КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Когда отцветёт сирень (СИ) [Ai_Ais / ISIS_J] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Глава первая, в которой Тая спешит на репетицию, но так и не попадает на неё ==========

Под водой мы родились с тобой,

Я не думал, что жизнь бывает другой…

С. Бобунец

Люди привыкли, что каждая история имеет своё начало, кульминацию и развязку, а следовательно, она может быть только линейна. Во всяком случае, логика говорит так, и я никогда не подумала бы, что усомнюсь в справедливости этого утверждения. Впрочем, в тот момент я вообще ни о чём не думала. Я просто бежала вперёд, отчаянно пытаясь успеть туда, куда уже опоздала, а именно на генеральную репетицию постановки, которую наша труппа должна была отыграть нынешним вечером.

В спешке я не сразу заметила, что пейзаж вокруг резко изменился, — всё моё внимание было сосредоточено на ключе, готовом войти в замочную скважину. Домой я торопилась, чтобы прихватить забытые на комоде у входа пуанты.

На бегу я и не сразу я увидела человека, шагнувшего мне навстречу из подъезда…

Справедливости ради отмечу, что и парень этот тоже явно не ожидал, что прямо перед ним вдруг возникнет девушка, несущаяся на крейсерской скорости к родным пенатам. Вот потому отскочить он не успел, и наше хоровое «ой», раздавшееся при столкновении, поразило бы синхронностью самых придирчивых перфекционистов.

Рассыпаться в любезностях и извиняться мне было решительно некогда, а потому, неловко отпихнув парня в сторону, я на ходу пробубнила: «Ты-эт-прости, пожал-л-ста», — и поскакала по лестнице.

— Эй, — окликнул он меня уже на подходе к следующему пролёту.

— Ш-шта? — ответила я, оборачиваясь и переводя дыхание.

— Ключ, — ответил он.

— Что? — не поняла я уже не шепелявя.

— Ты ключ выронила, — улыбнулся парень. — Я сейчас.

И вместо того, чтобы ждать, пока я соображу и спущусь, он сам в три прыжка преодолел расстояние между нами и протянул связку, которую я, видимо, выронила при столкновении.

— Чего смотришь? Бери, — доброжелательно пригласил он.

Ключи лежали на его ладони — большой и широкой, с глубокими линиями. Хироманту такая рука наверняка бы понравилась. Но я пялилась смотрела вовсе не на ладонь.

Признаюсь, парень выглядел немного странновато, что естественно и привлекало внимание. На нём красовались какие-то жуткие брюки с чрезмерно широкими штанинами, наподобие тех, что уже много лет пылились в шкафу моего отца. Родитель носил их в пору ранней молодости и не позволял маме выбросить эту тряпку — видимо дороги были как память. Однако втиснуться в эти штаны папа не смог бы, даже отсидев на жёсткой диете пару месяцев. Годы всё же брали своё.

С мыслями об отце я продолжала ошарашенное пяление разглядывание.

Над ремнём брюк простиралось впечатляющее пространство, упакованное в не менее нелепый, чем брюки, пуловер, в горловине которого гнездился такой забавной формы воротник рубашки, что я не удержалась и, неудачно подавив смешок, хрюкнула. Парень, однако, не повёлся. С потрясающей выдержкой и доброжелательным выражением на круглом лице он продолжал протягивать мне связку ключей. Два по-цыгански тёмных глаза с любопытством разглядывали меня из-за линз сильных очков, а довершали образ забавные рыжеватые усики.

— Недавно переехала? — тем временем решился прервать затянувшуюся паузу парень.

— С чего это ты взял? — буркнула я, совсем было собравшись ретироваться, но некоторая неординарность ситуации буквально пригвоздила меня к месту.

— Да просто раньше я тебя тут не видел. Ты, верно, приезжая? Одета как-то… не по-нашему.

Мои пальцы самопроизвольно легли на грудь, из которой с вызовом вырвалось:

— Это я-то приезжая? Сто лет тут живу!

— Хм-м, — в глазах моего общительного собеседника зажглась искорка. — Ну, насчёт ста лет ты привираешь.

— Что? — опешила я.

— Выглядишь ты не старше чем не девяносто девять, — он засмеялся уже в голос, но тут же добавил: — Просто действительно странно, что мы раньше не встречались. Я тоже в городе третий год и знаю, как мне казалось, всех жильцов этого дома. Ты из какой квартиры?

От желания рассмеяться у меня зачесалось в носу, а на глазах выступили слёзы. Я уже не сомневалась, что передо мной стоит городской сумасшедший, обрядившийся точно пугало. Нет, я живу в этом доме всю свою сознательную жизнь, но даже соседей толком не знаю. Теперь людям вовсе не нужно общение: все в интернете, своих компьютерах, гаджетах — не до посиделок у подъезда или в гостях. Парень действительно рассмешил меня, но я всё же решила ответить, чтобы не провоцировать:

— Живу в шестьдесят восьмой квартире.

— А я из восемьдесят восьмой, — сказал парень, вновь обнажая зубы в улыбке. — Зовут-то тебя как?

— Тая. Тая, которая очень спешит, — я не совсем вежливо попыталась завершить диалог.

— Ну, если ты торопишься… — понял он.

— Что? — в очередной раз «чтокнула» я.

— Ничего… может, ещё увидимся. Меня, кстати, Леонидом зовут. Но можно и просто Лёней.

— Угу, очень приятно, — проронила я и побежала вверх по лестнице.

Возможно, мой мозг работал не на полной мощности, а скорее всего и вовсе отказал, ведь я, всё ещё ни о чём не подозревая, доскакала до своего этажа, подлетела к двери с табличкой «68» и вставила ключ в скважину…

В совершенной тишине подъезда замок тихонечко щёлкнул, и я толкнула дверь, только в тот момент осознавая, что ЕЁ я вижу впервые в жизни. Нет, ключ подходил идеально. Мало того, номер квартиры определённо был нужным, но вместо недавно установленной металлической двери, украшенной блестящими молдингами, передо мной красовалось деревянное недоразумение, обитое вишнёвого цвета дерматином.

Ступор завладел мною безвозвратно, и пока мозг генерировал хоть какую-нибудь сносную версию происходящего, я с опаской заглянула в квартиру.

«Нет, это не мой дом!» — пронеслось в голове, но всё же, повинуясь необъяснимому инстинкту, я вновь отворила дверь и позвала:

— Эй, есть тут кто-нибудь?

Тишина многозначительно промолчала в ответ, а я, всё ещё не понимая, что делаю, шагнула в полумрак прихожей.

Сердце заколотилось в районе подбородка, потому что среди совершенно определённо чужого интерьера, враждебно выступающего из полумрака, угадывался силуэт знакомого старинного, ручной работы комода, на котором валялись… мои пуанты.

— Мать твою за ногу… — только и ждавшая своего часа похабщина легко и непринуждённо сорвалась с языка, а тело попросилось присесть на банкетку, словно поджидавшую предобморочного состояния входящих в квартиру дам. Вдоль позвоночника выступили бусины холодного пота.

Не знаю, сколько времени прошло, пока я изумлённо разглядывала собственный комод, невесть как оказавшийся в чужой квартире, но только среди незнакомых вещей я обнаруживала всё больше своих. В кухне, небольшая часть которой виднелась прямо из прихожей, висела люстра, принадлежавшая моей бабушке, — предмет совершенно уродливый, но всё же рука не поднималась выбросить то, что было связано с прошлым родного человека, ушедшего из жизни пять лет назад.

Потрясённая, я ещё какое-то время просто сидела, не в силах сдвинуться с места. Я не знала, что и думать, а потому решила просто вернуться на улицу, попытаться понять… Нет, я не надеялась, что это поможет разобраться, скорее мне было необходимо глотнуть свежего воздуха.

При ближайшем рассмотрении город оказался чужим. Похожим на тот, в котором я жила, но безнадёжно посторонним. А воздух был свежим, до тошноты, густым и отрезвляющим. Душащим. Он давил на затылок, равно как и странный пейзаж, обступивший со всех сторон. Да, когда я бежала, торопясь на репетицию, весеннее утро звенело озорными нитками ручьёв, распускавшими последние кудели сугробов. Но теперь, всего несколько минут спустя, поздняя весна смотрела на меня синеглазым небом, и ветер поправлял нежный её сарафан из только что проклюнувшейся на деревьях зелени. Казалось, выдохни он ещё раз так тепло и глубоко, как распустятся эти листья во всю мощь, скроют зелёным куполом ласковое солнце.

Ошарашенно разглядывая улицу, совершенно не замечавшую меня, наполненную людьми, спешащими по своим делам, я была вынуждена машинально отметить, что так близка к обмороку не была никогда. Теперь стало понятно, что имел в виду тот парень, когда предположил, что я «приезжая», ведь выглядела я среди окружающего пространства точно НЛО, приземлившийся в песочницу: шарф, тёплая куртка, перчатки, узкие джинсы.

На проходящих мимо девушках красовались яркие платья и лёгкие кофты. «Апрель… или самое начало мая, — пронеслось в голове. — Боже, ну отчего же все они так странно одеты? Юбки ниже колен, толстые каблуки…» Я машинально отметила, что женщины всех возрастов практически поголовно носили модную когда-то давным-давно стрижку сессон. И вообще они здорово напоминали мою собственную маму. Такую, какой я её видела на фотографиях времён студенчества. Блондинки, брюнетки, рыжие… с самым натуральным цветом волос. Никаких татуировок, экстремальных стрижек, джинсов.

Но больше всего меня поразили мужчины. Будто моего нового знакомого Лёню размножили на копировальном аппарате: разных, но неизменно мрачных оттенков брюки, рубашки с воротничком полукругом рождали в голове странные ассоциации с родительской молодостью, с восьмидесятыми. И только я подумала о годах, как меня осенило…

Не тратя более времени на размышления, я понеслась вперёд по улице. Бежала я не долго и уже через пару минут наткнулась на то, что искала, а именно газетный киоск. Признаюсь, уже на подходе сердце билось в груди со скоростью близкой к абсурдной, но по мере приближения оно и вовсе пикировало под подбородок.

В витрине были выставлены свежие газеты с незнакомыми мне названиями: «Труд», «Ударник», «Энергетик» — ни одного глянцевого журнала.

— Что-то хотели? — осведомилась киоскёр.

— Мне… о… ох… — растерялась я, по инерции завозившись в карманах.

…в ладони засверкали монетки. Я не поверила своим глазам, когда увидела номиналы в пять и десять копеек.

— Вы что-то хотели? — повторила вопрос продавщица.

— Мне «Энергетик», самый свежий номер, — выдавила я улыбку, протягивая деньги.

Покачав головой, продавщица взяла монетку и положила в ладонь три копейки сдачи.

— Понятное дело, что вчерашний вам не надо, — заметила она и, свернув газетку втрое, просунула её в маленькое окошечко.

Я отошла шагов на десять, прежде чем позволить трясущимся пальцам развернуть газету и посмотреть на передовицу, датированную… двадцатым апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года…

========== Глава вторая, в которой Тая начинает понимать, что произошло, но недоумевает зачем ==========

Облака этим летом, пожалуй,

Будут особенно хороши.

Быть в нужный момент с тобой рядом

Известное многим свойство левши.

Облака этим летом, пожалуй,

Будут особенно хороши.

Мне глубина твоего океана

Всё чаще важнее длины волны.

С. Бобунец

На негнущихся ногах я добрела до ближайшей скамеечки. Нужно было присесть и офигеть подумать. Происходящее в голове более всего напоминало растревоженный улей, где пчёлы ещё не успели успокоиться, вернуться к своим обычным делам. Вот так и мысли мои роились и гудели, как зачарованная повторяла я: «Двадцатое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, двадцатое апр…»

Что-то смутно знакомое проскальзывало в этих числах, вот только что? Снова и снова шептала я, разглядывая газету, сжимая пальцы свободной руки в кулак, как вдруг меня осенило: «Ну конечно! Интернет!!!»

Трясущимися руками я полезла в карман и, нащупав нужное, едва не взвизгнула от радости. Но, вытащив наружу смартфон и заглянув в него, я, конечно, разочаровалась. Нет, экран светился и даже показывал время — репетиция, на которую я торопилась, уже подходила к концу, — но сети не было совершенно, окончательно и бесповоротно (а чего другого ожидать от операторов мобильной связи, которых в восьмидесятые не существовало, видимо, даже в самых смелых проектах?)

Я задышала часто-часто, чтобы не разреветься, ведь слёзы сами подступили к глазам, предательски закололо в носу. Мысли снова взвились в воздух и теперь планировали, подобно бумажным бабочкам. Я понимала, что каким-то образом преодолела временной барьер и оказалась в прошлом, но решительно не понимала на кой. Я осознавала, что вместо марта две тысячи двадцатого года оказалась в апреле тысяча девятьсот восемьдесят шестого, но дата эта решительно ни о чём не говорила.

Зато говорила я, и совершенно определённо вслух, судя по тому, как оглядывались на меня проходящие мимо люди.

Недовольно фыркнув, я встала и только тут заметила табличку «Осторожно! Окрашено!» белевшую на скамейке. Мои почти новые джинсы, конечно же, были безнадёжно испорчены тремя поперечными отпечатками жёлтой масляной краски, что изгадило и без того не радужное настроение окончательно. Не вполне литературно выразившись, я прикрылась газетой и уныло побрела в сторону «своего дома» — ничего другого в сложившейся ситуации всё равно было сделать нельзя. «Переодеться», — единственная мысль, возникшая в мозгу, вовсе не казалась такой уж дурной. К тому же в куртке становилось жарковато.

Пока я шла по широкому, залитому солнцем проспекту, мысли потихонечку начинали приходить в порядок, а в голове выстраивался более или менее сносный план дальнейших действий. «Ну, во-первых, —думала я, — вполне возможно, что всё это мне только снится. Что лежу в своей кроватке, будильник давно прозвонил, а я продолжаю себе упрямо дрыхнуть. Просплю, конечно, но ничего страшного. Ни-че-го. Ведь проснусь я в своём две тысячи двадцатом». От этих мыслей стало намного веселее, и я зашагала уже бодрее: «Что ж, а пока просыпаю, можно попробовать провести время с пользой. Осмотреться. Прогуляться. Не каждый же день снятся такие яркие сны о прошедших эпохах. Кстати, вот интересно, а где я?»

Было уже не страшно показаться сумасшедшей (ведь наверняка действительно вижу сон), а потому я совершенно спокойно поравнялась с первым попавшимся прохожим, вежливо поздоровалась и спросила:

— Не будете ли вы так любезны подсказать, в каком городе я нахожусь?

Мужчина средних лет, облачённый в традиционные для этой местности широкие брюки и узкополую шляпу, довольно странно покосился на меня, но всё же ответил:

— Известно где. В Припяти.

«В Припяти», — эхом повторилось в мозгу, волной прокатилось по телу, и вот тут-то пришло феерическое осознание. Еле-еле разлепив губы, я сухо поблагодарила мужчину, пожавшего плечами и продолжившего путь. Я же замерла посреди улицы, словно ударом тока поражённая.

«Припять. Город-призрак в Киевской области Украины, покинутый населением после того, как двадцать шестого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года на Чернобыльской атомной станции произошла крупнейшая в мире техногенная катастрофа двадцатого века», — внутренний голос звучал чётко и довольно противным дикторским тоном.

Пару минут я столбом простояла посреди улицы, но после решительно заозиралась.

И увидела её…

Станция находилась чуть в отдалении от города. Она раскинулась на просторной, лишённой всякой растительности равнине. Думаю, до неё было километра четыре, не меньше. Но в лучах апрельского солнца она лежала точно на ладони, золотистая как пряник и совершенно це-ла-я.

«Мать твою», — в который раз за день вырвалось у меня, и за неимением более логичных и понятных альтернатив ноги уныло понесли в сторону «дома».

Я уже точно понимала, что это не сон. Шестым каким-то чувством, но понимала. А может быть, причина крылась в банальной логике, согласно которой во сне нельзя почувствовать запахов, потрогать что-то и ощутить прикосновение.

Но, будто в подтверждение моих догадок, обонятельные рецепты раздражал навязчивый запах распустившейся сирени. Почувствовав его, я присела на корточки, опустила ладони, ощутив под ними тёплый, шершавый асфальт…

К «дому» я подходила уже в совершенно подавленном настроении. Осознанные новости были из рук вон не очень хорошими дурными. Единственной конструктивной мыслью, пришедшей в голову, было зайти в квартиру, лечь в кровать, зарыться головой в подушку и офигеть окончательно, чем я и собиралась заняться.

Но на подходе к подъезду меня снова окликнули знакомым уже голосом:

— Эй, Тая, привет!

Улыбка, адресованная Лёне, торопящемуся ко мне, вышла сначала вымученной, но как только я внимательнее его разглядела, то улыбалась уже искренне, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

Он спешил так, что нелепые его брюки колыхались на ветру точно флаги (да, видимо, не скоро я привыкну к здешней манере одеваться). То же самое происходило и с волосами и, как мне показалось, даже с усами. В руках Лёня держал что-то отдалённо напоминающее рыболовную сеть, из которой весело торчали в стороны несколько бутылок с молоком и батон.

— Привет, — поздоровалась я, когда он догнал. — Ты откуда?

— Из продуктового, — пожал плечами он.

— А-а, — безразлично отозвалась я, дёргая подъездную дверь.

— А ты?

— Что я?

— Ну, успела туда, куда хотела?

Сначала я не поняла, о чём он, но, вспомнив недавний разговор, выдавила улыбку:

— Вполне.

— Вот и хорошо.

Пока мы ждали лифт, Лёня с видимым усилием пытался найти тему для дальнейшего разговора, но я чувствовала себя такой усталой, разбитой, что не собиралась помогать ему в этом. Сухо попрощавшись на своём этаже, я прикрыла жёлто-полосатую от краски попу газетой «Энергетик» и, удостоверившись, что Лёня отбыл, зашла в свою-чужую квартиру.

Валялась я в позе huano до самого вечера. Сначала просто пялилась в потолок, потом пыталась размышлять, периодически прерываясь на чай. Я не отказалась бы и перекусить, но в холодильнике не оказалось ничего, кроме двух луковиц и скукожившегося лимона.

Выходить на улицу по понятным причинам мне больше не хотелось. Зато отчаянно желалось снова оказаться дома, тьфу, в смысле в своём родном две тысячи двадцатом.

Стрелки настенных часов, однако, вальсировали по окружности медного циферблата, но никаких значимых скачков во времени более не наблюдалось. Оно снова обрело знакомые меры в секундах, минутах, часах…

Когда же солнце склонило уставшее за день лицо к зелёной подушке горизонта, я подошла к окну, из которого… чётко просматривался чёрный в закатную пору силуэт станции. В голову впервые закралась мысль: «…а что, если я не могу изменить ход времени, но могу попробовать изменить ход событий, которые вот-вот должны произойти? И если уж я оказалась здесь, то можно ведь попробовать сделать что-то хорошее».

Весь день думы мои концентрировались вокруг того, что удалось вспомнить о чернобыльской аварии. Признаюсь, я никогда не интересовалась этой темой подробно — историю и действовавших лиц знала несколько формально и приблизительно. Пара статей из Сети, написанных к очередной годовщине, несколько документальных фильмов — вот и весь арсенал моих знаний, который, со всей видимостью, можно использовать, чтобы не допустить того, что должно было теперь произойти двадцать шестого апреля.

Мысль, что я могу вмешаться в ход истории, и будоражила воображение, и студила кровь одновременно. Широкими шагами я снова и снова измеряла периметр комнаты, то и дело останавливаясь, размышляя вслух. «Чтобы хоть что-то сделать, мне нужен тот, кто работает на станции. Меня-то туда вряд ли пустят. Сомневаюсь, что по территории АЭС проложены туристические тропы, а на входе выдают сувенирную кепочку и фотоаппарат».

Но как найти работника станции, а самое главное — объяснить, что от него требуется, я представляла плохо. Как-то изначально дурной идеей казалось подойти к служащему ЧАЭС и сказать: «Знаете, я тут прибыла из будущего и хочу предупредить, что станция ваша двадцать шестого апреля взорвётся к чертям собачьим. Почему — понятия не имею, но сделайте хоть что-нибудь».

Думаю, услышь я сама такое, тут же предприняла бы определённые действия. Например, вызвала бы бригаду из психушки для «Я тут из будущего». Вот потому план с раскрытием карт не выдерживал критики даже на стадии разработки. Я понимала, что действовать нужно хитрее. Для начала просто найти работника станции, желательно с четвёртого энергоблока, где двадцать шестого апреля намечалась (слово-то какое!) авария, и там уж сымпровизировать попробовать.

Я подумала, что можно, наверное, обратиться с вопросом — не знает ли он кого-нибудь со станции — к моему новому (и единственному) знакомому Лёне, но надо было придумать какую-нибудь причину, зачем мне понадобился станционщик.

Но на обдумывании этих самых причин я выдохлась ровно через три минуты, просто представив возможный вопрос: «А зачем тебе человек со станции?» Ну не могу же я ответить, что мне нужно тостер починить или картину повесить. Требовалось изобрести какой-нибудь вопрос по ядерной физике, а в этой области изведанного для меня было вообще маловато. Настолько маловато, что в ушах тут же зазвенело, и «подумать» очень захотелось отложить на потом.

И всё же наличие хоть какой-то идеи порадовало меня. Порадовало и… немного отрезвило.

Впервые за день я полностью пришла в себя и почувствовала, что проголодалась как Гаргантюа. Дабы удовлетворить потребности желудка, мне следовало вновь выйти на улицу.

Но перед тем предстояло переодеться. Не сомневаясь, что найду что-то сообразное духу времени, я распахнула дверцы платяного шкафа и…

И так здорово я не смеялась, наверное, несколько лет. А может быть, никогда.

Это была Нарния, Зазеркалье, блошиный рынок и каталог «Модница-80» в одном флаконе. Если немного отвлечься от жутковатых расцветок висевшего в шкафу тряпья, то животик надорвать можно было и от фасонов с широченными плечами, юбок колокольчиком и лиричных тряпичных поясков.

Кое-как разыскав во всём этом «великолепии» что-то более или менее однотонное, оказавшееся тёмно-зелёной рубашкой в стиле милитари и (о счастье) вполне актуальные по фасону (во всяком случае привычные) джинсы «бананы», я, наконец, переоделась и… впервые задумалась о том, где взять деньги.

Надо заметить, что квартиру я не осматривала. Точнее, беглого знакомства с интерьером хватило, чтобы прийти к заключению, что проживает в ней совсем молодая женщина. Об этом говорили одинокая зубная щётка в стаканчике, один комплект полотенец и даже чашка на сушилке в кухне томилась в полном одиночестве. В пользу версий о девушке говорило наличие женского гардероба и пары туфлей-лодочек, стоящих у двери (моего, кстати, размера).

Вопрос с деньгами поверг было меня в уже привычное состояние ступора, но, немного поколебавшись, я всё же просмотрела карманы одежды, висящей в шкафу (не умирать же с голода), ничего напоминающего денежные знаки там не обнаружилось. Но отчаяться я не успела. Всё на том же благословенном комоде в коридоре, рядом с собственными пуантами, я обнаружила… свой же кошелёк.

