КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Запреты (СИ) [Гайя-А] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Вступление. Шаги по песку ==========


Розовое покрывало с сеточкой сиротливо приютилось в углу комнаты. Эвента, морщась, примеряла походное — оливковое. Кое-где оно было в заплатках. Не совсем то, в чем принято отправляться к жениху, но выбрано не случайно. Чтоб не жалко: ехать далеко, через полупустыню, ветер и песок непременно испортят ткань. Розовое придется оставить, наверное… если бы это было самое страшное в ее положении.


— А вы бы стали жить с дикарем? — кусая мокрые губы, жалобно спросила девушка.

— Брак предписан Всевышним, — увещевала Эвенту тетушка, качая головой и похлопывая по седельным сумкам, с немудреным скарбом племянницы.

— Меня продают как ишака! Брак тут ни при чем, — горестно воскликнула девушка. Тетка возвела глаза к небу.

— Меня тоже продали в свое время, за приданое и земли. Такова судьба женщин.

Эвента упрямо отвернулась.


С одной стороны, она была круглой сиротой в свои двадцать три, и женихи не толпились у ее дверей и окон. Никому не было интересно жениться на племяннице земледельца, у которого самого были дочери, и им в приданое готовились волы, коровы, отары овец. А что было у Эвенты? Наследство, оставленное родителями, и без того небогатое, давным-давно перекочевало в лапы ростовщиков, в кузницу, где ее брат закупал оружие и доспехи, а дядя — чинил косы и плуги.


В Таворе Эвента могла рассчитывать на скромное положение одной из нескольких жен какого-нибудь немолодого вдовца из ругов или кельхитов, но кочевники заезжали сюда редко. Северянам же до соседей дела было и того меньше.


Могла она рассчитывать перейти в наложницы двоюродного брата, у сулов подобное не слишком осуждалось. Только он не испытывал к ней приязни, и предпочел отказаться от такой перспективы. И вот теперь тетушка, задыхаясь от восхищения, рассказывала о том, как прекрасно устроила ее судьбу, сосватав за какого-то дикаря. За афса! За одного из тех жителей предгорий, которые красят себя в разные цвета, носят кости в носу, протыкают серьгами и кольцами все части своего тела, и, помимо прочего, не против съесть своего сородича, одолев его в драке!


— Он сын торговца драгоценными камнями и тканями, дитя мое, — назидательно повторила тетушка, — он очень образован, его семья влиятельна. Они исповедуют нашу веру и живут в достатке.

— Он все равно из Афсар, — сдаваясь перед неизбежностью, всхлипнула Эвента. Тетка поморщилась. С правдой сложно было спорить.

— Что за слезы? О, девочка моя, зачем плакать! — это был дядя. Войдя на женскую половину, он, против обыкновения, не приветствовал супругу, а сразу скользнул к племяннице, — ну же, Эвентиэль! — он часто дразнил ее, увеличивая имя на загорный манер, — будь стойкой перед близостью любви.

— Но вы отдали меня дикарю! Дядя, вы видели его? Какой он?


Дядя подкрутил ус.

— Совсем не страшный. Высокий для них, чернявый.

— Тоже весь в краске, как эти?..

Дядя расхохотался.

— Нет, и он не носит татуировок и черепов на поясе. Одевается по-нашему и говорит на хине. Тетя сказала тебе правду. Это единоверцы. Они живут точно как мы.

Прощались с ней тепло и красиво. Тетя спешила дать последние наставления о том, как соблазнить и удержать мужчину, и не давать потачек слугам и рабам. Сестры наперебой обещали молиться и скучать. Дядя о чем-то договаривался с караванщиком, а тот на все отвечал неизменным: «Ваше повеление, господин».


Пять дней поездки пролетели, как один бесконечный душный, жаркий день. Ишаки ревели и упрямились без воды, лошади храпели и задыхались в налетающих песчаных вихрях, а у каждого колодца Эвенту встречали все более дикие жители, и все меньше ей это нравилось. Хотя руги и кельхиты, и другие остроухие жители восточного Черноземья и выглядели тут, как и везде, все же одежда их была еще более убогая и оборванная, чем в Таворе, а вот Афсар, Бигум и другие племена раздевались по мере продвижения навстречу восходящему солнцу. Вскоре приблизились сопки Синегорья и Холмы Таш, и потянулись кряжи знаменитой Красной Гряды — насыщенно-розового цвета. Как фламинго Приморья — Эвента еще помнила их. Как далеко она была от дома! И с каждым неохотным шагом осла — все дальше.


За Грядой открылся проход по каменистым пустошам, и вскоре пейзаж вновь изменился. Теперь встречались не только высохшие кусты перекати-поля, но и колючки, в которых вили гнезда стаи крохотных ткачиков, и самшитовые куцые рощицы — здесь паслись дикие ослы и козы. Стало еще жарче, и погонщики разделись, оставшись кто в набедренной повязке, а кто и вовсе без нее — прекрасно обходясь тонкой кожаной юбочкой, ничего не скрывавшей и неизвестно для чего предназначенной.


Стали встречаться, наконец, жители Тарпы — по словам того, кто взялся сопровождать Эвенту, к вечеру они уже должны были достичь поселения. В основном здесь обитали Афсар, из тех, что не слишком крепко держались за обычаи прежних времен, и мудро избегали открытого противостояния с остроухими соседями и оборотнями с севера. Как заметила сама Эвента, выглядели они, тем не менее, столь же устрашающе, как и воинственные племена.


К Тарпе приблизились уже к середине дня. Погонщики, желая сократить время поездки, не стали делать привал и прятаться от полуденного солнца под навесами, и к городу караванщики приблизились, одинаково изможденные и уставшие. Духота плавила воздух, и над землей парили дрожащие миражи. Под тяжелым ружским покрывалом Эвенте стало несладко. Сидя верхом на муле, она смотрела на мир вокруг сквозь плетеную сеточку, открывавшую окошко в ткани, и защищавшую от насекомых и пыли до какого-то предела.


Проезжая через пригород Тарпы, пожалела, что обзор столь мал. Тарпа, утонувшая в желтой и бурой пыли, стоила того, чтобы запомнить ее. Везде, куда ни кинь взгляд, сушились ковры, шерсть, крашеная шерсть, снова ковры. Везде росли оливковые деревья и финиковые пальмы. Казалось, нет клочка плодородной земли, что как мозаика, встречалась среди безжизненных песков и суглинков, который не был бы засажен густо и как будто хаотично.


Попадавшиеся по дороге встречные караваны и одинокие путники представляли собой все восточное Черноземье и Пустоши. Кого здесь только не было. Все оттенки, все языки и диалекты, все вероятные сочетания нарядов и повадок.

Тарпа тем временем предстала перед глазами утомленных путешественников. Покрикивая, они принялись разгружать вьюки и сносить во дворы. Движения их были слажены и быстры. Очевидно, товары под заказ здесь ждали давно.


Любопытные соседки выглядывали из-за камышовых занавесей, и вытягивали шеи, по самые подбородки украшенные ожерельями, лишь бы разглядеть, чем разжились подруги. Караванщики не особо пеклись о сохранности уже оплаченных товаров: вьюки кидали прямо на песок, вздымая клубы пыли.

Точно так же «разгрузили» и Эвенту. Ухватив ее поперек тела, как мешок (чему способствовало покрывало), ее перенесли в один из дворов, поставили около боковой двери. Перекинувшись с принимающей стороной двумя-тремя словами, караванщик повернулся спиной к девушке и двинулся прочь.


Эвента недолго оставалась одна. Почти сразу ее за руку потянул молодой паренек из тех, что подпирали стенку и жевали табак, и уволок по темным и узким коридорам дома в комнату приема.


На невысоком кресле восседал толстый афс, с настолько типичной внешностью торговца — одинаковый во всех краях Поднебесья типаж, — что Эвента улыбнулась, радуясь тому, что закрыта с ног до головы. Радость ее длилась недолго — торговец дал знак пареньку, и тот, нимало не смущаясь, закатал ткань покрывала наверх. Скользнул по остроухой ничего не выражающим взглядом и снова вернулся к сосредоточенному жеванию табака.


— Ну как? — спросил торговец Эвенту приветливым голосом, улыбаясь в пространство, — добрались хорошо?

— Да, спасибо за…

— Нет, не нужна, — перебил ее вежливый ответ голос из угла. Из тени явился другой афс — точная копия первого, но, надо признать, в более стройном варианте. Высокий, с черными кудрями, светлой кожей, юноша-афс смотрел на Эвенту равнодушно и немного брезгливо.

— Не нужна, — повторил он без акцента на хине, и отвернулся, — не приму.

— Сида! Отведи девушку в сторону, нам с сыном надо поговорить…


В глазах у Эвенты поплыло, и она едва не рухнула в обморок. В руки ей кто-то сунул кувшинчик с водой, и девушка жадно его опустошила. Мушки перед глазами никуда не делись, но воздух хотя бы стал проходить в легкие. Обернувшись, Эвента увидела девушку в светлом бежевом наряде кельхитки, хотя она сама, очевидно, к этому народу не принадлежала.


— Я — Сида, и я служу в этом доме, — приветливо поздоровалась девушка на срединной хине, и Эвента обрадовалась звукам знакомого языка, — ты невеста из Таворы?

— Да, — кивнула сулка. Сида грустно покачала головой.

— Какая жалость для тебя!

— Почему? Что-то случилось с женихом?


И она не удивилась, услышав и так предвиденный ответ:

— Да вот же он. Только что от тебя отказался. Что ты будешь делать теперь?


«Что со мной будут делать», мелькнуло в голове у Эвенты.

Похолодевшая от ужаса, она приготовилась ждать своей участи, когда в комнату вошел еще кто-то. Сулка не придала значения тихим шагам, звучавшим за ее спиной.


— Достопочтенный Ба приветствует гостя, — негромко прогундосил старик из своего угла. Эвенту оттеснили в сторону стены, где служанка уже изнывала от любопытства. Из-за сетки на глазах сулка не могла рассмотреть того, кто на минуту отсрочил оглашение ее судьбы. Видно было лишь то, что это крепкий, кряжистый представитель Афсар. Она могла лишь разглядеть его длинные черные космы, да вплетенные в них кости и бусины.


— Кто это? — шепотом спросила Эвента, отклонившись назад. Сида с готовностью зашептала:

— Ба Саргун, наемный охотник, воин из Таша. Пришел за деньгами. Опять.

Это о многом сказало девушке.

— Переведи, — попросила она Сиду. Сцена разворачивалась.

— Достопочтенный Ба собирается платить? — хриплый, каркающий голос охотника неприятно контрастировал с нарочито слащавыми интонациями старого торговца. Ба нахмурился, щеки его слегка задергались.

— Но разве Ба Саргун не получил своего вознаграждения в прошлом месяце?


Охотник рассмеялся. Смех совершенно не выражал веселья.

— Прошлый месяц прошел. Я принес тебе много доброго товара. Плати.


Торговец заерзал на циновке. Очевидно было, платить ему очень не хотелось, тем более, когда он только рассчитался с караванщиками. Внезапно бегающий его взгляд остановился на Эвенте, и он вскочил с места, радостно улыбаясь. Выволок сулку за руку в центр комнаты, сорвал покрывало прочь, и горделиво представил свой вариант оплаты охотнику. На лице охотника не дрогнул ни мускул, лицо же торговца озаряла глумливая ухмылка.


— Вот, смотри! — он схватил девушку за грудь, стиснул ее, подергал ее безвольной рукой, — хороший товар, ни на одном рынке не застоится! Она стоит дорого. Отдам за полцены.

— Девка мне не нужна. Я не торгую рабами, это ненадежный товар и арут.

— Посмотри на волосы! Чистый лен! Они красивые.

— Я похож на цирюльника? — в словах охотника появилось раздражение.

— Она может убрать в твоем доме и приготовить еду. У тебя есть пашня? Она может работать на пашне.

— У моей бабушки огород и две козы, и она прекрасно справляется, — в голосе Саргуна прорезалась скрываемая усмешка: ему суета торговца была понятна, — ее надо кормить, ее надо одевать.

— Посади ее в своем доме, и сможет ходить голой! Она не съест много.

— Достопочтенный господин Ба оглох? — любезно поинтересовался Саргун, — мы воины. Мы не держим скверны в доме. Собаки, грязные рабы и прочая неприкасаемая нечисть не ходит по нашей земле.


Торговец обдумал и это, очевидно, заранее. Он высунул язык и сплюнул табачную жвачку.

— Ты прав, конечно, высокородный Ба Саргун. Твой порог не переступала скверна, мы все знаем. Но это не урожденная рабыня, не нечисть. Ее прислали моему сыну в подарок, чтобы она грела его постель и рожала ему сыновей, но он не стал приближаться к ней, у него есть другая наложница. Эта теперь мне не нужна. Я могу продать ее в тупичок самхитов, или в караван, но предлагаю тебе. За полцены.

— Полцены будешь предлагать тому, кто в ней заинтересован.

— Но сейчас сколько стоит невеста?

— Невеста стоит столько, сколько и должна стоить свободная достойная женщина из чистого племени. Не путай невест и рабов.

— Сколько я там тебе должен?.. — сделал вид, что не расслышал, дядя Ба, — двадцать? Она стоит никак не меньше двадцати пяти.

— Я возьму ее, а достопочтенный Ба отдаст мне вторую половину долга через две недели, — железным тоном уверенности отчеканил Саргун, — или будет искать другого охотника.

— Ты меня разоряешь, — убитым тоном ответствовал торговец.

С самого начала торга Эвента надеялась на побег. Это желание крепло в ней с того момента, как Сида встретила ее на пороге дома торговца Ба. Но стоило ей увидеть своего нового хозяина, как мысль о побеге превратилась в навязчивое желание. О чем именно говорил он с торговцем, она не поняла, но общее впечатление было достаточно жутким, чтобы ее практически парализовало от страха.


На базаре Ба Саргун продал ружское покрывало. Туда же отправились платье, два ожерелья, очелье, ножные браслеты. Ноги были босы: обувь он тоже продал. Подсчитав выручку, он продал с нее и юбку. На виду у всех она осталась одета в короткую рубашку да собственный стыд. От него щипало в носу. В таком виде она не убежала бы далеко, даже если бы находилась в степи одна. Вдобавок, у одного из прилавков Ба Саргун купил веревку и привязал девушку к себе за ногу — вернейший способ показать пленнице ее статус.


С мольбой глядела Эвента в проходящих мимо сородичей, но ни один из них не повел и бровью. Они не видели ее, или не хотели видеть. А ведь она разительно отличалась от афсов.


Одежды афсов были грубы и незамысловато сшиты. Разнообразие им придавали украшения и вышивки, иногда бусы и пояса. Сначала Эвента не могла отличить одних от других, но потом заметила, что мужчины носят прически с длинными волосами. А вот женщины прятали волосы под платки и повязки, оставляющие обнаженными шеи и груди, и ничуть не смущались, если нечаянно обнажались выше пояса. Под рубашками, доходящими до колен, у них были шаровары. А ноги чаще всего оставались либо босыми, либо в сандалиях.


Отличались не только одежда, но и повадки. И женщины, и мужчины афсов, кроме тех немногих, что за пределами Тарпы учились обычаям других народов (и Эвента подозревала, не без выгоды для себя), раскрашивали кожу чем-то, и она переливалась оттенками гнилой зелени. Некоторые добавляли и другие цвета. И она, с ее светлой розовой кожей среди смуглых раскрашенных афсов была заметна, как белая овца в отаре черных. Однако афсы игнорировали сулку. Внимания ей уделяли не больше, чем любому животному, которое точно так же вели бы на веревке. Может, афсы для нее были диковинками, но она для них ничем интересным не представлялась.


Она, внимательно разглядывавшая сына торговца и уже планировавшая соблазнить его и очаровать, теперь боялась лишний раз взглянуть на того, кто вел ее, периодически подергивая. Все, на что бы ни падал ее взгляд, казалось ей страшным и отвратительным, пугающим и чуждым. Охотник был обнажен по пояс, и вся его мощная спина, а также грудь, плечи, запястья были украшены сетью татуировок. Длинные спутанные черные волосы болтались чуть ниже лопаток, оттянутые подвешенными украшениями из плоских камней, бусин и костей. Костяное же ожерелье украшало могучую шею Афса. Он был почти в полтора-два раза крупнее любого сула, хоть и не слишком высок — едва ли на ладонь выше самой девушки. А зеленая краска, неравномерно распределенная по телу, издавала странный запах, напоминающий о влажной земле на пастбище.


Пару раз он оглянулся на свое приобретение, и дрожащая Эвента встретила взгляд внимательных черных глаз, поблескивающих красными огоньками. Мощная нижняя челюсть и чуть выпирающие бугорки верхних и нижних клыков, клочковатая щетина на подбородке и стремительные, хотя и не лишенные грации, движения дополняли образ, в котором было больше от зверя, чем от разумного существа.


Это был страшный мужчина, и Эвента теряла силы от одного взгляда на него. Ноги у нее становились ватные, когда она представляла себе, что ждет ее в его доме — насилие, жестокость, бесконечный труд, а возможно, пытки. Афсар прославились своей жестокостью, и теперь, похоже, девушке предстояло испытать ее на себе. Она ступала за ним, глядя на его руки, на широкую спину и мускулистые ноги, обтянутые штанами, и боялась представить, что он, с его первобытной силой, может сотворить с ней, хрупкой и беззащитной. Наверняка, изнасилует, а потом убьет или отдаст друзьям. А может, если не врут слухи, отправит ее в котел. Не зря же их считают каннибалами!


Думать о побеге хотелось бы — но только Эвента не могла найти в себе на это мужества. Весь мир сжался до пузыря, в котором она, привязанная за ногу, покорно вышагивала по обжигающе жарким улицам Тарпы все дальше и дальше за поработившим ее дикарем, и надежды не было. Только все тот же ветер нес ей в лицо пыль и песок, и она отплевывалась от них с каждым следующим вздохом, чувствуя, как трескаются пересохшие губы. Наконец, впереди показались желтые стены из песчаника, и потянулись жилые кварталы — низкие заборчики, просторные дворы, засыпанные песком, а в дворах побогаче — ракушечником. У одного из заборчиков Ба Саргун остановился. Посмотрев на глиняную хижину, Эвента поняла: в этом доме ей предстоит теперь жить.

Если она только останется жива.


Покосившаяся, подпертая с одной стороны тремя массивными сучковатыми стволами каких-то корявых деревьев, хижина доверия не внушала. Двор был выскоблен, хижина — побелена, но общее впечатление кромешной нищеты не оставляло при взгляде на хозяйство афса. Так вот, значит, на что предстояло ей поменять палаты торговца и свои скромные комнаты у тетушки. На хижину, со всех сторон оползшую. На колючки, впивающиеся в босые ноги. На бесконечную пыль вокруг, и бесконечный ужас перед будущим — и пристальный, опасный взгляд дикаря-афса из-за плеча, когда он, наконец, соизволил остановиться и приглашающим широким жестом показать своей добыче ее новый дом.


Эвента сглотнула и зажмурилась.

«Господь, пощади меня. Господь, верни меня назад».

Комментарий к Вступление. Шаги по песку

Будет обновляться, возможно, медленно и печально.


========== Нечистая ==========


Ба Саргун проклинал торговца Ба и искренне полагал, что духи, могущие разозлиться на подобное отношение к однофамильцу, на сей раз его поймут.


То, что денег ему не заплатят, он понял сразу. Это было очевидно, как рассвет над синими горами Тары. Он и не собирался больше работать на клан, но деньги надеялся вернуть. В конце концов, четыре месяца он гнул спину за тяжелой работой, и каждый раз ходить за своими же честно заработанными монетами на поклон к дяде Ба было унизительно. Торговцы! Для них слово «честь» имеет меньше цены, чем овечий помет! Надо было продать девку в бордель в тупичке самхитов. Там любят экзотических шлюх. Но сделать этого Саргун не мог по простой причине: стоило ему переступить это правило воина, и его честь погибла. Рабов нельзя продавать в такие места. Никто не запрещает их дарить, но и в этом случае на нем навсегда останется клеймо торговца живым товаром, да еще и распутного торговца.


«Лишний рот, — в отчаянии клял себя Ба Саргун, шествуя по рынку, — что я выручил за ее тряпки? Мы будем голодать, если она не умеет работать. А если она заболеет? А если она заразная?». Он с неприязнью покосился на пленницу. Выглядела она относительно чистой, но он-то знал, побывав в нескольких селениях западной стороны, что моются остроухие соседи не так часто, и ритуальная чистота их столь же слабо заботит, как и чистота сделок. Уж он-то никогда бы не дал продать себя в рабы. Никто из его друзей в Таше не дал. Да, они умерли, но это была честная смерть. Ему повезло тогда избежать этого выбора, но в том, каким бы тот был, Ба Саргун не сомневался.


Пленница, должно быть, здорово выдохлась с непривычки на обжигающем солнце, когда впереди показался тупичок Ба и его собственный дом. Завидев его, Саргун напрягся.

Ему предстояло объясниться с бабушкой.


Старуха ожидала прибыли от охраны каравана, а вместо этого он вел к ней обузу, с которой ей предстояло возиться даже больше, чем ему. И он не ошибся, оценивая ее реакцию. Едва лишь старая афсийка завидела рабыню на веревке, как когтистые ее руки сжались в крепкие кулаки и уперлись в бока, а нога принялась отбивать ритм злобного воинственного танца.


— Что это? — спросила она, когда Ба Саргун молча начал привязывать рабыню к каштану, — почему это здесь?

— Это вместо денег от господина Ба, — бросил через плечо Саргун, и поспешил разуться и снять с себя штаны.

— Это скверна! — визгливо выкрикнула старуха, семеня за внуком по пятам, — ты опозоришь порог дома? Как ты сможешь есть и спать под одной крышей со скверной?

— Она из свободных, — пояснил неохотно Саргун; он рад был бы заставить старуху молчать, но этого пока не удавалось никому.


Не удалось и на этот раз.

— А деньги? — алчно спросила бабушка, — деньги тебе заплатили?

— Нет.

— А на что кормить это… Эту…

— Будет работать, — поспешил сказать Саргун, облачаясь в привычную набедренную повязку, — помогать по хозяйству.

— Она дохлая, — заявила бабушка Гун, неприязненно тараща сиреневые глазища на пришедшую, — она ничего не умеет.

— Будет учиться.

— Она говорит на варварском наречии!

— Будет учить наш язык, — Саргун выдохнул, тяжело выпрямился: спина немилосердно болела после дня на разгрузке.

— Дикое животное и в клетке остается диким животным, — изрекла мудрость старуха, и, поджав губы, торжественно удалилась за занавесь.


Саргун помедлил, прежде чем войти в комнатушку, которая считалась его. Если рабыня в самом деле чистая, он будет держать ее здесь. Потом. Сразу она такого хорошего обращения не заслуживает. Пока поживет на улице во дворе. Может быть, со временем можно будет поселить ее с козами — если он убедится, что она ничем не больна, а бабушка скажет, что на ней нет проклятий, порчи и других форм черного колдовства.


Удружил дядя Ба, ох удружил!

Взяв более длинную и крепкую веревку и одну из циновок, Саргун вышел во двор к каштану.


Девушка, поджав ноги под себя, смотрела в сторону, но увидев его, сжалась и подобралась, как загнанный зверь.


«Дикое животное», — мелькнуло в голове у охотника. Бабушка была права. Приручать дикарей — тратить время, и никто не даст гарантий на успех. Но ему отчаянно нужна было поправлять состояние своего едва держащегося на плаву хозяйства, и рабыня была очень кстати, если отвлечься от возможных проблем.


Если. Ба Саргун не любил неопределенности.


Он быстро снял с щиколотки рабыни одну веревку, и принялся старательно завязывать другую. Закончив с этим, кинул под каштан циновку, и указал на нее пальцем. Девушка проследила за его жестом, но никак не отреагировала.

— Ты была свободной? — задал он первый вопрос, затем, подумав, дополнил его, — была? Родилась?

— Я свободная. Меня сосватали и должны были выдать замуж.

— Ты была честной?

Она промолчала.

— За что — подарок мой? — попытался объяснить ей он, жестикулируя, — за что — нет свободы? Вор? Грабеж? Убийство?


Ее ошарашенное лицо и активное отрицание предположений немного утешили охотника. Еще не хватало оставить любимую бабушку и драгоценный порог дома на попечение какой-нибудь преступнице! Оставался сложный вопрос: на что кормить лишний рот?

— Делаешь что-то? Глина? Камни? Дыня? Вино? Корзины?

Она качала головой, то ли отрицая, то ли не понимая.

— Продаешь себя? — спросил Саргун, все больше приходящий в уныние.


И вдруг рабыня замахнулась и ударила его. Она не попала ему в лицо, лишь скользнула пальцами по шее, но это! Снести он этого не мог.


Дикое животное. Только с воли. Он умел смирять таких. Поднявшись, Сайгун затрещиной опрокинул девчонку на пол. Нужен был кнут.


Бабушка Гун, заслышав хлесткие удары с улицы и задавленные вскрикивания рабыни, вздохнула.

— Арут! Нельзя! — повторял он, рыча над сулкой и надеясь, что это она поймет с первого раза, — нельзя! Нельзя!


Нанеся двадцать ударов, Саргун выдохнул, отложил кнут, и вышел отдышаться на улицу.


Он ненавидел дядюшку Ба и его щедрый подарок. Он никогда не держал рабов. Он принадлежал к другому роду, к другим племенам — там лишенные свободы не были лишены достоинства настолько, чтобы быть проданными или подаренными. Но даже раб из своего народа — это совсем не то же самое, что рабыня из чужого.


— Хорошо, когда ты уведешь чужих жен и ослов, — философски высказалась бабушка, ставя перед ним миску с луковым супом, — плохо, когда у тебя уведут твоих. Сегодня день твоих злых духов.


Саргун промолчал.

— Если не помрет, как ты будешь учить ее? — продолжала бабушка, — или думаешь, кнута она послушается?

— Придется, — буркнул ее внук.

— Только не подходи к ней слишком близко, — сердобольно посоветовала старушка, — вдруг у нее блохи или лишай.

— Лишай хотя бы лечится, — ответил Саргун мрачно.

***

Арут. Это было первое слово, которое Эвента узнала из языка Афсар. Нельзя. Табу. Непростительный проступок. Что-то, близкое к понятию «греха» в ее народе, но гораздо более могучее, определяющее слишком многое в повседневной жизни афсов.


Нельзя было многое. Одно из того, что нельзя было ей — это жить в помещении. Нельзя было прикасаться, даже случайно, к свободным Афсар. Ее обходили по кругу соседки, навещавшие бабушку, и к ней не приближались мужчины, опасливо глядящие на нее со стороны. Нельзя на свободных Афсар даже смотреть. Желательно не дышать с ними одним воздухом.


Раз в день старуха, выходя из дома с ведром воды, молча выливала его на рабыню. Эвента взвизгивала, уверенная, что это своего рода наказания, старуха сплевывала и что-то каркала на своем наречии, но взаимопонимания ежедневные обливания между ними не добавляли. Пока наконец Ба Саргун не взял ведро в свои руки.


— Чистить, — сказал он по-эребски, и выплеснул на нее половину ведра, — нет грязи в дом. Поняла?


И присоединил вторую половину, после чего удалился. Мокрая и злая, Эвента усвоила урок. Что ж, значит, таким образом ее чистят. Своим козам бабушка Гун дарила много больше доброты.


Кормили ее схожим образом. Опасливо двигаясь на расстоянии вытянутой клюки в когтистой руке, старуха ставила перед ней на землю миску с — надо признать — более чем съедобными, хотя и незнакомыми, блюдами. В основном это были овощи, встречалась и постная баранина. Но всякий раз кормежка заканчивалась гневными воплями старухи, и злобными ответными взглядами Эвенты. Что она делала не так, девушка понять не могла.


Привязанная за ногу, она слонялась по двору, пока старуха не сунула ей однажды в руки веник — тут Эвента хотя бы поняла, что от нее требуется.

— Чистить! — визгнула, повторяя за внуком, старуха, и ушла в дом.


Длина веревки позволила Эвенте найти вход в туалет — точно такой же, как и в родной Таворе, тот стоял на почтительном расстоянии от всего прочего хозяйства, и выглядел так, словно уцелел в беспощадном вражеском налете. Возможно, хозяева ожидали, что однажды он развалится сам, но оказаться погребенной под его обломками Эвенте не хотелось. Но при попытке навести в нем порядок и старуха, и ее внук-охотник уволокли рабыню прочь. Тогда она кричала.


Нет, ее вовсе не интересовала чистота выгребной ямы. По правде сказать, Эвента настолько устала ежедневно бояться — кнута, злобной старухи, соседских мальчишек и их камней, изнасилования, что могла выразить свою усталость лишь пронзительным криком.


— Молчи! — прикрикнул Саргун на нее, но никакие силы не могли бы заставить Эвенту замолчать.

Я сплю, повторяла она, сжимаясь в комок на пыльной земле, или уже умерла. Почему я не умерла сразу?


Не дождавшись тишины, ее безжалостный хозяин взял в руки кнут.

Крик сменился воем.


Следующие три дня Эвента лежала под каштаном, и не реагировала ни на что. Мухи спешили сесть на ее грязные ноги, на следы от побоев и на нетронутую еду, но девушке было решительно всё равно.


Видела бы ее тетушка! Выдать замуж, образованный юноша. Где это все? Теперь ее избивают грязные афсы, мимо ходят другие дикари, и она живет непонятно для чего на улице, под деревом, а снаружи продолжается жизнь — без нее. Рубашка уже превратилась в грязные лохмотья. Руки и ноги покрылись трещинами, и нос облупился под невыносимо палящим солнцем. Светлые волосы… Ох, нет. Их еще в первый день Саргун отрезал настолько коротко, насколько у него это получилось.


Она была уверена, что на этот раз умрет точно. Что угодно постигнет ее: заражение крови или какой-нибудь зловредный паразит, заползший под лоскуты оторвавшейся кожи на спине. Болезнь. Отравление. Случайная смерть от ядовитого насекомого или змеи. Может быть, Ба Саргун смилуется и перережет ей горло?


Но жажда жизни сильнее отчаяния. Эвента слишком хотела жить. Тем более, лежа под каштаном и молча разглядывая открывающийся вид тупичка Ба, она видела других рабов и рабынь, и никто из них не был так плохо одет и так сильно избит, как она. Конечно, на запястьях они носили веревочные браслеты, и одевались хуже своих хозяев, но никто не был привязан за ноги к дереву!


Но что еще подметила ослабелая и обессиленная сулка — подавляющее большинство соседей было в десять, а то и больше раз богаче, чем ее хозяин. И тем не менее, к нему относились с почтением. Никто не заходил запросто в его двор, хотя у Афсар редко встречались калитки и ворота. Никто не смотрел ему прямо в лицо — это тоже было знаком особого уважения, своеобразное избегание прямых взглядов.


«Должно быть, он родовит, — отметила она мрачно, — обнищал, но остался гордым аристократом…».


Сама Эвента не относилась по происхождению к дворянскому сословию, и даже не могла приблизиться к нему в дальнем родстве. Ее родственники почти все всю свою жизнь возделывали земли, да некоторые подавались в войска. Именно теснота западных земель Загорья в свое время вынудила семью отправиться в дальнее Черноземье. В поисках лучшей жизни безо всяких податей и налогов многие сулы готовы были работать день и ночь, даже в засушливых степях, где за глоток воды могли убить…


Через два дня после последней экзекуции во двор Ба Саргуна пришел татуировщик. Посмотрев на девушку, он замотал головой и дал понять, что его не устраивает ее состояние. Повторный его визит пришелся на неделю позже. Хозяин перекинулся с ним лишь парой слов, после чего сел рядом с рабыней, и обнажил свое левое плечо. Татуировщик глянул на оригинал, и меньше чем за час сделал на левой руке рабыни точно такой же знак. Так Эвента обзавелась клеймом.


