КРОВЬ СО ЛЬДОМ (СИ) [лемон хейз] (fb2) читать онлайн

========== ПРОЛОГ ==========

Приглушённый искусственный свет мягко ложится на его кожу, делая её на порядок темнее. Отрешённый взгляд направлен в потолок.

В кровати, разбросав по подушке волны крашеных светлых волос, лежит девушка, чьё имя он вспоминает с трудом. Мия? Лия? А имеет ли это значение?

Её обнажённое тело едва прикрыто дорогим постельным бельём – слишком дорогим для того, чтоб пачкать его кровью.

— Фу, – фыркает она, недовольно отворачиваясь от парня. В пальцах он крутит тлеющую сигарету, стряхивает пепел куда-то на пол.

(«хотелось бы потушить её об твою кожу»)

— Не нравится? – ухмыляется тот, делая новую тягу.

— Мне надо идти.

Он, не сводя взгляда с потолка, безразлично спрашивает:

— Не пойми превратно, но мне даже интересно, куда ты собралась.

— Превратно? – морщится она, пытаясь обратить на себя внимание юноши.

— Да. Знаешь такое слово?

Мия (или всё-таки Лия?) состраивает гримасу и поднимается с постели, заворачиваясь в тонкое одеяло. Девушка начинает искать своё нижнее бельё, расхаживая по просторной комнате со стеклянными стенами. За ними – нечёткие очертания двора, укрытые темнотой, и огни города, оставшегося вдали.

— Отвези меня домой, – в её голосе слышится нервозность.

— Не капризничай, – отмахнулся парень, выпуская клубы едкого дыма изо рта. — Утром.

— Тогда я сама, – психует.

— Да брось, – он мягко улыбнулся ей. Это выглядело искренне – как будто у него на уме нет ничего плохого, как будто бы все его намерения – кристально чисты, написаны на его лице и ясно изложены в словах. Он улыбнулся ей так, как если бы изнутри его не разъедало омерзение. — Всё было настолько плохо?

В ответ получает лишь свирепый взгляд: «ты что, придурок, меня не слышал?».

Цокнув языком, он потушил выкуренную до самого фильтра сигарету. Юноша приоткрыл ящик прикроватной тумбочки и что-то достал, после зажав вещь в руках.

Мия не оборачивается – стоит лицом к стене, нащупывает застёжку лифчика. Собирается впопыхах, невзирая на то, что на циферблате – час ночи, а на улице – темно и холодно. Настолько темно, что звёзды, обычно устилавшие небо подобно рассыпанному глиттеру, больше не светят.

— И как ты планируешь добираться? – медленно приближается к ней сзади. Его голос пропитывается теплотой. От него самого веет теплотой – завораживающей и манящей. Одурманивающей. Пугающей.

Свободной рукой парень касается плеча девушки, подходит вплотную и носом трётся об её тонкую, бронзового оттенка шею.

(она нравилась ему не слишком сильно, в этот раз выбор был действительно плохим)

— Брось, – ласково прошептал тот, втягивая в лёгкие слащавый аромат её духов. — Тебе ведь ничего не стоит остаться у меня на ночь, правда же? – промурлыкал он, второй рукой слегка задевая её талию. Кончики пальцев плавно скользят вверх. — А утром… Утром отвезу тебя домой. Честно.

Он чувствует её сомнение, нависшее над ними хмурой тучей. Мия замирает, не зная, что ответить. Он губами касается её шеи, оставляя лёгкие поцелуи на коже.

Сжимает удавку сильнее.

— Ну… – неуверенно выдавливает девушка.

— Без «ну», – внезапно отстранился от неё. — Только «да» или «нет».

Он всё ещё не смотрит в её глаза. В сторону, потолок, стену – куда-нибудь, только не на неё.

— Нет, – Мия резко сбрасывает его руку с себя, уже собираясь развернуться и отойти.

— Что ж…

Он, не медля, набрасывает шнур на горло.

— У тебя всё равно не было выбора, – скалясь, шепчет в её ухо.

От неожиданности девчонка вздрагивает и подаётся вперёд, но он начинает сдавливать ей шею, пережимая кровеносные сосуды.

Она не может кричать. На её покрасневшем горле проступают вены, изо рта рвётся сдавленный хрип, а трясущиеся руки со скрючившимися пальцами тянутся к шнуру.

Глаза закатываются.

Она борется – дёргается, делает слабые попытки вырваться, стонет сквозь сцепленные зубы и, наверное, надеется, что кто-нибудь её услышит… Нет.

Парень передавливает сонную артерию, тем самым ускоряет процесс.

Тело в его руках сдаётся – прекращает брыкаться и расслабляется, всё ещё кряхтит и пытается рвано дышать, но последний рывок выбивает из неё все силы.

Умирает.

Он опускается на пол, когда окончательно уверяется в том, что Мия больше не будет сопротивляться.

Тело обмякает.

Он отпускает её: мягкую и податливую, неспособную дать отпор. Тихую. Похожую на самую настоящую фарфоровую куклу.

Её лицо больше не сковано напряжением – искривлённое ужасом, оно застыло. Карие – почти чёрные – глаза с длинными ресницами широко раскрыты. На горле – ссадины с отметинами от удушья, ярко-розовый след шнура. Её кожа меняет цвет: несколько секунд назад посиневшая, она возвращается к своему оттенку бронзы, но после начинает стремительно бледнеть. Пока что тёплая.

Рукой он проводит по её щеке. На губах снова играет ухмылка.

— Мёртвой ты нравишься мне намного больше, – шепчет тот, разглядывая труп девушки с каким-то упоением.

И вправду: словно всё, что раздражало его в ней, в мгновение исчезло. Растаяло в воздухе.

Руки больше не дрожат; они перестали трястись ещё давно, после смерти третьей девчонки, которую он заманил к себе таким же образом.

Зачем?

— Хотя, мне кажется, тебя уже даже разложение не спасёт, – с омерзением он отворачивается от тела и тянется за новой пачкой сигарет. Раскрывает и достаёт одну. — М-да… – смотрит на неё оценивающе. Слишком нагло.

Чиркнув зажигалкой, он откинул пряди тёмных волос назад. Сигарета зажата между губ; рука упирается в бок.

Прогоняя едкий дым через лёгкие, с тенью задумчивости в помутнившихся глазах, осматривает. Интересно, как скоро эту суку начнут искать?

Из пучины мыслей его вырывает звонок.

— Да блять, – злостно рычит, стряхивая пепел. — Час блядской ночи, – вырывается у него, когда он берёт телефон в руки.

Тушит сигарету об своё запястье, даже не морщась, и принимает вызов.

— Да, Милдред? – своим обычным тоном проговаривает тот, отворачиваясь от трупа. — Ты опять забыла о часовых поясах?

Комментарий к ПРОЛОГ

тормошите меня чтоб я не забросила эту работу п о ж а л у й с т а у меня на неё большие планы и я надеюсь меня не заклинит

========== I: НЕЖНОСТЬ КАШЕМИРА ==========

Скарлетт сгрызает свои ногти до крови.

Стоя возле здания колледжа, она держит в руках бумажный тёмно-коричневый стакан и телефон, экран которого только погас.

Этот день не задался с самого утра. После семнадцатичасового сна она чувствовала себя полностью убитой. Идея о посещении лекций убивала её не меньше; если бы не пинки грозного папочки, со стопроцентной вероятностью она осталась бы валяться в кровати безжизненным телом.

Как её так угораздило?

Лучше недоспать, чем переспать, и именно поэтому Скарлетт спит по четыре часа в сутки и клюёт носом на лекции по истории мирового кино.

Предложи ей ввязаться в какую-нибудь сомнительную авантюру прямо сейчас, она бы точно согласилась. Так скучно ей не было уже давно.

Она принялась осматривать ногтевую пластину, уже достаточно подпорченную её собственными зубами.

— Ты меня слушаешь вообще?

Скарлетт оборачивается, щурясь от яркого солнца, лучи которого падают прямо на её лицо.

— Да слушаю, слушаю, – буркнула та своей подружке – Бренде, уже успевшей присесть ей на уши. Гилл ненавидела болтливость, сплетни и разговоры ни о чём, но почему-то держала Брен возле себя, даже время от времени вслушиваясь в её рассказы о тусовках, опыте с наркотой и очередном папике.

Какая ей вообще выгода от дружбы с конкретной особой?

Наверное, рано или поздно Скарлетт найдёт ей применение.

— Ага. Да, я вижу, – возмутилась подруга, смотря на неё с осуждением. — Тогда перескажи вкратце, о чём я говорила с тобой вот буквально только что.

— Э-э… – выдавила Скарлетт. — Ну, ты говорила о том, что…

— …о том, что?.. – Бренда изогнула идеально накрашенную, по меркам Гилл, бровь.

— Тебя сталкерит бывшая твоего парня, – неуверенно произнесла она, пытаясь зацепиться за запомнившиеся фрагменты одностороннего разговора. Не сказать, что она аж настолько рассеянная; нет, просто в компании Брен всё её внимание распадалось на мелкие атомы.

— Да-а, – утвердительно кивает. — А как её зовут? – она продолжала допрос.

— Эм? – кривится. — То ли Стефани, то ли Тиффани.

— Грейс! – взвизгнула Бренда. — Её зовут Грейс! Я четырежды её имя повторила, эй!

— Ай, иди к чёрту, – отмахнулась Скарлетт, поправляя пряди золотисто-коричневых волос. — Все мозги мне скоро своими парнями проешь, тебе что, поговорить больше не о чем?

— А о чём мне говорить ещё, если сейчас меня только это волнует? – она удивлялась непритворно, в руке держа серую джинсовку, что размера на два больше неё.

— Не о чем говорить? Тогда закрой рот и не досаждай мне, – взбесилась та, отходя подальше. Сейчас ей вовсе не хотелось выяснять отношения со своей якобы подругой, потому и реакция Бренды на данное высказывание её совсем не волновала.

Швырнув в урну опустевший стаканчик с ещё недавно теплившимся американо внутри, Скарлетт направилась к выложенной плиткой дороге.

Тёплый апрельский ветер лёгкими порывами дул в лицо, разбавляя воздух запахом травы. За низким серым бордюром – разноцветный островатый гравий.

Поднимать голову к яркому небу как-то не особо хотелось. Гилл продолжает сдирать кожу с пальцев зубами. Ужасно. Наверное, такому человеку, как она, привычки вроде этой совершенно не идут.

Ещё бы.

Через плечо перекинут не самый вместительный чёрный рюкзак. Сплошной монохром. Кто-то сказал, что сегодня она вырядилась на учёбу почти как в школу. Мерзость. Взгляд синих глаз упал на носки новых лакированных туфель – там оседала пыль.

Ускоряя темп шагов, краем глаза Скарлетт замечает группу парней, о чём-то громко переговаривающихся. Человек шесть, не меньше. В основном, курят, что-то бурно обсуждая.

В центре внимания, как обычно, Рик Баркер – смазливый сынок богатеньких родителей

(«кто бы говорил»)

с очень странной харизмой. Кажись, его голос звучит ближе всех.

На самом-то деле, в том, что на него вешалось такое количество провинциальных красоток, не было ничего странного. Наверное, каждая надеется, что он заметит именно её – такую всю из себя привлекательную, особенную и готовую на что угодно ради достижения своей цели. Только он не замечает. Упс.