Деньги были разных номиналов, но до пятидесяти рублей. Я не знала, мало ли в кошельке, или я случайно наткнулась на пиратские сокровища времён СССР, но, судя по тому, что утренняя газета обошлась мне в три копейки, я поняла, что уж на что-на что, а на ужин мне как-нибудь хватит.

Когда я укладывала портмоне в сумочку, оказавшуюся тут же на комоде, чувство стыда болезненно укололо, обожгло щёки. «Но кошелёк-то определённо мой, — подумала я. — К тому же других вариантов не предлагается».

Однако перед тем, как пойти за продуктами, я долго бродила по облитому розовато-оранжевым закатным светом городу, магазин планировала разыскать самостоятельно. Мне больше не хотелось задавать вопросов местным, чувствовать себя при этом дурой тоже как-то поднадоело. Впрочем, я и не жалела — симпатичный и при дневном свете, ввечеру город производил ещё более приятное впечатление.

Несмотря на довольно-таки поздний час, улицы казались переполненными людьми. И сначала я даже подумала, что горожане вышли на какой-нибудь флэшмоб или праздник, но вскоре поняла, что это не так — они просто гуляли. Парочки студентов, точно воробьи, жмущиеся друг к другу, хихикающие, украдкой целующиеся, а рядом уже семейные пары, качающие коляски. Меня поразило другое — среди местных жителей почти не встречалось стариков. Город и сам словно улыбался юностью: новые чистые кварталы, ухоженные клумбы, белёные бордюры… какой же нарядной казалась маленькая Припять, стоящая подле Чернобыльской АЭС. И горожане… гуляющие, улыбающиеся, просто разговаривающие — никаких тебе смартфонов, ругани вокруг — совершенно другое общество.

И вдруг мои собственные страхи, связанные с произошедшим перемещением во времени, отступили. Бродя по проспектам, благоухающим цветом черёмухи и сирени, я поняла, что если оказалась здесь, значит, так было нужно, значит, что-то должна сделать именно я…

И как только я поняла это, тут же буквально упёрлась в здание с вывеской «Гастроном». Радости моей не было предела, когда толкнула дверь и вошла. Однако я тут же была остановлена не таким уж приветливым замечанием:

— А мы через пятнадцать минут, между прочим, закрываемся.

— Добрый вечер, — простодушно поздоровалась я, — а мне и пяти минут хватит. Успею.

И прихватив громыхающую тележку, я понеслась по рядам… хихикая над этой самой тележкой.

Нет, магазин был довольно удобным, несмотря на некоторое однообразие товаров и полное отсутствие бытовой химии, косметики, одежды (что само по себе казалось странным). Обстоятельство это, видимо, было следствием тотального дефицита товаров лёгкой промышленности времён позднего СССР, о котором я немного читала. Поэтому, не особенно привередничая, я набивала крошечную тележку, по размеру казавшуюся не больше корзины супермаркета образца две тысячи двадцатого года, самыми обычными продуктами: весьма унылыми и скукоженными овощами, сероватыми сосисками, сине-зелёной тушкой цыплёнка. Впрочем, мне было не до капризов — кушать хотелось очень сильно, а вариантов с кафе я не рассматривала, приученная кушать дома и только полезные продукты. Диета танцовщицы всегда строга, как учитель старших классов.

Прихватив у кассы плитку горького шоколада, я улыбнулась продавщице, хмурившей тонюсенькие — точно ниточки — брови.

— У меня осталось ещё четыре минуты, — на всякий случай я сверилась с часами, висящими над кассой.

— Семь рублей, девяносто пять копеек, — хмуро ответила представительница торговли и застучала по клавиатуре кассового аппарата, конечно же приведшего меня в бурный восторг. Я едва преодолела желание перегнуться через стойку, чтобы рассмотреть подробно манипуляции, производимые пальцами с накрашенными морковного цвета лаком ногтями.

Мне почти начинал нравиться этот аттракцион…

========== Глава третья, в которой Тая делает робкие попытки, а Лёня предпринимает решительные шаги ==========

Прожигателям жизни — ещё один день

Это будет лучший из дней

Вот только усталость, она всё сильней

Но ты можешь не думать о ней.

С. Бобунец

Я не люблю готовить, но, тем не менее, мои друзья, когда особенно проголодаются, — всегда спешат в гости именно ко мне, зная, что можно неплохо позавтракать, пообедать или поужинать (нужное подчеркнуть). А всё потому, что я готовлю. Готовлю много, хоть и не люблю. Такой вот парадокс, который, наверное, следует объяснить. Дело в том, что приготовление пищи отлично помогает мне снять стресс, обуздать расшалившиеся нервишки. Собственно, это и есть объяснение. Можно ставить точку.

И судя по тому, что готовить на этот раз я закончила в половине четвёртого утра, стресс оказался очень сильным. В результате кулинарной релаксации у меня получились: большая кастрюля борща, жаркое из тощего цыплёнка, два гарнира, витаминный салат, компот. Когда я закончила с этим, на часах едва миновало двенадцать.

Оглядевшись, я перевела дыхание и… поняла, что всё ещё нервничаю. Но сырых продуктов больше не оставалось, поэтому я немного приуныла. Однако, проревизировав шкафы, я обнаружила муку и сухие дрожжи, а в холодильнике всё ещё скучали те самые луковицы непонятного происхождения, обнаруженные ещё утром.

«Значит, будут пирожки», — решило за меня правое полушарие мозга, отвечающее обычно за логику, но тут, очевидно, давшее сбой. Левое тут же возразило: «С луком?!» «Не будь занудой», — вмешался внутренний голос, и… я достала из буфета миску для смешивания теста.

В половине третьего я выключила газ под сковородкой и, уже довольная собой, опустилась на табурет. Готовя, я не думала ни о чём конкретном, а просто напевала себе под нос какой-то шлак из репертуара Элджея. И такое времяпрепровождение, как ни странно, дало положительный эффект. Я решила, что для начала неплохо бы немного поспать. Но с самого утра, я как есть явлюсь к этому Лёне, выспрошу, не знает ли он кого со станции, а там уж кота за хвост тянуть не буду. Выложу всё как на духу, как есть, ну или… или…

С мыслями обо всех возможных вариантах «или» я растянулась на диване, даже не разобрав постель. Волнение снова запустило под одежду влажные холодные пальцы, но проверенный способ снять стресс сработал, усталость навалилась на меня, раздавив своим тяжёлым телом и бодрствование, и волнения.

Проснуться «с самого утра» получилось очень сильно ближе к вечеру. Открыв глаза, я увидела, что солнце уже давно перекатилось за зенит и теперь остановилось недалеко от линии горизонта, вычертив на моей подушке яркую светящуюся загогулину, которую иначе как: «Э, ну как так-то?» — истолковать было нельзя.

Чувствуя ломоту в висках, возникшую от пересыпа, я поплелась в ванную. Немного приведя в порядок слегка помятый свой прекрасный лик, я выбрала довольно кошмарное приемлемое платье и, мысленно пожелав себе удачи, вышла в подъезд: «Так, какая у него там квартира? Восемьдесят восьмая?»

Звонок я терзала долго, но за дверью было тихо. Как, впрочем, тишина, казалось, овладела всем вокруг. И только сквозь полуоткрытое подъездное окно слышалось перешёптывание ветра с деревьями.

Я упрямо позвонила ещё раза три, прежде чем совершенно очевидная мысль пронзила мой мозг. Распиная себя на все лады, я зашагала обратно «домой». «Ну конечно же он на работе, дурья твоя голова! Что же ещё делают все люди каждый день с понедельника по пятницу, а иногда и чаще? Правильно, они проклинают основы мироздания, просыпаясь по звонку будильника, сонные, надевают носки из разных пар, мятую футболку и уныло чапают на работу. Во всяком случае, со мной всегда происходит именно так».

«Происходило», — снова ехидненько вставил внутренний голос.

И, к сожалению, это было чертовски справедливым замечанием, но я решительно отогнала гадкую мысль. Фиг с ним. У меня ещё четверо суток впереди. Что-нибудь придумать успею. А пока… я могу подождать возвращения Лёни дома и, тем временем, попытаться законспектировать те скудные знания относительно катастрофы, которыми обладаю. Так, наверное, будет полегче общаться с человеком, знающим своё дело. Да, я расскажу всё, что вспомню, а чтобы не сбиться, надо написать составить что-то вроде шпаргалки.

Весь день я провела сидя на подоконнике и записывая. Иногда, правда, косясь на улицу, дабы проверить — не появится ли откуда-нибудь из-за угла знакомая долговязая фигура в широких брюках.

Фигура не появилась ни в пять, ни в шесть часов после полудня. Не нарисовалась она и в семь, и в восемь.

Я отложила блокнот с «конспектом», больше всего напоминающим ритуальные проклятья вуду, иллюстрированные наскальными шедеврами первобытного человека (картинки я рисовала для наглядности), и стала равнодушно наблюдать, как голубоватая глазурь вечера отвоёвывала пространство у усталого дня. Маленький городок погружался в сумерки.

Я всё смотрела и смотрела, но Лёня не появлялся. И я уже готова была сдаться, принять версию, что он уехал, растворился, пошёл на свидание, вечер встреч выпускников или просто приснился мне, как вдруг в дверь постучали.

Безо всякого волнения и страха я пошла открывать. Дома (в две тысячи двадцатом) ко мне частенько заглядывала соседка, чтобы одолжить соли или попросить полить цветы на время очередной её командировки, вот потому я и поторопилась открыть, ни о чём не думая.

На пороге стоял… Лёня. И несмотря на то, что выглядел он крайне усталым, как только я открыла дверь, широкая улыбка расцветила его лицо, а вежливое «Здравствуй, Тая» заставило мои губы растянуться в ответной улыбке помимо моей воли.

— Ты? Что ты тут делаешь? — спросила я не очень-то вежливо, хотя ещё минуту назад сама планировала идти к нему.

— Да вот… — замялся он, со всей очевидностью, не находя нужных слов. — Я просто… просто я…

— Да ты заходи, — спохватилась я и посторонилась, освобождая ему место для прохода.

Он ещё немного помялся, прежде чем переступить порог, но, когда он вошёл, странное чувство оцепенения овладело мной с головы до ног. Казалось бы, теперь все козыри в моих руках. Я могу задать тон разговора, задать любой вопрос. Но я просто молчала и смотрела, как он развязывает шнурки не менее смешных, чем брюки, ботинок, смотрела, как встаёт на пол и носки на нём одинаковые, кипенно-белые.

— Ты… э… — растерялась я.

— С работы, — ответил он. — Знаешь. Глупо, наверное. Но я… я… я хотел поговорить с тобой и весь день об этом думал.

— Поговорить? Со мной? О чём? — вопросы посыпались из меня, как сушёный горох из треснувшего стручка.

— Да ни о чём в общем-то, — вдруг выпалил он. — Просто хотел увидеть.

Это было довольно-таки откровенное признание в заинтересованности моей персоной. Женское во мне тут же порекомендовало ухмыльнуться и горделиво вскинуть бровь, но вместо того я чувствовала смущение. Едва ли не большее чем он, поэтому, уронив взгляд, я промямлила:

— Мой руки и топай на кухню. Ты, наверное, ведь ещё не ужинал?

Чуть позже, раскладывая перед всё ещё смущающимся Леней натюрморт из трёх блюд, я подумала, что очень славная обстановочка складывается. Что разговаривать будет легче. Лёня не мешал мне начать диалог, по цвету щёк сравнявшись со стоящим перед ним борщом.

— А ты почему не ешь? — поинтересовался он.

— Забудь, — махнула рукой я. — Вечная диета.

— Диета? — удивился он. — Но ты же очень худенькая.

— Это профессиональное. Танцую я в паре, и, если буду весить больше сорока кило, у партнёра пупок развяжется на какой-нибудь поддержке.

— Хм-м-м, а где ты танцуешь? В ДК? — удивился Лёня. Я не слышал, чтобы у нас в городе что-то подобное было.

Я моргнула, глядя на него, замершего с ложкой в руке. Момент был удобный. Я всё ещё не знала, что сказать, и, видимо, напрасно доверилась своему языку, который в этот же момент выдал нечто далёкое от темы и крайне-крайне глупое:

— А ты почему с работы так поздно?

— Так я же в смену хожу, — пожал плечами Лёня. — А там пока её передашь, пока журнал заполнишь, помоешься, переоденешься. В общем, та ещё канитель, — Лёня, наконец, отважился попробовать борщ, и на лице его тут же появилось блаженствующее выражение. — Вкусно.

— А… ага. Наверное, на производстве каком-то работаешь, раз в смену ходишь? — зачем-то предположила я.

На этой фразе Лёня вдруг поднял на меня взгляд и посмотрел так, будто была я не самой обычной девушкой, а какой-нибудь фиолетовой в крапинку трапецией.

— Что? — растерялась я.

— Не на производстве, на станции, на атомной, — недоуменно пояснил он и, пока я проглатывала ком, вставший поперёк горла, добавил: — Нет, ты правда как с луны свалилась. На станции тут большая часть трудоспособного населения города работает.

— А-а-а… — пыталась собраться с мыслями я. — А кем ты работаешь? Где?

— СИУРом, на четвёртом энергоблоке.

Если можно было бы собрать все молнии на Земле и разом поразить ими мой затылок, эффект всё равно получился бы сравнительно малозначительным. Внутри меня определённо произошло нечто более грандиозное. Я смотрела на Лёню ошарашенно, разом припоминая затерявшиеся в глубинах памяти фамилии главных действующих лиц ночи двадцать шестого апреля, которые до этого момента, как ни старалась, вспомнить не могла. «Руководитель эксперимента, Дятлов Анатолий Степанович, начальник смены блока номер четыре Акимов Александр Фёдорович, старший инженер управления реактором Топтунов Леонид Фёдорович…»

В тот момент меня буквально подмывало спросить у Лёни его фамилию, хотя картинка складывалась более чем очевидная.

Тем временем ничего не подозревающий Лёня виртуозно расправился с борщом. Мне нужно было выиграть время, а потому, не спрашивая, я навалила ему огромную порцию жаркого с гарниром и салатом.

«…день, ночь, отсыпной, выходной, — подсчитывал мозг известные мне графики. Не подчиняясь приказам, он сопоставлял: — Далее два выходных. Затем двадцать четвёртого он идёт в день, а потом в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое… А следовательно, этот самый Лёня и есть СИУР, дежуривший на блоке в ночь аварии».

От сделанного открытия у меня закружилась голова, но вся решимость и готовность действовать отступили. Очень странно было осознавать, что передо мной сидит тот самый человек, которому суждено принять участие в столь трагических событиях непосредственно. Я действительно была потрясена и рассматривала простоватое его лицо теперь внимательно, будто конспектируя каждую черту: выразительные карие глаза, смотрящие странно, будто исподлобья, аккуратный нос и пухлые губы «варениками», придающие его и без того молодому лицу ещё более юное выражение.

Вот потому, наверное, он и отрастил эти нелепые, топорщащиеся в стороны усы — в попытке прибавить себе возраста, солидности. Наверное, потому он носил эти уродливые очки — чтобы казаться серьёзнее, ведь наверняка среди более опытных коллег к его мнению редко прислушивались.

Тем временем Лёня расправился и со вторым блюдом.

— Вкусно? — машинально спросила я, когда он, не дожидаясь меня, собрал посуду… старательно её вымыл и вытер.

— Очень, — признался он. — Спасибо тебе большое. Я, если честно, как от родителей в семнадцать лет уехал, так о домашней пище и забыл. Самому готовить то некогда, то не хочется, а тут… слушай, ты ведь совсем ещё юная, где так готовить научилась?

— Я? Да так… — уклонилась я от ответа. Ну не рассказывать же ему о моих способах борьбы со стрессом.

— Ты не подумай, что я какой-то обжора, — вдруг смутился он. — Просто действительно… это всё так вкусно… и пирожки. Я очень люблю пирожки. Дома мама всегда по субботам делала.

Я машинально «агакнула» на его: «А можно мне один?» — даже не поняв, о чём он, но в следующий момент я расхохоталась в голос, увидев, что Лёня, прихватив с тарелки пирожок, надкусил его и уставился на меня с таким выражением на лице, будто проглотил резиновую покрышку или обрывок газеты.

— Ой… я тебя предупредить забыла. Выкинь его, пожалуйста. Это не пирожок.

Лёня всё же дожевал, проглотил, но оставшееся осторожно отложил в сторону.

— А что это такое?

— Да так… неудавшийся кулинарный эксперимент, — улыбнулась я.

И он улыбнулся тоже… а потом рассмеялся громко и заливисто, да так, что и я рассмеялась вместе с ним. Мы просто смотрели друг на друга, и… если замолкал один, новый приступ хохота тут же поражал его снова, глядя на то, как смеётся другой.

— Нет, — отсмеявшись сказал Лёня. — Эксперимент с десертом обернулся провалом для обоих сторон, но я предлагаю исправить это обстоятельство.

— Как? — удивилась я.

— Оденься чуть потеплее. Вечером прохладно, — ответил он загадочно, самой формулировкой вопроса лишая меня возможности отклонить его приглашение.

========== Глава четвёртая, в которой, наверное, слишком много романтики и мало действия, но двоим всё равно ==========

Попробуй прикоснуться ко мне,

Я рассыплюсь на мелкие капли,

Я впитаюсь в тёплый асфальт

У твоих ног.

Сны исчезнут сами собой

И запаса молчания хватит,

Чтобы выдержать натиск

Привычных тревог.

С. Бобунец

Маленькие города всегда казались мне сонными, неторопливыми, пропахшими подвальной сыростью и нафталином. Думалось мне, что жители таких вот географических крошечек и спать ложатся рано, да и вообще ведут столь нерасторопный образ жизни, что от такого впору только зевать. Вот потому я и не ждала от ночной прогулки в компании Лёни ничего, кроме удобного шанса на продолжение диалога о станции.

Укутавшись по совету Лёни в куртку, прибывшую со мной из две тысячи двадцатого, я поймала насмешливый взгляд моего приятеля:

— Какаяинтересная у тебя, мнэ-э-э… ветровка, — Лёня подобрался к теме моего внешнего вида максимально тактично.

— А? Что? — машинально «чтокнула» я, пытаясь выиграть время для составления приемлемой версии, ведь куртка действительно казалась необычной на фоне того, во что одевались люди вокруг. — Ах, ты про куртку? Да так… привезла из Парижа.

— Ты во Франции бывала? — глаза Лёни округлились, став едва ли не шире оправы очков. Впрочем, пока я корила себя за длину и ширину языка, Лёня успел придумать ответ на свой же вопрос. — Ах, да, забыл, ты же танцовщица. Гастроли? Кстати, а что вы танцуете?

— Классику. Я балерина. Ну, мы идём или нет? — я легонько подтолкнула Лёню в поясницу и, выйдя в подъезд, захлопнула дверь.

Все мои представления о жизни маленьких городков ночью рушились на глазах. Впрочем, наверное, тому было вполне логичное объяснение: население ещё днём показалось мне молодым, даже юным. Вот и теперь вся эта пёстрая, хохочущая толпа высыпала стайками на улицу и гуляла в электрическом свете фонарей.

Не спросив позволения, но всё же немного смутившись, Лёня промычал что-то себе под нос и взял меня за руку.

Я не возражала.

— Здесь совсем недалеко, — пообещал он, — за пять минут доберёмся.

— Сегодня что, праздник какой-то? — осведомилась я на всякий случай.

— Ты скоро всё увидишь сама, — пообещал он обернувшись.

А дальше мне стало совсем не до разговоров, потому что в два его шага умещалось аккурат четыре моих, и где он шёл, мне приходилось переходить с трусцы на галоп и лишь изредка обратно. Через какое-то время он спохватился:

— Ты что? Я слишком быстро иду?

И дальше мы пошли чуть медленнее, ступая по отчего-то влажному, блестящему в свете фонарей тротуару. Видимо, пока мы ужинали, прошёл дождь, а мы и не заметили…

Лёня молчал. Да и я не спешила начать диалог, поражённая увиденным. В обступающей синеве ночи городок казался волшебным миром, будто заключённым в гигантский сувенирный шар. Всё вокруг виделось картинным, пряничным и совершенно нереальным.

Я посмотрела на Лёню, идущего теперь неторопливо, старающегося подстроиться под мой шаг. И хотя он смотрел вперёд, я не сомневалась, что он тоже за мной наблюдает. Поэтому я улыбнулась и тут же заметила, как в ответ дёрнулись уголки его губ.

— До сих пор смеёшься над пирожками? — пошутила я.

Лёня ничего не ответил, но посмотрел на меня так многозначительно, что я решила не начинать уже больше никаких диалогов.

Его рука была тёплой, а ладонь — широкой и сильной. Такой, что хотелось вцепиться в неё обоими руками и… и…

А ещё от него пахло как от моего отца. Чуть-чуть чем-то мятным, немного полынной горечью и можжевельником. И это обстоятельство показалось мне самым удивительным открытием, прежде всего потому, что я вообще об этом думала.

— Вот мы и пришли, — заговорщически понизив голос, сказал Лёня, чуть наклонившись ко мне. Запах можжевельника усилился так, что я на мгновенье зажмурилась, отвернулась в смущении, а когда открыла глаза, вздох удивления непроизвольно сорвался с губ, заставив Лёню удовлетворённо заметить:

— Ну, я же говорил, что тебе понравится.

В моём родном городе был парк. Заброшенный уже много-много лет. Будучи детьми, мы приходили туда, чтобы облазить старые аттракционы, утопающие уже по макушку в зелёных зарослях. Меня всегда удивляло, ну как можно забросить парк, если в нём остались аттракционы?

И аттракционы те завораживали меня. Самые простые, меркнувшие на фоне современной «мертвой петли», «американских горок» или «катапульты», они, тем не менее, обладали какой-то неведомой притягательной силой.

И вот… теперь передо мной словно предстал тот заброшенный парк из две тысячи двадцатого года. Будто все полуразрушенные аттракционы вдруг освободились от зелёных оков разросшихся деревьев и кустарника, будто умылись они апрельским дождём, лишившись толстого слоя пыли, тряхнули старыми скелетами, вправив деревянные кости в суставы и…

И кружились они под музыку. Удивительную, тихую, наполненную словами и смыслом.

— Что? Что это за песня? — нетерпеливо спросила я, но Лёня только неопределённо повёл плечами и ответил:

— Не знаю, старпёрская какая-то. Смотри лучше вперёд. Запустили, наконец-то!

И я обернулась туда, куда указывал Лёня, где среди кружащихся гигантских юбок каруселей возвышалось оно…

В двухтысячных я видела его на снимках в Сети уже ржавым и мёртвым, замершим навсегда посреди города, ставшим его печальным символом. Однако теперь «колесо обозрения», украшенное многочисленными огоньками, медленно и плавно вращалось, делая ночь совершенно волшебной.

— Запустили? — удивилась я, вспоминая, что согласно интернет-версии, прочитанной мной раньше, парк так и не успели открыть. Будто читая мои мысли, Лёня ответил:

— Парк к первому мая откроют торжественно, а пока тестируют аттракционы в круглосуточном режиме, чтобы всё прошло без сучка, без задоринки.