Еще через пару дней вновь Саргун подошел к ней ближе, чем обычно. Присел на корточки напротив. Внимательно рассматривал ее.

— Злая, — сказал он на эребской хине, кивая на веревку, — потому как собака.

Она не была уверена, что поняла его.

— Будешь злой и грязной? — и это не звучало как вопрос, — будешь собакой. Нет хода в дом. Будешь чистой? Будешь в доме.


Это заставило ее разозлиться еще сильнее.

— Я была бы добрее, не сидя на привязи! — сквозь зубы прошипела она, — как мне вести себя, если ко мне так относятся!


Казалось, он вообще не оценил ее вспышку. Пожал плечами. Что-то сказал на своем наречии. Сел напротив на колени, руки положил на них, внимательно взглянул в лицо девушки.

— Амат, — указал он на вход в хижину, — дом. Поняла? Амат — чистый. Аматни — кто в доме. Аматни чистые.


Казалось, он пытается ей что-то объяснить. Нечто важное. Определяющее саму суть жизни и бытия. Эвента молчала, надеясь уловить смысл в его речи.

Тогда Саргун взял веточку, и нарисовал на песке перед ней круг. Ткнул в середину.


— Амат, — повторил он, — дом. Чистый. Ты в дом. Аматни.

Затем потыкал за пределы круга, и поднял строгий взгляд.

— Нет дом. Арут, — грозно поведал он, тыча палкой в изображённое на песке, — не понимаешь арут? Не живешь в дом. Живешь как собака.


Встав, он бросил палочку на песок, и удалился.


Значит, все дело было в понимании чистоты, рассудила Эвента. Оно у них своеобразное. И все же, после двух недель житья на привязи под каштаном она готова была попытаться понять логику Афсар — если ей будет позволен ночлег под настоящей крышей даже самого убогого жилища, и, может быть, без веревки на ноге. На следующее утро, когда бабушка Гун вышла к ней с ведром воды из-за угла, Эвента вскочила на ноги и поспешила остановить старуху прежде, чем та обольет ее водой и уйдет.


— Нет, не надо! — она растянула на лице самую жалкую из улыбок, выставила ладони вперед, — поставьте, прошу вас. Я сама.

Старуха поджала губы и поставила ведро точно между собой и рабыней, но далеко отходить не стала.


Эвента подошла к ведру с опаской, и снова посмотрела на старуху.

— Чистить — как? — используя весь скудный общий запас слов афсов, спросила она больше жестами, — чистить, как аматни?


В глазах старухи мелькнуло что-то, похожее на одобрение, и она жестами же показала, как моются у Афсар. Суть явления ничем не отличалась, но сейчас Эвенте очень нужно было доказать свою принадлежность к разумным существам, а не родственникам собак.


Когда она оттерла и ополоснула руки, ноги, спину и шею, старуха не осталась довольной.

— Чистить там! — когтистый палец указал в промежность девушке. Со смущением пришлось расстаться. Удовлетворившись зрелищем, бабуля Гун вынесла из дома два других предмета. Один из них был коробкой с толченым мелом, другой — с зеленой пастой. Эвента взяла с земли обе, не зная, что с ними делать. Старуха тяжко вздохнула.


— Чистить рот, — показала она на коробку с мелом и сопроводила свои слова интенсивными жестами, потирая свои беззубые десны, — а то — красить тело…


Еще неделю потратила Эвента на то, чтобы освоить простейшие знания о правилах приличия афсарского общества. Теперь ей становилось понятно, что именно отвращало жителей домов от привозных рабов, и ясно стало также, что лишь немногие были столь же бедны, как семейство Ба Саргуна, чтобы преодолевать брезгливость и учить рабов всем правилам.


Но, как она заметила, практически все рабы здесь принадлежали также к Афсар, реже встречались другие народы и расы. Из остроухих же она и вовсе была одна.


Наконец, когда спустя неделю она догадалась выкрасить зеленой краской и лицо, в стене отчуждения появилась первая широкая трещина.


Ничто не предвещало перемен, но из дома вышел Ба Саргун, подошел к каштану и отвязал от него веревку. Еще не осознавшая счастья этого события, Эвента последовала за ним к дому. Перед порогом Ба Саргун остановился, смотал веревку в клубок, сунул в руки рабыне и показал пальцем на дверь.


— Амат! — торжественно и важно сказал он, — сначала так, — он наклонился и дотронулся рукой до земли, а затем прикоснулся к порогу, — потом внутрь.

Она собиралась повторить его движение, но тут Саргун словно вспомнил что-то и остановил ее.


— Как твое имя? — спросил он.

— Эвента.

— Плохо, — отрезал Саргун, — ты — Э-Ви. Входи.

Смерив его уничижающим взглядом, но не забыв поприветствовать порог дома, Эвента впервые оказалась внутри жилища афсов.


В первой комнатке, служившей, очевидно, кухней, с трудом могла бы развернуться одна некрупная женщина. Сюда выходила топка печи, и здесь все было заставлено и завешано: связки чеснока, лука, сушеных трав, мешки с рисом и прочей снедью, утварь — Ба Саргун протискивался боком. Вторая комнатка была чуть просторнее, но потолок также оказался прискорбно низок — точно на две ладони выше макушки Саргуна. Афс развел руками, поворачиваясь к рабыне.


— Амат, — пояснил он, — здесь я.

Из кухоньки, как заметила Эвента, наличествовала также вторая дверь — узкая, прикрытая занавеской. Отодвинув ее, афс показал на то, что за ней крылось: калитка и загон для коз. Там же бродило несколько кур и один тощий петух.

— Работать здесь, — кивнул Саргун на очаг, — спать там, — палец его указал на загон для коз.

Затем повторил то же на языке Афсар. Эвента повторила за ним. Хозяин кивнул, удовлетворенный, и удалился.


Жизнь Эвенты изменилась кардинально. Да, спала она под навесом — вместе с двумя вилорогими козами, но работы ей теперь доставалось столько, что иной раз она с тоской вспоминала циновку под каштаном. Теперь она не считалась нечистой. И могла ходить за водой. Руки затекали от неудобного кувшина, сползавшего то и дело, и почему-то имевшего неровное дно — его нельзя было поставить на землю, из него почти невозможно было перелить воду, не потеряв при этом половину. И кувшин был один такой большой — его следовало беречь.


У родника приходилось ждать долго, вода текла по капле, скука и мухи одолевали. Эвента прислушивалась к словам женщин и осваивала новые выражения. Иногда они посмеивались над ней, но прямо не обращались. Другие рабыни отличались от нее, были одеты в шаровары, носили кое-какие украшения и платки на головах. Если бы не веревочные пестрые браслеты, Эвента не отличила бы их от свободных.


Сама себя она старалась считать свободной. Просто взятой временно в плен. Может быть, однажды придет прекрасный воин с запада и освободит ее. Или хотя бы просто воин. Или торговец. Хоть кто-нибудь!


Но никто не приходил, кроме торговцев мукой — к которым был арут приближаться, торговцем металлом — тоже арут, соседей — арут смотреть, арут слушать. Большую часть времени Эвента проводила за плетением корзин. Пальцы распухали от уколов лозы, болели, два ногтя уже слезли. Руки ее уже делали свое дело без участия мысли, смотрела она перед собой, но мысль лихорадочно работала. Она впитывала все, что слышала, и запоминала.

Обращения. Слова. Интонации. Если ей придется выживать здесь, надо запомнить. Надо понять, проникнуть в образ их мыслей. Ах, если бы Ба Саргун был побогаче! Но страшная нищета ограничивала Эвенту ничуть не меньше, чем ее хозяина.

Жизнь в доме Саргуна налаживалась. Медленно, с трудом, но он радовался. Конечно, сначала было тяжко. Еще один рот. Да еще и с подозрением на слабоумие. Не особо умная женщина ему досталась. Выкручивалась, пыталась избежать утренних омовений, постоянно что-то бормотала, сложив руки лодочкой перед грудью — Саргун уже видел, как ее сородичи делают то же. А все же перемены к лучшему произошли. Два месяца муштры бабушки Гун — и вот, рабыня поумнела! Ба Саргун наконец чувствовал себя хозяином положения.


Теперь рабыня могла сказать несколько простых фраз, но что важнее — понимала указания и выполняла их. Говорить ее никто не просит. Гораздо важнее — чтобы она слушалась. Другие мужчины посмеивались над Саргуном. Их рабы были настоящими, полезными приобретениями, которые не стыдно было показать и похвастаться перед соседями. И только Ба Саргун, этот вечный мечтатель из клана воинов, зачем-то покинувший Ташское Синегорье, разжился остроухой бестолковой женщиной, ничего не умеющей и не понимающей.


По крайней мере, бабуля научила ее плести корзины, и новое занятие девушка освоила быстро. Ловкость ее маленьких рук удивляла и старуху, и Афса. И это было хорошо: деньги в дом никогда не лишние.


Особенно сейчас, когда Саргун твердо решил жениться.


Стоя за забором своего двора — невысоким, доходящим ему едва до груди — он имел полное моральное право разглядывать гуляющую по улице девушку. Любую. Но взгляд его чаще всего падал на Фоску Муи. Когда взгляды их встречались, она краснела — это было видно и под слоями краски, и под темно-синей чернильной полоской, которой она украшала свои полные щечки в знак того, что ищет мужа.


Смотреть на Фоску было одно удовольствие. Конечно, в своей семье она младшая, и никто не даст за ней никакого имущества, кроме самого простого — парыглиняных горшков да циновок, — но и выкуп и приданое за нее требуют небольшое, тридцать монет, не больше. Расценки на невест хорошо были известны Саргуну. Первая дочь хорошей семьи и плодовитой матери могла стоить сто монет и дороже. Это было слишком дорого для него. К тому же, в округе не было ни одной старшей дочери, которая нравилась бы ему.


А Фоска ему нравилась. Темно-каштановые, отливающие краснотой волосы до плеч выгодно оттеняли ее глубокие карие глаза, формой напоминающие орехи миндаля. Полные круглые груди с два его кулака соблазнительно покачивались в разрезе рубашки, а крутыми бедрами Фоска вращала при ходьбе так, словно вытанцовывала каждый шаг отдельно.


Такая женщина родит много крепких детей и будет предметом гордости своего мужа. Саргун перестал покупать баранину, брался за любую не позорную работу — и вел обратный отсчет.


Сколько ему осталось заработать? Восемнадцать… Семнадцать… Шестнадцать… А, проклятые духи ущелий, снова семнадцать — пришлось потратиться на обувь для бабушки. Семнадцать… Шестнадцать…


Когда до заветной тридцатки монет оставалось всего три, духи опять прогневались на Саргуна. И орудием своего гнева избрали рабыню.


Работая во дворе дома Саргуна, Эвента никогда не ловила на себе взгляды соседей и случайных прохожих. За исключением соседа Ду — тот, жуя табак под орехом в собственном дворе, нередко не сводил с нее своих пристальных черных глаз.

— Твой хозяин идет, Э-Ви! — добродушно кричал он, не ожидая ответа, когда Саргун возвращался домой. Эвента поднимала голову от корзины, кивала афсу — тот не реагировал. Никогда не реагировал. Но Ба Саргун отчего-то казался Эвенте более безопасным, чем сосед Ду, который и во двор их никогда не заходил. Неосознанно Эвента избегала его взглядов. Ей не хотелось видеть его, но что она могла поделать, если заборчик вокруг двора был скорее символическим, и доходил ей едва до бедра?


Предчувствие не обмануло девушку. Отправившись с утра за водой, она не успела и трех шагов за пределами двора сделать, когда в ее запястье впилась твердая мужская рука. Сулка дернулась в сторону, прижимая кувшин к себе. Но афс Ду держал ее крепко. Он улыбался. Его нельзя было бы назвать уродливым, с толку немного сбивала традиционная зеленая краска и татуировки, но Эвента уже начинала привыкать видеть за ней и выражение лица. Лицо мужчины было даже по-своему привлекательным. Не таким грубым, как у Саргуна. Ни одного шрама. Ухоженная короткая бородка, карие любопытные глаза, весело сложенные губы…


И много, много похоти во взгляде и движениях, самоуверенной похоти самца, который не только не ждет отказа, но и не примет его. И ответит ударом. Эвента дернулась в сторону. Покосилась на хижину. Ее хозяин еще спал.

Звать его?

Или это арут? Звать бабушку Гун? Звать на помощь вообще хоть кого-то?

Сосед Ду что-то пробормотал, одной рукой снял кувшин с ее плеча. Потянул ее за плечо, ткнул лицом к себе в грудь, потом крутанул от себя и нагнул к заборчику.


И тут Эвенту словно освободили от заклятия неподвижности. Она рванулась в сторону, ударила по колену афса, пихнула его — он упал на землю, заодно опрокинув и кувшин. Черепки впились в босые ноги девушки, когда она, выворачиваясь из-под его рук, дернулась к спасительному входу во двор. И, отбиваясь много сильнее, чем того требовала ситуация, сама не поняла, как впилась в ухо афса Ду зубами.


Крик, который издал мужчина, разбудил всех. Весь тупичок вывалил на улицу, чтобы лицезреть соседа Ду, прижавшего руку к раненному уху, и вывшего, как раненный насмерть. Выбежал и сонный Ба Саргун, со следами облезшей вчерашней краски на лице и теле и еще не до конца заплетенными волосами.


Собравшаяся толпа взорвалась многоголосьем. Все кричали, размахивали руками, пока Эвента, вцепившись в заборчик изнутри двора дома Ба, по шагу ступала назад. Что они собирались делать с ней, ей было неясно, но она готовилась к тому, что окажет сопротивление. Тем не менее, на нее даже не смотрели. Теперь возмущение соседей оказалось направлено на ее хозяина. Молча, с каменным лицом, Ба Саргун выслушал обвинения от соседа Ду, так же молча развернулся, и удалился в дом. Толпа не расходилась. Подтягивались жившие в отдалении. Эвента просочилась в кухоньку, и столкнулась с бабушкой Гун.


— Что делать? — спросила она слабым голосом, — что будет?

— За проступки рабов и животных наказывают хозяев! — прошипела старуха и плюнула на пол.


Эвента обессилено прислонилась к глиняной стене. Никто не стал ее слушать. Никому не было дело до того, что случилось. Вот если бы этот сосед изнасиловал ее и тем самым покалечил — да, это было бы воровство у соседа Ба, а значит, оскорбление, и следовательно — наказали бы его. А раз девка жива, о чем речь?


— Ну что, вкусное было ухо? — раздавались смешки со совсем сторон, и Эвента морщилась, желая на время забыть язык Афсар, — перекусила? Наверное, тебя плохо кормят в доме Ба!


Она знала, кто смеется громче других. Те самые, что засматривались на нее не меньше рискнувшего пристать соседа Ду. Другие молчали. Многие сочувствовали девушке-рабыне: её сегодня явно ждала не легкая ночь. Наверняка разъяренный хозяин захочет отвести душу на своей собственности, причинившей ему столько неприятностей.


Но никто не знал, что чувствует сам хозяин. Непроницаемое лицо Ба Саргуна ничего не выражало, когда он вышел из двора своего дома, в полном традиционном облачении и обновленной краске.


Точно так же, спокойно и без малейших признаков страха или нервозности, он подошел к дверям двора Ду, где опустился на колени, уперся кулаками в землю и принялся ждать.


Долго ждать не пришлось. Из-за точно такого же низкого заборчиками показался афс лет пятидесяти — насколько Эвента разбиралась в возрастных изменениях этого народа — с длинным кнутом в руках. В отличие от того, какой висел на видном месте в доме Ба Саргуна, у этого было три грубо сработанные деревянные колотушки на кончике, и выглядел он значительно более зловещим оружием наказания.


Не было произнесено ни слова, ничто не предвещало первого удара — лишь любопытная толпа соседей и соседок, выглядывающих из своих дворов и закутков и рассевшихся по заборчикам. Представитель семьи Ду замахнулся и с размаху опустил кнут на спину Ба Саргуна. Эвента вскрикнула и прижала руки к губам.


Она и не подозревала, как ужасно это выглядит со стороны. А афс Ду, ничуть не смущаясь и не замедляя темп, бил и бил, равномерно нанося все новые кровавые полосы на спину своего соседа.


Э-Ви стало плохо. С каждым следующим ударом она ощущала приближение тошноты — а ведь ее не укачивало даже на муле. На спину хозяина она и вовсе не могла смотреть, ведь та представляла собой одну сплошную рану. Лохмотья окровавленной кожи со следами татуировок, прилипшее к потной шее Ба Саргуна волосы с костяными украшениями…


Когда экзекуция закончилась, Ба Саргун встал не сразу, но никто из наблюдателей не сделал и попытки помочь ему. Но он поднялся сам. Слегка пошатываясь, деревянными шагами он приблизился к своему палачу, молча передал ему звякнувший кошелек и двинулся в свой двор.


На его бледное, в капельках пота лицо Эвента смотреть не стала. Она так и осталась сидеть возле забора, не в силах двинуться и справиться с охватившей все тело слабостью и дурнотой.


В дом ей заходить не хотелось, но оставаться на улице не хотелось тем более. В комнатке на кушетке лицом вниз лежал Ба Саргун, над ним, закусив тонкие губы, склонилась бабуля. Появление рабыни она не одобрила.


— Уйди, — прошипела старуха, склонившись над спиной внука. Афс зарычал от боли, когда она принялась вынимать занозы из его ран, щедро поливая раны водой.

— Я хочу помочь.

— Помогла! — беззубый рот бабушки Гун ощерился, словно пасть дракона, — помогла! Подожди, я возьму в руки кнут!

— Бабушка, можешь не говорить с этой, — сквозь стиснутые зубы подал голос Саргун, — не ругай её. Она неразумна. Ты не ругаешь коз.

Бабуля Гун качала головой.

— Коза умнее этой рабыни, — высказалась она, — когда у нее нет рогов, она не бодается.

— У меня тоже есть честь, — глотая слезы ярости, ледяным тоном ответствовала Эвента, не двигаясь с места, — я не знаю, что делают ваши женщины, когда нарушают их арут, но я делала все правильно, и в моей земле за это не наказывают!


Бабушка и внук одновременно повернулись и взглянули на нее, на какой-то момент схожие до невероятности. Возможно, их удивила мысль о том, что у рабыни возможна честь или свое представление о ней, а может быть, это было что-то иное; старуха, скорее всего, и не поняла половины из сказанного, ведь от волнения девушка вмешала в речь немало хинских слов. Бабуля Гун, закончив со спиной Саргуна, ушла на кухню, и оттуда раздавалось грозное хлопанье всем подряд и звон посуды, да еще ее свирепое ворчание. Эвента села около кушетки Саргуна.


Ей было и стыдно, и обидно, и в то же время она гордилась одержанной победой, сколько бы за нее ни заплатили другие.


— Я злой на тебя, — сказал Ба Саргун, морщась и пытаясь лечь удобнее, — пусть сосед Ду утопает в выгребных ямах — но теперь нет денег. Хотел бы я побить тебя. Не буду.

— Почему не побьешь? — спустя какое-то время спросила Эвента. Ба Саргун хмыкнул.

— Толку мало.

— Что со мной будет?

— Пойдешь работать.


Наверное, он спиной чувствовал ее колебание, потому что поднялся на локтях, поморщившись, и посмотрел через плечо.

— Будешь чистить везде, — без злорадства сообщил он, — подметать дворы у соседей. Носить хворост. Плести корзины. Стирать. Будешь делать все, чтобы нам было что есть.

Еще помолчав, сжалился:

— Продавать себя не будешь. Я не ем нечистый хлеб.


Эвента отстранилась, надеясь, что соленые слезы её не упадут в одну из его ран.

— Прости меня, пожалуйста, — тихо произнесла она. Саргун повел плечами, рыкнул.

— Много болтаешь, — сообщил он, и снова отвернулся и замолчал, на это раз окончательно.

Ба Саргун сдержал свое слово. Он ни разу не взялся за кнут. Чего нельзя было сказать о бабушке Гун, которая на следующий же день после избиения своего внука гоняла Эвенту кнутом по всему двору, таскала ее за едва отросшие волосы и наставила немало синяков на все тело и на лицо тоже. Сулке повезло, что старуха была уже в годах, не то дело могло дойти до сломанных ребер или пальцев, если не чего-то серьезнее.


И в следующие две недели бабушка мстила за своего внука, отыгрывать на виновнице его страданий, как могла. Но потом раны Ба Саргуна зажили, он стал выходить и работать, и поблажек себе не давал. Гнев старухи улегся.

Эвента работала с ним вместе. Рассудив, что рабыня не понимает элементарных правил и не способна контролировать себя, Афс должен был либо не выпускать ее из дома, либо везде таскать с собой, и выбрал второй путь.


Вместе они работали на сборе оливок, лимонов, на чистке загонов для овец, на разгрузке и сортировке шерсти… День за днем, неделя за неделей без перерыва Э-Ви покорно таскалась за Ба Саргуном, смутно чувствуя себя виноватой перед ним и злясь на это чувство, и больше, чем когда-либо, мечтая о побеге.


Что-то останавливало ее, хотя попробовать стоило. Конечно, стоило! Например, когда Саргун, надорвав и без того израненную спину на сборе лимонов, слег и лежал почти два дня, молча и зло глядя на Эвенту, которая нарезала и сушила цедру. Или когда он же встретил знакомых на сборе оливок и пропадал с ними. Эвента впервые увидела, как выглядят танцы Афсар. Вопреки ее ожиданиям, воинственные дикари двигались слаженно, грациозно и даже изящно. Ба Саргун затерялся среди полуобнаженных сородичей, и она его не смогла признать в толпе танцующих, однако танец остался в ее памяти надолго. Афсы вскидывали высоко ноги, гортанными голосами пропевали отдельные фразы, потрясали своим топориками и ножами. Они отдавались танцу со всей страстью, и Эвента легко могла скользнуть под покровом ночи в степь, в темноту — поминай как звали.


Не в этот раз. Может, на промывке шерсти? На глиняном карьере? Шансы предоставлялись один за другим. Но к вечеру не оставалось сил даже на ужин, а с утра приходилось заставлять себя встать на омовение, едва начинался рассвет. А для побега нужны были силы. Как бы мало ни знала несчастная Э-Ви о дикой жизни, это она понимала твердо.


И она не убежала. Не предприняла попытки. Осталась с Саргуном и продолжила вести свою убогую жизнь на грани выживания: собирать лимоны, собирать оливки, прясть шерсть, чесать лен… почти привыкла к запаху зеленой краски. Почти смирилась с обнаженными телами вокруг. Работать — так работать. И за полтора месяца изнурительного труда хозяйство Ба заработало пятнадцать монет, из которых восемь, как ни крути, должно было потратить.


Вернувшись, Эвента была встречена старушкой-афсийкой, слегка переменившейся к ней. Может, все было исправлено совместной работой или привезенными деньгами. На деньги у старухи был особый нюх — она бросалась на сумку с кошельком, где бы та ни находилась. Пересчитав монеты, она покосилась на внука. Саргун потер лицо руками, махнул в сторону комнатки.

— Я отдохну, — сказал он в пространство устало.


Бабуля принялась расспрашивать о делах у Эвенты. Девушка, сначала еще понимавшая клекот старухи, вскоре начала путаться, но, как вскоре ей стало ясно, та и не хотела ничего, кроме как отвести душу. Иногда она бросала торжествующий взгляд на кошелек с монетами, и взгляд ее в это мгновение теплел. Расчувствовавшись, афсийка даже открыла свой сундук, где хранила немудреные одежды Афсар, и, покопавшись, извлекла какой-то сверток с самого дна.


— На, — швырнула его сулке бабуля Гун будто бы небрежно. Развернув потертую ткань, Эвента вскрикнула от неожиданности и восхищения. Это были афсарские шаровары — наверное, им было лет пятьдесят, если не больше, красный бархат протерся, но это была, без сомнения, самая красивая вещь из тех, что она держала в этом доме в руках.


— Старшая хозяйка! — поспешила она произнести то, что старухе нравилось слышать больше всего, — какая красота! Что это?

— Ослепла? Это то, что носят на ногах, — буркнула Гун, явно польщенная восхищением молодой рабыни.


Потом добавила, поясняя:

— Я носила когда-то, давно.

И отвернулась, принялась суетиться в крохотной кухоньке. Эвента не могла наглядеться на подарок. Потом вздохнула, сворачивая шаровары и намереваясь отложить до лучших времен, но бабуля Гун остановила ее.

— Нет! Надень сейчас! — приказала она строго, — спрячь ноги!

— Раньше — нет…

— Раньше было раньше, — поджала губы афсийка, — теперь ты другая. Теперь прячь ноги.

Было ли это признание рабыни, наконец, частью дома?


Когда Эвента попробовала подсчитать, сколько времени прошло с ее приезда в Тарпу, она насчитала почти четыре месяца, потом сбилась и испугалась. Как получилось, что она забыла о праздниках, о молениях? Как получилось, что она точно не могла сказать, какой месяц на дворе? Все, что она твердо знала — это распорядок своего дня. Одинаковый раз за разом. Она цеплялась за него, как за последний приют. Странно было просыпаться, и твердо знать, что именно ее ждет, и как именно она будет это делать. Жизнь в предместья Таворы все еще всплывала в ее памяти, но далекой, словно подернутой пеленой реальностью. Не было ничего менее схожего с ее настоящей жизнью, чем дом тетушки.


Со временем забылись старые неприятности, появились новые заботы, и жизнь вошла в свое русло — как весенний паводок в вади. О будущем думать не хотелось. Эвента клялась перед собой каждый вечер — каждый! — что однажды, но не сегодня, она вернется домой. Непременно уберется прочь от Тарпы и Афсар так далеко, как только сможет. Но о том, когда это произойдет и как, старалась не думать. Слишком много вопросов возникало, и ни на один она не находила ответа.


С наступлением холодов Саргун покинул дом и хозяйство и отправился на заработок в предгорья. За время его отсутствия у Эвенты почти не было свободного дня, ведь бабуля явно решила загружать рабыню по полной.

Стоило девушке заболтаться с соседкой — ни о чём, лишь для тренировки памяти на новые, непривычные слова и обороты — как старухе срочно необходимо становилось выбить коврики и циновки. Едва Эвента, задумавшись, проводила рукой по волосам — не слишком ли растрепались, не пора ли переплетать косички? — как тут же бабуля появлялась, словно из-под земли, и задавала такую прорву работы, словно на земле Поднебесья настал последний день перед судным часом.


И, пока рабыня, проклиная все на свете, мела двор, скребла крыльцо и щипала тощих кур, бабуля в окружении соседок-ровесниц восседала на топчане во дворе под сенью гигантского афсарского каштана, и жевала беззубыми деснами оливки и финики, понося нравы современности и бестолковую молодежь.


Но именно эти визиты соседских женщин яснее ясного демонстрировали Эвенте ее изменившийся статус в обществе Афсар. Кое-что она отметила: афсы не помнили оплаченных долгов и свершившихся наказаний. Грязная рабыня на привязи под каштаном, провинившаяся перед соседом строптивая девка как будто умерли или никогда не существовали. Теперь она подавала соседям еду или утварь, и они не шарахались от нее и не делали отпугивающие знаки, как будто отгоняли шакала. Как и все женщины улицы, она стояла в очереди за водой, и никто не находил в этом ничего предосудительного.


«Это все штаны бабушки Гун, наверное, — усмехалась над ситуацией Эвента, переминаться с ноги на ногу с кувшином на плече, и дожидаясь, пока наполнится водой другой, побольше, — афсы принимают меня за… Одну из своих?».


Нет, этого признания она пока не добилась, если вообще хотела добиться. К ней перестали относиться, как к парии, вот, пожалуй, и все. Бабушка Гун, вопреки своей первоначальной реакции на рабыню в доме, привыкла к ее присутствию. Особенную радость старой афсийка доставляла возможность иметь слушателя, который не станет спорить, даже если будет не согласен.

От бесконечных словесных излияний старухи у Э-Ви начинала кружиться голова, а руки так и тянулись влепить пару затрещин. Но иногда бабуля предавалась воспоминаниям о прошлом — это было много интереснее сплетен о соседях. А еще реже, когда старуха вспоминала о своей миссии научить рабыню приличиям, она, тяжело усевшись на топчан, начинала вещать об устоях общества Афсар.


От нее Эвента узнала, что красота женщины — в ее дородности и плодовитости ее матери и теток, а бесплодные женщины обречены на немилость духов. Даже рабыни в богатых домах должны были непременно толстеть, обзаводиться большим потомством — тут бабушка кривила тонкие губы, косясь на фигуру сулки. Особо красивым считалось изукрасить подбородок и шею татуировками, но Эвента, пользуясь отсутствием хозяина Ба, не далась мастеру-татуировщику в руки, предпочтя получить несколько ударов кнута старушки, чем изуродовать себя еще больше в угоду вкусам Афсар.

Со временем она обнаружила, что зеленая краска, так неравномерно распределяющаяся по коже, словно впиталась намертво, и ее уже при всём желании не оттереть песком и не смыть водой. Эвента была в отчаянии, глядя на безобразные разводы на коже, казавшейся теперь всегда грязной и серой — и это несмотря на два купания в день!


Уже отросшие почти до плеч волосы, чьим серебряным блеском восхищались в Загорье и в Таворе, Пожалуй, были единственным богатством Эвенты, которому искренне завидовали женщины Афсар. Соседки при каждом разговоре не сводили глаз с ее волос, как назло, выбивавшихся из-под платка.

— Как сделать такие? — спрашивали они Э-Ви и наперебой предлагали за секрет платиновых волос подарки: финики, леденцы, апельсины. Эвента смеялась, но много раз думала, что, знай она секрет осветления волос, стала бы богачкой.


Побег, который казался спасением от избиений и унижения, превратился в нечто нереальное и невозможное. Эвента не рисковала выбраться в центр города, но много раз гуляла по окраинам. Их запутанные улочки, на вид совершенно одинаковые, все заканчивались в каменистой пустоши. Сначала большие дома, потом хижины, вроде той, что принадлежала семье Ба, но еще беднее и обшарпанней, потом совсем уж горестные кибитки и лачуги — и все. Дальше не было ничего, иногда попадались груды мусора, колодцы, брошенные или высохшие, да одиноко торчащие тотемные столбики с полинявшими на солнце лентами и белыми костями вместо бубенцов.


Ни дорог, ни направлений Эвента не знала, указателей или верстовых столбов в помине не водилось, карты у Афсар если и существовали — то не в доме Ба Саргуна, а бежать в никуда Эвента не видела смысла.


Иногда ей хотелось, как прежде, помечтать о чудесном спасении из рабства, но к своему несчастью, девушка была слишком прагматична и рассудительна, и мечты тоже подвергала критике. Куда увез бы ее незнакомый рыцарь-спаситель? Кем бы он мог быть и как оказался бы в Тарпе? Далеко бы увез? И, что интереснее: как бы отличил ее среди толпы точно таких же зеленокожих, облаченных в пестрые шаровары и ничего не прячущие накидки?


