливо отделаться. В нашем войске обстановка настолько накалилась, что со дня на день может вспыхнуть мятеж.

— Да что мы тут заговорились. Ребята, дорогие, что-нибудь перекусить. И чаю! — крикнул Гашек. — Расскажи, как дела в корпусе. А то сведений много получаем, но не всем можно доверять.

С тяжелым чувством слушал Гашек рассказ Поспишила о положении в легионах, где царил жестокий террор, преследовались все хоть сколько-нибудь инакомыслящие. А главное, вовсю раздувалась клевета на Советскую власть, большевиков.

— Вовремя ты к нам попал, — сказал Гашек, — но не думай, что здесь сладко. Тут тоже очень трудно.

И замолчал.

Поспишил заметил в его лице, голосе какую-то особую озабоченность, чего не было раньше.

— Вот что, Иожка, нашего командира отряда Малину отзывают в Москву. Ты заменишь его.

— Я? Это невозможно. Ты подумай, как я.

— Все уже обдумано, — перебил Гашек. — Не возражай. — И добавил как-то очень серьезно:

— Это революционный приказ. Ты его обязан выполнить. В отряде восемьдесят человек. Растет быстро. Неделю назад было всего пять.

На другой день Гашек знакомил Поспишила с городом, водил в казарму, в советскую комендатуру, другие учреждения. Всюду его встречали как хорошего знакомого.

Много приходилось выступать на митингах, собраниях, но писатель ни на минуту не забывал о формировании регулярных частей.

Огромная воспитательная работа проводилась в отряде. Инспектор пехоты Самарской губернии, придирчивый службист Г. Семенов с удовлетворением отмечал в донесении: «Занятия ведутся ежедневно с утра до 11 часов и после обеда с 2 до 4 1/2 час… На занятиях всегда присутствуют все взводные и ротный командир, а также политический комиссар Гашек». И он же отмечал высокий моральный дух бойцов: «…Желание у них — соединиться и создать батальон или полк… Все люди хотят служить Советской власти и возвращаться на родину не желают, по первому зову пойдут туда, куда призовет их народная власть». Отличная характеристика работы, проведенной под руководством Гашека!

Но если бы все зависело только от добровольцев. На пути создания отряда было множество препятствий. И пожалуй, одно из самых трудных — нехватка средств. А тут еще служащие, враждебно относящиеся к Советской власти, пытались всяческими способами помешать формированию регулярной части, срывали обеспечение снаряжением, денежным довольствием.

Как-то Ярослав и Иосиф пришли в финансовую часть Самарского штаба Красной Армии.

— Товарищ Гашек! — растянулся в любезнейшей улыбке мужчина в офицерском кителе. — Что вам угодно на этот раз?

— То же, что и прежде: деньги для красноармейцев, жалованье, — сердито отрезал Гашек. — До сих пор они не получили ни копейки. Одни обещания. Без денег не уйду.

— Голубчик вы мой, — слащаво начал говорить «бывший», — зачем же так? Все будет в ажуре. Но надо же официальным путем. Необходимо проверить ваш список. А вдруг… Знаете ли, проверка и еще раз проверочка. Вы вот, — он оглянулся и заговорил вкрадчиво, тихо, — рапортовали о новом пополнении. И сколько же сейчас стало?

— Пятьсот! — резко и неожиданно громко отрезал Гашек.

Собеседник удивленно вскинул брови.

— Да, да, пятьсот! — повторил Ярослав. — Вот наш новый ответственный сотрудник. Он только что ушел из корпуса. И представьте, привел с собой еще полроты.

Финансист бросил взгляд на Поспишила, усмехнулся, как показалось Иосифу, довольно зло, а когда они выходили из комнаты, с подчеркнутой вежливостью распрощался с ними:

— Заходите к нам, заходите, не стесняйтесь. Чем можем — поможем.

На улице Иосиф спросил:

— Зачем ты, Ярослав, сказал ему, что у нас в отряде пятьсот? Проверять начнут…

— Ты не раскусил его? Это же саботажник. Все время палки в колеса ставит. А плечи видел?

Иосиф удивленно посмотрел на друга.

— Следы от погон заметил? Совсем свеженькие. Ну, я и подпустил ему уточку.

— С какой целью?

— Да с той, чтобы попугать его. А к тому же он, подлец, мигом, наверное, передаст эти сведения агентам. И пойдет…

Все-таки, несмотря на трудности, чехословацкий отряд стал ротой 2-го Советского полка.

Город на Волге стал знаменательным для Гашека еще и тем, что именно здесь началось его сотрудничество в советской печати, давшее немало замечательных образцов публицистики, острой политической сатиры, насмерть разившей врагов революции.

С первых же дней пребывания в Самаре Гашек организует регулярный выпуск листовок, воззваний, хорошо понимая, что это одно из действенных средств политической работы среди обманутых солдат. Многие Гашек пишет сам.

«Братья чехословаки! Товарищи солдаты! — проникновенно начал он одно из них, опубликованное в самарской газете „Солдат, рабочий и крестьянин“ 14 апреля. — Мы обращаемся сегодня исключительно к вам… Помните ли вы то время, когда вспыхнула революция в России, что вы были все готовы ее защищать? Помните ли вы, что чешский народ всегда стоял впереди бойцов за свободу?»

Пламенный патриот, интернационалист, он глубоко осознает величие Октябрьской революции, ее международное значение.

«Тесное единение чешских революционеров со всеми русскими перед лицом опасности нового поражения в борьбе за свободу, — горячо призывал писатель, — вот тактическая задача, которая стоит перед вами, товарищи чехи!»

Листовки, воззвания, написанные Гашеком, как рассказывают очевидцы, оказывали огромное влияние на солдат. И в самом деле, трудно было оставаться равнодушным к словам, рожденным в глубине сердца.

У многих переходивших на сторону революции видели в руках эти листовки. Они были своеобразными пропусками на советскую сторону. Листовки широко распространялись не только в Самаре, их читали и в других городах, населенных пунктах, всюду, где находились солдаты корпуса.

Как глубоко, как верно понимал задачи дня Ярослав Гашек, пламенный борец за единство международного пролетариата!

«Вы покидаете Россию, — обращался он к чешским легионерам. — Не кажется ли вам, что вы совершаете предательство по отношению к русской и мировой революции? Ведь всеобщая революция, которая теперь идет по Европе, имеет международное значение, она охватывает и приводит в движение весь мир с его хозяйственными, политическими и моральными проблемами. Чешская революция является ее частью. Отойти от русской революции — значит, уменьшить интенсивность наступления и размах мировой революции».

Кажется, трудно представить себе более многообразную и кипучую деятельность. И Все же Гашек находил время посылать свои материалы еще и в Москву, в газету «Прукопник» («Пионер»), Открытое письмо «Проф. Масарику!» и фельетон «Потерянный эшелон», в котором с присущим ему сарказмом, остроумием высмеивает чешских контрреволюционеров, пытавшихся обмануть солдат корпуса, «спасти» от большевистского влияния. Они свидетельствуют о значительном росте писателя-коммуниста, широте его взглядов и о верной оценке им событий.

Утром 17 мая Ярослав проснулся, услышав громкую и беспорядочную стрельбу. Выглянул в окно. По улице мчались грузовики. Люди, сидевшие в них, неистово размахивали винтовками, револьверами, гранатами, то и дело палили в воздух, орали во все горло, выкрикивали антисоветские лозунги.

«Мятеж, — молниеносно мелькнуло в голове. — А как там у наших?»

И он стремительно выскочил из гостиницы.

Немного удалось ему пробежать. Группа бандитов, выскочившая из-за угла, окружила его.

— Кто такой?! Большевик? Комиссар? Да чего там, видно по обличью! Шкуру спустить!

«Что делать? — лихорадочно стучит в мозгу. — Если узнают, то уж не выпустят».

— В штаб его, там разберемся!

Пьяные анархисты схватили Ярослава и повели, подталкивая грубыми пинками, орали, пели песни… А один выхватил револьвер и направил его на арестованного: того и гляди, сорвется палец у пьяницы и раздастся роковой выстрел.

И вдруг Гашек вспомнил, что у него сохранилось удостоверение сотрудника чехословацкого корпуса. Он осторожно, чтобы раньше времени не привлечь внимания, нащупал его: «Теперь можно».

— Я чех! Чех! — громко крикнул он. И протянул анархистам документ.

Бандиты опешили. Остановились. Тот, что держал револьвер наготове, внимательно прочитал и сказал:

— Братва, не того взяли. Наш этот…

Покрутив, на всякий случай, перед носом у Гашека револьвером, он крикнул:

— Брысь ты! И не попадайся в следующий раз! Бегом а-арш!

Раздались свист, улюлюканье. Но Гашек не побежал. Он спокойно, как ни в чем не бывало, медленно пошел. И только свернув за угол, остановился и глубоко, облегченно вздохнул. А через секунду быстрым и решительным шагом зашагал к казарме чехословацкого отряда.

Все было приведено в боевую готовность.

На следующее утро советские части, в составе которых были и отряды интернационалистов, захватили важнейшие стратегические пункты в городе. Мятежников обезоружили и арестовали.

Но это был, как говорится, первый звонок к тем большим и трагическим событиям, которые вскоре развернулись в Самаре.

30 мая в комнату № 32 гостиницы «Сан-Ремо» энергично вошел военный.

— Из ревкома, — отрекомендовался он. — Получите пакет. Весьма срочно. Ответ не нужен. — И так же молниеносно удалился.

Гашек вскрыл пакет, пробежал глазами бумагу: срочно явиться в ревком, к товарищу Куйбышеву на экстренное совещание.

В просторном кабинете председателя ревкома собралось много народу: члены ревкома, командиры отрядов, видные большевики…

— Товарищи! — обратился к собравшимся Валериан Владимирович, — только что получено сообщение: в Пензе выступили против Советской власти чехословаки. Они громят советские учреждения, расстреливают советских и партийных работников… Мы должны принять самые решительные меры для защиты Советской власти от контрреволюционного восстания чехословацкого корпуса как отряда международной реакционной буржуазии. Предлагаю объявить Самару и Самарскую губернию на осадном положении. Нужно мобилизовать все наши силы для отпора белочехам…

Сообщение потрясло всех, но, пожалуй, более всего Гашека, совсем недавно бывшего одним из самых активных поборников чехословацкого корпуса. Что же теперь делать? Как прекратить эту братоубийственную борьбу?

31 мая в газете «Приволжская правда» было опубликовано воззвание, подписанное председателем Самарского революционного комитета В. В. Куйбышевым. Суровым предостережением звучали его слова: «Руководимые преступной рукой российской и международной контрреволюции, отряды чехословаков подступают к Самаре». В тот же день и на той же странице появилось обращение «Ко всем чехословакам», подписанное Ярославом Гашеком, Францем Шебестом и Иосифом Поспишилом. «Мы знаем хорошо, — писали они, — настроение всех чехов на родине, в Чехии, которые готовы идти на борьбу за победу всемирной революции, поэтому заявляем, что все чехословаки, которые участвуют в авантюре Чешско-Словацкой Национальной рады, являются предателями всемирной революции и что им никогда чешский народ не позволит вернуться домой в свободную Чехию.

Мы, чехословаки-коммунисты, призываем истинных чешско-словацких революционеров на защиту интересов Российской Советской Федеративной Республики до полной победы над всеми предателями всемирной революции».

В этот же день обращение было опубликовано и в газете «Солдат, рабочий и крестьянин», а на следующий день, отпечатанное на серой оберточной бумаге, появилось на улицах города.

Гашек был неутомим. Все время он находился в казарме отряда, заботился о вооружении, боевом снаряжении, выступал на митингах и собраниях, разъясняя контрреволюционный смысл мятежа.

Не раз в эти тревожные дни приходилось Ярославу встречаться с В. В. Куйбышевым, подолгу разговаривать с ним, рассказывать о настроении рядовых легионеров, докладывать о состоянии чехословацкого отряда, его политической подготовке.

В начале июня отряды восставших, поддерживаемые русскими белогвардейцами, приблизились к городу. Тогда-то и было решено попытаться избежать бессмысленного кровопролития. Решили послать к мятежникам делегацию, включив в нее и коммунистов-чехов.

Кого послать? Этот вопрос обсуждался на совещании руководства отрядом. Сразу же возникла кандидатура Гашека. Да и кто лучше его мог бы убедить обманутых чешских и словацких солдат в преступности их деяний! Но тут же сообразили: Ярославу быть в делегации опасно. Из рассказов перебежчиков, газет, доходивших до Самары, было хорошо известно, что главари бунтовщиков только и ждали удобного момента, чтобы схватить Гашека, разделаться с ним за все его «преступления».

К сожалению, переговоры не имели успеха. Предотвратить кровопролитие не удалось. Начались жестокие бои. Рука об руку, плечом к плечу сражались русские и чехи, татары и словаки, сербы и украинцы. Представители многих национальностей проливали кровь и отдавали жизни за молодую Советскую республику. Вместе с другими интернациональными отрядами и моряками чехословацкие красноармейцы, которых сплотил и вел в бой Ярослав Гашек, стойко защищали центр боевых позиций наших войск. Окруженные врагами, бойцы сражались до последней капли крови. Сам Гашек в эти дни постоянно поддерживал связь с революционным штабом Самары, участвовал в его заседаниях, беспрекословно выполнял приказы командования.

В ночь с 7 на 8 июня Гашек и его боевой друг Поспишил находились с тремя взводами на железнодорожной станции. Казалось, все было спокойно. И вдруг, когда только-только наступило утро, тишину разорвали беспорядочные выстрелы, дробь пулеметов.

Все насторожились, приготовились к решительному отпору. В этот момент на станцию прибежал тяжело дышавший красноармеец.

— Чехи в городе! Прорвались через железнодорожный мост! — выпалил он.

И тут-то Иосиф вдруг вспомнил, что в Военном отделе остались важные документы.

— Там и списки добровольцев нашего отряда, — с тревогой сказал он.

— Дела партийной организации, — спокойно проговорил Гашек, — не должны попасть в руки «братьев». Вот что, Иосиф, оставайся здесь. Я — в гостиницу.

— Встретимся на станции, — бросил вслед Поспишил.

Ярослав побежал. Улицы опустели, окна в домах закрыты ставнями, завешаны тяжелой драпировкой. То тут, то там раздаются выстрелы.

Вот и гостиница. Скорей, скорей! Бумаги — из шкафа, ящиков, все — на письменный стол. В руках спичечная коробка. Чирк! — и вспыхнула одна бумажка, другая… Пламя охватило множество документов. Вскоре лишь груда пепла лежала на столе.

А выстрелы звучали все чаще и чаще, громче и громче. Легионеры занимали город. Вот-вот будут здесь.

Гашек понял: прорваться в открытую на вокзал теперь уже не удастся. Поздно! Он бросился к шкафу, переоделся в штатский костюм и еле-еле сдерживая волнение, внешне спокойно, как будто ничего не случилось, вышел из гостиницы, быстро смешался с толпой купцов, бывших царских офицеров в эполетах и с орденами на груди, вышедших торжественно встретить своих «освободителей».

Ох, как хотелось остаться здесь, посмотреть на эту встречу! Ведь многое может пригодиться для будущих книг.

Но нет, оставаться опасно. Многие легионеры знают его в лицо, помнят еще по Киеву, да и самарские обыватели легко опознают. К тому же было известно, что уже отдан приказ о немедленном его аресте.

С большим риском быть узнанным прокрался Гашек по тихим улочкам на окраину города. Куда теперь идти? В какую сторону? Где красные?

Некоторое время скрывался неподалеку от Самары, на даче у Н. П. Каноныкина, деятеля Учредительного собрания. Однажды сюда пришли чехи — офицер и два солдата. Офицер небольшого роста, с маленькими усиками и вздернутым носом, все время вытягивал шею: видно, очень хотелось казаться повыше.

— Что вы хотите, господа? — обратилась к ним девушка, племянница хозяина, Оля-огонек (так звали ее друзья по работе в редакции газеты «Солдат, рабочий и крестьянин»).

— Провирка токументы, — проговорил офицерик заплетающимся языком: он был навеселе.

— Это дача члена правительства и никакой проверке не подлежит.

— Правительства? Ха-ха! — рассмеялся офицер. — Где ваша войска, правительства? Чех уйдет, и пфу ваша правительства! Желаю знакомить с правительства.

— Не с кем тут знакомиться, — сердито бросила девушка. — На даче никого нет. Я и бабушка. Да ее внук, немец-колонист. Идиот от рождения. Шляется по белу свету, а об эту пору всегда приходит родню навестить.

— Желаю глядеть! — проговорил офицерик и направился в комнаты.

— Я буду жаловаться! — решительно сказала Оля.

В эту минуту за ее спиной скрипнула дверь. Девушка не видела, кто там был, но по лицам прыснувших от смеха солдат поняла, что происходит что-то необычное. Обернулась и обомлела: перед нею стоял Гашек, босой, в пижаме и в подштанниках. Он лихо приложил к голове руку и с сияющей улыбкой начал:

— Бог знает, господа, как это чертовски трогательно! Лежу я, отдыхаю с дороги, и вдруг, как ангельская музыка, ваши чешские голоса. Вы, конечно, ко мне, господа, от господина Чичека или Власека? Не дальше, как сегодня утром я послал им рапорт, и вот вы уже здесь. Осмелюсь спросить, какой награды удостоили меня их превосходительства за спасение чешского офицера и в какой батальон меня приказано зачислить?

Офицер был явно ошарашен. Ничего не понял.

— Говорите кратка и связна, — только и промычал он.

А Гашек, гостеприимно распахивая дверь, с радостью проговорил:

— Сейчас я все доложу. Прошу, господа.

Все прошли в комнату. Офицер плюхнулся на стул, солдаты остались у дверей. А Гашек начал священнодействовать. Он так уморительно изображал идиота, так увлеченно вошел в свою роль!

— Теперь, господин обер-лейтенант, имею честь доложить о своем боевом подвиге. Сижу это я вчера на станции Батраки, на берегу Волги, и проклинаю тот час, когда меня мама на свет произвела. Другой, посмотришь, сопляк, полная дохлятина, а он в армии солдат, и винтовочка при нем. Идет, как герой. А я детина хоть куда. Как дам раза — одним махом трех побивахом, а никто меня в армию не берет. Царь Николаша призвал было меня на двадцать первом годке, да не пришлось мне воевать. Гоняли, гоняли по гарнизонным тюрьмам и психбольницам, да так и выгнали, признали, будто я идиот. А спрашивается, кто из умных может сказать, что я идиот? И разве идиот не может быть солдатом? Солдату голова) не нужна. За него начальство думает. Солдату лишь бы руки покрепче, чтоб врага колоть, да кишок побольше, чтоб выпустить их, когда придет его час, за царя и отечество.

Офицер, который, казалось, начал дремать, поднял голову:

— Эй, ты, ближе дело!

— Есть ближе. Сижу и думаю. Как бы совершить что-нибудь героическое. А тут как раз гляжу: офицерик идет, точь-в-точь, как вы, такой же щупленький и деликатный. И направляется прямо в сортир, из которого я только что вышел. Ну, думаю, на ловца и зверь бежит. Сел я под дверями и жду. Сижу десять минут, двадцать, тридцать… Не выходит офицер.

В том же духе Гашек рассказал, как пьяный офицер провалился в нужник, а он, раздвинув и поломав гнилые доски пола, спас его и после настойчиво требовал у коменданта бумагу о совершении подвига, за что и был выгнан в шею.

— Отставить смех! — крикнул офицер на своих солдат, которые не переставали хохотать.

— Есть отставить смех! — лихо подхватил Гашек. — Здесь, господа солдаты, смех действительно ни при чем. Такому человеку, как спасенный мною офицер, с первого взгляда, конечно, цена — грош, но кто поручится, что завтра он не будет большим чином. Смею доложить, что даже вынутый из сортира, он вел себя так, будто ему назавтра предстояло получить, по крайней мере, звание генерала.

— Молси, дурах! — проревел офицер. — Фаш токумент!

— Документ? — воскликнул Гашек в восторге, уставившись на чеха глазами, полными нежности. — Люблю документ!

И он начал рассказывать длиннющую историю о том, как ни одно правительство не хочет выдать ему документа.

— Нет токумент, ходим комендатур. Там допрос, — сказал офицер.

— Я готов, господа! Побеседовать с начальством я большой любитель. Прикажете идти в подштанниках? — обратился он к офицеру, — может, там обмандируете — мне это на пользу. А не то подождем, пока моя бабуся закончит стирку брюк. Нам, собственно, торопиться некуда.

Не выдержал офицерик.

— Отставить! Я идти отсюда. Довольно с меня. Хватит!

— Вы счастливый человек, — обрадовался Гашек и пошел за ним, не отступая ни на шаг. — На других посмотришь, так они вечно чем-то недовольны, все им чего-то не хватает.

— Исчезните! — прокричал офицерик.

— Извините меня, я хочу вам рассказать только один анекдот…

— Уберите его! — обернулся офицер к Оле. — Куда он прет в подштанниках?

И ни слова не говоря, быстро ретировался с поля сражения. За ним весело шагали солдаты, вдоволь насмеявшись над рассказами «колониста».

Девушка подошла к Гашеку, который все еще делал вид, что хочет идти за чехами, и втянула его в комнату.

— Вы — великий артист, — сказала она ему.

— Есть хорошая русская пословица: «нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет», — ответил он, лукаво улыбаясь. И задумался…

…Многое, может быть, промелькнуло в памяти за это короткое время. Но уж слишком неподходящей была обстановка для воспоминаний, каждую минуту могли появиться те, кто искал Гашека. Нельзя терять ни секунды.

Вскоре он исчезает с дачи.

Писатель решил двигаться из Самары на северо-восток к Большой Каменке. «Там живет поволжская мордва, — рассудил он. — Это народ добродушный, весьма отзывчивый».

И не ошибся. Как-то однажды его догнала подвода. На ней восседал крестьянин-мордвин.

— Куда путь держишь, душа любезный? — спросил он, останавливая свою подводу, на которой возвышалась гора капустных кочанов.

— Так себе, — ответил Гашек, — прохаживаюсь…

— Хорошо делаешь, — в тон ему, с напускным равнодушием проговорил мордвин. А потом, помолчав, добавил:

— Прохаживайся, прохаживайся, голубок.

Помолчал еще немного, а затем проговорил:

— В Самаре казаки народ режут. Садись на воз, вместе поедем.

Гашек подсел к вознице.

— Страшные вещи творятся там, — продолжал крестьянин. — Везу это я себе на базар капусту, а навстречу из Самары Петр Романович из Лукашовки. Возвращайся, говорит, обратно, белогвардейцы возле самарских дач капусту отбирают. У меня все взяли. А с соседом моим Дмитричем беда приключилась. Смилуйтесь, братцы, — обратился он к ним, — разве своих можно? Чать, православных обираете. Вот тут-то они и взъерошились. «Нынче наше время пришло», — закричали в ответ и зарубили его.

Мордвин замолчал, пристально посмотрел на Ярослава. В его глазах можно было прочитать: «Понимаю, все понимаю, сам тоже бежишь оттуда».

— Так, — проговорил он тихо после минутного молчания, осторожно выбирая дорогу. — Хорошо, что сюда пришел. У нас спрячешься надежно. Народ наш много натерпелся от царя. А теперь, когда мы заимели землю и поля, смотри-ка ты, помещики и генералы снова хотят хозяевать, драть с нашего брата шкуры. Дудки!

Возница вынул холщовый кисет с махоркой.

— Закуривай.

— Спасибо.

— А ты чей будешь? Издалека? — спросил он, задымив самокруткой.

— Издалека, дяденька.

— А у вас бои идут?

— У нас? Нет, там все в порядке, спокойно.

— Да-а-а… Тут, конечно, ничего другого не сделаешь. Бежать — и только. Вот, если бы тебе удалось за Волгу… Там без генералов, помещиков и купцов. Собираются там великие силы против тьмы самарской. Ты, голубок, не бойся, к вечеру к нам доедем. Я тебя переодену в мордовскую одежонку, лапти получишь. А утром двинешься дальше, на Большую Каменку. Только смотри в оба! А потом уж как-нибудь и к своим опять попадешь.

На следующее утро в новом, необычном одеянии Ярослав продолжал путь на северо-восток. К полудню миновал какую-то татарскую деревню. Уже за нею Гашека догнал татарин.

— Бежишь? — коротко спросил он. И ни слова больше не говоря, не дожидаясь ответа, сунул в руки краюху хлеба. Затем, обернувшись, пожелал счастливого пути. Можно ли забыть такое?

Через полчаса после этой встречи догнал беглеца другой татарин из той же деревни. На ломаном русском языке предупредил, чтобы шел не по шоссе, а по берегу. Причем, как запомнилось Гашеку, неоднократно повторял:

— Казаки, шоссе есть казаки, куда идешь…

Расставаясь, подарил пачку махорки, коробку спичек и листок бумаги на курево. А уходя, добавил:

— Татар — бедняк, генерала — сволочь…

К вечеру Гашек добрался до Большой Каменки. Войдя в первый попавшийся крестьянский дом, перекрестился перед иконой, висевшей в правом углу.

— Вечер добрый, — обратился к сидевшему за столом многочисленному семейству.

Все приветливо поздоровались.

— Откушайте с нами, — предложила хозяйка.

— Спасибо, — ответил Гашек и подсел к столу.

Хозяйка принесла деревянную ложку, положила перед гостем, а хозяин придвинул хлеб и нож.

