КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Время бусово (СИ) [Николай Дмитриевич Пахомов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Николай Пахомов Время бусово

Услышь, потомок, песню Славы!

Держи в сердце своем Русь, которая есть и пребудет землей нашей!

Книга Велеса.

КНИГА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЗВЕЗДА ЧИГИРЬ-УГОРЬ

В черном ночном небе плыла зеленая хвостатая звезда, заставляя ближайшие к ней звезды меркнуть и стыдливо прятаться в ее мерцающем свете. Даже луна, покровительница влюбленных и разбойников, как-то побледнела и скукожилась на фоне нежданной пришелицы. Не привыкла ночная красавица к столь ярким соперницам.

Ночные птицы и животные, обычно наполнявшие многоголосьем ближайшие тенистые дубравы и многочисленные рощи в окрестностях благословенного града Киева Антского, главного града Русколани, страны русов и, частично, алан, притихли, стоило только зеленой гостье появиться на небосклоне. Такое затишье вдруг наступает в природе перед бурей, когда все замирает в тревожном ожидании.

Неожиданное явление и пугало, и завораживало одновременно.

— Что же несет нам эта Чигирь-Угорь, — тревожно размышляли припозднившиеся жители небольшого южного городка Кияра, как чаще именовался Киев Антский на местном наречии, расположенного в под-ножии Кавказских гор, еще называемых Фарсидскими, на Черной горе или горе Каркее, у Огненной реки, задрав бороды и вглядываясь в небо.

— Не бывало такого еще в благословенной богами Русколани. К добру ли?.. К худу ли?..

— Да, не бывало…

— Впрочем, старые люди говорят, что такое уже случилось в дале-кой земле иудеев… И тогда у них родился царь, ставший богом.

— Неужели?

— Не знаю, но слышал такое.

— От кого?

— Я же сказал: от старых людей.

— А те от кого?

— От купцов фряжских, а, может, и иудейских. Точно уже не пом-ню… Купцы — народ всезнающий, мир повидавшие…

— Купцы — это, конечно… бывалый народ…

— Что там купцы — к волхвам надо обратиться. Уж эти точно все знают! С богами общаются…

— Чудно! Надо поспрашивать нашего волхва Златогора. Он-то уж точно должен знать. Голова!

— Вот и поспрашивай, если не боишься встретиться с ним.

— А чего мне бояться? Я богов наших чту, регулярно жертвую до-лей всего, что имею. Ты же знаешь!

— Знаю, но…

Одни, словно страдая словесным поносом, безудержно говорили, другие, тревожно вглядываясь в ночное небо, молчали, думая каждый о своем и об увиденном чуде. А разве молчание порой не красноречивее слов?

Среди таких припозднившихся после работы в кузнеце были сосе-ди Люд и Зван, бородатые крупнотелые мужчины лет пятидесяти, про-пахшие дымом и изъеденные окалиной, в холщовых рубахах и портах, в толстых кожаных фартуках, степенно шагавшие по извилистым улоч-кам к своим домам-полуземлянкам, доставшимся им в наследство от родителей, давно ушедших в Ирий к пращурам.

— Что шлет нам Сварог, пользуясь отсутствием светлого Ярилы? Как думаешь, Люд? — спросил соседа Зван.

— Может так, а, может, и этак… — почесав затылок могучей пятер-ней, философски изрек густым басом кузнец Люд на вопрос соседа. — Богам виднее. Одно могу сказать: на моем веку такого еще не бывало. Да, не бывало…

— На моем тоже. Мыслится, жрецы наши растолкуют это чудесное явление во владении Сварога? Ты как мыслишь?

— Может, и растолкуют. Ученые люди, не нам чета. С богами дружат и с духами общаются. Почти так же, как мы с тобой! Пути Яви и Нави знают, законам Прави нас учат. Должны растолковать…

— И я думаю, что должны, а как же иначе… Волхвы ведь!

Помолчали, вглядываясь в ночное небо, расколотое зеленой хво-статой звездой пополам.

— Вот и дошли до хором наших златоверхих, — невесело усмех-нулся Зван, останавливаясь у своего подворья, отгороженного от кривой улочки и от подобных двориков невысоким глинобитным забором с деревянной кособокой калиткой.

— Не говори: не землянки, а дворцы княжеские, — поддержал сосе-да Люд. — Лучше, чем у князя нашего Дажина. Только вечерять при-дется опять в потемках. Хорошо, что рот свой — мимо не пронесешь.

Иронию в голосе и глазах кузнеца не могли скрыть ни сумрак, ни тревога, вызванная появлением ночной гостьи.

— Хорошо, если есть чем живот ублажить, то и темнота не помеха. А когда… — не окончил своей мысли рассудительный и обстоятельный Зван. Не пожелал попусту тратить слова. Что толку. Ведь сколько раз не говори «халва, халва» — во рту слаще не станет.

— Верно, сосед, все верно. Но не будем богов гневить, — посерьез-нел Люд. — У других не лучше. Вон у горшечника Глота после смерти кормильцев сыновей, погибших в последнем походе на воинственных азов, возмечтавших наши земли к своим рукам прибрать, и добытчиков в семье не осталось.

— Да.

— Сам стар и старуха его давно умерла. Как живет — непонятно. Надо проведать да гостинчик отнести. Не в обычае русичей соседей в беде бросать. Не в обычае…

— Надо, сосед, верно говоришь, — согласился Зван. — Не в наших обычаях ближних своих без презрения, в беде оставлять… Особенно стариков или детишек малых.

Вновь помолчали, размышляя про себя о перипетиях и странностях жизни.

— Ну, что, по домам что ли? — нарушил молчание первым Зван.

— А куда же еще? — вопросом на вопрос отозвался Люд. — По до-мам.

И пошли каждый к своему подворью, к своему роду, к своей семье, к своему очагу.


Как не было тревожно на душе у жителей Кияра Антского от столь необычного явления, как появления ночной гостьи, да что поделаешь, ни сна, ни завтрашнего утра и тяжелой работы по добыванию хлеба на-сущного никто не отменял. Еще раз взглянув на небо, молча покачивая головами в знак съедающих их сомнений, расходились они по домам своим. А зеленая звезда, уже названная ими за свой необычный вид и цвет Чигирь-Угорь, предвестница чего-то нового и необычного, не вкладывающегося в устоявшуюся жизнь русичей, величаво плыла по Сварге — Мирозданью.

Когда же утром следующего дня богиня Мерцана, красуясь парчо-выми нарядами и золотыми украшениями, раскроет Небесные Врата, чтобы освободить от ночной мглы путь для Лучезарного Световида, и жители Кияра вновь выберутся на улицу из своих тесных, пропитанных дымом и смрадом домишек, то небо будет чистым и ясным, как всегда, и ничто уже не напомнит о ночной красавице.

«Не привиделось ли нам, — тайком подумает каждый, — может, никакой звезды-то и не было, а все виденное на небе лишь томленье духа и шутка богов».

Подумают немного, да и приступят к повседневным делам, так как долго заниматься размышлениями по данному вопросу некогда — голо-ва пойдет кругом да и дела ждать не будут. Надо ковать железо — кри-цу, надо сучить пряжу, надо готовить ткани, надо пасти стада, надо воз-делывать землю. Да разве мало чего надо?.. Но это все будет утром. А пока Кияр Антский притих в тревожном ожидании.

РОЖДЕНИЕ БУСА

А во дворце русколанского князя Дажина из рода Белояров, не-смотря на ночь, ярко пылали факелы, отодвигая из комнат ночной су-мрак, и суетились слуги. Да и как им было не суетиться, если любимая жена князя, золотоволосая и синеглазая Ладуня, названная так в честь богини красоты, весны и любви Лады, разрешалась первенцем.

Она лежала обнаженная на высокой кровати, покрытой попонами и парчовыми накидками, за прозрачной кисеей, отгораживающий ее бу-дуар от остального пространства комнаты, ярко освещенной десятками факелов, свечей и жировых плошек с горящими в них фитилями, а ря-дом хлопотала старая ведунья Родислава, аккуратно массируя низ живо-та роженицы и ублажая тело теплыми и маслянистыми благовониями. Возле нее безотлучно находилась и тенью скользила, как нитка за игол-кой, ее внучка и помощница Зоринка, отроковица лет четырнадцати-пятнадцати, в длинном сарафане, подол которого был расписан яркой вышивкой. Голову покрывал белый плат, из-под которого на гибкую спину свисала тугая русая коса. Родислава делала свое дело, не забывая поучать внучку и командуя челядью и сенными девицами княгини.

Лицо Ладуни было покрыто капельками пота. Длинные волосы со-браны в пучок и упрятаны под платок. В глазах боль и надежда. И сле-зы. Чтобы не стонать, Ладуня прикусывала пухлые губки.

— Бабушка, милая, как мне больно, я не умру? — спрашивала она в который раз чуть слышно Родиславу. — Не заберет ли меня к себе Ко-щей, помощник Чернобога? Или Мара — богиня подземного царства?..

— Да что ты, дитятко, — подбадривала ее ведунья, — неужели твоя покровительница такое допустит! — Имелась в виду богиня Лада. — Никогда. И Световид не оставит своей милостью. И Макошь. И Велес. И Зимстерла, богиня весны и цветов. Ничего не бойся. Тужься, лапуш-ка, тужься. А я тебя сейчас волшебной, настоянной на ста травах мазью разотру, чтобы тело твое белоснежное расслабилось, чтобы вагине легче было младенца на свет божий вытолкнуть. Ты не бойся, а я сейчас еще одну молитовку богам сотворю. Боги наши добрые, они испокон веков роду славянскому помогают, так как мы — внуки и дети их и живем по данному нам ими же Завету.

И зашевелила тонкими бескровными губами, шепча про себя слова сакрального текста, лишь ей одной известного, а потому, тайного, не-доступного для других уст и ушей.

Она шептала, и хоть слов было не понять, не разобрать, но они об-волакивали, зачаровывали, утоляли. Нестерпимая боль растворялась в этом шепоте и этих неразборчивых словах-заговорах.

Родислава уже и не помнила, сколько лет она прожила на этом све-те, сколько раз Лучезарного Ярилу сменял Светлоликий Коло, сколько приняла младенцев от различных рожениц. Разве упомнишь всего. Все может помнить только богиня Тригла. На то она и богиня, к тому же трехглавая!

Лицо Родиславы, когда-то румяное и гладкое, стало похоже на пе-ченое яблоко, все в морщинах и складках; выцветшие от времени глаза слегка слезились. И одежда на ней была ей под стать: такая же старая и блеклая. Только новый фартук белым пятном выделялся на фоне темно-го платья и явно диссонировал с ним и самой обладательницей этого фартука. Однако жилистые руки Родиславы, по-прежнему были про-ворны и сильны. Словно их миновала чаша долгих лет. Да еще голос был тверд и звонок. Конечно, не такой, как у молодых селянок, но все же.

— Чего стали — рты пораззявили, не видели что ли, как бабы рожа-ют? — покрикивала Родислава на молодок, по ее мнению, не таких уж расторопных, хоть те и носились вокруг нее как угорелые. — У всех вас на роду написано: не только с милым любиться-миловаться, но и за лю-бовь ту сладкую перед богами через муки телесные ответ держать. Так что не стойте овечками несмышлеными, лучше вон воды нагрейте про запас, да рушников чистых приготовьте побольше, да бельишко смен-ное…

Вода была давно уже нагрета в большом казане и разлита в сереб-ряные кувшины и тазик, выданные ведунье княжеской ключницей Ми-рославой, женщиной крупной и властной, настоящей хозяйкой дворца, но в присутствии ведуньи присмиревшей и безропотно выполнявшей все указания Родиславы. И рушники, мягкие и выбеленные, с красивы-ми вышивками на концах лежали тут же, на ложе небольшого стульца с высокой резной спинкой, рядом с простыми льняными длиннополыми рубахами. Узор вышивок незамысловат, но это на первый взгляд. На самом деле он таит в себе сакральную силу. Если внимательно вгля-деться в очертания рисунков, то и Мать-Роженицу увидишь, и богиню плодовитости узришь.

— Бабушка, все уже давно готово, — попробовала оправдаться одна из молодок, та, что была побойче остальных. — Мы все уже давно сде-лали, как вы нам велели.

— Ты у меня еще поговори, — усмехнулась уголками глаз ведунья, — враз в лягушку-квакушку превращу.

Девушка вмиг притихла, даже как-то сжалась, постаравшись стать меньше и незаметней. Потом тихонько шмыгнула в дальний угол за спины товарок, подальше с глаз ведуньи: а то, не ровен час, и, правда, в страшную лягушку превратит, с холодной пупырчатой кожей. Ведуньи, они такие, все могут…

— Знаю я вас, бестолковых, — без особой жесткости в голосе, скоре для того, чтобы поддержать разговор, ворчала старая ведунья, — вам только дай волю, только не досмотри за вами — враз все перевернете да перепортите.

Молодые женщины и девушки, находившиеся в комнате княжны, в знак согласия с ведуньей опустили долу глаза.

— Ты же, Зоринка, — оставила она на время в покое княжескую прислугу, — глазами по стенам княжеской светлицы не шарь, больше к моему действу приглядывайся, да запоминай. А то призовет меня к себе Щур, и не кому будет дитяток у баб принимать. Мать твоя пустоцветом уродилась: ни украсть, ни покараулить. Одно радует, что воительницей знатной стала. В стрельбе из лука, в скачках на коне, во владении копь-ем и мечом, не каждый мужчина за ней угонится. А знахарским делам, врачеванию, боги ее не уподобили. Пустоцвет. Вот опять ушла с сар-матскими конниками в земли греков аль ромеев, — кто их там разберет, — на далекую реку Дунавей — жива ли еще, или уже головушку свою буйную на сыру землю сложила, неизвестно. — Бабка тихонько вздох-нула, видно, как ни бранила она свою дочь, но переживала за нее. — Так что одна надежда, внучка, на тебя… на тебя, мое золотко…

— Да я, бабушка, и так стараюсь, все запоминаю… Вот только мо-литовку, которую ты про себя шепчешь, не знаю. А так — все запомни-ла… все смогу.

— Молитве заветной научу. Еще успеется…

— Спасибо, бабушка, я буду стараться, — порадовала Зоринка ста-руху, единственную кормилицу в семье, добывающую себе и ей хлеб насущный тайными знаниями и врачеванием путем заговоров и настоев трав не только людей, но и домашних животных. Отца Зоринка не пом-нила — погиб он при очередном набеге асов. Мать Воислава почти все-гда была в походах и дома появлялась редко, да и то на день-другой. Материнских ласк к Зоринке особо не высказывала, видно огрубела сердцем в сечах и битвах. Прижмет к себе, поцелует в макушку, погла-дит огрубелыми, похожими скорее на мужские, чем на женские, ладо-нями… И снова в поход, неприступная и чужая в темной железной бро-не и таком же шлеме, из-под которого на плечи только поседевшие во-лосы вместо плаща сбегают, словно броня укрыла не только ее тело, но и душу от всего мира, в том числе и от близких ей людей. Так что бабка Родислава для нее была самым близким и единственно родным челове-ком, кормильцем и защитником. И она свою бабку не просто любила, но и обожала, и уважала, и старалась во всем угодить.

— А ты, милая лебедушка, — вновь обратилась ведунья к княгине, — к пустым разговорам не прислушивайся. Знай себе, ладушка, тужься. Тужься да тужься! А Световид, Дидилия и Лада своими милостями нас в беде не оставят.

И молодая жена князя Русколани тужилась, прикусив в который раз до крови пухлые губки и закрыв глаза, стараясь не стонать. Только рождение сына могло в какой-то мере оправдать те муки, которые она сейчас испытывала.

«Только рождение сына — первенца и наследника — должно при-нести нам несказанную радость, — повторяла она про себя, чтобы не думать о боли, терзающей низ живота и пах. — Только рождение сы-на… сыночка… кровиночку…»

Рождение первенца сына во все времена и у всех народов счита-лось хорошим предзнаменованием не только для семейного счастья, но и для счастья всего рода или племени. Рождался не просто мальчик, а воин, боец, защитник земли своей и рода своего. И русколанцы в этом вопросе придерживались тех же традиций и обычаев.

Княжеский титул в Русколани еще не передавался по наследству, и само рождение в княжеской семье еще не было достаточным основани-ем тому, что дети мужского пола имеют право претендовать на роль старшего вождя племени и рода. Все это так. Но жизнь так сложилась, что в последнее время дети князей и старшин, проходя через необходи-мые процедуры веча, становились князьями и старейшинами родов. Все чаще и чаще они наследовали родительский титул и родительскую должность. Формально, в роду все его члены были равны между собой. Формально… Но среди равных уже были те, кто был более достойный не трудом рук своих, не умом, а лишь по праву рождения… Этому спо-собствовало то, что вокруг князя или старейшины рода образовалась устойчивая, сплоченная, организованная группа людей из числа близких родственников, друзей-дружинников, слуг, которая всегда влияла на решение веча. Вот и мечтала Ладушка родить сына — существо более достойное, чем остальные, чтобы со временем стать князем. Конечно, и дочь была желанна в семье. Но дочь — заранее отрезанный ломоть, а сын — наследник! Продолжатель дела родителя! Вождь!

КНЯЗЬ ДАЖИН

В соседней комнате, так же ярко освещенной масляными факелами и восковыми свечами, находившимися в бронзовых трехрожковых све-тильниках, изготовленных в виде сплетшихся хвостами змей с задран-ными вверх головами и раскрытыми пастями, в которые и вставлялись свечи, и укрепленных на стенах, находился сам князь Дажин, мужчина лет тридцати, русоволосый, сероглазый, с курчавой бородкой, еще не ставшей из-за возраста окладистой, как у множества русичей, с тонкими чувственными крыльями носа, имевшего небольшую горбинку, что го-ворило о горской крови среди его предков.

Яркий свет горящих свечей, факелов и жировых плошек, подве-шенных в уголках комнаты на бронзовых цепочках, как и в светелке княгини Ладуни, позволял рассмотреть правителя Русколани.

Черты лица князя были благородны и аскетичны, чему способство-вали высокий, с несколькими горизонтальными морщинами, лоб и слег-ка выдающиеся из-под смуглой кожи скулы, а также известная воздер-жанность князя в пище и семейной неге. На нем была легкая льняная белого цвета рубаха для домашнего обихода с расшитым воротом и по-долом, подпоясанная кушаком, которая не то, чтобы скрывала, наобо-рот, подчеркивала крутой разворот могучих плеч, развитую грудь и впалый живот воина. Темно-синие порты из тонкого сукна и легкие сафьяновые, темно-красного цвета, на тонкой кожаной подошве с не-большим каблуком сапожки на ногах заканчивали его домашний наряд.

Он, снедаемый чувством неизвестности и своего бессилия как-либо повлиять на происходящее, сидел на широкой лавке за дубовым столом, покрытым белой скатертью, прислушиваясь к гомону в комнате княги-ни. Как и его супруга, он ждал первенца сына. Сына и только сына — наследника и продолжателя рода! Время от времени он вставал с лавки и начинал ходить по комнате, бесконечно меряя упругими шагами вы-ложенный цветной мозаикой, на греческий лад, пол.

Когда начались схватки у Ладуни и засуетились ее сенные девуш-ки, князь пожелал было остаться при родах, надеясь своим присутстви-ем смягчить боли любимой княгинюшки и первым взять на руки свое дитя — продолжателя рода Белояров. А в том, что родится сын, у него даже сомнений не было. Знал, что Ладуня не подведет его — их ребенок был зачат во взаимной любви и с благословения богов. Вот потому-то и ждал сына. Но тут пришла старая ведунья Родислава, которую не только простые русы побаивались за ее связи с духами и богами, но и он, Да-жин, могучий князь Русколани, и потребовала, чтобы он убирался вон из спальни роженицы. Потребовала так, что пришлось уступить и уда-литься в соседнюю комнату.

Несколько лет тому назад он гостил у князя словен и антов Щека в славном городе Киеве Русском, который раскинулся на днепровских крутоярах, и там впервые увидел свою суженую Ладушку, веселой ко-зочкой в светлом сарафанчике скакавшую по княжескому двору. Тогда все собирались на общеплеменной славянский совет-вече. Присутство-вал не только он, но и почти все старейшины, вожди и князья славных родов славян и русов из дальних и ближних земель. Из Олешья и Суро-жа, из Корсуни и Белой Вежи, из Любяча и Голуни, который почему-то хитромудрый грек Геродот, взявшийся рассказать людям историю их предков, называл Гелоном. Обсуждали вопрос мира и войны с греками, боспорцами и готами, которые вздумали теснить славянские роды на берегах Сурожского моря, где русичи проживали испокон веков. Уви-дел — и полюбил. А, полюбив, сознался в том князю Щеку, мужу силь-ному и мудрому.

Киевскому князю Щеку в ту пору было около пятидесяти лет, и Ладушка была его последней дочерью, которую Щек воспитывал один, так как его супруга и мать Лады вскоре после родов дочери заболела и умерла. Ладу же выкармливала грудью одна из служанок, к счастью, только что родившая ребенка. Ладушка росла без матери, поэтому была не только любима, но и обожаема отцом.

Узнав о таком деле, Щек благосклонно отнесся к его речам, лишь попросил обождать до времени, когда Ладушка войдет в пору зрелости. Видать, не хотелось князю Щеку расставаться с любимой дочерью.

Он дождался и заслал сватов. Год назад они на светлый праздник Купалы в священной роще после песнопений и плясок вокруг костра, после прыжков через этот костер, с благословения бога любви Леля на душистой от цветов и трав поляне познали друг друга, а через месяц и дитя зачали.

Тогда же от князя Щека он узнал историю города Киева Русского, раскинувшегося на холмах высокого берега Днепра, называемого элли-нами Борисфеном, известного не только среди русов и славян, но и во всем мире.

А дело было так. После веча, на котором все дружно решили дать отпор готам и грекам в Боспоре и Тавриде да возвратить себе тамошние города Сурож и Хорсунь, временно занятые хитроумными сынами Эл-лады, князь Щек, как хозяин дома, давал званый пир для участников совета.

На просторной поляне заповедного леса, в котором обитали лишь волхвы да жрецы, возносившие хвалу богам, вдали от шума и гама го-родского, плотниками-умельцами были сооружены длинные столы и лавки. Столешницы были накрыты белыми узорчатыми скатертями, лавки прикрыты разноцветными шерстяными попонами. Вокруг суети-лась княжеская челядь, расставляя на столах посуду с яствами, фрукта-ми и освежающими напитками. Чуть в стороне слуги князя на огромных вертелах зажаривали туши кабанов и благородных оленей, убитых во время охоты, организованной также гостеприимным Щеком.

Когда же гости вволю напились и досыта наелись, насмотрелись на молодецкие забавы молодых киевлян, показывающих свою удаль и сно-ровку в борьбе и упражнениях с оружием, в метании дротиков и копий в цель, в стрельбе из луков, в сражении на мечах, то киевский князь пред-ложил приглашенным гостям послушать певцов-сказителей.

Пришли два седовласых старца в белых холщовых рубашках, под-поясанных разноцветными кушаками. У одного в руках был рожок, у другого гусельки. Старцы по очереди нараспев поведали о предках-героях, заботившихся о роде славянском, а также о доблестях самого киевского князя Щека, мудрого вождя и волхва, стараниями которого город Киев стал самым прекрасным городом на земле, а киевляне — са-мыми могучими и храбрыми воинами.

Ничего удивительного в этом не было. У многих старшин и князей были свои сказители, которые не только вели сказы о делах этого рода или племени, но и передавали свои знания по наследству, чтобы их вну-ки могли порассказать далеким потомкам о славных делах их родичей, давно ушедших к пращурам. И тем самым как бы продолжалась связь поколений, связь между прошлым и настоящим, связь между Явью и Навью. Иногда в роли сказителей выступали волхвы, хранители старин-ных традиций и знаний, именуемые еще кудесниками.

Пока старцы пели свои сказы, каждый слушатель, в том числе и он, князь Русколани, слушая их, уносились в глубь прошедших веков, мыс-ленно участвуя с древними героями в походах и битвах, прославивших их имена.

— Как вам мои сказители? — поинтересовался Щек, явно гордясь своими певцами, когда те окончили свои песни-сказы. — Не притомили ли?.. Не наскучили ли?..

— Красно пели, — согласились, не покривив душой, слушатели. — Красно! Красно и лепо!

— Вот и хорошо. Продолжим пир! — Обрадовался киевский князь искренней похвале гостей.

И пир продолжился. Шумный и веселый, такой же разудалый и бесшабашный, как и сами русичи с их горячими и всегда открытыми сердцами. Так уж создал Сварог детей и внуков своих: работать — так работать, воевать — так воевать, а гулять — так гулять!

КИЕВСКИЙ КНЯЗЬ ЩЕК

Сказители спели и ушли, а за столом разгорелся спор о том, откуда началась земля русская, кто в роду был первым князем и кем построен город Киев и другие города славянские. Вот тут слово взял Щек и пове-дал:

«В незапамятные времена, о которых простые люди уже не помнят и только редкие волхвы-кудесники по воле богов о том знают, примерно 5 тысячи лет назад, пришла великая стужа на землю славян-огнищан. А жили они в ту пору в горах великих и высоких. В Пяндже, что в Краю Иньском, на конце земной тверди. Там и землю пахали, и стада овец пасли в травах сочных и высоких, там и род свой продолжали, блюдя законы и заповеди богов своих. Но наступили холода великие. И зароп-тали они, что надо уходить из этого края в иной, даже если придется за него биться. И перестали предки наши славить Рода, поскольку не виде-ли от него никакого заступничества.

«Будем, — решили они, — сами по себе жить, либо в лесах, либо в горах обитать».

И услышал те необдуманные слова Бог Сварог, и рассердился, и наказание великое уготовил он предкам нашим. Задрожали ночью горы, стала дыбиться земля. И славяне в ночи пробудились от великого гро-хота и дрожания земли. И побежали они в страхе из селений своих, и сбежались в толпы, как овцы, ими же брошенные. И ржали жалобно им в след лошади, и мычали коровы. Но бежали люди, обуянные страхом, пока не выдохлись и не упали на дрожащую от Божьего гнева землю.

А утром, когда только богиня зари Мерцана стала готовить путь для лучезарного Световида, покрывая край небесного окоёма алым пла-том, отойдя от страха, решили возвратиться к очагам своим. Возвратясь, увидели они разрушенные дома свои. Одни были вздыблены, а другие обрушены в ямы великие, что в земле образовались по воле Сварога. И пропали дома у многих, даже следа не оставили, словно их и не было никогда. И оскудели славяне и не знали, чем себя прокормить. И опеча-лились.

Но был среди них муж сильный, Яруной прозываемый. И было у Яруны три сына: Кий, Щек, тезка мой, и Хорив. И была у него дочь Ле-бедь, девица прекрасная и разумная. И обратились огнищане к Яруну и попросили его стать вождем над ними и вывести их из этого злого мес-та. Согласился Яруна, но рек: «Тогда я буду над вами вместе с сынами моими!»

Делать нечего, согласились и на это славяне, хотя раньше никому не позволяли над собой из рода в род возноситься. Случалось, избирали на время вождя, а потом, по минованию надобности, вновь его смещали. О детях его даже и речи не вели. Но тут прижало — согласились.

Приказал Яруна сыновьям своим отправляться, не медля, в разные стороны на поиск земель благодатных, и пошли, не мешкая, сыновья его искать земли иные. Но сначала изловили они для похода перепуганных лошадей, да не по одной, а с заводными. Путь-то нелегкий и не близкий предстоял. Надо было идти за тридевять земель. Взяли копья, луки и стрелы, чтобы в дороге охотиться можно было — на голодный желудок далеко не ускачешь.

Долго отсутствовали Кий, Щек и Хорив. Думали, что их уже не дождутся, так как великий мор напал из-за злобы Сварога на род славян. Возроптали славяне, посчитали, что сгинули братья в землях неведо-мых, злыми духами населенных, не верили уже в свое избавление, со-всем духом пали, приготовились к смерти неминучей. Только Лебедь продолжала верить братьям, только она да ее отец Старый Яруна обод-ряли народ свой. Лебедь последним просяным зернышком делилась с соплеменниками, последним глотком молока. Когда же совсем невмого-ту становилось, брала она в руки отцов лук и шла охотиться на зверя лесного, на птицу речную. Не дала умереть роду. За то ее все любили и восхваляли.

Вот, наконец, вернулись братья и поведали, что на заходе солнца земли лежат обширные и малозаселенные тамошними племенами, что травы там растут высокие и сочные, реки и озера богаты рыбой и пти-цей, а в лесах водятся звери, видимо-невидимо!

Воспрянули духом тогда предки наши и ушли из Края Иньского, в котором обитали до тех пор. И гнали они перед собой остатки стад ко-ров и овец и табуны лошадей. И шагали мужчины с копьями и луками, оберегая жен и детей, стариков и старух; и несли женщины детишек грудных на руках или на ременной перевязи на груди, чтобы можно было в руках скарб свой немудреный нести. Тогда еще не знали о по-возках, не удосужил тому людей Сварог! А верхом на лошадях скакать могли только воины одни. Но не бросать же им жен и детей своих, и родителей престарелых — вот и шли все пешком по пути, указанном сы-новьями отца Яруна.

Прошли они мимо Земли Фарсийской, где ныне Персида и Иран-ское царство, а также Армения, управляемая мудрым царем Тиридатом, так как не подошла та земля овцам. Мало было там трав сочных — на солнце выгорала там трава быстро. Обогнули они горы каменные, Кав-казом рекомые, на которых нельзя было сеять просо. Преодолели много рек полноводных и речек мелких, и увидели, наконец, степи, цветущие и зеленые. Два года стояли они в тех степях, но затем были вынуждены идти дальше, так как в степях тех оказалось много хищных зверей, ре-завших скот, и убавлявших и без того не очень тучные стада огнищан. Охотники и воины ежедневно били зверя, да так, что женщины не успе-вали выделывать их шкуры, но зверей все равно не становилось меньше. Одно было отрадно: одежды верхней нашили на весь род.

Они прошли мимо реки Каялы к Непре-реке, которая, убегая к мо-рю синему, стала границей их владений, и которая ограждала их при всякой битве. Встречавшиеся редкие местные племена людей были дружелюбны, охотно делились своими женщинами и знаниями, своими богами и обычаями, так что с ними никаких проблем не было. А новая, влившаяся кровь, лишь только усилила род славян. Вот на этой Непре-реке и остановился, и расселился род славян, так как служила Непра-река преткновением для злых ворогов. Жили сначала славяне в ямах в земле, в которых имелось свое огнище. Потому они и звались огнища-нами, так как дружили с огнем, а огонь — с ними. Позже стали строить они жилища деревянные, с окнами и крышами. А в них не просто огни-ща, но печи, из глины сделанные. И стали славить они Сварога и Дажь-бога, которые в Сварге пречистой; Перуна и Стрибога, которые громами и молниями повелевают, а Стрибог еще и ветрами ярится на Землю. И славили они Ладо-бога, который правит ладом, радостью и благостью всяческой. И Купало-бога, который правит мытьем и всяческими омо-вениями. И Яра-бога, который правит яровым цветением, и русалками, и водяными, и лесовиками-лешими, и домовыми. И Сварога, и Светови-да, которые правят всякими родами. И Щура и Пращура, которые умер-ли сотни лет назад, но оберегают род от всяких бед и напастей.

А когда род их окреп, и стало тесно всем жить в одном месте, то Старый отец Яруна сказал сыновьям, чтобы они разделились и пошли, кто на юг, а кто и на запад Солнца. Вот так и вышло, что Кий, Щек и Хорив разошлись на три рода. От Хорива пошли хорваты, а от Щека — чехи и богемцы.

Кий же построил себе город на Днепровских крутоярах, который и был назван в его честь Киевом. Вот так и появился впервые город Киев на Днепре Славутиче, который прехитрые греки Борисфеном зовут, и в котором мы сейчас находимся, — окончил повествование свое киевский князь Щек. — А я далекий потомок того Кия, и в нашем роду древняя традиция называть сыновей именами славных предков: Кий, Щек, Хо-рив, а если появится дочь в роду, то ей обязательно носить имя Лебедь. Остальные могут быть названы как угодно, но первой дочери — обяза-тельно быть Лебедью. Не трудно догадаться, что я был в семье третьим ребенком, но судьба распорядилась так, что правителем стал я, ибо старшие мои братья по воле богов уже ушли к пращурам».

Помолчал.

Мужественное лицо киевского князя светилось то ли от солнечного света, то ли от окаймляющих его серебристых волос, то ли от внутрен-него восторга, как и его голубые глаза, излучающие ум и доброту муд-рого человека.

Молчали и внимательные слушатели. Дух захватывало от столь интересного повествования из жизни пращуров.

«А в Киеве, — продолжил князь Щек после паузы, — с тех незапа-мятных пор славяне впервые построили мольбища в дубовых дубравах и рощах, чтобы справлять богам требу и воздавать им почести и славу. Вот так! Но сначала Киев больше походил на большое село, чем на го-род. Это сейчас он многоголосый и шумный, с множеством подворий людей знатных и сильных, со скотницами и храмами богов наших, с кузнями и гончарнями, с мастерскими и торжищами, с дворами ткачей и оружейников. А раньше был село селом среди дубрав и боров. Это те-перь вокруг него крепостная стена возвышается с башнями и воротами, а тогда и простой изгороди не было».

«Великий вождь, — обратился тогда один из приглашенных гостей, русобородый боярин Сколот, — это очень интересно, но что случилось с родами Кия, Щека и Хорива дальше? А еще я слышал от уважаемых старцев, что отцом Кия, Щека и Хорива был не Яруна, а Арий, отец Арий. Так ли это или нет, и кто тут прав?»

«А правы и те, и эти, — улыбнулся одними уголками губ Щек. — Ибо Старого Ария в одном роду потомки Арием зовут, а в другом — Яруной величают. Но это один и тот же человек. Что же касается даль-нейшей истории родов наших, то судьба у них большая, извилистая и таинственная.

Ведающие мужи сообщают, что пятьсот лет предки наши, которые пришли на Непру-реку, жили там под благословением Перуна и других богов. И всеми управляли люди из рода Яруны или, если хотите, Ария. Но управляли не единолично, а через вече, на которое собирались, как и сейчас, лучшие мужи от всех родов и племен и решали вопросы мира или войны. А войн было не избежать. Видно, так уж на роду славян-русичей написано, — чело князя Щека опечалилось, — что войн нам не избежать! Хотим ли мы того или не жаждем… Река Непра течет в море, а предки наши стали расселяться по ее берегам выше к северу и имено-вались уже не только славянами или огнищанами, но и по названию реки непрами и припятцами. На юге же жили народы сильные, назы-ваемые иллирийцами. И с иллирийцами приходилось нашим родам то в мире жить, то воевать из-за стад и пастбищ, из-за пашен и лесных уго-дий. Иногда, из-за того, что, то их, то наши парни умыкали себе девиц в жены. Но такое было редко. И прав был Старый отец Яруна, когда ре-шился увести род наш из Края Иньского, а точнее, из Пенжа, в горах которого они обитали прежде, видно, предвидел он, что потомки его будут жить богато и поимеют много золота и скота.

Умирая же, завещал нам Яруна, что «наша кровь — святая кровь!» и что мы это должны помнить во веки веков и передавать из поколения в поколение, из рода в род! А еще он завещал судить на вечах всякого: и людей простого сословия, и правителей своих, вождей. И каждому воз-давать по делам их, как того требовал бог Прове, бог провидений и предсказаний, бог правосудия. Также завещал еще Яруна славить богов наших и славиться самим. Ибо без славы нет ни бога, ни человека».

«Верно, — промолвил кто-то из свиты князя, возможно, даже не за-метив, что раскрыл уста, — без славы нет человека».

А Щек, увлекаясь все больше и больше своим повествованием, продолжал:

«Это беспокойная совесть наша причиной тому, чтобы хранить за-вет отца нашего Яруна Старого и деяния предков наших прославлять. И так должно быть не только при отцах наших, но и при детях, и при вну-ках. Во веки веков, пока будет жив род человеческий, пока останется хоть один славянин!

Вы вот спрашиваете, — повторил он ранее заданный ему вопрос, — что же случилось дальше с потомками Яруна. Многое случилось и в старые времена, ушедшие в Навь, но и многое происходит в Яви. Я должен вам поведать, что род Яруна Старого в Крае Иньском был не един. Проживал в тех незапамятных временах в том краю род Кисека. И были оба рода от одного ствола древа рождены, одним и тем же богам поклонялись, на одном и том же языке общались. И оба рода покинули Край Иньский, чтобы идти в земли иные. Только Кисек тот ушел рань-ше и вел родичей своих туда, где солнце сияет. На полдень. И когда оба рода достигли Непры-реки, то пришел Яруна к Кисеку и сказал ему: «Мы оба имели роды: и детей, и мужей, и жен. А старшие в родах имели войну с врагами. Но войны были победными всегда только, когда в еди-ный род соединялись, единым племенем становились, когда стада свои в единый гурт сгоняли: и овец, и скот. Так не лучше ли нам быть вместе, едиными»?

И ответил Кисек, что он не против, но надо собрать большое вече, и на нем все решить окончательно. Хитрым был Киська, знал, что род его на это не согласится, не захочет стада свои объединять, не захочет женщин своих чужим мужам уступать. Но не хотел и с отцом Яруном ссориться. Когда же собрали вече, то многие говорили, чтобы быть обе-им родам единым племенем, но еще больше, особенно из рода Киськи, которые требовали разъединения и самостоятельного похода… Тогда отец Яруна отвел стада свои и людей от них. И увел их далеко на север и сказал, что здесь он с родом своим воздвигнет град, который назовут Голунь, так как на месте этого града раньше была голая степь и лес. И был построен град тот в междуречье, между реками Пслом и Ворско-лом, недалеко от того места, где в полноводный Псёл вливается быст-рый Хорол. Этот град, как вы все знаете, до сих пор здравствует и его нынешний властелин, уважаемый князь Прон меж нами сидит. И стал город этот настолько знаменит не только на нашей родной земле, но и в Грецколани, — продолжил князь Щек, погладив дланью свою бороду, — что о нем греческий ученый муж по имени Геродот в книге народов на-писал, назвав, правда, Гелоном, а народ, его населяющий — гелонами и будинами. Но мы то знаем, что мы — это мы».

Услышав свое имя, Прон, муж крупный, но стройный, приосанил-ся, даже ростом выше стал, хотя и продолжал сидеть на лавке. Было Прону лет сорок. Выделялся он могутной грудью, широкой лобной лы-синой и рыжей курчавой, окладистой бородой. Рубаха на нем была красной камки, с голубой вышивкой. А Щек, переждав возникший за столом шум, поднятый людьми, прибывшими с Проном из Голуни, — не каждый же день вот такое услышишь, — продолжил: «И Киська так же ушел прочь и увел людей своих в иные места, чтобы не смешались они с людьми отца Яруна. И его люди построили на землях своих грады и села, как и люди отца Яруна. И стали жить в них огнищанами, ибо каж-дый имел свое огнище. С тех самых пор роды Яруна и Кисека жили от-дельно, но, по-прежнему, поддерживали между собой связи и общения. Но с течением времени и по воле богов стали они отделяться друг от друга, обособляться, и решили быть чуждыми друг другу. Однако до вражды дело еще не доходило, так как оба рода и жито, и силу имели… Но однажды пришли язы в край, занимаемый родом Кисека, и начали забирать скотину и творить непотребное. Исполчился Кисек, напал на язов и в первый день поразил их. И праздновал победу над трупами вра-гов. Но рано он стал торжествовать. На следующий день собралось язов видимо-невидимо, и победили они род Киськи, и бежал Киська с остат-ками людей своих, бросив стада и табуны лошадей. А воронье покрыло поле битвы, на котором лежали трупы людей Киськи, поверженные ме-чами язов. И радовались язы вместе с вороньем, и праздновали победу. Видно, отвернулись Сварог и Перун от сынов Кисека, так как стали они больше почитать не Перуна-громовержца, не Сварога, сотворившего Сваргу пречистую, а умыслили Вотана и Одина-воителя своего, ложно-го бога. Прибежал Киська в Голунь к Яруну-Арию, стал просить о по-мощи. Мол, не держи обиды и забудь прошлые распри… Не был злопа-мятным Старый Яруна, откликнулся он на беду бывших родичей и ска-зал воинам своим: «Славные мужи, славяне! На землях родичей ваших все мертво и черно от воронья! Грают и радуются вороны на трупами поверженных, и очи им выклевывают. Не простят нам боги наши, если павшие в битве не будут отмщены. Седлайте коней ваших борзых! Ис-полчитесь оружием и храбростью! Поддержите Кисека и людей его униженных!» Из глубины души шли слова Яруна, словно сами боги го-ворили устами его. Не осталось к словам этим равнодушно ни одно сердце в детях рода отца Ария. Не мешкая, воссели они на коней своих борзых, вооружились копьями острыми, мечами разящими, луками са-мострельными, и двинулись на неведомых врагов. И бились с язами до тех пор, пока не разбили их. А вместе с ними, плечом к плечу, сража-лись люди Кисека, те, которые не пали в прежней борьбе и остались живы.

Разбив врагов, собрали трупы родичей своих и похоронили их с подобающей воинам почестью: вместе с оружием и конями. А сверху курганы высокие насыпали, как завещали отцы наши и деды, как того требовал Перун и бог воинской славы — Лед. А чтобы воинам, погиб-шим за род свой, в загробном мире было кого на службе своей держать, то в качестве слуг захоронили и врагов их поверженных, но без оружия, со знаком раба на челе.

И тут предки наши начали ведать истину, что они имели силу, лишь тогда, когда были вместе. А еще они поняли, что бог не в силе, а в правде. Не они напали на язов — это язы первыми напали на род ариев. Это язы, видя жилье ариев, желали отобрать братины их серебряные, мечи, акинаки харлужные, и даже гончарные горшки для еды с просом, и все жито. Только язы нашли то, что искали: мечи обоюдоострые, не ведали, вероломные, что степи наши — до конца нашего! И там, где про-лита кровь наша, — там и земля наша. А кто с мечом к нам придет — тот от меча и погибнет! На том стояла, стоит и стоять будет земля наша»!

Щек замолчал, но тут же продолжил, словно вдруг вспомнил что-то важное и неотложное: «Вот такова была жизнь наших предков в ста-родавние времена, когда отец Яруна привел род свой из Азии в Европу, из Края Иньского в Землю Русскую. Много вод утекло с тех пор… Ухо-дил отсюда и вновь возвращался род наш в эти места. По разным об-стоятельствам: то земли лучшие искал для стад своих обширных, то от стуж и холодов, то от врагов разных. Но всегда возвращался сюда, ибо это земля навек наша, кровью предков окропленная, в сказаньях и бы-линах воспетая. В древних Ведах говорится: «Тысячу раз умирала и ты-сячу раз возрождалась Русь!» И вот готы, недостойные потомки славян-ариев, когда-то выведенных Киськой хитроумным из Края Иньского и из Семиречья, и вырученных нашими предками от поголовного истреб-ления язами, теперь на нас войнойидут и беду в нашу землю несут. Видно, забыли они заветы отцов наших и богов наших. Впрочем, они не только заветы забыли, но и язык, а богов прежних сменили на новых. Теперь у них Один злой стал главным богом и постоянно требует крови. И сами они уже зовутся не славянами, а германцами. И, по всему ви-дать, борьба нам с ними предстоит долгая и кровавая. Но об этом мы уже с вами на вече говорили».

Да, на вече все эти вопросы были шумно обсуждены. Было приня-то решение, чтобы в этом же году, но осенней порой, когда будет соб-ран и прибран урожай с полей, собрать ополчение и дать готам бой на побережье моря, чтобы отбросить их на прежние земли в долинах Рейна и Одера. И если поход сей окажется удачным, то на следующий год со-бирались силами князей южнорусских земель, в том числе и Русколани, дать бой грекам, притеснявшим русичей в Суроже, Хорсуне и Новгоро-де Таврическом, называемом хитрыми греками на свой лад Неаполем Скифским.

Князь Щек замолчал, посчитав, что сказал об истории своего рода достаточно. Молчали и гости, находясь под впечатлением услышанного. Молчал тогда и он, князь Киева Антского, Дажин, сын Кия Антского из славного рода Белояров. Только находившийся с ним волхв, старший друг и товарищ, Златогор, не удержался и спросил, знает ли Щек Киев-ский историю Киева Антского, расположенного в предгорьях Кавказа. Щек ответил, что знает, но поведает ее завтра, а сегодня надо продол-жить пир.


На следующий день с утра вновь была охота. На этот раз был забит огромный тур, которого пришлось расчленить, чтобы доставить к месту пированья. Шкуру тура по общему согласию подарили Щеку. Когда же гости пресытились медовыми сотами, греческими винами из высоких узкогорлых амфор с хитроумными рисунками на выпуклых боках и все-возможными закусками, то Щек, помня вчерашнее обещание, продол-жил свое повествование о роде славян-русичей.

«В благодатных долинах Семиречья, — начал он в полной тишине, — примерно через три тысячи лет после того, как Ярун Старый привел род свой из Края Иньского, жил славный муж Богумир с супругой своей Славуней. Богумир был славен тем, что однажды посчитал себе ровней богов и вступил с ними в жестокую битву, сражаясь день и ночь с ними, в холод и жару, в дождь и снег, пытаясь добраться до заветного златого стула самого Световида — начала всех начал и рода человеческого, на-ходящегося на горе Алатырской, то есть Золотой. До златого трона он не добрался, но уважение богов заслужил.

Славуня же была не только красавица и знатная хозяйка, но и пре-красная воительница, знакомая с малых лет как с луком и стрелами, так и с копьем изостренным, и с мечом разящим. На коне скакала — ветер угнаться не мог, только волосы золотым крылом за спиной похлопыва-ли; управляла скакуном одними ножками, чтобы руки всегда были сво-бодными и могли вовремя оружием воспользоваться. Арканом могла поймать любую дикую кобылицу, и объезжала ее не хуже любого муж-чины не только в их роду, но и во всех ближайших родах.

Вот у этого Богумира и его супруги Славуни по воле богов роди-лось три дочери и два сына. С детских лет дети были привычны к труду. Пасли стада в Степи, как делали их деды и прадеды. А между делом охотились на оленей благородных и волков быстроногих. Попадалась лиса — не было спуску и лисе хитроумной; попадался барс осторожный — били и барса-кошку.

Но подошло время — заневестились дочери. А молодцев, за кото-рых бы замуж выйти, и нет поблизости. Тогда сказала Славуня мужу, что пора дочерям супругов достойных искать, чтобы род их славный продолжить, чтобы этому роду не было переводу, чтобы не пресекся он во веки веков. И чтобы слава об этом роде катилась впереди него на страх врагам и на радость друзьям. Умной женщиной была старая Сла-вуня.

Помолился Световиду лучезарному Богумир, чтобы тот не лишил удачи в предстоящем предприятии. Помолился Перуну, прыскающему стрелами-молниями, грохочущему мечом булатным по шеломам врагов в недрах бескрайней Сварги, чтобы путь был безопасен от врагов, но если уж появятся враги, то чтобы громовержец даровал ему победу, а врагам — поражение. Помолился Сварогу — основателю и повелителю Сварги, чтобы путь был недолог и прям. И приготовился в дальнее странствие. А чтобы странствие было не таким тяжелым и одиноким, заготовил он солнечную сурину, настоянную на цветочном меду. Не сидела сложа руки и супруга его. Помогала она мужу сурину сурить, да требы просом богам справляла, прося их о хороших мужьях для своих прекрасных дочерей.

На седьмой день собрал Богумир детей своих, чтобы поведать им родительскую волю. И сказал он так: «Милые дочери наши, Древа, Скрева и Полева, пришла пора вам замуж выходить, чтобы род наш продолжить, чтобы нас, стариков, внуками голосистыми порадовать».

Улыбнулись сыновья, Сева и Рус, выслушав родителя: как же, праздники предстоят знатные по случаю замужества сестер. Почему же не порадоваться, но тихо, степенно, сдержано, как подобает не детям, а мужчинам взрослым. Зарумянились лица у дочерей и опустились в знак согласия и почтения к родителям долу.

Так сказал Богумир и стал собираться в дорогу. Поверх платья сво-его надел панцирь кожаный, медными бляшками подбитый, чтобы вра-жеский меч рассечь не мог; к широкому поясу меч свой заговоренный прицепил, да так ловко, что тот сам при надобности рукоятью в ладонь десницы выпрыгивал, готовясь врагам головы с плеч ссечь; через плечо за спину колчан с луком и стрелами калеными перебросил — в дороге лишнего ничего не бывает; сверху плащ набросил, золотой заколкой у плеча приколов, чтобы ветром не сорвало. Сыновья ему коня каурого подвели, цветной попоною прикрытого, щит и копье подали: «Поезжай, батюшка»! «Поезжай, супруг милый, — пожелала счастливого пути Сла-вуня, — да не оставит тебя милостью своей бог Сварог, наш отец и по-кровитель»!

Тронул серебряную узду Богумир и двинулся в путь на заход солн-ца, не оборачиваясь. Дурной приметой было обернуться в начале пути — удачу можно было спугнуть неосторожным движением. Долго ли, ко-ротко ли ехал Богумир — одним богам известно, так как не вел он счета ни светлым дням, ни темным ночам на пути своем. Но приехал, нако-нец, к столетнему дубу, одиноко стоявшему на холме среди Степи. Не-далеко от дуба того из земли ключ бил, и веселый журчащий ручеек бежал куда-то, радуя всех тварей земных чистой водой и прохладой. Чем не место для стана. Вот и решил он заночевать под этим дубом. Соскочил с коня своего каурого, стреножил и пустил пастись. Собрал со всей округи веток, палок да щепы разной. Не много, ни мало, но охапки три, чтобы на всю ночь хватило огонь в костре поддерживать. Потом достал трут, кресало, огниво и развел костерок. Нарвал травы-муравы, чтобы не пропитаться сырым духом от матери-земли при почивании, застлал ворошок тот попоной, снятой с коня. Вот и приготовил себе по-стель. Ладно. Лепо. Из переметной сумы достал полкраюхи хлеба — Славуня постаралась, в дальнюю дорогу собрала. Вслед за хлебом вы-нул пару ядреных луковиц да кусок вяленого мяса. Подкрепился ма-лость. Дома он мог за один присест полбыка умять, а то и целого, и вы-пить целый жбан сурьи сытной, на травах настоянной, но в походе дело другое, здесь свой лад и уклад, завещанный пращурами, действует. Ни-каких излишеств, только самая необходимость. Потом дошел до ключа и, испросив разрешения у водяного духа, зачерпнул пригоршней студе-ной водицы, запил снедь. Теперь можно было и о сне подумать. Только надумал прилечь, как видит в вечерних сумерках: едут в его сторону три мужа на конях. Привстал Богумир, приосанился. Меч к поясу прицепил, на копье оперся: мало ли кого владыка тьмы Чернобог может послать. Пусть видят, что хоть мы и мирные люди, но постоять за себя сможем, да так, что мало никому не покажется. Между тем неизвестные мужи подъехали к дубу и остановились в нескольких шагах от Богумира. И сказали они миролюбиво: «Здрав будь! Что ищешь ты?» — «И вам быть по-добру, по-здорову, — ответил степенно Богумир. — Присаживайтесь к огоньку, мест всем хватит».

Спешились мужи, присели у костра. Раскрыл Богумир вновь суму свою переметную, предложил странникам потрапезничать, чем Свето-вид послал. Те согласились, но и свои сумы принесли, снедь нехитрую походную вынули. И про глиняную сулейку с медовухой-сурьей не за-были. Не ради пьянства окаянного, а чтобы горлышко промочить. Из-вестно же — на сухой язык и разговор не идет. Выпили по глотку-другому, закусили. И поведал Богумир мужам этим о своей докуке-печали. Обрадовались странники, заулыбались.

«Чему радуетесь? — насупился Богумир, не любивший пустого зу-боскальства. — Не моей ли печали-докуке? Не меня ли обидеть хотите»? — И потянулся к мечу. — «Велесом клянемся, что нет, — чуть ли не в один голос воскликнули мужи. — Сами в походе, дабы жен себе найти! Что только ни делали: и сети ставили, и богам молились, и стрелы пускали — ничего не помогало, жен как не было, так и нет. Боги безмолвствовали, в сети птицы разные попадались, стрелы в лягушек болотных и прочих гадов хладных да отвратительных угождали, но разве на них женишься. Это только в сказках на царевнах-лягушках добры молодцы женятся! В жизни такого нет. Жизнь, поди, не сказка, похитрее да подакучлевее будет… И вот ты… Так как же нам не радоваться! Стань же нам отцом, а мы будем тебе сыновьями верными»!

Разгладилось чело у Богумира, засветились улыбкой глаза: «Ан быть посему! Но лягаем-ка спать, ибо утро вечера мудренее». И точно, утро оказалось мудрее вечера, так как выяснилось, что у этих мужей, а звали их Утренник, Полуденник и Вечерник, были сестры Зоряна и Ро-сяна, которые также нуждались в мужьях.

Вернулся Богумир в степи свои и привел трех мужей дочерям сво-им и двух невест для сыновей. Свадебки сыграли, изрядно попировали. И пошли с тех пор множиться славянские роды. От Древы родились древляне, от Скревы — кривичи, от Полевы — поляне, от сына Сева — се-веряне или северцы, от Руса — русы или русичи».

Щей рассказывал, а он, Дажин слушал, не перебивая речь киевско-го князя вопросами, которые так и хотели сорваться с кончика языка. Но старших перебивать — значит, не уважать. А Щек не только старший, но и будущий тесть. Поэтому, как не подбивал бес задать князю Щеку тот или иной вопрос, но он стоически сдерживал себя. А вопросов было множество. Ну, хотя бы такой: откуда Щеку известно о жизни Богуми-ра? Или где это происходило? Когда? Но он молчал и слушал. Впрочем, слушал не только он, но и прибывший вместе с ним жрец храма Свето-вида Златогор, муж умудренный годами и знаниями, который еще вчера просил Щека рассказать о возникновении их родного града Кияра Ант-ского. А Щек, словно отвечая на незаданные им, Дажином, вопросы, продолжал: «Создавались роды те в Семиречье, где мы обитали за мо-рем в Крае Зеленом, когда были скотоводами. И было это в древности, до исхода нашего к Карпатским горам. И расселились роды эти на Зем-ле Русской в долинах полноводных рек, среди степей и лесов, там, где каждый род пожелал.

Поляне, которые стали величаться поляками или ляхами, а также и полочанами, поселились по Висле и Бугу, по Двине и Днепру. Древляне и дреговичи — на берегах Припяти и Немана, среди лесов и болот. Русы — по Днепру на берегах спокойной Роси, а также на Ра-реке и на Дону, в долинах Кумы и Кубани. А еще на берегах Сурожского моря. Северяне — на Севе, Семи, Псле, Десне и других больших и малых реках. Север-нее всех забрались кривичи, обосновавшись вокруг Ильменского озера, а также на берегах рек Ловати, Шелони, Великой и Волхова.

Вот так расселились наши предки славяне. Расселились и дали на-звания рекам, на берегах которых стали проживать. А потом, когда об-жились, дали названия и градам, в которых жили и трудились. По на-званию рек, или мест, или вождей своих признанных, или в честь бо-жеств солнечных. Впрочем, некоторые названия оставили от прежних племен, влившихся в славянский поток. Расселились, но держались од-ного языка и одних обычаев, завещанных им Старым Яруной и богами. Так как бог Сварог был для всех их — Отцом, то они и мы теперь, суть дети Сварожьи, сыны и внуки его. И не забывали все роды, что они вы-шли из одного рода-племени, ведомого Яруной Старым и его сыновья-ми Кием, Щеком и Хоревом. И, по-прежнему, величались они все сла-вянами и русами, или по иному росичами и русичами, потому как были все светлолицые и русоволосые, рослыми и сильными, как медведи — роси. А еще потому, что матерью Дажьбога была русалка Рось. Рассе-лившись, наши предки стали строить себе города и села. Кто жил среди рощ и лесов, те строили жилища из дерева; кто жил в местности, ли-шенной лесов, те строили жилища из камня или из глиняных кирпичей. Как сами видите, Киев Русский в основном построен из стволов дубов и берез, елей и сосен. Из этого же материала выстроен нашими далекими предками славный град Голунь и другие городки на русских реках. Сло-венск Великий — на Ильмене, Смоленск — на Днепре, Курск и Ярильск — на Семи, Чернигов — на Десне, Воронежец — на Воронеже и Дону. И еще много других городов и городищ. А вот Киев Антский, который еще называют Кияром, Сурож, Корсунь, Тамутарха построены из камня и глины, так как края те богаты камнем, а не лесом. И проще было нашим пращурам строить из камня, которого было больше, чем нужно, а не из стволов деревьев, так как лесов в тех краях не хватает.

— Верно я говорю, князь Дажин? — прерывая повествование, обра-тился Щек тогда к нему.

И он ответил кратко:

— Верно.

А чтобы он мог еще ответить, если слова князя Щека соответство-вали действительности. Киев Русский действительно был построен из дерева: и дома, и княжеский детинец, и крепостные стены. А его родной Кияр в основном представлял глинобитные постройки, среди которых возвышалось каменное здание его дворца. Да крепостная стена местами была выложена из дикого камня. Из камня были и крепостные башни. Были в Кияре здания и из дерева, но таких зданий было мало. Деревян-ные дома часто горели, вот и старались жители града строить себе жи-лище и другие помещения из глины и камня. К тому же, в Кияре даже в зимнее время холода были не такими, как в Киеве Русском, не говоря уже о тех городах, что размещались севернее.

Пока он так размышлял сам с собой, Щек продолжал свое повест-вование, по-видимому, отвечая на чей-то вопрос:

«Еще до исхода славян из Края Иньского, еще до Старого Яруна в нашем роду был муж по имени Квасура. Был он мужем сильным и от богов вразумляемым, так как почитал богов своих и часто справлял им требы. Вот однажды, когда Квасура спал после утомительной охоты, боги его и надоумили изготавливать напиток, утоляющий не только жажду, но и усталость, придающий сил и радости — сурину. Сурина бы-ла тайной богов, но они решили открыть эту тайну Квасуре, и открыли ее. Во сне к нему пришел бог Ладо и повелел вылить мед, добытый из дупла древа, в братину с водой и осуривать на солнце. Проснувшись, Квасура так и сделал: взял у рода немного меду и, смешав в братине с водой, поставил на солнце. И Солнце-Сурья сотворило так, что напиток тот забродил и превратился в сурицу и сурину. Попробовал Квасура отбродившего напитка — и сделался весел и беззаботен, и почувствовал в себе прилив сил небывалый, равный что ли силе богов. И почувство-вал он себя орлом, летящим в поднебесье; львом, по степи рыскающим; щукой, водную глубь пенящей.

Поведал о том Квасура сородичам. Выпили сородичи сурину — по-нравилась им сурина. Вот и стали они мед осуривать и пить. Особенно в праздник Родогощи, чтобы богам радоваться, песни петь и пляски пля-сать. А Квасуру после того нарекли Благомиром, ибо сделал он благость всему миру славянскому. Слава ему во веки веков!» — воскликнул Щек, заканчивая повествование о Квасуре и открытии медовой сурины, не только нутро согревавшей, но и душу веселившей.

— Слава! Слава! — вразнобой, но с чувством восторга отозвались гости. — Во веки веков — слава!

И он, князь русколанский, подчинясь общему порыву и выпитой медовухе, кричал вместе со всеми: «Слава»! Только волхв Златогор не поддался общему настроению, был чуть задумчив и рассеян, словно в минуту сию был далеко от веселого застолья или же беседовал с богами невидимыми. Но на него никто внимания не обратил. Что с такого возь-мешь — кудесник, вестник богов! Одним словом, блаженный!.. А Щек, дождавшись, когда притихнут страсти, поднявшиеся в честь Квасуры, открывшего простым смертным напиток богов, продолжил: «Так вот, после Богумира, которого наши древние сородичи избрали баном-правителем, князем избран был Арий, но не тот, древний, называемый еще Яруной, а молодой.

Арий был избран на княжение общим вечем, и княжил он вместе со своими сынами. В те времена Ра-река была границей между славянски-ми родами-племенами и иными землями на восходе солнца, из которых стали накатываться волны кочевников. И предкам нашим приходилось бороться с ними за снопы и степи, за леса и поля, чтобы вновь не сжи-гать дубы для полей новых и сеять на пепле, а жать жниву на уже обра-ботанных полях. Приходилось бороться за пастбища, на которых пасся скот и гуляли табуны коней быстроногих. И этих пограничных с други-ми народами и племенами русичей за то, что они постоянно находились в борьбе с врагами, величали еще и борусичами или борусами, то есть борющимися русичами. Северные роды славян жили в относительном мире, так как у них не было сильных врагов, но славянам, поселившим-ся на юге, в самом что ни на есть степном крае, богатом пастбищами и полями, приходилось воевать чуть ли каждый год. Потому и стали они искусными конниками и воинами, и не только мужчины, но и женщины, которые не хуже мужчин владели луками и сулицами, мечами и ножа-ми. Тогда они еще никаких броней на себе не носили, не соизволили боги этому научить, но с оружием никогда не расставались. И если иные племена использовали для наконечников стрел и копий костяные или медные острия-жала, то наши предки уже научились, благодаря стараниям Перуна, ковать железные наконечники и железные мечи. А у греков были тогда только бронзовые, хоть они сейчас и кичатся перед нами своими знаниями и умениями. Наши предки не кичились, а дело делали, слава Световиду!

Вот видит Арий, что стали предки наши лучшими воинами, кото-рым нет равным в землях ближайших, так как не только мужчины могли сражаться, но и женщины им в том не уступали, на всем скаку из лука врагам в глаз попадали. И повел вождь славянский Арий Молодой вои-нов в земли Загорские, и привел он воинов русских и борусских в Дву-речье. В Двуречье в ту пору было много городов, построенных шумера-ми и аккадцами, но самым большим был город Вавилон, или Баб-Илу, что значит Ворота Бога. И было там несколько царств. Но воины Ария разбили всех царей и взяли на копье все города. Однако в Двуречье по-сле этого задерживаться не стали, а отпустили на волю всех тамошних рабов, так как не терпели рабства, и пошли в земли Сирии. Словно ветер степной пронеслась конница Молодого Ария Оседня по землям Сирий-ского царства, наводя страх и ужас на местные племена и народы, за что и прозвали предков наших киммерийцами или кимрами — степными людьми. Вместе с воинами неслись на врагов скопища боевых псов, способных не только человека с ног сбить, но и коня повалить. И были псы те огромны и страшны, особенно во время боя, когда чувствовали запах крови. Тут и свой им не попадайся — в миг разорвут на кусочки. Что же тогда говорить о врагах. Тем вообще пощады никакой не было. Беспощадны были и женщины-воительницы, которых греки прозвали амазонками за их силу и бесстрашие. И было за что их так величать: на конях скакали — мужчинам не уступят. На полном ходу из луков стреля-ли — стрел попусту не теряли, каждая свою дань находила; копья, дро-тики метали — врагам сладко не казалось!

Из Сирии шли горами великими и терпели много зла и лишений, так как горы были покрыты снегами и льдами. Но преодолели они горы и вновь притекли в степи. И стали там со своими стадами скифами-скотоводами. Потом ходили к Карпатским горам, где поставили над собой пять князей и села и города огнищанские строили. Но не было спокойствия предкам нашим в горах Карпатских. Узнали они, что на прежние земли их у подножия гор Кавказских, где остались их старые отцы и матери, младшие братья и сестры, кочевники хунны и иные при-текать стали. И решили они возвратиться в земли те благодатные. Как решили, так и сделали. И пришли они к предгорьям Кавказским, ведо-мые тремя сыновьями Ария Оседня: Кием, Пащеком и Гороватом. Сы-новья Ария были храбрыми. Водили дружины сильные. С конями свои-ми почти не расставались, скача день и ночь от битвы к битве. А за ни-ми шли младшие дружины из юношей, которые охраняли старцев и де-тей, жен и матерей, повозки, с запряженными в них быками, стада овец и коров. Шли они на юг к морю и мечами разили врагов своих. Шли они до горы великой Алатырь, сейчас Эльбрусом называемой, до долины с травами, где много злаков. И там, недалеко от царь-горы, на Черной горе освоили город, названный Киевом Антским, сейчас чаще называе-мый просто Кияром. И было это более тысячи лет тому назад. Но, по-вторяю, где бы мы ни селились, в каких бы городах ни жили, все мы — русичи, и кровь наша — святая кровь! Так учат наши светлые боги, так говорили наши деды и прадеды, так должны говорить и мы своим детям и внукам».

Щек замолчал, давая возможность присутствующим обдумать ус-лышанное. А те действительно, «пережевывали» сказанное и не нару-шали возникшую паузу. Сколько бы длилась эта пауза, неизвестно, но князь Щек сам нарушил ее. «Что скажешь, волхв Златогор, — обратился он к инициатору вопроса о возникновении Кияра Антского, — верно я изложил историю возникновения вашего града? Не стесняйся, — при-ободрил он главного жреца Световида в Кияре Антском, — знаю, что муж ты многоученый и знающий. Так верно я изложил суть образования Кияра? Или, может быть, ошибаюсь? Если ошибаюсь, будь добр, по-правь. Не обижусь».

Интересно было видеть, как друг и волхв выкрутится из столь ще-котливого положения. Поэтому он, Дажин, с неподдельным интересом, даже чуть прищурившись, воззрился на Златогора. Но не зря волхва звали Златогором. Был он умен и сведущ не по годам.

«Все верно, великий князь и вождь, ты рассказываешь. Так в Ведах славянских начертано. Можно, конечно, кое-что к рассказу добавить, но суть изложена верно! — не спеша, подбирая слова, с серьезностью, на которую он только был способен, ответил Златогор. — Приятно слы-шать мудрые речи, более пристойные ученым волхвам, чем воинам и князьям». — «А раз верно, — улыбнулся Щек, польщенный похвальным высказыванием волхва Русколани, не забывая при этом и о некоторой иронии в голосе, — то продолжим застолье, ибо баснями соловья не кор-мят, словами — сыт не будешь, а пища духовная не всем заменяет пищу насущную».

И застолье продолжилось. Шумно и весело, как всякие застолья по обычаю славянскому, заведенному далекими предками в те, стародав-ние времена, когда жил славный муж Квасура.

Гости руками брали с бронзовых и серебряных подносов и дере-вянных чаш куски жареного мяса, при необходимости ловко орудуя собственными ножами-кинжалами, выбрасывая обглоданные кости в специальные плетенные из прутьев ивы корзины и вытирая сальные руки о мягкие, отбеленные до снежной белизны рушники, чтобы не скользила в них очередная серебряная чара с сурьей медовой или вином греческим.

Чару опрокинут — хозяина восславят!

А хозяин, раскрасневшийся от славословий и выпитого вина, не переставая, потчует: «Пейте, ешьте, гости дорогие, со здоровьицем»!

Как ветер носились от стола к столу расторопные отроки, угощая гостей яствами и винами из плетеных узкогорлых кувшинов и грече-ских ваз.

Сладкоголосые киевлянки, своей статью и гордой осанкой напоми-навшие священных птиц лебедей, одетые в праздничные сарафаны, с венками из живых лесных цветов на русых головках, с длинными, чуть ли не до пят, косами, голубыми, как само небо и такими же бездонными глазами, услаждали слух гостей мелодичными, как родные просторы, песнями. Эх, хороши праздничные застолья русов! Как хороши!

В СТЕПЯХ РУСКОЛАНИ

На следующий день, рано поутру, он, Дажин, с Златогором и дру-жиной своей отбыл восвояси. Ехали легкой трусцой, не моря попусту коней, хотя у каждого было по два заводных. Дорога была неблизкой. В пути предстояло пребывать не менее двух седмиц. Так как находились в походе, то в соответствии с его распоряжением держались по-походному: впереди и по бокам на расстоянии видимости трусили пар-ные разъезды разведчиков. Степь хоть и была своей, но опасность воз-никает даже там, где ее не ждешь. Так лучше ее заранее предупредить, чем потом локти кусать да себя проклинать. К тому же тренировка ни-когда еще не мешала. Спутники были воинами надежными, не раз по-бывавшими в сечах и битвах, как с азами, так и с греками, встречались они и с гуннами, все чаще и чаще заскакивавшими в русские степи. И он планировал в предстоящем походе на греков Тавриды назначить из вои-нов своей охраны десятников, а, возможно, и сотников.

То, обгоняя кавалькаду, то, забегая на несколько сот шагов вправо или влево, так, что отследить их можно было только по колебанию тра-вы, по степи бежали собаки-волкодавы, с крупными головами, широки-ми грудями и поджарыми брюхами. Длинношерстные и не знавшие ус-тали. Собаки были натренированы на выслеживание и гон зверя по сте-пи: хоть зайца, хоть косулю, хоть сайгака — любого зверя брали. Не да-вали спуску и туру, и оленю благородному, и диким лошадям, табуны которых время от времени встречались в степных просторах. Но основ-ной их специализацией было взятие волка. Иногда их использовали и при охоте на медведя или же для охраны жилища и воинского стана. Никогда чужого человека близко к хозяину или становищу не подпус-тят. Не только облают, но и порвать могут запросто. Но своих знали и не трогали.

День только начинался, поэтому в степи еще держались остатки ночной прохлады, и жара пока не беспокоила всадников. В траве треща-ли потревоженные людским и конским вторжением кузнечики, опове-щая сородичей, что живы еще и не раздавлены копытами лошадей. Можно было переговариваться, пока жара не заставит сомкнуть уста, когда время подойдет к полудню. Тогда будет не до разговору даже са-мому говорливому. Но так как он молчал, то молчали из уважения к нему и сопровождающие его всадники, размеренно колыхаясь корпуса-ми в такт конской трусце. Трава была столь высокой, что из-за нее вид-ны были только лошадиные холки и головы, да станы воинов. Все ос-тальное тонуло в изумрудно-золотистой и серебристой от метелок ко-выля массе. В бесконечном, бездонном и безоблачном небе лениво па-рила на распростертых крыльях пара степных коршунов — искали себе добычу. Но разве ее можно было разглядеть в густой травяной массе?.. Нельзя.

Вспомнился вчерашний разговор с князем Щеком и рассказ Щека о прошлом их общего рода, и он решил на эту тему поговорить со своим другом и наставником Златогором, молча следовавшим на полкорпуса слева и позади него.

Волхв Златогор еще не вошел в ту пору, когда священная седина покрывает главу, и власы становятся такими же длинными, как и ум. Он был молод и полон жизненных сил, хотя и старше его, князя Кияра Ант-ского лет на десять — пятнадцать. Златогор мог быть отличным бойцом, но выбрал в жизни иную стезю: стезю знаний и веданий, как и его пред-ки — жрецы. Тонкие черты лица говорили о его благородном происхож-дении, высокий лоб и ясные зеленые глаза — о мыслителе и философе, скромная одежда и обходительные манеры — о высоких духовных каче-ствах.

— Златогор, — обернулся к волхву, придерживая своего коня, — если не общаешься в данное время с богами, давай поговорим, пока жара не сморила. Не возражаешь?

— Я и сам желал побеседовать с тобою, князь, но не хотел нарушать ход твоих мыслей, — тотчас отозвался волхв, слегка поторопив своего чалого коня уздой, а когда поравнялся, спросил: — Так о чем ты желал побеседовать, князь Дажин? Не о вчерашнем ли повествовании киевско-го князя?

— И об этом, и кое о чем другом…

— Спрашивай, постараюсь ответить, а если что и не смогу ответить, — улыбнулся волхв своими зелеными, немного хищными, как у рыси, глазами, — то за разговором и путь короче. Так, по крайней мере, древ-няя мудрость гласит.

Его тогда интересовало, откуда Щек так много о пращурах знает, и верно ли то, что Щек рассказал. Раньше как-то на данную тему он не задумывался: то недосуг было, то походы, в которых чем меньше болта-ешь языком, а больше действуешь мечом, тем лучше, то как-то к слову не приходилось. Словом, жил себе да жил, даже когда на вече русы и аланы князем русколанским избрали. Но вот задело за живое, за душу взяло. И он спросил Златогора об этом.

— Князь Щек в принципе правильно все изложил, — начал Златогор, — по-видимому, он не только князь, но и волхв ученый. Ибо только вол-хвы ведают о своем роде больше простых смертных, хотя и меньше то-го, что знают светлые боги. Уже несколько десятков веков волхвы из поколения в поколение, из уст в уста передают свои знания потомкам. И знания эти называются Ведами. В последние же две тысячи лет они не только изустно передают свои знания, но и выбивают на камнях в свя-тилищах, изображают на глиняных и деревянных дощечках, пытаются выцарапывать палочками на бересте и папирусе. А в настоящее время все больше и больше пергаментом пользуются, то есть специально вы-дубленной кожей благородных животных: коз, газелей, трепетных ла-ней. Но это дорого и требует еще наличия специальных красок, которые не должны смываться водой и не пропадать от сырости. Я слышал еще, что в Крае Иньском, который сейчас называют Индией и Китаем, откуда к нам добираются только торговые гости и то редко, изобрели материю, бумагой называемую, на которой можно писать и рисовать, но хранят это в величайшей тайне. Секрет изготовления бумаги, говорят, такой, что за одно упоминание людей лютой казнью казнят. Однако мы немно-го отклонились от рассматриваемого вопроса.

Князь Щек рассказал многое, но не все. Славянские Веды гласят, что на этой земле, которую все называют Русской, по которой мы сей-час возвращаемся к себе домой, наш род проживал не только пять тысяч лет назад, когда пришел со Старым Яруной и его сыновьями из Края Иньского и Пянджа, но и раньше. Много-много раньше. Древние стар-цы говорили, что жили тут и две тьмы (двадцать тысяч) лет назад. Еще до Великих Холодов. Возвеличились тогда люди и забыли богов своих. Не стали им ни требы справлять, ни славы петь. Этим и воспользовался Черный Идол, который наслал на людей холод, снег и лед. И стали гиб-нуть наши далекие предки. И стали гибнуть стада их, молоком и мясом кормящие. И сгинули звери, на которых они охотились. И в тлен пре-вратились леса, спасавшие их от невзгод. И вместе с холодом наступил еще и голод. Тут и возопили к Крышню оставшиеся в живых после мора и хлада: «Спасай, Всевышний!»

Сжалился Всевышний, пожалел людишек и послал к ним на по-мощь своё земное воплощение в виде Крышня, который и похитил у Черного Идола, называемого еще Черным Змеем, огонь. Тот самый огонь, который известен теперь даже грудному младенцу, и который этот враг человеческого рода хранил в Черных Горах на берегу Черного Моря.

Вступился за людей и бог Солнца — Сурья-Яр, или, по-другому, Ярило, и повел он их с севера в Земли Русские и дальше на юг и восток, спасая от холодов и смерти.

Когда же Черный Змей обнаружил пропажу огня, то погнался за Крышнем, и сразились они на берегах Белого Моря не на жизнь, а на смерть. Но победил Крышень Черного Змея и заточил его во льдах, а похищенный у Черного Змея огонь, подарил людям, чтобы они могли разводить костры и обогреваться возле них. Чтобы могли готовить на огне пищу и обжигать посуду, плавить медь и олово, серебро и золото и ковать железо. После этого Крышень взял себе в жены дочь Солнца — Раду, взошел на вершину Алатырской горы и поднялся к трону Все-вышнего. А роды наши, ведомые Сурьей-Яром, то уходили, то возвра-щались в землю Русскую. Но, в конце концов, оказались они в Краю Иньском, где прожили одну тьму — 10 тысяч лет, пока не были выведе-ны оттуда Старым отцом Яруной или Арием. Впрочем, об этом уже рас-сказывал киевский князь Щек.

Увлеченные разговором, они не заметили, как с легкой трусцы пе-решли на шаг. При трусце Златогору неудобно было повествовать, а ему, князю русколанскому — слушать. Вот и ехали шагом бок о бок. Ос-тальные всадники в кавалькаде также перешли на шаг. Только разъезды разведывательные время от времени рысили то в один, то в другой ко-нец, не теряя, однако, из вида основную группу.

— Не утомил я тебя, светлый князь, — улыбнувшись, спросил Злато-гор. — А то, смотри, если утомил, то могу и помолчать.

— Нисколько! Сам же говорил, что за разговором и путь короче. Можешь продолжать, — ответил он тогда волхву Златогору, а сам поду-мал, что когда появятся и у него дети, то он обязательно попросит Зла-тогора заучить с ними эти Веды, рассказывающие об истории Рода Рус-ского, Славянского.

— Хорошо, — обрадовался Златогор и стал рассказывать о князьях русских, правивших родом после Ария Оседня и его детей, о вере сла-вян в единого Бога — Творца и Матерь Божью — Макошь, о Яви и Нави, о Прави и Завете, заключенном славянами с богом Сварогом, который назывался «Законом Сварога» или «Заветом отца Ария». В соответствии с Заветом прародителем славян был Дажьбог, сын Сварога и его вопло-щение для людей, а они — внуки Дажьбожьи. И обязаны были уходить от Кривды и жить по Правде.

Еще Златогор рассказал о том, что в соответствии с Заветом славя-не должны чтить и славить Рода Небесного и свой род, почитать друзей и свою семью. За убийство родича требовать живота обидчика.

Это он, Дажин, уже знал — не зря же столько лет был князем руско-лан. Но слушал все равно с неподдельным вниманием — интересно бы-ло! А когда интересно, то можно слушать одно и то же хоть десятки раз — не наскучит.

Внимание князя, по-видимому, воодушевляло Златогора; зеленые глаза его светились одухотворением и любовью. Рассказывая, свобод-ной рукой волхв поглаживал курчавую бородку. Он молодел на глазах. Куда девались его сорок лет, которые немалым бременем лежали на его широких, как у настоящего воина-ратоборца, плечах. Да он и был вои-ном. Знал в военном деле толк поболее многих именитых кметей. И из лука стрелял — пять стрел на лету держал, причем, все находили цель, хоть и стрелял, не целясь, навскидку! И копье метал как с коня на пол-ном скаку, так и в пешем порядке — так бы каждому метать! И в рубке на мечах не всякий мог ему противостоять достойно!

Впрочем, перемены происходили не только с волхвом Златогором, но и с остальными всадниками, мерно покачивавшимися на крупах ло-шадей. Воевода Ратмир, на что был буян и задира, но и он, слушая Зла-тогора, притих и задумался. Умел кудесник Златогор пронять душу да-же суровому воину.

— Жена славянина, — пояснял Златогор, — должна иметь только од-ного мужа, хотя боги допускают и разводы и многоженство. Но только в крайнем случае: когда жена бесплодна, или роду грозит вымирание из-за малого количества мужчин, так как другие мужчины погибли на вой-не. К сожалению, случается и такое. Однако жениться мужчина имеет право не более трех раз. Прелюбодейство карается жестокой казнью: женщина-прелюбодейка зашивается вместе с петухом, псом и кошкой в мешок из шкур животного и бросается в реку; мужчина побивается камнями. Если же какой неразумный муж, забыв о гневе богов и пращу-ров, насильно возьмет женщину, то кто бы он ни был: простой огнища-нин, торговый гость, храмовый ли жрец, или же князь избранный — он предается смерти. И наказание у него такое же, как у прелюбодейки — в мешок и в реку.

— Да, строги законы наши! — Не удержался от восклицания кто-то из всадников.

— Строги, но справедливы, — тут же отозвался Златогор. И продол-жил, развивая не только повествование, но и суть законов:

— Жене дается право выбора после смерти мужа: или продолжать жить и воспитывать детей, или уйти добровольно из жизни, чтобы быть погребенной вместе с мужем. У других же народов ее просто отдают на заклание, хочет она того или же нет, или же выдают замуж за брата умершего. И если наша женщина не захочет уйти в мир Пращуров, то весь род обязан оказывать ей помощь, пока ее дети не встанут на ноги и не станут кормильцами и добытчиками в семье. Так же род или община оказывает помощь детям той жены, которая пожелает уйти с мужем в иной мир. А вы еще говорите, что законы наши строги… тут дело не в строгости, а в разумности.

Никто ему не возразил. Да и как возразить, если Завет был заклю-чен с самим Богом.

— В разумности и справедливости, — продолжил Златогор. — На-пример: кто-то, забывший Бога, позарился на чужое и украл корову, или лошадь у соседа. Как его наказать? А Закон говорит, что потерпевший или сам, или с помощью родственников, если таковые имеются, или с помощью других соплеменников должен «гнать след» и искать винов-ного. А когда виновный будет найден, то отвечает перед потерпевшим как своим имуществом, так и самим животом. Если же виновный не будет в течение лета найден, то община возмещает своему родичу ущерб и продолжает искать виновного до тех пор, пока тот не будет найден.

«Око — за око, зуб — за зуб, кровь — за кровь», — так требуют законы справедливости у славян. Так требуют наши боги. Это у греков с появ-лением новой веры закон другой и говорит, что если тебя ударили по одной щеке, то подставляй для удара другую. И потому — они слабые, как женщины, и рабами становятся не только у своего бога, но и у дру-гих людей. Славяне же богов своих славят, как славят свободу и волю. Им лучше быть мертвыми, чем стать рабами! Так требует Сварог и Ма-терь Птица Сва — Птица Слава! И мы чтим Завет и чтим Законы. Возь-мем, к примеру, древний обычай отправления умерших к Пращурам. Во времена киммерийцев, о которых упомянул киевский князь Щек, наши предки погребали покойников в ямах под курганами. Потом стали хо-ронить их под курганами, но с хитрыми ходами-выходами. А около ты-сячи лет назад Чернобог этому воспротивился, и покойников стали хо-ронить в срубах-домовинах под теми же курганами. И не только так хоронили своих покойников киммерийцы — степные люди, но и другая славянская ветвь рода — скифы. Но о скифах и киммерийцах поговорим после, если пожелаете, а пока хочу вам поведать про законы, установ-ленные нашими предками с одобрения Сварога.

Солнце поднималось к зениту и припекало сверх всякой меры. Крупы лошадей лоснились. Над степью колебалось марево, еле осязае-мое взглядом, но ощутимое телами и всем существом бессмертных душ. Терпкий запах полыни забивал нос, вызывая чихание и сморкание. Даже лошади, и те недовольно фыркали и отчаянно трясли мордами, словно хотели избавиться и не могли от всепроникающего раздражительного запаха и цветочной пыльцы. По лицам всадников катились струйки по-та, и они вытирали его кто ладонью, кто рукавом, а кто и подолом руба-хи. Он, Дажин, тоже беспрерывно обтирал лицо захваченным из дома куском белой материи, похожим на женский плат — опыт подсказал. И теперь этот плат настолько пропитался соленым потом, что хоть выжи-май. Однако, хоть и немного, но все же это помогало избавляться от пота, который катился за воротник рубахи, отчего рубаха прилипала к телу и становилась противно-липкой. Многие спутники сняли с себя одежду и теперь подставляли солнцу — Яриле свои загорелые и муску-листые торсы. Пощипывало и глаза. К тому же, в добавление к солено-му поту, в воздухе повисли шевелящейся и зудящей тучей тысячи ово-дов-кровопийц, как будто они собрались над маленькой кавалькадой со всей необъятной степи. Коршуны, еще недавно парившие в бездонном небе, пропали, видимо, попрятались от зноя в густой траве на курганах. Собаки, утром рыскавшие туда-сюда по всей окрестности, высунув красные языки, сбились в свору и норовили держаться под брюхами лошадей, чтобы хоть таким образом спастись от палящих лучей. От не-стерпимого зноя, не прекращающегося ни на мгновение, пота и надоед-ливых оводов всадникам было не по себе, хоть все стоически переноси-ли эти тяготы походной жизни. И только Златогор, казалось, ничего это-го не видит и не слышит, охваченный восторгом повествования.

— Сейчас в Русколани, в которой по воле Всевышнего, проживаем мы, по-прежнему практикуется погребение умерших под курганами, но деревянные срубы почти не ставятся, сменились на дощатые домовины, — плел словесную вязь Златогор. — А у наших братьев-славян, прожи-вающих севернее, ну, хотя бы у озера Ильмень, или по реке Десне и ее многочисленным притокам трупы умерших сжигаются на кострах. Рас-кладываются из стволов деревьев большие костры, и на них сжигаются бренные остатки. Но в том и в другом случае по умершим или погиб-шим справляется поминальная тризна с восхвалением погибших роди-чей — пращуров и богов всемогущих, хранящих роды наши от злобы и напастей.

Златогор прервал свой рассказ, словно размышляя: говорить далее или промолчать. Чело его, еще мгновение назад такое одухотворенное и радостно-возбужденное, слегка замутилось раздумьями. Чувствовалось, что идет невидимая внутренняя борьба. Что-то угнетало волхва. Что-то такое, о чем ему не хотелось поведать окружающим, так как сам, воз-можно, не во всем разобрался до конца, не обмыслил, не пришел к еди-ному решению и убеждению. И ему не хотелось еще непонятное для самого себя взваливать на чужие плечи, обрушивать на чужие головы и умы. Однако внутренняя борьба была недолгой.

— Нам, живущим по соседству с греками, — продолжил Златогор после паузы, — известно, что они своих покойников закапывают в зем-лю, как учит их вера в единого Бога и его сына Христа. И оплакивают, так как считают себя рабами Господа. Мы же рабства не признаем, по-этому справляем тризны, восхваляя Творца Сварога и его воплощения в Дажьбога и иных богов.

Многие из вас знают, как хитроумные эллины и римляне пытаются захватить наши города, построенные предками много веков назад на берегах Сурожского моря и в степях Тавриды, но не многие знают, как они хотят опорочить нас, наговаривая на нас всякую ложь и скверну. И я расскажу вам об этом.

Из-за постоянного зноя у многих всадников интерес к повествова-нию Златогора пропал, на их лицах явственно читалось: нужен привал, чтобы переждать жару. Он, князь русколан, это понял и дал команду на отдых.

— А ты, Златогор, не расстраивайся, потом доскажешь — дорога-то длинна, — успокоил он своего волхва-кудесника, поднявшего на него удивленный взор.

— Как скажешь, светлый князь, — отозвался на это Златогор. И было видно,что он недоволен перерывом.

На этот раз маршрут похода был избран вдоль левого берега Днеп-ра с последующим выходом на реку Орель, а от верховий Ореля — к Донцу и Дону с переправой через Дон у городка Белая Вежа.

Городок Белая Вежа, как и Воронежец на одноименной реке, был одним из немногих обжитых и укрепленных островков славян среди бескрайней степи. И Белая Вежа, и Воронежец длительное время нахо-дились вдали от торговых путей, идущих от берегов Сурожского моря, которое греки именовали Понтом Евксинским, в земли Индии и Китая, называемые в славянских Ведах Краем Иньским, откуда вывозились шелк и парча, пряности и украшения, и потому такого роста, как Киев Русский, Сурож, Ольвия или Корсунь-Херсонес, не достигли. Но и в этих городах жизнь била ключом.

На ежегодные осенние торжища в них собирались огнищане из ок-рестных сел и огнищ. Бойко шла торговля зерном и рыбой, скотом и птицей, лесом и медом, грибами и ягодами. Кузнецы и оружейники на выбор предлагали мечи и стрелы с луками, копья и ножи, топоры и ора-ло, а еще — различные украшения для девиц и женщин из злата и сереб-ра. Гончары — всевозможные изделия из глины. Плотники — деревянные лавки и столы, кадушки для солений и ткацкие станки. Ткачи зазывали покупателей на ткани из шерсти и льна, ковры разноцветные и попоны, хоть постель застлать, хоть на коня возложить. Швеи предлагали рубахи и кожухи, замашные и пестрядные портки, да зимние шубы из овчины, чтобы морозы и холода не были страшны. Торговые гости — и того ди-ковинней товар из далеких стран: ткани из шелка и парчи, пестрящие многоцветьем, так что дух захватывает, особенно у молодых девиц, да бусы разноцветные, да серьги серебряные или золотые в виде птиц и зверюшек диковинных.

Горожане разбирают продукты питания в зиму на запас — зимы-то длинные, да вещи, что понарядней; сельские — металлические сошнячки на сохи, чтобы орать было лучше, чтобы сивке было легче орало та-щить. Остальные вещи присматривают, что попроще да подешевле. Оружие берут и те, и другие: всем необходимо. Какой русич да без ору-жия!

Шумно, звонко, голосисто на торжищах. Торг идет как натураль-ным обменом, так и на деньги — серебряные динары и дирхемы.

Вокруг городищ были возведены крепостные стены: в Воронежце — из сосновых и дубовых плах, а в Белой Веже, где лесов было не так уж много — из сбитой с соломой глины. Глина имела белый оттенок, и ко-гда стены высыхали, то были белыми, словно из камня — белого гранита. Возможно, отсюда и пришло название городу — Белая Вежа. Со време-нем стены твердели, как гранит под лучами палящего солнца, под степ-ными ветрами, дождями и снегами.

Дальше путь пролегал по левому берегу Дона до моря и предгорий Кавказа. В пути следования предстояло переправиться через несколько полноводных рек, но на многих из них уже имелись переправы, а там где таковых не было, имелись броды, с помощью которых реки можно было преодолеть без особого риска для жизни воинов. К тому же вои-ны-русколане и их лошади были привычны к переправам.

Не успел он дать команду, как всадники, ехавшие с ним, спеши-лись, сноровисто и споро развьючили заводных лошадей и установили шатер — хоть какая-то защита от палящего солнца. Завидев возникший бивуак, устремились к нему и те, что находились в дозоре. Даже собаки, с высунутыми из пасти языками, судорожно и часто дышащие, и те бы-ли рады отдыху. Притулились в тени от шатра, положив свои морды на лапы и прикрыв глаза, но чутко реагируя на каждый шорох.

Выставив по жребию стражу, разрешил остальным отдыхать…

Когда жара стала спадать, и можно было двигаться дальше, он дал команду. Ратмир, как и в начале пути, выставил дозоры-охранения — старый вояка свое дело знал и четко исполнял, не дожидаясь указаний. Вновь чуть ли не на линии окоема замаячили обнаженные торсы дозор-ных всадников. Чтобы предать себе большей бодрости, всадники запели походную песню, воздавая славу Создателю и всем богам, покровитель-ствующим русичам и аланам в походной жизни. Перуну и Велесу, Дажьбогу и даже Тэнгри, которого почитали аланские воины.

Вот мы имеем стрелы и мечи на воинов вражьих,
О, Перун, стрелами прыскающий,
 громами гремящий!
Ты научил нас те стрелы ковать,
Ты научил нас мечи изострять,
Ты помоги нам врагов побеждать!..
Под вечер на низкотравьи пологого кургана увидели стайку дроф, важно вышагивающих по жухлой траве в поисках злаков. Решили по-охотиться, чтобы побаловать себя свежим птичьим мясом.

Десяток всадников спешилось, чтобы подкрасться к дрофам и по-разить их из лука. Отойдя на четверть поприща от основной группы, они упали в траву и, словно ужи, поползли в сторону дроф. Когда под-ползли на расстояние, позволяющее прицельно вести стрельбу из лука, по команде старшего, привстав на колено, привычно натянули тетивы. Невидимо запели стрелы, и каждая нашла свою цель. Несколько птиц, жалобно вскрикнув, упали в траву и забились в танце смерти, бестолко-во махая крыльями и суча лапками. Остальные, напуганные поведением своих товарок, бросились врассыпную с места кормления, отчаянно ма-хая крыльями и перебирая ногами. Миг — и на пригорке никого уже нет!

— Знатный будет ужин, — сказал Ратмир, когда охотники принесли трофеи. — И запас цел, и все будут сыты.

Ратмир имел в виду дневной запас, имевшийся у каждого воина в походной суме при заводном коне. В основном это было мясо молодых жеребят, нарезанное тонкими ломтиками и провяленное вместе с целеб-ными и пахучими травами в сухих проветриваемых местах. Такое мясо занимало в суме мало места, было относительно легким по весу и могло длительное время использоваться в походе, не портясь. Были в суме краюха хлеба и сухари. Свежий хлеб полагалось есть в начале пути, по-ка он не очерствел. Сухарями пользовались во всем дальнейшем пути. Кроме этого, у каждого воина при себе была глиняная фляжка, обтяну-тая шкурой ягненка или теленка шерстью наружу, с узким горлышком, закрытым деревянной пробкой, в которой хранилась вода. При больших воинских походах в обозах для утолении жажды и снятия усталости имелись бурдюки с водой или с вином. Когда ночная мгла опустилась на степь, а небесный свод усеяли мерцающие звезды, остановились на привал, чтобы дать отдых себе и лошадям. Конечно, по ночной прохла-де путешествовать было куда приятнее, чем в дневной зной, но тут под-стерегали другие опасности: лошадь могла угодить ногой в лисью или барсучью нору и сломать ногу, а это уже беда, как для лошади, так и для всадника. Очистив место для костра от травы, чтобы случайно не под-жечь степь и не сгореть самим, развели костры, и при их свете воины сноровисто ощипали подстреленных птиц, опалили остатки пуха и перьев в пламени и распотрошили, бросив потроха собакам. Те, рыча и отталкивая друг друга, набросились на еду. Тушки аккуратно разделали на небольшие куски. Часть кусков решили поджарить на открытом огне, придерживая на наконечниках копий, а часть, обмотав сырой травой и присыпав землей, испечь на углях.

— Отличное жаркое послал нам Велес, — сказал Златогор перед тем, как приступить к трапезе. — Возблагодарим же его, братья, и отдадим часть добычи нашей богам нашим, чтобы и впредь они не лишали нас своей милости. — Он отщипнул от своего куска небольшую толику мяса и бросил в костер. — Вот треба богам и справлена, теперь можно и са-мим вкусить от трудов наших.

Вкусили.

Выставив ночную стражу и назначив ей смену, не в установленном ранее шатре, а из-за осторожности, недалеко от него, прямо на земле, только подстелив на разогретую за день поверхность охапку тут же со-рванной травы, улеглись почивать. Чтобы следующим утром с первой трелью жаворонка, еще до первого луча солнца встать и продолжить путь. Воину нельзя долго нежиться в постели. И, вообще, кто рано вста-ет — тому бог подает, а кто долго лежит, тот беса тешит. Шатёр же не убрали из-за того, что ночью мог неожиданно пойти дождь. Хоть небо и не предвещало такой неожиданности, но кто знает волю богов? Мало, что было ведро, но ведь может и как из ведра!

Дальнейший путь, почти до самой Белой Вежи протекал размерен-но и без происшествий, если не считать происшествием ливень, не-жданно-негаданно случившийся в степи. Как-то под вечер набежали тучи, небо почернело, подул пронзительный ветер. Ярило спрятался, уступив небесную твердь Громовержцу Перуну, который с ожесточени-ем стал бросать молнии в далекие и близкие курганы. Однако дождь так же быстро прекратился как и начался. И на небесный свод вновь выка-тился в своей золотой колеснице Ярило. Воины, промокшие до послед-ней нитки, были рады такому обстоятельству: по крайней мере, до сле-дующего полдника удручающей жары можно было не опасаться. А вы-сохнуть они до ночного отдыха еще не раз успеют. Не менее воев про-хладе радовались лошади, переговариваясь между собой веселым ржа-нием, и собаки, втянувшие в пасти языки.

Воздух был свеж, и дышалось легко, всей грудью, не то, что в знойное удушье. Из своих укрытий в небо взвились сотни птиц, оглашая окрестности веселым щебетом — божьи творения радовались неожидан-ной прохладе.

Движение небольшого отряда значительно ускорилось, несмотря на то, что трава и почва под ней были влажными и скользкими. Но ис-тосковавшаяся по влаге земля быстро впитывала в себя воду, и к ночно-му бивуаку только чистый, наполненный озоном, воздух говорил о не-давно прошедшем дожде.

Волхв Златогор потчевал путников своими наставлениями и не-скончаемыми рассказами о жизни предков, об их исходе к Карпатам и к Ра-реке. О войнах с египтянами и мидянами, с персами, ведомыми на Русь царем Киром, и греками при Александре Македонском, завоевав-шем полмира. В перерывах между его рассказами воины пели тягучие песни, скрашивавшие однотонность пути.

— Откуда ты это знаешь, — спрашивали волхва вои, — неужели боги все поведали?

Воям было и интересно, и немного жутко от столь обширных по-знаний волхва: не мог живой человек столь много знать. Они-то такого отродясь не ведали…

— Князь общается с князем о делах военных, огнищанин с огнища-нином — о делах житейских, купец с купцом — о торговых, а жрецы и волхвы — о различных знаниях, чтобы самим ведать и другим передать, — отвечал притчей Златогор, и в его зеленых кошачьих глазах мелькнули веселые бесенята. — Захотите — и вы станете такими же знающими да ведающими, как и я!

— Куда уж нам, — засомневались вои. — Уж лучше нам быть обык-новенными воинами. Наше дело копье да меч…

— И то верно… — согласился с их доводами волхв, сопроводив сло-ва едва скользнувшей по губам снисходительной улыбкой, — каждому свое. Так оно, пожалуй, лучше будет…

ТРУП В СТЕПИ

Степное путешествие стало привычным и закономерным делом, уже не вызывающим не восторгов, ни удивлений, как это было в начале пути. Путь медленно сокращался. До града Белая Вежа оставалось ру-кой подать. Казалось, ничего не предвещает каких-либо заминок и раз-влечений. Вокруг сплошное однообразие тучной степи.

А вот за день пути до Белой Вежи произошло событие, внесшее некоторое разнообразие в обычный поход. Причем, малоприятное и с далеко идущими последствиями.

Рыскавший впереди основной группы дозор случайно наткнулся на труп мужчины, убитого ударом ножа в спину. Даже не сам дозор, а увя-завшиеся за ним собаки, обнаружившие труп и поднявшие громкий лай, чем и привлекли дозорных к данному месту. Судя по внешнему виду, прежде это был родовитый муж, о чем говорила оставшаяся на трупе богатая одежда и сапоги из оленьей кожи, легкие и нарядные, которую носят только вожди или люди из их ближайшего окружения: сыновья, советники, военачальники.

Златогор, которому приходилось довольно часто врачевать людей, вставлять не место вывихнутые суставы, лечить травмы и раны, спе-шился и осмотрел труп. Он не только снял с него одежду, чтобы лучше обследовать тело, но и зачем-то упругим стеблем травы забирался в единственную рану под левым плечом.

Некоторое время о чем-то молча размышлял, то, поднимаясь, то, вновь склоняясь к телу, манипулируя тростинкой в ране и возясь над трупом больше того, что приличествует при таких обстоятельствах. На отдельных стебельках оставил замеры глубины и ширины раны.

— Что скажешь, волхв? — спросил Дажин тогда Златогора, окон-чившего осмотр тела, хотя и сам прекрасно видел, что тут произошло убийство, причем, не просто убийство, а предательское убийство. Место вокруг трупа не было истоптано, как бывает при поединках, других ран на теле кроме той, что стала причиной смерти, не было. Наличие одеж-ды на трупе и то, что труп не был предан погребению, а брошен посреди степи — прямо указывали на коварное убийство.

— А то и скажу, что Кривда побывала здесь, — отозвался Златогор, и его зеленые глаза замутились тоской и печалью, словно убитый был его близкий друг или родственник. Душа волхва протестовала против ко-варства и предательства. — И не просто Кривда, а коварная Кривда. Кто-то из близких, не иначе, лишил его жизни…

— Почему так?

— Потому, что убитый нападения не ожидал, доверял своему спут-нику или спутникам — это пусть следопыты нам ответят. Я в разгадке следов не силен. — С некоторой досадой в голосе на себя ответил волхв на заданный вопрос. — А следы должны сохраниться при условии, что убийство случилось после дождя. В противном случае будет куда труд-нее: прошедший ливень, скорее всего, следы смыл, уничтожил.

— Ратмир, распорядись, кто среди наших воинов, мастер в чтении следов, — отдал он приказание своему воеводе, выслушав веские доводы волхва. И воевода сразу же подозвал двух всадников и о чем-то с ними потолковал. Те спешились.

— Вот, Аслан и Мешо — опытные чтецы следов, — доложил Ратмир. — Говорят, что отыщут следы, если такие имелись.

— Пусть приступают да будут внимательны.

— Можно и собак использовать, — посоветовал волхв, — у них нюх получше любых глаз действует.

— Приступайте, вои, — повторил команду Ратмир. — Надо выяснить, сколько же было тут человек? Пешие ли, конные?.. Если нужно, то со-бак для гона следа используйте. Не помешают. Испокон веков собаки как в охоте, так и в поиске помогают…

— Да наш Аслан сам лучше любой собаки след берет, — загоготал кто-то из всадников, возможно, Громобой, обладатель мощного и низ-кого гласа, небольшой горой возвышающийся на своем пегом жеребце.

— Особенно, когда к жене своей в постель спешит, — поддержал зу-боскала товарищ, по-видимому, такой же зубоскал и пустомеля.

Но тут воевода так зыркнул глазищами, что смешки враз прекрати-лись, а названные им воины, опустившись на колени, стали пядь за пя-дью внимательно осматривать траву и землю вокруг покойника. Собаки остались без дела.

Пока следопыты искали и изучали следы, Златогор к уже сказан-ному добавил, что в убийстве, скорее всего, повинны близкие убитого.

— Чужой бы одежду взял, на богатство позарился. Ведь одежда и впрямь богата, не каждый князь такую носит… А ее не взяли. Значит, это дело рук своего, близкого человека. Только близкий человек побо-ится взять всем известную одежду из-за разоблачения.

— Резонно, — согласился он со Златогором. — А как думаешь, давно произошло убийство то?

— Не более одного дня и ночи. Скорее всего, после вчерашнего до-ждя. В противном случае птицы и звери уже бы разорвали его на куски. По-видимому, на это и рассчитывал убийца. Только случай тому поме-шал — мы проезжали рядом.

— И что теперь будем делать, любимец богов? — усмехнулся он, уже ясно понимая, что мороки из-за трупа не избежать.

— Погибший русич, а это русич, я ни на миг не сомневаюсь, — стал отвечать сухо и сурово волхв, — подлежит погребению по обычаям ру-сичей и никак иначе. Так гласит наш Закон. Поэтому тело надо будет доставить в Белую Вежу для опознания и погребения, а самим до тех пор гнать след. Вот и воины-следопыты идут, что-то хотят поведать о следах, — обратил внимание Златогор на воинов-следопытов, идущих к ним для доклада. Те о чем-то тихо переговаривались между собой, по-видимому, согласуя свои мнения и желая привести их к единому ре-зультату.

— Рассказывайте, что следы вам сообщили, — приказал он воинам, прервав разговор со Златогором.

— В степи было трое. На лошадях… с заводными… Ехали шагом — следы ровные и не глубокие. Потом почему-то спешивались и шли до того места пешком. Обуты в сапоги с каблуками. Такие сапоги только знатные люди и воины носят. Двое вновь возвратились к лошадям и ускакали, прихватив и лошадей убитого, — толково и обстоятельно до-ложил Аслан. Мешо в знак согласия только головой кивал. — Еще следу-ет сказать, что лошади были разной масти: и вороные, и чалые, и кау-рые.

— Откуда ведаешь? — поинтересовался Златогор, опередив его, кня-зя, с подобным вопросом.

— А вот, шерстинки с колючек подобрали. Когда лошадки паслись там, — указал Аслан рукой на место, где останавливались всадники пе-ред тем как пойти пешком, — то на колючках и оставили. А еще у одной лошадки, вороной, на левой передней ноге копыто треснуло, видно по следу на земле после дождя, и тут наш мудрый жрец прав, — кивнул Ас-лан головой в сторону Златогора, — убийство произошло после дождя. Следы довольно четкие.

— А с чего ты решил, что копыто треснуло у вороной лошади? — поинтересовался опять Златогор, в котором постоянно сказывалась тяга к чему-то новому, интересному и необычному. Не зря же его в шутку называли кладезем мудрости и учености.

— Не я один, но и Мешко так решил, ибо нашли мы шерстинки от вороной лошади в следах от поврежденного копыта, и следы эти были в стороне от других. А это означает, что данная лошадь отходила от дру-гих в сторону и там обронила на колючку свою шерсть. А мы ее нашли.

— Не путаете? — на всякий случай спросил он.

— Не путаем, светлый князь, — вновь за двоих ответил Аслан. И опять Мешо молча кивнул головой, соглашаясь со своим товарищем.

— Не путают, — поддержал их и волхв, похвалив: — Молодцы. На-блюдательны. Не каждому боги такой дар дают. — Затем добавил, уже обращаясь к нему, князю: — А я тебе, светлый князь, еще больше скажу: убийца был пониже убитого и очень сильный.

— Откуда такое мыслишь? Боги что ли поведали, шепнув на ушко? — удивился он такому откровению волхва. Да и как тут не удивиться: это тебе не упавший волосок или шерстинка с крупа лошади, оставшие-ся на колючке. Это тоже удивительно, но объяснимо. Умный человек всегда такое поймет. Но как такое размыслить, что убийца был ростом ниже убитого, тут без подсказки богов вряд ли обошлось. Простому смертному сие не под силу.

— Без божьей помощи ничего не бывает, — стал объяснять волхв, — но в данном случае здравое рассуждение и опыт по лечению ратных ран у воев. Удар ножа шел снизу вверх — это я выяснил, когда стеблем заме-рял глубину и направление ранения. А такой удар наносит человек, ко-торый ниже того, которому удар наносится. А глубина поражения гово-рит о силе удара и о том, что удар наносил человек сильный и знающий.

Аслан и Мешко как зачарованные слушали объяснение волхва, да-же рты от удивления пооткрывали, того и гляди, ворон зевами своими словят.

— И как считаете вы, вои, куда убийцы ускакали? — задал он Аслану и его товарищу вопрос, скорее для того, чтобы они, наконец-то, рты закрыли, чем для выяснения пути следования татей.

— Не знаем, — ответил Аслан, — но в ту сторону, куда и мы движем-ся.

— Ступайте, — отпустил он этих воинов, — и приготовьтесь след держать, чтобы не потерять, если он действительно идет попутно нам. А ты, Ратмир, — обратился после разговора со следопытами к стоявшему рядом воеводе, — прикажи погрузить тело на одну из заводных лошадей. Отвезем до Белой Вежи. Пусть там решают, что с ним делать. Да усиль охранение, как сказал наш премудрый волхв, Кривда в степи, и усиле-ние охранения нам не помешает. Достаточно неожиданностей.

— Как скажет князь, — тут же согласился воевода, — все исполним. Эй, Мешо и… еще кто-нибудь… погрузите труп на свободную от по-клажи лошадь. Князь так велит.

Мешо тут же подчинился и стал оглядываться, кого бы взять себе в помощники. Но все всадники делали вид, что это их не касается. Хитри-ли Дажьбоговы внуки! Не хотели без прямой команды мертвецом зани-маться. А таковой из уст воеводы не было. Тогда к Мешо подошел Ас-лан и стал помогать тому заворачивать труп в одну из попон. Потом перебросили его через круп лошади, вздрагивающей всей кожей и нерв-но прядавшей ушами: животное чувствовало запах мертвого человека и вело себя соответствующе.

— Стой спокойно, волчья сыть, травяной мешок, — прикрикнул на лошадь Аслан, — что, трупов не видела?.. Привыкай, еще наглядишься. — Кричал грозно, глумливо, но успокаивал нежным поглаживанием ладо-ни, и лошадь присмирела, перестала дрожать и похрапывать, лишь ко-сила лиловым глазом.

Погрузив на лошадь труп, завернутый в попону, двинулись в путь, придерживаясь следов, оставленных убийцами. Следы вели в сторону Белой Вежи.

Так нежданно-негаданно он, князь Дажин, и его дружина были вы-нуждены «гнать след», чтобы не дать торжествовать Кривде над Прав-дой. Кровь русича требовала отмщения.

Завет Отца Ария прямо говорил, что каждый русич, кто бы он ни был: светлый князь или самый последний в роду огнищанин, обнаружив Кривду, «гнал след» до обнаружения виновника. Если Кривда обнару-жившего ее напрямую не касалась, то тот русич обязан был сообщить о случившемся тому лицу, которого она касалась, и тогда это лицо или этот человек (сам ли, или же, перепоручив свои обязанности поднато-ревшим на таких делах княжеским слугам) продолжал «гнать след». И гнал до тех пор, пока виновный не находился и не подвергался соответ-ствующему наказанию по решению суда веча или князя, если вече по каким-либо причинам собрать было нельзя, а также во время воинских походов, когда князю заранее вечем давалось такое право. Если же ви-новный не находился, то ответственность возлагалась на весь род, и род нес материальное наказание в пользу потерпевшей стороны.

В БЕЛОЙ ВЕЖЕ

В Белую Вежу вошли утром следующего дня. О приближении го-рода говорили тучные стада, пасшиеся в долинах на сочных травах, мы-чание коров, блеяние овец и коз, конские табуны. Говорили об этом и участившиеся овраги, убегающие к невидимой еще реке, и небольшие речонки, которых ранее в степи не было видно, и темная зелень лесов, тянувшихся вдоль поймы рек.

Город, разместившийся на холмистых крутоярах Дона в устье не-большой степной речки, встретил лаем собак, скрипом открываемых калиток, стуком топоров и молотков в кузницах, разноголосым гомоном жителей. Окраины пригорода составляли довольно таки большие полу-землянки с двухскатными крышами, крытыми камышом. К ним прижи-мались подсобные помещения, хлева и амбары. Ближе к центру землян-ки сменились глинобитными избами с маленькими оконцами под кры-шами для проникновения света внутрь избы и выхода дыма от огнища.

От степи пригородный посад отделял хлипкий забор иэ жердей и бревен. Зато центр города, где селились лучшие мужи, был обнесен бе-лой глинобитной крепостной стеной, высотой в три-четыре роста взрос-лого человека. Перед стеной со стороны степи был прорыт ров, пример-но такой же глубины, как высота стен, соединивший два оврага с кру-тыми склонами. Овраги были глубоки. Один овраг своим черным зевом уходил к Дону, и второй, с не менее крутыми склонами, поросшими колючим кустарником, — в долину степной реки. В стене имелась башня с въездными воротами. Только через нее можно было попасть в кре-пость. Перед башенными воротами через ров был переброшен узкий мосток, рассчитанный на проезд одной телеги или двух всадников в один ряд. Мосток был построен так, что легко мог быть разрушен в слу-чае опасности.

— Почти, как у нас, в Кияре Антском, — почему-то почти шепотом произнес Ратмир, оценив крепостные сооружения.

— Как люди созданы Всевышним Богом по образу и подобию его, так и они везде строят похожее и подобное, — отозвался Златогор. — Только материалы используют разные. Кто — камень, кто — глину, а кто — дерево. Так-то! А тут и вообще удивляться нечему — это же Русь, наша общая земля, те же самые обычаи и зароки, полученные от отцов и де-дов наших.

Завидев приближающийся из степи отряд, в крепости ударили в било. Было видно, как на крепостную стену высыпало несколько чело-век, по-видимому, дежурная стража. Подсчитывали воев в отряде, спешно докладывали своим начальникам.

— Бдят! — уважительно промолвил кто-то из всадников.

— Не очень, — поправил воина воевода, — надо было узреть нас, ко-гда только на вон тот курган поднимались, — показал он рукой на кур-ган, который совсем недавно миновали, — а то и раньше. Припоздали стражи…

— Вот, вот! — поддержал воеводу волхв, — извечная русская надежда на «авось!» До добра она когда-нибудь не доведет… погубит… Тут и боги не помогут.

Жители землянок, с появлением отряда всадников в расположении предместья спрятавшиеся в укромных местах, видя, что никаких враж-дебных действий всадники не проявляют, стали выходить на улицу и молча рассматривать неизвестных им воинов. Словно раньше никогда воев не видели.

— Интересуются, — отреагировал на это Златогор. — Так уж люди устроены: всем новым интересуются. Проезжай, к примеру, сейчас та-кой же отряд из их сородичей — редкий бы человек и посмотрел на него, потому что привычно. А так — интересно! Вот и высыпали на дорогу, отставив свою работу.

В словах мудрого волхва был резон.

В крепость не впустили. Стража закрыла ворота и долго выспра-шивала из-за забрала: кто такие, откуда да почему…

— Кто в граде властелин? — вышел тогда он, князь, вперед.

Ответили, что воевода Ратец, так как князь их Рустам дня два назад куда-то выехал и пропал.

— Сообщите воеводе, что его желает видеть князь Русколани Да-жин, то есть я! — потребовал он строго и решительно. — Да немедленно — одна нога тут, другая уже там!

Старший стражи пообещал разыскать воеводу. В башне и на стене маячили воины. Они с неподдельным интересом разглядывали руско-ланских конников. Воинов на стене не прибавлялось, но и не убывало, что в свою очередь говорило о спокойствии в крепости.

— Вои, — задрав вверх голову, чтобы сподручней было вести пере-говоры, обратился к ним Златогор, — молвите, куда и с кем князь ваш отъезжал? И вернулись ли его спутники?

Его длинные волосы разметались по плечам, поверх плаща и свет-лой кольчуги. Чуть прищуренные очи раз за разом внимательно осязали взглядом стены и врата крепости, словно проверяя на прочность.

— Отъезжал он со своим сводным братом Родомыслом и сыном воеводы Амием на охоту в степь, — ответил кто-то из стражи, по-видимому, наиболее смелый и велеречивый. — Те вчера поодиночке отыскались, сообщили, что в степи был буран, кони их испугались и понесли неведомо куда. Говорят, что долго несли в черной степи, пока не упали обессиленные… Они, Родомысл и Амий, потом, когда буран прекратился, отыскались, — уточнил словоохотливый воин, — а князь наш сгинул, только лошади его прибились к лошадям Родомысла и Амия… Вот ждем, может сам появится. Так распорядился воевода наш. Такое уже бывало: добирались домой затерянные путники. А если не появится сегодня — завтра, то, наверное, сами в степь пойдем на поис-ки… Князь, все-таки…

— А у кого из вернувшихся молодцов лошадка прихрамывает, не заметили? — продолжил расспрашивать Златогор.

— Так это у Родомысла, — ответил со стены другой воин. — Я видел, как вороной конь Родомысла вчера на левую переднюю ногу прихрамы-вал, наверное, копыто повредил. Велес не уберег.

— Ваш князь, наверное, повыше сводного брата будет? — не отста-вал Златогор от беловежцев, плетя кружево речей-расспросов.

— Это точно, — подтвердили воины с крепостной стены, — а ты от-куда про то знаешь? И, вообще, зачем расспрашиваешь? — насторожи-лись они. — Может, злое задумали? А? Но то — пустое, враз из луков вдоль стены положим! — И пригрозил луком, потрясая им в левой руке, но сделал это как-то нерешительно и без особого рвения.

— Не, не злое, — пришел Златогору на выручку сообразительный Аслан, — просто наш волхв, а вы, смертные, гордитесь, что имели честь беседовать с самым мудрым волхвом во всей Руси, всегда и всюду всем интересуется. Потому многое знает… И он может вам многое расска-зать, если попросите.

— Верно? — удивились беловежские воины.

— Верно, — улыбнулся ободряюще Златогор. — Я даже могу сказать, в каком возрасте ваш пропавший князь, в чем он был одет, и кто ему больше всех завидовал, не боясь богов.

— Неужели? — засомневались на стене.

— Проверьте! — посоветовал Златогор, — если гнева богов за свое неверие не боитесь.

Но, видно, беловежцы гнева богов не очень-то боялись, так как решили проверить: действительно ли русколанский волхв столь сведущ.

— Как зовут нашего князя? — спросил какой-то воин, забыв, что со-всем недавно сами назвали имя своего князя.

— Рустам, — отозвался Златогор, мысленно улыбаясь наивности бе-ловежцев.

— А в чем он одет? — спросили со стены.

Златогор стал описывать одежду, обнаруженную на трупе, а также указал возраст их князя.

— Верно?

— Верно! Но кто, по-вашему, был княжий завистник? — последовал вслед за утверждением правоты русколанского волхва вопрос.

— Это проще простого, — усмехнулся печально Златогор, — его сводный брат Родомысл. Верно?

Но на его последний вопрос ответа не последовало. Произошло не-большое движение на крепостной стене. По-видимому, наконец-то поя-вился воевода. Воины засуетились, нарочито демонстрируя перед на-чальством свое служебное рвение.

«И здесь лебезить перед большими научились, — с сожалением констатировал Златогор. — Теряет народ чувство собственного достоин-ства. Теряет».

Ворота открылись. Из проема башни вышел небольшой пеший от-ряд ратников. С луками в руках и мечами на бедре, но без броневых доспехов. У многих при себе были небольшие копья, называемые сули-цами. Их можно было и метать с небольшого расстояния во вражеских воинов, а также использовать и в качестве таранного и поражающего оружия при конной атаке. Появление беловежского отряда, численно не уступающего русколанскому, заставило русколанских всадников враз подобраться и в свою очередь положить руки на рукояти мечей.

— Кто спрашивал воеводу Ратца? — выступил вперед высокий, оде-тый в броню и со шлемом на голове, муж. — Я воевода. Что желаете со-общить?

— Что-то не вижу радушия в приеме, — ответил Дажин тогда, стара-ясь подавить в себе гнев из-за дерзкого поведения воеводы и возможно-го причастия его к убийству князя, так как ни одно из сказанных Злато-гором слов не прошло мимо его ушей. — Так русские князья и воеводы друг друга не встречают. А тебя, воевода, спрашиваю я, князь Рускола-ни, возвращающийся с межплеменного веча, проходившего в Киеве Русском, на котором почему-то ни тебя, воевода, ни твоего князя не бы-ло.

— То не я решал, то князь так решил, — отозвался без особой радо-сти Ратец. — А сейчас нет князя, — добавил угрюмо.

— И где же ваш князь? — продолжал расспрашивать он неразговор-чивого и негостеприимного воеводу.

— Где-то в степи… — буркнул воевода Ратец себе под нос, не под-нимая глаз. — На охоту поехал, да в буран попал и заблудился… Завтра пойдем всем городом искать… Если сам к тому времени не воротится…

— А с кем это князь ваш на охоту отправлялся? — по-прежнему, не слезая с коня, спросил он беловежского воеводу, желая понять: причас-тен к убийству воевода или же нет. И от того, как и что ответит Ратец, зависел ход дальнейших событий.

Беловежские воины и жители, собравшиеся у ворот башни, внима-тельно прислушивались к такому разговору и что-то живо обсуждали между собой.

— Тебе-то, князь Русколани, какое дело? — зло отозвался воевода.

И стало ясно, что Ратец в курсе событий. Потому-то и приказание о поиске князя не отдал. Время тянет в надежде, что труп князя звери найдут да разорвут на части, а кости по всей степи растащат. Тогда ищи — свищи! Ни трупа, ни доказательств об его убийстве. Был — да сплыл!

— Тогда я скажу какое, — как можно громче и торжественней, чтобы слышали не только воины, вышедшие с воеводой из крепости, но и в крепости, и в ближайших дворах, произнес он после последних слов беловежского воеводы. — А такое, что князь ваш был убит предательски в степи его же спутниками! Мы случайно его труп отыскали и к вам доставили. Вон он, — показал рукой на завернутый в попону труп, — на заводной лошади. Смотрите! Мишо, Алан, — подал команду своим воям, — разверните попону, пусть посмотрят! А потому необходимо собрать вече и суд над убийцами учинить, как требуют законы русичей, при-шедшие к нам от дедов наших и прадедов, от Сварога, создателя Сварги и всего сущего!

Ратец стушевался. Он не знал, как себя вести в такой ситуации: то ли возмущаться и браниться, то ли сделать вид, что скорбит. Но Злато-гор уже приказал снять с лошади труп беловежского князя, положить его на землю, на открытое пространство, чтобы лучше было видать бе-ловежцам.

— Смотрите, вои, вот ваш князь? — воскликнул волхв, и, подняв к небу обе руки, продолжил: — Я, жрец храма Световида, волхв Златогор, объявляю волю светлых богов и требую немедленного созыва веча, проведения дознания и наказания подлых убийц. Ибо князь ваш был убит предательски, в спину. И в его убийстве я обвиняю его сводного брата Родомысла и сына вашего воеводы — Амия.

Воевода Ратец запоздало рванул меч из ножен, чтобы наброситься на волхва.

— Лжа! Кривда!

И тогда он, русколанский князь, приказал воинам Белой Вежи, ука-зав перстом на Ратца:

— Не лжа, а правда. Взять его! Взять его, Перун вас зашиби!

Это были страшные слова, страшная клятва, и воины Белой Вежи подчинились. Они окружили своего воеводу, а затем с криками прокля-тий обезоружили его. Тут же немедленно собралось вече, на котором Златогор поведал основания, послужившие для обвинения Родомысла и Амия в убийстве. Сообщение волхва было встречено словами бурного негодования. Но были и такие, кто не верил чужому, неизвестно отколь взявшемуся князю. Тогда доставили на вече Родомысла и Амия, а также местных жрецов, которые именем Сварога и Перуна, а также именем бога правосудия Прове потребовали от обвиняемых дать опровержение обвинению или же сознаться в содеянном. Родомысл дерзко отказался от каких-либо пояснений и оправданий, а Амий запираться не стал, мо-ля о снисхождении, и сознался о сговоре с Родомыслом на убийство князя Рустама, чтобы затем княжеский престол перешел к Родомыслу, а он, Амий, стал вместо своего отца воеводой. Вече гудело, как растрево-женный улей.

— Был ли отец твой с вами в сговоре? — спросил беловежский жрец Богомил, которому вече доверило ведение судебного разбирательства и опрос сторон.

— Не был. Я ему только вчера признался… — дрожащим голосом ответствовал вечу Амий.

— Что заслуживает Родомысл? — спросил вече главный жрец Бого-мил, когда все сведущие в этом деле были выслушаны.

— Смерти! — единодушно взревела толпа.

— Что заслуживает сын воеводы Ратца Амий? — вновь спросил жрец Богомил, подняв над толпой свой посох.

— Смерти! — ответило вече.

— Что заслуживает отец Амия, воевода Ратец, воспитавший такого сына и укрывавший убийц князя? — в третий раз спросил вече главный жрец, и в третий раз вече ответило: «Смерти!»

Суд был скор и справедлив. Тут же на вече избрали нового князя: сотенного Ратая, мужа рассудительного и опытного в воинских делах, наделенного умом и силой, не раз водившего свою сотню в походы про-тив готов и греков. Ему было лет под пятьдесят, а то и более. Темные, слегка кучерявившиеся волосы на голове и бороде, окаймляли энергич-ное лицо с хищным носом и по ястребиному зоркими глазами. Широкий разворот покатых плеч говорил о его природной силе и воинской выуч-ке, а простая льняная рубашка с вышитым руками супруги воротом и подолом — о незнатности рода и отсутствии стяжательства и корысти. Но не успело вече провозгласить Ратая князем, а, точнее, военным вож-дем, как в ближайшем его окружении оказались родные сыновья, мужи такие же статные и кряжистые, как и сам Ратай, а также его ближайшие друзья, отодвинув в сторону прежнее окружение князя и воеводы.

«Во славу Сварога и Перуна, во славу богов наших светлых, правь нами, князь Ратай, по закону предков справедливо и разумно, оберегая и защищая мудрым словом и булатным мечом, блюдя Правду и изгоняя Кривду, — пропели жрецы приветственные слова гимна вокняжения. — Будь мудр и терпелив, не жалей живота своего во благо рода своего. Чти Завет Ария и законы отцов и дедов своих! Всегда помни, что кровь русичей — святая кровь! А Земля Русская — святая Земля!»

Ратай, молча выслушав наставления жрецов, поблагодарил вече за оказанное ему доверие и поклялся Перуном бесстрашно защищать град и соплеменников от любых врагов.

— Не пожалею ни сил своих, ни живота!

— Слава! Слава! Слава! — троекратно отозвалось вече на клятву Ра-тая.

В этот же день до захода солнца с надлежащими воинскими почес-тями был погребен и князь Рустам на телах его убийц, принявших по-зорную смерть. Погребен Рустам был в воинской броне и при оружии.

Рыдала прилюдно, царапая лицо и вырывая волосы у себя на голо-ве, жена князя Рустама Зимина, оставшаяся вдовствовать с тремя деть-ми, причем, последний ребенок еще сосал грудь. Возможно, это обстоя-тельство и предотвратило ее уход в иной мир вместе с супругом. На таком решении настояли жрецы.


Забившись в самый дальний угол своего дома, подальше от люд-ских глаз и ушей, стонала по мужу и сыну воеводша Злослава. Жить не хотелось, но к бесчестным мужьям попутчицами в иной мир женщинам уходить строго запрещалось, чтобы и на том свете не могли они про-длить род бесчестных и опозоренных, чтобы не множилась Кривда ни в Нави, ни в Яви. И если жене убитого князя Зимине все сочувствовали, то Злославе сочувствия со стороны соплеменников не было, ее все бра-нили не столько за мужа, пошедшего на измену, как за сына-убийцу и предателя. Громче всех бранили те, кто только вчера искал ее сочувст-вия и внимания. Таков изменчивый мир: к сильным тянутся, от падших бегут, как от чумы.

Вот и приходилось забиваться в дальний угол, чтобы слезами из-лить супружеское и материнское горе. Кроме того, она знала, что пятно бесчестия теперь ляжет на весь ее род, и ни ей, ни ее остальным детям теперь не будет житья в Белой Веже — затравят упреками и оскорбле-ниями, ибо изгои. А изгоям не место в племени-роде. Изгоям надо ухо-дить подобру-поздорову и молить богов, чтобы хоть где-нибудь да об-рести пристанище. Ни один род не желал иметь дело с изгоями. Все их презирали или же преследовали.

Пока по убиенному Рустаму справляли тризну, Злослава собралась сама и собрала своих детей, постаравшись забрать как можно больше вещей, так привычных и незаметных в обычной жизни, но таких необ-ходимых при кочевой и неустроенной.

Ее два сына и дочь уже вышли из детства в пору отрочества, по-этому прекрасно осознавали происходящее. Молча помогали матери в сборе вещей в походные сумы. И если Злослава старалась взять с собой как можно больше хлеба, соли и других продуктов питания, то ее сыно-вья брали с собой луки и стрелы, копье и меч — воинскую справу.

И ушли они в ночь пешими, с заплаканными глазами и разбитыми сердцами, так как все имущество, в том числе и лошади, и повозки, и дом уже им не принадлежали. Согласно Закону Сварожича, все вещи казненного доставались племени, и племя на вече решало, кому, что отдать во владение. Так что даже оружие, прихваченное сыновьями, уже не принадлежало им, и беловежцы, обнаружив его, могли запросто ото-брать, да еще и наказать самоуправцев за кражу. А князь Дажин и люди его со всей живностью в тот день, как ни торопились они в Русколань и в город свой Киев Антский, вынуждены были провести в Белой Веже полностью. Сначала вече и суд. Потом казнь изменников и погребение князя Рустама. Наконец тризна по князю, затянувшаяся до полуночи. Во время тризны волхв Златогор почти непрестанно вел беседы с местными жрецами, а он, князь русколанский, беседовал со вновь избранным кня-зем Белой Вежи Ратаем. Пили медовуху и греческое вино, и договори-лись не только об оказании друг другу воинской помощи, но и возмож-ном браке будущих детей. В чем клялись Перуном и Велесом на обна-женных мечах. Договорились и о совместном походе по осени в земли готов, которые теснили славянские племена тиверцев и дулебов у низо-вий Днепра и Буга. Столы были, конечно, не так богаты, как у киевского князя Щека, загодя готовившегося к празднествам, однако и беловежцы лицом в грязь не ударили. Угощали на славу, с обычным славянским размахом.

Покидали Белую Вежу ранним утром следующего дня, провожае-мые князем Ратаем и его дружиной до самой переправы через Дон.

Об убийцах князя Рустама никто не вспоминал, словно их и не бы-ло никогда на земле русской. Пели походные песни, скрашивавшие дол-гий путь, да слушали поучительные истории, рассказываемые Златого-ром о седой старине предков-славян.

КНЯЗЬ ДАЖИН И ВОЛХВЫ

«Как давно это было. Как давно были походы объединенных сла-вянских войск на готов и на Сурож, — вздохнул с сожалением Дажин. — Даже не верится, были ли те события вообще, не привиделись ли они в грезах и снах… Словно, с кем другим то случилось и произошло, а не с ним самим».

Теперь же он находился в тревожном бездействии и ожидании бла-гополучных родов у супруги.

«Хоть бы Златогор заскочил, — подумалось невзначай, — все бы ве-селее было время коротать. Но не появится. В своем храме закрылся, как отшельник, и все что-то пишет на листах пергамента, да на буковых дощечках. А храм Световиду выстроен новый, из белого камня. На горе Световида, не в крепости, а на приличном расстоянии от нее. Так поже-лал Златогор. Впрочем, почему «что-то», по моей же просьбе подготав-ливает для будущих детей свод текстов об истории рода русского и за-конов из Завета Сварога. Пусть с детстваприобщаются к знаниям, что-бы в зрелом возрасте можно было их не только использовать, но и рас-ширять. Это хорошо, что умный волхв занят деяниями рода, но лучше бы он на время оставил эти заботы и пришел во дворец да растолковал мне к чему сие знамение: неожиданное появление на небе Зеленой Звез-ды — Чигирь-Угорь. Что это означает? Что мне отвечать своим рускола-нам, когда они спросят о появлении звезды? А они спросят. Всегда спрашивают, если что сами не понимают да в толк не возьмут. И надо же такому быть — появилась именно в ночь рождения моего сына. Ут-ром обязательно пошлю за Златогором — пусть объяснит мне любимец богов данное знамение».

Мысли еще какое-то время поводили незримый хоровод вокруг волхва и Зеленой звезды и снова возвратились к супруге. Если бы его спросили: почему он так поздно, почти к концу четвертого десятка лет, решил обзавестись семьей, то вряд ли бы смог ответить на этот вопрос. Военные походы? Так многие ходили в походы, и это не помешало им обзавестись супругами и родить детей. Государственные заботы после избрания его на большом объединенном вече? Так эти же самые заботы не помешали ему, когда встретил Ладуню. Хоть походов и забот хвата-ло, но, видно, так боги распорядились, что до Ладуни ни одна девушка не затронула его сердца. А Ладуня не только затронула, но была еже-дневно любима и желанна. С момента появления в княжеском дворце супруги, он даже от походов отказался, поручая их, если в том была необходимость, своему воеводе Ратмиру.

Детский крик, донесшийся из соседней комнаты, возвестил о рож-дении ребенка. И он, не дожидаясь, когда старая Родислава внесет для родительского благословенья малыша, побежал в комнату супруги, что-бы взять на руки дрожащий комочек — плод любви и подарок богов, и приголубить Ладу.

Боги не обманули: Ладуня подарила ему сына-наследника!


Не успел князь Дажин утром открыть веки, как постельничий Ждан, в обязанности которого входило присутствовать при пробужде-нии князя, его омовении и одевании, сообщил, что к дворцу пришли несколько десятков волхвов от сорока народов, и просят встречи с кня-зем.

— С ними и наш Златогор, светлый князь, — добавил Ждан напосле-док. — Так что прикажет князь: объявить им, чтобы обождали, или же, чтобы приходили в другое время?

— Объяви, чтобы подождали, когда выйду к ним, а сам стрелой сю-да — надо поскорее умыться и одеться как следует для столь необычных гостей, — приказал князь своему постельничему.

Когда князь Дажин вышел во двор к собравшимся там седовласым волхвам, то вперед вышел самый древний из них, сутулый от тяжести лет старец с длинной белой бородой и такими же длинными власами, с впалыми щеками и светящимися как угли в ночи глазами, в запыленной хламидине и с клюкой в руках.

— Князь, — проскрипел он, — мы собрались в твой дом от сорока на-родов, чтобы приветствовать тебя и поздравить с рождением сына.

— Спасибо, для меня великая честь лицезреть столь мудрых пред-ставителей рода человеческого, — ответил Дажин.

— Князь! — сурово и бесцеремонно перебил его старец, — не уподоб-ляйся жеребенку-стригунку, прыгающему из стороны в сторону вместо того, чтобы спокойно сосать материнское вымя, не перебивай меня, дай досказать причину нашего прихода. Ты должен понять, что волхвы по пустяшным делам не ходят даже к родовитым и знаменитым князьям, особенно в таком числе. Значит, у нас были веские причины придти сю-да и быть выслушаными.

Слушать такое было не очень приятно, но Дажин и бровью не по-вел, чтобы не показать своего неудовольствия перед столь высоким со-бранием. Вызвать гнев волхвов было себе дороже.

— Мы пришли из далеких земель не просто, — продолжал меж тем волхв, мало заботясь, нравятся его слова князю или же нет, — чтобы по-здравить тебя с рождением первенца сына, продолжателя твоего славно-го рода, не для того, чтобы повеселиться в числе гостей за праздничным столом — общающимся с богами ничего этого не нужно. Мы пришли, чтобы поклониться твоему ребенку, которому боги предвещают вели-кую славу на земле и бессмертие во веки веков! О его рождении нас известили боги, послав из Сварги звезду Чигирь-Угорь, которая этой ночью проплыла над твоим градом и над твоим домом. Вот за этим мы пришли. А еще потому, чтобы поведать тебе и всем людям, живущим в этом славном граде, что княжеский сын совершит великие дела и про-славит Антскую землю. Сам Вышний приветствует его рождение звез-дой! Ибо так сказано в великой Звездной Книге.

После этих слов из толпы волхвов вышел еще один старец — почти точная копия первого: тот же древний возраст, те же белые волосы на голове и в бороде, такие же впалые щеки и проницательные глаза. Он вынес большую книгу и открыл ее на заветной странице. Первый волхв прочел из этой книги предсказание:

«И настелит Овсень мост. И первым пройдет по нему Крышень, а вторым — Коляда, третьим же — Бус! И прозовут его Белояром, ибо ро-дился он в последний день месяца Белояра, на закате Дня Сварога».

— А теперь прикажи вынести нам ребенка, — окончив чтение Звезд-ной Книги, обратился вновь к князю первый волхв, — чтобы мы склони-ли перед ним колени. И быть ему нареченным с этого мгновения Бусом Белояром.

Что угодно ожидал князь Русколани от столь необычного появле-ния волхвов, но не такого: его сын не просто сын и человеческий ребе-нок, но воплощение Всевышнего в его образе! От этого голова кругом пойдет. И он стоял растерянный и безмолвный, не ведающий что ему делать и куда идти. Однако домочадцы быстро сориентировались и вы-несли волхвам для поклонения ребенка. Те молча поклонились и ушли. Только Златогор задержался.

— Князь, — произнес тихо он, — мне нужно с тобой переговорить. Позволь остаться.

— Я ждал тебя, — отозвался растроганно Дажин, — пойдем в дом. Мне сейчас одному быть никак нельзя: умом можно тронуться от ус-лышанного. Ни в какие века, ни одному отцу слышать такое не доводи-лось. А мне вот довелось. И я не знаю: радоваться мне или горевать… А потому как никогда нуждаюсь в помощи, в добром слове.

Они молча, миновав первый ярус дворца, где суетились слуги и гридни из личной охраны князя, поднялись в комнату князя. Ту самую, в которой прошедшей ночью сидел, не смыкая очей, Дажин в ожидании рождения ребенка.

На выбеленных известью стенах тут и там висели мечи и щиты, луки и палицы. В углу помещения, выходящем на восход солнца, стоял крепкий стол с дубовой столешницей, на которой рядом с кожаными доспехами, покрытыми для большей надежности и безопасности для их владельца металлическими пластинами, лежала металлическая кольчу-га, последнее чудо оружейного дела и довольно редкая и дорогая вещь. Здесь же стояли и выточенные из дерева, скорее всего из кипариса, фи-гурки самых почитаемых русичами богов.

Вот Прародительница Рода славянского полнотелая и обнаженная Макошь, вот Перун Громовержец в коротких одеждах и с молнией в руке, а вот и четырехликий Световид с луком и рогом в руках и мечом на бедре. Рядом с ними Лада с младенцем и Велес — оберегатель скота и богатства.

Неизвестный мастер-резчик по дереву приложил много усилий, чтобы статуэтки были не только похожи на людей, но и передавали ха-рактер.

Посреди комнаты стоял еще один стол, больших размеров, и креп-кие деревянные скамьи-лавки вокруг него.

Присели на одну из них.

— Я вчера вспоминал тебя, — первым нарушил молчание Дажин, — когда сидел в этой комнате в ожидании рождения ребенка. Вспоминал наш поход из Киева Русского, твои рассказы о жизни далеких предков. Ты мне так был нужен. Но после того, что довелось сегодня услышать от твоих собратьев — вообще стал необходим… Ты скажи мне, — про-должил Дажин после небольшой паузы, — как мне теперь жить с грузом таких знаний? Как?!!

Златогор промолчал, давая возможность князю выговориться.

— Что мне делать? Как вести себя с ним? Как вести с супругой — матерью воплощения Бога?!! Ты мне можешь это объяснить?

— Замыслы Всевышнего мне, обыкновенному смертному, — откры-то глядя в лицо князю, молвил Златогор, — неизвестны. Но если ты же-лаешь услышать совет, то скажу так: живи так, как жил. Живи, словно ты не слышал слов старого волхва. Творец сам разберется, что и как, сам наставит на путь истинный. К тому же волхвы, хоть и дружат с бо-гами, но и они иногда ошибаются. Кроме всего, богами становятся не по рождению, а по делам своим! Помни это, Дажин. Ребенок, он и есть ре-бенок, хоть и является воплощением Всевышнего. Но Всевышний во-площается в каждом из нас, творя род людской по своему образу и по-добию. Подрастет Бус — тогда и посмотрим, что из него получается… А пока думай о нем, как об обыкновенном ребенке. Согласен?

— Согласен, — скорее автоматически, чем осмысленно произнес Дажин, однако некоторое облегчение после слов мудрого волхва все же испытал.

— Раз согласен, то давай о другом поговорим… Ты уже почти год не выходил в походы, поручив это дело своему воеводе Ратмиру.

Дажин поднял в знак вопроса глаза: «Разве воевода не справляет-ся»?

— Воевода опытен и с порученным делом справляется, — как бы предупредил на немой вопрос Златогор, — но дело в том, что на грани-цах Русколани накапливаются силы вражьи. С восхода солнца к Ра-реке волна за волной накатываются хунские орды, которые себя зовут гун-нами. Они еще слабы, еще не уверены в своих силах, но, накопив силе-нок, так двинут, что мало не покажется. На закате — старый и беспокой-ный сосед — готы. Готы забыли, что мы и они суть от единого корня-рода вышли, что наши и их праотцы пришли сюда из Края Иньского, и что наши предки в стародавние времена спасли их от орд азов. Так уж природа человеческая устроена, что добро долго не помнится, и за доб-ро не всегда платят добром. Чаще — злом. Вот то же самое произошло с потомками Каськи. С полудня нам постоянно грозят греки. К тому же местные порубежные племена ванов, асов, виндов и берендеев довольно таки воинственны, и часто грозят набегами. Поэтому, если не предпри-нять срочных мер, то вскорости беды не избежать…

— Но мы же в то лето, когда были на вече князей в Киеве Русском, объединенными силами задали крепкую трепку готам короля их Книва и сына его Овида, и внука его Германареха… — повысив голос, перечис-лял Дажин всех тех, кому русичи намылили шею и намяли бока. — И дакам вероломным, и дасуням безбожным… Да такую трепку задали, что долго будут помнить. Мы отбросили их далеко за Днепр и освобо-дили от них города на земле Таврической, предательски захваченные ими у нас и эллинов. Эллины не смогли освободить, а мы — освободили! А с эллинами мирный договор заключили, и они больше не тревожат наших южных порубежий. — Возразил князь Дажин, немного удивлен-ный поднятой темой.

— Все так, князь, все так, — вроде бы согласился с ним волхв. — Од-нако прежние уроки быстро забываются, а мирные договоры нарушают-ся. К тому же король готский Книв уже умер, и готами правит его сын Овид, который, поверь мне на слово, с поражением не смирился и вы-нашивает планы реванша. — Волхв замолчал на мгновение, размышляя о чем-то сокровенном. — Впрочем, не так страшен даже правящий сын Книва, как его внук, воинственный и коварный Германарех или Эрма-нарех, как зовут его ромеи.

— А что нам Германарех, — самонадеянно — и как даже показалось волхву — слегка легкомысленно пробасил Дажин, — сунется — враз то место, которым кашу едят, начистим! Да и скажем, что так оно и бы-ло… Подумаешь, Германарех!

— Нет уж, князь, — был тверд и непреклонен волхв. — Вот оправится после родов Ладуня, окрепнет от материнского молока сын Бус, и поез-жай, князь сам по порубежным городищам и огневищам, да поговори с людьми, не только с родовитыми мужами, но и простыми селянами и огнищанами — смотришь, обстановка и прояснится. Старые люди гово-рят: свой глаз — алмаз. Вот и окинь все своим взглядом. И не хвались, идя на рать, хвались, когда с рати возвращаешься! Так-то!

Дажину колкие слова волхва по нраву не пришлись. Резко взмет-нулись с удивлением и угрозой брови. Казалось, что сейчас он ответит что-нибудь резкое и обидное для волхва. Но прошло мгновение, и лицо князя разгладилось — разум взял верх над самолюбием.

— Возможно, ты и прав, волхв.

Златогор, словно и не видел мгновенного бешенства русколанского князя, продолжал свое:

— А пока не гневи богов и Всевышнего, собирай за праздничный стол жителей города да угости их на славу в честь рождения сына. Что-бы слава про этот пир разошлась на весь мир. Да соседних князей и вое-вод не забудь позвать. Привечать соседей — всегда дело делать впрок… всяк чужую ласку, доброту помнит… При случае это пригодится…

— Конечно, — засуетился князь, стараясь ласковым словом сгладить прежнюю резкость. — Знаешь, за тем грозным и удивительным извести-ем, что довелось услышать от волхвов, даже про пир позабыл. Ты оста-нешься? — В голосе вновь проскользнули нотки неуверенности прося-щего человека.

— А почему бы и нет, — улыбнулся добродушно Златогор. — Это у греков сейчас с принятием нового бога не приличествует его жрецам и слугам наслаждаться мирскими утехами, хоть все равно они ими насла-ждаются, а у нас русичей трапеза не возбраняется. Наоборот, даже бо-гами приветствуется. Не зря же боги надоумили нашего далекого пред-ка Квасуру сурицу медовую делать и для веселья употреблять. Просто, в любом деле должен быть порядок и свой предел. А то греки своих детей на примере наших предков из рода скифов, как-то перепившихся хмельной сурицы и проигравших сражение, учат отвращению к пьянст-ву. И не только этому, но и презрению ко всем славянам, как варварам. А мы не варвары, мы богов своих чтим и законы соблюдаем.

— Интересно, — отозвался Дажин, — как это наши предки из-за сури-цы сражение проиграли? И кому? Что-то я такого не слышал.

— Если интересно, то послушай, хоть не для данного случая сия по-учительная быль, — решил рассказать эту историю волхв. — Дело было так. Около девяти веков назад наши предки, ведомые сыновьями отца Скифа, Хорсом и Словеном, сражались в Харране с эламитами, еще на-зываемыми эланами, и мидянами. Происходило это в Двуречье, куда предки наши не раз хаживали, начиная с кимров, сеявших там смерть и ужас. Словен был воинским князем, а Хорс — волхвом при нем и войске. Дружины Словена одерживали победы над врагами, одну за другой, так как нашей коннице и нашим воинам они не могли ничего противопоста-вить. И наши боги были сильнее их богов. Элане плакали, находясь в туге-печали от постоянных поражений, и просили наших князей больше не воевать с ними, и предлагали брать с них дани: овцами и быками, конями и девицами, вином и серебром. А надоумил их к этому хитро-умный жрец Иудин, муж хилый, к воинскому делу не приученный, но хитрый, как степная лисица.

Скота нашими воинами было взято уже изрядно, поэтому они со-гласились на дань вином, женщинами и серебром. А эланам и мидянам того и надо было.

Сказано — сделано. Принесли элане серебряные кувшины и чаны с вином, привели девиц сладострастных, жарких, как огонь в зимнюю ночь, танцам обворожительным наученных и искусству обольщения.

Увидели такие дары, такую дань наши предки — и об опасности за-были. Знай себе, пьют вино да глаза девичьей красотой услаждают. И не только глаза… А время к полуночи подбирается…

Шепнули боги волхву Хорсу, что не к добру это веселье, не на сла-ву русичам. Что вино элан в кровь русичей превратится. Поспешил Хорс к вождю Словену, поведал тому о предостережении богов.

И сказал Словен русичам: «Не напивайтесь этими дарами, ибо не от Правды они, а от Кривды, не от белых богов исходят, а от черных, от самого Чернобога подземного!»

Но не послушались русичи. Ни вождя своего военного, ни волхва, с богами дружившего. Перепились они к утру и уснули мертвым сном. Набежали шакалами трусливые элане и перебили сонных русских вои-нов, не поверивших своим вождям. Спаслись только князь Словен да волхв Хорс, и еще те русичи, что находились далеко от того города, в котором жил хитроумный Иудин. Отошли они в степь, чтобы силы свои собрать. Собрали и отомстили за погибших товарищей. И справили по ним тризну, какой мир до той поры не видывал. Вот такая была история, князь.

— Что ж, — улыбнулся, возможно, в первый раз за это утро, Дажин, — поучительная история. Надеюсь, нас боги от этого уберегут.

— Распоряжайся, князь, — прервал беседу волхв, — а я, чтобы не ме-шать тебе долгими разговорами, пойду по окрестностям дворца погу-ляю. Давно не бывал у тебя, слышал сады взращиваешь, надо посмот-реть. Дело необычное, но знатное. Как и все, что создается руками че-ловека.


Они расстались, но в этом же году Дажин водил дружины русов, борусов и алан сначала на асов и ванов, а затем и к берегам Ра-реки, чтобы отбросить за ее пределы просочившиеся на земли Русколани пе-редовые орды хуннов. Сражение было долгим и кровопролитным, но русколане устояли и выгнали всех кочевников за пределы земли Рус-ской.

Если в поход на готов ходили объединенные силы многих славян-ских вождей и князей, то в поход на хуннов пошли сами русколане да еще дружины князя Беловежского, Ратая, воеводы града Танаиса Гор-дыни и вои властителя Воронежской земли из города Воронежца, что расположен в верховьях Дона, к которым присоединились северские ратники молодого князя Кура, град которого стоял на далекой Семи-реки.

Были северские ратники на конях и не просто на конях, но и с за-водными, запасными лошадями. Вооружены были короткими копьями — сулицами, прямыми мечами, выкованными их местными кузнецами, луками дубовыми с костяными накладками для прочности и упругости да стрелами калеными. Однако броневого прикрытия почти не имели, хотя и о кольчугах и о кожаных доспехах с бронзовыми или железными бляшками на груди и на спине ведали.

— А зачем? — удивлялись искренне, когда их спрашивали, почему без брони. — Лишняя тяжесть и себе, и коню. Авось, Громовержец Пе-рун и так защитит. А, коли, настанет время отправляться в Ирий, то че-му быть — того не миновать!

ДЕТСТВО БУСА

Златогор через окно выглянул во двор храма и остановил свой взор на стайке воробьев, копошащихся в пыли на согретом солнцем бугорке.

«Беззаботные птахи принимают солнечные и пылевые ванны, омо-вения, — подумалось ненароком. — Только чем это закончится»?

С забора на них как будто безучастно смотрел сквозь прикрытые веки большой рыжий кот, примостившийся там невесть какими путями, а вдоль забора тихо подбиралась серая кошка. Кошка явно имела при-плод, так как ее брюхо отвисло и волочилось по земле. Кошка, подкра-дывалась не спеша, еле перебирая полусогнутыми лапками, отвернув от воробьиной стайки мордочку, делая вид, что она их не видит. И только по еле заметному дрожанию хвостов у кошки и у рыжего кота было видно, как они внимательно наблюдают за воробушками.

Кошка подкралась на достаточное расстояние, подобрала под себя задние лапки, поджалась, приготавливаясь к прыжку.

События, разворачивавшиеся на храмовом дворе, отвлекли Злато-гора от ведения урока, даваемого детям князя Дажина Бусу и Злату и еще десятку сыновей знатных вельмож и вождей Русколани, направлен-ных князем Дажином на обучение грамоте, риторике и счету, а также иным премудростям, необходимым молодым людям в дальнейшей жиз-ни и служении отечеству.

Дети сидели на лавках с небольшими дощечками на коленях. Эти дощечки, как и острые палочки для письма на них, изготовил сам Злато-гор. Он же покрыл дощечки тонким слоем воска. Дети, приученные к дисциплине и повиновению старшим, молчали, не мешая своему Учите-лю, ибо только так они называли волхва Златогора, созерцать мир и размышлять. Всегда, когда он хотел это делать.

Прыжок серой кошки был молниеносен. Не успел Златогор и гла-зом моргнуть, как один из воробышков, копошащихся в пыли, забив крылышками, оказался в кошачьей пасти. Остальные, громко и тревож-но чирикая, вспорхнули и унеслись прочь.

Кошка, помогая себе передними лапками, придушила бедного представителя воробьиного племени. После чего направилась кормить котяток, неся в пасти уже недвижимого воробья. Но ее котяткам на этот раз воробьиным мясом побаловаться не пришлось: не успела серая кош-ка тронуться в свой путь, как перед ней встал рыжий кот, соскочивший с забора.

Серая охотница, испытывая материнский инстинкт и не желая ос-тавлять котят голодными, не сдавалась и попыталась обойти рыжего пройдоху стороной. Но тот мгновенно, в один прыжок преградил ей дорогу и что-то резко промяукал, точнее прошипел. Бедной кошке ни-чего не оставалось делать, как подчиниться рыжему нахалу и выпустить добычу. Тот принял это как должное и стал потрошить бедного воро-бышка, громко урча от удовольствия и предвкушения вкусной трапезы.

«Все как у людей, — отметил волхв про себя. — Сильный всегда по-беждает слабого и отбирает чужую добычу… Слабому ничего не оста-ется делать, как подчиняться… Такова воля богов и Всевышнего. Хотя, если подумать, то за жизнь своего потомства кошка сразилась бы на смерть с рыжим разбойником. И еще не известно, кто бы одержал побе-ду… Однако, надо продолжать занятия».

Он посмотрел на притихших мальчишек и произнес:

— Писать больше не будем. На сегодня достаточно… Я хочу рас-сказать вам об истории нашего славянского рода и рода русичей, кото-рые обосновались на этих землях и образовали державу Русколань. Вы же приготовьтесь слушать и будьте внимательны, ибо завтра я проверю, что вы запомнили.

Как я уже не раз вам говорил, прародителем всех славян и русов является Дажьбог, сын русалки Роси. И потому все славяне и росичи являются внуками Дажьбога. Но вместе с тем, каждый славянский род носит свое собственное имя: поляне, древляне, кривичи, северяне, вяти-чи, радимичи, ляхи, чехи, сербы, словены, волыняне, богемцы, венды, лютичи, ободриты-бодричи и другие. Всех сразу и не упомнишь. Среди всех этих славянских родов и племен с теми же общими родовыми кор-нями имеется одно племя, которое непосредственно имеет название ру-сы или росы, так как почитает не только праматерь русалку Рось, но и патриарха Руса, одного из главных основателей древнего царства русов — Русколани. В далекие годы, когда только начинался исход родов арий-ских из Семиречья, в Земле Трояна, которую еще называют Русской или Русью, правил род патриарха Богумира. У Богумира было три дочери, которых он выдал замуж, и два сына: Сев и Рус. Они переправились через Ра-реку и создали свои роды на берегах славных рек Десны, Дона, Семи и иных. Так же у их потомков и у потомков Богумира и Трояна — Сама был сын Зорян. Однако прежде чем перейдем непосредственно к Зоряну, следует рассказать несколько слов об его отце Саме. Сам был внуком Двояна и сыном, как уже говорилось, князя Трояна. Имя Сам он получил от отца в честь божественного напитка солнечной Сомы. Он совершил немало подвигов во славу своего народа. Он сражался с дра-конами, чудищами, демонами и колдунами, он помогал Арию Оседню в войне с Ящером и он убил Ящера, когда тот после неудачного сражения с Арием бежал на Север к отрогам гор Русколани. Вот у него и родился сын Зорян, беловолосый крепыш. Однако, Сам посчитал, что сын его не должен был быть так беловолос и что тут не обошлось без вмешатель-ства демонов. Поэтому Сам отнес сына на гору Алатырь и бросил его там на съедение диким животным, лишь бы не множить род демонов. Но птица Гамаюн нашла младенца Зоряна и отнесла к себе в гнездо, спрятанное среди недоступных скал. Волшебная птица Гамаюн кормила и обогревала мальчика, занималась его воспитанием, и он рос и рос, становясь все сильней и красивее. Лишившись сына, князь Сам стал горевать о нем и бранить себя за необдуманный поступок. В конце кон-цов он решил найти сына в горах и отправился на поиски. Ему долго пришлось ходить по горам, карабкаться на кручи и скалы, на вершины, покрытые снегом и льдом, пока однажды он не разыскал сына и не воз-вратил его в свой княжеский дворец. Впитав в себя кровь отца и полу-чив воспитание от волшебной птицы Гамаюн, Зорян вырос богатырем и совершил немало подвигов во славу рода и богов. Но однажды, странст-вуя по свету, он повстречал дочь одного из царей Земли Фарсийской и Иньской, красавицу Рудь, из рода Ящера, и безумно в нее влюбился. Такой выбор опечалил Сама. И не только Сама, но и всех вождей ариев из рода Богумира, так как все они были потомками Дажьбога и боялись, что ребенок, родившийся от брака Зоряна и Рудь, может принести не-счастье. Как-никак, а правнук Ящера. И Сам стал отговаривать сына от такого брака. Как ни уговаривал его Сам, как ни просил отказаться от нее, но ничего не мог поделать с сыном: тот постоянно отвечал, что только Рудь мила его сердцу, что только Рудь станет его супругой. Рудь действительно была красавицей, каких поискать: высока, стройна, с чермными (рыжими), как огонь, косами-змейками, спадающими с гордо поднятой головы к ступням ног. Лицом бела. Голосок, что горные ручьи журчат; глаза, как у газели трепетной, с влажной поволокой; стан тонь-ше осиного; походка грациозная, словно не идет, а плывет на невиди-мых волнах. И мастерица, каких мало. Хоть спеть, хоть сплясать, хоть срукадельничать — одно загляденье. А на коня сядет — ветер вслед не угонится. И воинскому делу обучена: хоть из лука стрелять, хоть на ме-чах сражаться!

Вот собрал тогда князь Сам жрецов и спросил их, что говорят боги о таком неожиданном браке его сына Зоряна с красавицей Рудь из рода Ящера.

Месяц жрецы гадали по звездам, месяц они листали волшебную Книгу Судеб, месяц они возносили хвалу богам, месяц они воскуривали богам благовония и приносили жертвоприношения просовым зерном, бобами и злаками, кровью белого петуха и белого козленка, пока не ус-лышали их приговор. А приговор богов был таков: быть сыну Зоряна и Рудь великим богатырем, и будет он сражаться всегда на стороне рода Богумира.

И пояснили жрецы так же от себя, что все потомки Богумира — де-ти прародительницы Богумира, полузмеи и получеловека Марены, до-чери Сварога и богини Смерти, и не должны они бояться ни Ящера, ни самого Черного Змея, так как все они, в конечном счете, дети Рода. И поведали жрецы, что сына этого звать Русом и что у Руса будет много друзей и родственников, в том числе Скиф и Словен, которые будут такие же знаменитые, как и сам Рус, и что они совершат много походов в разные земли и от их воинов будут бежать вспять все враги-недруги.

Так поведали Саму и вождям из рода Богумира жрецы.

Женился Зорян на Руди. И понесла Рудь, и долго страдала при ро-ждении сына, ибо был младенец велик и тяжел. Испугался Зорян, что умрет при родах его любимая жена, побежал в горы и призвал на по-мощь свою покровительницу — волшебную птицу Гамаюн. Птица при-летела и помогла Руди разродиться. Вышел ребенок из чрева матери через бок. Не успел он появиться на свет, как тут же встал на ноги и потребовал себе справу воинскую: латы и золотой шлем, меч и лук со стрелами:

«Ой ты гой еси, родна матушка!
Ты меня в пеленочки не пеленай,
Кушаком шелковым не завязывай!
Ты ж одень на меня латы крепкие,
На главу-то мою — золотой шелом!»
Богатырем родился Рус по воле богов. Великим ратоборцем. И бы-ла у него на челе отметина богов — знак Солнца. Удивился отец Зорян, удивилась мать удивились слуги княжеские, но принесли Русу требуе-мое: воинскую справу. Надел Рус бронь и золотой шелом на себя, опоя-сался мечом заветным, забросил через плечо колчан с луком и стрелами и пошел искать коня под стать себе. И был то царь-конь, ни Сивка, ни Бурка, ни Каурка и ни Горбунок. Не хотел сей конь покоряться челове-ку, долго сопротивлялся он силе юного богатыря, но, в конце концов, смирился со своей участью. Вскочил Рус на коня и поднял знамя с изо-бражением дракона, погибающего от копья воина. И покорил он кре-пость, стоявшую на границе страны ариев, и помог родственным племе-нам саксов отразить нападение царя туранцев, и сделал еще много вели-ких и героических дел. Вот так гласят наши древние Веды о рождении князя Руса, — перевел дыхание Златогор.

Образовавшейся паузой немедленно воспользовался Бус, которого мучил вопрос: мудрый волхв рассказывает им про одного и того же Руса или про разных Русов, так как об одном Русе, сыне самого Богумира он рассказывал прежде. Теперь же говорит, что Рус был рожден Рудью и Зоряном.

— Учитель, — задал Бус волхву мучавший его детское воображение вопрос, — так Рус был один или же их было два: у отца Богумира и у отца Зоряна? Объясните.

— Хорошо, — сразу же согласился волхв, слегка досадуя на собст-венный промах: должен был предвидеть недопонимание учеников и объяснить им рождение второго Руса чуть подробнее. — Хорошо, я объ-ясню. Действительно первым был Рус, который родился у отца Богуми-ра, и который вместе с братом Севом пришел на земли русские и рассе-лился на берегах рек Сейма, Десны, Днепра. Тот, княжич, был первым. А у потомков тех русичей родились впоследствии и Сам, и Зорян, и Рус второй, о котором я вам сегодня повествую… Теперь, надеюсь, понят-но?

Вопрос относился непосредственно к Бусу.

— Теперь, кажется, понятно… — не совсем уверенно ответил Бус после небольшого раздумья.

— Вижу, что не очень понятно, — заметив это, начал вновь пояснять волхв. — Я попытаюсь еще раз пояснить. Для всех. В истории родов не-которые имена таинственны, сакральны, даны богами. Я уже ранее вам говорил о таких именах, когда речь шла о Кие и Щеке. К таким же бо-гоугодным и сакральным именам относится и имя Руса, которое повто-ряется из поколения в поколение. Теперь понятно?

— Понятно, — ответили ученики хором, хотя, вернее всего, многое им было совсем непонятно. Но так уж устроены дети: хотят сделать приятное старшим или тем, кого любят…

— Я скажу даже больше, — продолжил волхв. — У многих из вас имена так же не простые, а повторяющиеся из поколения в поколение. Например, имя у Славича — в честь пращура нашего Словена, а у Рата — в честь вождя и ратоборца Ратмира. И тебе, Бус, не просто имя дадено. В арийском роду был великий царь Бус Бактрийский, который правил Бактрией. Так-то! Наши Веды о многих великих пращурах с одинако-выми именами рассказывают. Вот научу вас читать — сами все прочтете и узнаете! А пока запоминайте сказанное…

Тут следует отметить, что поясняя своим ученикам значение их имен, говоря о Бусе, Златогор умышленно опустил то обстоятельство, что на имени Бус настояли волхвы при рождении первенца у князя Да-жина. Златогор мудро рассудил, что детям еще рано знать об этом. Вы-растут — узнают…

Бус, Злат и их погодки, друзья-товарищи, слушали, затаив дыха-ние. И даже когда волхв замолчал, они продолжали находиться под волшебной силой повествования.

— Так кто мне скажет, как звали отца второго Руса? — решил вы-вести детишек от чар славянских Вед Златогор. — Только все разом не кричите, а по очереди. Кто помнит, тот десницу поднимает, того и спро-сим.

Подняли руки все ученики.

— Хорошо, — отметил старание детишек волхв, — начнем, пожалуй, с Буса. Он постарше многих… и ему быть князем Русколани по кончине батюшки, дай, Сварог, ему длинный век! Так как же звали отца Руса?

— Отца Руса звали Зоряном, — звонким детским голосом, но со всей серьезностью, присущей будущему князю Русколани, отчеканил стар-ший сын Дажина, — а его мать звали Рудь, а…

— Достаточно, достаточно, — вынужден был прервать ученика Зла-тогор, — дай и товарищам ответить. Пусть Злат нам скажет, когда сие происходило?

Злат подумал и ответил степенно:

— Рус родился во времена Трояновы, в Семиречье, незадолго до ис-хода оттуда родов Ария, Сама, Руса и других славяно-арийских родов.

— Откуда же ты все это знаешь? — с ободряющей улыбкой спросил мудрый волхв.

— То ты, учитель, рассказывал, то отец — вот и запомнил по воле богов наших светлых.

— Молодец! Быть тебе волхвом ученым, если пожелаешь. Творец Сварог дал тебе светлый ум и хорошую память.

Злат засмущался, покрывшись пунцовой краской. Не привык к по-хвалам взрослых, которые больше требовали и журили, чем ободряли и хвалили.

Златогор, чтобы невзначай не обидеть невниманием остальных учеников, задал каждому из них по вопросу, касающемуся обстоя-тельств рождения Руса.

Ребятишки отвечали осмысленно и правильно.

«Хорошие устроители Руси растут, — улыбнулся Златогор, — будет, кому и земли оберегать, и Веды хранить. И не только хранить, но и при-умножать новыми делами славянских и русских родов! Не погибнет история русов во мраке веков. Не погибнет! И пусть хитроумные греки и ромеи не кичатся своими знаниями и своими учеными, есть и на Руси кому славу отечества в веках нести».

Эти размышления, в частности упоминание греков и ромеев, наве-ли его на мысль поделиться со своими учениками не только знаниями славянских Вед, но и трактованием этих событий учеными мужами Востока и Греческой земли, с которым волхв за годы своей жизни и об-щения с волхвами и жрецами различных религий и верований был зна-ком. Мужей сих, зело мудрых и знающих, греки и ромеи величали фи-лософами и учеными, историками и писателями, и очень гордились ими. И не только гордились, но и кичились перед другими народами, кото-рые величали уничижительно варварами, то есть бормочущими.

«Пусть дети и об этом знают да другим расскажут, — решил муд-рый волхв. — Знания еще никому не помешали!»

— Дети, прежде чем перейти к дальнейшей нашей беседе о Русе, я хочу рассказать вам и о том, что Рус был известен не только на Руси и в славянской земле, но и за ее пределами.

— Учитель, — вежливо спросил, Бус, как самый старший из учени-ков, — а велики ли славянские земли и с кем еще вместе живут славяне?

— Земля славян или русичей велика и огромна. Она простирается от Готского моря на севере до Евксинского и Сурожского морей на юге, от Ра-реки на восходе солнца до Эльбы и Дуная, называемого греками Ис-тром, на заходе. И на этой земле проживает множество славянских пле-мен и народов, о которых я вам уже рассказывал. А славянами они зо-вутся потому, что славят себя и своих богов. А русами или русичами они зовутся потому, что одним из праотцев в славянском роду был бо-гатырь Рус, о котором мы только что говорили и о котором еще погово-рим. А еще в роду славян были праотцы Кий, Щек, Хорив, Сев, Лях, Радим, Богумир, Арий и много-много других великих вождей и воите-лей, прославивших себя и свои роды. В честь таких богатырей и героев были названы славянские роды, реки, города и городища. Понятно вам?

— Спасибо, учитель, — за всех ответил Бус, — нам понятно, но вы не сказали о тех племенах, вместе с которыми славяне проживают?

— Молодец, Бус, — улыбнулся волхв, — человек должен всегда инте-ресоваться, всегда быть в поиске. На твой вопрос я отвечу так: славяне на своей земле живут со многими племенами и народами в мире. На землях нашей Русколани проживают и русы, и борусы, и новояры, и белояры, и анты, и аланы, и асы, и берендеи и еще много разных пле-мен и народов. Места всем хватает. Мы не жадные и не завистливые. Наши боги никого не преследуют за веру и убеждения. Трудись и живи трудом рук своих. И с соседями нашими, а таких очень много: на восхо-де — ваны и хунны, торки и булгары, на полднике — венды, асы, уарты, колхи, греки, ромеи, фарсиды, на заходе — ромеи, готы, на севере — жмуть, саксы и свеи — славяне желают жить в мире и согласии. Только не всегда так получается. Многие соседи наши зарятся на земли русов. И ромеи, и греки, и готы, и хунны, и многие другие. Вот и приходится нашим князьям, вождям и воеводам ходить против них в походы и за-щищать землю Русскую. Понятно я объяснил? — вновь улыбнулся обод-ряюще Златогор. Вопрос предназначался всем, и детишки хором отве-тили:

— Понятно.

— Это хорошо. Вы должны быть не только грамотными и подготов-ленными воинами и вождями, но и знающими людьми, умеющими не только о себе поведать, но и про род свой рассказать, и о соседях многое разуметь, вплоть до их языка и верований. А соседи, скажу вам, нами тоже интересуются. И составляют о нас свое мнение, зачастую, не все-гда соответствующее действительности. Например, о Русе говорили и писали древние мудрецы Востока. О нем они упоминают даже в главной книге своей, называемой где Торой, где Ветхим Заветом, в которой сло-вами их пророка Езекиля глаголется, что Рус был потомком некоего Яфета, Ноева сына, оставшегося в живых после великого потопа. Впро-чем, возможно, здесь речь идет об ином Русе, княжившем на Руси, ибо имя это сакральное, тайное, переходящее из поколения в поколение русского рода, как Кий и Щек, как Арий и Богумир.

Сообщают они и о кимрах-кочевниках, перекати-поле, и о скифах, родственных русам и славянам племенах, произошедших от князя Ски-фа, брата Руса и Словена. Правда, при этом очень часто имена наших прародителей изменяют или переиначивают на свой манер, подстраи-вают под своих богов и героев.

Так греческий философ и историк Геродот, посетивший много зе-мель, в том числе и те земли, на которых мы сейчас с вами живем, свя-тые земли Русколани, в своих книгах писал, что скифский народ, самый молодой народ на земле и произошел он от Колоксая или Киммерийца, предводителя кимров.

— Учитель, — теперь перебил Златогора брат Буса, Злат, привстав над своей скамьей, — а кто такие философы и историки? Вы нам такое еще не объясняли. Это герои, воины, богатыри? — Склонив головку чуть набок, дожидался ответа Злат.

— Хороший вопрос, — улыбнулся вновь мудрый волхв. — Говорит не только о любознательности, но и наблюдательности, и о работе ума. А философы и историки — это люди. Одни пытаются объяснить те или иные поступки людей, законы бытия, развития общества, окружающей нас сущности. Другие, те, которых греки назвали историками, пытаются поведать людям как о прошлом их бытия, так и о настоящем. Они запи-сывают на папирусе, на камне, на деревянных дощечках интересные события как из жизни своих вождей, так и целых народов. Чаще всего, философы и историки не бывают знаменитыми воинами и богатырями, они не совершают сражений, не завоевывают чужих земель и народов, хотя не исключено, что среди них встречаются и богатыри, и удачливые военачальники, и вожди знаменитые. Но, повторяю, не силой, а умом и знаниями прославились такие люди. Например, тот же Геродот, живший около 750 лет до нас. Эллины прозвали его не просто историком, но отцом всей истории. А среди множества греческих и ромейских фило-софов был и выходец из славяно-арийского племени скифов, знамени-тый философ Анахарсис, живший во времена афинского реформатора и философа Солона, примерно 900 лет назад. Он прославился тем, что имел всегда свое суждение и был остр на язык. Когда он впервые при-шел в Афины и попросил через слуг, чтобы его принял известный к то-му времени во всей Элладе философ Солон, так как он желает стать другом Солона. Услышав такое, Солон ответил, что друзей обычно за-водят у себя на родине. Но Анахарсис не растерялся и попросил слугу передать Солону, что Солон как раз у себя на родине, так почему же ему не приобрести себе нового друга. Пораженный такой находчивостью, Солон принял Анахарсиса и стал ему лучшим другом.

Время от времени философы устраивали между собой состязания на выявление лучшего из них. В этих состязаниях принимал участие и Анахарсис. На вопрос, какой корабль безопасней, он отвечал, что безо-пасней тот, который вытащен на берег, так как ни при каких обстоя-тельствах на берегу не утонет. На вопрос, что у человека хорошо и дур-но сразу, он отвечал: «Язык!» Ибо язык служит нам для общения и вос-хваления, но язык может и оклеветать ближнего своего, и навлечь беду на его же обладателя.

Иногда возгордившиеся афиняне попрекали его, что он скиф, и что его родина Скифия — позор для него. На это Анахарсис отвечал, что ес-ли родина для него позор, то пытавшийся оскорбить его афинянин — позор для своей родины.

Вот таков был философ-скиф… находчивый и острый на язык…

— Учитель, — спросил Злат, — какова же дальнейшая судьба столь знаменитого скифского философа? Возвратился ли он к себе на родину или же навсегда остался в Афинах?

— По прошествии какого-то времени Анахарсис возвратился в Скифию, — ответил волхв. — По данному случаю его брат устроил охоту, в которой принял участие и Анахарсис. Во время этой охоты то ли слу-чайно, то ли умышленно, но стрела брата попала в Анахарсиса, и он умер. Перед смертью, согласно преданиям, Анахарсис произнес такие слова: «Разум оберег меня в Элладе, зависть погубила меня на родине».

Помолчал. Притихли и ученики, размышляя над услышанным. Возможно, переживали о такой необычной судьбе скифского философа.

— Раз у нас речь зашла о людях, — продолжил после небольшой пау-зы Златогор, — прославивших себя и свои народы не мечом, а словом и умом, здесь стоит упомянуть и о поэтах, слагающих песни и гимны, оды и былины в честь богов и героев, вождей и народов. К таким с полным основанием можно отнести и Гомера, создателя бессмертных творений «Илиады» и «Одиссеи», прославивших сынов Эллады в веках. И не ис-ключено, что Гомер был также сыном наших далеких предков кимме-рийцев. И жил он более чем за тысячу лет до нашего времени. Греки его считают своим поэтом, но и мы имеем полное право считать его своим поэтом, так как имя его переводится на наш язык как киммериец или кимр. И обозначает оно степную полынь. И вышел он, скорее всего, из киммерийцев, овладевших в те далекие времена почти всем миром в Азии и Европе.

Златогор замолчал, о чем-то размышляя. Сидели притихшими и его ученики, не смея или же не желая прерывать размышления своего учи-теля.

— Хотите послушать некоторые стихи из его поэм? Сами поэмы столь велики, что нам не хватит не только сегодняшнего дня, но и сед-мицы, чтобы их пересказать, — очнувшись от раздумий, спросил волхв.

— Хотим, — ответили хором школяры.

— Тогда слушайте… Я сначала прочту на греческом языке, а затем переведу, чтобы было понятно, о чем тут речь, а вы прислушивайтесь к стройности повествования, к ладу и размеру изложения.

И Златогор продекламировал на греческом языке несколько строф, а затем перевел: «Закатилось солнце, и покрылись тьмою все пути,

Когда судно наше достигло пределов глубокого океана.
Там народ киммерийский и их город окутаны мглою,
И никогда солнце,сияя, не заглядывает к ним
                своими лучами —
Ни тогда, когда всходит на звездное небо,
Ни тогда, когда с неба стремится назад, к земле…»
Вот, примерно, так поэт Гомер описывал север славянской земли, — кончив декламировать, продолжил он свой урок. — Я не спрашиваю вас: понравились ли стихи, ибо это был лишь мой перевод, а оригинал вам пока недоступен. Но ничего, — засветились глаза волхва, — вот одо-леем с вами, благодаря Велесу и другим светлым богам нашим, письмо и цифирь, да и приступим к изучению языков: греческого и латинского, на которых полмира сейчас говорит, вот тогда и ответите: понравился ли вам сей отрывок из великой баллады.

Ученики молчали, так как ответа от них на последнюю реплику волхва по сути не требовалось, а Златогор продолжил, развивая свою мысль:

— Ибо нам не след от других отставать. Но это со временем, а пока возвратимся к историку Геродоту и его упоминанию о наших предках. Геродот пишет, что первым жителем необитаемой тогда страны был человек по имени Таргитай, родителями которого был бог Зевс и дочь реки Борисфена. У Таргитая было трое сыновей: Липоксай, Арпоксай и младший Колаксай. И в их царствование на Скифскую землю с неба упали золотые предметы: плуг, ярмо, секира и чаша. Ни первый брат — Липоксай, ни второй — Арпоксай не смогли приподнять с земли эти предметы. И только самый младший Колаксай смог их поднять и при-нести к себе в дом. Тогда старшие братья согласились признать его ца-рем над ними и отдать ему царство. От этих братьев пошли скифские племена, называемые сколотами, то есть царскими.

Далее Геродот сообщает, что эллины историю появления скифов передают иначе, подстраивая ее к своим богам и своим героям. Все это неверно, но вы, дети, должны и такое толкование знать, чтобы уметь всегда Правду отделить от Кривды, а Явь — от Нави.

В изложении эллинов, соседствующих с нами в Суроже и Сурож-ском море, история появления Скифа и скифского племени выглядит следующим образом. Их герой Геракл в поисках сбежавших от него коней, — это же надо быть таким растяпой, чтобы коней упустить, — за-брался в какую-то пещеру и увидел там коней своих и существо: полу-деву-полузмею. Геракл потребовал возвратить ему коней, на что эта полуженщина и полузмея ответила, что она отдаст коней, если Геракл вступит с ней в супружеские отношения. Греческому герою ничего не оставалось делать, как согласиться и стать мужем этой полуженщины.

От брака у них родилось трое детей. Хозяйка пещеры отдала Ге-раклу коней и отпустила его самого, а тот передал ей один из своих лу-ков и сказал, что если кто из их сыновей натянет тетиву этого лука, тот и станет вождем рода. Сыновей звали Агафирсом, Гелоном и Скифом. Когда они выросли, то мать дала им отцов лук и попросила натянуть тетиву. У старших сыновей это не получилось, и только младший Скиф справился с отцовым луком. От этого Скифа, сына Геракла, по мнению Геродота и его соплеменников эллинов, и произошли скифские цари и племена.

В обеих версиях греческого историка, какая-то доля правды имеет-ся, но только доля. Вся же правда о происхождении русов, славян, ким-мерийцев и скифов хранится в наших Ведах, о которых я вам, дети, столько уже рассказывал, — подвел Златогор итог знакомства Буса, его брата Злата и их сотоварищей с сакральными знаниями других народов. Частично мы уже ознакомились с ними, частично познакомимся в про-цессе обучения, ну, а те, кто пожелает узнать более полно о роде своем и об истории своей, те, повзрослев, могут сами прочесть эти Веды. На-ши жрецы и волхвы со времен Руса не только заучивают наизусть, но и записывают Веды на деревянные дощечки, которые хранятся при хра-мах Сварога, Дажьбога, Перуна и Велеса. Ибо Веды восхваляют богов и посвящаются богам.

Опять со своего места привстал Злат, чтобы задать Златогору во-прос.

— Что тебя интересует, Злат? — спросил Златогор.

— Отец говорит, что ты, учитель, тоже пишешь Веды. Это так? — Хитрюще улыбнулся сорванец.

— Я разное пишу, — серьезно ответил Златогор. — В том числе и Ве-ды. Точнее, Веды Велеса или Книгу Велеса, в которую хочу записать о многих событиях, происходивших с родом славян и русичей на протя-жении многих тысячелетий и веков. Чтобы потомки наши знали. Такой ответ тебя, любознательный сын князя Дажина, — улыбнулся волхв, — устраивает?

— Устраивает, — был доволен ответом Злат.

«Хорошие мне ученики попались, — порадовался в душе Златогор, — любознательные и усидчивые. Вон сколько времени сидят и не хны-чут, как другие. Впрочем, надо сделать перерыв».

Услышав, что учитель объявляет перерыв, юные русколанцы с шу-мом и криком побежали из здания храма на улицу, где тут же, увлек-шись игрой, забыли о серьезности, с которой слушали волхва. Тут и там стали бороться друг с другом, пытаясь опрокинуть на лопатки: только так победа считалась окончательной.

У Буса, Рата, сына воеводы Ратмира, Славича и Млада в руках поя-вились деревянные мечи, и они усердно тузили друг друга этими меча-ми-палками. Впрочем, ударов по телу не наносили, а меч о меч, пыта-ясь выбить «оружие» друг у друга из рук. У кого выпал «меч» из руки, тот и погиб.

«Еще год, другой, — подумал Златогор, наблюдая за возней маль-чишек, — и настоящие вои станут обучать их владению настоящим ору-жием и приемам боя. А пока игра, без которой не мыслим ни один мальчишка и без которой знания не так легко и прочно укладываются в юных головках. Когда-то и я вот так, шалил, — усмехнулся Златогор. — Впрочем, пора шалунов звать на урок. Набегались уже вволю».

