Это известно (СИ) [Гайя-А] (fb2) читать онлайн

========== Семь примет, часть первая ==========

…О том, что у Тартской Девы и Хромого Льва чувства, или, как говорили в Вольном Народе, «грядет возня в мехах», Бронн Черноводный знал задолго до того, как узнали они сами. И не он один. Однако Бронну всегда нравилось думать, что он — особа посвященная, своего рода, направляющая Десница сладкой парочки. Кто-то вроде мудрого надзирателя.

Или заводчика породистых домашних львят, например.

— Сир-миледи здорова, сир Бронн, — отчитывался Подрик Пейн, колупая какую-то ленту на потрепанном знамени, пущенном на тряпки для вытирания ног, — не понимаю, что вас интересует…

— Львиные отпрыски, — буркнул Бронн, теряя терпение, — я поспорил с Марбрандом.

— Сир, но вокруг зима!

— Зима, парень, это то самое время, спроси одичалых, — Бронн мечтательно цокнул языком, вглядываясь в шатры копьеносиц, — время, когда тепло можно найти только под мехами близкого друга…

Подрик покраснел до ушей. Не далее, как накануне его леди сообщила ему милостиво, что считает другом его, юного Пейна.

— К тому же, — продолжал прагматичный Бронн, — твою леди по утрам тошнит.

— Это несвежее мясо.

— Хм, да-да; неплохой шмат львиного мяса, мой друг, золотой фунт мужской плоти в нужное время в нужном месте — и они не могут удержать еду в себе, толстеют, начинают плакать по любому поводу… мне это знакомо.

— Кто говорил обо львах? — Хогарт Бракс, знаменосец почившего лорда Тайвина, появился с дымящимся чайником и маленьким бочонком подмышкой, — какое мясо?

— Львиное мясо. Живое, я надеюсь — мы еще не встречались после побудки. Потрепанный, но еще плодовитый самец, — охотно продолжил делиться Бронн, — это пиво там, милорд?

— Эль, — Бракс грохнул бочонок на одеяло, — Подрику не наливать!

— Кто сказал? — возмутился юный сквайр.

— Твой кузен и наша леди.

— Ты ее видел? — осведомился Бронн. Бракс пожал плечами:

— Третий час ждет Восточный Дозор. Кто-нибудь, кому надоело жить, может попытаться ее вытащить с вышки. Клиган пытался.

— И где он? Валяется внизу со сломанной шеей, я полагаю?

— Даже, блядь, не надейся, — с приветственным рыком собственной персоной в шатре появился Сандор Клиган, и сразу стало тесно. Очень тесно.

По мнению Бронна, если бы Клиган ответил взаимностью хоть одной из сохнувших по нему одичалых баб, сосуществовать с ним стало бы в разы проще соратникам.

Неудовлетворенный, трезвый и злой Пёс был головной болью всех Ланнистеров. Почему-то плохо знакомые с Клиганом личности считали его нелюдимым одиночкой. Это была бессовестная выдумка, миф; да, Пёс чаще всего был мрачен, зол и напряжен, но всегда ошивался где-то в обществе, готовый взорваться от любого услышанного слова, просто для того, чтобы выплеснуть на кого-то свое дурное настроение.

Как легко было подметить, только обозы из Винтерфелла смиряли нрав Клигана. Всезнающий Бронн подозревал, причиной тому были письма леди Старк-старшей.

В этот раз вместе с обозом прибыли и подарки всему воинству Дня в целом. Зимнее Братство успело достаточно прославиться в Вестеросе, чтобы полоумные дамочки всех мастей заваливали пункты сбора провизии всевозможным барахлом для «великих героев». Точно, как они это делали с героями особо шумных турниров.

А значит, очередной обоз должен был пополнить запас бессмысленными грудами вышитых платочков, знамен и прочей бесполезной хрени — Бронн лишь вздыхал, предчувствуя долгие часы на разгрузке.

Справедливости ради, попадались ценные предметы. Носки, например. Ложки. Иглы и нитки. Хорошие рубашки всех размеров и оттенков. Ну, почти всегда достаточно хорошие. Бронн мог точно сказать, что у леди Мериуэзер либо косоглазие, либо ее в процессе шитья яростно сношают двое-трое дюжих молодчиков-конюхов — иначе безумно кривые стежки и рукава, жмущие в подмышках, ничем нельзя было объяснить.

— И так каждый раз, — вздохнул он, безошибочно узнавая руку упомянутой леди в присланных запасах, сваленных в шатре в одну кучу, — а это что? Книги?

— То, что оставили одича… Вольный Народ, — покосившись на похрапывающих вповалку представителей одичалых, вполголоса закончил фразу Аддам, — выдрали, заразы, листы. Задницу, что ли, вытирали?

— Заворачивали лекарственные травы и грибы, — отозвался из угла Подрик. Бронн фыркнул:

— Знаю я, что там за грибы. А что за книги?

— Погоди, дай зачитать, — сир Марбранд откашлялся, — так-так, ну, приветствия опустим… ага, вот: «…смею надеяться, изысканная подборка сочинений духовных, описывающих прелести» — слышал, Клиган? «прелести», запомни это словцо, звучит куда приличнее, чем «жопа», кхм, — «прелести невинных летних развлечений, коим в лучшие дни предавались мы…».

— Невинные развлечения, как же!

— Ебля на лужку, — прогудел почти задумчиво Пёс, возводя глаза к небу, — в тепле.

— На песочке Дорна, — вздохнул Бронн.

— «…и разгадать величайшую загадку — загадку любви, коя влечет и манит…».

— Прямо, как те грибы. Младшему Пейну, Подрик который, кстати, не давайте этой дряни больше.

— Почему? — почти взвыл мальчик, но вместо ответа получил с обеих сторон по подзатыльнику. Сир Аддам перевел дух и дочитал:

— «И в заключение, если вы вспомните свою тоскующую леди и будете сомневаться в ее чувствах, позволю процитировать мудрецов Эссоса. Любовь возвышенная проявляется в плотских желаниях ярче всего, и именно по ним мы распознаем ее легче. Итак, существуют семь неоспоримых признаков возвышенной любви, и та, что соберет их в себе, несомненно, будет ею являться…», — Аддам перевернул страницу, — дальше только список. Ты посмотри, какая озабоченная! А кому пришло письмо?

— Хольту-младшему. Но он уже всё.

Короткая, очень короткая тишина вернула присутствующих в реальность Зимы, о которой любой ценой в перерывах между сражениями следовало забыть.

— Ну, зачитай нам, что ли, список мудрецов, — нарушил молчание Бронн. Аддам пожал плечами:

— Зачем? У тебя подозрение, что какая-то несчастная девушка питает к тебе, как тут говорится, возвышенную любовь?

— Нахуй любовь! — рыкнул внезапно Клиган, из-за чего сидящий рядом и слегка задумавшийся Подрик побледнел и выронил громыхающий чайник с кипятком, к счастью, всего лишь на землю и наполовину пустой.

Пёс вылетел из палатки, в клубах пара слышны были только ругательства и попытки спасти чьи-то сапоги, ставшие жертвой скверного нрава Сандора Клигана.

— Итак, теперь, когда особо чувствительные особы покинули наше дружеское собрание, мы можем, наконец, покончить с этим? — вздохнул Аддам, — Итак, «Приметы взаимной крепкой любви. Любящие взаимно: пользуются общими вещами. Заботятся друг о друге в малом и великом. Часто прикасаются друг к другу. Ревнуют необоснованно. Имеют свой тайный язык, воспоминания и несбыточные мечты. Любят и изучают все, связанное с предметом своих чувств. Часто смотрят друг другу в глаза».

— Бред какой-то, — зевнул Бракс, — Пейн-младший, драть тебя так и эдак! И сюда накапал воды!

— Я не нарочно, — отозвался надутый Подрик, — это все сир Клиган… то есть, просто Клиган…

— Нервные все, блядь, стали, а тут еще и ты со своей любовью, — с претензией обратился Бронн к Аддаму, и на этом дискуссия на какое-то время перетекла на другие объекты.

Но не окончательно…

Примета Первая

…Потому что проклятый листок и «Семь Примет» вплавились в мозг Бронна отчетливо, как шрамы в лицо Пса, смущение в голос Подрика или противоестественное выражение полного восторга от происходящего — в вид Сэмвелла Тарли.

Бронн не может не анализировать. Не делать выводов. Любопытство с детства было его чертой. Ему интересно всё. Ему интересны все. Единственные, от кого он в Зимнем Братстве старается держаться подальше — это жрецы Огня; у них своя компания, свое излюбленное времяпровождение (сжигание трупов, по преимуществу, иногда перемежающееся с коллективным потреблением всевозможных снадобий и отваров, с последующим созерцанием будущего в языках пламени).

Конечно, есть тяжелые времена. Есть минуты, когда приходится хоронить товарищей, когда нужно думать о будущем или перебирать ошибки прошлого — и это мучительно; но это необходимо, потому что смерть близка. А бывают и часы, дни, когда у Бронна есть время предаваться любимому пороку.

Любопытству. И главным предметом изучения в результате становится чувство между Бриенной Тарт и Джейме Ланнистером. И причин тому немало — список куда как обширнее семи пунктов из письма Аддама.

Прежде всего, одичалые не интересуются наличием особо глубоких чувств перед тем, как устроить возню в мехах. Сам факт возни их тоже не впечатляет — рутина. Никто не придает значения тому, что поймал товарищей за торопливым сношением. Зиму согревают кто как может.

Но Джейме, мать его, Ланнистер, отрицает факт своего особого отношения к леди Бриенне. Джейме Ланнистер уверяет, что все вокруг ничего не понимают. Джейме привык думать, что все кругом идиоты. А значит, все куда как серьезнее рутинной «возни в мехах» — которую сиру Черноводному тоже не удалось ни доказать, ни опровергнуть.

Тем приятнее Бронну лишний раз доискиваться до улик и постигать истину.

— Владеют и пользуются общими вещами, — зачитывает Бронн под нос из запомнившегося списка.

Вообще, начать список, думается рыцарю, стоит с того, что всегда есть «они». Эти двое. Они — и весь остальной мир. Конечно, Тартская Дева бунтует, а Джейме только рад повторять «мы, мы, мы», но все же — есть «они». Есть их мир, их палатка, их границы. Вот, например, они шагают из богорощи, в полумраке мелькают далекие факелы, свежий снег припорошил вчерашние следы; леди Бриенна чуть позади Льва, у костра едва ли поворачивают головы в сторону прибывшей парочки. Пока не раздается:

— У нас с леди Бриенной наметилось внезапное пополнение в семействе, — сияя, как ланнистерское золото, сообщает Джейме. Свирепый взгляд упомянутой леди и ее негодующий рык не остановил свидетелей: раздался свист, послышались поздравления.

— Ставлю на двойняшек! — тут же подал голос Бронн.

— Пацан, — раздалось от кого-то из Ланнистеров.

— Тройня, — мрачно пробубнил Тормунд, — она может. Они должны были быть моими.

— Вы идиоты! — стонет Бриенна, делая отчаянные жесты руками, — вы, все, озабоченные полоумные…

— Моя госпожа скромничает, — Джейме все еще лыбился, — итак, представляю вам: маленькая леди Ланнистер!

— Что, уже?! — не понял Бронн, и только потом увидел, как из-под мехового плаща Бриенны Джейме извлекает маленького рысенка.

Свист продолжается.

Маленькая рысь получает имя Звездочка и отправляется на юг. Всегда, когда они вспоминают о найденыше, это «их киса»; и сложно найти что-то, что не было бы «их», что они не делили бы друг с другом.

О, да. Даже исключая приметные парные мечи, доспехи и постельные принадлежности в виде двух меховых одеял (соболье и песцовое — оба трофеи леди Бриенны), все вещи у сладкой парочки общие. Все их добро. Включая Подрика Пейна, например.

Когда они делят Подрика, это уморительное зрелище. Бедный мальчуган не знает, кому именно повиноваться, лишь стоит, переводя взгляд с леди на лорда и обратно. А парочка не упускает случая давать взаимоисключающие поручения пареньку. Особенно, когда повздорят, а это приключается достаточно часто.

— Подрик, будь так добр, сообщи леди Бриенне, что из-за ее самоубийственной щедрости мы лишились трех фунтов оленины. Поинтересуйся, чей паек следует урезать.

— Сир-миледи, сир-милорд Дже… Ланнистер просит сообщить, что по вашей вине… — страдальчески повторяет паренек. Раздается ответное шипение:

— Под, сообщи сиру Ланнистеру, что моя щедрость не затронет его паёк никоим образом: я урежу свой.

— Сир-миледи велела передать… — бубнит юноша, и Джейме взрывается:

— Скажи этой дуре, что она выглядит, как страшилище, и, подохнув от истощения, лучше выглядеть не станет!

Бриенна ахает, что-то катится по полу палатки, и Бронн едва успевает отодвинуться, когда пыхтящий Лев убегает прочь, запуская левую руку в волосы и что-то бормоча. Это не пугает Бронна и не удивляет Подрика. Ссоры парочки редко длятся долго. В памяти обоих слишком живы минуты после смерти леди Бессердечной — минуты, о которых никто не станет вспоминать без причины. Минуты, когда Джейме последними словами ругал Бриенну, таскал ее за волосы, а Тартская Дева на коленях пыталась вымолить у него прощение. И, как бы ужасно это ни выглядело, потом они все же помирились. Кто еще мог бы, кроме них?

Эти двое знают, какая ласка может таиться за словами «долбанная девка» и кличкой «Цареубийца», и могут звать друг друга «милорд» и «миледи» с такими ядовитыми интонациями, что даже воздух вокруг становится отравленным и больным.

Эти двое чувствуют друг друга на расстояниях.

У этих двоих общие клятвы, честь и шрамы. Общие воспоминания и тайный язык, словарь которого никому не доступен. Общее всё.

Так, самые странные отношения у Джейме с его новым деревянным протезом. Нет, конечно, до пародийно-нелепой золотой руки далеко, но тем не менее, Джейме отчужден от своей правой ненастоящей руки, и, по мнению Бронна, вполне мог бы вовсе от нее отказаться. Заменить на что-нибудь более функциональное — крюк, например, или что-то подобное.

Но потом Бронн замечает детали. Детали, детали. Наёмник не может позволить себе игнорировать их — это, в конце концов, его работа.

Это не простая деревянная рука, заменяющая что-то отсутствующее. Нечто, что находится на месте пустоты, которая непременно должна быть заполнена.

Это памятка, предмет для шуток, способ напомнить не о потере, но о добровольной жертве, о самоотдаче. Возможно, единственной, настолько чудовищно ценной жертве, которая вообще могла бы быть возможной.

Это первая жертва Цареубийцы не ради семьи и коварной Серсеи. Это не жертва ради славы.

Это что-то, что должно находиться там, как прежде — вычурный герб на слишком тяжелом и неудобном щите. Символ, знаменующий плевок в лицо почившему Старшему Льву. Знак порванных связей со всем, что тяготит обладателя искусственной руки. Отречение от золота. Золотая рука на Ланнистере никого не удивит. На деревянную смотрят все, и тогда Джейме может с удовольствием начать: «Знаете, как я ее потерял? Я расскажу…». И леди Бриенна краснеет, закатывая глаза и улыбаясь едва заметно.

Байка полна подробностей и продолжает ими обрастать. Эти двое никогда не устанут пересказывать ее. Перебирают все: кто во что был одет, что была вокруг за погода, какие птицы пели в лесу, куда дул ветер и что встречалось им по дороге. Они рассказывают свою историю на два голоса, обращаясь больше друг к другу, чем к зрителям; вечный спор-беседа, вечное нежное противостояние, неизменно ведущее к повести о прыжке в медвежью яму — если только Ходоки не решают прервать байку раньше, и тревожный рог трижды не призовет Зимнее Братство на защиту Вестероса.

Пожалуй, деревянный протез правой руки принадлежит Бриенне Тарт точно так же, как самому Джейме.

И оба считают ее бесценным сокровищем.

Примета вторая

Злосчастный список почти забыт Бронном, когда Зима подкидывает новое испытание: дожди. Всякий раз, когда Зимнее Братство одерживает верх, начинаются дожди. За ними приходит мороз, гололёд и простуда.

Бронн держится. Выручают снадобья одичалых, регулярная «возня в мехах», горячее питье и собранность. Держится Подрик: он послушный, правильный, сообразительный, и бережется, боясь расстроить свою воинственную покровительницу. И леди Бриенна здоровее всех — пока, по крайней мере; должно быть, юность на ее стороне. Даже пьяница Бракс, раза три заснувший в подтаявшем сугробе, ни разу не чихнет.

Заболевает из всего львиного лагеря только Джейме. Начинается все невинно — с простуды на губе; но вскоре нет живого места на бедном лорде Ланнистере — золотая львиная шкура покрывается нарывами, гнойниками, в глазах у него резь, в горле першение, и внезапно великолепный Ланнистер являет собой по-настоящему жалкую картину.

.

— Скажи честно, ты спал действительно только со своей сестрой? — не в силах выносить кряхтение и жалобные постанывания, вышел из себя Бронн однажды утром. Джейме закатил глаза; намек на румянец окрасил его запавшие скулы:

— Да, и к чему это?

— Я вот отчего спрашиваю, ты только не подумай, но — по мне, это похоже на сифилис. Ну, знаешь, еще это зовется оспой шлюх. Блудная хворь, такое дело. Пузырьки моряков…

— Заткнись, — но Лев побледнел, сжал челюсти, и с круглыми глазами отправился к целителям, наконец.

Мейстеры и шаманы одичалых разводят руками: заботясь обо всех, они не могут уделять особое внимание Джейме, и советуют ему баню, припарки, примочки и — «избегать нервного напряжения», как заученно повторяет Тарли. Должно быть, Джейме так рад, что терзает его не сифилис, что даже забывает съязвить на это замечание в ответ. Итак, по мнению ученых умов Зимнего Братства, спасут страдальца дёготь, компот из шиповника и настой валерианы.

По мнению самоучки Бронна, все проблемы конкретно Хромого Льва могут быть вылечены заботой одного лишь человека. Одной особенной женщины. Он не удивляется, когда она все же нисходит к горю своего соратника.

— О, женщина… — услышал он низкий, полный страдания голос Джейме, — пожалуйста, пожалуйста, не дави так сильно…

— Прекрати вертеться, и все закончится быстрее. Мы же оба этого хотим, верно?

— Пожалуйста, — Бронн расслышал хнычущее выражение в голосе лорда-командующего, — мне больно.

— Потерпи.

Зеленый полог колеблется от ветра. Одичалые у костра не подают вида, что слышат разговоры из палатки.

— Нажми ниже, женщина. Ой, не надо, лучше не надо, не так!

— Если ты еще раз дернешься, я потеряю равновесие, упаду на тебя и что-нибудь тебе отдавлю. Послушай, просто вдохни, выдохни… дышишь?

— Да, — всхлипнул Джейме с выражением, которого Бронн никогда у него не слыхал, затем тени дрогнули, и раздался львиный рык, — ауррр! Что ты сделала, женщина!

— Насколько я вижу, уже всё.

— Ау.

— Ну вот… не шевелись, будет пятно на рубашке, сейчас, я найду чем вытереть…

Досчитав до семи — этого должно было хватить любовникам для того, чтобы прийти в себя — Бронн решительно распахнул полог палатки. И замер. Леди Бриенна с озверелым выражением лица склонилась над спиной Джейме Ланнистера. Упомянутый лорд в голос стонал. Оба едва повернули головы на вошедшего, даже когда мимо просочился взъерошенный Подрик Пейн.

— Дай мне эль, Под, — скомандовала леди, не отрываясь от своего занятия в свете лучины, — надо прижечь этот прыщ, пока зараза не попала. Не расчесывайте их, сир Джейме, и они не будут такими большими.

— Они чешутся.

— Джейме. Послушай совета одичалых. Они знают, о чем говорят.

— Жевать хвою! — скривился Джейме, его леди закатила глаза:

— Зато никаких прыщей!

— Брешут.

— Посмотри сам. У меня никаких оспин нет.

И она задрала рубашку на спине, торжествующе оглядываясь через плечо на Ланнистера.

Об увиденном Бронн не жалел.

Джейме прибалдело пялился на внезапно бесстыдно обнажившуюся Тартскую Деву. Подрик старательно делал вид, что думает о чем-то еще. Бронн слился с занавесью в шатре. Только некстати заглянувший за полог Клиган осклабился с гнусной усмешкой и громогласно сообщил наружу, в зимнюю тьму:

— Эй, Рыжий! Давай сюда, погляди на свою зазнобу без рубашки! Особо глядеть не на что, но пощупать можно, помнится…

Веселье кончилось моментально; Джейме проявил весь свой львиный нрав, а леди Бриенна спряталась под меха и больше не показывалась.

Джейме рычал на всех вокруг еще несколько часов. Можно подумать, злился Бронн. Конечно, популярность леди Бриенны к северу от Стены возросла многократно, но не настолько же!

Впрочем, Джейме сходил с ума от беспокойства за нее и на южной стороне Стены. И взгляд его ничуть не поменялся — полон все той же томной страсти, и сглатывает он все так же часто. Но неконтролируемое слюноотделение к семи признакам возвышенной любви определенно не относится. Хотя и не удивляет. Одичалые вожделеют леди Бриенну вслух, она должна была привыкнуть, если этого не случилось до сих пор.

Очевидно, в отношении Джейме Ланнистера упомянутая леди страдает особого рода слепотой.

Как и сам Джейме, собственно. Любой здравомыслящий человек без правой руки бежал бы на юг так быстро, как может, а не лез бы Зиме навстречу, но нет — леди-островитянка и однорукий лорд вдвоем поволоклись на Север от Стены, чтобы вступить в Зимнее Братство. Бронн старался не думать, зачем он сам отправился за полоумной парочкой. Помпезность, кстати, в Братстве полностью отсутствовала: деловитый септон и полупьяненький мейстер спешно обходили новобранцев. Первый бормотал строки из «Семиконечной Звезды». Второй проверял на наличие особо заразных заболеваний.

В тот день у Джейме обнаружились вши, а у Бронна — еще два сильно пораженных гнилью зуба. Бриенна была объявлена здоровой, «плодородной и зрелой» — мейстер и септон в унисон неодобрительно качали головами, — и полностью пригодной к любого рода военной службе. Как можно дальше от фронта.

Калек и больных бросали вперед, как безнадежных. Услышав безжалостный приговор своему любимому Джейме, леди Тарт побледнела, покраснела, пошла пятнами и торжественно сообщила, что служит леди Сансе, а значит, королю Джону, и следовательно, должна быть с ним рядом. Где, как не на передовой?

Так они в эту заварушку и втянулись. И теперь вместе, не расстаются ни на миг и — заботятся друг о друге.

А это пункт из списка Марбранда, разве нет?

— Заботятся друг о друге, — говорит себе Бронн под нос, постанывая, когда его вчерашняя любовница игнорирует его, лежащего в снегу, словно и не узнавая.

— Заботятся, — вздыхает он завистливо, когда Бриенна полночи сидит у постели спящего Ланнистера, меняя ему тряпку на лбу, подтыкая одеяло и сдувая волосы с его лица.

Лев улыбается. Слабо, уголками губ. Изредка что-то миролюбиво урчит, но больше смотрит своей леди в глаза.

Леди ласково ворчит в ответ, ложась рядом. Утро — или то, что должно им быть — находит их в объятиях друг друга, в тепле и неге.

«Заботятся. Кто бы обо мне так заботился?», завидует отчаянно Бронн, когда Джейме квохчет вокруг леди Бриенны, слегшей с какой-то неведомой женской хворью, наложившейся на дни ее лунной крови. Последнее, о чем Бронн желал бы знать, так это особенности цикла леди Тарт, но долбанный Ланнистер вообще не чувствует границ, и готов подробнейшим образом излагать соображения о проблемах своей будущей львицы в любой компании:

— …я думаю, она сидела на холодном и простыла. Мейстер сказал, нужно прикладывать теплое к животу и носить шерстяные штаны. Хорошо пить отвар крапивы и боярышник, а еще…

— Матери ради, милорд, — бормочет сир Аддам, благослови его Семеро. Но заткнуть Джейме не под силу никому:

— …полагаю, нужно договориться с копьеносицами. Говорят, у них есть мудрые женщины, и они…

— Сделай это, блядь, и захлопнись, — бормочет Клиган, явившийся из темноты, — и вообще, иди к своей бабе; она плачет там.

— Что? — негодует Джейме, мгновенно подскакивая и освобождая место у костра. Пёс занимает его без малейших угрызений совести

— Она ведь не плакала, — немного нервно вопрошает Подрик, — правда, сир… просто Клиган?

— Должно быть, это одичалые резали дикую свинью, и та визжала, — невозмутимо ответствует Пёс, — и мне просто показалось. Или вы предпочтете слушать его дальше? — он грозно нахмурился.

Все присутствующие дружно, не сговариваясь, внезапно увлеклись чрезвычайно интересным содержимым котла.

Кроме Бронна. Несколько минут он еще сидит у костра с приятелями, но после сам для себя неожиданно оказывается у палатки, где, если верить теням, эти двое обжимаются. Опять.

— …болит? Сильно болит? Давай одеяло еще свернем.

— Ничего, сир Джейме, это… — слышится сдержанное всхлипывание, — пройдет. Пожалуйста, уйди.

— Прекрати, — голос у Ланнистера такой сладкий, что Бронну хочется вдруг запить услышанное стаканом прокисшего эля. Леди Тарт не сдается:

— Джейме. Это неприлично.

— Это. Всего лишь. Кровь. Но она твоя, — в голосе Джейме явственно слышится тщательно спрятанное волнение, — иди сюда, женщина, здесь теплее. Вот так, ложись. Нельзя теперь заболеть, никому из нас.

Ворчание, пыхтение — Бронн готов был уйти, когда услышал тихий голос, и едва мог поверить, что он принадлежит Льву:

— Мне нравится заботиться о тебе. Хотя бы так.

— О, блядские пекла, это так мило! — бурчит Бронн себе под нос, но, покидая этих двоих, он в глубине души улыбается, торжественно отмечая полное совпадение второй из списка примет, а это немало для начала.

Зима не просто близко, зима уже здесь, но это вовсе не значит, что нельзя развлекаться, ради небес!

В конце концов, однажды он может шантажировать Ланнистера семью попаданиями из семи, разве нет?

Комментарий к Семь примет, часть первая

Уговорили! По заявкам)

*”Семь примет” - реминисценция чрезвычайно популярного куртуазного жанра средневековой литературы; вдохновлено “Повестью о вражде Сегри и Абенсеррахов”.

========== Семь примет, часть вторая ==========

Приметы Третья и Четвертая

Прикосновения.

Всегда в дефиците в жизни любого из воинов.

Нет, в полевом лагере нет личного пространства, границы размыты, полно распутниц, но это — совсем другое. Совсем. Бронн Черноводный повидал немало солдатских лагерей. И знал этот неутолимый голод, гнетущую жажду человеческого тепла, которую невозможно утолить на войне, как ни пытайся.

Кто-то пытался — насилием, шлюхами, даже соратниками. Кто-то пил. Некоторые клялись, что давным-давно не нуждаются в ласке, да и вообще сделаны из камня (в случае с Ланнистерами — из золота), и потому прекрасно обходятся в полном одиночестве. Бронн знает, зачем, почему и отчего так популярна эта утешительная ложь.

Ведь это то, чего втайне хочет каждый. Вечность провести в руках любимой и любящей женщины, что будут обнимать, ласкать и утешать, и одно это бесконечное объятие залечит любые раны, видимые и невидимые.

Эти двое — внезапно Бронн слишком завидует, чтобы травить себя их именами — обжимаются в любую свободную минуту.

Прикосновения их свободны и привычны, и, чем дальше заходит битва за рассвет, тем дольше времени парочка проводит, слипшись, как горелые пирожки на противне. Всегда вместе. Всегда касаясь один другого. Словно на двоих одно кровообращение, и существует опасность смерти, если только придется разорвать объятия.

Первое, что Джейме делает, когда видит свою «долбанную рыцарскую девку» — трогает ее. Бесстыже ощупывает. После любой битвы, каждое утро, каждый вечер перед сном. Плюя на то, кто вокруг, не смотрит ли. И, если поначалу Бриенна отстраняется, смущается, скрывается, то очень скоро начинает вести себя точно так же.

Даже теперь, хотя Джейме дремлет, он свернулся клубком всем своим длинным телом за спиной женщины; и она периодически опускает руку назад, словно для того, чтобы убедиться, что он все еще там. В очередной раз он подставляется под прикосновение и приветственно урчит.

— Что это ты делаешь, женщина? — ленивый шепот Льва скорее похож на мурлыканье.

— Вяжу. Носки. Сир Бронн принёс шерсти.

— Ты умеешь вязать?

Внезапно проснувшийся Ланнистер смотрел на леди Бриенну так, словно она открыла разом способ победить Ночь, осыпать золотом и драконьим стеклом Вестерос и Эссос одновременно или пообещала вырастить ему новую руку. Женщина вздохнула.

— Джейме, я с острова. Все на островах умеют вязать, — она немного покраснела, — хотя вязание не считается занятием для благородных девушек.

— Первый раз слышу, — бормочет Джейме, и Бронн вынужден вмешаться — пальцы парочки встречаются на спицах, и это грозит перепутанной пряжей:

— Неясно, чему ты удивлен, милорд. На что хочешь спорю, Подрик тоже умеет вязать. Убери руки!

— Сир Бронн! — округляет глаза леди Тарт, и рыцарь вынужден прикусить язык.

— Ладно, — соглашается он спустя минуту, — убери руку.

— Спасибо, что напомнил, Бронн, — сухо ответствует демонстративно обидевшийся Лев.

Бронн знает, что это понарошку. Знает — потому что так Джейме, подлый Ланнистер, раз за разом вымогает у леди Бриенны больше прикосновений. Вот и теперь она гладит его по плечу. Вряд ли осмысленно. Да, они неразлучны.

