Где воды меняли свой цвет (СИ) [Гайя-А] (fb2) читать онлайн

========== Пролог. На берегу ==========

— Красота извечна; поистине, она рождается при встрече взгляда с прежде мертвенным совершенством ракурсов и деталей; она попросту не существует до той поры, пока некто не скажет: это — красиво. А потому…

Служанка-компаньонка зачитывала притворно-выразительно философский трактат «О красоте и благородстве», полное название которого занимало три первые страницы, а оглавление — следующие тридцать. Свечи источали приятный вишнёвый аромат. Слышался скрип кресла, в котором ёрзала другая компаньонка, — она пыталась умоститься и незаметно задремать. Тише всего звучали мазки краской по холсту или палитре.

Леди Сонаэнь Орта, ради которой присутствовали компаньонки, слуги, художник и два десятка стражей у ворот дома, безмерно скучала.

Третий час она не шевелилась. Художник приобрёл популярность недавно — Сонаэнь не сомневалась, её супругу, прославленному полководцу Лиоттиэлю, он обошёлся в небольшое состояние. Ниротиль не обладал никаким подобием художественного вкуса, но, если что-то стоило достаточно дорого, этого было достаточно для того, чтобы её муж это оценил. Особенно если из-под пера мастера вышел портрет рыцаря Лияри — в полном боевом облачении, рвущегося в бой. Сонаэнь знала правду о своём муже: он мог быть очень и очень мелочен.

И мстителен. «Лучше бы позировали его драгоценные солдаты, — Сонаэнь невольно сжала зубы, разминая плечи, — но нет, он предпочёл оставить маяться при дворе меня, а сам сбежал с армией!».

— Меньше теней, мастер, — посоветовала она художнику. Копна тёмных кудряшек чуть дрогнула. Леди Орта едва удержалась от ухмылки.

Она чувствовала, что раздражает его, и ей это нравилось. Из всех вещей, которыми Сонаэнь научилась наслаждаться, возможность безнаказанно раздражать нижестоящих оказалась наиболее приятной. Грешное удовольствие — иметь власть над кем-то, кто не может ей противостоять.

Хотя с художником следовало быть осторожнее. Он действительно был одарён и мог как польстить своим покровителям, так и изобразить их чудовищами. Мазком кисти. Даже не стараясь.

— Скоро можно будет идти, мастер? Я опаздываю. — Она поправила траурное покрывало на плече, опустила взгляд в ручное зеркало на столике перед собой. Послышался звук падающих кистей:

— Конечно, миледи. Мы продолжим в другое время, возможно, ваше позирование больше не понадобится.

Она была уверена, что не понадобится. В крайнем случае она могла заставить сидеть на месте компаньонку: лицо мастер-живописец уже прорисовал тщательно, а вот на платье застопорился. Отчего-то художнику понравилось не парадное облачение, хотя писал её мастер в чём придется. До этого утра.

Когда следовало явиться на траурную церемонию одного из южных семейств и она была облачена в серое и красное.

Демоны побрали бы моду на показную религиозность, почему-то выявлявшую себя в трауре больше, чем в празднествах. Мода на траурные одеяния менялась непредсказуемо, а с частотой, с которой Сонаэнь наносила светские визиты, значительная доля её расходов возросла.

Она пригладила плотное серое покрывало с бордовой каймой на левом плече. Покрутила ногой в туфельке, проверяя, не трёт ли. Ничего не могло быть хуже, чем натирающая новая обувь, ведь значительную часть церемонии предстояло провести стоя.

Готовясь к выходу, она замедлила шаг у спальни старшего сына. Ей не стоило раздражать сестру мужа — холодную старую деву, которую Ниротиль привечал и которая была без ума от племянников.

— Госпожа отпустила мастера-живописца? — поинтересовалась компаньонка золовки у Сонаэнь. Леди Орта кивнула, прислушиваясь к звукам из внутренних покоев.

— Проследите, чтобы он не прыгал после обеда; у мальчика испортится осанка.

— Прослежу, госпожа.

Уходя, Сонаэнь услышала, как несносная старуха шипит вслед:

— …позировать в трауре — неслыханно! Это дурная примета.

Как всегда, леди не повернула головы.

День был самым обычным, ничем не отличающимся от всех прочих. До того мгновения, когда руку Сонаэнь, поднимающейся из паланкина у траурного двора Храма Малых Сил, не подал старший полководец Элдойра, отец госпожи Правительницы, Ревиар Смелый.

Мгновенное сомнение, очевидно, отразилось на лице, потому что полководец чуть поклонился:

— Позвольте в отсутствие брата Ниротиля составить вам компанию, госпожа. Надеюсь почтить тем самым память нашего друга и честь вашей семьи.

Выражая уважение, он не притронулся к ней, но протянул белый шарф, за который леди и взялась. Жестом этим пренебрегали слишком многие, но Ревиар Смелый — никогда.

Они заняли места — амфитеатр для погребальной церемонии был почти весь заполнен. Серые с красным одеяния перемежались с чёрными королевскими плащами. Серых одежд было больше. Началось чтение Писания.

Несмотря на то, что всем полагалось хранить добродетельное молчание, то и дело Сонаэнь слышала шуршание платьев и шепотки дам позади. К ним она привыкла. Вовсе не обязательно она была предметом обсуждения — хотя это и не было исключено. Впрочем, если её сплетницы и сплетники и рискнули бы обсуждать, полководца Ревиара задеть бы не посмели.

Сонаэнь не оглядывалась. Годы в Ордене приучили её к простому знанию: ничто так не переоценено, как внешняя добродетель. Репутация великого полководца делала всех вокруг слепыми и глухими. Точно так же, как слепы и глухи они были к её мужу.

Никто не рисковал даже подозревать мастеров войны — в чем бы то ни было.

Даже очевидное становилось вдруг невидимым. Так, никто не видел синяков на её руках и лице. Никто; а если и замечали, то предпочитали забыть — обычное явление, мужчина, наказывающий или бьющий свою жену, но только не старший полководец. Ни одного из них не могло коснуться пятно несовершенства.

Иначе оно коснулось бы и всей чести армии Элдойра, а в армию последние пятнадцать лет верили столь же истово, как в Рай, Ад и воздаяние могилы.

Проповедь после чтения Писания началась. Молодой Наставник звонко повествовал о доблести покойного и безмерном горе осиротевшей семьи. Сонаэнь чуть придвинулась к полководцу Ревиару. Он лишь скосил на неё спокойный взгляд — и леди Орта оборвала уже рвущийся из груди вопрос: «Для чего вы сопровождаете меня?». Очевидно, воитель не собирался раскрыть свои планы прежде, чем закончится церемония прощания.

Ждать было утомительно, но следующий час прошёл быстро. Вдова покойного не рыдала и не голосила, проповедь также не затянули, а сопровождать носилки с телом к кладбищу отправились лишь ближайшие родственники и друзья.

— Итак, мой господин? — подтолкнула Сонаэнь полководца, стоило им оказаться в безопасном уединении её паланкина. Ревиар Смелый без улыбки склонил голову.

— Госпожа Латалена из Элдар возвращается из ссылки меньше чем через год — она получила смягчение приговора от Правителя. Я прошу вас отправиться к ней, чтобы возглавлять сборы и проследить за её временным расположением.

— Я удивлена просьбой, господин. Почему именно я?

«Удивлена — это слабо сказано, — сдерживала себя изо всех сил Сонаэнь, сжимая руки под покрывалом, — звать жену брата-полководца присмотреть за опальной принцессой низложенной династии? Для этого нужен действительно веский повод». Ревиар Смелый не подал виду, что в его просьбе кроется нечто необычное.

В тёмных его глазах не мелькало и тени напряженности. Он лишь пожал плечами:

— Вы не раз бывали в военных походах и гарнизонах, я уверен, что справитесь. Вы — из Ордена Госпитальеров, а значит, можно положиться на ваш ум и наблюдательность. Ваш супруг не станет возражать, за это я могу также поручиться. Наконец, происхождение и положение позволяют приблизить вас к леди Латалене.

— Есть другие дамы нашего сословия при дворе. — У Сонаэнь были мысли, но озвучивать она их не рискнула.

— Оставьте, — резко бросил Ревиар, подаваясь вперёд, — это не одни лишь интриги двора. Моя госпожа в опасности — её возвращение слишком многих поставило бы под удар.

— Вы полагаете, — она медленно подняла глаза на полководца, — что некто, надеясь услужить правящей династии, покусится на жизнь наследницы предыдущей? И втравит её единственного сына в противостояние?

Леди Орта не произнесла слова «Смута» — это было бы слишком страшно. Одного слова достаточно для того, чтобы вернуть назад ужас дней войны и разорения.

— Я знаю тех, кто именно так представляет себе разрешение конфликта, — кивнул, чуть погодя, Ревиар.

Чутье подсказало Сонаэнь, что допытываться не стоит. Она могла приноровиться к характеру Ниротиля. За годы переписки с ним она изучила его ход мысли. Его способ убеждения. Но и за три жизни ей не удалось бы проделать то же с Ревиаром Смелым из Кельхи. Эта добыча не была предназначена ей.

Все знали, где лежат интересы полководца Ревиара. Или думали, что знали. Рыцарь одной королевы, отец другой, он никогда не занимал чью-либо сторону в переговорах, кроме поддержки белого престола и его закона.

— Рядом с леди Латаленой все эти годы множество фрейлин, не понимаю, зачем я ей, — всё же рискнула высказаться Сонаэнь. Полководец невесело усмехнулся:

— Быть фрейлиной сосланной принцессы в чужой стране? При том, что больше, чем на год, им запрещено оставаться при леди Латалене? Последняя надежда для засидевшихся в невестах дочерей дворян. Но мне жаль, что вы однажды не стали одной из тех, что служат ей. Это тоже могла быть достойная жизнь.

Взгляды их встретились. Сонаэнь медленно, очень медленно постаралась натянуть ниже на запястья рукава своего серого платья.

Никогда нельзя быть уверенной в том, на каких частях тела остались синяки или ссадины.

— Я не жалею о том, что эти годы служила своему супругу, — слова дались легко — как и всегда, — и готова служить белому престолу, господин. Если моя работа в качестве наблюдателя вас устроит…

— Моя леди поручила мне выбрать. К госпоже отправляют четырех фрейлин, и я могу отправить лишь одну из них. Мог бы — отправил бы воительницу со званием.

Сонаэнь подавила нервный смешок. Из всех воительниц, которые ей встречались, подавляющее большинство могло бы посрамить повадками портовых шлюх. Ни одна из них не составила бы достойную компанию госпоже из самого благородного и именитого дома Поднебесья.

— Я выбрал ту, что зарекомендовала себя за годы службы в Ордене, — прервал её размышления Ревиар, — будем откровенны, леди Орта. Пустоголовые дурочки не задерживаются с госпитальерами надолго. Не становятся мастерами. Эта служба требует аккуратности.

— Я мало что понимаю в военной тактике и стратегии, — Сонаэнь не могла не ощутить легкого приступа тщеславной гордости за то, что полководец оценил её достижения, но постаралась скрыть это в голосе, — ваши клинки принесли нам немало славных побед. Я знаю только скальпель и хирургические ножи.

— Но и с ядами вы умеете обращаться, — скупо улыбнулся Ревиар, — ядами разных родов. И сможете понять, если встретите один из них.

Она промолчала.

— Я присягнул леди Латалене задолго до того, как моя дочь появилась на свет. Теперь о моём зяте говорят, что он узурпировал трон предыдущей династии — и госпожи Латалены. И ни одной из сторон я не враг. И всё ещё надеюсь сохранить равновесие. Я не прошу вас провести с леди Элдар целый год. Я не смею просить, — он чуть склонил голову набок, оценивающе разглядывая женщину перед собой, — три, четыре месяца, может быть. До того дня, когда я сам смогу обеспечить госпоже лучшую охрану без препятствий её семьи.

— Вы говорите об этом как о военной операции.

— Это политика, леди Орта. И давайте понадеемся, что военное участие не понадобится.

Сонаэнь задумчиво кивнула.

Прощание вышло спешным. Великий полководец покинул её паланкин у ворот дома Лиоттиэля и дальше отправился пешком. Зелёные плащи сопровождавших молодых воинов быстро исчезли, растворившись в городской толпе.

Дом приветствовал леди Орту уютными звуками дневной суеты. Сонаэнь обошла оба внутренних двора по галереям, убеждаясь в процветании своего маленького царства.

Всё было отлажено; как бесперебойный механизм драконьих часов, жизнь текла по раз отведённому ей руслу. Служанки уже выполнили свои дела, и в комнатах и залах дома царила приятная тишина, прерываемая кое-где потрескиванием дров в очаге; от чёрного входа слышалась бойкая торговля кухарки с зеленщиком; в тренировочном дворе двое юношей — ученики полководца — занимались спаррингом на кельхитских саблях.

Сонаэнь любила дом, когда Ниротиля в нём не было. Возвращение мужа всегда вносило сумятицу и неудобства. Нужно было заботиться о многом: достойно выглядеть для бесконечного потока знатных гостей, отвечать на приглашения и письма, в конце концов, следить, чтобы полководца никто не беспокоил, когда ему того не хотелось. В его отсутствие леди Орта могла позволить себе читать книги, навещать подруг и Орден.

К счастью, даже с учётом последних лет, долго супруг дома не задерживался.

Сонаэнь помедлила, прежде чем заглянуть в детскую. Конечно, Нарт вовсю скакал на кровати с подушкой. Женщина не могла не улыбнуться, глядя на то, как сын колошматит рассерженную няньку, зная, что закончится это его пылкими объятиями и заверениями в вечной любви. Перья летели по всей комнате.

— Мамочка пришла! — вскрикнул Нарт, и Сонаэнь скользнула навстречу из-за колонны арки.

Глазами лишь поймав предупредительные знаки няньки, леди Орта пригладила волосы сына. Зловредная золовка была где-то рядом.

— Молодой господин пообедал, затем играл во дворе, затем играл с мячом…

Сонаэнь кивала на слова няньки, но мысли её были далеко.

Только взгляд на сына возвращал в настоящий момент. Сонаэнь расплывалась в улыбке, стоило ей только заглянуть в его глаза. Серые, как у отца, да; но во взгляде всегда читалась только безмятежность — и никогда гнев или боль.

— Соберите мои вещи, — вслух произнесла Сонаэнь, зная, что компаньонка обязательно услышит.

— Мама, ты уезжаешь?

Сонаэнь улыбнулась, пряча собственную печаль.

— Да, мой хороший. Ты останешься с тетей. Но ты в доме старший. Помнишь?

— Ты к отцу едешь? — Нарт посерьёзнел. Сонаэнь могла сказать, что и в пять лет её сын уже прекрасно чувствовал напряжённость, не уходящую из отношений родителей. Она вновь обняла сына:

— Нет, дорогой. Я еду на Север.

Комментарий к Пролог. На берегу

;)

========== Волчья княгиня ==========

Дорога змеилась между холмов Лунолесья, растекаясь на десятки тропок, тропинок и едва заметных стежек в кое-где ещё примороженной зимой траве.

После отвоевания западного Черноземья караван-навигаторы зарабатывали состояния на прокладывании маршрутов: стоило пройти одному-двум дождям, и приходилось искать объезд. Караванщики постоянно рисковали жизнями: где-то по пути заседали разбойники или дезертиры, где-то — мятежные села перегораживали дороги. Иногда разливались реки, и необходимо было сделать крюк в сто двадцать вёрст в поисках более-менее проезжего брода или крепкого моста.

Спутниками Сонаэнь в путешествии стали такие же госпитальеры и миссионеры, двигающиеся на восток, — подозрительно сострадательные к спутникам и не мучающие их ежевечерним чтением толкований Писания и богословскими трактатами; трое мастеровых, мечтающих открыть столярную лавку где-нибудь в городах у границы Приозерья, и две семьи переселенцев, спешащих до первой пахоты и поры посевов обосноваться на новом месте. Большую часть времени их женщины занимали себя разговорами о хозяйстве и мужьях.

Всего спустя неделю у Сонаэнь начинали ныть зубы при виде их скучных лиц и пустых глаз. Бог, конечно, велел быть равно приветливыми ко всем, но никогда не говорил, что их при этом на самом деле следует любить.

Сонаэнь хватало на брезгливость в лучшем случае. Они были другие — и всё тут.

— Что ж у тебя, голубушка, детишек только двое? — с причитающей интонацией восклицала одна из крестьянок. — Мальчишки, да?

— Хвала Господу, сыновья, — зачем-то отвечала компаньонка. Сонаэнь не успела смерить её уничтожающим взглядом, потому что говорливая попутчица только ответа и ждала:

— Это оно хорошо, а только мрут детишки-то. Моих Бог прибрал троицу. А про запас, как говорят: живот болит, а родит… ты молодая, ещё рожай и рожай…

В Ордене учили дарить сочувствие и сострадание даже молчанием. В лучшем случае Сонаэнь хотела в такие минуты одарить ударом ножа в глаз.

Другая попутчица была совсем юной. Бесконечно влюблённая в собственного мужа, она чаще прислушивалась к тому, что он говорил у костра, блестя большими круглыми глазами, но иной раз появлялась у Сонаэнь, будто робея в присутствии более старших женщин. Эта компания не вызывала у леди отвращения, но по-прежнему нагоняла тоску.

Когда же караван покинули госпитальеры, стало не с кем поговорить. Сопровождавшие переселенцев всадники плохо понимали хину, новобранцы из её собственных стражей считали себя выше того, чтобы разговаривать с женщинами. Пусть даже и леди.

— Как выглядит граница? — полюбопытствовала Сонаэнь у поравнявшегося с паланкином воина. Всадник пожал плечами в неопределённом жесте:

— Никак не выглядит, госпожа. Да пусть госпожа не беспокоится. Далеко ещё.

— Когда мы окажемся на той стороне, нас встретят?

— Да пусть госпожа не боится.

Одинаковые ответы на важные вопросы бесили. Сонаэнь задумалась, понимает ли хоть один из воинов, выделенных ей в сопровождение, каковы были её годы на службе Ордена.

Ей довелось повидать полевые лагеря и то, что точно любого из новобранцев заставило бы испугаться.

Леди Орта вздохнула, устраиваясь в носилках удобнее. Хотя прошло всего лишь десять дней с расставания, она безумно скучала по сыновьям. Особенно по старшему. Ему было почти пять, её любимому мальчику, её Нарту, — и, думая о первенце, Сонаэнь ощутила знакомую боль в груди.

Младшего она могла любить чистой, опробованной любовью матери к детям; она могла отпустить тяжёлые мысли и сомнения — он был всего лишь ребёнок, маленький ребёнок на её руках или в объятиях нянек. Но Нарт был иным. Нарт был — всё: её неисполнившиеся надежды, безответная погибшая любовь к мужу, страхи. Нарт был живым напоминанием о тех неделях и месяцах, когда она его не хотела и по непонятной причине тянула с избавлением от беременности, словно, откладывая ещё на день, могла что-то изменить.

Нарт стал её местью, последним выражением ненависти к мужу; она не могла забыть Тило, когда ночью, тайно, явилась к нему, стоявшему с кочевыми войсками в степях. Помнила его руки на округлом животе, где вовсю билась новая жизнь, и отменить уже ничего было нельзя. Помнила отчаянное, испуганное выражение лица полководца Лиоттиэля, и вдруг, спустя долгие годы мук, всё изменилось в мгновение ока.

Внезапно у неё была над ним почти безграничная власть.

Нарт был этой властью. Нарт был её свободой. Залогом выживания.

Всего через год с ним придётся расстаться, с её золотым ребенком, — ему предстоит учиться быть мужчиной; уйти по пути отца, в войну, кровь, грязь и ненависть; но пока что, всё ещё, он её мальчик и Ниротиль не может забрать его.

День перевалил за полдень. Небо, с утра яркое, затянуло одной сплошной хмарью. Компаньонка в следующем паланкине отчаянно пыталась поговорить хоть с кем-то из сопровождавших леди всадников. Наконец кто-то из ведущих караван десятников объявил привал.

— Где устроится наш лагерь? — спросила первым делом Сонаэнь, когда паланкин качнулся и медленно, неровно опустился на землю. Молодой паренёк из сопровождающих неловко поклонился:

— Где прикажет госпожа.

— Где становище войск?

— Не имею знать, госпожа.

Леди Орта поморщилась.

— Разбивайте на возвышении. Лучше ветер, чем потоп, — кажется, скоро пойдёт дождь.

Новобранец помялся было, но всё же подчинился. Весенний ливень хлынул всего лишь несколько минут спустя.

***

…В дождь ей всегда хотелось спать. В тот раз, шесть лет назад, они стояли лагерем чуть восточнее и дожди были значительно теплее, летние. Охряные шатры в долине у реки были окружены веселящимися бездельниками, везде сновали торговцы и укрытые с головы до ног женщины-кочевницы — жён было не отличить от наложниц и тех и других — от спешащих продаться блудниц.

Сердце у Сонаэнь забилось быстрее.

Страха не было.

Она не видела Тило почти восемь лет. Восемь лет муж жил в не самых приятных воспоминаниях и в письмах. Писем было много, и со временем Ниротиль превратился из живого мужчины в неровные строчки, в которых он мог быть любым. Нежным, заботливым, доверяющим. Прорывались и тёмные его черты: подозрительность, вспыльчивость.

Но каким он будет на самом деле спустя восемь лет? Сонаэнь задержалась, обходя шатер по настилу. Комок в горле угрожал удушьем. Компаньонки привычно молчали. Наконец леди поправила вуаль и шагнула вперед — к распахнутому пологу.

В мечтах они встречались после долгой разлуки наедине. В реальности вокруг полководца собрались подчинённые. Линтиль, насколько могла видеть Сонаэнь, был безобразно пьян, судя по красному лицу и расфокусированному взгляду. Ясень, как всегда, одетый в безупречно вычищенный костюм, стоял за правым плечом полководца. Сам Тило опирался на трость одной рукой, второй держался за подпорку шатра. За занавесью, отделявшей спальное место полководца, острый взгляд Сонаэнь обнаружил женщину, бесстыдно развалившуюся на постели.

— Госпоже угодно что-то? — спросил наконец кто-то из воинов. Сонаэнь собралась с духом.

Подняла вуаль.

Никто не двинулся с места. Только Тило чуть склонил голову, и призрак слабой улыбки мелькнул на его губах.

— На сегодня мы закончили.

— А поставки, мастер…

— Все. Вон. Закончили на сегодня.

Воины покинули шатер, но Ниротилю пришлось повысить голос ещё раз:

— Гедати! Иди отсюда.

Красавица из-за занавески выбралась, похожая на длинноногую изящную газель. Медлительно, сознавая силу собственной красоты, прошлась по шатру, подошла к полководцу, наклонилась — он опирался теперь о стол обеими руками — поцеловала в щёку, скользнув губами к шее, — и безмолвно выплыла наружу. Чуть задержавшись у порога.

Сонаэнь не взглянула на нее.

— Наложница, — прокомментировал Тило, когда они остались одни, — и замучившие меня приятели её отца из племени Бигум. Заходи, госпожа моя. Располагайся.

Она молча повиновалась. Горло перехватывало от его вида.

В выцветших на солнце русых волосах она могла видеть больше седины. В уголках рта — новые морщинки. Тени под глазами. Заострившиеся черты лица. И всё же могла безошибочно угадать Ниротиля, каким он был, когда она впервые его встретила — ещё до войны, до ранений, до их брака.

Время исчезло. Казалось, не изменилось ничто вокруг, кроме неё самой. Если бы кто-то сказал Сонаэнь, что прошло восемь лет, она не поверила бы вестнику. Она бы не поверила, если бы кто-то сказал, что они вообще женаты.

— Я услышала, что ты болен, когда уже собиралась покинуть лагерь Ордена, — призналась Сонаэнь за столом. Ниротиль вежливо улыбнулся:

— И бросилась спасать меня? Похоже на тебя.

Она не удостоила это комментарием, лишь пожала плечами.

— Ты теперь мастер исцеления, — серьёзным тоном добавил полководец, — поздравляю. Это большое достижение, госпожа моя.

— Ты так думаешь.

— Я так думаю, действительно, — он усмехнулся, — мне тяжело видеть сестёр, что могут превзойти меня с мечом. Могу представить, как бесятся магистры, которых ты превзошла мозгами.

Сонаэнь расхохоталась. Слово за слово, разговор обрел лёгкость.

— Так ты болен? — полюбопытствовала она. — Почему не писал последние месяцы?

— Поранил руку, ничего серьёзного. Больше кашляю.

— Я посмотрю на руку?

Суставы были здоровы, как и кости, но Ниротиль зашипел и поморщился, стоило ей надавить в нескольких точках.

— Лекарства и повязки будут не нужны, — сделала она вывод, — обычные методы не сработают.

— Никаких шаманских заговоров, женщина.

— Я изучала лечение Силой.

— Я сказал, никакого колдовства! — Он нахмурился, отвернулся. Сонаэнь пожала плечами:

— Невежество я не лечу, Тило. Ты вправе отказаться.

— Ты надолго?

— Это от тебя зависит. Я здесь потому, что меня направили в госпиталь.

Это было не так сложно, как Сонаэнь ожидала. За годы с госпитальерами она повидала воинов. Встречались те, что из скромности отказывались от целительницы, предпочитая компанию своего пола. Но за все годы она не встретила ни одного, кто готов был бы рисковать ради скромности жизнью. Или, как в случае с её мужем, способностью к фехтованию.

К вечеру Ниротиль пригласил её сам. Перед тем, как прозвучал призыв на закатную молитву и зажглись зелёные фонари у шатров. Сонаэнь не потребовалось много времени, чтобы найти причину болезненности. Этому она научилась в Ордене почти сразу.

— Как ты это делаешь, сестра, — не удержалась от детского восторга наложница Гедати. Сонаэнь прикрыла глаза.

Она видела свет обоих. Тонкую розовую тень любопытной Гедати и серебристо-голубой кокон, окружавший Ниротиля.

— Это не колдовство. Это каждый может. Или почти каждый. Сила течёт везде. В живых существах она может изменяться. Портиться тоже.

— Это здесь она испортилась? — Рука наложницы легла на локоть полководца. Тило дрогнул, но смолчал. Сонаэнь открыла глаза. Ей стоило труда удержать улыбку.

Высокомерная Гедати была проста, как степная куропатка.

— Да. Ты чувствуешь? Со временем я научу тебя большему.

— Не верю я такому лечению, — пробормотал Тило подозрительно. Но руку не убрал.

Ужинали они втроём. Это было странное чувство, быть третьей лишней за столом с собственным мужем и другой женщиной. Но именно благодаря Гедати тёк непринуждённый, почти светский разговор. Кочевница оказалась бесценной собеседницей, умеющей разрядить обстановку, — а с Ниротилем любой разговор, даже самый невинный, и в лучшие дни напоминал перекрикивания из окопов. Даже в письмах.

Дождь постепенно усиливался. Сонаэнь задула свечу и взглянула на полководца.

Он только кивнул ей на койку в противоположном углу шатра:

— Желаю доброй ночи моей госпоже.

Наложница Гедати не сдержала торжествующего короткого взгляда, когда уходила с ним в постель за руку.

Возможно, она считала, что леди Орта предпочла бы быть на её месте.

***

Чем дальше они двигались на Север — тем чаще посещало женщину ощущение времени, повернувшего вспять. Ранняя весна юга обернулась тающими снегами поздней зимы. Но всё же к тому мгновению, когда путешественники достигли пункта назначения, тепло их догнало.

Как и предсказывали всадники и проводники, границы между королевством Элдойра и княжеством Заснеженья не обнаружилось. Никакой — ни верстовых столбов, ни указателей. Просто в какой-то день дома вокруг чаще встречались из бруса и брёвен, а не глины и камня, а встретившиеся путники говорили на сурте, а не хине.

Всё реже можно было увидеть знамёна Элдойра, зато обнаруживались незнакомые символы на копьях проезжающих воинов-волков. Многие из них не стеснялись останавливать путников безо всякого на то повода. Бесстыдство северян ограничивалось, вопреки ожиданиям Сонаэнь, тем, что они в основном метили деревья вдоль тракта, никого не стесняясь.

Очередной проводник — их сменилось пятеро — нашёлся у озера с удочкой. Если бы не свёрнутое знамя Элдойра, которым он прикрыл ведро с уловом, Сонаэнь в жизни не догадалась бы обратиться к нему за помощью. Оказалось, он ждал именно их поредевшую группу. Рослый, желтоглазый, рыбак смерил всю группу взглядом, не сулящим ничего хорошего, затем фыркнул:

— Значит, это новенькая. Четвёртая. Ты опоздала, девушка. Остальные ждут. Мы не можем представлять вас по одной.

