Свадьба Берсерка [Екатерина Федорова] (fb2) читать онлайн

Свадьба берсерка Екатерина Федорова

ГЛАВА 1. Невестино житье

Поутру, выйдя из каморки, Харальд тут же наткнулся на пятерку, назначенную им в охрану Сванхильд.

У троих лица оказались помятые — видать, явились прямиком с пира.

Он послал одного из парней за старухой-славянкой. Потом, подумав, погнал всех из женского дома — чтобы не торчали под дверью и не развлекались потом, рассказывая, что невеста ярла узнала о своем сговоре самой последней.

Следом вернулся в каморку. Разбудил Сванхильд, погладив по плечу, уже прикрытому шелком — все-таки успела надеть ночью рубаху, втихомолку.

Она присела на кровати, сонно потерла лицо ладонями.

— Утро, — пробормотал Харальд, не сводя с нее взгляда.

И Сванхильд отозвалась голосом, в котором плавала сонная хрипотца:

— Доброе утро, ярл Харальд.

Уроки Рагнхильд, с усмешкой подумал он. Качнул головой.

— Не ярл Харальд. Просто Харальд.

Она согласилась, моргнув:

— Просто Харальд.

Он фыркнул.

Разбудив ее поутру, Харальд опять распустил руки — и затащил к себе на колени, даже не дав накинуть платье. Целовал, и не только. То под платье запускал ручищи, то по груди проходился…

И отпустил лишь тогда, когда бабка Маленя вошла в опочиваленку.

Забава тут же вскочила, схватила платье, висевшее на изголовье кровати. Торопливо накинула.

Харальд уже что-то говорил Малене. Бабушка выслушала, пожевала губами. Перевела:

— Ты теперь свободна, Забавушка. Вчера ярл на пиру дал тебе свободу. И не только ее…

Забава застыла рядом с кроватью.

Харальд по-прежнему сидел на постели. Глядел на нее спокойно, по-хозяйски. Ноги расставил, один кулак в бедро упер…

— Тебя на том пиру еще и в род приняли, — неожиданно сказала бабка Маленя. — Теперь у тебя новый отец появился. Здешний, из чужан. И два брата.

Забава разом вспомнила двух молодых мужиков, совавших ногу в окровавленный сапог перед ней. И белоголового старика, ястреба хозяйского, как называла его Маленя. Кейлева. Обувшего тот сапог первым.

— Теперь ты Кейлева дочка, — торопливо вымолвила бабка, подтвердив догадку Забавы. — И сыновья его, чужане, отныне твои братья. Еще тебе новое имя дали. Будешь зваться Сванхильд. А прежнее имя велено забыть. Ярл и мне приказал только так к тебе обращаться.

— Приказал? — изумилась Забава.

Сердце у нее заколотилось. Во рту стало как-то горько.

— Так у них положено, Забавушка… Сванхильд. У тебя теперь новый отец, он перед всеми тебе новое имя нарек — здешнее, чужанское.

Харальд шевельнулся, нахмурил брови, спросил что-то у бабки Малени. Та боязливо перевела:

— Спрашивает, чем ты недовольна.

— У меня от отца с матерью только это и осталось, — с трудом выговорила Забава. Губы отчего-то стали непослушными. — Имя. И больше ничего. Другой-то памяти нет. Пусть они меня, как хотят, кличут — а я свое имя не забуду.

Девчонка упрямо померилась с ним взглядом — и не уступила, глаз не опустила.

— Не может она, ярл, — испуганно выдохнула старуха. — Говорит, имя — все, что у нее осталось от отца с матерью, давно умерших…

Харальд нахмурился еще больше. Приказал:

— Пусть помнит свое прежнее имя, но молча. И перед моими людьми зовется только Сванхильд. Сванхильд Кейлевсдоттир. Ты, старуха, тоже будешь звать ее только Сванхильд. Поняла?

Та суетливо закивала, что-то забормотала, обращаясь к девчонке.

— Теперь у нее есть отец, — быстро сказал Харальд. — Но жить она по-прежнему будет под моей защитой. И вчера на пиру у нас был сговор. Ее отец дал свое согласие.

Он поглядел на нее в упор. Попытался улыбнуться, но удалось лишь ухмыльнуться.

— Она теперь — моя невеста. И скоро станет женой. Объясни ей это, старуха.

После слов Забавы об имени Харальд смотрел уже хмуро. Потом усмехнулся, еще что-то сказал.

— Сговор у вас был вчера, Заба… Сванхильд, — объявила вдруг бабка Маленя. — И жить ты все равно будешь с ним. Под его защитой, как тут говорят. Теперь ты ему — сговоренная невеста. Потом, говорит, в жены тебя возьмет…

Колени у Забавы вдруг ослабели. Надо было шагнуть к изголовью кровати или к сундуку — а она шагнула к Харальду. Сидевшему в изножье.

Тот, протянув ручищи, тут же ухватил, притянул к себе. Поставил меж своих расставленных колен, сказал что-то, глядя снизу вверх.

— Ты должна вести себя как жена ярла, потому что ты скоро ей станешь, — перевела Маленя. — Держи голову высоко и никого не бойся. Тот, кто тебя обидит, станет короче на голову. Он не тронет только твоих родичей — Кейлева и его сыновей…

Забава задыхалась. Мысли мешались.

Ее — в честные жены? Рабыню, по-хозяйски взятую? Из чужих краев, нищую, без приданого?

Харальд, даже сидя достававший головой до ее плеча, смотрел уже спокойно. Выжидающе, терпеливо.

— Бабушка Маленя, — жалобно сказала Забава. — Это правда? И впрямь решил жениться?

Харальд вдруг засмеялся. Протянул руку, легко щелкнул ее по носу. Бросил несколько фраз.

— Говорит, свадьба будет, как только он сходит в поход на конунга Гудрема — это князь по-чужански, — перевела бабка. — Меньшего он сделать не может — ты теперь Кейлевсдоттир, а он с тобой поступил не по-честному. Теперь ему либо выкуп, вергельд по-ихнему, за твой позор платить, либо жениться. Он решил жениться.

Забава сглотнула, посмотрела на Харальда растерянно. У них был сговор — там, на пиру. А она даже не заметила. Не поняла…

Он снова что-то сказал, неторопливо, не спуская с нее глаз.

— Ярл даст за тебя выкуп твоему отцу, — выдохнула Маленя. — Так у них положено, жену выкупать. Если с ним что-то случиться, выкуп перейдет к тебе. Твой отец отдаст его и приглядит, чтобы никто не отнял. А утром, после свадьбы, ярл вручит тебе утренний дар. Это тоже для тебя, на случай его смерти.

Забава дернулась, кинула ладони Харальду на плечи. Хотела к его лицу потянуться, но не решилась при бабке. Попросила враз охрипшим голосом:

— Не надо о смерти. Пусть живет…

Харальд требовательно глянул на бабку, выслушал, улыбнулся. Что-то пробормотал — и нагло, не стесняясь Малени, запустил Забаве руки под платье. Правда, погладил только ноги, чуть выше коленок.

— Говорит, он собирается жить долго, — сообщила Маленя. — Но ты в любом случае будешь под защитой.

Харальд кинул еще несколько слов, повелительно, быстро. Бабушка со вздохом добавила:

— Велел мне сейчас к твоей сестре сходить — она здесь же, в женском доме сидит. Сказать ей, чтобы не смела к тебе даже подходить. Иначе один из твоих стражников ей скулу свернет. Ярл говорит, они у него не такие добрые, как он.

Тут было много чего, о чем следовало бы спросить. И твои стражники — ее? И — добрый Харальд?

Но Забава ухватилась за другое. Спросила, посмотрев на бабку:

— Красава здесь? Ее тоже привезли?

Подумала — а она и не знала.

Правда, что именно всколыхнулось внутри от этого известия, Забава не поняла. То ли тень сочувствия, то ли облегчение оттого, что столько дней — а так и не свиделись…

Харальд заворчал, дернул, притягивая к себе. Бабка Маленя уже от порога перевела:

— Ярл говорит, ты должна забыть, что она твоя сестра. У тебя теперь другие родичи, новые, чужанские. Та рабыня для тебя никто. У рабов рода нет, только хозяева.

После этого бабушка вышла, а Забава оглянулась на Харальда. Тот, глядя на нее с прищуром — и руки под платьем запустив до самой спины, так, что подол бесстыже задрался — сказал медленно:

— Сванхильд. Кейлевсдоттир.

Потом добавил уже на ее родном наречии:

— Нет Добава. Сванхильд Кейлевсдоттир. Дом — Нартвегр.

И потянул вниз, усаживая на свое колено. Снова накрыл губами ее рот, впился требовательно.

У ярла Харальда что-то случилось — и свою девку он на эту ночь привел в женский дом.

Еще на пиру Рагнхильд пыталась узнать, что же произошло. Говорили разное — но все склонялись к тому, что ярла пытались убить в его же опочивальне. Убби в ответ на ее вопросы буркнул что-то о предательстве.

И все. А потом отправил в женский дом, где Рагнхильд увидела стражу не только перед входом, но и сразу за ним, у одной из опочивален. Там были оба Кейлевсона, так что нетрудно догадаться, кого к ним привели…

Ночью Рагнхильд то и дело подходила к своей двери. Чутко прислушивалась, многое сумев понять из разговоров мужчин, стоявших в проходе.

Один из воинов предал своего ярла, подсунув что-то в опочивальню. Но ни ярл, ни эта тварь не пострадали.

Белая Лань отходила и ложилась, снова вставала и подходила к двери. Убби, к счастью, в эту ночь к ней так и не пришел.

Зато к своей девке притащился Харальд. Прогнал охрану, потом велел принести еды. На пиру его худосочная рабыня почти не ела…

Утром женский дом ожил. А в каморку, где ярл провел со своей девкой остаток ночи, пришла старуха-славянка.

Рагнхильд, уже не скрываясь, подошла к двери той самой опочиваленки. Прижалась к стене возле косяка. Если ее и заметят, она скажет, что пришла к женщине ярла.

Все по приказу Харальда.

Белая Лань слышала все. И то, что Харальд жениться на своем рабьем мясе, как только покончит с Гудремом. И то, что рабыня даже не хочет зваться именем, которое Харальд для нее выбрал…

Губы Рагнхильд скривились. Сванхильд, битва лебедя. Он выбрал для своей девки такое имя — а она им брезгует. Даже не способна оценить чести, которую ей оказали. Бормочет что-то о грязных родичах из своих краев.

Известие о том, что темноволосая приходится девке сестрой, ее не заинтересовало. Та пока не знала языка — и не могла быть ей полезна. Потом, может быть…

Поспешно отходя от двери, чтобы старуха на нее не наткнулась, Белая Лань размышляла. Битва лебедя… но она-то Рагнхильд, битва великого конунга.

Если удастся как-то опорочить эту девку, Харальд может и не жениться. Конечно, от себя он ее все равно не отпустит, она ему слишком нужна.

Но не женится. И относиться будет уже по-другому.

Рагнхильд улыбнулась. Осталось только придумать, как опорочить эту тварь. Но так, чтобы не подумали на нее, Рагнхильд. И сделать это надо быстро, пока он не женился.

Впрочем, и потом еще не поздно. Сегодня жена, завтра снова рабыня…

Но почему-то мысль о том, что Харальд вручит этой девке утренний дар — после их свадебной ночи, — была невыносима.

И ведь дар наверняка будет щедрый, достойный дочери конунга…

Рагнхильд прижалась к стенке прохода, пропуская мимо себя старуху, похромавшую в дальний конец женского дома.

Две ее сестры выскочили из опочивален. Она тут же принялась рассказывать им о пире, на котором побывала вчера.

И, беззаботно болтая, медленно обдумывала, что можно сделать с девкой Харальда.

Хорошо бы, конечно, подстроить так, чтобы Харальд — или стража, приставленная им к девке — застали ее с чужим мужиком.

Причем даже лучше, если это будет стража. Сам Харальд в приступе ярости может и убить девку. А без нее он снова станет тем, кем был — берсерком с нехорошими привычками, с трудом выбившимся в ярлы. Способным в любой момент обернуться в неуправляемую тварь из-за какого-то зелья.

Значит, это должна быть именно стража.

Но учитывая, что ярл на свою Сванхильд и ветру дунуть не позволяет, даже в баню девка ходит под охраной — шансов устроить что-то такое нет.

И времени мало. Завтра-послезавтра все соберутся и уйдут в Веллинхел. И Харальд свою девку наверняка увезет с собой на драккаре. Как увез из Хааленсваге, когда отправился завоевывать Йорингард…

А как приедет — свадьба. Конечно, дней двенадцать ему все равно придется подождать. Свадебный эль за один день не созревает.

Хотя Харальд может устроить такое же представление, какое устроил с элем свободной шеи. Люди, что ходят в походы, не любят ждать. Знают, что завтрашнего дня у них может и не быть.

Времени мало, думала Рагнхильд, отвечая невпопад на вопросы сестер. Времени почти нет.

В этот момент из каморки в конце женского дома донеся вой. Следом тут же забормотала что-то старуха, утешая темноволосую наложницу ярла.

И Рагнхильд вдруг вспомнила, как Харальд не хотел, чтобы девка узнала об участи ее сестер, над которыми надругались. А между тем у нее самой есть сестра. Может, отсюда и надо заходить? Потихоньку-полегоньку…

Пусть она не опорочит девку, но по крайней мере заставит Харальда меньше думать об этой Сванхильд.

Нужно найти рабыню или раба, которые говорят с темноволосой на одном языке, решила Рагнхильд. Но не старуху. Кого-то еще, о ком Харальд даже не знает. В крепости полно рабов из разных краев.

А потом поговорить со второй наложницей Харальда. Которая, помимо того, еще и сестра его невесты.

Белая Лань, обрывая разговор, пробормотала:

— Пойду схожу на кухню.

И выскользнула из женского дома.

Целовать мягкие губы было делом хорошим, но после него хотелось большего.

А его ждали дела.

Харальд с легким сожалением разжал руки. Подтолкнул Сванхильд, заставив встать с его колена. Сказал, поднимаясь:

— Мне пора. К тебе сейчас вернется старуха. И Рагнхильд скоро придет.

Выйдя, он отправил стражу Сванхильд обратно к двери ее опочиваленки. Повторил приказ, такой же, какой отдал вчера — ходить за ней по пятам, охранять, из крепости не выпускать.

Но взаперти не держать. И присматривать, чтобы рабыни ей не докучали.

После этого Харальд отправился в свои покои.

Возле двери его опочивальни под стеной сидел один из воинов его хирда. Дремал, удобно привалившись спиной к бревнам. При появлении Харальда он проснулся, вскочил, громыхнув железными бляхами на кожаном доспехе.

— Ярл, ты не думай. Я так, немного…

Харальд смерил его с ног до головы недовольным взглядом, но говорить ничего не стал.

И, прихватив с полки в конце прохода светильник, вошел в опочивальню.

Тело змеи за ночь превратилось в чулок иссушенной, полупрозрачной кожи. Вместо головы теперь висели лохмотья, разрисованные едва заметными завитками — полупрозрачными, как и сама кожа.

Костей, хрустевших вчера ночью под его кулаком, уже не было. Тоже растаяли, как и плоть?

Зато на половицах вокруг змеи расползлось темное влажное пятно.

Половицы придется менять, решил Харальд. Да и землю из-под них надо бы выгрести. Чем бы ни была та жидкость, в которую перетаяла змея, рядом с собой ее следов он не хотел.

Харальд открыл сундук, в котором Сванхильд хранила свои серые одежки. Подумал — и это тоже нужно поменять, для невесты ярла такие тряпки не годятся. Взял одно из платьев, лежавшее сверху, завернул в него высушенные кожистые останки.

И вышел, прихватив с собой. Велел воину, стоявшему за дверью, сходить за рабами. Проследить, чтобы доски заменили, землю выгребли…

Кожу змеи, которую когда-то содрали с его собственной спины, Харальд сжег, заскочив на кухню. Уже выходя, мазнул взглядом по бочке, стоявшей в углу. Спросил:

— Это что?

Раб, заправлявший всем на кухне, пухлый мужчина лет сорока, сжался под серебряным взглядом нового хозяина. Неприятно режущим, если встретиться с ним глазами.

— Это свадебный эль хирдмана Убби. Я думал, ему позволено…

Он смолк, испуганно сглотнув.

Вот тот эль, из-за которого я теперь женюсь, с насмешкой подумал Харальд.

Не свяжись Рагнхильд с Убби, не приревнуй тот Белую Лань к своему ярлу — сам он так и не бросил бы тогда тех слов. О своем свадебном эле. И не затеял бы всего этого…

— Да, ему позволено, — медленно сказал Харальд. — Однако мне тоже нужен свадебный эль. Бочек пять, пожалуй.

В уме мелькнуло — если Свальд и остальные решат после Веллинхела вернуться сюда, чтобы погулять на свадьбе родича…

— Десять, — поправился Харальд. — Мне потребуется десять бочек свадебного эля.

Раб неистово закивал.

— Мы сегодня же начнем варить эль, ярл. После пира осталось много пустых бочек, зальем все.

Харальд молча скользнул по нему взглядом, развернулся и вышел. Прошелся по крепости, потом спустился к берегу в поисках Кейлева.

Тот вместе с сыновьями осматривал драккар на берегу. Уже починенный, готовый к спуску на воду.

— Поговорим, Кейлев? — с ходу предложил Харальд.

Старик с готовностью кивнул. Сделал знак сыновьям, чтобы те отошли, но ярл вдруг заявил:

— Нет, пусть останутся. Дела, о которых я хочу поговорить, семейные, о них должны знать все родичи…

Кейлевсоны замерли, стоя рядом с невозмутимыми лицами.

— Какой выкуп ты хочешь за дочь, Кейлев? — спросил Харальд.

— Ну… — протянул старик, задумчиво поглядывая на ярла. — Я, конечно, не могу попросить за нее драккар, как Ольвдан за свою дочь…

— Нет, ты попросишь два, — согласился Харальд. — Но для своих сыновей. И со временем они их получат. Конечно, сначала я к ним присмотрюсь, однако за парней ты можешь быть спокоен. Теперь о выкупе для Сванхильд. Сколько ты хочешь за свою дочь, Кейлев?

— Сто марок серебром.

— Пусть будут двести, — бросил Харальд. — А утренним даром станет…

Он замолчал, переведя взгляд на фьорд. Утренний дар остается в собственности женщины, но не переходит под присмотр отца. Им она может воспользоваться сразу же, как только муж умрет.

И он принадлежит только ей, даже если остальное имущество мужа захотят получить его родичи.

— Моим утренним даром станет Хааленсваге, — сказал наконец Харальд. — И я прикажу, чтобы в Мейдехольме поставили рунный камень с записью об этом. Если что-то случиться, Кейлев… не трать время на свары с моими родичами. Бери драккары, хватай Сванхильд — и плыви туда. Хааленсваге будет ее домом.

Кейлев недоверчиво улыбнулся.

— Неслыханно щедрый дар, ярл…

— Да, — снова согласился Харальд. — Но вы мне дадите клятву — все трое, в море, опустив руки в воду. Что все это и впрямь достанется Сванхильд. А в свидетели клятвы призовете Ермунгарда, моего отца.

— Да мы и так о ней позаботимся, ярл, — немного обиженным голосом ответил старик. — И в память о тебе, и потому, что она теперь Кейлевсдоттир.

Братья, стоявшие по обе стороны от отца, дружно закивали.

— А клятву вы все-таки дадите, — быстро сказал Харальд. — И сходи в кладовые с тканями. Пусть Сванхильд сошьет себе платья — чтобы не позорила ни тебя, ни меня.

— Такого не случиться, ярл, — чуть ли не клятвенно пообещал Кейлев. — Я об этом прямо сейчас позабочусь. И поговорю с ней, как с дочерью. Через ту старуху…

Харальд кивнул.

Когда бабка вернулась, Забава неподвижно сидела на кровати, глядя на бревенчатую стенку перед собой. Маленя с кряхтеньем опустилась рядом, сказала ворчливо:

— Посижу, пока злыдня эта беловолосая не заявилась. А ты чего пригорюнилась, лебедушка? Знаешь, как тебя назвали? Имя твое новое на чужанском означает — битва лебедя.

— Разве лебеди бьются… — тихо выдохнула Забава.

— Еще как бьются, — со значением ответила бабка. — Особенно за свое гнездо. Я здесь видела как-то раз, как лебедь ударом крыла мальчишке руку сломал. А потом, пока тот вставал, чуть глаза ему не выклевал. Парнишка к нему в гнездо за яйцами полез, а лебедь не позволил. Это он только с виду — птица мирная и тихая. А сила у него в крыльях…

— Бабка Маленя, он и впрямь на мне жениться? — перебила ее Забава.

— Ты же уже спрашивала, — ласково укорила бабка.

— Не верится, — негромко сказала Забава. — Как так — хозяин, ярл, по-ихнему, по-чужански, почти князь… и на мне женится.

Она помолчала. Пробормотала:

— Помню, когда-то думала — вот придет время, и дядька мой, Кимрята Добруевич, меня замуж отдаст. И будет у меня свой дом, уйду наконец от постылой тетки. Потом, как сюда попала… словно жизнь кончилась. Что впереди, что сзади — все черно. А теперь вот…

Забава замолчала.

— А теперь у тебя будет не дом, а дома, — наставительно сказала Маленя. — Да много, да все немаленькие. Тут их целое городище. И ты им всем хозяйка. Рабам да рабыням приказы станешь отдавать.

— Приказывать дело нехитрое, — обронила Забава.

И снова замолчала.

Бабка закивала:

— Вот-вот, научишься… и еще вот о чем подумай, лебедушка ты моя, Сванхильд. Душа у тебя добрая, дурного человеку ты не сделаешь. Разве не лучше, если ты тут хозяйкой будешь? А женился бы ярл на той злыдне беловолосой — ни тебе, ни мне покою бы не было.

Забава глянула удивленно.

— Это ты к чему, бабушка?

Маленя завздыхала, потом все же сказала:

— Ты, лебедушка, об этом не знаешь… только Рагнхильд эта, пава чужанская, еще там, в прежнем дому ярла, в жены ему набивалась. Мне одна баба рассказывала, из тамошних рабынь, в Хааленсваге — идет она как-то по двору, а ярл Харальд перед главным залом стоит. И злюка белокосая из дома выскакивает. Мы, говорит, сегодня должны пожениться. А он ей — подумаю. И отвернулся от нее в сторону, к воинам своим.

— Может, она ему до этого невестой была? — замирающим голосом спросила Забава. — А он…

— Да нет. — Бабка поджала губы. — Я бы знала. И не ровня они, по прежним-то временам — она конунгова дочка, княжна по-нашему. Как родилась, так всю жизнь с серебряных тарелок медвяные кушанья золотыми ложками ела. А Харальд твой…

Мой, подумала Забава. Мой?

— Перед тем, как ярлом стать, простым ратником был. Да еще берсерком, зверем в человечьей шкуре. Не помри у этой Рагнхильд отец…

Тут Маленя прикусила язык, припомнив, что ярл запретил рассказывать о том, что приключилось в крепости. А началось все со смерти отца беловолосой змеюки. Как бы девка спрашивать не начала, что да как…

На ее счастье, дверь опочиваленки отворилась — и вошли две рабыни, приставленные к Забаве. В каморке тут же стало тесно, не повернуться.

Одна из баб положила на кровать рядом с Забавой ее плащ, крытый волчьими шкурами и оставленный вчера на пиру.

— Вот, принесли, — сказала Маленя. — В зале после пира сейчас прибирают, велели передать. А дай-ка я у них спрошу…

Она бросила бабам несколько слов. Те заулыбались, тут же что-то ответили.

— Радуются, что ты хозяйкой будешь, — степенно перевела бабка. — Вот и ты радуйся. Ходи горделиво, как жене ярла положено. С рабынями не якшайся, не ровня они тебе теперь…

Тут Маленя опять прикусила язык, припомнив, что она и сама рабыня. Научит сейчас девку на свою голову, выставят ее потом в рабский дом — а там и на жертву продадут.

— Что-то Рагнхильд не идет, — суетливо сказала бабка. — А ведь тут была, в женском доме. Я, когда к сестре твоей шла, ее видела.

— Как там Красава? — тихо спросила Забава.

— Известно как, — ответила Маленя. — Ярится. Я-то помню, какими словами она тебя полоскала. А теперь ярл тебя в честные жены берет, а ее — с глаз долой. У нее и вопли, и слезы градом, только что яд с клыков не капает.

— Я все в себя прийти не могу, — пожаловалась Забава.

И Маленя объявила:

— Это потому, что ты еще не утренничала. Вот сейчас рабынь пошлю, раз уж Рагнхильд не идет.

— А можно… — начала было Забава.

И осеклась. Подумала — я теперь вроде бы свободна. Невеста ярла Харальда. Неужто и сейчас будут держать взаперти? И чтобы на двор выйти, опять проситься придется?

А выпускать будут только с Рагнхильд, которая, как оказалось, и сама к Харальду в жены просилась…

— По двору пройтись хочу, — негромко сказала Забава.

И потянулась к распущенным волосам, которые, встав, так и не собрала в косу. Не до этого было. Попросила:

— Гребень бы…

Бабка Маленя что-то сказала — одна из рабынь тут же выскочила за дверь. Вторая, подхватив поднос с сундука, тоже ушла.

Что-то там у них в опочивальне случилось, подумала Маленя. Вон и деваху сюда переселили. И ярл с ней тут спал.

Но в господские дела лучше не соваться. А после вчерашнего пира — и того, что ярл утром сказал — Забава нынче тоже из господ.

Ее же дело маленькое, услужать, а не спрашивать.

Рабыни вернулись быстро. Принесли завтрак, гребень, чистой воды, чтобы ополоснуться.

Только Рагнхильд все не шла.

Забава, быстро поклевав с тарелок, с самого краешку, встала. Сунула подносы бабке и рабыням, велев есть, если хотят.

И порадовалась своей хитрости. Вот вроде бы и с рабынями не села есть — а баб да бабушку Маленю все равно накормит…

Но дверь вдруг распахнулась, и вошел Кейлев. Кинул на постель охапку тканей, что-то сказал.

— Поговорить с тобой хочет, — перевела Маленя, вставшая с кровати, едва тот вошел. — Как отец с дочерью.

Забава застыла, тревожно глядя на нового отца. Понятно, что Харальд велел ему объявить ее дочерью. Приказал, считай. Вот только что из этого выйдет?

Кейлев, надо сказать, смотрел на нее не зло. И когда заговорил, слова звучали медленно, спокойно.

— Ты теперь его дочь, и глядя на тебя, люди будут говорить — вон идет Кейлевсдоттир, — перевела Маленя. — Поэтому ты должна одеваться так, чтобы за тебя не было стыдно ни ему, ни твоим братьям, Ислейву и Болли. Он принес ткани. Сшей себе одежду. Чтобы никто не мог сказать, что дочь Кейлева одета, как рабыня.

Забава, помедлив, кивнула. Подумала — отца положено слушаться. И родного, и приемного. Зла он ей не делал, наоборот, принял в свой род…

Кейлев почему-то не уходил. Стоял, разглядывая ее. Снова заговорил.

— Твой отец говорит — он знает, что ты теперь невеста ярла, и живешь под его защитой. Но бывает, женщина не хочет что-то сказать своему мужу. И ты всегда можешь обратиться к нему. Или к его сыновьям, твоим братьям. Их имена — Ислейв и Болли. Они сделают все как надо. Как ты захочешь. Тихо, без шума.

— Это он о чем? — тревожно спросила Забава.

Кейлев, выслушав перевод Малени, тряхнул седой головой. Вскинул сжатый кулак, разогнул один палец.

— Если тебя обидит какая-то женщина, но ты не хочешь, чтобы ей сделали слишком больно. Чтобы просто поговорили.

Разогнул второй.

— Если тебе что-то сказали, и ты хочешь узнать, правда ли это.

Разогнул третий.

— Если ты хочешь что-то сделать, но не знаешь, как это делается у нас, в Нартвегре.

Старик опустил руку.

— Я поняла, — осторожно сказала Забава. — И запомню.

Они еще какое-то время разглядывали друг друга. Кейлев опять что-то сказал.

— Ты должна научиться слушаться ярла, — перевела бабка с придыханием.

И видно было, что она полностью согласна с Кейлевом.

— Твой отец помнит, какой ты была в Хааленсваге. Теперь ты другая, и это хорошо. Он советует тебе оставаться такой же — и даже стать еще послушней. Посмотри на Рагнхильд. Она держит голову так высоко, как никто. Но когда нужно, склоняется перед мужчинами так низко, как нужно, чтобы их гнев утих. Это мудрость женщины. Научись ей. И будешь жить долго и счастливо.

Забава едва успела подавить дрожь. Слова о том, чтобы склоняться перед мужиками, напомнили ей о тетке Насте. Та тоже кланялась перед дядькой Кимрятой…

Кейлев смотрел выжидающе, и Забава молча кивнула.

Потом старик ткнул рукой в ворох разноцветных тканей, лежавших на кровати. Вышел.

Она дождалась, пока бабы и Маленя закончат с едой. Прошлась по волосам гребнем, но едва потянулась разобрать пряди, чтобы заплести косы, бабка сказала:

— Не делай этого, Сванхильд, лебедушка моя… ты нынче чужанка, а у них незамужние девки кос не заплетают. Не все, конечно, а те, которые побогаче. Вон как Рагнхильд, как сестры ее. Ты теперь тоже не из последних…

Только не девка, молча подумала Забава. А вслух заметила:

— Пойдешь со мной, бабушка? По двору погуляем. Бабы пусть тут останутся — вдруг меня еще и не выпустят.

Она накинула плащ, выскочила во двор. Пятеро стражников, стоявших за дверью, не препятствовали.

Просто молча зашагали следом.

Рагнхильд вернулась в женский дом не одна.

В десятке шагов за ней шла худосочная бабенка, время от времени начинавшая кашлять.

За помощь Белая Лань пообещала рабыне теплого тряпья и еды. А еще нож под ребро, если та проговорится кому-нибудь.

Женщина, услышав ее слова, затряслась — похоже, знала о зарезанной наложнице Гудрема.

Белая Лань нырнула в дверь, за которой почему-то не было стражи, приставленной к Сванхильд. Заглянула в каморку, где та провела прошлую ночь, узнала, что девка Харальда отправилась гулять…

И с легким сердцем пошла к темноволосой, догнав по пути худосочную бабу.

Вторая наложница Харальда сидела на кровати, обняв подушку. Плакала, некрасиво разевая рот и с хрипом заглатывая воздух.

— Не реви, — строго сказала Рагнхильд, встав рядом. — Слушай, что я скажу. Харальду ты больше не нужна. И очень скоро тебя отведут на торжище, чтобы продать. Будешь вставать рано утром, делать всю тяжелую работу, а ночью еще и раздвигать ноги перед хозяином. Ярлов в Нарвегре немного, а простые люди используют рабынь и для утех, и для работы. Хочешь так жить?

Темноволосая резко смолкла, уставилась на Белую Лань.

— Значит, хочешь остаться здесь? — Рагнхильд прищурилась. — Жить в довольстве, не работать?

Красава неистово закивала.

— Тогда сделаешь так…

Двор встретил Забаву многоголосьем — и ветром в лицо. Она ухватила разлетевшиеся полы плаща, свела их на груди. Покосилась на бабку Маленю, закутанную в не слишком толстую шерсть. И двинулась к хозяйскому дому, где жила до этого.

Пятеро мужиков, все с оружием, топали следом, не пытаясь ее остановить.

Порог опочивальни, где она наткнулась на змею — и где Харальд снова засиял, но уже весь — Забава переступила с дрожью.

Окошко сейчас было распахнуто, и в опочивальне работали какие-то люди. Судя по одежде, рабы. Часть половиц сняли, под полом зачем-то копали яму…

Воин, сидевший на сундуке и наблюдавший за работой, при ее появлении встал. Забава кивнула, на всякий случай пожелала сразу всем, на чужанском наречии:

— Добрый день.

И со смущением вспомнила, что стражникам, выйдя из каморки, таких слов не сказала. Кейлева, приемного отца, тоже не поприветствовала — забыла обо всем, растерявшись после новостей, слышанных в это утро.

— Добрый, — ответил вставший.

Забава оглянулась на бабку.

— Бабушка Маленя, может, хочешь взять что-то из моих вещей? Мне их больше не носить — а там теплые накидки лежат, новые.

— Все заберу, — хозяйственно ответила бабка. — Что-то себе оставлю, что-то бабам из рабского дома раздам. А ты из своего сундука достань золото, что ярл подарил. И на себя надень, жениха порадуй.

Но Забава только пожала плечами. Не хотелось при людях копаться в сундуке, ища на дне украшения, завернутые в тряпку.

— Успею еще, — пообещала она бабке. — А пока пусть тут полежат. За покоем все равно присматривают…

Она дождалась, пока бабка Маленя, обойдя дыру из снятых половиц, вытащит из сундука лежавший сверху короткий плащик, накинет его.

И опять выскочила во двор, гулять.

Серые тучи обложили небо, ветер дул холодный — а Забаве было радостно, как бывает только по весне.

Свободна, подумала она. Вот уже и гулять позволяют. И Рагнхильд рядом нет, с ее улыбками, сладкими взглядами. Сердце стучало, улыбаться хотелось…

Забава кусала губы, чтобы те не растягивались в улыбке. Вскидывала голову, стараясь выглядеть достойно.

Возле хозяйского дома народу ходило немало. И все больше мужчины, бабы попадались редко. На нее глазели, не в упор, конечно, а издалека. Взгляды отводили, подходя поближе.

Но отойдя, опять смотрели. С любопытством, изучающе.

И Забава поспешно свернула в сторону. Прошлась вдоль стен, держась подальше от погасших кострищ, возле которых стояли мужики с оружием. Зашагала к коровникам и службам, стараясь не торопиться — чтобы бабке Малене не пришлось за ней бежать.

В одной из овчарен лаяли псы, трое рабов сооружали рядом загон. Забава вспомнила о щенке, подаренном Харальдом, которого, по его словам, должны были привезти. Тут же свернула и пошла к двери овчарни, откуда доносился лай.

— Ты куда? — всполошилась бабка.

— Щенка гляну…

— Покусают же, — Маленя всплеснула руками, что-то сказала стражникам.

Однако те лишь пожали плечами. Ярл запретил пускать свою невесту за стены, но и только. А если псы кинутся, так они рядом. К тому же собаки выросли в поместье ярла, приучены без команды не рвать…

Но щенка среди двух десятков точно таких же, кудлатых и черных, веселыми шарами катавшихся под ногами, Забава не нашла. Побродила по овчарне, с парой стражников, не отстававших ни на шаг. Кобели прыгали рядом, гавкали, щелкая зубами. То ли просились погулять, то ли чуяли запах хозяина, идущий от плаща на ней.

Но саму ее не трогали.

Забава снова выскочила во двор. Оглянулась, куда идти…

И тут увидела Рагнхильд, идущую от хозяйского дома и машущую ей рукой.

Радость начала увядать.

— Тебе нужно сесть за шитье, — мягко сказала беловолосая красавица, подойдя поближе. — Перед кухней уже стоят котлы — рабы варят свадебный эль для ярла Харальда. Для твоей свадьбы, Сванхильд. Через двенадцать дней эль созреет. И ты должна сшить себе одежду, чтобы не опозорить ярла — как для свадьбы, так и на каждый день. Пойдем. Ткани, подаренные тебе, дорогие, рабыням их не доверишь…

Забава со вздохом пошла следом.

А едва ступила на дорожку, идущую через всю крепость, от ворот к берегу, из-за угла женского дома к ней кинулась женщина. Споткнулась, не дойдя нескольких шагов, упала на колени…

Она узнала Красаву. Встрепанную, в разодранной одежде, со свежими кровоподтеками на лице.

Глядевшую безумными глазами.

— Сестра, Забавушка… — умоляюще крикнула Красава.

И Забава вздрогнула — до того дико было слышать это от Красавы.

— Спаси. Знаю, что виновата… но отцы наши братьями были. Убьют меня. Чуть не снасильничали, избили…

Забава словно оцепенела.

Один из стражников зашагал к Красаве, вздернул ее на ноги и замахнулся.

Тут она не выдержала. Вспомнилось, как Харальд ей сказал — стражники не такие добрые, как я, и скулу свернуть могут.

Но крикнуть не смогла, почему-то не решилась. Народу вокруг опять было много, и все смотрели на нее. Снова не напрямую, а как-то искоса, краем глаза.

Забава молча кинулась к воину, замахнувшемуся на Красаву. Только не успела — та уже отлетела в сторону. Закричала, растянувшись на земле.

Ударивший стражник повернулся к подлетевшей Забаве, глянул спокойно, честно.

— Что ж ты делаешь, голубка, — зачастила сзади бабка. — Ярл ведь приказал — не водись с рабынями…

Поодаль ползала Красава, плача и задыхаясь. Кровь текла из носа густой струей.

И мужики, бывшие во дворе, смотрели теперь не на сестру — а на нее, Забаву. Пялясь уже открыто. Если до этого все куда-то шли, или стояли, разговаривая о чем-то, то сейчас все замерли.

Забава стиснула зубы. Почувствовала себя так, словно ступила на тонкий лед.

Харальд, вдруг вспомнила она. И его не опозорить — и себя не предать…

Забава глянула на воина, ударившего сестру. Он тут не при чем, мелькнула мысль. Всего лишь сделал то, что велел ярл. Выдавила:

— Нет… еще раз. Пожалуйста?

— Ярл приказал, — хмуро отрезал мужик.

И поскольку все слова были знакомые, Забава поняла их сразу, без перевода. Оглянулась на бабку, прикусив губу.

Ей нельзя водиться с рабынями — но рабыням-то можно?

— Бабка Маленя, — дрогнувшим голосом попросила она, не трогаясь с места. — Отведи мою сестру в тот дом, где ее поселили. Присмотри за ней пока. Скажи, я сейчас приду.

Маленя, не двинувшись с места, проворчала:

— С чего бы это вдруг? Она и не то еще заслужила. Сколько она тебе гадостей наговорила да наделала…

— Бабушка Маленя, — звонко сказала Забава. — Я тебя прошу. Пожалуйста.

Один из стражников, стоявших рядом с бабкой, заворчал, поворачиваясь к ней. Маленя тут же захромала к Красаве.

Вот и все, убито подумала Забава. Еще и бабушку обидела. Может, и впрямь нужно было пройти мимо Красавы? Повернись все по-другому, да будь она на ее месте — саму ее сестра не пожалела бы.

Неизвестно, что случилось бы дальше — но тут Забава глянула на Рагнхильд.

Беловолосая красавица мягко улыбалась.

И она, собравшись с силами, тоже улыбнулась. Правда, едва-едва, одними уголками рта.

А потом развернулась и пошла к женскому дому, не оглядываясь. Стражники потопали следом.

Сзади бабка Маленя, не особо утруждаясь, хлопнула Красаву по плечу. Сказала:

— Вставай, чего разлеглась? Я тебе не лебедушка наша, Сванхильд. Пошли в женский дом, хватит тут перед людьми позориться.

Могло быть и лучше, подумала Рагнхильд, идя следом за Харальдовой девкой. Она надеялась, что Сванхильд дрогнет, кинется к сестре — рабыне, да еще в драной одежде.

Все ж понимают — бабой только что попользовались. Правда, она велела говорить, что лишь пытались. Но люди видят то, что видят.

Однако девчонка удержалась и не стала обниматься с рабыней.

Всего понемногу, решила Рагнхильд. Девка Харальда, как придет в женский дом, побежит к сестре. Потом нажалуется Харальду. Тому придется искать неизвестного, поднявшего руку на его наложницу. Пусть уже и не нужную.

Он будет злиться, девчонка жалеть сестру. Просить за нее…

Придя в женский дом, Забава постояла в каморке, дожидаясь, пока вернется Маленя. Спросила, едва та вошла:

— Как она?

— Да что с ней станется, — отмахнулась бабка. — Сидит, хнычет.

— Ее и правда снасильничать пытались?

— Говорит, пошла в баню, затащили в какой-то сарай. Еле вырвалась. Только, думаю, врет она. Одета была в шелка, издалека видно, что не простая рабыня. Кто к ней сунется с таким делом?

Забава вздохнула. Может, и так.

Ей не то что было жаль сестру — просто мерзко становилось при мысли о том, что она, Забава, сейчас сядет и будет шить себе платье на свадьбу. Как ни в чем ни бывало, как будто ничего не случилось.

Ничего и ни с кем.

— Пойду навещу. — выдохнула она наконец. — Где ее поместили?

Бабка проворчала:

— Там, в конце прохода — дверь. И за ней твоя сестрица коровой ревет. Только пустят ли тебя к ней? Это я про стражников. Об этом подумай, если уж о приказе ярла позабыла.

— Думаю, им велено ее ко мне не подпускать, а не меня к ней, — задумчиво заметила Забава.

И посмотрела на беловолосую красавицу, тихо стоявшую в уголке. Попросила:

— Скажи Рагнхильд — я сейчас вернусь.

Она вышла. Двое стражников двинулись следом, но остановить не пытались. Даже в каморку, где горько плакала Красава, не вошли.

Когда Харальд пришел вечером в женский дом, Рагнхильд первой встала ему навстречу. Кинула взгляд на Сванхильд, отложившую шитье и тоже поднявшуюся с кровати, сказала тихо:

— Хочу поговорить с тобой, ярл. Сегодня твоя темноволосая наложница…

Он кивнул:

— Уже знаю.

Подумал — доложили еще до тебя.

— Но твоя невеста, — Рагнхильд вздохнула, — не может забыть, что она ее сестра. Из двух рабынь, что ты к ней приставил, Сванхильд одну отправила к ней. Приглядывать.

— Да и Хель с ней, — проворчал Харальд.

Дело глупое, но нехорошее, мелькнула у него мысль. С одной стороны, в крепости полно чужих воинов, еще хмельных после пира. На Кресив и впрямь могли позариться, решив, что она одна из баб, оставшихся тут еще со времен Ольвдана.

Но он, как ярл, должен найти виновного. В первую очередь потому, что это его наложница.

Вот только искать не хотелось. Завтра с утра он собирался посадить проспавшихся воинов на весла — и отправить два драккара прочесать побережье. А послезавтра, если корабли вернуться без плохих новостей, отправиться в Веллинхел.

И через двенадцать дней отпраздновать свою свадьбу.

Рагнхильд тихо попрощалась и вышла. Следом выскользнула одна из рабынь.

Харальд махнул рукой, останавливая старуху, тоже заковылявшую к двери. Посмотрел на Сванхильд.

В Хааленсваге не было женского дома. Вообще. Он знал, что бабье убежище ему ни к чему, поэтому даже не начинал его строить. Для рабынь, захваченных в походах и купленных на торжищах, вполне хватало его покоев — и каморок в рабском доме.

А теперь у него в крепости женский дом, битком набитый бабами, которых он сам не трогает — и другим не дает. То, что произошло с Кресив, должно было случиться рано или поздно. Не с ней, так с другой.

Вот только все это не ко времени, мелькнула у него угрюмая мысль. Не этим ему сейчас нужно заниматься.

А вслед ей полетела другая мысль, насмешливая — прими свою судьбу, Харальд. Норны спряли нить как спряли, а ты живи, как сможешь…

Разве не этим он занимался всю свою жизнь?

Сванхильд выглядела задумчивой и растерянной. Харальд объявил:

— Если она хочет что-то сказать, пусть скажет.

Девчонка, прежде чем заговорить, покусала губу. Спросила:

— Что теперь будет с сестрой?

А перед последним словом, произнося его на своем языке, все-таки замялась, отметил про себя он. И спросил:

— Что ты хочешь, чтобы с ней было?

Сванхильд помолчала. Опустила взгляд, снова посмотрела на него, опять заговорила. Старуха перевела:

— Ты, ярл, с ее сестрой поступил так же, как с ней. Взял к себе на ложе. Теперь она и домой не может вернуться, и тебе не нужна. Нехорошо это.

Вот, подумал с ухмылкой Харальд, до чего я дожил. До упреков от своей бывшей рабыни — за то, что посмел завалить на спину другую рабыню.

— Она просит, чтобы ты не продавал ее сестру, — боязливо добавила старуха. — Оставил здесь, не выгонял. Чтобы она жила под твоей защитой.

— Пусть живет, — буркнул он.

Подумал — осталась, да и пусть себе. Он даже вдов хирдманов Ольвдана, которым некуда идти, не тронул, оставив их в женском доме.

Сванхильд вздохнула, словно решаясь на что-то.

— Ты найдешь того, кто это сделал?

— Я даже не стану искать, — резко ответил Харальд. — Сванхильд, ты многого обо мне не знаешь. Я стал ярлом не потому, что родичи подарили мне драккар с хирдом, когда настало время. Я стал им, потому что всегда поступал так, как положено поступать воину. Твоя сестра рабыня, за ее бесчестье не положен даже вергельд. А устраивать хольмганг ради рабыни, которая мне самому как женщина не нужна, я не буду. Это станет уроком для всех баб, которые живут здесь, в женском доме. Пусть не крутятся там, где полно незнакомых мужиков.

Он расстегнул пряжку плаща, кинул его на спинку кровати. Объявил:

— А теперь мы поговорим о другом.

И, сгребя в сторону шитье, уселся на постель. Махнул рукой, подзывая к себе Сванхильд.

Она подошла, но не сразу. Харальд подтащил ее поближе, поставил между своих расставленных ног. Прихватил за бедра чуть выше колен.

Подумал — выдержит то, что он ей скажет, или нет?

— Ты теперь моя невеста, Сванхильд, — негромко заявил Харальд. — И скоро станешь моей женой. Я не знаю, как живут в твоих краях, но у нас свои обычаи. Я не только ярл, я еще и воин. Такой же, как все воины моего хирда. Один из них.

Робкое тепло бедер под скользким шелком ласкало ладони. Звало, манило…

— Жена ярла, — громко сказал он. — Присматривает за женским домом. Я могу поставить охрану к дверям, но я не буду утирать сопли бабам, что тут живут. Не буду разрешать или запрещать им что-то — это не моя забота.

Харальд помолчал,решаясь. Погладил девчонкины ноги, потянувшись чуть выше. Синие глаза прятались в тени, укрывавшей все лицо. Пряди волос, падавшие с плеч двумя крыльями, были так близко…

Он сам приказал, чтобы ее научили языку. Рано или поздно Сванхильд узнает все. И лучше, если это случится сейчас, пока глаза у нее все еще светятся от счастья — после известия о свадьбе.

— Когда мои воины взяли эту крепость, они, как положено, получили один день на потеху. И потешились со всеми бабами, что тут живут. Таких потоптанных баб, как твоя сестра, здесь целый женский дом. Только нескольких не тронули.

Сванхильд судорожно вздохнула. Ладони опущенных рук сжались в кулаки.

— Я не хвалюсь этим, — спокойно сказал Харальд. — Но я сделал тебя свободной женщиной Нартвегра. И ты должна понять — у нас свои правила и свои обычаи. Я стал ярлом, опираясь на простых воинов. Я сам вышел из них.

Она все молчала и молчала — только грудь поднималась от частого дыхания. Пряди волос подрагивали. Рядом, близко…

— Ты знаешь, что я и сам зверь, — выдохнул Харальд. — Ты смотрела мне в лицо — вернее, в морду. Я поступал хуже, чем мои воины. Я убивал. Мои рабыни мучились больше, чем здешние бабы. И умирали.

Мир рушился.

Здесь было столько баб. И все они, подумала Забава, перенесли то же, что и Красава.

Нет, поправилась она тут же. Красаву все-таки не тронули. А этих — толпой. И сделали это воины Харальда. С его, выходит, разрешения…

Живот свело от тошнотворного холода.

Бабка Маленя, переведя последние слова ярла, застыла в углу опочиваленки, боясь шевельнуться.

Лицо Харальда было неподвижным. Серебряные глаза сияли — и сейчас он показался Забаве похожим на то чудище, каким обернулся позапрошлой ночью, после пира. Вот только кожа не светилась…

Смог бы он тогда, вдруг мелькнула у нее мысль, обернуться в человека, не будь ее? Спросить бы, да не хотелось, чтобы бабка слышала про такое. Про него и так не по-доброму говорят.

Харальд ждал, и руки его крепкой хваткой держали ее ноги чуть выше колен. Горячие сквозь шелк.

И Забаве вдруг припомнилось — стена с оружием в его опочивальне, там, в том доме, где он жил прежде. Над кроватью, только руку протяни, и бери. То, как Харальд ей пальцы на рукояти кинжала складывал, показывая, как на него замахнуться…

Она сделала такой глубокий вздох, что голова закружилась. Спросила:

— Ты хотел, чтобы одна из твоих баб тебя убила? Поэтому мечи над кроватью держал?

Испуганное бормотание бабки, его ответ, и снова бормотание.

— Они в Нартвегре верят, что судьбу плетут норны, три богини судьбы. И у каждого своя нить. Он не хотел смерти от руки женщины. Но и не прятался от своей судьбы.

И ни у одной не хватило духа его убить, пока спит, подумала Забава.

Хотя может, он успел бы проснуться? Или успевал всякий раз…

Она облизнула пересохшие губы. Попросила голосом, который даже ей самой показался жалким:

— Спроси, бабушка — после того, как он со мной… после того, как я его рабыней стала, он кого-нибудь убивал?

— Только мужиков, дитятко, — прошелестела Маленя, дождавшись ответа Харальда. — После тебя он баб уже не трогал.

— Вот пусть и дальше так будет, — выдохнула Забава.

Серебряные глаза напряженно сияли. Она помедлила, спросила:

— А мою судьбы тоже спряли норны?

Руки Харальда ожили, дотянулись до ее талии. Ладони сошлись на ней крепким обручем.

— Он говорит, ты волоконце в его нити. Но без тебя это будет уже не судьба, а проклятие.

Харальд вдруг что-то хрипло сказал, и бабка торопливо похромала к выходу.

Он меня обыграл, признала Рагнхильд, едва успевшая отступить от дверного косяка, когда старая рабыня вышла. Хорошо, что та ковыляла — и скрип половиц предупредил о ее появлении.

А могло бы получиться неплохо — сначала девка узнает, что случилось с сестрой. Расстраивается, хмурится на Харальда.

Тот мог даже начать поиски виновного, хотя ему сейчас не до этого. Что не добавило бы ему любви к девке, совсем наоборот.

Потом темноволосая разболтала бы об участи сестер Рагнхильд, которыми попользовалось все войско ярла. И пожаловалась, что Харальд ее убьет, как только ему донесут о ее словах — здесь, в женском доме, полно ушей…

После чего Рагнхильд прирезала бы темноволосую, обрубив все концы. А девка подумала бы на Харальда. Решив, что он все-таки дознался и приказал убить ее сестру. За то, что проболталась, рассказала…

Но теперь смысла в этом нет.

Надо идти дальше, решила Рагнхильд.

Идя к себе, она с тоской вспоминала слова Харальда. Он даже этот разговор со своей девкой провел, как битву. И выиграл ее, как всегда.

Ты волоконце в моей нити, крутилось у Рагнхильд в уме. Но без тебя это будет уже не судьба, а проклятье…

Белая Лань с ненавистью прикусила губу. И переступила порог своей опочивальни. Сейчас Харальд будет ласкать свою девку. А к ней сегодня ночью наверняка наведается Убби.

Когда старуха вышла, Сванхильд так и осталась стоять меж его расставленных колен. Замерла неподвижно, думая о чем-то.

И смотрела на него сверху вниз. Правда, дышала уже не так часто. Понемногу успокаивалась?

Харальд тоже не двигался, решив — какие бы мысли не крутились у нее в голове, пусть додумает их до конца. Скосил глаза на ладони девчонки.

Все еще сжаты в кулачки, смешные по сравнению с его кулаками.

Ты ведь меня уже простила, подумал он, снова переводя взгляд на лицо Сванхильд. Раз уж сказала — пусть и дальше так будет…

Она вдруг двинулась, выкручиваясь из его рук и пытаясь шагнуть назад.

Харальд разжал пальцы, позволив ей высвободиться. Следом встал сам, решив, что уйдет, поскольку девчонка, похоже, этого хочет. Переночует сегодня в своих покоях, где уже поменяли половицы. Заодно посмотрит, не опасно ли там, не потревожит ли что-нибудь его сон.

Но завтра будет последняя ночь перед походом. Ее он не уступит. Сванхильд придется принять его.

Девчонка, вывернувшись из его рук, в несколько шагов подошла к бревенчатому простенку, отделявшему ее опочиваленку от соседней. Встала рядом, повернувшись к нему.

Харальд уже потянулся к своему плащу, когда она сказала — на его родном наречии:

— Я.

И прижала одну руку к груди.

Он кивнул, давая понять, что слушает.

Сванхильд отняла ладонь, прикоснулась к бревнам простенка. Сказала, серьезно глядя, опять на его языке:

— Дом, — добавила уже вопросительно, вскидывая брови: — Приказываю?

Харальд прищурился, соображая. Хочет распоряжаться тут, в женском доме?

Ну да, он ведь сам ей сказал, что за женским домом присматривает жена ярла. А она почти его жена — без двенадцати дней.

— Приказывай, — с ухмылкой позволил он.

И подумал — жаль, не увижу, что будет, если девчонка вдруг схлестнется с Рагнхильд. Та наверняка заправляет сейчас всем в женском доме. Как невеста Убби, как самая решительная, умная…

И способная на убийство.

Мысль пришла неожиданно. Харальд нахмурился. Конечно, Рагнхильд не посмеет сделать что-то, помня о своих сестрах.

И все же. В ней течет кровь конунгов, в ее роду были одни воины. Ему ли не знать, на что способен человек с такой кровью — после вспышки ярости, в приступе гнева…

Сванхильд вдруг метнулась от простенка к кровати. Обошла его по кругу, собрала шитье, валявшееся на постели, перенесла на сундук.

Обернулась к нему.

И все мысли Харальда о Рагнхильд смыло как волной. Он уставился на Сванхильд, как четырнадцатилетний сопляк на первую в его жизни девку. Стоял, смотрел, как девчонка берется за подол, как тело ее прогибается, пока платье ползет вверх. А следом за ним — рубаха…

Она шагнула от сундука, оставшись в одних коротких сапожках. Острые грудки раздвигали пряди золотистых волос, падавших с плеч. Подошла, не отводя от него взгляда, запрокинув белое лицо. Полуоткрытые губы едва заметно шевелились, словно хотела что-то сказать — но не решалась.

Харальд стоял неподвижно. Не хотел спугнуть.

А ниже пояса тело знакомо наливалось тяжестью. И штаны уже топорщились.

Сванхильд взялась за его пояс, потянула, пытаясь справится с тугой застежкой. Он не шевельнулся, только облизал пересохшие губы.

Застежку сверху прикрывали две бляхи, поставленные близко, почти впритык. Забава расстегнула ее не сразу. Харальд втянул живот, тяжело дыхнув, и только тогда она смогла выдернуть конец ремня.

Бляхи, идущие по поясу сплошь, грозно звякнули, когда он повис у нее в руке.

Просто бросить пояс на пол, как это делал сам Харальд, Забава не решилась. Попятилась и уложила на сундук. Вернувшись, взялась за его рубаху.

Она спешила, стараясь отогнать от себя все мысли, все воспоминания. Всю горечь, оставшуюся после слов Харальда, прозвучавших сегодня. У нее в мире не было ничего и никого, только он.

И все, что она могла сделать — это быть с ним рядом. Утешаться тем, что Харальд сначала убьет ее, и только потом поднимет руку на другую бабу.

Уже и то хорошо, что напоследок она поживет честной женой.

Он поднял руки, позволяя ей стащить рубаху.

От тела Харальда шло тепло — Забава чувствовала его, даже не прикасаясь. Торопливо повесила рубаху на изножье кровати. Сглотнула и взялась за завязки штанов.

Ткань ниже уже натянулась, выпирала бугром…

Забава кое-как распутала тесемки.

И тут Харальд отбросил ее руки. Быстро сел на кровать, стащил сапоги, не отводя от нее взгляда. Приподнявшись, стянул штаны, отшвырнул в сторону сундука.

Снова сел, сказал — и она поняла:

— Иди сюда.

Забава шагнула, опять оказавшись меж его ног. Харальд тут же сдвинул колени, жесткие бедра, поросшие белесыми волосками, поймали ее, стиснув, как капкан.

И руки его двинулись, поднимаясь от ее колен. Большие пальцы поглаживали внутреннюю поверхность бедер, ласкали, выписывая крохотные круги, цепью идущие вверх.

Она задохнулась, когда пальцы Харальда дошли до бугорка, поросшего завитками. Мягко, щекотно коснулись складок между ног…

И начали гладить. Сначала почти неощутимо, по границе, где завитки переходили в розовую, беззащитную плоть. Потом скользнули глубже, тревожа все — и вход, и место рядом, в котором словно бусина каталась, твердея под его пальцами.

Забава ухватилась за его плечи, и колени Харальда наконец раздвинулись. Он потянул ее вниз, к кровати, тут же опрокидывая на спину. Приподнялся сам, движением руки смахнул с нее сапожки, закинул ее ноги на постель.

И улегся сверху. Прошептал что-то, нависая над ней, почти касаясь губами ее губ…

Она моргнула, непонимающе вскинула брови. Харальд, обдувая тяжелым дыханием ее лицо, снова что-то сказал — такое же непонятное.

Потом Забава ощутила, как в нее ткнулось его мужское копье. Надавило, отодвинулось. И снова вжалось, нащупывая вход.

Он входил в нее медленно, не спеша. Раздвигая ее тело там, внизу, между ног, заставляя почувствовать, каким тугим оно стало — и как бьется в нем какая-то жила, охватывая его копье кольцом.

Тень стыда за себя, за то, что радуется, когда Красава и прочие бабы рядом горюют, скользнула по сознанию Забавы.

И исчезла, стертая сладкой мукой, рождавшейся в теле от рывков Харальда.

Трепет. Дрожь. И горячей водой по животу расплескивается наслаждение. Выдохи Харальда, шипящие, срывающиеся в рык.

А потом снова — тяжелая ласка мозолистой ладони, поймавшей ее грудь. Поцелуи, от которых задыхаешься. Руки, от которых не знаешь, куда деваться…

Встав утром, Харальд снова вспомнил о Белой Лани. Задумался на мгновенье, глядя на спящую Сванхильд.

Ты всегда будешь со мной, сказал он ей ночью. И я убью любого, кто протянет к тебе руку.

Харальд улыбнулся, припомнив, как она закусывала губу, пытаясь не стонать. Девчонка тиха в постели, как мышка. И стоны ее больше похожи на вздохи, смешанные с оханьем. Правда, иногда она ойкает. Время от времени даже возмущенно…

Но под ним обычно стонали в голос. Бывало, что и орали.

Рагнхильд, напомнил себе Харальд. И вышел.

У дверей женского дома стояли четыре стражника. И с ними еще трое из охраны Сванхильд — остальные пока не подошли. Харальд кивком отправил троицу внутрь, к опочивальне. Спросил у оставшихся:

— Убби не видели?

Парни заухмылялись.

— Он тут, у своей невесты. С ночи сидит.

Поговорю с ним позже, решил Харальд. Не вламываться же к ним в опочивальню непрошеным гостем…

Забава встала раньше, чем появилась бабка Маленя с рабынями. Расчесала пряди, спутавшиеся ночью под руками Харальда. Натянула платье — новое, сшитое только вчера, на пару с одной из рабынь.

Сегодня она хотела, как говорят чужане, выглядеть достойно. Объявила бабке, когда та вошла:

— Пойду поговорю с Кейлевом… то есть с моим отцом.

— А поутренничать? — немного обиженно проворчала Маленя.

Тут в дверь вплыла Рагнхильд. Забава, глянув на нее, быстро сказала:

— Это потом. Скажи Рагнхильд — пусть отдохнет пока, свои дела поделает.

Беловолосая красавица, выслушав бабку, изумленно вскинула брови. Ответила что-то — голос прозвучал мягко, но по-хозяйски.

— Говорит, ее к тебе приставил сам ярл Харальд, — немного испугано перевела бабка. — И если ты куда-то идешь, то она пойдет с тобой.

Забава тяжело вздохнула. Сказала, чувствуя, как внутри зарождается упрямство — но подбирая слова осторожно, чтобы все-таки не обидеть:

— Я схожу к своему отцу, поговорю с ним. Ты не беспокойся, я ненадолго.

И повернулась, чтобы взять плащ, уже приготовленный, лежавший на кровати.

Рагнхильд опять что-то заявила.

— Тебе, говорит, нельзя без нее…

— Можно, — негромко ответила Забава. — В охранниках у меня другие, не она.

И, накинув плащ, посмотрела на Рагнхильд.

Губы беловолосой брезгливо дернулись — но тут же снова растянулись в улыбке.

Я для нее вчерашняя рабыня, подумала Забава. Все правильно, с чего бы этой Рагнхильд ее любить? Тем более что беловолосая сама, по словам бабки Малени, желала стать женой Харальда.

— Хочу поговорить со своим отцом наедине, — выдохнула Забава. — Хочешь, здесь подожди, хочешь, к себе иди.

Она кивнула бабке Малене, давая знать, чтобы та шла следом. Шагнула за порог, где уже ждала пятерка стражников. Сказала на чужанском:

— Доброе утро.

— Доброе, — нестройно отозвались те.

А выйдя во двор, Забава вдруг обнаружила, что Рагнхильд идет следом.

Ну и как тут быть, подумала Забава.

Бабка Маленя, словно прочитав ее мысли, едва слышно прошамкала:

— Да скажи стражникам, и дело с концом. Им указ только ты — да сам ярл. Уж они-то беловолосой своевольничать не дадут.

И Забава в который раз вздохнула. Ну, прикажет она, и что дальше? По ее приказу беловолосую обидят. Кому от этого будет лучше?

Уж точно не ей. И пойдет о ней слава, что она, вчерашняя рабыня, напускает воинов ярла на баб.

Она повернулась, сказала на чужанском:

— Прошу тебя, Рагнхильд. Пожалуйста…

На большее ее познаний не хватило, и после этого она просто ткнула рукой в сторону женского дома.

Рагнхильд несколько мгновений смотрела на Забаву, часто дыша и удерживая на лице улыбку. Угол рта подергивался. Пятеро стражников переводили взгляды с нее на Забаву.

И все-таки беловолосая уступила. Резко развернулась, зашагала к дому.

Забава оглянулась на стражников. Спросила:

— Кейлев? Где Кейлев?

Один из воинов тут же окликнул кого-то во дворе, выслушал ответ. И двинулся вперед, махнув ей рукой. Она заторопилась следом.

Приемный отец отыскался на берегу. Завидел ее издалека, сбежал по сходням с корабля, крайнего в ряду. Бросил стражникам несколько слов, после чего те сразу же отошли.

И заговорил первым, внимательно глядя на Забаву.

— Он говорит, ты запомнила его слова — прийти к нему, если что-то случится. Это хорошо, — перевела бабка. — Он знает о том, что произошло вчера. Ты пришла поговорить об этом?

— Нет, о другом, — Забава помолчала.

Седой старик смотрел не зло. Вроде бы не зло.

— Я знаю, в женском доме живут те, кого… — тут ее смелость закончилась, и сказать следующее слово она не посмела.

Подумала испуганно — а может, и он, ее приемный отец, в этом замешан? Забава сглотнула, пробормотала уже совсем упавшим голосом:

— Там живут женщины. Что их ждет?

— Это зависит от воли ярла, — перевела бабка ответ Кейлева. — Он может их продать, как рабынь. Может выгнать. Пока он их терпит. Они тебя обижают?

— Нет-нет, — торопливо сказала Забава. — А могут они выйти замуж? Чтобы как-то жить дальше?

Кейлев скривился.

— Если когда-нибудь и смогут, то не сейчас. Потом, может быть, когда все забудется. Правда, им придется нелегко. Работать, как простые женщины, они не умеют…

Доживу ли я до того времени, когда все забудется, безрадостно подумала Забава. Значит, помочь в этом тем бабам, что живут в женском доме, она не сможет.

Забава вздохнула. И, немного помявшись, спросила:

— А то, что случилось вчера… ты что-нибудь знаешь об этом?

Кейлев вдруг усмехнулся. Бабка с торжествующей улыбкой перевела его слова:

— Он уже поспрашивал. Девка была в ярком плаще, шла с какой-то рабыней, и ее заметили. Только те, кто ее видел, утверждают, что в сарай она зашла сама. С рабыней, но без мужика.

Забава, не ожидавшая этого, похолодела. А старик снова заговорил…

— Сегодня он расскажет об этом ярлу, — с неожиданным злорадством в голосе сообщила бабка. — Потому что это правильно. Эта рабыня могла подставить кого-то из воинов. Таких вещей не прощают.

Она задохнулась, посмотрела растеряно.

Приемный отец нахмурился.

— Ты должна думать о себе, — наставительно сказала бабка, переводя его следующие слова. — И называй его отец. Становится холодно, он принесет тебе меха, чтобы ты сшила себе достойные плащи. Иди, и слушайся ярла…

— Убби, — сказал Харальд, когда хирдман наконец попался ему во дворе. — Не думал, что доживу до того дня, когда мы с тобой будем обсуждать баб — но, видно, придется.

Убби удивленно скривился, потом нахмурился.

— Что случилось, ярл?

— Моя невеста, — объявил Харальд. — Будет присматривать за женским домом. А то девки выходят все чаще и чаще, а мужики слетаются на них, как мухи на мед. Сам я с этим разбираться не буду. Это дело Сванхильд, я ей так и сказал.

Убби молча ждал, что ярл скажет дальше.

— Поскольку ты злишься, когда я разговариваю с твоей невестой, поговори с ней сам. Я принял ее как гостью, но Йорингард теперь принадлежит мне. Если Белой Лани не понравится, что моя невеста хозяйничает в женском доме — и она что-то сделает Сванхильд…

Харальд замолчал, давая Убби время сообразить. Тот нахмурился еще больше, пообещал твердо:

— Этого не случится, ярл. Я поговорю с Рагнхильд.

— Поговори, — согласился Харальд. — Потому что в этом случае заплатит не только она и ее сестры. Но и ты, Убби. Ты понял меня? Ты взял ее под защиту, как будущий муж. И ты заплатишь вместе с ней, если со Сванхильд что-нибудь случится. Это все, что я хотел сказать.

Хирдман закивал — и тут же куда-то заторопился.

Харальд проследил за ним взглядом. Убби шел прямиком к женскому дому.

Это сделано, подумал он.

А развернувшись, увидел свою невесту, идущую к нему от берега.

После разговора с Кейлевом, снова убежавшим по сходням на корабль, Забава некоторое время шла по берегу. Не зная, куда теперь идти.

И что делать.

— Бабушка Маленя… — спросила она наконец. — Зачем Красава это сделала, как ты думаешь?

Бабка ответила тут же, словно только этого вопроса и ждала:

— А чего тут думать. Как узнала, что ярл на тебе жениться, испугалась, что ее теперь продадут. Помнит, как она на тебя кидалась. А какой хозяин ей потом попадется, неизвестно… Вот и решила тебе пожалиться, бедненькой да несчастной прикинуться. Чтобы ты пожалела — и уговорила ярла ее не продавать.

Раз так, подумала Забава, вина на Красаве небольшая. Облыжно никого не оговорила? Нет. Просто хотела, чтобы ее не продали, чтобы не попасть неизвестно кому в лапы…

Она развернулась к стражникам.

— Ярл Харальд? Где он?

На этот раз ни один из них не стал кого-то окликать. Воин, стоявший ближе всех, сразу указал на дорожку, поднимавшуюся от берега.

Забава торопливо зашагала к ней.

Харальд стоял неподалеку от главного дома, разговаривая с громадным мужиком, похожим на медведя. Забава, не желая им мешать, замедлила шаг. И ускорила, когда громадный мужик, закончив разговор, пошел куда-то по своим делам.

Харальд стоял неподвижно, глядя, как она подходит. Едва заметно двинул рукой — стражники остались позади, остановившись в двух десятках шагов от него.

Забава, подойдя, попросила Маленю:

— Расскажи ему все. И про Кейлева не забудь. Скажи, что это он все узнал.

Харальд выслушал молча. Бабка уже закончила говорить, а он по-прежнему стоял, смотрел на Забаву — и молчал. Лицо было спокойное, но чужое. Серебряные глаза поблескивали холодно.

— Пожалуйста, — сказала Забава по-чужански. — Прошу…

И оглянулась на бабку.

— Бабушка Маленя, скажи ему — Красава просто испугалась, что ее продадут. И я прошу простить ее… не продавать.

Она снова перевела взгляд на Харальда. Дождалась, пока бабка закончит переводить, повторила на чужанском наречии:

— Прошу. Пожалуйста.

Харальд развернулся и зашагал прочь. Все так же молча.

Но не в сторону женского дома, с облегчением заметила Забава. Куда-то к крепостной стене.

Когда девка Харальда ее прогнала, Рагнхильд вернулась к себе. Села на кровать, глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

Девка Харальда сообразила, что теперь ее положение изменилось — и ведет себя по-другому. Быстро же она освоилась.

Что теперь, подумала Белая Лань. А теперь нужно помочь темноволосой подружиться с сестрой. Свой человек в нужном месте — это всегда хорошо.

Рагнхильд встала и отправилась в женский дом, за рабыней.

Вот только побеседовать с темноволосой, как она собиралась, не получилось. По возвращении, перед самым женским домом ее перехватил Убби.

— Поговорить надо, — буркнул он.

И, развернувшись, первым двинулся к дверям женского дома. Она пошла следом, надев на лицо привычную улыбку.

Рабыня, шедшая за ней, отстав шагов на десять, замерла — но Рагнхильд, быстро обернувшись на ходу, наградила ее недобрым взглядом. Та, склонив голову, молча двинулась следом. Тоже в женский дом.

Убби, едва они вошли в ее опочивальню, затворил дверь поплотней. Сказал:

— Рагнхильд.

Лань послушно отозвалась:

— Да, Убби.

— Ярл Харальд приказал своей невесте приглядывать за женским домом. Теперь она здесь хозяйка, — Убби помолчал. — Я знаю, что в последнее время тут распоряжалась ты, Рагнхильд. И даже сам помог тебе навести порядок, когда рабы отбились от рук. Но хозяин Йорингарда — ярл Харальд. А хозяйка женского дома — Сванхильд Кейлевсдоттир. Ты поняла?

— Да, Убби, — кротко согласилась Рагнхильд.

Ее жених снова помолчал. Затем заявил:

— Если ты что-нибудь сделаешь невесте ярла, Ольвдансдоттир, я убью тебя своими руками. Не смей идти против Сванхильд. Я знаю, что ты дочь конунга, а она нет…

Она грязная рабыня, подумала Рагнхильд. Но слепые норны зачем-то одарили ее даром, который прославил бы любую дочь конунга — останавливать чудовище, таящееся в сыне самого Ермунгарда…

— Однако твой отец потерял эту крепость, а Харальд ее отбил. И эта девка… — тут Убби споткнулся. Завершил твердо: — Эту девку он возьмет в жены, и дело с концом. Она станет хозяйкой Йорингарда. Если до меня что-нибудь дойдет — хоть одно словечко, хоть один слух о том, что ты ее не послушалась — ты увидишь, что я умею бабам не только груди мять. Но и уму-разуму их учить. Однако лицо у тебя красивое, и будет жаль, если с ним что-то случится. Ты поняла меня?

— Я всегда была почтительна со Сванхильд Кейлевсдоттир, — отозвалась Рагнхильд. — А теперь, после твоих слов, буду с ней еще почтительней.

— Будь, — буркнул Убби, — если не хочешь, чтобы твоих сестер отправили на корм Ермунгарду.

Он вышел. Рагнхильд немного посидела, с ненавистью глядя в бревенчатую стенку.

Потом встала и пошла к темноволосой.

Харальд, дошагав до псарни, свернул к берегу.

Собственно, крюк пришлось делать для того, чтобы девчонка не увидела, куда он идет. Еще побежит следом…

Он искал Кейлева. Тот с утра собирался осматривать драккары.

Его хирдман подтвердил все то, что он услышал от рабыни. И добавил:

— Если хочешь, ярл… я знаю, что темноволосая и Сванхильд прежде были сестрами. Ты ведь заберешь невесту с собой, когда пойдешь на Веллинхел? Я могу устроить так, что темноволосая тихо угорит в бане, пока ты воюешь. Тогда и Сванхильд будет на тебя не в обиде, и дело решится по справедливости.

— Она догадается, — хмуро сказал Харальд. — На это ума у нее хватит. И я не хочу прятаться. Девка заслужила наказание, она его получит.

Он скривился, сплюнул на камень рядом с сапогом. До чего же он докатился — вместо того, чтобы пойти и прикончить обнаглевшую рабыню, ходит кругами по собственной крепости. И обсуждает с воинами, как бы наказать какую-то девку.

А они ему еще и советы дают.

Харальд покосился на белого, как лунь, старика. Можно не сомневаться — Кейлев догадывается, почему ярл так носится с девчонкой. Поэтому и предлагает такое решение.

Но наказание прятать нельзя. Смысл ведь не в том, чтобы кого-то убить — а в том, чтобы преподать урок остальным. Рабыня не должна лгать своим хозяевам. Наговаривать на кого-то. И неважно, что она это сделала, боясь быть проданной, как считает Сванхильд.

Правда, темноволосая могла обладать тем же даром, что и девчонка…

Ну и Хель с ней, угрюмо подумал Харальд. Одно зимовье с Кресив — и он сам, без всякого зелья, превратится в дракона. Или порвет бабу, не дожидаясь красного тумана в глазах.

Может, все-таки простить ее, мелькнула у него мысль. Ради Сванхильд, поскольку та тоже простила ему кое-что.

И ради всех баб, потоптанных его хирдами…

— Что будешь делать с кнорром купца, ярл? — спросил Кейлев, уставший от его молчания. — И с рабами, что прибыли с торгашом?

— Лишние рты, — проворчал он. — Как вернемся, отправь их на торжище. Кнорр пусть стоит. Что ты хочешь получить из имущества купца как вергельд за бесчестье, нанесенное твоему роду?

— Болли с Ислейвом хотят ту рабыню, — вдруг сказал Кейлев. — Ту, которая танцевала. И я бы взял кое-что из сундуков торгаша. Немного, марок на сто…

Харальд задумался. Рабыня, хоть и подученная купцом, по сути ничего не знала. И пузырек с зельем — опять зелье, — отдала сразу же, трясясь от страха.

Содержимое пузырька он вылил в воду фьорда, а кнорр облазил, перетряхнув там все сверху донизу. И на всякий случай опорожнил над водой все сосуды, найденные там. Даже дорогие благовония не пощадил…

— Бери. Остальное отнесешь в кладовую. Рабов торгаша, как я уже сказал, продать.

Он кивнул, отпуская Кейлева. Посмотрел на устье фьорда.

Драккары, посланные осмотреть побережье, должны были вернуться к вечеру.

Харальд вдруг вспомнил, что так и не сказал Сванхильд о завтрашнем походе. И о том, что она отправится вместе с ним. С другой стороны, драккары еще не вернулись…

Так что предупреждать ее об этом пока что рано.

К тому же на море в шелках не походишь, решил Харальд, глядя на свинцово-синюю воду фьорда. Сванхильд наденет его одежду, как уже носила. В его рубахах девчонка будет не так выделяться, случись что. Опять же, в штанах теплее. Его сундук отправится на драккар утром, он покидает туда одежду и для нее…

Забава, вернувшись в женский дом после разговора с Харальдом, тут же отправилась к Красаве.

— Поутренничать бы сперва, — проворчала идущая следом бабка.

— Скоро, бабушка, поутренничаем, — отозвалась Забава.

И толкнула дверь опочиваленки Красавы.

Та лежала на кровати. Рядом сидели две рабыни, не одна — и та, которую отправила к ней сама Забава, и еще одна, незнакомая, тут же зашедшаяся в кашле.

Красава, приподнявшись с постели, протяжно охнула.

— Сестрица… одна ты у меня осталась. Защити, не выдай.

Забава замерла.

С тех пор, как их обеих привезли сюда, в Нартвегр, прошло не слишком много времени — месяца два? Чуть больше?

Но за это время жизнь ее поменялась так круто, и так много в ней случилось всего — и горе было без края, и счастье без меры…

Может, поэтому Забава сейчас смотрела на сестру — а рассердиться на нее по-настоящему не могла. Да, Красава била ее, обзывала, ругала всяко. И глупость эту учинила.

Но ведь никого не убила. А нынче и вовсе просто жалость вызвать хотела, чтобы не продали.

По сравнению с тем, что творили сами чужане — и Харальд, и другие — вина Красавы не выглядела такой страшной. Она вон Харальду свою будущую смерть простила, а тут всего лишь ложь. И синяки, которые ей когда-то Красава поставила, уже сошли, и слова злые отзвучали…

— Ты ведь соврала, Красава? — напрямик спросила Забава. — Не было ничего? Люди видели, как ты в сарай заходила, с какой-то рабыней. Без мужика, сама. И ярл Харальд об этом уже знает.

Красава вдруг вскочила с кровати — и повалилась на колени. Забава от неожиданности отступила на шаг.

— Спаси… — прохрипела Красава. — Тебя вон ярл в жены берет, он тебе не откажет. Пожалей. Как мой отец тебя когда-то пожалел — кормил, поил, после смерти твоего отца не оставил…

Была в ее словах доля правды, от которой Забава отвернуться не могла. Отец ее служил дружинником у прежнего князя — и полег вместе с ним, когда тот пошел против Рюрика.

Осталась от него одна избенка, одна коровенка и кое-какая утварь. Богатства отец не нажил — из простых был. Не как дядька Кимрята, что ходил в помощниках у ладожского воеводы, оставленного тогда присматривать за городищем — и склонившего голову перед Рюриком, когда тот подступил к воротам.

Избенку их потом снесли, и на ее месте поставил себе дом другой человек. Не приди за ней дядька Кимрята, от которого она и узнала о смерти отца, да не уведи за руку — неизвестно, что с ней было бы. Может, из милости взяла бы к себе соседка, что приглядывала за Забавой, когда отца не было дома.

А может, и нет. В неурожайный год простым людям на своих детей еды не хватало, не то что на чужих.

Она, конечно, свой хлеб отрабатывала, всю работу по дому делала, побои терпела. Знала, что из милости кормят. И надеялась, что замуж когда-нибудь отдадут, в память о родстве…

Вот только Забава уже попросила Харальда пощадить Красаву — а прислушается ли он к ее просьбе, не знала.

Оставалось последнее, что следовало узнать. И она спросила:

— Зачем ты все это подстроила, Красава?

— Сама не знаю, что на меня нашло, Забавушка, — всхлипнув, ответила та. Зачем-то метнула взгляд на рабынь, стоявших в углу. — С испугу все, по глупости.

— Такое с испугу не говорят, — возразила Забава. — По глупости — да, а вот с испугу…

Сестра заголосила:

— В голове все помутилось. Как подумала, что со мной будет, когда ты женой ярла станешь. Ведь продали бы. Ты бы меня рядом не потерпела.

Дверь вдруг приоткрылась, и Забава обернулась. В опочивальню заглядывал встревоженный стражник.

Она кивнула, с трудом ему улыбнулась, и дверь закрылась. Потом возразила сестре:

— Потерпела бы. Хотя…

Ей вдруг пришла в голову другая мысль, о том, о чем раньше почему-то не подумалось. Как-то все одно к одному пришлось — и радость ее заполошная, когда узнала о свадьбе, и глупость Красавина, после которой она сестру жалеть начала…

— Может, будет лучше, если тебя все-таки продадут, Красава, — медленно выговорила Забава. — Хоть тут не останешься.

Красава поползла по полу, потянулась руками к ее подолу.

— Забавушка, не выдай. Оборони. Скажи ярлу, чтобы простил и тут оставил.

— Да я его уже попросила за тебя, — Забава отступила еще на шаг, но тут наткнулась на бабку Маленю и подол от Красавиных рук не уберегла. — Послушай, Красава. Тебе об этом никто не сказал, а сама ты языка не знаешь. Ярл Харальд своих баб лютой смертью казнит. Не сразу, конечно, а потом, когда уже поживет с ними. Может, тебя все-таки не накажут, а лишь продадут. Но для тебя это к добру. Значит, еще поживешь.

— Врешь, — всхлипывая, просипела Красава. — Будь так, ты такой радостной не ходила бы. Вон, глаза какие довольные.

— Бабушка Маленя, да хоть ты ей скажи…

— Правду она тебе говорит, — важно подтвердила бабка. — Я у ярла пять лет прожила, в его доме, в Хааленсваге. Уж сколько там девок перебывало. И каждую он сам убил, своими собственными руками. Сама подумай — по годам он уже взрослый мужик, а все не женат, живет с рабынями. Да будь все иначе, женился бы давным-давно. И не на простой девахе, а на дочке какого-нибудь чужанского ярла.

— Врешь, — уже уверенней просипела сквозь слезы Красава. — Только зачем? Я тебе, Забава, теперь не соперница. Он со мной побыл, сгубил красу девичью… да и прогнал взашей. По твоему хотению, небось…

И Забава вдруг почувствовала, что тут ничего не поделаешь. Не убедишь Красаву, никак.

Что-то словно надломилось у нее внутри.

Зря я все это затеяла, с грустью подумала она. И право распоряжаться в женском доме зря у Харальда попросила. Здешним бабам пока ничем не помочь, а Красава верит лишь в то, во что хочет верить.

Худосочная рабыня, вжавшаяся в угол опочивальни, вдруг закашлялась. И невнятно спросила — но не по-чужански, а на родном наречии:

— Ярл правда все знает?

— Знает, — тут же подтвердила высунувшаяся из-за спины у Забавы бабка Маленя. — А ты из наших? Кашель твой ночью я слышала, но саму еще не видела…

Дверь скрипнула, в крохотную опочиваленку неожиданно вошла Рагнхильд. Оглядела всех изумленно, что-то сказала.

— Говорит, тебе, невесте и хозяйке, ни к чему пачкаться с грязными рабынями, — перевела Маленя. — Если позволишь, она сама выяснит все.

Может, Забава и послушалась бы. Просто потому, что уже спросила все, что хотела. И говорить с Красавой больше было не о чем.

Но худосочная рабыня, стоявшая напротив, у дальней стены, почему-то втянула голову в плечи, завидев Рагнхильд. Посмотрела застывшим взглядом…

Было в этом нечто, знакомое Забаве еще по прежней ее жизни. И она, задавив легкую дрожь, прозвучавшую в голосе в самом начале, ответила:

— Скажи, что я сама все выяснила. И что ей тоже нет нужды пачкаться с рабынями.

Улыбка Рагнхильд погасла. Она что-то сказала, глянула повелительно на бабку.

— Говорит, ярл Харальд будет недоволен, — пробормотала Маленя. — А рабыня, что кашляет, может тебя заразить. Тебе лучше уйти.

Красава, всхлипнув в последний раз, поднялась с пола. Посмотрела то ли испуганно, то ли неуверенно. Попросила:

— Иди, Забава. Только обо мне не забудь. Попроси ярла за меня, сделай милость. Все же мы не чужие, одного роду-племени.

— Я уже попросила, — ответила Забава.

И подумала — говорить больше не о чем, все сказано. Только странно как-то все. С чего это Рагнхильд решила что-то выяснять?

И худая рабыня смотрит испуганно…

Ей вдруг вспомнилось, что Красава пошла в сарай не одна, а с какой-то рабыней. И Забава, повернувшись к беловолосой, спросила:

— А зачем тебе что-то выяснять, Рагнхильд? Велел кто?