После того, как детишки вновь уселись на скамьи, и наступила ти-шина, Златогор продолжил:

— Когда Рус вошел в возраст и женился, то у него родились две до-чери, а сыновей ему боги не дали. Много богатства имел Рус: в степи, на сочных пастбищах паслись бесчисленные стада коров и овец, в его табунах коней было больше, чем звезд на небе. Но не было у него сына-наследника. И не было мужей его дочерям прекрасным. Взмолился то-гда Дажьбогу Рус, и попросил его дать дочерям мужей, а ему наследни-ка. И услышал Дажьбог ту мольбу, и внял ей. Послал он на земли Руса странника, вещавшего о походе в долины Алатырь-горы. А Велес при-нес им сына-отрока, наследника. И двинулись арийские роды, ведомые Арием Оседнем и Русом из степей и отрогов Семиречья к Алатырь-горе, возле которой был Белый Царь-город, в котором правили потомки Яру-ны и Богумира. Но получилось так, что только Арий Оседень вывел род свой к Алатырь-горе, а князь Рус род свой от Ра-реки привел на Дон. Там и расселились русы, заняв степные просторы от Ра-реки до Дона. В низовьях реки построили они городок, названный Русским, который греки переименовали по-своему, Танаисом, так как реку Дон они вели-чают Танаис. В среднем же течении Дона был основан город Белая Ве-жа. В пути же следования из Семиречья к Дону повстречал Рус братьев Скифа и Словена из рода ариев. И выдал за них замуж дочерей своих, и пошли от них роды скифов и словен. Но прошло время, и вновь пришли в движение роды славянские, и двинулись они к Карпатским горам, ку-да также потекли потомки Руса, Скифа и Словена. Но не только русские и славянские роды двигались к Карпатским горам. Пришли туда и роды Кисека. И произошла распря меду ними, и многие русичи, не желая ис-треблять братский род, вновь возвратились к Дону, где молились Сурье-Солнцу и Матери Сва. Тут и повелел отец Рус чтить Веды и передавать их из поколения в поколение. И было то еще во времена Гомера, задол-го до рождения отца истории Геродота, о которых мы уже выше с вами говорили.

Когда же Скиф и Словен были еще молоды и полны сил, то водили он воинов своих в земли Междуречья и Малой Азии, в Египет и Элладу. Им покорились Вавилонские и Мидийские цари, владыки Сирии и Па-лестины, Иудеи и Персиды. Впрочем, я вам об этом уже говорил, когда упоминал о поражении скифов, перепившихся вином, принесенным в виде дани мидянами, — напомнил Златогор юным слушителям и доба-вил, что повторение — мать учения.

— Не расставались скифские всадники со своими конями, словно приросли к ним. За что и были прозваны греками кентаврами или, по-нашему, китоврасами. И прогремели они славой по всей земле, заселен-ной людьми. Вот и попали они на страницы книг историка Геродота и восточных мудрецов.

Когда же Скиф и Словен состарились, то ушли они от распрей на Востоке и возвратились в земли Русские. Здесь решили, что Словен пойдет в землю Ильмерскую, а Скиф — к Дунаю. Сначала пришли они на север, к предку их, старцу Ильмеру, жившему возле озера, называе-мого Ильмерским, где Словен основал свой город, названный Словен-ском Великим. Скиф же после этого пошел на юг, к морю, называемому греками Евксинским Понтом, то есть Благодатным. Здесь у Скифа ро-дился сын Венд или Венед, от которого пошел род славян-венедов. Кроме того, у Венеда потом в свою очередь родился сын Кисек, кото-рый стал владельцем южных степей. А у Кисека родился сын Ант, от которого пошли русы-анты, воины храбрые и благородные, не сму-щающиеся сильного и не надсмехающиеся над слабым.

И смешались в этих степях потомки Яруны и Богумира, Ария Оседня и Сама, Зоряна и Руса, Скифа и Словена. И смешалась тут кровь полян и северян, древлян и дреговичей, вятичей и радимичей, словен и кривичей. Ибо все они вышли из одного Рода, и все они — внуки Дажь-бога и Перуна, Световида и Велеса, которых, дети, все мы должны сла-вить и ныне, и присно, и от века до века!

На этом мудрый волхв прервал свое повествование.

— Устали? — спросил он ребятишек, слегка прищурив свои кошачьи глаза: знал, что ученики никогда не сознаются в том, что устали. Спро-сил больше для проформы.

— Нет! — Услышал в ответ. — Готовы слушать день и ночь. Уж очень интересно. — Наивность и святая искренность была в ответных словах учеников.

— Спасибо, — поблагодарил их Златогор, — однако пора идти домой, к родителям. Они теперь, поди, заждались вас…

Шумной стайкой воробьев прыснули ребятишки вон из помещения храма Световида, на чистый воздух и светлую волю. Учеба — хорошо, но воля — лучше! Особенно, когда тебе только десять — тринадцать лет от роду, и многочисленные заботы еще тяжким бременем не упали на твои плечи.

ВОЛХВ ЗЛАТОГОР

На следующий день занятия продолжились. Златогор, как и обе-щал, проверил, как его ученики запомнили вчерашний урок. Дети отве-чали уверенно и без особых затруднений. Чувствовалось, что заинтере-сованы в изучении истории своего народа.

— Молодцы, — похвалил Златогор ребятишек, — вижу, что вчера все были внимательны и ничего из моего рассказа не упустили. Сегодня мы вновь продолжим изучать и запоминать Веды славян. И вновь погово-рим о князе русов Русе. Как вы помните, бог Велес подарил ему и его жене сына, которого назвали Асахом. Когда Асах вырос, то ушел за Хвалынское море, к священному для всех ариев граду Асгарду, куда ходили все: и Богумир с сыновьями, и Рус, и Арий, и Сам, и Зорян, и Усень, и другие великие вожди русов и славян. Там собрал себе войско из берендеев, торков и саков, и вместе с ними совершил много подви-гов. Но пришло время, и Асах решил от моря Хвалынского двинуться в Русколань. Он и его воины преодолели великую Ра-реку и притекли в степи Русколани. И потекли они к Дону, под стены крепости Белая Ве-жа. Князь Рус не узнал в Асахе своего сына, и между ними начались кровопролитные сражения под стенами Белой Вежи. Сначала воины Асаха одержали победу над воинами Руса, но Рус, не подозревая, что Асах его сын, вызвал Асаха на поединок, и сразил его. А когда сразил, то обнаружил на теле Асаха амулет, по которому узнал, что убил сына, и опечалился. Вот тогда русы и берендеи побратались и поклялись друг другу именем светлых богов своих, Дажьбога и Велеса, никогда больше не враждовать, а оказывать друг другу помощь. Вот и теперь они месте сражаются с ягами и гуннами, набегающими на границы Русколани.

Окончив повествование о Русе, Златогор, замолчал. Этим молчани-ем воспользовался Злат, который спросил:

— Учитель, почему Рус не узнал своего сына и убил его? И почему род Руса сражался с родом Асаха? Неужели им не хватило степей, что-бы разместиться на них, не мешая друг другу?

— Веды отвечают и на этот вопрос, — сказал волхв с чувством, даже указательный перст приподнял вверх. — Всего хватает людям, но так уж устроен мир, что в отношениях людей побеждает не разум, а злоба и ненависть, вражда и зависть. И род идет войной на род, брат — на брата, сын — на отца! И Веды призывают русичей к объединению, к соблюде-нию законов и древних традиций, к искоренению вражды. Но люди, в том числе и те, кто наделен властью, не прислушиваются к разумному… Хочется надеяться, что может быть вы, когда возмужаете и станете во главе своего рода, избежите ошибок, которые допускали наши предки.

— Мы постараемся, — отозвался первым Злат.

— Постараемся, — поддержали его остальные.

— Да услышит вас Сварог, — был серьезен и торжественен как нико-гда раньше Златогор.

Тут встал Бус и попросил продолжить рассказ о скифах.

— И что же тебе больше всего хочется узнать, Бус, о скифах, — по-интересовался волхв. Интересно было знать, какие мысли будоражат детскую душу, теребят воображение, требуют ответов.

— Их походы в другие земли и народы… Отношения с другими ро-дами славян и русов. Это так интересно! — рассудительно отвечал Бус на вопрос Златогора. — Ведь вы вчера упоминали, что это был могучий род, который не только великих воинов имел, но и философов.

— Хорошо, — согласился волхв, радуясь в душе такой любознатель-ности будущего князя Русколани, — я поведаю вам о скифах. Как я уже говорил, скифы расселились в степных просторах по берегам Евксин-ского Понта и Сурожского моря. Они занимались скотоводством и зем-лепашеством. Не ведали рабства у себя и не становились рабами у дру-гих, хотя такое было в порядке вещей у греков и иных народов. Они если брали кого в плен, то не притесняли, а по истечении некоторого времени совсем отпускали на волю. И пленник мог идти куда хотел, без какого-нибудь препятствия со стороны скифов.

Скифские женщины были в равных правах с мужчинами, как в труде, так и в ратных делах: умели скакать на конях, стрелять из лука, сражаться на мечах. Имели они и свой голос на вече и в семье. Это было вполне обычным делом в скифских и русских землях, но очень удивля-ло греческих философов и историков. Они писали:

«Их женщины ездят верхом, стреляют из луков и мечут дротики, сидя на конях, и сражаются с врагами, пока они в девушках. Замуж они не выходят, пока не убьют трех неприятелей. Та, которая выходит за-муж, перестает ездить верхом, пока не явится необходимость всему ро-ду поголовно выступить в поход».

— Так это про наших девушек говорится, — не сдержался Бус, пере-бив Златогора. — Это же наши девушки на конях скачут и из луков стре-ляют, как мужчины. И копья метать умеют. Я сам видел во время праздника урожая.

— И я, и я… — поддержали его товарищи.

— А отец рассказывал, — вслед за братом вклинился в обсуждение Злат, — что наша мать в молодости также отменной воительницей была: и на лошади скакала, и из лука стреляла, и сулицу в цель метала…

— Верно, — улыбнулся одобрительно волхв, — девушки Русколани отличные наездники и воительницы. И прав Злат: его мать, княгиня Ла-дуня, в молодые годы в скачках и стрельбе из лука могла потягаться с любым мужчиной.

— И моя мать тоже, — не стал отмалчиваться Рат, ведь каждому ре-бенку хочется, чтобы о его родителях говорили хорошее, когда такое говорят о других.

— И моя! — крикнул Славич.

— И моя! И моя! — Зашумели остальные, подняв такой галдеж, что должен был быть слышен в крепости.

Так галдят только грачи по весне, когда гнезда на деревьях делят.

— Верю, верю, — принялся успокаивать разошедшихся мальчуганов Златогор, — многих сам видел скачущими на конях… Но продолжим наше занятие.

Ребятишки притихли.

— Скифы были не только опытными воинами, отличными скотово-дами и земледельцами, — продолжил рассказ Златогор, наведя порядок среди своих слушателей, — но были еще хорошими строителями и ре-месленниками. Они строили города и села, ставили мощные печи и вы-плавляли в них железо, из которого задолго до греков научились ковать мечи. Ими были построены города в Тавриде. Это Корсунь или Херсо-нес Таврический, Новгород или, по-гречески, Неаполь Скифский, Ким-мерик, Пантикапей, Гермонесса. На берегах Днепра или как его зовут греки, Борисфена, был построен город Ольвия, нам более известный как Олешье.

Скифские и славянские ремесленники придумали такой вид одеж-ды, как штаны, которые удобны как при ношении, ибо прикрывают тело и от холода, и от зноя, так и при ведении сражения, защищая тело от порезов и повреждений…

Не успел Златогор окончить эту фразу, как вновь поднялся со сво-его места Бус, явно собираясь задать вопрос.

— Что еще, Бус? — опередил его Златогор.

— Учитель, а что, другие люди голышом ходят, без штанов? Как ре-бятишки несмышленые, что еще в дорожной пыли рядом со щенками, курами и поросятами ковыряются… — не сдержавшись, прыснул в кулак Бус. Его хихиканье тут же было подхвачено остальными учениками. Но Златогор остался серьезен, даже легкой улыбке не позволил появиться на своем челе или в уголках глаз.

— Нет, Бус, голышом они не ходят. Используют иную одежду, ме-нее приспособленную, чем штаны. Например, те же самые греки или же ромеи носят туники и тоги. Туника — это подобие наших рубах, — пояс-нил Златогор, — а тога — подобие длинного плаща. Обернутся в ткань — и ходят.

— У нас так только малые дети щеголяют, — опять засмеялся Сла-вич, — чтобы срам не показывать. Вроде и одет, и не очень… А тут, поди ж ты, взрослые ходят. Смехота. Смехота, да и только. А вы, Учитель, постоянно приводите их нам в пример, говорите, чтобы мы учились у них…

— Смеяться, Славич, над людьми нехорошо, — проявил строгость Златогор, — над их одеждой и их традициями — то же самое. Кроме того, я же не сказал, что они ходят обнаженные. Я лишь отметил, что наш вид одежды намного практичнее, чем у других народов, и что штаны при-думали наши предки скифы. И хорошо сделали, что придумали. Мы теперь носим их и забот не знаем. Но продолжим.

Время от времени, когда подрастало молодое поколение скифов и становилось воинами, они уходили в далекие походы, ведомые своими вождями и князьями. Порой походы длились больше четверти века, так что родители забывали своих детей, а жены — мужей. Отчего между по-колениями скифов возникала вражда и непонимание. Постепенно скифы смешались с родственными племенами сарматов, пришедших из-за Ра-реки, и их все чаще и чаще греческие историки стали называть сармата-ми. Но не только скифы ходили в чужие земли в поисках воинского сча-стья и удачи, случалось, что и на земли скифов приходили враги. Так, 830 лет тому назад с огромным войском в земли скифов пришел царь персов Кир Великий, покоривший к тому времени все соседние земли и народы и считавший себя повелителем мира. Но скифы совместно с сарматами из племени массагетов или костобоких, как именуются они в славянских Ведах, заманили войска Кира в глубь безводных степей, ок-ружили их и разбили в сражении. Царь и полководец Кир погиб в бою. По приказу воительницы Томирис, предводительницы костобоких, тело царя было отыскано среди тысяч трупов и обезглавлено. Голову Кира воительница Томирис бросила в бурдюк с кровью и возила с собой, как самый главный трофей.

Приходилось скифам сталкиваться и с другим потрясателем Все-ленной — Александром Македонским, прозванным Великим, который покорил и Персиду, и Вавилон, и Египет, и Парфию, и страны Края Иньского: Пянж и Индру. Те самые земли, где когда-то жили наши предки, выведенные оттуда отцом Яруной. Однако до больших сраже-ний не дошло, так как был заключен мир между ними.

— Учитель, — обратился с вопросом к Златогору Бус, — а почему вы этих полководцев называете покорителями мира, потрясателями Все-ленной? Они что, действительно были такими сильными и всемогущи-ми, как боги, что могли трясти мир, Сваргу?

— По крайней мере, они сами себя таковыми считали. И не только считали, но и величали, хотя, в конце концов, оба оказались смертны, как и все люди. — Со всей серьезностью пояснил Златогор. — Одного у них не отнять — воители они были великие. И не только воители, но и мужи государственные…

— Учитель, — не унимался любознательный Бус, — а кто был сильнее и мудрее: наши предки Яруна, Богумир, Арий Оседень, Скиф, Рус, Сло-вен, о которых вы нам ведали, или же Кир и Александр Великий?

— Вопрос не мальчика, а мужа… — не скрыл своего удивления волхв. — Все они жили в разное время, поэтому в единоборство не всту-пали. Каждый из них в свое время был велик и непобедим… Что же ка-сается мудрости, то были мудры настолько… насколько боги позволили им таковыми быть… Кроме того, мудрость заключается не в силе и во-инской доблести, а в умении быть справедливым не только по отноше-нию к своим подданным, к своему народу, но и к другим народам, дру-гим культурам… хотя воинская доблесть и слава также может быть присуща мудрецам! Но почему тебя волнует этот непростой вопрос, отрок?

— А потому, что я, когда вырасту и стану взрослым, хочу стать та-ким же великим и непобедимым воином, — выпалил Бус и залился крас-кой: у русичей не поощрялось «яканье» и похвальба даже в таком без-обидном, на первый взгляд, проявлении.

— Что ж, — не стал разубеждать его в обратном Златогор, — возмож-но, и станешь. Но для этого надо много учиться и много трудиться. И молить богов наших светлых, ибо само собой ничего не бывает. Готов ли ты, Бус, к ежедневному, утомительному, не знающему ни конца, ни края труду? Если готов, то станешь и великим воином, и великим пол-ководцем, и великим мужем. Впрочем, как и любой из вас.

— Я готов, — тихо, но твердо ответил старший сын князя Дажина. И повторил. — Я готов!

— И я! И я! — Вслед за ним повторили почти все ученики, которые мечтали стать великими воинами и прославить свое имя и свой народ в веках. Только Злат промолчал.

— А ты, Злат, почему не желаешь стать великим воином? — поинте-ресовался волхв, слегка озадаченный таким поведением второго сына князя Русколани, который до этого момента почти слово в слово повто-рял за старшим братом.

— А я хочу стать волхвом, как вы, Учитель, — ответил Злат, — таким же мудрым и знающим, чтобы доводить наши Веды до других поколе-ний. Я стану советчиком у брата Буса и буду ему помогать во всем, что-бы не пришлось нам делить меж собой нашу Русколань, чтобы не было между нами вражды и непонимания. Пусть брат будет князем и воен-ным вождем один во всей Русколани, а я его советчиком.

— Если о вопросе Буса я сказал, — должен был отреагировать Злато-гор, — что это вопрос не мальчика а мужа, то и об ответе Злата я должен сказать то же самое: это ответ не мальчика, а мужа! Да какой к тому же ответ! Многие философы бы ему позавидовали. Но возвратимся к пре-рванному рассказу.

Волхв Златогор говорил, медленно двигаясь по помещению храма Световида, увлеченный повествованием и, возможно, не замечая, собст-венного хождения. Его слушатели молча внимали каждому сову волхва, отслеживая его движения своими глазами.

— Шло время, — продолжил ровным голосом повествовать Златогор, — скифы и сарматы смешались со славянскими родами, с родами русов, да так, что и не отличить: кто есть кто… Поэтому чаще всего мы назы-ваем себя русами и славянами. И говорится в наших священных Ведах, что все мы — кравенцы: скифы, анты, русы, борусины, сурожцы — дети и внуки Дажьбога, потомки его и наших прародителей. И венеды, и или-ры, и ильмерцы, поселившиеся на берегах озера — все мы из одного кор-ня славянского, из одного Рода. Только костобокие-массогеты ушли от нас, перестали трудиться, посчитав, что о них позаботятся боги, но ошиблись в том и все погибли. Не зря говорится, что на богов надейся, да сам не плошай… А они оплошали — и перевелись… Только память о них еще сохранилась в наших Ведах. Только память, которая никогда не иссякает и не умирает…

— Учитель, — вновь прервал Златогора своим вопросом Бус, — не могли бы вы рассказать нам, что говорится в славянских Ведах о строи-тельстве городов как скифских, так и славянских. Ведь интересно же знать, кто и когда построил города, в которых мы сейчас живем. Вы вот упомянули несколько городов, но не уточнили, когда их построили. И имелись ли в тех городах крепости, как у нас в Кияре Антском?..

— Что ж, — улыбнулся Златогор, приучавший своих учеников не просто к восприятию сказанного, но и к осмыслению сказанного, а по-тому не раз предлагавший детям задавать ему как можно больше вопро-сов, — интерес сей похвален.

В Ведах, где говорится о войнах с Грецколанью, то есть с землею греков, сказано, что наши далекие предки, прибыв из Семиречья на зем-лю Русскую, двинулись за море, имеется в виду Таврида, и стали там строить города. Первым городом, который они построили, был Хор-сунь. Вторым — Сурож. Оба города были названы в честь бога Солнца Хорса или в другом названии Сурьи.

Города имели крепости, возведенные из белого камня, которым бо-гата Таврическая земля. Были построены и иные города, Новгород Скифский, Киммерик, Пантикапей, которые я уже называл вам, а также Тамутарха. Но тут стали приходить гостями торговыми в эти города на торжища греки, и понравились им наши города своим великолепием и обильностью, и зародилась у них коварная мечта отобрать те города у наших предков. Но, как я уже рассказывал вам, греки — народ хитрый, они не разу высказали свои коварные замыслы, не сразу направили вои-нов своих в города наших предков.

Вначале они просто поселялись в эти города, занимаясь торговлей ремеслами, создавая семьи и строя жилища свои в этих городах. По-строив жилища, заводили хозяйство — и опять строили уже помещения для скотины, для разного скарбы и товара. И с каждым годом их стано-вилось все больше и больше. А русичей становилось все меньше и меньше, так как они с вождями своими уходили в далекие походы и не всегда возвращались из этих походов домой. Впрочем, об этом я уже рассказывал. И однажды случилось то, что и должно было случиться. Когда воинов русских в этих городах было очень мало, то пришли к ним греческие воины, с мечами и в доспехах. Не выстояли наши воины, пали в жестокой сече и отдали города свои грекам. И заняли греки Сурож, и Хорсунь, и Новгород, переименовав его в Неаполь Скифский, и Кимме-рик, и иные города, построенные нашими предками.

Златогор раскрыл книгу, принесенную им с собой на занятия, и до сей поры лежавшую без употребления на крышке стола. Книга была большой и толстой, в коричневом переплете из буйволовой кожи. Пере-плет закрывался на серебренные металлические застежки. Книга была не только большой и толстой, но, по всей видимости, еще очень тяже-лой.

— В этой книге, — пояснил он ученикам, с любопытством взирав-шим на книгу, — на листах пергамента нашими волхвами тайнописью или руническими знаками записаны священные Веды славянских пле-мен. Я давно собирался прочесть несколько трактатов из данной книги, поэтому сегодня и взял ее с собой. Рассматриваемый нами вопрос, за-данный сыном князя Дажина, Бусом, также имеет отражение в этой книге. Послушайте.

И он принялся читать вслух своим проникновенным голосом: «И те русы создали на юге град сильный Сурож, который не создать гре-кам. Но они (греки) его разрушили и хотели русов побить, и потому мы ходили на них и разрушали села греческие. Эллины же сии — враги рус-коланам и враги богам нашим. В Греции ведь не Богов почитают, а лю-дей, высеченных из камня, подобных мужам. А наши Боги — суть обра-зы!»

— Вот и ответ, — оторвался волхв от чтения Вед, — на вопрос Буса. Точнее, не весь ответ, а часть его. Но продолжим чтение: «Когда же пращуры сотворили Сурож, начали греки приходить гостями на наши торжища. И, прибывая, все осматривали, и, видя землю нашу, посылали к нам множество юношей, и строили дома и грады для мены и торговли.

И вдруг мы увидели воинов их с мечами и в доспехах, и скоро зем-лю нашу они прибрали к своим рукам, и пошла иная игра. И тут мы увидели, что греки празднуют, а славяне на них работают. И так земля наша, которая четыре века была у нас, стала греческой. И мы сами ока-зались как псы, и выгоняли нас оттуда каменьями вон. И та земля огре-чилась. И смеялись наши женщины над нами, и предлагали свои платы и одежды нам вместо наших, мужских. И требовали оружие, чтобы ос-вободить наши города, раз мужи их ослабели и стали бессильны пред врагами…

И теперь мы должны были ее снова доставать, проливая кровь свою, чтобы она стала опять родной и богатой».

Волхв прервал чтение и обратился к ученикам с репликой:

— Слышали, как повествуется? Каков слог! Песнь! — Глаза его сия-ли и излучали свет радости и благодати на детишек. — А некоторые еще смеют нас варварами, то есть бормочущими называть. Сами они бормо-чущие! — Он перевел дыхание. — Я к чему это говорю, дети, а к тому, чтобы вы никогда не делали скоропалительных выводов. Сначала надо семь раз отмерить, прежде чем один раз отрезать или промолвить. По-нятна сия истина? — спросил он, вновь приступая к чтению книги.

— Понятна, — дружно отозвались его ученики.

— Раз понятна, то продолжим, — улыбнулся волхв своей мягкой и доброй улыбкой и начал читать далее.

«И летела в небе Перуница, и несла рог славы, и мы его выпили до дна, уже зная, что поля, и грады наши мы должны были отбить у врагов наших. И та Перуница рекла: «Как же вы, русичи, проспали пашню свою?» И молчали мы, ибо нечего нам было ответить со стыда. Но про-должила Перуница: «С этого дня вы должны бороться за нее!» И доба-вила Сурья-Перуница: «Идите, русичи, и делайте это! Ибо как вы буде-те без края своего?»

И собрались мы с силами, и ополчились мы, опоясавшись мечами, и ударили мы в стену града. И проделали в ней дыру для себя и для всех воев наших, и оказались тогда сами у себя. И решили: «Кому присудил Перун, тот попадет в Ирий и будет у Вышня в Сварге. Быть может, мы сегодня погибнем, но мы не имеем иных ворот в жизни. И лучше быть мертвым, чем быть живым и рабствовать на чужих! И никогда не живет раб лучше деспота, даже если тот ему потакает! Мы должны были слу-шаться князей наших и воевать за землю нашу, как они говорят нам».

И Индра пришел к нам, чтобы мы сохранили свою силу в бою, и стали твердыми, как мечи наши булатные, чтобы витязи наши одолели чужих воинов, ибо сила наша — божеская, и нам не быть побежденными на поле боя.

Принесли мы жертвы Богам нашим на Руси, и гадали, смотря на полет птиц, и увидели, что враги должны быть повергнуты долу, в прах, и в кровь.

И если мы кольцо стен пробить осмелимся, то за ними окажутся греки, которые не имеют силы, ибо обабились — и мечи имеют тонкие, и щиты легкие, и скоро они устают, и на землю бросают их по слабости своей. И не успеют они получить помощи от василийцев — вождей сво-их».

Златогор вновь отложил книгу и продолжил повествование о борь-бе русичей с греками за города своими словами:

— Вот так размышляли русские воины, идя на штурм крепостных стен своих же городов. И с помощью богов наших они возвратили себе Сурож и Хорсунь, и иные города. Когда же вошли туда, не щадя ни вра-гов, ни живота своего, то увидели, что греки за время властвования в этих городах ниспровергли в прах богов славянских. Вот как об этом говорят Веды.

Он вновь взял книгу и принялся читать: «И это великое оскорбле-ние для нас, что в сурожских хранилищах, добытых врагами, Боги наши повержены в прах и должны валяться…»

— Но прошло некоторое время, — закрывая книгу, продолжил Злато-гор свое повествование о строительстве русами городов, — как отбитые у врагов города вновь были ими завоеваны из-за лености русичей. И снова наши предки собирались с силами и приходили отвоевывать свои города. Греки также приводили свои железные рати, защищенные бро-нями. И была между ними великая сеча, и вороны граяли над трупами сраженных, и земля питалась кровью русичей и греков, и рыдали мате-ри, оплакивая смерть своих сыновей. Но сколько бы ни длилась война, мир наступал. И мирились русы с греками, и вели они торговлю между собой, и совместно жили они в городах, построенных пращурами русов, пока не начиналась новая война.

В конце концов, и Сурож, и Хорсунь, и Новгород Скифский, и многие другие города на берегу Понта Евксинского, на земле Тавриче-ской, стали греческими. Но проживает в них много потомков русов и скифов, которые зовут себя новоярами, то есть новыми потомками де-тей бога Солнца. И живут они с греками довольно мирно. Только одно смущает, что греки от прежних богов своих отказались и веруют сейчас в Единого Творца и сына его Иисуса Христа, оттого и зовутся христиа-нами, и в эту веру обращают новояров и иных русичей, проживающих там по торговым делам.

— Учитель, как же так? — возмутился Бус. — Строили, воевали, по-беждали — и оказались без этих городов! Неужели некому города сии возвратить назад в лоно русской земли? Вот вырасту — и возвращу!

— Видно, так боги распорядились, — ответил волхв. — Впрочем, отец твой, князь Дажин, несколько лет назад водил полки русов и алан в Тавриду и Боспор. Греки сражаться не стали, а откупились великой да-нью. Между ними и Русколанью заключен договор о мире. Вот так об-стоят дела на сегодняшний день…

— Учитель, — задал вопрос Бус, — а что такое Боспор? Вы нам про него не говорили.

— Помните, — стал отвечать Златогор, — я рассказывал вам о вели-ком полководце Александре Македонском и созданной им империи.

— Помним, — вразнобой загудели дети.

— Так вот, — продолжил волхв, — после смерти Александра Маке-донского, созданное им государство стало разваливаться на части… Вокруг города Пантикапея и бывшего города русов Тамутархи образо-валось греческое государство Боспор, или Боспорское царство. Это слу-чилось примерно 800 лет до нас. Первыми правителями были люди из рода Археанактидов. Последними правителями или царями были мужи из рода Спартокидов, правление которых оборвалось в связи с утерей этим царством независимости 400 с лишним лет тому назад… Сейчас в Боспоре находится наместник Римской империи грек Леонид Вага. Князь сей двулик и труслив, — с горькой иронией произнес Златогор. — Я почему так говорю, — поставил он вопрос и тут же ответил на него, — а потому, что, когда наши князья ходили походом на готов в Боспор и Тавриду, то Леонид Вага, хоть и прозывается львом, от совместного похода отказался, хотя до этого извещал славянских князей о совмест-ных действиях. И пришлось нашим князьям в одиночку выгонять готов из сих земель. — Тут Златогор вновь открыл Книгу Вед на нужной стра-нице и сказал:

— Послушайте, как гласят об этом наши Веды: «И вот виделось в Нави. Там огненное облако взошло от причудливого Змея. И он, Змей, охватил землю, и текла кровь из нее. И Змей лизал ее. Но тут пришел Сильный Муж и рассек Змея надвое. Казалось бы, должна наступить смерть Змею, но не тут-то было: Змеев стало двое. Муж рассек еще раз — и их стало четыре. Тогда Сильный Муж возопил к богам о помощи. Бо-ги услышали и пришли с неба на конях и того Змея убили. Ибо была в Змее сила не людская, не светлая и божеская, а — черная».

Детишки слушали волхва, затаив дыхание, только носами время от времени тихонько шмыгали.

«И этот Змей, — продолжил волхв чтение, — суть враги, приходящие с юга. Это боспорские воины, забывшие, как деды наши их побеждали в битвах. Они хотят, чтобы земля наша отошла к грекам. Но мы ее не от-дадим, потому что она наша. И мы ее не упустим. А сотворенный гре-ками тот Змей — есть погибель наша».

Златогор помолчал, не отодвигая Книги, словно давая ученикам своим возможность прочувствовать суть сказанного. Потом продолжил чтение, предупредив:

— Вот послушайте внимательно, как прекрасно сказано в Ведах: «Мы должны сражаться и животы свои положить за землю нашу. Она тянется от нас до полян, и дреговичей, и русов; тянется до моря и гор, до степей полуденных. И это Русь! И только от Руси мы имели помощь, потому что мы — Дажьбоговы внуки!»

Он подумал и добавил:

— Греки — что? За века соседства, мы с ними ладить как-то научи-лись. Им скоро самим придется не сладко: на земли Тавриды и Боспора заглядываются наши общие враги — готы. Как бы не пришлось и им, и нам с готами не на жизнь, а на смерть схватиться. Пока славянским князьям удавалось их сдерживать, но надолго ли?

— Ничего, — сказал громко Рат, — вот мы вырастим и дадим отпор этим нечестивым готам. Верно, Бус?

— Верно! — тут же отозвался Бус. — Вырастим и дадим, да так, что долго будут помнить!

— И мне в это хочется верить, юные мои герои! — Расчувствовался Златогор детской наивности. Он-то знал, что в мире ничего долго не помнят, особенно собственных ошибок. Но стоит ли юные души обре-менять грузом сомнений.

Не успел он окончить свою речь, как задал вопрос Злат:

— Учитель, скажите, а чем вера иудеев, ромеев, греков, вера хри-стиан от нашей отличается? У нас разные боги?

Такого вопроса волхв явно не ожидал и задумался: как ответить ребенку, хоть и любознательному, и смышленому не по годам, но все равно, ребенку, когда это и взрослому не под силу разобрать и понять. Да что там взрослому — не каждому жрецу или волхву сие под силу…

— Скажем так, — начал Златогор медленно, подбирая слова, — что Творец, создавший Сваргу и весь окружающий нас мир, един для всех, хотя у разных народов он называется по-разному… У нас — это, как вы уже знаете, Сварог, создатель всего сущего. У ромеев и греков были да и сейчас есть Зевс, Юпитер и Митра, которому в основном поклоняются воины. У персов — Ахурамазда. У иудеев — Яхве или Саваоф.

Кроме того, у ромеев, называющих себя христианами, появился новый Бог — Всевышний, воплощенный в Христа — человека и Бога…

Дело не в том, кто и как называет Бога…

— А в чем же? — тут же подхватил Злат, смотря на волхва своими огромными голубыми, как у матери глазами.

— Да, дело не в том, как мы называем Всевышнего Творца, — повто-рил Златогор задумчиво, — суть в том, как мы его воспринимаем…

— Я не понимаю, — не оставлял волхва в покое Злат, наморщив ло-бик — явный признак усиленной работы ума. — Объясните проще, Учи-тель. Никак не могу схватить сказанное вами…

На него стали шикать его друзья-товарищи, прося, чтобы он оста-вил волхва в покое и не лез со своими надоедливыми вопросами. Но сам Златогор пришел к нему на помощь.

— Не надо останавливать идущего, ибо, только двигаясь, можно ку-да-то придти, не надо перебивать ищущего, ибо только в поиске можно обрести истину. Только в поиске… Не зря же говорят мудрые люди, что под лежачий камень вода не течет. Что же касается вопроса, поднятого Златом, то тут главное в восприятии и понимании сути. Я приведу вам два примера, и вы, возможно, поймете многое.

Как я уже сказал, иудеи веруют в единого Бога Яхве, который от-крыл их праотцу Моисею десять заповедей, указывающих, как вести себя людям. Законы Бога Яхве суровы, требуют постоянного поклоне-ния ему, восхваления, а также немедленного отмщения всем тем, кто их нарушает или же преследует избранный им народ — иудеев. «Око — за око, зуб — за зуб!» То есть любое зло должно быть наказано. По крайней мере, так говорит их священная книга Тора.

Примерно то же самое требует и наш Сварог: прославление его и нас, славян. Немедленного отмщения всем, кто оскорбляет нашего Бога и нас, его детей и внуков.

Но вот христианский Бог Христос, которому всего лишь триста лет, призывает к смирению и к покорности. Не к мщению, не к отпору, а к рабской покорности, к терпению. Вот потому Единый Создатель и Господь воспринимается по-разному. Один — как Господь свободных людей. Другой — Господь рабов. Теперь хоть что-то понятно?

Вопрос предназначался непосредственно Злату. И тот ответил:

— Хоть и не совсем, Учитель, но кое-что стало понятно.

— Я рад за тебя, — улыбнулся волхв.

— А кто тогда Коляда, Световид, Крышень, Дажьбог? — ободренный успехом, вновь задал вопрос Злат.

— Это воплощение Бога Сварога в разные ипостаси и образы, более понятные людям… — помедлил с ответом Златогор, словно сам прислу-шивался к своему внутреннему голосу: стоит ли вообще касаться этой тонкой сферы.

— Значит все они не разные боги, а один и тот же? — интересовался Злат.

— Я уже сказал, — построжал голосом Златогор. — И, вообще, такие вопросы поднимать еще рано. Вот когда подрастете и, идя дорогой Зна-ний, перейдете из учеников-послушников в когорту тех, кого мы назы-ваем ведающими, тогда и возвратимся к этому разговору. А пока лучше поговорим о рождении Русколани, той самой земли, на которой мы с вами проживаем.

Злат притих. Молчали и его товарищи, приготовившись слушать такие увлекательные рассказы мудрого волхва о их предках и родине.

— После второго исхода от Карпатских гор воевода Бодрич привел роды славян к Киеву Русскому, построенному пращуром Кием на бере-гу Днепра. Однако между Бодричем и киевским князем возникли разно-гласия в вопросах веры и жертвоприношей, и пришлось Бодричу вести их в Голунь, в город, построенный русами на месте голой степи и леса, о котором я уже вам говорил. И стали там роды славян расти и приум-ножаться, расселяясь на высоких мысах в устьях рек. Да так, что за ко-роткое время вокруг Голуни образовалось триста городов и сел с дубо-выми домами и очагами в них. И жили там наши предки, и славили они Перуна, призывавшего их хранить и оберегать свою землю. Вот тогда-то и была рождена Русколань наша близь Голуни. И было это лет 400 назад. Но роды русов продолжали множиться и делиться, и привело это к тому, что часть русов осталась возле Голуни, а часть притекла к под-ножью Алатырь-горы и, вообще, к подножию Кавказских гор, смешав-шись с теми, кто уже здесь жил. И тут также образовалась Русколань, в которой мы теперь живем, и которой, как я уже не раз говорил, со всех сторон угрожают враги. Вам, мои милые ученики, предстоит оберегать ее и устраивать, или же погибнуть, защищая ее. Но прежде, чем принять Русколань из рук ваших отцов, необходимо много учиться: и воинскому делу, и ведическому, и государственному, и строительному, чтобы стать сильными и мудрыми, опытными и знающими, чтобы соседям своим ни в чем не уступать. Вот этому буду в меру сил моихспособствовать я и другие жрецы…

Волхв замолчал, давая возможность юным головкам переварить услышанное. Потом отпустил своих учеников домой.

МЛАДОЕ ПЛЕМЯ

— Я буду великим царем, как мой тезка, царь Бактрийский! — сбегая с холма, на котором возвышался храм Световида, в котором волхв Зла-тогор обучал детей лучших мужей Русколани, кричал Бус, размахивая деревянным мечом. — Я буду царем! Я буду знаменит!

— И я! И я! — Не отставали от него Славич, Млад, Рат и другие уче-ники Златогора, скатываясь с одного холма и направляясь к другому, на котором возвышалась башнями и стенами белокаменная крепость. В этой крепости проживали их родители и они сами. — И мы будем!..

Только Злат один не кричал, что он будет царем или князем. Он давно для себя решил, что будет волхвом, как их Учитель Златогор. У них даже имя одно и то же.

Междохолмья Кияра Антского, поросшие кустарником дерна, ши-повника и дикого винограда, тихо внимали детскому крику. Даже пти-цы, беззаботно щебечущие в тени густых кустов, и те примолкали, за-слышав детские голоса. Притих ветерок, остановились в лазурной выси легкие пушинки-облака.

— А поклянемся в вечной дружбе друг другу! — Воскликнул разру-мянившийся от бега Славич, сын сотского Ярослава, как две капли по-хожий на своего отца: те же голубые как лесные озера глаза, тот же курносый, чуть вздернутый нос, тот же изгиб пока еще по-детски беле-сых бровей. — Поклянемся, что никогда не оставим друг друга в беде, что не изменим друг другу, даже если будет смерть грозить!

Его голос звенел и дрожал от восторга чувств, охвативших юную душу.

— Поклянемся, поклянемся, — подхватили с радостью остальные.

— А как будем клясться? — остудил задор Рат, как всегда, степенный и рассудительный.

— Именем Перуна, — тут же отозвался Мал.

— И на крови! — добавил Злат, сияя небесной голубизной глаз. — Так всегда делают взрослые, когда хотят побрататься, братьями кровными стать. И чтобы клятва была верной и нерушимой! Вот и мы будем все братьями. На всю жизнь!

— Верно! Верно! — подхватили остальные. — Злат верно молвил. По-клянемся в верности друг другу на крови, побратаемся.

— Твой засапожный нож при тебе, брат Бус? — спросил Злат, когда шум стих. Он знал, что Бус в тайне от отца носил с собой засапожный нож, с помощью которого постоянно практиковался в метании как на расстояние, так и на точность попадания в цель.

— При мне.

— Доставай. Будем кровь пускать.

— Трусов нет?

— Нет!

Бус вынул из-за голенища сапога почти игрушечный нож, выко-ванный ему кузнецом Звоном, и сделал небольшой надрез на запястье левой руки. Из ранки потекла светло-алая кровь.

— Теперь мне, — подставил руку Славич.

Короткий взмах ножа — и на запястье Славича выкатились первые капельки крови.

— Теперь, — командовал Злат, — кровь на кровь! Чтоб единой ста-ла…

Бус и Славич, подчиняясь указаниям Злата, соединили кровоточа-щие запястья, смешивая кровь.

— Теперь клянитесь, — продолжил Злат.

— А как? — спросил, слегка растерявшись, Славич.

— Я знаю, — ответил Бус, на ходу придумавший священный текст клятвы, — повторяй за мной:

— Клянусь Перуном и Велесом, что никогда не брошу в беде побра-тима Славича, что никогда его не предам!

— Клянусь Перуном и Велесом, — торжественно повторил Славич, — что никогда не брошу в беде побратима Буса и никогда его не предам!

Потом надрезали запястья, смешивали свою кровь с кровью ос-тальных и клялись в вечной верности Злат и Рат, Мал и Званич, Ван и Асалак, Мирвол и Сварич — все лучшие дети лучших мужей града Кияра Антского, ученики волхва Русколани Златогора. Юные русколанцы ис-кренне клялись в братской любви и дружбе, свято веря в нерушимость клятв, и только время может определить, сдержат ли они данное ими слово, не изменят ли они детским клятвам. Только время…

ДАЖИН И ЗЛАТОГОР

— Ну, как идет обучение юных лоботрясов? Наверное, не желают постигать премудрости предков? Как Бус? — спросил Дажин однажды, когда Златогор гостил у него по поводу рождения дочери, нареченной Лебедью.

Жена Дажина, Ладуня, посолидневшая, пополневшая, утерявшая с годами и родами детей прежнюю грациозность, но обретшая статность и горделивость, после ряда рожденных ею сыновей одарила семью до-черью. Сейчас она, нарядно одетая в праздничные одежды, хлопотала, как и положено заботливой и приветливой хозяйке, возле праздничного стола. А князь Дажин, взяв доверительно волхва Златогора под руку, отвел в дальний конец сада.

Они стояли друг напротив друга. Оба рослые, сильные, наделенные умом и властью. Годы и заботы посеребрили их головы. Князь по слу-чаю праздника был в праздничной одежде и с золотым обручем-короной на голове. Волхв и тут был верен себе, находясь в скромном одеянии жрецов. Ибо сказано: не одежда украшает человека, а ум и его деяния.

– Думаю, покоя нет от их баловства и непослушания. Так ты по-строже с ними. Строгость еще никому не вредила. — Продолжил он.

— Отличные защитники и устроители Русколани растут, — ответил Златогор, и в его зеленых глазах засветилась тихая, идущая из глубины души, радость. — И Бус, и Злат, и Рат, и Славич, и Мал, и иные. И не только Русколани, но и всей Руси Великой. И мудрость народа нашего постигают охотно и разным наукам обучаются. Вот думаю ромейскому или, по-иному, латинскому и греческому языкам их обучить, чтобы без толмачей, сами напрямую общаться могли. Неплохо было бы и язык фарси выучить, на котором общаются мудрецы Востока. В жизни всякое может пригодиться…

— Стоит ли так утруждать мальцов? — засомневался Дажин. — Ведь им не ведунами и волхвами быть, а воинами, вождями… ратями коман-дующими…

— Знания — это такой груз, — улыбнулся Златогор, — который плечи не тянет и спину не гнет… они как вода из родника: сколько ни пей — не иссякают! — То ли ответил на опрометчивый вопрос князя, то ли про-должал излагать свои мысли вслух волхв.

При каждой беседе князь Дажин не забывал упомянуть и о Бусе. Его не только, как отца, интересовало взросление и развитие ребенка, но и давние слова древнего волхва о божественном предназначении Буса, по-прежнему, не давали спокойно жить. Вот и на этот раз он не напря-мую, а вскользь поинтересовался Бусом. И Златогор, не единожды объ-яснявший ему, что все люди сотворены по подобию божескому, а, зна-чит, не лишены божеского начала, только неизвестно никому, когда эти начала проявятся в жизни: в детстве, в юности или же в глубокой ста-рости, вновь отделался общими фразами. Мальчик рос, как мальчик: в меру подвижный, в меру шумливый со своими сверстниками, смышле-ный, с хорошей памятью. Успешно постигал все то, чему его учили ро-дители и он, Златогор.

— Злата воодушевляют Веды и подвиги лиц духовных: жрецов, фи-лософов, историков, поэтов. Бус же, — отвечая на вопрос Дажина, про-должил волхв, — больше интересуется деянием великих полководцев древности. Их жизнью. Так что пока предсказания волхвов сбываются. Видно, предначертано ему свыше быть воином и полководцем. Но пока он — всего лишь ребенок. И не будем забывать об этом, князь.

В разговоре с Дажином один на один, без посторонних, Златогор не употреблял определений «светлый» или «великий». А сейчас проис-ходил именно такой разговор. Так как от общего стола, за которым ве-селились, поздравляя князя и княгиню, приглашенные гости, установ-ленного на летней веранде, обвитой плющом и лозами виноградника, они удалились в небольшую беседку, расположенную так же в просто-рном дворе князя, но поодаль от основных жилых и хозяйственных по-мещений.

При посторонних он бы непременно упомянул эти титулы Руско-ланского князя, чтобы даже намеком не подрывать его авторитет среди сородичей и одноплеменников.

Помолчали, думая каждый о своем.

— Знаешь, — первым нарушил затянувшееся молчание Дажин, — со-бираюсь воев к берегам Ра-реки повести в этом году, ближе к холодам, когда все полевые работы будут окончены, и зерно станет храниться в закромах… Племена хуннов просачиваются на наши порубежья. Скот воруют, русов и берендеев обижают. Полон берут…

— Хорошо задумано, — поддержал без каких-либо колебаний Злато-гор. — Только приготовиться надо к походу как следует, чтобы ненаро-ком поражение не понести. Боги любят сильных и подготовленных. — Высказался, и глаза его хищно сверкнули на продолговатом аскетиче-ском лице.

— Подготовимся, время еще есть…

— Да поможет нам Перун громовержец в благих начинаниях! — Ис-тово промолвил волхв, подняв руки к небу.

— Я почему речь о том завел, — продолжил Дажин, — я думаю Буса и Злата в поход сей с собой взять. Пусть привыкают к боевой обстановке. Пусть на конях поскачут, да мозоли на задах натрут. Пусть запахом ды-мов бивуачных пропитаются. Не все же время им штаны на скамьях в храме Божьем протирать. Как мыслишь?

— И это верно, — вновь согласился волхв. — Впрочем, бери всех мо-их учеников и меня с ними заодно. Будем науку воинскую на деле по-стигать, а не на тренировочных ристалищах.

Уже пару лет, как Бус и его товарищи не только постигали Веды и прочую премудрость, но под руководством опытных воинов проходили обучение боевому искусству, чередуя ученые беседы, уроки грамоты и счета с уроками борьбы, плавания, стрельбы из луков, сражению на ме-чах как в конном строю, так и в пешем.

— Добро, — засмеялся князь лукаво. — Впрочем, мне ли не знать, ка-ков из тебя воин! Ты и мечом владеешь не хуже чем словом.

— Так я не о себе речь веду, а о своих подопечных мальцах, — скромно заметил Златогор, но голову долу не опустил, лишь слегка на-клонил ее в знак внимания к собеседнику. Отчего седые волосы, схва-ченные на голове серебряным обручем — символом ведической власти, испещренном руническими надписями, — рассыпались по плечам.

— И я о том, — вновь улыбнулся князь.

— На кого же град и вотчину думаешь оставить на время похода? — поинтересовался прагматичный волхв. — Мир не любит пустоты…

— Думаю, что супруга моя, Ладуня, подобно древним воительницам нашим, справится, — ответил князь, посмотрев в глаза волхва, словно желая увидеть в них истинный ответ, а не тот, который предназначен для его ушей.

— Что ж, — отозвался волхв, поразмыслив, — выбор не самый худ-ший. Русколань будет находиться в руках хоть и нежных, но верных и крепких. Это хорошо…

— Вот и я так же мыслю, — улыбнулся Дажин, окончательно сбра-сывая внутреннее напряжение.

— Тогда пора идти к гостям, — просиял своими зелеными глазами и Златогор, — а то еще обидятся: каков хозяин, пригласил к застолью, а сам взял да и ушел.

И они, продолжая тихо общаться между собой, направились на ве-ранду, к праздничному столу, вокруг которого слышался веселый гомон подгулявших гостей, попробовавших не только сурицы славянской, но и греческих вин.

Вина были так изобильны и хороши на вкус, а внимание хозяйки так обходительно, что многие даже не заметили, как князь и волхв по-кинули праздничный стол, уединясь для превратной беседы. Возможно, и заметили, но проявили тактичность и рассудительность, присущую взрослым людям. Ведь за праздничным столом сидели мужу известные, много повидавшие и познавшие в мире Яви и Прави, а не дети каприз-ные, взбалмошные, сующие свой нос куда не след.

— За князя с княгинюшкой! — увидев приближающегося князя, вы-крикнул кто-то из гостей. — За дом их гостеприимный!

— За Русколань и ее народ! — отозвался Дажин, поднимая серебря-ный кубок, наполненный сурьей и поданный ему с поклоном одним из нарядных отроков, обслуживающих званый пир.

УЧЕНИЧЕСТВО

Следующий день был посвящен занятиям по письму и цифири. Златогор объяснял, а его ученики прилежно водили палочками по наво-щенным дощечкам, выводя значки и символы. Если же они допускали ошибки, то плоским концом палочек стирали ранее написанное, чтобы вновь на этом месте вывести правильный значок.

— Старайтесь, старайтесь, — время от времени подбадривал питом-цев волхв. — Ибо ученье — свет, а неученье — тьма египетская…

Не только славянские Веды почитывал волхв Златогор, но и свя-щенные книги других народов были ему ведомы… И детишки стара-лись, склоняя от усердия головки над доской и прилежно работая ост-рыми кончиками палочек.

Когда обучение письменности на данный день было окончено, и Златогор разрешил ученикам отправляться домой к родителям, то они и не думали расходиться.

— Идите, идите, — напомнил им Златогор, — на сегодня обучение окончено. Или что-нибудь непонятно?

— Учитель, — обратился Бус, как старший по возрасту, — не могли бы вы нам еще о дальнейшей истории русичей рассказать?

— Так о том мы поговорим на следующих занятиях, — стал объяс-нять Златогор. — Немного обождите, и все узнаете. А пока побегайте, пошалите — детям это просто необходимо. От движения силы прибав-ляются. Древние греки специальные состязания по силе и ловкости про-водили, Олимпиадами называемые. На них они и боролись друг с дру-гом, и копья на дальность метали, и бегали на расстояния, и из луков по целям стреляли, и диски бросали, кто дальше бросит. Так что и вам по-лезно побегать, да пошалить немного, а то от всех наук моих еще, не дай Бог, хилыми да немощными станете. Кто же тогда Русколань от во-рогов оборонять будет?

— Мы! — твердо заявил Бус. — Мы! — И добавил: — А вы, Учитель, нам все-таки поведайте о прошлом наших пращуров.

— Или хотя бы о том, были ли Олимпиады на Руси? — поддержал брата Злат.

— Поведайте, поведайте, — подхватили остальные. — Мы послушаем. Мы не устали.

— Какие же вы хитрецы, — улыбнулся ласково волхв. — Что ж, де-лать нечего… Придется рассказывать.

Он помолчал, собираясь с мыслями. Притихли и его ученики, при-готовившись слушать захватывающие истории из жизни предков.

— Раз вы просите, — заговорил Златогор, — то расскажу я вам о готах или гетах, как еще по-иному зовут готов. Ибо они в настоящее время самые что ни на есть опасные соседи Русколани. Я уже упоминал, что готы образовались от тех родов Кисека, которые не пожелали жить вме-сте с родами отца Яруна.

— Помним, — дружно отозвались ученики, искренне радуясь тому, что волхв не отказал в их просьбе.

— Вот и хорошо, — не забыл поощрить детей Златогор. — Вот и хо-рошо.

И стал рассказывать.

— Готы, как и русы, сохранили воспоминания о своей прежней ро-дине — Крае Иньском, и об отце Арие, поведшем их из Азии в Европу. После битвы с язами они двинулись на север и через несколько поколе-ний достигли Балтийского моря, покорив и искоренив местные племена. Расселились они по побережью Балтийского моря, прозывавшегося то Киммерийским, то Готским. Общаясь со скандинавскими племенами, они частично переняли их обычаи и верования. Постоянно находясь в войнах, то с балтийским племенами жмути, то со славянами, то с когор-тами римлян, ведших галльские войны, готы сделались искусными и бесстрашными воинами. Среди них поощрялось многоженство и на-ложничество, поэтому численность готов непрерывно росла, и прибал-тийские земли их уже не удовлетворяли.

Племена распадались на отдельные роды во главе с новыми вож-дями. Со временем роды расширялись, образуя в свою очередь новые племена. Ко времени описываемых событий на лесистых равнинах ме-жду Рейном и Эльбой сформировалось несколько германских племен, делившихся на три группы. На севере — свионы, юты и даны, на востоке — вандалы, бургунды, готы, на западе — англы, батавы, саксы, тевтоны, франки и другие. Сами они себя германцами не называли, так как хоть и имели один язык и одну культуру, но к германскому сообществу не причисляли. Определение германцы и германские племена они получи-ли впервые от Римского императора Юлия Цезаря во время римско-кельтских войн, когда на только что присоединенную к римской импе-рии Галлию из-за Рейна устремились эти племена.

Был такой император у римлян: Юлий Цезарь. Умный полководец и правитель, — пояснил Златогор. — Как научитесь языку греков и роме-ев-римлян, который называется еще латинским по имени одного из племен, основавших Рим в глубокой древности, сможете сами прочесть трактаты историков о его жизни и о его походах…

Так вот, древние римляне, считавшие себя цивилизованным наро-дом и обществом, всех остальных называли варварами. В это понятие варваров они относили и арийские племена, жившие, в междуречье Рейна и Эльбы, а также славян, сарматов и народы Азии. И чтобы одних «варваров» отличить от других» Юлий Цезарь и ввел для потомком Ки-сека понятие «германцы».

Германские племена уступали римским легионам, закованным в броню, в вооружении и технике, в искусстве ведения боя, в стратегии и тактике, но не своей храбростью, самоотверженностью, силой и числен-ностью. Знанием местных условий и умением приноравливаться к этим условиям. Используя густые заросли лесов, овраги, они неожиданно возникали перед римскими легионами. Белокурые, рыжие, полуобна-женные люди, в звериных шкурах на плечах, с рогатыми шлемами на головах, с копьями, мечами, топорами, а то и просто дубинами в руках вдруг набрасывались на римлян, кололи и рубили, душили руками пер-вых попавшихся легионеров, и тут же исчезали, почти не неся потерь. Тактика германцев шла в разрез с тактикой римлян, привыкших навязы-вать бой своим врагам на ровной местности и сплоченными когортами. С германцами такого не получалось. Вновь и вновь племена тевтонов, франков, бургундов готов вторгались на территорию Римской империи, разрушая города и села, уничтожая или беря в плен население. Римская империя несла потери, как в экономическом, так и в политическом пла-не перед своими вассалами, и римлянам пришлось возвести военно-оборонительные сооружения по Рейну и Дунаю.

Златогор перевел дыхание. Его ученики почти не дышали, слушая своего Учителя. Еще бы! Кто иной мог им рассказать такое?..

— Кроме того, римляне стали нанимать к себе на воинскую службу вождей этих германских племен. Так вождь херусков Арминий, наполо-вину германец, наполовину славянин, находясь на службе у Империи, смог объединить несколько германских племен под своим началом, а затем, используя свое положение, обманом завлек 20 тысяч воинов рим-ского стратега Вара в Тевтобургские леса и нанес им поражение. Ни сам Вар, ни его военачальники, ни рядовые легионеры — никто не спасся от коварства Арминия. Но оборонительные сооружения сыграли свою роль, и германские племена, в основном, готы, устремились на юг. Так начался обратный процесс миграции готов от суровых балтийских вод к теплым водам Понта Евксинского и Сурожского моря.

В эпоху правления римского императора Траяна готские племена и роды достигли Дакии, завоеванной Траяном, и стали расселяться в ни-зовьях Днестра, Буга, Дуная и Днепра. Они смешались с венедами и вандами, потеснили славянские роды ляхов-поляков и волынян, чехов и богемцев, словаков и хорватов, оттеснили от моря тиверцев и иллирий-цев.

Детишки слушали, не шевелясь, только глаза их огнем славы и по-знания горели.

— Кстати, — прервал плавность изложения Златогор, — во времена правления Траяна борьба происходила не только между готами и ро-меями или между готами и русами, но между ромеями и русами тоже. Вот сейчас достану Книгу Вед и прочту.

Он подошел к небольшому ларчику, стоявшему в уголке помеще-ния храма, в котором обычно проходили занятия с учениками, открыл ларец и вынул все ту же Книгу. Пошелестел страницами, ища нуж-ную…

— Вот, послушайте. — И стал читать: «Вспомним о том, как римские орды были поражены дедами нашими близ устья Дуная, когда Траян напал на дулебов. Тяжело пришлось дулебам от бесчисленных ратей римских. Попросили они помощи у родов славянских. И тогда деды наши пошли на легионы их и разбили. И случилось это двести лет тому назад. И потому ни римлянам, ни эллинам не владеть нами».

Златогор отставил Книгу и продолжил рассказ своими словами.

— Чуть менее 200 лет назад, римские когорты вторглись на земли славян в низовьях Дуная, который они называют Истром. На тех землях еще со времен Карпатских исходов обосновались роды племени дуле-бов, которые сами потеснили там племена кельтов и иллирийцев. Впро-чем, больших сражений между дулебами, кельтами и иллирийцами не было. Веды сообщают, что и кельты, и иллирийцы оказывали помощь дулебам. Тем более что иллирийцы были родичами дулебов. И когда римские когорты стали теснить дулебов, то им на помощь пришли мно-гие племена русичей. И поляне, и анты, и русы, и венеды, и иллирийцы, и северяне с далеких рек Псла и Семи, и иные…

Римские воины были закованы в брони с головы до ног. На голове железные или медные шлемы с гребнями из конского волоса, чтобы вражеские мечи не могли их разрубить, грудь прикрывали бронзовые латы. У них были огромные прямые щиты чуть ли не в рост самих воев. Основным вооружением были копья и короткие мечи. Основной такти-кой боя было наступление когорт, построенных в каре на глубину до 10 воинов. Использовали римляне также отряды лучников и пращников, метавших на значительное расстояние стрелы и камни. Как правило, в начале боя, или же в конце, когда добивали окруженного со всех сторон врага, чтобы самим не нести лишних потерь во время ближнего боя. Применялась римлянами в бою и конница, так же, как и легионеры, за-кованная в железо и медь. Но конница у них была вспомогательной во-инской силой, которой пользовались для прикрытия флангов своих ко-горт и легионов, а также для преследования отступающего противника.

Русские воины в те времена почти никакой броневой защиты не применяли. Обнаженные до пояса, с развивающимися от бега русыми волосами, с прямыми длинными мечами, копьями, палицами, почти без щитов они с громкими криками, прославляя Перуна и Сварога, броса-лись на легионеров, сминали стройные ряды когорт и заставляли про-славленные римские легионы показывать свой тыл. Впрочем, сармат-ская конница, воевавшая на стороне русов, также имела броневую за-щиту как всадникам, так и коням. Сарматский верховой воин был воо-ружен длинным копьем, крепящимся с помощью широкого ремня к шее коня, чтобы упор был лучше. И на такое копье можно было сразу наса-дить двух вражеских воинов даже в броне, словно рыб на ивовый прут. В те годы много легионеров попало в плен к русам. Вот как об этом со-бытии сказано в Книге Вед. С этими словами он вновь пододвинул по-ближе к себе Книгу и стал читать: «И эти дулебы говорили остальным русам, что они братья, поскольку они текут от того же единого корня, что и остальные русичи. И мы помним, как Траян потерпел поражение от наших дедов, и легионеров взяли отрабатывать дань на полях наших. И трудились римляне на нас десять лет, а после были отпущены нами. И эти римляне еще говорят, что мы — варвары! А с другой стороны греки говорят, что мы — варвары! Но мы не варвары. Просто мы имеем двух хищников, зарящихся на наши земли!»

— Чувствуете, как сказано? — прекратив чтение Книги, спросил Зла-тогор. — Какая сила, какая уверенность в себе!

Вопрос волхва не требовал ответа. Его ученики и так были пропи-таны пафосом текста Книги Вед, гордостью за своих предков.

— Должен дополнить, — закрывая Книгу Вед, сказал Златогор своим ученикам, — что действительно во времена римского императора Траяна нашими предками было взято много пленных римлян, которые были уведены в разные славянские племена на различные работы. Пленные работали как на полях, так и на строительстве наших городов.

В земле северян в честь этих событий и побед русского оружия над римским были возведены пленными римлянами городища, два из кото-рых: Римов на реке Псел, и Ромен на реке Суле были названы в честь победителей римлян — участников тех походов. Чтобы помнили потом-ки, как их деды и прадеды били Римского императора. Потом, как уже было сказано в Ведах, пленных отпустили восвояси. Не то, что римляне, которые издеваются над пленными, примучивая их непомерным трудом или же сражениями друг с другом на потеху ромейским зрителям.

— Да, — построжал голосом и взглядом Златогор, — в бою русы су-ровы и беспощадны, там они не жалеют крови ни своей, ни чужой, но стоит замириться — и к пленным никакой вражды и обиды не испыты-вают. Последним куском хлеба поделятся, свой кров предложат!

Римляне поняли, что предков наших не сломить, не сделать раба-ми, и оставили роды славянские в покое. Однако, построили на Дунае Траяновы валы, крепостные сооружения, оберегающие их земли от на-ших прадедов. Но и эти валы не могли удержать наших предков от по-ходов в земли самой римской империи, хотя за то и гибли русы и бору-сы.

— Помните, — обратился Златогор к своим юным слушателям, — как я рассказывал вам о поэтах и приводил пример из творений Гомера?

— Помним, — ответили ученики Златогора.

— Так сегодня, раз речь зашла о подвигах наших предков, я хочу прочесть вам строки гимна из славянских Вед.

«Погляди, народ мой,
Как мы оберегали иные народы,
Как мы не рядились за место в бою, получая раны.
Как мы врагов прогоняли, как беду избывали,
Борясь за жизнь родов русских, борясь за богов,
За сто городов и огнищ наших славных,
Которые в битвах не бросили мы.
Текут реки великие по Руси нашей светлой,
Журчат многие воды — поют же песнь славы
О мудрых боярах, о князьях разудалых,
Что воев водили на земли ромеев и греков.
Шумят ветры буйны — поют они славу
Не только боярам — и воям могутным,
Что много боролись за вольности русов,
Что жизнь не жалели во имя свободы.
О воях могучих речет Берегиня,
И бьет Матерь Птица крылами своими,
Та Птица, что Славой и Сва величают славяне,
Поет она славу борусам и русам,
Что пали от римлян, Дунай покоряя,
У валов Траяновых, живота не щадя».
— Вот таким красочным слогом повествуют Веды о борьбе родов русских с иноплеменными захватчиками. — пояснил Златогор со свер-кающими глазами и продолжил: — Однако пора возвращаться к готам, а то мы слишком уж удалились от этой темы.

Время от времени то одни, то другие готские племена, возглавляе-мые своими вождями, совершали набеги на римские провинции, преда-вая мечу все живое, а огню — все остальное, чего нельзя было срубить мечом или просто разрушить. И римляне за их безумное стремление ко всеобщему разрушению и уничтожению прозвали вандалами. Несколь-ко раз римские легионы, пытаясь наказать готско-германские племена, чаще называемые гетами, вторгались на их земли, но готы скрывались, рассредоточившись по лесам, а затем, измотав римские когорты в бес-конечных переходах по пересеченной местности Галлии, Дакии и Ил-лирии, и, выбрав удобный момент, нападали на них. Так что римлянам, в лучшем случае, ни с чем приходилось возвращаться восвояси. В про-тивном случае римляне возвращались с поражениями. Однако импера-тору Траяну удавалось удерживать готские племена на границах Импе-рии.

В правление же Римского императора и философа Марка Аврелия, примерно 150 лет тому назад, разразилась длительная Маркоманская война, длившаяся около 20 лет. Готские и другие германско-маркоманские племена, заключив союз со славянскими и сарматским племенами, в том числе с русами и венедами, несколько раз вторгались в пределы Римской империи, опрокидывая укрепления римлян на Рейне и Дунае. Воспользовавшись моментом, восстала покоренная римским императором Траяном Парфянское царство, призвав на помощь сармат-массагетов и русов с берегов Сурожского моря и Подонья. Само это царство возникло на остатках великой империи, созданной Алексан-дром Македонским, о котором я вам уже рассказывал. И создал его, как утверждают наши Веды, выходец с Дона, русский князь Арсак, которо-го парфяне звали на свой лад Аршаком… И лишь 125 лет тому назад, — рассказывал, все больше и больше воодушевляясь и увлекаясь истори-ческим повествованием, волхв Златогор, — Римский император Комод, сын Марка Аврелия, смог восстановить довоенные границы Империи. Вождь одного из готских племен Остргот стал объединять вокруг себя германские племена. Государство ему создать не удалось, так как гра-ницы владений разношерстных германских племен, не признающих над собой никакой власти, были расплывчатыми и изменяющимися чуть ли не ежегодно. Однако сын Острогота Книв, уже именовавшийся королем и правивший готами до недавнего времени, всего с десяток лет назад, расправой над непокорными вождями, заставил признать себя верхов-ным правителем всех германцев-готов, объединил разрозненные племе-на и совершил походы в Тавриду и на берега Сурожского моря до горо-да Танаиса, расположенного в нижнем течении Дона, входившего в земли Русколани. Вот тут славянские роды объединились и дали отпор завоевателям. В этом походе участвовали ваши деды и отцы, в том чис-ле и ваш отец, Бус и Злат, князь Русколани Дажин с дружинами руско-ланцев. Можете их сами о том походе расспросить, — окончил рассказ Златогор. — Ну, что? Понравилось? Запомнили?

— Понравилось, — чуть ли ни в один голос заверили Учителя учени-ки. — И запомнили, а еще отцов своих поспрашиваем, пусть поведают о последнем походе…

— Вот и хорошо, — улыбнулся волхв, зная, что дети не отстанут от отцов своих, пока те не расскажут им о походе на готов и дасуней. — Теперь идите, и пусть Сварог хранит вас!

— Как мудр наш Учитель, — без какого-либо лукавства, девственно и искренне, как могут это делать только души чистые и непорочные, радовались дети, шумной стайкой направляясь к воротам крепости, — как много он знает! — Они повзрослели и, подражая взрослым, старались быть солидными и степенными, но, по-прежнему, оставались детьми, шумными и непоседливыми. — Вот вырастем — также много будем знать! И так же, как наши деды и прадеды будем защищать родную зем-лю от всех врагов и недругов и прославим себя в веках.

О, божественная пора радужных мечтаний и свершений, когда мир надежд еще не притупился о черствость опыта, неудач и ошибок.

О, ЗЕМЛЯ РУССКАЯ!

В те славные годы, о которых идет речь, то есть конце третьего — начале четвертого веков, славянские земли были разделены на племен-ные образования и княжества: Русколань, Борусию, Суренжань, Остро-готию, Словению Бугскую, Волынь, Вендию или Венедию, Словению Ильмерскую или Ильменьскую; на земли северян, кривичей, вятичей и радимичей.

Польские или ляшские земли, чешские и богемские земли входили в Борусию, раскинувшуюся в бассейне нижнего Днепра и Дуная. В Бо-русии жили боруски, тиверцы, сурожцы, бежавшие из Тавриды, карпы, жившие у гор Карпатских, непры, проживавшие на Непре-реке, а также остатки кельтов и фракийцев. В 4 веке часть Борусии была подчинена остготам и вестготам, притекшим с севера от моря Готского, позднее названного Балтийским.

Словения Бугская, земля словен и словаков, располагалась на се-верных склонах Карпат и имела столицей Новгород или Новиетун.

Со столицей в Волыне севернее Словении Бугской располагалась земля дулебов, одного из многочисленных, но довольно мирных славян-ских племен, ведших оседлый образ жизни и занимающихся земледели-ем и скотоводством.

Вокруг озера Ильмень располагались земли Словении Ильмень-ской со столицей, именуемой Словенском Великим. Восточные истори-ки чаще всего земли эти и племена, на них расселившиеся, называли емким словом Славия или Ар-Славия.

Киев Русский на Днепре был столицей Куявии, в которую входили земли антов, полян и частично северян с селами и городищами по рекам Десне, Семи, Пслу, Суле, Трубежу, Ореле и Роси.

К Суренжани отходили земли по берегам Азовского или Сурож-ского моря с устьем Дона и городом Танаисом, Северного побережья Черного моря или Понта Евксинского и Таврида со множеством горо-дов, в том числе Неаполем Скифским, Хорсунем и Сурожем. Причисля-ли сюда и Боспорское царство, хотя оно было вначале независимым, а впоследствии — одной из отдаленных провинций Римской империи, управляемой специально назначаемым губернатором. Но русичи это обстоятельство не очень признавали, считая, что греки, где обманом, где воинской силой, захватили исконно русские земли. И потому между русичами и боспорцами, русичами и греками, а позднее, между русича-ми и ромеями шли беспрерывные войны с переменным успехом.

В Русколань входил город Кияр Антский, Голунь с городами и се-лами вокруг него, Белая Вежа и Воронежец; земли антов, русов, бору-сов, берендеев и торков. При этом берендеи и торки, более поздние вы-ходцы из бескрайних просторов Азии, хоть и не относились к славян-ской ветви народов, но в силу сложившихся обстоятельств тяготели к русичам и на протяжении многих веков были их союзниками. Кроме того, Суренжань вместе с Борусией и Русколанью образовывали союз славянских земель чаще всего называемый Русколанью или же Артией. Слово Артия, и вкладываемое в него понятие о русах и славянах, более всего была присуща арабскому Востоку. Это были уже не аморфные племенные образования, а сообщества с зачатками государственности, с определившимися формами управления, со сложившимися законами и принципами их исполнения. Высшим органом власти и управления в этих первых славянских государственных объединениях было вече, со-биравшееся с определенной регулярностью или же в случае экстренно-сти при неординарной ситуации.

Вече избирало или же назначало князя — главу воинской силы, на-деленного правами ведения боевых действий на период войн и кон-фликтов. Каждый взрослый и дееспособный русич, независимо от пола и имущественного положения, независимо от общественного статуса и рода трудовой деятельности, имел равный со всеми голос на вече. Мог избирать и быть избранным. На вече решались самые важные и насущ-ные вопросы войны и мира.

У князей имелись уже постоянные воинские образования — дружи-ны, состоящие в основном из ближайших родственников князя. Но дру-жины эти были малочисленны, поэтому приходилось постоянно обра-щаться к всеобщему ополчению. Славянское ополчение было вооруже-но личным оружием, выкованным местными кузнецами, переходившим по наследству от отцов к сыновьям. Иногда на вооружении было ору-жие иноплеменников, доставшееся в качестве трофеев или же дани во время боевых действий. Русичи к этому времени уже знали не только оружие нападения, но и доспехи защиты, но в силу своего менталитета к защитным средствам старались не прибегать, предпочитая в бой идти налегке, не будучи скованными кожаными или же железными бронями и кольчугами. Однако княжеские дружинники, более обученные и дис-циплинированные, уже почти все и всегда носили доспехи и имели лучшее вооружение, чем остальные сородичи.

Вече вправе было осуществлять суд как над рядовыми сородичами, так и над именитыми, включая князей, старейшин и вождей. Этому же суду были «подсудны» и жрецы или волхвы, совершившие мирские проступки. Но так как вече собиралось довольно редко, то оно часть своих судебных полномочий «делегировало» князьям или старейшинам, чтобы последние могли на местах осуществлять правосудие, основанное на ведических нормах, Заветах и традициях, на Законах Яви и Прави.

Развитие ремесел, развитие торговых отношений как внутри сла-вянских племен и родов, так и с внешним окружением, способствовало не только расслоению общества по профессиональным признакам, но и взаимному общению, познанию мира. Князья все чаще и чаще наряду с воинскими обязанностями исполняли и дипломатические при перегово-рах с соседями, при заключении договоров о перемирии или, вообще, о мире. Это же в свою очередь требовало специалистов-переводчиков и грамотных людей, способных не только писать и читать, но и перево-дить на чужой язык требуемое, или с чужого — на собственный.

Образование постоянных путей сообщения, в основном, вдоль ру-сел рек, также способствовало укреплению как внутриплеменных, так и внешних связей, способствовавших не только взаимному познанию друг друга и общению друг с другом, но и проникновению культур, их срав-нению, анализу и симбиозу. Военные действия и торговые отношения способствовали тому, что славяне, входившие в шесть основных госу-дарственных образований, не только хорошо знали друг о друге, не только взаимодействовали друг с другом, но и оказывали всевозможную помощь друг другу. Однако осознание необходимости единения и еди-ного государства еще не пришло. Возможно этому мешали такие факто-ры, как личная свобода и воля славян, так и обширность пространств, занимаемых ими.

Общение с греками, римлянами, способствовало культурному обо-гащению, способствовало тому, что во всех перечисленных государст-венных объединениях славян развивались искусства: художество, скульптура, архитектура. Однако, собранные при помощи воинской си-лы римлянами разноплеменные народы, несмотря на все различия меж-ду ними, в том числе и разность языка, составляли единое государство, а славяне, говорящие на одном языке и занимавшие огромное простран-ство между Волгой и Эльбой, единого государства создать еще не мог-ли. А потому все чаще и чаще становились объектами пристального внимания своих воинственных соседей.

Но процессы развития общества неумолимо вели к тому, чтобы на просторах, занимаемых шестью славянскими государственными фор-мированиями, начала образовываться и выкристаллизовываться Единая Русь. Этому способствовали крепнущие внутриславянские связи и об-щения, этому способствовали наиболее мудрые жрецы и волхвы, гово-рившие на одном и том же языке и постоянно призывающие в своих проповедях и Священном Писании — Ведах к единству и сплочению всех русско-славянских родов и племен. Пример сильного, процветаю-щего, живущего по прописанным законам государства русичам во всех их военно-территориальных государственных объединениях, особенно в Русколани, веками взаимодействующей то с греками, то с боспорцами, то с ромеями, был известен. И пример этот в какой-то мере был уже востребован. В Русколани давно существовали не только вышеперечис-ленные, но и иные атрибуты и символы государственного устройства и централизованной власти.

При дворе князя Дажина были не только постоянные воинские от-ряды, несшие службу в крепости, но и были уже специально назначен-ные вечем люди, ведавшие судебными делами, собиравшие пошлины и мыт как с горожан, так и со всех лиц, посещавших Кияр Антский по торговым делам.

Нужен был вождь, который волей небес должен был стать объеди-нителем Русских земель. И такой вождь, как мы знаем, уже появился. И имя его было Бус! Но пока Бус рос и мужал, проходя пору ученичества, его отец, князь Дажин, в меру сил и возможностей своих делал все, что-бы объединить славянские племена в единое государство с красивым и гордым названием Русколань…

О, Русколань! О, Русская земля, почти неведомая для далеких по-томков! О твоем существовании говорят только древние сказы и мифы, дошедшие до наших времен. Впрочем, так ли, иначе ли, но под изме-ненными или искаженными названиями Роксолании, Росколании о тебе оврили и российские Геродоты — Ломоносов, Татищев и Карамзин. Пусть с оговорками, пусть в одно-два предложения, как великий Нико-лай Михайлович Карамзин, но говорили. Правда, более поздние, «воо-руженные последними достижениями науки», говорить стали меньше и меньше, пока вообще не замолчали, стыдливо предав тебя, Русколань, забвению. Они, видишь ли, привыкли внимать «цивилизованному Запа-ду», а Запад о тебе, Русколань, со времен историка Иордана и слышать не хотел: не было — и все тут! И шикали они на тех, кто пытался вспом-нить о тебе и назвать вслух твое имя, и кричали, призывая на их головы анафему, и топали ножками, и брызгали в ярости своей слюной. Но я твердо убежден, Русколань — страна древних русов и славян, — что ты была, что ты существовала! Что не могло того быть, чтобы тебя, Рус-ская земля, не было!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КНЯЗЬ КУР

Князь одного из северских племен, размножившихся от прародите-лей Сева и Руса, сыновей пращура легендарного Богумира, несколько поколений уже проживавшего на берегу полноводной Семи, точнее, в устье небольшого ручья, называемого Куром в честь пращура Кура, имя которого передавалось также из рода в род и которое в настоящее вре-мя носил и сам князь, и Тускаря, впадавшего в Семь недалече от града, в этот зимний день проснулся рано. Не то что сон на ум не шел, а ждали дела. Большие дела, если, вообще, не великие.

Княжеский титул и княжеская власть у северцев, как и у остальных славян, не были наследственными и потомственными. По древнему обычаю князей избирали на вече всем племенем или родом. Избирали из самых достойных сородичей, которые обладали силой и умом и ко-торые пользовались уважением среди соплеменников. Так было в древ-ности. Однако в последнее время вековые традиции претерпели некото-рое изменение, так как более подготовленными на княжество станови-лись дети прежних князей, которые обладали и большими знаниями и большим опытом, в том числе в военном и судном делах. И почти все-гда вече избирало их в случае смерти старого князя от дряхлости или на поле брани, если, конечно, они достигали определенного возраста и вышли из отроческих лет. Так было и с князем Куром. После смерти отца Сарта в последнем походе русколанцев на боспорцев и готов, жи-тели града и окрестные огнищане на совместном вече, проходившем шумно и горланисто, а не чинно и торжественно, как того требовал за-кон дедов и прадедов, избрали его князем. С тех пор прошло уже не од-но лето. И не одна зима минула с тех самых пор. Время от времени случались веча, на них решались разные вопросы, но речи о смене князя никто не поднимал. Вот и княжил Кур на славу сородичам, стараясь всегда поступать по совести, по справедливости, по заветам, получен-ным предками от Отца Ария, а тем — от самих богов.

Года три назад, осенью, после уборки с полей жита, он водил своих воев, набранных как в граде, так и в его окрестностях из ремесленного люда, в поход накочевников, просочившихся в пределы Русколани. По-ход тот был организован русколанским князем Дажиным, заславшим к Куру гонцов с призывом на участие в общей славянской борьбе с врага-ми, посягающими на Землю Русскую. Князь Кур не был в вассальном подчинении русколанского князя, был независим, сам себе голова, и мог отклонить просьбу Дажина, но не отклонил, а принял, поблагодарив послов, а через них и князя Русколани, от имени всех курян за оказан-ную честь. Тогда куряне, придерживаясь традиций отцов и дедов, тяже-лых броней с собой не брали, уповая на удаль свою да на Перуна, и вы-глядели довольно легкомысленно на фоне кольчужных воев из дружин не только князя Дажина, но и иных. Поход был удачным, почти все кур-ские воины возвратились домой. И не только возвратились подобру-поздорову, но и добычу, какую никакую, с собой привезли. Казалось бы, радоваться такому исходу дела надо, но Кур особой радости не про-являл. Пока находился в походе, всячески отговаривался по поводу лег-кой защиты своих воинов, отшучивался. Однако чужой опыт в воору-жении воев на ус мотал. Когда же восвояси возвратился, то учел урок и стал понемногу одевать в кольчужную бронь своих ближайших воев да и горожан постоянно подталкивал к тому, чтобы обзаводились панци-рями, кольчугами и шеломами. Те поначалу противились, мол, и тяже-ло, и неловко, и тяготно… Но потом, когда увидели первые десятки во-ев в полном вооружении, в железных кольчужных бронях, в светлых остроконечных шлемах, при мечах и копьях — глаза задором полыхнули, сами наперегонки друг против друга о вооружении таком думать стали. И про тягость семейную забыли.

Почесывая пятерней волосатую грудь, Кур выбрался из-под мед-вежьей шкуры, служившей ему и его супруге одеялом. Присел на край постели, пытаясь привыкнуть к темноте и прохладе: как не топили печь в соседней комнате, к утру от былого тепла оставались одни воспоми-нания, вместе с дымом тепло уходило в специальное отверстие, проде-ланное в стене под потолком. В полутьме, так как свет почти не прони-кал через маленькие окошки, затянутые бычьим пузырем, натянул на себя теплые, сшитые из толстого сукна портки. Ногами отыскал на зем-ляном полу сбитые из овечьей шерсти постопы, теплую просторную обувь, с коротким голенищем, обул на босы ноги. Встал и скорым ша-гом направился в сени.

— Куда ты, Кур, сладкий мой петушок? — зевнув, потянулась на по-стели белотелая супруга, не открывая глаз.

— На кудыкину гору, — огрызнулся беспричинно, по-видимому, от холода, открывая дверь в сени. — Спи. Не твоего ума это дело. — И как был в одной нательной рубахе, так и нырнул в темные сени, не набра-сывая на плечи шубы, мягкой горой свисавшей с железного крюка, вби-того рядом с дверью.

Княгиня Яровита была женщиной тихой и доброй, а ещё и покла-дистой. Мужу ни в чем не перечила, за что была уважаема и любима им. Просто сегодня, в неудачный момент, по-видимому, со сна, стала «ку-дыкать», что, известно, является плохой приметой. Вот и получила со-ответствующую моменту отповедь.

Поеживаясь от холода, проскочил на ощупь и по памяти сени, от-крыл двери и оказался на крыльце, припорошенном ночным снежком, хотя к утру поземка прекратилась. Опрометью метнулся за угол хлева — только поскрипывало и похрустывало под подошвами постопов. Стал справлять малую нужду.

Утро только занималось. Безоблачный восход розовел, ожидая по-явления солнца. Небольшой морозец говорил о том, что день будет ти-хий и ясный. Над многими избами городища вились дымки, явно указы-вавшие на то, что хозяйки уже встали и стряпают у печей, приготавли-вая пищу. По всей округе горланили петухи, напоминая нерадивым хо-зяевам, что день уже начался, и пора вставать из теплых постелей.

Справив малую нужду, Кур удовлетворенно хмыкнул и, отойдя к крыльцу, снял с себя нательную рубаху, оголив до пояса торс. Крякнув, наклонился, схватил пригоршню снега, выпавшего за ночь, а потому чистого, рассыпчатого, искристого, почти невесомого, и принялся омы-вать лицо и тело. Потом еще, еще одну…

Через несколько мгновений его тело стало красным от энергично-го растирания. И уже мороз и снег, которым он растирался, не пугали и не казались колюче-холодными, а их покалывание по коже только горя-чило кровь.

— Ух! — выдохнул с удовольствием Кур, окончив процесс омовения, и побежал в дом, неся рубаху в руке. — Ух, как хорошо! Словно Бог Сварог своими босыми ноженьками по душе прошелся. Лепота!

От сна даже воспоминаний не осталось.

Пока он находился на улице, в доме произошли значительные из-менения. Встали и хлопотали у печи женщины, дальние родственницы как самого Кура, так и его супруги. Комнаты медленно наполнялись дымом, который не успевал уходить в дыру под потолком.

«Всегда так, — подумал Кур, одевая рубаху, — тепла большого нет, зато дыма — хоть отбавляй!»

В горле запершило.

«Кгы, кгы», — попытался откашляться он.

— Опять дыма напустили — не продохнуть, — недовольно буркнул на прислугу, — сколько раз говорил, чтобы дрова выбирали те, что посуше, да березовых побольше. Они быстрее горят, и дыма от них меньше.

— Дак мы и так, батюшка, березовыми поленцами, самыми что ни на есть сухими… — засуетилась, оправдываясь, пожилая и полногрудая стряпуха Малка, — а то как же: помним твой наказ…

— Помним… — передразнил зачем-то, осерчав, стряпуху, — а дыма как было полный дом, так и остается — полный дом! — И пока та безус-пешно оправдывалась, подумал про себя: «С дымом надо что-то делать, сколько можно им питаться, не хлеб же, на самом деле…»

Впрочем, он уже не раз такое думал, но поделать ничего не мог. Хотя однажды какие-то мысли о том, как избавиться от дыма в голову к нему приходили. Но смутные, еле осязаемые, и потому, возможно, пока не воплотившиеся в жизнь. Дело было так. Как-то, зайдя в кузницу к кузнецам, увидел, что их печь имеет не только горн, в котором они ка-лили куски железа, собранного в окрестных болотах, но и меха для про-дувания горна, и высокую глиняную трубу над ним.

«А это для чего?» — указывая перстом на трубу, поинтересовался тогда он.

«Так это, — ответил широкоплечий с опаленной бородой кузнец, — для того, чтобы тяга лучше была. — И добавил, постукивая большим молотком по листу раскаленного железа, вынутого большими клещами из горна его помощником и положенного на наковальню: — Чем выше труба, тем лучше тяга».

«Так отчего же трубу над крышей не выводите? — спросил он. — Тя-га была бы наилучшей».

«Дык, это самое… — почесывая затылок, задумался кузнец, — по за-вету дедов и отцов наших делаем… Как они… А их Сварог тому нау-чил».

Тогда они поговорили и расстались. А расстались — и разговоры эти забылись. Но что-то смутное и беспокойное нет-нет, да и шевель-нется в голове князя. Вот и сегодня: «…надо что-то делать».

«Да, надо что-то делать! — еще раз мысленно сказал сам себе князь Кур, одеваясь добротно, так как собирался идти на городское вече. — Но сначала решим вопрос об обновлении крепостных сооружений городи-ща».

Старые крепостные стены больше похожи на расшатавшийся от бурь и непогод забор из заостренных вверху кольев, чем на настоящие стены, которые он видел во время похода славянских князей на готов и земли Тавриды.

«Вот это крепости, так крепости! — Не раз вспоминал он после того похода. — Стены шириной в десяток добрых шагов и высотой — в три, а то и четыре роста человека. На таких стенах можно целое войско дер-жать — места всем хватит! Сверху-то обороняться легче, метая в про-тивников не только копья и стрелы, но и все тяжелое, что только можно поднять на эти стены, а затем сбросить на головы врагов. При таком раскладе даже женщины, старики и дети будут хорошим подспорьем для воинов: и они смогут камень или копье метнуть сверху во врага».

Вспоминал и мечтал вокруг своего городища, выросшего на высоком мысу с крутыми и обрывистыми берегами при впадении Кура в Тускарь, выстроить подобную крепость. Одно лето сменя-ло другое, он успел и женой обзавестись, и детишек на свет бо-жий пустить — Яровита не подвела, тремя наградила, рожая через год, начав с первенца, названного в честь знаменитого пращура Сева, давшего начало роду северян, Севком, — но руки как-то до строительства крепости не доходили. Все откладывал на потом…

Но вчера он собрал в своем доме, выстроенном на Красной горе, недалеко от родового святилища и капища богов, лучших градских мужей и провел с ними совет: как ладнее обеспечить граду Курску, названному так в честь пращура Кура первым при-ведшего на берег тихой реки Тускарь и речонки Кура свой род, выделившийся из большого рода Сема, или Сама, которого за долгие века переименовали в Сема.

Родовые предания, передаваемые из уст в уста, из одного поколе-ния в другое через жрецов, волхвов, старейшин, вождей и князей, гла-сили, что в честь северского князя Сема, то ли сына, то ли правнука са-мого Сева, была названа полноводная река Семь, в которую впадали воды Тускаря. Было на Семи и городище, построенное в незапамятные времена самим Самом-Семом и носившее одноименное с рекой назва-ние Семь, но однажды, даже старики не помнят когда это случилось точно, городок сей во время очередной вражды родов полностью сго-рел. Уцелевшие жители его на смолье и пепелище возвращаться не за-хотели, а стали проживать на новом месте, примерно в полудне пути от Курска вниз по течению Семи, и назвали его Липовцом, так как край тот был богат липами и бортничьими угодьями, полными медом и воском. Вот так и не стало городища Сема. А река, названная в его честь оста-лась…

Река Семь зимой покрывалась толстым льдом и становилась глав-ной дорогой и главным путем сообщения между родами племени севе-рян и русичей, выстроивших огнища и городища на правом берегу, бо-лее высоком и крутом и потому не затапливаемом при весенних поло-водьях. По ней шли пеше, ехали как верхом на конях или же в санях. С ближайших и дальних лугов и пойм перевозили копны сена, заготов-ленного в летнюю или осеннюю страду. Были на реке и опасные про-моины во льду, особенно там, где со дна били ключи, но о таких гиблых местах знали, и их обходили или объезжали, это смотря по тому: кон-ным был человек или пешим.

Весной она выходила на две седмицы из берегов, заливая при-брежные луга, чтобы потом трава там тучнее росла, оставляя в неболь-ших озерках и лужах различную рыбную потребу: и карпа, и щуку, и плотву, и леща, не говоря об остальной мелюзге. И тогда все население городищ, селищ и огнищ выходило от мало до велика на отлов рыбы, которую били острогами, выуживали плетеными корзинами, а то и го-лыми руками. Добытую рыбу ели свежей, взваривая в горшках с раз-личной приправой из трав и кореньев, пекли на углях. Но больше заго-тавливали впрок, выпотрошив и вывесив в прохладных местах вялиться. Чтобы не пропала, посыпали крупной солью, меняемой или покупаемой у торговых гостей, прибывающих в городища зимней или летней порой с различными товарами. Соль стоила дорого, но мед и воск стоили не дешевле. К тому же спросом пользовались выделанные шкурки зверь-ков. Почти все шкурки были ходовой товар, во многих случаях заме-нявший серебряные денежки восточных купцов. В степных краях успе-хом пользовался лес. И его сплавляли по Семи после окончания поло-водья. Однако это была трудоемкая работа, и охотников на такой торг находилось мало.

Летом Семь спокойно катила свои воды вдоль лесистых равнин и холмистых степных возвышенностей до могучей реки Десны, на бере-гах которой был выстроен город пращура Сева, названный Сев-градом или Черниговом, так как слово «сев» испокон веков обозначало темное, черное. Впрочем, среди лесов Залесья на берегу реки Сев имелось также городище с названием Севск, названное так то ли в честь пращура Сева, то ли в честь какого-нибудь из его потомков.

Было князю Куру в ту пору три с половиной десятка лет. Но годы почти не сказывались на его кряжистой фигуре, по-прежнему был быстр и подвижен, словно юноша, только что вставший на тропу жизни. Тем-но-русые волосы и такого же цвета окладистая борода окаймляли пол-нокровное лицо с цепкими серыми глазами, изогнутыми бровями тол-стым носом и тонкими губами, явным признаком твердой воли. Муже-ственность лицу придавал небольшой, давно уже заживший шрам на правой щеке — память от вражеского меча, пропущенного Куром во время одного из первых его воинских походов.

Несмотря на свой княжеский титул — заветную мечту многих со-племенников — Кур оставался довольно скромным в обиходе, даже сим-вол своей княжеской власти — золотой обруч почти никогда не носил, обходясь, как обыкновенный кузнец, кожаным ремешком, что, впрочем, не мешало ему быть строгим и жестким военачальником во время воен-ных действий и сражений. Пустых советов не любил, но к умным при-слушивался. При этом ни боги, ни родители его силушкой не обделили — сутками мог мечом махать без устали.

КНЯЖЕСКИЙ СОВЕТ

Воевода Хват и другие ратные люди полностью поддержали его в том начинании, как прежде поддержали массовое введение панцирной и кольчужной защиты воинов по примеру дружин князя Русколани и иных племен и родов. Они-то, побывавшие вместе с ним в походах и повидавшие там кое-что, понимали, как важно иметь не только личную защиту каждого воина, но и мощную крепость вокруг города или хотя бы в его центре. Поддержали его и жрецы, люди умудренные опытом и богами, промолвив:

— Дело князь глаголет. Крепость надо строить!

Зато старшие люди от торговых гостей, от ремесленных общин кузнецов, плотников, шорников, ткачей и гончаров воспротивились, не пожелали проникнуться княжеской затеей.

— А кто нам угрожает? — заголосил по-бабьи торговый гость При-леп, муж юркий, но с солидным брюшком. И сам себе тут же ответил. — Никто. Столько лет жили — не тужили! Кому мы понадобимся в сей глуши? Никому. Так зачем же нам огород городить? Это сколько же расходов непредвиденных на плечи торговых людей ляжет? Один Сва-рог только знает… так к чему нам тяготы пустые. Мы — против!

— Торговым гостям сие не нужно, когда у них есть что оберегать, а нам и подавно не нужно, — возразил старшина ткачей Хлыст. — Всех-то все равно в крепость не спрячешь…

— И нам животы надрывать не к чему, — поддержал его плотницкий старшина Сруб. — Ведь основная тяжесть по плотницкому делу ляжет на нашего брата-плотника. А у нас и так дел хватает. Жаль, что только рук у каждого всего две. Так что, князь, не обессудь…

Кур промолчал, пропустив слова Сруба и старшины ткачей мимо ушей, только тяжелый взгляд переводил с одного на другого — не по нутру ему были речи старейшин града.

— Конечно, — пробасил старшина общины кузнецов Коваль, не раз ходивший в дружине курского князя в воинские походы и потому мно-гое повидавший на своем длинном веку, — крепость — дело серьезное! Любой ворог сто раз подумает, прежде чем на приступ ее пойти. Сам в том не раз убеждался, когда в походы хаживал… Но с другой стороны — это же надо уйму народа оторвать от дел не на день, не на два, даже не на зиму, а на два-три лета. Навалить древ надо? — Перечислял он, заги-бая правой рукой пальцы на левой, а ладони у него, что твоя лопата, здоровенные… И отвечал тут же. — Надо! Очистить их от коры и суков надо? — И снова очередной палец прижат к ладони. — Надо! Притащить их на Красную гору надо? Надо! А потом рвы копать, да устанавливать, да утрамбовывать, чтобы не упали. — Принялся он загибать для нагляд-ности пальцы на другой руке. — Все надо! А когда?..

Коваль был муж уважаемый не только в граде Курске, но и во всей округе не только за то, что был отличный мастер, но и как сильный и справедливый человек, не раз встававший на защиту слабого. Был он широкоплеч и жилист и, играючи, «целовал» самый тяжелый молот, держа его на вытянутой руке за самый кончик ручки. В свои семьдесят лет, показывая удаль молодецкую, выходил на кулачные бои с самыми известными бойцами и при этом не раз выходил победителем едино-борств. Имел он трех взрослых сыновей, во всем удавшихся в родителя: и статью, и голосом, и сноровкой. Они давно успели обзавестись свои-ми детьми, но жившими вместе с ним в большой избе-полуземлянке, разделенной внутри деревянными перегородками на несколько поме-щений. К мнению Коваля не только в его большой семье, но и жители городища прислушивались.

Кур выслушал кузнечного старшину, не перебивая. В нем чувство-вался возможный союзник, стоит лишь умело повернуть дело. И он его повернул. Как только Коваль окончил свою речь, тут же спросил его:

— Помнишь отбитую у готов Ольвию — Олешье? — Ход был беспро-игрышный: каждый русич с гневом вспоминал расправу готов над теми русичами, которые не успели уйти из города, когда в него ворвались готы.

Когда-то давным-давно русичи построили сей град и назвали его Олешьем. Со временем в нем появились греки, сначала торговые, а за-тем, следом за ними и ремесленные, оседлые. Почти незаметно случи-лось так, что в городе этом стало больше проживать греков, чем руси-чей, и город постепенно стали величать на греческий манер — Ольвией. При этом греческое название города употреблялось чаще и повсемест-но. Впрочем, как бы там ни назывался город, но жили в нем совместно и греки, и славяне, русичи. К слову сказать, жили довольно дружно, каж-дый почитая свои обычаи, своих богов и не мешая в том другим, пока с северных земель воинственные готы не появились и не заявили свои притязания на сей град по праву сильных и дерзких, по праву завоевате-лей. Греки не воспротивились завоевателям, согласились платить дань вождю готов и частично выжили. Русичи же, чтя завет отцов, не приня-ли притязаний готов, встали на защиту града и были поголовно уничто-жены при его падении. Почти никто из них не уцелел в резне, устроен-ной победившими готами.

— Помню, — уверенно пробасил Коваль. — Еще бы не помнить, когда там ни одного живого русича не оказалось! Все были вырезаны под ко-рень, даже дети грудные…

— И я помню, — поддержал его с виноватой ноткой в голосе осани-стый Сруб. — Разве такое забудешь? Да ни в жисть!

— И я помню, и я, — повторили остальные участники этого похода, считай, все участники княжеского совещания за исключением торгового гостя. Всем пришлось в том походе побывать.

— Вот, вот! — Усмехнулся тогда Кур грустно. — Не я о том напом-нил, сами сказали… Так, может, вы хотите, чтобы дети ваши и внуки ваши были вырезаны, как в Ольвии? Может, вы хотите, чтобы тела де-тей ваших были брошены на съедение воронам и зверям лесным, а из их черепов враги праздничные чары себе сделали? Если да, тогда давайте сидеть, сложа руки… Только тогда я об этом на вече вашим женам и детям скажу, и пусть они вас благодарят за то.

— Князь, да мы не то, чтобы против… — вразнобой, но об одном и том же заговорили старшины гончаров, плотников, ткачей, шорников. — Мы не против, но надо же с миром посоветоваться, да все по правде решить… Мир — сила! Как мир, так и мы!

– Тогда завтра и посоветуемся… на вече, — твердо заявил князь, давая понять, что разговор окончен, и не скрывая от присутствующих своего неудовольствия итогами этого разговора.

Лучшие градские мужи расходились, тихо переговариваясь между собой. И во многих голосах слышалось еле скрываемое раздражение то ли на князя, то ли на себя, то ли на жизнь свою неустроенную…

Снежный наст, прихваченный морозом, звучно поскрипывал под их ногами, рассыпаясь и сверкая в лучах солнца, неспешно плывущего над кромкой заснеженного леса, окружающего град Курск и подсту-пающего во многих местах к самым его окраинам.

Из-под крыш, присыпанных снегом и почти сровнявшихся с окру-жающей их поверхностью града, тут и там выбивались тонкие струйки дыма. Хозяйки топили печи, чтобы не замерзнуть ненароком. Заодно в этих печах готовили нехитрый харч. И если бы не дым, выбегавший из-под крыш, не возвышающаяся поодаль почерневшая от времени крепо-стная стена, спрятавшиеся под снегом землянки можно было бы при-нять за медвежьи берлоги.

От избушки к избушке вели вытоптанные в снегу тропинки — сосе-ди хаживали друг к другу в гости. Зимой у горожан работ меньше чем летом, правда, не у всех. У ткачей, кузнецов — и зимой работа всегда найдется. А у других свободного времени становится достаточно, и они собираются друг у друга, чтобы при свете лучины о том, о сем погово-рить, протяжные песни попеть или же сказки стариков послушать.

Но не все избушки спрятались с крышами под снег. Княжеский дом, воеводский, да дома некоторых купцов не спрятались, гордясь со-бой, возвышаются над остальными. Хотя и у них камышовые крыши густо снегом присыпаны. Но не радуют и эти дома княжеский глаз, как и старая крепостная стена, поставленная еще дедами, если, вообще, не прадедами.

Хмурится князь Кур.

ПЕРЕД ВЕЧЕМ

Вот потому-то и встал сегодня пораньше, чтобы подготовиться к вечу: народ там соберется горлопанистый, крикливый, за словом за па-зуху не лезут — такое порой орут, что деревянные идолы богов на капи-ще трясутся. Как все обернется — неизвестно. Многое зависело от того, что успеют нашептать в своих общинах старшины. Вече — дело боже-ское, но не предсказуемое. Случалось, что не только ругались до хрипо-ты, но и до драк доходило, когда те или иные сторонники или против-ники свою Правду над чужой Кривдой доказывали. Всякое бывало на вече, поэтому к нему надо было подготовиться. Подумать заранее, что и как сказать, в каком цвете преподнести.

Пока князь курский размышлял по поводу предстоящего веча, стряпухи подогрели в печи горшок пшенной каши, круто замешанной на заячьем мясе, вскипятили крынку молока. Поставили на стол. И ка-ша, и кипяченое молоко с румяной пенкой распространяли вокруг вкус-ный и аппетитный запах.

— Прошу, князь, отведать, — позвала все та же самая полногрудая стряпуха. — Родичу и богам нашим от пищи сей часть уже дала, ты уж не обессудь. Приняли. — Докладывала она, не забывая одновременно с этим прибираться на столе.

Так уж в славянских родах повелось исстари, что от каждой еды, от каждого пития часть отдавалась богам через огонь.

Обычно, это было право старшего в роду, но не возбранялось тво-рить требу хозяйкам или же лицам, которые приготавливали пищу. Эти лица, считалось, были ближе к богам и угодней им.

— Княгинюшку попотчуем позже, когда соизволит встать и при-браться… — и принялась хлопотать вокруг него: то ложку деревянную подаст, то рушник, расшитый на концах чудными петухами и девами, поправит, то блюдце деревянное, искусно вырезанное местными умель-цами, наполненное кусками ржаного хлеба поближе подвинет.

Пока то да се — ударили в било, созывая на вече. Звук деревянного била, обтянутого кожей, явственно разносился в морозном воздухе по всей округе.

— Ну, мне пора, — встал Кур из-за стола. — День уж полностью раз-горелся. Дела ждут.

— Пусть же Перун тебя не оставит в трудах твоих, — ответила сло-воохотливая стряпуха Малка.

— Будем надеяться на то.

Надел овчинный полушубок, бобровый треух, опоясался мечом, не столько оружием, сколько символом княжеской власти. Можно было одеться и побогаче: имелись и бобровые, и медвежьи шубы, и шапки собольи — не бедно жил князь курский. Но на вече идя, не престало ки-читься богатым убранством. Там этого не любили. Могли не только бо-ка за гордыню намять, но и сделать все наперекор, даже если и понима-ли, что творят то во вред дела. Поэтому Кур и приоделся соответст-вующим образом, чтобы одеждой своей ничем от остальных не выде-ляться, лишь бы было тепло и удобно. В шубе, конечно, теплей — полы до пят. Но тяжела и неудобна. В ней, как в куле рогожевом: ни при-сесть, ни повернуться. Полушубок, у которого поля выше колен, как раз — в самый раз. А чтобы видели даже прибывшие из дальних огнищ и сел, что он не простой горожанин, достаточно меча — атрибута власти. Остальные должны придти безоружны. Во дворе князя уже ждали вое-вода Хват и еще десятка три человек из ближайшего окружения как са-мого князя так и воеводы, на которых можно было всегда положиться. Не раз были испытаны как в боях кровавых, так и за столом празднич-ным. И слово умное могли зычно выкрикнуть в нужный момент, и кула-ком угостить, если понадобится.

— Что, воевода, — поприветствовав собравшихся, спросил князь, — денек задается знатный? И мороз щиплет в меру, и Солнце-Коло ясно смотрит из Сварги на нас.

Все понимали, что он говорит о предстоящем деле — вече. Но о де-ле перед самим делом прямо и открыто не говорят — дурная примета. Можно удачу спугнуть. Вот князь и молвит иносказательно.

— Денек задается что надо, — тут же ответил Хват. — Воздух-то ка-ков, хоть пей как мед!

Воевода Хват был настолько крепок телом и духом, что никакой мороз ему не страшен. Дай команду разоблачиться до нательного белья — разоблачится и холода все равно не почувствует. Не воевода — на-стоящий медведь. Такой же кряжистый и немного косолапый, такой же могутный. К тому же, несмотря на свою кажущуюся простоту, всегда себе на уме. Особенно, если то касается воинского дела.

— Да, денек сегодня хорош, — басовито загудели мужи из окруже-ния Хвата. — Сегодня бы на охоту — милое дело! Кабанчика завалить, или с самим медведем силушкой сравниться. Чай, только уснул лесной хозяин, и дерзок будет растревоженный, на задних лапах с ревом по-прет! Сам на рожон наскочит!

Любили курские мужи: и из простых огнищан, и из лучших родов побаловать себя мужской забавой — и молодечество можно перед дру-гими показать, и для семейного очага прибыток.

— Ну, что, двинемся на торжище? — То ли спросил, то ли приказал князь. — Народ, почитай, уже собирается! Вот и будет нам охота…

— Нам и торопиться — не к спеху, но и опаздывать — грех, — солидно ответил князю воевода. Потом добавил, озираясь по сторонам: — Народ, как вижу, потихоньку собирается… Двинемся и мы. Не пристало в по-следних рядах нам быть!

— Не пристало, — подтвердил князь и решительным шагом двинулся в сторону городского торжища, к месту веча.


На торжище, просторном от строений и открытом всем ветрам месте уже собралось человек сто мужчин. Были тут и плотники, и куз-нецы, и ткачи, и бортники, и гончарных дел мастера. Стояли кучками, одетые в овчинные тулупы и треухи. Но кое ком были и волчьи дохи — сразу видать, что они частенько добывали себе хлеб насущный охотой. Переговаривались, перебранивались беззлобно. Притопывали ногами, обутыми в меховые сапоги, а чаще — в постопы, сшитые из толстого войлока или же сваленные из овечьей шерсти местными умельцами, чтобы не мерзнуть. Ясно: обсуждали предстоящий разговор, и уже на-метились сторонники как строительства крепости так и противники это-го строительства. Но кого было больше, сразу не понять. Группки сте-кались, дробились, перетекали от одной к другой — шел оживленный обмен мнений.

Обособленно от них стояли жрецы во главе со старым Славояром, с длинными седыми власами, не прикрытыми даже легким треухом. Сколько было Славояру лет, вряд ли помнили даже старожилы городи-ща. Казалось, что люди рождались, взрослели, старели, уходили в Ирий к праотцам, а Славояр был все такой же: сухой и древний, с вечно непо-крытой главой, часто взлохмаченными серебристыми от долгих лет вла-сами на голове, стянутыми на челе кожаным ремешком или же узкой серебряной диадемой в дни торжеств, и такими же власами в бороде.

Жрецом его уже почти не именовали, все чаще и чаще величая волхвом. Славояр старался на вечах не говорить, боги не любят пусто-словия. Если же он отверзал уста свои, то рек кратко и ясно, и не было человека во всем городище Курске, кто бы осмелился воспротивиться его словам.

Жил старый жрец в Дубраве возле Лысой горы, уединясь от люд-ской суеты. Там у него было капище с деревянными истуканами богов и маленькая, почти незаметная землянка, в которой он обитал в зимнюю пору. Летом же землянка пустовала, так как Славояр странствовал по огнищам, селам и городищам, проповедуя Заветы Бога Сварога, отца Ария и других пращуров из рода славян и русичей. Поговаривали, что он доходил и до Чернигова, и до Киева на Днепре, и до Кияра Антского, что у Алатырь-горы, и до Хорсуни, что в земле Таврической. Много видел и знал старый жрец, но лишь избранным ведал он о том. Не много находилось смельчаков заглянуть в землянку старого жреца или при-ступить к нему с расспросами.

— Смотри ж ты, — удивился воевода Хват, почти всегда невозмути-мый, как скала, — сам Славояр пожаловал! Виданное ли дело!

— Интересно не зреть кудесника, а знать, как он настроен? — тихо отозвался Кур на замечание своего воеводы. — Жрецы — это всегда сила, а Славояр — это двойная сила: его любят куряне, к его словам прислу-шиваются.

— Может, подойти, поспрашивать? — тут же отозвался прямодуш-ный Хват.

— Не стоит, воевода, захочет, сам подойдет… а не захочет… так лучше и не тревожить… Себе дороже…

По-видимому, жрец Славояр понял каким-то образом, что речь между князем и воеводой идет о нем, так как, сопровождаемый двумя отроками, Ярцем и Свиром, опираясь на неразлучный посох, направился к князю и его окружению.

— Будь здрав, князь Кур. Как княгиня? Как детки?

Не сказал, проскрипел, как старое древо на ветру в ненастную по-году.

— И тебе, великий жрец, жить по-добру, по-здорову! Княгиня, слава Дажьбогу, жива, здорова… Детишки тоже. Что-то редко видим тебя, отче?

— Служение богам не терпит суеты, — ответил Славояр и стал здо-роваться с воеводой и остальными воями из окружения курского князя:

— Будь здрав, воевода. Будьте здравы, вои.

— И тебе, великий жрец того же желаем, — ответил воевода Хват.

— И тебе, великий жрец, здоровьица на многие лета, — вразнобой подхватили лучшие мужи града. — И тебе…

Сказали и незаметно отошли чуть в сторону, давая возможность жрецу и князю остаться наедине. Попятились, смачно похрустывая снежком под ногами.

— Знатный денек зачинается, — взглянув на небесную синь, негром-ко молвил князь.

— Сварог знает, что делает, — откликнулся старый жрец все тем же скрипучим голосом. — Своих внуков в беде не оставит…

— Слава Сварогу! — просветлел лицом князь, поняв, что главный жрец на его стороне.

— Слава Сварогу и его проявлениям в Коляде, — молвил малопонят-но и тихо, словно кудесничая, Славояр, направляясь к своим жрецам.

«Славно пообщались, — усмехнулся про себя курский князь, — па-рой слов обменялись… и разошлись. Впрочем, — поправил он себя, — ведающим людям много и не надо. Порой — одного взгляда достаточно, чтобы обо всем понять и договориться. С другой стороны иным и цело-го светлого дня не хватает, чтобы докричаться друг до друга!»


Торжище гудело. Все мужское население уже собралось и обиня-ком выясняло: кто за что.

Чуть позже, потянулись за мужчинами и женщины. В таких же ов-чинных шубах и полушубках, под толстыми шерстяными, в несколько слоев, цветными, правда, неброских расцветок, платами на головах. Были они поприземистей мужчин, причем, многие и пополней, отчего некоторые больше походили на копенки с короткими ножками: не шли, а катились по снегу, поперек себя шире.

Иногда между них попадались и незамужние дивчины: все имели свое слово на вече, если, конечно, с умом сказано. Но эти были и по-стройней, и одеты поаккуратней. А еще, несмотря на мороз, свои цацки — височные спиралевидные колты — умудрялись показать. Ибо какая же северянка да без височных колт?!. Вече — это не только вече и общее собрание горожан, но и место, где себя можно показать и на других по-любоваться. Так чего же молодым стать свою скрывать… Парни возле них приосанивались, держались гоголем. Иные же норовили невзначай толкнуть в сугроб, чтобы потом посмеяться над их барахтаньем в снегу, над ненароком заголившимися икрами ног. Таким ухарям женщины, также смеясь и повизгивая от удовольствия, сыпали снег за ворот.

— Охолонь чуток, охальник! Охолонь!

Пришла на вече и княгиня в белой заячьей шубейке и таком же бе-лом плате. В окружении своих дворовых женщин. Направилась к групп-ке боярских жен и дочерей, скучковавшихся вокруг воеводши Добро-нравы, такой же дородной, как и ее супруг. Не то, чтобы совет по вечу держать, а поздороваться да новостями какими ни есть обменяться.

Пока вече не началось, гомонили, посмеивались: хоть и жили все рядом, да нечасто вот так, все вместе, собирались. Такое бывало только во время осенних ярмарок-торжищ, да по великим праздникам. С кня-зем и воеводой здоровались, приветствуя по чину, но в разговоры не вступали. До всего свой черед дойдет… До разговоров тоже.

— Ну, княже, кажись пора, — шепнул воевода, когда посчитал, что горожане и огнищане сошлись на торжище. — Вроде все собрались. Да-же из соседних селищ комонные прискакали. Вон, смотрю, из Ратца старшина стоит, а рядом с ним и гость из Липовца… Видать, сильно лошадок гнали. Откуда только они про все узнают?

Ратец, как и расположенный примерно на таком же расстоянии от Курска, но ниже по течению Семи Липовец, был соседним с Курском городищем, расположенным на реке Рать, катившей свои воды с север-ной стороны а полноводную Семь, и названной так за давно минувшее ратное противостояние северских родов с вятскими, расселившимися на берегах Оки.

Городище находилось на четверти дня пешего неспешного пути и размещалось на крутояре излучины Рати. Управлялось вечем и старши-ной. Князя там не было. Ратец в земли курян не входил и был практиче-ски самостоятельным в управлении и своем устройстве градом, однако на протяжении последних лет он не только «тянулся» к Курску, но и не прочь был оказаться под властью и защитой курского князя, впрочем, как и Липовец. Простые огнищане и поселяне не раз к этому призывали, только упорство местной старшины, не желавшей расставаться с вла-стью над сородичами, становилось препятствием на пути объединения двух градов под одной княжеской рукой.

— Вижу, — отозвался задумчиво князь. — Если у нас дело сделается, то ратские по нашему следу двинутся. Если же…

— Так, может, их шугнуть?.. Нечего тут чужим уши греть да глотки студить! — Встрепенулся, несмотря на свою дородность и полноту, ско-рый на действия воевода Хват, которому с каждым мгновением все тя-желее и тяжелее было стоять без настоящего дела.

— Не стоит, воевода. Нет тут чужих. Все свои. Русичи. Иди, начи-най вече. Пора!

ВЕЧЕ

Воевода, несмотря на кажущуюся грузность и дородность, был подвижен и расторопен. Не успел князь вымолвить приказание, как он скорым шагом направился к середине торжища, чтобы со всех сторон быть видным народу. И пока двигался к середине, потихоньку стихали всякие разговоры, только пар вился от разгоряченного дыхания собрав-шихся. Люди молча поторапливались к центру торжища, образуя живую стену вокруг воеводы, державшуюся на некотором расстоянии, чтобы не стать единой толпой.

— Жители славного града Курска, — сорвал он с себя волчий треух, обнажив начинающую покрываться лысиной голову, — мы собрались на вече, чтобы решить: будем строить крепость вокруг града от ворогов, или же не будем… А потому послушаем князя Кура, нами же избранно-го военного предводителя.

— Князя, князя, — закричала тысячегласая толпа. — Хотим услышать князя!

Вече предоставляло князю слово, и тот сразу же прошел на середи-ну и стал рядом с воеводой. Держался прямо и открыто — пусть все ви-дят: человек с делом пришел и о деле говорить будет.

— Славные потомки пращура Сева и прадеда нашего Кура! — сняв шапку, громко, чтобы все слышали, крикнул князь. — Несколько веков мы живем в граде, построенном нашими дедами и прадедами, на огни-щах и очагах, взлелеянных их руками. Когда-то град наш был мал и больше походил на огнищанское селение… Но с годами он разросся и расширился. Сколько родов и семей в нем сейчас живет — трудно ска-зать. Много. Наши отцы возвели вокруг града защиту из стволов де-ревьев, чтобы оградить град от диких животных и злых людей. И в том слава им!

Толпа, замерев, слушала князя. Не перебивали.

— Но пришло иное время, — уже спокойным голосом продолжал князь, — и теперь настала пора нам позаботиться о безопасности нашего рода, о безопасности наших детей и внуков, о безопасности всех живу-щих в этом славном граде. И не только в граде, — обвел он глазами при-тихшую толпу сородичей, — но и в его окрестностях. Чтобы даже самый отдаленный хлебопашец огнищанин знал, что он имеет надежную за-щиту в случае необходимости, что он со своими чадами и домочадцами смело может идти в наш град и укрыться на длительный срок от любой беды за его крепкими стенами. — Князь перевел дыхание.

Толпа, по-прежнему, молчала, только облачко пара, зависшее над ней, говорило о том, что это стоят живые люди. Впрочем, людская мас-са то тут, то там начала потихоньку шевелиться. Кто с ноги на ногу пе-реступал, чтобы ноги не мерзли, кто к соседу оборачивался, чтобы по глазам опознать: нравится или не нравится тому речь князя.

— Наши воины, — переведя дыхание, и набрав побольше воздуха в грудь, продолжил Кур, — ходившие со мной и воеводой Хватом в дале-кие походы, в земли греков и ромеев, видели там иные города и иные крепости, которые им приходилось брать штурмом… И поверьте мне, стены в тех крепостях в три, а то и в пять раз превышали рост самого высокого воина, но и они не могли отразить натиск славных внуков Дажьбога и Перуна! И они падали перед славой и оружием наших воев. Но если бы мы не были столь упорны, и если бы Перун не поддержал нас своими ратями небесными, то никогда не взять было тех крепостей. Ибо другие их не брали ни приступом, ни осадой… И только русичи могли то сделать!

«Верно, — теплом наполнились сердца многих участников тех по-ходов. — Иным тех крепостей было ни в жисть не взять! Сие было под силу только русичам. Ибо мы — дети и внуки Дажьбоговы!»

Шевеление в толпе горожан на какое-то время прекратилось. Люди слушали о славных деяниях своих сородичей.

— Вот я и мыслю, — стал переходить к сути дела курский князь, — что если те могучие стены не могли удержать приступа наших воев, то жидкой и обветшалой стене, имеющейся вокруг града Курска, тем бо-лее, подавно не удержать и десятой доли этого натиска. Рухнет от одно-го прикосновения. А потому — надо строить новую крепкую стену, на-стоящую крепость! Чтобы даже один ее вид уже устрашал всех врагов и недругов, чтобы лишал их твердости духа и тела, чтобы загодя у них перед глазами стояли боги смерти и печали Мара, Жаля, Горыня и Кар-на!

Князь сделал паузу, собираясь с мыслями. Лицо его пылало, воз-бужденное речью и морозом, легкое облачко пара витало над ним. В толпе произошло движение.

— От кого стену станем городить? — язвительно выкрикнул кто-то из толпы купцов. — От ветра? Так от него и старая хорошо спасает! О каких врагах толкует нам князь? О тех, которых нет! О мнимых. Видно, Навь с Явью перепутал… Ибо в Яви у нас нет врагов.

— Судя по всему, что говорит князь, — поддержал своего сотовари-ща старшина Прилеп, — наш князь собственной тени боится. Ха!

— Ха-ха-ха! — Дружно поддержали собрата торговые гости, не зря же заранее договаривались о том. — Ха-ха-ха!

— Тихо! — медведем вздыбился и взревел воевода. — Дайте князю досказать. — Его десница упала на бедро в поисках рукояти меча. Забыл воевода, что меч свой оставил дома, как того требовал древний закон веча: всем быть безоружно. Однако в толпе это непроизвольное движе-ние руки воеводы заметили. Притихли. «Горяч наш воевода, — решили многие. — Горяч и прямодушен».

— Вот торговые гости спрашивают: от кого надо огораживаться крепостными стенами? — выкрикнул князь. И облачко пара заколебалось над его головой. — Отвечу: от врагов! И еще раз повторю для самых не-понятливых: от врагов!

— Да какие враги? — вновь раздался чей-то возглас из рядов торго-вых гостей.

— И то верно, — поддержали торговых гостей ткачи. — И то верно. Где они враги-то?

Но на них тут же дружно зашикали:

— Тише, пусть князь договорит. Тише! Тише! Пусть князь молвит!

Притихли.

— А врагов у славянского рода много, — продолжил на высокой ноте князь. — Это кочевые орды, накатывающиеся каждым летом из-за Ра-реки и Дона… Это готы, двинувшиеся в поход всем своим беспокойным племенем от вод Готского моря к берегам Сурожского и уже потеснив-шие наших братьев по крови тиверцев и борусов… Это беспокойные греки из земель Боспорских и Таврических, вынашивающие планы по-корить наши земли, а нас превратить в рабов своих… Это вражда внут-ри самих славянских племен… Неужели забыли, как у Рати сражались наши деды с племенами вятичей, захотевших брать с нас дань?

Князь вновь сделал небольшую паузу, и пока толпа молча перева-ривала сказанное им, он окончил свою речь:

— Я за то, чтобы возвести вокруг города настоящую крепостную стену с башнями и бойницами для стрелков из лука. Я за то, чтобы все мы могли жить спокойно, уверенные в том, что никакой враг не войдет в наш город и не надругается над нашими женами, матерями и сестра-ми, не зальет кровью очаги наших жилищ, не разобьет голову ребенка о подвернувшееся дерево, как было это в Ольвии, что на берегу Днепра, где побывали готы. Можете о том спросить старшину кузнецов Коваля. И многих иных, ходивших в тот поход… Я все сказал — вам решать! — Князь, оставаясь по-прежнему без головного убора, сжимаемого десни-цей, с развивающимися от быстрой и энергичной ходьбы волосами, двинулся к своим воям и отрокам. Толпа колыхнулась и заволновалась.

— Крепость, крепость! — кричали сторонники князя. И было их до-вольно много как среди приближенных князя и воеводы, так и среди рядовых кузнецов, плотников, кожевников, гончаров и иного работного люда.

— Крепость, крепость! — вторили им женщины. — Не хотим, чтобы наших детей убивали враги. Если мужчины наши боятся трудов, то женщины возьмут в руки топоры и заступы, но крепость построят.

Под этот крик и шум от группы торговых гостей к середине тор-жища торопился их старшина Прилеп. На ходу, сорвав с головы лисий треух и обнажив раннюю залысину, потребовал слова.

— Тихо! — крикнул воевода Хват в толпу. — Послушаем торгового гостя Прилепа. — А про себя подумал: «Век бы его не слышать и не ви-деть, жмота поганого».

Послушались воеводу. Попритихли опять.

— Вот вы горланите: «Крепость,крепость», — начал Прилеп визгли-во, обращаясь к притихшей толпе, — а подумали ли вы, дурьи головы, о том, кто ее строить будет, на какие такие барыши? Ась?

И не дав людям сообразить, не то чтобы ответить на риторический вопрос, выкрикнул, как отрезал:

— Не подумали! А я подумал…

Но его категоричность и бесцеремонность уже задела. Толпа тре-вожно загудела.

— Князь поможет, и мы — миром… — раздался чей-то неуверенный голос.

— Да, князь и мы сами — сила! Миром — и батьку бить можно…

— Как же, как же! — засмеялся, кривляясь и издеваясь над сопле-менниками, Прилеп. — Мы — миром… — передразнил он сказавшего, рас-тягивая слово по слогам. — Еще вспомните, что с миру по нитке — голо-му рубаха… Так бывает только в присказках народных. Для красного словца… В жизни такого не увидишь. В жизни все иначе. Там надо все своим хребтом… — Короткими фразами бил по толпе Прилеп.

— Что, верно, то верно, — поддержал Прилепа какой-то доброжела-тель из числа жителей града, тогда как прибывшие в Курск на вече по-сланцы Ратска и Липовца только молча слушали разные стороны, не вмешиваясь в спор курян.

— У нашего князя одна вошь в кармане да другая на аркане, — обод-ренный успехом продолжил старшина торговых гостей. — Вот и все бо-гатство. Ха-ха-ха! И у мира — одни дыры. Ха-ха-ха! А тут средства тре-буются: работников-то кормить-поить надо?.. Надо! Опять, значит, раз-ные тягла возлягут…

— Вот ты и раскроешь кису! — Крикнули опять из толпы. Крикнули зло и твердо. — Надо же для мира постараться. Не все же — только от мира иметь…

Прилеп зло зыркнул по толпе глазами, надеясь отыскать крикуна. Отыскал или нет — неизвестно, но глаза опустил. Мир не загипнотизи-руешь, не запугаешь, хоть сверли, хоть жги его глазищами. Мир — сила! Особенно, если он настроен быть силой.

— Нашли, у кого просить, — отозвалась бойкая бабенка, бездетная вдова кузнеца Фрола, погибшего во время последнего похода на готов. — Да у нашего Прилепа не то что хлеба, но и снега в зимнюю пору не вы-просить. Известный жмот. Сам — не ам, и другому не дам! У него… дерьмо, и то на вес золота!

— Ха-ха-ха, — засмеялись в толпе. — Не иначе, как цвет един да запах одинаков!

Прилепа не долюбливали многие, поэтому не прочь были позубо-скалить на его счет. Но нашлись и такие, которые решили подшутить над бойкой вдовой:

— А тебе, Купа, почем знать? Не торговалась ли с ним дерьмецом своим? А-а?

— Может, и торговалась, — огрызнулась, нисколько не смутившись, Купа. — Речь-то не обо мне, а о Прилепе.

— Али своего мало, — не унимались шутники-зубоскалы, — что при-леповского прикупить захотелось? Ха-ха-ха!

— А у него гуще! Га-га-га!

— Ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо!

— Задери вас леший, — озлилась Купава на озорников и спряталась за спинами товарок. — Им — про дело, а они — про дурь…

— Тьфу на тебя! — Зло сплюнул в сторону разбитной бабенки стар-шина торговых гостей. — Знать, язык без костей, что пустое мелет. Во-лос долог, да ум короток… — Он понимал, что убедить сородичей не удалось, как не удалось тронуть их сердца красочной речью, а потому, скомкав, окончил: — Одним словом, торговые гости возражают против строительства… Да, возражают… А как не возражать, коли все тяготы лягут не на вас, худородных да худосочных, а на нас, лучших мужей.

И ушел к своим, что-то беззвучно бормоча себе под нос и не глядя на людей. Понимал, что негласный спор с князем уже проигран, и не просто проигран, а из-за такого несвоевременного вмешательства глу-пой бабы, превратившей своей речью его в посмешище для горожан, и что со временем придется растрясти мошну, да еще как растрясти…

Потом говорили старшие от кузнецов и ткачей, от горшечников и кожевников. Каждый приводил свои доводы как за строительство кре-пости, так и против строительства. Мнение горожан клонилось то в од-ну, то в другую сторону, хотя все же тех, кто был за строительство кре-пости, было большинство.

Наконец воевода Хват объявил, что будет говорить старый жрец Славояр. Торжище затихло. Старого жреца уважали и побаивались: еще бы, если ежедневно советуется с самими богами светлыми!

— Внуки Дажьбога, — тихо заговорил седой, как лунь, жрец, рас-правляя согбенные тяжестью лет и бремени плечи, ударив посохом в утоптанный сотнями, если не тысячами ног наст. — Дети Дажьбога! — Как только он повел речь свою, то голос его досель тихий и скрипучий вдруг зазвенел на морозном воздухе, налился силой и яростью; слезив-шиеся ранее старческие очи его ожили и светились неукротимым огнем внутреннего жара убежденности и веры. — Стыдно вам спорить и пре-пираться. Неужели забыли Завет отца нашего Яруна, призывавшего сла-вить свой род во веки веков и жить по Правде и в Яви, а не по Кривде и в Нави?

Его слова, как тяжелый молот, как набат, били по головам курян.

— Неужели очерствели вы душой, оскудели умом и стали ленны те-лом, что не хотите сделать град свой еще краше и крепче?..

Толпа, притихши, молчала.

— Неужели забыли вы своего Творца Сварога, который из Светлой Сварги на вас зрит и видит смятение, недостойное славянского рода? — С каждой новой фразой голос его крепчал и звенел над толпой. — Если запамятовали, то я вам напомню: «И сказал Сварог, который суть Сам Творец, Арию Арианту: «Сотворены вы из праха земного. И будут про вас говорить, что вы — сыны Творца. И будете как дети Мои, и Дажьбог будет Отцом вашим. И вы должны слушаться. Любите Завет Ария! Ибо он для вас — Зеленый Свет и Жизнь! Любите друзей своих и князей сво-их великомудрых! И будьте мирными между родами! Любите Русь в сердце своем, и обороняйте ее от врагов!» Вот так говорят наши свя-щенные Веды, и того требует Завет, данный Богом отцу нашему Арию-Яруну! — Глаза старого жреца пылали, прожигая души слушателей. — Не слушайте слабовольных и корыстных, ступайте по пути Прави и Яви, возведите град сильный и достойный, чтобы глаза и душа каждого из живущих радовались тому граду, чтобы пращуры наши, те, что в Ирий давно отошли, видя вас, гордились бы вами и делами рук ваших. И что-бы не было им стыдно пред грозными богами за вас!

Волхв изрекал слова и в такт им бил своим тяжелым посохом в снежный наст, выбивая из него снежную пыль, сверкающую на солнце живыми алмазами, словно совершая волшебство. Слова и действо вол-хва завораживали, гипнотизировали безмолвную толпу.

— Постройте град сильный и в нем храм светлый Богу нашему Сва-рогу, как сделано это в Киеве и Кияре, в Голуни и Воронежце, как по-строено уже в Римове и Белой Веже. Как было это в городах наших Су-роже и Хорсуни на земле Таврической до прихода туда греков и ромеев. Ибо сказано в Ведах наших древних, — потряс жрец своим посохом, — что боги любят народ сильный и умелый, и что на богов надейся, но сам не плошай. Даже боги, и те отворачивают лик свой от рода ленивого и трусливого. Не уподобляйтесь такому! Не уподобляйтесь псам скуля-щим и тварям дрожащим, не уподобляйтесь грязным свиньям, в собст-венном дерьме копающимся…

Я все сказал!

Сказал — и покинул, ссутулившись, вече, словно уже все знал напе-ред и приговор веча его не интересовал. Седые волосы развивались по ветру, то закрывая, то открывая лицо и глаза, мешая смотреть на путь под ногами. Но он их не убирал, словно они и не мешали. Молодые жрецы кинулись к нему, чтобы проводить, но он мановением руки за-ставил их отстать, и они, подчинившись, побрели позади него.

— Вот и все, — шепнул князь, наклонившись чуть ли не самому уху воеводы. — Дело сделано!

— Вот так жрец! — Только и нашелся, что сказать в ответ, доволь-ный воевода. Расправил и без того саженные плечи и повел очами по толпе.

И тут вече как прорвало, все стали требовать скорейшего строи-тельства крепости и храма на месте капища. Старый жрец дело свое сделал. Так бывает во время весеннего паводка. Большая серая льдина вдруг перегородит русло реки — и вода, и мелкие льдины стопорятся, не сумев преодолеть преграду. Но стоит большой льдине треснуть, рас-крошиться — и прорвало, и понесло! Не удержать!

— Крепость! Крепость! — Неслось со всех сторон.

До самого вечера гудело вече в курском граде, решая, когда и кому что делать, сколько тягла выделить на перевозку дубовых плах из бли-жайших дубрав на Красную гору, сколько надо отрядить плотников на повал деревьев, сколько выделить к весне-красе землекопов, чтобы ста-рые бревна выкопать и подготовить канавы под новые. Препирались и соглашались, ссорились и мирились, но, в конце концов, все решили. Славянское вече — это вам не шутка. Его решение непредсказуемо. Впрочем… Впрочем, если подготовиться как следует к вечу, то и реше-ние можно загодя предугадать. Когда и как начали русичи управлять важными делами с помощью веча, неизвестно. Того и самые древние старики, обросшие мхом, как столетние дубы, не помнят. Но многие знают, что в далеком Риме всеми делами управляет император или ав-густ. Управляет единолично. Знают потому, что когда-то их деды и пра-деды хаживали в пределы Римской империи и там познакомились с их обычаями управления. Знают они и о том, что в стране, называемой Персидой, правит царь, правит также единолично. Об этом приходящие купцы ведали. Знают, но не воспринимают. Чужие законы и чужие по-рядки русичам не указ. Испокон веков русичи управляются вечем. Так было при прадедах и дедах, так было при отцах, так будет при них и при их детях. Так будет до тех пор, пока земля Русская стоять будет! Нелег-ко на вече к единому решению придти: каждый о своем кричит, свое слово отстаивает. Потому — и шум, и гам, и до кулачек нередко доходит. Но если вече что решило, то решило! Слово веча крепко, нерушимо.

КНЯЗЬ И ВОЕВОДА

Князь Кур похлопал дланью воеводу по плечу:

— Теперь дело сделается. — Он даже не считал нужным скрывать, что доволен решением веча. — Возьми на себя заботу по повалу леса, по заготовке бревен на срубы и стену.

— Непременно, — односложно ответил воевода. Не привык он к краснобайству. Воинские приказы должны быть короткими и понятны-ми, как удар меча.

— И себе дом, достойный воеводы, готовься поставить. Достаточно, Хват, словно медведям, в землянках-берлогах жить. Видел, как в Суро-же, как в Ольвии люди живут? Хоромы двухъярусные, просторные, светлые. Внизу — всякие хозяйственные помещения, перегородки. Ввер-ху — светелки, горенки. Ни чада, ни суеты людской. Любо дорого по-смотреть!

— Видел. Но подходит ли то нам, с нашими холодами и морозами. Летом — да, летом — лепота! Не замерзнуть ли нам в таких домах зимой? — Сомневался воевода Хват. — Больно зимы у нас серьезные, снежные да морозные, не то, что на берегу теплого греческого моря… Да и наши старые дома против других чуть ли не дворцами смотрятся… и послу-жить могут еще нашим внукам… Добротно срублены.

— Подходит, еще как подходит, — не желал поддаваться сомнениям курский князь. — Если уж морозы на самом деле прижмут, то кто нам запретит спуститься на первый ярус и греться у печи.

— Это конечно… — вынужден был соглашаться с князем осторож-ный воевода.

— Вот видишь! К тому же у меня кое-какие задумки имеются, как лучше обогревать наши дома… Так что лучших мастеров плотницкого дела присматривай. И крепость строить, и детинец возводить… А еще о храме не забудь — надо же и нам жреца нашего уважить, добром за доб-ро отплатить.

— Воля твоя, княже, — не стал опять возражать воевода, — но прежде чем строить, надо обмозговать, что да как делать. Тут, как говорится, семь раз отмерь, да раз отрежь… Чтобы и со строительством не тянуть, но и не спешить особо, а то поспешишь — да людей насмешишь…

— Вот на это мы старшину плотницкого конца покличем, Сруба, — высказался, как о давно решенном князь. — Башковитый мужик. В своем деле толк знает.

— Вестимо так, башковитый, — согласился Хват.

— Раз согласен, так покличь завтра после полдника ко мне. Поси-дим, помозгуем… Как у нас говорится: «Одна умная голова — хорошо, а три — лучше»!

Помолчали, шагая неспешно, похрустывая снегом.

— А как по тебе наш главный жрец молвил? — возвращаясь к ми-нувшим событиям дня, восхитился князь. — Молвил, так молвил! Всех за душу взяло, всех проняло…

— Кудесник! — поддержал воевода князя. — Мудрый зело, с богами общается… Не нам, простым смертным, чета…


На заходе солнца догорала заря. Это богиня Мерцана завершала свой путь, отделяя светлый день от темной ночи и Явь от Нави, распах-нув златые и багряные одежды свои и покрывая мир невидимой фатой. Любили Мерцану на Руси. Она служила Световиду лучезарному перед тем, как тому появиться и залить светом весь мир. Она по ночам резви-лась над нивами, над созревающими колосьями, и тогда становилась Зарницею. Она следила за тем, чтобы нивы гуще колосились, чтобы хлеба росли тучнее. Но это летом. Зимой же она просто украшает утро при пробуждении всего живого и скрашивает вечер перед наступлением темноты. Вот-вот небесная твердь покроется мерцающими звездочками и Молоком Небесным, которое дала Корова Земун в дни сотворения Творцом Сварогом Сварги. И пойдет Велес по Молоку Небесному в чертоги свои до Врат у Седавы-звезды.

Крепчал мороз. Позвизд и Зимерзла ведались, кому в эту ночь не-сти службу: быть ли метелям или крепкому холоду. Или и тому, и дру-гому, если им вздумается провести эту ночь совместно. Не то, чтобы боялись куряне этих богов, насылающих холод и бури, морозы и вьюги, ночную мглу и метели, так как, несмотря на крутой и злобный нрав, они все равно относились к светлым божествам, но не долюбливали их именно за это. А потому чтили тихо, не выделяя в отдельный сонм наи-первейших и наиважнейших, и храмов им не строили.

Спешили жители Курска и его окрестностей побыстрее укрыться в своих низких избенках-полуземлянках, с крышами ушедших под снег, от ночного холода и мороза. Поторапливались… Хоть и было в низких избушках темно: в маленькие оконца, затянутые бычьим пузырем, в вечерних сумерках свет почти не проникал; хоть и было в них смрадно от дыма почти не прекращавшей поглощать очередную партию дров печи — огнища; хоть пахло в них мочой и испражнениями скотины, так как стельная коровка-буренка и жеребая лошадка, и несколько хрюшек, и пяток, а то и десяток блеющих овечек или козочек — переживали зим-ние холода в смежном с сенями помещении, — а все равно они манили к себе теплом и очагом, своей надежностью. Вот потому и потораплива-лись жители Курска после затянувшегося веча в родные землянки, в которых одновременно проживало несколько поколений и семей рода: прадеды, деды, отцы, сыновья и внуки. Всем хватало места. Если дере-вянных лавок для постелей не доставало на всех — семьи-то были боль-шие, многочисленные, порой до двух, а то и трех десятков человек, то земляной пол использовали, только устилали его соломой или сеном душистым. Переспали — солому или сено убрали до следующей ночи. Пришел вечер — опять постелили. И так до тех пор, пока не изобьется до трухи. Тогда на корм или на подстилку скотине. Но такое житье не все-гда. Только в зимнюю стужу. В тесноте — не в обиде! Зато и люди все живы-здоровы и скотинка цела, а, значит, русскому роду не будет пере-воду. Ибо богат человек количеством живности на дворе. С ранней вес-ны и до поздней осени, пока морозы не ударят и поземка не заметет, скотина находится в надворных постройках и загонах, если, вообще, не на пастбищах. И тогда в избах и почище, и посвежее.

В летнюю пору — вообще благодать! Все обитатели полуземлянок, если позволяет погода, день и ночь проводят вне стен своих изб, наби-раясь тепла перед зимними холодами. Ночуют, кто в шалаше легком, на скорую руку поставленном, кто на сеновале, в духмяных травах. И только древние, беззубые старики и старухи, да грудные детишки ноче-вали на лавках в землянках.

БРОДИЧ И КУПАВА

— Ну, что, Купа, — подошел наипервейший, несмотря на свою мо-лодость, курский охотник Бродич к Фроловой вдове и его ближайшей соседке, когда вече закончилось, и горожане потянулись в свои домиш-ки-землянки, — начнем хоромы городить и крепости строить, чтобы во-рог нас не одолел и в полон не взял. — То ли спрашивал, то ли утвер-ждал. Обычно голубые глаза его то ли от надвигавшихся сумерек, то ли еще по какой причине сделались темными, и не понять, что в них: серь-езность, присущая степенным мужам, или подвох — признак натур хит-рых и мстительных.

Был он в полушубке из волчьих шкур, сером, с подпалинами, шер-стью наружу, в таком же треухе — как никак охотник. На ногах сапоги, но не простые, как у остальных горожан, а покрытые специальным чех-лом, сшитым все из той же волчьей шкуры, мехом наружу: и грели лучше, и не промокали, когда по сугробам приходилось лазать во время охоты. В лесу дорожек, тропинок нет, одни сугробы по пояс. Тут даже деревянные лыжи-снегоступы не всегда помогают, хотя таковые и были у Бродича — плотник Стар по просьбе приемной матери охотника срабо-тал за пару зайцев, добытых Бродичем на охоте.

На ту пору было Бродичу около девятнадцати лет, потому только светлый пушок покрывал его подбородок, а об усах и бороде не то, что речи, даже намека не было. Был он по юношески строен, хотя Сварог его ни крепостью тела, ни крепостью духа не обидел. Жители града по-говаривали, что как-то в порыве гнева он так резко натянул тетиву лука, что она порвалась. А ведь была из жилы лесного красавца оленя, кото-рую и захочешь, но не порвешь.

На Купе справа попроще: плат теплый темного цвета, шубейка ов-чинная до пят, что и ног не видать, да меховые сапожки на толстой по-дошве, чтобы ступни не так мерзли на морозе и на снегу. Однако справа хоть и простая, но добротная. Не каждая замужняя горожанка подобную имела, не говоря уже о вдовах, к числу которых относилась Купава или Купа, как чаще звали ее соседи и, вообще, жители славного града Кур-ска.

Когда-то, давным-давно, Бродич чуть ли не ребенком прибился к жителем града. Кто он и откуда, от него так и не добились, ибо был мал и не мог по малолетству своему объяснить. Был он голоден, оборван и не мыт. Сколько пришлось ему оставаться без куска хлеба во рту — од-ним богам ведомо! Взяла его на воспитание старая и одинокая ведунья Веста, занимавшаяся сбором разных трав и кореньев, лечившая скотину и сородичей за малую мзду: кто полкраюхи хлеба даст, кто пару кури-ных яиц. Так уж случилось, что в молодости Веста потеряла мужа и де-тей, умерших в одночасье во время очередного мора, появившегося в крае по воле или по допущению богов, в том числе Велеса, покровителя животных тварей, дарителя богатств и достатка, оберегателя очага и здоровья, да так и осталась одинокой на всю оставшуюся жизнь.

Ведунья Веста не только имя Бродич мальцу дала, которого пона-чалу все звали Приблудом, так как приблудился, но и научила целыми днями, а то и месяцами по лесам и лугам бродить, в степь заглядывать, травы собирать. Ибо с наступления лета оставляла Веста свою избенку и отправлялась на сбор трав и кореньев. Чем она питалась — никто не ведал, но многие видели, что с собой она ничего не брала, уходя в свои длительные скитания налегке.

Многому научила старая Веста Бродича, который и сам тянулся к тайным знаниям, многое ему передала перед своей кончиной. Мог и кровь-руду заговорить, чтобы не текла из раны, мог и вывих поправить, и иную скорбь-болячку травами излечить. Кроме того, увлекся Бродич в длительных странствиях своих с приемной матерью ловлей и охотой. Научился готовить хитроумные силки и ловушки, в которые попадали и глупые птицы и осторожные животные. Если же брался за рыбную лов-лю хоть в Семи, хоть в Тускаре, хоть в Куре, хоть в иных реках и речон-ках — равных ему в этом деле не было.

«Что поделаешь, — шептались куряне меж собой, — слово заветное знает, вот ему и помогают боги и духи. И Зевана — богиня звериной лов-ли, и Водяной со своими русалками. Веста ведь со всеми богами и ду-хами лесными в дружбе, вот и приемыша с ними свела». Шептаться — шептались, но зависти не испытывали. Не принято было такое в родах славян-северян, к которым относились и жители града Курска.

Повзрослев, Бродич стал изготавливать себе луки и стрелы. Снача-ла луки были корявые и маломощные, стрелы посылали недалеко, при-чем, стрела, если и попадала в зверька или в крупную птицу, например, в утку или гуся, зашибить последних насмерть не могла. Не доставало силы удара. Но со временем, приглядываясь к лукам, имевшимся у кур-ских воинов и опытных охотников, когда те занимались вместе с воево-дой соревнованиями в стрельбе на быстроту и меткость, приглядываясь к работе оружейников, изготавливавших луки для воев, которые почти ничем не отличались от охотничьих, он научился и сам делать дально-бойные луки, использовав для этого упругие стволики молодых дубков да буков. А еще и роговые накладки налаживать сообразил, как на его середине, так и на концах, придающие луку упругость и дальнобой-ность.

— Учись, малец, — добродушно ворчал сосед Ант, седовласый воин, побывавший не в одном походе и повидавший на своем длинном веку, полном опасностей и приключений, не один десяток всевозможных лу-ков и стрел. И эллинских, и ромейских, и готских, и иранских. — Учись, пока я живой.

И показывал, как лучше выбрать древо для лука, как сгибать его, как накладывать роговые накладки, как прикручивать их тонкими кожа-ными бечевками, отмоченными в воде и квасе, а потому размягченными и растягивающимися на всю возможную длину. Когда же эти бечевки высыхали, то они с такой силой стягивали роговые накладки к древку лука, что становились единым целым, словно так и были созданы Перу-ном Громовержцем. Учил старый Ант и тому, как вострить жало стрел и как крепить оперение, необходимое для большей уверенности полета стрелы и точности ее попадания в цель.

— Учись, — говорил мастер-оружейник в дышащей жаром и кисло-ватой окалиной приземистой кузнице, с бревенчатых стен которой и стропил крыши, так как потолок отсутствовал, свисали клочья черной паутины, зарабатывавший на свою жизнь изготовлением различного оружия для местных воев. Иногда часть сработанного им оружия отби-рал местный торговый гость, давая взамен ткани или продукты, смотря по тому, что в данный момент требовалось оружейнику и чем был богат купец. Торговый гость брал оружие, чтобы отвезти в другие грады и селения и обменять там с выгодой для себя на иной товар. — Оружейни-ком, возможно, не станешь, но воином будешь, как все внуки Дажьбога и Перуна.

Мудрый оружейник был прав: не все в граде становились мастера-ми-оружейниками, но воинами были все мужчины, начиная от безусых юнцов, только что прошедших обряд посвящения в мужчины, и, кончая древними седовласыми старцами, которые уже не помнили не только, сколько им лет отмерил Сварог, но и как их звала в детстве мать. В обычной жизни от своей древности они с трудом передвигали старче-скими ногами, однако, стоило им вынуть меч, как согбенные спины на-чинали распрямляться, помутневшие от времени глаза светлели и ста-новились насмешливо-цепкими, руки и ноги наливались силой и упру-гостью, как в годы далекой молодости. Про таких баяли: опоясаны ме-чом!

Не являлось редкостью в северском крае и то, что с оружием дружны были не только мужчины, но и молодые женщины-воины, ко-торых уважительно называли берегинями или воительницами, иногда — богатыршами и витязинями, а то и поляницами. Такие женщины посвя-щали себя служению роду на воинском поприще. Они редко выходили замуж и еще реже имели детей, проводя почти все время в походах и битвах. Остальные женщины им завидовали, но и жалели их, не по-знавших радостного чувства материнства. Впрочем, случись беда — мно-гие женщины брали в руки оружие и вместе с мужчинами защищали свой очаг и дом, свою землю, обильно омытую потом и кровью многих поколений пращуров.

И Бродич учился. Учился всему, чему его учили его бескорыстные соседи-наставники, мастера своего дела.

На тетиву шли жилы копытных животных. Лучше всего, если уда-валось раздобыть жилы оленя или лося — они были длинные и прочные, ведь эти животные были бегунами, не знающими устали ни днем, ни ночью, особенно, когда им приходилось спасать свою жизнь и свое по-томство от серых хищников — волков, не знающих жалости и чувства меры. Волки порой могли резать благородных животных и их детены-шей не потому, что были голодны и хотели насытиться, а просто из сво-ей кровожадности. Впрочем, годились для такого дела жилы лошадей и бычков.

Готовил он и стрелы различной длины и разного веса, на разные случаи охотничьего промысла.

Для ближнего боя и мелкой животины стрелы изготавливал из ка-мышинок, благо, что камыша в окрестностях Курска по берегам рек было много. Выбирай любую. Для дальнего боя и охоты на крупного зверя и крупную птицу стрелы готовил из однолетних или двухлетних побегов клена, орешника и других деревьев. Они были ровные и проч-ные. Требовалось только их аккуратно срезать, очистить от тоненькой корочки, высушить, не дав прогнуться, да снабдить костяным или, луч-ше, железным наконечником — имел большую пробивную и поражаю-щую силу. Можно, конечно, было мелкого зверька и мелкую птаху стрелами и без наконечников, только заострив конец, но это можно бы-ло делать только с деревянными стрелами, так как у камышинки конец не заостришь, как не пытайся. К тому же приемная мать научила его секретам растительных ядов, которыми можно было смазать кончик стрелы, чтобы даже легко раненый зверек не мог уйти от охотника — было достаточно малейшего касания такой стрелы с телом зверька, как наступала его смерть.

Костяные наконечники Бродич делал сам — материалов для этого хватало: и зубы животных, и ребра всякие могли сгодиться. Железные приходилось приобретать у кузнецов, отдавая за них то мясо дичи, то шкурки животных. Кузнецы могли взять и серебряные гривны, но тако-вых ни у Весты, ни у Бродича никогда не было. Серебро имелось только у торговых гостей, ведших торг с иноземными купцами, да, возможно, у князя и воеводы. Зато шкурок векш — белок, зайцев-русаков, куниц и соболей — всегда имелось в достаточном количестве. Охота выручала.

20 беличьих шкурок равнялись одной куне или одной шкурке ку-ницы; 20 куньих шкурок или проще и привычней для севрского языка и уха — 20 кун соответствовали одной гривне.

Научился Бродич и на легкие, и на тяжелые стрелы крепить опере-ние из гусиного или же лебяжьего пера для пущей меткости. Разрежет острым ножом перо вдоль на две половинки, приложит эти половинки к тупому концу стрелы, чтобы были точно напротив друг друга, да и привяжет их крепко-накрепко тоненькой бечевкой или же конским во-лосом из хвоста. Вот и готово оперение. Иногда использовал для боль-шей крепости клей, сваренный из рыбных костей. Этому его также Вес-та научила, а ее — скорее всего, боги, с которыми она общалась, по крайней мере, так мыслил Бродич. Смажет клеем половинки пера, сма-жет древко стрелы, соединит их вместе — и давай крепить бечевкой или волосом по еще свежему клею. Такое оперение держалось дольше и становилось как бы единым целым с древком стрелы. А сами стрелы шли точно в цель даже на большие расстояния. Так что, к тому времени, когда старая Веста ушла в Ирий к пращурам своим, Бодрич стал извест-ным охотником. И шло ему к тому времени семнадцатое лето. Он, по-прежнему, жил в землянке своей приемной матери, стоявшей на окраи-не городища, рядом с оврагом, убегающим в долину Кура и за которым начинался лес.

Проводя почти все время вдали от городища в походах вместе с Вестой за травами или в охоте, не имея родственников и хороших зна-комых, так как куряне хоть и пользовались услугами его приемной ма-тери, но старались в обычной жизни обходить ее стороной, Бодрич рос замкнутым и малообщительным. Лес ему был ближе и понятней, чем городище, особенно, летний лес, переполненный разнообразной жиз-нью. В лесу чувствовал себя куда уютней и уверенней, чем в граде. Хоть днем, хоть ночью. Ему было проще читать следы зверюшек, чем вести долгие беседы с курянами. Но приходилось общаться, так как на-до было сбывать добытые им шкурки и мясо птиц и животных. Надо было приобретать себе еду и одежду: не станешь же жить без хлеба и ходить без штанов и рубахи.

К тому времени, когда он осмелился заговорить с вдовой, также жившей одиноко — Бродич это выяснил давно — ибо она была из далеко-го Ярильска приведена Фролом в качестве жены в Курск, и все ее род-ственники, если еще были живы, остались в Ярильске, Бродичу, как мы уже знаем, исполнилось восемнадцать или девятнадцать лет, ибо точно-го возраста его никто не знал. Купаве было побольше, возможно, все двадцать пять. После смерти мужа Купава, или Купа, как звали ее все горожане, возвращаться к своим родителям не пожелала, а осталась у огнища покойного супруга, у которого уж так случилось по воле богов, близких родственников не было: родители умерли, братьев и сестер не было. Нраву она была легкого и веселого, по крайней мере, на людях, на судьбу свою не жаловалась. Жила с Бродичем по соседству, в доброт-ной полуземлянке, выстроенной еще кузнецом Фролом на окраине гра-да. Возможно, поэтому Бродичу было с ней общаться проще, чем с ос-тальными горожанами: как-никак — соседи.

— А мне и в землянке моей хорошо, — отозвалась словоохотливая Купава. — Ныне сверху снегом замело — и тепло. Никаких хором не надо. И с ворогом разобраться — как раз плюнуть: с детства и меч и копье в руках держала, среди братьев росла. Те за лук — и я тут, те за копье — и я за копье, те за меч отцов — и я с ними. Вот так, Бродич. Врагов я не бо-юсь, как некоторые…

— Не на меня ли грешишь, соседка?

— Почто на тебя, других хватает.

— Да, Купа, — улыбнулся со значением и, слегка конфузясь, охот-ник, — ты точно крепость! Вон, какая крепкая и ядреная! — И попытался обнять, но как-то неуклюже и неумело, отчего еще больше сконфузился. Но, несмотря на то, продолжил: — Такую крепость не зазорно и завое-вать… особенно, ежели… по-соседски.

— Зараз и не взять! — Оттолкнула Купа Бродича, но не в сердцах, а как бы играючи. — Много охочих на то воев пыталось, но никому пока не удалось…

— А пусть их… — отмахнулся Бродич. — Возможно, я буду удачли-вее… К тому же попытка — не пытка… — И стал более настойчив в своих устремлениях, пытаясь нарочитой грубостью побороть юношескую ро-бость как перед самим собой, так и перед понравившейся ему женщи-ной.

— Не охальничай, — игриво увернулась молодая вдова от объятий вдруг осмелевшего соседа-охотника. — А то вот крикну князю и воево-де… идут недалече — враз бока тебе намнут… — лукаво говорила скоро-говоркой вдова. — На блуд и прелюбодейство толкаешь. А это, сам зна-ешь, как карается: меня в просмоленный мешок с собакой, петухом и котом — да и в реку, тебя же камнями и палками забьют. — И дала увеси-стую затрещину новоявленному ухажеру. Рука у вдовы была тяжелой — родители постарались, да и жизнь не баловала: все приходилось делать самой. Вот рука и отяжелела.

— Так я же шучу, — опешил от такого отпора Бродич. — Шуток что ли не понимаешь!..

— Шути с кем помоложе, я же тебе чуть ли не в матери гожусь.

– Тю-ю, тоже сказала: в матери… — тихо засмеялся Бродич. — Ты моложе… — он запнулся, подыскивая сравнение, которое не находилось, не подворачивалось на язык, — моложе любой… молодки, вот! — И по-краснел, как рак, обданный крутым кипятком — варом.

— Вот и я говорю, что все вы шутники, — продолжала подначивать незадачливого охотника вдовушка. — Только шутки шутить все мужчи-ны мастера, а как до дела, так и в кусты: я — не я, и хата — не моя!

— Так я… — смутился вконец охотник, не зная как дальше вести се-бя с понравившейся ему вдовой: она, вроде, и не против его любовных заигрываний, но тут же такое скажет, что мороз по коже. — Так я… — не находил он слов и уже не давал воли рукам своим.

— Мне бы мужа стоящего себе найти, а не шутника-охотника, — лу-каво зыркнула вдова в вечерних сумерках шаловливыми глазищами, да так, что даже как будто сумерки светлее стали, — который, если что — так сразу в кусты, словно его зайцы, и поминай, как звали.

— Так и я про то, — посерьезнел Бродич.

— Да кто вас, мужиков, знает: про то на уме у вас или про это. Всяк норовит слабую и беззащитную вдову обидеть, забыв, что грех это… Так что, сосед, мне муж нужен, а не шутник-охотник. — Играла она с соседом, как кошка с мышкой. — А то не понять: то ли я — баба, то ли еще девка! Даже самой не верится. Хи-хи! — Хихикнула задорно.

— Так я, чем не пара? Чем не подхожу? — Вновь осмелел Бродич. — Хоть сейчас в мужья готов! — Выпятил он грудь колесом.

— Ишь, охальник, — беззлобно выругала женщина молодого охот-ника, ругала, а глаза светились озорством и лукавством, присущим только молодушкам, — не успел и слово прокукарекать — и сразу в по-стель. Я уже говорила: бедную вдову всякий может обидеть… Ты сна-чала женись, а потом и … о взятии крепостей толк веди.

— Так я с радостью, только до Купалы, ой, как далеко… — поспешил заверить Бродич соседку о своих честных помыслах.

— Это только кажется, что далеко. Вон молодежь колядки на Коля-ду отпоет, отпляшет, а там не за горами и весна красная, которую Зим-стерла за собой приведет, и Купало с Ладой благословение влюбленным дадут. — Со всей серьезностью заметила вдова.

— Так я буду готовить тебе венок!

— Готовь, коли не раздумаешь…

— Я не шучу.

— Я — тоже.

Расстались у землянки Купавы, действительно занесенной снегом вместе с двухскатной крышей, только траншея в сугробе вела к входу-лазу, запертому деревянной дверью, подпертой березовым поленцем, чтобы какой-нибудь зверь случайно не залез в жилище, почувствовав тепло и еду. Знали, что десятки пар глаз за ними наблюдают. Будет на-утро досужим кумушкам, о чем языками почесать.

Конечно, в брак вступить можно было, не дожидаясь праздника Купалы. Стоило обратиться к жрецам и пройти предписываемые ими обряды. Славянские жрецы обладали таким правом. Но эти обряды бы-ли длительны, церемонны и не очень чтимы среди простых огнищан. Чаще такими возможностями пользовались князья или вожди, когда заключали выгодные по политическим соображениям брачные союзы, тем паче, если такие союзы не терпели отлагательства. Простые же ру-сичи, которых было подавляющее большинство, в браки вступали по древним обычаям, перенятым от отцов и дедов своих — полюбивши и познавши друг друга чуть ли не открыто в ночь Купалы, самую корот-кую и самую теплую. И никакого стыда при этом не испытывали.

Так что Купава знала, что говорила влюбленному в нее охотнику.

В КУРСКОМ ЛЕСУ

Всю зиму, кроме дней празднования Коляды, во время которого устраивались игрища молодежи с плясками, припевками, хождением по соседским подворьям и зимовьям, плотники валили в ближайших к го-родищу дубравах и рощах столетние дубы. Вымеривали с помощью тонких и длинных лаг от комеля меру в четыре роста человека и отпи-ливали очередную плаху для наружной стены или воротной башни.

Целыми днями раздавался перестук топоров, гортанные крики плотников: «Берегись!» — предупреждающие об опасности быть смятым очередным падающим лесным великаном, да гулкие раскаты от падения этих великанов. Даже толстый пласт снега не мог заглушить этих зву-ков.

Зимний день на день не приходится. Один хмурый, смурной, по-земкой перебиваемый. В такой день, говорят, умный хозяин собаку из дома не гонит, не то что самому на улицу выходить. Другой — ясный, солнечный, морозный. От такого и на душе веселей, и мороз — не мороз! Начнешь работать — работа спорится, и усталь не берет! И, вообще, чу-десно, когда в лесу все деревья инеем припорошены, словно посереб-ренные в гулкой тишине стоят. Издали посмотришь: не лес — сказка! Все блестит, сверкает, многоцветьем искрится и играет. И вблизи оча-рованье не проходит. Вокруг живое серебро на ветвях поразвешано и алмазные россыпи. Тронь любое дерево — вмиг за ворот алмазной пы-лью сыпанет, и серебряный звон по всему лесу пойдет! Благодать!

Привычный к плотницким делам курский мастеровой народ, воо-руженный тяжелыми, на длинных ручках-топорищах, отполированных до матовой белизны мозолистыми руками, топорами, звонкими, остро-зубыми пилами, длинными вагами-рогатинами, без устали валил лес.

— Хороша будет крепость, ладная, — постукивал обушком топора по очередной плахе Сруб, назначенный воеводой ответственным за подбор и порубку деревьев, прислушиваясь к тому, как «пело» древо. — Бревно к бревну. Без изъяну и гнильцы. Не древо — железо!

— Верно, сосед, — перестав срубать толстые сучья, разогнув на мгновение широкую спину, соглашался с ним Ставр, не менее извест-ный в окрестностях Курска плотник, чем сам Сруб. — Бревно к бревну. Ладная будет крепость вокруг града.

— Правильно наш князь удумал — град поставить… — рассуждает вслух Сруб. — Зря мы поначалу противились… Все — леность людская, — укорял он себя. — Будет и для глаз лепо, и от злого человека защита.

— Я тоже так мыслю. На что ратские — ребята хватские, но и те, на нас глядючи, свой детинец решили возводить… не в пример липовец-ким, которые только поглядом и обошлись. В соседнем лесу также дубы валят. Знать, пришла пора. Раньше, как?.. Раньше наши деды и прадеды без крепости, без городни обходились. А нам, видать, на роду написано крепость строить, чтобы и себя, и деток наших, а то и внуков от всякого лиха защитить…

— Знаю. Ну, что: маленько дух перевели?.. Приступим.

— Приступим.

Оба без тулупов, в одних нательных рубахах, от которых пар ва-лит, как дым от костра, когда в костре дрова сырые, только что сруб-ленные от древ живых. Но не одни они такие горячие да жаркие: все плотники-удальцы без верхней теплой одежды трудятся, а одежда их на колышках висит, возле кострища, теплом набирается, чтобы при нужде на плечи набросить — набросил, а она, теплая, морозом не схваченная.

Лица у всех обветренные, ветрами и снегами продубленные, от ра-боты раскрасневшиеся, никакой мороз им не страшен. Длинные волосы, чтобы не мешали и не падали на глаза мокрыми от пота прядями, акку-ратно тоненькими кожаными ремешками охвачены. Да так, что лицо всегда от них свободно остается. Под стук топоров и визг пил рубщики деревьев шутками между собой перебрасываются: всяк знает, что с шутками-прибаутками дело веселей идет, ладнее спорится. На соседней делянке дубы валят горшечники и ткачи. Рядом с ними трудятся над общественным делом охотники-звероловы. Чуть далее — кожевники. Так распорядился по решению веча воевода Хват. Целыми днями он вместе со Срубом чуть ли не по пояс в снегу бродит по дубравам, подбирая о отмечая зарубками, чтобы были приметнее, нужные деревья. Иногда, поплевав на ладони рук, как делают это заправские плотники, берется за топорище и ну комель дуба кромсать — только щепки летят! Топор вои-ну не в укор. Топор — он не только топор, он еще и оружие. Грозное и страшное, все сокрушающее! В умелых руках топор и мечу в бою не уступит! Знать, оттого многие русичи предпочитают топор мечам.

Среди рубщиков и молодой охотник Бродич. Вместе с другими ку-рянами отбывает положенный урок. Никуда не денешься — вече так ре-шило. А решение веча — закон. К тому же Бродич — такой же житель града, как и все остальные куряне, и не быть ему в стороне от общих дел. Душа его рвется в охотничьи походы: сейчас впору силки-ловушки на птиц и зверей ставить, вон как тетерева, вспугнутые людским криком да стоном падающих деревьев, с дерева на дерево перепархивают, да зайцы-русаки следы петляют. А сколько лис мышкующих видать — не счесть! Про белок, куниц и говорить не приходится — по вершинам де-ревьев скачут, словно специально над охотником потешаются. Однако ничего не поделаешь, приходится урок в полной мере отбывать, оставив охотничий промысел на потом, с надеждой все упущенное наверстать. Одно хорошо, каждый вечер соседку Купаву видит, парой слов можно переброситься, о житье-бытье потолковать. Если бы не рубка леса, то нацепил бы свои лыжи-снегоходы, кликнул верного друга, пса Налета и ушел бы он на промысел охотничий, на целую седмицу, в места свои заветные — и Купавы бы каждый день не видел.

Бродич, хоть и молод, но без приключений охотничьих жизнь свою по-иному не видит и не мыслит. А какие приключения при рубке леса? Никаких. Знай себе, топором маши весь зимний день, от темна и до темна, до ломоты в руках и во всем теле. Как и все вокруг. Как Сруб и его дети. Как Ставр и остальные плотники. А если притомился малость, то передохни, с соседом парой слов перебросься. И снова — топориком маши…

Но однажды подфартило, все же, какое никакое приключение, но случилось…

ЖРЕЦ И МЕДВЕДЬ

В тот день все шло как обычно. Пришли в лес рано, разошлись по своим делянкам: ткачи с ткачами, охотники с охотниками, плотники с плотниками. Шубы — к кострам, чтобы холодом не набирались, топоры в руки — и пошли рубить, пилить, только шум да стук по лесу стоит.

По всей дубраве шел перестук топоров, повизгивали пилы. Вяло шутили бывалые плотники над урочными, что у тех не топоры, которы-ми бриться можно, а железные болванки для приличия чуть заострен-ные, для колки дров лишь способные…

— Вот вы и брейтесь, — отбивались урочные, — а нам и так сгодится.

По соседству над костром на дубовых распорках — рогатинах казан медный с взваром трав разных греется: кому пить захочется, травяного отвара попьет. Сам не подстынет, и телу бодрость доставит, и дух заод-но переведет. Невозможно без устали весь день топором махать — хоть небольшой, но передых нужен. Даже плотникам, привычным к такой работе, несмотря на то, что у них не руки из костей и плоти, а сплошные железные мускулы.

Возле казана жрец молодой ворожит, орудуя деревянной лопаточ-кой-поварешкой, помешивая варево в казане. При нем и корчик на длинной деревянной ручке, чтобы взвар проще из казана добывать.

В волчьей дохе до пят, но без треуха на голове: собственные воло-сы греют. Огонь поддерживает, воду при необходимости доливает, тра-вы разные в определенной мере подбрасывает. По иному никак нельзя. За костром и казаном должен присматривать ведающий человек. Вот жрецы курские и направили такого, отрока Свира. Он и за костром проследит, и казану пусту не даст быть, и помощь лесорубу при нужде окажет: кровь заговорить или же кость на место поставить. Мало ли чего может случиться в лесу при лесоповале…

Свир, несмотря намолодость, важным делом занят, а потому соли-ден и серьезен, в пустословии рубщиков леса участия не принимает — не дело жрецам язык свой пустым словом тешить. Ни к чему сие.

Время близится к обеду. Пора на костер ставить второй казан, со снедью. С кашей и мясом. Ибо не только взваром греются рубщики ле-са, им нужна пища и посущественней взвара, настоянного на травах. Свир устанавливает подпорки для второго казана, подвешивает сам ка-зан и разводит под ним второй костер, взяв огня из первого.

И вот в полдник над костром висит другой казан: с кашей распа-ренной и мясом, и от него по всему лесу такой вкусный запах, что слюнки текут! Сам князь распорядился работных людей как следует кормить. Вот жрец Свир и готовит, и кормит, а тяга о предоставлении снеди легла на гостей торговых, нарочитых. Ибо князь Кур дал стар-шине плотников Срубу наказ: следить, как исполнять ту тягу станут, чтобы не было Кривды. Сруб сие довел до жреца, тот и старается, стро-го следит, чтобы мясо и пшено были свежими, чтобы запах от каши в граде Курске чувствовался.

Сруб, как и своим плотникам, так и торговым людям спуску не да-ет, спрашивает строго. Те тоже стараются. А как не стараться, если князь с воеводой пригрозили на повал леса отрядить за дурную пищу. Тут уж краше выдать на мирской стол лучший кус, чем дубы столетние, которые и топором не врубишь, валить, надрываться.

На торговых гостей возложена также обязанность к обеду по чаре вина заморского плотникам подавать или же сурицы медовой, с лета засуреной Ярилой-Сурьей на травах медяных. Те ропщут, но несут рас-ходы: как же, вече так решило. А решение веча — Закон! Попробуй, на-рушь, и из града выгонят, и имущества лишат. А изгоем быть — не дове-ди, Дажьбог, до такого — считай, пропал!

За раздачей вина следит также жрец. И следит строго. Чтобы никто не захмелел и по хмельному делу ни себя, ни соседа своего ненароком не повредил топориком. Вино хранится в глиняном узкогорлом кувши-не. Горлышко кувшина всегда закрыто деревянной пробкой и обвязано чистой тряпицей, чтобы пробка случайно не выпала, и добро не утекло.

А хлебушко каждый свой приносит, хозяйками затертый и испе-ченный, в белую тряпицу вместе с головкой лука и шматом сальца за-вернутый.

Перед трапезой жрец справляет необходимую в таких случаях тре-бу: от каждой еды отдает Богу Богово, бросив щепоть пищи в костер. И от того, как огонь воспринимает жертвенное подношение: разгорается или же, наоборот, затухает временно, жрец определяет, принял ли Он пищу и доволен ли Он ею, или не принял и недоволен. Лучше всего Творец принимал вино и сурицу: костер немедленно вспыхивал высо-ким пламенем!

Вот и сегодня, жрец сготовил кашу, сотворил требу перед богами, потом всем рубщикам в их деревянные плошки раздал, стараясь никого куском мяса не обделить. Потом стал казан мыть, чтобы к следующему дню был чист и готов.

В этот момент и напал на него медведь-шатун. Видать люди своим гомоном да стуком разбудили лесного великана, принудили его поки-нуть укромную берлогу. А тут запах такой, что лучше любого каната за собой потянул. Напал со спины. Жрец вначале и не понял, что дело имеет с самим хозяином леса, подумал, что какой-то шутник-лесоруб к нему сзади подкрадывается, попугать хочет, и чтобы тому больше не было повадно шутки шутить над жрецами, не оглядываясь, тресь лок-тем… мишке в нос. Тот и взревнул гулко: почто, мол, дерешься, отрок, почто, мол, кашей вкусной не угощаешь гостя лесного…

— Ой! — только и смог выкрикнуть жрец Свир, когда понял, кого, не глядя, так ловко «угостил» локотком. — Ой! — Ойкнул и осел под миш-кой, словно куль рогожевый.

Услышали вскрик жреца рубщики, повскакали со своих мест и ну на мишку шуметь — отогнать пытаются, а самим невдомек, что медведя запах пищи прельщает. Оставил лесной великан обмершего жреца, к ним направился. Те врассыпную — никому не хочется в медвежьих ла-пах побывать, на всю жизнь калекой сделаться, если, вообще, дух не испустить.

Первым опомнился Бродич и метнул со всей силы свой топорик, выхваченный из-за пояса, в медведя. И надо же такому случиться, уго-дил топор медведю прямо в лоб, врубился в кость и застрял в ней. Взре-вел медведь на весь лес, вздыбился на задние лапы, качнулся в сторону обидчика, мол, сейчас разделаюсь с тобой, как бог с черепахой, челове-чешко, и… упал на снег. То ли от боли в ране, то ли от страху, то ли от неожиданности околел.

Долго еще опасались рубщики подходить к лесному великану, бо-ясь мести богини Зеваны, оберегающей всякую лесную, степную или речную живность. Да и медведь был не просто зверь лесной, каких мно-го, а заповедный зверь, всегда называемый иносказательно: мед ведаю-щий. Настоящее название ему только жрецы мудрые знают, только они иногда между собой его настоящим именем называют: орось или рось. В стародавние времена, рассказывают жрецы, голову медведя в огни-щах хранили, чтобы через нее зверь заповедный племени силы прибав-лял, чтобы врагов разных отпугивал. Это потом, когда люди Сварога и иных богов познали, на лесного великана стали охотиться. А раньше — ни-ни!

Долго не подходили куряне к павшему великану, оставив еду и ра-боту и наблюдая за ним со стороны. Но после того, как оклемавшийся жрец Свир прошептал несколько заговоров, набрались смелости и по-дошли.

— Не пропадать же добру, — молвил Бродич и, достав из-под шубы охотничий нож, с которым никогда не расставался, и принялся снимать шкуру с огромной медвежьей туши. — Извини, брат мишка, видно судь-ба твоя такая: не ты нашим мясцом балуешься, а мы — твоим. Надолго ли, жрец, хватит нам этого мяса? — спросил он еще до конца не отошед-шего от страха и переживаний Свира.

— Надолго, — вымученно ответил тот. — Вон, какая гора лежит, чис-то холм, рекомый у нас Чулковой горой.

Жрец не просто так сказал, а с умыслом. Была в окрестностях кур-ского городища Чулкова гора, располагавшаяся недалече от Лысой го-ры, на которой, как и на Красной горе, капище стояло. Только Чулкова гора в отличие от остальных курских гор была полностью покрыта ле-сом.

— Хорошо, — радуется Бродич, работая сноровисто ножом, — что это самец, а не самочка, ждущая приплода. Грех был бы большой.

На земле курян, впрочем, как и на иных землях северских племен, считалось чуть ли не святотатством лишить жизни стельную или же только что разродившуюся детенышем самку любого зверя, будь то медведица или трепетная лань.

— Хорошо, — соглашается жрец Свир.

— Хорошо. — Согласны с ними остальные рубщики леса.

— А что же ты, жрец ученый, мишку заговором не одолел? — Язвят рубщики, потешаясь над незадачливым жрецом. — Ты бы его вещим словом — он бы враз и околел! Ха-ха-ха!

— Да он, жрец наш молодой, с испугу не то что заклинания, но и язык забыл, — смеются добродушно, без злобы и язвительности рубщи-ки.

— Я бы с радостью посмотрел, когда бы на вас медведь насел, — тем не менее, конфузится Свир, — какие бы слова вы тогда вспомнили…

Выручил жреца от насмешливых языков окрик Стара:

— Хватит лясы точить — пора дело делать. За работу.

Перестали зубоскалить, застучали топорами.

Не успел Бродич освежевать медведя, как откуда ни возьмись сам Прилеп явился. Весь улыбчивый и сладкоголосый.

И откуда он только про убитого медведя прознал — непонятно, но с ходу торг затеял:

— Слышал, повезло…

— Не мне и медведю — жрецу, — отшутился Бродич.

— Мясо — куда?

— В казан. Хорошая приправа к каше будет.

— Сколько просишь?

— За что?

— За мясо… — начал издали купец.

— Да нисколько. Это божья добыча. Вот и пусть и идет на божье дело, на общественную нужду, в общий казан.

— Что ж, — согласился Прилеп. — Хозяин — боярин. А шкуру?

— Шкура мне отойдет, как охотничий трофей. Вместе с головой.

— Продай!

— Шкуру?

— Шкуру.

– Нет. Не продам.

— Десять наконечников железных даю, — настаивает купец.

— А хоть десять раз по десять, — отвергает сделку Бродич. — Себе нужна.

— Да на что она тебе? — начинает злиться старшина торговых гос-тей.

— Сгодится.

Рубщики, услышав спор между Прилепом и Бродичем, работу ос-тавили, интересуются, чем дело окончится, устоит ли охотник перед напористым купцом или же сдастся и продаст тому медвежью шкуру, из которой отличная шуба может выйти, если, конечно, с умом подойти.

— Так ты себе еще добудешь, — не отстает Прилеп, возжелав во что бы то ни стало заполучить шкуру зверя, — ведь всему миру известно, что ты знатный и удачливый охотник. — Льстит он.

— Как добуду иную, тогда и продам, — стоит на своем Бродич.

— Так не продашь? — уже откровенно злится Прилеп: уж очень ему шкура приглянулась.

— Не продам.

— Смотри, пожалеешь! — Не скрывает угрозы купец.

— Угрожаешь?

— Советую.

— За совет — спасибо. А угроз я не боюсь. Ибо все мы под Сварогом ходим, все дети и внуки его. И ты, и я. Так-то…

— Тьфу! — сплюнул себе под ноги Прилеп, прежде чем уйти. А ко-гда ушел недовольный, вслед ему раздался чей-то разбойничий свист. Не любили Прилепа куряне за жадность и алчность его.

— Зря ты так, — подошел к Бродичу Сруб. — Уступил бы медвежью шкуру ему.

— Себе сгодится.

— Знамо, что сгодится, — не стал спорить Сруб, — но запомни, зло-памятен Прилеп, обид никому не прощает.

— Спасибо за предостережение, — от души поблагодарил Бродич старшину плотников, пользовавшегося уважением не только у своей плотничьей братии, но и у всех жителей града Курска. — Буду иметь в виду…

— Не за что. Мое дело сказать, твое — принять или не принять ска-занное…

И ушел проверять работу рубщиков.

Вскоре и Бродич, освежив тушу и сбыв ее с рук на руки Свиру, принялся за повал леса, забыв о разговоре со старшиной купцов кур-ских. С тех пор жрец Свир, набравшийся страху от близкого общения с косолапым, прежде, чем приступить к какой-либо работе, тщательно осматривался: нет ли поблизости зверя, нет ли смертельной опасности. Впрочем, опасения жреца были не напрасными — курский край славился всевозможным зверьем.

Зверя было много: то волки коротко взвывали, переговариваясь между собой и собираясь на охоту, то дикие кабаны, не таясь, шумели в соседних кустах, выкапывая из-под снега желуди, то зайцы целыми стайками перемахивали через уже образовавшиеся просеки и поляны. Иногда на делянки рубщиков забегали лесные красавцы лоси, по-видимому, спасаясь от волчьих зубов. Время от времени забредали степные великаны — туры. Огромные и величавые. И тогда лес надолго оглашался звонким стрекотом сорок, извещавшим лесной народ о при-бытии чужаков. Однако приключений больше не случалось.


Плахи старались подобрать одинаковой толщины, чтобы стена бы-ла ровнее и приглядней. Остальной материал то же шел в дело. Тот, что поровней и потолще — для внутренней стены, тот, что потоньше — для настила внутри стены и забрала, а тот, что был крив и кос и на строи-тельство не мог потребоваться, шел на дрова. Зимы на Руси длинные и холодные — топлива надо много…

Заготовленные плахи-бревна рубщики на своих дюжих плечах вы-носят из дубравы на обочину дороги, чтобы их отсюда могли увезти к будущей крепости. В лес ни на лошади, ни на быках не заберешься — снег и бездорожье, вот и приходится бревна таскать на собственном горбу. Русичи испокон веков такие: скотинку жалеют, о себе не думают. Да что тут думать. Если каждый себя жалеть начнет, да о себе мысли всякие иметь, то никакому делу никогда не быть. Особенно, воинско-му… Вот потому и таскают на себе. Впрочем, таскают хоть и на себе, но для себя, не для ворога же… Для ворога таскать не станут: нет в мире силы такой, которая заставила бы русича работать на врага. Тут смерть краше, чем труд подневольный! И о том знают враги. Потому и не берут русичей в плен: все равно никакого толка от таких пленников нет и не будет.

Огнищане из окрестных огнищ и селений, а также многие горожа-не, независимо от того, ткач он или гончар, кожевник или кузнец, имевшие в своих подворьях лошадей и быков, доставляли уже очищен-ные от коры и щепы бревна к старой ограде и аккуратно складывали, вскатывая одно на другое. Старая стена служила не только местом скла-дирования бревен, но и ориентиром: сколько надо заготовить новых плах взамен старых на данном отрезке стены.

КНЯЗЬ КУР И ПЛОТНИК СРУБ

Воевода наказ князя выполнил, зазвал плотницкого старшину на княжий двор.

— Почто звал, князь? — нисколько не смущаясь, спросил Сруб, от-крыто глядя на курского князя, когда поздоровались. Несмотря на свои значительные годы и тяжкий труд, был он крепок телом и духом, дай Дажьбог такого здоровья каждому.

А чего смущаться: сегодня Кур князь, а завтра, смотришь, вече другого избрало. А плотник — он всегда плотник! Его на вече не назна-чают, не избирают. К тому же Сруб был одним из лучших плотников не только в Курске, но и во всей округе. Его знали и в Ратце, и в Липовце, и даже в далеком Ярильске, названном так в честь Ярилы — Бога Солн-ца, одного из воплощений Сварога.

Срубу минуло сорок пять лет. Только-только вошел в силу, но еще до конца не заматерел: бородка лишь курчавиться начала, а не веником свисала. Было у него четверо сыновей. Нил, Лют, Вой и Мал. Все в от-ца: грудь из рубахи пучится, словно тесно ей там, в плечах — сажень косая, кулаки, как кувалда у кузнеца-молотобойца. Тоже плотницким делом промышляют, даже меньшой Мал, которому всего лишь четыр-надцать лет исполнилось.