Ричард, в чёрной расстёгнутой рубашке и белой футболке под ней, докуривал очередную сигарету в компании весело ржущих друзей. Ветер не оставлял в покое и его волосы: вьющиеся, угольно-чёрные, они опадали на низкий лоб, резко контрастируя со светлой кожей. Даже с расстояния двух метров Скарлетт заприметила застаревшие ожоги на его руках.

Встав напротив, Гилл недовольно скрестила руки на груди, одарив компанию требовательным взглядом. Это продлилось недолго – чёрные глаза Ричарда остановились на ней, а уголок его рта пополз вверх.

(«что ты лыбишься, блять?»)

Она, как ни в чём не бывало, изобразила на лице доброжелательность.

С этим парнем лично она знакома не была – пересекались несколько раз в университетской библиотеке, и парочку – в соцсетях.

Выдохнув, она направилась к ним и почти сразу же услышала одобрительное улюлюканье. Постаралась не обращать внимания ни на очевидное оценивание её фигуры, ни на облизывающихся парней.

— Вы девчонку впервые в жизни видите? – презрительно фыркает Рик, закатывая глаза. — Животные.

Едва покончив с первой сигаретой, Баркер сразу же вылавливает из смятой пачки «Блэк&Голд» ещё две, одну протягивая подошедшей к нему Скарлетт.

Гилл убирает непослушные пряди волос за уши и крутит чёрную сигарету в длинных пальцах, ожидая, когда её подкурят.

Он выше неё на голову.

Ричард достаёт зажигалку.

— А если бы не курила? – хитро ухмыльнулась она.

Его стиль – чистое воплощение эклектики.

На брюках звенят тяжёлые цепи, шнурки высоких кедов обвязаны вокруг щиколоток.

— Не самая большая проблема, – подносит подожжённую сигарету к губам и оборачивается на своих дружков. Жестом приказывает им сматываться. Авторитет.

— У тебя и на этот случай есть какой-нибудь изящный подкат? – поднимая подбородок, выпускает клубы серого дыма в воздух.

— Некоторые ради пары часов со мной готовы даже начать курить, – передёргивает плечами, садясь на скамейку. Компания парней начинает рассасываться.

— Только не надо выёбываться, – поморщилась та. — Мы здесь с тобой на равных условиях.

— Думаешь? – недоверчиво смотрит.

Какое же, чёрт возьми, гадкое клише.

— Уверена.

Знакомство медленно, но верно перетекает в открытый конфликт.

— Что в тебе особенного? – Скарлетт нервно стучит ногой по плитам, вдыхая никотин.

— Если бы я знал, – он откинулся на спинку скамейки и поднял голову. — Я самый обычный. Из всех, кого ты знаешь.

(«не сомневаюсь»)

Харизма. Грёбаная харизма.

Он высокомерен; это слышится в его тоне и заметно во взгляде, которым он обводит чуть ли не каждого. Излишне самоуверен и чрезмерно беспечен.

Её зеркальное отражение.

Наверное, он вызывает у неё тошноту. Наверное, её бы передёрнуло от злости, будь виновником торжества не Баркер.

— Да ну? Именно поэтому все эти суки слетаются на тебя, как на мёд? – оборачивается и замечает, как стайка знакомых первокурсниц начинает шептаться и хихикать.

— Тебя это так сильно злит, – самодовольно констатирует Рик.

— Не то что бы, – пожимает плечами, поправляя задравшуюся короткую юбку.

— Чисто спортивный интерес?

Его губы снова растягиваются в широкой лучезарной улыбке, и Скарлетт чувствует, как к горлу подступает тошнота. Приторно.

Обаятельность Баркера, впрочем, действовала на неё так же, как и на остальных.

Чёртова сирена в мужском обличии.

— Вроде того.

— Пойдём, – он вскакивает с места.

— Мама не разрешает мне гулять с незнакомцами, – как-то по-детски Гилл надувает губы, затем поджимая их внутрь, не делая ни шага в сторону.

Ричард проводит рукой по волосам.

— Ты знаешь моё имя.

— Но ты не знаешь моего.

— Не будь так уверена, Скарлетт, – он скалится, а затем внимательно осматривает изгиб её шеи.

(«насколько пустоголовой нужно быть, чтоб не услышать холода, который сквозит в его голосе?»)

— Ричард Джеймс Баркер, – протягивает ей обожжённую руку. Из-под ткани тёмной одежды выглядывают контуры татуировки.

Она, вздыхая, пожимает её; типичное для неё выражение «как же мне всё, блять, осточертело» застывает на хмуром лице.

— Познакомились? – прикусывает нижнюю губу, взглядом скользя по коленям девушки, что обтянуты чёрным капроном. — Теперь мама отпустит?

— Погоди, – демонстративно жмёт на кнопку питания. — Только ей отзвонюсь.

Он, не говоря ни слова, бесцеремонно хватает Скарлетт за голое предплечье.

— Какого… – она едва не роняет телефон, меняясь в лице, спотыкается.

Она буквально ощущает, как все взгляды теперь обращены к ним: Скарлетт, которую все знали, как очаровательную и милую девочку, шляющуюся по самым конченым тусовкам,

(«такое комбо»)

и Ричард – ангелочек в чёрных шмотках, предмет воздыхания наивных дурочек, тот, кто собственной улыбкой способен растопить не один айсберг.

— Ш-ш, – успокаивающе лепечет он. — Не ори.

— Ты собрался затолкать меня в багажник и увезти в лес? – спросила Гилл, подтягивая лямку рюкзака.

— Нет, забрать в рабство. Будешь мыть мне окна.

— Я не собираюсь работать за просто так, – догоняя, она выдёргивает руку из его хватки. — Я живу и творю на кофеине.

— Могу предоставить.

— Только не копи-лювак, – морщит нос. — Мерзость редкостная.

— Хочешь, чтоб я заливал в тебя кофеин в чистом виде?

Ричард думает, что что-то идёт не так.

Она смотрит на него странно: в её глазах нет того привычно яркого оттенка восхищения; она не хихикает, как контуженная и не пытается подлизаться или лезть из кожи вон, чтоб понравиться. Она настораживается, когда он легко касается её кончиками пальцев, когда улыбается и смеётся.

Скарлетт не даёт замылить себе глаза.

— Заваливайся.

Его квартира была единственной на последнем этаже; панорамные окна, тянувшиеся от пола и до высокого потолка, открывали вид на центральный район Мельбурна, застроенный небоскрёбами Саутгейт. Через него протягивалось нижнее течение Ярры – реки, свысока напоминавшей широкую ленту насыщенно-голубого цвета.

Скарлетт бросает рюкзак на двухместный серый диван, пересекая заставленную дизайнерской мебелью гостиную. Приближается к дверям, ведущим на открытую веранду и останавливается, не решаясь открыть.

Поджигая очередную сигарету, Рик обходит чёрную винтовую лестницу. Проходя под рядом абстрактных картин кислотных цветов, выпускает дым из лёгких.

— Немного по-другому представляла жилище Ричарда Баркера, – она поворачивается спиной к стеклу и прислоняется.

— Меня чрезвычайно радует тот факт, что ты его вообще представляла, – он облизывает пересохшие губы, чувствуя, как разум затягивается лёгкой дымкой.

Вероятно, эта девчонка, которую изначально Баркер расценил, как очередную полоумную шлюху, оказалась немного умней.

Её кожа, наверняка, очень и очень мягкая.

Ему сносит крышу от мыслей о том, какие махинации он мог бы с ней проделать: Рик, смотря в одну точку, воображает, как рассекает тонкую ткань скальпелем и собирает кровь с краёв раны языком. Каждый новый порез вырывает сдавленный крик из её горла, нагляднее обнажает её внутренний мир, оставляет за собой багровые реки, что прольются на белый шёлк горячим потоком. Он вдавит лезвие в её обессиленное тело и увидит тонкую прослойку жёлтого сетчатого жира, доберётся до сухожилий, а затем и до мышц.

— Часто сюда подружек таскаешь? – вскинув голову вверх, Гилл любуется узорами на белом потолке.

А, может быть, она нужна ему живой.

— Ты – первая, – безоттеночным голосом проговаривает Ричард.

Может быть, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту, без какой-либо способности к сопротивлению, она понравится ему ещё больше?

— У тебя тактика такая? – хмурится Скарлетт, скрещивая руки на груди. — Ты каждой это говоришь? Чтоб заполучить их расположение?

— Ты такая подозрительная, пиздец. Много раз в жизни наёбывали?

— Этот вопрос никаким образом не касается моего.

— Мне не нужно ничего делать для того, чтоб получить чужое расположение, – простодушно отвечает Рик и кидает тлеющую чёрную сигарету в пепельницу, разместившуюся на низком кофейном столике напротив камина.

— Ты меня бесишь, – фыркает, отталкиваясь от стены.

— Рад, что вызываю у тебя эмоции, – кивает, чтоб шла за ним.

— Нет, блять, я серьёзно, – у неё вырывается нервный смешок. — Я столько пафоса ещё никогда и ни в ком не видела, сколько вижу его в тебе.

— Пафос неуместен тогда, когда человек ничего не стоит.

Её кожа наверняка нежнее кашемира.

— Он никогда не уместен, – кривится, отбрасывая длинные тёмные пряди назад. Сантиметров шестьдесят, не меньше.

— Ты бесишься, потому что моя модель поведения отражает твою собственную, не так ли? – Баркер, подошедший к дубовой столешнице в кухне, отставил в сторону глубокую зелёную тарелку.

— Я не бешусь. Всего лишь любопытство. Может, слишком настойчивое.

— Секунду назад бесилась.

Пряди длинных бархатистых волос, водопадом спускавшихся по её плечам, привлекли его внимание едва ли не в самом начале. Насколько удобно будет намотать их на кулак?

Скарлетт сдержанно улыбается и закидывает ногу на ногу, когда садится на высокий барный стул. Выпрямив спину, она наклонила голову.

Такая красивая. Совершенно точно обязана пойти в его коллекцию в роли самого ценного экземпляра.

Он мечтает вырвать её синие глаза с нервом.

— Ладно, – в мгновение ока вся её враждебность исчезает: как с лица, так и из голоса. — Мне не стоит так себя вести. Это сугубо твоё дело, меня это вообще касаться не должно.

Рик не может поверить своим ушам. Первая на его памяти девушка, не ставшая доказывать свою правоту посредством истерики, и, что более важно, признавшая собственную ошибку.

— Выёбистая версия тебя мне больше приходится по вкусу, – подмечает тот, открывая окно.

— Именно поэтому её ты больше не увидишь, – широко улыбается Скарлетт, наблюдая реакцию Ричарда.

(«характер»)

— На пару часов станешь послушной девочкой?

Раскусывая (опять) нижнюю губу до крови, Рик становится за её спиной.

(«вряд ли удар ножом в спину принесёт должное удовольствие»)

Руки задевают коричневые локоны, переливавшиеся в лучах солнца. Накрутив одну прядь на указательный палец, он ощущает острое желание стянуть её со стула за гриву и швырнуть на пол.

— Не во всех отношениях.

Никакого сопротивления, когда пальцы зарываются глубже. Ещё немного, и она начнёт мурлыкать подобно податливому котёнку, он знает.