Одна кружка на двоих. Одна миска. Плечом к плечу за трапезой. Сбившись в один сопящий и похрапывающий клубок, когда спят. Обжимаясь по утрам. За завтраком. Даже совещаясь над картами — почти бесполезными, они всегда прикасаются друг к другу. К этому привыкли все — и кто осудит? Лев сидит у костра, Бриенна, запрокинувшая голову, у него между ног, греется в его объятиях; Джейме спит, устроившись у нее на коленях, пока Тартская Девы прочесывает своими большими, теплыми руками его густые волосы. Бронну повезло испытать прикосновение этих рук. Он знает их силу и мягкость.

Но знает, что так, как к Ланнистеру-везунчику, она никогда ни к кому не прикоснется. Второй в списке Подрик Пейн, у чьей постели однажды оказываются и леди, и лорд, когда юный сквайр тяжело простудился. Слышатся два равно встревоженных голоса:

— …попей молока с медом. И не снимай одеяло, надо пропотеть.

— Слушайся миледи, Под. Уж и не знаю, не отправить ли к тебе девицу с нравом посвободнее, чтобы поспособствовала потению…

— Милорд!

— Не шипите на меня, моя госпожа; это помогает, разве нет?

— О чем ты, сир Джейме…

— О, не играйте со мной, леди Тарт. Разве не ваши целительные объятия неоднократно возвращали меня к жизни?

— …здесь ребенок! — слышится яростное шипение Бриенны, и Ланнистер бесстыдно гогочет:

— …хотя и не сказал бы, что потел больше, чем в поединке с вами, миледи…

Подрик кашляет, эти двое затыкаются. Ненадолго.

Бронн следит из своего угла сквозь сомкнутые ресницы. Тяжелые думы терзают его, когда он смотрит на материнские прикосновения юной — она юна, у него не получается забыть — леди Бриенны к еще более юному Пейну.

Двое сыновей Бронна там, далеко на юге; и последнее письмо из дома написано рукой тещи, а не бедняжки Лоллис. Лоллис, его девочка-конфетка. Это не любовь, конечно, нет, яростно воюет с собственной тревогой Бронн, оставшись один на один с грудой полусырых дров и топором. Это — привычка, забота, жалость. Это — теплые рассветы в компании Лоллис, завернутых в кружавчики мальчишек — хотя младшему было всего лишь три месяца, когда Бронн видел его в последний раз, он не может представить свою жену без него.

Даже ее слабый, раненный рассудок — отталкивающее явление, поистине — отходит прочь, когда Бронн вспоминает сыновей в ее объятиях. Ее неловкое воркование с младшим, постепенное робкое признание старшего. Да, она слабоумная, она недалекая, глупенькая от природы и поглупевшая после страшной трагедии при штурме столицы, но, когда она прикасается к своим детям, она сама Мать, и иногда, совсем иногда, Бронну тоже необходимы ее простые ласки.

И, спасите Семеро, он скучает по ним.

Он жалеет, что не пользовался возможностью стать ближе с ней, когда мог.

Шлюхи и боевые подруги так не обнимают и не ласкают.

Особенно, когда под смеженными веками сладкая парочка, Лев и его голубка-переросток — раздражающая правдивая картина истинной любви, и их тисканье — поначалу неловкий, но уже узнаваемый танец, где каждое движение имеет особый смысл. Они черпают силу из прикосновений друг к другу.

И не устают болтать. Скандалят — и громко, и шепотом. Препираются. Вяло выясняют отношения. Бурно спорят о всяческой чепухе. Вообще не затыкаются ни на минуту.

Обоим интересно друг в друге все. Бронн узнает из их негромких нескончаемых бесед больше, чем хотел бы знать. Больше, чем ему когда-либо было интересно. Узнает вместе с Джейме, что леди Тарт умеет не только вязать, петь и низать ракушки в ожерелья, но и готовить множество блюд из рыбы и моллюсков, умеет закидывать сети, но ненавидит китобойные суда и вообще морской промысел. Узнает вместе с Бриенной, что ее Лев — из нежной одомашненной породы, потому что у него непереносимость облепихи, голубики, гусятины и Семеро знают, чего еще — благополучно забытые проблемы чересчур чувствительных желудков аристократов после наступления Зимы.

— Тенны вообще человечину жрут и не давятся, — бурчит Бронн, закрывая голову скомканным плащом в попытке ограничить доходящие до него звуки.

Получается плохо.

Но смысл Бронну ясен и близок. Они узнают друг друга, и это укрепляет связь; то, чего он боялся всегда, потому что оно неизбежно приносит боль, когда привыкнешь к чему-то слишком сильно. Зачем привыкать к тому, что Неведомый у тебя отнимет рано или поздно?

…Тихое покашливание у плеча заставляет сира Черноводного открыть глаза. Собственной персоной леди Бриенна. Стоит над ним в темноте, как дозорная каланча, сурово хмурясь и сжимая в цветастой варежке ломко шелестящий на ветру листок бумаги.

У распечатанного письма в ее руке траурная кайма по краю.

У самой женщины печаль на лице и маленькая морщинка у сжатых пухлых губ.

Под навесом — переколотые дрова и затупившийся топор.

В сердце Бронна — гулкая пустота.

Детали, детали. Они дают ему силы предвидеть будущее и дурные вести достаточно ясно, чтобы не дрогнул голос, когда придется спросить:

— Что привело сюда миледи?

Но он знает, уже знает, что именно. И в голове одна мысль «о, нет», в душе бесплодная, быстро перегорающая ярость — «мои дети сироты», а в теле — отзвук тоски по прикосновению маленькой девочки-конфетки с ее простыми улыбками и невинным личиком.

— Мне очень жаль, — искренне звучит над ним леди Бриенна. Бронн сумрачно кивает.

Лоллис не могла пережить Зиму. Она и Летом, прямо скажем, недолго бы протянула. Утонула бы где-нибудь в колодце. Свалилась со стены по неосторожности. Но Зимой защитить ее не смог муж, находящийся за Стеной.

— Спасибо, — бормочет Бронн, опуская голову. На мгновение на его волосах — нежная рука, без варежки, без перчатки — сильные теплые пальцы прочесывают спутанные пряди, и Бронн безотчетно ловит ее, прижимает к лицу, в неумелой попытке продлить это, чем бы оно ни было.

Наемники не дают клятв и не знают верности обещаниям. Это их кредо. Но против своей воли Бронн молится и клянется в эти тяжелые минуты. Он не смог бы облечь чувства в слова и намерения даже под страхом смерти, даже с посулами золота. Нет, конечно, нет. Это на грани ощущений. Просто есть — то, что зовут душой полоумные жрецы всех мастей, кажется.

Мечта спасти этих двоих и их идиотскую любовь, в странном, иррациональном чаянии, что там на юге что-то взамен спасет его маленьких осиротевших сыновей.

Желание отблагодарить Красотку Бриенну за тайную жалость — от кого еще он мог бы принять ее без стыда?

Надежда пережить всё это вокруг и однажды найти свой приют и утешение — пусть в восемьдесят, рядом со сварливой, но родной старухой (которую он еще не повстречал, но — но, но, но, может быть), и говорить детям и внукам — и пусть среди них бегают все они, ставшие в их именах бессмертными, его Зимние Братья — рассказать свою зимнюю правду…

— Сир Джейме возьмет ваш дозор, — произносит Бриенна перед тем, как удалиться, отнимая свою теплую руку, и ночь и Зима снова становятся темны и полны ужасов.

Но, как крошечный уголек в почти потухшем костре перед Бронном, надежда остается жить.

Примета Пятая

Три дня они бились у отрогов Кулака Первых Людей. Тридцать три раза они отчаивались победить — особенно после того, как последний дракон покинул сражение, и впору было сдаться лечь на снег в ожидании смерти, но — они выжили. И победили, на этот раз, по крайней мере.

Выжившие перегруппировались и оттаивали, прячась от дождя, хлынувшего с неба, словно по расписанию. Бронн со стоном потянулся, поднимаясь с лежанки. Огляделся в большом шатре. Голова у него слегка кружилась, левая половина лица онемела, как и рука — должно быть, от удара.

Сир Адам Марбранд грел руки над чайником с малиновым настоем. Вскинувшись на шевеление, он завернулся в плащ покрепче:

— Нала сейчас подойдет.

Нала, целительница одичалых, явилась вместе с запахами супа, ароматами горького орехового настоя и чистого белья. Тяжелая грудь оказалась на уровне лица сира Черноводного, когда споро и без каких-либо намеков на смущение лекарка принялась осматривать его, попутно бормоча что-то об обморожении.

Бронну повезло. Тот же Аддам лишился двух пальцев на левой ноге и кончика уха. И на левом глазу у него веко теперь двигается, опаздывая за правым. Мороз не щадит никого — этот враг коварнее Ходоков.

— Однажды мы все сдохнем, — философски высказался Аддам, почесывая раненное ухо и морщась, — но ты как-то спешишь в последние дни.

— Я долбанный герой, ты не знал? — вздохнул сир Черноводный.

— Ты идиот, — возразила Нала, — ты спишь один под мехами.

— Не всегда, — Бронн облизнулся, с намеком подмигивая одичалой. Ее заигрывание, очевидно, не впечатлило:

— Раньше ты спал у Хромого Кота.

— Льва, — автоматически дуэтом поправили Аддам и Бронн. Одичалая лишь пожала плечами:

— Почему сейчас перестал? Там теплее. Я там тоже сплю.

Звучало, как прямое приглашение, но Бронн отмолчался. Аддам покосился на него:

— Что тебя прогнало от милорда?

— Лев и наша леди. Они что-то разошлись в последнее время, — прошипел Черноводный, — не затыкаются ни на минуту и везде обжимаются.

— Не знал, что ты такой моралист. Ну, съезжай к другому очагу, — добродушно посоветовал Аддам.

— Куда? К долбаному Клигану? — страдальчески воскликнул Бронн, пиная дырявым сапогом тент, — у него вообще, как говорится, котелок сдвинуло.

— На почве? — невозмутимо интересуется Аддам. Ответ не успевает последовать: упомянутый Клиган, стряхивая снег с невероятных размеров шубы, вваливается внутрь укрытия.

Приходится замолчать. Впрочем, Пёс не особо интересуется беседой — лишь сумрачно озирает пространство и заваливается под меха в чем пришел — мокрую шубу не удосужившись снять и повесить сушиться.

…Тревожное ожидание новой атаки всегда где-то там, на дне легких; где-то, притаилось дрожью у нижних позвонков, холодком в сердце. А все ж-таки время — все, что у них остается, и все расходуют его по-своему.

Сандор Клиган, например, в последние дни молится. Истово, рыча и огрызаясь на каждого, кто пытается его как-то привести в чувство. Попытки споить энтузиаста духовной жизни не удаются, выведать из него причину внезапного приступа религиозности — тоже. Бронн все еще полагает, что каким-то образом это связано с вестями из Винтерфелла, от леди Старк-старшей, но — помалкивает.

Убежденность его возрастает, когда единственным, кто делит с Клиганом его невеселые думы, становится Тартская Дева.

И если Бронна это не удивляет вовсе (в конце концов, кто может еще поговорить с Псом о его зазнобе, как не присягнувший меч оной?), то несведущий в любовной жизни нормальных людей Ланнистер принимается ревновать. И зрелище это так уморительно, что над ним впору рыдать всем Зимним Братством.

…

Прежде всего, Джейме становится еще более болтлив. Вскоре его разглагольствования надоедают даже одичалым у их костров, и сомнительная радость делить общество ревнующего Ланнистера вновь достается Бронну. Большую часть времени Лев проводит, тщательнорасписывая, почему именно Сандор Клиган не может являться идеальным спутником для леди Бриенны. Поначалу Бронн даже поддакивает ему, но вскоре становится очевидным, что куда веселее с ним спорить.

— Если женщина выше тебя, это вовсе не фатально, — принимается откровенничать — сотый раз за часы совместного дозора — Джейме, — это не делает тебя таким уж слабым. Отнюдь.

— Вероятно, — бормочет сир Черноводный. Зуб на зуб у него не попадает. Мороз впитался в каждую клетку тела.

— В конце концов, ты — это нечто большее, чем твой рост.

— Спроси своего братца, он-то точно тебе расскажет.

— Вот именно! — Ланнистер на мгновение преисполняется надеждами, — размер… не всегда имеет значение, верно?

— Милорд. Ты задолбал.

— Ну, в конце концов, есть, кроме роста, например, еще… внешность? — Лев мнется, и нервы Бронна не выдерживают.

Это конец их дружбы, решает он — в тысячный раз. Все, никакой пощады долбанному Ланнистеру!

— Есть еще, блядь, опыт в постели. С разными женщинами. Решительность. Уверенность в себе. Возраст. Отсутствие седины в волосах. Две руки, — это почти удовольствие, смотреть, как корчится Хромой Лев, — и хрен, моложе твоего, на — напомни, сколько лет? Длиннее на — дюйм? Два?

— Пошел ты, — бормочет Ланнистер. Ну надо же, сама оскорбленная Дева.

Бронна мучила бы совесть, но он слишком устал, болен и зол. И он не устает подогревать ревность Джейме новыми и новыми наблюдениями. В конце концов, он и сам почти готов поверить, что между Бриенной Тарт и Сандором Клиганом действительно что-то есть.

Во-первых, они долго говорят, стоя от всех в отдалении. Во-вторых, Сандор Клиган часто сопровождает Тартскую Деву по ее нуждам, неотлучная грозная тень, распугивающая строящих планы одичалых. И, конечно, последней каплей становятся носки, которые Бриенна все-таки связала и преподнесла Псу.

Над лагерем Ланнистеров сгущается тьма. Джейме потух и посерел, шляется неприкаянным призраком вдоль костров, тоскливо глядит на Бриенну, пыхтит что-то в сторону короля Сноу и явно ненавидит Пса.

— Пора с этим что-то решать, тебе не кажется? — вынужден Бронн однажды утром остановить Сандора, когда тот, зевая, выползает из какого-то своего угла в сторону полевой кухни. Тот лишь уставился на рыцаря-наемника непонимающе.

— Ты, блядь, о чем?

— Какие у тебя намерения в отношении леди Тарт? — Бронн совсем не хочет звучать, как старый дядюшка-ханжа, но получается именно так. Клиган только моргает еще несколько раз, душераздирающе зевая, да так, что едва не вывихивает заросшую неопрятной черной бородой мощную челюсть:

— На хрен, чего надо-то?

— Леди Бриенна. Где она. Что у тебя с ней было.

— Спит еще, вроде, — бурчит Пёс относительно миролюбиво, почесывая могучую грудь, — умоталась вчера, ха.

На обгорелом лице сложно прочитать какие-то внятные эмоции, но Бронну кажется, это гордость сквозит в голосе Пса.

— То есть, все серьезно.

— Серьезнее некуда, блядь, — важно кивнул Клиган, потягиваясь и кряхтя, — ты знаешь, какая она сильная? Показать, что со мной как-то сделала? Ее заломать не так-то просто.

— У вас это давно? — Бронн разинул рот, чувствуя одновременно восторг от открытия, и одновременно — вину за него; бедный Ланнистер, храни его Воин, изведется.

Клиган тяжело вздохнул.

— С первого же, блядь, взгляда. Я как раз путешествовал с мелкой сучонкой Старк…

— Настолько давно?

И Бронн, и Клиган обернулись. Насупившийся Джейме, бледный и злой, сверлил Пса зеленым взглядом, сжимая кулак единственной руки. Очередной зевок в горле Клигана превратился в клокочущий смех.

Бронна смело в сторону, как ворох выпавшего только что рыхлого снега. Лев и Пёс двинулись друг на друга. Джейме, хоть и уступал Клигану в росте, в это мгновение выглядел гораздо более опасным противником.

— Так что у тебя с леди Тарт, Клиган?

— А что тебе, Цареубийца? Боишься, что моя паленая рожа покажется ей милее твоих мосластых трех лап?

— У льва на этих лапах еще есть когти, Пёс.

— Ах-ха-ха, — зарычал Клиган, блестя глазами, из которых постепенно уходил всякий намек на дружелюбие, — ты беспокоишься о своей леди, блядской Тарт? Ты меня, типа, пугаешь? Нахер не нужны твои бабы. На моей шкуре еще остались шрамы от когтей твоей долбанной сестрицы…

— Повтори! Повтори, что ты, блядь, сказал!

— Прочисти уши, мудила, — наконец, Пёс тоже заразился от проклятого Ланнистера злобой.

Бронну хочется бежать. Это было бы разумно. Продумывать отступление некогда. Нужно только переставлять ноги достаточно быстро, одну и другую, как можно чаще, но, так или иначе, он не успевает: мерзкую рожу Клигана искривляет грязная ухмылка, и он отчетливо произносит:

— Ты слышал, Цареубийца. И признайся, ты, говнюк, всегда знал: я тоже трахал Серсею, твою ебанную сестру — ее трахали все, кому не лень, эту блядищу. Да, блядь, и даже туда, куда ты не хотел, и ей пришелся по вкусу мой член, ты, херов петух, и мне она смотрела в лицо…

— Пошел ты, — удивительно, как Джейме держится, но — Пёс не затыкается:

— …и почему бы и гребанной Тартской девке не предпочесть меня…

Смачный хруст ломающихся костей носа выводит Бронна из прострации. Но остановить происходящее уже невозможно.

…

Утро выдалось напряженным, признавался Бронн. Да, это могло быть названо утром с натяжкой — только серая полоска света на юго-восточном горизонте, намек на солнце, но все же, немало часов прошло с той поры, и наступает то, что полагается считать вечером.

Бриенна Тартская держит Пса в своих нежных объятиях — вдвоем они занимают большую часть пространства, но никто не жалуется. Разве что периодически что-то тихо гнусавит с оправдывающимися интонациями сам Клиган, чье лицо — и без того не отличающееся изысканными чертами и особой красотой — вовсе с трудом можно узнать после драки с Джейме.

Хромой Лев, пристыженный, надувшийся, сидит в углу, пока леди Бриенна воркует над Псом. Наконец, Клиган получает свою порцию утешения и засыпает. Вслед за мрачным, насупившимся Ланнистером Тартская Дева просачивается наружу.

И — Семеро, никто не может обвинить Бронна в излишнем любопытстве!

— …Джейме. Это было действительно жестоко.

— Ты хоть знаешь, что он говорил, женщина?

— Джейме… — шуршит что-то, Ланнистер коротко выдыхает, — что бы он ни говорил о… леди Серсее…

— Он говорил о тебе! — взрывается Лев, — Бриенна, он — я знаю, ты можешь меня презирать, он прав, я Цареубийца, но он говорил о тебе без уважения, и это — он сказал, я не хочу повторять, просто — он высокий, и молодой, и руки у него целы, но — пойми, я просто хочу лучшего тебе…

К счастью Хромого Льва, бессмысленную тираду прерывает громкий чих леди.

— Прости, сир Джейме, я не расслышала. Тебе не стоило нападать на него в любом случае! — натиск леди Бриенны усиливается, — ему одиноко в последнее время. С тех пор, как погиб тот септон с Тихого Острова, помнишь? — я, конечно, не септа…

— Я надеюсь, женщина.

— …но мне не стоит большого труда просто посидеть с человеком, даже если это Клиган, когда он должен выговориться. Или, ну, почитать «Семиконечную Звезду»… или спеть «Гимн Матери»…

— Вы читали эту муть?! Все это время вели религиозные разговоры? Вы это делали?

Леди шикает на собеседника:

— Об этом нельзя рассказывать, но да, ну и что? И пару раз дрались на кулаках. Один раз я почти победила. Что бы он ни говорил обо мне, я… я знаю, что он не самый плохой человек. Больше несчастный, чем злой.

Еще один негромкий чих от леди.

— Холодно, ты плохо одета, пойдем внутрь…

— Постой, Джейме! — снова что-то шуршит, — я как раз хотела…вот. На.

— Когда ты успела их связать, женщина? Семеро, это что, — впервые за последние дни Бронн слышит в голосе Ланнистера улыбку, — узорчики? Со львами? И звездочки?

— Пришлось потренироваться — ну, думаю, Клиган простит мне кривые узоры на своей, пробной, паре. Не нравится, не надевай…

— Нравится! Очень нравится, женщина! Постой, а это…

— Это на… на руки. Они разные. Варежка и — другая варежка. Я знаю, что холодно под этой штукой, хоть она и деревянная.

Тишина просто создана для бурной сцены страсти. Но так и остается тишиной. Только снег скрипит, когда сладкая парочка возвращаются к очагу — оба красные, с блестящими глазами, сияющие, как хреновы бриллианты. Прикипевшие друг к другу еще крепче, чем прежде.

— О, ради Семерых, — бормочет Бронн, закатывая глаза и слушая оханье сонного Пса.

Есть все-таки что-то дико разочаровывающее в не прозвучавших поцелуях.

Но, как совершенно точно знает Бронн Черноводный, издалека узнавая радостный бас возвратившегося из дальнего дозора Тормунда, у Джейме Ланнистера не иссякнут поводы для ревности.

А это, воистину, вернейшая примета из злополучного списка.

========== Семь примет, часть третья ==========

Примета Шестая

— Как ты думаешь, септы — это неудачливые шлюхи? — задумчиво спросил Бронн, глядя перед собой, необычно измотанный уже с утра.

Джейме кашлянул:

— Ну, судя по тому небогатому опыту, что я имел в отношениях с высшими силами…

— Скольких септ соблазнил?

Джейме свирепо уставился на приятеля:

— Я не соблазнял септ. Но вот Тирион… мог бы тебе рассказать. У него был подобный опыт.

Бронн поспешил продолжить беседу, не дав лорду Ланнистеру захандрить, тоскуя по далекому братцу:

— Как-то в Красном Замке я встретил одну септу в коридоре. Думал, от встречи с ней живым не уйду. Присосалась ко мне, как конская пиявка. И отпала только на рассвете.

— Может, это была не настоящая септа?

— Я потому и спросил. Обычно это для них или нет. Пекло, а если это был знак? Может, мне переодеться в рясу и окопаться у какого-нибудь алтаря?

— Благочестивый брат Бронн? Это будет скандал.

Оба покосились на торчавшего в некотором отдалении Сандора Клигана. Не то что он реагировал как-то особо возмущенно на богохульственные речи вокруг — коих хватало. Даже отзывался на «брата Сандора».

Но, после вспышки ревности Ланнистера затаил злобу, и готов был мстить Джейме даже за пожелание доброго утра. Бронн счел разумным избегать подобных обстоятельств. В последний раз, когда это произошло, Зимнее Братство едва не оказалось на грани раскола.

Единственной, не посвященной в причины напряжения между Клиганом и Львом, оказалась леди Бриенна.

Она остаётся для Бронна загадкой. И, чем ближе конец всего — чем яростнее атаки Короля Ночи, чем выше сугробы вокруг и жарче погребальные костры — тем больше Бронн воюет с собой.

Это противоестественно! — уговаривает он себя. Она — Льву! — говорит он себе. Подвергая беспощадному анализу все свои чувства, Бронн обнаруживает множество причин для влечения. Его влечет не к девушке как таковой — пожалуй, подобными вкусами может удивить разве что одичалый народ. Семеро спасите, его и к Джейме влечет с той же степенью интенсивности, разве что он отказался бы от предложения близости — уж в этом Бронн точно уверен. Нет, эти двое вплавились в его бытие, непозволительно для наемника, но как-то это следует объяснить, и из всех объяснений Бронн выбирает возраст.

— Я старею, — решает он однажды утром, и Подрик Пейн ошалело смотрит исподлобья, опасливо отползая на почтительное расстояние, — что, парень? Это факт; прими это.

— Это как-то связано с… ну, с тем, что вчера говорил сир… просто Клиган? — осторожно интересуется юноша. Бронн вынужден подавить улыбку:

— Не до такой степени я обезумел, чтобы слушать проповеди Пса. Нет, Под; ты поймешь это, когда тебе стукнет сорок.

— Сорок, — на лице паренька ужас.

— Именно, — Бронн не намерен травить душу, подсчитывая вероятности прожить еще хотя бы неделю или две, — когда тебе сорок, мечтать и надеяться уже поздно, и все чаще приходится жалеть о том, что ты упустил и смотреть на то, что приобрел. Иногда этого непростительно мало.

— Жиз-зненный опыт, сир?

— Что, опыт? Нахер его! — Бронн посмеивается, — опыт скорее тянет на дно, чем помогает идти вперед. Нет. Вперед ведет что-то еще.

Подрик кивает, задумчиво посасывая черный сухарик. Неведомый может отсосать, Бронн будет скучать по парню, если ему придет крышка. Он намерен выжить, но, впервые в жизни, он не хочет оставаться один и выживать один, больше нет. Ему нужны все.

Томные девки Дорна, под шубами почти неотличимые от дотракийцев. Дотракийцы, упорно делающие вид, что их кони могли бы что-то изменить в ходе войны. Нудные септоны. Мейстер Тарли, путающий право и лево. Одичалые, горланящие над головой поутру. Лютоволки Старков, метящие неудачно оставленные предметы на окраинах стоянок. Вороны, осознающие свою важность и обнаглевшие до уровня драконов. Драконы, пожалуй, тоже нужны — где-нибудь в отдалении.

И эти двое. Эти двое нужны. И Джейме, и Бриенна; раз уж они заняли место друзей, так тому и быть. Это уже не свободный выбор, это явление, вроде смены сезонов или восхода солнца, с присутствием которого в жизни вокруг пришлось просто смириться.

Это — зависимость, которую он не может отрицать.

Бронн выбрал еще множество других зависимостей, но жаловаться поздно.

Он выбрал их семь причин, семь примет и семь тысяч клятв. И если их не хватит, придется обратиться к другим божествам — для расширения возможностей.

Потому что Бронн все еще трусит мечтать по-настоящему. Ему пришлось быть простаком, пришлось ограничиться целями и простыми, плотскими желаниями, которые легко будет осуществить, а если не получится — не страшно будет расстроиться. Но теперь хочется мечтать. Теперь придется мечтать. Потому что они это делают.

И они верят во все, что говорят. Это пережить сложнее всего. Это страшно. И слышать нельзя, и не слушать не получается.

— …как насчет мебели, женщина? В нашей спальне? Какую эпоху ты предпочитаешь? Или, быть может, экзотический стиль — что-нибудь из вольных городов…

— Шкуры и меха. В моей спальне. У тебя будет твоя, отдельная. — Голос у леди Тарт усталый, но она не обрывает бессмысленную пикировку.

— Ну нет, я отказываюсь спать один. Кто будет меня греть, если не ты?

— Будет лето, будет тепло. Везде.

Бронну не перестает казаться, что с каждым днем за каждым их словом все больше смыслов, о которых он и не догадывается. Все глубже подтекст. И, чем бредовее озвученная мечта, когда вокруг — холод, Зима, смерть и вьюга — тем охотнее они заражают ими окружение, потому что внезапно подключается, кто бы подумал, окончательно заиндевевший у выхода сам благочестивец Сандор Клиган:

— Я бы хотел сейчас искупаться в реке.

Когда все поворачиваются к нему, в полном удивлении, что Пёс, наконец, после двухнедельного ухода от реальности, снизошел от жизни духовной к жизни материальной, он, свирепо зыркнув, добавляет:

— Что, блядь, уставились? Никто не любит купаться? Просто в реке. Когда сверху солнце и небо. На травке можно обсохнуть. Поссать в кустики. Пожарить мясо на костре. Вокруг — благодать и тишина. А рядом…

— …баба на травке, — тут же включается в мечту кто-то из ребят Штормовых Земель.

— На песочке, — вырывается у Бронна, и внезапно весь костер под навесом наполняется тихим гулом, в котором голоса живых и уже ушедших — туда, в Лето, что было обещано.

— …У меня три лошади, и я подумываю пасти табун на заброшенном пастбище дяди отца…

— …она должна была родить, и если будет мальчик, я обещал выплатить ее отцу за приданое…

— …сир-миледи посвятит меня в рыцари; она обещала.

Сир-миледи тут же, с горящими глазами спорит с Ланнистером о чем-то. Если прислушаться, их бредовый спор даже обретает подобие смысла: имена будущих детей, обстановка дома, клички лошадей, распорядок дня и визитов к родне. Так, словно все они здесь, рядом с ними, и никто никогда не умрет и не будет болен, и никто не поссорится и не поспорит никогда. Одна большая шутка, гораздо больше похожая на правду, чем сама правда. Снова легко мечтать, ужасается свой уязвимости Бронн, но поздно спасаться.

Лето проникает в него, широким потоком затапливая все Зимнее Братство, всех вокруг, вопреки полосе зеленого сияния на северном горизонте. До атаки несколько часов, не больше, но они спокойны, и вокруг — тепло больше, чем от костров.

Вечное Лето, которое ждет каждого из них в отчаянных мечтах.

Нужны ли мудрецы Эссоса для того, чтобы поведать эту простую истину: существует нечто сильнее смерти, нечто разумнее мудрости веков, нечто, что отменяет все законы и решения, планы и предположения?

— О, старый ты дурак, ну как вот так-то, — беспомощно ругает себя Бронн, уплывая в сон под рассуждения Джейме Ланнистера о перспективах торгового судоходства на Тарте. Хуже, что леди ему отвечает, поощряя к продолжению беседы.

Что, если не любовь, заставляет их мечтать?

Примета Седьмая и Семитысячная

…Весна в Королевской Гавани впервые, должно быть, не смердит. Или почти не смердит — невзирая на возросшее население города и очевидное преобладание личностей, с городской жизнью не знакомых, и о канализации представления не имеющих.

Должно быть, всё дело в дождях. Они смывают нечистоты в море. В основном в море. Некоторое их количество все еще остается на городских улицах, но — Бронн не может жаловаться.

Он все еще не привык к Весне и отсутствию войны. Весна потому пьянит.

Это странно, после долгого боя обнаружить, что за пределами поля битвы все это время ждал целый мир.