— Дорога не близкая, господин.

— Боже, Боже, никаких «господ» здесь! — волк встряхнулся. — Посад близко; так вы поспешите за мной.

Сонаэнь сглотнула, когда увидела, что на мужчине, несмотря на всё ещё тающие в лесу остатки снега, не было никакой обуви. Волки; они не давали забыть о своём происхождении.

Вскоре приблизились обещанный посад и частокол, а затем показались и высокие, добротно срубленные ворота. На этом сходство архитектуры Заснеженья и южных городов закончилось.

Сонаэнь никогда не видела ничего, подобного посаду. Дома, сложенные из брёвен, возвышались над ней на несколько этажей. Из дерева же были мостовые, всё вокруг было, казалось, деревянным, украшенным резьбой или выжиганием. Некоторые дома — терема, как назвал их проводник, — все были в деревянном кружеве.

Сонаэнь проклинала вуаль ровно до той минуты, пока их проводник не поравнялся с её паланкином и не произнёс, ухмыляясь широкой волчьей пастью:

— Ну что, девушка, заглядываешься уже на кого? Смотри, понравишься кому из молодцов, уволочёт да обглодает до самых костей, только и оставит, что вот эту твою тряпочку-намордник, — утрёшься, поди, как любовь закончится…

Она отпрянула, краснея. Бесстыжий оборотень расхохотался.

Леди Орта недолго пряталась в глубине паланкина. Слишком красиво было вокруг и интересно наблюдать за городом северян.

Сонаэнь мнилось, когда она, как и остальные, услышала о ссылке принцессы Элдар на Север, что этот приговор обрекает опальную госпожу гнить заживо в сырых землянках где-то в вечной мерзлоте, далеко-далеко, среди смердящих болот и мшистых скал. Сонаэнь не случилось побывать и в избах северян, что поселились в Элдойре. Пока она жила в Лукавых Землях, ни одного повидать так и не довелось — там волков практически не встречалось.

Наконец паланкины остановились напротив высокого резного крыльца, где на коновязи по обе стороны ржали и выплясывали неспокойные кони, а землю, согнувшись мало не до земли, подметала усердная девка-чернавка.

Из паланкина Сонаэнь пришлось выбираться самой — никто не озаботился подать ей руку или хотя бы платок. Оборотень, соскочив с коня, молодцевато размялся, после чего взбежал легко по крутым ступеням и заколотил в утопленную за высоким порогом дверь:

— Хозяин дома!

***

…Минула дневная молитва, когда Сонаэнь наконец предстала перед леди Элдар.

Как и большинство девушек, рождённых за чертой оседлости, Сонаэнь мечтала однажды встретить знаменитую принцессу, чью красоту прославляли барды, о чьей скромности и отваге ходили легенды. Став старше, пережив войну, свержение одной династии и воцарение другой, леди Орта заинтересовалась другими историями.

В них Латалену Элдар звали не Солнцем Асуров, но волчьей шлюхой; её дочь называли презрительно «Полукровкой». Подобные разговоры велись чаще в среде южан и сочувствующих им — уроженцы наиболее пострадавших областей винили в своём горе асуров и их знать.

Латалену проще всего было ненавидеть и считать виновной в поступках всего клана. Видимо, так же мыслил и её отец, сославший дочь и добившийся пожизненного запрета на возвращение. Помилование Правителя вряд ли изменило бы что-то в отношении низшего сословия к принцессе.

Будь Сонаэнь на месте сосланной, она бы и не подумала о возвращении.

Вокруг была роскошь, никогда не виданная в Элдойре, даже с учетом трофеев всех полководцев вместе взятых. Куда ни падал взгляд, всё было новое, блестящее, безупречно сработанное; инкрустированные ценными породами дерева шкатулки, ларцы, украшенные финифтью, подзоры с кружевами тончайшей серебряной нити. Полы терема блестели свежей краской. В огромном зале с очагом — очажная цепь не успела даже в середине прокоптиться — полы и вовсе оказались покрыты чем-то вроде деревянной мозаики. Сонаэнь, видимо, выглядела достаточно глупо, когда остановилась и засмотрелась на невиданное чудо, потому что волчица, натиравшая воском дубовую дверь, бросила на сурте:

— Это называется «паркет», южная госпожа.

Комнаты же, выделенные каждой из четырёх фрейлин — остальные пока представлены Сонаэнь не были, — могли соперничать с покоями иных дворянок Лукавых Земель.

Заворожённая красотой вокруг, леди Орта едва не пропустила тот момент, когда позади хлопнула дверь и вошел желтоглазый волк — теперь ясно стало, что это и есть Верен, непризнанный супруг Латалены Элдар.

— Мы не носим тут такое, — добродушно прокомментировал он её попытки быстро прикрыть лицо, — снимай смело.

— Я бы предпочла…

— Нельзя. Однажды заговорщики могут прикрыться твоей одеждой, чтобы совершить покушение. Я не рискну жизнями жены и дочери ради твоей скромности, сестра. Теперь. Ты от него?

— Господин, я не понимаю.

Сонаэнь только моргнула, а оборотень уже возвышался над ней, щурящий глаза. Вблизи он был ещё страшнее — казалось, борода у него начинает расти едва ли не сразу под нижними веками, гигантские ручищи были покрыты шрамами и густыми волосами, а в улыбке-оскале не хватало двух зубов.

— Нет здесь господ. Я спросил, не от Смелого ли ты? Потому что три другие — нет. Жена моя ждет вести от своего… друга.

— Я передам ей лично. Это для её ушей.

Под взглядом волка и идя по его подсказкам, Сонаэнь прошествовала из выделенной комнаты едва ли не через весь терем; возможно, из-за обилия украшений, резьбы и всевозможных лесенок и скамей расстояние до зала принцессы показалось почти что бесконечным.

У входа дежурили двое здоровенных северян — рядом с ними даже сам Верен казался мужчиной среднего роста и сложения. Сонаэнь едва не споткнулась — пороги на севере везде были высокими.

За дверью оказалась небольшая комнатка — со следующими четырьмя здоровяками с оружием.

Наконец они были в Золотом Зале. Верен сделал знак леди, Сонаэнь послушно остановилась у самой двери. Оглянулась.

Позолота соседствовала с красно-синими традиционными узорами Заснеженья. Вышивка бисером — с кружевом и затейливым горским плетением. На ковёр, устилающий пол, страшно было ступить, утварь выглядела не менее ценной.

Если это была и ссылка для леди Элдар, то темнице могла позавидовать иная владычица древности. Сонаэнь вновь помялась, напряжённо ожидая приглашения пройти дальше.

Его не прозвучало. За резной деревянной ширмой вообще не было слышно ни звука. Наконец леди Орта двинулась вперёд. Решив не беспокоить хозяев, она прошла вдоль окон — они были удивительно широкими для севера, — полюбовалась на двор, где четверо молодых мужчин боролись на кулаках, радостно гогоча, глянула дальше — где окна выходили уже на оживлённую улицу. С высоты горницы видны были и окраины посада.

Сонаэнь залюбовалась открывающимся видом — маковки молельных домов и теремов соседствовали с тесовыми крышами изб, где-то вился дымок, где-то перемежалась пряничная пестрота новизны светло-серыми полусгнившими досками старых приземистых хижин.

Из-за ширмы послышался заливистый женский смех, Сонаэнь отпрянула от окна, приняла подобающую для приветствия принцессы позу. Тихий разговор был прекрасно слышен ей с её места. Беседующие не спешили присоединиться к посланнице в золотом зале.

— …Я никому не отдам тебя, цветочек мой. Застегни это… Божий гнев, я тебя хочу, княгиня; отошлём девицу прочь?

— Не позорь меня. Наша дочь изъявила желание встретиться с новыми девушками прежде меня, она это сделала уже с последней?

— Волчонок их сожрёт, не оставив тебе и косточки. Ты уверена, что не хочешь хотя бы надкусить парочку?

— Окаянный волчара, — пробормотала леди Элдар и, придерживая тяжёлый шлейф длинного белого платья, появилась из-за ширмы.

Если Сонаэнь могла бы пережить подобное мгновение вновь, она выбрала бы в нём остаться навсегда.

Сонаэнь знала, что такое Сила; она изучала её в Ордене, она умела пользоваться ею — древнее утерянное знание оставило отпечаток в методиках госпитальеров-целителей. Но никогда прежде леди Орта не встречала подобного очевидного средоточия Силы в живом существе.

Даже драконы не владели толикой подобной мощи. Сила струилась вокруг леди Элдар, подчинялась ей и обтекала её со всех сторон. Этого можно было не видеть — Сонаэнь не видела с открытыми глазами, такие способности оставались неподвластны ей, — но это чувствовалось, даже на расстоянии.

На лице Латалены Элдар придирчивый взор не нашел бы и морщинки. Голос, когда зазвучал, также был юн и чист:

— Ты можешь поклониться, дитя.

Сонаэнь подняла вуаль, жестоко ругая себя за промедление.

— Ты посланница от полководца Ревиара, — продолжила леди Элдар, поигрывая шлейфом платья, — ты принесла мне письмо или просто слова?

— Слова, госпожа. Полководец Ревиар отправил меня стать… вашей защитницей и просит сообщить ему, если вы в чём-либо будете нуждаться.

Это тоже звучало смешно, теперь — за всеми стенами, после прохождения мимо всех здоровяков с оружием. Латалена улыбнулась одновременно с Вереном.

Две чёрные длинные косы обвивали её тело до колен, когда она двигалась. Белое тяжёлое платье — Сонаэнь не могла представить, из какого материала оно сделано, но по краям пушился сияющий белизной мех — тянулось позади на четыре локтя. Когда леди Элдар обошла Сонаэнь по кругу, шлейф обвил её, словно ветер намёл сугроб.

— У княгини здесь есть муж. Другого защитника не нужно, — высказался Верен, прислонившийся к двери за спиной Сонаэнь, — а доносчица и подавно не нужна.

— Не будь столь жесток; Ревиар был моим первым защитником в те времена, когда ты, любезный друг, ещё не родился, — внезапно голос Латалены стал холоден и тягуч — у Сонаэнь даже мурашки по телу побежали, — пусть девушка останется.

— Как скажешь, лебедь моя; твоя воля.

Сонаэнь усилием воли заставила себя не смотреть вслед удалявшемуся Верену. Но не могла не думать, что случилось бы с ней, вздумай она говорить с мужем — так.

— Итак, твой муж так тебя не слушается, — зазвучал почти у уха медовый голос Латалены Элдар.

Сонаэнь опустила взгляд в пол, почтительно понизила голос, произнося:

— Должно быть, госпожу нельзя не слушаться.

— Как тебя зовут и чья ты жена, дитя? Расскажи мне.

Она грациозно опустилась на лавку у окна, но Сонаэнь осталась стоять. Представившись, она замолчала, дожидаясь следующих вопросов. Но Латалена лишь кивнула:

— Продолжи. Я хочу услышать больше. Думаю, ты чуть младше моего сына. Мне интересно, чем ваше поколение в Элдойре сейчас живёт. Рассказывай.

Сколько раз Сонаэнь ни бывала в присутствии Правительницы Милы, ничего подобного ей испытывать не доводилось. Всё собрание придворных дам Элдойра не могло соперничать с одним коротким взглядом бездонных чёрных глаз Латалены Элдар, под которым леди Орта цепенела, как обречённая жертва хищницы.

И ей нравилось это чувство — она пока не могла сказать почему. Она могла рассказывать о работе в Ордене, было чем блеснуть — госпитальеры неохотно принимали девушек в свои ряды. Но под немигающими глазами Латалены, полными укрощённой Силы, собственная история вдруг показалась скудной и тоскливой.

— Что же, Элдойр всё же начал меняться, — высказалась наконец леди Элдар. — Двадцать лет назад мы не могли позволить себе учить дочерей писать, потому что кое-где их не брали замуж по этой причине. Это изменилось?

— Да, госуда… госпожа.

— Может, через сто лет не нужно будет приданое, — задумчиво произнесла Латалена, поигрывая кончиком чёрной косы у себя на колене, — и выкуп за невест превысит стоимость ломовой лошади. Каков был твой?

Сонаэньподняла глаза на принцессу.

В тёмном взгляд по-прежнему нельзя было увидеть ничего, кроме Силы и ума, держащего Силу.

— Два платья, две пары обуви, три котла, чайник, два медных таза, лохань для купания и тридцать шесть аршинов полотна, — отчеканила леди Орта.

— Недурно для послевоенного времени. Не для жены полководца, одного из Четверых, конечно, — Латалена не двинулась с места, — мой первый муж принёс в наш брак примерно такое же богатство. Зато второй поставил под знамёна небольшую армию. Никто, кроме Всевышнего, не знает, насколько я продешевила в обоих случаях.

Она легко поднялась с лавки, спрятала руки в рукава. Неспешно прошлась вдоль окон, не глядя в них; едва слышно было, как постукивают каблучки сафьяновых туфель. Вернулась. Поравнявшись с Сонаэнь, остановилась вновь. Солнце, почти по-весеннему светившее за окном, спряталось за серебристые тучи близящегося снегопада.

— Когда я вернусь в Элдойр, будет уже лето, — задумчиво произнесла низложенная принцесса, — если моя семья не преуспеет и не сведёт меня в могилу к тому времени.

— Я здесь, чтобы предотвратить это.

Латална безрадостно рассмеялась.

— Не думай, что я не знаю, зачем ты здесь на самом деле, — негромко произнесла леди Элдар, глядя перед собой, — я знаю; ты — нет. Ты глаза и уши белого войска в моём доме. Даже если сама пока не поняла этого. Я не могу отослать тебя, ты — не можешь уехать. Мы — женщины Элдойра, обе рождённые под белыми знамёнами; и нами играют по правилам, с которыми мы не соглашались, потому что никто не спрашивал.

От ощущения Силы, вибрирующей в пространстве рядом, у Сонаэнь начинала кружиться голова, как от крепкой браги.

— Ревиар. Никогда не успокоится, — скупо улыбнулась леди Элдар, — по крайней мере, не устаёт меня удивлять. Обычно мне присылают девиц, которых уже не надеются выдать замуж на юг. Он отправлял ко мне своих бойцов. В юбках или нет, но они последние, кто нужен здесь. Ты — нечто новое.

— Чем тогда мне служить вам, госпожа?

Леди Латалена вскинула подбородок. Скосила глаза на Сонаэнь. Смерила её с ног до головы проницательным взором.

— Слышала я, что в Ордене у вас есть испытание молчанием? — неожиданно спросила она. — Перед посвящением. Долго?

— Полгода, госпожа.

— Так много мне не нужно. Трёх месяцев должно хватить. Ты хочешь служить? Закрой глаза. Заткни уши. И молчи.

Вернувшись в отведённую комнату, Сонаэнь обнаружила вещи разложенными по сундукам. Не потребовалось даже искать чернильницу и бумагу. Невидимка-служка всё подготовил для написания первого письма полководцу Ревиару. Забыл только зажечь светильник или хотя бы лучину, а за окном уже было темно.

Сонаэнь прикусила кончик пера.

Да, месяцы до возвращения госпожи Элдар из ссылки обещали стать не самыми лёгкими — опальная принцесса умела воздействовать на любого, кто видел её, даже не применяя Силу, но когда бывало легко?

Орден учил госпитальеров относиться ко всему, что встретится на жизненном пути, как к болезни. Здоровье возможно лишь в райской вечности. Здоровые души не остаются в приюте тлена и страданий. А значит, Латалена Элдар точно так же больна бренным миром, как и мир — ею. Её семьей. И войной, которую они развязали.

Но Сонаэнь была отправлена на Север вовсе не для того, чтобы врачевать.

Леди Орта медленно вдохнула и выдохнула.

«Господин старший полководец, мастер войны! Спешу поведать вам о первом дне своего знакомства с благородной госпожой, Солнцем Асуров…».

========== Семя и пашня ==========

Когда Сонаэнь Орта отправилась учиться целительству в Университет Мелтагрота, первое, что ей довелось о себе узнать, было долготерпение. Конечно, о любознательности, склонности к анализу, внимании можно было тоже много сказать, но всё же главным достоинством, помогавшим Сонаэнь, была терпеливость.

Она не блистала. Никогда. Но прилагала все силы, стремясь обучиться большему.

Рядом с именитыми мастерами-целителями ей приходилось больше слушать, нежели говорить, больше наблюдать, чем делать. Она часто ошибалась. Снова и снова перемывала склянки с драгоценными растворами, чтобы одной неверно сорвавшейся каплей разрушить собственные многочасовые труды.

И она терпеливо повторяла всё с самого начала, прикусив язык и игнорируя злобные подначки мастеров и их учеников. Но в Университете обучались и менее талантливые соискатели — за те деньги, которыми полководец засыпал магистрат, можно было выучить небольшой алхимический цех.

Могла ли думать Сонаэнь тогда, успевавшая только изредка подлатать прожжённую химическими реагентами одежду да поспать четыре часа в сутки, что когда-то её основным занятием станет красивое безделье на секретной службе в разведке тестя самого Правителя?

Леди Латалена редко покидала Золотой Зал. Изредка она прогуливалась по галерее вдоль тренировочного двора — в сопровождении шестерых дам как минимум. Большую часть времени она была занята письмами и книгами, но Сонаэнь подозревала, что письма — это всего лишь вынужденная мера, которой опальная принцесса ограничила себя. На время, разумеется.

Зато дочь Латалены, юная Снежана Полукровка, была везде.

— Догоняй, Яре! Попробуй поймать! — визжала она в тренировочном дворе, и Сонаэнь не могла не улыбаться, заслышав её заливистый смех и топот её башмачков. — Ты не сможешь!

Глядя на неё, улыбались все; девки-чернавки, старая няня, кухарки, мрачные стражи леди Элдар. Даже сам Яре, здоровенный северянин, приставленный к маленькой княжне, и тот улыбался.

— Он немой? — поинтересовалась Сонаэнь у одной из дам-волчиц. — Я не слышала ни одного слова от него.

— Не от природы. Ткнули ножом в горло, — вздохнула та, мечтательно теребя платок в руках и глядя вместе с Сонаэнь вниз на веселящуюся Снежану и её защитника, — он и раньше особо болтлив не был.

— Это было давно?

— Куда там! Года три как тому. Хотели княжну зарезать, а он заслонил. И её, и матушку.

Сонаэнь исправно продолжала вызнавать подробности устройства быта сосланной леди Латалены, и ей они нравились всё меньше. Путём расспроса служанок удалось выяснить совсем немногое и больше по отрывочным воспоминаниям: леди Латалена всегда была больше затворницей; леди подвергалась покушениям больше дюжины раз; ну, и старая нянька высказалась без обиняков, что на княгиню ей в целом плевать, но за княжну стая порвёт любого.

— Она как солнышка луч, наша горлица, — ласково шамкала беззубым ртом дряхлая волчица, радуясь возможности откровенничать с кем-то о любимице, — и поди ты, в отца мастью, в отца смехом, а красу взяла материнскую.

— Она прелестна, — без задней мысли поддержала Сонаэнь. Волчица сузила глаза:

— А ведьму черношерстную эту на что не люблю, всю жизнь терплю только ради княжны, снежинки нашей летней.

А это была новая мысль. Вполне вероятно, покушавшиеся мечтали извести княгиню, а не княжну, и, может быть, враги леди Элдар пришли не с юга, но с Севера. Мысль Сонаэнь не обрадовала. Как и родившаяся впоследствии подозрительность, из-за которой леди Орта предпочла спать с ножом под подушкой. Пышная, ежедневно взбитая невидимыми горничными перина не приносила желаемого облегчения ноющей спине и плечам. Тело было напряжено, как струна, круглые сутки.

Сонаэнь как никогда далеко зашла во вражеский лагерь. Волки не любили пришлых чужеземок. Они их терпели кое-как, презирали и всячески демонстрировали это. И тем явственнее это ощущалось, чем ближе подходили фрейлины к Латалене. Сонаэнь не могла понять причин подобного отношения, старалась не выдвигать гипотез. Северян понять она всё равно бы не смогла, да и не собиралась пытаться.

Больше её занимали вероятные шпионки с юга. Вряд ли леди Орта оставалась единственной. Но весьма скоро от этой идеи Сонаэнь отказалась. Для разведки, если она и производилась, ни одна из присутствующих дворянок не годилась. Трое других девиц-фрейлин принадлежали к самому отталкивающему роду спутниц, которых только можно было придумать, и каждый ужин Сонаэнь вынуждена была переносить, сжав зубы, их присутствие.

Белокожая, темноглазая Вината из горного княжества отличалась редкой красотой горянки, но была невообразимо недалёкой, на грани с отсталостью в развитии. Ирзари из Тиаканы в свои тридцать девять похоронила четвёртого жениха, и суеверные родственники готовы были выдать её замуж за первого встречного, лишь бы не оставлять дома. Смуглая крутобедрая Суай из Ибера каждый вечер убивалась по оставленным на родине трём внебрачным детям, к тому же прижитым от разных мужчин.

От этих подруг следовало держаться подальше. Если бы только Сонаэнь могла.

Леди Латалена своим присутствием их одаривала исключительно редко — одевали её волчицы, причёсывали — волчицы, присланные из родного королевства фрейлины княгиню-затворницу скорее раздражали. Сонаэнь могла понять почему.

Уже через полторы недели ужинов в их компании леди Орта готова была оборотиться в волчицу сама и бежать куда глаза глядят в тайгу. Или в военную ставку Ниротиля. Но девушки всячески демонстрировали готовность «дружить» с женой полководца.

— Повезло тебе, ты замужем, — завистливо протянула Ирзари, ковыряя ножом в миске, — все вокруг замуж выходят.

— Я не вышла, — виновато потупилась Суай, — а теперь, с моим приданым в три рта, — за кого идти?

С этого разговора начинался каждый вечер за общим столом. Сонаэнь знала все припевы и мотивы вечерних бесед.

— Леди Элдар вышла замуж после двадцати пяти лет вдовства, — интимно подалась вперед Ирзари, — у неё уже был взрослый сын. Ты тоже можешь. За какого-нибудь северянина. Как у госпожи. — Она отсалютовала куском мяса на ноже и отправила его в рот.

— Я видела их, когда волк вернулся вчера, — ответно наклонилась к поверхности стола Суай, — они целовались — с языком, ну, вы знаете…

— Не говори таких гадостей. — Ирзари мечтательно зажмурилась в очевидном противоречии с собственными словами.

— Как это? — пролепетала Вината — как и прежде, позже всех включаясь в разговор. Как и всегда, остальные её проигнорировали.

Сонаэнь только покосилась на компаньонок — ещё одна кучка скучающих несчастных женщин, сосланных вместе с хозяйками на Богом оставленный мёрзлый Север. У Винаты с собой, например, было целых три компаньонки. В противном случае она могла бы забыть умыться с утра или вовсе выйти навстречу леди Латалене в нижней рубашке.

— А скоро турнир, — продолжила Ирзари, блестя глазами и с аппетитом приникая к кубку с брагой, — из Приозерья, из Сургожа — отовсюду прибудут.

— Я не думала, что у волков тоже бывают турниры, — Сонаэнь взяла на себя тяготы поддерживать с неуёмной старой девой беседу, — ты видела их раньше? Откуда знаешь?

— Миледи сказала. Интересно, какие рыцари у них бывают?

Сонаэнь задумчиво кивнула, прикладывая салфетку к губам. Растерянная Вината переводила взгляд с одного блюда на другое, не в силах решиться и начать. Сердобольная Суай сжалилась над бедняжкой, положила перед ней первый кусок хлеба. Леди Орта машинально фиксировала продолжавшуюся беседу. Про себя отметила необходимость списаться с полководцем Ревиаром и сообщить о турнире — если он в самом деле планировался. До сих пор леди практически нечего было сообщить покровителю. Писем от него она тоже не получила.

Всё было интереснее, чем светские беседы с девицами.

— На турнир я наряжусь в платье цвета песчаной розы.

— Это какой? Бежевый? Вината, осторожно, ты обольёшься!

— Это вот такой… Хотелось бы мне посмотреть на северных рыцарей. Ты видела стражу у дверей миледи? Вот это мускулы.

— Фу, они волосатые. Но крепкие, твоя правда…

— А поцелуй с языком — это как? — раздался нежный голос Винаты, и Сонаэнь встала из-за стола.

Будь что будет, но следовало немедленно изобрести способ ужинать в одиночестве. Так недолго было дожить до воспаления желудка или чего-то в этом роде.

***

шесть лет назад

…Когда Ниротиль хотел, он мог разнести весь военный лагерь за полдня. Каждый из сотников, из десятников и простых солдат уважал командира. И каждый боялся. Ниротиль знал об этом и не уставал напоминать воинам, что он лично следит за всем в военной ставке. Широко шагая и почти не прихрамывая, он внушал безусловную покорность и трепет всем, кто видел его.

Сонаэнь не помнила его с довоенных времен — тогда он больше улыбался и смеялся, — но, когда видела Тило, шагавшего навстречу, едва не роняла из рук всё, что держала. Включая драгоценную книгу по анатомии с рисунками — она вынуждена была взять её в поездку, не полагаясь на знания в памяти. Золотой рыцарь прошлого рядом не стоял с могущественным воеводой настоящего. Даже если накануне Сонаэнь обклеивала его горчичниками и мазала колени терпко пахнущей мазью.

И всё же она всё ещё могла им любоваться. Может, даже больше, чем прежде. Со всей его виной, со всеми его грехами. Он был — порушенное произведение искусства, покрывшаяся трещинами скульптура запрещённых древних мастеров. Красота и добро, перечёркнутые шрамами и ранами.

И она готова была любить за шрамы. За восемь лет их прибавилось — казалось бы, на теле уже не найдётся мест для новой летописи сражений, но всё же они были.

— От падения с лошади, — прокомментировал Тило на шестой вечер процедур с горчичной мазью и ромашковым раствором, чуть обернувшись, — этот.

Сонаэнь провела рукой по его боку справа. Игра, лишённая эротической окраски.

— Копьё отца Гедати. Тренировка. Разошлись слегка.

Бедро — Тило дрогнул, поморщился.

— Ты знаешь его, моя госпожа. Ты сама лечила меня тогда.

Шрамов было не то что много. Проще было найти, где их не было. В некоторых областях Сонаэнь замечала меньшее их количество. Там, где его оборона стала слабее после ранения при Элдойре, он чаще пропускал удары.

Она провела пальцами по кривому шву на правой лопатке.

— Ты никогда не показывал врагу спины.

— Это с турнира. Последнего, на котором я был.

— Ты — и турнир? — Она улыбнулась. — Теперь? Уже после войны?

— Я развалина, так и скажи. — Он вырвался из её рук, поднялся, плеснул вина в бокал. Сонаэнь прикусила язык, осторожно подбирая слова.

— Турниры — это всё-таки больше для юношей.

— Ах. Теперь я ещё и старая развалина. — Но Ниротиль улыбался. Леди Орта медленно выдохнула.

Следовало быть осторожной. Следовало замолчать и отстраниться. Найти повод покинуть шатёр. Когда подобное настроение находило на полководца, он бывал абсолютно непредсказуем. Это знала и Гедати, притаившаяся за занавесью. Сонаэнь обменялась с наложницей беспокойными говорящими взглядами. Но кочевница — как и всегда прежде — оставила её справляться с супругом самостоятельно.

«Трусиха, — вздёрнула верхнюю губу Сонаэнь в её сторону, — бесполезная ленивая трусиха».

— Это был турнир в Поясе Бурь, — продолжил Ниротиль, — небольшой. Не стоил внимания, потому я не писал о нём.

— Ты ведь взял Лерне Генес тогда?

— Он тогда победил, — вступила всё же Гедати негромко, — и в турнире тоже. Выиграл во всех скачках. Бросил наземь Молодого Сато. И получил дочь Хезы… и тогда же, в ту же ночь…

— Замолчи! — крикнул Тило, и Сонаэнь сжалась. Гедати не шевелилась за занавесью.

Наконец, бесшумно, она подобрала подол и выскользнула из шатра, опустив полог за собой. У наложницы была подобная возможность. Законной жене следовало остаться.

Ниротиль залпом допил кубок. Прикусил нижнюю губу. Коротко глянул на жену. Сонаэнь видела все приметы близящегося гнева так, словно читала тот самый учебник анатомии. Сердце билось неровно от ужаса, когда она подмечала: красные жилки в уголках глаз, опущенный уголок губ с той стороны, где не было шрама. Бледность. Пот на лбу.