— Понятно, — потрясённо ответила я, ещё крепче вцепляясь в ладонь Лёни, попутно удивляясь, почему он всё ещё не убрал свою руку.

— Пойдём?

— Что?

— Пойдём кататься? — спросил он и снова потянул меня, да так, что на этот раз рыси не случилось, только галоп.

Мы кружились на «ромашке», пытаясь разговаривать, но едва ли слыша друг друга. Мы ели эскимо, когда сидели в одной машинке на «автодроме».

— Сестрёнка-то не уместится, — строго сдвинув брови, обмерила меня взглядом контролёр, в полутьме принимая за ребёнка. Проклятый рост!

— Уместится, — рассмеялся Лёня. — Она очень компактная.

И на самом деле. Нам не было тесно. Только тепло. Бедро к бедру, локоть к локтю… и моё мороженое на его белой рубашке, когда в нас врезалась одна из машинок, из которой донёсся дружный хохот.

— Взрослые отняли у детей аттракционы на ночь, — не обиделся Лёня, он достал из кармана платок и довольно аккуратно, насколько это позволяли условия, вытер пятно. — Дома постираю.

«Он гораздо чистоплотнее, чем ты», — автоматически пустил шпильку внутренний голос. «Заткнись», — ответила ему я мысленно с большим неудовольствием.

— На «колесо»? — тем временем предложил Лёня.

— А? — едва успела проронить я, прежде чем почувствовала себя вновь ведомой сильной его широкой ладонью.

Очередь на «колесо» была внушительной, но и шла она быстро. Желающих прокатиться было полно, но непонятно почему, мы оказались в четырёхместной кабинке вдвоём.

— На следующей поедем, — симпатичная кудрявая девушка, стоявшая за нами в очереди, за куртку придержала своего кавалера, собиравшегося было забраться вместе с нами.

И кабинка плавно поплыла вверх, едва слышно поскрипывая.

— Боишься высоты? — удивился Лёня, глядя на то, как я сжалась. Ему ведь было невдомёк, что «колесо» вызывает во мне очень смешанные чувства.

— Да так. Да. Нет. Возможно.

Я всё ещё занималась подбором наиболее подходящей частицы русского языка среди тех, которые имелись в словарном запасе, когда Лёня неожиданно оказался рядом. Он изловчился, обхватил меня руками, но в объятьях этих не было ничего грязного, только желание… защитить, подкреплённое словами:

— Извини. Я же не знал, что… Ты это… постарайся отвлечься, вниз не смотри, только на горизонт. Я тебя держу.

Я почувствовала, что помимо воли вздрагиваю, позволяя себе прижаться к тёплой, широкой, взволнованно вздымающейся груди. Но я не осмеливалась посмотреть на Лёню, вместо того увидела город в ночи. Будто звёзды с тёмного покрывала неба сорвались и упали на землю, да так и остались лежать на ней разные: голубые, оранжевые, стоящие на месте и несущиеся вперёд. Прямо на меня.

— Как красиво!!! — безотчётно вырвалось из груди.

Лёня как-то отрывисто «дакнул» в ответ, а карусель тем временем печально скрипнула и… остановилась. Наша кабинка замерла прямо на самом верху.

«Эй, что там случилось?», «Кто-нибудь, скажите, что произошло», — люди из кабинок, находящихся чуть ниже, мгновенно подали голос.

— Товарищи, пожалуйста, без паники, — громко, но спокойно отвечала контролёр. — Всем просьба оставаться на своих местах. Сейчас прибудет бригада ремонтников.

Я не смотрела вниз…

Но не потому, что боялась высоты. Просто Лёня не сводил с меня взгляда, и было в нём столько тревоги, что с губ моих соскользнуло:

— Ну что ты? Не страшно мне, честное слово.

Я снова в смущении уронила взгляд, и только теперь обнаружила ладонь Лёни, всё ещё сжимавшую мою. Его пальцы были влажными и холодными, они слегка подрагивали.

— Что с тобой? — удивилась я.

Но он не ответил, а только отрицательно покачал головой. И следовало признать, что момент для разговора складывался как никогда более удачный. Я вдохнула и…

— Расскажи немного о себе, — упрямо воспротивилось логике подсознание. Я улыбнулась своему вопросу, улыбнулась тому, как потеплел его взгляд.

— Да нечего особенно рассказывать, — смутился он. — Родился на Украине, вырос в Таллине, учился в Обнинском филиале МИФИ, ты, возможно, знаешь его как физико-математический.

— МИФИ? Я, конечно, слышала об этом институте, но почему, собственно, филиал, не Москва?

— Вообще, я в Москву сначала документы подал, но как узнал, что там в общежитии на все специальности всего десять мест отведено для приезжих, сразу уехал в Обнинск. Да и потом… так интереснее. Там же наукоград, Обнинская АЭС, практика без отрыва от учёбы возможна, хотя практиковался я как раз-таки в Припяти изначально.

— Так вот ты как сюда попал, — воскликнула я. — А я-то думала, распределение!

— Не совсем, — поправил Лёня. — Конечно, я, как и все наши, мечтал о ЛАЭС или АЭС в Курске, но здесь создали такие условия, от которых сложно было отказаться. Интересная работа с возможностью действительно быстро вырасти как специалисту. Красивый, динамично развивающийся современный город. Можешь представить, что я и квартиру получил спустя всего три месяца с тех пор, как переехал?

Я отрицательно покачала головой, не представляя, что квартиру можно вообще вот так вот бесплатно «получить», и вдруг совершенно неожиданно для себя выпалила то, что беспокоило сильнее всего:

— Лёня, но как ты вообще решился работать на АЭС? Ведь это может быть опасно. Как специалист, ты же представляешь, какую колоссальную мощь хранит реактор, которым управляют люди? А что, если система даст сбой? Что, если человек не уследит за чем-либо? Это ведь может грозить аварией и даже масштабной катастрофой!

Сначала он улыбнулся. А потом рассмеялся так, что я и сама было улыбнулась, но сказанное им после повергло меня в уныние:

— Тая, глупо, наверное, будет пытаться посвятить тебя во все технические тонкости, рассказать на пальцах принципы, которые мы пять лет изучали в вузе, да и теперь, работая, я постоянно узнаю что-то новое. Для простоты восприятия скажу так: существует множество систем защиты, срабатывающих автоматически, если наступает какой-либо разбаланс. Реактор полностью безопасен, поверь!

— Но я читала об аварии на ЛАЭС, на Три-Майл-Айленд, — в отчаянии я чуть не ляпнула и про чернобыльскую катастрофу.

— Прежде чем ввести блок в эксплуатацию, проводится множество различных испытаний, в том числе и системы безопасности появились благодаря проектным авариям. Тая, поверь, причин для беспокойства нет.

Я молчала. Потому что сказать было нечего, а козыри в рукаве в виде обезоруживающего «Знаешь, я тут пришла из будущего, чтобы предупредить тебя» как-то не вынимались. Я смотрела в тёмные глаза Лёни, лучившиеся уверенностью, и не понимала, что нужно говорить, что можно делать.

Да, можно было сделать попытку и сказать всё так, как есть. Но чем ближе я узнавала Лёню, тем больше видела в нём человека, твёрдо стоящего на ногах, в суждениях опирающегося только на свои знания и науку, а тут я со своими вопросами и рассказами о путешествиях во времени. Признаюсь, да скажи мне о таком кто-то ещё пару дней назад, я лишь отмахнулась бы. Никогда не верила ни во что паранормальное. Все эти параллельные миры, скачки во времени и в пространстве даже в формате художественных произведений не вызывали во мне никаких чувств, кроме раздражения. В своей практичности и в чём-то даже приземлённости я была такой же, как и Лёня.

Тем временем, пока я погружалась в размышления, Лёня поднялся на ноги и чуть потянул, чтобы я встала рядом.

— Посмотри, как красиво, — пригласил он, и мне не оставалось ничего, кроме как любоваться мириадами разноцветных огоньков, обступивших нас со всех сторон.

Расстроенная и заворожённая одновременно, я совершенно не заметила, как рука Лёни проворным ужом обвила мою талию. Как вдруг резко стало тепло от его тела, от дыхания, обжёгшего кожу лица.

Несколько мгновений его взгляд казался растерянным, но всё же он решился, чуть теснее обнял и… потянулся ко мне.

Столкновение Марса и Венеры в земном парке казалось неизбежным, а самое главное, что сопротивляться «Венере» не хотелось совсем, но что-то необъяснимое, идущее изнутри заставило поднять руки и установить этот слабый барьер между нами, легко уперевшись ладонями в его грудь. Почувствовав сопротивление, Лёня вздрогнул, открыл глаза и виновато прошептал: «Тая, о, прости, пожалуйста, просто я… просто ты…»

Но договорить ему не удалось. В этот момент что-то тихо заскрежетало, и «колесо» плавно продолжило свой путь.

Всё оставшееся время катания мы молчали.

— Я провожу, — всё ещё смущённо сказал он, помогая выбраться из кабинки. Он хотел было убрать руку, как только мои ноги коснулись земли, но я удержала, глядя ему прямо в глаза:

— Мне будет очень приятно, если проводишь.

— Тогда, может, ещё погуляем? — мгновенно оживился Лёня.

— Тебе бы поспать, — возразила я, — выглядишь усталым после работы.

— Я не устал.

— Но устала я.

Мы брели по пустынной аллее, и бледно-голубые лица фонарей, казалось, нарочно выступили из тьмы, чтобы посмотреть на нашу странную пару. Лёня молчал до самого входа в подъезд, да и я не знала, что теперь говорить. Все мои мысли вертелись около его «причин для беспокойства нет», а он, видимо, думал совсем о другом. Во всяком случае, когда он проводил меня до дверей в квартиру, Лёня многозначительно помолчал и вдруг сказал уверенно: «Ты не думай, что я легкомысленный и всё это не серьёзно. Просто ты… ты особенная. И очень красивая».

— Спокойной ночи, Лёня, — тихо сказала я и поднялась на цыпочки, чтобы оставить на его щеке поцелуй. Такой целомудренный, невесомый, на который только была способна.

Лёня тоже был особенным. И красивым. Вот только…

И когда за спиной тихо закрылась дверь, я навалилась на неё всем телом, зябко кутаясь в куртку, пряча руки в карманы. И снова пальцы мои нащупали телефон… я взяла в руки бесполезный девайс, тот поприветствовал меня вспышкой экрана и погас, сообщив о низком уровне заряда аккумулятора.

Мне. Было. Очень. Плохо.

========== Глава пятая, в которой Лёне плохо спится, а Тая разворачивает бурную инженерную деятельность ==========

Хрупкое время, наступаешь — хрустит по ногами,

Ждёшь чего-то, что изменило бы жизнь,

Что-то случилось, я объясняюсь чужими словами…

С. Бобунец

Первым делом я решила немного поспать. Повторюсь: как ни поверни, сон — лучшее решение в любой непонятной ситуации.

Но как только голова моя коснулась подушки, мозг вновь заработал на мощности небольшой электростанции, жаль только, что мысли текли не в том русле, куда я отчаянно пыталась их направить.

И думалось мне вовсе не о предстоящей катастрофе, а о прошедшем вечере. О том, что, едва расставшись с Лёней, мне хотелось догнать его в полумраке подъезда, обхватить его широкие плечи руками и прошептать в ухо какую-нибудь глупость. Просто для того, чтобы ещё раз увидеть мягкую его улыбку, чтобы услышать голос.

Вообще-то, я никогда не считала себя влюбчивой, и за двадцать лет жизни подобных инцидентов мне удавалось избегать. Окружающие парни все как один имели изъяны — кто-то слишком слаб, кто-то извращён, третий безответственен. Лёня подкупал своей натуральностью. Он не пытался казаться лучше или хуже, чем есть. Самый обыкновенный, простой, сильный, где-то неловкий, местами забавный — мужчин подобной породы в моём веке просто не существовало. Как и мужчин в принципе. Блогеры, салонные болонки с маникюром, вечно жалующиеся на тяжесть бытия ребята, которые к двадцати пяти годам тяжелее члена ничего не поднимали. Я, отстаивавшая по десять часов у балетного станка ежедневно (разумеется, в той, обычной жизни), не понимала и не принимала подобного положения вещей. И всё ждала классического принца, который оказался бы сильнее меня хотя бы физически.

Я лежала, рассматривая швы синеющего в темноте потолка, и пыталась себя уговорить: «Ну, конечно, не влюблена. Просто удивлена. Кто влюбляется вот так вот, спустя несколько часов после знакомства? Наверное, он просто застал меня врасплох… врасплох…»

Это было последней мыслью, прежде чем сознание отключилось, и тело погрузилось в глубокий сон.

«Врасплох… — первая мысль, включившая меня обратно, не могла похвастаться оригинальностью. — И я. Я тоже знаю, как и зачем удивить его!»

Пришедшая в голову идея буквально смела меня с дивана. Да так, что, запутавшись в пододеяльнике, я больно клюнула носом в пол, но на охи-вздохи время тратить не хотелось, и уже через мгновение я вытрясала содержимое объёмных карманов своей куртки. На пол упали: блеск для губ, таблетки от головной боли, упаковка зубной нити и… то, что я надеялась разыскать, — зарядное устройство от моего смартфона. Признаюсь, будучи слегка интернет-зависимой, я повсюду таскала его с собой.

— То, что нужно! — воскликнула я и, соединив зарядник с телефоном, попыталась вставить вилку в розетку.

Но не тут-то было. Входные отверстия оказались уже, гораздо уже, чем требовалось.

Я предприняла еще несколько очень смелых попыток, в результате чего чуть не осталась без ногтей. Однако, сдаваться я не собиралась и, сдувая со лба чёлку, осмотрела комнату. Со всей отчаянностью я нуждалась в… отвёртке. Нет, совать в розетку я её не собиралась, но нужно было попытаться отвинтить её от стены и попробовать расширить входные отверстия пластмассового свиного пятачка при помощи подручных средств. Держу пари, что в этом «моём» доме напрочь отсутствует дрель с тоненьким свёлышком.

В пределах видимости отвёртки не оказалось, а потому вслед за гостиной я обшарила ванную, а потом пронеслась в кухню, по пути едва не сбив трюмо, стоявшее посреди прихожей. Потирая ушибленную коленку, я вдруг подняла взгляд.

«…особенная и красивая», — тут же прозвучал в голове голос Лёни.

Из зеркала без особой доли неожиданности и оригинальности на меня смотрела… я. За последние пару дней мало изменившаяся, разве что теперь таращившая на собственное отражение придирчивый и оценивающий взгляд. Ещё в детстве мама говорила, что природа улыбалась, вылепливая её дочь, но мне всегда почему-то казалось, что скорее эта природа смеялась в голос.

Я родилась весной. Поэтому, наверное, именно ей и пришлось поработать над моим лицом. И пока март возился с красками, апрель, со своей вечной аллергией, чихнул прямо на палитру: смешалось всё, разлетелось и осталось золотисто-рыжими веснушками на моём лице, ушах и даже груди. Мелкие монетки солнечного золота нарушили даже границу губ. Я была рябой как куриное яйцо. Волосы мои тоже шелковистой гладкостью похвастать не могли, топорщились мелкими тугими кудряшками в стороны. Такими мелкими, что ими я более всего напоминала бы африканца, если бы не отчаянная блондинистость и фарфоровая бледность кожи. Но что я в себе любила, так это глаза. Зелёные, точно свежая листва, в обрамлении коротких тёмных ресничек, они смотрели на мир удивлённо. Я частенько слышала комплимент именно взгляду, так как остальное во внешности было совершенно непримечательным: самый обычный нос, вечно растянутые в улыбке губы, набор из двух рук, ног, цыплячьего роста и веса.

— Тоже мне красавица, — пробубнила я вслух и отважно продолжила поиски отвёртки.

Никаких инструментов в квартире, принадлежащей юной деве, разумеется, не нашлось, зато обнаружились небольшой пинцет, точильный камень для ножей и извилина в голове, загнутая под нужным углом. Не знаю, сколько времени я потратила куроча на техническое перевооружение пинцета, но, когда мой лоб покрылся капельками пота, вполне приемлемый инструмент оказался в руках. И следовало признать, что вещи в восьмидесятые годы прошлого века умели делать качественные. Весь инструмент моего времени был точно из фольги. Здесь же импровизированная отвёртка держалась в моих руках молодцом. И спустя, наверное, всего полчаса розетка повисла на проводах. Не будучи ни прирождённым, ни образованным электриком, я понятия не имела, как поступить дальше, чтобы из диэлектрика случайно не стать проводником. Всё ещё пребывая в размышлениях, я услышала, как в дверь постучали.

Если быть совсем честной, кроме Лёни меня не мог посетить никто, поэтому я дёрнулась, отшвырнула «отвёртку» в одну сторону, телефон, всё ещё лежавший на столике рядом, торопливо засунула под подушку и ринулась открывать, по пути приглаживая топорщащиеся во все стороны волосы.

Сначала появился букет. Огромный букет нежнейших тюльпанов. Свежесрезанные, ещё не распустившие алые бутоны, они, казалось, смущённо отвернулись в сторону, подёрнутые зеленовато-серебристой плёнкой собственной юности и росы.

Я потеряла способность говорить, принимая его дар, чувствуя, как переплетаются наши пальцы.

— Тая, ты прости, что так рано. Я всю ночь не мог заснуть, а когда вышел на улицу, увидел свет в твоих окнах.

И только тогда взгляд мой упал на часы, показывающие половину седьмого утра.

— Лёня-а-а.

— Что?

— Тебе бы поспать.

— Зачем? — растерянно осведомился он. — Совсем ведь не хочется.

— Просто потому, что тебе на работу в ночь, я ведь права?

— Вот перед ночью и посплю, — улыбнулся он. А пока я хотел бы… просто хотел бы…

Что хотел бы сделать Лёня, так и осталось загадкой, потому что в этот момент букет тюльпанов, всё ещё разделявший нас, был передан в мои руки окончательно — в поле зрения Лёни попала раскуроченная розетка.

— Тая! — воскликнул он. — Неужели сама пыталась?

— Да вот, хотела привести в порядок, — уклончиво, не говоря всей правды, ответила я.

— Отвёртка есть?

— Да вот в том-то и проблема, — улыбнулась я.

— Жди, я сейчас, — улыбнулся Лёня и исчез за дверью.

Вернулся он с аккуратненьким чемоданчиком в руках, наполненным и разнокалиберными отвёртками, и ещё кучей нужных мелочей.

Секунд за десять, не больше, Лёня уверенными движениями вернул розетку на место, и так старательно привинтил её к стене, что стон вселенской боли чуть не вырвался из-за моих сжатых зубов. Да, мне следовало обрисовать проблему несколько конкретнее, хотя я и слабо представляла, как обозначить Лёне момент, что мне нужно чуть расширить дырки в проклятой розетке.

— Пасиб, — буркнула я, отворачиваясь. — Пойду цветы в воду поставлю.

— Хорошо, тогда отнесу инструмент и вернусь. Я мигом, — пообещал мой аккуратный во всём Лёня. И когда он исчез за дверью, я поковыряла розетку ногтем — та была прикручена намертво.

Он не разрешил мне готовить завтрак и на этот раз пригласил к себе. Чувствовалось, что ночью он действительно не спал, — на столе красовался кособокий кекс, а рядом книга рецептов, высунувшая язык закладки на разделе выпечка.

— Вот, может, конечно, не шикарно, но я старался, — на всякий случай предупредил он, разливая по чашкам ароматный кофе.

— Очень вкусно, — похвалила я, откусывая. Бисквит и правда получился вполне удачным, если не считать похрустывающую на зубах соду. Но всё это казалось мелочью, чем-то незначительным, когда по крошечной кухоньке, выкрашенной бирюзовой краской, скакали солнечные зайчики, изредка замирая на тёплом деревянном полу. И не думала ни о чём, кроме того, что даже усы Лёни перестали казаться мне дурацкими и нелепыми.

Следовало признать, что ещё один день прошёл совершенно бесполезно, и в пути к сложному разговору с Лёней я не продвинулась ни на шаг, за что корила себя, проклинала последними словами. Ведь разговор — это только начало. Если допустить, что он поверит, следовало ещё разработать хоть какой-то мало-мальски жизнеспособный план. И эту стратегию предстояло придумать и претворить в жизнь самому Лёне. От одной мысли об этом меня охватывала печаль. Ну ладно я… но ему-то каково будет пытаться объяснить коллегам, что станция вот-вот взлетит на воздух?

А время шло, точнее брело равнодушно шаркая по асфальту подошвами обуви случайных прохожих. Ветер трепал златовласый день, рассыпая солнечные лучи, закалывая их в замысловатые причёски гребнями облаков, а мы с Лёней просто гуляли, не в силах расстаться. Я всё сильнее привязывалась и к нему, и к Припяти.

— Тая, а может, в кино? Вчера была премьера, — улыбнулся Лёня. — Как славно, что остались билеты.

…и было ужасно странно осознавать, что премьерой шёл фильм «Валентин и Валентина». Фильм, цитаты из которого я знала наизусть.

Время текло, как выбравшийся из-под ледяной корки ручей. Серебристой ниткой он сшивал всё теснее, острой иголкой колол колотящееся у подбородка сердце. И мне, и Лёне всё сложнее было подбирать слова.

— Знаешь… ты поспи всё-таки. Работа-то у тебя тяжёлая — всю смену на ногах.

— Я совсем не хочу спать, — вновь спорил он, когда мы вернулись к дому.

— Лёня…

Припять солнечная, весенний город. Тонкие стволы берёз, едва оперившиеся листьями кроны тополей, роняющие розоватый цвет вишни. Всё вокруг благоухало чистотой и свежестью, снова доносился сладковатый запах сирени, а меня на ногах удерживали только сильные, как ветви векового дуба, мужские руки.

— Проводишь меня до автобуса вечером? — попросил он тихо, касаясь губами моего лба.

— Помашу тебе в окно, — пообещала я, отчаянно борясь с желанием не расставаться ни на минуту, но вспоминая о предстоящем сражении с розеткой.

Добыть электричество для смартфона мне удалось ближе к ночи. Совершенно измотанная, я уже почти не испытала радости, когда экран гаджета вспыхнул голубоватым светом.

— Я же говорила, что победа останется за мной, глупая ты железяка? — заявила я смартфону и отбыла на диван. Спать.

========== Глава шестая, в которой Лёня ставит палатку, а Тая решается на непростой разговор ==========

Горят мои фотографии,

Умирают слова и неточности,

Это наша с тобой биография,

Наше безмятежное прошлое…

С. Бобунец

Никогда я не была хоть сколько-нибудь смелой и от проблем предпочитала прятаться самым что ни на есть классическим способом. Например, под одеялом.

Вот и утреннему солнцу, заглянувшему в окошко по случаю наступления двадцать третьего апреля, мною были предъявлены спина, средний палец правой руки и решительное нежелание признавать факт пришествия нового дня.

А солнце тоже проявляло характер, оно упрямо грело подушку, запускало кавалькаду солнечных зайчиков скакать по дивану, по полу и по моим плечам. Но я упорно смотрела в стену, оклеенную аляпистыми обоями, лишь изредка косясь на часы, показывавшие сначала половину одиннадцатого, но, когда — словно через мгновение — взгляд вновь вернулся к циферблату, стрелки замерли уже на отметке часа дня.