Лицо у той осталось спокойным, но глаза нехорошо прищурились.

— Ярл Харальд приказал ей приглядывать за тобой, а эта рабыня твоя сестра, — перевела бабка Маленя слова беловолосой. — Поэтому она хочет помочь. Узнать, что с ней случилось.

— Уже узнали все, — сказала Забава, глядя в лицо Рагнхильд. — Сестру мою видели, когда она входила в сарай. И ярл Харальд об этом уже знает.

Рагнхильд слегка покачнулась.

Теперь-то Ольвдансдоттир понимала, насколько глупо поступила, связавшись с темноволосой рабыней.

Правда, мысль о том, что следовало бы учесть, насколько крепость сейчас переполнена людьми, и воинами самого Харальда, и теми, кто прибыл с его родичами, ей в голову не пришла.

Вся ее надежда была теперь на то, что Харальд не станет выяснять, почему наложница выкинула такую глупость. А просто прикончит девку.

Не спрашивают же у коровы, зачем она боднула кого-то — скотина на то и скотина, чтобы поступать неразумно. Слишком бодливую корову просто молча режут, не тратя времени на разговоры.

Рагнхильд выдавила на лицо улыбку, сказала торопливо:

— Раз так, то эта рабыня теперь может надеяться только на твое заступничество, Сванхильд. Конечно, я тоже замолвлю за нее словечко — ради тебя. Но ты невеста ярла Харальда. Ты могла бы попросить у него жизнь этой рабыни себе в дар. Скоро ваша свадьба, после которой супруг наутро должен преподнести тебе подарок. Попроси, чтобы твоим утренним даром стала жизнь сестры…

Темноволосая как только бабка перевела ее слова, что-то взвизгнула, тоже, видно, умоляя об этом девку Харальда.

Та нахмурилась. Но на лице у нее появилась растерянность — и задумчивость.

Вот так, торжествующе подумала Рагнхильд. Когда Харальд услышит от своей Сванхильд этот глупый лепет — обменять его утренний дар на жизнь никчемной рабыни, — он поневоле задумается, стоит ли на ней жениться.

Держать ее при себе — да. Но жениться…

И в этот момент дверь распахнулась. В проеме стоял Харальд. В тяжелом плаще из темных шкур, застегнутом пряжкой на плече, в простой рубахе под ним.

Он подошел неслышно, подумала Рагнхильд. Шагал быстро? Лишь бы он не слышал ее последних слов.

Но Харальд смотрел на всех одинаково холодно, и она успокоилась.

Бабы набились в тесную опочивальню так, что и не повернуться.

И все-таки они стояли тут. И, похоже, беседовали перед его приходом.

Шестеро, подумал Харальд, окидывая всех взглядом. Четыре рабыни и две свободные женщины. И — совместная беседа.

Бабьи дрязги и оговоры, мелькнула у него насмешливая мысль. Сижу тут в крепости, занимаюсь бабьими глупостями…

А потом вдруг вспомнились слова отца — любая рука может преподнести зелье. И сказанное им следом — берегись людей.

Разве не сама Рагнхильд сказала ему когда-то, что он недооценивает рабынь? Что любая из них может подмешать яд в еду или питье…

Его веселье как рукой сняло. Харальд шагнул в коморку, оставив дверь открытой. Приказал громко, так, чтобы услышали в проходе:

— Там, за дверью. Один сюда.

Стражник сунулся в опочивальню, и он распорядился:

— Мою невесту — в ее покои. Отвечаешь за нее. Саму не выпускать, к ней тоже никого не запускать. Остальные парни пусть пока подождут за дверью.

Воин осторожно прихватил Сванхильд за локоть, потянул к выходу. Девчонка непонимающе глянула сначала на стражника, потом на Харальда…

И шагнула к нему.

Он посмотрел на нее непроницаемо, повел рукой, указывая на дверь. Сванхильд ответила странным, отчаянным взглядом. Закусила губу. Ушла, опустив голову.

— Второй сюда, — рявкнул Харальд.

И указал вошедшему стражнику на рабыню, которую сам когда-то приставил к Сванхильд.

— Выбери любую дверь дальше по проходу. Если там сидит баба, выгони. Эту рабыню — туда. Сиди с ней рядом. Никого не пускать, ее саму не выпускать. И чтобы молчала, пока я не приду.

Рабыню уволокли.

— Еще один, — распорядился он. Кивнул на Рагнхильд. — Все то же самое. Выбери дверь…

— Ярл, позволь сказать, — начала было Ольвдансдоттир.

— Заткнись, — прошипел Харальд. Оглянулся на воина. — Выбери дверь по соседству. И смотри, чтобы там было кого выгонять. Не хочу, чтобы она сидела в своей опочивальне. Мало ли что у нее припрятано… ступай. Еще один сюда.

Рагнхильд выволокли в проход. Он указал вошедшему стражнику на худую рабыню, дрожавшую у дальней стены.

Ту пришлось тащить, поддерживая — она кашляла, задыхаясь и спотыкаясь на ходу.

Харальд развернулся, посмотрел на оставшуюся старуху и темноволосую Кресив. Сообщил негромко:

— Я начну с вас. Сначала ты, старуха. Рассказывай.

Через некоторое время, покончив с рабынями, Харальд вышел в проход. Спросил у пары воинов, торчавших рядом:

— Где Рагнхильд?

Ему указали на ближайшую дверь, и он вошел.

Все услышанное от рабынь было так нелепо и глупо, что Харальд до сих пор не мог в это поверить. У него в уме вертелись мысли о Гудреме, о короле Готфриде, прямо сейчас готовившем там, за морем, свои корабли — для весеннего похода…

И словно этого было мало, сегодня по Йорингарду болтались ярл Турле с Огером, наконец-то проспавшиеся после пира. К вечеру, надо думать, дед его поймает — и обстоятельно расскажет, что он делает не так и насколько разболтались его люди.

А ему приходится заниматься тут бабами, которые под его носом проворачивают свои мелкие, глупые делишки. Не будь в этом замешана Сванхильд, он прикончил бы двух рабынь, подстроивших все это, потом приказал бы Убби проучить свою невесту — и дело с концом.

Рагнхильд, сидевшая на кровати, встала при его появлении. Харальд кивком указал торчавшему рядом стражнику на дверь, тот вышел.

— Вот чего я не пойму, — спокойно сказал Харальд, — так это зачем ты затеяла все это, Ольвдансдоттир. Или стало обидно, что в крепости, где хозяйками были жены твоего отца, теперь будет хозяйничать бывшая рабыня?

— Ярл, — пропела Рагнхильд, делая шаг к нему.

— Твоих сестер продадут на торжище, — отрезал он. — Всех. Тебя я не трону — ты теперь забота Убби. И его имя тебя защищает. Но он узнает обо всем. Я считал тебя умнее, Рагнхильд. Я почти уважал тебя за ум — боги знают, что для бабы это вещь немыслимая.

— Ярл… — почти простонала Рагнхильд. Выдохнула: — Харальд…

Он не шевельнулся, и она сделала еще один шаг. Коснулась его плеч, глядя ему в глаза.

Застыла.

Молчание длилось, пока Харальд не бросил грубовато:

— Что, настолько нравлюсь?

И Рагнхильд отдернула руки, словно обожглась.

Он развернулся, молча вышел. Приказал стражникам, стоявшим в коридоре:

— Рагнхильд не выпускать.

Затем отправился за старухой-славянкой. Разговор со Сванхильд Харальд оставил напоследок.

В ее опочивальне не было того напряженного покоя, что царил у Рагнхильд. Стражник подпирал спиной бревенчатую стену, девчонка металась от двери к сундуку напротив.

При его появлении она остановилась, наградила Харальда все тем же отчаянным взглядом, который он видел у нее в опочивальне Кресив.

Харальд кивком отправил стражника за дверь, приказал старухе-славянке:

— Расскажи Сванхильд обо всем. Начни с Рагнхильд.

И пока та торопливо бормотала, расстегнул пряжку плаща, кинул его на кровать. Встал так, чтобы видеть лицо девчонки.

На нем было изумление — и все то же странное отчаяние. Руки, бессильно висевшие вдоль тела, вцепились в ткань платья на бедрах, скомкали. Потом ладони сжались в кулаки, захватив ткань — и уже не разжались…

Когда старуха замолчала, Сванхильд посмотрела на него. Сказала, отчаянно коверкая его родное наречие:

— Что делать… ярл?

— Скажи ей, — хмуро велел Харальд, — что все началось потому, чтобабы увидели и поняли, какая она. Что не помнит зла, жалеет рабов. Именно поэтому Рагнхильд подстроила все это…

Он посмотрел девчонке в глаза.

— Чтобы ты, Сванхильд, пожалела рабыню, которая когда-то была твоей сестрой — и приперлась ко мне со своей жалостью. Не будь этого, ничего не случилось бы. Рагнхильд не рискнула бы устроить такую глупость. Темноволосая Кресив, которую ты продолжаешь считать своей сестрой, сидела бы тихо. И ту, другую рабыню, тоже никто не тронул бы.

Харальд дождался, пока старуха переведет его слова. На лице девчонки был страх, словно он ее ударил.

Крепче запомнит, подумал он. И продолжил:

— Теперь я их накажу. Всех. Настолько жестоко, насколько смогу. Чтобы больше никто не смел использовать тебя — и твою жалость. Но я лишь меч, который все закончит. А началось все с тебя, Сванхильд. С твоей жалости к тем, кто ее недостоин.

И тут она заплакала — молча, не всхлипывая. По щекам потекли слезы, прочерчивая дорожки. А Сванхильд продолжала молчать, глядя широко открытыми глазами.

Харальд шагнул вперед, прихватил рукой ее щеку, пригладил большим пальцем одну из дорожек. Ощутил теплую влагу подушечкой пальца.

Но сказал все так же жестко:

— В следующий раз, когда захочешь кого-то пожалеть, не показывай этого, Сванхильд. Никогда и никому. Помни, чем может закончиться твоя жалость. Если уж очень хочется помочь кому-то, приди ко мне. Я подумаю, что можно сделать. Но знай, что твоя жалость толкает людей на глупости. И обрекает на смерть.

— Нет… — выдохнула она на наречии Нартвегра, выслушав перевод от старухи. Даже не умоляюще — покорно, бессильно. — Прошу…

Харальд молча качнул головой. Девчонка вздрогнула под его рукой.

Я не могу, холодно подумал он. Если позволить рабам Йорингарда думать, что они могут идти на поводу у посторонних, не говоря об этом хозяину — в следующий раз все кончится уже не слезами девчонки, а ее смертью. Или его смертью.

Дело даже не в Кресив, а в тех, кто живет в рабском доме крепости. Больная рабыня и не подумала подойти к нему или к кому-то из его людей. Хоть и знала, что теперь хозяин Йорингарда он.

Харальд шагнул еще ближе. И напоследок все-таки поцеловал Сванхильд, прижав ее к себе. Губы были соленые, прохладные и какие-то безжизненные.

А потом она вдруг вцепилась в рубаху на его груди — крепко, не отодрать. Закрутила головой, пытаясь уйти от его рта.

Харальд вскинул голову.

— Утренний дар… — прошептала девчонка — как ни странно, на его наречии. Вцепилась в рубаху еще крепче, потянулась вверх, вставая на цыпочки и умоляюще заглядывая ему в глаза. — Утренний дар… прощу…

— Твой утренний дар уже назначен, Сванхильд, — с неудовольствием сказал Харальд. — Я договорился о нем с твоим отцом. И ничего не буду менять. Рагнхильд, давая этот совет, хотела лишь навредить тебе.

Девчонка отпустила рубаху — да не просто отпустила, а еще и попыталась его оттолкнуть. Дернулась назад, вырываясь.

Харальд сжал руки еще крепче, подумал — пусть лучше злится, чем плачет. Да еще так, беззвучно, без обычного для баб воя и хлюпанья. Ничего, потом поймет…

— Нет жена ярла, — отчеканила вдруг Сванхильд. — Нет.

И посмотрела уже не умоляюще, а отстраненно. Вздернула подбородок, вскинула брови.

Старуха-славянка, вжавшаяся в угол за его спиной, громко охнула.

А вот это уже жена ярла, подумал Харальд, рассматривая лицо девчонки. Вот сейчас обломаю — и что останется? Покорные губы…

Но и без наказанья нельзя. Он уже решил, что сгонит всех рабов, и при них отрубит двум дурам головы. В назидание всем остальным.

— Если, — громко сказал Харальд, — ты, Сванхильд, обещаешь больше никого не жалеть, я заменю казнь на порку.

Он дождался, пока старуха переведет. Девчонка снова вцепилась в него, отчаянно закивала, выпалила:

— Да.

И наконец всхлипнула. Приоткрытые губы задрожали, сложились в улыбку — неуверенную, похожую на гримасу.

— Никакой жалости, — напомнил ей Харальд. — Ни к кому. Никакой.

Затем подумал, разжимая руки — глупая. Запороть ведь можно и до смерти.

Он подхватил свой плащ, вышел. Приказал воину, стоявшему у двери опочивальни:

— Сегодня ее никуда не выпускать.

Всего понемногу, мелькнула у него мысль. Пусть не бегает по крепости сегодня.

Убби Харальд искать не стал — просто вышел из женского дома и послал одного из стражников за хирдманом.

Долго ждать ему не пришлось. Убби притопал со стороны ворот, встревоженный, хмурый.

— Что-то стряслось, ярл?

— Отойдем, — буркнул Харальд.

И повел хирдмана за женский дом, подальше от дорожки. Заявил, остановившись:

— Думаю, следовало тогда сунуть тебе сто марок вергельда. И распрощаться с тобой.

Убби изумленно выпучил глаза. Потом глянул на стоявший рядом женский дом. На лице появилось понимание.

— Она что-то натворила, ярл?

— Пыталась. — Харальд глянул в сторону фьорда. — Остальное спросишь у Рагнхильд сам. Ее сестер я отправлю на торжище. Рабыни, которых она использовала, получат по шесть дюжин ударов кнутом. Пороть будет человек с твердой рукой. И слабой памятью…

Убби понимающе кивнул.

— Беда в том, что все это подстроила Рагнхильд. И ее я тронуть не могу — из-за тебя.

— Ну… — пробормотал хирдман. — Я накажу ее, ярл. Порка всегда вправляет бабам мозги. Только слово, что ей дал, брать назад не хочу. Ты уж прости. Но она на нашу свадьбу ползком приползет. И потом я ей еще не раз напомню.

— На том и порешим, — согласился Харальд. — Кликни людей, пусть сгоняют рабов в одно место. Хочу, чтобы все видели, как кончают глупые рабыни, забывшие, кто их хозяин.

Ее не выпускали. Бабка Маленя, стукнув в дверь, что-то сказала стражнику — и им принесли подносы с едой. Вечером занесли еще пару подносов.

Рабыни, принесшие еду, в опочивальню не зашли. Подали бабке Малене подносы через порог — и дверь тут же захлопнулась.

Забава почти не ела, желанья не было. Платья тоже дошивать не стала, руки не поднимались. Хоть бабка и уговаривала ее чем-нибудь заняться.

Маленя в тот день была на диво разговорчива. Рассказывала без передышки, как жила то у одного хозяина, то у другого. Разок даже заговорила о Рагнхильд — напомнила Забаве, что беловолосая на ярла Харальда глаз положила, оттуда и все беды…

Забава сначала ходила по опочивальне, потом, обессилев, легла на кровать. Повернулась лицом к стене, замерла.

Бабка, сидя на сундуке, продолжала негромко рассказывать. И под ее тихую речь Забава размышляла.

Никого не жалеть. Вот с него, с Харальда, и начну, обиженно пообещала она себе. Потом вздохнула.

Знала — не сможет.

— Бабушка Маленя, — перебила наконец Забава тихий рассказ бабки. — А чужане сильно порют? А то мне не столько Красаву жалко, сколько ту рабыню, что кашляла. У нее-то здоровья точно нет…

Маленя только вздохнула, глядя с сундука на девку. Подумала — лучше тебе и не знать, как чужане порют.

А вслух сказала ворчливо:

— Тебе ярл что приказал? Никого не жалеть. А ты опять за свое? Лебедушка моя, Сванхильд… забудь ты это слово — жалость. Чужане его не больно почитают, а ты нынче сама из чужан. Вот и будь, как они. С волками жить, по-волчьи выть.

Бабка снова пустилась рассказывать. На этот раз про то, как жила в молодости у одного чужанина, а у того был сын, чересчур добрый, как сам хозяин сокрушался…

Забава снова ее перебила:

— Несправедливо это. Раз уж я виновата, то меня и следовало пороть.

— Ты только ярлу этого не скажи, — испугалась бабка. — Хватит и того, что от чести великой, им оказанной, при нем отказалась. Я как твое "нет жена ярла" услышала, так на месте чуть не померла. Разве можно такое говорить? Да еще тому самому ярлу Харальду?

— Он меня все равно не отпустил бы, — выдохнула Забава. — Сделал бы снова рабыней, и дело с концом.

— Вот и радуйся, что он не стал так делать, — ворчливо сказала бабка. — Ох, девка, ох, Сванхильд… по лезвию ведь ходишь. Разве можно такому перечить? Да еще после всех его милостей великих. Смотри только, ему не скажи, чтобы он и тебя выпорол.

Забава замолчала. А Маленя снова пустилась в рассказ о том, как хозяйский сын, которого она знала, вызвал на хольмганг — поединок ратный у чужан — воина. За то, что тот при нем свою же рабыню бить начал.

И на том хольмганге свою голову сложил. Хозяин плакал, а потом нашел скальда, чужанского песнопевца. Деньги немалые ему заплатил, чтобы тот вису, песню чужанскую, про его сына сложил. Чтобы по всему Нартвегру о нем и его смерти пели, а молодые слушали да на ус мотали…

Забава лежала, слушая бабку, и терзалась мыслью — почему сразу не сказала Харальду, чтобы ее порол, а не других? Раз она виновата, то ей и платить.

Стыдно было, словно напакостничала, а потом спряталась.

До тех самых пор стыдно было, пока не пришел Харальд.

Сванхильд лежала на кровати лицом к стене, съежившись и поджав колени. Вскочила, когда он вошел.

И посмотрела на него тревожно.

Харальд перевел взгляд на старуху, сказал медленно:

— Ты ведь знаешь, что чем меньше ты говоришь, тем дольше живешь?

Рабыня испуганно кивнула.

— Да, ярл.

— Когда придешь в рабский дом, — приказал он. — Расскажешь рабам то, что слышала сегодня. Чтобы все знали — связавшиеся с Рагнхильд умирают. Но тот, кто расскажет мне о ее кознях, получит награду.

— Да, ярл.

— Хорошо. — Он снова посмотрел на Сванхильд.

Девчонка стояла навытяжку и переводила взгляд с него на старуху.

— Когда Сванхильд начнет спрашивать о сестре, скажешь, что ту после порки отправили в Хааленсваге, — приказал Харальд. — И вторую рабыню тоже. А теперь я буду говорить с ней. Переводи.

Он помолчал, рассматривая девчонку. Глаза красные, припухшие, но слез не видно. Смотрит с решимостью — мрачноватой какой-то решимостью, честно говоря…

— Завтра я отправлюсь в поход. Ее возьму с собой. Сегодня мы переночуем в моих покоях. Все вещи Сванхильд, вижу, уже в сундуке?

Единственное, что было сейчас на виду в опочивальне — ее плащ, висевший на изголовье кровати. Ни тканей, ни шитья…

Старуха суетливо кивнула.

— Скажи ей, — велел Харальд, — что в походе она будет носить мою одежду. В ней теплей, и под подол не задувает. Но если хочет взять с собой что-нибудь — пусть соберет узелок, когда мы придем в покои.

Он уже шагнул в сторону сундука, но тут девчонка что-то сказала, стоя все так же навытяжку.

А рабыня почему-то не перевела. Харальд, нахмурившись, рыкнул:

— Что там?

Старуха, сжавшись, пролепетала:

— Она говорит… что по справедливости следовало наказать ее, а не других. Прости, ярл, что не сразу тебе перевела… прости, замешкалась.

Харальд наклонил голову, чтобы спрятать легкую тень улыбки. Согласился:

— Да, по справедливости следовало наказать и тебя, Сванхильд. Мне свернуть шею этой старухе? Или придушить щенка, что я тебе подарил? Он как раз здесь, в крепости. Выбирай.

Девчонка, выслушав его слова от старухи, нахмурилась. С жаром начала что-то говорить…

Он ее перебил:

— Я — ярл. Если я совершу ошибку, за нее заплатят жизнью мои люди. Ты станешь моей женой. Привыкай к тому, что за твои ошибки платят жизнью другие. Это правильно.

Он почти знал, каким будет ее ответ. И не удивился, когда старуха перевела:

— Это несправедливо.

— Да, — согласился Харальд. — Но твоя жизнь принадлежит мне. И пока я жив, платить за тебя будут другие. Просто не совершай ошибок, Сванхильд. Вот и все. Накинь плащ, мы уходим.

Харальд наконец добрался до сундука, вскинул его на плечо. Развернулся и вышел, пригнувшись, чтобы пройти под косяком.

— Помочь, ярл? — спросил один из стражников, стоявших за дверью.

— Нет, — буркнул он. — Идите спать. Завтра рано утром уходим.

Снаружи было темно, крапал мелкий дождь. Забава шла следом за Харальдом — молча, не глядя себе под ноги и оступаясь на мокрых камнях.

Ничего не хотелось. И думать ни о чем ни хотелось. Но мысли о Красаве и о той, второй рабыне, не отступали.

Придя в покои, Харальд скинул сундук возле одной из стен. Повернувшись к ней, сказал:

— Сванхильд…

И указал рукой на сундук.

Приказывает собрать узелок, о котором говорил, как-то заморожено подумала Забава.

Сам Харальд тут же отошел, завозился у другого сундука. Покидал в него что-то из соседнего…

Потом закрыл, выложив на крышку одежду.

Забава стянула с плеч плащ, который так и не застегнула. Зачем-то аккуратно его свернула, прижала к груди. Погладила мех.

Отвернулась от Харальда. Видеть его не хотелось.

Подумала вдруг — он, наверно, был там, где Красаву и вторую рабыню пороли. Стоял и смотрел. Осуждать его за это она не могла…

Но и видеть его глаза сейчас не хотела.

Харальд подошел к ней со спины, забрал плащ, отшвырнул в сторону. Сам стянул с нее платье вместе с нижней рубахой.

Забава не сопротивлялась. Зачем? Все равно будет так, как захочет он. Харальд не только это решает — но и когда ей во двор выходить, когда взаперти сидеть.

Руки Харальда развернули ее, стиснули. А Забава вдруг вспомнила, как он разговаривал с Маленей, перед тем как поговорить с ней самой. Быстро говорил, так что она успела уловить лишь несколько слов.

Но и этого хватило, чтобы понять — Харальд отдавал Малене приказы. Что-то о рабах, рабынях, Рагнхильд…

И о ней самой не забыл, назвав ее Сванхильд.

Харальд вдруг вздернул Забаву в воздух, приподнимая над полом. Поцеловал.

Девчонка не сопротивлялась. Только была безжизненной.

И Харальд, уложив Сванхильд на кровать, застыл над ней, не спеша поглаживая ее щеку. Девчонка смотрела снизу отстраненно.

Он мог заставить Сванхильд хотеть его. Знал, что мог. Ее тело уже привыкло к нему, отзывалось на ласку. Просто потребуется больше времени — но сначала она начнет дышать чаще, а потом заойкает…

Однако она имеет право на скорбь, решил Харальд. Тело ее сестры лежало сейчас в грязи меж двух рабских домов — он приказал, чтобы тела рабынь остались там же, где их запороли. Чтобы рабы, выйдя поутру, снова увидели их. И смотрели на них все те дни, что он будет отсутствовать.

Сванхильд этого все равно не увидит, поскольку уплывет с ним в Веллинхел. И прежде чем она спустится на берег, тела уже уберут…

И все же она имеет право на скорбь. Пусть и не знает, что ее сестра уже мертва.

Завтра ночью будет стоянка в одном из фьордов по дороге, подумал Харальд, вытаскивая из-под Сванхильд покрывало — и накидывая его сверху. Там ее печаль станет легче. Весь день вокруг будет море, плеск волн, не будет крепости.

А потом они остановятся на ночевку…

Он скользнул под одеяло и уснул.

ГЛАВА 2. Штурм

Разбудил его странный редкий стук, вплетающийся в шипение угасающего светильника. Словно по доскам била капель, нечастая и тяжелая.

Харальд приоткрыл глаза еще в полудреме — но когда вскочил с кровати, сна не было уже ни в одном глазу.

Но за оружием он не потянулся.

От дальней стены опочивальни медленно, крохотными шажками подходила женщина. Белые волосы падали до пола, укрывая ее пологом. Белая одежда, лицо уроженки Нартвегра. Красивое лицо, хоть и не такое прекрасное, как у Рагнхильд.

И в отставленной, опущенной вниз руке — чаша, легко прихваченная пальцами за один край. С другого края медленно, тягуче падают вниз капли…

— Я вышла лишь вылить чашу, — прошелестела женщина. — Времени нет.

— Сигюн? — изумленно пробормотал Харальд.

И вдруг вспомнил, что стоит перед ней без штанов. Но не сдвинулся с места.

Если жена его деда, Сигюн, вечно держащая над Локи чашу, говорит, что времени нет — значит, сейчас не до стыда.

Она продолжала медленно отмерять крохотные шажки, глядя на него спокойным взглядом. Снова прошелестела:

— Мужчины прислали яд в напитке — и кровь на лезвиях стрел. Я прислала ту, у которой хватит терпения даже на тебя, дитя Ермунгарда. Ту, что простит и тебя. А сейчас вставай. Пора.

Сквозь шипение светильника и мерный стук редких капель вдруг пробились далекие крики…

И Харальд проснулся — уже по-настоящему, резко, словно на него плеснули холодной водой. Тут же сообразил, что лежит по-прежнему в кровати, под покрывалом.

Никакой Сигюн в опочивальне не было.

Но отзвуки далеких, смягченных расстоянием криков продолжали долетать. По проходу вдруг загрохотали тяжелые шаги, кто-то завопил:

— Ярл. Вставай.

И Харальд взлетел с постели, крутнулся, торопливо одеваясь. В дверь уже колотили.

— Иду, — рявкнул он, подхватывая секиру и вылетая из покоев.

— Ворота, — выкрикнул стоявший за дверью воин. — Они их выбили, не знаю как. И в крепость уже ворвались воины Гудрема.

— Стой здесь, — бросил Харальд. — Пока не пришлю людей, охраняй ее.

Он толкнул воина в свою опочивальню, метнулся вперед, колотя по дороге в двери покоев, где спали родичи. Выскочил во двор…

И только там вспомнил, что Сванхильд успела лишь сесть на постели, когда он переступал порог. Под соскользнувшим краем покрывала грудь ее была обнаженной.

А он отправил к ней воина.

Тому не до этого — и он не посмеет, решил Харальд.

По крепости метались огни.

Он огляделся и ринулся к воротам. По дороге отловил пару своих людей, бегущих туда же, отправил их к Сванхильд.

Неизвестно, что случилось с воротами — но окованные железом створки валялись теперь в сотне шагов от крепостной стены. Разбросанные по обеим сторонам от дорожки.

На земле между отлетевшими створками и дырой в крепостной стене корчились и просто лежали люди. Словно неведомая сила выбила ворота и отшвырнула их — а те на своем пути посбивали людей, давя их, словно мошек.

Дрались уже в крепости. Единой линии у защищавшихся не было — все смешалось, схватка разделилась на отдельные островки.

Снизу, от берега, бежали воины, и его, и родичей. За спиной что-то ревел ярл Турле. Голос его приближался…

А от ворот, вытянувшись длинным клином, в крепость вливались чужие хирды.

И Харальд ощутил себя почти счастливым. Вдохнул, оскалившись, воздух, пахнущий кровью и дымом. Огни в крепости и белые пятна лиц — все вдруг окрасилось в красное…

Он ринулся вперед, оставляя позади себя просеку из тел.

Рубил тех, кто вскинул против него меч — или нацелился в него копьем. Раз поднимают оружие, видя его глаза и волосы, значит, враги…

Кейлев выскочил из мужского дома, когда ярл уже подбегал к нападавшим, темным клином входившим в крепость. По обе стороны от ярла на ходу выстраивались воины его хирдов, тоже образуя клин…

Ислейв, его сын, уже несся в ту сторону. Следом бежал Болли, на ходу вскидывая щит — чтобы прикрыть бок брата, когда они присоединятся к строю.

Парни позаботятся друг о друге, подумал Кейлев. А ему следует заняться другим.

Ворвавшиеся в крепость вопили:

— Гудрем.

А раз тут Гудрем Кровавая Секира, значит, нужно ждать пакостей. Навроде тех стрел с ядом, от которых ярл обезумел и потемнел. Или еще чего-то.

Мир переворачивается, мелькнула у Кейлева мысль. Конунги угрожают отцам своих воинов, что убьют их сыновей, которые служат тем самым конунгам. И заставляют отцов нарушать слово. Строят подлости и пользуются ядом. Было ли такое прежде в Нартвегре? Да никогда.

Даже просто нарушить свое слово — и то считалось позором…

Надо найти девчонку Сванхильд, решил Кейлев. И держать ее поблизости от ярла — на всякий случай.

Он заспешил к женскому дому. Заглянул в каморку, куда приносил ткани, но Сванхильд там не было. Крикнул бабам, вылезшим в проход:

— Сидите и не высовывайтесь. Зарубят.

Потом выскочил и побежал к главному дому, где находилась опочивальня ярла.

Когда в проходе женского дома завопили:

— Убби. Вылазь, ворота выбили.

Тот вскочил и убежал. Из-за бревенчатой стены опочивальни уже доносились крики…

Рагнхильд, морщась от боли, поднялась с кровати.

Убби отходил ее сложенной вдвое веревкой с узлами — так, чтобы болело, но чтобы можно было таскать ноги, как он сказал. И пообещал, что повторит порку, как только рубцы подживут.

Унизительней всего было то, что Харальд не стал рассказать Убби о том, что случилось, наедине. И жених узнал обо всем, когда ярл перед поркой рабынь объявил их вину, упомянув и ее имя.

А после наказания, когда наступила ночь, Убби опять заявился в ее опочивальню. Потребовав, чтобы она приняла его как желанного супруга…

И ей пришлось это сделать.

Рагнхильд вышла в проход с гримасой боли на лице. На крепость напали. Опять Гудрем?

Услышав крик белоголового старика, подручного Харальда, она криво улыбнулась. Зарубят… Если крепость возьмет Гудрем, ее не просто зарубят. Кровавая Секира придумает для нее кое-что пострашней.

Может, сбежать? Нет, это слишком опасно. Мало ли на кого наткнешься в темноте.

Лучше остаться здесь — в крепости сейчас родичи Харальда со своими хирдами, так что ярл, надо думать, удержит Йорингард.

Вот только Гудрем наверняка использует стрелы с ядом, тем самым, после которого Харальд в прошлый раз потемнел — и переменился. Или смажет этим ядом копья, мечи…

Надо бы выглянуть и посмотреть, что происходит в крепости, подумала Рагнхильд.

Она вернулась к себе, накинула на голову темно-зеленое покрывало, содранное с кровати — чтобы скрыть волосы. Если прикрыть им лицо, то можно раствориться в тени.

Затем вышла в проход. Прикрикнула на сестер, приказав им разойтись по опочивальням — и выскользнула из женского дома.

Забава едва успела прикрыться покрывалом, когда в опочивальню влетел какой-то воин. Тут же развернулся к ней спиной, что-то проворчал.

Она, закутавшись в утянутое за собой покрывало, отыскала платье и рубаху, брошенные Харальдом на сундук у дальней стены. Оделась, присев на корточки за кроватью.

И подошла к воину. Тронула того за локоть, спросила:

— Что делать ярл?

Он ответил, гортанно, хрипло — но Забава его не поняла. И замерла у двери, прикусив губу.

Стражник опять что-то сказал, махнул рукой, приказывая ей отойти от выхода. Она отступила на шаг. Было и страшно, и тревожно.

Напали, билась в уме у Забавы испуганная мысль. И Харальд сейчас там, где кричат. Дерется…

Потом пришли еще двое, перебросились парой слов с воином, что караулил в опочивальне. Следом все трое вышли, забормотали глухо за дверью.

Забава стояла неподвижно. Прислушивалась, сжав кулаки.

В крепости кричали.

Когда в покой вошел Кейлев, ее приемный отец, она бросилась к нему. Спросила, почему-то смутившись:

— Харальд?

Кейлев, не ответив, окинул взглядом опочивальню. Схватил плащ, накинул ей на плечи — и, вцепившись в руку, потянул к порогу. А потом по проходу, к выходу…

Забава с готовностью побежала следом. И как только они вышли во двор, полный криков и отсветов далеких факелов, тут же вырвалась вперед. Поискала взглядом Харальда, но не нашла.

Приемный отец что-то рявкнул, дернул ее за руку, запихнув себе за спину. Трое стражников встали рядом, телами и щитами загородив обзор.

Потом Кейлев торопливо зашагал куда-то вперед, и Забава снова побежала за ним.

Ловушка, стучало в уме у Харальда. Мысль об этом пробилась сквозь красный туман, застилавший ум — и мир перед глазами.

Хирды Гудрема отступали слишком быстро.

Лязг железа вплетался в вопли и рев. В крепости орали не меньше сотни глоток. Кого-то убивали, кто-то корчился на земле, его собственные воины ревели:

— Харальд.

Те, кто сражался против них, отвечали воплями:

— Гудрем. Секира.

И отступали. Но как-то слишком быстро.

Харальд крутился под чужими копьями, которыми щетинился клин теперь уже отступавших воинов Гудрема. Запускал секиру гулять под кромками чужих щитов, подрубая ноги.

И раза два бросил взгляд через плечо, в сторону моря. Огни по обе стороны фьорда не горели. Значит, чужих драккаров возле устья нет.

Хотя дозорных могли снять, даже не дав им разжечь костер.

На другом конце Йорингарда, там, где крепостные стены обрывались, выходя на берег, было тихо.

Там или не нападали — или атаковали без особого желания, раз уж криков с той стороны не слышно. Но того, что со стороны берега могут ударить в спину, Харальд не боялся. Родичи наверняка оставили там не меньше половины своих людей, охранять драккары…

Его выманивают к воротам. Мысль прорвалась сквозь чистую, красноватую ярость боя — и застряла в уме наконечником стрелы. Скорей всего, у ворот его поджидают. И лезвия уже смазаны ядом.

Или на этот раз будет что-то другое? Кто-то же снес с петель створки… Кто-то или что-то. Еще один подарок Гудрему от его отца?

Харальд, оскалившись, разрубил щит воина, отступившего перед ним. Лезвие, пройдя сквозь дерево, окованное тонким железом, хрустнуло, дотянувшись до чужих костей. Он выдрал секиру, резко крутнул головой, стряхивая с бровей чужую кровь, заливавшую глаза.

И окинул взглядом крепость. По бокам сражались его люди. Со стороны стен напирали воины родичей — Турле, Огера и Свальда.

Ловушка, подумал Харальд. Но выбора нет — ворвавшихся в крепость нужно выдавить в дыру, оставшуюся на месте ворот. Затем можно будет осмотреться и решить, как быть дальше.

До ворот ему оставалось не больше десятка шагов, когда люди Гудрема неожиданно развернулись и побежали назад.

А в пустом проеме, там, где раньше были створки, остались две фигуры.

К ним тут же рванулись воины, оказавшиеся рядом. Налетели строем…

Только строй этот сразу же начал редеть. Последних разрубили у Харальда на глазах. Он оценил замах и силу ударов — даже лучше, чем у него.

Лишь паре человек удалось уйти живыми.

Двое мужчин, стоявших в проеме на месте ворот, снова замерли. Вперед не шли, но и не уходили. Перед ними лежали тела, кучей, доходившей им до колен.

— Берсерки, — угрюмо сказал Убби, пробившийся к Харальду сквозь толпу его людей, собравшихся возле ярла. — Только больно молчаливые. И почему стоят, спрашивается?

Харальд молча подумал — не берсерки. Красное сияние, горевшее перед глазами, высвечивало все лучше, чем факелы и полузатоптанный в драке костер у ворот. Так что он успел разглядеть, что стоявшие в воротах не просто крупные мужчины. Лица, шеи, руки — все было каким-то вздувшимся. Словно…

Словно там стояли трупы, пролежавшие в воде не один день. И лица поблескивали, как будто по ним струилась вода.

— Драугары, — негромко бросил Харальд. — Если только скальды не врут, описывая их. Правда, у этих морды не темные. Но должны же и скальды в чем-то приврать.

Из темноты, стеной стоявшей за воротами, прилетел крик:

— Харальд. Если не трус, выходи биться. С любым из моих парней. Или стой там, где стоишь — и смотри, как они будут рубить твоих людей, как дрова.

Один из драугаров ожил, двинулся вперед. Стремительно вскинул меч…

Воины, на которых он кинулся, попятились. Но бежать не решились. Начали падать — подрубленными деревьями, частями тел.

— Назад, — рявкнул Харальд. — Вычистите перед ним проход.

Викинги, до которых драугар еще не добрался, торопливо отступили, выполняя его приказание. Но громадная фигура тут же метнулась следом, догоняя.

Ударов, сыплющихся со всех сторон, драугар словно не замечал. Люди падали, ярл Турле заревел, созывая к себе своих людей. Через пару мгновений закричал и Огер.

Это ловушка, подумал Харальд. А единственный выход из нее — бегство. Но как далеко придется бежать, чтобы спастись?

И как много он при этом потеряет? Йорингард, Хааленсваге, свою честь воина?

К тому же на выходе из фьорда его могла ждать другая ловушка.

— Я принимаю твой вызов, Гудрем, — закричал он. — Эй там — все назад. Отходите.

Красное сияние по-прежнему плескалось перед глазами, заливая мир кровью. Но силуэты людей, опухшие фигуры драугаров, стены крепости и строения — все вдруг стало видеться ярче, четче.

И азарт захватывал. Легко убивать людей, которые ему не ровня. А вот драугаров? Сумеет или нет?

Оживший мертвец после его крика отступил обратно к воротам.

— Ярл, у тебя уже был один поединок с людьми Гудрема, — громко напомнил стоявший рядом Убби.

— Я помню, — рыкнул он.

И крутнулся, осматривая крепость.

Кейлев стоял неподалеку, у стены ближайшей кладовой. Рядом, вскинув щиты, замерли его воины. За ними едва различимо поблескивала макушка Сванхильд…

— Скажи Кейлеву, пусть не торопится, — распорядился Харальд. — И сделает то, что нужно, лишь тогда, когда я прикончу этих двоих. Если понадобится, конечно. Но рядом в это время не должно быть ни драугаров, ни людей Гудрема. И побольше факелов.

— Я понял, — отозвался хирдман.

— Теперь ты, Убби. Если опять случиться то, что уже случилось со мной на драккаре, позаботься, чтобы я не покалечил никого из наших. Но если увидите, что меня уже не спасти, уходите. Возьмите с собой Сванхильд — это приказ… и моя последняя воля.

— Да, ярл, — послушно ответил Убби.

— Вот и славно, — проворчал Харальд, опять поворачиваясь к воротам.

Подумал с насмешкой — вот где пригодилась бы змея, отодранная отцом от его тела. Но все дары Ермунгарда приходят не вовремя.

Он ласково погладил рукоять секиры, перехватил ее поудобнее — и шагнул вперед.

Нужно понять, что задумал Гудрем, мелькнула у него мысль. И понять прежде, чем этот странный хольмганг начнется.

Харальд замедлил шаг.

Предположим, Гудрем хочет опять угостить его зельем. Но так, чтобы на этот раз свои до него уже не добрались.

Тогда стрелы с ядом полетят, как только он выйдет к воротам. Ему позволят нанести один-два удара — но не более того.

А может, и этого не позволят.

И как только он превратится в темное чудовище, оставят в покое. Здесь же, в пустом проеме ворот, куда выманивают. Пожалуй, даже подкинут ему раненых, чтобы отвлечь и занять на время.

Его же собственных раненых людей.

Драугары проследят, чтобы ни Кейлев, ни остальные не смогли к нему подойти. Девчонку зарубят вместе с теми, кто будет рядом с ней.

И драугары же приглядят за тем, чтобы сам он, уже оборотившийся, не убрел от них к своим людям.

Харальд замедлил шаг еще больше.

После этого воины Гудрема полезут со стороны берега. Именно поэтому они не совались туда до сих пор — чтобы сначала вытащить его к воротам, изменить…

И начать уже вторую, окончательную атаку со стороны воды, возле которой крепостные стены обрывались.

Харальд стиснул зубы. Почему он не додумался до этого раньше? Следовало отдать Убби совсем другие приказы.

— Струсил, ярл? — стегнул по ушам крик, прилетевший из темноты. — Еле ползешь на поединок? Даже бабы, которых я топтал, были смелей тебя. Только не обмочись по дороге.

Я должен их переиграть, подумал Харальд. Придется изменить условия поединка.

Гудрем где-то рядом, прячется в темноте за крепостной стеной. Сейчас вопил или он, или кто-то из его подручных — расстояние до кричавшего было не больше трех десятков шагов.

Вот до кого надо добраться. Гудрем считает, что находится в безопасности, прячась за спинами драугаров. С ожившими мертвецами и впрямь справится непросто.

Но у них нет собственной воли. А у него она пока есть.

Шлем на Гудреме наверняка с позолотой — если не золотой. Надо приглядываться, не блеснет ли где желтым. Огня бы, в помощь красному свечению…

Жаль, что я так и не успел жениться, мелькнула у Харальда мысль. И Хааленсваге все еще не принадлежит Сванхильд. Одна надежда, что Кейлев приютит девчонку в собственном доме. Он честный воин.

Красный свет плескался перед глазами, плыл сгустками, высвечивая оживших мертвецов с ног до головы. Черты лица у них распухли и исказились, но оба драугара когда-то были нартвегами. Прежде, еще при жизни.

Харальд глубоко вздохнул, прочищая легкие. Заревел:

— Огня.

И рванулся не к одному из драугаров, а в промежуток между ними. На ходу пригибаясь.

Вильнул, поравнявшись с мертвецами — лезвие меча одного из них свистнуло над плечом, срезав косицу.

Но Харальд уже прыгнул — вперед, к темноте, в которой смутно белели лица воинов Гудрема…

Вокруг запели стрелы. Значит, лучники, пока он подходил, уже держали его на прицеле.

Приземлился Харальд на колени, сбив кого-то с ног. Махнул секирой, вычищая пространство пред собой.

И прежде, чем люди, которым он подрубил щиколотки, свалились на землю, вскочил на ноги.

В ушах звенело от воплей — воины Гудрема орали, кто от боли, кто от ярости, а кто от неожиданности.

Широкий замах. Секира в руках подмигнула ему кровавым бликом, тьма ответила новыми криками и судорожным воем.

Харальд снова метнулся вперед. Присел, замахиваясь уже так, чтобы лезвие прогулялось под щитами, железные полосы которых поблескивали в красном сиянии, заливавшем мир перед глазами.

И тут же нырнул влево. Длинный шаг. Полукруг, описанный секирой. Снова шаг — но уже вправо. Еще удар…

Он старался все время держаться в толпе людей Гудрема. И не останавливаться. Драугары топали за спиной, но им мешали свои же воины.

И тут прилетели стрелы, обмотанные лентами бересты и подожженные. Падали где попало, разбрасывая блики света. Его люди, оставшиеся по ту сторону стены, все-таки услышали его приказ…

В двух десятках шагов впереди густо и жирно заблестело золото. Чисто и холодно — серебро. Там были украшенные шлемы, причем не один, а много. Гудрем и его хирдманы?

Харальд рванулся туда, виляя из стороны в сторону.

Хряпала секира, разрубая людей. Чужая кровь заливала лицо, а времени утереться не было.

Он щурился, нанося удары и стараясь не терять из виду блестящие шлемы. Рукоять секиры в руках была горячей, скользила от крови, летевшей брызгами, стрелявшей струйками из-под лезвия.

Успеть, стучало в уме. Успеть. Крики людей, которых он рубил, звучали в ушах все тише. Все более отдаленно…

Один из драугаров расшвырял людей Гудрема — и все-таки догнал его. Лезвие меча прошлось под ребрами.

Харальд, не ответив на удар, метнулся вперед, уходя от стычки. Рванулся, больше не виляя, в сторону блеска. Вокруг были викинги в простых шлемах — охрана Гудрема?

Он присел, замахнулся. Все мгновенно, уложившись в один удар сердца. Хрустнули чужие кости, снова брызнула кровь. И опять — вперед…

Первый из жирно блестевших шлемов был уже рядом, когда красное сияние начало вымываться из глаз. Его все-таки достали стрелой с ядом.

Еще два удара сердца. Еще четыре удара секирой.

Добава, судорожно подумал Харальд. Забыв почему-то ее новое имя, Сванхильд.

В уме вспыхнуло видение — золотистая макушка за плечами его воинов.

Еще два удара. Нанесенных уже неосознанно, непонятно зачем. Но по-прежнему размашистых, с плеча, когда лезвие летит вольно, полукругом, разрубая тела. Щитов у тех, кто оказался перед ним, почему-то не было.

А потом — все. Остатки красноватого свечения, заливавшего мир, продолжали медленно выцветать. Харальд попытался вспомнить ее глаза. И они вроде бы мелькнули в памяти, широко открытые, густо-синие, как море перед бурей…

Но тут же исчезли. Тело сдавила непонятная сила. Мысли угасли, ушла ярость, злость, все, что он чувствовал. Звякнула секира, выпадая из рук.

Все вокруг было серое, черное, снова серое.

Харальд ощутил, как много вокруг живой плоти. Зовущей. Жаркой. Согревающей.

Он покачнулся и двинулся к тому телу, что стояло ближе всех.

Драугары шли за спиной, один в паре шагов, другой в добром десятке. Двигались уже не стремительно, а так, чтобы не отстать от Харальда — и не опередить его.

— Что там? — пробормотал Свейн, протолкавшись к Убби.

В пространстве за воротами сейчас метались тени, подсвеченные огоньками догоравшей бересты.

Когда ярл рванулся прочь, проскочив между двумя драугарами, за стенами завопили. Тут и слепой поймет — ярл Харальд до кого-то добрался, не пожелав принять безнадежный бой с мертвецами.

Драугары кинулись за ним следом, в темноту, и дыра на месте ворот опустела. Оттуда, с той стороны, продолжали нестись крики. Поблескивали щиты — хирды Гудрема, сомкнувшись за спиной ярла, пробившегося сквозь их ряды, по-прежнему прикрывали выход из крепости.

Парни, посланные за стрелами с берестой, натянули луки. Подожженные стрелы улетели в пролом, прямо в воздухе разбрасывая искры…

И стоявшие по эту сторону ворот уже ясно разглядели людей Гудрема, выстроившихся неровным полукругом за пустым проемом.

Но за спинами стоявших воинов шел бой. Орали люди, и драугаров не было видно.

Один из парней убежал, чтобы посмотреть на все с крепостной стены. Доложил, вернувшись, что за воротами, в трех десятках шагов, творится что-то непонятное. За шеренгами воинов Гудрема, там, где упали горящие стрелы, валяются тела и мечутся люди. Но ни ярла, ни драугаров в этой мешанине не видно.

К тому моменту, когда парень замолчал, кто-то за стенами проревел команду, перекрывшую стоны и вопли раненых:

— Отступить, пробираться к кораблям.

Строй за воротами дрогнул и начал рассыпаться.

И теперь люди Харальда видели лишь тени, мечущиеся в пустом пространстве за стенами. Чужие хирды уходили.

— Раз отступают, значит, ярл добрался до Гудрема, — уверенно сказал Убби.

Свейн, стоявший рядом, согласно кивнул. И тут же распорядился:

— Ну-ка, парни — в строй, и пошли за стены. Поглядим, где там ярл.

— Не спеши, — остановил его Убби, припомнив приказ Харальда. — Будь с ним все в порядке, сам бы вернулся. Или тебе не рассказали, как на него находит?

К ним пробился Кейлев, за спиной которого стояла перепуганная девчонка — невеста ярла. Сказал громко:

— Ярла надо отыскать, тут и вопросов быть не может. Но и толпой валить за стены ни к чему. Убби, Свейн — остаетесь тут. Чтобы ярлу было куда вернуться после всего…

Он выразительно глянул в сторону родичей, стоявших в двадцати шагах от хирдманов Харальда.

Ярл Турле посматривал то на них, то в сторону пустого проема.

— Я возьму человек пятьдесят, — заявил Кейлев. — И мы с сыновьями прогуляемся за ворота. Поищем ярла. Вы оставайтесь тут. Людей на стены не ставьте, сейчас это ни к чему. Стерегите драккары и казну. Створки навесьте обратно… и скажите нашим, чтоб поменьше болтали. Хотя родичи, думаю, и так уже знают, что случается с ярлом. Если начнут спрашивать, говорите, что ярл Харальд вот-вот вернется.

Через несколько мгновений из Йорингарда вышел отряд, во главе которого вышагивал Кейлев. У него за спиной, испуганно озираясь, шла невеста ярла. Которую с трех сторон прикрывали воины Харальда.

Ярл Турле проводил их взглядом и скривился. Значит, все то, о чем рассказали его люди, поболтавшие кое с кем на пиру, правда. И старик отправился выручать его внука, прихватив с собой девку, которая что-то там значит для Харальда.

— Он даже подраться не может как следует, — пробурчал себе под нос старый Турле, — если его девка не метет подолом следом за ним.

Рагнхильд тихо отступила назад. Похоже, Гудрем мертв. И неизвестно, что случилось с Харальдом.

Она вдруг усмехнулась. Воинская удача переменчива не меньше, чем женская. Если Харальд не вернется, Йорингард и все, что в нем есть, отойдут родичам ярла.

А Свальд на нее смотрел…

Харальд, мелькнула у нее в уме тоскливая мысль. Какой конунг из него мог бы получиться. Ведь опять победил, вопреки всему.

Белая Лань тряхнула головой. Место мертвых героев — в песнях скальдов. Она тенью скользнула вдоль стены, возвращаясь в женский дом.

И уже по пути начала прикидывать, что делать дальше. Если Харальд не появится, Убби и все остальные останутся без драккаров. У родичей людей вдвое больше. Они загребут себе и Хааленсваге.

Губы Рагнхильд вдруг скривились. Зато девка Харальда снова станет рабыней. В этом она ей поможет. В уплату за ее порку — и за угрозу Харальда продать ее сестер.

Главное, если завтра утром Харальд так и не появится, поговорить с ярлом Свальдом. В жены он ее, конечно, не возьмет. Но в наложницы — вполне…

Утром в ворота, которые уже успели починить, вошел отряд Кейлева. Сванхильд, ничего не понимающую и полумертвую от усталости, тащил за руку один из Кейлевсонов.

Ярла Харальда они не нашли.

Все новые хирдманы Харальда — Убби, Свейн, Бъерн и Ларс — караулили у ворот, поджидая Кейлева.

— Ничего, — проворчал старик, подойдя к костерку, у которого стояли хирдманы. — Я раза два натыкался на замыкающие дозоры вояк Гудрема. Те, что прикрывают их отступление… но они драться не пожелали, сыпанули стрелами и бегом в лес. Жаль, ни одного не удалось захватить. Темно, места незнакомые — а мы с факелами гуляем, чтобы ярла не проглядеть. Хирды Гудрема уходят куда-то к югу. Думаю, в одном из дальних фьордов у них спрятаны драккары. Если они и захватили ярла Харальда, то держат его в голове колонны. Тела, смотрю, уже убрали? Может, среди них…

— Нет, — быстро сказал Свейн. — Только секиру его нашли. И там, где была рубка, на самом краю со стороны леса, нашли пояс. Вроде бы его. Но среди убитых ярла нет. Волосы у него приметные, его мы узнали бы даже в кровавой каше.

— И что теперь? — живо спросил Бъерн.

Убби угрюмо промолчал. Кейлев, устало сморщившись, заявил:

— Теперь я пойду спать. А Ларс с Бъерном пусть возьмут собак ярла — и пройдутся с ними по округе. Вы, парни, прожили уже две зимы в поместье, псы ваш запах знают. К себе подпустят. Может, псы возьмут след. Только вот что — если найдете ярла, близко к нему не подходите. Держитесь от него…

— В одном полете стрелы, — вмешался в разговор Убби. И пояснил: — Я слышал, как ярл допрашивал Грюмира, хирдмана Гудрема. Тот приказал ему зацепить ярла стрелами с зельем, и тут же отойти на один полет стрелы. А когда пройдет день или ночь, надеть на него цепи. И пресной воды ему не давать.

— Зачем? — Ларс потер плечо повыше повязки — рана, полученная им этой ночью, болела.

Убби скривился.

— Гудрем заявил, что ярл после этого станет послушным, как пес. И рвать будет только тех, на кого ему укажут.

— Ночь уже прошла, — заметил Бъерн.

Все помолчали.

— Раз ярл не вернулся в крепость, значит, его угостили зельем, — со вздохом подытожил Кейлев. — И Гудрем утащил его с собой.

— Только не Гудрем, — поправил старика Убби. — Кровавую Секиру мы нашли — удар знакомый, я такой уже видел. Ярл срезал его под ребрами. Хребет цел, а кишки наружу. Не знаю, почему Гудрема не забрали его люди. Хотя там такая бойня была — столько народу… и не только разрубленных. Кое-кого на части порвали, как краюху хлебную…

— Знаю, видел, — буркнул Кейлев. — Когда туда шел. Выходит, ярла забрали люди Гудрема. Или он от них отбился и сейчас где-то бродит. Может, один, а может, уже под чьим-то присмотром. Уже не просто одурманенный зельем, а послушный, как сказал тут Убби.

Он нахмурился, помолчал, размышляя. И продолжил:

— Значит, так — несколько дней у нас еще есть. Мертвым ярла никто не видел, поэтому родичи полезут к казне и драккарам не сразу. Бъерн, Ларс.Берите псов, три десятка человек и отправляйтесь. Но если найдете ярла, тут же отходите. Присматривайте за ним издалека. И пошлите в крепость пару человек, за нами.

Бъерн кивнул.

— Сделаем.

— Меня разбудите, если что, — приказал напоследок Кейлев. Глянул на людей, вернувшихся вместе с ним, приказал: — Всем спать, парни.

Следом старик покосился на Сванхильд, белую, как полотно. Подумал — куда ее? В опочивальню ярла? Но она всего лишь невеста — а на хозяйской половине теперь поселились родичи ярла. Как бы не вышло чего…

— Убби, ты вернул стражу к дверям женского дома?

— Ну… — пробурчал Убби, едва заметно смутившись.

— Ислейв, отведи свою сестру в женский дом, — распорядился Кейлев. — В ту опочивальню, где ее прежде держали.

Ночью приемный отец повел Забаву к воротам, вслед за Харальдом. И она поняла, что с ним опять что-то приключилось.

Кейлев шагал широко, быстро, и Забаве, чтобы поспеть за ним, приходилось бежать.

На ходу она думала — что с ним? Что-то вроде того, что было на корабле, куда ее кинули? Или того, что случилось в опочивальне, когда она наткнулась на змею?

За стеной идти пришлось уже по телам. И кускам тел. Ее тащили, подхватив за обе руки. Факелы выхватывали из темноты то разрубленного человека, слепо смотревшего в темное небо, то бледно-розовые кишки, на которые она раза два чуть не наступила.

Забаву тошнило от ужаса. Кружилась голова, ноги оступались и скользили. Только слез почему-то не было — словно те пересохли напрочь от страха. И от страха за Харальда, и от всего того, что видела.

Потом тела кончились, Забаву повели сначала по полю, затем по лесу, следом по каким-то каменным уступам. Раза два из темноты звучали окрики — и летели стрелы. Одна пробила полу ее плаща, но до тела так и не добралась.

Она не испугалась — не до этого было.

А по возращении в крепость ее отвели не в опочивальню Харальда, а в женский дом.

И Забава поняла — нет его здесь. Как убежал в ворота, так и не вернулся. В то, что он погиб, ей не верилось…

Она легла на кровать, не снимая плаща. И наконец-то заплакала.

Рагнхильд проснулась поздно. Полежала, еще раз обдумывая все, что следовало сделать сегодня.

Затем в ее опочиваленку заскочила Сигрид, сказала ласково:

— Как ты, Рагнхильд? В крепости тихо, говорят, приступ отбили. Знаешь, невесту Харальда опять привели к нам, в ту каморку.

Рагнхильд пожала плечами, садясь на кровати. Чуть скривилась — свежие рубцы, оставшиеся после недавней порки, болели. Бросила:

— Это хорошо, Сигрид. Так и должно быть. Для начала…

Она испытующе глянула на сестру, та ответила радостным взглядом. О решении Харальда продать ее сестер на торжище Белая Лань пока никому не сказала. И Убби промолчал…

Ярл, похоже, тоже. Сигрид выглядела довольной и радостной.

— Знаешь, Рагнхильд, я тут услышала от стражников, что Гудрема этой ночью убили. Ярл Харальд его зарубил… Будь он тут, я бы руки ему целовала.

— Да-да, — откликнулась Лань.

И подумала — руки целовать ей будет некому. Ярла Харальда, похоже, можно уже не ждать. Раз его до сих пор нет. А его девку выставили из хозяйской опочивальни и привели сюда…

Она встала, оделась, кривясь, когда рубцы отвечали болью на движение. Тщательно расчесала белые волосы и вышла.

Бывшая рабыня Харальда валялась на кровати, не раздевшись, прямо в плаще. И скулила, как побитая собака. Подол платья, вылезший из-под плаща, покрывала засохшая и побуревшая кровь.

Мгновение Рагнхильд решала — улыбнуться ей или нет? С одной стороны, Харальд пропал, так что заискивать перед девкой уже нет необходимости.

С другой стороны, ярл еще может вернуться, хоть это и маловероятно…

Обойдемся без улыбок, подумала она. Наконец-то без улыбок.

Рагнхильд подошла и толкнула девку коленом в спину.

В ответ на толчок Забава повернулась. Рассмотрела сквозь слезы, что рядом стоит беловолосая Рагнхильд.

— Харальд, — вдруг объявила та.

И призывно махнула рукой, отступая назад, к двери.

Забава встала. Ноги подрагивали, голова кружилась. Она покачнулась, глубоко вздохнула, превозмогая тошноту. Вышла из опочивальни следом за Рагнхильд.

Беловолосая уже открывала дверь женского дома. Снова махнула рукой, зовя за собой.

Над двором висели низкие тучи. Люди по двору ходили хмурые, неласково поглядывали в ее сторону.

Только Забаве сейчас было все равно, как на нее глядят. Да и после бессонной ночи, после всего, что она видела, навалилось какое-то странное безразличие.

Шагая следом за Рагнхильд, Забава думала — может, та ведет ее к Харальду? Вдруг он все-таки вернулся, и послал за ней? Или раненый где лежит…

Харальд не мог послать за ней беловолосую, вдруг осознала она — горько и леденяще. Он о ней говорил неласково.

А вот если Харальда убили, Рагнхильд вполне могла повести ее посмотреть на него. На мертвого. Потому и ведет не в сторону хозяйского дома или куда-то еще — а к службам неподалеку от крепостных стен.

Если мертвого сначала понесли обмывать…

Забава судорожно вздохнула и прикусила на ходу костяшки сжатого кулака — чтобы не закричать.

Вокруг поднимались дома — приземистые, длинные, бревенчатые. Ходили рабы. Баня промелькнула впереди, в промежутке между срубами.

Неужто и впрямь на тело ведет посмотреть?

Рагнхильд остановилась в промежутке между двумя домами. Еще издали Забава разглядела на земле что-то красное — а подойдя ближе, увидела два тела, лежащие рядышком. Голые, с кровавым мясом вместо спин.

Харальд, испуганно метнулась у нее мысль. И тут же погасла. Волосы были не те — у одного тела светлые, у другого темные, заплетенные в две косы.

— Харальд, — торжествующе сказала Рагнхильд, остановившись рядом.

И ткнула пальцем в темноволосую голову.

А потом развернулась и ушла.

Красава, как-то отупело подумала Забава. И бухнулась на колени рядом с телом. Ухватилась за плечо, потянула, переворачивая. До чего ж тяжелая…

— Лебедушка ты моя, Сванхильд, — сказал кто-то сбоку.

Голос дрожал. Бабка Маленя?

— Я тебя с раннего утра искала — да не нашла. Оставь ты ее, лебедушка. Тут уж все кончено, не мучь себя.

Забава наконец перевернула сестру. Лицо Красавы покрывала грязь, склеившая ресницы, верхняя губа задралась, и зубы, видневшиеся в оскале, с одного края покрывала влажная грязь. Она коснулась ее груди, полуприкрытой остатками разодранной рубахи — посмотреть, дышит ли.

И вдруг услышала слабый выдох:

— Варь…

— Ишь ты, — удивленно и уже погромче сказала бабка. — Жива. Вот ведь здоровая, ничего ей не делается. Хоть пори ее, хоть в ступе толчи…

Помочь бы надо, подумала Забава.

И тупое оцепенение, охватившее ее с того момента, как она поняла, что Харальд убежал к воротам — а обратно уже не вернулся, и неизвестно, вернется ли, и что с ним приключилось, жив ли? — вдруг отступило.

Пряжка плаща поддалась как-то сразу. Она сбросила его на землю, рывком перекатила на ткань тело Красавы — откуда только силы взялись.

— Нельзя ведь, лебедушка, — охнула бабка. — Ярл велел их не…

Маленя замолчала резко, сообразив на полуслове, о чем сейчас проговорилась. Забава, повернув к ней голову, спросила:

— Так это Харальд их так? До смерти?

Бабка молчала, мелко тряся головой.

И Забава вдруг вспомнила, что сказала Рагнхильд, ткнув рукой в сторону Красавы.

Харальд.

Она молча встала, шагнула ко второму телу. Перевернула. И узнала рабыню, помогавшую Красаве. Ту, что кашляла.

— Эта и так больна была, — прошелестела бабка. — Все равно не выжила бы. Да и мучилась она недолго. Мне бабы потом рассказали, что эта после первых же ударов кричать перестала.

Забава на всякий случай коснулась ледяной, каменно-неподвижной груди. Не дышит.

— Оставь ты их, голубка, — посоветовала тихо бабка. — Обеих. На себя вон посмотри. Вчера весь день не ела, и сегодня, небось, куска хлеба еще во рту не было. Сама белая, как снег…

— Куда бы мне отнести Красаву, бабушка? — не слушая Маленю, спросила Забава.

И встала, покачнувшись.

Та завздыхала.

— Да куда ее сейчас… ярл велел обеих тут оставить. Всем рабам в назидание. И чтобы лежали здесь, пока его корабли обратно не придут, уже после похода.

Харальд говорил, что собирается в поход, припомнила Забава. И ее с собой хотел взять.

Понятно, что перед тем, как ей спустится на берег, тела бы убрали…

Забава вздохнула, отгоняя злые мысли. Сказала с отчаянием:

— Мне нужно место, куда положить Красаву. До женского дома я ее не дотащу. Да и стража может туда не пустить.

Бабка вздохнула. Спросила немного изменившимся голосом:

— Тут говорят, что ярл Харальд пропал. Рабы болтают, его в крепости сейчас нет. Не вернулся после вчерашней битвы?

Забава медленно кивнула. Говорить о таком не хотелось. Вообще.

— Тогда в рабский дом неси, — бабка указала на приземистое строение по левую руку. — Вон в тот. Там бабы живут. Только ярл, если все-таки вернется, осерчает. Страшно осерчает, лебедушка. И все на тебя… может, подумаешь и оставишь ее тут? Мало ли она тебе гадостей делала?

Забава ухватилась за горловину плаща и, задыхаясь, поволокла Красаву к рабскому дому.

— Варь, — опять выдохнула Красава. — Варь, Заба…

— Тебя ведь костерит, — деловито сказала бабка.

Забава, не отвечая, втолкнула в рот лежавшей на боку Красавы ложку с размоченным в молоке хлебным мякишем.

Для сестры отыскалось место на нарах возле выхода. Забава промыла иссеченную спину чистой водой, оттерла мокрыми тряпицами грязь с лица и тела. И по совету бабки присыпала голое мясо за плечами золой, принесенной из бани.

Потом пришлось сходить в опочивальню Харальда, чтобы взять одежду для Красавы — и переодеться самой.

Только рубахи из ее сундука оказались для Красавы тесноваты. Забава, махнув рукой на все, разрезала одну из них на спине — и натянула на сестру, чтобы хоть грудь с животом ей прикрыть. Укрыла принесенным покрывалом…

— Что еще натворишь? — спросила бабка, когда Забава закончила кормить Красаву.

И качнула головой.

— Ты бы лучше о себе подумала, лебедушка. Говорят, если ярл не вернется, крепость к его родичам отойдет. Да и то, другое поместье, Хааленсваге, тоже. Хорошо, если твой приемный отец тебя к себе заберет. А ну как нет? Хотя чужане, конечно, свое слово почитают. И нарушать его не любят.

Забава молчала.

Выходя из опочивальни Харальда, она столкнулась с одним из его родичей. Кряжистый старик с седой головой вышел из покоев, дверь в которые находилась по ту сторону прохода. Глянул зло…

И без слов понятно было, что родичи Харальда ее не жалуют.

Ее вдруг потянуло в сон — сильно, резко.

— Пойду посплю, бабушка, — объявила она.

И накинула на плечи плащ — не тот, что испачкала, пока тащила Красаву, а другой, самовольно взятый из сундука Харальда. И так же самовольно обрезанный по ее росту.

Придя в опочивальню, Забава упала на кровать. Забылась тяжелым, беспробудным сном.

Встречу со Свальдом Рагнхильд подстроила просто — сначала прогулялась по крепости, попавшись ему на глаза. А потом пошла к хозяйской половине главного дома.

Зайдя туда, заскочила в опочивальню, отведенную брату Харальда — где она, Рагнхильд знала от рабынь, одну из которых гость уже успел затащить к себе ненадолго. Дверь была в самом начале прохода…

Ярл Свальд вошел в ту же дверь спустя некоторое время. Но почему-то хмурый, а не радостный, как она ожидала.

— Белая Лань Ольвдансдоттир, — объявил Свальд, плотно закрывая за собой дверь — и поворачиваясь к ней. — Не боишься, что тебя заметили? Твой жених не показался мне человеком, привыкшим сносить оскорбления.

— Мой жених, — откликнулась Рагнхильд. — Вчера выпорол меня.

— Что натворила-то? — грубовато сказал Свальд.

И этим вдруг до ужаса напомнил ей Харальда.

Это плохо, подумала Рагнхильд. Значит, все то, что она собиралась сказать, надо менять. До этого Свальд казался ей более легковесным — из-за его игривых взглядов и вечных улыбок.

— Я один раз сказала не то слово, — откровенно ответила она. И вскинула голову. — Но слово это было направлено против невесты ярла Харальда. Я женщина, и бываю несдержанна. И все же это было просто слово.

Свальд блеснул кривоватой улыбкой.

— Я слышал об этой истории.

— Тогда мне нет смысла ее повторять, — твердо объявила Рагнхильд. — К тому же я здесь не для того, чтобы болтать о себе. Беда в том, что мои сестры живут здесь. И им некуда пойти. А на воротах стража, которая вряд ли их выпустит из крепости. Я хотела спросить тебя, ярл Свальд — что с ними будет?

Свальд смотрел на нее, по-прежнему улыбаясь. Потом вдруг спросил:

— И крепко он тебя выпорол?

Рагнхильд вскинула брови.

— Я не хочу жаловаться на своего жениха больше необходимого, ярл Свальд. Я и так сказала тебе слишком много. Так что будет с моими сестрами?

— Ну, пока что владелец Йорингарда ярл Харальд. Ему и решать.

— Я должна… — Рагнхильд остановилась. Вздохнула и прикусила губу. Снова продолжила, но уже с отчаянием в голосе: — Я хочу знать, что с ними станет, если ярл Харальд так и не вернется. В этом случае Йорингард достанется вам, родичам Харальда. И что будет с моими сестрами?

Свальд вдруг облизнул губы. И снова улыбнулся, разглядывая ее.

И все-таки он не Харальд, с ноткой разочарования подумала Рагнхильд. А то ей уже начало казаться…

Она посмотрела на ярла умоляюще.

— Двух моих сестер не тронули. Они станут достойными женами. Правда, у них нет приданого.

— Думаю, на одной мог бы жениться мой отец, — быстро сказал Свальд. — Он еще не стар, и у него недавно умерла вторая жена. Дед это проглотит, поскольку речь идет о дочери конунга. К тому же за нее не надо будет платить выкуп. И утренний дар будет скромным. Другую тоже можно пристроить. Что же касается приданого…

Он шагнул к ней. Сказал, протягивая руку к ее груди:

— Его можно брать не только золотом и серебром.

Нет, подумала Рагнхильд. С этим человеком надо играть по-другому. Некоторое ожидание его только подстегнет.

К тому же она теперь не беззащитная беглянка. Она невеста хирдмана.

Ольвдансдоттир сунула руку в вырез рубахи, к тонкому клинку, спрятанному в ножнах и подвешенному на шнурке, под одеждой. Выдернула нож — и аккуратно, тупой стороной, отодвинула руку, успевшую коснуться ее груди.

Свальд послушно отвел ладонь. Улыбка его стала еще шире.

— И как ты объяснишь все жениху, если я не послушаюсь?

— Этим утром в женском доме я зашла к невесте ярла, — заявила Рагнхильд. — Ее платье сейчас в крови. Мне пришлось отправиться в опочивальню ярла Харальда за чистой одеждой для нее. И тут ты затащил меня к себе, ярл Свальд.

Он восхищенно покрутил головой.

— Скальды воспели твою красоту, Рагнхильд Белая Лань. Но им следовало бы воспеть твою хитрость.

— У меня есть сестры, — напомнила она. — Мне приходится быть хитрой ради них. Подумай, что ты можешь сделать для моих сестер, ярл Свальд. И не только для тех двоих, которых не тронули, но для других шестерых, над которыми надругались. Когда придумаешь, мы с тобой поговорим снова.

Рагнхильд прошла рядом со Свальдом, держа в руке нож и глядя ему в глаза. Он ее не остановил. Только улыбнулся, блеснув зубами.

Выскользнув из опочивальни, Белая Лань отправилась в покои Харальда — чтобы взять платье для его девки. Ее и в самом деле могли заметить, и доложить об этом Убби.

Рабье мясо Харальда поможет ей оправдаться.

Идя обратно к женскому дому, Рагнхильд размышляла, как бы поговорить еще и с ярлом Турле.

С самого начала она собиралась устроить этот разговор через Свальда. Но он оказался не таким, как она представляла. Немного похожим на Харальда…

Так что его лучше не использовать открыто в своих делах — ему такое может не понравится.

Рагнхильд заскочила в женский дом, бросила в опочивальне девки Харальда ее тряпки — те самые, в которых эта Сванхильд ходила прежде, из грубой ткани, годной лишь для рабынь. Нарочно перерыла несколько сундуков, чтобы их найти. Швырнула, скомкав, на кровать, чтобы она стали намеком на то, какая судьба ждет девку.

Затем пошла к себе, обдумывать, как подстроить встречу с Турле.

К обеду она приняла решение. Убби ночью вряд ли к ней придет — все хирдманы Харальда торчали сейчас у ворот, почти не отходя от них. Продолжали надеяться на возвращение своего ярла. И вечером она будет предоставлена самой себе…

Когда стемнело, Рагнхильд заскочила в опочивальню старого ярла. Рабыни уже прошлись по хозяйской половине, готовя ее к ночи. На полке горел светильник, рядом наготове стояли еще два, наполненных топленным тюленьим жиром, но не подожженных.

Белая Лань затаилась в углу и принялась ждать.

Турле появился не скоро. Вошел хмурый — и нахмурился еще больше, увидев Рагнхильд, выступившую из угла.

Сказал ворчливо:

— Тебе чего? Не думаю, что ты пришла ко мне поиграться под покрывалом, Ольвдансдоттир.

Рагнхильд вскинула брови, заметила печальным голосом:

— Я пришла узнать, что будет, если ярл Харальд уже не вернется.

Ярл Турле хмыкнул.

— Подождем еще три дня и справим арваль, торжественные поминки. Ну а следом я попру твоего жениха из хирдманов — какой из него воин, из однорукого.

Выходит, Убби больше не быть хирдманом, подумала Рагнхильд. Тогда все, что она делает, тем более правильно.

Она посмотрела на старика спокойно, спросила:

— А что будет, если ярл Харальд все-таки вернется — скажем, дней через десять, двадцать? Или даже через месяц? Ведь мертвым его никто не видел.

Старик оскалился.

— Я слышал, у моего внука Харальда есть враги, которые потчуют его каким-то ядом. А противоядие лишь одно, его невеста. Только девка до него не добралась, поэтому Харальда можно не ждать.

Во рту у Рагнхильд вдруг появилась горечь. Такая, что даже челюсти свело.

Настолько великий дар — и кому достался? Рабьему мясу…

— И эту девку… — сказала она ровным голосом. — Было бы неразумно выпускать из Йорингарда. Кто знает, вдруг она — и остальные — все-таки найдут того, кто не вернулся.

— Но она дочь Кейлева, — помолчав, буркнул Турле. — Теперь, когда нет Харальда, по всем правилам девка принадлежит отцу.

Рагнхильд легко улыбнулась.

— Разве эль свободной шеи был сварен по всем правилам? Насколько я знаю, его вообще не варили. Просто выкатили какие-то бочки из кладовой… это нарушение всех обычаев, тебе ли этого не знать, ярл Турле? И разве может свободный нартвег объявить своей дочерью чью-то рабыню? Разве это не означает, что он и сам чей-то раб?

Старик шумно дыхнул.

— Да, против этого трудно возразить.

— Конечно, девка должна жить, — поспешно заявила Рагнхильд. — Харальд — богорожденный, это несомненно. Вдруг он сумеет вернуться сам, без помощи девки? Тогда можно будет сказать, что родичи в Йорингарде всего лишь дожидались его возвращения. И сделали все, чтобы девка осталась в крепости, чтобы Кейлев не увез ее неизвестно куда…

Турле долго молчал, молчала и Рагнхильд. Наконец старый ярл бросил:

— Пожалуй, я и тебя оставлю в Йорингарде, Ольвдансдоттир. Ты ведь этого хочешь? В благодарность за свою хитрость?

— Благодарю тебя, ярл, — неторопливо ответила Рагнхильд. — Кстати, если бы кто-нибудь сейчас женился на моих сестрах — тех, что остались девственницами — со временем эти люди с полным правом могли бы именоваться конунгами Йорингарда. После смерти наших братьев мы единственные наследницы нашего отца.

Ярл Турле хрюкнул.

— Смотрю, ты подумала обо всем, Ольвдансдоттир? Я запомню твои речи. Ступай… или оставайся. Я не взял с собой наложниц, так как отправился на войну, а не на праздник. Но мы могли бы договориться.

Это было для Рагнхильд неожиданно, даже слишком, но она сумела спрятать свою растерянность за улыбкой.

— Я тоже запомню твои слова, ярл Турле. Но я все еще невеста Убби. Я дала ему слово, и не хочу устраивать свою судьбу во второй раз, не разорвав этого сговора. Доброй ночи.

Она поспешно шагнула к двери. Старый ярл, как и его сын, не стал ее останавливать.

Забава проснулась вечером.

Подумала, вынырнув из дремы — Харальд. Вдруг он уже вернулся, а она тут разоспалась и ничего не знает?

Но следом ей вспомнились Красава и та рабыня. То, что Харальд с ними сделал.

И ведь было бы за что — но запороли до смерти за пустяк, за глупость бабью.

Не наказал, подумала Забава, а замучил. Убил лютой смертью. Зверство чистой воды, иначе это и не назовешь.

Она поднялась на постели — под руку подвернулись какие-то тряпки. Когда ложилась, Забава их даже не заметила. От усталости, от горя…

В опочивальне было темно, и она ощупала тряпье, распялив его перед собой. Две рубахи и два платья — из тех, что она сама сшила из грубой шерсти и льняной холстины.

Может, бабка Маленя принесла, растерянно подумала Забава. Затем ощупью нашла плащ, взятый из сундуков Харальда, прихватила найденную одежду и вышла.

От Йорингарда, неровным холмом лежавшего под темным небом, веяло тревогой и настороженностью. Костров сегодня горело вдвое больше, чем в прежние ночи.

Забава сходила на кухню, знаками и парой слов попросила еды. Ей дали рыбьей похлебки, приправленной ячменем, с куском хлеба. Она съела все — вчерашний день, когда кусок не лез в горло, сказывался. Потом попросила еще, для Красавы.

Плотный мужик, заправлявший всем на кухне, посмотрел на нее с сомнением. Но миску похлебки все-таки дал.

Выйдя из кухни, Забава отправилась в рабский дом. Поменяла подстеленные под Красавой холсты и одежду — та обмочилась, пока лежала. Вот и пригодилось найденное на кровати…

Этим вечером сестра уже ничего не говорила, только металась в жару, хрипло постанывая.

— Лихорадит, — знающим голосом сказала бабка Маленя, подходя к нарам. Заметила почти с надеждой: — Может, все-таки помрет?

Забава с трудом влила в потрескавшийся рот сестры несколько ложек похлебки. Потом Красава перестала глотать, замерла без чувств, с закрытыми глазами. И все влитое начало вытекать на сложенный в несколько раз кусок холста, подсунутый вместо подушки.

Забава со вздохом встала с нар. Спросила у Малени, глянув на миску:

— Может, отдать кому? Если кто голодный…

Бабка взяла у нее из рук посудину, передала какой-то бабе. Проворчала:

— Сама-то хоть ела?

— Да, — Забава снова накинула плащ, который сняла, когда начала обихаживать Красаву. — Хочу поговорить с моим отцом. Сходи со мной, бабушка, пожалуйста…

И тут же поспешно спросила, все-таки не сдержавшись:

— Не знаешь… ярл Харальд не вернулся?

Бабка качнула головой.

— Нету его.

Затем добавила:

— Пошли, сходим к Кейлеву. Я его давеча видела, к воротам шел.

В толпе воинов, стоявших у ворот, приемного отца Забава разглядела не сразу.

— Может, лучше к ним не соваться? — неуверенно сказала бабка Маленя, когда до нарвегов оставалось не больше двух десятков шагов. — Тебе сейчас тише воды, ниже травы надо быть, девонька. Чтобы отец твой новый, Кейлев, не осерчал. Он у тебя теперь одна надежда — и он же защита…

Забава упрямо мотнула головой, сказала:

— Мне с ним поговорить нужно. Очень нужно… Ты не бойся, бабушка, я не долго.

Она остановилась в пяти шагах от воинов. Кейлев уже протискивался к ней сквозь толпу. Подошел, махнул рукой, приказывая идти за собой — и направился не вниз, к строениям крепости, а вдоль стены. Остановился, пройдя с полсотни шагов.

Забава спросила, едва он к ней повернулся:

— Ярл Харальд жив?

Даже в темноте было заметно, как сильно Кейлев нахмурился перед тем, как заговорить.

— Он пропал, — перевела бабка Маленя. — Они не знают, что с ним. Но среди мертвых и раненых его не было. Люди ярла уже выходили с собаками, чтобы отыскать его по следу. Но ярла не нашли. Может, его забрали люди Гудрема…

Это те, кто напал на крепость прошлой ночью, испуганно подумала Забава. И, сцепив зубы, моргнула несколько раз. Хотелось плакать.

Харальда забрали чужие люди. В плен.

— А может, он сумел от них отбиться, — бабка Маленя вдруг споткнулась, сказала удивленно: — Кейлев говорит, ты знаешь, что могло случиться с ярлом. У него могли погаснуть глаза, как тогда, на корабле…

Забава кивнула. Спросила торопливо:

— И что теперь?

— Говорит, все, что можно — это ждать. Конечно, следовало бы выждать несколько дней и отправится в Веллинхел, туда, куда ушли люди Гудрема. Но твой отец сомневается, что родичи Харальда позволят им взять корабли. По обычаю, все имущество ярла теперь отойдет этим родичам. А у них людей вдвое больше — так что людей Харальда к берегу могут даже не подпустить…

Кейлев помолчал, Маленя рядом печально вздохнула. Приемный отец опять заговорил.

— Говорит, ты не должна беспокоиться. Ты его дочь, и он возьмет тебя с собой, когда будет уходить отсюда. Ярл просил о тебе позаботиться напоследок.

После этих слов у Забавы внутри словно запекло — и задышалось тяжелей, а в носу захлюпало.

Кейлев еще что-то сказал, гортанно, резко. Тут же развернулся и ушел к воротам.

— Велел стоять тут и дожидаться, — деловито перевела бабка. — Сейчас придет его сын, отведет тебя назад, в женский дом. И он приказал не ходить больше по крепости, на ночь глядя. В темноте тебя могут и не узнать, мало ли что. А по-ихнему ты говорить еще не умеешь.

Харальда искать надо, подумала Забава, глядя вслед уходящему Кейлеву. А они здесь сидят — и его дожидаются, на месте сидючи…

Потом она вспомнила, как все случилось тогда, на корабле. Когда ее к нему бросили, а сами тут же отплыли. Не задержались, не поговорили с ним.

И Забава поняла — люди Харальда сейчас его боятся. Что и немудрено…

Со стороны ворот притопал один из ее названных братцев, осторожно взял за руку, повел к женскому дому. Маленя, распрощавшись, собралась уходить в рабский дом. Забава напоследок попросила ее приглядывать за Красавой.

Бабка в ответ что-то пробурчала неясно, затем растворилась в темноте.

Если по совести, с тенью стыда подумала Забава, следовало бы самой пойти и приглядеть ночью за сестрой. Но не хотелось. Завтра зайдет. Если только…

Мысли ее споткнулись — и полетели метелью.

К тому моменту, когда названный брат довел Забаву до женского дома и втолкнул в дверь, буркнув напоследок:

— Доброй ночи.

Она уже приняла решение.

Надо идти искать Харальда. Конечно, он и впрямь может быть в этой самой… в Вольной Хели. Только туда не то что ей — даже Кейлеву, похоже, не добраться. А вдруг он все-таки здесь? И бродит где-нибудь по лесам, как тогда по кораблю.

Надо или идти — или сидеть здесь, дожидаясь, пока Кейлев заберет ее отсюда.

Не хочу, горько и почему-то спокойно подумала Забава. Жить потом где-нибудь и вспоминать всю жизнь о том, как счастлива была с Харальдом.

Может быть, даже долго жить. И каждый день, каждую ночь вспоминать о нем. Думать — а вот если бы тогда не струсила, и пошла, может, и нашла бы.

Потом в памяти всплыло воспоминание о Красаве, о том, как ее чуть не запороли.

Но ведь не запороли же, смущенно, со стыдом, оправдалась перед собой Забава. Зверство, конечно…

Но если Харальда бросить — и уйти доживать потихоньку свой век с Кейлевом — это с ее стороны тоже зверством будет. Харальд ей не чужой.

Он ее суженный.

И через двенадцать… нет, уже через десять дней у них должна быть свадьба. Или уже через девять?

Входя в свою опочиваленку, Забава размышляла уже о другом. Прежде чем идти искать Харальда, надо одеться по-другому. В платье по лесам не побегаешь. Взять из сундука Харальда штаны, рубаху, сапоги…

Осталось решить только одно — идти прямо сейчас или все-таки дождаться утра?