Никогда Ярослав не ел такого вкусного супа! С огромным наслаждением глотал он картошку, клецки. И особенно было приятно, что никто не задавал ему никаких вопросов. Все как будто в порядке вещей.

Только когда поели, хозяин сказал:

— Спать придется на чердаке.

И вдруг неожиданно:

— Откуда?

— Издалека, — уклончиво ответил пришелец.

— Бежишь, стало быть? — И, не дождавшись ответа, продолжал:

— Видно, что не нашенский. Даже онучи и лапти по-мордовски не умеешь как следует перевязывать. Этому у нас с малолетства учат. По всему видно, в бегах, из Самары.

Хорошо отдохнув, Гашек двинулся дальше. Никто, к сожалению, точно не знает пути, по которому он шел дальше…

Старая коммунистка Е. Я. Драбкина в своих воспоминаниях утверждает, что в августе видела его под Казанью, около небольшого городка Свияжска.

Однажды в красноармейской части появился приехавший с «того берега» человек с мягкими чертами приветливого славянского лица.

На фронте в тот день было затишье. Многие бойцы собрались в самодельном клубе, расположенном в овине, где шел концерт художественной самодеятельности. Он уже подходил к концу, когда поднялся приезжий и попросил слова.

— Весной тысяча девятьсот пятнадцатого года, — начал он, усевшись поудобней на табуретке, — находясь в Восточной Галиции, я, неважно по какой причине, обозвал нашего фельдкурата, то есть полкового священника, мешком с собачьим дерьмом и угодил за образное сравнение в военную тюрьму. Тюрьма была как тюрьма — клоповник, в котором всегда воняет парашей. Я уже готов был проскучать положенное число дней в ожидании суда и отправки со штрафной ротой на фронт, но когда вошел в камеру, вдруг услышал знакомый голос: «Здравствуйте, пан Гашек!» Ба! Передо мной был собственной персоной мой старый друг, с которым мы распили не одну кружку пива в трактире «У чаши». Его имя вам ничего не скажет, но запомните его, ибо оно заслуживает этого больше, чем имя Александра Македонского. Это — имя отважного героя, старого бравого солдата Швейка. «У нас в Будейовицах…» — заговорил Швейк так, будто мы с ним расстались полчаса назад.

Лицо рассказчика приняло смешанное выражение простоты и лукавства, глуповатого добродушия и тонкого ума. Гашек с неподражаемым искусством изображал солдата, его манеру говорить подробно, перебрасываясь с одного случая на другой. Словно живые вставали перед бойцами и австрийские офицеришки, и пустоголовые щеголи, и распутные священники…

Неослабное внимание слушателей еще больше подогрело Гашека. Он так разошелся, что уже мягкая ирония, которой был вначале окрашен рассказ, превратилась в бичующий, исполненный гневом, сарказм.

Когда он кончил, наступило молчание. Затем медленно поднялся Петр Васильевич Казьмин, суровый и неулыбчивый человек, страстный большевистский агитатор.

— Я полагаю так, товарищи, — сказал он, — что прослушавши доклад про товарища Швейка, мы должны вынести нашу резолюцию, что, будь уверен, товарищ Швейк, мы свой долг выполним. Казань будет наша, а за Казанью и вся Волга. А ты, товарищ Швейк, пристраивайся скорее к русскому пролетариату и свергай своих паразитов-буржуев и генералов, чтоб да здравствовала бы мировая революция!

Уже не только сам Гашек, а и его любимый герой, будущий всемирно известный Швейк начал воевать за Советскую власть, за «мировую революцию», начал свое победное шествие по земному шару.

12 сентября наши войска освободили от белых родину Ильича — город Симбирск. Радости красноармейцев и жителей, казалось, не будет предела. И не только потому, что победоносно была завершена еще одна крупная операция, тысячи трудящихся снова обрели желанную свободу. В те дни газеты обошла телеграмма великого вождя, обращенная к красноармейцам-освободителям: «Взятие Симбирска — моего родного города, — писал он, — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны».

Тогда-то и появился здесь Ярослав. Трудновато ему пришлось. Вокруг сияющие, возбужденные от радости лица, а он — один, не знает, куда податься, к кому обратиться: никаких документов, никаких свидетельств «благонадежности» у него нет. А ведь спросят, где был эти месяцы после Самары, что делал? Как ответить? Да и поверят ли, что только блуждал по губернии, притворялся слабоумным, искал красных. Подозрительно уж очень… Ведь вон «братья» что вытворяют в Поволжье, Сибири, на Урале!

Но нет, напрасны были тревоги Гашека. Ему поверили. И хоть политотдел Пятой армии все же обращался в Москву в ЦК Чехословацкой компартии в России с просьбой «дать срочно отзыв о тов. Гашеке Ярославе», но еще задолго до получения ответа он получил назначение на весьма ответственный пост. Кстати, лишь 25 декабря, после вторичного запроса, наконец, пришел ответ из Москвы. «Товарищ Гашек, — говорилось в нем, — выступил в марте из чешского корпуса. С тех пор был в сношении с партийными учреждениями. После занятия чехословаками Самары нам неизвестен». Да, вряд ли такой отзыв мог в той сложной ситуации что-либо прояснить. Напротив, он мог усугубить и без того трудное положение Гашека. В данном случае, остается лишь радоваться, что документ пришел с большим опозданием, когда Ярослава уже хорошо узнали, проверили на деле его преданность революции, партии.

И среди тех, кто сразу поверил ему, был один из старейших членов Коммунистической партии, активный участник революционного движения Василий Николаевич Каюров. В. И. Ленин хорошо знал, высоко ценил его деятельность. Свое знаменитое письмо «К питерским рабочим» от 12 июля 1918 года, где выдвигалась идея массового похода рабочих в деревню, чтобы объединить вокруг Советской власти бедноту, разбить наголову кулаков, дать городам хлеб, он начал так: «Дорогие товарищи! Пользуюсь поездкой в Питер т. Каюрова, моего старого знакомого, хорошо известного питерским рабочим, чтобы написать вам несколько слов». А в другом письме (от 20 июля 1918 г.) рекомендуя двинуть из Питера как можно больше рабочих, советует послать «вождей несколько десятков (à la Каюров)»…

Так вот, именно этот человек принял живейшее участие в дальнейшей судьбе чешского писателя-коммуниста. Душевная теплота, сердечность навсегда запомнились Гашеку. Спустя несколько лет, вернувшись на родину, он не раз вспоминал о Каюрове, встречах с ним.

Особенно запомнилась последняя, перед отъездом к месту нового назначения.

— Желаю успеха. — сказал Василий Николаевич, — работа предстоит трудная, ответственная. Кстати, трудности начнутся уже в пути. Никаких средств передвижения дать вам не сможем. Только мандаты, с помощью которых вам придется и есть, и пить, и передвигаться в деревнях. Ну, да ничего, вы ведь имеете уже опыт передвижения через деревни. Надеюсь, скоро будете в Бугульме. Вы там очень нужны. Очень. — И крепко пожал Гашеку руку…

Радостно билось сердце. «Нужен… Нужен…», — стучало в мозгу. Хотелось как можно скорее взяться за дело, оправдать доверие.

Без сожаления покидал он город. Близких друзей, товарищей здесь не было. И не знал — не ведал Ярослав, что всего через несколько месяцев снова окажется тут да еще побывает в таком месте, о котором память останется до конца жизни.

Произошло это ранней весной 1919 года. Гашек выходил из политотдела Реввоенсовета Восточного фронта. Все дела были закончены, поручения выполнены…

— Ярослав? — вдруг услышал он не то вопрос, не то восклицание. Обернулся и…

— Сергей?

И оба военных бросились друг другу в объятия.

— Вот уж никак не думал, что встречу тебя здесь, — говорил Бирюков.

— Как получил письмо из Самары, так больше и не знаю, где ты, что с тобой сталось. А потом узнал: Самару сдали. Думал о тебе, беспокоился. А ты — живой. Значит, порядок!

— А тебя, Сергей, просто не узнать. Генерал. Как попал сюда?

— Это ты как здесь очутился? Я-то просто: работаю в ревтрибунале Восточного фронта. Да, а ты знаешь, несколько недель назад мне выпало счастье быть у Ильича.

— Да ну?! Расскажи. Как чувствует? Как выглядит? О чем говорили?

Сергей подробно рассказал о том, как он в составе военной делегации был в Кремле. Рассказывал так живо, с такими подробностями, будто только сейчас побывал у Владимира Ильича. Гашек буквально впился в друга, стараясь как можно больше узнать о встрече. То и дело раздавались его восторженные восклицания, вопросы.

Когда Сергей кончил рассказ, Гашек задумчиво произнес:

— Счастливец ты, Сергей. Завидую. Кстати, говорят, дом, где он жил здесь, сохранился. Вот бы найти, посмотреть. А потом, когда приеду в Прагу — рассказать…

Удача и на этот раз сопутствовала друзьям: они нашли небольшой домик на тихой Московской улице. Хозяин не удивился приходу гостей. Последнее время, после ленинской телеграммы в Симбирск в связи с освобождением города, сюда зачастили люди. Приезжали даже из окрестных деревень.

— Мерло Виктор Гаврилович, — представился хозяин. — Инженер. О вас ничего не спрашиваю. Понимаю, время военное. Прошу, пожалуйста.

Он показал пришедшим все комнаты, живо рассказал, как здесь было при Ульяновых.

— Я ведь хорошо знал эту семью. Между прочим, обстановка с тех пор мало изменилась.

Потом друзья вышли во двор, заглянули в беседку, окруженную кустами сирени. Молча посидели несколько минут. Казалось, каждый думал о чем-то своем, а на самом деле, оба думали об одном и том же.

Вскоре они расстались. У каждого были свои дела. Однако через короткое время их пути снова сошлись. На этот раз надолго: вместе, в одной армии, они прошли путь от Уфы до Иркутска.

Впрочем, все это — и встречи в Симбирске, и посещение домика Ильича, и новые встречи с другом — было еще впереди.

А сейчас… Позади плавание пароходом до Чистополя, длительные поиски подводы, расспросы у местных жителей, где находится Бугульма и как до нее добраться. Позади, хоть и очень-очень медленно, остаются одна деревня за другой… Дороги размыло, передвигаться почти невозможно, телега то и дело увязает в грязи. Кажется, не будет конца этому длинному и тягостному пути.

Шла середина октября 1918 года.

Славные дни Бугульмы

Только что у белых отбита Бугульма, небольшой уездный городишко, каких были сотни в царской России. Положение очень тревожное: серьезные перебои с хлебом, продовольствием, открытая спекуляция, саботаж против Советской власти.

И вот в один из этих напряженных дней в военную комендатуру явился человек среднего роста, ничей внешне не выделявшийся среди остальных. Впрочем, была одна особенность: добрые, мягкие, голубые глаза, открытый взгляд да сияющая улыбка, не сходившая с лица.

— Осмелюсь доложить, бывший рядовой одиннадцатой маршевой роты 91-го пехотного его величества императора Австрии полка, бывший военнопленный, а ныне рядовой славной Красной Армии Иосиф Швейк прибыл для прохождения службы в Бугульме!

Вы, конечно, дорогие читатели, немало удивлены? Как мог всемирно известный литературный герой попасть в Бугульму? Нет ли тут ошибки? А может быть, просто досужая выдумка?

Спешу уверить, тут нет ничего фантастического. Дело в том, что Ярослав Гашек собирался провести своего знаменитого героя через русский плен, службу в Красной Армии… Даже написать книгу под названием «Швейк в Бугульме». Словом, бравый солдат должен был пройти путь, по которому прошел сам автор в годы гражданской войны. И одним из первых пунктов была мало кому известная Бугульма.

Вот что писалось в одном дореволюционном энциклопедическом словаре: «Железные дороги совершенно обошли Бугульму и ее уезд… Две больницы, богадельня. 3-х классное городское училище, 2-х классное женское, Казанский женский монастырь, приходское училище и 1-е начальное училище. Земская библиотека. Базары по пятницам. Три водочных завода». В другом словаре об уезде отмечалось: «Грамотность сельского населения 17,6, городского 35,7 процентов».

Пестротой отличалось и население по своему составу. Всего-то в это время, включая и детей, здесь жило около 16 тысяч человек. И самая многочисленная категория — почти три тысячи человек — владельцы частной собственности. Тех, кто не имел никакой профессии, занимался поденным чернорабочим трудом, было немало — 1399 человек. И кроме того, более полутора тысяч служащих. Представители таких профессий, как кузнецы, слесари, плотники, столяры, исчислялись лишь одной-двумя сотнями, а маляры, сапожники, печники — десятками. Словом, городишко, в котором весьма трудно было поначалу найти крепкую опору народной власти.

Но сложная обстановка не обескуражила коммунистов. Временно исполняющий обязанности коменданта М. Федоров вступил в должность буквально на следующий день после освобождения — 14 октября 1918 года. И хоть никогда не приходилось ему выполнять подобную работу, он с энтузиазмом взялся за нее. А на следующий день, как свидетельствуют документы, в городе появился Гашек. И сразу же с присущей ему энергией окунулся в сумбурную и напряженную жизнь Бугульмы, особенно активно занимался в первые дни организацией сбора теплых вещей для Красной Армии. Ведь в тот год холода наступили быстро, неожиданно.

Чего только не сдавали жители города и окрестных деревень! Тут и полушубки, и меховые пальто, варежки, валенки, тулупы, чулки… И хоть не так уж много было собрано, а все же какой-то выход из положения.

В энергичных хлопотах пролетали дни за днями. Однажды, придя в комендатуру, узнал, что прибыл новый комендант, принимает дела, просит к себе.

Познакомились. 30-летний коммунист Иван Широков уже имел за плечами опыт подобной работы: был в комендатуре Петрограда товарищем председателя. А сам — хлебопашец.

— Женат, — добавил он, — детей пока нет.

Гашек рассказал о себе, о самарских делах, скитаниях по губернии…

26 октября по городу был расклеен листок, отпечатанный в местной типографии:

Приказ № 1
§ 1
Сего числа прибыл и вступил в исполнение обязанностей коменданта города.

Основание. Мандат Военно-Революционного Совета 5 армии от 16 сего октября за № 1686.

§ 2
Помощниками своими назначаю тов. Шпетульского, товар. Домницкого, Таранова и Гашека. Все бумаги действительны за подписью моей, и тов. помощников.


За короткий срок Ярослав проявил себя честным, принципиальным и деловым человеком, активным борцом за наведение большевистского порядка в городе.

Особенно остро стоял вопрос с продовольствием. Жулики и спекулянты пользовались тяжелым положением, взвинчивали цены на хлеб, другие продукты. Многие лавки так и оставались закрытыми на замок. Ко всему прочему, белые, отступая, разрушили все местные мельницы, даже приводные ремни с собой увезли. Город остался без муки.

По поручению коменданта Гашек организовал восстановительные работы на двух мельницах, хозяева которых сбежали. Вскоре население и воинские части стали регулярно получать хлеб, муку.

С каким-то особенным чувством ненависти относился он к тем, кто пьянствовал, увлекался азартными играми, занимался продажей спиртных напитков.

— Это преступление перед революцией, — не, раз с возмущением говорил он, когда узнавал о каком-нибудь подобном факте. — К таким людям не может быть снисхождения.

Кажется, что необычного в этих словах? Но если вспомнить, что до войны Гашек широко был известен у себя на родине как участник многочисленных кутежей литературно-артистической богемы, то столь резкая перемена во взглядах знаменательна. И бывший завсегдатай ресторанов и кабаков теперь становится одним из инициаторов столь сурового решения, о котором было оповещено местноенаселение.

На многих заборах, лавках, столбах, тумбах появился небольшой листочек с текстом, отпечатанным на темной оберточной бумаге. Неказистый такой, невзрачный, но прозвучал он как гром среди ясного неба:

Объявление
Бугульминская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности доводит до сведения граждан гор. Бугульмы и уезда, что все лица, замеченные в покупке самогонки и пьянстве, будут оштрафованы на 3000 рублей с заменой заключения в тюрьму на три года. А все замеченные в гонке самогонки и продаже ее будут расстреливаться на месте и конфисковаться все их имущество.


Разными способами боролся Гашек против тех, кто мешал нормальной жизни, наносил своими поступками вред Советской власти. С одними был решителен и беспощаден, с другими…


Бугульминский купец Телегин, пользуясь кризисным положением, три шкуры драл с покупателей. Придут, бывало, в лавку люди, смотрят на товары, выбирают, что подешевле. А купец стоит, ухмыляется да ворчит:

— Не до гляденья тут, коли не покупаете. Грязи сколько натаскаете.

— Почем постное конопляное масло? — спрашивает старушка.

— Сорок рублев фунт, — не моргнув глазом, отвечает Телегин.

— Побойся бога, Гурьяныч, креста на тебе нет, — шумели покупатели.

— Да разве не слыхали, в Москве нынче фунт сто рублев, а я… по дешевке. Берите по сорока, а то завтра пущу по сорок восемь.

— Это спекуляция, — бросил кто-то.

— Не мурлыкай, братец. Какая ж тут спекуляция? Морозы страшенные, война гражданская. Если захочу и пятьдесят два заплатишь. Наше дело купеческое, маленькое. Ты нам — деньги, мы тебе — товар.

Деваться было некуда. Покупали.

Когда же увидели, как комендатура борется за наведение порядка в торговле, преследует спекулянтов, пожаловались и на Телегина, его проделки. Ко всему прочему, рассказали, что торгует он ворованными товарами. И еще стало известно: содержит публичный дом.

Комендант Широков поручил разобраться с этим делом Гашеку, Дмитрию Таранову и некоторым другим работникам комендатуры.

— Да чего там разбираться, — сказал один из них. — Ясное дело: ворюга. Расстрелять — и баста.

— Торопиться нельзя, — ответил Гашек. — Надо проверить все факты. Советская власть — прежде всего законность, справедливость в отношении к любому человеку, кем бы он ни был. Прошу это иметь в виду, когда будем у купца.

Телегин встретил пришедших настороженно. Узкие глазки его смотрели зло, с презрением и ненавистью.

— Никаких сведений давать не буду. Не имеете права. У нас свободная торговля. Советская власть дала свободу всем. Товар мой: хочу продам, хочу сгною!

Однако суровый вид вооруженных красноармейцев умерил его пыл. Отвечать на вопросы все же пришлось. Обвинения, разумеется, категорически отвергал. Казалось, дело зайдет в тупик.

Еще в самом начале допроса Гашек обратил внимание на тихо стоявшего в стороне приказчика. Улучив момент, незаметно для хозяина, которого допрашивал Таранов, Ярослав подошел к приказчику.

— Добрый день, приятель, — тихо заговорил он. — Что в стороне стоишь? Струсил?

— Мне нечего бояться. Да к тому же и болен я, — нехотя ответил тот и отвернулся, не желая продолжать разговор.

— О, это причина серьезная, — сочувственно проговорил Гашек. — Правда, ее не всегда учитывают. Вот, кстати, одного преступника должны были повесить, а он, возьми да и отравись ливерной колбасой, которой его накормили перед смертью. Беднягу всего скрутило, на лбу пот холодный выступил…

Приказчик повернул к нему голову. А Гашек, словно не замечая этого, продолжал в том же духе:

— Конечно, врачи немедленно взялись за лечение. Разумеется, казнь отменили. Колбасника оштрафовали, а потом засадили в каталажку. Две недели медицина боролась за жизнь преступника. И наконец, молодой доктор с радостью сказал ему: вы спасены! А на следующий день преступника повесили по всем правилам, так как он был достаточно здоров для петли.

Гашек умолк, давая возможность приказчику осмыслить рассказанное.

— Не завидую тем, кто попадает за решетку, — начал снова Ярослав, будто раздумывая вслух. — Особенно, если предан хозяину, а тот его упекает при первой возможности. Был вот у меня приятель приказчик Мартин. Служил у графа Рамма. За поросенком ходил каким-то особенным. На выставку его готовили. Дни и ночи покоя не знал. А однажды пришли граф с графиней, когда их любимец пил какую-то особую воду. Измерили температуру, а в ней вместо восьми градусов — семь с половиной. Что тут началось! Скандал, крики. Приказчик признался, что забыл измерить температуру; сынишка, говорит, у меня очень болен, за ним хожу.

В ту же минуту граф и выгнал его в три шеи. А тот, в отместку, взял и зарезал поросенка. Снова — гром и молния. Графиня без чувств. А Мартина — в тюрьму. Шесть месяцев строгой изоляции. А уж он-то ли не старался для своего хозяина.

Приказчик, уже давно внимательно слушавший Гашека, то вздрагивал, то хмыкал как-то неопределенно…

А Ярослав, распаляясь, увлеченно продолжал:

— Вот из-за таких мерзавцев и я страдаю.

— Это как же? — удивленно спросил приказчик.

— Так же. И почему не стал монахом, как хотела моя мама, когда провалился на экзаменах в четвертом классе гимназии? Был бы сейчас полный порядок. Отслужил обедню и попивай монастырское винцо. А я вот не могу даже уехать домой.

— Почему?

— Разные негодяи, вроде Телегина, не дают спокойно жить людям. Обирают их, пользуются тяжелым положением бедняков, войной. А я сочувствую им. Так что пока эту нечисть не уничтожим — из России нельзя уезжать. К тому же, на беду мою, у меня еще одна особенность есть. Из-за нее тоже здесь удерживают.

— Какая же?

— Да так, пустяковая, вроде бы. Стоит мне кому-нибудь в глаза прямо посмотреть, сразу узнаю, врет или нет. Иной раз даже мысли кой-какие угадываю.

— Да ну? — удивился приказчик, широко раскрыв глаза. — Не брешешь?

— Какая мне польза? — как бы между прочим ответил Ярослав. — Просто предупреждаю, чтоб потом не удивлялся. Понравился ты мне. А ведь все от того, что на роду мне было написано: да будут страдать от тебя нечестивцы, коих ты единожды взглядом пронзишь.

Гашек придвинулся поближе к приказчику и тихо-тихо проговорил:

— Я ведь уж знаю, что где лежит. Молчу только. Может, Телегин или кто другой скажет, тогда тому зачтется. Вон смотри, красноармеец…

В этот момент один из сопровождавших конвоиров отошел к окну, выходящему во двор, и выглянул в него.

— Видел? Понял? За Телегина не беспокоюсь, других жалко… А революционный порядок у нас твердый. Читал объявление Чека, что за денежную азартную игру будут заключаться в тюрьму на три года?

— Читал, — проговорил окончательно ошарашенный приказчик. — А тут не игрой пахнет, а порохом. Сокрытие от революции…

Гашек сочувственно вздохнул и замолчал, исподволь незаметно наблюдая за приказчиком. А тот стоял остолбеневший, напичканный разными историями, ошеломленный, не зная, что делать, как быть.

Неожиданно Гашек поднял голову и пристально взглянул в глаза приказчика. Тот испуганно закрыл лицо руками. Через секунду, открыв лицо, молча показал глазами на дверь. Гашек вышел вслед за приказчиком.

Вскоре Ярослав вернулся сияющий. Приказчик не выдержал и… открыл все тайны купеческие: у кого товар покупали, по какой цене, и даже сколько доходов получил хозяин. Словом, все подтвердилось.

Магазин немедленно опечатали, поставили часового, а Телегину объявили, что все товары конфискуются для снабжения Красной Армии.

Как бушевал торговец, как возмущался!

— Я буду жаловаться! — кричал он вслед уходящим красноармейцам.

— Совершенно правильно сделаете, — спокойно, как бы между прочим, заметил Гашек, обернувшись к Телегину. А затем добавил, добродушно улыбаясь:

— И о публичном доме не забудьте упомянуть заодно. Его мы тоже прикроем.

Телегин сразу сник. Ярослав знал, за какую струнку потянуть. Ведь само содержание подобного заведения строго каралось законом.

Удивительно многообразной и широкой была его деятельность. Чем только ни приходилось заниматься! Налаживал работу местных Советов, организовывал торговлю, брал под строгий контроль бывших офицеров, полицейских… А сколько труда, энергии, инициативы положил он вместе со своими друзьями, чтобы обеспечить жильем регулярные части Красной Армии, создать надежную охрану города!

И все же находил время заглянуть в библиотеку, полистать книгу. Вскоре после освобождения города в дом, принадлежавший помещику Елатичу, свезли книги на иностранных языках, реквизированные у жителей, сбежавших с белыми. Свалили все в кучу. Разобрать поручили молодой учительнице Анне Шишакиной, знавшей французский.

Сидит как-то она на корточках перед кипой книг, перебирает одну за другой. Вдруг входит мужчина.

— Добри ден, — приветливо обратился он к девушке. — Ярослав Гашек.

И сразу подал записку. В ней говорилось: «Гражданину Гашеку разрешается пользоваться книгами на иностранном языке».

Когда Аня оторвала взгляд от записки, Гашек сказал:

— Не удивляйтесь записке. Я взял ее специально, чтобы у вас не было никаких сомнений. Время тревожное. А как вас зовут?

Девушка назвала имя и отчество.

Ярослав тут же вынул записную книжку.

— Анна, — повторил он вслух, записывая. А потом по слогам: — Вла-ди-ми-ров-на. Вот и познакомились: А теперь давайте работать.

Они стали просматривать французские книги. Гашек, увидев, что девушка и сама хорошо понимает по-французски, сказал:

— Я не силен в этом языке. Лучше займусь немецким.