— И чем ты, в таком случае, отличаешься от тех сук, которые слетаются на меня, как на мёд? – с его языка полушёпотом слетает её цитата.

— Да всем. Колоссально, – с надменностью выпалила та. — Хотя бы тем, что не собираюсь трахаться с тобой ради каких-то материальных благ.

— А если не ради них? – медленно обвязывает свою руку её волосами, немного оттягивая голову назад.

Она откидывается на низкую спинку.

— И не ради материальных благ тоже, – холодно отрезает Скарлетт, вовсе не впечатлённая близостью его тела, не реагирующая на то, что он тянет её волосы, словно короткий поводок.

— Думаешь? – Ричард наклоняется к её уху, касаясь губами.

А у него скоро пальцы начнут выгибаться в обратную сторону: от обилия желаний и возможностей, которые хранит в себе её тело, от тонкого шлейфа её парфюма (Рик почти уверен, что это – «Диор Гипнотик Пойзон», когда горькая ваниль и миндаль обволакивают сознание; винтаж), от его неспособности сомкнуть руки на её горле прямо сейчас.

— Уверена, – злобно выплёвывает та, но не отодвигается.

Расслабленный язык скользит по ушной раковине. Гилл дышит чаще.

— Даже так?

Губы Баркера опускаются ниже, а дыхание обжигающим потоком обдаёт сладко пахнущую шею – тонкую, такую изящную и, наверняка, со звучно хрустящими позвонками.

Она откидывает голову назад и, с хамской полуулыбкой, подставляет шею, даже не противясь. Как будто понимает, почему его сердце почти не бьётся.

(«что за игру ты затеяла?»)

— Особенно так, – на выдохе говорит Скарлетт. — Ты ведь не этого хочешь, – широко распахивает глаза, – я права?

Резко поднимается. Её волосы выскальзывают из его рук.

— Права, – она сама отвечает на свой вопрос, едва заметно кивая.

Воздух наэлектризован.

— Проблема в том, что я пока не знаю, чего именно, – соблазнительно шепчет, смотря на него снизу.

Напряжение застывает в венах раскалённой магмой.

Когда он хватает её за запястье, Скарлетт расплывается в широкой улыбке.

От волнения внутренности стягивает узлом, ведь уверенности в своих действиях – никакой.

Костяшки на его пальцах белеют, когда хватка крепнет, оставляя после себя ярко-розовый отпечаток; боль жжёт прямо под кожей.

— Я могу показать тебе, – внешне Ричард остаётся таким же расслабленным, не меняясь в лице; единственное, что выдавало бурлившую в нём ярость – потемневшие глаза.

— Не стоит, – шипит сквозь крепко стиснутые зубы, а затем – бьёт локтем под дых.

От неожиданности он отшатывается назад.

Скарлетт видит перед собой подставку для ножей.

Не раздумывая, она вырывает свою руку, но её сразу же тянут назад; пытается ударить снова. Запястья перехватывают, а саму её вдавливают в низкую столешницу.

Она наносит удар ногой.

Снова вырывается и пробует оттолкнуть его; запрыгивает на столешницу.

— Ты не уйдёшь, – рычит Баркер, стаскивая её обратно.

(«посмотрим»)

С силой пинает ногой, толкая назад.

Рик подскакивает с большей яростью.

Скарлетт подбегает к подставке. Голову прошибает боль.

— Тш-тш-тш-тш, – он хватает её за горло и жмёт на гортань с такой силой, что в глазах – сумрак. — Тише, красотка, не надо брыкаться, – громко дышит ей на ухо, тяжело сглатывая слюну.

— Хорошо, – покорно выдавливает Гилл, а когда артерию пережимают – рвано стонет, закатывая глаза. — Отпусти, – вырывается у неё. — Я задыхаюсь, пожалуйста.

Казалось бы, сейчас ей должно быть страшно – находясь в квартире незнакомца и его полной власти, буквально и фигурально в его руках, Скарлетт должна трястись от мыслей, что лезут в голову: она не знает, насколько далеко он может зайти. Казалось бы, ртом глотая воздух, оказываясь прижатой к его телу, она должна чувствовать, как трясутся, подкашиваются её колени. Казалось бы, она должна впасть в истерику и панику, но всё, что работает сейчас – разум. И работает холодно.

— Можешь не бояться, – ослабляет, – я не сделаю тебе ничего плохого, – улыбается, дьявол, – не здесь.

— Хорошо, – пальцы перестают стискивать гортань.

Он убирает руку и вгрызается в её шею.

С губ девушки слетает выкрик, эхом раскатываясь по помещению.

Свободная рука срывает массивный нож со стены.

— Теперь ты, – Скарлетт разворачивается, приставляя к горлу Ричарда заточенную режущую кромку. Маленькая победа – Гилл сияет.

— Воу-воу, – вскидывает обе руки вверх – внезапно, слишком быстро. Чересчур неожиданно для неё. — Ладно. Ты выиграла.

Кожа совершенно точно продырявлена. Она чувствует, как рана наполняется влагой.

— Выиграла? – прокручивает нож в руке, выставляя вперёд правое колено. Шаг в сторону.

— Мы же просто играли, – с блеском в чёрных глазах говорит Рик.

— Играли? – вдыхает глубже, протягивая лезвие от кадыка к подбородку.

— Убери.

Поджимая губы, Скарлетт хмурится, словно обдумывает его предложение.

— Ни капли заманчивости. Где гарантии, что ты не пырнёшь меня, когда я буду уходить? – вздёргивает бровь, размазывая кровь по шее.

— А ты собираешься уходить? – с неподдельным изумлением спрашивает Баркер.

— Ещё как.

— Ненавижу, когда от меня уходят, – пытается подойти ближе, но колено не позволяет.

— Посадишь меня на цепь в следующий раз? – вскидывает голову.

— Он будет? – Ричард выжидающе прикусывает нижнюю губу.

— Зависит только от тебя, – Скарлетт неспешно убирает нож и наощупь находит место, на котором он висел ранее.

— Гарантий нет, – стоит на месте. — Только чистое партнёрское доверие.

— Тебе придётся его завоевать, – холодно изрекает она и отворачивается.

Гилл делает несколько шагов вперёд и останавливается в центре кухни, спиной к нему. Ожидает нападения.

— Я не трону тебя, если вернёшься, – слышит, как он шуршит; вероятно, новой пачкой.

Последнее, что говорит Скарлетт перед тем, как убраться прочь:

— Я не даю пустых обещаний.

Ричард поджигает сигарету.

Комментарий к I: НЕЖНОСТЬ КАШЕМИРА

если вы не оцените это по достоинству, я выгрызу вам спинной мозг. доброй ночи.

========== II: НАПОМИНАНИЕ ==========

На паре мастерства кинокритики Рик устало подпирает голову кулаком, выводя узоры на белых страницах гелевой ручкой.

Пальцы рук, вздрагивающие, перестают слушаться, как если бы он провёл несколько часов на лютом морозе. Чёрные глаза обрамлены красным.

— Выглядишь, как переход на Футскрэе.

Не поднимая головы, Рик безжизненным голосом отчеканивает:

— Пошёл нахуй.

Это был уже второй человек за день, решившийся пошутить над его шмотками.

— Это кастом, что ли? – спрашивает рядом сидящий парень чуть ли не на всю аудиторию и тянется к его светло-голубой джинсовке, вдоль и поперёк покрытой граффити – ярким принтом на хлопковой ткани кроя оверсайз.

— Баленсиага, кретин, – лениво протянул Рик, продолжая разрабатывать руку. — Стоит больше, чем твоя почка. Руки убрал.

Кожаный рюкзак – из той же коллекции: кислотно-зелёные и голубые надписи, контрастирующие с чёрным, бросаются в глаза первыми.

Иногда избыток внимания раздражал.

Баркер потирает веки, на которых расплывчато проступают вены, и бесшумно выдыхает, мысленно проклиная себя за то, что с утра отважился пойти на учёбу. Баркера преследовало чувство, что его вот-вот должны вышвырнуть за прогулы; в таком случае ему уже вряд ли что-либо поможет. Проебать четыре года на образование и после этого позорно вылететь за херовую посещаемость – так себе перспектива. Не привлекает.

В последнее время в этом смысле Рик был безинициативной амёбой. Периодически, конечно, осеняет и он думает о том, как бы повысить свою успеваемость, пополнить знания в той или иной области, банально закрыть сессию, но такое случается крайне редко. Для этого на небе должны правильно сложиться звёзды.

Пришёл он, как и в первый день недели, лишь бы прийти, поэтому сейчас, вырисовывая в блокноте что-то бессмысленное, Ричард слушал зануднейшую лекцию об итальянском неореализме. Монотонный голос преподавателя заставлял веки тяжелеть.

Нет, всё-таки идти на учёбу под отходами – идея ужасная.

Сказать честно, он думал, что до утра попросту не доживёт.

Перед глазами до сих пор стоят кокаиновые дорожки на стеклянном столе, скрученные сто долларовые купюры и лежащие рядом банковские карточки. Трёхчасовой ебельный марафон с какой-то девчонкой, оставившей ему свой номер.

Тошно.

Рик берёт с себя обещание, что следующие две недели не будет принимать ничего сильнее лизергина. В топку.

Он уверяет себя в том, что пришёл сюда не ради того, чтоб найти Скарлетт. За пару дней Баркер (стоит отдать должное – не без чужой помощи) нарыл о ней достаточно информации – узнал, на какой улице она живёт, какую машину водит, в каком спортзале занимается и с кем общается. Для чего?

Гилл не появлялась со вторника.

Ричард не без внутреннего ликования предполагал, что девчонка зализывает раны в стенах дома. Прежде всего – душевные. Не каждый же день встречаешь маньяка, строящего на тебя планы с первого дня знакомства?

Глубокое потрясение. Наверное.

Пока препод рассказывает об эстетических взглядах Лукино Висконти и мрачном темпераменте его работ, выделявшихся на фоне кинематографа того времени, он отсчитывает минуты до конца.

Время тянется мучительно.

Оставшиеся сорок минут Рик думает о том, как сильно хочет банановый нектар.

Отсидев последнюю лекцию, он выходит из аудитории, предварительно попросив своих дружков на сегодня оставить его в покое. Ричард устало зевает.

Может, он и вправду выглядит, как переход в Футскрэе – такой же разъёбанный и понемногу рассыпающийся.

Со вздохом Баркер проводит рукой по чёрным волосам, останавливаясь на лестнице, как заторможенный. На полпути он забывает, куда вообще собирался. Вспоминает сразу же, как только замечает в толпе на первом этаже знакомый силуэт.

Перепрыгивая через одну ступень, придерживается за мраморные перила и мчится вниз, прерывисто дыша. Расталкивает всех, кто стоит на его пути.

Девушка, идущая впереди, исчезает в высоких дверях библиотеки. К сожалению, она не одна.

Ускоряя шаг, он сокращает расстояние и толкает тяжёлую дверь.

Скарлетт весело смеётся, окружённая стайкой своих подружек.

— Эй, Рик!

(«блять»)

Тяжело выдохнув, Ричард остановился.

— Да, Кей? – натягивает улыбку на заёбанное лицо, поворачиваясь к собеседнице – среднего роста блондинке с броским макияжем. Его внимание привлекает красная матовая помада на тонкой линии губ. — Что ты хотела?