— А звал потому, что думку одну имею, — степенно начал Кур, — да вот посоветоваться с тобой, знающим в своем деле человеком, решил.

Сказав так, князь замолк, думая, как лучше и проще объяснить старшине плотницкого конца свою задумку.

Молчал и Сруб. Ждал, что скажет далее князь. К чему торопить че-ловека. Спешка нужна только при ловле блох, и то, если хозяин плох, заранее не озаботился полынью степной жилище окурить и блох извес-ти.

— Да, — словно решив что-то, твердо сказал князь, — думку имею, что пора нам из землянок наших на свет белый выходить. Чем мы хуже греков и ромеев, или же наших братьев из городов Южной Руси, кото-рые в домах светлых и просторных живут? Ничем. Но они строят дома в два, три яруса — и в них живут, а мы, все по старинке, как наши деды и прадеды, залезли в землянки, как медведи в берлоги, и рады. Но пора из берлог выползать! Вот я и мыслю, как нам в своем граде дома высокие, двухъярусные построить… И в том совет у тебя ищу.

— Что ж, князь, — ответил Сруб, — хорошая мысль посетила твою главу. Думаю, что сможем мы дворцы не хуже ромейских построить. И в два, и в три яруса.

Князь и воевода слушали старшину плотников, не перебивая, как тот незадолго слушал князя, только у князя в глазах хитрая искорка за-светилась, словно подначивая плотника: «Ты говори, но знай меру, пус-тозвонство тут ни к чему».

— Бывал и я в земле греков и ромеев, — продолжал между тем Сруб, то ли действительно не замечая некоторой иронии князя, то ли заметил, но открыто проигнорировал, зная себе цену, — и их дворцами любовал-ся. И мне они по нраву. Так что, князь, чего же подобные не построить. Древу все равно куда лечь: в стену землянки, или в стену дворца. А ра-ботать с деревом мы умеем… и не хуже, чем греки и иные всякие, — ус-мехнулся он с лукавинкой, возможно, в ответ на недоверчивость князя в силы собственных плотников. — И перекрытия между ярусами смасте-рим за милую душу, и крышу в виде шатра с благословения богов на-ших светлых сработаем, да такую, что любо-дорого будет посмотреть!..

— Хорошо, коли так! — порадовался князь. — А то, видишь ли, вое-вода наш, — похлопал он своего верного воеводу по широкой спине, — сомневается, говорит, что можно в зимнюю пору в таких домах замерз-нуть, ибо непонятно, как их обогревать.

— Замерзнуть можно и в землянке, — отвечал Сруб, — если там печь не топить. Верно?

— Верно.

— Тут надо думу думать не с плотниками, а с мастерами, которые печи кладут. Мы же, плотники, и сруб какой надо срубим, и окна в нем смастерим, и иные плотницкие работы сделаем, но вот с отоплением и печами… тут, князь, извини, не знаю, как помочь.

— Хорошо, — согласился князь с доводами Сруба, — тут будем мыс-лить с печниками. Но не смог бы ты вот на такую докуку ответить: нельзя ли будущие хоромы как-нибудь к обороне приспособить. К обо-роне крепости, града, и, наконец, к собственной. А?

— Ну, — без особых раздумий ответил Сруб, — тут проще простого: придвинем поближе к крепостной стене — чем не оборонительная башня будет! А узкие прорези в стене второго яруса под окна сгодятся и для бойниц. В них не только свет будет входить, но и через них можно и из луков стрелять, и копья во врагов метать.

— А что, воевода, — улыбнулся князь, — Сруб дело говорит. Так и будем строить. Хоромы свои впритык к стенам крепостным поставим, чтобы не только со стен, но и из верхних ярусов домов наших можно было во врагов стрелять, а иные помещения, необходимые при хозяй-стве, в глубь дворов отнесем, там склады всякие, скотницы. Ты как мыслишь?

— Я согласен с тобой, князь, — отвечал, не мешкая, воевода. — Толь-ко надо все хорошо обмозговать. Как говорится, семь раз отмерь, преж-де чем раз отрезать… а то поспешишь — и людей насмешишь! — Окон-чил он мысль свою понравившейся ему народной присказкой.

— Что надо, то надо, — согласился князь. — Смешить людей нам, воевода, никак не подобает…

— Что верно, то верно, воевода, — также признал правоту осторож-ного военного вождя опытный плотник Сруб. — Будем мыслить…

— Вот-вот! Будем мыслить, — подвел черту под этим малым советом князь Кур.

В три головы думали, как лучше стены крепости заложить, как срубы поставить. Думали, рядили, палочками на снегу чертежи чертили. То так, то этак. Если сходились во мнении, то ударяли по рукам. Если же кому что-то не нравилось, то старый чертеж сапогом на снегу стира-ли да новый чертили.

Заодно надумали, как краше храм Богу Сварогу соорудить, чтобы и высок и светел был, и людей многих вмещал, и чтобы жрецы при нем жили, а не в землянках по всей округе ютились. Думали, как глубокий колодец до подземных вод в укромном месте на Красной горе выкопать да деревянным срубом стены его обложить, чтобы не осыпались.

— Но то — дело тайное, — предостерегал князь, — не всем следует про то знать!

— Понятно, — кивал головой воевода, — чай, не маленькие.

— Само собой, — соглашался с обоими Сруб. — А мы его какой-нибудь хозяйственной постройкой укроем, — советовал тут же он. — Вот никто и не догадается, что колодец тут.

— А еще лучше, если в какой-либо башне разместить, — нашел наи-лучший выход воевода. — И скрыт будет от нескромных очей, и охраной обеспечен, чтобы ненароком малец какой в него не угодил.

— Уж это точно, — улыбался Кур, похлопывая дланью воеводу по могутной спине. — Тебе, Хват, не воеводой быть, а волхвом-советчиком: такое придумаешь, что другим вовек не догадаться! С виду — и прост, и толст, и простодушен… не воевода, а лесной увалень…Но не зря же говорят, что глаза обманчивы… Так что, не сменить ли тебе, воевода, меч воина на посох кудесника?

— Еще успеется, — густым басом обмолвился довольный воевода.

На Руси довольно часто случалось, что воеводы под конец своей жизни становились волхвами. Слишком много они за жизнь свою бес-покойную повидали и поведали. Так что в шутке князя курского и в от-вете его воеводы доля истины была.

Когда же обсуждаемые вопросы были разрешены и старшина плотников покинул княжеское подворье, то воевода Хват, оставшись с князем наедине, предложил князю из крепости тайный ход прорыть в долину Кура, чтобы по нему в случае крайней нужды можно было из крепости тайно выйти или в крепость войти.

— Вход, пожалуй, как и колодец, можно под какую-нибудь по-стройку замаскировать, — развивал он свою мысль. — Слышал, такое часто делается у ромеев… в их крепостях.

— А выход? — вскинул прищуренные глаза князь.

— Что — выход? — переспросил Хват.

— Выход как маскировать собираешься? Не избушкой же, — усмех-нулся иронично князь. — Так та издали будет видна и враз подозрения вызовет. Не одни же мы такие умные… Да и каждому захочется загля-нуть в нее, в том числе и нашим горожанам: мол, кто это тут поселился. Вражеские же лазутчики или же воины вообще не преминут ею вос-пользоваться хоть ради предполагаемой добычи, хоть как временным кровом.

— Я мыслю, что избушка нам тут не подойдет, — парировал вопрос князя воевода. — На выходе вообще никаких строений не надобно. Там кустарник вокруг разросся: дерн, шиповник, сирень, он и будет маски-ровать.

— Верно, — согласился князь. — Остается только сам зев… но и его можно чем-то незаметным запирать, чтобы внимания не привлекал.

— Вот и я о том, — обрадовался воевода.

— Ну, воевода, — залился веселым, откровенным, идущим от души смехом князь, — недаром же тебя Хватом прозвали. Настоящий Хват! Эк, куда хватанул — тайный лаз сработать! Молодец! Мне бы до такого не додуматься, хотя и я во время походов в чужих городах и крепостях всякого повидал, в том числе и тайных ходов. Но, ишь ты, тебе такое в твою кудлатую голову пришло, а мне в мою нет… А должно было бы придти мне… в первую очередь.

Князь искренне считал, что раз он избран быть князем, и раз несет ответ за весь род, то самые лучшие идеи должны были исходить от него.

Воевода смущенно молчал. Похвала князя, конечно, льстила, радо-вала душу воеводе, но откровенно радоваться тому — грех и не достойно мужчине! Вот он и молчал.

Отсмеявшись, князь спросил вполне серьезно:

— И как мыслишь сие?

— Да прорыть глубокий ров с Красной горы, примерно в два роста человека, — уточнил воевода, — стены, низ и верх дубовыми плахами, как срубом выложить… Да ширину такую, чтобы одному-двум пройти мож-но было, — вновь, по-видимому, только что додумав, добавил он. — А сверху землей все и засыпать. На века сгодится! И внукам и правнукам.

— А тайна? — напомнил князь размечтавшемуся воеводе о необхо-димости соблюдения тайны. — Ведь все будут ведать о таком лазе. А если все, то и враг… Нельзя ли как-нибудь этот лаз под землей выко-пать, чтобы только несколько человек о том ведали. А? С копателей же можно клятву взять, что никому не поведают…

— Может, оно и можно, — с неохотой согласился воевода с довода-ми князя, — только времени это займет не одно лето, да и ладного и на-дежного лаза не получится… будет заваливаться он. Как в темноте, да-же при свете факелов добротное сооружение сооружать?.. Несподручно.

— Да, — задумался князь, — во многом ты прав. В темноте и тесноте путного ничего не построишь. Надо мыслить… Кстати, — прервал он сам себя, — а почему речь о тайном ходе без Сруба завел? Не доверяешь, что ли? Так зря. У меня от него, как и от тебя, тайн нет. Муж верный.

— Так получилось, — уклонился от прямого ответа хитроватый Хват и уставился на князя своими черными, как, омут глазами-щелками. — Пришло на ум, когда Сруб уже ушел.

В данном случае воевода не лукавил. Задумка посетила его кудла-тую голову, действительно способную на многие хитрости, без которых воеводе никак нельзя, после того, как Сруб удалился. Бывает.

— Ну, если так… — не стал докапываться до истины Кур, сделав вид, что доволен таким ответом воеводы. И добавил:

— А с мастером плотников все равно придется этим замыслом де-литься. Ему и его молодцам тот лаз ставить. Так что, придется тебе с ним завтра эту задумку обговорить.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Хват.

Воевода, хоть и был в одних летах с князем, хоть и напускал на себя для вида простоту и сговорчивость, но мужик был еще тот: сам себе на уме. Просто умел отлично маскироваться, и, как правило, для пользы общего дела.


На следующий день снова собрались втроем на княжеском подво-рье. Воевода Хват, приглашавший Сруба вновь на княжеское подворье, вкратце ввел его в курс данного вызова, не преминув тут же принести свои извинения за вчерашнюю забывчивость.

— Бес попутал.

— И на старуху бывает поруха, — отреагировал Сруб.

Посовещались и пришли к выводу, что лаз надо строить, и строить не к Куру как думали ранее, а в сторону Тускаря, к «Святому колодцу». Конечно, берег в этом месте был куда как крут и не так зарос кустарни-ком, хотя и на нем всякой растительности хватало, особенно возле ис-точника с ключевой водой. С другой стороны, кажущаяся открытость берега и его неприступность должна была сыграть на руку курянам: кому на ум придет искать тут тайный ход.

— В случае чего и из крепости можно будет тайно выбраться, и во-ды во время осады тайно добыть, — подвел итог размышлениям князь Кур.

Его вывод был резонный, и все с ним согласились, так как данное решение отменяло рытье тайного колодца. По крайней мере, на бли-жайшее время.

— А там, — окончил Кур, — на волю Сварога, Отца нашего, уповать будем!

— А что ров придется рыть открыто, то с этим ничего не поделаешь — работа не одного дня и не одной седмицы, — успокаивал воевода князя, — пока полностью построим, перестроим да надстроим, первоначальное уже всеми забудется.

— Я так же мыслю, — поддержал воеводу Сруб. — И забудется… и строить надо по частям. Всего враз не поднять, не осилить. Тут особая докука будет, когда ход пойдет под уклон. На ровном месте — проблем не возникнет: строй себе да строй, да земелькой сверху засыпай, вырав-нивай с коренной. Резкий же спуск под гору, к источнику, потребует не только сил, но и смекалки. Тут порожки всякие в срубе потребуются, поручни, а иначе и не взобраться. — Профессионально рассуждал и де-лился своими мыслями вслух старый и опытный плотник.

— Вот на то тебя и позвали! — отрезал князь. — Чтобы мыслил и де-лал. Говорунов и без тебя найдется достаточно. Были бы нам нужны говоруны, то мы бы позвали стариков-сказителей, мастеров песни петь и байки сказывать. Нужно же дело, потому и позвали тебя. Так что, да-вай, дело делай… И начни, пожалуй, с того места, которое под крепост-ной стеной будет проходить, чтобы строительству самой стены не ме-шать.

— Будет сделано, князь, — ответил с достоинством Сруб, не заостряя своего внимания на излишней колкости князя.

На том совет князя, воеводы и старшины плотницкой дружины славного града Курска был окончен.

Сруб удалился, а князь с воеводой остались, чтобы обговорить другие, не менее важные и насущные вопросы.

КУЗНЕЦ КОВАЛЬ

И был тот разговор еще до того, как начали лес валить, поэтому Сруб так внимательно следил за подбором строительного материала. Уже заранее предполагал, какое бревно на что сгодится, какое в стену пойдет, а какое на распил для теса на крышу и для пола с потолком.

Потом у князя курского был подобный разговор-совет с кузнецом Ковалем и мастером печных дел Догодой, названным так в честь бога весны и тепла, пожилым и морщинистым мужчиной шестидесяти с лишним лет, с окладистой белесой бородой и стертыми от глины и пес-ка ладонями.

Те пообещали подумать, попробовать. Потом надолго закрылись в кузнице Коваля, приютившейся на одном из открытых от леса холмов за чертой городского ограждения, чтобы случайно «красный петух» не склюнул не только саму кузню, но и весь городок — дело то огневое, опасное — и там что-то лепили напару из глины и песка. Лепили… и ло-мали. Ломали и снова лепили, проводя светлые зимние дни в кузнеце к удивлению всех сородичей и просто жителей Курска, которые, видя такое, шептались:

«Не иначе, как Сварог обоих рассудка лишил: виданное ли дело, чтобы целыми днями печь в кузне ломать и снова строить! Не иначе…»

А те, не вступая в объяснения, ежедневно по несколько раз ходили на берег Тускаря и с помощью топора и лопаты набирали глины и песка в плетеные из лозы корзины, потом, сутулясь под их тяжестью, втаски-вали на гору по протоптанной ими же крутой тропинке.

И совсем обалдели, когда однажды увидели, как Коваль и печник Догода стали кровлю над кузней снимать.

«Все, крыша у самих поехала! Доломались…»

Но случилось то, что вскоре над крышей кузницы появилась гли-няная труба, и из нее повалил, клубясь в морозном воздухе, дым. Не видели еще такого куряне, пооткрывали от удивления рты:

«Слыханное ли дело, чтобы дым не в дыру под застрехой выходил, а из трубы шел. Не иначе, без колдовства не обошлось. К тому же от дедов и прадедов слышали, что все кузнецы с самим Чернобогом друж-бу водят, а Чернобог, как известно, бог подземного мира, бог черной, враждебной людям силы. Надо шепнуть жрецам, что кузнец и печник открыто с нечистой силой связались».

Решили — сделали.

На следующий день, чуть только рассвело — возле кузницы — гал-деж: все жрецы собрались, кузнеца порицают, расправой грозят за связь с черной силой. Больше всех старается, визгливо кричит, распинается, козлобородый, в заячьем треухе и овечьем зипуне. Только главного жреца, Славояра, меж них нет. Видать, где-то опять странствует, или идти со всеми не пожелал — не по чину.

Вышел из кузни кузнец, молот в деснице держит.

— Чего, как вороны черные, раскричались, раскаркались? Почто ра-ботать спокойно не даете?

— А по то, — заверещал из отхлынувшей при виде кузнеца толпы козлобородый и худющий жрец, — что с нечистым дружбу ты завел, что Завет дедов и прадедов нарушаешь, из трубы дым пускаешь…

— Правильно, правильно, — разноголосо поддержала толпа худого жреца. — Надо вертеп колдовской сжечь, чтобы тут камня на камне не осталось!..

— Вот я вас! — Взмахнул Коваль огромным молотом. — Ишь, какие озорники нашлись — сжечь! Так молоточком своим «сожгу», что от са-мих только дым пойдет.

Толпа еще отступила, но гудела, словно растревоженное осиное гнездо, наливаясь злобой пуще прежнего. Дело оборачивалось для куз-неца худо. Толпу сдерживал вид могутного кузнеца и его молота. Но надолго ли? Уже раздавались чьи-то голоса, призывающие взять непо-корного кузнеца в колья.

— В колы его, в колья! — неслось над толпой.

Одни кричали, заводя толпу истошными криками, другие уже бро-сились в поиски дреколья.

Вдруг в толпе горожан произошло затишье: к кузнице приближа-лись князь Кур, воевода Хват, десяток воев с мечами на поясе, а, глав-ное, с ними шел главный курский жрец Славояр, как всегда вооружен-ный своим посохом.

— Славяне, что за шум? — грозно выкрикнул князь. — Кто велел на приступ кузницы идти?

— Так он, кузнец, с нечистой силой связался, — раздалось в разно-бой из толпы. — Беса тешит — дым в трубу пускает!

— Сами вы с нечистой связаны, — отозвался сердито кузнец. И, не оставляя молота, двинулся от двери кузницы навстречу князю. — Здрав будь, князь! Здрав будь, воевода, и вы, честные вои. Здрав будь, мудрый жрец! У меня все чисто. Заходите, смотрите. Впервые за столько веков дым не в помещение ползет, забивая горло и нос, а в трубу истекает. Нашли мы с печником Догодой путь, чтобы и печь топить, и помеще-ние обогревать, и дыма избежать. А жрецы вон народ баламутят, сжечь кузню грозятся…

Толпа опять зашумела, грозя кузнецу расправой.

— Видишь? — кивнул кузнец головой в сторону толпы.

— Вижу, — язвительно усмехнулся князь. — Потому и поспешили… А то сдуру беду натворить могут.

— Благодарствую.

— Ты не благодарствуй, ты веди, показывай! Вот мы и посмотрим: чисто тут или нечисто… А вы, горожане, — обратился он к собравшейся толпе, — не шумите. То по моему приказу все делалось. Хочу, чтобы жили мы не как медведи в берлогах, а как людям положено: в тепле и свете. — Потом, не дав толпе ответить и возразить, обращаясь к жрецу, добавил:

— Пойдем, жрец, посмотрим.

Сказав сие, князь Кур и сопровождающие его вои, а также главный жрец, склонив выи в проходе, прошли внутрь кузницы.

Толпа настороженно молчала.

Прошло немного времени, и князь с сопровождавшими его лицами вышел на улицу. Лицо у него светилось довольством.

— Кажется, что-то получается, — произнес он довольным голосом, ни к кому конкретно из сопровождающей его свиты не обращаясь. Все промолчали, только старый жрец, все такой же согбенный и простово-лосый, не разделил княжеского оптимизма.

— Не кажи «гоп», пока не перепрыгнул, — проскрипел он глухо. — Поживем — увидим.

— Что ж, поживем — увидим, — не стал спорить князь. Понимал, что дело это новое, на котором еще не раз придется споткнуться. — А вы, славные жители града Курска, — обратился он к толпе, повышая голос до металлического звучания, — не шумите, расходитесь по домам своим. Ничего тут нечистого нет… Наоборот, стараниями кузнеца Коваля, куз-ня от смрада очищается. И это — богоугодное дело.

— Быть того не может, — выкрикнул козлобородый жрец. — Без не-чистой силы тут вряд ли обошлось, так как ни при отцах, ни при дедах такого не было… Не ошибаешься ли ты, мудрый Славояр? — окончил он свою речь, апеллируя к жрецу.

— Я не ошибаюсь, — твердо и громко, чтобы слышали все, молвил, насупив белесые брови и сжав посох в ладони так, что побелели кос-тяшки пальцев, ответил старый жрец. — А с тобой, пустозвон, я еще раз-берусь! Чтобы народ не мутил и головой думал, а не тем местом, на ко-тором сидят.

Услышав угрозу из уст самого Славояра, козлобородый тут же нырнул за спины других жрецов, знал, что Славояр слов на ветер не бросает, принародно может посохом отдубасить, уча уму-разуму.

В толпе засмеялись. Обстановка разрядилась. Стали расходиться по домам. Некоторые же, вняв совету старого жреца, стали осторожно заглядывать в кузницу и узрели, как над горном был сооружен из жести и глины непонятный раструб, заканчивающийся глиняной трубой, в который уходил дым и чад.

— И ничего-то тут непотребного нет, даже дышится намного легче, чем ранее, — восхищались смельчаки. — Вот бы дома чудо такое соору-дить, а то от дыма дышать порой бывает невозможно…

— Всему свое время, — степенно отвечал Коваль, — всему свое вре-мя.

Действительно, всему свое время. Время разбрасывать камни и время их собирать.

Сотнями лет люди, населявшие долины реки Семи, жили в земля-ных ямах, в землянках, наподобие зверей лесных, волков и барсуков. Но однажды приспело время, и они выстроили себе из стволов срубленных ими деревьев избы-полуземлянки, в которых можно было уже ходить не сгибаясь, в полный рост.

Прав мудрый кузнец Коваль: «Всему свое время»!

Всему свое время…


Посудачили, посудачили горожане о необычном творении кузнеца Коваля, да и забыли. Других дел хватало в связи с предстоящим строи-тельством крепости. Горожане забыли, но не забыл князь. Ждал случая, чтобы напомнить.

КУРСКОЙ КРЕПОСТИ БЫТЬ!

Почти всю зиму — время, называемое в народе волчьим временем за злые холода, вьюги и метели, в окрестных дубравах валили лес: дуб и сосну, клен и ель — и свозили подготовленные бревна на торжище. Там еще раз, более дотошно, сортировали, определяя, что куда сгодится, чтобы с началом строительных работ меньше было ненужной мороки.

Приспел срок — и этот урок был сделан.

Ткачей, гончаров, кожевников, охотников и мастеров иных ремес-ленных промыслов, не имеющих навыков плотницкого дела, с разреше-ния князя от урочных работ освободили. До весны. И они стали навер-стывать свое, упущенное за время рубки леса.

Освободился от общественного тягла и молодой охотник Бродич. Душа требовала свое: охотничье, скитальческое. И не только душа, но и пара охотничьих собак: молодой кобель Налет, рослый, с развитой сильной грудью, крутым лбом и мощными челюстями, дымчатого окра-са, способный в одиночку справиться с волком, и сучка Жучка, такого же окраса, на уже довольно старая, не раз щенившаяся крепкими и веч-но голодными щенятами. Несмотря на свой возраст, Жучка продолжала задавать тон в поисках добычи, никогда не теряя раз взятого ею следа. Пока он лес по приказу князя валил, обе собаки находились под при-смотром Купавы, которая подкармливала их, так как самому Бродичу кормить их было некогда — от темна и до темна на лесоповале.

— Бродич, — говорила Купава, — а собаки-то, словно люди. Глаза — умные, умные. И все понимают. Жаль, не говорят…

— Само собой. Собаки же, не кошки там какие-то, — небрежно ото-звался о кошках Бродич, так как никогда в доме Весты кошек не быва-ло, как у Купавы ранее не было собак.

— Ты вот уходишь, — продолжала Купава, — они грустят. По глазам видно… да и скулят… Появляешься — лают весело, хвостами машут. Еще издали твой приход домой чувствуют, тебя еще не видать, а они уже радостно голос подают… Я приметила.

— А ты сама радуешься, грустишь? — спросил, обнимая за плечи женщину, Бродич.

— И грущу, и радуюсь! — не смутилась вдова, лишь в лицо ей при-лила кровь, и оно покрылось румянцем. — Пусти! — Освобождалась из объятий Купава. — Осталось немного ждать. Тогда обнимай, сколько хочешь. Только боюсь, что устанешь быстро обнимать-то… Как все мужчины…

— Не устану, — искренне заверял Бродич, не в силах оторвать жад-ных глаз от ладной фигуры женщины.

— Все так поначалу говорят, — улыбнулась печально и всепони-мающе Купава.

Она-то, не только на собственном опыте, но и на уровне генетиче-ской памяти, знала, как быстро мужчины забывают ласковые слова для жен, как редко обнимают их, даря ласку и любовь.

— Тягостно, — жаловался охотник, но с ласками к Купаве уже не лез, блюдя закон.

Быстро ужинал — Купава как бы по-соседски заботу в том имела, приготавливая пищу и поддерживая огонь в очаге его избушки, и за это ее никто осудить не мог, ибо того требовали древние законы славянско-го рода. Оказание помощи соседу, ближнему считалось священным де-лом, и тут ничего зазорного не было. Наоборот, если в помощи отказы-валось кем-то, то таких людей сородичи презирали и изгоняли прочь. Паршивой овце не место в добром стаде!

Потом Купава уходила к себе, а он ложился на скрипучую лавку, забравшись под шубы, спать. Дневная усталость вмиг возвращалась, опутывая тело и душу, выгоняя напрочь все мысли — и он засыпал, ог-лашая избушку богатырским храпом. Иногда снилась Купава, и он улы-бался во сне. Но этой улыбки никто не видел, даже его собаки, чутко дремавшие на полу у теплой печи, ибо в присутствии хозяина они дру-гих владык над собой, пусть и кормивших их, и ласкавших в отсутствии его, не признавали. Они могли весь день крутиться возле Купавы, доб-рожелательно повиливать хвостом в ожидании куска мяса или косточки, но стоило появиться на пороге Бродичу — и Купавы для них уже не су-ществовало.

Так что, не успели Бродича отпустить с лесоповала, как он уже следующим утром с котомкой за плечами, с луком и стрелами в колча-не, с весело лающими собаками, то рыскающими в ближайших кустах, радуясь предстоящей охоте, то возвращающимися к нему, повиливая хвостами и заглядывая в глаза, словно ожидая призывной команды: «Ату! Взять!» — размашисто шагал, на деревянных лыжах-снегоходах. И вслед ему тянулся двойной след на снежном насте, все дальше и дальше удалясь от града Курска.

«Жизнь прекрасна», — стучало сердце в такт шагам.

— Да! Да! — подлаивали собаки, словно подслушивали его мысли и соглашались с ними.

— Живем, друзья! — смеясь, кричал собакам.

— Да! Да! Да! — отвечали те радостным лаем.

С заготовкой бревен плотницкие работы, понятное дело, не окон-чились. Пришла пора срубы рубить. И старшина плотников вновь со-брал свой мастеровой народ:

— Приступим, други, Сварогу хвалу воздав, за порубку срубов, — поплевав на мозолистые ладони, чтобы топорище не скользило, дал ко-манду он, — время не терпит. Не успеешь и глазом моргнуть, как с гор потоки побегут, а там и земляные работы начнутся. Нам же к этому времени надо управиться.

— Слава Сварогу — нашему Творцу и Отцу, — дружно вторят масте-ра, взмахнув топорами. — Приступим…

И застучали дружно, словно переговариваясь между собой, на тор-жище плотницкие топоры, весело и сноровисто запели пилы. Спорится работа. Мастеров учить не надо, с полуслова друг друга понимают.

Жрец Свир опять над общественными казанами ворожит, кашу с мясом варит да целебный отвар из трав готовит. О встрече с медведем если и вспоминает, то с улыбкой: на городском торжище теперь ему никакой медведь не страшен.

— А что, Свир, — шутят плотники, — медвежья болезнь не одолевает разом?

Всем ведомо, что медвежьей болезнью русичи трусость и маяту животом от той трусости меж собой называют.

— Не-е-е, — смеется озорно Свир, — я от нее заговор знаю. Если хо-чешь, то и тебя, плотник Глат, научу…

— Мне то ни к чему, — продолжает плотник. — У меня топорик заго-воренный имеется, от всех болезней спасает, от всех врагов-недругов и от хозяина лесного тоже. Им и от Мороза-Красного носа отмахнуться можно, да так, что пот прошибет, и кашу при нужде из него сварить — милое дело, за уши не оттянешь!

— Это как? — не верит жрец.

— Да так! — смеется плотник Глат. — Только при варке каши к нему немного надо пшена, воды да мясца и сальца шмат. И каша готова.

— Ха-ха-ха! — Ржут весело плотники. Некоторые даже работу на время оставили, чтобы ненароком себя топором не поранить.

— Ха-ха-ха! — Открыто смеется Свир, поняв соль шутки.

— А у Свира черпак имеется, — поддерживают шутника товарищи. — Он им от всех бед отмахивается. Получше, чем мечом булатным. Ха-ха-ха!

— Во, во! — смеются новые зубоскалы. — Махнет черпаком ошуюю — и нет медведя, махнет одесную — и нет врагов. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!

— А махнет крест накрест — и казан от каши пуст. Не простой чер-пак, волшебный!

Плотники шутят, но работы своей не прерывают, стесывают из-лишки, равняют бревна, подгоняют под один стандарт. А шутят не по-тому, чтобы посмеяться над незадачливым жрецом, а потому, что с шуткой работа спорится, да усталость не так ощущается.

— Смейтесь, смейтесь, — улыбается озорной улыбкой Свир, — вот в полдник махну черпаком — и останутся шутники без каши с мясом. То-гда и посмотрим, кто посмеется, а кому будет не до смеха…

Жрец Свир уверен в себе. К тому же он не один: каждый день стайки мальчишек на Красной горе собираются, приходятна работу плотников смотреть. Даже про горки ледяные и катания с них на ледян-ках — плетушках, обмазанных коровьим пометом и обледенелых снизу, сверху набитым сеном, чтобы не стыли тощие зады, забыли. Хотя раньше, не успеют морозы как следует сковать Кур, не успеют снега прикрыть курские берега, как их поливали водой, готовя ледяные горки для катания. Ничего не поделаешь, забыли! Строительство крепости завлекло все их внимание. Хотя и в эту зиму крутые склоны Красной горы, сбегающие в долину Кура, имеют не одну ледяную дорожку, дос-тигающую не только ближнего берега реки, но и противоположного. Но не ледяные горки теперь манят малышей, а развернувшееся строитель-ство.

Мальцам все интересно: и как бревнам бока стесывают, и как гнез-да под шип запиливают, и как специальными палочками толщину бре-вен замеряют. Где и когда еще такое увидишь. Как воробушки нахох-лившиеся, закутавшись в старую с отцовского, а то и дедовского плеча одежонку, так, что только носы наружу торчат, стайкой с места на место порхают, и мороз им не страшен. Глаза огромные, щеки румяные, носа-ми шмыгают — озноб из себя прочь изгоняют.

Плотники мальцов шугают от себя, гонят прочь: не ровен миг под топор по глупости своей детской попасть могут, покалечатся ненаро-ком. И, вообще, мало ли чего… Мастеру за ними следить некогда, успе-вает лишь пот с лица тыльной стороной ладони смахнуть, и снова тюк-тюк топором по бревну. Вот мальцы и жмутся к жрецу Свиру: тот и не прогонит, и взваром напоит, а то и кашки, раздобрившись, даст. Да и просто обогреться у костра порой не мешает. Мороз на улице нешуточ-ный, уши и щеки дерет, старается, да и про носы не забывает. Зазева-ешься — и кончик носа или уха уже не красный и белый, прихваченный морозом не на шутку, тогда бери снег в ладонь и оттирай что есть духу, иначе — беда, отморозить можно!


Срубы рубили одновременно для четырех башен, в том числе од-ной большой, воротной, а также для храма Сварога. Старшина плотни-ков с сыновьями тоже рубил, из толстых дубовых плах, но что-то непо-нятное, узкое и малое, явно не для жилища предназначенное: слишком уж тесное.

— Это что такое? — поинтересуется какой-нибудь любознательный горожанин, увидев необычную конструкцию, вышедшую из-под топора Сруба и его сыновей. — Не будка ли для кобеля? Так и тому мала…

— Да так себе, — усмехнется в бороду Сруб на вопрос любопытст-вующего, — княжеская забава… — Вроде и ответ дал и ничего не сказал. Помнит о том, что надо блюсти тайну.

— А-а, — глубокомысленно протянет горожанин и пойдет далее, за-быв и про свой вопрос, и про ответ, и про виденную им только что ду-бовую раму.

Плотники не спрашивают. Знают, раз Сруб делает, то делает нуж-ное. А про что, для чего — то не их забота. Если нужно — скажет… А так отрывать человека от работы пустыми вопросами только бездельники могут. Плотники никогда бездельниками не были, да и у самих дел хва-тает, дай, Сварог, с ними управиться…

В дело идет в основном дуб, но и сосне место есть: из нее внутрен-ние перегородки вяжутся, и доски для пола и потолка пилятся, и для крыши тесовой готовятся заранее. Находится место и для клена с елью.

С каждым днем все выше и выше поднимаются срубы, все строй-ней и нарядней они смотрятся на фоне прежних лачуг-полуземлянок, с крышами ушедших под снег.

И не только мальчишки на торжище меж плотников время прово-дят, все чаще и чаще заглядывают туда жители. Всем интересно на бу-дущий детинец взглянуть, да и работой плотников-молодцов полюбо-ваться. Стоят, судачат, задрав головы, с плотниками переговариваются. Каждый норовит что-нибудь от себя присоветовать. Мастера слушают советы, ухмыляются, да делают по-своему или так, как Сруб укажет.

— Советы давать — не топором махать, — добродушно усмехаются они в бороды, подернутые легким серебристым инеем, а то и с сосуль-ками на конце от частого дыхания на морозном воздухе.


Как-то забежал на торжище Бродич, очередную охотничью добычу домой доставил, не таскать же ее за собой по лесам. Подивился строе-ниям молча: не видал отродясь еще такого. Порадовался тихо за горо-жан и за умельцев-плотников, сооружающих такую красотищу. Не к чему слова, как некоторые, на ветер бросать, в пустой след мастерам под руку говорить. Сами — с бородами, знают, что и как делать!

Бродич весел: охота удается. Зима не очень холодная, бури и мете-ли давно свою песнь грустную отпели и успокоились; зверь по норам не прячется, на одном месте не сидит, по лесу рыщет, себе добычу про-мышляет, вот и попадает то в ловушки, то под самострелы, расставлен-ные и налаженные им на звериных тропках. А ловушку на тропе уста-новить или самострел настроить Бродич мастер. Редкая ловушка без добычи остается, каждая стрела из самострела свою цель находит. Раду-ется охотник. И охотничье счастье ему не изменяет, и отношения с со-седкой Купой, спасибо Ладе, кажется, на лад идут. Одно смущает: старшина торговых гостей, Прилеп, цены на меховую рухлядь, на шку-ры зверей, да на мясо чуть ли не вдвое против прошлого сбивает, гово-рит, что он и его купцы сплошные убытки через строительство крепости вокруг града терпят, тяжкие расходы на общественные нужды несут, строителей кормят да разным нарядом оделяют.

Прилеп объясняет так. Но Бродича не проведешь. Понимает, что мстит Прилеп за медвежью шкуру, не забыл отказ Бродича. Отыгрыва-ется.

Бродич — к воеводе, думал, что тот на купца повлияет, к совести призовет. Воевода только руками машет: не до тебя, мол, охотник. Сво-их забот — полон рот! Он к князю, но и князь туда же, вслед за воеводой: «Потерпи, — говорит, — вот с крепостью разберемся, и с Прилепа спро-сим. Впрочем, — говорит, — ты не один такой, у других охотников торго-вые гости по той же самой цене охотничью добычу скупают — и ничего: они не жалуются. Все тяготы несем, не один ты. К тому же, — говорит князь, — твоя добыча — от богов дадена: не взращиваешь, не кормишь, не ухаживаешь. Все само собой произрастает. Ты только милостью богов наших светлых пользуешься, за так берешь!» Вот и весь сказ.

Послушать князя, так получается, что он, Бродич, все достает, тру-да не вкладывая, даром. А кто же тогда неделями по лесам курским бродит, кто ночами не спит, зверя выслеживая, кто ловушки всякие хитроумные готовит, кто самострелы настраивает? Кто? Кто, в конце концов, тушу подбитого зверя на своих плечах до града тащит, через кусты и сугробы? Кто? Не князь же и не Прилеп, а он, Бродич. Но кого это интересует? Никого. Каждый кулик свое болото славит! Не к вечу же с обидами обращаться по пустякам таким, да и когда оно, вече, еще соберется, одному Сварогу известно.

Решил было он ряд заключить с торговыми гостями из Ярильска, слышал, что те добрую цену за охотничью добычу дают, но не прибыли этой зимой ярильские купцы в Курск, а самому идти в Ярильск боязно: очень далеко. Да и не пойдешь же сам один, налегке, надо товар нести. Но много ли товару на плечах унесешь, хоть и широких, и могучих?.. Вот в том-то и дело! Была бы лошадка — тогда иной разговор. Запряг ее в санки, или взвалил ей через круп мешки с пушниной, да и пошел лег-кой трусцой поприща отсчитывать! Никакой Прилеп тебе тогда не указ и не поруха. Но нет лошадки у охотника. Отродясь не было. Как-то об-ходился он без нее.

«Но, видно, настала пора и о лошадке подумать. А, может, и не об одной, — размышляет Бродич. — Вот на Купалу познаемся с Купавой, создадим семью крепкую — и хозяйством каким никаким обзаведемся, не одних же собак охотничьих иметь… — Помимо его воли в голове уже строятся планы совместной жизни с Купавой, да такие, что дух захваты-вает. — …А медвежья шуба самим пригодится!» — улыбается он.


Воевода Хват и князь Кур тоже частые гости, дня не проходит, чтобы на стройке не побывали. Кур, как заправский плотник-строитель, то топорик в руки возьмет да обушком о венец, другой осторожно по-тюкает: крепко ли бревно на своем месте лежит, не выскочит ли нена-роком, то отвес — тонкий шнур с железным грузилом у Сруба попросит и смотрит, отставив руку и прищурив глаз, ровно ли стены кладутся, нет ли где изъянов, наклонов-перекосов. Сруб, видя такое дело, таит ус-мешку снисходительную в уголках губ:

— Не сомневайся, князь, все на совесть делаем: ни одно бревно не выпадет, ни одного изъяна не допустим. Не врагу строим — себе!

— Ничего, ничего, — отвечает князь. — То не в укор твоим умельцам, Сруб, то для собственного успокоения. Как говорится: свой глаз — ал-маз!

Вместе с крепостными башнями рос и сруб двухъярусного дворца, с высокой стрельчатой башенкой, для князя.

— Пожалуй, будет повыше, чем башни крепостные?.. — время от времени спрашивал Кур старшину плотников, хотя и сам прекрасно ви-дел, что его дом будет и больше и выше сторожевых и оборонительных башен.

— Пожалуй, так оно и есть, — степенно отвечал старшина плотни-ков.

Рядом другая дружина плотников рубила сруб под воеводский дом. Хват исполнял наказ князя.

Глядя на них, принялся строить просторное жилище себе и своим домочадцам старшина торговых гостей Прилеп. Местных плотников не хватало, так он нанял дружину плотницкую из Липовца, что в несколь-ких десятках поприщ от Курска, на свой кошт и размахнулся так, что его подворье росло быстрее, чем княжеское и воеводское. Хотел нанять в Ратце, но там также строили детинец, подобный курскому, и свобод-ных плотников не было. Вот и пришлось обращаться к липовецким.

— А чем мы хуже, — отвечал он на завистливые вопросы горожан, интересовавшихся, с чего это Прилеп поменял свое мнение относитель-но строительства крепости в граде, — князей и воевод нами же избран-ных. Так почему и нам своих палат не поставить.


Не успели плотники-молодцы со строительством развернуться, как Масленица подошла, с блинами и кашей, с мясом и медовухой, с празд-ничными обрядами и гуляньями. По граду ряженые заспешили, в шубах драных и рваных, невесть каким образом сохранившимися, с личинами размалеванными на лицах. Народ честной пугают.

В другом месте девушки в стайки собрались, песни хоровые, весну призывающие, запели:

Весна! Весна Красная!
Приди, Весна, с радостью!
С великой милостью!
А чтобы весна лучше слышала и поторапливалась пели короткие гимны богине Весны и Любви Ладе:

Благослови, Мати!
Ой, Мати Лада, Мати!
Весну закликати!
В это время парни на одном из крутых склонов, обращенных к за-мерзшему Куру, рядом с ледяными спусками, строили снежную кре-пость. Участвуют в строительстве снежной крепости и Бродич, специ-ально прекративший на это время охотничий промысел, и старшина плотников Сруб, и его сыновья.

— Что, Сруб, строим? — подкатывая к будущей стене очередной снежный ком, смеется весело Бродич, и пар валит от него клубами — так усердствует охотник. Впрочем, не только он разгорячен работой, другие ни в чем не уступают.

— Строим! — коротко отвечает Сруб, не оборачиваясь к собеседни-ку, обтесывая деревянной лопатой неровности на стене. Не в его при-вычках лясы за делом точить, даже если это дело всего лишь шуточное.

— Наверное, из снега проще, чем из древа? — шутит Бродич. — Еще чуток — и крепость снежная будет готова!

— Само собой! — тихо радуется старшина плотников. — Лопаточкой баловаться — не топориком махать.

— Ты где будешь? — интересуется Бодрич, имея в виду, будет ли Стар среди обороняющихся или среди атакующих.

— Я в крепости останусь, — поняв вопрос, отвечает Сруб. — Это вам молодым, тебе да сынам моим, по крутояру карабкаться в самый раз, а мне пора и в крепости отсиживаться.

— Не боишься, что сыновья тебя вдруг зашибут ненароком, — от-кровенно смеется Бродич. — Вот смеху будет, когда от их пинка на ка-рачках к Куру покатишься.

— Ничего, — остается серьезным Сруб, — мы за себя постоять еще сумеем.

Строят снежную крепость шумно, весело. Построив, строители де-лятся на две части.

Сруб и другие солидные отцы семейств, а также в основном те, кто возрастом постарше, кому уже по крутым обрывам карабкаться не с руки, остаются в снежной крепости.

Вторая, большая часть, в подавляющем большинстве своем — мо-лодежь, со смехом и гамом скатилась вниз, чтобы оттуда, преодолевая крутизну мыса и ледяные спуски-дорожки, идти на приступ. Среди них и Бродич, и дети Сруба, и воевода Хват, и князь со своими ребятишка-ми. Князь хоть и женат давно, да боги жене его длительное время детей не давали. Пришлось Яровите и к жрецам обращаться и к бабам-ведуньям в пояс кланяться. И одни и другие ее отварами какими-то поили, заклинания на росную воду читали. И… помогло. То ли от за-клинаний, то ли от настоев травных, а, может, и время пришло: чуть ли не ежегодно Яровита приплод приносила! Росли в княжеской семье два сына: Мир и Яр, а также две дочери: Лада и Лебедь. Названы в честь богов славянских и прародителей-пращуров, которые наравне с богами почитаемы были.

Князю и воеводе сам бог велел вести «воев» на слом крепости — во-енные люди. Впрочем, князь больше старается наблюдать за «сражени-ем, чем принимать в нем непосредственное участие. А вот воевода — тот в первых рядах атакующих. Раскрасневшийся, в простой короткой ов-чинной шубейке, чтобы не мешала длинными полами при движении. Командует, ободряет, призывает на слом идти, дружней действовать.

И оборонявшиеся и осаждающие мечут друг в друга снежки. Обо-роняющимся проще: от вражеских снежков их стена снежная защищает, да и сверху можно снежки метать и дальше, и прицельней. Впрочем, сверху они мечут в атакующих не только снежки, но и большие снеж-ные глыбы, которыми запросто можно сбить с ног пару нападающих. Тут чуть-чуть зазевался — и получил снежком в лицо, или оступился со снежной тропы на ледяную дорожку — и покатился под гору до самого Кура под веселый смех и крик остальных.

Вот воевода, почти овладевший крепостью, вместе с парой своих «дружинников» покатился под гору под смех остальных.

— Воевода, ты куда? — смеется вслед ему князь. — Крепость-то ввер-ху, а не внизу.

Но воеводе некогда отвечать, знай себе, кувыркается в снегу да со-пит сердито.

— Так он это… для разгону, — отвечает язвительно кто-то из ата-кующих на шутливый вопрос князя за воеводу, которому в данный мо-мент совсем не до ответов. — Чтобы стремительности больше было! Ха-ха-ха!

— Наш воевода — хват! — смеются защитники, — но и мы не лыком шиты! Так ухватим, что никакого Хвата тут не хватит! Ха-ха-ха!

Не только парни участвуют в штурме или защите крепости, но и девушки имеют полное право принимать в этом участие. Им выбирать, какую сторону поддерживать. Никто вслух не произносит, но каждый понимает, что защищающиеся — это сторонники зимы, а нападавшие олицетворяют в себе весну, весенние силы. И потому девицы на стороне нападающих, ибо девицам, как никому иному, так хочется поскорее весну увидеть и почувствовать! Вот и атакуют, помогая весне одолеть зиму.

Целый день в окрестностях града смех, крик, визг девчат, разбой-ный свист и веселое улюлюканье парней! Все: и нападающие, и защи-щающиеся, барахтаясь в снегу, давно промокли до нитки, но никого это не пугает, да и никто этого не чувствует. Азарт!

Как защитники снежной крепости ни стараются, победа остается за атакующими — и крепость, только что построенная, разрушается. Одна-ко разрушение крепости еще не окончание молодецких игрищ.

На следующий день на берегу Кура собирается почти все мужское население — предстоит кулачная потеха. Стенка на стенку пойдут слав-ные жители славного Курска.

В первой стенке все те, кто с князем и воеводой в Детинце живут, во второй — с посада. Во главе первых сам князь Кур и воевода Хват. Никакого зазора для престижа княжеского и воеводского в том нет. На-оборот, если бы не вышли на кулачки — была бы им поруха. А так, бей-ся, показывай удаль молодецкую!

Посадских возглавляет, как ни странно, старшина торговых гостей Прилеп. Он еще со своим двором в детинец не перебрался, вот по преж-ней памяти и стоит во главе посадских. Сам он боец не ахти какой, но рядом с ним крепкие парни — дети купеческие. Все как на подбор — мо-лодец к молодцу!

Среди посадских три женщины дородных. Это Злослава, Мирслава и Твердослава. У каждой кулак, как пивной котел. Если в ухо саданет — мало не покажется. Не каждый мужик, опытный кулачный боец, под их ударом устоит, не говоря уже о юнцах незрелых.

— Эй, Злослава, — кричит воевода богатырше Злославе, — эх, и вре-жу я сегодня тебе, если попадешься под руку. Не забыла, как прошлый раз мне синяк под глазом поставила? Почти две седмицы глаз был за-плывши… Я это хорошо помню и постараюсь должок полностью воз-вратить… Не возражаешь?

— Не кричи «Гоп!», воевода, не запрягши, — отвечает под смех то-варок Злослава. — Доведется — под другим глазом фингал поставлю, не хуже прошлого будет!

— Эта поставит! — Смеются в «стенке» посадских.

— Не боись, — отвечают им княжеские, — за нами тоже не задолжа-ется!

При кулачных потехах дозволяется быть одетым, но многие муж-чины не только верхнюю одежду с себя сбросили на снег, но и нижнюю тоже, вплоть до рубах. Зачинают, как и ведется, самые малые. Словно петушки, они набрасываются друг на друга, стараясь попасть в сопатку сопернику, ибо бой идет до первой крови. Кто первым «врагу» крова-вую юшку пустил, тот и победил.

Вот один из сорванцов изловчился и пустил «красные сопли» со-пернику. Увидев такое дело, обе стенки взревели:

«Наших бьют!»

Взревели и поперли друг на друга медведями. Враскорячку. Снача-ла те, что помоложе и побойче. За ними без спешки и суеты солидные мужи. Эти на потеху идут, как на работу. Достойно. Со знанием дела.

С уханьем замахали кулаками, тузя друг друга от всей души. Жен-щины-бойцы бьются наравне с мужчинами, и их не жалеют. До первой крови. Но это только говорится, что «до первой крови». Вошедши в раж, разгоряченные боем, стороны уже не видят ни чужой, ни своей крови. Бьются до тех пор, пока не надоест или же пока не упадет на ок-ровавленный и истоптанный снег без чувств.

Упавших подбирают их родственники: матери или жены, иногда сестры. Если же близких родственников по какой-то причине рядом не окажется, то такая забота на жрецов молодых ложится. Они в кулачных боях не участвуют — сан не позволяет, но присутствовать при этих боях обязаны и обязаны оказывать помощь пострадавшим. Вот и оказывают помощь, уводят домой отлеживаться, выздоравливать и к следующим боям готовиться. Все без обид. Так как сегодня ты побит, а в следую-щий раз ты побьешь.

Гудит, шумит Курск. И не он один. Во всех городищах, во всех се-лищах северян, раскинувшихся по берегам Семи и других рек и речо-нок, в том же Ратце или Ярильске, творятся праздничные требы, идут игрища, проводятся молодецкие потехи. Приспела пора провожать зиму и встречать весну. Однако, сколько бы празднествам ни идти, но и им приходит время заканчиваться, уступать место труду и работе. Сожгли куряне чучело зимы, за работу принялись.


К началу весны плотники-молодцы под присмотром Сруба, считай, все срубы срубили. Прямо на торжище — место то было просторное, вот и использовали его, чтобы не тесниться, не жаться друг к другу, не ме-шать один другому.

Снег утрамбовали ногами — тверже земли стал. На нем пни дубо-вые. На пнях — срубы готовые, от первого до последнего венца из дубо-вых бревен. Вместе с опалубкой крыши, которая, правда, пока из одних стропил да бревенчатого шатра-каркаса состоит, ибо тес уже по готовой крыше стлаться будет, чтобы заранее не портить его предстоящей раз-боркой срубов и установкой их на нужном месте.

Бревна внахлест друг на друга уложены, крест на крест, на углах специальными зарубками между собой связаны, паз в паз, шип в шип — не толкнуть, не шелохнуть, а вдоль бревна еще отдельными шипами дубовыми для пущей крепости соединяются. И захочешь бревно ско-вырнуть, из стены вынуть, да не сможешь. А чтобы при разборке и по-следующей сборке венцы и бревна не попутать, их старшина плотниц-кий специальными метками, понятными только ему да самым опытным плотникам, помечает. Ведь после того, как срубы будут готовы, их предстоит вновь по бревнышку разобрать, чтобы на нужное место в крепостной стене установить окончательно. Весь сруб туда ведь не под-винешь — сил на то ни у кого не хватит. А по бревнышку — и споро, и людям не в тягость.

Чудными строениями срубы над городищем возвышаются, упира-ясь золотистыми дощатыми шатрами крыш-башенок в небесную лазурь. Срубы в два жилых яруса. Первый с входными проемами для дверей и окошек. Во втором только узкие проемы-бойницы для окон. Дверей тут нет и не должно быть. Вход на второй ярус внутри, при помощи специ-альной лестницы. В башенках также бойницы имеются: через них мож-но наблюдать за ближайшими окрестностями града и из луков стрелять. Сверху далеко видать и стрелять сподручно. Красота. Ничего, что двер-ные проемы без дверей, а окошки без оконных рам и наличников пус-тыми глазницами смотрят на белый свет. Ничего, что ветер в них, как у себя дома, гуляет! Когда срубы будут установлены на предназначенных им местах, то и двери, и рамы оконные, и наличники резные со знаком Перуна и Коло вокруг них появятся. А мох, проложенный между брев-нами, доступ ветру и холоду преградит. Как и оконные рамы и двери, вставленные в зияющие пока проемы. Теперь же не к спеху.

По вечерам, когда Солнце-Коло только за окоем уйти собирается, от необычных строений причудливые тени аж до самого Тускаря дотя-гиваются. Но то ли еще будет, когда все будет окончательно построено: и крепостные стены, и башни оборонительные, и палаты княжеские да воеводские!

Нечего сказать — стараются курские плотники, показывают свое мастерство и удаль. Давно столько работы не было. Но вот довелось — и рады стараться друг перед другом, словно не с топором по бревнам ра-ботают, а с ножичком специальным, которым вязью и чудной резьбой чару деревянную украшают.

Но не отстают от них и кузнецы. Куют для будущей крепости ско-бы железные, чтобы стены и перемычки между них намертво друг с другом связывать; куют навесы мощные, крюки и петли прочные, чтобы тяжелые дубовые ворота в Воротной башне крепко-накрепко закрепить, не на год, не на два, а на века; куют они и гвозди четырехгранные с ши-рокими шляпками, для крыши необходимые. Надо же тес к стропилам и опалубке надежно прибить, чтобы ни ветер, ни ураган сорвать их с мес-та не смог. А гвоздей тех, ой, как много надобно: и для крепости, и от князя на его дом заказ поступил, и от воеводы, и от Прилепа, старшины гостей торговых. Этот пострел везде поспел, хотя и драл горло более всех против строительства крепости. Однако, учуял поживу — и уже в первых рядах. Но как был жмот жмотом, так таким и остался: за каждый гвоздь железный торгуется, цену сбивает. Князь и воевода не такие — запрошенную цену, хоть и не златом-серебром, но полностью отдают, не скупердяйничают, не жмутся, как последние нищие — калики пере-ходные.

ВЕСНА

Весна в то лето была дружной. Не успела с низких крыш курских избушек капель закапать, не успели воробышки в первых проталинах-лужицах свои перышки и клювики обмыть, как грачи прилетели, загал-дели, заграяли, весну поторапливая. А тут Догода с Зимстерлой ото сна пробудились — и ну зиму прочь гнать.

Присели сугробы, прижались к земле — знают, что недолго им зем-лю-матушку прикрывать, от тепла прятать. Побежали, зажурчав, с при-горков веселые ручейки. Одни в сторону Кура, еще дремлющего подо льдом и рыхлым, ноздреватым снегом, другие через глубокие овраги — к Тускарю: «Хватит спать, пора вставать!»

Наполнились талой водой Кур и Тускарь. И Семь у берегов спрята-ла свой ледяной панцирь под тяжелыми темными водами. Только сере-дина реки, вспучившись, как живот у купца или у бабы на сносях, оста-валась покрыта светлым льдом, но и тот вот-вот вскроется: треск все чаще и чаще вдоль берегов прокатывается.

Затихли окрестности курских рек в тревожно-радостном ожидании. Ждут. А талых вод все больше и больше, даже ночной сумрак и замо-розки не могут их сдержать.

— Скоро, скоро половодье, — переговариваются меж собой куряне, собравшись теплым солнечным деньком над обрывом у Тускаря и вгля-дываясь в даль, до самого окоема.

— Вон как Ярило пригревает! Впору шубы зимние снимать и до следующей зимы прятать.

— Хорошо, что на крутоярах живем — воде нас не достать. — Радова-лись многие. — Плохо будет тем, кто в низинах жить приноровился — потопит Семь, спаси горемык, Сварог! Снегу в эту зиму было много, значит, и вешних вод будет много…

— Это точно, — соглашались с первыми другие, повидав за годы жизни всякого. — Половодье будет знатное. Не только низины, но все луга зальет.

— Вот-вот, — встревали со своим словом те, которые побывали в по-ходах на берегах Сурожского и Греческого морей или же воды Хвалын-ского когда-то зреть могли, — не Семь будет, а море-океан!

— Да, — вторили им четвертые, — разольется наша тихая Семь, как море-океан, до самого Окоема: снегов в этом году и впрямь было мно-го… Быть большой воде!

— Зато после половодья рыбный промысел — одно наслаждение: любую рыбицу на мелководье луговом пустыми руками бери, хоть щуку зубастую, хоть леща толстобрюхого, хоть карпа крупноперого, хоть ка-расика золотистого. А повезет — так и сома усатого, воеводу рыбного, поймать удастся.

Знали куряне толк в рыбе. А как не знать, если на берегах рыбных рек жили. После хлеба ржаного, мяса скота и птицы рыба третье место в пропитании держала.

— А травам в это лето быть богатым, — размышляют пятые. — Сенца заготовим — на два лета вперед!

Кроме общественных стад, отар и табунов у каждого жителя име-лось и собственное хозяйство, поэтому кормов для животины надо было заготавливать много. Не только на предыдущую зиму, но и впрок, ибо никому, кроме богов, неизвестно, каково будет следующее лето. А боги свои тайны даже жрецам не всегда открывают. Вот куряне и стараются, каждое лето корма с запасом готовят. К тому же главный жрец повто-рять не устает, что на богов надейся, да сам не плошай!.. Потому и не плошают жители городища.

— Что — травам, — перебивают их первые, — хлеба знатные уродятся. Пращуры не зря говаривали: «Снега много — хлеба много»!

— Да! — дружно соглашались все. — Это точно!

И вот однажды ночью на Семи ухнуло: не выдержал лед напора вешних вод, треснул, взломался, вздыбился.

«Началось, — проснувшись от шума, прошептали куряне, — пошел ледоход»!

Утром от мала до велика высыпали на чело крутояра и обомлели: докуда хватало взора — все было покрыто темной водой, а по воде льди-ны, льдины, льдины…

Каждой весной повторяется похожая картина, но привыкнуть к ней невозможно. Каждую весну она по-прежнему обвораживает, зачаровы-вает! Нет ни Тускаря, нет ни Кура, нет ни Семи — сплошное море от края и до края. Грозное, темное, бурливое. Но и тут смельчаки находят-ся — на льдинах покататься. Некоторым эта удаль удается, и они гордо выкачивают грудь, управляя при помощи длинного шеста льдиной у берега, на относительно тихой воде. Некоторым эта забава молодецкая не удается, и они под смех горожан и укоризну женщин скатываются со скользкой льдины в холодную воду и барахтаются, выбираясь на берег, а потом, согнувшись от стыда и холода, виновато бредут на взгорье, чтобы затем бежать домой и переодеться в сухое. Иначе простынешь — и быть худу: Чернобог в свое подземное царство заберет.

Скоро-скоро промчатся льдины, и еще не успеют опасть вешние воды, как побегут по волнам малые лодчонки рыбаков, забрасывающих неводы, чуть ли не скрываясь в высоких волнах, а рядом с ними велича-во поплывут многовесельные расшивы и насады, перевозя курский люд с одного берега на другой.

Следом за ними тронутся и струги гостей торговых, наполненные красным товаром, чтобы торговать как с соплеменниками, расселивши-мися по берегам Семи, Десны и Днепра, так и с иноземцами, прожи-вающими на берегу Благодатного теплого моря. Торгуют курские купцы не только красным товаром, но и железной рудой, на болотах, раски-нувшихся вокруг Курска, собранной, и железным оружием, справлен-ным курскими кузнецами, и меховой рухлядью, добытой охотниками, подобными Бродичу, и зерном золотистым, собранным на благодатных полях, разрабатываемых окрест града.

По осени, когда зерно после сбора нового урожая в цене падает, за-купили тороватые купцы у смердов-огнищан по всей округе, теперь же, когда с зерном не так богато как осенью, торговые гости готовятся сбыть его с большим прибытком для себя. На то они и гости торговые: свой барыш никогда не упустят! А самые отчаянные погонят в безлес-ные южные края плоты из стволов деревьев: тут и сосна, и ель, и дуб — выбирай на любой вкус.

Из чужих краев торговые гости возвращаются также не с пустыми руками: привозят красного товару, украшения различные — женщинам они страсть как нравятся. Пристанут до отцов или мужей: «Хочу!» — как острый нож к горлу. Не хочешь, да купишь, отдав последнюю монетку, лишь бы не галдели как вороны перед непогодой.

Иногда купцы привозили оружие заморское: брони да мечи хар-лужные. И на этот товар всегда находились покупатели. Ценили русичи оружие.

Но больше всяких товаров привозили торговые гости из земель да-леких различные истории из жизни того или иного народа, которыми и делились, не требуя платы.

Слушали те истории куряне, удивлялись: «Неужели все на самом деле так?..»

СТРОИТЕЛЬСТВО КРЕПОСТИ

Не успел пройти ледоход, еще не спали полые воды, как куряне муравьями закопошились на Красной горе: необходимо было выкопать канавы под крепостные стены до начала полевых работ.

В земляных работах вновь почти все жители участвовали. Как му-равьи по периметру будущей крепости снуют, копошатся, заступами орудуют. Под неустанным присмотром князя и воеводы рвы копают. Впрочем, князь и воевода не только присматривают за ходом земляных работ, но и чертеж на земле набрасывают, вооружась острой палкой или тонкой бечевкой, а то, нет-нет, и сами за заступ возьмутся: покажут как копать надобно.

Земля после того, как оттаяла после зимних морозов, словно жи-вая: дышит. Теплом и запахом. Копается легко. Особенно чернозем. Тяжелей приходится с глиной, идущей вслед за слоем чернозема. Но и тут, ничего, справляются копатели.

При рытье канав под бревна будущей стены навыков особых не надо: бери на лопату больше и кидай дальше. Вот и вся наука. Только плотников князь освободил от земляного тягла: им бы со своей, с плот-ницкой работой впору справиться…

Особенно глубокую яму копали в одном месте, со стороны Туска-ря.

— Для чего? — как-то спросили подуставшие землекопы заглянув-шего к ним воеводу.

— Для крепости, — односложно, не моргнув глазом, ответил воево-да.

И вообще удивились они, когда на дно выкопанной ими ямы на толстых канатах опущены были ранее заготовленные Срубом и его сы-новьями дубовые плахи, а Сруб с сыновьями их собрал там в рамы и установил одна к другой на торец, потом железными скобами между собой соединил. Получилось что-то вроде хода. Но хода без входа и без выхода, пролегшего поперек будущей крепостной стены.

— Засыпай! — выбравшись последним из ямы, приказал старшина плотников землекопам.

Засыпали. Утрамбовали землю. На кончике языков вопрос: «Для чего?» Но сдержались: князю виднее, где копать и что закапывать.

— Достаточно, — продолжает командовать Сруб. — Ставь стену!

И сам с сыновьями первым направился к приготовленным для кре-постной стены бревнам.

— Навались! — Показывает на нужное бревно.

Навалились, ухватившись враз руками за тяжелую колоду. — Ух! — Вскинули на правое плечо и понесли, слегка сгибаясь и коряча ноги под тяжестью дубового бревна.

— Опускай!

Осторожно опустили бревно комлем вниз, закрепили с соседним, чтобы не падало. Не успели дух перевести, а Сруб уже командует:

— Следующее.

И снова: краткое «Навались!», а следом дружное «Ух!»

К вечеру место, где была вырыта яма и где была установлена непо-нятная рамочная конструкция из дубовых плах, было пройдено новой крепостной стеной, засыпано землей и утрамбовано так, как будто тут никогда и не копалось. А через седмицу вообще забыто — другие дела и заботы захватили строителей, некогда было размышлять над столь не-обычным явлением, как какая-то яма, а в ней деревянная рама. Спешили строить крепостную стену, так как впереди предстояли полевые работы.

Но как ни поторапливал князь, как ни покрикивал воевода, как ни месили грязь еще не высохшей после таяния снега земли куряне-строители, к травню, к началу полевых работ смогли лишь часть старой стены, что шла по обрыву со стороны Тускаря выкопать да на ее место часть новой, двойной, с забралом и бойницами установить. И все!

— Мало! — сетовал обескураженный князь, ожидавший более весо-мых результатов.

— Мало, — соглашался с ним воевода.

— А я-то думал… — продолжал сокрушаться Кур.

— Ничего, — успокаивал его, как мог, Хват, — наше от нас не уйдет. Раз решили, то сделаем. Вот полевые работы пройдут, отсеется наро-дишко — и опять примемся за рытье канав под бревна для крепостных стен. А пока будем довольствоваться тем, что есть, да домишки наши начнем строить, чтобы к холодам в них перебраться. Плотники, чай, полевыми работами себя не обременяют, они топориком хлеб насущный себе добывают. Верно, князь?

— Верно, — соглашался Кур, — будем домишки наши строить. Мыс-лю, что с северной стороны начнем. Там и лоно града, там и вход в кре-пость, там и более слабое укрепленное место: нет ни склонов, как со стороны Тускаря, ни оврагов, как со стороны долины Кура.

— Придется ров поглубже выкопать, — окончил мысль за князя вое-вода и добавил, не сдержавшись:

— А как получается-то хорошо, княже. Любо-дорого посмотреть! И высоко, и крепко! Вот бы всю крепость так враз узреть?.. Будет не хуже, чем в Белой Веже на Дону Батюшке или в самом Воронежце!.. — Воево-да по-детски радуется будущей крепости, готовой только в его мечтах.

— Еще узрим, воевода, узрим… — похлопывает ладонью князь по могутным плечам воеводы. — И со рвом глубоким ты прав. Будем копать вон от того оврага, — указал рукой на глубокий овраг, глубоко вклинив-шийся в мысок со стороны Кура, на отрогах которого приютились из-бенки Купавы и Бродича, — до вот того выступа в обрыве берега Туска-ря.

Очерченное рукой князя место далеко выбивалось за границы ста-рой крепостной стены, прихватывая к планируемой крепости изрядный кусок посада.

— А с посадом что будем делать? — поднял на князя вопрошающие очи воевода.

Он имел ввиду несколько полуземлянок посадских жителей горо-дища, которые оказались на черте будущей крепостной стены и крепо-стного рва.

— Не баба, кажись, подвинутся, — жестко сказал, как отрезал, князь. — Тут речь о крепости, а не о каких-то жалких лачугах. Лачуг себе ог-нищане наши сколь угодно понастроят. Лес рубят — щепки летят! Впро-чем, — решил князь, — до сего момента еще дожить надо… а потом уж думать, что да как.

— Если лес, то… конечно, — протянул неопределенно Хват. И было непонятно: то ли он полностью согласен с князем, то ли имеет собст-венное мнение по данному поводу, отличное от княжеского, но предпо-читает его держать при себе.

Построенная новая крепостная стена действительно смотрелась грозно и неприступно. Да таковой она на самом деле и была. Хоть и мало стены крепостной установили, но добротно. И в землю бревна на-ружного и внутреннего ряда глубоко вкопали, и перемычки между ними дубовые проложили, и землей, смешанной с сырой и вязкой, как клей, глиной для прочности междурядное пространство забили и утрамбова-ли. Не хуже каменной крепостная стена получилась.

А князю неймется. Приказал десятку воев крепких дубовой пла-хой-тараном в стену ту бить: не даст ли слабины. Вои и рады: бревно — на плечи и отошли шагов на десять для разгона.

— Обождите! — крикнул, подумав, князь. — Сначала в старую попро-буйте. Посмотрим, как сдюжит?

Вои с бревном на плечах направились к старой, прицелились, вы-бирая в стене место покрепче, гикнули для удали, разогнались и удари-ли.

Крякнуло недовольно старое, врытое в землю, покрывшееся мхом бревно и чуток подвинулась из общего ряда.

— Еще! — требует князь.

Видать, взыграло ретивое, интересно знать: сколько ударов тарана сдюжит старая стена.

Еще отошли, разогнались, ударили. Пуще прежнего наклонилось бревно, но устояло.

Вои, не сбрасывая с плеч тарана, обернулись к князю, ждут коман-ды. Лица озорные, веселые. Таких молодцов простой работой не уто-мишь. Ничуть не устали — дышат ровно, словно и не бегали с бревном-тараном на плечах.

Молчит князь, размышляет.

— Десятка ударов не сдюжит, — приходит он, наконец, к выводу. — Теперь попробуйте крепость новой стены.

— Да, — соглашается с выводами князя воевода. — Вовремя сменить надумали…

Вои вновь возвращаются на прежнюю позицию. Дружно ухают, возбуждая себя, разгоняются, бьют тараном в стену.

Глухо, недовольно ухнула земля под стеной и под ногами воев, за-дрожала, но бревна в новой крепостной стене даже не шелохнулись.

— Еще, — кричит князь, — еще!

Разогнались, ударили. Результат тот же самый: задрожала мелко земля, но не пошевелилась, не уступила силе стена.

— Еще! — Не терпится князю испытать крепость выстроенной сте-ны.

— Князь Кур, может достаточно, — попытался остановить князя вое-вода Хват, до сей поры молча наблюдавший за «приступом», — чего по-пусту крепость рушить.

— Лучше сейчас самим порушить, чем когда-то врагам. — Отвечает князь. — Если сами сейчас порушим, то сами же и исправим все недоче-ты. Плохо — ежели враг порушит. Тогда, может статься, что и исправ-лять будет некому…

Доводы князя хоть и жестки, но справедливы. И вои еще раз за ра-зом наносят тараном удары в стену, но она держит эти нешуточные уда-ры, только земля тревожно дрожит. Как те ни старались — не поддалась стена.

— Достаточно, — наконец дает команду Кур. И добавляет, когда вои положили таранное древо на место: — Поправить вышибленное бревно в старой городне, подсыпать земельки и утрамбовать до каменной твер-дости и прочности — в новой.

— Будет исполнено, князь, — отвечает десятник Славобран и ведет своих воев на исполнение княжеского наказа.

— Теперь вижу, что добротно устроено, — потирая руки, удовлетво-ренно констатировал князь, обращаясь к воеводе. — Так и будем про-должать.

— Только так, а никак иначе, — поддакивает черноглазый Хват, не скрывая за прежней насупленностью довольства и радостного оживле-ния. — Чтобы не хуже было, чем в иных городах нашей славной Руси — Русколани.

— Вот именно! — оставляет последнее слово за собой курский князь. — Вот именно!

Радостно на душе князя. Радостно на душе воеводы Хвата.

Радостно и курянам любоваться новой крепостью. Да как не радо-ваться — для себя строят!

СЕВ

Пока длились полевые работы, связанные с пуском пала по старо-му жнивью, с вспашкой на быках, так как Сварог еще не надоумил ку-рян использовать для такого дела лошадок, деревянными сохами, снаб-женными железными сошняками, разработанных ранее полей; пока не были окончены работы с посевом семян под деревянные бороны с дере-вянными же зубьями, которые тянули смирные лошадки или норови-стые быки; пока на полевых работах было задействовано почти все на-селение города Курска, от мала до велика, ибо сказано, что один весен-ний посевной день целый год кормит, строительные работы в крепости почти не велись. С хлебушком каждый желал быть, ибо хлеб — всему голова! Не зря же три символа Рода и Творца воплощаются в Деде, Дубе и Снопе, которые и почитаются славянами наравне с самим Творцом.

Сев — дело не простое. Прежде чем бросить зерно в землю надо бо-гов умилостивить, чтобы зерно в землю приняли, чтобы всходы были дружные и тучные, чтобы засуха стороной обошла засеянные поля, чтобы дожди выросший урожай не сгноили. Да мало ли еще чего надо вымолить у богов. А боги все разные и по разному относятся к мольбам пахарей и сеятелей. Одни помогают, другие же могут и пакость какую-либо учинить, если их не умилостивишь. На то они и боги!

Потому допрежь сеятелей обходили курские поля жрецы, творя за-клинания, а Славояр на капище праздник богам и требу учинил, возда-вая хвалу и молитвы. Сварогу — Творцу всего сущего, а также Снопу — одному из воплощений Сварога. И Велесу, дающему благодать всякой живности, и Севу — покровителю полевых работ и сева, и Зимстерле — богине весны и цветов, и Мерцане-Зарнице, чтобы не забывала резвить-ся над зелеными всходами и созревающими колосьями, и богине Сиве, отвечающей за плоды и плодовитость, и еще многим и многим богам и богиням, от воли и благосклонности которых зависит: быть урожаю, или же голод ожидает род курских северян.

Бог Сев в сем праздновании курян был особо почитаем, он был не только покровителем всех полевых работ, но и покровителем самих се-верцев. Это в его честь Отцом Богумиром был назван один из его сыно-вей, который и стал родоначальником всех северских племен и родов, прибыв из далекого былинного Иньского Края на Русские земли и рас-селившись на берегах Семи, Десны, Псла и иных рек. Вот и воздавались ему особые почести, равные тем, которые воздавались самому Сварогу или Световиду.

И если в пору вспашки полей участвовали в том действе лишь па-хари да ребятишки, помогавшие им подгонять хворостиной утомивших-ся быков, и при этом допускалась для полевых работ будничная повсе-дневная одежда, то в день сева куряне поголовно, за исключением лишь грудных детей да ветхих стариков, оставшихся возле своих изб греться на солнышке, вышли на поля в лучших и самых ярких нарядах. Мужчи-ны — в расшитых тонкого белого холста рубахах, женщины в цветастых платках и платьях, девушки — в светлых сарафанах, с венками и лентами на голове при распущенных, не заплетенных в косы, золотистых воло-сах. И все вместе — с веселыми песнями, славящими богов и сев, поле и труд.

Даже ярмо наволах, и то было в лентах, чтобы не печалить богов своим скудоумием и отсутствием веселья. Ибо куряне, впрочем, как и все северяне, как и все славяне, считали, что все хорошие дела должны делаться весело и легко. Тогда и боги помогут, и успех ждет. Если же начать столь важное дело с тяжелым сердцем, без ощущения радости — добра не будет. Не только это лето, но и вся жизнь сложится тяжело и муторно.

— Прими, земля-кормилица, — метнул горсть жита жрец Славояр в дышащую теплом землю, — жито, да отдай его нам старицей. Ибо кор-мишь ты нас и поишь, ибо ты всем русичам — мать, не мачеха! Слава! Слава! Слава! — И был он в сей день не только в праздничных одеяниях, но торжественен и благообразен.

— Слава! — повторили сеятели, берясь за лукошки с зерном.

— Сла-а-ва-а-а! — отозвалось гулкое эхо.

Сев на курских, из сплошного чернозема, полях, когда-то отвое-ванных пращурами у лесных массивов, а потому раскинувшихся среди лесов и перелесков, торжественно начинался и торжественно, под пение молитв, заканчивался.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА

Но только жаркая пора посевной миновала, как строительные ра-боты на Красной горе возобновились с новой силой. К тому же дни ста-ли долгими, теплыми, а вечера сопровождались соловьиными трелями и прочим птичьим гамом и щебетом.

Работалось весело, споро, с небольшими перерывами на еду и от-дых. И как не спориться работе, когда на строительстве, почитай, весь город трудится, все горожане и огнищане, проживающие на крутоярах по Тускарю от Красной горы и до Лысой горы. Кто рвы копает желез-ным заступом, кто бревна-плахи к ним на могучих плечах несет, кто землю между рядами бревен утрамбовывает, да глиной вязкой забивает. А как не трудиться — для себя крепость строят, по решению своего же веча. Вот и кипит работа от зари и до зари. Вот и стучат заступы и топо-ры от темна и до темна, и радостно повизгивают пилы, прожевывая твердый, как из железной крицы, дуб.

На строительстве крепости работают не только мужчины-воины, не только плотники и кузнецы, кожевники и горшечники, не только княжеская челядь, гости торговые и жрецы-ведуны. Этим всем сам Сва-рог в работе быть велел. Тут и женщинам, и подросткам работы хвата-ет: в мешках из рогожи и на специальных деревянных носилках глину из-под кручи, почитай, от самого Тускаря подносят, песок речной. Дру-гие — в деревянных ведрах воду. Третьи — прошлогоднюю солому. Чет-вертые все это ногами своими загорелыми перемешивают, доводя до вязкой массы. У многих из них не только ноги по колено в глине, но и лица, и руки. Однако, всем весело. Тут и там смех раздается: девичий — звонкий, задорный, словно колокольчики серебряные враз зазвенели, мужской — басистый, солидный; ребячий — по-жеребячьи восторжен-ный.

Мужчины и подростки, по примеру отцов своих, в полотняных штанах и обнажены до пояса. Босые. Чего зазря одежонку рвать и обувь бить, когда не только от работы тепло, но и от Ярилы-Солнышка. Оде-жда да обувь и в холода сгодятся.

Женщины в длинных до пят платьях и в светлых платках на голове — не к лицу молодкам ходить с распущенными власами, чай, не на празднике лета и любви — Лады и Купалы, чай, не девчонки-малолетки. Тем это дозволяется. Как дозволяется и незамужним девицам своей кра-сой русалочьей парней завлекать.

Если какой подол платья мешает, то можно его спереди подобрать и за пояс засунуть, вот ноги не будут путаться в подоле — и ничего за-зорного или постыдного в том нет. Испокон веку так славянки хажива-ли, когда работа того требовала. А те, что побойче своих подружек бу-дут, так те и мужские порты натянут — по примеру своих сестер из Бе-лой Вежи, которых еще то ли касачками, то ли казачками называют — и в них щеголяют: ведь тепло и удобно.

После окончания работ все так же дружно направляются к тихому Тускарю. А он пылает в лучах заходящего солнца и прохладой манит. На берегу, не сговариваясь, делятся на две части: мужчины и мальчиш-ки, что постарше, в одну сторону, женщины с девушками и прочей ме-люзгой — в другую. Купаются порознь, излучиной реки и густыми кус-тами ивняка разделенные.

Мужчины, сняв порты, прыгают с разбега в еще не прогретую солнцем воду и ну, размашистыми саженками, водную гладь рассекать. Туда-сюда, туда-сюда. Ухают от удовольствия.

Женщины, убрав платы и распустив золотистые волосы, входят в воду осторожно, как бы кончиками пальцев ног. Одни — прямо в плать-ях, другие — разоблачившись до нага, а чего бояться: мужчинам грех подглядывать в неурочный час за женской красотой, великий позор. Ни один на такое не осмелится. Мало, что засмеют соплеменники, но еще и изгоем сделают, из града навсегда изгонят. Суровы законы русичей. Суровы, но справедливы. Не замай чужого. Вот и красуются женщины друг перед другом своей русалочьей красой на зависть водяному царю и его помощникам-духам речным. Особенно, молодки, или те, кому за-муж уж впору. Русалки! Настоящие русалки! Глазища большие, все го-лубые, синие да зеленые. Как омуты колдовские. И волосы — чуть ли не до пят! По плечам рассыпались, розовые ягодицы прикрывают про-зрачной золотой кисеей.

Русалки! Настоящие русалки!

Купава тут же. Нагая. Уже в воде побывала. Улыбается от удоволь-ствия. Вышла на песчаную отмель, руками волосы отжимает, воду с тела сглаживает. Тело стройное, кожа чистая, гладкая. Вода на коже в шарики собирается, искрится, как роса на траве в утренний час.

— Что, Купа, улыбаешься? — спрашивает востроглазая и быстрая на язык соседка ткачиха. — Наверное, милого дружка вспоминаешь?

Задала вопрос и смотрит хитро-хитро, настырно-настырно, вызы-вающе: как, мол, ответишь, не солжешь ли, не слукавишь ли соседушка дорогая?..

Тут не отмолчишься. Хоть и таят Купава с Бродичем свою любовь, но разве утаишь ее от сотен глаз… не утаишь… Купава понимает: бу-дешь молчать — досужие кумушки такое навыдумают, что жрец, отве-чающий за целомудрие жителей града, может к ответу на вече призвать.

— Может, и вспомнила, — приняла вызов Купава, выпрямив стан и гордо взглянув на соседку. — А тебя, соседушка, завидки, что ли берут? Или муж с тобой не больно-то ласков, что ты на чужих парней загляды-ваешься?

Быстра на ответ Купава, за словом за пазуху не полезет, да и язык у нее, что осока речная — режет до крови.

— Не серчай, Купавушка, — уже миролюбиво продолжает ткачиха. — Просто спросила. День-то сегодня какой чудный. Вот и лезет всякая дурь на язык. А язык, — знато дело, — без костей, мелет, что не след. Он, язык-то — и друг наш и враг первый.

— Да, чудный! — чуть щурясь на спешащее за окоем солнце, и, вновь улыбаясь своим мыслям, соглашается Купава, внутренне отдавая должное уже мирным словам словоохотливой ткачихи.

Она знает, что вечером придет коханый, охотник Бодрич, они уся-дутся рядышком на завалинке ее избы и будут слушать пение солову-шек чуть ли не до утра. Бродич будет жарко шептать ей слова любви, отчего ей млеть в сладкой истоме. Но только млеть и ничего большего. Она бы и рада уступить и отдать свое тело милому дружку, но суровый закон предков сдерживает ее порывы.

— Да, чудный! — Шепчет она то ли себе, то ли соседке, то ли неви-димому Бродичу.

Ребятишки с визгом носятся у берега. Там и вода теплей, и мелко — не утонешь. Брызгаются, кричат. Весело сорванцам!

Мужчины, смыв с себя пыль и дневную усталость, почувствовав новый прилив сил и духа, через кусты лозняка и почти непроницаемые кроны молоденьких ив кричат женщинам, «задирая» их:

— Эй, бабы, чего в Тускарь купаться идете, а не в Кур? Или бои-тесь, что Кур клюнет, да не в то место? Забрюхатеть от речного петуха боитесь? Ха-ха-ха!

— Чья бы корова мычала, — озорно отвечают молодки, — а чья бы и помолчала!

— Вам бы самим у петухов поучиться, — выкрикивают те, что уже в годах да и замужем не один год ходят, — языком, как помелом, а до дела дойдет — так курам на смех!!!

— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! — теперь заливаются задорным смехом жен-щины, а девушки стыдливо краснеют, догадываются, о чем речь ведет-ся, потому и краснеют как маков цвет.

— Вот умыли, так умыли, — смеются за кустами мужчины, — как во-дой из Святого колодца!

Святым или Священным колодцем куряне называли родник, выбе-гавший чуть ли не с вершины обрывистого берега Красной горы, кото-рый своими студеными водами поил горожан как в летнюю жару, так и в зимнюю стужу. Не замерзал и не пересыхал. Жрецы над его водой заговоры от разных напастей читали, людей лечили. Многим помогало. Потому и Святой, и Священный. К нему специальную тропу по обрыви-стому склону проложили и дубовыми плахами обложили, чтобы удоб-ней было добираться. Струи родника были чисты, как слеза младенца.

Веселятся жители града Курска, плещась в водах тихого Тускаря. Их звонкий смех вливается в какофонию соловьиных трелей. Облюбо-вали маленькие голосистые пташки берега Тускаря и окрестности града, радуют его жителей своими переборами и коленцами…


Летом курянам хорошо: купайся, мойся, сколько душе угодно. Хоть в Куре тихом, хоть в Тускаре глубоком, хоть в Семи полноводной. Всем мест хватит. И глубоких, и мелких, и обрывистых, с которых ребя-тишкам нырять вниз головой хорошо, и полого уходящих своим песча-ным дном в глубь реки…

Зимой реки подо льдом, и в прорубь, из которой воду берут и в ко-торой гусей домашних купают, не каждый по морозцу купаться полезет. Выручают деревянные бани-купальни, построенные чуть ли не каждой крепкой семьей, но расчетливо вынесенные из черты города на берег Кура, чтобы «красный петух» не вырвался на волю и не сжег весь град. Их сначала жарко натопят, накаляя в огне очага большие камни и грея воду, затем камни эти водой поливают, пар нагоняя. Потом парятся и моются всей семьей. Бани окошек не имеют. Разве только одно, под са-мой застрехой для выхода дыма, ибо топятся они по «черному». И тут важно, не только сажей не измазаться, но и за всем процессом следить, чтобы, не приведи Перун, не загорелась баня и не оставила семью без омовения среди зимы, или чтобы в чаду не задохнуться — и такое случа-ется.

Довольно часто мужчины, прежде чем посетить купальню, во льду Кура топорами полынью вырубают, чтобы, распарившись в баньке, с ходу в ледяную воду окунуться, но не остудить тело, а только раззадо-рить. Считается, что такое сочетание жары и холода жизненных сил прибавляет, годы жизни продляет. Если же купание в бане происходит вскоре после снегопада, и снег лежит пушистый, легкий, то обходятся без проруби, кувырканием в снегу. Но тут всегда нужно знать меру: чуть что, простудился, простыл — и к пращурам дорога.

Вот потому и любят русичи летом в реке побарахтаться побольше. Летом барахтайся в воде сколько угодно, не простынешь, не заболеешь. Правда, старые люди говорят, что тут могут русалки подкрасться, заще-котать и с собой к Водяному утащить.

— Только, — уверяют знающие люди, — они охотятся за самыми кра-сивыми девушками и парнями: девушек в наложницы к Водяному уво-дят, парней — себе в мужья.

Но так ли это на самом деле, или не так — никто не знает. Но гово-рят. А люди говорить попусту не будут… Особенно старые, век про-жившие. Утопало и заливалось курян много, только никто из них назад не возвращался, не рассказывал, а если и всплывали, то только трупами бездыханными и безмолвными.


Еще и праздник Купалы не пришел, а две крепостные стены над обрывами Тускаря и долиной Кура, под острым углом сходящиеся друг к другу, поставлены. Саженях в трех от самих обрывов, чтобы в случае чего и в обрыв стене не сползти, и вражеским воинам простора для раз-ворота не было. С понятием ставились.

А на их острие — двухъярусная, четырехугольная красавица башня, десяти аршин в ширину и длину, возвышается. Этакий дубовый крепыш — даже глаза радуются, когда на него посмотришь, чем-то незримо сма-хивающий на воя-русича, когда тот в броневом доспехе и мечом опоя-сан. Возможно, своей кряжистостью, что ли? А, может, спокойной уве-ренностью в силе и правоте?.. Человек двадцать воев в ней без всякой тесноты вместятся, а при особой нужде — и более.

— Лепота! — восхищается воевода. — Силища! Не хуже, чем в Воро-нежце. Да что я говорю не хуже, — сам себя поправляет он, — лучше! Куда, как лучше!

— Достойно, — более сдержан князь. — Перунов знак водрузи над центральной бойницей, чтобы любому недругу было видно, что сию башню, сию крепость сам Перун-Громовержец в чести держит, оборо-нять помогает, — приказывает он воеводе.

— Виноват, князь, мой недогляд… Но завтра же сделаю, — оправды-вается воевода, хотя чего оправдываться, если эта мысль только что пришла князю на ум.

Оба наравне с рядовыми воинами и жителями Курска целыми дня-ми на стройке пропадают, не только наказывают, что и как сделать, не только отслеживают исполнение наказа и надежность сделанной рабо-ты, но и сами «черной» работы не чураются, домой лишь ночевать при-ходят.

Возвышаются новые крепостные стены. Надежно, твердо. А над ними — крепостная башня. С четырехскатной стрельчатой крышей, ду-бовым тесом покрытой — постарались плотники, подогнали доска к дос-ке, шип в шип. Ни одной дождинке под крышу не попасть. На многие лета построено. Не зря же Сруб самолично каждую планку, каждый шип в ней проверял. Но не только плотничьи дружины стены и башни крепостные строят. Чуть ли не по челу Красной горы, перед Закурьи-ным оврагом, ставить княжеский и воеводский дома-хоромы приноро-вились. Княжий — ликом на восход солнца, левой, глухой стеной перво-го и второго, с узкими окнами-бойницами, ярусов в сторону Воротной башни и еще не начатой крепостной стены. Воеводский — ликом на за-ход солнца, а правой стеной к Воротной башне. Дорога от Воротной башни промеж ними пролегает, вся, как на ладони. Ни конному, ни пе-шему от глаз княжеских или воеводских не укрыться. Так и предполага-лось, чтобы быть этой единственной дороге не только под присмотром, но и под обстрелом лучников из хором княжеских и воеводских в слу-чае, если Воротная башня падет, и враг в детинец проникнуть попытает-ся. Вот и будет ему прием с двух сторон оказан! Да такой «радушный», что не обрадуется. Дома просторные, с разными хозяйственными при-стройками для коней боевых, для житниц и иных припасов, для челяди домашней.

Как и планировал князь, его дом и дом воеводы вошли в систему оборонительных сооружений крепости. Как бы стали второй линией обороны. Первой должна была быть крепостная стена да башни. И они были. Второй же линией обороны стали княжеский и боярский дома со всеми их пристройками и постройками.

Не отстает от князя и воеводы старшина торговых гостей, Прилеп. На вече он выступал против строительства крепости, был первым и са-мым ярым ее противником. Но когда дело дошло до строительства — забыл про прежние слова и включился со всей энергией в постройку собственного дома. Но и тут без хитрости не обошелся. Если князь Кур и воевода Хват стены хором ставили на чуть углубленные в землю ду-бовые плахи-кряжи, то Прилеп нанял землекопов, которые выкопали ему под дом глубокий котлован, почти на целый ярус.

— Зачем? — спрашивали незадачливые горожане ухмыляющегося Прилепа.

— Да под товарец-то всякий, особенно скоропортящийся, — отвечал старшина торговых гостей. — Умные люди не зря молвят: «Дальше по-ложишь, целей возьмешь»!

— Не целей, а ближе, — пытались поправлять его знатоки славян-ской, северской мудрости.

— Это кому как, — не спорил Прилеп, — кому ближе, а кому целей…

После такой отповеди отставали самые упорные: нечего со своим уставом в чужой храм медведем-шатуном вваливаться. Хозяин — боя-рин, сам знает, что и как ему строить. Тем паче, Прилеп, который ни в вопросах, ни в советах не нуждается. Сам кому угодно совет даст. Правда, не бесплатный. Так уж устроен Прилеп, что в каждой малости хочет выгоду свою иметь. А как же иначе — ведь тогда не быть бы ему старшиной гостей торговых.

ПРАЗДНИК КУПАЛЫ

На праздник Купалы Бродич и Купава на берегу тихоструйного Кура после хороводов и хорового пения в этих хороводах, после прыга-нья-очищения через костер, после пускания венков в притихший ночной Кур, на отдаленной поляне среди пахучих трав и цветов, под ласковое журчание вод, трели поздних птах и подмигивание звезд, познали друг друга. Познали, любя и не стеснясь ни себя, ни своих соседей, познали так, как познали себя в этот день многие их соплеменники, почти не скрываясь от чужих глаз. А чего стесняться, если такой день дан людям самими богами. Не столь на утехи плотские, как продолжение рода. И с этого мгновения для всего мира стали мужем и женой с благословения Лады и золотокудрого Леля, прыскающего стрелы из своего золотого лука в сердца возлюбленных. Теперь не надо сторониться нескромных взглядов, не надо прятать любовь.

— Купавушка! — жарко шептал между поцелуями в маленькое ушко любимой женщине Бродич, находясь на седьмом небе от счастья. — Ла-пушка моя ненаглядная! Ты — моя! Моя! Моя!

А та кошкой ластилась возле него, только что не мурлыкала, одно-временно грациозная и податливая, ласковая и нежная.

— Да, любимый, я — твоя! Пала крепость… — как бы невзначай на-помнила она ему о давнем зимнем разговоре, с которого все повелось, с которого все началось.

— Навеки?!! — то ли утверждал, то ли спрашивал обалдевший от счастья охотник. И было непонятно, помнит ли он о том разговоре, или уже забыл.

— Навеки! — дышит жарко-жарко она. — Впрочем, как Сварог и Лада пожелают… — тут же тихим голосом, в котором закралась грусть, по-правляет себя Купава, вспомнив, по-видимому, прежний опыт своего замужества.

— Точно? — не замечая от счастья этой грусти в голосе любимой, талдычит, как тетерев во время весеннего тока, Бродич.

— Точно! — Целует его Купава.

— Лада! Лада! — непроизвольно шепчут мужские губы между сла-достными поцелуями.

— Любый!

Ночь влюбленных! Ночь теплая-теплая, светлая-светлая, пьяными соловьиными трелями переполненная… Самая жаркая и самая короткая, и надо всем все успеть.


Любили русичи весенние и летние праздники. Особенно праздник Купалы. В этот праздник не только хоровод водили, костры жгли и че-рез них, пытая судьбу, прыгали, стараясь подпрыгнуть, как можно вы-ше, чтобы счастья было больше; не только венки из трав, цветов разных заплетали, но и сужеными обзаводились. В этот праздник парни, познав женское тело, становились мужчинами, а девушки, распустив косу и сняв на время серебряные мелодичные колты — женщинами и матерями. И никто не мог воспротивиться тому, ни отцы, ни матери. Сами через то же самое прошли. То самим Сварогом славянам дадено, через отца Ария Заветом названо, который необходимо всем соблюдать.

Накануне праздника все избушки, все полуземлянки курян были чисто выметены, вымыты. Земляной пол густо усыпан свеженакошеной травой, луговыми и лесными цветами, стены украшены березовыми ве-точками. К веточкам привязывались цветные ленточки или же нити. Для красоты и в знак любви к богине Ладе. Словно по волшебству, задым-ленные избушки превращались в лесные сказочные домики, благо-ухающие запахом трав и цветов. Украшались не только жилища, но и отдельные березки на полянах, где намечались игрища.

Не только Бродич с Купавой познали друг друга в праздник Купа-лы, но и многие жители града и его окрестностей, и не только юные и девственные, но и те, кто уже был женат или же находился замужем. Бог Купало разрешал на его праздник один раз в году встретиться с ко-ханым или коханой, и эта встреча не считалась прелюбодейством. Так что данный праздник ждали не только молодые влюбленные, но и те, кто уже успел попробовать супружеского счастья и при этом не очень удачно. Пока молодые и юные водили хороводы, пели песни, прыгали через костры и пускали по Куру венки, старики и старушки любовались их молодеческими играми, шамкая беззубыми ртами, ободряли робких, хвалили шустрых и бойких, делились собственными воспоминаниями о своей молодости.

— Ныне молодежь пошла, — шепелявил какой-нибудь седовласый замшелый дедок, похожий больше на лесовика, чем на добродушного старика, — не нам чета. И через костер прыгают низко и любят не жар-ко…

— Что, верно, то верно, — подхватывала его подруга, седая и смор-щенная, как яблоко печеное, с бесцветными глазами и крючковатым носом, с согбенным к земле станом и выпирающим наружу горбом ло-паток — настоящая Баба-Яга. — Не нам чета. Эх, бывало…


Землянка старой Весты, в которой проживал Бродич, подпадала под снос из-за постройки крепостной стены, и с ней все равно пришлось бы расстаться, поэтому особой кручины по данному поводу он не испы-тывал, переходя жить к Купаве. Однако, соблюдая закон, землянку на праздник приукрасил цветами и веточками.

Ни старая Веста за свой долгий век, ни он — за короткий много до-бра не нажили. Возможно, из-за того, что слишком любили бродячую, скитальческую, полную приключений и опасностей жизнь.

Были в его землянке стол дубовый, бог весть, когда и кем срабо-танный, да пара лавок вдоль стен, прикрытых шкурами, на которых время от времени отдыхал, когда не бывал в охотничьих походах. В уг-лу, который смотрелся на восход солнца, на специально вырезанном поставце стояла деревянная аляповатая, с короткими, согнутыми в ко-ленях и вызывающе расставленными толстыми ногами, с такими же толстыми и коротким руками, большими грудями и животом, фигурка Роженицы. Это была славянская богиня Рода, которую везде по-разному называли: кто Бабой, кто Бабушкой. Но чаще ее звали Златой Матерью, бабушкой могущественного Бога Световида. Которую больше осталь-ных богов и богинь уважала и которой поклонялась старая ведунья Вес-та. Веста умерла, а Златая Мать продолжала стоять на своем месте. Бо-гов грех тревожить, даже добрых. Это хорошо знал охотник Бродич — и не тревожил.

Тут же на стене, на вбитом крюке висели пучки трав, собранных как ушедшей к пращурам Вестой, так и самим Бродичем во времена его странствий за зверем или птицей.

Чуть ли не посередине землянки стояла низкая печка-огнище, за-нимающая собой почти все пространство внутри землянки. Но никто на это и не сетует: печь — она, как вторая мать в доме — и кормилица, и хранительница очага, и оберегательница от холодов и морозов: ободрит и обогреет, а то и потрескивающими в огне дровишками поговорит-побеседует, словно сказ волшебный расскажет.

В маленьких сенях, под самой застрехой, находились ржавый серп и такая же ржавая коса, которыми ни Веста, ни он, Бродич, никогда не пользовались. В углу стояла лопата-заступ с длинной кленовой ручкой, отшлифованной за долгое время употребления ладонями человеческих рук.

Бродич собрал свой нехитрый скарб, охотничьи да рыболовные снасти, лыжи-снегоходы, захватил меч, лук да стрелы — и перешел в домишко Купавы, а свою землянку с помощью соседей разобрал. Брев-нышки, которые посвежей были, на Купавино подворье перенес: в хо-зяйстве пригодятся, если не в строительстве, то для топки печи обяза-тельно. Остальной мусор на дно оврага сбросил и сжег там, чтобы мест-ность не захламлял и вид крепости не портил. Да и не любил охотник непорядок разводить. Так уж был приучен.

Избушка Купавы, как уже отмечалось, была попросторнее и по-светлее Вестиной. Особенно нарядно она выглядела в данное время, убранная заботливыми руками Купавы, с толстым слоем душистого се-на по полу, с букетами цветов и веточками берез. Кроме сеней, в ней было помещение для стельной скотины в зимнее время. В остальном, все, как и в землянке Весты: стол, лавки вдоль стен, в восточном углу деревянный поставец с фигурками Роженицы и Лады, большая глиняная печь, на печи всевозможная посуда и утварь для хозяйского обихода, пара узких окошек, затянутых бычьим пузырем, отдушина для выхода дыма под самой крышей, закопченные стены, отсутствующий потолок и почерневшие от времени и сажи стропила с латами опалубки да камы-шовая крыша, укрывающая от солнца и снега, но протекающая от каж-дого дождя, словно старое решето. Каждую новую весну Купава, собрав травы, оттирала стены, смывая с них слой сажи, и каждую зиму сажа возвращалась на свои места.

Недолго Бродич устраивался на новом месте — работа по строи-тельству крепости ждала. Тяжкий труд. Но что значит даже самая труд-ная работа, когда дома его Купава ждала, ее жаркие губы и крепкие объятья, ее истомившееся по мужским ласкам жадное и ненасытное те-ло. Вот и шептал он, улыбаясь: «Купавушка!» Шептал, словно заклина-ние творил.

КРЕПОСТЬ

До первых заморозков крепость вокруг Красной горы была полно-стью построена. Грозно возвышались крутоверхие башни, прикрывая подступы к стене со стороны самой уязвимой части городища — север-ной, не защищенной ни высокими крутоярами, как со стороны долины Кура, ни обрывистыми берегами, как со стороны Тускаря. Лишь в од-ном месте, там где неглубокий овраг вклинился в холм Красной горы, имелась некоторая природная преграда. Но овраг был небольшой, даже пятой части открытого пространства не прикрывал. Его предстояло уг-лубить и продолжить до самого обрыва берега Тускаря. Но, несмотря на это, только что построенная курянами крепость: и башни, и стена, воз-вышающаяся над землей на четыре человеческих роста, смотрелись со стороны грозно и внушительно.

Внушительно выглядели и ворота внутри Воротной башни, пред-назначенные не только для прохода пешего человека или проезда кон-ного, но и для проезда телеги и воза сена. Они были массивными, тол-стыми, связанными из дубовых плах. Кузнецы курские постарались, выковали для них навесы прочные, узорчатые, чтобы створки ворот держали, не гнулись под тяжестью. И то сказать, не один человек створ-ки открывает — парами. Одна пара одну створку открывает, вторая — другую. За наружными воротами внутренние имеются: на случай, если врагу удастся наружные сорвать, тараном сбить. Вот тогда внутренние и придержат прорвавшихся под башню чужаков, пока их лучники через специальные прорези-бойницы стрелами не уложат.

На каждой створке ворот по знаку Коло: круг, а в круге лепестки, словно языки солнечных лучей. Такие знаки рисуются курскими умель-цами на червленых щитах воинов. И на створках ворот знак Коло по-добно огромным щитам смотрится. С умыслом старшина плотников Сруб сей знак работал: чтобы знали все, что ворота — это не просто во-рота, а щит крепости! То ли сам тому догадался, то ли мудрый Славояр надоумил. Ведающий человек, мудрый! Не даром же главный жрец гра-да и его окрестностей.

Если курская крепость внушительно смотрится с открытой и ров-ной местности, то вид ее со стороны Кура или же от Тускаря вообще непреступным кажется. Тут на береговой обрыв Тускаря взобраться совсем непросто, а к нему еще в три человеческих роста крепостная стена. Силища! То же самое и со стороны Кура.

За крепостной стеной и башнями, но выше их, поднимались хоро-мы князя Кура и воеводы Хвата, уносясь стрельчатыми башенками к самым облакам.

Поодаль от них, у крепостной стены, протянувшейся вдоль крутоя-ра со стороны Кура, примостился одноярусный, но все равно довольно высокий, а, главное, осанистый и обширный дом Прилепа. С двухскат-ной крышей, крытой сосновым тесом, с окнами в резных наличниках, окна могут при надобности снаружи прикрываться деревянными став-нями-дверцами на железных петлях, с высоким забором, отгораживаю-щим двор именитого купца от остального града, с дюжиной всевозмож-ных надворных построек за этим забором. Размахнулся Прилеп — князю не угнаться! Что, значит, богатая мошна. Остались в крепости под за-щитой оборонительных сооружений и находившиеся там ранее пять десятков разных домишек-полуземлянок, в которых проживали семьи ремесленников и купцов. Сиротливо смотрятся они на фоне палат кня-жеских и воеводских, совсем в землю спрятались, как со стыда и уни-жения.

«Всю красоту детинца портят, — сокрушается курский князь про себя, глядя на внутреннее устройство крепости с высоты второго яруса собственного дома, откуда вся Красная гора просматривалась как на ладони. — Всю лепоту нарушают…»

— Надо с этим безобразием что-то делать, — нашептывает ему вое-вода чуть ли не каждое утро, так же обозревавший с высоты внутрен-ность детинца.

Он уже даже знает, что делать: хилые землянки огнищан снести, а на их месте высокие и светлые полати для гридней построить, чтобы было, где будущим гридням княжеской дружины жить.

— Надо, — соглашается Кур, но понимает, что их желание пока не-выполнимо, так как невозможно сразу все построить. Всему свой срок нужен.

О том же, что кого-то сгонят с обжитого места, лишат кровли, они не думают, эту малость в расчет не берут. Не княжеское то дело — ду-мать о мелочах… Огнищан много, они себе домишек понастроят как-нибудь… Так чего о них голову думами печалить. Других забот — не-впроворот! Да и пословица не зря же говорит, что когда лес рубят, то щепки летят!..

ХРАМ СВЕТОВИДА

Как ни спешили со строительством крепости курские мастера, как не поторапливались они, но и про другие дела не забывали. К моменту окончания строительства крепости и домов для князя и воеводы, успе-ли поставить и храм Сварогу, точнее его воплощению в Световиде. Ни-когда ранее в граде Курске храмов не было. Были лишь капища священ-ные, на которых идолы под открытым небом стояли, суровыми ликами смотря на людей. Были на тех капищах и дубы заветные, в ветвях кото-рых не только птицы прятались, но и боги, хотя бы истукан бога Прове, бога правосудия и справедливости, с неизменными комлем сохи в одной руке и копьем — в другой, с венком на голове и колокольчиками на сапо-гах.

Построили храм курские плотники на месте прежнего святилища, ничем не огражденного, разве что столбами дубовыми обозначенного да каменными кругами на траве. Так распорядился главный жрец Славояр.

Высокий, просторный, восьмистенный, каждая стена по десять ша-гов в длину, с такой же восьмиугольной крышей, поднятой над основ-ным срубом на дубовых столбах и сработанной из толстых сосновых досок — теса, чтобы весь день солнечный свет в него попадал, вознесся храм стараниями удалых курских плотников. Светлый и праздничный, еще издали радующий глаз и душу.

Рядом с храмом — небольшой домик для жрецов, чтобы не по от-дельным землянкам время коротали, а в едином месте находились, за храмом догляд вели, да требы нужные, как того требует Завет Отца Ария, справляли. Внутри домика, как в избе огнищанской, печь, стол большой, дубовый, поставец для идолов, сундучок для разной мелкой утвари, длинные ряды деревянных лавок для отдыха. Жрецы, хоть и святые люди, но и им отдых требуется.

Главный жрец Славояр внешне виду не подает, но радуется — по глазам видно — такому храму. При строительстве лично присутствовал, не доверяя ни опытным плотникам, ни своим жрецам столь ответствен-ной роли — наблюдателя и распорядителя работ.

Он не только за ходом общих строительных работ следил, но и за внутренней отделкой храма. Приказал деревянную статую четырех-гранного и четырехликого Световида из капища в храм перенести. И не просто в храм перенести, а в специальное отведенное жрецом место, установить. В самом центре, чтобы со всех сторон был виден, чтобы во все стороны грозными очами зреть мог! Сюда же узду, седло и меч при-нести, голову медведя и кабана, рога тура, оленя и лося, чтобы видели простые смертные всю силу и власть Бога Рода.

Храм огромен, но и статуя Световида огромна, новому храму под стать. С десяток крепких плотников на своих руках еле-еле внесли его и установили в указанное место. Голова Световида кучерява, лица смот-рят на все четыре стороны света: на восток, запад, юг и север — чтобы всё видеть и всё знать. Одежда на нем короткая, но позолоченная. В ле-вой руке Световид держит лук, в правой — большой рог, выкованный искусными кузнецами из благородного серебра. Рог наполнен сурицей веселящей да сил прибавляющей. На бедре у Световида превеликий меч-кладенец, который покоится в таких же великих серебряных нож-нах. Ниже пояса идут изображения и символы Макоши, Перуна, Лады, Велеса и иных божеств, символы Яви, Прави и Нави. Всякий курянин о двенадцати подвигах Световида во славу славянского рода наслышан. Потому-то так и почитаем Световид — Бог и Заступник.

Первый подвиг Световида — это произведенный им овен, подарен-ный людям, чтобы они могли наготу свою прикрыть тканями из шерсти-волны, чтобы могли насытить свое чрево мясом.

Второй подвиг — это усмирение им вола неукротимого, переданно-го затем людям в услужение вместе с ярмом, сохой и другими земле-дельческими орудиями для возделывания пашен и полей, хлебом кор-мящих.

Третий подвиг — победа над Чернобогом, похитившим его детей-близнецов Дажьбога и Зимцерлу, которые покровительствовали славя-нам и учили их идти по пути Прави и Яви, восхвалять богов светлых и любить землю свою.

Четвертый подвиг — победа Световида над Морским Чудом — пре-великим раком, надумавшим похитить у людей солнце, чтобы опять наступила Великая Стужа и умертвила род людской.

Пятый подвиг — знаменитая победа Световида над Медным Львом с алмазными зубами, который похитил у Велеса скот — основу и богат-ство славянского рода. Опять же для того, чтобы вымер славянский род с голоду.

Шестой подвиг — завоевание им прекрасной Триглавы или, как еще говорят, Триглы, отбитой у Чернобога. Чернобог первым возлюбил Триглу за ее красоту и разум и хотел в свой Подземный Мир увести, чтобы не было людям радости и духовного очищения. Но Световид, прознав о том, не дал ей покинуть светлый мир. И отбил у Чернобога, чтобы сделать своей возлюбленной.

Седьмой подвиг — победа над злобным Нием, первым слугой Чер-нобога, напустившим на землю и на людей непроглядную ночь, лютые холода, морозы, снега и метели, которого Световид поразил из своего лука золотыми стрелами.

Восьмой подвиг — победа Световида над Скорпионом, возжелав-шим дочери Световида — Зимцерлы.

Стоит ли перечислять все подвиги Световида, о которых даже ма-лец, только-только научившийся слово «мама» говорить, и то уже знает. Кроме того, каждому жителю славного града Курска с рождения из-вестно, что внук Златой Бабы и Сварога — Световид не только главный среди других богов, которым поклоняются русичи, но и уважаем ими. Даже Перун Громовержец, и тот склоняет свою непокорную главу перед Световидом. А Мерцана доводится ему внучкой и каждое новое утро открывает ему Врата Небесные, чтобы он вышел в мир, Лучезарный и Всемогущий. Служат ему также Купало, сын Мерцаны и Сева, и Дого-да, брат Купалы, и Лада, и Леля, и Позвид. И все остальные боги.

Всемогущ Световид! Всесилен! Но и добр к детям и внукам своим — славянам. И они его чтят в меру сил своих слабых. Вот и храм светлый построили. И празднества в его честь устраивают…

ЗАГОВОР НА КРЕПОСТЬ

Когда крепость была построена, то Славояр, облачаясь в празднич-ные одежды, опоясавшись мечом, но, как и прежде, с непокрытой голо-вой, отчего его волосы, словно серебристое пламя, развевались в пото-ках утреннего ветра, со своими жрецами трижды обошел вокруг ее, чи-тая заклятия, заговаривая ее от вражеского нашествия, от захвата и раз-рушения, от пожара и иных бедствий.

Жрецы, одевши по такому случаю воинские брони, отчего больше походили на воинов, чем на служителей богов, шагали крепким строем за главным жрецом. Чем не воинская дружина?..

«Хожу я, раб племени сильного… — тянул Славояр нараспев своим скрипучим голосом заклинание, а остальные жрецы хором подтягивали: — …кругом острова, кругом крепости, по крутым оврагам, буеракам.

Смотрю я через все леса: дуб, березу, осину, липу, клен, жимо-лость, ель, сосну, орешину; по всем сучьям и ветвям, по всем листьям и цветам.

А было бы в сей крепости по-живу, по-здорову, по-добру!

А в мою бы крепость не заходил ни зверь, ни гад, ни лих человек; ни конный, ни пеший; ни ночью темной, ни днем ясным; ни ведьма, ни леший, ни лесной, ни домовой, ни водяной; ни по земле, ни по траве, ни по ветру.

А был бы я большой наибольшой, а было бы у меня все в послуша-нии. Слово мое крепко!»


Как бы ни была хороша и просторна новая крепость, но вместить в себя весь курский люд не могла. По-прежнему тянулись по-над кручами Тускаря низкие домишки-землянки жителей града, отгороженные от подступающего к ним леса жидким частоколом, скорее охраняющим от лесного зверя, чем от лихих людей.

Но знали куряне как в самом граде, так и в его окрестностях, что если вдруг враг нагрянет, то все они смогут перебраться в крепость со всеми своими чадами и домочадцами, со всем своим нехитрым скарбом, со всей домашней живностью — места всем хватит. И сообща отобьются они от любого супостата, надежно укрытые крепкими крепостными стенами и башнями.

ПРАЗДНИК СВЕТОВИДА

Каждый год в августе месяце, когда поля были убраны, и урожай свезен в житницы, куряне праздновали праздник Световида. Впервые празднества прошли в храме, а не только под открытым небом. Не зря же куряне строили большой, светлый и просторный храм.

За сутки на торжище перед храмом местные жители и огнищане из окрестных селений множество скота согнали, для жертвы Световиду приготовленного и для праздничного пиршества. Бычий рев стоял над градом, радуя души горожан: год удался, благодаря заступничеству Световида удачный. Ни мора, ни вражды не было, крепость новую и детинец построили. Так пусть ревут жертвенные животные, пусть весть богу о щедрости жителей края подают! Стоял на торжище и белый конь — конь Световида, в серебряной сбруе, крепкой веревкой к коновязи привязанный, чтобы не ускакал случайно. Отборным зерном кормили коня жрецы, студеной водой, взятой из Священного колодца, поили.

Славояр собственными руками храм подмел, удаляя из него сор и всяческие не зримые простым глазом нечистоты, подготавливая к бого-служению. Остальные жрецы тоже не сидят, сложа руки. Пурпурными тканями стены храма изнутри украшают, золотыми снопами по пери-метру обставляют. А самые достойные огромный пирог, выше роста человека пекут. Это вам не калач какой-нибудь обыкновенный — это один из главных атрибутов праздника. К тому же не просто испечь ог-ромный пирожище, не каждому такое дано. Вот и суетятся, стараются.

Наконец сам праздничный день наступает. Народу в храме — не протолкнуться. Но ведут себя тихо. Перед четырехликим Световидом не пошумишь, не забалуешь.

Главный жрец Славояр в праздничные одежды одет, одни ниспа-дают на другие. Нижнее облачение самое длинное, темного цвета, затем идет одеяние красного цвета, на нем одеяние золотого цвета и послед-нее одеяние белого цвета, расшитое золотыми и серебряными нитями, красными, розовыми лазоревыми цветами. Сотворив очередную молит-ву, главный жрец подходит к Световиду и берет у него из десницы рог с вином. Рог почти полон сурицы. Это и так всем хорошо видно. Но Сла-вояр говорит, показывая рог:

— Братья, видите, вино в роге почти не убыло — значит, следующий год будет благоприятный и урожайный.

— Видим! Слава Световиду! — радостно отвечают куряне.

— Световид рад за нас и помогает нашим добрым начинаниям, — продолжает главный жрец. — Будем же вечно чтить богов наших и род наш!

— Будем! — дружно восклицают прихожане.

После этого Славояр опрокидывает рог к стопам Световида, отда-вая Богу жертву вином в соответствии с древними обычаями. Затем ос-вободившийся рог с помощью прислуживающих ему младших жрецов наполняет свежей сурицей и выпивает сам. Выпив сурицу, вновь запол-няет рог новым вином и вставляет его в десницу Световида. При этом Славояр просит Световида не оставлять своей милостью народ курский, северский и, вообще, русский, словенский. Просит даровать людям изо-билия, богатства, тучных стад, тучных хлебных полей, мира внутри ро-да и победы над врагами, если такие найдутся.

— Помолимся, братья, — восклицает Славояр, призывая прихожан к общей молитве, — воздадим хвалу Богу Всевышнему.

— О, Световид! — начинает главный жрец краткую, праздничную молитву, так как есть еще полная, читаемая только жрецами без мир-ской суеты.

— О, Световид! — вторит жрецу толпа.

— Ты — ясен месяц в ночи! — тянет нараспев Славояр.

— Ты — ясен месяц… — повторяют прихожане.

— Ты — яркие звезды в небесной Сварге, блистающие нам в ночи, — поет торжественно жрец.

— Ты — яркие звезды… — слаженно вторят куряне, ведь не первый раз поют гимн-молитву Творцу.

— Ты — солнце ясное, освещающее и согревающее белый свет! — продолжает на торжественной ноте курский жрец Славояр.

– Ты — солнце ясное… — поют зачарованно куряне.

— Ты — четыре стороны света и сам Свет, дающий жизнь!

— Ты — …жизнь! — повторяют за своим главным жрецом курские жители.

— Ты — Отец наш и Вождь, и наш Повелитель, — заканчивает молит-ву Славояр. — О, Световид! Мы тебе поклоняемся и на тебя уповаем в делах и трудах наших тяжких, наших помыслах!

— …Мы тебе покланяемся! — молятся прихожане.


По окончании молитвы избранные заранее жрецы и миряне заби-вали жертвенный скот, но не весь, пригнанный на торжище, а от всякого вида по одной, две главы, от волов до овец. Однако с таким расчетом, чтобы всем мирянам, участвующим в празднестве, от мала до велика, хватило по куску жертвенного мяса. Остальной скот оставался в пользу жрецов. И последние могли отпустить его пастись с мирским в их ста-дах, предварительно пометив, или же продать тем же самым мирянам, доставившим его в качестве жертвы. В любом случае жертвенный скот становился собственностью жрецов, и те были вправе распоряжаться им по своему усмотрению.

Собранной в деревянную чашу от жертвенного скота кровью Сла-вояр, взобравшись по лесенке до лика Световида, мазал ему губы — дань Богу жертвенной плотью.

— Приемлет! — Сообщал он, спустившись с лестницы на пол храма.

— Принял! — Радовалась толпа. — Световид принял жертву!

Пока на торжище, на разведенных кострах с помощью всевозмож-ных вертел и иных приспособлений жарили мясо жертвенного скота, жрецы, занимавшиеся выпечкой пирога, вносили под возгласы одобре-ния этот пирог в храм. Пирог был внутри полым, и туда входил Славо-яр.

— Зрите ли вы меня? —Спрашивал он из пирога.

— Нет, не зрим! — Отвечали прихожане.

Тогда Славояр, находясь внутри пирога, громко молил Световида, чтобы его на следующий год хоть немножко, но увидели, чтобы всегда всходило солнце, чтобы весной оживала природа, чтобы леса были пол-ны зверя, а реки — рыбы и птицы, чтобы поля родили, а жители града Курска и окрестных селений — всегда процветали, чтобы Световид ни-когда не забывал о внуках своих, и победы всегда сопутствовали сла-вянскому роду.

Любой курянин, и не только курянин, но и пришлый гость, попав-ший на праздник Световида, мог задать в этот момент Богу вопрос, и он, Бог, устами Славояра давал ответы на эти вопросы.

— Что ждет град Курск и его жителей? — спросил традиционно кур-ский князь. И услышал:

— Перемены ждут Курск, большие перемены…

— Добрые?

— Всякие.

— А меня?

— Тебя, князь, удача во всех твоих начинаниях.

— Слава тебе, Световид! — Отошел князь в сторону, давая возмож-ность другим соплеменникам пообщаться с Богом, в том числе своей супруге, принаряженной, подрумяненной Яровите, ждавшей с нетерпе-нием своей очереди.

Следом за князем и его близкими со своими вопросами подходили воевода Хват с домочадцами, гости торговые и другие знатные мужи. После них потянулись простые жители, и каждому Славояр от имени Световида давал ответ на заданный вопрос.

Приспела очередь вопрошать Бога охотнику Бродичу и его супруге Купаве.

— Спрашивай, Купава, — подтолкнул Бродич ласково жену ближе к пирогу, — что нас в будущем ожидает.

— Спроси сам, — зарумянилась Купава, — ты же муж, хозяин в до-ме…

— Что ж, — согласился Бродич, мысленно гордясь разумностью и уважительностью супруги, — торговаться не будем, чай, не на торжище. — И задал вопрос: — Что ждет нас с Купавой?

— Длинный век и тяжкий труд!

— А детки?

— И детьми Бог вас не обидит.

— Слава тебе, Световид! — Поблагодарили Бога Бродич и Купава, направляясь к выходу из храма.


А на торжище перед храмом жрецы привели уже шесть черных ко-ней и ждали окончания вопросов Богу от жителей, чтоб начать послед-нее представление, являющееся неотъемлемой частью празднования дня Благодарения Световида. И заключалось оно в том, что к ногам шесте-рых коней, поставленных парами, привязывались копья, через которые один из назначенных Славояром жрецов должен был провести посвя-щенного Световиду белого коня. Если белый конь начинал переступать через древка копий с правой ноги и не сбивался при дальнейшем шест-вии через остальные древка, то любая война, в которой будут участво-вать курские вои, окажется победоносной для них. Если же белый конь начинал перешагивать через древка копий с левой ноги или же сбивался с шага, то война для курян обещала быть тяжелой и проигранной.

Все ждали выхода главного жреца. Многие, испробовав жертвен-ного мяса, не забыли и о сурице медовой, а потому были навеселе, как никак — праздник, но держались пристойно, как подобает внукам Сва-рожьим пред божественным ликом.

Вот, наконец, сопровождаемый молодыми жрецами, вышел из храма Славояр. Толпа притихла.

Славояр и жрецы подошли к белому коню и стали его осматривать, по очереди поглаживая ладонями по холке, крупу и лоснящимся бокам. Необходимо было определить: долго ли и много ли скакал на священ-ном коне Световид, сражаясь предпраздничной ночью с врагами сла-вянских племен, не вспотел ли он, не покрылся ли пеной, неся тяжкое бремя в тяжелой борьбе.

— Белый конь чист! — торжественно произнес Славояр, окончив об-ряд осмотра священного коня.

Это означало, что враги курян далеко и что они не представляют грозной силы.

— Слава! Слава! Слава, Световиду! — взорвалась радостными во-плями толпа курян. — Слава!

Поднявшийся на торжище шум насторожил коней, в том числе и белого. Они тревожно запрядали ушами, кося лиловыми глазами на лю-дей и переступая с ноги на ногу. Но их тут же успокоили ласковым по-хлопыванием ладоней по холкам. Опытные коноводы, не теряя время, привязали копья к ногам пар, а назначенный Славояром жрец уже под-водил белого коня.

Толпа вновь притихла, молча следя за действиями коня. Конь спо-койно прошествовал все древка, начав с правой ноги, не сбившись и не зацепив копытом ни одного древка.

— Священный конь прошел! — оповестил главный жрец курян тра-диционной фразой. — Слава, Световиду, он не сбился!

— Слава! Слава! — Взревела толпа.

Куряне радовались благополучному исходу, предначертанных Бо-гом предзнаменований, а жрецы повели белого коня на священные луга, на которых он должен будет пастись под тщательным приглядом до следующего лета. Ни один волос не должен упасть с белого коня, ни одна шерстинка. Смерть ожидала каждого, кто вздумает поднять руку на священное животное!

— Прекрасный град мы с тобой построили, княже! — Не переставал восхищаться воевода Хват новой крепостью. — Смотри, как народ весе-лится, храму новому радуется.

— Град, конечно, прекрасный, — соглашался Кур со своим воеводой, — но народ наш не граду и храму светлому радуется, а празднику Свето-видову.

— И пусть, — не теряет бодрости духа Хват. — Но крепость-то по-строили… — И добавляет заветное: — Нам бы теперь, князь, сотню воо-руженных воинов при крепости иметь, постоянную дружину…

— А зачем? — прищурился Кур. — Курские мужи — при случае все воины умелые, охулки на руку не возьмут…

— Так чтобы всегда готовы были, — заранее припасенным ответом отрубит воевода. — Чтобы постоянно при крепости были, при броне и при конях. Ведь сам знаешь, — продолжает он, видя, что князь не пере-бивает, слушает, — пока наши вои о беде какой узнают, пока мечами опояшутся, пока соберутся — враг много беды успевает сделать. И скро-ется. Потом иди ищи-свищи его в поле… А тут — воинство всегда наго-тове. Чуть что — на коней вскочили, и в бой!

— Вы с жрецом нашим, Славояром, — иронично усмехнулся Кур, — словно сговорились: об одном мне в уши дуете.

— При чем тут Славояр? — Откровенное недоумение в голосе Хвата. — У него жизнь тихая, мирная: богам служить, да мирян уму-разуму учить.

— И тихая, и мирная, — словно, соглашаясь с воеводой, начал князь, — но и он мне: нужна военная дружина при храме Световида! О трех сотнях воинов возмечтал, как в Киеве Днепровском, как в Словенске Великом. Но то же грады великие. Им наш Курск и наш храм не чета.

В голосе князя чувствовались нотки сожаления. Желалось курско-му князю, чтобы их град был более люден и обширен.

— Вот так жрец-удалец! — воскликнул воевода восторженно и от удивления потянулся пятерней десницы к затылку. — Это я не хват, а он хват, да еще какой хват! Эка, удумал! Знал, что великомудр и учен, во многих тайных делах сведущ, но чтобы о воеводстве возмечтал — даже во сне присниться не могло! Вот так жрец! — Не переставал восхищаться Славояром Хват. — Видать, ему общения с богами мало — воинство по-давай! А ты, княже, что? — вдруг спохватился он.

— А я что, — вопросом на вопрос ответил Кур, — я ничего. Сказал, что подумаю. Не к спеху то… Меня другое беспокоит: лето прошло, скоро холода, как наши дома стужу зимнюю сдюжат? Как печник Дого-да с кузнецом Ковалем ни стараются — никак печь мне не сложат. Что ни смастерят — все разваливается. Глина почему-то не держится, назад оползает, когда трубу пытаются наверх вести.

Лицо князя из благостно-покровительственного и степенного пре-образилось в озабоченное.

— А я ничего мудрить не стал, — отозвался на то воевода, оставив прежние вопросы, задаваемые им князю, без ответов, в забвении, раз князь не пожелал на них отвечать, — решил топиться по старинке. Толь-ко печь на первом ярусе побольше печники мне поставили, чтобы тепла больше давала. С дымом век жили — не умерли, и дальше проживем, не помрем. Только придется со второго яруса всем на первый перейти. В тесноте — не в обиде! — Пошутил Хват. — Хотя, по правде сказать, на втором ярусе без сажи и копоти отлично жить!

— Вот в том-то и дело! — отозвался удрученно Кур.

Протекавший легко и непринужденно разговор вдруг как бы спо-ткнулся о невидимую преграду.

Впрочем, некоторое время они еще поговорили меж собой о том, о сем и разошлись по домам продолжать праздник с домочадцами. Знали, что дома столы от блюд всяких ломятся — любили русичи праздники отмечать. Тем паче, что праздник Световида — всем праздникам празд-ник!


Праздник Световида плавно перетек в длящиеся до самых замороз-ков торговые сделки-ярмарки. В эту осень на курское торжище прибыли торговые гости не только из ближайших градов и поселений, не только местные селяне и огнищане, но и из дальних краев и земель, прослышав о строительстве новой крепости и храма Световида.

Ремесленники везли в Курск изделия рук своих.

Кузнецы — всякую железную утварь, необходимую как в домаш-нем обиходе, так и для ремесленных дел.

Оружейники — всякое оружие, без которого русичу и шагу не сту-пить.

Шорники — сбрую конскую: уздечки, седла, хомуты.

Сапожники — сапожки юфтевые да сафьяновые чуть ли не всех цветов радуги, или же попроще — кожаные.

Горшечники — тонкое производство рук своих: миски, горшки и кувшины всевозможные.

Плотники — плоды рук своих и инструментов хитроумных: кто де-ревянное ведерко, кто кадку, кто посуду, тонко выточенную и различ-ными цветами-рисунками расписанную для красоты, кто сундучок хит-ро сработанный, кто поставец для фигурок богов.

Ткачи — всевозможные полотна, большей частью попоны разно-цветные их шерстяной пряжи сотканные, суконные же отрезы для верх-ней зимней одежды, но не забыли они и льняные и замашные полотна, и им нашлось место на торжище.

Имелись на торжище места и для торговли скотом, как одиночны-ми головами, так и целыми гуртами или табунами. Скотом торговали как местные жители, так и торговые гости из южных порубежий Руско-лани, из степных краев, которые в основном пригоняли табуны тонко-ногих и резвых коней.

Огнищане с огнищ и сел везли зерно ржи и пшеницы, просо на ка-шу, лук репчатый, морковь, репу, яблоки, груши. И иное что по мелочи. Некоторые, которые занимались помимо земледелия и скотоводства, еще и бродничеством, выставляли деревянные кадки с медовыми сота-ми. Над этими торговыми рядами всегда стоял густой, аппетитный аро-мат, от которого слюна сама к горлу подкатывала. И тут больше всего толпился простой народ: если не купит, то хоть посмотрит вдоволь, бла-го, что за погляд платы не требуют.

Целыми днями на торжище стоял шум и гам, крик птиц и живот-ных. Там кони у коновязи ржут, там быки мычат, там овцы блеют, там гуси гогочут — не хотят, чтобы их продавали или меняли.

Кто-то продавал, расхваливая свой товар, кто-то покупал, кто-то спорил, сбивая или, наоборот, повышая цену, кто-то уже, сторговав-шись, «бил по рукам».

Среди торговых гостей можно было видеть русичей хотя бы из то-го же Ярильска или из соседнего Ратска, приплывших к граду по Семи на судах-расшивах. И теперь эти ладьи вместе с местными стоят у при-чала на Тускаре, недалеко от впадения в него тихого Кура, покачиваясь на волнах, в ожидании груза, чтобы затем, нагруженными новым това-ром, отправиться восвояси.

Но не только тут одни русичи торгуют. Можно увидеть здесь и горбоносых, смуглых греков, и безбородых горделивых ромеев, заку-пающих зерно, и бородатых персов, привезших серебряные украшения и ковры. Правда, их не так много, как русичей, но бывают, и ведут они расчет больше серебряной монетой, чем прямым обменом. Потому — они завидные купцы. Только не для всех. С «мелочью» не связываются. Разве что с Прилепом, как с равным себе, дело имеют.

Местными торговыми делами заправлял старшина торговых гостей Прилеп и его подручные. Они задавали тон как в установлении цен, так и в определении мытного сбора в пользу града и князя. Они первыми начинали скупать у мелких продавцов тот или иной товар, чтобы позд-нее продать его заезжим купцам, по возможности, целиком и уже по более высоким ценам.

— Здрав будь, кузнец Коваль. Как торговля? — подошел Бродич к старшине кузнецов-молодцов, выложившему в этот раз для продажи десятка два ножей для домашнего обихода, пяток топоров без топорищ, несколько навесов-петель для дверей, запоры, сошник на соху, пяток серпов, ножницы для стрижки овец. В отдельном деревянном ларце ле-жали мелкие изделия: иголки, шильца.

Он уже давно сбыл ярильским гостям свои запасы беличьих, со-больих, заячьих, бобровых да хорьковых шкурок и теперь просто любо-вался торжищем вместе с Купавой.

— На торгу два дурака: один — продает, второй — покупает! — при-сказкой отозвался на вопрос кузнец. — Наш товарец всем нужен: и кня-зю, и огнищанину. Берут понемногу. — Уже серьезно окончил он свой ответ. — А ты?

— А я уже отторговался. Пришел на люд поглядеть. Когда же еще столько народу узреть доведется? Вот с Купавой напару…

— Вижу, вижу… — улыбнулся со значением Коваль. — Вдвоем, зна-чит, прохаживаетесь?

— Пока вдвоем, — вставила слово раскрасневшаяся Купава, намекая, что в скором времени они с Бродичем обзаведутся детишками. — С де-лами домашними справились и решили люд посмотреть…

Купава была в цветастом плате, легкой безрукавной курточке-душегрейке поверх синего платья, низ которого был оторочен красной широкой лентой с белой вышивкой.

— Да, люду в это лето много… — оставил ее тонкий намек на бере-менность без особого внимания Коваль: подумаешь невидаль какая — баба затяжелела. Все тяжелеют, его тоже не раз была в интересном по-ложении.

— Отчего такое? — Вновь опередила с вопросом мужа Купава, слов-но не догадываясь о причине многолюдья на курском торжище. Хитри-ла пронырливая баба, желая себя показать да беседу продлить.

— Как — отчего? — вопросом на вопрос стал отвечать Коваль. — От-того, что крепость новая у нас. Оттого, что храм Световида выстроен. Народу интересно. Вот и стараются к нам в град на торжище попасть. И торговлю свою осуществят, и, заодно, крепостью и храмом полюбуют-ся. Ведь не у всех такое…

— Нужно славить князя нашего, который задумку эту поимел, — от-дал дань справедливости стараниям князя Кура Бродич.

— И князя, и воеводу, — согласился с ним Коваль. — А еще славу провозглашать надо Срубу и его плотникам, сделавшим такое чудо в нашем граде.

— Тогда еще и главному жрецу нашему, Славояру, — добавила Ку-пава хитровато. — Это, помнится, он на вече настоял на строительстве как храма, так и крепости новой… Тогда многие, особенно Прилеп, противились…

— И Славояру, — согласился кузнец. — Стоящий жрец. Мудрый! А еще тебе, Купавушка…

— Мне-то за что? — сделала удивленное лицо Купа, но ее голубые, как небесная лазурь, глаза уже таили лукавую улыбку.

— Как за что? — подмигнул Бродичу хитрый кузнец Коваль. — А кто Прилепа с речи сбил, кто заставил его на вече замолчать? А?

— Ну… — зарумянилась Купава.

— Вот тебе и ну…

Они, втроем, залились густым смехом, вспоминая минувшие дни и вече, на котором был дан отпор купцу Прилепу.

Поговорив с кузнецом Ковалем, Бродич с Купавой пошли далее по торговым рядам, здороваясь со знакомыми, рассматривая товар, прице-ниваясь и интересуясь торговыми делами. Впрочем, не они одни так гуляли по торжищу. Зевак было не мало. Горожане, управившись по хозяйству, спешили на торжище, в гущу событий и развлечений, не так часто выпадавших на их долю. Спешили «запастись» впрок впечатле-ниями, общением, ароматным духом трав, фруктов, ягод. Впереди их ждала долгая и холодная зима — вот и запасались общением и впечатле-нием.

ОДОЛЕНИЕ

Печь, о которой мечтал курский князь Кур, и которую он задумал сложить в своем новом доме, несмотря на отчаянные попытки печника Догоды и его друга кузнеца Коваля, никак не желала возводиться. Даже не сама печь, сложить которую из прекрасной глины никакого труда для Догоды не составляло, и она уже давно возвышалась посреди одного из многих помещений первого яруса княжеского терема, а глиняный ды-мовод. Не получался, хоть плач… Догода и так пытался, и этак, но гли-на, из которой он мастерил трубу, оседала под собственной тяжестью, не желая превращаться в прочное дымовыводящее сооружение.

Когда они прошедшей зимой трудились над горном печи в кузнице Коваля, то там использовались металлические крепления и металличе-ский каркас горна, которые не давали глине расползаться. К тому же приземистая кузня Коваля не чета высокому помещению терема. Да и тогда пришлось помучиться бог весть сколько, прежде чем что-то стало получаться.

— Вот, если бы из каких-то твердых кусков ее сложить, — убирая рукавом пот с лица после очередной неудачи, сетовал Догода.

— А как эти твердые куски между собой в трубу соединить? — уди-вился Коваль. — Развалятся.

— Ну, — улыбнулся без особой радости Догода, — это дело не такое уж и сложное. Глиняным раствором и соединим. Не видел что ли ка-менных стен в градах Тавриды или, хотя бы, Белой Вежи?

— Видел.

— Раз видел, то знай, что стены крепости в этих градах и дома бояр и князей из камня сделаны, специальным раствором между собой со-единены.

— Так в чем же докука? — удивился Коваль. — Привезти камень — и баста!

— Легко сказать — привезти. Это надо аж от Сурожского моря вез-ти… Это сколько времени понадобится, страсть! А князь, сам знаешь, торопит, требует к холодам закончить.

— Да, загадка, — почесал затылок могучей пятерней Коваль. — А нельзя ли самим такого камня наделать? — вдруг спросил он то ли Дого-ду, то ли себя.

— Как? — развел руками Догода. — Из чего?

— Да хоть из твоей же глины, — входил в раж созидания кузнец. — Ведь когда глина высыхает, она в камень превращается. Превращается? — переспросил он.

— Ну, — замялся печник, — не то чтобы в камень, однако…

— Вот я и говорю, — развивал мысль Коваль, — наделать камней из глины, высушить их — и клади тогда их на глиняный раствор сколько угодно и как угодно высоко…

— Так такого никогда еще не было, — неуверенно начал Догода, од-нако идея Коваля его уже захлестнула, как арканная петля, с помощью которой умелые пастухи-табунщики вылавливают из табуна очередно-го жеребчика.

— Всегда когда-то чего-то не было, — добродушно философствовал Коваль. — Взять хотя бы мою кузню. Или нашу крепость. Когда-то не было, но пришел князь Кур — и появилась!..

— А где сушить будем? — проявил практичность Догода. — На дворе не лето красное, холода приближаются. Коло давно на зиму повернул. Не успеешь моргнуть, как дожди зарядят, сырость пойдет, а там и сне-гами Позвизд играть начнет.

— С сушкой докуки не будет, — откровенно засмеялся Коваль. — Кузня моя на что. Разведем огонь в горне пожарче — и будем сушить, сколько захотим. Высушим даже быстрее, чем это бы сделал сам Ярило.

— Не богохульствуй, — предостерег богобоязненный Догода. — Боги не любят, когда над ними потешаются или насмехаются.

— Так я и не собирался потешаться, — посерьезнел Коваль, — просто к слову пришлось.

— Ладно, будем полагать, — примирительно сказал Догода, — что бог нас не слышит, а если и слышит, то простит. Буду камни-кирпичи де-лать.

Сказав это, Догода направился к большой дубовой колоде, приспо-собленной плотниками под корыто, в котором делался глиняный замес, и стал руками лепить кирпичики.

Коваль молча следил за его действиями.

Печник вылепил один, другой, третий кирпичи. Как он ни старал-ся, все кирпичи у него получались разной длины, толщины и ширины.

— Так не пойдет, — остановил его Коваль, — а то из таких кирпичей такая труба выйдет, что куры и те на смех нас поднимут…

— Попробуй сам, — с вызовом отозвался Догода, досадуя на очеред-ную неудачу, — может у тебя лучше получится?

— Это уж вряд ли, — примирительно отозвался кузнец, — у меня по-лучится еще хуже. Тут надо что-нибудь придумать, — наморщил он лоб в раздумьях, — чтобы и просто было, и кирпичи одинаковые получа-лись…

Тут на глаза Догоде деревянное ведерко попалось, в котором воду приносил для разведения глины.

— Не прикажешь же их в ведерке печь, как калачи, — грустно пошу-тил он.

— А что, — ухватился за подсказку Коваль, — в ведерке не в ведерке, а при помощи похожей оказии точно! Сделаем-ка маленькое корытце и будем с его помощью кирпичики одинаковые, как курочка яички, от-кладывать.

Сказано — сделано. Тут же, на княжеском дворе, Коваль с помощью топора, долота и куска дерева изготовил овальную формочку для изго-товления кирпичей. Необходимый материал и инструменты ему безого-ворочно предоставили дворовые люди князя. Предоставили и удали-лись. Князь строго настрого приказал челяди мастерам понапрасну не докучать и не мешаться у них под ногами без нужды. Позовут — тогда другое дело.

— Сойдет? — показал он заготовку Догоде.

— Вроде, сойдет, — отозвался без особой уверенности Догода, до сей поры с интересом наблюдавший за действиями своего товарища.

— Если сойдет, — пророкотал Коваль, — то пробуем. — И передал форму Догоде: ты, мол, мастер в своем деле, тебе и форма в руки.

Догода форму принял и стал заполнять ее вязкой глиняной массой до самого края, время от времени уминая ладонью и равняя до гладкого матового блеска верхнюю часть. Потом, вздохнув, аккуратно вытряхнул сбитый кирпичик на деревянный лоток.

Получилось. Кирпичики стали выходить из-под рук печника оди-наковыми, как близнецы-братья.

До наступления сумерек Догода и Коваль смастерили около двух десятков кирпичей-сырцов.

— На сегодня достаточно, — обмывая в лохани руки и вытирая их чистой тряпицей, подвел итог трудового дня Догода. — Пусть подсохнут.

— Пусть, — согласился Коваль. — Завтра перенесем в кузню на окон-чательную просушку.

На следующий день с помощью княжеских слуг перенесли изго-товленные кирпичи, захрясшие и отвердевшие за ночь до такой степени, что можно было смело брать их руками, не боясь, что развалятся, с кня-жеского двора в кузницу Коваля. Огонь в горне уже пылал, ожидая же-лезной пищи. Но на этот раз вместо железа огню была представлена глина. Огонь задумался, но раздуваемый потоком воздуха из кузнечных мехов, через некоторое время стал жадно лизать глиняные бока кирпи-чей.

Через седмицу, когда по подсчетам Догоды нужное количество кирпичей было сделано и насушено в кузнице Коваля, их перенесли из кузни на подворье князя. Кирпичи получились крепкие, а некоторые, те, что в горне огнем насквозь пропитались и сами красными, как огонь стали, так, вообще, на камень похожи. Плотные, крепкие, тяжелые.

Моросил мелкий дождик, и чтобы кирпичи не размокли, их зане-сли в дом. Уже несколько дней как серые тучи осадили небесный свод, и осень плакалась чуть ли не целыми днями над градом Курском, над Тускарем и Семью, над ближними и дальними лугами и лесами. Еще недавно светлые стены крепости и хором враз почернели и уже не радо-вали глаз, как было поначалу.

— Надеюсь, Догода, — встретил печника кислой улыбкой князь, — на сей раз у тебя получится? А то моим дворовым уже надоело по чужим огнищам бегать, чужими печами пользоваться…

— На все воля Сварога, — с обычным своим смирением ответствовал Догода. — Все мы и помыслы наши, и дела наши в его руках.

— Эк, как ты заговорил, — натянуто усмехнулся Кур, — прямо, как наш главный жрец в храме Световида! Ты бы еще так печи делать нау-чился… — В голосе князя недоброе предостережение. По-видимому, Куру уже надоело ждать хороший результат от всей этой затеи. Да и погода, мелкий моросящий дождь за стенами дома, навевали не лучшее настроение.

Догода промолчал. Что ни говори, а князь в чем-то прав. Ведь До-года сам назвался такую печь сложить, чтобы и обогревала, и не дыми-ла. Как говорится, если назвался груздем, то полезай в кузов.

В этот раз кузнеца Коваля с ним не было — в кузнице дел хватало, подзапустил свои дела малость, пока с печником печными проблемами был занят. Вот и наверстывает. Кому меч обещанный исполняет, кому нож для домашнего обихода, кому заступ поправляет — после летних земляных работ по строительству крепости у многих лопаты в негод-ность пришли. Подумать только — сколько земли перерыто, перекопа-но!..

Догоде помогал один из его подмастерий-печников, подносил кир-пичи, глиняный раствор замешивал, водой снабжал. Словом, был на подхвате, как и положено подмастерью, набиравшемуся уму-разуму, чтобы со временем самому мастером стать.

Как и ожидалось, кирпичная кладка пошла споро. Печной дымо-ход, хоть и не круглый, как думалось ранее, а прямоугольный, быстро поднимался от пола к печному зеву, а затем и к отверстию в потолке между первым и вторым ярусами, заблаговременно оставленному плот-никами для такой докуки.

Вновь подошел к мастеру князь. Теперь лицо его выглядело чуть просветлевшим.

— Вроде, получается?..

— Слава Сварогу, дело сдвинулось… — боясь спугнуть удачу, неоп-ределенно ответил Догода.

— Ну-ну, — молвил Кур и опять ушел по своим делам. Дел у князя, как и у любого человека хватало: и собственное хозяйство росло, и за град думки одолевали.

За ночь глиняный раствор между кирпичной кладкой подсох, и дымоход можно было класть далее.

В этот день предстояло продолжить работу в одной из комнат кня-жеского терема на втором ярусе. Это была княжеская горенка. Помеще-ние было большое и светлое, так как несколько узеньких окошек раз-мещалось на противоположных стенах: на южной, солнечной, откуда в комнату должны были поступать солнечный свет и тепло, и на север-ной, которые предназначались не так для пропуска света, как под бой-ницы для ведения стрельбы из лука, ибо выходили на северную крепо-стную стену, маячившую всего в нескольких шагах от хором.

Рамы в окнах были двойные — так посоветовал сделать Сруб, стар-шина плотницкой дружины — для удержания тепла в зимнее время. Но при этом внутренние рамы вынимались, чтобы в летнее время в комнату проникало больше света и тепла, так как бычий пузырь, помещенный в них, солнечный свет еле пропускал.

Комната эта, как уже было сказано выше, была большой, светлой и обжитой. В ней, по всей видимости, жили князь с княгиней, так как у восточной стены был полок, предназначенный для отдыха, накрытый перинами, толстыми цветными попонами, меховыми одеялами. В нем угадывалось ложе супругов.

Поверх постели лежали, возвышаясь горой, подушки, прикрытые тонкой прозрачной материей, приобретенной, по-видимому, княгиней у иноземных торговых гостей.

В комнате стоял большой стол и несколько прочных деревянных скамеек вокруг него.

«Чтобы все домочадцы могли поместиться вокруг этого стола во время приема пищи, — определил Догода, разглядывая княжескую го-ренку и обстановку в ней.

Семья у князя была большой: сам с женой, сыновья, отец с мате-рью, дядья, тетки, родственники супруги. И у каждого свои детки. И всех надо было приютить, обогреть, накормить. Впрочем, помимо ближних родственников, были и дальние, которые большей частью вхо-дили в прислугу и за большой семейный стол не садились, питаясь от-дельно.

Кроме постели, стола и скамеек, в горенке был небольшой дере-вянный поставец, стоявший в углу, на котором возвышались неболь-шие, вырезанные из дерева или же вылепленные из глины, идолы почи-таемых в семье князя богов. Тут и Макошь, тут и Лада, тут и Велес, чтобы скот никогда не переводился и богатства шли в дом, тут и воин-ственный Перун Громовержец.

На стенах висели мечи в серебряных ножнах, украшенных камня-ми-самоцветами, несколько скрещенных копий с блестящими железны-ми наконечниками, большой круглый щит, червленый, с изображением Ярилы по всему полю, несколько луков различной конструкции, от ко-роткого, с роговыми накладками готского до длинного и тяжелого гунн-ского — подарки или же, что, скорее всего, трофеи, добытые князем в боях.

«Скромно князь наш поживает, — обведя взором все помещение, отметил Догода, — не блистает златом и серебром, не ломятся палаты его от каменьев самоцветных. Может, в иных комнатах богаче, — поду-мал он, прежде чем приступить к работе, и тут же себя оборвал, — да вряд ли… Живем-то на виду друг у друга. Впрочем, — пришел он к за-ключению своих бесхитростных размышлений, — сие не наше дело. На-ше дело дымоход. Вот и будем над сей докукой ломать голову да заты-лок чесать».

— Приступим, Глинуш, — обращаясь к помощнику, молвил Догода, когда тот замесил в дубовой колоде очередной глиняный замес и внес на второй ярус с полсотни кирпичей.

— Приступим, мастер Догода, — смиренно отвечал подмастерье Глинуш.

— Приступим, — повторил Догода, взяв в руку первый кирпич.

Глинуш споро подносил и подавал мастеру то кирпичи, то бадейку с глиняным раствором, а тот зачерпывал ладонью-лопатой хорошую горсть раствора, бросал его на уже выложен-ную кладку, разглаживал и бережно, словно малого ребенка, клал очередной кирпич. Дело двигалось. Время от времени на работу мастера заходили посмотреть княжеские домочадцы. Войдут в горенку, станут у дверей, подперев спинами притолоку, и молча смотрят, как мастер очередной кирпич в кладку дымохода вкла-дывает. Посмотрят и также тихо, как и приходили, уходят.

Заглядывал не раз и князь. Видел, что работа спорится, и молча удалялся: не к чему мастеру под руку говорить, лясы точить — только от работы отрывать.

На сей раз трубу для дымохода вывели через потолок второго яру-са под шатровую крышу.

— Князь, — пришел к князю Куру под вечер Догода, — надо бы часть крыши разобрать, чтобы трубу на улицу вывести. Иначе дым пойдет внутрь шатра.

— А пусть, — беззаботно ответил князь, — в хоромах теплее будет. Не хотелось князю ломать тес на только что покрытой крыше и, благодаря стараниям плотников, так тщательно подогнанный друг к другу, что зачастившие осенние дожди не могли пробиться сквозь него.

— Оно, конечно, — опустил голову мастер, — дело-то хозяйское. А вдруг огонь вырвется, — поднял он голову и взглянул на князя, — тогда пожара не миновать… И дом сгорит, и домочадцы с чадами… да и весь град…

— А что, — насторожился враз князь, — может огонь из трубы пойти? Ведь она такая высокая… Я о таком обороте как-то даже не подумал…

— Не знаю, — честно признался печник, — дело новое, еще не опро-бованное… И огонь такой, что… все может. А береженого, как говорит-ся, и Сварог бережет!

— Это верно, — согласился князь. И тут же спросил:

— А нельзя ли как-нибудь эту докуку иным способом устранить, какие-либо перегородки на пути огня придумать?

Князь с надеждой взглянул на Догоду, но тот ничего толком не знал: дело-то новое, чтобы дымоход делать, раньше все по черному то-пились, в таких приспособлениях не нуждались.

— Ведь, если труба выйдет за крышу, — начал размышлять вслух князь, — то дождь и снег будут в нее попадать и загасят огонь в очаге, да и кирпичи глиняные от воды раскиснут и развалятся, а за ними и сам дымоход.

— Можно попробовать кирпичи сильнее в горне кузни прокалить… — неуверенно ответил Догода. И добавил: — А еще попросить кузнеца Коваля, чтобы он сделал для головы дымохода что-то наподобие воин-ского шелома, из железных или медных пластин, чтобы дождь и снег не мог через него в трубу попадать.

— Мудрено, мудрено, — покачал головой князь. — Ну, что ж, делать нечего, зови на завтра Коваля, — будем совет держать.

Коваль, как ни был занят своей работой, но, испытывая интерес, как истинный творческий работник, к необычному делу, тем более, что самому надо было что-то делать с трубой кузни, которая от дождей на глазах стала разваливаться, откликнулся на зов князя и Догоды.

— Выручай, — после положенных приветствий обратился князь к нему.

— Попробую, — наконец высказался он, когда так и этак втроем прикинули, как последнюю преграду преодолеть на столь длительном пути усовершенствования печного отопления.

Вдвоем с Догодой они тщательно измерили стороны дымохода.

— Вот и готовы замеры для металлического кольца, — забирая пру-тики-замеры с собой, удовлетворенно проговорил Коваль, — окольцуем твою трубу в лучшем виде, и шелом медный над ней, как крышу над храмом Световида, на столбиках-прутиках воздвигнем. А там и у себя подобное при случае сооружу, а то, знаешь, брат Догода, разрушается.

— Ты уж постарайся, мил человек, — с уважением толковал Догода, — не дай осрамиться перед князем… А ежели железной руды, крицы-то, мало будет, то я тебе помогу с болот собрать да в кузню притащить… Уж я постараюсь….

Догода, как и многие жители Курска, знал, что руду для ковки же-леза курские кузнецы с благославления жрецов собирают по окрестным болотам, порой довольно далеко от самого града. Потом из собранной руды изготавливают крицу — твердое губчатое железо со шлаковыми включениями, а из крицы путем длительной ковки и перековки уже го-товят необходимые изделия.

— Даже не проси — самому интерес, — усмехнулся Коваль, направ-ляясь в кузницу. — И крицы у меня пока достаточно.

— Ты уж поторопись, — напутствовал его печник, в душе радуясь, что не придется лазать по болотам по пояс в воде и собирать руду, а потом еще и тащить ее в кузницу.

— Все отставлю, — успокоил Догоду Коваль, — только этим буду за-ниматься.

Через седмицу над шатром крыши княжеского терема куряне узре-ли верхушку трубы-дымохода из обожженного до кроваво-красного цвета кирпича, сложенного с хитроумными выступами, а над ней — ма-тово блестящий в осенней хмари и отливающий золотом в редких лучах солнца четырехгранный шелом, выкованный Ковалем из бронзовой болванки, давно хранившейся в кузне без дела, закрывающий верх от дождей и снегов. Радовал глаз курян этот шелом, как и медный петух, установленный на вершине княжеского терема.

— Сразу видать: тут петух живет, — шутили меж собой куряне. — Не просто петух, а князь Кур!

Печник и кузнец слово свое сдержали. Впервые в граде Курске появился дом, который отапливался не по черному. И было то дикови-ной из диковин, каких отродясь не бывало еще на северской земле, ка-ких не ведали ни деды, ни прадеды.

— Лепота! — не переставал радоваться князь Кур, когда новая печь и новая система вывода дыма были опробованы в присутствии печника и начали ежедневную работу по отоплению княжеских хором. — Лепота!

— Спасибо тебе, мастер Догода, — благодарили печника домочадцы Кура, не ведая больше дыма и удушливого кашля. — И печь не дымит, и тепла больше.

Тепла стало действительно больше, ибо тепло от печи передава-лось массивной трубе, а от той и на второй ярус.

Для красоты и пущей крепости дымоход был сверху обмазан тон-ким слоем глины, смешанной с песком и побелен меловым раствором, а потому стал ровный и белый, радующий не только теплом, но и видом.

— Надо на следующее лето себе такой дымоход сооружать, — по-смотрев княжеские палаты, сказал воевода Хват.

— Правильно, надо, — поддержал его Кур. — Нам с тобой, Хват, еще столько всего надо! Ибо мы не звери дикие, а внуки Дажьбоговы! И славим богов своих и род свой! И ничем его не прославить лучше, как делами рук своих!

Осеннее ненастье на дворе, предстоящие морозы и холода не пуга-ли курских вождей, ибо были они молоды и энергичны, полны сил и стремлений. Даже накатывающие с захода солнца темные тучи их не смущали. Подумаешь — тучи! Тут теперь сам бог Позвизд со своими бурями и непогодами не страшен!


Прошло два года с той поры, как на берегах Кура и Тускаря была построена новая крепость. Зимние метели ей свои песни пропели, скоб-ля и вылизывая дубовые бревна городни, башен и хором; летние дожди не раз умыли их, а ветры с солнечными лучами обтерли и высушили. Утеряли прежнюю свежесть бревна, потемнели, потускнели. Но, по-прежнему, крепость, хоть и поблекла слегка и посерела, смотрелась грозно и неприступно, и по-прежнему оставалась в ней надежность и сила.

Привыкли глаза курян к виду крепости, отмечали как должное и уже не загорались той первозданной радостью новизны и необычности, как было это в год строительства.

Стоит — и пусть себе стоит.

Однажды по осени, когда только-только успели жито сжать да в риги на обмолот упрятать, увидели куряне в поле чужих ратников. Еха-ли комонно с полудня. Немного их было: всего с пару десятков наберет-ся. Но все оружны — лучи солнца на бронях и на наконечниках копий играют — и с заводными лошадьми. Увидели их куряне — и в крепость бросились, под защиту стен и воев княжеских. Ибо с начала весны со-брал князь Кур вече и обратился к нему с просьбой:

— Настала пора в граде постоянную вооруженную дружину иметь, как сделано это уже давно в иных землях. Пусть дружинники обороня-ют и град, и округу, и земли наши от врагов днем и ночью, без всеобще-го ополчения. Остальных же горожан и огнищан трогать на это не бу-дем. Они должны своим промыслом заниматься, а не воинским делом от случая к случаю. Верно я говорю?

— Верно! — обрадовались куряне. — Пусть каждый своим делом промышляет. Кто топором и сошкой, а кто мечом и луком.

— А как же быть с ополчением? — нашлись как всегда скептики.

— Ополчение же, — был подготовлен к такому вопросу князь, — на самый крайний случай, когда дружина наша не справится. Тогда при-дется созывать всеобщее ополчение.

Всем было выгодно такое предложение: каждому заниматься сво-им делом. Поэтому долго не спорили, а приняли сторону князя. Даже согласились с тем, что будут кормить и содержать воев-защитников, отдавая на то князю десятую часть всех своих достатков.

Однако трудности начались сразу же после веча. Мало кто добро-вольно желал идти от своего дела в вои. Многие считали, что от безде-лья помрут или одичают, ведь не каждый же день война и сражения. Но тут опять вмешался главный жрец храма Световида Славояр, не оста-вивший мысли набрать для храма воев, и потребовал, чтобы каждый род, каждое семейство предоставили князю для дружины юношей от 19 до 25 лет.

Посудачили, посудачили куряне, да деваться некуда и предостави-ли. Всего набралось человек триста. Сто отобрал для храма Славояр.

— Эти мои. — Молвил он сурово. — Остальные, княже, твои. Но всех их, — обвел он жилистой рукой всех юношей, — пусть обучает ратному делу и мастерству воевода. И пусть обучает их денно и нощно, в жару и стужу, в дождь и метель, чтобы стали они настоящими воинами. И пусть он не смущается, когда будет гонять их до десятого пота… Чем будут больше потеть при обучении воинскому мастерству, тем больше будет у них шансов победить и остаться живыми в любом бою.

И начал воевода Хват обучать боевому искусству курян, да так, что те к вечеру с ног падали от усталости. Раньше все думали: лук в руки и мечи себе стрелы. Да что там, думали! Та и поступали! Но воевода тре-бовал не просто метко стрелять из лука, а стрелять так, чтобы одна стрела еще до цели не дошла, как вслед за ней вторая летела, а потом и третья.

— Да это невозможно, — чуть не плакали молодые вои.

— Возможно, — утешал их Хват и приказывал стрелять снизу вверх, укрепив на высокой, очищенной от веток, сосне небольшую мишень, имитируя тем самым стрельбу по защитникам чужой крепости.

— Все возможно, — говорил он и заставлял одних, рассаженных по крепостной стене града метать облегченные и тупые стрелы по другим, находящимся под стенами крепости и изображающим из себя нападав-ших. — Вы стреляйте, стараясь поразить в грудь, в ноги, только в лицо не цельтесь, а то еще глаз ненароком выбьете, калекой сделаете… А вы, — обращался он к тем, кто играл роль нападавших, — старайтесь под стрелы не попадать, уворачивайтесь, уклоняйтесь, ловите стрелы, в конце концов… Лучших и удачливых ждет награда — объявление кня-жеской благодарности на вече, чтобы все куряне знали в лицо своих молодцов… особенно девушки.

Потом менял их местами и требовал повторения всей процедуры. И так по несколько раз на день. А вместо отдыха и перерывов — бои на кулачках да борьба, чтобы служба медом не казалась. Не успели вои отдышаться от очередных поединков, как «бросал» их на штурм кур-ских или тускарских круч, приговаривая:

— Лучше пота реку пролить, чем каплю руды-крови!

Когда долина Кура подсохла и покрылась изумрудной травой, Хват начал воев выводить туда, разбивал на пары, вооружал палками длиной с меч и заставлял «сражаться» друг с другом.

— Да не маши ты им, как баба цепом над первым снопом, — кричал он сердито на незадачливых. — Удар наноси с потягом, с протяжкой, да на выдохе, чтобы дыхание не сбивать, не запариться. А то сам себе руку «отсушишь» или, и того хуже, вывихнешь! Вот и не станет одного вои-на в дружине князя! А это нам ни к чему.

И, не выдержав, сам раз за разом показывал, как надо наносить удар с «протяжкой».

— Уразумел? — Дышал он тяжело — грузность сказывалась — в рас-красневшееся лицо очередному ратнику.

— Угу, — отвечал тот, набычившись: стыдно было перед своими бо-лее успешными товарищами.

— Раз уразумел, то меч тебе в руки, — оставлял этого воина в покое воевода, направляясь к следующему.

— А ты не мельтеши мечом-то, чай, не ложкой кашу из казана об-щего черпаешь, опасаешься, что другие обойдут. Да, там спешка нужна, как и при ловле блох. А при рубке на мечах спешка ни к чему. Тут надо и удар вражеский отразить продуманно и свой нанести так, чтобы вра-гом не был отражен.

И опять показывал, как надо наносить и отражать удары мечом, щитом, копьем или ножом засапожным.

Но не только учил воевода Хват ратному искусству молодых вои-нов, но и учил и тому, как правильно одевать бронь, кольчугу, чтобы в бою не мешала, не саднила тело, а надежно защищала; учил сражению в пешем строю и в конной лаве.

Не раз и не два чуть ли не все городское население Курска собира-лось на крутых склонах мыска, чтобы понаблюдать за учением воев. Особенно в ясный солнечный день или вечер.

— Слава Сварогу, что не мы сейчас там, — радовались куряне, на-блюдая за тем, как их соплеменники под руководством воеводы лупят друг друга за милую душу.

— Хоть и деревянными мечами тузят друг друга, но прилично. Те-перь все тело гудит да саднит, — делилисьвпечатлением многие со зна-нием дела, сами опытные воины, не раз побывавшие в походах и сраже-ниях и не раз испытавшие силу вражеских ударов на собственных телах.

— Конечно, гудит, как не гудеть! Помню сам, бывало…

— После такого лечь бы на траву-мураву и не вставать, чтобы отдых телу и душе дать!

— Как же, держи рот шире, — смеялись опытные жители, — воевода прямо сейчас разжалобится, да спать уложит!

— Да, — воевода наш спуску воям не дает! Что правда, то правда!

— Зато настоящие воины будут, — одобряли действия воеводы мно-гие. Тяжело в ученье — легко в бою!

В начале обучения синяки и ссадины с тел юношей не сходили, вы-зывая насмешки горожан. Но со временем синяков стало меньше и меньше было подшучиваний. Вои овладевали искусством боя и ратной жизни. Посерьезнели, повзрослели разом. Лица их из розовых и пухлых превратились в аскетически суровые, стали под стать стенам крепости: такие же обветренные и загорелые, непреступные. Загрубели, задубели. Сразу видать — вои! Не дети, не мамины сынки…

К осени, к тем событиям, о которых начали говорить выше, воево-де Хвату удалось сколотить две небольшие дружины: человек семьдесят для храма Световида, которые в боевых действиях поверх кольчужной брони должны были одевать белые плащи, как символ принадлежности к священной дружине воинства Световида — покровителя славян; и че-ловек полтораста вое для княжеской дружины. Остальные отсеялись, не выдержали сурового испытания и отбора.

Князь Кур и жрец Славояр было скандалить: почему так мало?.. Но потом поняли и с решением воеводы согласились: «Лучше меньше, но лучше, чем много, да без толку»!


Всполошились куряне напрасно: на сей раз к граду приближались не враги, а друзья. Князь Русколани Дажин слал посольство, приглашал курян в поход против кочевников, притекших в русские степи из-за Ра-реки.

С любопытством рассматривали куряне чужих воев: не часто по-сещают пришлые люди, а тем паче, воины, их город, затесавшийся на окраине славянских племен. Не часто. Так почему не посмотреть да и себя не показать?

Смотрели, удивлялись, восхищались, обсуждали увиденное с сосе-дями, с родственниками.

Послы также с удивлением разглядывали курян, особенно тех, кто был в княжеской дружине: по прежним походам помнили, что куряне не очень жалуют защитные брони. А тут — не только крепость новая с баш-нями и хоромами, но и дежурный отряд весь в бронях, при оружии. И совсем были поражены, когда увидели храм Световида, а около него, напротив входа, десятка три всадников на соловых конях, в светлых бронях и в белых плащах поверх броней. Да! Такого никак не ожидали увидеть. Крепнет сила русичей! С каждым годом крепнет!

Князь Кур и воевода Хват встречали посольство на княжеском подворье. Как подобает истинным хозяевам. Оба в длинных белых по-лотняных рубахах с вышитым красной пряжей воротом и подолом. Подпоясаны узкими разноцветными ремешками-тканчиками, соткан-ными местными умельцами-ткачами. На ногах сапожки юфтевые, праздничные.

Не успели посланцы Дажина спешиться, как подбежали к ним княжеские отроки и дружинники, коней разобрали, в конюшню отвели.

— Напоить, корму задать! — напоминает воевода. Больше для гос-тей, чем для отроков. Те и так все знают. И напоят, и сена в ясли свеже-го подложат, и скребком по конской шерсти пройдутся, чтобы лучше отдохнули кони после дальнего пути.

— Прошу, гости дорогие! — Широким жестом пригласил князь кур-ский гостей в свои палаты. — Отдохните с дороги, чай, умаялись… путь-то не близок…

— Не без того, — не стал кривить душой старший посольства, сотник Звенич, опытный воин лет пятидесяти, с обветренным и загорелым ли-цом. — Но поначалу лицо и руки ополоснуть не мешало бы… Пыль степную смыть да и усталость с чела согнать…

— Эй, девки! — крикнул Кур весело. — Воды ключевой! Да поболь-ше… И рушники не забудьте! Гостям дорогим лица, руки обтереть.

А молодицы и рады: кто ведра-бадейки деревянные несет, кто ковшик серебряный, кто тазик медный, чтобы смытая с рук и лица вода не расплескивалась где не надо. Рады, но форс держат: лица у всех серьезные, деловые. Только глазами голубыми нет-нет да и стрельнут на чужих воев, каковы, мол. А те видят, что серьезность девичья лишь на-пускная. Ущипни хоть одну или пальчик покажи — враз смехом, как го-рохом, прыснут! А то и колокольчиками сладкоголосыми зальются. Вот и вся их серьезность…

Но вои ведут себя скромно. Чай, не на поляне лесной в праздник Купалы, и не у тещи на блинах. Тут свою и хозяйскую честь блюсти надобно. Вот и блюдут.

Умылись неспешно, не разоблачаясь из брони, только шеломы в сторонку отставив, чтобы не мешали, рушниками вышитыми утерлись, девицам их возвратили. В палаты прошли.

— Проходите, проходите, — приглашает курский князь радушно. — Кваску местного, на траве мятной настоянном, пока отведайте… гово-рят, усталость снимает, силы возвращает… А там и ужин недалече, чем-нибудь более сытным попотчуем. Слуги мои расторопные…

— Спасибо, — склоняет главу сотник Звенич. — Хоть мы и не голод-ны — не пристало воину в голоде сознаваться — но квасу вашего с удо-вольствием отведаем.

Остальные молча разглядывали княжеские палаты. А в них чисто, просторно, светло. На дубовом полу посреди помещения стол стоит. На столе, прямо на чисто выскобленной столешнице, кувшины глиняные с душистым квасом, рядом деревянные тарелки с мясом птицы, на дере-вянных же поставцах-досках краюхи хлеба на капустных листах испе-ченного. Хлеб свеж и душист, видимо, только утром пекли. В глиняных горшочках соты с медом — летние припасы, в холодном подвале, выры-том под теремом, сохранены.

По палатам девицы, прислуживающие за столом, павами скользят в своих нарядных платьях-сарафанах, из-под которых даже сапожек не видать. Светлые волосы в косу заплетены, красной лентой перевязаны. Поверх волос на голове плат светлый — не пристало девицам за столом простоволосыми прислуживать. Не на гулянке же девичьей — у князя в услужении.

— Отведайте, отведайте, — нахваливает Кур квас, — и бодрит, и го-лова от него всегда свежа, не то, что от ромейского вина, особливо, если переберешь…

Когда гости немного жажду и голод утолили, отдохнули и в новой обстановке освоились, то поведали причину своего столь неожиданного визита.

Князь Кур на утро хотел разговор сей перенести, так как известно: утро вечера мудренее, но Звенич, извинившись, заявил, что им еще надо в град Воронежец, лежавший от Курска к восходу солнца в нескольких поприщах, попасть, а потому отдыхать и нежиться некогда.

— Вот, малость отдохнем, да по ночной прохладе и тронемся. Путь-то неблизкий предстоит. Ты уж прости нас, князь. И рады бы погостить-погулять, да не можем, волю княжескую исполняем. Понимать должен. Только дай нам проводников, а то от Курска до Воронежца пути нам не ведомы, а поприщ столько, что и не сосчитать!

— Жаль, конечно, что погостили столь малое время. Но дело — есть дело, тем паче княжеское. Посему неволить не стану. И проводников дам. Есть тут у меня один охотник, Бродичем кличут. Так он не только окрестности Курска вдоль и поперек исходил, но и дорогу к Воронежцу знает. Не раз бывал в его окрестностях. А чтобы ему было в обратной дороге не скучно, десяток воев своих пошлю: лишний поход им не по-мешает…

— Хват, — обратился он к воеводе, — распорядись-ка насчет Бродича — хватит ему за Купавину юбку держаться да с сынишкой нянчиться, пора и земле родной послужить. И десяток сопровождающих воев сна-ряди. Слава Сварогу, все под рукой… — то ли похвастался перед при-шлыми гостями, то ли просто порадовался имеющейся всегда под рукой дружине.

— Хорошо, — тут же встал из-за стола воевода. — Мигом организую. Одним мигом.

— Теперь же поведайте наказ своего князя, — возвратился в своей речи Кур к гостям. — Наверно, очередной поход на супостата замыслил? Или я не прав? — Прищурил он хитро глаз.

Сотник обстоятельно, так, как поучал его князь Русколани Дажин, изложил Куру цель своего визита.

— Воев пятьсот от вас просит наш князь, — уточнил Звенич количе-ство требуемых от Кура воинов, оканчивая свое повествование. — Жела-тельно о двуконь… Слышно, слишком много кочевников притекло в степь. То ли хунны, то ли гунны, то ли их союзники…

— Эк им неймется, — ударил кулаком о столешницу Кур, — все за-рятся на чужие земли да степи, словно не знают, что на чужой каравай рот не разевай! Учим, учим, а им все не впрок… все неймется…

— Так что князю Дажину передать? — торопил с ответом сотник Звенич.

— Подойдем. Правда, — поскреб пятерней Кур в бороде, — пять со-тен воев нам пока не собрать, людей у нас мало, но сотни четыре как-нибудь наберем. У нас со жрецом Славояром сотни две наберется, да охочих людей в округе покличем. Наберем, я думаю… А когда прибы-вать-то?

— Так это седмицы через две… На гусепролет поход назначается. Время есть еще.

— Да, время есть, — согласился Кур, быстро прикинув в уме, когда в степных краях начинается массовый перелет гусей в южные земли. — Как ты думаешь, Хват, управимся? — Обратился он к возвратившемуся после отдачи необходимых распоряжений воеводе.

— Управимся, княже, управимся. Почему не управиться… — грузно уселся Хват на лавку за столом на свое место.

— Хорошо, — доверительно пояснял он русколанам, — воевода наш муж степенный, ему можно верить. Если сказал, что управимся, то, точ-но, управимся.

Воевода от такой похвалы даже крякнул, то ли удивленно, то ли обрадовано.

— А как с пропитанием для воев? С собой запасаться, или Руско-лань обеспечит?.. — Прищурился вновь Кур, обращаясь к посольству.

Прижимист был курский князь и опытен, хотя только в зрелость мужскую входил. Хотел за чужой счет поживиться, но и осторожность имел, чтобы впросак не попасть.

— На это князь Дажин ничего не наказывал, — стушевался Звенич.

— Значит, самим запасаться, — с сожалением протянул Кур. — А я, старый дурак, было и губы раскатал… Но, ничего, сдюжим, — бодро окончил он. — Сдюжим.

Бродич знал, что в Курск прибыли гости из далекого Кияра Ант-ского. Весь город только об этом с момента их прибытия, почитай, с самого полдника, гудел.

— Говорят, все такие красавцы, — лукаво улыбнулась мужу Купава, качая на руках задремавшего сынишку.

Оба сидели на завалинке своей избушки.

— Звать в поход будут, — не принял невинную игру супруги Бродич. — Осень… Время походов…

— Откуда известно? — посерьезнела и запечалилась Купава, которой вдруг стало не до заигрываний с мужем.

— Да уж известно… — усмехнулся охотник. — Сорока на хвосте при-несла. Зазря что ли вчера весь день недалече летала, стрекотала…

— Пойдешь? — не спросила, прошептала Купава. Затуманились ее голубые глаза, подернулись невидимой поволокой предстоящей разлу-ки. Знала, что пойдет. Спрашивала по инерции, попусту.

— Пойду, — твердо, как о давно решенном, а потому не требующем каких-либо новых обсуждений вопросе, ответил Бродич и обнял жену рукой за плечи. — Почто глаза влагой мутишь? Не скоро это еще… Ули-та ползёт — когда ещё будет…

Но ошибся охотник. Ближе к вечеру позвали его вои княжеские в терем Кура.

— Поспеши, гостей надобно до Воронежца проводить!

— Почто я? Других что ли нет?

— Другие есть, — ответил тут же посыльный, по-видимому, заранее приготовленный к подобному обороту дела и проинструктированный воеводой, — да следопытов таких, как ты, нет. Вот честь тебе и оказа-на… — то ли всерьез сказал, то ли съязвил напоследок посланец князя.

— Спасибо за честь, — усмехнулся охотник и стал собираться.

— Да ты не один идешь, — успокаивал словоохотливый посыльный, — с десятком княжеских воев. Воевода уже распорядился: десятник Сер-ко воев поведет…

Купава молча слушала разговор мужа с княжеским посланником. Понимала, что муж уже уходит, но не хотела в это верить. Два года прожили они с Бродичем душа в душу. Сынком, Яруном, в честь бога Ярилы названным, обзавелись, ласково называли его Ярунькой. Бродич, хоть и промысел свой охотничий не забывал, но все эти годы надолго из дому не отлучался. Добудет очередную партию зверя ли, дичи ли — и домой. И вот, на тебе, в поход… Когда вернется — неизвестно…

— Что взгрустнула? — улыбнулся ласково жене Бродич. — Чай, не на век ухожу. Через седмицу дома буду. Помоги лучше в дорогу собраться, чем глаза к туге-печали отсылать… Моргнуть не успеешь, как дома окажусь.

Засуетилась Купава, забегала по землянке своей, захлопотала, со-бирая мужа в поход. Тут тужи, не тужи, а сготовить супруга надо. Кто о нем позаботится, если не она. Собрала узелок нехитрый: краюху хлеба положив в него, да кус вяленого мяса, да шмат сальца прошлогоднего — нового еще не было, не пришло время — да пяток головок лука репчато-го. Не хуже, чем другие.

Оделся по-походному Бродич: порты кожаные, рубаху свежую. Только железную кольчугу одевать не стал, хотя и имел с недавних пор такую. Вместо нее куртку из волчьей шкуры, мехом наружу, на плечи набросил. И тепло, и легко, и защита какая никакая. Колчан с луком и стрелами за спину забросил, меч, еще кузнецом Антом сработанный, на пояс подвесил. Не на гулянку идет, даже не на охотничью забаву, а в поход. Потому и собран должен быть по-походному. Можно было еще лошадку взять. И не одну, а с заводной: путь-то не близкий. Завел пару лошадок Бродич себе после той зимы, когда лес валили на строительст-во крепости, да когда старшина торговых гостей Прилеп цену на пуш-ной товар вдвое прежнего сбил. Жеребчика вороного да кобылку кау-рую, на развод. Недалеко от домика сарай для них построил, и не только для них, но и для хранения в зимнее время запасов сена, чтобы всегда под рукой были, хоть в бурю, хоть в мороз. Вышел — и задал лошадкам корма. Только обе лошади сейчас паслись вместе с другими на лугах. Мальчишками местными да сворой собак. Сорванцам радость и забава, а лошадки — под присмотром и под охраной. И от волка вечно голодно-го, и от медведя случайно набредшего.

«Коняшек князь даст, — поразмыслив, решил для себя Бродич. — Свои, они и дома пригодятся, да и искать их сейчас на лугах некогда раз дело спешное. Только Велес разве что знает, куда их мальцы пастись угнали. Вот пойдем в поход — тогда дело другое. Свой конь — уже поло-вину успеха. В бою не подведет, не бросит хозяина в беде, чужих коней грызть зубами будет. И если, не приведи Сварог, ранят, в поле не бро-сит, до прибытия помощи над всадником стоять будет, тревожно посту-кивая передними копытами и подовая голос призывным ржанием».

Боевые лошади всегда ценились славянскими воинами, потому и оберегались пуще глаза.

— Ну, Купавушка, я пошел, пожалуй… — обнял Бродич жену, буду-чи полностью готовым к походу. — Не печалься и не горюй, лучше за мальцом приглядывай. Шустрым растет. Глаз да глаз за ним нужен.

И ушел не оглядываясь. Не принято у русичей оглядываться перед дальней дорогой, тем более перед походом.

— Храни тебя, Сварог! — Вздохнула Купава, смахнув из уголков глаз выкатившуюся ненароком слезу, и присела на край лавки-постели, на которой сладко посапывал Ярунька. — Будем ждать папу, сынок…

На сей раз Бродич не обманулся в своих предположениях: князь Кур приказал выдать ему двух лошадок. Ничего подобрались лошадки: резвые и выносливые, как раз для дальних и стремительных походов.

— Смотри, не покалечь, — предупредил вечно хмурый воевода. — Своими ответ держать будешь. И сбрую береги — княжеская…

— Постараюсь! — Усмехнулся Бродич тогда воеводской заботливо-сти — князь Кур был прижимист, а воевода и того пуще — и тронул уз-дечкой оседланную: — Но, волчья сыть, травяной мешок!

Следом за ним с княжеского подворья тронулись посланцы князя Русколани и сопровождающие их вои из десятка Серко. Все в легких бронях и при оружии, чтобы издали было видно: не на прогулку выка-тили, а в походе находятся.

Не успел Бродич с послами курскую крепость покинуть, как в Ра-тец, Липовец и Ярильск конные вестники по приказу князя Кура и вое-воды Хвата поскакали людей охочих в поход собирать. «Желательно, чтобы ратники в бронях были, да воинский опыт уже имели, — наказы-вали вестникам они. — Это не ополчение, а поход воинский…»

Без особых приключений Бродич, придерживаясь русел рек — так уж издревле повелось, что свои пути-дороги славяне прокладывали вдоль русел рек — сначала самого Семи, а потом иных, довел послов князя Русколани до града Воронежца после чего вместе с десятком Сер-ко возвратился домой к великой радости Купавы и других курских женщин, мужья которых вместе с Бодричем провожали русколан.

— Я же говорил, что не успеет седмица пройти, как дома буду, а ты еще не верила, — ласкал он Купаву на семейном ложе. — Теперь, наде-юсь, поверила?

— Я верила, я верила, — жарко шептала Купава, почти так, как в ночь их первой любви. И прижималась к мужу всем телом. — Я верила, любимый…

А через седмицу, поутру, весь Курск уже провожал своих воев в далекий поход. Жители града и его окрестностей собрались на торжище. Ворота крепости были открыты настежь, чтобы все желающие могли попрощаться с уходившими воями, с сыновьями и братьями, с родст-венниками близкими и дальними или, вообще, просто с соседями.

Уводил воевода Хват княжескую дружину и добровольцев из ополчения в град Кияр Антский, к горам Кавказским, где должны были собраться все русичи, чтобы совместными силами дать отпор пришлым от восхода солнца кочевым ордам.

Десяток к десятку, сотня за сотней грозно колыхались на сильных конях одетые в брони и воинские доспехи вои, поддерживая строй и равнение в своих рядах. Чувствовалась воеводская выучка и воинская дисциплина.

— Не зря воевода Хват старался, уча уму-разуму, — обменивались мнением собравшиеся. — Любо-дорого на воев своих посмотреть.

И, впрямь, все были: молодец к молодцу. И ярильские, и липовец-кие, и ратские посланцы, объединенные под стягом курского князя, а потому — курские!

Но лучше всех смотрелись пять десятков воев храма Световида, в своих светлых бронях и белых плащах, приколотых у левого плеса се-ребряными пряжками-гривнами, на одномастных, соловых конях.

— Не посрамите славы русичей! — Напутствовал воев князь Кур, гарцуя на вороном коне вдоль построившихся сотен. — Не посрамите память славных пращуров наших Сева и Кура! Помните и чтите Завет отца нашего Яруна! Слава богам нашим сильным!