А когда уходил, лукаво улыбнувшись, попрощался по-французски:

— Оревуар, камрад Анна Владимировна.

Девушка очень удивилась. Откуда ей было знать, что перед ней человек, владеющий и французским, и немецким, а также английским, итальянским, венгерским, польским языками.

— Товарищ Гашек, зовите меня просто товарищ Анна. Вам ведь трудно.

— У вас так не полагается. Всех зовут длинно-длинно.

На другой день Гашек снова пришел и занялся шкафом с немецкой литературой. Больше всего заинтересовался журналами. Внимательно просматривал их, часто что-то записывал в тетрадку, а некоторые номера откладывал в сторону.

Как-то в один из приходов он работал в другой комнате. Неожиданно раздался громкий хохот.

— Товарищ Анна, идите скорее, посмотрите.

Аня склонилась над раскрытым журналом. На странице была нарисована запряженная свинья, выкрашенная в зеленый цвет, а в тележке сидел какой-то улыбающийся человек с огромными усами.

— Это ваш знаменитый дрессировщик Дуров, — сказал Гашек. — Вот послушайте, что тут пишут немцы. Он приехал в Одессу и столкнулся с препротивнейшим губернатором по фамилии Зеленый. Тогда артист выкрасил свою свинью, запряг в тележку и поехал по городу. Народ все понял. Очень долго смеялись, злословили.

Гашек взглянул на карикатуру и снова заразительно рассмеялся. Потом попросил разрешения вырезать этот рисунок.

Встречалась молодая учительница с Гашеком потом и в комендатуре. И всякий раз он вспоминал остроумную выходку русского дрессировщика.

— Вы чем-то расстроены? — спросил как-то Гашек Аню. — Не могу ли я помочь?

— Нигде не могу найти подводу, — пожаловалась она.

— Зачем? Уж не хотите ли впрячь в нее свинью? — улыбнулся он. — Чем мы провинились?

— Ну что вы, товарищ Гашек, — ответила учительница. — Просто книги надо перевезти. А к кому не приду — у всех лошади на более важных работах. Вот и мыкаюсь.

— Почему же в комендатуру не обратились? Сейчас поможем. Обязательно. Ведь книги — это тоже очень важная работа. Очень, — повторил он многозначительно. — Уж поверьте мне.

Как и в Самаре, Гашек часто выступает перед красноармейцами на митингах, собраниях. Его речи, доклады пользовались огромной популярностью. Просто и доходчиво говорил он о сложных делах, горячо призывал к борьбе с врагом. И особенно часто пользовался поговорками, пословицами, шуткой.

В октябре был организован большой митинг трудящихся. Проходил он в Народном доме[2].

Поздно вечером 31 октября в комендатуру поступила срочная телефонограмма. Принял ее помощник коменданта Ф. Шпетульский. В ней сообщалось: «2 ноября в 14 часов по новому времени в помещении депо назначается общее собрание всех служащих, мастеровых и рабочих». Далее шла просьба выслать хорошего агитатора.

В начищенных до блеска сапогах и военной гимнастерке пришел Ярослав в депо. Встретили хорошо: многие его знали по выступлениям в городе. Зажигательно, с каким-то особенным волнением говорил он о значении русской революции для рабочих всего мира.

— Почему же чехи идут против Советской власти? — спросил пожилой рабочий. — Мы вроде им ничего плохого не сделали.

Гашек точно ждал этого вопроса, готовился к нему.

— Да ведь не чехи идут, товарищи, — горячо заговорил он. — Не чехи. Владимир Ильич сказал, что против Советской власти идут не чехословаки, а их контрреволюционный офицерский состав. Чешские офицеры — враги не только русских, они враги и чешского народа. Несколько месяцев назад в Москве состоялся съезд, на котором чешские и словацкие коммунисты обратились ко всем пролетариям Чехословакии. Так вот, там говорилось, что место чехословацкого революционера — в России, а его обязанность — сражаться на стороне русских братьев за победу социалистической революции. Кто в этот час покинет Советскую республику, тот станет предателем интересов международного пролетариата.

Эти слова были встречены одобрительными аплодисментами. У Гашека появилось много новых друзей, товарищей.

С исключительным вниманием он относился и к военнопленным. Не раз беседовал с ними в лагере, что располагался за рекой Бугульминкой. Тепло, задушевно говорил с чехами и словаками, венграми, немцами, сербами, терпеливо разъяснял политику Советской республики.

— Никто не заставляет вас оставаться здесь. Полная свобода. Возвращайтесь домой. Но если вы — пролетарии, если вам дорога власть народа, то берите в руки винтовку и вставайте на сторону русских рабочих в борьбе против буржуев, мирового капитала. Придет время, и Советская Россия поможет вам установить народную власть на своей родине.

С радостью сообщал чехам и словакам об обращении Советского правительства к Чехословакии начать переговоры.

— Вот смотрите, — показывал Гашек номер «Правды» за 12 ноября. — В Красноярске восстали наши братья, требуют отправить их домой, а не на фронт. Понимают, куда толкает их офицерье.

В другой раз читал опубликованный в «Правде» за 15 ноября приказ Революционного Военного Совета Республики, в котором чехам и словакам предоставлялась полная гарантия для возвращения домой.

— Видите, — обращался он к слушателям, — приказано строжайше наказывать тех, кто расстреливает пленных. А вот читаю дальше: «Настал момент, когда обманутые и преданные английскими, французскими и русскими империалистами, чехословаки должны понять, что их спасение в союзе с Российской Советской властью, которая одна только может облегчить им возвращение на их родину. Теперь и подумайте, кто вас обманывает, кто запугивает, а кто добра хочет вам. Советская власть — наша, народная, и за нее надо постоять».

Очень любил Гашек по вечерам, когда в городе выдавалось относительное затишье, бывать среди красноармейцев комендантской роты. О чем только ни говорил с ними. Тут и рассказы о том, как слушал Ленина, что делал в Самаре, и о положении на фронтах, за рубежом… Часто вспоминал родину.

— Эх, друзья мои, — восторженно рассказывал как-то он, — если бы вы хоть раз побывали в Праге. Самый красивый город!

— Шупаксар — тоже красивый. Очень, — задумчиво произнес один из красноармейцев-чувашей.

— Верно, — ответил Ярослав. — У каждого есть свой, самый красивый город. А сколько памятников старины, дворцов! Смотришь на Вифлеемскую часовню и кажется, что сейчас раздастся голос магистра Яна Гуса. Это наш национальный герой, он поднял народное восстание против эксплуататоров еще 500 лет назад.

— Ого, давненько, стало быть, начали! — воскликнул кто-то.

— А в России разве недавно? Вспомните-ка Стеньку Разина, Пугачева… Знаете, очень хочу побывать на Волге, в тех местах, где Разин проходил. У нас тоже есть красивая река — Влтава.

Гашек мечтательно закрыл глаза. Задумался. А потом продолжал:

— Соскучился я, черт знает как! Россия прекрасная страна, а Прага — родина. Понимаете?

Красноармейцы одобрительно зашумели.

— Влтава… Как чисты, прозрачны ее серебристые воды. Сидел я как-то ночью на перилах моста…

И Ярослав начал рассказывать одну из своих бесконечных забавных историй.

Немало в те дни было у Гашека поводов, чтобы использовать свое артистическое дарование в пользу дела.

Как-то в комендатуру пришел приказ подготовить помещение для прибывающих частей. Отвели старые казармы. Кого послать привести их в порядок? Свободных рук нет. Как быть?

— В женском монастыре много народу, — предложил Гашек.

— Неудобно как-то, святые все-таки…

— Ни черта им не сделается, — ответил Гашек. — Пусть потрудятся. А то только и дела у них молиться да сплетничать друг про друга.

И он тут же посылает распоряжение: «В монастырь гражданке игуменье. Предлагаю вам немедленно выслать с предъявителем сего 50 монашек для уборки в казармах».

Вскоре посыльный вернулся ни с чем: игуменья категорически отказалась выполнить приказ.

— Что же, — сказал Гашек, — ей, видимо, очень хочется встретиться со мной. Вполне понятно. Мне — тоже.

Давненько не беседовал на религиозные темы.

— Возьми с собой наряд красноармейцев, — посоветовал Широков. — И будь осторожен. Чем черт не шутит.

— Есть и на черта гром, — ответил, улыбаясь, помощник коменданта. — А парочку красноармейцев, пожалуй, возьму. Для авторитета. Только повеселее.

Страшно перепугалась настоятельница, когда Гашек явился к ней. Но еще больше струсила после приказа собрать всех монахинь.

— Для политбеседы, — добавил он.

Глубоким молчанием встретили монахини человека из комендатуры.

— Сейчас про мировую революцию начнет завирать, — зловеще прошептал кто-то.

Гашек ухмыльнулся. В голове созрел неожиданный план.

— Я знаю, — начал он негромко, — среди вас нет недоброжелателей, которые хотели бы вернуться к старой прогнившей власти, а нас всех сжечь на костре, как нечестивцев.

Раздался глухой ропот.

— Сестры, — продолжал Гашек, — не хочу долго испытывать вашего терпения. Суета сует — всё суета. Суета отдаваться утехам плотским и забыть, что есть радость вечная — труд. Помните, как говорил святой Павел во втором послании фессалоникийцам? «Завещаю вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь».

— Ай, да молодец, — шепнул пожилой красноармеец другому. — Святого апостола и то на революцию заставляет работать.

В этот момент вперед выдвинулась игуменья. Зло посмотрела на говорившего.

— Именем господа бога, — грозно начала она, — ответь, нечестивец: что нам в казармах делать? Не губи души своей. Бог не простит кощунства.

«Хитра старуха, — мелькнуло в голове у Гашека. — Хорошо знает, что там делать, а спрашивает… Сейчас я ей подброшу».

— Вам лично там делать нечего, — спокойно ответил Гашек. — Возраст не тот. Отдыхайте. А пятьдесят девиц прошу проследовать отсюда прямо в казармы.

— Заклинаю, не губи невинных девиц! — заревела настоятельница, явно собираясь спровоцировать скандал.

— Имущество церковное свято и неприкосновенно. А работа девицам знакомая… Не трудная. Только они и смогут. А красноармейцы наши от всей души благодарить будут.

— Антихрист! — еще громче завопила старуха. — Бога побойся. Гореть тебе за такие мысли в геенне огненной!

— Храни вас бог. И пусть пошлет он вам мир и счастье. Казармы ждут вас. Мужчинам помочь надо.

Неожиданно женщины зашумели, заговорили. Где-то раздались всхлипывания.

— Православные! — стремясь перекрыть гомон, крикнул Гашек.

Сразу стало тихо. Все ждали, глядя на него. Гашек спокойно, словно ничего не произошло, спросил:

— Неужели так трудно вымыть полы, привести помещение в порядок?

— И только? — раздался чей-то звонкий голосок.

— Не больше. Смею вас уверить. Разве многоуважаемая настоятельница не говорила вам об этом? — И он повернулся к ней, широко улыбнувшись. Та тут же опустила голову.

— Ай, ай, ай, какая забывчивость… В казармах после уборки разместятся красноармейцы. Не возражаете?

Необычную картину наблюдали, вскоре горожане. По улицам в сопровождении Гашека и двух красноармейцев шла толпа монахинь по направлению к старым казармам.

С легкой руки помощника коменданта монастырских девиц стали довольно часто привлекать к уборке различных помещений. Правда, иной раз игуменья пыталась отказываться от «трудовой повинности».

Понадобилось, например, срочно убрать помещения, которые должен был занять штаб Пятой армии. Гашек пишет:

«В монастырь. Гр. игуменье. Предлагаю Вам выслать немедленно 30 монашек для уборки помещений штаба 5-ой Армии в дом Волжско-Камского Банка по Советской ул.»

А игуменья на обороте предписания старой дрожащей рукой начертала: «Выслать для уборки некова сестер дома нет. Отправлено 10 фун. восковых свечек. Деньги не получены».

— Ах, старая бестия, опять хитрит, свечками хочет отделаться, — проговорил Гашек, прочитав ответ. — Забыла, видно, нашу беседу. Придется повторить.

Настойчивость Гашека заставляла настоятельницу выполнять-таки все указания комендатуры. Как-то поступило заявление: «Руководители Московских детских колоний № 3 и № 6 просят т. коменданта разрешить пользоваться работами монахинь Женского Бугульмицского монастыря в течение всей недели, т. е. от 10 ноября до 17 ноября нового стиля включительно. В течение указанной недели просим не отзывать монахинь на другие какие-либо работы, т. к. нужно будет много пошить, заштопать, вымыть для детей перед отъездом в Москву».

И комендатура оказывала помощь. Словом, «святые» в самом деле служили революции. Но зато с какой ненавистью, беспощадностью относился Гашек к тем служителям культа, которые выступали против Советской власти.

У одного попа-контрреволюционера при обыске были найдены пулемет и несколько бомб. Сначала он ершился, кричал. Привели к Гашеку.

— Кто вас обидел, батюшка? — ласково, точно ребенка, спросил Гашек. Конвоиры переглянулись: «С чего это он с ним так?»

Поп, не почувствовав подвоха, сердито проговорил:

— Нечего мне говорить с вами, христопродавцами. Будьте прокляты. Ни одного слова не услышите. Хоть тело мое терзайте.

— Вон как. Что же вы, батюшка, священное писание нарушаете? Разве запамятовали? «Должно повиноваться власти не за страх, а за совесть». А вы? Господь, он всевидящий и всеслышащий. Не простит прегрешений.

— Не кощунствуй, антихрист, — огрызнулся поп.

— Как можно, — извиняющимся тоном ответил Гашек. И затем в том же духе:

— Впрочем, когда расстреляют, на том свете узнаете. Вспомните тогда меня.

Поп с тревогой посмотрел на Гашека. А тот продолжал:

— Что, не нравится? Ведь вы, как истинный христианин, не должны терять веры в лучшее. Беспредельно милосердие божие.

— Время милосердия прошло, — отрезал поп, — наступило время гибели.

— Так обратите взоры ваши к небесам, — в тон ему ответил Гашек, — и мир снизойдет в вашу душу.

Поп неожиданно всхлипнул. Гашек, точно не заметив, вдохновенно продолжал:

— К тому же, кому не ведомо, что мертвые да воскреснут. Здесь все тленно и недолговечно. Один господь вечен.

Батюшка начал внимательно прислушиваться.

— Мы вас поведем в обитель рая. Тут недалеко, версты две всего.

Красноармейцы улыбаются. А поп опустил голову, только иногда вздрагивают его плечи.

— Осмелюсь заметить, вы совершенно напрасно так огорчаетесь, — продолжал Гашек. — Какой рай ждет вас в недалеком будущем! Впрочем, стоит ли вам говорить об этом, ведь вы каждый божий день проповедовали сию жизнь. Так что вам повезло, даже очень повезло. Вы скоро увидите то, что мы, грешные, никогда не увидим.

— Братцы! Родимые! — заревел неожиданно во весь голос поп и бросился на колени. — Простите меня, ради Христа! Не убивайте! Не буду больше! Не буду!

— Увести, — брезгливо отрезал Ярослав.

В первой половине ноября пришло тревожное известие: белые внезапным ударом заставили советские части отступить. Враг приближался к городу. Все подразделения, находившиеся в Бугульме, были брошены на фронт. На передовые позиции ушли и три взвода комендантской роты. Вместе с бойцами отправился в окопы и Гашек. Он проводил здесь большую политическую работу.

— Не унывайте, ребята, — говорил красноармейцам во время коротких передышек между боями, — успехи белых — временное явление. Сейчас мы их задержим, остановим. А подойдет подкрепление, оно уже близко, и ударим, только пятки у них засверкают.

Так оно вскоре и получилось. Подошли резервы и белым был нанесен сокрушительный удар. Бугульма осталась советской.

Беспощаден был Гашек ко всякого рода проявлениям анархизма, к тем, кто занимался спекуляцией, саботажем, одним словом, вольно или невольно подрывал веру в Советскую власть. В эти моменты, кажется, трудно представить себе более сурового, гневного человека, чем Гашек. Зато каким добрым, чутким становился он, когда надо было помочь бедным.

Пришел как-то в комендатуру крестьянин. Спрашивает какого-нибудь начальника. А в чем дело — объяснить не может. Плачет только.

— Давай к Гашеку, он разберется, — предложил дежурный.

Долго разбирал Ярослав неграмотные каракули на листе бумаги. Наконец понял, что у «гражданина Микуленской волости Андрея Кеняева случилось несчастье». Ездил в Казань и по дороге пали лошади. «В настоящее время, — читал далее Гашек, — осталось 12 человек семейства без лошади». А в заключение буквально крик души: «Помогите нашей бедности. Наше семейство должно погибнуть безлошадной силы».

Гашек на минуту задумался. Представил себе трагичность всего случившегося. Но как, как помочь семейству, когда идет такая ожесточенная борьба с врагами за Советскую власть, когда каждая копейка, каждый кусок хлеба на особом счету. Все для фронта, все для армии.

Значит, отказать? Сослаться на сложное положение? А как же двенадцать человек?

И Гашек карандашом на бланке коменданта Бугульмы торопливо пишет: «В Чрезвычайную Комиссию. Прошу оказать Киняеву всякое содействие».

Когда крестьянин ушел, он немедленно связался по телефону с комиссией, объяснил суть дела, убедил товарищей помочь человеку.

Сердечную заботу проявлял и о военнопленных. Вот, к примеру, 25 ноября обращается в военный комиссариат: «Препровождаю к Вам 16 пленных, возвращающихся из Австрии и Германии на родину, но в виду задержания при переходе через фронт им следует ждать здесь до особого распоряжения. При посредстве Ревкома им найдется, быть мажет, работа. Предлагаю Вам открыть питательный пункт для военнопленных русских. Обратитесь в Ревком за средствами…»

Все предусмотрено: и работа, и питание, и средства. Кто знает, может быть, когда помощник коменданта писал эти слова, ему вспоминались дни пребывания в Дарницком, Тоцком лагерях: холодные, грязные бараки, полуголодное существование, бесчеловечное отношение начальства…

«Этим русским пленным тоже пришлось испытать на чужбине немало горького, — думал Гашек. — Так разве может Советская власть быть безразлична сейчас к этим людям, не согреть их душевным теплом?»

Разумеется, не только Гашек проявлял живое участие в судьбах простых людей. Более того, именно многие из тех, кто его окружал, особенно коммунисты, служили Ярославу примером бескорыстного служения народу, необычайной чуткости к людям. Собственно, тесное общение со многими замечательными политическими работниками, дружба с ними обогатили Гашека, научили оценивать события с точки зрения интересов народа.

Среди тех, кто оказал особенно значительное влияние, был большевик ленинской закалки, сормовский рабочий Иван Дмитриевич Чугурин. Не раз встречались они в политотделе Пятой армии, которым руководил Иван Дмитриевич, иногда их беседы затягивались надолго.

Однажды Чугурин попросил дать разрешение (только комендатура имела на это право) на реквизицию валенок.

— Понимаете, наши сотрудники уж очень плохо одеты, а им много приходится ходить.

— Да, — согласился Гашек, — морозы начались крепкие. Старожилы говорят, прежде давно таких крепких не бывало.

— Ну, что это за морозы, — улыбнулся Чугурин. — Вас бы в Сибирь.

— За что? — пошутил Ярослав, — я разве в чем проштрафился?

— Это так, к слову. Несколько годков назад я сам побывал там. В Нарыме.

— И понравилось?

— Точно. Да так, что остался там надолго. Царская охранка заботу душевную проявила. Очень не хотела отпускать, нравился ей. Зато встретился там со старыми друзьями. Особенно рад был Якову Михайловичу Свердлову.

— Вы знакомы с ним? — обрадовался Гашек.

— С давних пор. Еще в екатеринбургском подполье вместе работали. И в Нарыме жили дружно, много сделали. А летом двенадцатого Яков Михайлович пытался бежать из ссылки на рейсовом пароходе. Да на беду нашу, лодка, на которой мы везли его к судну, перевернулась… Бросились на выручку, спасли, да только побег пришлось отложить. Впрочем, зимой он все-таки благополучно исчез. Тут и моя помощь была.

— А я ведь тоже знаком с ним, — с гордостью сказал Гашек. — Весной встречались. В Москве. Очень нам помог и с газетой и с другими делами. Хорошо мы тогда говорили, так душевно, по-товарищески. Он, кстати, и посоветовал мне в Красную Армию идти. Там, говорит, иностранцев много, работа очень важная.

Особенно Гашек обрадовался, когда однажды Чугурин мимоходом обмолвился, что не раз встречался с Лениным. После этого, как только предоставлялась хоть небольшая возможность, Ярослав обязательно просил рассказать о вожде.

— Хоть какую-нибудь черточку сегодня, — умоляюще просил он. — А в следующий раз другую. Мне очень это важно. Понимаете? Очень.

— Понимаю, — говорил, мягко улыбаясь, Чугурин. По всему видно, ему нравилась такая настойчивость друга. — Вот когда во Франции был…

— Вы были во Франции? — изумился Гашек.

— Пришлось. В одиннадцатом. Нас там под Парижем, в деревушке Лонжюмо, восемнадцать человек собралось. В партийную школу. Под видом русских учителей. А какое там учителя! Рабочие из Питера, Москвы, Баку, Екатеринослава, я из Нижнего Новгорода… С нами, правда, и несколько меньшевиков было. Ну, да они не в счет.

Занимались в сарае, — увлеченно вспоминал Чугурин. — Хламу там было — горы. Кузнечный горн — тут же. Словом, трудные условия. Но это нам нисколько не мешало. Все были буквально захвачены учебой. И, конечно, главный «виновник» тому — Ильич. До чего же просто все объяснял. Вот как, к примеру, разбирал с нами. «Коммунистический манифест». Усаживались мы вокруг. Он прочтет несколько строк и задает вопросы. По ответу одного спрашивал другого — верно ли ответил товарищ, и, внося те или иные поправки, продолжал занятия дальше. Все становилось ясным, понятным.

И о каких бы сложных вопросах ни говорил, всегда подводил нас к практической деятельности. Помню, однажды говорит нам:

— Вот, товарищи, вы будете делать революцию, вам предстоит возглавить народ в борьбе за власть. Предположим, произошла революция. Что вы будете делать, например с банками?

Мы молчали. Кто-то потом сказал:

— Уничтожим, Владимир Ильич!

— А вот и нет! — горячо воскликнул Ленин, и стал терпеливо растолковывать нам, как следует поступить.

Однажды, когда Гашек снова завел разговор об учебе во Франции, Чугурин задумчиво сказал, точно отвечая собственным мыслям:

— Какие только курсы не изучали, но Ильич нас учил одной науке — марксизму, науке побеждать в грядущих классовых битвах, в пролетарской революции. Далеко видел вперед. Уверен был, что победим.

— Не забыть последний день, — продолжал Чугурин. — Берегите друг друга, говорил, прощаясь, Владимир Ильич, помните о нашем партийном товариществе, и, главное — смелее опирайтесь на рабочий класс, в нем наша сила, наша будущность…

— А после встречались с Лениным?

— Было, — скромно ответил Иван Дмитриевич. — Но одна встречало того памятна… Сколько жив буду — не забуду.

— Расскажите, Иван Дмитриевич, — и Гашек поближе подсел к Чугурину.

— Ленин возвращался из эмиграции. В прошлом году. В апреле. Встречать его на Финляндский вокзал пришли тысячи петроградцев. А мне особое счастье выпало: от имени Выборгского комитета партии вручить Ильичу партийный билет за номером 600.

— Узнал?

— Сразу же, — радостно ответил Чугурин. — Подошел я. А он посмотрел на меня. Товарищ Петр, говорит (в школе такая партийная кличка была у меня), здравствуйте, помню вас, помню. Рад видеть. Тепло так сказал. Поблагодарил.

Ярослав с восторгом и завистью смотрел на Чугурина. А потом сказал:

— Всякий раз, когда слушаю рассказы тех, кто встречался с ним, или читаю статьи его, хочется забыть усталость, трудности, засучить рукава и работать, работать… Делать для революции как можно больше! Какой-то порыв вдохновения находит. Знаете, писать хочется. Мне бы снова в газету. Давно руки чешутся. Я же журналист, писатель.

— И агитатор хороший, — улыбаясь, добавил Чугурин. — И оратор, и организатор. Словом, товарищ нужный для революции.

— Так поможете?

— Хитрец, поймать на слове хочешь. Ладно, Уфу возьмем, там и поговорим.

В конце декабря в комендатуру, как и во все учреждения города, пришло указание: немедленно представить в Гражданский Революционный комитет анкеты сотрудников.

Небольшой, в полтетрадной странички бланк, с весьма незамысловатыми вопросами… И все-таки как много каждый из них значит! Заполняет анкету Ярослав и точно сам с собой разговаривает, отвечает на свои собственные вопросы, еще и еще раз взвешивает то, что прожито, то, что сделано.

«Какую должность занимает в настоящее время и с какого числа».

В графу ложатся слова:

«Пом. коменданта города Бугульмы от 16 октября 1918 г.»

Кратко, а сколько сил, душевных и физических, вложено в эту должность, в эту работу в прифронтовом городе! Сколько людей прошло перед глазами, сколько огорчений, тревог пришлось пережить. И все это убралось в несколько самых обычных слов.

«Род занятий до Октябрьской революции».