Сида, как-то заглянувшая из любопытства в тупичок Ба, сказала, что иногда хозяева смотрят на свадьбы рабов благосклонно. Эвента сомневалась в благосклонности старухи Гун, но во всей Тарпе больше не было ни одной остроухой рабыни. Если бы она могла найти соотечественника или просто единоверца! Но тогда ей пришлось бы пасть перед ним и умолять выкупить ее — что тоже могло быть затруднительным. А что потом? Разве здесь так много благородных единоверцев? Разве не ее сородичи спокойно похищают девушек соседей и перепродают их в бордели по всем окраинам Поднебесья?


И, подобно многим рабыням в ее положении, Э-Ви пришла к печальному выводу: знакомое зло лучше незнакомого, а перемены опасны.


========== Торги и цены ==========


Саргун вернулся в конце апреля. Едва отцвели немногочисленные вишневые деревья на улице, как во дворе раздалась его широкая поступь, и охотник постучал в стену хижины. Бабушка Гун, всплеснув руками, бросилась обнимать внука и собирать обед. Подошли поздороваться и соседи. Многие из них с уважением принялись разбирать появившиеся на плечах охотника синие татуировки — знаки особо успешной охоты и щедрой добычи. Заголосили мальчишки, надеясь посмотреть хотя бы на часть диковинок, что сосед Ба наверняка привез с предгорий.


Выпрямившись, Эвента улыбалась в пространство, надеясь поймать взгляд Саргуна, но он избегал ее глаз и едва ли замечал — она была лишь частью обстановки, неменяющейся и неинтересной.


Ей было интересно, что он сделает, увидев ее в новом наряде, причесанной по-афсарски; что скажет, услышав, как ладно она выучила язык его народа. Но, тем не менее, очередь до рабыни должна была дойти еще не скоро: в общий двор тупичка вынесли три стола, и спешно принялись собирать угощение. Суетились рабы соседей и сами соседи. Спешили пройти по улице, покачивая бедрами, молодые невесты. Многие из них надеялись заполучить в свои руки жениха и не упускали шанса понравиться всем подряд, даже таким нищим и бедным, как охотник Саргун.


Столы были накрыты. Саргун, еще не входя в дом, здоровался с мужчинами. Уселся во главе стола, и заговорил, используя слова, в основном Эвенте незнакомые. Она поставила на стол перед ним глиняное блюдо с бараниной и поспешила удалиться.


Если что-нибудь интересное привез Ба Саргун с запада, она рано или поздно узнает об этом.

***

Ба Саргун, вернувшись домой, радовался знакомой обстановке тупичка. Все-таки, что ни говори, а родной дом лучше всего. Раньше, когда он, родители и бабушка жили в горах над Ташем, дом у них был попросторнее. Трое братьев тогда уже покинули родительский дом, но сестры все еще обитали вместе с ним, младшим. На плоскость пришлось перебраться после поражения при Таше, но Саргун все еще скучал по родине. Всего-то перейти две долины вдоль Гряды, а как все это далеко!


Возвращаться на родные места, разоренные войной, он не любил. Конечно, большую часть поселения отстроили заново, но все было не то. Не было в живых родителей. Брат, оставшийся в живых, уехал далеко и не давал вестей о себе уже лет пять. Сестры, выйдя замуж, сменили имена и зажили обычной семейной жизнью, не интересуясь судьбой младшего брата. Старый дом семьи был разрушен. Конечно, при желании можно было его перестроить и восстановить, хоть и ушли бы годы. Сад и двор уцелели. По-прежнему цвел сливовник. Все так же распускались грушевые деревья. Но что-то детское, родное безвозвратно ушло.


В руинах прошлого живут злые духи гнева и добрые духи сладкой печали. Саргун предпочитал избегать и тех и других.


В тупичке Ба, надо думать, от духов злорадства стало в этот день тесно: соседи спешили выяснить, разбогател ли воин, и что намерен делать со своим богатством. Довольно быстро ясно стало, что богатства в доме Ба не особо прибавилось. Женщины разошлись. Мужчин интересовало, правда, положение дел на западных пустошах.


— Что говорят? Неужели северные придут с войной?

— Нет, я полагаю, — Саргун обмакнул кусок лепешки в пряный соус и откусил, — думается мне, их войны нас не коснутся, но можно бы и наняться.

Среди мужчин раздались смешки и возгласы возражения. Наниматься на чужие войны! Нет, этого Афсар не принимали.

— Тебе охота погибать в чужом краю на чужой земле? — фыркнул Да Айнур.

— Не больше чем тебе. И всё же, там есть деньги. Там продают и покупают. Может быть, у нас есть, что продать — и у них есть, на что купить, и наоборот.


Торговля была делом благословенным для Афсар; о ней могли говорить часами. Ба Саргун был плохим торговцем. Он умел обращаться с деньгами, но лишние не задерживались в его карманах. Возможно, бабушка Гун была права, и древние кланы воинов оказались в обществе ненужными в новые времена.

Плохой был торговец Ба Саргун, но умел вовремя ввернуть в разговор упоминание о деньгах и расценках. Соседи взволновались.


— Северные, которых ты видел… они хотят что-нибудь купить?

— Оливки, шерсть, финики, — перечислил основные статьи доходов Саргун, — их цены низки. Торговать с ними невыгодно. Но если мы не продадим им, потом придут остроухие с запада — и заберут все задаром. Помните Таш!


Таш помнили все. На мгновение по лицам присутствующих Афсар пробежало единое выражение затаенного страха.

— Ты видел их у границ? — спросил старший Ду, — они опять собрались с оружием?

— Я никогда не видел их без оружия, — нажал Саргун.

— Как славно мы жили без них! — вздохнул дядя Муи, перебирая пальцами бусы у себя на шее, — откуда духи пригнали остроухих на наши земли!

— А руги? А кельхиты? Они жили здесь и не вредили нам!

— Но посмотрите, что сделала с ними их родня с запада, — возразил Муи, — теперь не знаешь, чего и ждать.


Саргун кивнул, но мысли его были далеко. То и дело взгляд его падал на сидящую у порога дома Э-Ви, что ловко плела очередную корзину. Она тоже была из них, из остроухих. Отличалась от тех, кого он видел — более светлой кожей, цветом волос, даже акцентом. Значит, она как раз и была из тех, что пришли с запада, потеснили кельхитов и ругов и дали им в руки оружие. Много оружия. Такого, с каким босоногие пастухи пустынь и степей и не сталкивались раньше. Поговаривали — слухи доходили разные — дальше на запад, ближе к полноводным рекам, живет еще больше кельхитов и ругов, уже иных, и там они носят обувь, почти не кочуют с места на место и совсем не любят Афсар, не торгуют с ними и предпочитают захватывать в рабство.


Это было странно. Конечно, в годы голода и засухи стычки между соседями неизбежны. Но предпринимать рейды на чужую землю… Афсар никогда не воевали за пределами своих территорий. Зачем? Неужели их обширная земля мала для племени? Каста воинов защитит границы, каста землепашцев засадит все плодородные земли финиками и оливками. Торговцы продадут финики и оливки — и еще один год пройдет для Афсар так, как предыдущие тысячелетия, мирно и покойно.


Но, вспоминая Таш, Ба Саргун в подобном начинал сомневаться. И снова смотрел на Э-Ви.


«А может быть, она знает, что будет? — подумал вдруг он, — что, если остроухие женщины знают больше наших? Как иначе она оказалась бы здесь! Ведь зачем-то ее племя отправило ее сюда».

— Так что же, думаешь о торговле с северянами? — бодро поинтересовался сосед Ду. Ба Саргун покосился на него с недовольством.

— Пока нет, — отрезал он, — пока я не думал о торговле вообще.

Мужчины за столом дружно закатили глаза к небу: ох уж этот строптивый воин и его представления о чести.

— А ты бы подумал, — осторожно высказал всеобщее мнение дядя Муи, — ты подумай, подумай…

**

Когда гости разошлись и Ба Саргун, наконец, приветствовал порог дома, Эвента уже очень хотела спать. День начался необычайно рано, готовить пришлось много, бабушка гоняла ее нещадно.


— Ну, вот я и дома, — выдохнул Саргун, стягивая опостылевшие кожаные перевязи для ножей, и оглядываясь, — Э-Ви! Это ты? — он усмехнулся, оглядывая с ног до головы свою рабыню, — сложно отличить от других.

И почему-то то, что ей больше всего хотелось услышать, ранило девушку, хотя она и не посмела себе в этом признаться.


— Девка учится, — вплыла бабушка Гун с одеялом в руках, — работала хорошо.

— Слушалась тебя? — спросил Саргун, не сводя внимательного взгляда с рабыни.

— В меру.

Эвента застеснялась. Афс рассмотрел ее очень внимательно, потом пошевелил ногой мешок.

— Я привез денег, — не обращаясь ни к кому конкретно, сообщил он, — и кое-что из мелочей.

Наклонившись, он достал из мешка что-то маленькое, и, слегка конфузясь — Эвента поняла это по особому покрякиванию — протянул ей. Бабуля тем временем хищно налетела на деньги и уволокла их в свой занавешенный угол — считать.


Теперь до утра в доме обещала воцариться тишина.

Эвента же, не моргая, смотрела на то, что протягивал ей Саргун, смотревший куда-то в сторону. Это было ожерелье из плоских синих бусин, покрытых эмалью, и синих перьев. Она осторожно приняла этот подарок, не зная, что и думать.


— Сегодня хороший день, — пояснил Ба Саргун, потирая руки, — в доме нужна радость, чтобы все удалось.

Его объяснения были бы недостаточны для прежней Эвенты, но Э-Ви привыкла к манере изъяснения у Афсар. К тому же, она догадывалась, что имеет в виду афс.


Когда солнце уже закатывалось, Ба Саргун переоделся, умылся, и вышел из дома. Э-Ви отметила, что путь его лежал в дом семьи Муи — почти через дорогу, их разделяла всего лишь три других двора. Она оглянулась — у очага бабушка возносила молитвы одну за другой.


Сулка знала о чувствах хозяина Ба к Фоске Муи, но, здраво рассуждая, сомневалась в том, что почтенный дядюшка Муи выдаст (вернее, продаст) дочь замуж за воина Ба. И дело было не только в крайней бедности Саргуна, хотя на первом месте стояла именно она. Просто Ба Саргун был мечтателем, а не торговцем, путешественником, а не дельцом. Но все же Эвента нашла в себе великодушие пожелать хозяину удачи в его предприятии.


Саргуна не было уже полчаса, и Эвента, рассудив, что не нарушает правил поведения, не смогла удержаться от любопытства. Ей до жути хотелось знать, что происходит за красивым заборчиком дяди Муи, и ждать ли ей скорого появления в доме молодой хозяйки. Хоть бы это была Фоска, а не Форса — та слыла ужасной врединой.


Подкравшись к заборчику, Э-Ви расслышала притворно-расстроенного Муи и все поняла уже по интонациям.

— …и все-таки не меньше восьмидесяти монет, дорогой.

— Это за младшую? — услышала Эвента дрогнувший голос своего хозяина. Дядя Муи поцокал языком.

— Говорю как есть, сынок. Я бы отдал любую, за твое спасибо — мы хорошие соседи, ты достойный мужчина и прославленный охотник. Но… Что скажут? Семья Муи дарит дочерей и племянниц как милостыню? Так нельзя, нехорошо.

Ба Саргун молчал.

— Не печалься, друг, — поспешил продолжить Муи, — к следующему году подкопишь деньжат, и мы тут же справим тебе невесту.


Эвента услышала всё, что следовало. На цыпочках, не дыша, она метнулась назад во двор и, затаив дыхание, дождалась, пока зазвенит кольцами шторка на двери. С недавних пор она ночевала уже не в загоне для коз, а на крохотной плетеной кушетке у входа в комнату хозяина, и теперь поспешила принять вид спящей. Проходя мимо, Саргун толкнул кушетку ногой.

— Иди сюда, — позвал он ее негромко и сел на свое ложе.


Девушка, увидев его, расстроилась. Ей было жалко афса по-настоящему. Он закрыл лицо руками, потом посмотрел в сторону. Замкнутое, холодное выражение его лица сменилось глубокой задумчивостью с оттенком боли и невыразимого одиночества. Словно слыша его мысли, знала Эвента, как он клянет себя за слова об отказе от торговли днем, о том, что собирается блюсти арут до последнего — ну что стоило приврать, был бы уже с женой!


И в то же время Э-Ви чувствовала гордость за стойкость афса. Однако когда он перевел на нее пронзительный взгляд своих черных глаз, все добрые чувства мгновенно испарились. Взгляд этот был тяжел и неприятен.

— Встань здесь, — негромко приказал Саргун, и Эвента с опаской подошла ближе.


Афс засопел.

— Плохой я, — произнес он на эребской хине, — бедный. Нет денег.


Эвента покосилась на подозрительно притихший угол бабули Гун, которая только что считала деньги, привезенные внуком. Правда, звон монет умолк. Возможно, поэтому Ба Саргун и перешел на язык, которым владел плохо.

— Нет денег, — повторил Саргун, и оперся руками о свою постель, — нет ничего. Нет торговли. Нет… — он повел рукой, пытаясь подобрать слово, чтобы описать домашний скарб, — этого тоже нет. Нет жены.


Эвента сглотнула. Сердце у нее ушло в пятки. Саргун поднялся, подтолкнул девушку к постели.

— Ложись, — негромко сказал он и распустил шнурки набедренной повязки. Эвента застыла.

Ей стало тяжело дышать. Она не могла двигаться. Тело словно окаменело. Дыхание стало горьким.

Саргун истолковал по-своему ее замешательство.

— Болеешь?

— Нет, — сцепив зубы, ответила Э-Ви, — нет, не болею.

— Хорошо. Ложись.


Послушавшись его, она легла, сложив руки на груди, и закрыла глаза, стараясь ни о чём не думать.


Он стянул с нее шаровары, задрал рубашку, раздвинул коленом ноги, подтянулся, напряженный, повыше… Поворочавшись немного, Афс дернул ее колени в стороны, раздраженный тем, что она не понимает, чего он хочет. Эвента закусила руку, зажмурившись. Почти беззвучно пискнула, когда он все-таки вошел в нее одним коротким рывком. Несколько сильных, глубоких движений с гортанным выдохом — и вдруг Саргун остановился, тяжело дыша.


— Ох, — услышала над собой девушка. Этот звук состоял из удивления и смущения.

Шершавая ладонь похлопала ее по щеке.

— Э-Ви, — хрипло произнес Саргун.

Она открыла глаза и увидела его озадаченное лицо.

— Не было раньше мужчины, — сказал он тихо, — я не знал. Не понял.

За полтора года только эти слова могли отдаленно сойти за какое-то подобие извинений. Эвента заморгала и отвернулась. Несколько секунд тишины… и движение возобновилось.


Это было неприятно, болезненно и гадко; особенно противно от его спутанных волос, лезущих в рот, и от резких движений, которые он и не пытался смягчить. Все закончилось достаточно быстро. Задрожав всем телом, Саргун рыкнул, вытянулся на ней, несколько секунд лежал, потом перекатился на бок и снова сел на постели, отвернулся от Эвенты и не смотрел на нее.

Она же так и лежала, глядя в низкий глиняный потолок, и удивлялась тому, как просто оказалось то, что ей казалось сложным и наполненным едва ли не мистическим смыслом.


Была бы свадьба. С соотечественником. На родине, в Загорье. Были бы глиняные кувшины с разбавленным родниковой водой вином. Были бы венки из ромашек и выбеленные до скрипа льняные простыни. Свадебная процессия и ветви сосен с подвешенными подарками и свитками с молитвами и поздравлениями… была бы прозрачная сульская вуаль небесно-голубого цвета, что так выделяла бы цвет ее глаз.


Не было ни свадьбы, ни процессий. Не было ничего, что предвещало интерес Ба Саргуна: взглядов с его стороны, прикосновений, двусмысленных речей, не было щипков за бедра. И в том, как он овладел ей, чувства было не больше, чем в заготовке дров или подметании двора.


Что ж, если не он, то сосед Ду или любой другой дикарь. Когда-то это все равно должно было случиться, а призрачные надежды на спасение из Тарпы давно истаяли. Эвента хотела бы переживать, плакать, хотела бы испытывать хоть что-то, кроме дискомфорта между ног и чувства неприязненного отчуждения к Саргуну — и не могла. Чувствовала лишь бесконечную жалость к себе и ко всему вокруг. И спасение казалось ей как никогда далеким.


Саргун оглянулся. Пригладил взлохматившиеся волосы, подобрал с пола ее передник, вытерся им, протянул ей. Потом встал, начал одеваться. Кто-то окликнул его со двора — Афс уже собрался идти, когда вдруг вспомнил что-то, и пристально посмотрел на девушку, замершую на кушетке.

— Э-Ви, слушай, — снова заговорил он на ее языке, — другой мужчина не будет.

И выразительно провел ребром ладони по шее, ясно давая понять, каковы его взгляды на границы собственности.

Следующие месяца два прошли для Эвенты в увлекательном изучении самых нелепых интимных традиций семейства Ба. Сида, пугая ее борделями и нравами хозяев-извращенцев, говорила о цепях, плетках, троих мужчинах на одну женщину, и прочих нелепицах. Но в реальности Ба Саргун оказался беден на выдумки.


Когда он хотел ее — это обычно происходило, когда бабуля Гун дремала на улице или гуляла по соседкам — то указывал на свою жесткую кушетку и приказывал «Ложись». Дальше ничего не требовалось, кроме как «лежать».

Она не пыталась сопротивляться. Разум подсказывал девушке, что сопротивление будет наказано так же беспощадно, как любое другое неповиновение. Но ее хозяин не требовал ничего большего, чем неподвижность и покорность.


Он испуганно взбрыкивал, словно необъезженный жеребец, когда Эвента пыталась обнять его за шею — хотя бы для собственного удобства. Он ни разу не пытался целовать или даже раздеть ее. Немало сумятицы вносила и бодрая старушка Гун. Времени на что-либо, кроме самого действа, не оставалось. Не раз случалось им отпрянуть друг от друга, заслышав ее голос во дворе дома.


Это удивляло девушку. Как она успела заметить, прочие хозяева рабынь не особо с ними церемонились, и нередко, бредя поутру с кувшином от источника, она могла разглядеть сношающиеся парочки где-нибудь под каштанами и ореховыми деревьями. Пока жены спали, их заменяли безотказные рабыни. Это было в порядке вещей. Никто и бровью не вел, если в его присутствии хозяин проявлял знаки внимания к принадлежащей ему на правах имущества женщине. Но Ба Саргун ее прятал от всех, даже от бабушки.


«Он стыдится меня, — осознавала Эвента, неуверенная в том, как ей нравится это знание, — стыдится того, что у него нет денег на равную, и приходится пользоваться рабыней из чужеземок».


И всё же она много чаще стала ловить на себе взгляды Саргуна, задумчивые и пристальные, когда делала свою обыденную домашнюю работу. Наблюдения его были продолжительны. Она много раз чувствовала на себе взгляд его блестящих черных глаз, и никогда не могла распознать их выражения. Бесстрастный, как наедине с ней, так и в обществе равных. Однако она смогла понять, что у нее всё же есть рычаг давления на него, которым она владела, и это было его влечение. Оно может стать мостом к пониманию между рабыней и ее хозяином.


А если она постарается, то будет управлять своим афсом. Будь она благородной дамой, все было бы иначе. И мысль влюбить в себя дикаря никогда не пришла бы девушке в голову. Но ради сносной жизни чего только не сделаешь и на что не решишься.


Эвента несколько приободрилась. Может быть, лишь теоретические, но знания в этой области у нее имелись.

Девушку готовили соблазнять хорошо воспитанного юношу из влиятельной семьи, а достался ей настоящий дикарь, но мужчины есть мужчины, и в чем-то все они одинаковы.


Думая о Саргуне, она уже не испытывала того немыслимого отвращения, которое возникло в начале их знакомства. Как минимум, он был чистоплотен и не причинял ей ненужной боли, хоть и выглядел устрашающе со всеми своими шрамами и татуировками. Черты грубого скуластого лица отличались от утонченных лиц остроухогонарода, но вокруг был край Афсар, и по здешним меркам афс мог даже посчитаться симпатичным. Жесткие волосы, покрывавшие его тело, крючковатый большой нос и мощная нижняя челюсть — в этих деталях было что-то брутальное и воинственное, и если богатые дамы запада заводили себе любовников из других народов, не за этим ли они гнались? А что до зеленой краски на коже — этот отличительный знак афсов Эвента и на себе привыкла видеть, и даже удивлялась тому, что когда-то его не носила.


Ночи, прежде проходившие в глубоком сне без сновидений, стали беспокойны. Девушка не могла забыть, что всего лишь в трех шагах от нее спит — если спит — Саргун. Да и не спал он — ворочался, скрипели ножки кушетки, пока, наконец, не раздавался почти просящий шепот:

— Э-Ви! Спишь?


Иногда ей хотелось притвориться спящей, но почему-то она ни разу этого не сделала. Прикосновения Саргуна, жесткие волосы на его теле, пряный запах зеленой краски, и красных листьев, что он жевал вместо табака — все вошло в привычку. Не особо приятную, но отчего-то такую же естественную, как умение раскрашивать тело и совершать омовения, носить неудобный кувшин к источнику и выпасать коз в зарослях колючки и на окрестных помойках.


Неудобный, нежеланный и чужой мужчина в трех шагах, бабуля Гун за занавеской, раскаты грома над далекими горами. Вот она, ее новая жизнь, и дорога в старую теряется в песках. Много раз за длинные ночи думала Э-Ви, что было бы, если бы сын торговца Ба не отказался от нее. Если бы у Саргуна хватило денег на покупку жены. Если бы она сама и ее родня никогда не покидали Загорья…


Но, с другой стороны, почти год они двигались с крайнего Запада на крайний Восток. Прошли пешком почти все Поднебесье. Пережили множество бед, потеряли много добра, болели всеми хворями подряд. И казалось, когда прибыли в Тавору, что впереди — вся возможная свобода. К отсутствию налогов, к безвластию привыкли быстро. Осмелели. Быстро стек лоск и воспитанность, огрубели лица и руки, и порядки далекой родины постепенно затерялись в пыли новой земли.


Так же быстро была забыта и Тавора. Эвента хотела чувствовать вину за собственное приспособленчество и никак не могла себя заставить. Вела с собой бесконечный диалог, в котором оправдывалась перед невидимым строгим собеседником. Отчего-то собеседник то и дело переходил на наречие Афсар и все чаще произносил слово «арут».


Больше всего на свете в эти минуты Э-Ви желала подойти к хозяину Ба. И лечь рядом, прижаться к нему, без намерения удовлетворять его желание. Просто немного побыть с кем-нибудь живым рядом. Хоть так.


Казалось, они так и обречены на странную игру в прятки от самих себя до скончания дней, но затем пришел сезон дождей.

***

Саргун повернулся на левый бок. Спина от постоянного ёрзанья уже была натерта.


Если бы можно было проклясть что-то в своем доме безнаказанно, он бы проклял три шага глиняного пола между собой и Э-Ви, отсутствие сплошной занавески на дверном проеме и узкую кушетку. И чуткий слух своей бабушки.


В небе громыхало. Начинался сезон дождей — короткий, но всегда насыщенный период, предшествующий цветению пустыни и предгорий. В окно видны были сполохи и переливы молний, кое-где перепуганно блеяли овцы, где-то, словно обезумев, лаяла на привязи собака. Бабуля спала — храп разносился по всему дому из закутка за очагом.


А вот спала ли Э-Ви?

Саргун закрыл глаза. Но и так его рабыня представала перед ним, словно живая. Он никогда не видел ее без одежды, даже в памятный день покупки, но мог представить, насколько прекрасно это зрелище. Он знал наизусть впадинки и выпуклости ее хрупкого тела. Знал танец теней на ее лице, когда она жмурилась, прикрывая глаза от слишком яркого солнца, светившего как раз на кушетку хозяина. Знал манящее движение бедер, когда она садится, встает, идет…


Не выдержав, Афс снова повернулся на другой бок. Это было невыносимо!

И всё же он боролся с собой. Не хватало еще дать понять рабыне, что он в ней нуждается, даже и по такой незначительной причине.


Ему действительно нужна была женщина. И он действительно экономил на посещении проституток. Пора перестать экономить. Нельзя привязываться к рабыне. Наведаться к продажным женщинам в их кибитки…, но какая из них — натертых жиром, грязных, суетливых и возможно, даже заразных — сравнится с Э-Ви, пахнущей свежестью даже после тяжелого рабочего дня?


— Хозяин Ба! — вдруг раздался шепот из пространства около двери, — спишь?

Он решил, что ему послышалось. Но всё же откликнулся:

— Нет.

— Я иду тогда.

Послышался тихий шорох, и она присела возле него на край. Обрадованный, он уже готов был встать, но она остановила его — обеими руками прикоснулась к его груди.

— Подожди, — попросила девушка. Он не мог разглядеть ее лица, даже когда сверкали молнии.

— Что?

— Лежи там.


Одним движением она скинула рубашку и осталась обнаженной. В следующий миг взобралась на него и оседлала с ловкостью прирожденной всадницы. Теперь их разделяла тонкая ткань покрывала. Саргун сглотнул, не зная, куда деть руки.


Медленно Э-Ви взяла его руку, провела ею по своему телу — он не мог оторвать взгляда — и устроила ее на одном бедре. Затем проделала то же со второй рукой.

Потянула покрывало назад.


«Арут, женщина, овладевающая мужчиной — хотел кричать Ба Саргун, но зубы стучали, его охватил озноб, он не мог вымолвить ни слова, ни звука, — арут! Слезь с меня, и я притворюсь, что не видел этого!».


Ему казалось, это сон, это не могло быть правдой. Но нет, ни в одном сне не было такого же призрака — призрака с гладким плоским животом, с округлыми небольшими грудями, с торчащими темными сосками, к которым так тянуло прижаться губами.


Она чуть подалась вперед, нежно погладила его по животу — мышцы напряглись, как будто готовясь встретить удар — и осторожно опустилась на его член, восхитительно медленно, словно боясь причинить ему боль или неудобство.


Ба Саргун потерял счет времени. Потерял рассудок. Потерялся… сжал зубы, дышал носом.


Она неловко поднималась и опускалась, затем перестала это делать; теперь она работала всем телом, словно крепко приросла к спине лошади на галопе. Ножки кушетки подозрительно скрипели.


Он не сдержался, зарычал, когда пошатнувшись, девушка слегка накренилась. Приподняв одно колено, поспешил подхватить темп, занимая какую-то невообразимую позу на тесной кушетке, где с трудом мог поместиться лишь один. Это было волшебно, это было упоительно, это было…


Но едва он излился в нее и, выдохшись, прижался к взмокшему плечу сулки лбом, как днище старой кушетки не выдержало. Раздался треск, и они оба вместе с тонким одеялом, со свернутой вместо подушки циновкой свалились на пол.

— О-ох, — застонала Эвента, потирая колено. Саргун едва не вторил ей — он ударился локтем.


Внезапно за стеной прекратился старушечий храп, и раздалось подозрительное покряхтывание. Как напуганные птички, хозяин и рабыня встрепенулись на этот звук.

— Бабушка, — одними губами произнесла Э-Ви и вскочила на ноги. Саргун не успел даже перевести дух — а она уже упорхнула прочь и растворилась в ночной тишине спящего дома.


Через несколько минут храп возобновился. Прислушавшись, тонким слухом охотника Саргун мог уловить и тихое сопение девушки. Сам же, так и оставшись на полу, он закинул руки за голову, и тоже вскоре уснул.

В следующий раз их свидание проходило на полу точно между кушетками на тонком покрывале. Впервые они были в равном положении — и впервые после соития Э-Ви легла на его грудь и прижалась к нему всем телом, обнимая его.

Это было новое чувство.


Проститутки и те несколько любовниц, что были у него до рабыни — те были женщины либо настолько падшие, что Саргун брезговал к ним лишний раз прикасаться и тем более оставлять в них семя, либо женщины настолько скучные, что посещал он их лишь по крайней необходимости и никогда рядом не задерживался. И каждый визит к женщинам стоил денег. Даже постоянная женщина стоила денег. Регулярные вложения, вечный торг — суть семейной жизни Афсар. Плохо это или хорошо, Саргун задумываться не привык.


Ему уже исполнилось тридцать, и постоянной подруги не было. Не было ничего постоянного в мире песка, засухи и блеяния коз, дурных заработков и вечной болтовни о торгах и ценах.


Саргун искренне презирал все, что связано в Тарпе с торговлей. Несколько раз он нанимался охранником для караванов рабовладельцев, бывали случаи, доставлял ценные грузы лично, но на эти места предприимчивые дельцы старались пристроить родственников и случайных наемников избегали.


В один из этих печальных дней в его жизнь вошла эта женщина с запада, с берегов полноводной реки, а уж откуда она там взялась — никто не мог сказать.


Впервые за свою жизнь Ба Саргун понял, что отвечает не только за самого себя. Да, она обошлась ему в двадцать пять хлыстов и двадцать пять монет, и лишь тогда стало понятно: новое имущество не будет покорно стоять в углу и ждать указаний. Как бы ни пытался Саргун относиться к рабыне как к предмету — а ему казалось, именно так и следует к ним относиться — ему не удалось сделать это.


Теперь она лежит у него на груди, и тонкими руками, на которые уже набежали мускулы, обнимает его и гладит его. Руки чужеземки — с плоскими короткими ноготочками, маленькими ладонями и тонкими пальцами. Чужеземные руки стараются украсить еду, что ест Саргун, и натирают жиром его сандалии, когда он идет на соседнюю улицу на сборище мужчин. И эти руки не хочется заменить другими. Не следовало вообще давать ей прикасаться к себе. Не следовало начинать тайные встречи. Ничего удивительного, когда хозяин берет рабыню, почему же он прячется, как ребенок? — но Саргун не мог ответить на свои собственные многочисленные вопросы.


Годами после поражения в Ташских боях Саргун пытался забыть, что когда-то был воином — настоящим, не тем, что развлекают за монету публику на базаре по средам. Ущемленная гордость осталась жива и мучительно напоминала о себе сто раз на дню. Он был готов терпеть смешки за спиной, сочувствие, даже жалость, не говоря о голоде и нищете. Но он остался один из тех, кто выжил в Таше. Почти все прочие убрались в горы и носу не казали вниз. Были и те, кто радостно бросил воинский образ жизни, забыл слово «арут» и все, что с ним связано, и растворился среди прочих Афсар. Саргун презирал их, предавших заветы и запреты предков. И только теперь, глядя на задремавшую Э-Ви, с горечью понял, что именно непримиримая гордость оставила его в одиночестве.

И его одиночество с ним делила лишь рабыня.


Возможно, и она была одинока, рассуждал Саргун, не спеша будить девушку и прогонять на положенное место. Одна в чужой стране, среди чужого народа, непонятного и очень может быть, неприятного ей. Он честно пытался представить себя на ее месте, но понимал лишь, что не стал бы так жить и существовать — должна была быть особая надежда или что-то, ему недоступное, чтобы можно было остаться в живых, будучи рабом. Что-то сильнее, чем его собственный арут. Раньше казалось, сильнее не может быть ничего, а оставшиеся в живых рабы просто не имеют представлений о чести, а потому подобны животным. Однако у этой рабыни оно точно было, хотя и свое, отличное от законов Афсар.


Ненавидят ли рабы хозяев? Саргун покосился на светловолосую макушку на своем плече. Может быть, он не понимает ее коварства? Многие говорили ему, что за пределами края «честь» подразумевает совсем другое, чем привыкли Афсар. Возможно, размышлял Саргун, не шевелясь, она все-таки колдунья? И то странное щемящее чувство, из-за которого он вновь и вновь покоряется страсти и похоти, ее рук дело?