— Слава! Слава! Слава! — троекратно прокатился над торжищем от-ветный клич ратников, спугнув с ближайших деревьев стаи птиц, в ос-новном, черного воронья, которые, взметнувшись, испуганно заграяли, закаркали.

— Помните, грозный Перун Громовержец всегда с сильными! — Тряс клюкой главный жрец Славояр. Он только что окончил моления в храме и теперь был в черных ритуальных одеждах. Глаза жреца пылали неукротимой энергией, а ветер трепал его седые, длинные волосы. — Помните о славе отцов и дедов ваших! И сами будьте достойны их сла-вы!

И снова катилось над курской крепостью:

— Слава! Слава! Слава!

Родственники воев были менее эмоциональны, и речи их не так вычурны:

— Храни вас Сварог! Возвращайтесь, живы и здоровы!

А женщины, вообще, украдкой друг от друга вытирали набегавшие на глаза слезы. Не пристало славянкам по уходившим на сечу ратникам плакать. Грех! Но как тут не заплачешь, когда эмоции переполняют ду-шу: может, в последний раз видят воев своих живыми и здоровыми и такими красивыми. Стояла в толпе курян и Купава с ребенком на руках, и среди четырех сотен воев ее глаза видели только одного. Самого сильного и самого дорогого. Она не плакала, не утирала украдкой, как ее соседки, слез. Только поднимала на руках как можно выше сына и шептала ему:

— Смотри, сынок, это твой отец. Большой и сильный… а еще кра-сивый! Мы будем ждать его… будем ждать его и остальных наших вои-нов…

…Сотня за сотней под грай вспугнутого воронья, ободряющие крики курян, размеренные звуки барабанов, походных гудков и сопелок, уходили из курской крепости северские воины, по трое комонно прохо-дя под сводами воротной башни. Лес копий заколыхался над молчали-выми ратниками в так конской иноходи; утренние лучи солнца играли на наконечниках копий и на червленых щитах, отражались от них и, прорезаясь сквозь клубы поднятой копытами коней дорожной пыли, падали в придорожную траву, отчего трава становилась зелено-рудой.

Следом за воями потянулись подсобники: десятка четыре конюхов, гнавших табун заводных коней и отвечающих за его сохранность да за своевременную подмену во время сражения, и несколько жрецов-врачевателей, чтобы, где словом, а где и делом оказать помощь страж-дущим, кому кровь-руду остановить, кому вывих вправить. Все верхом, как и ратники, но без тяжелых броней и тяжелого вооружения. Лишь луки, широкие поясные ножи, еще называемые кинжалами, в кожаных или деревянных чехлах-ножнах, да засапожные ножи — вот и все их вооружение. Правда, у конюхов были также плети-кнуты с вплетенны-ми в них свинцовыми пластинками, но ими вражеского воина не пере-шибешь, хотя, с другой стороны, в умелых руках и кнут — боевое ору-жие…

Никаких обозов не было. Все вооружение воины везли с собой на оседланных конях. В том числе и запасную нательную одежду, и суха-ри, и вяленое мясо и иное пропитание в переметных сумах, перебро-шенных через седло. Не пристало славянским воинам обременять себя в походах лишними вещами. Так уж исстари повелось, что постель — зем-ля русская, мягкая и добрая, а одеяло — небо синее, безмерное, бездон-ное.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


В ПОХОДЕ

Сотня, определенная князем Дажином для охраны волхва Златого-ра и его учеников, шла легкой рысью в конце войска русов, направляв-шихся в устью реки Ра, все чаще и чаще называемой Итилем. День вы-дался прохладный, что радовало всадников, так как по прохладе куда как лучше скакать по бескрайней степи, чем делать это в зной и жару. Солнце упорно пряталось в низко бегущих облаках. Пожухлая от зноя и времени трава — осень подходила к своему закату — шуршала под копы-тами коней. Иногда то в одном, то в другом месте на небе, ближе к окоему, слабо различимым пятном лениво парили степные орлы или коршуны, выискивая добычу.

Осенняя степь — не весенняя, корма в ней всем хватало с избытком. Разных семян и злаков, стебельков и корешков — птицам и мышам-полевкам, сусликам и хомякам; жирных мышек и сусликов — коршунам и орлам. Иногда ими лакомились степные лисы, а лисами — могучие беркуты.

Осенняя степь, конечно, не такая яркая, как весенняя, покрытая ковром из трав и цветов, в ней нет прежних ярких и сочных красок, что верно, то верно, она смотрится серой и блеклой. Зато в ней всякой жив-ности больше в сто крат.

Сотенный Аслан, исполняя волю князя Русколани, следил, чтобы его воины не смешивались с основным войском, но держались рядом с ним, на всякий случай — в походе всякое бывает: то вражеские лазутчи-ки стрелу из засады пустят, то бродячая орда вдруг в тылу войска ока-жется. Чтобы ни происходило, но сыновья князя и княжеских бояр, на-просившиеся в поход, несмотря на свою младость, и их наставник Зла-тогор должны быть всегда защищены от любых превратностей похода.

Давно минула пора, когда Аслан был юн и строен. Годы и опыт сбили его фигуру в кряжистый утес с могучей шеей и руками, как отро-гами этого утеса, полными сил и хватки. Кроме того, осанистость и внушительность фигуре предавали доспехи: кожаная куртка с железны-ми и медными бляшками поверх нее и медный шлем, искусно сработан-ный русколанским кузнецом-оружейником. Ибо в них ныне был обла-чен сотник.


— Ты, сотник, их особо не опекай, — наставлял Дажин перед тем, как войску двинуться в поход на прорвавшиеся через Итиль орды гун-нов, — пусть с самого детства привыкают к тяготам походной жизни. Нам воины нужны, а не изнеженные девчонки. Пусть сутками на конях скачут, как и все воины, пусть на привалах сами себе походный ужин готовят, разжигая огнище из того, что степь поставит, пусть пищу на-сущную себе воинским и охотничьим промыслом добывают — луки у них имеются, стрелы имеются. Тут им нянька не нужна. Пусть, как все спят по-походному, на земле, подстелив под себя одну полу бурки и прикрывшись другой, а в голова подложив седло или пук травы. Пусть наравне с твоими воинами участвуют в охранных разъездах, в обследо-вании ближайших курганов, степных балок и оврагов, пусть не уклоня-ются от учетных боев. Пусть они все делают, как и остальные твои вои-ны, и даже больше. Гоняй их, сотник, до десятого пота, чтобы ратный труд всем существом своим постигли! Не только умом, но и каждой жилкой тела. За то с тебя и спрос будет. Ты старый и опытный следо-пыт, вот и учи их следы в степи читать, как Златогор учит читать книги и свитки древние.

— Ну, — усмехнулся иронично сотник, — это не такая уж большая наука — следы читать… Я полагаю, любой сможет… ежели, конечно, опыт поимеет.

— Не скажи! — качнул отрицательно главой князь. — Сноровка в ка-ждом деле требуется. Помнишь, — напомнил он о поездке в Киев Днеп-ровский, — равных тебе в моей дружине было два десятка, но не все они стали сотниками. А ты стал! Так что учи юнцов по-настоящему, и тре-буй с них тоже по-настоящему!

Сотник Аслан хорошо помнил ту поездку, и обнаруженный ими труп князя из града Белая Вежа, и как он гнал след, хотя с тех пор много лет прошло и много воды убежало в реке Огненной, на берегах которой стоит их родной город Киев Антский, чаще называемый на манер гор-цев Кияром. Князь Дажин тогда заметил его и по прошествии несколь-ких лет оценил, сделав сотником. А сотником, прав князь, не каждый становится. Порой опытные воины, даже знатные родом, побывавшие не в одной сече, так и умирают простыми воинами или же десятскими, не удостоившись стать начальниками сотни. Он же был не просто сот-ником, а сотником одной из лучших сотен, составлявших личную охра-ну князя.

— Буду стараться, князь, — посерьезнел сотник.

— А еще спрос будет, — построжал голосом князь Дажин, — за их жизнь. Смотри, чтобы ни один волос не упал с их голов… Своей голо-вой за то отвечаешь! Помни, что никакие оправдания тебе не помогут! Понял ли ты?

— Я понял: головой отвечаю за их жизнь, — ответил с достоинством Аслан. — Клянусь суровым Перуном, скорее сам трижды погибну, чем с их голов хоть волос упадет!

— Не вспоминай богов всуе, — посмотрел князь на сотника. И взгляд его был тяжел, как взгляд самого Перуна. — Боги того не любят, как по-вторяет наш мудрый волхв Златогор. Кстати, он будет постоянно при юных воях и не даст им праздно скучать в походе. А, значит, и тебе не даст благодушествовать и потакать юнцам.

— Я не похвальбы ради, — слегка смутился Аслан, — то от чистого сердца. И волхва нашего хорошо знаю… еще с того знаменательного похода, — уточнил он.

— Верю, — потеплел глазами и голосом Дажин. — Верю. Однако веди сотню так, — наставлял он, — чтобы и рядом с войском быть, чтобы пле-чо товарища чувствовалось, но и чтобы все совершалось самостоятель-но. Ты меня понимаешь? Управляйся сотней так, чтобы эту самостоя-тельность ребята не только видели, но и чувствовали, и жили ею! За-помни, ты теперь для них и князь, и воевода, и учитель строгий. Твое слово — для них закон. Понял? — Остро взглянул Дажин на Аслана. — В том числе и для волхва Златогора. Ты один тут самый главный, с тебя будет спрос…

— Понял, — вновь спокойно и уверенно отвечал сотник. — Все ис-полню, как приказываете.

Конечно, он понимал, какая ответственность возлагается на его плечи. Было бы лучше, если бы высокородные юнцы вместе с их вели-ким мудрецом Златогором находились в какой-нибудь другой, а не в его сотне. Но что есть, то есть. Так, по-видимому, возжелали боги… и князь Дажин.

— Обучай всему, что сам знаешь, — говорил между тем Дажин. — Объясняй, если будут спрашивать. А спрашивать будут, если, конечно, не дураки… Только дураки, сотник Аслан, — усмехнулся князь, — нико-гда ничего не спрашивают. Считают, что и так все знают. Впрочем, если они не догадаются спросить, то Златогор такого момента не упустит, напомнит.

В боевых действиях твоя сотня участвовать не будет. Надеюсь, что и без нее справимся, — подмигнул с легкой иронией Дажин. — Считай, что эта сотня — мой последний резерв! И в бой она пойдет, когда иного выхода уже не будет. А этого не должно случиться… Сил у нас доста-точно. К моей дружине, как сам знаешь, примкнули дружины князей из Белой вежи, из Голуни, из Воронежца. Даже из далекого Курска, что на берегу Семи стоит, северские воины, ведомые князем их Куром и вое-водой Хватом, пришли. Все не только комонные, но о двух, а то и о трех заводных конях…

Так наставлял князь Дажин сотника Аслана перед самым походом, перед тем, как собранному со всей Русколани и ее ближайших и даль-них окрестностей войску предстояло покинуть Кияр Антский.

Вот и исполнял сотенный Аслан в точности княжеский наказ, ведя сотню самостоятельным боевым подразделением, делая все так, словно, кроме них, в степи больше никаких воинских сил их сородичей и друзей не было, а были одни враги, и надо было держать ухо востро, чтобы не попасть впросак и не оказаться в райских кущах Ирия раньше положен-ного для воина срока.

Давно уже остались позади родные холмы и стены крепости Кияра, шумливая река Огненная, несшая свои воды в полноводную Куму. И только постоянно находившиеся по правую руку, со стороны десницы, предгорья Кавказа, иногда смутно видимые в ясную погоду, а большей порой растворявшиеся в сумраке расстояния, указывали на то, что сот-ня идет верным маршрутом. Сотня легко рысила по степи, чтобы не утомлять лошадей пустой скачкой. Хотя при каждом воине и были за-водные лошадки, а то и две, у тех воев, что посолидней.

Справа и слева от нее, а также спереди на расстоянии в три-четыре полета стрелы также неспешно рысили группки воинов по три человека в каждой — боевое охранение, обязанное нести ближнюю разведку, вни-мательно следить за степью на протяжении всего дня до следующей смены, и охранять всю сотню от всяких случайностей, а в случае необ-ходимости вступить в бой с вражескими разъездами и лазутчиками, чтобы не допустить их до охраняемого соединения. С ними же были и боевые псы, которые, если не могли видеть, то должны были почувст-вовать присутствие чужака на пути следования сотни. Кроме того, соба-ки помогали при охоте, преследуя зверя или птицу.

Время от времени Аслан посылал десяток воинов под командой своего старого друга Мешо на ближайший курган, чтобы осмотреть обозримые окрестности степи и убедиться, что поблизости никакой опасности нет, и можно следовать дальше. Вместе с этим десятком про-веренных разведчиков крупной рысью а то и галопом летели молодые воины: Бус, его брат Злат и их друзья — дети бояр киярских. Все в бро-нях и при полном вооружении. Так распорядился еще в Кияре князь Дажин.

— Пусть привыкают к ратному труду, — велел он, — чтобы воинская служба медом не казалась и детским баловством не была!

Пригнув к конским шеям свои головы и спины, распластавшись на лошади, стараясь слиться с ней в одно целое, как учили их опытные воины и конники, ребята в полном походном вооружении, с мечом и кинжалом на поясе, с луком в налучьи, колчаном, полным стрел с же-лезными наконечниками-жалами за спиной, с небольшим круглым щи-том на левом боку и копьем в правой руке, скакали рядом с опытными воинами на вершину кургана. И как воины, подставляли ладони десниц к глазам, вглядываясь в даль, чтобы лучи солнца не слепили глаза.

Конечно, и сотник Аслан, и его воины, и боярские дети-ученики прекрасно видели впереди себя, там вдали, на краю ойкумены, тонень-кую ленточку — войско князя Дажина, то возвышающуюся, то теряю-щуюся на неровностях степного простора. Видели, отмечали, радова-лись в душе, что их сородичи рядом, но считали, как того требовал Да-жин, что этой ленточки-войска нет, что надо искать следы иных воору-женных людей, следы врагов.

Впереди показался очередной высокий курган.

— Большой курган, — произнес кто-то из старых, бывалых, многое повидавших на своем ратном веку воинов, давая определение кургану.

— Почему Большой? — поинтересовался кто-то из молодых всадни-ков.

— Потому и Большой, — первым отозвался волхв Златогор, — что иных таких поблизости нет. Остальные мелкие, невысокие…

— Мешо, — приказал Аслан одному из своих десятников, — возьми свой десяток и молодых воев прихвати, да скачи на тот курган, — указал он рукой направление в сторону одинокого кургана. — Проверь, что да как! Да будь внимателен и осторожен: места неведомые… Не Кияр наш родной, чай…

— Проверю, — ответствовал Мешо, слегка горяча гнедого коня-трехлетку. — А то воины мои от монотонной езды в седлах засыпают, еще носы себе о конские шеи расшибут…

Десятник Мешо лукавил, оговаривая своих воинов. Те не спали и были бодры, как и остальные воины. Впрочем, они могли и спать на ходу, если в том была нужда. Но чтобы носы расшибить или, еще хуже, выпасть из седел — так это просто шутка десятского Мешо. Такого с его воинами никогда не случалось.

— У хорошего десятского вои не уснут и носы не расшибут, — скри-вил тонкие губы Аслан. Он-то понимал десятского и его скрытую гор-дость своими воинами.

— Вои! — призывно крикнул Мешо, обращаясь в воинам своего де-сятка. — Ко мне!

Из сотни враз выкатился десяток воинов, направляясь к Мешо и образовав в монолитном строю небольшой разрыв. Но не успели воины Мешо подъехать к своему десятскому, как образовавшийся разрыв в сотне был устранен, и сотня рысила опять монолитным соединением.

— Сотник Аслан, — подскакал Бус к начальнику воинского подраз-деления, — дозволь и нам вместе с десятком Мешо отправиться на раз-ведку.

— Отправляйтесь, да будьте внимательны: земля хоть и наша, рус-коланская, но отдаленная, и потому на ней может быть кто угодно… и хунны не исключение.

— Слушаюсь! — отсалютовал копьем Бус и, подражая взрослым воинам, крикнул:

— Воины моего десятка, ко мне!

К нему, горяча коней, настраивая их на галоп, направились Злат, Славич, Рат и остальные питомцы волхва Златогора. Подъехал и он сам.

— Сотник, — не попросил он, а скорее сказал как о решенном, — я с молодыми воями! Разомнусь, молодость вспомню.

— Слава Световиду и Перуну, — зашумели ребята, — Учитель с на-ми! Учитель, давайте на перегонки. Кто кого обгонит? Кто первым дос-качет на вершину кургана?

— Тише, юные вои, — остудил волхв пыл молодых русколанцев, — мы не на игрищах, мы в походе. Помните! И ведите себя так, как при-стойно опытным воинам-походникам, а не деревенским ребятишкам-несмышленышам! Не на перегонки скачите к кургану, а соблюдая осто-рожность, скрадываясь…

— Поезжай, — не стал возражать сотник. — Я отвечаю за сотню и княжеских чад. Вы же, мудрый волхв, сами за себя в ответе, поэтому свободны в своих действиях… Поступайте, как знаете.

— Эй, Мешо, — крикнул он десятнику, державшемуся невдалеке от сотни, так как предполагал подобное развитие событий, — возьми под-крепление… Да будь бдителен! — напомнил он еще раз десятнику.

— Но-о-о! — гикнул Мешо, легонько стегнув плетью по крупу своей гнедой лошадки. — Пошла, родимая! Догоняй!

Десяток Мешо, «усиленный» десятком Буса и волхвом Златогором, под гиканье и свист всадников понесся к вершине холма, распугивая замешкавшихся птах и мышей, топча не успевших увернуться от кон-ских копыт ужей и степных змей, так и не понявших, откуда возникла смертельная опасность.

Заслышав дробный перестук копыт, свернул с дороги, оскалив пасть и освобождая путь конникам матерый волк. Знал, что лучше со скачущими всадниками не встречаться, а то ненароком можно серой шкуры своей враз лишиться, тут ни острые клыки, ни длинные когти мощных лап не помогут. Или стопчут конями, даже не заметив, или же плетью так стеганут, что дух вышибут.

Подскочив на рысях к подножию кургана, Мешо перевел свой от-ряд на иноходь, чтобы соблюдать осторожность при подъеме на верши-ну. Когда добрались с соблюдением мер безопасности и скрытности на вершину кургана, десятский привычно окинул степь взглядом.

Впереди них, как и стоило того ожидать, еле видимой ленточкой двигалось войско Дажина. Справа слегка угадывались в дымке расстоя-ния очертания гор. Слева… слева не должно было быть ничего, но там что-то было. И это что-то из небольшой точки увеличивалось в пятно.

— Посмотрите, — указал Мешо коротким батожком плети на север, где обнаружил необычное пятно, — не видать ли чего?

Все повернули головы в указанном направлении.

— Какое-то пятно там, — отозвался первым Бус. — Я его сразу уви-дел, да внимания не обратил. Подумал, что просто степь такая, с пле-шью выжженной.

— Я тоже вижу, — отозвался Злат, внимательно вглядываясь в окоем.

— И я, и я, — повторили самые зоркие воины двух десятков.

— Нечего попусту глаза пялить, — сказал, как приказал, подоспев-ший волхв Златогор. — А ну, марш с вершины кургана! И так понятно, что это чужое войско. Так чего ему наперед маяк показывать, себя обо-значать.

Всадники подчинились и попятились назад, намериваясь уйти за гребень кургана, чтобы не дать обнаружить себя раньше времени.

— Веди, Мешо, всех с вершины, — продолжил волхв, обращаясь к десятскому. — Ты тут начальник, тебе командовать. Так и командуй! Веди к подножию кургана… Там и поговорим…

— За мной! — Повернул коня к сотне Мешо.

Русколанцы, как миг тому назад мгновенно вскочили на холм, так же мгновенно скатились с него.

— Стой! — вновь приказал Златогор. И когда все остановились, до-бавил: — Я с юнцами скачу к сотне, а ты, десятский, со своим десятком оставайся тут наблюдение вести. Думаю, что одинокого всадника изда-ли сразу не разглядишь, а если спешиться, да, таясь, наблюдать, так во-обще никто, даже самый зоркий с великого расстояния не узрит. — И, чтобы было понятно всем, пояснил: — Мы почему увидели? А потому, что их там много, целая орда. Вот они и слились в одно темное пятно, ставшее заметным на фоне степи. А одинокого человека, песчинку, не разглядеть.

— Верно, — согласился с доводами волхва Мешо. — Не раз замечал такое.

— Если верно, то неси скрытно наблюдение и сообщай в сотню о всех изменениях, а я с юнцами поскачу.

— Учитель, Учитель, — наперебой загалдели юные воины, — мы тоже желаем наблюдать!

— Нет! — Был до жесткости непреклонен волхв. — Вы со мной. Вам тут быть еще рано. За мной! — И увел крупной рысью с собой юных рус-коланцев.

— Что так торопимся, волхв Златогор? — встретил несколько недо-уменным вопросом волхва и его питомцев сотник Аслан. — Неужели степные духи за вами гнаться надумали, не ведая, что ты сам друг бо-гов?

— Духи тут ни при чем, — не принял шутку волхв. — С духами мож-но всегда договориться, с людьми договариваться труднее. С кургана видна в степи какая-то орда… Рать.

— Так это рать князя Дажина, — предположил на всякий случай сот-ник, чтобы скрыть нараставшую в груди тревогу.

— Рать Дажина на восходе, а эта — с полуночи, на севере. И мнится мне, заходит в тыл рати нашего князя…

— Неужто, хунны?

— Гунны, хунны или какие иные степняки — бог весть… Одно из-вестно: чужаки. А посему необходимо приготовиться к любым неожи-данностям и дать весть о том князю Дажину.

— Сам так же мыслю. Где Мешо?

— Ведет скрытое наблюдение, — ответил волхв. — Я так распорядил-ся; ты не серчай, что без твоего ведома… — добавил он. — Думаю, что это нам пригодится.

— Что тут серчать, — отозвался сотник, мысленно одобряя распоря-дительность волхва. — Все правильно. Я бы и сам так поступил…

— Эй, десятник Потык, — не приостанавливая движения сотни, при-казал он, — двух лучших, нет, — поправился он, — самых лучших следо-пытов, какие есть, ко мне! Желательно, чтобы их знал в лицо князь. Есть такие?

— Есть, — немедленно отозвался Потык, грузный широкоплечий де-сятский в панцирном доспехе и шлеме с шишаком. — Драч и Перст, к сотнику! — скомандовал отрывисто. — С заводными конями!

К сотнику тут же подскакали, у каждого по два заводных коня, на-званные воины.

— Вот вам моя гривна, княжеский подарок, — снимая с шеи специ-альный знак сотника, — для показа князю, чтобы знал, что посланы мной, — пояснил Аслан, передавая серебряную гривну одному из вои-нов. — А на словах скажите, что с севера в спину к нему движется какая-то рать, пусть приготовится встретить непрошеных гостей как следует. А моя сотня будет скрытно идти к нему на соединение. Поняли?

— Поняли, — ответили воины и, гикнув, пустили своих коней вскачь.

— Да смотрите, — крикнул сотник им вдогонку, — вражеским лазут-чикам не попадитесь! Лучше смерть, чем полон…

Но вряд ли они услышали его последние слова в шуме и топоте скачущих коней, все дальше и дальше удаляясь от рысившей сотни, пригнувшись к гривам и нахлестывая своих скакунов.

— Должны и сами понимать, — вырвалось у сотника.

— Должны, — согласился с ним волхв. — Да и Сварог не допустит, чтобы вестники наши вдруг ни с того ни с сего угодили в лапы недруга.

«Хотя всякое бывает», — молвил он уже про себя, спеша занять вместе со своими питомцами выделенное специально для них на случай тревог и иных непредвиденных обстоятельств место в сотне. А теперь как раз такие обстоятельства возникли.

— Сотня! — пропел басовито Аслан. — К бою!

Произошло почти незаметное движение, и сотня из свободно дви-гавшейся россыпью лавы превратилась в небольшое каре, в центре ко-торого оказались юные русколанцы со своим Учителем, волхвом Злато-гором. Сотник Аслан не только помнил наказ князя, но и знал свое дело.

— Коноводам, — звучит следующая команда, — разобрать заводных коней. Воям исполчиться!

Специально назначенные конюшие неспешно, чтобы не нарушать строя и не вносить беспорядка в боевое построение сотни, отводят за-водных коней в тыл. Каждый по десятку. Делается это для того, чтобы заводные лошади, притороченные концами уздечек к седлам всадников, не оказались помехой во время боя.

Пока конюшие занимаются своим делом,воины прилаживают лад-нее доспехи, из-за спины, где до сей поры по-походному находился щит, перемещают его на левую руку, в ней же и лук; правой крепче пе-рехватывают древка копий. Облачился в кольчужный доспех и волхв Златогор. Он без копья, но при мече и при луке. Колчан со стрелами на левом боку — только успевай вынимать очередную стрелу да метать из лука во врагов! Его лицо уже не дышит добродушием и спокойствием философа. Оно — сплошное напряжение и сосредоточенность! Глаза потемнели и сощурились, словно заранее выцеливают врага.

С того места, где в данный момент находится сотня Аслана, чужой орды не видать, как не видать и своего войска, ведомого князем Дажи-ном, к которому уже ускакали гонцы. Обзору мешает курган, который в то же самое время и их сотню укрывает от внимательных глаз чужих воинов.

Подскакал воин из десятка Мешо.

— Обсказывай! — требует сотник.

— Десятский Мешо передает, — докладывает вестовой, — что неиз-вестные всадники, по-прежнему держатся одной ордой, не разделяются на группы и заходят в тыл дружине князя. А князь Дажин, видать, о том не знает… его дружина продолжает спокойно прежний путь…

— Ладно, — торопит Аслан. — Что еще велел передать десятский?

— Еще то, что нашей сотни они, пожалуй, пока не обнаружили… иначе бы в нашу сторону разъезд выслали… разведать и захватить… Так Мешо говорил.

— Все?

— Все.

— Наших посланцев не видать?

— Вначале виднелись, пока были близко, потом, когда подальше удалились, со степью слились — не различить.

— Проскочат?

— Не ведаю… — замялся разведчик. — До сей поры не было видно, чтобы их заметили… — закончил он все также неуверенно. — Однако на перехват никто пока из той орды не пустился…

— Возвращайся и передай Мешо, чтобы следил за каждым движе-нием неизвестной орды да обо всем, не мешкая, сообщал бы мне. Голо-вой отвечаете! Понял?

— Понял.

— Скачи.

Тихонько гикнув, разведчик ускакал к вершине кургана, к своему десятскому с приказом сотника, радуясь тому, что легко отделался от грозного сотника. Ему было проще скакать сутки, не слезая с коня, на мечах рубиться, чем на вопросы сотника отвечать. Не привычен он раз-говоры разговаривать, а тут выпала на его долю страсть такая.

«Попрошу Мешо, пусть с весточками другого вестового посылает, — успокоил себя разведчик. — С меня и этого разговора достаточно».

Меж тем сотня, поддерживая боевой порядок и строй, уже приры-сила к подножию кургана. Сотник подал условный знак, и она остано-вилась.

— Волхв Златогор, — позвал волхва Аслан, — хочу с тобой совет иметь.

Златогор подъехал к сотнику.

— Что будем делать? — спросил сотник. — Если тронемся дальше, чтобы соединиться с войском Дажина, и выйдем из-за кургана, то не исключено, что будем обнаружены, и тогда…

— Мыслишь, сотник, верно, — прервал его волхв. — Пока нас не об-наружили — ты хозяин положения и ты судьбой управляешь. Обнаружат — тогда, возможно, многое изменится. По крайней мере, уже не все бу-дет от тебя зависеть…

— Вот и мыслю пока в открытую степь не выходить, а понаблюдать, как дальше дело повернется. Без княжеских отроков, я бы, не раздумы-вая, бросился на соединение к своим… и предупредить, и помощь ока-зать… А так…

Помолчал, раздумывая. Только плеть нервно теребил рукой. Мол-чал и Златогор, не желая мешать размышлениям сотника.

— Может, нашим вестовым удастся прорваться и князя предупре-дить… — произнес сотник после паузы с некоторой долей сомнения и надежды одновременно. — Он им тогда в чело ударит, а мы поможем с тыла. Было бы неплохо…

— И тут мыслишь верно, — поддержал волхв сотника. — Однако вновь вестовой от десятского скачет, — обратил он внимание Аслана на скачущего к ним во весь опор посланца Мешо. — Интересно, что сооб-щит этот… наверное, что-то интересное, раз так торопится…

Посыльный Мешо, подскакав, лихо остановил коня напротив сот-ника. Это был другой воин, не тот, что являлся с донесением прошлый раз. Видно, тому каким-то образом, удалось отделаться от этой миссии.

— Что? — Уставился черными глазами, словно гипнотизируя, сот-ник?

— Мешо послал сообщить, что от орды отделился какой-то отряд и быстро движется в нашем направлении.

— Много?

— Точно не сосчитать, но не менее двух с половиной сотен… Так велел доложить Мешо.

— Что еще? — потребовал сотник.

— Пока все, — поспешно выпалил посыльный.

Присутствующий при беседе, но молчавший до этого момента волхв решил вмешаться:

— Отряд, который скачет в нашу сторону на едином коне или о дву-конь?

— Кажется, — замялся посыльный, — у всадников заводных коней нет… все одноконны…

— Если наш посыльный с перепугу не врет, — обратился Златогор к сотнику, — то начинает вырисовываться следующая картина. Орда не желает рисковать и сразиться единой силой с воинством князя Дажи-на… Хотят обманным путем заманить его в засаду и ударить свежими силами из засады, чтобы смять дружину Дажина, привести ее в замеша-тельство, а затем и разбить окончательно, вот и направляют сюда засад-ный отряд… Я так мыслю.

Как только Златогор стал излагать свое видение случившемуся, сотник Аслан со все больше возрастающим интересом следил за сутью рассуждений мудрого волхва.

«А ведь волхв прав!» — подумал он. И произнес, то ли спрашивая, то ли рассуждая сам с собой:

— А что нам делать? Отступить — начнут преследовать… Принять бой — у них численный перевес… К тому же ваши воспитанники, кня-жеские дети, мне руки связывают, лишают свободы действий. Князь Дажин грозил: «Головой за них отвечаю»! Вот и думай тут…

— На твоей стороне, сотник Аслан, — вновь твердо, как о решенном, сказал волхв, — момент неожиданности, на который они сами рассчиты-вали… Так грех этим моментом не воспользоваться и не поразить врага его же оружием. А отроки — это уже не отроки, а юные воины. Знать, пришла пора и им сразиться во славу наших богов и Русколани… Знать, того желает Перун Громовержец!

— Дети… они… — только и сказал Аслан, хотя пытался возразить волхву, что дети, они и есть дети, а не воины.

— Дерзай! — уже не посоветовал, а приказал волхв. — Время не ждет.

— Десятский Силич, — подозвал сотник одного из десятских. — Бери свой десяток и вместе с коноводами при появлении орды изобрази пе-реполох и отчаянную попытку бегства, когда мы начнем… Да так, что-бы поверили, чтобы никакого сомнения у них не возникло. Понял?

— Понял.

— Действуй!

Силич со своим десятком направился к коноводам, чтобы присту-пить к исполнению замысла сотника.

— Я с отроками тоже пойду заманивать ворога, — заявил Златогор, поправляя на себе воинские доспехи. — Тут и численность «удирающих» увеличится, и тебе рук никто «связывать» уже не будет… Да и нужный момент нашего разворота на врага не дам воям твоим проморгать, будь уверен! Ты же, сотник Аслан, будь тверд и уверен. И помни: побеждает не тот, у кого больше воев, а тот, кто духом крепче! Кто воюет не чис-лом, а умением. Веди сотню влево вокруг кургана, прикрываясь им от вражьих взоров. И не бойся: вражьи всадники в ту сторону не пойдут, и на вершину кургана не поскачут. Им не след раньше времени себя слу-чайностями разными обнаруживать. Им важно один след в степи оста-вить, по которому для вида побежит вся отступающая орда, чтобы за-топтать его, не дать возможности обнаружить «ответвление» следа за-садного отряда. Расчет на то, что преследователи, увлекаясь видимым убегающим противником, не сразу обратят внимание на данное обстоя-тельство. Вот мы их на их же уловке и подловим! — Волхв излагал убе-жденно и твердо, словно видел в сумраке времени предстоящую карти-ну боя. И его уверенность передавалась сотнику и воинам. — А чтобы сторожевые собаки не выдали своим лаем раньше времени сотню, забе-рем с собой и собак. Тебе они ни к чему, а нам, возможно, пригодятся…

— Исполнять, — дал команду сотник одному из воинов, отвечающих за собачью свору. И тот немедленно принялся свистом сзывать рыскав-ших поблизости собак.

Подчинясь призывному свисту, собаки опрометью сбежались к хо-зяину, уставившись на него умными глазами, виляя в знак подчинения и ожидания очередной команды хвостами.

— Вот это дисциплина, так дисциплина! — усмехнулся кто-то из мо-лодых воев.

В это время с вершины кургана, нахлестывая плетью лошадку, ска-тился очередной посыльный из десятка Мешо, крупной рысью направ-ляясь к сотне, а остальные стали «забирать» влево, не покидая вершины.

— Видать, нам пора, — обратил на это внимание волхв. — Ко мне юные вои, — призвал он своих воспитанников. — А вы, славные вои Рус-колани, — эти слова кудесника уже относились к воинам сотни, — помни-те, что с вами Перун — Бог воинской славы и победы! Будьте мужест-венны и стойки, строго исполняйте приказы сотника. Он знает, что де-лать!

С подскакавшими юными русколанцами Златогор легкой рысью вслед за десятком Силича направился в сторону коноводов с запасными лошадями.

— Дерзай сотник! — еще раз, обернувшись, напутствовал он Аслана. — Помни, победа — за смелыми и дерзкими! А ты, Бус, и вы, юные вои, — обращаясь к юным воинам, потребовал он сурово, — строго исполняйте все мои распоряжения. Тут вам не учебное ристалище, тут ошибок не должно быть! Ибо цена каждой ошибки, даже самой малой — чья-то жизнь! А мне ваши юные жизни надо сохранить. — Голос Златогора был строг и непреклонен. Нечасто юные наставники видели своего Учителя таким.

— Не сомневайся, волхв Златогор, — впервые по-взрослому назвал Бус своего Учителя, как равный равного. — Все будет исполнено в точ-ности так, как вы скажете. — И отсалютовал в знак верности слов мечом.

Сделав первые распоряжения, Златогор уводил свой небольшой отряд подальше от оставшейся позади сотни. Тревожно ржали запасные лошади, сбитые конюшими в густой табун; собаки же, наоборот, при-тихли, лишь изредка тихонько повизгивали. Можно было подумать, что овладевшее всадниками напряжение в ожидании неминуемого боя, пе-редалось каким-то образом животным. И животные, в силу их природ-ных данных и возложенных на них человеком обязанностей, каждый вид по-своему, реагировали на предстоящие события, связанные с кро-вью и смертью, со звоном оружия и криком раненых.

Сотник Аслан меж тем, переговорив с очередным разведчиком Мешо, уводил сотню влево, вокруг кургана, чтобы она оставалась долго незаметна человеческому взору. Чтобы ее появление — было полной неожиданностью для врагов и тем самым внесло в его ряды неуверен-ность и сумятицу — первые признаки неустойки и поражения…

Несмотря на свой возраст, сотник был опытным и рассудительным воинским начальником. Да по-иному и быть не могло: князь Дажин знал, кому поручить столь ответственное задание, как обучение воин-ской науке собственных чад.

ФАРНАХИ

Орда союзного гуннам племени фарнахов, возглавляемая вождем Джулатом, переименованного гуннами в темник-тархана, оставив род-ные вежи, стариков, детей и женщин на уже обжитых их отцами и деда-ми степных просторах, темной тучей катила по степи Русколани. Степ-ные воины, в пёстрых длинных халатах, подпоясанные широкими ку-шаками, некоторые — в куртках из шкур степных волков, в лисьих шап-ках или же простоволосые, с давно не чесанными, сальными и грязными от пота и редкого мытья волосами, вооруженные луками и кривыми мечами-саблями, или же коротким копьями, удобными для метания на расстояние, сбитые в привычные, по родственной принадлежности сот-ни, чувствовали себя уверенно, как хозяева.

Старики-акыны, поющие песнь славы племени, рассказывали, что давным-давно племя фарнахов, жившее у подножия Синьских гор, было мирным и тихим. Занималось скотоводством, в основном, разведением овец и конских табунов. Женщины доили кобылиц и готовили творог и кумыс, напиток, утоляющих жажду и дающий мужскую силу, сбивали войлок, ткали ковры, строили кибитки. У соседских племен, занимаю-щихся земледелием и выращивающих злаки, выменивали зерно, из ко-торого пекли в глиняных печках лепешки. Почитали своих богов, жив-ших как на небе, так и в земле, в водах редких рек и озер. Особо почита-ем был Тэнгри — Хозяин Неба и душ умерших. Но однажды в те края пришли чужие всадники, называвшие себя хунну, и потребовали себе в жены фарнахских девушек и женщин. Были они смелы и оружны, а у фарнахов не оказалось батыров, чтобы сразиться с ними. И стали фар-нахи платить племени хунну дань девушками да степными кобылицами.

Как-то надоело хунну обитать в подножии Синьских гор, и трону-лись они в сторону отрогов Каменного пояса. Обрадовались фарнахи, посчитали, что опять будут свободными и ни от кого не зависимыми и не будут дань платить ни степными кобылицами, ни молодыми, строй-ными, как газель, девушками. Обрадовались, но рано… Приказали хун-ну и их племени в поход собираться. Сколько длился тот поход — даже старики не помнят, но, в конце концов, пришли хунну к подножию Ка-менного пояса, по пути тому вбирая в себя, как река малые речки, мест-ные племена. И однажды стали они величаться уже не хунну, а гуннами, великими воинами…

Гунны себе выбрали самые травяные, самые злачные места в об-ширной степи, а фарнахов, несмотря на то, что почти перероднились со всем племенем, оттерли в междуречье, где степи перемежевались с пус-тынями и солончаками. Но и там фарнахи смогли обжиться, разводя табуны скакунов, охотясь на сайгаков и джейранов, изобилующих в этих полупустынях. Охотились они и на диких лошадей — тарпанов. Ка-залось бы, чего еще желать от Тэнгри и других богов. Юноши по при-меру воинственных соседей становились воинами, и уже, как и гунны, не расставались с луком и копьем, с мечом и арканом, могли и за себя постоять и за честь своего племени. Живи да радуйся.

Но и тут не сиделось беспокойным потомкам хунну на месте. Ста-ли их манить земли, что были на заходе солнца, о которых заезжие куп-цы говорили, как о крае благодатном, где травы изумрудны и медом насыщены, где реки не знают берегов и полны рыбы всякой, где всегда бывает только лето. Купцы наговорили — и ушли. А гунны решили по-пытать в тех обильных местах счастья. Но так, как знали, что степи те уже заняты племенами русов, которые свои земли за просто так никому не уступят, то, сохраняя своих воинов, стали направлять в земли Руско-лани союзные им племена.

Вот так и оказалась орда Джулата за Ра-рекой, переправившись че-рез нее по зимнему льду. Весну и лето орда провела в коротких стычках с другими кочевыми племенами, обитавшими в низовьях великой реки, то воюя с ними, то пополняясь за счет них, если те признавали себя данниками фарнахов, особо не углубляясь в земли Русколани.

Больших сражений не было, а в малых победа всегда оставалась за фарнахами. При этом потери были незначительные, и воины чувствова-ли себя чуть ли не владыками бескрайней степи.


Орда шла налегке, имея при себе лишь небольшой обоз, колесив-ший с воинами на двухколесных арбах, взятый Джулатом из выжжен-ных солнцем, с солончаковыми проплешинами степей междуречья Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Взятых, как для подвоза продуктов питания, мед-ных казанов, в которых приготавливалась пища во время привалов и отдыха, так и для передвижной кузницы на случай ремонта оружия вои-нам. Он мог пригодиться и для сбора и хранения воинской добычи и дани. О том, чтобы был взят небольшой обоз, настаивал и советовал предводитель гуннов — Рагул. Впрочем, Джулат и сам понимал: боль-шой обоз, с тысячами скрипящих на всю степь повозок, со стадами ко-ров и верблюдов, требующих постоянного внимания, с оравой вечно голодных, вороватых и жадных до подачек обозников — ляжет арканом на шею орды. Все это успеется. Всему будет время. Пока же нужны по-беды и победы, чтобы закрепиться в чужой степи. Закрепятся — и по их стопам двинутся кибитки с многочисленными родичами, стада и табу-ны, всепоглощающие отары овец.

Ближе к осени Джулат повелел воинам вновь идти к Ра-реке, чтобы поблизости от нее дождаться зимы и переправиться по льду на родной берег. Потому и рыскала орда в поисках добычи на границе Русколани. С добычей тут не везло. Заслышав об орде, местные племена откочевы-вали ближе к городам, стоявшим у излучин рек, штурмовать которые у вождя фарнахов не было ни сил, ни времени.

Попавшиеся на пути орды два торговых каравана, медленно дви-гавшиеся из Фракии в Индию, с тканями и оружием, с белокурыми не-вольницами, он грабить своим воинам запретил, так как боги не поощ-ряли такого отношения к купцам. Всякий посягнувший на караван и караванщиков считался проклятым в роду до седьмого колена, превра-щался в бесправного изгоя, преследовался не только чужими племена-ми, но и родичами до самой смерти, а его род или племя покрывалось бесчестьем на долгие годы.

У караванщиков можно было купить невольниц. Хоть насовсем, хоть на одну ночь. Джулат воспользовался этим правом, проведя ночь с белокожей полонянкой. Но не всем воинам, даже в складчину, довелось отведать прелестей нежных дев далекого севера. Ночь любви стоила дорого, и не у каждого воина водились серебряные дирхемы, которыми можно было расплатиться за девичьи ласки.

Но караваны ушли, мелодично позванивая колокольчиками, и вновь только шуршала под копытами многих сотен коней жухлая трава, седой ковыль да полынь, наполняя всю степь своим горьким запахом.

«Который день в походе, — грустно размышлял в единственной ки-битке на колесах Джулат, ибо только одному ему дозволял Владыка Неба — могучий и беспощадный Тэнгри бодрствовать таким образом, а остальные воины могли дремать и на спинах своих лошадей, — и кото-рый день не везет… Вокруг одна степь… Но степи хватало и дома… Куда же девались торки или хотя бы берендеи со своими стадами и мо-лодыми, стройными, как озерный тростник, дочерями. Чем мои воины хуже воинов темника гуннов Рагула, которому в прошлом набеге уда-лось захватить врасплох несколько сел русов и берендеев и угнать мно-го стад скота?.. Каждый день высланные далеко в степь дозоры прино-сят только одно и то же известие: «Степь пуста». Неужели придется возвращаться к родным вежам и становищам без полона и славы по-бед… И что тогда скажут о нем родичи, и что тогда будут петь о нем седовласые акыны?..»

Тревожные размышления вождя прервал вкрадчивый голос десят-ского из охраны:

— О, Всемогущий! Разведчик прискакал. К тебе рвется. Допустить?

— С какой вестью?

— Не сказывает. Твердит, что лично тебе доведет.

— Зови, но предупреди, что если с пустой вестью меня беспокоит, то полста плетей ему не миновать.

— Повинуюсь, — попятился задом от полога кибитки страж.

— Иди, сын осла и шакала, Повелитель степей допускает тебя пред очами своими, — крикнул страж оробевшему вестнику. — И помни, вы-кидыш ослицы, что если вести, принесенные тобой, будут худы, то пле-тей тебе не миновать. И не говори, что я тебя о том не предупреждал.

Рысьи глазки стража смотрели зловеще.

Полог кибитки вновь отодвинулся, и в проеме показалось пыльное и потное лицо всадника, доставившего известие.

— Что у тебя, сын черной ослицы? — грозно изрек Джулат. — Говори или, иди, плетей отведай!

— О, Всемогущий, — залепетал вестник, — да продлит Тэнгри годы твоей жизни бесконечно, у меня вести…

— Говори.

— Наш десяток, высланный тобой, о, Мудрый и Великий, на закат солнца, обнаружил вражеское войско. Тысяч пять-шесть всадников. В нашу сторону движутся. Примерно, в половине поприща отсюда.

— А ты не врешь?

— Да пусть меня Тэнгри раньше срока к себе на небо возьмет, о, Всемогущий! — поклялся вестник. — Не вру.

За хорошую весть, согласно древним обычаям степных народов полагалось вознаграждение, поэтому так настойчиво добивался степной оборванец личной встречи с вождем.

— Держи! — бросил вестнику пару серебряных монет повеселевший Джулат. — Да скажи моей страже, что отпускаю тебя с миром. А то их мясом не корми, дай ногайкой на чужой спине поиграть, проверяя ее на прочность… — решил быть до конца великодушным вождь.

Тот поймал их на лету и тут же засунул за щеку — в самое надежное место и довольный, с чувством выполненного долга, отвалил от кибит-ки. Но не успел он и шага ступить, как перед ним, словно из-под земли, появился десятский охраны, демонстративно поигрывая плетью:

— Сколько приказано всыпать: пятьдесят или все сто?

— Всемогущий приказал передать, чтобы отпустили меня с миром, — не растерялся и тут находчивый вестник, добавив от себя: — А кто ос-мелится нарушить его слово, тот сам вдвойне получит плетей.

— Неужели? — ухмыльнулся десятский, и рысьи глаза его загоре-лись зловещим огнем.

— Иди, спроси Всемогущего! Я подожду.

Неизвестно чем бы закончился сей диалог между вестником и де-сятским личной охраны вождя — скорее всего тем, что вестник бы усту-пил половину награды десятскому — если бы того не позвал их общий повелитель.

— Эй, стража, — раздался повелительный глас Джулата, — кончай баклуши бить да байки о степных кобылицах, приносящих златогривых скакунов, травить. Ко мне!

И когда в проеме кибитки вновь показалось бесстрастное лицо де-сятского охраны, приказал:

— Объявить о привале. И собрать ко мне тысяцких и сотника Кара-мара.

— Повинуюсь, — склонил голову в поклоне страж и, отъехав от ки-битки вождя на десяток шагов, заорал во все горло:

— Привал!

— Привал, привал, — покатилось по орде.

— Тысяцких к Всемогущему! — Надрывался страж.

— Тысяцких, тысяцких… — передавалось от всадника к всаднику.

— Сотника Карамара! — Закатывал глаза десятник охраны вождя.

— …Карамара, Карамара!


Так вражеская орда стала заходить в тыл войску князя Дажина, ув-леченного своим походом и ничего не подозревающего об этой опасно-сти. И сотник Карамар со своей сотней, усиленный еще полутора сот-нями всадников из других тысяч, поспешил с устройством засады на месте отступления своего и вражеского войск, чтобы нанести врагу удар с тыла. Хитры и опытны в ратных делах были степные разбойники. Хитры и опытны.

«Хай, — мысленно радовался Карамар, — если все получится, как задумано великим Джулатом, — быть мне тысяцким! Тогда третья часть всей добычи, добытой воинами, станет моим личным достоянием. И серебряные монеты, и золотые украшения, и пышнотелые красавицы-полонянки. Как это сейчас достается тысяцкому Джамилю. А чем я ху-же этого одноглазого и страшного на вид Джамиля, этого выскочки, когда-то оказавшего Джулату услугу в овладении родовым бунчуком вождя?.. — размышлял он. — Ничем! Но ему — все, а мне только угрозы, нагоняи и оскорбления… Но все изменится… Тэнгри не допустит, что-бы несправедливость продолжалась вечно. Момент настал — и я его не упущу… сотню положу, но своего добьюсь».

По смуглому, обветренному лицу Карамара, за долгие годы иссе-ченному знойными ветрами и колючими зимними снегами, блуждала таинственная улыбка, более похожая на оскал степного волка, вечно голодного и ненасытного, чем на настоящую улыбку человека.

Мечтания, одно радостнее другого, рождались в его давно не мы-той и не знавшей гребня кудластой голове. Воодушевляли, взбадривали, подстегивали, хмельным кумысом ударяли во все члены жилисто-костлявого тела. Заставляли то и дело подстегивать камчой лохматогри-вого скакуна.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Не успели всадники Златогора вместе с коноводами и заводными лошадьми отбыть на три полета стрелы от подножия кургана, как из-за него, с ожидаемой по предсказаниям волхва стороны, показались пер-вые вражеские всадники на приземистых гривастых конях. Были они в пестрых халатах поверх стальных или же костяных доспехов, иные в волчьих шкурах, с растрепанными степными ветрами волосами, в лись-их малахаях, с короткими копьями в руках, кривыми мечами-саблями в ножнах на боку, круглыми щитами и луками в колчанах за спиной.

Даже малоопытному воину, впервые вставшему на тропу воинских походов, и тому было бы понятно, что вражеский отряд двигался в по-ходном строю в полной уверенности, что чужих воев не повстречает. Иначе бы о такой беспечности и речи не было!..

От неожиданности они остановились, закрутились, вздыбив лоша-дей, на месте. Но, собравшись всем отрядом, поняв, что впереди — лег-кая добыча, взвыли по-волчьи и, растекаясь в лаву, кинулись в погоню. При этом многие спешили не за лук и стрелы взяться, чтобы сразить нечаянно появившегося врага, а за волосяные арканы хватались в наде-жде полон взять. Излюбленный прием кочевников.

Три десятка русколанцев, заманивая преследователей видом легкой добычи, изредка огрызались стрельбой из луков, которая вряд ли при-носила какой-либо урон вражеским всадникам, лишь только сильнее разжигала в них задор и азарт охотника. Впрочем, отступление русичей было, что ни на есть самым настоящим, не наигранным, не искусным, — уходили полным наметом, — и потому никакого подозрения у преследо-вателей не вызывало. Степные преследователи, как мы уже заметили, стрельбы из луков по отступающим не вели, надеясь захватить малень-кий отряд в полон, а их коней сделать своей добычей. Они, расстилаясь на своих степных скакунах, только дико визжали — извечная привычка степняков вводить себя в боевой транс, а врага — в испуг и дрожь — и стегали нагайками своих коней, заставляя их лететь быстрее стрелы. Расстояние между ними и удирающими во все лопатки русичами хоть и медленно, но уменьшалось. Однако не успели последние вражеские воины вовлечься в атаку, как из-за кургана, в тылу нападающих, на пол-ном аллюре вырвалась вся сотня Аслана. Без криков и улюлюканий. Молча. Вместе со своими тонконогими конями стелясь над осенней степью. Длинноногие кони русколанцев были стремительней низкорос-лых степняков, и расстояние между степной ордой и сотней Аслана за-метно сокращалось. И вот в спину степнякам брызнули первые стрелы. И еще, и еще… Раза три или четыре русколанцы успели натянуть тети-вы своих дальнобойных луков, прежде чем взялись за копья.

Во вражеском отряде произошло замешательство — выпущенные русколанцами стрелы сделали свое дело, выхватив из лавы всадников и коней, сбивая темп атаки. Смертельно раненые кони падали со всего разбега на землю, подминая под собой своих наездников, внося разлад и сумятицу в стройность атаки. Многие степные всадники перестали виз-жать и настегивать коней, оборачиваясь назад, откуда их настигала смерть. Их атака захлебывалась. А сотня Аслана, окрыленная первым успехом, не теряя темпа, уже ударила в копья. Удар тот был страшен и жесток. Редкое копье русколанцев не находило себе жертву.

Преимущество степняков, выражавшееся в их численном перевесе, в один миг было уничтожено, и чужая лава из охотника превратилась в загнанную дичь. Редкие вражеские воины отваживались на сопротивле-ние: не так-то просто было на полном скаку развернуть лошадь для встречного боя. Тех же, которые пытались, полуобернувшись, стрелять из луков, снимали или меткой стрелой или узким жалом копья. Ужас вселился в сердца степняков. Знать, верховный бог Тэнгри оставил их своей милостью. Теперь одна надежда на выносливость степных коней.

«Вот и наш черед, — не переставая отслеживать ситуацию, решил Златогор. — У врага потери и паника. Нам в самый раз вмешаться».

— Поворачивай коней назад, — приказал он коноводам. — Прегра-дить запасными лошадьми степнякам дорогу к отступлению! Да живей, живей! — поторапливал он коноводов, первым начиная делать маневр разворота.

Не сразу, но коноводам все же удалось повернуть и своих, и завод-ных коней вспять.

— Прикрывайтесь заводными конями, — командовал волхв юными бойцами, — и стрелами их, стрелами!!! Да собаками травите! Собака-ми…

Бус и его друзья за время обучения привыкли понимать своего Учителя с полуслова. Вот и теперь, услышав команду, враз приступили к ее исполнению, отгораживаясь от вражеских всадников заводными лошадьми. Десяток Силича — тоже.

Били из луков теперь прицельно, а не как раньше при мнимом от-ступлении, лишь дразня. Со всей мощи. Оттягивая тетиву лука за правое ухо и резко отпуская ее. Не успела отпущенная тетива тонко дзиньк-нуть, а стрела отправиться в стремительный полет в поисках своей до-бычи, как рука русколанца уже торопливо вынимала из колчана очеред-ную вестницу смерти. И в лица очумевших и обезумевших от страха и безысходности врагов летели и летели каленые стрелы. Дико вскрики-вали раненые воины, жалобно ржали поверженные на землю лошади, беспомощно суча по воздуху жилистыми ногами.

Вносили сумятицу во вражеские ряды и грозные русколанские псы, пугая чужих лошадей, вскакивая им на спины, отчего те испуганно ржа-ли, делали «свечки», мешая всадникам вести бой. Доставалось от собак и самим всадникам: то за стопу зубами цапнут, то за ляжку в прыжке ухватятся. И тут уже мысли не о том, как сражаться, а о том, как от зу-бов пса избавиться.

За несколько мгновений остаток вражеского отряда был смят и полностью окружен. Видя свою обреченность, степняки уже не сопро-тивлялись, безропотно предавшись воле небес, словно забыв, что у них еще есть оружие: луки, копья, кривые сабли. Только выли протяжно и тоскливо, как попавшие в западню волки, уже чуявшие свою немину-чую смерть. С потерей воли — никакое оружие уже не поможет…

Вот так вражеский сотник Карамар, мечтавший прославиться и вы-биться в тысячники, чтобы иметь не только под своим командованием тысячу воинов, но кучу наложниц и табуны скакунов, оказался в плену русов вместе с десятком оставшихся в живых воинов.

— Этого, — указал перстом еще не отошедший от пыла боя Златогор, — я допрошу. Остальных…

— Остальных, — прервал его, отдавая команду своим разгоряченным воинам, Аслан, — добить! Мы — в тылу врага, и пленные — лишняя обуза. Только по рукам будут связывать нас…

Златогор поморщился, но ничего не сказал по поводу столь жест-кого приказа своего сотника. У войны свои законы.

Указанные Асланом воины-аланцы молча пошли исполнять прика-зание, подобрав по дороге кривые сабли чужих воинов, чтобы не пят-нать позорной кровью собственное оружие. Жестоки законы войны: или ты, или тебя!..

Пленные, молясь своим богам, уже не считали себя жильцами это-го света и были безучастны к происходившему, словно их оно не каса-лось. Покорно встали на колени, покорно дали оголить себе шеи.

Свистнули кривые мечи, и покатились кудлатые и лысые головы кочевников, орошая кровью степной ковыль.

— Своих раненых собрать, оказать помощь, — привычно командовал Аслан, — мертвых воев… тоже собрать в одно место, чтобы потом, когда все окончится, можно было с почестями подобающими похоронить и тризну справить.

— А с вражескими ранеными как поступать? — спросил кто-то из де-сятских, придерживая разгоряченного боем коня, нервно перебиравшего на месте всеми четырьмя ногами и грызшего удила.

— Вражеских раненых — добить, чтобы не оклемались и не сбежали да своих не предупредили. Их мертвых… — задумался на мгновение Ас-лан, — собрать, разоблачить и на пути следования спина к спине поса-дить, чтобы тем, кто пойдет по их следам, стало страшно… чтобы в их судьбе видели свою участь. И дрожали в ожидании смерти, не смея ни натянуть тетиву лука, ни взмахнуть мечом… Уцелевших лошадей вра-жеских изловить, коноводам нашим передать. Пусть за ними присмат-ривают. И не расслабляться. Вскорости, я думаю, ближе к вечеру вра-жьи силы тут пойдут. Вот и надо быть готовыми к «доброй» встрече.

— Сотник, а пойдут ли? — неуверенно спросил кто-то из ближайших воинов.

— Должны пойти, — ответил сотник.

— Пойдут! — подтвердил и Златогор, окончив допрос Карамара. — Мы все предполагали правильно. За этим курганом они собирались за-саду устроить.

— Ну, что ж, — ухмыльнулся зловеще Аслан, — они собирались, а мы — устроили! И еще устроим… Десятские, доложить о потерях. Этого же вояку, — указал он на Карамара, — крепче связать ремнями сыромятными, да кляп в рот, чтобы в неподходящий момент не заорал, своих преду-преждая. Может, князю Дажину еще сгодится для чего-нибудь.

Оказалось, что из сотни Аслана погибло девять воинов, да ранено серьезно еще пятнадцать человек. Несколько воинов было ранено вскользь, поверхностно: то стрела чуток задела, то кривым мечом слегка зацепило, но такие ранения и за ранения не считались, их даже тряпи-цами чистыми не перевязывали. Остальным, в том числе и юным руско-ланцам, вообще повезло: ни ударов, ни царапин на их долю не доста-лось.

— Ранеными займусь я, — как о решенном сказал волхв, — и юный Злат мне в том поможет, а ты, сотник, вновь вышли дозор на вершину кургана, пусть за степью следят. Остальным — собрать оружие, свои и чужие стрелы, чтобы колчаны были опять полны — и отдыхать. Да про-следи, чтобы воины сменили уставших лошадок на заводных, которым в прошедшей сече меньше досталось.

— Не беспокойся, волхв Златогор, — отозвался Аслан, — все будет сделано как надо. Ты поскорее займись ранеными, ведь страждут…

Аслан и многие вои знали, что волхв Златогор не только умеет кровь-руду заговаривать, чтобы не сочилась из ран, но и вывихи вправ-лять, и лубки на переломанные конечности накладывать, и мазями раз-ными пользовать, чтобы боль не такой острой была и чтобы рана быст-рей заживала. Раненые, которые были в сознании, молча переносили боль, но время от времени бросали на волхва взоры, полные тайной на-дежды на чудо. Ведь поговаривали, что волхву Златогору лишь стоит захотеть, он и мертвого из лап Чернобога вырвет.

ПЕРЕД БИТВОЙ

Князь Дажин вел дружины свои многочисленные на восход солнца, в сторону Ра-реки. Почему дружины, а не дружину? А потому, что вой-ско русколанцев состояло из воев многих славянских и русских племен. Тут были не только киярцы, аланы, берендеи, торки, составлявшие ос-новной костяк русколанского воинства, но и небольшие дружины из ближних и дальних городов. Полтысячи воев привел князь из града Бе-лая Вежа. Тысячу воинов выделили жители славного города Голуни, чуть меньше — пришло из Воронежца. Четыре сотни воев-северцев, славных потомков князя Сева — сына Отца Богумира, привел курский воевода Хват из далекого лесного края, затерявшегося среди сотен рек и озер у полноводной Семи, петлявшей среди холмов на границе степи и лесов.

Воевода Хват хоть и привел меньше всех, но все его вои были в кольчужных бронях, в островерхих шеломах, при полном и единообраз-ном вооружении, сработанном местными кузнецами-умельцами. В кур-ской дружине чувствовалась не только крепкая рука воинского началь-ника, но и дисциплина, и внутренняя спайка. Да и воины были — моло-дец к молодцу, как на подбор! Широкоплечие, русоволосые, друг к дру-гу приветливые. Все с запасными лошадьми, в основном соловой и кау-рой масти. Не то, что было в предыдущих походах, когда вои из тех мест были без броней, лишь с мечами да луками.

Особой статью отличался среди курян отряд воинов храма Свето-вида, как рассказывали, организованный самим главным жрецом, неким Славояром. Были они не только в светлых бронях и шеломах, но еще и при белых плащах, наброшенных поверх кольчуг. Когда скакали, то плащи эти словно белые крылья за ними развевались. Не воины — божьи слуги!

Так что, в итоге, под командованием князя Дажина оказалось толь-ко шесть крупных дружин со своими воеводами и князьями, да еще с десяток мелких. А воев насчитывалось чуть более шести тысяч. Однако, по тем временам, это была значительная сила. Только степняки, ко-чующие целыми племенами, а то и союзом родственных племен, могли противопоставить ей еще более мощную воинскую силу.

Осенний день угасал при полном безветрии. Край неба алел на-встречу огромному степному солнцу. Горьковатый запах полыни стано-вился все слабей и терпимей, словно растворялся вместе с ясным днем в просторах степи.

Появление у него в тылу вражеской орды оказалось если не пол-ной, то довольно неприятной неожиданностью.

Когда его дозорные увидели на краю окоема всадников, то сочли, что это сотня Аслана пытается их нагнать. Потому и не встревожились особо. Но вот в степь из-за окоема выплескивались все новые и новые орды, и стало понятно, что это никакая там сотня Аслана, а степняки гунны или их многочисленные союзники, прокравшиеся в тыл руско-ланских дружин.

Дажин отдал распоряжение воеводам, тысяцким и сотникам приго-товиться к бою, а сам тревожно задумался о судьбе детей, находивших-ся как раз в той стороне, откуда накатывалась чужая орда.

Выполняя его распоряжение, дружины выстраивались в боевой по-рядок. В чело воинства выдвигались не раз проверенные в жестоких схватках с кочевниками-степняками дружины князя Дажина и его вое-воды Ратмира. По левую руку от них выстраивались дружины беловеж-цев и голунцев, по правую — воронежцы и куряне. С десяток конных сотен воевода Ратмир отвел в тыл в качестве резерва и заслона. Вперед выдвинулись лучники из торков и берендеев. Впрочем, и остальные дружинники приготовились осыпать стрелами вражескую лаву.

Некоторое облегчение внесли прибывшие от Аслана всадники, ко-торые запоздали с предупреждением о чужом войске, так как делали большой крюк по степи, чтобы не попасть в лапы вражеским дозорам и лазутчикам, да и то попали бы, если бы не своевременная подмога, ока-занная им группой следопытов-курян, находившихся в дальнем дозоре, среди которых был и охотник Бродич.

Дозоры не только разведку несли и дружину на дальних подступах охраняли от всякой неожиданности, но, идя в стороне от войска, могли и поохотиться на подвернувшуюся дичь. Все подспорье в скудном во-инском рационе. Поэтому воевода Хват чаще остальных в дозор посы-лал десяток Бродича, где собрались в основном бывшие охотники.

И на этот раз воевода выслал в дальний разъезд именно их.

— Посмотрите, послушайте. Степь хоть и тиха, но тишина эта слишком подозрительна, на всякие «гостинцы» торовата. Бдите! — На-путствовал в который раз Хват.

— Будем бдеть!

— А дичь какая сама под руку подвернется — не оплошайте, добудь-те! Лишний кусок мяса еще никому не мешал… воину тем паче…

— Постараемся.

Это только говорится, что степь — ковер. Без холмов и оврагов. На самом деле в ней все есть. Есть такие места, что ни одной рытвины на пару поприщ нет, но есть и такие, где и овражки имеются, и балки поло-гие, и холмики разные.

На одну из таких степных неглубоких балок и наткнулся десяток Бродича.

— Отличное место для засады… — отметил один из воев.

— И для наблюдения тоже, — добавил Бродич, полностью соглаша-ясь со своим смышленым воином. — Вот и будем ее придерживаться, сколько повезет.

По балке двигались неспешной рысью долго, благо, что она тяну-лась как раз в нужном направлении. Когда решили выбраться из нее, то обнаружили, что десяток пестро одетых степняков преследует двух воинов-русколанцев.

— В нашу сторону скачут, — определили все тот же расторопный и смышленый вой.

— Это хорошо, как хорошо и то, что мы не выметнулись из балки на бугор на полном ходу, а поимели осторожность и поднимались медлен-но, — заметил Бродич. — Иначе бы спугнули. А так пусть скачут. Своих пропускаем, чужих — стрелой берем. Приготовились!

Дружинники остановили коней, чтобы стрелять из луков не на хо-ду, а с места, половчее перехватили луки, прикинув на глаз возможное появление чужих всадников, вынули из колчанов и наложили стрелы, приготовились к стрельбе.

Пытавшиеся оторваться от погони русичи словно чувствовали, что впереди их ждет помощь, и «вели» преследователей, «рассыпавшихся» веером в надежде пленить двух всадников, прямо на десяток Бродича.

— Перун нам помогает, каждому по ворогу посылает, — выглянув осторожно из балки, сообщил Бродич, — так что каждый из нас напротив себя бьет.

Не успел он отдать последнее распоряжение, как в балку со всего маху скатились беглецы. Увидели приготовившихся к бою русичей, гла-за округлили от удивления: «Свои!», но как скакали во весь опор, так и продолжали скакать, выметнув на противоположный склон балки, и только там стали придерживать своих коней, чтобы развернуться для встречного боя. Однако этого не потребовалось. Как только разгорячен-ные погоней визжащие преследователи появились над краем балки, на-встречу им дружно полетели стрелы курян. А следом за ними и сами вои Бродича с копьями наперевес. Враги и опомниться не успели, как были повержены.

— Вот так-то, — сказал Бродич, обтирая пучком травы окровавлен-ный наконечник копья, — не всегда лису кур щипать, когда-то и самому быть ощипану! Собрать стрелы, вражеское оружие и коней…

Степных коней не так-то просто было собрать — не признавали чу-жаков, дико ржали, по-волчьи оскалив зубы, пытаясь укусить или уда-рить копытами приближающихся к ним курских воев, в руки им не да-вались, нарезывая, задрав хвосты, круг за кругом вокруг места гибели их хозяев. Поэтому Бродич к сказанному добавил:

— Каких удастся… А я с беглецами переговорю: кто такие и что с ними приключилось. — Сказав, направил своего жеребца в сторону пе-реводивших дух русколан. Воины его десятка приступили к исполне-нию данного им указания, к сбору своих стрел и вражеского оружия. Пытались изловить мечущихся с поверженными всадниками и без тако-вых лошадей.

— Мы из сотни сотника Аслана. Посланы вестниками к князю Да-жину… — сообщили те и в свою очередь поинтересовались: — А вы кто?

— А мы курские вои, — пояснил Бродич, как старший разъезда. — Дружины князя Дажина от вражеских лазутчиков охраняем…

— Вы выручили нас…

— Когда-нибудь и вы выручите…

— Долг платежом красен!

— С чем скачите, если не тайна?

— Сотник послал сообщить, что с тылу к дружинам князя Дажина большая орда подкрадывается.

— Неужели? — не поверил Бродич. — Что-то не видать. — Но тут же поправился: — Не видать до сей поры было…

— Возможно, как и вы, по балкам прячутся, оттого и не видать… — высказали предположение посланцы сотника Аслана. — А с вершины Большого Кургана все и открылось. Нам надо поспешить к Дажину. Может, вместе? Все веселей…

— Что ж, можно ивместе, — согласился Бродич, — все равно о ходе поиска надо воеводе нашему сообщать.

Так посланцы Аслана и поведали князю Русколани Дажину о при-ближении вражеской орды. Они же сообщили о местонахождении сотни Аслана и его детей недалеко от гребня Большого Кургана.

— Аслан говорил, — докладывали посланцы, — что курган прикрыва-ет их от чужих взоров. По-видимому, сотня Аслана там и будет ожидать развития событий и ваших указаний. Или прихода ваших дружин, князь. Сами они не рискнут двигаться на соединение с войском по открытой степи на глазах у вражеских всадников. Еще неизвестно, прорвались бы мы, когда бы не помощь курских воев, хотя и крюк большой делали…

— Хорошо, коли так… — оценил полученную информацию князь. — Однако до Большого Кургана не менее чем треть поприща… и нам не враз удастся прибыть туда… По всему видать, степняки настроены во-инственно. Быть сече тяжкой и долгой, — вглядывался он из-под руки в боевой кожаной рукавице, ощетинившейся острыми железными шипа-ми, похожими на медвежьи клыки и когти, и потому называемой среди русичей медвежьей лапой, на заход солнца. Такая рукавица не только ладонь и кисть руки от вражеского меча защищала, но и сама являлась грозным оружием в бою. Ей можно было действовать как палицей, лишь бы дотянуться до врага — неминуемо быть тому сраженным. Ко-сые лучи низкого солнца мешали видимости. Однако Дажин не так гла-зами, как чутьем и опытом бывалого воина и воинского командира оп-ределил, что силы орды примерно равны силам его дружин, собранных со всех концов Русколани. Голая степь, и на ней все видать, как на ла-дони. Тут тебе ни засадный отряд не спрятать, ни иную какую хитрость учинить. Впрочем, враг находится в тех же условиях. Все решит воин-ский талант командиров и воевод, да изменчивое воинское счастье.

— Впрочем, — окончил он, — Сварог не оставит внуков своих мило-стью… Вперед, славные русичи. Во славу богов наших!

ЕДИНОБОРСТВО

Не успели русколанские воины встать в боевой порядок, опреде-ленный заранее, еще до выхода из Кияра Антского, как из степи к ним подкатили визжащие и скалившие зубы орды степняков. Подкатили на расстояние чуть более полета стрелы — и остановились. Напряжение, царившее в русколанском воинстве в ожидании неминуемой сечи, чуть спало. Только лучники по-прежнему держали наготове тугие луки и стрелы острые.

«А это к чему»? — недовольно подумал князь Дажин, настроивший-ся на немедленную вражескую атаку.

И словно подслушав его мысли, воевода Ратмир произнес:

— По-видимому, витязя на поединок вызывать станут? Согласно древнему обычаю…

— Считаешь?

— Мыслю так.

— А у нас крепкий витязь-единоборец найдется? Или мы на такой поворот дела не рассчитывали?

Поединки богатырей, а то и князей в те славные годы были не ред-костью, — зачастую таким способом удавалось избегать большой крови, так как та сторона, единоборец которой оказывался побежденным, при-знавала победу противной стороны над собой и выполняла все условия победителей. Однако единоборство не было обязательным ритуалом. От него можно было и отказаться, положившись на удачу и защиту богов.

— Почему не найтись, найдется. Хотя бы русколанин Еруслан… быка ударом кулака валит. Да и у других князей свои витязи, не сомне-ваюсь, имеются…

Пока Дажин и его воевода обменивались короткими репликами, из вражеской орды на ничью полосу выметнул на черном низкорослом, но крепком жеребце, от злости и нетерпения жующем железные удила, степной богатырь и стал вызывать поединщиков под шум и смех своих единоплеменников. Был он огромен, как скальный утес, как волшебная гора Алатырь. Голова, как медный казан, в котором готовят пищу на целую дружину. Брюхо, спрятанное за кожаным панцирем, — на холку коня свисало. Короткие толстые ноги — в кожаных сапогах. На левом предплечье у него свисал большой круглый щит с медными и серебря-ными бляшками и волчьей оскаленной головой по центру. В руке копье, древко которого было толще руки человека.

«Уж такое не сломится, — невольно подумалось Дажину, глядя на копье — туго придется нашему единоборцу».

— Дозволь, княже, — подъехал к князю на белом, в яблоках, коне витязь Еруслан. Был он в светлой кольчуге, одетой поверх льняной ру-бахи. Многие русичи перед боем одевали чистое белье — такова тради-ция. Голову прикрывал остроконечный шлем с султаном из светлого конского волоса. В левой руке круглый щит, червленый, с золотым зна-ком Ярилы.

Дажин посмотрел на своего единоборца, на вражеского… Сравне-ние было явно не в пользу русколанца.

— Сдюжишь ли?

— Постараюсь. В любом случае славы русичей не посрамлю!

— Тогда пусть Перун не оставит тебя свой милостью! — искренне пожелал своему богатырю князь Дажин.

Единоборцы, разогнав коней, управляя одними ногами, так как ру-ки обоих были заняты тяжелыми копьями и щитами, бросились на-встречу друг другу. Сближаясь стремительно, сшиблись — и оба долой с лошадей с треснувшими щитами. Но вскочили на ноги, отбросив уже ненужные щиты. Еруслан — проворно, вражеский богатырь медленно и тяжело. Опытному воину достаточно было одного взгляда, чтобы по-нять, каково отразилось падение на поединщиков.

— Кажись, нутро отшиб! — шепнул Дажину Ратмир, указывая на вражеского воина, копной сближавшегося на кривых ногах с Ерусла-ном. — Слышал, как о землю ухнуло, аж задрожало все?!!

— Может статься, что и отшиб, — был менее оптимистичен князь Дажин, — но стоит — гора горой! — И поправил на груди пряжку алого шелкового плаща — символа княжеской принадлежности.

Единоборцы вынули мечи. У Еруслана двуручный прямой и обою-доострый. У степняка — кривой, с расширяющимся концом, для более тяжкого удара по врагу.

Первым нанес удар великан-степняк. Но меч Еруслана, брызгнув искрами, отразил этот удар. И началось. Удары сыпались с одной и дру-гой стороны, железо скрежетало о железо. Даже дневной свет не скры-вал сыпавшиеся после ударов мечей искры.

Оба войска неподвижно, не сходя со своих позиций, наблюдали де-сятками тысяч глаз за поединком богатырей.

Степняк старался меньше двигаться и одним могучим ударом сра-зить русколанца. Еруслан же, умело отражая вражеские удары, посто-янно двигался вокруг чужого богатыря, отыскивая в его защите слабые места.

С каждым мгновением становилось заметно, что степняку все труднее и труднее наносить свои удары и отражать чужие. Движения его становились замедленнее, чем в начале боя.

— Кажется, наша берет, — шепнул с затаенной радостью воевода Ратмир Дажину. — Выдыхается вражий сын.

Но Дажин, сидя на своем белом, как и у Еруслана, в яблоках, коне, не отреагировал на слова воеводы. Его думы были не только здесь, на поле боя, но и там, с сотней Аслана, с детьми. Он себя уже не раз за се-годняшний день корил, что поддался на уговоры волхва и взял в поход своих сыновей.

Вражеский единоборец выдыхался. Он уже не делал попыток на-нести разящего удара, лишь вяло отбивал удары меча Еруслана. Но вот его левая рука скользнула за голенище сапога и, выхватив оттуда заса-пожный нож, метнула его в противника. Это был коварный прием, за-прещенный во время единоборств, и русколанское воинство возмущен-но ахнуло. Однако Еруслан был внимателен и не позволил врагу застать себя врасплох. Невидимый взмах кончика меча — и засапожный нож, дзинькнув, отлетел в сторону.

— Ах! Ты — так! — выдохнул Еруслан. — Тогда держись!

И его меч с невероятной скоростью закружил вокруг противника. Казалось, в воздухе образовался сплошной сверкающий круг, в центре которого был не русич, а сам бог войны Перун Громовержец.

Мгновение — и вражеский богатырь, пораженный мечом в горло, замертво рухнул на землю.

— Не бахвалься, идя на рать, — сказал, тяжело дыша, Еруслан, — хва-лись, идя с рати…

Радостный вздох облегчения пронесся по русколанскому воинству. Перун даровал русичу победу, а это уже хорошее предзнаменование. И русские дружины ликовали, словно забыв, что впереди их ждет крова-вый и беспощадный бой, и не всем из него выйти живыми. Многие от-правятся в Ирий к пращурам.

Жалобно взвыло противное войско и тут же, подчинясь приказу вождя и протяжным звукам длинных медных труб, двинулось на руско-ланцев.

Сражение началось.

СЕЧА В СТЕПИ

Предвечернее небо с двух сторон покрылось тысячами стрел. Их шелестом и свистом. Для устрашения врагов степняки применяли на своих стрелах глиняные свистульки, издававшие при полете душеразди-рающий вой. С помощью таких стрел иногда подавались тайные сигна-лы, понятные лишь для посвященных. Но вряд ли в этот раз.

Не дрогнули русколанские полки, ни на шаг не попятились. Еще до начала атаки часть славянских воинов спешилась и прикрыла червле-ными щитами себя и стоявшие позади них полки, соорудив из щитов так называемую «черепаху».

Стрелами и копьями встретили вражескую лаву из-за небольшого расстояния не успевшую набрать достаточного разгона, чтобы протара-нить соединенные полки русколан или, по крайней мере, глубоко вкли-ниться в их оборону.

— Держись дружней, вои, — подбадривал своих курян воевода Хват, прикрываясь своим каплеобразным щитом от сыпавшихся дождем вра-жеских стрел. — С нами Слава и Перун Громовержец! Метче бей ворога! Стрелами его, стрелами, да на копье, на копье! Бери пример с Бродича. Он уже со своим десятком сделал почин…

Бродич со своим десятком тут же, в челе курской дружины. Ловко орудует то луком, снимая вражеских всадников на дальних подступах, то копьем и мечом, когда те вламываются в строй русских дружин. Как и воевода Хват, он также беспрерывно что-то кричит, приободряя бли-жайших к нему воев. Его лицо и руки все в крови, в крови и светлые доспехи, но то чужая кровь — Боги берегут курского охотника от ран и увечий, от вражеских стрел и мечей, от копий и булав.

Дико ржут лошади, зло и гортанно кричат вои с обеих сторон, из-дают предсмертные стоны погибающие. Несмолкаемый гул стоит над степью…

Перед русскими дружинами образовался завал из конских и чело-веческих тел и трупов. Первая атака степняков захлебнулась, напоров-шись на яростное сопротивление. Однако за ней должна была последо-вать вторая. Такова уж была тактика степных орд: в непрерывных ата-ках изматывать противника. Но время шло, а последующих атак все не было и не было. Были только имитации атак: визжащие лавы степняков, выкатившись из-за своих передовых отрядов, пускали по две-три стрелы и, не доскакав до русколанских дружин, уносились прочь в тыл своей орды. Вряд ли такая тактика приносила им какую-нибудь выгоду. Вы-пущенные наобум, стрелы ощутимого вреда русичам не доставляли, наоборот, русколанские стрелы нет-нет, да и выхватывали в людском и конском потоке степняков очередные жертвы.

— Что-то новое в тактике степняков! — подскакав к Дажину, вымол-вил Ратмир. — Не строят ли степные бродяги какого-нибудь подвоха?

Тот лишь недовольно повел бровью: зачем, мол, оставил свою дружину. Но не выдержал и вынес свое видение таким действиям степ-ных воинов.

— Может, и строят, но, скорее всего, я мыслю, на вшивость прове-ряют: не дадим ли слабины… Не дадим! — Ответил сам себе Дажин. И добавил: — Это не гунны, по всему видать. Какое-то союзное им пле-мя…

— Судя по одеянию и по воинской справе, — тотчас подхватил Рат-мир, — это фарнахи, союзники гуннов.

— Скорее всего, — согласился с ним Дажин. — Впрочем, нам от того не лучше. Все они алчут поживиться за наш счет. Живут разбоем! Труд у них не в почете. Однако, если они не желают сражения, то сражения желаем мы. Давай сигнал к атаке, а то день уже на убыль идет, и скоро в степи станет темно, как в чреве самого грязного степняка.

Воевода Ратмир поскакал к своим дружинам и вскоре оттуда в ве-чернее небо одновременно взметнулись три дымовых стрелы, затем еще три и еще три, оставляя дымные следы в сторону вражеского воинства. Вслед за сигнальными стрелами, огибая кучи тел и вновь смыкаясь за ними, медленно, поддерживая строй, двинулись соединенные дружины русичей, торков, берендеев и алан.

Короткий лучный бой, обмен стрелами, и русколанские дружины, все убыстряя и убыстряя бег лошадей, вклинились в разномастные орды степных воинов, пошли орудовать длинными копьями, расширяя брешь. А вот в ход пущены и прямые двуручные, обоюдоострые мечи руско-ланцев. Еще напор — и орда попятилась. Степные всадники, оскалив в крике рты, поворачивали коней назад и только огрызались стрелами от наседавших русколанцев.

— Вперед! — Бросил в бой личную сотню князь Дажин, до сего мо-мента придерживаемую им в качестве резерва.

Сам впереди с обнаженным, в кровавых отблесках зари мечом. Красное корзно, словно парус развивается за спиной. А рядом, на пра-вом крыле русколанских дружин, там, где стояли курские и воронеж-ские ратники, словно посланцы самого Световида, с распростертыми за спинами белыми крыльями-плащами, летел отряд, организованный главным жрецом курского храма Световида Славояром.

— Вперед! Во славу Перуна! Бей басурман! — Играет, как игрушеч-ным, двуручным мечом над головой курский воевода Хват.

— Бей поганых завистников! — Рвет горло в непрерывном крике охотник и воинский десятник Бродич, пьянея от собственного крика, постоянного вида и запаха свежей человеческой крови, улепетывающих спин врагов. — Бей!

И уже не рассудок и разум руководят им и его действиями, дейст-виями воев его десятка, а инстинкты. Такие же древние, как сама мать-земля.

Застонала под сотнями копыт земля. Дрогнула вражья рать, пока-тилась вспять, сминая под корень осеннюю траву в степи, в сторону Большого Кургана, настегивая ногайками низкорослых коней. А в след катилось мощное, тысячеголосое: «Слава!»

— Гнать без роздыху, пока еще видно, — отдавал команды через по-сыльных Дажин. — Пленных не брать. Еще успеем…

Сплошным гулом покрылась степь. Задрожала под десятками ты-сяч копыт, пугая степную мелюзгу, заставляя ее как можно дальше пря-таться в норы и ямы. И только волки, сбиваясь в стаи, радовались: их ждала славная пожива.


«Кажется, план удался, — радовался вождь фарнахов Джулат, сме-нив кибитку на верховую лошадь и скача теперь по степи в середине телохранителей на черном жеребце. — Заманим глупых русов в приго-товленную им засаду, да и разделаемся с ними там так, что сразу и не поймут, как их войска не станет. Потом можно и на грады их, оставшие-ся без воинской защиты, напасть, чтобы добычу многую поиметь, полон взять и в степь увести, за Ра-реку. А на пленных русах тризну по своим павшим сородичам устроить. Да так, чтобы Владелец неба Тэнгри, видя такое торжество, возрадовался и еще больше возлюбил детей своих — степных воинов».

Причины для таких рассуждений у Джулата имелись. Конечно, в первых стычках его орда понесла потери, но эти потери были столь ма-лы и незначительны на взгляд вождя, что принимать их в расчет не стоило.

«Всего какая-то тысяча не самых опытных бойцов… Да они и так давно зазря и в долг жили, печаля своим существованием Тэнгри, — рас-суждал сам с собой вождь. — Но с другой стороны, русы, как молодые степные беркуты при их поимке опытными охотниками, заглотили на-живку, не видя веревки ловца, и скоро станут добычей! Ведь все идет по плану. И не просто идет, а очень хорошо идет».

Но вот вдали появились очертания кургана и стали быстро при-ближаться.

«Хай! — оскалил зубы в улыбке Джулат, — сейчас все и решится»! — И подстегнул нагайкой скачущего во весь опор коня. — Как можно бы-стрее надо выскочить на след засадных сотен, чтобы затоптать его и не дать русам раньше времени обнаружить засаду».

И в этих размышлениях вождя фарнахов был свой резон. Хоть и свечерело, но след, оставляемый в осенней степной траве копытами ко-ней, отлично просматривался на значительном расстоянии и мог спутать планы, если будет обнаружен раньше времени.


Сотник Аслан, выслав на вершину кургана воев Мешо, время да-ром не терял: по его распоряжению собранные на месте скоротечного боя вражеские копья и мечи были густо натыканы острыми жалами вверх, и не просто вверх, а с наклоном в сторону ожидаемого против-ника.

Это был рискованный шаг. В случае появления первыми русколан — они неминуемо должны были напороться на эти смертоносные сюр-призы.

— Опасно! — шептались между собой воины.

— Конечно, опасно, — даже не пытался разубеждать их Аслан, следя за точностью исполнения его решения. — Для врагов! — тут же добавлял он. — А чтобы свои не попались, будем за тем следить. Если что, то пе-рехватим, предупредим, выставив на концах стражу, и обойдем сторо-ной, минуя опасное место. Вот наши и не покалечатся. Однако, думаю, что первыми будут идти вражьи орды, по их плану. Вот они пусть и на-порются всей своей массой на этот сюрприз. Пока они разберутся, что к чему, тут и наших успеем предупредить, чтобы следом не напоролись.

— Вот, голова! — восторгались данной выдумкой сотника Бус и его друзья, особенно после того, как она была одобрена волхвом Златого-ром. — Сразу видать: настоящий воинский вождь!

После упоения первым боем и одержанной в нем победой, они счи-тали себя уже не просто воинами, но уже опытными бойцами, почувст-вовавшими запах крови и познавшими близкую смерть.

— Нам бы до такого ни в жисть не додуматься!

Вскоре тревожное ожидание, повисшее над сотней Аслана, смени-лось известием разведчиков: «Скачут»!

— Кто?

— Не ведомо… — растерялся разведчик. — Видно, что много, но кто именно — не понять…

— Так сведай! Скачи назад, выясни и доложи, — не сказал, зарычал горным ирбисом сотник. — Иначе головы тебе не сносить!

Разведчик, нахлестывая плеткой лошадь, полетел назад, к вершине кургана, но вскоре возвратился так же стремительно, как и ускакал, только не один, а с напарником.

— Орда! — выпалил с ходу, даже не осадив перед сотником лошадь.

— Не ошибаетесь? — Хищно сузил глаза Аслан.

— Орда! Орда! — подтвердил второй разведчик из десятка Мешо. — Точно орда. В степи от них черно…

— К бою! — приказал Аслан и так уже приготовившимся к бою всадникам своей сотни. — Пропускаем первые сотни, пусть они с разбега накатываются на обломки копий и копья своих сородичей, и бьем в хвост, соединяясь с дружинами князя Дажина. Нам одним вражескую орду не сдержать. Массой своей сметут, растопчут… А в хвост ударим — и урон причиним, и сумятицу в их ряды внесем!

Не успел Аслан отдать это распоряжение, как первые волны степ-няков, выйдя на след своих засадных сотен, густой массой проскочили мимо кургана.

— Хоть и отступают, — констатировал Аслан, продолжая внима-тельно следить за действиями вражеской орды, — но порядок соблюда-ется. Нет обычного хаоса, который возникает при паническом бегстве. Заманивают. Стоит команду подать, как показное бегство прекратится, тысячи свободно развернутся и вступят в бой, — пояснял он сидящему на коне рядом с ним волхву.

— Пусть их! Пока по твоему плану все идет, сотник, — отметил волхв Златогор. — Хотя пора, кажись, и на пики наскочить! — добавил он.

— Пора, — согласился Аслан, отыскивая взором примерное место необычного «гостинца» для степняков.

В вечернем сумраке ни копий, ни мечей, воткнутых под углом в землю, видно не было, но опытный глаз воина отыскал это место.

Долетевшие до притаившихся в засаде русколанцев крики боли и ужаса, жалобное ржание раненых лошадей, красноречиво поведало о том, что первые волны отступающей орды докатились, наконец, до при-готовленного им «гостинца». Вмиг на данном месте образовался завал из конских тел и трупов. Не успевали ближайшие всадники осознать о предстоящей опасности, как двигавшиеся позади них и не ведавшие о гибельной участи, напирали на них и сталкивали на смертельно жаля-щие острия копий и мечей. И только тогда, когда на этом месте образо-вался порядочный завал, его стали обтекать справа и слева. Казалось бы, что ужас закончился, но тут из ковыля на скачущих всадников с мертвым оскалом смотрели их сородичи из засадных сотен.

Эту ужасную картину увидел и вождь фарнахов Джулат, которому чудом удалось избежать печальной участи своих передовых сотен, в том числе и половины личной охраны, оставшейся лежать вместе с конями на проклятом месте.

«Видно, прогневал я Тэнгри, — печально подумал Джулат, настеги-вая своего черного жеребца, все дальше и дальше уносящего всадника от гибнущей под стрелами и мечами русов орды, — раз отвернул он лицо свое от воинов своих. Каким-то образом русам удалось уничтожить за-садные сотни… Неведомо, невероятно… Но это так. Теперь нет смысла разворачивать боевые порядки, чтобы встретить врага лицом к лицу, паника и тень смерти вкрались в сердца воинов. Они хоть и живые, хоть и двигаются, хоть и скачут на взмыленных конях, но уже мертвые. Тэн-гри лишил их мужества. Одна надежда только на надвигающуюся ноч-ную тьму, укроющую от погони беглецов, да на ноги степных скакунов. Возможно, днем удастся собрать в степи отдельные сотни и подумать о мщении, — мелькнула спасательная мысль. — Да, да! О мщении…»

Но тут же шевельнулась иная мысль: «Что скажет вождь гуннов, одобривший этот набег, когда узнает о поражении?» — и холодным по-том покрылись скуластое лицо и смуглые руки от этой мысли. Гунны не прощали поражений. Ни своим вождям и тарханам, ни тем более союз-ным. Однако Джулат гнал и гнал своего коня, стараясь не думать о по-следствиях.


После того, как половина орды прокатилась мимо, и паника от на-поровшихся на обломки копий вражеских сотен достигла наивысшего предела, сотник Аслан дал команду на выступление сотни из засады:

— Осыпать степняков стрелами, в ближний бой не ввязываться! Их слишком много. Сомнут и не заметят. Да смотрите, чтобы со своими ненароком не схлестнуться в горячке боя.

Сотня на отдохнувших конях выметнула из-за кургана и стала осыпать стрелами проносившихся мимо нее степняков. Те такого пово-рота не ожидали. Наоборот, они ждали подмоги. Знали, что впереди их ждут засадные сотни Карамара. И потому паника от неожиданного на-падения становилась всепоглощающей и парализующей. Никакого со-противления они не оказывали, лишь старались, настегивая своих взмы-ленных коней, как можно быстрее миновать это гиблое место.


Когда же князю Дажину поведали о странных происшествиях, тво-рящихся в тылу и на фланге врагов, он и обрадовался, и рассердился одновременно. «Ох, и попадет же сотнику Аслану! — Решил он, дога-давшись, кто так искусно и своевременно помогает его дружинам. — Я ему покажу, как подвергать опасностям детей моих, особенно Буса, ко-торому волхвами предначертано быть великим воином и князем»! Но вслух приказал быть внимательными, чтобы не угодить самим в рас-ставленную для врага ловушку, да не вступить в бой со своими.

А вскоре опустившаяся на степь ночь, прекратила боевые дейст-вия. Степная ночь — особая. Было, было светло, но вдруг, бац! — и все окутано вязким мраком.

Выставив дозоры, разведя множественные костры, дружины рус-колан приступили к отдыху. Утром, прежде чем тронуться в преследо-вание, предстояло погрести павших воев и справить по ним тризну по древнему обычаю всех славянских и союзных им племен.

Когда в шатре князя Дажина, освещенном светом костра, разве-денного в самом центре шатра, собрались юные воины, Бус и его това-рищи, а также волхв Златогор и сотник Аслан, то Дажин сухо выгово-рил сотнику за его необдуманные действия.

— Своей горячностью ты, сотник, подвергал опасности вверенных тебе под охрану и защиту детей моих и других лучших людей Рускола-ни. Не след тебе было так поступать! Не след…

Неровный свет костра падал на лица окружающих, то ярко освещая их, то вновь скрывая от посторонних взглядов, бликуя на лицах, на бро-нях и одежде. Длинные, изломанные тревожным светом тени участни-ков ночного совещания упирались в холщовые стенки, мечась внутри его и не имея возможности выскочить за пределы.

— Виноват, княже, — вынужден был оправдываться сотник Аслан, — но иначе не мог… тогда бы враг нашу дружину заманил в западню и посек… как посекли мы его.

— Он не мог иначе, князь, уж поверь… — был серьезен в своих до-водах волхв, встав на защиту сотника. — Любое иное решение грозило еще худшими последствиями. Так что, из всех зол было выбрано наи-меньшее…

— И ты, волхв Златогор, хорош, — принялся Дажин за волхва. — Подбил меня на такое, и рад: давай детишек под стрелы и мечи под-ставлять!

— Эх, князь, — терпеливо держался избранной линии поведения волхв, — как говорится, и на старуху бывает поруха. Волхвы — не боги, они также люди, из плоти и крови, и потому подвергнуты всем стра-стям, которые присущи обыкновенным людям. А если на все это взгля-нуть с другой стороны, князь, то дело выглядит и не совсем худо: юные вои прошли испытания настоящим боем и вышли из него победителями. А вкус победы — самый сладкий вкус! Он никогда не забудется! Опять же сотня Аслана изрядно пощипала вражью орду, чем внесла лепту в последующую победу. И при этом, князь, с минимальными потерями, чего почти никогда не бывает.

— Вот именно, что с потерями, — ухватился князь за последнее сло-во Златогора. — Вот именно! А если бы в эти самые потери вошли мои сыновья? — По его лицу пробежали гримасы возможного ужаса и боли родителя.

— Так не вошли же! — Отреагировал на это по-прежнему мягко, но твердо волхв. — Наши боги этого не допустили. Кроме того, кому что на роду суждено, того и на лихом скакуне не обскачешь…

— Все так, волхв Златогор, — вроде бы соглашался князь Дажин с доводами друга и волхва Златогора. — Все так! Но сотник не выполнил моего главного указания: надлежащую охрану доверенных на его попе-чение детей. И должен быть наказан за ослушание.

Слушать такой разнос сотнику от отца по мнению Буса было ос-корбительно: ведь Аслан малыми силами столько пользы союзному во-инству принес, а его еще и укоряют. И он несколько раз порывался вы-ступить на защиту своего воинского начальника, так как, побывав в бо-ях, ощущал себя уже не подростком, а воином, вот и хотел с позиции воина вступить на защиту справедливости в укор предвзятости и неза-служенным обидам. Только предостерегающий взгляд волхва останав-ливал его в этой решительности.

— Знаешь, князь, — мягко продолжил Златогор, — у ромеев есть по-словица?

— Какая еще пословица? — недовольно поднял князь Дажин взор на Златогора.

— «Победителей не судят»! — Вот какая. А у нашего народа сложи-лась иная: «Повинную голову и меч не сечет»! Так что, князь, отчитал сотника ты довольно, он все осознал и больше такого не допустит. Смотри, видишь, как переживает и раскаивается!

— Что-то по его разбойной роже не очень заметно раскаяние, — взглянув на сотника, потеплел голосом князь. — Да и победителей судят, добавил он философски, — еще как судят…

— Поверь мне, чтецу человеческих душ, сотник раскаивается, — на-стаивал, улыбнувшись, волхв, — просто у него лицо такое мужественное: все чувства в себе прячет, не дает им вырваться на поверхность, да еще свет костра неровный, дрожащий… А так… Раскаивается. Ты лучше ребят спроси: как они столько приключений пережили?

Услышав такое, юные русколанцы шумно задвигались, пригото-вившись поведать князю о своих приключениях в составе сотни Аслана.

— А что этих сорванцов спрашивать, — усмехнулся Дажин, — по их ухмыляющимся рожицам видать, что довольны, как бывают довольны лишь дети малые да люди глупые. А еще бычки, которых перед тем как на убой вести, откармливают да выгуливают. Придется их оставить при себе, а то ты, волхв, да сотник Аслан их совсем избалуете. А мне, князю Русколани, перед их родителями ответ держать…

И было непонятно: то ли шутит князь, то ли говорит всерьез. Од-нако ребята притихли.

— Сотник, — продолжил князь, — отведи ребят на отдых, да покличь сюда князей и воевод союзных дружин, совет держать. Они возле шат-ра, поди, стоят, своего времени дожидаются. Я вот заболтался тут и о них совсем забыл. Веди, веди, — напутствовал он сотника, — да помни, что разговор еще не окончен…

Сотник с юными русколанцами удалился к бивуачным кострам своей сотни, а в шатре князя собрались воинские начальники совет дер-жать о завтрашнем дне.

Темная ночь накрыла степь. От дрожащего света костров окру-жающая мгла казалась еще гуще и тревожней. Русские дружины, подоб-рав своих раненых, тех, что были поблизости, поиск остальных был от-ложен до утра, и повязав сыромятными ремнями пленных врагов, чтобы не сбежали, отдыхали рядом с уставшими и взмыленными конями, под-ложив под голову конские седла и укрывшись конскими попонами. Только дозоры, охраняя сон товарищей, время от времени вели меж со-бой короткую перекличку: «Кияр», «Голунь», «Воронежец», «Курск». И по названиям мест можно было судить, откуда в степь прибыли русичи. И всех их объединял отзыв: «Русколань».

С утра следующего дня по всей степи собирали своих павших рат-ников и свозили их к вершине Большого Кургана, где уже была вырыта большая могила, на дно которой со связанными руками и ногами были опущены трупы врагов, которые должны были служить павшим руси-чам и в мире духов.

Поверх вражьих трупов, присыпав их степной травой, при оружии, только кольчуги и брони были сняты, чтобы передать сыновьям погиб-ших русов, с подобающими воинскими почестями были уложены пав-шие в битве вои Русколани: русичи, борусы, новояры, северяне, аланы, анты, торки, берендеи — все те, кого не смог уберечь в битве Перун Громовержец.

Когда все павшие русы были помещены в могиле, то сверху их вновь укрыли степной травой и присыпали землей. Были бы в степи камни, то над могилой бы соорудили холм из камней. Были бы поблизо-сти деревья, то в могиле бы соорудили деревянный сруб. Но в данном месте никаких камней, никаких лесов не было. Пришлось обходиться лишь травой степной, да землей.

Каждый воин у подножия холма вскапывал мечом землицу и наби-рал ее, кто в шелом, кто в полы плаща или одежды, кто на конскую по-пону, и нес к могиле, чтобы там высыпать. Когда последний воин вы-сыпал свою долю земли, то вершина Большого Кургана заметно «под-росла» и заметно чернела на фоне серой степи.

Похоронив погибших воев, тут же на могиле, справили по ним тризну, по-походному, забив несколько молодых лошадей и нажарив на кострах мяса, чтобы радовались души погибших и знали: живые о них помнят и их почитают. И чтобы живые видели, что в случае их гибели, и по ним будет справлена положенная тризна и треба. И только после того, как была завершена треба, союзные дружины русичей отправились преследовать бежавшую орду.


Преследование орды Джулата длилось несколько дней. Опытные следопыты не давали сбиться со следа, хотя орда рассыпалась на мно-жество мелких отрядов, чтобы сбить преследователей с избранного ими пути. Не раз и не два в течение погони русичи меняли коней, уставших от бесконечных скачек по осенней степи. И все-таки настигли демора-лизованную орду на переправе через широкую Ра-реку, когда те, спеша уйти от неминуемой расплаты, используя надутые воздухом бурдюки, плоты и одиночные стволы деревьев, пытались скрыться на множест-венных островах, образовавшихся в русле. По-видимому, имели надеж-ду отсидеться на этих островах, полных всякого зверья, птицы и рыбы, до зимних холодов и морозов, чтобы по льду перебраться на свою сто-рону, под защиту своих родов и племен.

В короткой и злой сече орда, окруженная на берегу Ра-реки вместе со своим небольшим обозом, была уничтожена. Не многим выпала доля попасть в плен. Только Джулату, да трем-четырем сотням кочевников, первыми подошедшим к реке и начавшими переправу через нее, уда-лось избежать сей грозной участи, затерявшись в тростниковых зарос-лях островов. Искать их там русичам был недосуг: пора было возвра-щаться восвояси.

— Леший с ними, — добродушно отмахивались русичи на эту доку-ку. — Сами в сети Мары и Туги-Кары угодят, чего же нам царя Водяного смущать, треб не воздав…

— И то верно, — поддерживали их жрецы, находившиеся в дружи-нах. — Переправа — дело не простое… тут сговор с Водяным нужен. И еще не известно, как он воспримет нашу просьбу: то ли поможет, то ли, наоборот, все усложнит.

— Надолго запомнит подлый Джулат, как совершать набеги на на-ши степи, — открыто радовался князь Дажин выигранной компании в беседе с волхвом Златогором. — Да и другие тоже…

У него, как и у многих русичей особого желания преследовать ос-татки орды на островах не было. Ненужное рвение могло было быть наказано: русичи могли понести ненужные потери в незнакомо месте. Из допросов степняков, попавших в плен, он знал не только, какова бы-ла численность разгромленной союзными дружинами русичей орды, но и то, кто ее правил и кто ее послал в русколанские земли.

— Надолго!

— Ну, это вряд ли… — прервал княжеский оптимизм волхв Златогор, и взгляд его был печален, словно он заглядывал в будущее, и будущее было нерадостное.

— Почему?

— Джулату быть убиту. Ибо вождь гуннов, пославший его в набег, ему не простит такого поражения. Или хребет переломает, или шелко-вый шнур даст, чтобы сам повесился и не позорил род. У гуннов с этим строго. Да и остальных что-то подобное ждет. Гунны считают, чтобы трусы не плодились, их надо в корне истреблять, в самом зародыше. Вот и примутся всех уцелевших, по крайней мере, тех, кто имел хоть какую-то известность в своем племени, истреблять, чтобы трусов не плодили. Не многим удастся спастись. Но и те, которые спасутся, будут молчать, как рыбы, об этом поражении. Жизнь-то дороже… И пойдут на Русь другие, нами еще не ученые…

— Пожалуй, ты прав, — согласился Дажин. — Тогда мы поведаем везде, что врагов били и бить будем во славу наших богов и Перуна Громовержца — славного покровителя русского воинства.

— А вот тут ты, князь, прав, — согласился с последними доводами князя мудрый волхв.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Курские ратники, возглавляемые воеводой Хватом, возвращались из совместного похода русколанцев против гуннов и их союзников, ор-ганизованного князем Русколани Дажиным, старой дорогой, правым берегом Дона, который эллины называли на свой манер Танаисом. Воз-вращались весело, с песнями, услышанными от родителей в граде Кур-ске, а также перенятыми от киярцев, которым песни сочинял и сказывал их волхв Златогор, в том числе и про последний, удачный поход. Песни были протяжные и раздольные, как сама Русская Земля, не имеющая ни конца, ни края. Они прославляли ратный подвиг славян и русов, северян и радимичей, Отца Ария и Отца Богумира, князей Руса и Словена, свет-лых богов и грозного Перуна Громовержца. Грех было не петь такие песни, которые сами просились на язык, словно изливались из сердца каждого воя.

От места впадения в Дон Батюшку Северского Донца курским во-ям следовало расстаться с боевыми товарищами из дружин Белой Вежи и Воронежца, с которыми они вместе шествовали, возвращаясь из удач-ного похода. Тем предстояло и далее идти вдоль берега Дона, а курянам свернуть на берег Северского Донца, чтобы у его истока перейти к од-ному из притоков Семи, называемому местными жителями Донской Сеймицей, и по нему подняться до Семи, а там и до града Курска — ру-кой подать.

Так предстояло идти. Но куряне не пошли. На воинском вече, со-званном по предложению воеводы, приняли решение, хоть на пару деньков, но заскочить в град Белая Вежа, взглянуть на тамошнюю кре-пость, на житье-бытье жителей, ибо, когда же еще доведется побывать в сем славном граде, даже жрецы, и те не знают. Слишком короток чело-веческий век. Не все успеешь за век тот сделать, что хотелось бы. Так почему же не воспользоваться случаем. К тому же и князь Белой Вежи, и воевода, и простые ратники так настойчиво приглашают в гости.

А крюк в несколько поприщ — это не крюк. В сравнении же с тем, сколько поприщ отмахали на конях по степи во время похода — так это, вообще, пустяк, о котором и говорить не стоит.

— Ну, что, други, завернем, посмотрим? — спросил воинское вече воевода. — Сравним, чья же крепость величавей? Думаю, что к замороз-кам и снегам успеем домой возвратиться.

— Посмотрим, — дружно отвечали ему вои, — чего не посмотреть. Обозов при нас нет, полона нет, а кони, что в качестве добычи доста-лись нам, лишь разомнутся чуток. Им, коням, без разницы куда скакать. Так чего и не в Белую Вежу. Можно и к Воронежцу.

— Не, — остужал разгоряченные головы Хват, — о Воронежце речь в следующий раз.

— В следующий — так в следующий, — не спорили куряне, — пока хватит и Белой Вежи.

И был среди курских воев старшина плотников Сруб со своими старшими сыновьями, Нилом и Лютом. Двое остались в Курске при ма-тери. Тот самый Сруб, что руководил плотницкими дружинами при строительстве курской крепости. И был тут охотник Бродич, точнее, десятский Бродич, который первым схлестнулся в степной балке с ко-чевниками.

Сохранил их Перун для жен и детей. И вообще, поход на этот раз оказался удачным для курских ратников: не больше десятка погибло их товарищей, остальные были живы и здоровы. И раненых почти не было. А тех, кому не повезло миновать встречи с вражескими стрелами и ме-чами, были подлечены жрецами и чувствовали себя почти здоровыми. На конях скакали наравне со всеми. Не много добычи везли куряне с собой после сечи. Не в добыче суть. Лук изготовить, меч отковать и свои мастера умеют, поэтому и нет туги-печали, если кому они не дос-тались. Вот лошадки — это иной сказ. Лошадки всем и всегда нужны. Гонят курские вои, а точнее, их конюхи небольшой табун. Но кому дос-танутся лошадки — неизвестно: это в Курске на вече общество решит. Как приговорит — так и будет! Если решит отдать князю, значит, будут отданы князю для дружинников княжеских, если решит взять на обще-ство — то отойдут лошадки в общественный табун, а там кому достанут-ся… Впрочем, раздобыл себе Сруб в сече лук гуннский и колчан со стрелами к нему. Гуннский лук больше славянского — в полтора локтя высотой, с костяными накладками на концах и в середине для большей упругости, с двойной тетивой, сплетенной из воловьих или оленьих жил. Но он и тяжелее, хотя стрела, пущенная из него, летит на то же самое расстояние, что и из славянского лука.

До града Белая Вежа они шли вместе с дружинами беловежцев и воронежцев. Многие успели подружиться, побрататься.

— Будешь в граде нашем, заходи в гости. Будем рады. Хлеб-соль по-братски разделим!

— И ты тоже.

— Зайду… по случаю…

— И я.

— Слышал, град ваш большой?

— А то!

— Неужели больше Кияра Антского, который мы повидали?

Кияр успели посмотреть все, и теперь он был своеобразным мери-лом для всех остальных городов русичей.

— Нет, врать не стану. Воронежец наш поменьше будет. Но все равно великий град.

— Больше Курска?

— В Курске не был, но судя по вашим рассказам о своем граде, по-более. А что гадать на квасной гуще, приедешь, сам увидишь и срав-нишь.

— В степи — скучно, — доверительно делился пережитым курянин, — голо все, однообразно. Куда ни глянь — один седой ковыль да полынь. То-то у нас! Реки, речки! А по-над ними, по берегам рощи да дубравы, луга бескрайние. Лепота! Зверья, рыбы, птицы — бери, не хочу!

— У нас также земля обильна и прекрасна, хоть и степного края, — не давал охулки на свою землю беловежец или воронежец. — И зверья всякого много, и птицы, и рыбы водится несметно. И степь хороша, — тут же добавлял он, — особенно весной. Вся в алых маках. Не степь — ковер! А у вас степи что ли нет?

— Почему нет. Есть! Но вперемежку с лесами, лугами и реками. И все больше — ковыльные. Седые, серебристые…


В Белой Веже отдохнули сами и дали передых коням. Вымылись, вычистились, в реке искупались — Дон в тех местах спокоен и широк. Не зря же его беловежцы Доном-батюшкой величают. Град посмотрели, себя показали.

Град чист и красив. Крепость из камня белого выложена. Смотрит-ся крепкой, могутной. Несокрушимой. Такой, как каменная крепость Кияра Антского, в которой князь Русколани проживает. Успели и ту посмотреть, когда прибыли туда и перед походом пару дней отдыхали. Теперь есть с чем сравнивать и есть о чем рассказывать.

Люди?.. Люди такие же, как и в Курске. Одним и тем же богам по-клоняются. В схожих нарядах гуляют, схожим промыслом заняты: кто в кузнях железо кует, кто за ткацким станком горбатится, кто горшечным делом пробавляется. Есть и скотоводы, и земледельцы, и рыболовы.

Женщины беловежские, правда, покрикливей курских будут, воз-можно, побойче. Многих видели на конях скачущими. Касачками про-зывают таких. Но это местные так зовут. Греки таких называли на свой манер — амазонками.

— Живут же больше в мазанках, — заметил Бродич в беседе со Сру-бом. — Не как мы — в деревянных избах.

— Древом не богаты, вот и лепят себе домишки из глины.

— Зато княжеские хоромы высоки и красны.

— Знато дело — княжеские! Не простые, — отозвался на это Сруб. — Да и у нашего князя Кура не хуже. — Добавил тут же он.

— Не хуже… — согласился Бродич. — И, вообще, у нас дома ничего не хуже: и крепость, и избы наши, и женки.

— Неужели скучаешь по дому? — подзадорил старшина плотников. Охотник-бродяга — и скучаешь?..

— Да как не скучать. Купа каждую ночь в снах приходит… с сы-нишкой. — Не стал лукавить перед земляком Бродич. — Пора домой воз-вращаться. Надо воеводе о том шепнуть.

— Это верно: в гостях хорошо, а дома — лучше! — добавил к сказан-ному Сруб. И его, несмотря на то, что рядом было два сына, две крови-нушки родных, тянуло домой.

В гостях хорошо, а дома лучше.


Курск ликовал, встречая воев, возвратившихся из дальнего похода. Пропыленных, притомленных, обветренных чужими ветрами, обож-женных степным солнцем. Ворота курской крепости вновь были широ-ко распахнуты. На торжище собрались от мала до велика — всем хоте-лось посмотреть как на воев, так и на добычу, которую они достали в походе.

Впрочем, добыча была незначительной, лишь по одной лошади на каждого ушедшего в поход воя, в том числе и на погибшего, чтобы пе-редать вместе с нехитрыми пожитками павших, с ихбронями и мечами, луками и стрелами, боевыми конями его семье, как того требовал древ-ний закон русичей. Табун коней, голов в пятьдесят отошел в пользу князя. «Для княжеской дружины», — приговорило вече. В княжескую долю попали и лучшие мечи с луками, доставшиеся курянам при дележе добычи, и лучшие брони. Впрочем, часть этой добычи князем будет роздано в качестве подарков особо отличившимся в походе воинам. Смелость и храбрость надо награждать!

Князь Кур, облаченный по такому случаю в праздничные одежды, главный жрец храма Световида Славояр с непокрытой главой и неиз-менным посохом, встречали воев, по трое въезжавших в ворота Ворот-ной башни и становившихся на том же самом месте, где были выстрое-ны сотни перед началом похода. Делалось это затем, чтобы видно было сородичам, сколько вернулось живых, а сколько пало в сечах и теперь обретается в Ирии среди пращуров.

— Почти все вернулись, — перешептывались горожане, видя, что по-тери ратников незначительны, но радовались тихо, так как потери все равно имелись. И скоро родственники павших громкими стенаниями огласят торжище.

— Докладывай, воевода, — зычно, чтобы было слышно во всей кре-пости, крикнул Кур, — по ком нам сегодня тризну справлять? Не тяни.

Воевода Хват, в полном воинском облачении, на боевом коне, на-звал десяток павших воев.

Сдержанно заплакали жены и матери погибших, заголосили ребя-тишки — остались без кормильцев.

— Не плачьте, бабы. Ваши мужья и сыновья не зря головы свои сложили, — повысил голос князь. — За землю Русскую. И мир наш вас не оставит без заботы. Слава им!

— Слава! Слава! Слава! — Троекратно прокатилось над торжищем, заглушая стенания горюющих родственников.

— И тебе, воевода, — обратился князь к воеводе, — за то, что многих воев спас, умело руководя ими в сече, вернул в семьи живыми и здоро-выми — тоже Слава!

— Слава! Слава! Слава!

— И воям курским всем — Слава!

— Слава! Слава! Слава!

— Князю нашему Куру, — выкрикнул воевода Хват, дождавшись, когда стихнет торжище, — Слава!

— Слава! Слава! Слава!


А вечером на просторном княжеском подворье справляли требу по павшим. И славили живых. Весь град собрал князь Кур на тризну за сколоченными плотниками прямо под открытым небом столами. Того требовали древние обычаи, чтобы русичи, идя на бой, знали: павшие за землю Русскую не будут забыты, что о них помнят и их славят. Впро-чем, славили не только павших на поле брани, но и живых, возвратив-шихся домой с бранного поля. Славили и награждали. Кто знает, не придется ли им завтра вновь опоясываться мечами? Не придет ли и их черед пасть на поле боя, защищая род и землю?.. Сидели за одним из столов Бродич, уже успевший сменить воинские доспехи на простую одежду, и его Купава.

— Рада? — в который раз спрашивал супругу Бродич, осунувшийся лицом и возмужавший душой и телом за этот поход, что казался старше, чем был на самом деле. Только глаза его по-прежнему светились любо-вью и добротой.

— Рада! О, как я рада, любимый! — И глаза женщины обволакивали охотника любовью и нежностью.

После праздничной тризны она поведает мужу, что вновь затяже-лела, и что им предстоит ждать приплода, чтобы русскому роду не было переводу.

А пока… Пока они нежно смотрели друг на друга и радовались вместе с остальными курянами победе над врагами.


Так окончился поход курян в составе союзного войска Русколани на кочевников Востока. На сей раз они совместными усилиями победи-ли, понеся незначительные потери. Победили малыми силами. Но живо-творная степь независимо от них и их побед переходила из мирной во враждебную, в Дикую Степь, в Дикое Поле.

Не много добычи доставили ратники в Курск — ведь не за добычей ходили. Землю свою от ворога защищали. Впрочем, из похода принесли ратники с собой не только добычу, но и новый обычай в седлании ко-ней: использование стремян. У побежденных ими степняков подсмотре-ли. Еще там, в степном походе попробовали, стремена ременные к сед-лам подвязали на манер фарнахов, проскакали с поприще, чувствуя под стопой опору, — понравилось. Крепче, уверенней в седле себя почувст-вовали. Домой привезли на удивление курян. Присмотрелся как-то куз-нец Коваль к этим стременам, попробовал сам, порадовался: можно на стременах при скачке привстать, чтобы с большего замаха мечом руба-нуть или сабелькой острой, которую ратники также в качестве добычи в град доставили. Но когда стал ногу из стремени вынимать — она и не вынимается: застряла в ременной петле и все тут. Призадумался коваль, почесал затылок. А на следующий день отковал в своей кузнице желез-ное стремя в виде дужки с подставкой под сапог, чтобы проще было ногу вынимать, с коня соскакивая. Да и садиться на коня, вставив ногу в железное стремя, было проще. Увидели это новшество княжеские дру-жинники, попробовали. Попробовали — пришлось по нраву. Доложили князю. Кур присмотрелся — мудро придумал кузнец, нужное дело, не забава — и приказал отковать подковы для всей своей дружины. А за дружинниками и простые куряне в очередь к Ковалю встали: «Скуй, да скуй!». Куда деться кузнецу, не откажешь ведь сородичам — кует. Сам кует и помощников своих тому учит. Так и прижились на курской земле стремена!

Булатными мечами вооружалась Русь, в панцири и кольчуги оде-вались княжеские дружинники, чтобы сподручней было с врагами бить-ся, особенно с теми, кто со степи шел. Достаточно голыми торсами силу свою богатырскую врагу казать…

Но в очередной раз повернулся Небесный Круг, Коловорот. Насту-пала Ночь Сварога. Черная, страшная ночь. Она пока не пришла. Но уже наступала…


Победой над кочующей ордой окончился первый поход княжича Буса. Ему только что исполнилось тринадцать лет от рождения, но Не-бом было суждено именно ему в скором времени объединить все земли русские на борьбу с хищными и безжалостными завоевателями — готами и их вождем Германарехом. Русь стояла на пороге создания единого государства…

Вместе с Русью он заканчивал период ученичества и познания, но еще не был ведающим. Но и это время придет… как и все остальное.

Толковый словарь

Аланы (асы, ясы) — ираноязычные племена сарматского про-исхождения. С I в. жили в Приазовье и Предкавказье. Предки современ-ных осетин.

Амвоньица (амвон) — возвышенная площадка в храме, с кото-рой произносились проповеди.

Алдорекс — готский вождь, воевавший со славянами.

Анахарсис — скифский философ, живший в Древней Греции во времена Солона (VII–VI вв. до н. э.)

Аорсы — одно из названий славянских племен русов.

Арии (арийцы) — общее название народов, принадлежащих к индоевропейской (прежде всего индоиранской) языковой общности.

Артия — союз славянских племен (государственное сообщест-во) в бассейне Оки и верховий Дона, упоминаемая арабскими источни-ками.

Асс — древнеримская медная монета.

Асы (азы) — кочевые племена тюркской этнической принад-лежности.

Бармица — кольчужная сетка, прикрепляющаяся к шлему для защиты шеи.

Белобог — древний славянский бог, олицетворяющий благодея-ния всем тварям земным. В правой руке Белобог держал кусок железа.

Белые хорваты — южнославянские племена.

Берендеи — тюркоязычные кочевые племена.

Берковец — старая русская мера веса, равная десяти пудам (160 кг).

Богиня Сьва (Сива, Сиба, Дзива, Дива) — славянская богиня осени и садовых плодов. Изображалась в виде нагой женщины, с пол-ными сосцами, с длинными, ниже колена, волосами. В правой руке она держит яблоко, в левой — виноградную гроздь. Более всего почиталась женщинами и селянами, которые приносили ей молитвы о благополуч-ном прохождении беременности и родов, о плодородии.

Будуар — небольшая гостиная богатой женщины для приема наиболее близких знакомых, спальня.

Борусы — славянское племя (одно из названий южных русичей).

Боспор — краткое название Боспорского царства в Северном Причерноморье и Приазовье. Уничтожено гуннами в IV в.

Бояре — потомки родовой знати, входившие в старшую дружи-ну князя, а также составлявшие боярскую думу при князе с IX в.

Ведунья (ведун) — знахарка или знахарь, вообще, ведающий тайное дело человек.

Велес (Волос) — один из древнейших славянских богов. Бог бо-гатства, благополучия и скота, а также бог науки. Покровительствовал охотникам и скотоводам. Был проводником между Явью и Навью. В честь бога Велеса воздвигались храмы и капища. Бог Велес почитался не только славянами, но и кельтами, и варягами.

Венеды (венды) — славянские племена.

Вервь — соседская община; административно-территориальная единица в Древней Руси.

Весь — название одного из племен Приладожья и Белозерья, а также название небольшого поселения у славян.

Вече — народное собрание у славян.

Видоки — очевидцы, свидетели события по Древнерусскому праву.

Византий — древняя столица Восточно-Римской империи, после смерти императора Константина переименована в Константинополь (в Киевской Руси больше известна как Царьград). В настоящее время — город Стамбул в Турции.

Вира — денежный штраф.

Вира дикая — денежный штраф в пользу князя за убийство че-ловека.

Вирник — княжеское должностное лицо, производившее след-ствие по уголовному делу и ведавшее сбором вир и продаж.

Воевода — военный руководитель славянских дружин, непо-средственно подчинявшийся князю.

Вои — древнерусское название воинов.

Воительница — женщина-воин, витязяня, богатырша.

Волхвы — жрецы в Древней Руси.

Волхи — славянские племена, проживавшие на берегах реки Волхов.

Воронежец — древний славянский город в бассейне рек Дона и Воронежа.

Вотан (Водан, Один) — древний германский и скандинавский бог грома и войны.

Вятичи — союз славянских племен верхнего и среднего течения реки Оки.

Галлы — римское название кельтов, населявших территорию Галлии (Франции).

Голунь — древнеславянский город в междуречье Псела и Сулы.

Голядь — славянские племена.

Гонение следа — стадия судебного процесса по Русской правде и розыск преступника по его следам.

Городище — поселение славян, обнесенное частоколом.

Гость — высший слой торговых людей.

Готы — группа германских племен. В 3 веке жили в Северном Причерноморье. Делились на восточных — остготы, и западных — вест-готы.

Грецколань — так в начале 1-го тысячелетия славяне называли Грецию и греческие колонии Причерноморья.

Гривна — а) металлическое украшение у славян, знак отличия; б) весовая и денежная единица (слиток серебра весом около полфунта); в) вид поборов, податей, пошлин.

Гридень (гридь) — княжеский дружинник, телохранитель.

Гридница (гридня) — дворцовое помещение, где жили княже-ские дружинники, место церемоний и приемов, место княжеского суда.

Гусли — старинный щипковый музыкальный инструмент.

Гудок — духовой музыкальный инструмент.

Гунны — кочевой народ, сложился во II–IV вв. в Приуралье из тюркоязычных хунну и местных угров и сарматов. Массовое передви-жение гуннов на Запад с 70-х годов IV в. дало толчок так называемому Великому переселению народов. Подчинив ряд германских и других племен, гунны возглавили мощный союз племен, предпринимавший опустошительные походы во многие страны. Наибольшего могущества достигли при Аттиле. Продвижение гуннов на Запад было приостанов-лено их разгромом на Каталаунских полях в 451 г. После смерти Атти-лы союз племен распался.

Дажбог (Дажьбог) — это благородный бог славян, податель всех благ земных, эмблема благополучия. Храм был в Киеве. Не исключено, что храмы этого бога были и в других крупных городах славян, в том числе и в Посемье. Дажьбог — чаще всего вспоминаемый бог славянами, которые сами себя часто называли Дажьбоговыми внуками.

Даки — в древности фракийские племена, расселявшиеся к се-веру от Дуная до отрогов Карпат, завоеванные римлянами. Стали про-живать в римской провинции Дакии.

Дасуни — племена, родственные дакам и фракийцам.

Дворянство — военно-служилый слой, возникший в XII в. на Руси из дружинников.

Детинец — внутрикрепостное укрепление в русских средневе-ковых городах вокруг резиденции князя, посадника, воеводы или епи-скопа. С XIV в. заменяется термином «кремль».

Десница — правая рука.

Десятина — десятая часть всех доходов взимавшихся в пользу церкви.

Десятский (десятник) — младший воинский начальник в кня-жеской дружине, командовавший десятком воинов.

Дид — третье чадо Лады. Отожествляет в себе детей. Изобра-жался молодым, что означало вечную молодость супружеской связи. Изображался одетым в полную славянскую одежду с венком из василь-ков на голове. В руках Дид держит двух горлиц и ласкает их. Богу Диду храмы строились во многих городах.

Дидилия — дочь Лады и покровительница рожениц и бесплод-ных женщин. Изображалась молодой прекрасной женщиной с повязкой на голове, украшенной жемчугами и драгоценными камнями. Больше всего почиталась славянками (как городскими, так и сельскими).

Дикое поле — так, начиная с X в., на Руси назывались южные и юго-восточные степи, откуда совершали набеги степные народы.

Динар — римская серебряная монета, равная 10 ассам.

Дирхем — серебряная арабская монета весом около 2,73 г.

Дни Овсеня — в данном случае пора сбора урожая, пора жатвы у славян, праздник после сбора урожая.

Догода — славянский бог весны, тепла и веселья.

Древляне — союз восточнославянских племен, располагавшихся между реками Случь и Тетерев до реки Припять.

Дреговичи — союз восточнославянских племен, располагав-шихся по реке Припяти и ее левым притокам.

Дулебы — союз восточнославянских племен на территории За-падной Волыни.

Дунавей — древнее название реки Дунай.

Жито — всякий зерновой немолотых хлеб.

Забрало (заборол) — в данном случае защитное сооружение на крепостной стене, прикрывающее ратников от стрел и копий с внешней стороны.

Завет отца Ария (Яруны) — самый древний свод законов, рег-ламентирующих духовную, а также внутриобщинную и внешнеплемен-ную жизнь славян.

Заводные лошади — запасные (подменные) лошади при даль-них походах.

Засека — оборонительное сооружение в виде поваленных ство-лов деревьев, рвов и валов.

Зевана — славянская богиня звериной ловли. Почиталась охот-никами. Изображалась в шубе из куниц. Верх шубы был покрыт бе-личьими шкурами. Сверху вместо епанчи была надета шкура медведя. В руках у нее был натянут лук с тупой стрелой (иногда изображался кап-кан). Храмы этой богини сооружались в лесах.

Земегалы (земгалы) — союз прибалтийских племен древних латышей.

Земли Кисека — земли германских племен, в том числе готов.

Зенич — славянский бог огня и животворящего тепла. Имел храмы, но не имел идола.

Зимерзла — славянская богиня зимы, холодов, снегов и моро-зов.

Зимстерла — славянская богиня весны и цветов.

Златая Мать или Баба — древнеславянская богиня покоя и ти-шины. Ее истукан изготавливался из золота. Богиня-мать в руках дер-жала младенца-внука. Поэтому ее и называли то Бабушкой, то Бабой. Внук ее был тоже бог Световид. Храм золотой Бабе был «воздвигнут при реке Обге».

Игрище — место проведения древнеславянских празднеств и игр.

Изгои — люди Древней Руси, потерявшие свое социальное по-ложение.

Иллирийцы — древние индоевропейские племена, расселив-шиеся на Северо-Западе Балканского полуострова и на Юго-Востоке Апеннинского полуострова. Были покорены римлянами и романизиро-ваны.

Ильменские словене — союз восточнославянских племен, рас-селившихся на берегах озера Ильмень и рек Волхова и Ловати.

Император — титул монарха, обладающего неограниченной властью.

Итиль-река — название Волги в древности.

Ирбис — барс.

Каган — титул главы государства у древних тюрских народов.

Капище — культовое святилище у славянских народов до при-нятия христианства.

Карпени — согласно «Книги Велеса» славянские племена, про-живавшие у Карпатских гор.

Кельты — древние индоевропейские племена, обитавшие на территории Западной Европы.

Киммерийцы (кимры) — древние индоевропейские племена Северного Причерноморья.

Киммерик — античный город на берегу Керченского полуост-рова.

Кмети — воины.

Князь — военный вождь племени, превратившийся в главу древнеславянского государственного объединения.

Коляда — это мир и сопутствующие ему блаженства. Праздники в честь бога Коляды сопровождались играми и весельем. (Отсюда ко-лядки и колядование.)

Комонные — конные.

Конунг — вождь племени у скандинавских и германских наро-дов.

Концы города — административно-территориальные единицы в средневековых Пскове и Новгороде.

Корзно — длинный плащ, застегивавшийся на правом плече. Алое корзно — часть княжеского костюма, символ княжеской власти.

Кормление — содержание за счет поборов с населения.

Корс (Хорс, Корша, Корш) — славянский бог хмельного. Изо-бражался юношей на бочке, перевернутой вверх дном, с ковшом в руке и горой разбитых кувшинов вокруг бочки. Кроме того, это был один из божественных символов солнца. Известно, что в честь этого бога назван древний город Корсунь — Херсонес.

Корсунь (Хорсунь) — древнерусское название Херсонеса. Ос-татки этого города на окраине современного Севастополя.

Косоги (касоги) — славянское название древних адыгов и чер-кесов.

Костобокие — сако-массагетские племена индоевропейской языковой группы, находившиеся в родстве со скифами и сарматами.

Край Антский — территория союза славянских племен антов в междуречье Днепра и Днестра в VI в. Общественный строй — военная демократия. Воевали с готами и Византией. Центр — город Киев на Дне-пре.

Край Иньский — древнеславянское название Индии.

Край Синьский — древнеславянское название Китая.

Красная гора — языческий праздник у славян; возвышенное место, где размещались капища и языческие храмы.

Кривичи — союз восточнославянских племен в верховьях За-падной Двины, Днепра и Волги. Главные города кривичей — Смоленск, Изборск, Полоцк.

Крица — твердое губчатое железо со шлаковыми включениями.

Куна — денежная единица на Руси, равная 1/50 части гривны; приравнивалась арабскому дирхему (2,73 г серебра).

Купало — четвертый по важности славянский бог после Свето-вида, Перуна и Велеса. Изображался в виде юноши, одетого в легкие летние одежды, с венком из цветов на голове, с плодами и полевыми цветами в руках. Это бог красоты, любви и брачных союзов. Бог плодо-родия.

Кушак — широкий шерстяной или шелковый поясок.

Лада — славянская богиня красоты и любви. Имела четырех де-тей. Изображалась молодой прекрасной женщиной с золотыми волоса-ми и в розовом венке с богом любви Лелем, которого держит за руку. Одета была в русскую одежду, опоясана золотым поясом и убрана жем-чугом.

Лангобарды — название одного из германских племен.

Легион — в данном случае воинское соединение в Римской им-перии, состоящее от 4,5 до 10 тыс. воинов.

Легионер — римский воин.

Лед — славянский бог, представлялся в образе страшного воина в славянском броневом вооружении, с мечом на бедре, с копьем и щи-том в руках и почитался воинскими командирами. Богу Леду молились, когда шли в бой. Храмов ему не строили, идолов его не изготавливали. Все эти внешние признаки заменялись мечом или саблей, которые вты-кали в землю и на них молились. (Совсем как христиане-крестоносцы.)

Леля — старший сын Лады, славянский бог любви. Изображался нагим младенцем, пламенным, крылатым и златовласым, рядом с мате-рью.

Лодья — гребное или парусное судно вместимостью до 50 чело-век.

Ляхи — поляки.

Макошь (Макешь, Мокошь, Мокуша, Макуша) — древнесла-вянская богиня, покровительница рода и рожениц, богиня благополу-чия. Данная богиня больше всего почиталась женщинами, как замуж-ними и рожавшими, так и молодыми девушками, которым еще пред-стояло выйти замуж и стать продолжателем рода.

Маркоманская война — война германских и сарматских пле-мен с Римом. (166–180 гг.)

Мерцана (Зарница) — славянская богиня зари и плодородия. Изображалась в виде красивой, румянощекой женщины, одетой в золо-то-багряные одежды, с фатой и красным венком. Особо почиталась се-лянами.

Могошь — божество мелкого скота: овец, коз и тому подобного. Изображался с козлиной бородкой, бараньими рогами и в бараньей шкуре навыворот. Изображался в виде истукана. Ему возводились хра-мы.

Монархия — форма государственного правления.

Морава — название славянских племен, расселившихся на бере-гу реки Моравы, близкие соседи чехов и словаков.

Мыт, мыто — таможенная застава; таможенный сбор пошлины с провозимого товара.

Мытник — мелкий княжеский чиновник, собирающий тамо-женную пошлину.

Наместники — княжеские чиновники, возглавлявшие местное управление.

Нарочитый муж — представитель родовой (торговой) знати в ближайшем окружении князя.

Непра-река — древнеславянское название Днепра.

Ний — подземный бог славян, судящий каждого умершего на том свете.

Обычай — правило, прочно установившееся в определенной сфере социальной жизни и регулирующее поведение всех участников.

Оглендя Белояр — славянский боярин (воевода), воевавший с готами в конце IV в.

Огнищане — название славян, имевших жилище с ямой, в кото-рой горел огонь. В дальнейшем яму с огнем сменила печь, а огнищана-ми стали называться свободные жители сел и городищ.

Один — верховный бог в скандинавской и германской мифоло-гии, также бог огня, грома и войны.

Орало — соха.

Орать — пахать.

Ордалия — суд Божий. Широко применялась по Русской прав-де.

Отрок — юноша, младший дружинник.

Перун — бог-громовержец, покровитель воинов, один из глав-нейших богов славянского пантеона (с 980 по 988 гг. главный бог сла-вян). День Перуна отмечался 20 июля.

Перуново древо — священный дуб на капище Перуна.

Погост — центр сельской общины в Древней Руси. Место сбора ежегодной дани. Место для стояния княжеской дружины во время по-людья.

Позвизд — славянский бог непогод и бурь. Представлялся в ви-де грозного мужчины, насылавшего ветры, снега, дожди, холода, моро-зы.

Полеля — второй, младший сын богини Лады; символизировал брак. Изображался одетым, с терновым венком на голове. В руке еще один венок — для супруги. Храмы Полеля воздвигались во многих горо-дах.

Полочане — кривичи, жители полоцкой земли.

Полюдье — объезд князя с дружиной подвластных ему террито-рий с целью сбора дани с ноября по апрель месяцы.

Поляне — союз восточнославянских племен по берегам Днепра с центром в Киеве.

Поруб — древнерусская тюрьма в виде земляной ямы или зем-лянки.

Посад — предместье города.

Посадник — должностное лицо, назначаемое князем или же из-бираемое на вече в Пскове и Новгороде.

Посадские люди — ремесленники и торговые люди средневеко-вого русского города.

Послух — свидетель по древнерусскому праву, сообщающий сведения о личности обвиняемого или дающий показания со слов дру-гих лиц.

Постопы (постолы) — просторная обувь, которую можно было одеть на босую ногу.

Поток и разграбление — высшая мера наказания по Русской правде, включавшая в себя конфискацию имущества и обращение в хо-лопство преступника и членов его семьи.

Правеж — исполнение судебного решения, взыскание недои-мок. В более поздние времена — телесное наказание (битье батогами).

Прове (Проно) — славянское божество пророчеств, предсказа-ний, правосудия и просвещения. Изображался в виде истукана, укреп-ленного на вершине дуба. В одной руке истукан держал камень плуга — знак невинности, в другой — копье с небольшим знаменем на конце. На голове у бога был венок, из-под которого торчали длинные уши. На но-гах — сапоги, украшенные колокольчиками.

Радегаст — бог варяжских славян, оберегающий крепости и го-рода от врагов.

Радимичи — союз восточнославянских племен в междуречье верхнего течения Днепра и Десны.

Ратай (оратай) — пахарь.

Ра-река — древнеславянское название Волги.

Рать — дружина, войско.

Ратник — воин.

Родомысл — славянский бог, покровитель законов, податель благих советов. Почитался варяжскими славянами.

Роменская культура, точнее, роменско-боршевская культура (археологический термин) — культура славянского населения лесостеп-ной Восточной Европы VIII–X в. Названа по поселениям у г. Ромны Сумской области и села Борщево (Боршево) Воронежской области. Го-родища, селища, могильники. Хозяйство: земледелие, ремесла.

Русалий день — весенний языческий праздник славян.

Сарматы — объединение кочевых скотоводческих племен (ала-ны, роксоланы, савроматы, языги и др.). В VI–IV вв. до новой эры жи-ли на территории от реки Тобол до Волги. В III в. до новой эры вытес-нили из Северного Причерноморья скифов.

Сварог (Род) — в древнеславянской мифологии Бог — Творец всего, Создатель, Всевышний, а также покровитель славян.

Световид (Световит, Святовид) — славянский бог, внук Золотой Матери. Его истукан был сделан из дерева. Он был огромен. Световид был представлен с четырьмя лицами, каждое из которых смотрело в определенную сторону света: восток, юг, запад и север. На голове у него были завитые кудри. В левой руке Световид держал лук, в правой — ме-таллический рог. В Световиде — одушевление мира. Храмы Световида находились в Ахроне на острове Руген и в Холмограде. Световид — одно из перевоплощений Сварога.

Северяне — союз восточнославянских племен, расселившихся по Десне, Севу, Сейму, Суле, Пселу.

Седмица — седьмой день, неделя.

Семиречье — древнеславянское название Алтая и Южного Ура-ла.

Сербы — славянские племена.

Сестерции — мелкая серебряная римская монета, имевшая хож-дение на территории Руси.

Сильный Бог — это бог славян, дарующий человеку физиче-скую силу. Изображался в виде мужчины с дротиком в правой руке и серебряным шаром — в левой. Под его ногами изображались львиная и человеческая головы — символы человеческой силы.

Скифы — древние племена индоевропейской языковой группы, расселившиеся а Северном Причерноморье и Приазовье в VII в. до но-вой эры, потеснив оттуда киммерийцев. Делились на царских, кочевни-ков, земледельцев, пахарей.

Словен — новгородский князь, живший в IV в. (во времена Буса Белояра) и разбивший готов короля Германареха и Венитария.

Солид — римская, позднее византийская золотая монета.

Сотенный (сотник) — воинский начальник, командовавшей сотней дружинников.

Страва — то же, что и тризна — поминки по погибшим воинам, родственникам.

Стрибог — славянский бог, наказывающий беззаконников в преисподней.

Сулица — короткое копье.

Суренжане — славяне, вышедшие из Сурожа и расселившиеся в Приазовье и Причерноморье.

Сурож — древнеславянский город в Крыму, названный в честь бога солнца — Сурьи (современный Судак).

Сурожскре море — Азовское море.

Сурья — древний бог солнца.

Сурица — хмельной напиток, настоянный на меду и травах.

Таврида — древнее название Крымского полуострова.

Танаис — древний город в устье Дона — Танаиса, а также древ-негреческое название реки Дон.

Тать — убийца, вор.

Татьба — в русском законодательстве тайное похищение чужо-го имущества (кража).

Тиверцы — союз восточнославянских племен по Днестру и устью Дуная.

Тиун — мелкий княжеский или боярский чиновник (слуга) в Древней Руси, управлявший хозяйством.

Тканчик — узкий шерстяной или шелковый поясок.

Тор — в данном случае один из главных богов в скандинавской мифологии, бог грома, бури и плодородия.

Торжище — в Древнерусском государстве место торга и прове-дения веча.

Торки (гузы, узы) — тюркские кочевые племена.

Траян (53 — 117) — римский император с 98 г. Вел завоеватель-ские войны, в том числе со славянами в Придунавье.

Треба — название славянского обряда приношения даров богам, обряд жертвоприношения.

Триглава (Тригла) — олицетворяла три составляющие окру-жающего мира: землю, воду и воздух. Храмов не строилось. Изготавли-вался трехглавый истукан, держащий половинку луны в руке. Истукан устанавливался в поле.

Тризна — славянский обряд поминовения павших воинов, соро-дичей.

Трояновы века — древнеславянское летоисчисление от праро-дителя славян Трояна. (Ко времени рождения князя Буса Белояра по древнеславянскому календарю шел 2084 год Трояновых веков, а до Ро-ждества Христова или до новой эры прошло около 1790 лет).

Троянова Земля — так славяне называли свои земли в честь прародителя Трояна; себя же они называли Трояновыми внуками (деть-ми).

Тысяцкий — а) воинский начальник (рангом меньше воеводы), командовавший в княжеской дружине тысячей воинов; б) администра-тивное лицо в Новгородской феодальной республике, помощник посад-ника, ведал торговыми делами.

Тьма — в древнеславянском исчислении — десять тысяч.

Тяготно — трудно.

Уличане — союз славянских племен, расселившихся в северном Причерноморье; соседи тиверцев.

Устав — обычай, закон, право.

Фряжские купцы — римские, византийские купцы.

Хорсунь — древнеславянское название Херсонеса.

Хорутане — славянские племена.

Хоругвь — знамя.

Чернобог — древнее ужасное божество славян, олицетворяющее начало всех злоключений и пагубных случаев. Изображался в броне, с копьем, всегда готовым нанести удар.

Чехи — союз западнославянских племен.

Чигирь-угорь, Зеленая Звезда — древнеславянское название кометы Галлея.

Чудь — древнерусское название эстов, а также других финских племен к востоку от Онежского озера.

Чур (Щур) — «умственное» божество славян, отожествлявшееся с душами предков. Изображений и храмов не имело. Частое «бытовое» упоминания бога Чура породило такие понятия, как «пращур» и «чур меня, чур тебя» и так далее, то есть заручение и поддержка духа пращу-ров в том или ином вопросе, в тех или иных обстоятельствах.

Эллины — греки.

Эланы, Эламиты — название народа, населявшего древнее го-сударство Элам, юго-западной части Иранского нагорья.

Языги (язы, ягы) — племена сарматов, возглавлявшие в конце 1-го тысячелетия до н. э. — начале 1-го тысячелетия н. э. Военно-политический союз в Северном Приазовье.

Ярилин день — весенний языческий праздник славян.

Ярлы — родовая знать у древних скандинавов и германцев.

Ясы — древние предки современных осетин.

Ятвяги — древнелитовские племена в междуречье Немана и На-рева.

КНИГА ВТОРАЯ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ БУСОВО ПРОВЕЩАНИЕ

Напрасно забываем мы доблесть прошедших времен…

Напрасно забываем мы доблесть прошедших времен и идем не-ведомо куда. И так мы смотрим назад и говорим, будто бы мы боимся познать Навь, Правь и Явь, и стыдимся обе стороны бытия своего ве-дать и понимать.

И вот Дажьбог сотворил нам это Яйцо, в коем свет звезд нам сияет. И в сей бездне повесил Дажьбог землю нашу, дабы она была удержана. И так души пращуров сияют нам звездами из Ирия…

Но греки нападают на Русь и творят злое во имя их Богов. Мы же сами не ведаем уже, куда бежать и что делать. Ибо, что положено Дажьбогом в Прави, нам неведомо.

А поскольку битва эта протекает в Яви, которая творит жизнь нашу, то если мы отойдем от Яви — будет смерть. Явь — это текущее, то, что сотворено Правью. Навь же — после нее, и до нее есть Навь. А в Прави есть Явь.

Поучились мы древней мудрости, вверглись душами нашими в это. И вот это наше, так как это идет от Богов. И вот на Коляду мы тре-бы творим Богам. И вот силу Их мы узрели в себе, и это Божий дар, но мы не просили этого, ибо сие напрасно.

И вот души пращуров зрят на нас из Ирия. И там Жаля плачет, и речет, что мы пренебрегали Правью, Навью и Явью… Пренебрегали мы сим и глумились над истиной… И мы не достойны быть Дажьбого-выми внуками. Ибо, лишь моля Богов да имея чистые души и тела на-ши, будем иметь жизнь с праотцами нашими, с Богами слившись в еди-ную Правду. Так лишь мы будем Дажьбоговыми внуками.

Прозри, русич, ОУМ!
ОУМ — Великий и Божий!
Он — Единый с нами!
И Ему творите требы!
И провозглашайте славу
С Богами воедино…
Бренная есть наша жизнь, и мы сами — также.
И словно коням нашим, нам придется работать,
живя на земле с тельцами и овцами,
ско-том нашим, и убегая от врагов на север.
Книга Велеса.
И вот готские красные девы запели на бе-регу синего моря: звеня русским золотом, воспевают время Бусово…
Слово о полку Игореве

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОЗНАКОМИТЕЛЬНЫЙ ПОХОД

С той памятной жаркой степной сечи, в которой княжичу Бусу пришлось впервые участвовать, прошло немало времени. Река жизни катила свои воды — дни и годы — без устали и без остановки. Были и иные стычки и битвы со степными ордами, надвигавшимися на Руско-лань, и в них принимал участие Бус и его сотоварищи, но такого яркого впечатления на княжича они уже не оставили. Подумаешь сеча! Обы-денное дело! Так уж устроена жизнь. Когда Бусу повернул срок на два-дцатое лето, а его брату Злату исполнилось семнадцать, то волхв Злато-гор присоветовал князю Дажину отправить старших сыновей в ознако-мительный поход по землям русичей.

— Просторны и обильны наши земли, — не раз Дажину и другим лучшим людям Русколани говорил Златогор то с чувством восторга на устах, то с немым укором и печалью. — Много на них различных пле-мен-родов живет. И все они русичи, и все славяне. Все из одного рода-древа идут, рода Ария-Яруна. И как ветви древа одни племена постарше и помогущественней, другие помоложе и послабее. Но все они внуки и дети Сварога и Дажьбога. И покланяются одним и тем же богам. Но живут друг от друга как-то обособленно, каждый народ сам себе — голо-ва, у каждого свои князья и воеводы. Вот этим и пользуются наши воро-ги, нападая на каждое племя по отдельности. Когда же русичи объеди-няются, то любому врагу дают отпор.

— Верно, — соглашаются собеседники. — Когда мы объединялись, то укорот давали и грекам, и боспорцам, и диким гуннским племенам, на-катывающим из-за Ра-реки, и воинственным готам, что на заходе солнца расселились, и надменным римлянам, что полмира под себя подмяли.

— Но объединение русичей под одну княжескую руку проходит не только медленно, но и с большими потугами, через недоверие как мест-ных вождей, так и самих русичей, — развивал свою мысль волхв. — Не хотят понимать своей выгоды, боятся поделиться свободой и племен-ной независимостью со своими же братьями по крови и по вере.

— Однако, нам, нашему князю удалось создать Русколань, — не со-глашаются с волхвом некоторые мужи, да и сам князь Русколани иногда скептически улыбается на рассуждения Златогора.

Но Златогора не так-то просто сбить с толку.

— Да, — вроде бы соглашается со скептиками он, — Русколань созда-на стараниями наших дедов и прадедом, и князь Дажин к этому немало усилий приложил. И слава Сварогу! Но Русколань — это еще не вся Рус-ская Земля. Русколань обширна и прекрасна, могуча и сильна. В том спору нет. Но она всего лишь часть русской земли, всего лишь часть славянского рода. А надо стремиться к тому, чтобы все роды объеди-нить в единый кулак, в единое государство. Хотя бы на примере Рим-ской империи. Там и земли разные, и народы не похожие друг на друга живут, и боги у всех разные, но государство их едино, а потому почти всегда побеждает своих соседей и ведет захватнические войны.

— Но нас они не победили! — горячились некоторые слушатели.

— Не победили, — соглашался, не припираясь, волхв, — но сколько раз предавали огню и разграблению наши порубежья?..

Слушателям приходилось молчать, ибо в словах мудрого волхва была истина. Против же истины ни мечом не махнешь, ни копьем не ударишь. Истина!

— То-то же!

— Хорошо, — в конце концов, были вынуждены признать доводы волхва русколанские мужи, — все верно. Но что необходимо сделать, чтобы Русская Земля стала единой?

— Точных указаний, как, например, заговора от сглаза, не имею, но думаю, что необходимо чаще встречаться, чаще ходить друг к другу в гости, родниться, в конце концов, через детей. И не только детей луч-ших людей, но и простых русичей.

Примерно то же самое Златогор говорил и князю Дажину, и Бусу, и Злату, когда настаивал на их дружественном и ознакомительном походе по землям Руси.

— Пусть во всех уголках Земли Русской побывают, себя покажут, на мир посмотрят. Время ученичества окончено — пора ведающими стано-виться.

— Да они уже в походах мир повидали, — сопротивлялся Дажин, не желая расставаться с сыновьями, которые всей душой были на стороне волхва и Учителя, но, почитая родителя, молчали, не выдавая своих эмоций. Не подобает сыновьям противиться воле родителей, хоть и хо-чется мир повидать. Ведь воинские походы — это одно, а путешествие — совсем другое дело.

— В походах воинских особо не разгуляешься, не разговоришься, не разглядишься — там все строго и просчитано до мелочей. Воинский по-ход — это, прежде всего, дисциплина, и действие не по собственной инициативе, а по команде воинских начальников.

— При путешествии же также имеются многие строгости и ограни-чения, как и при походе. А что свободы намного меньше, — полемизиро-вал князь Русколани — так это не беда. При желании и в походе можно многое познать.

— Князь, — мягко, но в то же время непреклонно настаивал на своем волхв, — мы оба ведь знаем, что воинский поход со своей спецификой мало что дает юному сердцу в познании окружающего мира. В вопросах воинского опыта и даже искусства — спору нет! Здесь ты, князь, абсо-лютно прав. Но в вопросах познания и ведения — воинский поход не годится. Тут необходимо самому все увидеть, собственными руками ощупать, через сердце свое пропустить, дымом чужих костров пропи-таться, в чужих реках искупаться, из колодцев незнаемых воды попить, к обычаям присмотреться…

— Не рано ли? — не сдавался Дажин. — Ведь еще так молоды.

— Не рано, — убеждал князя волхв. — Не рано. Поздно — это может быть, но чтобы рано в таких делах…

— А не опасно ли их одних в чужие земли отпускать? — не сдавался Дажин. — Ну, до Белой Вежи, до Киева Днепровского — еще куда ни шло. Хоть и далековато, но пути ведомы, самим не раз хожены… Ты же предлагаешь и в земли северцев заглянуть, и в Воронежце побывать, и Курск повидать, и в Старый Словенск, что на Волхове реке заглянуть, и в земли ляшские, что у моря Готского, добраться. Это же не только даль дальняя, но и опасность постоянная. В тех землях даже я ни разу не бы-вал, лишь от людей да от таких как ты волхвов о них слыхал. А люди сказывают разное. Порой про такие чудеса былей-небылей порасскажут, что хоть верь, хоть не верь. И про Чудо-Юдо, и про драконов о трех го-ловах, и про белое студеное море, за которым край земли начинается.

— Князь, ведь и я про то говорю, — подхватил волхв последнюю ре-плику русколанского князя, — надо самим все увидеть и попробовать, чтобы быль от небылицы отличить. А опасностей… опасностей-то везде хватает. Можно и с лошади упасть — и разбиться, можно на пиру чест-ном что-то не то съесть — и околеть. Но недаром же люди говорят: «Волков бояться — в лес не ходить!» К тому же сыновья твои не одни поедут, а с дружиной малой, с посольством небольшим. Да и я с ними, стариной тряхну. — И улыбнулся, открыто и доверительно, так как толь-ко мог улыбаться один он и той улыбкой, что подкупающе действовала на его собеседников.

— Знаем, — поспешил с ответной улыбкой Дажин, — какой стариной ты тряхнешь… Знаем. Не имей сан — возможно, не одной бы русколанке юную головку вскружил!

— На счет юных русколанок — не знаю, — посерьезнел волхв, — но что меч еще держу крепко в руках, то верно. Тройку стрел в полете еще смогу удержать! Так что, князь, отпускай детей. Им мир познавать пора. Им из наших рук и престол принимать и знания, им Русь единой делать! Грех в том мешать юным витязям. Потомки не простят такой расточи-тельности! — Волхв говорил горячо, убедительно, и, в конце концов, настоял на своем. Князь Дажин согласился направить посольство во главе с Бусом в дружественные земли русичей.


На княжеском совете постановили направить в русские земли по-сольство малое во главе с княжичем Бусом, а при нем в качестве перво-го советника волхва Златогора, вторым советником — брата Злата, да дружину младшую во главе с опытным сотником Асланом.

Как только схлынули вешние воды, реки вошли в берега, а степь покрылась зеленым ковром, из распахнувшихся ворот крепости Кияра Антского о двуконь вышла небольшая дружина численностью не более полутора десятка воинов. Тонконогие степные скакуны гнедой и рыжей масти были оседланы по-походному. На верховых важно восседали всадники, одетые в легкие кольчужные брони и походные темно-зеленые шерстяные плащи со сверкающими на солнце бронзовыми и серебряными пряжками-заколками. Всадники, как и подобает воинам, были при мечах, слегка оттопыривающих левые полы плащей своими ножнами, искусно разукрашенными серебряной насечкой, с остроко-нечными копьями в правой руке, с колчанами, полными стрел, и луком за плечами, с круглыми, из кожи буйволов и диких кабанов, щитами за спиной. Впрочем, вооружение выступившего из русколанской крепости отряда более походило на парадное, праздничное, чем на то, с которым надо идти в скорый бой. Об этом говорило и отсутствие металлических шеломов с бармицами на головах всадников. Вместо шеломов на голо-вах воинов красовались легкие суконные шапочки, прикрывающие го-ловы скорее не от ударов оружия, а от солнечных лучей. Впрочем, мно-гие всадники ехали вообще без головных уборов, расплескав шелк сво-их русых, порой с золотисто-соломенным отливом волос, по плечам и отворотам плащей. Всадники ехали по двое в ряд, умышленнодержа на коротком поводу слева от себя своих запасных лошадок, чтобы те не баловали, рыская по сторонам, и не нарушали строй.

Большинство всадников были безбороды и молоды, и только у трех или четырех, которые были и телом покряжистей, и на конях восседали основательней и грузнее, загоревшие под южным солнцем лица укра-шали курчавые окладистые бородки. Что, в свою очередь свидетельст-вовало о более зрелом возрасте их обладателей. Но самым примеча-тельным среди них был всадник, ехавший во втором ряду. Он был не только без шлема, но и, вообще, без брони. Только походный плащ при-крывал его широкую и слегка сутуловатую спину. Длинные локоны се-дых волос и седая борода явно указывали на его почтительный возраст, а гордо посаженная голова и сверкающие глаза говорили о благородстве происхождения, высоком уме и чистоте помыслов. Это был волхв Зла-тогор, русич, сам не ведавший покоя, и другим не дающий о нем по-мышлять. «Человек должен постоянно двигаться, — напоминал он часто собеседникам, — ибо только в движении — жизнь. Покой же — смерть! Движение — жизнь!»

Запасные кони праздно не шагали. Их спины были покрыты попо-нами, чтобы защитить от палящих лучей южного солнца и от степных оводов, слепней и прочей мошкары, сосущей кровь благородных жи-вотных. Поверх попон были переброшены на оба бока и приторочены походные переметные сумы со снедью для всадников и торбами с овсом для подкормки лошадок после дневных переходов. В этих же сумах хранились и подарки для князей земель, которые предполагалось посе-тить. Всевозможные кубки и сосуды из серебра и бронзы, блюдца золо-тые, оружие, искусно украшенное каменьями самоцветными, небольшие амфоры с вином заморским, штуками шелковых тканей всевозможных расцветок, приобретенных по такому случаю у купцов, ходивших в Ин-дию и Китай, или в Край Иньский, как чаще и более привычно для сла-вянского слуха назывались эти земли. Не с пустыми же руками посоль-ству в гости прибывать, чужую хлеб-соль отведывать!

Некоторые запасные кони тащили на своих спинах, опять же в пе-реметных сумах, необходимые инструменты походной кузницы: от складного горна до клещей и молоточков. Мало ли что может случиться в долгой дороге, путь-то намечен не близкий. А чтобы случайность не стала роковой неожиданностью, надо заранее к ней приготовиться. Не зря же молва гласит: едешь на день — собирайся, как на все лето. А тут поход не на день, дай Бог в лето уложиться.

Вот всадники и приготовились. В том числе не забыли захватить с собой пару псов, радостно кружащих вокруг небольшого отряда. Псы и во время похода о любой опасности смогут заранее предупредить и на привалах — неподкупная стража.

Отряд, преодолев многочисленные, хоть и не полноводные, прито-ки Маныча и Сала, шел в сторону града Белая Вежа, раскинувшегося вместе с крепостью на левом берегу великой степной реки Дон. Дон еще называют Великим, иногда — Тихим, а порой уважительно — Батюшкой Доном. Правда, греки на свой лад именуют его Танаисом. Но то — греки. Русичи же испокон веку зовут эту реку Доном, что само по себе подра-зумевает реку или большую воду, бегущую к синему морю.

Отряд русколанцев, как вышел из родного города в степь, так и шел степью, почти строго на север, то есть, самой короткой дорогой, не раз уже хоженой и езженой как жителями славного града Кияра Антско-го, так и жителями Белой Вежи. По этой же дороге время от времени туда и обратно передвигались караваны гостей торговых из Армении и Колхиды, из Персии и Грецколани, еще чаще — из Боспора. Поэтому на этом пути каких-либо неожиданностей не предвиделось. Все было зна-комо. Но, несмотря на это, отряд придерживался воинского строя и не-обходимых предосторожностей. Степь, она только с виду тихая и спо-койная, но все может измениться в одно мгновение. И ахнуть не успе-ешь, как из какой-нибудь незаметной балки выскочит степной воин и на всем скаку пустит пару стрел и тут же вновь метнется в следующий ру-кав балки — и ищи-свищи его потом. Или того хуже — целая орда степ-ных разбойников. Тут уж ухо держи востро! Степь, она только для не-опытного человека ровная да гладкая, как яичко. На самом деле это да-леко не так. В ней не только всевозможные овраги и буераки, но балки, поросшие густым и колючим кустарником, и речки с берегами, покры-тыми ивняком и лозняком, не говоря уже о камышовых зарослях, в ко-торых не то что человеку затеряться — раз плюнуть, но и целое войско спрятать можно. Встречаются тут и перелески, особенно вдоль русел степных рек. Правда, степные реки нередко в жаркое лето пересыхают почти полностью, но русла их никуда же не деваются. На месте остают-ся. Русколанцы не новички в степи. Она для них не мачеха — мать род-ная. Не хуже степняков знают ее, кормилицу. Однако, и родные стены, как говорится, не любят разгильдяйства и безалаберности, поэтому при-нимаемые меры предосторожности лишними не кажутся. Поход, хоть и мирный, но все равно поход, а, значит, тут действуют свои законы и порядки и воинская дисциплина. Как ни мал отряд, но дозорная стража выделяется. Слева и справа, а также впереди на расстоянии трех поле-тов стрелы гарцуют на своих конях караульные всадники. Впрочем, и весь отряд всегда начеку, древко копий из рук не выпускает, окоем по-стоянно озирает. Бус и его брат Злат едут в первом ряду, как и положено будущему князю и его советнику. Позади них, на полкорпуса, следуют сотник Аслан и волхв Златогор.

— Учитель, — обернувшись в пол-оборота, почтительно обратился к волхву Бус, — не один раз, по-видимому, приходилось сей путь торить? Верно?

— Что правда, то правда, юный князь, — отозвался Златогор. — Не раз этим путем то с батюшкой твоим, то с другими мужами руссколан-скими, русскими да аланскими, хаживал.

— А ты, сотник, в Белой Веже бывал? — спросил Злат Аслана по примеру брата своего.

— Доводилось, — односложно ответил малоразговорчивый сотник. — В том числе и с князем Дажином, — повременив малость, добавил он.

— И сколь долог путь? — поинтересовался Бус.

Вопрос явно предоставлялся обоим: волхву и сотнику.

— А это, смотря по тому, как двигаться, — первым ответил Аслан. — Если ехать неспешно, примерно так, как мы сейчас, то в седмицу добе-ремся. Если же гнать лошадок не жалеючи, то можно и в четыре дня уложиться, а то и менее, дня за три… Но тогда придется с лошадками распрощаться. Падут!

— Количество поприщ тут одно и тоже — это постоянная величина, — молвил волхв. — Сотник прав: все зависит от скорости движения. Нам, как я понимаю, спешить не к чему. У нас цель ясная: ознакомительная поездка. А это не терпит суеты и спешки. К тому же мы должны знако-миться не только с вождями, князьями и прочими людьми славянского роду, но и с травами, растущими на тех землях, и с тварями в них оби-тающими. Ибо ведающие люди, каковыми вы должны в скором времени стать, должны все это знать и ведать. Потому и ведающие, что обо всем ведают. Как считаешь, сотник, верно сие?

— Может, и верно, — вновь был немногословен сотник Аслан, — только нам, простым людям, это ни к чему. Знать, какие травы в степи растут, какие кустарники плодоносят, какие деревья встречаются, какие твари по земле ползают, а какие в небесах парят, простому человеку совсем необязательно.

— А тут, сотник, ты не прав, — вынужден был возразить волхв. — И знаешь почему?

— Я сказал то, что хотел сказать, — остался при своем мнении сот-ник и насупился, как ясный день перед грозой.

Бус и Злат примолкли, следя за разворачивающимся диспутом. Лошади шли иноходью, что само по себе уже способствовало беседе, ибо на скаку и даже при легкой рыси особенно не разговоришься.

— Ты вот воин. Воин? — переспросил волхв.

— Воин, — утвердительно кивнул головой сотник.

— А раз воин, то не только владеешь оружием, но и приемами боя, и конем, без которого смысл боя уже иной. Верно?

— Воин должен знать воинское дело. На то он и воин… А умный и послушный конь — одна из составляющих победы, — согласился Аслан.

— Раз ты воин, — продолжал волхв, — то знаешь, как ухаживать не только за оружием, ибо без надлежащего ухода любое оружие приходит в негодность, но и как ухаживать за своим конем, как и чем его кормить, как лечить, если, не приведи Сварог, он захворает.

— Приходится… — согласился сотник нехотя. — Куда тут денешься — это воинская служба.

— А чтобы кормить коня, чтобы лечить его, нужно знать травы? — спросил, слегка улыбаясь одними глазами, по-доброму, волхв.

— Тут я согласен, — начал сдаваться сотник, понимая, что упорство-вать в своем мнении просто глупо, — кое-какие травы действительно необходимо и простому воину знать.

— Правильно, — искренне, без задней мысли, обрадовался волхв пе-ремене в суждениях сотника. — Иной травой покорми животину — и она околеет. Как, впрочем, и человек: съест не то — и поспешил в неурочный час к пращурам в Ирий.

— Покоряюсь, покоряюсь, — задрал шутливо обе руки вверх сотник, — твоей мудрости, волхв.

— То-то же, — добродушно улыбнулся Златогор, довольный тем, что удалось в чем-то просветить душу еще одному русколанину.

Вслед за ним улыбнулись открыто и по-доброму сыновья князя Дажина, а Бус еще шутливо добавил:

— С нашим Учителем лучше не спорить, все равно победа будет за ним, ведь он столько всего знает, столько всего повидал… столько древних книг и свитков прочел… другим такое сделать никогда не уда-стся… ни в жисть!

— Почему же не спорить, — возразил Златогор, своим молодым пи-томцам, выслушав, однако, до конца, не перебивая княжича, — можно и нужно порой и поспорить, ибо древние мудрецы говорят, что в споре истина рождается.

Дальнейший путь Бус и его брат уже более внимательно присмат-ривались не только к редким травам, интересуясь у Златогора, какая от них польза или каков вред, но и к тому, какой ландшафт в том или ином месте степи, какие животные и птицы тут обитают.

Весенние ночи были прохладные, еще не успели накалиться жарой и зноем, что позволяло за ночь отдохнуть не только людям, но и живот-ным. Даже сторожевые псы, набегавшись за день по степи и ошалев от зноя, дремали в полглаза, чутко поводя настороженными треугольника-ми ушей, реагируя тихим ворчанием на малейший шорох. И только стража, назначенная Асланом, разделив ночь пополам, бодрствуя неда-леко от костров, чтобы не выделяться на их фоне, продолжала охранять покой Бусова отряда.

К Белой Веже подошли в полдень, когда солнце совсем не по-весеннему, а, скорее, по-летнему, нещадно пекло, зависнув прямо над головами всадников, и от нестерпимого зноя хотелось забраться в про-хладную воду прямо в одежде, и с головой.

— Эх, сейчас бы да в реку, — мечтательно промолвил кто-то из воев, по-видимому, ему стало совсем нестерпимо переносить полуденный зной. — Забраться бы с головой и сидеть…

— Не спеши поперед батьки, — пресек дальнейшие разглагольство-вания подчиненного сотник. — Потерпи малость, — добавил он чуть мяг-че. — Всем охота окунуться в прохладу вод. Да и Дон, как мне кажется, вдали уже синеется.

— Это вряд ли, — мягко поправил сотника волхв. — Рановато ему… Скорее всего, синеется не Дон, а рощи и деревья, идущие вдоль русла. Впрочем, это, считай, одно и то же. В той синеве в любом случае же-ланная прохлада.

Ни Бус, ни Злат, ни другие всадники поддерживать или же опро-вергать слова волхва не пожелали.

— А помните, — решил волхв немного взбодрить юных княжат, как, впрочем, и весь небольшой отряд всадников, разомлевший от жары, — как я вам рассказывал о граде Белая Вежа во время обучения?

— Как же, Учитель, — первым отозвался Бус, вспомнив тот урок, — еще бы не помнить. Именно под стенами Белой Вежи и произошло сра-жение между легендарным князем и Отцом-прародителем русичей Ру-сом и его сыном Асахом.

— …В котором Рус, не ведая того и не желая того, убил Асаха, род-ного сына, — подхватил Злат также наизусть помнивший все наставле-ния волхва, мечтая при этом когда-нибудь самому стать мудрым вол-хвом и продолжить дело Учителя.

— Правильно, — одобрительно отозвался Златогор, радуясь в душе за своих учеников. — А еще что вы помните и знаете о Белой Веже?

— А еще, — вновь начал первым Бус, — и от отца, и от тебя, Учитель, мы не раз слышали, как во время вашего возвращения из Киева Русско-го, что на реке Днепре, в степи вы обнаружили труп знатного воина, как потом оказалось, тамошнего князя Рустама, предательски убитого свод-ным братом Родомыслом…

— …И Амием, сыном воеводы, — поспешил добавить Злат, переби-вая старшего брата.

— И Амием, — согласился с ним Бус. — А еще, — продолжил он, за-метив, как сопровождающие их воины, разомлевшие от жары, начинали оживляться и прислушиваться к беседе своих вождей, — наш отец, князь Дажин, и ты, Учитель, участвовали в поминальной тризне по убитому князю Рустаму, а также в вече, на котором судили убийц и беловежско-го воеводу Ратца, скрывшего от сородичей факт убийства и самих убийц.

— Верно, — подтвердил волхв.

— Вот у вас путешествие было — одни приключения, — открыто по-завидовал Бус тому давнишнему путешествию отца и волхва, — не то, что у нас: одна жара да маята и томление духа. Право, завидно. Степь да степь, и никаких тебе погонь, поисков, хитроумных засад. Скучно!

— Приключения, княжич Бус, хороши тогда, когда более важных дел нет, — построжал голосом волхв. — А у нас дело, да еще какое дело: Русь познать! Так что не буди лихо, пока оно спит тихо.

Примолкли, «переваривая» в умах сказанное волхвом. Но вот Злат, которому, по-видимому, надоело молчать, вдруг произнес, ни к кому конкретно не обращаясь, словно беседуя сам с собой, только в слух:

— Интересно знать, а что стало с изгоями?

— Это с кем? — переспросил сотник, упустив смысл общей беседы.

— Да с женой и остальными детьми воеводы Ратца, — пояснил Злат.

— Скорее всего, они погибли… — отозвался задумчиво волхв. — Та-кова печальная участь всех изгоев.

— И совсем необязательно, — не согласился с волхвом сотник Ас-лан. — Взять хотя бы меня. Меня в детстве сородичи выгнали из своего селения. Казалось бы, неминучая погибель, ан, нет, подобрали меня уже умиравшего люди князя Дажина. И не умер, даже сотником стал. Но знают ли о том в моем родном улусе или же нет, мне совсем неинтерес-но. Как, возможно, и им, — уточнил Аслан.

— Счастливчик, — отозвался один из всадников.

— Повезло, — поддержал товарища другой. — Видно Боги сжалились, сохранили…

Оживившись, всадники стали обсуждать случай из жизни своего сотника. Ибо, такое не всегда услышать доведется: скрытен и далек от откровений их сотник.

— В жизни, сотник, всякое бывает, — констатировал данный факт волхв, — ибо неисповедимы пути Творца Сварога, по воле которого все происходит или же ничего не происходит. Что же касается несчастного семейства, то я склонен считать, что оно погибло от голода или же от диких зверей, коих множество в придонских степях. А если из детей предателя воеводы еще кто-то жив, то буду молить Сварога, чтобы жиз-ненные пути присутствующих не пересекались с их путями, если они выжили. Ничего хорошего от таких встреч быть не может…

— Это еще почему? — насторожился Злат, хотя последние слова волхва на Буса, кажется, никакого впечатления не произвели, а сотник Аслан лишь бегло взглянул на Златогора.

— Да потому, что дурная кровь брата предателя и убийцы, а также его отца — пособника еще скажется. И не только скажется, но станет искать пути к отмщению, причем, самые, что ни на есть коварные и подлые…

От слов волхва повеяло чем-то неприятным и опасным, что про-должать дальнейшую беседу всем как-то расхотелось. Поэтому некото-рое время двигались молча, уныло покачиваясь на конях в такт их раз-меренных шагов.

— Однако, интересно, — вновь первым нарушил молчание Злат, — если они живы, то сколько им сейчас лет. Ведь они намного старше нас.

— Лет на десять — самое меньшее, — отозвался сотник Аслан, кото-рого, по всему видать, также не оставили в покое дела минувших дней. — Старшему, почитай, теперь уже и за тридцать стукнуло. А что?

— Да так, — замялся Злат. — Вдруг действительно судьба сведет на узкой дорожке столкнуться. Так хотя бы знать, от кого что ожидать…

— А Злат молвил верно, — задумчиво поддержал младшего брата Бус. — Закон крови требует мщения. Даже если кровь эта — кровь измен-ника… Как-то раньше об этом даже и не мыслилось.

— Княжичи, — посчитал нужным вмешаться волхв, видя, что разго-вор уходит совсем в ненужное русло, — а не кажется ли вам, что мы не совсем подходящую тему для обсуждения нашли. Как говорится, начали за здравие, а окончили — за упокой! Предлагаю сменить тему на более интересную. Кто против?

Против смены темы разговора никого не оказалось.

— Вот и хорошо, — подвел итог волхв молчаливому согласию с его предложением и стал рассказывать о природе и других достопримеча-тельностях беловежского края.

Всадники, на время забыв про жару, со всем вниманием предались слушанию поучительных историй.


Посольство встречал сам князь Белой Вежи, бывший воевода Ра-тай, давний знакомый русколанского князя Дажина. С тех самых пор, когда Дажин еще не был женат, а свою будущую суженую Ладуню ви-дел только во дворе киевского князя Щека. Причем не девицей, а еще девчушкой. Боги отмерили ему долгую жизнь, так как в свои восемьде-сят лет он был бодр и расторопен. Впрочем, время тут не обошло князя стороной: вместо буйных волос, когда-то украшавших его голову, све-тилась проплешина-лысина, а окладистая борода его — словно степной ковыль по осени — была пронзительно серебристой, окладистой и пу-шистой.

Не раз и не два случались веча в Белой Веже, не раз и не два сво-бодолюбивые русичи выбирали на них князя, и каждый раз сходились на том, что князем быть на очередной срок Ратаю. Уже и сыновья Ратая имели своих сыновей, а те обзавелись своими, но каждый раз беловеж-цы вновь и вновь выбирали себе в князья Ратая, помня его старания для всего роду-племени, справедливость совершаемого им суда и ряда, опыт и мудрость не только в ратных делах, но и в бытовом укладе сородичей. Не раз и не два Ратай и сам просил вече отпустить его на покой, а в кня-зья избрать кого-нибудь помоложе, мотивируя это тем, что он уже стар годами и не так ловок в бранном деле на поле, что молодые легче на подъем, и силушка в них играет, да и время пришло им вершить дела и ряд рядить как с соседями-русичами, так и с теми, кто в друзьях никогда не ходил. Но каждый раз, покричав изрядно, выбирали его.

Буса и его брата Злата Ратай опознал безошибочно. Возможно, по горделивой осанке обоих, а еще чем-то неуловимо напоминавших сво-его отца Дажина в его сравнительно молодые годы, когда они встреча-лись в Белой Веже по столь знаменательному случаю — предательскому убийству бывшего князя беловежцев — Рустама.

— Здравы будьте, княжичи! — без подобострастия, но как равных себе приветствовал Ратай знатных гостей.

— И тебе, князь, долгих лет жизни и здоровьица по воле Сварога, — поздоровались Бус и Злат с Ратаем, троекратно расцеловавшись, как того требовал обычай русичей. — И детям твоим, и внукам со всеми их чадами и домочадцами долгие лета, — добавили почти в один голос пу-тешественники.

— Настоящие степные орлята! — восхищался Ратай, трогая то одно-го, то другого княжича. — Смотрите, жена, дети, чем не орлы, чем не соколы!

Жена беловежского князя, женщина преклонных лет, однако, зна-чительно моложе самого Ратая, — по всему видать, не первая уже супру-га князя-долгожителя, — принаряженная по такому случаю в алый сара-фан из плотной синьской ткани — паволоки и светлого плата, наброшен-ного поверх русых, заплетенных в косы, волос, а также десяток крепких мужичков в длинных светлых рубахах с расшитыми воротникам, еле сходящимися на загорелых бычьих шеях их обладателей, и темных пор-тах — сыновей и внуков беловежского князя — с неподдельным интере-сом рассматривали гостей.

Не забыл Ратай за прошествием стольких лет, наполненных быто-выми и ратными волнениями, волхва Златогора и сотника Аслана. Осо-бо тепло поздоровался он с ними.

— А ты, волхв, как мне видится, совсем не постарел за эти годы, — радушно похлопывал еще крепкой жилистой рукой беловежский князь по спине волхва Златогора. — Только Сварог серебра добавил в твои кудри и бороду. А я, вот видишь, — указал он на свою плешь, — остался совсем без кудрей. Голова, что та Луна: светится, но не греет…

— Не знаю, не знаю, — улыбался Златогор, искренне радуясь встрече с беловежским князем и его семейством, — по мне, так ты, князь, совсем не постарел. Все такой же молодец, каким я тебя узнал тридцать лет тому назад. А я… Что я: годы гнут к земле-матушке! Но держусь, хоть и скриплю, как старое древо на ветру…

Обменявшись приветственными словами и шутками, оба рассмея-лись. Легко так, душевно, как смеются только добрые друзья, давно не видевшие друг друга и радующиеся встрече.

Пока Ратай здоровался с прибывшими гостями из Кияра Антского, его младшие дружинники и слуги, следуя ранее полученному указанию, разобрали притомившихся лошадей путешественников, чтобы отвести их в тенистые стойла, напоить и задать свежего корма в ясли. Потом помогли воинам Буса освободить от поклажи заводных лошадей, после чего, стреножив, отогнали их пастись на ближайший луг, как менее ус-тавших от похода.

— Проходите, проходите, гости дорогие, — пригласил Ратай руско-ланцев в княжеский терем, двухъярусное каменное здание с остроко-нечной крышей, покрытой черепицей, и множеством узких, словно бой-ницы, окошек. — Что на улице стоймя стоять, ноги маять. Чай, устали-то с дороги длительной, да по такой-то жаре? Хоть хоромы мои и не чета вашим, киярским, но места для добрых гостей всегда в них найдется.

— Князь, не обессудь, — мягко перебивая гостеприимного хозяина и не двигаясь с места, деликатно начал Златогор, как самый старший в посольской группе, — нам бы с дороги пыль с себя обмыть, да и тело освежить не мешало. Где тут у вас поблизости какой-нибудь ручеек?

— Вот, голова старая, — обескуражено произнес Ратай, — совсем за-был, что гости с дороги. Видать, все-таки старею. Да что нам какой-то ручеек. Пойдем-ка все на Дон. Там молодцы мои и сольют из бадейки, и искупаться, кто не боится простыть, можно. Да и идти туда совсем не-далече. Прямо в конце моего сада. Вот надумал на старости лет груши, вишни выращивать, себя и гостей баловать… а еще любоваться в весен-нюю пору ярому цветению и духмяному запаху…

— Вот и славненько, — отозвался одобрительно Златогор, одновре-менно благодаря Ратая за предоставленную русколанам возможность обмыться после дороги и за разумность беловежского князя при заведе-нии сада.

Ратай отдал распоряжение отрокам, и вместе с приезжими руско-ланскими гостями и ближайшими родичами направился к Дону, приго-варивая то и дело:

— Славное будет купание, славное… Вспомним молодость, тряхнем костями… по водичке. Без вас — когда бы дошло дело… а с вами — в самый раз!

После купания, когда пыль путешествия и пот были смыты, а вме-сте с ними и усталость, повеселевшие русколанцы вместе с гостеприим-ным хозяином возвратились в княжеский терем, где их уже ждали на-крытые яствами и освежительными напитками столы.

— Прошу к столу, дорогие гости, — пригласил Ратай, занимая кня-жеское место, — нашего хлеба-соли отведать да напитков, настоянных на мятных травах степных, испить!

Шумно расселись на широких лавках по правую руку от хозяина. По левую — сидели его сыновья и знатные беловежцы, приглашенные по такому случаю в княжеский терем на пир честной. После обильного умывания прохладной водой Дона, после купания в нем, усталости уже не чувствовалось. Зато проснулся было задремавший под жарким солн-цем аппетит.

Первую здравицу, как и положено, произнес за здравие князя Рус-колани Дажина, его чад и прибывших гостей сам хозяин.

Выпили дружно. Закусили изрядно.

Ответную здравицу держал по праву старшинства в посольском наряде княжич Бус. Тост был во здравие князя Ратая и всех беловежцев.

Вновь выпили и закусили.

Потом были речи в хвалу богов славянских и земель, за процвета-ние братских родов и племен. Сказал свой тост и Златогор. О креплении дружбы, о единстве русичей, о величии Русколани, о необходимости оберегать Русь от всех завистников и врагов, которых у нее, Руси, испо-кон веку предостаточно.

Столы ломились от яств и напитков. Расторопные слуги беловеж-ского князя зорко следили за тем, чтобы поставцы на столе не пустова-ли. Подносили и подкладывали. Жареное мясо домашних кабанчиков и диких свиней, барашка и косули, зайцев и кроликов; фрукты, сохранен-ные умелыми хозяйками до весны; всевозможные рыбные блюда — дары Дона Батюшки.

— Ешьте на здоровье, гости дорогие! Не побрезгуйте угощением простым! Чем богаты — тем и рады угостить и попотчевать.

Насытившись, завели обстоятельные разговоры о житье-бытье, о воинских походах, о видах на урожай и торговле, о взаимодействии с соседями. Вначале разговор вели только старшие: Ратай да Златогор, а еще Бус и Злат, но постепенно в разговор включились сыновья бело-вежского князя и его лучшие мужи, приглашенные на трапезу, а также старшие дружинники из посольского отряда Буса.

Почивали в княжеских полатях, радушно предоставленных старым Ратаем. Правда, при этом пришлось потесниться его сыновьям со свои-ми семействами. Однако это никаким образом не отразилось на взаимо-отношении между хозяевами и прибывшими гостями. Временные не-удобства только сплачивают людей умных и прозорливых. А Ратай и его семейство, естественно, к таковым относились.

На следующий день, умывшись и плотно позавтракав, в сопровож-дении старших сыновей и почетного эскорта из беловежских дружин-ников пошли осматривать достопримечательности крепости и града под пристальными взглядами праздношатающихся зевак или же идущих по своим делам беловежцев, время от времени комментируя увиденное. Беловежская крепость, как, впрочем, и град, были меньше Кияра Ант-ского, что тут же заметил Аслан, шепнув Бусу:

— Поменьше нашего града сей город, и не только он, но и крепость их будут.