— Хеза — моя вторая наложница, — сказал наконец Тило, по-прежнему не глядя на неё. Сонаэнь только кивнула. Не на что было жаловаться: она не баловала мужа вниманием. Он же не обязан был отчитываться перед ней. Их общение через письма содержало мало подробностей такого рода.

И всё же у неё горько сжалось сердце, когда Тило продолжил:

— От неё у меня есть дочь. Я был с ней всего три раза, прежде чем она понесла.

— Сколько ей лет? — Голос никак не желал слушаться леди Орту. Тило наконец подошёл на расстояние шага.

Горчичная мазь остывала за спиной Сонаэнь на столе.

— Почти семь.

Не прозвучало слов «Мне нужен сын».

— Гедати? — жалко спросила леди Орта. Ниротиль поднял на жену тёмный взгляд.

— Гедати бесплодна.

Не прозвучало ни слова о супружеском долге. Ему не нужно было говорить. Что твёрдо усвоила Сонаэнь Орта в браке с полководцем Лиоттиэлем, так это то, что он всегда получал всё, чего хотел. И, к несчастью, она обречена была возглавлять список его желаний. Причины не могли быть важны.

— Не надо, Тило.

Он даже не поморщился, хватая её за запястья и притягивая к себе. Сонаэнь сглотнула тяжёлый ком, когда муж стал задирать её юбку. Лицо у него было спокойное, даже отстранённое. С таким лицом он мог рубить голову курице или справлять нужду. Совсем не так, как в последний раз.

Хотя делает он то же самое. Берёт, не спрашивая. Ниротиль толкнул жену, поворачивая спиной к себе и наклоняя над походным столом. Сонаэнь лихорадочно пыталась взять себя в руки. Тело требовало бежать. Рассудок не подчинялся. Она окаменела, запертая в клетке из плоти, крови и костей. Она не могла пошевелиться. И не хотела знать, что случится, если она не двинется с места.

— Я не хочу, Тило, прошу… — это даже не шёпот.

— Лучше бы тебе быть мокрой.

— Пожалуйста, не надо. — Но крик бессмыслен, последствия — позор и презрительные взгляды, а голос не слушается. И в груди что-то тяжёлое, что-то, с чем она боролась восемь лет их разлуки, но победить не смогла.

Тяжёлая пряжка ремня поддалась с трудом. Это дало Сонаэнь полминуты — хватило, чтобы плюнуть в ладонь и сунуть руку между ног. Фибула на кафтане уколола указательный палец — Ниротиль зашипел, досадливо цокнул языком. Один сапог полетел прочь, вторым Тило не озаботился. С неё он даже не стал снимать чулки — лишь задрал юбку и попытался расстегнуть ворот у платья.

— Я сама… — Она не смогла остановить его.

— Куплю новое, — жарко прошептал полководец, и вдруг, мгновение спустя, он был в ней, так глубоко, что у Сонаэнь перехватило дыхание.

Ливень шуршал по тенту. Кто-то кричал снаружи в восторге, визжали какие-то девицы. Сонаэнь зажимала рот рукой, пытаясь молчать. Её трясло. Изо всех сил леди Орта пыталась договориться с собой и не думать о сопротивлении. Ниротиль всё равно был сильнее. Он подчинял с лёгкостью. На войне. На брачном ложе.

Кто-то вошёл в шатер, но он не остановился, и Сонаэнь не прикрылась, не застеснялась, да что там, вообще не заметила, кто же это все-таки был.

Прежним мир так и не стал.

***

Письмо от мужа застало Сонаэнь в подавленном состоянии — она почти приветствовала ужасные малоразборчивые каракули, невнятный общий смысл и подробно изображенную квартировку армии на западной границе оседлости.

Всё было лучше, чем унылое прозябание у зеркала в компании слабоумной леди Винаты или выслушивание однотипных жалоб двух других. Но насладиться письмом Сонаэнь не успела — к удивлению и опаске, её вызвала сама госпожа Элдар.

Латалена Элдар в очередном белом платье восседала на своем кресле, больше напоминающем трон. За ширмой Сонаэнь увидела и Верена — он курил трубку, перебирая что-то на столе.

— Мой супруг намерен покинуть нас на некоторое время, — заговорила леди Элдар, — я хочу, чтобы ты занялась подготовкой отдельной комнаты. Пусть там будут сундуки, лари — выбери лучшие; если не найдёшь подходящих, закажешь. Мы собираем приданое дочери.

— Как пожелаете, госпожа.

Латалена отдала ещё несколько распоряжений; очевидно было, она изящно тянет время в ожидании того, когда Верен покинет Золотой Зал. Так и случилось: поцеловав жену и подмигнув леди Орте, он бодро удалился. Латалена милостиво улыбнулась вслед, но, когда перевела взор на Сонаэнь, ни намека на улыбку в нём не было.

Как и на милость.

— И приготовь наряды и себе. Для турнира.

— Будет турнир, моя госпожа? — поинтересовалась Сонаэнь. Латалена подняла руку, легко взмахнула ей:

— Напиши моему верному рыцарю, что турнир действительно будет. Я знаю, ты отчитываешься перед ним.

Леди Орта молча проглотила бессмысленное чувство обиды.

Она слишком хорошо знала, как Латалена может почувствовать любую из мимолётных эмоций. Сила, окружавшая бывшую принцессу, крепла день ото дня, час от часу. Она обволакивала дом, часть улицы, и, если всё, чему Сонаэнь учили в Ордене, было правдой, при усилии воли леди Элдар могла дотянуться до любого уголка Поднебесья.

Сонаэнь могла только надеяться, что эти умения Латалене недоступны.

— Ты долго училась, не так ли? — обратилась к молчавшей фрейлине леди Элдар. — Скажи мне, тебя пригласили в Орден потому, что увидели какие-то особые способности или задатки?

— Нет.

— Значит, ты развивала их. И как? — Латалена скрестила руки на груди. — Ночами и днями ты просиживала в Храме. Тренировалась. Уставала. Отчаивалась. Проделывала одно и то же сотню раз. Слушала нудных мастеров и магистров. Выполняла их прихоти. Терпела.

— Я… не совсем понимаю.

— Нечего понимать. Ради того, чтобы получить желаемое, чем бы — или кем бы — оно ни было представлено, мы всё готовы терпеть. Соизмеряй вложенное и полученное, вот мой совет.

Терпение. Это было любимое слово у мастеров Ордена. Терпению учили мать и сёстры когда-то. Даже Ревиар Смелый просил «потерпеть».

— Турнир проводить неразумно сейчас, миледи, — рискнула высказаться Сонаэнь, и Латалена подняла брови в нарочитом изумлении, — я узнала, сколько покушений вам и молодой госпоже пришлось пережить.

— Ты узнала. Конечно. Он знает тоже. И давно.

— Мастер войны Ревиар счёл нужным отправить меня предупредить новые.

— Ах. Как благородно с твоей стороны. И ты защищаешь меня, потому что Ревиар так заботится о моей жизни, — медовым голосом сказанное, это прозвучало хуже любых проклятий.

Сонаэнь проглотила и это. Что-то было неправильно в поведении леди Латалены. Что-то, что выдавало отсутствие страха пред покушениями, новыми или свершившимися. Словно всё это была игра, ходы которой леди Элдар знает наперёд. Сонаэнь заставила себя не думать о том, что отец Латалены, по словам многих, мог предсказывать будущее. Передалась ли эта способность дочери?

— Напиши ему, как всегда, — леди Латалена повернулась к ней боком, гордый профиль вырисовывался на фоне окна, залитого весенним солнцем, — напиши о турнире, который будет проведён. Что ты стоишь? Бумага и чернила на столе. Пиши. Сейчас.

Сонаэнь не посмела помедлить.

Да, она была женой полководца, но вместе с тем сомневалась, что хоть кто-то рискнёт спорить с Латаленой Элдар, будь то драконы, полководцы, короли или провидцы.

— Надеюсь, твой почерк возможно разобрать. Ты пишешь на ильти? Сколько языков ты знаешь, дитя?

Голос успокаивал, убаюкивал, погружал в состояние — Сонаэнь как-то вдохнула слишком глубоко запах капель для вычистки тяжёлых ран, и чувство было похожим. Чувство лёгкости и отрешённости от происходящего.

— Я… умею… писать на ильти.

— Очень хорошо. Последние три года мне не с кем отправить письмо мастеру Ревиару. Не все рады нашей дружбе. Мой отец, знаешь ли. И мой супруг. Не наставь клякс.

Чёрная коса упала на низкий столик, свернулась, как змея, когда Латалена наклонилась над плечом Сонаэнь.

К косе хотелось прикоснуться, взять в руку, сжать — и идти, держась за неё. Как за повод, наброшенный на шею. «Пиши», — прошептал воздух вокруг, и Сонаэнь вдруг увидела себя со стороны — увидела, как старательно вытирает перо, окунает в чернила, осторожно заносит над листом бумаги.

Чёрная коса поползла назад и исчезла. Зазвучали мерные шаги по деревянному полу.

— Мы не виделись два года, мой друг, — проникновенно зазвучала леди Элдар, — благодарю за воспоминания, что утешали меня это время; великий полководец Элдойра не мог подарить больше, чем неделю совместной охоты. Я надеюсь, она не станет последней. Время, разделённое двумя, что истинно знают друг друга, никогда не забывается.

Сонаэнь, словно засыпая, качнулась вперед. С носа на бумагу упала капелька пота.

— От всего сердца благодарю за столь щедрый дар. В моем положении не посмела бы просить о большем.

Внезапно на левое плечо Сонаэнь легла холодная рука леди Элдар, и мир затрясся, мелькая перед глазами с ужасающей скоростью. Только правая рука всё ещё подчинялась, только вот не воле Сонаэнь, но отравленному голосу Латалены Элдар.

Он доносился словно сквозь толстый слой воды.

— Ты знаешь это положение и мои намерения. Но уверяю тебя, что, получив помилование, не рассчитываю на долгую жизнь. Не с моей семьёй. Мой сын, чьим Учителем ты всегда останешься, единственный законный наследник престола. Я не прошу тебя выступить против дочери и зятя. Они никогда не были моими врагами. Ты знаешь. А потому почти другую мою просьбу. Итак, вот она…

Последним усилием воли Сонаэнь вынырнула из транса, в который погрузилась под воздействием голоса Латалены. Опустив глаза, пробежала строки письма — и когда успела написать? — холодея и понимая, зачем нужно было это бывшей принцессе.

Никто из волков не читал на ильти. И вряд ли волки заинтересовались бы, увидев почерк Сонаэнь, которая отправляла письма каждый день. И, наконец, даже если бы кто-то и взялся разбирать это письмо — Сонаэнь часто заморгала — в нём не было ни слова из тех, что диктовала Латалена. Его могли расценить как двусмысленное, но никогда, ни при каких обстоятельствах не отнесли бы к леди Элдар.

Ледяная ладонь сползла с её плеча к письму. Латалена подняла листок к глазам, минуту смотрела сквозь него, затем осторожно сложила в несколько раз и прижала к губам.

— Услышь меня, — прошептала она, затем так же неторопливо отступила назад, оставив письмо на столе, — когда отправишь это письмо, дитя, будь свободна.

Только в спальне, сняв одежду, Сонаэнь вскрикнула, хватаясь за правое запястье, одновременно чувствуя жгучую боль в левом плече. Компаньонка бросилась к ней с вопросами, леди оттолкнула её, поднося онемевшую кисть к огню. В неверном свете лучины она могла видеть, как медленно, очень медленно чернота расползается по сосудам вверх от пальцев, что держали перо.

***

Последующие три дня Сонаэнь не могла найти сил встать с постели. Первый день она провела с ужасающей головной болью, едва могла выпить воды, её тошнило и рвало. Второй день был проведён по-прежнему в постели, с дурным самочувствием, но уже без рвоты. На третий Сонаэнь чувствовала себя на двадцать лет старше и примерно настолько же уставшей.

Последние отчётливые воспоминания, которые удавалось сложить в ясную картину, были представлены рукой леди Элдар на плече и длинными чёрными косами, обвивающими тонкую талию. При попытках вспомнить больше начинала кружиться голова и сами собой закрывались веки.

Леди Орта знала точно: письмо Ревиару Смелому было отправлено, в тренировочном дворе по-прежнему рычали оборотни, а Верен, вернувшийся домой из очередного отъезда, получил столь же тёплый прием, как и всегда.

Но Сонаэнь подмечала детали. Слишком жива была память о собственном беспомощном подчинении перед Латаленой Элдар.

И детали, прежде выпадавшие из внимания, стали являть себя чаще. Печати на письмах и сундуках, что заносили в подвал терема. Странное обилие оружия в комнатах за пределами арсенальной. Множество писем, отправлявшихся в Вершу, — с этим названием было связано что-то, о чём Сонаэнь силилась вспомнить, но не могла. И ей не с кем было посоветоваться. Даже полководцу Ревиару она написать не смела.

Как далеко раскинула сеть Латалена? Сонаэнь отвергла мысль о том, что она в полной мере владела Силой. Вряд ли, рассудила леди Орта, — это было невозможно. Элдойр процветал под покровительством Элдар, ими и был некогда основан, но в правление Гельвина белый город изменился. Латалена не могла управлять знатью на расстоянии. Или могла?

Что могла изменить одна женщина, сосланная за тысячу вёрст, проклятая и забытая? Но Сонаэнь видела что. Латалена была умна, хитра, коварна и беспощадна. А государыня Мила потеряла четверых детей, прежде чем смогла подарить наследника супругу. Возможно, причиной, как говорили знакомые лекари в Ордене, действительно была военная травма леди Милы.

Но мог быть и яд.

Подготовка к турниру тем временем шла полным ходом. Если из замкнутого пространства терема — бесконечных галерей, лестниц и покоев — Сонаэнь не видела обустройства ристалища, как не могла и знать, насколько взволнован посадский люд, то обстановка радостного волнения внутри окружала её каждый день.

Веселее всех была, конечно, юная Снежана. Только и мелькала длинная золотая коса по терему и звучал смех. Даже уставший отец рядом с ней начинал смеяться.

— А брат приедет? А ты, ты выйдешь на поле, батюшка? — висла она на шее у отца, сияя улыбкой.

— Меня звали Старым до того, как ты родилась, волчонок, — ласково пробурчал Верен в усы, — но, может быть, если твоя мать благословит…

— Я упрошу. А если ты победишь, кто наградит тебя, она или я?

— Старая Ариса. — Он кивнул на толстую няньку Снежаны, и дряхлая волчица обнажила в его сторону беззубые дёсны в притворном оскале. — Ну, волчонок, слезь с батьки; посмотри, что привез я тебе. В приданое пойдёт.

— Скоро, скоро весна зацветёт, — замогильным голосом запричитала нянька, пользуясь поводом и подходя ближе, — едут, едут женихи.

— Уйди, накличешь, — фыркнул Верен. Сонаэнь заметила тревожную морщинку у его губ.

— Только самый храбрый, — промурлыкала возбужденная девочка, прикладывая к груди отрез атласа, — и самый красивый.

— Ох, глупа девка. Ох и молода. Выспела ягодка, да не дозрела, — нараспев подвывала волчица, лаская скрюченными когтистыми пальцами пестроцветный шёлковый платок, прикрывавший драгоценный ларец, — проси у Бога доброго, ласкового, честного; красоты прибудет, коли слюбится.

— Хватит, — рыкнул Верен.

— Обнимет молодец, аж дух вон выйдет; на мягкой перине поцелует — обомрёшь…

— Молчи, старая! Ох, что и делать мне, — волк обнял закрасневшуюся дочь и поцеловал в голову, — погоди с женихами, волчонок. Не бросай старого батька.

— Выйду только за того, кто будет сильнее тебя, — прошептала Снежана. Верен усмехнулся ей в макушку:

— Побью всех, значит. Или Яре, если я не справлюсь; побьёшь, что скажешь? — Охранник княжны гордо выпятил грудь и согласно замычал.

Сонаэнь сложила последний из отрезов ткани в сундук и удалилась, не забыв поклониться. На удивление, за время, проведённое с леди Латаленой в качестве фрейлины, она не смогла вспомнить ни раза, когда рядом была дочь. Если они и встречались, то не при сторонних наблюдателях.

Всем своим существом Сонаэнь Орта чувствовала затаившуюся угрозу — и направлена она была вовсе не на сосланную беззащитную принцессу Элдар, как то подозревал Ревиар Смелый. С кем могла Сонаэнь посоветоваться?

Элдар исключались. Правителю ни одно письмо не миновало бы десять канцелярий. До магистрата Ордена письмо шло бы полтора-два месяца. Сонаэнь поджала губы. Единственная помощь, которую она могла бы призвать, находилась, на её счастье, недалеко. Во всяком случае, она могла попросить совета.

Она подозвала компаньонку.

— Завтра с утра ты выезжаешь, — без предисловия велела леди Орта, — ты повезёшь моё письмо, тебя будут сопровождать наши стражи.

— Но госпожа, вы останетесь здесь одна!

— Не очень похоже на то. — Сонаэнь оглянулась, нашла глазами письменные принадлежности. Прикоснувшись к письменной трости, она дрогнула. Последнее воспоминание, связанное с ней, отзывалось ломотой в правой руке. Пересилив дрожь, леди Орта подвинула лучину ближе.

«Почтенный мой супруг и господин! Нижайше прошу простить меня, если заставлю вас разгневаться, но не могу не просить вас…».

========== Поводки и звери ==========

За неделю до того срока, когда можно было ждать ответа на письма, разосланные Сонаэнь, в Посад начали прибывать гости. Они появлялись на дороге группами: в телегах, верхом, сопровождаемые шумом: лаем, звоном бубенцов на узде, храпением лошадей и звонкой гармонью.

Ничего общего с турнирами юга и Элдойра. Здесь это было больше похоже на неторопливый сбор старых друзей или дальних родственников для сватовства или поминок. Впрочем, на Севере всё происходило словно в дюжину раз медленнее.

Зима отползала от Посада неравномерно, оставляя где-то — заплатки и прогалины бурой грязи под тонким слоем серого весеннего льда, где-то — растрёпанные цыплячье-жёлтые цветы мать-и-мачехи. Первые ростки камнеломки и скудного озимого мятлика всходили на полях. Посад тонул в талой воде. Следами сапог истоптаны были мостовые, а в каждую выбоину в надежде спасти дороги без устали — и без особого успеха — мальчишки-конюхи ссыпали прелое прошлогоднее сено и свежие опилки.

Двор терема подметали с опилками трижды. Это тоже помогало мало. С тем количеством всадников, что, словно нарочно, влетали на конях через ворота, грязь была везде.

— Толку-то. Другой год говорила-говорила большаку: ты вели, пусть сыплють камень, — шамкала старая Ариса, подметавшая, невзирая на больную спину, крыльцо, — он мне: сделаю, бабка, отстань! И вот, туда же. Которая весна такая-то.

Для гостей с юга позволяли исключения в виде ночных горшков, но сами северяне свято чтили свои дома — и даже терема — и нечистот в них не допускали ни в каком виде. Посему для справления нужды пристраивали нечто вроде флигеля.

В сезон половодья добраться до него было непросто.

Балансирующей на выходе из нужника, задравшей юбки мало не до пояса леди Орту нашёл гонец от супруга.

Она не смогла дождаться возвращения в терем. Почерк лучше у него не стал, зато письмо было длиннее предыдущего в несколько раз. Смысл, однако, можно было уместить в нескольких коротких фразах. Тило требовал жену к себе. Можно было не сомневаться, что он найдёт способ лично предъявить претензии леди Латалене и её защитникам, если Сонаэнь — даже в роли гостьи — задержится на долгий срок.

Пальцы у леди дрожали, сердце билось так быстро, что она задумалась об успокоительных каплях.

«У неё нет своей армии, — писал Тило, и не нужно было гадать, чтобы понять, кто эта «она», — нет из нас тех, кто поддержал бы Смуту. Она могла бы попросить кузена-полководца Гвенедора, но он верен трону, старый дурак. Выбрось из головы политику и думай о себе. Здорова ль ты? Хорошо ли спишь? Что слышно из дома? Как наши дети?».

И конечно, в своём духе он завершал письмо недвусмысленной угрозой: «Лучше бы тебе быть здоровой, а положению нашего дома благополучным, когда мы увидимся снова». Бескомпромиссная лихая завитушка перечёркивала три нижние строки.

«Дура, дура, пустоголовая идиотка! — в отчаянии ругала себя Сонаэнь, едва соображая, что происходит вокруг. — Почему именно сейчас надо было возомнить себя девицей в беде?» Оставалось надеяться, что вспыльчивый супруг-полководец остынет быстрее, чем в самом деле выдвинется к Посаду. Учитывая его расположение в двухстах вёрстах, этого вполне можно было ожидать. Нервы Сонаэнь были напряжены предельно.

Раздражение усиливалось, и вместе с ним — внимание к тревожащим деталям: гости, приезжающие в Посад, всё реже были представлены боярами Заснеженья, но значительно чаще бряцали тяжёлым оружием и кольчугами. Далеко не всегда они радовались, увидев друг друга, чаще негодовали. Напрасно искала Сонаэнь праздничные стяги турнира. Напрасно высматривала акробатов и канатоходцев. Посад кипел, но не радовался; спешил торговать, но не веселиться. Да и прибывающие выглядели не особо спешащими сражаться друг с другом. Не было шумных горделивых рыцарей и их юных оруженосцев. Не было герольдов. Не было слышно ни одного глашатая, что рассказывал бы о преувеличенных подвигах одного из победителей турнира.

За три дня Сонаэнь наблюдала две или три пьяные драки, но ни одного поединка. А гости всё прибывали — по одному, по трое, внезапно являлась целая стая молодчиков-ровесников, а то приходил пешком старый, дряхлый дед-волк, седой, плешивый, — и всех хозяева, Верен и Латалена, приветствовали в чертогах дома. Домочадцы тоже были здесь. Волчицы, сторонясь мужчин, шушукались — замужние прятали руки в муфтах и под длинными платками, юные девицы поигрывали с выпущенными косами, пока холод не начинал ломить им пальцы.

Не выходила к гостям только Снежана. Девочка считалась невестой и посторонним, по обычаю, в дверях дома на пороге не показывалась. Сонаэнь не сказала ни слова, когда увидела любопытствующую княжну, выглядывавшую из-за двери.

— Скоро, скоро твой день, — послышался скрипучий голос няньки-старухи, от которого у Сонаэнь дрожь бежала по спине, — зазовёт волчок в лесок…

— Ариса, — послышалось холодное от Латалены. Старуха только прищурилась, но не умолкла:

— Взглянет — как солнцем опалит, обнимет — дух вон!

— Хватит, — обернулась леди Элдар с каменным выражением лица.

— Муж — заступник, — остро глядя в лицо Латалене, молвила бабка-волчица, поправляя на Снежане душегрею, — не веришь мне, спроси у матушки твоей. Куда было ей податься, без отца-то? Прожить и без него можно, это верно. А вот хорошо ли — то вряд ли.

— А ну-ка, курицы, хорош квохтать! — подал голос уже Верен.

По тёсовым ступеням навстречу хозяевам поднимался с немалой свитой гость. Домашние волчицы выносили по одному подносу с подарками. Пожилых седовласых мужчин заводили под руки с обеих сторон в знак особого почтения к возрасту. Другим лишь кивали. Сонаэнь успевала только примечать знакомые или недавно узнанные гербы.

Сильные, богатые вожаки отдельных стай, гомонящие группы юношей, обнищавшие большаки — всех хозяева приветствовали радушно и всем улыбались. Солнце уже растопило все до единой сосульки над дровником, грачи и галки разворовали несколько хлебных караваев со двора, а гости всё прибывали.

Очередной даже среди соплеменников выделялся; он и его спутники шагали по мостовой, словно весь мир и даже весна вокруг принадлежали им. Им кланялись все — Сонаэнь прищурилась: против солнца она с трудом могла разглядеть, что за знамя принёс с собой волк.

Но когда разглядела, отшатнулась прочь. Подавила желание закрыть лицо — как будто бы давний враг мужа мог узнать её; это был бессмысленный страх.

— Держан из Верши, друг наш, — леди Латалена протянула гостю обе руки, опережая взволнованного супруга, явно намеревавшегося остановить приветствие, — рада видеть тебя в нашем доме. Ты привлёк луну на наше небо. Войди. Отведай нашей добычи и того, что дал нам Господь.

Держан в сопровождении доброй полусотни волков выглядел решительно и угрожающе. Посеребрённые сединой тёмные волосы ложились красивыми волнами почти до плеч; даже под просторной одеждой ярких зелёных оттенков видно было, как перекатываются мышцы. Не слабее вожака смотрелись и бойцы.

Судя по реакции наблюдавших волчиц, все они были без ума от воинов. Только вот Сонаэнь не к месту пришло в голову сравнение с важничающими перед суками кобелями, и она подавила смешок. Походка некоторых оборотней определённо напоминала походку задиристых собак перед боем.

Мелькали латы и щиты, кольчуги и булавы. Сонаэнь, хоть и чувствовала неловкость за открытое лицо и отброшенную назад вуаль, не могла не наслаждаться куда лучшим обзором происходящего. Конечно, не обходилось и без заигрываний со стороны приезжающих северян. Другие девушки Латалены получали внимания не меньше. Даже Вината, растерянность которой можно былоразглядеть с трёхсот шагов.

Леди Элдар поднимала руки, приветствовала гостей, но, как могла легко почувствовать Сонаэнь, мыслями находилась где-то очень, очень далеко. Так далеко, что даже не сразу обратила внимание на лихо влетевшего в резную арку всадника с двумя дюжинами сопровождающих. Он же заприметил её сразу.

— Здорова будь, матушка! — выкрикнул он на сурте, и Сонаэнь нахмурилась.

— Вольфсон, это он, Вольфсон здесь… — раздались едва слышные скулящие шепотки за спиной, — и Свора его.

От слуг и горожан ощутимо повеяло животным страхом. Они снимали шапки и кланялись, когда молодой волк проходил мимо, скалились, щерились, ворча, убирались задом, дёргая вороты рубах и кафтанов, словно те их душили. Но Верен ухмылялся от уха до уха, а Латалена рассмеялась и обняла оборотня, расцеловала его — фрейлины хором испустили вздох благочестивого ужаса и возмущения.

— Сынок. Не чаяли дождаться, — ласково проговорила Латалена, обвивая руку волка всем телом. — Вижу, ты спешил. Забыл нас?

— Названых батьков как забудешь, — проворчал молодой Вольфсон и обнялся с Вереном.

Зазвенела сталь; булава Верена чуть зацепила ножны молодого волка. Сонаэнь вновь вздрогнула при этом звуке. Но ещё больший ужас внушало само появление знаменитого князя-разбойника в Посаде. Она знала всё о нём — или все расхожие тёмные сплетни вокруг его имени. Она знала, как его отец, последний великий князь, поддался чарам Латалены и отправил свои дружины на помощь Элдойру. И она знала, что тогда младший сын князя и остался круглым сиротой. Чего она не могла знать, а о чём лишь слышала прежде и от чего отмахивалась, как от досужих разговоров, так о родственной привязанности, что питал к леди Латалене Вольфсон.

И вот, доказательства были у неё перед глазами. Самый отчаянный задира, князь-разбойник, пират, осуществляющий набеги на те укрепления, куда более осторожные вожаки никогда не смели соваться, младший сын, стоял он рядом с принцессой-изгнанницей, лучась белозубой улыбкой. И улыбались, скалясь, опасно и недобро, его дружинники, заполонившие Посад, докуда хватало глаз.

«У неё есть армия, — осенило Сонаэнь в ту же секунду, и холодок побежал от колен и выше, — вот же она, вокруг меня. Это её армия. Её Свора».

***

шесть лет назад

За полтора месяца в становище Сабы с наложницей мужа Сонаэнь привыкла к непростому соседству. С удивлением она обнаружила, что не испытывает в присутствии Гедати неловкости или смущения — даже когда следовало бы. Поначалу осторожная опаска в отношениях сменилась молчаливым взаимным сочувствием.

Сонаэнь была благодарна наложнице хотя бы за то, что та делила с Ниротилем ложе достаточно часто, чтобы ей, законной супруге, доставалась лишь доля внимания. Основное всё равно он, как преданный поклонник, уделял мечам, клинкам и тренировкам.

Пока женщины скучали в обществе друг друга.