Этим утром я почти не вспоминала о Лёне, полагая, что после стольких напряжённых дней, а потом ещё и ночной смены он отсыпается теперь на узком своём диване. А может быть, и встал уже давно, с его-то неукротимой энергией.

Я вздохнула, пошарила под подушкой и извлекла оттуда зарядившийся смартфон, раз в пятый, наверное, за это утро подмигнувший мне голубым экраном. Да, с одной стороны, телефон был бесполезен — никаких тебе звонков или Интернета, но в его памяти, кроме всего прочего, остались фотографии, которые я и рассматривала, с тех пор как проснулась, просто беспрестанно.

Казалось бы, я отсутствовала дома — в две тысячи двадцатом году — всего пару дней, но за это время успела крепко соскучиться по тем людям, лица которых смотрели теперь из фотоальбома: мама, брат, отец, лучшая подруга, приятели из труппы и мой толстый кот.

Слёзы навернулись на глаза автоматически, когда я подумала, что Бандит теперь, верно, один в пустой квартире и отчаянно хочет есть. Он мяукает и зовёт на помощь, а я, я… я даже не знаю, вернусь ли когда-нибудь обратно.

Два дня я не вспоминала ни о чём, не думала ни о ком. Сначала слишком силён оказался шок, а потом… признаюсь, мне слишком понравилось общество Лёни. Но теперь, увидев милые черты маминого лица, улыбающегося с фото, руку отца на её плече, я поняла, что хочу домой отчаянно. Что мне не место здесь, среди забавно одетых людей, и не мне, а им принадлежит этот город. Что спаситель мира из меня выходит прямо скажем говённый не слишком хороший, а Лёня пусть лучше бы встретил кого-то другого, не меня.

А ещё я подумала, что являюсь младшим и самым избалованным ребёнком в семье, что папе в августе две тысячи двадцатого уже пятьдесят пять стукнет и он… он только на пять лет младше Лёни, родившегося, по моим расчётам, в тысяча девятьсот шестидесятом. А значит, выживи Леонид, ему бы к моим двадцати, наверное, шестьдесят уже бы исполнилось. И я почувствовала, как густой, свекольного цвета румянец расплёскивается по щекам от таких мыслей: мне нравился парень, который не то что в отцы, в деды мне очень даже годился.

В который раз я запрятала телефон под подушку и вздохнула, пытаясь взять себя в руки: «Нет, надо что-то делать, причём срочно. Вот пусть Лёня считает меня психопаткой, но сегодня же скажу ему всё… всё, что знаю».

Видимо, Лёня подслушивал под дверью мои мысли. Наверное, он вежливо выжидал, когда мой мозг примет решение, потому что, как только я назвала себя «психопаткой» и быстренько додумала всю мысль до конца, раздался громкий стук в дверь, и меня, разумеется, тут же смело с дивана.

На ходу натягивая треники, я почувствовала, что образы друзей и родных в голове растворяются, уступая место новым ожиданиям, радостному предчувствию встречи.

На этот раз, к стыду своему, обниматься полезла я первой. Даже толком не рассмотрев, я наскочила на опешившего Лёню, точно белка на кедр. И чтобы достать до плеч, чтобы прижаться щекой к щеке, мне даже пришлось наступить босыми ногами на его кроссовки, приподняться на цыпочки.

Он растерялся, но растянувшиеся в улыбке губы я почувствовала собственным лбом, как и: «Воб-брое ут-п-р-ро», размазанное этим прикосновением.

— А почему это ты ещё не одета? — деланно строгий голос Лёни нарушил всю магию момента, а сильные руки подхватили меня подмышки и аккуратно возвратили на пол.

Ойкнув, я уронила взгляд, крайне опасаясь, что, торопясь увидеть Лёню, забыла надеть какой-нибудь элемент одежды. Но пижамная куртка и треники находились на своих законных местах, поэтому я недоуменно воззрилась на собеседника.

— Не понимаю, — растерянно произнесла я. — Что?

Однако внешний вид Лёни кое о чём говорил. И смутные подозрения зашевелись в мозгу. Облачённый в спортивный костюм, болотного цвета клещёвку, с гигантским рюкзаком за спиной, Лёня улыбался, хоть и выглядел несколько растерянным.

— Как «что?» Вроде же договаривались вчера…

— Договаривались о чём? — всё ещё не понимала я.

— Что выспимся хорошенько, а потом с моими друзьями на рыбалку махнём. На все выходные. Заночуем в палатках на берегу.

Хорошо, что неэлегантный речевой оборот «твою-ма-а-ать», был проговорен чётко только внутренним голосом. Кретинка же, в моём лице, отчаянно подтормаживала и, не собираясь сдаваться, спросила довольно невинно:

— Договаривались мы с тобой? В смысле ты и в смысле я, да?

— Ага, — утвердительно кивнул Лёня. — В четырнадцать часов ровно от «Янова» уходит электричка. И если мы не хотим опаздывать, тебе следует поторопиться.

Я ошарашенно кивнула и попятилась в квартиру:

— Лёня, прости, я то ли забыла, то ли не расслышала. Когда мы вообще об этом говорили?

— Пока это дурацкое, скучное кино смотрели. Я и предложил.

— Хорошо, ты предложил, — не стала спорить я, вспоминая, однако, больше сюжет фильма и руку Лёни, упоительно поглаживавшую моё запястье весь сеанс, чем какие-то разговоры о походах и рыбалке. Честно. Впервые слышу и про дневную электричку. — И что ответила я?

— Ты сказала «угу», — улыбнулся Лёня обезоруживающе. — И я счёл это добрым знаком.

Признаюсь сразу: расчёты Лёни грозили срывом моим собственным планам. Я уже совершенно настроилась на разговор, на то, что покажу ему телефон. И вот теперь в дело вмешивались обстоятельства непреодолимой силы в виде рыбалки, электрички и компании друзей Лёни.

— Но… у меня нет спальника. Палатки тоже нет, — предприняла слабую попытку я, хотя и терзалась смутными сомнениями, что и на этот ход конём у Лёни предусмотрена контратака. А потому я и не удивилась, когда он пожал плечами и сказал:

— Да нет проблем: у меня с собой два спальника и палатка. Если не захочешь делить её со мной, я могу переселиться к кому-нибудь из ребят или найти тебе место у девчонок.

Я. Никогда. Не. Была. Ревнивой.

Но эти его «девчонки» подействовали на меня подобно красной тряпке для бычка на родео.

— Пять минут. Только умоюсь, — предупредила я, исчезая за дверью ванной.

— Понятно, — рассмеялся Лёня. — А ехать, значит, в пижаме планируешь?

Громыхая тяжёлыми колёсами, электричка отошла от станции по расписанию. Облачённая в джинсы и клещёвку, принадлежащую Лёне (ему показалось, что я замёрзла, дрожу, обгорела на ярком солнце и что-то не комфортно себя чувствую одновременно — нужное подчеркнуть), я ловила на себе весьма настороженные и чрезвычайно заинтересованные взгляды многочисленных ребят и девушек под кодовым названием «друзья». Нет, я, конечно, ничего не имела против, просто обычно друзьями у среднестатистического парня являются два, ну, максимум три человека. Здесь же компания Лёни занимала добрую половину вагона. Увешанные котелками, рюкзаками, ракетками для бадминтона и удочками, ребята старались… разместиться как можно ближе к нам с Лёней. Девушки с плохо скрываемым любопытством рассматривали меня.

Одна, представившаяся Оксаной, даже пересела вплотную, когда парни дружной гурьбой отправились в тамбур, покурить.

— Ничего себе у тебя причёска, — улыбнулась она, без разрешения, но аккуратно дергая меня за прядь, будто проверяя упругость кудряшек. — Ты где химию делаешь? Очень красиво.

— Это не химия, — дёрнулась я. — Волосы натуральные.

— Повезло, — улыбнулась Оксана. — А у меня прямые как палки и пачкаются за один день.

— Зато густые и цвет красивый, — улыбнулась я, рассматривая, как солнечный свет короной сверкал в её каштановых прядях.

— А вот брови лучше выщипать, — голос моей новой знакомой вдруг зазвучал строго. — Я уже поняла, что краситься ты не любишь и предпочитаешь естественность, но ходить с такими коромыслами над красивыми глазами — это просто преступление. Хотя… Лёньке, по-моему, только так понравиться и можно.

— Что? — не поняла я.

— Хочешь я тебе их потом выщипаю, — с азартом предложила Оксана. — У меня и косметичка с собой.

— Не, я это… — замялась я, лихорадочно соображая, как повежливее отказаться от предлагаемых косметических процедур и с содроганием вспоминая о моде прошлого столетия на жуткие брови-ниточки. — Спасибо, конечно, Оксана, но я как-нибудь сама. Соберусь и выщипаю. Обязательно.

Оксана кивнула и вдруг прижалась плечом к моему плечу ещё теснее:

— Слушай, а с Лёнькой-то у вас серьёзно или как? Он ведь у нас такой хороший, а всё один да один.

— Что? Я…

— Да ты не пугайся. Пойми правильно. Парень ведь замечательный, но я его с девчонкой впервые вижу…

Закончить феерически важную речь Оксане не дали возвратившиеся мальчишки. Они разместились на свободных местах, и вагон сразу наполнился шумом. Рядом зазвучала гитара, и кто-то затянул песню, слова которой показались красивыми, но незнакомыми.

Лёня аккуратно пробрался ко мне, совершенно невозмутимо оттеснив Оксану, и я с удовольствием положила голову на его плечо. Больше на нас с интересом уже никто не смотрел, а значит, следовало предположить, что в компании меня приняли.

Могу с уверенностью сказать, что дитя природы, задушенное во мне городским детством, не способно было на дикую жизнь совсем, а потому пиком моей робинзонады в любом случае стало бы: заблудиться в лесу, проплутать там сутки, а под занавес (в конце истории) замученному цивилизацией человеку (мне) наверняка случилось бы всем попом усесться в муравейник.

Вот почему, несмотря на относительную открытость местности, выбранной для туристического лагеря, и обилие людей рядом, от Лёни я старалась не отходить.

Он же простодушно принимал это за проявление романтичности с моей стороны, беспрестанно улыбался и… отвечал вежливым отказом на все предложения помочь с установкой палатки или хоть чем-нибудь ещё.

Позже, когда все остальные нашли себе дело: кто-то пошёл за дровами, кто-то сооружал полевую кухню, я всё слонялась вдоль берега вьющейся голубой лентой реки и задумчиво смотрела, как Лёня и ещё трое его друзей ставят сети.

— Если повезёт, будет уха, — улыбнулся он, проходя мимо.

«А если не повезёт, Тая испортит тебе настроение», — за ехидство я врезала бы внутреннему голосу под дых, даже не думая, что под дых по совместительству является и моей собственной частью тела.

Но, когда я глядела на хлопоты окружавших меня людей, заглядывала в добрые, улыбчивые их лица, тревога отпускала меня. «Не сейчас, просто чуть позже», — уговаривала я себя.

Нам «повезло». И аромат свежесваренной ухи заполнил пространство, хотя оно казалось таким огромным, таким свежим. Каким-то образом Лёня умудрился притащить в своём багаже даже шезлонг, который и был любезно предложен мне. И пока я с царствующим видом восседала на этом импровизированном троне, пытаясь понять, как у остальных получается обедать деревянной ложкой, которая и в рот-то не умещается, Лёня улыбался:

— Не правда ли, тут хорошо?

— Мне нужно с тобой серьёзно поговорить… — вырвалось из груди безотчётно.

Он держал меня за руку, когда мы удалялись в лес, почти вплотную подступивший к поляне. За спиной остался уютный лагерь. Лёня бережно поддерживал меня, помогая перешагивать бурелом, когда мы чуть углубились в чащу.

— Зачем так далеко уходить? — удивлялся он.

Я не ответила, только многозначительно посмотрела на него, и от взгляда этого Лёня тоже вдруг стал серьёзным, он ещё крепче сжал мою ладонь.

Мы шли ещё, наверное, с четверть часа, прежде чем я, едва не разрыдавшись, всё же собралась и остановилась. Я понимала, что впереди меня ждёт самый непростой в жизни разговор.

— Что с тобой, Тая? — ласково спросил Лёня, разворачивая меня к себе лицом. Как ребёнка он погладил меня по волосам, по щеке его пальцы спустились к подбородку. Ухватившись за него, Лёня поднял моё лицо, заглянул в глаза.

— Выглядишь растерянным, — всхлипнула я (девчонка, что с меня взять?), но взяла себя в руки, ещё раз нащупала в кармане джинсов телефон и…

— Лёня… прежде, чем я обо всём тебе расскажу, позволь мне… в общем, я… просто дело в том… — не могла подобрать нужных слов я, но, сжавшись, проронила едва слышно: — Дело в том, что сказанное может навсегда поменять твоё ко мне отношение. Может быть, ты сочтёшь меня сумасшедшей, а может, просто не захочешь видеть. Поэтому я хотела бы… эх, да, гори оно всё!

С этими словами я наступила на ствол когда-то поваленного замшелого дерева, чтобы было проще дотянуться до Лёниного лица. Я даже не успела закрыть глаза, потому что тело не слушалось совсем. Оно требовало закончить мысль действием, и… я прикоснулась. К. Его. Губам. Своими.

Лёня не вздрогнул, он не отстранился, и, казалось, что и сам давно этого ждал. Я почувствовала только тихий его вздох, подрагивающие пальцы, медленно спустившиеся с моих плеч, повторившие холмики лопаток, уютно устроившиеся на талии.

Время закончило своё существование в точке соприкосновения. И я эхом повторила «люблю», прозвучавшее продолжением поцелуя, а потом решительно установила почти привычный барьер, уперевшись ладонями в его грудь.

— Лёня, атеперь, Бога ради, послушай. Точнее, смотри.

Между нами теперь было чуть более десяти сантиметров, в которые уместилась моя ладонь с лежащим на ней смартфоном. Я нажала кнопку включения, гаджет тут же приветственно отозвался.

Выдержке Лёни могли бы позавидовать разведчики. Только улыбка сошла с его губ. Испуга, шока во взгляде не было, он смотрел вопросительно, выжидающе. На меня.

— Что это? — наконец спросил он.

— Эта вещь называется смартфоном. Прибор, который совмещает в себе функции беспроводной телефонии, возможности передачи текстовых сообщений. Ещё он умеет фотографировать и используется для доступа в сеть Интернет.

— Интерчто?.. — уже более растерянно спросил Лёня, видимо не разыскав среди сказанного знакомых терминов, кроме слов «текст» и «телефония». — Но как такое возможно? Откуда у тебя вообще такая штука?

Я отступила на шаг, не в силах выдержать растерянного взгляда. Песчаный замок заготовленной речи рушился на глазах.

— Я думала, что готова тебе сказать, что смогу внятно объяснить. Я несколько раз проговаривала про себя все моменты, но оказывается, вслух это звучит действительно бредово. Лёня, я скажу как есть, ничего не скрывая, но сразу оговорюсь — не знаю, как так получилось и почему это случилось именно со мной, но… дело в том, что меня не существует. Точнее не так. Я родилась в двухтысячном году. Тринадцатого февраля, — зачем-то добавила я. — Жила и не тужила около двадцати лет, пока в один из самых обыкновенных вторников не поспешила на репетицию. Я бежала, просто бежала вперёд в своём две тысячи двадцатом и столкнулась с тобой в тысяча девятьсот восемьдесят шестом. Помнишь, у подъезда?

Лёня ошарашенно кивнул, но, покосившись на смартфон, попросил:

— Продолжай, пожалуйста.

— Я не сразу поняла, что случилось. Понимаешь, и квартира моя вроде бы слегка похожа, и город напоминает мой за небольшими отличиями. Но потом смутные подозрения стали закрадываться, как только я внимательно осмотрелась. И… я вышла на улицу, купила газету — это было единственным, что пришло в голову. Так я поняла, что нахожусь в прошлом. Лёня, я не понимаю, как это произошло и зачем, но знаю, что впереди особенная дата… дело в том, что двадцать шестое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года вписано в общечеловеческую историю кровью. Я никогда не решилась бы на подобный разговор с тобой из страха быть непонятой, но предстоящие события заставляют говорить, а смартфон… это просто единственная вещь, которая осталась у меня из будущего. Вот, посмотри, возьми его. Дурацкое доказательство того, что путешествия во времени возможны и что это случилось со мной.

Гаджет в пальцах Лёни смотрелся крайне нелепо, ведь он не представлял, что с ним можно сделать. Но даже прикосновение сделало своё дело. Лёня вдруг будто очнулся, вернул телефон и порывисто обнял меня:

— Тая, да мне всё равно! Конечно, предстоит привыкнуть к этой мысли, но будь ты хоть с Луны, это ничего бы не изменило.

— Что?

— Моего отношения к тебе, — уже совсем уверенно заключил он. — А теперь говори, что там с кровавой датой в истории. Если я правильно понимаю, ты хочешь что-то изменить, а я, конечно, тебе помогу. Сделаю всё, что смогу, обещаю.

— Разговор будет долгим, — выдохнув, предупредила я, усаживаясь на ствол дерева, увлекая Лёню за собой.

Одно его присутствие внушало теперь уверенность и спокойствие.

========== Глава седьмая, в которой Тая пытается объяснить необъяснимое и объять необъятное, а Лёня задаёт вопросы ==========

Всё пропало: я не вышел — я вылетел в двери.

Мне сказали, что я был подавлен, но я им не верю.

Я собой расстоянье от счастья до боли измерил.

Напролом пройду столько, сколько успею…

С. Бобунец

Никогда не считала себя дурой, но оказывается, пытаться говорить об атомных электростанциях, даже пересказывая прочитанное, имея недообразование в гуманитарной сфере, — это почти как играть в «Крокодил», с той лишь разницей, что предмета, который нужно показать, ты не знаешь. Вообще. Совсем. Вовсе. Однако, в отличие от классического «Крокодила», в моей версии развития событий, конечно, можно было говорить, но даже мне сказанное казалось набором случайных слов, чего уж говорить о Лёне?

Со всей очевидностью, в своих попытках объяснить я выглядела полной идиоткой, и если сначала лоб Лёни разделяла морщинка задумчивости и даже тревоги, то после того, как я, вконец измученная импровизацией, назвала реактор «рекактором», Лёня прыснул со смеху и предложил:

— Нет, Тая, вижу, что тебе тяжело. Может быть, вопросы стоит задавать мне, а ты попробуешь ответить?

Это было, пожалуй, самым логичным, рациональным и взвешенным предложением. Я улыбнулась, чувствуя гордость за Лёню. Да, гордое звание старшего инженера управления реактором досталось ему не просто так.

— То есть, если я правильно всё понял, авария произойдёт на четвёртом энергоблоке в ночь на двадцать шестое апреля? — его тон вновь стал серьёзным.

— Да. Насколько я помню из фильмов и статей, ваша смена будет проводить эксперимент. Вроде он называется «Испытание режима выбега турбогенератора».

— Хорошо, — в голосе Лёни снова послышалась напряжённость, — такой эксперимент действительно собираются проводить. Я видел программу, подписанную начальником станции, но в ней нет ничего из ряда вон выходящего. Энергоблок номер четыре вскоре будет остановлен и выведен на планово-предупредительный ремонт. Это периодически делается на каждом блоке, поэтому опыт и решили провести у нас. Ничего удивительного. Это просто рабочий момент. Но, Тая, попробуй, пожалуйста, вспомнить из источников, с которыми ты имела дело, что станет толчком к аварии?

Я густо покраснела и произнесла еле слышно:

— Лёня. К стыду своему, признаю — техническая составляющая интересовала меня мало. Наверное, в силу непонимания. Но я помню, что в одном из документальных фильмов указывали на конфликт на блочном щите управления. Вроде как ты и твой начальник Акимов спорили с руководителем эксперимента Дятловым о мощности, хотели нажать кнопку «АЗ-5», но в итоге реактор взорвался.

— Реактор что сделал? — побледнел Лёня, но тут же взял себя в руки и добавил: — Ведь это же невозможно. Ректоры такого типа не могут взорваться. Ты не путаешь ничего? Может быть, вышел из строя технологический канал, два? Может, рванул насос или… например, водород…

— Я не знаю, что такое «технологический канал», но, если он находится где-то рядом с реактором, взорвётся и он, и насос, и машинный зал целиком — всё будет уничтожено. На месте РБМК останется воронка, Лёня. Но я не помню, не могу говорить о причинно-следственной связи. Мне врезался в память только феноменальной силы взрыв. Такой, который поднимет в воздух многотонную крышку реактора, и когда она упадёт вновь, то встанет на ребро. На кровле будет бушевать пожар, а активная зона реактора окажется открытой и… — я осеклась, но Лёня попросил:

— Тая, продолжай. Что будет дальше? Как всё сложится?

— Погибнут люди, — всхлипнула я, но едва слёзы прочертили две мокрые тропинки по щекам, я почувствовала руки Лёни, прижимающие меня к себе, и тихое: «Ну же, Тая, не плачь. Говори».

— …двое сразу и двадцать восемь человек ещё в течение месяца от острой лучевой болезни. Их будут пытаться лечить, хотя полученные дозы превысят смертельные. У некоторых в несколько раз. И твой начальник Акимов, и множество коллег, и целый отряд пожарной охраны — все погибнут. — Я осеклась, но… честное слово, это было единственным способом предупредить. — И ты… ты тоже погибнешь, работая вместе с Акимовым. Не веря в возможность разрушения активной зоны реактора, вы отправитесь в самое пекло, чтобы вручную открыть вентили из-за, как вам покажется, сбоя в работе автоматики. Никто не поверит, что активной зоны уже просто нет.

Лёня смотрел ошарашенно. Вся моя пламенная речь о том, что погибнет и он, будто казалась для него пустой. Единственное, что он сказал, так это:

— Тая. Постарайся вспомнить хотя бы, во сколько произойдёт взрыв? Дело в том, что мне нужно придумать, как донести информацию до Акимова, чтобы не выглядеть идиотом. А кроме того, если… если…

Что будет «если», Лёня так и не сформулировал, но, очнувшись от шока, он вдруг совершенно спокойно сказал:

— Если что-то пойдёт не так, но я буду знать время, то смогу что-то предпринять уже по ходу дела.

— Лёня, но если нам поговорить с Акимовым? Если я поговорю с Акимовым так же, как с тобой, покажу ему смартфон?