(«тошнотошнотошно»)

Акация – одна из тех выскочек, которые пытаются казаться лучше, чем есть на самом деле. Из всех шалав, что за ним бегали, эта – наиболее прилипчивая: она уже которую неделю старается добиться его внимания, и, похоже, отступать не планирует. Хотя, немного не так: внимание было, но вовсе не то. Он звонил ей только тогда, когда становилось слишком скучно.

Думал ли он о том, чтоб убить её? Абсурд: такая душная, что у Рика даже не вызывало интереса.

Пока Кей выносила ему мозги, без конца болтая о том, что было бы очень здорово повторить что-то там где-то там,

(концентрация на уровне)

Баркер пристально вглядывался в скопление людей, среди них выискивая Гилл.

— Прости, сладкая, – произносит мягко, нахмуриваясь. — Не сегодня. Давай как-нибудь в другой раз, хорошо? – наклоняется к её уху.

— Но… – открыла рот та.

— Мне надо бежать, – и он спешит смыться, отрывая цепкую ладонь Акации от своей руки.

Приближаясь к двухметровому книжному шкафу, возле которого разместилась стремянка, Рик сбавляет скорость.

На её шее – широкий чокер из бархата с жемчужной булавкой.

Скарлетт разговаривает с незнакомой ему девчонкой в джинсовом комбинезоне, держит в руках книгу в яркой голубой обложке – теоретическое руководство по сценической речи. Тёмные волосы собраны в высокий хвост, открывая вид на оголённую спину; тонкие бретели чёрного расклешенного платья спускаются к низкому вырезу. На пальцах – перстни.

Он не видит её лица.

— Классный чокер.

Гилл резко оборачивается; Рик, со скрещёнными на груди руками, упирается в стенку дубового шкафа, улыбаясь как-то даже дружелюбно и чересчур тепло.

— Благодарю, – в том же тоне отвечает удивлённая Скарлетт, прижимая книгу с несколькими рукописными конспектами к груди с глубоким декольте.

Её подруги переглядываются.

— Вы знакомы? – интересуется та, чьи длинные косички лежат на серой водолазке.

— Да так… – не даёт ей ответить. — Немного.

— Ах да, – спохватилась Гилл. — Рик, это Блэр, – она кивает на девушку слева, в круглых очках в серебристой оправе и тонкими линзами. Блэр приветливо помахала ему рукой. — Это Марго, – Марго – в комбинезоне и с красным ободком в коротких волосах. Она особо не реагирует, только слегка пожимает плечами.

— Очень приятно, – промурлыкал Ричард, сводя взгляд со Скарлетт на Блэр. — Не знал, что у тебя такие красивые подружки.

Блэр мгновенно краснеет, в то время как Марго безразлично жуёт яблоко.

— Челюсть с пола подбери, герой-романтик, – засмеялась Гилл.

Как забавно. Пару дней назад она приставляла к его горлу кухонный нож, а теперь – смеётся, стреляя глазами. Интересная стратегия.

— Уже, – говорит на выдохе.

— Ну, я пойду, – отозвалась Марго. От зелёного яблока осталась всего половина.

— Мы же собирались… – начала было Скарлетт.

— Нет, я передумала, – отчеканивает. — У меня скоро зачёт. Нужно готовиться.

— А… Да, – Гилл слабо кивнула. — Конечно. Иди.

— О, я тоже, – внезапно выпалила Блэр.

Она хватает её за руку. Скарлетт осуждающе смотрит на девушку; её губы беззвучно движутся, и в этот момент, он готов был поклясться, Гилл прошептала что-то вроде: «не бросай меня».

(«боится, сука»)

Блэр непонимающе отталкивает подругу и морщится, затем – улыбается Ричарду и бросает быстрое:

— Всё, я ушла. Приятно было поболтать, Рик.

Скарлетт тупым взглядом смотрит ей вслед, разомкнув сверкающие от блеска губы.

За долю секунды Баркер меняется.

— Что, пытаешься скрыть следы моих зубов?

С издевательской ухмылкой он подходит к девушке сзади, пока она застывает, подобно статуе.

Указательный палец Рика занырывает под ткань широкого чокера и оттягивает его.

— Я выломаю эту блядскую застёжку, если ты сейчас же не снимешь его, – в голосе – колкая угроза.

Дыхание вновь опаляет кожу болезненного оттенка. Баркер не обращает внимания на то, что находится на виду; даже если он разорвёт на ней её тонкое платье, это вряд ли разрушит его образ.

Руки развязаны.

— Ломай, – с вызовом говорит девушка.

— Ты же понимаешь, – пропускает волосы Скарлетт сквозь пальцы и переходит на бормотание. — Я не буду ограничиваться одной только шеей.

— Место, более очевидное для укусов, даже представить сложно, – сглатывает.

— Я покажу, если тебе так хочется, – убирает руку от чокера и кладёт подбородок на её плечо, слегка наклоняясь.

— На практике? Лучше не стоит.

Снова. Она не отстраняется, стойко выдерживая всю тяжесть. Она не отталкивает, но и не подходит ближе.

Не даётся.

— Ты так плохо скрываешь свой страх, – Ричард цокает языком. — А вроде на актёрском учишься.

— Что ещё ты успел нарыть на меня за эти пару дней? – произносит так, словно вовсе не удивлена; он знает – всё наоборот.

— Много чего. Было увлекательно.

Скарлетт дышит медленно – будто обдумывает, что делать и что сказать.

— Я не боюсь, меня просто от тебя трясёт.

— Да? А в чём разница? – пальцами вырисовывает узоры на голой спине.

— В том, что трясёт от отвращения. Я сейчас заблюю пол, отойди от меня.

— Ну-ну. Ты же помнишь, что я тебе говорил? – интересуется как бы невзначай.

— Напомни, – гордо вскидывает голову вверх; не дёргается, когда ощущает, как руки обвивают талию.

— Я не трону тебя, если вернёшься. А ты…

— А я не даю обещаний, которые не могу сдержать.

— То есть, – пальцы больно впиваются в бедро, – ты мне солгала?

Люди в библиотеке начинают оборачиваться.

— Нет, – ровным тоном проговаривает Гилл. — Я вернулась.

— Ко мне?

Скарлетт чувствует исходящую от него опасность так же отчётливо, как аромат собственных духов.

— К тебе, – сквозь расширяющийся ком в пересохшем горле говорит она; дышать становится больно.

Как будто кто-то щёлкает выключателем.

— Отлично, – улыбается Ричард, убирая руки.

Одна эмоция настолько быстро вытесняет другую, что Гилл вздрагивает: буквально секунду, чёртову секунду назад он рычал ей на ухо, как голодный пёс, готовившийся разодрать глотку беззащитной жертве, а теперь – улыбается. Улыбается ослепительно, искренне, поправляя падающие на глаза непослушные волосы и выглядя до чёртиков непринуждённо. Так, словно они – хорошие давние друзья. Так, словно это не он набрасывался на неё.

— Тогда пойдём, – кивает в сторону выхода. — Я хочу показать тебе кое-что.

Это «кое-что» пугает. Её терзают смутные сомнения, ведь в чёрных глазах снова сверкает нечто знакомое.

— Что именно?

Скарлетт блокирует свои эмоции ещё до того, как успевает их идентифицировать.

Она знает, какой нужно выглядеть. Она знает, под каким углом нужно на него смотреть.

Она знает, ведь хочет пробраться под его кожу.

В салоне его машины – цитрусово-древесные ноты. Девушка различает в смеси бергамота и апельсина лаванду с сандалом, не сводя глаз с бордового саше.

Гилл хлопает дверью, когда он останавливается на Расселл-стрит.

— Старая тюрьма?

Музей. Знаковое место.

— Ага, – писк и хлопок; кладёт ключи в задний карман. — Ночью здесь клёвая подсветка, но в такоевремя я по музеям не шастаю.

Мрачно.

Высокое здание с решётками на квадратных узковатых окнах.

— Здесь же Неда Келли повесили?

Ветер разносит шелест весенних листьев.

— Вроде да.

Скарлетт морщится.

Рюкзак она оставила на заднем сиденье, с собой взяв только телефон. Гилл была достаточно наслышана о данном месте: и об экскурсиях, проходящих здесь, и об инсталляциях здания, и о бывших узниках тюрьмы, но сама никогда сюда не приходила. Когда-то хотела. Только в последний момент

(«как обычно»)

передумала.

— Я надеюсь, нас не будут арестовывать или типа того? – приближаются ко входу; темп шагов практически одинаковый.

— Это не обязательно, – смеётся. — Насколько я знаю, можно посмотреть всё самим.

Скарлетт не глупая. Она прекрасно понимает, что всё происходящее сейчас – спектакль. Баркер ведёт себя мило и слишком просто, разговаривая с ней о безобидных вещах, беря инициативу на себя. Она не знает, для чего он пытается её разыграть.

Скарлетт видит эту ложь, как если бы та гранатовым соком стекала с его языка на подбородок. Осознаёт, что в нём – ни капли правды. Искренности нет места.

Ричард будет таким до тех пор, пока на его силуэт не перестанет падать свет софитов.

И, как хорошая актриса, она принимает участие в спектакле.

— Была здесь когда-нибудь?

Через несколько минут он уже пожалел о том, что курил перед входом: во рту – ужасная горечь, которую парень мечтает сплюнуть.

— Нет, – Скарлетт пожимает плечами, поднимая голову кверху. Коридоры здесь чертовски узкие, а стены выкрашены в мерзотно-жёлтый. Краска давно облупилась, оставив после себя лишь белые пятна. — А ты?

Холодно.

— Один раз. В детстве, – руки в карманах.

— И как? – поправляет хвост, улыбаясь. — Понравилось?

— Не знаю. Я уже ничего не помню.

Это место – напоминание. Гулкое эхо на мелкие частички раскалывается под потолком в то время, как они поднимаются по металлической лестнице. Внизу перешёптываются другие посетители, останавливаясь напротив исторических документов в рамах, что вывешены возле камер.

Напоминание о том, почему он должен быть осторожным.

— Что ты думаешь о смертной казни?

(«я думаю, что мне она обеспечена»)

Он не выдержит.

Расхаживая вдоль коридоров, что полны туристов и их экскурсоводов, Рик с замиранием сердца понимает что, рано или поздно, это коснётся и его. Рано или поздно все тайны всплывают наружу, как тела утопленников, даже если спрятать их за семью замками и зашить себе рот шёлковыми нитями.

Рано или поздно пропажи шестерых девушек приведут к нему.

Шерстяной клубок, который никогда не должен быть распутан.

— Чистой воды лицемерие.

Когда его поймают, он повесится. На простыни или удушит себя собственными руками, выгрызет вены, разобьёт голову об стену – заключения он боится больше всего.

Ричард мог бы выдержать всё, он знал; всё, кроме отсутствия свободы. Всё, кроме изоляции и гниения заживо.

Лучше расшибиться.

— Да?

Они подходят к оснастке для повешения заключённых. За стеклом – бутафорское тело, лицом повёрнутое к рассыпающейся стене. Обе его руки заведены за спину и скованы ремнями. На шее – верёвка.

— Да, – останавливается у стекла, на которое падают блики света, и присматривается к экспонату. — Все жизни имеют одинаковую ценность, вне зависимости от того, каким является или являлся его обладатель. Убивать одного человека в наказание за убийства других – лицемерно. И само по себе глупо звучит.