— По-видимому, так, — согласился Бус, также внимательно рассмат-ривая град беловежцев. — Да и зелени у них меньше, чем у нас. А вот стены крепости, как мне мнится, будут потолще, чем в нашей…

— Однако, стены нашей крепости каменные, а тут — глинобитные, — тут же отозвался Аслан. — Камень-то крепче глины!

— Но беловежцы, если заметил, — продолжил Бус, — продолжают строительство крепостной стены, словно хотят опоясать весь город сте-ной, а не довольствоваться только крепостью. Да и глина со временем становится такой же крепкой, как и камень. К тому же стены имеют бе-лый, благородный цвет. С чего бы это? Красят что ли?

— А ты спроси у княжичей, — посоветовал Аслан, до сей поры мол-ча наблюдавший за беседой княжичей.

Бус обернулся, ища глазами старшего сына Ратая, чтобы задать ему вопрос о причине белизны стен града. Но оказавшийся рядом с ним волхв Златогор, по-видимому, слышавший их с сотником разговор, по-яснил:

— Глина тут такая, когда высыхает — белой становится. Я уже обра-тил внимание на обрывы берегов: тоже сплошь из белых глин состоят.

— Когда успел? — удивился Бус.

— Успел, — улыбнулся доверительно волхв, и в глазах его из-под нависших кустистых бровей веселыми бесенятами забегали насмешли-вые искорки. — Надо всегда и везде успевать, княжич. Жизнь скоротеч-на. Не успеешь и глазом моргнуть, как пора собираться в иной путь…

— Раз, Учитель, вы все знаете и везде успеваете, то не поясните ли для чего в граде сем перед крепостью большое, свободное от построек и от деревьев место? Что это такое? У нас в Кияре такого нет.

— Это майдан по их разумению, — отозвался волхв, — то есть место общего сбора, место празднований, место кулачных боев, место риста-лищ, в конце концов, где конники Белой Вежи учатся овладевать воин-ским искусством.

— А у нас подобного нет.

— Почему же нет, — усмехнулся Златогор наивности Буса. — У нас все в крепости. Торжищем называется. Ведь каждый день видел.

— Так то в крепости, — сконфузился Бус, которому стало совестно, что свое родное торжище упустил из виду и не смог сопоставить его с беловежским майданом.

В это время княжич Злат о чем-то оживленно разговаривал с сыном князя Ратая — Ратобором и его братьями, оживленно жестикулируя ру-ками.

— Что вы так бурно обсуждаете? — спросил брата Бус.

— Да так, — уклонился тот от ответа. — Пустяки разные. Вот при-глашают храм их осмотреть, — добавил он тут же. — Стоящее предложе-ние. Думаю, грех им не воспользоваться…

— Что за храм? — спросил Бус, проявив, как и его брат Злат, интерес к храму беловежцев, то ли из чистого любопытства, то ли для сравнения своих храмов с местными.

— А какая нам разница, — последовал резонный ответ Злата. — Храм нашим светлым Богам.

— Храм Дажьбога, — подсказал Ратобор. — А еще есть и заповедное капище бога Перуна. Вон в той рощице, — указал он на небольшую, на-чинающую покрываться светлой зеленью рощу.

— Сначала — храм, — прислушавшись к разговору своих питомцев, посоветовал Златогор, — потом черед дойдет и до капища.

Храм Дажьбога почему-то стоял не в крепости, среди деревьев не-далеко от майдана. По-видимому, храмовый жрец, предупрежденный заранее о возможном посещении храма русколанским посольством, был на своем месте и любезно впустил Буса и его сопровождающих на тер-риторию храма.

— Проходите, проходите.

Жрец был в летах, а лет ему было не менее, чем Златогору. Его ху-дощавое, чуть сутулившееся, туловище прикрывал длинный плащ — корзно, золотистого цвета. В сухой жилистой руке был посох. Как и все вокруг, храм был построен из сбитой глины, был довольно-таки просто-рен и светел внутри. Центр храма, как и во многих славянских храмах, занимала статуя Дажьбога — светлый всадник на коне, с поднятыми на уровень груди руками, словно только что окончил раздавать очередные милости. Светлые стены храма также были испещрены рисунками Дажьбога и других светлых Богов.

— Что ж, полюбуйтесь гости, нашим храмом, — приговаривал стар-ший жрец, показывая храм и рассказывая о нем Златогору и остальным киярцам, — светлым храмом и Дажьбогом плодовитым.

— В Киеве Русском, — обращаясь ко всем, заметил Златогор, — есть также храм Дажьбога, поболее этого будет, но образ Дажьбога только на стенах, да на хоругви начертан. У вас же — из древа сотворен. Пре-красно! Лепо! Но не уподобляетесь ли вы древним эллинам, предавая божественный образ древу?

— Отчего же? — вкрадчиво возразил Златогору старший жрец Белой Вежи. — Все, что божественно — прекрасно, а прекрасное может быть и божественным. По иному просто не может быть! Так уж боги светлые решили-распорядили.

— Мудрено! — Улыбнулся Златогор, однако дальнейшую дискуссию на данную тему прекратил. К тому же к нему приблизился Злат и стал интересоваться киевским храмом Дажьбога. Уж что-что, а возможность поговорить с кем-либо о древних богах Златогор никогда не упускал.


В Белой Веже Бус, Злат, сотник Аслан, волхв Златогор и их сопро-вождающие гостили целую седмицу, ведя переговоры, знакомясь с ме-стными традициями и достопримечательностями, участвуя в рыбной ловле. Так как была весна, то об охоте на зверя речи не вели, зато рыб-ным промыслом занимались часто. И с острогами, и с неводом, бродя голышом или же в одном нижнем белье по мелководью многочислен-ных заводей и озер, образовавшихся на заливных лугах Дона. В Кияре Антском такой могучей реки, как Дон, не было. Их Огненная речка ни в какое сравнение не шла с могучим Доном.

— Зато, — смеялся Злат, — у нас Черная гора имеется, а у беловежцев нет.

— Что за гора? — интересовались молодые дружинники беловежско-го князя, назначенные Ратаем в почетную свиту Бусу и его товарищам.

— Это о горе Каркее брат речь ведет, — вмешивался с пояснениями Бус. — На этой горе крепость нашего града стоит, а вокруг нее, на хол-мах и весь град лежит.

И Бус стал рассказывать своим новым знакомым о родном граде Кияре Антском, об обычаях русколанцев, о беспокойных соседях, про-живающих на горах Кавказа, о стычках с азами и ягами, о вековой борь-бе с боспорцами и греками, захватившими Корсунь, Сурож и иные го-рода Тавриды, ранее принадлежащие русичам, о недавнем походе объе-диненных славянских войск против племени фарнахов, вторгшихся на земли Русколани. Молодые беловежцы слушали Буса, затаив дыхание, и только изредка перебивали его рассказ несдержанным чувством востор-га или же глубокого сожаления, что им не удалось вот так, как Бусу и его брату Злату, участвовать в том походе.

— Ничего, — успокаивал их Злат, — еще успеете. Врагов у Руси мно-жество, и каждый зарится на ее обильные степи и прекрасные земли, а потому каждому русичу предстоит защищать Русь, не жалея своего живота.

И слушатели клялись, что они постоят за свободу своего рода и своей земли.

Не забыл Бус и дорожный разговор об изгоях. Как-то, оставшись один на один с князем Ратаем, словно невзначай, спросил его о том, что сталось с семьей бывшего воеводы Ратца.

— Не знаю, — без раздумий, но и без внутреннего подъема отозвался Ратай. — Ушли и ушли. А выжили или же сгинули вскоре, не знаю. А что, княжич, заставило тебя о них вспомнить? Тебя-то тогда и на белом свете еще не было…

– Так дорогой, когда к вашему граду подъезжали, речь о том была, — слукавил самую малость Бус, — вот я и подумал, что, может быть, тебе, князь, что-то о них известно. Потому и спросил. А кого мне еще спра-шивать, князь Ратай, если не тебя? Резонно?

— Нет, ничего неизвестно, — повторил Ратай свой прежний ответ. Однако задумался. А после непродолжительной паузы молвил: — Да, о тех несчастных, ставших изгоями по вине мужа и отца, мне ничего не известно… Но, знаешь, княжич, твой вопрос заставил меня призаду-маться и вспомнить одно обстоятельство. Несколько лет тому назад на пути между Белой Вежей и Воронежцем появились шарапщики, кото-рые подстерегают торговых гостей и обирают их. Как говорится, до нитки. Правда, до татьбы еще дело не доходило, по крайней мере, слышно о том не было, но что шарапничают, то шарапничают — есть грех. Поэтому, когда будете направляться в Воронежец, то предосто-рожность поимейте. Лишним делом предосторожность еще никогда не была.

— И как главаря шарапщиков тех кличут? — поинтересовался Бус.

— Точно не знаю, ибо делом тем особо не интересовался, но вроде бы Атаманом его зовут. А так это или нет, не ведаю. Тебе-то имя его зачем?

— Да так, на всякий случай. Мало ли что…

— Ну, если так… — неопределенно молвил Ратай: то ли для того, что ответ Буса его удовлетворил, то ли потому, чтобы что-то молвить.

Больше на эту тему ни Бус, ни его сопровождающие, ни Ратай и беловежцы разговоров не поднимали.

На восьмой день пребывания в Белой Веже, рано утром, когда солнце только-только начинало выглядывать из-за окоема, а в небе еще во всю резвилась Заря-Заряница, или, по-иному, Мерцана, отряд Буса, сопровождаемый сыном Ратая — Ратобором, мужем тех же лет, что и сотник Аслан, осанистым и степенным в папашу, тронулся в дальней-ший путь.

— Пусть и мой сын хотя бы окрестности земли своей и ближайших соседей собственными глазами увидит, если, конечно, не возражаете, — напутствовал Ратай отъезжающих. — Нечего ему лежать на печи да про-тирать задом печные кирпичи. Даст Сварог, княжество мое в свои руки примет. Вот и пусть среди мира потрется да ума наберется. Не возра-жаете? — еще раз переспросил он.

— Какие могут быть возражения, — ответил за всех Бус, как старший русколанского посольства. — Рады.

— Очень рады, — поддержали его Златогор, Злат и Аслан. — Когда народу больше, то путь — короче!

— Батя, — попробовал было возразить отцу Ратобор, ссылаясь на то, что ему не к спеху на княжеский стол.

— Что, «батя», — оборвал его без лишних церемоний Ратай. — Батя уже стар, одной ногой на пути к пращурам стоит. А кто-то же должен град и веси окрестные оберегать да ряд в них рядить?.. После меня ты старший в нашем роду, тебе и бразды правления в свои руки принимать, если беловежцы на вече тобой не побрезгуют, да иного не выкликнут. Вот и старайся, чтобы тебя, а не кого-либо еще после меня на княже-ский стол позвали. Эх, — махнул он рукой, — долгие проводы — лишние слезы. В путь, что ли… и храни вас Сварог от всех напастей!

Кроме Ратобора и десятка всадников-воев, посольство русколанцев было обеспечено еще двумя проводниками, выделенными по такому случаю из своей дружины беловежским князем.

— Проводники, Ярилко и Богданко, — пояснил Ратай, — в отличие от моего сына, уже не раз в Воронежце бывали, пути-дороги им ведомы, поэтому доведут в самое краткое время. И народ они надежный, не со-мневайтесь. Не подведут.

— Благодарствуем! — дружно ответили русколанцы.

Потом помолчали, как и подобает перед началом пути по древнему славянскому обычаю, заведенному в незапамятные времена дедами и прадедами.

— Да, — словно вспомнил что-то важное Ратай, — кланяйтесь от меня князю Дажину и всем иным князьям Земли Русской.

— Непременно, — отозвался Златогор. — Ну, княжич, давай что ли команду трогаться в путь, — тут же добавил он. — А то долгие проводы…

— В путь! — скомандовал Бус.

— В путь! — повторил команду Аслан и слегка тронул плетью по крупу своего жеребца.

— Храни вас Перун! — крикнул еще раз, но уже вдогонку Ратай.


Переправившись через Дон на пароме, отряд Буса с сопровождаю-щим его отрядом беловежских воев двинулся по берегу в верховья реки, к городу Воронежцу. Путешествие Буса и его товарищей продолжилось. Чем севернее поднимался отряд Буса, тем все больше и больше прихо-дилось преодолевать рек и речонок — бесчисленных притоков Дона, глубина которых порой доходила коню по брюхо, а у некоторых — и того больше — и их преодолевали вплавь, держась за седло или же за гриву коня, или же искали броды. Чем дальше уходил отряд от родимых мест, тем все чаще и чаще в степи, особенно вдоль балок и оврагов можно было видеть лесные островки. Поэтому ночные остановки стара-лись сделать возле таких лесных массивов, особенно, если по дну оврага бежал ручей. Тут можно было и костры на ночь развести — в перелесках всегда сушняк находился — и водицы ключевой испить, и лицо после степного зноя и пыли обмыть, и коней попоить.

Город Воронежец встретил путешественников сорока курганами, расположившимися вокруг него. Как былинные богатыри, о которых время от времени рассказывали седые волхвы, безустанно охраняли эти курганы и сам град, и вспаханные поля, и городские предместья. Одни курганы были легко различимы, в том числе и их подножия, другие — только угадывались своими вершинами в дымке окоема. Вот такое множество курганов было вокруг Воронежца! И стояли они на различ-ном расстоянии друг от друга.

— Учитель, — пораженный величественным видом, спросил Бус Зла-тогора, — что это?

— Это рукотворные курганы, возведенные нашими далекими пред-ками кимрами и скифами как на местах былых сражений, так и на мес-тах погребения погибших сородичей.

— Что же получается, — вмешался Злат, — предки местных славян-русичей во время тризны тела погибших воинов огню не предавали? Хоронили их, как мы? Или как христиане в Грецколани и Риме? Только курганы над могилами возводили?

— Ну, не совсем так, как христиане… — сразу же отозвался Злато-гор. — Христиане в домовине, гробом именуемой, закапывают своих умерших сородичей. Наши же сородичи, начиная от древних кимров и заканчивая современными русичами, почти во всех родах и племенах, погребают умерших под курганами.

Кимры же, а затем и скифы сначала из бревен рубили сруб, — на-помнил волхв свои прежние уроки-наставления, — в который помещали умерших или же погибших предков, даже одного князя или простого воина, если он, конечно, прославился в роду. От сруба делался неболь-шой также деревянный лаз, но не прямой, а в виде хитроумного лаби-ринта, чтобы ни врагам, ни их богам не было хода в сруб. Потом все это сооружение засыпалось сверху землей. Каждый соплеменник был обя-зан принести с собой хоть горсть земли на этот погребальный курган. Вот и возникали на ровном месте холмы и курганы, предназначенные оберегать свой род от вражеских нашествий и злого умысла.

Курганы, как правило, возводились по воле Сварога в тех местах, где наши далекие предки, сменяясь поколениями, находились длитель-ное время, исчисляемое не только десятками лет, но и веками, то есть, десятками десятков лет.

— По-видимому, предки наши были титанами, как о таких людях говорят хитроумные греки, — произнес вдохновенно Злат, — раз смогли не просто холмик хилый соорудить, а целый курган насыпать, на кото-рый и взобраться не так-то просто, а уж насыпать…

— Скорее, атлантами, — пошутил в тон Злату волхв Златогор, но ни-кто за реплику его не ухватился, не развил далее. И она так и повисла в воздухе.

— Это же сколько труда тут положено?! — то ли спросил, то ли вос-торженно констатировал Бус, пока остальные всадники молча рассмат-ривали данное чудо. — Это сколько же людей тут прошло, чтобы насы-пать хоть один такой великан…

— Да, предки наши были настоящими богатырями, не нам чета! — уважительно проговорил сотник Аслан, приняв участие в беседе. — Те-перь и народ пожиже, и курганы пониже. Даже если они еще насыпают-ся… — добавил он реплику, после которой снова надолго замолчал.

— Ты, сотник, прав, — счел нужным отреагировать на слова сотника волхв, — сейчас курганы почти не возводятся. Трупы умерших или же павших на поле брани сородичей все чаще и чаще предаются животво-рящему огню, а не сгоревшие останки помещаются в глиняный кувшин и оставляются или у дороги, или возле наших храмов или же закапыва-ются в землю, а на месте их погребения насыпается небольшой холмик. Но это делается больше там, где леса растут, где древо накостер погре-бальный не трудно отыскать.

— А Большой курган в степи, возле которого мы приняли самый первый бой в нашей жизни, — напомнил Злат, — будет, пожалуй, по-больше воронежских… Он как огромный шатер над степью возвышает-ся, как взрослый рус среди младенцев стоит!

— И мне так кажется, — поддержал брата Бус, а волхв и сотник Ас-лан промолчали, то ли не желая соглашаться с юными княжичами, то ли не желая открыто высказывать свое согласие; возможно, это их вообще не заинтересовало.

— Вот будем в Воронежце, обязательно расспрошу их князя об этих курганах, — добавил Бус. — Так интересно.

— И я тоже, — по-мальчишески загорелся азартом Злат, не желав-ший ни в чем уступать старшему брату.

— И правильно сделаете, — улыбнувшись, поддержал их волхв. — Историю рода необходимо знать как можно глубже и шире. И не только знать, но и передавать эти знания другим. Не за горами то время, когда вам придется сменить и князя Дажина у руля власти, и меня — в храме Сварога. Нам идти на покой — вам продолжать дело. Так уж распоряди-лись Боги, так уж они устроили Явь.

Бус и Злат наперебой пустились возражать волхву, настаивая на том, что и их отец, и волхв Златогор еще крепки телом и душой, застав-ляя последнего то добродушно, то снисходительно улыбаться юноше-ской горячности, не вступая в полемику.

— До Воронежца отсель рукой подать, — сообщили проводники Ярилко и Богданко, когда миновали ближайшие курганы. — Тут можно сделать последнюю остановку перед тем, как в город войти. Места ти-хие, и от города близко.

— А заночевать все равно придется, — пояснил Ярилко, как старший среди проводников, увидев недоумение во взглядах многих всадников, — тут ли в степи или у стен града, но придется: вечереет, и в град, на ночь глядя, никого не пускают. Запирают врата — и не пускают…

— Впрочем, как и у нас в граде, — прислушавшись к разговору своих провожатых, — добавил Ратобор. — Хотя, на мой взгляд, до града оста-лось совсем мало. Возможно, успеем еще до закрытия ночной стражей градских и крепостных ворот.

— И у нас, — согласился с ними Злат, продолжая мысленный разго-вор о порядках дозора и охраны градов. А сотник Аслан под одобри-тельный взгляд волхва Златогора остудил пыл Ратобора:

— Это кажется, что близко. Тронься в путь — копыта лошади посби-вают, пока до града доскачут.

— Здесь — так здесь, — констатировал Бус, подводя тем самым итог возникшей дискуссии, и дал команду к привалу и ночному бивуаку. За время путешествия он уже привык к тому, что он в отряде старший, и что его слово — последнее слово, слово князя и военачальника.

— Сотник, назначь ночную стражу и укажи места дозора, — коман-довал он как заправский начальник над ратниками и воями. — Да пусть псов с собой возьмут — надежней будет!

— Исполню, княжич! — Только и оставалось отвечать старому сот-нику Аслану, но он не обижался, что главенство в отряде не у него, бы-валого воина и опытного сотника, а у молодого княжича. Понимал, что то — обучение. Коснись чего-либо серьезного, и уже он возьмет управ-ление отрядом в свои руки. А так… пусть княжич обучается…

Когда кони были расседланы, костры разожжены, вои накормлены, дозоры расставлены и установлен княжеский шатер, пришла пора ска-зания послушать. Так уж было заведено: во время марша или же на би-вуаке кто-нибудь обязательно или быль сказывал или же небылицей пользовал, чтобы время быстрее бежало, чтобы путь короче становился. Чаще всего сказы сказывал волхв Златогор, иногда Бус или Злат или же кто-нибудь из воинов. Или же песни пели. Длинные, протяжные. О древних воинах и богатырях, о славе русов и славян, о богах светлых, русичам помогающих.

Вот и теперь вызвался сказ сказывать Злат.

— Хочу вам песнь, мною сложенную, в честь Перуна Громовержца, сказывать, — заявил он, когда конники, подстелив под себя попоны и плащи, прилегли вокруг костров. — Только буду на распев ее сказывать. Мне кажется, что так лучше звучать она будет.

— Сказывай, Злат, — попросил Златогор, обожавший своего ученика. — Порадуй души наши.

Все притихли, приготовившись слушать, а Злат приступил к сказу, подражая старым сказителям-песенникам:

Вот мы, русичи, стрелы имеем
и мечи на воинов вражьих…
А откуда те стрелы каленые,
и откуда мечи те разящие?
То Перун Громовержец, Сварожич,
научил нас те стрелы выковывать
и мечи-кладенцы изострять, точить.
О, Перун, молниями прыскающий
и громами да в Сварге гремящий,
ты научил нас те стрелы ковать, точить,
ты научил нас мечи изострять!
Ты научил нас врагов не бояться,
ибо быть им повергнутыми вновь.
Их воины будут смешны
и смешаны с прахом и грязью.
И станут они смрадом болотным,
и гадами станут по воле Перуна,
и страх понесут они по следам своим.
И скажут о них лишь:
«То грязные свиньи, не знавшие Славы и Прави,
не зрящие светлых богов и Сварога
и род свой забывшие в Яви и Нави».
А мы тебя славим, Перун грозногласый,
Сын Бога и Бог наш из Сварги пречистой.
И мы тебе славу поем и тебя величаем,
О, грозный Перун, Громовержец Великий,
Молниями-стрелами во врагов наших
прыскающий, и их поражающий!
Злат замолчал, окончив песнь, прославляющую русичей и Перуна Сварожича, небесного покровителя и оберегателя славянских родов.

— Хороша, лепа песнь твоя, княжич Злат, — первым, нарушив общее молчание, отреагировал растроганно Златогор. — До слез пронимает, за душу берет. Золотой голос…

— Лепо, лепо! — дружно подхватили слова волхва притихшие до сей поры русколане и воронежцы.

— Да ты, брат, — пошутил доброжелательно Бус, — чисто Гомер, по-эт греческий, не сказ сказываешь — соловьем поешь!

— Тоже скажешь! — отшутился Злат. — То Гомер, а я… всего лишь — я, ученик волхва Златогора.

Кто такой Гомер было понятно только волхву Златогору, Злату да еще разве Славичу, обучавшемуся вместе с княжичами у волхва Злато-гора и слышавшему о греческом, а, возможно, и киммерийском поэте Гомере и его бессмертных произведениях «Одиссее» и «Илиаде».

Отдыхающие, половчее улегшись вокруг костра, стали спрашивать Злата о Гомере: «Что за воин такой и чем прославился?»

— Пусть волхв Златогор вам о том поведает, — заявил Злат, поль-щенный похвалой друзей, — у него это лучше получится.

Попросили Златогора, и тот стал рассказывать спутникам о Гомере и его творениях, о древней Элладе и Трое, о хитроумном Одиссее и пре-красной, но неверной Елене, о войнах и путешествиях, так как обе по-эмы знал на память.

Долго еще не спали Бус и его спутники, слушая волхва. И только, когда Большой Ковш в Сваргу за молоком опрокинулся, заснули креп-ко. Только стража, сотником Асланом назначенная, бодрствовала. Не в своем шатре, а рядом с воями, у костра прилег и уснул Бус, хоть шатер ему, как того и требовалось, был установлен и стоял в центре круга, образованного кострами.

— Шел бы ты, княжич, в свой шатер, как подобает, — посоветовал кто-то из дружинников, когда увидели, что Бус укладывается спать ря-дом с ними под открытым небом. — Негоже тебе, как простому воину на конских попонах почивать, буйной головой седлище протирать. — Всад-ники подкладывали под голову седла, чтобы голова сырой земли не ка-салась.

— И то верно, княжич Бус, — поддержал дружинника сын беловеж-ского князя Ратобор. — Шел бы ты в шатер, а то только зря старались вои, расставляли.

Но Бус отклонил эти предложения, заявив, что он — как все.

— Слишком ночь хороша! Такая звездная! Грех от красоты такой в шатре прятаться. Верно, волхв Златогор?

— Верно, княжич, — отозвался волхв также отказавшийся от ночевки в шатре и устроившийся рядом со всеми под открытым звездным небом. — Благодать! Кузнечики стрекочут, травинки друг с другом перешепты-ваются! Какой тут, к лешему, шатер.

Как ни поздно уснули русколанские воины и их беловежские това-рищи, но поспать им в эту ночь не довелось. Ближе к утру, когда сон сладок и крепок, громкий, тревожно-угрожающий лай собак разбудил Буса и его спутников. Первое, что бросилось в глаза, еще не совсем от-крывшиеся со сна, было почти угасшие костры и ярко пылающая палат-ка. Подчиняясь естественному побуждению вскочить и действовать, Бус сделал попытку приподняться со своего лежака, но был прижат чьей-то рукой к постели.

— Не спеши, — раздался над ухом глухой голос сотника. — Они этого только и ждут, чтобы стрелы пустить. Пусть вои вначале встанут.

— Кто — они? — спросил тихо, одними губами, освобождаясь от по-следних остатков сна.

— Они — это тати, которые горящими стрелами весь шатер, как ежа, истыкали, — пояснил Аслан и отдал негромко команду своим всадникам опоясываться мечами и садиться на коней, чтобы преследовать ночных татей.

— Зван! Тавр! — стал окликать он, не поднимаясь с земли, дозорных, после того, как воины, находившиеся рядом с ним, стали выполнять его распоряжение.

Тавр, несший дозор слева от отряда, отозвался, а Зван, несмотря на призывные крики сотника отозваться, молчал, и только пес, который находился со Званом, продолжал надрываться лаем.

— Значит, — подвел итог сотник Аслан, Зван не уберегся сам и нас не защитил. Или убит, или в руках татей с кляпом вонючим во рту… По всему видать, оттуда, с той стороны, — махнул он рукой в сторону, где должен был находиться Зван, — тати напали.

Пока Аслан делал выводы, русколанские дружинники уже оседла-ли коней и были готовы к преследованию. Стрел по ним никто не пус-кал.

Встали с земли и остальные. По приказу Буса приступили к поис-ку. «Только осторожней, — напутствовал Бус всадников, — своих с пере-пугу да в темноте, смотрите, не подстрелите».

Ничего путного ночной поиск не дал, только труп Звана, повер-женного в горло стрелой был обнаружен. Расспрошенный волхвом и сотником Тавр также ничего пояснить не смог.

— Не спал, — как заведенный твердил он, зная, что за сон во время стражи или дозора спросится строго: можно и живота лишиться, если что, — бодрствовал, но ничего подозрительного не слышал, пока не уви-дел, что шатер загорелся, тогда и поднял крик. Как пал Зван, не видел… Они, тати-то, с подветренной стороны подбирались. Сами же видите…

В словах Тавра был резон: тати действовали действительно, слов-но степные волки, с подветренной стороны, чтобы до поры, до времени не выдать себя ни шорохом, ни звуком, ни запахом.

Когда рассвело, вои, выделенные сотником, продолжили поиск, а волхв, еще взлохмаченный, с растрепанными, сбившимися в кудельки волосами, не прибравшийся после суматохи, внимательно осмотрел труп Звана и стрелу, его сразившую.

— Ловкий стрелок, — поведал он после осмотра, — ничего не ска-жешь, в темноте в горло попал — такое не каждому дано. Потому и не вскрикнул даже вой наш, не предупредил, пал замертво… А стрела от-равлена, — по каким-то, лишь ему ведомым признакам определил он. — Наверняка бил тать, не ведал жалости…

Дневной поиск показал, что тати были на конях, но коней оставили далеко от того места, где располагался бивуаком отряд Буса. К бивуаку же подкрадывались пеше, соблюдая осторожность. Долго лежали на земле — оставили примятой траву.

«Видно, ждали, когда сон сморит, — сделал вывод Бус, — чтобы с сонными, не пришедшими в себя, не осмысливающими происходящее, справиться… Да что-то сорвалось… Или Сварог от погибели уберег…» Примерно такого же мнения были и остальные спутники Буса.

Погибшего Звана погребли согласно традиции, насыпав над моги-лой его небольшой курган, справили тризну. С этой минуты оберегаться стали еще пуще. На ночь выставляли спаренные сторожевые группы при оседланных и готовых к скачке конях.

«Кто посмел напасть? — задавали то вслух, то молча, только для се-бя, вопрос Бус и его сопровождающие. — Тут дело явно не о грабеже идет. Тати ведь знали, что наш отряд сильнее их, и сколько бы нас ни пало, им бы все равно не удалось поживиться добычей — пали бы все. Значит, дело в татьбе, в убийстве. Но кому мешает наше посольство? — Вроде, никому».

В конце концов, пришли к выводу, что это дело рук шайки Атама-на, бродившего в этих краях. Иных доводов просто не находилось.

— Прознал, что из Русколани, да еще ведомые сыном русколанского князя, вот и решил отомстить за отца, изобличенного князем Дажиным, — поделился своей догадкой сотник Аслан с волхвом. — Я так мыслю.

— Не исключено, — сурово, с затаенной в глубине глаз тревогой, со-гласился волхв. — Если это дело рук Атамана, то ухо надо держать вос-тро: как бы не повторил попытки сей безумец, одолеваемый страстью мести.

— Что ж, — молвил сотник, — будем держать! Нам не привыкать…

И удвоил стражу. Причем, не только во время ночевок, но и во время следования.


Воронежец, в отличие от Белой Вежи, располагался на холмистой местности в излучине реки, среди сосновых боров и дубовых рощ. Как и многие славянские городища, он был огорожен внешней невысокой стеной, за которой веером рассыпались избы и дворовые постройки по-садского ремесленного люда, а в центре, на мыску располагалась кре-пость, построенная из дубовых и сосновых бревен. Крепость была по-ниже, чем в Кияре, но в размахах и обширности, пожалуй, киярской не уступала. Восемь грозных, врывшихся в землю башен располагались по периметру стены. С полдня, откуда прибывал отряд Буса, находилась воротная башня, к которой через глубокий ров был переброшен дере-вянный мост, способный выдержать не только кучу пешеходов, но и всадников, и телеги с тяжким грузом. Однако, несмотря на свою кажу-щуюся громоздкость, мост был довольно легок, и при необходимости мог приподниматься с помощью воротов и пеньковых канатов. Прижа-тый к воротной башне, он становился дополнительной преградой перед воротами, так что прежде чем добраться до ворот пришлось бы сначала разметать по брусьям мост, и только после этого приступать к створкам ворот.

Крепость Воронежца с возвышенности, по которой двигался отряд Буса, просматривалась четко и ясно, возвышаясь над остальным ланд-шафтом городища. Внутри крепости размещались различные строения, прикрытые с внешней стороны крепостной стеной. То были дома и хо-зяйственные постройки князя и лучших, нарочитых людей града. Был заметен храм, стоявший на самом возвышенном месте, окруженный деревьями, а также выделялось торжище.

«Почти как и у нас, — насмотревшись на град, отметил про себя Бус. — Интересно, как встретит местный князь Яровит?»

В граде, по-видимому, давно уже увидели приближавшийся отряд, но из-за его малочисленности шума не поднимали. По крайней мере, никакой суеты в граде Бус и его спутники не обнаружили. Они беспре-пятственно, двигаясь неспешным шагом, преодолели внешнее огражде-ние града через ворота, закрывающиеся разве что на ночь, чтобы лесные звери случайно не забрели в град. Городские жители, как и везде, были заняты работой, и только редкие зеваки или же прохожие без особого интереса провожали глазами конную кавалькаду. Можно было поду-мать, что они каждый день видят чужих воев на своих улочках.

— Довольно беспечные жители града, — отметил вполголоса волхв Златогор такое поведение горожан. Волхв успел привести себя в поря-док, причесал волосы на голове и бороде, надел на чело узкий серебря-ный обруч — символ жреческой касты — и теперь смотрелся степенно и солидно. — Сразу видать, далеко от беспокойных мест проживают… Не очень пуганы.

— А чего им пугаться, — включился в разговор Аслан, — и от степня-ков, и от готов, и от ромеев, и от боспорцев далеко живут. И гунны их вряд ли тревожат…

Ворота крепости были открыты — день разгорался, и люди через них сновали без конца, как в ткацком станке челноки: туда — сюда; но стража — пяток пеших и примерно столько же комонных воев — стояла на месте, следя за порядком и не забывая собирать мытный сбор с тех, кто хоть мало-мальски занимался торговым делом.

— Кто такие и по какому делу? — задал вопрос старший стражник всадникам, когда те приблизились к воротам настолько, что лошадиные морды чуть не уперлись в самих стражей, одетых в легкие брони и ко-жаные шлемы, с копьями в руках и мечами на поясах — непременным символом власти. Пусть небольшой, незначительной, но все равно вла-сти, дающей право спрашивать и приказывать, требующей повиновения от других людей.

— Княжич Бус, сын Русколанского князя Дажина, с посольством к князю Яровиту, — как и полагалось, за всех ответил сотник Аслан. — Прошу сообщить вашему князю и пропустить нас в крепость. А еще с нами княжич Ратобор из Белой Вежи с проводниками и дружиной ма-лой, — добавил он после небольшой паузы, когда воротная стража вни-мательно счет воям вела и к воинской справе приглядывалась, замечая, что она разная: воины из Белой вежи слегка отличались одеждой и сна-ряжением, как ратным, так и конским.

Князю Яровиту, по-видимому, давно было уже известно о прибли-жающемся отряде, так как он вскоре вышел к конникам уже одетый и оружный, точнее при длинном мече в узорчатых ножнах — символе княжеской власти.

— Очень рад, прошу к нашему шалашу, как говорится, — радушно приветствовал он прибывших и без лишних расспросов и церемоний пригласил все посольство во дворец.

Яровиту было примерно столько же лет, как и князю Дажину, от-личался он крепким телосложением, силой и веселым нравом, в отличие от своей супруги — женщины статной и красивой, как все славянки, но тихой и скромной, также вышедшей вслед за мужем встречать Буса и его спутников. Возле нее держались два мальчика-подростка.

— Наши меньшие, — представил князь детишек, — Ярослав и Миро-слав. А это — Супруга Милослава, — коротко кивнул в сторону жены. — Старшие Горислав и Ратислав в полюдье, делом заняты. Не ведали, что к нам столь важные гости пожалуют. — Он окинул Буса и Злата быст-рым, оценивающим взором. — Княжичам будут ровесниками. — А когда выяснил, что Бус планирует побыть в граде Воронежце несколько дней, добавил: — Вот и хорошо. Значит, еще успеете повидаться и подружить-ся — дело то молодое, на дружбу скорое, сподручное. Это мы, взрослые, как медведи, тяжело сходимся…

— Что, верно, то верно, — подтвердил волхв. — В зрелом возрасте другие заботы на первое место выходят, нежели дружба, которая пред-полагает бескорыстие и преданность… Зрелость же старается найти покой и… выгоду.

Более седмицы посольство Буса находилось в Воронежце, пользу-ясь гостеприимством и хлебосольством князя Яровита. За это время и о курганах, раскинувшихся вокруг града, расспросили, и историю града и рода, его воздвигшего, узнали. Оказывается, был в их роду муж весьма мудрый, Вороном прозываемый, который в далекие времена, о которых даже самые древние старики уже не помнят, а помнили только их деды да прадеды, жил, и он привел род свой на реку, рыбой и зверьем лесным обильную, на берегу которой град поставил. Реку ту в честь вождя Во-рона Воронежем назвали, а град — Воронежцем.

Со старшими сыновьями князя Яровита, Гориславом и Ратиславом, похожими на родителя как две капли воды внешне и манерами, Бус и брат его Злат познакомились и подружились, как и предполагалось, вместе на полюдье хаживали, охотой на птицу и зверя баловались. В окрестных лесах вволю побродили, познавая край, храм местный и ка-пища лесные посетили. Не забыли и ряд о дружбе и помощи друг другу уложить, подкрепив его клятвой Перуну.

Расспросили князя Яровита и об Атамане, поведав о ночном про-исшествии, произошедшем в последнюю бивуачную ночь, и о событиях чуть ли не тридцатилетней давности, когда ни Буса, ни Злата, Горислава и Ратислава еще на белом свете не было.

— Недавно объявился, — нахмурился князь, — хотел татя изловить, но все как-то руки не доходили. Теперь непременно за него возьмусь, изловлю да к суду призову. Достаточно ему тут казаковать да атама-нить, пора и ответ держать! Пробовали искать, князь Яровит для этого целую дружину воев собрал, рать не рать, а сотни полторы — точно — да куда там, пропал, словно в воду канул Атаман со своей шайкой, ни сле-да, ни зацепки…

Покидая гостеприимный Воронежец, провожатых оттуда не брали, решили обойтись беловежскими, находившимися в распоряжении кня-жича Ратобора, а еще подвернувшимися на тот случай курскими торго-выми людьми, окончившими свои дела в Воронежце и возвращающи-мися в родной град с товарами. Выгода была обоюдная: русколанскому посольству — добровольные провожатые, торговым людям — бесплатная охрана каравана на весь путь следования.

В дороге вели себя с опаской, ожидая очередной каверзы со сторо-ны Атамана и его людей, постоянно выделяли усиленную стражу, но все обошлось. Шайка Атамана не появлялась более, и вскоре о ней и о самом Атамане стали забывать.


Град Курск запомнился Бусу не столько крепостью, возвышаю-щейся на мыске при слиянии двух рек, Кура и Тускаря, которая, к слову говоря, была поменьше, чем в Воронежце и иначе строена, особенно крепостная стена, дубовые бревна которой не друг на друге, внахлест, как при строительстве здания лежали, а были вкопаны в землю комель-ками, не столько соловьиными трелями, чем очень гордились курские жители, сколько приключениями на охоте и знакомством с Радославой, спасшей ему жизнь. Дело же было так: посольство русколанского кня-жича уже гостило в Курске около недели, не только любуясь градом и его окрестностями, но и ведя переговоры о помощи друг другу во время военных действий. Хоть был и не сезон, но князь Кур в честь прибыв-ших высоких гостей устроил охоту на вепрей, уже поднабравших жирку в курских лесах после зимней поры. Запрещалось по уговору бить толь-ко маток, имеющих потомство. И такой уговор всех устраивал.

Как известно, вокруг града Курска, хоть в одну сторону, хоть в другую — сплошные леса. Хвойные боры перемежаются с березняками и дубовыми дубравами, а в поймах рек, будь то малый Кур, тихоструйные Тускарь и Рать или же полноводная Семь, довольно часто заросших лозняком и камышом, всегда водились эти сильные и смелые животные.

В охотничьей забаве приняли участие не только княжич Бус, его брат Злат и прибывшие с ними молодые воины-сопровождающие, но и курская молодежь из знатных родов, в том числе и девицы. Жизнь на окраине Русколани, соседство с воинственными племенами, большин-ство из которых вели еще кочевой образ жизни, заставляли держать оружие в руках не только всех курских мужчин, но и женщин. Потому участие молодых курянок, не обремененных семьями и детьми, в охоте было делом если не обычным, то вполне объяснимым.

Так уж случилось, что в почетной свите, сопровождавшей во время охоты Буса, оказался и он с Радославой, дочерью знатного курского жи-теля, одетой древней воительницей, только без воинских доспехов, как-никак, не на рать собрались, а всего лишь на охоту. Однако Радослава в своей, почти воинской одежде, в волчьей куртке-безрукавке поверх пла-тья, мехом наружу, с коротким копьем в руке, луком и колчаном со стрелами за спиной, с малым мечом на поясе, скорее походила больше на богиню охоты Зевану, чем на простую девицу. Это впечатление уси-ливалось еще тем, что она грациозно восседала на кауром жеребчике, а рядом с ней был здоровенный пес-волкодав. Не влюбиться в нее просто было невозможно!

Охота была в самом разгаре, когда загонщики подняли в болоте и погнали в сторону высокородных охотников матерого кабана-секача. И надо было тому случиться, а, возможно, в том и был Божий промысел, что секач выскочил на княжича Буса. Бус нанес ему удар копьем, но то ли удар был неточен, то ли не так силен, но секача он не остановил. На-оборот, лишь озлобил больше. Кабан бросился на коня Буса и сбил его с ног. Падая, конь придавил всадника, не успевшего освободить ногу из кожаного стремени, только начавшего входить в обиход конской сбруи. Данный обычай пользоваться стременами для упора ног при верховой езде был перенят у гуннских племен, с которыми не раз и не два прихо-дилось общаться русичам. Конь Буса пал, а секач, несмотря на всю гро-мадность и кажущуюся неповоротливость своего тела, сделав мгновен-ный разворот, распорол благородному животному своими клыками жи-вот. И только чудо спасло княжича Буса от подобной участи: он успел убрать свободную ногу из-под клыков взъярившегося кабана, а придав-ленную крупом коня ногу, как и его самого за крупом коня, секач не заметил.

Конь Буса еще дрыгал в последнем издыхании копытами, когда раненый кабан пошел на второй заход. И неизвестно, чем бы этот заход завершился для Буса, не окажись рядом Радослава. Пущенная ее твер-дой, недрогнувшей рукой стрела угодила зверю в глаз. Новая боль оста-новила разъяренного секача и заставила обратить свой гнев на новый объект, забыв на время о старом. Кабан рванул в сторону смелой всад-ницы, но та, метнув в зверя копье, коротким скачком жеребчика увер-нулась с его пути, а ее пес уже мертвой хваткой вцепился в заднюю но-гу секача, лишая его свободы движения. Секач вынужден был, оставив на время охотников, заняться псом. Пес, защищая хозяйку, погиб, но это дало время Бусу освободиться из-под павшего коня и перебраться на жеребца Радославы. А тут уж подоспели другие охотники, которые с громкими криками окружили секача и, разя его стрелами и копьями, вскоре добили.

— Ты — моя спасительница! — заявил восторженно Бус, обращаясь к Радославе. Он еще не отошел от внутреннего напряжения чувства опас-ности, а потому был по-юношески искренен, открыт сердцем и душой, и говорил, что думал — С этого мгновения я весь в твоем распоряжении, прекрасная курская витязяня.

Припоздавшие охотники хоть и завалили кабана, но чувствовали себя слегка обескураженными и виноватыми в произошедших с княжи-чем Бусом опасных событиях, а потому переминались с ноги на ногу недалече. Будь дело иначе — от победно-восхищенных криков хоть уши закладывай: такого зверя завалили! Но радость победы омрачалась только что пережитыми волнениями. Еще неизвестно, как на такой обо-рот дела посмотрят курский князь Кур, принимавший гостей, а, значит, и отвечавший за их жизнь, а потому не очень-то обрадующийся слу-чившемуся происшествию, и волхв Златогор, доверенное лицо князя Дажина.

— А я — в твоем, — засмеялась Радослава в ответ на слова Буса, сни-мая звонким смехом, похожим на игристое журчание лесного ручейка, напряжение последних довольно таки драматических мгновений. Но вдруг загрустила. Синие глаза ее затуманились, словно лесное озерцо играло, играло в солнечном свете, но вдруг ни с того ни с сего дымкой тумана покрылось.

— Что так опечалило прекрасную воительницу? — увидев перемену в девушке, спросил озадаченно Бус.

— Трезорку жалко, верный пес был…

— Не горюй, — улыбнулся доброжелательно и сочувственно кияр-ский княжич, — я тебе десяток подарю, если пожелаешь…

— Благодарю, князь, — ответствовала Радослава, вновь потеплев глазами, — но это будут уже не верный мой Трезорка, а иные… Так что не надо…

— Хвала, Сварогу, все обошлось, — снял вновь возникшее напряже-ние Злат. — А победителей даже Боги не судят, — добавил тут же он. — И хорошо то, что хорошо кончается… К тому же, слава Богам, охота наша закончилась наилучшим образом. Мы завалили кабанчика, а ваша оча-ровательная Радослава, более похожая на нашу богиню охоты Зевану, судя по всему, заловила в свои сети добра молодца… Так что удача нас не оставила, и за то возблагодарим богов наших да вернемся в град с добычей.

— Каждый — со своей, — засмеялся озорно Бус. — Предаюсь в умелые и сильные руки моей спасительницы. Справедливость требует того, чтобы я стал добычей этой прекрасной курянки. Жаль, не знаю ее име-ни…

— Радослава — смутилась курская дева, но тут же, стрельнув на княжича очами, добавила: — А я думала, что только девы становятся добычей прекрасных молодцев. Разве не так?!

— Так, — подхватил, подмигнув брату, Злат. — Истинно так!

— Что ж, — по-прежнему улыбаясь, громко заявил Бус, — я буду очень рад, чтобы такая воительница стала моей добычей. Лучшей добы-чи мне не сыскать! Но при этом, как уже сказал, остаюсь ее добычей.

Все радостно зашумели. Бусу подвели коня, и он, держась рядом с Радославой, тронулся в сторону града, мало интересуясь тем, как слу-живые люди князя Кура приступили к свежеванию и разделке добытого кабана, а заодно с ним и павшего коня княжича. Не пропадать же добру. И только, как успел заметить наблюдательный Бус, не было радостного оживления на лице одного курского воя, кажется, Сокола, то ли соседа, то ли какого-то родственника Радославы. Впрочем, заметить — заметил, но значения, находясь в состоянии радостного возбуждения, не придал. Мало ли кто и по какой причине хмурится… Может, животом мается, вот и хмурится.

Князь Кур, узнав о происшествии во время охоты, по-отечески по-журил и посоветовал впредь быть более осторожным, чтобы красных девок не смущать да в краску не вгонять: «Поди, спасительницей себя мнит, а то и женой твоей себя видит». То же сделал и волхв Златогор. Правда, о красных девках волхв промолчал. Но тут уж сам Бус о крас-ных девках не смолчал.

— А я не против, чтобы Радослава стала моей женой. И красивая — лучше не найти, и… спасительница. Так чем не жена.

— Ты, княжич, это серьезно? — чуть ни в один голос спросили Кур и Златогор. — Или шутки ради?..

— Серьезно, — покраснел, засмущавшись, Бус.

— Если серьезно, то я только рад буду, — потер ладонь о ладонь Кур, весело поблескивая очами. — Только вопрос: как к такому твоему по-ступку отнесутся родители… Одобрят ли?..

— Одобрят, — был категоричен и немножко, как все юные молодцы, самоуверен княжич.

— Скорее всего, да, — подумав малость, согласился с его мнением и Златогор. — Но как на это посмотрят родители девицы, не воспротивятся ли?.. Хоть у вас, северцев да семцев, и существует обычай умыкания девиц в качестве будущих супружниц, но мы такого делать не будем. Нам следует поступать по своим свычаям да обычаям: просить благо-словения на брак у родителей девицы.

— А вот это я уж на себя беру, — развеял сомнения волхва Кур. — И главного нашего жреца Славояра попрошу нам в том поспособствовать. Он в этом деле у нас наипервейший и наиглавнейший. Не только все свычаи и обычаи знает, но и любые обряды…

Как и что говорил курский князь Кур жрецу Славояру да родите-лям Радославы, ни Бус, главный виновник этой затеи, ни его брат Злат не знали, не ведали. Только вскорости с доброжелательного согласия родителей Радославы и князя Кура, с молчаливого согласия волхва Зла-тогора главный жрец курского храма Световида — Славояр благословил молодых на слюб и брак. «Только праздника Купалы дождитесь, дети мои, — потребовал от молодых возлюбленных Славояр, призвав их как-то к себе в храм. — Иначе — грех! Боги никогда не простят вам прежде-временного познания друг друга». — «Дождемся, — искренне заверяли курского жреца княжич Бус и его нареченная Радослава. — Не нарушим обычаев отцов и дедов, не преступим заповедь богов».

Еще град Курск запомнился княжичу Бусу и его товарищам добро-той тамошних жителей, хлебосольством местного князя и прекрасной природой. «Такой природы, как у нас на Руси, наверное, ни в одной земле мира нет, — размышлял Бус на досуге. — Сто земель обойди, но такой не найдешь! Все тут!.. Есть, на что глаз положить, есть, чем душу порадовать. Потому, видать, и твердят Веды наши, чтобы, не щадя жи-вота своего, берегли мы Русь. И будем беречь».

В Курске русколанское посольство покинул Ратобор со своей дру-жиной, отправившись домой. Беловежский княжич, войдя во вкус пу-тешествий, хотел и далее с посольством следовать, да наказ отца пом-нил: из Курска домой повернуть. Вот и повернул. Расстались по-дружески, пообещав друг другу видеться как можно чаще.

После того, как было получено согласие родителей и курского жреца Славояра на слюб с Радославой, после того, как та, наконец, стойко выдержав все испытания, согласно обычаев предков, стала наре-ченной русколанского княжича, необходимость в дальнейшей задержке в Курске отпала. Пора было двигаться дальше. Однако для дальнейшего совместного путешествия по градам и весям пришлось у местных куз-нецов-оружейников приобретать для Радославы всю воинскую справу. Первым делом — кольчужный доспех на кожаной подстежке, чтобы тело не так натирал при походе, затем — остроконечный шелом, серебряным узорочьем разукрашенный, с крепкой кольчужной сеткой-бармицей, чтобы лебединую шейку не только от удара, но и от косого взгляда при-крывала, а вместе с этим — и золотую девичью косу. Подобрали по руке меч и сулицу, легкий щит червонного цвета с золотым колом-кругом посередине. Колчан со стрелами и лук у нее и так уже имелись, как и мужские штаны, в которых она на охоту выезжала. Набросили на плечи корзно — и не стало девицы, а появился еще один юноша воин, правда, со слишком румяными и нежными щечками, пухлыми губками и боль-шущими голубыми глазами. Так, что все дальнейшее путешествие до самого Кияра провела Радослава в образе юноши. Но разве славянкам к тому привыкать? Конечно же, нет. Испокон веков девицы-витязяни на Святой Руси водились, в мужской одежде ходили, наравне с мужчинами воевали. И Радослава была из такой же породы.

После Курска были Ярильск и Путивль — посемские городки, за ними — Смоленск и Славгород. Снова Смоленск и Чернигов. В каждом граде крепости и небольшие постоянные дружины, возглавляемые или местным князем, или же воеводой, а то и сотником, избранном на вече. Дружины были небольшие, но при всем воинском снаряжении и комон-ные. Правда, стражу в крепостях несли, в основном, пеше. Так сподруч-ней было мыто собирать.

Города разные, но такие похожие друг на друга: среди лесов на мысках малых рек, что впадают в большие и полноводные, выросли и стоят. Заборами от лесов и полей отгородились, крепостями дубовыми ощетинились, маковками княжеских и воеводских теремов в синь не-бесную устремившись, словно до облаков дотянуться хотят.

Чем севернее располагались славянские города, тем больше было вокруг вековых лесов и меньше пашен и степей. А Славгород, или по иному Словенск — стольный град ильменских словенов, основанный прародителем славян, Отцом Словеном, еще в незапамятные века, так тот, вообще, среди лесов и рек затерялся, болотами непроходимыми отгородился, пристроившись на берегу Волхова, рядом с Ильмень-озером. Град Словенск был полностью деревянным: и дома, и крыши, и стены крепости, и терема лучших людей, как правило, занимавшихся торговлей с соседними племенами; даже дорожки у домов, и те были деревянными плахами вымощены, чтобы не только во время дождей или же в осеннюю пору, когда раскрываются хляби небесные, в грязи болотной не утонуть, но и сапожек местным красавицам не испачкать. А славгородки не только прекрасны, но и горделивы, и заносчивы. Каж-дая себя чуть ли не самой Ладой мнит!..

Князем в Словенске был Боривой, далекий потомок прародителя Словена, муж грузный и малоразговорчивый, сплошь заросший, как лесной кудесник, волосами, на медведя с голыми руками хаживавший и сам на медведя чем-то смахивающий, имевший четверых сыновей, старшему из которых, нареченному Словеном, по-видимому, по тради-ции в честь легендарного предка, было лет пятнадцать. Отрок Словен больше походил на мать, княгиню Светозару — светловолосый, с голу-быми, как само небо, и такими же бездонными глазами, чем на отца, лесного хозяина. Он сразу же потянулся к Бусу и Злату, слушая, затаив дыхание, их рассказы о путешествии и дорожных приключениях. Осо-бенно ему понравилось то, как Радослава спасла Буса на охоте от вепря и стала его женой и теперь вместе с отрядом, одевшись, как юноша, в мужскую одежду, опоясавшись мечом, путешествует по землям руси-чей.

«Настоящая славянка!» — откровенно, с юношеской искренностью, восхищался Словен. — Вот вырасту, такую же буду себе в жены искать, чтобы не в тереме отсиживалась, а рядом с мужем на коне, в броне и шеломе скакала, при мече и луке»! И с нескрываемым восторгом смот-рел на Радославу, иногда принимавшую участие в совместных беседах или прогулках по граду, отчего порой заставлял ее покрываться краской смущения и стыдливо опускать долу глаза, но не обращал на это ника-кого внимания.

— Уж не влюбился ли ты, брат Словен, в нашу прекрасную Радо-славу? — добродушно подшучивали над ним волхв Златогор и сотник Аслан, а то и сам Бус. — Смотри, молодец, не уведи ненароком! Кров-ником станешь!

— В чужую жену грех влюбляться, — степенно отвечал на то Сло-вен, — но и грех не замечать такой красоты неписаной… такого счастья. Думаю, не всем так везет…

— Устами ребенка глаголет истина, — улыбался добродушно волхв. — Так что княжичу Бусу нечего опасаться, — добавлял он. А сам Бус только щерил в улыбке зубы: нравилось княжичу, когда избранницу его хвалили. Даже если делал это всего лишь отрок. Впрочем, тем и ценна похвала отрока — нет тут вранья. Знать, удачен выбор!

К прибытию русколанского посольства словенский князь отнесся равнодушно, если, вообще, не холодно. Впрочем, и вражды особо не выказывал.

— Сам себе — голова и хозяин, — определил волхв такое поведение Боривоя. — Чувствует собственную силу и неуязвимость. От Русколани и всех наших дел и бед — далеко. Тут тебе ни греков и ни ромеев, ни готов и ни гуннов. Одни дикие племена под боком: чудь, весь, емь да сумь со жмудью — и они в дружбе или же данниками являются.

Ранее о таких родах и племенах ни Бус, ни Злат и слыхом не слы-хивали, теперь же пришлось увидеть воочию: не только соседствовали со словенами, что было вполне закономерно, но и в самом граде Слав-городе проживали, что уже казалось маловероятно. Но было так. Впро-чем, не только с этими племенами дружбу водил Боривой. Дружил он и с теми, кто на берегах Готского или, по иному, Варяжского моря жил: с эстами и латгалами, с земгалами и жемайтами хлеб-соль делил. Не чу-рался и славян-варягов, также ютившихся на берегах этого моря.

— Вроде, постоянной дружины, как у нас в Русколани, у них нет, — высказывал сомнение Злат, не видя вооруженных дружинников в кня-жеском детинце.

— Тут весь город — сплошная дружина, — не соглашался с ним сот-ник Аслан. — Все оружны ходят. Разве что без кольчуг и брони. Ты только в избу зайди — враз на стене бронь узришь! И не одну, а несколь-ко… по числу взрослых мужей. А если мечей не обнаружишь, то сие не значит, что их нет: просто с глаз долой убраны. К тому же словены — народ плотницкий, к топорам приучены с детства, так им в бою топором или секирой куда сподручней ворочать, чем мечом. Но и с мечом охул-ку на руку не возьмут. И, вообще, бедовый народ… сразу видать.

Аслан говорил верно: в каждом словенском доме имелась воинская справа на всех мужчин этого дома. Не было тут недостатка как в бро-нях, так и в мечах с луками, а о топорах и говорить уже не приходилось. Топор был у словен как бы своеобразным придатком руки. Без топора словен и шагу не ступит. Топор ильменьскому славянину — и кормилец, и поилец, и от всех бед защита. Если в Курске и иных городах на Семи, а то и в Воронежце, как, впрочем, и в Кияре Антском, можно было уви-деть не избу, а полуземлянку на посадской стороне, то в Славгороде о землянках для жилья человека и речи не велось. Везде были добротные деревянные избы с деревянными же полами и деревянными крышами.

— Это из-за того, — пояснил волхв, что водица от поверхности земли близко. — Тут яму не выкопаешь, вмиг в колодец с водицей превратится. Да с деревянным полом и теплее будет, особенно зимой… а еще чище и опрятнее.

Улицы и дороги в Славгороде были не каменные и не земляные, как во многих городах Русколани, а опять же деревянные, еловыми и сосновыми плахами вымощенные — потому, что болота… И состоял Славгород-Словенск из трех концов: Словенского, Плотницкого и Лю-диного. Довелось тогда русколанскому посольству побывать и на слав-городском вече: переизбирали концевого старосту. Такого шумного, доходящего до зуботычин и мордобоя, веча в Кияре отродясь не было. Там все решалось тихо и мирно. Степенно. Тут же — чуть брат на брата с кулаками не шел, и бабы горланили — хоть уши дубовым кляпом заты-кай!..

— По древнему обряду проводят, — улыбнулся волхв Златогор, и кустистые брови его, белые от долгих лет и забот, словно покрытые инеем, вздернулись вверх. — Тут народ действительно сам свою судьбу решает, а не старшина, как у нас это делается. Кулачки — это что? Порой до мечей дело доходит, до топления в Волхове. Мне о том местные вол-хвы сказывали. Но не те, что при храмах во граде, а те, что по-прежнему в лесах при капищах обитают, и по их же словам, истинную веру хра-нят.

«Хорош древний обряд, — всякий раз улыбался Бус, когда вспоми-нал вновь об этом эпизоде своего путешествия. — Хорош, ничего не скажешь…»

Как ни бился Бус, как ни старался волхв Златогор, заключить ряд со словенским князем Боревоем о совместных действиях против готов, римлян и гуннов не удалось. «А почто нам такое? — спрашивал как бы себя Боревой. — Они нас не замают, и мы их не замаем. А с вами мы и так в дружбе пребываем». — «А если нападут?» — приводили аргументы необходимости союза русколанские послы. «А почто?..» — делал удив-ленные глаза хитрый князь. «Да мало ли из-за чего…» — «Не! Они же далеко…» — «От вас далеко, а от нас близко. Если все же на нас напа-дут?..» — «Ежели на вас?.. — скреб пятерней в затылке словенский князь, размышляя и принимая трудное решение. — Тогда послов шлите… за подмогой». — «Тогда, может случиться, что поздно будет послов за под-могой слать…» — произнес с сожалением и досадой волхв Златогор, ви-дя несговорчивость Боревоя. «Ну… — гладил окладистую бороду Бори-вой всей своей могучей пятерней, — тогда посмотрим…»

На обратном пути, между Смоленском и Черниговом, в одну из дождливых ночей, когда чет-то разгневанный Перун, ярясь, бросал мол-нии-перуницы из черной бездны на головы оробевших русколан, оста-новившихся бивуаком на ночлег, неизвестные тати пыталисьпохитить Радославу. Прямо из шатра, замотав в ковер, как паук муху в кокон из паутины. Но стража вовремя заметила злоумышленников, и те, спаса-ясь, бросили ковер с Радославой. Кто совершил эту татьбу, узнать не удалось, но подозрение пало на курских знакомцев Радославы. Однако заниматься разгадкой этого происшествия было некогда: впереди ждали дела. К тому же после той злополучной ночи других попыток похитить супружницу киярского княжича больше не предпринималось, а вскоре и само это происшествие стало забываться.

Завершающими в этом путешествии стали Киев Русский и Голунь.

Киев поразил своей величиной, многолюдством и количеством храмов, Голунь же — степными просторами вокруг и множеством мел-ких сел и городищ. Крепости в сих городах, как и прежде виданных, были деревянные, из дубовых плах рубленные. Городские посады были обнесены частоколом. Причем, изгородей из частокола было несколько, что красноречиво говорило о быстром расширении этих посадов, росте в них населения, в связи с чем изгороди приходилось или отодвигать, или же пристраивать заново. Кроме русичей на улицах этих городов, особенно в Киеве, можно было запросто увидеть не только смуглых и вездесущих греков, но и светлых или же рыжеватых готов, высокомер-ных боспорцев — торговых людей, промышляющих по своим вопросам или же добивающихся встреч с князем.

Когда русколанское посольство пришло в Киев, то на княжении там был внук Щека — Кий. Кий длительное время находился в качестве киевского посла, а в действительности — заложника у конунгов готов, и потому перенял многое от готов и даже был женат на правнучке Книва, Изольде. Проживание среди готского племени отложило свой отпечаток на внутреннем мире князя Кия. Он, в отличие от своего деда, ратовав-шего за единство всех славянских родов и племен, больше тяготел к родственникам жены, чем к славянским вождям, а потому никакого ря-да о дружбе и помощи заключить не удалось.

«Я как-нибудь сам свой град и свой род от врагов защищу, — само-уверенно заявил Кий русколанским послам, когда те только попытались заикнуться о цели своего визита, — если в том возникнет докука. Но, думаю, такой надобности не будет. С готами я в мире живу, сами види-те, на готской принцессе женат… И ими же от ромеев и боспорцев ог-ражден. Так что…» — развел он руками — и жест сей был красноречивее любых слов.

«Вольному — воля, спасенному — рай! — вынужден был подвести итог посольскому пребыванию в Киеве волхв Златогор. — Каждый впра-ве выбирать себе новых друзей, но грех ему, если забудет старых…» Эти слова Златогор говорил в присутствии Кия или его ближних бояр. Наедине с Бусом волхв часто сокрушался о том, что не минуло и чет-верти века, а так изменились отношения киевлян к славянскому единст-ву и древним законам, обязывающим всех русов быть всегда заедино, брат за брата, сын за отца. «Да, — печалился волхв, — Кий не Щек. С та-ким князем уже не быть прежнего единства и понимания. И как такое случается?.. — спрашивал он то ли собеседника, то ли себя самого. Вол-хву Златогору, в далекие теперь годы побывавшему вместе с князем Дажиным в гостях у Щека, можно было сравнить одно время с другим, прежнего киевского князя с настоящим. — Эх, хлебнем мы все еще горя от такого поведения князей! Не раз и не два всей славянской землей кровью умоемся», — печалился волхв, тяжело вздыхая.

Как не были мысли Буса заняты молодой супругой, но без внима-ния слова Златогора он не оставлял. Впрочем, и особо не расстраивался таким поведением Кия, надеясь, что со временем последний изменит свое отношение к готам и ближе станет к соседям, близким по крови. Каждую же свободную минуту он старался провести в жарких объятиях Радославы, разделившей с ним не только супружеское ложе, но и труд-ности похода.


Князь Голуни Доброгнев, в отличие от холодного киевского прие-ма, встретил русколанское посольство с распростертыми объятиями: «Рад, рад видеть в нашем скромном граде посланцев русколанского кня-зя Дажина, его сынов и волхва Златогора, о мудрости которого даже до нас слух дошел», — чем привел в некоторое смущение волхва, не прием-лющего столь бурных восхвалений. Доброгнев не только со своей суп-ругой познакомил, но и всех деток показал — сразу было видать, что он человек с открытой душой. Узнав, что княжич Бус только-только обза-велся молодой супругой, отысканной им в далеком Курске, граде север-ского князя Кура, и что та сопровождает мужа в походе, Доброгнев учинил праздничное застолье в честь молодых, надарил кучу всевоз-можных подарков. И, вообще, оказывал Бусу и Радославе не только княжеское, государево, но и отеческое внимание, что льстило самолю-бию русколанского княжича и его молодой супруги.

Когда же закончились пиры, организованные голунским князем с пышностью и торжественностью, завершились развлечения и охотничьи забавы, то, не чинясь, положил он ряд на дружбу и взаимопомощь с князем Русколани. «Быть нам заедино в делах и помыслах, — заверил он послов, — в том и клянусь Сварогом и сыном его Дажьбогом!» — «Да, это не киевский князь, — отметил уже не только Златогор, но и Бус. — С та-ким можно любую кашу сварить».


Посольский или, точнее, ознакомительный поход показал, что вез-де, куда бы ни приходили послы Русколани, были люди одного языка и одного роду — славяне, или же русичи, и везде они встречали радушный прием. Если не самого князя, то его родственников и простых сороди-чей. И еще вывод сделал Бус, что земли русичей обширны, что нет им ни конца, ни края, что дороги в землях тех мало хожены и мало езжены. И, вообще, не дороги это, а направления, придерживающиеся русел рек и речек, на берегах которых, кроме больших городов и городищ, есть еще множество сел и огнищ, состоящих из трех-четырех избушек на курьих ножках. И часто на этих дорогах-направлениях болота и топи, реки и овраги с трудом преодолеваемые. Что Русколань богата и леса-ми, и степями, граничит с горами и морями, что срединные русские земли знают лишь степи бескрайние да реки великие, а северные земли славян покрыты лесами дремучими да болотами непроходимыми, куда не только человеку чужому, но и зверю хаживать боязно. Шаг шагнет — и сгинет навсегда!

Волхв Златогор и Злат больше всего обращали внимание на то, как и какие боги почитаются в землях славянских, какие храмы в честь бо-гов выстроены, какие капища так и остались капищами, только жрецам самим известные, а какие преобразовались в храмы? Как передаются Заветы предков, славянские Веды, и как они исполняются? Есть ли в землях славянских, которые удалось посетить, в градах или же при хра-мах, древние книги? Как требы и тризны справляются? Как молодые стариков уважают, а старики молодых уму-разуму обучают? Все их ин-тересует. Ко всему дело есть.

Княжича Буса больше остального интересовала воинская подго-товка, численность княжеских дружин, городского ополчения, их воо-руженность. Он, не таясь, отмечал, где больше дисциплины и порядка, а где, по-прежнему все скопом стараются навалиться, числом, а не умени-ем взять.

«Настоящий князь, — видя такую тягу Буса к воинскому делу, радо-вался Златогор, делясь своими наблюдениями то с сотником Асланом, то со Златом, а то и с тем князем, у которого гостили в ту пору. — До всего желает дойти своим умом, все пытается осмыслить и понять». — «Истинно настоящий, — отвечали те за спиной Буса. — Князю Дажину есть уже в чьи руки княжество передавать. Этот чести не уронит, не подведет».


Кроме того, что были посещены если не все, то многие земли ру-сичей, русколанское посольство на несколько дней завернуло в земли Боспорского царства. Соседи все же. Там к ним особой радости не про-явили, но мирно встретили и мирно проводили — как никак в союзниках числились.

Царь Боспора Савромат из рода Рескупоридов тогда только-только взошел на престол, чувствовал на нем себя еще неуверенно — боялся собственной тени, как говорили о таких. Поэтому он только пригляды-вался к окружающей обстановке, не желая ни с кем себя связывать ка-кими-либо договорами и обязательствами, стараясь поддерживать со всеми ровные отношения и оставаться в тени. Сам ли царь так решил, или же на то натолкнули его советчики — известно не было, однако по-ступал он так, как уже было сказано. «Тактика выжидания, — определил тогда, и как всегда остро, волхв Златогор поведение боспорского царя. — И не друг, и не враг, а так… Бойся, княжич, таких. Такие — и предадут, улыбаясь, и исподтишка удар нанесут, извиняясь. Запомни, перед таки-ми нельзя душой раскрываться, чтобы потом кровью не умыться». Бус запомнил, но попросил Златогора дать более обширную характеристику как самому Боспорскому царству, так и действующему повелителю его, Савромату, с которым, хочешь того или не хочешь, но общаться прихо-дилось. Соседи как никак.

Из того, что поведал Златогор Бусу и его брату Злату вытекало то, что в низовьях Дона, там, где Дон-батюшка впадал в Сурожское море, около тысячи лет назад, еще во времена воинственных скифов, потряса-телей мира, на обломках некогда могущественной империи Александра Македонского, прозванного царем царей и сыном бога Зевса, образова-лось древнее царство, названное позднее Боспорским или просто Боспо-ром. Тогда еще и речи не было о могущественной Римской империи, завоевавшей впоследствии полмира, даже граду Риму было менее ста лет. Властвовали в те незапамятные годы эллины, персы, ассирийцы, да вавилоняне, а еще скифы, волнами накатывавшие из далекой и непонят-ной, а потому таинственной Азии. Вот скифы и заложили на восточном берегу Тавриды град Пантикапей, что в переводе на греческий язык обозначало «путь рыбы», вокруг которого около восьми веков назад от описываемых событий и образовалось Боспорское царство. Скифы за-ложили, но, подружившись с эллинами, постепенно утеряли над ним свой суверенитет, и град сей стал скифско-эллинским.

Первая династия боспорских царей была из рода Археанактидов. Греки считали эту династию своей, эллинской, скифы, а затем и сарма-ты — своей, скифо-сарматской. У власти данная династия находилась около пятидесяти лет, пока не была сменена династией сарматов, осно-ванной Спартоком.

На территории Тавриды вокруг Пантикапея, находясь в его подчи-нении, располагались города Нимфей, Мирмекий, древний Киммерик, Гиритака, Феодосия. На сопредельной стороне, за Боспором Киммерий-ским, ибо так греки с древних времен называли пролив, отделяющий Тавриду от материковой части — Фанагория, Гермоносса, Синд, Корчев и Тамутарха. Некоторые города стояли друг от друга настолько близко, что сливались своими предместьями, и довольно часто назывались то одним, то другим названием, что, спустя много веков, вносило путаницу как в названия, так и количество этих городов.

В Пантикапее и подчиненных ему городах процветала смешанная скифо-эллинская культура, были развиты различные ремесла, торговля, судостроительство и мореплавание. Особенно интенсивно и успешно развивалась торговля с греческими городами-полисами, как на террито-рии Тавриды, так и на территории прибрежной зоны Понта Эвксинско-го. Торговали боспорцы и с русколанами и со славянами из северных земель. Знали они торговые пути в Индию и Китай.

Несмотря на то, что Боспором правила царская династия, сущест-венную роль в управлении государством принимало и население через своих представителей и вече, по примеру греческих демократий. Осо-бенно на уровне местных самоуправлений, начиная со старейшин го-родских кварталов, ремесленных концов и, оканчивая главами городов, избиравшихся народом, но подчинявшихся царю и назначенным царем префектам. Однако в вопросах войны и мира влияние демократии в Боспоре было минимальным. Этим, как правило, занимались властители — цари, в руках которых была сконцентрирована вся судебная, государ-ственная и воинская мощь.

Боевую силу царства составляла скифская конница, впоследствии смененная сарматской. Однако, в городах, в основном для несения ка-раульной и гарнизонной службы, использовались и пешие воинские подразделения по примеру римских, а при осадах или других военных обстоятельствах — не брезговали и народным ополчением, вооружая его из запасов царских кладовых.

В 646 году от сотворения Рима династия Спартокидов, пробыв у власти около трехсот сорока лет, пала под ударами Понтийского царст-ва, образовавшегося на просторах Малой Азии из греческих городов-полисов, и управлявшегося царем Митридатом, получившим свое имя в честь бога солнца Митры. Позднее Митридат был прозван народом еще Понтийским, а потому современникам и потомкам стал известен как Митридат Понтийский. Однако Понтийские владыки недолго торжест-вовали и владели Боспором, так как само Понтийское царство вскоре пало под ударами римских легионов. Боспорское царство вновь стало свободным и не просто свободным, но и сумевшим успешно отразить нашествие римлян.

В 706 году римского летоисчисления власть в Боспоре в ходе все-возможных интриг и дворцовых переворотов, предательств и измен пе-решла к династии Рескупоридов, продолжавших номинально править царством и во времена императора Константина. Править-то правила, но власти прежней уже не имела. То русколаны теснили это царство, не особо считаясь с его существованием и не очень признавая его границ, то римляне претендовали на его территорию и внешнее правление, а в последнее время на него раз за разом накатывались готы в своих стрем-лениях завладеть Тавридой. В связи с чем ранее процветавшие города Боспора или пришли в упадок, или все больше и больше склонялись под руку русколанских князей.

Ко времени описываемых нами событий Боспором правил царь из династии Рескупоридов по имени Савромат. Он был моложе князя Да-жина, но старше Буса. Это был умный и изощренный властитель, в жи-лах которого текла кровь и древних киммерийцев, и скифов, и эллинов, и сарматов. Наученный горьким опытом поколений, Савромат умело маневрировал среди могущественных и беспокойных соседей, которые окружали его государство, не позволяя никому из них поглотить его, имевшее чуть ли не тысячелетнюю историю и культуру, печатавшее свои деньги — золотые и серебряные боспорки, которые чаще всего на-зывали просто динарами, динариями или же сестерциями. Савромат в своей дипломатии руководствовался древним постулатом: «Если одно большое и сильное государство желает завладеть небольшим государст-вом, то оно им завладеет, так как ничто этому не может помешать. Если же на малое государство одновременно претендуют два больших, то ни одно из них его не завоюет: они просто не дадут друг другу сделать это-го из чувства соперничества». И эта дипломатия приносила плоды.

Былая мощь Боспорского царства давно была утеряна. Его предше-ственник, чтобы сохранить хоть какую-то независимость и иметь опору во внешнем изменчивом мире, вынужден был признать себя вассалом Римской империи. Но когда римский император Диоклетиан в дополне-ние к этому еще возжелал в Пантикапее поставить римский гарнизон в несколько центурий и ал под предлогом защиты царства от внешних врагов, то такое поползновение одного из правителей Римской империи на независимость Боспора была категорически отвергнуто. Диоклетиану и его советникам хватило ума согласиться на достигнутом, чтобы не втягивать себя в еще одну из затяжных войн, которых и так было пре-достаточно на границах Империи. При этом Империя имела не только союзника, но и вассала, что, в конце концов, устроило обе стороны.

Но тут в устоявшееся равновесие сил вмешались готы, не призна-вавшие ни политики, ни дипломатии. Их воинственные орды рвались на юг, в земли обетованные, где весь год солнце и тепло. Они потеснили прибрежные славянские племена тиверцев, сурежан, асов и новояров, потомков скифов и сарматов, а также тавров, исконных жителей Таври-ды, и устремились в глубь ее, сметая все на своем пути. Под их ударами пали и Хесонес-Корсунь, и Неаполь Киммерийский, и Сурож, и многие города, входившие в территориальное подчинение Боспорского царства. Только Пантикапею да еще нескольким малым городам, в основном на материковой части, удалось избежать их участи. Не помогли тогда про-тив этого нашествия ни римские когорты, ни собственные воинские си-лы Боспора. Впрочем, по большому счету, правителям Римской импе-рии тогда было не до Боспора: не то что порубежные земли, но и многие острова в Ионическом море также стали добычей готов конунга Книва и его военачальников — вождей готских и германских племен. И их нужно было во что бы то ни стало оттуда выбить. Можно было попытаться бороться с той угрозой с помощью соседней Русколани, но, как на грех, в ту пору Боспор и Русколань находились в довольно «прохладных» отношениях между собой. Поэтому на помощь русколан владыкам Бос-пора надеяться не приходилось. Однако, благодаря дипломатии и ус-тупкам, правителям Боспора, предшественникам Савромата, вновь уда-лось сохранить свою независимость, но государство ужалось чуть ли не до размеров града Пантикапея. Но и тут политика выжидания помогла: на призыв киевского князя Щека собралось союзное войско русов, ко-торое стремительным маршем прошло до южных берегов Тавриды, ос-вободив все земли и города, в том числе Сурож и Херсонес, от готского владычества. Некоторые крохи с чужого пира перепали и Боспору. Вновь в его подчинение вошли ближние города — подсуетились дипло-маты, да и Римская империя позаботилась о своем вассале. Хорошо чу-жими руками жар загребать!

Но вот фортуна остановила свой благосклонный взгляд на Савро-мате — и тот стал царем Боспора. А, став, дело повернул так, что сло-жившиеся было союзнические отношения между Боспором и Рускола-нью вновь охладели, словно на них дохнули ветры далекого ледяного моря легендарной страны Гипербореи, о которой сказывали Геродот и Платон. Познакомившись с выжидательной тактикой Савромата, руско-ланское посольство во главе с Бусом двинулось в родные края. Княжичу хотелось поскорее показать родителям свою супругу и узнать их мнение на счет его выбора. Он надеялся, что сделанный им в Курске выбор суп-руги понравится родителям и будет одобрен. Однако червь сомнения нет-нет, но тихонько подтачивал его душу: «А вдруг не одобрят». И тогда он немного мрачнел и замыкался в себя. И только нежная улыбка Радославы, ее открытые, как летнее дневное лазурное небо, глаза вновь изгоняли тревожные раздумья.


Князь Дажин и княгиня Ладуня давно уже ожидали возвращения из ознакомительного похода по землям Русколани сыновей Буса и Злата.

— Пора уже — не раз и не два говорила Ладуня Дажину, тревожно вглядываясь в далекий окоем. — Давно пора.

— Да — соглашался князь Дажин. — Пора. Вон и лето идет к закату.

И действительно, хотя на дворе было по-прежнему светло и тепло, но красное лето уже перевалило свою середину и стремительно убегало в богатую хлебами и прочими плодами осень. Поэтому, когда, наконец-то, после столь долгих странствий посольская дружина Буса вошла в родной город, ни княгиня, ни князь Дажин радости своей не скрывали. Без укора сыну за самовольное решение восприняли они известие о его женитьбе, чем развеяли все сомнения княжича. И не только благосклон-но восприняли эту новость, одобрив действия сына, но и со всем раду-шием приняли в лоно своей семьи оробевшую Радославу, которая к этому времени, к слову сказать, была уже непраздной.

Когда первые страсти по поводу возвращения сыновей Буса и Зла-та из ознакомительного похода по землям Русколани притихли, князь Дажин призвал к себе волхва Златогора.

— Хочу от тебя первого услышать мнение о результатах посольской миссии сыновей, — объяснил он свое решение. — Сыновья, Бус и Злат, тоже поделятся своими впечатлениями… Позже… Но они молоды, а в молодости все видится или в очень радужных тонах и красках, или же только в черном да белом свете, без полутонов. Зрелость же, подкреп-ленная опытом и ученость, дадут, на мой взгляд, более верную картину.

Возможно, князь, ты прав, — не стал спорить с выводами Дажина волхв, в принципе разделяя в этом вопросе точку зрения князя. — Если же только кратко, то ознакомительный поход и Бусу, и Злату пошел на пользу. Многое увидели, услышали, познали… Да и себя показали. Ду-маю, что Буса вскорости следует готовить с посольством к императору ромеев Константину. Пора уже…

— Ну, об этом позже подумаем, — перебил волхва Дажин. — Пока же во всех подробностях поведай волхв Златогор о прошедшем походе. Расскажи, где и как принимали, как провожали.

— Слушай же, — возвратился Златогор к главному вопросу и стал обстоятельно обсказывать все детали недавно завершенного ознакоми-тельного похода.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СТАЯ

Матерый волк в рыжих подпалинах не только живота, но и мощной холки, с впалыми от длительного голода боками, прижав хвост и опус-тив лобастую голову чуть ли не к самым лапам, вел оставшуюся стаю: трех самок, две из которых ожидали приплода, а одна — еще совсем мо-лодая, и двух самцов-двухлеток к городищу. Несколько седмиц тому назад стая была куда как многочисленней, но лютые холода, голод, зу-бастые пасти псов и стрелы людей, почитай, располовинили ее. Выжи-ли только самые сильные и удачливые.

После последней стычки с людьми и псами, после понесенных по-терь вожак страшился вновь нападать на укрытые камышом и снегом овчарни, пристроенные прямо к жилищам людей, но голод заставлял забыть о страхе и гнал, и гнал его вновь и вновь к жилищу людей, где можно было или голову сложить, или же добычу раздобыть и насытить-ся хоть на какой-то срок. Будь в промерзшем лесу хоть какая-то жив-ность, вожак бы стаю в набег не повел — стая смогла бы, несмотря ни на какие трудности, добыть эту живность, будь то лось, олень или же сам тур-великан. Ног бы не жалели, преследуя сутками. Но из-за суровой зимы в ближайших лесах живности не стало: все, кто мог мало-мальски двигаться, давно ушли в теплые южные края, где снегов меньше, а кор-мов больше. А те, кто уже не мог двигаться, давно пали и были или съе-дены, или так занесены снегами, скованы морозами, что их худые и промерзшие трупики уже не найти, не отыскать, даже волкам с их вели-колепным чутьем и природной сметкой и интуицией.

Зима в этот год была не просто суровой, а очень суровой. С осени, не дав даже промокшей земле впитать в себя влагу от непроходящих сутками дождей, враз ударили сильные морозы, покрыв землю ледяным панцирем и выморозив всю мелкую живность и птиц, оставшихся зимо-вать. Потом две седмицы подряд шел снег и мели метели, покрыв ледя-ную корку толстым слоем, который ни волчьей лапой не разрыхлить, ни лосиным копытом до земли не пробить. Так стая осталась без обычной добычи.

Это был не первый набег на одно и то же городище. Дважды мате-рому вожаку удавалось, внезапно напав, разбросав мощными лапами снег и крышу, забить несколько овец, скрыться от преследования, теряя по дороге сородичей. Набег в одно и то же место в третий раз грозил страшными последствиями: люди не дремали и оберегали свое добро с отчаянностью обреченных, им также надо было выжить этой зимой. Вожак, казалось, понимал все и потому бежал, не поднимая головы. По-видимому, понимали это и в стае, так как за все время движения ни ры-ка, ни короткого воя не слышалось, только наст легонько поскрипывал под волчьими лапами.

Стая шла след в след, растянувшись в цепочку по заснеженному и промерзшему ночному лесу, точнее, по глубокому оврагу в лесу. Корот-кие смазанные тени, отбрасываемые волчьими телами при свете яркой полной луны, только усиливали тревогу.

Ночное морозное небо было усыпано яркими звездами. Такое небо бывает именно в безветренные морозные ночи. И будь стая сыта и не в набеге, волки бы с удовольствием повыли на луну, задрав к звездам морды со сверкающими, как звезды, глазами.

Уже был слышен приглушенный «дежурный» лай посадских собак, они еще не чувствовали не только волков, но и, вообще, опасность, и «брехали» так, на всякий случай, когда стая выметнулась из оврага на его пологий склон, не мешкая, преодолела невысокий частокол внешней изгороди, отделяющей посадские дома городища от леса. Вожак оста-новился. Замерла и стая в ожидании команды.

Будь это в другое время, матерый волк не стал бы таиться. Наобо-рот, взвыл бы протяжно и грозно, заранее наводя страх на собак и лю-дей. Но не в этот раз. Он молча покрутил головой туда-сюда, то ли при-нюхиваясь, то ли еще раз решая для себя самого: нападать или же уве-сти стаю подальше от греха. Тусклый взгляд скользнул по стае. Там ждали. Почти по-собачьи тряхнув холкой, тронулся вперед. Решение было принято окончательно. Стая молча последовала за ним.

Купава первой проснулась от неистового лая собак, прятавшихся от мороза и ночного холода в сенцах их избушки. Подняла голову, уб-рав осторожно со своего плеча теплую руку мужа. Стала тревожно при-слушиваться к ночной тишине, но кроме посапывания младших детей на печи и храпа мужа да безудержного лая собак ничего слышно не бы-ло.

Лунный свет, пробиваясь сквозь маленькое оконце, затянутое бычьим пузырем, причем, в два слоя с небольшим промежутком между ними, не мог разогнать ночной сумрак.

— Что встрепенулась? — перестав похрапывать, поворачиваясь на другой бок, недовольно буркнул Бродич, не открывая глаз. — Спи. Еще петухи не пели.

— Слышишь, как собаки брешут, — вместо ответа тревожно отозва-лась Купава, — не волков ли чуют?!!

— Скажешь тоже, — не согласился с супругой Бродич, не желая рас-ставаться с нагретой постелью и сонной дремотой. — Волков в окрестно-сти осталось с пяток, не более, сам по следам подсчитывал. — Однако глаза открыл и тоже стал прислушиваться к неистовому лаю.

— Пяток-то пяток — да если к нам в закуток, — не стала оспаривать доводы мужа Купава, но и свою тревогу не забыла передать в короткой реплике. — Сколько овец-то уже в округе волки вырезали… Сколько народу бедствовать теперь будет?..

— И то верно, — вынужден был согласиться с доводами Купавы Бродич и одним рывком выбросил свое тело из-под теплой медвежьей шкуры — давнишнего трофея, — бережно хранимого в семье еще со вре-мен молодости Бродича, когда он в год строительства крепости, спасая молодого жреца, завалили медведя-шатуна, служившей им с женой в качестве одеяла. — Собаки, действительно, не со скуки брешут, а словно волка чуют… Особенно сука, Дымка: вон, то скулит, то с лютостью взвывает. Собаки волка всегда боятся, потому и лают с подвывом, как с испуга. — Пояснял он, в темноте на ощупь находя и одевая на себя теп-лые брюки и меховые сапоги. — Хорошо, что луна: хоть что-то можно разглядеть на улице. А то — и в шаге ничего не разглядеть. Хотя, если волки, то у них глаза всегда горят, не ошибешься.

— Давай-ка, Яруна разбудим, — предложила Купава и, не дожидаясь ответа мужа, метнулась к соседним полатям, на которых спал их перве-нец, уже женатый двадцатилетний крепыш. Ложе родителей и женатого сына разделяло легкая занавеска.

— Ярун! — позвала тихо, но настойчиво, ища на ощупь плечо сына, чтобы расшевелить.

— Не стоит, — запоздало воспротивился Бродич, — может, и тревога пустая, и никаких волков поблизости нет. Да если и волки, чай сам справлюсь. Не маленький.

— Да я уже не сплю, — отозвался со своего ложа Ярун. — Наши соба-ки и мертвого поднимут. Особенно Дымка. Да и Дымок ей ни в чем не уступает. Эт, как его разбирает!

Если Дымка лаяла голосисто, то Дымок, словно филин ухал: ко-ротко и басовито, как и подобает крупным самцам, хотя и был от перво-го или второго помета Дымки. Однако в нем была не только материн-ская кровь, но и кровь воеводского пса Дозора. А, как известно, курский воевода Хват пустяшных псов никогда не водил и не водит. Вот и по-шел Дымок статью и голосом в родителя.

Ярун выпростал из-под толстого теплого одеяла, принесенного в его дом в качестве приданого супругой Жалейкой, и теперь укрывавше-го их от ночной промозглости. Заскрипевшие под его мощным телом доски полатей сообщили, что молодец встает.

— Ты далече? — совсем не сонным голосом, хотя и не впопад, спро-сила Жалейка, видать давно проснулась, но лежала молча, прислушива-ясь к разговору свекра и свекрови. — Может, и мне с вами?

— Да лежи ты, Аника-воин, — одеваясь, обронил добродушно Ярун, незаметно для самого себя, подражая манере беседовать с домочадцами отца. — Тебя тут только не хватало.

Жалейка, услышав отповедь мужа, притихла, как мышка. Честно говоря, не очень-то хочется вставать среди ночи и выбираться из теп-лой, нагретой их молодыми телами, постели. Но та жена не жена, кото-рая не готова быть рядом с мужем. Вот и вызвалась со своей помощью. Да и пример свекрухи всегда был перед глазами: Купава всегда рядом с мужем. Женой Яруна Жалейка стала недавно. Только половина года прошла, как на праздник Купалы они слюбились. Но до этого они жили рядом, в одном городище, и в детстве не раз, бывало, дрались между собой, порой до красной юшки из носа. А повзрослели — и полюбили друг друга. Теперь она носила под своим сердцем плод их любви. Об этом знал не только муж Ярун, но знали также свекор и свекровь, и все вместе они оберегали ее, как могли, ибо любили, за родную считали.

— Давай, сынок, пошевеливайся, — поторопила Купава Яруна, — отец хоть и один справится, вон какой еще богатырь у меня, — улыбну-лась, по-видимому, она, — но помощь ему не помешает. А ты, невестуш-ка, — поддержала она сына, — подремли. День придет — наработаешься еще. Мужики наши, чай, сами знают, что им делать. Так что, полежи чуток.

— Матушка, быть может… — попыталась Жалейка привстать с по-стели, несмотря на ласковые и заботливые слова мужа и свекрови.

— Лежи, лежи, кому говорят, — прикрикнула Купава на невестку, чуть повысив голос и построжав. — Сказано же…

Жалейка присмирела.

Пока Ярун вставал и одевался, Бродич уже ощупью отыскал свое охотничье копье и колчан с луком и стрелами. Впрочем, искать не при-шлось, вся охотничья справа находилась на своем месте, а место давно было определено. Хоть днем, хоть ночью, как в этот раз, хоть с завязан-ными глазами Бродич мог безошибочно найти это место и необходимую справу. Взяв в руки колчан, задумался на мгновение: то ли брать с со-бой, то ли не стоит, ведь не на охоту, в самом деле, идет. Подумав, от-ложил лук на место.

Собаки, почуяв в доме движение хозяев, еще пуще принялись ла-ять. Их лай стал напористей и тревожней, явно чувствовали близость хищников.

— Цыть! — прикрикнул в сердцах на собак Бродич. — Разбудили — спасибо, теперь помолчите чуток.

Как не было в хатке Бродича темно, но глаза уже привыкли к тем-ноте и различали, если не лица вставших людей, то их силуэты. К тому же остатки сна от разговоров и суеты одевания уже улетучились.

— На-ка, Ярун, копье, — протянул Бродич свое копье сыну, опреде-лив его скорее по голосу, чем по еле заметной тени в сумраке жилища, — я, пожалуй, топор прихвачу. Им сподручнее… — Нагнулся и достал из-под широкой лавки свой плотницкий топор.

— Ну, что, пошли что ли?

— Пошли! — отозвался Ярун, слегка подрагивая плечами от ночного холода, (как ни пытались жарко топить печку, чтобы нагреть избенку, но холод в ней собирался к утру такой, что пар изо рта был виден).

— Вы далеко? — раздался из-за печи голос второго сына, еще не же-натого Стояна, а потому и спавшего вместе с двумя младшими братьями на полатях за печью, где всегда было немного теплее, чем в остальной части избы, даже под утро, когда печь полностью остывала. — Я с вами.

— Да лежи ты, — первым отозвался на голос брата Ярун. — Сами как-нибудь справимся, без сопатых обойдемся.

Ярун был старше Стояна, к тому же уже женат, поэтому время от времени позволял в отношении с младшими братьями покровительст-венный тон и ироничную шутку. Знал, что те не обидятся.

— Нет, Ярун, — не согласилась с сыном Купава, — пусть встает. Мы с ним тоже оденемся потеплее да на подмогу к вам выйдем, мало ли что…

— Пошли, — поторопил Бродич сына, — вон как собаки разрывают-ся…

— Собак брать? — спросил Ярун, ступая следом за отцом в темноту сеней.

— Не стоит, — отозвался Бродич на вопрос сына, — только мешаться под ногами будут. — Собаки, они при погоне, при охоте хороши, а в предстоящей свалке, да в кромешной темноте — только помеха. Еще не-взначай и покалечишь их ненароком…

Так Дымка и Дымок по-прежнему остались заливаться лаем в се-нях, хотя и жаждали схватки с волками.

Не успел Бродич подойти по прорытой в снегу тропке к двери ов-чарни, как по жалобному, тоскливому предсмертному блеянию овец, суматохе, понял: «Беда! Не подвело чутье Купаву». Рывком отворил створку ворот сарая. Первое, что бросилось в глаза, это большая дыра в крыше и лунный свет, идущий через эту дыру, а в этом зыбком полу-мраке водоворот из десятка тел: убегающие от неминучей смерти овцы и преследующие их волки.

Увидев людей, волки попытались выбраться из овчарни через про-деланный ими лаз в крыше. Несколько гибких тел пружинисто взвились вверх. Взвились — и тут же опустились на застеленный несколькими слоями соломы, чтобы овцы не мерзли, пол овчарни. Это вниз легко было спрыгнуть! Возвратиться через дыру у волков шанса не было. Вы-сокую крышу соорудил Бродич, когда строил теплый сарай для домаш-ней живности. Хоть и был он удачливым на всю округу охотником, и жил за счет охотничьего промысла, но в домашнем хозяйстве всегда пару лошадок имел — воину без лошадок никак нельзя, а курский охот-ник от ратных дел никогда не прятался, да и в хозяйстве лошадки всегда нужны. С тех же пор, как стали подрастать сыновья — воины, лошадки понадобились и им. Пришлось уже не пару гнедых держать, а целый пяток. Кроме лошадок, ежегодно на Бродичевом подворье водилось две буренки да два-три теленка. А еще полтора десятка овец. Буренки бало-вали молочком да говядинкой, овцы давали шерсть на одежду и, конеч-но же, мясо. Водились у них и поросятки. Семья у Бродича стала боль-шой, и чтобы прокормить ее, требовалось не только много сил, но и много домашней живности. Впрочем, живность требовалась не только для семьи, но и для кормления княжеской и жреческой дружин, для нужд общины и града Курска. А чтобы эта живность могла где-то зимо-вать, построил Бродич с сыновьями-помощниками добротный хлев, в котором нашлось место и лошадкам, и буренкам, и свинкам, и бараш-кам, и курам с гусями. И не просто место, а отдельное место, от других отгороженное где крепкими жердями, а где и настоящими стенными перегородками, с отдельными входами-калитками.

Перепуганные внезапным вторжением волков, тревожно мычали в своем закутке две стельные буренки, ржали и били копытами о стенки стойла лошади, особенно племенной красавец-жеребец, визжала, словно ее режут, хавронья. Жалобно блеяли последние, оставшиеся в живых овцы, бестолково мечась по довольно просторному загону, — Бодрич с сыновьями строил добротно — возможно, это и помогло некоторым жи-вотным спастись от клыков хищников. В противном случае, в тесноте, их бы всех уже давно волки порезали.

— Бей! — гаркнул во весь голос Бродич, то ли подавая сыну команду к действию, то ли этим коротким гортанным вскриком вгоняя себя в жар предстоящей битвы. А, может, в нем проявились навыки военного человека: как-никак, а был же он сотником в дружине при походе воин-ском. Правда, походов давно не было, но это не значит, что прежние навыки напрочь улетучились. Воин — он всегда воин. — Бей! Не дай уй-ти!

И первым от проема ворот бросился с топором на ближайшего волка, кружившего на пружинистой соломенной подстилке после не-удачной попытки выпрыгнуть из овчарни через дыру в крыше. Тот, ос-тановившись над бездыханным трупом недавно растерзанной им или его собратьями овцы, оскалил клыки. В волчьих глазах полыхнул огонь. Огонь бешенной ненависти и безысходной тоски. Коротко рыкнув, волк, а, точнее, волчица, бросилась на Бродича, пытаясь в прыжке дос-тать до его горла. Но реакция Бродича была под стать волчьей. Заранее занесенный над головой топор молнией сверкнул в лунном свете.

— Ха! — выдохнул Бродич — и раскроил волчий череп.

Волчица, дернув передними лапами, по-видимому, в предсмертное мгновение пытаясь хоть когтями нанести удар человеку, грузно упала на пол овчарни, поневоле увлекая за собой Бродича, который не мог освободить топор, застрявший в черепе хищника, и был вынужден на-клониться вслед за телом поверженного врага. Пока вынимал топор, мимо него в оставшуюся открытой створку ворот серой тенью проско-чил волк. Ярун достать его копьем не мог, так как молча сражался сразу с двумя нападавшими на него волками, одним из которых был вожак.

«Эх, — с сожалением подумал Бродич, — забыли ворота за собой за-крыть». А вслух крикнул, подбадривая сына:

— Держись, Ярун! Сейчас подсоблю.

— Я и так держусь, батя, — хрипло отозвался Ярун, не переставая орудовать копьем, целя то в одного, то в другого волка, Но те мгновен-но отпрыгивали, избегая смертельного удара, и Яруну приходилось вновь и вновь короткими рывками посылать наконечник копья вперед. — За меня не беспокойся. Близко к себе не подпущу. А если что — так у меня еще и нож имеется…

— Я — сейчас! — Торопился Бродич. — Я — сейчас!

Он наступил ногой на голову сраженной им волчицы и изо всех сил рванул топорище.

— Есть! — выкрикнул удовлетворенно, освободив лезвие топора.

В это время на него бросился молодой волк, пытаясь прорваться по примеру своего более везучего сородича. Резким пинком ноги отбросил нападавшего зверя, так как топором некогда было замахиваться, и бро-сился на выручку сыну. Дотянулся до хребтины ближайшего серого разбойника, и тот тут же упал, засучив в предсмертной агонии всеми четырьмя лапами. Но когда попытался нанести удар вожаку, то не смог этого сделать, так как пришлось самому отбиваться от волка, только что отброшенного пинком ноги, который уже очухался и уцепился зу-бами за полу шубы, при этом, чуть не повалив его самого. Пришлось оставить вожака и расправиться с молодым и безрассудным волком, своей мертвой хваткой обрекшего себя на заведомую погибель.

Вожак больше не стал испытывать судьбу в борьбе с человеком, причем, не просто с человеком, а с человеком-охотником, что волк по-чувствовал своим звериным чутьем, а охотник для зверя пострашнее любого другого двуногого существа. Воспользовавшись заминкой лю-дей, вожак с грозным боевым рычанием бросился назад к уцелевшим овцам, было забившимся в дальний угол, и заставил их кинуться всем скопом к выходу из овчарни, чтобы вместе с ними прорваться на свобо-ду. Это был хитрый и опытный зверь, не раз побывавший во всевоз-можных переделках. Несмотря на то, что на теле у матерого вожака бы-ло несколько ран от копья Яруна, у него хватило сил на прорыв. И он воспользовался этим шансом, чтобы спасти свою жизнь. О целости шкуры речь уже не шла: она была изрядно попорчена, но вот за жизнь он еще мог и хотел побороться…

Вместе с обезумившими от страха овцами, спешившими как можно быстрее покинуть страшное место и вырваться на свободу, вожак, уже не обращая на них никакого внимания, прошмыгнул мимо Бродича и его сына.

В создавшейся сутолоке, чтобы не убить случайно последних овец, Бродич и Ярун были вынуждены выпустить вожака и еще одного волка.

«Хитер, серый, — с уважением подумал о вожаке старый охотник, начиная потихоньку остывать от окончившегося сражения. — Что ни говори — хитер!»

— Как ты? — спросил он Яруна, так как видел, что тому нелегко приходилось, отбиваясь сразу от нескольких зверей. Кроме того, как любой отец, он переживал за сына: не поранен ли?

— Вроде, все в порядке, батя, — переводя дух, отозвался Ярун. — А ты сам как?

— А что со мной случится? — вопросом на вопрос ответил Бродич. — Со мной ничего, а вот овец наших, почитай, и половины не осталось… Изрядно напакостили серые тати. Изрядно! — Повторил сожалеючи.

Когда к ним прибежали Стоян в овчинном полушубке, наброшен-ном поверх плеч, да с вилами в руках и Купава с ухватом, то им ничего не оставалось делать, как собирать разбежавшихся по двору овец да подсчитывать убытки. Все произошло так быстро, что и опомниться никто не успел. Волки недолго «похозяйствовали» в овчарне, но урон причинили значительный. Из пятнадцати голов, имевшихся на подворье Бродича и Купавы, уцелело только семь, да и из уцелевших некоторые были поранены. Погиб и старый баран Бяшка, производитель и вожак овечьего семейства. Воинственный вид супруги, вооруженной ухватом, — Купава как была задорной и боевой смолоду, так такой и осталась, несмотря на то, что ей давно за сорок лет перевалило, — заставил Броди-ча скривить в улыбке губы.

— Ты бы, Купа, еще помело прихватила, как все бабы-ведьмы, — пошутил он, скрывая за шуткой горечь утраты, — тогда бы одним махом всех волков побивахом.

Сыновья, услышав шутку отца, улыбнулись, но молчали: им над матерью грех шутить. Мать ведь! Отцу — можно, он пусть и шутит, а они помолчат.

— А на кой леший мне помело, — отозвалась Купава, — я привычней ухватом орудовать. Только бы попался — прижала рогачом как милень-кого, не трепыхнулся бы. — И тут же с беспокойством спросила: — Сами как? Не поранены?

— Нет, не поранены, слава нашим светлым богам — первым отозвал-ся Ярун. — Только где же наши собаки? — удивился он. — Как из сенец лаять — так горазды, а когда дело до сражения дошло, то их рядом и нет…

Обеих собак действительно не было ни видно, ни слышно.

— По-видимому, в погоню за серыми разбойниками кинулись, — предположил Бродич. — Но скоро возвратятся. Три упущенных волка им не по зубам будут без нашей поддержки.

И оказался прав. Вскоре собаки возвратились, виновато повизгивая и повиливая хвостами. И только когда подходили к волчьим телам, вы-несенным Яруном и Станом из овчарни и сложенным рядком на снегу неподалеку от тропки, начинали угрожающе рычать, и на их загривках шерсть вставала дыбом.

Между тем, на шум, поднятый семейством Бродича, мало-помалу стал собираться народ: соседи из ближайших изб.

— Что, сосед, случилось? — неловко поздоровавшись, спрашивали они. Оно и понятно: не каждую же ночь добрые люди встают и здоро-ваются на чужом подворье. А когда узнавали причину ночной тревоги, то с сожалением крутили кудластыми ото сна головами давсклокочен-ными и заиндевевшими на морозе бородами, у кого они, конечно, были.

— Да, дела!.. Но, ничего, сосед, с божьей помощью часть овец уда-лось отстоять. И за то богов благодарить надо, особенно Велеса — скот-ского заступника. У других — еще хуже. Поголовно вырезают…

— И то верно, — соглашалась с соседскими доводами Купава, — Бог Велес нас своей милостью не оставил. Буренок и лошадок спас, да и барашков не всех позволил волкам прикончить.

Купава не плакала и не причитала по утерянному имуществу, как это часто делают другие бабы в подобных случаях. Даже в сложившейся неблагополучной обстановке она видела положительный момент: «ло-шадки, коровки целы — и слава Велесу!» Уже есть чему радоваться.

Эх, уж эти русские женщины! То с радости — без удержу плачут, то в горе — крупицу удачи находят.

Бродич иногда соглашался, иногда оставлял соседские замечания без ответа, а иногда говорил, что и боги постарались, и Купа промашки не дала. Его сыновья между тем, добив раненых животных, чтобы не мучились и не «рвали» сердце хозяевам своим жалобным, похожим на детский плач, блеянием, относили их в избу — с рассветом предстояло снять шкуру и освежевать. Не пропадать же добру! Мясо все равно ос-тается мясом, даже если оно немного и помято волчьими клыками.

— Теперь, Бродич, можно и на охоту не ходить, — невесело шутили соседи, — эвон, сколько мяса про запас навалил, полгородища прокор-мить всю зиму можно…

— Это точно, — соглашался Бродич. — Хотя в эту зиму никакой охо-ты уже не будет, — добавлял он с сожалением, — вымерз и вымер ныне зверь.

— Да-а-а! — Поглаживали бороды старики. Они тоже понимали, что в этот год зима слишком суровой задалась. Тут не то, что зверю, чело-веку бы выжить. — Видно, прогневал народ богов своих, вот и лютует Зимерзла со своим дитятками-морозами. Сама беду несет и за собой беду ведет. Быть мору или войне… Да и то понимать надо: столько лет жили без войн и нашествий, в спокойствии и мире. Видать, пришла по-ра…

— Может, оно и образуется еще, — возражал кто-то неуверенно. — Мало ли чего уже бывало на земле нашей…

— Может, но вряд ли…

— Так, что ли приходится готовиться к временам тяжелым?…

— По-видимому, приходится…

Вздыхали, выдыхая облака пара в морозную ночь, который тут же оседал серебристым инеем на бородах, усах и даже ресницах, отчего лица говоривших становились похожими на образы помощников Зи-мерзлы, заиндевелыми, покрытыми густым инеем и сосульками.

Посочувствовав, соседи спешили вновь в свои избенки, в тепло ро-димого крова. Только самые любопытные и стойкие подходили к вол-чьим тушам, уже начинавшим остывать на ночном холоде, и с деловым видом пинали их носками сапог, а некоторые брали за хвосты, чтобы перевернуть с одного бока на другой.

— По всему видать — крупные зверюги на промысел ходили…


Соседи, посетовав о божьем промысле, разошлись по своим полу-занесенным снегом избушкам, вновь забрались в постели под одеяла и шубы. Собрав и успокоив встревоженную животину, возвратилось в дом и семейство Бродича. Разделись. Легли по своим местам. Но сон уже не шел. До утра вертелись с бока на бок, от чего доски полатей бес-конечно скрипели и «охали», словно были недовольны неугомонностью людей. А, может, это охали и скрипели совсем не доски лавок и пола-тей, а домашние духи, обитавшие в каждой избенке, растревоженные не ко времени вставшими обитателями. Кто знает… И опытный уже с го-дами Бродич, и его жена, и Ярун, и Жалейка — Ярунова жена, и Стоян, и младшие дети Бродича и Купавы, да что там дети или даже семейство охотника Бродича, — все славяне знают, что в их домах за всем следит домовой. Это такой маленький старичок — с ноготок, борода — с локо-ток, светлым днем в подпечье прячется, со сверчками дружит, ночной порой на работу выходит — за домом и домашним хозяйством присмат-ривает. Хорошим хозяевам помогает, а у нерадивых — все, где ни попа-дя, разбросает, озорничает…


Вожаку удалось вырваться из овчарни и избежать не только смер-тельного удара железного жала, которым орудовал человек, но и клыков собак, кинувшихся за ним в погоню, однако он чувствовал, что время его уже сочтено. Кровь сочилась и сочилась из множественных ран. И как он ни пытался остановить ее, зализывая те раны, которые можно было достать языком, остановить ее не удавалось, слишком глубоки и обширны были они. Силы таяли. Все ниже и ниже долу опускалась го-лова, все чаще и чаще мутная пелена набегала на глаза. Что время его вышло, понимал не только вожак, но и котная волчица, вместе с ним вырвавшаяся из овчарни и теперь неотлучно семенившая в нескольких шагах позади него. По старой привычке. Волчице повезло: никаких серьезных ран люди ей не причинили, а кровь зарезанной ею овцы на какое-то время утолила жажду голода и придала сил. Она теперь была сильнее вожака и могла добить его, но старая привычка подчиняться ему удерживала ее от этого поступка. На развилке лесного оврага их поджидал молодой самец, которому посчастливилось первому покинуть злополучную овчарню.

Вожак и молодой самец посмотрели друг на друга. Взгляд молодо-го волка, успевшего оценить обстановку, был откровенен: «Пора поми-рать, вожак! Ты свое полностью отбегал. Ты не смог спасти и сохранить от голода стаю — и должен погибнуть, чтобы дать возможность выжить более сильному».

«Вот и конец», — возможно, шевельнулась интуитивная догадка в волчьих мозгах вожака.

Когда-то давным-давно вот также он, тогда еще молодой и полный силы волк, встретился со старым вожаком. Встретился — и прикончил его. Правда, тогда оба были не так голодны и слабы. Просто тогда он чувствовал, что пришло его время стать вожаком и водить стаю. И по-единок между ними был честным. Старый вожак мог разорвать его на куски, как не раз делал с другими претендентами на лидерство в стае. Но счастье оказалось на его стороне, и старый вожак пал в схватке.

«Вот и конец…»

Но инстинкт самосохранения, в отличие от умирающего тела, был еще жив. Из пасти вожака вырвался короткий рык. Однако молодой са-мец даже не попятился, лишь недовольно заурчал. Мол, к чему тянуть время.

Заурчала и волчица, некоторое время молча наблюдавшая эту сце-ну. Потом, отвернув морду, чтобы не встречаться взглядом с вожаком, обежала его стороной и стала рядом с молодым самцом. Волчица, обе-регая свой плод и надеясь дать ему жизнь, сделала выбор. И выбор этот был верен: чтобы выжить самой и дать жизнь своему потомству, она должна остаться с сильнейшим. Должна слопать уже бывшего вожака.

Старый вожак не стал дожидаться, когда молодой самец решится броситься на него, и первым бросился в бой. Точнее сделал вид, что бросился, так как силы явно покидали его. Он имитировал боевой пры-жок, на самом деле подставляя врагу шею, чтобы долго не мучиться и погибнуть как можно быстрее.

Когда днем на это место по волчьим следам на коротких, но широ-ких лыжах, им же изготовленных, пришел Бродич со своими собаками, то обнаружил тут лишь жалкие остатки старого вожака. Оголодавшие волки чуть ли не полностью съели своего сородича. «Вот и пришел ко-нец волчьей стаи, — без гнева и мстительного удовлетворения констати-ровал про себя курский охотник, читая по звериным следам, как волхв по книге. — Старого волка слопали, даже косточки не оставили. Видать, голод прижал окончательно… Оставшаяся пара теперь из этих мест да-леко уйдет. Не любят волки создавать новые стаи на тех местах, где им однажды не повезло. Совсем как люди. Хорошо хоть то, что за скотину больше бояться не придется… Если, конечно, тут какая-нибудь другая стая не обнаружится», — поправил он себя. Бродич еще раз взглянул из-под покрывшихся инеем бровей на две цепочки неглубоких волчьих следов, убегавших а лесную чащу, и поворотил домой. Зимний день, как и предыдущие, обещал быть ясным и морозным. Солнце-Коло неспеш-но катилось по серо-голубому своду Сварги, совершая очередной круг. Коловорот.

Занесенные снегом посадские избы Курска мирно дымились, обог-ревая людей, спрятавшихся от холода в них. Ни шума, ни крика. Даже собачьего лая, такого привычного в этих местах в любую пору — и того не слыхать: попрятались, как и люди, по своим конурам. Ничего не по-делаешь — севера. И только серая громада крепости, лет двадцать тому назад построенная по велению уже почившего князя Кура и его воеводы Хвата на мыску Красной горки, возвышаясь над снежной равниной, свидетельствовала о том, что жизнь в граде Курске не умерла. Она лишь затихла, замерла, пережидая морозы. Об этом же говорили и дымки, вившиеся из-под камышовых крыш горожан, а также из одиноко тор-чащей трубы над княжескими хоромами.

«Сколько лет прошло, — размышлял Бродич, глядя на град свой из-под лисьего треуха, перед которого из-за дыхания на морозе покрылся инеем и был также бел, как и наст под ногами. — Сколько вод в Куре и в Тускаре утекло, сколько всего случилось, сразу и не упомнишь. Когда-то я был молод и участвовал в строительстве сей крепости, спас жизнь жрецу Свиру, а теперь сыну моему Яруну уже столько же лет, а Стоян входит в эту пору. Ярун уже женат — и вот-вот обзаведется своими детьми, моими внуками, — улыбнулся Бродич своим мыслям. — Вскоре и Стоян с кем-нибудь слюбится и в дом наш еще одну сноху приведет. Дом наш хоть и был когда-то просторен, — переключились мысли в дру-гое русло, — но с каждым днем с учетом роста семьи будет становиться все более и более тесноват. Знать, пришла пора Яруна в собственный угол отселять. А это — новая стройка, новые хлопоты. Но, — улыбнулся он опять, — радостные хлопоты. Сколько лет прошло, — вернулся к пер-воначальным размышлениям Бродич. — Вот уж как несколько лет нет князя Кура, а в граде и окрестностях княжит его сын Севко, названный в честь легендарного прародителя северян, муж, хоть и молодой, но ра-зумный. Видать, княжеская кровь сказывается, да и жрец храма Свето-вида, — усмехнулся добродушно Бродич, — своими заботами и знаниями его не оставлял. — Князь Кур умер и ушел к пращурам, но воевода Хват еще жив. И хоть лета не пощадили его, посеребрив бороду и усы, но он по-прежнему бодр и также себя — шире. А еще хоть сегодня готов в по-ход отправиться, как делал это в те уже далекие годы, когда ходили в совместный поход многих славянских племен на орду фарнахов и гун-нов, к Ра-реке, чтобы наказать хана Джулата. Даже бесследное исчезно-вение сына Сокола, кажется, на нем никак не отразилась. По крайней мере, внешне… А Сокол-то, — вновь метнулись мысли в иное русло, — как-то непонятно для всех сгинул. Был, был — и, вдруг, не стало… То ли с торговыми гостями ушел — и пропал, то ли пытался у княжича Буса свою любовь Радославу отбить — и погиб. Темное то дело… Тогда в граде Курске еще разное говорили по этому поводу, хотя княжеского сыска, непременного при таких делах, вроде не было. Но как ведется при таких обстоятельствах: поговорили, поговорили, да и позабыли. И было то, — наморщил Бродич лоб, — как раз в лето, когда в Курск при-было посольство князя Дажина во главе с его старшим сыном Бусом».

Воспоминания роем налетели, завлекли, закружили старого охот-ника. Заставили вспомнить и радостное, и грустное, и личное, только его, Бродича касаемое, и общее, всего града Курска затрагивающее. Стоило только чуть коснуться Буса, как память уже услужливо рисует картины на данную тему. Тогда он, Бродич, во второй раз видел княжи-ча. В первый раз — это во время похода на фарнахов, когда Бус был еще совсем юнцом. Не более тринадцати — пятнадцати лет в ту пору ему бы-ло. Но уже чувствовалась удаль воина. Во второй раз он увидел Буса, когда тому исполнилось два десятка лет. И это был настоящий муж и князь. И молодец, каких поискать. «А ведь Бус, — буравчиком, речным водоворотом, закружила мысль, — тогда из нашего града забрал себе то ли супружницу, то ли наложницу, одну из дальних родственниц воево-ды Хвата… Кажется, Радославу, на которую, как поговаривали куряне (и не без оснований на то), свои виды имел сын Хвата — Сокол. Ушла с княжеским посольством девица, и больше о ней ни слуху, ни духу. Как и о Соколе. То ли жива еще, то ли давно в мир иной, к щурам-пращурам отошла. Зато древний жрец храма Световида Славояр, которому, пожа-луй, уже второй век пошел, жив и здрав, — возвратился вновь Бродич к прежним размышлениям. — По-прежнему в светлом храме Световида всеми делами заправляет, хоть уже и не ходит самостоятельно от древ-ности своих лет, а ведом под мышки парой отроков из числа младших жрецов. Да, дела… Впрочем, на все воля Сварога. Без его ведома — и волос с головы не упадет. Однако, Сокол, пожалуй, был одних лет с княжичем Русколани, — шевельнулась очередная мысль. — Возможно, — чуть ли не в слух сказал Бродич, но тут же оборвал сам себя, — эк, куда меня занесло: княжеские заботы и кручины разбирать, словно своих не достает. Пусть то боги решают, а также берегут князей и нас, греш-ных».

Бродич еще раз оглядел окрестности града своего и заспешил к родному домишку, затерявшемуся среди многих таких же домишек ку-рян на заснеженной целине. Под его лыжами поскрипывал искристый и непорочный своей белизной снег. Как ни пытался старый охотник Бро-дич отогнать прочь мысли и воспоминания, наполнявшие его голову, но не мог. Ни с того, ни с сего вдруг подумалось о засушливом лете и го-лодной поре, случившихся с пяток лет тому назад. Возможно, на эти мысли навела складывающаяся неблагоприятная для курян обстановка этой зимы. Тогда зима была обычной, но вот весна, затянувшаяся из-за заморозков, наступила поздно. Поэтому был поздним и сев на полях. Но не успели взойти чахлые зеленя, как наступила жара и урожай зерновых погиб на корню. Погибла садовина и бахча. В довершение ко всему слу-чилось нашествие саранчи, сожравшей все то, что уцелело от зноя. Ве-ликое смятение прокатилось среди северских родов. Голод грозил убить и старого, и малого. Не помогло и то, что жрецы на всех капищах и во всех храмах приносили богам жертвы не только молитвами и песнопе-ниями, вином и просом, но и кровью птиц и домашних животных. «Видно, сильно прогневали мы богов наших, раз они на нас напасть за напастью шлют, — все чаще и чаще слышались голоса, обезумевших от жары и наступающего голода людей. — Требуется очищение. Только всеобщее очищение еще может нас спасти».

Среди северян нашлись такие, которые вдруг вспомнили о древнем обычае очищаться перед богами человеческими жертвами, о котором, считай, давным-давно все позабыли, даже самые древние старики. Осо-бенно на этом настаивали жрецы Перуна и Стрибога. Вновь и вновь они собирали вече на торжище, вновь и вновь требовали от князя и старшин по жребию установить очистительную жертву. Все труднее и труднее молодому курскому князю Севко, так как Кур к этому времени уже отошел в Ирий, удавалось удержать горожан и окрестных селян от тако-го шага. В соседнем же Ратске старейшины пошли на поводу жрецов-крикунов и отдали им на заклание только что родившегося младенца. Однако ни засухи, ни надвигавшегося голода избежать им, как и всем северянам, проживавшим по реке Семи, не удалось. Очищение невин-ным младенцем не помогло, ратские жители также бедствовали, как и все, если не хуже. Может, этот печальный результат соседей, может, проявленная твердость со стороны князя, а может, и слова главного жреца храма Световида — Славояра, заявившего, что он проклянет всех своих жрецов или же отдаст их самих на заклание, если они не оставят мысли о человеческом жертвоприношении, возымело место. «Наши боги не приемлют человеческую плоть, — скрипуче повторял жрец Сла-вояр, потрясая посохом — символом жреческой власти. — Об этом во всех наших священных Ведах говорится. Мы же — ни какие-нибудь язычники, а дети Дажьбожьи, внуки Сварожьи. А разве отец, мать или дед с бабкой своих чад поедают?!! Нет, не поедают! А кто того требует, тот враг русичей…»

Куряне человеческих жертвоприношений не принесли. По реше-нию веча все торговые гости, богатые мужи курские, князь и воевода, урезав домашние расходы на родных, челядь и дружинников, делились последним куском хлеба и зерном. Умный князь Севко на три года отка-зался от прежнего сбора податей, установленного для княжеского двора большим вечем еще при жизни князя Кура, чтобы не дать сородичам вымереть голодной смертью. Жрец Славояр по примеру князя и воево-ды также открыл храмовые житницы: «Не гоже жрецам жиреть, когда народ голодает!» Рыбная ловля и охота на птицу и зверя стали спаси-тельным кругом для горожан и огнищан. И куряне выстояли, обойдясь малыми потерями, не в пример к другим родам и племенам, приютив-шимся на берегах Семи и других больших и малых рек, даже прино-сившим страшные жертвы богам, но, по-видимому, отвергнутые ими.

«Неужели, все повторится вновь, — опечалился Бродич. — Нет, не должно быть… Ведь русскому роду не будет переводу! Так наши веды говорят. То пережили и это переживем. Жизнь продолжается! Вот умер князь Кур, а на его место встал сын его Севко. Умру я — на мое место встанут мои сыновья… а на их место — их сыны. Никаким напастям род славянский не одолеть. Никаким! Ни в жисть! И стоит по-прежнему крепость наша, построенная стараниями князя Кура и нашими. Посере-ла, поприсела, местами мхом зеленым покрылась. Но стоит… и будет стоять. А если даже от старости лет она начнет разрушаться, то наши внуки и правнуки построят новую, еще лучше и краше, чем эта. Да, по-строят! И не только из древа, но и из камня… Очень хорошо, что за это время ни один супостат ее не пытался порушить, на копье взять. Знать, оберегают боги светлые эту твердыню, заботятся о ней и о нас, греш-ных, отводят ворогов стороной».

Так размышлял старый охотник и опытный воин, точнее, воинский сотник курского ополчения Бродич, наблюдая за родным градом, почти занесенным снегом, с лесной опушки.

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН

Константин, император Великой Римской Империи, находился в своем новом дворце, только что выстроенном в восточной столице Рим-ской империи — Византии, работая над очередным законом, к сочини-тельству которых пристрастился в последнее время.

Императорский дворец был построен на самом возвышенном месте Византия, среди тенистых рощ, с видом на Золотую Бухту Босфора, по которому туда-сюда сновали парусники, гражданские и военные, нес-шие службу по охране дворца и града. Хоть врагов поблизости и не ожидалось, но порядок есть порядок, и ему необходимо следовать не-укоснительно. Дворец, построенный греческими архитекторами и под их руководством рабами-варварами, поражал своей белизной мрамор-ных стен и сверканием огромных окон, остекленных стеклом, привезен-ным из Египта, где до сих пор самые лучшие в мире мастера по изго-товлению стекла. Стекло могли и умели изготавливать и в Риме, и в Греции, и в иных местах, даже не просто прозрачное и крепкое, но и разноцветное, однако все равно лучше египтян нигде его не изготавли-вали. Что значит многовековой опыт. Солнечные лучи, отражаясь в стеклах окон, делали здание с внешней стороны сверкающим, как ог-ромный драгоценный, возможно, бриллиантовый камень, придавая ему воздушность и невесомость.

Константин дописал один лист бумаги, присыпал его мелким пес-ком, чтобы не размазалась тушь и не пропали буквы, а, точнее, его труд, и принялся за другой лист, когда его личный секретарь, поверенный во всех личных и государственных делах и по совместительству телохра-нитель Андроник вошел с докладом. Ничего необычного в том не было, кроме того, что пришел он в неурочный час. К слову сказать, и бумагу, и тушь императору поставляли купцы, имеющие торговые отношения с далеким Китаем, где живут мастера по производству бумаги, которое является их государственной тайной, и туши, что тайны уже не состав-ляет. Август Константин был в легкой пурпурной тунике — символе им-ператорской власти, но без доспехов и вооружения. Хотя никто не смог бы утверждать, что в складках туники не спрятан один из острых и длинных кинжалов, которым можно проткнуть человека насквозь.

Базилика, или же проще, рабочий кабинет императора находился на втором этаже. Ряд узких, но довольно высоких, что, несомненно, в определенной мере компенсировало их узость, стрельчатых окон позво-лял солнечному свету проникать внутрь и ярко освещать сей кабинет. Каменные стены, искусно задрапированные светлыми шелковыми пор-тьерами с тонкими и хитроумными почти невесомыми рисунками, соз-давали уют и рабочую обстановку. По-видимому, шелковые полотна были привезены из далекого Китая или же Индии, так как в самой могу-чей Римской империи еще не научились изготавливать такие ткани.

Стены кабинета были густо увешаны всевозможным оружием. А в специальной нише, устроенной в стене за рабочим столом императора, рядом с потайной дверцей тайного хода, стояло государственное знамя — лабарум. Лабарум был изготовлен из тяжелой бархатной ткани пур-пурного, как и парадное одеяние августа, цвета, и по его полю золотыми нитями была вышита личная монограмма Константина в виде вытяну-той сверху вниз латинской буквы «Р», наложенной на букву «Х», одно-временно напоминающую стилизованный христианский крест. В других нишах, а также на мраморных колоннах-подставках находились бюсты прежних императоров и цезарей, выполненные из белого мрамора или же гипса, но окрашенного мастерами-скульпторами под мрамор. Пол был покрыт цветной мозаикой и отшлифован так, что отражал солнеч-ные лучи, словно серебряное зеркало. И потому веселые солнечные зай-чики плясали на шелках драпировки, внося свой неповторимый колорит в рабочую обстановку кабинета.

В соответствии с законом, составленным самим Константином, ни-кто не смел, даже члены семьи, в его рабочий кабинет войти просто так, без предварительной договоренности и доклада. Только Андронику раз-решалось это делать и то в установленное время суток. И только в осо-бых случаях, когда необходимость требовала немедленного доклада и принятия срочных мер, установленный ритуал доклада нарушался.

Андроник был знатным армянином, знавшим не только воинское дело, но и многие языки. Он был обучен не только грамоте, но и счету, и ведению торгового дела, и ремеслам, в том числе рисованию. Он был в качестве ученого мужа при дворе царя Армении Тиридата, от которого и попал к нему, Константину, еще в начале его восхождения не только по воинской карьере, но и по политической, и находился в услужении уже несколько лет.

Как и любой иностранец, оказавшийся на чужбине, Андроник не искал иной поддержки, кроме его, императорской. Он не встревал в дворцовые дрязги и интриги, не плел заговоры, без которых не обхо-дился ни один дом августа, а верой и правдой служил только одному господину — вначале лишь простому трибуну, затем цезарю и вот уже Императору Римской империи. Правда, и вознаграждения за свою службу получал приличествующие его статусу. Не каждый центурион, а то и трибун имели такие почести и вознаграждения.

Услышав стук отворяемой двери, император, недовольный тем, что отрывают от работы, поднял взгляд от изучаемого документа и взглянул на слугу.

— Докладывай, друг Андроник, — справившись в мгновение ока с досадой — не пристало Императору уподобляться простым смертным и открывать душу — пошутил Константин по привычке — находясь наеди-не с Андроником, он допускал не только шутки, но и скабрезные выра-жения, — какие каверзы еще случились в Империи?

Предательство близких людей и измены даже самых верных сдела-ли императора осторожным и в то же время насмешливо-циничным.

— В Империи, слава Всевышнему, доминус, все пока спокойно. — Отвесив полагающийся поклон и назвав императора на восточный ма-нер, так как Константин любил данное обращение больше чем «импера-тор» или «август», доложил Андроник. Он был христианином, в отли-чие от многих его военачальников, по-прежнему чтивших старых богов во главе с Митрой, Юпитером или Аполлоном.

— Тогда что же заставило тебя потревожить меня в неурочный час?

— Говорят, посольство из Русколани прибыло, доминус.

— Так, говорят… или же прибыло? — Усмехнулся Константин, не скрывая иронии ни в улыбке, ни в голосе.

— Прибыло.

— И что?

— Аудиенции, доминус, добиваются…

— Это хорошо, что добиваются. Уважения будет больше. Верно, Андроник, или, быть может, я ошибаюсь?..

— Верно, доминус. — Поклонился в очередной раз Андроник.

— Давно добиваются?

— Около недели.

— Ничтожный срок. Другие больше ждут. Кстати, Русколань — это где?

Император Римской империи хоть и был просвещенным госуда-рем, но политической географией, если это не касалось непосредствен-но границ Империи или войн с ее соседями, особо не интересовался. К тому же Русколань в Империи была более известна как страна антов — Куявия или, вообще, Сарматия. А самих русичей в Империи чаще всего звали сарматами, реже — склавинами.

— Это за Боспорским царством и Меотиским морем, или короче Меотисой, доминус, — почтительно доложил Андроник. — Наши про-винции в Тавриде с их землями граничат.

По-видимому, Константин давно уже понял, о каких землях идет речь, а, возможно, и знал, да ума у своего доверенного лица пытал, ло-мая перед ним комедию своего неведения, — царственные особы всегда не прочь повалять дурака перед своими подданными, — так как сказал:

— Но так называемое Боспорское царство, северный обломок импе-рии Александра Македонского сейчас подпало под власть северных варваров — готов?

— Да, доминус.

— Значит, Русколань располагается за землями готов, наших давних беспокойных соседей и врагов.

— Верно, доминус, — поклонился Андроник и пояснил: — Частично за ними, а частично за Колхидой и моей родиной — Арменией.

— Что ж, понятно, — бесцветным голосом, лишенным каких-либо эмоций, промолвил Константин после недолгого молчания: то ли дей-ствительно о чем-то размышлял, то ли делал вид, что раздумывает. — И кто же там властвует: хан, каган, царь или король, как у готов?

— Князь. Князь Дажин, — уточнил Андроник, поклонившись.

— Хм, что-то ранее о таком не слышал, — сделал задумчивое выра-жение лица Константин. — Вот о короле готов Книве и его внуке Герма-нарехе слышал и даже видел последнего, когда вели переговоры с ними о мире на западных и северных границах империи; о царе персов, Нар-сехе, знаю — даже воевать с ним, как помнишь, приходилось… А вот о Дажине что-то не слышал.

Слышал или не слышал на самом деле Константин о русколанском князе Дажине, Андроник не ведал. Император Константин, конечно, мог и слышать о русколанском князе, но, находясь даже один на один с од-ним из самых верных своих слуг, мог запросто играть роль незнайки. Как никто иной, Андроник, посвященный во многие дворцовые тайны и интриги, знал, что Константин любил время от времени лицедейство-вать, как зато не любил раскрывать свои карты. С другой стороны, им-ператор Константин, действительно, мог и не слышать о князе Дажине и теперь говорил об этом факте правдиво.

— Не мудрено, доминус, — нашелся поднаторевший в вопросах ди-пломатии и дворцового чинопочитания Андроник, — разве можно всех варварских вождей упомнить при столь обширных границах Великой Империи.

— Пожалуй, ты прав, — милостиво согласился Константин. — И кто же возглавляет посольство северных варваров?

— Сын князя Дажина — Бус, — поклонился Андроник.

— Имя какое-то короткое: Бус, — произнес Константин, пробуя имя посла на слух. — Бус.

— Славянское, — обронил, словно нехотя, Андроник, — у славян имена, особенно у родовой знати, всегда краткие: Бус, Рус, Кий, Сев, Чех, Пан… — и замолчал, ожидая дальнейших распоряжений, так как последняя фраза императора не требовала немедленного ответа.

— Может, и славянское, — произнес Константин в раздумье, — а, мо-жет, и не славянское… Слышал я, что во времена Александра Македон-ского, друг Андроник, в Древней Бактрии был царь Бус Бактрийский. Слышал о таком?

— Как-то не доводилось, — потупился Андроник, хотя как человек любознательный и начитанный, любивший в минуты досуга поковы-ряться в истории разных народов и их правителей, он был знаком с этим именем.

— И сколько же лет этому Бусу? — вновь обронил сквозь зубы пове-литель Римской империи. — Наверное, какой-нибудь старик. Восточные варвары любят посылать во главе посольства старцев, — пояснил он свой вывод. — Не доверяют молодым ведение государственных дел.

— Я сам его не видел, — стал отвечать Андроник, конфузясь от та-кой своей непредусмотрительности и недальновидности, — но слышал, что муж сей совсем не стар. Примерно, ваш ровесник, государь… Мо-жет, чуть млаже…

Как ни прискорбно, но Андроник опять слегка лукавил. Его шпио-ны успели донести ему, что золотокудрому послу Русколани Бусу при-мерно на десять лет меньше, чем августейшему повелителю Римской империи. Однако он счел такое упоминание, а, заодно, такую осведом-ленность, неуместными тут и промолчал. Царствующие особы не очень-то жалуют людей, слишком осведомленных и все знающих, подозревая в таких или шпионов или «умников» и выскочек. Что, в принципе, од-нозначно: и тем, и другим не сносить головы. А если голову невероят-ным образом еще удастся спасти, то с дальнейшей карьерой при дворе можно распрощаться навсегда и молить богов, что так легко отделался. Вот Андроник благоразумно и придерживался золотого правила: знай больше, но говори меньше.

— Неужели? — проявил заинтересованность Константин.

— Говорят… — по-прежнему неопределенно ответил Андроник, придерживаясь избранной им тактики поведения при беседе с импера-тором.

— Кто-нибудь ему протежирует в нашей аудиенции? — Метнул мол-ниеносный и испытующий взгляд Константин.

— На сколько мне известно, доминус, — отвечал теперь вполне ис-кренно Андроник, — никто. Нет у него ни в столице, ни во дворце по-кровителей. Просто толкается во все двери и щели…

— Уже хорошо… — отозвался задумчиво император.

Андроник никак не отреагировал на последнюю фразу своего по-велителя. И, возможно, молчание советчика заставило императора вновь проявить реакцию:

— Тебе, друг мой, по статусу положено все знать наверняка, а не догадываться, — язвительно продолжил он, — а то «на сколько мне из-вестно…».

Андроник молча уставился в мозаичный пол рабочего кабинета императорского дворца, всем своим видом показывая смущение и рас-каяние.

— А скажи-ка, друг Андроник, мой верный советчик, — уже усмех-нувшись, поинтересовался император и отличный лицедей, — какая нам выгода от данного посольства? Какая нам в том корысть? А? — И взгля-нул зорко и пронзительно, даже глаза чуть прищурил, словно стараясь проникнуть в саму душу Андроника.

— Вам, доминус, о том лучше знать, — скромно потупив взор, ото-звался Андроник. — Но, если он прибыл с дружеским визитом, или даже с просьбой о помощи, то такие друзья лишними не бывают…

— У императора Великой Римской Империи нет друзей, — перебил высокомерно Константин. — У него или слуги, одни из которых расто-ропны и сообразительны, другие же — медлительны и завистливы, или же враги. Третьего не дано.

— Виноват, государь, — согнулся в поясном поклоне Андроник, — я оговорился: не друзей, а людей.

Ответив на вопрос, Андроник замолчал в ожидании дальнейшей реакции Константина.

— Продолжай, — сменил тот гнев на милость.

— Осмелюсь заметить, доминус, — продолжил верноподданнически Андроник, — неплохо бы заиметь… — он замялся, подыскивая точное определение, которое бы не резало тонкий слух императора.

— Друзей? — пришел на помощь, усмехнувшись, Константин. — Так, что ли?

— Да, — заметно стушевался от непроизвольной заминки Андроник, — друзей за спиной врагов. Даже сильному и грозному властителю это никогда не мешает…

— Это ты готов имеешь в виду?

— Да, доминус, — поднял на императора взор Андроник. — А кроме готов, нависших над Империей с севера и запада, есть еще и персы, как голодные псы покусывающие наше пограничье на востоке.

Персидское царство, как, впрочем, и Армянское, а незадолго до то-го и Боспорское, формально входило в Империю на правах отдельной, с большими автономными функциями провинции, но на самом деле пер-сидские цари считали себя независимыми от Рима и время от времени напоминали об этом, нападая на земли империи, граничащие с ними. Риму не раз приходилось подавлять выступление своих восточных вас-салов. Сам Константин, будучи еще просто Флавием Валерием Кон-стантином, сыном цезаря Констанция, и только первым трибуном, ко-мандиром всего лишь одной небольшой алы, в окрестностях развалин города Зура также участвовал в одном из многочисленных сражений с ними. Тогда царь персов Нарсех, совершив неожиданный маневр, на голову разбил цезаря Галерия, зятя тогдашнего императора августа Ди-оклетиана, посланного во главе римских когорт на усмирение персов, начавших жечь и грабить пограничные города и селения, а также захва-тивших большую часть Армении. И там же, под разрушенными стенами города Зура, Константин впервые познакомился а царем Армении Ти-ридатом. А было то в 302 году от Рождества Христова, если следовать христианскому летоисчислению, или же в 1055 году от основания Рима и начала летоисчисления в соответствии с римской эрой.

— Ну, что ж, — усмехнулся опять Константин, — тогда последуем твоему совету и посольство э-э-э… как там его…

— Русколанского князя, — поспешил с уточнением Андроник.

— …Русколанского князя, — тут же подхватил Константин, — при-мем. Но… — сделал он ударение на этом «но», — но, без спешки. Понял?

— Понял, доминус.

— Надо же дать прочувствовать князю Бусу важность как его мис-сии, так и нашего положения. Чай, не последние императоры в этом мире, — пошутил август. — В этом деле, как с вином: чем больше оно устаивается, тем крепче. Ха-ха-ха!

Андроник позволил себе улыбнуться одними глазами в знак того, что шутку своего царствующего господина понимает и одобряет.

— Но, — поднял Константин указательный палец правой руки, за-остряя тем самым внимание своего советчика и телохранителя, — других посредников к нему не подпускай. Я знаю наших царедворцев: обдерут бедного посла как липку, обещая помощь. Сами ведь не помогут, но ободрать — обдерут за милую душу. А он потом, возвратившись к себе на родину, будет дурную славу о нас распускать: корыстолюбцы, мол, и взяточники. Нам же худая слава совсем ни к чему!

Андроник понял, что император лукавит. Он не за казну посла Буса переживает и даже не из-за того, что где-то в далеком краю будет «ос-лавлен», а потому, что боится, что его ближайшие слуги порядком «об-легчат» подарочный багаж посла, и ему достанутся не все полагающие-ся по такому случаю подарки.

— Все сделаю, как скажете, доминус, — поклонился Андроник, по-пятившись задом к выходу из кабинета.

— Еще что-нибудь имеется? — задал формальный вопрос Констан-тин, давая тем самым больше понять, что аудиенция окончена, чем, же-лая ее продолжения.

— Нет, доминус.

— Тогда ступай, а я еще поработаю над документами. Кто-то же должен в государстве заботиться о благополучии подданных, не всем же баклуши бить да императорских милостей требовать.

И когда Андроник уже закрывал за собой тяжелую дубовую двух-створчатую дверь кабинета, добавил:

— Не забудь время от времени напоминать мне о посольстве Руско-ланского князя. Надо согласовать дату приема.

— Будет исполнено, доминус, — тихо отозвался Андроник и закрыл за собой створки парадных дверей.

Андроник удалился, а император Римской империи, отодвинув в сторону исписанные листы бумаги и серебряную чернильницу с остро отточенным гусиным пером, о чем-то стал размышлять наедине с собой. Тело и голова оставались недвижимы, и только его слегка удлиненное аскетическое лицо с остро обозначившимися вертикальными складками кожи на лбу у переносицы и на границе уголков губ и щек, жило жиз-нью мыслителя и полководца. Время от времени по нему пробегали легкие гримасы размышлений, скорее всего, противоречивых. Так как, то одна, то другая щека невольно подрагивали, а крылья длинного, с небольшой горбинкой, носа нервно трепетали. Тяжелый подбородок, говоривший о породистости владельца, лишь усиливал это впечатление. А широко поставленные черные, как агат, глаза оставались суровы и холодны даже под дымкой раздумий и смотрели обжигающе своим хо-лодом, почти не мигая.

Август Константин, а также доминус, базилевс, император — обще-употребительные титулы римских властителей — размышлял. Все чаще и чаще в своих размышлениях о настоящем или же о будущем он воз-вращался в прошлое. То довольно далекое, уже подернутое дымкой заб-вения, то совсем близкое, а потому достаточно яркое и подробное. Вот и теперь, обдумывая информацию, полученную от секретаря и дворецкого Андроника, в мыслях убежал далеко-далеко, в самое детство.

Вот он, еще совсем подросток, которого все домашние чаще зовут Флавием, чем Константином, в далекой теперь Иллирии, а точнее в Верхней Мезии или Далмации, в провинциальном городишке Наиссе, где родился в 1038 году по римскому летоисчислению. Рядом его мать Елена Флавия, содержательница придорожной корчмы-гостиницы, в которой путник мог найти не только пристанище, но кусок хлеба и крынку вина, а если у путника были еще и сестерции в кожаном кошеле, то он мог рассчитывать и на кусок жареного мяса.

Мать молода и красива. Она в чистой тунике, голова, как у боль-шинства замужних горожанок, покрыта легким платом, из-под которого виднеются черные, как вороново крыло, волосы. От матери пахнет ду-шистым хлебом, оливковым маслом и самодельным деревенским вино-градным вином. Мать одновременно и ласкова с ним, и строга.

«Не пристало сыну Констанция Хлора, славнейшего военачальника Рима, род которого идет от императора Клавдия Готика, заниматься шалостями и баловством, — вновь и вновь напоминает ему она, когда посылает учиться в местную школу. А на улице так тепло и светло от солнышка, и соседские ребятишки так весело играют в салки или же в римских легионеров, размахивая деревянными мечами и защищаясь от сыплющихся со всех сторон ударов кусками досок, изображающих щи-ты. — Не уподобляйся детям простолюдин и плебеев. Не позорь отца».

Отца дома нет. Отец где-то далеко в Галлии, на границе с франка-ми и готами. Он постоянно в сражениях. То с галлами и кельтами, вновь и вновь поднимающими восстания и мятежи, то с франками, тевтонами и готами, постоянно нарушающими границы Империи. С теми самыми готами, которые при императоре Клавдии захватили северо-западные земли и провинции Империи, осадили Фессалоники, угрожали Греции и, вообще, Ионическому побережью, а также островам Родос и Кипр, но которых, в конце концов, Клавдий разбил недалеко от Наисса. Отец дома почти не бывает, и он отца почти не помнит. Время от времени домой приезжает брат матери — Марий, который служит адъютантом у отца. Марий — старый и суровый воин, не раз побывавший в самых тяж-ких сражениях и не раз раненый. Однако прежние раны не мешают ему продолжать службу, чтобы заработать пансион — государственное посо-бие, полагающееся заслуженным ветеранам при выходе их на покой.

Если мать все чаще и чаще посещает храм, белеющий на пригорке среди зелени деревьев, под медной крышей, который называет церко-вью, и в котором молится христианскому Богу Иисусу Христу и его ма-тери — Пречистой Деве Марии, то дядя Марий признает только бога воинов — Митру да еще Юпитера, как того требует император, ибо Юпитер испокон веку считается покровителем Рима, а, значит, и всей Римской империи.

Вот он, по-прежнему мальчишка, но уже в военной школе, где го-товят воинских начальников для римских когорт. Сюда его привез по просьбе отца дядя Марий.

Тут Константин грустно усмехнулся собственным воспоминаниям, скривив уголки губ: «Какая там просьба отца. Это было прямое указа-ние правителей восточной части Империи, в том числе и императора Диоклетиана, желавшего видеть сына западного цезаря Констанция в качестве заложника у себя под рукой, чтобы было можно всегда «на-жать» на болевую точку отца».

Школа, в которой обучали воинскому искусству и готовили коман-диров как для пеших центурий, манипул и когорт, так и для конных турм и ал, находилась в восточной части Римской империи, в городе Никомедии — столице Восточной Империи.

«Учись, как следует, Флавий, — напутствовал его дядя Марий, ста-рый честный вояка, — ибо каждый захочет найти в тебе изъян, потому что когда-нибудь твой отец станет августом, чтобы твоим изъяном уко-лоть отца».

«Как был прав, — вновь усмехнулся Константин мыслям, но уже не скептически, как ранее, а с чувством светлой печали по ушедшим вре-менам, — старый вояка, дядя Марий. Все провидел и предвидел».

Отец, цезарь Констанций Хлор, к этому времени из-за политиче-ских и карьерных соображений, с его родной матерью Еленой, которую любил, расстался, расторгнув брак, который, кстати, официально и бра-ком не признавался из-за сословных различий, а считался лишь сожи-тельством женщины и мужчины — конкубинатом. Получалось, что мать его была не женой отцу, а всего лишь конкубиной — сожительницей, и он, Константин, был незаконнорожденным сыном. Что в последующем не раз «отравляло» жизнь и отцу, и ему, начавшему уже подниматься по скользкой карьерной лестнице воинского начальника. Отец женился на Феодоре, первейшей в Империи красавице и падчерице императора Максимиана, почему-то длительное время засидевшейся в девственни-цах.

Восточная столица встретила его холмами, радующими взор, зеле-нью виноградников, возделанными полями и пастбищами вокруг. Хол-мистая местность, покрытая островками рощ бамбука, можжевельника, лавров, дубов и елей, полого спускалась к заливу Мраморного моря, или, как еще называли, моря Мармара, соединявшего Эвксинский Понт с Внутренним. В заливе тихо скользили по голубой глади вод парусники и многовесельные галеры, перевозя грузы и людей с одного берега на другой. В его родном граде ни то, что моря, реки порядочной не было.

Улицы Никомедии пестрели разномастным народом и поражали своим многоголосьем. Кого тут только не было. Одни рабочие, в корот-ких полотняных туниках, достигавших им только до колена, чтобы немешали движению, разносили товары по мастерским, другие трудились на строительстве новых храмов римским богам: Юпитеру, Геркулесу и Аполлону. Важно шествовали купцы в длинных, почти до самых пят, шелковых туниках всех цветов радуги за исключением пурпурного, ко-торый был привилегией цезарей и августов. Иногда по улицам дефили-ровали высокопоставленные чиновники в церемониальных тогах. Чи-новники пониже рангом были в туниках, но обязательно с долматиком — полоской вышитой ткани, обернутой вокруг шеи. Им было, наверное, жарко, но они мужественно и стойко переносили жару, оставаясь вер-ными символу чиновнической принадлежности. Впрочем, рядом с ними шагали молодые рабы с зонтиками, прикрывающими от лучей солнца и с опахалами, создающими свежие струи воздушных потоков. Время от времени в этой гудящей и разномастной толпе горожан попадались школяры, как везде, крикливые и задиристые. Если рабочие были босы или же в сандалиях с деревянной подошвой, то купцы и знатные люди, патриции, поголовно в кожаных сапогах с высокими, порой доходящи-ми до икр, голенищами.

Улицы поражали не только пестротой одежд горожан, но и при-надлежностью их к различным народам и родам. Тут можно было ви-деть грека рядом с коренным римлянином, армянина с персом, черного, как смола, эфиопа с белолицым и светловолосым германцем, сирийца и иудея. Германцы, франки, армяне, а также попадавшиеся изредка сар-маты и жившие на берегах Дуная тиверцы туник и тог не носили. Чаще всего на них были брюки и короткие куртки, иногда, поверх курток длинные плащи, похожие на те, которые носят римские легионеры в далеких северных походах. Но плащи были легкие и просторные, не мешающие движению. «Вавилонское столпотворение, — шептал дядя Марий, глядя на шумную толпу горожан, — истинное вавилонское стол-потворение».

И он, и дядя Марий заметили одну особенность города — массовое строительство. Стройки буквально охватывали весь город. Строились не только новые храмы, пристройки к цирку и амфитеатру, императорско-му дворцу, возвышающемуся необъятной громадиной над городом и окружающим пейзажем, но и домишки ремесленного люда, и особнячки купцов и чиновников. Все это говорило о бурном развитии восточной столицы.

В отличие от города военная школа, расположенная на территории окруженного высокой стеной военного городка, была серой и однооб-разной.

Несмотря на то, что он был сыном цезаря, или в ином титуловании «сына августа», никаких привилегий ему не было. Как и остальных под-ростком, начинающих обучаться воинскому делу в гвардейском гарни-зоне, его поселили в кубикулу — отдельную коморку, являющуюся и спальней и местом отдыха и хранилищем небольшого личного скарба, данного ему любезной мамашей в дорогу. Здесь же лежал соломенный тюфяк, занимавший почти все пространство пола. После утренней по-будки его полагалось свертывать в рулон и ставить «солдатиком» в угол коморки. Тогда пространства в кубикуле становилось намного больше, но толку от этого не было: весь световой день он вместе с другими бу-дущими воинскими начальниками проводил на плацу и манеже.

В стене кубикулы были вбиты деревянные колышки, на которые полагалось вешать после занятий амуницию, выданную ему еще в пер-вый день пребывания в этой школе будущих воинских начальников и гвардейцев-преторианцев. Круглый металлический шлем для защиты головы от ударов, тяжелые сандалии на деревянной подошве, деревян-ный кол вместо копья, небольшой тренировочный щит и короткий ту-пой меч. А еще пара сменного нижнего белья, довольно грубого, и двух туник такой же грубой работы, как и белье. Свое же личное имущество полагалось держать в деревянном шкафу, вмонтированном в стену ку-бикулы.

Ему «повезло»: в привилегированной школе вместе с ним обуча-лись ближайшие родственники августов и цезарей, а также дети пле-менных вождей, союзных Империи.

При мысли о том, что ему таким образом «повезло», у Константина непроизвольно вновь появилась скептическая ухмылка на лице. Высо-кородный «помет» тут же начал интриговать друг против друга и очень часто многие против него — незаконнорожденного сына. Как не старался он сохранить в тайне некоторые обстоятельства семейной жизни, не смог. Информация о его плебейке-матери Елене откуда-то просачива-лась. Тут не спасали даже высокие стены закрытого воинского гарнизо-на. Однако, он набрался терпения и все колкости и оскорбления сносил молча, не давая повода стать зачинщиком драки и быть отчисленным с позором из школы. Впрочем, там были не только враги, и друзья, с ко-торыми можно было поделиться некоторыми соображениями о заняти-ях, подготовке, некоторых планах на будущую жизнь, которая без воин-ских подвигов и не мнилась.

Дисциплина в школе была строгой, занятия — изнуряющими. И это, несмотря на то, что он, как любой другой сын воинского начальника, с самого раннего детства приучал себя к физическим нагрузкам, к много-мильным походам и пробежкам, вследствие чего уже имел определен-ную закалку. Но те детские забавы и игры по сравнению с настоящими воинскими упражнениями — пустяк. Особенно надоедала длительная и тупая маршировка в полной учебной выкладке и при палящих лучах солнца. Но он стоически переносил все трудности солдатской жизни и был на хорошем счету у своих воинских наставников.

Месяц за месяцем постигал он боевое и воинское искусство. Тер-пение и труд не прошли даром: еще при школе, заметив его способности в конных боевых состязаниях и некоторые успехи в руководстве кава-лерией, ему поручили руководить обучением конному строю и конному сражению той же самой турмы, в которой он и сам только что обучался. Так он стал дикурионом. Причем, задолго до полагающегося срока.

К концу первого года обучения он, как и другие старшие ученики, сэкономив пару серебряных сестерциев, присылаемых обычно матерью, отец о таком расточительстве и думать не мог, полагая, что в школе ко-мандиров преторианцев о нем, Константине, достаточно заботятся, что-бы еще «баловать» его мелочью, — иногда наведывался в ту или иную городскую таверну, чтобы промочить горло кружкой кислого вина и побаловаться с разбитными девицами, торгующими своим телом. Но такие «набеги» в город были довольно редки и «молниеносны». Отцы-командиры, отвечающие за процесс обучения, такого поведения буду-щих трибунов не поощряли.

В неполные девятнадцать лет он закончил воинское обучение и по приказу августа Востока Диоклетиана после школы был направлен в звании центуриона в императорскую гвардию и должен был нести службу при дворце. Конечно же, не о такой воинской карьере он мечтал, видя свое будущее в сражениях с варварами на западной границе импе-рии. Но приказ — есть приказ, и он молча ему подчинился. К этому вре-мени у его отца и его новой жены Феодоры, падчерицы императора Максимиана, родился сын, нареченный как и он, Константином. Данное обстоятельство он воспринял двояко: с одной стороны он радовался за отца, у которого появился второй сын, с другой стороны он понимал, что его надеждам сменить отца на посту цезаря рождением сводного брата нанесен сокрушительный удар. Тут как не поворачивай дело, но он — незаконнорожденный, а его брат и тезка — законнорожденный, а потому все легитимные права и привилегии на этот титул будут у толь-ко что родившегося братца. Во время одного из посещений матери Еле-ны, перебравшейся после развода с отцом из Наисса в Дрепанум, в ее доме он познакомился в дочерью купца из Дрепанума — Минервиной, с которой вскоре стал сожительствовать, взяв ее в качестве конкубины. Заключение брака с ней не позволил август Диоклетиан. «Все повтори-лось, — усмехнулся грустно Константин, вспомнив об этом факте собст-венной биографии, — все повторилось, как у моего отца. Даже то обстоя-тельство, что и мать, и его Минервина — обе были приверженки Хри-ста».

В 1055 году он в звании первого или же главного трибуна импера-торской гвардии сопровождает августа Диоклетиана в поездке по вос-точной части Империи. В это время в Египте, обложенном непомерны-ми данями и налогами, началось восстание. Даже в его столице — Алек-сандрии, наиболее благополучном от налогового бремени городе, и то горожане подняли мятеж, и он вместе с Диоклетианом в течение восьми месяцев участвовал в осаде города. А перед тем, как отправиться в во-енный поход против восставшего Египта, август Диоклетиан совершил молебен в храме Аполлона Кесарийского. Оракулы-предсказатели хра-ма Аполлона, гадавшие по внутренностям животного, пророчили вла-стителю Востока победу в Египте, если он потопит побежденный город по колено в крови. И Диоклетиан имел твердое намерение действи-тельно потопить город в крови, поэтому, при взятии города приказал всех жителей, невзирая на пол и возраст, на сословную принадлежность и верования, убивать. И воины личной гвардии императора целенаправ-ленно и повсеместно выполняли этот приказ. Только случай спас тогда Александрию от поголовного истребления. Только случай и он, Кон-стантин. Лошадь под августом Диоклетианом, поскользнулась на зали-той кровью мостовой улицы и упала на колена передних ног. Он, следо-вавший рядом с императором, не растерялся и подхватил его под мыш-ки, не дав упасть вслед за конем в кровавую лужу. И при этом выкрик-нул, что пророчество Аполлона сбылось, так как колени императорско-го коня красны от крови.

Император Диоклетиан тогда поблагодарил его за то, что не по-зволил упасть в кровавую лужу и тут же приказал прекратить резню в городе. Прекрасная Александрия, выстроенная по приказу Александра Македонского, была спасена от поголовного уничтожения. «Примерно в это же самое время, пока я осаждал и брал приступом Александрию в далеком Дрепануме, Минервина родила сына Крипса, — вспомнил с гру-стью Константин. — В это же самое время… Боги помогли мне спасти град, но не захотели уберечь от меня же самого сына, как не оставили в живых и Минервину, умершую вскорости после родов».

После Александрии были еще Бусирис и Копт, египетские города, которые ему пришлось брать штурмом и которые были снесены до ос-нования, как того требовал император. «И за которые не просил христи-анский пресвитер Кесарии Феогнит и его хранитель библиотеки Евсе-вий Панфил, — молнией скользнула короткая мысль в разрез общих вос-поминаний, — как просили они за Александрию, откуда-то узнав о пред-стоящей расправе над ее жителями, большинство которых было уже христианами».

Константин поморщился, словно вспомнилось что-то досадно-постыдное. Но мысли снова возвратились в прежнее русло воспомина-ний, нахлынувших на него после беседы с личным секретарем и дво-рецким Андроником Армянином — и морщины на лице разгладились.

Из Египта Диоклетиан направил его, уже имевшего чин старшего трибуна, с пятью сотнями воинов-кавалеристов в Сирию для оказания помощи цезарю Галерию, где он стал свидетелем постыдного отступ-ления, отступления, больше погожего на бегство, Галерия от войск пер-сидского царя Нарсеха из династии Сасанидов. И где он познакомился с армянским царем Тиридатом, которому, по существу, тогда спас жизнь своевременной атакой своей малой алы. Через три года, когда Диокле-тиан и его соправитель в западной части империи Максимиан добро-вольно отреклись от престола, его отец Констанций Хлор и Галерий, зять Диоклетиана, становятся августами: отец — на Западе, а Галерий — на Востоке. Галерий плетет вокруг него паутину интриг, чтобы обви-нить в измене и осудить на смерть, но находятся люди, которые его предупреждают о том и помогают бежать от Галерия в войска к отцу. Чтобы отсечь погоню и возможных убийц, подосланных Галерием, он тогда со своими сподвижниками забирает на двух ближайших почтовых станция всех лошадей и благополучно добирается до отца. Галерий рвет и мечет, но поделать уже ничего не может. Руки коротки. Отец со свои-ми войсками тогда еще находился в галльском Гезориаке, но со дня на день должен был отправиться в Британию для подавления очередного восстания шотландцев и пиктов.

В войсках отца он встречает знакомых по военной школе в Нико-медии, в том числе и Крока, сына одного из самых видных вождей галльских племен, с которым они подружились еще во время обучения воинскому мастерству, а затем чуть не убили друг друга вследствие ин-триг тогдашнего цезаря Востока Галерия.

Во время британской компании он командует конницей и проявля-ет не только успехи в бою, но и большие тактические познания, благо-даря чему его войска избегают потерь, но добиваются успеха. И коман-диры, и рядовые кавалеристы это все видят, а потому его популярность в солдатских массах растет день ото дня.

Воспоминания о данном периоде жизни вызывают улыбку на аске-тическом лице Константина. Но еще одно мгновение — и от улыбки не осталось и следа.

В 1058 году войска отца одерживают победу, но сам отец, внезапно заболев, 25 июля умирает в Эбораке. Тогда войска отца, оценив его, Константина, воинский талант, провозглашают его августом, то есть императором и соправителем наряду с Галерием, Римской империи. Как не был Галерий противником такого назначения, но его армия, имею-щая боевой опыт, была козырной картой в политических играх всех времен и народов. Скрепив сердце, Галерий вынужден признать его, по его же просьбе, хоть и не августом, но цезарем. Западным же августом становится бывший цезарь Флавий Валерий Север. После смерти отца на его попечении остаются кроме сына Криспа еще сводные братья Константин, Аннибалиан и Констанций, а также сестры Констанция и Валерия. С титулом цезаря он успешно воюет в войсках Севера с фран-ками и аллеманами в Рейнской области, действуя зачастую не столько грубой воинской силой, сколько разумной дипломатией в совокупности с воинскими успехами. Это принесло ему славу не только среди солдат собственной армии, множество жизней которых он сохранил, благодаря умелой стратегии полководца и дипломата, но и среди врагов, умевших ценить как его воинский талант, так и честность. В августе месяце все того же 1058 года сын бывшего императора Максимиана Максенций при поддержке августа Севера поднимает восстание против Галерия в пользу Максимиана, но терпит поражение. Август Север попадает в плен, предается суду и вскоре приговаривается к смерти за государст-венную измену. Положение Максимиана шатко, и он, пользуясь своим формальным положением, признает его, Константина, августом Запада, закрепляя для более существенной прочности данный союз браком со своей дочерью Фаустой. «А ведь за несколько лет до этого, — усмехнул-ся Константин сам себе, — август Максимиан чуть ли не письменным вердиктом запретил ему, Константину, встречаться с Фаустой и строить какие-либо планы на брак с ней. Видите ли — неровня. Его же сыночек Максенций не упускал ни одного случая, чтобы не оскорбить меня пуб-лично низким происхождением, забывая, что род наш по отцовой линии восходит к Клавдию Готику, а Максимиан выбился в августы из про-стых солдат. Припекло — и не помешало даже то, что он, Константин, для них только вчера был незаконнорожденным сыном своего отца, и что мать его, Елена, не была знатного происхождения. Сила солому ло-мит». Хоть и кичились иные своей родословной перед ним, хоть и наме-кали или же открыто говорили о низком происхождении матери, но мать Елена, так уж видно, ей было предначертано сверху, была женщи-ной высокой нравственной силы и политического таланта. Она не про-тивилась разводу мужа Констанция с ней, когда того ожидала высокая карьера, подняв политические интересы выше личных. Она не злорадст-вовала, когда Феодора с кучей малолетних детей на руках осталась вдо-вой, а искренне переживала смерть бывшего мужа и также искренне сочувствовала горю Феодоры и просила его, Константина, не оставлять своей заботой сводных братьев и сестер. «Не каждому патрицию Боги дают такую мать, — подумалось вдруг радостно и тепло Константину. — Не каждому. Возможно, в том и есть промысел Божий».

В 1061 году по римскому летоисчислению, интригуя против него, Галерий и Диоклетиан, собравшись на совете в Карнунте, решили отме-нить действия западных правителей, а, значит, лишить его титула авгу-ста, «благосклонно» оставив ему титул «сына августа». Решить-то ре-шили, но сил для претворения этого решения в жизнь не имели, поэтому он, опираясь на преданную ему армию открыто проигнорировал проис-ки интриганов и по-прежнему именовал себя августом, то есть импера-тором и соправителем Империи. В его доминионе данный титул за ним признавался и никем не брался под сомнение. Впрочем, это «раздвоение личности» продолжалось относительно недолго, так как уже в следую-щем году титул августа ему вновь был официально возвращен.

В 1063 году, когда он отражал нашествие франков и вестготов, Максимиан попытался вернуть себе титул августа, подняв мятеж в за-падной части Империи. Ему пришлось срочно и при этом скрытно пере-бросить свои войска с Рейна к окрестностям Массалии — Марселя, что-бы разбить мятежные когорты своего тестя, которого он взял в плен и казнил. Не помогли тестю ни родственные связи, ни заступничество дочери и его, Константина, жены Фаусты.

В 1065 году все того же римского летоисчисления, или же в 5 820 году от сотворения мира по христианскому летоисчислению, во время его похода на Рим после победных сражений с армиями полководцев Максимина Дайя и Максенция в Сузах, Вероне и Турине, ему было знамение — появление на небе Пылающего Креста с сопровождающей его надписью на греческом: «Сим победишь!» Это чудное видение за-ставило его пересмотреть свои убеждения в вопросах веры. Он не стал тогда истинно верующим христианином, но зачатки христианской веры были уже заложены.

Максенций, находившийся в ту пору в Риме, самоуверенно высту-пил навстречу, но его, императора Константина, закаленное в битвах войско, спаянное дисциплиной и опытом, разбило превосходящие силы противника. Август Максенций, отступая со своими паникующими и деморализованными войсками, погиб вследствие обрушения моста в Тибр. Остатки его войск сдались на милость победителя и тут же им были включены в ряды его армии. Гордый Рим смирился и признал его власть. Так он стал владыкой Рима и Запада.

В следующем году он выдал свою сестру Констанцию за августа Востока Лициния. И в этом же году Медиоланским эдиктом, изданным обеими августами, было объявлено в государстве о веротерпимости и равенстве существовавших религий, в том числе и христианской.

В 1067 году, несмотря на брак сестры с Лицинием, между ним и Лицинием завязалась война. Победы, хоть и доставшиеся ему не без труда, привели к тому, что он к своим западным доминионам присоеди-нил еще Иллирию и Грецию. Впрочем, вскоре, они с Лицинием прими-рились, но присоединенные земли остались под его властью.

Девять лет мир был между ними. Однако, он время напрасно не те-рял, обустраивая западную часть Империи и постоянно тренируя ар-мию. Его популярность росла с каждым годом, особенно среди тех, кто исповедовал христианскую веру. Популярность Лициния, возобновив-шего на Востоке гонения на христиан, наоборот, падала. Он понимал, что война между ними неизбежна и готовился к ней. Готовился к войне и Лициний, но, по-своему, увеличивая численность армии.

Весной 323 года от Рождества Христова или 1076 года Римской эры Лициний, собрав огромную армию, первым начал военные дейст-вия. Но военная удача была на его, Константина, стороне. Лициний раз за разом терпел поражения, и, наконец, находясь в Никомедии, был пленен. Только заступничество Констанции спасло тогда Лициния от позорной смерти. Впрочем, ненадолго. Уже в следующем году Лициний был уличен в преступной переписке с готами и казнен, как государст-венный изменник. Не помогло и заступничество Констанции. С этого времени он, Константин, царствовал один на всей территории Империи. Он единолично был Императором Запада и Востока. Наконец-то сбы-лась тайная мечта сына Констанция Хлора, о которой он даже матери своей, мудрой Елене, никогда не смел признаться. Что же тогда гово-рить об остальных. Став единовластным хозяином Империи, имея неог-раниченную поддержку обожающей его армии и нейтральное поведение прирученных им сенаторов и самых известных в стране патрициев, он мог позволить себе проводить в жизнь такие законы, которые хотел, в том числе в области религиозных и церковных отношений. Кто бы по-смел ему перечить? Никто!

В 325 году от Рождества Христова он по настоятельной просьбе иерархов христианских церквей председательствует на Никейском Со-боре, провозгласившем христианскую веру государственной религией, хотя сам полагающееся у христиан таинство — крещение не принимает. Он по-прежнему считает, что с этим вопросом еще успеется. Но тут счастье, постоянно сопутствующее ему как в карьерной, так и в личной жизни, покинуло его. В 326 году по навету супруги Фаусты был казнен его старший сын Крисп, обвиненный в покушении на нравственное це-ломудрие августы, а вскоре была казнена и сама Фауста. Он не простил ей подлого навета на сына.

Воспоминания о смерти сына да и второй супруги опечалили чело императора, и печать печали еще долго не сходило с него.

Вечный Рим с его поистине вечными и не проходящими интрига-ми, в которых гибнут даже ближние и кровные родственники, гнетет его, и он, Константин, все чаще и чаще задумывается о переносе столи-цы Империи на Восток. В 326 году решение о переносе столицы окон-чательно созрело. Выбор пал на небольшой город, разместившийся на европейском берегу Босфорского пролива — Византий, недалеко от ко-торого располагались древние города империи Никомедия и Никея.

Расположение новой столицы, которую должны были назвать его именем — Константинополем, было выгодно. Она соединяла, правда, через пролив, Европу и Азию, контролировала выход из Понта Эвксин-ского в море Мармара (Мраморное) и далее — в Эгейское и Внутреннее. В том же 326 году он, Константин, участвует в закладке первого камня в императорский дворец и в христианский храм. Дворец и храм, точнее, храмы, посвященные Христу и его матери Марии построены.

«Да, бурную жизнь уготовила мне судьба, — подумал Константин. — Ведь только сорок пять — и уже столько всего за плечами. При иных обстоятельствах этого на добрый бы десяток жизней хватило. А счаст-лив ли я?» Император встал с трона и прошелся по просторному каби-нету, по-прежнему залитому солнечным светом. Размеренная ходьба по кабинету позволила развеять воспоминания и перейти в размышлениях к действительности. Вопрос того, что прибывшее посольство князя Да-жина из далекой Русколани им будет принято, был решен в первые же минуты разговора с Андроником. Теперь же его одолевали мысли, что даст этот визит ему, императору Великой Римской Империи, властите-лю и повелителю большей части мира. «Союз против готов? — спраши-вал он себя и тут же отвечал: — Так у меня уже предостаточно союзни-ков. Но разве лишние союзники не бывает? — вкрадчиво спрашивал внутренний голос и давал ответ: — Не бывает. Торговля? Но что могут дать Империи варвары? Рабов и шкуры животных, в которых они до сих пор, как говорят некоторые знатоки их жизни и обычаев, щеголяют? Впрочем, поживем, увидим».

ПОСОЛЬСТВО БУСА

Уже вторую неделю сын Русколанского князя Дажина Бус — глава русколанского посольства и его ближние бояре Рат, Мал и Славич — сподвижники детских и юношеских игр и увлечений, в том числе и по обучению у волхва Златогора, а также сам Златогор, заметно поседев-ший и постаревший, но все такой же мудрый и прозорливый, неизмен-ный Учитель и Наставник, обивали пороги царского дворца. Сколько одарено ими всевозможных вельмож и царедворцев в надежде попасть на аудиенцию к императору Римской империи августу Константину — и числа нет! Но воз и поныне там, где был и в первый день их прибытия в столицу Римской империи. С Бусом были почти все его приятели детст-ва: и Рат, и Мал, и Славич, и Божич. Только брат Злат от путешествия в Римскую империю отказался, как его ни упрашивали сам Бус и их отец князь Дажин. «Что я там не видел? Там такие же люди, как и у нас: о двух руках, двух ногах и одной голове. И боги такие же, только по ино-му называются», — ответствовал он на все просьбы и уговоры. «Мир посмотрим, земли чужие, обычаи, порядки», — пытался убедить его друг детства Славич. «Себя покажем», — добавлял Бус. «Совершенно верно», — пытался повлиять князь Дажин. «Это, конечно, замечательно, — со-глашался с их доводами Злат, — но больше того, что я уже знаю, я ново-го все равно не увижу и не узнаю. Так лучше же я над мудрыми свитка-ми и книгами посижу, с богами один на один побеседую». — «Все так, — увещевал его Златогор, — но познание сущего есть и в познании мира окружающего. И негоже молодцу в такие годы становиться отшельни-ком». — «Возможно, — не спорил с мудрым волхвом Злат, — но я останусь тут».

Злат остался в Кияре, а Бус с товарищами отправился в далекое и небезопасное путешествие. И вот они в граде Византии — новой столице Империи, которая поразила их не только разноголосым гамом и шумом, но и начатым строительством. Казалось, не было места, свободного от уже заканчиваемого или только начатого строительства. Тут и дворцы многоярусные патрициев, и дома торговых гостей, и обширные торжи-ща с магазинами и лавками, со складами и прилавками, с конюшнями и скотницами. Тут и просторные площади с фонтанами в центре — подхо-ди и пей воду. А вода — холодная, по специальным отводам, свинцовым и глиняным трубам, обожженным в печах, с горных рек и озер подведе-на. Такого ни в Кияре Антском, ни в иных городах, известных Бусу, не имеется. Тут и великолепные здания цирка и театра, предназначенные для общественных зрелищ и празднеств, к которым пристраиваются какие-то новые постройки. Тут и новые превеликие храмы с узкими оконцами-бойницами в верхних ярусах и крышами из свинцовых и мед-ных листов, сверкающих на солнце, а потому радующих глаз и душу своей нарядностью и торжественностью. Тут и новые мостовые акку-ратно выложенные булыжниками, чтобы было меньше грязи и пыли как при зное, так и при дождях. Фасады общественных зданий, цирка, теат-ра и храмов украшены стройными колоннами из белого мрамора и раз-ноцветного, от черного до розового, гранита, портиками, фронтонами и порталами. Нередко можно было видеть не только колонны, но и скульптурные изображения мужчин и женщин — чаще всего богов или же героев древнего времени. Иногда встречались на небольших стол-бах-колоннах бюсты как прежних правителей, так и знатных горожан столицы, имевших определенный достаток и положение, что позволяло им заказать мастерам изваяние собственного бюста, на память и в нази-дание потомкам. Все это Бус и его спутники видят, видят и примечают.

— Добротно строят, ромеи, — вновь и вновь с уважением к чужому труду и старанию отмечает Бус.

Отмечает с того самого момента, когда они только въехали в град сей летним утром после длительного путешествия на конях до берегов Сурожского моря, а затем на кораблях из Сурожского моря в Понт Евк-синский и по нему вокруг Тавриды с заходом в прибрежные города Пантикапей, Сурож, Корсунь и Неаполь Скифский.

— Добротно. Из камня. Даже площади, даже торжища, даже отмос-тки вокруг стен домов и прочих зданий из камня выкладывают, — про-должает отмечать он. — А какими великолепными колоннами украшают здания? Чудо! От них не только общая красота, но и легкость зданий, какая-то воздушность.

— Да! — соглашается с ним Мал. — Красота!

Мал с самого детства привык во всем соглашаться с княжичем. Не перечит. Не то, что иные друзья и товарищи Буса.

— Подумаешь, — тут же с долей пренебрежения отозвался Славич, — у нас в Кияре Антском каменных зданий предостаточно. И крепость каменная.

— И колоннами нас не удивишь: сколь их в Суроже и Корсуни или в том же Пантикапее? — поддержал Славича Божич.

Что же касается Рата, то он предпочел молча любоваться архитек-турой Византия, не вступая в спор и не принимая ни одну сторону.

— Нет, друзья, — молвил благоговейно Бус, — будем справедливы: град огромен и сплошь из камня строится. Великое будущее ему пред-назначено. Что скажешь, волхв и советник? — обращается он непосред-ственно к Златогору.

Волхв задумывается и хмурится, словно впервые не радуется уви-денному.

— Да, великое, — наконец печально произносит он.

— Что так, Учитель? — недоумевает Бус. — Почему в голосе нет обычного восторга от плодов человеческого созидания? Вы так сказали, словно увидели во всем этом какой-то подвох или какую-то неминучую беду. Может, Боги что-то противное нашему визиту и посольству шеп-нули вам? Тогда откройтесь, поверьте нам свои сомнения.

— Визит сей хоть и с трудностями, но окончится положительно для нас, — спешит развеять сомнения княжича Златогор. — Просто грядущее для русов не столь радостное, как настоящее. Покачнется старая вера, восторжествует новая, взятая отсель. Вот это и печалит меня.

Все, в том числе и Бус, сначала поражены столь необычным словам волхва: неужели на него сошло божественное откровение, что он может прорицать будущее. Но тут же отказываются от столь революционной мысли и начинают наперебой убеждать старого волхва в том, что он, волхв, тут не прав, что русичи своей древней вере никогда не изменят и будут ей верны до конца дней своих и до скончания мира.

— Мы же ни какие-нибудь греки и римляне, которые сплошь и ря-дом меняют веру свою вопреки заветам родителей своих: отцов и дедов, — чуть ли не хором шумят они.

Волхв не спорит, не отстаивает истину своих слов, он мягко и гру-стно улыбается. Будущее хоть на мгновение, но открыло свою завесу тайны перед ним. Молодым этого не понять, не прочувствовать. Да и стоит ли их пугать снизошедшим на него, волхва, откровением Создате-ля? Возможно, придет время, и они сами что-то увидят, а что-то и пой-мут. Но пока это время не пришло.

Могучие стены, кичащиеся роскошью дворцы, театры и стадионы, сверкающие бронзой и золотом маковок христианские церкви, удив-ляющие белизной мрамора храмы Юпитера, колоннады и портики, арки и статуи, полная всевозможных судов гавань Золотой Рог — все это при-давало столице Ромеи притягательную прелесть, удивляло и восхищало. Но здесь же, наряду с дворцами знати, наряду со всей этой роскошью и пышностью, теснились трущобы бедняков, узкие улочки с покосивши-мися домишками, до которых почти никогда не добирались лучи солн-ца, поражавшие путников непролазной грязью или едкой пылью, гни-лью и вонью отбросов продуктов питания, кожевенных мастерских, скотобоен, а также количеством калек и нищих.

Посольский кортеж сопровождал греческий купец Никодим, про-живавший как раз в Византии. Никодиму за пятьдесят, и он уже не-сколько лет как стал заниматься торговлей в Кияре, даже постоянным местом и торговой лавкой обзавелся, в которой не только товары свои, привезенные из Византия и других ромейских и греческих городов дер-жит, но и кое-какое хозяйство. Князь Дажин тому не противился. На-оборот, старался, чем мог, оказать помощь торговому гостю.

Никодим поселил Буса и его сопровождающих лиц в своем двухъ-ярусном каменном доме, окруженном каменной стеной от других зда-ний и домовладений и стоявшем недалеко от моря. Дом и двор купца даже на фоне общего благополучия града Византия отличались доброт-ностью и богатством. Тут вам и многочисленные склады со всевозмож-ным торговым скарбом, и конюшня для десятка лошадей, и хлев для буренок, и одноярусные домишки домашней прислуги и рабов, выпол-нявших самую тяжелую и грязную работу по хозяйству. А вид из окна дома на море и пролив радует взгляд не только редкого гостя, каковыми были Бус и его спутники, но и самих обитателей дома. А вид действи-тельно достойный: сначала мысок, покрытый зеленью вечнозеленых деревьев, затем — морская гладь со снующими по ней лодками, галера-ми, дромонами; под парусами и без таковых. Косой парус, который можно видеть почти на всех судах, называется латинским. Об этом Бус и его товарищи уже хорошо осведомлены. Не зря же они несколько дней и ночей пробыли в плавании и по Сурожскому морю и по Понту Эвксинскому. Насмотрелись и наслушались всего вволю.

Он же, Никодим, не только сопровождение посольства от стен Кияра до Византия осуществлял, но и взял на себя посредническую миссию для обеспечения встречи с императором Константином. Конеч-но же, не бескорыстно, а что бескорыстно делается в этом мире…

Однако усилия Никодима, как, впрочем, и всего посольства, дли-тельное время не имели положительного результата. Император Рим-ской империи, хоть и находился в столице, но оставался недосягаем.

Везде их, казалось бы, благосклонно выслушивали, принимали по-дарки — связки собольих и горностаевых шкурок, обещали похлопотать, но воз оставался там, где и был ранее. Дело с места не двигалось.

— А нельзя ли как-нибудь иным путем решить вопрос нашего пере-движения по империи, — в который раз начинал нетерпеливый Мал речь о возможности выхода из создавшегося незавидного положения посоль-ства.

— Нельзя! — прерывали его или Златогор, или сам Бус. — Никак нельзя. Только при наличии императорского манускрипта, дающего право на перемещение по державе, можно будет следовать дальше. А манускрипт такой можно получить только после личной аудиенции. Еще за шпионов объявят, за соглядатаев — позору не оберешься. Нам же, кроме того, чтобы по стране сей путешествовать, в разных ее землях побывать, надо еще и переговоры провести, договоры необходимые за-ключить.

Подобные разговоры поднимались не раз. Неопределенность и пустые хлопоты действовали на всех угнетающе. Даже волхв Златогор, которого, казалось, ничто уже не могло в этой жизни ни смутить, ни рассердить, ни из себя вывести, и тот испытывал некоторое удручающее состояние от затянувшегося ожидания благоприятного исхода. Тут уже не радовали ни гостеприимство хозяина дома, ни достопримечательно-сти града Византия и его окрестностей, ни вид морского пейзажа, ни вечерние прохладные бризы. И вот, когда терпение русов, казалось, бы-ло на исходе, под конец второй седмицы пребывания их в Византии, Никодиму удалось выйти на дворецкого императорского дома — Андро-ника. «Теперь, — порадовал Никодим, — ждать осталось совсем немного. Наберитесь терпения. Скоро ваши мытарства окончатся. А там, как Бог даст: договоритесь или же нет».

Ни в какие тайны предстоящих переговоров Никодим, по понят-ным причинам, посвящен не был. Он знал лишь одно: знатные русы хотят путешествовать по землям империи, потому и отправились в Ви-зантий, потому и добиваются свидания с императором.

И вот настал день, точнее утро, когда Буса и его сопровождающих лиц специально посланный императором гонец пригласил во дворец.

— Вы уж, гости иноземные, — по-видимому, до конца выполнял возложенные на него обязанности смуглолицый гонец в блестящих, скорее всего, позолоченных доспехах, и белом плаще воинского коман-дира поверх них, с коротким мечом на поясе в изукрашенных ножнах, — приоденьтесь понаряднее. Чай, не в баню общественную идете — к Им-ператору!

— Не твоя забота, гонец, — осадил его Златогор, как старейший в по-сольской свите Буса. — Передал приглашение своего властелина — на том спасибо. Можешь быть свободен. Мы тут уж как-нибудь сами сооб-разим: во что нам, сирым, одеться, какие гостинцы приготовить.

Но посланец императора не уходил, заявив, что он обязан сопро-вождать послов Русколани до императорского дворца.

— Что ж, — не стал больше выяснять отношения с ним Златогор, — делай, что велено. А мы — что нам надлежит.

Бус, как глава посольства, участия в перепалке не принимал, следя за тем, чтобы сопровождающие его соплеменники одели наилучшие одежды и взяли самые дорогие подарки.

Когда же он поверх своего праздничного платья повязал и пурпур-ный плащ — символ княжеской власти, то посланец императора вдруг потребовал плащ заменить.

— Только наш император имеет право по законам Империи одевать пурпурные одежды! — возмущенно заявил он. — Остальные этого не смеют делать под страхом смерти.