Гедати, грациозная, ухоженная и, очевидно, чувствующая себя выше законной супруги, имела одно неоспоримое достоинство — она чаще молчала, чем говорила. Молчаливость шла не от сердца, но от ума. И довольно быстро Сонаэнь стала замечать, что её невольная соперница превосходно читает окружающих, редко ошибаясь в суждениях относительно них.

Она была откровенна с леди Ортой, когда та спрашивала. Молчала, пока молчала Сонаэнь. Почти две недели Сонаэнь присматривалась к Гедати, не решаясь заговорить о сокровенном: об их общем мужчине. С одной стороны, это было необходимо. С другой — казалось, Гедати вполне довольна существующим положением вещей и делиться тайнами сердца и алькова не намеревалась. Сонаэнь не настаивала на откровенности — она и сама надеялась её избежать.

До одного из дней, когда рано утром Ниротиль не оставил на шее Сонаэнь красноречивые следы, которые она не знала, как спрятать.

Сонаэнь не знала, как избежать его сурового нрава в ночных утехах. Что бы она ни делала, как бы ни пыталась стать послушней, покладистей, стоило ему приблизиться — и тело отказывалось подчиняться, каменело под его сильными грубыми руками. Ночи превратились в бесконечную пытку. Спать она уже не могла и днём.

На шее Гедати — как и на её запястьях, лодыжках и скулах — синяков никогда не появлялось. А это значило, что наложница к полководцу знает особый подход и, может быть, Сонаэнь найдёт способ оградить себя от жестокости мужа. Терпеть такого Ниротиля она больше не могла. Как и обманывать себя тем, что подобным же образом он относится ко всем женщинам. Сонаэнь знала, что Тило умеет быть мягким. Когда-то она испытала его нежность сама. Совсем коротко, но всё же…

С тем Ниротилем она могла ужиться. С новым — холодным, более ожесточившимся, закрытым — вряд ли.

— Когда он бывает с тобой, каков он? — задала вопрос Сонаэнь, когда женщины принимали ванну; это показалось единственным моментом, когда подобный разговор мог быть уместен.

Гедати покровительственно ухмыльнулась, вскинув из воды в воздух стройную ногу.

Брызги полетели в разные стороны.

— Бывает стремительным. Но больше любит долго. И тихо — поначалу, во всяком случае, — Гедати поболтала в воздухе второй ногой, увеличивая количество брызг, — любит, когда ласкаю его языком… любит брать меня, как кони кобыл. Любит крепко спать сразу после того, как возьмёт.

Сонаэнь опустила лицо, борясь со смущением. Ей оно не пристало — годы в Ордене приучили ко всякого рода зрелищам и сведениям. И всё же даже в воображении она не хотела слышать, видеть, чувствовать сцену, нарисованную наложницей. Гедати следила за ней с непроницаемым выражением на лице.

— Он у тебя был первым, — после молчания произнесла она, — и не старался. А ты не знала. Если не знаешь, что такое удовольствие, не найдёшь и дороги к нему.

Сонаэнь опустила глаза. Щербатый край бочки в купальне кое-где обрастал зелеными и розовыми водорослями вперемешку.

— Он причиняет тебе боль? — выдавила она, неловко надеясь избежать неизбежной жалости; она знала, как это бывает между женщинами. Гедати не повела и бровью:

— Нет. Нарочно не было.

— Почему…

«Почему он тогда делает это со мной», хотела спросить Сонаэнь, но на вопрос всегда она получила бы один и тот же ответ: Тило мстил ей за измену. До сих пор.

Но наложница встала из воды и потянулась за простынёй.

— Ты же ученая, госпожа. И ты выбрала его. А он всего лишь воин. Его тело болит. Его сердце болит. Его рассудок болит. Он делает то, что умеет. Ты делай то, что умеешь ты.

— Ты выбирала быть наложницей моего мужа? — Сонаэнь не хотела, чтобы это звучало как претензия, но тон выдал её. Гедати, завернувшись в простыню, откинула назад волосы.

Струящиеся, оттенка красного дерева, они почти достигали её бедер и едва заметных ружских татуировок на них.

— У меня нет того, что могло бы вынашивать детей, — она запнулась, выискивая правильное слово на хине, — отец был счастлив отдать меня тому, кто захотел. Я была рада уйти. Я знаю место женщины, которая не родит сыновей, сестра-госпожа. Я должна делать лучше тебя всё остальное, чтобы выжить.

Она оставила за собой мокрые следы, когда бесшумно удалилась на свою половину. Сонаэнь осталась в купальне до того, как кожа на её пальцах сморщилась. Мысль остаться привязанной к жестокому полководцу навсегда всякий раз заставляла Сонаэнь тяжело дышать. Иногда просыпаться среди ночи — спустя все эти годы.

Тило, снисходительный и защищающий, превращался в её кошмарах в своё отражение, с которым она, к сожалению, имела несчастье некогда познакомиться. Теперь кошмар ожил. Со стороны никто не мог сказать этого, но Гедати знала. Она и другие приближённые полководца знали. Он, дарящий днём чарующие улыбки юным девицам, умеющий подбодрить соратника, насиловал жену каждую ночь. Он, так красиво умеющий сказать об обязанностях воинов защищать слабых, не гнушался выворачивать ей руки и заламывать запястья, когда спешил подчинить.

Резко подскочив на пустом ложе, Сонаэнь дрожала всем телом, снова и снова переживая кошмар, в котором некто — у него не было лица, но она всё же могла назвать имя — овладевал ей, принося тошную боль и страх большего несчастья. Заметавшись по комнате, она не нашла ничего лучше, чем босой прокрасться в комнаты напротив — через открытую галерею дворца Сабы.

Её никто не увидел. Никто не спросил, что забыла жена полководца в комнате его наложницы.

— Гедати, — прошептала Сонаэнь, опускаясь на край роскошной кровати, — Гед…

В подбородок ей уткнулся острый кончик лезвия — судя по форме, ружский стилет. Крепкая маленькая рука не дрогнула, пока другой наложница ловко обыскивала незваную гостью. Несомненно, она была готова дать отпор любому врагу.

— Это же я, — леди Орта смогла вымолвить, на что получила незнакомую хищную ухмылку:

— Вижу. И потому ищу.

— Что ищешь?

— Сталь? Яд?

— Я пришла поговорить. — Сонаэнь подняла ладони в знаке мира.

Стилет исчез так же внезапно, как появился. Гедати подпёрла щеку рукой, глаза её в полумраке блестели. Распущенные волосы щекотали шею Сонаэнь, наложница не отодвинулась.

— Мне снятся сны, — выпалила Сонаэнь, не сводя глаз с лица ружанки, — мне снится… плохое. Что было.

«Что всё ещё происходит, и ты знаешь об этом».

— Ты учёная, — повторила терпеливо Гедати с непроницаемым лицом, — составь лекарство и пей его.

— Я не хочу, — слёзы переполняли глаза Сонаэнь, и она могла слышать их в своём голосе, —я не хочу всегда терпеть…

— Скажи ему.

— Я боюсь его. — Она всхлипнула, постаралась дышать, но это получалось плохо.

— Скажи об этом тоже.

— Не защищай его! — Сонаэнь отпрянула от Гедати, но наложница больше не выглядела грозной ночной хищницей.

Она молча смотрела на рыдающую госпожу, потом откинула тонкое одеяло гостеприимным жестом.

— В мыслях нет защищать — он не станет лучше. И хорошим не станет. Но… и чудовищем тоже, — Гедати придвинулась к Сонаэнь ближе с беспощадной улыбкой, — он всего лишь мужчина. Ты не лучше. Я не лучше. Но мы женщины. Есть то, что они никогда в нас не поймут.

Сонаэнь из-за внезапной пелены слёз не увидела, как Гедати приблизилась. Она закрыла глаза, отвернулась — и тогда лишь почувствовала на груди прикосновение тёплой нежной руки.

Замерла, не дыша. Тонкий аромат духов Гедати усилился. К нему добавились тяжёлые ноты мускуса и пота. В темноте Сонаэнь могла видеть, как раздуваются края ноздрей кочевницы. Серёжка в левой поблёскивала в лучах масляного светильника.

— Если раньше ты себя не трогала, тебе нужно больше времени, — едва слышно пояснила Гедати осторожные движения, — но, как у нас говорят, если есть чему гореть, только выбей искру.

Больше она не произнесла ни слова, не издала ни звука. И Сонаэнь тоже. Она после долгое время пыталась найти хотя бы для себя самой слова, чтобы описать, что пережила, что почувствовала, — но тщетно. Только поцелую нашла название.

Лишь потому, что знала поцелуи прежде.

Только Тило никогда не целовал её так, и его руки были больше в два раза, в мозолях от меча, и… было бесполезно сравнивать. Она и не пыталась — зажмурилась, когда Гедати прикоснулась к ней между ног, и больше не открывала глаз. До утра.

Кошмарный сон не вернулся.

***

Сонаэнь Орта знала своих врагов. Умела понять, когда соперничать не стоит.

Сонаэнь знала, где заканчивается её влияние. Это она узнала в Элдойре. Будучи женой полководца, она вела светскую жизнь умеренно — воинское сословие пересекалось с дворянством. Ей стоило быть очень осторожной, чтобы не порушить репутацию семьи. Особенно когда слухи о причинах осады Флейи каким-то образом всё же просочились в общество.

Поначалу, приехав с Лукавых Земель, Сонаэнь напрягалась. Она отвыкла от Элдойра и его аскетизма. Отвыкла от холодного Предгорья. Она вздрагивала внутренне, когда какая-нибудь пышно разодетая дворянка расспрашивала о подробностях семейной жизни — под самыми благовидными предлогами, конечно.

Но прошло время, и Сонаэнь Орта освоилась в столице. Прежде всего, она узрела реальную власть своего мужа. Вдали от власти белого города легко можно было забыть, что он — один из Четверых. В Элдойре его знали все.

Просто — все. Она могла войти в любую лавочку, опуститься с попрошайкой у ворот храма на колени, подняться на отроги Белоснежной, и не нашла бы ни одной живой души старше пяти лет, что не назвала бы поимённо Четверых. Их могли не любить за какие-то проступки, осуждать, обсуждать, но их знали, им подчинялись, на них рассчитывали.

И высокомерные богачки вынуждены были уступать жёнам полководцев и мастеров войны.

На Севере это не работало. Каким-то образом Латалена Элдар завоёвывала уважение сильнейших вожаков без посредничества имени, своего или супруга. Даже меч не использовала. Ничто, кроме слов и улыбок. Вытканная из воздуха мечта о возвращении в белый город победительницей, которую леди Элдар сумела внушить доброй тысяче сильнейших волков.

И прежде всего собственному супругу, которому некогда была продана. В это верилось ещё меньше, чем в то, что когда-то красавица Элдар, Солнце Асуров, была у волка в заложниках. Любой, кто увидел бы пару теперь, не сомневался бы, что в плену — сам мужчина.

В том, что для этого леди Латалена использует Силу, Сонаэнь больше не сомневалась. Об этом говорили даже слуги, как о привычном явлении, обыденности. Фрейлины, пошептавшись, сделали разные выводы.

— Моя мачеха всегда говорила, что мужчины блудливы, легко падают к ногам умных ведьм, — сообщила Ирзари с видом заговорщицы за очередным туром игры в нарды, — что ты скажешь, леди Сонаэнь?

— Мужчины блудливы и легко падают, но так же легко поднимаются и убегают, — плачущим голосом пожаловалась Суай, — оставляя за собой испорченную репутацию и сопливых детей.

— Это хорошо, — вдруг подала голос обычно молчаливая Вината.

На неё уставились все трое.

— Ребёночек. Это же хорошо, — неуверенно повторила девушка, и остальные вздохнули.

Они уже даже не переглядывались, когда глупышка изрекала очередную неуместную сентенцию. Задумавшись, Сонаэнь едва не пропустила свой ход.

— Говорят, ведьмы Элдар очень одарены в соблазнении, — снова завела любимую мелодию Ирзари, — что-то подливают, наверное, в питьё или еду.

— Воду? — захлопала огромными глазами Вината.

— Вы видели, как молодой Вольфсон гарцевал по двору? — заливалась Ирзари. — Я думаю, и он, и другие обязательно посватаются к молодой леди Снежане. Или кто-нибудь попытается украсть её. Или сбежать с ней — так ведь у них принято.

Суай слушала подругу, раскрыв рот в восхищении.

— И за это не казнят? — недоверчиво спросила она. — За похищение или побег?

— Нет, — Ирзари сияла, — таковы обычаи.

«Несносная старая дева», — скрипнула зубами Сонаэнь. Но промолчала.

Всё говорило о том, что фрейлина права. Снежана действительно была предметом торга, и тот, кто получал её, предоставлял и армию её матери.

…Соревнования волков-гостей начались сразу на рассвете следующего дня. Для гостей с юга происходящее упорно именовали «турниром», но Сонаэнь, обходящая ристалище в нарочно выбранном наименее заметном платье, снова и снова убеждалась, что перед ними — развёрнутая демонстрация армейских навыков и вооружения. Это было не развлечение знати, а парад наёмников.

Невольно она старалась по-прежнему оставаться как можно дальше от Держана Вершинского. Скверный его нрав явил себя сразу по прибытии. Не прошло и двух дней, а князь уже скалил зубы в сторону молодого Вольфсона, других вожаков и прятал недовольство лишь в присутствии хозяев.

Всё завершилось их поединком на булавах. Ради этого зрелища на балконе внутреннего двора появилась даже Снежана — она стояла перед толпой и сражавшимися, с одной стороны улыбалась Латалена, с другой строго взирал вниз Верен, и всё, что увидела Сонаэнь, кроме полоски румянца на шее девушки, — это безумный, совершенно заворожённый взгляд синих глаз молодого Вольфсона.

Он не переставал смотреть на неё. Он буравил её спину взглядом, когда княжна удалилась. У Сонаэнь родилось дурное предчувствие, когда она тревожно оглянулась через плечо, — и вот, всё ещё, Вольфсон смотрел вслед юной наследнице.

Латалена улыбалась.

***

Сонаэнь с трудом улучила минуту, когда хозяин дома был менее занят гостями. Завидев фрейлину супруги, он скривился.

— Вы одолели меня сегодня, птички, — ворчливо произнёс он, — говори, что надо тебе.

— Кто-то ещё приходил? — обеспокоилась Сонаэнь. Верен закатил глаза:

— Одна из твоих подружек. Не такая умная. Но и не та, у которой в голове одиноко будет даже ветру. Что ты хотела?

Сонаэнь помедлила, опустила глаза. Она вела переговоры раньше. Но тогда шла речь о закупке важных лекарственных трав, поставках провизии, организации лагерей госпитальеров. И те переговоры она вела с мужчинами своего народа. Оборотни отличались разительно. Даже воины. Особенно воины. Иногда ей казалось, что капля волчьей крови есть в муже. Он тоже ценил прямоту и вспыхивал гневом от попыток напрасной вежливости.

— Я вижу, вы собираете воинов под стяги, — произнесла Сонаэнь и остановилась. Верен вздёрнул брови в сдержанной гримасе удивления.

— Девочка, ты, очевидно, что-то видела во сне. У меня нет стягов. И я никого не собираю.

— Князья, вожаки вокруг вашего дома. Со своими дружинами. С оружием.

— Я надеюсь сосватать дочь, — злые волчьи глаза опасно блеснули, — но я понимаю, почему такая суета тебе удивительна; у вас на юге это происходит иначе.

Сонаэнь застыла. Насмешливая ухмылка мужчины не скрывала его истинных мыслей и чувств. Он знал, что она знает. Больше того, он рассчитывал на её обвинительное заключение. На то, что она поспешит поведать об увиденном и услышанном своему господину, полководцу Ревиару.

Леди Орта не могла отделаться от мысли, что её ведут в чужой игре по заранее огороженным коридорам огромного лабиринта, где большая часть поворотов остаётся невидима для неё. На этом пути появляются заранее избранные актеры, разыгрывают сцены — была ли она в этом лабиринте одна, или все вокруг тоже блуждали в нём?

— Это большие армии, — медленно произнесла Сонаэнь, — и всё же недостаточно большие, чтобы одолеть белый город. Это безумие, затевать Смуту.

— Ты же не думаешь, что сказала что-то новое, девочка? — Но он вздыбил шерсть ниже затылка — она могла видеть, как поднимается рубаха там, где густо кучерявился вдоль хребта волчий гребень.

Лабиринт был тщательно расчерчен и построен. И она знала, кому принадлежала задумка.

— Вы подчиняетесь ей, — Сонаэнь не верила собственным глазам, — вы, Верен из Заснеженья, названый брат последнего великого князя, вожака всего Севера!

Зелёные огоньки в жёлтых волчьих глазах вспыхнули и погасли. Волк скрестил руки на груди и прислонился к арке.

— А почему бы и нет, девушка? — откровенно посмеиваясь, спросил он. — Скажи мне. Вы, остроухий народ с жидкой холодной кровью, выбираете мужей и жён иначе. Вы договариваетесь, торгуетесь. Взяли эту манеру и наши дураки. А я нашёл женщину, которую не стыдно слушать. Потому что и думать, и говорить она умеет.

— Ваша дочь теперь такой же предмет торга, — холодно возразила леди Орта. Верен помрачнел, оторвал спину от стены, заклокотал глухой рык в его груди.

— Не была и не будет.

— Торги уже сейчас идут!

— Слушай, девочка! — гневно навис волк над леди Ортой. — Знаю вашу породу; знаю ваши лживые языки! Я взял эту женщину, потому что отдавалась за бесценок, и, раз взяв, расстаться с ней не пожелал. И что сделали с ней за то, что она привела армии к стенам Косля? За то, что спасла вас, попрошаек под белыми знамёнами? Что сделала семья? Народ собирал деньги на улице в первые три года, когда мы строились! Как нищенка, пришла она со мной сюда, изгнанная, и лучше не знать тебе, как мы поначалу жили.

Он отошёл, встал в стороне, неприязненно глядя на Сонаэнь. Усмехнулся горько.

— Вот и ты пахнешь страхом, девушка. И она меня боялась когда-то. А дочь моя никого бояться не будет, помяни слово моё.

…На соревнования на мечах Сонаэнь смотреть не стала. Её бесили до тошноты притворные восторги Ирзари. Она не могла слышать мрачное причитание бабки Арисы. А что было ещё невыносимее, так это снисходительные взгляды леди Латалены на происходящее.

Сонаэнь по-прежнему не могла поверить, что Латалена искренне может планировать атаковать Элдойр. Но она не могла придумать причину, по которой внезапно именно перед своим возвращением в белый город ссыльная принцесса будет собирать армии, да ещё и демонстрировать их, со всех окраин Заснеженья.

Определённо план был тоньше. Сонаэнь не могла его разгадать. Не в одиночестве. Памятуя о близких отношениях полководца Ревиара и леди Элдар, она не могла рисковать и просить у него помощи. Выбор сужался. Леди Орта опустила глаза на письменный стол.

Ниротиль говорил — и писал тоже, в те годы, когда они больше общались перепиской, — что нет ничего столь разрушительного для репутации воина, как бессмысленная внезапная паника. Сонаэнь не была воительницей, но хорошо знала, рождённая в военном сословии, как относились в Военном Совете Элдойра к паникёрам. Она не могла просто написать воззвание к воинам белого города и напугать королевство до бунтов и погромов, когда всё, что на самом деле сделал какой-то северянин, — это организовал пышное сватовство для дочери.

Хотя, глядя на мужчин с оружием, окруживших Посад, больше всего она хотела сделать именно это. Задумчиво Сонаэнь прикусила кончик пера. Письмо к Ниротилю уже было готово, длинное, неряшливое — она перестала заботиться о красивом почерке в переписке с ним ещё много лет назад. Особая супружеская близость, так или иначе, родилась спустя много лет их странного союза. Взаимопонимание, своего рода.

Они легко позволяли себе пропускать целые отрывки в письмах, отчего абзацы выглядели бессмысленным набором символов порой. Они могли говорить друг с другом на расстоянии — и ссориться тоже. И Сонаэнь, как и всегда, прекрасно знала, что из письма, в котором много было подробностей домашней жизни, Ниротиль поймёт, в какой непростой ситуации его жена оказалась. Скорее даже, почует.

А значит, можно было ему больше ничего не писать. Стоило озаботиться тем, кого из чиновников или воителей Элдойра оповестить о предполагаемых планах опальной принцессы Латалены, которая вот-вот могла развязать новую Смуту.

Вздохнув, леди Орта окунула перо в чернильницу.

«Полководцу Элдойра, брату Гвенедору Элдар…».

========== Половодье ==========

Распечатывать письма Сонаэнь давно разонравилось. Она привыкла прочитывать их наискось, быстро пробегая, чтобы вычленить главное, отделить важное от неважного.

С приходом в военное сословие орды канцелярских чиновников письма стали, несмотря на большую длину, и более понятными. Во всяком случае, всё чаще грамотными. Сонаэнь усмехнулась, вспоминая записки Первоцвета, всегда кривые, полные пятен и зачёркиваний.

Времена дикости постепенно уходили в прошлое.

За пределами кочевых войск движение времени чувствовалось во всём. В разговорах крестьян. В манерах служанок. В том, что всё реже можно было встретить одонщиков, продающих объедки со столов господ, и много чаще — даже в самых малых сёлах — лавки готового платья, копирующего городскую моду.

Но Сонаэнь сомневалась, что едва оправившийся от Смуты Элдойр выдержит натиск севера, если разрозненные стаи найдут нового вожака и порешат идти с завоеваниями на юг. Она вздохнула и склонилась над письменным столом.

Выводы могли быть сделаны неутешительные. Полководцы не воспринимали её всерьез, и она не слишком верила, что Правитель лично прочитает письмо. Ревиар Смелый сообщал, что к приёму паломнической группы всё готово. Гвенедор Элдар ограничился коротким «Мы поняли» — в письме он звучал гораздо более надменным, чем был на самом деле. Магистр Ордена Госпитальеров сетовал на занятость и робко просил леди Орту «воздержаться от погружения в мирские беды».

В них было сложно не погружаться. Посад, прежде являвший собой образец провинциального городка, с его теремами и крытыми деревянными галереями, превратился в самопровозглашенную столицу безымянной державы. Враждебной державы. Поделиться соображениями леди Орта могла только с Ниротилем — во всяком случае, он, если и не согласился бы, всегда готов был её выслушать.

Но только он один. Сонаэнь не находила сил осудить воинов-ветеранов. В прежние времена они готовы были свергнуть короля Элдар и почти собрались сделать это, когда он сам отказался от трона. Последние годы трон занимал избранный Правитель — Гельвин отказывался именоваться «королём», и несмотря на это, его сына называли «наследником». Станет ли Правитель сопротивляться свержению, если в лицо ему будет брошено обвинение в узурпаторстве? На его ли стороне останутся полководцы и армии?

…Во внутреннем дворе было тихо; закрытые ворота блестели, смазанные наново; слышалось знакомые звуки кулачного боя — пыхтение, короткие вскрики. Сонаэнь выглянула вниз, отпрянула, застеснявшись. Боровшиеся были по пояс обнажены. Для северян подобное было делом обычным.

Как и то, что женщин и даже юных девиц не осуждали за любование дракой. У узорчатых перил на противоположной стороне Сонаэнь увидела Снежану и няньку Арису. Старая волчица ярко улыбалась. Княжна присматривалась к происходящему с любопытством.

Боролись внизу молодой вожак Вольфсон и сам Яре, защитник княжны. Оба, казалось, получали удовольствие — Сонаэнь видела, как оборотни скалятся, когда злились.

— Ты можешь бить сильнее, Немой! — весело гаркнул Вольфсон. — Такому здоровяку, как ты, должно быть стыдно…

Снежана взвизгнула от радости и весело захлопала, когда Яре одним мощным, тяжёлым броском опрокинул мятежного вожака наземь. Вольфсон не выглядел расстроенным. Бросив говорящий жадный взгляд на княжну, он, потирая запястья, поднялся и хлопнул стража по плечу:

— Цвет Севера под надёжной защитой; береги её пуще прежнего, и за меня тоже.

Сонаэнь осталась в уверенности, что леди Латалена не одобрила бы подобных вольностей в обращении с дочерью. Снежана улыбалась, прикрывая лицо краешком пёстрой шали. Нянька Ариса покачивалась всем телом, словно виляя хвостом.

Возможно, это она и делала.

«Волки. Понять их сложнее, — рассуждала Сонаэнь, ожидая очереди прислуживать леди Элдар, — но некоторым, кажется, удаётся». Леди Латалена невозможным образом находила подход к северянам.

Когда Сонаэнь сменила Ирзари, княгиня как раз принимала посетителей. Два дюжих большака — неразличимых между собой, — перебивая друг друга, сообщали подробности похода на юг из местности за рекой Валагой. Сонаэнь весьма отдалённо представляла, где находится Валага, а прибывшие упоминали, кроме реки, ещё Валажскую Топь, другие реки, озёра, леса — и у каждого камня на пути было имя.

Сонаэнь едва выдержала часы. Леди Латалена не выказывала никаких признаков усталости. Она улыбалась, расспрашивала гостей, блестящими глазами смотрела на Верена и лучилась энергией. И говорила.

— Ну, ты это, того, княгинюшка, — неуверенно, но с вызовом начал один из гостей-волков, — не серчай на нас, коли что не так, но — а как бывать-то такому? А?

— Я внимаю, — лучась искренней улыбкой сочувствия, пропела Латалена.

— И порубали мы, матушка, леса. Повалили, значит, на кругляк. А тропа завалена. Да и снежит. И сугробы. Дак мы их ну пилить. А тут те, дальние валажские. А мы-то ближние. И ну их валять. А они нас…

Латалена в самом деле внимала и вникала. Голос её оставался нежен даже с самыми примитивными, дикими, скучными гостями. Она находила нужные слова. Она сладко улыбалась. Сонаэнь сморгнула несколько раз, облизала пересохшие губы, задумавшись о том, что это была за женщина.

Если не сопротивляться осознанно, под вкрадчивый осторожный гипноз её голоса попадал каждый.

Сонаэнь снова моргнула — за стрельчатыми окнами смеркалось. Где-то куковала кукушка. Негромко звучали северные барабаны, так отличавшиеся басистым рокотом от ритмов кочевников. Пролетевшие часы ничем не отметили себя в памяти Сонаэнь. Холодок по спине сменился почти привычным онемением мыслей. Леди Орта не сомневалась, что леди Латалена знает, кто и зачем за ней следит, и ради собственного удовольствия неким неизвестным магистрам способом влияет на воспоминания и ощущения всех, на кого попадает мятежный взгляд глубоких чёрных глаз.

«Я схожу с ума рядом с Элдар», — думалось Сонаэнь, когда её место занимала отстранённая Вината. В тёмной галерее леди Орта едва не врезалась в укрывавшихся в темноте за шерстяным занавесом любовников. В мужчине она легко узнала Яре, стражника юной княжны. Женщина удивила куда больше.

— Не говори никому, — жалобно запищала любвеобильная Суай, прикрываясь обеими руками и тщетно пытаясь спрятаться за ничуть не смутившегося оборотня.

— Мне нет дела, — выдавила Сонаэнь, поднимая рукав вместо вуали к лицу, — но Суай…

— Ты меня не видела! Буду должницей, сестра-госпожа!

Из ниши раздалось глумливое женское хихиканье и глубокое грудное рычание немого здоровяка. Сонаэнь тяжело вздохнула, поспешно удаляясь. Как бы ни хотелось ей злиться на нерадивую фрейлину, слабую до мужской ласки, не получалось. Холодность Сонаэнь была результатом многолетних тренировок воли, а не природного отвращения.

Да и весна, с воркованием голубей под крышами и талой водой на улицах, принесла желание праздновать жизнь всем, не только волкам.

«Надеюсь, бедная Суай к своим троим детям не приживет четвёртого — полукровку».

***

шесть лет назад

Налёт случился внезапно. Казалось, несколько мгновений назад Сонаэнь взмыливала пену на волосах и старательно оттирала пятна на рубашке, а Гедати покрикивала на эскорт-учеников, проливших воду из колодца на пороге командирского шатра, — и вот уже в шее одного из них торчала стрела, а со стороны западных подходов к лагерю доносились мрачные вопли Бану Бишу. Это был налёт.

Сонаэнь почти не успела испугаться.

В степи налёты на стоянки случались достаточно часто. Гедати среагировала молниеносно: метнулась к леди Орте, ухватила за запястье, повалила наземь — покатилась сорвавшаяся с уха серьга, треснул тесноватый ворот платья.