«Мне стало недостаточно того, что есть, — честно признавался Ба Саргун перед собой, — теперь хочется, чтобы она тоже хотела». Это было удивительно. Женщины Афсар были исключительно простым — с точки зрения воина — народом. Им следовало приносить деньги и украшения, и вкусную женскую еду — сладости и фрукты. Тогда они позволяли делать с собой детей и удовлетворять желания и не противились. Были и капризные особы — Саргун знал их методы; если муж плохо зарабатывал или был жаден, женщина начинала болеть, отсиживаться по соседкам, мазать себя между ног соком едкого растения, произрастающего на окраинах селений.


Он подозрительно покосился на рабыню и приподнялся. А что, если она и в самом деле околдовала его похожим способом? Медленно он протянул руку к ее бедрам, осторожно провел ладонью по внутренней стороне. Нет, ничего, кроме остатков зеленой краски. Похоже, что ничего.


Он задержал руку, удивляясь гладкости и нежности кожи сулки. Э-Ви потянулась и вздохнула. Саргун провел рукой по ее стройной ножке еще раз, и она в ответ сжала его ладонь между бедрами.


Сердце охотника глухо стукнуло. Девушка открыла глаза и потянулась к нему, томно улыбаясь, и для верности придерживая его руку теперь не только ногами, но и двумя пальчиками.

— Еще, — услышал Саргун сладкий шепот в ухо, и задохнулся от нахлынувшего желания.


Через несколько дней, двигаясь в сторону поселения Прам, Ба Саргун намерен был твердо узнать как можно больше о западном народе. Но встречавшиеся ему по пути сородичи не могли сказать о перспективах. Никто не знал ровным счетом ничего. Слышали мельком, что армия стоит на западе и готовится к набегам, но подробности были неизвестны.


Ба Саргун не сдавался. Слишком часто стал вспоминать битву за Таш. Не мог не вспоминать, как воины Афсар проиграли, и он был среди них. Сколько друзей и родственников погибло в том сражении! И захватчиков не было больше, численное превосходство не давало преимущества. Что же давало тогда?


Может быть, оружие? Но и у Афсар были длинные луки и крепкие клинки. Может, лошади? Но Пустоши — не лучшее место для всадников, лошади здесь долго не живут, и рано или поздно наездник станет пехотой. Размышляя над организацией чужаков, Саргун пришел к выводу, что главное отличие было в организации боя. Афсар не подчинялись никому, в том числе, никому, кроме самих себя и арут своего клана. А арут не мог никак повлиять на ход сражения. У чужаков же были военачальники, командиры, и все они договаривались между собой.


Интересно, что они делали, когда не были друг с другом согласны?

Афсар в таких случаях собирали советы. В Старом Праме как раз начинался один из них. Ба Саргун, радуясь возможности снова побыть собой хотя бы недолго, зашел под навес, и приветствовал круг.

— Ба Саргун, приветствую тебя, — Бир Дас радостно улыбался, — ты хорошо выглядишь.

— Зато ты остался прежним, — улыбнулся в ответ Саргун, и обнял старого друга.

— Женился?

— Нет. Дорого, — лаконично ответил афс, и Бир Дас пожал плечами.

— Перебирайся к нам. У нас женщины подешевели…, а оливки подорожали.


Остальные воины тоже все были знакомы Саргуну, со многими он когда-то сражался плечом к плечу в Таше, а потом — против обидчиков племени Мро. Правда, добавилась и пара-тройка молодых афсов. До обидного мало. Семнадцатилетние юнцы. Все еще наивные, полные юношеского задора. Уже знакомые с понятием «арут», но еще ни разу не столкнувшиеся с тем, как способно это понятие их ограничить в повседневности.


Старшие уже знали это хорошо.

— Ты был на западе. Что там?

— Я надеялся узнать у вас, — развел Саргун руками, хмурясь, — все, что я успел узнать — из-за реки снова пришла армия.

— Просто так они никогда не появляются. Будут набеги, — высказался старик Син, — что будем делать?


Афсы пожимали плечами, жевали табак, молча сплевывали красные листья в сторону. Ба Саргун отметил, что выражения лиц у его приятелей были самые будничные. Как будто не они видели разоренный Таш! Хотел бы он предложить что-то друзьям, но и у него не было решений и предположений. Что он знал о захватчиках, кроме того, что их катастрофически много, и они приходят снова и снова?


Растерянно оглянувшись, Саргун ощутил себя как никогда слабым и беспомощным. Хотел открыть рот и сказать о разведке, о том, что нужно начать, наконец, открытый диалог с приезжими остроухими, когда Бир Дас, повернувшись к нему, вдруг молвил со своей привычной мягкой улыбкой:

— Я слышал от родственников, что ты завел себе рабыню из их племени!

Это был удар со спины. Саргун сжал зубы.

— Да, — не своим голосом ответил он: врать был арут. Афсы тут же заулыбались.

— Ну, рассказывай!


Саргун поморщился, но начал свой рассказ. И вставал перед ним на всем протяжении беседы не образ Э-Ви, а вид разоренного Таша.


Он гадал, как повернуть мысли своего народа к будущему, и не мог найти ответа. Об этом думал он на протяжении следующих двух недель, которые провел в Праме. Ходя по пыльным базарам, привычно осведомляясь о ценах и бессистемно торгуясь, чтобы убить время, Ба Саргун не мог отделаться от неприятного предчувствия, сродни интуиции охотника. На лицах своих сородичей он видел печать близкого несчастья и беды.


Они не понимали. Они не хотели понять! Каждого второго воина и торговца он расспрашивал об армиях с запада, и все «что-то такое слышали». Но никто не думал о том, зачем пришли эти армии на восточные земли. Коротка память у Афсар, но не настолько же.


Злясь на свой народ и на себя, осуждавшего его, Саргун решил вернуться домой на неделю позже. Он хотел попробовать переубедить хотя бы часть воинов, отправить кого-то в разведку, когда обстоятельства поторопили его: он заболел.

***

Вернувшись из Старого Прама в следующий раз, Саргун настолько изменился, что Эвента не сразу узнала хозяина. Он почернел и похудел, шаги его были шаткими, а голос прерывался. Бабушка Гун, распознав признаки жара и болезни, не тратя времени, ринулась за помощью, и меньше чем через час приволокла в дом Ба врача — не афса, а самого настоящего северянина. Ба Саргун уже лег на свою кушетку — всё так же молча — и закрыл лицо локтем от света.


Лекарю пришлось довольствоваться исключительно внешним осмотром и даже пульс проверить через ткань платка.

— Нет, не малярия, — пожал плечами лекарь, — лихорадка Синегорья, скорее всего.

У бабули Гун вырвался облегченный вздох.

— Это все дожди, — задумчиво добавил врач, поднимая глаза к небу, — от них простуда, и болезненные миазмы находят слабое место.

Дождями здесь в сезон объясняли все на свете.

— У моего внука нет слабых мест, — поджала губы старуха. Врач с умным видом кивнул.

— Пусть он не проходит мимо гниющих помойных ям, отстранится от работ, в которых потеют. И, змеиное масло на пятки весьма помогает в таких случаях.

С этим напутствием лекарь удалился.


Конечно, старуха не удовлетворилась столь прозаическим объяснением, как синегорская лихорадка. Ей нужен был настоящий враг, с которым она могла сразиться. Все-таки старушка происходила также из воинского племени.

Поэтому на следующий же день во дворе дома появилось два шамана племени Мро и одна ведьма чуть моложе бабушки, увешанная таинственными амулетами и снадобьями, грязная, кудлатая и со всех сторон подозрительная. Завидев ее, собаки поджимали хвосты и уползали прочь с дороги. И, пока шаманы зазывали добрых духов и отгоняли злых у дворового алтаря, ведьма обошла весь небольшой домик, издали глянула на больного и сообщила, что на молодом хозяине страшная порча, ведущая к слепоте, бесплодию, нищете и вечному изгнанию и позору — тут накал страстей достиг нужного уровня, и бабуля заахала и заохала — но, конечно, за умеренную плату ведьма согласилась поведать, как победить бесплотного врага. И даже решила поучаствовать.


Все это происходило без Эвенты. Она сидела возле хозяина и выполняла предписания лекаря.


Ослабший от мучительной, хотя и не угрожающей жизни лихорадки, Саргун противился лечению, считая его признаком изнеженности. Однако здесь союзником Э-Ви стала бабушка, а с бабушкой тягаться воин не мог. Ему оставалось терпеть все: примочки на уши, змеиное масло на пятки, окуривание полынью и противные лекарственные настойки. Утешало лишь то, что много чаще бабушка затевала готовить его любимый орсак — это национальное блюдо пользовалось популярностью у Афсар. Преодолевая тошноту, готовила его и Эвента под строгим надзором старухи Гун, а рецепт, преимущественно состоящий из бараньего жира, чеснока, лука и проса, внушал ей крайние опасения.


За три дня, пока лихорадка не начала отступать, Ба Саргун едва ли произнес и десяток слов. Он был мрачен и зол, а домашние старалась не раздражать его болтовней. А за болтовню Саргун считал почти все на свете, о чем можно было бы промолчать без риска для жизни.


Иногда Эвента пыталась вспомнить, каким она видела афса в первый раз, но понимала, что едва ли может воскресить в памяти его тогдашний образ. Внешне он не изменился. Говорить больше не стал. Но теперь она понимала, что его молчание — это всего лишь арут, и беседует афс с миром не словами, а поступками.


Среди подобных поступков были его вечные попытки заработать, снисходительное выслушивание мелочных забот неугомонных соседей, которые никогда не были ему друзьями. Это Э-Ви тоже поняла, как и то, что семья Ба, отличавшаяся от остальных населяющих Тарпу Афсар, прежде жила очень далеко от плоскостных племен и считала ниже своего достоинства контактировать с ними на равных.


Но кастовое общество Афсар, так твердо хранившее свой арут, к секретам отдельных представителей относилось легкомысленно, и со временем из сплетен соседок сулка выяснила предысторию появления Ба Саргуна на окраине Тарпы.


Это была удивительная история. История, которой могло найтись место в хрониках белого города, в летописях или сагах. Никак не на песках Пустошей, где ее развеет ветер и унесет в безвременье.


Клан Ба был истреблен в битве за Таш. Той самой битве, что освободила земли Таворы и заманила многих искателей лучшей жизни со всех краев Поднебесья. В том числе и ее собственную семью. Раньше об этом Эвента не задумывалась. Подобно большинству представителей своего племени, она привыкла считать земли Поднебесья собственностью, лишь волей злого случая занятой кем-то иным.


Видимо, штурмовые войска самхитов тоже считали так, напав на Таш и разграбив его в одном из дальних походов. Разграбив, спалив оливковые рощи и финиковые сады и обесчестив всех молодых девушек Афсар. Эвента могла лишь вздохнуть. Нравы армий Черноземья были ей хорошо известны. В Загорье дела обстояли не так печально, но и там уже наблюдалось некоторое моральное разложение среди элитных войск.


Денег на них никогда не хватало, налоги росли; пришлые теснили коренных, те снимались с места и все дальше уходили на окраины. Тавора тоже когда-то принадлежала афсам. Собеседники говорили об этом легко. Казалось, они сами себе не отдают отчета в том, что за враг пришел на их землю, и чем им это грозит.


— Тавора, Таш, Тарпа… — перечисляла Эвента, и госпожа Ду кивала.

— «Та» — значит, «земля». Тавору мы оставили лет двадцать тому назад. Кто-то нас прогнал, наверное…

Эвенте было хорошо известно, кто: ее же дальняя родня, бежавшая от честолюбия загорных владык и их повышенных налогов.

— И вы все сражались за свои земли? — спросила Э-Ви у соседки Ду. Та лишь встряхнула косичками — зазвенели вплетенные бубенцы.

— Таш — земли Синегорья, земли воинов. Воины должны сражаться. Они и сражались.

— А если воины… умрут? А если на земле их нет? Вы не защититесь?


Очевидно, подобное никогда не приходило Афсар на ум. Эвента могла лишь удивляться наивности этого странного народа. С одной стороны, они готовы были умереть за свои представления о чести и за свой образ жизни. С другой — что происходит у ближайших соседей их ни в малой степени не интересовало.


На что надеялись торговцы Тарпы, и вовсе было неясно. Эвента прекрасно представляла, что случилось бы в современной Таворе, если бы в нескольких дневных переходах разместилась враждебная армия. Все снялись бы с места и бежали, по пути засыпав колодцы и спалив дотла все, чем могла разжиться армия. Кто-то непременно примкнул бы к врагам. Другие отыскивали бы перебежчиков и распинали вдоль дорог…, но никто не ждал бы равнодушно исхода событий!


Афсар в своей полупустыне обитали, как в раю, бедном, но безмятежном. Самое страшное, что они видели, приносил им суховей. Страх перед малярией был куда реальнее страха перед захватчиками.


И еще Э-Ви не могла не думать, что армия, о которой доносили слухи, состоит из ее сородичей и единоверцев. Это был самый кратчайший путь из рабства.


Дни тянулись медленно. Часы наползали один на другой, а Эвента думала и думала. С одной стороны, возвращаться ей было некуда. Дома ее вряд ли ждало что-то большее, чем у хозяина Ба. С другой стороны, она могла бы отправиться через Черноземье с войсками. Скорее всего, это означало бы превращение в полковую девушку. При мысли об этом сулка бледнела. Она имела представление о судьбе тех, кто сопровождал войска, не владея воинским званием и не найдя одного господина.


Но если войска придут в Тарпу, выбора у нее не останется. Жить среди афсов Эвента категорически не желала.


Особенно, если Ба Саргун уйдет воевать, ведь это значило, что он не вернется. Совершенно точно, не вернется. Воины Афсар не сдавались в плен и сражались до смерти. А Саргун видел смерть лицом к лицу. Это Э-Ви знала по количеству шрамов на его теле.


При свете дня она могла внимательно их рассмотреть, пока мужчина отходил от приступа лихорадки. Невольно взгляд ее падал на свежие рубцы от кнута соседа Ду — и тогда она морщилась. Вспоминала и свои — от хозяйских ударов.


Какая странная двойственность! «Если бы я была чуть благороднее, чуть смелее, — рассуждала Эвента, — я бы могла выбрать между местью и прощением, не надеясь на то, что война решит все за меня».


В один из дней Э-Ви, размешивая мазь, почувствовала на себе пристальный, тяжелый взгляд. Обернувшись, она увидела старуху, бесшумно появившуюся и теперь наблюдавшую за рабыней.


Непонятно, почему, но сердце девушки похолодело. Старуха не любила ее, но этого взгляда на себе сулка никогда не ощущала. Пронизывающий насквозь, оценивающий, холодный — в нем не было ни привычного безобидного презрения, ни равнодушного внимания.


Добившись, очевидно, желаемого результата, бабуля Гун убрала руку от камышовой занавеси и ушла в свой угол.


Через три дня Ба Саргун выздоровел окончательно и почти сразу снова покинул дом, отправившись на заработки на запад — снова. На этот раз он намеревался дойти едва ли не до Междуречья. Эвента сомневалась, что ему это удастся, однако ничего не сказала.


Да и он не ждал напутственных речей — подхватил лук и стрелы, попрощался с порогом дома и был таков.

Э-Ви и бабуля Гун остались одни на неопределенный срок.

Снова убогое хозяйство дома Ба навалилось на плечи Эвенты и угрожало раздавить. Небольшие перемены к лучшему в виде стайки пестрых цесарок и новорожденных трех козлят лишь добавляли суеты. Бабушка же, посчитав свою миссию старшей хозяйки выполненной, вовсе самоустранилась от всего, кроме ублажения духов и общения с соседями.


За последнее Эвента была ей особенно благодарна. Она так и не смогла привыкнуть к бесцеремонности женщин Афсар. Рабыню они не считали за существо, обладающее стеснением или личным пространством. Выпытывали у нее все: что ест ее хозяин, что пьет, как спит, спит ли с ней, и довольна ли она едой. О еде афсийки могли говорить бесконечно.


Э-Ви не могла понять, в чем причина этого. Полчаса, никак не меньше, еще совсем молодая жена соседа Ду рассказывала ей о том, что приготовила на завтрак. Нудным, скучным монотонным голосом, почти без выражения, перечисляла продукты, их стоимость и место покупки. За беседу с ней Э-Ви могла задремать раза три, но приходилось делать это, стоя под палящим солнцем с открытыми глазами.


Была соседка Ми, толстая пригожая женщина средних лет, вечно спешащая, говорящая с такой скоростью, что даже ее сородичи половины слов не могли успеть понять. Встретив Эвенту, она, даже не здороваясь, начинала свой разговор словно с середины:

— …дрова и очаг. А ведь дрова нынче по монете. Наняла молодого Ду, чтобы переносил хворост, да он загулял в самхитском тупичке — где теперь искать работника? На базаре хороша вяленая козлятина. Ох, туча. Что-то кости ломит, должно быть, к граду…


Со временем Эвента научилась вежливо избегать общества соседок и предоставила разбираться с ними бабуле Гун. Одиночество уже не так угнетало ее. Общество коз, птицы и корзин, которые получались все лучше и лучше, казалось предпочтительнее злобных женщин Афсар, чьи сплетни слушать было невыносимо.


Вот и сейчас под каштаном собралась целая толпа афсиек. Совместно они пытались решить, правда ли порча поразила одну супружескую пару с улицы, и каковы последствия. Пока что за признаки порчи посчитали гибель трех десятков кур, обрушение виноградника и сломанную ногу свекра. Сай Марут, одна из главных сплетниц тупичка, важно сообщила, что причина порчи — отсутствие детей в семье и тут же прошлась по возможностям мужского достоинства молодого хозяина семьи.


Оппонентом ей выступила бабуля Гун.

— О достопочтенная Сай Марут! — ядовито заговорила старуха, и Эвента вытянулась, жалея, что не может разглядеть эту сцену, — разве у очага твоей невестки звучит детский смех, что ты учишь других?


Сплетница фыркнула. Все соседи знали, что невестка Сай Марут уже пять лет не может родить мужу ни одного ребенка; хуже того было то, что мягкотелый Сай Марут не воспользовался для этих целей рабыней жены, как позволял обычай.

— Бабуля Гун, ты несправедлива, — раздался приторно слащавый голосок с другой стороны каштана; это говорила молодая женщина, — а разве у твоего очага есть хозяйка, кроме тебя самой? Разве не хорошо было бы, чтобы какая-нибудь достойная свободная женщина заботилась о хозяине Ба и тебе? Рабыня есть рабыня. Доверить ей можно многое, но всего не доверишь. Многие из них необучаемы.


Э-Ви заскрипела зубами. В душе ее всколыхнулась слепая ярость. Она знала, кому принадлежит этот словно детский голосок. Форса Муи, конечно. Средняя дочь дядюшки Муи. Широкобёдрая, красивая афсийка с курчавыми красными волосами, предел желаний всех мужчин в тупичке Ба. Не исключено, что и Саргун заглядывался на нее до сих пор — ведь он пытался посвататься и к ней, и лишь нехватка денег не дала ему сделать это.


Но старушку Гун нелегко было пронять. Она мигом сменила тон на снисходительный и обратилась к Форсе.

— Когда ты говоришь о рабынях из нашего низкого Люда или Розового Народа — я согласна с тобой. Это глупые простушки, рожденные в загонах для скота. Их еда скверна для нас, — она подчеркнула слово «нас», напоминая об особом происхождении своей семьи, — когда мой внук сказал, что приобрел себе женщину, я сказала себе: скверна не войдет в мой дом. Но она из другого народа, рожденная свободной, чистого происхождения. Она ценит порог дома и чтит обычаи. Это другое дело.

— Если она бесплодна, что в том радости? — пробурчала еще какая-то женщина. Старушка Гун смолчала.

— Ой, глядите! — вдруг воскликнул кто-то, — едет дядя Ми? Или его сын? Куда он, интересно — разве базар открыт?


Разговор зашел на насущную тему — передвижения членов семейства Ми, и, выждав положенное время, бабуля незаметно удалилась.

Едва переступив столь чтимый ею порог дома, она потянула за передник Эвенту, повернула ее к себе, бесцеремонно сдернула с нее шаровары. К грубости старухи Э-Ви привыкла, но на этот раз ее это немало удивило. Бабуля внимательно осмотрела руки девушки, пощупала груди, глянула в рот, похлопала по заду.


— Ты не брюхатеешь, — с претензией высказалась она, точно так же как говорила со своими козами, — почему?

Эвента онемела.

— Не слушаешься его? — размышляла тем временем вслух старуха, заглядывая в очаг, — не молишься. Ешь плохо. Он ест плохо. Бегаете сюда и туда… Духи не любят бега…

Она отпустила девушку и долго смотрела в огонь. Потом, очевидно, придя к какому-то выводу, встала.


— Вернется через неделю, — спокойно сказала старуха, помахивая скрюченным пальцем перед лицом Э-Ви, — будешь делать все правильно. Я научу. Будешь учиться… Нашим обычаям.

Саргун не вернулся ни через неделю, ни через две. Судя по всему, это было дело привычное для бабули, к тому же, она нашла для себя новое увлекательное занятие: воспитание сулки по обычаям воинов Афсар. Эвенте это напоминало натаскивание охотничьей собаки.


Сначала ей пришлось прослушать курс истории Афсар, состоящий из двух частей: перечисления пятидесяти семей и их родственных связей, и перечисления мест, где водятся духи. Последних нужно было приманить к Эвенте, чтобы сделать ее достойной женщиной для внука бабушки Гун.


Против вольно живущих духов Э-Ви ничего не имела, но делать приношения им категорически отказалась. Старуха шипела и плевалась, грозя страшными карами, и даже объяснения девушки о смысле жертвоприношений и запретах Единобожия ее не устроили.

— Если твой Великий Бог-Дух против маленьких духов, пусть сам даст тебе ребенка! — выплюнула она.


Но в конце концов, бабушка вынуждена была смириться с тем, что упрямая рабыня не желает дружить с духами Афсар. Посоветовавшись со своей ведьмой и парочкой шаманов, бабуля Гун нашла какой-то компромисс с обычаями, какой — Эвента так и не узнала.

— Может быть, тебе хватит и одного Большого Бога-Духа, — туманно объяснила афсийка, — может быть, он такой большой, что всё равно распугает остальных.


Потом бабуля объяснила Э-Ви правила соблазнения мужчины. Тут сулка хохотала уже так, что бабушка угрожала взяться за кнут. И не взялась.

— Глупая коза, — обиделась старуха, но своих намерений не оставила.

Эвента размышляла, не сообщить ли бабуле Гун, что смешанного потомства у остроухих сулов и Афсар не бывает, но затем передумала. Пусть лучше надеется.


«А я буду надеяться на западные армии, — вдруг поняла Эвента и набрала воздух в легкие, вознамерившись терпеть, терпеть и еще раз терпеть, — рано или поздно все изменится. Я буду верить».


========== Суть слов ==========


Э-Ви жила в Тарпе почти полтора года и за это время ни разу не побывала ни на базаре, ни на ковровом рынке, ни у одного храма, которых, по слухам, в городке было несколько. Странным было это, но у Эвенты не было времени задуматься о том, сколько новизны она упускает. Все ее время было занято трудным хозяйством. Одежды было всего по две смены, а афсы ценили чистоту тела; нескончаемые походы на родник за водой всегда оборачивались очередью, а ишака, чтобы возить большие емкости, у семьи Ба Саргуна не было.


И вот теперь старуха, украшенная всеми своими побрякушками и тщательно приодевшись, отправилась с рабыней в центр города.


Эвента глазела во все стороны. Одета она была в чистое, украшений на ней, кроме оловянных браслетов, не было, но она чувствовала себя красивой и ухоженной, как никогда. Грустно усмехнувшись, она вспомнила былые дни, когда у нее было и серебро и даже кое-что из золота… А на ногах блестели туфли из парчи. Конечно, остальные были попроще, но ведь и из парчи были!


А сейчас серебро давно продано, а золото, наверное, как и туфли, донашивает кто-то из далекой родни в Таворе.

Эвента постаралась отогнать внезапно пришедшие мысли. Бабуля Гун показала ей на возвышающееся над остальными здание.


— Это Бай-Бо, — с уважением произнесла она название храма, — сюда я ходила, пока могла, по четвергам. Сюда будешь ходить ты. Реже.

— Что мне там делать?

— Ничего, — цокнула старуха языком, досадуя на несообразительность рабыни, — просто ходить.


На небольшой площади между двумя храмами и еще какими-то украшенными зданиями расползался пестрый базар. На земле или на сооруженных из чего попало прилавках было все. Вперемешку лежали фрукты, овощи и произведения местных и окрестных ремесленников. Увидела здесь Эвента и корзины, подобные тем, что плела. Были также миски и другая утварь.

Бабуля Гун шла по рядам, изредка здороваясь со знакомыми, и зорко следила за тем, чтобы Эвента не отставала.


Э-Ви же впервые поняла, насколько заметна она была в Тарпе, и как разумно распорядился Всевышний, что не дал ей в свое время бежать. Куда бы она пошла? Здесь женщины с запада не встречались поодиночке, если встречались вообще. За все время она увидела лишь три знакомых ружских покрывала, и каждый раз возле женщины находилось по двое-трое вооруженных мужчин.


Иногда кто-то бросал внимательный взгляд на ее загоревшее лицо под зеленоватой краской и светлые волосы, но, заметив рядом старуху Гун и оценив одежды Афсар, отворачивался, теряя всякий интерес.


Но вместе с тем Эвента разглядела нечто вовсе небывалое. Прямо у новенькой палатки напротив Бай-Бо, улыбаясь и изящно жестикулируя, возвышался над небольшой группой слушателей проповедник-кельхит. Э-Ви дернулась было в его сторону, но оглянувшись на бабулю, решила действовать тоньше. Потихоньку она, привлекая внимание старухи к товарам на прилавках, подобралась ближе к проповеднику и с волнением расслышала знакомые стихи из Писания:

— …И сказал Господь твой: не забыл Я тебя и не покинул…


Э-Ви, не сдержавшись, всхлипнула. Она и думать не могла, что будет когда-либо так сильно скучать по всему, что связано с прежней жизнью! А ведь раньше Эвента не была религиозна. Бабуля подозрительно покосилась на рабыню, затем на проповедника, нахмурилась.


— Ты знаешь его? — резко бросила она Эвенте, — раньше знала?

— Нет, — поспешила ответить Э-Ви, опуская глаза в землю, — но он из тех, кто верит, как я.

— Что он говорит?

— Он говорит о Великом Боге. Читает молитву.


Жизнь духовную бабуля одобряла, потому лишь кивнула и отвлеклась на торговый прилавок. Продавец за ним уже краснел от вопросов старушки. Эвента обошла разложенные прямо на земле отрезы ткани и заглянула осторожно в палатку проповедника. Нашла там еще двоих кельхитов и одну девушку. Все были одеты в прекрасные новые кафтаны с гербами Элдойра.


— Братья, — тихо позвала Эвента, поминутно озираясь, — братья, вы давно здесь?

— Боже, она же… это из наших! — на дурной хине воскликнул один из кельхитов, роняя на стол куриную ножку, — сестра, откуда ты? Что с тобой случилось?

-Я живу в доме одного из Афсар. Братья, у меня нет времени! Правда, что сюда придут воины белого города? — взмолилась Эвента, и мужчины тревожно переглянулись.

— Да, сестра, — наконец, соизволил ответить один из них, — но не скоро, я так думаю. Воевода Туригутта, воевода Сернегор и другие мастера войны прошли Лерне Гай.

— Будет война? — Эвента уже шептала; сзади она слышала противный голос бабули Гун, которая допытывалась об ее исчезновении у торговца. Оставались секунды.

— Сестра, воевать тут не с кем… будет резня. Может, Бог будет милостив, и мы спасем души некоторых из язычников до того, как…


Когтистая рука бабули впилась в запястье Э-Ви.

— Сбежала? — заклекотала афсийка, — пошла торговать собой? Решила опорочить порог дома Ба? Чужие мужчины, арут!

Поймав на себе сочувственные взгляды кельхитов-проповедников, Эвента покорно позволила отволочь себя домой.


Она не слышала речей старухи, не видела ничего вокруг. Все, о чем думала, была армия воевод Элдойра, снова появившаяся в Черноземье. Когда-то ее семья бежала прочь от налогов на эту самую армию, но сейчас Эвента готова была заплатить любую цену. Только бы вернуться к своим.


Дома старуха Гун недолго возмущалась непотребным поведением рабыни и вскоре отошла, радуясь удачному базарному дню. Раздав корм животным, Э-Ви, все еще под впечатлением беседы с кельхитами, принялась подметать двор.

— Не мети от себя, — приказала бабуля, отбирая веник у Эвенты, — мети к себе.


Она уселась на топчан под орехом и довольно потерла ноги, затем принялась чистить овощи.

— Когда духи ночью выходят и ходят по земле, — заговорила тем временем старуха, и голос ее монотонно звенел в полуденном зное, — они ищут грязные места и скверные дома. Там, где грязно, где плохо мыто, где ругают и проклинают, они находят себе пищу. Там, где женщины обманывают мужей, а мужья приносят домой грязныеденьги — злые духи.


Ястребиный взор старухи Гун был устремлен куда-то вне времени и пространства. Эвента слушала — и вспоминала Пустоши между Таворой и Тарпой. Разве злые духи могут остановить армию! За сколько пройдут всадники через Междуречье? Дойдут ли?


— Отогнать злых духов можно, если рано вставать, — продолжила бабушка, — если не держать скверны в домах и не оскорблять огонь, воду и землю, не ругать ветер и не носить в себе грех. Добрых духов можно привлечь, если в доме звучит детский смех, — голос ее погрустнел, — если женщины дома встают и, украсив себя, идут за водой до того, как проснутся мужья и сыновья.


Она вздохнула. Теперь ее сиреневые глаза смотрели в то время, когда она жила в большом доме — время молодости и зрелости; время, когда она сама, вставая, украшалась и шла за водой. Эвента словно видела это собственными глазами. Впервые она испытала к старушке сочувствие. Не то, которое ей положено было испытывать — как к любому пожилому члену общества. Перед ней была старая женщина, много испытавшая, прежде чем оказаться в тупичке Ба селения Тарпа. А впереди предстояло гораздо большее испытание, о котором Эвента хотела бы, но не могла поведать.


Кашлянув, бабушка Гун продолжила своим ровным голосом:

— Спать нужно в ту сторону головой, где солнце скрывается из вида. Там, где горит огонь, нельзя хранить воду. Если у хозяйки есть раб или собака — им нужен отдельный загон; нельзя держать их с чистыми животными…


Ба Саргун вернулся через месяц. О том, что он возвращается, предупредил его дальний родственник по линии Ба. Бабушка Гун была во всеоружии. Вычистив все закоулки двора и дома, она извлекла парадные покрывала и коврики и вызывающе сдвинула обе кушетки в большой комнате вместе, а сверху постелила красное толстое одеяло.


Из своего бездонного сундука она извлекла ворох одежды и заставила Эвенту облачиться в одно из платьев — неудобное и плохо сшитое, но весьма богато украшенное.


Наконец, во дворе раздался знакомый свист — это Ба Саргун приветствовал ручных попугаев у соседей — и широкими шагами мужчина вошел в свой дом, ожидая привычных приветствий. Войдя же в дом и поставив копье у двери, он повернулся к бабуле Гун — и так и застыл, открыв рот.


Бабуля восседала на сундуке с решительным видом, а перед ней — и перед очагом — стояла Эвента в наряде афсарской невесты, и лицо ее было скрыто желтым шелковым платком.

— Ну-ка, приветствуй мужчину, — доброжелательно подсказала бабушка, не двигаясь с места, — подай ему воды.