Забава замерла посреди опочивальни. И вдруг вспомнила о Красаве. За ней, конечно, нужен уход. А она уйдет — выходит, ее бросит…

Присмотрит ли бабка завтра за сестрой? Красаву, конечно, тоже жаль — но как-то несильно, слабо. Просто как живую душу.

А Харальда… Харальда не просто жаль, за Харальда страшно. Да так, что в груди печет. Бродит сейчас где-то потемневший. На холоде. Без еды. Один.

Может, еще и раненый.

ГЛАВА 3. Побег из Йорингарда

Забава прикусила губу — и заходила по опочивальне, раздумывая, как бы половчей выбраться из крепости. Потом выждала еще немного, и вышла.

Но за дверью женского дома ее вдруг остановили стражники. Один из них бросил недовольным голосом несколько слов.

Названный брат им что-то приказал, с замиранием сердца поняла Забава. Выдавила умоляюще:

— Кейлев. Идти, говорить.

Потом махнула рукой, указывая в сторону ворот.

Но воины по-прежнему стояли перед ней стеной, не пропуская.

И Забава, задышав чаще, подумала — не так надо. По-другому. Может, ее все равно не выпустят. Но она хоть попробует. Хуже-то от этого не будет?

Она, вскинув голову, отчеканила уже упрямо, твердым голосом:

— Жена ярла. Идти, говорить Кейлев. Приказываю.

Сначала ответом ей была тишина. Потом воин, стоявший прямо перед ней, что-то сказал.

И перед Забавой расступились.

Она сделала несколько шагов, еще не веря до конца в то, что у нее получилось. Но тут же обнаружила, что один из воинов топает следом. Развернулась, заявила все тем же голосом:

— Нет. Приказываю.

И на всякий случай еще и ткнула рукой в сторону дверей женского дома. Хотя вокруг было темно, лицо самого стражника смутно белело во мраке, и вряд ли он что-то разглядел.

Тем не менее он повернулся и ушел, оставив ее одну. Правда, недовольно буркнул пару непонятных слов на прощанье…

Забава торопливо скользнула к стене женского дома. Потянула плащ, не расстегивая его, укрывая голову. Чтобы прикрыть волосы, а при нужде и лицом в шкуры уткнуться.

Главное, идти тихо, мелькнула у нее мысль.

Она обошла женский дом по кругу — и осторожно, стараясь не шуметь, прячась под стенами то кладовых, то кухни, вышла к хозяйской половине главного дома. Постояла за углом, приглядываясь ко входу.

Тут охраны вроде бы не было.

Дверь на хозяйскую половину Забава приоткрывала осторожно, боясь, что та скрипнет.

И створка все-таки скрипнула. Она замерла на пороге, но из опочивален никто не выглянул.

Подумала рассудительно — тут сейчас одни мужики спят, родичи Харальда. А у мужиков сон обычно крепкий. К тому же в бревенчатом доме всегда то мышь пискнет, то половица треснет…

Забава, держась за стенку и ступая на цыпочках, пробралась в покои Харальда. Не спеша, то и дело замирая, открыла дверь, скользнула внутрь. В темноте отыскала сундук, который готовил в поход Харальд, переоделась в его одежду. Собрала кое-что на запас — мало ли, вдруг пригодится…

И тенью выскользнула из хозяйской половины.

Теперь оставалось самое трудное — перебраться через стену. Из ворот ее все равно не выпустят.

Забава, оглянувшись, перебежала через дорожку, идущую от ворот к берегу. У рабского дома, где лежала сейчас Красава, она еще днем видела лесенку.

Собственно, это был просто ствол с обрубленными сучками. Но длины его хватит, чтобы, встав на верхнем сучке, дотянуться до края стены. Хоть та и была в два человеческих роста высотой…

Главное, сделать все тихо. Но этому — делать все тихо — Забава научилась еще в доме тетки Насты.

Утром к дверям женского дома подошли три десятка ветеранов ярла Турле. Все немолодые, но крепкие, плечистые, с золотыми браслетами на предплечьях — свидетельство того, что они со своим ярлом побывали не в одном походе, и удача чаще всего была на их стороне…

В главе отряда шагал сам Турле. Стражников, поставленных здесь Убби, прижали к стенке, не разговаривая. Пятеро ветеранов рванулись в женский дом.

Но девки Харальда они там не нашли.

— Где она? — рявкнул Турле, подступая к одному из стражников.

Тот спокойно глянул на него, пожал плечами.

— Ушла куда-то. Недавно. То ли в баню, то ли еще куда.

О том, что невеста ярла выскочила из женского дома еще ночью, объявив на ломаном языке, что пойдет к Кейлеву, никто из людей Харальда так и не сказал.

Девку искали в крепости половину дня. Потом ярл Турле с потемневшим от ярости лицом зашагал к воротам.

Крикнул, подойдя к воинам, стоявшим у ворот:

— Кейлев Хродульфсон. Где рабыня моего внука Харальда?

— Я рабынями не занимаюсь, — невозмутимо ответил Кейлев, выходя из толпы — и останавливаясь в трех шагах от Турле.

— Я говорю о девке, которую ты объявил своей дочерью, — старый ярл выдрал из ножен меч, нацелил его на Кейлева. — Эль свободной шеи сварен не был, и ты это знаешь. Харальд использовал простой эль, который нашел в кладовой. Так что девка продолжает оставаться рабыней — и всякий, кто признает ее своей дочерью, сам может стать рабом.

По толпе людей Харальда побежал недовольный ропот.

Сыновья, уже стоявшие по обе стороны от Кейлева, набычились. Сам хирдман спокойно пожал плечами, заявил:

— Ярл Харальд торопился, только и всего. Он не баба, кухонными делами не занимается. Вот и взял те бочки, что были у него под рукой. Но ты, ярл Турле, на том пиру эль свободной шеи пил вместе со всеми. И на пол не выплескивал. Что же сейчас опомнился? Когда эль тобой уже выпит?

Он перевел взгляд на ветеранов старого Турле.

— Да и вы, как я помню, тогда за столом чаши только так опрокидывали. А теперь пришли требовать мою дочь. Я по всем тингам весть об этом пущу — как гости пили эль, поднесенный им хозяином, и кричали здравницы. А как только тот пропал, начали орать, что эль был не тот, и все, им сделанное — неправильно. Чтобы все знали, чего ждать от таких гостей, как вы.

Воины начали отводить взгляды. Кое-кто угрюмо смотрел себе под ноги.

— Где девка? — багровея еще сильней, прорычал Турле.

— Там, где ей и положено быть, — невозмутимо ответил Кейлев. — Я решил, что моей дочери незачем здесь оставаться — раз уж ее жениха в Йорингарде сейчас нет. И отправил ее утром в другое место. Какое, не скажу. Я в своем праве, она моя дочь.

— Девка принадлежит Харальду, — крикнул Турле. — Она его рабыня, мой внук Свальд подарил девку Харальду, как военную добычу. Мой долг — присмотреть за имуществом внука.

— Вот и присматривай, ярл, — сказал Свейн, стоя рядом с одним из Кейлевсонов. — Смотрю, драккары ты под охрану уже взял? Только Сванхильд Кейлевсдоттир не была имуществом ярла Харальда. Иначе он не стал бы при всех просить ее в жены. Или ты и его рабом хочешь назвать?

Он тоже, как и Кейлев, перевел взгляд на людей Турле. Сказал, сплюнув:

— На любом пиру мне не стыдно будет назвать имя ярла, которому я служу. Я благодарю за это богов, потому что знаю — не всем так повезло.

Из задних рядов воинов Турле пробился Огер. Прихватил старика за локоть, пробормотал:

— Пойдем, отец. Хватит, теперь уже поздно. Девки в крепости нет, это ясно. Значит, и смысла в этом разговоре тоже больше нет…

Ярлы развернулись, двинувшись вниз, к берегу. Следом за ними зашагали их люди.

Один из Кейлевсонов, выждав, пока те отойдут на достаточно большое расстояние, буркнул:

— Хотел бы я знать, сколько девка прожила бы, попадись она им в руки…

— Не девка, а Сванхильд, — строго поправил его Кейлев. И оглянулся. — Слышали, что я сказал? Вот так и говорите, если вас начнут спрашивать по одному. Сванхильд Кейлевсдоттир вышла из женского дома поутру, пришла сюда — и я, приоткрыв ворота, отправил ее куда-то, поручив своему человеку. Хорошо хоть, парни Убби сразу сообразили, и не стали болтать, что девчонка убежала еще ночью. А те, кто стоял на южной стене, пусть молчат о шуме, который там слышали. Лестницу, которую нашли, убрали?

— Да, Кейлев, — откликнулся кто-то. — Я утром еще и потоптался у стены, чтобы ее запах перебить — вдруг решат пустить по следу собак.

— Надо бы еще Болли послать, чтобы походил на том месте, — мрачно сострил кто-то. — Он как вспотеет, от него прет, как от медведя. Ни один пес потом след не возьмет.

— За собой смотри, Торгейр, — беззлобно ответил Болли. — А то меня сомнения берут — вроде ты не баба, а к мужикам принюхиваешься.

Несколько воинов напряжено хохотнули.

— Как ты думаешь, девчонка найдет ярла? — тихо спросил Свейн у Кейлева. — Или она просто так, по дури за стенку выбралась?

— Дури в ней не больше, чем в тебе, Свейн, — помолчав, сказал Кейлев. — В Хааленсваге девчонка сбежала, потому что не захотела быть рабыней. Будь она тогда моей дочерью, я бы ей гордился. Сванхильд пошла искать ярла, в этом я уверен. Может, понимает, что время у него на исходе. А может, и чует что-то.

— А когда мы пойдем его искать? — спросил стоявший за спиной у старика Убби.

— Тут подумать надо, — безрадостно ответил Кейлев. — С одной стороны, надо удержать ворота и казну до появления ярла. И за тем, что творится на берегу, приглядывать. А то с родичей станется — опустошат кладовые и отчалят, прихватив драккары. Те корабли, что не смогут увести, подожгут.

— Они же ему родичи, — пораженно сказал Убби.

— Иди им это скажи, — проворчал старик. — В общем, так — сейчас вышлем дозоры за стену. Половина дня прошла, Сванхильд могла уже и найти ярла. Пусть парни прочешут округу. Но осторожно, чтобы самим на него не наткнуться. Если ярл еще темный, то это может быть опасно.

— Зря ты это затеял, отец, — негромко сказал Огер, шагая рядом с Турле. — Если Харальд все-таки вернется…

— Прихвати мы девку, он уже не вернулся бы, — Проворчал тот. — Или не помнишь, что болтали их люди на пиру? Гудрем, зелье на стрелах, девка, которая почистила ему личико. Да так, что оно потом даже заблестело.

— Я-то помню, — Огер зашагал быстрей, чтобы поспеть за отцом. — Но если Харальд вернется, это ему может не понравиться.

— Он нас все равно не тронет, — бросил Турле. — У нас людей в два с половиной раза больше, чем у него.

— У Гудрема их было в пять раз больше, — напомнил Огер.

— Знаю. — Турле вдруг резко остановился, рявкнул: — Все прочь.

Воины, шедшие следом, начали спускаться к берегу, оставив двух ярлов в одиночестве.

— Харальд еще не вернулся, — внушительно заявил Турле. — У него, как я понял, слишком много врагов — и один из них его отец. Ермунгард. С такими врагами долго не живут. К тому же ты не видишь главной опасности, исходящей от Харальда. Слышал, как со мной разговаривал Кейлев, его хирдман? Словно я ему ровня.

Огер пожал плечами.

— И что с того?

— Это все Харальд, — с ненавистью сказал Турле. — Он ведет себя так, будто простые воины ему ровня. И этим вкладывает в их головы ненужные мысли. А ведь он богорожденный. Я тут послал кое-кого поспрашивать людей Гудрема, взятых Харальдом в плен. Предложил им встать под мою руку прямо сейчас, поскольку их конунг уже мертв, а мне нужны воины. И знаешь, что они ответили? Что хотят дождаться Харальда. Может, он позволит им встать под его руку. И остались сидеть в овчарне, где их держат.

— Я не вижу тут опасности, — медленно заметил Огер.

— А я вижу, — рявкнул Турле. — И ты увидишь, когда твои лучшие бойцы начнут уходить к Харальду. Посмотри, ты даже сыну не сказал, что произойдет в крепости, а вместо этого отправил его на драккаре пройтись вдоль берега. Потому что знал — Свальду это может не понравиться. И он пошел, потому что решил, что ты отправил его искать Харальда.

— Но ведь это правда, — благодушно заявил вдруг Огер.

И выдержал угрюмый взгляд отца. Продолжил:

— Именно так мы и скажем моему племяннику, если он все-таки вернется. И добавим, что его люди почему-то спрятались в крепости, не желая его искать. А мы хотели взять его невесту под свою защиту. Чтобы вместе с ней отправится на поиски нашего родича. Но его люди и в этом нам помешали…

— Да, это верные слова, — со злостью сказал Турле. — Мы, в конце концов, ярлы, а не простые вояки. И мы всего лишь хотели, чтобы Харальд вернулся. Все было сделано только ради этого. И хоть бы он не вернулся…

На стену Забава взобралась удачно — удачней не бывает. И не заметил никто, и не услышал.

А вот спустилась неудачно. Повисла на руках, спрыгнула, подвернув лодыжку. Наверху, на стене, тут же затопали, услышав шум…

И Забава, прихватив в зубы узел с тряпьем, взятым с собой, поползла на четвереньках в сторону, уходя от того места, где упала. По-собачьи поползла, потому что щиколотку сводило болью.

Но все-таки успела убраться с места падения раньше, чем туда вонзились две горящие стрелы.

Она немного посидела под стеной, дожидаясь, пока боль утихнет. Потом встала и похромала — сначала в темноту, а потом вдоль стены, поглядывая на ее кромку, что вырисовывалась на звездном небе.

Шла Забава к открытому месту перед воротами. Тому самому, откуда Кейлев вчера начал искать Харальда.

Добравшись до ворот, она зашагала в ту сторону, куда отступало войско Гудрема, напавшее вчера на крепость. Сначала шла медленно, щупая ногой землю, чтобы не упасть.

Потом, когда рассвело, пошла уже быстрей. Шагала, немного путаясь в направлении — все-таки Кейлев вел ее по это дороге ночью. На всякий случай сворачивала то влево, то вправо.

На первое тело Забава наткнулась, когда солнце уже поднялось высоко. Лежало оно в кустах, и сначала Забава увидела только ногу. Отступила, присев. И замерла.

Но нога не шевелилась, и она пошла глянуть, что там.

У человека не было обеих рук. Мясо на плечах висело лохмотьями. Забава глухо охнула и отступила. Постояла в соседних кустах, пережидая головокружение и навалившуюся слабость. По телу от ужаса тек холодный пот, липкий, противный.

Ей вдруг вспомнились слова бабки Малени — если сила в руках немерянная, то косточку от косточки можно отщипнуть, как ломоть от пирога. Все от силы зависит, а у нашего ярла, когда зверь в нем проснется, она огромная…

Радоваться ли тому, что здесь был Харальд? Или огорчаться? А если он и ее так…

Забава задохнулась и почему-то пошла дальше.

В какой-то момент Харальд оступился и свалился в ручей.

Ледяная вода плеснула, принимая его тело — а в голове вдруг стрельнула мысль.

Он в лесу, вокруг светает, а его людей рядом нет. Девчонки тоже.

Зато над склоном небольшой ложбины, через которую протекал ручей, замерли две фигуры. Драугары. Охраняют?

От холодной воды, в которой он растянулся, захватывало дух. И тело сводило.

Но едва Харальд приподнялся, в голове снова все начало выцветать и сереть. Мысли угасали, словно он засыпал на ходу.

Харальд снова плюхнулся в воду. Застучал зубами.

Пресная вода, вдруг вспомнил он. Гудрем приказал своему хирдману, как только зацепит ярла Харальда стрелами или копьем с зельем, не давать ему пресной воды.

А он сейчас сидит в ручье.

Харальд поспешно опустил голову, потянулся ртом к воде. Глотал, пока его не затошнило.

И только потом осторожно выбрался на берег. Желто-бурая листва, покрывавшая землю, казалась блеклой — но цвет ее был вполнеразличим. И не торопился выцветать, переходя в серое.

Значит, так, подумал Харальд. Сколько прошло времени с того момента, как его зацепило стрелами с зельем, неизвестно. Ищут ли его — или уже похоронили, тоже непонятно.

И он не знает, надолго ли хватит выпитой воды, чтобы продолжать чувствовать себя человеком. Поэтому отходить от ручья нельзя. Но можно идти вдоль русла…

Вот только в какую сторону двигаться, подумал Харальд. Где здесь Йорингард?

Он огляделся. Солнце вставало над другим берегом ручья. Значит, сам поток течет с севера на юг.

Йорингард или на севере, или на юге. А может, и на западе. Единственное направление, которое ему не нужно — восток, там Йорингарда точно нет…

В глазах начало сереть, и Харальд поспешно вернулся в воду. Снова начал пить.

Руки у него были темно-серые, ногти почернели. Вот такими скальды и описывают драугаров, подумал он вдруг насмешливо.

И оглянулся на настоящих драугаров, стоявших на берегу. Те замерли двумя столбами, на распухших лицах поблескивала вода.

Они никого ко мне не подпустят, осознал Харальд. И, наглотавшись еще воды — хотя к горлу уже подкатывал комок от выпитого — взбежал вверх по склону. Вцепился в одного из драугаров, рванул на себя, пытаясь стащить вниз, к ручью…

Не получилось. Мертвец стоял как вкопанный. А потом саданул ему по затылку рукоятью меча — молниеносно, неожиданно, так что Харальд даже не успел уклониться.

Он скатился вниз, в ручей, ощущая, как мир перед глазами стремительно сереет.

В следующий раз Харальд двинулся вверх по склону уже с камнем, который вывернул из дна ручья. Драугар увернулся, махнул мечом плашмя — ему по рукам, выбивая валун…

Мертвец слишком быстр, подумал Харальд. И слишком силен. По крайне мере, теперь ясно, кто выбил ночью ворота Йорингарда, положив начало штурму.

И раз за разом драугары не нападали, а лишь отражали его наскоки. Хотя там, у ворот, один из них поднял на него меч.

Но убить все равно не убил бы, равнодушно подумал он. Лезвие было направлено так, чтобы зацепить плечо. Его жизнь, его тело, похоже, стоят слишком дорого. Все-таки плоть от плоти самого Ермунгарда. Только разум его никому не нужен, и время от времени его пытаются превратить в безумное чудовище…

Но теперь драугары даже не нападали. Просто охраняли.

Может, Гудрем все-таки мертв? И приказ о нападении отдать уже некому?

Если так, то у него хоть что-то получилось.

Он встал, сделал по воде несколько десятков шагов, решив посмотреть, что произойдет. Оба мертвеца тут же двинулись следом — по берегу, на некотором расстоянии от него. Точно привязанные.

Эти не отвяжутся, осознал вдруг Харальд. Раз так, будет честнее уйти к морю, уводя драугаров за собой. Чтобы на него — а значит, и на мертвецов — не наткнулись его люди. Которые приведут с собой и Сванхильд. Сванхильд-Добаву…

Второго убитого Забава обнаружила, заметив ворон, кружившихся над телом. Она посмотрела на него издалека, не подходя близко.

У этого не хватало половины бока. И нога была оторвана по колено.

К глазам подступили слезы, Забава всхлипнула, поморгала. А затем быстро зашагала, подумав испуганно на ходу — Харальд не в себе. Поэтому и творит такое.

Вот только когда он порол Красаву, мелькнула у нее мрачная мысль, был очень даже в себе.

Она на ходу нахохлилась, ладонью вытерла слезы. Дальше шла, уже не разбирая, куда идет. Просто шагала по лесу.

И неожиданно наткнулась на ручей. Спустилась по бережку, напилась из ладоней. От воды заломило зубы. Мягкая земля, поросшая негустой травой, под ногами проминалась, кусками сползая вниз. Оголяла камни, прячущиеся в склоне.

Забава уже собиралась отойти от ручья, когда на глаза ей попалось третье тело, лежавшее на пологом берегу в трех десятков шагов.

К этому она тоже не рискнула подойти близко — багровые пятна то ли крови, то ли еще чего, разбросанные среди пожухлой листвы и голых кустов, бросались в глаза издалека.

След от Харальда, тупо подумала Забава, стоя возле кривых берез, росших на берегу, и глядя оттуда на багровое. Прижалась на мгновенье к одному из стволов, уткнулась в него лбом, пережидая тошноту.

И снова пошла, отходя от ручья далеко, сотни на четыре шагов — и опять возвращаясь к нему. Шагала все быстрей и быстрей.

Надо спешить, стучало в уме. Могут и за ней пойти с собаками. Непонятно только, почему псы не нашли Харальда?

Может, от него теперь пахнет по-другому? Если потемнел, то и запах мог измениться…

Харальд шел медленно. Вокруг был мир людей, и в нем так много оставалось всего — драккары, победы, его люди…

Добава. Добава-Сванхильд, лебединая битва, тонкие ладони, синие глаза.

Время от времени он наклонялся над ручьем, пил, зачерпывая воду — долго, через силу. Чтобы мысли не угасли. Чтобы не остановиться. И продолжать идти к морю.

Потом за спиной кто-то слабо выкрикнул его имя. Голос был женский. Харальд примерно представлял, кто это мог быть.

— Уходи, — рявкнул он, разворачиваясь.

И увидел Сванхильд — в двух сотнях шагов, ниже по ручью. Все верно, дуреха, способная пойти за ним следом, узнать со спины да еще и окликнуть, в эти краях лишь одна.

Шла она неровно, оступаясь и пошатываясь. Но все равно слишком быстро. И прямо к нему. В руках болтался какой-то узел…

Она не понимает, мелькнула у него мысль. Ни того, что здесь происходит, ни языка.

— Нет, — крикнул он. — Приказываю — уходи. Беги отсюда.

Девчонка продолжала ломиться вперед по берегу. Харальд кинул взгляд на драугаров. Ожившие мертвецы неторопливо шагнули вперед, к ней. Мечи уже были в руках, наизготовку.

И не перехватить. Не остановить.

Если выскочить из ручья, чтобы увести драугаров в сторону, за собой, через несколько десятков шагов мысли у него в уме уснут. И понятно, что будет потом.

Но Сванхильд и тогда к нему не подпустят. Даже потемневший, он не способен справиться с мертвецами.

Где Кейлев и все остальные, с ненавистью подумал Харальд, торопливо бухаясь в ручей и заглатывая воду. Понятно, что его охранников им не победить. Но почему девчонку отпустили шататься одну по округе?

Он выпрыгнул на берег — и кинулся на драугаров. Девчонка была уже в трех десятках шагов от них. Шла медленно, неуверенно, смотрела на него и мертвецов.

Оба драугара, не оборачиваясь, увернулись от Харальда, превратившись в смазанные тени. Один махнул рукой, свободной от меча, и его отбросило назад.

Серое небо, расчерченное голыми ветвями, оказалось вдруг перед глазами.

Он вскинулся, поднимаясь на ноги. И увидел…

Все словно замедлилось у него перед глазами, время потекло тягуче, не спеша.

Сванхильд напоследок все-таки отступила от драугаров. Назад и в сторону, к ручью.

Меч грязно-серой полосой опускался на женское плечо, прикрытое плащом. Нацеливаясь сверху вниз, так, чтобы пройти через всю грудь. Разрубая ребра. Ясно, что после такого ей не выжить.

И мир перед глазами стремительно выцветал, точно падающее лезвие убивало не только девчонку, но и краски.

— Ермунгард… — прохрипел Харальд, кидаясь вперед. — Не ее…

И — шибануло. Изнутри, такой злобой, что лицо перекосилось. Он заревел — без слов, без смысла, просто рыком зверя. В прыжке скручиваясь от ненависти, что рвала сейчас внутренности. Огнем, болью, застарелой горечью, новорожденной яростью…

По глазам полоснуло красным, следом — кипящим золотом.

И тут же мир перед глазами стал привычным.

Харальд перехватил руку с мечом, уже успевшим коснуться девчонки. Рванул назад, заводя за широкую припухшую спину, выламывая из сустава.

Его кисть на мокром, холодно-липком запястье драугара оказалась самой обычной, человеческой. Ни темно-серого, ни серебра на коже не было.

Но второй драугар уже нападал, и Харальд развернулся к нему. Уклонился от меча, падавшего в его сторону плашмя. Вбил правую руку в бок, прикрытый лишь кожаным доспехом — и выдрал кусок плоти. Снова развернулся к первому мертвецу, упавшему на колени и тянувшему сейчас уцелевшую руку к Сванхильд.

Та упала в ручей головой. Белое пятно лица уже погружалось в воду, пленка поверхности покрылась рваными кругами, принимая ее. Следом сомкнулась сверху — как посмертная пелена.

А по ручью текло красное пятно. Кровь, алая, широкой полосой…

Харальд завыл и подхватил выпавший из руки драугара меч. Снес голову тому, что ударил Сванхильд. Лезвие, хрустнув, переломилось. Но шею мертвецу наполовину срезало, не справившись лишь с хребтом.

Он отшвырнул в сторону второго драугара. Выдернул девчонку из воды, ухватившись за плащ.

И вернулся к мертвецам, чтобы сделать с ними то, что прежде делал с людьми. Разделать на части.

Теперь получилось.

Молодость не верит в собственную смерть, мелькнуло в уме у Харальда, когда он наклонился над ней, покончив с драугарами. Только в чужую. Поэтому и лезет на рожон, словно хочет узнать, насколько люди смертны.

Добава. Сванхильд…

Из раны все еще текло — вялыми толчками, едва-едва. Он скомкал плащ, придавливая разрез. Недоверчиво коснулся шеи под подбородком.

И ощутил слабое, тонкой нитью ползущее под его пальцами, биение. Вспомнил — в последний момент дуреха начала заваливаться спиной в ручей. То ли нога подвернулась на камне, то ли перепугалась наконец достаточно, чтобы дернуться, выходя из-под удара.

И он не дал лезвию дойти до конца.

Но на плече осталась рана. Скулы заострились, дыхание было почти не заметным.

Харальд с шипением выдохнул. Расстегнул плащ, рванул на ней рубаху, замотал разрубленное плечо влажной тряпкой. Завернул голую до пояса Сванхильд в мокрый плащ.

И, вскинув на руки, зашагал по лесу, оглядываясь на ходу. Мест этих он не знал.

Голова кружилась. Сколько времени он тут бродил? И как вышло, что здесь бродила еще и Сванхильд, одна?

Он шел и шел, двигаясь в ту сторону, откуда пришла девчонка. Ярость потихоньку угасала, потом и вовсе сошла на нет. Ноги начали подрагивать — тело, став человеческим, обретало и человеческие слабости.

Вскоре Харальд уже не шел, а брел, с трудом переставляя ноги и спотыкаясь время от времени.

Сванхильд, безвольно лежавшая у него на руках, вдруг задрожала. Губы зашевелились, выталкивая какое-то слово.

— Ха… Хара…

— Харальд, Харальд, — проворчал он, прижимая ее к себе покрепче, чтобы тепло его тело прошло сквозь плащ.

И вспомнил вдруг рабыню-славянку, которую пришлось забить плетьми. Та кашляла так, что было понятно — долго не протянет. Если девчонка сейчас тоже простынет…

А ведь она еще и ранена. От этой мысли свело челюсти, потому что ранили Сванхильд при нем. От меча драугара он ее уберечь не смог, а если еще не убережет от простуды…

Кто-то должен был пойти за ней, подумал Харальд. Если только его люди совсем не разболтались — то кто-то должен был до этого додуматься.

Он замер посреди невысоких кустов, заорал, почти ни на что не надеясь:

— Ко мне.

Сначала никто не отозвался. Но когда Харальд уже бухнулся на колени, решив, что сначала разотрет трясшуюся от озноба Сванхильд, и лишь потом пойдет дальше — издалека вдруг долетел чей-то возглас. Едва слышный, тихий.

Он заревел:

— Сюда.

В ответ прилетел новый крик, уже более громкий. Потом по кустам, перепрыгивая через те, что пониже, и проламываясь сквозь заросли повыше, прибежали двое его людей. Замерли в одном полете стрелы, всматриваясь в него.

Харальд рявкнул:

— Я в порядке. Ко мне, я сказал.

И как только те подбежали — оба с улыбками от уха до уха, словно увидели не своего ярла, а красивую девку, уже начавшую им подмигивать — распорядился:

— Олаф, дай твою рубаху. Снугги, одолжишь плащ? В Йорингарде верну. Отвернитесь пока оба. Сколько времени меня не было?

Олаф, разворачиваясь, сказал:

— День, ночь… и сейчас уже второй день кончается, ярл.

Харальд поймал брошенные ему рубаху и плащ. Спросил, сдирая со Сванхильд штаны и начиная растирать посиневшее тело:

— Что сейчас в крепости?

— Там весело, ярл, — отозвался Олаф. — Нас уже отодвинули от берега — чтобы мы не украли драккары, как заявили люди ярла Турле. Твои родичи по всему Йорингарду искали твою невесту, когда она сбежала…

Рука Харальда на мгновенье застыла.

Надо было догадаться, молча подумал он. Девчонка одна и в лесу — значит, устроила еще один побег. Только на этот раз не от него, а к нему.

Или просто сорвалась в неизвестность, когда он исчез?

Сванхильд под его руками тряслась. Смотрела затуманенными глазами — и все равно поглядывала в сторону его людей, вяло пытаясь прикрыться одной рукой. Тряпка на плече пропиталась кровью.

— А у Кейлева твои родичи требовали, чтобы он отдал им Сванхильд, — завершил Олаф. — Сказали, что эль свободной шеи не был сварен, как положено. И по всем правилам Кейлевсдоттир — рабыня.

Харальд, темнея лицом, натянул на Сванхильд рубаху Олафа, закрывшую ее до колен. Завернул в сухой плащ Снугги, теплый, из козлиных шкур. Второй, мокрый, накинул на себя.

Значит, она не просто так сорвалась в неизвестность. В крепости и впрямь веселились, пока он гулял по лесу.

— Повернитесь, — буркнул он. — Есть эль? Дайте глотнуть.

Половину баклажки Харальд влил в рот девчонки, остальное допил сам. Швырнул опустевшую баклагу обратно, в руки Снугги.

И с некоторым трудом встал на ноги. Поднял Сванхильд, распорядился:

— Показывайте дорогу. Знаете, что с Гудремом?

— Мы его нашли, ярл, — отозвался Снугги. — Люди Убби опознали тело. Ты его одним ударом, напополам…

ГЛАВА 4. Возвращение в Йорингард

Солнце уже начало клониться к западу, когда викинг, стоявший на крепостной стене у ворот, негромко свистнул два раза.

И толпа воинов, тихо разговаривавших под стеной и рядом с воротами, сразу же ожила. Без криков, без воплей люди разбирали щиты и копья, прислоненные к стенам. Крепкие руки уже ухватились за створки, потянули их, открывая…

— Как он? — с показным спокойствием спросил Кейлев у викинга, что первым заметил ярла — а сейчас спрыгнул вниз.

— В порядке, — доложил воин. — Кожа светлая, цвет глаз отсюда не разобрать — но Снугги и Олаф идут рядом с ним живые и невредимые. Свою невесту ярл вроде бы несет на руках.

Кейлев нахмурился. Если со Сванхильд что-то случилось, ярл Харальд будет недоволен.

С другой стороны, из крепости она сбежала сама. И не зря, как теперь выяснилось.

Хирдманы Харальда уже стояли возле распахнутых ворот, смотрели в проем с посветлевшими лицами.

— Ярл, — рявкнул Убби, едва Харальд подошел к распахнутым створкам. — Ты жив. Цел. А что с твоей невестой?

— Ранена, — угрюмо сказал Харальд. — Где сейчас мои родичи?

— На берегу, — отозвался Кейлев. От сердца у него отлегло, ярл посмотрел на него спокойно — и вроде бы не сердился.

— Хорошо, — буркнул Харальд. — Пошлите трех человек в рабский дом. Пусть пригонят ту старуху-славянку — и пару баб помоложе и посмышленей. Кейлев, выдели десяток воинов для охраны Сванхильд. И сам останься с нею. Присмотри, чтобы ее перевязали хорошо. Где там братья моей невесты?

Он сгрузил девчонку с рук на руки одному из Кейлевсонов, приказал:

— Неси ее в женский дом. Найди там покрывала, чтобы ее отогреть. Пусть растопят печь, если не топлено…

— Все сделаю. — С готовностью ответил сын Кейлева. И потопал к женскому дому, с десятком воинов за плечами.

Харальд расстегнул мокрый плащ — сзади кто-то тут же набросил ему на плечи сухой. Спросил, глубоко вдыхая холодный воздух:

— Кто-нибудь додумался сберечь мою секиру?

Свейн тут же протянул его оружие. Спросил:

— Может, послать за одеждой?

Харальд скосил глаза. Тряпки на нем выглядели хуже, чем одеяние последнего раба — штаны и рубаха были изодраны в клочья, потемнели от впитавшейся в ткань крови и воды.

— Обойдусь. Сначала — драккары.

Весть о его возвращении успела докатиться до берега — потому что ярл Турле и Огер уже шагали навстречу. Свальд держался в нескольких шагах от них. И был сегодня непривычно неулыбчив.

Они встретились неподалеку от главного дома, на полпути между берегом и воротами.

— Счастлив видеть тебя живым и невредимым, Харальд, — громко объявил Турле, останавливаясь. — Мы опасались, что люди Гудрема забрали тебя в Веллинхел. Но у них это не вышло, хвала Одину.

Огер согласно кивнул, Свальд отвел глаза.

А Харальд вдруг ощутил, как хочется ему пить, есть и спать. Причем желательно не одному, а чтобы рядом сопела девчонка.

Но спать нельзя, пока он не даст родичам по лапам, которые они посмели протянуть к его драккарам. К тому же было и другое.

Харальд подышал, разгоняя усталость. Сжал пальцы на рукояти секиры. Лицо Турле у него перед глазами начало отливать красноватым. Берсерк в нем просыпается?

Или дед покраснел от стыда, что приходится изображать показную радость?

Скорей уж он наливается кровью от ярости, что внук все-таки вернулся, решил Харальд.

— Ты вовремя появился, племянник, — вставил Огер, пока все молчали. — Завтра мы собирались отплыть в Веллинхел, за тобой. Свальд прошелся сегодня вдоль побережья, высматривая, нет ли там драккаров Гудрема…

Харальд молча взглянул на брата.

— На расстоянии половины дня пути стоянки нет, — быстро и чуть смущенно сказал Свальд. — Похоже, Гудрем высадил свое войско далеко от Йорингарда.

— Это хорошо, — неторопливо заявил Харальд. — Если враги далеко, значит, никто не помешает нашей беседе. Говорят, тебе не понравился мой эль, ярл Турле. Настолько, что ты объявил мою невесту рабыней. А еще говорят, что ты посмел не пускать моих хирдманов к моим же драккарам.

Дед ответил недрогнувшим голосом:

— Мне пришлось сделать это.

Он выдержал лютый взгляд Харальда, не дрогнув.

— А что касается твоей невесты — говорят, на тебя иногда находит. И ты приходишь в себя, только если эта девка…

Харальд оскалился.

— Кейлевсдоттир, — поправился старый ярл. — Если она рядом. Я не мог отправиться за тобой в Веллинхел, не взяв ее с собой. А твоих людей к драккарам я не пускал потому, что они оказались трусами, предавшими своего ярла. Когда ты пропал, они не пошли следом, чтобы отбить тебя. Хотя должны были. И я опасался, что они сбегут на твоих драккарах, обворовав своего ярла.

Воины, стоявшие за спиной Харальда, угрюмо молчали.

— Мои люди выполняли мой приказ, — бросил он, — который я отдал им перед уходом. И ты тоже не торопился за мной следом, чтобы отбить меня у врагов, ярл Турле. Сидел себе в крепости, хотя тебе лично я ничего не приказывал. Но речь сейчас не об этом. Пока меня не было, за моей спиной ты высмеял меня, назвав эль свободной шеи, который пил на моем пиру, неправильным. Ты объявил мою невесту рабыней. Я убивал и за меньшее.

Дед вскинул голову еще выше, кинул ладонь на рукоять меча.

— Хочешь вызвать меня на хольмганг? Это будет славный бой. Даже если он станет последним в моей жизни.

— Когда я захочу наказать тебя, ярл Турле, — тяжело сказал Харальд, — я убью Огера. Потому что есть вещи, за которые у человека надо отбирать не жизнь, а то, что ему дорого. Я бы и Свальда убил, но мне нравятся его глупые шутки. Поэтому нам придется решить, как и чем ты заплатишь. Я знаю, чего ты хотел — Йорингард, казну и драккары. Родичем ты меня никогда не считал, и за твою жадность я на тебя не в обиде. Однако за моей спиной ты высмеял то, что я говорил и делал. Причем перед моими людьми. Вот только не решился высказать мне это в лицо. Ты и сейчас не решаешься, теперь, когда я стою перед тобой. В других странах это называют хитростью. У нас в Нартвегре — трусостью. Что скажешь?

Ноздри старого Турле раздувались, морщинистые губы стянулись в жесткую линию, но он молчал. Огер заявил:

— Мы готовы заплатить вергельд. Если ты считаешь, что тебе нанесли бесчестье — назначь цену. Возможно, мы поторопились, но ты и сам знаешь — родичи должны следить за тем, чтобы богатство оставалось в роду, преумножая его силу. Двое моих сыновей погибли в битвах, которые мы выиграли бы, будь у нас побольше драккаров…

Убить бы их обоих, и Турле, и Огера, устало подумал Харальд. Но ему нужно взять Веллинхел. И весной сюда придет конунг Готфрид из германских земель. Германцы плохо плавают по морям, но хорошо сражаются. Особенно когда их много.

А у него людей до смешного мало.

К тому же — Свальд. Брат привез ему в дар Сванхильд. Не будь этого, он сам сейчас служил бы Гудрему, как безмозглая тварь. Или что там уготовил ему Ермунгард…

А для Свальда старый Турле был человеком, подарившим ему первый меч — и новенький драккар.

— Я принял решение, — объявил Харальд, снова оскалившись. — Я заберу у вас три драккара. Вместе с хирдами, которые вы отпустите, чтобы они дали клятву уже мне. И оставлю у себя Свальда, который будет служить под моей рукой, как простой хирдман. Если через год я увижу, что он служит честно, я прощу вас. И отпущу его. Но вы двое уйдете из Йорингарда прямо сейчас. На одном драккаре. Если что, помните — Свальд последний в вашем роду, и он останется рядом со мной. За все ваши новые хитрости заплатит он. Если понадобится, то и своей жизнью. А теперь уходите. Оба.

Свальд вдруг улыбнулся, заявил с готовностью:

— Да, это будет честно. Я согласен.

Турле стоял, покачиваясь. Лицо его почернело от прилившей крови. Потом он прохрипел:

— Свальд не последний в нашем роду. Есть еще и ты. Ты тоже из ярлов Сивербе, Харальд. Помни об этом. Я согласен уплатить тот вергельд, который ты назначил. Три драккара вместе с хирдами и Свальд. Прощай.

Он развернулся, тяжело зашагал к берегу. Огер торопливо заявил:

— Я хотел бы проститься с сыном. Перед отплытием.

Харальд прищурился, медленно кивнул, соглашаясь. Свальд, благодарно глянув на него, двинулся вместе с отцом к фьорду.

— Все к драккарам, — приказал Харальд. — Проводим гостей. И присмотрим, чтобы ничего не случилось, пока они будут отчаливать.

Он размашисто зашагал вниз, к берегу.

Один из страшных мужиков, по лицу которого текла вода, разрубил ей плечо. Что было потом, Забава не помнила.

В себя она пришла уже на руках у Харальда, который ее куда-то нес.

Он снова посветлел лицом и сиял серебряными глазами — но стал каким-то страшным, даже не худым, а пугающе-костлявым. Щеки ввалились, кости вокруг глаз торчали гребнями по бровям и скулам, нос заострился. И подбородок выпирал даже не по-звериному, а по-змеиному…

Но у Забавы не было сил радоваться тому, что он опять стал человеком. Тело сводило от ледяного холода. Плечо болело — надрывно, непрестанно.

Затем Харальд ее заголил, да еще при мужиках, и начал растирать.

Как только по телу стрельнуло легким теплом, боль в отместку за это скрутила так, что лицо Харальда перед глазами поплыло, смазываясь.

Забава терпела, постукивая зубами и судорожно выдыхая. На каждом вдохе плечо словно резали заново. Она стискивала зубы. Кричать казалось почему-то стыдным. Мысли в голове путались, думалось ей только об одном — как же болит, болит-то как…

Потом перед глазами все потемнело, и боль наконец отступила.

Второй раз Забава пришла в себя уже в опочивальне женского дома. Было тепло — а левое плечо как будто грыз неведомый зверь.

Рядом мелькали лица — бабки Малени, каких-то баб. Затем над Забавой склонился Кейлев. С иглой в пальцах.

Она задохнулась от ужаса, дернулась. Приемный отец что-то сказал, ее тут же схватили за руки. Даже на лоб кто-то ладони положил, придавив голову к подушке.

Больней всего было, когда игла прокалывала кожу. Когда по мясу шла, еще ничего, не так дергало…

Не было бы вокруг людей, она, может, и закричала бы. А так только со стонами выдыхала. Пятками по постели била, когда игла втыкалась. Слезы текли по лицу, не переставая…

Потом ей затянули плечо льняной тканью, обрядили в рубаху. Укрыли, начали поить крепким хмельным. Следом — молоком с медом.

А ей от боли не хотелось ни пить, ни есть.

Красава, вспомнила вдруг Забава. Ей сейчас вот так же больно — хотя нет, еще больней. У сестры по всей спине от кожи только тонкие ленты остались. Но Красаве никто не помогает. Не кормит, не поит, рядом не сидит, вот как с ней самой.

Она выпростала здоровую руку из-под покрывала, потянулась к бабке Малене, сидевшей рядом. Просипела:

— Красава… как она? Попроси Кейлева послать к ней кого…

Бабка со вздохом поднялась. Протопала до двери, заговорила с каким-то нартвегом — голос у того походил на голос самого Кейлева.

Вернувшись, Маленя объявила:

— Твой отец сказал, что он прикажет позаботиться об этой рабыне. Ради тебя. Хоть и предупредил, что ярлу это не понравиться.

Забава кивнула — и тяжело задышала. Боль вроде бы стала поменьше.

Девка Харальда вернулась — и привела его с собой. Или это он вернулся и привел ее с собой?

Рагнхильд выглянула из опочивальни, когда в проходе тяжело затоптали. Саму девку, она не увидела, но из обрывков разговоров, что звучали в проходе, поняла, что та ранена.

Хоть бы подохла, подумала она, закрывая дверь. Затем порадовалась, что не стала торопиться — и не разорвала сговор с Убби.

От двери Рагнхильд прошла к оконцу, распахнула ставню, подвешенную на кожаных петлях. Выглянула наружу.

Дорожка, на которую выходило крохотное окно, оказалась пуста. Хотя до этого по ней то и дело прохаживались с мрачными лицами воины Харальда — идя от кухни или от мужского дома к воротам.

Где сейчас все воины, она примерно догадывалась. Ярл побежал отвоевывать свои драккары — и его хирды с ним…

Рагнхильд улыбнулась. Все не так уж плохо. Главное, Гудрем мертв, а значит, месть свершилась.

И Харальд ей больше не нужен. Как и его девка.

Если ярл умрет достаточно быстро, сестер не успеют продать на торжище. Они останутся здесь. Кому бы не достался потом Йорингард, с ним можно будет договориться. Ласка под покрывалом действует на мужчин даже сильней, чем ее красота — в этом она уже успела убедиться за последний месяц.

Ярл Турле забрался на свой драккар одним из первых. Огер — последним.

Харальд стоял на берегу, подгоняя родичей угрюмым взглядом.

— Кто-нибудь, — буркнул он, не отводя глаз от воинов Турле, взбирающихся на драккар. — Притащите сюда ясеневую колоду. И принесите чего-нибудь из еды. А еще эля.

Колоду, на которой положено приносить клятвы ярлу, прикатили из главного зала. Почти тут же в руку Харальду сунули хлеб с ломтем мяса. Он начал жевать, заглатывая большие куски. Запил все элем.

Одинокий драккар уже отчалил от берега. Весла взлетели и упали, врезавшись в воду. Корабль поплыл к устью фьорда, над которым разгорался закат.

На берегу остались три хирда.

Двум из них Турле и Огер только что объявили, что возвращают их слово. И просят встать под руку ярла Харальда, которому отныне принадлежат драккары, на которых они плавали.

Третий хирд до этого ходил под рукой Свальда. Брат, поглядев на отплывающий корабль, подошел к Харальду. Сказал, улыбаясь как всегда:

— Знаешь, Харальд… спасибо. Я знаю, старый Турле всем и даже мне как кость в горле…

— Он хотел забрать мою крепость, пока меня не было, — напомнил Харальд. — Мои драккары. Мою невесту. Это уже не кость в горле — это копье в нем. А ты, Свальд, как я понимаю, улыбался и тогда, когда он это делал. Вот как сейчас.

Улыбка сошла с лица Свальда.

— Честно говоря, мне это тоже не понравилось. Но про тебя ходили нехорошие слухи, Харальд. Что ты перестал быть человеком. Вспомни — сначала ты не вернулся, потом тебя не нашли среди мертвых… и я не хотел начинать новую войну, но уже с дедом. И старик никогда не выступил бы против тебя в открытую, если бы ты вернулся. Припомни, сегодня он не стал затевать драку. Ты родич, против родича меч не обнажают.

— Не будь так уверен в этом, Свальд, — Харальд на мгновенье ощутил злость.

Но она тут же улеглась. Свальд нашел свой способ бороться с тем, что ему не нравилось — он этого просто не замечал. И прятался за щитом из улыбок, смешков, болтовни о бабах. Иначе ему пришлось бы стать вторым Огером. Или еще одним Турле…

— А про твою невесту я не знал, — добродушно заявил Свальд. — Меня с утра отправили пройтись вдоль берега. Но я не позволил бы причинить ей зло.

— Да, — согласился Харальд. — Если бы ты узнал, что ей собираются причинить зло. Если бы тебе позволили это узнать. Поэтому я хочу, чтобы ты тоже освободил своих воинов от слова, данного тебе. Они встанут под мою руку — или уйдут отсюда пешком. А ты станешь хирдманом на другом драккаре — и с другим хирдом. Набранным из моих людей. Завтра я этим займусь.

Свальд, помедлив, кивнул.

— Понимаю… и все-таки спасибо, что не убил деда. Турле, конечно, отвратителен — особенно когда ему что-то придет в голову…

— Как ты уже сказал, — насмешливо заметил Харальд. — Против родича меч не обнажают. И ты здесь для того, чтобы Турле в голову больше ничего не пришло. Но учти, хирдманов твоего деда, которые знают, что любимого внука задевать нельзя, тут нет. Если кто-нибудь из моих людей вызовет тебя на хольмганг, я возражать не буду.

За Свальдом уже толпились ветераны Турле и Огера, готовые принести клятву. Харальд прищурился.

— Ступай к своим людям. Объяви, что ты им больше не ярл. И что твой драккар принадлежит теперь мне. Меч держать ты научился, осталось научиться отвечать за свои дела — и за бездействие.

Свальд, помедлив, кивнул — и отошел. Первый воин поставил ногу на ясеневую колоду, протянул руку к Харальду. Он положил поверх чужой ладони свою.

— Клянусь, ярл, что буду драться за тебя, и встану там, где ты прикажешь. Что не предам, не струшу и не побегу. Клянусь, что не обману, не украду ни у тебя, ни у братьев по хирду. И пусть станет свидетелем моей клятвы ясень, дерево мужчин. Пусть ясеневые драккары сбросят меня в воду, а ясеневое древко копья обломится в руке, если я эту клятву нарушу…

Договорив положенные слова, воин отступил, следующий тут же поставил ногу на колоду. Харальд не стал убирать свою руку, и мужчина прижал ладонь к пальцам ярла, подведя ее снизу.

Стоять придется долго, подумал Харальд. Принятие клятвы у трех хирдов — дело не быстрое.

Он освободился лишь к полуночи. Буркнул, посмотрев на одного из Кейлевсонов:

— Болли. Распорядись, чтобы убрали те два тела, которые я приказал не трогать. Подними рабов, пусть баб похоронят прямо сейчас.

Болли тяжело вздохнул, набычился.

— Тут такое дело, ярл… одна из рабынь выжила. И Сванхильд об этом как-то узнала. Моя сестра оттащила ее в рабский дом. Баба, конечно, плоха. Может, все-таки помрет.

Выжить могла только Кресив, мрачно подумал Харальд. Из двух запоротых темноволосая была самой здоровой. И девчонка как-то сумела об этом узнать…

Наверно, придется все-таки сделать то, что предлагал ему Кейлев с самого начала — глупая баба пошла в баню и угорела. После того, что сделала для него Сванхильд, открытого противостояния с ней он не хотел.

Но и оставлять Кресив в живых нельзя, слишком уж та ненавидит девчонку.

— Пусть похоронят ту, что умерла, — распорядился он. — И принесут еду в мою опочивальню. Побольше, для меня. Чистую одежду в баню. Убби, Свейн, Бъерн, Ларс. Присмотрите за фьордом. Не думаю, что родичи вернутся, но осторожность не помешает. Убби и Болли, пройдитесь со мной до бани. Хочу знать до мелочей все, что случилось в мое отсутствие. Что, как, почему…

Вымывшись, Харальд вышел под темное небо. Теперь следовало отправиться в опочивальню, поесть и завалится спать.

Сначала проверю, как там Сванхильд, устало подумал он, поворачивая к женскому дому.

Девчонка дремала. Харальд отогнул покрывала, проверил повязку. Кровавое пятно, выступившее на ней, оказалось не слишком большим. И уже успело подсохнуть, прихватив ткань коркой. Значит, кровить перестало.

От нее пахло элем, медом, молоком. Всем сразу, зовущее и тепло.

И Харальд, не выдержав, переменил свое решение — выспаться одному, а ее оставить в покое до завтра. Собрал концы полотна, подстеленного под Сванхильд, сграбастал ее вместе с покрывалами, наваленными сверху.

Она открыла глаза, Но ничего не сказала. Взгляд был затуманенный, однако ясный. А веки красные, словно она долго плакала…

Харальд пнул ногой дверь и вынес Сванхильд во двор. Ее охрана зашагала следом. Он не препятствовал — пусть сегодня их посторожат, из него защитник никакой.

В покоях оказалось тепло, кто-то еще днем затопил печи на хозяйской половине. Родичи позаботились о себе, подумал Харальд, укладывая девчонку на постель. Зато она не будет мерзнуть, и это хорошо. После ледяной воды требуется тепло…

Он торопливо похватал куски с подноса, стоявшего на одном из сундуков. Затем разделся, нырнул под покрывала к Сванхильд — со стороны здорового плеча. Недовольно поморщился, потянувшись к ней и наткнувшись рукой на ткань рубахи.

— Харальд, — вдруг выдохнула Сванхильд. — Красава.

Кресив, перевел для себя Харальд. И сморщился еще сильнее, но уже устало.

Откуда столько упрямства в слабом теле? Нет чтобы использовать его для другого — прижиться в его краю, стать такой, как женщины Нартвегра. Он дал ей семью, отца, дом, а она не может сделать малого — подумать о себе…

Харальд двинулся вниз, прижался щекой к здоровому плечу девчонки. Теплому, слабому. Поймал ладонь руки, приподнявшейся под покрывалом. Сжал тонкие пальцы, притянув повыше, к себе.

Сванхильд дышала рядом. Покрывало сбилось, и холмик груди, прикрытый рубахой, едва заметно приподнимался и опадал у него перед глазами.

И Харальда вдруг накрыло желанием. Дыхание участилось, ниже пояса потяжелело — сильно, давяще, почти до боли.

Зря я ее сюда притащил, с неудовольствием подумал он. Не больную же тревожить…

А тело просило.

Уйти, что ли? Теперь, после отплытия родичей, на хозяйской половине освободились сразу две опочивальни.

Харальд уже практически принял решение убраться в другие покои — и оставить девчонку здесь одну. Но рука, отпустив тонкую ладонь, сама собой вдруг скользнула от запястья к локтю. А уже оттуда на живот, прикрытый рубахой.

Поглажу немного и уйду, мелькнула у него мысль. Если станет совсем уж невмоготу — в крепости полно баб. Две даже не тронутые…

Его ладонь прошлась по животу, натягивая рубаху. К холмику, спрятанному под полотном. Девчонка вздохнула чуть громче, он вскинул голову.

И посмотрел ей в глаза.

Взгляд у Сванхильд был затуманенный. Не только от боли, вдруг догадался он. В нее влили немало эля, и надо думать, крепкого.

Но возмущения или недовольства в ее глазах не было.

И Харальд позволил себе то, чего не следовало делать — надавил ладонью, втискивая пальцы ей между ног. Погладил через полотно холмик, ощущая под тканью мягкость женской плоти.

Она моргнула, скосила глаза вниз, в направлении его руки, спрятанной под покрывалом. Снова перевела взгляд на него. Губы приоткрылись.

Харальд ожидал, что Сванхильд опять начнет лопотать про Кресив, но она смотрела на него молча. Губы подрагивали…

И он поцеловал ее так бережно, как только мог. Потом замер над ней. Глядел ей в глаза и гладил холмик под животом, прикрытый тканью, надавливая все сильней.

В голове стучало — надо уйти. А встать и убраться не было ни сил, ни желания.

Наверно, он смог бы покинуть опочивальню, если бы Сванхильд хоть раз одарила его сердитым взглядом. Или нахмурилась. Во всяком случае, ему хотелось верить, что смог бы.

Но девчонка смотрела открыто, доверчиво. Потом облизнула губы, потянулась здоровой рукой, высвобождая ее из-под покрывала. Коснулась его щеки тыльной стороной ладони — как-то бережно, словно к чему-то дорогому прикоснулась.

И Харальд понял — все, уже не уйти. Главное, не потревожить ей плечо…

Он сдернул покрывала, скользнул к изножью кровати. Встал и подошел к той стороне постели, где лежала Сванхильд. Осторожно приподнял ее, уложил поперек кровати.

Она поджала ноги — и задела коленями его напрягшееся копье. Вздрогнула, то ли от смущения, то ли еще от чего. Следом судорожно вздохнула. Но испуга на лице не было.

Пользуюсь тем, что ее разум затуманен элем, подумал Харальд. И двумя ладонями прошелся по женскому телу, поднимая рубаху, заголяя тело Сванхильд до груди. Раздвинул ей ноги, устроился между ними.

А потом, потянувшись вперед, осторожно прихватил губами сосок одной из грудок — розоватый, беззащитно-оголенный. Надавил языком так, словно тот был ягодой — а он хотел выдавить из этой ягоды весь сок.

Бусина соска затвердела прямо во рту, лаская небо. Харальд одной рукой поймал колено Сванхильд, потянулся к местечку между ее ног, пройдясь ладонью по бедру.

Коснулся складок под шелковистыми завитками, раздвинул их — и с радостью ощутил у входа скользкую влагу.

Сил ждать дальше уже не было, и он придвинулся, вдавливаясь в ее тело. Вошел — но бережно, медленно. Вспомнил вдруг со стыдом, что ее нужно беречь от его рывков, чтобы не тревожить плечо. Тут же двумя руками обхватил тонкую талию, придавил Сванхильд к кровати, для верности.

Сегодня Харальд входил и выходил из нее неспешно, томительно-медленно… губу себе прикусил, чтобы не забыться, не заспешить. Шею сводило от желания войти по-другому, безжалостно, быстро…

Сванхильд здоровой рукой уцепилась за одну из его ладоней, дышала мелко, неглубоко. И вот теперь уже морщилась. Боль, похоже, все-таки пришла.

Но было в ее лице еще что-то. Радость, согласие… и взгляд был светлым, открытым.

Шелковая кожа ее ног, свесившихся с кровати, проходилась по его бедрам, когда он входил, втискиваясь в нее, и выходил. Поглаживала ласкающе, мягко.

Харальд излился в нее с хриплым стоном, замер над телом Сванхильд, согнувшись и надсадно выдыхая. Сам себе напоминая зверя, нависшего над добычей…

Забава выдохнула:

— Красава.

Но тут же замерла. У Харальда, и без того хмурого, в ответ раздраженно дернулась верхняя губа, лицо скривилось. Белесые брови сошлись на переносице, а запавшие глаза люто блеснули серебром.

И ей почему-то вдруг стало его жалко. Сколько он по лесу бегал голодный и холодный, потом ее на руках тащил. Сам на этот раз человеком обернулся, сумел же как-то.

А она ему — о Красаве. Сразу же, первым словом, вместо того, чтобы доброе слово сказать. Поблагодарила бы лучше, что на руках нес, растирал, когда замерзла…

Но ведь он по-зверски поступил, молча оправдалась перед собой Забава. Разве можно о таком забыть и промолчать?

И все же больше о Красаве она не упоминала, решив — успеется еще.

В голове плескался туман, боль в плече мучила уже не так сильно, став привычной. Потом рука Харальда скользнула ей на живот, потянулась ниже. Забава только удивилась. Откуда силы берет? Да еще на такое дело, после всего, что было?

Но про себя решила — пусть его. Хочет свое получить, так пусть получит. Зато он здесь, с ней, живой, невредимый…

То ли радость от этой мысли оказалась такой сильной, то ли ласки Харальда были всему виной — а может, и хмельное, что в нее влили — но она вскоре забыла обо всем. И о Красаве тоже.

Потом боль в плече снова вернулась, однако ей было уже не до нее, уже слишком хорошо и радостно — и от жесткой, горячей хватки рук Харальда, и от неторопливых, долгих его движений. Но почему-то не стыдно.

Обратно на место Харальд уложил ее заботливо, как дите малое. Повязку проверил, перед тем, как лечь рядом.

Забава уснула, чувствуя его руку поперек живота.

Этой ночью Убби не пришел.

Не то чтобы Рагнхильд его ждала, но надо было узнать, что же произошло с Харальдом и его девкой. Все узнать, до мелочей.

Конечно, кое-какие сведения она собрала, прогулявшись по крепости и зайдя на кухню. Ярла Турле и ярла Огера выгнали из Йорингарда, разрешив им взять только один драккар. И они почему-то не стали драться за другие свои корабли.

Но Свальд остался здесь. При этом известии Белая Лань обрадовалась.

Осталось только решить, как убрать Харальда. Было три пути — нож, яд и вовремя задвинутая заслонка.

Однако с Харальдом это могло не сработать. Неизвестно, как подействует на берсерка яд, а надеяться на то, что она сама — или даже кто-то другой — сумеет его прирезать, глупо. Многие пытались убить Харальда, но никому это еще не удалось…

И мысль про заслонку была не лучшей. Печи на хозяйской половине топились из прохода, так что угореть мог не только Харальд, но и Свальд, спавший там же. А берсерк мог почуять легкий кислый запашок раньше, чем надышится угаром.

Рагнхильд провела все утро, размышляя над тем, как убить Харальда.

Ночью Сванхильд попыталась встать по нужде — и даже сумела сесть, перекатившись сначала на здоровую сторону и побарахтавшись под покрывалом.

Харальд проснулся от ее возни и тяжелого дыхания рядом. Выдыхала девчонка судорожно, свистяще. Похоже, пыталась сдержать стоны.

Харальд встал, помог — в молодости, когда ходил простым воином на драккарах, приходилось присматривать за ранеными. Когда понес Сванхильд обратно к кровати, та заплакала, уронив ему на плечо несколько слезинок. То ли от боли, то ли от смущения.

И он, подумав, на всякий случай влил ей в рот еще эля — благо в опочивальню для него принесли не одну баклагу с крепким напитком. Девчонка глотала покорно, хоть и задыхалась.

Наконец-то, подумал Харальд. Хоть в чем-то, но она послушалась его с первого раза.

Усталость и все, что с ним было, сказалось — на следующее утро он встал непривычно поздно. Девчонка спала, беспокойно постанывая. Харальд прошелся по опочивальне, приоткрыл окошко.

И только тогда заметил то, чего не разглядел ночью, когда принес Сванхильд сюда. Между сундуками и кроватью, с той стороны, где всегда спал он, тянулись по полу выжженные пятна. Цепью.

Харальд присел, потер одно из них пальцем. Почерневшее дерево хрустнуло и промялось, образовав ямку.

Опять придется половицы менять, подумал он. И встал. Пригляделся к покоям.

Пятна шли цепочкой как раз там, где прошлась Сигюн, приснившаяся ему в ночь нападения Гудрема. Примерно там и падали капли яда с края ее чаши…

Значит, это был не сон. Невезучая у него опочивальня. На бревенчатой стене темное выщербленное пятно — след, оставшийся после того, как он расколошматил об это место светящуюся змею. На полу следы от яда змеи, подвешенной над Локи, его дедом. Кругом змеиные отметины.

Харальд, отвернувшись от пятен, оделся. Выглянул в проход, спросил у воинов, торчавших за дверью:

— Рабыни явились?

Парни расступились, один кивнул в сторону выхода. Харальд глянул туда. В конце прохода жались к стенкам две бабы и старуха-славянка.

Он дошагал до рабынь, распахнул дверь ближайшей опочивальни, после отплытия родичей стоявшей пустой. Буркнул, указав на старуху рукой, державшей секиру:

— Ты сюда. Вы двое — стойте на месте.

И первым шагнул в опочивальню. Дождался, пока рабыня, одышливо дыша, зайдет и прикроет засобой дверь.

Сказал мрачно:

— Скажи-ка, какого Хеля Сванхильд побежала к рабскому дому?

Он предполагал услышать что-то вроде — сама отправилась искать сестру, по собственной воле…

Но старуха пролепетала совсем другое.

Убби отсыпался в мужском доме после бессонной ночи — и проснулся, когда кто-то пнул по нарам, на которых он лежал.

Изуродованная кисть правой руки, торчавшая теперь крабьей клешней, по старой привычке дернулась к мечу.

Но после увечья он ложился так, чтобы стена с оружием располагалась со стороны левой, здоровой руки. И скрюченные пальцы бесцельно прошлись по воздуху, так и не поймав рукояти.

Потом Убби разглядел в полумраке Харальда, молча стоявшего рядом. Сел, моргая.

— Что-то случилось, ярл?

— Выйдем, — бросил тот. — Поговорим.

И, развернувшись, вышел.

Хирдман одной рукой накинул на плечи плащ — спать приходилось в одежде, на всякий случай. Двинулся вслед за ярлом.

Харальд уже шагал от входа в мужской дом к берегу. Убби, догнав, догадливо спросил:

— Опять Рагнхильд что-то натворила, ярл?

— Скажи-ка мне, Убби, — Харальд вдруг остановился, развернулся к нему. — Почему я должен бегать по крепости и уединяться со своим хирдманом, чтобы поболтать о какой-то бабе? Еще хорошо, что дел пока нет. Гудрем мертв, осталось только наведаться в Веллинхел. Но думаю, наследники Гудрема уже сбежали, прихватив с собой казну…

— Значит, мы туда не пойдем? — Живо спросил Убби.

Харальд помолчал. Наведаться в Веллинхел он собирался, несмотря ни на что. На то были свои причини.

Правда, Сванхильд ранена, и тащить ее по морю сейчас неразумно.

Можно взять кнорр, оставшийся после торгаша, подумал он. Посадить туда рабынь, чтобы присматривали, подобрать команду из своих людей. Натаскать покрывал, поставить какую-нибудь жаровню…

— Мы туда пойдем, — наконец сказал Харальд. — Выйдем послезавтра. Только поэтому я не буду требовать, чтобы ты выслал свою невесту из Йорингарда немедленно. Но когда мы вернемся, ты уберешь Рагнхильд из крепости. Хочешь, отправь ее к себе домой, хочешь, построй для нее лачугу неподалеку. Но здесь я ее видеть не хочу. И вход в Йорингард для Рагнхильд будет закрыт. Ты понял меня?

— А что она натворила? — настойчиво спросил Убби.

И эта настойчивость Харальду не понравилась. Он нахмурился, но все же ответил:

— Она привела Сванхильд туда, где запороли двух рабынь. И назвала мое имя, указав на них. Она лезет не в свои дела, Убби. А женщина должна знать свое место. Укажи ей его — потому что Рагнхильд уже второй раз суется к моей невесте. И на твоем месте я бы задумался, зачем она это делает.

Убби побагровел, пробормотал:

— Я все узнаю, ярл.

— И вот еще что, — спокойно сказал Харальд. — Я сейчас отправлю своих людей сторожить Рагнхильд. Она будет сидеть в свой опочивальне, пока ты не уберешь ее из Йорингарда. Я устал замечать ее следы то тут, то там. Будет лучше, если твоя невеста побудет пока под охраной.

— Я могу поставить своих людей… — пробормотал Убби.

И наткнулся на взгляд ярла, блеснувший серебром.

— Все те, кто находится в Йорингарде — мои люди, Убби. А стражу для Рагнхильд я подберу сам. Из тех, кто не распустит слюни при виде твоей невесты. Это все, что я хотел тебе сказать.

Когда разъяренный Убби влетел в дверь, Рагнхильд сжалась, но все-таки сумела улыбнуться.

— Убби?

— Говорят, ты очень интересуешься невестой ярла, Ольвдансдоттир, — с придыханием объявил тот. — И хотя я велел тебе держаться подальше от Сванхильд, ты опять к ней полезла.

Рагнхильд посмотрела на своего жениха умоляюще.

— Убби, когда ярл пропал, его невеста осталась без охраны, одна. Вспомни — всем тогда было не до нее. Сванхильд подошла ко мне в женском доме, начала умолять о чем-то. Потом назвала имя своей сестры. Я просто ее пожалела.

Рагнхильд ожидала, что жених, как в прошлый раз, раскричится — но вместо этого Убби стоял молча. Смотрел с нехорошим прищуром, морщил лоб…

И вдруг заявил:

— Я знаю только одну причину, по которой баба лезет к другой бабе — и толкает ее то на одну глупость, то на другую. Это когда ей хочется добраться до мужика той бабы. Дочь конунга решила, что простого воина для нее маловато? И захотела раскинуть сеть на ярла?

— Нет, — быстро выкрикнула Рагнхильд.

И похолодела. Как бы Убби не решил разорвать их сговор…

А между тем он ей еще нужен. Неизвестно, удастся ли ей убить Харальда. Да и в том случае, если удастся, на первое время ей потребуется защита. Сразу после смерти ярла воины начнут искать виновного. Хотя бы для того, чтобы похоронить его вместе с Харальдом.

— Нет, это так, — с нажимом сказал Убби. — Но я решил, что заделаю сына дочке конунга — и от своего решения не отступлюсь. Но теперь тебя будут сторожить. Из своей опочивальни ты больше не выйдешь. Ярл не хочет, чтобы ты болталась по Йорингарду. Как только мы вернемся из Веллинхела, мне придется построить для тебя хибару в округе. Будешь жить там, пока не понесешь от меня. А потом я отправлю тебя домой.

Он развернулся, пошел к двери, бросив на ходу через плечо:

— Приду ночью. Жди. Выпорю и останусь до утра.

В проходе уже звучали шаги двух мужчин — пришла стража.

И когда Рагнхильд попыталась выйти, ее просто не выпустили.

До вечера Белая Лань металась по опочивальне, кусая губы. Если ее будут взаперти, а затем выставят из Йорингарда — как она доберется до Харальда? Убить берсерка и без того нелегко, а уж сделать это, сидя под охраной…

Под охраной это становилось невозможным.

Едва стемнело, в оконце ее опочивальни вдруг стукнули. Рагнхильд тут же метнулась к нему, приоткрыла ставню. И услышала шепот Сигрид, своей сестры:

— Рагнхильд, что случилось? Тебя не выпускают… это все из-за того случая, с невестой ярла и ее сестрой-рабыней?

Хорошо, что я рассказала сестрам о причине немилости ярла, подумал Рагнхильд. И хорошо, что они пока не знают о решении ярла продать их, как рабынь. Сейчас самое время рассказать им об этом. Решительнее будут…

Пусть она сама сидит взаперти — но сестер пока что выпускают.

— Сигрид, — быстро пропела Рагнхильд. — Ярл Харальд хочет продать вас всех как рабынь. Меня посадили под стражу, потому что я…

Она замялась, но все же сказала:

— Я возражала против этого. Пусть об этом узнают все дочери моего отца — но никому больше не говорите. Приходи ко мне завтра, в это же время. Я скажу, что вам делать. А сейчас иди, чтобы тебя не заметили…

День для Харальда выдался суматошный — надо было подобрать людей для хирда, в котором хирдманом станет Свальд. Кроме того, воинов, что встали под его руку, перейдя от родичей, следовало смешать со своими, собрав заново три новых хирда…

Да еще Свейн заявил, что вояки Гудрема, сидевшие у него в крепости под замком, тоже хотят принести ему клятву. С ними тоже пришлось разбираться.

К себе Харальд вернулся поздно вечером, спокойный и довольный. Теперь у него было шесть полных хирдов. Это уже кое-что.

Сванхильд сидела на кровати бледная — но не настолько, чтобы беспокоиться о ней. Харальд уже привычно приказал старухе остаться, выгнав остальных рабынь. Спросил, замерев у изножья кровати:

— Как ты?

Она ответила неуверенно, на его языке:

— Хорошо.

И тут же замолчала. Но глазами блеснула так, что стало ясно — хочет что-то сказать, только не решается.

А потому Харальд, скинув плащ, сам завел разговор, который следовало завести:

— Ты затащила Кресив в рабский дом, хотя я приказал, чтобы она осталась там, где ее выпороли.

Девчонка посмотрела расширившимися глазами, ответила тихим голосом. Старуха перевела:

— Говорит, ты, ярл, обещал не убивать ее сестру. И ту, вторую рабыню, тоже.

Харальд сделал несколько шагов, присел на кровать рядом со Сванхильд. Объявил:

— А я и не убивал. Только выпорол.

И посмотрел открыто, честно — ощутив при этом быстрый проблеск недовольства. Приходится хитрить и вилять…

А ведь он сказал сегодня Убби, что женщина должна знать свое место. Его женщины это тоже касается.

Вот только она сама выбрала свое место — и никак не хочет с него сойти. Кроме того, у нее рана на плече, тревожить ее не следует. И ему остается лишь лукавить, обманывая…

Или я просто устал с ней бороться, с насмешкой подумал Харальд.

Сванхильд, помолчав, что-то сказала.

— Она просит продать свою сестру, — перевела старуха.

И Харальд изумился. На нее это было не похоже…

— Только хорошему хозяину, — тут же добавила рабыня. — И лишь после того, как она выздоровеет.

Он успокоился. Но спросил из чистого любопытства:

— И почему она этого хочет?

Девчонка что-то ответила.

— Говорит, ее сестра все равно не будет счастлива, пока живет с ней рядом. И когда снова что-то случиться, ты опять ее выпорешь. А если найти ей хорошего человека, вдовца, то у нее, может, все еще будет хорошо.

Харальд помолчал, раздумывая. Медленно сказал:

— Я сделаю так, как ты просишь. И даже продам ее вдовцу…

Да просто подарю кому-нибудь, мелькнуло у него в уме.

— Но в благодарность за это ты будешь вести себя послушно. Перестанешь со мной спорить. Возражать. Будешь делать только то, что я говорю.

Девчонка закивала.

В который раз уж прошу об одном и том же, подумал вдруг Харальд. А что делать? Сванхильд больше, чем женщина — она превращает его в человека. Кроме того, девчонка сама отправилась за ним в лес.

И если на драккар ее забросили — то теперь она отправилась следом за ним сама, добровольно…

Харальд взмахом руки отпустил рабыню, коснулся покрывал над коленями Сванхильд.

И сдернул их вниз.

Выгнав бабку, Харальд стащил с Забавы покрывала — а потом встал и проверил повязку. Снова уселся рядом. Погладил ей ноги, запуская ладони под рубаху.

Руки у Харальда были теплее ее тела, и Забава ему улыбнулась. Сама не зная, почему.

Он замер. Потом усмехнулся одной половиной рта. Сказал медленно:

— Нет, приказываю?

И так же неторопливо погрозил ей пальцем.

Забава сразу вспомнила, как отгоняла от себя стражников этими словами в ночь побега. И женой ярла себя объявила, хотя свадьбы еще не было. Потом Харальда не послушалась, когда догнала его на том ручье.

А ведь был еще побег…

От этих мыслей боль в плече немедленно проснулась, зубасто заворочавшись под повязкой. Забава прерывисто вздохнула, подавив стон. Покопалась в памяти, сказала на языке Харальда:

— Прошу… прошу простить.

Он снова усмехнулся, все той же половиной рта. Встал, начал раздеваться, стоя рядом и не отрывая от нее глаз.

У Забавы по щекам пополз предательский румянец. Но она все равно продолжала смотреть на Харальда.

Тело, иссеченное белыми, едва заметными шрамами. Пегие косицы, падающие на широкие плечи. Белесая поросль на груди, животе, ниже…

Харальд, раздеваясь, рассматривал Сванхильд.

И думал при этом — интересно, она когда-нибудь разучится краснеть? Впрочем, краснела девчонка хорошо, становясь еще желанней.

Он снова сел рядом, задрал на ней рубаху, оголив ноги. Сванхильд тут же их сдвинула. Харальд мягко погладил белые коленки, но раздвигать их не стал. Сегодня можно было не торопиться.

Думалось ему о хорошем. О том, что осталось только сходить в Веллинхел, что Гудрем мертв, и зимовье будет спокойным. Правда, весной следует ждать гостей.

Но зиму он проведет с девчонкой. А к весне будут готовы рунные камни…

Харальд наклонился вперед, губами коснулся щеки, прихваченной румянцем. Следом поймал губы Сванхильд, подхватив ее голову под затылок растопыренной пятерней.

Вкус мягкого рта — эль, молоко, мед.

Она ответила на поцелуй, и Харальд ощутил робкую дрожь мелкого языка. Ресницы подрагивали над синими глазами, потом девчонка зажмурилась.

Но как только он отодвинулся, снова открыла глаза.

Он уложил Сванхильд так же, как и прошлой ночью — на край постели. Бережно примостил ее больную руку на подушке рядом, неторопливо задрал рубаху.

Ноги девчонки, свесившись с края постели, тут же поджались. Харальд устроился рядом, закинул одну из них себе на колени. Сванхильд что-то выдохнула — какой-то неясный звук, ни да, ни нет.

И не свое любимое "нет, приказываю".

Харальд ухмыльнулся. То, как она ушла от его парней, стороживших женский дом, его позабавило.

Он погладил поросль между ног, золотившуюся в свете светильника. Запустил пальцы в мягкое женское тело — и поймал ртом одну из грудок.

Сванхильд вздыхала, прогибалась, цеплялась тонкими пальцами здоровой руки то за его загривок, то за волосы на затылке. Поэтому надолго его не хватило.

Но когда Харальд вошел в нее, она его уже ждала. И частую судорогу, родившуюся в ее теле, кольцом охватившую его мужское копье, он ощутил даже раньше, чем пришло его собственное наслаждение…

Убби пришел хмурым, и утром ушел таким же. Рагнхильд даже не пыталась умолять его о прощении — знала, что бесполезно.

По крайней мере, он распорядился, чтобы ей приносили еду.

Весь день Ольвдансдоттир, прихрамывая после очередной порки, ходила по опочивальне. И пыталась придумать, как убить Харальда.

Единственное, что пришло ей в голову, было рискованным… но другого выхода у нее не было.

Однако это потребует нескольких дней для подготовки.

Рагнхильд зло улыбнулась. Все складывалось как нельзя лучше. Утром Убби объявил, что придет к ней этой ночью, но потом она будет спать одна, потому что он уйдет в Веллинхел вместе с ярлом. Выходит, Харальд собирается отплыть уже завтра.

Она замерла на месте, прикидывая. До Веллинхела три дня пути. И еще три дня обратно. Будет время все подготовить. Причем так, чтобы никто ничего не понял.

И не обвинил ее.

В самой крепости Харальд вряд ли задержится — теперь у него достаточно людей, а Гудрем мертв. Он возьмет Веллинхел, а затем поспешит обратно в Йорингард, чтобы отпраздновать свадьбу. Его свадебный эль вот-вот будет готов…

При мысли об этом Рагнхильд вдруг стиснула зубы. Тоска навалилась внезапно — и все при мысли о чужом свадебном эле. Харальд, берсерк, Ермунгардсон, богорожденный — женится. И на ком? На грязной рабыне.

Она вздохнула, скривившись. Теперь нет смысла думать об этом. Лучше подумать о другом. Харальда нужно убить до свадьбы — чтобы его хирдманы не смогли предъявить права на Йорингард от имени вдовы. У нее будет один-два дня, а потом Харальд поднесет эль своей девке…

И нужно подластиться к Убби. Если все удастся, воины Харальда начнут искать виновного. Убби станет тем щитом, который потребуется ей на первое время, сразу же после смерти ярла, пока родичи не получат крепость.

Вечером в окошко стукнула Сигрид. Пошептавшись с ней, Рагнхильд подумала — и пошла к сундуку, за своим лучшим платьем.

Правда, его успела поносить темноволосая наложница ярла, теперь валявшаяся в рабском доме. Рагнхильд и ее сестры получили назад свою одежду только после того, как рабыню увели на порку…

Ольвдансдоттир брезгливо сморщилась. Ничего не поделаешь, придется потерпеть.

Убби явился ночью. Сначала постоял у двери, молча глядя на нее, одетую в лучшее платье, с прядями белых волос, раскинувшимися по плечам. Потом сказал, хмурясь:

— Мы с парнями оттащили бочку с моим свадебным элем в кладовую потемней и похолодней. Чтобы не перебродил до моего возвращения. Как только вернусь, мы поженимся.

Рагнхильд сделала мелкий шажок в сторону Убби, вскинула руки, словно хотела прижать их к груди — и тут же болезненно скривилась, чтобы он видел, как ей больно.

Спросила с придыханием:

— Неужели ты не передумал на мне жениться, Убби?

— Я верен своему слову. — Убби набычился. — Я не разбрасываюсь своими словами так легко, как дочери конунгов, Рагнхильд.

К вечеру, когда воины уже заканчивали перетаскивать на драккары припасы и сундуки, к Харальду вдруг подошел Свальд. Сказал, улыбнувшись — но тут же согнав с лица улыбку:

— Брат. Хочу поговорить с тобой…

Харальд оглянулся на стоявшего рядом Свейна. Тот отошел.

— Говорят, ты приказал не выпускать Рагнхильд из женского дома, — быстро заявил Свальд. — И даже назначил ей стражу.

— А я слышал, что люди, которые интересуются чужими невестами, долго не живут, — буркнул Харальд.

Свальд нахмурился.

— Лань, конечно, стоит хольмганга — но я подошел к тебе не из-за этого. Харальд… раз Рагнхильд под стражей, значит, она что-то натворила? Но Убби, как я понял, сговор с ней не разорвал?

Харальд приподнял брови, внимательно посмотрел на брата.

— Ее вина не так велика. Пока что это были лишь бабьи глупости. Только в своем доме я не хочу даже их. Но раз ты подошел ко мне, значит, было что-то еще, Свальд? Как я понимаю, Рагнхильд пыталась поменять жениха, пока меня не было?

— Дед не позволил бы, — проворчал Свальд. — Она метила в наложницы.

— И ты прибежал рассказать об этом мне? — насмешливо отозвался Харальд. — Хочешь, позову Убби? Ему и скажешь…

Свальд нахмурился.

— Когда я решу вызвать кого-то на хольмганг ради бабы, обойдусь без твоей помощи. Я пришел сказать, что Рагнхильд опасней, чем ты думаешь, Харальд. И не стоит так спокойно относиться к тому, что один из твоих хирдманов женится на дочке Ольвдана. Она привыкла считать эту крепость своим домом. К тому же ты собираешься продать ее сестер…

Он замолчал. Харальд заметил:

— Предлагаешь мне искать баб для своих воинов самому? И решать, на ком им жениться?

— Я тебя предупредил. — Рубанул Свальд. — Знаешь, как говорят — ночная птица поет тише всех, но перед рассветом, когда остальные молчат.

Харальд не ответил, и Свальд развернулся, чтобы уйти.

Плечо болело уже меньше. Повязку ей размачивали подогретой морской водой, от которой рану щипало — и когда ткань отдирали, Забава видела нитки, врезавшиеся во вспухшие и красноватые края раны.

Теперь, когда боли стало меньше, она косилась на грубые стежки с любопытством. Сшито — криво-косо. Поровней бы…

И шрам наверняка останется. Забава ощутила легкий страх. Вспомнила, как бабка Маленя как-то раз сказала, что ярлу хочется на ложе мягкого тела, чтобы рукой тронул — и услада…

А какая тут услада, если рукой тронул — и шрам. Еще, наверно, страшный будет, толстый. Она такие видела у отца, когда тот скидывал рубаху, чтобы колоть дрова.

До самого вечера, пока не явился Харальд, Забава сидела не то чтобы в печали, но с сомнением внутри. Встретила его, сидя на постели.

Он, переступив порог, тут же что-то буркнул двум рабыням — и опять оставил бабку.

Забава замерла. Опять хочет поговорить? О чем? Вдруг о побеге?

— Завтра ярл отправляется в поход, — перевела бабка слова Харальда. — И тебя возьмет с собой. Поплывешь на корабле поменьше, с рабынями. Выйдете вы на рассвете, но светает сейчас поздно, так что успеешь выспаться…

От следующих слов Забава покраснела.

— На корабле он тебя тревожить не станет, там слишком холодно. Спрашивает, как у тебя плечо? Болит?

Забава качнула головой. Жаловаться вроде как нехорошо — и по правде говоря, болело сейчас не так сильно, как в первое время.

Харальд тут же махнул рукой, отпуская бабку. Начал раздеваться. Скинул все, подошел поближе.

Забава косилась на него, на голого, пока он не присел на край кровати, расставив ноги.

Бесстыже так сел, словно совсем стыда в нем не было. А у нее так не получалось.

Она ждала, что он примется ее ласкать, но Харальд вместо этого пощупал руку со стороны раненого плеча. Коснулся ее ладони — и жестом показал, чтобы подняла.

По руке вниз стрельнуло болью, но Забава, сморщившись, все-таки согнула локоть. Он вскинул собственную руку. Медленно, прямо перед ней, сжал кулак — она покосилась и на него. Большущий…

Харальд, глядя ей в глаза, кивнул, словно хотел от нее чего-то. Забава, сообразив, сжала пальцы на больной руке.

По плечу стрельнуло режущей судорогой, пальцы задрожали, сгибаясь.

Харальд смотрел, как Сванхильд с болезненной гримасой поднимает ладонь, сжимает мелкий кулак. Пальцы слушались ее не слишком хорошо, но все же слушались. Значит, жилы не задеты.

Придется приказать старухе, чтобы заставляла девчонку двигать рукой. И заживет быстрей, и будет чем заняться, пока сидит с рабынями на кнорре.

Задумавшись уже о другом, он подхватил дрожавший в воздухе кулачишко и опустил его вниз, на постель.

Все было готово к отплытию. Даже казну заранее перенесли на его драккар — Харальд не хотел рисковать, оставляя ее здесь.

Почти все воины, отобранные им для охраны крепости, раньше служили у Гудрема. В этом был смысл — лучше, если им не придется сражаться со своими прежними товарищами.