Скарлетт хмурит брови и изучает его долгим внимательным взглядом. Её руки пересекаются на груди.

— «Законы Флориды не могут быть выше законов Божьих».

Ричард замолкает.

— Что? – изумление рвётся наружу сдавленным смешком. — Откуда ты…

— Да. Твоя речь напомнила мне то, что говорил Тед Банди. По сути, – смотрит претенциозно, – ты просто перефразировал.

Рик показательно похлопал в ладони.

— Бурные овации. Не думал, что заметишь.

— Готова поспорить, – начинает Гилл, отворачиваясь, – что ты принял меня за конфету в блестящей обёртке.

Пара отдаляется от оснастки, возвращаясь в узкий коридор, из которого пришли. Снизу слышатся восторжённые выкрики.

— Я не кидаюсь на блёсточки, – контратака.

— Баркер, ты зануда, – закатывает глаза. — Это метафора. Всего-навсего. Не придирайся к словам, – он видит, как её рука тянется ко рту; вернее, большой палец с обломавшейся искусанной ногтевой пластиной.

— Хочешь сказать, что представляешь из себя нечто большее? – вдалеке виднеются толстые металлические прутья.

— Ты не веришь мне? – обнимает себя за плечи, стройно вышагивая вперёд и смотря на ряд холодных камер.

— Аналогичный вопрос, – руки снова в карманах.

— Требуется доказательство?

Скарлетт останавливается возле камеры. Склоняет голову набок и вытягивает руку вперёд, задевая металл.

Внутри – темнота, в которую она вдумчиво вглядывается в попытках рассмотреть пристальнее. Сквозняк. Сырость.

Она перебирает пальцами по прутьям, как по струнам арфы, и от этого жеста у него внутри всё начинает переворачиваться.

— Думаешь, я настолько тупая, что не замечаю, как ты на меня смотришь? – ровным тоном спрашивает Гилл; он молчит.

Молчит, ведь сердце начинает биться чаще; не в груди, где-то в горле.

— Я могла бы подумать, что раздражаю тебя. Могла бы, если бы не замечала.

Во рту пересыхает.

— О чём ты? – держит маску на лице до тех пор, пока она не врастает в кожу.

— Видишь ли, Ричард, – Скарлетт поворачивается к нему спиной и хватается за прутья, припадает к камере, как в каком-то фильме, название которого ему никак не удаётся вспомнить. — Когда ты раздражаешь человека до трясучки, он похож на кота, у которого шерсть дыбом. Когда ты кого-то раздражаешь, он не носится с тобой, а пытается избавиться. Вернуть былое чувство комфорта.

Он неотрывно смотрит на то, как Гилл сползает вниз. Коридор пуст, а она опускается на колени, словно играет на камеру: с артистизмом сжимает металл, вздыхает и говорит так эмоционально, что он чувствует себя зрителем.

Чего?

— Но в тебе этого нет. Знаешь, как говорят… Зеркало – глаза души, так ведь?

— Допустим, – он не может не смотреть, ведь Гилл с лицом мученицы поворачивается к нему и заводит руки за спину, проталкивает между прутьев, имитирует надетые на запястья стальные браслеты.

— У тебя нет души, – бросает Скарлетт, морщась, как будто от боли. Она садится на пол, прижимаясь к камере спиной, выпрямляет ноги и расслабляет шею с глубокой раной. Раной, оставленной его зубами.

— Да, знаю, – рваным полушёпотом с его губ; Баркер заворожен непонятной, чарующей, неестественной картиной.

— Ты компенсируешь это, – протягивает так медленно. — Кажется, я знаю, чем.

Ричард опускается рядом с ней; девушка хнычет, словно раненная, качает головой из стороны в сторону, так, что он начинает ей верить.

— Боль. Упиваешься чужой болью, верно? – наклоняется к нему, переходит на шёпот, держит руки за спиной.

Скарлетт дышит драмой.

— Ты был так… – в её глазах блестят слёзы. — Так счастлив. Так счастлив, когда я вскрикнула от боли. Я слышала. В твоём голосе, ты улыбался, – её голос ломается, а представление набирает обороты.

— Да, Скарлетт, – бормочет; её губы всего в миллиметре, он слышит дыхание и изнывает от желания прокусить ей артерию. — Ты права.

Она взвизгнула, как если бы её ударили током. Грудная клетка вздымается медленно, девушка расслабляется всем телом, быстрее прогоняет затхлый воздух через дыхательные пути.

Гилл судорожно глотает кислород, теперь уже бьётся, как в припадке, пытается что-то сказать, но внезапно затихает.

Её голова падает набок.

Взгляд синих глаз застывает на лице Ричарда.

Рот открывается, когда по щеке вниз скатывается слеза, оставляя после себя тонкую дорожку.

Рик поднимает левую руку, смотря на циферблат.

— Время смерти – 5:28 после полудня.

Скарлетт не дышит.

Воображение рисует её в его постели – задушенное, бездыханное тело без единого изъяна.

Ему не нравится, и Баркер мотает головой, надеясь, что это поможет чёткому изображению рассеяться.

— Надо бы подготовить свидетельство, – с деловитым видом он берет её подбородок и наклоняет голову девушки вправо. Сжимает руку крепче. До тех пор, пока она не просыпается.

Скарлетт впивается зубами в его ладонь.

Его обжигает болью, когда челюсти стискиваются крепче, словно намереваясь выгрызть все его кости и разодрать руку.

Желваки напрягаются.

Нить слюны на его коже.

Девушка не прерывает зрительного контакта, не выпускает плоть из ротовой полости. Глаза не выражают ничего, а его вот-вот начнёт трясти, ведь с каждой секундой выдерживать боль становится сложнее.

Рик не показывает. Его лицо – безразлично, он чувствует кровь на своих руках, чувствует, как зубы Гилл разрывают кожу, но через силу молчит. Не предпринимает попыток выдрать ладонь изо рта.

Она неожиданно прекращает.

Как зачарованная, смотрит на капли алой крови, бегущие по коже вниз.

Касается их. Зализывает его укус совсем как послушная собака, промывает рану своим языком, вбирая в себя его кровь и его уязвимость.

— Примерно так должна была закончиться твоя игра? – твёрдо спрашивает, пока кисти туго стягивают воображаемые наручники.

Возбуждение бьёт в голову совершенно неожиданно.

— Наша, Скарлетт, – он чувствует, как начинает гореть изнутри. — Это наша игра.

Комментарий к II: НАПОМИНАНИЕ

Я ЭТОГО ВООБЩЕ НЕ ПЛАНИРОВАЛА

========== III: НЕВЕЖЕСТВО ==========

Рик не прав. Прискорбно.

Он признаёт свою ошибку, когда стирает тёплую слезу с её лица.

Ладно. Может быть, всё не так плохо.

— Наша игра, – отрешённо повторяет Скарлетт, так и не поднявшись, — в которой я не знаю правил.

— Незнание не освобождает от ответственности, – ухмыляется Ричард и бережно проводит тыльной стороной ладони, что неприятно жжёт, по её щеке.

— Каким был бы конец? – откидывается назад, всё ещё прикованная к прутьям. Смотрит на него исподлобья, чересчур спокойная, но ещё не вышедшая из своей роли. — Я хочу знать.

На самом деле, она – нечто большее.

— Впрочем, как и я.

Прощание спустя несколько коротких часов.

Скарлетт, возвращаясь домой, не понимает, почему он выбрал именно её.

Она не удивляется тому, что Рик знает её адрес. Неприятно.

Недолгий разговор с отцом и его шлюхой, которую он привёл в дом после смерти матери, сводится к игре на публику – Скарлетт улыбается, делает вид, будто бы ей интересно слушать их бредни, отвечает на незамысловатые вопросы и идёт в свою комнату, расположенную на третьем этаже.

Однажды она зальёт раскалённый свинец им в горло. Насколько сложно жить в мире, где всем друг на друга плевать?

Паутина. Её плетут поверх равнодушия, склеивая ложью. Кто попадается в эти сети? Невинные души. Скарлетт пила бы наивность прямо с их губ.

Ничего, кроме новых шмоток, акций и элитных клубов. Глухо. Пусто.

«Мне так плохо. Чувствую себя ничтожеством. Кажется, я ничего не стою».

«Какая жалость! Хочешь послушать, сколько спален в нашем новом доме во Флориде за восемнадцать миллионов долларов?»

Отторжение и тотальное невежество – как зараза.

«Схожу с ума. Не могу спать, ведь в моих кошмарах меня убивают разными способами. Не отличаю сон от реальности и теряю счёт времени».

«Ужас! К слову, “Шанель” недавно презентовала новую коллекцию, и мы намерены её купить».

Эффект необратимости.

«Этой ночью я убью себя».

«Что за бред ты несёшь? У меня есть прекрасные таблетки – лекарство от всего, выписанные лучшим психотерапевтом Австралии, выпей и не страдай ерундой, завтра у нас важный вечер».

В её мире всем друг на друга похуй.

Подойди и прокричи кому-нибудь в лицо о том, что вспорол брюхо соседскому шарпею, тебя не только не закроют в психушке – перебьют на половине слова и расскажут, в каком ресторане обедали полтора часа назад и куда планируют пойти на ужин.

Мимо статуэток, ковров, выполненных в пастельных и тошнотно-бежевых оттенках высоких стен, коричневых кожаных диванов и мраморных колонн. Такая безвкусица. Модернистка внутри неё задыхается.

Устало прикрывая глаза, она вспоминает, что оставила чокер в машине Ричарда; он всё же вынудил её его снять. С одной стороны: пускай валяется, с другой же, это – ещё один повод для новой встречи, которую, Скарлетт уверена, он устроит совсем скоро. Возможно, даже завтра.

Ваза с искусственными цветами на тумбе в викторианском стиле вызывает раздражение.

Поднявшись на этаж, Гилл замечает, что глянцевая дверь её комнаты открыта.

— Что за… – она морщит нос в отвращении, уже догадываясь, кто именно оставил дверь открытой. Переходит на быстрый шаг, чувствуя, как лицо вот-вот перекосится от злобы. Распахивает дверь и влетает в комнату.

— Блять, – шёпотом произносит Скарлетт, видя, что все её вещи, до выхода из дома лежавшие хаотично, теперь разложены по местам, а окна и пол – вымыты. — Сука, – злится до того сильно, что не может дышать, – ебучая сука.

Худшее ожидает впереди: взору предстаёт смещённая брезентовая ткань в центре стены.

Прикрывая рот рукой, Гилл подходит к ней и зачем-то прощупывает, сравнивает нынешнюю картину с той, что осталась в памяти. Скарлетт злится так, что перехватывает дыхание, а руки сжимаются в кулаки, затем ныряя в волосы.

Она вгрызается в нижнюю губу, срывая кожу со внутренней стороны и ощущает, как кровь попадает на кончик языка.

— Я же, блять, просила, – рычит себе под нос, после чего бросается в коридор, а уже оттуда – вниз по лестнице. — Папа! – сглатывает слюну, чувствуя, как нагреваются веки, и бежит в зал, где слышит голос отца и его жены Джулии.

— Да, Лэтти?

— Где она? – шипит сквозь зубы Гилл, ощущая приток адреналина в кровь.