Э-Ви поспешила исполнить ее указания. Машинально отхлебнув из кружки, Саргун оглядел преобразившееся жилище, вопросительно посмотрел на бабушку — но, кроме воинственного выражения, не разобрал ничего, посмотрел на свою рабыню — но она упорно глядела в пол перед собой, и, наконец, сел у очага, ожидая объяснений или хотя бы обеда.


Бабуля Гун, удовлетворенная первым впечатлением, велела девушке удалиться в комнату, задернула за ней занавеску — теперь это была толстая и сплошная штора из тяжелой ткани — и строго посмотрела на внука.


— Милость духов с тобой, бабушка, — слабо произнес он и кивнул в сторону комнаты, — это что?

— Ты будешь делать ей ребенка, — тоном, не терпящим возражений заявила старуха, — духи Ба признали Э-Ви, и она тоже хозяйка очага.

Саргун вскочил с места, но клюка старухи уперлась ему в грудь.

— Стыд перед всем народом, когда в доме есть женщина и нет детей, — грозно продолжила старуха, — бесплодие поразит посевы и скотину. Никто не даст тебе больше жену. Соседи будут показывать пальцами. Дети будут кидать камни.

Саргун зарычал, обнажая зубы.

— Соседи могут провалиться в зыбучие пески. Что затеяла?

— Я стара, — сказала бабуля Гун, — мое место у очага не должно пустовать, если я заболею или умру. Я научила ее, я буду учить дальше. Она рабыня и взята с чужого берега, но она лучше, чем то, что ты точно так же можешь купить на этом берегу.

— Не хочу я ее, — пробормотал Саргун. Бабуля безрадостно засмеялась.

— Я стара, но не глупа. Когда ты был маленький, ты воровал у меня из-под носа леденцы из сахара. Ты думал, я не вижу. Я видела тогда. Я и сейчас еще не ослепла.


Договорив, старуха повернулась к внуку спиной и величаво удалилась за свою занавеску.


Ба Саргун вошел в свою комнату. Обстановка не сильно изменилась с тех пор, как он уехал, разве что ненавистная вторая кушетка переехала к его собственной, а ящик с домашним скарбом переместился на ее место.


Это было убогое жилище, но это было его жилище.

Интересно, какими глазами смотрит теперь на все вокруг его рабыня? Она сидела молча, как изваяние, на краешке кушетки, сложив руки на коленях. На низком столике перед ней стоял его обед. У Афса заурчало в желудке. Он был страшно голоден.


— Полей мне воды, — буркнул он и тщательно умылся.

Обедал он молча. Еда показалось ему самой вкусной, что он когда-либо пробовал — дорога действительно была непростая.

Раньше он насладился бы трапезой, но сейчас его страшно раздражала ситуация, когда Эвента сидела рядом под свадебным желтым платком и молчала. В принципе, против молчания он ничего не имел, как и против желтого цвета. Но все вместе — бабушкина отповедь, перестановка, свадебный наряд на рабыне — составляли сокрушающую обыденность картину.


Поев, он сыто рыгнул, вытер лицо и хотел уже вытянуться и уснуть, когда вспомнил, зачем украшен дом и везде развешаны амулеты.

— Ложись, — тяжело вздыхая, приказал он Э-Ви и устало принялся раздеваться.

Вздремнув пару часов, он обнаружил Э-Ви всё так же возле себя. За занавеской бесшумно, что было для нее нехарактерно, возилась бабуля Гун. За окном играли соседские дети, а тени на полу подсказывали, что близится закат. Потянувшись и пробудившись окончательно, Саргун отметил про себя, что уж сегодня-то он никуда не двинется с места.


Эвента пододвинула столик к краю кровати, и он потянулся за кружкой.


Как же все-таки прекрасно вернуться домой! Выспавшись, он подобрел и был настроен переосмыслить изменения в распорядках дома.

— Хозяин Ба, — подала голос Э-Ви, — бабушка сказала, мне можно обращаться к тебе.

Он нехотя кивнул.

— Ты был на западе?

Снова кивок.

— Ты зол на меня?

Мужчина недоуменно посмотрел на рабыню. Она всё так же смотрела в сторону. Сердце у Ба Саргуна не было каменным, и он сжалился над сулкой.

— Нет, — потом добавил, — если я злой, то сам по себе злой. На соседей злой. На «никогда нет денег» злой. На тебя нет. Сейчас нет. Слишком устал.


Она кивнула, а затем — Ба Саргун дернулся, когда она прикоснулись к нему сзади — вдруг начала трогать его, мять его шею, спину и плечи, и это было очень приятно.


«Еще один арут, — про себя вздохнул Саргун, отчаявшийся что-либо понять в рабынях и западных женщинах вообще, — но пусть она это делает». Он закрыл глаза и отдался ее нежным рукам.

Дальше, чем в этот раз, на запад он никогда не забредал. Никогда раньше не представлял, что мир так обширен и многообразен. Глядя на женщин, закутанных в покрывала, как то, что было на Э-Ви в день ее покупки, он множество раз задумывался, многие ли из остроухих женщин похожи на нее. Может быть, они все?


За окном постепенно смолкали звуки дневной жизни. Ухали совы. Кое-где кричали ослы. Бабуля Гун, спев и принеся подношения духам очага, ложилась спать и шумно возилась в своем углу, охая и кряхтя. Дождавшись тишины и темноты, Э-Ви выскользнула из своей рубашки и осталась обнаженной — Саргун чувствовал спиной прикосновение ее груди к своей коже.

Делала бы так Фоска, спрашивал он себя? Или её старшая сестра?


— Почему твой народ такой странный? Или это ты странная? — спросил он, не открывая глаз, — или много одежды, или совсем голая.

Мелодичный тихий смех был ему ответом.

— Потому что здесь нет никого, кроме тебя.

— Ну и что.

— Мне одеться?

— Нет.


Какая разница, в самом деле. Всё равно спустя какое-то время он снова захочет ее, и очень может быть, она захочет его даже раньше. А в эти минуты он запрещал себе даже в мыслях произносить «арут», потому что это понятие было неприменимо к ней и ко всему, что она делала. Все в ней было не так, непривычно, неправильно, как ни ряди ее в афсарские рубашки и не крась в зеленый цвет. Это-то и манило.


Совсем стемнело, и Саргун улегся на одеяло, повернулся к ней спиной, которую она теперь гладила — пальцем обводила татуировки и шрамы, что отчего-то любила делать.

— Хозяин Ба, — раздался снова ее голос, — а то платье, что дала мне бабушка сегодня. Это платье для невесты?

— Да.

— Его и свободные женщины носят?

— Да.

Обдумав и оценив услышанное, Э-Ви замолчала, прижавшись к его плечу сзади.

— Если духи одобряют женщину, она может надеть его, — пояснил на всякий случай афс.

— А кто раньше носил его? — любопытство зазвучало в нежном голосе рабыни.

— Моя мать.

Снова она перестала возиться и приутихла.


— А у тебя есть мать? — вдруг услышал Саргун собственный голос. Девушка улыбнулась. Он чувствовал это даже в темноте.

— Я мало знала ее. Когда отец умер, она нанялась в войска и ушла. Она редко приезжала. Потом ее убили.

В голосе девушки была лишь безмятежность далеких воспоминаний, но Саргун подскочил на ложе, сбросив ее руку со своей груди.

— Женщину? Убили? На войне? — поразился он, — это правда? Ты правду говоришь? Что она сделала, что ее убили?

Эвента хмыкнула, потом, должно быть, что-то припомнила.

— Наверное, попала в засаду, — неуверенно сказала она, — или что-то в этом роде.

— Ее звери убили? Или ошиблись? Или болезнь?

— Она была воительницей. Она воевала. Из каждой семьи призывали тогда в ополчение…


На всякий случай она повторила это на хине. Саргун улегся назад, пораженно думая над ее словами.


Женщины в самом деле воюют. Воины. Настоящие, неподдельные, носят оружие и убивают, и другие убивают их, не видя в этом ни удара по собственной чести, ни какого-то особого греха. Но для воина Афсар оружие и женщина — это был арут, из тех, что не укладывались в мировоззрение и ломали его целиком и полностью.


Много лет после сражения при Таше Ба Саргун чувствовал холодок, когда вспоминал нежное лицо воина, что лежал перед ним мертвый в пыли. У мужчин не бывает таких лиц, откуда бы ни вели они свое происхождение. И теперь мужчина понял, что это в самом деле была такая же женщина, как Э-Ви или ее мать.


Ему захотелось рассказать о Таше Эвенте, но он заставил себя побороть это желание. Колдунья она или нет, может, она и обманула духов бабушки Гун, но ему не стоило слишком раскрывать перед ней грудь. Если она и так не была открыта нараспашку уже давно. Женщины-воины! Саргун пытался увязать это со своими представлениями о допустимом и терпел провал.


Саргун размышлял над этим некоторое время, затем нашел, что лучше Эвенты никто не расскажет о странных обычаях западного народа.

— А ты тоже… Хотела бы стать воином? — спросил он ее, не зная, что будет делать, если она ответит «да». Но к его облегчению, она пожала плечами.

— Нет, зачем же? Мой брат был воином. Это горький хлеб. И его не бывает много.

— Ты говоришь как мы, — заключил Саргун, глядя в потолок и закидывая руки за голову, — странно. Ты не скучаешь по своему народу. Не скучаешь по своей земле.

— Я жила не на нашей земле, — раздалось глухо вдруг со стороны Э-Ви, — мы пришли в Тавору только несколько лет назад. До этого жили далеко на Западе.

— Еще дальше? — поразился Саргун, начинавший прозревать относительно масштабов своего невежества.

— Так далеко, что этот путь не пройти пешком за сто дней, даже если не будешь спать и есть.


Не в правилах Афсар было сомневаться в правдивости речей говорящего, тем более, когда этот говорящий находился в его собственности. Саргун честно попытался представить себе расстояние, которое не смог бы преодолеть за сто дней пути. Получалось много.


Он никогда не знал о существовании науки географии. Его познания ограничивались практикой, и должно было бы их хватить, живи он, как все вокруг — прилежно занимаясь торговлей, женясь на дочерях соседей и ездя верхом на ишаках. Но мир вне края Афсар по-прежнему влек его к себе.


Даже после Ташских сражений. Особенно после них. Опытный, страшный, казавшийся непобедимым противник, проникший на территорию непокоренного племени, разметал обученных воинов Афсар, как ураган — песчаную насыпь. Враг умел действовать сообща, планировал все свои действия заранее, переговариваясь на дальних расстояниях. Враг не гнушался обманом и подлостью, и все наивные представления о честной войне у тогда еще совсем юного Саргуна рассыпались в прах. И арут говорил, что враг бесчестен и потому проиграет. А жизнь доказала обратное: на землю Афсар пришли непобедимые воины.


Ба Саргун не оставил мечту стать однажды настоящим воином — лучшим, чем был. Беда была лишь в том, что кроме него, в живых не осталось никого, кто разделял бы его мечту. Их всех, казалось, устраивало оставаться прежними. А те, кого не устраивало, снимали перевязь воинов и становились торговцами, уезжали на юг.


Саргун повернулся на бок спиной к девушке и напряженно размышлял. Вне всякого сомнения, то, что он узнавал в дальних поездках, собирал по крупицам и бережно хранил в памяти, это уже много. Но вот она, все более чужая с каждым днем — и все больше своя — знает много, много больше о том мире, откуда пришли захватчики, разгромившие Афсар с легкостью.

Учись у врага, говорили старики. Хороший враг научит большему, чем плохой друг, а лучше них обоих — хороший друг. Была ли рабыня его другом? Он не знал. Но и врагом считать не мог.


Решив для себя окончательно, Саргун повернулся к Э-Ви.

— Э-Ви, — сказал он едва слышно, — расскажи мне о той земле, откуда ты пришла. Расскажи мне все, что ты знаешь, о тех землях, где я не бывал. Духи развязали тебе язык. Больше не молчи. Говори.

— Я не…

— Сколько знаешь. Сколько сможешь.

Чего она только ни рассказывала! О белых городах, о реках, полных пресной воды, о заливных лугах. Саргун слушал и не верил. Эвента видела по его лицу, что доказать свои слова она не сможет в одиночку.


— Спроси, кого хочешь, хозяин Ба, — предложила ему Э-Ви. Видимо, афс послушался ее совета, потому что стал часто исчезать в базарные дни. Где он пропадал, девушка узнала, когда он позвал ее с собой спустя недели три. Точнее, сделал так, что она сама попросилась пойти.


— Приехал большой караван, — сказал Саргун, — издалека. Из-за большой реки и черной земли. Привез много всего.

Эвента встрепенулась.


— Можно мне пойти с тобой? — спросила она у хозяина. Он оглядел ее, словно впервые увидел, подумав, милостиво кивнул, хотя бабуля Гун поджала неодобрительно губы.

.это был лучший для Э-Ви день в Тарпе. Она видела своих. И дело было не в одеждах и даже не языке. На красивых скатертях лежали товары, так трогательно знакомые ей: книги, гадательные руны, трубки для табака — предмет пока небывалый для Афсар, ножи, ножны, кожаная высокая обувь и целый ворох одежды, среди которой попадались как везде носимые рубашки из грубого полотна, так и настоящие сульские вуали из жатого шелка.


Она не смотрела на цены, не искала покупки. Все, что нужно было ей, лежало здесь — зримое вещественное воспоминание о мире, который был в сто тысяч раз больше, чем тупичок Ба, его колодец, козы и соседские сплетни.


Ба Саргун, переговорив с несколькими продавцами, внимательно наблюдал за ней, но Эвента его не видела. Руки ее перебегали с одного предмета на другой, ласково прикасались к символам жизни, недоступной, но по-прежнему манящей. Она не успевала расстроиться — знала, на это будет еще время. Потом, долгими дождливыми ночами.


Наконец, Саргун не выдержал собственного правила о молчании.

— Это что? — ткнул он пальцами в переплет книги, — письмо?

— Книга, — поправила Эвента и повторила для верности, потом попыталась отыскать аналог в речи афсов, — большое письмо.

Он ткнул пальцем в следующий фолиант.

— А это?

— Другое большое письмо.

— Одного мало?


Каждый раз, отвечая на его вопросы, она с одной стороны радовалась тому, что больше всегда молчать не нужно, с другой стороны — огорчалась его дремучему невежеству, и, конечно, бывало, едва сдерживалась от хохота. Но терпеливость — достоинство учителя, как говорили на западе, и Э-Ви старалась стать хорошим учителем.


— Книг много, — пояснила она, — в них память о том, что было и рассказы о том… Как все делать правильно. Ты можешь что-то забыть, но в книге написано, и ты всегда можешь открыть ее снова и прочитать. Так мы ничего не забываем.


Оценив это, Ба Саргун задумался, оглядывая прилавок. Затем, не поворачивая головы, метнул на рабыню косой взгляд.

— Теперь иди домой. Вот, возьми — и купи сладостей и чего захочешь.


И сунул ей в руки две медные ногаты, после чего повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен.

Два с лишним часа Ба Саргун провел у прилавка торговца книгами, амулетами, благовониями и принадлежностями для черной магии. Для Афсар все эти предметы были атрибутами некоего колдовства — но теперь Саргун понимал, в чем особая ценность больших писем, над которыми так тряслись остроухие и которые так дорого стоили перевозчикам караванов.


Знания! Бесценные знания, дороже оловянных безделушек и оливкового масла! Приходящие из-за черной земли, в виде больших писем, каждый раз разных — Саргун специально проверил это, даже обнюхал их под равнодушным взглядом торговца.

После хорошего заработка оставались еще деньги. Хозяйство впервые за годы не находилось на грани полного упадка. Он собирался купить подарок бабушке. И рабыне. Бабушке — отрез ткани, который она спрячет в сундук, Э-Ви — какую-нибудь безделушку или сандалии, может быть. Но теперь его манили большие письма, на которые так жадно смотрела девушка.


Он пожалел, что отослал Э-Ви домой. Гордость гордостью, но она могла бы подсказать, что именно следует искать на прилавке.


Заметив его изменившийся взгляд, торговец поспешил к потенциальному покупателю.

— Господин желает причаститься глубин науки? — затараторил он с веселыми интонациями зазубренные фразы, — господин желает проникнуть в тайны мироздания? Быть может, господин желает найти отдохновение души в веселых историях из жизни прошлых веков? Здесь товар на любой вкус! И на любой кошелек, — добавил он тише, чтя негласный запрет на произнесение слова «дешевый» в момент рекламы.


Саргун хмыкнул, не желая показывать заинтересованность, но это был опытный торговец.

— Вот здесь, изволите видеть, — вел сул рукой над прилавком, — бесценные рукописные вариации книг пророчеств и толкований Писания; само Писание, конечно, вы найдете в храме или у проповедника абсолютно бесплатно, — он нажал голосом на этих словах, — а за скромную цену вы можете постичь больше из науки богословия.


Видя равнодушие молчаливого афса к теме бессмертия души, торговец приободрился еще больше.

— Здесь, во втором ряду, книги наук, которые нам, грешным, не во зло было бы изучать больше, отвлекаясь от мирской суеты и добывания пропитания. Вот изволите видеть комментарий о движении небесных тел, это новая книга, всего лет восемь как изданная под редакцией университета Таила…


Незнакомые слова надоели Саргуну, но он все еще надеялся разобраться в товаре сам.

— Это, как видите, книги историй и сказаний — упоительные вечера обеспечены вам, супругам, гостям! — тон пройдохи-купца потерял всякий намек на нудную почтительность к наукам, — история о том, как вор проник в сокровищницу Гавани — и нашел там разъяренного дракона; вот сказки женской половины Золотого Дворца на Лукавых Землях. А здесь трактат о любви известного ценителя наслаждений и удовольствий Мастера Лувиэля! И, разумеется, сказание о доблестном рыцаре по имени Волчок-хвоста-Клочок, перевод с сурта, в семи томах, с иллюстрациями!

— Ты умеешь читать? — спросил Саргун, прерывая поток речи. Торговец угодливо улыбнулся, — какая книга была та, что ты читал первой?


Торговец снова улыбнулся во все зубы, демонстрируя непонимание вопроса. Ба Саргун отчаянно надеялся как-то скрыть тот факт, что желает учиться читать — он и от себя пытался это скрыть.

— Дети, — вдруг пришло ему в голову, — моя жена хочет учить детей читать. Какая книга нужна для этого?


Торговец понимающе закивал. Ловкие пальцы его извлекли совсем тонкую книжицу из стопки точно таких же, аккуратно лежащих в углу.

— Это простейшее алфавитное чтение, — скороговоркой заговорил он, — на сурте и хине. Какой язык будут учить дети господина?

«Духи, помогите мне», взмолился про себя Ба Саргун. Наугад ткнуть он опасался.

— Язык запада, — пробурчал он едва различимо. Торговец взял платочек из тонкого хлопка и распахнул перед носом Афса первую из книг.

— Изволите видеть, книга красочная и оформлена доступно. Любой желающий овладеет навыками письма и чтения на хине в кратчайшие сроки…


Восемь монет! Ба Саргун возвращался домой, и голова его гудела. Даже самые простейшие знания стоили дорого, хотя до сказок и фривольных иллюстрированных трактатов о любви им было далеко.

«Трактат, богословие, университет… — повторял новые слова Ба Саргун, досадуя на весь белый свет и себя самого, — знать бы еще, что это. Наверное, я все понял не так. Э-Ви рабыня и дикарка — я-то помню, как она не умела мыть руки! — но… она знает эти слова, а я не знаю».


Холодок недоверия прокрался в его душу. Ведь могло быть так, что за внешней покорностью рабыни скрывалось лютое презрение и злоба на неграмотного хозяина. Возможно, это важно для остроухих жителей западных земель. Все может быть.

Дома он застал бабулю Гун, разбиравшую принесенные домой продукты и расписные глиняные тарелки, но Э-Ви нигде не видел.


Нашел он ее во внутреннем дворе, где она чистила что-то уксусом. Подняв глаза на хозяина, девушка встала приветствовать его. Он сделал знак рукой.

— Э-Ви, я принес кое-что, — сообщил он, открывая мешок, — это будет храниться у тебя.

И протянул ей книгу.

***

Сначала Эвента не поверила своим глазам. Ей подумалось, это какая-то шутка, если бы только у афсов наличествовало чувство юмора. Но нет, казалось, серьезности Ба Саргуну не занимать.

Как выяснилось, не занимать и терпения, и усидчивости. За одну неделю он освоил смысл азбуки. За вторую — научился складывать слоги и читать простейшие слова. Усложняло обучение то, что и сама Эвента на срединной хине говорила не с самого детства, пользуясь чаще диалектом своего народа, а у Афсар и вовсе не было собственной письменности.


И тем не менее, афс Саргун пытался учиться. Письмо давалось ему хуже чтения и произношения, руки не привыкли к тонкой работе, и он потел от напряжения, выводя сложную вязь на песке под каштаном.


Учеба днем так утомляла его, что ночью он засыпал, стоило лишь лечь на продавленную кушетку. Эвента удивлялась его старанию. Зато бабушка Гун не одобряла их, особенно то, что ее внук терял аппетит, был занят дикарский грамотой и ночью, вместо того, чтобы думать о чести рода и делать детей, спал как убитый, сраженный в борьбе с письменностью.


Но точно так же, как раньше он молчал, теперь он задавал вопросы. Он задавал бесчисленное множество вопросов — и иногда такие, на которые ни Эвента не знала ответов, ни книг не существовало.

— Что такое эти знаки? Зачем здесь стоит точка? Почему зверь и птица — это «оно», если есть самки и самцы?

И она терпеливо отвечала, стараясь объяснять лаконично и доступно:

— Это титлы. Точка — это начало имени. Птицы и звери — это «оно», пока ты не подойдешь ближе, чтобы узнать, самка это или самец…

С последним не особо получалось.

— А если птица улетит? — спрашивал опытный охотник.

— Тогда останется «оно».

— Но если это была самка — так и останется самкой.

— Но ты не узнаешь об этом.

На мгновение Ба Саргун задумался, затем лицо его озарилось светом новой мысли:

— Э-Ви! А если птица не улетит, и стрела поразит птицу, но пока я буду ее искать, прибежит шакал и съест нижнюю половину птицы, это будет «оно»? или мне сначала придется убить шакала и убедиться?..

— Тогда… — начала было Эвента говорить, но потом догадалась оглянуться на Ба Саргуна. Он давился от сдерживаемого хохота. Э-Ви открыла рот, но не могла ничего сказать.


Афс шутил! Этого ей еще видеть не доводилось. Она залилась смехом, и тут же рассмеялся и он.


Постепенно ей удавалось объяснить ему и более сложные понятия. И большинство из них Саргун подвергал беспощадной критике, да такой, что многие софисты знатных университетов Поднебесья начали бы чесать затылки, пытаясь достойно ответить. Пытливый ум прирожденного следопыта признавал ценность географии, астрономии, медицины, но напрочь отвергал достоинства истории и философии.


— Ты там была? — ворчливо спросил он, когда Э-Ви попробовала рассказать ему о битве за Элдойр, — ты видела своими глазами?

Ей пришлось признать, что тогда она была слишком юна и находилась далеко от белого города.

— Значит, это неправда, — убежденно продолжил Ба Саргун, — нужен кто-то, кто видел.

— Но он написал книгу об этом! Он там был!

— Все написали книги? Все, кто там был?


Эвента растерялась перед таким вопросом. Насколько она знала, едва ли не половина воевод белого города писать вообще не умели и не видели в том особой нужды.

— Значит, голос одного ценнее остальных? А почему? — видя ее замешательство, рассудил Саргун, — или письмо одного… Нужно спросить всех.

— Книги писали многие, — неуверенно возразила Эвента, — это была великая война. Книг о войнах очень много!


Тут уже настала очередь Ба Саргуна задуматься. Но свои соображения он удержал при себе.


В следующем месяце Ба Саргун окончательно простился с заветной мечтой когда-либо жениться на Фоске Муи. Или на ее сестре. Или на ком-либо еще, за кого пришлось бы платить.

Он долго смотрел на столбики монет на столике у очага. Шесть по пять и еще двенадцать. Шесть по пять — на мечту, двенадцать — на дом и быт. Саргун упрямо сжал челюсти, прикусив губу, постарался остановить сам себя, но…


«Прощай, Фоска, — грустно осознал Саргун, сжав монеты в кулак и бережно опуская их в кошелек, — вы все того не стоите». Решительно облачившись в кожаную перевязь и парадные штаны, нанеся зеленую краску особо тщательно и сердито растрепав волосы, он отправился на базар.


К несчастью, торговец его узнал.

— Господин, — учтиво поклонился он, и буквально расстелился по прилавку, — как Ваше здоровье? Как успехи в науках у достойных наследников? Не сомневаюсь, вы оценили по достоинству качество предлагаемого мной эксклюзивного товара — и я счастлив лицезреть вас вновь.


Он принялся перечислять новинки, привезенные в Тарпу, но Ба Саргун его не слушал, изредка откликаясь на упоминание цен.

Сжав кулаки, он пристально всматривался в обложки книг, с удивлением обнаруживая, что может прочитать некоторые названия!


Пораженный, афс застыл на месте. До сих пор ему казалось, что вся его учеба была сплошным миражом — черчением бестолковых символов на песке и притворством, но сейчас он вдруг смотрел на знаки на книгах, и узнавал их, словно перед ним были старые знакомые.


На-у-ка ал-хи-ми-и, прочел, волнуясь Саргун, ощущая в коленях нечто, недостойное настоящего воина. Он поднял взор на угодливого торговца, который токовал сам с собой, перечисляя все новые и новые достоинства своего товара.


— Я хочу купить книгу историй, — услышал свой голос Саргун и насупился, желая придать тем самым больше твердости своему намерению, — мне нужны истории. Из тех, что на самом деле.

И вновь торговец не удивился запросу покупателя.


— Вы желаете истории забавные? Волнующие? О подвигах? О сражениях? Быть может, истории о подвигах не столь ратных, сколь сердечных? Истории поучительные или развлекательные? Истории те, что можно прочесть даме сердца и разжечь в ней желание? Разнообразные истории в сборнике?

— Да! — краснея от умственного перенапряжения, рявкнул Саргун, надеясь, что торговец умолкнет наконец.


Торговец умолк, глядя на афса как-то подозрительно доброжелательно.

— Только без картинок, — поспешно добавил Ба Саргун, памятуя о том, что книги с картинками — дороже; об этом неоднократно упоминала Э-Ви. Торговец прищурился…


С базара Ба Саргун уходил, ставший беднее на двадцать пять монет — духи зла ополчились на него в тот день! — но богаче на целую толстую книгу. Настоящую. Живую.


========== Отступление ==========


Слова. Книги. Живые и манящие.

Даже добыча охотника, даже черепа врагов так не завораживали прежде Саргуна. Ему казалось, кто-то снял веревку с его шеи и отпустил на волю после многолетнего плена.


В том, что книга жива, Ба Саргун не сомневался с того дня, как взял в руки первую. Она не только пахла совершенно по-особенному, она еще и менялась — от страницы к странице, то веселая, то грустная, то — заставляющая учащенно дышать или даже расстраиваться едва ли не до плача.


Ба Саргун был во многих стычках и одной настоящей битве, но никогда не думал, что слово обладает подобной властью. Властью большей, чем сила мышц и металла. Читая повесть о рыцаре Миртиэле, он переставал дышать на каждой странице, вздрагивал от каждого удара по герою, словно он пришелся по нему самому и вместе с ним ненавидел коварного колдуна, похитившего сестру Миртиэля. И хотя сам он мог пока едва ли осилить две страницы убористого текста, Э-Ви читала бегло и с выражением, и слушать ее мелодичный голос было одно удовольствие.


Глупость рядом с нищетой! — готов был взвыть Саргун, когда дядя Муи отозвал его в сторонку и угодливо, слащавым тоном попросил одолжить ему чтицу на вечер для гостей, отмечавших помолвку племянницы. Бабушка Гун, подозрительно относящаяся к чтению и грамоте вообще, ахнула, увидев шесть монет, заработанные Эвентой чтением. Гости умирали от хохота и рыдали в голос над «Приключениями Сульского Вора в Гареме Золотого Царя», и приглашения посыпались одно за другим.


Ба Саргуну приключения воров, хитрых торговцев и ловких мошенников тоже нравились, но вот истории «Спальни леди Мары» он слушать не мог, потому что леди Мара на страницах книги еще не успевала раздеться, а он уже волок Э-Ви на кушетку. Слишком уж подробно и любострастно описывал неизвестный писатель прелести развратной красавицы, и очень выразительно Эвента умела читать…


Со времен Ба Саргун заметил также, что незнакомые слова все реже остаются непонятными. Оказалось, их смысл можно уловить, вчитавшись, даже и не спрашивая рабыню. Но были и такие, что всё равно требовали пояснений.


Слово «свобода» значило, например, совсем не отсутствие клейма и веревки. Оказалось, что на землях западного народа раб может ничем не отличаться от хозяина и даже быть богат; и даже и так может быть, что у раба есть свой раб, а у того — свой, и так далее. И это называлось «сословие», но как согласовать это понятие с понятием «свобода», Ба Саргун понять так и не смог.


Было слово «граница», и было сочетание «граница чести». Саргун волновался, но понять, где эта самая граница проходит, тоже не смог. Много было сложных слов, не имеющих аналогов в наречии Афсар. Много было странных понятий и много было тех предметов и явлений, которых в обществе Синегорья или Тарпы просто не существовало, чтобы привести их в пример.


Замок. Столица. Монахи. Городской дозор. Иллюминация. Плотина. Корабль. Баллиста. Слов, которые обозначали нечто, неизвестное Саргуну, накопилось столько, что свободного места на глиняной поверхности сарая с козами уже не хватало. Пришлось сшить вместе несколько кусков тонкой кожи и писать углем. А слова все прибывали и прибывали. Вместе с ними открывались и удивительные тайны. Выяснилось, что одно и то же слово может обозначать несколько предметов и явлений. Что на разных языках одно и то же явление называется по-разному и по-разному оценивается. Что существуют слова-арут, произносить которые нельзя, но они все равно существуют — тут Саргун окончательно сделал вывод о безумии западного народа.


А что было, когда он выяснил, что книжные слова умеют лгать! Вот леди Мара со страниц книги, например, как и безымянный Вор — все они оказались персонажи вымышленные. Никогда не жившие. Саргун всерьез и надолго обиделся на автора. Зачем, зачем он узнал правду, и отчего автор не мог написать что-нибудь о настоящих героях! И как жить теперь, когда тех, любимых, на самом деле не существует!


— Хозяин Ба, так уж заведено, — робко возражала Эвента, — не все из тех, кто описан в книгах, существуют на самом деле. И именно такими, как их описывают…

— Это ложь, получается, настоящий обман, — сурово высказался афс, — а значит, арут.

— Ну, раз арут, читать про леди Мару больше не будем.

Хитрая остроухая! Отказаться от чтения Саргун уже не мог.


Идиллия, воцарившаяся в доме Ба, отвлекла афса от печальных размышлений о судьбе племени. Шли недели, а он погружался в волнующий мир западных знаний, и не было ничего, что напоминало бы о приближении беды.

Беда никогда не приходит по расписанию.


Когда по самхитскому тракту на юго-запад потянулись первые повозки переселенцев-сулов, Эвента умчалась из дома под предлогом выпаса коз. Бросив обеих вместе с козлятами, она, глотая красную пыль и задыхаясь, едва догнала караван, уже покидавший предместья Тарпы. Ноги у сулки болели, при мысли, что назад придется идти пешком по той же неровной дороге, начинала болеть и спина.