Иногда тревожат сны и отзвуки Зимы, но никогда не могут затмить реальность. А в реальности расцветают гортензии и пахнет жасмином. И шлюхи из тех, что выжили, пахнут ромашками, лимонами и ландышами. И все вокруг цветет.

Бронн влюблен. Не в кого-то конкретного, хотя парочку кандидатур несложно отыскать, но в саму Весну. В то, что он все еще жив. В то, что, после некоторых проблем со здоровьем (кишки скручивает до сих пор, а шрам иногда подергивает и сочится сукровицей), в остальном он более-менее цел. И мир кажется абсолютно идеальным, как в песнях.

Особенно, когда одним прекрасным утром леди Старк-младшая отправляет за ним молодого стюарда с запиской, в которой кривовато нацарапаны лишь два слова: «Срочно приди».

Мечтать нельзя, но не мечтать не получается. Леди Арья не из тех, что позовут рыцаря лишь для бессмысленного разговора или прогулки в саду. У нее могут быть вопросы. У нее могут быть предложения. Могут быть намерения и планы. Нет никаких сомнений, она изложит причину своего призыва в первые же секунды, как они увидятся.

И Бронн видит, как это может быть — проклята будь Весна, оставь шутки, Дева! Она же леди, она никогда не… она, вероятнее всего, вообще никогда раньше не… но, все-таки, она знает, как волки это делают…

Последний, кого готов увидеть Бронн Черноводный в эту минуту, так это окровавленный Джейме Ланнистер на постели леди Старк-младшей.

— Не говори Бриенне, — сквозь зубы шипит он, завидев Бронна.

— Это кто тебя так? — нет, ну, положительно, с Ланнистером не соскучишься! Нипочем не…

— Санса Старк.

…соскучишься. Как же, до скуки ли теперь.

— Ты бледноват, — заметил Бронн, оставляя многочисленные вопросы на потом, — куда волчья сука угодила? Кто еще знает?

— Клиган, Старки, ты. И кстати, брат «волчьей суки» наш король, так что говори потише. В бедро, под ребра и… кажется… да.

— В задницу, — наемник не сдержал истерического хихиканья, — она пыталась тебя отыметь? Или кастрировать, что ли?

Джейме поморщился. Арья Старк усиленно делала вид, что разговором не интересуется, но хихиканье ее выдало.

— У нас вопрос важнее. Через полчаса Джон ждет всех в тронном зале для оглашения нескольких важных решений, и достаточно того, что моя сестра будет отсутствовать. Если еще и сир Ланнистер явится в своем теперешнем виде… — Арья оскалилась, сглатывая очевидно рвущийся злобный хохоток. Бронн сдерживаться нужды не видел.

— Мне нужны будут новые штаны, — простонал Джейме, оглядываясь и пробуя встать на ногу, — нет, ну посмотри, точно в то же место, что и Зимой, как чуяла… прикроешь меня в зале?

— Она тебя не кусала? — осторожно спросил Бронн. Джейме воззрился на него с недоумением.

— Кусала?

— Знаешь, может, она больна… водобоязнью? Бешенством. У нее слюни не текли?

— Нет, — буркнул Лев мрачно.

— А пена?

— Ничего у нее не текло. Насколько я мог видеть.

— Будем надеяться, — Бронн скептически оглядел повязку на ноге лорда, вздохнул, — у меня для тебя плохие новости, милорд. Стоять долго тебе нельзя.

— Сидеть я все равно не смогу, — Джейме стиснул зубы, пробуя двинуться вперед и шатко становясь на обе ноги, — да что за…! День начинался так прекрасно!

…

«Не говори Бриенне».

Еще один женатый друг. Когда они так говорят, это всерьез. Даже одичалые. И неважно, что прячут они, эти женатые мужчины, за виноватым «не говори…»: внеплановую совместную пьянку, внебрачного ребенка или, как исключительно оригинальный долбанный Ланнистер, — лишнюю дыру в заднице.

Но ради спокойствия весеннего дня и улыбки Арьи Старк — слегка маниакальный оттенок у нее, все-таки — Бронн готов был поступиться распирающим его желанием всем рассказать о том, что Санса, драть ее, Старк спятила до того, что бросается на мужчин с ножом.

Учитывая, что последние дни все только и говорили о перспективе ее скорого обручения с кем-то из высокородных претендентов, это должно было произвести эффект распространяющегося бесконтрольно дикого огня.

Мысли продолжали терзать Бронна весь долгий путь по лестнице, ведущей к коридорам тронного зала. Народу было битком, как в лучшие базарные дни на рынке. Толпа отличалась примерно таким же разнообразием, что и любая ярмарка в Королевской Гавани. Весь сброд одичалых, дотракийцев, дорнийцев и Семеро знают, кого еще, разбавленный немногими присутствующими аристократическими семействами — вроде перебежчиков Талли, кислых Мартеллов и унылых лордов Штормового Предела. Кого не ожидал увидеть Бронн, так это леди Оленну Тирелл, ковыляющую под руку с леди Бриенной.

Что ж, это могло упростить дело. Вряд ли леди Бриенна, вынужденная по доброте сердечной сопровождать престарелую даму, много внимания уделит Хромому Льву, который, бледный и непривычно притихший, ошивался точно на другом краю зала.

Через три часа приёма Бронн знал, что ошибался.

…

Потому что они смотрят друг на друга. Пекло, эти взгляды, полные тоски и томления, до сих пор! Это должно было закончиться крышесносным трахом, но —

Женаты или нет, трахаются или нет, они все еще смотрят друг другу в глаза, как раньше, как всегда; как тогда, когда кто-то уходил, а второй оставался, и уж теперь сомнений в том, что каким-то образом они при этом общаются, у Бронна нет.

Будь проклят список примет!

— О, долбанное пекло, — восхищается и ужасается Бронн, внезапно понимая.

Что теперь, кричать «я уверовал» и топиться в Черноводной?

Это не закончилось! Это ни хрена не закончилось! Это вообще прекратится когда-нибудь?

Он достаточно провел времени с этими двумя, чтобы различить, что сначала в глубине глаз леди Бриенны непонимание, затем прозрение и ужас, потом — злость и вопросы. И Джейме виновато строит глазки из противоположного угла зала.

Ровно до той минуты, пока одичалые с дотракийцами не радуются преувеличенно шумно объявленной амнистии всем «вольным народам» и не принимаются шумно брататься, танцевать, но, слава Семерым, не драться. За последним в основном следят молодчики Лораса Тирелла.

Бронн ускользает из зала, ставшего вдруг подозрительно похожим на становище Зимнего Братства. Разве что чуть светлее вокруг и тепло, и пахнет не кровью, дровами и снегом, а цветами, вином и мясом. Должно быть, это эль Вольного Народа виноват, думает Бронн, когда в какую-то минуту стяги под сводами колышутся и становятся похожи на еловые лапы, как там, за Стеной.

И снова, не может быть, снова вокруг них Зима, только уже ручная, безобидная, уютная и побежденная. Словно бы она сама желала им подчиниться и стать другом. Потому что группки знакомых расползаются по коридорам замка, столь непохожего на себя, и отовсюду слышится гогот одичалых, где-нибудь в укромном уголке царит разврат, а от очага к очагу кочуют пьяные рыцари с песнями Братства.

И Бронн среди них. Почти как Зимой. Приятно дополняет атмосферу Арья Старк, очень зимняя, очень вписывающаяся Арья. Да, с ней рядом унылый Сандор Клиган, переходящая тень сестер Старк, но с ней же именно Бронн обменивается частыми долгими взглядами.

О чем они? Почему от них так сладко и страшно? Не с них ли начинается самое страшное?

Одного элемента не хватает в вечере, но вскоре Бронн находит их, этих двоих, свой ответ на сердечные вопросы. Ланнистер стоит, прислонившись спиной к стене, леди Бриенна у его ног; штаны болтаются у лорда-командующего на лодыжках, и это выглядит категорически далеким от чего-либо, даже отдаленно напоминающего разврат.

Гобелен между Бронном и нишей, где спрятались эти двое, колышется — словно полог палатки, за которым он невольно подслушивал их Зимой.

— Эти два — всего лишь порезы. В ягодицу клинок впился по самую рукоять. Короткий, слава Матери, — плоско и как-то бесцветно звучит леди.

— Женщина, я клянусь, я не знаю, почему…

— Заткнись.

Они смотрят друг на друга. Эту беседу Бронну услышать — увидеть, перевести, понять — не под силу. Видят Семеро, он пытался, и не один год.

— Ты очень красивая сегодня, — на грани слышимости произнес Джейме.

Бронн фыркнул почти так же громко, как это сделала Бриенна. «Жалкая попытка, Ланнистер. А тебе, если это ты выбирал ей платье сегодня, пора наведаться к мейстеру на предмет проблем со зрением; что же касается душевного здоровья, о проблемах с ним давно известно всему королевству». Золота в наряде леди Бриенны определенно был избыток. Как и перьев, кружев и драгоценных каменьев. И вдобавок, Бронн даже с расстояния мог отметить, что весь подол воинственная леди уже успела чем-то запачкать, а в паре мест оборвать. Нет, она не красива, совсем; ни сегодня, ни когда-либо.

Но не верить львиным глазам нельзя, очевидно. Бронн и сам поддавался их опасному обаянию. Каждый долбанный раз.

— …как думаешь, она чем-то больна?

— Не шевелись, дай завязать…

— Мне следовало ее убить. Сколько раз! Рисковал твоей жизнью! ради нее! Пёсья подстилка… ауч, это больно!

— Следи за языком. Ты ничего ей не сломал?

— Блокировал локтем. Можно было обойтись и прямым ударом, но выглядело бы… грязно. Сломанный нос, выбитые зубы… ауч. Женщина, но я же этого не сделал!

Послышалось шуршание, кряхтение — Ланнистер подал руку своей леди, она, конечно, проигнорировала ее, предпочтя опереться о стену, чтобы подняться. Бронн нахмурился. Теперь оба выглядели помятыми и бледными. Не в лучшей форме, если о потрепанной битвами даме со шрамами на лице и одноруком, стремительно седеющем калеке можно вообще так сказать.

И оба вперились друг в друга так, словно ничего прекраснее нельзя найти во всем мире. Определенно, безумие.

И, если глядеть на них слишком долго со стороны, особенно вблизи, этим можно заразиться. Найти им оправдание. Признать, что семь примет не лгут, особенно вот седьмая, наиболее весомая, с которой не поспоришь, как с прочими.

Они продолжают смотреть друг другу в глаза.

— Я ужасна, — вдруг с коротким всхлипом сообщает леди, и напряжение между ними тает: Ланнистер заключает даму в объятия.

Звук слюнявого поцелуя.

— Тш-тш. Ты самая красивая. Бесподобная.

— Почему это должно быть таким ужасным?

«Платье, — думает Бронн, потирая руки, — даже такая женщина, как она, может сказать, что платье — полный провал».

— Женщина, все будет в порядке. Оружие при нас, прорвемся как-нибудь, если что.

— Джейме, посмотри на нас: тебя ранила леди Старк, меня стошнило на Лораса… лорда Лораса.

— Жалею, что не видел.

— Что с нами не так?!

— Я просто везуч от рождения. А ты… ну, это обычное дело. Это же мой львенок там, в тебе. Ш-ш. Иди ко мне.

…Бронна шатает сильнее, когда он выбирается из-за гобелена.

Зима и Лето в зале, смотрят друг на друга, мирятся, ссорятся, любят друг друга, никогда не расставаясь. Голова идет кругом, но Бронн держится, он стойкий, он научился за годы.

— Ох, блядские пекла, небеса и земли, Матерь Всеблагая, — бубнит он себе под нос, и всего слишком много вокруг, все: Зима, Лето, Братство, рыцари и короли, лорды и леди, мечи и кубки — все это вращается со скоростью перед ним, складываясь в семь тысяч причин, примет и поводов. Хотя для вращения, на самом деле, нужен лишь один.

— Грёбанная любовь, — бормочет Бронн, и что-то надо, что-то следует немедленно сделать, так просто оставлять нельзя, нужно поделиться с кем-то, иначе это захватит его и подчинит, и сломит, и он тоже этим заболеет насмерть, но к счастью — он видит напарника по несчастью. Того, что точно поймёт.

— Подрик Пейн, мать твою! А ну иди-ка сюда: есть несколько интересных новостей — да отвяжитесь от мальчика, дамы! — о твоей леди и Льве, которые мне немедленно нужно обсудить с тобой…

the end

Комментарий к Семь примет, часть третья

…ну, время для фейерверка.

Какую историю вы хотите следующей из этой вселенной? Заказывайте)

========== Пробуждение ==========

В сером коридоре холодно и сыро. Весенний ветер треплет занавеси паутины. Серая Башня в эти дни полна жизни, но отчего-то никто не догадался прислать служанок, чтобы они прибрались немного.

А может, все они слишком боятся мужчины, дремлющего в углу. На него не обращают внимание двое стражей у двери, его игнорирует мейстер, посещающий заключенную, об него разве что может споткнуться король Джон. Только изредка рядом появляется серая тень лютоволчицы. Или ее маленькой госпожи. Арья. Она останавливается над ним, молча, бросит что-нибудь к его ногам — она или Нимерия? кто бы знал — и уйдет прочь.

Сандор знает, что время проснуться: он слышит все вокруг, он чует движение всем телом, каждый волосок на коже напряжен. Пёс готов к бою в любой момент времени.

Но сон слишком сладок, чтобы проснуться. Непростительно далек от настоящего времени. Опасно пересматривать его столько раз подряд.

Воспоминаний становится из-за этого ощутимо меньше, как воздуха в тесной каморке, где храпел ночью, пьяный, и с утра очнулся, похмельный; вскоре станет нечем дышать.

Но из этого сна Сандор уходить не хочет. Лишь туда, в прошлое. В двери, выход из которых ведет на светлую сторону.

…Когда Сандор Клиган просыпается утром, открывая глаза и встречая над собой высокий альков спальни благородной дамы, сначала приходит облегчение. Значит, не примерещилось. Потом — сожаление. Он все еще в ловушке.

В теплой конуре и на цепи у Ланнистеров в свое время жилось спокойнее, чем теперь, в волчьей стае.

Сердце билось ровно. Он пил, дрался, сквернословил бездельно с полузнакомыми полуприятелями из солдатни, трахал придорожных сучек и, ради Старухи, кто мог его осудить? Жизнь была такой, какой была. Он мог видеть себя в ней через десять лет — собой. Таким же грубым уродом и пьяницей. Кем точно не мог видеть — так это мужчиной Сансы Старк, сестры короля Сноу.

Мужем. От слова этого шерсть на загривке вставала дыбом. Ночью — до того, как слабый серый рассвет потревожил восточный горизонт, чтобы явить миру солнце на каких-нибудь пять часов — ночью они были в богороще. Приносили, никем не замеченные, кроме жутковатых чардрев, клятвы.

Возвращались, прячась под плащами, в каморку Клигана. Под сапогами Сандора скрипел снег, трескались замерзшие опавшие листья и тяжело прогибались прогнившие доски чердачной лестницы на конюшне.

— Завтра спилю ее и соберу, нахрен, новую, — выругался вслух Сандор, когда на последней ступеньке едва не продавил своей массой всю ветхую конструкцию.

Леди Старк взглянула на него пристально и сосредоточенно:

— Не надо. Тебе не придется по ней больше подниматься. Собери вещи. Ты будешь там, где я.

И, словно из зазеркалья, вдруг мир освещается лучистым солнечным сиянием, заполняется пением летних птиц:

— Джон позволит мне, — ее улыбка мягка и полна света, — он полюбит тебя. Как я.

— Нахрен мне его любовь, — Сандор решительно уставился в пол из щербатых досок, — пусть не мешает, того достаточно.

Перемирие и торги. Ей знать лучше, уговаривает себя Пёс, впервые в своей жизни чувствуя что-то, похоже на страх неловкости, когда утром же занимает место за ее левым плечом. Нет ничего, что было бы столь же обыденным: рыцарь-защитник благородной дамы сопровождает ее. В отсутствие леди Бриенны, уже присоединившейся к Зимнему Братству за Стеной, это более чем естественно. Никто не взглянет косо на Пса, к которому привыкли, это обычное дело, но —

Зачем, думает Сандор Клиган днем и ночью, зачем.

Зачем тогда произносить клятвы в богороще?

Зачем ей тайный муж?

— Ты стесняешься меня, — шепчет он беззвучно одними губами в их вторую ночь, когда смотрит ей в непроницаемое лицо, чистое, красивое и нечитаемое, — и будешь прятать. Я понимаю.

— Ты моя слабость, — в ответ слышит — и давится собственным дыханием, потому что всё неправильно, не так, как должно быть, — никто не должен знать этого. Но ты мой. Ты мой.

— А ты? — но даже движением ресниц она не отвечает на его вопрос, только крохотный клубочек пара вырывается между искусанных в поцелуях губ.

Холодно. Зима с ними на ложе, и Сандор по-настоящему рад, когда Зима выталкивает его из-под меховых одеял и отправляет за Стену.

Прочь! От ее сладких поцелуев, уверенности в каждом жесте и слове, от веса ее тела у него на коленях, от смирения, с которым Санса раздвигает перед ним ноги или прогибается в пояснице, оглядываясь из-под закрывающих лицо волос. Прочь от безумных ночей в ее компании, от ярких губ и по-волчьи шершавого языка на шрамах, от синяков под синими глазами поутру, от обреченности, с которой она однажды отказывается менять простыни, махнув рукой на будущее.

Прочь, прочь от надежды, которая пришла слишком поздно; трехкратно уже звучал рог Ночного Дозора, и сбывалось то, что казалось Сандору Клигану самым страшным. Только Санса Старк, пепельно-серым утром провожавшая новобранцев в Братство, сказала «Я люблю тебя; помни, и я буду», и не было ничего страшней и правдивей ее глаз в ту минуту.

Он мог победить и вытерпеть любой страх. Пережить любовь оказалось невозможно. Так что дорога Псу только на Стену.

Там он пригодится больше.

…

Он открывает глаза.

Утро победы — мгновение первого восхода яркого солнца — встречает его, скорчившегося и рыдающего — под тлеющим щитом Таргариенов. Никто из Семерых, и уж точно никто из Старых Божеств не мог бы сказать, как он под ним оказался. Как поместился всей своей измочаленной в бою тушей, и чего надеялся дождаться в своем укрытии.

Во всем теле не было ни одной мышцы, что не болела бы.

В глаза словно насыпали песка и перца поровну.

В носу свербело, как и в горле.

Следующие два дня он тонул в соплях и кашле, как добрые две трети выживших. Но, когда встал на ноги, то один не стал ждать остальных, даже короля Сноу, чтобы отправиться в Винтерфелл. Немедленно, хромая, спотыкаясь, падая, рыча на любого, кто пытался остановить.

Яркий, подтаивающий на солнце белый снег дружелюбной Зимы приветствовал победителя на подъезде к Винтерфеллу. Утоптанная широкая дорога расстилалась под стоптанными сапогами, словно новенькая мостовая. Ворота были распахнуты.

Двери в ее комнату тоже.

На пол упал тяжелый меховой плащ — грязный, окровавленный, смердящий смертью и горем. Руки разжались словно сами собой, когда он выронил вещевой мешок. Сандор хотел — и не мог вымолвить ни одного слова. Только смотрел на Сансу, что волчьей походкой кралась к нему, не сводя безумных глаз, залитая солнцем, бьющим из-за мутного стекла.

Хотел — и не мог оценивать ее, не смел вглядываться, боясь упустить хоть мгновение встречи.

— Муж, — хрипло прорычала Санса голосом, в котором он, как ни странно, распознал призрак ее обычной любезности.

Объятия были неловки. Поцелуй не получался, они сталкивались носами, зубами, его пальцы скользили по ее мокрому от слез лицу, солнце било в глаза, но, когда он сорвал с себя все мешающие слои одежды, стало проще.

Напряжения в ее теле больше нет. Санса больше не отдается ему, борясь с собой. Санса хочет сама. Жадность рук, страсть движений, блеск глаз — это не подделать, к этому себя не принудить. И Сандор горит — отвечая ей, не тратя время на бессмысленные нежности, которые неуместны, лишь хватая и насаживая на себя — и встречая ее готовой.

Лежали после, задыхаясь, и Санса хрипло плакала на его груди, всхлипывая и смеясь, и он тоже смеялся, закинув руку за голову, а другой пытаясь найти одеяло.

— Ты такой грязный, — лился ее низкий, охрипший щебет, при звуках которого смеяться хотелось сильнее, — у тебя поседели виски. А борода нет. Она ужасна. Надо подровнять.

— Ты похудела. Давно болеешь?

— Недели нет. Арья тоже подхватила ангину и вообще говорить не может…

— …облегчение слышать…

Но это произносилось вслух. Он не мог заставить себя спросить, а Санса и подавно не заговорила бы об этом.

О том, что целую Зиму они просто выживали, не надеясь больше увидеться.

О том, что все закончилось, и это начало новой жизни, и все в их руках — и все можно теперь писать с чистого листа.

О том, что только что, минуты назад, ей впервые было с Сандором хорошо.

…

Новое утро.

Утро в дороге. Сансу призывают ко двору, и кто, как не бессменный телохранитель, должен сопроводить ее?

Сандор улыбается. Веки тяжелые, тело приятно ноет после ночи, полной страсти, но совсем лишенной сна. Нужно просыпаться. Нужно будить ее.

— Санса, — имя в пересохшем рту слаще вина и деликатесов; ни в том, ни в другом он не нуждается так, как в ней рядом, — спишь?

— Не буди, — ответно раздается сонный, счастливый голос, — или буди… по-другому.

— Какая испорченная леди.

— Какой нахальный Пёс.

Санса еще стеснятся иногда, как и он сам. Случаются эти мгновения, когда никто из них не знает, как себя вести, даже наедине. Как в это утро.

— Ты бледная, Пташка. Это…

— Да. Это время скоро… похоже, сегодня, — она не любит произносить «лунная кровь», она не любит этот период, и всегда чувствует себя неважно в первые три дня. Сандор тоже — потому что это единственные три дня в месяце, когда между ними появляется отчуждение. И молчание.

— Я хочу детей, Сандор, — вдруг прозвучало с ее половины кровати, и он вздрогнул, лихорадочно пытаясь подсчитать, прикинуть… пока не связал только что услышанное с ее состоянием.

— Ты поэтому расстроена?

— Нет, — Санса легла на бок, провела пальцем по его смуглой руке до локтя, — просто… мне всегда казалось… неважно.

— Да ладно, говори.

— Это неприлично, но… — он нарочно прижал под одеялом ее руку к своему паху, и Пташка хихикнула, кусая губы, — Сандор!

— Продолжай, там что-то о приличиях было…

— Мне хочется тебя удивить, — выпалила она, приближаясь к его лицу с аккуратным поцелуем в лоб, — мне хочется, чтобы ты чего-то не знал обо мне… или делал вид, что не знаешь, но так, чтобы я не догадалась.

— И?

— Я хочу, чтобы ты радовался,когда это произойдет, — прошептала Санса, приникая к его груди и нежась в его руках, — когда придет время. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

«Я счастлив. Очень». Но Сандор не смог заставить себя произнести эти слова тогда.

…

Он открыл глаза. Каменный мешок, в котором он оказался, был знаком до каждого кирпичика.

Годы Клиган провел в Красном Замке, и незримая цепь громыхала вслед за его доспехами по длинным коридорам. Годы, наполненные многими печальными и радостными событиями. Многими откровениями.

Нужно переставать быть наивным. Возможно, львица запустила бы когти глубже, принадлежи он к родственному ей клану — каким-нибудь Драным Кошкам или что-то в этом роде. Но, пока рядом были Львы, Пёс оставался настороже. И что в итоге?

Попался, попался! Уронил щит, ослаб — и поддался волчице, которая и играть-то как следует не умела, не то что охотиться. Но избрала безупречно верную тактику. Убирать врагов по одному, осторожно. Стравливать противников без прямого убеждения. Львица была другой. Львица верила в себя слишком сильно.

Львица угрожала, шантажировала, злила, раздражала. Рычала на всех, кто мог посягнуть на ее собственность и ее территорию. И Пёс бежал, как только возможность представилась. А что волчица? Один взгляд в его сторону — и Пёс валялся кверху брюхом.

— Слышишь, Пташка? — зарычал Пёс, приникая лбом к тяжелой двери, — давно ты эту херню замышляла, скажи мне? С самого начала, пока была со мной, или потом тебе это пришло в голову…

Тишина. Она страшнее всего. Тишина — это не ее старательно удерживаемая маска, не любезности и ужимки, не стишочки и песенки. Тишина — это отсутствие даже желания с ним говорить.

— Что ты думала, завалить Цареубийцу ножиком? Дура, он пережил Зиму, с одной-то рукой! Ты могла придумать что-нибудь… я не знаю… сказала бы мне, что ли, — он привалился спиной к двери, бессильно уронил руки на пол.

Сильные, умелые руки убийцы, которые и в этом качестве не пригодились ей. Пусть бы она лгала, оправдывалась, плакала, в конце концов. Пусть бы утешала ложными надеждами и лживыми обещаниями будущего. Как она рисовала их, несколькими фразами умудряясь превратить Зиму в Лето для Сандора! Нарочно ли придумывала эти свои «мечты»? Как вытянула из-под его брони и толстой шкуры все простецкие мечты о конуре, щенках и доброй суке рядом, когда всю жизнь он прятал их так глубоко, что и сам не мог найти?

— Я пьян, — сформулировал он тяжелым языком начало новой мысли, — ты ненавидишь, когда я пьян. Я тоже. Ненавижу. Ненавижу, когда тебе во мне что-то не нравится. А списочек-то немал.

И снова тянет облаять ее, яростно и гневно:

— Но ты обещала мне, Санса, ты обещала! Ты, лживая дрянь, какого хуя ты разевала свой рот? Зачем, если ты даже не собиралась… долбанная, продажная потаскуха, такая же, как все, ты…

— Она не ответит, Пёс.

Сандор вскинулся. С одной стороны у бедра тяжело опустилась Нимерия, напротив на корточки — Арья Старк.

— А тебе что надо, мелкая, — вздохнул он тяжело. Девочка протянула руку к его голове, он отмахнулся. Это ее не остановило.

— Ты завываешь так, что я тремя этажами ниже уснуть не могу.

— Спустись еще ниже. В кузнице найдется местечко.

— А может, просто тебе стоит заткнуться, а?

Сандор уткнулся головой в колени. В висках пульсировало. Нимерия под рукой тихо заскулила.

— Уйди, Арья, — пробормотал он, — я не могу… сейчас говорить.

— Ладно.

«Помнишь, где сердце? — готов Пёс был завыть ей вслед, чтобы она, против собственных слов, осталась, — моё — за этими дверьми. И не возвращается ко мне». Стоя у самой лестницы, Арья обернулась — твердо сжаты губы, строгие глаза.

— Нимерия остаётся.

Легкие шаги зазвучали по ступенькам. Быстро стали беззвучными. Сандор медленно опустился на пол и свернулся, вздрагивая, у самого порога. Нимерия заскулила снова. В комнате за дверью послышались звуки. И волчица, и мужчина насторожились. Сандор не мог понять, что именно слышал.

Она могла расчесывать волосы. Снимать одежду. Листать книгу. Только плакать не могла. Не для кого было плакать. Никого не было, чтобы это видеть. Зачем же тогда плакать?

Пёс опустил голову на порог запертой двери, за которой билось его сердце. Возможно, не так было бы плохо, если бы оно остановилось, наконец — если это прекратит боль.

— Я люблю тебя, Пташка, — прошептал он, затем закричал, борясь с пьяными рыданиями и подступающей тошнотой:

— Драная ты сука, твою мать, Санса! Почему ты не отвечаешь, женщина?

Тишина страшнее всего; крики страха, преследовавшие его всю жизнь, вопли отвращения, хмыканье разочарованных шлюх и усталая ругань соратников, все это можно перенести. К этому можно привыкнуть. Сандор хмурится, предпринимает еще одну попытку:

— Отвечай мне! Я твой муж; мы давали клятвы перед богами, ты помнишь? Помнишь, Пташка? Это должно было что-то значить, пекло, иначе зачем это было?! Ты обещала!

Тишина в ответ. Сандор закрыл лицо руками.

Нимерия завыла. Весенний ветер разносил ее горестный вой за пределы Серой Башни. Испуганная стайка ласточек рванула прочь от гнёзд из-под черепицы.

— Поговори со мной, Санса!

Но она молчала.

========== Подрик Пейн и волшебные грибы одичалых, часть первая ==========

Подрик Пейн никогда не был гордостью своей семьи. Никогда не шел впереди своих сверстников, не выигрывал шуточные турниры — держался середнячком. Он был тихим мальчиком в детстве, вырос в тихого юношу чуть позже, но это чаще оборачивалось к его выгоде.

Главное, что он усвоил от своих старших друзей, так это то, что хвастуны, какими бы одаренными от природы не были, долго не живут. И если и выживают, то с потерями. Некоторых, вроде сира Джейме, жизнь ничему не учила — Подрик вздохнул, опуская в костер еще одну ветку — но даже ему все равно стоило бы поостеречься. Упомянутый сир с утра в очередной раз рисковал жизнью, доводя и без того злую сир-миледи Бриенну глупыми шутками.

Подрик многое мог сказать о том, как близки сир и сир-миледи, но кое-чего все же о Тартской Деве сир Джейме не знал. Когда она по-настоящему злилась, то могла действовать без предупреждения. И не выносила шуток о членах, а в последние дни фантазии у Льва хватало только на это. Вот и теперь юноша прекрасно слышал раздражающе веселый голос Льва и недовольное ворчание леди Бриенны в ответ.

Подрик уныло поворошил уголья в костре, с тоской оглянулся на такой близкий — и такой далекий — шатер Ланнистеров. Все же, выбирая между выслушиванием бородатых шуточек в тесноте и духоте, и одиночеством на морозе, Подрик Пейн выбрал бы первое.