Налёт не продлился долго. С противоположной стороны навстречу разбойникам бросились воины. Ниротиль был в первых рядах, как и всегда; в одной рубашке и босиком.

Крики Бану Бишу затихали вдали, а Тило уже оказался рядом с перепуганными женщинами. Он проигнорировал Гедати, ничего не ответил оруженосцам, сразу схватил Сонаэнь, как пустой мешок, приподнял, оторвав от земли.

— Ты в порядке? — Бледное его лицо выражало больше чувств, чем голос. — Найдите целителя!

Отговаривать Ниротиля было абсолютно бесполезно. С присущим упрямством полководец потребовал немедленно со всей дотошностью изучить здоровье супруги от бедного представителя Бану — только это был человек племени Бану Угенчи. Руки лекаря дрожали, когда он проверял пульс. Сонаэнь вытерпела осмотр и опрос — дрожал и голос бедного старика, которого она готова была пожалеть, — и всё это под немигающим суровым взором Тило, сложившего руки на груди и нависающего над кушеткой.

— Ну? — грозно поинтересовался полководец, когда лекарь покончил с осмотром и расчётами.

— Господин, ваша супруга совершенно здорова, хотя я вижу признаки обезвоживания и усталости, — на этих словах Ниротиль, щёлкнув пальцами, дал знак Гедати принести воды, — нет никаких причин волноваться.

— Только зачать не может, — фыркнул Тило себе под нос, и, к несчастью, лекарь расслышал и посчитал необходимым ответить.

— Господин, ваша супруга не может понести наследника по причине, далёкой от болезненности или неспособности зачать. — Сонаэнь задохнулась от возмущения, но лекарь, запинаясь, продолжил: — Должен сообщить, что, судя по состоянию суставов и кожи и оттенку белков глаз… она не испытывает… необходимого… удовольствия, без которого женщины вашего народа не могут…

Лицо Ниротиля потемнело.

— Еще одна бесплодная женщина? — с отвращением произнёс он. — Что за проклятие…

Сонаэнь видела, как пульсирует жилка на шее Ниротиля. Как сужаются зрачки тяжёлых серых глаз. Как он сжимает кулаки. Она затрепетала. Страх сковал горло.

— Есть возможность узнать точно, господин. Вам следует усовершенствовать навыки в исполнении супружеских обязанностей и позаботиться о восстановлении вашей мужественности…

— Такие вещи не стоит слышать моей жене, — на ильти произнёс полководец, но лекарь не замолчал:

— Но даже тогда, возможно, эта женщина просто из тех сухих стручков, чьи плоды только гниют…

Вероятно, он хотел сказать что-то ещё. Не было никакого сомнения, что это должно было быть нечто разумное. Так или иначе, вряд ли пожилой лекарь Бану Угенчи намеревался уйти из жизни именно так — сравнивая женские органы жены полководца со степными бобами.

Только свистнула, разрезая воздух, сабля, издавая характерный звук, и Сонаэнь закричала.

К счастью, кровь брызнула ей всего лишь на платье, а не в лицо, но и зрелища хватало — вот седовласый полулысый Бану Угенчи сидит на табурете у стола, и вот его голова катится по песку и циновкам шатра.

Воздух застыл в груди леди Орты, она не могла даже слышать своих отчаянных всхлипываний, она задыхалась, ослепшая, оглохшая от ужаса, онемевшая от страха.

— Сани-иль? — появилась, судя по взволнованному голосу, Гедати. — Са… сестра-госпожа!

Сонаэнь потеряла с её появлением сознание.

…Сны стали ещё более кошмарны, чем прежде. Теперь она не видела лица Тило. Он становился чем-то призрачным, огромным, серым, каменным и только там, где соприкасался с землей, тонул в крови. Просыпаясь, Сонаэнь начинала задыхаться, падая в тёплые руки Гедати.

На третий день после налёта Сонаэнь впервые погрузилась в транс-молитву.

Она преуспевала в медитативной практике, учась в Ордене. Сила с лёгкостью являла леди Орте свои потоки. Целью транс-молитвы никогда не были попытки управлять Силой — этого большинству обучавшихся было не дано от природы. Но способность видеть Силу, находить место в круговороте, понимать расположение элементов и действие законов — вот что успокаивало обратившихся.

Храмы после войны за Элдойр отстраивались, как и школы, и, несмотря на вспыхивающие религиозные восстания — храмовники, еретики-огнепоклонники, многочисленные секты, — учение Единобожия и его практики распространялись и возрождались в Поднебесье.

Ниротиль, сколь бы скептически ни был настроен к любого рода ритуалам, уважительно относился к молитвенному обряду. И всё же в его присутствии Сонаэнь едва не прервала — что было запрещено — транс-молитву.

Звуки благостного утра, пение у костра, запах огня, весёлые истории, сталь и дублёная кожа — все подёрнулось пеплом и развеялось, когда Ниротиль появился в пространстве. Сонаэнь чувствовала его спиной, затылком, всем телом.

Завершив молитву, она не поднималась с циновки, замерев в ожидании. Каждая жилка, каждый нерв был натянут, словно струна лютни, — вот-вот порвётся.

Он захочет от меня чего-то — он что-то скажет — он ударит — он убьёт…

Сонаэнь открыла рот, чтобы произнести положенные слова приветствия, но они не поддавались. Она просто не могла их найти в себе. Тило заметил и прокомментировал:

— Ты который день молишься. Ты не ела. Почти не спала. Прекращай.

Он сел на циновку напротив, наклонился к ней. Сердце, казалось, перестало биться где-то в горле. Выражение лица Тило не изменилось. Он моргнул. Отодвинулся чуть — тесьма от молитвенного коврика скользнула между ними. Сонаэнь опустила глаза на неё, задумываясь отстранённо, не нуждается ли он в стирке.

— Говори, — потребовал он второй раз, — что тебя напугало?

— Ты убил его, — сквозь зубы единым выдохом прошипела она. Тило поморщился:

— Я многих убивал. Ты видела смерти хуже. Что причина твоему состоянию?

— Он сказал правду, и ты убил.

— Правду о чём? Он оскорбил тебя — передо мной.

Тяжело было даже дышать. Она ждала окрика, удара, ругани, чего угодно. Но Ниротиль только смотрел сверху вниз, обеспокоенный и будто слегка напуганный.

— Ты действительно чем-то больна? — наконец спросил он уже менее уверенным голосом.

Сонаэнь закрыла лицо руками и покачала головой. Удара всё ещё не последовало.

— Значит, я убил этого ублюдка за ложь и клевету на мою жену, — с призраком удовлетворения послышалось от Тило.

— Мало ли дураков говорят обо мне! Это слова!

— Ты не лишишь меня удовольствия этого воспоминания. — Ледяное лицо Ниротиля обрело выражение, которое Сонаэнь не могла прочитать, — но оно завораживало и пугало. — Можешь считать меня больным ублюдком, леди Орта. Но я бы убивал таких, как он, десятками и не раскаялся.

— Ты никогда этого не делаешь, — пробормотала она в пальцы, старательно сдерживая слёзы.

Тишина была ей ответом. Тило молчал. Тихий, почти что смиренный, глядящий сквозь неё и сквозь само время. В то пространство и тот день, где он раскаивался, очевидно.

Но он ничего не произнёс перед тем, как уйти.

Ночью он не пришёл. Зато явилась Гедати — пахнущая степной полынью, незнакомыми ружскими духами и сладким дымом дурмана. Её ласки успокаивали, но не давали освобождения. В этот раз Сонаэнь отвечала взаимностью опытным прикосновениям наложницы. Это было похоже на молчаливый договор между обеими. Получать удовольствие и хрупкое подобие взаимной поддержки там, где это возможно.

И всё же вскоре даже смелые ласки Гедати скорее душили, чем радовали.

***

Позже, ночью, на берегу Гремши, Сонаэнь пробирается в зарослях рогоза и камышей и сталкивается на любимой части берега с Тило.

Он плачет.

Это почти так же уродливо, как его грубые руки, оставляющие синяки на теле. Она знает, что это он делает не нарочно, но красоты от знания не прибавляется. И всё же сейчас полководец плачет, глядя на реку: на противоположной стороне дрожат огни стоянок, блеют изредка тревожные овцы, а запах приносит ароматы праздника.

Холодный блеск луны делает его волосы сплошь серебряными, хотя седины в них всё ещё меньше половины — но больше, чем должно быть в его возрасте. Шрамы на щеке темны на бледной коже.

Внезапно Сонаэнь снова двадцать с небольшим — как когда они повстречались. Страх не поглотил её полностью. Всё ещё она может притворяться, что боится его, — как подобает искренней, верной жене. Невозможно бояться того, что плачет перед тобой. Невозможно, даже когда он оборачивается, чувствуя обострённым восприятием воина слежку.

— Что? — говорит он слабым, чужим голосом. — Почему ты не в постели?

Должно быть, это луна и ружский дурман заставляют её выпалить:

— Гедати там.

Добавить «в моей постели» нет нужды; язык ильти достаточно богат, чтобы это можно было понять из простого «там». Слёзы мгновенно исчезают из глаз Ниротиля, он вытирает щёки рукой, вздыхает и говорит, тихо, но уже спокойно:

— Я знаю, — и спешит добавить, склоняя голову — чёлка скрывает его лицо, низко падая:— я сам её к тебе отправил.

Восемь лет назад Сонаэнь задохнулась бы от ужаса, возмущения, отвращения. Могла бы ударить его по лицу. Но спустя годы в Ордене разум быстр и свободен от многих сложных эмоциональных конструкций, ненужных оков морализаторства. Последним вторгшимся чувством был физический страх увечья. И источник страха минуту назад рыдал на коленях на берегу реки, залитой лунным светом.

Сонаэнь не знает, как именно, но она оказывается на коленях с ним рядом. Её ладони — на его висках; под левой чувствуется вмятинка старого шрама.

— Возьмидругую.

— Не хочу другой, — прозвучал шёпот в ответ. Сонаэнь теряется:

— Почему? Возьми хорошую. Такую, которая родит тебе детей. Которая будет любить.

— Мне ты нужна, — срывающимся голосом отвечает он, глядя больными глазами, не моргая, и вес слов прибивает к земле, обездвиживает.

С противоположного берега реки доносятся чьи-то крики, далекий вой степных шакалов, плеск водяного колеса. Под пальцами Сонаэнь, прижатыми к вискам Тило, часто и мелко бьётся пульс.

— Впусти меня, — мягко произносит она, Тило мотает головой, но рук её не отнимает, — я могу помочь. Я видела худшее.

Сонаэнь не умела проникать в мысли и делить их, как это делали старшие магистры или мастера Силы. Но и тех немногих техник, что были ей известны, хватило.

Гедати была права. Разум Тило был болен, Сонаэнь могла это почувствовать. Могла видеть, в каком бесконечном напряжении находится беспорядочный рассудок мужа. Она не могла исцелить его. Не могла заставить покой вернуться. Исцелённый — и Сонаэнь может видеть его — Ниротиль стал бы прекрасным супругом и никудышным воином. Сам Тило знал это не хуже. Всё, что может Сонаэнь, — обнять и прошептать, не убирая рук:

— Всё в порядке. Я понимаю.

— А примешь меня? — Слова звучат едва слышно, неуловимые, как степной ветерок в июльский полдень, и всё же она слышит и кивает, обнимая крепко и бесстрашно.

Ей ли бояться раненого?

Позже, размышляя о странной ночи, Сонаэнь с присущим хладнокровием отмечала странную последовательность событий, среди которых особо выделялась наложница в постели госпожи, сочно храпящая, и супружеская пара, нашедшая внезапное утешение и благодать своего союза в зарослях на берегу. Синяков с утра — а точнее, к обеду, когда Сонаэнь, отчаянно зевая, выползла из-под руки мужа к молитве, — прибавилось. Впервые это не смутило леди Орту — пока их никто не видел, конечно.

Да и тогда, когда их впервые застали, всего лишь несколько часов спустя, смущение слетело невесомой шелухой, оставив открытым нечто, чему она боялась никогда не подобрать имени.

…Она не хотела, чтобы эти две недели заканчивались.

Мир и жизнь должны были закончиться с ними.

Дыхание не могло продолжаться, когда время закончится.

Ниротиль не перестал быть собой. Рассудок напоминал об этом охотно, но Сонаэнь предпочитала не слышать. Любить полководцев никогда не могло быть лёгким. Сказки для глупышек можно было пустить на розжиг. В реальности был её муж — никуда не делись скверный нрав, придирки, сварливые разглагольствования и грубость. Но Сонаэнь, зная и понимая, не переставая быть зрячей, всё это видеть переставала.

Впервые за восемь лет их супружества она наконец в полной мере могла познакомиться с другой стороной Ниротиля Лиоттиэля.

И за один час на этой стороне она собиралась сразиться с целым Поднебесьем. С Туригуттой Чернобуркой и её воинской доблестью. С наложницей Хеза и её дочерью. С Гедати. Со всеми возможными и невозможными женщинами в жизни Тило, бывшими и будущими.

Она мечтала открыть рот ночью и задать вопрос, приковывая к постели взглядом, оседлав, как покорившегося жеребца: так ли с тобой хорошо всем остальным?

Но если он мог прочитать вопрос в глазах, то никогда не отвечал, потому что ночью они не произносили ни слова.

Но Сонаэнь знала. Знала, когда он не говорил, но смотрел, прикасался, осторожно — и всё же часто оставляя следы на тонкой коже. Внезапно рядом с Тило она нашла недостающие нити Силы, которые не научилась чувствовать за годы в Ордене.

— Просто слюбилось, — констатировала нелюбезно дувшаяся Гедати, лишившаяся внимания и хозяина, и его супруги-госпожи одновременно, — радуйся и цвети.

И Сонаэнь цвела.

Ей хотелось танцевать, петь и наряжаться. В степном лагере возможности были весьма ограниченны, но только не для жены полководца. Но сундуки с нарядами и отрезы новых тканей зачастую оказывались забыты, когда Сонаэнь обнаруживала Ниротиля тренирующимся с многочисленными эскорт-учениками.

Она отказалась от попыток рационального анализа и созерцательного бездействия. Ото всех практик Ордена и теорий магистров. Если это было ошибкой, она того стоила.

Всего две недели спустя после скомканного прощания, изнывая в любовной тоске в лагере госпитальеров и сочиняя очередное письмо на трёх дюжинах листов, Сонаэнь в глубине души точно знала, что носит первенца.

***

До отправления леди Латалены на юг в паломничество — и до выдвижения её новобранцев с армией в несколько тысяч головорезов, как подозревала Сонаэнь, оставалось не более двух недель.

Ревиар Смелый опредёленно находился в мороке, наведённом леди Элдар. Леди Орта не могла его винить и не переставала винить себя. Полководец Гвенедор заверял со снисходительностью всякого старого вояки, что Элдойр защищён надежно им лично и его войсками, а его кузина не настолько безумна, чтобы пытаться одолеть белый город с горсткой сброда. «И всё же, моя леди, я удвою гарнизон, раз уж вы так обеспокоены», — издевательски добавлял Гвенедор. Сонаэнь могла только стонать в голос, читая это. Как он смел так снисходительно обращаться с ней… она пережила не одну осаду! Она была женой полководца!

Не простушкой, в конце концов! Она знала, когда дело нечисто. Больше о помощи просить было некого. Оракулу Ильмару, отцу Латалены и бывшему королю, Сонаэнь не решилась бы писать даже о надвигающейся эпидемии чумы.

Никто из них не чувствовал и не видел возможной угрозы белому городу. Советоваться с фрейлинами представлялось в лучшем случае бессмысленным: Вината вряд ли смогла бы понять, о чём речь, Ирзари озабочена была возможностью наконец расстаться с опостылевшим девичеством, Суай — Сонаэнь могла только вздыхать.

Звонкий смех юной Снежаны с галереи чуть отвлёк посланницу Элдойра от мрачных мыслей. Яре, уже не таясь, не сводил глаз с растрёпанной Суай, маячившей в галерее. Снежана осталась предоставленной самой себе.

И Вольфсону, синеглазому разбойнику, что вышагивал рядом, не сводя с юной красавицы взор. Сонаэнь знала подобные взгляды. Память уколола её в сердце, постучалась незваной болью: некогда и она улыбалась стеснительно, гуляя по каменным галереям Флейи с Декой Лияри.

В Посаде камня почти не было. Гораздо больше — деревянной резьбы, кружев и инкрустации всех сортов древесины любых оттенков. Новый, недавно обжитой терем пах смолой, сухим морением и приятной свежестью живого северного леса. Но Сонаэнь сомневалась, что ноздри вожака Вольфсона раздувались из-за древесных ароматов. Особенно когда Снежана, застенчиво улыбаясь, стояла против него так близко, что почти оказывалась прижата к его груди.

Бабка Ариса любовалась молодой парой с явным умилением. Сонаэнь вздрогнула от звуков её хриплого голоса рядом.

— Ох хорош. Ох хорош. Нашей ласточке дорогой друг, голубком смирным на локоток сел, — нараспев проговорила старая волчица и одобрительно поцокала языком, — загляденье.

— В Элдойре подобные вольности не одобряются, — заметила Сонаэнь. Волчица стрельнула кислым взглядом в леди:

— Мне ли не знать. Матушка-княгиня дичилась не год и не два, пока привыкла. Батюшка мои деньги, сколько сам подарков ей перетаскал, какой парчи, какие льны, какие шелка. Тьмы! Расписных ларцов, сундуков, утвари золотной, утвари медной, любых мехов. Прибредёт, бывало, как битый пёс, к порогу, а она и не глянет.

Сонаэнь поморщилась, но старуха продолжала свои откровенные речи:

— А погляди-ко теперь на него. Всё там же, сидит, язык свесил, любуется. Мой-то старик, не гневайся, покойничек, в могилке смирно полёживай… мой-то, когда бы я затеяла этакую круговерть против собственной родни — хоть и пуще смерти не хотел он ихней породы рядом! — мой-то меня бы гонял от печи до ворот, до вороньего погоста и обратно семеро семь раз, пока не одумаюсь.

Ариса перевела дыхание, подняла выцветшие голубые глаза на леди Орту. Зазвенели траурные подвески на её простом лиловом платке, завязанном тремя узлами надо лбом.

— Я ведь была, когда он её привез, — глаза волчицы потемнели, затуманенные воспоминанием, — дюжина коней, десяток молодчиков, вот и свадебный поезд весь был. Подводит ко мне — а она как кукла ярмарочная, замоташка вся, укуталась, безликая. Говорит: «Тётушка, не гневайся; вот, взял себе жену. Теперь в дому она хозяйкой быть должна по правде». А я что? Дома того было — два кола вбито, рогожей покрыто. Через реку он её перенес, тряпки в воду побросал, переодел, и вокруг огня обошли — можно и под рогожею, жить-то…

— Княжне не понравится жизнь в Элдойре, — пробормотала Сонаэнь, наблюдая, как льнёт Снежана к Вольфсону. Он тоже не сводил с неё глаз. Руки их были сплетены на локте молодого вожака, но о чём волк шептал девушке на ухо, нельзя было расслышать. Только догадаться.

Старуха умилённо причмокнула, словно через непреодолимое расстояние в два этажа целуя молодую пару.

— А что там делать ей, голубке? — ворчливо ответила она. — Не надобно и собираться…

Сонаэнь не успела как следует поразмыслить над словами няньки Арисы. От ворот послышался рокот. Затряслись скобы. Переглядывались полупьяные привратники. Леди Орта едва не упала без чувств, когда с внешней стороны ворот послышался знакомый грозный голос с привычным слуху лёгким акцентом кочевнического ильти:

— Открывай, воронье мясо!

— Тебя, братец, не звали в гости, нечего ломиться… погоди, хозяев спросим.

— Здесь моя жена, собачье ты отребье, дай дорогу, или она проляжет по твоим костям.

— Погоди, уже иду… — Привратники дали знак стражам.

— Дай только войти и я тебя размажу.

— Уже ищу ключ!

Если стражники и планировали скрутить незваного гостя, когда он войдёт в ворота, их планы потерпели полный крах. Стоило ключу сделать один оборот в замке, створки распахнулись, сметая незадачливого сторожа в сторону. Сонаэнь обнаружила, что старая Ариса поддерживает её за руку. Это странно чувствуется: волчица ниже, старше на целую вечность. И ощущение её старческой морщинистой руки чуждо и странно.

Но ничто не странно так, как высокий воин в серых запылённых одеждах, распахнувший ворота и разметавший одним движением оробевших внезапно стражников, словно могучий поток разрушил хлипкую плотину хуторской мельницы.

— Будь неладен хозяин этого дома! — вместо положенных приветствий закричал полководец Ниротиль, обнажая блестящую саблю. — Выходи и верни мне мою жену немедля!

========== На переправе ==========

Верен за спиной леди Элдар недружелюбно скалился. Держан Вершинский и его молодцы в зелёных кафтанах щурились из угла всей стаей. Вольфсона не было — должно быть, прогуливался где-то со Снежаной, улизнув из-под бдительного ока няньки Арисы.

Фрейлины испуганной стайкой приютились за спинкой кресла Латалены. Резное, из светлого дерева, оно вполне сошло бы за трон, как и восседавшая в нём женщина могла притвориться королевой всего Поднебесья. По белому простому платью без вышивки и украшений рассыпались волной распущенные чёрные волосы.

И леди Элдар была без туфель. Без чулок. Из-под подола выглядывала босая ножка. Никто из волков не обратил ни малейшего внимания на неподобающий вид, в котором княгиня Элдар появилась перед гостем.

Стоя за ней, как звери за вожаком, они смотрели не на неё, но на её врагов.

Сонаэнь привыкла к особому состоянию, в которое приходили все поголовно, когда принцесса Элдар говорила или появлялась в пространстве. Волны Силы, расходящиеся от неё, никого не оставляли без преображения. Она подчиняла — чаще вкрадчиво и осторожно, но Сонаэнь сталкивалась с Силой принуждающей.

Тем удивительнее было понять, что на Ниротиля влияние определённо не распространялось. Чистое белое сияние его гнева раздувало обволакивающий голос принцессы Элдар, как степной ветер — туман оазиса.

— Я здесь из-за тебя, Солнце асуров, — начал, не сбавляя оборотов, Ниротиль, — и вижу, что не был обманут, когда получил весть о твоих деяниях. Они недопустимы — так считает Элдойр.

— Я полагаю, — мягко зазвучала в ответ Латалена.

— Ты собираешь армии.

— Вероятно. Раз ты так говоришь, полководец, — приветливо, не обнажая зубов, улыбнулась принцесса Элдар. Чёрные глаза сияли от удовольствия. Сонаэнь знала породу придворных дам, умевших наслаждаться играми. Леди Латалена определённо наслаждалась вдвойне опасной игрой: на кону стояла не репутация, супружеская верность или расхожая сплетня.

Ниротиль не глядя расстегнул плащ и сбросил на руки Сонаэнь. Как бы она ни боялась Латалены — и теперь могла признать страх, — в присутствии Тило страх померк. Рядом с ним сложно было бояться кого-либо ещё.

— Ты собираешь армии… для чего? — замедлил напор Ниротиль тем временем. Латалена пожала плечами, глянула коротко на супруга: Верен исподлобья скалился на приезжего.

— Собрание добрых друзей семьи, брат-полководец, по случаю вероятной помолвки моей дочери.

Ниротиль чуть наклонился вперед, и Верен, словно подорванный, рванулся ему навстречу. Сонаэнь сдержала торжествующую, нелогичную улыбку.

«Я тоже заразилась лихорадкой, — отчитала она себя тут же, — хладнокровие необходимо в любых переговорах».

— Муж мой! — повысила голос Латалена, и — словно натянула поводок обращением — оборотень застыл на месте, не шевелясь.

Сила окатила Сонаэнь, ударила под колени, заставила комнату вокруг плыть и таять, присутствующие волки хором издали жалобный звук, но —

Ниротиль стоял недвижим, как скала.

— Мы встретимся на вашем «сватовстве», леди Элдар, — отчеканил он мрачно, — а после посмотрим, на каких условиях будет возможно твоё паломничество и возвращение в Элдойр. Я — один из Четверых. И я могу решить против Правителя.

— Со всем смирением подчиняюсь, — только и ответила с холодной улыбкой Латалена.

***

Только покинув ворота — привратники во все глаза пялились на полководца — Сонаэнь выдохнула, поняв, насколько была напряжена. Тёплое чувство согрело напряжённый затылок щекоткой: прямо перед воротами Посада около сотни воинов — летучий отряд Ниротиля — разбивали лагерь.

Мрачный Ясень встречал их за воротами. При виде леди Орты лицо его прояснилось и он исполнил тихую короткую молитву. Однако когда он заговорил, то не приветствовал госпожу никак, сразу перейдя к вопросам обороны.

— Дело скверно, командир, — отчитался рыцарь, — есть следы, сворачивающие с тракта до ворот. В самом городе полторы тысячи их воинов. Триста из них — Свора Вольфсона.

— Чтоб этому ублюдку гореть, — ругнулся Ниротиль, не отпуская руку жены, — и ты говоришь, есть ещё следы?

— Думаю, они разместили примерно стольких же по деревням и хуторам. И, командир… Вершинский действительно здесь.

Сонаэнь могла поклясться, что, будь её муж оборотнем, он вздыбил бы шерсть от затылка и до кончика хвоста.

— Я писала тебе, что он здесь, — робко подала она голос, и Ниротиль ожидаемо взорвался:

— Мало ли, что ты писала, но теперь я знаю, что он здесь! Шлюха Элдар призвала Держана Вершинского!

Ясень неодобрительно нахмурился.

— Она высокородная госпожа…

— Она не зря раздвигала ноги пятнадцать лет, высокородная или нет, — посмотри только… иди, пиши в столицу, — Тило распрямился, глядя вдаль, — готовь парней, чтобы доставили письмо. Две дюжины, не меньше…

Когда Ясень ушёл, неиссякший гнев полководца ожидаемо обратился к супруге.

— Ты должна была оставаться дома! Что бы ни затевалось, тебе здесь не место.

— Просил сам полководец Ревиар…

— Идёт он на хуй, речь о моей жене, матери моих детей!

— Это дело касается Правителя, — прошептала Сонаэнь.

Несколько мгновений Ниротиль, сдвинув брови, смотрел на неё сверху вниз, затем вздохнул:

— Мне его туда же послать?

Ей следовало знать. Это был Ниротиль.

***

Пять лет назад

Бывали женщины, желающие присутствия мужей при рождении детей; Сонаэнь точно знала, что не относится к таковым, задолго до замужества. Большая часть прежних убеждений о жизни развеялась в пыль, и всё же оставались не тронутые печальным опытом реальности уголки. В мечтах и предположениях о правильности поступков, как бы то ни было, дети никогда не появлялись внезапно. Она представляла картины обоюдного удивления супругов от открытия грядущего пополнения в семье.

Или, в крайнем случае, мудрые советы повитухи и следующие за этими советами мучительно-приятные дни, когда трепетная юная супруга искала способы обрадовать будущего отца доброй вестью. Ничто из воображаемой реальности не стало правдой.

Но она знала. С обречённостью и болезненным напряжением приговорённой к казни она внимала всем крошечным признакам, даже когда разум шептал: «Рано», интуиция подсказывала: «Вот оно; это свершилось. Ты носишь его ребёнка». Повитухи были не нужны — Сонаэнь служила в Ордене Госпитальеров. Доброй вестью беременность она назвать не могла.

Стоило ей отойти от Ниротиля на расстояние, и положение вновь виделось печальным. Будущее нависало мрачной тенью над терпимым настоящим. Муж-полководец с прескверным нравом и одинокое существование — то ли взаперти дома, то ли взаперти в библиотеке Ордена.

Благочестивые женщины пришли бы в ужас от того, какие пути решения рассматривала леди Сонаэнь Орта в первые четыре месяца беременности. И после — тоже; даже после того, как она всё-таки решилась на официальное письмо Ниротилю, на которое вскоре получила столь же бесчувственный, формальный ответ. Месяц спустя переписка возобновилась. И продолжалась до самого дня рождения Нарта — точнее, было раннее утро, когда он родился, и уже в обед гонец отправился от лагеря госпитальеров на восток, исчезая в красной пыли наступающих сезонных бурь.

Сонаэнь плохо помнила последующие несколько дней. К счастью, родильная лихорадка не угрожала жизни, но всё же оказалась достаточно серьёзным, хотя и единственным, осложнением после родов.

Когда Сонаэнь наконец открыла глаза в полном ясном сознании, Тило был там; тихий ветер снаружи шатра говорил о том, что буря миновала.