— Братья! — окликала она переселенцев, но они, завидев ее, чаще отворачивались, чем прислушивались к ее выкрикам.

Наконец, один из остроухих уделил бывшей соотечественнице внимание. Лицо у него было усталое, в русых волосах запутались колючки.

— Хочешь со мной? — безнадежно спросил он и развел руками, — кроме этого осла, у меня нет ничего.

— Что там, на западе, через пустоши? — выкрикнула Эвента.

— Элдойр надавил. Воевода Туригутта идет.

— Одна?

— Она и две тысячи ее головорезов. Набрали добровольцев во многих селениях. Заняли Лерне Макеф и Тавору. Вот мы и уходим…


Тавора под воеводой Туригуттой! Эвента похолодела. Мысли о возвращении к родне, пусть даже чтобы сделаться уже их рабыней, рассыпались в прах. Даже если они еще живы, ловить ей в Таворе нечего после расквартировки войск. Да еще и с добровольцами, что значило буквально — разбойниками.


Слишком далеко от Элдойра и запада. Здесь войска любого государства могли означать только усугубление анархии.


Собеседник правильно истолковал замешательство Эвенты. Устало вздохнул и потер лицо. Щеки его чахоточно алели, и выглядел он паршиво.

— Мы уйдем в Самху, — сообщил он, — к морю не пойдет даже Туригутта. Можно надеяться, что там от нас ничего не будет нужно, ни налогов, ни пошлин. Ты с нами?

— Я всю жизнь бегу куда-то, — пробормотала сулка, — и все равно догоняет то, от чего бегу.


Переселенец недобро усмехнулся.

— Беги и сейчас, девушка, — посоветовал он от души, — так далеко, как унесут ноги. Если есть у тебя еще кровь в жилах и немного рассудка в голове, беги.


Следующие три дня Эвента не могла есть и спать. То и дело она просыпалась среди ночи, подскакивала на своем месте и бросалась смотреть на запад: не горят ли костры? Не видно ли армии? Не кричат ли с западной стороны боевой гимн белого города?


На седьмой день напряжение достигло пика, а на западном горизонте появилась пугающая красная полоса. Полоса все ширилась и ширилась, пока не превратилась в столб пыли, похожий на те, что вызывали к жизни степные смерчи.


— Пыльная буря? — заметила бабуля Гун. Эвента же, почти онемев, отрицательно покачала головой. Жеста ее никто не заметил. Сомнений у девушки уже не было.


Буря. Это буря, но не из пыли. Нет ничего реальнее и опаснее бури, что надвигалась на Тарпу и Пустоши. Буря из стали и смерти. Армия восстановленного королевства Элдойр. Как наяву увидела Эвента вздымающиеся высоко копыта отборных коней, которыми славились штурмовые отряды, блеск кельхитских сабель, вьющиеся по ветру стяги восточных войск.


Как странно. Уроженка запада, она находилась в восточном краю Поднебесья. И боялась своих.


Хотя — своих ли? Пики, стрелы, копья и клинки не интересуются именами и родословными. Разве мало убивали свои своих? На памяти Эвенты такое постоянно происходило. Кто она теперь для голодных и озлобленных воинов Элдойра? Опять лишь добыча, женщина врага. Лучшее, что ее ждет, это ночи у общего костра, сиреневые ленты в волосах в знак распущенности и туманная перспектива найти рано или поздно постоянного покровителя. Остаться при нем до его выхода в отставку. Вместе с ним жить в его земельном наделе на краю света. Кто знает, куда занесет?


Была бы у нее ослепительная красота. Богатство. Были бы способности к предвидению или хотя бы умение их изобразить. Но таких, как она — десятки тысяч. Ничем не выдающихся. Хотя ее история и необычна, это не спасет ее и не поможет пешком преодолеть Пустоши и Черноземье, перебраться через великие реки и добраться… куда же?


Не совсем соображая, что делает, Эвента вышла со двора. В начале тупичка Ба играли дети. Где-то ревел ишак. Мерзко завывала чья-то собака. Стучал молоток: ленивый работник, два-три удара, минута тишины. Знакомые звуки быта. Скоро. Очень скоро. Столб пыли превратится в конницу, конница растопчет хлопковые поля, а оливковые деревья пустят на дрова для очагов. Очень скоро всех юных красавиц Афсар, а вслед за ними и всех, кто отдаленно смахивает на женщину, поимеют по два десятка грязных и грубых мужланов. А сестры-воительницы брезгливо поделят между собой украшения, хотя какие у афсиек украшения.


Ждать недолго. День? Два?

— Хозяин Ба! — выкрикнула Э-Ви вдруг и помчалась назад.

Домой.

— На старости лет я опять куда-то еду, — бормотала бабуля Гун и поминутно оглядывалась. Опасливо, внимательно, то и дело принимаясь бормотать заговоры, будто со спины на нее нападет не только армия, а все духи ущелий в придачу.

— Мы едем в Синегорье, бабушка. К дому предков.

— Я посадила лаванду на дворе!

— Она все равно бы не выросла.

— Сай Марут разворует мою кучу навоза…


Бабуля Гун ворчала. Ишак упрямился. Но вот Э-ви, насколько видел Ба Саргун, была абсолютно счастлива. Тихая, сидела она с его книгами в руках и загадочно улыбалась. Саргун досадливо дернул плечом. Теперь он понимал ее еще меньше. Явилась, растрепанная и в панике, пот смывал с нее зеленую краску, а ресницы слиплись от слез. Отчего плакала? Армия ее родственников спешила к Тарпе!


Афсар от родственников не бегали. Да и от врагов тоже не бегали. Ба Саргун проклинал день, когда привел сулку в дом. Все испортила, изломала. И его самого тоже.

— Хозяин Ба…

— Чего? — буркнул он, не оборачиваясь.

— Далеко нам ехать?

— Не знаю. Если не останавливаться, полтора дня.


Как раз накануне они изучали понятия расстояний и времени, и Ба Саргун потерпел очередной крах. Запутался он где-то между понятиями «полуверста» и «полчаса». Почти отчаялся. По крайней мере, разницу между пространством и временем он осознал. Злился опять на себя.


Что за невыносимое создание эта Э-Ви!

— А где мы будем жить?

И вопросы у нее невыносимые. Откуда самому Саргуну знать, где им жить теперь? На улице, должно быть. Под кустами ракитника. А может, в старом доме родителей. Хотя, когда настанет зима, его нечем будет топить.

— А что мы будем там делать?


Замолчит она или нет? Как будто он знает, что они будут там делать. И почему едет вообще. Почему нарушил арут, бросил товарищей, предпочел жизньсмерти. Утешало ли его, что семейства Ду и Муи безропотно снялось с места и отправилось вслед за ним, Саргун не знал. Даже то, что Фоска Муи была на расстоянии вытянутой руки, и вернулось желание стать с ней ближе.


Смотреть на нее в дороге было одно удовольствие. Она не задавала вопросов, не интересовалась ничем, просто покорно и молчаливо следовала за отцом и дядей. Делала свою женскую работу споро и ловко, варила похлебку и чистила овощи. Вытряхивала одежду. Мило улыбалась Саргуну, и эти редкие улыбки почти примиряли его с реальностью.


Если бы только можно было вытащить все, что ему нравилось, из остроухой рабыни, да и переселить в Фоску. Вообще вычеркнуть Э-Ви из мира, оставив на память очень немного. Ба Саргуну хотелось отдалиться от сулки, что он и пытался сделать, пробудив в себе прежние желания к Фоске Муи.


Не потому, что Э-Ви была плоха. Потому, что Э-Ви была чужая. Чужбина догоняла по следам, напоминая об этом. И Ба Саргун терялся в собственных мыслях на эту тему. Чтобы отвлечься, повторял про себя правила грамматики и спрашивал у рабыни новые слова. В такие минуты Э-Ви казалась ему книгой, только облаченной в тело живой женщины.


Бездонные знания прятались в ее светловолосой голове, и Саргун хотел выведать их все.


Политика. Правительство. Школа. Трон. Последнее слово его впечатлило, но разъяснение разочаровало. Оказалось, тот самый трон, которому служили, это всего-навсего сиденье, на котором расселся один остроухий, которому повинуются другие. И сейчас на этом сиденье сидел главный воин, которому подчинялись все остальные, лишь потому, что на сиденье сидел именно он. Ну бред же.


Еще бредовее было то, что воин, сидящий на сиденье за тысячи верст от Тарпы, вздумал вдруг отправить своих соратников через все Поднебесье в край Афсар. Зачем? Саргун силился понять и не мог. При всей ценности оливок и ковров, сам он никогда не поехал бы дальше Старого Прама даже за самхитскими лимонами. Должно быть, воин-на-троне очень любит оливки и финики, рассуждал потерянно Ба Саргун.


Еще удивительнее было то, что возглавляла врагов женщина. И Э-Ви, прилетевшая домой как ошпаренная, умоляла на коленях бежать, путаясь в словах и только объясняя больше жестами, что эта женщина опаснее тысячи мужчин.


— Говорят, она пьет кровь тех, кого побеждает, — захлебывалась Э-Ви в ужасе, — это сама воевода Туригутта! Хозяин Ба, никто еще не выжил в сражении с ней!

— Это всего лишь женщина, — возражал афс. Но рабыня не успокаивалась:

— Она не обычная женщина, Ба Саргун. Духи зла на ее стороне.


«Духи зла» в устах сулки убедили Саргуна, и он неохотно согласился с рабыней: должно быть, воевода Туригутта действительно опасна. А потом Э-Ви ничего не стоило убедить бабулю, что их настигает смерть, и вот теперь все семейство Ба в полном составе, включая коз и цесарок, двигалось с примкнувшими соседями к Синегорью.


Чтобы не сморил сон, Саргун расспрашивал Э-Ви о незнакомых словах, но злиться на нее ни на минуту не прекращал.

Кроме «трона» и «политики», были и хорошие слова, тем не менее. Мода. Это слово Ба Саргуну очень понравилось. Очевидно было, что у Афсар мода была. Нравилось афсу слово «популярность». Чудесное слово! Вот чего не хватало Ба Саргуну на собраниях воинов в Синегорье!


При бабушке перечитывать незнакомые слова из «Спальни леди Мары» Саргун не стал. Не стал и на следующий день, когда три семьи — Муи, Ба и Ду — разбили палаточный лагерь у Гряды. Но ждал, очень ждал мгновения, когда узнает их все.


Повеяло свежестью от горных речек, наполнявших каменистые неровные русла. Появились терновые кусты и разлапистые туи. Афсы с наслаждением вымылись, уступили место женщинам и разложили очаг. Уже видны были сопки Синегорья вдали. Погода ощутимо изменилась. На скалах все чаще можно было разглядеть вороньи гнезда. Их хозяева провожали путников внимательными взглядами.


Ночью у костра Ба Саргун не мог уснуть. Храп старого Ду мешал. Мешало и осознание того, что в палатке дремлет Фоска. Могла бы спать в его палатке, с его детьми. И помнил Саргун о том, что в Синегорье женщины дешевеют, а значит, надежда еще не потеряна.


Днем она смотрела на него. С прежним восхищением в ясных милых глазах. Она в нем не сомневалась. Или вела себя так, словно не сомневалась. Положила ему еду первому. Проигнорировала недовольство дядюшки Муи. Полила воду на руки, опередив со стремительной грацией рабыню. И красота, красота Афсар была в ее движениях. Фоска знала, что красива, любовалась собой и щедро делилась своей красотой с миром. Саргун таял, как масло на солнце, наблюдая за ней. Если побег нужен был для этого, пусть духи продлят дни побега!


Вот она, суть Афсар. Умение жить здесь и сейчас, сегодня, а значит, навсегда. Никакого угловатого рывка вперед. Сегодня то же, что вчера, тысячу лет назад и тысячу лет после.


«А все-таки духи ведут меня к земле предков, — задумался Саргун, глядя в небо, — может быть, не случайно туда придет и Фоска. И не случайно именно Э-Ви предупредила о нашествии своей родни». Прежнее недоверие к рабыне испарилось, хотя вопросы остались. Но лжи в ней Саргун не чувствовал, лишь отчаяние.


И он очень удивился, когда сзади к его груди прижалась теплая тонкая ладонь Э-Ви. Удивился и обрадовался. Снова разозлился на нее, уже с оттенком жалости и понимания.

— Пойдем, — он постарался подняться бесшумно, — здесь нельзя.

Вдали от костра было холоднее. Второе одеяло очень пригодилось. Ухал сыч. Где-то слышался шорох камней. Наверное, шакал ждет, пока костер потухнет и можно будет поживиться объедками.


Э-Ви была обнажена и горяча.

— Почему ты предупредила о нападении? — задал афс мучивший его вопрос. В темноте он не увидел ее лица. Услышал прерывистый вздох.

— Я не знаю, — прошептала она и прижалась к нему крепче, — а почему ты поверил?


Он оставил вопрос без ответа. Правда была в том, что и он не знал. Может, если бы он не поверил, ничего не случилось бы. Может, это на самом деле пыльная буря. И его еще проклянут за трусость и панику. За побег из Тарпы.


Значило ли это что-нибудь?

— Снова ничего нет, — вслух подумал он, закинув руки за голову и глядя в звездное небо, — ни дома, ни денег. Снова я плохой и бедный.

— Фоска? — хмыкнула Э-Ви из-под его руки будто неодобрительно. Саргун нахмурился.

— Откуда…

— Между тобой и ней как будто что-то есть.

— Это как?

— Не дружба. Другие отношения, — она заговорила на хине.

— А между нами? — Ба Саргун вскинулся, подмял сулку под себя и требовательно заглянул в лицо ей. В темноте не очень было понятно, что она испытывает, да и мужчина уже отчаялся это распознать. Видел упрямо сжатые губы и хмуро сведенные брови.

Это точно не дружба. Но и не вражда. Что это?


— Арут, — услышал он в ответ сдавленно такое знакомое слово, — между тобой и мной — арут.

— Арут, — растерянно повторил афс в полумраке над ней и вдруг лег рядом, не прикасаясь к ней. Смотрел в небо своими пронзительными черными глазами. Думал о чем-то. Потом снова придвинулся ближе, сохраняя тепло.


Эвента горько усмехнулась. Подумать только! Афс задумался о сути отношений, не прошло и двух лет после того, как он стал ее хозяином. Фоска Муи в двух десятках шагов. идеальная пара для воина-афса. Для его репутации. Для его семейного счастья.


Но он сейчас рядом с ней лежит, и черные лохмы спутаны с ее отросшими льняными волосами. И ее светлой кожи, пусть и под слоями въевшейся зеленой краски, касаются его неловкие большие руки. Странная нежность, похожая на ту, с какой Ба Саргун брал на руки новорожденных козлят и цыплят. Прикосновение к незнакомой новизне.


Множество новых вопросов, которые ему хочется задать. Которых он уже начал стесняться, чем дальше, тем сильнее.

— Говори, — беззвучно сложила губы в просьбу Эвента, не глядя на мужчину, — что хотел сказать, скажи.

— Спросить хочу.

— Я отвечу.

— Э-Ви, что такое поцелуй, — пробормотал, наконец, Ба Саргун.

Вытянувшись вдоль его тела, она приподнялась на локте и улыбнулась.

— Поцелуй — знак любви.

— Что такое любовь?


Она закусила губу. В языке афсов существовали двадцать оттенков слова «владеть» и не меньше для понятий «собственность», «деньги», «положение в обществе», но слова «любовь» не было. Когда она задумывалась об этом, Ба Саргун начинал казаться еще более далеким, чем обычно. Возможно ли испытывать то, смысла чего не понимаешь?


— Любовь бывает, когда мужчина и женщина ложатся вместе, — попыталась она нащупать нужное определение. Саргун пожал плечами, — нет, не это… Любовь… Когда бабушка говорит тебе поесть, а ты только что обедал. А она всё равно думает, что ты голодный. Или когда… Помнишь козу Рыжую? Помнишь, ее козла у дядюшки Муи зарезали, у нее пропало молоко на две недели? тоже от любви.

Саргун хмыкнул.

— Козлы. Бабушкины обеды. Это странное слово. Слишком большое. А где тогда этот знак?

— Знак? — растерянно переспросила Эвента.

— Знак любви?


Он обнимал ее лишь в поисках тепла и с трудом примирился с нежеланием рабыни просто лежать, не шевелясь, пока быстро удовлетворяет физическое желание близости. Он совсем недавно не умел читать, писать и почти не разговаривал — отдавал приказания и задавал прямые вопросы, на которые ждал коротких и четких ответов.


Но где-то внутри жила все та же душа, способная на чувства, и в это Э-Ви истово верила. Поэтому она приподнялась над ним, приблизилась к его лицу — освещенному лишь отблесками далекого костра и месяца — и медленно поцеловала.


Губы у него были жаркие и сухие. Он приоткрыл их несмело, поддаваясь ее настойчивости, и на какое-то время замер в неподвижности. Но затем, хрипло выдохнув, сбросил оцепенение, подался вперед и закрыл глаза, отдаваясь первому в своей жизни поцелую. В широкой, покрытой татуировками и волосами груди под руками Эвенты ухало с перебоями его сердце. Его руки жадно шарили по ее телу, теперь ему мало было поцелуя. Она торопливо скинула мешающее одеяло, затолкала его куда-то вниз, к ногам.


Он был возбужден, но от ее рта не отстранился. Прихватив его нижнюю губу своими, Эвента медленно, надеясь не напугать его — если он чего-то боялся — добавила к поцелую язык. Пряный, жгучий сок красных листьев еще оставался в его рту, и ей нравился вкус его слюны, когда он сначала робко, а потом все более напористо, стал отвечать. Издав низкий, протяжный стон, Саргун впился ногтями в ее бедра, как будто Эвента могла вырваться и убежать, лишив его нового удовольствия.


Саргун подсадил ее к себе на колени, подхватил и с приветственным гортанным рычанием вошел в нее: это оказалось несложно, она была влажной. Она помогла ему, показала, где именно желает чувствовать его руку, снова поцеловала…


Потух костер. Закатился молодой месяц. Померк свет звезд. Мир тесной комнатушки в Тарпе исчез, и исчезла бабушка Гун. Исчезла память об ударах кнута, палатки с соседями, побег в Синегорье и советы воинов. Испарились торговцы, рабы, захватчики, караваны. Пропали невесть куда соседские собаки, овцы, пустыня и горы. Во всей вселенной больше не было ничего, ничего, лишь мужчина и женщина, слившиеся в одно целое, бесконечное и великолепное.


Когда они после лежали, мокрые, счастливые, и руки и ноги их переплетались, как ветви сросшихся деревьев, Ба Саргун первый обнял ее. И первый прижался к ней, вдыхая запахи ее тела.

— Значит, это поцелуй, — возвестил он. Э-Ви обняла его в ответ.

— Поцелуй был в начале, — напомнила она, — это была любовь.

Он замотал головой, сопя и пыхтя.

— Неважно. Я понял теперь.

И уснул.


Синегорье впечатлило Эвенту, как ничто из прежде виданного в Поднебесье. Казалось, еще час назад или два вокруг была лишь пустыня да колючки. И внезапно вокруг раскинулись плодородные террасы на пологих склонах предгорий, а затем — ущелья, туи и можжевеловые заросли. И водопады. Синий гранит то и дело вспыхивал вкраплениями кварца, все чаще появлялись на скалах веселые рисунки Афсар, а потом показались предместья Таша.


Бабуля Гун заулыбалась. Чем ближе к родине, тем меньше она ворчала, и тем сильнее предавалась ностальгии. Все чаще обращала внимание на изменения, произошедшие за время ее отсутствия, одни осуждала, другие одобряла.


— Понастроили мостов, — ворчала бабуля себе под нос, — заняли броды. Где теперь женщины стирают белье? Ах, мостки. Придумали, вот еще! В наше время мы и купались в реке, и никто не утонул. Безо всяких мостков.


Таш появился перед путниками внезапно, вырастая из синих камней во всем великолепии. Э-Ви лишь разинула рот. Заметив это, ее хозяин горделиво улыбнулся.


Ничего общего с Тарпой. Никаких песчаных насыпей. Никаких глиняных домиков. Настоящие каменные дома на настоящих каменных фундаментах. Таш утопал в садах и цветах. Проходя по извилистым улочкам, осыпающимся камнями, Эвента не могла не смотреть на афсарские дворики за каменными заборчиками, знакомые вязы и каштаны, но совершенно другие лица афсов. Более благородные и утонченные, нежели в Тарпе. Похожие на лицо Ба Саргуна.


Он же словно сам преобразился. Замкнутость его таяла. Многих из встретившихся по пути жителей он приветствовал. Бабушка приветствовала всех.

— Смотрите! Ба-Гун возвращаются! — кричали со всех сторон.

— Да, мы возвращаемся, — горделиво отвечала бабушка, словно забыв, что возвращается не по доброй воле.

— Ба-Гун? — пробормотала Эвента.

— Я из семьи Гун, — пояснила доброжелательно настроенная бабуля, — а его отец из семьи Ба. Мы были знатными, и сохранили оба имени… здравствуйте и вы, плодородны ваши поля и сады! Здравствуйте! Да, мы возвращаемся.

— Мы слышал, что произошло на плоскости, — возбужденно приветствовали соседи новоприбывших, — вести о войске с запада пришли.

— Придут ли они второй раз?

— Мы беспокоимся!


Э-Ви пораженно оглядывала синегорцев. Таш разительно отличался от Тарпы. Здешние соседи не только знали и любили Ба Саргуна и его семью, но и заботились друг о друге. То, как они придержали ослов дяди Муи и семейства Ду, поднесли им воды, хоть те и не были с ними знакомы, говорило о совершенно другом уровне их воспитания и общей культуры.


Может быть, здесь жить будет несравненно лучше, чем в Тарпе. Может быть — если Туригутта и ее налетчики снова не доберутся сюда.

— Вот мы и дома, — радостно провозгласила бабуля Гун, показывая на полуразвалившуюся каменную арку перед собой, — приветствую порог, амат!


Сердце защемило у Эвенты, когда она, прикоснувшись к порогу, вошла в запущенный и просторный сад старого дома Ба-Гун.


В тени яблонь, груш и орехов еще виднелись остатки цветников, с любовью выложенных разноцветными валунами и галькой. Кое-где видны были стершиеся от времени рисунки мелом на камнях. Поодаль виднелись аккуратные загончики для коз и овец, а еще дальше — небольшой сеновал с остатками прелой соломы. Сам дом, пусть и с проваленной тёсовой крышей, показался Э-Ви настоящим дворцом, таким большим он был после хижины в Тарпе.


Из обстановки внутри не сохранилось ничего. Но даже совершенно пустой, дом дышал жизнью и памятью о хозяевах.

-Кто построил дом? — спросила Эвента.

— Дед моего прадеда, — ответил тихо Ба Саргун, — но он построил его на прежнем фундаменте. Предыдущий был слишком мал, и его увеличили.

Эвента лишь покачала головой в удивлении.


Это был дом ее мечты. Она представляла его не таким, совсем не таким. Была бы голубая вуаль… река Велда под окнами и ее полноводные притоки, ромашковое поле и светловолосый супруг…, но стоило ей увидеть неровную каменистую кладку из синего гранита, мощенную дорожку через сад с уже не цветущими тюльпанами — и она задохнулась в нахлынувших ощущениях. Увидев его, она уже не хотела отсюда уходить.


Ей столь о многом хотелось сказать Ба Саргуну! Ей хотелось теперь обнять его и извиниться перед ним за свои мысли, за то, что она считала его дикарем-каннибалом безо всякого представления о цивилизованной жизни. В доме из синего камня, где упокоились шесть поколений его владельцев, была даже купальня. В нем были высокие потолки и виноградник, разросшийся без ухода и заплетший всю юго-восточную сторону. В нем все еще чувствовался дух старой семьи, поколениями жившей здесь.


Дом ее мечты… ничего общего с Таворой, Тарпой и даже с Загорьем. Если здесь много потрудиться, год, два, десять лет — это будет райский уголок. Снова зацветут цветы, и весело побежит по расчищенному каменистому стоку отвод от ручья. Заросший сад принесет свои плоды. На новом столе во дворе встанут в ряд заготовки на зиму, а на дорожке будут играть дети…


Эвента сжала зубы. Бабуля Гун не уставала внушать ей, что произвести как можно больше потомства — основная ее обязанность. Бабуля поила ее беспрерывно всевозможными горькими отварами и настойками. Ба Саргун не говорил о намерениях бабушки ничего. Казалось, ему все равно. Может, ему и все равно. Раньше Э-Ви удовлетворялась этим вполне.


Но сейчас сулка как никогда захотела любой ценой остаться в этом доме. И никогда не делить его с Фоской Муи, с кем бы то ни было. Быть единственной хозяйкой во дворе с синим камнем и чистым ручьем.

Ба Саргун, обойдя ближайших соседей, возвращался к себе мрачнее тучи. Все оказалось хуже, чем он предполагал.


Воевода-женщина, об опасности которой предупреждала его Э-Ви, остановилась в предместьях Тарпы, забрала себе все оливки и финики, и совершила три набега на урочища Кемет. В Кемет традиционно жили самые бедные Афсар, но следопыты Синегорья, побывав там на днях, сообщили, что от жителей не осталось ни следа, а костры и очаги их целы. Видимо, сделали печальный вывод лазутчики, западные остроухие угнали их в плен. В рабство.


На урочищах остались только мертвые тела слишком старых афсов, младенцев, которые в дороге были бы обузой, да головы сопротивлявшихся на высоких кольях. Тела уже растаскивали шакалы, кострища и следы крови заметали ветра. Пройдет всего несколько недель, и Пустоши поглотят земли Кемет, как многие другие прежде. Исчезли навсегда и жители Кемет.


Взять с них было нечего, и враг взял их самих как добычу.


Уже три недели Саргун и его семейство обустраивались в Таше. С утра до вечера он, Э-Ви и бабуля только и занимались, что обустраивали старый родительский дом для жизни. Накопленные с трудом средства разлетались, а богатства не прибавлялось. И все же дом оживал. Саргун сколотил две добротные лавки, расчистил очаг и дымоход, озаботился колодцем — на всякий случай, если ручей вдруг пересохнет, что бывало в засушливые годы. Э-Ви за день обжила скотный двор. Бабуля Гун налаживала отношения с соседями и ездила на базар, значительно более бедный, чем в Тарпе, но с более высокими ценами на все привозное. Книг здесь купить точно было невозможно. Саргун несколько приуныл, но заставил себя думать о насущных проблемах.


Земля предков словно наполняла его силой заново. Странно, но он почти не уставал, хоть и трудился с утра до ночи. Иногда за день он забывал о еде и питье. И пару раз уже, принимая из чьих-то рук кувшин с родниковой водой, он не смотрел на того, кто подает ему эту воду. А это была Фоска.


Ее он встречал теперь повсюду. Она обнаруживалась у его забора, у его сада, по дороге на базар. Семейство Муи разбило лагерь достаточно далеко, на склоне, не занятом под пастбища. Семейство Ду затерялось где-то в предместьях. Наверняка, они займутся и здесь своей традиционной работой старьевщиков, будут перекупать никому не нужное барахло и перепродавать тем, кто на него позарится.


Ба Саргун для себя уже твердо решил, чем займется. Да, он будет ходить на советы воинов. Непременно будет восседать со всеми под каштанами, и жевать красные листья и табак, вспоминать лучшие времена и загадывать на будущее. Но потом откроет школу. Школу для детей Афсар. Идея эта, неприличная для мужчины — возиться с детьми, вот еще! — укрепилась в нем за одну ночь. Он начал искать возможность ее осуществления.


Сам он учился в круге у старого воина. Мальчики постигали науку охоты и сражения. Слушали истории. Так будет и впредь, но в его круге они будут учиться читать и писать. В детстве, как считается, всему учиться легче. Да и Э-Ви рассказывала, что у них на западе тоже есть школы. Он откроет свою. У него маленькие воины Афсар будут читать о том, что иначе никак не узнать и не увидеть. А он будет рассказывать значения слов и фраз. И однажды все изменится вокруг.


Когда-нибудь, когда закончатся дни злых духов, Саргун исполнит свое намерение. А пока он без устали носил хворост к дому, свозил каждый клочок сена для коз и всеми силами экономил, работая иногда за одну еду у всех соседей подряд.


Эвента все так же плела корзины и мела дворы. Бабуля, щурясь своими почти слепыми глазами, шила и штопала. Все чаще они молчали, объединенные новой общей идеей обосноваться в Таше заново. Враждебности больше не было, хотя мелких бытовых распрей между старушкой и молодой рабыней не только не поубавилось, но и прибавилось.


— Зачем ты вешаешь тряпку на окно? — дулась старуха, злобно срывая упомянутую тряпку и потрясая ею перед носом сулки, — тебе не жалко нашего добра?

— Но солнце слепит….

— А не надо спать подолгу!

— Но хочется скрыть то, что происходит в доме, от тех, кто идет мимо.

— А что такого может происходить в доме, что это нужно скрывать?


Идею сплошных дверей бабуля тоже отвергла. Но Ба Саргун разрешил их спор, молча поставив дверь на свою комнату — там же жила и Э-Ви.


Дом был пуст, но мертвым не казался. Словно замер в ожидании чего-то, прежде невиданных перемен. Из пяти комнат заняты оказались две, и то, лишь по настоянию Саргуна, бабуля отказалась от идеи выделить себе уголок в одной комнате, и там же обустроить кухню.


Ему нравилась идея жить с Э-Ви вместе. Ему нравилось их уединение по ночам.

Ему очень нравились эти ночи.


Все изменилось после переселения. Что именно, сказать он не мог. Вроде бы, все происходило точно так же, как всегда, только теперь его рабыня всегда настаивала на своем и раздевала его перед соитием. Обнаженный, он чувствовал себя уязвимым, но странным образом это возбуждало и волновало кровь.


Он в ответ мучил ее поцелуями. Научившись этому удивительному способу доставлять себе и женщине удовольствие, он готов был бы отказаться от всех прочих. Гениальный западный народ! — радовался Ба Саргун. До чего додумались! Поцелуй в своей гениальности далеко обогнал всякие там «политики» и «баллисты».


Поцелуи. Много поцелуев. Быстрые, медленные, поцелуи в губы, в глаза, поцелуи рук и даже ног. И еще были стыдные поцелуи там, под шароварами или набедренной повязкой, от которых захватывало дух, а удовольствие становилось нестерпимым до крика.


— Трогать там арут, — шептал он в ухо Э-Ви, сам проникая руками под ее шаровары, — арут — трогать там языком…

— Тогда мы не будем этого делать, — хлопала она в ответ ресницами и усмехалась, зная, что он не остановится.


Удивительнее всего было, что теперь она тоже становилась, как мужчина. В чем причина, Ба Саргун не совсем понимал. Что-то изменилось. Что-то важное. Она тоже теперь часто дышала под ним. А то и на нём, и тоже иногда кричала и стонала, как он сам. Так же бесконтрольно дергалась. Так же потерянно сжимала его плечи, пропускала волосы между пальцем и прерывисто вздыхала, глядя сонными голубыми глазами ему в лицо и улыбаясь. Нездешней, расслабленной улыбкой. Ей нравилось! — и это был не арут, потому что афс вообще никогда не интересовался, могут ли женщины что-то испытывать от сношений. И никто не интересовался. А она испытывала такое же удовольствие, как он сам, если не большее.


Пусть не говорила об этом, спрашивать ее было стыдно и неловко, но чувствовать Саргуну запретить было невозможно. И он чувствовал и замечал.