Тоже, кажется, простой вопрос. А ведь это вся жизнь. И первые шаги в литературе, книги, фельетоны, рассказы… Анархистская партия, выдумки со своей собственной партией, наделавшие много шума в стране, постоянные стычки с власть имущими, безденежье, безработица, путешествия из конца в конец по родной и чужой земле… Удачи, шумный успех, трескучие провалы… Все мелькает, как в пестром калейдоскопе, все всплывает в цепкой памяти. И все же после раздумий он отвечает одним словом. Таким, которое, кажется ему, вбирает в себя самое главное, самое ценное и самое близкое:

«Журналист».

Да, с периодической печатью связана вся его жизнь! И первое произведение — очерк «Цыгане на празднике» — появилось 26 января 1901 года в газете «Народни листы». И все последующие обретали жизнь на страницах многочисленных газет, журналов. Политическая деятельность на родине, стремление воодушевить легионеров на борьбу за свободу и независимость многострадальной Чехии, выступления в поддержку русской революции — все, буквально все выплескивалось в первую очередь на газетные страницы.

И чего греха таить, в ответе на этот вопрос звучала и затаенная надежда снова, как можно скорее, вернуться в журналистику, помогать своим острым пером громить врагов революции.

«Подробное имущественное положение».

Гашек улыбнулся, прочтя эти слова. Что ответить? Имущество… Его никогда не было, да и не стремился к этому. Ему свобода нужна. Потому и в анкете поставлено краткое решительное:

«Нет».

И, наконец, последний вопрос: «Сочувствует ли Советской власти?»

Снова множество мыслей теснится в голове. И все к одному: как можно не сочувствовать народу, его мечтам, завоеваниям? И разве в сочувствии дело! Надо бороться за нее, защищать, укреплять.

Большинство пишут одинаково: «сочувствую». А в анкете Гашека появился иной ответ:

«Коммунист».

Кратко и выразительно. А главное, исчерпывающе. Коммунист — борец за Советскую власть. И слово подчеркивается жирной волнистой чертой.

И вот анкеты готовы. Все восемь сотрудников ответили на поставленные вопросы. Секретарь Яков Ершов дает Гашеку подписать «препроводиловку». И тот, ставя свою подпись рядом с заранее написанной должностью «комендант», добавляет «пом».

* * *
Два с половиной месяца пробыл Гашек в Бугульме. Срок небольшой, но то, что было прожито и испытано за это время, продумано и сделано, не измерить и годами. Пожалуй, каждый час в небольшом прифронтовом городке, каждая встреча с людьми, друзьями и врагами была для писателя неоценимой политической школой.

Гашек с честью выдержал суровое испытание, многому научился, а главное, душой и сердцем еще больше ощутил смысл борьбы за Советскую власть, еще сильнее почувствовал горячее биение новой жизни.


Снова в строю журналистов

Подходил к концу боевой восемнадцатый год… В ноябре — декабре началось победоносное наступление армий Восточного фронта. Особенных успехов добилась легендарная Краснознаменная Пятая армия, которая вела бои в центре фронта, на Уфимском направлении. Уже с середины декабря инициатива полностью перешла в руки Красной Армии и никакие попытки командующего Самарской группы белочехов и белогвардейцев генерала Войцеховского не смогли задержать победоносного наступления.

Части Красной Армии подошли к Уфе, которую белогвардейцы держали в своих руках более полугода.

Наступило 30 декабря 1918 года. На улицах ревет свирепая метель. Она засыпает снегом все дороги. Трудно устоять под жестокими порывами ветра. А в окнах маленьких домиков на рабочих окраинах Уфы горит свет. Их обитатели вот уже который день с замиранием сердца ждут прихода красных, прислушиваются к каждому звуку, раздающемуся со стороны станции Чишмы. Неужели и Новый год придется встречать с мародерами-белогвардейцами?

…Острые иглы снега больно режут лицо и глаза, холод пронизывает все тело. Ветер валит красноармейцев с ног, но они как будто не замечают непогоды. Все их мысли, чувства там, в Уфе, которую нужно взять во что бы то ни стало!

26-я дивизия стремительно переходит по льду через реку Белую и врывается в город с юго-западной стороны. Первая бригада 27-й дивизии обошла Уфу с северо-востока и с боем заняла вокзал и северную часть города. Одним внезапным ударом войска, прошедшие за месяц более чем двухсоткилометровый путь от реки Ик до Уфы, выбросили белогвардейскую военщину из города.

31 декабря выдалось на славу! Ярко светило солнце. В небе — ни облачка, словно сама природа радовалась успехам Красной Армии. Среди трудящихся царило неподдельное ликование.

В Уфе состоялся многолюдный митинг. Рабочие и их семьи гостеприимно зазывали к себе красноармейцев, угощали, старались как можно лучше отблагодарить своих спасителей, устроить для них радостную встречу нового, 1919 года.

Рано утром 1 января вышла газета «Окопная правда», которая открывалась долгожданными словами: «С Новым годом, уфимский рабочий! Освобожденная Уфа — наш новогодний подарок!»

В городе стала налаживаться нормальная жизнь.

Революционный военный совет и политический отдел Пятой армии решили издавать большую ежедневную газету для красноармейцев и жителей прифронтовой полосы. Кстати сказать, именно на Восточном фронте, который ЦК партии считал решающим, особенно интенсивно в то время развернулась издательская деятельность политических органов Красной Армии. К октябрю 1919 года здесь выпускалось более двух десятков газет общим ежедневным тиражом в 250 тысяч экземпляров. По количеству газет это составляло более четверти всех красноармейских газет республики.

В первых числах января, сразу после занятия Уфы, в политотдел явился по вызову 23-летний коммунист Василий Сорокин. Несмотря на молодость, за его плечами был большой и трудный жизненный путь.

— Вот какое дело, Сорокин, — сказал ему начальник политотдела Иван Дмитриевич Чугурин. — Хотим поручить тебе редактирование новой газеты. Подбери людей, найди типографию. Понадобится помощь — окажем. Только дело это серьезное и решать его надо как можно скорее. Время, сам понимаешь, военное, оно не терпит отсрочки.

— Сразу же прошу помощи, — ответил Сорокин. — Нужен опытный человек для руководства типографией. Без этого трудно начинать.

Иван Дмитриевич немного подумал, а потом, улыбнувшись, ответил:

— Видишь, держу свое слово. Есть такой. Чешский журналист Гашек. Кажется, подойдет, да и сам просится на работу в печать. Говорит, руки чешутся.

…Молодой агитатор — организатор политотдела среди чувашских национальных частей Михаил Рублев торопился к Чугурину. Очень хотелось поскорее доложить, что задание о переводе «Интернационала», других революционных песен на чувашский язык выполнено.

Шел Рублев и мысленно повторял слова доклада, представлял, как обрадуется начальник.

Но сразу доложить не удалось: в кабинете сидел какой-то военный.

«Вот некстати, — подумал Михаил. — Да еще надолго, поди. Присяду-ка тут, в уголочке, глядишь, догадается и не станет засиживаться».

А Чугурин продолжал оживленно (и видно было, с удовольствием) говорить с незнакомцем. По выговору, вроде, иностранец, хотя в общем довольно чисто говорит по-русски.

Но вот наконец-то разговор заканчивается, Чугурин пишет какую-то записку, отдает ее гостю, выходит из-за стола, крепко жмет руку.

— Наздар, Ярослав, — говорит он, широко улыбаясь. — Заходи почаще, не жди особых приглашений.

— Спасибо; Иван Дмитриевич. Декуйи. На схледаноу[3].

«Вот так да, — молнией пронеслось в голове у Рублева, — мы с чехами не на жизнь, а на смерть воюем, они вон что вытворяют, а начальник удачи одному из них желает, „наздар“ говорит…»

Не успела закрыться дверь, Михаил заговорил. Быстро-быстро, все, что подумалось в этот момент. А Чугурин не перебивает, слушает да головой качает, улыбается.

Когда юноша кончил, Иван Дмитриевич встал, подсел поближе.

— Чехи, Миша, как и русские, как и чуваши, мордвины, башкиры, татары — всякие бывают. Есть чехи-буржуи, а есть чехи-пролетарии, так те вместе с нами поют: «Вставай, проклятьем заклейменный…» У нас и у ниходин общий враг — капитал. Других врагов, кроме него, нет. Потому-то против нас и идут те самые чехи, что у себя на родине трудовой народ угнетают. А наши братья по классу — с нами. Знаешь, сколько их в Красной Армии воюет! За нашу республику. Целые отряды.

— А тот чех, которого ты сейчас видел, особенный, — продолжал Чугурин, — он давно стремится людям пользу принести. И родину свою от австрийского ига освободить. Да вот все никак не мог найти пути для этого. Метался из стороны в сторону. А в Россию попал — нашел. Коммунистом стал.

— А в чем его особенность, я что-то не заметил.

— Писатель он, журналист. У себя на родине известный очень. Чехи любят его, прислушиваются к его слову. С виду вроде бы скучный, зато пишет весело… Ты фамилию запомни — Гашек. И следи теперь за нашей новой газетой. Скоро выйдет.

В первые дни работы редакции, расположившейся на улице Александровской[4], когда еще и газета не выходила, а только велась подготовка к этому, к Сорокину явился плотный, несколько грузный, но подвижный военный, лет 35. Щелкнув каблуками, он с чуть заметным иностранным выговором доложил:

— Ярослав Гашек.

И подал записку от Чугурина.

Сорокин вспомнил разговор в политотделе, дружески пригласил сесть. Сам же быстро пробежал глазами записку.

— Что ж, — довольно улыбнулся редактор, — раз Иван Дмитриевич так горячо рекомендует да еще ссылается, что вас лично Свердлов знает, тут более чем авторитетная рекомендация. Вы сами как относитесь к должности руководителя типографии?

— Полностью согласен. Давно хочу быть поближе к печати.

Сразу же завязалась непринужденная товарищеская беседа. Гашек подробно рассказал о себе, о том, что он бывший военнопленный, коммунист, работал в Самаре, Бугульме.

— Кстати, ведь я о вас раньше слышал, — сказал он.

— Откуда? — удивился Василий.

— В Самаре, в «Приволжской правде» ваши стихи были в прошлом году напечатаны.

— В Самаре? Никогда не был. Это, наверное, однофамилец. Мало, ли Сорокиных.

— И Василий. Стихи мне понравились. «К борьбе» назывались.

— Это мое стихотворение. Но вы напутали. Оно в «Правде» печаталось.

В этот час — не место для сомнений,
Как один, идите, братья, в бой!
И за счастье юных поколений
Киньте вызов пламенной борьбой! —
прочитал редактор.

— Да, да, именно это мне и понравилось особенно. Я даже искал вас в Самаре, да не нашел. Мне потом в редакции объяснили, что из «Правды» его перепечатали.

Долго в тот раз говорили они. Кажется, не было темы, какой бы не коснулись. А когда Гашек сказал, что уже давно занимается журналистикой, молодой редактор страшно обрадовался.

— Это очень здорово! Значит, и в нашей газете не откажетесь сотрудничать?

— Разумеется.

Ярослав с головой уходит в работу. В любое время дня, а подчас и ночи, его можно было встретить здесь. Он отлично наладил не только систематический выпуск газеты, но и листовок, различного рода воззваний, брошюр. В типографии вновь, как и до прихода белогвардейцев, был избран фабрично-заводской комитет, который стоял на страже интересов рабочих. С помощью политотдела была собрана библиотека художественной, политической и технической литературы.

Чугурин не ошибся, когда говорил о Гашеке, что у того давно чешутся руки. Долгие месяцы он был оторван от газетной работы. И вот, наконец, в Уфе снова можно отдаться любимому делу!

Как-то еще в первые дни работы Гашек пришел к Сорокину. Уточнив порядок верстки очередного номера газеты, расположения клише, он подал редактору несколько листков, исписанных мелким, но разборчивым почерком.

— Посмотрите. Если подойдет, прошу напечатать.

Сорокин стал читать вслух, а автор скромно присел у стола и внимательно слушал.

«Говорят, что большевики заняли Казань. Наш владыка Андрей приказал соблюдать трехмесячный пост. Завтра будем кушать по три раза в день картошку с конопляным маслом. Да здравствует Учредительное собрание! Чешский офицер Паличка, который у нас на квартире, взял у меня взаймы две тысячи рублей».

Это был первый гашековский фельетон, написанный в Уфе, — «Из дневника уфимского буржуа». Когда во время чтения Сорокин останавливался и предлагал внести какую-либо поправку, Гашек молча кивал головой. Иногда вместо кивка он шутливо восклицал «Нáздар!»[5].

«Болтовня о взятии Казани красными, — продолжал чтение редактор, — действительно отличается от прежней именно тем, что у нее есть известная объективная почва. Наши очистили Казань потому, что, как секретно сообщил мне чешский офицер Паличка, в Казань прибыло два миллиона германских солдат. Со всех купцов и купчих, которые красным попали в Казани в плен, содрали шкуру и печатают на ней приказы Чрезвычайной следственной комиссии. Говорят, что прибудут беженцы из Казани Надо спрятать сахар из магазина, чтобы немножко повысить цену. У нашей братии из Казани денег много. Да здравствует Учредительное собрание!»

Василий несколько раз останавливался, громко смеялся. Вместе с ним мягко улыбался и сам автор. По всему было видно, что ему тоже нравится написанное.

— Только вот что, — прервал чтение Сорокин, — не смягчить ли нам то место, где вы приводите в «Дневнике» слова завравшегося Палички о фантастическом прибытии в Казань двух миллионов… немцев? Не слишком ли это?

— А как же в гоголевском «Ревизоре»? — возразил он. — Тридцать пять тысяч одних курьеров? Арбуз в семьсот рублей? Суп в кастрюльке, доставленный из Парижа?.. Почему же Паличка не может подражать Хлестакову?

Гашек так настойчиво, убедительно говорил, доказывал, что редактор согласился и начал снова читать.

«Сегодня прибыла в Уфу первая партия беженцев из Казани и Симбирска. По дороге их по ошибке раздели оренбургские казаки. Была торжественная встреча. Я выпил две бутылки коньяку и написал заявление на дворника, что он большевик. Дворника отправили в тюрьму».

— Что ж, — сказал, улыбаясь, Сорокин, когда кончил читать фельетон, — обязательно опубликуем. Сдавайте в набор!

…В типографии печаталась завтрашняя газета «Наш путь». Как всегда, рабочие-печатники и на этот раз стали просматривать свежий номер, еще пахнувший типографской краской.

— Смотри, смотри, — сказал один из них, молодой парень, показывая газету, — наш-то заведующий и писатель еще! Глянь, фельетон-то какой отмахал. «Из дневника уфимского буржуа», — прочитал юноша. Вокруг него столпились люди. Мерно стучала типографская машина, то и дело появлялись новые экземпляры газет, на которых стояла дата: «14 января 1919 г.» Рабочие внимательно слушали читавшего.

Дружба с типографскими рабочими после появления фельетона стала еще крепче.

Как-то однажды, во время обеденного перерыва, к молодому наборщику Ганцерову подошел его друг, тоже наборщик, Андрей Сокуров.

— Ты хотел поближе с Гашеком познакомиться. Смотри, вон он идет.

В наборный цех в сопровождении метранпажа входил заведующий.

Степан поднялся с табурета и, обрадовавшись тому, что увидел писателя, неожиданно для себя громко рассмеялся.

Гашек заметил его, подошел и, поздоровавшись, спросил:

— Над чем вы это так весело смеетесь?

— Над тем буржуем, у которого белогвардейцы украли дочь, часы и шесть тысяч, товарищ Гашек. Здорово вы его разделали, — вывернулся Ганцеров.

— Вот хорошо. Спасибо. Я очень рад, что угодил вам, — сказал Гашек приветливо. А глаза его лукаво улыбались. Немного помолчав, он добавил:

— Кстати, я недавно узнал, что ваш гениальный писатель Николай Васильевич Гоголь тоже имел удовольствие выслушать похвалу за свои первые рассказы «Вечера на хуторе близ Диканьки». Так что я очень польщен вашим отзывом.

— Это было давно, — с серьезным видом ответил Степан, — я еще тогда маленьким был.

Гашек удивленно посмотрел на Ганцерова, затем весело рассмеялся и, крепко хлопнув его по плечу, сказал:

— Да ты, оказывается, с перцем. — Прищурив один глаз, Ярослав посмотрел на своего нового друга и в выражении его лица было так много подкупающей простоты и добродушного юмора. — Будем знакомы. Ну, не стану мешать. — И быстро пошел к столу метранпажа, стал оживленно с ним говорить, иногда заглядывая в свой блокнот.

— Интересный человек и, видать, простой, — сказал Андрей Сокуров, когда Гашек отошел.

— Это точно. Простой, — ответил Степан. — До того простой, что я хотел дернуть его за козырек.

— Зачем?

— А чтобы посмотреть, как он будет выглядеть в фуражке набекрень, — сердито ответил Ганцеров.

Андрей фыркнул, тут же испуганно оглянулся в сторону, где стоял Гашек, и, грозя пальцем своему другу, присел за реал.

Рабочим очень нравилось, что Гашек часто разговаривал с ними, держался просто, по-товарищески, много шутил, поддерживал бодрое настроение. В то же время не терпел разболтанности, разгильдяйства, сурово относился к нарушителям дисциплины, порой сам бывал «виновником» нарушения.

По газетным делам понадобилось Сорокину быть в типографии. Пришел, и его глазам предстала картина: перед почти закрытой в цех дверью стоял Гашек и внимательно прислушивался.

Застигнутый врасплох, Ярослав смутился, а потом вполголоса, чтобы никто не услышал, объяснил:

— Понимаешь, в сложное положение попал. Я как заведующий должен строго следить за тем, чтобы никто не занимался посторонними делами во время работы. Но вот приходит от тебя мой фельетон в набор, рабочие собираются у наборных касс и начинается громкая читка. А мне страшно хочется услышать, как они понимают, как реагируют. Прежде все мои рассказы проходили первую «цензуру» в кабаках, пивных, там я сам читал. А теперь вот другая, куда более серьезная цензура.

— Так зачем прячешься? Подойди — и послушай.

— Э, не та картина. Я же начальник. Нарушение.

— В порядке исключения.

— Могут не все сказать. А тут меня нет, но я — есть. И волки сыты, и овцы целы. Кстати, среди них есть просто артист, он всякий раз и читает.

— Кто же?

— Степан Ганцеров. Вот слушай. — И Гашек прильнул к двери. То и дело раздавался громкий смех. А когда чтение закончилось, все сразу заговорили, зашумели.

— Пойдем-ка отсюда скорее, — зашептал Ярослав, явно довольный, что удалось дослушать до конца, — а то как бы не влетело нам. Шпионаж получается. В пользу иностранного государства.

Он лукаво улыбнулся, и друзья быстро удалились.

12 января в 4 часа дня в доме № 3 по Губернаторской улице, где помещался Политический отдел Пятой армии, состоялось партийное собрание иностранных коммунистов. Секретарем Уфимского комитета партий иностранных коммунистов был избран Ярослав Гашек.

И с первых же дней Гашек, несмотря на огромную занятость в типографии, отдает много сил партийной работе. Его часто можно видеть на многолюдных митингах.

Телеграф и печать во все концы разнесли трагическую весть: 15 января бандой немецких офицеров были зверски убиты выдающиеся деятели международного революционного движения, основатели Коммунистической партии Германии Карл Либкнехт и Роза Люксембург.

Это известие глубоко потрясло Гашека. Вечером в редакции состоялся траурный митинг. Ярослав, сидя у окна, молча слушал выступавших. Иногда взглянет в темное стекло, запишет что-то на листке бумаги и снова слушает…

После митинга он подошел к Сорокину и подал исписанный листок.

— Посмотри, пожалуйста, — тихо проговорил Гашек.

Сорокин прочитал: «Два выстрела».

В газете «Наш путь» эта заметка появилась 21 января. Весь номер был посвящен памяти двух замечательных борцов за дело рабочего класса.

«Мы все чувствуем, — писал Гашек, — что эти два выстрела должны превратить весь мир в пожар. Не может быть сегодня ни одного рабочего, который бы не знал, что ему делать и как бороться со всеми виновниками смерти великих вождей германского пролетариата.

Каждый рабочий и крестьянин знает, что эти два выстрела — символ атаки международной буржуазии на революционный пролетариат, и что нельзя тратить времени, рисковать жизнью других работников Великой Революции Труда и что надо сразу покончить с буржуазией…»

С большой внутренней силой звучал заключительный призыв Гашека: «Эти два выстрела нам сказали ясно: „Винтовку в руки! Вперед!“»

Кровью обливались сердца простых людей. На фабриках, заводах, в деревнях и селах Республики Советов, в воинских частях Красной Армии, повсюду проходили митинги, собрания. Рабочие, крестьяне, красноармейцы клеймили врагов пролетариата, социал-предателей Германии. И среди тех, кто особенно часто выступал перед народом, был Ярослав.

Политотдел Пятой армии устроил собрание в Новом клубе (ныне здание уфимского Дома офицеров Советской Армии). Затаив дыхание, слушает выступавшего Гашека 24-летняя накладчица типографии Шура Львова. Эта простая девушка, всегда веселая, неунывающая, трудолюбивая, снискала искреннюю любовь и уважение у всех работников типографии.

«Наша Шурочка», — так тепло и нежно называли они ее.

И в самом деле, в ней были обаяние, сердечная простота, чуткость к товарищам. Шура, как никто, умела с улыбкой, веселым видом переносить все невзгоды трудных военных лет.

Глубоко взволновала девушку речь Гашека. Его слова о всемирной революции, о Советской власти, о том, что, наконец, в России настала счастливая жизнь для простых людей, нашли в ее сердце живой отклик.

Долго она не могла забыть этого вечера.

И надо же так случиться, что на следующий день Гашек, проходя по цеху, остановился около литографского станка. Постоял, посмотрел, как Шура кладет чистые листы на камень, взял в руки оттиск, почитал и ушел, не сказав ни слова.

В следующие дни подобное повторялось еще несколько раз. Девушка не на шутку встревожилась: «Может, не так что делаю… Но почему не скажет?»

Высказывала тревогу подругам своим:

— И чего он придирается ко мне? Наверное, недоволен работой моей. Ой, чем все это кончится…

Где ей было знать действительно, чем все это кончится? Впрочем, если бы она хоть мельком взглянула на «страшного» начальника, когда он останавливался около нее, то обязательно бы заметила, как внимательно и ласково следит он за движениями рук ее, как нравится ему стоять здесь и молчать…

Но ничего этого Шура знать не могла. И потому однажды, когда Ярослав подошел, не выдержала и спросила его, чуть не плача:

— Скажите, что я сделала плохого? Почему вы так ко мне?..

А он улыбнулся, махнул рукой и тут же ушел.

Несколько дней не появлялся Гашек в цехе. Девушка даже забеспокоилась, не случилось ли что, не заболел ли. Но потом он снова подошел к станку.

— Здравствуйте, Шура.

…Стоял холодный зимний вечер. В одноэтажном домике сторожа винного склада Андрея Дмитриевича Александрова ждали возвращения Шуры с работы. «Что-то долго нет. Уж не стряслось ли какой беды?» — думала-мать, Анна Андреевна, то и дело подходя к окну, тревожно всматриваясь в темноту.

Горела коптилка, еле освещая комнату. Тихо. Лишь изредка слышны шаги красноармейцев, находящихся в караульном помещении, расположенном по соседству с квартирой.

Но вот, наконец, стукнула дверь в сенях и в комнату, раскрасневшаяся от мороза, вошла Шура. Мать облегченно вздохнула.

— Славу богу! А я уж так измучилась…

Но что это? Шура не одна… Позади стоял какой-то военный.

Шура поцеловала мать и девочек, затем застенчиво проговорила:

— Мама, познакомьтесь, это Ярослав Романович Гашек. Мой друг. — А затем тихо добавила: — Я люблю его и выхожу за него замуж.

В тот же вечер Шура ушла из дома, оставив родственникам свой новый адрес.

Удивительно даже, как успевал Гашек выполнять столько дел. Он был неутомим, его энергии хватило бы на добрый десяток людей. Писатель участвует в организации спектакля-концерта на русском, венгерском, немецком, еврейском и турецком языках, проходившего в в Новом клубе, читает лекцию на русском языке: «Лига народов, или III Интернационал».

Много сил и энергии отдавал Ярослав работе среди военнопленных-иностранцев. И особенно велика его заслуга в организации еженедельной газеты на русском, венгерском и немецком языках.

Первый номер органа Уфимского комитета партий иностранных коммунистов вышел 15 февраля. «Красная Европа» — так многозначительно назвали газету интернационалисты, выражая тем самым главную свою задачу: бороться за власть пролетариата в странах Европы.

Редактором и одним из самых активных ее корреспондентов стал Гашек. Уже в первом номере он выступает сразу с двумя материалами. В одном — «Задачи „Красной Европы“» — от имени комитета партии иностранных коммунистов рассказывает о направлении нового печатного органа, а в другом — «Ликующий зверь» — раскрывает причины убийства руководителей немецкого пролетариата К. Либкнехта и Р. Люксембург, ставит перед иностранными соратниками по борьбе ближайшие задачи. «Недалек день, — взволнованно пишет он в заключение, — когда везде в Европе и во всем мире предательские и соглашательские правительства будут уничтожены, и восторжествует власть трудящихся над капиталистами, кулаками, купцами и банкирами. Это власть советская, неограниченная диктатура пролетариата».