У каждого шатра, заваленного сверху лапником, шкурами, мехами и всеми подряд ветками, они поддерживали огонь. Подрику выпала самая важная задача — стеречь его, и он старался — даже если это значило все часы без перерыва курсировать между кучами валежника и кострищем наперегонки с другими везунчиками. К счастью, мороз настал не настолько жестокий, чтобы бегать за дровами приходилось слишком часто. А все же хотелось бы пореже. Тем более, кто-то, кто сторожил огонь до Подрика, не озаботился большим запасом хвороста.

Самым дурным товарищем ночью был Сандор Клиган — невзирая на явно непростые отношения с огнем, он имел обыкновение наваливать гигантскую кучу сучьев, а затем сидеть и долго смотреть в пламя, пока не наступала пора сменяться. Иногда он говорил о богах. От его откровений делалось слегка не по себе.

— Значит, вы видели Деву? — недоверчиво спросил его Подрик в один из их дозоров. Сандор Клиган хмыкнул, поскреб бороду.

— Я ее… знаю. Хочешь секрет? — он склонился чуть ближе к костру, глаза его опасно блестели в темноте, — Дева уже давно не дева. Она и Воин делают это, втайне от остальных. Только мы, здесь внизу, можем знать. Мы и Неведомый.

— По-почему Неведомый, сир… просто… почему?

— Я спрошу у него в следующий раз, мальчик.

Подрику пришлось провести с ним два или три дозорных бдения прежде, чем он понял, как угнетающе действуют на него странные разговоры Пса.

Юноша поежился, мрачно озираясь и по уши уходя в меховой воротник. Сир-миледи не разрешала оставлять Подрика в дозоре одного, но сегодня она сдалась.

— Итак, утром мы надеемся найти настоящего Зимнего Брата, — блестя глазами, сказал сир Бронн, когда удалялся на ночевку, — желаю провести эти шесть часов с пользой для души.

Это он, конечно, пытался подколоть не-сира Клигана. Но Подрик воспринял указание достаточно серьезно. Несмотря на тяжелые обстоятельства, у Зимнего Братства сложились определенные традиции и обычаи, и когда кто-то нес одиночный дозор в первый раз, его всегда старались отвлечь, напугать или даже заставить бросить пост. А правила короля Сноу не допускали отлучек. Ни при каких обстоятельствах.

Подрик печально посмотрел в сторону второго по величине — и первого по привлекательности — шатра. Его единственное обстоятельство находилось от него на расстояние в триста шагов, не больше.

Молодежь теннов. И Карстарков. Старшие рыцари раздавали сквайрам подзатыльники, копьеносицы запрещали юным девушкам приближаться, но круглосуточное паломничество к Весёлому Городку не прекращалось.

И, судя по взрывам хохота, доносящимся от него и костра рядом, собравшиеся там прекрасно проводили свое время. Подрик тоскливо наморщил лоб, размышляя, что именно может происходить.

Конечно, Тенна Хаги — с ее спелыми, ладными грудками, прячущимися под многослойными одеяниями, с веселыми желтыми глазами и опасной смешливой морщинкой у маленького рта — сидит на коленях у Седрика Хилла. А у ног задумчивой Лианны Мормонт собрались и слушают ее истории рыжие молодцы из Клана Рысьего Черепа. И все пьют эль, малиновый настой, а в углу дымят тенны чудо-травами, от которых кружится голова и становится легко на душе…

Подрик закрыл на миг глаза, опустил голову и обнял себя руками. Это было так несправедливо! Нет, конечно, его очередь нести дозор, и он гордился, как и положено, и, разумеется, король Джон хлопнет его по плечу, но — всё, в целом, было несправедливо!

Вот если бы всё было, как сейчас, и была Зима, но только не умирал никто, дрова не нужно было бы рубить, и Иных было как-то проще одолеть! Подрик не сразил ни одного, но однажды сражался с одним из них. Тогда, в самом начале, когда он и сир-миледи спасали сира Джейме. Они шли по замороженному полю несколько часов. Леди Бриенна только сжимала зубы и почти ничего не говорила. В тот раз Подрик отвел от нее удар Иного, а сама леди разрубила врага пополам. Назад они на носилках тащили сира Джейме, и потом на леди Бриенну кричал сир Лорас. Последнее, что хотел бы Подрик — повторения той истории.

Он поежился. Из далекого заветного шатра раздавались звуки волынки и гармоники.

Чей-то смех.

Подрик упрямо нахмурился. Поплотнее завернулся в меха.

В темноте грузно что-то зашумело, затем затопало, и к небольшому освещенному костром кругу выплыл одичалый. Куда страшнее заросшего бородой лица был топор за спиной, украшенный грубыми геометрическими узорами. На некоторых из них, кажется, еще видна была красная, живая, кровь. Подрик сглотнул, молча глядя на великана и робея обратиться первым.

— Это ты, значитца, караулишь, мальчик? — прогрохотал страшный гигант из полумрака.

— Да…

— Манда! Где второй?

— Я один.

Одичалый вновь добавил другое ругательство, уже не знакомое Пейну, и исчез, топая, в темноте. Подрик выдохнул. Значит, вот он сегодня обходит костры и проверяет дозорных. Попробуй рискнуть отойти.

Синие звезды над ним поблескивали, перемигиваясь. Темный далекий лес — то, что осталось от пожаров Манса-налетчика — тревожно шумел.

Вновь послышались шаги, и Подрик приосанился, заслышав знакомые голоса. К нему явились Тенна Хаги и другая девчонка — он не знал ее имени, но знал, что она принадлежала к дорнийцам, немногие из которых явились на зов Зимнего Братства, и еще меньшее число дожило до этих дней.

— Ну как ты? — сердобольно спросила дорнийка, присаживаясь на корточки рядом с Подриком, — скучаешь?

— Нормально, — Под пытался звучать расслабленно, но взгляд его вновь и вновь возвращался к Хаги.

Ах, как она была хороша! Желтоглазая, в беличьей шубке, во всей своей славе возвышающаяся над ним, румяная и веселая…

— Мы принесли тебе ужин, — сияющая дорнийка ревниво опередила подругу, поставила перед Подриком котелок, — раз уж тебя не будет сегодня. Ешь сейчас же, пока не остыло.

— Спасибо…

— Эндира. Эндира Сэнд, — улыбнулась дорнийка, и ее тревожный взгляд заставил юношу сильнее смутиться: она его знала, а он не помнил, как и при каких обстоятельствах они познакомились.

Это было естественно Зимой. Подрика всегда смущали люди, которые с легкостью запоминали всех, с кем встречались. Больше того, они помнили имена всех родственников и соседей друг друга, вот как сир Бронн, например. Подрику казалось обидным расточительством тратить столь обширную память и талант к запоминанию на банальные сплетни.

Девушки, щебеча между собой, покинули его. Подрик проводил их больным взглядом. Несправедливо втройне. Несправедливость начиналась с пробуждения и не заканчивалась с отбоем.

Последнюю обиду ему нанес два дня назад сир Джейме. Подрик не один месяц готовился к этому разговору, подбирал выражения, надеялся, что как-нибудь события позволят избежать этого, но — раз уж он собирался стать рыцарем однажды, если доживет, то должен был…

Но вместо грозного «Милорд, бесчестно, что вы спите с леди Бриенной без рубашки под одним одеялом, восстановить честь девы следует, женившись на ней!» получилось какое-то жалобное блеяние:

— Сир-миледи… она ведь девица… так она говорит, и я верю — но сир, это правильно было бы, ведь если нет септы, то хотя бы богороща… наследница…

Сир Джейме слушал с каменным лицом. Даже сир Бронн, что поначалу усмехался, как-то съежился, когда Лев одной левой приподнял Подрика за воротник в воздух и, держа на весу, прорычал, словно на одном дыхании:

— Значит, старые сплетники сами ссут подойти ко мне, а? И подослали тебя, юный Пейн? Тогда пусть запомнят: у меня и леди Бриенны было достаточно церемоний, — он выплюнул слово «церемоний», как горькую можжевеловую ягоду, — приданым была моя правая рука, нашими свидетелями — те, что ее отрезали, а септон рычал и пытался нас сожрать, одетый в бурую шкуру! Это я еще посаженную мать, гниющую на ходу, не упомянул!

Примолкли все. Сначала сир Аддам, а потом и остальные, начали говорить о леди Бриенне «наша леди», и вопрос больше не поднимали. Иногда язык сира Джейме все-таки служил добрую службу.

Но Подрик-то чем был виноват, когда от души заступался за честь своей дамы?

*

Мороз усиливался. Трижды Подрик подбрасывал охапку дров в костер, и, хотя он и старался экономить, подходило время, когда следовало идти за четвертой порцией. Нужно было спешить и не задерживаться: за оставление костра без присмотра пороли. А за потухший огонь король Джон лично рубил головы. Уже три раза случалось такое.

Подрик, вздыхая, поднялся. Похлебку из котелка, что принесли девушки, он съел почти всю, делать было нечего, следовало собираться — больше оттягивать нельзя. Путь лежал мимо заманчивой тропы к шатру теннов. У тамошнего дозорного костра было шумно и весело. Семеро, Подрику казалось, у любого костра шумно и весело — кроме его собственного. Он сморгнул розоватую пелену, снова и снова наползающую на взор — как бы не заснуть!

Заскрипели чьи-то сапоги по тропинке. Несколько пар. Подрик поднял взгляд — как раз вовремя, чтобы обнаружить, что над ним нависает Тормунд Великанья Смерть и несколько его приятелей — или родственников? Или и тех и других? Подрик не различал — и каждый держит по охапке дров.

— Это он. Мальчик служит моей женщине, — сообщил, двигая усами, Тормунд, сел рядом на бревно, — ну, говори.

— О ч-чём?

— Ты поел? Пил что-нибудь? Мороз крепчает, парень. Как там моя красавица?

На взгляд Подрика — в чем он категорически расходился во мнениях с сиром Бронном, ревнующим леди Бриенну почти так же, как если бы приходился родным братом сиру Джейме — Тормунд являл к ней самое рыцарское отношение. Исключая приступ неконтролируемой страсти, когда пытался ее украсть.

За принесенные несколько охапок дров Подрик готов был его простить. Почти готов.

— И как она? — нетерпеливо постукивал одичалый носком сапога, — моя медовая королевна? Она тепло одета? Однорукий не обижает ее?

— Сир Джейме со всем уважением…

— Жалкий доходяга даже не озадачился тем, чтобы хоть раз сходить на охоту, — фыркнул пренебрежительно кто-то из парней Тормунда. Подрик сглотнул.

Рыжеволосые гиганты возвышались над костром, словно ожившие деревья, вздумавшие внезапно покинуть родной лес. Голоса их внезапно превращались в скрип и стон вековых сосен. Довершали картину страшные меховые одеяния — лишайники, что облепили мощные стволы. На какой-то момент юноше даже показалось, что они шевелятся, точно обладают собственным рассудком. Подрик поежился. Одичалые переглянулись.

— Ты не болен, мальчик? Южный народец все-таки хиловат. Попей малины… — один из парней опустился у оставленного девицами котелка, — о, Тормунд! Да тут грибочки! И как густо сварено-то!

— Ха, решил уединиться для пути-в-себя? — улыбка в голос рыжего великана чувствовалась, но под усами и бородой Подрик ее почти не видел, — гляди, не убеги никуда.

— Куда бежать? — не понял юноша.

— Никуда не надо. Особенно в лес. Эх, помню, бывали времена, по соплячеству-то…

— Помнишь, с Богритом за белками гонялись? Одна, падла, меня за палец цапнула, когда я полез в гнездо ейное. Так что на деревья тоже особо не лазай.

— Оставь пацана, Сизый. Сам разберется. Но смотри, что не так, кричи. А накроет, дак ховайся в дровнике, кто-никто подберёт там тебя. Бывай!

— И красавицу мою сторожи хорошенько, — пропел рыжий Тормунд перед тем, как одичалые внезапно удалились, так же, как и появились. Подрик затряс головой.

В ушах нарастал непонятный звон. Подозрительно мелодично звенела очажная цепь. Слышалась незнакомая песня в треске костра. Юноша сморгнул видение того, что в центре пламени танцует крохотная огненная фея — обнаженная, но с мечом.

О чем это они говорили только что? Что происходит? Почему звезды на небе вдруг принялись играть в догонялки, а воздух приобрел вкус карамели? Что не так?

Почему все светится вокруг, снег - золотым, небо - розовым, и -

- О, милосердный Отец! - хныкнул Подрик, сползая с бревна и едва не падая в костер.

Как же ему пережить дозор?

========== Подрик Пейн и волшебные грибы одичалых, часть вторая ==========

Комментарий к Подрик Пейн и волшебные грибы одичалых, часть вторая

Помните: употребление психоактивных веществ грозит люлями от короля Джона!)

Спустя некоторое время — непродолжительное, судя по тому, что ему не пришлось подбрасывать дрова в костер — Подрик полностью осознал со всей неотвратимостью, что находится под воздействием… чего-то, что бы то ни было, съеденного или выпитого из рук коварной дорнийки.

Подрик не мог сказать о себе, что полностью был лишен опыта в области одурманивающих веществ. Пекло, любой, кто знался с лордом Тирионом или сиром Бронном, просто обязан был приобщиться к разным сферам жизни, подойдя с крайней рассудительностью к процессу развращения собственной бессмертной души.

Но знание на вкус двадцати сортов изысканного алкоголя Королевской Гавани или Утёса не могло подготовить юного сквайра Пейна к тому, что его ждет при употреблении снадобий Вольного Народа. К этому нельзя быть готовым.

Так, теперь Подрик пытался вот уже десять минут напрячь зрение достаточно, чтобы бесконечная вереница маленьких снежных фей прекратила пляску вокруг костра. Они смеялись, цеплялись друг за друга, пели и совершенно не обращали на дозорного внимания. Хуже становилось с каждой секундой. Стоило юноше начать присматриваться к чему-нибудь, чему угодно, из окружающего его ночного мира — и оно немедля увеличивалось в размерах и наваливалось на него, становясь значительным и занимая все пространство. А то и прорастая — со всеми полагающимися ощущениями — внутрь его тела.

— О, что же это, — простонал Подрик, утыкаясь лбом в колени. В темноте было еще хуже — отовсюду выползали невнятные шипящие тени. Сидеть на месте стало положительно невозможно.

Он вскочил на ноги. Ощущение немедленно растаявших сапог и собственных пальцев, врастающих в утоптанный снег, комфорта не прибавило.

Внезапно из темноты послышались еще чьи-то шаги, и Подрик напрягся. Сначала из лилово-синих сумерек выплыла белая — с капельками засохшей крови — меховая шапка, потом вспыхнули россыпью золотистой пыли веснушки и, наконец, во весь рост явилась леди Бриенна.

— Ну как ты? — озабоченным голосом прогудела она, сжимая в руках что-то, — не замерз?

— Все хорошо, миледи, — выдавил Подрик. Леди оглядела позиции, нехорошим взглядом сверкнула в сторону леса — темного, бросающего страшные шевелящиеся тени в их сторону (Подрик икнул, когда одна из них едва не схватила леди Бриенну за ногу), и опустила у бревна то, что принесла с собой. Это оказалось одеяло.

— Не сиди на холодном. И застегнись, — она вздохнула, опустилась напротив на корточки — сияющая, с ореолом теплого света вокруг румяного веснушчатого лица, — ох, ну вот… заправляй шарф, Под, я же говорила.

Ее руки теплые. Золотистые. Подрик ничего не может поделать с улыбкой, захватывающей лицо, когда леди Бриенна поправляет на нем шарф и шапку.

Он не сир Джейме. Он не будет демонстративно сопротивляться.

— Я еще приду, — подозрительно оглядев костер, проговорила леди, и удалилась. Подрик выдохнул — кажется, он этого не делал уже несколько минут, все то время, пока она была с ним.

Новые сучья трещат в костре, но ему жизненно необходимо стало пройтись — до дровника сто шагов, и это почти у веселого шатра, где все громче смех (над ним небо переливается всеми цветами радуги). и Подрик встал.

Внезапно теплый мир у костра превратился в страшный холод за его пределами. В одном из сугробов что-то шевельнулось. Подрик вздрогнул и остановился. Оглянулся. Спасительный огонь был всего лишь в паре десятков шагов.

Пушистая синяя тень заворчала и бросилась ему под ноги. Тяжело дыша, юноша отпрянул, падая с расхоженной тропинки в сугроб.

Посередине восседала ярко-синяя, рогатая, клыкастая белка. И шипела, прищурив красные глаза.

Подрик закричал.

*

Если бы кто-то спросил Подрика Пейна через несколько минут, что именно он делает, как оказался на ужасно шершавой елке где-то — никто не мог бы определить, где — откуда, к сожалению, прекрасно видел свой одинокий костер, он не смог бы ответить.

Подрик осторожно опустил глаза вниз. Белка — как и хоровод беззаботных фей — все еще была там. Она подгрызала ель у корня.

— Ой, — пискнул Подрик, оглядываясь.

Определенно, нужно было выбираться. Он неловко соскользнул вниз — белка куда-то подевалась, феи испуганно бросились врассыпную — и помчался, не разбирая дороги. Где-то совсем близко мерещилась опушка. Бежать становилось сложно — в сапоги набивался снег, все вокруг мерцало и блестело. И, чем старательнее Под шевелил, по колено проваливаясь в сугробы, ногами, тем медленнее, как ему казалось, он двигался. Опушка ускользала с той же скоростью, с какой он пытался бежать. Отчаявшись, Подрик остановился — перед ним раскинулась полянка — и в нескольких шагах от себя увидел тихую парочку. Они целовались, прислонившись к дереву.

Первым побуждением было отвернуться. Но Подрик не мог — особенно, когда вдруг заметил у ног парочки костер. С холодным голубым пламенем.

Парочка заметила его, наконец; женщина отпрянула назад с возмущенным… звуком, а мужчина вскочил на ноги. Синие глаза обоих пылали яростью, гневом и чем-то… вроде смущения? У Подрика не было никакого желания узнавать разницу — как и интересоваться, на самом ли деле существуют Иные-леди.

Он вновь бежал.

Золотистые феи вместе с серебряно-голубыми разлетались из-под его ног. За спиной он чувствовал чье-то дыхание. «Пусть влюбленные Иные, только не страшная белка», подумал Под. Оглядываясь, он не заметил препятствия и врезался со всего разбега во что-то очень большое.

Твердое, теплое и пахнущее дымом.

— Что с тобой?

— Все в порядке, сир…

Вместо проклятия и сообщения, что он не является сиром, Сандор Клиган тяжело вздохнул и легко остановил Подрика перед собой.

— Не хотел вмешиваться, но ты вот уже десять минут бегаешь вокруг грёбанного дровника. Что, блядь, происходит?

— Я… заплутал, — Подрик проглотил «сира», стараясь выглядеть достаточно вменяемым. Что, дно пекла, было совсем непросто, учитывая грозившую ему с плеча Сандора Клигана рогатую белку. Должно быть, он слишком много уделял внимания ее разглядыванию, потому что Пёс нахмурился и обернулся.

— Что, боишься ее? — прорычал он, усмехаясь.

— Кого? — тупо переспросил Подрик, — белку?

— Тебя лихорадит? — буркнул Клиган, затем кивнул подбородком, — ее. Нимерию.

Белка, взмахнув синим пушистым хвостом, испуганно ринулась прочь. Выглянув из-за спины Сандора Клигана, для чего пришлось здорово наклониться вбок, Подрик столкнулся с внимательным и неодобрительным взглядом гигантской лютоволчицы.

«Я всё про тебя знаю, — глазами сообщила зверюга, — я вижу тебя насквозь. Ты — еда».

— Я не хотел ее брать, — небрежно бросил Клиган, точно речь шла о ручном грызуне или чем-то подобном, — но леди Волчонок уговорила меня. Сказала, она будет меня защищать, а вместо этого сука составляет мне компанию, только когда ей совсем нечем заняться, — в горле Пса родилось что-то, похожее на клекотание смеха, — смотри, не наткнись на ее приятеля. Он всегда где-то здесь, в тех долбанных зарослях.

«Большой черный страшный Волк, — высказалась лютоволчица нагло, коротко вильнув хвостом, — и он найдёт тебя, мальчик, если ты еще раз бросишь свой пост. И съест».

Черные тени близкого леса угрожающе потянулись к Подрику, и он едва не свалился в снег снова. Клиган смерил его неодобрительным взглядом.

— Уверен, что дойдешь обратно сам?

— Да, я… я дойду. Я шел за дровами, — волчица и Пёс одновременно повернули головы к костру, возле которого громоздились наваленные Тормундом и компанией корявые сучья. Клиган хмыкнул.

— И эти долбанные людишки меня называют одержимым. Бывай.

— Спасибо, — выдавил Под, быстро кивая и стараясь не встречаться взглядами с Нимерией. Она прищурилась, оглядываясь на него с издевкой через плечо:

«Белка существует».

Пророкотав над ним что-то неодобрительное, вроде «долбанные младенцы», Клиган удалился. Под размазал влагу по лицу — это была испарина, а не слезы, хвала Семерым. Огромный мужчина и его огромная четырехлапая спутница уже направлялись к самому северному посту Дозора.

Ну почему им всем надо быть такими большими, а ему — таким маленьким?

*

Вернувшись к костру — это стоило некоторой борьбы с собственными ногами и могучего усилия воли — Подрик остался наедине с собой.

Огонь горел. Котелок с грибами — Подрик смерил его ненавидящим взглядом — стоял на месте. Одеяло лежало на бревне. Злосчастной белки нигде видно не было. Все — вроде бы — было на месте. Или? Подрик поерзал на месте. Что-то отличалось. Он огляделся еще раз — размытое зрение то и дело подкидывало сюрпризы. Котелок. Костер. Куча дров. Бревно под ним — Подрик вновь пошевелился и поморщился. На нем было гораздо сложнее сидеть, чем раньше. Опустив глаза, чтобы поправить одеяло и выяснить, куда девалась кора и сучья, он совершенно не по-мужски завизжал: бревно было живым.

И чешуйчатым.

Внезапный смех — переливистый и нежный — раздался над ним. Подрик замер.

— Он очень удивился, когда ты сел ему на хвост.

— Кому?

— Дрогону. Так удивился, что ничего не стал предпринимать.

Подрик медленно поднял глаза — от того, что первоначально принял за бревно, выше, выше — по мощным драконьим лапам к изогнутой шее, и, наконец, к драконьей морде.

Чешуйчатая бровь вопросительно выгнулась. О нет, теперь с ним собирался заговорить дракон.

«Ты пахнешь здоровой кровью, двуногое мясо. Хорошо бы моя Мать разозлилась на тебя…».

Королева Дейенерис. Это была она. Но как? Подрик мог поклясться, что королева и оба дракона еще не возвращались с отлучки на юг, где драконы питались и восполняли силы, потерянные в северных битвах. Очевидно, запасы иссякли и на юге.

— Ваше… величество, — пробормотал Подрик, вскакивая, — я очень, очень… я не… мои извинения.

Он даже не успел ее разглядеть — что-то вроде беловолосой феи, только больше размером — когда бросился прочь. Опять.

Дракон или белка? Белка или дракон? Или — Подрик споткнулся и рухнул носом вниз точно к долгожданному, такому безопасному, своему костру. Сколько времени он провел, глядя на огонь и дыша, юноша не смог бы сказать никогда. Одно знал точно: выманить его прочь от живительного тепла не сможет никто.

Постепенно он согрелся, расслабился — этому ничуть не мешали веселые феи, прогнать которых оказалось невозможно — и понемногу нашел в себе смелость оглядеться. Мир сиял яркими красками. После месяцев ужасной Зимы, когда сначала все было преимущественно серое, а затем погрузилось во мрак, зрелище оказалось впечатляющим. Синяя ночь сверкала и переливалась алмазной крошкой мягко падающего снега. Еловая зелень дружелюбно укрывала разбросанные в синеве яркие огни костров.

Вдруг стали слышны звуки Зимы, отчетливо, глубоко: перешептывания у костров и в палатках, чей-то громкий смех, храп, звон очажных цепей и крючьев, стук ложки о дно миски, скрип снега под ногами.

Где-то с тентов капал тающий над очагом снег. Где-то, даже, пожалуй, слишком близко, одиноко ругался Сандор Клиган.

Подрик наслаждался звуками. Ровно до тех пор, пока не открыл зажмуренные глаза и не встретил опасно сверкающий взор Нимерии. Волчица же, проигнорировав его, принялась старательно обнюхивать его пожитки.

Подрик знал из наблюдений за Призраком, что лютоволки умнее собак. И хитрее. Во всяком случае, Призрак был. Он умел притворяться глупее, чем он есть, простаком в меховой шубке. Но Призрак был великодушен, и всегда «извинялся» после того, как пугал людей — а он полюбил это делать, притаившись в засаде, особенно по дороге к отхожему месту. Белый, невидимый в снегу, волк выскакивал навстречу своей жертве, и радовался как щенок, когда ему удавалось кого-нибудь напугать.

По морде Нимерии никакого веселья прочитать было нельзя. Она выглядела серьезно.

«Догнал белку?», повисло в воздухе. Под сглотнул.

Пора прекращать это безумие. И впредь никогда, никогда не есть ничего прежде, чем это не попробует… кто-нибудь еще. Несколько человек, желательно.

«Эй, я к тебе обращаюсь».

Подрик закрыл глаза, но это не помогло делу.

«Не возражаешь, я доем грибы?».

— Осторожно, не делай этого! — потянул руку к котелку Подрик, напрочь забыв про свой страх перед волчицей, — это может быть очень опасно!

«Почему? Помогает от червей в кишках. А для людей просто необходимо — делает вас гораздо разумнее».

Подрик в ужасе смотрел, как Нимерия начисто вылизывает котелок с грибами.

— Я говорю с лютоволком, — произнес он вслух, получилось похоже на стон, — долбанные грибы! Семеро! Я сказал «долбанные»! Да когда же это закончится?

«Отвлекись, — посоветовала Нимерия, вновь выискивая что-то у костра, — возьми какой-нибудь интересный след. Найди самца своего размера и подерись с ним. Найди плодовитую самку, подерись с ней, а потом отымей ее».

— Я не умею брать след, — пробормотал Подрик.

Сияющие феи, опустившиеся на его плечи своей гомонящей стайкой, дружно вздохнули. Он не хотел их разочаровывать: бедняжкам этой ночью досталось не меньше, чем ему.

«Делай как я», велела немного свысока Нимерия.

И Подрик пополз.

========== Подрик Пейн и волшебные грибы одичалых, часть третья ==========

Зимнее Братство видело чудес больше, чем весь остальной Вестерос за всю историю. К чудесам воины Зимы привыкли. Ничто не удивляло Братство. Ничто. Ни предсказатели, глядящие в пламя, ни гадающие по форме снежинок; ведьмы, шаманы всех мастей, колдуны, целители — всех приветствовала Зима перед тем, как направить против них свое войско.

И недели не проходило, чтобы вновь не явился какой-нибудь потрепанный мудрец, сообщающий, что знает абсолютно верный способ победить Иных. Готовый мечом и колдовством доказывать свою правоту, он удивлялся, получив снисходительное похлопывание по плечу и почти сочувственный взгляд после слов «добро пожаловать».

— Ну-ну, спаситель, — обычно добавлял Сандор Клиган, всегда сопровождавший короля Джона при приеме новичков, — до хрена вас здесь, умных. Если такой умный, почему все еще по эту сторону моря?

Это иногда помогало сбить спесь с новоприбывших. Чаще нет. Столкновение с Ходоками помогало всегда.

Итак, Братство было полно выживших людей со странностями. Терпимо относиться к ним начали даже самые приземленные из жителей Вестероса — материалисты Западных и Речных Земель. По крайней мере, никто не удивлялся, когда находил товарища бредящим под воздействием чудо-снадобий Вольного Народа или дотракийцев. Последние поиздержались в дороге, и их мейеги и кхалы постепенно переходили на сырьё одичалых для бесперебойного снабжения остальных прорицаниями и туманными пророчествами.

…Однако Подрик Пейн подозревал, оторвавшись от «взятого» по совету Нимерии следа, что все-таки рискует вызвать всеобщий ажиотаж, если кто-то его заметит.

Ибо он обнаружил себя лежащим в снегу у самого порога королевского «шатра». На самом же деле это сооружение больше походило на гигантскую снежную крепость, что внутри скрывала построенный из кож, мхов и вездесущего елового лапника гигантский схрон.

У входа несли дозор два дюжих северянина. Лишь правый из них скосил глаза с сомнением на приползшего к ним Подрика, неодобрительно фыркнул. Подрик попятился было назад, но натолкнулся на Нимерию, сопровождавшую его все это время.

«Уйди с прохода, малец. Я к брату», высокомерно сообщила волчица.

— А мне куда… — юноша судорожно пытался сориентироваться, восстанавливая в уме пройденный путь (на самом деле, он проделал большую его часть на четвереньках), но отчаиваясь в том, чтобы вернуться назад.

«Будь невидим, и давай за мной; у Призрака всегда есть теплое место у очага и что-нибудь перекусить в миске».

Секунду спустя Подрик в ужасе наблюдал, как сначала его руки и ноги превращаются в волчьи лапы, а затем исчезают вовсе. Становятся прозрачны и растворяются в воздухе.

— Это перебор, — едва не взвыл он, но что-то поволокло его вслед за Нимерией, и спустя мгновение он лежал, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой, где-то в полумраке за кучей вещей, и прямо над собой слышал беседу. Голоса — Подрику стало плохо от ужаса — принадлежали королю Джону и лорду Брандону Старку.

Но, кажется, его не видели и не слышали. Нимерия протопала мимо, шумно отряхнулась, с удовольствием потянулась, чуть визгнув приветственно, как понял Под, обращаясь к Призраку.