Вот она выгнулась под ним, обхватила его поясницу ногами, подавила вопль, вот ее ноготки впились в его ягодицы. Вот сжалось само ее тело внутри, и она часто задышала.


Вот она подала ему еду. Ласково провела рукой по его руке. Вряд ли осознанно. Оттого более ценно.


Несколько раз подошла к нему среди дня и молча обняла со спины. Поцеловала шрамы от кнута. Сама, среди дня, прямо во дворе! — один сплошной арут, но вместо того, чтобы отпрянуть в сторону, он развернулся и поцеловал ее в ответ. И целовал долго.


Может, кто-то и видел. Может, даже Фоска, которая везде ходила за ним хвостом. Сначала заманчиво поигрывала запястьями, демонстрируя отсутствие татуировок на них, потом уже смотрела на него печальными глазами, потом с разнесчастным видом просто следовала по пятам.


В доме Ба Саргуна было пять комнат, а семейство Муи все еще обитало в палатках.

— Они дадут тебе ее бесплатно, если ты поселишь их здесь, — заявила бабуля Гун однажды, когда Фоска опять мелькала за заборчиком. Саргун задумался.

— Их много, будет тесно…, но у них много овец.

— Нет, не бери ее, — поспешила исправиться бабушка, — она нам здесь не нужна. У нас здесь есть Э-Ви.


«У меня есть Э-Ви», подумал афс, и с того дня Фоска, словно прочитав решение его души, перестала преследовать Ба Саргуна.


========== В осаде ==========


Эвента проснулась среди ночи. В последнее время она часто не могла спать, но этой ночью ее буквально подбросило на кровати. Оглянувшись в сумраке, она обнаружила справа от себя мирно похрапывающего Саргуна — черные лохмы, расписанные татуировками плечи, курчавая поросль на пояснице сзади — нащупала под рукой его костяное ожерелье. Снял все-таки, наверное, кололось.


За окном было тихо. Возможно, подозрительно тихо. Ни звуков лая, ни ранних петухов. Предчувствие кольнуло сердце сулки, и она потрясла афса за плечо.

— Ба Саргун, — прошептала она, — что-то не так.

Он отвернул голову от нее. Спал он по привычке на животе.

— Хозяин Ба!


Никакой реакции. Подумав, Э-Ви решилась на нечто небывалое. Ею двигало не осознанное решение, но какой-то древний инстинкт. Он же говорил ей, что близка опасность.

— Бабушка! — метнулась она в комнату старухи Гун.


Старая афсийка не подвела. Эвента еще не успела добраться до очага, а старуха уже сидела на своей узкой койке без малейших признаков сна и выжидающе хмурилась в темноту.

— Что-то не так на улице, — шепотом сообщила Э-Ви, ничуть не стесняясь собственной наготы.

— Злые духи? Враг? — бабуля Гун вооружилась крюком для котла и немедленно выглянула из-за занавески наружу, — почему не будишь мужчину?

— Не просыпается.

— Дура! Будить надо лучше! Укуси его или ударь, он воин, поймет!


Но не успела Э-Ви сделать и два шага в сторону комнаты Саргуна, как в дверном проеме появился тот, кто заставил молчать собак и птиц.

— А ну-ка! — весело донеслось на сульском диалекте, и ночной вор ловко выпростал руку с кинжалом, — монеты, оружие, ковры! — отчеканил он на языке Афсар.


Эвента взвизгнула и помчалась, не разбирая дороги, прочь. Крепкая рука ухватила ее за плечо, дернула назад.

— Девочка, ты куда?


Другой голос. Их двое. Расширившимися от ужаса глазами Э-Ви смотрела на нового противника — высокий, сероглазый, светловолосый — даже в темноте можно было разглядеть его облик. А что он видел? зеленую краску на ее нагом теле?

Надо было сказать. Надо было хоть что-то сказать на родном языке. Но вместо этого Эвента онемела от ужаса и застыла на месте.


Не растерялась бабуля, с боевым кличем возникшая среди коридора и направившая крюк на захватчиков. Опешившие грабители замерли на мгновение, и именно тогда появился Ба Саргун.


Спрятавшись за занавесь, Эвента наблюдала в оцепенении, как быстрыми отточенными движениями ее афс расправляется с незадачливыми ворами. С первого удара он отправил в лучший мир первого. Со второго — оглушил другого. Ему не потребовалось и минуты. Топорик в его руках обагрился кровью, и афс с коротким славословием духам вытер его об одежду убитого. Только тогда он оглянулся на бабулю и Э-Ви.

— Это твои родственники? — спросил он Эвенту. Сулка замотала головой, не в силах вымолвить ни звука.


Ба Саргун аккуратно перешагнул через трупы, выглянул во двор. Снаружи по-прежнему была тишина.

— Мы уберем это, — сказал он бабушке и рабыне, — до рассвета уберем, а потом я пойду говорить перед воинами. Время пришло.

***

Он смотрел новыми глазами на собрание, когда после сытного обеда они расположились под каштанами. Мощные мускулы, оттенки краски — меньше зелени, больше красного, бурого и синего цвета. Воины Афсар собрались под огромным каштаном возле старого капища Ро-Гун, и все собрание ждало лишь его.


Ба Саргун еще мальчиком побывал здесь впервые. Помнил чувство, когда дыхание перехватывало от одного вида остальных воинов, сильных, казавшихся мудрыми и невероятно сильными. Что теперь была их сила перед западом?

— Говори, что случилось в твоем доме? Это правда?

— Кто эти воры, которых ночью мы находили в домах и дворах?


Бир Дас подвинул к нему пиалу с приготовленными красными листьями, но Саргун их проигнорировал. Он сел на пятки, упер руки в колени и набрал воздуха в легкие. Сейчас ему нужно было быть очень убедительным. Если не помогут духи — должны помочь новые слова. Новые знания.


Иначе ему никогда не поверят. А если не поверят, все зря.

— Вы знаете, что армия этих воров стоит в нескольких днях пути, — начал он спокойно, — но знаете ли вы, что во главе этой армии женщина?

— Кто-то говорил, но мы не верили… — вздохнул старик Ро.

— Да, это так. И я не буду сражаться с теми, кто пришел с ней. Это бесполезно.


Несколько воинов даже подскочили со своих мест, другие просто вытаращились на Саргуна, у кого-то красные листья упали наземь, так и не донесенные до рта.

— Ты говоришь такой арут, что не стыдно убить тебя, мой друг. Ты что, забыл, кто ты? — угрожающе прошипел Бир Дас. Саргун спокойно ответил на его взгляд.

— Нет, не забыл. я Ба Саргун, и я был в битве за Таш. Я встречался с врагом, с которым нам не справиться.

— Мы что, слабаки? — дружно взревели молодые афсы, и какое-то время шум перекрывал все разговоры. Но когда шум стих, Саргун по-прежнему оставался стоять в кругу.

— Посмотрите внимательно, — сказал он, старательно подбирая слова, — каждый знает, сколько нас и сколько их. Каждый умеет считать.

— Некоторые даже слишком хорошо, — пробурчал Дас, но Афс пропустил колкость мимо ушей.

— Если даже один из нас убьет дюжину из них — а скорее, будет наоборот, если даже мы подкрадемся в темноте и перебьем их из луков до того, как они проснутся, — воины одобрительно зашумели, — через месяц их придет в дюжину раз больше. Обязательно, они всегда приходят.

— Пусть приходят! — воинственно прокаркал кто-то, потрясая копьем. Саргун смерил его равнодушным взглядом.

— Пусть. Спускайся с Синегорья и живи, в ожидании, когда они придут.


Возникла неприятная тишина.

«Я упрекаю их в трусости, думал Саргун, оглядывая прежних соратников и удивляясь тому, что стал видеть их иначе, — но может быть, я спасаю им жизнь для чего-то большего».


— Ты много ездил на запад, — наконец, стукнул посохом старый афс, почти слепой и седой от старости, — мало кто из нас ездит туда и возвращается. Что ты нашел там? У этого племени? Это большое племя? Чего они хотят? может быть, стоит попробовать договориться, как мы договорились с покрытыми шерстью северянами?


Это был решающий момент.

— Слушайте! — повысил голос Ба Саргун, — духи не дадут соврать мне перед вами. Те, что приходят с запада, это не одно, не два — это тысячи племен! И у каждого племени есть воины. Они действуют сообща. Но между собой они тоже сражаются. А когда перед ним добыча — они берут ее вместе. Среди них сражаются другие племена, за деньги и собственную неприкосновенность. Сражаются даже женщины!


Послушались возгласы «Арут! Арут».

— У них нет арут, — продолжил Саргун, вновь возвышая голос, — любой арут они могут купить и продать ради того, чтобы победить. И они побеждают. Западные земли бескрайни. Их не преодолеть за сотню дней пути, даже если не спать и не есть!

— Да что же это! — вскочил, наконец, Бир Дас, — что за сказки ты рассказываешь!

— Это правда, — повторил Ба Саргун.

— Сотня дней пути? — скептически повторил Да Айнур, — это тебе твоя беловолосая цепная ведьма нашептала?


Удар пришелся в цель. Саргун пошатнулся и замолчал.

— Не подумай, что я обвиняю тебя в обмане, — осторожно высказался старый афс Ро и постучал посохом по земле, — но в твои слова сложно поверить. Да, чужаки приходят на наши земли, но если верить тебе, то нам стоит сдаться сразу? Смириться?

— Договориться с ними на время, — сказал Саргун, — откупиться. Обмануть их. Тянуть время, чтобы готовить новых воинов, других воинов, лучших, чем мы.

— Женщины не родят стольких и не вырастят.

— Учиться, — ответил Саргун едва слышно, — никто не рождается с отважной кровью. Войне можно учиться.

— У них? Ты сам сказал, у них нет арут. Нет арут и нет чести. Ты слишком долго жил среди торговцев и рабов, Ба Саргун. Мы услышали тебя. Мы надеемся, что ты переменишь свое мнение, но не сомневаемся, что и в противном случае увидим тебя в наших рядах.


Все было кончено. Они пойдут на смерть — и погибнут.


Ба Саргун не хотел идти домой. Он не мог идти туда. Увидев свет в маленьких окошках дома, он сел на землю, положил копье и молча смотрел на горы, рассуждая, что же хуже: то, что он изменился сам и стал чужаком в своем народе, или то, что его народ упорно не желал меняться и потому был обречен.


В глубине души он рад был бы оставаться прежним Ба Саргуном. Оставаться чистым от сомнений нищим воином, не пытавшимся понять и осознать причины событий в огромном мире и свое место в нем. Он не стал торговцем и по-прежнему довольствовался малым, но только не в знаниях.


Чем больше он узнавал о мире, в котором жил, тем больше жаждал узнать и тем больше понимал, что на самом деле не знает ровным счётом ничего.


Он никому не позволил бы смеяться и издеваться над понятием арута, но границы запретного уже рассыпались в прах. В них было слишком тесно для того мира, который он хотел увидеть собственными глазами. В них не было места книгам, разговорам о чем угодно, путешествиям в дальние края и…


В них не было места для Э-Ви.


А если просто оставить все, как есть? Если просто ждать? Пусть приходят захватчики, убивают сопротивляющихся и берут в плен остальных… А он пересидит тяжелые времена в пещерах Синегорья и заживет по-прежнему.


А если бежать? Не от кого-то, но к чему-то; взять бабушку, Э-Ви и отправиться в путь на запад или, быть может, на север, и там начать новую жизнь. Не дожидаться бесславной кончины Афсар и горьких сожалений о погибших. Отринуть прошлое — как это сделала его рабыня.


Ба Саргун злобно хлопнул рукой по копью. Вот это мысли! Достойно ли даже перед собой признаваться в них? Бежать — это позор. Достаточно ему позора.


Но слишком хорошо, к сожалению, он помнил Таш и то, что стало с городом после налета захватчиков. Они не жгли все подряд, не убивали тех, кто не поднимал меча… До полуночи, пока отчаявшиеся и обезумевшие от грабежа и насилия жители не попытались предпринять попытку отпора, жалкого, безоружного и оттого безнадежного.


Ба Саргун помнил равнодушные лица завоевателей, пересчитывающих прибыль и то, как они смотрели сквозь огонь — где горели живьем их жертвы. Слишком хорошо помнил он и их попытки взять в плен как можно больше рабов. Помнил крики обесчещенных женщин — Таш был богат юными красавицами, а армия захватчиков — небрезгливыми мужчинами. Сколько погибло из Афсар тогда? Тысяча? Две? Три?


Если нечто подобное ждет Таш, Тарпу и Прам, он не хотел слышать крики Э-Ви из огня или из-под толпы гогочущих насильников какого угодно племени.

***

Ба Саргун задерживался уже на две недели. Тем временем, Таш лихорадило. Ограбления участились, чужаки приходили вместе с ночью — и так же бесследно исчезали по утрам. Не рискуя больше приближаться к домам Афсар, они ограничивались воровством в их стадах.


Афсар же, которых Эвента всю жизнь считала воинственным народом, реагировали на грабежи отрешенно, каждый раз заново удивляясь произошедшему. Даже семейство Муи, хитрые и прозорливые, сами перед собой делали вид, что чужаки исчезнут так же быстро, как появились, а угон нескольких отар овец — мелкое базарное воровство.


Цены на зерно из-за блокады южных ущелий росли. Э-Ви сбивалась с ног, обходя соседские дворы и пытаясь заработать. Деньги стремительно обесценивались, уже маячил призрак приближающегося голода. Бабуля Гун проводила свободное время в изготовлении съестных припасов из чего угодно — включая маринованную саранчу. Взывая к духам, она не переставала надеяться на удачный исход.


— Бабушка, а что мы будем делать, если хозяин Ба не вернется? — спрашивала Э-Ви у старухи афсийки.

— Вернется. Он всегда возвращается.

— Но если нет? Нам придется бросить все и бежать.

— Только повтори! — и старуха замахивалась на рабыню, всем видом показывая, что сомнения в своем внуке приравнивает к преступлению.


Постепенно паника докатилась и до Таша. Одна за другой по дороге через ущелье дальше на восток потянулись арбы с переселенцами. Поднятая копытами ослов пыль не успевала осесть перед следующими беженцами. Эвента была близка к отчаянию, когда, наконец, хозяин Ба изволил появиться.


То, что добиться желаемого ему не удалось, она по лицу своего хозяина прочитала легко. Но то, что он сделал дальше, удивило ее. Даже не переодевшись, как обычно, он бросил перед ней кусок кожи.

— Рисуй мне дорогу в западные земли, — требовательно произнес он, — рисуй все сто дней пути, какие ты прошла.

— Но я была маленькая совсем, — попробовала отговориться Эвента. Афс нахмурился:

— Ты знаешь дорогу, рисуй ее!


Пришлось, вооружившись обломком уголька из очага, попытаться изобразить Поднебесье и всю пройденную с Запада на Восток дорогу. Саргун внимательно следил за ее рисунком, задавал вопросы, что-то прикидывал.


— Сколько дней пути отсюда до того места, где ты жила? По пути ты видела воду? Ты видела опасных животных? Ты была от своего дома на западе?

Эвента терялась, отвечая на его вопросы. Чувствуя себя непроходимой тупицей, она понимала, что не думала ни о чем, не привыкла отмечать наличие воды, понятия не имела, где взять дрова в степи, не помнила, какой ветер дул накануне. В отличие от Саргуна.


Он, изучив ее сомнительную карту, все хмурился и что-то планировал.

— Собирай вещи, — наконец, принял он окончательное решение, — мы уезжаем.

— Куда? — выдохнула Э-Ви изумленно.

— Куда получится. Собирай вещи, позови бабушку.


Бабушка идеи внезапного переселения категорически не одобрила.

— Вот еще! — возмущалась она, бросая на пол то свою клюку, то попавшиеся под руку медные посудины, — мы переезжаем чаще, чем меняются ветра! Что за духи щипают твой зад, Ба Саргун, не те ли, что свели в могилу твоего отца?


Саргун лишь закатил глаза.

— Опасно оставаться здесь. Пришли одни воры, придут и другие.

— Мы расставим силки на воров, — не унывала бабуля.

— Придут вооруженные воины.

— Мы выкопаем ловчие ямы! Поставим самострелы, как на горного льва!


Спорить со старушкой Гун не рисковали даже старейшины, и Саргун продолжил сборы молча. Эвента обеспокоенно взирала на своего хозяина. Он был даже слишком молчалив.


Неужели он снова уйдет? Бросит Таш и свой родовой дом? Но судя по виду Ба Саргуна, именно это он и планировал сделать. Он был серьезен и стремителен. Не обратил внимания на слезающую с плеч краску. Не отвлекся ни на что, даже на скучающего соседа, пришедшего поболтать.


— Я добуду нам ослов, — сказал он в пространство, сосредоточенный и сердитый, — если хочешь, бабушка, ты останься. Ты знаешь, что делать. Э-Ви! Ты должна идтисо мной.

— Сейчас? — слабо спросила сулка.

— Когда я приведу ослов. Собери книги.


Не забыл о книгах, все-таки. Э-Ви хотела бы поговорить с Саргуном, сказать ему, как неправ он, так поспешно принимая решение, но встретила его прямой жесткий взгляд и не посмела ослушаться.


Собирала узлы, чувствуя холод, ползущий вдоль позвоночника, глотая уже почти забытые за долгие дни с Афсар слезы.


— Жалко колодца, только расчистили, — ворчала старуха Гун, растирая свои уставшие руки, — опять ехать? Глупость это всё… возьмешь с собой теплые штаны, он не должен сидеть на холодном, заболеет, не отходишь…

Не слушая бормотание старой афсийки, Эвента медленно обошла дом, прикасаясь к стенам из синего камня.


Странно было. Так недолго она пробыла здесь — и так на многое надеялась. Не ее дом, не ее народ, дом, построенный руками чужих мужчин, первый, который она захотела назвать своим.


Где-то в долине, посмеиваясь, шли с родника девушки. Затянули красивыми глубокими голосами песню пастухи по ту сторону ущелья. Переливы ее разносились по всей долине, отражались от синих скал и невольно заставляли сердце замереть в груди. Растирали, подпевая песне, краски старухи вдоль дороги, привычно сплетничая и переругиваясь. Кричали где-то ослы…


«Край Поднебесья, — и Эвента взглянула на восток, где неприступными стенами вздымались горы, — что за этими горами? Кто-то да живет, верно…». Вспомнился ей родной, почти истершийся из памяти, дом в Загорье, откуда всего полтора дня пути было до моря, западнее которого тоже не бывал никто.


И ей повезло побывать на окраинах мира. И нигде не довелось найти безопасного места.


Тем же вечером она и Ба Саргун собирались покинуть Таш. Эвента совсем расхворалась, по привычке терпела до последнего, но бабуля углядела ее дурное самочуствие. Бесцеремонно уволокла рабыню за свою занавеску, так же, как и всегда, ощупала своими тощими когтистыми руками ее ноги и живот, повертела из стороны в сторону и задумчиво прищурилась.


— Что, синегорская лихорадка? — спросила Э-Ви у старухи.

Девушка с одного взгляда поняла, что произошло нечто совершенно особенное. Она медленно поднялась с кушетки, подошла ближе.

— Бабушка, — сказала она растерянно, и старуха Гун ответила ей торжествующей улыбкой.

— Получилось! — прошипела она, ликуя, и схватила Эвенту за руку, — получилось… Ты теперь будешь мать Афсар.

Смысл слов старухи не доходил, не осознавался. Но она радовалась — даже деньгам она так не радовалась, а потому Э-Ви улыбнулась, а затем и рассмеялась.

— Но бабушка… — через какое-то время забеспокоилась она, и старая афсийка сделала знак молчать.

— Это тайна женщин, — сказала она твердо, — не говори мужчине! Может быть, духи будут милостивы, и новая жизнь исполнится. А может, и нет. Но если получилось один раз, будет получаться еще.


Она внимательно посмотрела на Э-Ви. Во взгляде ее мешались беспокойство и расчет.

— Не говори мужчине, — повторила она.


Саргун вернулся с вылазки недовольный, оголодавший и напряженный. Ослов найти ему не удалось, вместо суток он отсутствовал почти трое, и Эвента трусливо была рада тому, что поездка откладывается. Ей не нужно было спрашивать, чтобы видеть: случилось что-то плохое, неудача постигла воинов Афсар. Наверняка, подробности будут знать соседки.


Они знали немногое.

— Какой-то оборотень собирает дружину, — неуверенно мямлила Фоска, — и хочет идти к Прам-Дорнасу. А наши хотят драться. Но говорят, это очень хитрый воевода, и с ним тяжело справиться.


Эвента догадывалась, что речь о владыке Верши, князе Держане — самопровозглашенном спесивом северянине, который не раз навлекал на себя гнев более могущественных соседних княжеств и всё равно упорно отстаивал собственную независимость.


Но что могло понадобиться ему в сухих пустошах юга? Оливки? Ковры? Или он заключил союз с воеводами запада? Раньше оборотни сражались вместе с остроухими за долю в трофеях. Могло же такое повториться.


Мысли сулки возвращались против воли к тому, что дремало в ее собственном теле, вызванное к жизни страстью афса и колдовством бабули Гун. Ребенок. Будь Эвента решительнее, она избавилась бы от него вмиг из страха перед грядущим. С тем, что сердце ее привязалось к дикарю, смириться можно, но быть привязанной кровно… общими детьми… Эвента терялась в собственных чувствах.


А сейчас нужно было задавить в себе чувства и слушать голос рассудка. Рассудок говорил лишь одно: бежать, как можно быстрее и дальше. Одной или с афсом, но прочь от Афсар и угрозы воевод Элдойра. Должен же остаться в Поднебесье край, куда война не добралась и не доберется.


Место, где полукровка сулки и афса в будущем не станет предметом издевательств и насмешек. Поймав себя на отчаянной этой мысли, Эвента выдохнула с некоторым обреченным облегчением. Она думала о перспективах, просчитывала детали. А значит, ребенку быть. Значит, придется решать за себя и за него.


Ба Саргун не виноват в войнах. В бедности ее семьи. В том, что за мечтой о богатом женихе пряталась другая, детская еще: голубая вуаль, венки из ромашек, загорные пейзажи и светловолосый красивый жених. Жить и умереть там, где родились.


Виноват ли Саргун в том, что самим своим существованием разрушал эту мечту? Эвента воскрешала перед собой образ своего афса с хладнокровной решимостью.

Средний рост. Стать и грация охотника. Мощное гибкое тело из мускулов, волос и смуглой кожи. Сжатая пружина, натянутая тетива. Черные, как маслины, глаза, то полыхающие огнем, то таящие загадочную молчаливую глубину… в которой умещается больше, чем племя Афсар и весь Элдойр.


Хорошо бы родился сын. Столь же сильный и неукротимый. Такой же неловко-нежный, но с другой судьбой. Судьбой, в которой запретам арут не будет места.


Загадав это мимолетное желание, Э-Ви усилием воли заставила себя не заплакать.


========== Наедине с пустотой ==========


Ба Саргун не хотел уходить из Таша. Пожалуй, никогда еще в жизни он не хотел ничего так, как остаться в доме родителей и жить мирно. Но потом он смотрел на Э-Ви, которая напряженно всматривалась в западный горизонт, и вздыхал, понимая, что уходить придется.


Навстречу западу. До того, как он придет, не постучавшись.

Сборы проходили мрачно. Никогда еще бабушка не была так суетлива и напряжена. На ишака нельзя было нагрузить больших сумок, да и скарба у афса почти не водилось. Но он приготовил с собой все, что могло бы пригодиться.


Веревки. Ножи. Точильные камни. Кремни. Книги. Краска для тела, мел для зубов на первое время, гнутый котелок для еды. Бесценные сокровища там, где жизнь может зависеть от умения использовать все, что попадется под руку. Сто дней пути — это много. А им придется идти медленно, останавливаться на ночлег, возможно, переживать непогоду или обходить стоянки врагов. В степи врагом мог быть кто угодно, особенно во времена нашествий соседних племен. Или войск.

Саргун потер левое плечо. Когда-то он был ранен, еще в тех Ташских боях. Ранения могут быть очень опасны в степи. Даже простая колючка, попавшая в сандалию, способна убить. Нужны будут лекарства. Немного риса. Бараний курдюк. Сумка становилась неподъемно тяжелой.


— Самые злые духи водятся в ложбинах у источников, — напутственно сообщила бабушка, — обязательно на ночь складывай ножи накрест.

— Обязательно.

— Не забудь хорошо красить за ушами. Так тебя не сглазят.

— Конечно.

— Не ложись с женщиной под открытым небом.

— Бабушка! — зарычал Саргун, уже злясь.

— Что? Если ты покажешь голый зад небесным духам, не удивляйся, если они захотят отомстить, — бабуля Гун сурово сдвинула седые брови, — скажи женщине, пусть прикрывает тебя сверху.


Ба Саргун вздохнул на пороге дома. Бабушка вынесла огонь.

— Э-Ви, — позвала она негромко рабыню, — подойди ко мне.


Саргун внимательно следил за тем, что делает старуха. Вот она провела рукой над огнем, прикоснулась ей ко лбу сулки, посмотрела на нее пристально. И впервые за очень долгое время увидел в глазах своей бабушки особое нежное беспокойство, с которым она когда-то провожала и его. Как раз в те давние времена. Перед боями…

— Отойди, — велела бабушка афсу, — я должна сказать женщине слово.


Ба Саргун подождал, повернувшись спиной к порогу. Прощание бабушки и рабыни длилось долго. Когда обернулся, Э-Ви держала чашку с огнем в руках, глядя на нее непривычно сосредоточенно.


— Я не смогу, — тихо прошептала сулка. Бабушка положила руку на ее плечо и сжала его:

— Ты уносишь порог дома с собой! Я старая. Я отдаю огонь тебе. Уноси его туда, куда пойдет мужчина. Будьте аматни.

Ба Саргун посмотрел в лицо бабушке, она улыбнулась — небывалое событие. Взяла назад огонь и смело перевернула чашку. Огонь погас.


Что ж, рассуждал Ба Саргун, поворачиваясь спиной к дому и шагая вниз по каменистой тропе, это было сказано. Да будет так. Он или найдет новый порог дома, или оба они погибнут. Ничего больше не может ждать их среди врагов. Зачем он вообще это делал?


Но, глядя на молчаливо шагающую рядом с ним Э-Ви, афс вздыхал и признавался себе, что если не ради себя, то ради нее он готов рискнуть всем: добрым именем, прежней жизнью, запретами арут. Что это значит, и значит ли что-то?

***

Прощаясь с бабушкой Гун, Эвента неожиданно для себя расплакалась.

— Арут плакать над расставанием, — добродушно упрекнула ее старушка, — лучше думай о том, как вы пойдете через черные земли. Мой внук говорит, за Междуречьем другие земли, тоже черные. А за ними — другие горы. Другие реки. Я не верю, но раз он так говорит, так оно и есть.

Эвента кивнула.


— Закрывайся от солнца, — понизила голос старушка, в голосе ее появилась тень беспокойства, — пей много воды. Не пей из колодца, если снаружи есть серая плесень: ребенку будет плохо. Если будет идти кровь — плохо. Пока ее нет — хорошо, даже если будешь болеть.

— Может, мне сказать ему…

— Нет! — рыкнула бабушка, хватая рабыню за запястье.

— Это арут?

— Это просто неправильно. Мне хочется, чтобы вы остались. Но надо идти. Я не пойду. Вы идите. Следи, чтобы он спал на теплом. Закрывай его со спины, когда он ляжет с тобой.

— Бабушка…

— Если ему грустно, ложись с ним. Только смотри, чтобы не там, где злые духи. Они могут повредить.

— Я не хочу идти.

— Я знаю, — просто ответила старая афсийка, протягивая девушке чашу с огнем, — женщины не должны менять порог дома. Я тоже уходила. Я уносила в себе его мать.

— Я не смогу!


Но старуха почти силком заставила ее взять огонь в руки, и Эвента подчинилась.

— Не оборачивайся, когда уходишь, — напомнила бабушка Гун, — куда бы ни шла, никогда не смотри назад.


И они покинули Таш. Спускались вниз по дороге, напряженные, испуганные собственным решением, изменить которое было уже нельзя. Молчаливое отчуждение продлилось следующие несколько дней, пока медленно, избегая больших дорог, Ба Саргун вел их по ущелью вдоль Гряды назад, в степь.


Не доходя до Тарпы, путники свернули. Эвента никак не могла понять, как же афс ориентируется в пространстве, где никаких примет не было, кроме гор на востоке и бескрайней Пустоши на западе. Но он не терял дороги, уверенно находил родники и колодцы. Каждый вечер он расспрашивал Э-Ви о том, что их ждет на западе. Достаточно быстро Эвента исчерпала весь запас своих познаний. Саргун слегка помрачнел, но не упрекал девушку.


Она же старалась изо всех сил не выдать своего дурного самочувствия, которое ничуть не облегчалось снадобьями бабули Гун, а только становилось сильнее и продолжительнее с каждым днем. У источников встречались семьи Афсар, но обменять путникам было нечего, поэтому они делились лишь новостями и немудреными историями, сидя у ночного костра.


— Мы уходим в Пояс Ковров, — сказал один старый афс из Прама, ведущий свою большую семью и целое стадо тощих коз, — западные пришельцы разгромили Кемет, и мы не стали ждать, пока они доберутся до нас.

— Много ушло? — жадно выспрашивал Ба Саргун.

— Почти все. Мы собрались, говорили, решали, что делать. Тогда один из нас сказал, что семьи должны разделиться. Мы ушли ночью, оставили следы, которые ведут в разные стороны. Они не могут искать всех.


Эвента пришла к выводу, что тактика одиночного выживания была наилучшей. Крупные караваны, большие поселения становились первыми объектами внимания налетчиков. На бедных и нищих путников никто внимания не обращал.


— Куда дальше? — спросила она Саргуна ночью, когда они, не устроив собственного навеса, легли у гостеприимного костра спать. Афс засопел, размышляя.

— Нельзя идти по хорошей дороге. Нельзя идти к большим колодцам. Мы будем идти медленно.

— У нас мало еды.

— Ишаки едят всё, а сейчас в степи много травы, и не вся сгорела.

— Я о нас.

Ба Саргун даже на локте приподнялся.

— Э-Ви! — она услышала уже знакомую интонацию усмешки в его голосе, — у нас очень много есть с собой!

— Риса всего два мешка…

— Риса целых два мешка, — афс поднялся и сел, возбужденно блестя глазами, — у нас есть ножи. У нас есть хорошие веревки. Даже если кончится рис, в степи живут птицы, которые несут яйца. Я могу убить их — и у нас будет мясо. Если вдруг не найдется птиц, будут косули.

— У тебя стрел не хватит.

— У меня их пятнадцать, — с чувством превосходства ответил ей мужчина, — даже тура можно убить четырьмя, а я метко стреляю.

— А если…

— А еще есть саранча. Очень вкусная, если хорошо пожарить.

Эвента подскочила на своем месте и ринулась в сторону от костра. Ее тошнило. Афс, ничуть не удивленный, негромко смеялся.


Тошнота стала опасным спутником в раскаленной степи. Постоянное обезвоживание сделало Эвенту слабой, она все чаще чувствовала головокружение, а в самые жаркие часы просто не могла идти, ноги не слушались. Слабость то отступала, то накатывала вновь, к ней следовало привыкнуть, с ней нельзя было ничего поделать. Останавливаться из-за ее недомогания было опасно, к тому же, пришлось бы посвятить Саргуна в причины, а Э-Ви все еще не представляла, как сообщить о своей беременности афсу.


Менее подходящего момента не было.