— Тая-Таечка… — Лёня вдруг стал серьёзным. Он взял мою руку в свою. Он посмотрел в мои глаза, и, честное слово, впервые я предпочла замолчать. А Лёня тем временем продолжил: — Ни Акимов, ни любой другой здравомыслящий человек не поверит в путешествия во времени, хоть ты его по макушку этими смартфонами завали. Если говорить о руководителе эксперимента — там вообще труба. Никаких шансов быть услышанными, даже если ты Анатолию Степановичу машину времени покажешь и принцип действия на пальцах объяснишь. Он не то чтобы упёртый совсем, но дело своё знает. Уверенный, очень умный человек, во всём опирающийся только на науку и знания, приобретённые лично. И это не плохо. Понимаешь, Тая. Он — ведущий энергетик. Лучший в отрасли, а может, и вообще в стране, в мире. И говорю так при том, что как человеком я им не восхищаюсь. Характер у него непростой. Но сейчас интересно другое. Над программой эксперимента ведь люди далеко не серые трудились, расчёты проводили и проверяли-перепроверяли всё не раз. В конце концов и мы подготовку проводим серьёзнейшую. Я не могу взять в толк… к тому же ты говорила о конфликте, а это… как бы тебе помягче сказать… вовсе исключено в нашем деле. Гражданская атомная энергетика долго была ответвлением военного сектора и традиции свои сохранила. На станции строжайшая иерархия, где каждый отвечает за определённый этап работы, каждый наделён чётко ограниченным функционалом. Какие могут быть конфликты?

— Ты мне не веришь? — я не обиделась, но недоумевала.

— Верю. И думаю, что дело не в тебе, а в том, что писавшие статьи люди были не совсем откровенны, честны, компетентны. Я пытаюсь осознать и осмыслить, а кроме того, со всей очевидностью стоит признать, что ни с Акимовым, ни с кем-либо ещё говорить сейчас не стоит.

— А как же? — в отчаянии воскликнула я.

— Я сам всё сделаю. Я буду искать решение и думаю, что смогу понять. Так во сколько произойдёт взрыв?

— В половине второго, — упавшим голосом ответила я.

— И вот ещё что… — голос Лёни стальным клинком пронзил тишину, обступившую было нас. — Завтра ты соберёшь всё самое необходимое. Документы, деньги — все, что у тебя есть. И мои тоже возьмёшь…

— Я…

— И не спорь! Соберёшь вещи и поедешь в Киев. И если всё будет нормально, вернёшься двадцать шестого днём.

— То есть ты допускаешь, что может быть не нормально? После того, как обещал справиться?!

— Тая. Ты должна понять, что я сделаю всё от меня зависящее. Что я буду бороться, если потребуется. Но нет ничего и никого тебя дороже. И ты должна находиться в безопасности.

— Ни-за-что! — сталь отразила сталь. — Я тебя не оставлю. И… как ты вообще такое подумать мог?!

— Тая, я…

— Ничего не желаю слышать! И вообще. Не легче ли как-то сорвать эксперимент? Просто его сорвать?

Лёня снова промолчал. Глядя на меня так, что стало понятно — механизм был запущен до нас и ничто не сможет его остановить.

Меня била крупная дрожь. Несмотря на то, что Лёня так и не выпустил меня из объятий на протяжении всего разговора. Но так как сумерки уже спустились, укутали стволы деревьев, Лёня понял это по-своему.

— Нужно возвращаться в лагерь. Скоро станет совсем холодно и темно. Будем идти, переломаем себе ноги.

— Лучше бы ты переломал, — вдруг задрожал мой голос. — Может быть, тогда бы вышел на больничный и… и…

— Остался бы жив… — за меня закончил Лёня, и из уст его это прозвучало странно и страшно.

— Жив… — пролепетала я.

— Тая, зная теперь от тебя многое, даже если мне и не удастся предотвратить катастрофу, уж человеческих жертв я не допущу! И я не пойду, и Акимову не дам идти. Тут уж тебе точно беспокоиться не стоит. А теперь давай, возвращаемся. На больничный мне теперь точно нельзя. Да и ты вся дрожишь, простудишься.

Мы появились среди палаток, сизыми пирамидами возвышавшихся над укутанной туманной шалью землёй, только тогда, когда на небесной поляне, развернувшейся над головами, распустились серебристые цветки звёзд.

Пахло дымом костра, до нас доносились негромкие разговоры и надтреснутый голос гитары, разрезавший весеннюю ночь.

Когда мы вышли к остальным, и гитара, и разговоры на мгновение утихли. Ребята с улыбками, но и понимающе посмотрели на нас, а кто-то даже поинтересовался:

— Ну и как там в лесу?

— Не поверишь, Шурка, — улыбнулся Лёня, прижимая очки плотнее к переносице, — там деревья. А ещё трава.

Я чуть крепче сжала его руку. Сердце разрывалось на части.

В тот вечер мы до последнего сидели у костра. И… почти не разговаривали. Я всё разглядывала лицо Лёни в красноватых отсветах костра, но он не смотрел ни на меня, ни на кого-либо ещё. Его взгляд пронзал пространство, а морщинка между бровями выдавала мощный мыслительный процесс. И я не вмешивалась. Я вообще старалась вести себя как можно тише. И лишь только раз за весь вечер он тихонечко нарушил молчание:

— Тебе найти место в женской палатке?

— Разумеется, нет…

Когда мы устраивались на ночлег, настроение у обоих слегка улучшилось. Во всяком случае лёнино, когда он наблюдал за моими попытками забраться в спальный мешок. Оказалось, что им, более всего напоминающим фараоний гроб только из ватина, пользоваться я не умела. Добродушно усмехнувшись, Лёня довольно-таки ловко запаковал меня внутрь вместе с курткой и даже грелкой, но и с безапелляционным:

— Спокойной ночи.

— Завтра на первой электричке поедем в город?

— Зачем? — удивился он, гася фонарик. — Мы будем наслаждаться природой. Лес и река всегда помогали мне настроиться на нужный лад, на размышления. А пока лучше успокоиться и постараться уснуть. Доброй ночи, Тая.

Я долго лежала в темноте. Глаза упрямо не закрывались, и в какой-то момент мне даже показалось, что Лёня уснул — дыхание у него было ровное, глубокое. Я тихо вздохнула, а он тут же спросил:

— Не спишь? Почему не спится?

В темноте я пожала плечами, словно надеясь, что он поймёт, и он понял, пошевелился и попросил:

— Тая. А расскажи мне о будущем? Какое оно?

И вот тут-то я по-настоящему замялась. Нет, не то что рассказать было не о чем или у меня язык отсох… впрочем, было мне о чём промолчать. За несколько дней, проведённых в Припяти, среди рождённых в шестидесятые, я многое поняла. И в первую очередь, что моё собственное поколение — деграданты по сравнению с этими людьми. Но не только в поколении дело. Я сглотнула, надеясь, что получилось не очень шумно. Сглотнула и пискнула:

— А что… если ты будешь задавать вопросы, а я отвечать?

— Хорошо? — даже по голосу было понятно, что Лёня улыбается. — Формат интервью, по-моему, становится вполне удобным способом общения. Меня вот что волнует, Тая. Если ты тут, я так понимаю, ядерной войны не случилось. Люди, наверное, счастливы, живут, судя по всему, в эпоху великих открытий, мира и равенства.

— О… прости, но я бы так не сказала. И если честно, то открытия-то есть, но полезны они для человека или вредны — это ещё сразу понять сложно. Вот допустим, с каждым годом у нас всё больше автоматизируется ручной труд. На смену человеку приходят роботы.

— Так это же хорошо. Человек может посвятить себя творчеству, исследованиям, — вставил Лёня.

— Ты сейчас серьёзно? Лёня, ну о чём ты говоришь? Разве исследователи работали руками? Роботы заменяют низкоквалифицированную рабочую силу, тех, кто не мог работать головой в принципе. Думаешь, что потеря работы вдохновит их учиться? Нет, эти люди страдают.

— А сами люди? Как они изменились? — Лёня попытался маневрировать, понимая, что разговор мне неприятен.

— А сами люди живут так, будто идут по огромному супермаркету с бездонной тележкой, в которую складывают всё то, что только могут себе позволить. И речь не только о материальном: разврат, глупость, жестокость…

Я говорила как можно мягче, выбирая термины. Умалчивая, например, о гендерной нейтральности, толерантности и силиконе в сиськах, как эталоне женственности. «Интересно, — думала я. — А что бы он сказал на это? Как вообще неподготовленный психологически человек оценил бы такой поворот?»

— А что такое «супермаркет»? — раздалось совсем близко.

— Знаешь… это… впрочем, не думай.

Он и не думал, не думала и я. Все термины, понятные балерине из двадцать первого века, но непонятные физику из тысяча девятьсот восемьдесят шестого, все понятия из области атомной физики, остающиеся загадкой для меня, стали вдруг совершенно незначительными, когда губы Лёни коснулись моих.

— Один-один, — пронеслось на периферии сознания.

========== Глава восьмая, в которой приходит время размышлений и танцев ==========

Мне нужно найти всего пару слов,

Мне нужно сделать всего один шаг.

Прости, если я это сделать не смог.

Прости, если что-то вышло не так.

С. Бобунец

Я проснулась от того, что, несмотря на наличие куртки и спальника, стало холодно. Лёни в палатке уже не было, а узкая полоса света, пробивавшаяся через входной клапан, упала на лицо, раздражая навязчивостью.

Я поёжилась, вдохнула и… задрожала от удовольствия. Воздух, проникавший с улицы, был холодным, но таким упоительно свежим и свободным, какого я никогда раньше не ощущала. Или просто не задумывалась над этим. Хотелось выскочить наружу, пронестись по траве босиком, вдыхая полной грудью, приветствуя распустившуюся в красках весну.

Но я не спешила выходить. Оттуда, от потрескивающего уже костра, слышались смех и приглушённые голоса, среди которых я безошибочно выделила лёнин.

— Неужели двадцатикилограммовый? — удивлялся он.

— А-то-о-о! — отвечал незнакомый мужской голос.

— И как же ты его? Сил же в нём о-го-го сколько!

— Да втроём вдоль берега таскали. Часа два, никак не меньше. Ну, а потом, когда устал, тут мы его и настигли.

— Значит, шашлык из сома будет?

— Ближе к обеду. Но кофе уже готов. Давай, Лёнька, буди Таю, пора завтракать.

Но он не стал звать меня к костру, вокруг которого появлялись и усаживались сонные ещё ребята и девушки. Прихватив две жестяные кружки, над которыми вился густой ароматный пар, Лёня вернулся в палатку. Он открыл её так, что утренний воздух мгновенно заполнил всё пространство, а сам Лёня опустился на брезент рядом со мной, с улыбкой протягивая кружку.

Я беспомощно пошевелилась, и Лёня, вспомнив, что со спальными мешками мои диалоги происходят на «вы», отставил напиток в сторону и помог выбраться из ловушки.

— Доброе утро, — нараспев произнёс он. Тёмные его глаза лучились от радости встречи, но сам Лёня близоруко щурился.

— Где же твои очки? — удивилась я, усаживаясь рядом, принимая из его рук кружку.

— Пусть глаза отдохнут, — ответил Лёня. И голос его вновь казался спокойным. Да и всё в позе его, в жестах говорило, что за ночь Лёне удалось взять себя в руки, что дело осталось за малым: думать и обязательно что-то придумать, изобрести.

Его спокойствие передалось и мне.

Я придвинулась чуть ближе, прижалась бедром к его бедру, тут же почувствовав руку на собственной талии, прижимающую ещё теснее.

— Замёрзла? — рассеянно спросил Лёня, нащупывая спальник, укрывая им мои плечи.

— Если только совсем чуть-чуть…

Кофе был упоительно вкусным, вобравшим в себя аромат смолистых дров и еловых шишек. Утро же пахло костром, свежестью и сыростью недавно выбравшейся из-под снега земли. Синее небо куталось в одеяла облаков, и казалось, что оно тоже зябнет, когда озорной мяч солнца то показывался, то вновь исчезал среди них.

— Хорошо? — произнесла я, чувствуя, что это прозвучало вопросом.

— Хорошо, — ответил Лёня. — Всегда хорошо, когда рядом ты.

И день пошёл мимо нас ленивой расхлябанной походкой, поражая своей беспечностью перед лицом приближающейся катастрофы. Но я то оставалась спокойной, отвлекаясь на упоительную красоту природы, то вновь волновалась, находя Лёню неизменно чуть в отдалении от остальных. Даже не зная его так близко, как было нужно, чтобы предполагать, я, тем не менее, оставалась уверена, что такое поведение Лёне обыкновенно было несвойственно. Частенько я видела, как кто-либо из приятелей подходил к нему и что-то спрашивал. Лёня тогда, будто очнувшись от оцепенения, отвечал рассеянно и, скорее всего, невпопад, но стоило приятелям отойти, как тот погружался в размышления снова.

И я не тревожила его, стараясь занять себя чем-нибудь. Я общалась с друзьями Лёни, находя каждого из них всё более приятным человеком. И даже излишне любопытная на первый взгляд Оксана теперь казалась мне почти милой девушкой — вместе мы плели венки из нежных весенних трав и полевых цветов.

А после был шашлык, какая-то странная игра с мячом, смысла которой я так и не поняла, и снова песни под гитару, моя рука в лёниной ладони. Влажной, холодной от волнения. И как ни хотелось мне остановить время, остаться навечно в моменте весны, среди распускающихся цветов, пробуждающейся ото сна природы, но тихий вечер ожидаемо спустился на землю, застав нас в электричке по дороге домой.

Мы с Лёней, отделившись от остальной компании, весь обратный путь провели в тамбуре. Уткнувшись губами в мою макушку, он молчал. Да и я не знала, с чего начать разговор, а потому сделала это весьма неуклюже, как если бы в танце вдруг со всего маху наступила ему на ногу.

— Почему ты ни с кем поговорить не хочешь? Может быть, стоит сходить к Акимову? А если он не настолько доверяет тебе… возможно, есть ещё кто-то среди работников станции, кто мог бы выслушать, повлиять?

Лёня рассеянно чмокнул меня в лоб и промолчал. Казалось, он даже не слышал вопроса.

По прибытии в Припять он проводил меня домой. Он оставил мои вещи посреди коридора и… пожелал не менее рассеянно:

— Спокойной ночи, Тая.

— Но, Лёня, я…

— Поговорим об этом завтра, ладно? После того, как я вернусь со смены, хорошо?

— Да, пусть будет так, договорились, — нехотя согласилась я. — С тобой всё нормально?

Слабая улыбка тронула его губы, когда он ответил:

— Разумеется. Мне просто предстоит хорошенько обо всём подумать ещё раз.

Я проснулась ещё затемно, если вообще можно было назвать сном те короткие промежутки размыкания сознания с бодрствованием. Я то и дело проваливалась во тьму, но просыпалась, как только там, на чёрном дне сновидений, начинали проявляться картинки. И виделся мне пожар. Что горит не только кровля энергоблока. Пламя охватывает всю станцию, весь город, страну, мир.

С гудящей точно улей головой я подошла к окну. Молоко рассвета неуверенно разливалось по блестящим крышам. Ночью дождь умыл Припять, умножив юность её и красоту. Распахнув рамы, я впустила прохладный воздух и, налюбовавшись ещё спящим городом, тоже совсем было собиралась вернуться в постель, как вдруг увидела Лёню, выходящего из подъезда. «Значит, время утренней смены уже пришло. Завтра пойдёт в ночную», — пронеслось в голове. Ледяные пальцы животного страха сжали моё горло. Я смотрела на удаляющуюся фигуру, когда Лёня вдруг остановился, замер на секунду и, развернувшись, увидел меня. Мы смотрели друг на друга, но никто не решался поприветствовать. Любой звук в утренней тиши показался бы непростительно громким. Одними губами я пожелала: «Удачи», а он неуверенно махнул мне в ответ рукой.

…на душе было тяжело, ведь только теперь я в полной мере осознала, какую информацию вывалила Лёне, какой груз возложила на его плечи.

Нужно ли говорить, КАК я ждала его возвращения, и коллекция эксклюзивных блюд в моём холодильнике пополнилась четырьмя кастрюлями одинакового борща, заливной рыбой, тортом и варениками? А дальше у меня просто кончились посуда и продукты, но снять стресс так и не получилось.

Вот потому-то, когда раздался долгожданный стук в дверь, а на пороге моей квартиры возник Лёня, радости моей не было никакого разумного предела.

Едва дыша в кольце сильных рук, вдыхая аромат свежей рубашки, я поинтересовалась буднично: «Как дела», уже по позе его, по взгляду чувствуя, что Лёня не скажет правды.

— Всё хорошо, — улыбнулся он. — Всё хорошо, Тая.

— А мы что, куда-то снова идём? — я решила сменить тему, отогнать дурные мысли.

Лёня погладил меня по спине и ответил с лукавицей:

— Твоя очередь показывать мастерство.

— В каком это смысле?

— В том смысле, что я приглашаю тебя на танцы.

И снова улицы, погружающиеся в мягкую вечернюю дремоту, радушно встретили нас, держащихся за руки. Снова никто не мешал, не интересовался нами, не прислушивался к тихому диалогу, в котором Лёня старательно избегал темы, которую под разным предлогом пыталась затронуть я. Но и я не сдавалась. И хотя лицо Лёни выражало напускную беззаботность, по его ледяным пальцам я понимала, что это не так.

— Ну, ты придумал что-то?

— Ты о чём? — будто не понимая, спросил он.

— О том, о чём накануне говорили. Может быть, тебе удалось поговорить с кем-то на работе? Лёня, скажи мне хоть что-нибудь.

Он тогда на мгновение замер посреди дороги и, промолчав недолго, вдруг пригласил: «Смотри, какая красота вокруг».

И в самом деле. А я и не замечала, что со всех сторон нас обступил хоровод фонарей и яблонь, теряющих свои лепестки под порывами тёплого ветра.

Я всё ещё лепетала что-то, когда Лёня порывисто обнял меня за плечи и попросил: «Давай просто минуту помолчим и посмотрим, хорошо?»

И мы смотрели, как на синем полотне позднего вечера распускались кружева из лепестков, как они легкомысленно кружились, оборванными крыльями бабочек падая на наши волосы, лица, плечи.

— Можно я кое-что сделаю? — снова нарушила тишину я — поддаваясь собственному порыву.

— Всё, что угодно, — улыбнулся он.

И тогда я извлекла из кармана куртки смартфон. Вокруг всё равно никого не было. С расстояния вытянутой руки я сделала снимок, запечатлевший двоих, засыпаемых лепестками отцветающих яблонь.

Куда подевались все люди с улиц, стало понятно как-то сразу, как только мы вошли в один из просторных залов ДК «Энергетик». Из колонок, стоящих на полу, доносилась громкая музыка такого жуткого качества, что я не сразу поняла, какая композиция звучит. Впрочем, оно было и не важно. Главным было то, что танец оказался медленным, и Лёня закружил меня, не приглашая официально, но заговорщически сообщая на ухо: «Вообще-то я не очень умею. Так что без обид, если вдруг наступлю тебе на ногу».

— Вряд ли это возможно, даже если ты нарочно будешь стараться. Я тринадцать лет танцую в паре и научилась виртуозно уворачиваться.

— Да, ловко и красиво ты двигаешься. Профессионализм заметен даже невооружённому глазу.

— Привираешь, — рассмеялась я, переплетая свои пальцы с его. — Сегодня очки на своём законном месте, так что глаза вооружены.

И никогда не подумала бы, что почувствую себя уютно на дискотеке тех времён. Что когда отзвучит лирическая композиция и вслед за ней заиграет какой-то ритмичный вздор, мне понравится, как пёстрая хохочущая толпа утянет, заставит смешаться с собой, стать частью этого безумного человеческого конфетти.

Я танцевала, легко переняв базовые движения, которые делали остальные, в считанные мгновения. Я старалась укрыться от Лёни, спрятать слёзы, неуместно возникшие на глазах. Мне не хотелось объяснять ему, и без того в тоску впавшему, что именно здесь, где громче всего звучит музыка, сильнее всего слышно воцарившуюся внутри тишину.

— Я нашёл тебя, — улыбнулся он. — Нашёл, и это было совершенно несложно.

— Почему?

— Потому что ты единственная, кто из всех присутствующих умеет танцевать. Хочешь лимонада?

— Нет, но кое-чего я бы всё-таки хотела.

— Чего?

— Чтобы этот вечер никогда не кончался.

Лёня немного помолчал и вдруг сказал неуверенно:

— А знаешь, чего хочу я?

— М-м?

— И… я тут вот о чём подумал. Понимаю, тебе может показаться, что всё происходит слишком быстро, но я не вижу причин тянуть. Тая, если всё будет хорошо, то это моя последняя смена перед отпуском. Дальше я поеду к родителям в Таллин. И я хотел бы… хотел бы, чтобы ты поехала вместе со мной.

Лёня улыбался, хотя и со всей очевидностью относился к предложенному больше чем серьёзно. А я… я думала всего о двух возможных вариантах, в которых в этой жизни мне места не находилось. Я видела, что при благополучном исходе остаюсь рядом с Лёней, что еду с ним в Таллин, но больше уже никогда не вижу своих родителей. Ни-ког-да. О втором варианте, в котором события развивались бы по сценарию «плохо», вспоминать не хотелось совсем. Я впервые задумалась о том, что возможно и даже очевидно уже больше никогда не вернусь домой в две тысячи двадцатый год. Вот потому-то я и не заметила, как отпустила руку Лёни и произнесла, не заботясь о том, как это прозвучало:

— Проводи меня лучше домой…

========== Глава девятая, в которой всё идёт не по плану, которого, впрочем, не существует вообще ==========

Из двадцати четырёх часов

Пятнадцать я думаю о тебе,

За моей улыбкой всегда скрывается страх.

На моих часах написано:

«Сделано в темноте»,

Я часто вижу, как ты умираешь во снах.

С. Бобунец

По дороге домой мы молчали. Лёня пинал попавший под ноги камушек. Со всей очевидностью он чувствовал себя крайне неловко, но я никак не могла взять в толк почему.

Уже стоя у подъезда, я, наконец, решилась заглянуть в его глаза и спросить коротко — на большее сил не хватало:

— Что?

Ответная улыбка получилась вымученной и не совсем честной. Он отступил от меня и сказал:

— Забавно. Только теперь заметил, как часто ты говоришь «что».

— Мама частенько любила повторять: «Немедленно прекрати всё время чтокать». А я не могла. Привычка, знаешь ли, — зачем-то добавила я. Ситуация не прояснялась, а потому я продолжила выпытывать. — Послушай. Не могу понять. Ты что, на что-то обиделся?

— Я? — вздрогнул он и вдруг, будто очнувшись, зачастил. — Я, если честно, думал, что это ты обиделась. Ну, вроде как я форсирую события. Знакомы-то без году неделю, а я уже с поездкой к родителям, со знакомством. Прости, честно, я понимаю, что тебе нужно время и вообще…

И слова его слились, уступив место белому шуму в ушах. Я почувствовала себя рыбой, выброшенной на песок в жаркий полдень. Ведь он не понимал, что готова я за ним хоть на край света босиком по битому стеклу пойти. Если наступит это самое «завтра». Впрочем, нет, безо всяких условий нырнула бы я вслед, на дно Марианской впадины без снаряжения, если бы это хоть что-то значило, что-то могло изменить.

И мне думалось, что это понятно всем. Вот только не ему, как оказалось. А потому я моргнула несколько раз, проглотила подступающий к горлу ком и обещала:

— Мы ещё поговорим об этом. Просто немного позже, хорошо?

— Хочешь пожелать мне спокойной ночи?

— Тебе выспаться надо хорошенько, увидимся утром, ладно?

Но утро застало меня в бегах. В том числе из-за отчаянного нежелания встречаться. Ибо не было сил видеть грустный его взгляд, переполненный нежностью.