Вполне понятен тот огромный интерес, который проявлял Гашек к состоянию международного рабочего и коммунистического движения. Он стремился глубоко выявить и помочь уяснить читателям значение русской революции для пролетариата других стран. Его статьи, заметки на эти темы в «Нашем пути», «Красной Европе» предельно сжаты, выразительны, действенны.

С большим подъемом рассказывает Гашек в обозрении «Переворот в Германии» о революционных событиях в Баварии, подчеркивает пролетарскую солидарность других народов с немецкими революционерами.

Гашек был тем счастливым человеком, около которого постоянно было много друзей. Его ценили, обожали, к нему быстро и накрепко привязывались.

Большая, искренняя дружба связывала Ярослава с редактором газеты Сорокиным.

— А не сделать ли нам получасовую декретную передышку? — частенько после решения текущих дел предлагал Гашек. Сорокин уже хорошо знал, что на языке Ярослава это означало обеденный перерыв.

— Что ж, можно, пожалуй.

Они отправлялись в ближайшее кафе, что находилось на Александровской улице.

— Пражских сосисок, — заказывал Гашек. Хозяин заведения — частник — уже привык к неизменным шуткам постоянного посетителя и каждый раз подавал одно и то же дежурное блюдо. А затем шло высшее лакомство того времени — кофе со свежей булкой.

Нередко за стаканом кофе обсуждались темы, сюжеты будущих материалов Гашека.

— Вот хочу написать об эсерах, их «творчестве». Уж очень они глупыми выглядят в своих брошюрах, инструкциях.

Вскоре в газете появляется интересная и острая статья «Творчество эсеров».

Порой во время обеда друзей посещала муза, и они с увлечением сочиняли экспромты. Как-то Сорокин написал на обороте меню:

Ты чех из Праги. Журналист.
Политбоец. Фельетонист.
Рубаха-парень и товарищ.
Твое оружие остро,—
Не штык, не сабля, лишь перо,
Но ты врагов смертельно ранишь!
И пусть сосиски горячи,—
Не время складывать мечи
За кофе лопать булки с маком…
Ах, Ярослав, перо точи,
Не налегай на калачи,
Пока Колчак не свистнет раком…
Ярослав весело и заразительно захохотал. Потом попросил у буфетчика огромный нож и начал «точить» огрызок карандаша. На минуту задумался и написал:

Пишу я прозой, не стихами,
Не пахну тонкими духами,—
Газетной краской пропах…[6]
— Ну-с, разрядка мозгам окончена. Пошли, — вставал Гашек, когда были съедены сосиски, выпито кофе и выкурено несколько папирос.

Даже в минуты отдыха он не был многословен, хотя и любил «соленую» шутку. Не терпел праздных разговоров, постоянно был увлечен каким-либо делом или темой нового материала.

Приближалась первая годовщина Красной Армии. Рожденная в огне гражданской войны, жестокой битвы с внутренними и внешними врагами Советской власти, она за год совершила поистине героический, победоносный путь.

Газета «Наш путь» выпустила в день юбилея — 23 февраля — красочный праздничный номер. И на первой странице была опубликована небольшая статья «Международное значение побед Красной Армии». Под ней стояла подпись — «Ярослав Гашек».

Известный сатирик, юморист, постоянно высмеивающий пороки общества, способен ли он написать серьезную статью на такую важную тему? Оказалось, способен. Многие мысли ее, выводы настолько глубоки и значительны, что звучат злободневно и сейчас, точно написанные недавно.

«Значение Красной Армии для Западной Европы весьма важно», — четко и ясно начинается статья, И далее Гашек продолжает: «Красная Армия, как представитель вооруженного пролетариата, есть надежда всех западноевропейских трудящихся масс». А разве устарел смысл вот этих слов: «Штыки Красной Армии — это международный язык пролетариата, который понятен для буржуазии во всех государствах»? И как не вспомнить, когда мы говорим об укреплении военной мощи социалистического содружества, высказывание писателя-интернационалиста: «Между Красной Армией и пролетариатом на Западе зародилась та внутренняя связь, которая укрепляет позицию революционных рабочих в Западной Европе… Российская Красная Армия — это часть всемирной Красной Армии и ее первый боевой пост!»

Тому же событию Гашек посвятил статью «Вооруженные силы пролетариата», опубликованную в «Красной Европе». Однако написана она в ином плане. Это и понятно, автор следует важному ленинскому совету: всегда учитывать категорию читателей, для которых пишешь, их уровень, интересы, запросы. Газета «Наш путь» была предназначена, главным образом, для красноармейцев и трудящихся прифронтовой полосы, т. е. для читателей, которые сами непосредственно участвовали в создании Красной Армии, в ее боевых операциях. Поэтому автор и редакция совершенно правильно посчитали, что выступление иностранного коммуниста на страницах советской газеты должно быть посвящено раскрытию интернационального значения Красной Армии, той роли, которую она призвана сыграть в развитии коммунистического и рабочего движения во всем мире.

Статья же «Вооруженные силы пролетариата» написана прежде всего для иностранцев, боровшихся в рядах Красной Армии, работавших в партийных, советских органах, учреждениях. Здесь Гашек стремится раскрыть в историческом аспекте необходимость создания пролетариатом своих вооруженных сил, особо подчеркивает коренное отличие Красной Армии от армий капиталистических. Он обращает внимание на тесную связь народа со своей армией, напоминает о грядущих битвах с капитализмом в других странах. «Вы, иностранные рабочие и крестьяне, — пишет он, — должны быть вооружены и должны быть готовы к борьбе с контрреволюцией и социал-предателями в своих странах». Затем Гашек призывает вступать в ряды Красной Армии, еще теснее сплотиться с русскими товарищами для общего дела — защиты пролетарской диктатуры. И в заключение с уверенностью утверждает: «Вы, иностранные красноармейцы, будете надежным оплотом победы пролетариата над буржуазией во всех государствах».

Интересно отметить, что подобное отношение к Красной Армии как оплоту международного пролетариата мы обнаруживаем в статье другого чешского публициста Юлиуса Фучика, опубликованной в газете «Руде право» 27 февраля 1938 года. И хотя дистанция между этими публицистическими произведениями, написанными в разных исторических, политических и социальных условиях, почти два десятилетия, они заключают в себе своеобразную перекличку единых политических взглядов. Как и Гашек, Фучик (и уже спустя девятнадцать лет) утверждает, что Красная Армия — «это историческая действительность, имеющая глубокое влияние на жизнь и судьбы всех стран, всех народов, всех трудящихся во всем мире». Более того, мы видим, что и по характеру изложения произведения обоих авторов весьма близки, родственны. Фучик пишет: «…Красная Армия стала армией не только Советского Союза, но и всех прогрессивных сил мира. Как армия победившего рабочего класса СССР, являющегося частью мирового пролетариата, она, разумеется, принадлежит с самого начала всем рабочим земного шара. Красная Армия — их армия, и это проявляется в могучем духе интернационализма и международной пролетарской солидарности, который составляет ее суть». Или вот еще: «…сегодня, например, не только рабочий класс Чехословакии, но и всякий подлинный демократ в этот действительно тревожный момент может спокойно глядеть в будущее, ибо на страже нашей безопасности стоит такая огромная сила, как Красная Армия… ее мощь стала самой большой надеждой всех прогрессивных людей на земле».

Не правда ли, как перекликаются эти строчки с приведенными высказываниями Гашека? И как это убедительно свидетельствует о высокой политической зрелости Гашека-публициста, еще на заре существования Красной Армии увидевшего и понявшего ее значение для судеб народов мира.

Была у Гашека и еще одна очень близкая ему тема, которой, кстати, он посвящал свои сатирические произведения еще на родине. Это — борьба против религии, церкви и духовенства. Еще в детстве маленький мальчик прислуживал священнику во время церковной службы и, конечно, имел возможность не только хорошо изучить различные религиозные обряды, но и непосредственно наблюдать быт, нравы «слуг господних». Наверное, близкое знакомство с закулисной стороной жизни духовенства ускорило и официальный разрыв Гашека с религией. Это произошло в 1907 году, когда ему было 24 года. Правда, три года спустя, для того, чтобы жениться, ему пришлось заявить о своем возвращении в лоно католической церкви, но это было лишь формальным актом. И потом он продолжал публиковать антирелигиозные произведения.

Обличение церковников, а вместе с ними и религии, стало делом всей жизни сатирика. Но если прежде антицерковные выступления носили лишь характер осмеяния священников, монахов, их лживости, продажности, то теперь произведения стали глубже, вскрывая контрреволюционную антинародную деятельность служителей церкви, направленную против Советской власти.

Широк и разнообразен круг интересов Гашека-публициста. Прирожденный сатирик, остро чувствующий теневые стороны в новой жизни, он бичует их в своих остроумных и злых материалах.

Особенно ярко это дарование проявляется в нескольких фельетонах, заметках, которые тематически можно объединить в одном цикле под названием «Уфа обывательская».

В них Гашек сумел создать колоритные типы врагов Советской власти. Вот, к примеру, Иван Иванович. Уже самим именем «героя» автор подчеркивает, что это образ не единичный, а собирательный, так сказать, обобщенный. Иван Иванович — купец, оставшийся в Уфе, чтобы вести провокаторскую деятельность против Советов. Он хитрый и злобный враг, которого не сразу и раскусишь.

Иван Иванович появляется на базаре. Он очень якобы заинтересованно разговаривает с торговцами, выспрашивает цены на капусту, муку, мясо, сало, вздыхает, качает головой, сочувственно поддакивает собеседнику. А затем так, будто вскользь, бросает:

— Вот белые обратно Бугульму взяли и поэтому выезд в Симбирск запрещен.

Один слух пущен. Иван Иванович идет дальше. Гашек очень тонко характеризует провокатора. «Он никогда не скажет прямо: „Я узнал то и то“. Он говорит, „что это слышал“, „что это где-то читал“».

Так и в парикмахерской, где находится много народу.

— Сегодня ночью, — сообщает он тихим голосом, — был хороший мороз. Интересно, как далеко за таким морозом слышно стрельбу из орудий. Так близко было слышно стрельбу, что сразу подумал: белые не дальше 15 верст от города.

В кофейню своим друзьям по несчастью он приносит еще более сногсшибательную новость:

— Дутов взял Казань и Москву! Петроград занят союзниками.

И хоть слушающие знают, что это ложь, все же с радостью распространяют ее повсюду.

«Вы слышите сегодня, — с гневом говорит в заключение Гашек, — что занят Бирск, завтра Стерлитамак: и не знаете, или смеяться над идиотами, или взять револьвер и пустить им пулю в лоб.

Это последнее, по-моему, есть самое лучшее средства борьбы с провокаторами».

Уфа того времени кишмя кишела разного рода мародерами, спекулянтами, которые стремились использовать недостаток продуктов, промышленных товаров для своего обогащения. И, естественно, Гашек не мог остаться равнодушным к подобным отвратительным типам. Он создает фельетон и сейчас заставляющий читателей возмущаться неслыханным грабежом населения, — который под маской благочестия совершал «уфимский разбойник, лавочник Булакулин». Уже первой фразой Гашек дает уничтожающую характеристику своему «герою»: «Есть разбойники, которые действуют топором, обухом. Лавочник Булакулин действовал спекуляцией, и никто из разбойников не относился так легко и насмешливо к своим жертвам, как он».

Фельетон этот написан сочным языком, с замечательным чувством юмора, со многими интересными и надолго запоминающимися художественными деталями.

Разве можно забыть эпизод со спичками, когда покупатель просит продать их:

«Можете из меня щепы нащепать, — ответил купец, — а спичек не найдете. Не стоит продавать, цена очень высокая. Я сам покупал десяток за сто двадцать рублей.

В амбаре у него спрятаны два ящика еще с того времени, когда коробка стоила копейку.

— Если хотите, я вам могу отпустить, — продолжает дальше кровопийца, — коробку за двенадцать рублей.

— Не хочу, не надо.

Лавочник Булакулин потрясает кулаком:

— Какой неблагодарный народ, харя.

Испуганный уфимский обыватель машинально вынимает из кармана двенадцать рублей, берет коробку спичек и шепчет:

— Простите меня, окаянного, больше не буду дразнить, — и выбегает из бакалейной лавки с убеждением, что случайно спас себе жизнь».

Этот фельетон был напечатан в газете «Наш путь» 9 марта. Чуть ли не половину первой страницы занимала очень смешная и выразительная карикатура, подпись под которой гласила: «Что может случиться с каждым мародером и спекулянтом…» На рисунке изображены три типичных уфимских спекулянта. Они стоят у стены бакалейной лавки, а напротив — красноармейцы со взятыми на прицел винтовками. Сзади красноармейцев — довольные лица трудящихся Уфы.

Гашек печатным словом боролся не только против провокаторов, спекулянтов. Он резко обличал и тех бездушных канцеляристов, бюрократов, которые часто встречались в учреждениях Уфы того времени.

В жизни он продолжает оставаться простым, скромным, отзывчивым товарищем.

Вскоре после перехода Шуры на новое местожительство к ней пришла в гости Лида. Она постучала в дверь небольшого одноэтажного домика на улице Гоголя[7]. Ей открыла Шура, одетая в черную юбку и беленькую блузку. Лида давно знала этот скромный наряд, он был единственной праздничной одеждой у старшей сестры. «Хорошо, — подумала Лида, — значит, у нее все в порядке, раз так одета».

Комнатка, в которую вошла сестра, была очень маленькой. Здесь стояли кровать, небольшой столик, два стула и шкаф с книгами. На окне — белая занавеска. Вот и вся обстановка. Но в комнате было уютно, хорошо. Особенно этому помогало множество книг.

Лида подошла к шкафу и стала читать корешки на книгах: Н. В. Гоголь, А. С. Пушкин, М. Е. Салтыков-Щедрин. Выделялось несколько томиков в голубом переплете произведений А. П. Чехова.

И тут же популярный в то время роман А. Вербицкой «Ключи счастья».

— Шурочка, дай, пожалуйста, почитать «Ключи». Очень хочется. И Чехова — тоже.

После долгих уговоров Шура согласилась:

— Только на неделю, не больше. Береги их. Ярославчик очень не любит растрепанных и грязных книг.

Лида, радостная, обещала точно в срок вернуть книги. Но обещания своего выполнить не успела: через несколько дней Уфу снова заняли белогвардейцы.

* * *
В начале марта белогвардейцы бросили на уфимское направление значительные силы отборных войск, вооруженных с ног до головы. Им противостояли сильно поредевшие части Пятой армии. Было решено временно оставить Уфу. Началась эвакуация.

Утро 13 марта было туманным, пасмурным. Для типографских работников последняя ночь в Уфе оказалась очень напряженной. Номер газеты «Наш путь» сдали в печать только около четырех часов утра. Гашек все время находился в типографии, следил за работой, подбадривал печатников, то и дело шутил с ними.

Когда весь тираж был напечатан, его передали оставшимся верным людям для того, чтобы газета и и этот день попала к уфимцам.

Через несколько дней редакция и типография прибыли в небольшой городишко Белебей. Гашек сразу же проявляет большую заботу о рабочих. Он обращается в политотдел Пятой армии с официальным письмом, где просит выдать им зарплату за период с 1 на 13 марта, так как из-за отступления из Уфы жалованье выдать не успели. Этот, казалось бы, на первый взгляд незначительный факт характеризует Гашека как чуткого, заботливого руководителя.

В Белебее Гашек энергично взялся за организацию типографии, оборудование которой предусмотрительно было взято из Уфы, Бугуруслана и Белебея. Он привлек к работе опытных наборщиков, печатников.

Дело было так быстро налажено, что на восьмой день после отхода наших войск из Уфы, 21 марта, в Белебее снова начала выходить газета. А на следующий день в ней появилось продолжение замечательного гашековского фельетона «Из дневника уфимского буржуа».

Гашек внимательно следит за развитием военных действий. Уже на следующий день после опубликования «Дневника» в газете появляется обзор на эту тему. Просто и доходчиво, а главное, правдиво, объясняет он причины отступления из Уфы, останавливается на политическом положении «сибирского правительства» Колчака, которому, видя его неудачи, отказались помогать союзники — японцы, французы, англичане. Неиссякаемой верой в победу звучат заключительные слова: «Каждому понятно, что нужно теперь делать. Не только взять обратно Уфу и продвинуться к Уралу. Мы должны перейти Урал. Уфа нам по дороге. Пускай каждый красноармеец знает свой маршрут: Уфа — Златоуст — Челябинск!»

До предела был занят Ярослав. Типография в это время выпускала десятки, сотни тысяч воззваний, листовок, обращенных к обманутым солдатам колчаковской армии, к тем красноармейцам, кто дрогнул в боях за власть Советов.

Все работали с большим воодушевлением. Рабочих типографии не приходилось подгонять, наборщики буквально рвали материалы из рук. Печатники держали машины в образцовом порядке, печать всегда была четкой и ясной.

Однажды заведующий прибежал в типографию чем-то очень возбужденный.

— Ребята, — с порога закричал он, — кричите «ура»! В Будапеште революция! Советская власть!

Все окружили Гашека, расспрашивали подробности, то и дело слышались радостные возгласы.

— Друзья мои, — возбужденно говорил он. — Сбылась мечта моя! Я же бывший подданный Австро-Венгерской империи. Сколько сил потрачено, чтоб развалить ее. И вот — сбылось. Да еще как! В самом центре Европы — вторая Советская республика. Мы должны помочь ей. Вот что, Степан, — обратился Гашек к рядом стоявшему наборщику Ганцерову, — набери-ка да поскорее эту штуковину. — И отдал густо исписанный листок. — Обещали дать в номер.

На следующий день, 25 марта, в газете «Наш путь» вместе с телеграммами о событиях в Венгрии было опубликовано и это обращение:

«Всем венгерским гражданам, проживающим в Уфимской губернии. В Венгрии победила пролетарская революция. Вся власть в Венгрии перешла в руки рабочих и крестьян. Отныне Венгрия объявлена Советской республикой. Она состоит в оборонительном и наступательном союзе с Российской Социалистической Республикой. В силу этого союза против врагов рабочего класса объявляю всеобщую мобилизацию до 40 лет всех венгерских граждан, проживающих в Уфимской губернии. Они должны записаться в трехдневный срок в Губернском Военном Комиссариате в городе Белебее.

С неподчинившимися этому приказу будет поступлено как с предателями Венгерской Советской Республики.

Уполномоченный Австро-Венгерским Советом Рабочих и Солдатских Депутатов — Ярослав Гашек».


В эти дни Гашек почти все время проводил в губернском военкомате, где находился мобилизационный пункт. И распоряжения, бумаги, связанные с типографскими делами, подписывал там же.

Много оказалось желающих помочь новой республике. Ярослав внимательно говорил с каждым, проявлял исключительную заботу об отъезжающих, сердечно напутствовал их.

Неделю спустя штаб армии, ее политотдел, а вместе с ними и редакция, типография перебазировались на станцию Кротовка, неподалеку от Самары.

Как бы ни были сильны духом красноармейцы, все же недостаток оружия, питания серьезно сказывался. Колчаковцы, хотя и с трудом, с большими потерями, на продолжали двигаться вперед. И всякий раз в это тяжелое время, когда бойцы получали свежий номер своей армейской газеты, они обращали внимание на ее название.

— Неужто наш путь назад, на Москву? — с горечью спрашивали они, — надо бы другое дать имя…

И вот 17 апреля газета вышла под новым названием — «Красный стрелок».

Каждым своим выступлением в газете Гашек стремился ободрить бойцов, вселить в них уверенность в победу. «Меч революционных красных войск висит уже над головой Сибирского Скоропадского — Колчака», — пишет он в небольшой заметке «Сибирская Скоропадщина», сравнивая диктатора Колчака с украинским диктатором Скоропадским.

«Мы накануне крупных событий… — уверенно заявляет Гашек. — Поднялось Поволжье и превратилось в огромный военный лагерь. Сверкают на солнце штыки красных стрелков. А эти красные штыки несут с собой неминуемый конец Сибирской Скоропадщине!»

9 июня Уфа снова и теперь уже навсегда стала советской!

Гашек с первых дней освобождения города весь в работе. Уже 11 июня в газете «Красный стрелок» появляется объявление о том, что 12 июня созывается конференция печатников доходных типографий Пятой армии. Внизу стояла подпись: «Секретарь ячейки Р.К.П. (большевиков) при типографии газеты „Красный стрелок“ Я. Гашек».

На этот раз Шура и Гашек поселились в домике, где жили мать и сестры. Им отвели лучшую комнатку. Но здесь они бывали очень мало. Рано утром, позавтракав, спешили в типографию. Возвращались всегда поздно. Ярослав обычно, придя домой, тут же ложился на кушетку, затем, немного отдохнув, вставал, садился за стол и писал.

Первое время дома Гашек был замкнутым, мало говорил, почти никогда не смеялся. Но затем, когда ближе познакомился с семьей Шуры, с ее матерью Анной Андреевной, сестрами Лидой и Зоей, он стал оживленнее, разговорчивей. В редкие часы отдыха Гашек беседовал с Анной Андреевной, внимательно слушал ее рассказы о трудовой дореволюционной жизни в башкирской деревне. О себе, своей жизни говорил неохотно. Лишь о матери мог рассказывать подолгу.

— У меня была замечательная мама, — мягко и нежно говорил Гашек, — она тоже много перенесла горя и нужды, когда умер отец. Нас, детей, осталось трое, мне — старшему — всего 13 лет. Умерла моя мама, — тихо произносил Гашек и становился грустным и молчаливым.

Непосильная и трудная работа, военная обстановка, недостаток питания — все это давало о себе знать. Здоровье писателя было в то время неважное. Часто, приходя вечером домой, лежа на кушетке, он массировал свою грудь. Однажды за таким занятием застала его Анна Андреевна.

— Что, Ярослав Романович, нездоровится? Может, лекарства какого…

— Пустяки, — бодрясь, ответил Гашек, — кончится война и здоровье вернется. А сейчас не до него. Надо работать для революции. Время не ждет.

И тут же сел писать.

В начале июля в «Красном стрелке» появился его фельетон «Дневник попа Малюты». Бойцы заразительно смеялись над незадачливым «полковым адъютантом» войска христова, того самого полка Иисуса Христа, который недавно был разбит красными.

Материалы, основанные на конкретных примерах, оказывали особенно большое воздействие. Сатирик знал это и потому стремился как можно больше и чаще в своих статьях, фельетонах использовать подлинные факты.

В доме № 41 по Телеграфной улице до прихода красных жил священник Сперанский. Широко известен был он главным образом лютой ненавистью к коммунистам и корыстолюбием. Священник писал антисоветские воззвания, за что получал кругленькие суммы от Сибирского «правительства». Так, например, за воззвание «Антихрист» он получил 3500 рублей.

Убегал Сперанский из Уфы с такой поспешностью, что не успел даже захватить с собой многие документы и письма. Дом, где он жил, был предоставлен Уфимскому комитету партии иностранных коммунистов. Гашек; будучи одним из руководителей комитета, случайно натолкнулся на этот архив. И вот в газете «Красный стрелок» 29 июля появляется страстная обличительная статья под красноречивым названием «В мастерской контрреволюции». Используя документы, личную переписку Сперанского с колчаковским полковником Гогиным и некоторые тексты воззваний, Гашек гневно изобличает деятельность верного пособника буржуазии. Священник, например, до того усердствовал, что даже такой прожженный враг Советской власти, как полковник Гогин, вынужден был в одном письме посоветовать Сперанскому «не очень увлекаться, так как воззвания к крестьянам относительно сжигания на кострах своих комитетов слишком уж сильно написаны, хотя и желательны».

Гашек приводит в статье и наиболее гнусное высказывание этого матерого контрреволюционера: «В каждого красноармейца нужно воткнуть несколько штыков, чтобы он умер, как собака, так как он предатель святой Руси».

«Товарищи красноармейцы, — гневно призывает Гашек, — помните хорошо эти слова, вышедшие из мастерской контрреволюции, и ловите всех злодеев в Сибирской тайге!»

Как и прежде, Ярослав много сил отдает партийной работе. Вместе с другими товарищами по партии проводит в эти дни «чистку» рядов партии, вовлекает в нее новых бойцов за рабочее дело, за Республику Советов.

В одно из воскресений комитет иностранных коммунистов устраивает концерт-митинг. В летнем театре собралось почти полторы тысячи человек. Здесь на русском, немецком, венгерском и других языках шел горячий разговор на тему: «Переустройство Европы и всемирная революция», а также о том, что должен теперь делать каждый иностранец, живущий в России. Активное участие в организации и проведении этого митинга принял Гашек.Через три дня в газете «Красный стрелок» появилась заметка, название которой подчеркивало смысл происходившего: «Иностранные рабочие с нами».


Один из лучших

Части победоносной Красной Армии освободили Челябинск и стремительно продвигались вперед, отбрасывая все дальше и дальше на восток полчища адмирала Колчака.

Гашек, внимательно следивший за событиями, немедленно налаживает связь с военнопленными, находившимися в Челябинске. От них узнает много важного я тревожного. И тут же по поручению Уфимского комитета партии иностранных коммунистов обращается в политотдел Пятой армии с просьбой в самом срочном порядке командировать трех товарищей в Челябинск для работы среди бывших военнопленных из Германии, Венгрии, Австрии и других стран.

«Нужно действовать очень быстро, — пишет он, — так как в Челябинске находится, по данным сведениям, какая-то группа социал-соглашателей из иностранцев.