— Ты приехал, — попыталась сказать она, но сухое горло не дало издать никакого звука, кроме нескольких хрипов. Ниротиль кивнул служанке, которая немедленно подбежала к госпоже.

За минувшие дни Сонаэнь не видела собственного сына дольше, чем несколько минут. Судя по ловкости, с которой Ниротиль принимает его из рук кормилицы, для него новорождённые дети не внове.

— Тебе идёт, — вымолвила Сонаэнь, разглядывая Ниротиля с удивлением. Муж не сразу поднял счастливые, смеющиеся глаза.

— А? Я не расслышал.

— Ты видел много новорождённых?

— Я рос здесь, — пояснил Тило, возвращаясь взглядом к сыну и чуть покачивая его, — в твоём народе детей не показывают посторонним. Кочевники уединения себе позволить не могут.

— И у Хезы есть дочь от тебя. — Почему-то этот простой факт стал вдруг обидным почти до слёз; глупость, но задевающая.

— Её мать мне подарили, госпожа.

— Ты принял подарок.

— Боюсь, в той ситуации мне пришлось бы принять любой, — он хмыкнул, морщинка над левым глазом вдруг мелко и часто задрожала, — много лет прошло. Больше детей не было.

— Теперь у тебя есть сын. — Сонаэнь откинулась на подушки, уже чувствуя себя усталой и обессиленной.

Ветер за пологом нёс песок, влажную пыль и запах близкой грозы.

— Сонаэнь, — послышалось прямо над ней, и она открыла глаза, встречая прямой взгляд Тило, — посмотри на меня.

— Что? — Горло снова пересыхает, говорить трудно. Вопреки обыкновению, Ниротиль не выглядит ни рассерженным, ни задумчивым. Стоя там, в розовом сумраке над ней, с тихим младенцем в руках, он не выглядит и торжествующим.

Только очень уставшим.

— Сыновьями принято гордиться среди братьев-воинов. Но я и дочерям буду рад однажды.

Он сел на кровать рядом, осторожно опустил сына в руки жены.

— Я не могу сейчас думать о других детях, — призналась Сонаэнь, — это…

— Слишком? — И Тило рассмеялся негромко, впервые не осудивший её откровенность, наклонился, разглядывая сына вместе с ней. — О, я знаю, моя госпожа. Я знаю, поверь. Всё равно что, окунаясь после битвы в реку и глядя на то, какими кровавыми становятся её воды, мечтать повторить.

Он вздохнул.

— Но если ты воин, то знаешь, что повторить придётся.

Нет, Ниротиль Лиоттиэль не стал внезапно провидцем. Но всё-таки оказался бесконечно прав и мудр — и долго Сонаэнь удивлялась этому после.

***

Если Сонаэнь сомневалась в таланте оборотней устраивать роскошные торжества, праздник сватовства в Посаде разубедил её навсегда. Её разбудила на рассвете дудка, к ней присоединились волынка и гармонь, и Сонаэнь не сразу смогла вспомнить события предыдущего дня.

Ниротиль выплеснул на неё всё раздражение, копившееся в нём по дороге и в гарнизонах, — как всегда, и, как и обычно в тревожных и угрожающих ситуациях, спал у сторожевого костра, завернувшись в плащ, невзирая на сырую прохладную погоду и заморозки. Переучить его не могли годы мирной жизни.

Сонаэнь провела час с щёткой, пытаясь привести облик Ниротиля в подобающий положению вид, но смирилась с тем, что удачи не последует. С другой стороны, про воинов часто говаривали, что лучшее их одеяние — боевая слава, а этого украшения у Ниротиля было в избытке.

Как и у большинства гостей праздника в Посаде.

Золотой Зал и часть двора под навесами были забиты толпой. Столы ломились от яств, гостей неустанно обносили угощением и выпивкой. Скоморохи, чтецы, певцы, плясуны — было не протолкнуться. Сонаэнь на миг оробела — внизу, за столами, были одни мужчины, но вскоре она разглядела и девиц с дамами, восседавших ближе к хозяйке празднования.

— Гости и друзья, — расплылась в улыбке леди Элдар, когда Ниротиль исполнил широкий поклон по-волчьи, — зрите, домочадцы: Косль* отправил к нам одного из Четверых. Почтили нас честью. Будьте благословенны! — И она, по обычаю приветствия особо почётных гостей, опрокинула на пол чарку, что держала в руках.

Улыбка леди Элдар воплощала издевательское дружелюбие. Непривычно и удивительно было видеть леди в народном горском костюме — с пышной чёрной юбкой, вышитой рубашкой и узорчатым платком поверх двух чёрных кос. Сонаэнь не могла не согласиться, что столь яркой красавицы Поднебесье не увидит больше никогда.

Разве что… взор леди Орты, как и всех гостей, обратился к Снежане Полукровке, когда её вывел к гостям сияющий, красный и взволнованный Верен. Отец и дочь были встречены громогласными криками, лаем, воем и пожеланиями долголетия и здоровья.

Снежана была одета по-волчьи и по-горски одновременно. Золотые косы бились друг о друга, завиваясь у колен девушки. Перехваченные красной лентой с подвесками, они не пушились, волосок лежал к волоску, тяжёлые, толстые — такие бывали только у горянок. Платья на княжне Сонаэнь даже не запомнила — что-то голубое, что-то розовое, — но общее ощущение оставалось как от ясного зимнего рассвета, далёкого и холодного и, однако, завораживающе красочного.

Но всё же не сафьяновые туфли, не меха и не тонкие ткани украшали Снежану. Прежде, всякий раз, когда леди Орта видела её, она удивлялась, как могла черноволосая, черноглазая леди Элдар произвести на свет её, румяную, голубоглазую, словно сошедшую с лубочных картинок северян?

Когда мать и дочь встали рядом, Сонаэнь поразилась их схожести. «Лишь в разной цветовой гамме, — не веря своим глазам, усмехнулась леди Орта, — белое и чёрное».

Сватовство северян не было ничуть похоже на чинные камерные беседы Элдойра. Каждый желал показать себя во всей красе. Краснеющие юноши и задиристые мужчины пели, шутили, подвергались всеобщему обсуждению, но, казалось, не слишком были заинтересованы в итоге своего представления. Как поняла Сонаэнь, это было больше проявление уважения к отцу невесты на выданье.

— Что они делают? — прошептала она, потянувшись к Ниротилю, напряжённо наблюдающему за происходившим у стола Держана Вершинского.

— У волков принято свататься в шутку, из уважения к каждой новой волчице в стае, — прокомментировал Ниротиль, не отводя глаз от врага, — Держан, хоть и вдовец, новую жену брать не собирался. Но не показать интерес не может.

— Но раз всё это не настоящее сватовство…

— Правды мы не знаем. Или…?

Сонаэнь одними глазами показала мужу на насупившегося в углу зала Вольфсона.

Вожак разбойничьей Своры глядел исподлобья на веселье и шутки. На лице его не было и тени улыбки. Очевидно, он не участвовал в сватовстве, даже в шутку. Сонаэнь удивилась: пожалуй, впервые она видела молодого оборотня без улыбки и столь одиноким. Взгляд его пристальных волчьих глаз не покидал сияющую, улыбчивую Снежану. Ниротиль снисходительно фыркнул, покачал головой:

— О нет. Вольфсон, хоть и отважен, земель не имеет, если не считать доли в Заснеженье; но там Латалену никогда не примут. Нет. Отдать дочь разбойнику, когда есть князья? Снежана сейчас — лучший из товаров Латалены Элдар. Что ещё у неё есть?

— Сила, — Сонаэнь прильнула к его руке; пальцы Тило сжал в кулак, невольно противясь столь явному проявлению супружеской близости, — хотя я своими глазами видела, как ты стоишь перед ней и не поддаёшься. Как у тебя получается, Тило?

Выражение его лица не изменилось, но в глазах мелькнула тень довольства. Столь редкое выражение для полководца.

— Спроси меня о чём-нибудь, что я знаю. Одна из соплеменниц Гедати как-то пыталась устроить какой-то приворот или что-то — не знаю, что-то эдакое, колдовское. Это плохо закончилось, но не подействовало точно.

— Плохо закончилось для кого? — полюбопытствовала леди Орта. Тило хмыкнул, кивая:

— Я велел её выпороть — в моём доме никакого колдовства и любой другой ереси.

Они улыбнулись друг другу. Молча продолжили созерцать шутки и скоморошьи пляски в центре зала. Волки разошлись до того, что вступали в бои — прямо сейчас немолодой вожак Хват с Щучьего Острова (Сонаэнь не представляла, где это может находиться) выплясывал в колпаке с бубенцами, останавливаясь, лишь чтобы отдышаться и лихо пропеть похабную частушку. Снежана краснела. Латалена улыбалась.

— Я не жалею, что у нас этого не было, — через некоторое время снова высказался Ниротиль, кивая подбородком на происходящее: к Хвату присоединился и сам Верен; теперь волки визжали, как щенки, и дрались свёрнутыми половиками, над чем ухохатывались другие гости. Сонаэнь прыснула.

— Ты имеешь в виду такой праздник? Господин мой, в твоём лагере и без праздников каждый день таков.

— Перестань, — вопреки строгости тона, он улыбался открыто и ясно, — я о сватовстве. О свадьбе.

Улыбка Сонаэнь померкла, она кивнула, отворачиваясь и жалея, что не носит вуаль.

— Ты бы хотела? — Ниротиля было не обмануть молчанием. — Или ты думаешь, что если оно начинается так весело, то потом становится стократ лучше? Просто потому, что кто-то буянил и пил, а другие пели, а третьи одевались так, как никогда в обычной жизни… и всё? Поэтому они живут счастливо? Скажи мне, госпожа моя.

К счастью, в эту минуту перед ними появился Яре. Поклонившись весьма изящно для мужчины своего сложения, он почтительно сделал приглашающий жест перед Сонаэнь. Она знала — так страж княжны обычно звал её к леди Элдар. Ниротиль, однако, недружелюбно воззрился на подошедшего.

— Это Яре, — представила немого охранника Сонаэнь, — он телохранитель леди Снежаны.

— Что его госпоже нужно от моей жены? — грозно нахмурился Ниротиль. Яре развел руками.

Право хозяина на гостя требовало подчинения. Сонаэнь, поднимаясь по лестнице за телохранителем, поспешила вперёд, удержала волка за рукав. Тот вздрогнул, но обернулся с усмешкой.

— Сейчас ведь очередь Суай? — напомнила она Яре. Он сглотнул, не отрывая от неё внимательного взгляда. — Ох, Яре…

Мужчина тяжело демонстративно вздохнул.

— Ты же знаешь, что у неё уже трое детей?

Яре лишь развёл руками в стороны, пожал плечами и закатил глаза, недвусмысленно сообщая: «Бывает; что поделаешь?».

На галерее над Золотым Залом был полумрак. Сонаэнь прошагала вперёд, удивляясь тому, что прежде никогда не бывала с этой стороны Золотых Палат. Внезапно звук дудки заставил её вздрогнуть, споткнуться — она сама над собой засмеялась; слишком в первое мгновение это прозвучало похожим на боевой рог Элдойра. Но когда она подошла к перилам, то оказалось, что, в окружении других юных девушек, Снежана танцевала.

И это был не волчий хоровод, а асурская пляска огня; насколько поражены были северяне, леди Орта сказать не могла, но достаточно было и того, что у неё самой перехватывало дыхание.

Снежана была столь прекрасна в танце, что ей невозможно было даже завидовать. Взлетали и опускались золотые косы, разлетались юбки, стучали каблучки — и слышны были шумные вздохи и возгласы зрителей. Когда прозвучали последние барабаны, Сонаэнь вздрогнула ещё раз — беззвучно рядом застыла, созерцая танец дочери и последующие восторги гостей, Латалена Элдар.

— Когда-то я тоже так танцевала, можешь себе представить, леди Орта? — задумчиво произнесла она. — Однажды. На своём сватовстве. На меня смотрели десятки, хотя я искала глаза всего лишь одного… а спустя год я была замужем, и не за ним. Сегодня так танцует моя дочь.

— Вы печалитесь, госпожа?

В ответ на это Латалена выпрямилась, улыбнулась — если бы не тень грусти в глубоком голосе мгновения назад, Сонаэнь не поверила бы, что она способна вообще грустить.

— Сегодня хороший день, — Сила плескалась в голосе Латалены, омывала всякого, кто встал бы рядом, и Сонаэнь не стала исключением, — возможно, один из лучших. Но самый сияющий из них впереди.

— Когда вы вернётесь в Элдойр.

— Когда я вернусь в Элдойр, — Латалена почти шептала, и в эту минуту казалась Сонаэнь не столько коварной, сколько одержимой; и, конечно же, прочитав её изменившиеся мысли, леди Элдар снисходительно глянула на Сонаэнь, — ах, маленькая премудрая целительница считает это желание несбыточным?

Сонаэнь умела вести придворные перепалки с дамами. И если отрешиться от прежнего положения, Латалена была одной из них некогда. Или должна была быть.

— При всём уважении, госпожа, в Элдойре многое изменилось за годы вашего отсутствия.

— И ты думаешь, я не представляю этот ваш новый Элдойр, с новым Правителем, новыми законами, новыми порядками, — опережая, сладко молвила Латалена, улыбаясь ещё ослепительнее, — ты, конечно же, считаешь себя его частью — частью нового Элдойра.

— Я — его часть, — заставила Сонаэнь себя произнести твёрдо.

«Мы — его часть, — подумала она, представляя рядом Ниротиля и невольно желая его присутствия, — мы и есть Элдойр». Но Латалена только покачала головой и склонилась, опираясь на узорчатые перила. Стукнулись друг о друга шумно кольца и браслеты на изящных руках.

— Убеждай себя в том, леди Орта, — просто сказала Латалена, высматривая дочь и внимательнейшим образом изучая её окружение, — ты и понятия не имеешь, кто по сей день правит Элдойром и какие цели преследует. Ты думаешь, что знаешь? Военный Совет, все эти суды, Наставники и Хранители. Тех из них, кого нельзя купить, можно обмануть, а это дешевле, если только умеешь думать. О да, сейчас в прекрасном белом королевстве покой и порядок. Но правда в том, милая леди Орта, что эту благодать, как и другие, легко купить, продать — и ещё легче украсть. И ты увидишь не раз, как это происходит.

— С начала Смуты прошло сто лет. С отречения династии Элдар — пятнадцать. То время прошло!

— Ты думаешь, меня в Элдойре не ждут? — Латалена оглянулась на собеседницу через плечо, и Сонаэнь ступила на шаг назад.

— Ждут, — пробормотала она, делая руками знаки транс-молитвы; больше напора Силы выдержать леди Орта не могла, — тебя ждут, госпожа. Войска Ревиара Смелого. Войска Гвенедора. Дозор, Ополчение. Они все будут тебя ждать.

Латалена прикрыла глаза на мгновение и отвернулась, по-прежнему холодно улыбаясь.

— Очень хорошо, — донеслось от не.

Сонаэнь ушла, не поклонившись.

***

Полководец, как всегда, задерживался. Сонаэнь отказалась от привычки дожидаться его достаточно быстро. Но не шёл и сон, хотя в выделенных им новых покоях — где снаружи, помимо стражников хозяев, дежурили двое оруженосцев мужа, — была на удивление удобная кровать. В отличие от прочих северных лежбищ, не было многочисленных ужасных перин, да и натоплено было в меру.

Сонаэнь лежала без сна.

В Ордене ей равных не было. Госпитальерки, даже самые образованные, все оставались в плену невежества: большинство их либо покидали Орден, чтобы выйти замуж за кого-то из спасённых ими воинов, либо оставались и ссыхались в скучных старых дев за бесконечной вереницей боевых ранений, тяжёлых и смертельных. Сонаэнь Орта умудрилась быть исключением и одновременно подтверждением этого привычного порядка вещей. Своего мужа она когда-то лечила, затем вышла за него замуж и только после — пришла в Орден.

Светская жизнь Элдойра не особо успела поглотить жену полководца. По большей части Сонаэнь занималась только обустройством дома и поддержанием добрых отношений с жёнами наиболее необходимых дворян-покровителей и мастеров. Гостьи появлялись нечасто, но и душу в скромные посиделки Сонаэнь не вкладывала. Это было не более чем исполнение долга.

Что, в самом деле, знала Сонаэнь о внутренней политике двора? Яростно взбив подушку, леди Орта перевернулась в очередной раз. Более суеверная особа решила бы, что ведьма Элдар «забрала сон», но Сонаэнь знала лучше — Сила никогда не касалась никого без следа.

О чём говорила Латалена? Каких Хранителей и Наставников могла обмануть? Хранители были известны — представители всех родов, претендовавших некогда по обычаю на трон, были только счастливы отказаться и жили своей жизнью, раз в два года собираясь на Совет. Наставники занимались вопросами веры и передачи знания — больше военного, чем научного, конечно.

Хуже всего было то, что и точное воспоминание о сказанном начинало путаться в голове леди Орты. Она пыталась воспроизвести услышанное дословно — и не могла. Окончательно измучив себя, Сонаэнь почти сдалась сну, когда, шумно откашливаясь и сопя, в комнату вошёл Ниротиль.

Она не приветствовала его и никак не подала знака, что не спит. Он не особо интересовался. Резкий, как и всегда, разоблачился за считанные секунды, по-военному разметав в своем собственном, определённом раз и навсегда порядке предметы одежды: штаны, кафтан, ремень, рубашку.

Только в постели он обратил на жену внимание.

— Не спишь.

— Не могу, — прошептала она. Тило кивнул, заворачиваясь в своё одеяло и поворачиваясь спиной.

Это всегда был бескомпромиссный знак не домогаться внимания.

— Тило.

— А, святый Боже и райские сады! — Он немедленно перевернулся. — Рассказывай.

Несмотря на усталость, оба не смогли бы заснуть, не поговорив. Поделиться переживаниями приятно — маленькая часть Сонаэнь вынуждена была признать, что вместе с пересказом событий она возлагает часть ответственность на Тило. И, как выяснилось, не зря. Он слушал внимательно, как будто леди Орта была одним из его разведчиков.

— Подожди. В конце концов, что она сказала? — взволнованно переспросил Ниротиль — призрак сна улетучился с его лица. Сонаэнь повторила.

Ни слова ни говоря, полководец поднялся с постели, поморщился, потёр спину и всё же принялся расхаживать по комнате нагим, потирая затылок. Сонаэнь настороженно ждала.

— Она не собирается осаждать Элдойр, — наконец остановившись, произнёс Ниротиль.

— Что? — Леди приподнялась на локте, глянула на супруга в удивлении. Ниротиль, сложив руки на груди, смотрел перед собой в никуда. Он был мертвенно бледен.

— Она осадит не Элдойр, — повторил он едва слышно и вернулся к жене — серые глаза блестели светом прозрения, — она вернётся из ссылки, как и полагается, и весь Элдойр будет ждать с оружием. Там будет её двоюродный брат, полководец Гвенедор.

— Да, как и планировалось… и ты, и я — мы оба отправили письма.

— И пока она будет совершать паломничество, все десять дней большинство воинов горцев будут на юге. Горское княжество останется беззащитным.

Жизнь вместе с дыханием стала невыносимо тяжёлой в горле Сонаэнь. Ей было действительно плохо, но она не могла отвести глаз от мертвенного лица Ниротиля.

— Она осадит не Элдойр, — повторил Тило, — она захватит и подчинит асуров, княжество семьи Элдар.

Комментарий к На переправе

*Косль - Элдойр по-волчьи

========== Чистое течение ==========

— Сразу можно сказать, что к тебе приехал муж, — вздохнула завистливо Ирзари с самого утра, когда Сонаэнь, зевая, появилась за завтраком, — всю ночь не спали?

— Не завидуй, — поучительно покачала головой растрёпанная не меньше леди Орты Суай. Ирзари бросила на неё мрачный осуждающий взгляд:

— А прелюбодейки попадут в ад.

На это утверждение Сонаэнь также никак не среагировала, зато проснулась доселе молчавшая Вината:

— А кто приехал?..

Сонаэнь была как никогда счастлива расстаться с компанией дам. Ночью ни она, ни полководец не спали ни минуты — до самого утра они были заняты обсуждением предполагаемых планов Латалены Элдар и собственной роли в них.

Утро застало их за тем же занятием.

— У нас два дня, и этого должно хватить, — ровным голосом продолжил Тило, неспешно одеваясь, — возьми себя в руки. Ты должна быть спокойна, моя госпожа. Мне нужен каждый.

— Сколько в твоей личной сотне? — спросила Сонаэнь, стараясь не поддаваться растущему чувству паники. Ниротиль скривил гримасу:

— Восемьдесят семь.

— И что ты можешь сделать?

Ниротиль весело фыркнул. Зачесал назад волосы — Сонаэнь давно заметила, что они спадали ему на лицо. Полководец редко уделял внимание внешности за пределами Элдойра.

— Тридцать три всадника держали Лерне Гамин два с половиной месяца, а там даже стен не было. Мы же внутри вражеского укрепления. Это выигрышное положение — на данную минуту, — он осёкся, замолчал, затем подтолкнул жену под локоть, — оденься. Будь готова следовать тому, что я велю тебе. Встретимся в полдень.

Голос его вновь приобрёл особое выражение — так он командовал оруженосцами, и именно с таким Ниротилем Сонаэнь никогда не вздумала бы спорить. Она повиновалась.

Праздник, очевидно, удался, но всё же, недовольные, серые, заспанные, служанки Латалены и фрейлины, как и другие домочадцы, вовсю были заняты подготовкой к отъезду. Оплотом спокойствия оставалась нянька Ариса. Она подошла к Сонаэнь первая и присмотрелась к ней пристально.

— Что-то ходишь здесь. А чего не при муже? Чему дивишься?

— Я думала, госпожа не отправится раньше, чем решится дело о сватовстве, — выдавила Сонаэнь, пытаясь сообразить, что известно старухе и можно ли выведать это без риска выдать намерения. Старая волчица усмехнулась в ответ:

— Такое дело не решится за ночь без умыкания девицы, а девицу нашу сторожат лучше прочих… твой-то соколик тоже здесь. Почто не любила его?

Сонаэнь невольно отшатнулась. Старуха шмыгнула носом, кашлянула:

— Запах, — она кисло усмехнулась, — я забыла, что вам, холоднокровные, нельзя говорить об этом. Ну да ничего; потерпишь; а всё ж-таки мужа надо любить, особенно с дороги.

— Благодарю. — Леди Орта поспешила удалиться, игнорируя положенный поклон старой волчице.

Она не учла многих факторов, когда собиралась на разведку. Нужно ли было напоминать о них Ниротилю? Почти наверняка он-то помнил о них гораздо лучше. Сонаэнь закрыла глаза и постаралась взять сознание и тело под жёсткий контроль. Практика транс-молитвы пришлась как нельзя кстати.

class="book">«Пусть Сила холодной водой стекает с купола, скрывающего мой разум. Пусть Сила проходит сквозь меня, ничего не унося и ничего не оставляя…»

Если даже престарелая волчица могла учуять, что она делала или не делала с мужем, любое ослабление самоконтроля будет стоить тайны и жизни.

«Я привыкла быть лучшей, — горько упрекнула себя леди Орта и погрузилась в молитву глубже, старательно отметая лишнее: чувства, обиды, впечатления, сполохи случайных воспоминаний и навязчивых мыслей, — рядом с Латаленой Элдар прогнулась; позволила слабость. Опустила оборону». Напитаться Силы было не у кого — разве что у Ниротиля.

Внезапная мысль о полководце, неприятная последние четырнадцать лет, оказалась освежающей и умиротворяющей. Ниротиль никогда не сдавался. Даже раненый, безнадёжно прикованный к постели, он оставался воином и терпел, терпел всегда, чистой яростью разгоняя течение крови по жилам. Не боялся никакого врага, ни одного, даже самого страшного.

Это было недостающее звено. С мыслями о Тило пришло спокойствие.

К счастью, ей не пришлось подвергать спокойствие испытанию и Латалену Сонаэнь до полудня так и не увидела. Она едва выдержала посиделки в компании волчиц и фрейлин за вышивкой и бессмысленными разговорами — о турнирах, платьях, историях безответной любви. Вината заснула с иголкой в руках.

Когда на обед Сонаэнь отправилась в шатёр Ниротиля, там обстановка была совершенно иная. Присягнувшие оруженосцы и сотники толпились вокруг карт, и, хотя на этот раз у Тило не было ни походного стола, ни традиционных раскладных стульев, картина ничуть не отличалась от обычного совещания в кочевом лагере.

И, как и всегда в подобных обстоятельствах, никто из воинов не отвлёкся, чтобы приветствовать леди Орту.

— …Я отвергаю мысль, что она действительно даже рассматривала сватовство для Снежаны Полукровки. Союзников браком не обрести. Не таким, во всяком случае.

— Но почему?

— Если она выберет кого-то одного, остальные останутся с пустыми руками, — сумрачно прокомментировал Ясень. Ниротиль, задумчиво разглядывающий карту, посмотрел на своего присягнувшего оруженосца.

— Не всё так, — перебил он, — она и не собиралась отдавать дочь кому-либо. Вообще. Да, некоторых это подзадорило бы; но полукровку? В семью? Они могли хотеть этого лишь спьяну. Подумайте. Кто она? Из проклятого рода. Чужая кровь на их землях. Она с самого начала знала, что предложит им кое-что поинтереснее одной, пусть и хорошенькой, девицы.

Он ткнул пальцем в карту:

— Трофеи, — и, когда никто не ответил, продолжил: — Мы меньше чем в ста вёрстах от границ Атрейны. От серебряных рудников Нойманура в двухстах. Волки останутся стоять на границах — и она захватит рудники. Половина серебра королевства будет у неё.

— Торговлю могут вести в золоте, — неуверенно заметил Ясень. Ниротиль поднял бровь:

— После прошлого года? В Лукавых Землях на приисках недосчитываются трети добытого золота. Это слишком далеко от Элдойра. Она может договориться с западными князьями и перехватить торговлю, заблокировать перевалы, и это будет означать, что Элдойр останется без богатого запада, зато с нищим востоком.

Сонаэнь молчала. Пока воины обсуждали планы леди Элдар, она живо представляла, каковы могут быть последствия успеха Латалены в её предприятии. За каких-то два-три года блокады белый город мог превратиться в ничто. Торговые пути с западной стороны оказались бы бесполезны — без потока серебра с гор. У Правителя остался бы непокорный юг и далёкий, обширный и пустынный восток под контролем, зато в горах и на севере засели бы враги.

Определённо, план Латалена продумывала долго. Сонаэнь могла представить её, не спящую долгими зимними ночами, глядящую в потолок и думающую, думающую о мести. И о том, как спустя несколько лет невидимой блокады она явится в Элдойр победительницей — щедрой, доброй, всеми любимой — и принесёт с собой всё, что прежде украла. Простой народ непременно поверит. В конце концов, династии они верили столетиями, а новое общество было слишком слабым, даже если на самом деле его ждало лучшее будущее.

Воины повышали голос. Ясень пытался убедить командира в необходимости срочно призывать штурмовые войска. Даже леди Орта знала, что это бесполезно. Подобное решение ни один великий полководец не мог принять без Правителя. И самые быстрые войска кочевников не могли явиться на помощь раньше, чем через несколько дней.

У них было лишь двое суток.

— Мы не остановим её, — громко произнесла Сонаэнь, и спорщики замолчали, — ни одним из способов, который пробовали раньше. Мы не знаем, сколько у неё волков. Мы не знаем, кто есть у Верена. Мы не знаем, насколько преданы воины Элдар трону и не отвернутся ли они. Старые способы не сработают.

Тило коротко бросил на неё взгляд. Дёрнул плечом.

— Твоя правда, госпожа. Возможно, нас ждут две армии, два врага, — проговорил полководец, поигрывая с поясом, — если горцы перейдут на её сторону. И даже в лучшем случае у нас одни штурмовики в степях — далеко от гор.

— Правитель не оценит, — буркнул Ясень.

— Правитель не оценит потери целого княжества. Но даже сейчас, исходя из одних подозрений, без объявления войны, мы ничего не можем сделать. Мы в нейтральных землях. Этого разговора не звучит. Всего, что здесь происходит, с точки зрения военного суда, вообще не случалось никогда, — резко отбил Ниротиль.

Снова тишина. Было так тихо, что Сонаэнь слышала, как где-то снаружи, ни о чём не подозревая, поёт первая весенняя иволга. Она помнила мало подобной тишины. Разве что ту, пятнадцать лет назад, во Флейе — перед тем, как петля затянулась на шее наместника Лияри и в истории её юности была поставлена точка.