— Ты о ком, куколка? – интересуется отец, поправляя очки и откладывая в сторону новый выпуск «Форбс». Он пришёл недавно, ведь сидел в синем деловом костюме.

— Не называй меня куколкой больше ни-ког-да! – с отвращением выплёвывает девушка в его лицо. — Где Роксана?

Она требовательно скрещивает руки на груди, ища глазами их домработницу – эмигрантку из Польши, не блещущую особым знанием языка; её ломаный английский всегда больно бил по ушам, особенно в моменты, когда эта женщина открывала рот, даже если её об этом никто не просил.

— Роксана! – раздражённо выкрикнула та, смотря в потолок. Послышались шаги.

— Господи, дорогая… – начал отец, морщась. — Что произошло?

— Сейчас узнаешь, – с хищным оскалом выпалила Скарлетт. — О, явилась, – голос пропитывается ничем не прикрытым презрением, когда в зал входит женщина низкого роста в белой униформе. С непонятливым видом домработница останавливается перед ней, держа в руках какую-то тряпку.

— Мисс Гилл? – осмеливается вымолвить Роксана, поднимая глубоко посаженные глаза на неё.

— Я, вроде бы, просила не лазить в моей комнате? – тон граничит с истеричным, когда слова отскакивают от зубов. — Я, мать твою, просила?!

— Мисс…

— Почему до тебя, тупая свинья, не доходит? – подходит ближе, не скрывая своего омерзения. — Я сотню, тысячу блядских раз повторяла, – задыхается Скарлетт, – не лезь в мою комнату. Ни при каких обстоятельствах, блять, не открывай дверь, если она заперта.

— Скарлетт, – подаёт голос мужчина. — Подбирай вы…

— Помолчи, – переключается с побледневшей от неожиданных нападок женщины на отца. — Вон, жёнушке своей нотации читай, – с открытой насмешкой смотрит на Джулию, ушедшую в кухню. — Меня не надо воспитывать, и уж тем более – затыкать. А ты, – не перестаёт плеваться ядом в порыве ярости, готовая ударить женщину по её уродливому лицу, – не подходи ко мне. Ни ко мне, ни к моей комнате. Обходи её, чёрт возьми, десятой дорогой. Даже если там будет восемь слоёв пыли на столу – не подходи, – выдыхается. — Тебе ясно?

Перепуганная домработница что-то неразборчиво мямлит.

— Потому что в следующий раз, – наступает ближе и переходит на зловещий шёпот – такой, чтоб услышать его могла только она. — Я отрежу твои грёбаные пальцы, пропущу через мясорубку и заставлю сожрать.

Кривится в попытке отдышаться.

— Я всё сказала, – отворачивается от неё и уходит наверх, слыша за своей спиной бормотание отца. Наверное, она – ужасная и неблагодарная дочь.

Куколка.

Захлопывая дверь, Скарлетт думает о том, насколько сильно ненавидит это слово. Ведь, по сути, папочка действительно пытается сделать её куколкой: красивой и до смешного безвольной, той, что только и умеет радовать глаз. Такой, какую можно с гордостью показать своим знакомым и друзьям, поставить на самое видное место и любоваться целый день, переодевать, менять причёски и позы, заставлять говорить. Дёргать за нитки. Вить верёвки.

Скарлетт садится на кровать и думает о том, насколько сильно ненавидит натуру своего душного узколобого отца, который только и умеет, что разговаривать о своём концерне и финансах.

Эмоциональный холод – то, в чём она росла всю свою бессознательную и сознательную жизнь.

Ей никогда не приходилось видеть проявления искренних, тёплых чувств внутри своей семьи. Одни лишь формальности и вещи, которые подобает делать всем правильным семьям: иногда куда-то ездить вместе, обниматься на фотографиях, фальшиво улыбаясь в объектив, обговаривать планы на ближайшие дни и содержание прошедших за обеденным столом.

Бывало ли такое, чтоб родители хоть раз говорили, что любят её без особых на то причин?

«Меня расстраивает твоё отношение к некоторым вещам, Лэтти»; «Меня разочаровывают твои оценки по алгебре, Лэтти»; «Меня разочаровываешь ты, Лэтти».

Скарлетт падает на мягкую заправленную постель, кладя руки на живот.

Нет. Только требовали: быть лучше других, не опускаться до конкретного уровня, вести себя достойно, хорошо учиться и не подводить родителей не подводить родителей ни в коем случае не подводить родителей.

Если так подумать, вся её жизнь – игра на публику. Её призвание – жить для публики.

Куколка. Во всём одинаковая пустышка, чётко очерчённый образ, призрак без намёка на плоть. Главное не покрыться трещинами.

Такую публику она захочет умертвить.

— Умертвить, – слово застывает на потрескавшихся губах. Подскакивает, как ошпаренная. — У-мер-твить, – с восхищением разбивает на слога, вставая с кровати. Стучит пальцами по щеке и поворачивается к брезенту, что накрывает широкую деревянную доску, размерами напоминавшую школьную. Сдёргивает ткань. С ужасом понимает, что эта сука лезла и сюда. — У-мер-твить.

Брезент падает, приземляясь на мягкий ковёр. Перед её глазами – чёрно-белые фотографии, документы и вырезки из газет, прикреплённые к доске бесцветными кнопками. Всё это разбито по блокам и соединено красными шерстяными нитками.

— У-мер-твить.

Скарлетт радостно смеётся, глазами бегая по блоку, отведённому для малолетних убийц – Мэри Белл, в 1968-ом году задушившая двух мальчиков, Бренда Энн Спенсер, устроившая стрельбу из нарезного карабина в 1979-ом, другие стрелки вроде Чарльза Уильямса, Джеффри Уиза, Кипа Кинкла, Тиджея Лейна и тех парней из Колумбайна. Здесь – распечатанные фотографии, вырезанные статьи из старых пожелтевших газет, разного рода документы и случайные факты.

Насколько честно с её стороны было бы добавить к ним себя?

Все знали, что её кузина сорвалась с крыши. Все знали, что на её похоронах Лэтти плакала больше всех и винила себя в произошедшем, и только поэтому никто не задавался вопросом: как она оказалась на крыше? Никто не станет винить десятилетнего ребёнка в чужой смерти, так ведь? Зря.

Даже спустя девять лет Скарлетт прекрасно помнит все подробности. Дочь сестры её отца с дурацким именем – Крессида, раздражавшая девочку одним только своим существованием. Кресс была нытиком и жаловалась на всё, что только мог жаловаться среднестатистический избалованный ребёнок: куклы не красивые, мороженое не вкусное, кот кусается, ночник не светит. Постоянно ломала её игрушки или, чего более, забирала их себе. А родители и не против: «Не расстраивайся, мы купим тебе ещё одну такую же, она ведь маленькая, ей позволительно». Скарлетт ревностно мечтала, чтоб Кресс, вместе с тётей, забыли дорогу к их дому или затерялись где-нибудь в лесу.

Проблема.

Ей – десять, Крессиде – семь. Она побежала на крышу, а ей, как порядочной няньке, на которую бессовестно повесили чужого ребёнка, жизненно важно пойти за ней и проследить, чтоб всё было хорошо. Крессида хочет пройтись по краю, а Скарлетт понимает, что это опасно и может повлечь за собой неприятности.

Но, вместо того, чтоб забрать девочку оттуда, она потакает желаниям. Собственным.

Сначала дала ей свою руку, затем – столкнула.

Столкнула и услышала визгливый крик сорвавшейся с пятого этажа ненавистной ей девчонки. Крессида приземлилась так быстро, что Скарлетт даже глазом моргнуть не успела. Стояла и смотрела на небольшую точку в красной луже на асфальте.

Как ей спалось после этого? Вполне себе хорошо.

Тогда, девять лет назад, она не воспринимала себя, как убийцу. Ей самой не один человек (в том числе – и мать Кресс) впаривал, что она ни в чём не виновата и проливает слёзы понапрасну. Больше всех, не замечая наглого притворства, успокаивали её – это, должно быть, сильно ударило по хрупкой психике! Какой кошмар!

Чувство вины? Ах, если бы.

Минус в этой ситуации был только один – Фрэнсис не перестала приезжать к ним даже убитая горем, а сбросить с крыши зрелую женщину маленькая Скарлетт уже вряд ли могла.

Ужас.

— Я тебе устрою, сука, – улыбается Гилл, переходя от одного блока к другому.

Второй посвящён тем убийцам, что неизвестны истории: Дровосек из Нового Орлеана, Зодиак, Джек-потрошитель, Кливлендский маньяк.

Отсутствие фотографий и данных о личностях, зато целая галерея из фотографий жертв. Любимое изображение – расчленённая Мэри Келли, одна из тех проституток, что нашли свою смерть в лице Джека-потрошителя. По предварительным данным, она была брюнеткой с синими глазами. Убита двумя ударами ножа по горлу и выпотрошена как свинья.

Забавно.

Впрочем, для жертв у неё тоже было место, чего только стоила одна Дзюнко Фурута – 44 дня, фактически, в плену, и смерть в результате сожжения. Избиения, изнасилования и унизительные пытки.

Иногда эта доска нагоняла на неё тоску. Она ведь являлась таким же мешком с мясом и костями, правда? Нет гарантии, что Скарлетт через время не окажется на чьей-нибудь похожей доске в роли зверско убитой жертвы с вырезанными внутренностями.

Человеческое тело до смешного несовершенно.

С одной стороны, смерть – естественный

(«нелепый»)

процесс, более чем. Бояться здесь нечего. Вот только был нюанс: с этой мыслью ей никак не удавалось смириться; в тяжёлые периоды жизни она разъедала изнутри подобно сере.

Теперь, стоя здесь, Гилл приходит к выводу, что знакомство с Баркером увеличило её шансы оказаться мёртвой.

Да, для неё он был прозрачен, ведь оказался таким же.

Почему он выбрал именно её?

Скарлетт синициировала знакомство, но Ричард сам открылся ей с абсолютно иной, невидимой для многих

(«всех»)

стороны. В нём похоронена тайна, и Скарлетт намерена провести эксгумацию.

Набрасывает брезент на доску и заводит руки за голову, замком сцепляя пальцы. Поднимает взгляд вверх.

Его игра кончилась бы плохо. Как? Что бы он с ней сделал? Наиболее вероятное, самое примитивное – убийство. То, что Баркер набросился на неё с такой уверенностью, может означать только одно: это – не впервой.

Кем были его прошлые жертвы?

Не имеет веса. Значимость лишь в том, кем станет следующая.

Сколько времени она проводит в раздумьях?

На часах – 8:46, когда Скарлетт наконец выходит из своей комнаты. У неё нет плана, зато есть импульс.

Сбегая вниз, в домашней одежде Гилл направляется в кухню. Не хочется видеть никого.

Из зоны комфорта её вытащил не только голод.

Готовка – не то, в чём она была хороша. Зачем, если вокруг снуют люди, способные сделать это за тебя? Тем не менее, через пару минут она уже держала в руках сковороду с поджаренным белком. Скарлетт добавляет его в тортилью с ветчиной и фетой, затем складывает её пополам и облизывается, бросая на тарелку.

В микроволновку.

У рукколы – вкус травы с газона, поэтому девушка отклоняется от классического рецепта, кладя чернику вместо неё.