Тот возлежал у ног лорда Брана и в ответ лениво постучал хвостом о землю.

Подрик знал, что Лето, волк самого лорда тоже где-то бродит, но он почти не показывался в лагере. Воины Зимнего Братства невесело шутили, что он явится только с победой — как и солнце, например.

Нимерия и Призрак обнюхали друг друга, после чего волчица тоже улеглась у коляски младшего Старка.

— Я стараюсь не сказать лишнего, — зазвучал лорд Старк, — потому что не всегда знаю, как это работает. Прямо сейчас я вижу то, во что сложно поверить.

— Ты мне не скажешь? — после минутного молчания спросил король Джон.

— Нет.

— Не намекнешь?

— …Я вижу, как наш племянник строит новую Стену. Сколько лет спустя, не знаю; не знаю, кто из наших сестер его мать. Но знаю его отца, и он в Зимнем Братстве…

Голоса отдалились, усыпляющее тепло лопнуло, как пузырь, и вдруг Подрик оказался снова снаружи шатра — заползшим под тент над сваленными припасами, мокрым и дрожащим от холода.

Никаких следов Нимерии. Ни намека на одичалых у входа. Зато с противоположной от шатра стороны Подрик прекрасно разглядел страшного великана с топором, что обходил костры и проверял дозорных.

— О нет, — пробормотал вслух Подрик, выбираясь из-под тента и пытаясь найти опору ногами. Это оказалось непросто.

Снег стал вдруг липким и тягучим, как плавленый сургуч. И вдобавок, приобрел темно-фиолетовый оттенок. Яркими лимонного оттенка полосами по нему пробегали тени от факелов. Стоило Подрику принять вертикальное положение, и весь мир бросился на него, угрожая задавить изобилием красок и ощущений.

Только чудом ему удалось преодолеть две сотни шагов — каждый давался, как лига пути по бездорожью — и обнаружить какой-то костер; Подрик не был уверен, что это его собственный, но оставалось только надеяться на везение, потому что иначе пришлось бы всерьез отчаяться.

Ярко-белое пламя танцевало на чешуйчатых дровах. Издевательски гримасничающая синяя белка выплясывала вокруг, собирая растущие из-под снега золотистые грибы. Юноша закрыл глаза. Тут же явились опасные картинки из будущего, подсмотренные у лорда Старка.

«Новая Стена, — подумалось ему, — она будет построена. Я должен помочь». Но, тут же, он принялся бороться с собой: если и приниматься строить Стену, то только после того, как страшный великан с топором засвидетельствует его добросовестно исполняемый долг. Что-то подсказывало Подрику, что в долг этот повторение подвига Брандона Строителя не входит.

Ждать становилось все сложнее. Наконец, раздались шаги. Подрик вытянулся во весь рост, но, когда оглянулся, комок появился у него в горле.

— Что это ты, Под? — ухмыльнулся сир Джейме Ланнистер собственной персоной, — чего это ты так испугался, а?

— Сир Джейме…

— А ты кого ждал? Леди Бриенна, ты что с парнем сделала… а где твоя леди, Под?

— Я не видел ее, — выдавил Подрик испуганно. Улыбка сира Джейме погасла моментально.

— Что значит, не видел? Она вот уже с час как отправилась проведать тебя во второй раз.

— Не-не знаю, сир…

Стоило Подрику произнести это, как Лев схватил его за шиворот. Появившегося как раз в эту секунду дозорного-великана смело в сторону, когда сир Джейме зашагал по тропинке вдоль периметра Дозора, волоча за собой юношу. Подрик едва успевал переставлять ноги. Оправдываться в том, что он проморгал появление леди Бриенны, ему не приходилось: взволнованный сир Джейме додумывал события сам.

— Прорвали периметр? Нет, определенно, мы бы услышали. Споткнулась где-нибудь и упала? Неловкая, но не слепая, нет. Только одно. Только это. Да, с ней могло случиться только это…

Вглядевшись в темноту перед собой, Подрик затормозил обеими ногами. Прямо перед ним было логово Тормунда Великаньей Смерти.

— Сир Джейме… — заныл было Подрик, но лицо его лорда выражало злость и гнев, стать мишенью для которых юному сквайру вовсе не хотелось — в очередной-то раз. Поэтому он безвольной тряпкой повис в стальной хватке Льва и позволил заволочь себя внутрь.

По лицу хлестнули дурно пахнущие кожи, что-то мокрое шлепнулось ему на голову, кажется, сушащееся белье, затем пахнуло сыростью и душным зимним жилищем Вольного Народа со всеми его неизменными ароматами: немытыми телами, сухим мясом, прелымиприпасами и коптящим очагом.

Они были внутри.

*

Тормунд восседал, голый по пояс, на возвышении: ложе его представляло собой груду мехов, шкур и непонятного хлама, из которого торчали предметы, напоминающие детали оружия. Подрик старался сконцентрировать взгляд, сосредоточиться — но то и дело древко стрелы, а то и рукоять кинжала обращались в змей и уползали, растворяясь в воздухе. То же приключалось с бородой Тормунда, от которой юный Пейн не мог отвести взгляд — она шевелилась сама по себе. При виде непрошенных гостей хозяин заухмылялся, скаля зубы, несколько из которых отсутствовали.

— Чем обязан, Древорукий?

По мнению Подрика, придумывать каждый раз новые прозвища для сира Джейме — некоторые из которых более чем обидны — была плохая идея. Если бы это могло быть забавным, леди Бриенна или сир Бронн давно бы занимались чем-то подобным. Но, очевидно, целью Тормунда было вовсе не развлечение Льва.

А вялотекущая провокация.

— У меня нет времени. Леди Бриенна. Она была здесь?

— Была-а? — протянул Тормунд, и Подрик выпал из разжатой руки сира Джейме, — а может, бу-удет?

— Не начинай, — сквозь зубы прошипел сир Джейме, — ответь. Где Бриенна?

— Не вини меня, Бескрылая Ворона, если женщина наконец образумилась и сбросила твои чары, а как только это произошло, бежала, как от зачумленного стойбища, — рыкнул Тормунд, подаваясь вперед и многозначительно кладя руки себе на бедра.

— Дурная кровь между этими двумя, — цокнула языком старуха, невесть откуда вдруг появившаяся в том же углу, куда отполз дрожащий Подрик, — хотела бы я сказать, что это пройдет со временем.

Подрик вытаращил на не глаза: старушенция, не иначе, зналась с нечистой силой, потому что в котле перед ней варились, вместе с миниатюрными драконами и медведями, истошно кричащие серебристые феи.

Белка с плеча старухи злорадно усмехнулась юноше.

Тем временем, обстановка накалялась. Сир Джейме поигрывал пальцами левой руки на рукояти Вдовьего Плача. Тормунд Великанья Смерть сошел со своего трона и находился в опасной близости от боевого топора, любовно выставленного на всеобщее обозрение у подножия.

Подрик с возрастающим отчаянием вслушивался в их абсолютно бессмысленную перепалку.

Даже синей белке было ясно: леди Бриенны одичалый не похищал.

— Сир-миледи Бриенну мог похитить кто-то еще! — набравшись смелости, выкрикнул Под, и сразу стало тихо.

Оба мужчины, одинаково раскрасневшиеся, готовые изображения ревности и соперничества, замерли, обернувшись на юношу.

— Повтори, что сказал, — бросил Тормунд. Подрик съежился, но, в конце концов, что ему оставалось делать?

— Если здесь ее нет и там тоже нет, — он мотнул головой в направлении, где предполагал наличие своего костра, — значит, она где-то еще.

Это гениальное со всех сторон умозаключение произвело переворот в умах присутствующих и вызвало мгновенную перегруппировку сил. Сир Джейме в голос призывал «Ланнистеры, ко мне!», Великанья Смерть с небывалой скоростью одевался в компании своей родни. Глянув друг на друга хмуро, они покинули берлогу плечом к плечу.

Синяя белка радостно скакала вслед.

— Неведомый их побери, — с чувством высказалась кошмарная старуха; Подрик отшатнулся с задушенным криком: грибы прорастали сквозь зеленую кожу на лбу, а каждый из пальцев заканчивался закручивающимся длинным черным когтем, — впрочем, Неведомому такие не по зубам. Их и Воин не угомонит. Увидишь его — передай от меня.

В трясущиеся руки Подрика перекочевал небольшой холщовый мешочек.

— Что это? — слабым голосом поинтересовался сквайр. Старуха коварно оскалилась:

— Воин знает, что с этим делать. Так ты не забудь.

Когда Подрик обернулся от выхода, то споткнулся. На том месте, где только что сидела старуха, не было ничего, кроме нагромождения мешков и шкур.

Мешочек из рук, тем не менее, не исчез.

*

Возле его костра уже толпились одичалые и несколько рыцарей Львов. Тормунд и сир Джейме в потрясающем единодушии изучали следы на снегу. Подрик сглотнул: зловредная белка заметала их пушистым хвостом, издевательски скалясь, могло ли там что-то остаться?

Как выяснилось спустя минуту, осталось даже слишком много следов.

— Вот ее следы, — вполголоса комментировал сир Джейме, — а вот здесь она останавливалась… постой… что это?

— Ведут вокруг, — Тормунд пнул бревно ногой, — стой! Здесь следы волчьих лап, вот мои, кажется… но я приходил еще раньше.

— Ты…!

— Но потом — следы волочения! Смотри сам, Южный Кот, вот!

Подрик сглотнул. Следы в самом деле рассказывали историю ночи. Последние должны были повествовать о том, как он едва ли не на брюхе полз к королю Джону. Но вместо этого…

— …если мне не кажется, они ведут к дальнему костру, — Тормунд и сир Джейме переглянулись, и Лев продолжил сквозь зубы, — к костру Клигана.

Не сговариваясь, оба зашагали в направлении дозора Пса. Подрик, схватившись за голову, пытался поспевать за ними. Это удавалось с трудом, последние остатки нормального зрения и привычной координации покинули его, тело превратилось в черничное желе, не желало подчиняться даже уговорам, не то что командам. Феи тянули за тунику в снег, вниз, ближе к мерзлой земле…

…подальше от действа, что разыгрывалось впереди: кричал Пёс, рычала и тявкала Нимерия, одновременно голосили несколько разъяренных мужчин.

— Отец, что же это! — вздохнул юноша, едва не плача.

Опустив руки, он мог только смотреть и слушать.

— Я тебе ноги вырву и в очко запихну, ты, мудень бородатый…

— Наподдай ему, Клиган! Покажи дикарю!

— Воу! Воу! — это добавляла Нимерия возмущенный голос, не рискуя, впрочем, вступить в настоящее противостояние ни с одним из участников свары.

Подрик был ей за это благодарен — он прекрасно запомнил, что такое лютоволк на охоте. Ему не хотелось видеть этого вновь. Никогда. Завидев его, Нимерия наморщила нос и рыкнула в его сторону:

«А ты умеешь мстить, парень. Ни хрена у тебя шуточки!».

— Я не виноват! — воскликнул Подрик, выходя из себя, — я вообще не планировал! Я просто — хотел — исполнять — свой долг! Это мой первый… мой первый…

Слезы обиды душили его. Внезапной обиды на всё, в семь сотен раз усиленной воздействием грибов — а может, она просто долго копилась, та обида?

На мир — за то, что Зима была неизбежна. На весь род Пейнов — за собственное воспитание и врожденные качества. На сира Джейме за его пренебрежительное отношение ко всему на свете и к нему, верному Подрику Пейну; на сира Бронна — за то, что он спал, как сурок, и не решил возникшие проблемы, как он обычно умел делать, когда хотел того, конечно. На Тенну Хаги за ее злую шутку с грибами — так-то она ответила на его подчеркнутую куртуазность и ухаживания! Обижен Под был на одичалых, южан, дотракийцев, на всех, всех вокруг, на ёлки в лесу, фей в снегу и на синюю белку, что виновато потупилась перед ним, грустно свесив хвост.

Все замерли, глядя на него. Подрик только открыл рот, чтобы высказать, наконец, всё, когда заскрипел снег сзади, и раздался глубокий, возмущенный голос того единственного человека во всем мире, против кого юноша обиды не держал:

— Вот вы где! Ах вы… вы… засранцы!

Подрик сжался, неверяще взглядывая исподлобья на леди Бриенну. Она никогда не ругалась. Ну, почти никогда. Но вот, налетела из мрака на них, мгновенно притихших, и принялась костерить на чем свет стоит:

— Я искала вас полтора часа, всех! Под, ах, где ты был? — она обратилась к нему; сияющие золотом веснушки, розы румянца на щеках и все это, любимое и знакомое; на плечи легли ее крепкие, добрые руки, — где же ты был? Я не знала, что и думать!

— Мы думали, тебя украли, — неловко промямлил сир Джейме, и мгновение спустя сир-миледи налетела на него, выплясывая на снегу, точно гигантская белая кобыла:

— Ты смеешься? Ты, из всех людей, смеешься! Сначала потерялся Подрик, потом ты!

— Я на пару минут отошел отлить перед тем, как пошел за тобой, я не терялся, женщина.

— А ты! — она повернулась хмуро к Клигану, — ты же видишь, он не в себе!

— Кто не в себе?

— Молчи, Джейме!

Тормунд с закатыванием глаз и скрежетанием зубов отступил в тень. Подрика кто-то хлопнул по плечу — он не разобрал, был то рыцарь из Ланнистеров или кто-то из Вольного Народа. «Ну вот, начались семейные разборки, — буркнул другой, подбирая упавший на тропинку факел, — нашлась пропажа. Пошли, парни».

Леди Бриенна держала сира Джейме за руки. Правую руку — за запястье. О чем-то они говорили, до Подрика долетали лишь обрывки этого разговора — внезапно оба перешли едва ли не на шепот:

— …хоть бы поужинал; все равно без дела слонялся.

— Как без дела? Я искал тебя.

— Но я же пришла. Ну всё, хвала Семерым, все целы; пойдём, осталось до смены не больше часа, поспать не помешает…

Это была знакомая обстановка. Подрик нога за ногу поволокся к своему костру, хмурясь, уселся на бревно, обнял колени и уставился в одну точку. Феи по одной извинялись поклонами и исчезали. Махнув синим хвостом, свернулась напротив совсем уж не страшная белка. До конца его первого самостоятельного дозора оставался последний час.

На шаги Подрик даже не повернул головы, сосредоточенно всматриваясь в пламя.

— Извини, — раздался почти у уха голос Эндиры Сэнд, — Хаги сказала, у тебя были какие-то неприятности… из-за ее шутки. Ну, с грибами. Прости, что не сказала…

Он промолчал.

— Я не думала, что будут проблемы какие-то. Думала, ты сразу к нам придешь. Или мы к тебе с ребятами. Ее вот теперь лорд Тормунд ругает.

Подрик фыркнул, не поворачивая головы:

— Он не лорд.

— Большие неприятности у тебя?

— Никаких. Так, недоразумение.

Он не стал ничего пояснять — язык просто не поворачивался. Веселый треск пламени успокаивал. Одинокая крошечная пламенная фея все так же выплясывала на занимающихся дровах. Прищурив глаза и глядя сквозь нее, Подрик думал. Оказалось легко и просто — думать, вникать в логику событий, все стало ясно и близко, головоломка собралась, все элементы встали на свои места. Он вышел из передряги живым и невредимым, королю Джону не придется рубить ему голову, а леди Бриенна отвлечена на перевоспитание сира Джейме. Все обошлось.

Да, рассуждал сам с собой в уютной теплой тишине Под, еще предстоит одолеть Иных, построить Стену заново, вернуть солнце на небо и пересмотреть все, что было известно прежде, но на сегодня — все, все обошлось, и мир жив. Мир устоял.

Мир, непонятный, нелогичный, и в лучшие времена полный тройных смыслов и секретов; на который он был обижен едва ли не с самого рождения, но который так отчаянно любил и вовсе не желал покидать.

Даже белка больше не смущала. Даже моргающий большими умными глазами сугроб напротив — ах, это оказался Призрак, очевидно, бросившийся на выручку Нимерии, а затем отправившийся побираться по кострам дозорных.

— Подрик, — нежный голос Эндиры Сэнд зазвучал почти у уха.

— Что.

— А тебе тоже Тенна Хаги больше других девушек в их лагере нравится?

Глаза у Эндиры были черные, как спелые маслины. Огненные феи и их танец отражались в них. Подрик открыл рот, чтобы высказаться, взмахнул рукой — из рукава выпал мешочек, что подозрительная старуха вручила ему. Слова не шли на ум. Оставалось только чуть прикрыть глаза, чтоб не было страшно и потянуться к близкому живому теплу, надеясь, что оно не оттолкнет и не отвергнет.

Оно замерло, трепеща в неуверенности и опаске; но дальше с его головы упала шапка, Призрак укоризненно заворчал из сугроба, а глаза-маслины приблизились, пока не заняли собой всю ночь, всю Зиму и все мечты.

Когда Эндира Сэнд ответила на его поцелуй.

Феи разлетелись вместе с искрами от костра. Призрак, ворча, убрался прочь, поджав хвост, бормоча что-то едва слышно о «неугомонных человеках». Куда делась белка, Подрик Пейн так и не узнал.

Да и, право сказать, в тот оставшийся час дозора Подрику было, чем заняться.

the end

========== Прежде, чем нас разбудят ==========

Комментарий к Прежде, чем нас разбудят

флафф

Их вдалбливали в Бриенну Тарт с рождения. Они были безжалостно попраны в первое ее столкновение с миром мужчин и войны. И пали в первые сутки рядом с Джейме Ланнистером.

Правила приличия.

Но, подобно Белым Ходокам и леди Бессердечной, они воскресли Зимой. За Стеной. Стоило обрести что-то посерьезнее валирийской стали, чтобы расправиться с ними окончательно.

Итак, в минуту, когда эти приличия были нужны менее всего, они восстали из мертвых, и так начался для Бриенны путь в Зимнее Братство.

*

Как водится, поворотным пунктом стала принадлежность Тартской Девы к женскому полу.

Джон Сноу мог быть талантливым лидером, но он один совершенно не мог справиться с хозяйственной частью большого лагеря. Одичалые, прекрасно управляющиеся с продолжительной жизнью в столь жестоких условиях, предпочитали хаотичный быт, и вплоть до налетчика Манса вовсе не пробовали мирно сосуществовать друг с другом. С присоединением к ним разномастных воинов с юга хаос усугубился в сотни раз.

Поначалу — когда мертвецы прорвались сквозь Стену и устремились на юг, сметая все живое на своем пути — охватившее всех вестероссцев отчаяние мешало вести настоящую войну с Королём Ночи. Но, когда драконы Дейенерис Таргариен и ее дотракийцы и Безупречные истребили значительную часть опасности на юге и погнали оставшихся Ходоков на Север, Зимнее Братство и воспрянуло.

Как и сам Джон Сноу, в какой-то момент оказавшийся в тени грозной драконьей Королевы.

На Севере драконы оказались почти бесполезны. И командовать королю Сноу приходилось не дотракийцами и Безупречными, а тремя десятками малых племен и народов, не считая еще более мелких кланов из каждого.

И у каждого из народов и народцев было свое, уникальное представление о границах нормального.

…

На фоне столь масштабных событий, как спасение мира, попытки соблюсти приличия кажутся гротескной шуткой.

И некоторые вымирают очень быстро. Например, проходит всего две недели в Зимнем Братстве — и все южане узнают неожиданно для себя, что спать в одежде — плохая идея.

На эту мысль наталкивает их бесчисленное множество вшей и комментарий Тормунда, высказавшегося по поводу беспрестанно чешущихся соратников.

— Дурацкие южные правила, — с чувством превосходства высказался одичалый, — вас сожрут вши и болячки уже через месяц. Нельзя спать одетым.

— А как тогда спать? — не сдался сразу упертый Подрик Пейн.

— Всему вас надо учить, даже спать и в отхожее место ходить… тебе нужны две рубашки, так? Одна висит снаружи. На веревке. Подальше от палатки. Другая на тебе. Пришел — одну на мороз, ту, что с мороза, на себя. Когда спишь, она над очагом. Да, пахнуть будешь, как копченый окорок, но согласись, это лучше, чем если тебя съедят заживо.

Бриенна оглянулась на примолкшее у очага Ланнистерское сообщество. Им нечего было возразить. Вши замучили абсолютно всех, даже тех, на ком почему-то не селились надолго.

Первым после речи одичалого молча принялся раздеваться Джейме. Следующим — Бронн. Сир Аддам помешкал, затем молча расстегнул дублет, но когда уже готов был стянуть рубашку, вдруг остановился.

— Здесь леди, — прокашлялся и негромко сообщил он. Бриенна вспыхнула.

Золотое плечо Джейме находилось от ее губ на расстоянии кивка. Она мотнула головой, отодвигаясь. Дрогнул его голос, когда он обернулся с нечитаемым выражением лица.

— Да, — и она могла видеть в отблесках огня, как он тяжело сглатывает: кадык двигался под отросшей густой бородой, — леди.

А затем отодвинулся сам прочь, и стало разом холодно.

Ночь пятнадцатая за Стеной

…Итого, это была третья ночь с момента встречи у «Последнего Очага», когда Бриенна спала одна.

Одеяла были в ее полном распоряжении. Ее даже отгородили от остальных простыней — в прорехах и совершенно бесполезной, но, тем не менее, это был наиболее заметный дар ее скромности. Поначалу ей даже выделили вовсе отдельное спальное место — по настоянию все того же сира Аддама, внезапно озаботившегося общей нравственностью Львов и ненароком к ним примкнувших соседей.

Ланнистеры были все еще новички. Старки на правила приличия вынужденно плюнули, делящие жизненное пространство с Вольным Народом. В лагерь же Лораса Тирелла Бриенна не попросилась и подавно. Итак, наиболее щадить ее девичью скромность обещали Ланнистеры.

Что было сомнительно, учитывая, например, привычку Сандора Клигана щеголять в чем мать родила на полевой кухне — где Пёс периодически спал, зарывшись в кучу сохнущей одежды. Одичалые женщины его привычки только поощряли, несмотря на то, что ни одной из них он не ответил взаимностью.

Бриенна же, впервые столкнувшись с нагим Клиганом, сделала то, что и полагалось делать благородным леди в подобных ситуациях.

Она закричала.

Пёс среагировал моментально, скрутив ее за руки и заткнув рот.

— А ну цыц! — зашипел он угрожающе, — только твоих воплей не хватало! Будешь молчать?

Она часто закивала.

— Надо съезжать к Торосу, — сипло откомментировал Клиган, не разжимая, тем не менее, рук, — и съеду, если будешь орать как целка, когда мне всего-то приспичило проветриться!

Она едва слышно заскулила, пытаясь вывернуться из его стальной хватки. Проще было бы разжать волчий капкан, чем руки Сандора Клигана.

— Почему ты голый? — спросила она шепотом, когда он убрал руку с ее рта. Пёс недружелюбно фыркнул:

— У меня нет сменной одежды, а ты что думала?

— Присылают… с обозом…

— А много там вещей нашего размерчика, а, девушка?

Она вспыхнула:

— Ты меня больше в два раза!

— Уверена? — если что и было страшнее угрюмого лица Клигана, так это только его же сардоническая ухмылка.

И голый Клиган был самым безобидным, что можно было найти в их пестром сообществе. Нет, ночёвка в одиночестве была исключена. Поворочавшись несколько минут, Бриенна натянула на голову одеяло. Пахло оно прескверно. Она вновь сдернула ткань с лица, сдула волосы, упавшие на глаза.

Стоило ей закрыть глаза и чуть задремать, как койка заскрипела, и под потертое одеяло вползло живое тепло. На этот раз Бриенна не закричала от неожиданности. Все, что она могла, распахнув в темноту глаза — это немо созерцать Джейме Ланнистера, нагого и великолепного, что сворачивался рядом с ней, умиротворяюще сопя.

— Джейме. Что ты делаешь? — пролепетала она, ненавидя звук своего голоса. Джейме поежился рядом, недвусмысленно прижимаясь и дрожа.

— Греюсь. Я две ночи не спал. Мне холодно.

— Иди обратно.

— Бронн с бабой. Подрик пинается. Бракс пердит. Вчера я пытался спать с каким-то парнем по имени Уоррен, и знаешь, от чего я проснулся?

— Не хочу знать. Иди отсюда.

— Он кусал. Мою. Руку, — Джейме звучал действительно напряженно, — нахрен эти правила приличия; я хочу спать с тобой, и я буду спать с тобой.

Сердце у Бриенны сделало маленький, но ощутимый кульбит при этих словах.

— Что они скажут, если увидят? — не в силах не думать о всех вероятных «если», прошептала Бриенна. Джейме уже свернулся рядом, горячий, пахнущий терпким потом и костром. Его голова оказалась у нее почти на плече.

— Скажут, что завидуют мне, — едва слышно хихикнул он, — ну, или тебе… как вариант.

— Уйди утром пораньше, — сдалась она, заметив шевеление на стороне, где спал сир Аддам. Джейме пожал плечами.

— Разбудить не забудь.

Это была первая ее ночь в такой близости с ним. Бывало в пути, ей приходилось спать, прижимаясь к Подрику, но во всех тех случаях и она, и Подрик были одеты, оба неимоверно грязны и завернуты в многослойные тряпки. И с Джейме они спали вместе — спиной к спине, пару раз даже обнявшись, но в одежде. Но теперь!

Он дышал глубоко и спокойно. Несмотря на это, лежа на его плече, носом в его шее, Бриенна точно была уверена, что он еще не спит. Положение было непривычным и неудобным для обоих, очевидно. Постепенно тепло расслабило ее — тепло и уютный запах Джейме, дурманящий, тревожащий все чувства, но и успокаивающий. Она прижалась к нему крепче. Он определенно набрал вес, но во сне с расслабленными мышцами действительно казался львом — мягким. Теплым. Пушистым…

Резко втянув воздух ртом, она подскочила. Под ее щекой мерно вздымалась грудь Джейме. Золотистые волосы едва заметно колыхались от ее дыхания. Опустив взгляд ниже, Бриенна задохнулась от ужаса: она не просто закинула на него ногу во сне, нет, она еще и вцепилась рукой в его нагое бедро!

По лицу Джейме, спящему беспробудно, можно было бы решить, что он не возражает против подобной вольности. Бриенна осторожно выпуталась из собственного затруднительного положения.

— Просыпайся, — прошептала Бриенна. Ей пришлось поправить рубашку одной рукой, пока другой она трясла бесчувственного Джейме за плечо.

— М-м, пять минут, это не может быть так опасно… — пробормотал Джейме, переворачиваясь носом в импровизированную подушку. Бриенна проглотила боль. Он сказал «опасно».

Серсея. Наверняка, он просыпался с ней в своих мечтах…

— Вставай, — грубо ткнула она его в ребра и сорвала прочь одеяло, — и выметайся из моей постели.

— Всегда хотел знать, как ты обходишься со своими мужиками поутру, — проворчал он злобно, — просто вышвыриваешь их на мороз, или обгладываешь на завтрак то, что оставила от их яиц?

— Заткнись и проваливай.

— …Просто вышвыриваешь на мороз. Спасибо за милосердие, миледи.

Никогда я больше не пущу его. В свою постель. В своё сердце. Ни-ког-да.

Ночь шестнадцатая

— Боги, женщина, ты когда-нибудь можешь расслабиться? — сипло протестовал он на следующее утро, когда предыдущая ночь повторилась. Бриенна лихорадочно вытаскивала одежду из-под матраса.

— Здесь нет слуг, чтобы убирать за тобой, — яростно зашипела она в его сторону, — где твоя рубашка?

— Повесил над костром.

— Семеро! Иди сам.

В палатке уж начиналась обыденная утренняя суета. Чей-то кашель. Сморкание. Кто-то чесался.

Голые ягодицы Джейме, сверкнувшие на уровне ее лица, когда Лев выбирался из койки, ввергли Бриенну в состояние немыслимой ярости — она вообще не знала за собой столь сильного чувства прежде. Оно вполне могло бы посрамить боевое безумие, в котором ей удалось одолеть некогда Пса.

Как кто-то может вызывать столь сильные чувства у нее, всю жизнь последовательно учившуюся любые эмоции игнорировать?

Ни одной ночи больше рядом с ним. Ни одной.

Ночь шестьдесят третья

…Очередное утро — она сбилась со счета — было настолько морозным, что, едва открыв глаза, она в полумраке разглядела изморозь, крадущуюся по подпорке шатра с обеих сторон к середине. Нос болел от холода. Джейме определенно прятался под одеялом — там свернулось и сопело нечто теплое — но Бриенна не могла найти в себе зла прогонять его в холод и мрак утреннего лагеря.

«Еще пару минут, — решила она, — пусть он поспит в тепле». Осторожно приподняв край одеяла, она ощутила прилив крови к лицу. Во сне, Лев нашел теплое место точно между ее грудей. Выражение лица у него было самое благостное.

Никто не имеет права выглядеть настолько бесподобно. Даже в мирное время, не говоря о конце света.

— Вставай и выметайся, — толкнула она его коленом. Джейме дрогнул, но вцепился в ее бока только крепче.

— Пять минут. Тут ты такая мягонькая, — неразборчиво пробормотал он, не открывая глаз. Бриенна сжала зубы.

— Я сказала, вставай и вон!..

— Женщина, это просто смешно. Ты не хочешь, чтобы я уходил.

Он внезапно наполз на нее, ловкий и изворотливый, как угорь:

— А я не хочу уходить, — шепот отозвался сладкой болью во всем теле, во всём — она начиналась там, где волосы в его паху соприкасались с ее кожей, и на мгновение это было так жарко, что Бринне оставалось только удивляться, каким это образом на них еще не капает тающая Стена.

— Надо, сир Джейме, — смогла она побороть постыдное желание вцепиться в мужчину руками и ногами, — это… недостойно.

Надо что-то делать. Так больше не может продолжаться. Если это будет оставаться таким же тайным и запретным — рано или поздно…

Ночь восьмидесятая

…Она потянулась. Тепло прикосновения на груди заставило только улыбнуться. Сон продолжался наяву.