— Подданные императора, по-видимому, действительно не имеют право одевать пурпурные одежды, — мягко заметил, улыбаясь во все глаза Бус, — но я, слава Сварогу, не подданный императора. Я — поддан-ный Руси. Князь. И алое корзно — символ моего княжеского достоинст-ва. Поэтому пойду в той одежде, которая мне подобает по праву и по положению.

Императорскому гонцу пришлось смириться.

До императорского дворца, возвышающегося на самом высоком месте града, конное посольство русов сопровождали пешие легионеры из личной гвардии императора под командой все того же гонца-офицера. Такие же нарядно одетые и такие же важные, как и их коман-дир.


Тронная или церемониальная зала, по-римски — триклиниум, в ко-торой происходил прием русколанского посольства, располагалась на первом этаже императорского дворца. Она была специально предусмот-рена архитекторами при строительстве дворца, чтобы не только своей красотой, но и вместительностью поражать воображение находящихся в ней людей, особенно тех, кто впервые попадал сюда.

Стены зала, драпированные в светлых тонах материей, были уве-шаны всевозможным оружием: мечами, копьями, секирами, персидски-ми изогнутыми саблями, разнообразными щитами. В них также, высту-пая на добрый аршин вперед, были укреплены бронзовые и серебряные светильники, в которых по вечерам зажигали десятки, если, вообще, не сотни свечей.

Произвела ли тронная зала необходимое впечатление на Буса, было не понять. Он спокойно воспринимал и залу, и церемониал, полагав-шийся по законам принимавшей стороны. Лица сопровождавших его русичей были такие же непроницаемые, что и у самого Буса.

Император Константин восседал на золотом троне. Рядом с ним располагался толмач и писари, которые должны были запротоколиро-вать ход и итог переговоров, ближайшие советники и, конечно же, Анд-роник. Ему не пришлось по нраву упрямство русколанского посла Буса, сына князя, как успели поведать пронырливые слуги, явиться в импера-торский дворец в алом плаще, но Константин даже виду не подал, про-явив на лице своем подобающее радушие принимающей стороны.

— Посол русколанского князя Дажина, — поклонившись как того требовал этикет принимающей стороны, произнес отчетливо и громко Бус на чистой латыни — не зря же волхв Златогор с самого детства столько лет учил языковой премудрости — приветствует императора Римской империи Константина, желает ему здравия и многих лет жизни и преподносит подарки.

С поклоном Буса поясные поклоны отвесили и его сопровождаю-щие, а с последними словами княжича его слуги внесли и поставили перед троном императора Константина искусно вырезанные из дерева ларчики, наполненные самоцветными каменьями, от которых по залу брызнули веселые лучики всех цветов радуги. В больших ларях были связки собольих и горностаевых шкурок, мех которых также заиграл и заискрился под лучами солнца, попадавшими в залу и ярко освещавши-ми ее.

И если сверканье камней-самоцветов, холодный огонь собольих и горностаевых шкурок вызвали возгласы удивления и восторга у присут-ствующих на церемонии советников императора Римской империи, то самого императора поразило знание русичем, «варваром», латыни.

Карие глаза августа Константина, сначала недоуменно-удивленные от столь неожиданного оборота дела, становились все больше и больше заинтересованными и ободряющими, если, вообще, не восхищенными. Не часто увидишь «варвара», владеющего латынью.

— Я рад, — на греческом языке ответил на приветствие посла Кон-стантин — уж так ему хотелось «приструнить, поставить на место» посла из далекой и мало понятной Русколани, что он заговорил не на родной ему латыни, а на греческом языке, — что князь Русколани желает мне здравия и шлет подарки. Я со своей стороны желаю ему того же самого и, конечно же, не оставлю без подарков.

Один из толмачей хотел было начать переводить сказанное импе-ратором, но Бус тут же на греческом попросил его не утруждать себя, потом поблагодарил Константина за добрые слова в адрес его отца и владыки, князя Дажина и заверил его, что он обязательно передаст сво-ему отцу слова императора. Удивление Константина уступило место размышлениям. «Не прост сей посол, совсем не прост. Сколько всевоз-можных послов доводилось видать — не счесть, но вот такого, чтобы сразу по прибытии в Империю и стал на двух основных языках Импе-рии так запросто разговаривать, не встречалось еще. А ведь были и ца-ри, и конунги, и короли, и ханы, и вожди разные».

В ходе переговоров Бус сообщил Константину свое желание пови-дать Великую Римскую Империю как можно больше и глубже, чтобы чему-то поучиться, что-то перенять и затем, по возвращении на родину, ввести в жизнь. Он также предложил Константину заключить договор о дружбе и помощи друг другу в случае нападения других сил на порубе-жья земель или на саму землю.

— Подумаем, — кратко подвел черту теперь уже на латинском этой встречи Константин. — Время еще есть. — И предложил Бусу встретиться с ним для беседы один на один без лишних глаз и ушей на следующий день.

— Спасибо за честь, — также на безупречном латинском ответил Бус.

— Можно было бы и сегодня, — чуть сконфузился опытный поли-тик, — но у меня день уже расписан по минутам. Не предполагал, что встречу столь интересного собеседника, — признался он.

— Кажется, — улыбнулся своей вечно животворящей улыбкой Зла-тогор, — посольство удается. Не каждому послу такая честь — беседа с глазу на глаз. Не каждому.

— Не сглазить бы, — отреагировал более сдержанно Бус, и за этой сдержанностью чувствовался не просто посол и княжич, а государст-венный муж, что не укрылось от внимания Златогора и что ему, Злато-гору очень импонировало.

— Не сглазим. — Слышалась уверенная нотка в голосе старого вол-хва. — Дело сдвинулось, Это уж точно. Поэтому можно и достопримеча-тельные места посетить, повнимательнее, чем прежде, рассмотреть, можно и с философами, и с поэтами известными встретиться, о вопро-сах быта и бытия побеседовать, мнениями обменяться. Пойдем, пере-оденемся, княжич, — улыбнулся он опять, — чего добропорядочных го-рожан своим алым корзном смущать.

Встречавшиеся горожане, увидев алый плащ на плечах Буса, явно пугались и шарахались в сторону: от беды подальше. Никому вИмпе-рии не позволялось пользоваться таким плащом, а если вдруг и нахо-дился сумасшедший, позволивший себе присвоить атрибуты импера-торской власти и надевший такой плащ, то он тут же должен был под-лежать аресту, как смутьян и бунтовщик.

ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН И КНЯЖИЧ БУС

На следующий день Константин принял Буса в одном из своих ра-бочих кабинетов, обставленном без лишней помпезности. Скорее, суро-во и по деловому. И сам был без вчерашних пышных и торжественных убранств: без золотой императорской короны, в белой шелковой тунике, доходящей лишь до колен, однако с коротким и узким мечом на поясе, больше похожем на кинжал, чем на меч, спрятанным в богато инкру-стированных ножнах.

Бус также одет был проще, чем во время торжественного приема. Не было на нем и пурпурного корзна — решил лишний раз не смущать императора и его подданных.

Поздоровались радушно, как старые знакомые, пожав друг другу протянутые ладони. Рукопожатие показало, что в обоих недюжинная сила. Поздоровавшись, присели за большим столом, накрытым белой скатертью и уставленным серебряными вазами с различными фруктами и узкогорлыми сосудами с винами и напитками. На дальнем конце стола лежал свернутый трубочкой большой лист пергамента.

«Кажется, карта, — догадался Бус, которому уже не раз доводилось не только видеть древние и современные карты, начерченные умелой рукой на листах пергамента, но и изучать их вместе с волхвом Златого-ром, который, как знал Бус, тайком вынашивал мысль составить подоб-ную карту Русколани, со всеми ее реками и градами, с морями и лесами. — Только чего карта? И для чего?» — мельком подумал он. — Неужели император решил ума у меня попытать?.. Что ж, посмотрим…».

Карты в ту пору были большой редкостью и охранялись как самый важный государственный или военный секрет. И просто так их перед гостем, а к тому же еще и послом, не кладут. В том, что карта, хоть и скрученная в рулон, но была в кабинете, в котором осуществлялся при-ем, было что-то, наводящее умного человека на определенные размыш-ления. Как уже сказано, карты просто так не выкладывают…

— За беседой подкрепиться никогда не помешает, — с открытой улыбкой карих глаз на правах гостеприимного хозяина пояснил Кон-стантин. — Не знаю, как у вас в Русколани, но у нас, в Империи, особен-но тут, на Востоке, гостей любят угощать фруктами и винами, а еще всевозможными сказками, — пошутил он со скрытым под шуткой значе-нием.

— И у нас фрукты и вина в почете, — простовато ответил Бус, слов-но и не почувствовав в шутке императора скрытый подтекст. — И ска-зочников предостаточно.

Оба засмеялись, поняв друг друга.

— Сколько же тебе, посол, лет?

— Не так уж и много, если считать по делам. Хотя с другой сторо-ны, август Константин, мне всего лишь на десять лет меньше, чем тебе. Я только жизнь начинаю, когда у тебя уже столько всего за плечами, что и не счесть!

— Вот как! — Внимательно взглянул Константин на собеседника. — А мы, оказывается, настоящие дипломаты и политики!

— Всего лишь ученики, — заскромничал Бус. — Всего лишь, к сожа-лению, ученики, август… Учителя и политики во всем подлунном мире — Римские императоры.

— Скромность, конечно, украшает человека, но не настолько же, чтобы ею гордиться, — уколол император.

— Это понятно, но что поделаешь, если Боги иного не дают. — Не стал на колкость колкостью же отвечать Бус, хотя в глазах его мелькну-ла искорка недовольства. Но тут же и погасла.

— Кстати, о богах, — взглянул Константин на лабарум с начертан-ными на нем символами христианской веры. — Каким богам поклоняет-ся твой народ?

— Многим. Как, впрочем, и у вас тут, август Константин, — решил приоткрыть свою осведомленность Бус. — Но Творец у нас един и зовут его Сварог.

— Это как у римлян Юпитер? — поинтересовался Константин. — Или Христос?

– Не совсем так, как Юпитер… — вынужден был обратиться к по-яснениям Бус. — Скорее, наш Сварог ближе к христианскому богу, Ии-сусу Христу. Но есть Боги на Руси, которые соответствуют и греческим, и вашим, римским, Богам. Взять к примеру…

– Неужели? — проявил вдруг неподдельную заинтересованность в вопросах веры Константин. — Интересно, интересно! Расскажи-ка…

Он взял из одной из ваз крупный персик и аккуратно откусил от него небольшой кусочек, который стал тщательно пережевывать, пока-зывая тем самым, что приготовился слушать и совмещать полезное с приятным.

— Угощайся, — придвинул Константин ту же самую вазу поближе к Бусу. — И рассказывай. Признаюсь, давно меня ничто так не заинтересо-вывало, как твое упоминание о схожести наших богов. Что наши боги схожи с греческими, знал. Но чтобы они были еще схожи и с богами далекой Русколани, убей Бог, такого не слышал, — скаламбурил, улыб-нувшись, император.

Бус взял в руку спелый плод, однако надкусывать и отправлять его в рот не стал, а держал в руке, нежно перебирая пальцами, отчего пер-сик вращался, показывая то один свой бок, то другой.

— Я не знаток в области веры и, тем паче, не толкователь учений о вере, — начал степенно Бус, — но раз уважаемый август просит выска-заться на сей счет, то постараюсь это сделать в меру своих скромных сил и познаний.

— Слушаю, слушаю, — приободрил собеседника Константин.

— В большинстве провинций Римской империи люди веруют в бо-гиню любви и красоты Венеру. Греки еще называют ее Афродитой. Так?

— Так.

— Так вот, есть такая же богиня и у русов. И зовут ее Лада. Славяне представляют ее прекрасной молодой женщиной, с распущенными по плечам длинными золотыми власами, одетой в тончайшие прозрачные одежды, не скрывающие ее женских прелестей. Поверх платья она опоясана золотым поясом и убрана жемчугами… Плод своей любви и в то же время Бога любви, сына Лелю, она держит в одной руке. Еще она может быть как со златым венком на главе, так и без оного. Разве не напоминает она вашу Венеру, статуи которой можно видеть в ваших храмах?

— Возможно, — согласился Константин, — хоть я, как и ты, не боль-шой спец в делах веры и церкви. — Он усмехнулся. — Однако продол-жим. Наша Венера имеет храмы, а ваша Лада?

— Имеет, хоть и не столь много, как у вас Венера или у греков Аф-родита, — был краток Бус.

— Интересно, — сплюнув косточку в большую амфору, стоявшую на мраморном полу кабинета, рядом со столом, за которым происходила беседа, и беря очередной плод, сказал Константин. И повторил: — Инте-ресно!

При этом лицо императора действительно выражало наивысший интерес к рассказу собеседника.

— А скажи-ка мне, князь Бус…

— Княжич, — поспешил поправить императора Бус, желая оставаться до конца объективным и соответствовать своему статусу.

— …Это не важно: князь или княжич, — отреагировал Константин на реплику Буса, — когда-то любой княжич князем становится. Тут важ-но иное: есть ли в Русколани бог любви, похожий на нашего Купидона или Амура, пускающего невидимые стрелы в сердца влюбленных?

— Я уже упоминал его, — улыбнулся Бус, — это Леля. Он такой же малый и голый, как ваши Купидон и Амур или греческий Эрос. У него на спинке имеются маленькие крылышки, а в пухленьких ручонках зо-лотой лук и золотые стрелы, которыми сей шаловливый мальчуган по-ражает сердца влюбленных и понуждает их к любовным утехам и про-длению рода.

— И волосики на головке светлые и курчавые? — усмехнулся с долей иронии Константин, внутренне радуясь умному и знающему собеседни-ку.

— И волосики на головке светлые и курчавые, — в тон ему ответил посол из далекой Русколани.

Засмеялись. Оба. Открыто и весело, как давнишние друзья. Не чи-нясь и не соблюдая этикета. Потом немного помолчали, кушая персики и весело поглядывая друг на друга.

— Отличные плоды, — похвалил Бус без тени лукавства, так как фрукты ему действительно понравились. — Сочные и ароматные.

— Из родных краев, из Долмации, доставлены, — заметил с отчетли-вой ноткой гордости и теплоты, а в то же время как бы мимоходом Кон-стантин. — Что на юге Иллирии, — уточнил он после короткой паузы, возможно, предположив, что собеседник не знает, где располагается Долмация. — Мои земляки специально занимаются их разведением и выращиванием… А у вас в Русколани таких нет?

— Почему же нет? Имеются, — улыбнулся Бус. — А знает ли август, что в наших священных Ведах говорится о том, что славяне и иллирий-цы — люди, суть от одного древа-рода произошедшие?

— Чего не слышал, того не слышал, — не скрыл своего удивления император Римской империи, высоко приподняв правую бровь, — хотя, если во всем следовать христианскому вероучению, то все мы от одних родителей произошли, от Евы и Адама.

— О, император, оказывается, так глубоко знает тайны религии! — восхитился Бус. — И при этом — сама скромность!

Произнося последнюю фразу, Бус корректно намекал императору на его же собственные слова, что он не силен в догматах веры.

— Приходится, — теперь уже вполне серьезно отвечал Константин. — Долг правителя обязывает знать любой предмет, если не глубоко, то хотя бы поверхностно.

— И о рождении Христа августу известно?

— То, что Мария его родила от Святого Духа, при непорочном зача-тии. В одной из провинций нашей империи, примерно 330 лет тому на-зад… Богословы утверждают, что тогда новорожденному ребенку при-шли поклониться сорок сирийских и иудейских волхвов. Что, впрочем, не помешало ему быть распятому на кресте, — посуровел Константин. — В Русколани знают об этом?

— Знают, — также серьезно ответил Бус. — А недавно, незадолго до моей поездки к вам в качестве посла, от своего родителя я узнал исто-рию моего рождения… чем-то схожую с рождением Христа. Впрочем, стоит ли об этом…

— Интересно, интересно, — проявил искреннюю заинтересованность Константин к словам посла из далекой Русколани. — Интересно послу-шать… Будь добр, расскажи.

— Князь Дажин, мой отец, поведал мне, — не стал напрасно упи-раться Бус, — что я был рожден при схожих обстоятельствах: в ночь моего рождения над нашим родным градом появилась зеленая звезда Чигирь-угорь. И к отцу во дворец пришли сорок волхвов, возвестить о моем появлении на белый свет. Хотя, как я сейчас понимаю, отец и сам по округлившемуся животику моей матушки догадывался о моем появ-лении, — улыбнувшись, закончил шуткой рассказ русколанский княжич.

Император Римской империи внимательно и сосредоточенно смот-рел в глаза своего собеседника, словно искал в их глубине ответ на одо-левавшие его сомнения: шутит или говорит всерьез его новый знако-мый.

— Разница в нашем рождении лишь в том, — словно не догадываясь о сомнениях, одолевающих душу императора, продолжал он по-прежнему с шутливой ноткой в голосе, — что Христос появился на Свет Божий в ослиных яслях, а я — на княжеской кровати. — Сделал паузу, давая возможность Константину как-то прореагировать на сказанное им, но тот этой возможностью не воспользовался, предпочитая слушать, а не дискуссировать. Пришлось продолжить, прерывая неловкость мол-чания: — А еще Христос к своим тридцати годам уже прославился, а я — всего лишь рядовой посол своего отца при дворе столь могущественно-го императора…

— Но Христос уже был распят, а ты… — сделал паузу Константин, — слава всем богам, жив и здоров.

— Да я еще не распят и жив-здоров, — усмехнулся на замечание им-ператора Бус, — но кто знает, не быть ли и мне распятым… — почему-то на грустной ноте закончил он. — Не зря же говорят, что пути Господни неисповедимы.

— Пути Господни, конечно, неисповедимы, — задумчиво отозвался император, — но зачем же столь пессимистично. Пока живы — будем ра-доваться жизни! А там…

— А там, — подхватил Бус, — что Бог даст.

— Вот именно. Однако, я чувствую, что стоит сменить тему, а то слишком о грустном мы заговорили. Лучше расскажи мне о чем-нибудь ином, — перевел разговор в иное русло римский император.

— Могу о плодах или о твоих сородичах иллирийцах, — тут же со-гласился его собеседник и посол Русколани. — Если, конечно, это авгу-сту интересно…

— Давай об иллирийцах. Ведь на самом деле интересно знать, что про твой народ в других землях рассказывают, в каких красках его ви-дят. К тому же, ты уже было начал говорить на эту тему, а я перебил, — напомнил Константин. — Заодно посмотрим на карте, где земли илли-рийцев располагаются. — И он, привстав со своего места, потянулся за свернутым в трубочку пергаментом. — Кстати, князю приходилось уже работать с картами? — вполне тактично задал он вопрос, хоть реакцию посла на него ждал с затаенным интересом: как, мол, отреагирует по-сланник варварской страны на этот вполне научный, известный только в ученых кругах термин.

— Приходилось, — словно не уловив тайной подоплеки в вопросе императора, вполне спокойно ответил Бус. — Хотя, справедливости ра-ди, должен признаться, у нас в Русколани карт еще не изготавливают. Римскими и греческими пользуемся… И карт, по правде говоря, очень мало. Они скорее своеобразное диво при дворце князя, чем повседнев-ный рабочий инструмент.

Между тем Константин аккуратно развернул пергамент, и перед глазами Буса предстала карта Римской империи с реками и морями, с горами и народами, населяющими те или иные земли. Были тут указа-ния и о соседях Империи.

— В славянском священном писании, называемом «Книгой Велеса или Волоса», — начал Бус, — названном так, по-видимому, и в честь Бога домоводства, скотоводства и успеха, Волоса-Велеса, который, кстати, и у вас имеется…

— Да, да. Ваал или Вол, — не замедлил отозваться император, — но не у нас, римлян, а у народов Палестины и Иудеи. — Уточнил он на вся-кий случай.

— … сказано, продолжил Бус, выслушав реплику императора, — что во времена рождения Христа земли русичей были подвергнуты страш-ной засухе и им пришлось со своих мест двинуться в земли кельтов…

— Это галлов, что ли? — вновь перебил Буса вопросом Константин.

— Их самых, — вполне учтиво ответил на вопрос императора Бус и продолжил, уже цитируя на память один из стихов текста «Книги Веле-са»: «И так мы приходили к кельтам, и сто лет получали помощь от них. Так же как и от иллирийцев, ибо иллирийцы — наши родичи». — А чуть ранее, — пояснил Бус своими словами, — в этой книге сказано: «Мы сами — потомки рода славян, которые пришли к ильмерцам и Русь объе-динили до прихода готов. И так было тысячу лет. И потекли на нас кельты с железом своим, и разбили нас. И поворотились мы к заходу Солнца, и твердой рукой стали держать плуг и меч. И страх наводили мы, и видели чресла врагов, отступающих от земель наших. Иллирийцы же, на это глядя, — выделил голосом Бус цитируемую им фразу об илли-рийцах, — не бились до конца, чтобы не погибнуть им совсем. Потому иллирийцы не хотели железо брать в руки свои и сражаться с врагами до конца, так как их род был мал и мог бы исчезнуть навсегда, и иные стали бы его наследниками». Бус окончил цитировать «Книгу Велеса» и взглянул в глаза императора.

— Вот как?!! Не знал, не знал… — искренне удивился Константин. — Вот уж точно глаголет народная мудрость: «Сам не знаешь, где най-дешь, а где потеряешь!» — Произнося поговорку, он уже развернул пер-гамент и расправил карту на свободном конце стола, однако Буса пока к ней по каким-то соображениям не приглашал. — Интересно, но, возмож-но, это всего лишь очередной миф твоего народа. Подобных легенд и мифов у нас, римлян, и у греков — сотни, хоть отбавляй… И где там правда, а где вымысел — уже не отличить.

Бус взял еще один сочный плод из вазы.

— Возможно, август, оно и так, но мы, русы, привыкли доверять нашим священным писаниям и Ведам. Впрочем, — заметил вполне серь-езно он, — чтим и ваши.

Император Константин сопроводил последние слова русколанско-го посла долгим и внимательным взглядом, однако ничего не сказал.

— До чего же прекрасен сей плод! — Произнес Бус, рассматривая взятый им плод. — Как боги заботятся о человеке! Только человек, жаль, так не заботится сам о себе.

— Однако, плоды плодами, а разговор — разговором, — решил импе-ратор вернуться к обсуждаемой теме. — Продолжай рассказ о схожести наших богов. Честное слово — интересно!

— Что ж, продолжим, — открыто и доверительно улыбнулся Бус. — Не каждый философ и ученый интересуется богами чужой земли. А тут — сам император!

К слову пришлось сказанное Бусом или умышленно решил он польстить своему собеседнику, тем паче, что это было на самом деле так, но, что было сказано, то было сказано. Впрочем, оно понравилось императору, как и сам Бус, который все больше и больше вызывал до-верие и неподдельный интерес у Константина.

— Возьмем, к примеру, греческого бога Солнца и сына Зевса Апол-лона, — продолжил Бус, — так ему у нас соответствует бог Световид. Та-кой же жизнелюб и покровитель прекрасного, такой же светлый и луче-зарный, дарящий без какой бы то ни было скупости людям добро, тепло, свет и иные блага…

— Извини, — вновь перебил император рассказчика, — что прерываю, но вот слушаю тебя, словно не посла из далекой Русколани, а кого-то из наших фламенов или даже пантификов, рассказывающих о наших и греческих богах. Даже не верится отчасти, что в далекой в…

— …варварской стране — хочет сказать император, — улыбнулся Бус, приходя на выручку императору в его затруднении.

— …скажем так, северной стране… — после небольшой заминки и чуть сконфузившись, нашелся Константин, — те же самые боги, что и в Римской империи, только зовут их по иному… Мне о таком, несмотря на то, что в империи добрая сотня разных народов, философов и ученых мужей, раньше не приводилось слышать. Как тут не удивляться?

— Люди, август Константин, хоть и говорят на разных языках, но все, по сути, одинаковы, — заметил без вызова и иронии, однако с досто-инством на это Бус. — Так почему же богам быть слишком разными?

— Мысль, конечно, интересная, — не стал скрывать некоторой язви-тельности в голосе Константин, — но мне кажется, что наши жрецы ее не очень воспримут. Для них только их боги и существуют, иных же они и знать не желают.

Император вспомнил, как тяжело приживалось в империи христи-анство, как много пришлось христианам пострадать за веру и свои убе-ждения, прежде чем он, Константин, своим указом призвал граждан к веротерпимости и прекратил, наконец, преследование поклонников Христа.

— Август Константин желает слушать дальнейший рассказ о подо-бии наших богов или же сменит тему беседы? — заметив задумчивость императора, тихо спросил Бус.

— Почему же не послушать, — оживился Константин. — Умных лю-дей не так уж много, чтобы позволять себе их слова пропускать мимо ушей. А до иного дойдет черед. Думаю, что посол спешки не имеет?

— Конечно, — доверительно улыбнулся Бус, словно не замечая лест-ного отзыва о себе в словах императора, — посол спешки не имеет. По-сла только одно тревожит: не злоупотребляет ли он доверием и време-нем августа? — Все же комплементом за комплемент расплатился кня-жич, как говорится, долг платежом красен.

— О, это пусть посла не тревожит, — придал и Константин доброже-лательность своему аскетическому лицу. — Мы у себя дома… успеем и отдохнуть, и делами позаниматься.

— Коли так, то слушай, август, далее, — продолжил Бус. — Вашей богине охоты Диане соответствует наша богиня Зевана, Марсу — Перун, Ювенте — Зимстерла, Юпитеру — Дажьбог, сын Сварога — Бога Творца всего сущего и Бога-Рода.

— Подожди, княжич, — остановил Константин собеседника. — Полу-чается, что ваш Сварог и Бог христиан — Христос, схожи? По крайней мере, в некоторых чертах…

— В данном случае многие схожие черты у Создателей имеются, но есть и различия, — ответил Бус. — Как, впрочем, и между людьми, — до-бавил он тут же.

После этого разговор о богах как-то сам собой пошел на убыль, и тема эта была закрыта. Зато нашла продолжение другая.

— А знает ли посол такой народ, как сарматы? — задал Константин давно уже назревший и дожидавшийся своего момента вопрос.

— Знает, — почему-то от третьего лица заверил Римского императо-ра Бус. — И не только народ сей в Русколани известен, но и родствен-ные себе народы в нашей земле имеет: алан и берендеев. Да и мы, руси-чи, по правде сказать, их своими далекими предками признаем. Когда-то, наши и их прадеды, как и иллирийцы, большими родственниками были, но потом, как ветви одного древа, в разные стороны разошлись. И это было в столь давние времена, что уже и никто не помнит. Но тепе-решние сарматы, — уточнил Бус на всякий случай, — большей частью за рекой Ра обитают, в наши степи редко заходят.

— Это уже хорошо, — серьезно отметил император. — А не скажет ли посол, — продолжил он развивать данную тему, — пропустит ли их через свои земли твой отец, если они, сарматы, соизволят на северные грани-цы нашей империи перебраться?

— Мне трудно, не посоветовавшись с отцом, за него слово-ругу держать, — уклонился от прямого ответа Бус. — Август знает, слово не воробей — выпустил, не поймаешь… Однако, надо полагать, что боль-ших противодействий тут быть не должно. Я и, надеюсь, мой отец, по-нимаем, что сарматы должны стать своеобразной живой бронью между землями империи и готами. Так?

— Скрывать не стану, — по-прежнему был серьезен Константин, — речь как раз о том и идет. Считаю необходимым готов и их воинствен-ных вождей слегка приструнить.

Легкий сарказм в словах и тот тон, с которым все это было сказано, не укрылось от слуха Буса.

— Полагаю, что союзника в лице Русколани в этом плане империя уже обрела. А союзники всегда договорятся, кого и куда пропустить… Князя Дажина, моего отца, как и меня, впрочем, активность готов на нашем пограничье совсем не радует. Несколько лет отец вместе с дру-гими князьями из славянских земель уже ходили походом в Тавриду, возвращали себе Сурож и Корсунь, а также иные города занятые гота-ми.

— То земли империи, — нервно дернул щекой Константин, не сумев скрыть за маской вежливости внезапно нахлынувшего раздражения.

Посол затронул щекотливую для обеих сторон тему: и Римская империя, и Русколань считали указанные земли своими. Причем, эти земли всегда были источником постоянного напряжения в отношениях соседей.

— Пусть так, — не стал обострять беседу Бус, — но в тех городах не только греки-эллины, но и русы живут уже много веков. А вот готов там никогда допрежь не было! Кроме того, наши конфликты, мы как-нибудь без готов сумеем решить, верно, август?

— Пожалуй, то — верно. — Принял протянутую руку помощи и ди-пломатии Константин. — А теперь, как я считаю, пришла пора взглянуть нам обоим вот на эту карту, — сделал он приглашающий жест, — чтобы обсудить, каким путем идти сарматам и где им встать лагерем перед тем, как окончательно расселиться на порубежье.

Бус не замедлил воспользоваться приглашением, и они оба накло-нились над картой.

Карта была мастерски выполнена. На ней не только были отмечены реки, озера и моря, а также большие города, но и горы, и дороги, под-властные Римской империи земли и народы, их соседи. Имелись на ней и пояснительные надписи на латинском языке, и геральдические изо-бражения.

Бус сразу же отыскал Византий, обозначенный не просто каким-либо, как иные города, знаком, но маленьким рисунком крепости. На-шел он и Понт Эвксинский, и Сурожское море, и Кавказские горы, идущие от берегов Понта к берегам Фарсидского, или, по-гречески, Гирканского моря. Нашел взглядом и города: Херсонес, Сурож, Панти-капей — столицу Боспорского царства, Танаис, Ольвию-Олешье, даже слова «скифы» и «сарматы» в междуречье Ра-реки и Днепра-Борисфена, обозначающие, по-видимому, народы, населяющие данные земли. Только ни Русколани, ни ее градов он на этой карте не увидел, словно их на землях тех никогда не было.

— Так, где же тут град ваш Кияр? — прервал затянувшуюся паузу Константин. — Что-то не вижу. То ли я стал слеп, то ли чертежник забыл обозначить, — вышел из щекотливого положения император.

— Нет, август, — с улыбкой отвечал Бус, — со зрением, слава нашим общим богам, у тебя все хорошо. Знать, оплошал чертежник, как ты из-волил только что выразиться. Но ничего, эту оплошность можно и уст-ранить. Вот здесь должен быть изображен град Кияр Антский, — указал он ногтем пальца место на карте, где должен был быть отмечен данный город и где его обозначения на этой карте не было. — Тут еще знамени-тая во всем мире гора Эльбрус, называемая также Великой и Алатырь-горой. А рядом с ней на горе Каркее, у Огненной реки и наш Кияр…

Император смотрел и слушал со вниманием.

Видя неподдельную заинтересованность императора, Бус решил более подробно ознакомить его с землями Русколани.

— На заход солнца от Ра-реки от подножия Кавказских гор до бере-гов Понта Эвксинского и далее вдоль северных берегов Сурожского моря, включая реки Дон-Танаис, Калку, Днепр-Борисфен, Буг, Днестр, до вод Прута и Дуная, по-гречески Истра, располагаются земли Руско-лани. Конечно, за исключением Боспорского царства, где в настоящее время правит мудрый царь Савромат, который, кстати говоря, шлет те-бе, август, свое почтение и наилучшие пожелания.

— Неужели? — усмехнулся Константин, которому царь Боспора Савромат давно уже сообщил о том, что князь Русколани Дажин шлет послом своего сына Буса и, заодно, выразил свое почтение и призна-тельность. Не просто выразил, а письменно, на пергаменте, подкрепив все это личной подписью и печатью.

— Что, верно, то верно, — остался серьезным Бус. — Нашему посоль-ству довелось некоторое время быть гостями Савромата.

— Что ж, приятно слышать, что наш подданный оказал честь послу, — вновь очередная улыбка, но уже не столь саркастическая, как прежде, коснулась губ императора. Однако, на эту тему побеседуем как-нибудь в иное время, а пока давай, посол, разберемся с картой, раз уж начали.

— И живут на них, — вновь стал отмечать ногтем указательного пальца называемые места, — племена и роды многие. Вот здесь, в меж-дуречье рек Терека и Кумы — берендеи и асы; а вокруг Кияра Антского — ваны и белояры, аланы, аорсы и русы; по берегам реки Кубани в сто-рону града Пантикапея — асы и винды-венеды, которые имеют свой го-род, расположенный напротив Пантикапея и отделенный от него Ким-мерийским проливом, называемый по-славянски Кермой. — Назвав Кер-му — Германоссу или, по-иному, Германессу, Бус указал место, где он должен был быть обозначен на карте. — Странно, что этот город Боспор-ского царства не указан? — Слегка удивился он. — Ведь то град Боспора, провинции Римской империи. Савромат или же его предшественники должны же были позаботиться о том, чтобы грады Империи были ука-заны на карте…

— Отлично, — произнес Константин, не раскрывая истинного смыс-ла этого «отлично»: то ли обозначая данным восклицанием удовлетво-рение, что наконец-то град будет обозначен на карте, то ли, наоборот, неудовольствие тем, что подвластный ему царь не соизволил дать точ-ные данные для внесения их не только на карту, но и в список импер-ских городов. — Разрешите-ка мне названные города обозначить тушью, чтобы исправить оплошность чертежника. — И макнул специально при-готовленное на данный случай, остро отточенное гусиное перо в мас-сивную бронзовую чернильницу, стоявшую тут же на столе. — Если подданные не хотят или не знают, то их владыке само небо указывает на необходимость исправления допущенных ошибок и установления тор-жества истины. — С этими словами в местах, обозначенных Бусом как города Кияр и Керма, поставил жирные точки, а затем почти каллигра-фическим почерком по латыни вывел и сами названия. — Вот так-то!

— Могу продолжать? — спросил Бус Константина, видя, как тот окончил вносить изменения на карте.

— Продолжай.

— В нескольких поприщах от устья Дона-Танаиса, севернее земель Боспора, — стал пояснять далее Бус, переместив свой палец на карте, — на его левом берегу стоит град Белая Вежа, в котором, а также и вокруг него проживают белогоры, прямые потомки ранних сарматов. Не тех, что сейчас живут за Ра-рекой, а тех, что несколько веков пришли в эти места, потеснив скифов, и смешавшись с ними. — Уточнил он, одновре-менно указав на место, где на карте должен был быть отмечен град Бе-лая Вежа. — Впрочем, — внес он новое уточнение, — часть жителей Белой Вежи именует себя касаками и касачками, вольными людьми…

Константин поставил на этом месте точку и вывел название града.

— Вот у вас на карте, — продолжил между тем Бус, — на данной ме-стности стоит обозначение «сарматы», но это неверно. Только ваши и греческие чертежники и даже ученые всех нас привыкли называть сар-матами, хотя сами себя мы больше зовем славянами или же русичами, русами. А земли наши — Русскими землями или Русколанью, о которых известно было еще двадцать тысяч лет тому назад. «Сто раз возрожда-лась Русь и сто раз была разбита от полуночи до полудня. И то же самое в старину претерпели праотцы наши. И потому были отцом Яром уве-дены в Край Русский, ибо, оставаясь, претерпели бы многое от холодов ранних. И тогда дошли мы до сего места, и поселились огнищанами на Земле Русской. И так прошли две тьмы — двадцать тысяч лет», — проци-тировал Бус на память «Книгу Велеса», точнее, ту ее часть, где шла речь об исходе ариев. Процитировал так, как давным-давно, в годы учениче-ства, волхв Златогор цитировал эти тексты «Книги» ему и его товари-щам.

Император слушал, но какой-либо реакции на данное замечание Буса не проявил. А тот, сделав небольшую паузу, продолжил.

— В верховьях Дона располагаются земли северян и радимичей. Еще севернее — земли вятичей. Эти земли не входят непосредственно в Русколань, но они союзны Русколани, так как мы все говорим на одном и том же языке, поклоняемся одним и тем же богам. И главные грады там Воронежец, расположенный на правом берегу Дона, и Курск, рас-положенный на реке Семь — притоке Десны, впадающей в Днепр-Борисфен. Есть там и Ярильск, названный так в честь Ярилы — Бога Солнца, и Путивль и еще несколько мелких градов и городищ.

Бус указал, а Константин отметил на карте названные города. Все, кроме тех, которые Бусом были обозначены как мелкие, а потому безы-мянные.

— Вот мы подошли к Днепру, называемому в славянских ведах, в том числе в «Книге Велеса», Непрой-рекой, — продолжил Бус, — и его притокам. Один приток — Десну я уже назвал. И добавлю, что на этой реке имеется град северян — Чернигов. Кстати, — заметил Бус, — у се-верского Чернигова в земле тиверцев есть тезка — Черн. Но этот град мал, поэтому и отмечать на столь важной карте его не стоит, чтобы не путаться и не засорять карту различной мелочью, о которой даже не все русы знают. На более южном притоке, — продолжил он, — именуемом северянами Псёлом или Пслом, находится град Голунь. Вот, примерно, в этом месте, — отметил Бус на карте место, где должен был быть обо-значен град Голунь. Вокруг этого града располагается около трехсот селений и городищ, в которых проживают русы, поляне, анты, будины.

Император тотчас поставил там точку и написал название града.

— Названия племен и родов, к сожалению, тут не уместятся, — про-изнес он тихо. — А жаль. Хотя стоит попробовать, хотя бы одно их них, — и начертал на карте «будины».

— Еще на реке Псел, в ее верховьях, недалеко от Курска имеется городок с названием, похожим на название главного города Империи — Рима, Римов, — рассказывал с легкой улыбкой, еле угадываемой в угол-ках губ, Бус. — Интересна история, связанная с этим городом. Если ав-густ не возражает, могу рассказать?

— Август не возражает, — улыбнулся снисходительно Константин, все больше и больше поражаясь столь обширным знаниям своего собе-седника: «А еще их считают варварами!»

— Хорошо. Во времена римского императора Траяна, правившего, если мне не изменяет память, в 850–860 годах по римскому летоисчис-лению, — легко манипулировал цифрами дат княжич, — была война меж-ду славянским племенем дулебов и римлянами. Война шла с перемен-ным успехом, однако славянам посчастливилось, не в обиду августу будет сказано, взять полон. Часть этого полона была отправлена в земли северян и полян, оказывавших военную помощь своим сородичам дуле-бам. Вот эти пленники и построили городок, названный в память о тех событиях Римовым. Десять лет пленные римляне пробыли, как гласит опять же «Книга Велеса» в плену, а потом были отпущены домой, на свою родину.

— О той войне что-то доводилось слышать, — отреагировал импера-тор. Впрочем, без особого энтузиазма, — но чтобы пленные римляне по-строили в чужой земле град, названный Римовым, не доводилось. При-дется его, сколь бы он ни был мал, отметить. Так сказать, в назидание потомкам…

Отметили примерное место этого града, так как реки Псел на карте не было обозначено. Отметили на глазок.

— На самом же Днепре, — после паузы, необходимой для того, что-бы Константин внес нужные пояснения на карте, продолжил Бус, — на его правом берегу, чуть севернее реки Рось, располагается град Киев Русский или Днепровский. Населяют сей град и живут в окрестностях его поляне и анты, а также русы.

Константин вновь склонился над картой и стал отмечать град Киев и названия племен.

— Об этом граде я слышал. И теперь я должен сказать: странно, что ему не нашлось прежде места на этой карте… Что ж, придется испра-вить эту оплошность…

— К западу от полян, по реке Бугу расселяются дулебы, — продол-жал пояснять Бус. — Еще западнее, на склонах Карпатских гор — словены и карпы. А в междуречье между Бугом и Днестром, ближе к морскому побережью — тиверцы и сурежане. Примерно там, где обозначен град Ольвия. По берегам Понта и Сурожского моря, там, где начинается Тав-рида, располагаются сурежане, тавры, асы и новояры. В самой же Тав-риде проживают потомки скифов, тавры, аланы, русы. А также греки и твои, август, соплеменники. Жаль только, что все они теперь под пятой готов, нахлынувших как черная туча с севера на брега Понта и Тавриды и расселившихся сейчас на берегах рек Днестра и Буга. А еще на дале-ком севере у озера Ильмер, на Волхове-реке проживают ильмерские словены, которые род свой ведут от отца Словена, брата Руса. И глав-ный город там Словенск, построенный Словеном и названный в его честь. Но, к сожалению, на карте сей ни земель этих, ни рек и озер, не говоря уже о граде Словенске, не обозначено. А еще на заход солнца от словен этих расселились ляхи, а южнее их — богемцы и чехи.

— Все? — спросил император, сделав последние пометки на карте, которому, по-видимому, стали наскучивать последние перечисления славянских земель и родов.

— В основном, пожалуй, все, — отозвался Бус. — Но разве, август, этого мало по сравнению с тем, что имели в начале пути?

До императора, конечно же, дошел тонкий упрек русколанского посла, но он и глазом не повел.

— Но самое главное, август, — как бы не замечая последней реакции императора, молвил Бус, — что все чаще и чаще все наши роды велича-ют себя славянами и русичами, независимо от того, на каких землях они проживают. А свои земли обозначают единым словом Русь, край Рус-ский, Русская Земля. Впрочем, об этом мы уже говорили. — Он сделал паузу. — Теперь, пожалуй, все.

— Вот и отлично, — немедленно подхватил император. — Мы отлич-но поработали, посол, с картой, и, как мне кажется, поправь, если оши-баюсь, при обоюдном понимании друг друга, — подвел черту Констан-тин. — Попытаемся и в дальнейшем также плодотворно и взаимовыгодно действовать. Но на сегодня прервем деловую часть и перейдем к более прозаической: пора подкрепиться. И не только фруктами.

Сказав это, император, приобняв Буса за плечи и оказывая тем са-мым наивысшую форму доверия, повел Буса в гостиную палату, где их уже поджидал прекрасно сервированный стол и десяток слуг, готовых выполнить любое желание своего августа и его гостя.


— Как прошла встреча? — встретил Буса вопросом Златогор, когда тот во второй половине дня, чуть ли не под вечер возвратился в дом купца Никодима, где по-прежнему продолжало находиться русколан-ское посольство. — Тревога стала закрадываться в сердца воев: время идет, а тебя, княжич, все нет и нет…

Волхв Златогор говорил о тревоге, но сам был спокоен. Остальные помалкивали, но их молчание красноречиво говорило о том, что и им интересно узнать причину столь длительной задержки своего вождя и ход переговоров.

— Для беспокойства, как мне кажется, причин нет… — стал объяс-нять Бус. — Император довольно благосклонно относится к нашему ви-зиту, даже карту своей империи предоставил. И не только предоставил, но и многие упущения своих чертежников собственноручно устранил. О вопросах веры речь вели.

— Даже так? — нарушил молчание волхв. — Ведь карты — секрет, а секретами не делятся даже с хорошими знакомыми…

— Даже так, — улыбнулся удовлетворительно Бус. — Но больше все-го мы занимались тем, что поглощали фрукты, да любовались красота-ми дворца.

— И все? — одними глазами спросил Златогор.

— Почему же… Еще мы пытались найти наших общих родичей, — пошутил Бус. — Пришлось цитировать выдержки из «Книги Велеса», в которых говорится, что мы и иллирийцы, а Константин, как известно, родом из Иллирики, одного древа ветви.

— И какова же реакция августа? — поинтересовался Златогор. — На-верное, не верит. Сказками все считает.

— На словах ответил, что интересно, — пояснил Бус реакцию импе-ратора Римской империи, — на деле ты, волхв, прав. Не верит. Однако, друзья, я сыт, но устал, — делая вид, что устраивается ладнее на лавке для отдыха, заявил Бус, давая понять своим сопровождающим, что же-лает остаться один. Те поняли и вышли. Тронулся следом за ними и волхв.

— А ты, Учитель, задержись малость, — попросил Бус. — Совет ну-жен.

Волхв возвратился к ложу княжича, и они еще долго о чем-то тихо беседовали; седой, как лунь, волхв, и молодой княжич.


Когда на следующий день Бус вновь с соответствующими его ста-тусу церемониями был приглашен во дворец к императору, то тот, пре-жде чем приступить к переговорам на интересующую обе стороны тему — воинскому союзу против готов, познакомил его со своими сыновьями от супруги Фаусты. А когда последние были отпущены, спросил как бы о третьем лице:

— Княжич женат?

— Был… когда-то. Умерла моя лада при родах… Сына Бояна оста-вила и умерла… Радославой звали.

— Печально.

Было видно, что император искренне сочувствует столь печальным событиям в судьбе посла.

— И у меня первая любимая женщина покинула наш бренный мир при схожих обстоятельствах. Минервина. Она не была официальной женой, всего лишь конкубиной, сожительницей, но я ее искренне лю-бил… И она меня… Сына нашего, Крипса, я не сберег…

— Сожалею, — только и сказал Бус, не вдаваясь в подробности, так как уже знал о трагической истории старшего сына императора ромеев.

— Как ни кинь — а судьбы наши, посол, имеют схожесть, — печально пошутил Константин. — Видно, небо позаботилось, чтобы нам в этой жизни рука об руку идти. А чтобы схожести еще больше было, надо, княжич, тебя тут женить… Чтобы новая жена тебе детишек больше на-рожала. Как на такое дело смотришь?

— Жена еще никому не мешала, — ответно отшутился Бус на неожи-данное предложение императора. — Только что-то пока претенденток в жены не встречал…

— Ну, это дело поправимо, — улыбнулся Константин, и лицо его разгладилось и просветлело. — Вот на следующей неделе у нас будет праздник во дворце. Соберутся первые красавицы со всей империи. Приглашаю тебя с твоими молодыми боярами. Повеселитесь, заодно и невесту себе подыщешь. Как, не возражаешь?..

— Заманчивое предложение… — не ответил отказом, но и не дал со-гласия Бус. — Заманчивое…

— Если какая царевна или княжна приглянется, ты только шепни, — сам сватом буду. Думаю, что такому свату никто не откажет. А?

Император говорил это, как бы шутя, но в каждой шутке, как из-вестно, доля серьезности есть.

— Такому — точно, никто не откажет, — засмеялся открыто и ис-кренне Бус.

— Так будем считать, что дело сделано! — не спросил, а резюмиро-вал Константин.

Бус промолчал. Но молчание — знак согласия!

Потом они вдвоем обсуждали основной вопрос: союзные и совме-стные действия против готов.

— Вы с князем Дажиным пропустите через свои владения сарматов. Пусть они всей своей массой ударят на готов с востока. А мы, точнее войска моего старшего сына Константина Второго нанесут по готам удар с юга и запада. Вы с царем Боспора Савроматом, если можете, по-могите сарматам.

— Но Савромат не желает вступать с готами в конфликт. Пытается тихо отсидеться… — начал было пояснять русколанский посол извест-ную ему по прежней встрече с правителем Боспора ситуацию.

— Я ему прикажу, специального и полномочного своего представи-теля пошлю. Если будет нужно, тот Савромату на пальцах растолкует: что и по чем. — Константин говорил спокойно, не повышая тона, но в его спокойном голосе явно чувствовалась не только откровенная угроза, но и непреклонная решимость исполнить эту угрозу. — И Савромат, на-деюсь, поймет, если дорожит своей короной, где лежит его выгода на данный момент. Убедительно?

— Убедительно.

— Раз убедительно, то достаточно о серьезном. Давай о чем-нибудь попроще поговорим. — Давая понять, что пора обсуждения серьезных вопросов миновала, сказал Константин. — Мои люди, — сделал он не-большую паузу, чтобы Бус смог догадаться, что русколанское посольст-во находится под постоянным «присмотром» и наблюдением специаль-ных людей из окружения императора, — доносят о том, что твой жрец уже обошел чуть ли не все храмы и библиотеки в городе, десятки, если не сотни древних свитков и книг скупил. На что они ему?

— Златогор, — стал отвечать Бус, — надеюсь, что речь идет о нем, всегда был очень любознательным человеком, всегда находился в поис-ке. И меня тому же учил, да, видать, не в коня корм…

— Не скажи, — засмеялся Константин. — Я бы так никому не совето-вал даже думать.Латинским владеешь, греческим владеешь, и еще сво-им родным. Я, к примеру, только латинским и греческим.

— Знание языков — это еще не Знание. Против знаний Златогора мои познания — познания младенца.

— Скорее всего, так… — задумчиво молвил Константин. — Мне со-общили, что твой волхв, этот почтенный старец трем молодцам, напав-шим на него с ножами, — видать думали легко поживиться за счет ста-рика, — такую трепку без всякого оружия, одним посохом, устроил, что еле «мальцов» тех откачали. Калеками сделал, теперь никогда не будут нападать на почтенных людей. Чай, слышал?

— Впервые от тебя, август, о том слышу, — вновь искренне удивился Бус. — Знать, утаил волхв свои приключения, видно, не хотел расстраи-вать посольство этим недружественным поступком несознательных го-рожан. Спасибо за подсказку. Непременно расспрошу его о том. Инте-ресно даже…

— И как он, старец, столь стремительно таких «молодцев» уделал, удивительно? — Теперь не скрывал своего удивления император Рим-ской империи. Из чего можно было сделать вывод, что он рассказывает намного меньше, чем знает.

— Не иначе, как с помощью Бога Сварога, — пошутил Бус, но при этом его лицо осталось серьезным и задумчивым.

— Не иначе, — согласился с ним Константин, — ибо мои очевидцы заметить не успели, как все произошло. Говорят, движения волхва на-столько стремительны были, словно он вообще не двигался, а стоял на месте — но тати уже лежат на земле и корчатся от боли! Тут, по-видимому, действительно без вмешательства высших сил не обош-лось… А?

— Волхв, — только и ответил, пожав покатыми плечами княжич. — Что с него возьмешь…

— Вот именно, что с него возьмешь, — засмеялся император.

Август Константин не скрывал, а посол отчетливо понимал, что в империи все находится под личным контролем императора. В том числе и посольство не оставлено без пристального внимания. Одно смущало Буса: почему Златогор скрыл факт нападения на него. Это обстоятель-ство не так тревожило, как раздражало: «Ишь, какой хитрец на мою го-лову нашелся…»

Когда Бус возвратился от императора в дом купца Никодима, к своему посольству, и встретился с волхвом, то как бы невзначай спро-сил последнего: чем тот занимается и каковы его планы на ближайшее время.

— Собираюсь на диспут богословов пойти, — отозвался Златогор. — Говорят сам Евсевий Кесарийский участие примет, а еще Афанасий Александрийский и даже Арий Александрийский, ранее осужденный церковью за арианскую ересь и сосланный на окраину империи, теперь же прощенный и возвращающийся в Византий.

— Совсем неплохая компания для тихого и скромного русколанско-го волхва подбирается, с ноткой сарказма в голосе заметил Бус. — И чем же вы собираетесь дискуссировать: словами или кулаками.

— Конечно же, словами, — словно не замечая скрытой насмешки и неуместного сарказма в голосе Буса, смиренно заверил Златогор. — Сло-вами, а как же иначе?..

— А как же иначе, — теперь уже откровенно усмехнулся Бус. — Им-ператор Константин только что в беседе сообщал, что некий волхв из Русколани, пальцем не будем указывать, больше оперирует кулаками, чем словами… правда, в уличном диспуте… Случайно, не ошибается император?!!

— Так то в уличном! — отозвался волхв, и в его старческих глазах мелькнула лукавая улыбка. Мелькнула — и тут же пропала, спрятавшись в кустистых бровях, словно ее никогда и не было.

— Почему не сообщил?

— К чему пустяками посла обременять, у него и государственных забот предостаточно. Не так ли?

— Так. Однако…

— Ничего страшного, мелкие грабители позарились на скудное имущество слуги Сварога, потребовав кошелек в обмен на жизнь. При-шлось маленько объяснить им, что такое грех… и как его понимают русы. Град хоть и блистает златом и серебром, но нищих в нем, татей и воров всевозможных столько, что и не подумаешь… Видно, их внешний блеск и богатство града притягивают. Вот они и расплодились… Впро-чем, тати татям рознь…

— Только то?..

— А если серьезно, то, по-видимому, императорские соглядатаи на прочность, или, по-иному, по-нашенски, на вшивость, проверяли. Что ж, проверили… Больше, я думаю, проверять не станут. По крайней мере эти…

— По-видимому, так, — поддержал он волхва в этом мнении княжич. — Уж очень император удивлялся, как старый человек несколько моло-дых и сильных грабителей, почти не двигаясь, уложил! Говорит, не ина-че, как с помощью богов…

— С Божьей помощью, — подтвердил волхв. — А как же… С Божьей помощью в этой жизни все делается. Да еще немного удачи и сноров-ки… А как ваши переговоры, то есть я хотел сказать: наши, — поправил-ся он.

— Продвигаются. Возможно, даже лучше, чем я вначале полагал, — улыбнулся Бус. — Император Константин вот предложил мне супругу себе тут подыскать… В сваты набивается, сходатым быть желает… О греческой царевне речь ведет…

— А ты как к этому относишься? — Остро, совсем не по-старчески, взглянул волхв на Буса.

— Думаю, что противиться сему не стоит.

— Верно думаешь, — поддержал волхв Буса. — Породниться с импе-ратором такой великой страны — дело хорошее. Да и хлопот для нас ни-каких. Лишь бы какую-нибудь уродину, от которой уже все местные женихи отказались, не подсунули… или рябую, на лике которой черти горох молотили да с собой забрать забыли.

— А у меня, что ли глаз нет… — оскалился в улыбке Бус.

— Надеюсь, что есть очи. И зоркие, — улыбнулся Златогор. — По та-кому случаю можно с возвращением домой и повременить. Задержка себя оправдает, — добавил тут же он.

Вскоре после этого разговора с волхвом Бус вновь был приглашен во дворец императора, а через некоторое время состоялась и его свадьба с греческой принцессой с острова Родос, Эвлисией. Если курянка Радо-слава была статна, голубоглаза и золотоволоса, то Эвлисия отличалась стройностью стана, смуглостью лица и имела очи темнее южной ночи и волосы цвета воронова крыла. Как и предполагал волхв Златогор, все хлопоты, связанные с вопросом сватовства, обрядами свадьбы взял на себя император Константин. Бусу оставалось только следовать прави-лам заведенного в Византийской империи ритуала.

Увидев Эвлисию, волхв Златогор, улучив время, шепнул, что Бус сделал хорошее приобретение: «С таким и не стыдно родителям на гла-за показаться». — «И я такого же мнения», — ответил одним искрящимся взглядом Бус. Душевная боль по безвременно ушедшей из жизни Радо-славе уже притупилась, ее горячие поцелуи и ласки забылись, поэтому русколанский княжич был искренне рад обретению новой супруги.


Возвращаясь из Константинополя, сделали небольшой крюк и за-скочили на несколько дней в Пантикапей — об этом просил император Константин, который предупреждал боспорского царя Савромата о ско-ром перемещении на границах его владений сарматских орд, пересе-ляющихся на земли империи. «Чтобы не возникло недоразумений и не было столкновений», — констатировал свою просьбу повелитель Визан-тии. Впрочем, Бус и сам хотел сделать повторный визит к боспорскому владетелю, а тут и случай подвизался, так что грех было им не восполь-зоваться. Как помнится, первый визит во время ознакомительного похо-да Буса по землям Русколани и ее соседей результатов от встречи с Сав-роматом не дал, но прошло уже столько времени, что можно было рас-читывать на более продуктивные переговоры. Время и обстоятельства, как известно, меняют людей.

И действительно, прием на этот раз был куда радушней.

Известия в том мире хоть и медленно, но доходили даже в самые отделенные местности, и те, кто желал их иметь и знать, имел и знал. К таким желающим по праву можно было отнести и царя Боспора Савро-мата, которого положение обязывало отслеживать даже малейшие со-бытия и изменения, проходящие как у ближайших, так и у дальних со-седей, чтобы своевременно, а, главное, уместно ими пользоваться как во внутренней, так и во внешней политике. В чем, в чем, а в политике Сав-ромат был мастер. Недаром же ему удавалось не допускать на свои зем-ли римские гарнизоны, поддерживать мир с Русколанью и другими сла-вянскими родами и племенами, в том числе с беловежцами, земли кото-рых простирались также по Дону, но чуть севернее боспорских владе-ний. Так что ко времени прибытия к нему Буса и других представителей русколанского князя Дажина он уже знал как о посольском визите этих русколанцев к императору Византии, так о поручении императора для него самого и о том, что через его земли или же на границе с его царст-вом пройдут сарматы.

Савромату не хотелось, чтобы сарматы, как саранча, прошли по землям царства, топча и опустошая его на протяжении всего своего пу-ти следования. Но с другой стороны он очень желал, чтобы сарматская орда оттеснила от земель Боспора нахальных готов, с которыми вновь не стало никакой управы и которые вновь просочились в степи Таври-ды, грозя снова отобрать боспорские города и веси в столь благодатном крае. Они еще вели себя относительно мирно, не штурмуя и не беря на копье города, довольствуясь лишь степными просторами и кочевьями на них. Возможно, копили силы, чтобы в один прекрасный или же не-счастный день обрушиться на них. «Если орда оттеснит от берегов Су-рожского моря готов в глубь материка, то с теми, что уже просочились на земли Тавриды, — размышлял не раз Савромат как до прибытия по-сольства Буса, так и во время оного, и к таким размышлениям были все основания, — войдя в союз с князем Русколани, мы справимся быстро. А почему мы? — тут же мысленно спросил сам себя царь. — Пусть с ними разбирается князья Русколани и их подданные, — вынес он, в конце кон-цов, мысленное заключение своему немому диалогу. — Мне же надо сделать так, чтобы и Буса в Тавриду с его русколанскими дружинами без лишнего шума и огласки пустить, и сарматские орды без урона для себя пропустить, и земли царства, если повезет, расширить, не бряцая оружием… Судьба, она может по всякому обернуться, так что не худо будет на всякий случай и перед готскими вождями чистым казаться… Тяжело? — спрашивал он сам себя и тут же отвечал: — Тяжело, но впол-не возможно». Поэтому он во время переговоров с Бусом был и сговор-чив, и уступчив, и любезен. Не забыл на этот раз даже молодоженов подарками одарить: Бусу — великолепного коня серой масти, а Эвлисии — отрез китайского шелка.

Что и говорить, дальновидным, а еще более прехитрым был царь Боспора Савромат. Впрочем, новая тактика, видимая доброжелатель-ность и благосклонность владетеля Боспора не очень-то ввела в заблуж-дение о его сущности русколанское посольство, особенно волхва Злато-гора, давшего еще по прежнему визиту всеисчерпывающую характери-стику его личности.

«С паршивой овцы хоть шерсти клок», — подвел итог переговорам волхв Златогор в личной беседе с Бусом перед тем, как отправиться им в Кияр Антский.

СКОЛОТ И ВРАН

В городе Кияре Антском, стольном граде Русколани, наблюдалась необычная для этого времени раннего летнего дня суматоха. Особенно это заметно было во дворце князя Дажина. Все куда-то спешат, бегут, как очумелые.

— Что происходит, люди добрые? — спросил только что въехавший в город через мытные ворота на степной низкорослой соловой лошадке седобородый мужчина лет тридцати с хвостиком, то ли воин, то ли ку-пец, сразу и не разберешь, вместе с которым было еще трое сопровож-дающих его верховых, державшихся почтительно и чуть позади.

Воротная стража, занимаясь своим делом по сбору мытного налога со всех входящих и въезжающих в город, проявляя усердие в этом «не-легком» труде, чтобы ненароком кого-нибудь не пропустить в город без положенного сбора, даже ухом не повела на заданный вопрос, как и спешащие люди, которые то ли не обратили внимания на вопрос неиз-вестного всадника, то ли открыто проигнорировали его: мол, не твое дело, чужеземец. Едешь своей дорогой, ну, и езжай дальше, нечего лю-бопытство свое тешить, да и нам недосуг тут лясы с тобой точить. Од-нако мытный сбор взять не позабыли: хоть и мелкую монету, да в кису положили, чтобы вечером сдать княжескому тиуну, отвечающему за мытный сбор и казну.

Всадник, проявивший интерес к городской сутолоке, кто бы он ни был: русич из ближайшего апоселения или же действительно иностра-нец, хорошо знавший язык русов, одет был добротно, несмотря на жару. Под серым, запыленным, походным, похожим скорее на воинский, чем на купеческий, плащом, собранным у ворота ближе к левому плечу шелковой тесемкой и сколотого для пущей крепости серебряной за-стежкой-тамгой, была видна легкая панцирная защита поверх белой полотняной средней длины рубахи с вышитым, как это делают славян-ские женщины, воротом и подолом.

Кожаный доспех, заранее подогнанный мастерами-оружейниками по фигуре всадника, с нашитыми на нем медными бляшками хоть и ле-гок был с виду, однако крепок и выгодно для постороннего взора обле-гал мускулистое тело хозяина, подчеркивая его стать и удаль. Бляшки начищены до блеска — сразу видать заботу хозяина о своем снаряжении. Лучи еще не поднявшегося к зениту солнца, попадая на низ, весело от-ражались золотистыми зайчиками, слепя на мгновение встречных про-хожих, заставляя их невольно прищуривать глаза. Впрочем, это длится не долго, так как всадник время от времени поправляет на груди полы своего плаща, пресекая доступ солнечным лучам заглядываться в че-шуйчатый доспех и отражаться от него веселыми зайчиками. Так обыч-но одеваются в дорогу воины. И не просто воины, а уже бывалые воины, которые не только с конем своим сроднились, но и с доспехами тоже, словно в них и родились на самом деле. На голове всадника была ма-ленькая меховая шапочка, какие довольно часто носят торговые гости, особенно те, которые прибывают от ромеев. Обычно они такие шапочки носят по праздникам, причем, нередко украшенные пером какой-либо диковинной птицы или золотой бляшкой с самоцветами. Носят, чтобы подчеркнуть перед другими древность рода или же достаток. Впрочем, головной убор нашего всадника, хоть и имел сходство с головными уборами ромеев, но был без украшающих его излишеств и служил ско-рее по прямому его назначению: прикрывать голову, чем для красоты.

Как известно, ромеи, греки и боспорцы, не говоря уже о римлянах, носят длинные или короткие тоги и сандалии, а на этом конном путе-шественнике были полотняные, такого же цвета, как и его плащ, штаны, более привычные для скифов, славян-русичей да готов, заправленные в красные кожаные сапожки с низким каблуком.

Сопровождающие этого всадника люди выглядели моложе его, но не намного. Лица чистые, открытые. Правда, слегка обветренные и по-крыты загаром, что лишний раз говорит о том, что они давно путешест-вуют, проводя дни под открытым небом. Нет ни окладистых бород, ни усов, что также отличает их от своего предводителя, хоть и безусого, но с бородкой. Одеты они примерно так же, как и он, с той лишь разницей, что дорожные плащи на них были попроще и без пряжек-заколок, кожа-ные доспехи не были покрыты пластинами-чешуйками, а на головах — обычные и давно ношенные треухи, которые смогут и от удара предо-хранить и от пыли дорожной защитить, из-под которых выбивались светлые пряди волос. Наблюдательный человек, взглянув на волосы этих верховых, впрочем, как и их предводителя, мог бы с большой до-лей уверенности определить, что их родина не южные степные просто-ры, а, скорее всего, северные края, где солнце не так греет и где снега отбеливают волосы чуть ли не до собственной белизны, а синь небес, рек и озер отражается в глазах мужчин и женщин.

— Куда все летят, сломя голову? Вроде бы и враги на город не на-падают, и пожара не видать?.. А суета такая, словно все с ума разом со-шли. — Повторил всадник вопрос, обращая его конкретно к высокому горожанину, чем-то приглянувшемуся путешественнику. То ли тем, что менее других спешил, то ли тем, что на целую голову возвышался над толпой своей кудластой головой со смоляными волосами, что нетипич-но было для русколанцев, обычно светлоголовых и светлобородых. А может и тем, что одет был как-то не для этой поры: в волчьей безрукав-ке-душегрейке поверх голого худощавого тела, алых, из парчи, штанах-шароварах и деревянных сандалиях с кожаными ремешками, которые обычно носят свободные ромеи.

Как правило, такие люди никаким конкретным трудом не заняты. С сошкой ратая не дружат, к ремеслам призвания не имеют, но много знают и засапожным ножом владеют мастерски. Они не прочь при слу-чае и татьбой заняться, если дело подвернется, и в набег с ватагой таких же сорвиголов податься, и во всякой заварушке участие принять не прочь. Подобные субъекты встречаются чуть ли не в каждом городище на любой земле. Имелись они и в стольном граде Русколани.

— Сойдешь и впрямь с ума, — остановился горожанин. — Князь Да-жин сына старшего Буса из далеких стран встречает. Вот и суетится народ, проявляет любопытство. А тебе, чужеземец, судя по обличью, хоть и наш язык понимаешь, что за дело? — И вцепился во всадника своими черными жгучими глазищами. — Тебе-то какое дело? Или лазут-чик какой, соглядатай? Так у нас с лазутчиками разговор всегда корот-кий — задом на кол, вот и все дела.

— Какой я лазутчик?! — обиделся всадник, придерживая своего ко-ня. Его примеру последовали и сопровождающие: тоже придержали своих лошадок. — Какой я лазутчик, Перун тебя зашиби! Что не местный — то верно. Но не лазутчик. Я такой же русич, как и ты. Из града Курска вот в ваши края по делам попал с товарищами своими, — кивнул он го-ловой в сторону трех верховых, сделав сердитое и одновременно с этим обиженное лицо, — и увидел столпотворение, которое у нас, не приведи Световид, при пожаре только бывает.

Горожанин прищурил один глаз и стал похож на хищную птицу, приготовившуюся клюнуть пораженную ею жертву, еще трепыхаю-щуюся, еще дымящеюся свежей кровью, льющейся из ран, но уже пол-ностью находящуюся во власти своего врага.

— Прежде чем вопросы задавать, да честной народ от дел отрывать, ты бы сначала земляка чем-либо угостил, попотчевал. Тогда можно и беседы беседовать, и сказы сказывать. Я вижу, что не простой ты селя-нин или огнищанин, наверно, и монетки римские или ромейские в кисе на поясе имеешь, да и солнечной сурьице в суме переметной место на-шлось? Конь-то вон какой под тобой справный — сто поприщ прошел, а как бы и не шел. Добротный конь. У простого смертного таких коней не бывает, — пустился на лесть и хитрость горожанин. — Да и у сопровож-дающих твоих то же самое, — скользнул он черными глазищами по вер-ховым, молча сопровождающим всадника и не вмешивающимся в бесе-ду своего начальника.

— Ты еще меня и князем светлым назови, — раскусил его всадник и улыбнулся устало. — Да, Бог с тобой, черноглазый. Так и быть, угощу я тебя сурьей курской, на смородине и травах мятных настоянной. А се-ребра-злата, как и солидов золотых, у меня отродясь не водилось и не водится. Тут уж извини. А с десяток сестерциев, что хранятся в кисе, сам понимаешь, считать за серебро-злато порядочному человеку не при-стало. Разве это богатство?..

— Меня Враном кличут, — представился черноглазый горожанин, оставив без видимого внимания остальные слова всадника. И было не понять: то ли это имя, то ли прозвище. — А тебя?

— Враном — так Враном, — произнес дружески всадник, всем своим видом показывая, что не только согласен на знакомство, но и от чистого сердца рад этому знакомству. — А меня — Сколотом.

— Вот и познакомились, — усмехнулся одними губами Вран. — А Сколот — это от слова Коло-Солнца или от птицы-сокола происходит? — тут же добавил он. — Если от птицы, то мы с тобой как бы родственни-ки: я — ворон, ты — сокол — птицы хищные и мудрые…

— Вот и познакомились, — поддержал нового знакомого Сколот, ос-тавив вторую часть вопроса без ответа, как перед этим подобное сделал сам Вран, словно не расслышал. Не станешь же объяснять Врану, что сам не знает. Зовут да зовут, вот и ладно, видно, родители так назвали, или бабка повитуха, которая роды у матушки принимала. — Так, где прикажешь тебя угостить? Прямо тут или до корчмы доберемся. Думаю, что в столь могучем граде, как ваш Кияр, корчма какая-нибудь да най-дется.

— А то как же! — Сверкнул черными глазами Вран. — И не одна. А где угощать — дело хозяйское. Мне везде хорошо будет: хоть в корчме, хоть тут, под ближайшим древом или кустом…

— Тогда веди к ближайшей, — заметил Сколот. — Винца местного отведаем, чтобы со своим сравнить, да и перекусить чего-нибудь горя-чего не помешает. Не все же время всухомятку перебиваться. А также надеюсь, что и для моего коня стойло там найдется да пару пригоршней овса или пшеницы ядреной в торбу. — И он тронул уздечку, отдавая ко-манду коню двигаться дальше.

— Найдется, — запоздало отреагировал Вран, прерывая свой преж-ний путь и направляя стопы в сторону ближайшей корчмы.

Перебрасываясь ничего не значащими репликами, они тронулись по обочине пыльной дороги в сторону ближайшей корчмы, управляемой расторопным греком Леонидисом, как уже успел поведать о том черно-глазый Вран в ходе продолжившейся беседы.

— Говорят, что княжич Бус с женой-гречанкой прибыл, — объяснял столь бурное оживление в городе Вран. — Вот народец-то и засуетился. Всем хочется княжну-гречанку повидать. Говорят, такая красавица, что другой такой и не сыскать!

— Неужели? — искренне усомнился Сколот, так как на его северной родине в браки с чужестранками не вступали, в своем роду-племени желанных находили и с ними в слюб вступали.

— Точно. Люди знающие видали, сказывали, — подмигнул Вран, и стал похож на ворона, на ту самую птицу, имя которой носил.

— Ну, если люди, да к тому же знающие, тогда точно, — вынужден был согласиться с новым знакомым Сколот. И тут же поинтересовался:

— А как же с верой быть? Чай, она иной веры… эллинской?..

— А что вера? — остался невозмутим Вран. — Вера верой, а жизнь жизнью… Когда детишек на полатях делают, кто про веру-то помнит… Некогда! Совсем другие думки сердца заполняют!

— Так гречанка не нашей веры, не славянской… — начал неуверенно Сколот.

— Ну и что?

— Как «что»? Ведь иноверка же. Жрецы брак не одобрят, да и роди-тели, я думаю, тоже… — искренне удивился курский гость. Потом по-смотрел внимательно на черноглазого, черноволосого Врана и добавил: — Может, ты и сам — греческих, а не славянских кровей? А?

— Может быть, — не стал переубеждать Сколота Вран. — Однако, — успокоил он нового знакомого, — в богов наших светлых верую и им поклоняюсь: и Сварогу, и Перуну, и Световиду, и Дажьбогу, и Стрибогу и еще многим нашим богам. Впрочем, у нас тут столько перемешалось народу, что сразу и не разберешь: кто каких кровей и верований. Но я — русич. Русич от пят и до кончика своих смоляных волос… — усмехнулся он. — Что верно, то верно! Как верно и то, что русколанцы выбор сына князя одобрят, как, впрочем, и князь с княгиней.

— В самом деле?! — проявил прежнее недоверие Сколот.

— Одобрят, одобрят, — заверил его Вран.

— Ну, не знаю… — не был уж столь категоричен курский гость. — У нас, северцев, такого не принято. — И пояснил, чтобы было новому зна-комому понятно: — Мы сами хоть и курские, но к северскому роду отно-симся. Старики говорят, что князь Сев давным-давно, еще в незапамят-ные времена, был нашим прародителем. Он первым поселения огнищан на наших землях основал. Потому — и северцы! И севера! И северяне!

— Одобрят, — повторил с уверенностью и убежденностью в своей правоте Вран. — Впервые что ли? Мало ли в полон женок брали, а затем на них же и женились, не спрашивая, какого роду-племени и какой веры они?..

— Так то полонянки. Они потом нашу веру принимали, нашим бо-гам требы справляли…

— Вот и гречанка нашу примет, если уже не приняла.

— Ну, разве так…

— А, может, Бус уже сам чужую веру принял… — произнес, как бы раздумывая, и с недоверием в собственные слова Вран. — Греки — народ ушлый. Просто так своих царевен за иноверцев не отдают. Тем более, что мы для них варвары, дикие язычники. Они-то теперь в Единого Творца веруют, старых богов своих забывают…

— Ну, нет! Такого и помыслить невозможно… чтобы Бус, сын ру-сича, сын русколанского князя, да иноверцем стал! Тоже скажешь… Да любой из нас, русичей, внуков Дажьбожьих, скорее умрет, чем вере сво-ей изменит! — искренне возмутился кощунственным речам нового зна-комого Сколот. Даже в седле подпрыгнул от такой неожиданности и дерзости мысли.

— Так-то оно так, но … — не унимался скептик и смотрел как-то од-ним глазом, вполоборота, словно вещая птица ворон, в честь которой и назван. Потом добавил как бы в подтверждение своих прежних слов: — Говорят — красивая. И богатая…

— Богатством нас не удивишь, как, впрочем, и женской красотой, — был непреклонен в своих мыслях и суждениях Сколот.

— Это, смотря, каким богатством, — подначивал Вран курского гос-тя, видя его простодушие и неискушенность в жизненных делах.

— Да любым. Мне дай горы золотые, но я от богов своих никогда не откажусь. Умру, но не откажусь!

— А вот умирать не спеши, — усмехнулся Вран, — особенно на пус-той живот… Умереть еще успеем… Нам пока не умирать надо, а в кор-чму попасть, да горло ссохшееся от жары винцом или сурьей солнеч-ной, чистой, как слеза младенца, промочить надо. А то на сухой язык и разговор сухой какой-то получается. — И подмигнул, как и раньше од-ним глазом.

«Ворон, ну, чистый ворон — птица вещая, — в который раз отметил машинально курский гость. — И надо же было мне с ним схлестнуться?»

— Кстати, вон и корчма грека Леонида, — пояснил между тем Вран, указав рукой на довольно-таки приличный каменный домик, выходя-щий парой просторных окон на городскую улицу, утопающую в зелени деревьев и кустарников. В глубине двора виднелась крытая камышом конюшня и открытая коновязь перед ней.

«Расскажи дома такое, — подумал про себя Сколот, размышляя над только что услышанной новостью о необычной женитьбе княжеского сына, — не то что не поверят, но и бока еще намнут, и к числу врунов причислят».

Впрочем, долго размышлять над услышанным не приходилось; он и сопровождавшие его всадники подъехали к коновязи и, соскочив с коней, поспешили привязать их, потом, следом за ожидавшим их у вхо-да Враном, пришли в корчму.

Корчмарь, крючконосый грек Леонидис, о котором уже упоминал Вран, встретил приветливо. Указал на свободный стол напротив откры-того окна:

— Садитесь, гости дорогие. Что прикажете?

Его черные, как и у Врана, глаза быстро обежали пяток новых по-сетителей, привычно оценивая их платежеспособность. Наметанный глаз остановился на Сколоте.

— Так, что прикажете?

Не успел Сколот и уста раскрыть, как Вран заявил на всю корчму:

— Жбан вина да корку хлеба.

Но Леонидис и бровью не повел, видимо уже достаточно знал Вра-на, лишь губы скривил в иронической ухмылке, мол, не тебя спрашива-ют.

— По чаре вина, — подтвердил заказ Ворона Сколот. И уточнил: — Каждому. Краюху свежего хлеба, ибо без хлеба сыт не будешь, а еще…

— Есть каша с мясом молодого барашка, есть птица, жареная на медленном огне, есть…

— Давай кашу. Как, мужи, вы не против каши? — перебивая корчма-ря, спросил у своих провожатых Сколот.

Те в знак согласия, что не против, лишь кивнули своими русыми головами.

— Что-то спутники твои не больно разговорчивы, — ухмыльнулся Вран, усаживаясь поудобнее за указанным хозяином корчмы столом. — Можно подумать, что языки свои проглотили.

— А к чему им в пустой след языком молоть, чай, язык не мельнич-ный жернов… муки не будет, а мука может случиться… — тут же ото-звался Сколот игрой слов, явственно намекая новому знакомому на то, что болтливость никогда до хорошего не доводила, и тем самым пресе-кая дальнейшие разглагольствования киярца, а следом за этим полез к поясу за кисой, чтобы расплатиться за пищу и вино.

— Этого, надеюсь, достаточно, — вынул он из кисы пару небольших серебряных монет. — Мы все-таки не князья, чтобы разбрасываться зла-том-серебром.

— Достаточно, — вновь довольная улыбка тронула губы корчмаря. — Еще на пару чар вина даже хватит с лихвой…

— Мне и моим спутникам и по одной чаре достаточно, а остальное нашему почтенному провожатому, ибо уговор дороже денег.

— Ты же обещал угостить сурьей курской, — напомнил без зазрения совести Вран.

— Если обещал, то угощу, — отреагировал на это Сколот и показал Врану находившийся при нем небольшой козий бурдюк, заполненный какой-то жидкостью. — А пока пусть принесут вина.

— Как прикажете, — отозвался корчмарь и спрятал серебряные мо-нетки в своей кисе.

— Не стелись мышкующей лисой по голой степи, — с недовольной гримасой бросил в след ему Вран, — лучше поторапливайся, пока мои друзья не передумали и не ушли в другую корчму. Тогда плакали твои сестерции, другому достанутся.

Корчмарь ничего Врану не ответил, лишь презрительно взглянул на него, вновь скривив губы в брезгливой и презрительной усмешке. Но Врана это нисколько не задело.

— А говорил, что серебра-злата не имеешь? — Нахально улыбался Вран уже в лицо Сколоту. — А оно, глядь, и нашлось. Нехорошо честных людей обманывать. Боги того не любят!

По-видимому, у Врана, кроме того, что он не дурак был выпить и закусить за чужой счет, еще был вздорный и склочный характер. Он не мог и мгновение прожить, чтобы кого-то не «зацепить», не высмеять, не обратить в смущение.

— Так то — уже названный мною десяток монет, — спокойно ответ-ствовал Сколот. — Если память у тебя с худобой, то я тут ни при чем.

Сколот собрался было присесть на скамью и уже ногу приподнял, чтобы переступить через нее ближе к столу, но передумал и опустил ногу на прежнее место, так как его сопровождающие молодцы не ре-шались присаживаться за стол раньше него и молча стояли у стола, те-ребя в руках снятые с голов треухи.

— Чего столбами стоите, садитесь, — отдал Сколот команду своим землякам. — В ногах правды нет. Особенно, в корчме.

— В заднице — тоже, — расплылся в ехидной усмешке Вран, — прав-ды нет!

— Не сквернословь за столом, — построжал голосом Сколот. — Вот этого точно Боги не любят. — Слегка «уколол» он Врана и принял вто-рую попытку сесть, наконец, за стол.

— Один момент, — осклабился в хищной улыбке Леонидис. — Сейчас прикажу слугам скамьи и стол протереть для столь почтенных гостей. Не пристало им за грязный стол присаживаться. Один момент…

Тут же подозвал одну из своих служанок и приказал сначала при-браться, а затем подавать на стол. После чего направился к другим по-сетителям, подсчитывая в уме барыши, заработанные на случайных пу-тешественниках с севера, как успел определить их для себя. Конечно, кроме постоянного посетителя Врана, забулдыги и драчуна. Поспешив-шая на зов хозяина служанка, девчушка лет шестнадцати-семнадцати, уже довольно разбитная в ее небольшие лета и не очень опрятная, в грязном просторном сарафане, возможно, доставшемся ей от кого-то из взрослых, и таком же несвежем платке, прикрывшем черные, как у хо-зяина корчмы, волосы, влажной тряпицей протерла давно не скоблен-ные доски столешницы, убирая оставшиеся после прежних посетителей крошки, и, одновременно с этим, вспугивая целый рой мух — извечных спутников любого постоялого двора и любой корчмы.

— Кыш, треклятые, — махнула служанка тряпицей на мух, закру-жившихся над столом, — кыш! — И побежала, виляя тощим задом, в за-куток с печью, где в медном казане давно уже парилась каша, сдобрен-ная кусками мяса молодого барашка и пахучими травами для разжига-ния аппетита у случайных, как Сколот и его земляки, посетителей или завсегдатаев, подобных Врану, но только с монетками в кисе на поясе.

Сколот и его спутники трапезничали неспешно, размеренно рабо-тая деревянными ложками, осторожно опуская их в глубокие глиняные миски, обожженные до черноты в специальных гончарных печах, более похожие на небольшие горшки, в которых славянские женщины обычно топили в печах молоко да и ту же кашу варили, если для малой семьи. Только горлышко у котелков более узкое, чем у мисок, любезно предос-тавленных слугами корчмаря Леонидиса. Однако, перед тем, как при-ступить к трапезе, Сколот взял щепоть каши, хлеба и на донышке своей чары немного вина, отнес в закуток, где находилась печь, и вознес жертву богам, отдав часть пиши огню, как видимому и ощутимому бо-жественному проявлению. Справив требу, кратко помолился Сварогу и другим светлым богам русичей, прося у них благословения на трапезу. Только после этого принялся за еду сам и его сопровождающие.

Вран, наоборот, словно боялся, что пищу и вино отберут, спешно глотал и то и другое, громко чавкая, что не очень-то нравилось спутни-кам Сколота, но те продолжали молча трапезничать, стараясь не обра-щать внимание на свинячье чавканье их нового знакомого. Черные глаза Врана вскоре покрылись маслянистой пленкой чревоугодия.

— Давненько я так не едал, — отложив ложку и отставив от себя пус-тую миску, усмехнулся Вран и потянулся за последней чарой вина. — Хотя, по правде говоря, были времена и получше…

Сколот и его спутники, не окончив еще трапезничать, пропустили реплику Врана мимо ушей. Видя такое дело, Вран стал вращать своей кудластой головой туда-сюда, бесцеремонно разглядывая редких на этот момент посетителей корчмы. То ли знакомых тщился увидеть, то ли от праздного любопытства.

— Знакомых что ли ищешь? — проследив взглядом манипуляции Врана, ненавязчиво поинтересовался наблюдательный Сколот, которого долгие скитания научили многому, в том числе и наблюдательности. — Гляжу, очами все по сторонам зыришь, да башкой крутишь…

— Не-е-е, — нахально взглянул Вран в лицо Сколоту, — жду, когда мой новый товарищ бурдюк с сурьей откроет да меня угостит. А то все обещаниями кормит… Головой же от нечего делать кручу.

Вран хоть и выпил три чары вина, но был абсолютно трезв, лишь его черные насмешливые глаза чуть покрылись легкой маслянистой пе-леной, которую сразу и не заметишь. Видать, умел сей пронырливый киярец винцо пить, знал в нем толк.

— Так обещанного три лета ждать полагается, — пошутил Сколот, но тут же потянулся за заветным бурдюком и вынул из него деревянную пробку, искусно вставленную в кожаную горловину.

— Ты не обижайся, Вран, но где нам за тобой угнаться в питии и питании. Впрочем, чего соловья баснями кормить, как у нас на родине говорят, пора и сурицы нашенской отведать. Держи чару.

Вран с большой готовностью подставил свою ендову. Золотистая тягучая жидкость плотной струей побежала из бурдюка в ендову Врана, распространяя вокруг благоухание меда и трав. Вран от такого благо-ухания не сдержался и нервно дернул носом; крылышки носа яростно затрепетали, втягивая в себя воздух. Его кадык самопроизвольно со-вершил глотательное движение. Еще мгновение — и слюнки запузырятся в уголках губ.

— Отведай нашей сурицы медовой, на травах настоянной, — усмех-нулся Сколот, видя нервозность нового знакомого в ожидании такого божественного напитка, — да расскажи-ка нам о граде своем, о князьях, им управляющих, о купцах, торг ведущих, о волхвах и жрецах, божье слово проповедующих, да о храмах, в честь богов наших светлых по-строенных. А то люди мы тут новые, ничего не знающие, да к тому же — путешественники, коим сам Сварог велит все узнавать да другим рас-сказывать.

— Что, что, а сказки сказывать я — мастер, — оскалился в щербатой улыбке Вран. — Особенно, когда ендову, другую пропустишь… горло смажешь. Что вас больше интересует?..

— Да нас все интересует, — поддерживая шутку нового знакомого, улыбнулся Сколот. — Сам посуди, вот возвратимся мы в град свой Курск, станут нас земляки расспрашивать да выпытывать: что видали, что слыхали? А нам что им ответить?.. — И как бы ища поддержку, взглянул на своих молчаливых сопровождающих. Те кивнули в знак согласия. — Так что, друг, сурицу нашу пей, да сказ сказывай.

— А что сказывать?

— Да все! Ты же птица мудрая: Вран… Даже нам, незнакомцам, и то по полету виден… вот и сказывай. Мудро и понятно.

— Град наш Кияром Антским зовется, — начал Вран, ухмыляясь. Ему польстили последние слова Сколота. Да и вид пузатенького бурдю-ка свое дело делал: тут самый косноязычный человек, не то, что Вран, успевший в миру изрядно пообтереться, соловьем запоет.

— Это знаем уже, — без лишних церемоний прервал его Сколот. — Ты лучше о том, кто правит тут, да сколько у него жен и детей расска-жи, да о праздниках, какие тут празднуют.

— Вот я и говорю, что град наш Кияром Антским зовется, — не так-то просто было сбить с избранного пути Врана, — а княжит у нас свет-лый князь Дажин с княгинюшкой своей Ладуней. Град обширен, и все в нем есть. И торжища для торговых гостей и горожан; и храмы светлые, в честь богов наших возведенные, в которых жрецы учат людей про-стых хвалу богам воздавать; и скромные домишки горожан; и питейные места, как вот эта корчма, — обвел вокруг себя рукой Вран, обозначая корчму. — А еще есть в граде нашем крепость каменная, подобно кото-рой, уж поверьте мне, как человеку во многих градах побывавшему, нигде не видать. Разве что, — Вран чуть призадумался, — во градах Кор-суни да Суроже еще такие имеются. Но то — греческие грады, а это наш град. В крепости градской, во дворце великолепном князь с княгинею живут да детки их, многие из которых уже взрослые, как, к примеру, первенец Бус и его брат Злат, или опять же Волот, Мал и Склавен. А еще совсем недавно у них родилась дочь, которую назвали в честь вели-кой нашей прародительницы Лебедь Сва.

— Красивое имя…

— В крепости, — продолжил, не обращая внимания на замечание Сколота о красивом имени княжны, Вран, — точнее, в гридне, живут ближайшие и старейшие вои из дружины князя. А самое главное, в на-шем граде живет ученый волхв Златогор, равных по уму которому нет ни в Русколанин, ни в греках. Народ все чаще и чаще его не просто вол-хвом, Вещим волхвом именует. Впрочем, — ухмыльнулся заговорчески как старым знакомым Вран, — наш Златогор не только волхв, но еще и боец изрядный, луком и мечом лучше любого воя владеет. Даже возраст ему в том не помеха. Ходит сухонький, сутулый, казалось бы, одна кожа да кости, и те светятся, но если взял меч в руки — уже не старец, а орел молодой: огонь в очах сияет. Того и гляди, молнии сверкать начнут да громы грянут, как у Перуна Громовержца.

Сколот и его спутники, слушали молча, не перебивая рассказчика. Но тот вдруг прервал свое повествование и протянул ендову Сколоту:

— Плесни-ка еще чуток, а то что-то в горле сухо стало, першит, по-ра уже его ополоснуть малость.

Сколот плеснул из заветного бурдюка. Вран, не отрываясь, выдул чару.

— Ох, хороша! — со смаком обтирая тыльной стороной ладони влажные губы, в первый раз похвалил он сурицу, словно до этого мо-мента и не замечал, как она хороша. И отставил чару в сторону: — Все! Русская душа меру знает.

— Что «все»? — спросил Сколот. — Душу в питии отвел или сказ свой окончил.

— Все — это все! — засмеялся Вран. — И душу ублажил, и сказ рас-сказал. А теперь пора и честь знать — дела ждут.

— Да ты что? — попытался остановить его Сколот. — Какие у гультяя могут быть дела? А что ты, уважаемый, гультяй, так то за поприще вид-но, — подмигнул лукаво он, мол, друг, я тебя давно раскусил и понял, то ты за фрукт такой и что ты за птица.

— Все! — Остался непреклонен Вран и вышел из-за стола. — Благо-дарствую за питье и кушанье, а рассказчиков себе других поищите. Я, что знал, рассказал. А еще своим землякам передавайте, что изрядно сурицу готовят. — И удалился, приплясывая.

Вран удалился, а Сколот с товарищами остался в корчме.

«Ладно, — подумал Сколот, — ступай себе с богом, все что нужно, почитай, узнали, а что не узнали, так выясним еще… А тебя, друг, — заочно обратился он к бывшему собеседнику Врану, — твоя болтливость до хорошего когда-нибудь не доведет. Быть тебе биту, если, вообще, живота своего не лишишься».

СКОЛОТ И КОРЧМАРЬ

— Всегда так, — усмехнулся подошедший к столу Сколота и его спутникам корчмарь, — всегда так. Надуется вина за чужой счет — и по-шел отплясывать, кренделя выделывать… Пустой человек: зубоскал и пустобрех, а еще, слышал как-то, на руку не чист, и со всякой шантра-пой водится. Вы от него уж лучше бы держались подальше от греха всякого, — предостерег он понравившихся за свою щедрость клиентов. Было понятно, что корчмарь не очень-то жаловал Врана. — В следующий раз вы бы поостереглись с ним знакомство водить. Худой человек.

— Спасибо на добром слове, а также за хлеб-соль, — поблагодарил хозяина корчмы Сколот. — Никто другой не стал отвечать на наши во-просы, куда-то торопясь, а Вран ответил, вот и познакомились, — пояс-нил он причину своего знакомства с Враном. — И что за град ваш Кияр, в котором все спешат, как на пожар?

— Так готовятся молодого князя с его новой молодой женой встре-чать, — присел корчмарь на краешек скамьи, решив перекинуться парой слов с путниками.

В корчме народу было мало, возможно, потому корчмарь и решил ради скуки обменяться парой слов с приезжими гостями, а, возможно, как всякий корчмарь, он проявлял интерес ко всему новому, еще неиз-вестному, чтобы пополнять не только чужими монетками: сестерциями и дирхемами свое богатство, но и свою любознательность. Заподозрить его в том, что делал он это ради корыстных целей или фискальных, бы-ло бы делом смешным и глупым: власть князя Дажина еще не доросла до той поры, когда каждый свободный корчмарь в обязательном поряд-ке становился княжеским шпионом и доносчиком… хотя, с другой сто-роны, дело к тому шло. Взять, к примеру, соседнюю империю ромеев, где владелец корчмы, постоялого двора, почтового стана уже обязан был следить за своими постояльцами и посетителями и докладывать императорским чиновникам о них самих и о их связях.

— Вот и суетится народишко-то, приводя в порядок кто улицу, кто домишко свой, а кто и покои княжеские для встречи молодоженов, — поведал он и тут же спросил учтиво, как и полагается людям его про-фессии, потому, как не знаешь, с кем сведет тебя судьба вследующий момент, то ли с простым смертным, то ли с человеком княжеских кро-вей: — Сами-то откуда будете? По обличью видать, издалече, хоть и славянского роду.

— Северские мы, из-под Курска. Может, слышал о таком граде?

— Что-то не доводилось. Видать, далеко от сих мест.

— Далековато.

— По делам или просто так пожаловали?

— Путешествуем, — лаконично ответил Сколот.

— А-а, — протянул нараспев корчмарь, и было непонятно, то ли удовлетворен он ответом гостя, то ли разочарован. — Ну, ну!

— А ты?

— А что — я? — вопросом на вопрос отозвался Леонидис. — У меня корчма.

— Я не о том. Откуда сам будешь, ведь не русич же?..

— А, это… Так я из Сурожа. Град такой в Тавриде есть. Там мой род. А сюда по воле богов прибило… В моем роду и русы есть, и элли-ны, и скифы. Всего понемногу намешано. Однако сам себя я считаю русичем. Славянским богам поклоняюсь… хотя и других не хулю.

— Понятно, — протянул Сколот, не очень-то поверивший в искрен-ность корчмаря. — А что же в общей суете не участвуешь по поводу прибытия княжича и твоей царственной землячки?

— Да какая она землячка. Я — из града Сурожа, она — с острова Ро-доса. Только что оба греческих кровей будем. Но ее кровь — царская, а моя — всего лишь плебейская, да и та, как уже говорил, не раз смешана с иной кровью, — вздохнул Леонидис. — Хотя, если хорошенько покопать-ся в родословной, то, возможно, и в моем роду царская кровь течет. Ведь греки, считай, все из царских родов вышли, — усмехнулся он.

Леонидис хоть и был частично греком, но с природной ему ирони-ей отметил повсеместное стремление всех выходцев из Греции или про-сто греческих колоний относить свою родословную к царским родам, а то и к предкам-богам.

— Но все же… — не отставал Сколот.

— Я — корчмарь. И в том вся суть, — пояснил Леонидис. — Не бро-сишь же корчму тут… без пригляду… А молодого князя и его супругу, если жив буду, надеюсь, еще увижу.

— Пожалуй, ты прав, — вроде бы согласился с ним Сколот. — Одна-ко… не каждый же день князь молодую княгиню приводит, к тому же, иностранку.

— Не каждый, — пришла очередь соглашаться с доводами клиента корчмарю. — Но с другой стороны у Буса гречанка ведь не первая же-на…

— Как так? — насторожился Сколот.

— Да так, — отозвался корчмарь, поясняя, — была у него жена-славянка, откуда-то с северных земель. Возможно, из ваших краев. Точ-но не знаю. Звали ее Радославой…

— И что? Разлюбил?.. Изгнал?.. — Проявили видимую заинтересо-ванность все гости, в том числе и те спутники Сколота, которые до сей поры предпочитали не вмешиваться в беседу своего вожака.

— Нет, не разлюбил. Умерла при родах, — пояснил корчмарь. — Сы-на оставила, Бояна, а сама в Ирий к пращурам ушла.

— А-а! — Только и смогли отреагировать гости.

— …Видать, сильно любил ее княжич Бус, что столь долго не же-нился, — продолжил меж тем Леонидис после небольшой паузы. — И курган погребальный воздвиг, как знатному воину, на месте захороне-ния, что до сей поры было делом невиданным и неслыханным в наших краях… Это там, за городом, — махнул он неопределенно рукой. — Пер-воначально довольно часто Бус на этот курган ходил. Потом, видать, время излечило, только по дням поминовения усопших. А затем… затем на многие лета уехал из града Кияра да и, вообще, из Русколани в чужие края. Слышал, — улыбнулся Леонидис, даже на родине моих предков, в благословенной богами Элладе побывал. Там же и женился на грече-ской принцессе…

Воспоминания о родине предков размягчили суровые черты лица корчмаря. Даже его хищный, крючковатый нос как бы выправился и не так угрожающе нависал на лице, а черные глаза покрылись влагой уми-ления.

— А что же с ее сыном стало? — как бы невзначай спросил Сколот, особо не афишируя свою заинтересованность в ответе. Но, по-видимому, он задал один из главных вопросов, которые интересовали его и его спутников, ибо они внимательно взглянули на хозяина кор-чмы.

— А что с ним станет? Растет при бабке и деде. При светлом нашем князе Дажине и его супруге Ладуне, — тут же уточнил Леонидис. — Как я уже говорил, Бояном кличут… Слышал, умный малец растет. Старый волхв Златогор его воспитанием и обучением занимается. Сначала кня-жеских детей учил, теперь и внука учит. Волхв Златогор — мудрый жрец, весьма мудрый. Недаром в первых княжеских советчиках ходит.

— И когда же прибывает княжич Бус с красавицей женой? — Воз-вратился к прежней теме Сколот.

— Да сегодня. Еще вчера о том глашатаи оповестили. Должны при-быть после полудня. Так что, если пожелаете, и вы успеете на этом тор-жестве присутствовать. Кстати, у вас есть место, где главу преклонить?

— Откуда? — сделал удивленные глаза Сколот. — Мы ведь в Кияре Антском впервые находимся. Знакомцами еще не успели обзавестись, если, конечно, не считать Врана. Но, судя по твоему предупреждению, от таких знакомцев, как Вран, надо держаться подальше…

— Тогда можете при корчме остаться, — как бы невзначай предло-жил корчмарь, хотя, видит бог, заранее уже радовался в душе дополни-тельной прибыли. — Имеются комнатушки для пришлых, и коням стой-ло найдется. Впрочем, мне пора новых клиентов встречать… а то заси-делся с вами, заговорился… а дела ждут…

Он тут же встал со скамьи и поспешил к вновь пришедшим посети-телям корчмы. Сестерции или же драхмы никто просто так не отдает. Надо подсуетиться — тогда, возможно, они из одной кисы перейдут в другую… И осуждать за то корчмаря грех — каждый желает добыть ку-сок насущный. И чем корчмарь хуже других? Ничем. Тем более, что свои сестерции он добывает честным трудом, не татьбой и обманом.

— Ну, что, други, пойдем киярского княжича с супругой встречать? — спросил Сколот своих спутников, когда они остались одни после ухо-да корчмаря.

— Пойдем, — дружно отозвались сопровождавшие Сколота всадни-ки и шумно встали из-за стола. — Где наша не пропадала…

К выходу тронулись гурьбой. Только в дверях Сколот, пропуская своих сопровождавших, задержался. Его заинтересовали новые, только что прибывшие, посетители корчмы. Запыленные не менее их самих, не иначе, как после дальнего странствия.

Насторожила не их показная развязность, громкие, до неприличия, голоса, порой переходящие в откровенный гогот, не спрятанные под полами одежды мечи, которые обычно порядочные люди от посторон-них глаз не прячут, а какая-то фальшивость в поведении и тоскливая настороженность в глазах, словно все они находились в постоянном ожидании чего-то неминуемого и неотвратимого. Такое выражение обычно присуще татю, осужденному сородичами на смерть, в те недол-гие и неизбежные моменты ожидания смертного наказания. Тоска и не-нависть, ненависть и тоска…

Судя по всему, старшим среди них был седовласый пожилой муж-чина со шрамом на лице от удара меча или кинжала. Шрам был старый, давно зарубцевавшийся, проходил через правую щеку. Возможно, это память осталась и от сабли, нового вида оружия, которое все чаще и чаще применяют кочевники вместо прямых мечей. Ему было за пятьде-сят, впрочем, возраст его не так-то просто было определить не только с первого взгляда, но и при длительном наблюдении. Седина волос и обо-значившаяся проплешина, конечно же, могли что-то сказать о его летах, но упругая походка, гибкость в движениях, общая подвижность явно говорили в пользу молодости и силы. А то обстоятельство, с какой ско-ростью исполнялись его указания; какой мгновенной была реакция ок-ружающих не только словесные приказы, что вполне понятно, но даже на малейшее шевеление бровей, на мимику лица, на еле уловимое дви-жение взгляда, на мановение рук, — говорило о привычке властвовать, а не подчиняться, приказывать и ждать немедленного исполнения этих приказов. Причем не просто о привычке, а о категоричности и жестко-сти; всякого, не исполнившего приказание или же замешкавшегося с его исполнением, ждала немедленная и суровая кара.

Вид остальных мужчин, прошедших, по-видимому, как и их вожак, огонь и воды, побывавших ни в одном приключении, также о их миро-любии и скромности не говорил, впрочем, и клейма тятя на лбу ни у кого видно не было. «Что-то не нравятся мне они, — отметил про себя Сколот, выходя на улицу. — Совсем разбойные рожи, похлестче, пожа-луй, чем у меня и моих товарищей будут, хоть и мы не лыком шиты и не пальцем деланы… Надо, однако, за ними по возможности присмот-реть… Как бы чего худого не замыслили».

Откуда было знать Сколоту, что перед ним сам сын-изгой давным-давно казненного беловежского воеводы Ратца, главарь разбойной шай-ки по прозвищу Атаман вместе со своей разбойной дружиной, поста-вивший перед собой цель мщения князю Русколани за казнь отца, по-зорное изгнание матери и их, детишек, из града Белая Вежа. В результа-те чего в скором времени последовала смерть матери и младших брать-ев и его нищенское и голодное скитание от огнища к огнищу, от вежи к веже. Хотя о шайке татей и шарапчиков и их главаре Атамане за долгие годы собственных скитаний по землям русичей он не раз и не два слы-шал, но видеться не доводилось. Если Сколоту пришлось немало помо-таться по свету, то уж Атаману тем более. Жизнь, словно мачеха нелас-ковая, и мяла, и терла, и била его, но сломить до конца так и не смогла, лишь ожесточила до предела, а жажда мести придавала сил и не дала оборваться, как у остальных его братьев, нити бытия.

ВОЗВРАЩЕНИЕ КНЯЖИЧА БУСА

Княжеский поезд перед градскими воротами появился неожиданно, вынырнув из-за тени кустарников и деревьев, росших вдоль дороги. Впереди на золотистогривых соловой масти конях ехали воины в па-радных доспехах и островерхих шлемах, с полным воинским нарядом, положенным русичам при походе. На некотором расстоянии за ними цугом впряженные белой масти кони катили небольшую открытую ка-рету с балдахином, убранную цветными лентами и цветами. Впрочем, в праздничном убранстве была не только карета, но и лошадиная упряжь, и сами лошади, головы которых украшали пышные султаны. И только пара рослых собак, бежавших рядом с каретой, осталась без прикрас. Но и они, словно чувствуя своим собачьим нутром торжественность мо-мента, высунув языки, весело помахивали хвостами.

Рядом с каретой на белом, в яблоках, грациозно изгибающем шею жеребце ехал сам Бус в светлой кольчуге и красном корзно, при мече в ножнах, но без шлема и щита. Его золотистые волосы рассыпались по плечам. Время от времени он наклонялся к карете и что-то оживленно говорил наряженным женщинам, точнее, той из них, что была понаряд-ней одета, да в добавок ко всему еще и прикрыта княжеским корзном от дорожной пыли. Эта смуглая и томноокая красавица и была супругой князя, а две другие спутницы — ее служанки. Чаще всего на речь Буса отвечала его супружница, но время от времени и ее спутницы что-то весело щебетали княжичу в ответ. Следом за каретой на конях гнедой масти рысил почетный эскорт из княжеских дружинников и знатных русколан в парадных доспехах, несмотря на жару, и при полном воору-жении. Впрочем, торжественность момента заставила их забыть и про дорожные неудобства, и про жару, и про пыль, поднимаемую передо-выми всадниками и колесами кареты.

Растянувшийся вдоль дороги народ ликовал, выкрикивал приличе-ствующие моменту здравицы, бросал в пыль цветы, зеленые веточки, пучки пахучей травы.

— Любят киярцы Буса, — глухо произнес Сколот, обращаясь к своим спутникам и невольно испытывая чувство зависти к русколанскому княжичу от этой народной любви. — Тут смотри криво, а молви прямо…

— Кажется, так, — подтвердили те, наблюдая за происходящим с не-большой возвышенности, расположившись невдалеке от дороги, по ко-торой двигался праздничный поезд. Посчитали, что не стоит им, при-шлым людям, лезть в первые ряды вместе с жителями славного Кияра.

— А греческая принцесса хороша! — восхищенно воскликнул кто-то из толпы горожан. — Настоящая царица. В карете сидит — и то, как пава! Вот как нашему княжичу повезло, так повезло!

— Ха-ха, — засмеялся его сосед с сарказмом, — и когда же ты, друг Тавр, успел это разглядеть. Вроде бы стояли все вместе. Только мы, вот, толком не разглядели, а ты — разглядел! Прямо не Тавр, а Глядич, Соко-линый Глаз какой-то!

Горожанина, говорившего эти слова поддержали дружным смехом, а седой старик, опиравшийся на клюку, скрипучим от древности, а, воз-можно, и от природной сварливости, голосом заметил:

— Принцесса, она, того, конечно, лепа и радует глаз, однако против Ладуни, матери Буса и остальных княжеских сынов, жидковата будет. Вот та красавица бала так красавица, всем красавицам — красавица! И статью, и белизной тела…

В толпе опять засмеялись. Теперь над словами старика.

— А ты, что, дедушка Зван, княгиню Ладуню голышом разгляды-вал? Али и щупать десницей или ошуюю доводилось? Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! — Веселым смехом густо прыснули в толпе, словно стряпуха высушенными бобами по медному казану из озорства со всего замаха сыпанула. — Ха-ха-ха!

— Цыть, дурни! — не в шутку рассердившись над обидными словами молодых зубоскалов, взмахнул клюкой старик. — Ржете, вот, жеребцами, а ум, как у ишаков агарянских. Не соображаете, что грех над старым человеком потешаться. Сварог вас накажет, поверьте моему слову. На-кажет!

Парни, услышав о Сварожьем наказании, враз притихли, куда только вся веселость их подевалась!

— Я вам баю, что Ладуня лицом была бела, — в наступившей тиши-не вновь скрипучим голосом продолжил старик Зван. — Но дело даже не в том. Она знала, с какой стороны на коня вскочить, как лук и копье в руках держать, как мечом владеть. Вот в чем отличие-то самое главное, а не в том, как наряжаться да, задрав нос, павой прохаживаться!

— А что? Верно старик Зван сказывает! — зашумели голоса. — С ли-ца воды не пить. Со стати — тоже. А вот, каков ум, какова душа — тут разговор особый!

Стали обсуждать достоинства Ладуни. Но вдруг кто-то из горожан вспомнил и о первой супруге Буса, Радославе.

— Мы, вот, все: Ладуня, да Ладуня!.. А мне кажется, что и Радосла-ва, первая супруга княжича, привлекательней славянским очам была, чем гречанка.

— Да, да, да! — зашумели снова горожане.

— И эта… оно, конечно, хороша, — опять проскрипел старик, — но не будем гневить богов: Ладуня лучше!

— Дедушка, — встрял опять какой-то насмешник, — ты еще скажи, что твоя старуха лучше их всех!

— Ха-ха-ха! — Дружным смехом встретили в толпе эти слова.

— А что? Может, оно и так! — Стукнул острым концом клюки ста-рик о землю. — Это сейчас моя старуха — согнувшись в три погибели, словно что-то обронила и все никак не найдет, ходит, а по молодости, она о-го-го была! Что степная кобылица! Резва, вынослива и статью в грязь не ударила… зря что ли пяток воев на свет народила, да еще дев-чат столько же. Эх! — вновь стукнул он клюкой о землю, предавшись приятным воспоминаниям, — что и говорить…

В толпе вновь засмеялись. Однако, без какого-либо дурашества, открыто и весело.

— Смейтесь, смейтесь, дурни, — на этот раз не обиделся старик, — вот доживете до моих лет, интересно, как смеяться-то будете?

Сколот, слушая в пол-уха перебранку горожан, подумал: «Не знаю, как Ладуня, но моя Радослава уж точно была не чета заморской краса-вице. Однако, не судьба…». Прошли годы, но он по-прежнему продол-жал величать Радославу своею, даже ее смерть в том не помешала. Тут взгляд его упал на комонную группу, хотя остальные горожане были все пеши, пробившуюся почти к вратам крепости, где должна была стоять княжеская чета, встречающая кортеж сына. «Смотри ты, — мысленно удивился Сколот, — и последние посетители корчмы тут, во главе со своим предводителем, гарцующем на вороном коне. И не просто тут, а верхом и в первые ряды пробрались: то ли сильно любопытствуют, то ли что-то злое умыслили против князя. Не иначе… Вон, и место выбра-ли приличное: возвышенное, удобное для стрельбы из лука, да и мета-тельным ножом запросто можно любого из княжеской семьи поразить на таком расстоянии. И Вран с ними… Он-то что забыл… или опять без сурьи жаждой страдает… — Сколот прикинул расстояние на глаз: не более тридцати шагов, а хороший воин мечет метательный нож до пя-тидесяти шагов, а то и более. — И путь к отступлению, случись такое, открыт. До ближайшего леска место чистое — ничто не мешает. Тем бо-лее, при конях. Остальные-то, в том числе и мы, пеши, не комонны — попробуй, догони, если кинутся наутек… Надо своим сказать, чтобы поближе к ним придвинулись, на всякий случай… Береженого — и Сва-рог бережет, а не береженого…» Размышляя таким образом, Сколот наклонился к одному из своих сопровождающих и что-то шепнул тому на ухо, и вскоре его малочисленная группа почти незаметно для окру-жающих стала медленно перемещаться к воротной башне крепости, по-ближе к незнакомым всадникам и болтливому Врану.


Между тем, праздничная кавалькада, миновав разномастное город-ское предместье, приблизилась к крепости. Призывно и торжественно пропели сигнальные трубы прибывших, звеня медью и играя солнечны-ми зайчиками, извещая княжеский двор и дружину о прибытии важных и желанных лиц. Со стен ответили другие, не менее звучные и торжест-венные. Врата крепости открылись, и оттуда вышли встречающие: сам князь Дажин в праздничной одежде, но без оружия и брони, княгиня Ладуня, также нарядно одетая, и еще десятка два ближних родственни-ков, старшая дружина в бронях и оружны, несмотря на жару, по случаю столь торжественного события, а также жрецы града. На руках Ладуни был ребенок.

— Видать, то самое последнее дитя княгини — малолетняя княжна Лебедь Сва, — заметил тихо один из спутников Сколота, имея в виду ребенка на руках княгини. До этого момента он и слова не проронил, а тут, увидев последнее дитя княгини Ладуни и князя Дажина, не сдер-жался, прокомментировал.

— А тот малец, лет восьми — десяти, что так прижимается к княгине, — последовал его примеру другой спутник Сколота, — по-видимому, и есть их внук, княжич Боян.

Эти слова относились к нарядно одетому отроку, державшемуся за свободную руку княгини Ладуни.

— По всему видать, так оно и есть, — согласился с товарищем Ско-лот, и очи его против его же воли увлажнились. — Сирота — даже в кня-жеской семье все равно сирота. Другие его сверстники вон как резвятся, радуются. А этот тих. К бабушке льнет, словно защиты ищет… словно не отец родной из чужих краев возвращается, а дядька чужой…

— Чужой, не чужой, а столь долго и не видел он отца-то: люди ска-зывают, не менее года в Империи-то Бус находился. За это время и по-забыть не долго, — отозвался первый спутник.

— А вот тот старец, — произнес раздумчиво, словно взвешивая каж-дое слово на вес, третий товарищ Сколота, — скорее всего, сам знамени-тый волхв Сварога — Златогор. Седой, как лунь. Сколько же лет ему ми-нуло?

Дружинник Сколота не ошибся, ведя речь о русколанском волхве, это действительно был Златогор, седмицей ранее прибывший в Кияр Антский из дружины Буса и теперь встречавший Буса и его супругу вместе с княжеским домом.

— Сам подумай да подсчитай… — вновь отозвался первый сопрово-ждающий.

— Десятков восемь?..

— Если не более.

— Но как держится!

— Еще бы. Любого молодого за пояс заткнет.

— Говорят, отходит от дел…

— Не слышал.

— Злата на свое место метит.

— Злата? Это, какого такого Злата?

— Да второго сына князя Дажина…

— Это хорошо. Злат — стоящий княжич, книжник и ведун… Сдю-жит.

— И откуда вы все это знаете, — удивился таким познаниям своих спутников Сколот, не замечавший ранее их особого интереса к подоб-ным проявлениям. — Вроде бы постоянно при мне — и на тебе: обо всем и про все знают.

— Слухом земля полнится, — засмущались сопровождающие, — а уши наши воском не залиты, и глаза, слава Сварогу, бельма не имеют. Что-то и на их долю приходится. В нашем деле, как говорится, держи рот на замке, а уши и глаза открытыми…

— Это хорошо, что наблюдательны и все примечаете, в том числе и слухи… разные, — отозвался на то Сколот, — но за разговором не забы-вайте и за теми молодцами приглядывать. Не упустите их из виду. Что-то не нравятся они мне, хоть и ведут себя пока пристойно…

— Можешь не беспокоиться, — заверили Сколота его спутники. Дружно заверили. — От глаз наших не скроются.

Группа комонных, к которой Сколот со своими сопровождающими незаметно приблизился на довольно-таки близкое расстояние, действи-тельно пока вела себя тихо. Не вызывал беспокойства и Вран, по-прежнему отиравшийся среди этой группы. Но вот княжич Бус, оставив наряженную карету, почти подъехавшую к воротам крепости, где ее встречали Дажин и его семейство, молодецки соскочив с коня, скорым шагом направился к родителям, чтобы приветствовать их. Все внимание присутствующих, в том числе и спутников Сколота, враз переключи-лось на сцену встречи княжича с князем. Было видно, что Бус что-то говорит родителям, привстав на правое колено, а затем, приподнявшись во весь рост, крепко целует мать и отца и спешит вновь к карете, откуда выносит на руках свою суженую. По-видимому, Эвлисия что-то сказала Бусу, и он осторожно ставит свою молодую жену ножками на землю и, взявши ее за руку, подводит к родителям. Все притихли, наблюдая за тем, как родители Буса встретят его супругу.

В этот момент Сколот краем глаза заметил какое-то движение в группе конников, за которыми приглядывал со своими товарищами. Он скорее догадался, чем увидел, что вожак этой группы пустил стрелу в княжича и его встречающих. Не успел раздаться сухой щелчок тетивы лука, как Сколот крикнул своим спутникам: «Держи татей!» — и бросил-ся со всех ног к комонным, которые уже подбирали ловчее поводья уз-дечек, чтобы сорвать с мест своих борзых коней, застоявшихся и давно перебиравших ногами.

— Держи татей! — повторял во всю мощь своих легких Сколот, рас-талкивая встречных зевак, запоздало и недоуменно крутивших головами после его тумаков. — Держи татей!

Он, устремленный наперерез конникам, уже не видел, как за ним последовали его спутники, вынимая на бегу мечи, как старый Дажин шагнул вперед, заслоняя собой сына от приближавшейся смертоносной стрелы, ибо единственно выпущенная коварной рукой стрела явно предназначалась Бусу. Атаман предназначал ее именно для Буса, для сына князя Дажина, чтобы одним ударом нанести как можно больше боли и скорби ненавистному ему роду. Пустив стрелу, другой поспешил бы сразу кинуться в бега. Любой другой, а не сын казненного беловеж-ского воеводы, без имени и без роду, имеющий лишь грозную кличку Атаман среди своих ушкуйников и сорвиголов, таких же изгоев, как и он сам. Разбойный Атаман желал убедиться в результате своей мести и потому сдерживал вороного коня, яростно грызшего удила и бешено косившего лиловым глазом от нетерпения. Горящие огнем ненависти и мщения глаза да злорадный оскал рта красноречиво свидетельствовали о внутренней радости татя. Соучастникам его злодеяния поневоле при-ходилось сдерживать своих коней, чтобы не бросить вожака одного, чтобы не дать впоследствии ему повода для обвинения их в трусости и расправы с ними. На что-что, а на расправу Атаман был скор, и они об этом знали получше иных.

Это и позволило Сколоту и его спутникам в короткий миг, пока в стане князя Дажина, уже поверженного от полученной в грудь стрелы, продолжалось замешательство, вплотную приблизиться к татям. Он на-меревался сбросить с седла самого вожака, но путь преградил конем один из сподвижников Атамана, одной рукой бешено шаривший под одеждой в поисках рукояти меча или кинжала, а другой, с зажатой в ней плетью, замахнувшийся уже на него, Сколота. Пришлось, подобравшись по-кошачьи, с разгона броситься на этого всадника. Прыжок удался. Всадник не успел ничего сделать в свою защиту, как Сколот вцепился в него, нащупывая дланью горло. Сила прыжка и последующего толчка была столь велика, что конь под всадником пошатнулся, а сам всадник свалился с коня вместе с седлом и вместе с вцепившимся в него мертвой хваткой Сколотом, ибо кожаная подпруга, не выдержав столь мощного удара, лопнула и седло потеряло устойчивость и опору. Всадник, так и не вынув ног из ременных стремян, перенятых от гуннов для упора ног и большего удобства при верховой езде, грохнулся полузадушенный Сколотом на землю. Он уже не представлял ни угрозы, ни препятствия, поэтому Сколот, как только почувствовал земную твердь под ногами, оставил его, чтобы вцепиться в вожака. Но Атаман, увидев попадание его стрелы не в Буса, которому она предназначалась, а в заслонившего сына своим телом старого князя, громко и зло выругался, взвил свечкой своего вороного прямо перед Сколотом, лишая того возможности по-вторения броска. Не успел вороной стать на передние ноги, как в возду-хе мелькнуло жало разбойного клинка. И не сносить бы Сколоту голо-вы, если бы не подоспел кто-то из его верных товарищей и не подставил под разящий удар свой меч. Сталь скрежетнула о сталь, сила удара ос-лабла, однако и ее хватило для того, чтобы рассечь до кости машиналь-но выставленную Сколотом для защиты левую руку и зацепить плечо.

Сколот, обливаясь кровью, теряя сознание, упал рядом с только что поверженным им врагом и уже не мог видеть, как Атаман и его ватаж-ники, яростно нахлестывая своих коней, летят к ближайшей роще, а за ними, пытаясь нагнать их, скачет часть дружинников Буса, наконец-то разобравшихся в произошедших событиях и оставивших торжествен-ный кортеж. Он не видел, как его спутники с помощью опомнившихся ближайших к месту события горожан, сумели захватить в полон еще одного разбойника и ссечь с плеч кудластую голову Врану, то ли умышленно, то ли случайно оказавшемуся в неподходящий момент в группе татей. Он ужу не видел, что к ним со всех ног направляются кмети князя Дажина.

Дружинники Буса стрелы в утекающих татей не пускали — у них не было луков, ведь они были не в боевом походе, а в торжественном сва-дебном кортеже, на собственной земле, где более приличествует празд-ничность нарядов, а не боевая готовность. Потому-то луки их находи-лись в обозе. Приходилось надеяться только на быстроту ног и вынос-ливость коней. Но эти надежды были призрачны, так как кони дружин-ников уже приустали за время дневного перехода, а кони татей, по-видимому, были полны сил. К тому же дружинники в своих бронях бы-ли куда тяжелей легко одетых ушкуйников, что также сказывалось на возможностях коней той и другой группы. Поэтому расстояние между убегавшими и догонявшими не только не сокращалось, но с каждым мгновением увеличивалось. Когда же преследовавшие разбойников дружинники на взмыленных конях доскакали до леса, то обнаружили, что татей там ждали их сообщники с запасными лошадями. Смысл дальнейшего преследования, если на дело взглянуть трезво и взвешен-но, явно отпадал, но и после этого дружинники еще некоторое время пытались преследовать беглецов по лесной тропинке, на которую те свернули, до тех пор, пока уставшие кони, вконец загнанные непрерыв-ной скачкой, не стали падать.

«Эх, если бы при нас были луки! — возмущались самые нетерпели-вые дружинники княжича, досадуя на себя и на свою непредусмотри-тельность. — Тогда бы мы им показали. А так стыдно показываться на глаза князя и княжича, упустив татей». — «Если бы, да кабы, — отвечали им на то более степенные и умудренные опытом товарищи, — росли во рту грибы, то был бы не рот, а огород… Что теперь руками размахи-вать… Надо возвращаться. Знать бы, как там князь?.. Как княжич»?

О том, что Бус, благодаря отцу, остался невредим, они знали, как знали и то, что князь Дажин получил тяжкое ранение в грудь. Однако, всем известно, ранение ранению рознь: одно, на первый взгляд, вроде бы и тяжелое, но, смотришь, раненый вскоре и встал на ноги; другое — с виду вроде бы и простое, но влечет за собой смерть.

Сколот от новой острой боли очнулся: он лежал на своем плаще, аккуратно разостланном под ним, а один из его товарищей, Перунко, непонятно откуда взявшейся тряпицей пытался наложить жесткую по-вязку на раненую руку, прямо поверх пропитанного кровью рукава ру-бахи. Вокруг топтались и гомонили незнакомые гридни.

— Выше, выше накладывай. Да жестче, жестче затягивай, чтобы кровь-руду остановить! — Советовал кто-то Перунку. — Экий ты, непо-нятливый и безрукий, словно не мать, а ослица тебя рожала.

— А ты, умник-разумник, — зло огрызался Перунко, — раз такой уш-лый и дока, взял бы да и наложил повязку. Или только языком мастер трепать… как баба подолом. И где вы, умники были, когда тати татьбу замышляли да строили? А теперь все герои… когда наш друг голыми руками пытался татя задержать и чуть при этом не погиб…

При этом он не забывал свое дело, хотя и к советам прислушивал-ся, ибо были они справедливы. Не только знахари и ведуны знали, что при ранении надо рану перехватывать как можно выше от того места, где она сама, но и все мало-мальски опытные вои знали о том.

«Кажется, — подумал Сколот, — гридни княжеские. Как некстати меня ранило — общение с княжескими ратниками никак не входит в мои планы». — И тихо застонал то ли от новой боли, то ли от собственного бессилия.

— Да ладно тебе, — между тем вмешался Путята, обращаясь к Пе-рунку, — не видишь что ли, вои переживают, нужное советуют. Перевя-зывай скорее, да пойдем к себе. Отнесем нашего товарища в корчму, где остановились… Там и оклемается…

— Корчма подождет, — резко и веско пробасил один из княжеских дружинников, возможно, старший над всеми этими воями.

— Как подождет?.. — разом взъерепенился Путята и опустил десни-цу на рукоять меча. Его примеру последовал и Вой, до сей поры молча наблюдавший за действиями Перунка, перевязывавшего Сколота. На-пряглась спина и у Перунка, услышавшего столь неожиданный разговор его товарищей с княжескими воями.

— Приказано всех: и злоумышленников, повергнутых вами, и вас самих доставить во дворец, — пояснил все тот же дружинник. — Княжич Бус приказ, — добавил он для вескости.

— Мы в гости к князю и княжичу не набивались! — занимая оборо-нительную позицию, но, еще не обнажая меч, бросил дерзко Путята.

— Да, не нанимались, — последовали его примеру Вой и Перунко. — Берите татей — и идите себе с богом. Это ваше дело. А мы пойдем к себе — это наше дело.

— Приказано доставить, — остался непреклонен дружинник. — Пона-добится — силой! — добавил он уже от себя, как старый и опытный воин, хотя Бус этого не приказывал, занятый хлопотами вокруг раненого отца и перепуганного семейства, но дружинник знал одно: если приказано доставить всех, то он доставит всех. Живыми или мертвыми. Лучше, конечно же, живыми. Но если… то и мертвыми сойдет.

— Вот как, значит, вы платите за помощь! — Потянул клинок из но-жен Путята. — Мы — свободные русичи! И вольны поступать так, как пожелаем! Вот за князя вашего вступились, зло пресекая, но можем и против вас выступить, если станете угрожать да путь нам заступать…

Несмотря на ранение, Сколот понимал, что еще мгновение — и за-вяжется сеча, итог которой был заранее предопределен. Поэтому, пре-секая ненужное кровопролитие, превозмогая боль и головокружение, попытался встать на ноги.

— Спрячьте мечи в ножны, — тихо молвил он, обращаясь к своим спутникам. — Раз им приказано, а они, как все служилые — подневольные люди и обязаны приказы исполнять, надо подчиниться и не устраивать потеху для зевак. Надеюсь, князья русколанские разберутся, кто им враг, а кто — друг…

— Конечно, — ухватился за эту подсказку старший дружинник. — А ты, вой, еще слаб. Тебе лучше пока полежать. Мои воины потихоньку донесут до дворца.

Сколоту пришлось согласиться с этим, так как он действительно чувствовал себя отвратительно. Ноги не желали слушаться, земля пря-мо-таки плыла под ними. Подчинились и спутники Сколота, убрав руки с рукоятей своих мечей. А вскоре Сколот, несомый на собственном плаще четырьмя дюжими дружинниками, его товарищи и два захвачен-ных ими разбойника в сопровождении остальных дружинников и стар-шего над ними вошли в крепостные ворота, которые захлопнулись за ними с сухим стуком.


Сколот проснулся в чистой и светлой комнате, куда был перенесен после того, как один из княжеских лекарей, точнее, еще совсем не ста-рая ведунья Зорина — Сколот запомнил, как ее называли челядинцы кня-зя — сорвав с него окровавленную одежду, оголив мощный торс, акку-ратно промыла ключевой водой его раны, внимательно осмотрела их, прощупывая жилистыми пальцами, отчего боль по телу разлилась с но-вой силой.

— Потерпи чуток, воин, — мягко, ласково и в то же время властно шептала она одними губами, почти так, как в далеком детстве в граде Курске шептала мать, не прекращая при этом ни на миг свои действия по обработке ран. — Потерпи чуток, ты же мужчина и воин…

Особенно успокаивающе и как бы убаюкивающе действовал ее за-говор на остановку руды-крови. Хотелось расслабиться и дремать, слу-шая в пол-уха шелестящую вязь слов, и вспоминать что-то хорошее и теплое, и думать только о добром и радостном., возможно, давно поза-бытом. Слова, произносимые ведуньей, струились тихо и мерно, как вода из родничка: «Ехал человек стар, конь под ним карь, по ристаням, по дорогам, по притонным местам. Ты, мать-руда жильная, жильная, телесная, остановись, назад воротись. Стар человек тебя запирает, на покой отправляет. Как коню его воды не стало, так бы тебя, руда-мать, не бывало. Слово мое крепко!»

«Летит ворон без крыл, без ног, садится ворон к вою Сколоту на главу и на плечо. Ворон сидит, посиживает, рану потачивает. Ты, ворон, рану не клюй, ты руда из раны не беги. Идет старец, всем ставец, несет печать. Ты, старец, остановись, ты, ворон, не каркай, ты, руда, не капни. Крови не хаживать, телу не баливать. Пух, земля — одна семья. Будь по моему! Слово мое крепко!»

«На море на Окиане, на острове на Буяне, лежит бел-горюч камень Алатырь. На том камне Алатыре сидит красная девица, швея мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, рудожелтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я воина сильного, Сколотом рекомого от порезов. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань! Слово мое крепко!»

Трижды повторяла ведунья заговоры, трижды сплевывала через левое плечо, и кровь остановилась. Притихла боль. А ведунья, видать, для прочей крепости новый заговор одними губами шепчет: «На море на Окиане, на острове Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет. Под дубом си-дят тридевять три девицы, колют камку иглами булатными.

— Вы, девицы красные: гнется ли ваш булат?

— Нет! Наш булат не гнется.

Ты, руда уймись, остановись, ты, боль, прекратись, уйди прочь! Слово мое крепко!»

Потом она все раны и ранки смазала какой-то пахучей мазью, на-поминающей пряность трав на сеновале, наложила поверх них прохлад-ные листы подорожника — чтобы огневица не приключилась — и туго перевязала чистыми тряпицами. Но и этим дело не окончила. Подала глиняную чашу с какой-то темной жидкостью:

— Пей! Отвар трав. Силы прибавит, боль уймет.

От знающих людей Сколот не раз слышал, что ведуньи для своих отваров используют не только цветы, травы и коренья, но еще и лягу-шачью желчь, лапки и хвосты ящериц, головы гадюк и ужей. Было про-тивно, но что поделаешь, приходилось пить: здоровым быть каждому хочется. Выпил в несколько коротких глотков. Настой был тягуч и го-рек, как степная полынь. Хотелось спросить, где его товарищи. Что с ними стало? Но, поразмыслив, передумал — откуда ведунье о том знать. К тому же по телу то ли от заговоров и мазей, то ли от выпитого отвара покатились волны тепла. Веки тяжелели, мысли опутывала дрема.

— Лежи, вой, отдыхай, — перед тем, как удалиться из комнаты, по-желала ведунья Зорина. — Раны, хоть и глубокие, но не опасные. Глазом не успеешь моргнуть, как заживут. Вот у князя нашего… — опечалилась она, не договорив.

Возможно, ведунья и договорила фразу, но Сколот, погрузившись в теплый омут сна, уже не слышал того. Когда проснулся, то обнару-жил, что в комнате один, что день за окнами-бойницами уже догорает. Раны побаливали, точнее, свербели и зудели, как бывает при заживании, кровь уже не сочилась. В голове было свежо, словно после продолжи-тельного отдыха, ни боли, ни тревоги. По-видимому, действовал отвар Зорины. «Что лежнем лежать, — решил Сколот, — пора уже и вставать… полдня и так уже провалялся. Чай, не девица красная… да и ноги с го-ловой целы». Стараясь не тревожить раненую руку и плечо, перетяну-тые тряпицами, опустил ноги на пол, а затем и встал с лавки, на которой лежал. Ноги держали тело, голова не кружилась. «Спасибо ведунье, — мысленно поблагодарил он Зорину. — Ишь ты, быстро поставила на но-ги!» Как бы желая ощутить собственное тело, прошелся размеренным шагом туда-сюда по комнате, в которой кроме лавки, на которой лежал, стола и скамьи возле него больше ничего не было. «То ли комната со-всем не жилая, то ли узилище, — отметило сознание, и Сколот кисло улыбнулся этим мыслям. — Хотя, с другой стороны, чистота и порядок. И кто я тут: гость или пленник? Если пленник — зачем тогда такие забо-ты… да и дверь не заперта, — попробовал открыть он дверь комнаты, и та сразу же поддалась, тихонько скрипнув. — Если гость…»

Он не успел закончить свои размышления по поводу гостя и плен-ника — в коридоре послышались приближающиеся шаги нескольких мужчин, судя по их глухой и тяжелой поступи. «Вот, кажись, все и про-яснится… — даже обрадовался Сколот, томясь в неизвестности. — Любая ясность, даже самая скорбная, лучше долгой неопределенности».

Двери распахнулись, и в комнату вошли Бус, Злат и волхв Злато-гор. Сколот мельком отметил, что все были в будничной одежде: «Пе-реодеться успели». Бус был хмур — по-видимому, не таким он представ-лял свое возвращение в отеческий дом. Совсем не таким, какое случи-лось! Померкла радость встречи. Омрачилась…

— Жив, герой? — то ли спросил, то ли констатировал Бус прямо от порога, увидев, что он уже встал с больничного одра. Остальные молча взирали на него, Сколота, словно оценивая: сколько же он стоит и стоит ли вообще. — Ну, и здоров ты спать. Полтора дня, считай, спал как мла-денец. Сразу видно — богатырь! — Не сдержался от язвительности руско-ланский княжич.

— А что со мной станется? — вопросом на вопрос ответил Сколот, про себя удивляясь, что столь долго проспал и даже не догадался о том. «По мне — так только миг какой-то и прошел, — мысленно отреагировал он на данное обстоятельство. — Чудится, что ведунья Зорина только-только отошла от моей постели. Вот так снадобья»! А вслух сказал, не выдавая своих размышлений:

— Заживет все, как на собаке. Как сами? Как князь Дажин? Как мои спутники?

— Сами, слава Сварогу, живы-здоровы, — ответил почему-то волхв. — Что же касаемо князя Дажина, то будем надеяться, что Боги своей ми-лостью его не оставят. Ранен он… тяжко, — пояснил волхв. — Сына успел прикрыть, а сам не остерегся. Да ты, друг, присаживайся, присаживайся, не стесняйся. В ногах правды, как говорят, нет, — пошутил он.

Сколот присел на край лавки, той самой, на которой совсем недав-но спал. Присел на скамью у стола и волхв, а княжичи остались стоять. По лицу Буса пробежала тень горькой печали, словно судорога, даже лицо чуть скривилось в легкой гримасе и стало еще жестче, чем прежде.

— Куда же князь ранен? — поинтересовался Сколот, считая себя вправе задавать такие вопросы. — Я то уже не видел, пытаясь… Впро-чем, что я говорю…

— В грудь, — не стал скрывать волхв. — В само сердце, — уточнил он. — Однако, друг, мы пришли не на вопросы отвечать, — его голос стал жестким и колючим, как и его глаза, словно коловоротом сверлящие душу Сколота, — хотя и это с твоей стороны похвально — чувствуется твоя забота о здоровье князя Русколани — но задать тебе, незнакомец, свои вопросы. Ты уж извини, что в таком состоянии… Время, сам по-нимаешь, не ждет.

— Что ж, задавайте. Постараюсь ответить…

— Ты уж, мил человек, постарайся, — ласково, но с затаенной угро-зой произнес Злат. — И помни, что от того, как правдиво станешь отве-чать на них, будет зависеть твоя собственная жизнь…

— Это угроза?

— Нет. Предостережение!

— Начинай, княжич, — вновь сказал волхв, а мы послушаем.

— Пожалуй, начнем, — молвил сурово Бус. — Ты — кто?

— Сколот, — немедленно отозвался Сколот. — А разве мои спутники не сказали, как меня зовут? — не удержался он от реплики-вопроса.

— Это уж, человече, не твое дело, — осадил его волхв. — Будь добр, отвечай на то, о чем спрашивают. Мы, вроде бы, уже договорились…

— Повторяю еще раз: ты — кто? — Голос Буса по-прежнему был строг и властен.

— Сколот, точнее Сокол, сын курского воеводы Хвата, — взглянул в глаза Бусу Сколот. — Тот самый, у которого ты, княжич, невесту, Радо-славу, похитил. Несколько лет тому назад… — добавил он тише.

Никакой реакции в глазах Буса. Никакой реакции со стороны его брата и волхва Златогора. По-видимому, они уже ведали о том, раз не поразились и даже не удивились.

— Значит, тоже тать, — сделал вывод Бус, но сказал это как-то буд-нично, без возмущения и раздражения, обычным голосом, как констати-руют что-то обыденное и вполне закономерное. — Если тать, то почто другого татя изловить пытался? Почто помощь оказывал?

Говоря это, Бус не смог скрыть уже интереса.

— Я — не тать! — твердо и веско ответил Сколот-Сокол. — Тать за-рится на чужое, я же пытался свое возвратить! Да и то, когда это было…

— Но Радослава стала моей… невестой, — нахмурил брови и чуть повысил голос Бус. — Значит, ты уже зарился на чужое!

— Я тогда так не считал, — слегка сник Сколот. — Думал, что забавы ради деву берешь, попотешишься — и бросишь… Вот и пытался ее от-бить… А как она наотрез отказалась покинуть тебя, княжич, оставил я те мысли в покое. И ее оставил… Тогда, возможно, я жизнь себе сло-мал… добровольно изгоем стал. Да что теперь о том баять… Дело про-шлое. Быльем давно поросло.

Сколот помолчал, переводя дух. Молчали и его слушатели-дознаватели. Суровые и настороженные.

— Что же касаемо вчерашней помощи, — продолжил после краткой паузы он, — то это дело случайное. Тех молодцев я заприметил еще в корчме у Леонидиса. Чем-то непонравились они мне. Даже сам не знаю, чем. Не понравились — и все тут. Бывает… А еще с ними был болтливый горожанин, Враном назвавшийся, большой любитель сурьи …на дар-мовщинку. Вот и не понравились они мне. Как, кстати, Вран? — спросил Сколот, забыв о том, что обещался отвечать на вопросы, а не задавать их.

— Бывает, — как бы согласился с доводами Сколота волхв Златогор. — А Вран… Вран просто пустой человечишка. Жил без забот и умер — даже не поняв, что умирает. Кто-то из твоих товарищей его срубил.

— Чему быть, того не миновать… — отреагировал на смерть Врана Сколот. — Видя тех молодцов, решил, значит, я приглядеть за ними, да товарищей своих о том попросил… — продолжил он после того, как волхв Златогор замолчал, посчитав, по-видимому, что достаточно пояс-нил собеседнику. — Но понимаю, что не преуспел в том, раз князь ра-нен…

— Что же, Сколот, или, может, лучше Соколом тебя звать, ибо так тебя родители твои нарекли, — произнес вновь Златогор, — правдиво рас-сказываешь, не молишься Кривде, не ищешь спасения во лжи. — Выздо-равливай пока, а там дело будет видно… Утро вечера всегда мудренее. И о спутниках своих не печалься: ничего дурного с ними не будет. По-заботимся о том.

По-видимому, Бус и его брат Злат были согласны с мудрым вол-хвом, так как молча покинули комнату Сколота, оставив того со своими мыслями наедине.


— Что прикажете с ним делать? — спросил спутников Бус, шагая по гулкому коридору княжеского дворца, когда отошли от комнаты Сколо-та настолько, что тот не мог их слышать. — У меня еще свежа в памяти та дождливая ночь, когда он со своими друзьями пытался похитить из шатра сонную Радославу. Как сейчас вижу ее испуганное, мокрое от дождя лицо, только не могу до сих пор понять: за кого она больше боя-лась тогда — за себя, за меня или же за этого Сокола-Сколота …

— Что было — то было и быльем поросло, — посоветовал княжичу рассудительный и осторожный в словах и поступках волхв. — Сейчас иное время и иные обстоятельства. Давно нет Радославы, мир праху ее, и род твой, княжич, что ни говори, а пытался уберечь: двух татей помог задержать. Наши-то — ни одного… — откровенно намекнул он на не-удачную попытку княжеских дружинников настичь остальных зло-умышленников. — Правда — не в силе и жестокости, а в справедливости и человеколюбии! Так боги нас учат…

— Ну, уж если говорить о справедливости, — не без иронии и язви-тельности усмехнулся Злат, — то Веды советуют: око за око!

— Справедливость бывает разной, Злат, — мягко напомнил волхв. — И ты это не хуже меня понимаешь. Сейчас в тебе гордыня говорит, а должен говорить разум, — резюмировал он, обращаясь в большей степе-ни вновь к Бусу: — Надо посоветоваться с князем Дажиным, пока еще жив и в силах разговаривать…

Злат промолчал. Не желал перечить уважаемому им волхву, так как оставался при своем мнении.

— Посоветуюсь, — жестко отозвался Бус. — Неужели отец не осилит болезнь? — спросил он тут же Златогора.

— Не осилит, — печально отозвался тот. — Стрела ядом пропитана. Как не прискорбно, но надо думать о тризне и о вече.

— Надо, — согласился с мнением волхва Бус. — Мне о многом надо подумать, как следует. И о матери, которая безутешно рыдает уже вто-рой день возле одра отца, и о своей супруге, напуганной до полусмерти столь страшными событиями; она только-только стала привыкать ко мне, к нашей земле — и на тебе! даже с родителями познакомиться как следует не успела, парой слов нормально не обмолвилась, а я ее за дол-гую дорогу словам приветствия на нашем языке научил… Надо поду-мать и о том, как изловить татя по прозвищу Атаман — прозвище узнали от тех двух татей, которых задержал Сколот со своими спутниками — уже который раз покушавшегося на мою жизнь. Я не забыл того давнего похода по землям русичей и славян, того посольства, давшего мне воз-можность ознакомиться с родами и племенами не только союзных нам земель, но и иных, на которых проживают славяне — внуки и дети Дажьбога и Сварога, когда он под Воронежцем пытался достать меня стрелой… Подумать надо и о том, как теперь поступить со Сколотом и его друзьями, такими же татями по сути, как и Атаман со своей шай-кой… О сыне Бояне, которому было несладко без матери, умершей во время родов, хотя он ни в чем нужды не имел, оберегаемый княгиней; и вряд ли станет лучше… при мачехе. Мне о многом надо подумать… Да, о многом…

— Разумно, разумно, — поддержал его волхв Златогор. — Зараз вид-но, что говорит муж, князь, а не отрок. Да, тебе надо о многом пораз-мыслить, — подчеркнул он строго и назидательно, — и об отце, и о мате-ри, и о сыне, и о молодой супруге… Все так. Все верно. Однако, в пер-вую очередь надо поразмышлять о Руси, о вверяемом в твои руки госу-дарстве, большом и хрупком, требующем постоянной заботы и внима-ния. Тебе это ясно?

— Ясно. Мне, уважаемый волхв Златогор, многое ясно, — глухо и печально отозвался Бус. — Но я еще не князь. И не известно, изберет ли вече меня князем. Эх, как хорошо и спокойно жилось за отцовской спи-ной! — В порыве искренности воздел Бус кверху руки. — Ни забот, ни хлопот!.. Живи — и радуйся! Где был Сварог, где были остальные наши боги, когда вражья рука натягивала тетиву лука, что не уберегли кня-зя?!!

— Не богохульствуй! — строго и бесцеремонно оборвал крамольные речи княжича волхв и добавил, возвращаясь к начатой теме о выборе веча: — Пожелаешь — изберут! Никуда не денутся, — резче обычного ото-звался волхв, пресекая даже мысли об ином исходе веча. — Мы и род твой на что? А друзья самого князя Дажина, которых он над другими поставил?!! А лучшие люди? А дружина?.. Верно, Злат?

— Верно! — твердо поддержал волхва Злат. — Оповестим ближних, волю отца всем нарочитым и старшим людям, дружинникам передадим — вече и будет на нашей стороне. Это дело не впервой делается!

— Так князь… — начал было Бус.

— Князь свою волю выскажет… в любом случае… — заверил его волхв, не дав договорить фразы о сомнениях в волеизъявлении отца. — Не сомневайся! Ему в том даже смертное одро не помешает…

Разговаривая, споря и поддерживая друг друга, временами оста-навливаясь в ходе этой беседы, они меж тем дошли до комнаты Буса.

— Я к себе, — коротко бросил Бус, берясь за ручку массивной двери. — Буду в одиночестве думать, размышлять, вспоминать…

— Не забудь с отцом посоветоваться, — напомнил ему волхв, — когда судьбу Сколота и его спутников решать станешь.

— Не забуду.

— А то бы зараз и сходил, — посоветовал Злат. — Чего вола за хвост тянуть?..

— Сам прежде наедине поразмышляю, — остался при прежнем мне-нии Бус. — Потом и схожу к отцу.

Сказал и захлопнул за собой дверь.

Комната, куда уединился Бус, представляла собой одно из много-численных помещений княжеского дворца, такое же каменное, как и остальные, с двумя узкими окнами-бойницами, со вставленными в них узорчатыми рамами — шедеврами местных мастеров-плотников, остек-ленными чуть голубоватым, а то и зеленоватым стеклом, приобретен-ным князем Дажиным у тех же ромеев, которые, как говорили, покупали стекло у египтян, уже несколько веков изготовлявших его в своих мас-терских.

Стены комнаты были густо покрыты известью, отчего, даже в на-ступающем сумраке, выделялись белизной. Повсюду на них, на манер римских дворцов — Бусу можно было с чем сравнивать, всякого успел повидать за время странствий и походов — висело оружие. В основном мечи и щиты, но попадались среди них и копья: длинные пики и корот-кие сулицы, но обязательно все с железными наконечниками.

Перед окнами, так чтобы больше падало света, стоял на четырех ножках массивный дубовый стол с дубовой же столешницей, чисто вы-скобленной и вымытой. У стола, со стороны опять же окон крепкая ска-мья с высокой спинкой, на которой, при желании можно было свободно разместиться двум, а то и трем взрослым мужам. Вдоль глухих стен разместились широкие дубовые лавки, более похожие на диваны, с не-высокими спинками и изогнутыми поручнями по краям. На них можно было и сидеть, и, застлав, лежать, как на постели. При необходимости комната могла быть местом отдыха, и залом для совещания — размер позволял.

Пройдя через всю комнату, Бус устало опустился на край скамьи — сказывались треволнения последних суток. Оставшись наедине с самим собой, он мысленно перебрал в памяти множество важных, ярких, и потому хорошо запомнившихся событий из собственной жизни, а также и те, которые когда-то прошли обыденно, незаметно не только для ок-ружающих, но и для него самого. Но стоили потянуть нить памяти, как все они, и важные, и мелкие, зацепившись чем-то за важные, стали вы-плывать из глубин памяти на поверхность, то лаская, то печаля саму память.

Вот выплыло детство, шумное и веселое, полное ежедневных при-ключений и открытий, и вместе с ним молодая и задорная мать-княгиня, здоровый и сильный отец, не знающий устали ни в походах, ни в воин-ских состязаниях на городском ристалище, гнущий, как осенние листья, золотые и серебряные сольдо между пальцами.

Вот годы учения в храме Сварога у волхва Златогора, почти такого же молодого и сильного, как и родной отец. Игры с друзьями-одногодками, и их детские клятвы в вечной дружбе и помощи. «Инте-ресно, поддержат ли меня они на вече? — мелькнула в разрез общих вос-поминаний практическая мысль, коварная и циничная в своей простоте, которую он тут же прогнал, отбросил. — Прекрасная пора! Безмятежная и веселая».

Годы отрочества ознаменовались первыми боевыми походами. То-гда впервые были познаны вкус крови и победы. Ознакомительный, посольский поход по союзным землям славян и русичей, предложенный и организованный Златогором. Впрочем, не только союзным… Первая любовь и первая супруга Радослава… Сын Боян! Как коротко было сча-стье!.. В этом походе он впервые узнал о существовании сына казненно-го не без помощи его отца Дажина беловежского воеводы Ратца, тогда еще безымянного, безликого, но уже наполненного ядом мести к нему и его роду. Теперь у этого изгоя есть прозвище Атаман, и он по-прежнему представляет опасность, если не большую, чем раньше… Змее наступи-ли на хвост, но не вырвали жало — и она вдвойне опасна! В этом же по-сольском походе судьба свела не только с Радославой, но и Сколотом, судьбу которого ему предстоит решить. На каких весах взвесить оба деяния этого молодца, чтобы рассудить по справедливости? Что переве-сит: татьба или же его искреннее желание помешать злодеянию со сто-роны Атамана? Проще было бы и Сколота, и его товарищей предать смерти — и дело с концом! Если в палец ли, в длань ли, в тело ли попа-дает заноза, то ее удаляют. Вырвал — и делу неприятному конец! Вырвал — и боли в сердце уже нет! Но с другой стороны: повинную главу и меч не сечет! Как с этим быть? Вон волхв Златогор, проживший жизнь дол-гую и многотрудную, познавший не только Путь Прави и Яви, но и не-видимую для смертных стезю Нави, явно советует простить. Волхв мудр, он плохого не посоветует… Однако, и волхв не железный, хотя и железо ржа точит. Постарел он, стал поддаваться летам, размяк серд-цем… Нет уже прежнего Златогора, не только мастера слова, но и мас-тера меча и иных воинских премудростей, на которые ох как был он горазд в молодые и зрелые годы. Тогда бы он не посоветовал взять от-срочку для принятия решения в судьбе Сколота. Первым бы предложил вырубать крамолу под корень, чтобы и духу ее не было!.. Впрочем, от-срочка — что? Пустой звук. Пройдет — и не заметишь, а решение все равно придется принимать… И неважно какое…

Наконец, посольство в Римскую империю, на котором так настаи-вал великомудрый, что бы там не говорить, волхв Златогор, хотя мно-гие, в том числе и князь Дажин, возражали против этого, ссылаясь на то, что ничего оно путного для Русколани не даст; встречи и беседы с им-ператором Константином; знакомство с принцессой Эвлисией… По-вторная, опять же без родительского благословения, женитьба и воз-вращение в родные края, имея устную договоренность с императором Римской империи на совместные действия против готов и иных врагов.

… И печаль встречи с родителями и родственниками. Не такого ждал он, не такого…

Думай, Бус, думай… На то и голова, чтобы думать, а не только шлем с серебряной насечкой на ней носить.

Бус обхватил руками свою голову и стал тихо раскачиваться в так своим мыслям. Но вот он встал.

— Пойду к отцу, — произнес вслух, хотя в комнате находился один. — Проведаю и посоветуюсь… пока еще совсем не стемнело. И супругу надо успокоить. Не радостно ей… Ох, не радостно!

ИСТОРИЯ СКОЛОТА

Не успела захлопнуться дверь за Бусом, Златом и волхвом Златого-ром, как Сколот вновь улегся на лавку, ставшую ему и постелью и ле-чебным одром, чтобы наедине поразмыслить над своей судьбой.

«Ушли, а дверь, кажись, не заперли, — отметило вяло сознание. Можно было подойти и проверить, чтобы убедиться в своих догадках, но не хотелось вставать. — К чему это, все равно из дворца и из крепости не сбежать. Поздно о том думать».

Когда-то, давным-давно, Сколот, тогда еще называемый просто Соколом, и Радослава жили в одном и том же граде, таком далеком ны-не Курске. И не просто жили, но были ближайшими соседями, и их ро-дители, когда они оба были еще несмышлеными детьми, заключили между собой ряд-уговор, что поженят их по достижении необходимого возраста, под благословение Лады на Ярилин и Купалин день. Когда подросли, то Сколот и без родителей влюбился в свою ясноглазую со-седку и только ждал той поры, когда с благословения Лады можно бу-дет взять слюб. Да и как было не влюбиться в нее, если ее глаза были полны лазури, словно весеннее небо, а волосы своим золотым оттенком вполне могли спорить с вызревшим по осени пшеничным полем. Вот только все чаще и чаще стал замечать он, что детская привязанность Радославы проходит, а взаимной нежности любящей девушки к нему все нет и нет. Как к брату относилась Радослава к нему, только как к брату, и не более того. Но, может быть, все бы и обошлось, да на беду Сколота в их град тогда нежданно-негаданно прибыло посольство рус-коланского князя Дажина во главе с его старшим сыном Бусом, его бра-том Златом и волхвом Златогором.

Было то в разгар весны, когда молодой, румяноликий и русокуд-рый бог Догода, ласково улыбаясь цветам и зеленым травам, блистая серебристыми и лазоревыми, как само небо, одеждами, под песни и пля-ски молодежи порхал по лесам и лугам в окрестностях Курска, где жил Сколот и его отец — воевода Хват. Впрочем, Догода тогда не один рез-вился, радуясь весенним денькам и мелькая тут и там своим василько-вым венком с голубыми, позолоченными по краям невесомыми кры-лышками бабочек. Рядом с ним была его извечная спутница и возлюб-ленная Зимстерла, богиня весны и цветов. Это она прогнала холодную зиму и теперь властвовала над всей землей, наполняя ее теплом и све-том, вселяя в души людей и всех живых тварей сладкие муки любви и нежности. Как и бог Догода, она не зрима для простых смертных, но каждый знает, что она, одетая лишь в легкое, прозрачное платье-сарафан, подпоясанное розовым, легким, как пушинка, поясом, переви-тым золотыми нитями, где-то рядом. На голове у нее венок из ярких роз, на шее — ожерелье из цикорий. Через ее нежное плечо, поверх об-наженной груди, переброшена воздушная перевязь из всевозможных цветов и трав, а в руках — лилия, которую она вместе с Догодой время от времени нюхает. У Догоды в руке цветов нет, но есть шипок, при при-косновении которого в людских сердцах загорается любовь.

Но, видать, Догода уколол тем шипом не только Сколота, но и княжича Буса, воспламенив в его сердце любовь к Радославе, а заодно и Радославу, отдавшую предпочтение Бусу, а не ему, Соколу.

Посольство русколанского князя из Курска в сторону Ярильска и иных земель славянских родов отбыло лишь по окончании празднеств в честь Купалы. Отбыло и забрало с собой Радославу, а вместе с Радо-славой и сердце Сокола. Около трех седмиц Сокол томился, не ведая покоя ни днем ни ночью, в надежде, что время излечит рану. Но время не излечивало, а все больше и больше бередило. И он, Сокол, подгово-рив трех верных дружков своих: купеческого сына Путяту, имевшего склонность к странствиям и уже обошедшего не только окрестности Курска, Ратска и Ярильска, но и Путивля; десятника Воя из отцовой дружины и товарища детских игрищ Перунко, покинул отчий кров в надежде догнать посольский наряд и отбить Радославу. Хотел еще взять с собой сына Бродича Яруна, ровесника и друга, но передумал, посчи-тав, что если удача будет на его стороне, то и четверых буйных голову-шек хватит, а если — отвернется, то и четырех достаточно быть сгублен-ными. Зачем же еще пятую за собой тянуть. Так и остался Ярун в неве-дении о его тайных планах.

Сначала мыслил уход свой из града утоплением обставить. Оста-вим, мол одежду на берегу Семи, пусть люди увидят и решат, что уто-нули. Но, поразмыслив здраво над таким делом, пришел к выводу, что хитрость сия не удастся: и отца не обманешь, и в Курске десяток опыт-ных следопытов найдется, которые враз все поймут и обскажут. Поэто-му, посоветовавшись с друзьями, решил обставить дело проще и прав-дивей: отправиться в путешествие вместе с Путятой якобы по торговым делам. «Прихваченный из дома товарец первому торговому гостю сбу-дем, — развивал мысль продувной Путята. — С руками оторвут, если цену чуток сбросим. По прежним торговым делам знаю».

Отец, воевода Хват, услышав, что он уходит с Путятой на торги, сначала возмутился малость, но потом, не догадываясь о истинных на-мерениях сына и его сотоварищей, рукой махнул: «Делай, что хочешь. Лишь бы толк какой был».

В Ярильске, не особо торгуясь, они избавились от товаров, а на вырученное серебро и злато и на то, что из дома взяли, воинскую справу себе приобрели. В дополнение к уже имевшейся, да еще по одному за-водному коню. А заодно узнали, что посольский поезд князя Буса менее двух седмиц назад отправился в сторону Путивля, погостив вволю у местного старейшины рода и натешившись рыбной ловлей и охотой. Не теряя попусту время, двинулись следом. Однако в Путивле Буса не на-гнали. Он со своим посольством, как удалось незаметно выведать у та-мошних жителей, с седмицу назад отправился в сторону Чернигова.

В граде Чернигове ни он, Сокол, ни его друзья-товарищи не были, дорог-путей туда не ведали. Потому и опечалились: как в путь дви-нешься, если не знаешь… Но повезло: в те края шел торговый караван. Пристроились в качестве охраны. Однако караван идет неспешно, по-этому, когда прибыли в Чернигов, Буса там не застали. Менее чем сед-мицу, как ушел со своим посольством в Смоленск, приютившийся на берегу Днепра, чтобы дальше следовать в Славгород, что у озера Иль-меньского, в которое река Ловать впадает.

В Славгород без провожатого не пойдешь: места незнаемые, запо-ведные, леса, болота да топи бескрайние. В таких местах сгинуть — что в два пальца свистнуть! Вновь опечалились. Одно только утешало, что за сопровождение торгового каравана мзду небольшую поимели, поэтому не бедствовали. Кроме того пути новые разузнали, мир повидали, доб-равшись до Смоленска. К тому же довелось от смолян, так себя жители Смоленска величали, хотя относились они к племени родимичей и кри-вичей, узнать, что обратный путь из Славгорода Смоленска не минует. «Нет иных путей, кроме как через наш град», — заверяли смоляне, народ рослый и сильный, бородами, как дома мхом, обросший.

В ожидании удачи прибились к ватаге местных охотников и борт-ников. Это давало малый прибыток, хватающий на собственное пропи-тание и кормление лошадей да на оплату снимаемого угла у одного из охотников же. К тому же снимало ненужные вопросы: что заставляет пришельцев задерживаться в граде? Прошло около трех седмиц, пока наконец не пришли вести о том, что княжич Бус со своим посольством возвращается. Вести, как известно, всегда путника обгоняют. Тогда он собрал своих сподвижников на совет: где лучше совершить нападение, чтобы отбить Радославу.

«В граде нападения меньше всего ждут, — было мнение Воя. — Тут стоит попытать счастье». — «Лучше все-таки в пути, во время привала, — настаивал Путята. — Там хоть стража и будет охранять стан во время привала, но если повезет, то проще скрыться от преследователей. Лес на нашей стороне будет. В граде же — все будут против нас: и личная охра-на княжича, и дружина местного князя, и горожане. Ведь никому не хочется честь гостеприимства грязным пятном портить. К тому же, — развивал свою мысль Путята, — если дело сорвется и пойдет сикось-накось, то, опять же, в лесу лучше всего спрятаться. Лес и укроет, и обогреет, и прокорм даст».

Путята говорил разумно, однако он настоял на том, чтобы попытку похищения Радославы предпринять в граде.

«Попробуем счастье в граде, — принял окончательное решение он. — Если не получится, тогда уж, если нас не схватят и не предадут казни, повторим ее на пути следования, во время привала».

Он был главный, застрельщик, и друзья согласились.

Посольство Буса разместилось во дворце князя Бренко. Дворец тот располагался в детинце. Детинец — в крепости. Однако, благодаря зна-комствам с горожанами, они смогли почти свободно посещать крепость. С дворцом было труднее. Но и тут повезло: помогла сестра хозяина из-бы, в которой они снимали угол. Она свела его с Радославой. Увидев его, нежданного и незваного в одном из переходов княжеского терема, Радослава сильно испугалась. Он-то надеялся, что она, увидев его, об-радуется, но случилось иное: она испугалась. «Оставь меня, — тихонько взмолилась Радослава, испуганно оглядываясь по сторонам — нет ли лишних глаз. — Разве непонятно, что я другому наречена, что стала суп-ругой другого? Так уж Лада и Боги пожелали…» — «А — я?» — растеряв-шись от неласкового приема, задал он тогда глупый, по-детски наивный вопрос. «Что — ты? — вопросом на вопрос ответила Радослава. — Сердцу не прикажешь! Ты… Ты лучше спасайся, пока не поздно, пока большей глупости не натворил. И прости, коли что…» — «Кони оседланы стоят, — пытался он вразумить и умолить ее. — Друзья ждут условного знака. Только согласись — на коней, и поминай, как нас звали! Ни одна погоня не догонит»! — «Нет! — твердо стояла она на своем. — Нет!»

Тут послышались шаги по коридору. Но первой мышкой вышмыг-нула сестра смолянина-охотника и потащила его, чуть ли не силой, от этого перехода. Скрылась и Радослава. Только ее тихое и твердое «нет!», казалось, еще долго стояло в тишине дворцовых переходов. А, может, только в его голове…

Когда же возвратился к ожидавшим его в условленном месте вме-сте с конями сообщникам, те удивились: почему один, а не с Радосла-вой? Долго и путано объяснял отказ Радославы к их пущему недоуме-нию: никак не могли взять в толк, что Радослава предпочла ему, другу ее детства, какого-то чужеродца, чужака Буса.

«Так, что… выходит, она не желает?! — выкатил глаза Путята, ко-торому трудно было понять, почему же дивчина не пожелала сбежать с любимым. — Вот те на…» — «Да, — стал вновь объяснять он под насуп-ленное молчание Перунка и Воя, уже понявших суть дела, — так уж по-лучается… так уж выходит…» — «Но почему? Ведь любила…» — «Лю-била, а теперь разлюбила, — буркнул Вой. — Бывает… с девицами…» — «Тогда в дороге силком заберем, — не так-то просто было заставить Пу-тяту отказаться от намеченного. — Нападем и отобьем. Подумаешь, кня-жич Бус… Это он там, в Русколани, может, и княжич, а у нас такой же смертный, как и все. Встанет поперек — пойдет под меч!» — «Нет, — ос-тановил он тогда пылкого товарища. — Похитить девушку в жены — это одно дело, а убить русича, тем более княжича — это совсем другое. Татьба… Тут не то что чужие роды мщения кровного потребуют, тут свои проклянут на десять поколений вперед! Только без крови».

Договорились попытать счастье в похищении Радославы во время ночного привала. Из шатра. Ибо удалось выяснить, что во время ночных привалов Радославе ставят отдельный шатер, чтобы она не чувствовала себя стесненной обстоятельствами походной жизни и окружением муж-чин.

Засаду устроили на пути между Смоленском и Черниговом, на до-роге, проторенной по высокому берегу Днепра между хвойных боров и березовых рощ. Долго издали, не раскрывая своего присутствия, отсле-живали отряд Буса, сопровождаемый проводниками смолян и славго-родцев, захотевших в град Киев сопроводить, а также черниговцев, еще не отделившихся от общей кавалькады, чтобы в свой родной город сле-довать. Наконец, выбрав дождливую ночь, когда разгневанный Перун, мечась по Сварге, громами ярился да молниями-стрелами бросался, подкрались, словно тати, к бивуаку Буса.

Все бы обошлось: при мерцающем свете молний с Путятой и Воем определили шатер Радославы; прокрались в него, миновав укрывшуюся от дождя стражу, завернули в ковер спящую девицу, предварительно заткнув ей рот тряпицей, чтобы не подняла тревогу своим истошным криком, уже понесли, словно куль, в сторону оставленных под присмот-ром Перунка лошадей, как их присутствие обнаружили собаки, охра-нявшие лагерь. Собаки подняли такой неистовый лай, что, казалось, не только все люди в лагере, но и все покойники, давно отошедшие в Ирий, проснулись. К тому же кто-то из окружения Буса обнаружил их и подал о том сигнал. Возможно, в тот миг ни Бус, ни его сопровождаю-щие еще не поняли, что происходит похищение Радославы, но они явно осознали то, что на лагерь совершено нападение, и тут же бросились в преследование, осыпая его и его товарищей тучей стрел. Сразу были ранены Путята и Вой, причем, довольно серьезно, так как выпустили из рук драгоценный сверток. Чтобы от случайных стрел не погибнуть са-мим и не привести к гибели той, из-за которой и загорелся весь этот сыр-бор, пришлось ковер, с завернутой в него Радославой, оставить и спасаться бегством. Верный Перунко не покинул своего места.

Он, Сокол, не получивший ни единой царапины, и Перунко помог-ли Путяте и Вою взобраться в седла, вскочил сами, и пустились вскачь под проливным дождем по раскисшей дороге, моля Перуна и Велеса о том, чтобы их лошади не оступились на скользкой дороге и не сломали себе и своим седокам шеи. Долго ли их преследовали воины Буса, он, Сокол, не знал. Забившись в лесную чащу, дождались наступления рас-света и прекращения дождя. Осмотрели ранения Путяты и Воя. Раны были глубокие, но не опасные. Отыскали лесной ключ и промыли их ключевой водой, обложили листьями подорожника и перемотали чис-тыми тряпицами.

Больше попыток похищения Радославы не предпринимали. Надо было сначала раненым товарищам излечиться, чтобы о чем-то другом думать. К тому же прослышали, что его уже ищут. По-видимому, Радо-слава сообщила княжичу, кто пытался ее похитить, или тот и сам дога-дался, раз предпринял меры к его розыску. Так стал он, Сокол, и его друзья изгоями, людьми отверженными не только в чужих родах-племенах, но и в собственном роду. Этого стоило ожидать в тот самый момент, когда он решился на похищение своей любимой. Только тогда об этом как-то не думалось. Не думалось, но случилось. Пришлось скрываться под чужой личиной. Желание любым способом отбить у Буса Радославу постепенно пропало, да и любовь к ней вскоре в душе перегорела, только изредка, нет-нет да и шевельнется что-то томное и грустное, и напомнит вдруг о юности и любимой девушке, выбравшей себе другого. Но шевельнется да и пройдет. Как листья на осине в тихую летнюю пору — шевельнуться вдруг ни с того ни с сего и вновь замрут. А вот пути к возвращению в родное городище оказались отреза-ны. И после выздоровления Путяты и Воя они пустились в странствова-ния по землям русичей. То за торговых людей себя выдавали, то за сво-бодных охотников. То в охранную дружину к какому-нибудь богатому торговому гостю нанимались. Вели себя тихо, чтобы прошлое змеей-гадюкой за пятки не ухватилось да на чистую воду не вывело.

За эти годы побывали и в Славгороде среди людей, которые себя величали только славянами в честь прародителя своего Словена, по-строившего тут град свой в незапамятные еще времена, и у полочан, в граде Полоцке, и у дреговичей в их градах Пинске и Минске. Заводили странствия их и в земли богемских славян и ляхов. Земли были разные, но люди их населявшие, схожие, говорившие на одном и том же языке, поклонявшиеся одним и тем же богам.

И вот судьба привела его и его товарищей в град Буса и отца его князя Дажина. Чувства мести за похищенную девицу ни тогда, ни, тем более, сейчас в душе не было. Был только один интерес: что и как!?. Да и интерес после всего узнанного прожил бы недолго: не стало подпитки. Вот была — и не стало. Так часто бывает в жизни. Не минула сия чаша и его, Сокола-Сколота.

«И надо же было ввязываться мне в чужие разборки, — с ожесточе-нием подумал Сколот. — Влез и попал, как кур в ощип. Вот голова моя, дубовая, довела до того, что может остаться вскорости без шеи. А кому она без шеи-то нужна? Никому. Даже мне. — С горькой иронией шутил он в мыслях над своей незавидной судьбой, поудобнее укладываясь на широкой лавке навзничь и подсунув здоровую руку под голову, так как дело для него оборачивалось совсем нешуточно. Но так уж устроен ру-сич, что без шутки, без иронии, без подтрунивания над собой даже в самый критический момент он не может. — Все так, — подвел он печаль-ный итог. — Но с другой стороны, разве может порядочный русич, идя по пути Прави, встать на сторону Кривды и не попытаться пресечь татьбу?.. Даже ценой собственной жизни»? — тут же спросил его вдруг внутренний голос. Спросил язвительно так, с издевкой, с подковыркой, с усмешкой, без какой-либо жалости к нему, Соколу-Сколоту. «Даже ценой собственной жизни», — ответила тихо совесть. «Да какой ты, к лешему, порядочный русич? Какая, псу под хвост, Правь? — продолжал издеваться кто-то злобный и циничный, прячущийся где-то в самых по-таенных и темных уголках Сколотовой души. — Ты, братец, просто глу-пец. Глупец — и все! Ты — глупее раба, дурнее римского гладиатора… Те на смерть идут поневоле, ты же — добровольно, по собственной глу-пости. Ты глупее говорливого выпивохи Врана, судьбу которого сам же и предсказал», — цинично ехидничал внутренний голос. «Правь — она всегда Правь, — не сдавалась совесть. — Только вольный и свободный человек может добровольно принять смерть». — «Да?» — саркастически ухмылялся злобный внутренний голос. — «Да!» — «А с друзьями как»? — «Друзей жаль».

Сколоту действительно было жаль друзей, безоговорочно пове-ривших в него и столько лет верой и правдой служивших ему. О себе как-то не думалось, ну, попал, так попал. А друзей, вот, было жаль. Взять того же Путяту, рискованного и отважного, или же верного Пе-рунко… А храброго Воя, не раз рисковавшего своей головой ради него, Сколота, разве не жаль? Жаль.

«Буду просить Буса за товарищей, разве он не русич, чтобы не вой-ти в положение. Должен войти. Если нужно кому-то держать ответ — то я буду держать! Я заварил всю эту кашу — и ответ должно спрашивать только с меня. А товарищей освобожу», — решил Сокол. «Как же, — тут же стал надсмехаться внутренний голос, — держи калиту шире, Еруслан-богатырь… Так прямо и согласился Бус с твоими доводами… Всем секир башки прикажет сделать, не задумываясь». — «Может и сделает, а, может, и нет». — «Сделает, сделает, — не оставлял в покое злостный внутренний голос. — Обязательно сделает». — «Не одному Бусу судьбу друзей моих решать, — искала разумные доводы совесть. — Есть же еще волхв Златогор, мудрец и провидец». — «В радости оно, возможно, и получилось бы, но не во время скорби». — «Ты так считаешь?» — «Да, я так считаю». — «Ну, и радуйся». — «Радуюсь. А ты, вижу, устал бороть-ся. Сдаешься?»

Совесть промолчала, оставив последний язвительный вопрос внут-реннего голоса без ответа.

Комната погружалась во мрак. Приближалась ночь. Однако во дворце жизнь не останавливалась: время от времени слышались далекие голоса, доносился стук шагов по каменному полу. Дворец русколанско-го князя продолжал свою жизнь.

Сколот повернулся на бок: «Что гадать? Утро вечера мудренее».

БУС И ДАЖИН

В комнате, где находился раненый князь Дажин и куда вошел кня-жич Бус в поисках совета у отца, ярко пылали факелы, укрепленные в медных и бронзовых уключинах вдоль стен, и горели свечи во множест-ве подсвечников, так как за окнами была уже ночная темь. Свет факелов и свечей, преломляясь и подрагивая, отражался в начищенных до зер-кального блеска бронзовых поверхностях щитов и на клинках мечей, украшающих стены. Впрочем, он не только отражался, но и усиливал атмосферу тревоги и печали, скопившуюся в этой комнате, своими кро-ваво-красными бликами.

— Как ты, отец? — подойдя к кровати князя, возле которой уже на-ходились Злат, волхв Златогор, княгиня Ладуня, то и дело поправлявшая подушку и знахарка Зорина, потчевавшая его какими-то снадобьями, которые он не очень-то хотел и пить, спросил Бус.

— Почти как в далеком детстве, — отшутился без особой веселости в голосе князь Дажин. — Все вокруг меня, как видишь, хлопочут, суетятся, а я лежу и в ус не дую… Ни забот тебе, ни хлопот… Чисто младенец…

Разговаривая, князь тяжело и прерывисто дышал, его лоб то и дело покрывался бусинками пота, который заботливо убирали заботливые руки Зорины. Чувствовалось, с каким трудом ему достается эта беседа.

— Будем надеяться, отец, все обойдется, — постарался Бус придать бодрости своему голосу. — Ведь ты у нас богатырь, а богатыри еще не такие раны переносят… перебарывают.

— На все воля Сварога, — без особого энтузиазма отозвался князь. — Впрочем, я свое пожил, не меньше дедов и прадедов… Теперь ваш че-ред жить, дети. И не только жить, но и Руси служить!

Слушая невеселый разговор мужа и сына, горько всхлипнула Ла-дуня, сама испугавшись этого нечаянного всхлипа, так как Дажин стро-го-настрого запретил ей плачь и рыдания. «Ни к чему все это. От сыро-сти в глазах, здоровья и сил телесных не прибавится, — заявил он ей еще в первый день, — только лишнее расстройство души». Вот она и держа-лась из всех сил, да, видать, в какой-то миг не уследила и обронила ко-роткий всхлип.

Князь повел в ее сторону глазами:

— Ну-ну, Ладуня! Мы же договорились… Ни к чему при детях воду пускать. Ты же княгиня!

— Прости, князь, случайно то… — отозвалась Ладуня и стала быст-ро-быстро утирать глаза специальным лицевым платом тонкого и мяг-кого полотна, купленным ею по случаю у заезжих ромейских торговых гостей вместе с прочей женской мелочью: белилами да румяными.

«Как постарела мать за эти дни, — поразился Бус, обернувшись на всхлип княгини. — Как постарела! Просто беда». Он длительное время не видел матери, скитаясь по посольским делам на чужбине, и потому она помнилась ему довольно молодой и свежей. При возвращении видел всего короткий миг ласково улыбающейся, раскрасневшейся, словно девица, от нахлынувших чувств — тут некогда было обращать внимание на ее лета. Радость встречи переполняла обоих.

— Оставьте нас, женщины, — тихо, но непреклонно велел Дажин. — Нам мужской разговор предстоит. Не для женского слуха то…

Зорина, еще раз смахнув со лба и лица князя влажной тряпицей ка-пельки пота, отодвинув на всякий случай подальше от края столешницы свои чашки и горшочки, молча направилась к дверям.

— Может, князь, я останусь? — робко спросила Ладуня. — Какие мо-гут быть от меня секреты?

— Секретов от тебя, Лада моя, нет, — мягко, хоть и с придыханием вымолвил князь. Лицо его при этом, особенно лоб, покрылось потом, так что Злату тут же пришлось взять тряпицу, оставленную Зориной, чтобы смахнуть его. — Однако оставь нас одних… — был тверд в своем решении Дажин.

Ладуня подчинилась и, ссутулившись, совсем не по-княжески, по-шла к выходу вслед за знахаркой Зориной.

Как только за ней закрылась дверь, и в коридоре затих звук шагов, Дажин произнес:

— Хорошо, что вы все собрались у моего одра… Сам хотел вас со-звать… То ли доживу до следующего утра, то ли нет — одному Сварогу известно…

— К чему такие мысли, отец! — возразили Бус и Злат при грустном молчании волхва, который, по-видимому, отчетливее других уже видел печать смерти на челе князя, потому и не спешил с ненужными и пус-тыми утешениями.

— Будет вам! — повысил князь голос. — Мы не дети. Чувствую, как холод просачивается в телеса, и костлявая с косой уже подбирается к моему одру. Речь не о том. — Он передохнул, набираясь сил для про-должения речи, уж слишком тяжело она давалась ему. — Кому суждено умереть — тому надо помирать, а кому начертано жить — тому надо жить и думать о живых, — отдышавшись, изрек Дажин. — Тебе, Бус, надо при-нимать на ромены свои наше княжество и все заботы, с ним связанные. Брат Злат и волхв Златогор в том будут тебе опорой… Остальные бра-тья, повзрослев, тоже… В том им мой завет. Волхв передаст…

— Передам, — молвил тихо волхв. — В том не сомневайся.

— Как быть с вечем? — дождавшись окончания слов волхва, тихо спросил Бус. — Ведь оно решает…

— Передайте вечу мою волю: в князи — только Буса… как старшего в роду! — обращаясь взглядом то к Златогору, то к Злату, молвил Дажин. — Если до утра жив буду, то соберите дружину и старшину — то же са-мое им реку, клятву-роту в том потребую.

Златогор и Злат в знак согласия молча кинули головами.

— Ладуню, родительницу вашу, сыновья, и мою супругу, чтобы ни говорила и ни делала, со мной в путешествие по Ирию не пускать. Яс-но?

— Ясно! — в один голос заверили отца Бус с братом Златом.

— Тебе, Златогор, тоже сей наказ…

Златогор наклонил свою седую главу в знак согласия и повинове-ния княжеской воле:

— Исполню, князь! Хотя это и нарушение наших древних обычаев — жена должна быть с мужем и в чертогах Сварога, в Ирии, но у других народов уже нет таких обычаев. Следовательно, это сами люди, а не боги придумали такие обычаи и их можно изменить. Поэтому я испол-ню твое пожелание, князь.

— Да, Златогор, пора нам от диких обычаев отходить. Ведь мы, ру-сичи, ничуть не хуже ромеев. С меня и начнем…

— Верно, князь, пора…

— Еще хочу сказать: берегите Русь, нашу прекрасную Русколань! Это ко всем относится, — обвел он глазами поочередно присутствую-щих, — а к тебе, сын Бус — в первую очередь. Собирай земли Русские, береги Русь! Много у нее врагов, ох, как много!.. И еще распри между родами и племенами… Каждый старейшина, каждый князь желает быть государем, августом… себя выше других мнит. Потому и нет у славян единства… как у римлян, к примеру. А враги этим пользуются! И ста-раются то тут, то там кусок земли нашей отщипнуть, отторгнуть, ур-вать! Врагов много, но и друзья среди соседей всегда найдутся. Потому, сын, учись находить друзей, союзников… учись дружить и помогать друзьям. Русичи друзей никогда не подводили, в беде не бросали… Тут сам погибай, а друга выручай…

Дажину трудно было говорить, но он говорил, говорил через силу, ибо говорил о самом важном, о самом главном: о Руси, о благе которой даже на смертном одре не мог не мыслить. Злату то и дело приходилось тряпицей убирать пот с лица отца.

— А еще скажу, — отдохнув, продолжил Дажин, обращаясь к Бусу, — отпусти, сын, с Богом тех молодцев, что татей, пустивших стрелу и ра-нивших меня, пытались изловить. Я знаю, сын, у тебя к ним есть спрос и обида… Но за добро русы всегда платили добром… То даже Творцу любо… Верно, волхв?

— Верно, — отозвался Златогор.

— И ты добром отплати, Бус, не гневи Сварога!

— Хорошо, отец, отпущу их с миром, — тихо, но твердо заверил Бус. — Исполню волю твою, отец. Отпущу и Сколота, и его товарищей, хоть, честно скажу, не по нраву мне это.

Придя к благополучному решению судьбы Сколота и его спутни-ков, Бус вдруг почувствовал, что у него словно тяжесть с сердца спала.

— Спасибо, отец, что это бремя с меня снял. И судить-казнить было тяжело, и собственной рукой обидчиков отпустить — душа не поднима-лась…

А князь между тем продолжил:

— Пожелают остаться в граде, пусть остаются… Возьми в дружину — такие не предадут… самыми верными будут. Волхв Златогор не даст соврать…

— Князь верно глаголет, — подтвердил правоту речи Дажина Злато-гор. — Такие самыми верными бывают во все времена.

— И это исполню…

— Мать и братьев младших не давай в обиду… Кровь одна!

— Не дам! Сварогом клянусь!

— Хорошо… коли так. Жену свою, взятую у греков, люби, но Боя-на, первенца своего, не позволяй ей обижать. А то бабы ласково стелят, да спать жестко — знаю их… Боян же… умным мальцом растет. Мнится мне, сладкоголосый будет… Поверьте, еще род наш в веках словом прославит!

— Исполню…

— Сестру же вашу, Лебедь, никому в обиду не давайте. Хоть и го-ворится, что дочери да сестры — это отрезанный ломоть, но кровь-то одна… Берегите ее! Это вас, сыновья, обоих касаемо, как старших…

— Исполним, отец, — в один голос ответили Бус и Злат.

— С супругой своей, спустя время, по нашему обряду, по нашей ве-ре обвенчайтесь, но если она возжелает в своей вере остаться, не пре-пятствуй. Бог, он хоть и по-разному называется у разных народов, но для всех един. Захочет храм поставить — разреши, помоги. Храмы — это не только божий уголок, но и красота, и твердь духовная, а значит, твердь народная! Жене не воспрещай ее веры придерживаться, но и свою веру береги!.. От отцов и дедов она нам завещана… Впрочем, тут я спокоен: Златогор и Злат в том будут тебе опорой и порукой…

Волхв и Злат молча поклонились.

— Если помру, то тело на костре сожгите, не прячьте под курган, как делали до сей поры с покойными сородичами, и не прячьте в домо-вину и могилу, как поступают христиане… Пепел по ветру развейте… Над реками и лесами, над лугами и холмами, над степью-кормилицей…

И опять все молча склонили свои головы в знак согласия и повино-вения, отдавая дань уважения последней воле князя Дажина, доброго родителя и умелого вождя.

Далеко за полночь продолжался разговор русколанского князя Да-жина с сыновьями и волхвом. Он совсем изнемог от дум и распоряже-ний, от напряжения воли и ума. Не раз и не два приходилось Злату ути-рать отцу лицо, очищая его от пота и давать глотнуть отвара, оставлен-ного в серебряной чаше знахаркой Зориной.

— Однако, устал я, — наконец, незадолго до первых петухов, молвил Дажин. — Идите почивать. И я подремлю чуток… Утром, Бог даст,про-должим…

Кряхтя и покашливая, Дажин повернулся на своем одре набок, ли-цом к стене, давая этим видом понять, что разговор окончен. Сыновья и волхв, стараясь не шуметь, двинулись к выходу.