Я, как могла, гнала от себя дурные мысли. Я торопилась по залитым золотым солнечным светом тротуарам, понимая, что вряд ли успею. Сжимая в кулаке заветную бумажку с адресом, полученным в «Столе справок», я разыскивала нужный мне дом.

И город вроде бы небольшой — ничего не изменилось, но казалось мне, что плутаю по бесконечному лабиринту, хожу по кругу, натыкаюсь на бесконечные препятствия: прохожих, коляски, которые толкали перед собой сонные ещё мамаши.

И всё же я нашла нужное — панельный девятиэтажный дом возвышался среди более низкорослых соседок-пятиэтажек.

Не уступая сомнениям, я отсчитала третий подъезд, вихрем проскочила по лестничным маршам и даже не позволила себе перевести дыхание, когда нажала кнопку звонка.

В тёмном дверном проёме практически сразу возникла женщина.

— Здрас-ствуйте, — всё ещё задыхаясь, поприветствовала я и, не давая волнению завладеть разумом, попросила. — Мне бы с Александром Фёдоровичем Акимовым поговорить. Это можно? Он здесь проживает?

Женщина, зябко кутаясь в халат, вышла за порог, прикрыла дверь.

— Ребёнок ещё спит, — пояснила она. — Потише, пожалуйста. Приболел он.

— Александр Фёдорович? — не поняла я.

— Нет. Сын, — ответила женщина. — Саши нет дома. А вы, собственно, кто? По какому вопросу?

Она оценивающе окинула меня взглядом с головы до ног, и только тут я поняла некоторую двусмысленность ситуации. Чтобы немного сгладить неловкость, я тут же уточнила:

— По работе я. Вопрос есть. И я… это… знакомая Лёни Топтунова.

— Девушка Лёнечки, — улыбнулась женщина, протягивая мне руку. — Здравствуйте, Тая. Я… простите, что не приглашаю войти, но ребёнок в самом деле только недавно уснул. Температурил всю ночь. А Саша… его и правда дома нет. Ещё вчера, после смены, уехал помогать друзьям крышу крыть. Они дачу возле Припяти купили — развалюху страшную. А Сашка рукастый и отказать никому никогда не может. Вот и… А у вас что-то срочное, да? Что-то с Лёней?

— Нет. С Лёней всё хорошо, — ответила я. — Я просто…

И я снова посмотрела на жену Александра. После бессонной ночи лицо её немного отекло, а под глазами залегли тёмные круги. Но она стояла и улыбалась, не зная, чем помочь незваной гостье.

И гостья не знала, что ещё можно сказать, что сделать, а потому просто пробубнила:

— Нет, правда, ничего срочного. Позже как-нибудь. Я… извините, что побеспокоила.

— Да ничего страшного. Ещё, думаю, не раз увидимся. Вы заходите, если что. И простите, бога ради.

Я помню, что она всё ещё стояла на лестничной клетке, когда я развернулась и зашагала прочь. То, что ещё совсем недавно казалось простым, приобретало черты безнадёжности.

Весь день я бродила по городу, прячась от припекающего солнца и собственного отчаяния под сенью деревьев. Я намеренно не возвращалась домой, зная, что первым делом сразу же отправлюсь к Лёне. Но видеть его, разговаривать с ним, казалось, выше моих сил. Спасовала ли я? Струсила? Да. И не только животный страх перед предстоящей ночью сковывал сердце. Чем ближе подбирался вечер, тем сильнее хотелось проснуться от всего этого кошмара у себя дома в две тысячи двадцатом. Среди знакомых предметов, лиц и проблем. Простых и понятных. И как ни полюбились бы мне время, люди, окружившие меня в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, я чувствовала, что сделать своими силами ничего не смогу.

А ещё я частенько возвращалась мыслями к тому, что Лёня успел рассказать обо мне Александру. Обо мне успел, а о том, что может произойти, нет. Впрочем… может, он, как и я, пытался. Но не смог. Я же тоже не смогла, не смогла даже найти Александра Фёдоровича.

Я вернулась домой около пяти часов вечера, надеясь, что в связи с подготовкой к эксперименту Лёня уже отбыл на станцию. Но я застала его у собственной двери, не собирающимся кривить душой на мой вопрос:

— Привет. Ты чего?

— Целый день тебя застать пытаюсь, — он стоял на расстоянии метра, не осмеливаясь его сократить. — Раз двадцать спускался. А тебя всё нет-нет-нет.

— Гуляла, — ответила я в одно слово. На развёрнутые предложения сил не было.

— Знаешь, мне идти пора, — зачем-то озвучил Лёня вещь до противности очевидную. — Сегодня лучше явиться на станцию пораньше.

Я промолчала.

И тогда он всё же решился. Он шагнул ко мне и порывисто обнял крепко-крепко, лишая возможности нормально дышать.

— Тая. Всё будет хорошо, слышишь? Теперь всё просто не может пойти по-другому. Я же знаю. Я предупреждён. И… пойми. Реактор — это не праздничная петарда и не фейерверк. Мгновенно выйти из строя не может. Значит, что-то должно будет пойти не так. Но, Тая, у РБМК несколько систем аварийной защиты. Я буду смотреть в… в свои четыре глаза, — улыбнулся он, убирая с моих глаз чёлку. — И, если у меня возникнет хоть малейшее подозрение, я подниму тревогу.

— Но послушают ли тебя? — пискнула я, потому что в питоньих объятьях Лёни говорить своим нормальным голосом не представлялось возможным.

— Поверь. Среди персонала дураков нет. Всё будет хорошо. Обещаю, Тая. Давай договоримся, что, если хоть что-то пойдёт не так, я буду действовать незамедлительно.

— Обещаешь?

— Обещаю.

И я впервые поплелась проводить его до остановки, откуда персонал забирал служебный автобус, но вместо того, не желая расставаться, мы дотащились до станции пешком. До самого контрольно-пропускного пункта.

— А дальше ты пойдёшь один.

— И завтра, когда ты только проснёшься, я к тебе вернусь, — пообещал он и, не прощаясь, не оборачиваясь, зашагал прочь.

Обласканная лучами усталого солнца, станция лежала как на ладони. Воздух был пропитан спокойствием и умиротворением. Где-то надрывалась в плаче иволга…

И, конечно, речи о том, чтобы заснуть, не велось. Не было сил и прогуляться до магазина, просто спуститься вниз. Я сидела на подоконнике и пыталась читать, тревожно вглядываясь в тёмный город.

Окна в доме напротив гасли одно за другим. И снова, невольно, в душе моей проснулось и расправило уродливое тело чувства ужаса. Я подумала о том, что в домах этих, возможно, вскоре некому будет зажигать и гасить свет, что только ветер, сырость и влага навеки обретут здесь пристанище. Даже несмотря на обещание Лёни.

Да, он говорил, что проконтролирует процесс. Что, если что-то пойдёт не так, он справится. Его слова и успокаивали, и всё же… что-то цеплялось в уме. Что-то неуловимое, необъяснимое, будто в наши расчёты закралась ошибка. С самого начала.

А ещё время. И если днём раньше оно неслось стремительно, перегоняя само себя, то теперь мне казалось, что стрелки двигались только тогда, когда взгляд мой падал на часы.

Я чувствовала себя опустошённой и измотанной, едва ли живой, когда в двадцать минут второго опустилась на колени перед часами. Сложила руки в молитве. А губы зашептали единственный отрывок, что я помнила из Молитвослова: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да светится Имя…»

Я повторяла и повторяла. Десятки раз, и…

И грянул гром.

И больше ничего не стало.

========== Глава десятая, в которой Лёня стыдится невыполненного обещания, а Таю ждут новые знакомства ==========

Слёзы рвутся наружу.

До встречи в следующей жизни.

Вернувшись в исходную точку,

Я буду ждать тебя вечно…

С. Бобунец

Я бежала.

Бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая на лестничных маршах, на улице в кровь разбивая коленки об асфальт.

Лишь только оказавшись среди незнакомого квартала, я вынуждена была остановиться, оглядеться по сторонам в поисках дороги. Вот только пути куда?

Не знаю, сколько времени прошло с момента взрыва, но город словно не хотел пробуждаться от глубокого сна тихой апрельской ночью. И будто ничего не произошло, в возвратившейся тишине разносился оглушительный аромат сирени, и лишь редкие окна вспыхивали светом, а из-за штор показывались заспанные лица людей.

Наверное, следовало забраться на крышу какого-нибудь высотного дома, наверное, стоило остановиться и подумать… но я снова бежала, я задыхалась, я пыталась выбраться на открытую местность, откуда стало бы видно станцию.

И я нашла это место. Я увидела её…

Признаюсь, в кромешной темноте, едва рассеиваемой бледным светом уличных фонарей, я не надеялась увидеть, но… будто северное сияние разгоралось над станцией, а на крыше полыхал пожар.

Теперь развороченный взрывом энергоблок, подсвеченный всполохами пламени, был похож на картинки, виденные мною в интернете в двухтысячных годах. Но только зрелище было гораздо более жутким, чем самый подробный снимок, ведь там, среди едва угадывающихся корпусов и энергоблоков, находились люди и…

— Лёня-а-а, — закричала я в темноту и припустила к станции.

Но бежала я не долго. Споткнувшись о какой-то торчащий из земли штырь, я упала плашмя, расцарапав лицо, вкровь разбив нос и губы.

Однако, это всё было неважно, заботило то, что я не могла подняться на ноги. «Вывих», — пронеслось в голове, когда знакомая боль пронзила конечность. Вывихи, переломы и растяжения преследовали меня часто в связи с профессиональной деятельностью, но никогда травма не случалась так невовремя.

«А может быть, и перелом», — лениво подкинул мысль мозг, и сил возразить не нашлось. Я только перекатилась на спину и, ощутив под лопатками холод остывшего ночью асфальта, бессмысленно уставилась в небо.

Мыслей в голове не осталось — сплошной абсурд, слезливая глупость. Я думала почему-то о том, что звёзд на небе необыкновенно много для простого земного апреля и что не звёзды то вовсе, а обрывки мишуры, конфетных фантиков, хлопушек. Я думала, что схожу с ума, потому что внутри расправила чёрные крылья такая глухая тишина, что собственное дыхание казалось звуком оживающего вулкана.

И время шло. А я лежала и смотрела в небо, не в силах пошевелиться. Плакала ли я? Нет. Слёзы катились сами, не подчиняясь моей воле, оставляя холодные дорожки на лице.

— Эй, девушка, с вами всё в порядке? Эй… — чьё-то широкое бледное лицо встало препятствием между мной и небом. — Что случилось?

Молодой мужчина, совсем ещё юноша, смотрел на меня изумлённо, почти испуганно.

— Бежала. И упала, — коротко ответила я.

— Больно? Вам помочь подняться? — участливо спросил он, протягивая руку.

Я опёрлась о его ладонь и с трудом встала на ноги.

— Идти можете? Вас проводить? — тем временем не унимался любезный парень. Он пытался посмотреть в моё лицо и всё причитал: — Я с ночи домой шёл, а тут как бабахнет. Вы не знаете, что произошло? Что-то ведь там, на станции?

Но я не стала отвечать. У меня не было ни сил, ни желания разговаривать. Отметив про себя только, что могу потихонечку передвигаться самостоятельно, я отрицательно покачала головой на очередной вопрос и… заковыляла к дому.

Я удалялась в противоположную сторону от станции не оборачиваясь. Мозг строил провальные, нерабочие алгоритмы: «Прийти, умыться, перевязать ногу, Лёня…», «Лёня-Лёня-Лёня-Лёня».

В домах зажигалось всё больше окон, а навстречу выходили заспанные люди, кутающиеся от ночной прохлады в куртки. Все они встревоженно вглядывались в ночь, во всполохи пламени на горизонте.

Я старалась не оглядываться.

И не думала ни о чём, старалась заставить себя повторять: «Он обещал, он не полезет в самое пекло, он останется жив и… всё будет хорошо. Он точно останется жив и не даст погибнуть другим людям».

Дома я кое-как отмылась и сменила одежду. Я посмотрела в зеркало, и оттуда выглянула испуганная девчонка со всклокоченными волосами и оцарапанным лицом.

— Смена должна закончиться в восемь. Плюс дорога. Дома он будет в девять, — я заставила себя проговорить это вслух, твёрдо. Делая ударение на каждом слове.

Но ни в девять, ни в десять, ни в половине одиннадцатого Лёня так не показался во дворе. Я, наверное, пробурила взглядом дыру в окне, но знакомая долговязая фигура не появлялась.

Наконец, не выдержав, я снова спустилась во двор, отчаянно напрягая память. Вспышка мысли озарила, точно молнии разряд: «Медсанчасть».

И тут же отчаяние и боль сменились бессилием и даже злостью, злостью от непонимания, непринятия: «Он же обещал!!!»

Я снова бежала. Так быстро, как только позволяла нога, отзывающаяся при каждом шаге острой болью.

«Где-то дома в аптечке должен быть “Анальгин”… а гори оно всё! Лёня, ну как же ты мог?!»

Я не знала дороги, но спрашивала её у редких, переговаривающихся прохожих. Те лишь рассеянно указывали направление рукой и возвращались к диалогу. Их лица выражали смятение, испуг.

— Неужели какие-то слухи уже просочились? — думала я и всё бежала, бежала.

Здание медучреждения, обычно, видимо, не пользовавшееся популярностью, теперь напоминало растревоженный муравейник, где между людьми, одетыми по-граждански, сновали люди в белых халатах и даже милиция. При мне у входа остановилась карета «скорой помощи», и, распахнувший двери её крепкий медбрат, рявкнул нецензурно на двух подоспевших медработников, выражая негодование, что те недостаточно расторопны.

Я поднялась по лестнице и вбежала внутрь. Кое-как подобравшись к регистратору, я почти прокричала: «Топтунов Леонид, в какой он палате?» — но женщина в белом чепце и халате даже не оторвала взгляда от журнала, в котором что-то писала под диктовку: на её плече лежала телефонная трубка.

Суматоха в коридорах больницы царила невообразимая. Растерянные люди перемещались от кабинета к кабинету, о чём-то пытаясь узнать друг от друга. До меня доносились отдельные фамилии и слова, среди которых «взрыв», «пожарные», «Андрю-у-ушечка-а-а».

Я заглядывала в каждое лицо, вздрагивала, когда взгляд натыкался на очередную высокую фигуру. Здесь, в людском потоке были и почему-то не переодевшиеся пожарные, и станционные работники в белой униформе.

Я буквально за шиворот выловила одного из них и рявкнула: «Топтунов Леонид. Вы его видели? Где он?»

Мужчина, лицо которого было отчего-то почти багровым и мокрым, посмотрел на меня удивлённо, но всё же ответил: «А цех-то какой? Где твой Леонид работает?»

Я дважды обежала всё здание медсанчасти, заглянула в каждую палату и кабинет — Лёни нигде не было. Но вместо того, чтобы порадоваться, что он, возможно, выполнил своё обещание, моё нутро сковывала чёрная необъяснимая тревога. Чувство разрастающейся до вселенского масштаба беды. «Может быть, ещё раз посмотреть дома?»

И я вернулась на улицу, чтобы воплотить свой план, я сделала всего пару десятков шагов и… буквально налетела на них…

Лёня, облачённый в униформу станционного работника, шёл в компании ещё одного мужчины, очевидно со станции. Они о чём-то тихо разговаривали, не замечая меня, а я… я и звука выдавить не смогла, когда увидела.

Выглядели оба ужасно. Такая же багровая, будто обожжённая кожа лица, рук, отёчность, одутловатость. Лицо Лёни раздулось так, будто его покусали осы. Я едва не вскрикнула, дёрнулась и…

…и в этот момент Лёня увидел меня.

На секунду он остановился. В этой немой сцене замер и мужчина, находившийся рядом. Лёня вздрогнул, ссутулился, но моё оцепенение уже спало: широко раскинув руки, я бросилась не нему, заключила в объятья и, не выдержав, разревелась.

Да, наверное, любой другой на моём месте как-то бы сдержался, любой другой стал бы что-то говорить. Но у меня слов не было. Только завладевшее всем существом отчаяние от осознания того, что обещания он всё же не выполнил.

— Тая… Таечка, — нежно гладил он меня по волосам. — Ты прости, милая, хорошая. Я… я…

Стоявший рядом мужчина деликатно кашлянул и предложил:

— Вы тут давайте, разговаривайте, а я тебя внутри подожду, Лёнь.

— Нет-нет, я всё… я уже… я с вами, — нужное слово никак не подбиралось, и, отпустив плечи Лёни, я вцепилась в его обожжённую руку.

Нужно ли говорить, что в палату их определили не сразу? Сначала ребят направили с длинную очередь к кабинету врача, за время сидения в которой я познакомилась со спутником Лёни, представившимся самостоятельно: «Акимов. Александр Фёдорович. Можно просто — Александр».

Я коротко пискнула своё имя и предпочла замолчать. Ни на мгновение не отпуская руку Лёни, я понемногу приходила в себя и прислушивалась к их диалогу.

Тихо-тихо, вполголоса, они воспроизводили то, что случилось ночью на станции. Я старалась понять, где произошёл критический момент, но в повествовании всё выглядело таким ровным, что я так ничего и не поняла, и в унисон моим мыслям Акимов резюмировал: «Ничего не могу понять. Почему взорвалось? Мы всё делали правильно. Давай ещё раз, сначала, Лёнька».

И Лёня снова заговорил. Он продолжил, когда их определили в палату, когда у постели появилась медсестра и заявила строго:

— Сейчас буду ставить капельницы.

— Не стоит, я хорошо себя чувствую, — ответил Лёня.

— Откажетесь сейчас, потом двойную дозу капать будут.

— Хорошо, — не стал вредничать он.

— А вы кто? Чего здесь делаете? — в суматохе медсестра не сразу заметила меня.

Акимов, опередив нас, заявил не менее строго:

— Жена она ему. Имеет право быть рядом. Родственникам не запрещают.

— Раз жена, пусть пулей несётся домой и тащит всё необходимое. Думаю, что одной капельницей и одним днём тут не обойдётся, — без доли раздражения, но всё ещё холодно сказала медичка.

— Сами разберутся, — стал спорить Акимов. — Вы лучше… это… я тоже на капельницу согласен.

И она исчезла за дверью, а я сильнее прижалась к Лёне, всё ещё сидящему на кровати. Тело колотила крупная дрожь.

Несколько мгновений спустя в палату заглянул парень в очках. И судя по ожогам на его лице — он тоже работал на станции.

— Эй, Вовка, кто из наших ещё здесь? — спросил Лёня, едва завидев парня.

— Да полсмены, наверное.

— А из старших?

— Так Саша только и Степаныч.

— Степаныч тут? — удивился Акимов.

— В восьмой палате, — ответил Вова и вдруг резко скрылся за дверью, из которой тут же появилась медсестра, вкатывающая штативы.

— Нет, ну как детский сад, ей-Богу, — выдохнула она и не теряя времени подошла к Акимову, ловко засучила рукав его халата и приказала. — Лежите спокойно, а то синяк будет.

Но Александр даже ойкнуть не успел, как ловко она поставила капельницу. Следом пришёл черёд Лёни. И пока медсестра возилась с иголкой, ворчала, что вены у Лёни глубоко, что найти их трудно, я, наконец, впервые поймала его взгляд.

И если можно было бы описать словами всю тоску, она получилась бы глубже и шире, чем Мировой океан. И если в палате мер и весов в Севре под отдельным куполом предположить существование экспоната «раскаяние», его, наверняка, тоже лепили со взгляда Лёни.

Безмолвное «прости» и торопливый мой ответ:

— Я не сержусь…

И я не сердилась. Я вообще старалась молчать, наблюдая, как усталые воспалённые веки смыкаются, когда медсестре удалось поставить капельницу.

Я думала, что он уснёт, но как только последняя капля лекарства из системы перетекла в вену, а я закрыла клапан, Лёня снова открыла глаза.

— Лучше? — улыбнулся Акимов, выглядевший теперь заметно бодрее.

— Намного, — усмехнулся Лёня. — Впервые за утро чувствую себя человеком. И знаешь… есть у меня желание послушать, что скажет Степаныч. Он же видел показания приборов всех трёх пультов. Он…

Лёня было осёкся, но уже поднимающийся с кровати Александр поддержал:

— Хорошо, что Степаныч здесь. Я бы тоже его послушал.

— Сестра, сестра-а-а, — позвал Александр вовремя появившуюся медичку. — Не могли бы вы снять эту штуковину. Уже прокапало.

— Лучше? — улыбнулась женщина, вынимая иглу.

— Намного, — в усы усмехнулся Александр. — Спасибо.

Но, несмотря на браваду, оба они поднялись не без труда, и надежда на то, что всё ещё может обойтись, лопнула как мыльный пузырь, когда я ухватила взглядом гримасу боли, проскочившую по лицу Лёни.

— Мне тебя тут подождать? — спросила я у Лёни.

— Зачем? — удивился он. — Ведь ты — это всё равно что я, только в другом теле.

И это неловкое признание заставило меня покраснеть до кончиков ушей, вцепиться сильнее в его руку и проследовать по коридору, где всё ещё толпились люди.

Мне предстояло увидеть Степаныча. И несмотря на то, что имени и фамилии Александр и Лёня не называли, я сразу поняла, что речь шла о руководителе эксперимента Дятлове.

Несмотря на то, что другие палаты были заполнены, ну, или по крайней мере никто больше не томился в одиночестве, Дятлов находился в помещении один.

Он уже успел переодеться в больничную пижаму, получить пару капельниц и, судя по всему, избавиться от иголок самостоятельно. Об этом красноречиво говорил чёрный синяк в сгибе локтя и беспомощно повисшая на пустой бутыли система. Медсёстры так не делали, сразу убирая инвентарь.

Мне показалось, что до нашего прихода человек этот беспокойно метался по комнате, размышлял. Густые его тёмные волосы, обильно тронутые солью седины, были всклокочены, а поза казалась напряжённой сверх всякой меры.

Он стоял у окна, опираясь на спинку кровати ладонями, но смотрел вовсе не на улицу, а в одну точку прямо перед собой. Кустистые брови, придававшие и без того строгому лицу ещё большей мужественности, были сдвинуты на переносице, а поджатые губы выдавали запущенный мыслительный процесс.

Признаюсь, Дятлова я представляла по-другому. Более старым, наверное. С бородкой и животом.

Но передо мной предстал не мужчина — скала. Эдакий крепкий как дуб сибиряк с орлиным взором и подтянутым телом, глядя на которого сразу становилось понятно, что физической и умственной нагрузками Анатолий Степанович не пренебрегает. Дятлов выглядел едва ли старше Акимова.

Войдя, мы не спешили заявить о своём присутствии. Александр и Лёня замерли в дверях, а я и вовсе укрылась за их спинами.

Не знаю, сколько мы так простояли, пока Александр не сказал громко и чётко:

— Степаныч, ну что? Как оно?

— Саша, Лёня, ну, здорово, что ли, мужики. Да ничего, хапнули немного, но жить будем.

Дятлов в два шага преодолел расстояние между нами, пожал руки обоим. Когда же очередь дошла до меня, мужчина замер в немом вопросе.