Наяву? Бриенна хватила воздух ртом, задержала дыхание. Она боялась опустить взгляд. Культю Джейме пристроил между ее ягодиц сзади. Левая рука обхватила ее грудь. Он спал — на этот раз в том не было ни малейшего сомнения, она знала этот сорт его храпа. Но пальцы то и дело сжимали… ритмично ласкали ее сосок, иногда до боли, и Бриенна беспомощно изогнулась, чувствуя предательскую влагу меж бедер.

О нет, нет, на нем нет даже рубашки! Она подавила потребность потереться о его запястье и рванулась прочь, тяжело дыша.

Дело было хуже, чем даже казалось поначалу. Каким-то образом они оба проспали побудку, и в шатре вовсю кипела жизнь, насколько она могла видеть сквозь простыню. Сир Аддам, например, уже оделся и занимался чисткой сапог.

— Сир Джейме, — Бриенна ринулась к Льву назад, обхватила его голову руками, приникая к уху, — просыпайся, только тихо. Все уже проснулись, быстро одевайся.

— Ммм.

— Джейме, немедленно вставай, утро.

— Ммм. Вернись в постель, женщина.

Он, наконец, открыл глаза и потянулся, рыча.

— Они нас увидят, — выдавила Бриенна. Рубашка сползала с плеча. Она сердито посмотрела на Джейме. Он закинул руки за голову, поднял бровь, нагло ухмыляясь.

У этого человека не было стыда. Никакого.

— Полагаю, худшее, что мы можем сделать — это суетиться, как долбанные септы, застуканные за каким-нибудь непотребством, — спокойно высказался Лев.

Бриенна поспорила бы с ним. Потом. Так что она выдернула Джейме из-под одеяла, лихорадочно принялась собирать разбросанные вещи — носки из-под подушки, штаны из-под матраса.

Джейме не сопротивлялся. Но и не помогал — даже когда она принялась натягивать на него свою собственную рубашку. Ее взмокшие пальцы соскальзывали с крючков.

Именно такими — ее в одной нижней рубашке, одевавшей полуобнаженного Джейме, на общей мятой постели, обнаружил зевающий сир Аддам Марбранд.

Не было ни шанса, что это может быть расценено иначе, чем выглядело.

*

Первое, что сделал Джейме, когда они оказались, наконец, разоблачены сиром Марбрандом — это сдернул простыню, отделявшую их койку от всего шатра, скомкал ее и отшвырнул прочь. Бриенна открыла лишь рот, тут же захлопнула его и сжала зубы. Джейме возвышался перед их крохотным ложем, вызывающе полуобнаженный, неулыбчивый и прямой: весь напряженные мышцы и гордый разворот плеч.

Что за молчаливый разговор свершился между двумя львами, Бриенна сказать не могла, но мгновения спустя сир Аддам чуть склонил голову, боком убираясь прочь:

— Миледи.

И медленно, едва не оступившись, Джейме вернулся в постель. Чуть обернулся, улыбаясь. Тартская Дева предпочла отмолчаться.

Что ж, это был не самый безумный способ доказать свою мужскую доблесть — для Ланнистера в особенности.

А с пристойной репутацией и правилами приличия Тартской Деве, видимо, в самом деле следовало попрощаться давным-давно.

Ночь двухсот какая-то

— В конце концов, к Зиме мы привыкли, — вздохнул Джейме, лениво поигрывая завязками ее рубашки. Бриенна хмуро поводила плечами. Следовало признать: она изрядно потеряла в весе. Пришлось дважды перешивать ворот. Иначе завязки впивались в шею и натирали кожу.

Джейме замечал такие вещи. Вот и сейчас его рука была у нее на затылке. Привычно рисуя круги и поглаживая. Она запрокинула голову, надеясь разглядеть его озорной взгляд. Озорства в нем ощутимо убавлялось день ото дня, но все же, вдвоем под мехами они снова были собой.

— Пора вставать, — Бриенна потянулась, уныло покосилась на воду в ведрах. Кое-где она покрывалась коркой льда. Пальцы ломило заранее при мысли об умывании.

— Кто-нибудь, скажите, что на кухне? — лениво протянул Джейме. Послышалась вялая ругань. Смилостивился Тенн Барн — он, по своей привычке, занял место у входа в шатер:

— Свекольный суп, ржаной хлеб и оленина.

— А у леди Мормонт?

— Свекольный суп, никакого хлеба, оленина.

— А у Карстарков…

— Джейме, — зашипела, одергивая его, Бриенна, — ты лорд-командующий Ланнистер. Ты не будешь ходить по кострам и побираться.

— Почему бы мне так не поступить?

— Что будет, если мы все так станем делать?

— Сытая армия? — предположительная интонация сопровождалась зловещей ухмылкой.

Бриенна вновь глянула на ведра с водой. Ей предстояло в любом случае озаботиться стиркой — и на Джейме тоже. При всем желании, одной рукой он справиться не мог бы, а сквайры были заняты более важными делами, вроде никогда не прекращающейся заготовки дров.

Мысль о скорой встрече с ледяной водой, обмылками и холодом заставила ее глубже закопаться в мех.

— Горячая девка ленится, — пробормотал Лев. Она толкнула его локтем:

— Ты принесешь нам еды.

— Я? Ты можешь ходить, разве нет?

— Я буду стирать сегодня. А ты принесешь нам еды. Сейчас. Сюда.

— Не помню, чтобы я нанимался таскать тебе припасы. Ты видишь на мне корзины? Открытый лоток с бубенчиками? Знаешь, почему нет?

— Ты. Принесешь…

— Потому что я не долбанный разносчик еды!

Бринна выдохнула. Наконец, сонливость была побеждена.

— Ладно, — она откинула одеяло и опустила ноги, — я пойду сама.

— Стой, э, вот так? — Джейме тоже приподнялся, показывая культёй на ее обнаженные ноги. Она пожала плечами:

— Ну не босиком, я сапоги надену. А что-то не так?

Она сделала шаг в сторону очага.

Семеро, это — на удивление — сработало. Джейме выскочил из койки со скоростью, которой она, кроме как в бою, не могла за ним припомнить. Мгновение спустя она была закрыта ото всех песцовым одеялом, а Джейме натягивал штаны.

— Ты — сиди, — рыкнул он на женщину, путаясь в рукавах, — я сейчас.

Уже у самого порога раздалось его рычание: кажется, он угрожал кому-то, чрезмерно пристально глядевшему в сторону леди Тарт. Бриенна удовлетворенно завернулась в мех.

У этого мужчины нет стыда. Ему плевать на правила приличия, честь и достоинство — за редким исключением.

Ощущать себя исключительной было в кои-то веки приятно.

========== Слова, слова ==========

Комментарий к Слова, слова

Мне очень нравится идея (в хэдканоне “Легкого дыхания” она легко прослеживается), что из-за дислексии и проблем с травмами детства у Джейме наличествуют некоторые значительные нарушения в причинно-следственных связях. Посудите сами, его действия прямо нам об этом говорят)

Моя персональная вера в том, что Бриенна - помимо прочих достоинств - это воспитательное начало, восстанавливающая целостность картины мира, которой у бедного Джейме с самого детства не было.

Джейме взглянул в мутное зеркало еще раз. Прикусил губу. Постарался дышать ровно.

Что, если он облажается?

Эта мысль не давала покоя. Она, казалось, свила себе крепкое гнездо в ветвях его разбегающихся в разные стороны намерений и планов — победить, доказать, освободить, покорить — чувство паники все еще было там. В самой глубине его черного сердца.

Он не мог быть не лучшим. Только не в этом. Не в постели с собственной женой. Семеро, жена; как их угораздило? Любимая Бриенна, его женщина, и вдруг — оно, это слово, как зловредный сорняк, пустивший корни в благоухающем саду, где пели песни о тайной запретной любви рыцарей и прекрасных дев.

Жена. А он — муж. Это так и есть, это засвидетельствовали люди, пекло, они были свидетелями даже большего, чем Лев готов был допустить. Но вместе с тем, что ему было отвратительно брать Бриенну на глазах у целой толпы любопытствующих, он не мог не признавать — опять же, где-то глубоко внутри, втайне от себя же — что так было лучше.

Когда на него смотрели все они, облажаться невозможно. Это была битва, и Бриенна на его стороне. А с ней не страшно ничего.

Если бы не опасность быть услышанным, Джейме прислонился бы лбом к прохладной поверхности зеркала и застонал в голос. Может, завыл бы. Кожу на скулах жгло от прилившей крови. Непривычное ощущение.

Я, Лев, Ланнистер, Цареубийца, боюсь спать с женой. Вторая брачная ночь пугает меня до колик в кишках. Я предпочел бы вернуться в Зиму и сражаться с мертвецами.

Как это будет? Губы уже кровили в нескольких местах, поэтому Джейме перешел на заусенцы.

Вспышки памяти из прошлого, помутневшие за Зиму, приблизились и захватили его полностью. Септа, ругающая за обгрызенные ногти. Взгляд отца — о, этот взгляд — когда он пытался одолеть по слогам хотя бы самое примитивное из стихотворений. Снова септы и мейстеры. Снова книги. Унылые сочинения отшельников-септонов о добродетелях семейной жизни.

Серсею они доводили до бешенства рассказами о пользе подчинения старшим и мужчинам, Джейме страдал чуть меньше, но страдал все равно — в основном, от уроков чтения и каллиграфии.

После того самого дня септы стали врагами куда более опасными. Вдруг выяснилось, что они везде, их хитрые глазки, их уши, их настороженное извращенное внимание. Джейме и Серсея могли обманывать нормальных взрослых, но септы — эти женщины, казалось, видели их насквозь.

Возможно, думал Джейме, его поведение не могло его не выдавать.

Когда другие мальчики подкладывали жаб в постели своих сестер, он оставлял розы на подушке Серсеи.

Когда они ставили подножки, он галантно целовал руку, задерживая губы на ее тонком запястье.

Септы всегда подозревали в людях худшее, и это был тот случай, когда их подозрения были полностью оправданы.

Много позже, с Серсеей — Джейме до сих пор не мог вспоминать без боли, подобно фантомному ощущению отсутствующих пальцев — они смеялись над ними. Над их уродливыми одеждами. Над всеми ценностями, что они упорно продолжали вбивать им в головы, снова и снова пытаясь и проигрывая. Семейные добродетели они высмеяли, вступив в кровосмесительную связь и наплодив ублюдков. Покорность и уважение родителям — презрительными комментариями и ядовитыми взглядами за спиной отца. Любовь…

Любви Джейме сопротивляться не смог. И пал в сражении.

Но любовь — ее звали Бриенна — была больше, чем все слова, которыми он попытался бы ее описать. Они, как и прежде, распадались на нечитаемые тайные символы, и даже по слогам он не мог произнести связного предложения, ни одного. А на то, чтобы рассказать их историю, ушли бы все чернила всех Семи Королевств. Да что там, не хватило бы и Узкого Моря.

Джейме усмехнулся жалко. Песни и стихи звучали в его ушах естественно. С мелодией слова никогда не пугали.

Но вряд ли в их первую супружескую ночь наедине Бриенна оценит песни. Он судорожно вдохнул и выдохнул, разжал кулак — ладонь вспотела, сердце билось все еще слишком быстро — и сглотнул ком в горле.

Еще минуту — и я пойду к ней. В наш шатер. К нашей постели. Она посмотрит на меня, я посмотрю на нее, скажу — ложись, жена, и она…

И ведь она ляжет. Разведет послушно свои длинные, длинные белые ноги, тревожно глядя перед собой, сложит руки на груди и посмотрит в сторону. Немного поморщится при первом проникновении — после вчерашнего ужасающе краткого соития ей наверняка будет больно. Потерпит пару минут, сведет колени, повернется на бок… и тихо будет всхлипывать, когда он притворится, что уснул.

Так это бывает? В правильных, добродетельных семьях? Так это должно быть? Джейме не знал.

У него не было семьи, в которой об этом можно было бы узнать.

У нее, насколько ему было известно, тоже.

— Милорд, что-нибудь еще? — некстати послышался шорох за спиной, и Джейме вздрогнул.

— Передайте… моей леди, что я скоро буду, — повысил он голос, вкладывая в него остатки самообладания, — принеси вина ей.

Еще минута. Еще две минуты. Джейме Ланнистер собирается на сражение с добродетелью. Нет, конечно, он не оставит жену плачущей. Он будет опытным превосходным любовником. Должен им быть. Но как?! Как, если в те немногие минуты близости, что у них были — сначала в пещере, потом в Хайгардене — все, что происходило, было спонтанным проявлением чувств, неловким, наверняка — небезупречным?

Взрывом ощущений, оставлявшим их обоих дрожать и лепетать друг другу в губы всяческую бессмыслицу, словно после боя. Семейное ложе не должно быть полем сражения, где соратники бьются против общего врага, а после утешают друг друга и исцеляют. Брачная постель — это…

Это Серсея, свернувшаяся в комок и рычащая от бессильной ярости и унижения на запятнанных простынях. Это синяки на ее теле. Это звуки похоти из глотки Роберта, когда он, особо довольный собой, отпускал шлепок по ее заднице с такой силой, что слышно было снаружи покоев. Перед людьми и Семерыми Роберт был ее мужем. Семеро освящали этот союз. Этот — и десятки тысяч таких же.

Старые Боги были жалкой уступкой отвращению Джейме к Вере. Хоть северяне и гордились своим свободолюбием, не сильно их нравы отличались от южных. Перед Старыми Богами выходила замуж Санса Старк за бастарда Болтона. И что-то подсказывало Ланнистеру, что и Утонувший Бог, и все прочие тоже были безучастными свидетелями многих дурных союзов и вынужденных свадеб.

Больше ждать было нельзя. Джейме сглотнул еще раз, яростно взъерошил отросшие волосы и покинул свое убежище. Что ж, теперь он узнает, что такое быть мужем. От одного слова хотелось морщиться.

***

В шатре было темно.

— Сир Джейме, это ты?

— Я, женщина моя, — он не мог не добавить саркастичного тона, — ты уже в постели? Это предусмотрительно.

— Замолчи, — она поворочалась в темноте, и, Джейме мог поклясться, покраснела, — уже полночь. Где тебя носило?

— Ты могла лечь спать раньше, как всегда.

— Я… решила… что…

Словам не нужно было звучать, чтобы быть услышанными. Бриенна осталась верна себе. В прежние времена она уже давно храпела бы, но теперь она была замужем, и сочла своим долгом дожидаться супруга.

— Мне надо выпить, — Джейме встряхнулся, потянулся к любезно оставленному графину вина и двум бокалам, — тебе налить? выпьем за вчерашний день. За худшую ночь в нашей жизни, — поднял он бокал, но Бриенна покачала головой.

— Худший день, — поправила она, — ночь была самая обычная, не считая того, что ты надрался с моим отцом. Из всех людей с моим отцом, Джейме!

Хотя по-прежнему было темно, вдруг ощутимо потеплело. Возможно, это было вино в их желудках. А может быть, привычная рутина. Джейме отбросил одеяло в сторону, сел на койку и, кряхтя, принялся нашаривать застежки на сапогах.

— Все еще шерстяные носки в постели, — сонно прокомментировала Бриенна, подпирая голову рукой.

— М? О да. Весна не балует теплом. Подвинься. Женщина, двигайся. Мое изможденное тело много места не займет.

— Как люди спят под одним одеялом? — проворчала Бриенна, привычно набрасывая второе меховое поверх первого и подтыкая его так, как любил Джейме, — они вообще не шевелятся во сне?

— Ты точно лягаешься, как кобыла.

Она ощутимо пнула его в лодыжку.

— Оу.Беспощадная воительница, моя жена.

Вдруг стало очень тихо с последним словом.

— Помнишь, на мосту? — прошептала Бриенна — ее большая, теплая нога была прижата к его; знакомое, правильное ощущение, — когда люди Болтонов поймали нас… перед тем, как…

— Я помню. Я сказал, что наказываю свою жену, — он не мог не усмехнуться.

— Я…

— Ну, смелее. Признавайся.

В темноте было проще. В темноте она не могла видеть, что он тоже краснеет, как влюбленный дурак, которым и был.

— Это началось тогда, — слова прозвучали, как легчайший ветерок, — я подумала: а что было бы, если бы… если бы это было правдой? И я начала… утешать себя этими мыслями. Иногда. Редко. Сначала.

— Ты фантазировала, — Джейме задохнулся от неожиданного признания, подбираясь ближе, — о нас? Тогда?

— Не злись, — сказала она в ответ с новой, примирительной, зимней интонацией; так обычно Бриенна звучала, когда умудрялась учудить нечто отважное, и без него.

— Я не злюсь, я просто… О чем ты думала? Что представляла?

Ее дыхание участилось, и под одеялами он мог почувствовать жар между ее ног, близкий, опасный и приглашающий. Было мгновение паники, когда Джейме искал правильный способ проявить необходимую инициативу — но к счастью, ему не пришлось, потому что Бриенна взяла дело в свои руки.

Решительно и бесстрашно, как и всегда. Одним движением она насадилась на его пальцы и яростно зажала запястье между бедер. Джейме был достаточно проницателен, чтобы догадаться: попытка остановиться будет стоить ему второй руки.

На этот раз все было быстрее. Гораздо. Она сжимала зубы, она мотала головой, она хныкала, когда его пальцы задевали те места, где все еще было больно, но там, глубже, там было мокро, тесно и сладко, и это заставляло забыть и боль, и неловкость, и неудобство.

Спустя долю секунды Джейме уже был в ней, в такой позе, которую не мог вообразить существующей — не на боку, не на животе, нечто среднее, открыто-непристойное, и Семеро, это было то, что надо. Потому что она была открыта перед ним, а он похоронен глубоко в ней, так глубоко, так надежно…

Джейме замедлился. Медленные, уничтожающе нежные толчки заставляли Бриенну издавать еще более животные всхлипы, чем те, что уже вырывались из ее губ, но это, казалось, ее лишь распаляло.

— Бриенна.

— Аа?

— Положи ногу мне на плечо. Пожалуйста.

Это была униженная мольба однорукого мужчины. Он предпочел бы никогда не говорить этих слов. Предпочел бы все делать сам.

Как подобает правильному мужу и господину. Но это никогда не было о нас.

Одно маленькое движение, изменение угла, одновременное с движением его дрожащих влажных пальцев — и оба замерли, тяжело дыша. В следующую секунду Джейме двинулся вперед.

Он был в ней глубоко, он делал ей хорошо. Он скользил и вжимался, вздыхал, стонал, ругался, говорил, всхрапывал, рычал. Они умудрялись целоваться, если это непристойное пожирание друг друга можно было назвать поцелуем. А потом мир завращался с непередаваемой скоростью, все побелело и взорвалось, зазвенело и затряслось, вспыхнуло огнем между его лопаток — должно быть, прорезались огненные крылья, не иначе, а может, само пекло пришло за ним, да и какая разница, но нет, это не пекло, это —

это были небеса.

…Бриенна лежала на спине, сложив руки на его колене (оно оказалось отчего-то у нее на груди в итоге их любовных утех), — волоски все еще стояли дыбом под ее ладонями — и смотрела над собой в потолок, счастливо всхлипывая.

— Я не знал, — хрипло прошептал Джейме, все еще тяжело дыша, — я… Семеро, я даже близко не подозревал, — из его пересохших губ вырвался блаженный смешок.

Мокрая, теплая, мягкая, она мило простонала нечто согласное, и Джейме удалось оставить на ее губах неряшливый влажный поцелуй, над которым оба посмеялись.

А дальше он мог только урчать, как довольный кот, потому что это — как бы оно ни называлось — было прекраснее любых слов и имен: лежать на ее плече, вдыхать ее запах, греться в тепле тела и быть по-настоящему вместе, вместе, вместе.

***

несколько месяцев спустя

Тем утром, после «Спора о Драконе», проснувшись с Бриенной в объятиях — она звучно храпела и пускала слюну на воротник его рубашки — Джейме лежал, глядя в потолок, и пытался проникнуться пугающей мыслью.

Я стану отцом.

Но нет, это никогда не могло быть о нем. Никогда. Он был — воин, рыцарь, дядя, тайный любовник, клятвопреступник, Цареубийца. С недавних пор, со встречи с одной женщиной — она как раз дышала ему в шею — он стал Верным Клятве, лордом-командующим (вновь), а после мужем. Но отец?

Отец был один в его мире. Даже мертвый, Тайвин Ланнистер нависал над всей его жизнью, как мрачная туча. И Джейме замирал до сих пор, трепеща всем существом, при одном этом слове, вмещавшем много больше, чем несколько букв.

Отец.

Джейме закрыл глаза. Вспоминалась не их последняя встреча, но одна незадолго до нее. Та самая. Та самая, когда Тайвин посмотрел на Бриенну. Своим особым взглядом. Удивительно, но женщина даже не дрогнула под ним. Джейме был напуган и восхищен. Ему не удавалось скрыться от отцовского взгляда ни в одних доспехах.

Но от того, который Тайвин подарил ему, стоило леди Тарт их покинуть, Джейме окаменел на месте. Потому что Старый Лев очень давно на него не смотрел так.

«Хорошие бёдра, — одобрил отец искренне, одними глазами, — крепкая женщина. Родословная блестящая. Идеальный союзник — для тебя-то, особенно теперь. Подвиги и медвежьи ямы ни к чему. Мне нужны наследники. Эта подойдет. Идеально — и как я сам не подумал?».

Это было самое близкое к улыбке выражение лица Тайвина за последние годы.

Но как он знал? Или он знал всегда? На самом деле, неужели это была правда, что отец знал все и обо всех — Джейме встряхнулся, ненавидя себя за страх, приковавший его ноги к полу. Не было никаких сомнений.

Тайвин Ланнистер знал, что между сыном и женщиной-рыцарем робко, но безвозвратно растут чувства. Мог ли он видеть это так ясно, когда Джейме то и дело начинал сомневаться сам? Видел ли, как его старший сын пытался впервые со дня потери руки удовлетворять себя непослушной левой — и только потому, что не смел даже и попробовать прикоснуться к Бриенне? Знал ли это отец? Знал ли про Серсею?

Точно был уверен Джейме, что провидение Тайвина не унаследовал.

Он не хотел быть отцом. Он не мог им быть.

Он хотел, чтобы дети пришли, и они придут; это было так просто, так быстро, зачать их, и приятно, конечно. Они родятся, с ним или без него, и все будут знать, что это — львята. Он хотел держать их на руках. Он хотел, чтобы все видели, что они есть у него, и это его — и Бриенны. Он хотел…

Но только не «Отец». Он умер и похоронен, и — нет, нет, нет. Я не такой. Я не хочу таким становиться.

***

Стоически вытерпев два часа возни с волосами, Бриенна была измотана, как после трехчасового спарринга.

И все же вид в зеркале внушал определенные надежды. Джейме оценил милосердие девиц, отказавшихся маскировать ее шрамы притирками и мазями — это было бесполезно, — но все же мог сказать, что их старания даром не прошли. Пожалуй, женщина в зеркале могла показаться… миловидной. Не красавицей, учитывая шрамы на лице, грубоватые черты и общий растерянный вид, но миловидной.

Платье, конечно, украшало ее больше, чем любые прически и старательно раскрашенное лицо. Платье, выбранное Джейме. Они спорили почти час: аргументы Бриенны касались неразумности больших трат на украшательство в послевоенное время. Аргументы Джейме сводились к сомнительного рода комплиментам и замечаниям относительно ее нового звания леди-командующей — и леди-жены.

— В конце концов, как знать, может, ты уже никогда в них не влезешь, — любовно проворковал он, устроив подбородок ей на плечо и вместе с ней глядя в зеркало — новое любимое развлечение Хромого Льва, — скоро нам предстоит выбрать тебе множество новых нарядов… соответствующих твоему особенно интересному положению, не так ли, женщина?

— Ты опять? — разъярилась Бриенна, хлопая его по руке. Джейме состроил обиженную гримасу:

— Не рушь мои мечты так жестоко! Я только представил себе прекрасную, покорную женушку, чьим круглым животом я смогу таранить себе путь среди придворных…

— Ты уже можешь прекрасно этим заниматься, даже без моего живота, — пробормотала Бриенна, бросая обеспокоенный взгляд в зеркало.

— О чем ты?

— Скоро уродливая дылда превратится в разжиревшую уродливую дылду, — мрачно произнесла женщина.

— О, перестань! Ты не можешь… ты, — он осекся, повернул женщину к себе, — ты действительно так думаешь?

Он знал виноватый вид Бриенны, как сейчас. Такой она всегда бывала, когда кто-то делал ей с придворной любезностью комплименты. Но Джейме не думал, что это относится и к ее беременности. Его чувства по этому поводу были очевидны. Он уже бродил вокруг нее гордый, как настоящий лев. Разве что гривой не тряс и не рычал. Если бы не слезные мольбы Бриенны захлопнуть рот и прекратить бросать двусмысленные намеки каждому собеседнику, лорд Ланнистер уже донимал бы всех разговорами о колыбельках, кормилицах и пеленках, как недавно обрученная чадолюбивая старая дева.

Может, это был единственный ему известный способ справиться с переживаниями. Но все же — Джейме не мог не думать о том, что большую часть трудов и тягот на себя берет Бриенна. Как, впрочем, и прежде.

Он зубоскалил — она спасала ему жизнь после отрубания руки; он оставлял ее с врагами — она дралась с медведем. Но драка с медведем длилась минуты, а ребенка носить ей предстояло еще полгода без малого, как и рожать потом.

— Присядь, женщина.

— Со мной все хорошо, — устало пробормотала Бриенна, но все же села сразу, что лишний раз встревожило Джейме.

Что беспокоит тебя больше всего, женщина? Что, кроме недомогания — хотя и его достаточно было бы; я же вижу. Я вижу, как ты бледнеешь, когда мимо проходят подвыпившие гуляки, благоухающие всеми ароматами похмелья. Я слышу, как тебя тошнит в неожиданное время в неожиданных местах. Я чувствую, как ты ворочаешься ночью и вскакиваешь по нескольку раз. Но есть что-то еще, есть, я знаю.

— Ты уже не влезла в доспехи, женщина? почему такой кислый вид?

— Я не могу упражняться с мечом, — выпалила она, опуская угрюмо глаза, — я… не могу, — она подняла руку, повращала запястьем, — я знаю, что могла бы, но стоит мне поднять его чуть выше, только лишь чуть, и… — Бриенна беспомощно встряхнула руками, морщась, словно от отвращения, — внутри, словно пружина, которая не даёт мне это сделать.

— Только это?

— Джейме! Я была этим мечом! — воскликнула женщина, слезы показались на ее глазах, — все, что я была — это…

И она ахнула, лишенная слов.

Потому что это были его слова — и они оба знали. Не было нужды напоминать.

— Ты всегда будешь больше, чем меч, — тихо сказал Джейме, склоняясь к ней и целуя.

— А если я не смогу? — быстро, задыхаясь, словно боясь остановиться, забормотала Бриенна, — если я больше не смогу управляться с мечом? И я буду плохой матерью. И плохой командующей. И не смогу кормить ребенка грудью. И уроню его. Или задавлю во сне. Или я умру, и он будет сиротой. Или умрем мы оба. Или я умру, он будет сиротой, а ты возненавидишь его, и…

— Успокойся, — строгим голосом тихо произнес по слогам Джейме, поднимая ее и обнимая крепко, — успокойся. Ничего этого не будет. Мы справимся.

Отец.

— Мы будем вместе и разберемся. Я справлюсь, — он заглянул в ее огромные, ищущие глаза, полные сомнений и мольбы о защите — едва ли не в первый раз за все их время вместе, — ты прекрасно родишь. Ты снова будешь тренироваться, когда сможешь. Если нужно, найдем кормилицу.

Это то, что я от тебя хотел бы слышать, отец. Это то, что ты должен был сделать и сказать — для меня, Серсеи, Тириона. Для мамы.

Бриенна прижималась к нему — большая, теплая, необычайно хрупкая при всей своей силе. расставаться с ней не хотелось даже на время. Тем более, когда она так нуждалась в том, чтобы быть слабой и не бояться слабости — когда бы еще выпала такая уникальная возможность?

У нее были свои слова, знал Джейме. «Красота». «Свобода». «Зависимость». «Желанная». Он знал, он видел, он чувствовал.

— Давай не пойдем никуда сегодня, — прошептал Джейме ей в висок, — ну их, эти придворные сборища.

— Но леди Арья…

— Леди Арья переживет мое отсутствие, я уверяю тебя. А ты покорная женушка, кротко оставшаяся у очага по велению супруга… ой!

— «Кроткая»? — в глазах Бриенны медленно разгоралось знакомое зимнее пламя, она облизала губы, — «послушная»?

Джейме усмехнулся.

Что ж, возможно, из всех слов некоторые могли стать чудесным оружием в его устах.

========== Не место для лютоволков, часть первая ==========

Люди пахли странно.

Они, конечно, всегда пахли странно, особенно те, что старались израсходовать побольше горячей воды — Нимерия фыркнула, неодобрительно косясь на двуногую Сестру Арью, которая именно этим и занималась. Но казалось, им было мало собственного странного запаха. Хуже того, лишив себя запаха, многие из них, особенно в больших каменных домах, старались придать себе чужой аромат.

И нет, они не делали так, как Горелый Человек, который был другом Нимерии и любил тереться о что-нибудь, принадлежащее Рыжей Сестре и — иногда — Сестре Арье. Другие люди поливали себя скверно пахнущей водой. С тем же успехом они могли обмазаться кошачьей мочой — ей и так благоухали все закоулки каменного дома, где вынужденно обитали лютоволки вместе со своей стаей.

Нимерия надеялась, что в ближайшие дни они покинут, наконец, каменный большой дом, в который попали. Призрак тоже надеялся, все еще пытался деликатно договориться с Братом Джоном. Но волчица уже поняла: люди надолго застряли в каменном доме с вонючими грязными полами и плесневелыми стенами.