Тот же Убби, так помогший ему при штурме Йорингарда, сделал все, чтобы дать уйти из фьорда людям ярла Хрорика, с которыми перед этим ходил в походы.

Для верности он разбавил воинов Гудрема своими. И назначил Кейлева приглядывать за крепостью в его отсутствие…

— Харальд, — вдруг сказала Сванхильд.

Он, оторвавшись от своих мыслей, шевельнул бровями, давая знать, что слушает.

— Это, — девчонка показала здоровой рукой на повязку, — плохо?

Сказано было не очень чисто и Харальд задумался, что она имеет в виду.

— Очень плохо, — с разнесчастным видом заявила вдруг Сванхильд.

И Харальд, нахмурившись, придвинулся поближе. Медленно стащил с нее рубаху — она даже не стала прикрываться здоровой рукой. Только покраснела.

Узлы на шее и подмышкой, державшие повязку, оказались затянуты слишком сильно. Так что пришлось повозиться, пока он их распутал. Полотно отстало от раны не сразу, а отдирать его рывком Харальд не хотел.

Он уже собирался намочить присохшую ткань элем — единственное, что было сейчас под рукой. Но тут повязка отошла. Сванхильд прикусила губу, судорожно выдохнула.

Края у раны оказались красноватые, но без желтых корок. Харальд прошелся пальцами по обеим сторонам от шва, осторожно придавил. Кожа не проминалась, как случается над гнойным пузырем, капли нигде не выступали…

На всякий случай Харальд наклонился к ране и понюхал. Нет, гнилью не пахло.

Девчонка морщилась, вздыхала — и смотрела печально.

— Хорошо, — сообщил он наконец. Добавил не столько для нее, сколько для себя: — На мужиках, конечно, заживает быстрей, но для женщины и так неплохо. Скоро только рубец…

И тут Харальд осекся, глянул на нее повнимательней. Снова задумался, но уже о ней.

Она только-только начала вести себя как женщина. И тут рубец на плече. У женщин свои битвы — а оружием в них они считают свое тело. Не без основания, надо сказать.

Но тут такая мелочь. У него самого этими шрамами вся шкура посечена.

Правда, на нем все заживало как на звере, оставляя лишь тонкие белые полоски. Иногда даже без них обходилось…

Он двумя руками подхватил ее тело под грудками, привлек к себе. Приподнял, стараясь не задеть руку со стороны раны, посадил себе на колени.

Соски, пока еще мягкие, коснулись его груди. Потерлись о его поросль, тревожа кожу, когда девчонка задышала чаще…

Так оно лучше, удовлетворенно подумал Харальд. Никакой рубахи, никакой ткани. И волосы, потоком падающие за плечи, ловили сияние светильника, поблескивая золотом.

— Это, — он коснулся губами ее плеча возле раны. Заявил, вскидывая голову: — Хорошо.

Сванхильд смотрела по-прежнему печально. И Харальд, глядя ей в глаза, добавил:

— Ты жена ярла. Для жены ярла это — хорошо.

Внутри неожиданно всколыхнулась ярость. Этот шрам станет еще и напоминанием — о том, что бывают враги, от которых не может защитить даже он.

Надо будет проследить, чтобы кнорр шел впритык к его драккару всю дорогу до Веллинхела и обратно. Хотя вряд ли Ермунгард рискнет что-то сделать. Не теперь, после его обещания отыскать конунга Готфрида из германских земель, и попросить у него зелье, если его женщина умрет…

Лицо Сванхильд немного разгладилось. Но осталась легкая печаль — в уголках глаз, в легкой дрожи нижней губы.

Харальд помолчал, притискивая ее к себе еще плотнее. Девчонка дышала часто, и теплая мягкость грудок, прижавшихся к его груди, завораживала.

Со временем она поймет — если он держит ее при себе, не выпуская из собственных покоев, значит, такая мелочь, как шрам, ему не помеха.

Харальд вернул на место повязку. И, уложив Сванхильд на кровать, начал целовать. Долго, настойчиво, прогоняя из глаз остатки печали.

ГЛАВА 5. Поход в Веллинхел

Море было серо-синим, и пенные волны катились по нему частыми рядами. Ветер свистел холодный, пронизывающий…

Но попутный.

Или Ермунгард не против того, чтобы он наведался в Веллинхел — или ему благоволит кто-то еще из богов.

Харальд оглянулся. Кнорр шел за его драккаром, как привязанный. А по бокам, уступами, шли еще четыре драккара. Два по левому борту, два по правому.

Шесть дней на море. Сванхильд будет нелегко, но ей придется привыкнуть к тому, что она жена ярла, который ходит в походы.

Он отвернулся от кнорра и замер на носу, глядя на волны. Ветер свистел в снастях, туго натягивая парус…

Драккары Харальда подошли к гавани Веллинхела уже к вечеру третьего дня. Но драки, на которую он надеялся, не получилось. Сторожевые лодки при его приближении разошлись в стороны испуганными птицами, торопливо выгребая к далеким берегам широкой гавани.

А от причала крепости поспешно отчалил чужой драккар. Взлетели весла, корабль рванулся в их сторону.

И вскоре Харальд с разочарованием разглядел белый щит на мачте. Головы дракона на носу тоже не оказалось.

— Я Трюгви, сын Гудрема, — заорали с подплывавшего драккара. — Ярл Харальд, хочу с тобой поговорить.

Харальд поморщился. Голос был юношеский, еще ломкий.

— Так говори, — рявкнул он.

Чужой драккар подплывал все ближе, и он уже мог разглядеть Гудремсона — невысокого паренька, стоявшего на носу. Без шлема, без кольчуги, даже без плаща.

— Мы хотим заключить мир, — закричал тот, надсаживаясь. — И готовы заплатить гельд — плату за то, что ты не тронешь людей Веллинхела. Три тысячи марок.

— Вы пустите меня в крепость, — сказал Харальд.

Уже просто сказал, потому что драккар Гудремсона был близко, а его собственный голос и без того звучал достаточно громко, не срываясь при этом в петушиный крик, как голос самого Трюгви.

— И сделаете все, то я скажу. Тогда я не трону людей Веллинхела. А когда уйду, вам не придется справлять арваль по убитым…

— Я согласен, — торопливо завопил сын Гудрема.

Харальд скривился. Стоял бы на берегу, так и сплюнул бы. Но в море плевать нельзя…

Три причала Веллинхела оказались сработаны так же просто и надежно, как причал в его Хааленсваге — уходящие в море мостки, настеленные на бревна, вбитые в дно. Из пяти драккаров, с которыми Гудрем когда-то ушел из Йорингарда, у причалов сейчас покачивались лишь трое — считая и тот, на котором его встретил Трюгви.

Может, после смерти конунга кто-то из хирдманов решил, что клятвам настал конец, а уходить с пустыми руками глупо?

Если так, мельком подумал Харальд, тогда понятно, почему Гудремсон вместо драки решил выплатить гельд. Три его хирда против пяти чужих. Сам Трюгви по молодости лет видел не слишком много битв, а при таком раскладе надежд на победу мало…

Харальд ступил на мостки первым. Распорядился, не оборачиваясь к Свейну, сбежавшему следом:

— Собери три команды, человек по двадцать. Пусть возьмут чужие драккары под охрану. Людей Гудрема… — тут Харальд поправился: — Людей Трюгви гоните на берег. На кораблях ничего не трогать, я сам потом их осмотрю. Крикни нашим на других драккарах — пусть идут к соседним причалам. И берут под охрану мостки и берег.

Свейн тут же начал выкликать имена. Харальд зашагал к началу мостков, где его уже ждал Трюгви. За спиной у того толпились воины. Смотрели угрюмо, безрадостно…

— Ярл Харальд, — Гудремсон, невысокий парень лет восемнадцати, с бледным веснушчатым лицом, смотрел исподлобья, но не так угрюмо, как его люди. — Я скорблю по своему отцу, но хочу мира.

— В своем доме мира хотят все, — хмуро ответил Харальд, — только в чужом он никому не нужен… куда делись еще два драккара? У Гудрема, как я помню, их оставалось пять.

— Хирдманы Торбъерн и Скалгрим исчезли вместе с кораблями. Отстали от всех, когда возвращались из… — Трюгви споткнулся.

— Из последнего похода твоего отца, — закончил за него Харальд.

И огляделся. Даже с учетом двух ушедших драккаров воинов на берегу было маловато. Или остальные сидят в крепости?

— Я хочу побеседовать с теми хирдманами Гудрема, что остались, — сказал Харальд. — И с тобой, Гудремсон.

— Пройдем в главный дом? — торопливо предложил Трюгви. Добавил, напряженно блеснув голубыми глазами: — Ярл Харальд…

— Нет, поговорим здесь, — Харальд ткнул секирой, указывая на берег перед причалами.

А затем двинулся вперед, прямо на Гудремсона и его воинов. Те попятились, выбираясь на полосу галечника у воды — и уступая ему дорогу.

Харальд отмерил от причала два десятка шагов, развернулся к идущему следом Трюгви. Окинул взглядом трех мужчин, державшихся рядом с юным конунгом — немолодых, наполовину седых, иссеченных шрамами.

И кивнул одобрительно, увидев, что его собственные воины, не дожидаясь приказа, уже отсекают эту четверку от остальных людей Трюгви. Сказал неторопливо:

— Меня интересуют три вещи. Во-первых, я хочу получить зелье, что дал вам Гудрем — для стрел и копий, предназначенных для меня. Все, до последней капли. Во-вторых, я хочу знать, что делал и как жил Гудрем, начиная с того дня, как его драккар утонул, а сам он все-таки вернулся. И то, как часто конунг Гудрем приносил жертвы моему отцу, Ермунгарду. В-третьих, я хочу знать, откуда взялись драугары у ворот моей крепости…

Он замолчал, рассматривая хирдманов Гудрема.

Те смотрели безрадостно — но было в них нечто, что его тревожило. И несколько мгновений Харальд решал, что именно.

И вдруг понял. Ветераны Гудрема не выглядели подавленными. Смотрели они угрюмо, но держались при этом спокойно. У двоих ноги отставлены, колени чуть согнуты — расслабленно, вольно. Люди, решившие сдаться без боя и не знающие, что их ждет, так не стоят…

Кроме того, один из них, заслышав имя Ермунгарда, бросил быстрый взгляд в сторону домов Веллинхела. А не на залив, как следовало бы…

— Еще я осмотрю весь Веллинхел, — добавил Харальд — просто чтобы посмотреть, что будет дальше. — И, пожалуй, заберу всю казну. Вместо гельда, который ты, конунг Трюгви, мне назначил.

— Это твое право, раз уж мы сдались без боя, — Гудремсон скривился. — Хотя в гавани ты обещал мне другое. Но я согласен и на это…

Сказано было безрадостно, но Харальду в голосе Трюгви почему-то послышалась едва заметная тень облегчения.

Один из хирдманов переступил с ноги на ногу. Второй глянул на него — с легким предостережением во взгляде…

— Я обещал только одно, — с холодком ответил Харальд, — что вы пустите меня в крепость и сделаете все, что я вам прикажу. А я за это не трону людей Веллинхела. Вот так мы и поступим. Вы сделаете все, а я не трону никого.

Трюгви кивнул, пробормотал:

— Как я уже сказал, я хочу мира. Пусть будет так, как ты желаешь, ярл.

Харальд шевельнул бровями. Сын Гудрема сдался слишком быстро. А ведь он только что сказал, что оставит его без казны.

— С чего начнешь осмотр крепости, ярл Харальд? — вмешался в их беседу один из хирдманов.

— С зелья, — бросил Харальд. — Где оно?

— Баклаги с зельем, которые дал нам прежний конунг, лежат теперь в кладовой, там, где казна, — сказал все тот же хирдман. — Вместе с золотом. Без Гудрема они нам не нужны. Можем проводить тебя в кладовую прямо сейчас, ярл Харальд.

Кладовая с казной Гудрема. Ну, понятно — всякий, кто получит возможность похозяйничать в крепости, первым делом отправится туда.

Харальд ухмыльнулся — широко, напоказ. Так, чтобы в нем видели берсерка, жаждущего добраться до чужого золота.

Лица хирдманов просветлели. Трюгви вздохнул — и кажется, с облегчением.

Его слишком упорно затаскивали в кладовую. Все правильно — где еще готовить ловушку, как не там, где золото. К тому же у кладовых с казной обычно толстые стены и крепкие двери. Значит, там его что-то ждет.

Харальд окинул взглядом Веллинхел. Края высоких укреплений и здесь выходили к самой воде, как в Йорингарде. Но в отличие от него, тут построили еще одну стену, прикрывавшую крепость со стороны берега. Каменную, в полтора человеческих роста, с воротами посередине.

Сейчас створки ворот стояли широко распахнутыми. А над краем стены не было видно человеческих лиц.

Что, если все пять хирдов все-таки тут, подумал Харальд. А драккары спрятаны где-нибудь в соседнем фьорде, чтобы берсерк расслабился — и рассказ Трюгви о сбежавших хирдманах подтвердился…

Что ждет его на этот раз — опять драугары и зелье? Или теперь приготовили что-то другое?

— Расскажите мне о Гудреме. — Потребовал он, продолжая размышлять.

Если предположить, что против его пяти хирдов будет пять чужих, а его, отравив или еще как-то скрутив, запрут где-нибудь…

Тогда он не сможет вернуться к берегу. А Сванхильд вести за стену нельзя. Одна удачно пущенная стрела, и ее не станет.

И если он не выйдет потом к своим драккарам, девчонки ему уже не видать.

Можно, конечно, вообще не идти в крепость — но он пришел сюда за зельем. А еще чтобы отбить охоту приходить к нему в гости у всех желающих. Так что идти придется.

— Честно говоря, нам нечего рассказать тебе о Гудреме, ярл Харальд, — нехотя сказал один из хирдманов.

— Отец, когда его драккар пропал, а сам он вернулся через несколько дней, остался таким же, как всегда, — с горечью перебил того Трюгви. — И здесь, в Веллинхеле, жертв Ермунгарду он не приносил. Только там, в Йорингарде. Если мой отец и делал что-то в наших краях, то тайно, не показывая никому…

— А драугары откуда? — напомнил Харальд.

И продолжил разглядывать крыши домов, выглядывавшие из-за невысокой стены. Мысли его текли своим чередом.

Если тут и впрямь ловушка, ему позволят дойти до казны, а потом не выпустят. Как? Да Хель его знает…

Может, он зря беспокоится? И видит ловушку там, где ее нет? А молодой наследник Гудрема действительно растерян, людей у него немного, крепость защищать некому, поэтому он готов на все, даже расстаться с казной?

— Что касается драугаров, — ломким голосом заявил Гудремсон, — то и об этом мы знаем очень мало. Перед тем, как отправиться в Йорингард в последний раз, мой отец посадил двух своих воинов в лодку и отправился в море. Вернулись эти люди уже драугарами. И слушались только моего отца…

Харальд перевел взгляд на хирдманов. Спросил с усмешкой:

— И вы все равно ему служили? Зная, что он превратил своих людей в живых мертвецов?

— Конунг Гудрем был щедр, — проворчал один из них, — и я знал его много лет. А эти двое вышли с ним в море по доброй воле. Откуда я знаю, какой у них был уговор? Мы тем двоим ничем не обязаны — да и пробыли они в нашем войске недолго, пришли наниматься уже в Йорингарде…

Сказавший не отвел глаза — а Харальд ощутил, как оскал довольной ухмылки на его лице перерастает в озлобленный.

Ему вдруг вспомнился тот человек в Йорингарде, что предал его ради сына. Он так и не решил, что с ним делать, оставив предателя под стражей…

— Так мы идем, ярл Харальд? — спросил Трюгви.

— Конечно, идем, — неторопливо ответил он, убирая с лица ухмылку, от которой уже сводило челюсти. — Только сначала сделаем кое-что. Скажи своим людям, чтобы они сложили оружие. Прямо сейчас.

Трюгви нахмурился — но не слишком сильно, словно ждал этого. Заявил после паузы:

— Но ты же обещал никого не трогать.

— А разве я трогаю кого-нибудь? — изумился Харальд. — Мои парни заберут у твоих мечи, чтобы не порезались, если что. Прикажи лучше своим отдать оружие. И все будет хорошо, Гудремсон.

Трюгви глянул с вызовом, крикнул — уверено, неожиданно твердым голосом:

— Сложить оружие.

Чужие воины с равнодушными лицами начали кидать на землю мечи. Харальд, наблюдая за ними, заметил:

— Что-то маловато у тебя воинов, Трюгви, сын Гудрема. Здесь я вижу не больше сотни — а в трех хирдах, что у тебя остались, должно быть не меньше четырех сотен клинков. Драккары у причалов крупные, каждый на сорок пар весел…

— Многие ушли, — сердито заявил Трюгви. — Сбежали, испугавшись. Кое-кто бросил мне прямо в лицо, что со смертью отца умерли и их клятвы. Еще около пяти десятков человек стоят сейчас на стенах. Они тоже могут сложить оружие, если хочешь. Но для этого нам с тобой придется пройтись по крепости. Мне, чтобы приказать, а тебе с твоими людьми, чтобы забрать мечи.

Харальд едва заметно кивнул.

Все было гладко и достоверно.

Может, качнуть лодку?

— От тех, кто прислуживал Гудрему, надо ждать любой подлости, — с расстановкой сказал он, глядя в упор на трех хирдманов. — Думаю, кое о чем вы умолчали. А спрошу-ка я вас по-другому. С пристрастием. Сейчас мои люди разожгут костры. И я узнаю, что ждет меня в кладовой…

Хирдманы с мгновенно изменившимися лицами встали спиной друг к другу. Полтора десятка воинов Харальда тут же выставили чешую щитов за их спинами, ощетинились копьями, преграждая путь к другим людям Трюгви.

Харальд вскинул руку, давая знать, чтобы не вмешивались.

Гудремсон стоял неподвижно, молча. Сжимал кулаки, но за меч на поясе не хватался. Лишь смотрел на Харальда с ненавистью.

— Про тебя говорили, что ты держишь свое слово, ярл, — выкрикнул один из хирдманов. — О пытках уговора не было.

— Когда ваш конунг делал из ваших же воинов драугаров, вы не возмущались, — рявкнул Харальд. — Так вам ли меня в чем-то упрекать?

Он все ждал, что из крепости повалят остальные люди Гудрема — но ничего не происходило. Его хирды уже сгоняли в одно место чужих воинов, заканчивая их разоружать.

Сквозь толпу пробились его собственные хирдманы — Убби, Свейн, Бъерн и Ларс. И Свальд. Все пятеро смотрели на него, ожидая приказов.

Харальд качнул головой, запрещая подходить поближе.

Может, он все-таки ошибся? Был только один способ проверить это — войти в кладовую.

Но сначала следовало закончить здесь. Харальд перехватил секиру поудобнее, держа ее по-прежнему одной рукой, а не двумя. На этот раз он собирался брать живьем, а не убивать…

Начал он с Трюгви, уже успевшего вытащить меч. Метнулся смазанной тенью в сторону, заходя слева. Ударил мальчишку в челюсть — тот так и упал, со вскинутой правой, с клинком, занесенным для удара.

Харальд развернулся к хирдманам.

Ветераны Гудрема не стали нападать на него все разом, одновременно. Один развернулся, чтобы прикрыть спины товарищей, если люди Харальда вдруг решат поучаствовать в драке.

Двое других кинулись на него. Он качнулся, пропуская мимо клинок первого — и вскинул руку, встречая меч второго. Но не отбивая, а ловя.

Клинок, попав в зазор между лезвием и четырехгранным острием в навершии секиры, зазвенел. Харальд мгновенно перехватил рукоять уже двумя руками, крутнул перед собой, уводя меч вниз. Тот лязгнул — и вылетел из рук хозяина.

Харальд саданул обезоруженному по зубам рукоятью секиры, тот пошатнулся, упал…

А он переступил с ноги на ногу, с разворотом, встречая двух оставшихся. Поднырнул под клинок, летевший с правой стороны, врезал тому, кто его держал, под дых — опять окончанием рукояти, чтобы не убить. Скрежетнули кольца кольчуги, вминаясь в тело.

Хирдман с хриплым звуком выдохнул и завалился назад.

Третьего Харальд оглушил, саданув обухом секиры по шлему. И отступил на шаг, поворачиваясь к тому, с кем схлестнулся в самом начале драки, лишив оружия и оставив без нескольких зубов. Мужчина успел подняться и подобрать меч, снова кинулся на него…

Харальд отбил удар, перекинул секиру в одну руку — и освободившейся ладонью перехватил чужое запястье. Стиснул, но не так, чтобы лишить руки, помягче.

Клинок вылетел, зазвенел на камнях.

Хирдман замер на месте, сгорбившись и угрюмо глядя на него. Кровь струей текла по подбородку. Двое его товарищей и Трюгви валялись рядом.

— Что теперь? — спросил Убби, дожидавшийся конца драки в десятке шагов от ярла, вместе с остальными.

Харальд оглянулся. Тьма уже сгущалась, его люди разводили на берегу костры — чтобы осветить берег и подходы к причалу.

— Свяжите тех, что валяются, — распорядился он. — И закройте ворота крепости. Людей к ним, чтобы никто не помешал нашей беседе.

Потом посмотрел на единственного хирдмана, оставшегося стоять на ногах. Спросил:

— Сам расскажешь, что приготовлено для меня в кладовой? Или придется пытать?

Мужчина молчал. Харальд мельком глянул на кнорр, покачивавшийся на мелкой волне у причала. Над бортом торчали бледные женские лица.

Он сплюнул, зло сказал:

— Свейн. Пошли кого-нибудь, пусть загонят баб в укрытие, чтобы не словили случайную стрелу. И какого Хеля, хотел бы я знать, парни с кнорра позволяют им бегать по палубе, словно крепость уже захвачена — и все закончено?

Один из воинов, стоявших за плечом Свейна, тут же сорвался с места.

— Придержите этого, — распорядился Харальд, глядя на хирдмана, по-прежнему угрюмо молчавшего. — Теперь слушай меня, человек Гудрема и Трюгви — конунга, который когда-то водил вас в битвы, больше нет, но сам ты еще жив. А нынешний конунг достаточно глуп, чтобы устроить ловушку, но при этом вывести вас сюда, прямо мне в руки…

Харальд вдруг смолк, подумал — если только и это не подстроено. И не является частью ловушки. Потом шевельнул бровями, закончил:

— Костры горят, и огонь развязывает языки даже самым упрямым. Что ждет меня в кладовой?

Мужчина, схваченный за плечи и за локти, вдруг харкнул ему под ноги кровавым сгустком. Прохрипел:

— А почему бы тебе не спросить все это у отца — если ты и впрямь Ермунгардсон? Он бог, ты богорожденный — а в жернова ваших семейных дрязг попадаем только мы, люди…

И впервые Харальд не нашелся с ответом.

Кто рискнет прогневать Ермунгарда — тот может уйти в море и не вернуться. Это знают все. Для простых людей отвернуться от воли Мирового Змея слишком опасно. Море близко…

И Ермунгард, похоже, когда-то потопил драккар Гудрема, а потом предложил ему выбор — смерть от его лап или помощь в обращении сына. Ну и жертвы, конечно.

Конечно, Гудрем мог согласится — а затем уйти в горы, подальше от моря, чтобы Змей до него не дотянулся. Бросить драккары, Веллинхел, стать горным конунгом, никогда больше не выходить в море…

Однако он на это не пошел. И решил извлечь свою выгоду, подмяв под себя весь Нартвегр с помощью обращенного сына Змея. Глупый был человек, больше хвастал, чем делал.

Но этот хирдман вряд ли мечтает о том, чтобы стать конунгом Нартвегра. Просто боится пойти против воли бога. О которойпосле смерти Гудрема мог объявить тот же Трюгви, новый конунг Веллинхела.

Зато теперь нет сомнений в двух вещах — что ловушка в крепости есть, и Гудремсон успел повидаться с Ермунгардом. Осталось только узнать, что за ловушка.

Харальд посмотрел на серебрившуюся в темноте гладь залива. На кнорр у причала. Если пытать, то осторожно, так, вопли туда не долетали.

— Подержите его, — приказал он. — И заткните ему рот. Принесите пару горящих факелов.

Хирдман дернулся, пытаясь вырваться из рук, уже заломивших ему локти назад — и совавших в разбитый рот тряпку. Но бесполезно.

Харальд взял протянутый факел, внимательно посмотрел на мужчину. Живот прикрывает кольчуга. Это хорошо. Значит, припекать будет сильно, кожу обожжет, но обуглиться она не так быстро, как на открытом огне. Если действовать осторожно, то он всего лишь подпалит хирдману Трюгви шкуру — но не оставит того калекой.

Харальд тряхнул головой, скривился.

Самое плохое было в том, что он не хотел его пытать. Может, потому, что слова, которые мужчина бросил ему в лицо, были справедливы. Между ним и Ермунгардом дела семейные, а гибнут люди.

Да и в крепость идти все равно нужно. Там он и узнает все. Так и так…

Харальд скривился еще больше, глухо проворчал:

— Какого Хеля…

И метнул разъяренный взгляд в сторону кнорра. Девчонка его ослабила. Настолько, что ему уже и пытать не хочется.

Он шагнул к хирдману, над берегом поплыл запах паленой плоти. Человек с заткнутым ртом сначала лишь молча дергался, потом, не выдержав, глухо завыл.

За мной не только я, холодно подумал Харальд, отдергивая факел. За мной еще и мои люди. А весной приплывет Готфрид…

— Выньте ему кляп, — резко сказал он. — Послушаем, что скажет. Помнишь, что я спрашивал, человек Трюгви? Что ждет меня в кладовой?

Мужчина закашлялся, потом крикнул:

— Там пара драугаров. С зельем на мечах.

Харальд скривился. Врет, сразу понятно. И ведь этому хирдману нет смысла упираться — его отца он не убивал, а Трюгви еще не успел заслужить преданность своих людей…

Разве что он боится пойти против воли Ермунгарда.

— Заткните ему рот, — бросил Харальд.

И снова вытянул руку, державшую факел. Поддержал на этот раз недолго, приказал:

— Вытащите кляп. Послушаю, что он скажет.

— Там женщина, — дрожа и задыхаясь, пробормотал хирдман. — Красивая. Я такой никогда не видел…

Это прозвучало так неожиданно, что Харальд ощерился. Опять обман? Да нет, звучало настолько глупо…

Что было похоже на правду.

— Заткнись, предатель, — Ломким голосом крикнул вдруг Трюгви, успевший за это время очнуться — и кое-как сесть.

— По-хорошему, сын Гудрема, мне следовало бы пытать тебя, — тяжело сказал Харальд, разворачиваясь к нему. — Сколько тебе лет?

— Будет восемнадцать, — с вызовом бросил Трюгви. — Если переживу эту ночь…

Харальд раздраженно нахмурился.

— Заткните рот нашему юному конунгу.

И перевел взгляд на хирдмана. Распорядился:

— Этому тоже.

Он быстро ткнул факелом, отдернул. Подумал, услышав заглушенный тряпкой стон — все сделано как следует, так что руки-ноги его слушаться потом будут. Только шрамы останутся. Если умный, поупирается сейчас немного и все расскажет.

Спросил, убирая горящее древко:

— Сколько людей сейчас в крепости? Что за баба ждет меня в кладовой? И зачем? Выньте кляп, пусть ответит.

Хирдман, прежде чем заговорить, несколько раз судорожно, с хрипом, вздохнул.

— В крепости… там шесть хирдов. Спрятаны в домах. Что за женщина… не знаю. Она приплыла на лодке, сама…

О женщине должен знать Трюгви, подумал Харальд. Но пытать мальчишку, на котором и шрамов-то нет, не хотелось.

— Откуда взялись шесть хирдов?

— После тебя… — хирдман с ненавистью посмотрел на него. — После похода в Йорингард, когда погиб Гудрем, воинов у нас осталось всего на четыре хирда. Но пришел сын ярла Хрорика, которого ты тоже зарубил в Йорингарде. С его людьми вышло шесть хирдов. Все там, за стеной. Затаились…

— А женщина? — напомнил Харальд.

— Не знаю… клянусь честным именем моего отца — не знаю. Красивая… приплыла три дня назад.

Похоже, не врет, решил Харальд. Выходит, за стеной шесть хирдов. А у него пять. Победить, конечно, можно…

Но до весны всего пять месяцев. И каждый воин, жизнь которого он сбережет, пригодится ему потом, когда к нему в гости заявится конунг Готфрид.

Засиять бы сейчас серебряными отсветами, как тогда, в Йорингарде. Заскочить за стену, посветить в глаза чужим хирдам, глядишь, и разбегутся.

Он усмехнулся. Мечты.

Однако взгляд его неожиданно метнулся к кнорру. Тогда, в Йорингарде, девчонка разбудила в нем дракона — и это помогло победить. Правда, перед этим в него попала стрела, смазанная кровью отца.

Ему нужно зелье и девчонка. И проверка в тихом месте, где будет много света. Ради этого он и искал зелье — чтобы посмотреть, как оно на него подействует теперь. Проверить неспешно и обстоятельно.

Но сейчас…

Мне в любом случае смерть не грозит, подумал Харальд. Ловушку в Веллинхеле устроили по воле Ермунгарда — а тот бережет его жизнь. Самое большее, его опять попытаются превратить в чудовище. Но людям, что войдут с ним в ворота, придется драться в темной крепости, среди зданий, где легко потерять своих…

Есть ли смысл в лишних смертях?

И потом, если он поведет свои хирды в крепость — это будет как раз то, чего ждут от него засевшие за стеной. Они-то наверняка будут нападать из укрытий.

Хирдман вообще болтает о какой-то бабе в кладовой. Может, Ермунгард, чтобы сын не упрямился, послал замену для Сванхильд?

Скажем, какую-нибудь утопленницу небывалой красоты, с насмешкой подумал Харальд. Тогда баба сначала попытается его очаровать, а потом кольнет ножичком с зельем.

Придется приглядывать за ее руками. Поскольку неизвестно, сможет ли он опять посветлеть, не прикасаясь к Сванхильд — как случилось тогда, под Йорингардом…

Но лишних людей губить ни к чему. Да и нет у него лишних.

— Уберите отсюда всех, кроме Гудремсона, — резко приказал Харальд. — Свяжите, заткните им рты и отведите к другим пленным. Самого Трюгви — развязать. Свейн, Свальд, Убби. Расставьте людей по всему берегу, присматривайте за стеной с этой стороны. Охраняйте ворота. Бъерн, Ларс. На вас причалы и драккары. Я пойду в крепость один. Всем ждать тут. Ворота, как только я пройду, снова закрыть и охранять.

Он перевел взгляд на Трюгви, на котором уже разрезали веревки — и выдернули изо рта кляп.

— Пройдешься со мной по своей крепости, сын Гудрема? Только ты и я, вдвоем?

— А не боишься идти в одиночку, ярл Харальд? — с вызовом бросил тот.

Харальд ощерился. Распорядился:

— Эй, кто-нибудь. Дайте нам факелы. Шагай вперед, Трюгви. Покажешь мне дорогу.

Веллинхел был темен и тих. На Харальда, шагавшего за Гудремсоном, никто не спешил нападать. Надо думать, у них имелся какой-то заранее условленный сигнал — который Трюгви подавать не стал.

Что и понятно. Вот он, ярл Харальд, сам идет в кладовую. В ловушку, вся опасность которой — в какой-то бабе.

Под крепостными стенами на той стороне Веллинхела горели редкие костры, сияли далекими огоньками в просветах между зданий. Трюгви, шедший впереди, вдруг обронил:

— Ты знаешь, что здесь ловушка — и все равно идешь в нее, ярл Харальд? Причем один? Зачем?

— Чтобы вернуться, — немногословно ответил он, на ходу осматривая Веллинхел.

Тихо, темно… ни возгласа.

— А скажи-ка, Гудремсон — ты сам поплыл в море искать Ермунгарда, чтобы побеседовать? Или он тебя нашел?

Трюгви сбился с шага. Но молча, не отвечая.

— Значит, сам поплыл, — заметил Харальд. — Захотелось отомстить за отца, Трюгви Гудремсон? Или просто испугался потерять Веллинхел, когда я приду следом? Ты хоть убрал отсюда свою семью, прежде чем устраивать мне ловушку? А то я после даров, которые шлет мне мой отец, убиваю всех без разбора. Что мужиков, что баб.

Гудремсон по-прежнему молчал, но топал уже с обреченной решимостью. Потом остановился, махнул факелом в сторону.

— Кладовая с казной там.

— Негостеприимный из тебя хозяин, конунг Трюгви, — укорил его Харальд. — Хотел заманить меня в ловушку — вот и иди до конца. Провожай до дверей…

Трюгви двинулся к одному из домов. Харальд зашагал следом, ощущая внутри странное спокойствие.

Стражи у дверей кладовой не оказалось. И дверь в нее была не заперта. Гудремсон широко распахнул створку — внутри горели светильники, крышки небольших сундуков, стоящих у стен, оказались откинуты. В рассеянном свете мерцало содержимое, насыпанное над краями сундуков небольшими горками. Только золото, ни одного серебряного проблеска…

— Как видишь, тут действительно казна, — звонко сказал Трюгви. — Заходи, ярл Харальд. Ермунгард велел передать, что на этот раз никакой опасности для тебя нет.

Харальд ощутил, как брови сами сталкиваются на переносице. Никакой опасности…

— Войди, ярл Харальд.

Это сказал уже не Трюгви — голос выплыл из кладовой.

И ноги сами перенесли Харальда через порог. Что-то в том голосе было — и такое, что во рту сразу странно пересохло, по плечам прошлась дрожь, а живот втянулся.

А под животом тепло и давяще потяжелело.

Она сидела в углу рядом с дверью, на одном из сундуков — и светильники заливали ее ласковым светом. Рагнхильд Белая Лань показалась бы рядом с ней кухонной девкой.

Светлое золото волос, льющихся до пола. Губы цвета алой крови, зелень огромных глаз…

Совершенное лицо. Золотые дуги бровей. Тонкое платье — ярко-синее — льнет к полной груди. Нижней рубахи нет, и соски торчат, натягивая ткань.

— Ты пришел, — сказала она.

Просто вроде бы сказала, но Харальд выпрямился, вскидывая голову. Уже сейчас тянуло двинуться так, словно уже лежал, и снизу было мягкое тело.

Что-то с ним было не так, краем сознания он это понимал — но не было ни сил, ни желания сопротивляться тому, что он испытывал.

И ножа у нее в руках не было, так что чего боятся? Просто баба… но красивая настолько, что в горле пересыхало.

Красавица в синем платье коснулась своей груди. Платье, словно живое, поползло вниз, обнажая полушария — снежно-белые, круглые, налитые. Без тонких синеватых прожилок на коже, какие бывают у простых баб, даже если те светлокожие.

Кроваво-алые кружки сосков горели на этой белизне темными звездами.

Харальд только и мог, что стоять и пялиться. Частый ток крови бил уже по всему телу, тяжесть ниже пояса давила, отдавая болью, сводя с ума. Хотелось коснуться ее — и содрать одежду с себя.

Мелькнуло воспоминание о Сванхильд, о ее лице, не таком совершенном, красивом по-другому — тихо и неярко. Три дня он видел девчонку только урывками, когда на ночных стоянках женщинам позволяли ненадолго сойти на берег. Не тревожил, помня о свежей ране, о холоде — все-таки трюм кнорра не теплая опочивальня…

Красавица встала, платье соскользнуло к ее ногам. Завитки волос под нежным, гладким животом горели все тем же светлым золотом.

И мысли Харальда стали расплываться. Другое женское лицо, мелькавшее в углу сознания, погасло. Он даже не слышал, как Трюгви подобрал что-то с пола. А потом захлопнул дверь.

Люди в крепости, куда они приплыли, сдавались, бросая на землю оружие. Забава тенью скользнула меж рабынь, вылезших к бортам, чтобы поглазеть на берег. И при виде того, что там творилось, вздохнула с облегчением.

Вот и хорошо. И люди не погибнут, и у Харальда не прибавится новых шрамов.

Правда, на нем все заживало в два-три дня. А то и через день. Не то, что у нее — пять дней уж прошло, а сукровица по-прежнему пятнами выступает поверх повязки. И рукой двигать больно.

Хоть и приходится — бабка Маленя заставляла шевелить ею почти все время, говоря, что ярл Харальд приказал не держать руку в покое.

Потом там, у ворот, вроде как началась какая-то толкотня. Но солнце успело сесть, тени стремительно сгущались, и толком Забава ничего не рассмотрела. Харальд, стоявший до этого перед воротами, тоже исчез в полумраке.

Правда, почти тут же на берегу запалили костры, и она наконец разглядела его пегую голову — прямо перед толпой прочих воинов.

Но долго смотреть Забаве не пришлось. С мостков рядом крикнули, чтобы баб загнали в укрытие, и больше не выпускали, потому что ярл сердится. Часть слов она разобрала, а недостающее просто угадала.

Рабынь тут же оттеснили в чрево корабля — которое было шире и глубже, чем у длинного, змеей лежавшего на воде корабля Харальда. Воины, толчками и угрюмым ворчанием подгонявшие рабынь, саму Забаву не тронули. Хоть и обступили со всех сторон.

Зато бабка Маленя вцепилась в здоровую руку, с мольбой и оханьем потянула к лесенке, ведущей вниз…

И Забава, пусть и без особого желанья, но подчинилась.

А потом снова сидела в темной каморке, устроенной в днище. На лицах женщин, сидевших рядом, играли всполохи от жаровни. Забава от скуки в который уж раз повторяла вслед за бабкой слова чужанской речи.

Но сверху вдруг донеслись звуки боя — крики, лязг мечей. Хотя здешние воины вроде бы сдались…

И она, осознав, что творится что-то неладное, вскочила на ноги и кинулась к лесенке.

Сразу вспомнилось все, что видела, пока стояла у борта — Харальд под чужими воротами, вокруг него толпой воины. А он-то у самых ворот, впереди всех остальных.

На первого мужчину, то ли раненого, то ли обеспамятевшего, Забава наткнулась прямо у лесенки. Тот лежал плашмя, растянувшись на досках корабельной палубы.

Но в мыслях у Забавы сейчас был Харальд — поэтому сначала она выглянула из-за борта.

На берегу горели частые костры. Видно было, что перед причалами идет бой. Ворота распахнуты, оттуда напирает темная толпа, над которой, ловя отсветы костров, иглами поблескивают мечи, злыми искрами — наконечники копий…

И все кричали. Про какого-то Гудрема, про кровь, про месть. Про Харальда.

— Сванхильд, голубушка, — запричитала бабка Маленя, стоя внизу, у лесенки. — Вернись. Еще стрелой попадут — а ярл потом с меня голову снимет.

— Сейчас, — пообещала Забава.

И спешно присела, потянувшись рукой к мужику, лежавшему у ног. Коснулась груди под наборным доспехом в железных бляхах.

Тот едва заметно, но все же дышал. Отсветы, долетавшие от костров на берегу, заливали палубу — и Забава сумела рассмотреть, что ран на нем вроде бы не было…

А еще она увидела, что у носа корабля лежали и другие — те самые воины, которые недавно теснили ее к лесенке. Все тихие, неподвижные.

— Сванхильд, — снова позвала снизу бабка Маленя. В голосе звучала слезная мольба. — Вернись, лебедушка.

— Забава, — прошелестело вдруг над палубой.

И Забава изумлено оглянулась. Голос, что звал, был мужской. Но имя ее, причем не новое, чужанское, а прежнее, с родимой стороны — выговорил чисто.

Хотя даже Харальд, и тот Забаву в Добаву переиначивал.

Человек с ее стороны? Откуда? Да еще знающий ее саму, ее имя?

И раз уж мысль о Харальде мелькнула, она, не удержавшись, опять посмотрела на берег, высматривая пегую макушку с четырьмя косицами по плечам.

Но там, перед стеной, кипел бой, фигуры людей сливались в одну мешанину, и Харальда она не увидела.

— Забава, — снова позвал неведомый мужик. — Пойдем, отвезу тебя домой.

И слова-то выговаривал по-родному, по-ладожски…

Теперь она уже разобрала, что зов доносился не со стороны мостков, а с другой. От воды по ту сторону корабля.

— Забава, поплыли домой…

У нее перед глазами вдруг встала Ладога. Летняя, залитая солнцем. Избы, теплая пыль под босыми ногами, люди, у которых и по одежде, и по лицам видно — свои, ладожские. И далекие отголоски речи, знакомой еще с детства. Вкус малины, собранной второпях с куста, росшего на краю огорода — и отправленной в рот, пока тетка не видит. Сладкая, с холодком на языке ежевика, которую она пригоршнями ела в зарослях за стеной городища, когда отправляли стирать белье.

Домой, подумалось ей как-то смутно. Боли в плече, к которой Забава привыкла за эти дни, больше не было. Исчезла, прошла.

— Забава, поплыли в Ладогу. К своим.

Голос завораживал, звал, наполнял тихой радостью.

И она уже хотела подойти к другому борту корабля, посмотреть, кто там ее зовет — а может, и впрямь отправится домой, в залитую солнцем Ладогу…

Но опять вспомнила о Харальде, и бросила рассеянный взгляд на берег. Того по-прежнему нигде не было видно.

Мысли текли сонные, рванные. Харальда нигде не видно. Воюет небось.

— Забава. Ты здесь чужая. Все равно убьют, в конце концов.

Харальду не до меня, подумала она. Бабий убивец. Только и знает, что убивать. И ее убьет когда-нибудь…

— Забава.

Она сделал первый шаг — но лицо Харальда вдруг всплыло в памяти.

И Забава опять посмотрела на берег. Она-то уплывет, конечно — но только бы с ним ничего не случилось. Хоть он и убивец бабий.

По лесенке, пока она думала о Харальде, поднялась одна из рабынь. Со счастливой улыбкой подошла к другой стороне корабля, перелезла через борт. Исчезла.

Но всплеска воды Забава не расслышала. Выходит, там лодка?

Из дыры в палубе уже поднималась следующая рабыня. За ней — бабка Маленя. Вылезла с кряхтеньем, заковыляла на ту сторону корабля с радостным лицом, что-то приговаривая на ходу.

И Забава услышала:

— Орешная весь… хоть разок посмотрю, а там и помирать можно…

Ей тоже хотелось побежать за ней следом, но мысль о Харальде все не отпускала, лицо его снова и снова выплывало из памяти, вставая перед глазами.

Так что она все смотрела на берег, вцепившись в борт.

Но снова шелестнуло по палубе:

— Забава. Домой.

И она развернулась туда, откуда шел зов. Правда, напоследок все-таки глянула на берег, туда, где шел бой…

Разум Харальду изменил, околдованный дивной, никогда не виданной им красотой — но тело в последний момент почему-то воспротивилось.

И от прикосновения к губам, сладким, как свежий, только что снятый мед, во рту загорчило. Как будто желчи хлебнул.

Легким наваждением вспомнился вдруг вкус других губ — не таких сладких, не таких жарких, но никогда не горчивших.

Потом Харальд неожиданно осознал, что уже лежит на полу. Одежды на нем нет, а под ним извивается женское тело. Горячее, с высокими куполами грудей — настолько высокими, что лежалось сверху на этот раз как-то непривычно.

Хотя само это дело было для него и привычное, и знакомое.

Твердые острые соски упирались в грудь, почти кололи. И раздвинутыми бедрами красавица играла, уже насаживаясь на его мужское копье, вставшее, готовое…

И хотя Харальд уже ощущал податливость и жар ее входа, но тяжесть ниже пояса вдруг показалась не такой, как всегда. Не радостно дурманящей, с жаркими толчками крови по всему телу — а какой-то окаменевшей и тяжелой.

Осознание того, что происходит, обрушилось — и отрезвило. Он здесь, кувыркается с бабой. А его хирды на берегу ждут своего ярла. И в крепости чужие воины, которых больше, чем у него.

Войско, которое он собирал с таким трудом, сколачивал из перебежавших, пленных, проданных как рабов, отобранных у родичей воинов — брошено. И девчонка, которую он притащил сюда, тоже.

Харальд стремительно перекатился в сторону, рывком поднимаясь с пола. Женщина вскинулась следом. Золотистые волосы тут же укрыли ее до самых пят, пологом с боков и со спины.

Только перед тела оставался открытым — и манил, по-прежнему будоража все мужское.

А горечь во рту мешала. И зов желания казался теперь каким-то неприятным, гнущим к полу.

— Харальд, я ждала тебя, — красавица не закрывалась руками, наоборот, выпячивала грудь. — Ждала столько ночей, столько дней…

Почему-то сейчас ее голос не действовал так одурманивающее, как прежде.

— И еще подождешь, — грубовато бросил Харальд, подхватывая с одного из сундуков отброшенные его рукой штаны — и торопливо их натягивая.

Взгляд его заметался по кладовой в поисках секиры. Оружия не было. Дверь закрыта — похоже, Трюгви запер его здесь.

Красавица двинулась к нему, раскинув руки. Харальд сделал два стремительных шага в сторону, уворачиваясь от объятий…

И впервые в жизни не сумел уклониться. Она оказалась быстрей. Обхватила его поперек тела, стиснула так, что ни дохнуть, ни вырваться. Хватка была такой, словно вместо рук у нее стальные обручи.

Харальд вдруг вспомнил, что сказал Трюгви, пропуская его в кладовую — Ермунгард велел передать, что на этот раз никакой опасности для тебя нет.

Если для него опасности нет, то для кого она есть? Для его воинов?

Или для Сванхильд?

Харальд, ощерившись, вцепился в женскую шею. Лебединую, гладкую.

Та даже не промялась под пальцами — ощущение было такое, словно он пытался сжать железный столб.

Красавица засмеялась.

— Я ждала тебя столько дней и ночей. Целых три дня и три ночи.

И сжала его еще туже.

Харальд ощутил, как последний воздух с хрипом вырывается из груди — а снова вдохнуть воздух уже некуда. Стиснутые ребра трещали от хватки то ли женщины, то ли еще кого. Перед глазами плыли черные пятна…

— Тот, кто так держится за человека в себе, должен помнить, как слаб человек… — промурлыкала женщина ему на ухо.

От нее пахло цветами и медом, но сейчас этот запах напомнил задыхавшемуся Харальду вонь гниющих трупов.

И красным светом перед глазами не плескало, несмотря на всю ярость.

Так и не женился на девчонке, судорожно подумал он. А эль вот-вот будет готов, его первый в жизни свадебный эль…

— Дар Одина делает из человека берсерка. Из сына Змея — дракона. Дар самого Змея — сила, рвущая чужую плоть. Но со мной их дары спят. Мы почти равны годами, они и я.

Надо быть хитрей, мелькнуло в угасающем сознании Харальда.

Он позволил рукам соскользнуть с шеи женщины — женщины ли? — и обмяк. Вышло у него правдоподобно, потому что перед глазами и так плыли темные пятна, а грудь жгло от удушья.

— Со мной не надо хитрить, — тихо сказала женщина. — Я тебя все равно не отпущу. Но и не убью — меня просили не об этом, сын Ермунгарда.

Объятья немного разжались, и Харальд наконец с хрипом вдохнул воздух.

В уме мелькнула неожиданно трезвая мысль — она его так и продержит, пока там, на берегу, все не кончится. И кто попросил ее об этом, ясно. Что будет со Сванхильд? С его людьми?

— Зря ты не продолжил то, что начал, Харальд, — пропело существо, похожее на женщину. — Сейчас нам обоим было бы хорошо. А так придется просто постоять.

Надо что-то придумать, почти со страхом подумал он. Дар берсерка спит. И сила в его руках тоже. Кто эта тварь — обернувшаяся человеком самка етуна-великана? Только они равны годами богам. Да и родня им по крови.

Кажется, как-то раз он слышал, как скальд пел что-то о женщине в синем платье…

Хульдра, вспомнил наконец Харальд. Существо с силой великанши, умеющее зачаровывать и ублажать мужчин.

Еще скальд рассказывал о том, что на деле хульдра выше, чем кажется на вид и на ощупь. Поэтому, целясь в нее, метить надо в пустоту над головой. Или каленым железом, или серебром…

Железа, как и серебра, тут нет. В сундуках блестит только золото. На самих сундуках ни железных запоров, ни замков. Даже ручки по бокам из кожаных петель. Секиру и пояс с кинжалом, похоже, забрал Трюгви, пока он пялился на хульдру.

Хотел быть человеком, угрюмо подумал Харальд — будь. Пробурчал:

— Но ведь можно и продолжить.

И впился губами ей в шею. Кожа под губами оказалась уже мягкой, человеческой — хотя совсем недавно, под его руками, была твердой, как железо.

Шея хульдры оказалась не только мягкой, но и горячей, а еще сладковатой на вкус.

Хватка рук на его ребрах ослабла еще немного. Но не исчезла. Ладони нежно погладили спину, пальцы прошлись по шрамам, слегка их царапнув.

Чем я тут занимаюсь, зло подумал Харальд, увлекая хульдру на пол. Когда там, на берегу, творится неизвестно что. И Сванхильд там…

Объятья хульдры так и не разжались. Харальд, кинув руки на пол по обе стороны от ее головы, попросил:

— Развяжи мне штаны.

— А в первый раз ты это сделал сам… — она улыбалась, вытянувшись на полу и полузакрыв глаза.

Он качнулся, дав хульдре ощутить между ног крепость его копья, вновь поднявшегося. Пробормотал, хрипло выдыхая и оскаливаясь:

— Не заставляй ждать. Ни меня, ни себя.

Хульдра переместила одну руку вверх, не убирая ее со спины. Вцепилась ему в косицы, придерживая. Другой рукой прогулялась по его поясу — начиная со спины, подсовывая ладонь под ткань штанов. Погладила поясницу, потом живот, запустила длинные горячие пальцы в поросль, дорожкой уходящую вниз. Дотянулась до навершия его копья, потеребила.

Харальд от этой ласки содрогнулся. Желание жгло тело, вязкое, тягучее, неприятно засасывающее.

И только потом хульдра дернула завязки.

Вот тогда Харальд и рванулся, вложив в движение все силы, что у него были. Треснули завязки штанов, оставшись в руке хольдры, голову ожгло болью, но косицы все-таки выскользнули из ее кулака.

Харальд метнулся в сторону, опрокинул сундук. Золото рассыпалось по полу.

Хульдра, вскочившая следом, запнулась об побрякушки. Кинулась вперед, ступая прямо по ним.

Он поднял сундук, грохнул его об пол. Доски хрустнули, крышка осталась у него в руках — и Харальд, уже понимая, что не успевает, упал на колени. Разворошил остатки сундука в поисках гвоздей.

Ничего. Доски стягивали деревянные шпеньки и кожаные полосы. Его тут ждали, и подготовились основательно, старательно убрав из кладовой все железо.

Хульдра была уже рядом. Вцепилась ему в волосы, дернула вверх, заставляя приподняться…

И на глаза ему попалась женская брошь, лежавшая чуть в стороне. Большая, овальная, в треть его ладони — упавшая на золотую россыпь обратной стороной вверх. Над дырчатой бляхой из желтого металла торчала игла застежки. Потемневшая, чуть тронутая ржавчиной — железо.

Харальд дернулся к броши всем телом, уже ощущая, как кожа с волосами отстает от черепа. Но успел подхватить брошь, извернувшись змеей.

И поднялся, подчиняясь хватке хульдры — но при этом целясь иглой застежки, зажатой меж пальцев, в пространство над ее головой.

Ударил, ни на что не надеясь.

Сверкнуло синеватым, руку обожгла дикая боль. Хульдра взвыла.

Харальд, щелкнув зубами, отшвырнул брошь, странно размягчившуюся прямо в ладони. Та вроде как начала плавиться у него в руке…

Пальцы жгло, кончики их почернели.

Хульдра, странно скукожившись и выпустив его волосы, отступила. Снова взвыла…

И тени в кладовой чуть-чуть покраснели. Его дар возвращался.

Он, не тратя время на взгляды в сторону хульдры, метнулся к двери. Врезал по доскам кулаком левой руки, не тронутой ожогом. Услышал глухой звук.

Его не просто заперли — дверь с той стороны подперли, а то и завалили.

Харальд врезал снова — уже обожженной правой, целясь по доскам костяшками кулака. Затрещало, на толстых дубовых досках остались вмятины от его руки.

Но дверь даже не шевельнулась. Он впечатал в нее уже левый кулак. Следом ударил обеими кулаками. Боль в обожженной ладони исчезала, забываясь. Еще удар…

Доски треснули, но за ними что-то было. Харальд метнулся к другой стороне кладовой. Штаны, оставшиеся без завязок, норовили упасть — и пришлось на них отвлечься, подхватив рукой.

Только тут он заметил, что стало с хульдрой.

Теперь она выглядела намного выше, чем раньше. Скрючилась, упираясь в потолок плечами и спиной, золотые волосы космами свешивались на пол.

А синее платье, оставшееся в другом углу кладовой, ползло к ней по полу. Как живое.

На то, чтобы рассмотреть все это, Харальду хватило одного удара сердца. А потом он рванулся к двери. Врезался в нее плечом — красное сияние плеснуло перед глазами, высвечивая доски.

Дверь затрещала, расколовшись сверху донизу. Половинки разошлись на полшага. Через щель можно было рассмотреть, что с той стороны косо, под углом, на створку навалены бревна.

Он снова отбежал, и врезался в половинки двери всем телом, расширяя щель в завале.

Хульдра уже успела натянуть платье. Снова начала усыхать, возвращаясь к прежнему росту…

Харальд, оглянувшись на нее, принялся отшвыривать бревна, расширяя выход. И тут сзади донеслось:

— Харальд…

Красноватые отсветы перед глазами начали стремительно угасать. Он рванулся в щель, которую успел проделать. Неошкуренные стволы прошлись по спине и груди, сдирая кожу.

Напоследок хульдра все-таки дотянулась до его плеча. Повезло, что у нее уже не было прежних сил — иначе бы ему не вырваться. А так Харальд вылетел из завала, чувствуя только боль в плече, по которому скользнули пальцы хульдры. Подхватил одно из бревен, врезал им по твари, уже протискивавшейся следом.

Та лишь махнула рукой — и ствол рассыпался на щепки.

Железо, метнулась мысль в уме у Харальда. Надо найти железо.

И он понесся к воротам, придерживая штаны, позорно и недостойно спадавшие прямо на бегу.

Впереди, у прибрежной стены, сияли факелы. Ворота сейчас были распахнуты — и перед ними толпились воины, понемногу вытекавшие наружу. Хирды Хрориксона и Гудремсона, сыновей тех, кого он убил, атаковали его хирды. Убивая его людей…

— Харальд, — дико завопила за спиной хульдра.

Одну из косиц тут же дернуло. Харальд прыгнул, выдирая волосы из хватки стальных пальцев. Покатился по земле.

Толпа чужих воинов была уже в двадцати шагах. Стоявшие с края обернулись. Изумленно и заворожено уставились на него — и хульдру…

Он прыгнул еще раз, от земли прямо к воинам, в руках которых блестели мечи. Но хульдра снова дотянулась до него — вот только на этот раз схватилась не за тело, а за штаны.

И единственная одежка, прикрывавшая его наготу, осталась у нее в руке.

Харальд приземлился на ноги, качнулся, приседая и уклоняясь — двое воинов, стоявших с краю и оказавшихся от него в четырех шагах, уже занесли мечи.

— Харальд, — запела за спиной хульдра.

И уклониться не получилось, движение вышло не таким стремительным, как обычно. Красноватого сияния в глазах не было…

Один из клинков разрубил ему предплечье до кости. Кровь из раны окропила нападавших — его кровь, вытекавшая струей. Харальд с хрипом выдохнул, другой рукой поймал чужой кулак, державший рукоять меча, на излете, в конце удара.

Выдрал клинок, отступив с разворотом в толпу воинов, уходя от снова протянувшихся женских рук.

И швырнул меч в пространство над головой хульдры, замершей в паре шагов от строя людей — с нехорошим оскалом на лице.

Меч блеснул, пролетев над головой с золотыми волосами. Исчез. Хольдра взвыла и тоже растаяла.

А Харальд ощутил, как в спину, слева, под ребра, входит чужой клинок. Почувствовал сначала только холод стали…

Боль пришла потом.

Но одновременно с ее приходом мир перед глазами залило красным. Его дар опять вернулся.

Он текуче и стремительно рванулся, соскальзывая с лезвия. Сделал шаг в сторону — и перехватил за крестовину рукояти тот самый меч, что его пронзил. Выщелкнул из человеческих пальцев.

А потом молча начал прокладывать дорогу сквозь толпу. К своим хирдам.

Глубокая рана на предплечье больше не кровила. В левом боку, под ребрами, где прошелся меч, болезненно кололо. Но и только.

Главное, беречь то, что ниже пояса, подумал Харальд, скользяще отступив, когда лезвие чужой секиры пролетело прямо перед его животом. А то хоть и берсерк — но раз отрубленное, назад уже не прирастет…

Присед. Колющий удар под чужую кольчугу. Тут же рубящий, снесший голову одному — и снявший с плеча соседнего воина все мясо до кости, вместе с лоскутом кольчуги. Еще один рубящий удар, но уже пущенный в другую сторону.

Драться без одежды странным образом было даже легче и удобней. Он словно кожей ощущал, где вот-вот пройдется чужой удар…

— Свейн, Свальд, — заревел Харальд, добравшись до проема. — Проверьте кнорр.

Его люди тут же откликнулись дружным воплем:

— Харальд. Ярл.

Он поднажал, пробиваясь к своим. Кровь текла не только по лицу — но и по телу, прикрывая наготу.

Хоть какое-то прикрытие, мелькнула у него мысль. Лишь бы ничье лезвие не лишило его того, без чего мужчине ни к чему женщины…

Свейн, державший вместе с другими оборону по ту сторону ворот, первым разглядел Харальда, пробивавшегося сквозь толпу. Рявкнул:

— Парни, ярл. Только не подставьтесь под его удар.

Харальд вывалился из толпы чужих воинов, больше похожий на чудовище, чем на человека — голый, весь залитый кровью. Его люди тут же раздались в стороны, вычищая вокруг него пустое место, и выстраиваясь двойной шеренгой за его спиной, отсекая от нападавших.

— Я в порядке, — прорычал он. — Секиру. Любую. И стащите с кого-нибудь штаны.

Один из Кейлевсонов — кажется, Болли — подбежал, сунул ему в руки собственную секиру. Штанов пришлось дожидаться дольше. И возиться, натягивая штанины, липнувшие к коже, влажной от крови.

— Болли, — крикнул Харальд, затягивая завязки. — Что там на кнорре?

— Да все в порядке, ярл, — пробасил тот, стоя рядом. — Мой брат там. И Свейн, когда ты крикнул, послал на кнорр еще десяток.

Убби, выбравшийся из толпы воинов и вставший рядом, тут же предложил:

— Отправить еще?

Харальд оглянулся на ворота, откуда по-прежнему напирали чужие хирды. Затем посмотрел на кнорр.

Тот покачивался у причала — и насколько он мог судить, там все было спокойно. На палубе сейчас поблескивали шлемы его воинов…

— Не надо, — буркнул Харальд, поворачиваясь к воротам. — Десятка хватит.

Рядом появился Ансен, из числа тех, кто пришел с ним из Хааленсваге. Протянул рубаху из медвежьей шкуры, которую успел принести с его собственного драккара — запасную, взамен той, что осталась в кладовой.

Он, отдав Ансену секиру, торопливо оделся. Забрал назад оружие, развернулся к воротам.

Подумал мрачно — надо шагать осторожно, раз уж остался без сапог. С другой стороны, босые ноги меньше скользят по кровавым ошметкам…

Бабка Маленя уже успела дойти до другого борта корабля, когда Забава наконец пошла следом. Правда, шагала медленно, с трудом передвигая ноги.

Хоть и понимала, что надо торопиться — дорога предстояла неблизкая, ей до Ладоги, бабушке Малене до Орешной веси…

Но быстрей не выходило, потому что на каждом шаге Забава оглядывалась туда, где кипел бой.

— Харальд, — заревели вдруг на берегу. — Ярл.

И Забава, расслышав крик, замерла. Снова оглянулась, но Харальда не увидела. Звенели мечи, люди бились…

Забава опять двинулась вперед.

Она уже почти дошла до борта, за которым исчезла бабка Маленя. Но тут на палубу, взобравшись по сходням, попрыгали какие-то мужики. Окружили ее, не пуская к борту, развернули. И начали что-то спрашивать.

На этот раз Забава в их хриплом карканье ничего не поняла. Не до этого было.

В Ладогу, билось в уме. В Ладогу…

Самый старый, с толстыми косами, выложенными на грудь, что-то сказал, глядя ей в лицо — и развернулся, оглядываясь. Трое из прибежавших склонились над людьми, что лежали на палубе…

Тут прозвучали два долгих, гулких слова, которые Забава тоже не поняла. Прилетели они с той стороны, где исчезли рабыни и бабка Маленя.

Но мужики вокруг Забавы тут же начали падать на палубу. С закрытыми глазами, словно уснули на месте, стоя.

Последним свалился немолодой мужик с косами. Напоследок еще попытался дотянуться до нее рукой…

— Забавушка, быстрей, — счастливым голосом позвала бабка Маленя из-за борта. — Поплыли отсюда, голубушка. Хватит, пожили на чужбине. Домой пора.

Она повернулась в ту сторону, откуда прилетел голос бабки, но напоследок все-таки мазнула взглядом по берегу.

И увидела — в раздавшемся круге воинов кто-то стоит. Горевший у воды костер высвечивал голову, залитую темно-красным — кровь? Даже косицы сейчас казались темными…

Неужели Харальд, подумала Забава. Он? Но весь в крови — ранен?

— Забава, — опять позвал с воды тот мужик, что говорил на родном наречии.

И бабка Маленя запричитала следом:

— Спускайся, голубушка. Время отплывать.

Не могу, убито подумала Забава. Она домой, в Ладогу, а Харальд останется здесь. Да еще и раненый. А она, получается, его бросит. Как он тут один? Особенно если на лице опять сияющая морда появится?

Окровавленный силуэт на берегу двинулся к воротам.

Надо хоть с бабкой Маленей попрощаться по-человечески, мелькнула у нее мысль.

И Забава сделала последний шаг, что оставался ей до борта. Перегнулась, посмотрела вниз.

На мелкой волне возле корабля покачивалась лодка. В ней сидели рабыни и бабка Маленя. Сзади, у кормила, примостился молодой парень. В рубахе с прошвами, как у ладожских. Лицо вскинул, глядел на нее неотрывно — и русые волосы, прихваченные на лбу тесемкой, перебирал ветер.

— Плывите без меня, — сказала Забава, глядя вниз.

Слова выходили медленно, тягуче, как бывает во сне.

— А я здесь останусь. В добрый путь, бабушка Маленя. Не поминай меня лихом…

Бабка, сидевшая в лодке, привстала, замахала рукой.

— Ты что удумала? Иди сюда, Забавушка. Поплывем домой, все вместе.

— Забава, — снова позвал парень в лодке.

И опять летняя Ладога встала перед глазами. Она вдруг поняла, что уже перевесилась через борт. Вцепилась в его край, замотала головой.

— Не могу. Не могу.

Нога поднялась сама собой, словно она собралась перелезть через борт.

Но ведь не собиралась?

Колдовство, с ужасом осознала Забава. И делает она то, чего не хочет. И в лодку спрыгнет, хоть и не желает этого…

Все, на что ее хватило, это закричать:

— Харальд.

Нога уже дотянулась до края борта. Она попыталась ее опустить — и сумела сдвинуть колено вниз на половину ладони. Замерла, борясь с собственным телом.

В груди плескался ужас. Если спрыгнет, то Харальда больше не увидит. И как он без нее? К кому придет, когда на лице загорится серебряная морда? А если весь засияет, как тогда, в опочивальне?

А главное, как она без него?

На глазах выступили слезы, прочертили дорожки по щекам…

Отзвук женского голоса, долетевший со стороны залива, Харальд расслышал, когда уже проложил просеку сквозь строй людей Гудремсона — и добрался до той стороны ворот.

Сванхильд, тут же мелькнуло в уме. Да, он послал воинов — но сам-то не проверил. Не убедился, что с ней все в порядке.

В груди неприятно заворочалось что-то. Харальд рявкнул:

— Убби, Свейн, Свальд. Присмотрите тут.

И нырнул в толпу своих воинов, строем напиравших от берега. Понесся, оступаясь на разрубленных телах и плечом снося всех, кто не успел уступить ему дорогу…

Пока бежал по берегу, видел, что на кнорре все в порядке — вроде и шлемы над бортом поблескивают, и люди на палубе стоят. Но недоброе предчувствие все равно шевелилось внутри холодным червем.

И Харальд не остановился.

Доски причала отозвались на его бег частым грохотом. Он не стал тратить время на сходни, прыгнул на палубу прямо с причала, перемахнув с разбега через полоску воды. И увидел девчонку, зачем-то оседлавшую борт по ту сторону корабля.

Сванхильд глянула на него с разнесчастным лицом. Потом покачнулась и разжала руки, вцепившиеся в планширь.

Палубу Харальд проскочил в два прыжка, едва не наступив на своих людей, лежавших на палубе. Девчонка уже заваливалась на ту сторону…

Он успел поймать мелькнувшую в воздухе ногу. Дернул ее к себе — но сапожок, в который вцепились его пальцы, мгновенно начал соскальзывать. Тело девчонки оказалось до странности тяжелым, словно с той стороны ее кто-то тянул.

Харальд, оскалившись, стиснул тонкую щиколотку, отшвырнул в сторону секиру. В уме стрельнула судорожная мысль — все равно не выпущу… и не отпущу.

Она закричала — пронзительно, резко, как кричат от неожиданной боли.

Но Харальд уже перегнулся через борт, дотянулся освободившейся рукой до ее локтя, рванул вверх. Затащил трепыхавшееся тело обратно на корабль, прижал к себе, разворачиваясь и становясь боком к борту.

И только после этого, с облегчением ощутив, как Сванхильд цепляется за него обеими руками — значит, жива и не держит зла за то, что он чуть не размозжил ей щиколотку — посмотрел вниз. Чтобы получше рассмотреть то, что успел заметить.

Рядом с кораблем над волнами висела полоса клубящегося тумана, из которой торчали женские головы. Он узнал рабынь, которые плыли на кнорре вместе со Сванхильд, седоволосую старуху-славянку.

Поверхность тумана колыхнулась, над палубой гулко пронеслось:

— Сон приходит…

Харальд вдруг ощутил, как смыкаются у него веки. Зарычал, тряхнул головой, пытаясь отогнать дрему, что наваливалась все сильней и сильней. Красноватое сияние, горевшее перед глазами и освещавшее все не в пример ярче, чем костры на берегу, начало затухать.

— Нет, — крикнула Сванхильд.

И зачем-то дернула его за уши. Сильно дернула. Будь он бабой, наверно, стало бы даже больно.

А так Харальд только уставился на нее. Девчонка все не успокаивалась, тянула за косицы, терла ему щеки. Под конец, всхлипнув, залепила легкую пощечину.

И тут он оскалился — не столько от ярости, сколько от неожиданности. Моргнул, осознавая то, что случилось.

Она его ударила? На палубе одного из его кораблей, так, что и с берега могли увидеть? Ладно, била его раньше, когда была лишь добычей, подаренной ему для потехи — но теперь, когда он сделал ее своей невестой, почти равной себе?

Зато красное сияние наконец-то осветило ее лицо. Осунувшееся, с запавшими глазами.

И голова начала соображать. Хорошо, что ударила, быстро подумал Харальд. Только что дальше?

Девчонка, вцепившись ему в плечи, что-то говорила на своем наречии, а он ощущал, как снова наваливается дрема. Как гаснут красноватые переливы на ее лице…

Надо что-то делать. Если он сейчас уснет, Сванхильд отправится за борт, это ясно.

Харальд разжал руки, державшие девчонку — та покачнулась, но устояла. Поймал ее ладонь, сжал. Сделал, борясь с сонливостью, два шага в сторону, к одному из тел, лежавших на палубе.

Услышал, как она тихо ойкнула, тоже вынужденно шагнув.

Ничего не поделаешь, сейчас ему нужно было добыть оружие.

Харальд наклонился, выхватил меч, так и оставшийся в ножнах воина — то ли спавшего, то ли мертвого.

Мысли путались, дрема одолевала все сильней. Он придавил зубами нижнюю губу — лопнуло, в рот потекла струйка крови.

И, шагнув к борту, подбросил меч. Уже в воздухе перехватил его за рукоять по-другому, как копье. Метнул клинок вниз, целясь в полосу тумана.

Клубящаяся лента висела над водой рядом с кнорром, так что промахнуться он не мог.

Харальд снова всадил зубы в рану на губе, отгоняя сон. И уже сделал шаг к следующему телу, собираясь взять второй меч — но в этот момент раздался вой, все нараставший и нараставший…

А закончившийся таким пронзительным звуком, что у него заложило уши. Даже люди, бившиеся за воротами, остановились,поворачиваясь к воде.

Одно хорошо — дрема наконец ушла. И сознание снова стало ясным. Харальд рванул к себе Сванхильд, сжавшуюся, с ужасом и изумлением смотревшую то на него, то за борт. Притиснул, обняв.

Вой смолк, оборвавшись на режущей ноте. Следом истошно закричали бабы. Над бортом появились женские фигуры, стайкой зависнув в воздухе. Из-под каждого подола вылезало щупальце, толщиной с грудную клетку крепкого мужика. К низу вроде как расширявшееся…

Ног под подолами Харальд не увидел.

Сванхильд дернулась, пытаясь повернуться к бабам. И Харальд позволил. Каждый имеет право посмотреть на ту участь, что его ожидала.

В уме у него промелькнуло стремительное виденье — Сванхильд, превращенная в такое же окончание щупальца. Или это были громадные змеи? Переродившаяся Сванхильд…

Краснота снова плеснула перед глазами — и мгновенно загустела.

Старуха-славянка, висевшая в воздухе прямо напротив, протянула к ним руки — впрочем, скорее не к ним, а только к девчонке. Заговорила непонятно, на своем наречии. В голосе звучала мольба, по морщинистому лицу катились слезы.

Сванхильд ей что-то ответила, печально, с дрожью. Всхлипнула.

Да что ж я стою-то, вдруг опомнился Харальд. И, разжав хватку, которой держал Сванхильд, одной рукой вцепился в ее запястье. Развернулся, наклоняясь к человеку, лежавшему на палубе у его ног. Выдрал меч из ножен, швырнул в щупальце, кончавшееся фигурой старухи-славянки…

И попал. Опять раздался вой, щупальце с торчавшим мечом дернулось, потекло вниз темной лентой, утаскивая старуху. Остальные женские фигуры тоже быстро поплыли к воде. Сванхильд рванулась было к борту кнорра, но он удержал, снова обхватив и прижав к себе.

И только после этого шагнул к борту, увлекая ее за собой.

Полоса тумана, колыхавшаяся внизу, исчезла. Женские фигуры на концах щупалец уходили в воду — стоя, безмолвно.

По причалу уже гремели шаги.

— Ярл, — крикнул кто-то — кажется, Болли. — Что здесь случилось?

— Ничего хорошего, — проворчал Харальд.

И подумал следом — не расслышь он в воротах отзвук женского крика, Сванхильд болталась бы сейчас на конце щупальца.

Значит, теперь цель родителя — она. Но если Ермунгард помнит его предупреждение, то девчонку ждала не смерть, а что-то другое…

Хотя лучше смерть, чем такая участь.

А если бы он остался с хульдрой, Сванхильд сейчас была бы уже под водой, став неизвестно кем, неизвестно чем… Харальд оборвал эту мысль.

На кнорр уже запрыгивали его воины. Наклонялись над лежавшими, подбегали к борту, за которым прежде плавала полоса тумана — и рядом с которым исчезли щупальца.

Теперь там ничего не было, только катились мелкие волны, спеша к близкому берегу.

— Кнорр перевернете, — рявкнул Харальд.

Палуба и впрямь накренилась — слишком много народу прилипло к одному борту.

— И утопите, — зычно крикнул Убби со стороны причала. — Ну-ка, кому нечего делать — проверьте драккары, вдруг там тоже что-то стряслось. Ярл, как ты?

Харальд ответил не сразу. Сванхильд спрятала лицо у него на груди и тихо плакала. Он прижал ее к себе покрепче. Под ладонью оказалось тонкое плечо.

Хрупкие кости, подумал Харальд. Надо бы осмотреть ее щиколотку. И рану, которая только что начала затягиваться. Но на берегу бой…

Правда, крики дерущихся звучали теперь тихо, отдаленно.

— Я в порядке, — ответил наконец Харальд. — Что у ворот?

— Наши вошли в крепость, — объявил Убби, уже ступив на палубу кнорра. — Люди Трюгви потихоньку отступают. Когда завыло, и щупальца появились, Свальд крикнул, чтобы я бежал сюда… а что за чудище ты сразил, ярл? Никогда такого не видел. Щупальца с бабами на концах — а туловище, выходит, под водой…

— Знал бы, так сказал бы, — проворчал Харальд. — Что с людьми на палубе?

Рядом возник хмурый Болли.

— С ними что-то непонятное, ярл. Парни дышат, ран нет. Но в себя не приходят, словно им дали по затылку. У двух человек на голове под кожей шишки, но у остальных нет. То ли их ударили, то ли сами об доски приложились. Колдовство?

— Да еще какое, — равнодушно согласился Харальд. — Что ж… наши все живы, исчезли только бабы. Думаю, надо будет принести жертвы Ермунгарду. Может, как раз пару баб — похоже, Мировой Змей по ним соскучился…

Стоявшие вокруг дружно закивали. Пара человек хмуро улыбнулись. Болли покосился на Сванхильд, но ничего не сказал.

— Всех оглушенных на берег, — распорядился Харальд. — Пусть полежат там, пока не очнутся.

Он повернулся к причалу. От его драккара, стоявшего тут же, но по другую сторону мостков и ближе к берегу, уже бежали двое воинов. Один крикнул на бегу:

— На драккаре ярла тихо. Стража видела то же, что и все мы. Щупальца.

От них все заслонял корпус кнорра, подумал Харальд. С другой стороны, на берегу тоже ничего не видели, пока он не швырнул меч. И пока та тварь — щупальца, скорей всего, принадлежали одному существу — не завопила.

Даже он сам ничего не заметил, пока бежал к кнорру. И при этом ему казалось, будто на палубе стоят его люди.

Наваждение? Если уж никто не видел тварь, пока в нее не попал меч…

— Что на других драккарах? — заорал Харальд, посмотрев на причал напротив, отделенный от кнорра полосой воды — той полосой, над которой перед этим висела лента тумана.

Там, у соседнего причала, сейчас покачивались два его драккара и один драккар Трюгви.

— Когда завыло, видели щупальца, — долетел ответный крик. — Теперь на воде чисто.

Харальд шевельнул бровями. Теперь-то точно чисто…

Он оглядел своих людей, громко распорядился:

— На будущее знайте и передайте другим — увидите что-то странное, отходите и бросайте копья. Или мечом цельтесь, как я. Болли, тут на палубе где-то валяется твоя секира. Найди ее для меня. Я буду ждать на берегу.

Болли кивнул, тут же двинулся по палубе, оглядываясь.

Харальд поднял Сванхильд на руки, зашагал к сходням.

Шел и думал — жертву и впрямь придется принести. А потом выслушать, что скажет ему Ермунгард.

Что касается девчонки, то она вернется в Йорингард на его драккаре. Так оно спокойней.

Когда Забава хлестнула Харальда по щеке — несильно хлестнула, и только потому, что глаза у него уже закрывались — он в ответ глянул на нее зверем. Оскалился так, что она испугалась…

Но оскал тут же исчез. Харальд разжал руки, вцепился в ее ладонь, шагнул, увлекая за собой.

От щиколотки сразу стрельнуло дикой болью — уж больно сильно он сдавил ей ногу, пока затаскивал обратно на корабль.

Хватку его пальцев Забава вспоминала с дрожью. Теперь она верила, что Харальд может рвать людей голыми руками. На ногу, дико болевшую, наступала, как на деревяшку. И как только ее поднимала, ступня болталась.

Он зачем-то бросил за борт меч, снова шагнул в сторону, потащив ее за собой. Но тут раздался вой, от которого Забава едва не оглохла. Потом смолк. Зато зазвучали женские крики.

А следом из-за борта поднялись те самые рабыни, что плыли с ней на корабле — и сидели в лодке. И бабка Маленя среди них…

Все бабы висели в воздухе, глядя на нее. Из-под платьев торчали громадные змеи, уходя вниз, к воде за бортом. Черные такие змеи, толстые, в сетке выпуклых жил.

Ни у одной из баб ног видно не было — наверно, змеи их прикрывали собой. Непонятно только, как они удерживали рабынь в воздухе. Снизу подпирали?

Бабка Маленя вдруг протянула к Забаве руки, заплакала.

— Расстаемся, Забавушка. А ведь нас из-за тебя забрали. Чудище это морское… теперь уж не спастись, не выйти на землю. И Орешной веси мне больше не увидеть. Поминай добром, не лихом.

— Я тебя никогда не забуду, бабушка, — с дрожью пообещала Забава. И всхлипнула. — Неужто тебе нельзя помочь? Может, сделать что-то…

Руки Харальда, державшие ее крепкой хваткой, вдруг разжались. Он вцепился ей в запястье, как-то быстро двинулся — и в следующее мгновенье Забава увидела, как в змею под бабкой Маленей вонзился меч.

Змеиное туловище тут же дрогнуло, быстро потащило бабку вниз. Остальные рабыни тоже начали опускаться. Молча, словно какая-то сила не давала им кричать.

А Харальд шагнул к борту. Прижался к доскам, позволив и ей глянуть на воду у самого корабля.

Так что Забава успела разглядеть, как женские головы исчезают в волнах. И опять — молча.

Она заплакала, обхватив Харальда, прижавшись к нему всем телом. Хоть и не знала — может, следовало винить его за то, что швырнул меч в змею, державшую бабку. Вдруг она после этого бабушку сдавила, или еще что ей сделала. Не зря же бабка Маленя под воду уходила молча…

По сходням на корабль уже забирались люди. Окружили их, начали что-то говорить. Харальд отвечал. Она не прислушивалась.

Из-за нее их всех забрали, звучало у Забавы в уме. Снова и снова звучало.

Харальд отнес ее на берег, усадил на землю — и опять исчез. Рядом остался громадный мужик, ее новый брат. Стащил с себя плащ, накинул ей на плечи. Затем заставил приподняться, подсунув под нее одну полу, чтобы не сидела на холодном. Еще какие-то мужики топтались рядом…

Слезы у Забавы быстро закончились, и дальше она сидела, просто глядя на воду. На мелких волнах дробились отсветы костров, звуков боя уже не было слышно.

В нескольких шагах от нее лежали люди, которых принесли с корабля. Приходили в себя по одному, просыпались потихоньку. Тут же начинали рассказывать что-то воинам, стоявшим рядом…

Ей тоже хотелось проснуться. И чтобы все случившееся оказалось сном.

Пока Харальд был на кнорре, Свальду с людьми удалось захватить Трюгви, пробившись сквозь ряды его воинов и окружив юного конунга с двух сторон.

Даже секира Харальда нашлась — ее выбили из рук Гудремсона, когда того брали, зажав между щитов.

Оставшись без конунга, хирды сопротивлялись вяло. И в этом Харальд им помог, пройдясь по их рядам с секирой — уже со своей, к которой привык, с рукоятью, отполированной его ладонями…

Те, кто поумней, тут же начали отступать к воротам на другой стороне крепости. И растворяться в ночи. Хрориксон со своими людьми ушел первым.

Ни преследовать, ни искать кого-то Харальд не собирался. Осмотрел вместе со Свейном и Бъерном кладовую — но не нашел там ни одной баклаги с кровью его отца. Потом отправился допрашивать Трюгви.

Первое, о чем подумал Харальд, когда к нему подвели юного конунга — в живых того оставлять нельзя. Если выживет, то первое, о чем начнет мечтать — о его смерти. И рано или поздно подстроит что-то еще.

Кроме того, было и другое. Если бы Трюгви просто взялся за оружие, желая отомстить за смерть отца, это одно. Но он связался с Мировым Змеем, расставил ловушку…

И Сванхильд чуть не очутилась на конце одного из щупалец.

Парень смотрел угрюмо — и казался сейчас старше своих лет. Намного старше.

— Говори, — буркнул Харальд. — Где и когда ты виделся с Ермунгардом? Где зелье из крови Ермунгарда, которое было у твоего отца?

Гудремсон молчал, глядя с ненавистью.

И Харальд вдруг решился. Ему так и так нужно было побеседовать с Ермунгардом — вот уж кто точно знает ответы на все вопросы…

И не так уж его интересовало, где и когда Трюгви виделся с Мировым Змеем. Море рядом, далеко плыть не надо.

— Приготовьте лодку, — распорядился Харальд, посмотрев на своих людей. — Подведите к берегу, за крайним левым причалом.

Так, чтобы Сванхильд не видела, мелькнула у него мысль. Он посадил ее под стеной справа от ворот, так что распахнутая створка прикроет то, что ей не следует видеть. К тому же перед воротами сидят раненые, стоят воины, которых отрядили приглядывать за берегом и причалами.

Пара человек, уже отделившихся от строя его людей, понятливо пробормотали:

— Да, ярл.

И исчезли.

Харальд снова перевел взгляд на Гудремсона. Заметил хрипло:

— Ты ведь не отправил из Веллинхела свою семью, конунг Трюгви? Понадеялся на свою победу… и зря. Свальд, где ты? Отбери пару баб из семьи Гудрема. Свяжи их и сунь в лодку. Рты не забудь заткнуть.

Свальд, с готовностью кивнув, ушел. Харальд помолчал, окидывая взглядом то, что было перед ним.

Пленных — вместе с которыми перед этим держали и Трюгви — согнали в один из углов крепости. За связанным Гудремсоном стояли уже воины самого Харальда, дальше на земле сидели пленные.

И сидели вплотную друг к другу, так что издалека казались озером из голов. Три костерка, разведенных по краям того места, куда собрали пленных, высвечивали усталые, опустошенные лица — на которых отпечаталась безнадежность.

— Здесь погибли мои люди, — сказал Харальд после паузы. — А мои люди мне дороги. Твоих воинов я не виню, но ты подстроил мне ловушку. За такое принято платить кровью. К тому же тебе, сын Гудрема, самое время узнать, в кого вы — ты и твой отец — хотели меня превратить. Я так понимаю, Ермунгард когда-то утащил драккар с Гудремом на дно — а потом предложил ему жизнь в обмен на меня? И ты, вместо того, чтобы отомстить мне честно, с мечом в руках, тоже отправился договариваться со Змеем?

Трюгви на мгновенье опустил взгляд. Но тут же посмотрел снова, с вызовом.

— Драться с тобой? С берсерком, Ермунгардсоном и богорожденным?

— Но своих-то воинов ты против меня посылал, — рявкнул Харальд. И добавил уже ровным голосом: — Лучше бы вызвал меня на хольмганг, конунг Трюгви. Тогда я еще мог бы тебя пощадить. Но ты, как я понимаю, хотел не отомстить, а сохранить Веллинхел и драккары отца. А еще выжить.

Гудремсон ответил ненавидящим взглядом. Харальд, отвернувшись от него, посмотрел на своих хирдманов — все, кроме ушедшего Свальда, стояли сейчас рядом.