— Это Тая, — представил Лёня, более ничего не прибавив.

— Дятлов, — коротко представился Анатолий Степанович, а затем пожал и мою руку тоже. От этого рукопожатия у меня едва ли не хрустнули кости. Впрочем, оно явно означало, что я могу остаться. Однако, на этом гостеприимство закончилось.

Я дожидалась приглашения сесть, но Лёня просто подвёл меня к прикроватной тумбочке и, за неимением альтернатив, усадил не неё. Мужчины же встали вплотную и… снова стали обсуждать то, о чём я слышала уже несколько раз. О том, что произошло на станции.

Я не мешала, сидела себе тихонечко как мышка и всё поражалась, что говорили они в точности то, о чём я читала. Но вместе с разговором приходило жуткое понимание, почему Лёня ничего не смог сделать. Почему никто бы не смог. Мужчины обсуждали провал по мощности, после которого было принято решение эту мощность поднимать.

— Где была ошибка и была ли она? — беспомощно повторял Дятлов. — Мы действовали согласно регламенту. Мы не нарушали ни одного пункта. Не было причин усомниться в том, что все системы работают исправно.

— Хорошо бы посмотреть, что даст «машинка», — вставил Александр и остальные согласились: «Дело говоришь». Я вообще не понимала, о чём речь, но в память врезалось про «поднятие мощности». Что-то было в этом знакомое. Знакомое-порочное. Но что?

— «АЗ-5». Я в толк не возьму, почему взорвалось после нажатия кнопки? Этого просто не может быть! Это невероятно!

И сразу после этого восклицания в дверь заглянула наша знакомая медсестра и очень недовольным тоном заявила:

— Я их по всей больнице ищу, а они тут светскую беседу ведут. Акимов, к вам, между прочим, жена. Но сюда не пущу, не велено. Спускайтесь. Да и вы, девушка… пора бы уже и честь знать. Здесь режим. Здесь больные люди.

Она всё ещё ворчала, когда Акимов, быстро распрощавшись с Дятловым, виновато уточнил: «Я попозже вернусь».

Лёня же дёрнул меня за рукав и попросил вполголоса:

— Давай вернёмся.

— Тебе хуже? — спросила я и, глядя в бледнеющее его лицо, поняла, что вопрос был задан чисто риторический.

— Иди, скорее. Я сейчас догоню. Спущусь за водой и тотчас вернусь.

Лёня исчез за дверью, а я… отчего-то я на секунду задержалась.

Дятлов замер в той же позе, в которой мы застали его, когда пришли, будто завершился какой-то очередной, ведомый только ему цикл. Его взгляд снова был направлен в пространство, и он, казалось, вовсе не замечал ничего вокруг. Но уйти молча я не могла. Я замешкалась на секунду, молвив неловкое:

— Д-с-с-виданья.

Он не сказал мне прощальных слов в ответ. Но вместо того его взгляд будто включился на секунду. И он спросил:

— Тая? Я всё думаю о том. О том, Тая, что было бы, не подними мы мощность повторно.

— И… что было бы? — спросила я рассеянно и не понимая, о чём речь.

— Всё в любом случае случилось бы. Теперь или потом.

Я не стала больше говорить ничего. Я тихонько шмыгнула за дверь. Я снова бежала… мне надо было оказаться рядом с Лёней.

Он лежал с закрытыми глазами, и к вене снова тянулась система. Капельки лекарства медленно попадали в неё и…

Я тоже медленно подошла и тихонечко села рядом.

Я на самом деле думала, что он спит, потому и позволила сдерживаемым слезам убежать по щекам под воротник водолазки. Я была уверена, что он не видит, поэтому вздрогнула в ответ на вопрос:

— Ну почему ты плачешь? Всё же сердишься?

— Нет. Нет, Лёнечка, нет, клянусь. Но ответь мне на один вопрос: почему ты всё же пошёл туда, где опасно? Ты ведь знал, что нельзя идти!

Он замолчал, и показалось, что я не узнаю ответа на свой вопрос, но после минутной паузы, затянувшейся, наверное, на век, он ответил:

— Тая. После взрыва пропали двое. Два станционщика, товарища, друга. Мы пошли искать. Не только я один: в основном все, кто мог покинуть свои места, пошли искать, арматуру тягать и стараться хоть что-то сделать. Тая, я не мог даже представить масштабов произошедшего и как мой разум, моя совесть отреагируют на это.

— Значит, ты поступил по соображениям совести? — не дала закончить ему я.

— Именно, — ответил Лёня и улыбнулся. И я поняла, что для него самым главным было то, чтобы я поняла и приняла его поступок.

Я приняла, хотя и НЕ поняла.

Зато я придвинулась чуть ближе, склонилась над ним.

— Я, наверное, такой уродливый, — усмехнулся Лёня. — А ты такая… ослепительно-красивая.

— С ободранным подбородком и «фонарём» в полщеки — сама красота, — попыталась пошутить я. — Лёня. Поверь, мне всё равно, как ты выглядишь.

И в подтверждение своих слов я губами коснулась его лба.

— Это может быть опасно, — прошептал он так, чтобы не услышал вернувшийся в палату Александр, обнимавший трёхлитровую банку молока. — Может, тебе лучше домой пойти?

— Никогда в жизни! — заявила я в ультимативной форме.

И я сидела рядом, пока солнце не стало клониться ко сну. Я сидела до тех пор, пока в палату снова не зашла медсестра и не приказала:

— Так, Акимов, Топтунов, Савченко, Михалюк, Серов — будьте готовы. Вас переводят в другую больницу. В Москву.

Я едва ли не кричала. И, наверное, это отчаяние в полной мере отразилось в моём взгляде, потому что Лёня понял. Понял, но не дрогнул. Он крепко сжал мою руку и вдруг отчётливо произнёс:

— Тая. Я не умру. Я буду бороться до последнего, слышишь? И ты. Ты держись тут. Я дам телеграмму.

— Кому?

— Тебе.

— Не за чем. Я еду с тобой.

— Нет.

— Да. Что из вещей тебе принести? Я сейчас пулей домой и вернусь. Что тебе нужно взять с собой?

— Паспорт, — не стал спорить он, и взгляд его потеплел, наполнился надеждой. — Паспорт и ещё… возьми другие очки. Моими нельзя пользоваться.

И я бежала вновь. По спокойным ещё и живым улицам Припяти. Я бежала изо всех сил. Пока не увидела ставший родным подъезд. В спешке я даже не сразу заметила, как изменился пейзаж вокруг. И пока доставала ключи, не сразу увидела выходящего из подъезда человека, на которого налетела со всего маху. Рассыпаться в любезностях и извиняться мне было решительно некогда, а потому, неловко отпихнув парня в сторону, я на ходу пробубнила: «Ты-эт-прости, пожал-л-ста» — и поскакала по лестнице.

— Эй, — окликнул он меня уже на подходе к следующему пролёту.

Я обернулась и увидела… Лёню.

========== Глава одиннадцатая, в которой Тая пытается анализировать на фоне сильнейшего удивления в жизни ==========

Я с рассвета тупо прячусь от света,

И, крадучись, пытаюсь подобраться к окну.

Прошлой ночью я видел точно,

Как ты надувала на небе Луну.

С. Бобунец

«Ву-у-у-у-уф», — гулко хлопнула за спиной дверь, обитая вишнёвого цвета дерматином, отделяя от потрясённой меня нечто сознанию необъятное, необъяснимое. Будучи не в силах устоять на ногах, я буквально стекла вниз по полотну и осталась сидеть в позе тряпичной куклы: собственные руки, ноги и даже мозг — отказывались подчиняться. Тот лишь лениво транслировал отдельные кадры хроники событий последнего получаса, словно желая окончательно закоротить сознание.

Виделся мне Лёня, лежащий на больничной койке. Багрово-красное отёчное лицо его казалось ещё более воспалённым на фоне белоснежной наволочки с печатью «МСЧ №126». Я кричала… как вдруг на смену виденью приходило новое: совершенно здоровый и смущённый Лёнька, встретившийся мне по дороге домой, куда я бежала за ЕГО очками.

Лёня говорил почти те же самые фразы, что я слышала буквально шесть дней назад. И ими он будто намеренно направлял наш диалог по уже известному сценарию, будто написанному кем-то свыше. За нас и для нас. Сценарию, который мы не в силах изменить…

«День сурка, да и только», — произнесла я и закрыла глаза. Разговаривать с собой вслух становилось едва ли не доброй традицией.

Однако, долго причитать я не умела. Когда первый шок понемногу стал проходить, ко мне вернулась способность мыслить конструктивно и… распирающая грудь радость, что Лёня жив и здоров. Мне были неинтересны причины, главное, что он снова смотрел на меня с неукротимым интересом, говорил то, что я уже слышала, а значит… значит… нет, мне было просто необходимо проверить свою гипотезу!

Недолго думая, я выскочила во двор и понеслась по знакомому маршруту.

«Энр-ге-тик» сегднш-ный», — запыхавшись попросила я продавца, звякнув о блюдечко монетками. И когда я вцепилась в газету, заметила её взгляд. Думаю, в женщине отчаянно боролось воспитание и желание покрутить пальцем у виска. Чтобы второе окончательно не побороло первое, прежде чем развернуть издание, я отошла в сторонку и села на лавочку, едва переводя дыхание.

— Двадцатое апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, — прочитала я и тут же, улыбнувшись, кое о чём вспомнила. Да! Три ярко-жёлтые полосы, отпечатавшиеся со свежеокрашенной лавочки, уже знакомо перечеркнули будущее моих джинсов, хотя предупреждающая табличка красовалась совсем рядом. Мне хотелось плакать… но и смеяться хотелось тоже.

Домой я шла, нет, бежала, едва касаясь земли. Вот-вот навстречу из-за поворота должен был появиться Лёня с авоськой, наполненной продуктами. Так и произошло. Равно как и его робкая попытка продолжить «знакомство». Сердце пело от возможности пережить все эти моменты заново. Потихоньку в чёрном болоте, разлившемся внутри, расцветали лилии. Но если я уже горячо любила, Лёне только предстояло проникнуться симпатией. И ещё… ещё впереди у нас была почти целая неделя. Неделя на то, чтобы поговорить о катастрофе и разработать план по спасению мира.

Я пообещала себе, что на этот раз не стану тянуть.

Однако то, что у Вселенной присутствуют свои коррективы для моих блестящих идей, стало понятно как-то сразу. И если Провидение позволяло исправить некоторые откровенные ляпы в виде начинки для пирожков, то основная канва событий могла похвастаться полным отсутствием гибкости и вариативности. Даже диалоги, происходившие между нами, до противности напоминали те, что предлагают компьютерные игры, когда, например, на одну фразу игрового персонажа всплывает меню в виде трёх возможных вариантов, непременно ведущих к определённому ответу.

Однако, унывать мне было решительно некогда, и в те минуты, когда Амур терял бдительность, я отчаянно разыскивала возможность выложить Лёне всё сразу, с ходу. Я не боялась быть непонятой, не боялась, что он рассмеётся в лицо. Во-первых, слишком чётко перед моим внутренним взором стоял его образ с радиационными ожогами, очень мотивирующий к действию, а во-вторых, я бессовестно жульничала знала, что по природе своей Лёня просто совершенно не способен на издёвки, насмешки, что в любом случае он выслушает внимательно.

Но снова и снова мои планы, точно деревянные корабли, налетевшие на скалы в шторм, рассыпались в щепки. И как только я настраивалась поговорить, нащупывая в кармане заветный смартфон, Лёню тут же что-то отвлекало. Доходило до абсурда, и когда в очередной раз я решилась, в дверь Лёни (а мы находились именно у него) постучали, будто пожар бушевал во всём подлунном — кроме этой квартиры — мире, и Лёне ничего не осталось, как пообещав мне: «Минуточку», отправиться открывать.

Нужно ли говорить, что через минуточку и даже через час он не появился? Подоспевший сосед похитил Леонида для устранения коммунальной аварии на даче в виде лопнувшей трубы. Да, Вселенная будто пыталась сказать: «Дорогая Тая, ты дура, тогда, в первый раз момент для разговора ты выбрала более удачно. Не лучше ли подождать?»

И я ждала. Ждала туристической вылазки на берег реки, как еврей — манны небесной. Ждала разговора с ничуть не меньшим волнением, чем впервые, попутно внимательнее приглядываясь к жителям Припяти и даже разыскав новых «старых» знакомых.

Я не отказала себе в удовольствии прийти во двор к Акимовым с раннего утра, чтобы увидеть, как они, держась за руки, ведут своего сына в детский сад. Мне нравились улыбки на их безмятежных лицах, нравилось тепло, исходившее от них.

И снова воспользовавшись «Столом справок», я разыскала дом Дятлова, застать которого мне удалось только на вечерней заре. Нет, я не думала подходить к нему, понимая, что лучше Лёни кандидата на роль спасителя мира всё равно не сыскать. Просто соблазн увидеть, как Дятлов выглядел до аварии, был очень велик. И надо сказать, что был он самым обыкновенным, если не считать осанки и стати, по-видимому, приобретённой из-за здорового образа жизни. Вот и теперь Дятлов предстал передо мной в олимпийке и трениках, разминающимся перед пробежкой.

Удивительно. Снова в воздухе воцарились мир и спокойствие, маленький городок казался беззаботным под карамельными лучами весеннего солнца. Я понимала, что в дела Вселенной вмешаться мне всё же предстоит, но только тогда, когда она сама предоставит возможность.

Нужно ли говорить, что шок от разговора со мной Лёня испытал ничуть не меньший, чем в прошлый раз? Но обнадёживающим фактором стало то, что я могла ответить на некоторые его вопросы более подробно. Правда, не потому, что вспомнила прочитанное ранее, а оттого, что слышала о случившемся от него самого. Однако, эту часть информационного блока я по понятным причинам решила утаить. Лёне со всей очевидностью по маковку хватало моего «прошлого из будущего», так что не стоило додушивать его временными петлями. Я разрешила себе думать, что нового козыря из колоды получила не без потерь из собственной нервной системы, поэтому расклад виделся справедливым. Я терпеливо отвечала на вопросы, с неудовольствием замечая, что Лёне более расширенная информация не давала ровным счётом ничего.

— То есть после провала по мощности нам удалось поднять её до приемлемого значения, но после окончания опыта и сброса «АЗ-5» рвануло? — лёнькины глаза в сумерках светились не хуже радия-226.

— Боюсь, что это именно так.

— А… в этом твоём интернете ничего не было написано, почему так случилось? Что именно произошло? Какой процесс дал толчок?

— Лёня, для меня вообще сложно понять, как тормоз может стать газом, — повторила я фразу, услышанную от Акимова в медсанчасти. Сама себе при этом я виделась профессором, претендующим на звание академика наук, Лёне, по-видимому, так не казалось.

— Но это же бред!

— Ты мне не веришь? — не то чтобы не обиделась я.

— Верю, — Лёня уткнулся губами в мой затылок. — Тебе верю безусловно, но разум охватить не может.

…и странно, и снова тревожно стало мне после этого разговора. Пока мы возвращались к костру, я настоятельно предлагала обсудить с коллегами сказанное мной.

— Тая, ты что, в самом деле предлагаешь рассказать Дятлову или Акимову про путешествия во времени, думаешь, что мне следует предъявить им тебя в виде доказательства? Нет, действовать надо по-другому.

— Но как?

— Мне подумать надо.

Я была и раздосадована, и растеряна одновременно. Настолько, что с языка чуть было не сорвалось: «В прошлый раз, когда ты так сказал…» Впрочем, хорошо, что не сорвалось.

День «икс» приближался. И если раньше время в осознании неизбежности тянулось медленно, то теперь оно летело на всех парах. Я держалась за руку Лёни всё чаще и крепче, с надеждой заглядывала в его глаза, но он только менял тему и обещал: «Всё будет в порядке, Тая. Всё будет хорошо. Вот увидишь».

— Но, если заявить о сомнениях, попросить отменить эксперимент?

— Боюсь, что это невозможно. Подобное заявление нужно подкреплять доказательствами, фактами, а у нас ничего нет. Ты же понимаешь, на каком уровне утверждена программа? Кто станет нас слушать, когда кроме невнятных догадок мы ничего не можем предоставить.

— Следуя твоей логике, чтобы бюрократы поверили, нам нужно показать им раскуроченный реактор. Только тогда к нам прислушаются, да? Откуда же нам взять подобную модель?

…и я впервые пожалела, что не сфотографировала горящий энергоблок на смартфон, когда у меня была возможность. И пусть тогда бы пришлось обрушивать на несчастную лёнину голову ещё и рассказ о временных петлях, это было бы контраргументом. Даже для коллег Лёни. И плевать на то, что рассказать пришлось бы обо всём «от» и «до».

Я проклинала себя за глупость. Впрочем, в своё оправдание могу сказать: на тот момент мне было не до фотоотчётов. Дурацкий интернет. Свинство с его стороны отсутствовать в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году.

Двадцать пятого апреля я никуда не ушла от Лёни. Не было потребностей бродить по городу. Не было необходимости задавать себе вопросов, не находить на них ответов и скучать по родным. Всё это я уже сделала в прошлый раз, как и поняла, что вряд ли когда-то их увижу, вернусь домой. Мне не хотелось признавать и тот факт, что во второй раз всё получилось даже ещё хуже, чем в первый.

Но одно я знала точно: что этот последний день хотелось провести с Лёней.

Я сидела на подоконнике в его залитой солнцем кухне и болтала босыми ногами в воздухе.

— Если ты вывалишься в окно и убьёшься, я тебя убью, — пригрозил он с улыбкой.

— Во второй раз?

— Обязательно.

Он подошёл ко мне и крепко обнял, дав понять, что не позволит вывалиться. И я решилась на разговор, не нёсший смысловой нагрузки, но важный для него.

— Знаешь. Насчёт знакомства с родителями… да, я поеду с тобой в Таллин.

Он уходил на вечерней заре улыбаясь, не веря в то, что должно было произойти. Я же решала уравнение на тему промахов, пока возвращалась в город. Снова, как и в прошлый раз, я провожала его до самой станции.

Но домой я не пошла. Я не знала, что будет дальше, но понимала, что с большой долей вероятности, история повторится. А может быть, сделает и очередной виток, петлю.

Город же не подозревал о том, что знаю я. Он просто доверчиво смотрел на меня, моргая жёлтыми глазами горящих окон. Он казался сонным. Он хотел отдохнуть.

«Спокойной ночи, милая Припять. Спокойной ночи и прости, что не смогла ничего для тебя сделать», — прошептала я, чувствуя, как наворачиваются слёзы.

И я не вернулась домой, не закрыла за собой дверь, обитую вишнёвого цвета дерматином. Я просто бесцельно бродила по улице, вдыхая аромат сирени. Я с удовольствием заметила, что ошибалась в темпераменте городка, и даже ночью он оставался живым: по слабоосвещённым аллеям, держась за руки, бродили парочки, не желавшие в упоительно тёплую погоду расходиться по домам.

«И вы меня простите, все простите меня», — проговорила я чуть слышно.

И вдруг до меня донёсся слабый порыв ветра. Тёплого, несущего оборванные с яблонь лепестки. Он запустил свои призрачные пальцы в мои волосы, будто поглаживая их, но не своими — лёниными руками. Я согласна носить звание главного сумасшедшего и… мне показалось, что слышу его голос. Вот только слов разобрать не получилось.

Даже в половине второго я не пошла домой, хотя стало прохладнее. Кутаясь в куртку, я продолжала бродить по улицам, то и дело поглядывая на часы. «Пять минут, три, одна», — отсчитывал разум. Я повернулась спиной к станции и…

========== Глава двенадцатая, в которой отцветает сирень ==========

Меня обступила кромешная тьма, к земле придавила тишина. И не сразу поняла, что абсолютное отсутствие огней и звуков наступило от того, что я зажмурилась изо всех сил, ладонями зажала уши и слышала теперь только собственный голос, считавший от одного до десяти и обратно. По кругу. По нескончаемому кругу.

«Ну же, Тая, открой глаза», — вмешивался не в своё дело внутренний голос. «А если и открою, — отвечала ему я, — что увижу? Зачем на это смотреть?»

Но всё же мне пришлось взять себя в руки хотя бы просто потому, что стоять до бесконечности спиной к станции у меня всё равно не получилось бы. Я открыла глаза, убрала ладони и обернулась.

Она стояла едва различимая в предутренней влажной дымке. Холодало и над землёй расчёсывал влажную бороду туман. Я не верила глазам — никаких всполохов огня, никакого «северного сияния» от ионизирующего излучения над станцией — ничего. Все четыре энергоблока стояли в ряд, на самых что ни на есть собственных местах, и станция продолжала работать.

Дрожь, подобная землетрясению у острова Хонсю в две тысячи одиннадцатом году, била моё тело, когда я решилась и взглянула на часы. «Три четверти третьего», — пробормотала я, всё ещё не веря в происходящее, проведя на границе миров сознания и ужаса более часа.

Но за оцепенением всегда приходит пора активных действий, а потому, сама не понимая зачем, я со всей скоростью понеслась к станции.

Мне было и жарко, и холодно одновременно. Да так что клацали зубы, а под странной испариной бежали мурашки по ощущениям не уступавшие в размерах майским жукам. Способность размышлять отказала мне начисто, и лишь редкими вспышками на горизонте сознания возникали стихийные мысли: «Всё, — думала я. — Неужели всё кончилось? У нас получилось, и Лёня, именно Лёня спас всех? И станцию, и людей, и… чёрт возьми, он действительно спас целый мир!» Но стоило мне так подумать, как радость тут же лопалась, точно воздушный шар, налетевший на гвоздь, сменяясь тревогой: «С чего я вообще взяла, что всё кончилось? Дятлов же говорил, что не теперь, так потом… возможно они просто замешкались и в данную минуту готовятся проводить свой эксперимент. И напрасно я бегу к станции. Возможно, смерти своей навстречу тороплюсь. Если реактор всё же взорвётся и выпустит наружу весь ужас, что таит внутри, я же тоже тогда умру от лучевой болезни, ветер-то сегодня встречный».

Странно, но мысли о смерти, о лучевой болезни и возможных страданиях вовсе не пугали. Я бежала изо всех сил, думая только о том, что никогда не узнаю, что творится сейчас в стенах БЩУ №4. Я не могла свести глаз с четвёртого энергоблока, стоявшего в ряду с остальными и не собиравшегося переходить в иное состояние.

Наверное, если бы кто-то ещё пару недель назад сказал бы, что я вот так солдатиком смогу простоять всю ночь, с тревогой вглядываясь в темноту, что, не обращая внимания на ночной холод, буду кутаться в лёгкую курточку и безразлично наблюдать, как после жаркого дня двадцать пятого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, мороз губами будет прикасаться к нежной весенней траве, но я не буду замечать и молить стану только об одном: «Пожалуйста, пусть все они останутся живы», да я бы рассмеялась этому шутнику в лицо, ведь все мы знаем, что путешествия во времени невозможны.

Но я всё стояла и стояла. И смотрела на станцию, равнодушно продолжавшую работать в штатном режиме и совершенно наплевавшую, что я очень многое бы отдала, лишь бы узнать о происходящем на БЩУ №4.