— Какая жалость, – бормочет она себе под нос, сгрызая ногтевую пластину большого пальца. Зубы отрывают слишком много, ведь Гилл морщится от боли, затем наблюдая, как под сломанным ногтем проступает кровь.

Когда микроволновая печь пищит, Скарлетт, прикусывая нижнюю губу, забирает готовую кесадилью и с тарелкой в руках отправляется на поиски домработницы.

Скоро придётся разыгрывать ещё один спектакль. Слишком много. Под угрозой эмоционального выгорания.

— И где ты, чёрт возьми, потерялась? – вскидывая голову вверх, Гилл поднимается по лестнице на второй этаж – в комнату, выделенную для Роксаны.

Лениво откусывает, чувствуя, как черника лопается во рту.

Обходит ряд старинных шкафов,

(«их давно уже пора выбросить»)

раздражающих её диванов, рукой задевая стены и оглядываясь. Она идёт на звук, ведь слышит какое-то движение в конце этажа.

— Рокса-ана, – с набитым ртом протягивает Скарлетт. — О. Вот ты где.

Женщина в униформе подскакивает на месте – с щёткой в руке она сметает пыль с бесцветного бюста. Вид у неё достаточно встревоженный. Нервничает.

Какая же она, сука, бесячая; хоть бы слово сказала.

— Мы можем поговорить? – спрашивает та спокойно. Прожевав оставшуюся во рту пищу, Гилл выдыхает, ожидая хоть какого-нибудь ответа.

Кивок.

— Пойдём, – указывает в сторону лестницы. В волосах Роксаны – длинная заколка с острым концом, приводящая Скарлетт в восторг. — Видишь ли, – начала она, размеренно шагая по красному ковру. — Я иногда бываю вспыльчивой.

Женщина внимательно слушает, опуская взгляд вниз, как провинившийся ребёнок.

— Прошу, скажи что-нибудь, твоё молчание меня убивает, – наморщила нос девушка, почти что хныча. С притязательностью Гилл кладёт руку на её плечо и растягивает губы в странноватой ухмылке. — Мне очень жаль, что так вышло, – заправляет прядь волос за ухо, когда голос начинает источать грусть. — У меня выдался плохой день, поэтому я сорвалась на тебе, – вздыхает. — Ты не очень злишься?

Домработница мотает головой, а Скарлетт успокаивающе поглаживает её по руке. Вот-вот растает.

— Нет, конечно, я всё понимаю, – протараторила Роксана. Забавно: чего только не стерпит, чтоб удержаться на хорошо оплачиваемой работе.

— Прости, правда, – с какой-то тоской проговаривает Гилл, останавливаясь возле крутых ступеней. — Не хотела, чтоб так вышло.

Женщина энергично кивает, вызывая всё большее омерзение.

— Вот и славно, – девушка расплывается в улыбке, а затем снова тянется к уху. — Ой, – проронила Скарлетт, когда с неё слетела серёжка.

— Я подниму, – женщина в ту же секунду бросается на помощь.

Стоит ей только наклониться за украшением – Гилл с силой сталкивает её с лестницы.

Грохот.

С застывшим на лице восторгом девушка наблюдает, как она скатывается вниз, головой ударяясь об каменные ступени; тело принимает неестественную позу, а сама Роксана даже пискнуть не успевает, как приземляется возле огромного полуметрового вазона.

Молчит.

Скарлетт, высоко поднимая подбородок, подбирает серьгу и лениво перешагивает, продолжая держать керамическую тарелку. Опускает глаза и взрывается смехом.

Под головой бывшей домработницы расплывается лужа крови.

— Даже так, – истерически смеётся Гилл, опускаясь на колени рядом с трупом. Из лба Роксаны торчит золотистая заколка – та самая, тонкая остроконечная.

Голова пробита.

— В принципе, тебя можно было просто уволить.

Скарлетт не может перестать смеяться, когда поднимается на ноги, лишь прикрывает рот ладонью.

И всё-таки, смерть до ужаса нелепа.

— Ладно, – вздыхает девушка, доедая кесадилью, крошки которой падают в тарелку. — Полежи пока здесь, я позову кого-нибудь, – последний раз обводит тело радостным взглядом. Мертва.

Немного жаль.

Пироги с вишней у неё получались классные.

Комментарий к III: НЕВЕЖЕСТВО

кс-кс-кс где мой фидбэк

========== IV: РАСФОКУС ==========

Утром мудренее и светлее голова.

Особенно в том случае, когда в твоём доме всю ночь напролёт шныряли полицейские и судмедэксперты с детективами.

Уснуть Скарлетт удалось всего лишь на два часа, да и, к тому же, максимально неудачно, ведь вследствие голова буквально раскалывалась. Вид у девушки однозначно не самый лучший: под глазами залегли тёмные круги, кое-как скрытые косметикой, само лицо слегка опухло.

Наверняка, с виду Гилл совершенно подавлена, так как даже Марго, в повседневности холодная и не интересующаяся чужими проблемами, попыталась поднять ей настроение. Оно, на самом-то деле, выше среднего, но приходится корчить из себя страдалицу, чтоб не вызывать подозрений.

— Жуть, ты такая бледная, – сочувственно произносит Блэр, протягивая ей бутылку с минералкой. Скарлетт устало кивает, беря воду.

— Ещё бы, – бурчит Марго, листая толстый справочник. — Если бы у меня прислуга со ступеней насмерть навернулась, я бы не то, что бледная была, вы бы на учёбе меня вообще не увидели. Неделю в лучшем случае.

— Марго! – возникает девушка, направляя взгляд на Скарлетт, что уставилась в монитор ноутбука. — Можешь хоть раз со своим пессимизмом не лезть? И без тебя плохо.

— Слушайте, – Гилл резко захлопывает крышку. — Не нойте обе. У меня эти ваши межклановые войны уже вот тут сидят, – указывает на горло. — Достаточно. Да, это опыт не из приятных, но вы говорите о нём так, как обычно говорят о катастрофах вселенского масштаба.

Блэр вздыхает и подпирает голову рукой, когда Гилл кладёт ноутбук в рюкзак и застёгивает молнию.

— Мы уже уходим? – Марго вздёрнула бровь, отрываясь от ослепительно белых страниц.

— Нет, не мы, – со вздохом она закидывает лямку на плечо, вставая из-за скамейки. — Мне нужно побыть наедине.

— И куда ты собралась? – требовательным тоном интересуется Блэр, щурясь от яркого солнца.

— Не знаю, – перекидывает хвост на левую сторону. — Пройдусь, всё равно ещё полчаса есть.

Спать хочется ужасно. Третий стакан кофе, кажется, всё только усугубляет.

Её утро началось в пять часов – с мерзкого кошмара, заставившего проснуться в холодном поту. Сны сами по себе были для неё редкостью, что плохие, что хорошие, ведь Скарлетт практически никогда ничего не снится; из-за этого же пришлось подскочить на кровати.

Сейчас, через время, она уже не помнила, что там происходило; то, что врезалось в память сильнее всего – насекомые под веками. Какая-то психоделика: Гилл расцарапывала лицо руками, раздирала кожу и пыталась вытащить их, оттягивая острыми ногтями. Выползая из глаз, они лезли в рот и горло, и именно поэтому она проснулась – от удушья и невозможности вдохнуть.

По коже – мороз. Скарлетт делает глоток.

Вдыхая утренний воздух, она замысливается: вспышки фотоаппаратов, сбор улик, чёрные пакеты под два метра в длину, вопросы следователей.

Отец не сказал, что накануне вспыхнула ссора. Он буквально сразу же заткнул Джулию, которая заикнулась об этом.

Хорошо. Всё в порядке.

Что она чувствовала, когда Роксана летела с лестницы? Это было похоже на то, как падала Кресс? Проснулось ли в ней нечто знакомое? Эйфория, испуг, извращённое удовольствие?

Ничего. Как щёлкнуть пальцем: существо функционировало и жило, существо перестало и умерло. Ничего особенного, совсем как расходный материал. Будто и не человек вовсе.

Никакой жалости, её этому никогда не учили и уже не научат. Эмпатия – недостающий элемент в её становлении нормальной, в избавлении от морального уродства.

Он ей не нужен. А, собственно, для чего, если Скарлетт может его спародировать, создать видимость, неотличимую от реальности? Игра – то, в чём она талантлива, то, что получается лучше всего и то, за что она будет держаться до конца.

Ложь во благо.

Гилл нужен тот, кому можно показать свои внутренности, не создавая наружной теплоты. В ней – арктический холод расчётливости, обрывки мыслей и искромётные ассоциации. Иногда хочется положительных эмоций.

Укус почти сошёл. Оставшееся – светло-синий расплывчатый синяк, который девушка больше не пытается скрыть. Почему бы не показать его всем?

Поражение. Наглядное, задокументированное доказательство её проигрыша.

Она надеется, что смерть Роксаны Войцеховской не разлетится по прессе и не окажется на первой полосе газетных изданий города.

В тени камальдульского эвкалипта – знакомый силуэт: футболка с длинными рукавами, открывающая вид на многочисленные татуировки, цепь на шее, металл которой переливается и поблёскивает на солнце, брюки и широкий ремень. Всё в одной цветовой гамме – чёрный.

Ричард Баркер чертовски банален, ведь в одной руке держит полулитровую яркую банку, а в другой – тканевый чокер.

Так неожиданно и приятно.

Он снова не один: да, кто бы мог подумать? Разговаривает с какой-то девушкой и своими друзьями, стряхивая пепел в урну возле зелёной скамьи.

Впечатление такое, словно Рик чувствует её присутствие, ведь оборачивается, стоит ей только сделать шаг вперёд. На лице играет улыбка. Почти что искренняя.

Поначалу ей хочется пройти мимо и сделать вид, словно не заметила его взгляда, но она быстро отказывается от этой идеи.

Скарлетт, натягивая на лицо улыбку, видит, как выражение лица Рика сменяется на самодовольное.

(«о господи, блять»)

— Ну, привет, – на выдохе говорит Ричард, взглядом скользя по её зелёной юбке. Гилл молча забирает из его рук чёрную банку с энергетиком и вливает его в кофе, смешивая напитки с видом бывалого бармена.

— Нормально, – после затяжки произносит Рик, отходя в сторону. Он морщится, пока Скарлетт закрывает стаканчик и взбалтывает адскую смесь. Не говоря ни слова, девушка выпивает залпом.

— Не смотри на меня так, – кривится та, сминая стакан. — Тяжёлая ночь выдалась, знаешь ли.

— Я, пожалуй, удержусь от мерзотных шуток, – бесстрастно вымолвил Баркер, выкуривая сигарету.

— Хорошее решение.

— Ты забыла кое-что, – он машет чокером у её лица, почти как тореадор – красной тряпкой перед быком. — В машине вчера.

— Я не допускаю оплошностей.

— Хочешь сказать, что оставила его у меня специально? – уточняет Ричард, выпуская клубы дыма изо рта.

— Скажи спасибо, что не лифчик, – кивает Скарлетт, смотря на искусанные ногти.

— Лифчику бы я обрадовался больше, – вбрасывает он, спиной опираясь на ствол дерева. — Так что там за ночь? – со скептицизмом интересуется Рик.