Комитет просит вышеуказанным товарищам дать полномочия, так как они являются представителями нашей организации при политотделе 5. Комитет просит также предоставить им право с согласия Особого отдела организовать в Челябинске секретное отделение при Комитете партии для розыска шпионов из чешско-словацкого корпуса, которые в одежде военнопленных продвигаются в глубь территории республики».

Вскоре в Уфу пришел приказ: политотделу Пятой армии, всем организациям перебазироваться в Челябинск.

Наступило 13 августа. В этот день в последний раз в Уфе вышла газета «Красный стрелок» (№ 92). Все оборудование типографии и редакции погрузили в вагоны. Вместе со всеми в теплушках разместились и Гашек с Шурой. Теперь они были неразлучны.

Эшелон двигался медленно, еще не везде железнодорожное полотно было исправлено. Но работа не прекращалась ни на один день. Каждая стоянка использовалась для того, чтобы набрать тексты листовок или отпечатать их. Они были обращены к солдатам белой армии с призывом переходить на сторону красных, прекращать бессмысленное кровопролитие, братоубийство.

В перерывах между работой Ярослав частенько собирал вокруг себя рабочих. Анекдоты, веселые истории сыпались, как из рога изобилия.

Все ближе и ближе становились друг к другу заведующий типографией и молодой наборщик Степан Ганцеров, которого за злой язычок Гашек прозвал Перцем.

— Слушай, Степан, — обратился как-то Ярослав к приятелю, — помог бы.

— В чем?

— Часто и много приходится выступать с докладами, лекциями. А вот чтобы без ошибок по-русски, не всегда получается.

— А я при чем? Я не виноват.

— Подожди, Перец. Ты вот что: начни-ка следить за мной. Как я ошибусь, невзирая ни на что, останавливай и поправляй. Согласен?

— Невзирая ни на что? — переспросил Степан.

— Да, да.

— Ладно, согласен. Только ведь тошно станет.

— Выдержу.

Первое время «учеба» не клеилась.

— Ты мне больше дерзишь, чем учишь, — не раз говорил Гашек.

— Иначе не получается.

Однажды Гашек приказывает красноармейцу:

— Соловьев, возьми двое котелков и принеси кипьятку.

А Степан тут как тут:

— Разрешите доложить?

— Говори, — насторожился Ярослав.

— Что там двое котелков. Прикажите принести лучше двое ведров и кипьятку тогда больше будет. И сами напьемся, и пол вымоем, — выпаливает Гандеров, вытянувшись в струнку.

— Постой, постой. Почему двое ведров? Два ведра.

— Там, где есть двое котелков, обязательно должно быть двое ведро в, — отвечает, не моргнув глазом, Степан.

— Та-ак, та-ак… — задумчиво тянет Гашек. И вдруг, поняв, наконец, издевку, как выпалит:

— А ну, кру-гом! Направление на выход, шагом ма-арш!

И Перец исчезает из вагона.

Однако польза от замечаний была большая и потому Ярослав не обижался на шутливые издевки друга.

Ехали больше недели. Через несколько дней после прибытия в Челябинск, 23 августа, вышел очередной, 93-й номер «Красного стрелка». Но Гашека в типографии уже не было: его перевели в политотдел и поручили организовать отделение для иностранцев при партийной школе, где вводились лекции на немецком, венгерском, чешском, словацком и русском языках. А вскоре, 5 сентября, он был назначен начальником иностранной секции политотдела.

Как и прежде, Гашек активен, энергичен. Под его руководством секция развертывает широкую агитационно-пропагандистскую работу. Самого Гашека трудно поймать в кабинете. Только разве с утра, когда принимает посетителей, снабжает их брошюрами, листовками, плакатами, воззваниями. А днем, до поздней ночи, — в лагерях для бывших военнопленных, ведет дружеские беседы с иностранцами, разъясняет смысл революции, стремится как можно больше людей привлечь на сторону Советской власти, включить их в активную борьбу.

Трудно это, очень трудно. Немало среди них было враждебно настроенных, колеблющихся. Конечно, много было и сочувствующих, готовых встать на защиту Октября. На них-то и опирался Гашек, их и привлекал прежде всего к активной деятельности.

Много энергии отдавал Гашек организации собраний, митингов, лекций. Как правило, они завершались конкретными результатами. Буквально в первые же дни пребывания в городе состоялся митинг, в котором участвовало 600 военнопленных. Они приняли резолюцию, которая была потом опубликована в сотом номере «Красного стрелка». «Поражение Российской революции, — записано в ней, — было бы сильнейшим ударом для дела мировой революции и отдалило бы час освобождения трудящихся от их цепей». А в заключение говорилось о том, что все участники решили «с оружием в руках защищать форпост мировой революции — Российскую Социалистическую Республику, уверенные в том, что таким путем они лучше всего помогут своим братьям, борющимся на Западе против кровавой диктатуры буржуазии».

Прекрасное знание многих иностранных языков помогало Гашеку быстро завязывать контакты с военнопленными. С одними он говорил по-немецки, с другими — по-венгерски, с третьими… Недаром же в политотделе его называли «многоязычным комиссаром». На многолюдном интернациональном митинге в Центральном красноармейском клубе, где собралось более тысячи человек, Гашек выступал по-сербски.

А ведь всего несколько лет назад на вопрос австрийских военных властей, какими языками владеете, он скрыл истинное положение и ответил: «Только чешским».

Плодотворны были итоги сделанного в Челябинске под руководством Гашека. Широко распространялись газеты на различных языках, листовки, воззвания. В интернациональных частях созданы партийные ячейки. Не забывал Ярослав и о помощи народному хозяйству. «Кроме чисто политической работы, — писал он в отчете, — секция имела в виду и экономическую политику российской республики и организовала для работы на фабрики и заводы 468 специалистов из иностранцев».

Не забывает он и о журналистике. Хоть мало, очень мало остается теперь времени на статьи, все же продолжает выступать в газете. В «Красном стрелке» опубликованы два его интересных обзора зарубежной буржуазной прессы. Один — «Англо-французы в Сибири» — посвящен тому, что и как пишут о жизни в новой России. На конкретных примерах Гашек убедительно показывает, сколь лжива и антинародна позиция «свободной печати», как беспомощна она в своих притязаниях на «мудрые» советы и консультации. Почему же это происходит? Кто мешает возврату к прежнему строю? — задает вопросы и кратко, образно отвечает Гашек: «Русский рабочий и крестьянин, который хватает режиссеров из империалистического театра за руки и отбирает у них колчаковскую Сибирь и другие декорации и бутафорию черносотенной „Святой Руси“».

Приводя сообщения из газет о мнимых победах контрреволюционеров, которые якобы заняли и Москву, и Петроград, Ярослав зло высмеивает буржуазных писак: «Все эти английские и французские газеты врут не хуже белогвардейских».

В другом обзоре — «Вопль из Японии», опять-таки используя высказывания из иностранной печати, остро разоблачает грызню империалистов между собой, их разбойничьи повадки.

Широко отмечали в Челябинске вторую годовщину Великого Октября. А спустя неделю пришло радостное сообщение: 14 ноября пала «столица Колчака» — Омск. В тот же день весь политотдел был снова на колесах. Пункт назначения — Омск.

На этот раз в пути пришлось быть почти три недели. Собственно, больше стояли, чем ехали: все дороги были забиты.

Лишь в начале декабря прибыли в Омск. Здесь случилась беда: в течение двух дней тиф свалил 9 типографских рабочих. Четверых, в том числе начальника типографии В. Михайлова, положили в госпиталь, остальных девать было просто некуда. Все больницы, школы забиты ранеными, обмороженными, тифозными. На полу, в коридорах, порой по два человека на одной койке…

«Что делать? — мучился Степан Ганцеров. — Погибнут ребята».

Он бросился разыскивать Гашека.

Когда тот узнал о случившемся, сразу же оставил свои дела и вместе с другом направился в гостиницу «Россия».

— Жди меня здесь, — сказал Степану, а сам вошел в кабинет к коменданту гостиницы.

Спустя немного времени он вышел оттуда сияющий.

— Два изолированных номера получил. Давай сюда своих ребят, Перец. А я побегу. Дела ждут.

Всего несколько дней пробыл Гашек в Омске. А память о себе оставил. В архивах хранится записка, посланная им 6 декабря в театральную секцию губернского отдела народного образования: «Ввиду необходимости учреждения интернационального театра для 30. 000 иностранцев в гор. Омске… секция политотдела V армии просит оказать всяческое содействие тов. Мадьяру Эрвину, организатору интернационального театра.

Секция еще раз подчеркивает необходимость такой сцены для политического воспитания иностранцев и надеется вполне, что тов. Мадьяру Эрвину будет театральной секцией дано помещение… Заведующий секцией Гашек».

Все, буквально все самые разнообразные формы идеологического воспитания стремится использовать Гашек. И это ему, как видим, удавалось.

В Новониколаевске (ныне Новосибирск), куда переехал политотдел, его ждало тяжкое испытание: как и многих других, Ярослава свалил тиф. И кто знает, как сложилась бы его дальнейшая судьба, если бы не Шура, которая неотступно дежурила около Гашека. В любую минуту, утром, днем или ночью, открывал больной глаза, а она — здесь и ждет, что скажет, что попросит. Словом, выходила его, буквально на руках выносила.

— Мне повезло, — говорил потом друзьям Гашек. — Когда бы случай представился на том свете побывать. А вот получилось. Правда, дальше златых врат не пустили. Не удостоился.

— И очень хорошо. Век бы не удостаивался, — немного с тревогой говорила Шура.

— Ты — виновница, — агрессивно наступал он. — Ты. Никогда не забуду этого. Никогда. Запомни.

— Помню, помню, — улыбалась добродушно Шура.

И действительно, Гашек на всю жизнь сохранил благодарность Шуре за то, что она своим сердечным отношением вырвала его из лап смерти. И в то же время досадовал:

— Надо же, сколько драгоценных дней потеряно!

С новой, еще большей энергией окунулся в работу. Армия стремительно гнала врага на восток, в самую сердцевину Сибири. И вот политотдел опять двинулся в путь, теперь уже по направлению к Красноярску.

Остановка была длительной: почти четыре месяца. С первого дня Гашек налаживает теснейшую связь с местными партийными и советскими органами, и не только в этом городе, но и в Иркутске, Канске (ныне Куйбышев, Новосибирской области), Ачинске. Главное, конечно, развертывается работа среди бывших иностранных военнопленных. В марте, например, было обследовано политическое положение в лагерях военнопленных, где создалась очень тревожная обстановка. «Офицерство из бывших военнопленных, — писал Гашек в отчете, — относится к пропаганде враждебно, в городе находится 3000 офицеров (немцев и мадьяр), которые ведут антисоветскую и антикоммунистическую пропаганду…» Они даже распространяли свою газету, печатавшуюся на копирографе. Разумеется, редакцию арестовали, а вместе с ними и двоих агентов-провокаторов из шведского Красного Креста.

Но этими мерами не ограничились. Почти ежедневно проводились лекции, митинги-концерты, спектакли, беседы.

Широкое развитие получила печатная пропаганда, Под руководством Гашека издавались газеты, бюллетени, воззвания и брошюры более чем на десяти языках, в том числе, газеты «Рогам-Штурм» и «Интернационал» на немецком и венгерском, «Глас коммуниста» — на польском языках, на гектографе ежедневно размножался информационный листок «Сибиряк» и другие. Программа РКП(б) была выпущена на венгерском языке, а Устав партии — на корейском.

Интенсивная работа шла не только среди военнопленных. Гашек отлично понимал, что следует вести пропаганду и по ту сторону фронта. В чехословацкий корпус, польскую бригаду, сербские и румынские полки шли агитаторы-коммунисты, несли обманутым солдатам правду о революции, вели там трудную, опасную для жизни работу.

Отправляя агитаторов в белогвардейский тыл, Ярослав никогда не забывал напомнить им, что они должны выяснять настроение солдат, их думы, мечты.

— Это нам очень важно знать. Тогда наша пропаганда станет еще действенней, результативней.

О том, что в политотделе хорошо знали, чем живут легионеры, что их волнует, есть много фактов, документов. Вот хотя бы интервью, которое дал Гашек корреспонденту «Красноярского рабочего». Здесь он подробно рассказывает о количестве иностранцев в России, о работе, которая проводится с ними. Особо останавливается заведующий секцией на том, как относятся к бывшим военнопленным их правительства. Многие стремятся не допустить возвращения на родину, «так как все они заражены коммунизмом», а тех, кто пробирается в Германию, Австро-Венгрию, расстреливают на границах. Правительство Чехословакии «препятствует возвращению не только военнопленных, но и своих войск, оперировавших в России, зная об их „плохом“ настроении и видя в них „красную угрозу“».

«Последние данные, полученные т. Гашеком от перебежчиков и отставных, — продолжает корреспондент, — свидетельствуют о том, что настроение в чешских войсках „самое скверное“. Уже давно замечавшееся охлаждение к союзникам в данное время перешло в ненависть. Они поняли обман Антанты, увидели, что были слепым орудием в ее руках, осознали, что она создала из них свой жандармский корпус.

То же самое можно сказать о польских легионерах, хотя среди них много контрреволюционеров. Что касается сербов, то у них сильное революционное брожение, недавно они убили начальника своей конницы полковника Павловича. О румынах и говорить нечего — каждый приказ об их боевом выступлении оканчивается убийством офицеров».

И еще одна очень важная особенность. Секция, руководимая Гашеком, постоянно искала новые формы общения с иностранцами, учитывая сложившуюся обстановку. В мае, например, были упразднены лагери бывших военнопленных. Секция немедленно начала разъяснять экономическую политику Советской России, задачи борьбы с хозяйственной разрухой. Тогда же она помогла местным органам направить всех трудоспособных на работу, специалистов — откомандировать на различные предприятия в Омск, в Екатеринбург и Москву. В отделе социального обеспечения с ее помощью были поставлены на учет все инвалиды.

Неоценимую роль в дальнейшем развитии политической работы среди иностранцев сыграли тезисы, изданные отдельной брошюрой. Они назывались «К ближайшей политической работе среди интернационалистов в Советской Сибири». В их разработке принимал непосредственное участие и Гашек. От имени Реввоенсовета и политотдела Пятой армии, а также Енисейского губкома РКП(б) этот документ широко распространялся среди политработников «к сведению и руководству», как говорилось в брошюре.

Много, очень много работы было у Гашека. А он, точно боясь упустить еще что-то важное, интересное, брал на себя новые и новые заботы. В начале апреля его избрали председателем районного комитета РКП(б) штаба Пятой армии.

И на этом посту, как и везде, проявляет себя инициативным, энергичным коммунистом. Но ему все кажется мало.

…В один из мартовских вечеров в зале городского театра собралось множество людей самых разных национальностей. Они пришли сюда, чтобы отметить годовщину провозглашения Венгерской Советской республики. Закончились речи, загремели аплодисменты. Раскрылся занавес — и зрители перенеслись в далекую Венгрию. До чего же близко и понятно то, что происходило на сцене!

Бывший военнопленный венгр Лайош, тупой и отсталый, так ничему и не научившийся в Советской России, ничего не понявший, возвращается домой, в Будапешт. Одна мечта, одна надежда: зажить в кругу семьи спокойной, сытой жизнью, расширить торговлю в своей бакалейной лавке. Но… буржуазная Венгрия — подготовила ему иное: жена расстреляна, дети умерли от голода, а лавка разгромлена.

Кажется, все кончено, нет жизни дальше. Вскоре Лайош встречается со своим родным братом — рабочим Ференцем. Не узнать его нынче, совершенно изменился за годы разлуки. Теперь он — сознательный революционер, коммунист-подпольщик, ведет трудную борьбу за власть пролетариата. Вот Лайошу и встать бы рядом с ним, а он не сделал этого.

Спектакль заканчивался трагически. Полиция арестовала Ференца. А вместе с ним и Лайоша.

— За что? — спрашивает он.

— Не рассуждать, — обрывают его. — Сразу видно, из зараженной большевизмом России вернулся.

Измученный, подавленный всем происшедшим, Лайош в порыве гнева убивает старого буржуя, оскорбившего его.

Зрители взволнованно аплодировали венгерским артистам, хорошо понимая, что речь идет не только о Венгрии, а о любой буржуазной стране. «Это может случиться с каждым, кто захочет спрятаться в своей скорлупе», — утверждал спектакль. Автором пьесы был Ярослав Гашек. Он умел найти время и на драматургию, на любимое им театральное искусство.

И, конечно, оставался верен журналистике. Живым, достоверным встает со страниц написанного по-немецки фельетона «Жертва немецкой контрреволюции в Сибири» его «герой».

…Немецкий майор Лаузитц, мужественный и неутомимый спекулянт, находясь в лагере военнопленных, мечтал о возрождении Германии и Австрии. И не только мечтал, а даже готовился к этому историческому моменту, записывал в дневник свои наблюдения за инакомыслящими. Жилось ему вольготно. Даже имел денщика. Однако настроение солдат, их поведение ему явно не нравилось: «Порядочность и лояльность становятся все хуже и хуже», — размышляет он. И тут же берет на заметку тех, кто вступил в 1-ю интернациональную бригаду.

«Сегодня я слышал, — записывает майор, — как Карл Проссек (Вена, Мариахильферштрассе, 12, 21 полк) сказал Яношу Кочи (8 полк, Шопронь, пивовар): „Мы рабочие, и никакая сила не сможет остановить эту революцию, если все будем заодно. Лишь пролетарская коммунистическая революция в состоянии помочь нам, рабочим. Поэтому мы должны не околачиваться в лагере, а вместе работать для революции“».

И далее майор раздраженно добавляет: «Здесь много таких негодяев». А несколько позднее: «На виселицы красных дьяволов!»

А какое волнение охватывает его, когда узнает, что «в Германии совершен монархический переворот». Захлебываясь от восторга, майор только и восклицает: «Да здравствует кайзер Вильгельм! Да здравствует кайзер Карл!.. Началось! Сохрани нам, господь, императоров и нашу землю! Ура!»

Но… на самом деле оказалось все не так, как рисовалось Лаузитцу. «В рабочих кварталах гремело могучее „Да здравствует большевизм!“ Рабочие со штыками изгнали новую монархию из Берлина, и Германия оказалась накануне пролетарской революции».

Страшно это огорчило майора. Он мучительно раздумывал: как быть дальше? А вечером пришел из города с двумя банками желтой и черной (цвета австрийской монархии) масляной краски и кистями.

— Я им покажу, — сказал он, и в голосе послышались властные нотки. — Австрию мы должны заново покрасить!

Друзья поняли все: они уложили его в постель, приложили к голове холодный компресс. Он притих, успокоился.

И, как всегда, у Гашека остроумная, оригинальная и смешная концовка.

Ночью, когда все уснули, майор исчез, прихватив с собой краски и кисти.

«В четвертом часу утра патруль интернационального отделения задержал в городе голого мужчину, разукрашенного черной и желтой краской. Он орал песню, славящую покойную австро-венгерскую монархию.

Несчастным черно-желтым певцом был господин майор фон Лаузитц».

Немного позднее Ярослав выступил со статьей «Чешский вопрос», где дал глубокий анализ положения с чехословацкими войсками в России. Бешеная агитация против Советской власти среди чешских солдат, пишет он, потерпела поражение. «Судно чешской контрреволюции село на мель… Обманутые союзниками, …они очутились в огненном кольце революционного пожара. Напрасно французский генерал Жанен грозил им, что в случае их отказа идти на фронт против большевиков Франция не даст больше ни франка Чехословацкой республике.

Солдаты встретили офицеров, которые делали им это любезное предложение, лозунгом „добот“, что в переводе значит „наплевать“».

С радостью и гордостью рассказывает Гашек о «сдвиге солдатских масс влево», о классовой солидарности и братской дружбе между пролетариями Чехословакии и советскими рабочими и крестьянами, героически защищавшими завоевания Октября.

О чем бы ни писал, что бы ни делал, Гашек ни на минуту не забывал о своей Родине. Особенно часто стал говорить о ней в Красноярске. Бывало, придет домой уставший, измученный, набьет свою длинную трубку и запоет чешские народные песни, или вспоминает о своей любимой Праге, ее Градчанах, узких средневековых улочках…

Друзья частенько добродушно подтрунивали над его «штатской» выправкой, над тем, что он никак не мог приучиться застегивать шинель на все пуговицы и потому порой получал замечания по этому поводу.

— У меня нет времени следить за тем, как я выгляжу, — отшучивался Ярослав. — У вас одна родина, а у меня две. Я все время теперь особенно много думаю, что будет с моей родной Чехословакией.

Богата была событиями и делами жизнь Гашека в Красноярске. Но памятным для него этого город остался и еще одним, сугубо личным обстоятельством.

На вопросы многих анкет приходилось отвечать Ярославу за несколько лет пребывания в России. Но та была совсем необычной. Да и отвечать на нее пришлось не одному…

Первый вопрос: «Имена, фамилии и род занятий жениха и невесты».

«Ярослав Романович Гашек, — ложатся строчки. — Начальник Интернационального отделения Политотдела 5-й армии».

А рядом: «Александра Гавриловна Львова, печатница типографии „Красный стрелок“».

«Местожительство жениха и невесты».

«Красноярск, Лубянский пер. д. № 10».

«Год, месяц и число рождения жениха и невесты».

«1883 г. 30 апреля».

«1894 г.»

«Семейное положение жениха и невесты (холосты, вдовы, разведены)».

«Холост».

«Девица».

«Фамилия, которой брачующиеся желают именоваться».

«Гашек-Львова».

В конце анкеты: «Заявляем о добровольном вступлении в брак» и подписи.

Это происходило 15 мая 1920 года во Втором отделе записи актов гражданского состояния.

Стояла самая середина весны!

Много пришло гостей на свадьбу. Немало и подарков получили молодожены. Шумно, весело отпраздновали знаменательное событие. Русские, чешские народные песни сменяли одна другую. То и дело хозяева и гости лихо пускались в пляс. И все это было окрашено неподдельным ликованием, радостью за Ярослава, которого всегда окружали большие, искренние друзья.

— Я хочу открыть тебе одну очень страшную тайну, — сказал как-то вскоре после свадьбы Ярослав Шуре.

— Не пугай, пожалуйста.

— Я серьезно. И об этом никто не должен знать. Понимаешь, никто.

Гашек сделал паузу и потом тихо, но четко выговаривая слова, произнес:

— В Праге меня ждет одна пара.

— Какая пара? — испуганно проговорила Шура. — Ты прежде не говорил об этом.

— А теперь скажу. Только ни-ко-му.

И снова после паузы в том же тоне:

— Меня ждет костюмная пара. А здесь, со мной, жилетка. Вот и жду того момента, когда, наконец, смогу эту тройку натянуть на себя.

— Причем же здесь тайна?

— А если узнают, о чем мечтаю? Скандал, — улыбнулся Гашек.

Шура рассмеялась:

— Фу-у, туману сколько напустил.

— Право, это будет исторический момент. Натяну костюм и начнется штатская жизнь. И ты первая увидишь меня в этом облачении. Скорей бы. Мы пойдем по улицам Праги рано-рано. Придем на Карлов мост. Потом поднимемся на Петршин. С ее вершины видна вся Злата Прага. Знаешь, Петршин — это место первых свиданий всех пражан. И мы с тобой там повстречаемся. Помолчим на виду у всей красавицы Праги.

Потом пойдем по улицам, нам будут встречаться старые друзья, знакомые. Много. И я буду знакомить с тобой так: «Перед вами собственной персоной княгиня Львова».

— Будет тебе, — запротестовала Шура. — Что еще выдумал!

— Ты слушай дальше. «Княгиня Львова, выходец из старинной русской семьи князей Львовых…»

— Я рассержусь, наконец, — сердито проговорила Шура. Но Ярослава уже трудно было остановить. Он фантазировал:

— Все это скажу громко, а затем таинственно, на ухо: «И еще племянница бывшего премьера-министра Временного правительства Львова». Представляешь, какой эффект?

— Зачем? — недоумевала Шура.

— Чтоб полопались от зависти. Вой поднимут.

— Лишнее это, — проговорила Шура. — От главного тебя это будет отвлекать.

— Отвлекать? — горячо отвечал Гашек. — А ты думаешь, жизнь наша будет спокойной? Ого, столько глупостей начнут писать, говорить, кричать. Успевай только отбиваться.

— Тогда, может, не стоит пока туда ехать? — тихо сказала Шура.

— Я готов ко всему. Только бы здесь отпустили. Хочется поработать для революции дома. Мы будем с тобой много ездить. Я покажу тебе красивейшие места. Мне так хочется, чтобы ты полюбила мою родину, как я — Россию. Сердцем.

Он помолчал немного, а потом задумчиво сказал:

— Не знаю, что бы я без нее делал, как жил, кем был… И на моей родине тоже наступит свобода. Мы будем счастливы. Будем!

Через некоторое время политотдел переехал в Иркутск — последний для Гашека город в России.

Высоко вырос авторитет Гашека. Его политическая зрелость, принципиальность, непримиримость к недостаткам вызывали глубокое уважение у всех, кто знал его, сталкивался по работе. И поэтому ни для кого не стало неожиданностью новая должность Гашека.

Сосредоточенно слушал Ярослав начальника организационной части политотдела Андрея Кучкина. Тот подробно рассказывал о делах, знакомил с инструкциями, показывал множество различных деловых бумаг.