И я ждала. Ждала пока наступит утро, и работники, один за другим передадут смену, а после отправятся по домам. И я ждала. Ждала возможности узнать. Нет. Я не ждала, а жаждала.

Они стали появляться из ворот КПП только в начале девятого. Лениво переговариваясь, позёвывая, люди направлялись к остановке, совершенно не замечая меня, затихшей в крайнем напряжении чуть в стороне от прохода. Для них начиналось самое обыкновенное, самое заурядное субботнее утро, которых впереди у каждого будет ещё очень и очень много.

Я с волнением вглядывалась в каждое лицо, цеплялась взглядом за каждую долговязую фигуру, но… среди выходящих работников Лёни не было. Не увидела я в толпе и лиц Дятлова, Акимова. Знакомая тройка как сквозь землю провалилась.

Стрелки часов равнодушно бегали по кругу, а со станции разошлись уже даже самые нерасторопные. Вот только Лёни по-прежнему не наблюдалось. Грудь сковал тесный обруч тревоги.

Он появился в воротах ровно в половине одиннадцатого. Усталый, ссутулившийся, но, несомненно, живой и здоровый.

Язык и ноги не подчинялись: коктейль из согласных и спотыканий вырвался наружу, когда я буквально упала в его объятья.

— Тая… Таечка, ты? Ну здравствуй, милая, — улыбнулся он, а я посмотрела в его глаза.

Не могу сказать, что выглядел Лёня здорово. Всклокоченный, с раскрасневшимися щеками и глазами, он смотрел на меня несколько смятенно.

— Лёня…

И мне было решительно насрать я испытывала весьма умеренный интерес, о чём могли бы подумать случайные очевидцы нашей встречи, когда я гребнями собственных пальцев пыталась привести в порядок топорщащиеся пряди, а может быть еще больше растрепать их. Мне просто необходимо было прикоснуться, удостовериться, что он жив.

А он вдруг улыбнулся, ловя меня за запястья, прижимая к груди, хотя лицо его, обласканное утренним солнцем, по-прежнему выглядело растерянным.

— Хорошая моя, милая Таечка. Ты зачем пришла? Ты… я… я всё равно бы вернулся домой.

— Я не пришла, я не уходила, — всхлипнув уточнила я, пряча лицо, носом зарываясь в его рубашку, пахнущую тревогой и можжевельником. — Ты думаешь, что я смогла бы уйти? Думаешь, могла бы вернуться домой и лечь спать, когда ты здесь один? Но, Лёнечка, как же всё… как тебе удалось? Ведь…

Лёня надолго замолчал, глядя в пространство перед собой. Он задумчиво поскрёб затылок, а потом вдруг обхватил мои плечи и хорошенько встряхнул. Глаза его лучились счастьем.

— Тая, смешно получилось, ей-богу. Ты ведь, наверное, ждёшь сейчас какой-нибудь лихой истории, былинного подвига, действа с рукоприкладством? Но нет. Стыдно даже признаваться, но все боевые действия развернулись уже рано утром и ровно по мою душу.

— Это как же так? — опешила я.

— Да, собственно… — отмахнулся было он, но заглянув в мои глаза, вдруг сразу сдался.

— Впрочем, ладно, слушай.

Ещё когда шла последняя подготовка к эксперименту, обстановка на БЩУ сложилась какая-то нервная. Не то чтобы конфликтовали люди, но напряжение чувствовалось во всём. Начальник смены блока о чём-то спорил с руководителем, Степаныч не уступал. Всё говорил, что все действия регламентированы и не идут в разрез с Правилами ядерной безопасности. ПБЯ каждый станционный работник от главного инженера до уборщицы на «отлично с плюсом» знает, поэтому у меня не было никакой тревоги. Делал свою работу и всё. Ведь сказанное Дятловым казалось рациональным.

Но тут-то и произошло то, что произошло. Я «зевнул» момент, когда с регуляторов большой мощности следовало перескочить на регуляторы малой. Мощность упала аж до 30 МВт тепловых. Впрочем, тебе оно не важно, но я как раз-таки вспомнил о том, о чём говорила ты: «Мощность упадёт, потом вы её поднимете, сбросите «АЗ-5», и тогда прогремит взрыв».

Тая, если бы мы поднимали мощность, это не противоречило бы ПБЯ, но меня насторожило другое. Сама ситуация с падением и поднятием не являлась рядовой. Такого не должно было происходить. И уж тем более ты не могла знать о том, что это произойдёт.

Но пока я, мягко говоря, соляным столпом стоял, удивлялся, среди начальства вышел небольшой спор. Каждый высказался, и когда Акимов предложил не поднимать мощность, а сбросить «АЗ-5», я засомневался. НСБ и руководитель обсуждали варианты, а я всё думал о твоих словах и решил…

— Что решил, Лёня?! Господи, да не мучай же ты меня!

— Я нажал «АЗ-5». Несанкционированно, — он сказал это тихо, будто не оправившись ещё от шока и сомнений, что всё сделал правильно.

Пазл сложился. Все кусочки встали на свои места, а я, потрясённая, смотрела на Лёню. Я не могла отвести от него взгляда, хотя тогопочему-то подколачивало.

— Сработало, Лёнька. Да ты хоть понимаешь, что ты сделал? Ты смог! Ты остановил эту адову машину, Лёнечка! — закричала я, не в силах сдержать эмоций.

Лёня улыбнулся. Он оторвал от своей груди мои ладони и, поочерёдно поцеловав каждую, вернул на место.

— Что? — встревожилась я, перенимая какое-то внутреннее, необъяснимое состояние Лёни. — Ведь всё хорошо, всё в порядке?

— Всё отлично. Только вот… захочешь ли ты теперь… в общем… знаешь… я ведь и со смены задержался только потому, что меня на «ковёр» к начальнику станции сразу к восьми утра вызвали.

— Что?

— Ну, — замялся он, — давай предположим, что с твоей точки зрения, мои действия были оправданы. Но с точки зрения коллег я как бы нарушил трудовую дисциплину, правильно? Все были очень недовольны. Особенно Степаныч. Он, знаешь ли, из флота военного к нам пришёл. А там таких пердимоноклей не терпят.

— И что, что сказал Дятлов? — перебила я.

— Ну, то, что он говорил первые пару минут, тебе лучше бы не слышать. Думаю, значения таких слов ты вряд ли знаешь. Но позже он сказал, что мой поступок должна рассмотреть компетентная комиссия.

Я потеряла дар речи, поэтому что не поняла ничего. Я отрицательно покачала головой и…

— Скорее всего меня просто уволят. По статье, — добавил он. — Хотя, конечно, есть маленькая вероятность…

— Какая? — нетерпеливо перебила я.

— Сразу после сброса «АЗ-5» Саша Акимов подошёл, спросил, что сподвигло меня поступить именно так. Я объяснил. Точнее сымпровизировал, солгал, что почувствовал, что с реактором творится что-то странное.

— А он? Он что?

— Он сказал, что сразу после смены запросит отчёт ДРЕГ, чтобы посмотреть, что произошло после падения мощности. Знаешь, всё это звучало глупо, но… сейчас и это не главное.

— А что?

Лёня вдруг задумался, и лицо его приняло отрешённое выражение. Но мгновение спустя он вздрогнул, включился и выпалил:

— Ты, наверное, теперь вряд ли поедешь со мной в Таллин. Зачем я тебе такой?

— Глупый Лёня, — только и смогла проронить я, прежде чем снова зарыться носом в его рубашку.

Он улыбался. И хотя я не видела, но точно знала, что он улыбается. Так звучало «Люблю» и его новый вопрос, глупый до безумия:

— Ты видела, Тая, сирень-то совсем отцвела?

Вы когда-нибудь чувствовали себя песком? А песком, утекающим сквозь пальцы? Олицетворением времени, ложащимся на дно отчаянья. Я всё ещё ощущала тепло его рук, когда вдруг стало темно и кончился воздух.

Я не сразу пришла в себя. Я слышала какой-то раздражающий звук, постепенно трансформирующийся в голос.

— Она жива? Она вообще дышит? — слышалось над ухом.

… и я открыла глаза, и нашла себя лежащей посреди пешеходной дорожки, а надо мной склонилось раскрасневшееся от слёз лицо девушки в велосипедном шлеме: «Эй, дурища, ты что? Ты жива? Ты зачем под колёса прыгаешь?»

Не удостоив её ответом, я огляделась, насколько позволяло положение параллельное линии горизонта. Несколько пар обуви окруживших меня зевак, асфальт, сомкнувшиеся над головами кроны деревьев. Весна — ничего больше.

«Лёня», — позвала я неуверенно. Смутные догадки уже начинали закрадываться в мозг.

Я подняла руки, немного грязноватые, но определённо мои и совершенно целые. Вмиг придя в себя, я резко села, оглянулась по сторонам.

«Две тысячи двадцатый», — пронзило мозг, и ошибка была исключена. Со всех сторон меня обступили рекламные щиты, уши наполнил почти забытый городской фон, но самое главное — люди уже больше не рассматривали друг друга, редко глядели по сторонам — всё их внимание поглощали смартфоны, от экранов которых они не отрывались даже в пути.

— Эй, ты, с тобой точно всё в порядке? — одолевала девчонка, под велосипед которой я по всей видимости угодила. Она удерживала меня за плечи.

Я не нашла в себе сил отвечать или хотя бы кивнуть. Одним резким движением я вырвалась, потом вскочила на ноги и понеслась. Побежала вперёд, не разбирая дороги, глуша рыдания, рвущиеся наружу: «Неужели всё это просто приснилось мне? Неужели ничего и не было. Лёня!»

Но чувство растерянности как-то быстро сменилось дезориентацией и непониманием по мере того, как я продвигалась по городу. Нет, совершенно определённо меня окружил суетливый две тысячи двадцатый год. Вот только город не был тем, в котором я жила раньше. Определённо. Моя малая родина славилась богатой историей, в которой находилось место и для построек современных, и для разменявших второй, третий век…

Но город, окруживший меня, не был похож на родной. Он казался современным, самое старое здание которого выглядело постройкой конца двадцатого века. А, кроме того, на горизонте вставали ровные ряды новостроек. И всё это буквально утопало в зелёной пене раскрывших листья деревьев.

Всё ещё чувствуя себя растерянной, я озиралась, и вдруг… взгляд набрёл на возвышающееся над парком, сквозь который бежала я, «колесо обозрения».

Нет, сомнений не оставалось, хотя и первоначальный шок лишь усилился, пока я на едва сгибающихся ногах плелась к колесу.

Совершенно типовое, старое, с жёлтыми кабинками, тем не менее, я узнала бы его из тысячи не одинаковых, но похожих.

«Припять», — одними губами пролепетала я, и будучи не в силах стоять, опустилась на одну из близстоящих скамеек.

И город ответил мне, дыхнув в лицо свежим майским ветром. Он качнул зелёной короной листьев пирамидальных тополей. А я беспомощно запустила руки в карманы куртки и нащупала… смартфон.

Бессмысленно уставившись в экран, я зашла в браузер и набрала в поисковой строке: «Припять». И интернет выдал мне информацию о городе в Киевской области Украины с населением двести тысяч человек.

—Двести тысяч! — воскликнула я. — В зоне отчуждения?!

И хорошо, что меня услышала только стайка голубей, клевавших кем-то оставленную неподалёку булку. Подозрительно покосившись в мою сторону, самый крупный из них хлопнул себя крыльями по бокам, будто демонстрируя мне собственную способность к немедленному взлёту, но птицы тут же потеряли ко мне интерес, ибо я азартно набирала в поисковике следующие запросы, уже не глядя на них, не вскрикивая.

Через каких-нибудь четверть часа я офигела абсолютно офигела. По информации на апрель две тысячи двадцатого года чернобыльская АЭС работала на проектной мощности, были запущены шесть энергоблоков. Я забрасывала браузер вопросами об аварии на станции, но ничего не находилось.

Зато интернет пестрел архивными статьями начала тысяча девятьсот восемьдесят седьмого, из которых я узнала, что в городе Черноозёрск, на Черноозёрской атомной электростанции, тридцать первого марта произошла крупнейшая техногенная катастрофа двадцатого века…

Я читала и не верила своим глазам. Эксперимент, провалившийся в Припяти, попытались провести лишь полгода спустя, совсем в другом месте, на другой станции. В статьях говорилось, что молодой оператор, управлявший реактором, допустил ошибку, в результате которой упала мощность, а после последующего её поднятия и сброса «АЗ-5» по окончании эксперимента, прогремел взрыв. Далее говорилось о тридцати жертвах в разное время умерших от лучевой болезни, упоминалось о тридцатикилометровой зоне отчуждения и тысячах, и тысячах ликвидаторов. И с фотографий на меня пустыми глазницами тёмных окон смотрел городок Черноозёрск… заброшенный тридцать три года назад.

Я не могла поверить. Более того, ещё совсем недавно я пребывала в состоянии парения от того, что нам с Лёней удалось предотвратить аварию. А теперь… теперь я понимала, что хотел сказать тогда Дятлов этим своим: «Не сейчас, так потом».

И не знала на каком теперь я небе, ведь защитив одних, огородив их жизни от опасности, я «убила» других. Чёрт. Они даже лежат на Митинском кладбище. Вот только на надгробиях другие имена.

Никогда. Никогда раньше я не чувствовала себя такой слабой и разбитой. Я всё ещё сидела на лавочке, а по щекам струились слёзы. Я не могла и не хотела больше их сдерживать. Переписав одну главу в истории, я не изменила ничего, ещё и оставила часть своего сердца там, в тысяча девятьсот восемьдесят шестом.

Мне отчаянно захотелось домой. Лечь на кровать, уткнуться лицом в подушку и реветь белугой. А ещё. ещё сварить вёдер пять супа.

И ноги понесли меня к дому, где в восемьдесят восьмой квартире когда-то жил человек по имени Леонид. Моя собственная находилась всего несколькими этажами ниже.

Дом не изменился. Разве только состарился чуть-чуть, да потемнел. Но мне было всё равно, ибо, взбежав по ступеням, не давая себе перевести дыхания, я позвонила в дверь с табличкой «восемьдесят восемь».

Мне открыла немолодая женщина, кутающаяся в халат.

— Хто? Топунов Леонид? Такого не знаю. Лет двадцать уже тут живу, никого с подобным именем не встречала.

Я не уходила, я заглядывала через её плечо, но ни знакомых обоев в полоску, ни уголка уютной его кухоньки не было видно. Солнце спряталось за облако — всё вокруг стало серым, угрюмым.

Жить больше мне было незачем.

Я не стала ждать лифт и прошагала к выходу пешком, автоматически отметив на своём этаже новую дверь с молдингами. Я не сомневалась, что ключ подойдёт, только вот дома я уже себя не чувствовала. Спустившись вниз, к подъезду, я вдруг подумала и, выхватив из кармана куртки смартфон, лихорадочно пролистала справочник. Найдя в нём нужный номер, я слегка оживилась. Ещё когда в трубке раздавались длинные гудки, я очень радовалась, что Олеся радиоэлектронике предпочла службу в полиции.

Она ответила после пятого гудка. Её сонный голос прошептал: «Алло», и мне тут же стало немного стыдно. Наверное, только недавно вернулась с дежурства, а тут я…

— Алло? — раздалось уже вопросительно. — Тая, это ты?

— Привет, Олеся, это я.

— Тая, ну ничего себе, какие люди. Не прошло и года. Ты куда пропала?

— С любимым мужчиной путешествовала, позже расскажу, — в общем-то не соврала я, разве что в подробности вдаваться не стала. Олеся верила в путешествия во времени так же, как редька в Иисуса Христа.

— О-оу, — послышалось в трубке заинтригованно. — А я его знаю?

— Нет, — решительно заявила я. — Но, правда, расскажу позже. Сейчас дело есть.

— Вот так всегда. И нужен компьютер, не правда ли?

— Как всегда проницательна.

Я услышала, как на другом конце Олеся, горько вздохнув, завозилась. А мне всегда нравилось, что её не нужно было просить дважды.

— И? — раздалось через какое-то время.

— Нужен адрес или телефон, а лучше всё, — оживилась я.

— ФИО и ещё чего-нибудь вроде даты рождения — пропела Олеся в трубку, проснувшись окончательно. — Потому что если ему не повезло родиться Ивановым, то… я тебе фиг помогу.

— Топтунов Леонид, год рождения… что-то около тысяча девятьсот шестидесятого.

— Тебе повезло. Один такой, «словно в степи сосна», — сообщила Олеся почти сразу. — Записывай инфу. И объясни, пожалуйста, зачем тебе понадобился столь… побитый молью джентльмен? — хихикнула она.

— Мне? Я… Олеся, дорогая, ну, давай я тебе обо всём позже расскажу, ладно? Вот хотя бы этим вечером. Встретимся и поговорим, хорошо?

— Ну… о’кей, договорились, — недоуменно ответила Олеся, и я отсоединилась.

Лёня жил буквально в трёх домах от старого своего адреса. И я неслась к нему на всех парах, отметая сомнения, что не смогу позвонить в его дверь, что даже в подъезд вряд ли решусь зайти.

…но это и потребовалось.

Он разговаривал с каким-то мужчиной, стоя у крыльца, и даже если бы я захотела, то не успела бы скрыться. Лёня увидел меня сразу…

Кое-как распрощавшись с собеседником, он неуверенно двинулся ко мне.

Постарел… лет на тридцать пять. Ему теперь, пятьдесят девять, а может и шестьдесят. Он постарел, но не изменился так разительно и страшно. Только взглянув в лицо его, покрытое сетью морщинок, я увидела глаза. Сиявшие, горевшие, улыбавшиеся как… как совсем ещё недавно и как пропасть лет тому назад…

— Тая… — только и смог выдавить он, а я стояла, не решаясь подойти ближе.

И снова слёзы, слёзы, слёзы, слёзы. Плакала я. А он. Он смотрел, и во взгляде было столько горечи, что лучше бы уж он плакал.

— Где же ты так долго была? — наконец спросил он еле слышно.

— Ещё полчаса назад или около того в тысяча девятьсот восемьдесят шестом. Мы стояли у КПП и обнимались. Я узнала о том, что ты спас свою жизнь и жизнь многих своих коллег.

Первый шаг сделал Лёня. Он подошёл вплотную и заключил в тесное кольцо объятий. Он вздохнул протяжно и…

— Ничего не говори, ладно? — слетело с моих губ не просьбой, почти утверждением. Для меня всё было понятно без слов. Да и для него тоже. Вот только смириться…

— Я… и не знаю, что говорить. Только я рад… рад, что ещё раз в жизни тебя увидел. Я хотел. Я думал об этом постоянно.

— И увидел. Но получилось не слишком справедливо, не правда ли? Там, где мимо меня проскользнули мгновения, уместилась целая твоя жизнь.

— Долгая жизнь, которой бы не было, если бы не ты, — с нажимом отметил он.

А я молчала, я разглядывала его и сходила с ума от нежности и любви. И я бы бросилась ему на шею, несмотря на расстояние, на коварный виток времени. Но я удержалась, я вовремя заметила солнечный блик, сыгравший на безымянном пальце его правой руки.

— Ты… у тебя семья, да? — фраза, проронённая мной, звучала жалко и фальшиво.

Он уронил было взгляд, но тут же посмотрел в мои глаза снова.

— Я тебя очень долго ждал. С тех пор, как ты исчезла, буквально растворившись в воздухе, с тех пор, как мне стало казаться, что ты была лишь видением, я десять лет ждал, что стоит только завернуть за угол, что стоит только выйти со станции, как ты появишься мне навстречу. Но годы шли, весна сменяла весну, снова и снова отцветала сирень, а тебя всё не было.

Но однажды я увидел её. Нет, она не была на тебя похожа так, как говорят про портретное сходство. Но… было в ней что-то, чем была переполнена ты: доброта, сострадание, чувство юмора… Тая, прости меня, милая Тая. Я должен был ждать до конца.

— Что ты… я… я не сержусь. Ведь это жизнь, и она длинная. Она хороша и прекрасна, она подносит нам щедрые дары каждый день. Она рассудила и решила так, и я не могу пенять, что это было несправедливым решением. Только ты скажи мне, чтобы я была спокойна, чтобы я могла радоваться за тебя. Ты счастлив, Лёня?

Он улыбнулся, подумал немного и, запустив пальцы в волосы, привычно растрепал их:

— У меня сын и дочь. Дочку я назвал Таей.

— Можно… можно мне поправить твои волосы?

Жёлтые листья устилали ковром выщербленные ступени, ведущие ко входу. Осень в этом году началась на удивление рано. Я подняла взгляд и прочла вывеску: «Обнинский институт ядерной энергетики». Я подумала, что когда-то, около сорока лет назад Лёня тоже поднимался по этой лестнице, входил в эти же самые двери.

Поборов в себе желание взбежать по крутым ступенькам и пронестись по гулким коридорам, я степенно, как подобает студентке первого курса, зашагала к дверям.

По пути мне вспоминался разговор с подругой.

— Дался тебе этот физмат, — не понимала Олеся. — Ты же о сцене большой мечтала. Неужели бросишь на полпути?

— Нет, не брошу, но совершенно очевидно сделаю крутой поворот. Иногда лучше уйти с дороги, но не заблудиться, чем идти проторённой тропой, блуждать всю жизнь в чужом лесу.

Я уже стояла у дверей, когда зазвонил телефон.

— Привет Тая.

— Привет Лёня, — обрадовалась я, слыша в трубке его голос.

— Уже на месте? Как добралась? Нравится? — посыпались на меня вопросы.

— Занятий ещё не было. Но… здесь очень мило и ты не преувеличивал — городок чудесный. И, да, будет замечательно, если ты соберёшься сюда на вечер встреч выпускников в феврале. Может быть тогда и увидимся.

— Конечно соберусь. И… знаешь. Звони почаще. С тех пор, как ты уехала, в городе стало как-то пусто совсем.

— Даже и не надейся на другие варианты развития событий, — пошутила я. — Буду звонить тебе четыреста раз в день. Станешь решать за меня задачки, будешь моим персональным шпаргалом. Сам ведь знаешь, физик из меня третьесортный. Только вспомни: «рекактор». Думаю, что, если скажу такое, меня отчислят сразу же.

Я услышала смешок на другой стороне и поспешила попрощаться, потому что признаюсь — разговаривать с Лёней до сих пор было не просто.

— Если честно, пора мне. Снова, как всегда, опаздываю.

И, отбившись, несмотря на то что действительно уже опаздывала, я остановилась у порога и ещё раз огляделась.

Осень наступала. Она дарила золотое тепло, надежду, веру. Я снова заглянула в экран смартфона, открыла папку с фото и… эту фотографию я частенько рассматривала часами. Если честно, то почти каждый день. Осень устилала землю листьями, а пару влюблённых на фото своими лепестками осыпали яблони.

Я развернулась и зашагала вперёд. Но не успела сделать и нескольких шагов, как меня окликнули:

— Эй, растеряша, ты ключи выронила?

Я смотрела и не могла понять. Определённо не временная петля… да и не совсем похож. Модная одежда, стрижка, обувь, планшет в одной руке, связка моих ключей во второй. Он не был похож слишком сильно, вот только в тёмных, почти чёрных глазах было что-то смутно знакомое.