ПРИНЦЕССА ЭВЛИСИЯ

Покинув комнату отца, Бус и Злат проводили волхва Златогора в приготовленную для него опочивальню, а сами направились в комнату к матушке, знали, что не спит, что ждет их.

Служанка Милана, дежурившая у дверей комнаты княгини, увидев их при свете свечей, проводила в комнату: «Княгиня ждет, просила про-вести, как только появитесь».

Вошли. В комнате княгини был густой полумрак, так как огонька в одной осветительной масляной плошке явно было недостаточно, чтобы осветить довольно большое помещение княжеской опочивальни. Мать, действительно, то ли в ожидании их, то ли в ожидании возможного зова супруга, сидела на лавке одетая, бодрствовала, не спала.

— Проходите, дети, — пригласила коротко. — Присаживайтесь.

— Вот пришли, матушка, чтобы успокоить… — начал Бус степенно, так, как и полагается будущему князю.

— Какое уж тут успокоение, дети… Как отец-то?..

— Держится. Все время различные наставления давал. Под конец устал малость, лег почивать. Знахарка Зорина находится поблизости… на всякий случай, в коридоре на скамье прикорнула.

— И то верно, поздно уже… или еще рано… — невесело усмехну-лась княгиня, намекая на то, что короткая южная ночь вот-вот окончит-ся и перейдет в утро. — Спасибо что зашли, не забыли мать. Теперь иди-те отдыхать. Чай, и вам, несмотря на молодость, несладко приходится. Всех горе надломило! Кто мог бы подумать, что так случится?.. — Из глаз княгини потекли слезы, но она их не спешила убрать с лица. — Ох, отец, отец… Однако, сыны, идите… отдыхайте. А ты, Бус, к супруге своей поспеши. Ей сейчас, возможно, хуже всех: от батюшки с матуш-кой, из родимого гнездышка вырвали… Одно это уже не в радость-то… И тут сразу же в объятья Жали и Кручины попасть — совсем плохо. Поддержи, сын, ее. Не оставь своей заботой…

«Какая славная у нас матушка, — подумал Бус, направляясь темны-ми переходами коридоров дворца в опочивальню супруги, — в собствен-ном горе еще о других думает и заботиться не забывает».

В комнате, отведенной под супружеское ложе Буса и царевны Эв-лисии, свечи не горели, и в помещении царил мрак, лишь немного раз-жиженный ночным лунным светом, струившимся через единственное узкое окно. «Однако, спит, — решил Бус, закрывая за собой тяжелую дубовую, скрипнувшую при раскрытии, дверь и перешагивая невысокий порог. — Жаль, придется потревожить».

То ли скрип двери, то ли настолько был чуток сон княжны, что по-явление Буса в темной комнате заставило ее проснуться.

— Ой! Кто тут? — спросил по-гречески слабый, немного заспанный и довольно встревоженный женский голосок откуда-то из глубины.

— Не бойся, лада моя, это я, — также по-гречески отозвался Бус. — Пришел вот проведать, да подремать рядом хоть пару часов, оставшихся до рассвета.

— Проходи, супруг мой, — уже более радостным голосом произнес-ла Эвлисия — Мне так боязно, так боязно, — пожаловалась она искренне, без какого-либо жеманства, присущего избалованным женщинам и де-вушкам из знатного рода. — От каждого шороха и скрипа дрожала, пока не уснула…

Оттуда, откуда раздавался голос Эвлисии, послышалось легкое по-скрипывание досок ложа. — Эвлисия освобождала место для супруга.

— Не бойся, лада моя, — ласково произнес Бус, направляясь на ощупь в темноте к ложу, — никто тебя тут не обидит. И, вообще, было бы все иначе, если бы не этот тать… В горький час приходится тебе обживаться на новом месте…

— Как отец? — нежно прижимаясь к присевшему на ложе мужу, прошептала она. — Лучше не стало?

— Не стало… но он крепится, моя красавица.

Теплое от сна тело супруги манило в пастель.

Царевна Эвлисия, новая жена Буса Белояра, действительно была молода и красива. Как сказывали сведущие люди, ей шел только семна-дцатый год, когда на греческий остров Родос прибыло посольство рус-коланского князя Дажина во главе с Бусом и волхвом Златогором.

Вместе с подружками, облаченными в светлые легкие туники, она резвилась во дворцовом саду, в котором были не только фруктовые де-ревья и всевозможные цветы, но и небольшой пруд, обложенный розо-вым гранитом, в котором плавали золотистые рыбки. По тропинкам важно гуляли прирученные павлины в своих сверкающих нарядах.

Как и любая девица в ее возрасте, Эвлисия уже мечтала о суженом, похожем на тех героев, о которых рассказывал бессмертный Гомер в «Илиаде» и «Одиссее», похожих на спартанского царя Леонида или на богоподобного Александра Македонского, которого еще при жизни ве-личали сыном Зевса. Мечтала, но, будучи христианкой и высоконравст-венной девицей, о своих мечтаниях даже с подружками никогда первой речь не заводила. Не пристало дочери царя Родоса, родословная которо-го корнями уходила чуть ли не к языческому богу Солнца древних гре-ков — Гелиосу и сыну Зевса — Аполлону, покровителю всего живого, покровителю гармонии и красоты, защитнику права и порядка, поэтиче-ского вдохновения, пения, музыки, меткому стрелку из лука и властите-лю Муз, уподобляться древним гетерам и вести разговоры о любви и возлюбленных.

Если раньше, до императора Константина, на всей территории Римской империи — и остров Родос тут не был исключением — христиан преследовали, безвинно казнили, отдавали на растерзания диким зверям на аренах цирков, то с его восхождением на трон Римских императоров, христианская вера была сначала признана равной другим верам. А за-тем, в 1078 году Римской эры, или в 325 году от Рождества Христова, или в 5823 году от Сотворения Мира по вновь принятому летоисчисле-нию, она становится главной государственной религией Империи. В этом году в древней Никии происходит Собор христианских Церквей, в работе которого участвует высшее должностное лицо государства — им-ператор Константин. И не просто участвует, а председательствует, оли-цетворяя этим единство светской и церковной власти и признание хри-стианской церкви единственной и главной в государстве. Теперь хри-стианам незачем было скрывать от окружающих своей веры в Единого Вседержателя и Творца. Теперь сторонники Христа не только открыто совершали таинства, но и сами начинали теснить и преследовать вче-рашних гонителей — язычников. Причем, не менее жестоко и яро, как только что были преследуемы сами.

Родители Эвлисии, несмотря на знатность рода, длительное время скрывали свое верование, тайно творя христианские обряды. Впрочем, в том они были не одиноки: так поступали почти все и везде. Когда же необходимость в том отпала, то они одними из первых на острове от-крыто стали не только справлять христианские обряды, но и встали в ряды самых ярых проповедников новой религии. Поэтому ничего не-обычного в том не было, что своих детей, в том числе и последнюю дочь они крестили, дав ей в крещении имя Эвлисия, и воспитывали ее в соответствии с адептами христианского учения. Скажи ей кто-нибудь, что станет она супругой языческого князя из далекой и неизвестной Русколани, не то что бы не поверила, но даже и слышать о таком не за-хотела, как, впрочем, о самой Русколани никогда не слышала.

Царевна Эвлисия, впрочем, как и ее родители, царь и царица Родо-са, была христианкой, потому строго соблюдала христианские заповеди, в том числе и дочернюю обязанность послушания родителям своим. Поэтому против воли родителей поступить не могла. От одного мудре-ца, проживавшего на острове и одно время занимавшегося ее образова-нием, ибо не пристало принцессе быть неграмотной, слышала, что их остров Родос назван так в честь языческой нимфы Роды, дочери Гелио-са — бога Солнца. И что традиция острова — всем принцессам, родив-шимся на острове, подлежит выходить замуж за детей царского рода и тех, кто люб богами. Пока не воцарилось христианство, традиции, как знала Эвлисия, соблюдались строго. Теперь же наступала иная пора, и как поступать в ней, никто не знал.

Смуглоликая, длинноногая, с миндалевидными глазами-омутами дикой серны, со смазливыми ямочками на румяных щечках, с по-девичьи угловатой фигуркой, в которой, однако, уже все отчетливей и отчетливей вырисовывались формы женщины-красавицы, она весело скакала с подружками по отеческому саду, пугала важно шествующих среди фонтанов и фруктовых деревьев золотокрылых павлинов. Отец и мать в том не мешали, исходя из житейской мудрости: девичий век ко-роток, так пусть резвится, пока живет при родителях. Накручиниться еще, ох, как успеет!

Так продолжалось до тех пор, пока во дворце царя и наместника острова не появились посланцы императора Константина и не приказа-ли ее отцу вместе со всем семейством явиться в стольный град Визан-тий на празднование очередной победы римского оружия над варвара-ми. Такие праздники в Римской империи проводились довольно часто и ничего необычного в том не было.

Отец и мать таким приглашением явно были смущены и встрево-жены: ранее никогда Константин не удосуживался их звать к своему двору. И потому от такого приглашения-приказа ничего хорошего не ожидали. Однако деваться было некуда, подчинились молча, с прису-щим христианам смирением. Она же несказанно обрадовалась: еще бы, не только мир большой надлежало повидать, но и самого божественного императора и его дворцы сказочные узреть!

До Византия добирались морем, на одной из торговых галер, при-надлежащих ее отцу на паях с греческим купцом Дионисием. Можно было совершить и сухопутное путешествие, перебравшись с острова на берег Малой Азии, и дальше следовать побережьем до Босфора. Но отец счел путь по суше опасней — на дорогах мародерствовали разбойничьи шайки — и выбрал морской.

Хоть судно и придерживалось берега, хоть и делали частые оста-новки с заходами в порты прибрежных городов для пополнения запасов свежей воды и пищи, а то и для кратковременного ночного отдыха, Эв-лисии порадоваться морскому путешествию не пришлось: измучила морская болезнь. Так что по прибытии в Византий она была бледна, худа и имела болезненный вид. Радости от предстоящего появления в императорском дворце значительно поубавилось. А когда же после оче-редного праздничного маскарада узнала, что император Константин, исходя из политических и государственных соображений, прочит ее в жены варварского князя, которого она впервые и увидела на этом мас-караде, ощущение праздника пропало напрочь. Сколько пришлось ей пролить слез — известно разве Всевышнему, да еще родителям.

— Не хочу! — прижимаясь к матери, словно ища у нее защиту и за-ступничество, плакала она, пока шли приготовления к свадьбе. — Не желаю!

— Мужайся, дочь, — утирала мать свои и ее слезы. — Бог терпел и нам велел. Видно, таков промысел Божий — быть тебе его проповедни-ком в далекой земле, среди варваров.

Отец не плакал и не утешал, но и он был хмур, как осенняя туча. Он знал, что тут ни слезами, ни мольбами помочь уже невозможно. Им-ператор твердо решил выдать Эвлисию замуж за княжича Буса, варвара из далекой Русколани. И ничто его, императора, от той задумки отка-заться не заставит. Добиться удалось лишь того, что будущий муж Эв-лисии согласился венчаться по христианскому обычаю.

— Не хочу за варвара! — То заламывала свои точеные ручки в бе-зысходной борьбе с роком и судьбой, то топала ножками в бесплодной ярости царевна. — Не хочу от вас уходить в варварскую страну. Спасите, матушка и батюшка!

— Ничего не поделаешь. Придется смириться с судьбой и уповать только на Спасителя. — Повторяла в сотый раз царица Родоса. Она-то знала, что воля императора непреклонна, и любые просьбы с отменой свадьбы только раздражают его и вызывают приступы гнева. — Ты же не хочешь, чтобы нас с отцом обвинили в государственной измене и каз-нили, как врагов Империи. Он же, — переходила на шепот она, — ни род-ного сына, ни супруги не пожалел! Что тогда о нас говорить? Распра-вится, как с мошками…

Император Константин, загоревшись идеей заключить брачный союз не столь меж людьми: княжичем и царевной, как между государ-ствами, Римской империей и Русколанью, даже слышать об отказе от свадьбы не желал.

— Бабья блажь… Стерпится — слюбится! — повторял он всякий раз на все просьбы и мольбы родителей царевны, как, впрочем, и ее самой, то добродушно, то с раздражением.

— У них, добрый и справедливый август, кровь человеческую вме-сто воды пьют, младенцев едят, — не оставляла Эвлисия попыток умило-стивить сердце императора в минуты редких визитов, добиваться кото-рых приходилась через окружение императора с помощью всевозмож-ных подарков и презентов, а, проще говоря, взяток.

— Чушь собачья! — скалился в язвительной улыбке Константин. — Досужие сплетни невежд. Княжич Бус — один из образованнейших лю-дей нашего времени. Латинским и греческим владеет лучше всякого римлянина или грека. По карте ориентируется — любо, дорого смотреть — проворней любого чертежника или же стратега. И в риторике, и в во-енном деле — любого за пояс заткнет. Так что прекрати дуть губки и увлажнять глаза — они не тучи дождевые — и иди, благословясь, под ве-нец. Если не будешь дурой, то обеспечишь своей родине достойного союзника. Ясно?

Было то ясно или же не очень родосской принцессе, неизвестно, но больше она о варварских обычаях будущего суженого не заикалась. Между тем необходимые приготовления к свадьбе были закончены, венчание состоялось, и Эвлисия стала законной женой русколанского княжича, а через некоторое время, поплакав и попрощавшись с родите-лями, отбыла с мужем в далекую и неизвестную Русколань.

Дорога до Русколани хоть и была долга, но прошла без особых приключений, если не считать посещения портов и прибрежных горо-дов Понта Эвксинского, отдаленных провинций Империи, а также горо-дов Тавриды и Боспорского царства, в которые приходилось заходить кораблям, на которых возвращалось домой русколанское посольство. Новые впечатления в какой-то мере сглаживали чувство тоски по роди-телям и острову Родос, ставшим таким милым и родным, таким дорогим сердцу, о чем раньше даже не задумывалось.

Когда приплыли в Пантикапей — столицу Боспора, то были при-глашены во дворец царя Савромата. Город поражал своей обширно-стью, многоголосьем населения и его пестротой, хотя и уступал уже Византию по размаху строительства. Впрочем, поражало не только мно-гоголосье и обширность города, но и царский дворец — своей роскошью, царь Савромат — показным радушием, его приближенные — утонченным обхождением. «Не дурно пристроился царь Савромат! — невольно поза-видовала тогда она роскоши царского дворца. — Красота повсюду такая, что императорский дворец меркнет».

Однако у Савромата гостили недолго: дня три-четыре. И уже утром четвертого или пятого дня отправились в последнее плаванье на кораб-лях через неширокий Киммерийский пролив к граду Гераманоссе, назы-ваемому русами на свой манер Кермой. В Керме их уже ждали: наряд-ная карета, запряженная четверкой украшенных цветами и лентами лошадей, для нее и ее девушек-служанок, взятых из родного Родоса ро-дителями в Византий и теперь отданных ей в качестве прислуги, и младшая дружина при парадной броне и оружии, на прекрасных степ-ных конях. Видать об этом позаботился старый жрец, что был среди советчиков ее мужа, которого она до смерти боялась, а как было не бо-яться, если о таких жрецах молва ходила, что они могут любую красную девушку в уродливую лягушку превратить, и который покинул их еще в Пантикапее, в день прибытия туда.

Путешествие в карете было неспешным. Походный образ жизни поначалу мало радовал, но после того, как втянулась в него, то даже понравился. Степные просторы, звездные ночи, шелковые шатры, ноч-ные костры, длинные протяжные песни дружинников, пища простая и здоровая, пахнущая дымом костра. Постоянное внимание заботливого супруга днем, и его жаркие ласки ночью, когда стан успокаивался и за-сыпал, конечно, кроме дозорных воев, парами охранявших сон и покой остальных.

К граду мужа она подъезжала уже смирившаяся со своей участью, все реже и реже обращавшаяся в своих думах к родному Отечеству, час-то улыбающаяся, хоть и с тревогой от встречи с родителями мужа в ду-ше. Вопрос: «Как примут?» — не отпускал ее ни на миг.

Град встретил ее ликованием, но радость и торжественность встре-чи с родителями Буса омрачилось злодеянием, совершенным неизвест-ными татями в отношении отца мужа. Все было скомкано, все пошло не так, как планировалось…


Утро давно было уже в разгаре, когда Бус проснулся в супруже-ском ложе. Его голова покоилась на оголенной руке супруги. Эвлисия не спала. Почувствовав, что муж проснулся, она взглянула на него своими большущими черными, как омут, глазами.

— Ты уж извини меня, муж Бус, что раньше не разбудила, — пропела она по-гречески. — Жаль было будить — лег поздно, спал мало … и слад-ко… К тому же в доме не слышно какой-либо суеты, просчитала, что с батюшкой пока все хорошо.

— Спасибо, любимая! — потягиваясь до хруста костей, разминая их, произнес Бус на родном языке и вскочил с ложа.

Эвлисия за дорогу старалась обучаться речи мужа, поэтому поняла сказанное им и заулыбалась.

Как ни хорошо было быть с женой, но дела ждали. Бус выскочил на улицу, где отроки из младшей дружины уже поджидали его с шайкой ключевой воды и широким рушником для утирания.

— Слейте, отроки, — обнажившись по пояс, потребовал Бус. — При-позднился малость…

Служившие юноши молча приподняли шайки, чтобы слить воду на спину и голову княжича.

— Фу! — отдувался и отфыркивался Бус, хлопая ладонями себя по телу и лицу. — Вода из родника?

— Из родника.

— Оно и видно — обжигает! Однако хорошо — сна как не бывало.

Он стал обтираться рушником, доводя тело до красного цвета.

— Матушка встала?

— Встала. Злат тоже, — пояснили отроки. — И остальные… Скоро трапезничать начнут. У князя — ворожея Зорина, с травами, отварами и мазями. Ему, вроде бы, с утра полегче стало…

— Хорошо, коли так, — отозвался Бус, набрасывая на влажное тело свежую рубашку, захваченную им загодя из опочивальни. — Хорошо, коли так, — повторил он без особой надежды в голосе. От волхва Злато-гора и от Зорины уже слышал, что противоядия от отравленной стрелы нет.

Трапезничали все вместе, так же как и в детстве, — отметил про се-бя Бус, — в просторной комнате на первом ярусе княжеского дворца, расположенной рядом с помещением, где в печи и на печи приготовля-лась пища для княжеской семьи. Во главе стола, рядом с пустующим креслом князя — живым напоминанием о семейном горе — восседала мать-княгиня, по правую руку от нее Бус со своей супругой, по левую, ошуюю, Злат и Златогор. Остальные лавки и скамьи занимали младшие братья Буса и его сын Боян, дичившийся мачехи, но старавшийся не показывать в том виду. Сестра Лебедь была также за столом — ее корми-ла кормилица Власта.

Трапезничали молча, по давно заведенному обычаю.

Справив утреннюю трапезу, Бус первым делом поспешил испол-нить наказ отца об освобождении Сколота и его товарищей, для чего собрал их всех в комнате раненого Сколота и торжественно объявил княжескую волю:

— Вы прощены и свободны, можете на все четыре стороны идти! Или, как сказал родитель, можете тут оставаться… в дружине воями. Выбор за вами.

— Как скажет Сколот, — переглянувшись с остальными товарищами, заявил Путята как старший в группе, — так и будет.

— Спасибо, други, — умилился верностью друзей Сколот, — иного не ждал, но решать каждому из вас. Я слишком долго вашими головами и животами распоряжался… Больше не хочу. Если желаете услышать мое решение, то я остаюсь и клянусь князю и тебе, Бус, верой и правдой служить! За добро надо платить добром, причем, сторицей.

Посовещавшись, друзья Сколота, решили остаться в Кияре, в кня-жеской дружине.

— Остаемся в Кияре, — подвел итог короткому обсуждению Путята, — будем Руси служить. А где ей служить: в Кияре, Киеве или же в Кур-ске — одно и то же. Русь — она везде одна!

— Ну, что ж, — одобрил княжич, обращаясь к спутникам Сколота, — можете идти в гридницкую, вас там накормят, я распоряжусь, а Соколу своему можете сюда принести.

— Не стоит, — заверил Сколот, — я тоже до гридницкой как-нибудь доберусь, вместе с товарищами потрапезничаю. А еще прошу меня по-прежнему Сколотом звать. Прежнее имя давно уже забыто… нет Соко-ла. Остался только Сколот.

— Как угодно, — направился Бус к выходу из комнаты, намериваясь оставить Сколота со своими друзьями наедине — считай, два дня не ви-дались, разлучены были, есть о чем переговорить без лишних ушей. Но Сколот остановил его вопросом:

— Что с князем?

— Пока борется… Вот иду проведать.

— Передай князю, что будем за него Сварога молить, чтобы встал на ноги!

— Передам, — открывая дверь, отозвался Бус.

Князь Дажин ни этим утром, ни следующим к пращурам не ото-шел. Неустанные заботы Зорины, не покидающей скорбного одра ни на мгновение, ее отвары и мази, приготовленные из трав и кореньев, а так-же молитвы волхва Златогора и могучий, несмотря на возраст, организм князя, противостояли ранению и яду. Дажин не только объявил свою волю перед срочно собранными у его постели дружинникам, воеводе, старейшинам родов и нарочитым мужьям об избрании на княжеский стол его старшего сына, но и настоял на том, чтобы вече было собрано как можно быстрее.

— Один Сварог знает, сколько мне осталось находиться на этом свете, — заявил он, — однако мне хотелось бы увидеть или же услышать, что князем Русколани избран сын мой, Бус.

В Кияре среди старших людей противников воли князя Дажина не нашлось, и вскоре княжеские гонцы, где верхом и в одиночку, где о двуконь, а где и малой дружиной поскакали в грады и веси Русколани, чтобы созвать мужей и воев на вече — не мешкая, нового князя избирать. Выборы князя — дело важное, и вскоре в град Кияр со всех концов потя-нулись мужи нарочитые: кто целыми родами, а кто и в единственном числе — представителем от рода. Так дома малое вече решило. Пока представители родов и племен собирались, киярцы уже определились: князем кликать только Буса. Это поработала дружина и старшина го-родская, жрецы и волхвы, руководимые Златогором, а также княжеское слово Дажина, хоть и раздавшееся с болезненного одра, но тем не менее весомое. Горожане князя Буса уважали и к его слову прислушивались. Вскоре и вече состоялось. Шумное и крикливое, как и положено тому быть на Руси, но что было уже начертано свыше, то и случилось — Бус был избран князем Русколани. А вскоре Сколот по распоряжению ново-го князя был назначен дядькой к Бояну для обучения его воинскому мастерству.

— Спасибо князь, — от всего сердца благодарил Сколот Буса, — о лучшей награде и мечтать не смею. Обязуюсь служить княжичу верой и правдой, не жалея живота своего. Не оставлю его ни в радости, ни в пе-чали. Так началось княжение Буса Белояра.


Дажин скончался вскоре после того, как вече избрало князем Рус-колани Буса. Как ни противился его организм яду, как ни боролась за его жизнь ведунья Зорина — дни князя Дажина были сочтены. В соот-ветствии с его последней волей труп был предан огню, а пепел был раз-веян в окрестностях града Кияра. Смерть отца оставалась неотомщен-ной, и это обстоятельство не давало совести Буса и его окружения успо-коиться. Где было искать Атамана, неизвестно — словно сквозь землю провалился! Сразу же после ранения, после того, как ни с чем возврати-лась погоня, загнавшая своих лошадей, на розыск татей были разосланы глашатые во все ближайшие и отдаленные грады и веси с приказом для местных старшин и княжеских тиунов найти и задержать, со словесным описанием ликов этих злодеев. Но хлопоты оказались пустыми — глухо укрылся Атаман со своей шайкой, словно медведь на зиму, в таежную берлогу залег, затаился — понимал, что ищут, вот и залег. А, может, и в чужие земли утек — кто теперь скажет?..

Княгиня Ладуня, несмотря на личный запрет князя Дажина, дан-ный ей еще при его жизни, как того и стоило ожидать, порывалась взой-ти на погребальный костер вместе с мужем, но Бус, Злат, остальные сы-новья, старшина и особенно волхв Златогор воспротивились тому: «Это неправильно, когда мертвый живого с собой забирает. Живым место среди живых! К тому же, кто малых детей и дочь Лебедь на ноги поста-вит? Кто о Бояне, лишенном материнской ласки и заботы, поразмыслит, кто его приголубит»?

Сдалась Ладуня, подчинилась, но с тех пор замкнулась в себе, словно при жизни от светлого мира себя отлучила, как одела по князю траурные одежды, простые и темные, так и ходила в них, даже с виду почернела. Так тяжела была ее печаль утраты. Отошла от всех прежних забот, возлагаемых на княгиню ее положением, только младшим детиш-кам, да внуку Бояну отдавала себя сполна, но и то без шума и суеты, без крика и трескотни. Тихо и полно отдавая им тепло души своей, и сгора-ла, как свеча, также тихо и неизбежно.

«Недолго княгиня на этом свете протянет», — полагал волхв Злато-гор, довольно часто посещавший по просьбе Буса княжеский дворец, видя такое угасание княгини Ладуни. И говорил о том Бусу и Злату.

— Сами видим, отвечали те, но что тут поделаешь? Тут не помогут ни волхвы, ни лекари. От душевной болезни нет снадобий и заговоров, — печалились они.

Тихо стало в княжеском дворце. Даже во время тризны особого шума не было, хоть на тризну по князю чуть ли не весь Кияр пришел: ворота крепости и дворца открыты были для всех желающих.

С печальных событий начиналось княжение Буса, но князь Дажин передавал в его руки обширные земли, длительное время находившиеся в мире и спокойствии, разве кроме пограничья, где время от времени происходили стычки со степняками и другими любителями поживы за чужой счет. Он умел незаметно, как бы исподволь, не задевая самолю-бия местных вождей, старейшин родов, объединить их в единое целое, называемое Русколанью, понудил их выполнять единые цели и задачи, действовать сплоченно и единодушно. Он не требовал от них дани для княжеского двора, как делалось это в иных государствах, хоть в той же Римской империи, но сделал так, что во все походы они сами подготав-ливали и снаряжали без лишнего шума воев, которых снабжали всем необходимым, и становились под стяги Русколанского князя, признавая его старшинство и главенство. Он старался не вмешиваться в дела об-щин, отдавая это на откуп местной знати и старшине, но суд над самими старейшинами родов чинил неукоснительно, руководствуясь Заветом Отца Ария, вековыми традициями, принципами справедливости, разум-ности и целесообразности. Он всеми мерами укреплял веру в древних богов своих, но и был терпим к вере других людей. И всему тому учил своих детей, особенно Буса, начиная с самых ранних лет. Взять, к при-меру, хотя бы ознакомительный поход по землям, на которых прожива-ли славянские роды. Не хотел тогда отпускать в долгий, полный опас-ностей поход молодых княжат, очень не хотел, но, руководствуясь выс-шими интересами, интересами государственной необходимости, отпус-тил. Понимал, что, сидя во дворце, они не многому научатся. И не толь-ко отпустил, но и наставника дал — своего лучшего советчика, волхва Златогора — инициатора того похода.


Став князем, Бус первым делом решил воплотить в жизнь договор с императором Римской империи по пропуску через земли Русколани сарматов. Для этого он послал тайного гонца в ставку сарматского хана, чтобы утрясти последние вопросы в этом, прямо-таки не простом деле. А вскоре все племя сарматов двинулось в сторону Истра — Дуная. И бы-ло то в 1085 году по римскому летоисчислению, или же в 5840 году от сотворения мира, если верить Библии — священной книге христиан. Сарматы двинулись, но их уже везде сопровождали дружины русичей, спешно и тайно собранные Бусом со всех земель русских.

«Вот и отозвались отголоски того похода, — откровенно порадовал-ся Бус такому обстоятельству. — Не зря же волхв Златогор тогда угово-рил отца отправить посольство во все русские земли. Не зря… Теперь лишь можно радоваться плодам того похода».

ВРЕМЯ СЫНОВЕЙ

Прошло несколько лет после той злополучной зимы, когда волчья стая терроризировала предместья града Курска и в одну ночь вырезала половину стада овец у охотника Бродича. За праздниками и буднями новых лет давно позабылись и та зимняя стужа, и тот холод, и после-дующий голод, и волчья напасть. Одолели то тяжелое лихолетье куряне, выжили. И не просто выжили, но и окрепли в племени своем: град рас-ширился и окрестные места, полюдьем называемые, многолюдней ста-ли. Видно услышал тогда молитвы людские Сварог, сжалился над лю-дишками, а, сжалившись, еще несколько лет их от бед и напастей хра-нил, от войн и разоров берег, от болезней и мора щадил. Вот и окреп род, и загустел русыми мальчишескими головками и девичьими косами до самого окоема.

Как-то раз, теплым летним вечерком сидел старый охотник, хотя теперь какой он уже охотник — муж нарочитый, добротное хозяйство имеющий, Бродич, на дубовой колоде во дворе дома своего, на сол-нышке перед сном грелся, да на расшалившихся щенят, гонявшихся друг за другом, любовался. «Твари, хоть и бессловесные, но божьи, — размышлял Бродич. — Словно дети малые, вон как друг за другом гоня-ются. Будто впрямь в салки играют, как дети на лугу во время праздни-ка Ярилы или Купалы. Кто кого скорее осалит».

По окоему, над кромкой леса занималась заря, подсвечивая редкие белесые облака розовым светом. Летний ветер-вечерник, наигравшись в ветвях деревьев, в кустарниках и душистых травах, насытив духмяным запахом воздух, притих, приготовившись ко сну.

Управившись по хозяйству, вышла из избы и супруга его, Купава. Раздобрела бывшая красотка, в боках расширилась, погрузнела и как бы присела малость — росточком ниже стала. Годы, что ни говори, и тут сказались. Да как им не сказаться: четырех сынов родила, взрастила, на ноги поставила. Трех уже в собственный угол выделила. Только мень-шой, Родимушко, в родительском гнезде остался, да и он уже женат и своих деток имеет. Впрочем, хоть и живет он в одном доме с родителя-ми, но не вместе, а на своей половине, отдельным ходом-выходом поль-зуется, чтобы себя не стеснять и родителям иной раз обузой не быть. Однако двор общий и хозяйство пока не разделено.

Купа не только собственных сынов вынянчила, но и кучу внуков и внучек, а еще кучу продолжает нянчить. Тут уж точно присядешь, пока такой сонм выпестуешь! Но она не жалуется. Радуется. И детям, и вну-кам. Чуть ли ни каждый день богов своих светлых за то благодарит, мо-литвы творя. Да и как их, богов-то, не благодарить, если они так род продлили и укрепили.

Старшие, Ярун и Стоян, окрепнув телом и духом, в княжеские дружинники подались. Целыми днями на службе княжеской находятся, домой не заглянут до самой ночи, не говоря уже о родительском доме. Да что там целыми днями, порой, по седмице, а то и по месяцу в граде не появляются, по полюдью кочуют, из града в град, из веси в весь, из одного огнища в другое. То урок княжеский собирают, то распри раз-ные вместе с князем улаживают, а то и воинской справе обучают, осо-бенно тех, кто на окраинах земли рода-племени обосновался, медведь медведем живут и на медведя молятся.

— Совсем у отца ратный хлеб отняли, — шутил по этому поводу иногда Бродич, давно отошедший от ратных дел. — Хоть бронь и меч свой кому-нибудь отдавай.

Впрочем, Бродич хоть и говорил так, но свое ратное снаряжение содержал в полном порядке. И кольчуга, густо смазанная гусиным жи-ром, чтобы не заржавела, растянутая на колышках на стене висела ря-дом с мечом и щитом, и колчан с луком и стрелами на одном и том же месте находился, чтобы быть под рукой. Отошел от ратных дел бывший сотник, старостой охотничьего и усмарьского конца стал, передав воин-ские навыки старшим детям. Передал, да еще как! Не зря же Ярун вско-ре командиром сотни, сотенным, назначен был в дружине князя Севко, а Стоян — десятником в храмовой дружине световидова воинства, создан-ного теперь уже покойным жрецом храма Световида Славояром, кото-рым теперь заправляет его ученик жрец Свир. Тот самый Свир, которо-го чуть не заломал медведь-шатун в зиму, когда лес в окрестных дубра-вах валили на строительство крепости. Тот самый Свир, жизнь которо-му спас Бродич, повергнув топором медведя-шатуна. Жрец Свир со-блюдает завет своего учителя и наставника — Славояра и продолжает содержать при храме малую, в пять десятков человек, дружину. На вся-кий случай.

— Ты погляди, Бродич, — пропела она, взмахнув, словно в далекой молодости, руками, — как Заря-Заряница, богиня Мерцана, в небе игра-ет! Лепота!

Бродич поднял глаза к небу.

— Действительно благодать! Красотища!

— Это Мерцана со Световидом шуткуют, играются перед тем как ко сну удалиться.

— Купа, ты, как всегда, права, — подмигнул жене Бродич. — И мы с тобой, бывало, ночь не слезали с сеновала, все игрались в темноте, да ребятишек строгали. Вот и Световид с Мерцаной тоже…

— Типун тебе на язык, — засмущалась, словно девица Купава. — Скажешь тоже… Боги, они… боги, — не нашлась, что сказать она, хоть и была остра, как многие женщины, на язычок.

— Вот, вот, — шутил Бродич. — Они тоже сладким грехом грешат!

В это время со стороны улицы послышался дробный стук копыт, а затем над забором замаячила и голова всадника, то поднимаясь, то опускаясь в такт рысящей лошади.

— Никак Ярун к нам скачет, — пригляделась Купава. — А?

— Точно, Купа, он самый, — радостно отозвался Бродич на вопрос супруги, привстав с колоды, на которой сидел до той поры.

Между тем всадник, а им был действительно Ярун, старший сын Бродича и Купавы, подскакал к воротам и постучал в них батажком кнута:

— Эй, папаня, брательник младшой… — не видя из-за высоких ворот родителей во дворе, на всякий случай громче, чем следовало бы, в на-дежде, что его должны услышать, закричал Ярун, — открывайте ворота, принимайте княжеского воя на свой двор.

— Уже, уже, — отозвался Бродич, поторапливаясь к запертым на ночь воротам, чтобы вынуть тяжелый засов — вагу.

— Сейчас, сынок, — сказала Купава, чтобы сын знал, что мать тоже во дворе и ждет желанного гостя.

— Что так, на ночь глядя? — спросил Бодрич сына, когда тот, при-гнувшись под вереей, въехал в распахнутые створки ворот во двор ро-дительского дома. — Али светлого дня не хватает?

— Да ладно тебе, старый, сына вопросами мучить, — всплеснула осуждающе руками, словно птица крылами, Купава. — Где это видано: гостя вопросами встречать. Вот, мужики, не поинтересуются, ел ли, не ел ли, устал ли с дороги?.. Нет же — сразу сказывай причину!

— А ты, как старая квочка, мать, раскудахталась, — миролюбиво и с долей виноватой нотки огрызнулся Бродич, беря коня сына под уздцы, чтобы отвести к коновязи и привязать. — Даже спросить нельзя что ли отцу родному? Надолго к нам? — обратился вновь к сыну.

Не прислушиваясь к перепалке родителей, Ярун молодецки соско-чил с коня, доверив его отцу. Был он в обыденной одежде, но все равно выглядел этаким молодцом.

— Не надолго, на чуток. Заскочил вот повидать перед дальней доро-гой. Завтра на зорьке в поход отправляемся.

— Какой поход? — насторожился Бродич. — Ни сном, ни духом о та-ком не слышно. Ни вече не собирали, ни клича воям не объявляли.

Застыла с немым вопросом и Купава, горестно скрестив руки на груди. Мужа была привычна провожать в походы и сражения, а вот о проводах сына услышала и обомлела.

— Поход обыкновенный, — принялся успокаивать родителей Ярун. — Воинский. Князь Севко поручил мне сотню воев до Кияра Антского довести. А его о том будто бы князь Русколани Бус Белояр просил.

— Это сын-то Дажина? — спросил Бродич, привязав коня сына.

— Он самый.

— А где же старый князь? Дажин?

— Чего не ведаю, того не ведаю.

— Мужики, хватит вам на базу языками чесать, — словно спохвати-лась Купава, — идите-ка в избу. Там и погуторите. Я сейчас младшень-кого позову — пусть брательника повидает перед походом — кто знает, когда увидеться вновь доведется: поход — не детская забава, — да стол накрою.

Сказала и побежала чуть грузновато, но, по-прежнему сноровисто за угол дома, туда, где находилась половина Родима.

Родительский дом почти ничем не изменился. В сенях по-прежнему было темно и пахло сеном и домашней скотиной, гнилой со-ломой и скотской мочой. Стены избы все так же чернели сажей. Так же вдоль них шли деревянные скамьи-полати для хозяев и для гостей, пе-регороженные между собой полотняными занавесками — полохом. В красном углу на почерневшем от копоти и времени деревянном постав-це все так же сутулились статуэтки любимых и почитаемых божков: четырехликого Световида, толстозадой и грудастой Макоши, добро-душного трехликого Велеса, страшноватого Перуна.

— Так что за поход-то? — вновь спросил Бродич, поджигая от коп-тящей плошки один из факелов, используемых для пущего освещения избы, а сын в это время усаживался возле стола на лавке. — Поясни-ка поточнее, пока бабы не наскочили да своими языками серьезный разго-вор не перебили.

Бродич за нарочной грубоватостью старался не показывать сыну свое переживание за предстоящий поход. Как старый и опытный воин он знал, что простых походов не бывает, тем более, когда поход этот решен так быстро и так скоропалительно.

Полумрак от коптящего факела, изготовленного из бересты березы, потрескивающего и брызгающего во все стороны искрами, не очень-то располагал к застольным беседам. Но время поджимало.

— Поход, — нахмурил брови Ярун, сделав это точь в точь, как делал его отец Бродич в молодости, что ни раз про себя отмечала Купава, лю-буясь сыном в редкие минуты совместного досуга, — вроде бы не бое-вой… То ли порубежье надо от кого-то некоторое время охранять, то ли какое-то чужое племя через земли русичей сопроводить, чтобы ненаро-ком не нашкодили. Впрочем, то не наша забота. Мы люди военные, что скажут, то исполним…

— И много этих военных людей идет в поход? — поинтересовался как бы мимоходом, вскользь, Бродич, разглаживая и без того опрятно расчесанную окладистую бородку.

— Только моя сотня.

— Вот оно как! — то ли удивился, то ли обрадовался Бродич. — И что же за доверие тебе такое? Или иных сотников в княжеской дружине нет? — Он-то знал, что в дружине курского князя около четырех сотен воев, четверо сотников и воевода, однако спрашивал, словно был не сведущ в том деле. С умыслом.

— Князь Севко считает, что моя сотня наиболее подготовленная. Молодец к молодцу. — Не без гордости пояснил Ярун выбор князя, даже грудь колесом при этом выправил, да так, что холщовая хорошо выбе-ленная и чисто выстиранная Жалейкой рубаха чуть не затрещала по швам.

— Это так, — не стал спорить Бродич, — но есть же воевода…

Воевода в Курске действительно был. Все тот же Хват. Постарев-ший и раздобревший телом. Вече, по-видимому, помня его прежние заслуги, вновь и вновь избирало Хвата воеводой, хотя, если по правде сказать, воевода из него был уже никакой. Он мог только своих челя-динцев в собственном доме пугать, а не воинов уму-разуму воинскому учить и, тем паче, в бой их водить. Одряхлел и огрузнел, на коня и то только с помощью двух слуг или воев может взобраться и, пыхтя, сползти с него. О том, чтобы скакать, не говоря уже о сечи на мечах, — вообще разговору не ведется.

— Воевода есть и много ест, — сбалагурил Ярун, впрочем, без осо-бой язвительности, скорее сожалеючи, — но он годится теперь лишь для того, чтобы сидеть на печи да есть калачи. Был Хват — и вышел. Уката-ли сивку крутые горки. Да сам-то, батя, не ведаешь разве? Не видел что ли?

— И то правда: давно не видел. Все как-то недосуг было… Кроме того, он в крепости, в своем дворце живет, а я в крепость уже редко хо-жу — дома дел хватает: то тын починить, то ворота поправить. Да и пом-нить в мои годы хочется молодое и сильное…

— Но это ты зря, батя. На себя поклеп возводишь. Ты у нас мужчи-на еще хоть куда! Не чета воеводе. Совсем не чета. Ты у нас и с мечом, и с копьем охулки на руку не возьмешь, молодого запаришь, если что…

— И на том, сын, спасибо. Силишка, она еще есть, конечно, но уже на та, какая раньше была… Видно, подходит наша пора на печь взби-раться, на ней до конца жизни скакать вместо борзого коня… Спета песнь молодецкая…

Помолчали.

— …Так, значит, воевода совсем на ноги сел, — начал первым после короткого раздумья Бродич, как-то нерешительно, словно прислушива-ясь к каждому произнесенному слову, словно взвешивая его невидимое на ладони и на языке. — И что же дальше?.. Без воеводы нашему граду быть что ли?..

— Не знаю… — отозвался на сетования отца Ярун. Потом добавил как бы нехотя и мимоходом: — Князь Севко намекнул, если в походе удачу не упущу, а как жар-птицу, за хвост поймаю и удержу, то меня на следующее вече он будет прочить в воеводы. Но разговор сей только между нами, отец… Без огласки…

— Тогда понятно… — протянул он. — Удачи тебе, сын! — Вполне серьезно пожелал Бродич, внутренне гордясь за своего первенца.

В сенцах послышались шаги, и вскоре в избу ввалился Родим, да не один, а с супругой, а следом за ними и Купава, прихватившая крынку молока. Оба в повседневной одежде — видно от хозяйских дел оторвала их мать.

— Здрав будь, братец Ярун! — поприветствовал первым старшего брата Родим, который был не только значительно моложе Яруна, но и уступал тому в дородности, возможно, еще не заматерел, но, возможно, таким и уродился.

— И тебе быть здраву, братец Родимушко! — Поздоровался радушно Ярун.

Братья обнялись. От резких движений огонь факела заметался то, пригасая, то, разгораясь с новой силой. Синхронно с ним заметались и тени по стенам избы.

После мужа скромно поздоровалась супруга Родима — пышнотелая, как сдобная булка, Ярославка. Спросила тихо, как самочувствие Жалей-ки, как детки, хотя жили-то рядом и видеться по несколько раз на дню могли. Но спросила. По заведенному обычаю.

— Вот, вот, — поддержала ее Купава, расставляя на столешнице миски с домашней снедью, — толькоженщины не забудут спросить о семье и о детках. Мужики — все об одном: куда поход, да с кем ратобор-ствовать?!! Словно и иных дел больше нет…

— Да что с ними станется, — стараясь казаться небрежным, отмах-нулся Ярун. — Слава Сварогу, живы и здоровы. Сыновья — так те сами вскоре воями станут, а Жалейка — та как добрая квашня расплылась. Сама себя шире ходит… видать, не в коня корм… Брала бы с тебя, ма-тушка, пример. Вон ты у нас какая… как березка еще стройная! Ан нет…

Лицо Купавы зарделось, но она промолчала.

— Это хорошо, — отозвался Бродич, опуская последние слова Яруна про мать, — что живы и здоровы. Нам со старухой меньше печали будет. Верно, Купа? — И не дожидаясь ответа супруги, продолжил: — А скажи-ка ты нам, сотник Ярун, десятки световидовых воев в поход с вами идут?

— Нет, те не идут.

— Хорошо.

— Что хорошо? — Не поняв сути последних слов из-за хлопот по угощению сыновей, переспросила Купава.

— Хорошо, говорю, что Стоян в поход не идет. Все нам помощь ка-кая никакая… особенно в страдную пору, — уточнил Бродич. — Хоть князь о гриднях своих, а также о их семьях заботу и имеет, но лучше, когда кто-то из своих родных и близких о семьях ушедших воев позабо-тится. Это не в пример надежней…

Пока мужчины перебрасывались словами, Купава с младшей не-весткой на стол накрыла, за стол пригласила:

— Садитесь, мужи, сумеречничать, чем Бог послал. И ты, сношень-ка, тоже.

Бродич, как старший в роду, в малую миску от разной пищи крохи взял — на тризну богам и пращурам. В печь на уголья бросил. Боги и пращуры найдут.

Ели молча, степенно. Запивали еду квасом. Бродич сам перед по-ходом никогда вина не пил и детям тот порядок привил: «Истина не всегда в вине».

Перекусив, Ярун засобирался домой:

— Надо и дома среди своих побывать, с женой погуторить, сыновь-ям наказ дать. Летние ночи, они, того, короткие. Не успеешь и глазом моргнуть, как рассвет. А нам еще до выхода Световида на окоем требу-ется с воями выступить, чтобы по холодку как можно дальше путь дер-жать, — поделился он своими заботами.

Не удерживали. Понимали, что сотнику надо и с домашними по-быть и утром к походу быть не только самому готову, но и всем воин-ством своим. А вои в сотне, хоть и опытные, но каждый со своим норо-вом. Потому, каждого обуздать требуется, совсем как молодого и не объезженного жеребчика.

На прощание Бродич как бы вспомнил:

— В прошлое лето, на праздник Световида белый конь его воинский ритуал хорошо прошел, не споткнулся, за древки копий не зацепился… да и шествие начал, как помнится, с правой ноги. А год-то еще не про-шел…

— Помню.

— Вот я и говорю, что год для русского воинства должен быть удачным.

— Будем на богов наших уповать: на Сварога, Перуна и Леда.

— Через верховья Семи на Дон идете, али как? — вновь задал вопрос Бродич, потчуя сыновей и сноху и почти не притрагиваясь к снеди сам.

— Через них. В Белой Веже сотня-другая должна к нам присоеди-ниться, — справившись с очередным куском жареного мяса, густо сдоб-ренного мелконарезанными душистыми травами и тертым хреном, ото-звался Ярун.

— Или вы к ней… — как бы рассуждая сам с собой, заметил старый охотник.

— Или мы к ней, — не стал оспаривать предположение отца Ярун.

— О двуконь? — Не унимался с вопросами Бродич к видимому не-удовольствию супруги, просившей оставить сына в покое, чтобы дать ему спокойно поесть. Впрочем, Купава, если и пошумливала на мужа, то делала это больше для вида, чем от сердца, так как понимала, чем больше Бродич будет занимать Яруна расспросами, тем больше сын пробудет у родителей, тем больше она им будет любоваться.

— О двуконь.

— И коневоды?

— И коневоды. Целый десяток. Ребятки расторопные. Корить зря не стану.

— А кашевары?..

— И кашевары, — отвечал степенно Ярун. — Тех поменьше, но и их с пяток наберется…

— А жрецы-рудознатцы и костоправы?..

— И жрецы имеются.

— Значит, из Ярильска воев тамошних ждать не будете?

— Не будем. Те Десной и Днепром пойдут. Если пойдут, конечно… На Голунь, что ли… Я ведь всего не знаю. Если хочешь, с князем по-толкуй. Может, что и объяснит подробнее…

— А ратские?! — словно не слыша слов сына, продолжал спрос Бро-дич.

— По дороге присоединятся. Их совсем мало: десятка два, три… вряд ли более…

— Да, дела… — как бы подвел итог своим расспросам старый кур-ский охотник.

Помолчали, ибо все было сказано и нет больше возможностей удерживать сына. Даже вкусная снедь, которой расстаралась Купава, больше не могла удержать Яруна в доме родителей. К ней уже никто не притрагивался, и она стыла на столе в деревянных мисках и глиняных горшках.

— Ну, что, сын, прощевай что ли! — Поднялся первым с лавки Бро-дич, подавая тем самым команду остальным, которые немедленно по-следовали примеру главы семьи, вставая вслед за ним из-за стола.

— Прощай, отец.

— Береги себя, Ярун, — не удержала слез в старческих глазах Купа-ва.

— Обещаю.

— Удачи, брат.

— И тебе.

— Сохрани тебя Перун, — последней тихо молвила Ярославка, со-блюдая закон старшинства, заведенного в незапамятные времена среди русичей, в том числе и жителей града Курска, — убереги от напастей!

— Спасибо на добром слове, Ярославка, — с такой же теплотой в го-лосе отозвался Ярун, потом вышел во двор, отвязал от коновязи своего верного коня.

— Трогай, волчья сыть, травяной мешок. Пошевеливайся.

Отдохнувший конь послушно зарысил к дому сотника. Родим и Ярославка ушли к себе, а старый охотник Бродич и его верная супруга, сутулясь от долгих лет, и, придерживая друг друга под руку, стояли за воротами забора вглядываясь в конец улицы. Летняя звездная ночь дав-но опустилась на городок. Уже не услышишь конского топота, скрипа телеги, стука молота по наковальне в далекой кузнице, вынесенной из черты городского посада за тихоструйный Тускарь, чтобы избежать от греха «красного петуха». Только время от времени городские псы, словно сторожевые обходчики, перекликались между собой разноголо-сым лаем, нарушая ночную тишину, да все отчетливее и отчетливее ощущалась прохлада, исходящая от речных вод и ночных лугов.


Сотня курских воев, соблюдая походный строй, тихо рысила по привычной дороге, петляющей вдоль правого берега полноводной Семи среди рощ и дубрав, держа путь в сторону Ратска. Там, в окрестностях Ратского городища к ним должны были присоединиться местные вои, до трех десятков.

Росная придорожная трава, в том числе широколистный подорож-ник с длинными стеблями, прозываемыми в народе «гусаками», глуши-ла стук копыт и не давала пыли подниматься вверх. Вои знали, что лист подорожника — наипервейшее средство при ранах и нарывах, потому каждый из них всегда имел в своей переметной суме несколько таких листков и время от времени заменял их на свежие. Как правило, дела-лось это во время привалов, чтобы не нарушать походного строя. Лю-бой дружинник мог не то что при размеренном ходу коня, но и на скаку, склониться до земли и сорвать свежий лист или цветок. Но такая удаль во время похода не допускалась и строго пресекалась как десятскими, так и сотником. Поход — это не воинское удальство перед курскими кралями на ристалище, когда за молодечество только похвалят и побла-годарят. Поход — дело серьезное…

Голубые и лиловые колокольчики — непременные визитные кар-точки местных лесов и огромные ромашки, уже открывшие свои чашеч-ки навстречу утреннему солнцу, сторонились лесной дорожки и несме-ло выглядывали из-под ближайших кустов. Но и их спокойствие было не всегда обеспечено отдаленностью от дороги: пара псов, взятых воями в поход, от ощущения собачей свободы и силы, шаря по придорожным кустам — надо же было показать людям свою службу — тревожили их утреннее спокойствие, обнюхивая и сбивая росу.

Отблески утренней зари кровавились на наконечниках копий, под-нятых высоко вверх и подрагивающих под размеренную рысь. Про-снувшиеся птицы пробовали свои голоса. Сначала несмело, словно опа-саясь, что за время короткого сна их голоса могли утерять прежнюю силу, затем все звонче и продолжительней. Время от времени в птичий хор вливался тревожный стрекот сорок, обнаруживших конный отряд и потому оповещающих об этом все лесное население: «Осторожно, лю-ди!». Раз, другой пробовали отсчитывать года кукушки. Но у них что-то не ладилось то ли с голосами, то ли со счетом: не успев начать — всякий раз тут же обрывали свое протяжное «ку-ку». Так что конные вои даже не пытались полушутя, полусерьезно загадать кукушкам отпущенный богами срок земных лет.

Лошади, как те, что были под всадниками, так и запасные, завод-ные, пофыркивали, радуясь утренней прохладе и размеренному бегу, росным травам и умелым седокам, покачивающимся в седлах в такт их бега. Княжеская служба привела к тому, что в курских сотнях лошади были одной масти: так в бою проще видеть своих товарищей, да и глазу радость зреть одномастных лошадей хоть во время празднеств, хоть во время учебных боев на ристалище. Сотня Яруна восседала на вороных. Вороными были и заводные, вороными были лошадки и под немного-численными конюхами, кашеварами и знахарями-костоправами.

За поворотами дороги давно уже скрылись и курская крепость, и посад града. Не стало видно и полей, заботливо обработанных горожа-нами и селянами из окрестных огнищ и весей.

— Подтянись! — зычно крикнул сотник Ярун, настраивая себя и сво-их воев на длительный путь. — Не дремать! Вот из похода возвратитесь, тогда и отлежитесь.

— Так бабы отлежаться не дадут! — ввернул словцо какой-то зубо-скал. — Так соскучатся, что им только попадись!.. Защекочут похлестче русалок озерных!

— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — густо колыхнулась смехом сотня.

— Разговорчики!

Ярун в чешуйчатой кольчуге — подарке отца, которому она доста-лась в одном из походов с князем Куром и князем Русколани — Дажи-ным. Поверх самой кольчуги, на нагрудной части которой для пущей крепости приклепана бронзовая пластинка с изображением Солнца — Ярилы — талисмана и оберега. Бронзовую пластину с рисунком солнца отковал курский кузнец Огнич, внук славного Коваля, пошедший по стопам своего знаменитого деда и трудившийся на благо родного града и его окрестностей в дедовой кузне, еще сильнее присевшей и покрыв-шейся мхом и окалиной. И рисунок он же, Огнич, придумал. «Ты, Ярун, в честь Ярилы назван, так пусть и защитная пластина на груди твоей оберегом со знаком того же Бога будет. Тогда, считай, двойная защита тебе, — крепя пластину на кольчугу, говорил Огнич. И для пущей силы еще какую-то, только ему, кузнецу, известную молитву-заклинание прочел, усиливая сей оберег. Чтобы ни вражеское копье, ни стрела, ни меч не пробили ее, не рассекли. — Тяжесть, верно, дополнительная бу-дет, но и сердце твое сей божий лик греть будет. Тогда и о тяжести за-будешь», — рек он, возвращая кольчугу после небольшой переделки и наложенного на нее заговора. Хоть и молод годами был кузнец Огнич, но крепок умом. Весь в деда Коваля пошел: и в мастерстве, и в сметке. А Коваль был уважаемым мастером в граде Курске, всякий о том знает. Да, как и не знать, когда, почитай, чуть ли не у каждого горожанина была вещь в обиходе, руками Коваля сработанная. У кого — нож, у кого — плуг или топор, а у кого — и бронь добротная или же меч-кладенец.

От утренней росы кольчуга прикрыта легким коричневым плащом, застегнутым серебряной бляшкой на правом плече сотника. Впрочем, остальные всадники также в плащах. При легкой рыси плащи лишь тре-пыхают полами да чуть парусят за спинами воев, при быстрой скачке — они, словно крылья за спинами всадников. И тогда зрелище восхити-тельное: вороные, считай черные, кони, светлые от броней и кольчуг всадники, за спинами которых черные крылья! Своим — на радость и на страх — врагам!

— Разговорчики!

Разговоры после окрика сотника чуть смолкали, чтобы вскоре раз-гореться с новой силой. Все они о доме, о семьях и родственниках, ос-тавшихся в далеком уже Курске. Да и как им не быть, когда сотня ухо-дит в поход. Поход, хоть и мирный, но только богам лишь известно, чем он закончится: миром или же лютой сечей. Если сечей, то неизвестно, кому удастся еще раз свидеться с родными, а кому уже никогда не дове-дется этого сделать… на земле. Некоторые молодые вои только слюб на Ярилин день поимели, подружками желанными обзавелись — и вот уже расстались. А кто-то, так, вообще, на Купалин день с ладой своей по-знался. Увидят своих зазнобушек или же нет — то одним богам лишь ведомо! Так как таким о доме, о любимых своих не поговорить, хотя бы парой слов с соседом своим не переброситься? Образ мысленно узреть — и то радость какая! Вот и перебрасываются словами-шутками. Совета не ждут — душу отвести хотят. Вот и переговариваются, вот и шушукают-ся…

До Ратска путь всем знакомый, тут не просто стежка-дорожка, тут даже легкие колеи телегами северскими накатаны: то один груз везут, то другой, то просто в гости к родственникам всем семейством прикаты-вают. Это одному — сел на коня и поскакал себе верхом, а семейством — так телега надобна. Чего зазря несколько лошадок гнать, если в телеге все уместиться могут. За Ратском дорог уже не будет — там одни на-правления лишь знатокам ведомые. Впрочем, что об этом гуторить: в сотне Яруна такие ведуны имеются. И не один. Да и сам Ярун, хоть и молод, но уже во многих славянских градах побывал. Ратная служба того требует. Чтобы время скоротать и путь убавить, приказал Ярун песельникам — были и такие в его сотне — песнь завести.

— Да побойче, побойче, — подзадоривает сотник своих песельников. — Чтобы ноги в пляс идти желали, чтобы кони не шли — плясали!

Песельники рады стараться: отчего себя не порадовать и товари-щей не повеселить. Соловьями заливаются. Припев же сотня вся вместе густо басит: «О, земля ты северская, земля русская!»

В ОЖИДАНИИ САРМАТОВ

В граде Кияре Антском курским ратникам долго быть не довелось. По приказу князя Буса сотня курских воев вскоре встала походным би-вуаком возле небольшого перелеска, в нескольких поприщах от града. Впрочем, не одна она. Тут же оказались и сотни из самого Кияра, и из Голуни, и из Белой Вежи. И из других городов и весей Русколани. Как пояснил на общем воинском вече князь Бус, предстояло достойно встре-тить и достойно проводить до самого Дуная, до границ Римской импе-рии около трех с половиной десятков темей — триста пятьдесят тысяч — сарматских всадников вместе с их обозами, стариками, женщинами, детьми и другими домочадцами, вместе с многочисленными табунами степных лошадей, бесчисленными отарами овец и другим скотом.

— Орда! Целая орда идет, — шептались русичи, тревожно перегля-дываясь между собой.

— Какая там орда, что там орда, — возражали им другие. — Целый народ перемещается. Понимаете, народ! Сила!

— По договоренности с императором Римской империи августом Константином, — пояснял всякий раз Бус приглашенным им военачаль-никам, а то и рядовым воям, проявлявшим интерес к необычному собы-тию, — сарматы переселяются из-за Ра-реки в земли империи. В Дакию, — уточнял он для сведущих и не сведущих.

— Но Дакия сейчас под готами, — удивился сотник тиверских воев Богдан, проживавший как раз в данном пограничье, а потому хорошо знавший обстановку у соседей на дакийской стороне. — Там готы Книва.

— То не наша головная боль, — не стал вдаваться в подробности и лишние объяснения князь Русколани Бус. — Наша задача проводить их без урона, — сделал он ударение на этом слове, через наши земли. А там императору Римской империи и конунгам готов решать: в мире им жить или на меч понадеяться…

Место для бивуака выбрано было хорошее, высокое, с перелеска-ми, неглубокими оврагами, по дну самого глубокого бежал веселый ру-чеек. Местность позволяла далеко обозревать округу, оставаясь, при желании, длительное время незаметными — перелески скрывали от чу-жих взоров сотни русов — пользоваться без какого либо ограничения ключевой водой. Как воям, так и коням. А коней было много. Все сотни были с одной-двумя заводными лошадками. Всех надо было и накор-мить, и напоить, а то и вычистить. Так что коноводам приходилось день-деньской бегать сломя голову, чтобы везде успеть. Доставалось и кашеварам, дважды в день кормившим воев. Только сторожевые псы радовались: не было изнуряющих скачек и переходов воев и всегда можно было помериться силой с другими псами, охранявшими свои сотни или дружины, разместившиеся бивуаком по соседству.

Сотник Ярун выставлял ежедневно караулы, удвоившиеся на ночь. Не на празднике же, в походе. А потому дисциплина и еще раз дисцип-лина.

Свободные от несения караульной службы вои также не бездель-ничали: ежедневные воинские упражнения до седьмого пота.

— Тяжело в учении, — приговаривал Ярун, вновь и вновь гоняя всадников то в конном, то в пешем строю на оборудованном тут же рис-талище, — легче будет в бою. Лучше пот лить, чем кровь-руду.

Воины ворчали, кому охота во время бивуака под жарким южным солнцем, когда просто двигаться даже не хочется, а тут еще при полном воинском вооружении, проводить воинские упражнения, но приказ ис-полняли. На то они и воины, а не ремесленники или же сельские огни-щане и ратаи. Время от времени в летний лагерь приезжал в сопровож-дении старших дружинников князь Русколани Бус, муж еще молодой, но мудрый и доблестный, что явно читалось по его открытому и муже-ственному лицу.

С первого раза, когда Ярун впервые увидел князя Русколани, по чьему призыву он и привел около полутора сотен курских и ратских воев, князь ему понравился своей добротой и обходительностью. Бус не кичился перед сотниками и рядовыми воями ни своей знатностью, ни положением. Первым, если приходилось, приветствовал встречных ру-сичей, объяснял любую докуку, если спрашивали.

В граде Кияре Буса довольно часто можно было видеть в сопрово-ждении старого волхва Златогора, а на бивуаке — в сопровождении род-ного брата Злата. Волхв Златогор, хоть и оставался по-прежнему крепок духом и телом, но годы сказывались однако и на нем, поэтому он тяго-ты бивуачной жизни уступал своему молодому преемнику — Злату. «Злату мой путь в народе нашем продолжать, — все чаще и чаще говорил он в беседах с Бусом, — ему тайные знания рода славянского нести да-лее, так пусть среди народа он «потирается», народной мудрости наби-рается. Тогда и его слова до народа легче доходить будут. А мне пора уже и о покое подумать».

В ту пору Бусу было около тридцати семи лет. Он уже полностью сложился и как мужчина, и как воинский начальник. Его движения, как и мысли, были неторопливы, размерены и солидны. Также чаще всего его можно было видать в воинской справе: светлой чешуйчатой кольчу-ге, на груди и по плечам усиленной еще металлическими пластинами, доходящей ему чуть ли не до колен, при прямом обоюдоостром славян-ском мече, называемом в шутку акинаком, хоть он был раза в два длин-нее настоящего акинака — скифского железного меча. Меч находился в ножнах, искусно разукрашенных серебряной насечкой и мелкими ка-меньями. Более крупными каменьями было украшено бронзовое пере-крестье меча, а в маковке рукояти красовался большой красный рубин. Чело Буса, если глава была не покрыта, украшал золотой обруч — диа-дема. Иногда вместо диадемы на голове был светлый остроконечный шлем, совсем не похожий на шлемы, которые носят греки и римляне. У тех — в виде котелка с искусственным гребнем на макушке, этот же был более похож на верхнюю часть луковицы или верхушку шатра. Разница небольшая, но существенная: такой шелом заставит вражеский меч скользить по нему, а не врубаться в него. Волосы на голове Бус на ма-нер греческой и Византийской знати коротко стриг, а не отпускал до плеч, а то и ниже, как делали довольно часто остальные знатные русы. Впрочем, некоторые русичи, особенно племенные старшины и вожди, чтобы выделиться среди остальных сородичей, довольно часто на манер древних кимров выбривали голову чуть ли не до гола, оставив только клок не сбритых, а оставленных волос на затылке — так называемый оселедец. Однако основное большинство русичей предпочитало длин-ные волосы на голове коротким и оселедцам.

На греческий же манер Бус ежедневно гладко брился, не заводя усов и бороды. Впрочем, русичи, проживавшие в предгорьях Кавказа и на берегах Сурожского моря бороды особо не ценили и не носили. Ру-сичи, которым пришлось жить значительно севернее своих южных со-родичей, наоборот, отпускали бороды и гордились их длиной, пышно-стью и окладостостью. Видать, на них сказался суровый северный кли-мат.

Поверх кольчуги Бус носил алое корзно — символ княжеской и во-инской власти, застегнутом на правом плече золотой бляшкой, выпол-ненной в зверином стиле и изображающей борьбу благородного оленя и барса — ирбиса.

В отличие от всех греков и ромеев русколанский князь носил по-лотняные или же шелковые порты, то темно синего, то коричневого, то серого цвета, заправленные в красные сафьяновые или же черные юфте-вые сапоги с высоким голенищем и низким каблуком, удобными как для хождения, так и для верховой езды. А князю приходилось немало ска-кать верхом, чтобы навестить славянские сотни и дружины, расставлен-ные вдоль всего возможного пути сарматов. Не меньше ему приходи-лось и ходить пешком, чтобы не только пообщаться с воями, но и лично проверить полевой лагерь воинства и ближайшие окрестности его. Это помогало Бусу убедиться как в расторопности воинского начальника, так и в знаниях этим начальником воинских премудростей походно-бивуачной жизни, способности предусмотреть многие тонкости и осо-бенности этой жизни, вплоть до того, как укреплен лагерь, каковы к нему подходы с той или иной стороны, обеспечивается ли скрытность воинов от посторонних глаз, есть ли рядом источники питьевой воды. Казалось бы, мелочи, но как эти мелочи, а точнее каково распоряжение ими воинских начальников — все говорило о способностях этого началь-ника или же об отсутствии таковых. Вот и приходилось собственными ногами обходить не только лагерь или бивуак, но и все его окрестности. Ибо сказано, что «береженого и Бог бережет, а не береженого — чужой вой стережет».

Князь мог ходить и в обыкновенной княжеской одежде, легкой и красивой, а не таскать днями тяжесть доспехов на себе, но он этого не позволял, считая, что воинский начальник в любых делах должен быть примером для воинов. В том числе и в том, как переносить тяготы и лишения будничной жизни воев.

Видя старания Яруна, старавшегося соблюдать все мыслимые и немыслимые мелочи походной и бивуачной жизни, чтобы поддержи-вать постоянный боевой порядок в своей сотне и полусотне ратских воев, по-прежнему находившихся в его подчинении — так он, князь Бус, распорядился — Бус полностью его поддерживает в том, рассказывая в его усиленной ратскими воями сотне, как тренируются римские воины и центурии. Старания курского сотника явно симпатизируют князю Рус-колани. Всем интересно. Слушают князя внимательно.

— Римское воинство строится не как у нас, — рассказывает Бус. — В прошлое лето мне довелось побывать в Империи и многое там повидать. В том числе видел, как римляне проводят воинскую подготовку.

— И как же? — искренне интересуются русичи, без обычной для них язвительности. В основном — это командиры десятков, наипервейшие воинские начальники в курском воинстве.

— Римское войско состоит из легионов, — рассказывает Бус. — Каж-дый легион включает в себя от пяти до шести тысяч воинов. Легион делится на десять когорт, в которых от трех сотен шестидесяти до шес-ти сотен воинов. Когорта в свою очередь делится на три, четыре или пять манипул численностью по 120 человек, которые выстраиваются в десять шеренг по двенадцать человек в каждой.

— Как у нас, когда в пешем строю, — бросил кто-то реплику, не очень-то заботясь, что перебивает речь князя Буса. — Только мы предпо-читаем больше сражаться комонными. Так сподручнее…

— Кроме этого, каждая манипула делится на две центурии, — про-должал, не обратив внимания на реплику, Бус, — самые меньшие боевые воинские единицы в их воинстве, состоящие, как понимаете, из шести-десяти человек каждая.

— Получается, что их манипула — это что-то подобное нашей сотне, — не то спросил, не то резюмировал Ярун, сотник курских ратников. — Только наша сотня делится на десятки, а у них на две центурии.

— Вроде того, — прервав повествование, согласился с ним Бус. — Впрочем, и десятки у них имеются. В центуриях. Командуют десятками декурионы; центуриями и манипулами — оптионы и центурионы. Ле-гионами — легаты или трибуны. Армиями — цезари.

— Ну, — протянул разочарованно кто-то из воев, — этим нас не уди-вишь. Подумаешь, центурион, оптион. У нас своих начальников — паль-цев на обеих руках не хватит.

— Почему же? — Усмехнулся Бус и устремил свои проницательные глаза в лицо болтливого воя.

— А это по народной поговорке, — не сдавался острослов, — один — с сошкой, а семеро — с ложкой. Что у них, что у нас — на каждого рядово-го ратника целая куча начальников.

— И без начальников никак нельзя, — попытался урезонить разго-ворчивого воя кто-то из ратников, — тогда, кто в лес, кто по дрова, а то и, вообще, по воду, попремся. Даже в овечьем гурте и то баран старший имеется. А мы — вои! Нам богами завещано вождей иметь! Сказано же богами: на вече вождей себе избирать! То-то же…

— Легиону у них придается конный отряд, — продолжил Бус о строительстве воинства римлян, — которым командует префект. Отряды эти называются алами. В алах от трех до пяти сотен всадников, закован-ных в броню и вооруженных копьями и мечами. Луков там почти нет, ибо лучники — это легковооруженные воины из пеших когорт. Алы де-лятся на турмы, в которых по тридцать всадников. Конные отряды, на-сколько я понял, могут выступать и отдельным воинским соединением, но чаще всего они применяются как вспомогательные воинские подраз-деления. В том числе и на стыках пеших когорт и на их окончаниях, или, по-галльски, — флангах. Вот такое построение у римлян, завоевав-ших полмира.

— Да! — уважительно протянул один из десятских. — Что и говорить, силища!

— Силища, она, может, и силища, — пренебрежительно отозвался опять же кто-то из воинов, — но старики рассказывали, приходилось, и эту силищу русичи бивали. Верно ли, светлый князь?

— Что, верно, то верно, — улыбнулся Бус. — Было и такое. Лет так двести тому назад. Да и позднее тоже… Но сегодня мы — союзники, а кроме того, никогда не следует недооценивать противника. Не кажи «гоп!» пока не перепрыгнул. Да и речь-то не о том…

— Как я понимаю, княже, речь о том, как нам лучше свои дружины обустроить, чтобы даже самых сильных и опытных воинов побеждать? — поинтересовался Ярун.

— Примерно так. Однако я вам доскажу о построении римского во-инства до конца. Немного уже осталось. Но в этом «немного», на мой взгляд, сама суть заключается.

Курские вои, только что активно обсуждавшие между собой уз-нанное от русколанского князя и даже дискуссировавшие с ним, вновь притихли, приготовившись слушать продолжение. Ведь всякое позна-ние — это новое познание, а новое всегда интересно.

— Вои, — продолжил Бус, — а еще их зовут солдатами, строятся, как правило, в три линии: в первую — тяжеловооруженные вои — гастаты; во вторую — опытные и закаленные в боях воины — принципы: в третью — триарии — пожилые воины резерва и легковооруженные, а потому очень подвижные молодые воины. Оттого хорошо натренированные и спаян-ные воинской дружбой когорты, что гранитный утес на пути своих вра-гов. И такой утес может быть разбит только таким же вторым гранит-ным утесом… Слабость же римлян заключается в том, что все больше и больше их несокрушимые когорты составляют не сами римляне, а их союзники, которые не всегда верны…

Не успел Бус окончить повествование о том, как строятся воинские линии римлян, как Ярун задал очередной вопрос:

— Интересно знать, как римляне обустраивают свои бивуаки, по-ходные лагеря?

— Римский воин, — стал пояснять Бус, — как я уже говорил, это пе-ший воин. Если мы, русичи, часть своего вооружения везем не только при себе, но и на запасном коне, то римлянину приходится все свое во-инское снаряжение, а это оружие, топор, лопата, щит, доспехи, шлем, коса, котелок, запас пищи на две седмицы и два толстых, остро заточен-ных кола приходится тащить на себе.

— Доспехи и оружие — это понятно, — зашумели воины, — топор также всегда пригодится, но, вот, коса зачем, чай, они не на сенокос собрались же?.. Опять же лопата и два кола — с какой стати?

— Вот мы, — связал себя Бус с курскими воями, — в поле лагерем обосновались, выбрав место посуше и поукромней, дозорами опоясав-шись. Так?

— Так.

— А римляне так не поступают. Если им приходится разбивать по-ходный лагерь, то они это делают обстоятельно. Мы — на своей земле. Римляне — всегда на чужой, на завоеванной. Им опасаться всегда прихо-дится. Потому они свой лагерь и обустраивают не как временную сто-янку, а как малую крепость. Топорами деревья рубят, лопатами рвы и брустверы вокруг лагеря выкапывают. Колья или под основание шатров идут, или же для деревянного ограждения, если в местности деревьев поблизости нет.

— Мудро! — удивляются курские ратники. — Только тяжесть эту за-чем на себе носить. Ведь обоз на то имеется.

Им трудно уяснить, что обозов как таковых в походных когортах римлян нет. Они для иного предназначаются.

— И я про то, — улыбнулся курским воям как своим, близким, Бус. — Учиться надо всегда, особенно у мудрых!.. Однако, мне пора. В других дружинах побывать требуется. — И удалялся, держа путь к ближайшему отряду, подобному усиленной сотне Яруна. — Надо же хлеба-соли и у соседей ваших отведать, чтобы не обижались отсутствием внимания. А то пенять начнут: пригласил, мол, а сам и глаз не кажет…

В другой раз Бус рассказывал о построении воинства у галлов, боспорцев, готов и гуннов или тех же сарматов. Простота князя Руско-лани подкупала многих, но еще больше удивляли их познания князя. «Откуда князь Русколани так много знает? — задавались курские вои вопросом. — Откуда ему все то ведомо? Вроде не о двух головах, а на тебе…»Не знали простые воины, что Бус не только воин и князь, но еще и Будай, и Побуд Руси Святой, то есть человек ведающий, знающий и передающий сакральные знания окружающим, побуждающий к дейст-вию, к знаниям! Так уж распорядилась судьба и древние славянские Боги. И если Бус при каждом своем появлении рассказывал что-то о воинском строе того или иного народа, о тех или иных полководцах или же проводил учения, то его брат Злат больше речь вел о древних тради-циях русов, о заветах их вождей Богумира, Яруна, Ария, Руса и иных. Об этих заветах сообщают древние славянские Веды. «Голова! — уважи-тельно отзывались и о нем молодые курские или же ратские воины. — Не менее брата Буса знает». — «Это еще что, — остужали их пыл более опытные вои, — послушали бы вы их волхва Златогора! Вот тот, говорят, голова так голова»!

О волхве Златогоре среди ратников ходило много слухов, но он по какой-то причине в прибывших отрядах не появлялся. «Видать, одрях-лел, — оправдывали отсутствие волхва его рьяные почитатели. — Не ина-че. А то бы не утерпел, навестил ратных людей…» Судили, рядили, но Буса или же Злата о том спросить стеснялись.


Ожидания появления сарматов уже затянулось, когда, наконец-то, из степи примчались ертуальные — дальние дозорные разъезды, которые и сообщили: «Идут!». А вскоре степные просторы покрылись тяжелым гулом многотысячной конницы, топотом коней, скрипом бесчисленных арб, ржанием и блеянием. Тучи пыли вились на том месте, где двига-лась орда. Тучи воронья в ожидании поживы сопровождали ее.

Как ни была орда огромна и пестра по своему составу, однако по-рядок при ее движении поддерживался строгий. Ядро орды составляли бесчисленные и, казалось, бесконечные обозы со скарбом переселенцев. Тут же находились старики и совсем малые дети, которые большей ча-стью ехали на скрипучих двухколесных арбах с впряженными в них волами или же старыми, как и сами старики, конями. При обозах нахо-дились переносные кузницы, общинные медные казаны для приготов-ления горячей пищи во время привалов, в основном ночных. Обслужи-вали это хозяйство молодые, чаще всего кормящие женщины и подро-стки, в том числе и мальчишки, еще не прошедшие ритуала посвящения в воины и не переведенные на мужскую половину. Грязные, в порван-ной и уже не штопаной одежде, по-видимому, ношенной уже не одним поколением сородичей, они сноровисто шныряли между арбами, вы-полняя приказания женщин. Подростки повзрослей, руководимые ста-рыми воинами, отошедшими от воинских дел в силу возраста или же болезней, занимались охраной и перемещением конских табунов, гуртов скота и овечьих отар. Им помогали женщины, выдаивая кобылиц и ко-ров. Однако, вся остальная масса сарматов как мужчин, так и женщин — это были воины, окружавшие ядро орды конными отрядами по всему ее периметру. Поэтому в передвижении орды был образцовый порядок. Она шла медленно, но уверенно, ощетинившись во все стороны отряда-ми ратников, в том числе тяжеловооруженной панцирной конницы, со-блюдавших между собой строгие интервалы и поддерживающих посто-янную связь как между собой, так и с ханом Симгурлом, двигавшемся вместе со своими телохранителями в передовых отрядах орды.

Даже в таком сконцентрированном виде орда занимала значитель-ный участок степи, и как охранные отряды ни старались идти по одним и тем же следам, как ни растягивались они по флангам наподобие крыльев огромной птицы, избежать этого не всегда удавалось. Конным отрядам, охраняющим тылы орды, приходилось двигаться по уже ис-топтанной миллионами копыт степи, по настоящему бестравью, так как трава была съедена до самых корешков, а вода в степных ручьях и ре-чонках выпита до самого дна, и вместо степных ручьев и рек оставались только грязные лужи, которые быстро высыхали под жарким солнцем. Поэтому время от времени происходило чередование отрядов, чтобы не дать коням отощать на бестравии и безводии. Хан Симгурл и родовые вожди и старейшины думали в первую очередь о лошадях, а не о людях. Такова уж была традиция сарматов, перенятая, возможно, ими у своих далеких предков — киммерийцев.

«Вот это силища! — Наблюдая за движением орды со стороны, по-неволе отмечал для себя курский сотник Ярун. — Силища! Видать, не зря же говорится, что народ — сила. А тут не дружина княжеская или ханская идет, даже не войско — народ. Потому и силища».

Да, это была сила, да еще какая!

ХАН САРМАТОВ СИМГУРЛ

Хан сарматов, Симгурл, ведший переговоры через своих послов с римским императором Константином, был опытный вождь. Он пони-мал, что император Рима приглашает его и его народ на земли империи не от хорошей жизни. «Тут даже самому никчемному барану понятно, — размышлял Симгурл наедине с самим собой, — нашими воями старается свое порубежье обезопасить. Римляне, как сказывают, всегда выгоду ищут. Впрочем, а кто ее, выгоду, не ищет? Только, разве, дурак». Одна-ко гунны и союзные гуннам племена с каждым годом все сильней и сильней напирали на сарматские вежи, отвоевывая лучшие пастбища и степные угодья, что приходилось из двух зол выбирать наименьшее. А с тех пор, когда у гуннов на ханский стол сел Беламбург, устранивший с помощью подкупов и убийств остальных претендентов, соседство это становилось совсем невозможным. Тут-то старейшины и волхвы вспом-нили, что предки сарматов, те, что отделились от основного древа рода, уже несколько веков тому назад ушли на запад, потеснив скифов.

«А не пойти ли и нам по их примеру», — все чаще и чаще раздава-лись подобные предложения среди родовой знати. Но тронуться с об-житых мест было ой, как не просто, и сарматские вежи, сжимаясь под давлением гуннов и их союзников, оставались в родных степях, не пере-секая Ра-реки. Сколько бы так продолжалось, даже богам до конца не видеть, но тут-то и прибыли тайные гонцы и послы от западного влады-ки, императора Римской империи Константина, предложившего всему народу перебраться на малозаселенные земли империи: «Владейте ими и оберегайте!»

Предложение было заманчивым. На тайном совете решили так: по-слать своих мужей посмотреть предлагаемые земли, почувствовать их под собственными ногами и под копытами своих коней, а потом, воз-вратясь в родные вежи, обстоятельно все обсказать, и только после это-го решить: идти или не идти. Решили — сделали. И вот сарматский на-род, поднявшись с обжитых мест, двигался через земли Русколани.

Сарматы и русколаны, особенно аланы, имели многие традиции и верования, схожие друг с другом, даже язык их, несмотря на большие различия, нет-нет, но и содержал какую-то схожесть, что позволяло им понимать друг друга без особого напряжения. И аланские, и славянские, и сарматские предания не раз и не два упоминали об общих корнях в седой древности, уходивших к праотцам ариям. Об общих корнях гово-рил и такой элемент, как схожесть в одеянии людей и в воинской спра-ве, и в вооружении.

К тому времени, когда сарматы решились на столь тяжкое путеше-ствие, в жизни народа произошли значительные перемены, особенно в отношении женщин. Предания гласили, что совсем недавно сарматские женщины наравне с мужчинами мчались верхом, стреляя из лука и меча во все стороны дротики. Что девушки не выходят замуж, пока не убьют трех неприятельских воинов и не принесут их головы на совет старей-шин. Теперь же даже самые древние старики и жрецы такого обычая не помнят, хотя сарматки до сих пор чуть ли не с самого малолетства обу-чаются езде на лошадях, умеют обращаться с луком и копьем. Однако воинскую дружину составляют мужчины, а женщины, как правило, за-нимаются домашним хозяйством да воспитанием ребятишек.

Одна из легенд о прежней жизни сарматского народа гласит о во-инской доблести сарматов, в том числе и о воинской доблести сармат-ских женщин.

Согласно этой легенде, царица западного племени сарматов, жив-ших на берегах Понтийского побережья, рядом со скифами, Амага, же-на царя Медосакка, видя, что супруг пристрастился к пьянству и забро-сил военные и государственные дела, не пала духом, а взяла власть в свои руки и встала во главе войска. В то время шла война между скифа-ми и сарматами за обладание Тавридой и тамошними городами, в том числе Сурожем и Херсонесом. И Амага, чтобы пресечь набеги скифов на Херсонес, послала скифскому царю Скилуру предложение о мире. Однако скифский царь, уверенный в своей победе, отверг это предло-жение и продолжил военные действия. Тогда хитроумная Амага по-строила свое войско и самолично отобрала из него сто двадцать воинов, сильнейших духом и телом. Каждому из них она дала по три лошади и, проскакав с ними за один день и одну ночь 1200 стадиев, сменяя через каждые 20 стадиев запасных лошадей, внезапно появилась в ставке скифского царя Скилура, перебила всех его полусонных стражей и те-лохранителей, вселяя страх и ужас. Паника охватила скифов, которые посчитали, что на них напали бесчисленные конные орды сарматов, а не сто двадцать воинов, и потеряли желание сопротивляться и сражаться. Тем временем Амага со своими воинами ворвалась во дворец, где нахо-дился сам Скилур, так же, как и его воины и телохранители, потеряв-ший дух воина, убила его вместе с многочисленными дрожавшими от страха родственниками и друзьями, оставив в живых только одного сы-на, с которым и заключила письменный договор, заставив его подписать мир как с сарматами, так и с их союзниками аланами и эллинами.

Вот такая легенда жила в сарматском народе о героическом про-шлом их женщин, которых все те же эллины почему-то называли ама-зонками и рассказывали о них душещипательные истории, в которых было трудно правду и быль отличить от вымысла и небылиц. Впрочем, не только этим гордились сарматы. Они с полным основанием могли гордиться и тем, что первыми, еще задолго до Александра Македонско-го и римских когорт научились применять тяжелую конницу, что позво-лило им завоевать полмира, потеснив дальних предков скифов, перед которыми дрожали цари до самого Египта.

Сарматские умельцы-оружейники еще задолго до того, как стали использовать металлические доспехи, чешуйчатые или же пластинчатые кольчуги и другие брони, научились делать чешуйчатый панцирь как для воина, так и для его коня. Для этого они копыта павших или же за-битых лошадей распиливали на тонкие пластинки, шлифовали эти пла-стинки до блеска, затем, просверлив в их верхней части небольшие от-верстия, нашивали на кожаную или же груботканную рубаху, свободно одеваемую на тело воина через его голову. При этом более верхние ря-ды пришитых сухожилиями или же конским волосом пластинок набега-ли на нижние, скрывая места соединения нижних и образуя единый, похожий на рыбью чешую, панцирь. Так изготавливался чешуйчатый доспех, довольно легкий и в то же время крепкий, так как ни копье, ни меч с одного даже прямого удара, не говоря уже о скользящих, не мог его пробить. Работа такого оружейника была кропотлива и требовала не только длительного времени, но и большого мастерства, а также и зна-чительного количества пластин. Поэтому довольно часто пластины на-шивались на основу не друг над другом, а рядом. В таком случае был выигрыш как во времени изготовления, так и количестве используемых пластин, а, значит, в весе панциря, но при этом терялась часть защитных свойств. Такой доспех проще было поразить. Пластины на нем чаще отрывались, терялись, их приходилось заменять новыми, а на это вновь требовалось время и усилия. Но все равно это была достойная защита воина. Изготовленный таким способом воинский защитный доспех на-зывался в отличие от чешуйчатого пластинчатым, то есть состоящим из пластинок, а не из чешуек. Аналогичным способом изготавливался пан-цирь и для коня воина. В основном, защищалась голова лошади, грудь и бока. То есть самые опасные для жизнедеятельности животного места, которые могли быть поражены как копьями, так мечами и стрелами.

Сарматы использовали не только чешуйчатый или же пластинча-тый панцирь, защищающий тело и грудь, атакже руки до самых локтей, но и шлемы с металлическими масками и чешуйчатыми бармицами, крепящимися к тыльной стороне шлемов и спадающими чешуйчатой волной на плечи воина, тем самым защищая голову, шею и плечи воина от поражения. Подобная чешуйчатая защита была и на бедрах и на но-гах всадника. А когда сарматские оружейники овладели искусством плетения кольчуг и стали изготавливать металлические кольчуги, то очень скоро костяные пластины были заменены на металлические.

Тяжеловооруженная панцирная конница сарматов, собранная в на-ступательные отряды, идущие тесными уступами, один за другим, а точнее, огромным клином, была несокрушимой силой, способной про-рвать любые воинские построения противника, смять, смести его, при-нудить к бегству. И тем самым дать возможность легковооруженным войскам войти в прорыв и довершить начатый разгром противника.

Воины панцирной конницы имели длинные, до трех человеческих ростов, копья с железными наконечниками, специальными кожаными ремнями крепившиеся к седлу и шее лошади, чтобы их не вырывало из рук воина при атаке. Это было страшное оружие сарматов. Выступая далеко вперед перед скачущей во весь опор лошадью, такие копья-пики, нанизывали на себя до двух-трех вражеских воинов вместе со щитами и доспехами, прежде чем сам сарматский воин вступал в непосредствен-ное соприкосновение с чужим воинством. А представьте себе, когда это сделает не один панцирник, а десяток… Тогда вообще все переднее пространство перед сарматскими воинами превращалась в мертвую зо-ну. Правда, после этого приходилось от такого копья до окончания боя избавляться: не так-то просто было освободить сей «вертел» от нани-занных на него тел. И дальнейшее сражение сарматский панцирный во-ин проводил уже длинным обоюдоострым мечом. Ни щита, ни лука такой воин, названный эллинами катафорактарием, не имел.

Со временем данную тактику сарматов переняли их соседи: армяне и парфяне, скифы и аланы, успешно противостоявшие греческим фалан-гам и римским когортам. Известна данная тактика была и русичам, на-ходившимся на протяжении многих веков с сарматами в довольно близ-ких и тесных отношениях, которых они довольно часто величали то костобокими, то рыбоедами.

Сарматские старики в своих преданиях рассказывают, что много веков назад их племена и роды проживали в Семиречье, в степях южно-го Урала. И город Аркаим был святым городом для всех сарматов, как до того он был святым градом скифов. Но около девяти веков тому на-зад сарматы тронулись с нажитых мест на заход солнца. Большинство их племен вскоре преодолели великую реку Ра и вступили на земли, занятые скифами, род которых стал угасать. Да, к этому времени скифы уже состарились не только кровью и телом, но и разумом, предаваясь празднествам и неге, все больше и больше забывая, что доблесть воина в умении владеть мечом, а не золотой чарой с золотистым напитком в ней. И тут сарматы проявили мудрость: они не стали поголовно унич-тожать скифов, чтобы не вызвать в их сердцах ожесточения и сопротив-ления, которые смогли бы подвигнуть их на борьбу, результат которой всегда скрыт от взора живущих. Они, помня об общих корнях, сместили морально разложившуюся скифскую верхушку, смешавшись с просты-ми скифами. Поглотив скифов, они, к тому же, переняли многое из их культуры, в том числе и язык. Вскоре сарматские племена, те, что пере-правились через Ра-реку, как гласили предания, обжили земли и степи, простиравшиеся вдоль северных берегов Сурожского моря и Понта Эвксинского и в низовьях Дона-Танаиса.

В 241 году от момента возникновения Рима, если придерживаться Римского летоисчисления, сарматы вместе со скифами разбили непобе-димые досель войска персидского царя Дария. Позднее они потеснили пределы Боспорского царства, образовавшегося при распаде великой державы Александра Македонского, или Искандера Двурогого, как его величали на Востоке. Впрочем, вскоре вожди сарматов перероднились с царями Боспора, и какая династия правила после этого Боспорским цар-ством: эллинская или же скифско-сарматская — трудно сказать. В конце концов, «затухающие» волны сарматов достигли Дуная-Истра и Дакии, где смешались с местным населением и утратили свою родовую осо-бенность и силу, став со временем подданными Римской империи. И вот сюда теперь продвигаются последние остатки сарматов, что не ушли в те давние-давние времена вместе с остальными, а продолжали обитать между Каспием и Аралом и в недрах которых родился и вырос хан Сим-гурл. Как ни разделены были пространством и временем ушедшие из Семиречья сарматские племена и те, что там оставались, но связь между собой поддерживали. Не потому ли хан Симгурл знал, что из прежних потоков сарматов образовались роксоланы или, по-иному, русколаны, аорсы и сираки, а еще аланы, берендеи, русы, борусы, через земли кото-рых предстояло идти. Только русколаны создали свою страну, называе-мую ими Русколань и сильно изменились в культурном и религиозном отношении. Они стали ближе к эллинам, с которыми проживали бок о бок на протяжении многих сотен лет, чем к своим восточным сородичам сарматам, и себя больше сарматами не зовут, а зовут все больше и больше славянами, то есть людьми, славящими своих богов и предков, а также прародителя Словена, или же русами — потомками отца Руса, по-лучеловека и полубога. Самих сарматов они почему-то, не забывая общность родства, зовут костобокими и рыбоедами, о чем даже в Ведах своих священных не забыли упомянуть.

Симгурл был образованным царем, как, впрочем, большинство деспотов Востока того времени, поэтому он знал не только Веды и Аве-сту Индры — Индии, колыбели индоарийской культуры, из которой вы-шли многие народы, в том числе и иранцы, и скифы, и сарматы, но и Веды славян — самостоятельное священное учение славянских племен.

Общество сарматов, особенно на раннем периоде своего развития, было построено на здоровой природной основе. Метастазы цивилизации еще не тронули его. Сарматские женщины были также активны, как и мужчины. А кто в том сомневается, то пусть вспомнит пример царицы Амаги всего лишь со 120 воинами разбившей одного из царей скифов в его же собственной ставке. Сарматские женщины обладали равными правами с мужчинами как на равноправный брак, так и на равноправное участие в боевых действиях. Они владели всеми видами воинского воо-ружения, сражаясь плечом к плечу с мужчинами. В мирной жизни были верными супругами и заботливыми матерями. Однако, если их брак по какой-либо причине не удавался, то они, впрочем, как и мужчины, мог-ли расторгнуть этот брак и вступить в новый. Обычаи и традиции по-зволяли сарматским женщинам вступать в брак до трех раз и до трех раз расторгать брак. Правда, для того, чтобы брак расторгнуть, нужны были веские основания, которые бы убедили старейшин рода, жрецов и вож-дей в необходимости такого ответственного шага. Главной причиной при расторжении брака для женщин было отсутствие детей при преж-нем браке. Продолжение рода во все времена у сарматов считалось свя-щенной необходимостью и обязанностью. И если эта обязанность не исполнялась, то брак можно было расторгнуть и вступить в новый.

Когда сарматы были молодым народом, то многие царства им по-корились. Так случилось с Парфянским царством, которое основал вы-ходец с Дона сармат Арсак-Аршак; так было и с империей Селевкидов, с Бактрийским и Кушанским царствами.

Время текло, текло незаметно, словно песок в пустыне, словно во-да в реке. Казалось бы, что ничего не изменяется, что по-прежнему день сменяет ночь, а солнце луну, что также в небе — Сварге сияют звезды, а днем, при выходе Светлоликого Световида они пропадают. Но переме-ны произошли.

Сарматы даже не заметили, как народ их состарился и переродился в иной. А то, что осталось от прежнего и великого народа — лишь малые остатки былой мощи, которые, чтобы совсем не сгинуть, не растворить-ся среди других народов, волной накатывающих из глубин Азии, взять хотя бы гуннов, вынуждены перебираться в далекую Дакию, к своим древним родичам, чтобы, к тому же, стать еще живым щитом Римской империи на ее неспокойном порубежье. На том самом порубежье, кото-рое постоянно находится в стычках с готами-германцами.

И вот они, сарматы, идут по землям Русколани, по которым когда-то проходили все сметающими и поглощающими на своем пути волна-ми их древние сородичи. По тем самым землям, которые амортизирова-ли ударную силу и мощь сарматских волн, заставили не только погасить их энергию, но и преобразоваться в ровное море, отстоявшееся и успо-коившееся в своих берегах. По тем землям, которые в купе со временем из необузданных кочевых сарматских племен выпестовали оседлые сла-вянские роды.

Давно осталась позади река Ра. Бескрайние степи предстояли гла-зам сарматов. Потом они вышли на правый берег реки, называемой Манычем, и шли вдоль берега. Здесь степное однообразие стало пере-межеваться небольшими перелесками, приютившимися у русла реки. Можно было не только любоваться природой, но и укрыться хоть и не надолго от зноя в тени, не заботиться постоянно о том, где и как добыть воду.

По договоренности с князем Русколани, Бусом, для перемещения орды отводились степные просторы шириной до 15 стадий. Каждый новый участок маршрута определялся не только им, ханом Симгурлом, но и специально находившимися при его ставке русичами, боярами кня-зя Буса, Славичем, Ратцем и Малом, которые в свою очередь согласо-вывали данный маршрут со своим князем, который только один раз с визитом вежливости и посетил ставку хана, а потом, сославшись на мас-су неотложных дел, поручил остальную заботу своим ближайшим со-ветникам и помощникам.

Как ни старались русичи официально минимизировать свое при-сутствие при ставке сарматов, как ни делали вид, что это дело раз и на-всегда оговоренное и решенное, но его, хана Симгурла, как старого во-робья на словесной мякине не проведешь. На всем протяжении движе-ния орды он замечал, как, то у одного отдаленного перелеска или холма, то у другого стоят конные дружины русколан и русичей. Иногда эти дружины были в пределах прямой видимости, вплоть до того момента, что можно было разглядеть отдельные лица воинов, закованных в же-лезные брони. И тогда русколанские воины молча, одним цепким взгля-дом, провожали проходившие мимо них тысячи и тысячи чужих воинов и нескончаемые обозы. Иногда о присутствии таких сарматских дружин говорили лишь отблески солнечных лучей от кольчуг и оружия да оди-ноко кружащие на том месте птицы, потревоженные на насиженных и обжитых местах появлением людей.

«А Бус — молодец, — с уважением о князе Русколани думал в такие мгновения курский сотник Ярун. — Глаза своим воинством лишний раз не мозолит, но и без присмотра мои силы не оставляет. Сам бы посту-пил таким же образом». — Ярун строго-настрого запретил своим воинам отклоняться от намеченного и определенного маршрута. Однако знал, что в каждой отаре своя паршивая овца всегда найдется, которой захо-чется что-то и где-то нашкодить. Вот и радовался, что мудрые и умест-ные действия русколанского князя остудят даже самые горячие головы от необдуманных поступков, а, значит, и жизни их сохранят. Ибо он, заботясь о всех сарматах, о мирном переходе, безжалостно бы покарал любого ослушника, будь тот простым конюхом или же знатным воином. — «Присутствие воинских дружин поумерит пыл многих горячих голов, заставит их от дурных помыслов отказаться, — думал он, одобряя дейст-вия Буса. — И когда только молодой князь Русколани успел собрать та-кие силы, непонятно? Разведка ничего такого не сообщала».

Так продолжалось до Дона, или до Танаиса, как на свой лад назы-вали Дон эллины и следом за ними римляне. Русколанские отряды, не вмешиваясь в ход передвижения сарматов, постоянно присутствовало, красноречиво напоминая чужеплеменникам, что те идут по чужой зем-ле, и что каждый их шаг наблюдается, отмечается и контролируется.

КНЯЗЬ БУС И КУРСКИЕ РАТНИКИ

Когда же орда, сопровождаемая отрядами князя Буса, достигла пределов Босфора, а затем и миновала их, то Бус, собрав сопровождаю-щие орду отряды в единое войско, выполняя тайную договоренность с царем Боспора Савроматом, ударил на готов, просочившихся не только на берега Сурожского моря и Понта Эвксинского, но и на просторы Тавриды. Удар был настолько быстр и стремителен, что почти никакого сопротивления его войску со стороны разрозненных отрядов готов не было. К тому же готы не сразу и разобрались, что их «потревожил» рус-коланский князь — считали, что подверглись нападению со стороны сарматов, о движении которых на границу Римской империи они уже прослышали. Кроме того, сарматы действительно, проходя по землям тиверцев, угличей, кимров, карпов и суренжан, где уже обосновались готы, оттеснили последних как на заход солнца, так и на полдень, при-жимая их к границам империи. Готы, поняв, что могут оказаться между молотом и наковальней, были вынуждены попятиться и отступить.

В освобожденных городах Тавриды вновь было восстановлено правление римских и боспорских чиновников, а город Сурож с его ок-рестностями перешел под руку Русколани. И Бус, не медля ни дня, при-ступил к строительству в нем крепости. В Суроже, как и в других горо-дах Тавриды крепость уже была, но после прихода туда готов, крепость была разрушена чуть ли не до основания, а потому заброшена и запу-щена. Люди там уже не обитали. Только звери да птицы ночные юти-лись среди заросших бурьяном и кустарником развалин. Вот и при-шлось ее возводить заново. На строительство крепости были брошены немногочисленные пленники и местное население. Пришлось потру-диться и дружинникам.


Курским ратниками, возглавляемым сотником Яруном, впрочем, как и ярильским, как и ратским, как и иным, прибывшим по зову Буса с Семи-реки, с Десны и Псёла, от Воронежца и Белой Вежи, от Чернигова и Голуни, довелось побывать в том стремительном походе. Довелось земли иные повидать, города и веси. Не скоро дождались их в родных краях. Не скоро и… не всех. Готы были отличными воинами, без боя не сдавались, не отступали, предпочитая, как и русы, смерть плену, ведь, если следовать Ведам, они с русами были одного древа ветви.

За время этого похода повидали курские ратники чужие города, из камня построенные, камнем вымощенные. Более всего поразил их Су-рож, даже несмотря на то, что был сильно разрушен во время штурма и готского владычества. А в самом граде поразили храмы, которых было поболее, чем не только в их родном граде Курске или соседних с ним городах, в которых имелось по одному храму, но и в Кияре, где им уда-лось недолго побывать и увидеть несколько храмов.

— Красив град? — спрашивал Ярун то одного, то другого своего воя.

— Красив, — не задумываясь, отвечал тот или иной расспрашивае-мый, ибо, действительно, град Сурож, выстроенный из белого, светлого камня, был красив, а русы не умели кривить душой, называя белое чер-ным. — Красив… Весь из камня точен и стекла! Камнем мощен, чтобы пыли и грязи не было. Всем хорош град сей…

— Так, может быть, останемся тут?.. Вон, князь Бус клич на охот-ных людей, желающих остаться в сем граде ратной дружиной, кинул. — Добродушно спрашивает он воев своих, тая лукавую улыбку в уголках губ и пряча глаза, чтобы нельзя было в них прочесть насмешку и игру.

— Ну, уж нет! — Враз теряли вои интерес к красотам града Сурожа. — Всем сей град хорош: и чист, и светел, но лучше все же вернуться в Курск. Курск, пусть и поменьше, и не из камня и стекла строен, хоть и зимой снегом до самых крыш занесен, но… теплей что ли, роднее. Да и род наш в нем… деды-прадеды, щуры-пращуры! Нет уж, сотник, не нужен нам град сей… Курск нужен. По ночам снится — к себе манит! Ищи иных охотников, а мы — нет…


Около года курские ратники вместе с дружинами князя Буса по Русколани мечутся. То по Тавриде древними кентаврами скачут, днями не соскакивая с коней, то на границах с Боспором службу несут, то в Суроже покой горожан и строителей охраняют. Не сыскал Ярун охот-ников в Суроже остаться — другие сыскались, те, что не придерживались роду-племени — всех живых ратников, с ним уходивших в поход и уце-левших после битв и сеч, домой возвратил на радость сородичей. Охот-ников остаться в Суроже не нашел, зато судьба свела его с пропавшим сыном воеводы Хвата Соколом, теперь носившим имя Сколот, повстре-чаться. Точнее, Сколот сам нашел Яруна, когда однажды земляков ра-зыскивал, прослышав, что в войске Буса есть и вои из курской земли. Долго общаться было некогда: княжеские дела не ждали, но парой фраз перебросились.

— Если отец еще жив, то от меня поклон ему передавай, — сказал под конец встречи Сколот.

— Передам. Непременно! — пообещал Ярун и спросил: — А сам в родные края не собираешься?

— Хотелось бы, но вряд ли… Может, при случае…

На том и расстались, поспешая по своим делам и заботам.


Шумно отметил град Курск возвращение своих посланцев из похо-да: как же, почти все живы-здоровы домой возвратились. Трое суток веселье на княжеском подворье длилось, столы от яств и питья ломи-лись. Княжеские слуги и отроки запыхались, сменяя блюда со снедью и кувшины с вином.

— Ну, сотник, сказывай, каковы курские ратники в деле? Не посра-мили ли род наш, не казали ли чресел своих врагу лютому? — Спраши-вают то князь Севко, то воевода Хват. Им интересно знать, как вели в сечах их дружинники, не придется ли краснеть перед другими князьями и воеводами.

— Вели, как подобает воям, — кратко, но в то же время солидно от-вечает на расспросы сотник. — От врагов не бегали, за чужими спинами не прятались.

Приятно слышать такое князю: надежная у него дружина. Слезятся старческие глаза воеводы: тоже радуется за своих курян. Ярун замечает: сильно сдал воевода, согнули его годы.

— Воевода Хват, — уличив момент, когда другие были заняты здра-вицами, шепнул Ярун, — сынка твоего, Сокола, не поверишь, видел. На службе он теперь у князя Буса. Дядькой у его сына Бояна состоит… Вот так…

— Неужели?!! — Вспыхнули живым огнем глаза старого воеводы, как вспыхивали когда-то в молодые годы, когда крепость строил или же воев в поход водил.

— Истинно глаголю.

— Что ж, спасибо. Хоть перед смертью, но порадовал старика. Я уже и надежду потерял, чтобы что-то о сыне услышать… А, вон, на те-бе… Теперь и умирать спокойнее будет…

— К чему речи о смерти, — попытался отвести от мрачных мыслей и воодушевить старика Ярун. — Ты у нас еще хоть куда… хоть женить впору.

— Мне теперь одна жена нужна — смерть. И она не за горами. Давно у порога стоит. Но прежде чем с ней быть обвенчанным, хочу на вече слово сказать: тебя на место воеводы выкликнуть. Достоин!

— Что ж, спасибо на добром слове, — теперь поблагодарил старика Ярун.

А пир и веселье продолжаются… Вои сотника Яруна, мир пови-давшие, важничают, нос перед сверстниками дерут. Даже те, у которых на губах еще нежный юношеский пух и молоко материнское не обсохло, и те туда же: в бывалые мастятся, шрамами телесными хвастают. Осо-бенно, если какую-нибудь куряночку смазливую поблизости увидят. Чем не петухи?!!

Не успел домой придти, пыль походную смыть, с женой, по кото-рой за время странствий соскучился, что даже запах ее тела и волос по-забыл, поласкаться, как отец Бродич с матушкой Купавой пришли, а за ним братья с женами и детишками, а там и соседи ближние и дальние: всем интересно про заморские страны, за тридевять земель от Курска расположенные, услышать, о сечах-сражениях потолковать. Пришлось рассказывать о виденном и не виденном, а только слышанном, обстоя-тельно и подробно.

Женщины только охают, да платы свои поправляют. У мужчин в глазах огонь и азарт, словно сами по тем местам зачарованным проска-кивают на конях борзых, мечами помахивая, копьями-сулицами пока-лывая.

Порассказывать же сотнику есть о чем: не на один вечер или же не на одну ночь хватит. И о сарматах, которые текли, как река в половодье, без края и без берегов, по просторам приморских степей. И о Боспор-ском царстве, о котором иногда слышали, но никогда в глаза не видели, считали за очередную сказку о тридесятом государстве. И о граде Су-роже, и о граде Кияре Антском, в котором сотнику не раз побывать пришлось. Слушали и охали. Слушали и восторгались. А Ярун старает-ся, подробно рассказывает, боится что-либо из виденного и слышанного упустить.

— Вам бы, — поясняет он, — молодого волхва Злата, брата князя Бу-са, послушать: не сказывает — песнь поет. Не волхв — златослов! И о походе, и о ратниках, и о князя Бусе речет, словно реченька течет…

Но Злат далеко. Придется ли когда-нибудь его услышать — кто то знает. Поэтому самого Яруна слушают с таким интересом и вниманием, что не передать.

— Ничего, сынок, — тихо и душевно говорит мать Купава, — мы и тебя с радостью слушать день и ночь готовы. Только рассказывай.

А отец, погладив для порядка бороду, молвил, переименовав Злата в Златослова:

— О Златослове ничего не слыхал, но как поживает волхв Златогор, хотелось бы узнать.

— По-видимому, жив-здоров, — отвечает родителю почтительно Ярун. — Слышно было о таком, но среди воев не объявлялся.

— Видать остарел, — искренне сожалеет Бродич. — А в мое время — первым среди первых был. Годы… Знать, стареем мы…

— Зато молодые — вон, какие, — смеется Купава, радуясь сыну-сотнику. — Три-девять земель прошли-проскакали — и домой живы воро-тились!

— Да! — соглашается с ней Бродич. — Витязи!. Богатыри! Но как те-перь, — спрашивает он сына и внимательно смотрит в его глаза, — оста-нешься сотником, или как?..

— Пока в сотниках хожу, а там… там вечу решать: достоин ли я ме-ча воеводы или же нет… И князь о том речь вел, и воевода Хват то же сказывал.

— Что ж, — соглашается Бродич, — издревле на Руси говорили: утро вечера мудренее. Так и мы не будем заглядывать…

Сказать-то сказал, но самого думки мучили: неужели сыну не под-фартит стать воеводой? Однако в скором времени Ярун на городском вече был призван на воеводский стол. При князе Вятко. Радовался ли такому обстоятельству Ярун? Наверное, радовался. Но что его отец Бродич и его мать Купава были рады — это точно! Родители всегда за детей радуются, так уж они, родители, устроены…

ОБУСТРОЙСТВО РУСКОЛАНИ

Не успел русколанский князь Бус возвратиться из этого похода в Кияр Антский и приступить к расширению городской крепости, к строительству христианской церквушки по просьбе супруги Эвлисии, уже одного сына князю принесшей и вторым в тяжести состоявшей, как ему сообщили, что в городе объявилось посольство синьских или же китайских, как привыкли их именовать в Русколани, купцов.

— С чем пожаловали, — спросил Бус, внимательно вглядываясь в своего стремянного Славича, с юных лет идущего рядом с князем, нога в ногу, плечо к плечу, которому, в основном, и предназначался вопрос. — Так, с чем пожаловали?

— С жалобой…

— И на кого же изволят жаловаться купцы китайские? — загорелись интересом и гневом глаза князя. Позором считалось обидеть гостя ино-земного у всех народов и во все времена. — Кто посмел обидеть?

— На гуннов хотят жаловаться… На тех, что на островах Ра-реки прижились да спокойного проходу купцам иноземным не дают… Не дают торг вести им с ромейскими купцами, отбирая товары и убивая самих, — подробно пояснил Славич.

О гуннах не раз и не два приходилось слышать Бусу. Казалось бы, после того знаменательного похода, предпринятого его отцом Дажиным в содружестве с многими славянскими вождями, в котором и ему, Бусу, еще отроку, пришлось принять участие, гунны и их союзники должны были попридержать свою прыть, наученные горьким опытом. Но не тут-то было. Вновь и вновь отдельные гуннские племена, то вплавь, то в зимнюю пору по льду, преодолевали великую Ра-реку, углубляясь в Прикавказские степи. Особенно часто такие «просачивания» стали по-сле того, как из Двуречья ушли последние сарматы, которые в опреде-ленной мере сдерживали орды гуннов и их союзников.

Непредсказуемость поведения степных орд постоянно заставляла уделять им внимание. Бус знал через своих поверенных и торговых гос-тей, ходивших в земли гуннов, что там пришел к власти и заправляет родами его сверстник Беламберг, то ли сын, то ли внук, возможно, и праправнук легендарного Модэ, поднявшего род хуннов-гуннов над иными родами. Впрочем, Беламберг мог и вообще не состоять в родст-венной связи с Моде, ибо у гуннов род, в отличие от русов, продолжал-ся не по отцовской, а по материнской линии. В традиции гуннов было как многоженство, так и совокупление любого мужчины с любой жен-щиной, поэтому неизвестно, от каких мужей могла понести и родить та или иная женщина. Родными братьями считались только те братья, ко-торых родила одна мать, двоюродными — те, которые родились только от родных сестер. В остальных случаях могли иметь место только свод-ные братья и сестры. Правда, в последние годы древний закон гуннов начинал терять силу. Ханы и их ближайшее окружение, родовая знать, на словах придерживаясь правил и традиций, старались сделать так, чтобы избранные ими в жены женщины не могли стать наложницами других мужчин. Власть и сила позволяли им так поступать со своими женами. По отношению же к чужим женам они могли вести себя в соот-ветствии с традициями и прежним укладом жизни.

— А-а, так, жалоба на гуннов оказывается… Тогда дело иное, — вы-слушав до конца своего стремянного и заодно дворецкого, подвел итог Бус. — Тогда завтра с утра и приглашай… во дворец. А пока давай со-ветников ближайших созовем, обдумаем малым вечем сей момент. Да про волхва Златогора не забудь… Как он, кстати, поживает? Все в храме Сварога с богами общается или же куда в путешествие пустился? Давно не виделись… после размолвки одной. — Бус не стал уточнять, что раз-молвка из-за строительства христианкой церкви произошла: не хотел волхв видеть в родном граде символ христианской веры.

— Не забуду, — тут же отозвался Славич. — А волхв Златогор пока в храме своим обретает…

После того, как в Кияр прибыла Эвлисия и стала настаивать на строительстве христианской церкви в граде для себя и прибывших с нею христиан, отношения с волхвом стали натянутыми. Он все реже и реже заглядывал в княжеский дворец, все реже и реже общался с ним, князем Русколани, Бусом, в котором ранее, без лишней скромности, и души не чаял. И если волхв Златогор чуждался князя и его супруги Эв-лисии, то старая княгиня Ладуня все больше и больше сближалась со своей снохой. По-видимому, на то повлияла безвременная кончина му-жа Дажина и душевная тоска о его смерти. Ладуня, не снимающая тра-урных одежд по умершему мужу даже по миновании срока, стала до-вольно часто посещать половину Эвлисии, подолгу беседуя с ней, в том числе и о христианской вере, ища в том утешение. Она даже немного отошла от той боли и горечи, в которой пребывала после кончины суп-руга. Это замечал не только Бус и его братья — дети Ладуни, но и все княжеское окружение. «Кажется, ожила княгиня», — шептались они, радуясь и боясь это произнести вслух, чтобы не сглазить.

Сближение любимой и уважаемой матери с обожаемой супругой радовало Буса, как отдаление волхва Златогора от княжеского дома и государственных забот огорчало. «Нет в этом мире ничего совершенно-го, — с горечью думал Бус по этому поводу, — даже самые мудрейшие, и те подвластны скверне недоразумения и непонимания. А как мне порой недостает разумного совета? Кто бы об этом знал…»


Китайские купцы, прибывшие на следующий день во дворец князя, были внимательно выслушаны не только самим князем Бусом, но и со-званным им по этому случаю малым вечем, состоящим из ближайших друзей и бояр, главнейшим из которых был брат Злат, так как волхв Златогор на совет-совещание не прибыл, сославшись, как обычно, на недомогание.

Китайские купцы были, как правило, низкорослы, раскосы, узко-глазы и очень вежливы. По каждому поводу, а порой и без такого, они поясно кланялись, прижимая правую руку к сердцу в знак своего чисто-сердечия и доброжелательства, отчего полы из разноцветных шелковых халатов с легким шуршанием разлетались, обнажая ноги в широких штанах и коротких, не имеющих каблуков, сапожках.

Они чинно, не все вместе, как зачастую это делали русичи, а чин-но, через уполномоченных на то лиц, жаловались на разбой со стороны гуннских орд, засевших на островах Ра-реки, и просили защиты от раз-бойников, так как несли большие убытки.

— …Совсем житья не стало. Никакой прибыли… Мы согласны за труды ратные платить, — заверяли русколанского князя и его советчиков купцы. — Серебром и золотом, а еще конями…

— Можно и шелковыми тканями, — то ли подсказывал, то ли во-прошал Злат, следя за реакцией китайских гостей.

— … И тканями тоже, — словно вспомнив, дополняли купцы. — И другими товарами, как в иных землях…

— А оружием? — уже открыто спрашивал при полном молчании князя воевода Рат.

— Оружием нам запрещает торговать мандарин, наш повелитель, — вновь поясно кланялись купцы, — но пусть это не печалит светлого кня-зя: мы можем этот недостаток восполнить украшениями из золота и ка-меньев или же бумагой, которую больше нигде не производят, как у нас в Поднебесной, и на которой так легко рисовать или же писать. И еще многим чем…

— Раз так, то постараемся вашему горю помочь, — заверил Бус куп-цов. — Конечно же в пределах подвластных нам земель и за Ра-рекой.

— Благодарим, благодарим, — кланялись чуть ли не до земли купцы. Они были очень вежливы и обходительны, что для русколан было более чем забавно и непривычно, так как они полагали, что любая скромность имеет свои пределы. Но как говорится, в чужой храм со своими устава-ми не ходят.

Когда же синьские купцы покинули дворец, то Бус не позволил своим советникам расходиться.

— Ряд мы уложили, — начал он, — клятву-ругу дали, как требуют то-го законы наши и обычаи — это хорошее дело, но как будем его дер-жать?!! Как сделать так, чтобы не было ни нам самим стыдно, ни нашим потомкам за нас? Тут дело такое: взялся за гуж — не говори, что не дюж…

— Надо поход на гуннов организовать, прижать им хвост, а то со-всем зарвались, забыли прежние уроки, — посоветовал Мал. — Притих-нут, присмиреют — вот и сдержим данное слово.

— Поход тут не годится, — не согласился с Малом брат Злат. — До-пустим, совершим мы поход, порубаем разбойников на островах и воз-вратимся домой. Мы — домой, а гунны — вновь на острова… и вновь начнут обдирать купцов, как медведь липу. Тут надо что-то иное при-думать…

— А если охрану из воев наших давать? — Поступило предложение от сотника Званича. — И купцов с их караванами будут охранять, и за самими, при надобности, чтобы не совали нос, куда ни надо, присмот-рят…

— Это хорошо будет, когда они от ромеев возвращаться станут, — частично согласился с предложением Званича Злат. — Тогда можно от границы и до границы проводить. А когда же они будут из своей страны идти, то кто нас о их приближении к Ра-реке оповестит? Никто! Потому может случиться такое, что пока мы узнаем, да пока вышлем им на-встречу дружины, их-то уже и ограбят, и побьют… Нет, друг Званич, тут надо что-то иное размыслить… Что-то такое, что позволяло бы нам взятое слово всегда исполнять.

«Почти как волхв Златогор, брат мой рассуждает, — подумал Бус, молча наблюдая за высказываниями своих ближайших друзей-советчиков. — Однако жаль, что волхв Златогор на совет наш не прибыл, сославшись на недомогание. Впрочем, и недомогание — дело нехитрое. Восьмой, если не девятый десяток лет уже разменял. Ведь постарше батюшки покойного волхв был. Вполне возможно, что и занемог… На-до после совета-веча сходить к нему, проведать. Может, в чем нуждает-ся?»

— А что, если по пути следования заставы из богатырей наших в тот период на границах держать? — То ли спросил, то ли посоветовал вновь Званич. — И границы присмотрены будут и купеческие караваны вовре-мя под охрану возьмутся. А?

— Пожалуй… — начал Злат, но Бус, определившись с решением, пе-ребил его:

— Думаю, что все предложения имеют зрелое зерно для размышле-ния и исполнения. И поход нужен, чтобы острова очистить от разбой-ных людишек, и специальные дружины, сопровождающие и охраняю-щие купеческие караваны и купцов, не помешают, и заставы богатыр-ские на порубежье службу сослужат. Так и поступим!

В итоге обмена мнений малое вече, по распоряжению князя Буса регулярно собираемое им для обсуждения самых важных и неотложных дел, решило: «Китайским купцам обеспечить охрану через богатырские заставы на порубежье и ратное сопровождение по всей территории Рус-колани, для чего выделить специальную дружину». Старшим над этой дружиной назначили Мала. И дружинники Мала не подвели. Они вна-чале очистили острова Ра-реки от разбойников, среди которых, к слову, были не только изгои из гуннских или иных, подвластных гуннам, пле-мен, но и отставшие от своих сородичей сарматы, и изгнанные из родов русы, и аланы, и берендеи. Как говорится: «Каждой твари по паре». Вы-ходя далеко за пределы Ра-реки, конные дружины, встречали караваны купцов и сопровождали их до территории Русколанин, где передавали под охрану иным отрядам, а сами возвращались в порубежье, чтобы встречать там новые.

Китайские купцы держали слово — и в казну русколанского князя потекли струйки золота, серебра, драгоценных каменьев, а также ткани, бумага, пергамент и, конечно же, кони.


Но не только охрана китайских торговых людей заботила князя Бу-са в первые годы его княжения. Находясь в Римской империи, он видел там прекрасные дороги, проложенные от города к городу, путевые стол-бы, указывающие направление и расстояние, почтовые станции, исполь-зуемые императором для скорейшего движения путников и курьеров, для быстрейшего сопровождения важного сообщения. Еще он видел там более совершенное устройство государственного управления, чем в лю-бимой им Русколани, что позволяло императору не только действенно управлять страной, но и постоянно держать руку на пульсе ее жизнедея-тельности. Частично, символы централизованной власти в Русколани были уже оформлены — это войско, дружина, действующая на постоян-ной основе и уже имеющая строгую иерархию и дисциплину, это кня-жеские наместники в подчиненных ему городах, городищах и весях, которых стали называть тиунами, это, считай, регулярные сборы союз-ных князей, в некоторой степени зависящих от власти князя Буса. Одна-ко судебной власти, такой, какой она имелась в Римской империи, не было. Не было и строгого разделения года на месяцы и седмицы.

«Придется над этим поработать, — не раз мыслил Бус, оставаясь один на один со своими размышлениями над улучшением жизнедея-тельности и жизнеспособности Русколани. — На старом багаже — имелся ввиду багаж, доставшийся ему в наследство от отца Дажина — далеко не уедешь». И он стал, где один, а где и с помощью своего брата Злата и своих друзей, с которыми вместе в юношеские годы проходили учение у волхва Златогора, работать над задуманным. Помогла и супруга, де-лясь своими знаниями о судопроизводстве, имевшем место в Империи и на ее родном острове Родосе, и работе с массами. «В храмах больше речь веди, — советовала она. — В храмах люди привыкли исходящее от богов слышать и внимать. Потому и легче воспринимают». — «И то, верно, — соглашался Бус, удивляясь и радуясь одновременно такой про-ницательности супруги. — Где, как не в храме или на капище, человек считает себя единым с богом? И только там он воспринимает все ска-занное, как должное… и исполняет услышанное…»

Наравне со строительством новых или же расширением и укрепле-нием старых крепостей, наподобие таких как в Суроже, строились шко-лы, в которых Бус приказал обучать детей военачальников и старшин, вождей и старейшин родов. «Римляне даже чужеплеменников тому обу-чают, — говорил он то убеждающе, то с ноткой гнева в голосе для особо непонятливых, — почему же мы собственных обучать не хотим. Почему жаждем оставить их в невеждах, в варварском обличии, как говорят греки и римляне? Им же за нами наше дело продолжать, дело отцов своих». Когда же ему пытались невразумительно ответить, что, мол, так было при отцах и дедах наших, то он этот аргумент не воспринимал и сердился еще пуще прежнего: «Вы еще вспомните времена, когда мы все в землянках, как кроты земляные, жили, как в одних в шкурах, слов-но не люди, а звери лесные, ходили. Так, может, нам опять пора в зем-лянки из домов перебраться, а вместо полотняных штанов и рубах в шкуры облачиться? А?» И оппоненты замолкали.

Русколанский князь возложил процесс обучения на брата Злата, как когда-то его отец возложил на волхва Златогора. «Волхв Златогор уже ветх, ему больше покой требуется, и других дел для него достаточ-но найдется… — Для Буса не было секретом то, что волхв Златогор за-нялся систематизацией в единую книгу древнеславянских священных текстов из Книги Велеса и Вед. — Ты же, Злат, у нас книжник и любимец Богов, тебе и ноша сия. Подбери людей способных — и учи! Греческому и латинскому, Ведам и Авесте, нашим письменам, нашей истории. Впрочем, при этом и о истории иных народов забывать не стоит, хотя бы о греческой. Всегда нашими соседями были. Русколани нужны не только вои храбрые, но и люди просвещенные».

У Злата своего храма, в котором бы он справлял требы богам, не было. По замыслу Буса, а также самого Злата — и в том их искренне поддерживал Златогор — ему, Злату, предстояло дело поставить таким образом, чтобы организовать школы не только и не столько в граде Кияре, но и в других городах русичей и славян, входящих в союз Руско-лани. Кроме того, Злат вынашивал мечту стать главным волхвом среди всех волхвов и жрецов Русколани и прочих славянских земель. Такой пример из жизни римских жрецов, объединявшихся в фламены и колле-гии, во главе которых стояли понтифики, в свою очередь подчинявшие-ся Великим понтификам, не без определенного далеко идущего умысла не раз приводил Бус. Да и волхв Златогор как бы между прочим заводил речь о том же: «Пришла пора объединять и высшего иерарха избирать. Доколь врозь быть, словно пальцы на руке, в растопырку. Так много не сделаешь… Надо все в кулак собирать… Только кулаком боец силен, а не растопыренными перстами». Идея с организацией школ в разных го-родах и городищах славянских родов и племен нравилась и самому Зла-ту: она могла стать той основой, которая пусть не сразу, не за одно лето, за несколько, но приведет к тому, что на всех просторах Русколани про-изойдет централизация жреческой деятельности в единых руках. И же-лательно, чтобы эти руки были руками Злата и простирались из Кияра Антского.

Не оставил своими заботами князь и волхва Златогора. Уделив большое внимание расширению собранию книг, или по-гречески, биб-лиотеки, собираемой волхвом Златогором всю свою жизнь (особенно много книг было привезено волхвом из последней его поездки в составе посольства русколанского князя в Римскую империю и в град Визан-тий), Бус назначил его на должность главного хранителя библиотеки и книг. А в качестве добровольных помощников направил в помощь ему и в обучение книжной премудрости сына Бояна вместе с дядькой Сколо-том, а также еще двух-трех отроков из друзей сына. «Учись, сын! Луч-шего учителя, чем волхв Златогор, в Русколани больше не сыскать, — напутствовал он Бояна. — Мы со Златом также у него учились и никогда не жалели о том. Весьма премудр наш волхв». — «А Злат? — по-детски наивно спросил Боян. — Злат-то как?»

Присутствующий при беседе отца с сыном дядька Сколот, услы-шав столь щекотливый вопрос из уст своего питомца, было предостере-гающе поднял руку: праздный вопрос, не достоин ответа. Но князь от-ветил: «Злат — знающий и ведающий, а мудрым ему еще предстоит с годами стать, когда время вот так же, как у Златогора, посеребрит ему волосы и покроет лицо морщинами. Мой отец у него учился, не считал зазорным, потом я обучался, теперь твой черед настает».


Дорог, подобных тем, что были построены в Римской империи: выложенных булыжником, размеченных по всему пути мильными стол-бами, дающими представление о расстоянии, как уже пройденном, так и том, которое предстоит пройти, которые своими глазами видел Бус при посещении империи, как ни хотелось того, создать не удалось — не было людей на строительство. Ведь в Римской империи дороги строили рабы, а Русколань рабства принципиально не признавала. Да и особой нужды в дорогах, подобных римским, если по совести, не было. В степи, куда ни поскачи — везде дорога. Хотя с другой стороны, о римских дорогах можно было только мечтать. Каждая имперская или же государственная дорога не только в самом Риме, но и в отдаленных провинциях пред-ставляла чудо современной мысли и трудовой деятельности человека, как того, который ее спроектировал, так и того, кто построил. Полотно дороги при необходимости выравнивалось, по обеим сторонам в обяза-тельном порядке снабжалось канавами-водотводами, чтобы не допус-кать луж и грязи на поверхности. Булыжник не просто укладывался на место, где должна была лечь дорога, а на подушку из слоя песка и галь-ки, мелкого щебня, чтобы не проседать под тяжестью или же во время дождей и снегопадов, а также во время весеннего таяния снегов. Шири-на этой дороги была такой, что позволяла свободно размежеваться двум встречным каретам, телегам или возам, причем, она со временем не ос-тавалась постоянной, а расширялась и расширялась, обеспечивая все большую и большую пропускную способность. Для удобства путников, как уже говорилось, имперские дороги тщательно размечались мильны-ми столбами. И не просто столбами, а специальными камнями, имею-щими определенные и одинаковые размеры: высоту, диаметр, конфигу-рацию. Мильные столбы были цилиндрические по форме и устанавли-вались на квадратных постаментах-основаниях. За порядком установле-ния, сохранностью, содержанием этих столбов следили специальные лица из муниципального или же центурионского состава — бенефициа-рии. Также следует отметить, что каждый мильный столб-камень при его установке снабжался очередной порядковой цифрой, а также име-нем, титулом и годом начала правления того императора, при котором он, столб, был установлен. Кроме того, на этот дорожный указатель на-носилось еще и расстояние до ближайшего города. Через каждые двена-дцатьмильных столбов на имперских дорогах предполагалось наличие почтовых станций, на которых можно было сменить лошадей, добыть пропитание или же подкрепиться горячей пищей, а между двумя стан-циями должна была находиться харчевня или же постоялый двор, где путники имели возможность уже отдохнуть сами. Так официально предполагалось, но не всегда на деле исполнялось. Порой станции на-ходились чуть далее друг от друга, чем приписывалось, а постоялые дворы могли быть и чаще. Все зависело от населенности той местности, через которую пролегала имперская дорога.

Бусу таких дорог в Русколани построить не удалось, зато регуляр-ную связь между ближними и дальними городами, включая Голунь, Во-ронежец и Курск, он с помощью верховых вестовых наладил, обязав местных старейшин и князей, где уговорами, а где и силой, содержать в своих градах и весях постоялые дворы для смены лошадей вестовым. Он вменил в их обязанность также кормление и оказание помощи с ночлегом княжеским посыльным или же дружинникам, если в том воз-никнет необходимость. Причем, за отдельную плату, которую эти лица были обязаны уплатить хозяину корчмы или постоялого двора.

Бус не раз вспоминал свой поход по землям славян, и как приходи-лось мучиться, преодолевая реки, овраги, буераки, трясины и лесные чащобы. По его приказу через неширокие и не очень глубокие реки и речки, протекающие близ городов и городищ, сел и огнищ, для больших удобств путников или торговых гостей были наведены прочные дере-вянные мосты, а на тех реках, где мосты построить было затруднитель-но или вообще невозможно из-за их ширины, организованы паромные переправы. В заболоченных местах проложены гати, сделаны просеки как для прохождения пеших или конных путешественников, так и для прохождения грузных телег и возов.

Старейшины родов, на плечи которых легли тяготы этого введения русколанского князя, а, значит, и заботы, которыми они не хотели себя обременять, сначала зароптали, но, обнаружив вскоре прямую выгоду от этого дела: обновились и улучшились связи между городами и веся-ми, активизировались торговые отношения, стали развиваться ремесла — сами с удовольствием взялись за него.

Вместе с этим русколанский князь упорядочил на территории сво-их земель хождение иноземных денег, как золотых, так и серебряных монет, введя собственную денежную единицы — гривну. Торговые от-ношения с соседями: греками и римлянами, с персами и армянами, а также с каждым годом крепнувшие связи с китайскими купцами, за-ключившими договор об охране их караванов на пути следования по русколанскому порубежью, способствовали тому, что на территории славянских земель большое хождение получили сестерции и солиды, дирхемы и драхмы, динары и динарии. Как серебряные, так и золотые. Причем, в большинстве случаев в золотых монетах, в том числе и рим-ских, чистого золота было не так много. Все больше и больше растущие потребности заставляли властителей прибегать к различным хитростям в обеспечении собственной казны, что привело к тому, что, вместо зо-лотого литья, все чаще и чаще использовались смеси золота и серебра. И с каждым разом часть серебра в золотых монетах все больше и боль-ше увеличивалась. Оттого все чаще и чаще возникали непонимания и недоразумения при расчетах за приобретенный товар. Требовалось как-то это упорядочить. Вот и появились в свет гривны: золотая и серебря-ная. Золотая гривна в торговых делах, как правило, не участвовала, она все больше выполняла роль княжеского символа власти, богатства и достатка, чем денежной единицы. Князь Бус мог такой гривной награ-дить кого-то из своих соплеменников за воинские подвиги, выделив тем самым его из числа остальных. Мог подарить иноземному послу или властителю. Серебряная же гривна была настоящей денежной единицей и состояла из полуфунта, а то и фунта серебра. Полуфунтовая гривна равнялась пятидесяти кунам — полностью выделанным куньим шкуркам, или стольким же дирхемам и сестерциям. Куна в свою очередь стоила двадцать векш — выделанных беличьих шкурок.


Мирные годы позволили Бусу усовершенствовать систему судов на всей территории Русколани, ввести систему штрафов-вир не только за незначительные проступки, но и за смерть сородича при отсутствии умысла на убийство у виновного лица. Ранее, согласно традициям и За-вету Отца Ария, за это наказание было одно — смерть. Скорая или же мученическая. В зависимости от того, была ли вина умышленной, или все случилось по недомыслию, по неосторожности. Этого же требовали не только все больше и больше расширяющиеся и крепнущие торговые отношения и связи с соседними государствами и народами, но и внутри самой Русколани.

За мирные десятилетия в городах бурно развивались ремесла, как традиционные, так и новые, связанные со строительством крепостей и храмов, с изготовлением новых орудий труда и обихода. Поселяне и огнищане расширяли посевные поля, количество домашнего скота; на торжища стало поступать намного больше зерна и мяса, тягловых и боевых лошадей. Вместе с этим росла и численность населения как в городах, так и в сельских местностях. И каждому хотелось сытно поесть и красиво одеться, а это зачастую вызывало споры не только между со-седями, но и в одном роду. Каждый такой спор, если не улаживался мирно самими спорщиками, то требовал судебного разбирательства, ставившего окончательную точку на сутяжном деле.

Как правило, суды, связанные с гибелью сородича от рук другого сородича, решались на вече. Особенно, если речь шла о смерти одного из лучших людей рода. Об этом даже Веды недвусмысленно говорили: «На вече всем суд чинить, и князьям великим, и простым огнищанам». Однако, по мере того, как все больше и больше возрастала роль князя в жизни общества, то и суды все чаще и чаще переходили к нему. На ка-ждом вече князь рассматривал дела тяжб сородичей и выносил решения. Но количество дел росло, и князь уже не мог физически оперативно их рассмотреть и вынести по ним решение, поэтому Бус часть мелких дел передал для рассмотрения в руки специально назначенных им своих представителей на местах — тиунов и вирников, оставив себе дела о ро-довой знати и лучших людях. Сбор же доказательств отдавался на откуп самого истца или же обвинителя, он должен был найти видаков и по-слухов, или, короче, очевидцев татьбы, чтобы вызвать их в качестве свидетелей на суд, но и участие вирника или же тиуна не запрещалось. Наоборот, именно им вменялось «гнать след» в случае крупной кражи, причинения телесных повреждений соплеменникам или же убийства.

Князь Бус мечтал, что со временем ему удастся по подобию рим-ского права, с которым он успел по совету Златогора и дозволения им-ператора Константина во время своего посольства ознакомиться в Ви-зантии, создать сборник основных законов, регламентирующих как вид, так и систему наказаний и их исполнений; а еще мечталось создать ка-тегорию судебных чиновников, ведающих в том толк и грамотно тво-рящих разбор дел и суд. Конечно, без бездумного копирования, а с уче-том традиций, веры и иных особенностей славян и русичей, где личная свобода провозглашалась выше всего, даже выше смой жизни. Однако дело это было кропотливо, требовало уйму времени и средств, хотя того же пергамента или бумаги, поставляемой в княжеский дворец китай-скими купцами, согласно заключенному с ними договору. Впрочем, поступления бумаги были малы, и к тому же эта бумага была очень дорога, а еще она плохо сохранялась и быстро портилась. К тому же нужны были знающие и ведающие люди. А времени и людей не было.

Бус понимал, что одними своими руками он того не сделает, и от-кладывал это на потом, когда появятся помощники и средства. И стра-дал оттого. Хорошо, что супруга Эвлисия, ставшая не только любящей женой и матерью его детей, но и помощником и советчиком в самых тяжелых и запутанных вопросах, всегда была на его стороне и в любых начинаниях. Даже тогда, когда сомнения начинали одолевать самых близких друзей и советчиков, даже тогда, когда червь сомнения вкрады-вался и в душу первейшего помощника — брата Злата. Это по ее пред-ложению и совету предполагалось в построенные школы пригласить учителей из Греции и Рима для обучения юных русичей не только счету и письму, но и рисованию и ваянию. «Государство сильно не только воинской ратью, — часто говорила она Бусу как одному, так и при его советчиках-боярах, — еще оно сильно трудом и культурой своих граж-дан, поэтами и художниками, скульпторами и архитекторами, учеными мужами».

Эвлисия уже давно научилась языку мужа, но и свой не забывала и обучала ему детей чуть ли не с грудного возраста. Так что дети Буса уже с детства свободно владели славянским и греческим языками. И это также радовало душу князя. И он часто мысленно повторял: «Спасибо светлым богам, которые подарили мне такую супругу, хоть и христиан-ку. Она при мне, как волхв Златогор был при отце моем. Знать, угодна богам нашим, и вера тут не помеха!»


Пребывая в Римской империи, Бус лично познакомился не только с римским календарем, но и с историей развития этого календаря.

В то время римский календарь делил год уже на двенадцать меся-цев с различным количеством дней в них. Хотя вначале месяцев было всего десять, и многие из них не имели своего названия. Просто называ-лись по счету: «пятый», «девятый», «десятый». Начало года римляне отсчитывали с первого января. Но это было не всегда так.

До 600 года от сотворения Рима, согласно римского летоисчисле-ния, год начинался с 1 марта, то есть с начала возрождения природы после зимних холодов и морозов, с пробуждения. Подобно тому, как утром человек пробуждается после сна, после темной ночи, и вступает в новый день, в новый труд. Ничего необычного в том, что год начинался с весеннего месяца, не было. Славяне также началом нового года счита-ли начало весны. Но в 600 году, в честь ознаменования такого важного исторического и политического события в жизни римского народа, как вступление в должность римских консулов, начало года перенесли на 1 января. Название месяца произошло от имени римского бога Януса, изображаемого с двумя лицами, повелевающего всеми дверями, входа-ми и выходами, прошлым и будущим и тем самым как бы определяю-щего конец чего-то и начало другого. Довольно часто сами римляне называли своего бога Двуликим, Двуликим Янусом. Непредсказуемым, изменчивым. Не оттого ли и месяц сей то морозами грозит и стужей лютой, то солнцем вдруг равнины заснеженные зальет, да так, что смот-реть невозможно: в глазах рябь и резь, то метелями и ночными бурями все пути-дороги перебьет, запоздалого путника ради забавы изничто-жит.

Месяц март получил свое название от имени римского бога войны и ратной славы Марса.

За мартом шел месяц апрель или «теплый», получивший свое на-звание от весеннего тепла и света.

Третьим по счету был месяц май, названный так в честь богини Майи, покровительствующей плодоносности земли.

Четвертым был месяц июнь, названный так в честь супруги Юпи-тера, богини брака и материнства Юноны.

Римляне считали эти месяцы главными в году, потому и присвоили им названия. Остальные же месяцы, начиная с пятого, по-латински «квинтилий» имели лишь порядковые номера до последнего, десятого. Так, шестой — «секстилий», седьмой — «септимус», восьмой — «октаус», девятый — «новемус» и десятый — «децемус». Однако, позднее, в озна-менование заслуг и побед над врагами Рима римского цезаря Гая Юлия, в назидание и на память потомкам, в его честь пятый месяц был пере-именован в июль. В честь же внучатого племянника Гая Юлия Цезаря, усыновленного им Августа Октавиана, и с подачи самого же Августа, ставшего к тому времени императором, «секстилий», или же шестой месяц получил название августа. И как уже было упомянуто выше, к этому десятку месяцев добавились январь и февраль — очистительный, в который предписывалось приносить жертвоприношения богам и очи-щаться от всякой скверны.

Март, май, июль, август, январь, получившие свои названия в честь богов и императоров, имели по 31 дню. Столько же отводилось месяцам «октаусу» — октябрю и «децемусу» — декабрю. Остальные месяцы, кро-ме февраля, имели по 30 дней. Февраль насчитывал только 28, причем, каждые четыре года в феврале добавлялся еще один, двадцать девятый, день.

Император Константин в 1074 году от сотворения Рима, то есть не-задолго до прибытия туда русколанского посольства во главе с Бусом, законодательным актом закрепил семидневную неделю, называемую на Руси обычно седмицей. До этого времени римляне счет вели по Кален-дам, Идам и Нонам. Первое число месяца называлось Календами. Ида-ми назывался день, который делил месяц пополам. Нонами назывался девятый день до Ид. Это исчисление дней было неудобно, поэтому сед-мицы или недели быстро прижились.

Русичи же пользовались иным календарем, основанным на «Звезд-ной книге Коляды», в основу которого вкладывалось прохождение по небосводу ярчайших звезд. Этим они руководствовались при определе-нии очередных празднеств в честь самых важных божественных прояв-лений бытия: смена времен года, ознаменование начала или же оконча-ния полевых работ, празднования дня Колы и Ярилы, Купалы и Майи Златовласки, Световида и Перуна.

Год делился на четыре времени года: весну, лето, осень и зиму, но при этом четкого деления на месяцы, как это уже практиковалось у римлян, еще не было. Так, зимним временем управляли боги Студич, Ледич и Лютич. Но были тут и Позвизд, и Зимерзла, и, наконец, Коляда — одно из перевоплощений Бога Сварога. Весенним — Птичич, Зверинич, Милич, Дождич, а также Догода, Зимстерла и Ярило — еще одно вопло-щение Творца. Летним — Плодич, Ягоднич, Пчелич, Нерестич, Ветрич, Травич, Стеблич и Купало — новое перевоплощение Вседержателя. Осенним — Страдич, Спасич, Листопадич, Зернич, Житнич и Снежич, а еще Сива, Корс и Световид — очередное воплощение Создателя.

Множественность определений времен года вносило путаницу в обозначение конкретней поры и периода. И Бусу предстояло внести коррективы в славянский календарь, чтобы он обрел реальные месяцы и соответствовал принятому в римской империи по основным звездным датам. Однако, мало того, чтобы год или, как было принято на Руси, лето, разделить на месяцы и дать этим месяцам четкое и точное назва-ние во избежание всякой путаницы, необходимо было все это «вбить» в головы подданных. Опять пришлось призывать на помощь жрецов и волхвов и, заручившись их поддержкой, проводить в жизнь это ново-введение. При этом самому чуть ли не каждую седмицу с торжищ и ам-вонов храмов провозглашать новые названия месяцев, количество дней в них, основные праздники и дни их празднования.

И не в эту ли пору волхв Златогор, сгорбившись над столом в угол-ке храма Сварога, прищурив старческие, слезящиеся и уже отказывав-шиеся видеть глаза, написал на одной из пергаментных страниц «Книги Велеса» фразу, чтобы она дошла до далеких потомков и рассказала сво-ей сжатой фабулой о деянии князя Буса по преобразованию судебной традиции и календаря: «Муж правый восходил на амвеницу и рек о том, как идти по Пути Прави. И слова его с деяниями совпадали… И Число-бог наши дни здесь считает, он говорит свои числа богам: быть ли Дню Сварожьему, быть ли Ночи…»?..

Как и прежде, новый год начинался с 1 марта, но сам месяц уже обрел собственное название — птичич или же березозол, что говорило даже непосвященному о прилете птиц и их гнездовании, об оживании берез, под корой которых проснулся и побежал жизненный сок. И в марте-птичиче-березозоле было тридцать один день. На этот месяц при-ходился праздник Ярилы — Ярилин день.

Следующий за березозолом месяц получил название цветень, сме-нив прежнее Милич. Этот месяц, как и римский апрель, имел тридцать дней, а название получил от буйного цветения в его пору трав и деревь-ев. В этом месяце отмечали праздники Лады и ее детей: Леля, Полеля, а также Зимстерлы, Догоды и Мерцаны.

Дождич, соответствующий римскому маю, стал именоваться трав-нем из-за покрывших все зеленым ковром трав. Травень содержал три-дцать один день. За травнем следовал месяц червень с основным симво-лом славянской веры — праздником Купалы, приходившимся на время самого длинного дня и самой короткой ночи.

Римскому месяцу июлю стал соответствовать липец, ранее назы-вавшийся в честь бога Пчелича. Далее следовал месяц серпень, сменив-ший прежнее название — Зернич и названный так в честь главного ору-дия славян при уборке урожая — серпа. Основными праздниками в этом месяце были праздники Снопа и Перуна — Перунов день.

За серпенем следовал месяц вересень, сменивший прежний Жит-нич. В этот месяц праздновали день Световида. После него следовал листопад, сменивший Ветрич и соответствующий римскому месяцу ок-тябрю. За листопадом шел грудень, сменивший прежнее название Сне-жич. Далее следовал с прежним, лишь слегка измененным, названием студень, который соответствовал римскому декабрю и имел тридцать один день. На студень выпадал праздник Коло, или, по иному, Коляды.

Следовавший за Студичем-студнем Ледич, соответствовавший римскому январю, получил новое название — сечень, и также, как и сту-день, имел тридцать один день. В сечене отмечался праздник Велеса. Кроме того Велеса, как бога мудрости, знаний и богатства, чествовали и в Ярилин день и в праздник Купалы.

Последним месяцем года стал месяц лютый, прежний Лютич, ко-торый соответствовал римскому февралю. Этот месяц каких-либо праздников не содержал.


Трудно приживались на русколанской земле нововведения Буса. Ох, как трудно! Князь бьется, разъясняет, примеры приводит, голос до хрипоты доводит, а какой-нибудь Зван или Прон, только что вышедший из дремучего леса или прискакавший из степи, станет раскорякой на торжище или в храме, ударит себя кулачищем пудовым в грудь, да так, что гул пойдет, и молвит: «Не приемлю!» — и все… Все, что было кня-зем выношено, выстрадано и людям сказано, вмиг прахом пошло. По-рой даже самому их инициатору князю Бусу хотелось махнуть на все рукой и оставить в покое и себя и своих подданных: «Пусть их, пусть живут, как жили, не ведая».

Другие в кудластых затылках целой пятерней чешут, то ли что для себя решают, то ли от сомнений завшивели. И что от таких ждать — не-известно. Могут поддержать, а могут и упереться, как бараны в новые ворота.

Особенно тяжело стало после того, как в далеком Византии умер император Константин, один из немногих доброжелателей князя и Рус-колани, и между его сыновьями и племянниками из-за императорского стола и титулов цезаря и августа начались беспрерывные интриги. А потом и сами августы стали чередоваться с такой быстротой, что враз и не уследишь, кто теперь на троне. Не успеешь одному августу посоль-ство снарядить, как в Византии, переименованном после смерти импе-ратора Константина в его честь — Константинополем, уже на троне дру-гой восседает. К тому же прежних дружеских отношений с новыми ав-густами не налаживалось, старые же терялись и терялись безвозвратно. Дети и племянники Константина, занятые склоками и интригами, обре-менять себя заботами отношений с Русколанью, для них лишь очеред-ной варварской страной, не собирались. На порубежье с Империей на-зревали недоразумения и конфликты, о которых во времена правления Константина уже и думать забыли. Очень часто, как позже выяснялось, инициаторами тех конфликтов становились римские императоры, кото-рые подкупали и науськивали на русов то горцев, то кочевников, то боспорцев. «Эх, рано август Константин из жизни ушел, — не раз и не два вздыхал Бус, — оставаясь один на один со своими размышлениями. — Еще столько дел совместных нам предстояло в этой жизни сделать. Жаль…»

Особенно тяжко было и после того, как этот грешный мир покину-ла мать — княгиня Ладуня, согревавшая своим теплом и младшую дочь Лебедь и внука Бояна. Но подходила Эвлисия, клала свои теплые и мяг-кие ладоши на плечи или на грудь князя, и молча смотрела на него своими черными, с поволокой глазами, все понимающими и все про-щающими, такими бездонными и огромными, словно весь мир мог спрятаться в них. После смерти матери и отхода волхва Златогора от общественных дел все больше и больше места в душе Буса стала зани-мать Эвлисия. Она почти никогда ничего для себя не просила и не тре-бовала, но получалось так, что Бус построил в Кияре христианский храм и при этом обнаружил, что у храма появилось довольно много прихо-жан, почитавших Эвлисию чуть ли не святой. Когда же жрецы и волхвы иных храмов попытались притеснять христианских пастырей, вызван-ных Эвлисией с родного острова Родоса, и их прихожан, то Эвлисия так смиренно посмотрела в глаза мужу, что он тут же направил дружинни-ков для усмирения не в меру ретивых волхвов и взял под княжескую защиту христианских проповедников и их последователей. А это, не говоря уже о жрецах и о Златогоре, не понравилось и родному брату Злату.

Лучше всего шли преобразования, проводимые князем в строи-тельстве дружины. Это было понятно и доступно рядовым русичам и аланам. Тут каждый понимал, чем крепче княжеская дружина, чем она сильнее, тем меньше будет литься крови славян и алан, тем больше шансов того, что враг не придет с мечом и огнем на землю Русколани.

Дружина получила не только строгую иерархию по своему строе-нию: десяток во главе с десятским, сотня во главе с сотенным и тысяча во главе с тысяцким или воеводой, что уже при его покойном батюшке практиковалось, но и количественный и качественный рост.

Все ближние и дальние родственники князя, а также его ближай-шие друзья и советники, все старейшины родов и племен земель Руско-лани получили титулы бояр и обязаны были нести службу в княжеской дружине, которая стала именоваться старшей. И тут, если сами старей-шины числились в дружинниках скорее символически, формально, то уже их дети — постоянно. Они и жили, и служили при князе, обзаведясь в Кияре домами и прислугой. Которые не были женаты, то и женились в стольном граде, и… оседали в нем подданными князя и на княжеской службе. Если же где-то на родовых землях умирали их отцы, то они по распоряжению Буса становились владельцами тех земель, но продолжа-ли проживать в граде, лишь изредка навещая родовые очаги, перепору-чив свои земли и жилища в ведение доверенных лиц или родственни-ков. За княжескую службу старшая дружина получала вознаграждение из княжеской казны.

Все друзья юности Буса, с которыми он когда-то обучался у волхва Златогора и с которыми клялся на крови в вечной дружбе, перешли в разряд бояр и старших дружинников, ибо в них Бус видел опору своим нововведениям. Ибо только они: Рат, Мал, Званич, Славич, Ван, Асалак, Мирвол и Сварич не сомневались ни на миг в действиях князя и в необ-ходимости этих перемен. Старшим дружинником стал и Сколот, дядька сына Бояна, доказавший свою преданность княжескому роду. Причем, Сколот был не просто старшим дружинником в княжеской дружине, но и начальником малой дружины, находившейся в распоряжении княжича Бояна.

До пяти тысяч была доведена постоянная численность младшей княжеской дружины. Чтобы прокормить такую массу молодого, здоро-вого, а потому прожорливого населения, все подданные князя были обя-заны платить дани. Но малая дружина не вся жила в граде Кияре. По-стоянно часть ее во главе с десятскими или сотниками находилась в по-людье, собирая дань, другие несли службу на порубежье, третьи охра-няли купеческие караваны, следовавшие через земли Русколани, почин чему был положен еще в самом начале княжения Буса установлением ряда с китайскими купцами по защите их от гуннов.

Своим чередом шло обучение воинскому мастерству дружинников. И мирное время тому не было помехой. Наоборот, позволяло набирать в дружину лучших.

Впрочем, какие бы ни были трудности, но князю Бусу на протяже-нии двадцати годов удавалось поддерживать мир на землях Русколани, ладить с ближайшими и дальними соседями, примучивать горцев и ко-чевников, удерживая их от набегов на земли княжества, развивать тор-говлю как внутри Русколани, так и за ее пределами. Одним словом, кре-пить Русь!

В 5859 году от сотворения мира, согласно Византийскому летоис-числению, или в 351 году от Рождества Христова, вскоре после шумно-го празднования Ярилина дня, умер сотник Аслан, а вслед за ним и волхв Златогор. Умер тихо и незаметно, словно заснул и не проснулся. На месте погребения его, недалеко от того места, где был насыпан по-гребальный курган Ладуни, вознесся еще один курган, Курган Златого-ра, на котором киярцы три дня и три ночи справляли по мудрому волхву тризну. А Злат и Боян в его честь гимны сложили, в которых воспевали его ум и мудрость, славу воина и волхва.

Умер вещий волхв — и начались на Руси бедствия, которым, как ка-залось, не было ни конца, ни края.

Отворились в очередной раз Врата Сварожьи, повернулось Сваро-жье Колесо. Произошел очередной Коловорот.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СОВЕТ ГОТСКИХ ВОЖДЕЙ

Вожди готских племен, точнее, остготских, собрались на племен-ной совет — тинг. Тут были короли и ярлы, герцоги и эделинги — воины, наиболее прославившиеся в боях и битвах, со следами старых ран на теле и лице. Многие из них были в боевых доспехах: кольчугах, желез-ных и костяных панцирях. Многие, но не все, так как подавляющее большинство было только в кожаных куртках-безрукавках, да в длин-ных, до самой земли, плащах — каракаллах, особенностью которых бы-ло укрыть своего хозяина с ног до головы, или же с головы до ног — это как кому нравится.

Римляне говорили, что именно из-за пристрастия к таким плащам римский император Марк Аврелий Антонин, правивший Римской импе-рией с 965 по 970 годы римского летоисчисления, был прозван Кара-каллой. Так ли это было на самом деле или же это — всего лишь досужие домыслы врагов императора — теперь пойди, узнай!.. Но о том, что в Риме был император Каракалла, знали почти все германцы, в том числе и готы. Как восточные — остроготы, так и западные — везготы.

Давно отошла пора, когда на тинг — символ высшей племенной власти, собирались все мужчины племени, а сам тинг проводился в яс-ную лунную ночь, в лесу, на большой поляне. Те древние традиции дав-но отошли прочь.

Теперь тинг — это не общеплеменной, общеродовой совет, а совет вождей племен и родов, и проводился он в ясный день и в родовом зам-ке потомков Книва.

Тут были сыновья, внуки и правнуки конунга Книва, в том числе восьмидесятипятилетний внук Германарех, унаследовавший, благодаря своей силе, храбрости и дерзости после кончины Книва, дедов трон и звание конунга или же короля, его брат Вултулф, сыновья Гуннимунд, Олафт, Гуларех и самый молодой из них, рожденный от хорватской принцессы Ладомерки Рандвер. Тут был и Амал Венд или Винитарий, как привыкли величать его германцы, племянник Германареха от его брата Дитериха и тиверской княжны Любонравы, советник Германареха ярл Бикки, а также еще куча ближних и дальних родственников и вож-дей племен. Все — молодец к молодцу, воин к воину, повидавшие на воем веку не одно сражение, одержавшие не одну победу! Не зря же лица многих из них украшены боевыми шрамами.

Уже несколько веков готы в союзе с другими германскими племе-нами двигались от пределов Балтийского моря, называемого ими Гот-ским, на юг, к берегам Понта Эвксинского и Сурожского моря. Надоело бороться с холодами и неурожаями, к теплу потянуло. Из лесов сумрач-ных в степные просторы. Зажатые между кельтскими племенами на за-паде, несколько веков уже находившимися под рукой могучего Рима, и славянскими: ляшскими, богемскими, хорватскими и словенскими — на востоке, они текли на юг. Текли воинственные и необузданные в своем яром стремлении раздвинуть пределы обитания во все стороны, покло-нясь Одину или Вотану, богу войны и хозяину Вальхаллы, где прекрас-ные, золотоволосые и воинственные девы-валькирии ублажают избран-ных воинов, павших в бою. Уже не раз и не два они значительно тесни-ли Римскую империю по всей границе соприкосновения, где воинской хитростью, где живой массой сметая одетые в броню хваленые своей непобедимостью римские легионы. Римляне, а точнее воины Юлия Це-заря, а, возможно, и он сам, впервые в мире дали им названия германцы и тевтоны, выдворяя их за пределы своей империи.

Римские императоры вначале пытались завладеть землями герман-цев, но когда им это не удалось, пробовали брать их на свою воинскую службу. Германцы, в том числе и готы, охотно шли на службу Империи, но так же быстро как шли, так же быстро и изменяли. Но при этом они обучались воинскому мастерству, тактике и стратегии.

На службе римских императоров германские вожди — герцоги и эделинги впервые познакомились с новой верой — верой в Христа и вскоре стали исповедовать эту веру, не забывая, однако, и своих древ-них богов, особенно Великого Одина — покровителя германских воинов.

Раньше, в глубокой древности, они веровали в бога Солнца и по-всюду возили его изображение — большой медный диск, запрягая для того в специально предназначенную телегу белого коня. Без изображе-ния Солнца не обходилось ни одно празднество. Но время подтачивало старые обычаи и вводило новые. На смену диску-солнцу пришел Один и другие боги, которым они поклонялись не в храмах, как греки или рим-ляне, а в лесу или в горах. Если же раньше на тинг приглашались жрецы и шаманы, а также женщины-прорицательницы, которые, гадая по поле-ту птиц, ржанию лошадей, по внутренностям и лопаткам животных, предсказывали далекое и ближайшее будущее, то теперь все чаще и ча-ще на совет приглашались священнослужители, епископы. Новые пред-ставители церкви давали не только совет, но могли что-то при необхо-димости написать руническими знаками или же при помощи алфавита, созданного епископом Ульфилой.

Раньше на тинге решались не только дела войны или мира, но и выбирались вожди и старейшины племен, проходили посвящения юно-шей в воинов, а также разбирались споры между соплеменниками и со-седскими племенами, вершились суды. На тинге предателей приговари-вали к повешиванию и тут же исполняли приговор на глазах всего пле-мени, в назидание другим. Тех же, кто проявил трусость в бою или со-вершил иные гнусные преступления против сородичей, по решению тинга бросали живыми в болото, и осужденные таким образом тати и трусы умирали долгой и мучительной смертью. С появлением конунгов и королей многие символы власти перешли в их руки, в том числе и су-дебные, и тинг стал терять свое первоначальное значение. Теперь это был скорее совещательный орган при короле, да и то состоящий из его же ближайшего окружения, а не из всей мужской части племени или рода.

В зале дворца, где собрались вожди, стоял бесконечный людской гам. Людские голоса перемешивались со звоном оружия и броней, с тяжелой поступью воинов. Но вот Германарех, которому, как конунгу и королю, а также как одному из самых уважаемых и заслуженных воинов и ярлов, было поручено председательствовать на тинге, ударил в брон-зовый гонг. Тягучие звучные звуки превысили остальной шум и заста-вили собравшихся притихнуть.

— Вожди! — зычно крикнул Германарех. — По вещему завету нашего повелителя и конунга Книва, который, я уверен, теперь обитает в садах Вальхаллы в объятиях прекрасных дев-валькирий и взирает оттуда на нас, мы собрались тут, чтобы обсудить вопрос: быть походу в земли римлян или же продолжать теснить варварские племена славян?

Гул одобрения прокатился под сводами дворца.

— Чтобы раз и навсегда решить этот вопрос, каждый из присутст-вующих должен высказаться прямо и открыто, куда идти. Начнем со старших, самых известных и самых опытных вождей. Герцог Армий, твое слово!

Белокурый гигант, потомок западной ветви готских вождей, зако-ванный в броню, но без шлема, отчего его светлые волосы рассыпались по плечам, выхватил из ножен свой двуручный меч и крикнул, словно отдал команду своим воинам:

— На Рим! — и уже более спокойно повторил, поясняя: — На Рим, ибо там золото, серебро, утонченные и изнеженные белотелые римлян-ки.

Его слова тут же были покрыты дружным стуком рукоятей оружия о металлические доспехи и одобрительными возгласами, что означало наличие в зале большого количества сторонников похода в земли Рим-ской империи, где можно было разжиться не только рабами, продукта-ми питания, тканями, новым оружием, но и золотом, и серебром.

Традиция одобрять или не одобрять то или иное решение стуком, бряцаньем оружия, возгласами у готов была такой же древней, как и проведение тингов. Только раньше это делали бородатые воины всего племени, а теперь — вожди племен.

— Герцог Одакр, твое слово, — выкрикнул Германарех, как только Армий окончил сою короткую речь и стих шум одобрения этой речи.

Толстяк Одакр, относившийся к восточным готам, как и сам Гер-манарех, уже начинающий лысеть, без доспехов, лишь в воинском пла-ще до самых пят, пыхтя и отдуваясь, — в зале было достаточно душно от множества скопившихся людей, — достал свой меч и, подняв его над головой, высоким голосом, более похожим на женский, чем на мужской, визгливо пропел:

— На славян! На антов! На русов! Добудем себе рабов и скотину, что, впрочем, одно и тоже.

Зал загромыхал от дружного гогота. Всем понравилась шутка тол-стяка Одакра.

Переждав шквал смеха, Одакр продолжил:

— Идти на Рим за золотом можно, но нельзя забывать, что там рим-ские когорты, а это значит множественные и тяжелые потери с нашей стороны. У славян же пусть не столь много золота и серебра, но и ко-горт нет. С ними нам проще справиться. Поэтому я за то, чтобы идти на славян.

Нашлись приверженцы и у Одакра, так как зал наполнился лязгом оружия и криками одобрения.

— Понятно, — отреагировал Германарех и вызвал следующего: — Ярл Гуларих!

— Стремление ярла Одакра идти в земли славян, — подняв по при-меру предыдущих ораторов меч, стал не менее громогласно рассуждать Гуларих, военный предводитель рода вандалов, — и не идти в земли римлян понятно: он успел переродниться там с пограничными вождями и не желает похода на своих новых родственников.

— Это неважно, — бесцеремонно перебил его Германарех. — Ты куда идти призываешь?

— В Дакию. Или в Мезию. И ближе, и земли там богаче, чем сла-вянские. К тому же славяне сражаются ничуть не хуже римлян, предпо-читая, как и мы, кстати, смерть плену. А если и попадают в плен, то ра-бы из них никчемные. Того и гляди, что сбегут или еще хуже, хозяина ночью подкараулят и задушат голыми руками.

Речь Гулариха явно не приходилась по вкусу Одакру. Тот сверкал глазами и порывался что-то ответить, но тинг вождей не сельская яр-марка. Тут второй раз слова не дадут, а будешь возмущаться и мешать ходу совета, то и бока намнут, и за дверь дворца выставят, не посчита-ются ни с прежними заслугами, ни с личной доблестью, ни с возрастом. Да и председательствующий не молчит, очередного вождя рода выкли-кивает.

Один за другим выступают вожди племен и заслуженные воины. Сказали свое слово братья и сыновья Германареха, но даже и их мнение чуть ли не поровну разделилось. Чаша весов то в одну, то в другую сто-рону склоняется, но нет ни на чьей стороне перевеса. Подошла очередь высказываться жрецу Одина, старцу Доннеру. Он открыл свою книгу с рунами и молвил тихо, не надрывая голоса, как прежние ораторствую-щие, благо это позволяли ему сделать возраст и сан:

— Знают ли доблестные вои, дети отца Одина, и их вожди о том, что когда-то давным-давно наш род и род русов-славян были едины?

Гул удивления и возмущения был ему ответом: «Не знали и знать не желают о том». Но старого жреца возмущением не сломить.

— Так вот, — продолжил он, — когда-то у нас были общие боги. Воз-можно, боги те и устарели, и одряхлели, как люди, но помните — трево-жить их опасно. Необходимо воздержаться от похода на славян до сме-ны Сварожьего Дня Сварожьей Ночью. Тогда сила славянских богов уменьшится, и можно будет одержать победу. Но до того времени, — потряс он рунической книгой, — победы над славянами не ждите! Их можно побеждать в бою, можно временно занять их земли и города, но все это будет лишь их временное поражение. Знайте о том люди Одина! Помните и ждите!

«Старец Доннер в своей глуши, по-видимому, выжил из ума, что несет такую дурь, — подумал про себя, наливаясь гневом и ожесточени-ем, Германарех, который хоть и продолжал поклоняться Одину, но все больше и больше склонялся к вере в Христа. — Выжил из ума жрец, вот и пророчествует непотребное. Пора ему … к своим богам отправлять-ся». — Подумать подумал, но вслух ничего такого не сказал и, вообще, постарался забыть вещание жреца.

После Доннера слово было предоставлено христианскому еписко-пу Ульфилу Готскому, еще довольно-таки молодому священнослужите-лю христианского Бога, но уже известному среди германских родов тем, что озаботился созданием готского языка и готской письменности, взяв за основу латинский алфавит. Ульфила был, как обычно, в монашеской сутане, черной и тяжелой, доходившей ему до самых пят, с огромным капюшоном, отброшенным на спину, больше похожей на воинский плащ, чем на одежду служителя Бога. И никто не мог бы поклясться своей жизнью, что под сутаной епископа Ульфила не прятались доспехи воина, а в ее складках не затерялся острый кинжал. На могучую грудь епископа, тускло поблескивая серебром, на массивной цепочке с шее свисал крест — символ веры и сана.

— Дети мои, — подняв крест над головой, как до этого ярлы и ко-нунги поднимали свои мечи, призывая соплеменников к вниманию, зычно произнес он, — Христос не любит войну, но если ее избежать нельзя, а ее избежать — мы все в этом убеждены, так как необходимо жизненное пространство, которого мы из-за славян лишены — нельзя, то направим коней своих в земли язычников. К тому же славяне, упорные в своей ереси, недочеловеки и наши извечные враги. На славян! — Потряс он тяжелым крестом. — Драг нах Остен!

— Поход на славян! Поход на славян! — раздалось вокруг многого-лосо. Зазвенела сталь о сталь — эделинги, герцоги и ярлы стучали руко-ятями мечей по железным панцирям. От мощного шума задребезжали стекла в окнах замка.

Вопрос о походе готов на славян был решен к радости Германареха так, как хотелось. «Хвала епископу, — теперь уже удовлетворенно хмыкнул про себя Германарех, — а жрецу Доннеру пора к своему богу… в гости… навсегда». Он подозвал своего постельничего и телохраните-ля, великана Гута, мужа мрачного и безгласного, способного одними руками сломать быку шею, и что-то коротко шепнул ему на ухо. Гут зыркнул маленькими, похожими на свинячьи, глазками в сторону Дон-нера и сладко улыбнулся. А утром в лесу на дне глубокого оврага везде-сущие мальчишки обнаружили труп жреца Одина со сломанной шеей.

— Жаль жреца, — фарисейски расчувствовался Германарех, когда ему было доложено о смерти Доннера, даже глаза потер, словно слезу скупую убирая с них, — стар стал. Видать, оступился старик и упал… Оступился — и шею себе сломал. Надо было не оступаться! — Добавил он уже со скрытой угрозой для слушателей, закрывая тему. Знал — кому нужно, поймут…

Обратил ли кто внимание на двусмысленность слов великого ко-нунга, осталось тайной за семью печатями, но изложенная Германаре-хом официальная версия смерти жреца была всеми принята, и Доннер был погребен в соответствии со всеми почестями, полагающимися жре-цу Одина при его смерти.

ГОТЫ ИДУТ!

Вести о том, что войска готов, под предводительством конунга Германареха овладели Киевом Днепровским, и киевский князь Кий фактически смещен ими с престола, всколыхнули Русколань. Это хоро-шие вести ползут черепахой, дурные же летят на крыльях, как вороны на падаль. Быстро и надолго. Народ, вооружаясь, кто чем мог, толпами собирался на улицах и на торжище, возбужденно обсуждал случившее-ся. Требовал мнения князя и вечевой сбор.

— Что будем делать, князь? — даже не поздоровавшись, с порога спросил Злат, ставший после смерти волхва Златогора старшим жрецом Русколани и волхвом и которого все чаще и чаще как за личный ум и личную мудрость, так и в память о его Учителе и Наставнике величали уважительно Златогоричем, а то и Златословом. — Слышал?!! Враги по-лянскую землю, Куявию вместе с градом Киевом Днепровским полони-ли и бесчестье творят антам-русичам, антам-славянам! Стон стоит по всей земле!

Злату, как и самому Бусу, давно перевалило за пять десятков. Годы посеребрили его власы, стянутые на голове узким кожаным ремешком, который в торжественных случаях и по большим праздникам в честь Сварога сменялся на золотой или же серебряный обруч. Но в этот день было не до золота и серебра. Время, как уже сказали, посеребрило вла-сы, и только курчавая бородка по-прежнему оставалась золотисто-русой. Глаза Злата пылали гневом и жаждой мщения. Рука, державшая посох кудесника, чуть вздрагивала. Видать, в душе волхва творилась буря, которую он сдерживал. Не пристало волхву, как простолюдину, поддаваться страстям и открывать для них пути. Не пристало, но видать не сегодня. Видно было, что Злат спешил, возможно, быстро шел и даже пробежал по ступенькам лестничного пролета, ведшего на второй ярус княжеского терема, где располагался кабинет князя.

— Брат, — стараясь быть спокойным, двинулся к нему навстречу Бус, уже одетый чуть ли не по-походному, в светлой броне и при мече, осталось только алое корзно на плечи набросить, копье в руки — и на коня вскочить, — давай хоть сначала поздороваемся по обычаю наших предков славян, а потом и о делах поговорим.

— Прости, брат! — спохватился запоздало Злат, обнимая Буса в знак приветствия. — Плохие вести сердце жгут, разум мутят!

Они обнялись и троекратно расцеловались. Злат хотел отстранить-ся от брата после приветствия, но Бус придержал его возле себя, похло-пав дланью по широкой спине.

— Хоть, Злат, ты и волхв, но как был воином, так воином остался. Вон как кровь играет. Волхвам так не подобает, не приличествует. Вол-хвы должны быть смиренны и рассудительны, иначе как им с Богами речи вести, думы думать…

Несмотря на то, что Злат с самого юного возраста проявлял инте-рес к тайным знаниям и славянским ведам и готовил себя на путь жреца и волхва, однако по примеру Златогора — волхва и воина, он не чурался воинского мастерства. Знал, с какого конца в лук стрела накладывается, и как лучше удар мечом нанести, чтобы руку себене отсадить и врага до седла рассечь. К тому же, заведенные им, словно ритуал, ежедневные воинские тренировки поддерживали тело в хорошем физическом со-стоянии, а инспекторские поездки верхом по многочисленным храмам и школам Русколани способствовали выносливости и терпению. Не укло-нялся он и от воинских походов, проводимых князем Бусом или же его воеводами и сотскими.

— Сам знаю, — успокаиваясь, с заметным смущением ответил Злат на замечание брата-князя. — Но ничего поделать с собой не могу. Душа огнем горит, мщения требует. Немедленного мщения! Да такого, чтобы ворог на всю жизнь запомнил, чтобы его правнукам в десятом колене повадно не было на земли русичей войной ходить!

— Ты вот спрашиваешь, — посуровел Бус, — что делать?!! А не я ли предлагал киевскому князю Кию, внуку славного Щека, славному по-томку легендарного Отца Кия, много столетий назад основавшего град сей, союз? В том числе и против готов… Не я ли?!! Но он отказался, понадеявшись, что родство с готскими вождями его спасет… Возможно, гордыня одолела, или какие прежние обиды мучили… А, может, и опасности, исходившей от готов, не видел. Знаешь, в гордыне великой люди и «куриной слепотой» не так уж редко страдают! А знаешь ли ты, брат мой, что его свои же соплеменники Кием Готским между собой величали?.. За привязанность к готам. Знаешь! — Отметил он, взглянув на брата. — Тем паче.

Бус действительно, став князем, несколько раз посылал в Киев своих лучших мужей в качестве посольства с предложением заключить союз между Русколанью и Куявой, но молодой и заносчивый князь по-лян, привечая посольство, от воинского союза под разными предлогами уклонялся.

— Князь, — взглянул в глаза брату Злат, — все так. Но что теперь о том толковать. Не судите — да не судимы будете! — гласит древняя муд-рость. Теперь и князя Кия, возможно, в живых нет, и народ простой под чужеземным игом страдает. Но даже речь не об этом. Речь вести надо о том, как Русколань от вторжения готов, многочисленных и прожорли-вых, как саранча, уберечь! Ведь они на покорении земли полян не оста-новятся. Недаром же говорится, что аппетит приходит во время еды. Надо что-то делать, чтобы подавились…

— Будем общее ополчение собирать, Злат, — поспокойнев, отозвался Бус. — Клич кинем! Одной княжеской дружиной нам не совладать. Готы всегда были сильным и хищным противником. Их даже императоры Римской империи побаивались и всегда старались на свою сторону пе-реманить. Где звонким златом, где службой при дворе императора. Тебе же, Злат, как волхву, владеющим зажигательным словом, способным воспламенить сердца людей, как простых огнищан и горожан, так и их вождей и князей, предстоит, взяв воев в моей дружине и несколько за-водных коней, обскакать славянские земли и собрать ополчение. И как можно быстрее! Время не ждет. Жаль, что не успел я по примеру рим-лян наладить почтовые гоны между нашими землями, чтобы посылать скорые эстафеты. Но, ничего, вестовыми о двуконь обойдемся как-нибудь. К тому же мне придется не просто вестовых посылать, а, счи-тай, послов, доверенных лиц. В противном случае вероятность того, что местные князья посчитают себя униженными, неизбежна. Так, чтобы дело до греха не доводить, надо лучших людей своих посылать. Не ис-ключено, что и тебе придется к кому-нибудь послом последовать, как и другим братьям нашим.

Бус корил в этом вопросе себя, хотя дело было не столько в нем, как в удельных князьях славянских, не пожелавших вводить римские обычаи в своих землях. «Ромеи и римляне нам не указ, — кичливо отка-зались тогда они от нововведений. — Как-нибудь по старым обычаям и порядкам, принятым нашими дедами и прадедами, проживем. Ведь жи-ли до сих пор, не тужили, и дальше без туги-печали проживем!»

— С моим удовольствием, — кратко отозвался на речь брата Злат.

— Да что толковать о том, — с грустью после только что прошедших размышлений продолжил Бус. — Ушедшую воду в реке вспять не повер-нуть. Ты составь-ка песнь вещую, чтобы за душу каждого русича брала, на бой святой звала, чтобы не только мужи, но и женки наши на ворога ополчились, меч, стрелы в руки взяли, коней боевых оседлали. Сам тем словом вещим в весях и градах народ на вечах всколыхни, да жрецов способных той речи научи — пусть и они вещее слово в народ несут, на бой зовут! Сделаешь?

— Сделаю. Это ты, князь, верно размыслил: вещим словом по серд-цам русичей ударить, как в набат во время пожара, чтобы гул шел и слышно было за десятки поприщ! О том еще Златогор нам не раз сказы-вал, о том и Веды наши твердят, Русь беречь призывают, не щадя ни крови, ни самого живота.

— А еще, — дав возможность высказаться брату-волхву, продолжил Бус, — необходимо жрецам нашим во всех храмах, на всех капищах, бо-гам нашим жертвы преподнести, молитвы сотворить. Да не просто са-мим сотворить, а принародно, прилюдно, чтобы каждый селянин, каж-дый огнищанин, каждый горожанин то прочувствовал, чтобы матери детей на битву великую без слез и плача благословили, чтобы отцы дух в их сердцах личным примером укрепили!

Бус говорил, чеканя слова, словно сам он на этих вечах присутст-вует, словно сам своим подданным все с амвона говорит.

— Только людских жертв жрецы пусть не вздумают приносить, — предостерег Бус брата, — наши боги того не любят. А то, знаю, найдутся и такие, что жертв человеческих от родов-племен потребуют. Наверное о них христиане говорят: «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб рас-шибет». Таких — самих на жертвенный костер посылать надобно. Брат, ты понял?

— Понял. Прослежу. А уж в Кияре точно не позволю. Пора отхо-дить от диких традиций.

— Это точно, пора. Вон христиане со своей верой таких жертв не приемлют.

— Да и русичи, согласно Ведам и Книги Коляды, тоже…

— Вот и договорились. Теперь же пойдем, о сборе веча объявим. А то народ наш это сам учинит. А это — непорядок. Я собирался на вече идти, видишь, — повел могучими плечами Бус, — бронь вот уже одел и корзно прихватил — осталось его повязать. Да ты чуть придержал. Впро-чем, это и к лучшему: оба на сбор веча укажем. И князь, и волхв! А там и остальные братья наши подойдут, и старшая дружина — за ними уже конных нарочных послал.

Как уже выше говорилось, Бус действительно был одет по-боевому: в светлой чешуйчатой кольчуге — колонтаре, усиленной на груди бронзовыми пластинами, при мече на поясе. Алый шелковый плащ — символ княжеской власти и светлый под цвет кольчуги шлем находились рядом, на одной из лавок княжеской комнаты, чтобы при первой необходимости дополнить боевое одеяние витязя.


Торжище, на котором по княжескому кличу должно было собрать-ся вече жителей града Кияра и его ближайших окрестностей, гудело, как растревоженный рой пчел. Кроме поголовно прибывших на вече княже-ских дружинников из старшей и младшей дружин, тут уже находились посадские со всех концов посада и во главе с тысяцкими и сотенными, ремесленные люди вместе со своими старшинами, купцы с родственни-ками и челядью, торговые гости из других земель, оказавшиеся в этот день в граде. Они не имели на вече решающего голоса, но кто же им запретит присутствовать на вече и слушать народ. Никто. А послушать не мешает, чтобы потом, возвратившись в свои земли, не только о ре-шении веча рассказать, но и о самом ходе: кто и что говорил, на чем настаивал.

Почти все киярские мужи на вече прибыли оружны: кто на древко копья, опершись, стоит, кто рукоять меча дланью теребит. Только жен-щины, пестро одетые и покрытые темными платами, были безоружны. В отличие от мужей, разговаривавших друг с другом кратко и с каким-то ожесточением, женщины больше молчали, скорбно поджав губы и скрестив руки на животах. А в их, ранее светлых как само небо глазах, собралась вселенская печаль, замутив взор и погасив огонь радости.

Бус, взойдя на возвышение торжища, амвоницу, специальное со-оружение местных мастеров, позволяющее находящемуся на нем чело-веку возвышаться над окружающими, чтобы самому быть всем видным и чтобы всех видеть, с которой до сей поры не раз выступал, доводя до сородичей те или иные решения, с которой суд чинил и учение о Пути Прави рассказывал или же новый календарь в обиход вводил, вынул меч из ножен и поднял его над головой, призывая собравшихся к тишине и вниманию.

Народ притих.

— Русы и аланы, берендеи и сарматы, кимры и скифы, все жители града Кияра Антского! Цвет и гордость Русколани! Мы собрались с ва-ми на вече не по радостному случаю, не по торжественному празднику, даже не по случаю погребальной тризны о ком-то из сородичей… Мы собрались по горестной причине — враг идет на нашу землю! Враг стоит у наших врат! Сильный и хитрый враг, не ведающий жалости и пощады ни к старому, ни к малому, ни к девице, ни к замужней женщине-матери! Этот враг уже попирает своей грязной пятой земли тиверцев и уличей, словенов и хорватов, карпов и сурежан, тавров и полян, воль-ных скифов и степенных антов! Он предал огню и мечу град Киев, воз-двигнутый легендарными прародителями нашими Кием, Щеком и Хо-ривом и их сестрой Лебедью, детьми Отца Яруна-Ария!

Вече взорвалось криком поддержки слов князя. Возгласы «Верно! Верно!» отчетливей всего выделялись из общей какофонии голосов, перекрывая другие выкрики.

— Святая кровь братьев славян безвинно пролита коварным врагом и взывает к мщению, — перекрикивая рев веча, продолжал Бус. — Так исполчимся же на врага лютого, Змею Горыничу подобного! Так опоя-шемся мечами булатными и кинжалами харлужными! Так возьмем в руки копья тяжелые и стрелы каленые! Так воссядем же на борзых ко-ней да дадим бой врагу лютому! Не посрамим наших дедов и прадедов! Не дадим померкнуть славе отцов наших! Лучше пасть со щитом, чем трусливо бежать без оного, как говорили много веков назад воинствен-ные греки. Умрем за Русь Святую, но не покоримся ворогу!!!

Вече бурлило, когда Бус сходил с амвоницы уже в окружении бояр и старшей дружины. Умел князь найти нужные слова. Впрочем, судя по тому, как собирался народ, как он был возбужден, а, главное, уже воо-ружен, итог веча был уже даже до его начала предрешен: исполчиться и дать отпор врагу.


Не успело еще отшуметь на городском торжище вече, как в княже-ском дворце собрались братья и сыновья князя, воеводы и сотники, ближние советники, чтобы думу думать и решить: где и как дать отпор готам, какими силами. Все в ратных доспехах, словно сейчас в бой вступать. Лица напряжены, глаза суровы. От прежней повседневной, тихой и беззаботной жизни даже следа не осталось. Оно и понятно: не на пир собрались, не песни гудеть, о войне мыслить, о брани.