Возможно, именно воспоминание послужило толчком к появлению новой мысли — Сонаэнь встрепенулась.

— Если этого разговора никогда не звучало, — она откашлялась; начало вышло хриплым и слабым, — и всего, что происходит в нейтральных землях, не случается для суда Элдойра…

— Убийство наследницы, даже ссыльной… — перебил обеспокоенно Ясень, но Ниротиль слушал без единого звука, даже не моргая, и Сонаэнь продолжила:

— Что нужно сделать для того, чтобы объявить войну? Пересечь границу с армией?

Ниротиль смотрел, не отрываясь и не произнося ни слова.

— Мы не можем остановить её, — закончила Сонаэнь мысль, — но волки подчинены не только ей. Они идут за Вереном.

— Этот — самый большой упрямец из всех, — покачал головой Ясень, — он не сойдёт с пути, госпожа.

— Сойдёт, — подал голос наконец Ниротиль, и на лице мужа Сонаэнь разглядела призрак улыбки, — так, госпожа моя? Я правильно понял твою мысль?

Она прикрыла глаза, соглашаясь. Ниротиль выдохнул.

— Вот что мы делаем, — твёрдо сказал он, сворачивая карту, — все волки смотрят на Верена Старого. Все. Только большие стаи, вроде Своры Вольфсона или Вершинского, могут действовать сами по себе. Но и они поостерегутся, когда увидят, что Верен оставил жену и отправился за нами в погоню. И когда он пересечет границу, это будет равносильно объявлению войны; тогда мы будем действовать, не дожидаясь разрешения или запрета.

— Почему он должен оставить леди Элдар, командир?

— Потому что, — Тило коварно усмехнулся — рубцовая ткань шрамов на его лице пошла мелкими морщинками, — мы украдём его дочь.

***

Два года назад

Сонаэнь Орта никогда не считала себя добродетельной женщиной.

Она не освободилась от многих чувств, кои следовало победить истинной последовательнице Веры. Но главное, чему научилась в Ордене госпитальеров леди Орта, — это тому, что не все болезни возможно вылечить и, пытаясь исцелить, порой всё, чего можно добиться, — это получить мертвеца или слабоумного калеку, чья жизнь полностью утратит смысл.

Это относилось и к чувствам, и к желаниям. И Сонаэнь не готова была судить и казнить себя за желания, которые обуревали её, когда она наконец увидела Туригутту Чернобурку в цепях.

Наконец-то.

Мгновенный триумф, который было не с кем разделить, она отпраздновала, пропев торжествующе молитвенный гимн младшему сыну — Ильсту — которому едва исполнилось полгода.

Радость быстро улетучилась, когда вечером после суда Ниротиль не явился домой, зато на следующий день его привезла из дома цветов Гедати, сонная и злая, вместе со счётом — никогда прежде ни одна из куртизанок не смела передавать такие записки жёнам полководцев, в этом леди Орта осталась убеждена.

Триумф оказался преждевременным. Полководец ударился в самобичевание и траур по потерянной соратнице, и вкус семейной жизни обернулся для Сонаэнь пеплом во рту.

Вдруг оказалось, что их кажущееся понимание, теплота основывались на том, что Сонаэнь отказывалась признавать и видеть, но что успешно делила с Тило неуёмная Чернобурка. Вся кровавая мерзость, осады, набеги, резня, путешествия по борделям и кабакам, драки — это было необходимо полководцу. И, потеряв ту, что воплощала в себе эти сомнительные удовольствия, Ниротиль нёс их в дом, с каждым днём больше.

Сонаэнь воспротивилась единожды — это стоило такого удара по лицу, что больше она благоразумно решила не протестовать.

В подобном осадном положении леди Орта провела месяцы, пока бежавшая на запад Туригутта не получила помилования от Правителя лично.

Сонаэнь нашла Тило вечером в арсенале. Дома он держал достаточно оружия для небольшой осады — или набега, — и прежде она любила пошутить над ним. Не в последние полгода.

— Ты собираешься.

— Подай другой ремень, — отрывисто бросил он, примеряя ножны — сабля входила в них не полностью, — тот. Серый. Чтобы не протёрся.

Она подчинилась. Спокойно просчитывая, на сколько месяцев — или лет — будет его новый поход и что он может привезти из него. В чём они всегда сходились, так это в образе и скорости мышления. И потому Сонаэнь была уверена, что Ниротиль придёт к тому же выводу, что и она.

Из прежних походов он мог привезти шрамы, наложниц, трофеи и завоевания на верстовых картах землемеров. Из того, в который отправилась в очередной раз Туригутта Чернобурка теперь, он не должен вернуться живым.

— Душу твою сношать! — Ниротиль бросил ремень, потёр лицо руками. — Ну скажи уж, давай, жена.

— Езжай.

Этого он не ожидал, и Сонаэнь кротко опустила взгляд в пол.

— Ты можешь, — повторила женщина, поднимая глаза, — оставить Элдойр. Дать ей резню на востоке. Ты можешь.

— Оставить тебя и детей?

— Ты всё равно это однажды сделаешь. — Она пожала плечами.

— Что будут есть мои армии? Наступает зима. Что я оставлю вам?

«Мы уже торгуемся, Тило?»

— Торговцы будут рады кормить армию, защищающую их, пока им достаётся прибыль.

— Но ты хочешь, чтобы я остался.

Сонаэнь остановилась перед супругом, держа в обеих руках по ремню с ножнами. Она знала Тило наизусть, ослепнув с годами к достоинствам и недостаткам — перестав видеть многочисленные шрамы как нечто, что его портило. Всё было его неотъемлемой частью. Шрамы на лице, шрамы на теле, скверный нрав, жестокость, которой он даже не чувствовал, — это был Тило, и другого на свете никогда не существовало.

И у неё никогда не было бы ничего лучшего, чем он.

— Я хочу, — прошептала она, разжав пальцы — пряжки обоих ремней брякнули о пол, — и положила руку ему на грудь.

Он остался.

После, подвергая хладнокровному анализу поступок Ниротиля, леди Орта разгадывала мотивы. Ведь в Элдойре, вопреки первоначальному намерению полководца, остался не Тило-любовник и не Тило-муж. Как воин, он желал отправиться на восток вместе с безумной Чернобуркой. Больше всего желал.

Но желания, как знала Сонаэнь, имели начало и конец. Были мгновения, когда она желала мужу смерти. Моменты, когда испепеляющая ненависть охватывала всё существо и трудно становилось дышать, только билось перед закрытыми веками «Чтоб ты сдох», много, много тысяч раз.

Кто бы мог подумать, что однажды это закончится?

***

Если когда-то Сонаэнь Орта и задумывалась о том, чтобы отправиться в Школу воинов, то только не для того, чтобы становиться лазутчицей в стане врага.

Но вот она была крадущейся в темноте тенью, и целью являлись покои Снежаны Полукровки.

Яре дежурил на посту, но не один; Суай восседала на его коленях, полуобнажённая, и что-то шептала стражу на ухо. Великан фыркал и беззвучно смеялся.

Сонаэнь подавила вздох. Ужин заканчивался в Золотом Зале — где в очередной раз собрались пировать гости и к ним присоединился Верен — он распевал звучно «Волшебный родник», насколько слышала леди Орта. Долгие дни празднований окончательно подорвали дисциплину волков Посада.

Сонаэнь дождалась, когда пара увлечётся достаточно, чтобы перестать видеть мир вокруг; дверь была приоткрыта, и она прищурилась, пытаясь рассмотреть в неровном свете от очага княжну. Но очаг не горел. На самом деле, из двери тянуло прохладой, и сквозняк был достаточно ощутим. Только увлечённый любовницей разгоряченный Яре мог не заметить этого.

Сонаэнь постаралась игнорировать звуки удовольствия — больше со стороны Суай, конечно, но и рычание волка тоже, — когда шагнула в покои княжны.

Причиной холода оказалось настежь распахнутое окно. Сонаэнь почти не удивилась. Можно было не сомневаться, княжна улизнула не в первый раз: из окна вниз тянулась прочная верёвочная лестница.

— Боже мой, эта девочка предприимчива, — усмехнулась леди Орта, выглядывая из окна. Новые белые туфельки аккуратно пристроились на одном из выступов фундамента внизу, точно у лестницы.

Убежала ли желанная добыча Ниротиля одна или ей кто-то помогал? Ждал ли он снизу лестницы? Выяснить можно было единственным способом.

— Ох, Тило, — вздохнула Сонаэнь, перекидывая ноги через подоконник.

***

Хотя весенний сад ещё не распустился, уже пахли набухшие липовые и акациевые почки — Сонаэнь, пробираясь между деревьев, могла учуять сочный аромат. Под ногами по-прежнему чавкала грязь, кое-где подсыхавшая, а в воздухе чувствовались грядущие предрассветные заморозки.

Леди Орта многажды пожалела, что не взяла хотя бы безрукавку — на севере их носили почти все. В тонкой шали было холодно.

Что, Ниротиль думал, она сможет сделать? В одиночку похитить Снежану? Выведать её тайны? Сонаэнь вздрогнула, едва не вскрикнув, когда наступила на обломок камня. Чуть прихрамывая, пролезла между кустов жимолости и боярышника и вовремя спохватилась, отпрянула назад.

В нескольких шагах на грубо сколоченной скамье — очевидно, так Верен пытался воссоздать для требовательной супруги роскошные сады и парки Элдойра — молодой вожак Вольфсон держался за руки с княжной, одетой в богатую соболью шубу поверх тончайшей ночной рубашки.

Они не отрывали глаз друг от друга, и хотя Сонаэнь уверена — волк мог почуять её присутствие, он полностью казался погружён в происходящее. А именно в то, как юная Снежана гладила его по волосам. Сонаэнь показалось, она может со своего места услышать глубокое утробное урчание, что издавал оборотень.

Возможно, кое-кто из оборотней всё-таки шёл не за леди Латаленой, и не за Вереном, и уж тем более не за трофеями серебряных рудников.

Сонаэнь осторожно, медленно, стараясь не делать резких движений, ступила назад. Возвращаться она планировала не через окно княжны, но и через Золотой Зал пока идти было рано. Оставалось надеяться, что она не заболеет воспалением лёгких после ночи на холоде ранней весны.

Парочка на скамье продолжала шептаться. Насколько могла видеть Сонаэнь, разбойник Вольфсон не позволял себе неуместных прикосновений, не говоря о поцелуях или нескромных ласках. Что ж, если он не поторопится, его мечтам сбыться вряд ли суждено. Сонаэнь не могла не думать, насколько мала была надежда для подобной пары.

Как ни странно, гораздо меньше, чем для родителей Снежаны. Верен в дни войны мог купить жену самого высокого рода во всём Поднебесье. Леди Латалена, Солнце асуров, прекраснейшая из прекрасных, не имела ровни, соперниц. И когда наглый волк потребовал её в обмен на помощь северян, растерянность, охватившая клан, да что там, Элдойр, не дала задуматься о цене.

Снежана, пусть и известная как Полукровка, стояла на другом поле. Какие планы лелеяла её мать, было неизвестно; её имя в Элдойре вовсе не звучало. Но что точно могла сказать леди Орта — один шаг Полукровки по земле стоил дороже, чем всё, награбленное шайкой Вольфсона за все годы разбоя. Вряд ли ему помогло бы названое родство с Вереном.

За жимолостью послышались восклицания, Сонаэнь уловила на сурте несколько противоречивых отдельных фраз:

— …меня будут искать… жди завтра.

— …дай знать в обед.

— …если нет, на закате на нашем старом месте.

«Это давно? Она так юна, — потрясённо рассуждала Сонаэнь, дожидаясь, дрожа, пока стихнут звуки шагов за зарослями, — или волчицы созревают раньше?».

…но на следующее утро, когда Сонаэнь с другими фрейлинами занимала место рядом с Латаленой Элдар, было время рассмотреть княжну — которую Ниротиль намерен и должен был похитить. Должен, напоминала себе леди Орта, или Элдойр не устоит, а половина Поднебесья утонет в новой Смуте на следующие десятилетия, если не на века. Её нужно похитить, хладнокровно рассуждала Сонаэнь, искоса наблюдая за Снежаной, а возможно, придётся однажды и убить.

Потому что она действовала не только из непоследовательных соображений юности, жаждущей приключений и любви. В ясных глазах оттенка весенней бирюзы Сонаэнь видела причину, по которой Снежана поумнела и повзрослела гораздо раньше, чем её сверстницы-подруги.

Латалена Элдар, Солнце Асуров, свергнутая наследница белого престола. Несостоявшаяся королева-мать. Ссыльная княгиня непризнанного края…

Убегала ли Латалена из окна по веревочной лестнице в юности? Был ли кто-то в её жизни, кто заворачивал её босые ноги в собольи меха в ночи ранней весны? Сделала ли она нужные выводы из тех времён и тех ночей, если они были?

Снежана сделала. Сонаэнь не могла не содрогаться, улавливая теперь — чувствуя вместе с Силой, растекающейся от леди Элдар, — Силу, струящуюся от её дочери. О да, она могла быть юной, могла танцевать и улыбаться открыто, но несла ту же кровь и безошибочно угадываемое наследие Элдар.

Сонаэнь размышляла столь усиленно, что не с первого раза услышала слова леди Латалены.

— Моя госпожа, я прошу прощения.

— Не стоит; я понимаю, — Латалена была само благодушие и очарование, — я лишь сказала, что завтра перед рассветом, сразу после утренней молитвы, мы отправляемся на юг.

— Уже завтра, моя госпожа? — бесцветно повторила Сонаэнь, не отмечая никак ужас голосом.

Картины несбывшегося будущего летят перед глазами: похищение Снежаны из ночного сада её матери, Ниротиль и побег с личной сотней, шатры, костры, пена на груди загнанной лошади — ничего не будет, невозможно…

Улыбка Латалены приобрела оттенок оскала.

— Завтра, моя дорогая.

И внезапно она встала, вытянувшись, сильная, грозная и счастливая, — бедная Вината отшатнулась и упала, запутавшись в юбке, тявкнул Яре с другой стороны:

— На закате я расстанусь с трауром, который носила последние пятнадцать лет. Мой хинт окончен; моему изгнанию наступает последний день!

Сонаэнь сохраняла всё то же пустое выражение лица, кротко опустила голову, когда Латалена энергично пошагала перед ней, задев покрывалом. Но сердце билось часто и неровно в груди.

«Тило, нам нужен новый план».

========== Горящие мосты ==========

Сонаэнь Орта, дочь воина и жена воина, знала войсковые порядки.

Ей не составило труда распознать признаки скорого отправления воинов в дорогу. Она всегда отмечала приметы близкого набега или грядущей обороны. Всегда перед походом с рынков и складов исчезало зерно, а с полей — стада: готовили обоз. Всегда за неделю до отправления передовых отрядов нельзя было найти и одного свободного кузнеца и, боясь изнасилования, девицы безвылазно отсиживались в дальних комнатах домов.

Когда в поход внезапно выступила Латалена Элдар и её разношерстная армия, это не было похоже ни на что прежде виданное Сонаэнь. Огромные ворота сняли с петель, часть брёвен и частокола попросту перебросили через ров и так же поступили с золотым теремом — Золотым Чертогом леди Элдар и его роскошными резными башнями.

Сонаэнь Орта не поверила собственным глазам, она дотронулась, но это и вправду были украшенные столбы внутреннего двора палат леди Элдар, перекинутые через ров с нечистотами.

За одну ночь, нет, за половину ночи центральная мостовая Посада стала шире втрое. Посад, некогда бывший лишь удобной переправой через крутую холмистую местность, теперь играл роль распахнутых ворот с Севера — на Запад и Юг.

Сонаэнь тщетно перебирала в уме возможные способы остановить леди Латалену до того, как она натравит своих волков на любую из приграничных застав Элдойра или соседствующих вольных княжеств. «И, что хуже, вина будет лежать на мне, — ужасалась леди Орта, поднимаясь по лестнице к Золотому Чертогу и невольно стараясь замедлить шаг, — это ведь я написала полководцу Гвенедору, что его сестра отправится в Элдойр; почти наверняка теперь её ждут где угодно, только не там, куда она на самом деле отправится». Сонаэнь не пыталась предположить дальнейшие действия мятежной принцессы Элдар.

С мгновения, когда Латалена объявила о снятии траура — хинта, Сонаэнь могла чувствовать Силу разлитой в воздухе вокруг. Её можно было ощутить кожей, она придавала любому звуку уловимое эхо, она была реальна, и это пугало Сонаэнь больше, чем огонь — дикое лесное животное.

Она не была неверующей, но всё же отдавала предпочтение науке и научному знанию. И сколько бы ни изучали магистры Силу, они мало что могли сказать о ней, отговариваясь божественными законами или тайнами мироздания, а то и вовсе отрицая её существование.

Но чем ещё можно было объяснить внезапное целеустрёмленное движение огромного хаотического собрания вооружённых северян? Не могла же одна женщина одурачить целый народ, сотню вождей, тысячи воинов?

Сонаэнь остановилась у ворот Чертога, постаралась дышать носом. При приближении к Латалене Элдар концентрация Силы достигала предела. Как бы ни хотелось Сонаэнь оставаться спокойной для разговора с леди Элдар, ноги её подкашивались, руки дрожали, а голос садился или вовсе отказывался подчиняться.

Встретившиеся на пути фрейлины улыбались. Стражи глядели в никуда с пустыми лицами. Сонаэнь закрыла глаза, сосредоточилась.

Даже мысль о намерении похитить Снежану ей следовало спрятать от провидческих способностей Латалены. Глубоко, ещё глубже, так глубоко, как она не пускала никого. В далёкие залы воспоминаний — туда, где прятались порочные мысли, измена мужу и Элдойру, ненависть к соперницам, ревность, зависть…

Нет, ещё дальше. Туда, где не было даже слов, лишь ощущения. Куда глубже, чем собственный страх. Сонаэнь подняла поднос с травяным чаем.

Как и в первый её визит, Латалена и Верен вели негромкую беседу за ширмой. Сочный, глубокий голос мужчины придавал знакомому с детства языку новые оттенки и акценты.

Или такими манящими и отвлекающими Сила делала любые голоса?

— …Помню, лебедь моя, как увидел тебя первый раз, — рокотал Верен, — сколько раз думал потом: зачем смотрел? Зачем дотронулся? Видел разных баб. Видел девиц, старух; и ведьм видел — но мимо не прошёл.

— Не прошёл, — голос Латалены прозвучал будто бы устало. Ответно прозвучал чуть в нос смешок оборотня:

— Трижды взглянул — и поклялся, что будешь моей. И посмотри, сел на повод без цепи.

— Жалеешь?

— Ни на миг, драгоценная, ни на удар сердца. А ты? Что будет со всем… этим… знаешь?

— Не знаю. Но и жалеть не буду.

Тишина прервалась мерным звуком точильного камня. Сонаэнь на ватных ногах сделала несколько шагов из-за арки в зал.

Пустота, непривычная и пугающая, яснее ясного говорила о намерениях леди Элдар никогда не возвращаться в Посад. Оба — и волк, и его возлюбленная княгиня — подняли глаза на вошедшую. Леди Орта не смогла вымолвить ни слова. Её плечи дрожали, когда она поставила поднос перед Латаленой.

— Глянь-ка, жена, и у этой трясуха, — хмыкнул Верен, складывая руки на груди. — Пойду я; эй, девушка, поспешите со сборами!

Сонаэнь едва нашла силы оторвать взгляд от пола, стоило Верену чуть притворить дверь. Латалена смотрела на неё взглядом, в котором леди Орта впервые могла распознать намёк на чувство. Сонаэнь открыла рот — произнести наконец слова мольбы, но — вдруг в глазах у неё потемнело, и всё, на что она оказалась способна, — это задыхаться, глотая воздух, будто тонущая в водовороте жертва стремнины.

Латалена поднялась — резко, без изящества.

— Нет, — бросила она жёстко, — я не остановлюсь. Не стой на пути, дитя. Уйди в сторону. Это не та война, в которой будут победители или проигравшие; только выжившие. Уйди.

— Мой… мой… — Сонаэнь взмахнула рукой, серебряный бокал со звоном покатился по полу. Латалена подняла изящную чёрную бровь:

— Твой господин? Супруг? Его воины? Знать и дворяне? Узурпаторы? Мои братья и сестры — горцы? Все, все они. Все!

Пол заскользил под ногами, и Сонаэнь отбросило в сторону — она не была уверена, была то Сила или земля сама ушла из-под ног. Вспотевшие ладони скользнули по краю походного стола.

Обороняться было поздно. Умолять — бесполезно.

— Вас остановят, — пообещала, задыхаясь, Сонаэнь.

— Кто? Лиоттиэль? Если завтра я увижу его на нашем пути — его не станет. Ты? Другие? Пусть собираются и приходят, — прошипела леди Элдар, — пусть попробуют! Ползи, девочка, к господам; к тем, которые рады были продать меня за клинки и копья, за щит перед Элдойром. Сегодня этот щит повернётся против них.

— Полководец Ревиар говорил за вас… — прохрипела Сонаэнь, близкая к потере сознания.

На её лице сжались ледяные пальцы, в щёки впились острые ногти. Глаза заволокло багровым туманом, и Сонаэнь ощутила, как из носа сползает горячая тонкая струйка крови.

— Кто ты, чтобы понимать? Ты не родилась, когда — однажды — он смолчал. Пусть видит теперь… пусть теперь дышит этим… и все вы.

Сонаэнь не была уверена, видит это она или слышит, но знала, что боль, упавшая на неё, пришла от Латалены Элдар. Она вдавливала её по капле; и Сонаэнь сдавалась.

Она впитывала хаотичные, смазанные картины прошлого, болезненно взрывающиеся драконьими фейерверками перед внутренним зрением: юная Латалена, отражение в зеркале, свадебный наряд, испачканный в рыжей степной пыли; молодой полководец Ревиар и крошащийся заздравный кубок в его ладонях; знамя мести, брошенное к подолу траурного платья; наконец, была россыпь мелких бриллиантов, и в этой вспыхнувшей самоцветной крошке распалось настоящее и будущее, и Сонаэнь потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, над ней обеспокоенно зависла Вината; Золотой Чертог был пуст.

— Мой муж, — удалось выдавить Сонаэнь, — найди его. Сейчас же.

— Ты упала? — вместо ответа задала вопрос Вината. Сонаэнь замотала головой, отчего к горлу немедленно подступила тошнота:

— Найди полководца.

— Что с тобой случилось? — В голосе Винаты послышалась нехарактерная жёсткость, и Сонаэнь прикусила язык.

«Она притворялась слабоумной? Или она такая и есть? Или мне теперь всегда будут мерещиться тройные игры и обманы, спрятанные в обманах?».

— Мне стало дурно, — выпалила леди Орта, закрывая глаза и пытаясь улыбнуться, — пожалуйста. Позови его.

— Его не пустят, — лицо Винаты вновь сделалось безмятежно пустым и бессмысленным, — мы на рассвете уйдём.

Сонаэнь откинулась назад и закрыла глаза. Пока что всё — за исключением беседы с Латаленой — шло по плану Ниротиля. Теперь нужно было дождаться, когда Снежана Элдар останется одна, и обманом или силой увести её. О том, как они выберутся из Посада, полководец велел не задумываться, сообщив, что это его забота.

И Сонаэнь могла только надеяться, что удастся выполнить оставшуюся часть дела без препятствий.

В Тило и его воинах она не сомневалась ни минуты.

***

Два года назад

Все лгали. Лгали безбожно и зло доктора, повитухи и магистры, учебники и учёные, подруги и родственницы. Но больше всего подвело собственное тело — Сонаэнь могла поклясться, это было что-то искусственное, наведённое, вроде колдовства, порчи, проклятия.

Второй ребёнок должен рождаться иначе. Как? Она не знала; но иначе. Она должна была знать признаки, правильно рассчитать срок и уж точно не пропустить начало схваток. И, Бога ради, они просто не могли быть настолько болезненными и частыми с самого начала.

Но главное — Тило должен был, подобно остальным мужьям, ждать где-нибудь… где-нибудь, где угодно, подальше.

Только не препираться с ней, сидя рядом, вскакивая, мечась по комнате, ругаясь с повитухами и умудряясь испортить даже этот день присутствием.

— Зачем тебя понесло на рынок! — кричал он, хватаясь за волосы и зависая над родовой койкой и ею, корчившейся от боли. — Ты могла послать слуг! Ты могла позвать кого угодно…

— Дышим, дышим, госпожа, — игнорируя всё на свете, мило щебетала повитуха над ухом, но Сонаэнь большую часть дыхания расходовала на спор:

— Я — ах! — хотела… ты… — она хватила воздух ртом и поспешила ухватиться за спинку кровати, — запер меня в доме, как в тюрьме… ах!

— Дышим…

— Мы в гарнизонном поселении, идиотка! — Тило стукнул кулаком в стену, осыпалась тонким ручейком непрочная глиняная штукатурка. — Здесь ты мишень, прежде всего!

— Мы можем поговорить в другой раз об… этом… ужасающем случае неповиновения? — Сонаэнь хотела его придушить, и, судя по взглядам повитухи, не она одна.

— Дышим, дышим, ещё немного, госпожа!

Настал ужасный миг, когда она хотела сдаться, — так было прежде, когда она рожала Нарта, но тогда вокруг было достаточно лекарств, госпитальеров, опытных женщин, и, одурманенная, Сонаэнь почти не чувствовала ни боли, ни страха.

Но теперь Тило взял её за руку, помог подняться, и дышал вместе с ней, и остался до конца — бледнел, краснел, но оставался.

И даже если она не готова была признаться никому — и некому было, — но, без слов глядя на его взволнованное, сосредоточенное лицо и сжимая крепкую мозолистую руку, леди Орта находила новые силы для продолжения битвы.

На этот раз не было родильной горячки. Не было суетящихся служанок и госпитальеров. Никто не листал книги по анатомии. Не было бури, ни тучки на небе. Даже тени испугались бы голоса Ниротиля Лиоттиэля, когда он прижал к себе младшего сына и издал яростный клич восточных войск, немедленно подхваченный всем гарнизоном под открытыми окнами.

— В народе моей матери это посчитали бы непристойным, — поделилась мыслями Сонаэнь утром следующего за родами дня, — тебя бы прогнали за дверь.

— Меня-то? — усмехнулся Ниротиль, не выпуская из рук новорождённого. — Посмотрел бы на них, кто бы ни пытался прогнать.

— И тебе… не… — она закусила губу, пытаясь облечь пережитое в слова, — не было отвратительно?

Тило вздохнул, возвращая ребенка в колыбель. Задумчиво постоял над ним.

— Знаешь Альмитти? Из пятой сотни асуров? — Он хмыкнул под нос. — В своё время мы звали её Железным Чревом. Повадилась рожать. В войсках! Четверых прижила, Бог один знает, от кого и когда. Другая бы померла, одного в поле родив, а этой всё нипочём…

— Но она не была твоей женой.

— Ты ходила за мной после той раны, — выпрямился Тило, гордый и неулыбчивый, — стал ли я отвратителен тебе из-за этого?

«Не из-за этого», — хотела — и не могла признаться Сонаэнь. Потому лишь медленно покачала головой.

Они не стали нежнее друг к другу. Никуда не пропали ссоры, ругань и иногда — с этим Сонаэнь не желала смиряться, но и побороть не сумела — рукоприкладство.

Нет, внешне не изменилось ничто.

Но именно тогда, в день рождения Ильста, Сонаэнь ощутила живую, природную, неразрывную связь, явившую себя в одночасье между ней и Ниротилем. Связь крепче, чем вожделение, крепче, чем иные кровные узы.

Река повернулась вспять, течение изменилось, побеждая неожиданные водовороты, унося осевший ил и муть. В её водах они теперь побывали вместе.

***

Если бы не ужас перед наступающей Смутой, Сонаэнь могла бы наслаждаться весенней ночью.

Внезапная северная весна ли согрела воздух или то были бьющееся сердце и накатывающий волнами страх, понять она отчаялась.

На жасминовых кустах набухали почки. Шумно грузили последние сундуки с добром на телеги во дворе. В нескольких шагах от Сонаэнь захрустела ветка на тропе, и она вжалась в стену. Камень неприятно холодил горячую спину. Лопатки сводило от напряжения.

Да, это была Снежана. Девушка кралась из сада. Сонаэнь напряглась.