А в заключение Гашек написал: «Начальнику Поарма 5. Рапорт. Доношу, что дела и обязанности Начоргчасти Поарма 5 от тов. Кучкина принял 13 сентября 1920 г».

Хлопот прибавилось еще больше. Теперь уж не только в интернациональных частях придется работать, а занижаться организацией политической деятельности во всей армии. И Гашек с огромным увлечением берется за новые дела.

Борьба с хозяйственной разрухой на территории Восточной Сибири, спекуляцией, проведение уборки урожая и продразверстки, разоблачение контрреволюционной деятельности классовых врагов, пресечение бандитизма, работа среди сельского населения… Разве можно перечислить все вопросы, которыми пришлось заниматься Гашеку. И это кроме непосредственной работы в воинских подразделениях.

Гашек пристально изучает опыт партийного и советского строительства, положение дел на промышленных предприятиях, в деревне. Он то и дело обращается в губком партии, в совнархоз, другие организации с просьбами кому-то помочь, кого-то наказать, на что-то обратить внимание.

От имени политотдела он обращается в Лиственичный волостной ревком с просьбой оказать помощь «семействам, пострадавшим от контрреволюции», просит губком РКП(б) послать в Нижне-Илимск агитатора, который бы помог в проведении выборов в Советы, и инструктора-женщину для участия в уездной конференции крестьянок. А в губсовнархоз сообщает о фактах неправильного отношения к рабочим со стороны инженеров и техников на Николаевском металлургическом заводе.

Тревожит его положение в Братской волости, где плохо выполняется продразверстка, в Коноваловской волости Балаганского уезда, в котором «культурно-просветительная работа за недостатком культработников ведется слабо». Резко ставит вопрос о «пресечении в корне спекуляции служащими парохода „Спартак“».

Но особенно нетерпим он к саботажникам, скрытым врагам Советской власти. В записке в губком, губвоенкомат и губчека отмечает засоренность аппарата Балаганского уездного военкомата, в котором на службе находится …36 бывших колчаковских офицеров. Кроме того, обращает внимание соответствующих органов на то, что заведующим регистрацией военнопленных Иркутского отдела управления по эвакуации населения является бывших австрийский офицер, аристократ из Галиции, человек, не внушающий политического доверия и злоупотребляющий служебным положением.

Как-то в отделе стало известно, что в некоторых волостях скрываются дезертиры, белогвардейцы, которые ведут усиленную агитацию против Советской власти, распускают панические слухи. И Гашек немедленно сообщает об этих фактах в особый отдел, губчека, просит принять самые срочные меры.

— Что ты, Ярослав, так увлекся этими делами, — спрашивают друзья, — уж не собираешься ли написать что-нибудь об этом фундаментальное?

— Там, — он многозначительно кивает головой в сторону, — все пригодится. Очень хочется поработать для революции дома.

Неспроста так отвечал Ярослав. Еще в начале сентября в Иркутский губком партии поступила телеграмма из ЦК РКП(б): «Предлагаем оказать содействие Чехословбюро отправке чехословацких коммунистов для партийной работы в Чехословакии, где теперь политическая амнистия».

Как радовался Гашек этому, сколько самых необыкновенных планов рождалось в его голове! Но потом подумал: «Рано уезжать отсюда. Надо здесь еще поучиться строить социализм». В местных партийных организациях не хотели расставаться с таким энергичным и очень нужным работником. Да и друзья не советовали.

День 17 сентября был, как обычно, заполнен делами до отказа. С утра работа над сводкой за прошедший день, составление отчетов, других документов. Он сообщает, например, в губернский совнархоз о том, что в 16 верстах от Усть-Кутского государственного солеваренного завода, вверх по Лене, расхищается соляной источник. Там бесконтрольно варят соль сотнями пудов, процветает спекуляция.

В губком РКП(б) Гашек с удовлетворением докладывает о том, что в Подкаменной волости Киренского уезда «разверстка проводится спокойно и правильно». Был там, правда, небольшой конфликт, когда крестьяне выразили недовольство. Оказывается, агенты уездных продовольственных органов, не поставив в известность местные ревкомы, начали было производить разверстку самостоятельно, не считаясь с местными условиями жизни…

Раздался стук в дверь.

— Доставлены три арестованных. Чехи. Разрешите ввести, — доложил красноармеец.

— Давайте, — сказал Гашек и отодвинул бумаги на край стола.

Когда в кабинет ввели пленных, Гашек встретил их сухо, официально.

— Кто такие? Откуда? Как попали сюда?

Пришедшие наперебой стали рассказывать о своих злоключениях, странствиях, о том, что хотят вступить в Красную Армию.

— Поздновато вы, братья, опомнились, — сказал Гашек, укоризненно покачав головой.

Чехи обиделись и снова стали торопливо объяснять, что они давно пробираются в Иркутск, но путь их так извилист, сложен…

— Да и зачем нам, музыкантам, война? — возмущенно говорит один. — Мы хотим играть для людей, а не убивать их.

— Музыканты? — переспросил Ярослав. — Вы — музыканты? — И лицо его расплылось в широкой улыбке. — С этого и надо было начинать.

Порывисто встал из-за стола.

— Посидите-ка минутку, покурите. — Он отдал им кисет, а сам вышел.

Чехи удивленно переглянулись: «ничего не понятно».

— И сам какой-то странный, — тихо проговорил один.

— Не русский, кажется, — добавил другой, — с акцентом разговаривает.

— Где-то я его видел, — мучительно размышлял вслух третий. — Но где?..

Двое тоже согласились, что лицо вроде знакомое.

В этот момент стремительно вошел Гашек. То ли он слышал конец разговора, то ли по выражениям лиц догадался, что речь шла о нем, но только сразу вынул из ящика книгу и с нарочитой небрежностью бросил ее на стол. Обложка открылась и чехи увидели фотографию автора.

— Гашек?..

Он, довольный произведенным эффектом, широко улыбался.

— Ну, как, узнали, наконец?

Все разом заговорили по-чешски.

— Как же так? — изумился один. — Ведь вы давным-давно расстреляны. Об этом же в газетах чешских писали. Я хорошо помню: расстреляли в Будейовицах за дезертирство, совершенное в припадке белой горячки.

— Да ты что, — возразил другой, — я сам читал, что легионеры за измену повесили на телеграфном столбе.

— Все вы ошибаетесь, — спокойно и убежденно заметил третий. — Гашек за измену большевиками заживо погребен и проклят.

— Напрасно, друзья, спорите, — вмешался Ярослав, — все вы правы. Но не все знаете. Я еще и убит в пьяной драке с моряками то ли в Одессе, то ли во Владивостоке, где, кстати, я никогда не был. Как только наши газеты за два-три года не именовали меня: и пьяница, и акробат в жизни, и Гашек-шашек[8], и даже австрийский шпион. А я вот здесь, перед вами, жив-здоров и умирать скоро не собираюсь.

Он улыбнулся и затем больше себе, чем им, тихо добавил:

— Наверное, после всего, когда я и в самом деле умру, никто в это не поверит.

Потом помолчал и решительно сказал:

— А теперь валяйте в шестой полк и беритесь за дело. Чтобы через две недели был в полку оркестр.

Гашек остался один. Задумчиво постоял у окна, затем снова сел за стол, стал просматривать бумаги, но мысли были далеко, там, в родной, такой близкой и такой далекой Чехии…

Днем Ярослав участвовал в заседании президиума чехословацкого бюро агитации и пропаганды при губкоме РКП(б). Знаменательным оно было. Шел вдумчивый разговор о том, чтобы как можно лучше использовать пребывание чехов и словаков в России для изучения опыта политической работы. Впереди — родина. К будущей работе, борьбе надо готовиться сейчас, здесь.

Именно эту задачу поставило бюро в центр своей работы, именно так оно сформулировало ее в решении от 17 сентября.

Много еще встреч, бесед было у Гашека в этот день. А когда наступил вечер, оставшись один, он вынул из кармана письмо и снова начал его перечитывать. То улыбка появлялась на его лице, то вдруг плотно сжимались губы…

Затем вынул листки бумаги, на минуту задумался и вывел:

«Дорогой товарищ Салат!

Только что приехал товарищ Фриш и привез мне Ваше письмо и литературу: все я принял с огромной радостью. Особенно вовремя пришла Богданова „Философия опыта“, нужная мне как материал для лекции, которую должен сделать в понедельник в школе пехотинцев-курсантов».

Ярослав посмотрел на письмо, лежавшее рядом, и с удовольствием дописал: «Ваше письмо меня порадовало: оно говорит о том, что на меня не смотрят больше как на человека легкомысленного. Легкомыслие свое я утратил в течение тридцати месяцев непрерывной работы в Коммунистической партии и на фронте, кроме небольшой авантюры в 18-м году, после того как „братья“ штурмовали Самару. Тогда мне пришлось, прежде чем я пробрался к Симбирску, два месяца разыгрывать в Самарской губернии печальную роль слабоумного от рождения сына немецкого колониста из Туркестана, который в молодости скрылся из дому и бродит по белу свету, чему верили даже хитрые патрули чешских войск, проходившие по окрестностям».

Остановился. О чем же еще писать? Что сказать? И разве можно вместить в скупые строчки то, что пережито, переделано за такой короткий срок!

Гашек вздыхает и пишет: «Путь от Симбирска до Иркутска, который я прошел с армией, где на мне лежало множество различных серьезных обязанностей — партийных и административных, был бы наилучшим материалом к полемике с чешской буржуазией, которая, как ты сообщаешь, твердит, что я „примазался“ к большевикам. Она сама не может обойтись без идеологии, заключенной в слове „примазаться“. Она пыталась примазаться к Австрии, потом к царю, затем примазалась к французскому и английскому капиталу и к „товарищу Тусару“[9]. Что касается последнего, то здесь очень трудно судить, кто к кому „примазался“. Да здравствуют политические спекулянты!»

Снова остановился. Подумал: «Может, не стоит писать об этом, выбросить… Впрочем, пусть знают, что я думаю на самом деле». И он продолжает: «Если бы я захотел рассказать и написать, какие я занимал должности и что вообще делал, не хватило бы всего имеющегося у нас в Иркутске небольшого запаса бумаги. Сейчас я, например, начальник организационно-осведомительного отделения 5-й армии, поскольку все командированы в Политическое управление Сибири в Омске, а я остался здесь, на Востоке.

Кроме того, я редактор и издатель трех газет: немецкой „Штурм“, в которую сам пишу статьи; венгерской „Рогам“, где у меня есть сотрудники, и бурят-монгольской „Заря“, в которую пишу все статьи (не пугайся: не по-монгольски, а по-русски: у меня есть свои переводчики)».

Гашек усмехнулся. Вспомнил, как из-за отсутствия переводчиков, которым мог бы довериться, привлек бурятов-монахов. Но как довериться таким «сотрудникам»? Решил напугать: один и тот же текст давал двум монахам, разводил их по разным комнатам, а потом сравнивал написанное ими. Все это делал нарочито серьезно, обставляя «спектакль» всякими строгостями. Но разве разберешься в иероглифах? Только и обнадеживало, что они сами страшно боялись этой проверки.

Потом, правда, дело пошло лучше. Отвоевали-таки учителя-бурята из Ангарского аймака Тунуханова Иннокентия Ивановича. Местные власти ни в какую не хотели отпускать. Пришлось у губревкома просить помощи. За учителем посылал инструктора Валоушека, чтобы доставил в целости и сохранности.

Очень гордился Гашек газетой, когда вышел ее первый номер в сентябре.

— Это первая советская газета для бурятов, — радостно говорил он. — И первая газета в мире на бурятском языке.

Потом были изданы букварь и грамматика бурятского языка.

Посмотрел опять на написанное, перечитал о «Штурме», «Рогам»… Только-только появился в Иркутске, а уж в газеты дал сначала передовую, потом фельетон о Каутском. А передовая тогда многим понравилась. И называлась необычно: «Болван его величества». О кадете, который, спустя два года, после падения Австрийской империи, продолжал подписываться: «кадет 7-й артиллерийской его величества дивизии». Как хотел Гашек, чтобы не было таких среди военнопленных, чтобы каждый из них не оставался равнодушным к революции, к битвам за дело народное!

Впрочем, и потом удавалось, хотя и не так часто, как в Уфе, писать статьи. С удовольствием дал заметку в «Красный стрелок» в связи с вручением Пятой армии почетного революционного Красного знамени ВЦИКа.

С удовольствием писал он и большую статью ко 2-й годовщине создания Пятой армии.

Гашек вздохнул, подумал: «Стоит ли писать еще о своих обязанностях? Впрочем, надо, чтобы они знали, чем я тут занимаюсь». И написал: «Сейчас на мне еще сидит РВС армии, требуя, чтобы я издавал китайско-корейскую газету. Тут уж в самим деле не знаю, что буду делать. Китайцев я организовал, но по-китайски понимаю очень мало и из восьмидесяти шести тысяч китайских иероглифов знаю всего-навсего восемьдесят».

Невольно вспомнился Чжан Чжин-хай, их совместные выступления на митингах, в воинских частях.

«Писать или не писать, — думает Ярослав, — что зачислен на курсы восточных языков университета? Неизвестно еще, как сложится учеба, получится ли. Работы полон рот».

И он добавляет к написанному: «В довершение всего со вчерашнего дня я еще состою в редколлегии „Бюллетеня политработника“. Мне всегда дают очень много работы, и когда мне кажется, что уже больше никто ничего не сможет изобрести, что бы я мог еще сделать, появляются обстоятельства, которые опять принуждают работать еще и еще. Но я вообще не ропщу, потому что все это нужно для революции».

А ведь 7 августа Гашек был избран еще и в депутаты Иркутского городского Совета рабочих и красноармейских депутатов. Кстати, именно в тот день вышла однодневная газета «Совет», приуроченная к выборам. Она носила необычный характер. Это был подлинно интернациональный выпуск: в нем напечатаны статьи на немецком, чешском, корейском, венгерском, китайском языках…

Гашек обратился с открытым письмом к чешским рабочим и бойцам Красной Армии. Оно выделялось широтой взглядов на предстоящие выборы, которые, по его мнению, должны явиться еще одним доказательством братской дружбы между пролетариатом Чехословакии и России.

Многое вспомнилось еще Гашеку, когда писал письмо, но разве возможно все описать. И так получилось не очень вроде скромно. Но ведь «там», канальи, считают, что он просто приспособился к обстановке.

«Извини, что я обо всем этом пишу. Я не хочу хвастаться, хочу лишь разъяснить, как я „примазался“ к коммунизму».

Буря гнева, горькая обида охватывают Гашека, когда он вспоминает о том, что и как пишут, говорят о нем на родине. И на бумагу выливается острая злость, смешанная с сарказмом:

«Если я поеду в Чехию, то не для того, чтобы любоваться чистыми улицами Праги или проверять, пишут ли еще газеты, что я примазался к коммунизму. Поеду туда, чтобы намылить зад славному чешскому правительству с такой же энергией, какую я привык проявлять и наблюдать в борьбе нашей 5-й армии с сибирской реакцией покойного адмирала».

Да, решение принято! Окончательное. Он едет, чего бы это ему ни стоило, чем бы ни угрожало. «Это письмо передаст тебе товарищ Валоушек, которого я командирую в ПУР, чтобы оттуда его послали к вам. Он также из нашей славной 5-й армии».

Кажется, все. Гашек прошелся по комнате, пытаясь хоть немного успокоиться. Снова — у стола. Перечитывает. Действительно, обо всем, вроде, сказал. Можно ставить точку. И вдруг мелькнуло: «О самом главном-то и ни слова». И быстро добавляет:

«Я буду стараться отсюда освободиться, но знаю, что сам ничего не смогу сделать, потому что здесь никого нет и я должен подписывать все бумаги в качестве заместителя начальника политического отдела армии. Поэтому не думайте, что я нарушаю партийную дисциплину, если ничего у меня не выйдет. Вы должны проталкивать это дело, об этом я вас ипрошу».

И размашисто подписался: «Ваш Ярослав Гашек».

Облегченно вздохнул. Задумался. Представил себе, как Алексей Валоушек, инструктор отделения, поедет в Москву, передаст письмо Салату, как тот будет читать внимательно, серьезно…

Иркутск давно уже окутала ночь, темная, непроглядная. И только где-то там, далеко-далеко, уже начинал брезжить рассвет.

На следующий день (совпадение!) пришла телеграмма Центрального чехословацкого бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП (б). «На Западе нужны работники, — говорилось в ней. — Мы уже несколько раз требовали… Гашека через ЦК и Реввоенсовет… Нужно за границей, в Чехословакии, доказать преданность революции и коммунизму. Это верно именно для тов. Гашека, которого требуют делегаты II Конгресса[10] на партработу в Чехословакию».

И в самом деле, Ярослава высоко ценили чехословацкие коммунисты, получая о нем великолепные отзывы. Весной в Москву приезжал тогдашний лидер чешской социал-демократической левицы, а впоследствии один из организаторов Коммунистической партии Чехословакии Богумир Шмераль. Он участвовал в работе IX съезда РКП(б) и III Всероссийского съезда профсоюзов. Вернувшись на родину в том же двадцатом году, писал о том, что о Гашеке ему рассказывала делегатка из Сибири. Говорила необычайно дружески, отмечала, что «он очень добросовестный, трудолюбивый, хороший товарищ. И все товарищи, работающие с ним, сердечно его любят».


Даже те, кто прежде хорошо знал Ярослава, удивлялись происшедшим в нем переменам. Выдающийся чехословацкий писатель Иван Ольбрахт тоже приехал в Россию. Его очень заинтересовала судьба своего знаменитого земляка. Он стал расспрашивать тех, кто работал, жил вместе с ним, делил невзгоды военной поры.

— Это один из лучших людей, которые есть у нас, — услыхал в ответ.

Ольбрахт слушал и недоверчиво усмехался: он-то хорошо знал о богемной жизни Гашека в Чехии, о его эксцентрических выходках, анархизме, легкомыслии…

— Не пьет? — спросил Ольбрахт.

— Что вы говорите, товарищ! — несколько даже возмутились собеседники. — Разве можно о нем такое…

И один за другим стали рассказывать о героизме Гашека, который он доказал в боях, о его мудрости, организаторских способностях, исключительном трудолюбии и услугах, которые он оказал России.

— Ярослав говорит, что будь у него десять жизней, а не одна, он бы их с радостью пожертвовал ради власти пролетариата, — сказала Софья Гончарская, сотрудница политотдела. И добавила убежденно: — И я ему безусловно верю. Он это доказал не раз.

«Да, — подумал Ольбрахт, — и в самом деле круто переменился. Такие слова в России зря не говорят. Много у него здесь больших и верных товарищей».

Гашек находил все новых и новых друзей. С одним из них сошелся довольно близко. Это — Владимир Зубцов[11], сотрудник политотдела.

Даже странно, на первый взгляд, что у них оказалось общего? Тому всего 25 лет, а Гашек уже подбирался к сорока. Наверное, своей простотой, непосредственностью, необыкновенной общительностью, а главное, искренней влюбленностью в журналистику, в литературу. Владимир часто рассказывал другу о своих похождениях, о том, как в тюрьме, куда его посадили за участие в революционном движении, вел дневник, мечтал написать роман…

Однажды Гашек познакомил с ним Степана Ганцерова. На молодого наборщика произвела впечатление внешность Зубцова: высокий, широкоплечий, открытый лоб, черные волнистые волосы, зачесанные назад.

Особенно поразило его бледное юношеское лицо и черная, как смоль, борода.

— Сколько же ему лет? — спросил Степан.

— Твой ровесник. А что?

— Настоящий кержак. Чалдон таежный.

Гашек громко расхохотался, затем, хитро улыбнувшись, погрозил пальцем:

— Смотри, когда-нибудь подведешь сам себя этими прозвищами.

А затем с какой-то необычной нежностью, теплотой добавил:

— Большое дело делает Владимир. Роман, который он пишет, за живое берет. Скорей бы кончал.

Необычайно широк был круг интересов Гашека. И среди них значительное место занимала музыка.

— Есть такое изречение: «Когда говорят пушки, музы молчат». Чепуха! — доказывал он своим друзьям. — Тогда-то особенно громко должны говорить музы. Подумайте сами, какая жизнь в окопах? Кровь да грязь, злоба и страх. От жизни такой черствеет человек. Можно сказать, гниет на корню. Гнилое дерево падает, а такой солдат — не вояка… А музыка в него прелесть жизни вдыхает, любви и ненависти учит, подсказывает, где правду искать надо. Вот почему я всегда говорю: честь запевале!

Любил он хорошую музыку слушать. Встретил как-то В. Берната, одного из тех чехов-музыкантов, что приводили к нему на допрос:

— Послушай, Володя, я найду тебе баяниста для аккомпанемента, подрепетируй с ним «Славянский танец» Дворжака и приходите как-нибудь вечерком, сыграйте, пожалуйста.

Просьба была выполнена. Гашек слушал задумавшись. Когда музыка кончилась, тихо попросил:

— Сыграйте еще раз…

Скрипка снова умолкла. Ярослав поднялся.

— А теперь давайте что-нибудь другое, веселенькое!

— Музыка — это прекрасно, — говорил он потом. — И в праздники, и в будни — всегда нужна она. Жить становится легче и дела идут лучше. Вот что надо сделать, Владимир. Пусть-ка твой оркестр в казармах почаще концерты устраивает. Ты — капельмейстер, тебе и организовывать. А с командиром я договорюсь.

Со дня на день ждал Гашек вызова в Москву. Но кипучая энергия его не затихала. Он читает лекции в армейской партийной школе, на курсах командного состава, выступает перед красноармейцами. С большим интересом знакомится с деятельностью монгольских революционеров, встречается и долго беседует с их выдающимися руководителями Сухэ-Батором и Чойбалсаном, которые тогда находились в Иркутске.

Успевает буквально всюду. А ему все было мало. Сегодня его слушают делегаты III Иркутской губернской партийной конференции, которых он взволнованно приветствует от имени чехословацких интернационалистов, а завтра выступает в городском клубе, но уже в качестве артиста. Он изображал эсера, который борется с самим собой: обещал землю крестьянам и в то же время не — хочет отдавать ее. Буря рукоплесканий обрушилась на Гашека.

В начале сентября его зачисляют слушателем на японское отделение двухгодичных курсов восточных языков Иркутского университета.

Не было для него «мелких» дел. Приходит к нему секретарь Иркутского губкома комсомола Н. Кузьян:

— Помогите, товарищ Гашек, молодежной газете «Комсомолия». Не хватает нескольких десятков килограммов бумаги.

И Гашек с искренней заинтересованностью оказывает немедленную помощь.

А какую бурную деятельность развернул, чтобы организовать детский дом. Неведомыми путями добывал продукты, белье, кровати, посуду. А ведь в те годы это было страшно трудно. И все-таки добился своего. Потом вызвал к себе В. Берната и приказал:

— Оркестру ежедневно по часу играть для детей.

Очень обеспокоен был Гашек в те дни тем, что газеты, другая политическая литература плохо распространяются в армии. И пишет статью «Чем болен аппарат экспедиции», опубликованную 22 октября в «Вестнике Поарма 5». Резко критикует «тыловых крыс», которые не заботятся о широком использовании печати в политическом воспитании красноармейцев. Она для них, пишет автор, служит порой «оберточной бумагой для полученных продуктов из хозчасти».

Статья вышла за два дня до отъезда. Это было последнее публицистическое произведение Гашека в советской печати.

24 октября в приказе по политотделу Пятой армии говорилось: «Откомандированного в распоряжение ПУР политинспектора т. Гашека Ярослава исключить из списка Поарма с 24/Х — с. г…»

Вместе с командировочным удостоверением № 4505 Гашек получил и еще один документ, выданный по его просьбе. В нем говорилось: «Дано сие тов. Гашеку Ярославу в том, что ему при следовании в ПУР гор. Москву разрешается заехать на три дня в город Уфу…»

Сердечным, трогательным было расставание с друзьями. Сфотографировались на память. Каждый получил снимок.

— Закончится война, — взволнованно говорил Гашек, — и мы с Шурой пригласим вас всех в гости, в Чехию.

— Как в Чехию? Там же буржуи!

— А я верю, что Чехия пойдет за Советской Россией, за Лениным. Буря, что началась в вашей стране, не остановится. Все народы пойдут путем, который указал Ленин. Путем мировой революции. Я верю ему. Верю, что и на моей родине победит социализм. Я буду бороться за него!

Возвращение

В Уфе Гашек и Шура выглядели уставшими, похудевшими, но в доме часто звучал их смех. Ярослав рассказывал много смешных историй, анекдотов. Больше всего говорил о Чехословакии. Когда начинал вспоминать о ней, его глаза заметно теплели, лицо становилось таким радостным, что казалось, не было на свете в этот момент человека счастливее его!

Накануне отъезда Гашек принес домой последний паек. Он был значительно лучше обычных: тут и мясо, и мука, и яйца, и масло.

Довольный, он прошел на кухню.

— Мамаша, готовить обед сегодня буду я. Стряпня — моя стихия. Давайте приготовим чешское национальное блюдо — кнедлики. Не знаете? Хотите, научу?

Энергично сняв гимнастерку, засучив рукава нижней рубахи, он начал священнодействовать.

— Прежде всего, — поучал Анну Андреевну и Шуру, польщенный их вниманием, — давайте пожарим лук. Его надо жарить до тех пор, пока не станет золотистым. Ах, как хорошо пахнут кнедлики, когда их разрежешь и польешь соусом с жареным луком! Так, отлично. Теперь нужны два яйца для теста.