— Свейн, Ларс. Расставьте людей по стенам крепости. Как бы те, кто ушел из Веллинхела, не решили вернуться. Убби и Бъерн — на вас берег и драккары. Поставьте людей вдоль воды. Если заметите что-нибудь в заливе, первым делом отведите мою невесту в крепость. И сами уходите за стену. Я отлучусь ненадолго. Трюгви связать — и ко мне в лодку.

Хирдманы закивали.

Харальд уже шагнул, собираясь уйти, но тут Убби вдруг спросил:

— Идешь поговорить со своим отцом, ярл?

— Иду, — согласился Харальд. — Передать от тебя привет?

— Да я просто так… — пробормотал тот.

Свейн оттер Убби плечом, сказал громко:

— Все выполним, ярл.

Лодку для него уже подвели к берегу за причалом слева — крупную, четырехвесельную. И Свальд с парой людей тащили по крепости двух связанных женщин, направляясь к воротам. Молодых, увешанных золотом.

Харальд, шагая к берегу, ощутил легкую тень стыда. Но беседовать с родителем он сегодня хотел долго — а для этого требовались жертвы.

Причем простые люди в крепости провинились перед ним куда меньше, чем семейство Гудрема.

Прежде чем отплыть, он сходил на свой драккар. Нырнул прямо с борта в ледяную воду, забрался обратно по веревке, пофыркивая и постукивая зубами. Добежал до закутка за занавесками, где стоял его сундук, оделся в чистое. Натянул наконец сапоги…

И, выйдя обратно на причал, глянул на берег.

Рядом со Сванхильд, так и сидевшей там, где он ее оставил, под стеной справа от ворот, виднелись силуэты Ислейва и Болли, ее братьев. Рядом торчал десяток воинов, которым было приказано не спускать с нее глаз.

Расстояние между Сванхильд и водой было всего в четыре десятка шагов. Однако отправлять ее в крепость Харальд пока не хотел. Там валялось слишком много тел — а с нее на сегодня хватит зрелищ.

Глубина залива возле берега небольшая, подумал он. А тварь, выманившая женщин с кнорра, немаленьких размеров. По мелководью она не выгребет. И на берегу слишком много воинов — сейчас там будут толпиться хирды Убби и Бъерна, которым он велел сторожить причаля. Как только его люди что-то заметят, тут же уведут Сванхильд за стену.

Харальд отвел взгляд от своей невесты. Пробежался по причалу, потом по берегу. Запрыгнул в лодку, куда уже бросили двух баб и Трюгви — со связанными руками, с кляпами во рту. Оттолкнулся веслом от неглубокого дна, погреб, уводя лодку от берега.

Он греб до тех пор, пока костры на полоске земли перед причалами не превратились в цепочку мелких далеких огней. Потом убрал весла, встал в полный рост. Бабы в лодке глухо заскулили, хлюпая носами…

— Ермунгард, — бросил Харальд в темноту, прикрывавшую волны залива.

И шагнул к Трюгви.

Лодка под ногами дрогнула. А затем странно замерла, перестав покачиваться. Словно стояла на берегу.

И он, еще никого не видя, понял — родитель.

— Живым… — жадно попросил шипящий голос из темноты. — И чтобы бился…

Харальд подхватил задергавшегося Трюгви, молча выдрал кляп. В два взмаха разрезал ножом веревку, стягивавшую запястья за спиной — и другим концом наброшенную на шею, петлей. Перекинул через борт.

Над заливом полетел дикий крик. Потом смолк, захлебнувшись. Бабы от ужаса перестали скулить, затихли, шмыгая носами.

Над водой, с той стороны лодки, куда он бросил Гудремсона, сейчас плавало светлое марево, высвечивая верхушки волн. Бьющееся тело погрузилось, следом всплыла темная голова.

Харальд угрюмо сказал:

— Я предупреждал, чтобы ты не трогал мою женщину.

— С ней ничего плохого не случилось бы, — проскрипел отец. — Участь простых рабынь не для нее, раз уж ты ее выделил. Стала бы живой утопленницей — они живут долго, не увядая. И ты пришел бы следом за ней, ко мне…

— Нет, не пришел бы, — холодно бросил Харальд.

Но это заявление вызвало в нем темное недовольство. Выходит, бросил бы ее в лапах родителя. Одну.

Это уже не была бы Сванхильд, быстро подумал он. Тело, но не ее душа. Вряд ли живые утопленницы умеют краснеть или просят кого-то пожалеть.

— Я бы оплакал свою женщину, — размеренно сказал Харальд. — А потом отправился бы к Готфриду. Предупреждаю — не трогай ее. Ни щупальцами своих тварей, ни чем-то еще. Никогда.

— Или что? — медленно отозвался Змей.

— Все-то тебя пугать надо, — с досадой бросил Харальд. — Хочешь, я тебе кое-что предложу?

— Что может предложить Мировому Змею простой берсерк? — вопросом на вопрос ответил родитель. — Кроме себя самого, конечно?

Харальд поставил одну ногу на борт лодки, наклонился к воде, опершись локтем о колено.

— Скажи мне — почему я родился? Если я так опасен для тебя и для мира?

— Тебе не понравится, — скрипнул Ермунгард.

И Харальд удивленно приподнял брови. Заметил:

— Переживу.

— Моя плоть меняется, — прошипел родитель. — Все время. Когда-то я был ростом с тебя… и жил в Асгарде, с остальными. Потом начал расти. Меняться. И меня выкинули в мир людей, в море… даже Один и Тор испугались того, кем я могу стать. Но потом я открыл — когда у меня рождается дитя, мое тело перестает меняться. Остается прежним, пока дитя живет. Я начинаю думать чаще. Бывает, что думаю даже без жертв. Пока мой сын живет, мое проклятье, вечное изменение плоти, спит…

— Значит, я твое спасение, — равнодушно сказал Харальд. — Одного не могу понять — как ты не порвал на куски мою мать? С твоими-то привычками?

Может, ему показалось, но со стороны воды прилетел тихий вздох.

— В ней было так много жизни… она сияла мне с берега. Манила теплом, как огонь посреди холода. Я видел ее даже ночью, когда она спала — красной искрой на сером. Потом пришло время. Я нагнал бурю в южных морях, затопил пару кораблей. И взял ее, пока мог думать. В тот день она пошла на берег собирать яйца чаек, с парой воинов своего отца…

Харальд стиснул зубы. Яйца чаек. Выходит, его зачали весной. Все правильно, он родился зимой.

И сразу вспомнилось почему-то, что там, в Сивербе, мать никогда не подходила слишком близко к берегу фьорда. Вообще не приближалась к кромке воды — словно опасалась чего-то.

— Раз так, то тебе нужно, чтобы я жил, верно? — неласково буркнул он. — Давай договоримся — я постараюсь выжить здесь, на земле, а ты мне в этом поможешь.

— На дне тебе ничего не грозит…

— Кроме скуки, — рявкнул Харальд. — Вот мое предложение — я разобью Готфрида, человека, которого выбрал Тор, чтобы начать Рагнарек. Я обуздаю дар Одина, который мне достался. Я выживу, несмотря ни на что. И не поднимусь в небо. А ты не будешь мне мешать — и не тронешь мою женщину. Согласен?

Ермунгард долго молчал. Сказал наконец:

— Такие, как ты, погибают не в бою, а от предательства. И предают чаще всего женщины.

Харальд нахмурился.

— Пока что меня чаще всего предавал мой отец. Сначала он подослал ко мне людей с зельем, желающих превратить меня в ручное чудовище. Потом драугаров. Затем хульдру.

— Гудрем зря надеялся, что ты будешь служить ему долго… — насмешливо скрипнул Ермунгард.

— А ты зря старался, но речь не об этом. Давай так — я пригляжу за своей женщиной, а ты за своими щупальцами. Не трогай меня, и я попробую продержаться. Раз Один и Тор используют людей, чтобы начать Рагнарек, значит, их силы в этом мире не так уж велики. И Асгард, где они обитают, слишком далек от мира людей…

— Но если ты поднимешься в небо, — прошипел Мировой Змей, — ты отравишь его. И Биврест, радужный мост из этого мира в Асгард, засияет в полную силу… и боги смогут прийти сюда. Остаться. Все случится, когда ты поднимешься в небо…

Харальд нагнулся еще ниже, тоже прошипел — голосом, похожим на голос самого Ермунгарда:

— Не когда, а если. Они сбросили тебя сюда. Отдали тебе этот мир — так сделай его своим. Борись за него. Я стану мечом, который подрежет поджилки Готфриду. И посмотрим, кто победит — светлые боги, мечтающие о Рагнареке, или темные, которые хотят спасти этот мир. Ну?

— Это невозможно, — булькнул родитель. — Тебе с ними не совладать. Даже Локи, твой дед — и тот не смог защитить себя. И теперь висит, привязанный кишками сына… а ведь он дитя первых етунов, один из древних…

— Я не так много прошу от тебя, — угрюмо сказал Харальд. — Подождать до весны. Корабли Готфрида я встречу в море. И если увижу, что его не победить, отправлюсь к тебе. Прямо с палубы своего драккара.

В этот последний поход, мелькнула у него мысль, Сванхильд лучше не брать. И Кейлева с сыновьями тоже оставить на берегу. Сразу отправить их всех в Хааленсваге…

И может быть, они сумеют пережить Рагнарек.

— А до тех пор не подплывай ко мне близко, — закончил Харальд. — Не трогай мою женщину. А еще лучше, помоги мне. Хотя бы знаниями. Я ведь не первый твой сын? Что случилось с остальными?

Ермунгард помолчал, потом гулко сказал:

— Сердце Токи перестало биться перед той весной, когда я зачал тебя… но он жил больше трехсот лет. Жил счастливо и достойно, в моих владениях… и тебе там уготовано место.

— Считай своими владениями весь этот мир, — ровно предложил Харальд. — Скажи лучше — Токи тоже пытались подсунуть зелье из твоего яда, чтобы он поднялся в небо? В нем тоже был дар Одина?

— Да… — прошелестел Ермунгард. — Но я предложил — и он был не против…

Харальд оскалился.

— А я против. Не скажешь, почему Тор и Один вспомнили обо мне только прошлой весной? Да и ты тоже?

— Такие, как ты… должны возмужать. Моя плоть должна вызреть. Начать изменяться. Только потом все начинается. И все возможно…

Ермунгард вдруг шевельнулся, подплыл к лодке поближе.

— Теперь я все чаще думаю, сын. Теперь тебя можно забрать. Но и те, другие, теперь знают, что время пришло…

Харальд сцепил зубы. Он созрел — ну прямо как яблоко на ветке.

Следом вдруг мелькнула другая мысль — и Харальд замер. Вот что можно предложить Мировому Змею. Вот на что родитель может и согласиться.

— Раз так, — медленно уронил Харальд, — то выходит, что плоть Ермунгарда способна изменяться только на земле? Поэтому тебя сбросили именно в море?

— Я менялся даже там, — прошипел Змей. — Но не так быстро, как на суше. Потом мне начали приносить в жертву дев. Одной я позволил выжить. Так родился первый сын. С тех пор у меня всегда был сын…

Харальд кивнул, нависая над бортом лодки. Спросил:

— Как ясно ты начнешь думать, если я и дальше останусь здесь, на берегу? Проживу на земле год, два, три? Много лет? Или хотя бы до весны?

На этот раз ответа родителя Харальду пришлось дожидаться долго. А когда Ермунгард заговорил, голос его едва шелестел над волнами. Хорошо, что бабы, задохнувшись от ужаса, скулили теперь почти неслышно.

— Не знаю… я не пробовал. Никогда не рисковал. Но неизвестно, каким станешь ты. И мир может погибнуть…

— Все же до весны время есть, — с нажимом сказал Харальд. — Пусть это лишь несколько месяцев — но у тебя будет на пару мыслей больше. А затем, если мне не удастся победить Готфрида, я приду к тебе сам. Где то зелье, что ты дал Гудрему? В крепости я его не нашел.

В борт вдруг плеснула волна, и лодка, до этого бывшая неподвижной, закачалась. Ермунгард устал беседовать?

— Хульдра, которую я послал, — проскрипел родитель, — его вылила. Оно больше не подействует. Ты опять изменился. Ты переборол мою кровь — там, в лесу под Йорингардом. Теперь станешь таким, как я, только если сам захочешь…

Хоть одна хорошая новость, подумал Харальд. Не надо будет испытывать на себе зелье, посадив рядом Сванхильд, на всякий случай.

— Что за тварь сманила моих рабынь в воду? — спросил он.

— Краке…

— Краке на нашем языке значит искривленный, — Заметил Харальд. — Это что, имя?

Лодка закачалась сильней.

— Он потомок етунов-великанов, но получился не таким, как все. Твои рабыни какое-то время будут жить в нем… с ним… дай жертву, еще…

Харальд развернулся, поднял со дна лодки одну из женщин. Вытащил кляп, разрезал веревки. Подумал, сталкивая цеплявшуюся за него бабу в море — может, до второй дело и не дойдет. Ермунгард сегодня на диво разговорчив. Видно, и впрямь меняется. Мыслит все яснее, говорит все дольше.

Или Трюгви подкормил его недавно, и родитель не успел проголодаться?

Женщина кричала недолго, почти сразу же исчезнув в глубине. Харальд дождался, пока тело в ярком шелке уйдет под воду, спросил:

— А хульдра? Что это за тварь?

— Тоже потомок етунов… древних… их несколько таких в Нартвегре…

— И она слушается тебя, — тихо бросил Харальд.

Мировой Змей издал долгое шуршащее:

— Ха-а…

Потом добавил:

— Хульдра слушает только свои желания. Но она не хочет конца мира. Ей тоже не выжить.

Жаль, что красавица в синем боится железа — и к Готфриду ее не пошлешь, подумал Харальд. Того наверняка все время караулит стража с мечами.

Он выпрямился, спросил:

— Что насчет краке? Он сможет мне помочь, если нужно?

Волна вдруг резко плеснула в борт лодки.

— Краке ты ранил. Все потомки древних, вырастая, не любят железо…

— Значит, помощников среди твоих тварей мне не найти, — пробормотал Харальд.

— Нет, — прошипел Ермунгард, — И я не смогу помочь. Нъерд наблюдает из Асгарда за морскими глубинами. Он не даст мне потопить корабли Готфрида. Но есть и другое, о чем ты не знаешь. Весной в германских землях будет гулять Дикая охота. Тор придет охотиться в ваш мир — ненадолго, потому что Биврест пока не горит в полную силу. Он может принести своему человеку дары…

Харальд скривился. Если так, то германец придет не только с зельем.

Темная фигура приподнялась над волнами по грудь.

— Я подожду до весны… Раз ты просишь. И обещаешь прийти сам. Но это опасно. Берегись…

Харальд выдохнул, ощутив, как на лицо выползает улыбка — хоть и не следовало улыбаться, когда тут, в лодке, судорожно дышит еще одна жертва.

— Если я что-то узнаю — узнаешь и ты. Я приду, чтобы сказать. Это все… — проскрипел голос родителя.

Не все, подумал Харальд. И быстро спросил:

— Где вторая змея? Из тех двух, что ты содрал с меня?

— В моих владениях…

— Отдай ее мне, — попросил он. — Кто знает, вдруг мне понадобится ярость Одина. С хульдрой сегодня она спала.

— Ты получишь, — скрипнул Змей. — Я пришлю. В конце зимы. Перед весной…

— И мне нужно зелье из твоей крови, — торопливо бросил Харальд. — Вдруг и оно пригодится. Но помни — не трогай мою невесту. Ни щупальцами своих тварей, ничем.

— Получишь, — донеслось с воды. — До весны… а там посмотрим. Отдай и эту… отдай…

Слова Ермунгарда вдруг обернулись прерывистым шипеньем. Харальд, скривившись, скинул в воду забившуюся женщину.

И торопливо погреб к берегу.

Свальд, Убби и Бъерн поджидали его, стоя у кромки воды. Харальд нажал на весла, и нос лодки с шуршанием наполз на гальку берега.

Он швырнул причальный конец в руки одного из воинов, стоявших возле хирдманов, спрыгнул. И глянул туда, где сидела Сванхильд — под самой стеной, сжавшаяся в комок, по-прежнему неподвижная. Подойти бы…

Но времени нет.

— Что теперь? — почти радостно спросил Свальд. — Кстати, брат, я там видел сестер Трюгви, одна просто красавица. Я уже пообещал ей защиту. Ты ведь не против? Крепость взята, что это значит, ты знаешь…

Харальд обвел всех замороженным взглядом.

— Надеюсь, никто из ваших не бегает по Веллинхелу в поисках подола, который можно задрать?

Он в упор посмотрел на Убби, припомнив случившееся в Йорингарде. Тот нахмурился.

— Мой хирд на берегу и причалах, ярл. Весь, до последнего человека. Я своим так и сказал — узнаю, что кто-то пошел развлекаться, пока по морю плавает неизвестно что, сам отрежу ему то, с чем он за бабами гоняется…

Харальд кивнул, прищурившись. Сказал медленно:

— Веллинхел наш, но он нам не нужен. С другой стороны, жечь его я не вижу смысла. Сколько у нас пленных?

— Больше двух сотен, — откликнулся Бъерн.

Трюгви потащил своих хирдманов за ворота — и сам привел их в руки врага, мелькнула у Харальда мысль. А потом в бою некому было отдать хирдам нужную команду в нужный момент…

Останься мальчишка в живых, погубил бы еще немало народу. Мало зваться конунгом — надо еще уметь им быть.

— Приведите мне человека Трюгви, — распорядился он. — Которого я допрашивал на берегу.

Двое воинов из стоявших за спинами его хирдманов сорвались с места. Свальд широко улыбнулся, блеснул зубами. Объявил:

— Тут никто не решается, а я спрошу. Как родич родича… как поживает твой божественный родич, Харальд? Все ли хорошо у Мирового Змея?

Лица остальных мгновенно застыли — но взгляды стали жадными, внимательными.

— Мы поговорили, — без всякого выражения ответил Харальд. — И Ермунгард пожелал мне спокойного зимовья. Так что до весны больше битв не будет. Ты это хотел услышать, Свальд?

Брат улыбнулся еще шире. Пояснил:

— Не то чтобы я боюсь драки… но между родичами должен быть мир.

Харальд молча полоснул по нему взглядом — и снова посмотрел в сторону Сванхильд. Сидит. Смотрит вроде бы на воду.

А ему надо решить, что делать с Веллинхелом. И с пленными.

Каждый человек здесь — дитя Нартвегра, мелькнула у него мысль. И те, кто служит ему, и те, кто служил Трюгви. Крови Нартвегра на этом берегу пролилось уже достаточно…

Хирдмана, которого он пытал, привели чуть ли не бегом, подталкивая с двух сторон. Поставили перед ним — мужчина пошатнулся от последнего толчка, но устоял. Скривился от боли в обожженных местах, однако встал прямо, с высоко поднятой головой.

— Развяжите, — негромко приказал Харальд, заметив, что руки у того связаны за спиной.

И несколько мгновений смотрел в лицо с разбитым в кровь ртом — след от его удара, нанесенного рукоятью секиры. Сказал:

— Время разобраться с теми, кто поднял оружие против меня. Трюгви уже пошел на корм Ермунгарду.

— А теперь, выходит, настала моя очередь? — шепелявя, спросил хирдман.

И Харальд, решив посмотреть, что будет дальше, вдруг кивнул. Молча, не говоря ни слова.

— Помню, я когда-то мечтал попасть в Вальгаллу. — Мужчина криво улыбнулся. Посмотрел на Харальда без ненависти, спокойно, но безрадостно. — Делай то, что считаешь нужным, ярл.

Харальд помолчал еще немного, раздумывая. Спросил:

— Как тебя зовут?

— Эгиль Торгейрсон…

— Хочешь жить, сын Торгейра?

Хирдман посмотрел удивленно, потом качнул головой.

— Я предал моего конунга, проговорившись под пыткой. Мне незачем жить.

— Я многих пытал, — заметил Харальд. — У меня говорили все. Рано или поздно…

Эгиль ответил усталым взглядом.

— Мне-то какое дело до других? Я отвечаю за себя.

— Значит, ты хочешь смерти, — медленно сказал Харальд. — Это обязательно должна быть смерть от моего родителя? Или от моей руки? А смерть от руки германца, который придет завоевывать Нартвегр, тебе не подойдет?

— Нет чужаков, которые смогут завоевать Нартвегр, — угрюмо прошепелявил хирдман. — Это — Нартвегр.

— Ну, может, я сказал не всю правду, — заметил Харальд. — Может, германцы придут не ради Нартвегра. А ради меня.

Об этом уже пора рассказывать, подумал он. И рассказать всем…

Эгиль недоверчиво помолчал. Потом буркнул:

— Что, твоему отцу служат уже не только наши конунги — но и германцы? Одного не пойму — почему Ермунгард просто не утащит тебя на дно, и дело с концом.

— Германцы не служат Ермунгарду, — нехотя ответил Харальд.

Тут начиналось самое тонкое место в той полуправде, которую он собирался рассказать.

— Я прищемил кое-кому из них хвост, — объявил он. — Ходил как-то на торжище в их края. И неудачно поторговался. Сам знаешь, если у ярла мало врагов — значит, он плохо дерется. Меня в этом никто пока что не обвинял. Поэтому у меня теперь есть враги на германских берегах. И весной в Нартвегр придет конунг Готфрид, с полусотней кораблей. Корабли у него, конечно, плохие — но бойцы хорошие. И не думаю, что они упустят возможность пограбить земли по дороге. Я живу севернее, так что дорога у них выйдет длинная. Как раз вдоль этих берегов.

Он замолчал, давая мужчине время осмыслить сказанное.

Эгиль посмотрел в сторону крепости. Снова перевел взгляд на Харальда.

— Я видел среди твоих одного человека, который прежде служил Гудрему…

Харальд кивнул.

— Все ваши воины, попавшие в плен в Йорингарде, сейчас служат под моей рукой. Их клятва Гудрему кончилась, когда тот погиб, а клятву Трюгви они не приносили. Так что все честно. Правда, большую часть из них я оставил дома. Чтобы не пришлось сражаться с бывшими товарищами.

— Выходит, ты, ярл Харальд, собираешь большое войско, — пробормотал Эгиль. — Но против чужаков. Никто не любит чужаков…

Харальд быстро заметил:

— Это верно. Нам в Нартвегре и без них тесно — даже друг с другом драться приходится. Хочешь сразиться с германцем? За меня, как за одного из ярлов Нартвегра? А потом, после весны, я освобожу тебя от клятвы, которую ты мне дашь. И сможешь наняться к другому конунгу или ярлу. Если, конечно, выживешь в битве.

Эгиль сверкнул глазами, настороженно глядя на Харальда. Сказал невозмутимо:

— А что будет с другими? Часть моего хирда взяли в плен…

— Я предложу им то же, что и тебе. Еще кое-что. До конца зимы вы останетесь в Веллинхеле. Будете стоять здесь. Значит, мне нужен человек, который будет присматривать за крепостью — и за тем, чтобы люди разминались с мечами каждый день. Весной мне понадобятся воины, а не ленивые тюлени.

— А если мы не явимся по твоему зову? — с вызовом спросил вдруг Эгиль.

Харальд вскинул брови.

— По зову сына Ермунгарда? После этого вам лучше забыть о морских походах. И забиться куда-нибудь в горы, повыше. Жить там, навсегда забыв о том, как гудит над головой парус драккара…

Вряд ли кто-нибудь сунется к Ермунгарду, подумал он, чтобы спросить, так ли это. Главное, запугать всех до весны. А там видно будет.

— Кроме того, — бросил Харальд значительно. — Неужели вы откажетесь сразиться с чужаками, которые придут в наши края — и будут убивать, грабить, насиловать женщин Нартвегра?

— Да, — проворчал Эгиль. — Как будто мы сами с этим не справляемся.

Харальд хмыкнул. Подумал мимоходом — у мужика острый язык, это хорошо. Чтобы командовать немалой дружиной, одной отваги маловато.

Он посмотрел на своих хирдманов, стоявших за Эгилем — те откровенно ухмылялись. Добавил:

— И вот еще что. Я заберу отсюда всю казну. Пройдусь по всем домам — но не трону сундуки воинов. А те, кто придет ко мне в Йорингард в конце зимы, получат по три серебряных марки за каждый месяц службы здесь, в Веллинхеле. До конца зимы четыре с половиной месяца, стало быть, выйдет по тринадцать марок каждому. А еще будет честная доля из того, что найдется на германских кораблях. И затем я хочу наведаться в земли Готфрида. Полагаю, там тоже найдется, что взять.

— Это щедрое предложение, — недоверчиво сказал Эгиль. — А что будет с теми, кто не захочет встать под твою руку, ярл?

Харальд со вздохом погладил рукоять секиры.

— Я их отпущу. Как ты сам сказал, это были семейные дрязги, в которые затесались вы, люди. А теперь я жду твоего ответа, Эгиль Торгейрсон.

— Да, — помолчав, объявил бывший хирдман Трюгви. — Я согласен. Насчет своих людей ничего сказать не могу. Ты разрешишь поговорить с ними? С теми из моих парней, кто выжил и попал в руки к вашим?

— Я разрешу тебе даже больше, Эгиль, — объявил Харальд. — Ты поговоришь сразу со всеми. Благо они собраны в одном месте. Это ты будешь принимать каждого человека на службу, от моего имени. И выслушаешь его клятву вместо меня. Это тебе я поручу охранять Веллинхел. Ты будешь следить за дружиной, что здесь стоит. Если ты в состоянии понять, где чужие семейные дрязги, в которых напрасно гибнут люди, то сможешь понять и другое — где твоя выгода.

Эгиль кивнул, внимательно глядя на ярла.

— Суньте ему под ногу древко копья, — велел Харальд. — Тоже ясень.

Эгиль, которому под сапог уже подпихнули тонкое ясеневое древко, медленно протянул вперед руку. Харальд накрыл ее своей ладонью. Хирдман начал произносить слова клятвы…

А договорив, первым делом спросил:

— Что насчет семьи Гудрема, ярл? Там еще трое сыновей — правда, маленьких. Старшему не больше одиннадцати…

— Пусть живут, — холодно сказал Харальд. — Я не Гудрем, вспарывать животы детям не стану. Весной, после драки с Готфридом, загляну сюда. Там и решу, как быть. Но до тех пор смотри за семьей Гудрема, как за своей. И над девками не изгаляйтесь. Иди к пленным. Поговори с ними. Я подожду тебя здесь, на берегу.

Эгиль кивнул — и торопливо ушел. Харальд посмотрел на своих хирдманов.

— Пока они там разговаривают… отправьте половину своих людей в крепость. Слышали, что я сказал? Заберите отсюда все, что можно, не трогайте только сундуки воинов. И оставьте их оружие — в кучах, как оно лежит сейчас. Потом сами разберут.

Он помедлил, глянул построже на Убби и Бъерна.

— Пройдитесь по женскому дому, выгребите все золото и серебро из запасов баб Гудрема. Там тоже немало бывает. Но самих баб не трогать. И еще — у жен и дочерей хирдманов не брать ничего. Вдруг их мужья захотят мне служить. Слышали?

— А как мы их отличим, ярл? — спросил Бъерн.

Убби двинул его локтем, пробормотал:

— Спросим. И на всякий случай приволочем пару рабынь. Нож к горлу, и они нам все расскажут — где чья баба.

Харальд кивнул.

— Верно. Убби, поставь на время охрану к дверям женского дома. Казну из здешней кладовой грузите на кнорр. И прихватите пару десятков голов какой-нибудь скотины. Вычистите кладовые с напитками — у меня все-таки свадьба. Вино, зимний эль… забирайте все. Чем меньше выпивки будет у тех, кто здесь останется, тем спокойней тут будет. Мы уйдем, как только погрузимся. Завтра днем, после обеда, остановимся в одном из фьордов. И отдохнем до следующего утра.

— А как же право хирдов на потеху… — заикнулся было Свальд.

Харальд наградил его тяжелым взглядом.

— Люди в крепости служили Трюгви. Тот служил моему отцу. Но теперь мы с Ермунгардом договорились, а Трюгви мертв. Остались только люди, которые под рукой своего конунга служили моему родителю. Кроме того, мои воины получат свою долю добычи из казны Веллинхела. Я ее видел, золота там немало. Считаешь, что нужно еще и девок портить? Здесь, где люди служили моему отцу?

Свальд с надрывом вздохнул.

— Если бы ты видел сестру Трюгви, с которой я успел перекинуться парой слов… ты бы меня понял. Позволь забрать ее с собой, брат.

— Я убил ее отца, — тихо сказал Харальд. — Я убил ее брата. Отдал двух ее сестер Ермунгарду. Полагаешь, она будет тихо и мирно жить в Йорингарде, рядом со мной? Да и ты здесь не только по берегу прогуливался. Это ведь ты со своими людьми скрутил ее брата?

Свальд кивнул, стирая с лица улыбку. Посмотрел уже спокойно.

— Ты прав. Пойду распоряжусь насчет погрузки.

— Идите, — бросил Харальд, отпуская всех.

А потом неторопливо зашагал по берегу. К Сванхильд.

Она уже не плакала — молча и зябко куталась в чей-то плащ, в который кто-то догадался ее завернуть. Надо думать, один из Кейлевсонов.

— Болли, — Харальд кивнул здоровяку, замершему рядом. Тут же перевел взгляд на Ислейва, стоявшего в паре шагов: — Ты ведь был на кнорре, когда все случилось? Помнишь что-нибудь?

— Да что там помнить, — пробормотал Ислейв. — Вроде крикнули что-то. Про сон, кажется. А когда очнулся, смотрю — лежу на берегу.

Харальд посмотрел на десяток воинов, стоявших тут же. Приказал:

— Помогите остальным с погрузкой. Болли, сбегай на кнорр. Набери там покрывал, перенеси на мой драккар. Обратно Сванхильд поплывет со мной.

Болли кивнул и ушел. Ислейв тоже двинулся следом за братом — все-таки сообразительности у Кейлевсонов хватало.

Харальд присел перед Сванхильд на корточки. Посмотрел в лицо, измазанное кровью — испачкалась на кнорре, пока его обнимала. Поверх кровавых мазков светлели дорожки, промытые слезами.

У него вдруг мелькнула мысль — если посмотреть с одной стороны, то он ее возвысил. Из простых рабынь в невесты ярла.

А если посмотреть с другой стороны, то жизнь ее от этого счастливей не стала. Живет среди чужих, половины сказанного не понимает. Многого не знает. До сих пор думает, что он в любой момент может ее убить. Видела драугаров, теперь вот краке. Получила рану в плечо, а сегодня он помял ей щиколотку…

Сванхильд смотрела печально, горестно, но во взгляде не было той пустоты, какая бывает у женщин после слишком больших потрясений. Хоть это хорошо, подумал Харальд. По крайней мере, за ее разум можно не беспокоиться.

Он молча потянулся к ноге Сванхильд, той, за которую ее поймал.

Ступня и щиколотка опухли, сапожок в этом месте растянулся пузырем. Харальд вытащил нож, подвешенный на поясе — на драккаре, куда заскочил переодеться, нашелся запасной ремень с клинком. Осторожно надрезал обувку, стащил вместе с тряпицей, наверченной на ногу.

Щиколотка и ступня под ней выглядели черно-синими. Кожа натянулась, нехорошо пружинила у него под пальцами. Сванхильд в ответ на его прикосновения, даже самые легкие, вздрагивала.

И Харальд не рискнул ощупать щиколотку посильней, чтобы понять, что там. Ничего, несколько дней побудет в неведении. А там отек спадет, и он посмотрит, не прячется ли под синюшностью что-нибудь серьезное.

Главное — Сванхильд уже наступала наногу там, на кнорре. Значит, сухожилия целы, кости не раздроблены, ходить будет. Надо только стянуть щиколотку полотном, намочить ткань морской водой, чтобы холодом прихватывало.

Он осторожно погладил ногу, чуть выше отека, запуская пальцы под край шерстяной штанины — на ней сейчас была его одежда. Потом коснулся руки, вцепившейся в полу плаща. Вторая рука, со стороны раненого плеча, пряталась под плащом. Рана разболелась?

Отнести бы ее на драккар, мелькнуло у него. И самому там задержаться…

Харальд невесело усмехнулся. Хульдра его раздразнила — но сейчас не до этого. Он не мог уйти с берега, пока все его драккары не будут готовы к отплытию.

— Харальд, — выдохнула вдруг девчонка. — Что… быть на корабль?

Он кивнул, соображая.

Спрашивает о том, что она видела. Надо ответить самыми простыми словами, медленно, не торопясь.

— Чудовище, — неспешно ответил Харальд. — Морское. Его зовут краке. Не бойся. Больше оно не вернется. Болит?

Он коснулся щиколотки, она болезненно моргнула. Спросил уже сам:

— Что ты видела, Сванхильд? Там, на корабле?

Девчонка вдруг заволновалась. Сглотнула, вскинула голову.

— Берег — кричат. Я подниматься лестница…

Полезла на палубу, когда начался бой, перевел ее слова для себя Харальд. Дуреха. Чего там смотреть? А если бы кто-нибудь послал в сторону кнорра стрелу?

— Люди — лежат. — Она отцепила руку от полы плаща, быстро повела ладонью, показывая, что все лежали пластом. — Спят. Потом голос… звать. Ладога. Дом. Назад, обратно. Ладога…

Последнее слово девчонка выдохнула с тоской.

Харальд слушал, не позволяя себе ни нахмуриться, ни оскалиться — чтобы она не испугалась и не сбилась с мысли.

Но хотелось сделать и первое, и второе. Значит, ее ловили на желании увидеть родину.

А его — на любопытство и бабью красоту…

— Я идти не сразу, — торопливо сказала Сванхильд. — Думать. Смотреть на берег. Бой. Ты, Харальд — нет. Нигде.

Она так забавно повела рукой и так высоко вскинула брови, что в другое время он обязательно рассмеялся бы.

Но сейчас Харальду было не до смеха.

Он был с хульдрой, ему ничего не грозило. А ее выманивал за борт краке. Теперь понятно, почему мужиков только усыпили — они обвешаны железом. Если краке его не любит…

Но женщины другое дело. Она могла стать утопленницей. Пусть и живой, но все-таки утопленницей.

— Потом — рабыни. Идут прыгать. — Сванхильд судорожно вздохнула. — И Маленя, вы говорить — Грит…

Имя старухи-славянки, сообразил Харальд.

— Тоже идти, говорить — дом. Звать меня. Но я…

Она сбилась, потянулась к нему рукой — и Харальд придвинулся поближе, коснувшись коленом земли. Думал, что Сванхильд обнимет его, но она ухватилась за одну из его косиц. Пропустила ее между пальцев, вздохнула, когда ладонь добралась до кончика. Отдернула руку.

— Я видеть ты. Потом голос звать, Грит звать. Я уже не стоять. Лезть. Харальд…

Она снова сглотнула. Спросила дрогнувшим голосом:

— Грит жить?

Харальд помедлил пару мгновений — и отрицательно качнул головой.

Будет больно, но так лучше. Если старая рабыня потом заявится к Сванхильд — или она, или какая-нибудь тварь, принявшая ее облик — и позовет за собой, пусть знает, что это не живой человек. И словам этой Грит верить нельзя.

Жаль, что девчонка так привязалась к старухе. Конечно, славянских рабынь, если надо, он найдет ей хоть десяток…

А может, и не стоит, вдруг подумал Харальд. Немного разговаривать она уже научилась, остальное дело времени. Ни к чему, чтобы она привязывалась к следующей славянской бабе, которую он к ней приставит.

Пусть лучше привязывается к нему самому — это и разумней, и безопасней.

— Все будет хорошо, — пообещал он ей. — Все кончилось, краке больше не придет.

И осторожно погладил щеку, захолодевшую на осеннем легком ветру, дующем от воды. Надавил пальцами под подбородок, заставив приподнять лицо. Замер, глядя ей в глаза.

Припоминая, как едва слышным звуком отдался в ушах ее крик — посреди боя, в толпе. Как она сидела, оседлав борт. Как дала потом ему пощечину…

На губах Харальда появилась легкая улыбка. Ну что тут скажешь? Сделано было вовремя, а значит, сделано было хорошо.

Рука Сванхильд тоже потянулась к нему — но отдернулась, так и не коснувшись его лица. Девчонка покосилась на воинов, уже бегавших с грузом от распахнутых ворот к причалам и обратно. Со вздохом прижала ладонь к груди.

Харальд облизнул нижнюю губу, которую прокусил на кнорре — рана на ней уже затянулась. Поймал ее лицо ладонями, притянул к себе, быстро поцеловал, раздвигая мягкие губы языком…

За спиной послышался топот возвращавшихся от причала Болли и Ислейва. Харальд со вздохом оторвался от Сванхильд, оглянулся.

Дальше, у ворот, уже стоял Эгиль Торгейрсон. Смотрел на него хмуро и изумленно.

Харальд едва заметно ухмыльнулся. Мужик явно потрясен — богорожденный после боя нянчится с бабой. Вместо того, чтобы гордо стоять на берегу, пересчитывая мешки и сундуки, которые несут на его драккары…

Его воины, знавшие о том, что случилось в Йорингарде, открыто в сторону своего ярла не пялились. Лишь посматривали украдкой, со скрытым любопытством.

Харальд снова перевел взгляд на Сванхильд. Погладил щеку, прохладную, шелковистую под его пальцами.

— Дождешься меня на корабле. Я скоро приду. Хорошо?

Девчонка кивнула, и Харальд встал. Приказал, посмотрев на Кейлевсонов:

— Отнесите сестру на мой драккар. Но осторожно — теперь у нее повреждена еще и нога. Найдите ведро чистой воды, чтобы она смогла умыться. Перетяните ей щиколотку чистым полотном. Намочите повязку морской водой, саму укройте покрывалами… и посторожите до отплытия.

Он развернулся, не дожидаясь их кивков. Зашагал к Эгилю.

— Все согласны, — быстро сказал бывший хирдман Трюгви. — И что теперь, ярл Харальд?

— Теперь мы уйдем, — объявил Харальд. — Сразу же после погрузки. А ты останешься и будешь здесь хозяйничать. Поручаю тебе приглядывать за Веллинхелом — от моего имени. Заставляй своих людей упражняться каждый день. Припасы я вам оставил. Если что-то случится, пошлите один из драккаров в Йорингард, с вестью. Если к тому времени фьорды уже покроются льдом, отправишь ко мне несколько человек на лыжах. Остальные хирдманы Трюгви согласны встать под мою руку?

Эгиль кивнул. Пробормотал:

— У них здесь семьи. Мало охотников отправляться в середине осени в чистое поле, с детьми и бабами. Я хотел сказать тебе спасибо, ярл. За то, что не позволил своим хирдам получить положенное. Сам знаешь, по обычаю — один день войску на потеху, когда крепость уже взята…

Харальд пожал плечами. Как раз в этот момент из ворот вынесли одного из убитых. Воина из его дружины. Собратья по хирду довезут его до первого фьорда, где будет стоянка, выберут место получше — и похоронят, положив в могилу свои дары и его меч. Сбережения, если они есть, и долю от последней добычи передадут семье, отправив им сначала весточку с торжища во Фрогсгарде. Чтобы прислали кого-нибудь в Йорингард, за наследством…

— Под рукой Гудрема и Трюгви вы служили моему отцу, — размеренно сказал Харальд. — Поэтому никаких потех и быть не могло. Вы — люди моего родителя. Теперь будете служить ему же, но уже под моей рукой. Оружие разберете, когда мы отчалим. Хочешь сказать еще что-нибудь на прощанье?

— Да. — Эгиль оглянулся на драккар Харальда, куда как раз сейчас Болли заносил на руках Сванхильд. — Если нас навестит Ермунгард — или та тварь, которую сегодня видели с берега…

Харальд несколько мгновений раздумывал, прежде чем ответить.

— Та тварь не любит железо. Встречайте ее копьями и стрелами. Если появится Ермунгард, соглашайтесь на все, что он скажет. И сразу же пошлите мне весть об этом — но только по земле.

— А если к нам в ворота постучаться те, кто сегодня успел сбежать? — торопливо спросил Эгиль. — Кроме того, есть еще парни, которые сторожат два драккара. Те, что конунг Трюгви приказал отвести в один из фьордов…

— Принимай всех, кто раньше служил Гудрему и Трюгви, — распорядился Харальд. — Кроме ярла Хрориксона и его людей. У нас с ним, похоже, счеты еще не закончены.

Эгиль вполголоса заметил:

— Если у ярла мало врагов — значит, он плохо дерется. Когда наших отпустят из-под стражи?

— Как только мы закончим с погрузкой. И будем готовы отчалить. Оружие разберете потом, сами.

— Спасибо, ярл, — сказал Эгиль. — Мы пошлем тебе весть, если что-то случится. И придем к тебе в конце зимы. Жди нас…

Харальд кивнул, давая знать, что их разговор закончен. Отвернулся, посмотрел на причалы.

Там стояла суматоха. Воины спешно перетаскивали сундуки с золотом, какую-то мягкую рухлядь, меха, свитки шелков. Осторожно несли громадные кувшины с вином из Византа…

Первым к нему подбежал Свальд.

— Мой драккар и мои люди готовы. Вся казна Веллинхела уже на кнорре. Драккар Ларса мы тоже загрузили. Только твой корабль не тронули — на нем и так вся казна Йорингарда…

Со стороны причалов поднимались остальные хирдманы. Размашисто шагавший Убби поймал его взгляд, громко объявил:

— Все готово к отплытию, ярл.

— Пусть Свейн и Ларс снимают своих людей со стен, — приказал Харальд. — И уберут стражу от того угла, где держат людей Веллинхела. Мы уходим.

ГЛАВА 6. Путь в Йорингард

Проведать Сванхильд Харальд зашел только тогда, когда его корабли уже вышли из залива.

Дуло с запада, паруса драккаров и кнорра, развернутые по ветру, хлопали, раздуваясь. В темноте взлетали и опускались весла — Харальд торопился уйти от Веллинхела.

К обеду, подумал он, подходя к кожаным занавесям, его корабли уйдут достаточно далеко. И люди проведут на берегу весь остаток дня и ночь — достаточно, чтобы отдохнуть после боя и дороги.

Девчонка, укачанная волнами, спала. Харальд ненадолго присел рядом, скользнул рукой по телу, прикрытому меховыми покрывалами. На ощупь нашел в темноте ее голову, погладил.

Сванхильд тут же проснулась. Спросила с дрожью в голосе, на наречии Нартвегра:

— Кто тут быть?

— Я, — отозвался он. — Я, Харальд…

Скрипнули половицы — она приподнялась, прикоснулась сначала к его плащу, потом к лицу. Харальд обнял тело, выскользнувшее навстречу ему из-под покрывал.

И опять, как на берегу, пообещал:

— Все будет хорошо.

Сванхильд молча прижалась к нему.

Об остальном, подумал Харальд, мы поговорим после. Сказать надо будет многое. Правда, она не все поймет…

Забава снова плыла на корабле Харальда. И опять одна.

Харальд зашел к ней за занавеси ненадолго. Обнял, заявил, что все будет хорошо, поцеловал крепко — и ушел.

После его ухода она лежала без сна, глядя на одинокую звезду, сиявшую в щели между занавесками. Думать ни о чем не хотелось. Но в уме все время звучали слова бабушки Малени.

И мысли все-таки наплывали.

Их всех забрали из-за нее. Рабынь и бабушку Маленю. Выходит, она тем змеям зачем-то нужна?

Но сама-то она кто? Да никто, сирота без роду-племени, из далеких краев.

Одно лишь отличает ее от других рабынь, которых тут полно — Харальд зачем-то решил на ней жениться.

Забава вдруг вспомнила то, что случилось, когда он пришел к ней с серебряной мордой на лице, после боя в Йорингарде. И тогда, когда она наткнулась на змею в опочивальне, а Харальд засветился. Всякий раз после этого он был с ней, как муж с женой. Стыдным делом занимался…

И — уходило, угасало серебряное сияние-то.

Может, все из-за этого? Или нет?

Измучившись от мыслей, Забава наконец уснула.

Во сне ей привиделось, будто она висит на конце одного из щупалец — и оно уходит в воду вместе с ней. Забава дергалась, пытаясь от него оторваться, но так и не смогла.

Тонула молча. Пыталась закричать — а крик изо рта не шел. И губы не шевелились. Тонула снова и снова…

Спас ее от этого кошмара Харальд, снова зашедший за занавеси. Забава проснулась в холодном поту, разглядела сероватое небо в щели между занавесками. И Харальда, присевшего рядом. Следом ощутила на щеке его руку — и тут же вскинулась, не обращая внимания на боль в плече. Вцепилась в крытый шкурами плащ, замерла, уткнувшись лбом ему в грудь.

И почувствовала горячую, тяжелую хватку его рук.

— Подними, — сказал он.

Следом добавил еще слово, которое она сначала не поняла. Вот вроде бы и узнала, а что оно значит, не вспомнила.

И только когда его пальцы надавили на подбородок, Забава сообразила, что он велел ей поднять голову.

Харальд дернул ее вверх, притягивая к себе. Поцеловал, заставив раздвинуть губы. Язык его хозяйничал во рту, оставляя вкус соли.

И сон, в котором Забава висела на конце щупальца, начал как-то расплываться в памяти.

Он оторвался от нее резко, рывком. Помолчал, глядя ей в лицо, затем подхватил стоявшие в углу сапожки, один из которых был разрезан. Сунул ей в руки. Забава послушно обулась. Уже начала вставать — но Харальд вдруг накинул на нее меховое покрывало, вскинул на руки и понес.

За занавесями стоял хмурый день, корабли стояли у изогнутой подковы берега. С двух сторон поднимались гористые склоны, поросшие деревьями. Там, где корабли причалили, склоны отступали, оставляя у воды каменистую пустошь, покрытую бурой травой.

На берегу было полно людей. Разгорались костры, где-то в стороне коротко взвизгнула и умолкла свинья. Забава разглядела нескольких мужиков у одного из костров, заголившихся до пояса и умывавшихся из ведер.

Подумала безо всякого удивления, как-то безучастно — холодно ведь. Как терпят?

На Харальда, который ее нес, люди на берегу почти не смотрели. Но ей все равно было не по себе. Она шевельнулась, ощутив, как ноет щиколотка, попросила:

— Я идти.

— Идти-идти, — проворчал Харальд.

Но на ноги не поставил, понес куда-то в сторону, по кромке берега. Остановился не скоро, возле густых зарослей. И уже тут опустил на землю. Сказал, махнув рукой перед собой:

— Кусты.

Забава, густо покраснев, похромала вперед, подбирая повыше покрывало, лежавшее на плечах широченным плащом.

А когда вернулась, Харальда уже не было.

Первое, о чем она подумала — может, с ним случилось что-то? Море плескалось рядом, всего в двух десятках шагов…

И сразу все вспомнилось — бабка Маленя, змеи те. Мысль вспыхнула — а Харальда-то нет.

Забава, кривясь и чуть не плача, заковыляла к воде. Остановилась, замерла с бьющимся сердцем, глядя с ужасом то на далекие корабли по левую руку, то на пологие, забирающиеся в небо скалы по правую, за которыми исчезала лента фьорда.

В обе стороны берег был пуст.

Забава замотала головой, оцепенело уставилась на сине-серые волны, катившиеся перед ней…

А потом услышала короткий свист. Обернулась.

Харальд топал по бережку со стороны кораблей, неся ведро, над которым вился пар. В другой руке был факел, на шею накинуто тряпье, с двух сторон падавшее на грудь. Подошел поближе, объявил:

— Мыться. Стой здесь.

И, коротко кивнув, пошел дальше вдоль берега.

Забава подумала-подумала — и осторожно похромала следом. Понятно, что он помыться решил… а ей велел остаться.

Только стоять одной рядом с водой Забава не хотела. Колотило ее как-то — и сон все вспоминался.

А еще слова бабкины о том, что всех их забрали из-за нее…

За Харальдом с ее ногой было не угнаться. Тот исчез где-то впереди, среди невысоких деревьев, росших на пологом скальном склоне. Снова появился, зашагал к ней — уже без факела, без ведра, без тряпья на шее.

— Я сама, — пробормотала Забава, когда Харальд подошел поближе — и встретился с ней взглядом.

Она захромала быстрей, хоть нога и подворачивалась, а в щиколотке что-то похрустывало. Ступню Забава почти не чувствовала, наступала на нее, как на деревянную. Одно ощущала — боль.

Но всем своим видом показывала, что может идти сама, и незачем ее на руках таскать, утруждаться…

Хоть и жалела про себя втихомолку о сказанном. Все-таки хорошо, когда тебя, как маленькую, нянькают. Приятно.

Но — стыдно. И потому, что она уже взрослая баба, вот-вот мужней женой станет. И потому, что Харальд всю ночь не спал, сначала из-за боя, потом из-за того, что корабль по морю шел.

А она, лежебока, отсыпалась за занавесками. И он ее после всего на руках потащит?

Харальд поставил ведро на прогалину среди невысоких сосенок и зарослей орешника, сейчас стоявших голыми, без листвы и без орехов. Здесь, недалеко от берега, склон сглаживался, становясь практически ровным.

Он воткнул комлеватый конец факела в одну из двух куч дров, которые сложил тут заранее. Защепил конец сука, из которого был сделан факел, между поленьями. И скинул чистую одежду, припасенную для Сванхильд, на ветку сосны.

Затем пошел за ней. Качнул на ходу головой, когда увидел, что она уже хромает по берегу, ковыляя следом за ним. Оступается, пошатываясь, того и гляди, упадет…

Ведь сказано же было — стой.

Лепет Сванхильд о том, что она сама, Харальд выслушал на ходу. И закинул ее на плечо. Отнес на прогалину, там поставил на ноги.

Затем молча занялся делом. Разжег обе кучи дров, перенес ведро с горячей водой в промежуток между ними. Ткнул рукой в одежду на ветке. Повторил:

— Мыться.

А сам отошел к краю прогалины. Развернулся лицом к фьорду.

Воздух был холодный — с тем пронзительным привкусом ледяной чистоты, какой бывает только осенью, пред тем, как выпасть снегу. От одного взгляда на ведро с водой становилось зябко.

Но Забаве вдруг захотелось продрогнуть.

Может, хоть тогда забудется то, что случилось с бабкой Маленей и другими. Слова бабкины, все то, что ей снилось…

Она торопливо похромала к ведру. Скинула сначала рубаху, стянула повязку с плеча, открыв рану, уже начинавшую зудеть под тканью. Начала загребать ладонями горячую воду, плескать на плечи, грудь, лицо.

Пламя костров трещало с двух сторон. Жар от них тек неровно, порывами. Мокрые плечи и бока то припекало, то обдувало холодом — когда со стороны берега легким порывом налетал ветер. Забава, постукивая зубами, умылась до пояса. Потом, распустив косы, ополоснула волосы, плеская на них водой из пригоршней и перетирая между ладонями пряди.

Под конец она обтерлась скинутой рубахой, натянула чистую. Настороженно оглянулась на Харальда — тот стоял на конце прогалины, не глядя в ее сторону.

И она, успокоившись, отвернулась от него. Стащила штаны и сапоги.

Ознобом, как Забава и хотела, ее пробрало. Да так, что зуб на зуб не попадал. Кожа пошла пупырышками, саму начало трясти, хотя вода в ведре и была горячей, даже немного жгла руки…

Харальд стоял все там же, между ней и морем, повернувшись к ней спиной. Она под конец кое-как ополоснула ноги, засунула их в сапоги. Торопливо завернулась в меховое покрывало.

Повязка на щиколотке намокла, но снять ее Забава не смогла — там узлы затягивал Болли, накрепко.

Харальд, неслышно подойдя сзади, вдруг обнял ее. Пробормотал что-то, добравшись губами до уха. Она узнала первое слово — "хорошая". Второе просто не поняла.

Хвалит, подумала Забава, немного смутившись. А за что?

В этот раз он поступил с ней не как со своей женщиной — а как с раненым воином. Принес горячей воды и предложил помыться на холоде.

Но Харальду не понравилось то, что он увидел, когда пришел забирать ее на берег. Сванхильд скинула покрывала, но все равно спала, не обращая внимания на холод. И во сне металась, крепко стиснув губы. Не стонала, не кричала.

А ведь ей явно снился кошмар — и скорей всего, с щупальцами, которые она видела прошлым вечером.

Но вела себя девчонка совсем как те бабы, которых затянуло под воду. Молчала.

Рядом с покрывалами на чистой тряпке лежали хлеб и кусок сыра, что принес ей утром Болли. Нетронутые.

И Харальд решил, что лучшим лекарством для нее сейчас станут тяготы походной жизни. А потом еда — и много эля.

Стоя на берегу и прислушиваясь к тому, как Сванхильд плещется у него за спиной, он думал о том, что слишком долго ограждал ее от обычной жизни. Может, настало время дать немного свободы? Конечно, с охраной, в пределах крепостных стен…

Но дать.

Сейчас можно было не прятаться — она уже достаточно знала и о нем, и о том, какую он жизнь ведет. Не было нужды окружать ее рабынями, утаивать одно, скрывать другое.

Ну разве что иногда, изредка.

Сванхильд затихла, и Харальд украдкой обернулся. Она стояла к нему спиной, и как раз сейчас снимала штаны. Мелькнули белые ягодицы…

Ему понравилось и зрелище, и то, что она не стала сразу снимать с себя все. Разумней, когда половина тела прикрыта одеждой от холода.

Наверно, можно и впрямь дать ей немного свободы, подумал Харальд, глядя на фьорд, расстилавшийся чуть ниже того места, где он стоял. Глядишь, и разговаривать быстрей научится, и оживет. А он посмотрит, что из этого получится. С Ермунгардом он договорился, до весны можно жить спокойно.

А может, не только до весны — если он сумеет победить Готфрида.

Плеск воды затих, теперь уже окончательно. Он обернулся. Сванхильд накидывала на себя покрывало.

Харальд сделал три широких шага, обнял ее. Девчонка дрожала, постукивая зубами. Он наклонил голову, прошептал на розовое от холода ушко:

— Хорошая задница.

Сванхильд повернула голову, посмотрела искоса, доверчиво и чуть смущенно. По губам Харальда скользнула тень ухмылки.

Как он и предполагал, ни Рагнхильд, ни рабыня-славянка не стали учить ее словечкам из мужского обихода. Первая посчитала это ниже своего достоинства, вторая, похоже, просто не посмела.

Харальд отпустил ее, взялся за ведро. Сбегал к фьорду и залил костры.

Потом сунул ведро в руки Сванхильд, натянул на влажную золотистую голову меховое покрывало. Подхватил, понес к лагерю.

И опустил на землю уже перед своей палаткой, стоявшей на краю пустоши, под скалами.

Сванхильд тут же уставилась на резные головы драконов, украшавшие деревянный каркас двухскатной крыши.

Харальд, посмотрев на это, не стал запихивать ее внутрь сразу же. Коротко приказал:

— Жди здесь.

Затем забрал ведро, забрал у нее узел с одеждой и ушел.

Вернулся он, нагруженный покрывалами с драккара, едой и баклагой с элем. Нырнул за кожаные занавеси, обойдя Сванхильд, теперь смотревшую уже на фьорд. Позвал из палатки:

— Иди сюда.

И едва Сванхильд забралась внутрь, указал на кучу покрывал. Распорядился:

— Садись.

Она послушно опустилась — прикусив губу, стараясь не морщиться. Харальд затянул кожаные шнуры на входе, чтобы холодный ветер не залетал внутрь, оставил лишь маленькую щель для света.

И потянулся к ее ноге. Щиколотка и половина ступни были синими, распухшими.

— Все будет хорошо, — заявила вдруг Сванхильд.

Слово в слово повторив то, что сам он говорил ей уже несколько раз — после ночи, когда за ней приходил краке.

Харальд, сдвинув брови, хмыкнул. Обхватил щиколотку ладонями, спросил с любопытством, поглаживая кожу выше опухоли кончиками пальцев:

— А что для тебя хорошо, Сванхильд?

Девчонка посмотрела неуверенно — и Харальд неожиданно для себя подумал, что лишь теперь, за четыре дня до свадьбы, они начинают разговаривать без посредников.

Только он и она.

Еще бы она его понимала…

— Харальд, дом, — четко и ясно вдруг выдохнула девчонка.

Услышанное ему понравилось. Харальд, собственно, и сам знал, что она успела к нему привязаться…

И все же свои края Сванхильд не забыла, раз краке сманивал ее за борт, обещая отправить назад. Как она назвала то место? Кажется, Ладога.

Сванхильд, пока он молчал, потянулась к розовому шраму на его предплечье — след от раны, полученной, пока рядом была хульдра. Погладила его кончиками пальцев, посмотрела на него жалостливо.

— Болеть?

— Нет, — честно ответил Харальд.

Пора было поговорить с ней обо всем. Он отпустил ее ногу, передвинулся, садясь поближе, так, чтобы она очутилась между его раздвинутых колен. Руки пока распускать не стал. Бедром ощутил мягкость ягодиц под покрывалом…

— Сванхильд. Ты знаешь, что я не человек?

Девчонка смутилась.

— Человек — нет. Зверь?

Харальд кивнул. Старуха явно успела наболтать ей о нем что-то еще. И даже научила слову "зверь" на наречии Нартвегра.

— Ты знаешь наших богов? Бог, боги…

— Один, Тор, Тюр, — Выпалила Сванхильд. — Хеймдаль, Фрейр, Эйр, Фригг. Хель, Локи…

Имена богов она перечисляла уверенно, и Харальд догадался, что к этому приложила руку Рагнхильд.

— Локи, — перебил он ее. — Локи — отец Ермунгарда. Ермунгард — мой отец.

И поскольку девчонка смотрела на него недоверчиво и непонимающе, Харальд повторил:

— Я — сын Ермунгарда. Зверь. Не человек. Ну или не всегда человек.

Сванхильд наклонила голову, улыбнулась.

— Харальд — хороший зверь.

И он расхохотался. Предупредил, отсмеявшись и тряхнув головой:

— Смотри на людях такого не скажи. Харальд хороший зверь, надо же…

Затем добавил, помолчав:

— Нет, Сванхильд, я плохой зверь. Я убивал женщин. Убивать женщин… ты об этом знаешь. Помнишь первую ночь? Первый раз? Ты сбежала. Сломала крышу. Сломала мой дом. Скалы, ночь… я тебя нашел. Там, в Хааленсваге. Первая ночь. Помнишь?

Девчонка помедлила — и кивнула. Залилась ярко-алым румянцем, заметным даже в полумраке. Сказала прерывающимся голосом:

— Помнить. Побег. Я спать. Проснуться — ты.

— Страшно? — зачем-то спросил он.

Хоть и так знал ответ.

Она кивнула.

— Я в ту ночь, — медленно сказал Харальд, — хотел тебя убить.

Сванхильд посмотрела тоскливо, но промолчала. Он коснулся ее щеки, окрашенной румянцем и от того неожиданно теплой.

— Но не убил. И не убью. Тебя не могу. Ты будешь жить. Не знаю, понимаешь ли ты меня сейчас… но тебе не надо бояться смерти. Я тебя не трону.

Она непонимающе моргнула, вздохнула глубоко — и несмело улыбнулась.

А затем посмотрела на него так, словно увидела в первый раз. Серьезно. Внимательно.

Харальд уже привычно ждал. Пусть осознает услышанное. Хорошо уже то, что она его поняла.

Вроде бы поняла.

Девчонка вдруг отвела взгляд, задумалась.

И вот этого Харальд не понял. Любая из баб, скажи он ей такое, сейчас была бы счастлива. Хотя бы потому, что не надо больше бояться смерти. На шею бы к нему кинулась, начала ласкаться…

Девчонка наконец посмотрела на него. Спросила неуверенно:

— Ты меня не убить. Из-за этого — жена ярла?

С этого все только началось, подумал Харальд. Будь на ее месте та же Кресив, держал бы при себе как наложницу, и все. Зачем жениться, если она и так принадлежит ему?

Но началось-то все с того, что рядом с ней не хотелось никого рвать. И рассеивался красный туман перед глазами.

— Да, — сказал он.

Сванхильд как-то не слишком радостно покивала головой.

И Харальд нахмурился.

— А чего ты… Сванхильд, тебе что-то не нравится?

Голос его рыкнул, набирая высоту — видимо, бессонная ночь сказалась. Девчонка посмотрела виновато.

Она из чужих краев, молода, неопытна, напомнил себе Харальд. И попадает из одной беды в другую. Тихое зимовье ей нужно даже больше, чем ему. Чтобы привыкнуть, успокоиться, обжиться.

— Я думать… ты меня жалеть, — выдохнула неожиданно девчонка.

Жалеть?

Вот это и значит — из чужих краев, подумал он.

И обнял ее. Еще острее ощутил внутренней поверхностью бедра ее ягодицы, ложбинку между ними — все ощутил, даже через покрывало.

— Это Нартвегр, Сванхильд. Здесь никого не жалеют. Не принято. Это позорно. Разве что женщины могут… Но даже они стараются этого не показывать. Жалость — это слабость. И хуже, чем подлость, потому что подлость, по крайней мере, иногда помогает победить. А жалость — никогда.

Лицо девчонки было совсем близко. Слушала она внимательно. Правда, глядела растерянно.

— Если бы я женился из жалости, это было бы недостойно меня. И тебя. В Нартвегре жен из жалости не берут.

Он просунул руку меж краев покрывала, в которое куталась Сванхильд. Потом под рубаху, прикрывавшую ее тело. Движение оказалось быстрым, так что его ладонь уже сжала одну из грудок — и только после этого она запоздало вздрогнула. Холмик груди трепыхнулся у него под рукой…

— Жен берут вот для этого, — проворчал Харальд. — И тебя я беру для этого дела. Не только потому, что не убить. Только не шей мне шелковых рубах — я их не ношу. И лебедей не вышивай — женская птица, не для мужчин. Мне только смешков за спиной не хватает, что в лебедях хожу. Ну, поговорили, и хватит.

Рядом в глубокой миске остывала еда — здоровенный кусок запеченных ребер и плоский хлеб, только что выпеченный на костре.

Но мягкость груди под ладонью и округлость ягодиц напоминали о другом голоде. Три ночи он ее не трогал. Может, поэтому и заспешил в крепость, заслышав о красивой бабе в кладовой.

Тут Харальд поморщился, осознав, что ищет для себя оправдания. Сделал глупость, так запомни и учти на будущее, а не увиливай, пусть даже мысленно.

И он, рассудив, что мясо уже остыло, поэтому еще немного ожидания ему не повредит, запустил под рубаху Сванхильд и вторую руку. Кожа грудей была прохладной, в зябких пупырышках, соски катались под ладонями гладкими бусинами. Он потянулся к ее губам.

Сванхильд вдруг шевельнулась, спросила застенчиво:

— Для этого — жена ярла?

И ухватилась за его плечи, сама потянувшись к нему. Между его губами и ее осталось всего ничего.

— Не только, — пробормотал Харальд.

Кровь злыми частыми толчками уже гуляла по телу, штаны топорщились — и вздыбившееся мужское копье ощущало мягкость ее бедра.

— Я в разных краях бывал, — выдохнул он в ее губы. — У меня были разные женщины.

Может, лучше будет, если этих последних слов она не поймет, мелькнула у него мысль. С другой стороны, девчонка не так глупа, чтобы не понимать — баб у него перебывало немало. С Кресив он и вовсе связался у нее на глазах.

— Но ты одна на все края.

Синие глаза смотрели серьезно и доверчиво. Рот чуть приоткрылся.

— И другой такой нет. Нигде.

На этом слова у него кончились, и Харальд наконец ее поцеловал. Руки скользнули на спину — узкую, девичью. Одну ладонь он запустил под пояс штанов, погладил ягодицы…

Сванхильд слабо трепыхнулась. Он опознал в этом трепете не страсть, а ее вечную застенчивость. Ухмыльнулся, заваливая девчонку на спину.

Но тут же вспомнил о ране — и торопливо заглянул за ворот рубахи, под которым не оказалось повязки.

Нитки слегка впились в опухшие края, но выглядела рана неплохо. Пожалуй, через пару дней можно будет разрезать стежки и повыдергивать обрывки нитей. Осенние раны, в отличие от летних, заживают быстрей и реже гноятся.

Словно и не невесту свою укладываю на спину, подумалось ему вдруг, а воина после боя. Рука, нога…

И разум. Рабынь утащили на ее глазах. И ту старуху, к которой она привязалась.

Харальд дернул одно из покрывал, вытаскивая его из-под Сванхильд. Накинул сверху, прикрыв ей плечи и бедра. Нашел завязки у нее на поясе, дернул.

И тут же торопливо стащил штаны, прогулявшись заодно рукой по ее ногам. Сжал озябшие коленки, прошелся по мягкой коже бедер, царапая их мозолями на ладонях — изнутри прошелся, с внутренней стороны, до мягкой поросли между ног. Залез пальцами во влажную плоть под завитками, погладил медленно. Еще раз, и еще. Услышал ее вздох…

И взялся за свою одежду.

Харальд, заголив ее до пояса, сам снял только рубаху. Потом улегся рядом — и Забава дернула подбитую мехом ткань, натягивая и на него тоже, чтобы укрыть от холодного воздуха. Он тихо фыркнул, опять запуская руки ей под рубаху. Но позволил.

В уме у нее метались разные мысли. Быстро вспыхивали, как искры над костром. Гасли, сменяясь другими.

Значит, он ее не убьет? Раз сам так сказал? И жить она будет долго, да притом не как рабыня, а как его честная жена?

Раньше Забава полагала, что жизни ей отпущено немного. И поэтому не думала о многом. Просто жила рядом с Харальдом, ловила его слова, радовалась его ласкам.

Ну и сердилась на него, когда он делал то, что делал. Была в нем лютость — вон как поступил с Красавой и той рабыней. Да и других баб убивал.

Но его не изменишь, а у нее самой, как полагала прежде Забава, судьба будет такой же, как у тех баб, что приняли смерть от его руки.

И она просто жила напоследок. Ни о чем не загадывая, ничего особо не желая…

А теперь, после слов Харальда, все перевернулось и стало другим. У нее впереди не месяц и не два — долгие годы жизни рядом с Харальдом.

На мгновенье Забава даже подумала — высока честь, а по ней ли? Обычаев их она не знает, говорит с трудом. И отец у нее был простым ратником.

А Харальд среди своих чужан зовется ярлом — что здесь вроде князя. Она ему не ровня. Вот уж кто ему подошел бы, так это Рагнхильд. Тоже роду не простого, и здешняя, не то что она…

Да, но Харальд-то выбрал ее, напомнила себе Забава. Причем не просто выбрал, а сказал, что она для него одна. Что другой такой нет.

И ведь он-то знал, что не убьет ее. Он-то выбирал на года.

Не убьет, подумала вдруг Забава. Суматошная радость налетела — и загорелась жарким огнем внутри. Жить. Она будет жить. И не надо больше гнать от себя мысли, которые ничего хорошего не несут, кроме ужаса и тоски. О смерти, о том, как и когда это произойдет.

Потом на мгновенье вернулось воспоминание о бабке Малене и прочих рабынях. Придавило горестным сожалением. Вот бы бабушка порадовалась за нее. Как она ее жалела…

Забава тонула в шквале всех этих мыслей — и почти забыла о том, что творилось сейчас с ее телом. А Харальд тем временем снова засунул руки ей под рубаху. Поцеловал плечо рядом с раной — бережно, щекочуще.

И Забава, вдруг очнувшись от своих раздумий, обхватила его за шею. Харальд тут же навалился сверху с поцелуем, а руку запустил уже между ног — как и раньше, с тяжелой и требовательной лаской. Косицы погладили ей висок, защекотали ухо.

Поцелуй оказался долгим, и для Забавы все начало течь как-то урывками.

Холодок на губах, когда он от нее оторвался, оставив во рту привкус соли — как напоминание о хозяйской ласке его языка.

Губы Харальда на ее шее, вторжение пальцев в тело под животом — поначалу бывшее жестким, а потом ставшее почему-то нежным и скользким.

Жар его тела рядом. Следом — тяжесть его тела. Хриплое дыханье, прошедшееся по щеке…

Забава обвила Харальда руками, ощутила, как в нее вдавливается его мужское орудие — жердиной. Прогнулась, вскидывая колени и встречая его.

Сердце застучало заполошно. Тело меж ног обдувало жаром от того, как он входил в нее, частыми рывками, скользко раздвигавшими вход. А еще от мягкой судороги, уже начинавшей трепетать под животом — тонким кольцом, нанизанным на его плоть, золотой нитью…

Перед глазами было плечо Харальда, в сеточке едва заметных шрамов, светлая поросль на его груди. Забава только и могла, что ухватится за его плечи и потеряться в своем счастье.

Она будет жить. Да не просто жить, а с ним. Ласку его принимать, в глаза ему смотреть…

Чего еще надо-то? Разве что детишек.

А потом все кончилось. Дробной капелью отстучала в низу живота сладкая судорога, заставившая Забаву то ли громко выдохнуть, то ли простонать. Следом пришло тепло — и слабость, волной текущая по телу. И Харальд вошел в нее последний раз, вжался, пригвоздив к покрывалам, на которых она лежала…

И только потом у нее вдруг мелькнула страшная мысль. Уже тогда, когда нежилась после всего, купалась в счастье.

Лет Харальду немало. Уже не юнец, а взрослый мужик. Но в поместье, где он раньше жил, в Хааленсваге, детей она не видела. Ни одного, на кого бы он смотрел с отцовским вниманием. Только пара детишек рабынь, прижитых, как бабка Маленя сказала, от кого-то из воинов.

Хотя бабы у него были — а как иначе? С ней он вон, каждую ночь этим делом занимается. Только в этот раз, когда она плыла на другом корабле, не приходил.

Выходит, он детей зачинать не может?

Ей вдруг стало так жаль Харальда, замершего на ней, с рукой, запущенной ей в волосы, что она потянулась и крепко обняла его, притискивая к себе.

Харальд почему-то усмехнулся — выдох погладил ей пряди надо лбом. Пробормотал:

— Сначала — поесть, Сванхильд. Потом — снова…

И Забава зарделась. Выходит, он ее жалость за срамное желание принял?

Все-то у этих чужан не так, все по-другому, думала она, глядя на Харальда, уже вставшего с нее и натягивавшего штаны. У них в Ладоге всякий знает — если мужик женится на бесприданнице, значит, жалеет ее.

Жалеет, стало быть, и любит.

Про жалость Забава ему сказала, но про любовь и заикнуться не посмела. Да и слова этого на чужанском не знала. Такого ни у Рагнхильд, ни у бабки Малени не спросишь.

А тут, в Нартвегре, жалость не в чести, как сказал Харальд. И сам он ее не жалеет. В жены берет как одну-единственную…

Что вроде бы тоже хорошо, но как-то непривычно. Она — да одна на все края? Чудно.

Забава задумалась. Может, на чужанском это и значит — любит?

— Есть, Сванхильд, — Харальд подтолкнул к ней глубокую миску.

И потянулся в сторону, к отброшенному поясу. Вытащил нож.

Забава скрылась под покрывалом, отыскивая штаны. Натянула их, чувствуя, как вытекает из нее семя Харальда.

Бесплодное семя-то. Мысль об этом отозвалась в ней грустью. И Харальда стало еще жальче. Ей-то ладно, она ко всему привычная, как-нибудь перетерпит… а ему каково? И ведь воин, каких мало — но ни сынка, ни дочки…

Харальд уже отрезал здоровенный кусок мяса, с двух сторон в коричневой запеченной корке, с трещинами, где проступало розовое мясо. Протянул ей.

— Меньше? — нерешительно попросила Забава.

И Харальд, помедлив, уполовинил кусок. Лезвие скрежетнуло, разъединяя ребра.

Смешная, думал Харальд, посматривая на девчонку, которая задумчиво, чуть ли не осторожно, обкусывала ребро, которое он ей дал.

На зубах у него хрустнула кость. Он догрыз хрящик, подумал удовлетворенно — то, что она разговаривает, это хорошо. Но ест мало, это плохо.

— Ты должна больше есть, Сванхильд, — сообщил Харальд.

И, отложив кость в угол у выхода, чтобы выбросить, когда будет выходить, отломил себе кусок хлеба. Лениво пожевал. Сказал, глянув в сторону кожаных занавесей, в щели между которыми виднелся фьорд:

— У нас края холодные. Дуют сырые ветры… женщина, которая мало ест, много болеет. Так что это тебе. Доешь до конца.

Он подтолкнул к ней миску, где еще оставалась пара ребер, взялся за баклагу с элем. Девчонка покосилась на мясо, помотала головой.

— Нет, Харальд.

— Да, — непререкаемым тоном сказал он.

И вытянулся на кожах, укрывавших дно палатки. Не глядя, цапнул собственный плащ, лежавший под скатом крыши, накинул на плечи. Разрешил:

— Но можешь не торопиться.

После чего заметил, не удержавшись:

— А вообще-то тебе надо быть послушней, Сванхильд. Слушаться, понимаешь?

— Хорошо, — смиренно согласилась она.

Харальд едва заметно улыбнулся. Ну, посмотрим, надолго ли хватит этого смирения…

Он дождался, пока она закончит обкусывать свиное ребро, протянул баклагу с элем.

— Пей.

Сванхильд сделала один глоток и тут же отставила баклагу.

Харальд шевельнул бровями, подумал — так не пойдет. В другое время он бы не настаивал, но после того, что она видела, после краке, после смерти старухи…

Он поднялся, придвинулся к ней. Сказал, глядя в глаза:

— Пей. Тебе это нужно.

И поднес узкое горлышко сосуда к ее губам. Заставил чуть ли не силком сделать несколько больших глотков, заметил:

— Так будет лучше. Заодно и согреешься.

Затем отставил баклагу, притянул ее к себе. Сванхильд забавно моргала, часто дышала…

Но почему-то увернулась от его губ. Сказала, прижавшись щекой к его плечу:

— Локи — бог. Ермо…

— Ермунгард. — Помог он закончить.

— Ермунгард — бог?

Харальд кивнул. Сванхильд положила ладонь на его грудь, у основания шеи. Вскинула брови, облизнула губы. Он отследил движение ее языка, подумал — захмелела. Интересно, что скажет.

— Харальд — бог?

Он качнул головой.

— Нет, я человек. Мне нравится быть человеком, Сванхильд.

— Это… ночь, корабль, Грит, чу… — тут она сбилась и замолчала.

Харальд опять завершил за нее:

— Чудовище. Краке.

Девчонка вдруг двинулась, уткнулась лицом ему в плечо. Пробормотала, не глядя на него:

— Зачем, Харальд? Краке, Грит, рабыни — зачем? Из-за я?

В голосе звучала тоска.

Винит себя, подумал Харальд. И сказал, помолчав:

— Нет. Из-за меня.

— Зачем?

Он со вздохом запустил пальцы в ее волосы, все еще влажные после мытья. Вдохнул запах, который от нее исходил — холодной свежести и теплой женской кожи.

Подумал — вот и попробуй объяснить ей все, когда она даже говорить толком не может. Но сказать правду необходимо.

Иначе она и дальше будет винить во всем себя. И неизвестно, куда зайдет в своих рассуждениях.

— Тебя хотели утащить в море. Море, понимаешь? Чтобы я ушел следом за тобой. В море. В воду. К моему отцу, к Ермунгарду.

Девчонка вскинула голову, растерянно оглянулась на занавеси, в щели которых виднелся фьорд.

— Вода? Как…

Нужного слова она, похоже, не знала — и подышала, изображая задыхающегося. Еще и глаза округлила. Под конец выпалила:

— Там умереть.

— Я не умереть, — медленно сообщил Харальд. — Я сын Ермунгарда. Думаю, для меня, если перестану быть человеком, все пойдет по-другому. Но ты… ты дышать не сможешь. Ты умереть. Поэтому тебе туда нельзя. Будешь утопленницей — мертвой, но живой.

Или чем-то еще худшим, подумал он. Все-таки Ермунгарду слишком доверять нельзя.

Сванхильд прижалась щекой к его руке, там, где она переходила в плечо. Помолчала, глядя на него снизу вверх — серьезно, задумчиво.

И обронила:

— Ты не уходить, если я умереть. Не надо. Пожалуйста.

— Ты мне еще прикажи, — насмешливо бросил Харальд.

Золотистые брови дрогнули.

— Ты говорить — я приказываю, ты убить. Собака, Грит…

Она еще и это вспомнила, недовольно подумал он. Сказал твердо, неторопливо выговаривая слова:

— Хватит об этом. Я поговорил с Ермунгардом, краке больше не вернется. Все кончилось. Забудь все то, что видела.

— Все будет хорошо? — спросила вдруг Сванхильд.

И поцеловала его в шею. Легко, только прикоснувшись губами — прохладными, мягкими, подарившими странную вспышку удовольствия, тут же отозвавшуюся во всем теле.

Мысли Харальда сразу же потекли в другую сторону. Отдых до завтрашнего утра, захмелевшая девчонка в его палатке…

— Вечером разведу костер тут рядом, — пообещал он. — Погреешься.

И потащил из-под нее покрывала. Уложил Сванхильд на спину, соорудил вокруг гнездо из мехов. Позволил прикрыть краем покрывала и его самого — девчонка, кажется, всерьез считала, что это он может простыть, а не она. Сказал, укладываясь рядом:

— Поучить тебя языку Нартвегра, Сванхильд? Вот это — целовать…

Он накрыл ртом ее губы. Ощутил легкую горчинку от эля,вдруг напомнившую ему о хульдре… и породившую отзвук злости.

Но от девчонки пахло свежестью, а не гнилостно-сладким запахом, ладони ее бродили по его плечам, словно изучая, какой он на ощупь. А в синих глазах таяло тихое счастье…

Так что воспоминание о хульдре угасло, словно снежинка, на которую он сам же и дыхнул.

— Ласкать, — сдавленно пробормотал Харальд.

И отловил ее руку — ту, что со стороны здорового плеча. Потянул тонкую ладонь к своему животу. Чуть приподнялся, нависая над ней, повторил хрипло и требовательно:

— Ласкать.

Сам запустил руку под рубаху Сванхильд, глядя на то, как ясно прописывается на ее лице смущение — и радуясь прикосновению прохладных пальцев к мышцам живота. Дыхание уже участилось, сердце билось быстро, мужское копье вздыбилось…

Девчонка прогнулась, едва заметно прижавшись грудкой к его руке в ответ на ласку.

Хороший день, удовлетворенно подумал Харальд.

Вечером, когда он выбрался из палатки, в нескольких шагах его ждала куча дров — и Убби рядом с ней. Напряженный, переминавшийся с ноги на ногу.

Сейчас за Рагнхильд просить будет, с ленцой подумал Харальд.

После половины дня, проведенной со Сванхильд, его переполняло благодушие. Было в ней что-то теплое, убиравшее неприятные мысли — и оставлявшее в уме только хорошие…

— Ярл, — негромко сказал Убби. — Хотел тебя попросить… где костер разжечь — рядом с палаткой или подальше?

— Так о чем ты хотел меня попросить, Убби? — вопросом на вопрос ответил Харальд.

Тот тяжело вздохнул, наклонил голову.

— Как ты и приказал, ярл, Рагнхильд из Йорингарда я уберу. Тут ты прав, ни к чему ей болтаться по крепости. Я уже присмотрел заброшенную хижину в лесу за Йорингардом. Поставлю рядом новый дом — месяца хватит, чтоб под крышу завести. Посажу ее там, куплю на торжище во Фрогсгарде трех рабынь покрепче, чтобы приглядывали. Еще пару рабов…

— Рабы без хозяйского присмотра — дело опасное, — вполголоса заметил Харальд. — Не боишься, что Рагнхильд захочет остаться вдовой?

— А я мать туда привезу, — уверенно заявил Убби. — Она женщина крепкая, хоть и старая. Приглядит и за хозяйством, и за Рагнхильд. Может, еще и первую жену поселю там же.

Харальд едва заметно улыбнулся. Отчаянный все-таки мужик его однорукий хирдман — собрать под одной крышей мать и двух баб, одна из которых дочка конунга…

— А если что-то случиться, так я их всех уму-разуму поучу, — твердо сказал Убби. — Вон как петух своих кур учит. Ни одна без трепки не уйдет. А у тебя я хочу попросить разрешения, ярл. Позволишь привести на твой свадебный пир Рагнхильд? Пусть посидит и посмотрит. Глядишь, попрощается с ненужными мыслями.

Харальд прищурился, глядя на Убби. Значит, даже его простоватый хирдман догадался, из-за чего Белая Лань творит глупости.

И разрешил, помолчав:

— Приводи.

— Спасибо, ярл, — обрадовано прогудел Убби. — Где костер-то разводить?

Он наклонился, собираясь подхватить охапку дров. Харальд бросил:

— Ступай. Сам этим займусь. А когда вернемся в крепость, возьмешь десяток людей себе в помощь. Чтобы дом поставить не за месяц, а за несколько дней. И можешь разобрать один из срубов в Йорингарде. Там есть опустевшие овчарни… я их видел, бревна крепкие, еще послужат.

Убби обрадовано кивнул. Харальд вдруг припомнил еще кое-что.

— Раз уж речь зашла о пире… твой свадебный эль был сварен раньше моего. Но ты его еще не пил.

— Так ведь поход, ярл, — хирдман пожал плечами. — Не до свадьбы. Бочку с элем я оттащил в кладовую, на холод. Вот придем в Йорингард, созову всех, кто меня знает — и поднесу перед ними свой свадебный эль Рагнхильд. Буду рад, если и ты придешь, ярл.

— Сделаем по-другому, — неторопливо сказал Харальд. — Я хочу устроить пир для своих хирдов, когда вернемся. В тот же вечер. Притаскивай в главный зал свою бочку, и отпразднуем твою свадьбу все вместе. И Рагнхильд на мой свадебный пир придет уже твоей женой.

— Благодарю, ярл, — Убби кивнул. Помолчал, немного виновато глядя на Харальда. — Это честь для меня. Я ведь понимаю, ярл, что Рагнхильд для тебя как кость в горле…

— Объяснись, — уронил Харальд.

Хирдман смутился.

— Ну, я слышал краем уха, что Рагнхильд в свое время просила тебя жениться на ней. И сама приплыла к тебе в Хааленсваге. Опять же к невесте твоей с глупостями лезла…

Слухи расходятся, подумал Харальд. И с этим уже ничего не поделаешь.

— Я об этом не помню, — спокойно сказал он. — Значит, этого не было. От баб умных дел ждать не приходится, а вот глупостей — всегда. Долгой жизни тебе с молодой женой, Убби. И здоровых детей.

Хирдман глянул прочувствованно.

— Спасибо, ярл. И тебе долгой жизни с твоей невестой…

Ту часть пожелания, в которой говорилось про детей, Убби возвращать не стал. И потопал к кострам основного лагеря.

ГЛАВА 7. С корабля на пир

Берег Йорингарда приближался. Харальд уже мог различить лица людей, собравшихся на берегу.

На воде возле крепости мирно покачивались драккары, в вечернее небо один за другим поднимались дымки — Кейлев, разглядев и пересчитав идущие корабли, понял, кто идет в Йорингард. И приказал готовить угощение.

Сам старик уже стоял на берегу, встречая вернувшиеся драккары.

— С возвращением, ярл, — объявил Кейлев, едва Харальд ступил на землю. — Я распорядился готовить столы в главном зале. Подадим малое угощение в честь…

Он замялся, выжидающе глядя на ярла.

— В честь победы, — бросил Харальд. — Конунг Трюгви Гудремсон мертв, казна Веллинхела у нас. Распорядись, чтобы подавали большое угощение — люди это заслужили. Мы привезли из Веллинхела вино, так что не скупись, пусть столы ломятся. Потом, если надо, прикупим во Фрогсгарде скот. Кстати, отпразднуем заодно свадьбу Убби. Его свадебный эль уже давно созрел, вот пусть и поднесет его Рагнхильд. Прямо сегодня.