Особенно виновато в этом было, конечно, Злое Сиденье. Оно было угловатым, неудобным и неправильным. Призрак и Нимерия по очереди сменяли друг друга, окарауливая своих людей от него, особенно после того, как Злое Сиденье заставило заболеть Рыжую Сестру. Так или иначе, люди проводили вокруг Злого Сиденья много времени, и рядом с ним начинали пахнуть еще хуже, чем обычно — волнением, страхом и злобой.

«Поскорее бы домой. Добрая охота могла бы быть теперь на косуль».

Нимерия вздохнула, опуская голову на лапы и поглядывая на Сестру Арью. Она все еще плескалась.

Раньше, знала волчица, Арья не так много времени проводила в воде.

Это случилось с ней, когда она, наконец, созрела. Что ж, по крайней мере, скверно пахнущую ядовитую воду с чужим запахом она на себя не выливала.

Тяжело вздохнув еще раз, Нимерия вытянула лапы перед собой.

Теперь Арья хотела, должно быть, казаться привлекательной для самцов, чтобы найти своего, но что она знает? «Глупая двуногая самка смывает с себя запах, — ворчала волчица негромко, — это только усложняет вам жизнь, человеки».

Зимой на Севере пары соединялись быстрее и надежнее, особенно среди северных людей. Нимерия полна была уверенности, что дело в отсутствии излишнего мытья. Только кошки нуждаются в частом мытье, бедные звери; все, кто охотятся из засады.

Может, Арья решила охотиться из засады?

Нимерия вновь заворочалась на месте.

Она была не единственной в Каменном Доме со щенками в животе. Большая Белая Женщина, хорошая подруга Сестры Арьи, тоже носила потомство. И тоже, как и Нимерия, в первый раз. Это их немного роднило. Как могла заметить волчица, большая белая женщина тоже не любила лестницы, дым от очага и запахи города. И, что вполне понимала волчица, гораздо приятнее, чем носить на себе тяжелое железо, было лежать вместе с самцом на мягком и теплом, так высоко в башне, как возможно — туда запахи городских нечистот не проникали.

Нимерия смущенно постучала хвостом, когда Арья, вылезая из большого деревянного сосуда, не нашла ее рядом.

«Прости, двуногая сестра, — искренне извинилась волчица, — с щенками в животе я становлюсь ленивой. Они забирают мою силу».

— Ничего, отдыхай, — согласилась Арья и прошагала к лежбищу, где отряхнулась, не вытираясь ничем, — Семеро, Многоликий и все Старые! Когда же Джон даст мне уехать отсюда?

«Я надеюсь, скоро, — согласилась Нимерия, — или мне придется уйти самой».

Сестра Арья выживет, в этом волчица не сомневалась. Но она хотела бы быть рядом, когда придет время показать новых волков стае. Достаточно было и того, что Волк остался в Речных Землях. Южнее двигаться было опасно.

Пора было уходить на Север. Нимерия могла добраться до дома быстрее, чем люди.

Это было совсем по-щенячьи, конечно, но ей хотелось увидеть, какого самца, наконец, выберет Сестра Арья. Ей было из кого выбирать. Нимерия сама бы растерялась, представься ей подобный выбор.

Арья могла выбрать Глазастого Подрика. Этого, которого таскала за собой Большая Белая, и который Зимой хорошо так позабавил Нимерию, наевшись грибов. Подрик был кандидатом не самым плохим. Во-первых, с точки зрения лютоволчицы, Подрик был молод, весел, и, что немаловажно, здоров. От него, несмотря на его любвеобильность, пахло свежим телом, здоровыми зубами и чистой кровью. Нимерия оценила возможное потомство Сестры Арьи от Глазастого Подрика. Ну, они были бы мелковаты, и слишком уж миролюбивы. Хотя нрав Глазастого наверняка уравновесил бы характер Сестры.

Был Игрун-с-Металлом, Джендри. Этот нравился Сестре Арье, но Нимерия боялась его сомнительного занятия. К тому же, он слишком напоминал ей ту подлую стаю, из-за которой некогда их собственная была разлучена с домом, а маленькая сестра Леди и вовсе погибла. Их кровь пахла бедой.

Из молодняка Нимерия присмотрела для Сестры еще одного — этот был просто роскошен, заморский, смуглый, высокий, чернобровый и черноглазый, с крепкими белыми зубами, и пах правильно — лошадьми, потом, летом и самцом. Волчица проследила за понравившимся ей экземпляром — он был одинок, не разменивался на общедоступных самок, пахнущих болезнями и нечистотами, умело обходился с опасным металлом, острым и звонким, дружил с лошадьми.

Не боялся волков, лишь проявлял сдержанный интерес к ним, а это было много.

Нимерия попыталась познакомить Сестру поближе с приятным самцом, но довольно быстро поняла, что эти двуногие друг друга не понимают. Отличались их наречия, а обоняние у двуногих, как в очередной раз скорбно убедилась волчица, отсутствовало в принципе.

Сестра Арья, тем временем, оделась. Нимерия вяло взмахнула хвостом, когда распахнулась дверь.

— Ты останешься?

«Я бы пошла. Но ты ведь скоро вернешься. Здесь нечего делать».

— Я принесу тебе что-нибудь, — пообещала Арья и вышла.

Волчица вновь часто задышала. С этими щенками в животе ей не хватало воздуха. Особенно в духоте Каменного Дома. «Вот Большая Белая Женщина меня понимает, — подумалось Нимерии, — надо было нам всем оставаться на Севере».

Но Большая Белая пошла на юг вместе со всеми. Теперь она вздыхала в коридорах и возвращала съеденное на каменный пол. Рядом суетился пахнущий кошатиной Однолапый, которого Нимерия на дух не переносила, и прощала разве что из симпатии к Большой Белой. Чтоб его блохи заели, она даже спасла ему жизнь однажды, когда люди Летающей Ящерицы пытались убить его под Винтерфеллом! Но после этого Нимерия рядом с Однолапым старалась не появляться — что исключало практически всякую возможность общения с Белой.

А как было бы хорошо посидеть вдвоем, пожаловаться друг другу на щенков в животах, погрустить из-за болящих сосков и суставов задних лап!

«Сестре Арье это предстоит, — задумалась Нимерия, — но надо очень постараться, чтобы выбрать пару». Волчица взволновалась.

На Севере Сестра Арья тоже могла бы найти спутника. Взять хотя бы Рыжего Тормунда. Представив, однако, Сестру рядом с диким Рыжим, Нимерия вздыбила шерсть невольно. Нет, ей не подойдет. Это — самец иной породы, их смешение может быть нежизнеспособным.

Как и смешение с пахнущим сладким клёном Аддамом, родственником Однолапого Кошака. Нимерия закрыла глаза. Аддам ей понравился еще Зимой: не был склонен к мелочности, всегда делился остатками еды, жаль только, был слишком уж мрачен к концу. Ну, ничего не поделать, эта порода предназначена другим.

Тайной надеждой Нимерии оставался он. Заслышав шаги по коридору, она яростно заскреблась у двери, опуская нос к порогу. И, конечно, он услышал. Он всегда знал, когда надо прислушиваться.

Хороший Человек. Увидев его, волчица рада была вилять хвостом, повизгивать, прижимая уши к шее и улыбаться. О, он пах божественно. Он пах как надо для маленькой сестры.

Сталью, опасностью, любопытством и дальними путешествиями.

Внезапно в голове отчаянно скучающей волчицы родился план.

***

— О, вот и ты, леди Нимерия, — усмехнулся Бронн, поглаживая волчицу по широкой голове, — где твоя маленькая госпожа? Она забыла выпустить тебя, да?

Волчица почти ползала перед ним на брюхе. Это было поведение, которое, как знал Бронн, Нимерия позволяла себе только с ним. Было приятно чувствовать себя по некой неизвестной причине исключительным, потому что ни с кем больше, даже с Клиганом, Нимерия так не вела себя.

В ее странном, нехарактерном заискивании был какой-то смысл, который Бронну оставался неведом.

— Должно быть, леди Арья задержалась, а ты хочешь выйти, — рассудил Бронн, освобождая проход для волчицы, — прошу, миледи.

Достаточно было бы провести с лютоволками бок о бок неделю, чтобы научиться уважительному к ним обращению. Зимой Бронн редко видел Нимерию — только любопытный Призрак обходил все стоянки Зимнего Братства. Нимерия поджимала хвост и злобно скалилась, стоило ей завидеть Джейме Ланнистера, и обходила его едва ли не за милю. Почти как ее хозяйка до недавних пор.

Но куда тащит его волчица, прихватывая зубами за камзол?

— Ладно, ладно, зверюга, у твоих приятелей-Старков, может, и много одежды, а у меня пока нет… — Бронн замолчал; возможно, странное поведение Нимерии объяснялось чем-то дурным, что случилось с Арьей, — ты ведешь меня к своей госпоже?

И снова Нимерия завиляла хвостом, прижимая уши к голове и старательно изображая счастливую дворнягу. Определенно, если бы леди Старк и грозила какая-либо опасность, волчица вела бы себя иначе.

— Ну, веди, — ухмыльнулся Бронн, предвкушая интересную прогулку. Мелькнула мысль — может, волчица желает показать ему волчат? Он быстро заглянул ей под брюхо — нет, еще было слишком рано. Определенно, срок Нимерии еще не настал.

Кажется, лютоволки носили щенков дольше, чем обычные. Бронн задумался над перспективами. Красный Замок, населенный лютоволками, маленькими или большими, был бы… занимательным местом.

Это вполне дополнило бы его положение к настоящему моменту, когда он стремительно зарастал следами жизнедеятельности одичалых, дотракийцев, их лошадей, и это не учитывая так и оставленные в подвалах залежи драконьего навоза — Бронн не знал, как правильно называть эти результаты длительного драконьего проживания, но слова «помёт» для них было явно недостаточно.

Красному Замку медленно, но верно приходил конец. Это было видно по тому, как стремительно, точно жизнь уходит из неких невидимых сосудов, ветшают стены и перекрытия; как засаливаются в три раза быстрее прежнего гобелены и шторы; как хаос и запустение, поселившиеся в одной галерее, беспечно переползают в соседние, и так — все дальше и дальше.

Все глубже. Все ближе к Железному Трону.

На котором теперь, в зависимости от времени суток, можно было найти: бродячих котов, барахло Тормунда, самого Тормунда или кого-то из его родни, каких-то оборванцев-сирот, играющих в кайвассу мейстеров, дотракийских рабынь, дорнийских шлюх, гусей, бежавших с дворцовой кухни, но реже всего — короля Джона.

Задумавшись, Бронн остановился на галерее над тронным залом. Прямо сейчас около Трона возлежал Призрак. Лютоволк проводил здесь почти все свое время. «Что бы это значило? — задумался Бронн, вглядываясь в сосредоточенную морду Призрака, — они постоянно сторожат его. Почти все время это он, Нимерия реже, но здесь никогда не бывает пусто. Что это?». Холодок, прошедший по спине, заставил бывшего наемника поежиться.

Бронн никогда не верил в магию, колдовство и потусторонние миры. Не поверил он в них и сейчас, испытав все возможные формы сверхъестественного воздействия на себе.

Он видел Белых Ходоков, иных, его душа расставалась с телом и снова возвращалась в него, он видел, как ходят по земле восставшие из мертвых красные жрецы. И все-таки Бронн Черноводный оставался верен себе.

Он был материалистом до мозга костей. И потому у всякого сомнительного явления пытался выискать земные, понятные корни. Если же их нельзя было найти, что ж, возможно, от таких вещей следовало держаться как можно дальше. Железный Трон, очевидно, был из них.

— Нехорошее это место, леди волчица, — негромко прокомментировал он, обращаясь к Нимерии, — если мне будет позволено сказать, нам бы всем надо съебывать нахер отсюда. Ты согласна?

Вместо ответа она прихватила его камзол зубами, более аккуратно на этот раз.

— Полегче, зверюга! — он подавил громкий хохот; Призрак внизу навострил уши, — куда же ты меня все-таки ведешь?

Неожиданно для себя спустя долгие минуты путешествия по коридорам — в двух из них Бронн был рад компании волчицы: стены подпирали два десятка не самых дружелюбных дотракийских молодчиков, — оба они оказались в нижнем ярусе, почти у самых парадных ворот.

Бронн не мог не вспомнить с легкой ностальгией времена, когда о Зиме никто не думал, а через массивные ворота въезжали и выезжали солдаты Ланнистеров — гроза всего континента. И он был тогда среди них, самоуверенный, нахальный, еще не представляющий, куда жизнь бросит его дальше, идиот. Годы, годы. Теперь ворота с одной стороны вообще отсутствовали, с другой же створка покосилась и провисла, наполовину разобранная предприимчивыми горожанами.

Королевскую Гавань постигало удивительное запустение. Вдоволь налюбовавшись на признаки грядущих больших перемен, Бронн повернулся в сторону притихшей серьезной Нимерии, и замер.

В арке у кузницы леди Арья Старк замерла в объятиях Джендри Баратеона.

Насколько мог видеть Бронн, леди Арья не выглядела ни возмущенной, ни обрадованной пылким напором молодого Быка. Скорее, она взирала на ухажера с любопытством. Ни намека на страсть или намерение немедленно отправиться под руку с Баратеоном на сеновал. Слабым это было утешением — Бронн нахмурился, размышляя, в какой из борделей податься, — когда со стороны кузницы раздался хлесткий звук удара и возмущенный возглас девушки.

***

Нимерия млела.

Хороший Человек оправдал ее доверие. От него пахло здоровой ревностью — этот живой, заметный аромат мускуса, леса и смолы, остывшего угля и сушеного мяса. Нимерия зажмурилась, вдыхая его запах.

От его соперника пахло огнем, золой, ягодами тиса и мясными пирогами. Тоже приятный запах, если подумать.

Сестра Арья пахла слабо — проклятая ванна! — но все же и с расстояния угадывались запахи вишни, пихтового масла и снега. Все Старки пахли снегом немного. Даже летом. Но вишней — только Арья, и только изредка.

Двое самцов стояли морда к морде и рычали друг на друга. Нимерия прищурилась.

Да, конечно, Играющий-с-Металлом Джендри был много младше Хорошего Человека Бронна. И конечно, Нимерия не стала бы возражать, если Сестра выбрала бы Джендри, никогда. Никто не знает лучше волчицы, кто станет ее волком. И все же — Нимерия стояла за Бронна.

Потому что за ним, вместе с его чарующим ароматом двуногого самца, она чуяла потрясающую историю. У него были жестокие, смелые, бесстрашные голубые глаза. Шрамы на его теле говорили, сколько схваток он пережил и из скольких вышел победителем. Он умел ходить тихо, не привлекая к себе внимания. Он умел шутить. И — ах, это было сентиментально, и Нимерия порычала сама на себя, но — он так умело чесал ее шкуру! Он так старательно запоминал все любимые ею лакомства!

И, наконец, Хороший Человек уважал Сестру Арью. Даже больше, чем хотел.

Это была редкость. Горелый Человек, и тот не мог похвастаться подобной чертой. Бронн же был — самоконтроль и выдержка. Нимерия восхищалась этими чертами, не обладающая ими сама.

Вдоволь нарычавшись друг на друга, самцы разошлись, причем Джендри покинул двор. Кажется, Хороший Человек тоже собирался это сделать, но в ту же секунду, как он повернулся в направлении ворот, Сестра Арья удержала его.

«За лапу, — отметила про себя Нимерия и довольно облизнулась, — воу, воу, до чего дойдет? Будут ли они пыхтеть в темноте, или, может, не сегодня?».

Комментарий к Не место для лютоволков, часть первая

Nymeria ships it)

========== Не место для лютоволков, часть вторая ==========

Арья никогда не оправдывалась, ни перед кем. Оправдываться было ниже ее достоинства.

Единственным, кроме Джона и Брана, кто до сих пор удостоился ее извинений, был Сандор Клиган. Извинялась она за то, что его не убила. Если это о чем-то говорило, то разве что о том, что Пёс стал для Арьи давно уже частью ее собственной стаи.

Частью которой почти перестала быть Санса.

Иногда, особенно Зимой, в своих волчьих снах, Арья видела Пса, когда тот спал на полевых кухнях, и Нимерия делила с ней это видение. Неторопливо тогда Арья изучала нового товарища в стае. Обнюхивала, разглядывала, пробовала на вкус — языком волчицы, конечно.

Арья любила Клигана. Он был из стаи. Арья жалела его. Арья хотела его — иногда, когда ей больше некого было хотеть. Какое-то время Клиган спивался у дверей темницы в Серой Башне, и пару раз Арья находила его в блевотине и моче, без штанов, с членом наружу — даже в вялом состоянии он производил достаточно пугающее впечатление, чтобы всякое желание экспериментировать пропало. Затем вдруг Пёс пить перестал. Все чаще появлялся тихий, спокойный и задумчивый в тронном зале. Избегал всех, разве что иногда посиживал с Бриенной где-нибудь в тихих закоулках.

— Не надоело еще тебе дичать? — спросила его как-то Арья, отчаянно тоскуя по прежнему, грозному, злобному, задиристому Псу. Но новый Клиган с нездешним блеском в темных больных глазах только смерил ее невидящим взором и сообщил глухо:

— Пора и тебе повзрослеть, мелочь.

«Взрослеть тяжело, — молчаливо поделилась Арья мыслями с волчицей, рассеянно поглядывая между пальцев — она опасалась, что в пышной шубе Нимерии завелись блохи, — многое теряет свой прежний вкус». Нимерия снисходительно хмыкнула. Волки не теряли вкус к веселью, но приобретали его.

Арья хотела бы быть такой же. Но внезапно, с взрослением, вкус к прежним забавам уходил, утекал из рук, и она ничего не могла сделать, чтобы удержать его. Винтерфелл не помогал. Красный Замок определенно не помогал. Джендри не помогал — восхитительный товарищ прошлого стал вдруг взрослым, скучным, безнадежно унылым недолордом.

Недолордов хватало. Друзей не было.

И даже Нимерия, веселая и поджарая, носила в животе волчат, и все чаще поглядывала на Арью с угадываемым снисхождением.

Почти как Санса в свое время. Арья навестила сестру трижды с того дня, как та бросилась на Ланнистера. Не то чтобы она имела что-то против убийства Львов, пекло, она приветствовала любые способы, но что-то подсказывало Арье, что Санса действовала не совсем спланировано. Скорее импульсивно. Возможно, обороняясь.От чего? От кого?

— Скажи, он на тебя нападал? — заглядывая сестре в глаза, пыталась узнать Арья, — объясни, чтоб тебе, почему? Зачем, Санса?

Но та молчала. Глядела в сторону, упорно отводя взгляд, когда кто-либо — даже Джон — пытался обойти ее пассивную защиту и заставить ответить. Хоть что-нибудь произнести.

Она была серая, тихая и казалась старше себя в несколько раз. Хотела бы Арья с ней снова поссориться и поспорить. Поругаться. Вырвать из состояния прострации. А если не ее, то хотя бы Пса; но, раз уж Клиган стал столь зависим от этой ненормальной, то помилуй ее Многоликий — пусть выздоравливает и она.

Все вокруг ветшало и старело, не успев расцвести. Красный Замок. Лицо Джона. Весь Вестерос. Арья подозревала, что даже Черно-Белый дом и Травяное Море покрывались далеко-далеко серой пылью и пеплом общего уныния.

Ах как Арья скучала по битвам! По любым, даже ненужным; по победе; по странному ощущению благополучия и счастья от большой охоты, последней плесневелой репе на завтрак, по разговорам о том, как бы не сдохнуть, по ранам, запаху гари. Но теперь не с кем было поговорить о фехтовании и оружии — все были озабочены урожаями и пахотой; вчерашние одичалые становились хозяевами земельных наделов; дотракийцы занимались детьми, лошадьми и сплетнями, Джон занимался всем разом и ничем одновременно.

Джендри учился. Арья сжала зубы.

Джендри учился быть лордом. Выслушивал с серьезным видом заикающихся септонов и их поучения. Листал зачем-то книги по этикету. Пытался вернуть то, что следовало бы разрушить окончательно, вместе с Зимой.

Арья, стоя у его кузницы, несколько раз вздохнула, готовясь к разговору.

Это будет непросто, но она готовилась.

Джендри был занят полировкой. Она любила его, когда он занимался оружием; впрочем, в Джендри, занимающегося любимым делом, не влюбиться было сложно. Арья зажмурилась, вызывая в памяти стайку придворных девиц, любующихся Джендри за ковкой. Но он всегда смотрел только на нее.

Только Арья Старк могла оценить одновременно не только голую грудь за фартуком, но и смертоносную сталь, что остывала в его руках. Понимал ли он это? Арья не была уверена, но хотела надеяться. Если он понимает — если, если — то все становится возможным. Мечты снова находят себе место. И новые, немного стыдные мечты — от них перехватывает дыхание: пар поднимается от бочки, и в клубах пара является Джендри — его юная поджарая красота, гордая, диковатая, под стать самой Арье…

И только испуг в глазах выдает его — Олень, как есть, ступающий в пасть Волку. Сдающийся на милость хищнице.

Арья сморгнула, сделала шаг назад, когда Джендри приблизился. Слава Семерым, на этот раз он был одет.

— Давно мы не встречались вот так, одни, моя леди.

— Я не «леди», — выпалила Арья автоматически, сердясь на себя, — что делаешь?

Джендри оглянулся через плечо.

— Так… кое-что поправлял. Дотракийские аракхи — очень необычное оружие. Пытаюсь научиться.

— Это дело, — одобрила девушка, — как балансировка? Удается?

— Не слишком, — признался Джендри, — почему ты не приходила раньше?

— Покажи мне, — Арья попыталась обойти его, игнорируя его вопрос, вгляделась в тень под навесом, — сколько они дали на образцы?

— Четыре. Остановись. Почему мы стали так редко видеться, леди Арья?

— Потому что ты дурак и зовешь меня «леди», — она уперлась в его выпростанную руку — что была тверже стали, — что, глупый Бык?

Но вместо ответа он обхватил ее, притянул к себе и навис над ней, сверкая глазами.

— Я люблю тебя.

— Нет, — слово само вырвалось из губ.

— Я люблю тебя, Арья Старк.

— Отпусти меня. Это не смешные шутки.

— Я не шучу, — взгляд Джендри был пронзительным и серьезным, а губы, плотно сжатые, искусаны в кровь.

Арья хотела ударить его. Заставить снова стать собой. Пошутить над ним. Осмеять, заставить передумать, заставить отказаться от сказанного, в конце концов — только изгнать привкус горечи изо рта. Комок в горле никак не желал таять. А Джендри, словно назло, не заткнулся:

— Арья… теперь… теперь можно. Выходи за меня замуж, леди Арья.

— Отпусти меня! — Арья ненавидела свой голос, но Джендри не подчинился — лишь прижал ее к себе крепче.

И поцеловал.

Нельзя сказать, что Арья никогда не мечтала о этом.

Когда-то, давно, лежа без сна в Черно-Белом доме, она представляла разные поцелуи — и нередко героем их был Джендри. Но теперь, когда мечта сбылась, она была исполнена разочарования.

Дурное слово «замуж»! Зловещее слово «любовь»! Почему они должны быть произнесены вообще? Они подписывали окончательный приговор всему, что было бы возможно для них. Всему: ночам у костра, погоням и побегам, приключениям, бессонным бдениям над котелком с похлебкой…

В одиночестве Арья могла бы разразиться злыми слезами от очередной несправедливости.

Но вместо слез залепила Джендри пощечину.

***

«Ну же, спаривайтесь, — ныла под нос Нимерия, приникая к полу и утыкаясь в пространство между полом и кроватью с балдахином мордой, — что вы разводите эту вонь? Здесь и так душно; ну же!».

Волчица ждала уже полчаса. Это было бесконечно. Она могла дважды загнать зайца — ну, раньше, без щенков в животе. Но спариться уж она бы за это время точно успела. Волк любил как следует понюхать под хвостом, конечно, попрыгать и порезвиться на снежке — Нимерия вздохнула, вспоминая Север, — но и он, когда вокруг было столько опасностей, поспешил бы.

Но Хороший Человек Бронн и Сестра Арья даже не трогали друг друга за лапы и не слюнявили морды друг другу, как это делал Горелый Человек и Другая Сестра, когда готовились к совокуплению. Нимерия наморщила лоб, размышляя так усиленно, что начинало тянуть за ушами.

Люди. Запахи говорили одно, тела рассказывали другую историю. Судя по тому, как пахла Арья, она была полна благодарности к Бронну за то, что он прогнал рычанием Игривого Джендри. Благодарность, по мнению Нимерии, была наилучшим мотивом. В конце концов, в свое время Волк разогнал других волков, после чего она милостиво позволила ему нечто большее — не все сразу, конечно…

Даже у лютоволков есть свои принципы.

Хороший Человек Бронн пах ревностью, горьким запахом давленой рябины разливался тонкий аромат его желания. Нимерия прищурилась, пытаясь разгадать желаемую последовательность действий для Бронна. Его было легко читать. Что больше всего восхищало Нимерию, так это то, что он предпочел бы отдать инициативу Сестре. Большинство двуногих самцов предпочитали брать нахрапом.

Только не этот. Этому было интересно что-то еще.

Выждав еще нескончаемые несколько минут, Нимерия почти отчаялась и поднялась на ноги. Парочку жизненно необходимо было подтолкнуть друг к другу.

— Что, Нимерия? — спросила Арья, кладя руку на голову волчице.

«Спаривайтесь», недовольно проворчала она, опуская уши и прижимая их к шее. Бронн фыркнул, тоже протягивая руку — к холке. О, он умел делать хорошо… особенно, когда у Нимерии так ломило хребет!

— Должно быть, леди Нимерия скоро родит, — посмеиваясь, прокомментировал мужчина, — она особенно беспокойна сегодня.

Волчица сердито оглянулась на него.

«Ты дурак или притворяешься? — укоризненно хрюкнула она из глубины горла, — я беспокоюсь, что у меня будет пятый помёт, когда вы, наконец, займетесь делом».

— У меня где-то была для тебя мозговая косточка, — Бронн привстает, намереваясь уйти, но снова — маленькая лапка Сестры Арьи удерживает его.

Нимерия задерживает дыхание. Пытается распластаться по полу, стать невидимой.

Даже лютоволки не любят при спаривании посторонних, что о людях говорить. Трепетные создания.

Она теряет нить их разговора — понять сложно, что-то, что пахнет благодарностью, откровениями и чем-то вроде робких планов на будущее. Планы Арьи известны Нимерии. Сестра хочет свободы, спутника в свободе и еще — в этом она себе не признается, но запах, запах! — хочет самца. Хорошего, крепкого, могучего, такого, что все другие боялись бы его. Такого, как Волк.

Бронн пахнет неуверенностью. Кажется, он боится причинить Арье боль, и еще — острая нота страха — что-то думает о Джоне.

«Я отвлеку посторонних и Джона, если надо,— Нимерия вскакивает, не выдерживая, — ах, да начните уже, наконец!».

Может, они не знают механику? Может, каждый раз это должно быть по-другому? Может, надо показать? Волчица лихорадочно обдумывала сомнительную ситуацию. Кто точно умел спариваться? Горелый Человек — но он вряд ли одобрил бы происходящее; почему-то так казалось Нимерии. Джон? Нет, точно. Призрак и он думали, что Сестра маленькая; много они знали! Большая Белая Бриенна и ее Однолапый? Эти-то точно знали, что значит доброе сношение, но Нимерия питала отвращение к кошачьим и не готова была их терпеть даже ради удачного спаривания Сестры Арьи.

Внезапно волчицу осенило.

Забавный Подрик. Он точно знал, что делать.

И он все еще был должен ей.

«Только не делайте ничего неестественного!» — рыкнула Нимерия и метнулась на поиски премудрого Подрика.

***

— Не могу понять, что с ней сегодня, — пробормотала неотразимая леди Старк, и Бронн выплыл из пространства своей агонии.

— Согласен, — пробормотал он, — надеюсь, она здорова.

В отношении себя он точно не мог этого сказать.

Он горел в чернейшей из лихорадок. Он едва мог ровно дышать, сидя на постели Арьи Старк в каком-то футе от ее прелестно скрещенных ножек. В чем была причина? В крови, кипящей с мгновения, когда он оттащил прочь Джендри? Добряка, простака, хорошего парня, но посягнувшего на то, что все нутро Бронна желало назвать своим?

Или в том, что против всякой логики и смысла была просто Арья — не то чтобы красивая, несуразная, немного потрепанная, чуточку еще угловатая, противоречивая, такая милая… Арья-весна, но не та, цветущая и благоухающая, всем понятная, всеми любимая, о нет. Весна, которую мало кто любил до последнего года — весна серая, грязная, полная непредсказуемых оттепелей и заморозков, мутной талой воды и ноздреватого снега, случайно проглядывающего неумытого задымленного очагом солнца, и, наконец, жизнерадостных пятен желточных ярких цветов на каменистых склонах.

Такой весной была Арья; пахла она свежестью, подтаивающим на солнце снегом, севером и чистотой.

Бронн обнаружил, что склонился к ее лицу.

Девушка не шевелилась.

Он сжал зубы. Она прищурилась.

— Мне пойти за Нимерией, леди Арья?

«Если ты скажешь «останься», ты же знаешь, что произойдет?».

Напряжение можно было подставлять под аракхи дотракийцев вместо щита.

— Я не леди, — дрожащими губами выпалила леди Арья Старк, и Бронн ясно услышал в голове истинное значение ее слов.

«Останься, целуй меня. Целуй меня, ты; потому что я этого хочу».

— Ты — леди, — кивнул он, не отстраняясь, и посылая в ответ свою истину:

«Мне плевать. Я хочу тебя, кем бы ты ни была».

— Джон… — она осеклась, как будто ком встал у нее в горле, слезы показались в глубине огромных серых глаз.