Прошло еще несколько дней, за которые в окружающем пейзаже ничего не изменилось. Эвента плохо понимала, куда они идут, плохо запоминала происходящее. Возможно, оттого, что запоминать было совершенно нечего. Время текло медленно, а солнце так пекло, что мысли терялись, оставалась только жажда и постоянная тошнота.


Только к вечеру, когда жара чуть отступала, а солнце показывало им путь, опускаясь за западный горизонт, Э-Ви бездумно отмечала: прошел еще один день. Еще на одну меру риса меньше в мешках. Еще шесть мучительных приступов рвоты, еще один колодец, мертвые тушканчики, суслики, жареная саранча, которой аппетитно хрустел Ба Саргун, у которого настроение было самое что ни на есть бодрое.


Но напрасно советовала бабушка «ложиться лишь в безопасных местах подальше от духов». К вечеру они валились с ног там же, где стояли, и ни о какой близости и речи идти не могло.


Трижды они встретили другие семьи, в том числе — ругов, самых диких остроухих кочевников, смуглых, грязных, босоногих. Соскучившиеся по новым лицам, руги пригласили девушку и афса к себе, щедро угостили бараниной и кислым молоком, долго и обстоятельно выспрашивали подробности о нашествии с запада. Э-Ви держалась в стороне, стараясь не выдать свою принадлежность к сулам. Здешние жители чужаков не любили, что было понятно. Большая ружская семья приветила афса и его рабыню, как будто знали их сто лет. Они же посоветовали Ба Саргуну изменить маршрут: проходящие войска засыпали три колодца, а у остальных уже собрались разбойники, только и ждущие караванов с оливками и финиками.


Саргуна это опечалило. Опечалило бы и Эвенту, но большую часть времени ей было настолько плохо, что она могла думать только о том, как не выдать себя или не задержать их передвижения. Уже не арут подстегивал ее, но страх остаться в степи с невидимым врагом, вооруженным и опасным.

Долго это продолжаться не могло.

***

Ба Саргун хорошо знал, что ждет его в степи. Он привык к ней, будучи неплохим охотником. Не учел афс лишь одного: с ним никогда прежде не шла женщина. Женщины Афсар не покидали домов.


Сулка, впрочем, тоже не выглядела счастливой. Саргун представлял, каково ей, светлокожей, привыкшей к замкнутым пространствам, оказаться в бескрайних просторах, где за весь день можно было едва ли встретить хоть одну неровность рельефа. Ни деревца, ни чахлого кустика — ничего, только изредка раскаленные добела камни, невесть как оказавшиеся здесь.


Через пять дней путешествия их дорога принялась петлять. Э-Ви не задумывалась над выбором маршрута, но Саргуну приходилось быть осторожным, как никогда. Ему не требовались карты, чтобы держать в голове точное расположение жизненно важных точек. Колодцы племен и семей. Вади, где после сезона дождей надолго скапливалась вода, где могли пастись стада диких животных. И в то же время, требовалось хорошо представлять, в каких из них могут найти себе приют враги.


Встреча с ругами сильно обнадежила Саргуна. Еще издали он расслышал звон колокольчиков на шеях их коз и радостно приветствовал кочевников. Руги сообщили афсу, что нашествие западных войск проходит севернее, и семьи уходят в степь все глубже и дальше, надеясь избежать прямого столкновения с захватчиками.


— Что в Междуречье? — поинтересовался Саргун.

— Много их, — ответствовал старший кочевник, — очень много. Но наши родственники тоже теперь слушаются их, начали строить дома, начали жить оседло.

— Есть ли переправа через реку?


Этот вопрос был особенно важен, ведь переправиться через большую реку можно было лишь в середине лета, когда уровень воды падал, а течение не угрожало плотам и паромам.

— Переправы все заняты, друг. Остались только небольшие, южные.


Это было много хуже — чем южнее, тем полноводнее делалась река. Но выбирать не приходилось, и Саргун решил, что рискнуть придется. К тому же, в Междуречье было многолюдно, а значит, всегда можно найти работу и жилье до следующего сезона.


Он покосился на свою рабыню. Пока краска скрывает ее светлую кожу, она — всего лишь еще одна афсийка в поношеной одежде. Как знать, что подумают ее сородичи, увидев ее. Да еще Э-Ви плохо переносила путешествие и совершенно разболелась.


Ее не развлекли даже ружские женщины. Конечно, они не говорили на хине, лишь на степном ильти, но даже их простоватая ласка и болтовня не вывели девушку из ее странного оцепенения. Саргун был уверен, что солнечный удар сразил его рабыню. Тяжко вздохнув, он вынужден был остановить их продвижение на запад на три дня.


Лучше Э-Ви не становилось, хотя она и говорила, что все в порядке. Риса в сумках становилось меньше, постепенно подходил к концу запас соли. Рано или поздно им пришлось бы найти большое кочевье, но обменять было нечего, и Саргун принял решение сделать большой крюк, понадеявшись, что сможет поохотиться и выменять что-то из добытого у встретившихся степных жителей.


В самую страшную жару они отдыхали под навесом, Э-Ви спала, а он читал. Он не уставал от чтения так, как раньше. С каждой следующей прочитанной буквой ему становилось легче. Короткие сказкочные истории о говорящих животных сменились длинными — о жизни земледельцев.


— Ты говорила, твоя мать была воином. Тогда почему же вы работали на земле и выращивали себе еду? — спросил как-то афс у девушки.

— Она воевала, но ели-то все.

— У нас, если ты воин, то ты воин.

— Ну да, и собираешь лимоны и оливки, когда есть нечего.

Саргун, хотя и должен был рассердиться за такую непочтительность, расхохотался.

Сулка говорила правду.


— Раньше было не так, — пояснил он, с аппетитом обгладывая косточку от степной куропатки, — раньше каждый делал то, для чего был рожден.

— Откуда ты знаешь, для чего рожден? — тихо спросила Э-Ви, — откуда ты можешь знать, что твои предки были рождены для этого?

— Так было. Оно было всегда.

— Арут?

— Ты думаешь, что арут — это что-то очень плохое, — поразмыслив, вывел для себя афс, — ты с самого первого дня так думала. Но если нет арут, то нет порядка. Если нет арут, можно делать всё, и за это никто не понесет ответственности.


Он задумался, глянув на западный горизонт — солнце клонилось к закату, и скоро можно было начать двигаться и пройти еще несколько верст перед ночлегом.

— У нас много арут, потому что мы мирный народ, — пришло ему вдруг в голову, — если война, все голодные, никому дела нет до запретов. А мы не любим войну. Мы мирные, простые, мы любим оливки и финики. Мы никогда бы не пришли в чужую землю, пока нам хватает своей.

— Мораль мне ясна.

— Э-Ви! А что такое «мораль»?


Она была недружелюбна последние дни. Но Ба Саргун не обижался. В конце концов, это было его решение — идти на запад.

***

Ба Саргун расслабился и донимал Эвенту разговорами. Иногда она теряла нить разговора, но афса это не смущало. Вопросов у него меньше не становилось, а вот его спутнице было совсем не до них.


Дурнота накатывала все внезапнее, и уже несколько раз Эвента не успевала предугадать ее.

-…Что? Скорпион укусил? — спросил Саргун понимающе. Эвента отчаянно жестикулировала. Ее снова рвало. Саргун присел рядом. Лицо его выражало обеспокоенность.

— Они опасны только весной, — постарался утешить он девушку неловко, — это скоро пройдет.


Э-Ви мрачно отмалчивалась, утирая рот и спеша зажевать красным листом неприятный вкус. Она понимала, что если уж это началось, то так и будет продолжаться целый день, а возможно, и ночью. Больше она не могла себе позволить подобных нагрузок, даже учитывая ослика, который вез самую тяжелую поклажу, оставались еще пятнадцать верст по раскаленной степи, каждый день в плохой обуви. Эвента терпеть больше не могла. Бабушка Гун могла думать что хотела, но сульские женщины не скрывали своих болезней от мужчин, как и беременностей.


— Ба Саргун, — решилась она, наконец, — это не скорпион. Я ношу твоего ребенка. Поэтому мне бывает плохо.

Сказав это, она была напряжена, как будто вездесущий арут мог опять причинить ей неприятности. Но Ба Саргун не только не выглядел разозленным. Когда она посмотрела на него, его смуглое лицо побледнело, затем его бросило в румянец, он отвернулся, прикусив губу.


Страх Эвенты пропал. Она обхватила его колени руками и попробовала заглянуть ему в лицо. Как ребенок, застуканный родителями за шалостью, Саргун отворачивался, мотал головой, не давал ей взглянуть, но всё же Эвенте удалось.

Он улыбался. Улыбался не так, как обычно делал это. Его губы дрожали. Он часто моргал.

— Это… — голос его сорвался, он спрятал лицо в ладонях.


Эвента обняла его. Его лицо оказалось на ее груди, и так они стояли долго, объединенные общим секретом, спрятанным от всего мира.

— Ты не заметил, что я стала полнеть? — спросила Э-Ви, отпуская его плечи. Ба Саргун фыркнул.

— Я надеялся, что ты наконец-то стала есть орсак.

— Нет уж! — и они оба засмеялись. А когда смех стих, то Э-Ви, не отрывая взгляда от лица афса, медленно начала снимать одежду.

— У западного народа дети не получаются без поцелуя, — высказал свое наблюдение Саргун, глядя на колышущуюся ткань навеса.

Эвента принялась его разубеждать, но афс был непреклонен.


— Я знаю, что это правда, — упрямо повторял он, — я брал тебя много раз. Потом ты показала поцелуй, и получился ребенок. У всех есть свои секреты.

— У западных земель много секретов, — уклончиво ответила Эвента, рисуя пальцем на ткани.


Она вдруг подумала, что сказали бы жители настоящего запада, увидев ее сейчас? Зеленокожую, в объятиях Афса, которого сочли бы просто уродом. Что сказали бы ее родственники? Может быть, они решили, что она умерла. Может быть, никто и не вспоминает о ней вообще. Прошло так много времени, и почти наверняка в Таворе никого не интересует ее судьба. Посудачили — и забыли. Если еще жив хоть кто-нибудь в Таворе.


А еще дальше на запад — там, за Черноземьем, где начинались настоящие дороги и настоящие цивилизованные села и города — никто и не знал ни имени Афсар, ни слова «арут» с его опасной силой. Оттуда проблемы городка Тарпа и его полуторы тысяч жителей казались бесконечно малыми. Окраинные племена дикарей востока, там, даже за Черноземьем, далеко за плодородным Поречьем, где-то на краю земли — кого они интересуют?


«Если бы я поехала в Элдойр, — подумала Эвента, — то стала бы скандалом и знаменитостью. Мои рассказы бы собрали в книгу. Незаконнорожденный ребенок от дикаря, поработившего уроженку Загорья! Дамы дворян разорвались бы, но купили бы себе по экземпляру». Она тут же отругала себя за мысли, в которых не проскальзывало ничего, кроме размышления о наживе. Нехорошо было думать о таком, но…


После двух лет с Афсар запреты словно перестали существовать в природе.

— Теперь когда ты молчишь вот так, — услышала она голос Саргуна, — я все время думаю, о чем.

Она застеснялась собственных мыслей.


— А раньше не думал? — ругая себя, спросила она. Он встряхнул волосами.

— Ты изменила меня. Я стал думать о вещах, которые меня никогда не занимали.


Он закинул руки за голову и нахмурился, сопя, как обычно делал, говоря о чем-то важном для себя.

— Я стал думать о земле и воде, — продолжил он, — о том, почему есть слова, которые можно почувствовать, но нельзя объяснить. О том, почему птицы летают, а ящерицы ползают, и никто не пробует делать наоборот, — потом внезапно афс спросил, — это смешно, что я говорю?

— Нет, — ответила Э-Ви, — это очень глубоко. Это мудро.

— Молчание — это мудро.

— Иногда молчание — самая большая глупость, — фыркнула Эвента, думая о бесчисленных вещах, о которых молчала.


Саргун улыбнулся. Словно нехотя кивнул.

— Да, — признал он, поворачиваясь на другой бок, — иногда.


========== Прощание с рабством ==========


У колодцев Бигум они задержались на три дня. Это был своего рода оазис в самой сухой части Пустоши. Каменистые тропки изредка огибали кустарники тарских колючек, все более густых, а в зарослях пожухлого бурьяна прятались пустынные козы. И вдруг, прямо посреди этого серо-бурого пейзажа, посреди суши поднимались вверх финиковые пальмы, акации, а между деревьев видны были шатры и навесы кочевников.


У колодца бегали и играли дети, крича и визжа, звеня бубенцами на шеях, блеяли по дороге к выпасу тощие козы и полинявшие овцы, ветер доносил аппетитный аромат жареного мяса.


Ба Саргун приветствовал кочевников с радостью. Они также изъявили удовольствие от неожиданной встречи. Поговорив об урожаях лимонов, оливок и фиников, о цене на шерсть и синий камень, хозяева радушно пригласили гостей пообедать. Ба Саргун отказался, но устроил свой навес неподалеку от ругов. Э-Ви уже готовила на костре, когда он вернулся.


Саргун улыбнулся, стоя у пальмы и глядя на нее в задумчивости.

Лицо ее было сосредоточенно. Она старательно дула на огонь, стараясь сделать его сильнее, складывая для этого губы в трубочку и хмуря брови. Странно было видеть, как привычно управляется она со всеми деталями походного быта воинов Афсар. Глядя на нее, Саргун не видел ни пыли, покрывавшей ее с ног до головы, ни почти слезшей зеленой краски, которая была на исходе.


Нет, она не та красавица-афсийка, о которой он мог мечтать. Но красавицы-афсийки, продающиеся и желающие быть проданными, остались позади. А в светловолосой остроухой его ребенок. Саргун выдохнул, качая головой и удивляясь тому, как меняется его жизнь.


Добрые знаки. Запад все-таки не так плох, как он считал раньше. Теперь надо думать о том, как дойти до черных земель и осесть у воды. Нужно успеть построить дом или найти жилье, которое, как говорит ему Э-Ви, можно взять временно в свое пользование. Скоро им потребуется много вещей, много запасов и хорошая постоянная работа. Если только они дойдут.


А если пути закрыты, придется остаться с кочевниками и отправиться на юг. Делать этого Ба Саргун не хотел. Путешествие через степи было непростым предприятием. Даже здесь, где вода все еще встречалась часто, они едва находили силы добрести от одного колодца до другого. А в незнакомых землях это легко может закончиться смертью. Совсем не так двигались караваны. Чем больше шло с ними путников, тем больше они брали воды, чем больше брали воды — тем больше вьючных животных. С каждым караваном двигались вооруженные охранники, со многими — семьи торговцев. В нынешние времена примыкать к большому скоплению народа было опасно.


И оазис Бигум тоже стоило покинуть поскорее. Если бы только не Э-Ви и ребенок. «Ей нужно дать отдохнуть, — подумал афс, продолжая наблюдать за своей женщиной со стороны, — следующий переход будет тяжелым и долгим, а она не привыкла к жаре». Он покосился на ружских кочевников. Они привыкли к степному образу жизни и никуда никогда не торопились. Что говорить, руги были одним из немногих народов, не имевших календаря. Год делился для них на две части: время воды — когда грозы и бури носились по их землям, оживляя пастбища и вади, и время солнца, когда ни капли не попадало на иссушенную почву.


А у афса и его рабыни времени было значительно меньше. Теперь-то точно.


Наконец, Э-Ви его заметила.

— Садись обедать, — позвала она, устраиваясь под навесом, — я уже поела.

— Ты должна больше есть, — неодобрительно высказался афс, обтирая руки, — иначе станешь слишком слабой. Дальше я буду везти тебя верхом.

— Ишак не унесет и меня, и мешки.

— Я унесу мешки.

— Хозяин Ба…

— Не спорь.

Подумав, он сел к ней ближе. Теперь их ноги соприкасались. Еще немного посидев так, он, воровато оглянувшись, усадил ее перед собой, обняв обеими руками и прижав к себе.


На ее шее проступали веснушки, как и на заостренных ушах. Саргун подумал о том времени, когда обязательно подарит ей серьги. Красивые, с подвесками, пестрыми камнями. Как те, что носила леди Мара из книги.


— А обед? — пискнула Э-Ви. Саргун пожал плечами:

— Обед никуда не денется.

— А что ты будешь делать?

— Тебя. Или как сказать? С тобой.


Хина пока для него была непростым языком. Э-Ви усмехнулась.

— Со мной будешь делать — что?

— Что — «что»?

— Просто сидеть?


Он задумался.

— Сидеть, — подтвердил Саргун, — обнимать. Поцелуи. Говорить. Трогать за ребенка.

Отчего-то сулка отстранилась и раскраснелась. Снова склонилась к огню. Ба Саргун вытянулся, придерживая ее бедро, и закрыл глаза.


— Мы могли уйти в Прам, — заговорила Э-Ви, глядя в огонь, — или в Пояс Ковров. С остальными.

— Могли. Но там будет, как раньше. Ничего нового.

— А что новое тебе больше всего нравится?

— Читать. Узнавать, — подумав, Ба Саргун улыбнулся, — однажды, если я научусь, я хочу написать об Афсар. Почему ты смеешься?

— Хозяин Ба! Книги пишут писатели.

— Твоя мать была воином. А ты сажала в землю семена, снимала урожай. Если так можно, почему я не могу писать книги?


Его женщина повернулась к нему и обняла за шею, потрогала ожерелья на нем, старательно размазала немного потекшую краску по его плечу.

— Что же ты напишешь? — спросила она.

— Наш язык твоими буквами. Наш амат и арут. Но я их сделаю лучше, чем было раньше, — поспешил добавить Саргун, — только вот мне придется привезти много денег с Запада. Наш народ не верит словам, ни написанным, ни сказанным.

— Оружию он тоже не верит, — тихо сказала Э-Ви, поглаживая его спутанные волосы.

— А твой народ?

— Он очень далеко отсюда.

— Ты хотела бы вернуться? Хотела бы жить с твоим народом?


Внезапно Ба Саргун осекся, привстал на колено. Прислушался. С северной части оазиса доносились странные звуки. Звуки, похожие на налетевшую пыльную бурю. Но козы не боялись, небо оставалось чистым. Афс поднялся с места.

— Э-Ви, быстро собери сумку, — сказал он девушке, сворачивая навес и одним движением засыпая костер песком, — садись на ишака.

— Но обед…

— Делай, что я говорю!


Она подчинилась. Ба Саргун, поминутно оглядываясь, поволок упиравшегося ишака прямо, в степь. Он мог думать только о том, что в открытом пространстве спрятаться негде, не за чем укрыться, нет ни одной возвышенности или холма, впадинки. А если на оазис начался набег, то…


И они не успели. Из-за пальм раздались крики, плач детей и лай собак. Жалобно заблеяли козы.

Они не могли уйти. Им некуда было уходить. До спасительных переправ Междуречья оставалось десять верст, туда бы разбойники не сунулись, но Саргун понимал, что Э-Ви не пробежит это расстояние.


Решение пришло к нему сразу. Он снял с сумки свой лук и колчан со стрелами.

— Слушай меня, — притянул он Э-Ви к себе, озираясь, — сейчас бей осла пятками, беги в степь.

— А ты? — задохнулась она в страхе.

— Я должен сделать так, чтобы ты успела убежать. Я заманю их за собой в другую сторону.

— Тебя убьют!

— Доверься мне, Э-Ви! — повысил голос охотник, — беги. Солнце должно быть слева от тебя, ты не заблудишься. Беги, я найду тебя.


Хлопнув ишака по заду, он обернулся. Пока что из зарослей не показалось врагов, но он знал, что налетчики обязательно окружат оазис. Лучше бы это были воры. Лучше бы это были простые бедные воры…

***

Эвента не оглядывалась. Проклятый ишак отказывался бежать быстрее, едва шаркал своими копытами, вздымая в воздух столб пыли. Прожив на восточных землях Таворы достаточно долго, Эвента представляла, как долго в безветренный полдень сохраняется этот видимый след.


Если она потеряется в степи, это верная гибель. Воды с собой не больше, чем на два дня, а с учетом жары — на полтора. Она не знает ни одного колодца. Не знает, где искать помощи. Не представляет, как добыть еду, а если бы и представляла, быстроногих косуль не догнать.


Оазис удалялся слишком медленно. Она слышала дикие крики за собой, слышала шум, рев быков, скрежет колес, слышала всё… и вдруг сердце ее едва не остановилось.


Это не могла быть армия. Это точно не армия. Армия не гонит во время набегов быков за собой. Быков запрягают в тяжелые повозки, когда везут большие грузы или повозки. А в повозках, запряженных быками, возят рабов. Это работорговцы. И если она побежит, они ее обязательно догонят.

Из оазиса доносились крики, но шум стихал. Налеты редко длились дольше четверти часа. Этого было достаточно, чтобы подавить сопротивление.


Э-Ви остановила ишака и развернула его. Слезла, отмечая бездумно у далеких пальм дымок — захватчики устраивались на привал.


И кто-то смотрел на нее, пусть и видел лишь далекую черную точку. Э-Ви рухнула на землю, схватила горсть песка и яростно принялась оттирать с рук зеленую краску. Не обращая внимания на боль, едва ли не с кожей сдирала ее с лица. Понадеявшись на то, что хотя бы прикрыла пылью плохо смываемую зелень, быстро достала одеяло из мешка. Руки у нее тряслись, но она точно знала, что делать.


Покрывало. Так, как это делала всю свою жизнь до Афсар. Ткань закрыла ее практически полностью, она натянула ее на лицо, оставив лишь полоску, чтобы видеть, куда ступать. Проверила сумку. Безжалостно бросила прочь зеленую краску и положила сверху шкурок, добытых Саргуном, книги.


Есть только один шанс избежать нового плена. Только один.

Заставив себя дышать ровно, она зашагала к оазису обратно, беззаботно напевая сульскую народную песню, которую так часто пели на посевах.


И Бог сжалился над Эвентой. Насколько это было возможно. Потому что от первой пальмы отделилась фигура наблюдателя в пыльном плаще, и девушка услышала неуверенный голос, спрашивающий на загорной хине:

— Сестра?

Она прикрыла лицо, как будто удивляясь.

— Кто вы, братья? — спросила, делая удивленный вид, — я думала, наша миссия уже дошла сюда.

— Ты о проповедниках? — осторожно спросил собеседник, поглядывая за ее спину, — они должны быть здесь?

— Посланники Веры, миссия для обращения язычников. Они должны быть уже прийти. Они шли перед дозорным отрядом. Я привезла им их книги.


Она откинула мешок, демонстрируя самое ценное содержимое сумки. Незнакомец прищурился.

— Надо же, — с уважением пробормотал он, — сестра умеет читать.

— Миссия не принимает тех, кто не умеет, — никогда еще ложь не давалась ей столь легко, — мастерица Туригутта повелела нам…

— Она близко? — всполошился незнакомец, непроизвольно хватаясь за оружие.

— Ее отряды здесь повсюду, мы всего лишь сопровождаем один из них. Я не хотела ехать одна, но книги… были забыты.


Налетчик ее уже не слушал. Он крикнул что-то на ильти своим товарищам — плащи, мотки веревок на поясе, уставшие лица — и к ним подошли еще трое.

— Значит, сестра из миссии, — неприязненно прищурился кочевник из тех, что подошли, — никак не угомонитесь, а?

— Заткнись, Тинво, — посоветовал первый из тех, кто встретил ее, — госпожа молится за нас, а ты сквернословишь.

— Да? И что у госпожи с собой есть?


Эвента не сделала даже и одного вздоха, поглядывая из-под покрывала, пока наглый кочевник листал ее книгу. Она не сомневалась, что читать он не умеет, и только радовалась, что у Ба Саргуна не нашлось денег на книги с рисунками.


— Иди, иди, там товар простаивает! — шикнул на подозрительного товарища сул-работорговец и извиняющимся тоном добавил, — простите нас, сестра. Мы не знали, что миссия… эээ… спасает души и здесь.

— Звонкую монету отрабатывает эта миссия, чтоб ее.

— Тинво, я кому сказал…

— А откуда у сестры-проповедницы татуировки племени Афсар на руках?


Эвента силой воли не схватилась за плечо, некстати проглянувшее через дыру в одеяле.

— Вас это удивляет? — чуть понизив голос, спросила она, — разве не такие клейма ставят тем, кто на свою беду попался язычникам в плен? Или вы умеете только брать безоружных, и настоящих врагов не встречали?

— Значит, ты была в плену у них? — поинтересовался один из молчащих сулов. Эвента закивала.

— В рабстве, — пояснила она спокойно.

— О святые райские кущи, — вздохнул налетчик, — долго?

— Два года.

— Чтоб мне! А ты говоришь, проповедники едят хлеб даром, — он толкнул в плечо насупившегося злобно кочевника, — ну что, подождешь, пока сюда приедут остальные?

Караванщики, переругиваясь, быстро разошлись. Эвента оглядела то, что еще час назад было их стоянкой.


Потерянные козы неприкаянно бродили между акаций. В кустах ничком лежали мертвые ружские старики, непригодные для рабского труда. Над телом убитой матери плакал годовалый ребенок, за деревом прятался ребенок постарше — лет восьми.


Разбойник-сул прищурился, глядя на восточный горизонт.

— Не знаю, как вам не страшно после всего пережитого проповедовать этим ужасным дикарям, — вздохнул он, — каннибалы-язычники, северяне с их волчьими повадками, что говорить — наши упрямые сородичи… это очень тревожные места.

— Вы неплохо зарабатываете на их опасности, — вырвалось у Эвенты, но работорговец лишь пожал плечами.

— Мы все стараемся выжить. Да и демоница Туригутта вряд ли уйдет отсюда без добычи. Теперь в этих пустошах рыщут хищники покрупнее нас.


Он грустно улыбнулся соотечественнице, раскланялся и отправился в голову каравана, где охотники на рабов жгли костры и раскладывали обед, спеша подкрепиться и убраться прочь.


Эвента, осознавая, что чудом избежала участи снова быть проданной, медленно пошла вдоль лагеря. Голова ее кружилась, ноги едва двигались. Онастаралась невзначай рассмотреть пленных — ругов в основном, надеясь отыскать среди них Ба Саргуна, но тщетно.


К тому же, взятый в плен работорговцами, он мог сделать лишь одно — зная об этом, Эвента холодела от ужаса. В длинных волосах среди прочих безделушек болталась в чехле крошечная ядовитая игла. Даже если у него отобрали ножи…


На ногах у нее поскрипывали сандалии, немилосердно болела спина, и единственный, кого могла интересовать ее судьба, наверняка был мертв. Что ж, это была долгожданная свобода.


— Э-Ви! — раздалось вдруг. Она встрепенулась и ожила.

— Где ты?

Он стоял в клетке один, спрятанный за навесом. Лицо его было в следах крови и ударов, щека порезана, но он делал вид, что ничего страшного не случилось. Эвента бросилась к повозке.

— Ты жив, — выдохнула она, глядя в его уверенное и спокойной лицо. Саргун сел, чтобы быть ближе.

— Я хотел знать, что с тобой все в порядке.


Только сейчас она заметила, что его длинные черные волосы неровно обрезаны, конечно, вместе с отравленной иглой. Опытные работорговцы не оставили на Афсе ни одного ожерелья или браслета, вырвали серьги из ушей и даже лишили кожаной набедренной повязки, вместо нее кинув ему какую-то рваную ветошь. И привязали обе руки к прутьям клетки — достаточно, чтобы он мог двигать ими и не сломать, захотев встать, сесть или лечь, но так, чтобы при всём желании не мог на своей привязи повеситься.


Эвента не могла вынести этого зрелища. Это было больнее, много больнее воспоминаний о ее собственных первых днях в рабстве.

— Все хорошо, — так же спокойно увещевал ее Афс, как будто бы они были в полной безопасности, — не волнуйся. Не бойся.


Он ответил на ее прикосновение словно с неохотой.


— Никуда не уходи, — заговорил Саргун снова, — оставь себе огонь от костра, и к утру придут мужчины нашего племени, следопыты. Или руги-кочевники. Обязательно придут. Здесь безопасно. Поймай двух-трех коз. Будь осторожна с колодцем, не урони ведро.

— Ба Саргун…

— Не сиди около мертвых, могут прийти шакалы. Не пробуй то, что не знаешь, из еды. Сюда обязательно придут, здесь колодец. Если северяне отступили, поедешь в Междуречье. Если узнаешь, что северяне отбились, и войска злой женщины-воина ушли, вернешься домой. Дом твой. Ты теперь свободная.

— Лучше бы я отправилась с тобой, — не помня себя, прошептала Э-Ви. Взгляд афса стал жестким, голос строгим:

— Будь аматни! Мой ребенок не может быть рожден среди рабов!


Видимо, он вспомнил о чем-то, и об этом же подумала Эвента. Она поняла, на что смотрит Ба Саргун. На маленький нож на ее поясе.


Сулка отступила от повозки с клеткой, как если бы Саргун мог дотянуться и выхватить у нее нож. Но он лишь усмехнулся.

— Вот это, — махнул он в сторону ножа, — скажи, Э-Ви, есть такое слово, чтобы обозначить это? Когда все становится таким, каким было в начале, и мы просто поменялись местами — но все уже совсем не так, как раньше?

— Может быть, — едва сдерживаясь от рыданий, сказала Эвента, — но я не знаю такого слова.

— Мне казалось, ты знаешь много слов.

— Их всё равно больше, чем можно узнать за всю жизнь.

— Ты научила меня многим большим словам.

Она молчала. Да и что сказать?.. Это было прощание.


— Много больших слов я узнал. Я знаю, что такое любовь, — уверенно продолжил афс, гордо глядя на бывшую рабыню, — ты готовишь орсак, потому что его ем я, а сама не выносишь его запаха. Ты не стала мстить за то, что я привязал тебя веревкой и бил кнутом. Ты приходила ко мне, когда я болел, и сгоняла мух. Ты не хотела делать мне больно, хотя я делал больно тебе. Ты — любовь.


Глаза Эвенты наполнились жгучими слезами. Караванщики суетились. Перегонщики скота скликали пастухов, вокруг, визжа от возбуждения, метались овчарки.

— Ба Саргун, — тихо сказала она, — Ты отец моего ребенка, который родится. Ты тот, кто владел мной против моей воли. По твоим понятиям и по моим есть все причины желать тебе смерти. Но я не дам тебе нож, чтобы ты убил себя.


Но Саргун лишь улыбнулся и затряс головой.

— Нет, не надо ножа, — с легким смешком сказал он, — не надо. Я теперь понял. Я узнал. Теперь я отомщу себе — за тебя, — лицо его скривилось, но он овладел собой, — теперь меня будут бить и привязывать веревкой. А я буду жить.

— Поехали! — зычно раздалось над караваном, и засвистели кнуты погонщиков. «Хаш! Харш! — раздавалось со всех сторон, — ну-ка разом!». Повозка затрещала натужно и двинулась. Быки заревели. Ба Саргун поспешно протянул руку сквозь прутья решетки.

— Если будет сын… — начал было он, но Э-Ви ухватилась за его руку и подтянулась наверх.

— Я найду и выкуплю тебя, — жарко зашептала она, цепляясь за него, — далеко они не уедут. В западных землях я найду. Я знаю, где искать…


Мгновение сулка видела боль надежды в его черных глазах, которые раньше казались ей непроницаемыми и бесчувственными.

— Поцелуй меня, — попросил он.


Она не позволила себе плакать, даже когда пришлось оторваться от его губ и отпустить руки. Какое-то время Ба Саргун смотрел на нее через плечо, печально и беспокойно, но затем выпрямился, отвернулся и гордо встал навстречу заходящему солнцу.