Кулинар уверенно разбил их и бросил в муку. Долго месил руками тесто, тискал его, поворачивал с боку на бок, но… что-то не получалось.

— Мамаша, — смущенно сказал Гашек, — вы закончите, а я займусь другим делом, надо подготовить воду.

Анна Андреевна и Шура переглянулись, поняли промах Гашека, но не подали и виду, чтобы не огорчать его.

Из готового теста Гашек сделал две колбаски и сварил их в кипящей воде. Затем нарезал маленькими кусочками мясо и поджарил на сковороде.

На кухне собрались все домашние и внимательно следили за Ярославом. А он, охваченный каким-то необыкновенным вдохновением, продолжал трудиться. Кнедлики были, наконец, готовы. Потом новоявленный повар принялся за уборку кухни. Он помогал хозяйке мыть посуду, несмотря на протесты ее и Шуры, убирал со стола и при этом вел себя так забавно, строил такие смешные рожи, что все домашние хохотали.

Обед в этот день прошел необыкновенно весело. Вся семья была в сборе. Гашек увлеченно рассказывал о Чехии, ее прекрасных народных обычаях, природе.

Когда стали собирать вещи, Шуре Захотелось взять с собой семейную фотографию, но муж категорически запретил.

— Кроме вещей, принадлежащих лично нам, брать ничего нельзя.

— Почему?

— Так надо.

На следующий день Гашек и Шура последний раз пошли в город, долго ходили по улицам Уфы, с которой было связано столько счастливых событий.

Вечером вся семья вышла провожать отъезжающих. Железнодорожный вокзал был совсем рядом.

— Вы еще услышите обо мне. Я опишу всю вашу семью. Вот увидите, — говорил, улыбаясь, Гашек, неся большую багажную плетеную корзину.

Мать и сестры долго махали вслед уходящему поезду. На площадке одного из вагонов стояли Гашек в своей красноармейской шинели и Шура в черном меховом пальто и шапке-ушанке. Они прощались с родственниками, с городом. Прощались навсегда!

* * *
Москва встретила Гашеков пронизывающим холодом. И все же она была куда приветливее, гостеприимнее, чем тогда, весной восемнадцатого, когда Ярослав впервые вступил на ее землю. Не было тогда ни друзей, ни знакомых. Вокруг — чужие лица, чужие дома, улицы. Сейчас же все выглядело иначе.

Ярослав водил Шуру по городу, показывал места, где он бывал, много рассказывал о тех трудных и теперь кажущихся такими далекими днях. Вспоминал о посещении театров, о встречах и знакомствах. И, конечно, о том, как слушал Владимира Ильича Ленина, беседовал с Яковом Михайловичем Свердловым.

В Чехословацкой секции РКП(б) пришлось сдать свои партийные билеты, удостоверения, другие документы. Даже свидетельство о регистрации брака пришлось оставить здесь.

И снова, теперь в последний раз, пришлось отвечать на вопросы анкеты. Сейчас это уже выглядело как подведение итогов пребывания в России. Бурные события, сложнейшие переживания, кипучая деятельность, даже личная жизнь — все укладывалось на одной страничке.

«С каких пор находится в России».

Ярослав вспоминает, как искал удобного случая, чтобы сдаться в плен, да все никак не получалось. И выводит: «С 1915 г.»

Неприятные воспоминания вызвал другой вопрос: «Служил ли в чехословацком корпусе, в какой должности, с каких пор, когда ушел».

Много бы надо написать, да к чему тревожить совесть, зачем ворошить неприятное прошлое, ошибки, если они все же были исправлены? Главное, что разорвал всяческие отношения с прошлым. И Гашек отвечает, хоть далеко не полно, но зато ясно: «В 1917-м, сентябрь».

А далее идут приятные вопросы, все связанные с тем, чему он отдал весь жар души своей, всю свою неукротимую энергию, энтузиазм. На вопрос: «Когда и где стал коммунистом», с радостью и гордостью отвечает: «Москва, март 1918 г.»

Далее пришлось перечислять города, где работал. С грустью ответил о «роде занятий в настоящее время»: «быв. политинспектор 5 армии».

О сроках службы в Красной Армии хотелось писать много, хотелось как можно больше продлить то время, и Гашек пишет: «С апреля 1918 г. по 18/XI — 1920». До вчерашнего дня считал себя в рядах красноармейцев.

Но вот вопрос, над которым пришлось задуматься: «В какое место Чехословакии желает ехать».

И в самом деле, куда? Ему, прошедшему по своей стране вдоль и поперек, знавшему все города и деревни, все уголки родной земли были близки и дороги, все было родным. И потому он, как верный солдат революции, пишет кратко: «Куда требуют».

Вот почему в следующей графе — «Точный свой адрес в Чехословакии» — пришлось ставить лишь черточку. Да, собственно, и прежде-то дома своего постоянного никогда не было…

Ответив на вопрос о семейном положении («женат»), он расписался и поставил дату: «19 ноября 1920 г.»

Спустя неделю, Гашек и его жена, получив от Коминтерна на дорогу 1500 германских марок, навсегда покинули Москву. Поезд, в котором они ехали, шел до пограничного города буржуазной Эстонии — Нарва. А там…

Кого только из бывших не было на перроне! Тут и солдаты австро-венгерской армии, и офицеры кайзеровской Германии, и воины Польши, Румынии… На одних старые, обветшавшие мундиры, на других — шинели, третьи в штатском и только военная выправка да сапоги выдают бывших военных…

В этой многоязычной, многоликой толпе были и Ярослав с Шурой. Молча отошли в сторону, пережидая, когда схлынет масса и можно будет спокойно выйти из вокзала.

Но что это? На стене висит объявление, которое… впрочем, стоит ли пересказывать полностью его содержание. Главное в том, что эстонские власти обещали 50 тысяч марок тому, кто схватит «большевистского агента»… Ярослава Гашека!

Гашек улыбнулся и посмотрел на стоявшую рядом Шуру.

— Взгляни-ка, что написано, — тихо проговорил он. — А я-то думал, что хоть здесь про меня ничего не знают.

Шура быстро пробежала текст и нервно оглянулась вокруг, точно боялась, что объявление прочитает еще кто-нибудь.

— Не беспокойся, все в порядке, — проговорил муж. — Мы неуязвимы. А впрочем, награда весьма заманчивая, деньги бы нам сейчас не помешали.

— Перестань, что ты чепуху говоришь.

— Знаешь, можно было бы самого себя повесить, лишь бы получить столько марок. Только ведь не поверят, документы-то…

Действительно, в паспорте того, кто стоял перед объявлением, говорилось, что его владелец — немецкий подданный Штайдлов. Подлинной была только фотография.

Ярослав задумался. И в этот момент осторожно подошел какой-то хорошо одетый господин, остановился около них и вполголоса на ломаном русском языке, глядя куда-то в сторону, спросил:

— Не желаете ли обменять советские рубли на эстонские марки?

И замер в выжидающей позе опытного конспиратора.

Гашек молчал. Лицо его было равнодушным, спокойным. Только где-то в уголках глаз мелькнула хитрая искорка: «Узнал я тебя, голубчика, хоть и давненько не встречались. Птичку по полету видно».

А тот, не получив никакого ответа, вздохнул и тихо заговорил, предварительно оглянувшись по сторонам. Но настолько внешне неумело, что у Гашека не оставалось сомнений, кто стоял перед ним.

— Из Советской России? Завидую вам. Вы видели свет… А здесь? Тьма. Беспорядки, нищета, безработица, есть нечего…

— Не очень-то хвалите Советы, — вдруг громко заговорил Ярослав. — Я прочитал в газете «Народная политика», как у одного чешского сапожника в Петрограде жена с голоду сошла с ума, а дедушка умер. Не читали? По улицам Петрограда валяются трупы. Из полутора миллионов жителей в живых остался только Зиновьев. Не слыхали? Он средь бела дня грабит магазины. Да-да. Но это еще пустяки по сравнению с тем, что делается с новорожденными…

Сыщик, даже не простившись, поспешно пошел на другую сторону. А Гашек — за ним:

— Нет, вы только послушайте. Это очень важно. И интересно.

Шура крепко вцепилась в рукав и потянула Ярослава к себе. Он остановился. Сыщик быстро удалялся, а словоохотливый собеседник глядел ему вслед и усмехался: «Эх, если бы тот знал, что торопливо уходит от 50 тысяч марок».

Много мытарств, унизительных процедур пришлось испытать, пока, наконец, власти не переправили возвращавшихся на родину в Ревель (ныне Таллин), в морской порт. А оттуда пароходом «Кипрос» поплыли в Штеттин, чтобы затем добраться до Праги.

Когда корабль был уже далеко в море, встретился ему пароход, на борту которого находились русские пленные. Они тоже возвращались на родину. Судна обменялись дружескими гудками. Все пассажиры вышли на палубу. В это время русские в знак приветствия и радости выкинули у себя красный флаг. Пароходы в знак приветствия замедлили ход.

Все оживленно махали платками, кричали «ура». А Гашек нервно одергивал свое пальто с меховым воротником точно полы шинели, то и дело поправлял островерхую высокую меховую шапку. И молчал, сосредоточенно молчал, провожая взглядом удаляющийся пароход. Только сердце почему-то колет и колет…

У многих на глазах слезы. Но никто не стыдился их.

Долго, очень долго еще разносятся взаимные приветствия по морской глади и отзываются эхом от прибрежных скал.

С грустью, с сердечной болью прощался Ярослав с Советской Россией. Видимо, предчувствие терзало его: в последний раз видел он вторую свою родину.

Шура навсегда расставалась с Россией[12].

Другой мир, иная жизнь ждали в Чехии. Во вчерашний день попал Гашек. И сразу же на него обрушилась вся реакционная пресса. Какие только обвинения ни предъявляли ему, чего только ни приписывали, выдумывая различные преступления против чехов, будто бы совершенные им в России.

Но несмотря ни на что, Гашек не изменяет своих взглядов. Он продолжает восхищаться Советской республикой, обличать социал-предателей, пишет серию политических фельетонов в «Руде право». И создает своего великого Швейка.

Роман, переведенный более чем на пятьдесят языков мира, стал одним из любимейших произведений. Остается только пожалеть, что ранняя смерть (Гашек умер 3 января 1923 года) помешала до конца осуществить грандиозные творческие планы.


Двести семьдесят миллионов друзей Гашека

Ярослав Гашек… Он близок советским людям не только как замечательный писатель-сатирик, но и как человек, весь жар души, пламень сердца своего отдавший борьбе за власть Советов, за власть рабочих и крестьян. И поэтому с глубоким удовлетворением было воспринято в СССР сообщение о том, что 7 ноября 1967 года Я. Гашек «за выдающиеся заслуги в борьбе за победу Великой Октябрьской социалистической революции» посмертно награжден в своей стране орденом Красного Знамени.

Гашек был замечательным публицистом, фельетонистом, внес достойный вклад в развитие советской печати. И в том, что сам он стал первоклассным мастером художественного слова, немалая заслуга газеты. Это она научила его глубоко чувствовать биение жизни, чутко относиться к действительности, уметь быстро и правильно оценивать события, быть оперативным и злободневным в своих выступлениях. Он всем складом ума своего, души и сердца был истинный газетчик. Недаром же всю жизнь тяготел к прессе, был тесно связан с нею. Многие политические статьи его, фельетоны о мещанстве, буржуазных нравах, национализме и сейчас звучат современно и злободневно.

Более шестидесяти лет прошло с тех пор, когда Гашек жил и работал в Советской России. За эти десятилетия народы СССР под руководством Коммунистической партии достигли невиданного расцвета экономики и культуры. Но как бы не велики были успехи, сколько бы лет не прошло с того времени, когда шла ожесточенная борьба с белогвардейцами, трудящиеся никогда не забудут тех, кто отдавал все силы, а если нужно, и жизнь величайшей пролетарской революции. И никогда не забудут одного из верных солдат революции, страстного интернационалиста, друга Республики Советов, выдающегося чешского писателя-коммуниста Ярослава Гашека.

Богатейший опыт, приобретенный Я. Гашеком в Советской России, сыграл решающую роль в его дальнейшем публицистическом и литературном творчестве, особенно в создании выдающегося сатирического произведения «Похождения бравого солдата Швейка», обличающего милитаризм, лицемерие религии, коренные устои прогнившего империализма. К этому выводу приходят ныне все исследователи.

Гашек мечтал видеть свою родину свободной, независимой, процветающей, идущей по пути социализма. Сбылась мечта великого писателя. Вот уже около сорока лет Чехословакия уверенно идет по этому пути. И все эти годы вековая дружба народов СССР и Чехословакии развивается, крепнет.

Одним из ярких проявлений дружбы, симпатии к трудящимся Чехословакии является та популярность, которой пользуется у нас в стране творчество Ярослава Гашека, его славное имя. Начиная с первого перевода на русский язык «Похождений бравого солдата Швейка», сделанного в 1926 году, в СССР почти ежегодно выходят новые издания сочинений чешского сатирика. Его роман, рассказы, фельетоны переведены на 20 языков народов Советского Союза, изданы общим тиражом около 11 миллионов экземпляров.

Во многих городах нашей Родины историки и литературоведы, журналисты и писатели, а также соратники Я. Гашека изучают творчество чешского сатирика, работают над книгами, диссертациями, статьями о нем, терпеливо и настойчиво собирают воспоминания. Много сделал в этом отношении ученый-филолог Н. Еланский. Он выпустил ряд книг о творчестве сатирика, успешно защитил докторскую диссертацию на эту тему. Немало сделано и литературоведом С. Востоковой. Значительный вклад в исследование деятельности писателя внес иркутский историк Б. Санжиев. Ему удалось найти новые интересные документы, неизвестные читателям произведения, собрать воспоминания. Все это помогло более полно воссоздать организаторскую и пропагандистскую деятельность Гашека в Восточной Сибири. Содержательные работы опубликовал историк Ю. Щербаков. Увлекательную книгу выпустил А. Дунаевский, широко использовав в ней работы других исследователей, воспоминания соратников писателя. Один из тех, кто хорошо знал в годы гражданской войны, встречался с ним и работал в комендатуре Бугульмы, в Уфе, бывший преподаватель Всесоюзного заочного финансово-экономического института, ныне персональный пенсионер И. Риманов опубликовал книги на чувашском и русском языках.

Большой интерес представляют работы, написанные известным советским сатириком Д. Заславским, старейшей писательницей, журналисткой М. Шагинян, учеными С. Никольским, И. Бернштейн, О. Малевичем.

С каждым годом мы все больше и больше узнаем нового о жизни великого сатирика, насыщенной остро-драматическими событиями, изобилующей парадоксальными поступками писателя. Пожалуй, больше и лучше всех о Гашеке знает один из самых давних его друзей, хотя и никогда не встречавшийся с ним, Петр Минович Матко. Его квартира в Москве вместила в себя уникальнейшую коллекцию. Здесь есть все о Гашеке и все о Швейке. Так частенько называют в печати это необыкновенное собрание различных предметов.

Чего здесь только нет! Около сотни одних фигурок знаменитого бравого солдата из стекла, металла, керамики, фарфора, резины, дерева, каучука, пластмассы, папье-маше… Многие из них умеют лихо отдавать честь, шагать по-военному.

Полки буквально ломятся от книг, одних только «Похождений. Швейка» более чем на сорока языках мира.

Когда бываешь у П. М. Матко, просто глаза разбегаются. Сотни редких книг, фотографий, патефонные пластинки с записями рассказов Гашека, произведения прикладного искусства, спичечные этикетки…

Более полувека прошло с тех пор, как восемнадцатилетний Петя Матко впервые прочитал о похождениях бравого солдата. С тех пор он прямо-таки начал «бредить» им. Все время хотелось больше узнать об авторе, истории создания, иллюстрациях. И юноша начал собирать. С годами это стало страстью. Так уж всегда бывает: по-настоящему увлеченный человек быстро находит себе подобных. У П. М. Матко появились союзники, друзья. Когда узнали, что в Москве есть такой собиратель, со всех концов Советского Союза, из Чехословакии, Польши, ГДР и других стран стали приходить посылки с книгами, рисунками, фотографиями…

Коллекция в ее нынешнем виде представляет собой исключительную ценность, единственную в своем роде в мире. Недаром же все специалисты-историки, литературоведы, журналисты нашей страны, Чехословакии, изучающие творчество Гашека, его современников, время, в которое он жил, обращаются в первую очередь к Матко. Его собрание стало своеобразным координационным центром по изучению Я. Гашека. И потому каждый из них считает своим долгом пополнить коллекцию своими трудами. Здесь и диссертации, и книги, и статьи на различных языках, присланные с дарственными надписями, с благодарностью за оказанную помощь. Готовится ли художественный фильм или документальная картина о чешском писателе, передачи по радио, телевидению, сценическая интерпретация романа — создатели идут сюда за советами, консультациями. И получают бескорыстную, от души идущую помощь.

Высоко оценил деятельность П. М. Матко Союз чехословацко-советской дружбы, наградив его почетным дипломом «За активную деятельность по укреплению дружбы между народами Чехословакии и Советского Союза». Передвижная выставка, с которой Петр Минович побывал в Чехословакии, имела огромный успех. И сейчас, несмотря на преклонный возраст, он неутомим, полон энергии, часто выступает перед молодежью, детьми, рабочими коллективами, воинами.

Очень хочется верить, что эта бесценная коллекция явится основой музея Я. Гашека в Москве.

Свято чтут память писателя-коммуниста в нашей стране. В Уфе, Челябинске, Иркутске есть улицы, носящие его имя. В центре столицы Советского Союза, рядом с площадью Маяковского также есть улица Я. Гашека. В Иркутске, Красноярске, Куйбышеве, Омске на домах, где жил и работал сатирик, установлены мемориальные доски. Одной из челябинских библиотек присвоено имя писателя.

В память первого редактора первой советской газеты на бурятском языке «Ур» («Заря») Бурятский обком КПСС учредил премию имени Гашека. Она присуждается за лучшие произведения журналистики и публицистики.

Трудно перечислить все, что делается в нашей стране по увековечению памяти чешского писателя, пламенного интернационалиста. Но, пожалуй, особенную заботу об этом проявляют в Татарии.

Не узнал бы сейчас наш великий друг тех мест, куда забросила его судьба более шестидесяти пяти лет назад. Бугульма стала теперь крупным промышленным и культурным центром. В 1983 году город, в связи с 200-летием, был награжден орденом «Знак Почета».

15 января 1966 года в торжественной обстановке в Бугульме открылся музей писателя. Он разместился в том самом здании, где Гашек так энергично занимался делами прифронтового города. Кстати, он стал первым музеем зарубежного писателя в нашей стране. Мне посчастливилось, по поручению Татарского обкома КПСС, еще в 1964 году собирать по архивам страны первые экспонаты.

С тех пор десятки тысяч людей, в том числе из-за рубежа, побывали здесь, многие оставили взволнованные отзывы.

Тогда же в городе было создано отделение Общества советско-чехословацкой дружбы.

Бережно хранит память писателя не только Бугульма. Его имя носят в столице Татарии — Казани библиотека № 28 — одна из лучших в республике, где постоянно действует экспозиционная комната Я. Гашека, и улица в Ленинском районе. В день рождения писателя на этой улице проходит многолюдный праздник, на котором выступают активисты Общества советско-чехословацкой дружбы, ветераны труда и войны, гости из братской Чехословакии, участники художественной самодеятельности.

Печать республики широко освещает жизнь и творчество писателя, радио и телевидение организуют передачи, посвященные великому чешскому сатирику.

В 1983 году вся планета, по решению ЮНЕСКО, отмечала 100-летие со дня рождения Я. Гашека. Во многих городах, районах нашей страны прошли торжественные собрания, вечера. К этой дате вышли новые издания произведений писателя-интернационалиста, поставлены спектакли. В Москве состоялась конференция советских и чехословацких писателей, литературоведов, посвященная творческому наследию сатирика-публициста. В Колонном зале Дома Союзов прошел вечер с участием широкой общественности и гостей из ЧССР. Советские литераторы, журналисты, ученые принимали участие в мероприятиях, проводимых в братской Чехословакии, в том числе, в международном симпозиуме.

Многочисленные мероприятия, прошедшие в различных уголках мира, еще раз показали неиссякаемый интерес к жизни и творчеству Я. Гашека. И в то же время вот уже более шести десятилетий продолжается ожесточенная идеологическая борьба за писателя, его взгляды, мировоззрение. В буржуазном мире не дают покоя его произведения, направленные против уродливых и чудовищных сил милитаризма, религиозного дурмана, мещанства. Да и самого его, коммуниста-интернационалиста, верного друга Страны Советов, пытаются представить в искаженном свете. В ФРГ не так давно вышла книга некоего Густава Яноуха «Ярослав Гашек, отец бравого солдата Швейка». В ней автор с явно провокационной целью, фальсифицируя факты, пытается доказать, будто бы Гашек удрал из Советской России, спасаясь от большевиков. Но как же тогда быть с письмами самого писателя, документами, его выступлениями в защиту Республики Советов на страницах «Руде право?»

Себе в союзники Яноух берет А. Г. Львову-Гашекову. Она будто бы говорила ему при встрече с глазу на глаз, что «для Ярославчика было все равно, что за человек перед ним — красный или белый». Кроме того, якобы согласилась с Яноухом, что отъезд Гашека из России был побегом. Опять, как видим, попытка выставить писателя аполитичным человеком. Но ведь нигде в публикациях жены Гашека на это нет даже намека. Яноух, пользуясь тем, что А. Г. Львова-Гашекова умерла еще в 1965 году и проверить это высказывание никак нельзя, стремится очернить Гашека, поставить под сомнение всю его деятельность в нашей стране. А главное, никаких доказательств, только предположения, домыслы. Расчет на то, что читатели задумаются, глядишь, потом и уверуют в это, раз нет никаких аргументов.

И еще одно. В Париже вышел сборник произведений Гашека на французском языке под весьма интригующим названием «Похождения в Красной Армии». В нем помещены произведения о Бугульме, а также рассказы, отражающие жизнь Чехословакии до войны и после нее. Словом, уже само название свидетельствует о тенденциозности составителей: большая часть произведений не имеет никакого отношения к Красной Армии. Зато в кратком предисловии, без каких-либо доказательств, анализа, составители утверждают, что якобы в этих произведениях Гашек показывает… в гротескной форме абсурдность Октября 1917 года. Хотя, если читать «бугульминские рассказы» не предвзято, в них нет ничего гротескового, а тем более намека на абсурдность великого исторического события. Что это, как не попытка исказить истинное лицо Гашека, перетянуть его, так сказать, на другую сторону баррикад, представить чуть ли не антисоветчиком?

Даже эти два факта убедительно показывают, как наши идеологические противники, надеясь на неосведомленность широких кругов Запада, стремятся опорочить подлинную сущность жизни Я. Гашека, использовать в грязных антисоветских, антикоммунистических целях.

Многогранное творческое наследие Я. Гашека, пользующееся огромной популярностью во всем мире, оказало серьезное влияние на развитие мировой литературы. Выдающийся чешский писатель принадлежит всему прогрессивному человечеству. Он и сейчас своими творениями помогает бороться против империализма, клерикализма, мещанства, против самого трагического бедствия для всех народов — войны.

Ярослав Гашек — наш современник, он в первых рядах борьбы за великие идеалы социализма, общественного строя, за который боролся штыком и пером в рядах Красной Армии, на страницах чехословацкой коммунистической газеты «Руде право». Он всем своим творчеством и сейчас помогает нам крепить давнюю традиционную дружбу советского и чехословацкого народов.

Он — всегда с нами!


Примечания

1

М. А. Вольфович (1888–1938) был впоследствии ректором Татарского Коммунистического университета, членом обкома партии, ЦИК ТАССР. Ему одному из первых было присвоено почетное звание Героя социалистической стройки Татарстана. Он — делегат шести съездов КПСС, в том числе двух — XVI и XVII — от Татарской партийной организации, участвовал в работе XV Всесоюзной партийной конференции.

(обратно)

2

Ныне в этом здании размещается драматический театр.

(обратно)

3

Спасибо. До свидания (чешск.).

(обратно)

4

Ныне улица Карла Маркса.

(обратно)

5

Наздар (чешск.) — Будь здоров!

(обратно)

6

Конец гашековского экспромта В. В. Сорокин, к сожалению, не запомнил.

(обратно)

7

Этот дом сохранился и до настоящего времени.

(обратно)

8

Шашек — по-чешски «шут».

(обратно)

9

Властимил Тусар — Премьер-министр Чехословакии (1919–1920), правый оппортунист.

(обратно)

10

Конгресса Коминтерна.

(обратно)

11

Владимир Яковлевич Зубцов (литературный псевдоним — Зазубрин) — зачинатель советского романа. Его книга «Два мира», вышедшая в 1921 г., получила высокую оценку В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького.

(обратно)

12

После смерти писателя А. Г. Львова-Гашекова безвыездно жила в Чехословакии. Умерла 8 декабря 1965 года.

(обратно)

Оглавление

  • Вместо предисловия
  • Ищу друзей Ярослава Гашека
  • В поисках истины
  • Обновление
  • Вступайте в наши ряды!
  • Славные дни Бугульмы
  • Снова в строю журналистов
  • Один из лучших
  • Возвращение
  • Двести семьдесят миллионов друзей Гашека
  • *** Примечания ***