«Он убьет тебя, если узнает. Я устала доказывать право на самостоятельность. Я никогда не буду свободной настолько, насколько хочу».

Бронн хмыкнул. Она дрожала сильнее, но это была дрожь желания, а не страха.

— Леди Арья, — он находит силы отстраниться чуть и насладиться ее усиливающейся дрожью, — запри дверь.

Это самое формальное в его жизни, что Бронн произносил в подобной ситуации, но это, пекло, самая невероятная из исполнившихся фантазий.

Ее лютоволчица снаружи.

Ее брат — король. И у него, кроме лютоволка, еще два дракона, огнедышащих, мать их, дракона.

Ее сестра — полоумная мужеубийца, и как знать, как знать, не наследуется ли тенденция… ах, определенно, наследуется.

«Мне по-прежнему плевать».

И ему действительно все равно. Потому что, когда Арья Старк с быстротой молнии возвращается к нему, плюхаясь прямо на колени и невпопад тыкается маленькими губками в лицо — бровь, переносица, трижды переломанный нос, край подбородка — это сладчайшая из наград, и тем слаще, что не повторится. Всё это.

Завтра не существует. Вчера закончилось и ушло навсегда. В настоящем нет стареющего межевого рыцаря-наемника, лорда — или кем он там числился на данный момент. Нет и леди-убийцы, что была младше его почти в три раза. Есть что-то — пока что ни один из них не знает названия, но возможно, если начать искать сейчас, до утра имя будет найдено.

— Я хочу… — жарко выдыхает Арья, и Бронн в это мгновение тает, готов согласиться на все, принять любые условия, сдаться, капитулировать немедленно, но —

— Эй, есть тут кто-нибудь? — раздается голос Подрика из-за двери, и они отскакивают друг от друга, тяжело дышащие, пойманные врасплох.

Стук повторяется. Доносится тихое скуление Нимерии. Внезапно оно прекращается. Бронн смотрит на Арью. Арья на Бронна. Двое убийц, и молчаливый диалог между ними не нуждается в переводе.

«Я могу выйти и отослать его, девочка».

«Нет. Не шевелись. Он уйдет. Не уходи.».

И, протянув тонкую руку к нему, вслепую, оставляет горячие пальчики напротив его черного сердца — неприлично часто бьющегося в эту минуту:

«Не уходи. Будь со мной. Будь моим - сегодня. Сейчас».

Стук из-за двери прекращается, и возмущенно слышится от Подрика:

— Ой, Нимерия, куда ты меня тащишь? Ты же только что… ладно, иду… что ты хочешь мне показать? Эй, постой!..

Поспешные шаги по коридору удаляются. В короткие минуты Бронн смотрит на Арью, не мигая, смело открываясь перед ней, как мало перед кем — она имеет право знать, что выбирает. С ней можно быть собой, Бронн не знает — чувствует это; можно жить от вдоха до выдоха, можно радоваться весне, не обязуясь убирать урожаи осени, можно давать и брать, не отмеряя и не взвешивая…только бы она согласилась.

И сама Весна улыбается Бронну, когда Арья делает выбор.

Комментарий к Не место для лютоволков, часть вторая

Ну что ж, финита.

В кои-то веки Бронн тоже был почти прерван в самый неподходящий момент.

Ура весне, товарищи! Всех люблю)

========== Рыцарь за Стеной ==========

Это очень странное место, Юг. Тормунд всегда знал, что южане идиоты, но, теперь, спустя много лет, он не просто убедился в своей правоте. Он узнал, что южане большие идиоты, чем он когда-либо мог себе представить. Если б он одумался раньше!

Он, конечно, не пошел бы на Юг. Даже Джон не уговорил бы. Никто. Тормунд цокнул языком, прочесал волосы руками. Покосился на отражение себя в зеркальной поверхности стеклянного окна. Таких осталось мало в крепости, и у этого тоже не хватало створки.

— Мы скоро уходим, старина, — наконец, высказался сонно Фрир, и Тормунд пнул кузена в лодыжку. Тот только хрюкнул сквозь дрему.

— Сам знаю.

— Ты лорд? Или я? Или король? Я забыл.

— Джон сказал, это будет называться иначе.

— Женись на этой вороне, — посоветовал Фрир, и Тормунд пнул его снова, — ха, я прав, да? Ты грел корешок в его болотце, а, Великанья Смерть?

— За своим корешком следи, и не чеши, когда все смотрят. Да не блуди по местным бабам, они все с гнильцой.

— «Джон сказал», ха, — брат еще раз зевнул и захрапел.

Тормунд вздохнул. Его в сон ничуть не клонило. Он нервничал. Взгляд его снова упал на отражение. Что бы сказали жены, увидев его таким! От бороды осталась едва ли треть, то же постигло и гриву. С мехами и кожей пришлось расстаться. Южные вороны говорили, это всего лишь весна, но пекло так, что Стена растаяла бы до основания, не будь она там основательно разрушена.

Тормунд поморщился, дергая манжеты непривычного одеяния. Не то что мысль о Стене успокаивала. Он не особо и хотел возвращаться за Стену. Она никогда не переставала внушать трепет. Но все же Север знаком, понятен и прост, и, да помогут ему предки, на Севере нормальный климат, а не этот кошмарный зной.

Дотракийцы, впрочем, все еще кутались в тряпье и упрямо заявляли, что вокруг зимняя погода. Тормунду плохо становилось при мысли о том, что эти парни зовут летом.

Он почесал нос. Чертов мелкий педераст, присланный кем-то из южных знатных ворон, назвал себя «цирюльником» — что это значило, не смог объяснить даже Джон. Кажется, сам король Сноу тоже не особо понимал, зачем нужна вся мишура и суета вокруг представления ко двору — так это, кажется, называлось. Вертлявый кастрат-цирюльник лез пальцами везде, куда не просили, пытался подстричь волосы в носу, и угомонить его помогла только прямая угроза. Теперь все тело чесалось.

Интересно, а Хромой Лев, этот наглый сестроеб Ланнистер, тоже подстригает волосы в носу? Это было нужно, чтобы леди Бриенна обратила на него взор?

Может быть, сегодня он узнает. Тормунд поморщился.

Минуты текли бесконечно. Одежда южан внушала серьезные опасения. Она всегда или облегала, или болталась на нем. Обувь здесь, хоть и не в пример легче и мягче его кое-как пошитых чуней, снашивалась за считанные дни. Все было неправильным.

Но самая великая несправедливость, как считал Тормунд, заключалась в том, что прекрасная Бриенна из Тарта до сих пор не пресытилась одноруким мудаком, который никогда особо не был Тормунду симпатичен, но в последние дни регулярно доводил вождя Вольного Народа до кровавой пелены перед глазами.

***

Началось очередное обострение, конечно, с Бриенны в платье.

Тормунд посвятил три или четыре дня прогулкам по пыльной Королевской Гавани в поисках подарков для жен и дочерей, сестер и племянниц. Пришлось нагрузить две огромные телеги полезным барахлом и срочно искать третью — для всего бесполезного, но очень нужного. Чего только ни было здесь на рынках!

Гребешки из кости морского зверя, какие-то мази, травы, притирки, краски для лица и тела, ткани, мягче, чем новорожденный тюлененок. Были, конечно, и побрякушки, но они не стоили той цены, которую за них просили. Тормунд устал торговаться в первые три минуты, предпочтя бросить в торговца меховой накидкой. Ее хватило, чтобы скупить пол-лавки.

Довольно быстро южане смекнули, что от Вольного Народа платы металлом можно не ждать.

— У меня кончается терпение, — пожаловался Фрир Тормунду, когда они грузили добычу на телеги, — до дома два месяца пути!

— До какого дома, — сквозь зубы сплюнул Великанья Смерть, — нет дома того больше. Нет его за Стеной.

Фрир мгновенно помрачнел.

— Джон сказал, что поможет отстроиться, — продолжил Тормунд, разглаживая узлы на тюках, — еще луну выждать здесь.

— Рейда там родит без меня! — пожаловался Фрир, — мой первый внук родится без меня, потому что вороны делят разоренное гнездо! Хватит с нас юга и южан хватит!

Тормунд не хотел слышать продолжение жалоб. Со времен защиты Винтерфелла он знал, что обречен остаться в памяти Вольного Народа как тот, что увел на юг дальше, чем мы хотели.

То, что ему пришлось, не делало решение легче. Но впервые в жизни он готов был терпеть неудобства, не получая никакой выгоды. Ну, если не считать постепенного вливания некоторого числа дотракийцев в Вольный Народ — все-таки многие из них оказались любопытными парнями, и, возможно, могли стать неплохими соседями. Но жара и южные порядки! Никаких дотракийцев, никакого полезного барахла, никаких обещаний Джона не было достаточно, чтобы искупить их.

И все же Тормунд терпел, пока мог. А все потому, что Бриенна. И вот это уже было внове.

В женщине с оружием не было ничего нового. В красивой сильной женщине тем более, но она — она была — Тормунд хотел бы, чтобы откуда-то появились все эти модные южные словечки, а язык не присыхал к нёбу всякий раз, когда он видел ее. Она была — в синих доспехах и синеве Зимы, пахнущая снегом, солью и ромашкой, прячущая очаровательный румянец и веснушки в серебристом песце, что он ей подарил — и пальцы подрагивали от желания тоже ощутить, каково — прикасаться к ее пухлым губам.

И иногда он хотел ее никогда не знать. Не помнить, как это — смотреть на нее, когда она теряет бдительность и улыбается, и дрожат пушистые белесые ресницы, и блестят синие, как лазурь весеннего неба, глаза. Не подглядывать, словно безусый мальчишка, на то, как она купается Зимой — как наклоняется, чтобы отжать неровно отрастающие волосы, как вытягивает ноги на мехах, как…

Или как, чуть неловко поводя плечами, появляется за спиной Джона вместе с Арьей, спотыкаясь о подол голубого, голубого, голубого платья — и цокает языком, прикасаясь кончиком к трещинке шрама на верхней губе…

Тормунд хлопнул себя по лицу.

С ним такого не было с возраста, когда он взял первую женщину. Безумие и одержимость. Мечтать среди дня, думая о ней, встречающей его у очага — в руках ребенок, дети держатся за подол, и синие глаза блестят, обещая жизнь и весну. Просыпаться в поту, задыхаясь, отбивая во снах снова и снова ее, тонущую в море оживших мертвецов. Тянущую к нему руки…

А ведь она чуть не погибла из-за Хромого Льва, а затем взаправду отдалась Хромому Льву, и теперь была его — но это, конечно, не умерило ее великолепия. Только сделало более желанной и еще более недоступной, чем прежде.

День за днем Тормунд боролся с потребностью сделать что-нибудь, и Джон Сноу — или как он себя звал теперь, не так уж важно — уже не мог бы его остановить. Эта женщина досталась не тому.

А она, не ведая, усугубляла его страшную одержимость. Она была добра. Улыбалась при встрече. На тренировочном дворе или в арсенале подавала оружие, ничуть не путаясь, протягивала мех с водой после разминки… и он просил снова и снова, и это было глупо, так стараться — ради чего? — ради того лишь, чтобы прикоснуться к тому, чего касались ее губы.

Больше, много больше он сдерживал себя от размышлений, чего еще — или, вернее, кого — касаются эти губы.

Он знал, что она понесла — это могло оставаться тайной только для слепых лордиков, не умеющих понимать женщин. Он знал с первых дней, когда она знала сама, если не до того.

Это изменило ее, сделало более свирепой в бою, сделало ее глаза более светлыми и яркими, лицо — сияющим. Он чуял. И потому стоял рядом с ней насмерть, когда они сражались против Королевы Драконов, пока только мог стоять. В отличие от Хромого Льва это он мог себе позволить. Некоторые предпочли бы украсть ее тогда же.

Но Тормунд Великанья Смерть никогда не будет опускаться до того, чтобы подражать южанам в их манерах. Он не бьет исподтишка. Если ему и суждено сойтись со слабоумным Ланнистером в бою, то это будет открытый вызов. А потом он схватит Бриенну — и украдет. Унесет прочь. Если надо будет, пронесет до самой Стены и за нее, и будет нести до тех пор, пока свежий воздух Севера не выветрит из легких хворую вонь южного безумия, и не даст понять, где настоящая жизнь, и как они могли бы быть в ней счастливы.

Он все еще колебался, стоя на грани, но потом — потом было то самое платье, и Тормунд пропал.

***

Южные лорды совещались и совещались, деля несчастные королевства, целыми днями. Поначалу Тормунд терпел необходимость присутствия на бесконечных совещаниях, но затем терпение истощилось, и он попросту принялся отбирать оружие у всех, кто входил в зал Совета, а значит, мог быть опасен для Джона.

Или его сестры — не Сансы, поцелованной огнем: поцелованную огнём он больше не видел. Спросил было у Сандора, но тот глухо пробубнил:

— Держись подальше от такого огня. Я, дурак, не умел.

Это было внове в последнюю Зиму и после: огонь, как и лёд, обратился во врага. И все же, услышав, что они уходят на Север, Тормунд взревел от восторга, и вместе с ним добрая половина зала. Только бедолага Сандор промолчал — но от него никто иного и не ждал; хорошо, что он хоть снова начал есть, а не заливать горе спиртным. Тормунд не смог удержаться и хлопнул страдальца по плечу. Вопреки обыкновению — прежнему — тот не зарычал, лишь злобно покосился.

Джон говорил что-то еще, и Тормунд знал, что это должно было быть что-то важное, но он не мог, просто не мог слушать дальше.

А после того, как в зале появилась леди-командующая, не мог больше и смотреть.

Она снова была в платье, на этот раз укороченном, поверх штанов — такие же она носила Зимой, но на этот раз оно было нежнейшего оттенка — Тормунд не знал, что это вообще возможно, окрасить ткань в цвет утренней зари. «Или ее румянца, — подумал он не без удовольствия, отхлебывая из кубка и утирая усы — они непривычно кололи кожу, — что за женщина!».

Он не мог больше ждать.

Нахуй Джона и его уговоры. Нахуй южан и их тупые предрассудки.

Нахуй Ланнистера и его дружка Бронна, которых, к счастью, нигде поблизости не видать. И весь мир туда же.

Тормунд горел. Летел. Плыл и таял. До нее оставалось с десяток шагов, когда его окликнули сзади.

Он пытался ускользнуть, он правда пытался. Но Вольный Народ не мог ждать. Их интересовало все: сколько с собой можно увезти, нельзя ли все же совершить пару вылазок на особо надоедливых землевладельцев, что думает Тормунд о похищении дворянок и простолюдинок, как отличить одних от других, что будет, если…

— Останешься здесь без головы и яиц! — рявкнул Великанья Смерть на особо восторженного юнца, и тот обиженно выпятил губу, — баб еще не хватало с собой волочь!

— Ну хоть одну.

— Сдурел? Что за моча в голову ударила!

— Весна, — прокомментировал Фрир, — вот и ударила. Эй, парень, не воруй никого: дотракийцы лишних меняют на мех, жир и кожи. Видишь того, с длинной косой? Это кхал Виго. У него несколько жен, и он хочет отдать двух, и еще сестру, Вигиссу.

— Своих! Отдать! — загомонили остальные. Тормунд неодобрительно свел брови. Фрир развел руками:

— А ты его спроси, он тебе скажет. Эй, кхал! Сюда иди!

Вразвалочку, лениво, кровные всадники кхала Виго и сам он подошли ближе. Тормунд сощурился. Виго не внушал ему доверия с тех самых пор, как однажды совершил страшное злодеяние — взял в плен Бриенну, но, с другой стороны, теперь все было прощено.

За то, что этот заморский дурак ее вернул.

— Говори, почему сбываешь лишних жён? — потребовал Фрир, сопровождая красноречивыми жестами каждое слово, — зачем?

— Женщины стать жадные и ленивые, — нахмурился ответно дотракиец, крутя пальцами, — все хотеть стать лучше другие. Говорить: мы кхалисси, больше не хотеть тебя такой кхал, хотеть каменный дом, хотеть мягкий мужчина.

— Это как? — тут даже Тормунд прибалдел. Кхал цокнул языком, развел руками, на мгновение расслабляясь и демонстрируя собственное бессилие:

— Мои кони не мягкий. Мои руки не мягкий. Моё внутри не мягкий. Они хотеть мягкий. Кхал не хотеть.

— Мы тоже особо не… мягкие, — неуверенно пробубнил озабоченный воровством невест парнишка. Тормунд фыркнул:

— Эта местная зараза! Когда у нас мужик прогибается под бабу, говорят, что потек, как дерьмо мамонта по весне!

— Дерьмо, дерьмо, — одобрительно закивали кровные всадники.

— Наши дома из мягкая кожа, — ввернул кхал Виго, — а мы нет.

— Наши — из еще более мягких мехов, а мы тверже Стены! — Тормунда несло, и он против воли искал за поясом что-нибудь, чтобы сжать — что угодно, похожее на оружие, — жесткое время требует жестких мужчин!

— Это известно, — одобрительно ухмылялись дотракийцы.

Оторопевший парнишка получил похлопывания по спине и напутствия. Можно было не сомневаться, он всерьез задумается о перспективах объезжать строптивую дотракийку. Тормунд надеялся, ограничится он хотя бы одной.

По-прежнему горя и надеясь выплеснуть общее возбуждение, Тормунд побрел прочь от зала. Он знал, что не сможет удержаться, если останется. Не этим вечером. Джон окинул его взглядом, грустным и печальным, как и всегда теперь, но не остановил.

Все верно, в задницу мягкие нравы и мягких людишек Королевской Гавани. В задницу их глупые разборки из-за тронов, знамен и гербов. Это не имело никакого смысла раньше, и не обретет его никогда. Не для Тормунда.

***

В первом же углу, который попался после зала, Тормунд яростно сорвал перевязь с камзола, рванул ворот, намереваясь избавиться и от него, жмущего в подмышках.

Он поднял руку, но его внимание привлек тихий звук, и Тормунд был слишком опытный охотник, чтобы так быстро отучиться реагировать на звуки. Крадучись и напрочь забыв, где находится, он осторожно отвел в сторону один из гобеленов, понадеявшись, что за ним не прячется очередная дырка для дерьма — как это было принято на юге, но —

вместе этого на заколоченной оконной нише сидела и плакала Бриенна.

Мир исчез. Исчезла Стена и Королевская Гавань. Исчезло все. Только ее заплаканное лицо, когда она вскинула взгляд, и боль в огромных голубых глазах сменилась испугом.

— Извините, милорд, я не думала… — он поймал ее за руку, двинувшуюся мимо, и оба оказались втиснуты в пространство между гобеленом и аркой ниши.

— Это я, Бриенна, я! Что случилось?

— О. Я не узнала тебя, — она заморгала часто, сглатывая слезы, — что ты с собой сделал?

Несмотря на слезы, Тормунд услышал оттенок смешинки в голосе, и это стоило терпеть ужасного цирюльника и портных, шарящих ручонками по его телу. Он кашлянул.

— Ну, король Сноу считает, что мы так меньше пугаем здешних людей, а я как бы тоже теперь… ну…

— Король Вольного Севера, — Бриенна кивнула, — я слышала.

— Что произошло, почему ты плакала? Бриенна! — он подхватил ее под руку, которую она безуспешно попыталась вырвать, — что случилось?

Он не умел говорить красиво с южанками. А в присутствии этой и вовсе язык отнимался, а мысли путались, как клубок греющихся на солнце гадюк по весне.

Рука под его пальцами была мягче, чем он помнил, а румянец на щеках глубже. Коварное южное вино ударило в голову, и Тормунд желал только одного — чтобы это малое расстояние между ними мог преодолеть, прижаться губами, носом к растрепанным светлым волосам и…

Но дышала она неправильно, и Тормунд обхватил ее за бедра, когда она шатнулась, потеряв равновесие. Да, так и было: вокруг ее ребер была затянута туже некуда эта штука, в которую южные женщины запихивали свои тела.

— Предки! Ты что? — он не рискнул резать шнуровку ножом: был слишком пьян, — нельзя тебе так.

Пальцы не пролазили под тонкие, но невозможно прочные шнурки. Пришлось опуститься на колени и использовать зубы — Тормунд понадеялся, что не лишится еще парочки. Да, южане знали толк в пыточных приспособлениях.

Наградой стал резкий полный вдох сверху. Тормунд поднял голову.

— Начало пятой луны, да? — отплюнул он остатки шнурка в сторону, — опасное время. Думаешь, что все уже прошло. А оно снова.

Он почти ожидал смущения — но теперь вместо едва слышных всхлипываний она разрыдалась в полную силу.

И, пусть его уничтожит следующая Зима, он не мог не воспользоваться возможностью обнять ее. Крепко. Еще крепче.

Он помнил, как это сладко и тепло, с осады Винтерфелла. Помнил и то, как сложно было отказаться, когда она в отчаянии предлагала свое тело, только чтобы он вышел против воли Джона и спас ее золотого мальчика… и помнил, как потом долго сидели вдвоем на кухнях и говорили — больше она, пока он слушал.

— Из-за чего ты плачешь? — тише спросил Тормунд, проводя круги по ее спине, теперь освобожденной от тугой шнуровки. Бриенна отстранилась, внезапно спокойная и строгая, как обычно — и только опухшие губы и красные глаза выдавали ее.

Ей ничего не нужно было говорить. Тормунд стиснул зубы.

— Я убью его, — прорычал он, и в это мгновение приговор Ланнистеру был бы и приведен в исполнение, если бы не ее нежная рука, коснувшаяся его.

— Я знала, когда… я знала, что так будет. Не надо.

Но ты не знала меня, хотелось кричать Тормунду с самой Стены. Ты и себя не знала. Теперь — что теперь тебя держит?

— Что он сделал? Говори, женщина!

Бриенна, которую он когда-то увидел в Черном Замке, не умела так смеяться. Этому ее научила настоящая война и Зима. Этой неизбежной горечи и прямоте.

— О, это было даже не слово. Треть слова. И посмотри, в какую размазню я превращаюсь.

— Что он сказал?

— Имя, — и она фыркнула, вытерла нос рукавом, — глупость какая.

— Имя ребенка, — подтолкнул Тормунд.

— Он хочет дочь.

— От тебя? Любой хотел бы.

И взгляд ее изменился с первой их встречи. Все же к нему примешивалось теперь и некоторое ласковое превосходство. Тормунд встретил его смело, подняв брови. Она внезапно прыснула.

— Ты похож на Талли, — она прикусила нижнюю губу, и Тормунд спрятал руки за спину — он знал, что иначе их просто не удержит, — и с этим пробором, помогите мне, Семеро. Кто с тобой это сотворил?

— Ну, Джон сказал. Вот, постригли, — пробурчал Великанья Смерть.

— Так стриглись, ну… раньше. Когда мой отец был молод.

Она набрала воздуха в грудь с очевидным удовольствием. Тормунд понадеялся, что это был последний раз, когда прекрасная Бриенна мучила себя южной одеждой. В ледяные провалы к Иным даже самые дивные платья, если она не может в них дышать.

— Это ужасно глупо, но я сказала, что хотела бы назвать дочь самым красивым именем, — продолжила она, сглатывая снова, — и спросила, какое он… считает…

— И? — Тормунд вновь вынужден был собрать всю оставшуюся волю, чтобы не пойти немедленно потрошить Однолапого. Бриенна на мгновение прикрыла глаза.

— И он… он! Он сказал… он начал произносить имя своей сестры.

Тормунд медленно кивнул. Ей не нужно было ничего объяснять. Найдя ее руку, он крепко ее сжал.

Он хотел сказать. Сейчас он хотел сказать: «Ты отравила свою жизнь идиотом, ты позволила себя впутать в грязную историю грязному мужчине, но никогда не поздно вырваться и освободиться, и я всегда здесь. Я — всегда здесь для тебя, и где бы я ни оказался, ты найдешь меня все тем же. Твои дети будут мне родными, и родными мне будут все люди, которые тебя любят и которых любишь ты. В моем доме ты найдешь свой, и мой очаг сможешь разжечь или потушить, когда тебе только будет угодно. И если сейчас ты пожелаешь, Север однажды назовет тебя королевой; и Великанья Смерть станет Драконьей, Львиной, Волчьей — или какой захочешь».

И Тормунд не сказал. Тормунд промолчал. Но, надеясь передать все, что чувствует, он сжал ее руку крепче прежде, чем поднести ко рту. Стоило большого труда ограничиться лишь этим проявлением приязни.

Бриенна не сделала это проще, накрыв его руку своей.

Он мог — о, он мог хотя бы попытаться — закинуть ее на плечи, унести, а если не справится сам, в конце концов, потребовать должок с Сандора — если тот не спился и не сдох где-нибудь в углу. Он мог… но больше, чем обладать этой невероятной женщиной, он хотел видеть ее счастливой.

— Серена, — вдруг вырвалось у него, и их глаза встретились, — если это будет дочь, ты можешь назвать ее Сереной. Это очень красивое имя. Если бы…

«Если бы это была наша дочь, я бы очень хотел дать ей такое имя».

— Надо возвращаться, — вздохнула Бриенна.

— Не надо, — твердо оборвал ее Тормунд, — если тебе придется снова надевать эти… веревки.

— Это корсет. Дамы носят такие вещи.

— Дамы могут носить хоть великанью мошонку вместо шапки, а тебе зачем! — зарычал Тормунд, и теперь, наконец, получил заслуженную награду: ее искренний, грудной, звучный смех.

***

Много лет спустя, вспоминая последовавшие за падением Зимы, а затем и Драконьего Огня, события, Тормунд улыбался собственной прежней наивности.

Гуляя по галереям нового отстроенного Ледового Холла, он, вопреки обещаниям южных гостей, не предавался грусти о временах минувших, но предвкушал грядущее. Подумать только, были времена, когда Север столького не знал! И кое-кто из Зимнего Братства — те, что еще жили и здравствовали и посетили Север хоть раз после Зимы — невольно предавались ностальгии, вспоминая суровость прежних времен. Но теперь все было иначе.

Что-то осталось прежним. Что-то ушло без следа. Что-то стало лучше. И Тормунд Великанья Смерть считал, что последнего было больше.

В конце концов, его сын вот-вот должен был привести в дом будущую жену — и Тормунд погибал от любопытства. Да, времена изменились. Прежде он выделил бы обормоту пару десятков шкур и выселил на мороз, а там пусть справляется, как знает.

Но Торехилл всегда отличался от остальных родственников. Начиная с того, что возжелал, драть его так и эдак, стать рыцарем, как долбанные южане, и заканчивая тем, что влюбился в южанку. Ожидаемый результат. Тормунд ожидал примерно чего-то в этом роде, когда однажды, полтора года назад, дурень явился к нему и потребовал найти кузнеца, что скует ему доспехи — он желал, видите ли, отправиться на турнир. Стыдно сказать, но Тормунд больше всего боялся отнюдь не того, что Торехилл проиграет — это было бы вовсе не обидно. А ну как один из этих извращенцев испортит мальчика?

Так что, влюбись юный дурак в какую угодно девицу, это уже утешало. Насколько далеко на юге таинственная южанка, пленившая сердце сына, жила, Тормунд не знал. Все, что ему было известно — девушка обладала невероятной красотой, у нее был старший брат, вызывавший всех женихов красавицы на бой, и отец ее обожал сверх всякой меры. Но все же Торехилл смог одолеть в поединке противника, сделал его другом и наперсником, а затем, вспомнил о том, где и кем рожден, украл возлюбленную с благословения матери невесты.

Примерно так изложили события получившие ворона ученые мужи, и Тормунд не мог дождаться явления сына, чтобы, наконец, сказать ему в лицо, как он горд и счастлив. Все-таки, несмотря ни на что, не забыл подлец обычаи Вольного народа, не опозорил Великанью Смерть. И вот, послышались приветственные песни и крики на дороге. Торехилл был здесь — и, очевидно, новая невестка тоже.

Тормунд не был так же легок, как в молодые годы, не то бросился бы бегом навстречу — и никакой там титул, придуманный когда-то Джоном, не заставил бы его стать степеннее. Возраст заставил. И он вышел, щурясь на яркое солнце, выглядывающее из-за высоких облаков, как раз ту минуту, когда сын и его возлюбленная пересекли последний частокол перед Холлом. Конечно, на лошадях, как и все южане…

В короткое мгновение Тормунда обдало вместе с прохладным ветром близкой осени дрожью, словно ледяной водой окатили. годы, пролетевшие с той Зимы, рассыпались в труху. Но нет, это было лишь мгновение, все оставалось прежним вокруг. И сын — окрепший, возмужавший, хоть и с дурацкой южной прической, даром что поцелованный огнем, и она.

Тормунд облизал губы, надеясь удержать улыбку.

— Ты посмотри, а ведь как в мужика-то вырос, — не удержался он, обнимая Торехилла, — и что, забавы эти твои теперь закончатся?

— Великанья Смерть. Отец, — торжественно начал сын, но, судя по прищуру, он обязательно еще явит унаследованный от предков нрав, — позволь представить тебе мою нареченную, леди…

— Я не… — начала было девушка, и Тормунд не смог сдержать широкой улыбки, когда Торехилл закончил:

— …Серена Ланнистер-Тарт.

Должно быть, Тормунд улыбался слишком долго, потому что кое-кто в толпе кашлянул.

— Что ж, заходите, дети. Мать скучала по тебе, дурень ты этакий. И ты заходи — это твой дом, дочка.

И, пока в дверях немного замешкались встречающие с обрядом — невеста никак не могла сообразить, какой ногой положено перешагивать через порог и что нужно сказать — Тормунд смотрел в пространство вне времени, вне смены сезонов или сторон света. Там, в безмятежности вечности, он встречал ответный взгляд Бриенны, ничуть не изменившийся за годы. Она всегда умела говорить громче без слов.

И Тормунд не мог не ощутить себя моложе на целую жизнь, полным трепета, страсти предвкушения, как когда-то. Когда все было возможно.

— Эй, скажи-ка, красавица! А твои родители приедут на свадьбу?..

The end.