— Я распоряжусь, — понятливо сказал Кейлев. — Все будет сделано как положено, ярл.

Харальд посмотрел на дымки.

— Что ж… пока будем выгружать добычу, угощение как раз поспеет. То, что причитается воинам, я раздам завтра. В крепости, пока меня не было, ничего не случилось?

— Все в порядке, ярл, — отозвался старик. — Никто из чужих не появлялся, Ольвдансдоттир под охраной.

Харальд поморщился, вспомнив Убби — и его просьбу. Хель с этой Рагнхильд, может, и впрямь успокоится, посидев сначала на своей свадьбе, а потом на его. Лучше жизнь с Убби, чем та участь, что ждет ее сестер — рабство в неизвестных краях, у чужих людей…

— Как Сванхильд? — тем временем спросил Кейлев.

— Жива, — неопределенно ответил Харальд. — Однако рабыни, которые были с ней на кнорре, погибли.

Он замолчал, потому что знал — сейчас старик начнет спрашивать. И как отец Сванхильд он имел на это право.

— Что-то случилось, ярл? — спросил Кейлев.

И метнул тревожный взгляд в сторону драккаров, с которых уже выгружали мешки и сундуки с казной.

Болли, вернувшегося на корабле самого ярла, старый хирдман уже заметил. Но Ислейва пока не увидел.

— У меня всегда что-то случается, — бросил Харальд. — Баб с кнорра сманил за борт краке… но мужчин он не тронул, только усыпил. Оба твоих сына живы и здоровы.

— Вот как, — пробормотал старик, успокаиваясь. И снова посмотрел на ярла. — А что за краке?

Харальд посмотрел в сторону фьорда. Буркнул:

— Гость из морских глубин. С щупальцами. Спросишь потом у Болли, он его видел, правда, только с берега. Но больше мы с этой тварью не встретимся. Я принес жертвы моему отцу, и мы договорились не трогать друг друга.

— Бывает, что родичи ссорятся, — Кейлев пожал плечами. — А потом мирятся. Я подберу новых рабынь для Сванхильд. Прикажешь найти для нее славянку?

Харальд качнул головой.

— Нет. Пусть отныне разговаривает только на наречии Нартвегра. Быстрей научится.

— Хорошо, ярл, — старик на мгновенье задумался, потом предложил: — Ислейв и Болли могли бы привезти сюда своих жен. Кому, как не им, быть рядом с Кейлевсдоттир? И присмотрят, и научат…

Разумно, подумал Харальд. Для жен Кейлевсонов благополучие его невесты важно — поскольку от этого зависит будущее их мужей. И детей.

— Пусть везут. Я сейчас отнесу Сванхильд в опочивальню.

Кейлев глянул вопросительно, он пояснил:

— Я повредил ей ногу. Она уже почти прыгнула за борт, следом за другими бабами. Пришлось ловить и затаскивать обратно.

Лицо старика стало задумчивым.

— Может, отложим свадьбу, ярл? У моей дочери еще до похода была рана на плече. А теперь это…

— Нет, — оборвал его Харальд. — Свадьба состоится в тот день, который я назначил. Послезавтра. Если понадобиться, я отнесу Сванхильд к столу на руках — и на руках же дотащу до своей опочивальни. Впрочем, твоя дочь ходит, только сильно хромает.

— Как скажешь, ярл. Действительно, чего тянуть…

— Пришли рабынь в мои покои, — бросил Харальд, разворачиваясь к драккару. — Поскольку сегодня Убби поднесет Рагнхильд их свадебный эль, будет правильно, если Сванхильд тоже выйдет в главный зал.

Он двинулся к кораблю, но на ходу подумал — все-таки будет пир, да еще свадебный. Бабы перед такими делами любят ходить в баню. Только вот ему надо приглядеть за выгрузкой, пройтись по крепости…

— Кейлев, — сказал Харальд, разворачиваясь к старику. — Пришли к моей опочивальне Болли. Сванхильд, возможно, захочет ополоснуться перед пиром. Пусть брат поможет ей дойти туда и обратно.

— Конечно, ярл.

У них были две ночи на обратном пути — и та половина дня.

И хоть Забаве было стыдно, но по ночам она редко вспоминала о бабке Малене и других рабынях. Харальд был рядом, ночная тишина наполнялась его ласками, теплом и тяжестью его тела, его голосом. Он учил ее словам — да еще и на ней показывал.

Бесстыже так показывал, без всякого стеснения. И посмеивался в темноте. Лица Харальда Забава не видела, но смешки и сдавленное фырканье слышала.

Но днем, когда корабли шли по морю, она сидела за занавесками одна. И тихо горевала, вспоминая бабушку Маленю.

А еще думала. Выходит, Харальд не просто ярл. У них тут в Нартвегре полно богов — и один из них его отец.

Только этот отец или не любит своего сына… или, наоборот, так сильно его любит, что хочет забрать к себе, под воду.

Странно все было, непонятно. Хотя у чужан все только так и было — странно да непонятно.

На исходе второго дня корабли причалили. И Забава, выглянув за занавески, узнала крепость, которая теперь стала домом Харальда. Тут же начала поспешно складывать покрывала. Глянула на сундук с его одеждой, стоявший в углу чулана — и со вздохом решила, что не утащит. Тут бы самой сойти, да покрывала унести…

Ждать Харальда Забава не хотела. Опять придет и понесет ее на руках, на виду у всех. Ни к чему это. Ходить она могла, а что до боли в щиколотке, так рука у нее болела не меньше — но ведь двигалась же.

Забава накинула на здоровое плечо сложенные поперек покрывала, краем одного из них прикрылась, как плащом — и выбралась из-за занавесок.

С корабля сняли часть половиц, оттуда, из-под них, как раз сейчас вытаскивали какие-то сундуки. И переправляли на берег.

Забава осторожно протиснулась между таскавшими их воинами, отчаянно хромая и бормоча на ходу:

— Прости… я идти…

Она взобралась на сходни — но тут, на шатких досках, больная нога ее подвела. Сходня дрогнула, Забава покачнулась.

И полетела бы вниз, но сзади поддержали. Тут же подхватили на руки, вместе с покрывалами. В несколько быстрых, раскачивающихся шагов переправили на берег…

Затем поставили перед Харальдом, уже стоявшим там. Принесший Забаву воин задерживаться не стал, убежав на корабль так же молча, как и принес ее.

Сам Харальд тоже не проронил ни слова. Качнул головой, поднял на руки и понес в опочивальню.

Сказал, опустив на постель — вместе со всеми покрывалами:

— Сейчас — одеваться, умываться. Сегодня вечером свадьба…

Забава, как ошпаренная, вскочила с кровати. Наступила на больную ногу, скривилась.

— Свадьба?

— Не наша, — невозмутимо добавил Харальд. — Сегодня свадьба у Рагнхильд и Убби.

И Забава выдохнула с облегчением. Опустилась на край постели — но тут же задержала дыхание, услышав следующие слова:

— Ты оденешься и выйдешь к столу. Одеться, понимаешь? Шелк. Красиво.

— Может, нет? — робко попросила она.

Харальд пожал плечами.

— Ели не хочешь, то нет. Сейчас придут рабыни, присмотрят за тобой. Принесут еды…

Спать лягу, безрадостно подумала Забава. Помоюсь как-нибудь, если сил хватит до бани дойти — и усну. Чего там делать, на этом пиру? Только и дел, что напоминать себе — сиди прямо, голову вскидывай, да вскакивать не забывай, когда все встают. Речи чужанские до нее все равно доходят через пень-колоду…

И Рагнхильд, что сегодня идет замуж, в мужья хотела Харальда. А выходит за другого. Как увидит рядом с Харальдом ее, Забаву, так и станет ей еще горше.

Что ни говори, а жалко беловолосую.

Только Харальд будет сидеть там, в зале. В следующий раз, может, и вовсе с собой не позовет.

Он смотрел на нее молча. Но не уходил.

Харальд размышлял.

Ничего страшного не случится, если Сванхильд не пойдет на этот пир. Она ранена, утомлена после похода…

Но ему это не нравилось. И он упорно желал, чтобы его невеста сегодня вечером вышла в главный зал — и села рядом с ним.

Харальд несколько мгновений размышлял. И наконец понял причину своего упорства.

Точнее сказать, причин было много. Он сделал все, что мог. Дал девчонке свободу, семью, нашел достойного отца. Вот-вот женится.

Но если Сванхильд не приживется в его краю — так и останется чужой для всех. Если не разделит его жизнь во всем, так и будет существовать только как постельная утеха ярла Харальда. Но не более того…

Не зря краке выманивал ее за борт, обещая вернуть домой. И ведь пошла, как и другие рабыни.

Значит, девчонка помнит о своих славянских краях. Тоскует о них, чувствует себя здесь чужой.

Если его не станет, то все это обернется против нее. Тоска по родным краям помешает прижиться здесь, поладить с новыми родичами — Кейлевом и его семьей…

Ну а если он все-таки победит Готфрида, тогда ее тоска обернется уже против него.

Сейчас Сванхильд по-девичьи — вернее сказать, даже по-щенячьи — к нему привязана. Но пройдет какое-то время, она привыкнет к нему, к его ласкам. Детей у них не будет.

И счастье пополам с девичьим обожанием уйдет из ее глаз. Сванхильд начнет смотреть уже как женщина. На все — и на него в том числе.

Все чаще и чаще она будет думать о том, что у нартвегров и то не так, как у людей из ее краев — и это. Все чаще и чаще будет чувствовать себя здесь чужой. Не будет понимать его радостей и горестей. Начнет понемногу отворачиваться от него, то и дело вспоминая о том, как ее когда-то украли, потом отдали ему на потеху. Привезли на чужбину…

И чем дальше, тем больше эти воспоминания будут отдавать горечью. Она начнет таить обиду. Лелеять ее.

А жизнь с берсерком и без того нелегка. Ее ждут походы и зимовья. Причем зимой в Нартвегре тоскливо. Белые снега, замерзший фьорд — Сванхильд будет смотреть на все это и тосковать. Начнет болеть.

Детей не будет, и ничто ее не удержит. В один из дней она тихо угаснет в одном из его домов. Он лишится того, что имеет сейчас — взгляда, вздохов, ладоней на своих плечах, тихого сопенья рядом по утрам. Ее тела, прохладного, когда у него все хорошо…

И горячего, согревающего, когда у него все плохо.

Но даже если Сванхильд не заболеет от тоски, отчуждение рано или поздно встанет между ними стеной. Он будет приходить к ней, чтобы потешить тело — и видеть равнодушное лицо, тоскливо поджатые губы. Заскучав, заведет себе других баб. Каких-нибудь наложниц, чтобы те к нему ласкались. Пусть даже не ради его самого, а ради золота, которое он дарит, милостей, которые оказывает.

И может быть, в один из дней, когда он обнимет Сванхильд, чтобы усмирить то, что живет в его теле — ничего не получится. Что будет потом, неизвестно.

В конце концов, он до сих пор не знает, почему меняется, побыв с ней. Может, потому, что она ему открыта? Всегда, как море перед кораблем…

Как чаша под каплей яда. Эта мысль Харальду не понравилась, и он едва не скривился. Но сдержался, чтобы девчонка не приняла его кривую рожу за признак недовольства.

Он знал, почему она к нему привязалась. С самого начала, как только попала к нему, Сванхильд была отчаянно одинока. И так же отчаянно тянулась к проблескам чужого тепла. Любого тепла.

Даже в первую ночь тянулась, несмотря на страх. Когда боялась и все-таки согласилась, не сказав ни слова — просто коснувшись и обняв.

Но похотью там и не пахло. Только тоскливым одиночеством.

А для долгой жизни с ним этого мало. Ей нужно измениться, полюбить Нартвегр как собственный край, начать понимать своего мужа — и его людей. Затворничество в его опочивальне тут не поможет.

Харальд сделал несколько шагов, опустился на кровать рядом со Сванхильд. Подумал — я выиграл столько битв…

Не проиграю и эту.

— Сванхильд.

Девчонка сидела, неловко вытянув больную ногу. Горловина его рубахи была для нее велика и открывала торчащие ключицы. Снова похудела. С краю, на плече, виднелась легкая краснота — дальше под тканью пряталась рана. Завтра надо будет повыдергивать из шва нитки, мимоходом подумал он.

— Сванхильд, — снова повторил Харальд. — Ты хочешь быть моей женой?

И чуть-чуть подправил, так, чтобы ей было понятнее:

— Хотеть — жена ярла? Да?

Она посмотрела настороженно и чуть испуганно. Кивнула, помедлив. Выдохнула:

— Да.

Харальд вдруг осознал, что еще ни разу не спрашивал ее саму — а хочет ли она стать его женой.

С другой стороны, так было разумней. Одно "нет — жена ярла" он уже слышал.

— Если жена ярла — да… — он помолчал, подбирая слова. — Тебе нужно быть со мной не только ночью, но и днем. Жена ярла — ночь и день, понимаешь? Сидеть на пирах. Встречать моих гостей. Говорить с моими людьми, если понадобится.

Синие глаза расширились.

Не то говорю, понял вдруг Харальд. Все, что он сказал, было об обязанностях — а ее надо подманивать, как щенка мясной костью. И выманивать тем, на что она отзовется. Мягко, еще мягче…

— Жена ярла — это место рядом со мной, — медленно сказал он, разделяя слова паузами. — Не только ночь и постель. Но и день. Жена ярла — рядом со мной на всех пирах, во всех делах, каждый день. Я хочу, чтобы тебя видели рядом со мной везде, кроме боя, Сванхильд. Жена ярла — всегда, везде, каждый день. Чтобы помочь, если нужно. Я знаю, это тяжело…

Он нахмурился, качнул головой. Подумал — а теперь надо зайти с другой стороны. Помнится, девчонке не понравилось, когда он привел ее в опочивальню, где перед этим спала Кресив.

— Но если место рядом со мной будет пустым… нет жены ярла на пиру, понимаешь? Тогда мне начнут предлагать другую жену. Какую-нибудь деву Нартвегра. Чтобы она сидела рядом со мной. Приходить другая жена, Сванхильд.

У него вдруг дрогнули губы, растягиваясь в усмешке. Мелькнула мысль — если он и дальше будет так ломать язык, сам скоро разучится нормально говорить.

— Приходить другая жена — дева Нартвегра. И сидеть рядом со мной. Если ты этого не хочешь…

Вот теперь, мелькнула у него мысль, и выяснится все. Или Сванхильд готова бороться за него — или нет.

И тогда он неправильно выбрал ей имя — Сванхильд, битва лебедя. Не станет лебедь биться за свое гнездо. Да и лебедя нет. А есть лишь тоска и одиночество, которые девчонка заглушает, прижимаясь к нему по ночам.

— Я идти, — торопливо сказала Сванхильд. — Я только мыться — и идти.

Это еще не победа, решил Харальд. Но уже шаг к ней.

Тут в дверь постучали, он буркнул:

— Ну?

Вошел Кейлев. Сказал, посмотрев в сторону Сванхильд:

— Тут, за дверью, рабыни. И я привел стражу, ярл — из тех людей, что ты сам отобрал для охраны Сванхильд перед походом. А еще хочу сказать…

Он сделал несколько шагов, открыл крышку сундука, в котором девчонка прежде хранила одежки, пошитые из грубой шерсти и полотна. Харальд, вставая с кровати, разглядел внутри разноцветье шелков.

— Пока вас не было, я приказал рабыням сшить одежду. Тут платья, другое бабье тряпье. Если послезавтра свадьба, а сегодня пир… тебе это пригодится, Сванхильд.

Девчонка покосилась в сторону сундука. На лице было и облегчение, и смущение.

— Рабскую одежду, что здесь была, я отдал рабыням, — строго заметил Кейлев. — Да, тут еще золото хранилось. Я его прибрал, чтобы не валялось в пустой опочивальне. Вот.

Старик пошарил под плащом, выудил увесистый кошель. Подошел к кровати, высыпал на нее содержимое кошеля.

Развернулся по покрывалу пояс, на бляхах которого свивались в кольца драконы, усаженные жемчужинами. Браслеты, броши и гривна.

— Как я понял, все это дары твоего жениха, Сванхильд, — Кейлев посмотрел на девчонку. — И ты их приняла. Это правильно. Но не носишь, а это нехорошо. Твой жених может подумать, что ты брезгуешь его дарами. Мой род не нанесет такого оскорбления моему ярлу. Ты меня поняла?

Он ткнул рукой в золото, рассыпанное по покрывалу. Сказал повелительно:

— Носи, Сванхильд.

Та помедлила — и кивнула.

Кейлев развернулся к выходу. Девчонка вдруг ожила, спросила:

— Оте… отец.

Старик снова повернулся, быстро посмотрел на нее — а следом глянул в сторону Харальда.

Тот, не изменившись в лице, подумал — решение о том, чтобы оставить девчонку без рабынь-славянок, правильное. Вот уже сама что-то спрашивает, не дожидаясь переводчика.

— Как жить сестра? — спросила Сванхильд.

Харальд едва заметно скривился. Ну да, о чем еще и спрашивать, как не о Кресив…

И все же он кивнул Кейлеву, позволяя ему ответить.

— Она жива, — сдержанно сказал старик. — Но пока не встает. Я распорядился, чтобы ее кормили. И тряпки под ней меняли.

Харальд, не удержавшись, подумал — жаль, что все случилось осенью. Летом раны гноятся, глядишь, и не выжила бы…

Впрочем, Хель с ней. Как только встанет на ноги, он найдет кого-нибудь, кому нужна красивая на лицо рабыня. И подарит ему Кресив.

— Благодарю, отец, — звонко объявила Сванхильд.

Сказано было хорошо, чисто — сказались уроки Рагнхильд. Кейлев, величественно кивнув, вышел.

— Я еще вернусь, чтобы сменить рубаху, Сванхильд, — сказал Харальд, тоже разворачиваясь к выходу. Бросил через плечо, не удержавшись: — Одень пояс. Мне он на тебе нравился.

Правда, без одежды, подумал он, уже выходя.

Как только Харальд вышел, воины занесли в опочивальню сундуки с кораблей — и с одеждой Харальда, и ее собственный, оставшийся в чреве корабля, на котором она плыла с бабкой Маленей.

Правда, во втором сундуке одежда тоже была в основном Харальдова. Шерстяные штаны и рубахи ей по колено, теплые, которые она носила там, на море.

Вместе с воинами внутрь заскочили три рабыни. Подошли поближе, поглядывая с любопытством то на нее, то на кровать, где блестело золото.

— Добрый вечер, — торопливо сказала Забава. Добавила: — Идти в баня.

И заковыляла к сундуку с шелковой одеждой, после ухода Кейлева так и оставшемуся открытым. Выбрала платье не такого яркого оттенка, как остальные — темно-зеленое. Нашла рубаху к нему, желтоватого шелка.

Потом прихватила плащ из своего сундука, принесенного с корабля, отыскала кусок холста, чтобы вытереться. И вышла, стараясь хромать поменьше…

За дверью поджидали стражники — и среди них стоял один из ее братьев, Болли. Тут же подхватил ее на руки, вместе со всем тряпьем. Сообщил:

— Ярл велел отнести.

Забава сжалась у него на руках. Сказала, когда Болли поставил ее на землю перед невысокой постройкой:

— Благодарю, брат Болли.

Он важно кивнул в ответ.

Поспешно моясь в бане, Забава все вспоминала слова Харальда. Что рано или поздно ему предложат какую-нибудь деву Нартвегра. Чтобы место рядом с ним не пустовало.

О том, что предложат-то предложат, а мог бы и сам отказаться, Забава даже не подумала.

Потому что так оно и должно быть. Если она сама хочет только в постели с ним валяться, ничего больше не делая, то нечего и жаловаться, когда мужик начнет подумывать о настоящей жене. Такой, чтоб за делами приглядывала, рядом во всем была.

Место рядом с ним. Не только на пирах, но и во всех делах.

То, что оно ей не по плечу, Забава знала. Верно говорят — не в свои сани не садись…

А Харальд ее звал именно туда. В чужие сани.

Вот Рагнхильд со всем этим справилась бы, мелькнула у нее мысль.

И никогда ей не стать такой, как Рагнхильд. Даже если она вся золотом обвешается, все из шелка себе пошьет, вплоть до сапог.

Но при мысли о том, что Харальд рано или поздно заведет себе кого-нибудь вроде Рагнхильд — за домом смотреть, на пирах рядом сидеть — внутри у Забавы что-то сжималось. Упрямо так сжималось, отдаваясь тупой болью внутри и заставляя стискивать зубы.

Я хоть попробую, думала она, торопливо растирая себя куском жесткой холстины, смоченной зольным раствором — а следом обливаясь водой. Хоть попробую, а там…

Отступить и отказаться никогда не поздно.

Волосы она спешно просушила прямо над каменкой, в бане — и снова при этом пропотела. Пришлось ополаскивать тело больной рукой, здоровой придерживая на голове скрученные волосы.

Рука со стороны раненого плеча вверх поднималась с натужной болью, хоть и двигалась свободно…

Рабынь, тихо мывшихся в углу, Забава тревожить не стала. Закончив, бросила им через плечо:

— Мыться совсем, приходить потом.

И побежала в предбанник одеваться.

За дверью опять ждал Болли с охранниками. И ее снова понесли на руках. Забава по пути думала о том, что надо бы к Красаве заскочить, проведать, как она там — но сегодня не получиться. Из-за пира, из-за того, что место рядом с Харальдом не должно пустовать…

Мысль об этом вызвала у нее легкое смущение. Почему-то. Выходило так, словно ради Харальда она позабыла о Красаве. Хоть умом и понимала, что сама Красава за сестру ее никогда не считала.

И все же слабая тень стыда жалила изнутри. Красаву-то Харальд чуть не до смерти запорол. И ни за что, за одни слова глупые…

Надо думать о другом, решила Забава. О Харальде. У него тоже кругом одни беды. И чудовище это, краке, которое, чтобы завлечь его в море, сманивало туда ее. И походы постоянные, шрамы на теле. Зверь серебряный, что в нем живет, через кожу иногда проступает. Темная напасть, которая на него напала уже дважды — и всякий раз глаза гасила…

Все у нее выходило как-то неловко, второпях. И волосы, которые Забава расчесала, вернувшись в опочивальню, вдруг оказались влажноватыми, а под гребнем слиплись в пряди, вместо того, чтобы рассыпаться по плечам. И шейная гривна давила на плечи, вызывая ломоту в ране.

И рана виднелась в слишком широком вырезе рубахи — красноватая, с побуревшими от крови нитками, идущими грубыми стежками.

Под конец Забава просто скинула волосы на это плечо, прикрыв рану прядями. Гривну она все-таки сняла, чтобы не болело. И броши на лямки платья цеплять не стала — одна из шелковых полос, став тяжелой от золота, опять-таки надавила на кожу рядом с раной.

Зато надела браслеты. И пояс. Правда, едва Забава застегнула его на талии, он тут же соскользнул на бедра.

Она, глядя на это безобразие, только вздохнула. Не свалился, да и ладно.

Покончив с одеванием, Забава замерла посреди опочивальни. Может, Харальд уже приходил, чтобы сменить рубаху — пока она была в бане? И ушел, не застав ее?

Что теперь? Идти самой? Ждать?

Из-за стены уже начал доноситься гул голосов…

То, что следовало сделать, ее сестры успели выполнить за два дня.

И еще четыре дня Рагнхильд просто дожидалась возвращения Харальда.

А когда в крепости заблеяли бараны и завизжали свиньи, которых спешно резали на заднем дворе, поняла, что дождалась. Заходила по опочиваленке, размышляя.

Убби скоро явится. Или он придет к ней не сразу? В главном зале наверняка накроют столы, для вернувшихся с победой устроят пир…

Почему-то Рагнхильд не сомневалась, что Харальд вернулся с победой.

Она остановилась возле оконца, открыла толстую ставню, впустив в опочивальню ледяной воздух со двора. Тут же запахло кровью, паленой свиной щетиной, со стороны фьорда донеслись неясные звуки.

Драккары уже причалили, подумала Рагнхильд. По дорожке, на которую выходило ее оконце, пробежало несколько рабов, направляясь к берегу. Отправили, чтобы помочь выгрузить добычу…

За спиной вдруг хлопнула дверь, и Рагнхильд отвернулась от оконца.

У порога стоял Убби. Несколько мгновений он молча разглядывал ее, потом заявил:

— Наш поход был удачным. Мы вернулись с богатой добычей. Конунг Трюгви, сын Гудрема, мертв — ярл пустил его на жертву Ермунгарду. Его и еще двух дочерей Гудрема.

На этот раз Рагнхильд улыбнулась своему жениху совершенно искренне.

— Это хорошие вести, Убби. Благодарю тебя за то, что ты зашел мне это сказать…

— Я пришел сказать тебе не только это, — ответил Убби.

И сделал несколько шагов. Швырнул что-то на кровать. Рагнхильд посмотрела в ту сторону.

На постели лежал тонкий ободок — венец невесты. Скромный, узкий, из крученной золотой проволоки…

— Обычно венец невесте готовит ее семья, — объявил Убби. — Но твоя семья теперь я, Рагнхильд. Одевайся и готовься — сегодня наша свадьба.

— Как? — Рагнхильд покачнулась. — Но ведь ты только что вернулся. Лучше отложить…

Убби, набычившись, перебил ее:

— Мы уже и так отложили. Эль был готов еще несколько дней назад. Вспомни, Рагнхильд, ты ведь сама приказывала на кухне, чтобы его сварили.

— Но… — она поспешно искала слова, чтобы убедить Убби не спешить, подождать…

И не находила.

— Сейчас наши парни заняты разгрузкой, — объявил ее жених. — Потом все заберут свои сундуки с драккаров, ополоснут морды, натянут, что получше. И явятся в главный зал — ярл сегодня устраивает пир. Он пожелал, чтобы мы выпили свой свадебный эль на этом пиру. Перед всеми — и перед ним. Ты поняла меня, Рагнхильд?

Она поняла. И не смогла удержаться от судорожного вздоха.

Убби помолчал, затем буркнул:

— Это не я бегал за тобой по Йорингарду — ты сама подошла ко мне и попросила на тебе жениться. Я тебе не тряпка из твоего сундука — захотела, достала, не захотела, швырнула в угол. Ты сама желала этой свадьбы, и ты ее получишь. Готовься, Рагнхильд. Стража отведет тебя в баню, чтобы ты помылась перед пиром. Когда все соберутся в зале, я приду за тобой, как положено — с друзьями жениха, на глазах у людей. И по обычаю, мы станцуем у дверей женского дома. Пусть люди в крепости видят, что я не дряхлая развалина. Что смогу тебя защитить. И отомстить за свое бесчестье, если понадобится.

Он развернулся и вышел, а Рагнхильд осталась стоять, в ужасе глядя на кровать.

На постели лежал тонкий обруч невестиного венца.

Потом она шагнула к своему сундуку. Открыла его, двигаясь резко, ломано. Начала ворошить одежду, выискивая платье получше.

Для свадебного пира.

Если вдуматься, все было хорошо. Все было именно так, как ей нужно. Потом, когда очередь дойдет и до Убби, она станет вдовой почтенного хирдмана. Или разведется, там будет видно. А до тех пор он и его имя послужат ей прикрытием, защитой, которая еще понадобится.

Одно непонятно — почему так ноет сердце? И руки не двигаются, ноги не идут…

Харальд, подумала Рагнхильд с болью и ненавистью одновременно. Теперь его очередь. Гудрем уже мертв, его сын пошел на корм Ермунгарду. Самое время умереть и берсерку. Все из-за него. Может, Гудрем даже не пришел бы сюда, не захоти он подобраться поближе к сыну Змея.

Открылась дверь — и в опочивальню вошли рабыни.

— Дом идти, — поспешно сказала Забава. Добавила, смутившись: — Пожалуйста. Доброй ночи.

Женщины переглянулись, хором пожелали ей доброй ночи и вышли.

Забава еще немного постояла, решаясь. Надо бы спросить у стражников за дверью, где сейчас Харальд. Уже пришел, сменил рубаху и ушел на пир — или еще занят своими делами? Вдруг они знают. Или сходят, посмотрят…

От последней мысли она вдруг смутилась. Нехорошо вот так людей по своим охоткам гонять.

Тут вошел Харальд. Кивнул, увидев ее.

И сказал звучно, подойдя поближе:

— Пояс, это хорошо. Браслеты…

Потом провел пальцем по ее ключице. Спросил, поднимая брови:

— Здесь? Броши, гривна?

— Болит, — сдавленно ответила Забава, надеясь, что он поймет.

Харальд молча откинул с ее плеча пряди, прикрывавшие рану. Хмыкнул.

Забава застыла, шею свело судорогой. Вот и опять — она его не белым телом радует, а рану показывает.

— Рана — хорошо, — одобрительно сказал Харальд. И неожиданно добавил: — Не прячь. Пусть видят.

Она глянула изумленно, он пояснил:

— Ты ранена, но ты идешь. Не лежишь, не плачешь. Это уважают, Сванхильд. Это достойно меня. И тебя. Пусть видят.

Забава от изумления раскрыла рот. Спросила:

— Поэтому идти? Чтобы рана глядеть?

И ткнула рукой себе за спину, указывая на стену, отделявшую опочивальню от главного зала.

Харальд отвечать не стал, а вместо этого сгреб ее и начал целовать — вдумчиво, долго. Заявил, наконец-то отпустив:

— Я одену чистое и пойду на пир. Так ты идешь со мной?

— Да, — Забава глубоко вздохнула, восстанавливая дыхание после его поцелуев. — Ты говорить — место пустое. Сторожить, да?

Последние слова она произнесла голосом, непривычным для нее самой. Не обиженным и не злым — а каким-то странным.

Да она посмеивается надо мной, с изумлением понял Харальд. До сих пор это он похохатывал и усмехался, глядя на нее — а теперь она?

Брови сами собой столкнулись на переносице. Сванхильд замерла, тревожно глядя на него — совсем как перед этим, когда он полез осматривать рану на ее плече.

Напугаю, подумал Харальд. И убрал с лица хмурое выражение. Отыскал взглядом сундук со своей одеждой, прошагал к нему, сменил рубаху.

И только после этого снова посмотрел на Сванхильд, по-прежнему стоявшую навытяжку.

Подумал, уже остывая — и чего так взъелся? Рано или поздно она должна была начать смеяться. А поскольку рядом с ней только он, то над ним первым и начнет посмеиваться.

Харальд взял плащ, брошенный на один из сундуков, накинул ей на плечи. Хотел поднять на руки — но она отступила, неуступчиво помотала головой. Попросила смущенно:

— Я сама. Раз там глядеть.

Харальд шевельнул бровями. Потом махнул рукой, чтобы шла следом — и двинулся к выходу.

Идти в зал, шагая позади Харальда, было не так страшно, как одной.

Н этот раз пирующие сидели не только внутри — перед входом в главный зал выставили несколько грубо сколоченных столов. Между ними уже горели костры, разгоняя тьму. Солнце успело закатиться…

На нее смотрели от столов — спокойно, внимательно. Разглядывали без насмешливого любопытства, без ухмылок.

Жена ярла, напомнила сама себе Забава. И вскинула голову. По плечу тут же стрельнуло болью. Она задохнулась на мгновенье, но подбородок опускать не стала. Шла, стараясь поменьше припадать на поврежденную ногу.

Хорошо хоть, после бани щиколотка стала ныть меньше.

За столом в конце зала уже сидел родич Харальда — тот самый ярл Свальд, что когда-то ее увез из Ладоги.

Увидев его, Забава опять вспомнила о Красаве. Подумала — может, сбегать в рабский дом после пира? Вряд ли бабам положено сидеть на нем до конца…

Она скинула плащ, опустилась на стул, который кивком указал ей Харальд — по левую руку от него. Замерла. Подумала тоскливо — ох и скучное дело эти чужанские пиры. Сел и сиди сиднем.

Свальд что-то быстро сказал Харальду. Тот ответил…

— Ты все-таки решил привести на пир свою невесту? — спросил Свальд. — Лучше бы дал ей выспаться. Раненая, бледная… как я понимаю, последние две ночи она почти не спала?

— Ты подслушивал у моей палатки? — поинтересовался Харальд.

И налил себе эля из кувшина, стоявшего перед ним.

— Я завистлив, а потому прозорлив, — беспечно ответил брат. — И понимаю все, не опускаясь до подслушиваний. Пока я крутился в своей палатке с боку на бок на холодных кожах, все думал о том, что делал бы, будь рядом моя невеста…

Харальд глотнул эля, заметил:

— Тебе ее не отдадут, пока не выпьешь при всех свадебный эль. И главное, пока не отдашь ее отцу выкуп за невесту.

— Да, в этом недостаток дочерей конунгов, — легко согласился Свальд. — Во всяком случае, пока их родичи живы. Говорят, на этом пиру Рагнхильд выпьет свой свадебный эль?

— Убби его поднесет, — отозвался Харальд. — А уж удастся ли ему уговорить ее выпить поднесенное — его дело. Родичей у нее нет, так что помочь выпить эль некому. Если сильно заупрямится, станет просто моим подарком Убби. Тот, как я вижу, не на шутку ей увлекся.

— Не боишься, что Рагнхильд подобьет его на глупости?

— Да какие? — изумился Харальд. — Случись что со мной, хирдманом ему уже не быть. Нет, Убби я нужен живой, невредимый и в Йорингарде. Не будет меня, Рагнхильд вывернется из-под него, как змея. Он, может, и выглядит простоватым — но далеко не дурак.

Свальд искоса глянул на него.

— А я-то думал, почему ты взял в хирдманы однорукого…

— Ну, может, я решил так почтить бога Тюра, — бросил Харальд. — Как утверждают скальды, тот тоже однорукий. И при этом бог воинской доблести. Вон, кстати, и свадебный эль.

Несколько человек затащили в зал бочку, поставили ее в середине зала. Бывший среди них Убби повернулся к столу на возвышении.

— Ярл Харальд. Я сейчас пойду за невестой. Не окажешь мне чести… не станцуешь вместе со мной как друг жениха?

— А почему бы и нет? — рявкнул Харальд со своего места. — Мне самому танцевать послезавтра. Надо бы попробовать. Хоть узнаю, не опозорюсь ли перед невестой.

В зале захохотали. Кто-то крикнул:

— А ты возьми меня подержать копье, ярл. Я приведу своих друзей — мы быстренько опустим копья, когда это будет нужно, да так, что никто не заметит.

Другой человек завопил:

— А я подержу копье для Убби. А то говорят, у него коленки слабеют, когда он видит свою невесту. Если друзья не помогут, он и одного шлема не собьет.

— Я-то собью, — прорычал Убби, разворачиваясь — и взглядом отыскивая кричавшего. — И собью, и до кое-кого тут доберусь.

Ему ответили новым взрывом хохота — и новым криком:

— Побереги свой пыл для невесты, Убби. Если не получиться отличиться в танце, так хоть на ложе покажешь свою силу.

Харальд быстро наклонился к Сванхильд. Сказал ей на ухо:

— Я пойду с Убби, с женихом. Хочешь посмотреть, как у нас забирают невесту?

Она закивала, даже не дослушав. Может, и не поняла, о чем речь, подумал Харальд. Просто очень хочет угодить — после всего, что наслушалась в опочивальне.

— Тебе придется дойти до женского дома, — предупредил он. — Будет больно.

— Я идти, — согласно выдохнула Сванхильд.

И несмело улыбнулась. Харальд, выходя из-за стола, бросил:

— Свальд, пригляди за моей невестой. Пусть увидит, как у нас начинаются свадьбы. Ей это будет полезно.

— Положись на меня, родич, — пробормотал тот.

И тоже встал. Глянул на Сванхильд, широко улыбнулся.

— Пойдем. Харальд хочет, чтобы ты пошла. Нет, как я все-таки рад, что женюсь на шведке. У них все проще — заплатил выкуп, получил невесту. И не надо прыгать перед ее дверями, ногу об шлем отбивать…

Забава встала. Родич Харальда кивнул ей на плащ, она поспешно его накинула.

Несмотря на боль в плече и ноге, за чужанином по имени Свальд она заковыляла, полная любопытства. Люди, сидевшие за столами, тоже вставали с лавок, шли к выходу.

Выходит, у них тут невесту всем миром забирают, решила Забава. И приводят на пир. Не то что в Ладоге. Там свадьбу играют в доме невесты.

И жених на пир приходит гостем, гостем же и сидит. А молодую жену забирает уже после пира, когда отец ее при всех ему в жены отдаст. Но перед этим бабы невесте девичью косу расплетут, заново волосы уже в две косы соберут. Как знак, что она с девичеством прощается. Покроют голову не девичьим венцом, а бабьим покрывалом…

А скоро, мелькнула у Забавы мысль, и за ней так же пойдут. Или не пойдут? Чего ее забирать, если она и так каждую ночь в опочивальне Харальда спит?

Свальд шагал по залу медленно, то и дело оглядываясь на нее. Нарочно не спешит, поняла Забава.

И захромала быстрей, стараясь не морщиться от боли.

Народ шел к дверям женского дома. У многих в руках сияли факелы. Свальд, ухватив Забаву за руку, начал протискиваться через толпу.

С двух сторон от нее тут же встали, вынырнув откуда-то, двое мужчин. Из тех стражников, что шли по пятам за Болли от опочивальни до бани, и обратно. Зашагали рядом, раздвигая людей, так что Забава захромала уже по проходу в толпе. Так и дошла до огромного круга перед дверями женского дома.

Оттуда вышла Рагнхильд. В алом платье, с тонким золотым венчиком на распущенных снежно-белых волосах. Собравшиеся взревели.

Забава только вздохнула. До чего же Рагнхильд красивая. Вот и в этом она беловолосой не ровня.

Но следом подумала — зато для Харальда она одна на все края, он сам так сказал.

Знать бы еще, сколько в этом любви, а сколько нужды…

Кто-то заиграл на чем-то вроде гуслей — только струны зазвенели громче и грозней, накатом. Несколько человек запели. Слова звучали не напевно, а сыпались ударами, напоминая рокот частых волн.

Из толпы вышли восемь чужан, державших копья. На конце каждого древка поблескивал шлем. Встали, образовав еще один, уже узкий круг внутри широкого людского круга. Слегка наклонили копья. Встань под ними высокий воин да подними руку — кончиками пальцев коснулся бы шлема.

Харальд в числе прочих стоял напротив Рагнхильд, на другом краю замершей людской толпы.

Свальд вдруг наклонился к Забаве, что-то сказал. Она поняла немногое — сейчас тут будут что-то делать, сначала друзья жениха, а потом и сам жених. Все для того, чтобы невеста увидела силу жениха.

Но подумала — музыка звучит, песню поют… может, в хороводе пойдут, как у них в Ладоге по весне делают?

Первым в круг людей с копьями вышел сам Харальд. Без плаща, в одной рубахе. Сделал под напев несколько притоптывающих, танцующих шагов, потом вдруг подпрыгнул.

И в высоком прыжке с разворотом быстро ударил ногой по шлему. Движение вышло смазанным, почти неразличимым.

Шлем слетел. Из широкого людского круга вперед кинулся один из воинов, поймал.

Толпа взревела, напев зазвучал еще громче, слова посыпались частыми ударами молота. Харальд снова прошелся, притоптывая. Прыгнул, целя ногой по шлему уже с другой стороны круга…

И снова сбил, и снова толпа заревела. Он опять двинулся, притоптывая.

И так до тех пор, пока не упали все восемь шлемов. Потом Харальд вышел из круга людей с копьями, в несколько быстрых шагов очутился рядом с Забавой. Встал рядом, часто дыша. Обхватил ее рукой,притиснул к себе. Она ощутила боком жар разгоряченного тела.

В круге снова нацепили шлемы на копья. Вышел второй мужчина, пошел, притоптывая. Шлемы начали слетать…

Танцевали чужане долго. В круге, считая вместе с Харальдом, побывало человек семь. У одного из них прыжки вышли похуже, чем у прочих, два раза ему не удалось сбить шлем. Восторженный рев толпы при неудачах звучал потише, слышались насмешливые возгласы.

Под конец вышел высокий здоровяк со скрюченной рукой. Крикнул что-то — и люди, державшие копья, вздернули их повыше. Но он все равно изловчился, сбил все.

А затем зашагал к Рагнхильд. Взял ее за руку, повел через круг. Люди начали расступаться, образуя широкий проход.

Рука Харальда, обнимавшая Забаву, опустилась, отыскав ее ладонь. Он потянул за собой, и они медленно пошли за женихом с невестой, по проходу…

Харальд что-то сказал, обернувшись на ходу к родичу, идущему следом.

— Окажешь мне честь, станцевав первым на моей свадьбе? — негромко спросил Харальд, оглянувшись на Свальда.

Тот насмешливо скривился.

— А я только что радовался, что женюсь на шведке, и прыгать мне не придется…

— Ты вроде бы не так стар, чтобы бояться свадебных танцев, — отозвался Харальд.

— А вдруг не собью шлем? Если дед об этом узнает, оскорбится — и заставит прыгать перед шведкой, когда я ее привезу.

— Вали все на меня, — посоветовал Харальд. — Скажешь, я побоялся, что моей невесте понравится твоя удаль, поэтому приказал поднять копья слишком высоко.

— Тогда он не простит тебя. Только не говори, что ты это переживешь — я это и так знаю.

Харальд фыркнул. И глянул на Сванхильд, хромавшую рядом. Отпустил ее ладонь, сунул руку под плащ, подхватывая и поддерживая под плечом, так, чтобы на больную ногу она почти не наступала.

Спросил, наклоняясь к ней на ходу:

— Понравилось?

На лице Сванхильд все еще держалось то изумление, которое он видел, пока шел по кругу в танце. Она вскинула брови, пробормотала:

— Высоко…

— Прыгали, — уже привычно завершил Харальд. — Послезавтра я буду так танцевать перед тобой. Как твой жених. С одной лишь разницей — мне придется еще отдать за тебя выкуп родичам.

Сванхильд моргнула.

Ничего, подумал Харальд. Со временем начнет понимать все. А послезавтра сообразит то, что не поняла, по ходу дела.

Рагнхильд, шедшая впереди, рядом с Убби, вдруг обернулась. Кольнула взглядом — равнодушным, пустым. И снова отвернулась.

Харальд нахмурился.

Еще несколько дней, и Белой Лани здесь не будет, подумал он. Вот только что делать с ее сестрами? Настала осень, на торжище во Фрогсгарде нет купцов из далеких земель. Если отправить девок туда сейчас или позже, зимой, их купят люди из окрестностей.

Но ему не хотелось, чтобы сестры Рагнхильд жили с ним рядом. Девки еще молоды, нарожают сыновей, и лет через четырнадцать те придут наниматься к нему в хирд. У каждого сопляка не спросишь, кто его мать…

Кто его знает, что вложат в головы своих сыновей сестры Рагнхильд. Особенно после того, как с ними потешились его воины. За себя Харальд не опасался — но была еще Сванхильд, на которой раны заживали долго. И убить которую было легко.

Того, что рано или поздно к нему заявится сын Убби от Белой Лани, Харальд не опасался. Рагнхильд не пожертвует дивным телом ради того, чтобы выносить и родить дитя от простого хирдмана. Скорей всего, она уже пьет втихомолку зелье для сбрасывания плода — и сына у Убби от нее никогда не будет.

Идя по двору, Рагнхильд обернулась к Харальду. Тот тащил свою хромую девку чуть ли не в обнимку — и несмотря на гул, стоявший вокруг, она расслышала все сказанное им. Что послезавтра он будет танцевать перед своей девкой уже как ее жених. И что отдаст за нее выкуп.

Выкуп за свою рабыню.

А за нее, за дочь конунга, никто так и не заплатил. Пусть ее отец и братья мертвы, так что выкуп получать некому — но в таких случаях супруг обычно преподносит особенно щедрый утренний дар.

Только Убби вряд ли это сделает.

Девка все равно не успеет порадоваться богатству Харальда, подумала Рагнхильд, снова поворачиваясь к Убби — и одаривая того застенчивой улыбкой, как и положено невесте.

Рабыня умрет вместе со своим хозяином. Еще до свадьбы, если все получится.

У нее вдруг мелькнула неприятная мысль — Харальд еще и в круг вышел танцевать, как друг жениха. Хотел показать своей девке, насколько крепок телом?

А ведь мог бы танцевать перед ней, как ее жених. И тогда она, Рагнхильд, смотрела бы и радовалась, видя, какой муж ей достался…

И она бы точно не стояла с глупым видом, изумленно выпучив глаза, как рабыня Харальда.

В пустой зал, как и положено невесте, которую ее жених ведет к свадебному столу, Рагнхильд вступила первой.

Воспоминания тут же налетели — и внутри все заледенело. Вот зал, где пировал ее отец. Зал, где она сидела рядом с ним, как его любимица, его гордость. И скальды, а у отца их было двое, прямо тут, в зале, слагали песни в ее честь.

А люди за столами их слушали. И глядели на нее с восторгом и обожанием…

Но все кончилось. Да, на нее по-прежнему бросают взгляды — но теперь в них только похоть. И в пиршественный зал конунга Ольвдана она вступает как невеста простого хирдмана.

А не как гордая дочь хозяина крепости.

Рагнхильд подавила вздох. Снова улыбнулась Убби. Жених, идя рядом, посматривал на нее искоса, прищурившись. Наблюдал — и в ответ не улыбался.

Ничего, скоро она от него избавится, подумала Рагнхильд. Как только Харальд умрет, хирды, ходившие раньше под рукой Турле и Огера, сразу же встанут под руку Свальда. Сплотятся вокруг него.

До арваля, пышных поминок, которые устроят в честь Харальда, никто из его войска отсюда все равно не уедет. И на арваль прибудут родичи — Свальд об этом позаботится…

Даже если самого Свальда не удастся использовать, останется еще ярл Турле. Она сумеет ему угодить.

И рано или поздно, но настанет тот день, когда она пройдется по Йорингарду как хозяйка. А не как женщина, которую держат тут из милости.

Все случится завтра, решила Рагнхильд. Сегодня у нее брачная ночь, к тому же Убби не было несколько дней, так что он не успокоится до утра. И давать сонное зелье сегодня не стоит, Убби заподозрит что-то, если уснет, не потрудившись над ее телом как следует…

Кроме того, сам Харальд может засидеться в зале до утра, беседуя с братом.

Зато завтра все будут отсыпаться после сегодняшнего пира. Воины устали после похода, а тут еще бессонная ночь и много эля. Так что следующим вечером крепость вымрет, лишь у стен и вдоль берега останется стража. Но смотреть стражники будут вполглаза — все враги разбиты, настало зимовье…

Что облегчит ей задачу.

Завтра.

Рагнхильд скользнула за стол по левую руку от возвышения, где сидел хозяин крепости. И замерла, ласково улыбаясь своему жениху.

Харальд пододвинул ногой стул, на который опустилась Сванхильд — и сам уселся рядом. Свальд, уже занявший место справа от него, заявил с улыбкой:

— Говорят, после свадебного танца иногда бывает больно садиться, брат…

Харальд пожал плечами.

— Я еще не так стар, чтобы стонать после нескольких прыжков.

— Вот как? Доверь мне честь держать одно из копий послезавтра — и я проверю, так ли это.

— Ты сам будешь танцевать, — проворчал Харальд. — Передо мной. Еще в круг, как друзья жениха, выйдут Бъерн, Ларс, Свейн… ну и Убби. И я найду еще пару человек, чтобы нас было восемь, вместе со мной. Как положено.

Свальд вдруг посерьезнел, сказал уже без улыбки:

— И все-таки ты слишком милостив к своему однорукому хирдману. Он женится на Рагнхильд, которая никогда не забудет, что ее отец был конунгом и хозяином Йорингарда. А ты празднуешь его свадьбу в этом зале, идешь вместе с ним как друг жениха за невестой…

— Послезавтра мне самому идти за своей невестой, — бросил Харальд. — И следовало попробовать, как это — сбивать шлемы в танце. Хотя бы для того, чтобы не опозориться в день своей свадьбы.

Он помолчал. Затем добавил, понизив голос:

— А что касается их свадьбы в этом зале… воинов из моего прежнего хирда в моем нынешнем войске немного, Свальд. И Убби привел ко мне около сотни воинов. Кроме того, тут еще есть люди Гудрема — те, кого я сначала взял в плен, а потом в свою дружину. Пока они видят, что я милостив к бывшему человеку Хрорика, ходившему под Гудремом, они спокойны за себя. Значит, все, кто служит мне, равны передо мной. И когда я пошлю их в бой, они не станут оглядываться, высматривая, что там делают люди из Хааленсваге. А просто пойдут вперед.

— Так это хитрость ради спокойствия войска? — Свальд снова улыбнулся.

Харальд качнул головой.

— Не только. Убби помог мне завоевать Йорингард. Без него здесь было бы гораздо меньше людей — и гораздо больше могил. Ярл не должен такое забывать, Свальд.

Брат стер с лица улыбку, стрельнул взглядом по залу, который быстро заполнялся людьми, возвращавшимися от женского дома.

— И все же Рагнхильд опасная женщина, а твой однорукий хирдман сегодня станет ее мужем…

— Ольвдансдоттир скоро уйдет из Йорингарда, — отрезал Харальд. — И покончим на этом. Хватит обсуждать женщину, которая если и отличилась чем, то лишь обычными бабскими глупостями.

Свальд легко согласился:

— Хорошо, поговорим о другом. Тебе не кажется, что пора завести себе охрану? Нет, я знаю, что ты можешь защитить себя. Но кто-то должен беречь твой покой, пока ты спишь. И твою опочивальню — чтобы туда опять чего-нибудь не подсунули…

— Я не жду новых бед — по крайней мере, до весны, — бросил Харальд.

И вдруг задумался. Посмотрел на Сванхильд, тихо сидевшую слева. Пожалуй, хватит с нее ран…

— Но я последую твоему совету. Охрана для покоев. Да, это будет сделано.

В уме у него вдруг мелькнуло — думал ли я когда-нибудь, что придется охранять даже койку, на которой сплю…

Убби уже встал с места — и гомон голосов в зале затих. Подхватил чашу, стоявшую перед ним, подошел к бочке. Подцепил ножом деревянный кругляш, закрывавший отверстие в крышке наверху, вытащил.

И черпаком, подданным одним из воинов, наполнил свою чашу. Развернулся, зашагал к своей невесте — уже вставшей с места, смотревшей на него с улыбкой.

Улыбается неискренне, подумал Харальд, рассматривая Рагнхильд. Выучено, напоказ. Однако ей не на что жаловаться — жениха она выбрала сама, никто не неволил…

Он не отвернулся, когда Рагнхильд вдруг бросила на него короткий тоскующий взгляд. Продолжил смотреть все так же спокойно, равнодушно.

— Мой свадебный эль, — провозгласил Убби на весь зал.

И одной рукой, как положено, подал Рагнхильд чашу — стоя по другую сторону стола, пронеся ее над столешницей.

Она приняла чашу. И тоже, как положено — подхватив двумя руками за края. Поднесла к губам, начала пить…

Харальд наклонился к Сванхильд, прошептал на ухо:

— Запоминай все.

Она ответила растерянным взглядом.

Даже если сделает ошибку, подумал Харальд, откидываясь на спинку стула, ничего страшного. Бывают невесты, которые вообще не хотят пить свадебный эль, поднесенный им женихами — теми, что выбрали родичи.

И в глотку строптивицам его заливают силой, прихватив за локти и намотав волосы на кулак. Так, чтобы не дергались, не отворачивались…

А ответный свадебный эль жениху подносят в таких случаях уже родичи.

Главное — эль должен быть выпит.

Рагнхильд опустошила чашу до дна, выбралась из-за стола, пошла к бочке. Теперь была ее очередь наливать и подносить эль Убби, который по-прежнему стоял перед столом.

Подала она эль правильно, подхватив чашу двумя ладонями за края. Убби тоже принял ее как положено, одной рукой. Осушил в три глотка, затем вскинул чашу над собой, показывая всем, что она пуста.

Зал заревел. Забегали рабыни, наливая гостям свадебный эль из той самой бочки. Разливать начали с Харальда и тех, кто сидел за его столом.

— Жарких ночей и отважных сыновей, — крикнул с места Свальд.

Убби обернулся к столу ярла, благодарно кивнул. Харальд встал, поднял чашу, в которой плескался свадебный эль — вровень с краями, едва не проливаясь.

Люди в зале поднялись с лавок вслед за ним. Рядом встала Сванхильд — и на Харальда пахнуло теплым запахом женского тела, в который вплеталась кислинка банного дыма…

— Счастливой семейной жизни моему хирдману Убби, — рявкнул он. — Честных сыновей, прекрасных дочерей — и долгой жизни с молодой женой.

Послышались голоса, вслед за ярлом вразнобой оравшие здравницы, Воины начали опустошать чаши.

Харальд допил эль, наклонился к Сванхильд, которая только что приложилась губами к краю чаши. Приказал:

— Пей до конца. Так положено.

Ресницы, бросавшие тень на щеку с его стороны, дрогнули.

Ничего, подумал Харальд, одна чаша — это немного. Снова пить до дна ей придется, когда он будет поздравлять своих людей с победой. И все. Она женщина, на нее никто не посмотрит с неодобрением, если чаша перед ней не пустеет.

Он сел, чуть двинулся влево — чтобы движение Сванхильд, опустившейся на сиденье с запозданием, снова овеяло его запахом ее тела. Сказал негромко, только для нее:

— Рагнхильд и Убби теперь муж и жена. Таков наш обычай.

— Жених носить чашу, — негромко сказала она вдруг, поворачиваясь к нему.

В синих глазах было удивление.

— Руки есть, чего бы не носить, — проворчал Харальд. — Так положено. Поэтому и говорят — поднести свадебный эль. Жених наполняет чашу, подносит ее прилюдно, чтобы все видели — он выбрал эту женщину себе в жены. А не просто рабыня пробегала и чего-то там плеснула… Следом чашу подносит уже невеста.

Сванхильд согласно кивнула — и замерла. Золотистая бровь с его стороны дрогнула, пальцы вцепились в подлокотник.

Харальд накрыл ее ладонь своей. Прижал, ощутив мелкие хрупкие кости, прохладу кожи.

И снова поймал взгляд Рагнхильд — быстрый, скользкий, вымороженный. Недовольно сдвинул брови.

Скорей бы Убби убрал ее отсюда…

Справа задорно сказал Свальд:

— Учишь невесту нашим обычаям, Харальд? Ну и как, получается?

— Мне приходилось учить своих воинов сражаться, — невозмутимо ответил он, посмотрев на брата. — И свою женщину я уж как-нибудь обучу тому, что ей положено знать.

Свальд согласно кивнул — но широко улыбнулся. Заметил:

— А как много ей положено знать? А то вдруг проболтаюсь ненароком о неположенном. Скажем, как у нас расстаются с мужем. Три свидетеля, трижды пройтись от дверей дома к кровати — и обратно…

— Ты забываешь, что при этом за дверями дома должны ждать родичи женщины. — Харальд убрал руку с ладони Сванхильд, отпластал от запеченного мяса, стоявшего перед ним, кусок потоньше, бросил ей на тарелку. Подтолкнул локтем, указав взглядом на еду. — Иначе муж может и не согласиться с расставанием. А то и вовсе его не заметить.

— Ну, с этой стороны тебе ничего не грозит, — подхватил Свальд. — Как и Убби, впрочем. А вот у меня в родичах будет шведский конунг. Чуть что не так — и его восемь драккаров появятся возле моего поместья. Тут поневоле задумаешься.

— А ты будь хорошим мужем, Свальд. — насмешливо посоветовал Харальд. — И перестань заглядывать под каждый подол, который попадется тебе по дороге. Глядишь, до шведских драккаров дело и не дойдет.

Он задумался, помолчал. Сказал быстро, так, чтобы сидевшая рядом девчонка не поняла:

— В день, когда моя жена захочет прогуляться от двери к кровати прилюдно, у меня появится новая наложница. И звать ее будут так же, как мою жену. Но не думаю, что найдутся люди, готовые стать свидетелями в таком деле. Так что не болтай глупостей, брат. А то ведь зима долгая — а хольмганги ее здорово укорачивают. Особенно для тех, кому не повезло.

Он отрезал для себя мелкий кусок мяса, подцепил его концом кинжала, швырнул в рот. Положил клинок перед Сванхильд…

— Кстати, — опять оживился Свальд. — твоей невесте никто так и не подарил ножа? Конечно, вообще-то его дарит отец… но если позволишь, я подарю Сванхильд отличный клинок. У свободной женщины Нартвегра должен быть нож, ты знаешь.

Харальд нахмурился, покосился на свою невесту. Та воевала с мясом на своей тарелке, пытаясь его разрезать. Он молча забрал у нее кинжал, придвинул к себе тарелку — и в несколько взмахов нарезал кусок на узкие ленты. Вернул все девчонке…

Сказал:

— Она получит свой нож позже. Всему свое время, Свальд.

Брат снова фыркнул.

— Боишься, как бы она не напала на тебя? Без ножа женщину оставляют только те, кто женился без ее согласия. Но твоя невеста сидит возле тебя послушно, тихо… и уж точно согласна испить твоего свадебного эля. Для нее великая удача, что ты решил взять ее в жены.

Тебе не понять, подумал Харальд. У девчонки еще долгий путь впереди — мало ли что случится? Охрана у нее есть, так что защищаться от кого-то не нужно. А нож — это быстрая и верная смерть. Без него спокойнее.

Харальд скосил глаза на Сванхильд. Та как раз сейчас пыталась подцепить полоску мяса кончиком кинжала — в подражание ему. Тонкая полоска срывалась с острия, падала…

И девчонка в конце концов взяла ее пальцами. Запихнула быстро в рот, смущенно покосилась на него.

Он улыбнулся. И настойчиво повторил:

— Нож будет позже, Свальд. Клинок я выберу сам.

Рука Харальда крепко держала Забаву всю обратную дорогу — прихватив плечо снизу. И на больную ногу она почти не наступала. Так, помечала каждый шаг легким прикосновением ступни к земле, не больше.

Потом опустилась на стул рядом с Харальдом, замерла. Смотрела на то, как Убби подносит Рагнхильд эль, затем она ему…

И удивлялась. Как так — жених, почти что муж, и невесте прислуживает? Мужское ли это дело, да еще на пиру, перед людьми, с чашей для нее бегать?

И ей Харальд через день так же поднесет эль…

После этой мысли Забава посмотрела на людей в зале счастливыми глазами. Даже нижнюю губу прикусила, чтобы рот в улыбке не расползся.

А затем вдруг встретилась глазами с Рагнхильд, сидевшей за столом слева.

Беловолосая красавица скривилась, потом взгляд ее уполз в сторону, к Харальду.

И Забава смутилась, почувствовав себя виноватой. Ей-то хорошо, она замуж выходит за Харальда. Другого такого нет — и она для него одна на все края, он сам так сказал.

И Рагнхильд тоже хотела за него замуж, но вышла за другого. Только без охоты пошла, сразу видно. Хоть и улыбается беспрестанно.

Жаль ее, думала Забава, отводя взгляд от беловолосой красавицы.

Харальд рядом беседовал с родичем. Говорили они слишком быстро — но Забава все равно вслушивалась, пытаясь понять, о чем речь.

Но ничего не поняла. Вроде бы речь шла о какой-то двери дома, о кровати, еще о чем-то. Ее новое имя не звучало.

Не про меня, успокоилась Забава.

А потом Харальд, уже положивший на ее тарелку кусок мяса, подсунул ей под руку кинжал.

И Забава начала воевать с куском на своей тарелке, перестав прислушиваться. Надо было что-то поесть, потому что после чаши хмельного голова кружилась. Внутри плескалось тепло, немного отступила боль в плече и ноге…

Пир шел своим чередом.

Люди в зале ели, кричали, поднимали чаши. Харальд тоже вскидывал свою, опустошал, не вставая. Но ей ничего не говорил, и Забава лишь изредка отхлебывала по глотку. Чтобы совсем уж пнем не сидеть.

Через какое-то время настал черед еще одной здравницы. Харальд встал, она поднялась следом. Выслушала сказанное — он поздравлял всех с победой, говорил что-то о своих воинах. Потом выпил чашу. И вполголоса приказал ей тоже выпить до дна.

Забава послушалась, хоть это оказалось потрудней, чем в первый раз, когда она пила в честь жениха с невестой.

И сидела потом, плавая в радостном тумане. Уже не прислушиваясь к разговору Харальда с родичем. Боль в плече и ноге почти не ощущалась…

Так и сидела, пока Харальд не сказал ей на ухо, четко и ясно:

— Иди спать, Сванхильд.

И махнул рукой. К столу тут же подошел один из ее братьев — кажется, Ислейв. Забава встала, обогнула стол.

Ее пошатывало, и приходилось держаться за столешницу.

Харальд подхватил плащ, забытый ею на спинке стула, перекинул через стол, прямо в руки Ислейва. Тот накинул его на плечи Забавы, стиснул ее руку у самого плеча — и повел через зал. Так же, как Харальд, почти не давая коснуться больной ногой пола.

За дверями, во дворе, тоже пировали. К ней с двух сторон подступили двое вооруженных мужиков. Так и шли рядом, всю короткую дорогу до хозяйской половины.

Красава, мелькнуло в уме у Забавы. Хотела ведь навестить ее, если уйдет с пира пораньше.

Но сил идти прямо сейчас не было. Глаза закрывались, одолевала дремота. Завтра, пообещала она себе. Вот прямо с утра и пойду…

Ислейв дотащил ее до опочивальни, пожелал доброй ночи — и захлопнул дверь. Забава скинула плащ, кое-как стянула платье, заползла под покрывало.

Но прежде чем уснуть, вдруг вспомнила о бабке Малене. Сон сразу прошел. И она лежала какое-то время, глядя в полумрак опочивальни широко распахнутыми глазами.

Умерла ли бабушка — или все еще живет там, где-то на дне моря? На конце той змеи, что ее держала? Когда она ее видела в последний раз, Маленя и руки поднимала, и говорила. А когда в воду уходила, не кричала и не дергалась. Может, не могла…

А может, это ее уже не пугало.

Лучше бы жила, горестно подумала Забава. Пусть даже там, под водой. До чего ж несчастливая судьба досталась Малене — всю жизнь на чужбине, никакой радости в жизни. Ни своего угла, ни семьи, ни родных.

А все равно не озлобилась. К ней, как к дочери, относилась. Заботилась, приглядывала, учила, наставляла…

Забава вдруг ощутила, как на глаза навернулись слезы. И, втянув носом воздух, уткнулась лицом в подушку. Соленые капли из глаз потекли легко, словно только этого и ждали.

Она плакала по бабушке Малене, заглушая громкие всхлипы подушкой. А потом как-то незаметно провалилась в сон…

Харальд явился в свои покои уже под утро. Сванхильд сопела на кровати, и он, раздевшись, скользнул к ней под покрывало. Замер, опершись на локоть и нависнув сверху.

Потом, пожалев ее, тихо улегся рядом. У девчонки вчера выдался долгий и тяжелый день. Да и прошлую ночь она провела в его палатке… вон даже Свальд заметил, что его невеста бледновата.

Как только пройдет ее нога, подумал Харальд, надо будет отыскать на псарне того щенка, что он ей подарил. Пусть начнет выгуливать своего крысеныша по Йорингарду. Места тут много — больше, чем в Хааленсваге. Есть где побегать. Нагуляет аппетит, начнет больше есть. Сама начнет. Раз уж он решил оставить ее без постоянного присмотра рабынь, дать немного свободы, теперь это придется делать так…

И нужно приказать охране, чтобы рабынь пускали в опочивальню только после того, как Сванхильд проснется. Чтобы не будили ее по утрам, давали выспаться.

Харальд вытянулся под покрывалом, закрыл глаза, но уснул не сразу. Все разрешилось. Даже пир после победы прошел как положено — громко, весело, с несколькими драками и парой сломанных ребер. И Гудрем мертв, и Ермунгард обещал помочь.

И девчонка сегодня выглядела довольной. А Рагнхильд вот-вот уберется отсюда…

Осталось только найти для Свальда бабу, насмешливо подумал Харальд. Чтобы тот успокоился и перестал отпускать замечания о Сванхильд.

Надо будет взглянуть на дочек хирдманов Ольвдана, которые до сих пор живут в женском доме. И отдать одну из них брату, как свободную наложницу. У бабы появится защита после всего, что она пережила, а Свальд каждую ночь будет занят делом. Глядишь, и перестанет рассматривать чужих невест.

Иначе его зубоскальство и впрямь закончится хольмгангом — или с Убби, или с ним самим.

А Свальд ему нужен. Хотя бы для того, чтобы ему доверяли люди, которых он забрал у родичей.

На следующий день Харальд проснулся поздно.

И первое, о чем он подумал, слушая сонное дыхание девчонки — можно не спешить. Настало зимовье. До весны можно жить спокойно. Пора вытаскивать драккары на берег, ставить их на катки, чистить днища от налипших ракушек. Проверить все крепления, просмолить днища…

А потом пошарить по сараям Йорингарда. Где-то должны лежать разобранные навесы для кораблей. Ольвдан держал одиннадцать драккаров — значит, должен был о них заботиться. Если навесов не найдется, придется послать людей нарубить лес.

Но все это можно делать не торопясь. А сегодня он снимет швы с раны Сванхильд — чтобы под нитками не начало гноиться. Дел особых нет, так что можно заняться этим самому…

Харальд встал, натянул штаны. Босиком прошлепал до двери, шагнул за порог и разглядел в конце прохода двух рабынь, пришедших прислуживать Сванхильд.

Рядом подпирали стенки трое воином — явилась стража его невесты, которую он отпустил, придя к себе перед рассветом.

Харальд окинул всех ленивым взглядом, распорядился:

— Финлауг, сбегай на кухню. Возьми чистый кувшин, набери мне морской воды, полить рану. И захвати баклагу с элем.

Воин сорвался с места.

Харальд захлопнул дверь, запалил от почти выгоревшего светильника другой, стоявший на полке рядом, полный до краев топленным тюленьим жиром.

Подумал — надо бы сходить на север. Поохотится на тюленей, пополнить запасы жира, запастись мясом. А то рабы в имении худые, зимой половина сдохнет. И моржей забить. Сапоги, обшитые по низу моржовыми желудками, не промокают. Сам он предпочитал только такие.

Интересно, понравится Сванхильд тюленья охота?

Вряд ли, скользнула у него ленивая мысль. Кровь, забитые туши…

Но и это часть его жизни, так что ей придется привыкать. И несколько чаш свежедобытой тюленьей крови — лучшее средство, чтобы потом зимой не болеть.

Он повернулся к кровати. Проснувшаяся Сванхильд успела сесть, и теперь удивленно смотрела на него. Несмело улыбнулась.

— Не уходить?

— Скоро зима, — объявил Харальд, подходя к одному из своих сундуков. — Дел нет, походы кончились. Будешь видеть меня часто.

Он достал из укладки небольшое точило, вытащил из ножен, валявшихся вместе с поясом на соседнем сундуке, нож.

Надо бы принести в опочивальню оружие, что привезли из опочивальни в Хааленсваге и сложили в одной из кладовых, мелькнула у него мысль. Пересмотреть все, повесить на стену возле кровати — чтобы было под рукой. Подправить лезвия, если нужно.

Харальд уселся на сундук под полкой, на которой горел светильник, начал точить нож.

Сванхильд, помедлив, встала, заковыляла в угол, где на сундуке лежало ее платье…

— Нет, — быстро сказал Харальд. — Сегодня — рана.

И повелительно кивнул на кровать.

— Садись. И не вставай. Я с тебя еще и рубаху сниму, когда начну.

Девчонка осторожно присела на край постели. Посмотрела на него, расправила на коленках шелк рубахи. Чинно так, аккуратно.

— Харальд… можно просить?

— Проси, — позволил он с усмешкой, поднимая глаза от лезвия ножа.

Подумал — начинает понемногу понимать, как вести себя с мужчиной. Сначала слушаться, а потом что-нибудь выпрашивать.

— Собака… я не найти.

— Пока рано, — пробурчал Харальд. — Заживет нога, я тебе сам приведу этого крысеныша.

— Крысеныш? Имя собака?

— Да, — он едва слышно фыркнул.

Подумал — и ведь поверит…

В дверь стукнул вернувшийся Финлауг, и Харальд, встав, принял от порога два кувшина. Спросил, повернувшись к Сванхильд:

— Выпьешь эля? Буду снимать нитки. Рана, понимаешь? Будет больно.

Она прикусила губу, но качнула головой, отказываясь. Призналась:

— Пить на пир много.

— Да, очень много, — насмешливо согласился он.

И поставил оба кувшина на пол, рядом с сундуком, на котором сидел перед этим. Распорядился:

— Подойди ко мне, Сванхильд.

Она ковыляла к нему нарочито медленно — оттягивала тот миг, когда ей будет больно, догадался Харальд. Сказал, нахмурившись:

— Я сделаю все быстро, Сванхильд. Мне приходилось зашивать раны. И швы снимать.

— Когда? — спросила девчонка. И тут же уличила его, с легким оттенком изумления в голосе: — Ярл — шить?

— Я не всегда был ярлом, — отозвался Харальд.

Сванхильд была рядом, дыхание ее участилось — от страха, он это понимал. Но в нем-то частые вздохи вызывали совсем другие мысли…

Но сначала следовало снять швы.

— Мы еще поговорим об этом, — пообещал Харальд. — У нас вся зима впереди.

Он отложил нож на полку, сдернул с нее рубаху. Сванхильд задышала чаше. Закусила губу, застенчиво прикрыла груди одной рукой. По щекам пополз румянец, быстро добрался до лба и шеи.

— У других ночные птахи поют, — насмешливо сказал Харальд. — А моя краснеет. Я тебе почти что муж, Сванхильд. Завтра наша свадьба. С утра придет Кейлев, уведет тебя в женский дом — забирать тебя я приду туда. И с завтрашней ночи ты станешь моей женой уже по всем правилам. Убери руку. Садись.

Он кивнул на сундук, Сванхильд с обреченным вздохом присела на самый край.

И все-таки убрала руку.

Харальд подержал лезвие ножа над огоньком светильника, плеснул на рану морской водой. Девчонка вздрогнула, струйки покатились по груди, плечу. Он поморщился, досадуя на собственную недогадливость. Следовало подогреть, она не воин, чтобы обливать ее ледяной водой.

С другой стороны, холод выстудит рану, меньше будет болеть.

Кожа вокруг ниток вспухла, крохотные дырки, откуда они торчали, покраснели. Пора было снимать, пора…

Харальд подергал стежки, чтобы нитки отклеились от мяса, вышли легче. Потом подрезал их с одной стороны — у самой кожи, острием ножа. Повыдергивал обрывки нитей, подцепив их ногтями с другой стороны заживающей раны…

— Мало болеть, — удивленно сказала Сванхильд.

Харальд молча кивнул, откладывая нож на крышку сундука. Снова плеснул ей на рану морской водой — теперь она вздрогнула уже не так сильно. И покрылась зябкими пупырышками. Он помял обеими руками кожу с двух сторон от рубца.

Сванхильд прикусила губу, но не поморщилась. Скрывает боль?

— Заживает неплохо, — объявил Харальд. — Шрам будет тонким. Кстати, лекарю в наших краях полагается вознаграждение.

Но Сванхильд глядела непонимающе — а объяснение заняло бы слишком много времени. Так что Харальд молча подхватил ее на руки и понес к постели. Уложил, сам улегся в изножье.

И, приподняв больную ногу, оказавшуюся рядом, начал целовать. От повязки, стягивавшей щиколотку, выше, к бедру.

Теперь есть время, думал он, впиваясь в кожу уже над коленом — в поцелуе, оставившем красный след. И можно будет отласкать ее с головы до ног, как обещал сам себе когда-то. Впереди несколько спокойных месяцев, она поправится, окрепнет, научиться говорить — и понимать…

Бедра дрогнули, когда он добрался до них губами. Харальд тут же заворочался, устраиваясь у нее между ног, добрался до мягких завитков под животом. Поцеловал там — только один раз, жаляще, быстро.

И покосился на руки Сванхильд, разбросанные по простыне рядом с бедрами. Тонкие пальцы подрагивали.

Но оттолкнуть его голову, как было когда-то, она не пыталась. На этот раз не сопротивлялась, лежала молча, покорно. Терпеливо так…

Харальд вскинулся, приподнимаясь. Накрыл ее тело своим, разглядел на лице, опять исхудавшем за последние дни, облегчение. Сказал, наклоняясь к плечу возле раны:

— Не торопись радоваться, Сванхильд.

Кожа возле свежего рубца была в знобких пупырышках, ласкавших ему губы. Соски на грудках торчали, уже затвердев — ягодами, прихваченными морозцем. Он отловил их ртом по очереди, покатал на языке…

И резко скользнул вниз. Провел рукой, раздвигая бедра Сванхильд, успевшие сомкнуться. Поймал губами один из лепестков, спрятанных под золотисто-рыжеватыми завитками.

Она вздохнула так, словно собиралась расплакаться. И бедра рядом с его плечами задрожали.

Харальду было уже все равно. Лепестки под завитками тоже дрожали — он отлавливал их губами, тут же проходясь языком между ними.

А потом собственное желание затопило тело, и Харальд скользнул вверх. Двинулся, входя в Сванхильд. Ощутил мужским копьем ее вход — сейчас влажный и скользкий, как это и положено…

Девчонка дышала часто, задыхаясь, он двигался, не жалея ее — так, как хотел. На этот раз она была готова принять его, и нежничать было ни к чему.

А когда в теле Сванхильд забилась кольцом судорога, поймал ее ладони, притиснул к постели и замер ненадолго. Глядел ей в лицо, ощущая, как собственные губы кривятся в улыбке…

Взгляд синих глаз был затуманенным, выдохи — стонущими. Харальд дождался последнего биения в ее теле, почувствовал своим мужским копьем, как она расслабляется, становясь мягкой, мягче шелка.

И продолжил двигаться, идя уже к своему удовольствию.

Когда Харальд ушел, Забава еще какое-то время лежала, тихо дыша и глядя на светильник, горевший на полке напротив.

Было хорошо. Внизу живота плескалось тепло, медовое, нежное…

И ничего больше она сейчас не чувствовала. Ни зудящей болезненности в рубце, ни тянущей боли в ноге.

Затем Забава вспомнила о Красаве, о том, что собиралась ее сегодня навестить. Поднялась со вздохом.

Боль в ноге вернулась, едва она наступила на ногу. Забава кое-как оделась, ополоснула лицо, накинула плащ. Вышла — и сразу за дверью наткнулась на пару рабынь.

Те коротко поклонились, забормотали что-то.

Спрашивают, что она прикажет, поняла Забава.

— Подождать тут, — сбивчиво сказала она.

И заковыляла по проходу.

Охрана увязалась следом.

Красава сидела на нарах, спиной к выходу. Чесала волосы гребнем, снова и снова. Хотя они и так блестели — похоже, проходилась она по ним гребнем беспрерывно.

Худая рука двигалась неровно, дергано.

Наверно, из-за рубцов на спине, подумала Забава. У нее самой был лишь один, на плече — но все равно болит, когда руку поднимаешь. А у Красавы вся спина иссечена.

— Красава, — окликнула ее Забава, подойдя поближе. — Как ты?

Сестра обернулась, посмотрела зло и радостно одновременно. Голубые глаза тут же наполнились слезами.

— Забава? Забавушка… садись, сделай милость. Не убегай сразу-то.

Забава покосилась на трех стражников, вошедших следом за ней в рабский дом. Повернулась, чтобы сесть. Больная нога в последний момент подвела, и она, оступившись, почти упала на край нар. Скривилась, с болезненным выдохом вытянула перед собой ногу…

— Побил, что ли? — жадно спросила Красава, ткнув рукой в повязку, белевшую в разрезе сапожка, сейчас выглянувшем из-под подола. — Ярл Харальд-то?

На лице у нее светилась такая надежда, что Забава чуть было не сказала "да". Лишь затем, чтобы Красаве стало полегче. Чтобы у нее от сердца отлегло, обиды поубавилось.

Но возводить напраслину на Харальда не хотелось. И Забава ответила:

— Нет, он меня не бил. Но нога после его руки болит, это верно. Спасать меня кинулся, когда я с корабля прыгнула…

— Он, — счастливо протянула Красава. — Только ты признаться не желаешь. Нос задираешь, чтобы передо мной павой выступать — а саму, небось, ярл ногами топчет. Говорила же карга старая, что он своих баб бьет. Вот уже и за тебя принялся. Недолго же ты радовалась. А меня бы он не бил, точно знаю. Уж я бы ему угодила. И телом белым, и лаской…

Возражать ей желанья не было, и Забава со вздохом согласилась:

— Тебя Харальд не бил бы, Красава. Как ты? Спина болит?

— Как огнем жжет, — сварливо ответила сестра. И плаксиво добавила: — Все тело болью опоясывает, и днем, и ночью. Как двинусь, так хоть криком кричи. Все по твоему наущению… по твоему велению. А теперь ты и носа ко мне не показываешь.

— Ярл Харальд в поход ходил, — пояснила Забава. — Меня с собой брал. Он только вчера вечером вернулся. И я с ним.

Она замолчала, не желая ни объясняться, ни оправдываться. Красава скривилась.

— В поход, говоришь… знаешь, попросить тебя хочу. Ярл-то еще не передумал на тебе жениться?

— Да вроде бы нет, — ответила Забава.

И, не отводя взгляда от сестры, подумала — жалко ее. Не так сильно, как бабушку Маленю, конечно. Но все равно жаль. Потому что Красава словно увечная. Смотрит на всех — а никого не видит. Только себя.

Как такую не пожалеть?

— Упроси его, — жарко зашептала Красава. — В ноги кинься… поклонись до полу, как моя матушка кланялась батюшке. Поклонись, спина-то не обломится. Пусть ярл Харальд меня в Ладогу отправит. Чужане на своих кораблях туда часто ходят… он тут ярл, сила у него немалая. А то и свой корабль может послать. Тут ими весь берег заставлен, все равно без дела стоят. Меня когда сюда привезли — я все видела. Упроси, Забавушка. Сделай милость.

Оно хорошо бы, безрадостно подумала Забава. В рабынях у Красавы житье будет нелегкое. С родной матушкой оно всяко лучше.

Да еще в родных краях. В Ладоге…

Видение бабки Малени, с радостной улыбкой идущей к другой стороне корабля — и шепчущей на ходу про Орешную весь, вдруг встало у Забавы перед глазами. И она, неожиданно решившись, выдохнула:

— Я его попрошу, Красава. Только обещать ничего не могу. Вряд ли он согласится.

Губы Красавы задрожали, по щекам потекли слезы.

— Поклянись… жизнью своей поклянись, Забава, что попросишь. Да в ноги, в ноги ему кинься… мужики это любят. Не тешь гордыню-то, спина небось не переломится. Она у тебя здоровая, не то что у меня. Клянись, что упросишь.

Внутри у Забавы вдруг плеснуло обидой — горькой, жгучей. Откуда у нее гордыня? Всю выбили колотушками, да давно. Как вчера на пиру сидела, так все время самой себе напоминать приходилось, чтобы голову повыше держала…

Она сглотнула, кое-как выдавила, уже поднимаясь с нар:

— Я попрошу. А клясться ничем не буду, ни к чему это, Красава. Может, принести тебе чего?

Красава тут же быстро утерла слезы, сказала просяще, шмыгнув носом:

— Платье принеси, из своих. Какое покрасивше. Тебя вон, в шелка уже обрядили. И плащ побогаче. У тебя небось тряпья много. А меня, видишь, во что одели?

Она взглядом указала на свое платье из грубой серой шерсти.

— Так в нем теплее, — выдохнула Забава.

И, припадая на больную ногу, повернулась, чтобы уйти.

— Принеси, — настойчиво велела Красава у нее за спиной. — Не жадничай, чай, не чужая. И завтра приходи, меня проведать. Заедки принеси, из того, чем саму кормят. Меня тут в черном теле держат, один жесткий хлеб дают — да похлебку вонючую.

Забава молча захромала к выходу из рабского дома.

Харальд вернулся к себе перед закатом. Рабынь не было — значит, Сванхильд уже отправила их в рабский дом.

Уходя днем, он велел рабынями, пришедшим к Сванхильд, слушаться ее во всем. Не ходить по пятам, если она этого не пожелает.

И Сванхильд, похоже, тут же этим воспользовалась.

Сама девчонка сидела на кровати, забравшись на постель с ногами. Что-то шила.

Вышивает узор на шелковом тряпье из своего сундука, определил Харальд. Скинул плащ, сел рядом. Спросил:

— Как прошел день?

Подумал — интересно, что скажет.

Охрана Сванхильд, которую он отпустил, вернувшись, уже успела ему доложить, что она сегодня ходила в рабский дом, к Кресив.

Хотя он, уходя из покоев, и ей приказ отдал. Лежать, не вставать, беречь ногу.

Девчонка, при его появлении замершая, посмотрела осторожно, изучающе. Потом решительно воткнула иглу в шитье, скинула его с колен. Сказала:

— Харальд.

Сейчас опять за Кресив просить будет, спокойно подумал он.

— Ты сказать — приходить к тебе, если просить для кого-то. Я просить, Харальд.

— Проси, — позволил он.

И запустил руку под подол, к ее ногам.

— Красава, — заявила Сванхильд. — Харальд, я просить… она хочет Ладога. Дом, мать, отец. Отправить Красава туда. Прошу тебя…

Харальд молча встал. Подобрал шитье, отложенное Сванхильд на кровать, отнес на сундук. И так же молча принялся раздеваться.

Сванхильд тоже молчала.

Он вернулся к ней, бросил, снова запуская руки под ее подол:

— Я не буду выполнять желания какой-то рабыни. И ты не будешь. Запомни, где твое место, Сванхильд — оно рядом со мной. А не рядом с рабыней из рабского дома.

— Харальд, — выдохнула девчонка.

И вцепилась в его предплечья.

— Прошу… жалеть.

— Может, ей еще охрану дать? — тихо спросил Харальд.

Пальцы уже добрались до прохладных бедер, и желания портить этот вечер разговорами о Кресив у него не было.

— Нет, Сванхильд.

Он стянул с нее одежду, швырнул, не глядя, в один из углов опочивальни. Предупредил, укладываясь рядом и прижимая живот девчонки ладонью, так, чтобы та не начала дергаться или вскакивать:

— Еще раз услышу о Кресив — снова ее выпорю. Она глупа, Сванхильд. И чтобы слушать ее слова — а уж тем более выполнять просьбы — надо быть даже глупее, чем она. Я не жду от тебя великой мудрости. Но и слишком больших глупостей не потерплю. Кресив скоро исчезнет из Йорингарда. Я отправлю ее новому хозяину.

Сванхильд молчала. Смотрела немного обиженно, а значит, хоть что-то из его слов, да поняла.

И Харальд, подмяв ее под себя, начал целовать. Подумал насмешливо — посмотрим, сколько ты выдержишь. Проворчал, отрываясь от мягких губ:

— Думай о себе. Завтра — наша свадьба. Вот об этом и думай.

— Она как Грит, — сказала вдруг Сванхильд. — Хотеть домой, не мочь.

— И как ты, да? — проворчал Харальд, глядя ей в глаза.

Подумал — Кресив надо убирать отсюда как можно скорей. Помимо прочего, она еще и напоминает девчонке о ее краях.