Сколько бы Ниротиль ни повторял простые слова, терпеливо поясняя вновь и вновь, как правильно схватить женщину, чтобы она не вырвалась, леди Орта никогда не делала этого прежде.

К счастью, Сонаэнь удалось заткнуть рот княжне до того, как та закричала. Тут же, несмотря на перчатку, острые зубки впились ей в пальцы. Пальцы левой руки соскальзывали с толстой золотистой косы, Сонаэнь напряжённо пыталась удержать девушку — Снежана Элдар не зря родилась полукровкой. Она показывала все способности волчицы к сопротивлению. К минуте, когда леди Орте удалось доволочь пленницу к ожидающим Ясеню и Кею, суконное платье на спине промокло от пота, а предстояло ещё покидать Посад через ров.

Она усилием воли удержала себя от того, чтобы вцепиться в волосы княжне крепче напоследок.

— Держитесь, госпожа, — галантно подал руку Ясень, и Сонаэнь глянула под ноги, ступая на круглое бревно, — не спешите, осторожно…

— Голова кружится, — прошептала Сонаэнь, дрожа.

— Не спешите, — спокойно повторил Ясень, терпеливо дожидаясь, — взгляните на Ами Кея. Он уже на той стороне.

В самом деле, Кей с пленницей на плече ловко перебрался через ров, даже не замедлив шага. Сонаэнь медленно выдохнула. В конце концов, падать было не так уж и высоко…

…Правда, внизу ждали остро заточенные колья. Ноги отказывали леди, но она сделала осторожный шаг. Затем ещё один.

— Не спешите, — шептал Ясень, неощутимой тенью следуя за ней, — некуда спешить.

— Некуда? — простонала Сонаэнь, изо всех сил стараясь не смотреть вниз, в темноту.

— Некуда, — подтвердил рыцарь, — они заняты другим… мы кое-что там в Посаде подожгли. Может, и потушат…

Раздавшийся позади треск заставил Сонаэнь вздрогнуть и пошатнуться, но она восстановила равновесие. Сколько продлилась пытка, она после не могла бы сказать, но небо на восточном горизонте ощутимо прояснилось, когда наконец и она, и Ясень перевели дух на твёрдой земле. Треск теперь раздавался чаще.

— Порядок, — сообщил Кей, — мастер войны ждёт. Надеюсь, госпожа, вы готовы к отсутствию всяких удобств в пути. — Это он с лёгким оттенком превосходства и презрения обратил к Снежане.

Ясень неодобрительно поморщился, вытаскивая кляп изо рта юной пленницы. Снежана исподлобья смотрела на похитителей, по-волчьи хищно вздёрнув губу. В потемневших глазах не было ни капли страха.

— Она не отступит, — бросила она так низко, что Сонаэнь не признала бы младшую Элдар по голосу, — отец не отступит. Волки не отступят…

— Им и не придётся, — послышалось сзади, и Сонаэнь поспешила склонить голову и дать дорогу полководцу.

Ниротиль, невзирая на хромоту, умел до сих пор появляться в рядах своих воинов бесшумно. И даже если стоянка в этот раз и была маловата, а воинов было не больше сотни, это ничуть не сделало его менее уверенным и стремительным. Снежана нахмурилась, вздёрнула подбородок.

— Дайте ей дорогу, — произнесла она с едва уловимым акцентом, обращаясь к полководцу, — вы их не остановите.

— Приготовь лучших лошадей, Ясень, — вполголоса бросил полководец, обращаясь к первому рыцарю, — ни на час, ни на полчаса ты не должен будешь остановиться, пока не пересечёшь приграничные угодья.

— Принято.

— Если в угодьях вас не будут ждать, вы отпустите лошадей или обменяете их…

— Вы не остановите её! — повысила голос Снежана, и впервые на её юном лице мелькнула тень сомнения и страха. Ниротиль наклонился, прищурился. Сонаэнь, памятуя о воздействии Силы, сделала два шага назад, то же невольно повторили и двое воинов…

Только не Тило. Усмехнувшись, он выпрямился. Спокойный и решительный, как и обычно. Разве что зубы сжимал чуть крепче.

— Это верно, юная госпожа. Мы бы не смогли. Нам и не нужно, — мягко произнёс он, — пусть идёт в любом направлении — но только пока тебя у неё нет.

Сонаэнь не сдержала возгласа, когда почти с отеческой нежностью Тило вернул на прежнее место кляп и старательно проверил узлы на руках заложницы. Ясень уже подводил лошадей. Происходило нечто непредусмотренное, о чём она ещё не думала, чего не понимала и не предвидела.

«Как он собрался убежать? Часа не минет, за нами отправят погоню…».

— Сделано, капитан, — тихо сказал Ясень. Ниротиль повернулся к нему. Дурное предчувствие окутало Сонаэнь плотной пеленой и никак не желало отпускать, и оно только усилилось, когда супруг и его первый рыцарь обнялись.

Она видела это прежде.

— Спасибо, брат Ясень.

— Остаться бы. С вами. Лиса не простит мне. И не она одна…

— Мне-то точно не простит, — хохотнул Ниротиль горько и разжал объятия, хлопнул друга по плечу, — не теряй дороги. Оседлай ветер, если придётся… и прощай.

Так уже было, кричал сам воздух вокруг Сонаэнь, и она победила оцепенение, бросилась к полководцу, ухватилась за него вслепую, стряхивая вуаль, стряхивая всё прошлое:

— Куда ты отсылаешь меня?

Нет, больше она не будет молчать и понижать тон. Больше она не станет ждать удобного случая.

— Что с нами будет?

Удобного случая никогда не настанет.

— Тило! А ты? Когда… как…

У прекрасного рыцаря, гарцевавшего на рыжем жеребце в далёком — незабываемом — прошлом не было растерянных глаз. Прежде всего, некому было задать ему страшный вопрос: что будет завтра, потому что завтра для него никогда не существовало.

От опушки послышался свист, затем другой. Ниротиль встрепенулся, нетерпеливо оглянулся. Сонаэнь сжала его руку крепче.

— Капитан, я их вижу! Они покидают Посад!

— Тило, ты видишь? — Она вцепилась в его рукав, словно поднявшийся ветер мог унести её прочь.

Возможно, это было бы предпочтительнее.

Они молча смотрели на северо-восточный склон холма. Сонаэнь видела подобное прежде, и не раз; и даже теперь зрелище пугало куда больше занимающегося в Посаде пожара — кажется, его даже не пытались тушить, разве что несчастные соседи-горожане.

Докуда хватало глаз, виднелись мужчины с оружием, и она могла сказать, что они двигались в три раза быстрее привычных её глазам степных всадников. Тило задержал дыхание лишь на мгновение, но Сонаэнь знала, о чём он думает, так же ясно, как если бы он кричал на ухо.

Волки шли молча; не было боевых кличей, знамён или обоза; не было никаких признаков, кто и за каким князем или вожаком следует. Нет, это было не войско, это действительно была Свора, разнородная, пока ещё не сплотившаяся в одну стаю, но уже готовая рвать и терзать всё, что встретится на пути.

— Не успели, — прошептал Ниротиль. Сонаэнь наконец отпустила скомканную вуаль — ветер понёс её прочь.

«Элдойр не успел, но мы можем успеть, — подумалось ей отчаянно, — если сейчас помчаться быстрее ветра, на восток, да, на восток, а оттуда отправить письма; что мы можем? Мы не справимся ис десятой частью Своры…»

Ноги её слабели, паника кружила голову, воздуха переставало хватать, но Тило — Тило был как скала, ни на мгновение не дрогнувший, не засомневавшийся. Только медленно, очень медленно он выдохнул и разжал зубы. И отпустил её руку.

— Ясень! — Ниротиль развернулся к рыцарю; тот был бледен, но стоял твёрдо. — Отходи. Мастер Ами Кей здесь?

— Здесь, мастер. По левую руку в трёхстах шагах.

— Хорошо. Пусть прикроет отправление. Бросайте всё. Госпожу и заложницу поручаю тебе. С Богом, отправляйся немедленно. Коня! Строиться всадникам! Вторую десятку — в строй!

— Тило! — Сонаэнь бросилась вслед, схватилась за него вслепую вновь. — Ты не видишь? Их вдесятеро больше, ты не можешь сражаться с ними… вас всех перебьют, Тило!

Знакомые серые глаза блеснули из-под отросшей чёлки весело и ласково. Его лицо оказалось близко, тёплые, крепкие руки — вокруг: она никогда не забывала, каким он был — крепким, как скала, рядом с которой ничто не может быть страшно.

— Я знаю, сердце моё, — тихо сказал Ниротиль, прижимая жену к груди; под щекой оказалась знакомая холодная тяжесть кольчуги, — я знаю.

Его губы были солоны, и кололись отросшие усы. Звякнули щегольские шпоры на сапогах. Зашуршала сухая пыль под копытами скакуна.

Полководец обернулся дважды. Дважды улыбнулся — той улыбкой, за которую она слишком много и слишком долго прощала. Но после её Тило — каким бы он ни был — принадлежал войне и только.

Сонаэнь не могла двинуться; этого не могло происходить с ней, это было слишком даже для кошмарного сна, но, если бы это мог быть сон, она отдала бы годы жизни, чтобы проснуться, только бы проснуться…

Стоило серому жеребцу полководца перейти на рысь — и она закричала.

========== Пепел ==========

Как говорили магистры госпитальеров в Ордене, память — услужливая шлюха, если её обладатель нуждается; с охотой она будет подменять дурные воспоминания добрыми, уродливое делать красивым, забытое и поблёкшее — возрождать живым и красочным.

Так рождались песни и баллады. Самые унылые и скучные зимы в гарнизонах становились эпохами куртуазных приключений. Победы, кровавые и ничтожные, воспевались как величайший триумф света. Поражения — как героический подвиг во имя добра.

Но Сонаэнь Орта не могла представить, что побег из Посада когда-нибудь сможет вдохновить на песню, балладу или хотя бы поэму. Помнила, что стискивала зубы все часы — вечность, которую тряслась на лошади. Помнила, что Ясень молчал, не говоря ни слова. Впервые за годы, что она знала присягнувшего оруженосца полководца, он проигнорировал все положенные любезности, погружённый в мысли, настороженный и враждебный.

Трижды они делили пути, и трижды трое всадников отправлялись путать следы на лесных перекрёстках, но основная дорога была лишь одна. Сонаэнь радовалась этому обстоятельству — она не была уверена, что справилась бы со сложными поворотами на узких, едва заметных тропах.

Был рассвет, когда они покидали Посад, и был полдень, когда погоня настигла их почти у пограничных угодий.

На лице Ясеня впервые с момента побега Сонаэнь смогла разглядеть чувство, и ей показалось — это облегчение.

— Вы можете добраться, — пробормотал он, обнажая меч и лихо разворачивая коня — пена сыпалась мелкими хлопьями на потрепанную сбрую, глаза жеребца были налиты кровью, он запрокидывал голову, — я прикрою путь…

— Застава видна, — перебила его Сонаэнь, переводя дыхание, — а её нужно вывезти с земель северян. Мы не должны разделяться теперь.

Оба взглянули на Снежану: в дороге девушку укачало, и она безвольно обмякла в седле перед рыцарем. Ясень дёрнул углом рта, но согласно кивнул.

Сонаэнь приготовилась свалиться с лошади замертво, едва лишь минует ворота заставы, но им не довелось попасть внутрь; всего лишь в сотне-другой шагов от того места, где, задыхаясь, они готовы были встретить смерть от рук преследователей, они едва не влетели со всей скоростью в подготовленные, как к атаке, колья, раздались крики, предупреждающий скрип натягиваемой тетивы — и знакомый сигнал тревоги.

Сонаэнь успела разглядеть, что за ними из леса вылетели не менее двадцати всадников: впереди вился на вороном жеребце Вольфсон; пот струился по его лицу, стекал по шее, плечам и нагой груди; он был обнажён по пояс, а синий взор пылал ненавистью.

— Она наша! — крикнул кто-то из его спутников, обращаясь к воинам пограничной заставы. — Верните по-хорошему ту, что взяли против воли!

— Стреляйте, — выдохнула Сонаэнь, обеими руками цепляясь за луку седла, — стреляйте метко…

Но стрелы не полетели в цели; на леди Орту смотрели с полсотни лучников, когда их командир сказал, словно извиняясь:

— Мы не можем, госпожа. Они стоят не на нашей земле и на нас не нападают.

— Они наши враги! — внезапно встал Ясень на сторону Сонаэнь, яростно бросаясь на командира. — Ты не понимаешь? Один из Четверых… — Он осёкся, мотнул головой.

Сонаэнь сжала зубы крепче — два уже болели. Она знала, что не договорил первый рыцарь полководца. Один из Четверых, её муж, скорее всего, пал, и его убийцы стояли у ворот. Но заставник лишь опустил голову:

— Нет. Мы не пустим их, защитим вас. Но и нарушать порядок я не посмею. Ни одного из Четверых здесь я не вижу.

— Посад горел! — хрипло крикнул Ясень, сползая с седла и стаскивая безвольную Снежану Элдар. — Мы должны подать сигналы всем штурмовикам…

— Мы подали, — строго возразил командир заставы, — после того, как получили сами, — ещё два часа назад. Уймись, брат-воин. Всё, что мы можем сделать, мы сделаем. Но не больше.

И добавил, прижимая руку к груди:

— Упокой добром Господь души павших в бою и помилуй нас от их участи.

***

Полгода назад

В шатрах Ниротиль спал чутко. Сонаэнь знала его черту — дремать, не погружаясь в отдых, постоянно держать себя готовым к внезапной атаке, набегу или налетевшему урагану.

Но в стенах Элдойра полководец отсыпался на жизнь вперед, и Сонаэнь находила, что ей это нравится. Внезапно глубокий сон и хороший отдых, безопасность и покой обнаруживали черты Ниротиля, прежде ей незнакомые.

Например, он никогда не просыпался сразу, нет — даже открыв глаза, Тило вздыхал, ворочался, взбивал подушку и засыпал снова; если Нарт, визжа и смеясь, прибегал к отцу, Ниротиль никогда не останавливал его и не ругал. Нет, он хватал сына, затаскивал к себе под одеяла, и, как будто её супруг владел тайным знанием заклинателей детей, через несколько минут спали оба.

Прежде Сонаэнь никогда не обнаруживала в полководце и намёка на лень, но всё чаще он напоминал ей большого степного кота, греющегося на солнце на валунах в зарослях арака.

Как и всякий степной хищник, просыпался он для охоты по ночам. И тогда Сонаэнь просыпалась тоже, с его горячими руками на бёдрах, с нетерпеливым дыханием на ухо сзади и немыслимыми словами, которые днём он никогда бы даже не произнёс в обращении с женой.

Она обнаружила, что ей это нравится.

Это было особое чувство, Тило дома. Размеренный ход вещей менялся и рушился. Все планы шли прахом. Обед приходилось подавать на час раньше, ужин — на два часа позже. В приёмном зале обнаруживались подвыпившие мастера из Школы Воинов, соратники, дружинники, просто гости: кузнецы, оружейники, торговцы…

Ниротиль приносил с собой хаос военного лагеря и распорядок жёсткой воинской подготовки. С ним нельзя было спорить, его настроение определяло поведение всех домочадцев, его успехи или неудачи — темы для разговоров за столом. Но вместе с тем было особое удовольствие от присутствия полководца. Даже если он практически не покидал своих тренировочных дворов или целыми днями пропадал в Школе или Совете — Сонаэнь любила дни с мужем рядом.

Соседи в недели и месяцы, когда Тило был дома безотлучно, не тревожили Сонаэнь.

Гостьи старались прибывать реже, если прибывать вообще.

Нарт слушался с полуслова. Слугам внезапно не приходилось повторять распоряжений.

Даже домашние коты начинали ловить мышей усерднее.

И, хотя леди Орта никогда бы не призналась себе и другим в этом, было особое удовольствие просыпаться с ним по утрам. Открывать глаза — и видеть его красивое лицо рядом, ощущать жар горячего тела, слышать тихий вздох, когда он переворачивался в постели, перетягивая одеяла на себя.

И иногда, осторожничая поначалу, но потом смелей — пробовать его крепость на прочность, изыскивая повод нарядиться, украситься, прикоснуться лишний раз — не только утром или вечером в постели, но и среди дня.

За обедом.

Подавая чай или письма.

Делясь соображениями по ведению хозяйства или прося совета. Обсуждая гостей и родственников.

Даже споря и ругаясь. И даже шутя над ним.

— Что это?! — раздается его рык из спальни, и Сонаэнь спешит — приходится пройти по галерее и подняться на второй этаж, чтобы встретить нагого супруга, замотавшегося в простыни, у стола.

— Что случилось, господин мой?

— Кто напихал эту траву в мои ножны? — Вид полководца, с мятым от сна лицом, трясущего оружием, почти заставляет леди Орту расхохотаться, но она старается не разрушить игру раньше времени:

— О чем вы, господин мой? Об этом? — И вот тут настаёт время для первого прикосновения. — Ах, это?

— Да, это, что это?

— О, мой господин, — нужно сохранить почтительный, кроткий тон, полный внутреннего достоинства, когда прикасаешься будто бы невзначай второй раз, — это букет ирисов. Я нарвала для вас в саду.

Он знает — конечно, все знают: ирисы — символ чувственной супружеской любви. Хотя вряд ли многим воинам с утра их женщины дарят цветы, напоминая о прошедшей ночи. И тогда предстоит изо всех сил прятать рвущуюся улыбку, пока он не начнёт улыбаться сам, всё ещё пытаясь гневно хмуриться — но он перестанет.

И примется целовать.

***

…Всю ночь вокруг заставы выли волки.

Они не замолкали — стоило умолкнуть одному, вступал другой. Должно быть, кто-то из служивших в угодьях северян понимал песню собратьев, потому что лица их были очень мрачны и они не сменились в дозоре. Снежана, запертая в темнице, проплакала несколько часов, тихо подвывая, словно в ответ волкам.

Сонаэнь не хотела видеть ни заложницы, ни преследователей. Произошедшее казалось продолжающимся кошмаром, но проснуться она не надеялась. Как и заснуть — хотя больше всего был необходим отдых. Но Сонаэнь не спала. И не молилась больше — язык не подчинялся рассудку, стихи молитвы рассыпались на бессвязные звуки и сдавленные рыдания.

Но слёз не было тоже — и леди Орта не плакала.

Лишь робко поначалу отважилась мечтать — почти забытое за пятнадцать лет умение, оно возвращалось понемногу; и Сонаэнь отдалась ему, убегая со всей накопленной страстью души в лучший мир — от воя волков, слёз пленницы и переговоров озлобленных и напряжённых заставников.

В середине ночи начали прибывать дружинники Ниротиля с востока и какие-то незнакомые штурмовики с ближайшей из сторожевых застав. Сонаэнь слышала, как Ясень подробно и обстоятельно рассказывает о произошедшем в Посаде, — не слова, но интонации его размеренной речи, особую мелодию голоса.

Ничто меньше не волновало её, чем обсуждения в воинских собраниях.

Она воображала, как Ниротиль появится перед воротами верхом — как делал не раз и не два, возвращаясь домой. Представляла, как пыльный плащ примет в руки и улыбнётся, подставляя плечо и подавая руку вместо его любимой трости. Она рисовала его усталое лицо перед глазами — прищур грозных серых глаз, шрамы на щеке и лбу, ухо с отсечённым кончиком, из-за которого выскальзывала посерёбренная ранней сединой прядь русых волос, губы и след от неловкой иглы целителя на левой брови.

Она воображала, как молча, улыбаясь и сочувствуя, предложит омыть ноги, как прижмётся к его коленям — он, должно быть, зашипит от боли, но потом улыбнётся, поднимая её и усаживая рядом. А потом, когда дорога начнёт забываться, она отведёт Тило на ложе.

В мечтах улыбаться и любить его было так просто и легко. Но она будет, о, будет, от всего сердца, любить. И будет целовать и плакать, плакать и целовать; и никогда, никогда больше не пожалеет поцелуев и ласк для него. Никогда.

Заскрипела тяжёлая дверь, Сонаэнь вскинулась, с трудом вставая с койки, — она заперла дверь на все щеколды. Только теперь леди обнаружила, что масло в светильнике прогорело полностью.

За дверью ждал Ясень. Сонаэнь выглянула в коридор. Из ветрового окна виден был занимающийся рассвет. Итак, прошли сутки.

— Их привезли, — торжественно произнёс рыцарь, и леди Орта кивнула.

Кивнула ещё раз, застыв вдруг под тяжестью слов, в которые не верила: поверить в них означало отказаться от мечты, в которой Тило, верхом на утомленном коне, в пыли и грязи, являлся…

— Не все тела посадские горожане выдали, — спокойно и ровно продолжил рыцарь, подавая руку, — прошу, сестра-госпожа.

Серый рассвет пах гарью и мелким дождём. Тихие переговоры при появлении леди Орты прекратились. Сонаэнь устало оглянулась. Чуть поодаль, во дворе, между конюшней и кузней, она увидела — поначалу всё сливалось в сплошной пепельно-серый туман, но потом — да, это были тела.

Привыкшая к госпиталям, она сразу могла бы сказать, что их было около пятидесяти. Она могла видеть, что первым привезли Ами Кея: его щегольские сапоги Сонаэнь давно запомнила. Рядом, конечно, был и верный Линтиль — только у него были во всей дружине настолько длинные волосы.

— Вам не стоит смотреть, сестра, — высказался один из незнакомых штурмовиков, — многих братьев… — Он не договорил «изувечили».

Госпитальеры видели увечья и последствия пыток. Она лишь покачала головой, делая шаг вперёд, но незнакомец вновь преградил ей дорогу.

— Вам придется остановиться здесь, миледи.

— Я иду за мужем.

— Вас могут неверно понять, моя госпожа, — нехорошо и горько усмехнулся воин, — у нас, южан, так говорит жена, намеренная разделить с мужем погребальный костёр.

Сердце Сонаэнь дрогнуло, остановилось на мгновение.

— Они исповедуют Единобожие. Исповедовали. Мой супруг будет похоронен в земле, как и подобает!

— Супруг? — переспросил штурмовик, и —

почему в её мечте Тило являлся на рыжем коне, почему не на своём, сером в яблоках? Почему она продолжала видеть его в пестроцветном одеянии кочевника? Почему —

Ведь в настоящем он лежал там, в каких-то двух дюжинах шагов, в серебристо-сером кафтане, и кто-то положил его на щит головой в неправильную сторону — так никогда не делали кочевые войска, потому что щиты не предназначались для покойников; и Сонаэнь не могла остановить себя от того, чтобы не цепляться за каждую деталь, увязая в реальности, которую не готова была проживать.

— Ему лежать в земле, — ровно продолжила она, не сводя глаз с его тела, — всё же могла это быть ошибка или иллюзия?

— Мы не можем, — откашлялся осторожно штурмовик, — понимаете ли, нам придётся отвести многих из дозорных от заставы из-за… ситуации. И кто-то из Своры может осквернить могилы наших братьев.

Сонаэнь смотрела сквозь мужчину, но он всё ещё продолжал зачем-то оправдывать необходимость погребального костра. «Ситуация? Вот как это назовут в Элдойре? В Военном Совете, перед Правителем?»

С одной стороны говорил что-то Ясень. С другой — командир заставы. А он — тот, кто никогда не вернётся из её мечты домой, — лежал на щите в неправильную сторону головой.

Вблизи он был похож на себя ещё меньше, чем издали.

Нет, никаких увечий нанесено не было — сверх тех, что оставили след при жизни.

Должно ли это было утешать?

Должна ли она была радоваться? Это могло бы кого-то утешить — кровавые пятна на одежде, синие губы и бесцветный оттенок кожи? Это могло что-то изменить — то, что она видела его мёртвое тело? За жизнь Сонаэнь Орта их видела сотни.

«Ты умер быстро, — отметила Сонаэнь, — истёк кровью минуты за три. Какими были твои последние мысли и слова? О ком и о чём ты думал? Где ты сейчас?»

— Я могла бы похоронить его где-то ещё, в другом месте, — зачем-то произнесла она, обращаясь к Ясеню.

— Они решили иначе.

— Они ничего не решают. Они не могут. Я его жена.

Но они могли, и они решили; наконец её оставили с телом полководца одну. Уединением это было назвать сложно — вокруг сновали оруженосцы, лучники, штурмовики и слуги.

Всё как тысячу тысяч жизней назад, в госпитале, где она увидела его впервые, — но тогда Ниротиль был жив и страдал, и много раз Сонаэнь задумалась, не милосерднее было бы оборвать его жизнь. Тогда, в кровоподтёках и ссадинах, кое-как заштопанное, его лицо кривили судороги, и голова была разбита и забинтована, и следующие полгода полководец провёл в крови, гное и рвоте, в дерьме и моче, в бинтах и лубках.

И она точно так же иногда приседала на его койку в ногах, смотрела и удивлялась — как воин был жив? Как это могло быть возможным?

Скольким противникам в этот раз всё-таки удалось его достать? Было их трое или четверо? Или один удачливый враг?

«Да, это был один враг, — Сонаэнь едва могла вздохнуть, вдруг обнаруживая мир вокруг омерзительно реальным, — одна-единственная женщина, которая стала причиной; и это не я, Боже, будь милостив, это не я».

Ей не удалось заставить себя плакать, но никто и не ждал слёз. В конце концов, у неё будет время для траура — до конца жизни: вдова полководца никогда бы не стала женой другому мужчине, если только того не желал сам покойный. При этой мысли Сонаэнь едва не захихикала истерически. Нет, этого бы не могло быть никогда.

Тило не любил делиться.

— Я нашёл носилки, госпожа, — подал голос тихий Ясень, и леди Орта подняла на него взгляд с земли. Рыцарь сумрачно кивнул.

— Что будет теперь?

Ниротиль бы сказал однозначно, с твёрдым кивком и злым прищуром: «Война».

Ясень вздохнул:

— Я не знаю.

Сонаэнь медленно, отказавшись от помощи, поднялась с земли на ноги. Бросила ещё один — прощальный — взгляд на тело мужа.

— Они звали его «Мирный», — сказала она, и вдруг что-то — должно быть, наконец упавшая тяжесть усталости — шатнуло, бросившись онемением в лодыжки, — это не его имя.

— Нет, госпожа, — согласно кивнул Ясень.

Носилки явились, как рыцарь и обещал. Где-то уже жгли первые погребальные костры. Незнакомые штурмовики звучно спорили о том, кто же повезёт заложницу Элдар в белый город и не лучше ли дождаться подкрепления. Сонаэнь шагала за телом мужа, с прискорбием отмечая полное отсутствие всяких чувств, кроме бесконечной усталости.

Больше усталости был только страх, что она пройдёт — и придётся жить дальше.

Без Тило.

Без всего, что он олицетворял. Безо всякой надежды на то, что однажды он вернётся, — не притворишься, не поверишь, что это возможно. Нет, никакой надежды больше — тем более теперь, когда погребальный костёр разгорается.

— Были воины меньше его, ушедшие в больших битвах. Почему не он? Почему здесь, в лесах на краю земель? Это не то, как подобает хоронить полководца, одного из Четверых, — слова лились сами с языка Сонаэнь, — сжигать его, как бешеную собаку… это не подобает ему. Ничто из этого.

Ясень на мгновение прикрыл глаза, затем подошёл ближе.

— Так будет лучше, сестра-госпожа, — негромко заговорил он на ильти, и степной диалект с его мелодичными переливами и глуховатыми окончаниями заставил Сонаэнь судорожно выдохнуть, — прах мы отвезём домой, в степь; мы развеем его над Гремшей, там, где были наши стоянки; но до этого мы отомстим.

Сонаэнь закрыла глаза. Когда открыла их, сквозь дрожащее пламя в последний раз увидела знакомый призрак — она помнила его, помнила до сих пор. Как часто он являлся ей! И теперь наконец уходил вдаль по лесной дороге — всадник на рыжем скакуне, улыбчивый, смеющийся, сияющий. С ним прощаться было куда больнее, чем с настоящим полководцем Ниротилем.

Женой Ниротиля она была пятнадцать лет. Видела его лучшие и худшие дни. Была верна — и предала однажды; была им прощена — и, пожалуй, простила и его. Родила его сыновей.

Прекрасного Всадника не существовало на свете, или же он погиб до их встречи в огне всё той же войны.

…Дым от костра поднимался в весеннее небо выше и выше, закручиваясь чёрной спиралью и бросая змеистую тень на голую землю.

— Да, — кивнула Сонаэнь Орта уже себе, — да, конечно. Конечно, мы отомстим.

THE END