— В княжеской дружине сегодня состоит пять тысяч ратников, — го-ворил собравшимся Бус, занимая тронное место в торце большого дубо-вого стола, вокруг которого на крепких лавках расселись советники. Справа, одесно от князя — братья, начиная со Злата, за ними воевода и тысяцкие; слева или ошуюю — супруга, сын Боян и известные своей ратной удалью сотники. — Но надобно помнить, что часть этой дружины сопровождает купеческие караваны и не может быть отозвана во избе-жание скандала с купцами и нарушения ряда, учиненного с ними; часть дружины находится на берегах Ра-реки и даже за ее пределами, охраняя порубежье от накатывающихся словно вешние воды гуннов. Это, пожа-луй, пять сотен надо вычесть.

— А врагов, как доносят соглядатаи, — вклинился в речь князя Злат, добровольно возложивший на себя ко всем прочим обязанностям и дело разведки, — от пятидесяти до ста тысяч. Злат в броне, но поверх нее на нем ритуальная одежда волхва: куртка-безрукавка из шкуры волка, рас-стегнутая на груди, и длинное, до пят, корзно черного цвета. Длинные, когда-то золотистые волосы, теперь же подернутые дымкой седины схвачены на челе сыромятным ремешком, чтобы не путались и не за-крывали лица.

— Может, у страха глаза велики? — высказали сомнение Рат и Мал, переглянувшись меж собой, а также младший брат Буса Володар, кото-рому еще и четырех десятков лет не исполнилось. — И врагов не так много…

Остальные, в том числе сын Боян, также одетый, как и многие из присутствующих, в воинскую справу, и супруга князя Эвлисия, не по-желавшая отсиживаться в такой момент в княжеской светелке, промол-чали, давая возможность князю высказаться без помех до конца.

Эвлисия, как любая женщина, тем более гречанка, любившая кра-сивые наряды и всевозможные украшения, часто носившая на голове золотую корону княгини, на сей раз была одета в темный шелковый плат, сливающийся со цветом ее волос, в шелковое же, довольно плот-ное и тяжелое, вишневого цвета платье, глухо застегнутое на мелкие крючки-застежки у самой шеи, а потому схожее по своему виду с дос-пехами воина. Что и говорить, умела супруга князя даже одеждой, этим казалось бы незамысловатым штрихом, подчеркнуть важность момента. Не в традициях русичей было перебивать своего князя. Если нужно, то князь и сам попросит довести до него свое мнение.

Бус сделал жест рукой, призывающий к тишине и вниманию:

— Сколько бы их ни было: сто или только двадцать пять тысяч, на-шей дружины все равно мало, всего лишь четыре с половиной тысячи. Пять сотен, хотим мы того или не хотим, но придется придерживать на восточном порубежье, чтобы гунны, воспользовавшись ситуацией, не ударили нам в спину. А ударить они ой! как могут!.. Давно ждут слу-чая… И вот случай представляется.

— Это точно, — не сдержался от тихой реплики бывший дядька Боя-на, а теперь один из русколанских сотников, Сколот. Но спохватился, что случайно перебил князя, и, досадуя на себя, прикрыл ладонью рот. Впрочем, на его реплику никто внимания и не обратил: слишком тихо была сказана.

— … Кроме этих пяти сотен нам надо иметь еще несколько сотен на тот случай, если вдруг в набег бросятся горцы. Зная готов, можно смело предполагать, что они любыми путями постараются подбить горские племена на набег на Русколань. Где посылами, где подкупами, где, воз-можно, угрозами. Вот те и обрадуются, рассчитывая на легкую поживу. Им и невдомек то, что если Русколань пошатнется, то следующими на-ступит быть черед им…

Бус обвел всех взглядом своих пронзительных глаз.

— Хочу также предупредить, что готы постараются вбить клин ме-жду русичами и аланами, между русичами и берендеями, внести смуту и раздор между нами. Имейте это ввиду и будьте начеку.

Присутствовавшие на княжеском совете воеводы и сотники из алан и берендеев, Ван и Асалак, Мирвол и Сварич, негодующе заерзали на лавках, всем своим видом показывая, что такого никогда не будет, что дружба русичей, алан и берендеев никогда не пошатнется, не даст тре-щины или слабины. Но Бус вновь предостерегающе поднял десницу, и они промолчали, оставив свои возражения при себе.

— Я не говорю о присутствующих, — все же уточнил Бус. — Тут на-род проверенный. Но могут ведь найтись и такие, которые поддадутся на лесть и уговоры, на лжу и кривду. Поэтому и прошу: будьте бдитель-ны и внимательны, не дайте врагу восторжествовать над нами, не дайте посеять семена розни между нами. Всех пособников готов, всех малове-ров, всех паникеров на суд и расправу, чтобы с корнем выжечь измену и предательство! Это, надеюсь, понятно?

Все, кроме Эвлисии, склонили головы в знак того, что приемлют слова князя, что вняли его предупреждению.

— Вот и получается, — продолжил между тем Бус, обведя взором присутствующих и видя их согласие с его словами, — что можно рассчи-тывать от силы на четыре тысячи воев. Где же взять остальных? — задал он риторический вопрос. И тут же ответил: — В дружинах дружествен-ных нам князей и володарей земель славянских, в поголовном ополче-нии всех наших родов и племен.

— А еще, — не удержался Злат, — в мужестве и храбрости наших во-ев, которые должны понимать, что только они смогут защитить Землю Русскую. — И обвел всех по примеру брата-князя пылающим взором.

— Верно! Правильно! — Вскочили с мест бояре и старшие дружин-ники князя Буса. — К братьям за помощью, а затем все вместе на врага!

— Верно глаголите, мужи, — согласилась со всеми княгиня Эвлисия, решив, что пора и ей принять участие в обсуждении, и добавила, как бы делясь с присутствующими своими мыслями и размышлениями: — Еще бы неплохо было послать посольства в Пантикапей к царю Савромату и в Византий, к Римскому императору. Не лишней была бы помощь от них…

— Попробуем, — без особого восторга от супружеской затеи ото-звался Бус, — только думаю, что все это напрасно. Сколько раз уже за-сылали… — произнес он с сожалением.

— Попытка — не пытка, — улыбнулась печально, одними уголками губ Эвлисия. Она тоже понимала, что надеяться на римские когорты и тумены Боспора вряд ли приходится. — Кроме того, как говорит народ-ная мудрость, под лежачий камень вода не течет…

О многом еще говорили в тот день в княжеском дворце русколан-ского князя. О том, что надо подготовить к обороне крепости и города, о том, что необходимо держать в них постоянные гарнизоны, обеспечив продовольствием и фуражом, о том, чтобы обеспечить в них запасы во-ды на случай длительной осады.

— … А еще необходимо призвать кузнецов и поручить им день и ночь ковать оружие и брони.

— … А еще оружейникам поручить заготовку стрел и копий.

— … А пастухам-табунщикам приказать пригнать конские табуны под стены крепости, чтобы враг не завладел ими.

Многое «еще», необходимое и безотложное, на которое ранее и внимания не обращали за малозначительностью и обыденностью, вспомнили княжеские советники. И все оказалось необходимо делать немедленно, безотлагательно, в сей момент.

Бус понимал, что с такой горой дел ему одному не справиться, по-этому, не мешкая, из своих братьев и ближайших родственников, из старшей дружины, из бояр назначил ответственных за тот или иной уча-сток деятельности.

— Смотрите, — предупредил он соратников, — спрошу строго, по за-кону военного времени. Ибо глупость или же нерадивость одного может повлечь смерть многих и беду неминучую! А потому, смотрите! В та-ком деле и повинную главу меч сечет!

Старшая дружина, восседавшая за княжеским столом, восприняла эти грозные слова князя как должное. Знали, что на период военных действий власть князя уже ничем не ограничена: он единолично вправе принимать любые меры и решения, в том числе и решение о казни лю-бого русича, независимо от того, рядовой ли он воин или же родной брат князя. Такова была древняя традиция, таков был закон войны и выживания. И тут уж никакое вече князю не указ.

— Будем смотреть, княже…

— Я на вас надеюсь!


На следующий день конные вестники, названные на совете у князя, наделенные правами послов князя Русколани, снабженные короткими посланиями князя на кусках пергамента, скрепленные его подписью и княжеской печатью, о двуконь скакали в земли славян. Скакали, чтобы сообщить страшную весть, если там, куда скакали, еще о ней не знали, и кликнуть клич на сбор воев под руку князя Буса. Скакали во все сторо-ны света. К братьям-славянам и аланам, к берендеям и горским племе-нам, к боспорцам и ромеям, чтобы заручиться поддержкой или же про-стым невмешательством, чтобы не иметь борьбы на несколько сторон. Скакали простые воины и родичи князя, безусые юнцы и мужи, убелен-ные сединами.

БОЯН

С небольшим отрядом конников, возглавляемым Сколотом, держа путь на Курск, Рыльск, а оттуда и на Словенск, скакал княжич Боян. Скакал чуть ли не той же самой дорогой, которой когда-то прошел по этим землям и градам его отец Бус. Почему выбор князя пал на сына Бояна и на сотника Сколота? А потому, что оба были ближе по крови к северянам и ильменским словенам. Сколот, как никак, а сын бывшего курского воеводы. Боян же — сын курянки Радославы. Кроме того, в Словенске в настоящее время княжил князь Словен, сын Боревоя, кото-рый, как помнил Бус, в свои юные годы был неравнодушен к красоте Радославы, и в память о ней, мог быть более сговорчивым с ее сыном Бояном.

— Поспешайте! — Напутствовал их Бус, отправляя в путь. — Время не ждет. И помните: от того, как вы поведете посольство, будет зависеть многое, в том числе и победа над готами. Больше действуйте уговорами и убеждением. А если, где какой князь или старшина упрется, требуйте сбора веча, и действуйте через вече. Понапористей!.. Да слова находите такие, чтобы сердца огнем жгли, чтобы сна и спокойствия лишили, что-бы даже женщины, и те к рукоятям мечей потянулись. Помните, что для русича слово — сила, которой нет сильней!

А волхв Злат, во всем поддерживая Буса, еще посоветовал действо-вать через жрецов местных.

— Жрецы — это шея княжеской головы. Куда они повернут, туда и князь, туда и народ пойдет! — напутствовал он посланцев. Впрочем, Злат не только советовал и напутствовал, он еще и несколько пергаментных свитков, испещренных резами — ведическими письменами, понятными волхвам и жрецам, дал с наказом: — Пусть прочтут сами, а также народу на торжищах и вече…

Боян, как и его наставник Сколот, не был женат, поэтому в дорогу его собирала Эвлисия, которая хоть и доводилась ему мачехой, но лю-била его, помня клятву, данную старой княгине Ладуне, по-матерински опекать Бояна и ее дочь Лебедь. Он повзрослел, возмужал, заматерел, но проведший детство с любящей его бабкой, оставался тихим и мечта-тельным, бесконечно добрым не только к отцу и родственникам, но и просто людям, даже незнакомым. Боян добросовестно обучался у дядь-ки Сколота воинским премудростям, не ленился в то, однако, как другие юноши, душой к ратному делу не прикипел. Каждую свободную минуту старался провести то в обществе Златогора, когда тот был еще жив, то в обществе родного дяди и волхва Злата, слушая их рассказы из истории славянских родов, или же в одиночестве за каким-нибудь древним свит-ком или книгой. Подражая Златогору и Злату, начал слагать песни и гимны, прославляя деяния русичей и их вождей.

«Уж не болен ли он, — видя такое поведение сына, качал головой князь Бус, делясь своими сомнениями с супругой, — в его-то годы за книгами корпеть… В пору за девицами ухлестывать, а не затворником быть». Головой качал, однако не мешал сыну заниматься любимым де-лом. Да и Эвлисия на то говорила мужу: «Кто знает, может это второй Гомер или Овидий растет? Может еще не только себя, но и нас в веках прославит? Пути Господни неисповедимы», — и мелко крестилась: Бус хоть и не преследовал христиан, но не любил, когда открыто исполня-лись каноны христианской веры. Даже если это совершала собственная супруга. «Не к чему смущать соплеменников, — повторял он вновь и вновь. — Пусть живут в своей вере и не ведают сомнений. Ведь Бог един. Еще до Христа время не пришло, а придет время, тогда…».

А еще Бояна в поход провожала его тетка, сестра отца, Лебедь. Она была моложе Бояна на несколько лет, но по родству, а родство никуда не выбросишь, доводилась теткой, а значит старшей в роду. Лебедь дав-но выпорхнула из отроческой поры, превратилась в красавицу, на кото-рую заглядывались многие молодцы града Кияра, возможно, мечтая взять в жены. Да и сама Лебедь уже пришла к той поре, когда любой девице тревожно спится по ночам, особенно, когда приходит весна, ко-гда кровь бродит, как в березах сок, когда Ярило, Купало и Лада благо-словляют молодых людей на любовь и счастье супружеской жизни. Она не прочь была найти себе молодца, но брат, князь Бус, и его супруга Эвлисия хотели найти ей суженого в Римской империи. Отчасти пото-му, что желали родством укрепить связи с могущественным соседом, отчасти и потому, особенно это считала Эвлисия, что жизнь ромейских женщин из знатных родов куда приятней и легче, чем ее товарок в Рус-колани. Видать, поэтому Эвлисия проявляла такое участие к судьбе Ле-беди, обучая ее не только женским премудростям, но и греческому язы-ку и греческой культуре, рассказывая ей легенды и мифы из жизни ее народа, приводя на память песни и стихи. Возможно, этим самым Эвли-сия не только помогала сестре мужа, но и себе, заполняя этим тоску по родному дому и родителям. Как бы там ни было, но Лебедь оставалась девицей, хотя ее сверстницы давно уже обзавелись не только мужьями, но и детишками.

Детские годы, проведенные Бояном и Лебедью вместе, их сдружи-ли, а схожесть судеб: оба в ранние годы лишились матушек (Боян — при рождении, а Лебедь — когда только начала невеститься) — послужила тому, что они по отношению друг к другу испытывали братскую лю-бовь и привязанность, всегда старались помочь друг другу, делясь своими мыслями и соображениями.

Вот и в момент отъезда Бояна с посольской миссией в земли севе-рян, радимичей, кривичей и словен ильменских — такова была уж честь отца, выпавшая на долю Бояна — она, в одном светлом, расшитом крас-ными нитями сарафане, с толстой косой, переброшенной на грудь, в легких сандалиях, придерживая коня за уздцы, как делали это многие славянские женщины, отправляя в поход своих мужей, отцов и братьев, после наказа князя пожелала доброго пути, не преминув съязвить при этом.

— Удачи тебе, племянничек! Ровной, как скатерка, дороги и пони-мания собеседников. Пусть Сварог бережет тебя от всех невзгод и на-пастей! А еще между делом невесту себе приищи, какую-нибудь княж-ну, — посоветовала она, лукаво поведя глазами. — Сколько же можно в бобылях ходить. Так бирюк бирюком и век свой окончить недолго. А теперь, — уже серьезно, как-то очень уж по-взрослому, сказала она, — наклонись, поцелую на счастье. Говорят, что девичий поцелуй лучше любого оберега действует. Потому, что он чистый.

Сказала и зарделась, как маков цвет. Ведь вокруг люди. Хоть и родные. Не пристало девушке такое мужчине говорить, не пристало целоваться при всех. Люди всякое подумать могут… Знала, но все равно сказала и поцеловала. Истая славянка. Видать, в мать, в княгиню Ладу-ню не только ликом и станом, но и душой пошла. Та в девичестве отча-янной была: на коне скакала, из лука стреляла, мечом не хуже парня владела. Умеет и Лебедь на коня борза вскочить и, словно ветер, про-нестись по степи. И лук со стрелами ей не в диковинку: стреляет не ху-же любого отрока. Знает, как с мечом или с сулицей обращаться. Ведь с братьями возрастала, у них училась, от них набиралась. А еще и от сво-его племянника Бояна. Те за лук, и она за лук, те за меч и щит, и она за меч и щит, те на коня, и она на коня вскочить спешит. А к тому же дядьки, что братьев обучали воинскому искусству, и ей внимание уде-ляли, ибо исстари повелось, что славянская женщина должна знать во-инскую премудрость, должна при нужде плечо о плечо рядом с братья-ми и мужьями встать, свой род защитить.

Боян наклонился, и Лебедь своими нежными устами запечатлела на его щеке хоть и короткий, но горячий поцелуй.

— И ты береги себя, тетушка, — улыбнулся ей ласково Боян, трогая уздечкой коня, и сам стал как маков цвет от теткиного поцелуя.

Отец и дядя Злат, сказав напутственные слова, ушли — некогда бы-ло заниматься длинными проводами, дела ждали. И только Лебедь все еще стояла возле крепостных ворот, провожая его взглядом и легким помахиванием руки.


Отряд Бояна двигался вдоль берега Северского Донца, с ходу пре-одолевая мелкие речонки, проскакивая по наведенным, благодаря ста-раниям отца, мостам более крупные, останавливаясь на краткий отдых в придорожных селениях и огнищах. При этом использовали краткую передышку не только для смены заводных коней, но и для оповещения местных огнищан о надвигающейся беде и о необходимости собираться в общеславянскую рать.

— Где сбор-то? — Мрачнели мужи, вглядываясь в одетых в брони всадников. — Под чьи стяги становиться?

— Общий сбор в Кияре Антском, — указывали место сбора ратников Боян или Сколот. — Однако в дружины можно сбиваться и ранее, на-пример, в Белой Веже: князь Бус все равно через этот град будет рати вести. Можно и до Голуни двигаться, там также сборный пункт будет…

— Понятно, — коротко отвечали мужи, угрюмо поглядывая на свои незамысловатые избенки, где хранились бесхитростные воинские при-пасы: меч ли, топор ли, тяжелое копье или тугой лук с парой дюжин стрел — и где кучами по земляному полу ползали голозадые ребятишки, отбиваясь пухлыми ручонками от назойливых мух, русоволосые, глаза-стые и прожорливые, как галчата. Теперь все тяготы и заботы по их поднятию на ноги возлягут на плечи женщин и стариков.

Конники Бояна скакали далее по чуть приметной среди трав и кус-тарников дороге-тропинке, а вслед им несся протяжный и по-волчьи тоскливый женский вой. Русь поднималась на борьбу.

Было лето, и несколько раз конников во время их пути прихваты-вал дождь. Небо моментально заволакивало тяжелыми тучами, отчего становилось темно и сумрачно, как в душах самих русичей. Если это случалось в лесу, то останавливались под раскидистыми деревьями, чтобы передохнуть и зря не мокнуть, и при этом молили Перуна не за-шибить их ненароком огненной стрелой-молнией… Если же случалось в чистой степи, то продолжали скакать далее, не обращая внимания ни на струи дождя, ни на ветер. Дождь не град, ни людей, ни коней не посе-чет. Но тучи уходили, дождь оканчивался, и небо становилось таким же чистым, как и прежде. Вновь щебетали птицы, радуясь солнышку и теп-лу; жужжали пчелы и шмели, перелетая с цветка на цветок, беспечно стрекотали в траве кузнечики. Жизнь, несмотря ни на что, продолжа-лась.

— Смотри, княжич, — указал батожком плети в небо Сколот, — Свар-га, небесная гладь прояснилась, солнышко вновь сияет. Хороший знак: сам Сварог говорит, что все беды пройдут, и над Русью вновь будет чистое и солнечное небо.

— Возможно, оно и так, — соглашался Боян. — Однако смотрю, ты, сотник, никак песенником-сказителем на склоне лет становишься. Вон как заворачиваешь словами! У меня кусок хлеба желаешь отобрать?!!

— А это, княжич, с кем поведешься, от того и наберешься, — отшу-тился Сколот, не переставая думать, как его встретит родной город. Шутка ли — столько лет не бывал в родных краях…

«Теперь, поди, — вкрадывались мысли, — и в живых не то что кров-ных родственников, но и просто знакомых давно уже нет. Вот, разве что Ярун, курский сотник, еще жив…»

Сколот, как мы знаем, был единственным сыном в семье, не имел ни братьев, ни сестер, ни дядек, ни теток и теперь переживал за резуль-тат порученной им князем Русколани Бусом миссии, но делиться свои-ми подозрениями ни с кем не желал: «Зачем раньше сроку тревожить людей…» И откуда ему было знать, что Ярун уже не сотник, а курский воевода, правая и грозная рука князя Севко. В сотниках и десятниках ходили уже младшие братья Яруна, сыновья старого охотника Бродича и его супруги Купалы, изрядно постаревших, поседевших, но все еще радующихся на белый свет.


В Курске, куда Боян прискакал со своими конниками, уже знали о нашествии готов на Киев и даже о том, что готов вел король Германа-рех.

— Быть сечам лютым, — сокрушался курский князь Севко, угощая посланцев Буса, действуя по поговорке: война — войной, а обед по рас-порядку.

— В прошлую осень, на праздник Световида посвященный ему, Световиду, белый конь споткнулся при ритуальном перешагивании че-рез одно из копий, сбил шаг, сменил ногу, — рассказывал, сетуя, он. — Тогда наш главный жрец Свир чуть духу не лишился. И народ заволно-вался… Но время шло — ничего не случалось. Воспрянули немного, за-бывать то предзнаменование стали. Думали, что обойдется. Даже объ-яснение тому факту подвели: мол, сами в поход не идем, значит, все и обойдется… Ан, нет! Не обошлось. Хоть и в следующее лето, но случи-лось. Да вы не стесняйтесь, — не забывал он угощать русколанцев, — ешьте, ешьте. Словами сыт не будешь…

— Это верно, — солидно согласился с курским князем Сколот, пере-став уминать за обе щеки кусок мяса. — Хотя нашего княжича, — скосил он лукаво глаза на Бояна, — хлебом не корми, водой не пои — дай слова-ми позабавиться. Любит, грешным делом, сказки сказывать, песни сла-гать. Книжник! — Протянул он уважительно, а Боян между тем от по-хвалы зарумянился, как девица.

— Книжник — это хорошо, — отозвался на слова сотника Сколота князь Севко. У нас, беда, книг нет… Есть немного отдельных свитков, по которым грамоте жрец Свир детишек наших обучает. А книг, чего греха таить, нет… Зато песенников, дудочников разных, гусляров име-ем, — усмехнулся он. — Можно было и пригласить их, да считаю, не ко времени сия забава. Верно, княжич?

Курский князь не красовался и не привирал: в его граде и окрест-ностях града было достаточно людей, умевших песни петь и былины с небылицами сказывать, на гусельках звончатых струны перебирать, в рожки, сопелки дудеть.

— Верно, князь, — со смущенной улыбкой на лице от похвалы Ско-лота ответил Боян.

На этом разговор о песенниках-сказителях оборвался и перешел, как и должно было быть, в русло ратных забот и переговоров.

В княжеской горнице за столом кроме русколанских посланцев и самого князя еще находились его сыновья Доброгнев и Яромысл, воево-да Ярун, живший с князем по соседству, в таком же двухъярусном дворце, построенным еще прежним воеводой, покойным Хватом, отцом Сколота, и еще несколько ближних родственников и бояр. Новый вое-вода Ярун был приглашен князем Севко не случайно. Во-первых, он воевода, а, значит, должен быть в курсе всех вопросов, связанных с во-инской тугой. Во-вторых, Ярун побывал два десятка лет тому назад в Русколани, видел князя Буса и его ратников — поэтому сам Сварог тре-бует его участия в переговорах. В-третьих, Ярун и прибывший с княжи-чем Бояном его дядька и сотник Сколот-Сокол лично знакомы — им не-обходимо не только повидаться друг с другом, но и просто поговорить, вспомнив былое. Княгини не было. То ли не пожелала сама присутство-вать при мужском разговоре, то ли князь Севко о том ее попросил.

— Мы, по правде сказать, — продолжал он рассказывать, — как ус-лышали весть о походе готов, так с воеводой Яруном — услышав свое имя, Ярун кивнул головой — и кликнули клич вече собирать. Вече же приговорило: быть ополчению.

О том, что так оно и было на самом деле, Боян и его спутники за-метили сами, когда подъезжали к Курску. Еще на дальних подступах к граду им стали встречаться, а то и обгонять их, как отдельные воору-женные всадники, так и целые отряды, состоящие из двух-трех десятков воев. Были и пешцы. Но все вооруженные, даже если из всего вооруже-ния при них были топоры, дубины, вилы или просто рогатина, а вместо кольчуг и прочих доспехов кожаная куртка или волчанка мехом наружу. Ратники спешили в Курск на зов князя Севко. И в самом Курске, начи-ная с его предместий, шагу нельзя было шагнуть, чтобы не встретить вооруженных людей. Крепость же была полностью забита гриднями из княжеской дружины и прибывшими воями.

— А чтобы вои праздно не шатались, я с сынами, воевода с сотни-ками, тут же разбиваем их на десятки, назначаем из них же десятских, и начинаем проводить обучение и тренировки, — пояснял Севко, — а то за несколько последних мирных лет, они, почитай, разучились меч в руках держать, не помнят уже с какой стороны за копье взяться, — пошутил он.

В шутке князя была и доля правды: мирное время наложило свой отпечаток и на воинском мастерстве. Люди больше имели навыков мир-ной трудовой деятельности, чем воинской, в которой так долго не было надобности.

— Караульную службу в крепости усилили, караульные разъезды в поле направили. Пусть обвыкают…

И это видели Боян и Сколот. Разумные действия курского князя вызывали чувство умиления и радости: «Если так пойдет дело и дальше, то не гулять готским ордам по славянской земле».

— А еще своих нарочных в ближайшие городища направили, пусть готовятся, — продолжил Севко. — В Ярильск, Липовец, Ратск… в горо-дище Римов, что на Псёле приютилось… Кстати, братья, должен вам заметить, что Псел, на мой взгляд, то место, где сподручно было бы ра-ти собирать. Во-первых, степные просторы вокруг, и, соответственно, корм для коней. Во-вторых, место куда как близкое к Голуни и Белой веже, а, значит, и к Кияру, и к Киеву, чем Курск, Ярильск или иные го-рода Десны и Семи. В-третьих, там есть, где конным ратям развернуть-ся… и где до поры до времени скрытыми быть от чужого взгляда, от недобрых очей. В тех краях еще издревле наши предки проживали. О чем говорят сотни, если не тысячи курганов погребальных. В-четвертых, думаю, будет много пеших ратников, так по Псёлу до Голу-ни можно на ладьях, стругах, а то и просто на плотах спуститься.

Курский князь Севко был не просто князем, он был любознатель-ным князем. Не раз с малой дружиной все Посемье исходил и на бере-гах более южного Псела побывал. Лично многие курганы, о которых только что говорил, видал. Хаживал он и в Воронежец, и в Смоленск, и в Чернигов — дружбу с князьями тамошними водить. И Киев Днепров-ский ему был знаком не понаслышке. Не раз по Семи, Десне и Днепру до него спускался. Град нравился, а князь Кий не очень. Был заносчив и недружелюбен.

Но что было, то сплыло, быльем поросло. Теперь в Киев беда при-шла, и надо от той беды избавляться. И тут старые обиды не в счет. К тому же, каким бы ни был Кий, но он славянин, русич. Славяне же меж-ду собой всегда как-нибудь договорятся. Готы же — чужаки, враги. И с ними никакого уговора не может быть.

— А ведь князь Севко резонно говорит, — обрадовался Сколот, — ум-но придумал: пеших воев по реке сплавить. Мы до такого не додума-лись. Верно, княжич?

— Верно, — согласился с доводами курского князя Боян, так же удивляясь, как самим такое на ум не пришло. Видно, тут помешало мнение того, что все вои будут комонны, как это происходило ранее в Русколани, где больше было степей и, соответственно, коней. Северные же земли славянских племен были не так богаты конями, зато желаю-щих сразиться с врагом в этих землях всегда было достаточно.

— А еще я думаю, — развивал свою мысль князь Севко, — что не только пешцы могут сплавляться по Псёлу, но и по другим рекам тоже. К примеру, ильменским словены, кривичи, полочане и дреговичи — по Днепру, радимичи и северяне — по Десне. Таким образом, они смогут приплыть хоть до самого Киева. Только надо связь между собой посто-янно поддерживать, чтобы ударить на ворога не в разнобой, не расто-пыренными пальцами, а разом, единым кулаком.

— Правильно, — вновь согласился с курским князем Боян, а как не согласиться, если князь говорил разумные мысли. — Знаешь, князь, буду в иных градах и весях, о таком способе движения обязательно скажу, если самим местным володарям такое на ум не придет.

— Рад, что мои слова к делу пришлись, — хитровато прищурил левое око курский князь.

— А далеко-то до реки Псел? — возвращая беседу в конкретное рус-ло, поинтересовался Боян.

— Да четверть дня скоку, если с заводными, да напрямки, — тут же с готовностью отозвался Севко, и было видно, что он давно и все проду-мал.

— Что скажешь, дядька Сколот, — обернулся Боян к своему сотнику, — один день ведь ничего не изменит…

Боян хоть и был старшим по своему положению в посольстве, но, тем не менее, решил заручиться мнением своего более опытного в жи-тейских делах товарища, которому привык доверять еще с детства, ко-гда Сколот был у него дядькой-пестуном.

— Да то и скажу, — уклончиво ответил на сей раз Сколот, — что по осени один день год кормит. Хотя, если хорошенько подумать, то где-то же надо нам подыскивать место общего сбора, так почему не на Пселе, как советует князь Севко… и его воевода Ярун, — сделав небольшую паузу, и взглянув на Яруна, словно призывая его к подтверждению слов князя, закончил речь он. — Думаю, что плохого не присоветуют.

— Верно сказано, — молвил Ярун, до этого момента почти не вме-шивавшийся в беседу. — Наш князь плохого не посоветует. К примеру, в граде Курске всем собираться и далековато и тесно. На Пселе — так в самый раз. Если место приглянется тебе, княжич Боян, — взглянул он открыто в глаза Бояна, а потом перевел взгляд и на своего князя, — то с вашего общего дозволения могу там воев принимать и обучать, пока ты, княжич, свое посольство не окончишь.

— Ну, как? — поинтересовался мнением русколанских послов Севко. — Подходит вам сие?

— А посмотрим! — решительней отозвался Боян.

— Тогда с утречка и поскачем, — подвел итог обсуждения этого во-проса князь Севко. — А пока, братья, ешьте, пейте, отдыхайте. Весь Курск к вашим услугам.

Остаток дня русколанские посланцы провели в беседах с курскими нарочитыми людьми и князем, обговаривая вопросы помощи и объемы этой помощи, как воями, так и продовольствием, вооружением.

— При любом раскладе, — заверили куряне Бояна, — мы Русколань в беде не оставим. Даже если иные земли не дадут своих воев в общую рать, чего и быть не может, о чем даже и думать не хочется, но на вся-кий случай так скажем, то мы на бой с врагом выйдем поголовно! Куря-не — знатные вои, с детства к копью и мечу приучены, вида крови не боятся.


Не успела еще Мерцана врата небесные пред Световидом раство-рить, чтобы он на золотой колеснице выехал на небесный путь, не успе-ла еще она росы-слезы с трав убрать, как из ворот курской крепости выметнулось дюжины две всадников, облаченных в доспехи и при всем вооружении. Каждый из всадников имел при себе по два запасных коня. Это князь Севко вместе со своим воеводой Яруном, русколанскими по-слами и частью дружины поскакал в сторону реки Псёл, чтобы подыс-кать место в районе городка Римова, пригодного для скрытого сбора славянской рати. Облачение в бронь и вооруженность говорили о том, что время тревожное, что отряд спешит не ради прогулки, а по воинской необходимости, а, значит, встреча с недругом не исключена.

— Поторопимся, други, пока прохлада и гнуса степного нет, — пото-рапливал Севко спутников, заставляя уздой и плеткой ходко рысить своего вороного жеребца.

И други торопились.

К полудню отряд вынесся на крутой берег Псла, поросший степной травой и густым кустарником. Слева от всадников за небольшим ручьем угадывался лес и девственные болота. Справа, в поприще от них, а то и более, также темнели заросли то ли дубовой дубравы, то ли березовой рощи, возможно, и соснового бора. Спереди была речная гладь самой реки и пойменный луг, переходящий далее, ближе к окоему, в беско-нечную степь. Псел, плавно огибая мысок, был тих, тихоструен, неши-рок и, по всему видать, неглубок. Его легко можно было преодолеть вброд, особенно конникам, однако, несмотря на это, он был вполне при-годен для плавания по немуна ладьях и стругах, что, в конце концов, удовлетворяло и устраивало не только местных жителей, но и послан-цев русколанского князя.

— Ну, что? Ближе к Римову двинемся или тут пристальней при-смотримся? — Поинтересовался князь Севко, обращаясь к Бояну.

— А до Римова еще далеко? — спросил Боян, прежде чем ответить на вопрос князя, во все глаза рассматривая окрестность. Местность ему нравилась.

— Ну, не так, чтобы далеко, однако прилично… — неопределенно ответил Севко. — Поболе поприща еще будет.

— А по мне, княжич, — вмешался Сколот, — место отличное. Батюш-ка твой подобные выбирал, когда наши дружины по пути следования сарматской орды выставлял. И сухое, и травное, и высокое — далеко ви-дать… до самого окоема. И с водой — самим попить, коней попоить — хлопот нет.

— Так, что, княжич? — напомнил Севко.

— Что иное искать — коней только морить, — молвил Боян. — И это, как нельзя лучше, сгодится.

— Тогда вопрос решен, — подхватил Ярун. — Небольшое городище заложим тут, чтобы прибывающим ратникам было где некоторое время коротать — и вся недолга.

А князь Севко, поразмыслив, добавил веско:

— В честь княжича Бояна Бояновым его наречем. Не быть же ему безымянным… Каждое место должно свое имя иметь… Так уж исстари заведено!

— Не стоит сие, — смутился Боян и вновь, как девица, покраснел. — Кто я такой, чтобы в мою честь городище называть?..

— Княжич и друг, — тут же нашелся курский князь Севко. — К тому же городище, как я уже говорил ранее и как опять повторю, должно свое название иметь. Не может оно быть безымянным. Не должно. Так чем имя Бояна хуже иных?!! Ничем! Вот и назовем…

— И чтобы воям, сюда направляющимся для сбора, проще было ориентироваться, — добавил практичный Ярун. — Будем всех извещать, что сбор у Боянова городища. О Бояновом городище люди скорее за-помнят, чем о чем-то безымянном, не имеющем определения.

— Верно, — охотно подтвердил слова своего воеводы князь Севко. Впрочем, не только подтвердил, но и самого воеводу похвалил. — Моло-дец, воевода, разумно глаголешь… Саму суть чувствуешь!

— Пожалуй, верно, — согласился с курским князем и воеводой рус-коланский сотник Сколот при молчании княжича Бояна, впрочем, глу-боко внутри радующегося выпавшей на его долю чести. Не каждому князю, даже знаменитому, удается вот так дать свое имя граду или се-лению. Такого только избранные богами удостаиваются.

«Но ведь я же обыкновенный смертный, — вновь и вновь удивлялся и радовался Боян. — И вот тебе на… городище моим именем названо»!


Утром следующего дня Боян и его спутники торопились уже в Ярильск, а курский воевода Ярун уже оповещал курян и прибывающих в Курск ратников о новом месте сбора — Бояновом городище вблизи реки Псёл.

— Туда идите, — напутствовал он ратников, — туда идите. Да всех встречных о Бояновом городище предупреждайте. Я и сам вскорости туда прибуду…

Много ли надо русичам, особенно воям? Вот была голая степь, но прибыли туда люди, наполнили ее голосами, ржанием коней, стуком топоров. Шалаши соорудили, землянки выкопали, где-то частокол сра-ботали — и уже городище стоит. И уже жизнь в нем кипит. Кашевары кашу варят, конюхи коней пасут, ратники тренируются, мечами тяже-лыми без устали машут, копья в цель мечут. Ибо лучше при тренировке бадью пота пролить, чем чару малую крови во время боя. Волхвы-кудесники, а то и ведуньи-травницы, знающие травы и заговоры от раз-личных хворей, умеющие людей лечить, по стану ходят, интересуются, нет ли среди ратников немощных, болезнями страдающих. Конские ве-дуны за конями присматривают, чтобы, не приведи Сварог, лошадиным сапом не заболели — тогда прощай конница, все лошади падут.

Ставили временно, на первую пору, лишь бы людям было где ук-рыться в непогоду. О далеком будущем не загадывали. А что из того получится — только Сварогу да иным светлым славянским богам знать…


… Откуда было ведать им, простым славянским ратникам, что на том месте или рядом с ним, много веков спустя, будет расти вширь и ввысь город Обоянь, как память предков о граде Бояна и о самом Бояне, прозванном Вещим, патриоте Руси, воине, певце, сказителе, тмя которо-го станет сакральным и будет передаваться из рода в род, из колена в колено вплоть до образования на просторах Руси Черниговского княже-ства, в котором также будет свой Боян-сказитель. Они так далеко вперед не заглядывали. Им бы врага лютого в свой урок разбить, да беду из-жить… А с остальным потомки, как-нибудь, сами разберутся…

БРОДИЧ И ЯРУН

— Ну, что, сын, — старчески покряхтывая — от долгих лет и предчув-ствия непогоды ныли кости — спросил старый охотник Бродич прибыв-шего в очередной раз в Курск за новыми воями сына Яруна, — все в по-ход пойдут, али как?..

Разговор происходил в доме воеводы и в его же комнате, располо-женной на втором ярусе, с видом на воротную башню. Остальные по-мещения занимали дети Яруна и челядь. Первый же ярус был отдан под склады и клети, под помещения для хранения и приготовления еды.

Не любил старый охотник ходить в дом-дворец воеводы, хоть этим воеводой был его собственный сын. В простой огнищанской избе чувст-вовал себя куда уверенней, чем в воеводском дворце. Не любил, стес-нялся хором воеводских, но что поделаешь, пришлось. Сын Ярун из-за службы княжеской все никак не мог времени выбрать, чтобы дом роди-тельский посетить.

— Полагаю, что все мужчины и юноши, способные носить оружие, — отозвался, помедлив чуток, Ярун, стараясь не быть излишне суровым с отцом и вместе с тем тяготясь этим разговором.

— И братья твои, а мои сыны? — Теперь уже вкрадчиво задал оче-редной вопрос Бродич.

— И братья. — угрюмо отозвался Ярун, чувствуя себя неуютно под напором отцовских вопросов.

— И дети твои?

— И дети. Чем они хуже или лучше иных?..

— Оно, конечно, ничем… — вроде бы согласился с сыном-воеводой Бродич.

— Так почто спрашиваешь?

— Думал, что к кому-нибудь из них, по-родственному, снисхожде-ние поимеешь… — смутился Бродич, даже свои старческие, немного слезящиеся глаза опустил долу. Ему самому этот разговор не нравился, но куда же денешься от него. — Кого ни-то с нами оставишь… Ведь ста-рики уже. Тяжело нам будет без мужской помощи век доживать… Мать-то совсем слабая, того и гляди: помрет. Да и я — уже не мальчик… Князь Севко, небось, своих детей при себе оставил? — Спросил то ли с надеждой, то ли с досадой, а, может, просто так, на всякий случай, Бро-дич.

— Пока сотниками определены, — вполне серьезно ответил Ярун. — А там, если народ еще подвалит, быть им тысяцкими. Ратному делу ведь лучше других обучены. — Понимаю, батя, что тяжело тебе и матери, но кому сейчас легко?!! Беда пришла. А если пришла беда — то, как гово-рится, отворяй ворота… Все поголовно в ополчение идут, ибо одним княжеским дружинам не справиться. Ведь готы, как поговаривают све-дущие люди, не ратью, не дружиной идут — всем народом. Со всеми чадами и домочадцами, со всем скарбом своим. Народ же, чей бы он ни был — сила. Я видел, как сарматы шли. Сила! Кому, как не мне о том знать. Что же касается твоего вопроса, отец, то в граде нашем только князь с малой дружиной на всякий случай остаются. А остальные все у Боянова городища собираются. Слыхал о Бояновом городище?

— О Бояновом?.. — переспросил грустно и тихо Бродич. — Что-то ранее не приходилось.

— Теперь есть такое… на реке Псел. В честь русколанского княжи-ча Бояна князем нашим названо. Был тут недавно такой. Вместе с сыном бывшего воеводы Хвата Соколом, которого теперь Сколотом зовут, за-езжал. Да я о том, кажись, уже тебе говорил.

— Может, и говорил, — промолвил Бродич, — да я подзабыл. Память-то уже не та… Значит, Сокол-то жив?..

— Жив. Что ему станется? — ответил Ярун, в тайне радуясь, что отец сменил ход беседы.

— А тогда, еще при покойном воеводе Хвате говорили, что сги-нул… утонул.

— Да мало ли что и когда баяли?.. Я, когда из Русколани после про-вода сармат прибыл, ведь сказывал, что жив он…

— Сказывал…

Помолчали, размышляя каждый о своем. Разговор был тяжелый. Для обоих тяжелый. Оба это понимали. Понимали, но избыть, отодви-нуть в сторону, не могли.

Жаль было Яруну старика-отца. Все жизнь Ярун видел и знал его сильным и здоровым, в одиночку бравшим не то что волка, но кабана и медведя. Казалось, что ему никогда сносу не будет. Но годы взяли свое, согнули и отца, и мать. Старики еще бы подержались немного, но тут эта напасть — готы. Беда и их коснулась: за детей, внуков переживают. Вот и надломились. Жаль отца, жаль мать, жаль супругу свою — поки-даемых, но что поделаешь… Отчую землю надо же кому-то защищать. И не кому-то. А ему, Яруну, сыну охотника Бродича, и всем его брать-ям, сыновьям, племянникам и внукам. Всем курянам и жителям Посе-мья. Всем русичам. Такова доля. Так славянам на роду написано: свою землю от ворогов оборонять и защищать!

— Значит, забираешь? — прервал паузу Бродич, еще раз взглянув в лицо сына своими старческими, часто слезящимися глазами, отчего приходилось часто моргать, чтобы влажную муть с них согнать.

— Приходится, отец. Забирать… принимать… Знаешь, кроме муж-чин и юношей много и девиц в дружину просится. И витязяни, что по-нятно, и простые девицы, что, согласись, довольно редко в наше вре-мя…

— Значит, забираешь… словно не расслышав последних слов сына, повторил Бродич, подведя по-видимому для себя определенный итог.

— А ты как бы поступил?

— Не знаю, сын. Не приходилось мне в вождях хаживать, судьбами сородичей распоряжаться. Весь век простым охотником прожил.

— А мне, вот, приходится, — грустно, с душевной болью, с надры-вом заметил Ярун.

— Может, оно и верно, сын… Однако…

— Не падал бы ты, батя, духом, — обняв отца за согбенные, обост-рившиеся мослами лопаток, плечи, молвил Ярун. — Сколько походов, батя, на твоем и уже на моем веку было, а сколько еще будет… Не счесть. Вот ворога одолеем, примиримся и домой возвратимся. Еще все вместе поживем. Да и внуки остаются с вами, снохи. Только командуйте ими да подсказывайте — все исполнят.

— Дай-то Бог! — без особой уверенности в скорый успех похода промолвил Бродич. — Когда будете уходить, не забудьте к нам в избу заглянуть, мать проведать… попрощаться то ж… Кто его знает, уви-димся ли еще, все под богом ходим…


Во многих градах побывал Боян, выполняя поручение князя Буса. И куда бы он не прибывал, везде ощущал поддержку и понимание. А его сотник напутствовал воев:

— К реке Псёл, что на полдень от Курска, идите, о Бояновом горо-дище спрашивайте. Там первичный сбор ратников намечен, туда и со-бирайтесь. К Боянову городищу идите…

И люди шли. Шли северяне и древляне, род которых от Сева и Древа происходит, шли кривичи и дреговичи, род свой ведущие от пра-отца Скрева, шли вятичи и радимичи — внуки легендарных князей и во-ждей Вятко и Радима. Шли-двигались конные и пешие, в бронях-кольчугах, в крепких кожаных панцирях и без таковых… в одних хол-щовых рубахах или в душегреях-волщовках на голом теле.

КНЯЗЬ СЛОВЕН

То же самое было и в Словенске-Славгороде. С честью встретил князь Словен посольство Русколанского князя. Вспомнил за званым обедом князя Буса и мать Бояна, Радославу. Посетовал о ее ранней кон-чине.

— Прекрасная женщина была. Очень жаль, что так рано оставила наш бренный мир и ушла к пращурам. Зато какого княжича нам пода-рила! — Похлопал он своей пудовой дланью по спине Бояна. — Богатыря!

Не нужно было Словена упрашивать о помощи. Сам заявил:

— Вижу, вы, братья, спешите. Я бы так же поступил… Поэтому вы, отдохнув и набравшись сил, скачите в Кияр, сообщите князю Бусу, что как только соберу дружину и ополчение, так скорым шагом и поспешу к нему на помощь. Думаю, что наши соседи: жмуть, весь, сумь, а также кимры и земегалы к нам примкнут — ибо все мы дети отцов наших Руса, Скифа и Словена, все мы внуки и правнуки Ария и Богумира… Конные дружины сухим путем пойдут, ладейные — водным. Так и передайте князю Бусу, пусть будет уверен в том. Не позволим мы ворогу топтать Русскую Землю! А чтобы лучше было наше взаимодействие и взаимо-помощь, то каждый день буду гонцов слать. И князь Бус пусть то же самое делает. Так, где вы говорите первичный сбор назначен?

— На Псёле, у Боянова городища.

— А далее?

— Полагаем, если планы Буса не изменятся, у Голуни соберемся. От Голуни до Киева — конным ратям рукой подать!

— Вот и хорошо. До Голуни конные рати пойдут, а ладейное опол-чение будет двигаться, как и обговаривали, по Днепру до самого Киева. А пока пейте, ешьте, отдыхайте. Может, вам песельников кликнуть, гусляров позвать? Можно и девок разбитных, которые в баньке попарят, усталь после дороги трудной снимут. Ты, как на это смотришь, княжич?

— Банька не помешала бы, — смутился Боян, не привыкший к тако-му сервису. — Действительно пыль дорожную и усталость смыть стоит. Можно и без девок обойтись. Как-то к тому не привычен.

— Нет уж, — засмеялся с какой-то беззаботной удалью Словен. — В бане без девок никак нельзя! Особенно без мясястых и сисястых, от ко-торых жаром пышет сильней, чем от раскаленных в печи камней. Тогда будет не баня, а черт знает что! Впрочем, хозяин — боярин, как мои сло-вены говорят…

— А супруга, жена твоя? — Растерялся от такой откровенности Боян.

— Что — жена?!! — засмеялся Словен, обнажив ряд белых и крепких, как моржовая кость, зубов. — Жена не стенка — подвинется. — Но тут же посерьезнел: — Шучу! Шучу, конечно!

— А-а! — только и нашелся, что молвить русколанский посол, так и не поняв, шутит или говорит всерьез славгородский князь.

— Слушай, княжич, — спохватился вдруг Словен, — а не найти ли нам тебе тут невесты? Знаешь, какие жаркие в любви словенки бывают? Страсть! Все, заметано, — радостно вскричал он, — завтра же тебе невес-ту и найдем!

— Может, когда с готами покончим, — засмущался Боян, покрываясь румянцем, как красная девица. — Я зарок себе дал, — нашелся он, — что до победы над врагом не женюсь.

— Неужели? — не поверил женолюбивый Словен. — И давно… — тут же добавил он, — зарок такой дан?

— Недавно, — смутился Боян.

— Что ж, — улыбнулся Словен, поняв, что про зарок Боян вспомнил только что, а до этого об этом и не думал, — зарок — дело серьезное. Его нельзя нарушать. Боги обидятся. Однако, помни: как только победим врага — тебе невесту находим! Верно?

— Верно, — вынужден был дать согласие русколанский княжич, бу-дучи уже не рад тому, что придумал такую отговорку.

— Раз верно, то помни: не дал слово — держись, а дал — кре-пись… В походе со мной рядом будешь. Стремянным! Не возражаешь? Вот и хорошо. А девок любить я тебя все равно научу… — Оскалился в откровенной насмешке Словен.

ПОХОД НА КИЕВ

Откликнулись славянские князья на призыв русколанского князя. Исполчились на ворога северяне и радимичи, кривичи и дреговичи, вя-тичи и словены. Тронулись ратные люди на юг, сбиваясь в сотни и ты-сячи. Заспешили конные вестовые и посыльные из края в край по степи и лесам, уточняя и определяя место сбора ратей. Днями и ночами шли степными просторами, придерживаясь русел рек, как главного направ-ления, проверяясь днем по солнышку, ночами по звездам, конные отря-ды воронежцев и курян, беловежцев и черниговцев, ярильчан и смолян, словенцев и путивлян, римчан и ратцев. Те же, у кого не было возмож-ности коня раздобыть, плыли на ладьях и стругах. Тайными тропами пробирались по занятой неприятелем землям тиверцы и уличане, волы-няне и карпени, словене и сурежане, дулебы и будины, белогоры и но-вояры, асы и поляне. Всплакнув навзрыд, по-бабьи, от нависшей беды, но, смахнув вскоре слезы и осушив очи, ополчилась Русь на ворога! Ощетинилась лесом копий и дротиков, сулиц и мечей, острыми жалами десятков тысяч стрел!

Разослав гонцов и послов, князь Бус не стал ждать у моря погоды. Поставил все взрослое мужское население Кияра и его окрестностей под копье. К его четырехтысячной дружине вскоре добавилось еще полтора десятка тысяч. Но не все имели оружие, коней, брони. Приказал от-крыть княжеские кладовые, выдать оружие и брони. Из княжеских та-бунов раздал коней. Не успел оглянуться, как почти двадцать тысяч ратников уже было под рукой. А тут стали приходить сведения из со-седних земель: идут вои, подходят дружины.

— Князь, — поздоровавшись на бегу с Бусом, воскликнул волхв Злат, только что прискакавший из-под Белой Вежи и еще не успевший даже дорожную пыль стряхнуть как следует, — беловежцы, чуть не поголовно выступили. К Северскому Донцу двинулись. Там наши рати ждать ста-нут. В граде тесно. Оставили лишь охранные дружины да еще провод-ников для воронежцев, которые должны со дня на день подойти.

— Хорошо, — даже не пытается скрыть радости Бус: не одной Рус-колани с врагом на ристалище ратное выходить, всей Русью. Русь же — сила! — Сколько их будет?

— Кого? — переспрашивает Злат. — Беловежцев или же воронежцев?

— Беловежцев, — уточняет Бус.

— Вместе с окрестными селениями и огнищами, да с теми, кто от Танаиса подойдет, тысяч пять-шесть выставят, я думаю… Может, и бо-лее… Не считал. Там всем занимается князь Ратобор. Помнишь такого?

— Помню. Тогда этаким увальнем был, но силой медвежьей обла-дал. Он нас еще до Воронежца и Курска сопровождал в том, ознакоми-тельном походе. О, как давно то было! — Не сдержал сожаления о тех юных годах князь Бус.

— Теперь пообтесался на княжеском столе-то. Отец-то его, Ратай давно в мир к пращурам отошел. Теперь он всеми делами заправляет. В боярах у него братья да другие мужи видные из родов лучших. Собст-венными очами видел, князь, сила собирается, — на радостной ноте окончил свой рассказ Злат.

— Хорошие вести, брат, ты принес, — согласился с братом-волхвом Бус. — А у нас пока вести хуже: от Боспора помощи не будет… Боспор-цы, как всегда, выжидают. Привыкли только к победителям присоеди-няться, добычу делить. Конечно, чужими руками жар загребать все мас-тера! — Посетовал он.

— Подумаешь, новость, — отозвался с легкой усмешкой Злат. — Мы и так полагали, что помощи от них не будет. Сам же и говорил, что на них, а еще на ромеев рассчитывать не приходится. Было такое?

— Было, — согласился Бус. — Однако…

— Так что нас тем не удивишь. Плюнь на них и забудь, — посовето-вал Злат, желая приободрить брата. — Они еще опомнятся, поверь моему слову, да поздно будет. Долг платежом красен… Лучше скажи, что слышно о наших соседях? Как аланы? Берендеи?

— Горцы, не паче боспорцев, выжидают. А, может, обиды прежние таят. Мы ведь круто порой с ними расправлялись за их набеги на наши селения и огнища… — раздумчиво произнес князь, словно оценивая и, возможно, в какой-то мере оправдывая действия горских племен. — А аланы и берендее поклялись быть вместе с нами и выставили ратных людей для общего дела. В бронях, оружных и комонных. А также их вожди и князья кроме клятвы еще в качестве залога своих старших де-тей, продолжателей рода к нам в Кияр прислали. — Окончил он на более оптимистической ноте.

— Вот это радует, — констатировал Злат. — Значит, пока наши опасе-ния, что предадут, не подтверждаются!

— Пока — да. Сеча ведь не наступила. Но как до дела дойдет — еще по воде вилами писано…

— Знаешь, брат, — заметил Злат, — вижу, чем ты старее, тем недо-верчивее становишься. С чего бы?..

— Не я виноват, — отшутился с горечью Бус, — жизнь такая! Чем мо-ложе был, тем больше веры к людям имел, чем зрелей становлюсь, тем веры к ним все меньше и меньше. Раньше подлости в людях не видел, теперь же замечаю. — И добавил, проявляя заботу о Злате: — Иди-ка ты, брат, отдохни. В дороге, чай, умаялся! Эк, сколько проскакал. Потом все обстоятельнее обскажем и обтолкуем.

— И то верно, — согласился Злат, который после длительных, изну-ряющих душу и тело скачек чувствовал себя разбитым и уставшим. К тому же дорожная пыль не только забилась в рот и ноздри вызывая чех, но и поскрипывала на зубах и вызывала неприятный зуд в теле. Надо было обмыть тело и отдохнуть.


К Голуни Бус подводил более тридцати тысяч войска. Еще никогда такой большой дружины земля Русколани не видела. Впрочем, не так самой дружины, как большой пестроты этой дружины. Кого тут только не было, в какой защите и с каким вооружением не находилось. Были здесь и княжеские гридни, сплошь закованные в кольчужную или пан-цирную броню; были тут вои и в одних чешуйчатых панцирях; были просто в кожаных доспехах. Но подавляющее большинство прибывших ратников было в обыкновенной повседневной одежде, холщовых руба-хах и таких же холщовых портах да еще в грубых войлочных плащах, служивших одновременно и попоной, и подстилкой на привалах, и оде-ждой от дождя и холода. А каких мастей были кони? Так это вообще никакому описанию не поддается. И белые, и серые в яблоках, и каурые, и вороные, и карие, и соловые, и чубарые, и рыжие, и саврасые, и чалые, и гнедые, и пегие. Каких только мастей лошадей не было. Если в княже-ских дружинах уже придерживались того порядка, чтобы в каждой сот-не были кони одной масти, стремились к однообразию, то в ополчении такого не достичь. Впрочем, пестрота эта не пугала и не отталкивала, наоборот, даже чем-то привлекала. Не своим ли разнообразием?..

— Силища, — оглядывая нескончаемые вереницы всадников, гово-рил Злат. — Вся Русь идет.

— Силища, — соглашался Бус, — но еще не вся. — Вестники сообща-ют, что князь Словен, поставленный на общем вече ратников главным воеводой над всеми северными славянскими дружинами, тысяч два-дцать конных воев ведет, да еще тысяч с десяток пеших, на ладьях и стругах спускающихся. Пешцев взялся вести смоленский князь Храбр. Я его не знаю, но Боян, который находится при войске Словена в чине младшего стремянного, сообщает, что князь сей умом не обижен, как и силой, и храбрость имеет достойную русича. Не зря же его Храбром нарекли. Как к Киеву подойдем, лодейные дружины ой, как помогут: и место для высадки обеспечат, и ладьи свои переправить наши дружины дадут. В Русколани раньше пешие воины были как-то непривычны для сражений, все на конницу уповали, к ней были по традиции склонны. Считалось, что пешие воины только для караульной службы в крепо-стях и пригодны. По стенам скакать на лошадях как-то несподручно. Теперь же вижу, что и пешее войско — большая сила. Еще как пригодит-ся!

Примерно таким же пестрым, если еще не более пестрым, чем рус-коланская рать, была рать, ведомая славгородским князем Словеном, у которого в первых советчиках и помощниках находился стремянной Боян, сын русколанского князя Буса.

Недалеко от Голуни оба войска, совершив несколько дневных пе-реходов, наконец, встретились, приветствую друг друга громкими кри-ками и звоном оружия.

В большом шатре, установленном гриднями князя Буса на возвы-шенности пологого холма, подальше от гомонящих сотен и тысяч сла-вянских ратей, и ими же охраняемом, собрались все князья и воеводы славянских родов и племен. На совет.

Все присутствующие на совете уже успели поздороваться и позна-комиться друг с другом, поэтому без лишних эмоций, присев на ковры, укрывавшие пол шатра, слушали Буса, взявшего на себя общее руково-дство ратями.

— Думаю, что денька два стоит передохнуть тут, — говорил князь Бус, — провести смотр нашему воинству, обсудить вопросы дальнейшего взаимодействия. Сила собралась великая. Но и великая бывает пустой, если действовать без ума.

— Верно! Верно! — загалдели собравшиеся мужи, соглашаясь с мне-нием русколанского князя. — И отдых требуется, и смотр, и организация взаимодействия.

— А еще, князья и воеводы, — продолжил Бус, — следите за тем, что-бы вои не злоупотребляли сурьей хмельной и вином. До добра это не приводит. Либо напьются и между собой передерутся, либо пьяные в полон к врагу попадут. Это, когда в соприкосновение с готами войдем, — уточнил тут же он. — Такое, к несчастью, уже не раз с нашими предка-ми случалось.

— К чему, князь, такие строгости, — не согласился Словен, любив-ший хмельные застолья. — Вои — не девицы и не старцы-жрецы, чтобы от хмельного нос воротить, да и сухая корка горло дерет. Если, конечно, в меру, — все же уточнил он.

— Нет, — уже не согласились с князем Словеном другие князья, при-знавшие слова Буса за разумные и своевременно сказанные. — Князь Бус истинно речет. С сурьей и вином надо проявить осторожность. Напрас-ное пролитие крови по пьяному делу нам ни к чему.

— Хорошо, хорошо, — вынужден был сдаться Словен, — пусть будет по-вашему. Вино — только для раненых или скудных животом. И пусть жрецы, которые будут о раненых заботиться, за его расход ответ несут.

Тут уж все одобрительно поддержали Словена за разумность речи. Потом речь держали другие князья и воеводы, советуя, как лучше вое-вать с готами, как лучше использовать пешее войско. А вечером, когда спала дневная жара, и не так знойно дышала степь, произвели смотр всему воинству. Всем пятидесяти тысячам. Всей Руси. На степной рав-нине посотенно во главе с сотенными и тысячными военачальниками, в соответствии с родовой или же племенной принадлежностью, друг воз-ле друга выстроились славянские, аланские, берендеевские дружины.

— Сила! Сила! — перешептывались между собой князья и воеводы, объезжая на конях эту рать под приветственные крики и звон оружия тех дружин, напротив которых они останавливались. — Не устоять готам и их хваленому конунгу Германареху. Не устоять!

Чувство единения и силы ощущалось не только среди воинских вождей, но и среди рядовых воев.

— Слава! Слава! Слава! — Катился над встревоженной степью гроз-ный боевой клич славян. — На Киев! На Киев! Смерть ворогу!

Давно, если, вообще, когда-либо ранее, слышала Приднепровская степь такой мощный клич. Степная мелюзга: зайцы, хомяки, суслики — поспешно прятались в норы; живность покрупнее: косули, лани, сайгаки — уносились прочь с обжитых мест. И даже волки, уже приготовившиеся к ночной охоте, тревожно настораживали чуткие уши, чувствуя новую силу, появившуюся на обжитых ими просторах.

В КИЕВЕ

Как ни далек был Киев от Голуни — разве что за день при заводных конях доскачешь — но весть о том, что русы идут ратью на Киев, дос-тигла ушей готского конунга Германареха ранее, чем того хотели бы славянские князья и воеводы.

— Великий конунг, — прибежал к нему во дворец сын Рандвер — Германарех занимал дворец киевского князя — русы собрали рать и на нас идут! Что делать прикажешь?

Рандвер при конунге исполнял одновременно обязанности и по-сыльного, и советчика ближайшего, и телохранителя, и адъютанта. Только ему Германарех доверял личную охрану и круглосуточный дос-туп до своей персоны. Рандвер, как и все готы, был амбициозен, как и все, стремился к власти, но не настолько далеко простирались его по-мыслы и амбиции, чтобы затмить ему разум. Он понимал, что до самой вершины в иерархии властной лестницы ему никогда не подняться: слишком много было претендентов на королевский престол. А потому свое будущее видел только в преданном служении отцу-повелителю. Это понимал и Германарех, выбрав его на роль личного охранника и адъютанта из многих претендентов.

— Фу, Рандвер, что за манеры… опять ты в неурочный час со вся-кими глупостями. И как ты умудряешься так пригадывать? Специально что ли делаешь, чтобы мне досадить. — Высокомерно и недовольно из-рек великий конунг, так как собирался идти в покои одной из киевских княжен-наложниц, а ему в том помешали. Впрочем, отчитав сына, что было вполне в его духе, он добавил: — Пусть идут — меньше гоняться за ними, выслеживая на бескрайних просторах степи, как зайцев, придется. Сами под меч наш идут — это уже хорошо. Радоваться тому надо, а не бежать, сломя голову, и отцу досаждать. Или ты чем недоволен, что беспокоишь меня по пустякам.

— Так, говорят, что их рать несметная… — Зная об отеческой такти-ке ведения беседы и потому не очень обескураживаясь прохладному приему, продолжил Рандвер.

— Говорят, говорят, — недовольно проворчал Германарех. — Гово-рят, что и нас сто тысяч. Мы и сами эти слухи впереди себя распускаем, чтобы враг заранее дрожал. А разве нас сто?.. Может, и они таким обра-зом действуют. Придут, если вправду придти осмелятся, увидим. А пока не мешай мне отдыхать.

Рандверу ничего не оставалось делать, как поклониться и выйти из покоев конунга.

После ухода сына Германарех, однако, визит к молоденькой на-ложнице отложил, а уселся за стол и стал думать, где ему лучше встре-тить славянскую рать. В силу славян он, одержав многие победы над их племенами в Словении и в междуречье Днестра и Буга, не верил, но новость, доставленную сыном, принял если не встревожено, то с удив-лением, которое, впрочем, скрыл за напускным гневом и недовольст-вом.

«Что-то новое, — размышлял он. — Ранее они от меня и моих воинов или убегали или же прятались в своих городищах, которые взять-то большого труда не составляет. Теперь же сами навстречу идут… И пусть идут. Мы им также навстречу поспешим. В Киеве ждать не ста-нем. А то еще решат, что боимся. Ха-ха!» — Усмехнулся он про себя.

Решение было принято. И уже на следующий день готские орды стали переправляться через Днепр. Пешие и конные отряды затопили степь. Казалось, что им нет ни конца, ни края. Чувствуя поживу, за гот-ской ратью летели тучи воронья, пугая окрестность своим скрипучим, раскатистым, как и речь готов, карканьем, застилая солнце от глаз люд-ских. Не успели готы переправиться через Трубеж, один из многочис-ленных и довольно полноводных притоков Днепра, как в степи показа-лись колонны славянских дружин. Солнце играло на острие их копий.

Увидев друг друга, рати остановились, раздаваясь в ширь и нали-ваясь силой от все подходящих и походящих сотен и тысяч воев, словно яблоко соком в летнюю пору, словно река в половодье.


Местность, где произошла встреча ратей, была ровным местом, лишь поросшим ковылем и высокотравьем, которое, впрочем, коням и до брюха не доставало.

«Высока трава, — подумал Бус, окидывая наметанным взглядом ме-сто предстоящей сечи. — Лошадям особо не разогнаться, а пешцам, так, вообще, путаться ногами в ней придется. Не разбежишься в ней. С дру-гой стороны «волчьих ям» на глазах у ворога не накопаешь. Лучше да-дим воинам, если готы не навяжут сразу бой, небольшой отдых. Пусть передохнут, бельишко свежее оденут по древней традиции, к местности присмотрятся, приноровятся… Днем и мне, и князьям с воеводами надо как следует оглядеться, а ночью, возможно, тайком и «волчьих ям» на-рыть, да травой сверху замаскировать. Много не удастся, но что-то да получится. Можно и иные хитрости применить… хотя бы те же самые колья перед дружинами в землю натыкать… С налета, на полном скаку, глядишь, поначалу и не обнаружат, наскочат. Все нашим воям подспо-рье какое никакое… А посему, пусть-ка готы первыми и начинают сра-жение. А мы их встретим. Нам теперь спешить уже некуда и незачем».

Пока он так размышлял, определяя тактику и стратегию предстоя-щего сражения, к нему от всех дружин поскакали князья и воеводы.

— Что станем делать, князь?

— Расставлять ратников, как обговаривали. Впереди — кольчужни-ков, панцирников: дружины наши хоробрые. Тех, что без брони, назад, в тыл. Центр — за киярцами и русколанами. Ошуюю от него — беловежцы и воронежцы. Одесную — дружины, приведенные Словеном. Да по ро-дам и племенам расставляйте, чтобы сородич возле сородича, земляк возле земляка! Чтобы брат возле брата, сын возле отца! Жестче биться станут, остервенелей, защищая не только себя, но и своего ближнего! Я понятно объясняю?

— Понятно.

— Раз понятно, то действуйте! И поможет нам Сварог!

— И Перун Громовержец!

— И Перун.

СЕЧА

День простояли рати напротив друг друга, не торопясь сближаться для боя. Даже обычных в таких случаях застрельщиков и задир, вызы-вающих вражескую сторону на поединки, оголяющих и показывающих срамные места, ни с той, ни с другой стороны не было.

Русы не спешили в бой, желая отдохнуть после длительного и стремительного перехода. Готы же просто ждали команды своего вождя Германареха, который хотел, чтобы все славянские дружины подтяну-лись на место боя, чтобы одним разом покончить с ними. Силы ратей по оценке готских военачальников, были примерно равные, возможно ру-сов было чуть более, но Германарех, привыкший одерживать победы, верил в успех и численное преимущество противника его не смущало.

— Что повелитель тянет, подскакивали к нему на разгоряченных перед боем конях ярлы и герцоги? Пора уж показать этим варварам силу готского оружия и доходчиво объяснить, кто в этой степи теперь хозя-ин!

— Подождем, — отрывисто бросал слова Германарех, гневно сверк-нув очами из-под козырька своего позолоченного шлема, украшенного по бокам золотыми же рогами. Он восседал на вороном жеребце, толь-ко что объезженном конюхами, а потому почти что диком и злом, нерв-но перебирающем удила и враждебно косящем взглядом на людей и чужих коней. — Пусть все вместе в одну кучу соберутся, чтобы разом с ними покончить. И, вообще, советую лишних вопросов мне не задавать. Мне решать, когда в бой идти, а когда… предвкушением боя насладить-ся!

С наступлением ночи рати, разведя костры и выставив охранение, притихли в тревожном ожидании предстоящего сражения. Однако не все русы спали и отдыхали. В высокой траве ползали разведчики, стара-ясь выудить вражеские тайны, сильные землекопы рыли «волчьи ямы» напротив своих дружин, назначенные десятниками охотники втыкали в землю заостренные колья, которые утром в росной траве и не разгля-деть, но которые помогут в некоторой мере сбить вражеский натиск, поранив ноги лошадей и упавших с них всадников. Если русколане уже почти все пользовались для большей устойчивости в седлах стремена-ми, то готские всадники о таких приспособлениях еще не знали, а пото-му не так крепко восседали на своих конях.

На следующий день повторилось почти то же самое, только рати придвинулись ближе друг к другу, сокращая расстояние между собой и приминая траву, чтобы было сподручней действовать в случае нападе-ния противной стороны. Вои стояли, военачальники местность обозре-вали. Однако напряжение в ожидании сечи росло. То с одной стороны, то с другой выметывались отдельные всадники. Доскакав до середины разделяющего противников поприща, бранились в сторону противника, скупо пускали стрелы, обнажали срамные места, надсмехаясь над вра-жеской стороной, показывая собственную удаль. Однако поединщиков на честный бой не вызывали.

— Не пора ли, князь? — обращаясь к Бусу, спрашивали воеводы, давно уже расставившие дружины по своим местам. — Ратники в бой рвутся. Чего ждем?..

Бус ждал сообщения от лодейной дружины князя Храбра, которая, воспользовавшись тем, что главные силы готов оставили Киев и его предместья, должна была внезапно, прямо с марша напасть на град и захватить его, перебив немногочисленную стражу готов, которая по предположению Буса и Словена могла остаться на всякий случай в Кие-ве. Связь между его ратью и ладейной дружиной Храбра поддержива-лась постоянно через сметливых наездников, скрыто пробирающихся оврагами да лощинами до Днепра и обратно. А вчера, когда он уверил-ся, что перед его ратью стоят почти все готы Германареха, посовето-вавшись со Словеном, немедленно послал несколько тайных посланцев с заводными лошадями. Во избежание любой случайности (мало ли что может случиться в пути: готы ли перехватят, конь ли копытом в лисью или барсучью нору угодит, ногу сломит и всадника угробит) к князю Храбру с приказом об ускорении движения по Днепру на Киев, немед-ленном нападении на него и взятии. И теперь он ждал сообщения от Храбра. Так что мирное противостояние ему было на руку. Но об этом всем ведь не скажешь. Вот и приходится пустыми фразами, типа того, что «Время ждет!» отделываться.

— Удачу ждем, удачу… К чему спешить. Спешка, говорят, нужна лишь при ловле блох. А тут поспешишь — людей насмешишь… Впро-чем, хорошо, если насмешишь, а то еще придется кровавыми слезами умыться…

Как ни ждал Бус сведений о взятии дружиной Храбра Киева, пер-вым о том узнали военачальники Германареха от прискакавших в стан готов на взмыленных и загнанных до смерти конях оставшихся в живых стражников. Узнали и поспешили уведомить своего полководца.

— Подумаешь, незадача, — отмахнулся тот рукой от данного сооб-щения как от назойливой мухи. — Этих разобьем и тех передушим. — И приказал начинать бой.

С криком и гиком рванулись конные отряды готов на славянские дружины, идя клином и стараясь рассечь дружины русичей на две час-ти. Тысячи стел выпустили короткие изогнутые луки готских всадни-ков. Но не дрогнули русичи. Передние шеренги дружинников, заранее спешившись, подставили под стрелы свои червонные щиты, образовав из них «черепаху». Впивались в щиты вражьи стрелы, дзинькали о же-лезо и бронзу, не принося вреда. Зато вражеских всадников на их пол-ном скаку, когда уже не отскочить, не увернуться, с удвоенной силой встретил рассерженный рой славянских стрел, прицельно и ритмично пускаемых лучниками. Встретил — и сшиб многих. В мгновение ока образовалась кричащая и дико ржущая гора из тел людей и лошадей. Захлебнулась первая вражеская атака, так и не докатившись своим кли-ном до ощетинившихся копьями славянских ратей. Полегли в одной огромной куче и простые ратники и их ярлы, не испробовав на этот раз славянской крови. Первая волна захлебнулась от славянских стрел, но за ней уже накатывала вторая, а за второй небольшим уступом шла третья. Дотянулись готы до строя русичей, смяли первые шеренги, пошли рабо-тать мечами и копьями. Но в ответ получили копья и мечи. Закружилась карусель смерти, всасывая в себя, как речная воронка все новых и но-вых участников, все новые и новые жертвы.

Однако устоял русколанский центр, не дал смять себя врагу. А ко-гда Бус бросил в сечу резервную полутысячу тяжелой конницы, то вы-ровнялся, встал на прежние позиции.

— Ух! — Смахнул Бус пот с лица. Он не участвовал в сражении, из-брав для себя тактику руководителя, а не бойца, однако от напряжения, от жары взмок до самых костей. — Здесь, кажется, устояли. Слава! — Вы-рвалось непроизвольно из горла. — Слава Перуну!

— Слава! — Прокатилось по рядам русколанских дружин. Однако радоваться было еще рано: Германарех изменил тактику и бросил свои конные орды на фланги, имея намерение смять их и взять всю славян-скую рать в кольцо.

Тут к Бусу подскакал на взмыленном, дико косящем лиловыми гла-зами и нервно перебирающем ногами коне курский воевода Ярун такой же возбужденный и осатанелый, как и его конь, в окровавленных и мес-тами помятых доспехах — сразу видать, что обоим довелось побывать в самом пекле сечи, да как им было не побывать, если Бус курян поставил в чело своей рати, на самый ответственный участок — и сообщил с при-дыханием, что до них пробился один из посланцев князя Храбра с со-общением о взятии града Киева.

— Гм! — буркнул Бус себе под нос. — Становится понятна нервоз-ность Германареха. Узнал гот о взятии Киева — вот и поспешил разде-латься с нами. Только зря старается… Где сам посланец? — Уже громко поинтересовался он у курского воеводы. — Почему до меня не прибыл? Почему ты сам сообщаешь, а не рядового ратника или десятника по-слал?..

— Скончался он, — ответил Ярун, еще не отдышавшись от боя и скачки, отчего его грудь ходила ходуном, как кузнечные меха в умелых руках. — На наших руках. Как только довел до меня это сообщение, тут же и помер. Вражья стрела в спине у него торчала. Видно, гнались готы за ним… изловить желали… Изловить не смогли, но ранили тяжело. Почему я, а не кто-либо из моих воев… так ты бы, князь, мог и не пове-рить. Верно?

— Верно.

— Оттого и сам…

— Молодец. Как у вас? — спросил отрывисто Бус, переходя к более важной на данный момент реальности.

— Держимся, — кратко доложил воевода.

— Потери большие?

— Потери имеются. Пал мой брат, сотник… что теперь отцу с мате-рью скажу, не знаю!.. — С горечью доложил Ярун, умолчав о том, что кроме брата у него в сече пал и собственный сын. — Однако люди сра-жаются, стоят насмерть! И готам нас не смять, будь в том уверен, князь. Все падем, но готам не поддадимся. Мы же русичи! Богам нашим мо-лимся, славу имеем…

— Передай своим, что надо еще чуток продержаться. Готы скоро выдохнутся. Держитесь! — И приказал, и посоветовал Бус.

— Будем держаться, князь. В том будь уверен…

— А еще о том, что нашими братьями Киев взят и в лоно славян-ских земель возвращен, всем своим ратникам поведай. И не только сво-им, но и с соседями этой новостью поделись. Это им сил придаст и уве-ренности. Теперь это в тайне держать уже не к чему. Наоборот, надо о том громче кричать, ведь то наша помощь. Понял, воевода?

— Понял.

Ярун, вздыбив коня, круто развернулся и поскакал к своим куря-нам, которые вместе с другими северянами, обливаясь потом и кровью, молча рубились с готскими воинами. В общей сутолоке и мешанине уже не видать белых плащей жреческой дружины, недавно щеголявшей сво-им видом перед другими воями. Все смешалось в одну орущую, вою-щую, лязгающую металлом о метал массу. Курский воевода, нахлесты-вая коня, мчался к своим, а к Бусу скакали уже нарочные от других дружин и других князей: полководец должен знать все о ходе сражения.

Весь день готы яростно атаковывали славянские дружины, ища то в одном, то в другом месте слабину. Но рати Буса и Словена выстояли. Перед вечером Германарех первым завел речь о временном перемирии, чтобы подобрать раненых и предать погребению павших. Бус, посове-товавшись с князьями и воеводами, пошел навстречу. С той и другой стороны просигналили сигнальные трубы, оповещая уставших и изму-ченных ратников о прекращении сечи и сборе на прежних местах.

— Собирайте дружины в том же порядке, как стояли перед началом сражения, —советовал, приказывал Бус. — Только не на залитом кровью месте, а чуть южнее, поближе к Днепру. Думаю, что Храбр засиживать-ся в Киеве не станет, а вновь соберет свою ладейную дружину и напра-вится с ней вниз по Днепру, к нам на помощь. Станут высаживаться — мы будем рядом и поможем им в том. Не позволим готам сбросить их в реку. А если готы их не обнаружат, то Храбр оплошки на руку не возь-мет — ударит готам в спину.

Словен и остальные князья согласились с Бусом: «Хорошо, коли бы так…».

— Раненых, убитых подберите, — напоминал русколанский князь, хоть и знал, что русичи и без его напоминаний и раненым помощь ока-жут, и павших, чтобы погрести по-человечески, подобрать с ратного поля не забудут.

— Будет исполнено, князь, не беспокойся. Пусть эта забота лишним бременем не падает на твою голову… Ты уж о новой сече промышляй!

Поддерживая или же неся раненых, которые еще находились в рат-ном строю, конные и пешие славянские вои потянулись на зов своих воевод и князей. Воины, добравшись до места расположения своих дружин, ложились на землю, чтобы отдохнуть, отойти от горячки боя. В пылу сражения, жестокой сечи усталость как-то забывалась, было не до нее. Там чуть зевнул, замешкался — и можно расстаться с собственной головой. Теперь же усталость враз накатила. Многие вои, даже не под-стелив под себя плащ тут же засыпали мертвым сном, тяжело храпя и вздрагивая всем телом. Видно, даже в своих снах они продолжали сра-жаться. Расседланные кони лежали рядом, тяжело поводя взмыленными боками.

Если воины стали отдыхать, то волхвы и жрецы, прибывшие с во-инством, приступили к поиску раненых на поле битвы и к выносу их в расположение своих дружин. Другие подбирали павших бойцов, чтобы потом предать их погребению и справить по ним тризну, как требовали того обычаи прадедов и Завет Отца Ария, полученный им через Велеса от самого Сварога. Подобное происходило и на готской стороне. Скорбным похоронным командам воюющих сторон доводилось встре-чаться при подборе трупов своих воинов на ратном поле, но они молча и мирно расходились, унося тела своих соплеменников и выпавшее из их рук оружие.

Стемнело, и место минувшей сечи покрылось сотнями маленьких огоньков — это погребальные команды, используя свет зажженных ими факелов, не обращая никакого внимания на воющих поблизости волков, продолжали искать своих павших воев. А волков сбежалось много: то тут, то там можно было видеть огоньки их голодных глаз. Зверье чувст-вовало поживу. Когда-то в стародавние времена противники после сечи, если она не заканчивалась явной победой одних над другими, брали перемирие, чтобы с честью предать погребению своих погибших соро-дичей. Но эти времена прошли, и о временном перемирии из-за погре-бения павших уже даже речи не вели. Поэтому те, кому выпал жребий собирать с ратного поля погибших воинов, спешили. До наступления рассвета необходимо было не только собрать павших, но и выкопать для них общую яму-могилу, и разоблачить, освободив от кольчуг и панци-рей, и уложить определенным образом в яму, и холм небольшой сверху насыпать, чтобы звери не потревожили тела и души погибших воев, и враги, в случае их (не дай Бог) победы, не надругались над ними. Если же боги будут благосклонны к русичам и даруют победу им, тогда мож-но будет курган возвести и тризну по всем правилам справить. А пока — на скорую руку. По-видимому, то же самое происходило и на готской стороне.

Утром следующего дня грозный Германарех хотел возобновить сражение, но собравшиеся у него в шатре на тинг конунги, ярлы, герцо-ги и другие советчики, убедили короля отказаться от сражения с ратями Буса и Словена, а совершить резкий маневр назад, напасть на ладейные дружины князя Храбра. С налета уничтожить их, а затем, когда с тыла не будет грозить опасность, расправиться с Бусом и Словеном. Они, до сей поры не знавшие поражений, все еще питали уверенность в своей победе, хотя понесли довольно ощутимые потери, о которых раньше даже и помыслить не могли.

— Ну, как, толстяк, — встретив возле шатра короля довольно таки помятого во вчерашней сече герцога Одакра, обнажил в притворной улыбке, больше напоминающей хищный волчий оскал, чем улыбку, зубы Гуларих, — легко ли брать рабов и скот в Русколани? Не пришла еще оскомина? Не выбили ли русы зубы?

— Доннер вэттэр! — грязно выругался Одакр. — Гром и молния! За-дали им жару и еще зададим… Один я их с полсотни порубал. Да что там с полсотни… с сотню! — Явно бахвалился он.

— Задали ли? И где же твоя сотня порубанных?!! — Был не столь оп-тимистичен Гуларих, более трезво смотревший на суть происходящего, но Одакр уже ушел от него, не желая ввязываться в пустую, по его мне-нию, дискуссию.

Поспешил к своим воинам и Гуларих. Предстоял быстрый и ответ-ственный маневр — Германарех поручил его отряду быть во главе удара на ладейные дружины князя Храбра. Так что надо было поторапливать-ся. Как ни хитрили король готов со своими советниками, однако Бус и Словен вовремя разгадали замысел готов. Обнаружив, что готские вой-ска снимаются с занимаемых позиций и скорым маршем направляются в тыл, оставив на позициях только надежное прикрытие, Бус дал коман-ду на атаку и преследование врага, чтобы не дать тому возможность осуществить свой замысел расправы над пешцами Храбра. Русколане в едином порыве смяли заслоны готов и устремились за ними вслед по хорошо обозначенному пути. Степная трава там, где прошли готы, была прибита к земле, и путь отхода готов хорошо прослеживался. Славян-ским ратям удалось настичь готов прежде, чем те напали на лодейные дружины Храбра. Германарех вынужден был остановить свои войска и развернуть их фронтом в сторону ратей Буса и Словена, воодушевлен-ных победой над готским заслоном и теперь рвущихся в бой. Противо-стояние славянских и готских ратей вновь возобновилось. Русичи жела-ли атаки, особенно князь Словен, но Бус не хотел лишних потерь и удерживал дружины до подхода Храбра. Время играло на него.

— К чему нам лишняя кровь русичей, — говорил он словами свя-щенного писания славян — Книги Велеса особо настойчивым. — Кровь русичей — святая кровь! И мы, избранные нашими братьями в их воин-ские начальники, должны это помнить и беречь нашу кровь.

А вскоре ему и остальным князьям разведчики доложили, что дру-жины Храбра уже вышли в тыл готов.

— Вот и отлично, — искренне обрадовался Бус. — Теперь можно бу-дет подумать и о том, как одолеть готскую рать меньшей кровью.

ПЕРЕМИРИЕ

Увидев прибывающие к Бусу ладейные дружины, оказавшиеся в тылу готов, Германарех, понимая, что может быть полностью окружен и истреблен превосходящими силами русов, выслал парламентеров для переговоров, возвестив о том ревом труб.

— Что желает сказать конунг славянам? — Спросил Бус, скрывая за учтивостью досаду о нарушении его планов, парламентера — ярла Бик-ки, советника и соратника Германареха, его доверенное лицо и старшего над парламентерами, прибывшими в стан славянской рати, на его же родном языке.

Встреча эта проходила в наскоро поставленном шатре Буса, куда собрались князья и воеводы земель Славянских за исключением тех, что оставались с князем Храбром при лодейной дружине.

— Я бы хотел говорить только с ярлом Бусом, — гордо заявил на сносном славянском языке Бикки, с ног до головы закованный в железо, но снявший шлем, как того требовали обычаи, и потому стоявший перед Бусом с обнаженной головой. Волосы цвета вызревшей соломы, спада-ли ему на плечи. — Я на это уполномочен своим повелителем и влады-кой, великим конунгом Германарехом, который передает тебе, ярл Бус, свое наилучшие расположение и желает долгих лет здравствования.

Вымолвив положенные слова, ярл Бикки замолчал, ожидая ответа.

— Я также желаю конунгу Германареху крепкого здоровья и долгих лет, — ответил Бус. — А еще хочу сказать, что у меня тайн от моих со-братьев по оружию нет. Поэтому можешь, посол, слова своего конунга передавать при них. Если же не желаешь, то можешь возвратиться в свой стан — и тогда пусть нас рассудит меч.

Славянские князья и воеводы, а также аланские и берендеевские одобрительно зашумели.

— Кроме того, посол, я хочу напомнить тебе, — твердо заявил Бус, дождавшись момента, когда установится тишина после бурной реакции славянских вождей, — что я не ярл, а князь или царь, если тебе будет угодно. Так что обращайся ко мне соответствующим образом. В про-тивном случае твои слова будут сочтены за умышленное оскорбление и унижение моего достоинства… с вытекающими отсюда последствиями.

Бус умышленно не уточнил, какие последствия смогут ожидать по-сланца Германареха, полностью отдав сею головоломку на его вообра-жение.

Ярл Бикки тут же принес свои извинения за неточность при вели-чании князя и продолжил, что его повелитель — великий конунг Герма-нарех — хочет переговоров о мире.

— Что ж, — отвечал Бус парламентеру, — любой мир лучше войны. Мы всегда готовы к миру. И, замечу, не мы затеяли эту вражду, а Гер-манарех, пришедший с мечом на нашу землю. Мы только обороняемся.

— Я не волен обсуждать с кем бы то ни было действия своего пове-лителя, — не теряя достоинство, ответил ярл.

— Похвально для слуги своего господина, — отметил такое поведе-ние ярла Бус. — Так что хочет от нас твой господин?..

Несмотря на то, что многие славянские князья были против мир-ных переговоров, предполагая полностью уничтожить в сече практиче-ски окруженных готов, Бус, не желая лишнего кровопролития, пошел на переговоры. Враждебные рати по-прежнему стояли напротив друг дру-га, но боевых действий не вели — находились в ожидании исхода пере-говоров.


Переговоры были трудные, долгие, однако, сколь долго они не шли, но завершились. Германарех обязывался навсегда покинуть Киев и освободить славянские земли на берегах Сурожского моря и Понта Эвк-синского, уже им занятые. А также оставить победителям взятый ими полон и добычу в виде стад коров и конских табунов. Русичи, со своей стороны, обещали не препятствовать отходу войск конунга. Стороны обязались жить в мире, а чтобы этот мир был крепче, решено было скрепить его брачными узами: Германарех попросил себе в жены сестру Буса Лебедь.

— Братец, — залилась горькими слезами Лебедь, когда узнала о предстоящей ей участи стать женой чужеплеменника, к тому же старого и достаточно потрепанного годами и сражениями — Германареху в ту пору шел восемьдесят седьмой год — не отдавай старцу, не губи живую душу! Ведь на смерть меня отдаешь, на погибель… Что я буду делать на чужбине одна-одинешенька?.. Если старец не забьет до смерти, то от тоски-кручины смерть приму!..

Слезы любимой сестры терзали сердце Буса, рвали душу. К тому же и супруга Эвлисия, по-видимому, вспомнив про свою участь идти в далекую неведомую сторону, к чужим людям, вступилась за свою зо-ловку:

— Князь, будь милосерден, убереги от участи такой сестру едино-кровную. Смотри, как убивается, бедная! Не принесет и ей, и нам сча-стья сей неравный брак!

— Не каркай! — нагрубил он супруге, которой раньше никогда гру-бого слова не говорил. — Девичьи слезы, что утренняя роса: солнышко выглянуло — и нет росы, улыбнулась — и нет слез…

— Отец… — заикнулся было и Боян в защиту тетки, которую ис-кренне любил, но Бус так на него взглянул, что у того все слова разом застряли в горле.

Сердце Буса разрывалось, но желание крепкого мира, тем более накануне возможной войны с гуннами, которые, прослышав про напа-дение готов на Русколань, в очередной раз переправились через Ра-реку и покатились по степным просторам Русколани, было выше сердечных мук. Надо было обезопасить себя хоть с одной стороны, чтобы не вое-вать на две разом.

— Пойми, сестра, — повторял он раз за разом на все мольбы Лебеди, — твое замужество — дело уже решенное. Не могу я идти на попятную, не могу! Пойми и смирись… Впрочем, есть еще время. Сваты от Герма-нареха не скоро прибудут. Может, он сам передумает… Видит Сварог, — признавался он сестре, — мне и самому не хочется отдавать тебя за ста-рика, но благополучие Русколани и других славянских земель того тре-бует! Прости меня…

Подобное, успокаивая сестру, говорил и брат-волхв Злат.

— Прости, сестра, прости, Лебедь! Ничего не поделаешь, такова жизнь, миропорядок и бабья доля… Интересы Русколани требуют… К тому же у тебя пример перед глазами уже имеется: княгиня Эвлисия также от родного очага оторвана, но не пропала же… Вон какой краса-вицей при брате нашем стала… позавидуешь!

— Так то Эвлисия… и за моим братом, который в ней души не чает и не обижает ее, а то я и… старый хрыч, Кощей Подземный!..

И снова заливалась слезами под угрюмое молчание остальных, младших, братьев. От чуть ли не постоянного плача Лебедь даже как-то подурнела. Не стало прежней голубоглазой и златовласой певуньи и попрыгуньи, красы и гордости русколан.


Войска готов, выторговав себе право беспрепятственного переме-щения до границ своих земель, потянулись в сторону Буга. Русколан-ские дружины, возглавленные на сей раз волхвом Златом, облаченным в светлый колонтарь и черный плащ, но без шлема, с длинными распу-щенными, начинающими седеть волосами, схваченными на лбу кожа-ным ремешком, чтобы не закрывали лицо, сопровождали их, держась на оговоренном расстоянии, чтобы «не мозолить глаза и не вызывать на-прасного раздражения».

Собранные со всей Руси, со всей Русской Земли дружины и опол-чения, окрыленные только что состоявшейся победой над готами (а в том, что победа над ними была одержана, ни один русич, ни один алан и ни один берендей не сомневался), постояв некоторое время лагерем под Киевом, отдохнув и набравшись новых сил, под руководством князя Буса, прежде чем уйти в родные края, повернули на юг, навстречу гун-нам. Недалеко от устья Днепра они перехватили гуннские орды и в ко-роткой сече разбили их в пух и прах. Повернули вспять и гнали их без передышки до самой Калки. И только за Малой Калкой преследование гуннов, рассеявшихся по степи, прекратилось. Пора была подумать о доме. Зов домашнего очага требовал того, чтобы вои возвращались в родные края, да к тому же подходила пора страдных работ и сбора уро-жая. А это требовало сильных мужских рук. И дружины славян были отпущены восвояси.

— Спасибо, братья, — объезжая каждую дружину того или иного славянского племени, прощался Бус. — Пусть Сварог хранит вас от вся-кого лиха и от всех бед! Спасибо вам. И помните, — напутствовал он, — только в единстве наша сила! В единстве. Много легло в сечах наших братьев, много нашей святой крови пролито. Но не напрасны жертвы эти. Не праздны. Мы защитили с вами Русскую землю, и души павших, следуя по Ирию, видят это и радуются вместе с нами. Слава им, не по-жалевшим за Русь живота своего!

— Слава! Слава! Слава!

— Слава вам!

— Слава! Слава! Слава!

— Слава храброму князю Бусу! — Выкрикивал кто-нибудь в порыве чувств восторга. И катилось по степи:

— Слава! Слава! Слава!

Вместе со всеми «Славу» кричали и оставшиеся в живых дружин-ники курского воеводы Яруна, несмотря на то, что поредели их ряды. Да как им не поредеть, когда в одно лето объединенные славянские рати разгромили двух завоевателей, отбросив их за пределы своих земель. Это не могло не радовать как рядовых русичей, так и их вождей. Каза-лось, что вновь на долгие времена на просторах Русколани и других славянских земель воцарится мир и покой. Кричал «Слава!» и сам кур-ский воевода Ярун — как не кричать, если с него берут пример рядовые ратники. Но почернел лицом и душой курский воевода, лишившись в сечах с ворогом братьев и сына, нет радости в его сердце. Омертвело оно. Сделалось черным, как горюч-камень. Если и раньше на лице у Яруна улыбка — редкий гость, то теперь ей там и места не нашлось!

По возвращении в Кияр волхв Злат и его племянник Боян в честь побед славянского оружия над воинственным и сильным врагом сочи-нили гимны, прославляющие как самих русичей и их союзников, муд-рых и храбрых военачальников, так и светлых богов, незримо участво-вавших в тех кровавых сечах и помогавших русам добыть победу. Эти гимны тут же подхватили певцы-сказители и разнесли по всей Руси. Запомнили эти гимны и куряне, воздававшие хвалу своим собратьям по оружию. Ярун не стал дожидаться, когда к нему в воеводские палаты пожалует батюшка, сам пришел в родительский дом, чтобы поведать о павших братьях и сыновьях.

— Что, воевода, — сурово встретил его старый Бродич пуще прежне-го согнувшийся под тяжестью лет и горечью утрат — худые вести быст-ро доходят, — не уберег братьев своих? Не защитил? А я ведь просил тебя младшенького нашего, Родимушку, нашу с матерью опору и наде-жу оставить, не брать с собой в сей злополучный поход. Не послушал, воевода, старика, взял… Взял — и не уберег! Как не сберег сыновей сво-их и племянников… Осиротил родителей и детишек малых!..

— Прости, отец, — потупился воевода, — твоя правда: не уберег. Слишком лют враг достался. Пали братья в сече той лютой. Пали, но землю нашу, кровью отцов и дедов политую, отстояли. Прости! Не мог я их за чужие спины прятать. Не мог… Вместе со мной в первых рядах стояли, первыми ворога встречали на копье и меч! — Еще сильнее поту-пился Ярун. — Прости, если можешь…

Мать такая же согбенная, как и отец, как и в прошлый раз, когда уводил дружину на сечу, ничего не говорила, только беззвучно шевели-ла пожухлыми губами: то ли молитву про себя шептала, то ли они сами от горя материнского и тоски безысходной мелко тряслись. А еще в гла-зах ее старческих слезы стояли, взор застилая, и немой укор, и скорбь материнская о павших детях и внуках, раньше ее, матери, отправивших-ся в Ирий к щурам и пращурам.

— Прости и ты, мать, — поклонился поясно ей Ярун. — И пусть про-стят меня жены братьев и дети их осиротевшие, и старики, к которым не возвратились их дети.

— Значит, не сберег… — вновь и вновь повторял Бродич.

— Не сберег, отец, каюсь…

— А может, зря взялся-то воеводствовать? — поднял глаза, чтобы взглянуть в лицо сыну, Бродич. — Не по тебе рать водить, ратоборство-вать?!! Не по тебе сей тяжкий груз? Ведь таких потерь отродясь еще не бывало!

— Может быть, отец, — не стал возражать и опровергать отцовы слова Ярун, — только пали в тех жарких сечах не одни куряне. Много русичей полегло, сложив свои буйны головушки в степях Голуни, в до-линах Псела и Днепра. Слишком коварен и жесток враг достался на на-шу долю. Да и не я сам на воеводство встал — вече выбрало. — Послыша-лись оправдательные нотки в голосе воеводы за время властвования над ратниками отвыкшего от подобных расспросов. — Впрочем, что теперь о том баять… Павших в битвах все равно не вернешь!

— И как же будешь в глаза вдовам и сиротам смотреть, сын мой? — После продолжительной паузы спросил сына Бродич, стараясь не толь-ко услышать ответ, но и заглянуть в душу сурового воина.

— Со скорбью, отец. С великой скорбью. Но взгляда не спрячу, не отведу: не в чем меня упрекнуть, нет за мной вины. Всех берег, как мог… Могло пасть еще больше, клянусь Перуном. Выжившие вои в том не дадут солгать. В первых рядах куряне наши стояли, в челе рати. Пер-выми на себе весь напор вражеский приняли! И те, что в бронях и коль-чугах были, и те, что в одних волчьих шкурах-душугреях да портах су-конных… Но не дрогнули, не дали слабины. Пали, но не попятились, честь и хвала им! Честь и хвала! — еще раз повторил воевода с жаром в глазах, и старый охотник Бродич понял, что сын вновь и вновь явствен-но видит перед глазами своими и ратников, и битву… и вновь все пере-живает, как там, на далеком поле.

— И что сын собирается делать дальше? — тише прежнего спросил Бродич.

— Буду держать слово-ответ перед вечем и князем, — не понял всю глубину вопроса Ярун.

— Так то — само собой, — пришел на помощь отец. — Я иное имел, более важное что ли…

— Дальше… — на мгновение задумался, нахмурив брови воевода. — Дальше надо новую дружину собирать, новых ратников готовить. Еще долго не будет мирного времени на Русской Земле, отче. По павшим страву учиним и новых воев готовить почнем. Без ратников никак нель-зя — ведь Русь и град наш кто-то же должен защищать и оберегать!

— Это хорошо, сын, что о Руси думу-тугу имеешь, — как бы согла-шаясь со словами сына-воеводы, молвил сурово Бродич. — И воев бабы наши снова нарожают — северские бабы еще никогда бесплодьем не му-чились — однако простых людей жалеть надо больше… жалеть и беречь. На них, на простых оратаях и воях, почитай, Русь держится… Я век прожил и не раз уже замечал, как чуток возвысится от земли человек, так уж на тех, кто его на вече возвысил и не смотрит, и не видит! А если и смотрит, то свысока… Не уподобляйся таким, сын мой.

— Отец! — начал было Ярун, невольно приподняв голос от столь обидных слов родителя.

— Что — отец.? — насупился Бродич. — Отец твой жизнь повидал. Да, повидал…

Замолк старый охотник. Перестал пенять сыну-воеводе. Задумался. Возможно, себя видел на поле той грозной сечи, возможно, печалился о том, что не он, старый, попал на ту рать, а его дети и внуки. Старому все равно помирать. В бою же смерть — подарок. Эх, не стало мочи в одрях-левшем теле, а то бы спас он чью-то юную жизнь! Пусть не сына едино-кровного, но какого-нибудь соплеменника-северянина обязательно.

— Говоришь, силен ворог? — нарушил молчание Бродич.

— Силен и многочислен. А еще лют в сече…

— До нашего града не дотянется вражья рука, ежели что? Устоит ли град?

— Не должна. Ведь дали укорот… И крепость вы, отцы наши, из-рядно сработали. Не по всяким зубам она…

— Что ж, спасибо и на том, воевода-сын, теперь и пред очи Сварога можно предстать хоть с каким-то упокоением… не все же с одной скор-бью к нему в палаты небесные идти. А вы храните Русь! Слишком мно-гой кровью за свободу ее заплачено. В том числе и кровью братьев тво-их и сынов. Так что храни Русь.

— Не рано ли, отец о встрече с богами мыслишь? — Очередной бо-лью резануло сердце Яруна. — Ведь еще не стар поди…

— Не рано. В самую пору. Верно, мать? — как бы посоветовался Бродич со своей верной Купавой.

Молча кивнула седой головой мать, соглашаясь с мужем. Черной тенью была при этом тяжелом для всех разговоре мать, черной тенью осталась. Ни слова, ни полслова, ни единого упрека за гибель сыновей и внуков. Только блеклые губы скорбно поджимала, чтобы не тряслись, не дрожали, не выдавали материнской боли и скорби. И от молчания матери сердце Яруна еще больше готово было разорваться в груди.

— Ладно, сын, иди, — стал выпроваживать Бродич Яруна, — у тебя и так докуки хватает. Спасибо и на том, что уважил стариков, не побрез-говал к нам придти. — Было видно, что старый охотник так до конца и не простил старшего сына за смерть младших и внуков своих — Ты иди. Мы уж с матерью погрустим вдвоем, по-стариковски меж собой попе-чалимся.

С тяжелым сердцем уходил от родителей воевода Ярун, с еще бо-лее тяжелым, чем, когда к ним шел. К печали о павших братьях, сы-новьях и соплеменниках добавилась еще печаль о родителях, которых прямо на глазах подкосила Мара. Не надо было быть провидцем и про-рицателем, чтобы понять: не жильцы они более на этом свете, к пращу-рам их души уже начали путь.

Не было на этот раз шумной и праздничной тризны в граде Курске, как бывало это ранее, при благоприятных и победных походах курян. Чуть ли ни в каждую избу Печаль и Жаля пожаловали, вошли и надолго поселились. Долго стоял бабий вой и стон над курским посадом, притих в скорбном молчании и детинец. А потому без громких слов и победных возгласов скорбную страву справили куряне по своим павшим воям по воле князя Севко на крепостном торжище, напротив храма Световида, вои которого чуть ли не полностью пали в походе против готов. Вместе со своим воинским начальником Стояном, братом воеводы Яруна.

Не было на той скорбной тризне старого охотника и воина Бродича и его верной супруги Купавы. Не смогли превозмочь они боль утраты, умерли чуть ли не в одночасье вскоре после того, как в их дом со скорб-ными вестями приходил старший сын-воевода Ярун.


Германарех не забыл своего обещания жениться на сестре Буса, как ни питали на то надежды сам Бус и его родственники, включая сест-ру Лебедь. Где-то перед самой зимой в Кияр Антский за невестой при-были его послы во главе с сыном Рандвером и советником ярлом Бикки.

Рандвер ни в какое сравнение не шел со своим отцом. Был молод и статен. Русоволос и сероглаз. К тому же бегло говорил по-славянски.

«Вот такого бы молодца нашей Лебедушке, — видя сына Германа-реха в княжеском дворце, тайно размышляла княгиня Эвлисия. — Смот-ришь, не так бы девка слезы лила, не так бы по дому родительскому вздыхала. Ни в какое сравнение со старым, замшелым пнем не идет».

Да и сама Лебедь, как ни кручинилась по поводу замужества с не-любимым, однако изредка бросала мимолетный взгляд на белокурого гиганта, и сын великого конунга в ней отвращения не вызывал.

До весны, до нового года Бусу удалось оттянуть отъезд сестры в ставку Германареха, ссылаясь на холода, возможную простуду и слож-ность пути. До весны в княжеском дворце, в специально отведенных палатах проживало свадебное посольство Германареха, став за это вре-мя если не родными, то довольно близкими людьми, время от времени проводя досуг с князем Бусом в беседах и разговорах. И не обязательно на свадебные темы. Многие братья Буса принимали живое участие в быте послов, особенно Рандвера, и только волхв Злат оставался к ним равнодушно холоден. Но после того, как сошли вешние воды и степные просторы покрылись зеленью, оттягивать с отбытием Лебеди стало не-прилично. Отпали всякие причины.

— До свиданья, сестра, — провожая плачущую сестру, уже воссе-давшую на коне, говорил Бус. — Не забывай на чужбине о нас.

— Прощай, князь, — смахивая ладошкой слезы, отвечала тихо на греческом языке Лебедь, называя брата не по имени, а официально, подчеркивая тем самым, что она подчиняется воле государственного мужа. — Поклянись мне, что в случае моей смерти от руки мужа отом-стишь ему. Дай клятву в том.

— К чему такие слова, к чему мрачные мысли, — пытался успокоить сестру Бус. Но та была тверда и настойчива:

— Дай клятву!

— Хорошо, — пришлось пойти Бусу на уступки сестре, чтобы не травить ей еще больше душу, — клянусь!

— Поклянись Сварогом, — потребовала самой страшной клятвы от брата Лебедь, не довольствуясь простой.

— Клянусь Сварогом! — Сурово и серьезно поклялся русколанский князь: боги не любили и не прощали легкомыслия, особенно сам Творец Сварог.

— Помни же, брат, клятву сию, — сказала Лебедь и тронула уздой своего коня, давая понять сопровождающим ее лицам, что пора в путь. — Все слышали!

Кавалькада всадников, увозящих с собой сестру русколанского князя, все дальше и дальше удалялась от крепости. Оборачивались в надежде еще раз, последний раз, взглянуть на близких сопровождавшие Лебедь служанки и вои охраны, но сама Лебедь как тронула коня с мес-та, так и ни разу не обернулась, закаменев спиной, словно статуя, кото-рые можно видеть в городах греков и ромеев. Стоявшая у ворот крепо-сти княгиня Эвлисия, открыто плакала, не стыдясь своих слез. То ли вспоминала свою молодость в столь тягостный момент жизни, то ли уже бабьим чутьем чувствовала печальную участь своей золовки, понимала, что никогда больше ее живую не увидит, и заранее оплакивала. Украд-кой смахнул скупую мужскую слезу и Боян, не выдержав тягостного расставания, а хмурый Бус вообще ушел к себе, как только простился с Лебедью и кавалькада тронулась от киярской крепости.

СМЕРТЬ ЛЕБЕДИ. РАЗГРОМ ГЕРМАНАРЕХА

Новый год для Русколани, если не считать грустного события, свя-занного с отъездом Лебеди к нелюбимому супругу, начинался мирно, что радовало как простых русколанцев, так и их князя. С готами был заключен мир. Гунны после летнего поражения у берегов Днепра, или Непры-реки, как чаще называли эту реку сами русколанцы, притихли. Однако тишина эта была обманчива.

Месяц червень был в самом разгаре, когда из готской земли до Кияра дошли слухи о том, что конунг Германарех лютой казнью казнил своего сына Рандвера и жену Лебедь, сестру князя Буса и теперь соби-рает войска, чтобы вновь идти войной на славянские земли, в том числе и на Русколань.

— Как сие случилось? — Глухо спросил Бус брата Злата, первым принесшего эту печальную весть.

— Разное говорят, — уклончиво отозвался Злат.

— А все же?

— Мои соглядатаи при дворе конунга Германареха, — наморщил лоб волхв, что являлось признаком тревожных размышлений, — за прилич-ную плату сообщают следующее: в дороге сын Германареха…

— …Рандвер, — перебил брата Бус, по-видимому, желая что-то уточнить для себя.

— Да, Рандвер, — повторил Злат, продолжая рассказ — …еще, воз-можно, у нас в Кияре, а, возможно, и в пути следования их до ставки Германареха, влюбился в Лебедь и предложил ей бежать с ним.

— Бежали?! — то ли спросил, то ли констатировал данный факт Бус.

— Бежали… — коротко подтвердил факт бегства влюбленных, одно-временно с этим устраняя у брата даже малый налет недоверия к сооб-щению, Злат. — Некоторое время скрывались от Германареха у вестго-тов, возможно у герцога Армия, но те, боясь гнева Германареха, выдали их ему.

— И что?

— Германарех казнил Рандвера, повесив на виселице прилюдно, как татя и изменника, а сестру нашу…

— Ну! — поторопил Бус примолкнувшего брата, и взгляд его глаз стал жестким и холодным.

— …Сестру нашу Лебедь по одним сведениям бросил под копыта лошадям, и те ее затоптали; по другим — велел привязать к диким коням за руки и ноги, и те, подгоняемые плетьми, разорвали… В любом случае обрек на мучительную смерть сестру нашу…

Слезы гнева и сердечной боли выкатили на глаза волхва, окончив-шего печальное повествование. Почернел от горя Бус, выслушав брата. Холод в глазах его сменился на огонь мщения.

— Что еще говорят твои люди? — после продолжительной паузы решился спросить Бус.

— Еще они говорят, что побег нашей сестры с сыном Германареха подстроил ярл Бикки…

— Тот самый… советник? — решил уточнить для себя Бус.

— Тот самый, — подтвердил Злат. — Тот самый… То ли действитель-но искренне заблуждался, желая молодым счастье, то ли умышленно подталкивал обоих на безумный поступок, мстя за что-либо Рандверу… То ли выполнял волю самого Германареха, давая тому иметь формаль-ный повод, чтобы расторгнуть договор о мире с нами… Как бы там ни было, но ярл Бикки ни суду, ни казни не подвергся и опять пребывает в советниках у Германареха.

— Не пожалел сына, значит, — раздумчиво произнес Бус, имея ввиду конунга Германареха.

— Не пожалел, — подтвердил Злат. — Как, впрочем, и мы… свою се-стру.

— Как и мы, — печально согласился Бус и добавил: — Лебедь видимо предвидела свою кончину, раз просила отомстить за ее смерть… Я ра-нее тебе о том не говорил, думал, что в этом надобности не будет. Но вот случилось… И я отомщу Германареху. Отомщу! Не зря же клялся Перуном.

— Мы отомстим! — заверил Злат брата. — Мы отомстим! И ничто нам в том не помешает, клянусь Сварогом!

— Есть ли еще какие известия о смерти сестры или о походе Герма-нареха?

— Есть. И довольно удивительные…

— Неужели?

Бус поднял на брата глаза, словно спрашивая, чем еще можно уди-вить.

— Не могу утверждать, насколько верны полученные мною сведе-ния, но в казни сестры нашей участвовал кат Атаман, о котором столько лет не было никаких слухов и известий. Теперь будто бы он объявился при Германарехе и сам вызвался исполнить повеление конунга о казни сестры, привязывать ее к диким лошадям. И радовался при том, как со-общают мои доглядчики. Воздевал руки к небу и громко кричал что-то богам.

— Вот как, значит! — побледнел лицом вновь Бус. — Что ж, изловим — воздадим так же, как он сестре нашей. Око — за око, зуб — за зуб! Что с походом?

— Германарех собирает войска. По крайней мере, тогда собирал. Теперь, возможно, уже движется к нашим землям.

— Киев? Поляне? Тиверцы? — отрывисто спрашивал Бус брата.

— Возможно, будут сопротивляться, — с полуслова поняв брата, от-вечал Злат. — Но долго ли?.. Особенно теперешний киевский князь. Сам знаешь, под готов стелится, как блудная баба под каждого мужика.

— Неужели прежний урок не пошел впрок?

— Скорее всего, так и есть…

— Выходит, опять надо бросать клич по землям нашим и вновь со-бирать дружины от всех родов русичей и славян.

— По-видимому, так. Но вначале придется самим с этим ворогом и катом схватиться не на жизнь, а на смерть. Знаешь, брат, у меня есть одна задумка на сей счет.

— Сказывай.

— Как понимаешь, при дворе Германареха у меня имеются свои люди. Если они смогут сообщать нам о местонахождении ставки Герма-нареха при его походе, а ведь нередко бывает, что он с отрядом тело-хранителей отъезжает то на охоту, то на иные забавы довольно далеко от своего войска, то можно попытаться напасть на него во время оче-редной такой отлучки. А? Как тебе мой план?

— Слишком много всевозможных «если», — отозвался Бус, — однако посмотрим… Пока же надо вновь рать собирать.

На клич князя Буса к Кияру вновь со всех концов Русколани потя-нулись славянские дружины. На торжище Кияра весь день проводился смотр прибывающих дружин. Если же не было смотра, то обязательно были учения. Вновь и вновь ратники упражнялись в стрельбе из лука, в метании копья, в сече на мечах. Чаще всего в таком занятии можно бы-ло видеть две сотни личной охраны князя. Казалось бы, куда еще лучше можно подготовиться самым отборным дружинникам, и так все их дей-ствия доведены до автоматизма. Но сотники вновь и вновь гоняли своих гридней до седьмого пота, заставляя не только биться на мечах, но и на кулаках, для чего были изготовлены специальные рукавицы, чтобы не покалечить друг друга. Потом эти тренировочные рукавицы будут за-менены на боевые, сшитые из толстой кожи и снабженные металличе-скими штырями. Русичи называли их «волчьей лапой», аланы — «лапой барса». Удар кулака в такой рукавице был не только сокрушающим, но и смертельным. Бус спешно собирал силы, чтобы не только дать отпор коварному и жестокому врагу, который вновь занял Киев и готовился к прыжку на Кияр. Бус не только собирался дать отпор, но и наказать го-тов и их предводителя — короля Германареха. И не так, как в прошлый раз, когда пошел на уступки и заключил при выгодном положении мир. Но для этого надо было собрать вновь огромную силу, для чего требо-валось время и большие расходы по содержанию и кормлению такого количества людей и лошадей. На киярцев лег дополнительный груз тя-гот и забот, однако ропщущих было не много — киярцы понимали: не станут кормить своих ратников, придется кормить чужих. Войска Гер-манареха уже хозяйничали в Киеве Днепровском и его землях. Того и гляди могли ввалиться в пределы Русколани и Кияра Антского. Вот и приходилось простым киярцам и русколанам затягивать потуже пояса, делясь последним достатком с прибывающими в их град воями. К тому же сам князь Бус и его ближайшие бояре пример тому подавали, открыв свои сусеки и житницы, предоставив табуны лошадей, отары овец и стада коров в распоряжение воинства. А потому и скакали денно и нощ-но гонцы из веси в весь, из града в град, созывая на бой русов. Надо бы-ло спешить.

Не дремал и Злат. Но его деятельность, в отличие от деятельности русколанского князя, не была столь заметна и очевидна. Только очень наблюдательный и проницательный человек мог бы заметить, что в ночное время к храму Сварога в последнее время зачастили разные лич-ности: то купцы, то бродячие волхвы, то свободные охотники. И однаж-ды, после очередного такого посещения храма неизвестными, Злат пришел во дворец к брату.

— Кажется, пора приступать, — сообщил он после приветственных слов Бусу свое решение. — Германарех с наложницами и ближайшими ярлами покинул ставку в Киеве и удалился на несколько дней в Туров лес на охоту и отдых. С ним, кроме ярлов из окружения, еще две сотни телохранителей.

— Сведения точны? Не ловушку ли для нас готовят? — Поднял очи Бус на брата. — Германарех хитер как старый лис.

— Сведения точные, — твердо ответил Злат.

— Сколько же времени до того места скакать? Ведь не будут же нас там год ждать?

— Думаю, что за день и две ночи управимся, если по три заводных лошади на каждого воя взять.

— Далековато… Не устать бы в пути, — раздумчиво произнес Бус.

— Не устанем. Есть же пример, причем, пример женщины…

Услышав последнюю фразу брата-волхва, Бус не сдержался от лег-кой улыбки. Он слышал о сарматской царице Амаге, жене царя Медо-сакка, жившей примерно двести лет назад на Понтийском побережье.

— Ты о царице Амаге?

— О ней самой.

— Что ж, хороший пример для подражания. Плохо, если о нем из-вестно Германареху.

— Откуда? — Теперь усмехнулся одними губами Злат и продолжил: — Германарех в своем безумстве и гордыне все нас за дикарей держит. — Скрыл улыбку и окончил уже по-деловому: — Если повезет, то падем им на головы, как снег среди лета. Днем выведем дружины за город, словно на учения. Наши сотни — тоже. Потом незаметно сотни отведем в бли-жайший лес и дадим отдохнуть до вечера, а вечером, точнее ночью, присоединившись к ним, поскачем!

— А как быть с моим отсутствием в Кияре? Не насторожит ли мое отсутствие готов. Надо полагать, что и у Германареха, как ни прискорб-но об этом говорить, тут имеются уши и глаза…

В последней фразе князя было не только утверждение своего пред-положения, но и вопрос к брату. Тот понял и ответил:

— Я кое-какие меры в этом плане предпринял: некоторых согляда-таев на чистую воду вывел и к праотцам отправил. Но утверждать, что готских послухов не осталось совсем — не возьмусь. Это семя крапивное живуче. Но ведь можно что-то придумать, чтобы сбить возможных при-спешников Германареха со следа. Например, ты разгневался на своих советников, заперся в покоях и никого видеть не желаешь, — нашелся Злат. — Ведь может такое быть?

— Может… но как-то раньше не случалось.

— То раньше, а теперь… Ведь все когда-то вновь бывает.

— Гнев — хорошо, — не согласился с братом Бус, — но лучше, на мой взгляд, моя поездка в Белую Вежу за помощью. Тут и ко лжи прибегать нет причины, и скрытничать не надо будет. Ведь вполне естественно, что я за помощью обратился?

— Естественно.

— Тогда начнем готовиться… с соблюдением мер предосторожно-сти. Заводных коней заранее на путь следования вывести надо. По три на каждого всадника.

— Я распоряжусь.

— Вот и славно.

В этот же день воеводы как обычно проводили учения и трениров-ки, а русколанский князь покинул град свой под охраной двух легко-вооруженных сотен личной охраны. Его советники, оставшиеся в Кияре, пустили слух, что Бус ушел в Белую Вежу за дополнительной воинской помощью.

«Конечно, не ко времени князь покинул град, — шептались киярцы между собой, — да ведь не надолго. А с другой стороны — новые воины нам не помешают. Лишних воев никогда не бывает».

Никакого подозрения отъезд Буса с малой дружиной ни у кого не вызвал, даже такой факт, что среди дружинников появился новый гри-день-проводник, остался незаметным: мало ли у князя гридней…


Германарех давно проснулся, но вставать с нагретой за ночь посте-ли не хотелось. Да и рано было, рассвет только-только начал одолевать ночной сумрак, просачиваясь в плотно закрытые полы занавеса шатра. Тишина стояла первозданная. Ночные птицы и звери, намаявшись за ночь, тихо укладывались на отдых, дневные еще не проснулись и не огласили лес и его окрестности звонким щебетаньем и урчанием. Гер-манарех лежал, прижмурив глаза, на львиной шкуре, прикрытой шелко-вой простыней, между двух обнаженных наложниц — семнадцатилетней словенской княжной Милославой, стройной золотоволосой и румяно-щекой, разметавшей во сне свои волосы и точеные руки по подушке, раздобытой для него прибившимся к готам русколанским изгоем по прозвищу Атаман — мстительным и безжалостным к сородичам стари-ком, и шестнадцатилетней пышногрудой и пышнотелой Мартой — доче-рью вестготского ярла Алдониза, попавшего в немилость за резкость суждений и поступков. Молодые наложницы сладко посапывала во сне.

«Хороши куколки, — вяло подумал король готов о своих наложни-цах, — жаль убивать будет, когда натешусь… А убить придется, чтобы не повторилось позорное дело с русколанской княжной Лебедью — Сун-хильдой и родным сыном. Да, убить придется, хотя и жаль… красивые. — Подумав так, тут же одернул себя за случайный порыв сентименталь-ности. — Видать, старею, раз о жалости к наложницам вспомнил. Раньше такого не было. Не то, что чужих недочеловеков (хотя бы и с прекрас-ными юными телами) не жалел, о своих собственных детях не думал».

Но тут мысли короля переключились на другое: то ли послышался на самом деле, то ли причудился далекий конский топот и звон оружия. Германарех насторожился, даже дышать перестал, прислушиваясь. Но как не напрягал свой слух, больше ничего не услышал. «По-видимому, почудилось, — успокаиваясь и расслабляясь, решил он. — Кому вздумает-ся в такую рань в такую глушь скакать. Разве князю Бусу, — усмехнулся он про себя, — тот, возможно, пожелал бы нанести мне неожиданный визит, но он далеко. Небось, дрожит в своем граде от страха. Ну и пусть дрожит… Скоро отдрожится…».

Размышления Германареха вновь были прерваны. На этот раз от-четливым стрекотом сороки.

«Вот и рассвет пришел, раз сорока-стрекотуха проснулась, — ше-вельнулась мысль в поседевшей от многих и довольно бурных лет голо-ве короля готов. — Извещает стрекотом лесной народ о начале нового дня… Пора и самому вставать».

Германареху шел восемьдесят восьмой год, но, несмотря на воз-раст, а, возможно, именно из-за почтенного возраста, он рано вставал и делал утренний моцион по еще влажной от росы траве.

Подумать — подумал, но не встал, а продолжал лежать напостели рядом с юным и пышным телом Марты. Даже тогда, когда снаружи от-четливо послышался звон оружия, крики боли и отчаяния, непонятная возня, не сулящая ничего хорошего. Но вот в походный шатер, установ-ленный воинами на открытой солнечной поляне, покрытой разнотравь-ем и лесными душистыми цветами, без всякого предупреждения влетел, именно не вбежал, а влетел, не на шутку перепуганный воин личной охраны и дальний родственник короля, Зифрид.

— Повелитель, беда! Русы! Русы!..

— Да как ты посмел! — Начал было Германарех, не вставая с посте-ли и наливаясь злобой, не сулящей ничего хорошего неосторожному стражу. — Да как ты…

Но тут, по-видимому, до Германареха дошел смысл сказанного те-лохранителем.

— Что? Какие русы?.. Да не объелся ли ты мухоморов, как грязный берсерк? Откуда тут быть русам?!!

— Повелитель, русколане окружают ставку… — захлебываясь сло-вами, тараторил Зифрид.

— А охрана? — взревел Германарех, до которого наконец-то дошел смысл сказанного Зифридом, вскакивая с постели и одновременно шаря рукой в поисках одежды и оружия.

— Ой! — тоненько вскрикнула Милослава, которой Германарех то ли в спешке, то ли специально наступил ногой на лицо. Обе девицы проснулись от крика короля, и теперь, ничего не понимая, боязливо жа-лись друг к дружке.

— Та, что была на дальних подступах, по-видимому, уже посечена. Прозевали… — докладывал хрипло Зифрид. — Ближняя сражается. Но надолго ее не хватит?.. Повелитель, ради Одина, собирайся быстрее. Иначе…

Последних слов Зифрид мог уже не говорить. Германарех, громко ругаясь, вспоминая нехорошими словами всех богов, допустивших та-кой конфуз, спешно облачался не только в легкую повседневную одеж-ду, но и в бронь, также находившуюся в его шатре. В его руке матово блеснул меч, когда он направился к выходу из палатки, полог которой уже заботливо придерживал Зифрид.

В проеме шатра Германарех остановился и тяжелым взглядом об-вел тихо скуливших женщин.

— Прибить бы вас разом, да некогда, — буркнул он, разглядывая пе-репуганных и тихо скулящих наложниц, — чтобы врагу не достались. Да, ладно, живите, если удастся. — И покинул шатер.

Звон оружия, разгоряченные боем крики, посвист стрел слышались все отчетливей и отчетливей в утренней тишине леса, неумолимо при-ближаясь к королевскому шатру.

Германарех громко крикнул боевой клич, призывая к себе самых верных телохранителей и требуя коня. В считанные мгновения вокруг него образовалось кольцо из трех-четырех десятков конных воинов.

— На прорыв! — указал мечом в сторону Киева Германарех. — Ос-тальные пусть сражаются, прикрывая наш отход. И пусть все до одного погибнут, раз не смогли уберечь своего короля и уберечься сами.

Небольшой отряд, набирая скорость, двинулся рысью в указанном направлении. Однако русичи, напавшие на ставку Германареха, не дре-мали. Как только они заметили скопление вокруг королевского шатра значительного числа конников и начало движение конного отряда от шатра, то поняли, что готовится прорыв окруженного врага, и стали осыпать его стрелами, в мгновение ока «проредив» тесный строй чуть ли не наполовину.

— Германарех, конунг Германарех! — раздался зычный клич со сто-роны русичей, возносясь над шумом боя. — Ты слышишь меня? Это я, князь Русколани, Бус Белояр, вызываю тебя на честный поединок. Если ты дорожишь честным именем воина и не трус, то выходи на бой и не прячься за своими телохранителями! И пусть Боги нас рассудят с тобой!

— Германарех! — донеслись слова с другой стороны атакующих. — Это я, брат безвинно убиенной тобой сестры Лебедь, волхв Злат, вызы-ваю тебя на бой и клянусь Сварогом, что убью тебя и возрадуюсь над трупом твоим, как ты возрадовался при казни нашей сестры!

Но король готов ни тот, ни другой вызов о поединке не принял и рванул со своими телохранителями на прорыв. Однако русы были уже готовы. Часть их конников, возглавляемых лично Бусом, устремилась наперерез. Между обоими конными дружинами завязалась сеча не на жизнь, а на смерть. Каким-то чудом князю Бусу удалось пробиться к Германареху.

— Защищайся, убийца, или умри, — метнул во врага короткую сули-цу русколанский князь. Телохранители замешкались, не успели при-крыть своего короля, и сулица угодила Германареху в бок, пробив пан-цирь. Германарех покачнулся и стал падать. Но тут готы опомнились: часть из них бросилась на Буса, уже вздыбившего коня и поднявшего меч, чтобы добить раненого врага, другие же, поддерживая короля, по-спешили с ним скрыться.

Преследовать ускользнувшего врага у Буса и бывших с ним русов уже не было сил и возможности: в пору бы отбиться самим от озверев-ших готов.

К утру сражение на лесной опушке было окончено. Все готы, за исключением двух десятков тяжелораненых, уже безоружных и между стонами требующих добить их, были мертвы.

Бус соскочил с коня и, придерживая его за уздечку, присел на кор-точки у одинокой березки, облокотившись о ствол спиной. Тело после долгой езды и смертельной сечи гудело и требовало отдыха — ведь уже не мальчик, давно за пятьдесят перевалило.

— Князь, — подскакал к нему на взмыленной лошади, не дав пере-дохнуть и перевести дыхание, сотник Яр, — в шатрах несколько девиц захвачено, в том числе две совсем голые — в королевском…видать, на-ложницы.

— Одеть. С собой заберем. Хоть и обуза, да не бросать же их на са-мом деле одних в лесу волкам на съедение, — отрывисто, с придыханием (еще не успел отдышаться после сечи) приказал Бус.

— Конечно… — замялся сотник.

— Сколько павших? — спросил Бус, желая знать о потерях в своей дружине и не замечая заминки своего сотника.

— Десятка три, не менее, да десятка два раненых тяжело, — ответил сотник, точно поняв вопрос своего вождя, но от князя не отъехал.

— Что-то еще? — наконец-то обратил князь внимание на поведение Яра.

— Одна девица — Милославой назвалась — беловежского изгоя ука-зала, — продолжил сотник.

Бус заинтересованно поднял на сотника глаза, даже про усталость забыл:

— Что еще за изгой?

— Говорит — Атаман… тот самый, который…

— Можешь не продолжать. Веди сюда, хочу взглянуть… Как-никак, а мой давнейший недруг, убийца отца и палач сестры, — молвил руско-ланский князь, отстранясь от ствола березки.

— Он не может ходить, — вновь замялся Яр.

— Это почему?

— Ранен. Оказывал жестокое сопротивление и был нашими воями сильно иссечен… смертельно ранен, — уточнил Яр. — Они, вои, его со-всем бы порешили, да я вмешался, полагая, что ты захочешь его о чем-либо спросить, и не дал им этого сделать…

— Что ж, придется доставить ему честь — самому придти с покло-ном, — жестко вымолвил Бус. — А брат мой о том знает? — добавил тут же он.

— Знает. Он и послал меня сообщить эту новость, пока вои раненых подбирают да оставшийся от готов скарб, — немедленно отозвался сот-ник.

— Не только раненых, но и павших гридней собрать, — распорядил-ся Бус, — с собой заберем. На конских крупах домой доставим, здесь не оставим. Еще изловить вражеских коней — пригодятся…

— Уже распорядился, — ответил расторопный и предусмотритель-ный Яр, поднабравшийся воинского опыта в бесконечных походах.

— Хорошо, пойдем взглянем на Атамана…

Атаман лежал на открытой поляне, недалеко от шатра Германаре-ха, среди десятков трупов готских воинов, уже «освобожденных» от шлемов, лат и оружия — мертвым оно уже ни к чему. Лицо поверженно-го Атамана было в крови, которая сочилась не только из многочислен-ных ран, но и, пенясь, из уголков открытого рта. Тело было неподвиж-но, как и десятки иных готских тел, окружавших его, только прищурен-ные глаза, устремленные осмысленным взглядов в небесную синь, гово-рили о том, что жизнь в этом старческом теле еще теплится.

Бус молча приблизился, и это движение не ускользнуло от глаз Атамана. Огонь ненависти блеснул в них.

— Даже на смертном одре о мщении мыслит, — заметив огонь во взоре Атамана, обратил внимание на данное обстоятельство подходяще-го к нему брата Злата Бус, — на пути к богу стоит, а все злобой горит, змея ядовитая.

— Змея-то, змея, но теперь уже не ядовитая. Лишили мы ее жала, — констатировал волхв весь перепачканный чужой кровью и как все, не успевший отойти от пыла боя. — Что будем делать с ним, — указал он на тело Атамана, — здесь бросим волкам на съедение или же добить прика-жешь. Без него дел хватает. Да и пора уж отсюда подальше убираться.

— Я обещал поступить с ним так же, как он с сестрой нашей, — мрачно заметил Бус. — И должен слово свое сдержать. К чему волков этой ядовитой гадиной потчевать, еще отравятся ненароком, хоть и зве-ри. Будем княжеское слово держать. Эй, гридни, — позвал он ближай-ших дружинников, — оттащите эту двуногую змею к ближайшим берез-кам, что поупружестее, да за ноги к их макушкам наклоненным привя-жите. Надо же последнюю честь татю воздать.

Дружинники, криво усмехнувшись, принялись выполнять княже-ское распоряжение.

Когда с Атаманом было покончено, раненые дружинники усажены в седла, павшие — уложены на лошадиные крупы и крепко привязаны, чтобы не упасть при скачке; когда с места боя было подобрано враже-ское оружие и бронь и вместе с остальным трофейным скарбом, дос-тавшимся русколанам, приторочено к седлам заводных лошадей, в том числе и готских, которые удалось собрать в окрестностях лесной поля-ны — русколанская дружина тронулась в обратный путь. Надо было то-ропиться, так как уже рассвело, и в степи конных ратников можно было далеко увидать. Бус это понимал, потому и спешил как можно быстрее покинуть место сечи, чтобы как можно дальше уйти от него в случае погони. Пройдя спешной иноходью лес и выйдя в открытую степь, от-ряд Буса крупной рысью направился к родному граду.

— Жаль, что конунга Германареха упустили, — крикнул, преодоле-вая шум встречного потока воздуха волхв Злат, придерживаясь рядом с Бусом.

— Жаль, но, видно, так распорядились Боги и такова их воля… — с сожалением ответил Бус, переживая за срыв так хорошо задуманной операции. — Может, еще повезет, встретимся… А может, и не встретим-ся уже: копье-то крепко ему в бок вошло, даже не выпало из раны… Впрочем, враги всегда живучи…

— Вряд ли! — отозвался Злат. — Он теперь от нас с тобой будет за сто поприщ держаться. Ведь струсил на честное единоборство выйти, лат-никами прикрылся.

— Сколько врагов полегло? — спросил Бус, меняя тему разговора. — Я не считал.

— Я — тоже, но сотник Яр сказал, что более двух сотен. Одних ярлов да вождей родовых — десятков шесть-семь!

— Значит, один к пяти, — констатировал Бус итог потерь.

— Что? — Не понял Злат.

— Да о потерях я… Говорю, что на каждого нашего павшего дру-жинника пришлось пять готов.

— А-а-! Так у нас пало не шестьдесят, а только тридцать. Значит, один к семи.

— Пока до града доскачем, еще многие из тяжелораненых в путь к пращурам направятся после такой скачки.

— Да. Как-то не подумал о том. А знаешь, брат, если погони не бу-дет в скором времени, то раненых можно в ближайших весях оставить, может огнищане их выходят…

— Дело, волхв, говоришь. А что с мертвыми делать будем, если по-гони хоть полсуток не будет? Может, погребем их в степи?

— А почему не поступить таким образом? Степь что тут, что под Кияром — везде степь, везде одинакова. Везде она наша, русколанская, родная. Так что в своей земле будут павшие гридни лежать, под своим небом…


В Кияр князь Бус через трое суток привел дружину на четверть по-редевшую и уставшую до изнеможения.

«Вот так привел князь новых воев, — дивились киярцы, наблюдая такую картину, — своих и то не всех домой воротил»! Но когда узнали о дерзком рейде в стан готов и о жестокой сече, приведшей к ранению конунга Германареха, зауважали пуще прежнего: «Царь! Настоящий царь! Древним праотцам Богумиру и Русу, отцу Арию подобный! Толь-ко те так могли поступать, только те».


В тот год нашествия готов на град Кияр благодаря дерзкому рейду удалось избежать. Германарех горел жаждой мщения, но двинуться не мог, так как рана полученная им от копья князя Буса хотя не была смер-тельной, но и не позволяла одеть бронь и вскочить на коня. Он лежал в своем дворце, окруженный лекарями и знахарями, потчевавшими его всякими снадобьями, но так и не сумевшими полностью поставить на ноги. А доверять войска кому-либо из конунгов, хотя бы родным сы-новьям, Германарех не решался, боясь остаться без войска и державы. Собранные Бусом рати вновь вызволили из готской зависимости град Киев и земли полян. На общем вече, собранном по просьбе волхва Зла-та, князь киевский Кий Готский был смещен с княжеского престола и на его место был поставлен воевода Болорев, ярый сторонник Буса и по-борник единой и могучей Русколани.


На протяжении полутора десятка лет русколанскому князю прихо-дилось сдерживать натиск готских и гуннских орд. Война на два фронта истощала силы Русколани. После смерти римского императора Кон-стантина не осталось ни одного внешнего союзника. Да и из внутрен-них, признававших руку Кияра, с каждым годом оставалось все меньше и меньше. Открыто откололись от Русколани и примкнули к гуннам берендеи. В эту же сторону поглядывали аланы и косоги. Но Русколань держалась, собирая свои силы то вокруг Голуни, то вокруг Воронежца.

В год 5875 от сотворения мира в очередной раз на Русколань повел готов Германарех, но не сам, будучи почти недвижим после удара сули-цы, нанесенного князем Бусом много лет назад, а, поручив поход сво-ему полководцу и родственнику из рода Амалов — Винитарию, — про-званном русичами Амалом Вендом, так как мать его Водомерка была славянкой княжеского рода из племени венедов-вендов.

Бус вновь собрал рать и разбил войско конунга Винитария. Тот за-просил мира и получил его. В Кияре Антском он вместе со своими при-ближенными воеводами ярлами пил сурицу и вина греческие за мир и дружбу и клялся на мече Одином и Христом, что между готами и руси-чами будет вечный мир. Русы поверили, и когда Винитарий пригласил их в свою ставку на продолжение мирных трапез, то приняли это при-глашение. Русколанский князь, несмотря на отговоры брата Злата, вме-сте с братьями, сыновьями и знатнейшими русколанцами поехал в став-ку Амала Венда, где был предательски пленен и казнен — распят на кре-сте в соответствии с римскими обычаями. Был распят также, как почти за 300 лет до его рождения в далекой Иудеи и Палестине был казнен и распят Иисус Христос. Вместе с Бусом были казнены той же лютой и позорной смертью семьдесят бояр, в том числе все друзья юности Буса: Славич, Мал, Рат, Млад, Званич, Ван, Асалак, Мирвол и Сварич — птен-цы гнезда волхва Златогора, когда-то в далекой и светлой юности по-клявшиеся на крови быть верными друг другу до конца. Амал предлагал им ценой предательства и измены Бусу купить свою жизнь, но ни один из них на это не пошел; приняли смерть, не поступившись клятвой вер-ности. Только волхву Злату, не поверившему в добрые намерения гот-ского вождя и не поехавшего в ставку к Амалу Венду, и сыну Бояну, гостившему в тот момент у славгородского князя Словена, удалось из-бежать подлого предательства, плена и смерти.

Войско Амала Венда заняло Кияр Антский и стерло его с лица зем-ли вместе с крепостью, уничтожив древние святилища и храмы, потом пошло на Белую Вежу. Жители некогда прекрасного города Кияра, не успевшие вовремя покинуть его, частично были убиты, частично плене-ны и уведены в рабство. И только голодные, одичавшие псы, оставшие-ся без своих хозяев, сиротливо бегали на дымящихся развалинах. Время от времени они сталкивались с бездомными котами и кошками, но по-меченные одной бедой, мирно расходились. Божьи твари не чета людям.

Остатки русколанского воинства, покинув разгромленную и со-жженную столицу — Кияр Антский, — на пепелищах которой теперь готы справляли свои тризны, отступали на север. Отступали не только воины, но и все жители Кияра, не пожелавшие остаться на родных пепелищах на милость врагов. Они отступали вместе со скарбом, со скотом, дер-жась в центре войска. Вместе с ними отступал и волхв Златогор, успев-ший в последний момент из пылающего храма Сварога спасти только Книгу Велеса и книгу славянских Вед. Не терял надежды волхв сохра-нить сей великий труд многих поколений ученых волхвов для потомков, мыслил отвезти его после невзгод в Сурож, по-прежнему гордо и непре-ступно стоящий на берегу Сурожского моря, красуясь каменными бас-тионами, воздвигнутыми почти сорок лет назад руками воев Буса. И эта книга была у него самым ценным грузом, который вез с собой ученый волхв.

Давно уже позади осталась Белая Вежа, которую также покинули жители. Покинули с плачем и стенанием. И только небольшая воинская дружина во главе с беловежским князем осталась в граде, чтобы при-крывать отступление остального войска, связанного по рукам и ногам стариками, детьми, женщинами, обозами и гуртами скотины.

— Братия, ляжем костьми, но врага не пропустим, — говорил бело-вежский князь Ратобор дружинникам, пожелавшим остаться с ним для прикрытия отхода соплеменников. — Не дадим проклятым готам надру-гаться над нашими женами, матерями и сестрами. Не позволим изде-ваться им над беззащитными младенцами и стариками. Поступим так, как того требуют боги наши Перун и Дажьбог. Клянемся!

— Клянемся! — отвечала негромко, но твердо дружина.

— Клянемся! — шептал слова клятвы вместе с дружиной беловеж-ский воевода Уздень.


Волна за волной накатывали готские всадники на стены беловеж-ской крепости, осыпая ее защитников горящими стрелами. И раз за ра-зом откатывались, неся потери от метких выстрелов беловежских луч-ников. Давно уже было сожжено деревянное городское предместье, и только крепость еще продолжала стоять, охваченная огнем: во многих местах пылали крыши зданий, крытые камышом. Никто не пытался их отстоять от огня. Некому было. Пал князь Ратобор. Пали многие. По-следние оставшиеся в живых защитники, рассредоточившись на глино-битных стенах крепости, страдая от нестерпимой жары и от удушья, из последних сил отражали натиск готских орд.

— Держись, братья! — охрипшим от дыма и постоянного крика голо-сом командовал воевода Уздень, оставшись один из всех вождей-командиров в живых. — Не посрамим рода славянского, не пустим воро-га далее. Умрем, но не пустим! А мертвые сраму, как известно, не име-ют! Умрем, как умер наш князь!

— Умрем! — сурово и глухо отвечали оставшиеся в живых ратники. — Не пропустим врага!

Беловежские ратники слово свое сдержали. Ни один не сдался в плен. Даже тяжелораненые предпочли погибнуть от собственного меча, чем достаться живыми врагу. Погибли все, но наступление готов на Во-ронежец и Курск задержали, дав последним возможность его собрать воинство и подготовиться к отпору.


А вскоре к Воронежцу подошли славянские дружины, ведомые князем Словеном и сыном Буса Белояра — Бояном, — и там образовалась Воронежская Русь, в которую вошли земли северян и курян. И была названа эта Русь Борусией — светлой богатырской лесной Русью. Ибо бор — это лес. И Русь, укрывшаяся среди лесов — боров, стала имено-ваться Борусией. Под Воронежцем собрались славянские рати, в том числе и курские дружины, приведенные князем Севко и воеводой Яру-ном — подросло новое поколение курян-воинов, встало на смену павшим в сечах отцам и дедам.

И держали они оборону на древних курганах, возведенных в неза-памятные времена воинственными киммерийцами, на тех самых курга-нах, которыми восхищались в далекие годы молодой Бус и брат его, Злат, когда им было по шестнадцать-восемнадцать лет. И погнали готов вспять, до их собственных земель, и устроили на трупах поверженных готов победную тризну на берегу Дуная. Княжич Боян на тризне той пел Славу Бусу и Словену. Вот тот Боянов Гимн, шагнувший с берегов Ду-ная в века.

Гимн послушца Бояна
Старому Словену и Молодому,
Умершему и живому,
И Златогору — волхву Сварога!
Пьющие мед в гостиных палатах
Роды князя Словена Старого,
Те, что изгнали лютую мглу
От Непры-реки,
Слушайте песнь Бояна!
Будем сынами своих отцов!
Нас роды гибнущие позвали —
Мы снарядили коней и помчали,
Строясь у княжьих рук.
Видит очами истину Боян!
Ты наших воев возглавил, князь!
Полки на незваных готов!
Кто при тебе ехал слугой?
Боян — младший стремянной.
Ты, князь, промолвил радимичам:
 — Го-о-о-ойя! —
Кимрам, дреговичам и земегалам,
Чтобы звали сынов на рать.
Гимны Боян запел —
И потекли сотни воев!
Волхи пришли и голядь,
Корень от Руса их происходит.
Так же как руки плечам нужны —
Князю нужны те мужи.
Князь наш Словен очами сияет —
Летом так Солнышко припекает!
Вокруг его кмети — витязи ярые —
Белы месяцы Белояровы!
Если Боян видит князя Словена —
Сердце трепещет, как дерева лист,
Застит тучею очи!
О земегалы, к вам воспою!
Вы даром кормили, поили меня —
И грянул глас руса, кого наставлял
Сам князь старый Бус — Бояна отец.
О Бусе — отце молодого волхва,
О тои, как он бился, врагов поражая,
Пел волхв Златогор.
Златогоровы гимны — воистину вы хороши!
Он пел, как Чигирь-звезда
Летела в огне драконом,
Сияя Светом Зеленым.
И сорок волхвов-чародеев,
В Стожары глядя, прозрели,
Что меч Яра Буса в Кияре прославлен!
И как Златогор отца воспевал
Старой былины слогом,
Так и я, Боян, ныне пою
И славлю — кого люблю.
Рек Германарех: — Й-о-о-хо! —
Великие воды узрят мои вои,
Богов киммерийцев и волхов!
Мы кимров и волхов изгоним!
Но не варяги — ясуни.
И вождь наш концами мечей
Изгнал чужеземцев-гостей!
О Старый Словен,
Воздай по заслугам —
Дай долю тому, кто смел!
О Боян, войди снова в силу!
Пропел песнь кому — благое тому!
И так суда Велеса нам не избегнуть!
И славы Словена не умалить.
И меч то Бояну — ясный язык.
И в память волхва Златогора мы пьем!
То Арию память и Скифу то гимн!
Злата шеломы на тризне сыпь!
То ли Христос, то ли Сварог, то ли оба Творца и Спасителя вместе, ибо, как утверждали славянские Веды, Бог Един для всех (хоть и зовет-ся у разных народов по-своему) и Множественен, так как может высту-пать сразу в разных ипостасях, уберегли супругу Буса Белояра в годину невзгод и испытаний. После того, как дружины Словена прогнали орды Германареха за Дунай, возвратилась она с оставшимися в живых детьми на родное пепелище, чтобы справить по мужу тризну. Тризну справила и гранитный памятник ему, сработанный славянскими мастерами, на высоком кургане, на берегу реки Этоки, что через разрушенный град Кияр протекала, установила, чтобы потомки о Побуде Руси помнили и чтили. Постарался зодчий, потрудился стальным резцом на гранитной глыбе, придал сходство с ликом Буса, в панцирь тело одел, рисунками и письменами постамент снабдил. Смотри, читай, потомок! Знай о делах и трудах царя Буса, бери пример с него! Ведай о нем!

О-ом! Боже! О-ом!
О-ом хайэ! О-ом хайэ! О-ом хайэ!
О-ом хайэ! О-ом хайэ! Побуд!
О-ом хайэ! Побуд! Сар!
Верьте! Сар Ярь Бус — Богов Бус!
Бус — Побуд Руси Божьей! —
Боже Бус! Ярь Бус!
И дату смерти не поленился высечь древний мастер на памятнике этом: 5875, 31 лютеня. (368 г., 21 марта).

ВМЕСТО ЭПИЛОГА. ПОСЛЕ БУСА

Книга Велеса. После Буса и Времена Кия.
Греки напали на нас, как только Бус нас оставил. Начало нового Дня Сварога (Лютой эпохи) подобно началу эпохи Яра и Крышня.

Бусова Русь была разбита рукой вражеской. И творились тогда злодеяния. И князь иной уже не мог посылать сынов своих на битву, ибо врагам подчинился и пренебрег вечем. И не уважали тогда то, что решило вече, так как мы были разбиты. И потому у нас взяли дань.

И не потому ли мы говорим ныне: — Князья должны быть наши! И не следует делать по-иному. А нужно идти на полдень, чтобы добыть землю для нас и для наших детей.

А там — на юге — греки напали на нас, как только Бус нас оставил. И была сеча великая много месяцев. Сто раз возрождалась Русь — и сто раз была разбита от полуночи до полудня.

И то же самое претерпели в старину праотцы наши, и потому от-цом Яром были уведены а Край Русский, ибо, оставаясь, претерпели бы многое от ранних холодов. И тогда дошли мы до сего места и посели-лись огнищанами на Земле Русской.

… И так встала между русами распря и усобица. И Жаля стала ме-жду ними и начала плакать и причитать. Так не пойдем же за ней, по-скольку с нею беда и погибель наша. И дождемся той поры, когда не останется от нее ничего.

Вспомним о том, как при отце Арии был единым род славян. А по-сле отца три сына его разделили род на три части. А потом русколане и венеды разделились на два рода. Так же было и с борусами, которые разошлись на две части. И потому мы имеем около десяти родов. И так будет продолжаться, если мы будем делиться до бесконечности. И та Борусь может быть единой и не разделится, если те родцы и роды де-литься не начнут.

И в тот раз враг напал на нас. И должны мы были обороняться от него. Но говорили, что не станем решать, как отцы хотели. И потому мы проливали вдесятеро больше крови и пропадали от малого врага. Учтем это и пребудем в одном роде до конца. И тогда там, где нас десять, явят-ся тысячи.

В те годы некий Оглендя водил коров по степям. И он говорил много слов о родичах своих и почитал себя выше пращуров и отца Ария. И тем вред сотворил. И мы не должны следовать ему, не пойдем по его следам.

От морских берегов Готского моря шли мы до Днепра. И нигде не видели иных бродников, кои суть русы, а видели племена — гуннами и языгами именуемые. И сами мы имели боярина Оглендю, который вое-вал вместе с нами.

И брали с нас дань часто, и от утра и до утра мы видели зло, кото-рое творилось на Руси. И ждали, когда придет добро. А оно не придет никогда, если мы силы свои не сплотим, и не дойдет до нас одна мысль, которую глаголет нам глас праотцов. Внимайте ему — и потому ничего другого не делайте! И тогда пойдем мы в степи наши бороться за жизнь нашу, ибо мы — воины княжеские, а не скоты бессловесные, которые ничего не ведают.

В те времена готы шли на север. Был Германарех, и тогда же при-шли гунны. И так продолжалось. И мы имели двух врагов на двух кон-цах земли нашей. И Болорев перед трудностью великой засомневался: на кого идти. И тут Матерь прилетела к нему и сказала, что сначала на-до напасть на гуннов. И сначала разбить их, а потом повернуть на готов.

И сделал он так, и разбил гуннов. А когда повернул на готов, то убил сына Германареха и воинов Гулареха. И также шел Белояр Сегеня, который убил сына Германареха и воинов Гулареха под Воронежцем.

После Гулареха были готы на севере. И там исчезли. И Детерих вел их, а после о них ничего не ведаем. И это жмудь рассказала нам о готах, имевших Детереха: будто они пришли к северу и там у жмуди поверну-ли на юг. Затем пошли на Ромею. И там они разбили легионы иных вои-нов. И взяли ругу великую от них. И вторглись в их земли, и тот Дете-рих убил Одоакреха, ибо готы Богам противны, и Те плюют на них.

Когда не было иноземных гостей, а ныне они прибыли и беспокоят нас. Тогда мы могли отразить врагов. И ежедневно так и отражали, и побеждали и этих, и тех.

Сначала мы звали под стяги вождей наших, которые еще не обаби-лись, а были воинами… Приходили эти воины на площади и говорили, что не будет по-иному — и мы должны идти на греков, как постановило вече.

И просили мы в Ясуни, и Индра шел за нами, как шел за отцами на ромеев в Траяновой земле.

…Тысячу раз мы отбивались от ромеев и готов. И Сурью антскую, которая была с нами, мы никогда не забудем, и то, как готы соедини-лись с гуннами против нас.

И Гуларех напал с полночи, а гунны — с полдня. И тут заплакали Русколань и Борусия, потому что гунны соединились-строились с гота-ми. Тут Русь поднялась своей силою и отразила гуннов, сотворив Край Антов и Скуфь Киевскую. …Гуларех же заплатил за то, и должны мы принудить Хорсунь заплатить за слезы дочерей наших уведенных и сы-нов, взятых как дань. И плата же та — не серебром и не золотом, по-скольку следует отсекать их головы, и рубить их в щепу!

И когда после готской войны обрушилась Русколань, мы ее оста-вили, и притекли к Киеву, и уселись на земле той, где мы вступили в борьбу со степными врагами. И тут мы оборонялись от них. И так было через тысячу триста лет после века Кия (первого Кия), через триста лет жизни в Карпатах и тысячу — после основания Киева. Тогда одна часть ушла и там осталась, а другая дошла до града Киева. И первая — это рус-коланы, а другая — те, которые сурень чтили, ходили за скотом и стада водили десять веков по земле нашей. А вот та Голунь была градом славным и имела триста городов сильных, а Киев-град имел меньше: десять городов на юге, немного сел — и все. А до этого все роды их были в степях и жито меняли на юге. И там отдавали жито грекам в обмен на золотые цепи, монеты и ожерелья, которые на шеях своих носим. И об-менивали на пиво и вино греческих овец, коих мы разводили.

…И вот русичи пошли от Белой Вежи. И пришли к Днепровским Землям. И там Кий утвердил град Киев. И вот собрались поляне, древ-ляне, кривичи и ляхи в Руси и стали русичами.

…И вот отец Арий шел перед нами, а Кий вел русов, и Щек вел свои племена, а Хорив — своих хорват, и шли они в землю ту, поскольку сами они внучата Боговы. И отошли Хорив и Щек отсюда, а мы сели в Карпатских горах. И там были другие города, построенные иными, и имели мы иных соплеменников, и имели богатство великое.

…И тут Кий умер, тридцать лет владев нами. А после него был его сын Лебедян, которого звали Славер, и тот жил двадцать лет. Потом был Верен из Великограда — также двадцать лет. Затем Сережень — де-сять лет.


…Новгородский ученый волхв Ягайло Ган, густо покрытый длин-ными седыми волосами, схваченными на челе узкой полоской кожаного ремешка, сутулясь над темным от времени столом в небольшой келье храма бога Солнца — Сурьи, — аккуратно разглаживал очередной свиток древнего текста славянских вед, такой же темный, как и столешница, и хрупкий, как весенний лед. Расправив, вглядывался в буквицы и знаки, по-стариковски щуря, красные от недосыпаний и ночных бдений под светом чадящих факелов, слезящиеся глаза. Пошевелив беззвучно губа-ми, брал жилистыми пальцами очередную, его же руками тонко срабо-танную, буковую дощечку, усердно навощенную воском, и, сотворив про себя молитву Сварогу и Велесу — светлым славянским богам, — ост-рым шильцем начинал писать очередной текст «Книги Велеса» — свя-щенного писания славян. Потомки должны знать, откуда и как пошла Русь и кто был первыми ее князьями.

ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ

Аланы (асы, ясы) — ираноязычные племена сарматского происхож-дения. С I в. жили в Приазовье и Предкавказье. Предки современных осетин.

Амвоньица (амвон) — возвышенная площадка в храме, с которой произносились проповеди.

Аларих (ок.370–410) — король вестготов с 395 г.

Алдорекс — готский вождь, воевавший со славянами..

Анты — название объединения славянских племен у византийских и готских писателей VI–VII вв.

Анахарсис — скифский философ, живший в Древней Греции во вре-мена Солона (VII–VI вв. до н. э.)

Аорсы — одно из названий славянских племен русов.

Арии (арийцы) — общее название народов, принадлежащих к индо-европейской (прежде всего индоиранской) языковой общности.

Артия — союз славянских племен (государственное сообщество) в бассейне Оки и верховий Дона, упоминаемая арабскими источниками.

Бармица — кольчужная сетка, прикрепляющаяся к шлему для защи-ты шеи.

Белобог — древний славянский бог, олицетворяющий благодеяния всем тварям земным. В правой руке Белобог держал кусок железа.

Белояр Сегеня — славянский князь, воевавший с готами.

Белые хорваты — южно-славянские племена.

Берендеи — тюркоязычные кочевые племена.

Берковец — старая русская мера веса, равная десяти пудам (160 кг).

Берсерк — скандинавский воин, употреблявший перед боем галлю-циногенные грибы, обычно мухоморы, или отвары из таких грибов, до-водя себя таким образом до экстаза, чтобы не чувствовать боли от ран и усталости.

Богиня Сьва (Сива, Сиба, Дзива, Дива) — славянская богиня осени и садовых плодов. Изображалась в виде нагой женщины, с полными сос-цами, с длинными, ниже колена, волосами. В правой руке она держит яблоко, в левой — виноградную гроздь. Более всего почиталась женщи-нами и селянами, которые приносили ей молитвы о благополучном про-хождении беременности и родов, о плодородии.

Болорев — славянский князь, княживший в VI в.

Борусы — славянское племя (одно из названий южных русичей).

Боспор — краткое название Боспорского церства в Северном При-черноморье и Приазовье. Уничтожено гуннами в IV в.

Бояре — потомки родовой знати, входившие в старшую дружину князя, а также составлявшие боярскую думу при князе с IX в.

Бродник — конный воин.

Вандалы — союз германских племен.

Вежа — в данном случае становище степняков.

Велес (Волос) — один из древнейших славянских богов. Бог богатст-ва, благополучия и скота, а также бог науки. Покровительствовал охот-никам и скотоводам. Был проводником между Явью и Навью. В честь бога Велеса воздвигались храмы и капища. Бог Велес почитался не только славянами, но и кельтами, и варягами.

Венеды (венды) — славянские племена.

Вервь — соседская общмна; административно-территориальная еди-ница в Древней Руси.

Весь — название одного из племен Приладожья и Белозерья, а также название небольшого поселения у славян.

Вече — народное собрание у славян.

Воевода — военный руководитель славянских дружин, непосредст-венно подчинявшийся князю.

Военная демократия — форма государственного правления в Древ-ней Руси.

Вои — древнерусское название воинов.

Волхвы — жрецы в Древней Руси.

Волхи — славянские племена, проживавшие на берегах реки Волхов.

Воронежец — древний славянский город в бассейне рек Дона и Во-ронежа.

Вятичи — союз славянских племен верхнего и среднего течения реки Оки.

Галлы — римское название кельтов, населявших территорию Галлии (Франции).

Голунь — древнеславянский город в междуречье Псела и Сулы.

Голядь — славянские племена.

Городище — поселение славян, обнесенное частоколом.

Гость — высший слой торговых людей.

Готы — группа германских племен. В 3 веке жили в Северном При-черноморье. Делились на восточных — остготы, и западных — вестготы.

Готское море — Азовское море.

Грецколань — так в начале 1-го тысячелетия славяне называли Гре-цию и греческие колонии Причерноморья.

Гривна — а) металлическое украшение у славян, знак отличия; б) ве-совая и денежная единица (слиток серебра весом около полфунта); в) вид поборов, податей, пошлин.

Гридень (гридь) — княжеский дружинник, телохранитель.

Гридница (гридня) — дворцовое помещение, где жили княжеские дружинники, место церемоний и приемов, место княжеского суда.

Гуларех — готский вождь.

Гунны — кочевой народ, сложился во II–IV вв. в Приуралье из тюр-коязычных хунну и местных угров и сарматов. Массовое передвижение гуннов на Запад с 70-х годов IV в. дало толчок так называемому Вели-кому переселению народов. Подчинив ряд германских и других племен, гунны возглавили мощный союз племен, предпринимавший опустоши-тельные походы во многие страны. Наибольшего могущества достигли при Аттиле. Продвижение гуннов на Запад было приостановлено их разгромом на Каталаунских полях в 451 г. После смерти Аттилы союз племен распался.

Гусли — старинный щипковый музыкальный инструмент.

Гуторить — говорить, разговаривать.

Дажбог (Дажьбог) — это благородный бог славян, податель всех благ земных, эмблема благополучия. Храм был в Киеве. Не исключено, что храмы этого бога были и в других крупных городах славян, в том числе и в Посемье. Дажьбог — чаще всего вспоминаемый бог славянами, кото-рые сами себя часто называли Дажьбоговыми внуками.

Даки — в древности фракийские племена, расселявшиеся к северу от Дуная до отрогов Карпат, завоеванные римлянами. Стали проживать в римской провинции Дакии.

Дасуни — племена, родственные дакам и фракийцам.

Дворянство — военно-служилый слой, возникший в XII в. на Руси из дружинников.

Детерех — вождь готов, воевавший со славянами в VI в.

Детинец — внутрикрепостное укрепление в русских средневековых городах вокруг резиденции князя, посадника, воеводы или епископа. С XIV в. заменяется термином «кремль».

Десница — правая рука.

Десятский (десятник) — младший воинский начальник в княжеской дружине, командовавший десятком воинов.

Детерих — готский вождь.

Дид — третье чадо Лады. Отожествляет в себе детей. Изображался молодым, что означало вечную молодость супружеской связи. Изобра-жался одетым в полную славянскую одежду с венком из васильков на голове. В руках Дид держит двух горлиц и ласкает их. Богу Диду хра-мы строились во многих городах.

Дидилия — дочь Лады и покровительница рожениц и бесплодных женщин. Изображалась молодой прекрасной женщиной с повязкой на голове, украшенной жемчугами и драгоценными камнями. Больше всего почиталась славянками (как городскими, так и сельскими).

Дикое поле — так, начиная с X в., на Руси назывались южные и юго-восточные степи, откуда совершали набеги степные народы.

Динар, динарий — золотая и серебряная монеты, имевшие хождение как в Греции, Римской империи, так и в других странах, в том числе и в странах Северного Причерноморья.

Дирхем — серебряная арабская монета весом около 2,73 г.

Длань — рука.

Дни Овсеня — в данном случае пора сбора урожая, пора жатвы у славян, праздник после сбора урожая.

Догода — славянский бог весны, тепла и веселья.

Докука — забота, непредвиденное обстоятельство.

Древляне — союз восточнославянских племен, располагавшихся ме-жду реками Случь и Тетерев до реки Припять.

Дреговичи — союз восточнославянских племен, располагавшихся по реке Припяти и ее левым притокам.

Дулебы — союз восточнославянских племен на территории Западной Волыни.

Дума-туга — печальные, тяжелые размышления.

Ертуальный — конный разведчик.

Жаля, Кара, Мара, Туга — древнеславянские божества (духи), при-носящие с собой печаль и беду.

Жито — всякий зерновой немолотых хлеб.

Жмудь — прибалтийские племена жемайтов.

Забрало (заборол) — в данном случае защитное сооружение на кре-постной стене, прикрывающее ратников от стрел и копий с внешней стороны.

Завет отца Ария (Яруны) — самый древний свод законов, регламен-тирующих духовную, а также внутриобщинную и внешнеплеменную жизнь славян.

Заводные лошади — запасные (подменные) лошади при дальних по-ходах.

Засека — оборонительное сооружение в виде поваленных стволов деревьев, рвов и валов.

Зевана — славянская богиня звериной ловли. Почиталась охотника-ми. Изображалась в шубе из куниц. Верх шубы был покрыт беличьими шкурами. Сверху вместо епанчи была надета шкура медведя. В руках у нее был натянут лук с тупой стрелой (иногда изображался капкан). Храмы этой богини сооружались в лесах.

Земегалы (земгалы) — союз прибалтийских племен древних латы-шей.

Земли Кисека — земли германских племен, в том числе готов.

Зенич — славянский бог огня и животворящего тепла. Имел храмы, но не имел идола.

Зимерзла — славянская богиня зимы, холодов, снегов и морозов.

Зимстерла — славянская богиня весны и цветов.

Златая Мать или Баба — древнеславянская богиня покоя и тишины. Ее истукан изготавливался из золота. Богиня-мать в руках держала мла-денца-внука. Поэтому ее и называли то Бабушкой, то Бабой. Внук ее был тоже бог Световид. Храм золотой Бабе был «воздвигнут при реке Обге».

Игрище — место проведения древнеславянских празднеств и игр.

Изгои — люди Древней Руси, потерявшие свое социальное положе-ние.

Иллирийцы — древние индоевропейские племена, расселившиеся на Северо-Западе Балканского полуострова и на Юго-Востоке Апеннин-ского полуострова. Были покорены римлянами и романизированы.

Ильменские словене — союз восточнославянских племен, расселив-шихся на берегах озера Ильмень и рек Волхова и Ловати.

Император — титул монарха, обладающего неограниченной вла-стью.

Ирий — у древних славян обиталище Богов, духов и душ умерших предков или погибших сородичей.

Калита — кошель, сумка.

Камка — плотная шелковая узорчатая ткань.

Капище — культовое святилище у славянских народов до принятия христианства.

Карпени — согласно «Книги Велеса» славянские племена, прожи-вавшие у Карпатских гор.

Кельты — древние индоевропейские племена, обитавшие на терри-тории Западной Европы.

Кий — сакральное имя славянских князей; из последних известен Кий с братьями Щеком и Хоривом и сестрой Лыбедью (430–460 гг. н. э.).

Киммерийцы (кимры) — древние индоевропейские племена Север-ного Причерноморья.

Киммерик — античный город на берегу Керченского полуострова.

Кмети — воины.

Князь — военный вождь племени, превратившийся в главу древне-славянского государственного объединения.

Коляда — это мир и сопутствующие емублаженства. Праздники в честь бога Коляды сопровождались играми и весельем. (Отсюда коляд-ки и колядование.)

Комонные — конные.

Конунг — вождь племени у скандинавских и германских народов.

Концы города — административно-территориальные единицы в средневековых Пскове и Новгороде.

Корзно — длинный плащ, застегивавшийся на правом плече. Алое корзно — часть княжеского костюма, символ княжеской власти.

Кормление — содержание за счет поборов с населения.

Корс (Хорс, Корша, Корш) — славянский бог хмельного. Изображал-ся юношей на бочке, перевернутой вверх дном, с ковшом в руке и горой разбитых кувшинов вокруг бочки. Кроме того, это был один из божест-венных символов солнца. Известно, что в честь этого бога назван древ-ний город Корсунь — Херсонес.

Корсунь (Хорсунь) — древнерусское название Херсонеса. Остатки этого города на окраине современного Севастополя.

Косоги (Касога) — славянское название древних адыгов и черкесов.

Костобокие — сако-массагетские племена индоевропейской языко-вой группы, находившиеся в родстве со скифами и сарматами.

Край Антский — территория союза славянских племен антов в меж-дуречье Днепра и Днестра в VI в. Общественный строй — военная демо-кратия. Воевали с готами и Византией. Центр — город Киев на Днепре.

Край Иньский — древнеславянское название Индии.

Край Синьский — древнеславянское название Китая.

Красная гора — языческий праздник у славян; возвышенное место, где размещались капища и языческие храмы.

Кривичи — союз восточнославянских племен в верховьях Западной Двины, Днепра и Волги. Главные города кривичей — Смоленск, Из-борск, Полоцк.

Куна — денежная единица на Руси, равная 1/50 части гривны; при-равнивалась арабскому дирхему (2,73 г серебра).

Купало — четвертый по важности славянский бог после Световида, Перуна и Велеса. Изображался в виде юноши, одетого в легкие летние одежды, с венком из цветов на голове, с плодами и полевыми цветами в руках. Это бог красоты, любви и брачных союзов. Бог плодородия.

Лада — славянская богиня красоты и любви. Имела четырех детей. Изображалась молодой прекрасной женщиной с золотыми волосами и в розовом венке с богом любви Лелем, которого держит за руку. Одета была в русскую одежду, опоясана золотым поясом и убрана жемчугом.

Легион — в данном случае воинское соединение в Римской империи, состоящее от 4,5 до 10 тыс. воинов.

Легионер — римский воин.

Лед — славянский бог, представлялся в образе страшного воина в славянском броневом вооружении, с мечом на бедре, с копьем и щитом в руках и почитался воинскими командирами. Богу Леду молились, ко-гда шли в бой. Храмов ему не строили, идолов его не изготавливали. Все эти внешние признаки заменялись мечом или саблей, которые вты-кали в землю и на них молились. (Совсем как христиане-крестоносцы.)

Леля — старший сын Лады, славянский бог любви. Изображался на-гим младенцем, пламенным, крылатым и златовласым, рядом с мате-рью.

Лодья — гребное или парусное судно вместимостью до 50 человек.

Ляхи — поляки.

Майдан — место общего сбора жителей города или селища у казаков для принятия важных решений.

Макошь (Макешь, Мокошь, Мокуша, Макуша) — древнеславянская богиня, покровительница рода и рожениц, богиня благополучия. Данная богиня больше всего почиталась женщинами, как замужними и рожав-шими, так и молодыми девушками, которым еще предстояло выйти за-муж и стать продолжателем рода.

Маркоманская война — война германских и сарматских племен с Римом. (166–180 гг.)

Мерцана (Зарница) — славянская богиня зари и плодородия. Изо-бражалась в виде красивой, румянощекой женщины, одетой в золото-багряные одежды, с фатой и красным венком. Особо почиталась селя-нами.

Могошь — божество мелкого скота: овец, коз и тому подобного. Изображался с козлиной бородкой, бараньими рогами и в бараньей шкуре навыворот. Изображался в виде истукана. Ему возводились хра-мы.

Морава — название славянских племен, расселившихся на берегу ре-ки Моравы, близкие соседи чехов и словаков.

Мыт, мыто — таможенная застава; таможенный сбор пошлины с провозимого товара.

Мытник — мелкий княжеский чиновник, собирающий таможенную пошлину.

Наместники — княжеские чиновники, возглавлявшие местное управление.

Нарочитый муж — представитель родовой (торговой) знати в бли-жайшем окружении князя.

Непра-река — древнеславянское название Днепра.

Ний — подземный бог славян, судящий каждого умершего на том свете.

Обычай — правило, прочно установившееся в определенной сфере социальной жизни и регулирующее поведение всех участников.

Оглендя Белояр — славянский боярин (воевода), воевавший с гота-ми в конце IV в.

Огнищане — название славян, имевших жилище с ямой, в которой горел огонь. В дальнейшем яму с огнем сменила печь, а огнищанами стали называться свободные жители сел и городищ.

Один — верховный бог в скандинавской и германской мифологии, также бог огня, грома и войны.

Одоакр (431–493 гг.) — начальник одного из наемных германских отрядов на службе Римской империи. В 476 г. низложил римского им-ператора Ромула Августула и захватил власть в империи. Убит Теодо-рихом.

Окоем — горизонт или же видимая часть какого-либо пространства.

Отрок — юноша, младший дружинник.

Ошуюю — слева, левая рука.

Паволока — в древнее время дорогая шелковая ткань.

Перун — бог-громовержец, покровитель воинов, один из главнейших богов славянского пантеона (с 980 по 988 гг. главный бог славян). День Перуна отмечался 20 июля.

Перуново древо — священный дуб на капище Перуна.

Позвизд — славянский бог непогод и бурь. Представлялся в виде грозного мужчины, насылавшего ветры, снега, дожди, холода, морозы.

Полеля — второй, младший сын богини Лады; символизировал брак. Изображался одетым, с терновым венком на голове. В руке еще один венок — для супруги. Храмы Полеля воздвигались во многих городах.

Полюдье — объезд князя с дружиной подвластных ему территорий с целью сбора дани с ноября по апрель месяцы.

Поляне — союз восточнославянских племен по берегам Днепра с центром в Киеве.

Поприще — мера расстояния у славян. Поприща были разные. На-пример: расстояние, на которое летит стрела; или расстояние, которое проходит за световой день пешая рать (35 км); или расстояние, которое может проскакать всадник без передышки (25–30 км).

Посад — предместье города.

Посадник — должностное лицо, назначаемое князем или же изби-раемое на вече в Пскове и Новгороде.

Посадские люди — ремесленники и торговые люди средневекового русского города.

Прове (Проно) — славянское божество пророчеств, предсказаний, правосудия и просвещения. Изображался в виде истукана, укрепленного на вершине дуба. В одной руке истукан держал камень плуга — знак не-винности, в другой — копье с небольшим знаменем на конце. На голове у бога был венок, из-под которого торчали длинные уши. На ногах — сапоги, украшенные колокольчиками.

Радимичи — союз восточнославянских племен в междуречье верхне-го течения Днепра и Десны.

Ратай — пахарь.

Ра-река — древнеславянское название Волги.

Рать — дружина, войско.

Ратник — воин.

Родомысл — славянский бог, покровитель законов, податель благих советов. Почитался варяжскими славянами.

Ромея — славянское название Римской империи и Византии.

Руга — дань.

Русалий день — весенний языческий праздник славян.

Сарматы — объединение кочевых скотоводческих племен (аланы, роксоланы, савроматы, языги и др.). В VI–IV вв. до новой эры жили на территории от реки Тобол до Волги. В III в. до новой эры вытеснили из Северного Причерноморья скифов.

Световид (Световит, Святовид) — славянский бог, внук Золотой Ма-тери. Его истукан был сделан из дерева. Он был огромен. Световид был представлен с четырьмя лицами, каждое из которых смотрело в опреде-ленную сторону света: восток, юг, запад и север. На голове у него были завитые кудри. В левой руке Световид держал лук, в правой — металли-ческий рог. В Световиде — одушевление мира. Храмы Световида нахо-дились в Ахроне на острове Руген и в Холмограде.

Северяне (севера) — союз восточнославянских племен, расселив-шихся по Десне, Севу, Сейму, Суле, Пселу.

Сегеня Белояр — князь Воронежской Руси, разбивший в VI в. под Воронежцем войска готов Гулареха и убивший сына Германареха.

Седмица — седьмой день, неделя.

Семиречье — древнеславянское название Алтая и Южного Урала.

Сербы — славянские племена.

Сестерции — мелкая серебряная римская монета, имевшая хождение на территории Руси.

Сильный Бог — это бог славян, дарующий человеку физическую си-лу. Изображался в виде мужчины с дротиком в правой руке и серебря-ным шаром — в левой. Под его ногами изображались львиная и челове-ческая головы — символы человеческой силы.

Скифы — древние племена индоевропейской языковой группы, рас-селившиеся а Северном Причерноморье и Приазовье в VII в. до новой эры, потеснив оттуда киммерийцев. Делились на царских, кочевников, земледельцев, пахарей.

Скуфь Киевская — название Киевской Руси (по «Книге Велеса») в VI в.

Словен — новгородский князь, живший в IV в. (во времена Буса Бе-лояра) и разбивший готов короля Германареха и Венитария.

Слово-руга — клятва.

Солид — золотая монета.

Сотенный (сотник) — воинский начальник, командовавшей сотней дружинников.

Стадий — единица измерения расстояния у древних народов (от 185 до 200 метров).

Страва — то же, что и тризна.

Стрибог — славянский бог, наказывающий беззаконников в преис-подней.

Стяг — знамя.

Сулица — короткое копье.

Суренжане — славяне, вышедшие из Сурожа и расселившиеся в Приазовье и Причерноморье.

Сурож — древнеславянский город в Крыму, названный в честь бога солнца — Сурьи (современный Судак).

Сурожскре море — Азовское море.

Сурья — древний бог солнца.

Сурица — хмельной напиток, настоянный на меду и травах.

Танаис — древний город в устье Дона — Танаиса.

Тать — убийца.

Татьба — убийство, тайное похищение чужого имущества (кража).

Тиверцы — союз восточнославянских племен по Днестру и устью Дуная.

Тиун — мелкий княжеский или боярский чиновник (слуга) в Древней Руси, управлявший хозяйством.

Тор — в данном случае один из главных богов в скандинавской ми-фологии, бог грома, бури и плодородия.

Торжище — в Древнерусском государстве место торга и проведения веча.

Торки (гузы, узы) — тюркские кочевые племена.

Траян (53 — 117) — римский император с 98 г. Вел завоевательские войны, в том числе со славянами в Придунавье.

Триглава (Тригла) — олицетворяла три составляющие окружающе-го мира: землю, воду и воздух. Храмов не строилось. Изготавливался трехглавый истукан, держащий половинку луны в руке. Истукан уста-навливался в поле.

Трояновы века — древнеславянское летоисчисление от прародителя славян Трояна. (Ко времени рождения князя Буса Белояра по древнесла-вянскому календарю шел 2084 год Трояновых веков.)

Троянова Земля — так славяне называли свои земли в честь праро-дителя Трояна; себя же они называли Трояновыми внуками (детьми).

Тысяцкий — а) воинский начальник (рангом меньше воеводы), ко-мандовавший в княжеской дружине тысячей воинов; б) административ-ное лицо в Новгородской феодальной республике, помощник посадни-ка, ведал торговыми делами.

Тьма — в древнеславянском исчислении — десять тысяч.

Уличане — союз славянских племен, расселившихся в северном Причерноморье; соседи тиверцев.

Устав — обычай, закон, право.

Хазары — тюркоязычный народ, появившийся в Восточной Европе после гуннского нашествия (4 век) и кочевавший в Западно-Прикаспийской степи. Образовали Хазарский каганат.

Холопы — категория феодально-зависимого населения, лишенного всякого имущества и юридических прав.

Хорсунь — древнеславянское название Херсонеса.

Хорутане — славянские племена.

Хоругвь — знамя.

Центурия — воинское подразделение (от 100 до 120 человек) в Древ-нем Риме, возглавляемое воинским начальником — центурионом.

Чернобог — древнее ужасное божество славян, олицетворяющее на-чало всех злоключений и пагубных случаев. Изображался в броне, с копьем, всегда готовым нанести удар.

Чехи — союз западнославянских племен.

Чигирь-угорь, Зеленая Звезда — древнеславянское название кометы Галлея.

Чресла — поясница, бедра. Иногда под этим словом подразумевалась спина.

Чудь — древнерусское название эстов, а также других финских пле-мен к востоку от Онежского озера.

Чур (Щур) — «умственное» божество славян, отожествлявшееся с душами предков. Изображений и храмов не имело. Частое «бытовое» упоминания бога Чура породило такие понятия, как «пращур» и «чур меня, чур тебя» и так далее, то есть заручение и поддержка духа пращу-ров в том или ином вопросе, в тех или иных обстоятельствах.

Шарапщик — (устаревшее слово) то же, что и грабитель, разбойник.

Эллины — греки.

Эламиты — название народа, населявшего древнее государство Элам, юго-западной части Иранского нагорья.

Языги (язы, ягы) — племена сарматов, возглавлявшие в конце 1-го тысячелетия до н. э. — начале 1-го тысячелетия н. э. Военно-политический союз в Северном Приазовье.

Ярилин день — весенний языческий праздник славян.

Ярлы — родовая знать у древних скандинавов и германцев.

Ясы (асы) — древние предки современных осетин.


Оглавление

  • КНИГА ПЕРВАЯ
  •   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  •     ЗВЕЗДА ЧИГИРЬ-УГОРЬ
  •     РОЖДЕНИЕ БУСА
  •     КНЯЗЬ ДАЖИН
  •     КИЕВСКИЙ КНЯЗЬ ЩЕК
  •     В СТЕПЯХ РУСКОЛАНИ
  •     ТРУП В СТЕПИ
  •     В БЕЛОЙ ВЕЖЕ
  •     КНЯЗЬ ДАЖИН И ВОЛХВЫ
  •     ДЕТСТВО БУСА
  •     ВОЛХВ ЗЛАТОГОР
  •     МЛАДОЕ ПЛЕМЯ
  •     ДАЖИН И ЗЛАТОГОР
  •     УЧЕНИЧЕСТВО
  •     О, ЗЕМЛЯ РУССКАЯ!
  •   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  •     КНЯЗЬ КУР
  •     КНЯЖЕСКИЙ СОВЕТ
  •     ПЕРЕД ВЕЧЕМ
  •     ВЕЧЕ
  •     КНЯЗЬ И ВОЕВОДА
  •     БРОДИЧ И КУПАВА
  •     В КУРСКОМ ЛЕСУ
  •     ЖРЕЦ И МЕДВЕДЬ
  •     КНЯЗЬ КУР И ПЛОТНИК СРУБ
  •     КУЗНЕЦ КОВАЛЬ
  •     КУРСКОЙ КРЕПОСТИ БЫТЬ!
  •     ВЕСНА
  •     СТРОИТЕЛЬСТВО КРЕПОСТИ
  •     СЕВ
  •     ПРОДОЛЖЕНИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА
  •     ПРАЗДНИК КУПАЛЫ
  •     КРЕПОСТЬ
  •     ХРАМ СВЕТОВИДА
  •     ЗАГОВОР НА КРЕПОСТЬ
  •     ПРАЗДНИК СВЕТОВИДА
  •     ОДОЛЕНИЕ
  •     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  •     В ПОХОДЕ
  •     ФАРНАХИ
  •     ПЕРВЫЙ БОЙ
  •     ПЕРЕД БИТВОЙ
  •     ЕДИНОБОРСТВО
  •     СЕЧА В СТЕПИ
  •     ВОЗВРАЩЕНИЕ
  • Толковый словарь
  • КНИГА ВТОРАЯ
  •   ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ БУСОВО ПРОВЕЩАНИЕ
  •     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  •       ОЗНАКОМИТЕЛЬНЫЙ ПОХОД
  •     ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  •       СТАЯ
  •       ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН
  •       ПОСОЛЬСТВО БУСА
  •       ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН И КНЯЖИЧ БУС
  •       СКОЛОТ И ВРАН
  •       СКОЛОТ И КОРЧМАРЬ
  •       ВОЗВРАЩЕНИЕ КНЯЖИЧА БУСА
  •       ИСТОРИЯ СКОЛОТА
  •       БУС И ДАЖИН
  •       ПРИНЦЕССА ЭВЛИСИЯ
  •       ВРЕМЯ СЫНОВЕЙ
  •       В ОЖИДАНИИ САРМАТОВ
  •       ХАН САРМАТОВ СИМГУРЛ
  •       КНЯЗЬ БУС И КУРСКИЕ РАТНИКИ
  •       ОБУСТРОЙСТВО РУСКОЛАНИ
  •     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  •       СОВЕТ ГОТСКИХ ВОЖДЕЙ
  •       ГОТЫ ИДУТ!
  •       БОЯН
  •       БРОДИЧ И ЯРУН
  •       КНЯЗЬ СЛОВЕН
  •       ПОХОД НА КИЕВ
  •       В КИЕВЕ
  •       СЕЧА
  •       ПЕРЕМИРИЕ
  •       СМЕРТЬ ЛЕБЕДИ. РАЗГРОМ ГЕРМАНАРЕХА
  • ВМЕСТО ЭПИЛОГА. ПОСЛЕ БУСА
  • ТОЛКОВЫЙ СЛОВАРЬ