Не будь истории с краке, он велел бы Кейлеву избавиться от надоедливой бабы немедленно. Но теперь…

Ни к чему качать лодку слишком сильно, мелькнуло у него в уме. Вот как раз сейчас, после всего — ни к чему.

Надо дать Сванхильд время, чтобы она успокоилась.

Кроме того, может, это даже к лучшему, что ей есть кого жалеть сейчас. Быстрей забудет ту рабыню-славянку. Отвлечется на темноволосую.

Так что пусть Кресив пока поживет в Йорингарде. А там видно будет.

— Твой дом — Нартвегр, Сванхильд, — объявил Харальд.

И продолжил то, что начал.

ГЛАВА 8. Перед свадьбой

На следующий вечер после ее свадьбы над Йорингардом горел кровавый закат. Рагнхильд разглядывала кровавые отсветы на домах крепости, приоткрыв ставню на оконце.

И думала, что это правильно. Так и должно быть. Море перед Йорингардом должно отливать кровью в последний вечер жизни сына Ермунгарда. Богорожденного ярла Харальда.

Если только у нее все получится…

Рагнхильд сцепила ладони перед грудью. Взмолилась — Один, помоги мне. Не зря тебя зовут предателем воинов — потому что ты исправно посылаешь смерть своим любимцам. Всех их собираешь в Вальгалле, для последней битвы, для Рагнарека…

Харальд будет там не лишним. И его доблесть пригодится светлым богам в последние дни этого мира. Пусть он и сын Ермунгарда — но Один отметил его своей милостью, сделав берсерком. Значит, он еще может войти в ворота Вальгаллы.

Бледная тень грусти по ярлу Харальду, отважнейшему воину из всех, кого она знала, скользнула по ее сознанию. И исчезла.

Рагнхильд закрыла ставню, взяла с полки светильник. Затем стукнула в дверь и попросила стражников зажечь его. Осторожно приняла протянутую через порог вытянутую ладью светильника, поставила на такое же вытянутое блюдце, стоявшее на полке.

Тело ныло после объятий Убби. Но, по крайней мере, вчера он ее не порол — что и не удивительно, все-таки вчера была свадьба.

Рагнхильд вздохнула и пошла к сундуку с одеждой. Сегодня она должна быть красивой — чтобы Убби видел, как она ему рада. Чтобы все получилось так, как ей нужно.

Рука Белой Лани, уже схватившая подходящее платье, вдруг разжалась. А что, если…

Она мрачно улыбнулась. Пусть однорукий порадуется напоследок ее красоте. Тем яростней будет защищать ее, если это все же понадобится…

Когда Убби вошел в ее опочивальню, Рагнхильд встретила его, стоя у кровати.

— Плащ? — с удивлением проворчал Убби, разглядывая ее. — Ты что, собралась выйти во двор, Рагнхильд? Забыла, что тебе запрещено даже порог переступать? Про вчерашнее не вспоминай, вчера была свадьба…

— Я не забыла, Убби, — выдохнула Рагнхильд.

И разжала руки, сжимавшие на груди полы легкого летнего плаща. Темно-серый шелк скользнул на пол сразу, открывая тело.

Обнаженное. Белоснежное, отливавшее снегами — с розовыми звездами сосков, с белой порослью под животом. Отблески единственного светильника засияли на налитых грудях, стройных бедрах.

Убби замер. Потом заметил дрогнувшим голосом:

— Да ты никак мне рада, Ольвдансдоттир?

— Я тут подумала, — напевно объявила Рагнхильд, — и решила для себя кое-что. Что было, то было, Убби. А теперь мы должны прожить долгую и счастливую жизнь. Вместе, вдвоем. Я видела, как ты танцевал вчера, на нашей свадьбе. Жених не просит поднять копья повыше — если только не хочет понравиться невесте. Ты со мной не потому, что хочешь от меня сына. А потому, что я тебе нравлюсь.

Убби сглотнул, пробормотал хрипло:

— Так-то оно лучше. Встречай меня так хотя бы иногда — и тебе многое простится, Рагнхильд. Кроме измены, конечно. И взглядов в сторону ярла Харальда.

— Разве я не сказала — что было, то было? — Укорила его Рагнхильд все тем же напевным тоном.

И шагнула к нему, переступив через лежавший на полу плащ. Объявила, глядя мужу в глаза:

— Я твоя жена. Я сама выбрала тебя для своей постели…

Самое странное — то, что произошло потом, Рагнхильд даже понравилось. Хотя Убби был такой же, как всегда — жадный и торопливый…

После того, как все кончилось, и он со сдавленным стоном дернулся в последний раз, толкнувшись ей между ног так, что кровать ответила долгим скрипом — по телу Рагнхильд побежало тепло. И щекочущее ощущение плеснуло по животу, породив даже сожаление, что все кончилось.

Поэтому она почти не покривила душой, когда, дав Убби отдышаться, прошептала:

— Хочу тебя снова…

И уже опытной рукой поймала его мужское копье. Пальцы заскользили по коже, пока еще мягкой, сморщенной, мокрой от влаги ее тела — и его семени.

— Вот теперь я вижу жену, которая ждала меня из похода, — хрипло заметил Убби.

Затем потянулся к ней здоровой рукой. Сдавил одну из ее грудей, сильно, до боли — но ослабил хватку, когда Рагнхильд едва слышно застонала.

— Нет, продолжай, — шепотом велела она.

А затем, после всего, когда он скатился с нее, обессиленный и уже засыпающий, попросила:

— Прикажи, чтобы нам принесли эля, Убби. Прошу тебя. В горле пересохло. Я распорядилась бы сама, но меня не послушают, ты же знаешь…

— Сейчас, — сонно пробормотал Убби.

И встал. Дошел голый до двери, приоткрыл створку, бросил в проем несколько слов. Сказал, вернувшись:

— Сейчас принесут. У меня и самого в глотке сухо.

Он улегся рядом с ней, обнял, пробормотал на ухо:

— Ты не пожалеешь, что выбрала меня, Рагнхильд. Обещаю. Скоро будет готов наш дом. Мы сегодня с парнями уже сложили основание из камней. Завтра, пока раствор будет схватываться, начнем разбирать одну из овчарен. Соберем сруб на новом месте, настелем крышу… в новом доме тебе не придется работать, вот увидишь. У тебя будут рабыни, красивые платья. Ты еще будешь счастлива со мной.

Дом, переделанный из овчарни, подумала Рагнхильд.

Она будет жить среди стен, в которых когда-то блеяли овцы ее отца.

И все удовольствие, которое Рагнхильд только что испытала, вмиг забылось. Она лежала, слушая вполуха то, что ей рассказывал Убби, суля радостную и легкую жизнь с ним. А сама думала о том, что должно было произойти сегодня. Прикидывала, как это случится…

Потом в дверь стукнули, и Убби снова встал. Принял у порога баклагу с элем, вернулся.

Пока он ходил, Рагнхильд села. И сунула руку в щель между кроватью и бревенчатой стеной.

Там, под периной, на досках был припрятан маленький пузырек из мыльного камня. С сонным зельем, которое ее мать сварила из сонной травы только этим летом. С точно отмерянной порцией — которой хватит лишь на то, чтобы усыпить одного человека.

Она выхватила пузырек, сунула его себе между бедер. Тут же сдвинула ноги, пряча каменный кругляш.

И улыбнулась подходившему Убби.

Тот, прежде чем отпить, подал баклагу ей. Рагнхильд приложилась к горлышку — выпила, сколько могла, чтобы эля осталось поменьше, и зелья в каждом глотке оказалось побольше. Сказала, отняв баклагу от губ:

— Убби, во дворе вроде бы крикнули. Посмотри, прошу тебя. После всего, что случилось в Йорингарде, я теперь боюсь каждого звука…

Убби, успевший усесться на кровать, рядом с ней, тут же вскочил и зашагал к оконцу.

Рагнхильд выхватила пузырек, зубами выдернула деревянную пробку, закрывавшую горлышко. Вылила зелье в баклагу, облив себе пальцы.

Ставня скрипнула, Убби громко сказал:

— Тебе показалось. Все тихо, сегодня все отсыпаются после пира. Может, какую-нибудь рабыню прижали за углом.

— Если ты говоришь, что все спокойно, тогда мне не страшно, — выдохнула Рагнхильд.

И взболтнула баклагу, чтобы зелье разошлось. Позвала:

— Иди ко мне. Пора спать.

Она еще раз взболтнула баклагу, когда ставня, которую закрыл Убби, скрипнула. Протянула ему, едва тот подошел, сказала, глядя утомленно, но преданно:

— Пей все. Я больше не хочу.

И первой улеглась обратно. Повернулась к стенке, громко зевнула…

Убби захрапел, едва его голова коснулась подушки. Рагнхильд еще немного выждала, потом выскользнула из-под его руки, которую он закинул на нее, засыпая. Встала, торопливо оделась — в старое темное платье, такую же нижнюю рубаху, загодя спрятанные под кроватью, в изножье.

И, подобрав плащ, сброшенный на пол, обернула его вокруг руки. Заплела волосы, подошла к сундуку, достала спрятанный за ним нож.

Затем направилась к половице в углу напротив кровати.

Широкая доска поднялась легко. За ней открылся черный зев подполья.

Напоследок Рагнхильд погасила светильник на полке — и заползла в лаз, прорытый под бревенчатым простенком, что отделял опочивальню от соседней.

Харальд привык к своему каменному Хааленсваге, мстительно подумала Лань, выползая уже в другой опочивальне — где ее ждала заранее снятая половица и одна из сестер.

В Хааленсваге каменные стены домов уходили глубоко в землю. А в Йорингарде все дома бревенчатые, и нижние венцы не стоят на земле — опорой им служат пни и валуны, вкопанные в почву так, что оттуда торчат лишь сглаженные макушки…

А зазор между нижним венцом и землей прикрывают доски, приваленные к бревнам.

Ходы, что ей были нужны, сестры выкопали за два дня. Особо и копать-то не пришлось, поскольку земля под женским домом за многие годы просела — и простенки теперь висели над поверхностью на высоте пары ладоней.

Снять без шума половицы, закрепленные кое-где гвоздями, оказалось чуть трудней. Это сестры сделали днем — и всегда кто-то из них громко разговаривал в проходе. Чтобы стражники, сторожившие дверь Белой Лани, не услышали шума.

— Рагнхильд, ты? — пугливо прошептала одна из ее сестер, Ингеберг, поджидавшая в этой опочивальне.

— Я, — приглушенно сказала Лань, выбираясь на половицы рядом с дырой. — Ты готова?

Ответом ей стал вздох и не слишком решительное:

— Да…

— Помни, от этого зависит твоя свобода, — шепотом напомнила Рагнхильд сестре. — Теперь иди. Сделаешь все так, как я говорила — переберешься в мою опочивальню, затем разденешься и ляжешь в мою постель. Рядом с моим мужем. Он сейчас выпил эля с сонным зельем, так что прохрапит всю ночь. Но если вдруг проснется… ты уже не девственница, ростом и фигурой мы похожи, так что ничего страшного не произойдет. Главное, ничего не говори. Зевай, изображай, что дремлешь, чтобы он не заподозрил неладное, услышав твой голос. И не давай себя целовать. Половицу в углу ты сняла?

— Да, — прошептала Ингеберг. — Удачи тебе, Рагнхильд.

— Лезь осторожно, и чтобы ни звука, — тихо отозвалась она.

Затем молча двинулась к углу напротив окна, по пути ощупывая пол ногой, чтобы не провалится в темноте в дыру. За ее спиной скрипнули половицы, раздалось шуршанье — Ингеберг перебиралась за стену, чтобы занять ее место.

Лаз под стеной в углу был прорыт до опочивальни, расположенной по ту сторону прохода. Проползая под досками пола в этом месте, Рагнхильд прислушалась.

Двое стражников, сидевших у ее двери, тихо разговаривали. Слова звучали приглушенно, и ей пришлось застыть, затаив дыхание, чтобы расслышать несколько слов.

— Невеста ярла… слышал, Скульди, что случилось с нашими в Веллинхеле? Говорят, за Кейлевсдоттир явилось какое-то чудище. Ярл назвал его краке. Что значит — искривленный…

— Дела семейные, — глухо пробубнил второй. — У ярла есть родичи и на земле, и в море. Я так думаю, Мировому Змею не понравилась невестка. Вот он и решил оставить сына вдовцом даже раньше, чем тот станет мужем. Слышал, как недавно шуршало? Опять крысы под полом скребутся.

Рагнхильд замерла под половицами прохода, прикусив губу. Значит, в Веллинхеле опять случилось что-то странное — только теперь уже с девкой Харальда. Жаль, Убби вчера было не до разговоров… да и сегодня тоже, из-за эля с зельем.

Впрочем, это уже не имеет значения. Сначала она убьет ярла вместе с девкой, а потом кто-нибудь расскажет ей обо всем, что произошло во время последнего похода.

Она поползла дальше и уже через пару мгновений выбралась на половицы в опочивальне, где ее ждала другая сестра, Сигрид.

— Рагнхильд. Наконец-то. Я уж боялась, что с тобой что-то случилось…

— Тише, — шикнула на нее Белая Лань. — Ингрид ушла?

— Да. И Хельга, как ты и велела, проследила за ней, выйдя от меня. Ярл Свальд выскочил из хозяйской половины сразу после того, как Ингрид стукнула ему в окошко. И пошел в сторону дальней бани…

Рагнхильд чуть скривилась. Ингрид — одна из двух дочерей ее отца, кого не тронули, оставив для ярла Харальда — согласилась пожертвовать собой. Умереть ради спасения остальных.

Жаль, но кто-то должен был выманить Свальда из хозяйских покоев, чтобы уберечь его от беды. И не навлечь на них потом месть ярла Турле.

А самое главное, чтобы людям было кого винить в случившемся.

Свальд спасется, а Харальд нет. И это будет выглядеть подозрительно. Так, словно он сам все и подстроил, ради наследства.

Мстить ему все равно не станут — в крепости слишком много людей из Сивербе, которые тут же поднимутся на защиту сына Огера и внука Турле. А со смертью Харальда Свальд станет хозяином Йорингарда…

Ингрид задержит Свальда в бане надолго. А когда он уйдет, услышав крики, все будет кончено.

И никто не узнает, кто и зачем послал ее выманить Свальда. Все концы будут обрублены.

То, что сама Рагнхильд никуда не выходила, подтвердят Убби и стражники у двери ее опочивальни. То, что остальные сестры тоже были у себя, подтвердит охрана перед женским домом.

Единственная, кто сегодня открыто вышла из дверей дома — Ингрид.

— Только у меня плохая новость, сестра, — сказала вдруг Сигрид.

И Рагнхильд, уже направившаяся к дыре в дальнем углу опочивальни, остановилась. Развернулась к ней.

— Ярл Харальд, похоже, поставил на эту ночь охрану. Вход в хозяйскую половину снаружи охраняют двое его людей. Хельга их заметила, когда высматривала Свальда.

Рагнхильд, прикусив губу, несколько мгновений размышляла. Потом быстро распорядилась:

— Сигрид, ты пойдешь со мной. Будешь их отвлекать, пока я подберусь сзади, со спины. Мне придется их убить…

— Двух воинов? — С ужасом и восторгом спросила Сигрид.

Рагнхильд пожала плечами. Ее вела ненависть — и сейчас даже стража, которую Харальд наконец-то додумался поставить, ее не остановит.

— Тот, кто бьет со спины, выигрывает битвы чаще прочих, сестра. Мой нож наточен так, что режет упавший волос. У нас все получится, вот увидишь. Они разожгли костер?

— Нет. — Сигрид посмотрела на нее преданно. — Просто стоят у двери — так же, как те, что охраняют женский дом.

— Хорошо… — Рагнхильд на мгновенье задумалась. Сказала быстро: — Ты подойдешь к ним первая. Скажешь, что Свальд пригласил тебя к себе этой ночью. Они, конечно, посмеются и ответят, что ты не единственная, кого он этой ночью захотел увидеть. Потом скажешь, что пока ты подходила к ним, заметила кого-то за углом хозяйского дома. Что человек вроде бы затаился. Один из стражников пойдет проверять. Ты останешься и отвлечешь второго. С него я и начну.

— А что будет потом, когда первый вернется? — спросила Сигрид. — Он ведь увидит мертвого?

Рагнхильд едва заметно улыбнулась.

— Он увидит не мертвого, а мужика, который зачем-то улегся под стенкой с девкой — хотя тем, кто стоит на страже, такое строжайше запрещено. Подойдет ближе, что-нибудь скажет… может, даже наклонится. И тогда придет его очередь. Ткани, горшок с жиром — все готово?

— Да, Рагнхильд. Я все сложила возле лаза. — Сигрид посмотрела на нее с обожанием.

— Одевайся. Мы уходим. Волосы не заплетай — пусть они поглазеют на тебя напоследок.

Сигрид, когда рыла лаз из своей опочивальни наружу, все сделала так, чтобы дыра под стеной не бросалась в глаза. Пусть эта сторона женского дома не выходила на дорожку и не была все время на виду — но тут тоже ходили, пусть и реже.

Сейчас, перед тем, как вылезти, Сигрид сначала откинула доску, приваленную к нижнему венцу. Затем отодвинула в сторону кусок дерна, прикрывавший неглубокую канавку.

И только потом выскользнула в холодную осеннюю ночь, накрывшую Йорингард.

Развернулась, взяла поданные Рагнхильд с той стороны лаза льняные холсты — противно липнущие к пальцам, заранее пропитанные топленным тюленьим жиром.

Потом осторожно приняла из дыры горшок с тем же жиром.

— Ты молодец, — тихо прошептала Рагнхильд, выползая из лаза. — Теперь так — ты идешь впереди, я следом, с горшком и холстами. Лицо и голову пока что прикрой, чтобы стражники не заметили тебя издалека. К хозяйскому дому подойдешь со стороны кухни. Там выждешь какое-то время. Мне придется обойти весь дом, чтобы подкрасться к стражникам с другой стороны. Когда буду там, где надо, мяукну. И тогда начинаешь ты.

Стражники, негромко разговаривавшие у двери на хозяйскую половину, на мяуканье, долетевшее со стороны дорожки, не обратили внимания. Но разом смолкли, когда из темноты кто-то кашлянул.

— Кто там? — спросил один из них, вглядываясь в полумрак, слабо подсвеченный отблесками костров у крепостной стены.

— Это я, — испугано ответил женский голос.

По пожухлой траве зашуршали шаги, потом из полумрака вылепилась светловолосая голова. Лицо сначала белело неразличимым пятном, потом стражники разглядели четко очерченные скулы. В полутьме блеснули широко распахнутые глаза.

— Одна из девок Ольвдана, — проворчал стражник, узнавший ее первым. — Что ты здесь забыла ночью, Ольвдансдоттир?

— Свальд… — растерянно пролепетала девушка. — Он просил зайти к нему после заката. Рубаху зашить…

Оба стражника дружно, хоть и негромко, рассмеялись. Потом один из них, отсмеявшись, сказал:

— Похоже, ты не единственная швея в этой крепости — потому что хирдман Свальд уже ушел куда-то. Но если придешь завтра вечером к кухне, могу принести туда свою рубаху. Прямо на себе. И посмотрим, как ты шьешь.

Воины снова засмеялись. Сигрид, подошедшая поближе, всхлипнула.

— Как же так… он говорил — приходи…

— Послушай-ка, Ольвдансдоттир, — заметил в ответ один из них — не тот, что предлагал встретиться завтра, а другой. — Ты, конечно, уже не девка, так урону тебе от таких встреч никакого. Но не стоит тебе бегать за ярлом Свальдом. Он с тобой поиграется — и дальше заживет. А про тебя пойдет слава, что не просто силой взяли, но ты еще и приохотилась к этому делу. Потом только так и будешь жить… неужели ты этого хочешь? Говорят, твой отец был славным конунгом. Хоть ты не позорь его память.

После того, как ее опозорили все вы, с ненавистью подумала Рагнхильд, неслышно идя вдоль стены — и подходя к стражникам с другой стороны, со спины. Замерла, вжавшись в стену в пяти шагах от них, растворившись во мраке.

— Я сейчас уйду, — Сигрид всхлипнула. — Только я кого-то видела — там, за углом главного дома. И мне страшно возвращаться. Кажется, это был воин. Он зачем-то затаился… может, кого-то ждет? Или чего-то?

Она махнула рукой, указывая на угол справа от двери.

— Ну-ка, Ингви, глянь там, — скомандовал тот, кто только что советовал Сигрид не связываться со Свальдом.

Стражник по имени Ингви утопал в темноту. Сигрид шагнула поближе к оставшемуся, негромко сказала — уже другим голосом, не жалобным, а жарким, приглушенным:

— Слова, что ты мне сказал, были умные. Даже слишком умные для простого воина. У тебя случайно нет рубах, которые нужно зашить?

Тот хмыкнул, ответил:

— Ну, что само в руки идет… есть и у меня рубахи, которым нужна женская рука. Так что если…

Договорить он не успел, потому что Рагнхильд метнулась вперед.

Фигура того, кто говорил с Сигрид, слегка вырисовывалась в полумраке — плащ был приспущен справа, и там поблескивала кольчуга, обтягивая бугор плеча. Рагнхильд левой рукой ухватилась за другое плечо мужчины, ощутила, как пальцы утонули в мохнатой шкуре плаща…

Стражник дернулся от неожиданности — и в следующее мгновенье нож в правой руке Рагнхильд чиркнул его по горлу.

На короткий миг ей даже показалось, что мир перед глазами вдруг побагровел. Но красные отливы, высветившие полумрак, в котором тонул Йорингард, тут же исчезли.

Сигрид, стоявшую перед воином, окатило кровью из перерезанной шеи. Однако она не закричала, только громко втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

Мужчина все-таки закончил движение — и развернулся к Рагнхильд. Даже с перерезанным горлом попытался крикнуть, но раздалось лишь шипенье пополам с бульканьем. Потом он начал заваливаться вперед.

Рагнхильд подхватила тяжелое тело, придержала, чтобы оно упало помягче, наделав меньше шума. Покачнулась, сама едва не упав под его тяжестью.

Одежда на груди и плечах тут же пропиталась кровью.

И все же она устояла. Надсадно выдохнув, одним рывком перетащила тело убитого к стене. Прошипела:

— Сигрид, быстро к нему. Сядь рядом, так, чтобы прикрыть его своим телом. И дыши часто, будто он тебя тискает. Постанывать не забывай…

Сестра тут же присела рядом с мертвым. Рагнхильд, отступая назад, накинула плащ на голову, прикрыла им лицо — чтобы слиться с темнотой.

Ткань, намокшая от чужой крови, скользнула по лицу. Рагнхильд ощутила на губах ее привкус, сладкий и солоноватый одновременно. Подумала отстраненно — вот и я вкусила кровавого эля, как это называют мужчины. Причем не из жил какой-то рабыни, а из тела воина…

Зазвучали шаги — возвращался Ингви, ушедший посмотреть, что там за углом хозяйского дома. Сигрид ахнула, приглушенно застонала. Задвигалась рядом с мертвым, изображая игривую возню.

— Ульф, ты в своем уме? — пораженно сказал Ингви, подходя поближе. — На страже, да таким делом заниматься? Понравилась девка, повезло договориться — так дождись завтрашнего вечера…

Сигрид нервно хихикнула.

— Ульф, — уже угрюмо сказал Ингви. — Перестань, говорю. Узнает ярл…

Он наклонился, подойдя к Сигрид. Потянулся к товарищу. Блеснул шлем.

Все оказалось даже легче, чем в прошлый раз — Рагнхильд откинула с лица мокрый плащ, сделала несколько стремительных шагов вперед, одну руку кинула на шлем, другой, подсунув ее снизу, воткнула в горло нож. Рванула рукоять, ведя лезвие поперек шеи…

На этот раз багровые сполохи наложились на темноту перед глазами еще до удара — и исчезли сразу после него.

Сигрид второй раз окатило кровью, но она и теперь промолчала.

Рагнхильд выдернула нож из падавшего тела. Негромко приказала Сигрид:

— Все. Сейчас беги назад. Умойся, поменяй одежду. И жди меня.

— Да, Рагнхильд, — выдохнула сестра.

Потом торопливо убежала, исчезнув в темноте.

Белая Лань, оставшись одна, метнулась за угол. Подхватила оставленные на земле холсты, горшок с жиром, перенесла их к двери — и открыла створку.

В проходе между опочивальнями было тихо и темно. Рагнхильд, держась рукой за стену, дошла до двери, за которой спал со своей девкой Харальд. Нащупала рукой косяк — и приложилась ухом к щели между ним и дверью.

Тишина.

Надо думать, ярл сегодня пришел к своей девке раньше, чем Убби к ней. Тот нынче работал, выкладывая основание для дома в лесу. Потом еще возвращался назад, ел на кухне…

Рагнхильд, оскалившись в темноте, отступила. Тенью вернулась к двери опочивальни Свальда. Приоткрыла ее.

Там, как она и предполагала, теплилась на полке пара горевших светильников. Мужчины никогда не гасят огонь, особенно если убегают, как они считают, ненадолго.

Она торопливо подхватила светильники и вышла. Поставила их на пол, скользнула к печкам, топки которых выходили в проход. Медленно, стараясь не шуметь, убрала заслонки. Чтобы дыму было куда выходить…

Чтобы разгорелось побыстрей — а берсерк унюхал дым лишь тогда, когда будет поздно. Чтобы тяга в печах ускорила пожар.

Рагнхильд вернулась к входной двери, развернула промасленные льняные холсты, кинула их на половицы. И, подхватив горшок, плеснула тюленьим жиром на бревенчатые стены.

Затем на цыпочках пробежалась назад, к двери Харальда. Осторожно задвинула засов. Опасалась услышать скрежет — но его кто-то недавно смазал, так что засов скользнул по петлям с легким шорохом.

Потом Лань отступила к выходу. Подожгла льняные холсты — и выплеснула масло из светильников на стены. Чтобы и оно помогло, и оно добавило жара.

Промасленная ткань занялась тут же, выплеснув чуть дымное рыжее пламеня. Лента огня побежала по холстам, лизнула стены…

Рагнхильд скользнула наружу, прикрыла за собой дверь. И, отыскав копье одного из стражников, подперла им створку — вонзив наконечник в толстые доски и уперев древко в утоптанную землю.

За закрытой дверью вовсю шипело пламя. Пока еще только шипело, набирая силу. Но скоро оно будет гудеть, с ревом пожирая просушенное дерево.

Покончив с этим, Рагнхильд побежала к женскому дому. Отыскала во мраке лаз, ведущий в опочивальню Сигрид, проползла по нему гибкой ящерицей. И распорядилась, вставая на ноги:

— Верни на место дерн. Привали обратно доску. Испачканную одежду спрячь в подпол. Завтра, когда затопят печи, сожжешь ее. Сразу после меня положи на место половицы, потом ложись в постель…

— Как ты думаешь, у нас все получится? — шепотом спросила Сигрид, прижимая к груди сложенные вместе ладони. Добавила с восторженным придыханием: — Какая же ты смелая, сестра.

— Будем надеяться, что к утру хозяином в крепости станет Свальд, — тихо ответила Рагнхильд. — Дай мне одно из твоих старых платьев.

Она содрала с себя одежду, обтерлась чистым краем плаща — грудь, живот и руки были сейчас мокрыми от крови. Потом запихнула снятое тряпье под половицы, рядом с черной дырой лаза, ведущего внутрь дома, к опочивальне на той стороне.

В кувшине после Сигрид еще оставалась вода. Рагнхильд быстро, как могла, умылась над ведром, смывая с себя кровавые разводы. Приняла холщевое полотенце из рук Сигрид, которая успела поставить на место доску с той стороны лаза, прикрыла дыру под ней дерном — и вернулась.

Уже натягивая платье, Рагнхильд сказала:

— Я пошла. Скоро начнут кричать.

Затем она скользнула в лаз. Сигрид тут же положила на место половицу, спрятав дыру, в которой исчезла сестра.

На этот раз у Рагнхильд не было времени прислушиваться, о чем болтают стражники у ее двери. Она проползла под половицами прохода, встала на ноги в опочивальне Ингеберг. Залезла в следующую дыру — и выбралась уже в своей опочивальне.

Убби храпел на кровати, Ингеберг, скорчившаяся рядом с ним, вскинулась, заслышав шорох и скрип половиц. Тут же молча встала, подошла к сестре, по пути натягивая платье.

— Все потом, — почти не разжимая губ, прошептала Рагнхильд. — Сейчас уходи.

Она скинула платье, положила на место половицу — и скользнула на свое место рядом с Убби.

Подумала — вот-вот должны начать кричать…

И замерла на кровати в ожидании.

Как только из-за бревенчатых стен послышались крики, Рагнхильд толкнула Убби в плечо. Вскрикнула тревожно:

— Убби, просыпайся. Опять что-то случилось.

Ее муж что-то промычал — и продолжил храпеть. Ничего, подумала Рагнхильд, поднимаясь с кровати и подходя к оконцу. Стражники у двери опочивальни знают, что Убби сначала зашел к молодой жене, а через какое-то время потребовал эля. Его сонливость, когда он наконец проснется, спишут на усталость новобрачного и крепкий эль…

Она распахнула ставню.

Вскоре отсветы пожара начали лизать дома по ту сторону дорожки. В крепости закричали, к главному дому побежали люди…

Забава проснулась от кашля. В горле першило, в висках билась колючая, давящая боль.

А по опочивальне метались яркие отсветы. Плыл дым — лентами, темными клоками.

Горим, мелькнуло у нее в уме. Забава вскинулась, садясь. Повернулась, краем глаза разглядев спавшего рядом Харальда…

По стене, выходившей в проход, и по простенку над изголовьем кровати танцевали языки пламени. Бревна обугливались прямо на глазах.

А над головой вовсю трещало и гудело — пламя уже шло по потолку, набирая злую силу.

— Харальд, — крикнула Забава.

И вцепилась ему в плечо, затрясла.

Харальд проснулся как-то сразу — спокойно, без дерганья, вроде как и не спал, а просто лежал с закрытыми глазами. Глянул на нее, тут же одним движением взмыл с кровати, на ходу разворачиваясь и осматриваясь.

И тоже закашлялся.

Забава, задыхаясь, уже ковыляла по опочивальне, отыскивая одежду, которую Харальд стащил с нее прошлым вечером, а потом куда-то зашвырнул.

Хоть пожар и разгорался, заливая покой светом, ей казалось, что становится все темней. Кашель рвал грудь, боль в голове нарастала, била молотом. Половицы и бревенчатые стены опочивальни качались перед глазами, расплывались…

Но одежду Забава все-таки нашла — на полу возле одного из сундуков. Подобрала, начала выпутывать рубаху из шелкового свертка, в который руки Харальда превратили ее одежду.

Но тут он налетел сзади. Выдрал у нее из рук тряпье, накинул ей на плечи покрывало и дернул за собой.

Но не к двери, а к стенке напротив. В другой руке поблескивала секира.

Успею или нет, подумал Харальд, одним движением сорвав с оконца ставню — и толкнув к ней Сванхильд, которая уже успела надышаться. Успею или нет прорубить пару венцов под окном, чтобы выбраться наружу прежде, чем потеряю сознание…

Впрочем, для девчонки хватит и одного венца.

А на то, чтобы ударом кулака разметать бревна, не хватит даже его сил. Сруб — это не куча беспорядочно наваленных бревен.

Да и потом — как только венцы разойдутся, их придавит крышей. Доски над потолком уже горели.

Придется прорубаться наружу. Дверь кто-то запер, но он все равно не стал бы ее открыть — раз стена со стороны прохода уже занялась, пробиваться туда не было смысла.

Бестолково построенный Йорингард и тут оказался бестолковым — окошко в опочивальне было слишком маленьким, чтобы через него выбраться наружу. Понятно, что берегли тепло и опасались нападения — вдруг кто-нибудь полезет через окно?

Но в его Хааленсваге в случае чего можно было выбраться через крышу. Что и доказала девчонка, разнеся ему кровлю.

Харальд выждал, давая Сванхильд подышать воздухом, потом оттолкнул ее в угол рядом с оконцем. И размахнулся, врубаясь секирой в бревно под ним.

Дерево зазвенело, принимая лезвие. Но замах получился не слишком удачным, лезвие вошло косо. И не так глубоко, как следовало.

Может, потому, что его горло раздирал кашель, а в груди горело. Боль сдавливала лоб и затылок стальным обручем.

И не было перед глазами красноватого сияния — дар берсерка, всегда выручавший его в бою, сейчас почему-то спал.

Предали, зло подумал Харальд, пытаясь хоть так пробудить силу, дремавшую в его теле. Предали. Кто-то поджег дом. Он помнил, что вечером, когда возвращался к себе, огня в топках печей уже не было. Разве что Свальд опрокинул у себя светильник?

Но даже после мысли о предательстве краснота перед глазами не появилась. И бревенчатые стены заливали только рыжие отсветы пожара…

Харальд выдрал из бревна застрявшую в нем секиру. Сванхильд, кашлявшая рядом, осела на пол. То ли испугалась пролетевшей рядом секиры, то ли ей стало плохо.

Опочивальня полыхала уже наполовину. Огонь тек по просушенным бревнам резво, радостно. Выкидывал желтые ленточки в щели между потолочными досками, быстро черневшими.

И стены качались у него перед глазами. А красное сияние все не появлялось, в руках не было привычной силы.

Дар Одина его предал.

Неужели умру, как-то спутано изумился Харальд. То, чего не смогли сделать многие и многое — сделает в конце концов огонь и чья-то предательская рука, поджегшая дом?

А как же все — пророчество, Рагнарек, то, что он должен подняться в небо?

— Ярл, — заорали вдруг с улицы. — Мы сейчас.

С той стороны по бревнам ударили сразу несколько топоров — его люди тоже пытались прорубить лаз.

Это было последнее, что он услышал, потому что после второго замаха секирой перед глазами потемнело.

И все исчезло. Мысли, звуки, жадное сияние пожара…

Харальд толкнул ее к оконцу, замахнулся по одному из бревен под оконцем раз, другой — а потом осел на пол, привалившись к стене. Секира упала на пол, так и не коснувшись венца во второй раз.

И Забаву, успевшую немного отдышаться, тряхнуло от ужаса за Харальда. И стыда за себя. Он-то ее к оконцу толкнул, чтобы она хоть немного чистым воздухом подышала, а сам…

Боль по-прежнему остро била по вискам двумя молотками. Забава, скорчившись в углу, глянула на Харальда. Осознала — ей до оконца его не дотянуть. Не по силам ей такое, особенно сейчас.

А сруб-то бревенчатый, подумала Забава торопливо. Такой, какой в Ладоге делали. И под полом не сразу земля идет, есть просвет. Она это разглядела, когда тут половицы меняли…

Стена, где было оконце и возле которой лежал Харальд, уже занялась. Там, снаружи, что-то кричали.

Забава приподнялась, дотянулась до оконца. Высунулась, чтобы глотнуть свежего воздуха. Крикнула слабо:

— Здесь.

Ох, знать бы слова, путано подумала она. И выставила голую руку наружу. Махнула.

— Сванхильд, — загомонили там. — Кейлевсдоттир. Ярл.

— Земля, — в ответ крикнула она. — Вниз. Дом. Тут.

Потом махнула рукой, показывая вниз.

И снова осела на половицы. Закашлялась, поползла по полу, схватила непослушными пальцами рукоять секиры, выпавшей из рук Харальда. Приподняла оружие, едва его не выронив…

Кое-как замахнулась, стоя на коленях. И все-таки попала лезвием в щель между половицами, идущими вдоль стены, у которой сидел Харальд.

Рана в плече отозвалась на замах вспышкой боли. Забава, перемежая выдохи кашлем, навалилась всем телом на рукоять, перекашивая ее в сторону. Сама едва не упала поверх лезвия.

Сверху, над головой, трещало пламя, пожирая потолочные доски. По стене рыжей сияющей водой тек огонь, подползая к Харальду. Ее со всех сторон обдувало жаром. Кожу пекло…

Доска приподнялась над полом. Забава, повалившись на колени, додавила рукоять до пола, выворачивая половицу из гнезда. Откинула в сторону, сковырнула еще одну доску.

И сунула руку вниз. Та ушла в подпол по локоть, потом пальцы коснулись земли.

Места едва хватит, чтобы подлезть. И если сверху будет гореть, а выбраться во двор им не удастся — их завалит сверху горящими бревнами.

Только другого выхода не было. Так хоть какая-то надежда оставалась.

Забава вцепилась в Харальда, дернула его к дыре в полу. Тот растянулся по половицам, огромный, тяжелый.

Она подумала, испуганно и спутано — а если уже надышался? Жив ли? Ухватила его за плечо и бедро, рванула, перекатывая к щели.

И тут вдруг заметила, что по коже Харальда пляшут какие-то сполохи. То ли отсветы от пожара, то ли еще что.

Но времени разглядывать не было. Забава запихнула его в дыру — и сама протиснулась следом. Кое-как завязанное на плече покрывало зацепилось за доски и осталось наверху. Она ощутила под животом и ногами холодную неровную землю. Сразу стало легче.

Только по сознанию хлестнула нехорошая мысль — она теперь голая. И тут же возникла другая — вот Харальда вытянет наружу, и тогда уж…

Что тогда, Забава додумывать не стала — не до этого. Она повернулась, подпихнула тело Харальда в сторону, к стене…

И его обнаженный бок оказался у нее перед глазами. Половица над головой сейчас заслоняла пожарное зарево — и Забава увидела, что по коже Харальда ползут сияющие серебряные черви…

Или змеи.

Только ей сейчас было не до того, чтобы на него пялиться. Пламя трещало наверху, подгоняя. И напоминая, что смерть уже близко.

Она подтянулась на локтях туда, где за завалинкой (земляная насыпь по периметру избы) под стеной должен был прятаться двор. Вытянула руку, отыскивая на ощупь крайний венец, землю возле него.

Боль в голове билась так, что Забава уже не могла думать. Двинулась, ладонями разгребая комки земли.

Наверху, в опочивальне, страшно затрещало. А потом спину ей ожгло дикой болью. Она завопила, выдыхая из легких весь воздух. Забилась под половицами, по которым уже ползло пламя…

Далекие крики, долетевшие через дымовое отверстие в крыше бани, Свальд услышал, сидя на лавке без штанов.

Ингрид — светловолосая, ладная, хорошенькая, пусть и не настолько красивая, как Белая Лань — сидела рядом, робко прижимаясь к нему. Гладила мягкими движениями грудь и живот Свальда. Заглядывала ему в лицо.

От нее пахло редкими южными благовониями, темно-розовые губы дрожали — хотя все уже случилось, и бояться ей было уже нечего…

Свальд смотрел на нее, удобно прислонясь спиной к бревенчатой стене и упираясь в нее затылком. Расслабленно думал о том, что непременно выпросит Ингрид у Харальда. Пусть станет его свободной наложницей — все лучше, чем жить в рабынях неизвестно где, неизвестно с кем. В этой вроде бы не было подленькой хитрости ее старшей сестры…

А винить ее за то, что устроила Рагнхильд, несправедливо. Харальд поймет, он вообще в последнее время снисходителен к людям — вон даже людей Трюгви Гудремсона простил, дав им свободу и пообещав взять в свое войско весной…

Так что вполне может простить Ингрид. Тем более что на ней самой нет никакой вины.

— Побудь тут до утра, — попросила вдруг Ингрид. — Подари мне эту ночь, ярл Свальд. Я потом всю жизнь буду вспоминать о ней. Когда заживу рабыней у чужих людей…

Свальд облизнул губы, подумал — сказать, что он попросит ее у Харальда? Но тут же решил, что лучше пока помолчать. Вдруг Харальд ему откажет.

Ни к чему давать надежду, которая может не сбыться.

Он заставил себя улыбнуться.

— Как скажешь, Ольвдансдоттир.

И потянулся, чтобы снова затащить Ингрид к себе на колени.

Но тут до его ушей долетели отдаленные вопли.

И мгновенно насторожившийся Свальд вскочил. Отыскал штаны с сапогами, надел. Потом закинул на плечо рубаху и плащ. Шагнул к двери, на ходу подхватывая пояс с мечом.

— Ярл Свальд, — негромко сказала у него за спиной Ингрид. — Вижу, ты все-таки уходишь. Вспоминай меня иногда.

— Я тебя не забуду, — торопливо пообещал он. — Вот увидишь.

И хлопнул дверью, выходя.

На пожар Свальд прибежал как раз вовремя, чтобы разглядеть в оконце, к которому подбиралось пламя, невесту брата. И расслышать ее слова — земля, вниз.

Уже надышалась, подумал он.

Потом Сванхильд исчезла, и Свальд ощутил облегчение. Если девчонка задохнулась, то это даже к лучшему. Все-таки лучше задохнуться от дыма, чем сгореть заживо.

От берега бежали люди, неся ведра с водой. Несколько человек яростно рубили бревна полыхавшей стены — прямо под оконцем. Потом их растолкал какой-то воин. Упал на колени, принялся рыть землю под оконцем. К нему присоединился второй…

Не успеть, подумал Свальд, отступая. Брата в окне он так и не увидел, значит, Харальд уже наглотался дыма — или сгорел. Есть ли смысл спасать его невесту?

Может, будет даже лучше, если они уйдут вместе, красиво — в огне…

Со стороны дома долетел женский крик — воющий, на пределе возможного. Сванхильд горела заживо.

Свальд скривился. Пообещал себе молча — я найду того, кто это сделал. И украшу его кишками стены Йорингарда.

Он не Харальд, ему не нужно быть снисходительным к людям.

Слова, которые выкрикнула в оконце невеста ярла, многие посчитали бредом, решив, что женщина от страха и удушья уже не соображает, что несет.

Лишь двое мужчин, служивших когда-то конунгу Ольвдану, увидели в них смысл. Торвальд, понявший все первым, растолкал воинов с топорами, которые все еще пытались прорубить лаз в опочивальню — хотя по венцам уже вовсю бежал огонь. Рявкнул:

— Посторонись.

И лезвием топора отщепил то, что казалось другим нижним венцом, а на деле было толстой доской, прибитой к бревнам снизу. Упал на колени, в несколько стремительных взмахов все тем же топором начал рыть канавку под венцом. К нему присоединился второй, тоже заработал лезвием, отгребая землю.

А потом невеста ярла закричала, совсем близко, по ту сторону стены. И Торвальд понял, что надо спешить. Сунулся под нижнее бревно, протиснулся, на ходу ладонями отгребая в стороны почву.

На поясницу ему посыпались угли, отлетевшие от стрех крыши. Торвальд дернулся, но не вылез. Его товарищ, сидевший рядом, голыми руками стряхнул с тела багровые головешки.

Торс Торвальда исчез в дыре. Затем он выволок оттуда дергающееся тело.

И Свальд, подошедший поближе, узнал Сванхильд. Голую, без всего…

Он поспешно кинулся вперед, сбрасывая с плеча плащ.

Воин, оставив женщину валяться у его колен, схватился было за свою прожженную рубаху, собираясь ее снять — и накинуть на женщину ярла. Но она вдруг вцепилась ему в руку, захрипела что-то.

И он, тут же отпихнув в сторону Сванхильд — на которую уже накидывали плащ, заворачивали, поднимали с земли — снова полез в дыру. Скрылся под нижним венцом по пояс. Странно завозился, упираясь носками сапог в землю.

Его товарищ, сидевший рядом, вцепился ему в щиколотки, рванул, вытаскивая.

Рядом уже сгрудились другие, помогая. Сначала показался Торвальд, потом то, что он выволок за собой.

Харальд. Без одежды, но не обгоревший, не тронутый огнем — даже косицы не опалены.

По всему телу у него гуляли серебряные сполохи, вытянутые жгутами. Ползли, выгибались…

Затрещало, на доме начали рушиться стропила и перекрытия. Пламя выхлестывало из-под дерновой крыши.

— Харальд, — рявкнул кто-то.

И тряхнул его за плечо.

Он открыл глаза. Прямо перед ним, в четырех десятках шагов, горел хозяйский дом — и огонь, текущий по бревнам, кипел червонным золотом. Рядом, слева от него, кто-то был. Все то же червонное золото высвечивало плечи и лицо.

Свальд.

Над головой брата отливало золотом небо над Йорингардом. Значит, это не отсветы пожара — это в нем самом наконец-то проснулся дар Одина…

Предавший его в самый нужный момент. Когда надо было спасать девчонку там, на пожаре. И спасаться самому.

Харальд с шипением втянул воздух. Боль, тисками сжимавшая голову в опочивальне, теперь исчезла. И в груди не жгло, даже в горле не першило.

Он рывком сел, затем поднялся на ноги. Обнаружил, что раздет. Тело прикрывал чей-то плащ, накинутый на плечи.

Но ему было не до этого. Харальд оглянулся, ощущая, как золото перед глазами поддергивается краснотой — и ползет, наплывает безумие, захлестывает сознание ненависть. К предателю, поджегшему дом, ко всем тем, кто стоит тут, рядом…

Он рявкнул, цепляясь за последнюю мысль, державшую его на грани — и не дававшую утонуть в спекшейся ненависти, за которой мыслей уже не будет:

— Сванхильд? Где она?

— Она жива. Ее тоже вытащили… — начал было брат.

Но он перебил:

— Сюда ее. Приведите… принесите. Быстро.

Внутри плескался холод. Внутренности сводило от клокочущей ярости. Где-то здесь прятался предатель, поджегший его дом — а рядом стоял Свальд. В рубахе без единой подпалины.

Но загорелось почему-то со стороны входа, где была его опочивальня.

И все же он стоял тут, целый и невредимый.

Ему нужна девчонка, иначе он придушит брата, даже не расспрашивая. Руки уже дергались, взгляд упорно возвращался на горло Свальда. Червонное золото, залившее весь мир, на его шее высветлялось. Призывно, ярко…

Харальд ощутил, как кривятся губы. Как наползает на лицо кривой оскал.

Люди, выстроившись цепочкой от берега, передавали друг другу ведра. Плескали на огонь водой.

Однако пожар уже набрал силу, и вода испарялась, не долетая до бревен. Ветер поддувал, рассыпая по воздуху ворохи искр. Пламя вот-вот могло перекинуться дальше, на другие дома.

Харальд глянул на горевший хозяйский дом — и равнодушно отвел глаза. Окинул взглядом крепость, высматривая Сванхильд.

Свальд сказал настойчиво:

— Харальд, посмотри на свою кожу…

Он вскинул руку — но золото горело в глазах, и все, что удалось разглядеть, это светлые длинные росчерки, дергающиеся и ползущие от пальцев к локтю. Словно живые.

Тут перед ним поставили Сванхильд — и Харальд отвлекся от своей руки. Чей-то голос торопливо сказал:

— Прости, ярл… мы как раз несли ее в женский дом — одеться, умыться. Но ты приказал, так что пришлось вернуться.

Она стояла, покачиваясь, с опаленными волосами, с лицом, измазанным сажей. Тоже укрытая плащом, как и он.

И Харальд видел, что под ним ничего не было. Ненависть заворочалась внутри еще сильней. Ее спасли, но при этом видели без всего. Нагую. Рассмотрели то, что положено видеть лишь ему…

Какая-то недобрая мысль начала нарождаться — но тут Сванхильд шагнула вперед. Оступилась, покачнулась, едва не уткнулась носом в его грудь. Харальд подхватилдрожащее тело, прикрытое тяжелым сукном плаща, сжал, поддерживая и притягивая к себе.

— Не умирать, Харальд, — прохрипела девчонка.

И высвободила из-под плаща одну руку. Коснулась его щеки. Глаза на лице, испачканном сажей, засияли, наливаясь слезами.

Кипящее золото, горевшее у него перед глазами, быстро выстывало, переливаясь в обычные рыжеватые отсветы пожара. Ненависть утихала. Рука на щеке дрожала…

Он наклонился сверху, глядя ей в лицо. Проскрежетал тихо, так, чтобы услышала только она:

— Опять приказываешь?

В голосе слышался отзвук ярости, еще не прошедшей, не улегшейся до конца — и насмешка.

Сванхильд сглотнула, но взгляда не отвела. И руки не отдернула.

Харальд ощутил, как опускается вздернутая верхняя губа. Как исчезает с лица оскал. Выдохнул уже ровным голосом:

— Как прикажешь, жена ярла. Буду жить.

— Мне об этом рассказывали, — восхищенно заметил рядом Свальд. — Но увидеть самому — это совсем другое дело. Брат, ты больше не светишься…

Харальд хмуро глянул в его сторону, и Свальд заткнулся. Заодно мимоходом посмотрел на свою руку, вцепившуюся в бок Сванхильд — под лопатками, так, чтобы поддержать.

Кожа как кожа.

— Где там родичи моей невесты? — спросил он, снова переводя взгляд на нее.

Кейлев, уже стоявший рядом, в двух шагах от него, отозвался:

— Мы тут, ярл.

— В женский дом ее, — распорядился Харальд, по-прежнему цепко держа Сванхильд. — Все, как тут уже сказали — одеть и умыть. Найди ей молоко с медом, пои непрестанно. Она обожглась?

Старик крякнул.

— Мы не посмели оглядеть ее всю… на спине что-то есть. Но на руках и ногах ожогов вроде бы нет.

— Хорошо, — проворчал Харальд. — Пусть ее осмотрят рабыни. Потом доложишь мне. И охранять. Хорошо охранять.

Сванхильд все не отрывала ладони от его щеки, поглаживала дрожащими пальцами. И ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы разжать руки, вцепившиеся в нее — так вцепившиеся, что ладони ощущали хрупкие ребра под тканью плаща. Тело все настойчивей просило своего…

Но сейчас было не до этого. На него смотрело много глаз, и следовало найти того, кто пытался сжечь его вместе с девчонкой.

Да еще искры летели по ветру, грозя пожаром уже всему Йорингарду.

Харальд разжал пальцы.

Болли тут же подхватил Сванхильд на руки — она дернулась, застыла неловко. Кейлевсон, не обращая на это внимания, понес ее к женскому дому. Следом ушли Ислейв и сам Кейлев, еще пара мужчин.

Харальд нахмурился — ему пора было заняться крепостью. И не только ей.

Он развернулся, заревел:

— Тащите с драккаров багры. Растаскивайте бревна. Иначе пожар пойдет по всей крепости.

Вскоре все было закончено. С грохотом раскатились обуглившиеся бревна и головешки, подцепленные баграми. Их тут же начали забрасывать землей. Выплескивали на них воду…

— Начнем, пожалуй, — объявил Харальд, оглядываясь. — Самое время поискать предателя, который поджег мои покои. Всех хирдманов — ко мне. Только Кейлева не зовите. Кто первый увидел пожар? И поскольку я теперь погорелец… Плачу полмарки серебром за пару новых, неношеных штанов и рубаху. Столько же за сапоги.

— Значит, тебе я обязан жизнью моей невесты — и своей. — Харальд прищурился, разглядывая стоявшего перед ним воина.

Того самого Торвальда, которому когда-то чуть не раздавил руку на допросе, выспрашивая, где тот видел Рагнхильд и о чем с ней договорился.

А потом все-таки взял в свой хирд.

Сейчас светлые волосы Торвальда были опалены. Над одним ухом краснела широкая проплешина обожженной кожи. Лицо и рубаха были измазаны в земле и саже.

Торвальд осторожно, как-то неловко пожал плечами — похоже, там тоже были ожоги.

— Хорошо, что ты додумался залезть под половицы, ярл. Иначе сгорел бы.

Я не залазил, недовольно подумал Харальд.

Последнее, что он помнил — это как во второй раз замахнулся секирой, целя по бревнам. А потом — все.

Выходит, в подпол его затащила Сванхильд. И как только смогла?

Он хмыкнул, подумал насмешливо — вот что девчонка умеет, так это сбегать. В этом деле она, похоже, посмышленей его самого. На этот раз Сванхильд убегала от смерти, прихватив его с собой.

А дар Одина его предал. Сначала уснул, не дав ему прорубить путь наружу — а потом проснулся, чтобы уберечь его самого от огня. Но только его…

Не девчонку.

И наследие отца, вся его сила, в горящей опочивальне словно исчезла. Он позорно потерял сознание, пока девчонка все еще держалась.

В памяти вдруг всплыли слова Ермунгарда — пока мой сын живет, мое проклятье, вечное изменение плоти, спит…

Спит или переходит на сына? Может, то, что с ним случилось, очередной шаг в изменении, перекинувшемся на него?

Причем на нем нет ожогов, словно он и не побывал в огне. И голова не болит, нет кашля, жжения в груди. А ведь после того, как надышишься, такое бывает еще несколько дней. Он жив, здоров — и невредим до отвращения.

Как будто и не дышал совсем недавно дымом. И не потерял сознание в горевшем доме.

Он целехонек, но девчонка нет.

Взгляд Харальда метнулся к женскому дому. То, что случилось сегодня, надо учесть. Надо учиться жить, как простой человек. На всякий случай.

— Хорошо, что твоя невеста крикнула про землю, — добавил Торвальд. — Тогда мне в голову мысль и стукнула. Я же еще у конунга Ольвдана служил. Знаю, как здесь дома устроены. Вот и решил прорыть проход под окном — вдруг вы догадаетесь под половицы залезть. И ты догадался, ярл.

Харальд нахмурился, бросил:

— Догадалась Сванхильд. В подпол меня затащила она.

Он не стал объяснять, что позорно сомлел. И валялся без памяти, пока его спасала слабая девка. Подумал хмуро — хватит с его людей и того, что они сейчас услышали. И увидели. Объявил:

— Я теперь обязан жизнью своей женщине… а тебе, Торвальд, я обязан и ее жизнью, и своей. Хочешь стать хирдманом?

Тот громко выдохнул, кивнул, посмотрев горящими глазами.

— Не радуйся больно, — предупредил Харальд. — Хирда для тебя нет. К весне соберутся люди, тогда и начнешь командовать. Но драккар можешь выбрать уже сейчас. Из тех, что стоят и без хирда, и без хирдмана. Теперь ты, Свальд.

Он перевел взгляд на брата.

— Скажи-ка мне, Свальд, почему тебя не было в твоей опочивальне, когда загорелась хозяйская половина?

Свальд посмотрел на него неверяще. Неторопливо ответил:

— Ты подозреваешь меня, Харальд? Я не стал бы тебя убивать. Я еще помню, что мы с тобой родичи. Стражники, что стояли у двери хозяйской половины, могут подтвердить, что я ушел, когда пожара еще не было.

Харальд глянул на толпу, собравшуюся вокруг. Вперед выступил Свейн, быстро сказал:

— Стражники мертвы. Оба. Одного мы вовремя оттащили от огня, он валялся перед домом. А труп второго наполовину сгорел — его оставили сидеть у стены. У уцелевшего перерезано горло. Чисто, одним движением. Я так овец режу.

— Что скажешь, Свальд? — Харальд прищурился. — Чтобы опытного воина так убили, он должен был подпустить к себе убийцу. Или посторониться, выпуская его из двери.

Брат набычился, угрюмо бросил:

— Я не убивал. Когда я уходил, стражники были живы.

— Скажи мне, куда ты ходил посреди ночи, Свальд, — обманчиво мягким голосом попросил Харальд. — И может, я тоже поверю, что ты не убивал моих людей. И не поджигал моего дома.

Свальд стиснул зубы, по щекам катнулись желваки.

— Мне не нравится, что ты первым делом заподозрил меня, родич — но я скажу тебе все. Все равно собирался попросить ее у тебя.

Значит, бегал к какой-нибудь бабе, подумал Харальд. Или прикрывается этим. Сейчас далеко за полночь. За половину ночи можно успеть многое — сначала дождаться, пока в соседней опочивальне уснут, а потом убить стражников и поджечь дом. И где-то между делом еще и потискать бабу…

— Я этой ночью встречался с Ингрид, одной из дочек Ольвдана, — объявил Свальд. — Ко мне в опочивальню она войти не захотела. Ингрид знает, что ты решил продать ее на торжище, вместе с сестрами. Она сказала, что прежде, чем ее продадут какому-нибудь чужаку, хочет узнать ласку мужчины Нартвегра.

— Узнать ласку… — Проворчал Харальд. — Девственница, что ли?

Свальд пожал плечами, бросил с вызовом:

— Это мы обсуждать не будем. Я хочу попросить ее у тебя, брат. Я знаю, что Ингрид и еще одну дочь Ольвдана оставили для тебя. Но тебе было не до них, а теперь ты хочешь их продать. Я заплачу за нее, сколько скажешь. Только пусть это станет не платой за рабыню, а выкупом за свободную женщину. Своей рабыней ты ее не объявлял, сюда, как добычу, Ингрид не привозили…

— Тебе сейчас не о девках нужно думать, а о себе, — буркнул Харальд.

И подумал — еще одна Ольвдансдоттир. Совпадение? Случайность?

Он недовольно скривился, спросил:

— Почему эта Ингрид не захотела прийти в твою опочивальню? До сих пор твои девки, насколько я помню, не испытывали страха перед койкой, на которой ты спишь.

— Она боялась не койки, а тебя, — ровно ответил Свальд. — Не хотела, чтобы ты узнал, что она встречалась со мной.

Харальд рявкнул, теряя терпение:

— Хватит об этом. Мы говорим о поджоге, а не о твоих шашнях с бабами, Свальд. Где вы с ней развлекались?

— В бане. Той, что у самой стены.

Харальд глянул на воинов, отыскал взглядом Свейна.

— Так. Девка, надо думать, уже убежала в женский дом. Тащите-ка ее сюда. А ты, Свальд, расскажи, где и когда она успела назначить тебе встречу в бане.

— Будем сплетничать здесь, как старые бабы? — недобро спросил Свальд. — Обсуждая женщину, у которой нет защитника? Поскольку ты ей не защитник, а мне она пока не принадлежит?

Харальд вдохнул и выдохнул. Перед глазами опять вроде бы побежали золотые отсветы, лицо брата окрасилось в желто-красное, посветлело…

Надо успокоиться, подумал он. Невозможно жить, не отрываясь от Сванхильд. Значит, надо научиться смирять то, что сидит у него внутри. Чем бы оно ни было.

И как бы оно не изменялось, меняя при этом его самого.

Кроме того, это его брат, таскавший ему в коровник куски мяса. Прежде чем его осудить, надо увериться в его измене.

— Я хочу знать, было ли у тебя время убить, поджечь, а потом сбегать к бабе, Свальд, — бросил Харальд. — Хочу допросить тебя — а потом ее. И посмотреть, совпадут ли ваши слова. Ты будешь отвечать? Или мне придется тебя пытать?

— Она стукнула в мое окно уже после того, как стемнело, — резко сказал Свальд. — Я открыл ставню, но лица не увидел. Однако успел поймать ее руку. Мягкая, без морщин и мозолей, пахла благовониями. Здесь, в крепости, не так много женщин, у которых есть благовония. Пришедшая позвала меня в дальнюю баню. Я оделся и пошел. Стражники, когда я выходил, стояли у двери, живые и здоровые. То, что ее зовут Ингрид, и все остальное я узнал уже в бане.

— А где ты был, когда узнал о пожаре?

На щеках Свальда по-прежнему выступали желваки. Углы рта поддергивались…

— Все там же, в бане. Тут же побежал. Увидел твою невесту в окне. Потом то, как ее вытаскивали из-под дома. Следом тебя. Все.

Выходит, Свальд тоже видел Сванхильд голой, недовольно подумал Харальд. Но с этим уже ничего не поделаешь. И вины девчонки в этом нет. Покрывало, в которое она завернулась, скорей всего, соскользнуло, пока ее вытаскивали. Или пока она залазила в подпол, затаскивала туда его самого…

— Отведите хирдмана Свальда в сторону, — буркнул он. — Пусть подождет, пока я не допрошу эту девку. Кто первым заметил пожар?

Несколько воинов выступили из круга, собравшегося вокруг Харальда. Среди них был и Бъерн — значит, этой ночью была его очередь присматривать за крепостью.

Харальд прищурился.

— Расскажите мне, что вы видели.

— Я заметил языки огня, когда стоял у ворот, — быстро доложил Бъерн. — Сначала загорелось под крышей, там, где чердак. Почти тут же заполыхал угол слева от входа. Пока я добежал, пламя уже пошло по всему дому. К двери было не подступиться. Мы только и успели, что оттащить тела стражников.

— Ты и твои люди заметили кого-нибудь, пока бежали? — спросил Харальд.

Хотя уже был уверен, что никого подозрительного ни Бъерн, ни другие не видели. Тот, кто подстроил это, не так глуп, чтобы попасться на глаза после начала пожара…

Бъерн качнул головой.

— Ларс, — медленно сказал Харальд. — Ты, как я понимаю, прибежал сюда из мужского дома? Ты что-нибудь видел? По дороге, может быть?

Ларс шагнул вперед из круга воинов.

— Я видел то же, что и другие, ярл. Закричали, я вскочил. Прибежал сюда, а тут уже все горит. И ничего такого по дороге не заметил. Все бежали только сюда.

Харальд нахмурился, приказал:

— Бъерн — иди проверь стражу на стенах и у ворот. Опроси всех, кто там стоит, может, они что-то видели. Или слышали. Меня интересует все — шум возле стен, птичий крик в неурочный час, волчий вой, хрустнувшая ветка… и случайно замеченные тени. Ларс, на тебе берег. Опроси тех, кто приглядывает за драккарами. Пересчитай лодки, сам загляни в каждую. Узнай, не почудилось ли чего дозорным на берегу. Скажем, волна слишком сильно плеснула, или камень в воду упал. И еще. Усильте стражу. Вдруг тот, кто поджег мой дом, решит сбежать. Чтобы из Йоринграда мышь не смогла выбраться, вы меня поняли? Идите.

Харальд уже успел дойти до трупов стражников, которых оттащили в сторону от сгоревшего дома, и даже осмотреть их, когда появился Свейн с озабоченным лицом.

— Ингрид нет в женском доме, ярл. Я там всех девок по головам пересчитал. Одной не хватает. И стража на выходе сказала, что одна из баб вышла после того, как солнце зашло — а назад не вернулась.

— Так… — Харальд помолчал. — Сбегай-ка в баню, Свейн. Может, она решила там затаиться, и вернуться к себе позже, когда народ уже разойдется. И кстати, где Убби?

Бъерн переглянулся с Ларсом.

— Мы посылали людей, чтобы его привели. Но говорят, он так устал с молодой женой, что только мычит и не выходит.

Харальд молча кивнул. Сказал неохотно:

— Иди, Свейн. Я подожду тебя тут.

Хирдман умчался, Харальд перевел взгляд на пепелище — длинную насыпь из догоравших головешек и обуглившихся бревен.

Ни зала для пира, ни опочивальни, чтобы привести туда молодую жену после свадебного пира.

Я решу это, подумал он.

Правда, свадьбу придется немного отложить — но зал и опочивальня у него будут. Заодно и Сванхильд успеет поправиться. После всего, что у нее было, для этого потребуется время. Рана на плече, потом придавленная щиколотка, а сейчас пожар. И он еще не знает, насколько тяжелы ее ожоги.

Скорей бы уж Кейлев пришел, мелькнула у него нетерпеливая мысль. Рассказал, что там высмотрели рабыни…

Но вместо рабынь явился Свейн. С телом на руках.

— Мертва? — холодно спросил Харальд, когда хирдман подошел поближе.

И метнул взгляд на Свальда, которого придерживали в сторонке четверо воинов, окружив со всех сторон.

Огни факелов, горевших в толпе его людей, высвечивали лицо брата. Прищуренные глаза, искривленный рот.

Похоже, Свальд тоже заметил, как безвольно свисают руки и ноги Ингрид, подумал Харальд. Как запрокинулась голова…

— Сердце бьется, но редко, — пропыхтел Свейн, останавливаясь рядом. — Если она и жива, то с ней что-то неладно. Но ран вроде бы нет.

Харальд шагнул к нему. Махнул одному из воинов, державшему факел, чтобы тот подошел поближе. Подхватил девичью голову, ощупал.

В конце концов, Свальд мог и сам позаботится о том, чтобы Ингрид никому ничего не рассказала. Один умелый удар — и человек умирает именно так, потихоньку, без ран и крови, не приходя в себя.

И только потом, убрав руки, Харальд посмотрел в лицо Ингрид. Спокойное, расслабленное. Облизнул два пальца, коснулся тонко вырезанных ноздрей. Следом придавил шею под подбородком. Дыхания не ощутил, но рядом с горлом редко, едва заметно бился пульс…

Он бросил еще один взгляд на брата. У того искривленный рот уже превратился в оскал.

— Приведите Свальда, — распорядился Харальд. — Пусть тоже посмотрит.

Может, это все-таки дело его рук, мелькнула у него мысль. Хотя нет, тут явно какое-то зелье — а такое любят в основном бабы. Мужик дал бы девке по голове. Но вмятин или шишек на голове нет…

Свальд подошел, локтем отпихнул Харальда — он молча отступил.

Брат двумя ладонями подхватил голову Ингрид, ощупал, почти в точности повторив движения самого Харальда. Спросил угрюмо:

— Что с ней?

— Я тоже хотел это спросить, — бросил Харальд. — Но у тебя. Ведь это ты оставил Ингрид в бане? А нашли ее уже такой.

Свальд вдруг отпустил голову Ингрид — и подсунул руки под ее тело. Харальд кивнул Свейну, позволяя.

И тело очутилось на руках у Свальда. Тот опустил Ингрид на землю, замер рядом, стоя на коленях.

Харальд несколько мгновений размышлял, глядя на опущенную голову брата.

Может, тот притворяется. И на самом деле он просто убрал Ингрид, чтобы девка не сболтнула чего-нибудь лишнего, когда ее будут допрашивать.

И все же, все же…

Слишком чисто обрублены все концы в этой истории. И все слишком явно указывало на Свальда.

А его Харальд помнил и знал еще с детства. Он мог позубоскалить, обмануть девку, отвернуться от того, чего не хотел замечать…

Но не устроить все это. Убить двух стражников, попытаться сжечь брата, использовав бабу как прикрытие — и тут же ее прикончив…

Все было слишком глупо и слишком расчетливо одновременно. Свальд на такое не пошел бы.

К тому же именно брат за день до пожара посоветовал поставить охрану у хозяйского дома.

Харальд подошел, присел на корточки над телом Ингрид по другую сторону от Свальда. Пробормотал, глянув на воина, державшего факел:

— Посвети.

И когда тот подсунул горящее древко поближе, приподнял девке веко. Чернота зрачка расползлась, оставив от голубизны глаза лишь тонкое колечко.

Надо бы запомнить, подумал он. Кто его знает, вдруг когда-нибудь снова придется такое увидеть. Хоть и не хотелось бы.

Свальд тяжело глянул с той стороны, выдохнул:

— Умирает. Я там на пожаре кое-что себе пообещал. Что развешаю кишки того, кто решил тебя сжечь, по стенам Йорингарда. Конечно, теперь право мести за тобой. Но если найдешь убийцу Ингрид — отдай его мне. Стены у тебя слишком пустые.

— Убийцу… — проворчал Харальд, поднимаясь. — Полагаю, тут какое-то зелье. И посмотри на ее лицо, на руки, Свальд. Ей никто не впихивал его насильно. Она приняла его сама. А если девка не казалась опоенной, пока ты ей занимался в бане, значит, она выпила зелье уже после твоего ухода. Так она казалась опоенной или нет?

— Нет, — помедлив, уронил Свальд.

Харальд перевел взгляд на Свейна. Распорядился:

— Двух людей с факелами мне. Пойду посмотрю на баню. И пусть те, кому завтра выходить на стражу, идут спать. Остальные, если хотят, могут разойтись. И еще кое-что. Пошли человека в кладовую с оружием. Пусть подберет мне какую-нибудь секиру, потяжелей. А то без оружия даже хуже, чем без штанов.

Ничего подозрительного в бане Харальд не нашел.

Над лавкой в остывшей парилке витал запах благовоний — а на краю светло-желтой доски темнел крохотный потек крови.

И без слов было ясно, что тут произошло, в каком месте и как.

Харальд ощупал женский плащ, так и оставшийся висеть в предбаннике. Передвинул лавки, заглянул во все углы, отыскивая баклажку — или что-то еще, в чем могли принести зелье.

Но так ничего и не нашел.

Сосуд она могла выбросить, подумал Харальд. Выпила, открыла дверь, швырнула баклажку в сторону — и села на лавку дожидаться смерти…

Он нахмурился. Можно, конечно, притащить сюда одного из псов, дать ему понюхать плащ Ингрид. И найти то, в чем девка принесла зелье.

Но особого смысла в этом не было. Баклажка ему ничего не даст.

Харальд задумался.

Что он знает? Его и Сванхильд хотели сжечь заживо. Стражники у дверей хозяйской половины были зарезаны. И сестра Рагнхильд выманила Свальда наружу именно в эту ночь. А потом покончила с собой.

Могла ли Рагнхильд хотеть его смерти? Пожалуй, да, решил Харальд. В этом случае жизнь Белой Лани и ее сестер могла измениться.

Если он умрет, Йорингард достанется родичам. В его войске полно людей, которые раньше служили ярлам Сивербе. Целых три хирда. Все они тут же сплотятся вокруг Свальда. И Рагнхильд предложит ему себя…

А Свальд слишком любит женщин, чтобы отказаться от той самой Белой Лани в своей постели. И у него нет причин продавать ее сестер. Кроме того, он никогда не убивал своих женщин, в отличие от берсерка Харальда.

Может, он все-таки зря подозревает Рагнхильд? Ингрид могла сама пожелать уйти из жизни — сначала познав, как она сказала Свальду, ласку мужчины Нартвегра, а потом выпив зелье. Если гордая дочь конунга не захотела участи простой рабыни…

А поджог мог устроить кто-то другой. Скажем, очередной посланец Готфрида.

И тогда он точно не погиб бы в огне. Тем, кто стоит за германцем, берсерк Харальд нужен живым.

Пожар могли устроить для того, чтобы убрать Сванхильд, подумал вдруг Харальд. Если уж Ермунгард догадался обратить на девчонку свое змеиное внимание, то и светлые боги могли ее заметить. И решить, что без своей славянской девки он быстрей и верней поднимется в небо.

В этом случае все сходится — и то, что его вдруг поразило бессилие, когда надо было спасать Сванхильд. И то, что его самого огонь не тронул.

Или случившееся с ним все-таки результат изменений, о которых говорил родитель?

Но сестра Лани выманила Свальда из опочивальни слишком вовремя, угрюмо подумал Харальд. Готфриду и его людям все равно, что будет с ярлом Огерсоном.

А Рагнхильд нужен Свальд, чтобы было потом под кого залазить. И чтобы не навлечь на себя месть ярла Турле. Тот мог о чем-нибудь догадаться. Да и Огер никогда не был дураком…

И в этом случае Ингрид отравилась, чтобы не проговорится, если кто-нибудь начнет ее спрашивать, зачем она выманила Свальда из покоев именно в эту ночь.

Харальд скривился. Подумал — пожелай Ингрид покончить с собой, чтобы не стать рабыней, могла бы сделать это и раньше. Пока его здесь не было. Мужиков в крепости, уходя, он оставил достаточно — было от кого познать ласку мужчины Нартвегра.

Разве что она захотела познать ее именно со Свальдом. Все-таки она дочь конунга, а он ярл…

Харальд вздохнул, потер лицо обеими руками. Посмотрел на пальцы.

На одной из ладоней остались черные разводы — со щеки, которой касалась Сванхильд. На его собственной коже после пожара не было ни копоти, ни сажи. Похоже, ему смерть и впрямь не грозила.

А вот девчонке — да. И виноват в этом он. Он позволил предателю затаиться в крепости, нанести удар. Или даже не предателю, а предательнице…

Мысли упорно возвращались к Ранхильд.

Харальд оскалился. Если его догадка верна, то какой он, к Хелю, ярл, когда его в собственной крепости пытается сжечь чужая баба?

Но кто прикончил двух стражников? Того, чье тело не обгорело, зарезали, как овцу, чистым ударом по горлу. А опытного воина ни одна баба так не убьет. Просто не сумеет. Разве что ткнет ножом в спину.

Впрочем, у Рагнхильд могли иметься сообщники. В крепости сейчас есть бывшие воины конунга Ольвдана. Правда, Лань сидит под стражей…

А давно ли, подумал вдруг Харальд, я сам ставил стражу и к двери своих покоев, и к крыше над опочивальней, чтобы только усторожить девчонку? У Рагнхильд, помимо двери, оставалось оконце.

Он скрипнул зубами. Если это Рагнхильд… получается, сначала он разозлил эту бабу, пообещав продать ее сестер и приказав Убби с ней разобраться. А потом не сумел за ней уследить.

Харальд вышел из бани, посмотрел на толпу воинов, стоявшую за дверью. Люди ждали, не желая расходиться по мужским домам. Они тоже хотели узнать правду — хотя бы для того, чтобы не пришлось вскоре тушить еще один пожар. Или самим не сгореть.

Он зашагал прямо на толпу. Воины молча расступились, потом двинулись следом — темной, молчаливой рекой.

У дверей женского дома стояли трое стражников. Харальд, подойдя, коротко спросил:

— Кто выходил отсюда после заката?

— Одна из конунговых дочек, — ответил тот, что постарше. — И недавно Болли с двумя парнями вынес твою невесту, ярл. Сначала занес, а потом потащил отмываться после пожара…

Хорошо, что в Йорингарде две бани, мелькнула у Харальда мысль. Раз он не встретил Болли по дороге — значит, тот догадался повести Сванхильд в другую баню. Не ту, где отравилась Ингрид.

— Больше никого не видели?

Стражники качнули головами.

— Уверены? — больше для порядка спросил Харальд.

— Да, ярл.

— А Убби все еще там?

— Да, ярл.

Он кивнул — и повернулся к воинам, стоявшим у него за спиной.

— Ждите здесь. Да, и на всякий случай — разойдитесь-ка цепью вокруг дома. Если кого заметите, хватайте и тащите ко мне.

Деревянные срубы, мелькнуло у него в уме. Он привык к Хааленсваге, где все строения каменные — и основания стен уходят глубоко в землю. Но здесь дома из бревен. А их в землю не вкапывают, просто ставят на угловые опоры, чтобы не сгнили нижние венцы. По краям подсыпают землю…

Он об этом забыл, а девчонка вспомнила. И поэтому выжила, даже пыталась спасти его.

Иначе лежала бы сейчас кучкой обгорелых костей на пепелище.

Перед глазами плеснуло красным. Вот теперь дар Одина отозвался.

Харальд дернул резную ручку двери — та осталась у него в руках. Створка с размаху хлопнула по бревенчатой стене, перекосилась.

Проход между опочивальнями был пуст, только у двери Рагнхильд замерли двое воинов. Он подошел — и даже не спрашивая, выходил ли кто отсюда, врезал по доскам кулаком.

Подумал мельком — хорошо, что Сванхильд сейчас в женском доме нет, и можно не сдерживаться. Того, что будет, ей лучше не видеть. И не слышать.

Створка с грохотом слетела с петель.

— Кто там? — испуганно крикнула Рагнхильд.

Следом что-то прохрипел Убби.

За порогом вышибленной двери была темнота. Внутри завозились, скрипнула половица. Харальд посмотрел на одного из стражников, приказал:

— Принеси светильник.

Рагнхильд пролепетала в опочивальне:

— Убби, вставай. Кто-то вышиб нам дверь… вставай, прошу тебя. Мне страшно.

Вернувшийся воин протянул Харальду светильник, снятый с полки в конце прохода. Он вошел, следя за тем, чтобы не стиснуть ручку светильника слишком сильно. Еще сомнется…

Ольвдансдоттир стояла у стены за кроватью, накинув на себя покрывало. Убби как раз сейчас садился на постели. Голый, сонный, заспанный…

И двигающийся слишком медленно для бывалого воина.

Харальд остановился в двух шагах от кровати. Убби пробормотал, уставясь на него:

— Ярл? Ты врываешься ко мне, когда я занят со своей женой?

— А ты был с ней занят? — прошипел Харальд. — У меня этой ночью сгорел дом, Убби. Как раз тогда, когда ты спал крепким сном. У меня сегодня едва не сгорела невеста. Все мои хирдманы были на пожаре — не было только тебя.

— Да я спал, ярл, — проворчал Убби. — Ты из-за этого, что ли? Я после вчерашнего еще не отошел… и это не причина, чтобы выламывать мне дверь.

— Нет, — согласился Харальд. — Это не причина. А вот твоя жена — это причина.

Убби вдруг задышал чаще, явно просыпаясь. Поднялся с кровати, набычился.

— Моя жена? Что ты хочешь сказать, ярл?

— Что твоя жена подожгла мой дом, — объявил Харальд.

И посмотрел на Рагнхильд.

Та в ужасе округлила глаза, крикнула:

— Это ложь, Убби. Я была тут, с тобой, всю ночь.

Убби с рыком покрутил головой, просыпаясь уже окончательно. Спросил, глянув на Харальда:

— Одеться позволишь?

— Давай, — бросил он.

И ощутил, как пальцы вминаются в ручку светильника.

Движения Убби были слегка замедленными, но прежней неповоротливости в них уже не было. Он молча натянул штаны с рубахой, сапоги. Взял прислоненный в углу меч, с наброшенным на крестовину рукояти поясом. Одной рукой, ловко прижимая конец пояса искалеченной кистью, застегнул его.

И сказал, поворачиваясь к Харальду:

— Моя жена и впрямь была со мной всю ночь, ярл. А что до этого пожара, — Убби вдруг зевнул на полуслове, досадливо скривился, яростно потряс головой. Закончил: — Она тут не причем. Спроси у парней, которые сторожили дверь. Рагнхильд отсюда не выходила.

— Я бы поверил тебе, Убби, если бы ты не зевал даже сейчас, — низким голосом сказал Харальд. И посмотрел на Рагнхильд. — Перед тем, как мои покои загорелись, Ингрид, ее сестра, выманила Свальда из опочивальни. А потом выпила зелье — и уснула, похоже, навеки. И вот я задаюсь вопросом — не слишком ли много людей у меня в крепости спят как раз тогда, когда мне нужно с ними поговорить?

— Ингрид мертва? — потрясенно воскликнула Рагнхильд. — Как… почему?

Харальд долю мгновенья смотрел на нее — и вдруг ощутил, как на лицо выползает кривая усмешка.

— Если бы я не знал, что у моего родителя рождаются только сыновья, я бы спросил у тебя, кто твой настоящий отец, Белая Лань.

— Ольвдан, — смело сказала Рагнхильд. — Конунг Ольвдан — вот мой отец. И ты напрасно думаешь, что это я подожгла твой дом, ярл Харальд. Я сижу здесь под стражей уже много дней. Воины, которых ты поставил охранять мою дверь, могут это подтвердить. А сейчас я должна оплакать мою сестру, которая умерла из-за меня. Не сделай я той глупости, ты не стал бы продавать моих сестер в рабство, а Ингрид не захотела бы убить себя. Вот моя настоящая вина — а не та, которую ты мне приписываешь.

Убби тоже метнул взгляд в сторону своей жены. Сказал громко:

— Я понимаю, ярл, что ты хочешь найти виновного. Но ты торопишься — и обвиняешь невинную женщину. А между тем настоящий предатель где-то прячется. Может, он как раз сейчас собирается сбежать из Йорингарда. Или уже сбежал…

— Почему ты не проснулся, когда тебе стучали в дверь, Убби? — спросил Харальд, не отводя взгляда от Рагнхильд.

Хирдман шумно выдохнул и сделал несколько шагов, заслонив жену от его взгляда.

— Потому что мой свадебный пир случился сразу после похода. Потому что прошлую ночь я не спал — занимался новой женой… и сегодня меня сморило. Да еще выпил эля. Я даже не помню, что за мной прибегали. Парни, надо думать, сюда не вошли, просто стучали в дверь. Вот я и не проснулся.

— Выйди, — тихо сказал вдруг Харальд. — Я хочу поговорить с Рагнхильд.

Убби кинул здоровую ладонь на рукоять меча.

— Я не оставлю свою жену с тобой, ярл. Ты знаешь, что она теперь под моей защитой. И чтобы добраться до нее, тебе придется убить меня. Однако я скажу тебе вот что — ты заподозрил того, кого легче всего обвинить и с кем легче всего справиться. Но подтвердить свои слова ты не можешь. Докажи мне, что это Рагнхильд, и я…

Он вдруг замолчал, стиснув рукоять меча.

Харальд молча кивнул, признавая правоту Убби.

Кивнул, несмотря на то, что лицо Убби в его глазах уже высветило красноватое сияние — и обложили кровавые тени.

— Хорошо, — тягуче объявил Харальд. — Я поговорю с твоей женой здесь. И при этом не двинусь с места. А ты, Убби, отойдешь в сторону, чтобы я мог видеть лицо Рагнхильд, когда начну задавать свои вопросы… и слушать ее ответы. Но если мне понадобиться убить тебя, чтобы спросить твою жену кое о чем, я это сделаю. Я ярл, эта крепость принадлежит мне. И если я хочу спросить свободную женщину о том, что она знает о двух убийствах, я в своем праве. В этом мне никто не может отказать — никто, даже ее муж.

— Двух убийствах? — ошарашено спросил Убби.

— Двух стражников, стоявших у хозяйской половины, зарезали в эту ночь, — ответил ему кто-то вместо Харальда.

Голос прозвучал сзади, из-за спины — и Харальд обернулся, тщетно пытаясь стереть с лица яростный оскал, вылезший сам собой.

Хотя уже узнал голос Свальда.

Брат стоял на пороге опочивальни. Лютый взгляд Харальда он встретил, не дрогнув. Обронил:

— Ингрид умерла. Я все думаю — как все сложилось бы, не пойди я в ту баню?

— Эта девка была бы жива, — бросил Харальд. — И стражники тоже. Тот, кто это сделал, не хотел твоей смерти. Никто не стал бы поджигать дом, пока ты там. А значит, Ингрид не выпила бы зелье.

Он снова развернулся к Убби, выдохнул:

— В сторону. В сторону, Убби — или я тебя прикончу. И все равно посмотрю в лицо Рагнхильд.

— Ярл в своем праве, — спокойно сказал Свальд от порога. — В Сивербе, в имении моего деда, тебя уже считали бы сообщником, Убби. Воины сейчас стоят вокруг женского дома. Они хотят знать — и они имеют на это право — кто убил их товарищей посреди ночи, в крепости, которая стала их домом на эту зиму. Когда войско уже вернулось из похода. Когда нет врага, который бы нападал.

Убби тяжело выдохнул, сделал шаг в сторону. Предупредил:

— Но я не позволю к ней прикоснуться, ярл. Она моя жена.

Харальд ощутил, как задираются вверх углы оскалившегося рта. Все вокруг светилось красным — и он не успел удержать слова, которые сами сорвались с губ:

— Я бы на твоем месте стыдился этого, Убби.

Тот побагровел, задышал учащенно. Но промолчал.

Харальд смотрел на Рагнхильд, сейчас высвеченную красноватыми переливами, горевшими у него перед глазами. Та смотрела испуганно, тревожно…

Но страх был напускной, он чувствовал это. И покрывало, которым она прикрывалась, вроде бы случайно упало с одной стороны, приоткрыв округлость груди под тонкой рубахой. И глаза были расширенны слишком старательно. А рот приоткрыт ровно настолько, чтобы безупречный овал лица не исказился…

Белоснежные волосы Рагнхильд отливали для него сейчас кровью, разведенной в воде.

Харальд помолчал, решая, с чего начать. В уме, затуманенном яростью, мелькнуло — нужно вывести ее из себя. И следить за ней. Смотреть. Он не может обвинить жену своего хирдмана, не имея доказательств. Войско не поймет, люди не поверят…

К тому же он сам не уверен до конца, что его дом подожгла именно Рагнхильд — не сама, конечно, а руками своего сообщника. Или сообщников.

Харальд глубоко вздохнул, сказал протяжно:

— Кто те люди, что толклись возле твоего оконца по вечерам, Рагнхильд? И кто зарезал стражников по твоему приказу?

Его слова о людях возле оконца она выслушала, не дрогнув. Вскрикнула:

— Я никого не приказывала убивать, ярл Харальд. И у моего оконца никого не было.

Голос звучал искренне — и на мгновение по сознанию Харальда скользнула тень сомнения.

Дави, подумал он люто. Дави, а там посмотрим…

— Я найду твоего сообщника, — пообещал он, не отводя от нее глаз. — А потом ты сгоришь. Я запру тебя в одной из овчарен, задвину засов на твоей двери, как его задвинули на моей. И сожгу вместе с овчарней.

— Баня тоже подойдет, — недобро подсказал от порога Свальд. — Та, в которой отравилась Ингрид.

— Это не я, — рыдающим голосом откликнулась Рагнхильд. — Убби, это не я.

Такая не признается, зло подумал Харальд.

— Если бы Сванхильд не вспомнила, что путь из дома лежит не только через дверь… — начал он.

И вдруг заметил, как дрогнуло покрывало на груди Рагнхильд. Дрогнуло — а потом заходило ходуном от частого дыхания. Белой Лани не хватает воздуха? Правда, лицо у нее осталось прежним — разве что рот приоткрылся чуть шире…

И Харальд проглотил слова, которые собирался сказать дальше — о том, что Сванхильд не спаслась бы. Замер, осмысливая то, что уже прозвучало.

Мысли, залитые яростью, крутились в голове тяжело, медленно.

Путь из дома лежит не только через дверь…

Он выдохнул — долго, уже успокаиваясь. Посмотрел на Убби, ощущая, как возвращается к нему самому спокойствие. Приличествующее ярлу, мужчине, воину.

— Кое в чем ты прав, Убби, — ровно сказал Харальд. — Я не должен бросаться словами, которые не могу подтвердить. Однако дом, в котором ты стоишь — мой дом. И никто не может запретить мне осмотреть мой дом. Прошу тебя, возьми свою жену и выведи ее отсюда. Но далеко не уходи — потом я еще раз поговорю и с тобой, и с твоей женой. Свальд, присмотри, чтобы все случилось именно так, как я велел.

— Да, родич, — громко ответил брат.

— Ты выгоняешь меня наружу без одежды, обнаженную? — крикнула Рагнхильд. — На холод?

Вот теперь она действительно испугалась. Лицо исказилось, жилы на шее натянулись…

И взгляд метнулся в сторону. Но не к Убби, а куда-то за его спину. В пустой угол напротив кровати.

— Убби, дай жене свой плащ, — спокойно распорядился Харальд. — Рубаха на ней есть, так что тело прикрыто. Свальд, когда выйдешь наружу, узнай, где секира, о которой я просил. Что-то ее слишком долго несут.

— Хорошо, — хрипло выдохнул брат.

Рагнхильд прижалась к бревенчатой стенке. На застывшем лице жили только глаза. Сверкали загнанно…

Убби, нахмурившись, молча прошагал к сундуку, натянул рубаху. Подхватил плащ, подошел к Рагнхильд. Протянул руку, чтобы отодвинуть ее от стены и укрыть плащом.

Белая Лань вдруг вскочила прямо на кровать, в два прыжка метнулась к своему сундуку…

И наткнулась на Харальда, уже стоявшего там.

— За ножом? — резко спросил он. Перевел взгляд на Убби. — Ты и теперь будешь утверждать, что она тут не причем?

Хирдман угрюмо глянул — и подошел к Рагнхильд, успевшей отступить к стене. Молча ухватил ее за руку, дернул к себе, накинул плащ. Потащил наружу.

Харальд, оставшись один, подошел к полке, где стояли два светильника, сейчас не горевших. Зажег их от того, что по-прежнему был у него в руке. Поставил и его на полку.

И шагнул в угол, куда смотрела Рагнхильд. Осмотрелся, топнул по половице. Крикнул, обращаясь к стражникам, по-прежнему стоявшим возле двери, пусть и выбитой:

— Дайте меч.

За вывернутой половицей открылся лаз, ведущий под простенок. Харальд, убирая доску, ощерился. Значит, это все-таки была Рагнхильд.

Он вышел, глянул вдоль прохода.

Сванхильд с Болли все не возвращались, и это было ему на руку. Дверь в опочивальню по соседству Харальд выбил ударом ноги. Распорядился, посмотрев на стражников:

— Посветите мне.

И вошел в каморку, где в угол за дверью забилась одна из дочек Ольвдана. Девка смотрела на него с ужасом, не дыша. Не решаясь ни крикнуть, ни спросить что-то.

Скорее всего, она слышала разговор за простенком. Ни Харальд, ни Убби голосов особо не приглушали.

Он, не обращая на нее внимания, прошагал в угол за кроватью. Снял половицу возле простенка.

Как и в опочивальне Рагнхильд, та поднялась легко — крепившие ее деревянные шипы кто-то снял. Здесь тоже был лаз.

Значит, Белая Лань переползала из своей опочивальни в эту. Вот только куда она пошла дальше? Выйди Лань в проход, стоявшие рядом стражники ее узнали бы.

Харальд глянул на воина, стоявшего со светильником в руке.

— Подумай, прежде чем ответить. Могла Рагнхильд сегодня вечером выйти из этой опочивальни? Обмотав голову какой-нибудь тряпкой, чтобы ее не узнали, отвернувшись в сторону?

Тот, поразмыслив, качнул головой.

— Нет, ярл. Девки Ольвдана нынче вечером сидели тихо. Только одна вроде бы к сестре заходила — к Сигрид, у нее дверь тут напротив. Но потом ушла. Да еще одна на ночь глядя зачем-то поперлась на двор. В алом плаще, разодевшись…

— Точно?

Воин уверенно кивнул.

— И ничего подозрительного вы не видели, не слышали, — протянул Харальд. Уже не спрашивая, а утверждая.

Мужчина, стоявший напротив, вдруг задумчиво посмотрел мимо Харальда. В угол, где под бревенчатой стеной темнел лаз.

— Прости, ярл, что не сказали тебе об этом раньше — но в последнее время нам всем казалось, будто под полом крысы скребутся. Похоже, это не крысы были?

— И в проходе скреблись? — коротко спросил он.

Стражник снова кивнул. Заявил:

— Нынче вечером мы это шуршание слышали как раз перед пожаром.

Харальд равнодушно глянул на сестру Рагнхильд, забившуюся в угол. Распорядился:

— Убери ее отсюда. И гоните во двор всех девок Ольвдана. Но сначала обыщите каждую. Чтобы были без ножей.

По проходу протопал прибежавший со двора воин, принес ему секиру. Поменьше его собственной и без острия в навершии. Но тоже неплохую.

Через некоторое время все было кончено. Доски сняты — и все лазы в подполье открыты.

Под половицами в опочивальне девки по имени Сигрид Харальд отыскал два окровавленных плаща, вместе с платьями.

И на душе у него было нехорошо.

Выходило так, что стражников убили все-таки бабы. Оба плаща оказались залиты кровью. И вода в ведре для умывания в опочивальне Сигрид густо пахла кровью.

Не зря родитель советовал опасаться баб.

Харальд вышел из дверей женского дома, перед которым уже выстроился круг воинов — не такой широкий, как вчера, когда праздновали свадьбу Убби. Но тоже не узенький.

Подумал — а ведь все могло сложиться по-другому, если бы у Рагнхильд хватило терпения и выдержки забыть все. И то, что она дочь конунга, когда-то владевшего этой крепостью, и то, что ей вдруг понравился ярл Харальд — а тот взял да и отказал.

Жила бы себе любимой балованной женой хирдмана Убби, гоняла бы по дому рабынь. Может, Убби даже выкупил бы ее сестер. Конечно, не напрямую, а окольными путями, через кого-нибудь.

В конце концов, за красивую девку на торжищах дают от трех до десяти серебряных марок, не больше. А Убби, после того, как получил свою долю от добычи, взятой в Веллинхеле, вполне мог выкупить всех сестер разом. Затем отправил бы их в свой дом, откуда собирался забрать мать и первую жену…

Но от себя самого не уйти. В жилах Рагнхильд течет кровь воинов, а не торгашей. Просто жизни в довольстве ей мало, она помнит, кто она — точнее, кем она была.

— Время разобраться с этим делом, — объявил Харальд.

И бросил на землю перед собой окровавленное бабье тряпье, которое вынес из женского дома.

Затем посмотрел на Рагнхильд, стоявшую посередине людского круга.

Она замерла с высоко поднятой головой, внешне спокойная. Рядом застыл Убби, хмурый, чуть сгорбленный, с потемневшим от горя и ярости лицом. В шаге от них стоял Свальд.

Остальные девки торчали в паре шагов. Тихо плакали, сбившись в кучу.

— Вы все знаете, что случилось, — бросил Харальд в толпу. — Дом мой сгорел, сам я едва не погиб…

А может, и не погиб бы, скользнуло у него в уме. Но воинам об этом знать не обязательно.

Хорошо уже то, что они не разбежались, когда сам Ермунгард то и дело показывал — он не хочет, чтобы сын ходил по земле в человеческой шкуре. Когда устраивал ему ловушки, подсылал драугаров…

— И я сгорел бы, если бы не смекалка Торвальда, который полез за мной под горящий дом, — спокойно сказал Харальд. — Кроме того, этой ночью убили стражников, охранявших вход на хозяйскую половину. Они подпустили к себе убийц, потому что знали их. И умерли, потому что не ожидали нападения.

Толпа воинов загудела.

Как раз в этот момент из толпы с левой стороны круга вышел Болли, несший Сванхильд — осторожно подхватив под коленями и под плечами.

И по тому, как она застыла у него на руках, деревянно, как-то слишком ровно, Харальд сообразил — ожог у нее не маленький. И болезненный. А может, и не один. Поэтому Сванхильд напрягается, держасьтак, чтобы ткань одежды его не касалась.

Следом за Болли топали рабыни, Ислейв и трое воинов из охраны Сванхильд. Все шагали к дверям женского дома.

Он надеялся, что ум у девчонки затуманен от боли достаточно, чтобы та не начала дергаться, завидев сборище перед женским домом. Но его надежды не оправдались. Харальд прямо-таки отследил, как ее взгляд метнулся сначала к нему, потом к хнычущим бабам…

И она, ухватившись за шею Болли, тут же забарахталась. По ожогу наверняка прошлась сразу же ткань нижней рубахи, обдирая там все…

— Харальд, — сдавленно крикнула Сванхильд. — Я хотеть говорить.

— Уноси, — рыкнул он, свирепо глянув на Болли. — Кейлев, где ты? Займись своей дочерью — она, похоже, надышалась, и до сих пор не пришла в себя.

Кейлев уже вынырнул из круга воинов, следом за своими сыновьями. Кивнул — и торопливо зашагал к двери женского дома.

Скорей бы приехали жены Кейлевсонов, угрюмо подумал Харальд, снова поворачиваясь к Рагнхильд и ее сестрам. Может, хоть они научат Сванхильд нехитрой истине — когда ярл говорит со своими воинами, женщины должны молчать.

И говорить, только если их спросят.

За спиной загудел бас Болли:

— Успокойся, сестра. Ты надышалась. Но все кончилось, скоро тебе станет легче.

— Нет, я хорошо… — лепетала девчонка. — Пусти…

Дверь женского дома хлопнула, отрезая от него Сванхильд — и ее неразумные слова.

— Убби, — громко сказал Харальд. — Ты сказал мне, что я обвинил невинную женщину. Я хочу, чтобы ты сходил в женский дом. И внимательно осмотрел норы, которые Рагнхильд и ее сестры вырыли под домом. А еще я хочу, чтобы ты осмотрел эти тряпки. При всех.

Он ткнул рукой в бабью одежду, валявшуюся на земле. Продолжил, не повышая голоса — потому что толпа перед женским домом затихла, внимательно его слушая:

— Здесь два женских плаща и два платья, еще мокрые от крови. Подойди, Убби. Возьми их в руки. Потому что ты просил меня доказать мои слова. И потому, что речь идет о жизни твоей жены.

Харальд глянул на людей, стоявших с факелами на краю круга. Приказал:

— Сюда. Посветите ему — чтобы не говорил потом, что дело было ночью, и он ничего не видел.

Убби, стиснув зубы, подошел. Наклонился, поднял тряпки по одной. Распялил их перед собой, ощупал. Потом, не говоря ни слова, ушел в женский дом.

Харальд молча ждал его возвращения. Люди, стоявшие перед женским домом, начали негромко переговариваться.

Убби наконец вернулся. Дошагал до Рагнхильд, встал в шаге от нее, повернувшись к Харальду. Сказал, пытаясь выглядеть равнодушным, спокойным, как положено воину — но губы у него поддергивались, и налитые кровью глаза тяжело ворочались:

— Я все видел, ярл. Я только не пойму, зачем Рагнхильд это сделала. Разве что она и ее сестры захотели отомстить тебе за бесчестье…

Он замолчал, осекшись.

Вспомнил, что в их бесчестье он и сам поучаствовал, холодно подумал Харальд.

И посмотрел на Белую Лань.

— Рагнхильд. Ты, как я понимаю, надеялась, что после моей смерти хозяином здесь станет Свальд. Поэтому и выманила его через Ингрид — чтобы мой брат выжил. Скажи, долго пришлось уговаривать сестру, чтобы она покончила с собой? И все для того, чтобы не указала на тебя, если будут допрашивать…

Рагнхильд молчала, по-прежнему высоко держа голову.

— Сейчас я решаю, как тебя убить, — спокойно сказал Харальд. — По всем правилам, я могу сжечь тебя заживо — как ты хотела поступить со мной. Сжечь вместе с сестрами, потому что они, самое малое, знали и молчали, а значит, были твоими сообщницами. Но если ты убила стражников — тогда мои воины приняли позорную смерть от руки женщины. Они погибли не в честном бою. Их не примут в Вальгалле. Даже ворота Фолькванга, где супруга Одина собирает вторую дружину, не откроются для них. И виноват в этом я — поскольку приютил в моей крепости подлую бабу. Мне придется принести жертвы, чтобы моих людей пустили в Вальгаллу. Ради этого я готов отказаться от своего права на месть. Ты знаешь, что это значит. Это быстрее и легче, чем смерть в огне. Кто убил стражников, Рагнхильд?

— Я, — бросила Белая Лань. — Я их убила, сначала одного, потом второго. А Сигрид их отвлекала.

Харальд помолчал. Это походило на правду. Одна девка заговаривала зубы, а вторая, подкравшись со спины, резала шеи.

Непонятно только, как они их разделили — потому что зарезать одновременно двоих не смогла бы даже Рагнхильд.

— Рассказывай, как это случилось, — бросил он. — И говори только правду. Врать больше нет смысла. А так хоть скальды сложат о тебе пару песен. О прекрасной Белой Лани, что пыталась убить проклятого берсерка Ермунгардсона.

Рагнхильд посмотрела на него с ненавистью. И медленно начала ронять слова. Потом замолчала.

Убби после ее рассказа промычал что-то, покачнулся — и снова смолк. Харальд глянул на него равнодушно. Объявил:

— Вот мое решение. После смерти Ингрид, всех девок, вместе с Рагнхильд — восемь. Четверо из них лягут в одну могилу, четверо — в другую. Завтра мы похороним убитых. И справим по ним арваль. Свейн. Заприте девок куда-нибудь, но не в женский дом. Поставьте караулы так, чтобы на этот раз они не смогли выбраться. На всякий случай еще и свяжите — чтобы не убили себя. Жертвовать положено живых…

Он снова посмотрел на Убби. Холодно приказал:

— Иди выпей крепкого эля. И сходи окунись в воду у берега. Чтобы то, чем ты думал до сих пор, охладилось. Если захочешь уйти с моей службы, ворота открыты. Если нет, то оставайся.

Свальд, по-прежнему стоявший рядом с Рагнхильд, осуждающе качнул головой. Но промолчал.

В этот раз Забава позволила рабыням мыть себя — без всяких возражений.

Боль в плече и ноге теперь даже не ощущалась, отступив перед новой болью. Там, в подполе, пока она пыталась разгрести землю, наваленную под нижний венец, на нее упали горящие головни. И теперь поясницу невыносимо жгло, левое бедро под ягодицей — тоже…

А еще в груди горело, то и дело нападал кашель.

Пока топили выстывшую баню и грели воду, Забава стояла в предбаннике. Даже сесть не могла, хотя перед глазами все кружилось — из-за ожогов.

От боли хотелось плакать и кричать во весь голос, но приходилось держаться, потому что рядом стоял Кейлев, ее новый отец. Держал за плечи, не давая упасть — и негромко говорил что-то.

Забава не вслушивалась. Не до этого было.

Главное, Харальд жив, думала она, сглатывая слезы. И она жива, и Харальд жив…

Вот только тело у нее теперь стало еще страшнее прежнего. Рана на плече, ожоги на спине и ноге…

И ее видели голую. Все войско Харальдово видело.

Разве может такое стерпеть Харальд, который здесь навроде князя?

Вот и все, горько думала Забава. Будет держать при себе, потому что нужду в ней имеет. Но как прежде, уже не посмотрит. Не приласкает. И не заговорит, как раньше.

Какая уж она одна-единственная, когда на нее голую столько мужиков пялилось? Стыд-то какой, срамота…

От этих мыслей хотелось даже не плакать — выть. Горько, по-бабьи.

А приходилось держаться. Все-таки на людях была.

Потом Кейлев вышел. Рабыни ее раздели — принеся в женский дом, на Забаву первым делом натянули рубаху и платье. Повели в парилку под руки, начали лить теплую воду, отмывая опаленные волосы и тело от сажи с копотью.

Когда на нее плеснули зольным настоем, Забава, не выдержав, закричала, потому что сгоревшие места ожгло совсем уж нестерпимо.

Мытье наконец кончилось, в предбанник ее вывели под руки. Снова одели — в другую одежду, не измазанную сажей с ее кожи. Накинули на голову покрывало, укутали в плащ. Крикнули что-то, приоткрыв входную дверь.

В баню вошел Болли, подхватил ее на руки. Забава со стоном дернулась, застыла так, чтобы ткань не касалась ожогов.

Снаружи от холодного воздуха стало легче. Головная боль отступила, жжение в груди поутихло. Даже по ожогам прошелся холод — и уменьшил боль.

Пока ее мыли, перед женским домом зачем-то собралась толпа. Перед Болли люди расступились, а когда он вышел на пустое место, Забава разглядела Харальда, стоявшего перед дверями дома.

Посередине людского круга замерла беловолосая Рагнхильд с мужем, Свальд, плачущие девки в богатой одежде…

Все это было так похоже на судилище, что Забава тут же подумал — выходит, загорелось не просто так? Раз Харальд тут такое устроил?

И следом — убьет ведь девок-то. И потому, что убивец бабий, и потому, что жалеть никого не привык…

— Пусти, — попросила она Болли, вначале тихо.

Но тот шагал, не обращая на нее внимания. Забава задергалась, ногами отпинываясь от его рук — чтобы отпустил, поставил на землю. Крикнула:

— Харальд. Я хотеть говорить.

Но тот в ответ наградил ее лютым взглядом, сиявшим расплавленным серебром. Рявкнул что-то — и Болли унес Забаву в дом, по-прежнему не обращая внимания на ее слова…

Потом была опочиваленка, та же самая, в которой она жила после того, как в покоях Харальда появилась змея. Явился Кейлев. И, пока она стояла, покачиваясь, возле кровати, влил в нее несколько чаш молока с медом.

Забаву уже тошнило, а он бурчал:

— Пей, надо.

И прижимал к губам край чаши. Болли сбоку поддерживал под локти, тоже что-то ворчал, через слово повторяя:

— Пей…

Она глотала, уже задыхаясь и смаргивая частые слезы.

Потом чашу наконец убрали. Кейлев резко сказал:

— Сванхильд. Я говорил тебе — быть…

Следующее слово она не узнала, но вспомнила, как прежде, когда бабка Маленя еще ходила по земле, новый отец велел ей быть послушной.

Надо думать, и сейчас об этом говорит.

— Но ты заговорила с ярлом, когда он перед воинами спрашивал…

Дальше было несколько слов, которые она не поняла. Но примерно сообразила, о чем речь. Ярл спрашивал виновных.

Выходит, это и впрямь было судилище, подумала Забава. А ей на нем и слова молвить нельзя?

Но она ведь на том пожаре горела. А не просто мимо проходила.

— И это нехорошо. Ярл с тобой еще поговорит. От себя я скажу — учись молчать, Сванхильд. Пока молчишь, ты — хорошая жена…

Я и говорить-то не научилась, а уже просят научиться молчать, затуманено подумала она.

И молча кивнула. Вспомнила, как сказала когда-то бабка Маленя — с волками жить, по-волчьи выть.

Рабыни уже спешно топили печку, один бок которой выходил в опочивальню, из угла волной шло тепло.

— Ложись, — приказал Кейлев. Крикнул что-то рабыням — и вышел.

Болли отпустил ее локти только тогда, когда две бабы подхватили Забаву под руки.

Ей помогли опуститься на кровать. Легла Забава на правый бок — теперь на левом была и подживающая рана, и ожог на бедре. Замерла, уже полностью погрузившись в боль, жегшую тело…

Рабыни с оханьем задрали ей рубаху, намазали ожоги каким-то маслом, от которого боль чуть помягчела.

В проходе перед опочивальней, куда отнесли Сванхильд, стояли Кейлев, Болли и трое стражников. Негромко переговаривались — и смолкли, как только Харальд переступил порог женского дома.

— Она обожглась? — быстро спросил Харальд, глянув на Кейлева.

— Да, ярл. Там, на спине и… — начал было он.

Но Харальд его оборвал:

— Я понял.

Не хватало еще, чтобы старик при всех начал рассказывать, где у Сванхильд ожоги, хмуро подумал он. Затем объявил:

— Свадьбу придется отложить, Кейлев. Но ненадолго. Как только ожоги заживут и я построю новый дом — мы ее отпразднуем. Возьми ткани из кладовой, и завтра же посади всех, кого сможешь, за шитье. Тут вроде бы есть жены хирдманов Ольвдана? Если они хотят и дальше спокойно жить в моей крепости, пусть помогут. Моя невеста осталась без всего.

Кейлев кивнул.

— Да, ярл.

— Если у Сванхильд сейчас рабыни, так гони их, — проворчал Харальд. — Пусть вернутся завтра днем, после обеда. Раньше я не встану, так как ночь выдалась тяжелая. И надо бы притащить сюда еще одну кровать — поменьше. Вроде бы я видел такие койки в опочивальнях на дальнем конце женского дома.

Он посмотрел на Болли.

— Я уже сказал твоему отцу, что ты и Ислейв можете привезти сюда своих жен. Поторопитесь с этим. Кто-то должен научить вашу сестру, как ей говорить — и когда ей молчать. Женский дом сейчас почти пуст, так что места для них хватит.

— Хорошо, ярл, — с готовностью сказал Болли. — Так я пошел за кроватью?

— Вместе пойдем, — буркнул Харальд.

И первым зашагал по проходу.

Он сознательно оттягивал тот момент, когда войдет — и увидит Сванхильд.

Это он пустил в крепость подлую бабу, а та подожгла его дом. И если ему, похоже, ничего не угрожало, то Сванхильд могла сгореть заживо.

Одна радость — завтра он сделает то, что обещал ей когда-то, хоть она и не поняла тогда его слов. Убьет тех, кто посмел протянуть к ней руку.

Вот только девчонка, когда узнает об этом, будет недовольна.

Как всегда, впрочем.

Они с Болли затащили кровать, поставили ее напротив той, на которой лежала Сванхильд, накрытая тонким покрывалом. Неподвижно лежала, тихо, глядя на них заплаканными глазами. Припухлые губы кривились от боли.

Проход между двумя кроватями остался маленький, в две ладони — только-только пройти.

Зато смогу спать рядом, не тревожа ее, подумал Харальд.

Заскочил Кейлев, кинул на кровать охапку покрывал и мехов. Пробормотал:

— Я все взял из сундуков, ярл. Чистое, нетронутое. Завтра открою кладовые, подниму рабынь, и для тебя сошьют новые покрывала. Приказать, чтобы принесли эля? Еды?

Харальд шевельнул бровью, бросил:

— Прикажи. И пусть эль будет покрепче. Передай охране Сванхильд, что я их не отпускаю. Подбери трех человек, чтобы сменили их утром. Сам иди спать.

Кейлев кивнул — и исчез.

Харальд раскидал меха и покрывала по кровати. Свернул из одного покрывала что-то вроде подушки. Сел на постель, посмотрел на Сванхильд.

Та за это время даже не шевельнулась. Лежала неподвижно, глядя по-прежнему несчастными глазами.

И молчала.

Сейчас принесут поднос с элем и едой, подумал Харальд. Он поест — и посмотрит, что у нее на спине. И ниже, надо думать. А затем…

— Харальд, — хрипло прошептала девчонка. — Там бабы — убить?

Он помолчал, прежде чем ответить. Сказал ровно:

— Там бабы — хотеть убить тебя, Сванхильд. Все, кто хочет убить тебя — умрут. Так будет. Так я должен поступить, как ярл и твой муж. И больше я не желаю говорить о тех бабах. Как ты?

Но девчонка снова настойчиво сказала:

— Бабы.

И глубоко вздохнула. В груди у нее что-то хрипело и клокотало.

— Жалеть… пожалуйста. Жалеть.

— Они убили еще двух стражников, — проворчал Харальд. — Не хочешь пожалеть их семьи?

На самом деле семья была только у одного, но говорить ей об этом он не собирался.

Сванхильд моргнула, облизала губы.

— Я не знать…

Харальд кивнул.

— Ты многого не знать. Когда я говорю со своими воинами, ты должна молчать. И говорить, только если я о чем-то спрошу. Запомни это. Больше никаких криков. Никаких — я хотеть говорить.

Она помолчала. И вдруг сказала печально:

— Я думать… ты для Рагнхильд один на все края, Харальд. Поэтому все. Плохо. Жалко…

Харальд скривился, глядя на нее. Уже в который раз подумал — нельзя так.

Интересно, не будь в жизни Сванхильд его самого, была бы она такой добренькой? Если бы жила сейчас простой рабыней, у той же Рагнхильд в услужении, и получала от нее каждый день пинки и окрики — жалела бы ее?

Правда, Кресив, от которой Сванхильд тоже кое-что повидала, она все равно жалеет. Но это сейчас, когда он выбрал ее, а не темноволосую. Раньше она просто терпела вздорные крики Кресив…

А теперь между Сванхильд и этими бабами стоит он. Защищая, уберегая, останавливая.

Может, еще и поэтому она позволяет себе такую роскошь, как жалость. Особенно к побежденным соперницам, вроде Кресив и Рагнхильд. Потому что осознает — защита у нее есть. И можно жалеть, сочувствовать безнаказанно.

Но эта страсть хныкать по каждой и каждому добром не кончится, решил Харальд. Сванхильд пора отучать от этого. Использовав, скажем, ту же Кресив. Осталось только придумать, как это сделать. Мягко, еще мягче…

Пожалуй, темноволосая ему еще пригодиться тут, в Йорингарде. Но сначала девчонка должна выздороветь.

Тут в дверь наконец стукнули, и Харальд встал, чтобы принять у порога поднос с элем и едой. Молча вернулся, поставил поднос на кровать. Отрезал кусок мяса, швырнул в рот, проглотил, почти не жуя.

Хотелось есть — то ли из-за ночи, проведенной на ногах, то ли из-за того, что случилось с его телом. Или Один послал ему весть, показав, что в любой момент способен лишить его подаренной силы…

Или его настигло очередное изменение.

В любом случае, надо начинать жить как простой человек. Держать постоянную охрану. Убивать всех, кто может стать его врагом. Заранее, не дожидаясь от них удара.

И ждать любого подвоха. Беречь девчонку.

Харальд запил мясо большим глотком эля, потом отрезал тонкий ломтик. И, потянувшись, вложил его в ладонь Сванхильд, лежавшую на подушке возле ее щеки. Приказал:

— Ешь. Ночь была тяжелой. Тебе нужны силы, чтобы все скорее заросло.

Полусогнутые пальцы шевельнулись, сжимаясь вокруг куска и Харальд вдруг услышал, как она заплакала.

С ней надо быть поосторожней, тут же подумал он. Молча отложил нож, встал.

И лег на край ее кровати, лицом к ней. Пальцем вытер слезы, текущие по переносице, по виску — и дальше к подушке. Негромко спросил, погладив по щеке:

— Ты скажешь, почему плачешь?

Может и не ответить, мелькнуло у него. А ревет от боли — или из-за всего вместе. Из-за пережитого ужаса, той же боли, от жалости к тем бабам, которых он "хотеть убить".

Сванхильд всхлипнула. Сказала дрогнувшим голосом:

— Нет жена ярла. Меня видеть… без одежды. Люди, воины. Нехорошо. Стыдно.

Харальд шевельнул бровями. Ему мысль об этом тоже не нравилась… но жизнь есть жизнь. В ней бывает всякое.

Он сообщил, чуть приподнимаясь и подпирая голову согнутой рукой:

— Меня тоже видели без одежды. Это пожар, Сванхильд. Может, и к лучшему, что ты была голой. Рубаха полыхнула бы сразу. Ты могла обгореть с ног до головы. Тряпка горит быстро, понимаешь? А тело горит уже потом…

Сванхильд на мгновенье перестала плакать. Судорожно втянула воздух, попросила:

— Не надо. Страшно.

— Запомни этот страх, Сванхильд, — посоветовал Харальд, надеясь, что она поймет. — И вспоминай его каждый раз, когда снова попросишь меня пожалеть кого-то. Я и так милостив к тем бабам — по всем правилам, их следовало бы сжечь живьем. Поступить с ними так, как они решили поступить с тобой и со мной. Но они умрут быстро.

— Как? — тут же слабо откликнулась девчонка.

— Нож, — коротко сказал он, решив, что большего ей знать не стоит. Приказал: — Ешь мясо.

Сванхильд посмотрела на ладонь, в которой был зажат ломтик.

— Не могу. Пить много молока, мед… не могу.

— Угостишь меня? — быстро спросил Харальд.

И подумал — вот вроде и нехорошо, что ее видели голой… но хорошо, что он оставил ее этой ночью без всего, а покрывало слетело. Ткань и впрямь загорается быстро. Кто знает, какой она была бы сейчас, останься на ней рубаха.

Нехороший озноб стрельнул по загривку, и он на долю мгновенья оскалился. Но тут же стер с лица оскал. Не хватало еще напугать…

Ладонь Сванхильд неуверенно приподнялась, и он губами подобрал с нее ломтик мяса. Проглотил, наклонился, лизнул тонкие пальцы, снимая с них капли мясного сока.

И вдруг ощутил другую руку девчонки на своем затылке. Замер, уткнувшись носом в ее ладонь.

Хотя рука на затылке не давила — просто касалась.

— Я не бежать снова, Харальд, — как-то монотонно — и даже торжественно — произнесла Сванхильд.

Похоже, сейчас скажет то, о чем долго думала, мелькнуло у него в уме.

— Я быть тут, рядом. Но жена ярла — нет. Я рабыня, меня видеть без одежды. Все видеть. Ты ярл. Не надо… подносить эль. Я не пить.

— Когда невеста не пить эль, — неторопливо сказал Харальд, отрываясь от ее ладони — и приподнимаясь. — Ей вливают его в глотку. Если понадобится, то вливают силой. Теперь у тебя есть родичи. Они помогут тебе выпить мой эль. Потому что ты достойна моего эля. Ты одна. И я все равно женюсь на тебе.

Припухлые дрожавшие губы были слишком быстро. Он потянулся вперед, прошелся по ним языком. И впрямь — молоко и мед.

Харальд и сам не заметил, как легкий поцелуй перешел в жадный, злой. Потом ощутил, как просыпается тело, наполняясь желанием — и рывком оторвался от Сванхильд. Сказал, зажав осунувшееся лицо между ладоней, поглаживая большим пальцем изгиб нижней губы:

— Если бы ты сама заголилась перед кем-то, тогда да, это было бы стыдно. Но все было не так. Никто из моих людей не вспомнит об этом. Иначе в крепости случится один короткий хольмганг. И тот, у кого слишком хорошая память, умрет.

— Хольмганг? — тихо спросила она.

— Два воина, два меча, одна смерть, — пояснил Харальд. — Поединок. Хольмганг.

Сванхильд моргнула, сказала тоскливо:

— Опять смерть…

— Хватит об этом, — приказал он. — Что еще тебя тревожит? Беспокоит?

И тут же спохватился — она могла не знать этих слов. Добавил:

— Скажешь, почему тебе плохо? Помимо боли, помимо того, что "жалеть"?

Ее ресницы дрогнули и опустились. Каким-то чудом их не опалило.

Значит, есть еще что-то, уверенно подумал Харальд.

— Я… много шрамов, — выдохнула она. — Плохо. Нехорошо. Нет — белая, красивая.

От этих слов ему стало легче. Что-то подобное он уже слышал.

Харальд убрал ладони, по-прежнему державшие ее лицо. Встал с кровати, содрал с нее покрывало.

И надавил на плечо, перекатывая на живот. Начал осторожно задирать рубаху. Сванхильд испуганно задышала. Выпалила:

— Зачем?

— Посмотреть, — коротко сообщил Харальд. — На то, что с тобой случилось.

Она не унималась.

— Стыдно.

Говорить худо-бедно она научилась, подумал он, обнажая ягодицы. Похоже, теперь ему придется думать, как научить ее молчать.

Хорошо хоть не дергалась.

Ожоги были нехорошие. Посередине каждого черно-серыми пятнами тянулись струпья обгоревшей плоти. Два темнели на том ожоге, что под ягодицей, три на поясничном. Вокруг струпьев шли крупные лопнувшие пузыри, дно которых уже подернулось сероватым налетом. По краям частым ожерельем тянулись пузыри помельче. Вокруг блестела намазанная маслом красная кожа…

Она вовремя залезла под половицы, подумал Харальд, рассматривая ожоги. С потолка уже начали сыпаться головешки. И ее вовремя вытащил Торвальд. Раз сыпались головешки, полы вот-вот заполыхали бы.

Там, где пузыри, все затянется и зарастет. Но под струпьями, как только они отпадут, останутся рубцы. И все же — было бы мясо, а шкура нарастет…

Заживать все будет дней пятнадцать-двадцать. Он как раз успеет построить новый дом.

Харальд скривился, потянул рубаху вниз. Дней семь ее теперь нельзя трогать. На спину с такими ожогами уже не завалишь. Да и потом придется быть осторожным.

Он перевернул Сванхильд на бок, снова улегся на край ее кровати. Сказал, вытаскивая у нее из-за плеча прядь опаленных волос и пропуская ее между пальцев:

— Я все посмотрел.

Девчонка сморгнула и посмотрела на него потеряно, тоскующе. Как будто он уже объявил, что она больше не "белая и красивая".

Надо как-то утешить, мелькнуло у него.

Вот только утешать баб он не умел. Запугивать или улещивать подарками — это да.

— Сванхильд, — не торопясь, так, чтобы она поняла, сказал Харальд. — Я не буду трогать тебя семь дней. Чтобы там…

Он коснулся изгиба талии, за которым начинался ожог на пояснице. Подумал мельком — и ведь даже погладить нельзя. Шелк натянется, пройдется по ожогу…

А у него под животом уже потяжелело.

— И там.

Еще одно прикосновение, но уже к левому бедру.

— Чтобы там зажило. Потом ты снова будешь спать без рубахи каждую ночь. Семь дней. Но спать я все равно буду здесь.

Он ткнул себе за плечо, указывая на кровать, стоявшую рядом. Подумал досадливо — придется нелегко. Но так спокойнее. И ему, и, как теперь выяснилось, ей. Чтобы не надумала чего.

— И вот через семь дней мы снова поговорим. О том, какая ты белая, красивая… и лучшая.

— Одна на все края? — тихо выдохнула Сванхильд.

Губы Харальда дрогнули, раздвигаясь в улыбке.

— Другой такой нет, — подтвердил он.

На следующий день Харальда разбудил Кейлев, стукнувший в дверь. И объявивший:

— Все готово, ярл. Рабы выкопали могилы, друзья погибших уже выложили ладьи из камней на дне. И щиты сколотили, сверху накрывать. Тела обрядили…

Харальд торопливо оделся, вышел из женского дома под забранное тучами небо. Обменялся кивками с Кейлевом, зашагал к воротам.

На кладбище, устроенном в сотне шагов за крепостной стеной, собрались сейчас все, кто не стоял на страже. Человек пятьсот, не меньше.

Пришли посмотреть, как умрут бабы, виновные в смерти их товарищей, подумал Харальд, становясь между двух ям.

И кивнул, давая знак начинать.

Женщин повесили, столкнув их с земельного отвала прямо в могилы — с петлями на шеях. И одновременно те, кто стоял рядом, пронзили дергавшиеся тела копьями. Все было сделано, как положено. Дочери Ольвдана стали жертвами Одину.

Потом веревки, на которых висели уже мертвые женщины, обрезали. Тела скользнули в яму. Друзья убитых накрыли могилы громадными щитами, начали забрасывать землей…

Закрапал мелкий дождь.

Харальд зашагал обратно к крепости, хмурясь на ходу.

Все боги берут жертвы, мелькнуло у него. Интересно, смог бы его родитель обойтись вообще без жертв?

У самого выхода с кладбища на глаза ему попался холмик свежевскопанной земли, с наваленным сверху валуном. Харальд подошел поближе.

На краю бурой свежей насыпи остался отпечаток ноги. В хорошем сапоге, с подошвой из нескольких слоев толстой кожи, прошитой по краям.

Похоже, Свальд сегодня встал одним из первым. И сам похоронил Ингрид.

ГЛАВА 9. Свадьба

Семь дней Харальд не выдержал.

Все эти дни он махал топором и таскал бревна, строя с другими новый главный дом. Помогал вытаскивать и ставить на катки драккары, устанавливать над ними навесы. Нарочно выматывался, чтобы, вернувшись в опочивальню, не думать ни о чем, кроме сна.

Закончив работу, шел к кухне, возле которой прямо во дворе стояли столы — пока не было главного дома, мужчины ели там. Засиживался на лавках допоздна, попивая эль, беседуя со Свальдом и прочими хирдманами.

Даже Убби, понемногу отходивший после смерти Рагнхильд, вставлял пару слов…

А на пятую ночь Харальд переступил порог опочивальни — и увидел Сванхильд, кое-как протискивавшуюся между кроватями к порогу.

Девчонка ему улыбнулась. Впервые за все эти дни по-настоящему, радостно, без болезненной дрожи губ, спрятанной в улыбке.

— Я ходить, Харальд. Завтра идти двор. Сегодня болеть мало… почти совсем нет.

И вот это "почти совсем нет" подсекло его решимость продержаться еще два дня, как ножом. Он поплотней прикрыл дверь, скинул плащ.

А Сванхильд продолжала ковылять к нему. В одной рубахе, и острые грудки натягивали желтоватое полотно…

Он сам приказал Кейлеву не давать ей пока платьев — чтобы ожоги не начали гнить, сопрев под тканью. Иначе со своей стыдливостью оденется в два слоя, и пойдут гнойники под струпьями. Топить пожарче, чтобы не мерзла. Рубахи не из шелка, а из полотна помягче…

Харальд отловил ее у изножья кроватей, сжал руки чуть выше локтей. Спросил, глядя в глаза:

— Я сейчас спрошу, а ты ответишь — но так, как захочешь. Могу я посмотреть, какая ты белая и красивая?

Сванхильд посмотрела растерянно.

— Я осторожно, — торопливо пообещал Харальд. — Больно не будет.

Девчонка не совсем уверено кивнула.

Он отступил на шаг. Поспешно — а вдруг передумает? — содрал с себя одежду. Бережно снял с нее рубаху, оттянув подол со спины в сторону, так, чтобы не задеть ожоги.

И подвел к кровати, уложил на правый бок. Лег рядом, лицом к ней, на самый край постели…

Потом сообразил, что так может и свалиться — а притискивать Сванхильд к стенке нельзя. Вскочил, в два движения придвинул свою кровать к ее.

Снова улегся рядом. Подумал — тороплюсь, как мальчишка.

Когда муж просит свое, ему положенное, отказывать нельзя, умудрено думала Забава.

А Харальд ей, считай, почти что муж. Даже если не женится — после того, как ее голой столько народу видело, — все равно к ней, как к честной жене, относится. Заботится, бережет…

А ведь мог бы, скользнула у нее пугливая мысль, и другую бабу найти. Пока она тут с ожогами валяется.

Харальд, улегшись рядом, посмотрел ей в глаза. Коснулся ладонями щек. А потом руки его пошли вниз. По шее, по груди. Мягко погладили соски — и дальше спустились, касаясь ее кожи лишь кончиками пальцев.

Когда он дотянулся до живота, Забава зябко вздрогнула. Хотя в опочивальне было жарко.

Харальд молча смотрел на нее. Губы кривились, точно он пытался улыбнуться — или наоборот, улыбку с лица сгонял.

— Да? — спросил он вдруг.

Как раз в этот момент его руки залезли ей между ног, и Забава, покраснев, неловко согнула левую ногу. Ту, что с ожогом. Поморщилась от легкой боли — и приподняла колено, открываясь навстречу его пальцам.

Харальд издал быстрый смешок. Она и опомниться не успела, как под щекой у нее оказалась его рука — крепкая, с буграми вздувшихся жил. Другая ладонь осталась внизу, где и была. Захозяйничала между ног, как всегда, со стыдной лаской. Пальцы гладили, лезли в тело. Нагло так.

Все было как всегда — и Забава задышала чаще. Ухватилась за его плечо рукой…

А серебряные глаза сияли, и свет от стоявшего на полке светильника бросал на лицо Харальда черные тени. Резкие. Угловатые. Делавшие его лицо похожим на ту серебряную морду, что она помнила.

— Красивая, — сказал Харальд неожиданно низким голосом. — Моя.

Он мягко потянул, запрокидываясь на спину, и Забава вдруг очутилась на нем. Сверху. Пальцы между ног, бесстыдно гладившие ее там, лезшие внутрь тела, замерли. Но ладонь не отдернулась.

— Лежать, — приказал он все тем же низким голосом. — Просто лежи, Сванхильд.

Она покорно замерла сверху, ощущая твердокаменную жесткость его груди, живота. Его дыхание, частое, качавшее ее, как морская волна лодку…

Лицо Харальда было прямо напротив, и серебряные глаза смотрели, не отрываясь.

— Ты для меня красивая всегда, — сказал он вдруг. — Помни это, Сванхильд.

Рука, державшая за плечи, тут же надавила — и Забава скользнула вниз. Харальд двинулся.

Она ощутила, как в нее входит его мужское орудие — и только тут ладонь между ног исчезла, мягко погладив напоследок по бедру. Оставив на нем влажный след. Влага из ее тела…

— Не двигайся, — хрипло приказал Харальд. — Просто лежи.

Он обхватил ее уже двумя руками — но ожога на пояснице не коснулся.

И задвигался под ней. Задышал чаще. Мир для Забавы закачался. Она распростерлась на нем, чувствуя, как ее дыхание становится рванным от его толчков — мягких, неторопливых.

Ощутила, как скользит в теле его орудие. И как слабое, нарождающееся удовольствие смешивается с такой же слабой болью в ожогах…

Выпал первый снег.

Забава выскользнула из женского дома во двор. По пятам топала охрана — трое воинов, укутанных в плащи, в меховых шапках вместо шлемов.

Ожоги на пояснице и ноге еще болели, но теперь эта боль была легкой, зудящей, и просыпалась лишь иногда. Когда она пересидит или двинется резко.

Пора бы этой боли и вовсе пройти, рассудительно подумала Забава, делая мелкие шаги по белой пороше, укрывшей землю. Уже дней двадцать прошло… или меньше?

Струпья на пояснице и бедре успели отпасть, но под ними остались рубцы, затянутые тонкой болезненной кожицей. Всякий раз, когда мылась, одевалась или раздевалась, Забава их щупала.

Щупала и думала — уродливые отметины-то. А Харальд еще и каждый день на них смотрит, проверяет, как заживает.

Откуда-то издалека, от крепостной стены, донеслись детские вопли. Жены Ислейва и Болли, Тюра и Гудню, приехавшие в Йорингард дней двенадцать назад, привезли с собой детей. И теперь по женскому дому утром и вечером топали детские ноги.

Забава улыбнулась бледному солнцу, просвечивавшему через пелену блекло-серых туч. Посмотрела в сторону фьорда.

На сине-серой воде почти не было волн — день выдался безветренным. Скалы вокруг фьорда присыпало снегом. Берег перед крепостью закрывали полосы навесов, под которые затащили драккары, сняв с них мачты.

Только пара кораблей осталась перед полоской каменистой земли, сейчас выбеленной снежком.

Насмотревшись на фьорд, Забава свернула в сторону, к рабскому дому. Белую порошу в этом направлении уже испачкали частые бурые стежки.

Надо было навестить Красаву. Та уже не только садилась, но и понемногу ходила. И после того, как Забава сказала, что Харальд отказался отправить ее домой, все время жаловалась на свою несчастную судьбу. Узнав о пожаре, спрашивала, сильно ли она обгорела — жадно разглядывала ее при этом во все глаза.

От этого Забаве было не по себе. Пару шелковых платьев она Красаве все-таки принесла, спрятав их под плащом. Сегодня вот прихватила хлебцы, в которых запекли бруснику с медом…

— Сванхильд, — донеслось вдруг из-за спины.

Забава обернулась — и увидела крупную, широкоплечую Гудню, решительно шагавшую к ней со стороны нового главного дома. Который построили чуть в стороне от прежнего, сгоревшего.

Она уже успела вызнать от Тюры и Гудню, что там все готово — крышу закончили, полы настелили…

Вот только Харальд утверждал, что не все. И запретил совать туда нос, сказав насмешливо:

— Увидишь, когда станешь женой.

Забава и не совалась. Даже думала — хоть в чем-то все будет, как у людей. И мужний дом она увидит лишь после свадьбы, как и положено.

— Сванхильд, — объявила Гудню, подойдя поближе. — Мужчины решили, что свадьба будет сегодня. Говорят, хозяйскую опочивальню закончили, кровать поставили. Раз так, то чего тянуть? Тем более что эль уже давно созрел, стоит в холодной кладовой. Иди в женский дом. Сейчас туда придет отец, вручит тебе венец невесты. Потом мы с Тюрой поведем тебя в баню. Будем готовить к свадьбе, как положено.

— Сегодня? — изумленно пробормотала Забава.

— Твой отец и твой жених уже договорились об этом, — громко объявила Гудню. И нахмурилась. — Сванхильд, не проявляй непокорства. Иди, иди…

Забава развернулась к женскому дому.

Долго ждать Кейлева не пришлось. Она только успела присесть, скинув плащ — и положив на сундук сверток с хлебцами — как в опочивальню влетел ее новый отец. Развернул кусок холстины, бывший у него в руках.

И положил на кровать рядом с Забавой венец. Тяжелый золотой обруч в два пальца высотой.

С литым узором по кругу — змея с клыкастой пастью, длинное изогнутое тело, покрытое плетенными узорами.

— Я заказал его во Фрогсгарде, — гордо сказал Кейлев. — Сразу, как только ты стала моей дочерью. Раз ты выходишь замуж за ярла, то невестин венец должен быть достойным. А теперь готовься, невестки тебе помогут. Я приду с сыновьями, когда начнет смеркаться. Чтобы отдать тебя жениху, как положено…

Он вышел, а Забава со вздохом приподняла венец. Погладила пальцем змею, скалившуюся на обруче. Подумала — кругом у них одни пасти, звери, змеи.

Хоть и сделано красиво.

Дверь распахнулась, влетели Гудню и Тюра.

— Сванхильд, собирайся. Мужчины уже режут скот на заднем дворе. Осенний день короток — и моргнуть не успеешь, как ярл придет за невестой.

Она встала и пошла к сундуку со своими вещами. Собираться в баню.

Ее мыли, терли, бесконечно поливая зольной водой. Гудню, стоявшая в углу в одной рубахе, шикала, когда Забава пыталась уклониться от рук рабынь. Особенно когда ей начали ногтями драть пятки…

— Так положено. Сванхильд, сегодня твой отец вручит тебя жениху. И тело у невесты должно быть мягче шелка. Везде. Стой смирно, не позорь родичей.

Потом ее закутали, повели в женский дом. Бесконечно долго расчесывали волосы. Тюра, жена Ислейва, орудовавшая гребнем, заикнулась было:

— Жаль, что с одной стороны их так опалило…

— Молчи, — тут же сердито отозвалась Гудню. — Сванхильд подпалила их на пожаре, когда спасала мужа. Это — знак доблести. Перекинем все волосы на одно плечо, и никто ничего не заметит. Сванхильд, ты помнишь, что я тебе говорила? Чашу от жениха надо принимать двумя руками. И так же подавать. Двумя руками, держа за края.

— Я помню, — отозвалась Забава.

— И не вздумай морщиться, когда тебя обрызгают жертвенной кровью в опочивальне жениха, — добавила Тюра. — Помни, это дурной знак. Жертвенная кровь на лице и платье приносит невесте долгую и счастливую жизнь.

— Хорошо, — согласилась Забава.

И снова замолчала.

— Пора одеваться, — объявила Тюра, отступая от нее.

Гудню вдруг показала на сверток, появившийся на кровати, пока Забаву мыли в бане. Объявила:

— Это платье мы приготовили для тебя. Это дар от твоих братьев — чтобы ты не забывала своих родичей, когда станешь женой ярла.

— Не забуду, — смущенно пробормотала Забава. — Спасибо.

И уставилась на платье, которое развернула перед ней Гудню.

Алый, отливающий синевой шелк. Вышитый серебряными нитями змей впереди — громадный, до груди. Тело, заплетенное хитрым кренделем. Оскаленная пасть, зубы, вышитые серебром — гладко, сплошь.

И яростные серебряные глаза. Похожие на глаза самого Харальда.

— Обычно невестам на платье вышивают молот Тора, — громко объявила Гудню. — Но Болли сказал, что нам следует почтить божественную родню твоего жениха. Мы почтили. Ты будешь выглядеть достойно. Никто не сможет сказать, что Кейлевсдоттир, сестра Кейлевсонов, пошла замуж, недостойно одетая. И к платью рубаха из дорогого полотна, которое ткут только на юге. Покажи ей, Тюра.

Жена Ислейва подхватила то, что осталось лежать на кровати, когда Гудню развернула платье. Поднесла к Забаве, велела:

— Пощупай. Это мягче льна, нежнее шелка…

Забава коснулась ткани рукой — тоже алой, но тоном чуть светлее платья, не отливавшей синевой. И впрямь мягко.

В дверь вдруг стукнули. Чей-то голос сказал:

— Я принес дары жениха.

— Одеваться, быстро, — прошипела Гудню. Крикнула: — Сейчас. Невеста пока не готова.

Забаву в четыре руки заголили, натянули рубаху, платье. Все случилось так быстро, что она даже не успела смутиться.

Тюра, кинув на Гудню быстрый взгляд, перекинула ей волосы на одно плечо — на то, где не было шрама. Выставив рубец напоказ.

Гудню одобрительно кивнула, уже разворачиваясь. Подошла к двери, распахнула, сказала степенно:

— Приветствую тебя, ярл Свальд.

И Забава уставилась на вошедшего. Того самого чужанина, ярла Свальда.

Подумала вдруг — а ведь не выкради он ее тогда, ничего бы не было. Ни горя без меры, ни счастья без края…

И Харальда она не узнала бы.

Тюра рядом кашлянула, Забава сказала громко, как положено:

— Доброго дня, ярл Свальд.

— Уже вечера, — отозвался он, блеснув глазами — и зубами, в улыбке. — Желаю невесте моего брата долгих лет и счастливой жизни. Харальд велел передать — он знает, что ты не любишь броши. И то, что носят на шее. Он шлет тебе пояс и браслеты. Чтобы ты почтила его, одев их на вашу свадьбу.

Свальд опустил на кровать сверток, который держал. Сказал, выпрямляясь и глядя на Забаву:

— Норны когда-то спряли нити наших судеб так, что ты ступила на палубу моего драккара, Сванхильд Кейлевсдоттир. И я в целости и сохранности доставил тебя моему брату, Харальду. Хочу спросить… ты не держишь на меня зла?

Из всех слов Забава лучше всего поняла последние. Что Свальд припомнил, как привез ее Харальду, и теперь спрашивает, не таит ли она зла на него.

Но сколько не искала в себе Забава, а злобы на Свальда не нашла. Хотя воспоминания о днях, проведенных на его драккаре, отдавали горечью.

Может, просто день был такой, что злиться не хотелось. Еще немного, и она станет Харальду честной женой.

— Нет, — выдохнула она.

Свальд кивнул и вышел.

— Богатые дары, — заявила Гудню, почтительно, двумя руками, поднимая с кровати пояс. И неодобрительно заметила: — Однако ярлу Свальду не следовало упоминать о той женщине, которую он когда-то привез в Нартвегр на своем драккаре. Той уже нет. Здесь есть только Кейлевсдоттир, дочь честного хирдмана ярла Харальда.

Я тут, подумала Забава. Я тут, и все помню.

Гудню сунула ей под нос пояс, восхищенно закачала головой. На золотых бляхах опять скалили зубы змеи — на этот раз с лапами. Державшие в пастях и лапах круглые алые камни, прозрачные, как слеза…

Но слеза кровавая.

— Венец, — скомандовала Гудню.

И Тюра, подхватив золотой обруч, благоговейно опустила его на голову Забавы.

Харальд дожидался Свальда, сидя за столом в зале главного дома — нового, только что отстроенного. Спросил, едва он уселся рядом:

— Бабы не оглушили тебя своим кудахтаньем?

Свальд, покосившись на него, налил себе эля. Глотнул, заметил:

— Нет, бабы меня не оглушили. Твой дар был принят с благодарностью. Твоя невеста была, как всегда, на диво немногословна. Кстати, я впервые вижу тебя в рубахе не из грубой шерсти, брат. Вот теперь я понимаю, что ты и впрямь женишься.

Харальд, поморщившись, покосился на засученный по плечо рукав рубахи из тонкого беленного полотна. Тоже отхлебнул эля.

— Сванхильд начала ее шить, как только смогла усесться на задницу. Я решил почтить ее, надев эту рубаху на свадьбу.

— А поскольку вас с головы до ног зальют кровью, когда приведут в опочивальню, — догадливо подхватил Свальд, — второй раз ты ее уже не наденешь. Ты и впрямь змей, Харальд. Почтишь дар жены — и заодно избавишься от него. Ты случайно не собираешься почтить Сванхильд еще больше? Я слышал, что у славян странные обычаи, что касается свадеб. Расскажи мне завтра, как она поприветствует тебя в опочивальне, когда все уйдут. Будь братом.

— Если ты что-то знаешь, скажи об этом сейчас, — бросил Харальд.

И замолчал.

— О нет, — Свальд легко улыбнулся. — Лучше самому увидеть, чем от кого-то услышать, разве не так говорит? Наберись терпения, брат. До опочивальни.

Харальд равнодушно двинул плечом, подумал — и впрямь, чего спрашивать. Будет ночь, там все и увидит…

Если, конечно, Сванхильд решится вспомнить обычаи своей родины, когда они останутся наедине.

— Хочу спросить еще кое-что, брат, — заявил Свальд. — Я помню, как похищал ту, что сейчас зовется Кейлевсдоттир. Одета она была бедно, как прислуга. Но я видел, как она прикоснулась к тебе… и серебряные змеи, что гуляли у тебя по коже, исчезли. Я все думаю — кого я тогда своровал? Может, она тоже из богорожденных?

— Я как-то раз спросил у Сванхильд, кто ее родители, — неторопливо сказал Харальд. — Те, что были у нее там, в славянских краях. Матери она почти не помнит, та умерла рано. Отец был простым воином, погиб в бою. Не ищи богорожденных там, где ихнет, Свальд. И не отвлекай меня пустыми разговорами хотя бы сегодня, в день моей свадьбы.

В зал заглянул один из воинов, пришедших с ним еще из Хааленсваге. Объявил громко:

— Небо начинает темнеть, ярл. И Кейлев с сыновьями уже стоят перед женским домом, ждут.

Харальд кивнул, поднялся. Воины, успевшие набиться в зал, тоже начали подниматься. Друзья жениха вышли первыми. Свальд, Бъерн, Ларс, Свейн, один из ветеранов Харальда — Сивард…

И Торвальд со Снугги, служившие когда-то конунгу Ольвдану — а затем пришедшие в Хааленсваге.

Убби среди них не было. После всего, что случилось, Харальд решил, что пойдет за невестой без него.

Если умный, поймет.

Бъерн и Ларс, как самые молодые, подхватили сундук, где лежали двести марок серебром — выкуп за Сванхильд.

Ветер задувал с залива — холодный, осенний. Небо и впрямь уже начало темнеть. В руках людей, тоже идущих к женскому дому, чтобы посмотреть, как ярл будет забирать свою невесту, горели факелы. Рыжими цветами, набиравшими яркость.

— Выходите, — объявил Ислейв, заглянувший в дверь.

Гудню, жена Болли, успевшая присесть на край кровати, вскочила. Спешно подхватила плащ, наброшенный на спинку кровати — сшитый для Забавы уже после пожара бабами, что жили в женском доме.

И накинула на плечи Забавы плащ даже раньше, чем та успела протянуть к нему руку.

— Пойдем. Нельзя заставлять ярла ждать. Раз позвали, значит, он уже пришел за тобой.

Перед женским домом успела собраться толпа — лица людей белели в сгущавшейся тьме. Сияли факелы, люди перебрасывались шутками, слышались выкрики.

От снега, выпавшего днем, уже ничего не осталось. То ли успел растаять, то ли собравшаяся толпа втоптала его в землю.

Забава, сделав пару шагов из дверей женского дома, замерла. Гудню тут же распахнула на ней плащ — выставляя напоказ вышивку на платье. Подтолкнула в спину.

— Выйди немного вперед. Пусть все видят, что дочь Кейлева — достойная невеста…

Забава послушно отмерила еще пару шагов, остановилась. По бокам тут же встали братья. Оба в плащах, распахнутых на груди, с равнодушными лицами.

Она поискала взглядом Харальда. И нашла — тот стоял на другой стороне круга, без плаща, в рубахе, которую она ему сшила.

Замерзнет же, подумала Забава. Что ж он так, без плаща…

В круг уже выходили люди, державшие копья со шлемами на концах. Зазвенели струны, запели люди…

И на этот раз Забава разобрала слова.

Богиня монист

Дева, что смотрит,

Бурей напевы,

Фрейра жеребец

Проскачет долиной,

Дары принесет.

Верен копья

Точный удар,

Светлое утро

Богиню лент

Ждет.

Чудно-то как, подумала Забава. Богиня монист — богиня бус, выходит? Дева, что смотрит — это про нее? А Фрейра жеребец… при чем тут конь чужанского бога? Да и остальное — долина, копье…

И тут Забава покраснела, потому что вспомнила, чем таким заправлял у нартвегов бог Фрейр. Тем самым стыдным делом, которым муж с женой занимаются. Помимо прочего.

Следом она с изумлением окинула взглядом всех чужан, стоявших в широком круге. Это про что же они песню поют?

Но в узком круге, где стояли люди, державшие копья, уже шел, притоптывая в танце, Свальд. И первый шлем слетел, сбитый его ногой…

Болли, стоявший рядом с Забавой, покосился на нее. Глухо прошептал:

— Это всего лишь друг жениха, Сванхильд. Прибереги свои восторженные взгляды для ярла Харальда. Только для него.

И Забава, покраснев еще больше, отвела взгляд, опустила голову. Не о том подумал Болли — а ведь и другие так могли подумать…

И Харальд тоже.

Ислейв, стоявший с другой стороны от Забавы, тут же добавил:

— Подними голову, Сванхильд. Иначе люди подумают, что ты недовольна женихом. И тебя выдают замуж против воли.

Она послушно вскинула подбородок, посмотрела на следующего мужчину, вышедшего танцевать в круг. Тем взглядом, каким глядела на тетку Насту. Пустым, никаким.

Подумала — может, хоть так всем угодит.

— И как только ярл выйдет в круг, начинай улыбаться, — посоветовала из-за спины Гудню.

Забава вздохнула, с тоской посмотрела на Харальда.

Следующий шлем упал, ловя желтоватые отблески факелов.

Со Сванхильд что-то не то, размышлял Харальд, разглядывая свою невесту, стоявшую в окружении родичей. Сначала она с изумлением уставилась на всех — и на Свальда, как раз сейчас сбивавшего шлемы. Словно в первый раз его увидела. И даже в свете факелов было видно, как она покраснела при этом.

Потом опустила голову, снова вскинула. Посмотрела уже отстраненным взглядом.

Спрошу за столом, решил он.

И ощутил, как его покидает спокойствие.

Своей очереди выйти в круг Харальд дожидался с нетерпением. Крикнул, выйдя:

— Выше.

Копья вздернулись, шлемы заблестели на фоне темного неба. Толпа радостно загудела. Харальд двинулся по кругу, притоптывая. Прыгнул в развороте, сбил первый шлем краем ступни. Увидел несмелую улыбку Сванхильд…

И тут же, через два шага, прыгнул снова, сбивая следующий шлем. Не проходясь перед этим по кругу, чтобы тело отдохнуло перед новым прыжком.

Воины взревели.

Еще два шага. Снова прыжок. Снова дружный рев глоток.

И глаза Сванхильд, устремленные на него — изумленные, распахнутые еще шире, чем прежде, когда в круге танцевал Свальд.

Харальд ухмыльнулся. И пошел сбивать шлемы один за другим, не отвлекаясь на притоптывания. Когда упал последний, восьмой шлем, развернулся к Сванхильд.

В теле что-то звенело — странное напряжение накатывало от живота к груди, на спине зудели шрамы…

Тихо, люто подумал он.

И пошел через весь круг к своей невесте.

Сванхильд смотрела — и улыбалась. Смущенно, счастливо. Потом заморгала, прикусив губу…

Плачет, с изумлением понял Харальд. От радости?

Зудение в шрамах, пока шел и смотрел, становилось все тише.

Харальд остановился, не дойдя до Сванхильд три шага. Вперед вышел Кейлев.

— Кейлев Хродульфсон, — объявил Харальд. — Я пришел за твоей дочерью. Принес за нее, как мы и условились, двести марок серебром. Вот мой выкуп за Сванхильд, твою дочь.

Сзади подошли Бъерн с Ларсом, поставили у ног Кейлева сундук. Глухо звякнули серебряные марки.

— Все так, — громко согласился Кейлев. — Я принимаю твой выкуп. А какой утренний дар ты назначишь моей дочери, ярл Харальд?

— Хааленсваге, — рявкнул Харальд — так, чтобы слышали все. — Мое поместье. Завтра утром, когда кончится ночь, оно будет принадлежать уже ей.

Люди загомонили. Кейлев степенно заявил:

— Это щедрый дар. Благодарю тебя, ярл. Иди к своему мужу, Сванхильд.

Она торопливо шагнула вперед, даже не дослушав его. Харальд поймал ее руку, развернулся, повел к главному дому.

Люди на том краю круга расступались, открывая им путь. По краям широкого прохода в толпе горели факелы.

— Ты плакала, — пробормотал Харальд, укорачивая шаг, чтобы ей не пришлось бежать.

Сванхильд отозвалась легким вздохом:

— Я радовалась.

Он сжал ее руку, сказал, не утерпев:

— И на Свальда смотрела. Во все глаза.

— Не на него, — сбивчиво сказала Сванхильд — сбиваясь и в шаге. — На всех. Я слушала песню. Поняла, о чем она. Странно.

Харальд покосился на нее, вскинул брови.

— Да чего там странного? Свадебная песня…

Девчонка ответила не сразу, и он напомнил о себе, сжав ей руку и бросив:

— Сванхильд?

— Фрейра жеребец, — выдохнула она.

Харальд помолчал, начиная понемногу понимать. Надо думать, у них такого не поют.

Он усмехнулся. И спросил уже из озорства, пригибаясь к ней, чтобы лучше расслышала:

— А про долину ты тоже поняла? И про верный удар копья? Я могу потом объяснить.

Сванхильд задохнулась, глянула на него изумленно — и обиженно. В глазах, еще не просохших от слез, дрожали отражения факелов. Харальд рассмеялся, решив ее больше не мучить.

Новый зал для пиров оказался даже больше прежнего. И хозяйская половина теперь смотрела на берег, а не на ворота крепости, как прежде.

Они вступили в зал первыми — и Забаву на мгновенье кольнуло воспоминание о Рагнхильд.

Совсем недавно та тоже первой вступала в зал. Вот как она сама. А теперь беловолосая мертва.

Но рука Харальда, горячая, крепкая, грела ладонь. И Забава со вздохом отпустила это воспоминание.

У меня сегодня свадьба, подумала она. И завтра будет то, о чем мечтала еще в Ладоге — свой муж, свой дом…

Харальд довел ее до стола на возвышении, застеленном сегодня белым полотном. Мимоходом ногой пододвинул стул, на который она опустилась. Сам сел рядом.

По другую сторону от Забавы уселся Кейлев. Рядом с Харальдом — Свальд. Люди заходили, рассаживались на лавках.

За ближайшим от возвышения столом по левую руку разместились Ислейв с Болли. Вместе с Гудню и Тюрой. За столом по правую руку сели друзья жениха.

А сразу за ними Забава вдруг разглядела Убби, муж убитой Рагнхильд. Не удержавшись, посмотрела на него с жалостью. Потом припомнила слова Харальда — о том, что жалость у них не в чести. И торопливо отвела взгляд.

В зал уже заносили бочки со свадебным элем. Ставили их строем, от середины зала к дверям.

И едва поставили последнюю, как Харальд поднялся. Зал затих.

Забава тоже поспешно встала. Замерла, вскинув голову.

Харальд дошагал до первой бочки, крикнул на весь зал:

— Мой свадебный эль.

Затем наполнил чашу. Вернулся, остановился перед столом. Подал, держа чашу одной рукой.

Забава взяла ее как положено, осторожно обхватив ладонями за края. И пока подносила к губам, смотрела в глаза Харальда — серебряные, сиявшие сейчас и зло, и весело. Выпила до дна, не чувствуя вкуса.

А потом, прижав чашу к груди, пустилась в долгий путь — сначала вокруг стола, потом к бочкам. Голова кружилась…

Обратно Забава шла, не чувствуя ног.

Боялась только одного — что споткнется, что нога, только-только переставшая болеть, подвернется. И она расплещет свой свадебный эль.

Но дошла, и донесла. Протянула Харальду чашу. Он принял, осушил в два глотка, вскинул над головой, перевернув. Рявкнул:

— Выпито.

Сидевшие в зале закричали так, что Забава на несколько мгновений оглохла.

Вот и это сделано, довольно подумал Харальд, сидя на своем месте — и косясь на Сванхильд, опять воевавшую с мясом на своей тарелке.

Потом протянул руку, отловил ее запястье. Отобрал нож, нарезал мясо. Пробормотал, наклоняясь к ней:

— Мы здесь не задержимся. Ешь побольше, Сванхильд — эта ночь будет длинная.

Он сидел, поднимая чаши, пока в зале орали здравницы в его честь. Перебрасывался словами со Свальдом. Потом посмотрел поверх макушки Сванхильд на Кейлева. Звучно хмыкнул.

Тот, тут же сообразив, в чем дело, встал с места. Объявил:

— Время вести молодых в опочивальню.

Их провожали с факелами — и людская река, текущая следом за Харальдом и Сванхильд, казалась рекой из огня.

Как бы не подпалили главный дом снова, мимоходом подумал он. Бросил Свальду через плечо:

— Посиди в зале до последнего человека. Присмотри, чтобы огня не подпустили, с пьяных глаз…

— Положись на меня, родич, — радостно рявкнул Свальд. — И еще раз — долгих лет, жарких ночей тебе с молодой женой.

Отважных сыновей он не пожелал. Как и все те, кто сегодня произносил здравницы.

Наставления Гудню и Тюры Забава помнила — и не посмела даже зажмуриться, когда в лицо начали брызгать кровью из огромной чаши.

Только моргала, когда капли падали на кожу уж слишком близко к глазам.

Брызгала на нее Гудню, как жена старшего брата, Болли — и самая старшая среди женщин из ее новой родни. Делала она это размашисто, щедро окатывая Забаву кровью, наполовину успевшей свернуться, со сгустками.

Рядом Кейлев точно так же окунал кисть руки во вторую чашу, брызгал на Харальда. Только кровь из пригоршни выплескивал аккуратнее, без широких замахов.

Пропало платье-то, думала Забава, чувствуя, как промокла на груди ткань одеяния — и капли со сгустками лениво и щекотно ползут по щекам, шее. Хорошо хоть красное, на нем бурые пятна застиранной крови будут потом не так заметны.

В опочивальню набился народ. Болли, Ислейв, Тюра, еще какие-то люди.

И все стояли, глазели жадно — на невесту в алом, залитую кровью, на ярла, по светлой рубахе которого расплывались багровые пятна.

Первой чашу опустошила Гудню. Отступила назад, к мужу. Кейлев, закончив, слил в ладонь последние капли, стряхнул их на Харальда. Объявил:

— Долгой, счастливой и богатой жизни вам обоим.

Затем добавил внушительно, посмотрев на Забаву:

— Я выдал тебя замуж хорошо, Сванхильд. Радуйся, что тебе достался такой достойный муж.

И тут же, развернувшись, шагнул к двери. Люди начали выходить, желая напоследок:

— Долгой и богатой жизни.

Вот и все, с замиранием сердца подумала Забава. Вот она и честная жена. И поступать ей следует, как жене.

Ее почти всю залили кровью. Хорошо хоть, в опочивальне было жарко натоплено — и намокшее платье не холодило тело. Только неприятно липло к коже.

Как только люди начали выходить, Харальд повернулся к Сванхильд. Глядел на нее и ждал.

Любопытно было, что она теперь будет делать. Слова Свальда всплыли в памяти…

Девчонка посмотрела на него, вскинула руку к своему лицу — но не коснулась его. Спросила серьезно:

— Можно кровь смыть?

Харальд качнул головой.

— Нет. До завтрашнего утра мыться нельзя. Иначе не видать нам с тобой ни счастья, ни долгих лет жизни. Придется потерпеть.

Она покивала, опуская руку. Замерла, глядя на него.

А качну-ка я лодку, вдруг подумал Харальд. И ощутил приступ веселья — которое, однако, не выпустил на лицо. Сказал строго:

— Теперь ты моя жена, Сванхильд. Поступай, как положено жене.

Его молодая жена снова закивала. И, взяв за руку, повела к постели. Замерла перед широкой — шире прежней — кроватью. Пару мгновений неуверенно смотрела на него.

Он кивнул, поощряя. Сванхильд протянула руку, положила ладонь на его грудь, надавила.

Харальд опустился на край кровати.

А следом ощутил, как брови сами собой поползли вверх. Сванхильд встала на колени у его ног. Взялась за завязки на сапогах.

Да она меня разувать собралась, с изумлением понял Харальд. Стаскивать сапоги с ног, как с немощного старика…

Сванхильд старательно распутывала узлы на завязках. Даже голову наклонила, чтобы высмотреть при тусклом свете светильников концы кожаных шнурков. На короткое мгновение отвлеклась от своего занятия, чтобы поправить венец, начавший сползать со склоненной головы…

— Сванхильд, — тихо уронил Харальд. — Что ты делаешь?

Она вскинула голову, робко сказала:

— Так положено жене…

— Я понял. Но вообще-то жене с мужа положено штаны стаскивать, а не сапоги, — Харальд вдруг фыркнул.

И подумал — Свальд все знал. Похоже, была у него славянская девка, успевшая выучить наречие Нартвегра и рассказать об их обычаях. Или у него — или у кого-то из его людей.

— Встань, — приказал он.

Сванхильд, растерянно глянув, поднялась. По пути чуть заметно покачнулась, ухватилась за его колено в поисках опоры…

Нога зажила не до конца, подумал Харальд, а она то бегает в рабский дом к Кресив, то бухается перед ним на коленки.

Сванхильд стояла перед ним, глядя сверху вниз. На серебряном клыке змея, вышитого на платье, повис сгусток крови.

— Тебе следует забыть обычаи твоей родины, Сванхильд, — медленно сказал Харальд.

И накрыл руками ее ладони, сейчас безвольно опущенные вниз.

Сладко и пряно пахло кровью. Он всем телом ощутил, что сегодняшняя ночь и впрямь будет жаркой. И долгой…

— Никогда не вставай на колени, жена ярла. Ни передо мной, ни перед другими.

А потом Харальд вдруг смолчал, потому что осознал — сейчас он обламывает девчонку под себя.

Но ни его живучести, ни его силы у нее нет. И неизвестно, что случится с ним самим весной. Если Сванхильд останется без него, на попечении Кейлева, то слишком много гордости ей ни к чему — женщинам это мешает жить. И выживать.

— Склоняться можешь, только если тебе угрожает опасность, — закончил он. — Однако сейчас ты в моей опочивальне. Крепость вокруг полна моих воинов. Не вставай на колени, когда опасности нет.

Сванхильд вдруг наклонила голову, спросила с едва заметной лукавинкой в голосе:

— А если ласкать? Ты вставал…

— Тогда можно, — торопливо согласился он.

И притянул ее к себе так, чтобы она очутилась между его бедер. Напомнил:

— Только не сапоги.

Сванхильд медленно начала опускаться на колени, прижав руки к груди — словно опасалась невзначай его задеть. Харальд поспешно распутал завязки на сапогах, до которых еще не добралась Сванхильд. Содрал их, потом стянул с себя рубаху. Утер сгустки крови, подсыхавшие на бровях, подумал — за ночь все равно бы отшелушись.

Потом потянулся и краем рубахи вытер лоб Сванхильд, уже стоявшей перед ним на коленях.

Та вскинула брови, окрашенные кровью. Выдохнула, осторожно укладывая ладони на его разведенные колени:

— А разве можно?

Харальд, наклоняясь к ней, напомнил:

— Нам пожелали жаркой ночи, Сванхильд. Поверь мне, к утру твое тело и так посветлеет. Я оставлю на тебе только разводы.

Он потянулся еще ниже. У припухлых губ был сладкий привкус крови.

Отрываясь от них, Харальд подумал одобрительно — люди знают, что делают, поливая невесту кровью. Сжал ее плечи, проворчал:

— Не тяни.

Сванхильд послушно расстегнула пояс, который остался на нем, когда он стащил рубаху. Снова наклонилась, высматривая на его штанах концы завязок…

Харальд ощутил ее дыхание на своем животе, все влажном от крови. Хрипло задышал — и двумя пальцами подхватил венец, опять чуть не соскользнувший с золотистой головы, покрытой потеками крови. Бросил его на кровать, застеленную новыми покрывалами цветного полотна.

Окровавленное золото блеснуло на зеленом.

Девчонка отважно сражалась с завязками. Потом наконец их одолела. Всполошено откинулась назад, когда его копье наконец вырвалось на свободу — и застыло перед ней, уже налитое, даже не подрагивавшее от напряжения, стоявшее колом.

На лице у нее было смущение.

— Погладь, — шипящим голосом попросил Харальд.

Сванхильд, покраснев, сглотнула. И приласкала его тем жестом, каким гладят по голове детей — собрав пальцы пригоршней, округлым движением по навершию, скользким движением по самому копью, до живота. Замерла, робко пригладив кончиками пальцев поросль у основания…

— Еще, — потребовал Харальд.

И ощутил, как растягиваются губы в ровной улыбке, больше похожей на оскал.

Она одним пальцем, как-то изучающе, прошлась по его мужскому копью. Снизу вверх.

И он, задохнувшись, подумал — ну хватит. Подхватил ее под локти, поставил перед собой. Поспешно расстегнул на ней пояс, висевший низко, на бедрах. Отбросил тяжелую полосу из золотых блях к изножью кровати.

Красные камни блеснули из-под багровых капель крови.

Платье вместе с рубахой Харальд задрал на ней сам. До грудей. Тут же приказал:

— Раздевайся.

Ладони Сванхильд приняли из его рук скомканный подол, потянули вверх. Харальд, не дожидаясь, пока она стащит с себя липнувшую к телу одежду, накрыл ртом одну из грудок.

Снова ощутил вкус крови. Сладкий, пьянящий. И опрокинул ее на кровать.

Золотистые волосы в красных мазках, опаленные с одной стороны, рассыпались по покрывалу. Харальд стащил с себя штаны, накрыл ее тело своим.

Замер на короткое мгновение, глядя в глаза — темно-синие, широко распахнутые…

Густо пахло кровью, но Забава все равно была счастлива.

Харальд навис над ней, опираясь на локти. Попросил вдруг хрипло:

— Скажи что-нибудь… жена ярла.

Она задумалась. Тут же вспомнилось, как Тюра и Гудню советовали ей всегда восторгаться отвагой ярла Харальда. Хвалить его за силу, за победы.

Но говорить ему в глаза, вот так запросто, что он смелый…

Небось, и сам это знает, решила Забава.

Харальд ждал, приподнявшись над ней. Дышал рвано, часто. Серебряные глаза горели в полутьме, укрывшей лицо. Она, погладив его по щеке, наконец заявила:

— Харальд. Ты самый красивый…

Сказала она это совершенно серьезно — а он почему-то засмеялся. Низко, гортанно. Бросил:

— И белый? Сванхильд…

— Мне хорошо, — торопливо добавила Забава. — Мне очень хорошо. Потому что ты есть. Рядом, тут.

Харальд сверху одобрительно кивнул.

— Это хорошо, что ты мне рада.

Его колено тут же надавило, раздвигая ей ноги. Забава в ответ посмотрела удивленно — привыкла уже, что сперва он ласкает ее. А уж потом…

— Сначала мое удовольствие, — тяжело выдохнул Харальд.

И Забава ощутила, как тыкается ей между ног крупное, округлое навершие его мужского копья, отыскивая вход.

Затем вдавливается, врываясь неласково. И тело Харальда, все еще влажное от крови, опускается, накрывая ее. Заслоняя от всего мира.

— Потом твое, — хрипло пообещал он.

Забава вздохнула, погладила ему плечи — там, где по ним шли особо густые сеточки старых шрамов. Подняла колени, прогибаясь так, чтобы складки покрывала не терлись об чувствительные, едва поджившие рубцы на пояснице…

Харальд сверху с шипением выдохнул, довольно оскалился. Пробормотал, двигаясь в ней:

— Рада? Хорошо…

Его орудие скользило все более частыми рывками, по животу Забавы поползло первое тепло — тугое, трепещущее.

Но до сладкой судороги дело так и не дошло.

Потом Харальд рванулся в последний раз, придавливая ее к кровати. Замер сверху. Тут же с протяжным выдохом сдвинулся, перебрался на покрывала. Спросил:

— Больно не было? Я имею в виду, там, на спине.

Забава качнула головой, глядя на него. Хотя, по правде сказать, рубцы побаливали.

Следом она повернулась, прижавшись к его плечу, груди, животу — ко всему его телу сразу, горячему, пахнущему кровью. Бедром ощутила мужское орудие, сейчас опавшее…

Обняла.

— Сванхильд, — уронил Харальд. — Я назначил тебе утренний дар.

Она вскинула голову, посмотрела ему в глаза. Серебро во взгляде сияло, грело…

— Но ты можешь попросить что-нибудь еще. Только предупреждаю — это должно быть что-то для тебя. Не для других. Никаких "пожалей-помоги".

Забава задумалась. Погладила его грудь — твердую, поросшую белесыми жесткими волосками, среди которых попадались и редкие темные волосины. Сказала несмело:

— Я хотела… я хотела бы увидеть Ладогу. Не сегодня. Когда-нибудь. Потом.

Харальд шевельнул бровями. Объявил негромко:

— Если все будет хорошо, ты увидишь свои края снова. Когда-нибудь. Но увидишь только один раз, Сванхильд.

Забава, сглотнув, быстро и мелко закивала.

И не решилась попросить, чтобы Харальд до того дня оставил Красаву здесь, в крепости. Чтобы и ее потом отвезти в Ладогу. Заодно, по дороге.

Просьба Сванхильд была не такой уж и трудной. Если он победит Готфрида, то так и так надо будет сходить в его края с обратным визитом. А от германских земель до девчонкиной Ладоги рукой подать…

И все-таки утерпела, довольно подумал Харальд, подтягивая Сванхильд поближе к себе — и раздвигая ей губы в требовательном поцелуе. Не стала хныкать про Кресив, которую тоже можно было бы отвезти в Ладогу. Удержалась, уже хорошо.

Вкус крови таял в глубине рта девчонки, опьяняя сильнее эля. Он ощутил, как робко, неуверенно двинулся ее язык…

И как пробуждается снова его собственное тело.

Харальд приподнялся, отрываясь от нее. Сказал, уже вставая — и укладывая Сванхильд так, чтобы под ягодицами у нее очутился край кровати:

— Не хочешь попросить еще чего-нибудь? Украшения, два сундука платьев?

В голосе у него была едва заметная насмешка. Но ноги ее, свесившиеся с кровати, он раздвинул движением мягким, бережным. И сам опустился на колени между ними.

Сванхильд тут же вскинулась, села. Сказала неожиданно:

— А можно — штаны? В платье холодно…

Харальд, уже успевший наклониться, чтобы отловить губами сосок на одной из грудок, застыл. Заметил, усмехнувшись:

— Женщины, у которых есть в услужении рабыни, зимой по двору не бегают. Сидят дома, где можно обойтись без штанов. Значит, ты не хочешь сидеть дома, Сванхильд? Это хорошо…

— Ты велел гулять с Крысенышем, — пробормотала она.

Харальд нетерпеливо кивнул, соглашаясь. Велел:

— Бери из моих сундуков все, что захочешь. Плащи, рубахи, сапоги. Только оружие на стене не трогай.

Он наконец дотянулся до соска. Но девчонка сидела, а ласкать грудь, склонившись в три погибели, оказалось неудобно. Харальд ткнулся лбом в хрупкое плечо, заваливая Сванхильд на спину.

Та ойкнула — и растянулась по покрывалу. Он навис сверху, начал ласкать ее медленно, не спеша…

Багровых разводов от засыхающей крови на теле девчонки оставалось все меньше. Руки и губы Харальда стирали их.

И когда он вошел, раздвигая мужским копьем ее вход, ставший скользким, тугим от прилившей крови — Сванхильд прогнулась уже не так, как перед этим, когда он брал ее в первый раз. Более отчаянно, задыхаясь и цепляясь за него.

И судорогу удовольствия, прошедшую по ее телу, Харальд воспринял как награду. Ощутил своим копьем тонкое колечко, частым биением стянувшее вдруг ее вход, боками — шелковую кожу бедер, взметнувшихся и стиснувших его…

В зале продолжало пировать войско, празднуя свадьбу ярла.

До утра было еще далеко

Оглавление

ГЛАВА 1. Невестино житье

ГЛАВА 2. Штурм

ГЛАВА 3. Побег из Йорингарда

ГЛАВА 4. Возвращение в Йорингард

ГЛАВА 5. Поход в Веллинхел

ГЛАВА 6. Путь в Йорингард

ГЛАВА 7. С корабля на пир

ГЛАВА 8. Перед свадьбой

ГЛАВА 9. Свадьба