— Тяжёлая, – повторяет она таким тоном, словно говорит: «Отъебись, я не хочу об этом разговаривать».

— Это я уже слышал, – взглядом сходится с ней. — Скажи что-нибудь новое.

— Если будешь раздавать мне команды, как выдрессированной собаке, то…

— То ты ничего не сможешь с этим поделать, потому что я намерен творить то, что мне хочется, и дальше, – холодно констатирует Рик. — Давай уже.

(«когда-нибудь ты узнаешь»)

— У меня в доме женщина погибла. Доволен? – с укором вскинула бровь, сделав шаг назад.

Ричард, с недоверием в глазах, выбрасывает окурок в мусорник; кажется, в сплошной черноте что-то вспыхивает – ненадолго, всего секунда, но Скарлетт замечает. Обе его руки теперь в карманах, а сам Баркер, с приподнятым подбородком, смотрит на неё.

Взгляд тягучий, будто карамель. Сложно выдержать.

— Женщина? – переспросил он. — У тебя в доме?

— Да, – утведительно кивает, поджимает губы внутрь. — Домработница. Она упала с лестницы. У неё в волосах была… заколка или типа того.

— Заколка, – вдумчиво повторяет Ричард.

— Да. Заколка. Она приземлилась на пол, но мне сказали, что она вполне могла выжить, если бы… – осеклась, вдыхая. Делает вид, будто слова застревают в горле. — В общем, заколка прошла сквозь голову. Если бы не это, она осталась бы живой.

Ричард разминает шею; позвонки хрустят, когда тот морщится. Он молчит, над чем-то задумываясь.

Раздражает.

— Ясно, – сухо проговаривает Баркер.

Он ей не верит. Скарлетт чувствует: всё его существо одолевают сомнения, недоверие скрывается за чёрной радужкой глаз. Он непоколебим.

— И это – всё, что ты можешь сказать? – возмутилась Гилл.

— Так-то да.

— Серьёзно?

— Ну-у, – протягивает, сгибая ногу и упираясь подошвой ботинка в ствол. — Я перевариваю полученную информацию. На это нужно время.

Снова поджимая губы, она дышит замедленно и слабо, смотря на него искоса:

— Ты не веришь мне, – голос форсирован.

— А что, – внезапно опомнился, присматриваясь, – так очевидно?

— Какая конкретная часть рассказа кажется тебе неправдоподобной?

— Да ладно, – скрещивает руки на груди. — Можешь не прикидываться. Со мной, по крайней мере.

— Чего, блять? – возмущается Скарлетт. — Что ты курил?

— «Лемон хейз». Но это было вчера, – повёл плечом. — Я полностью трезв, если ты об этом.

— Да, я вижу, – огрызнулась Гилл.

— Несколько дней назад ты была готова мне глотку перерезать, затем у тебя умирает домработница, – его тон совмещает нотки мечтательности и какой-то деловитости. — Тебе не кажется странным?

— Ты не в адеквате, – простодушно отвечает Скарлетт с полуприкрытыми глазами.

— Всего-то сопоставляю факты. Теперь это так называется? – подносит руку к лицу – ту, что глубоко прокушена.

— Тебе напомнить, почему я была готова перерезать тебе глотку? Ты пытался меня задушить.

— Нет, не пытался, – он мотает головой.

— А что это было тогда?

Скарлетт злится, её зрачки непроизвольно сужаются. Она, заведя руки за спину, захватывает левое запястье. А он улыбается, показывая зубы. Молча.

— Чувствую, как ты нервничаешь, – напыщенно пропел Ричард. — Подловил, верно?

Ей кажется, ещё немного – и она начнёт выдыхать огонь, так сильно ей жжёт в лёгких.

— Это ты её столкнула, я прав?

Гилл смотрит на него опустошённо, ведь взгляд ничего не выражает.

— Нет. Меня не было рядом, – солгала Скарлетт.

— А где ты была? – продолжает допрос, прикусывая нижнюю губу.

— У себя в комнате. Перечитывала конспект с лекции, – не сдаётся.

— Что за лекция?

Он начинает чем-то шуршать; Гилл уверена, что сейчас Баркер достанет пачку сигарет, но вместо этого он вытаскивает конфету в фиолетовой обёртке.

— По культурологии, – кривится.

— Перескажи.

— Слушай, – отмахнулась Скарлетт, смотря на наручные часы. 11:03. — У меня пара через две минуты, если сильно опоздаю, меня не впустят в аудиторию, так что я пошла, – только и смогла отвернуться, ведь уже в следующую секунду пальцы Рика вцепились в её запястье. Баркер бесцеременнопотянул её на себя, отчего она едва не споткнулась.

— Пропустишь одну, ничего страшного.

— Отпусти, – просит та, слабо дёргая рукой. — Мне правда нужно идти, – уголки рта опущены вниз.

— Нет, не сегодня. Ты обещала.

— Боже, – стонет Скарлетт, уже через несколько минут оказываясь в его машине.

Он, кажется, понимает с первого прикосновения.

— И что подразумевало моё обещание?

Ричард пропускает её внутрь и наблюдает за тем, как Скарлетт восторжённо осматривается, вскидывая голову к потолку.

— Сколько здесь метров? – оборачивается на него.

Одна из стен – застеклённая. Заканчиваясь на тёмной каменной кладке, окна позволяют рассмотреть внутренний двор с достаточно разнообразной растительностью: бесстебельные пятиметровые заросли макрозамии, насыщенно-оранжевые кусты лантаны, нотофагусы с широкими кронами и другие тропические растения.

— Пятнадцать, – Рик звенит ключами, затем бросая их на кофейный столик.

— Вау, – вскидывает брови Скарлетт. — Это… – подходит ближе к стеклу, — …жалящее дерево?

— Ага, – кивает, с подставки для фруктов забирая японскую грушу. — Их иногда кенгуру по ночам съедают. Прямо под окнами, пиздец.

— Лишь бы не птицееды, – вздрогнула Гилл, отойдя в сторону.

— Боишься пауков? – хруст.

— Типа того, – вздыхает и садится на мягкий диван.

Краем глаза Гилл замечает куклу.

(«???»)

Она тянется к игрушке в розовом блестящем платье и хмурится. У «Барби» – разрисованное ручкой лицо и распатланы белые волосы, что до этого, наверное, были стянуты в высокий хвост.

«Барби», значит.

— Что это? – смеясь, она поднимает голову. — Кенгуру принесли?

Рик с безразличным видом забирает куклу из её рук и куда-то уносит, а, вернувшись, проговаривает:

— Не моё. Я с такими не играю.

— А с какими?

Он, уже собравшись уходить снова, останавливается в высоком проёме. Несколько секунд молчаливо стоит, как будто раздумывая, стоит ли отвечать на этот вопрос. Наконец поворачивает голову и, бросив в её сторону бесстрастный взгляд, произносит:

— В человеческий рост.

Скарлетт расплывается в улыбке.

— В человеческий рост, – мечтательно повторяет она, плюхаясь обратно на диван.

Ричард выходит.

Его дом – огромный музей. Всё здесь дышит искусством, словно каждый угол – живой и имеет свою историю. Как если бы Рик был одержим им. Болен.

Бесчисленное количество статуэток и скульптур, чёрно-белые фотографии в рамках из тёмного дерева, странно окрашенные картины – как в галерее. Каждая вещь по-своему уникальна, осколок одного величественного шедевра. Мрачное вдохновение, застывшее в высоких стенах.

Мрачное, тяжёлое, но такое осязаемое.

Проходясь по комнатам, Скарлетт видит множество книг, некоторые из них лежат страницами вниз. Повсюду: на столах, полу, подоконниках, полках, даже в креслах и под декоративными подушками диванов. Минное поле с литературой вместо снарядов, разрывающихся под ногами.

Гилл не присматривается к названиям романов, но иногда замечает авторов; в основном, это битники, но она находит и классику вроде Уайльда, Бронте и Гюго. Скарлетт листает «Процесс» Кафки, обходя первый этаж.

Они почти не разговаривают. В мёртвой тишине она готова ко всему, но идут часы – всё так же ничего не происходит.

Она изучает помещение самостоятельно. Стекло и дерево.

Дом, на самом-то деле, выглядит менее обжитым, чем квартира, больше походя на храм, верх внутреннего изящества Ричарда Баркера. Его олицетворение – связанного с искусством и поэзией, наслаждающегося творчеством, как лжецы наслаждаются лицемерием, впитывая его в себя.

В этом музее, он – эксцентричнейший экспонат.

Тихо проходит вдоль коридоров, босиком по холодному полу в темноте, ведь за окном – глубокий вечер. Для чего она здесь?

Скарлетт замечает, что нет ни одной двери, которая была бы закрыта. Каждая либо распахнута настежь, либо приоткрыта слегка. Будь она у себя дома, то, наверное, стала бы закрывать их все. Рефлекторно. Открытые двери всегда ассоциировались с незаконченностью и отсутствием полноценности, а не просто раздражали.

Впрочем, принципы и правила хорошего тона не позволяли ей этого сделать, даже несмотря на то, что Ричард, по факту, отпустил её в свободное плавание.

Но что ему нужно, в таком-то случае? Они даже не взаимодействуют.

Гилл останавливается напротив метровой картины. Масло в фиолетовых тонах с голубыми, аквамариновыми и красными оттенками.

Присматриваясь, Скарлетт пытается различить очертания объектов в этом хаотичном взрыве цвета, на что времени уходит совсем немного, ведь образы собираются в её голове сами. Нанесённый на поверхность фиолетовый кажется ей облаками над пляжем, когда она замечает вкрапления жёлто-оранжевого. Линия берега пресекается зелёным, цветом травянистых водорослей, дальше превращаясь в небесно-голубой. Вода. Чем светлее, тем глубже. Где-то там, вдалеке, виднеется продолговатый песчаный остров.

Покоя не даёт только одно: красная масляная краска с розовыми разводами.

— Нравится?

Гилл не оборачивается, когда слышит его мелодичный вкрадчивый голос, звучание которого, кажется, вместе со взглядом пробирается под кожу.

— Что это? – обращаясь к нему, кивает на ядовито-красное масло, выбивающееся из общей композиции.

Ричард подходит ближе, останавливаясь под полотном. Перехватывает её взгляд.

— Это? – указательный палец скользит вверх. Её кивок.

Он облизывает пересохшие губы. Замысливается.

— А что ты тут видишь?

Гилл обнимает себя за предплечья, а затем, поднимая на него синие глаза, выговаривает:

— Кровь.

Баркер зависает на несколько секунд, словно тщательно обдумывает дымчатую догадку.

— Чью?

Скарлетт поджимает губы.

— Девочки. Маленькой.

Рик вдыхает часто и глубоко, беззвучно.

— Так много крови, – с мнимым сожалением в сплошной черноте произносит он. — Что с ней случилось?

Скарлетт поднимает руку. Её палец – рядом с его, всего в сантиметре на алом пятне.

— Мне кажется, её убили, – полушёпотом с губ. Под кожей плещутся волны жара.

— Кто?

— Мужчина, – морщится. — Лет тридцати пяти. С таким… добрым выражением лица, только он не предлагал ей конфет.

— Прямо на пляже.

— Он перерезал ей горло тупым ножом после того, как изнасиловал, – заворожённо продолжает Скарлетт.

Ричард верит в её страшную сказку, сглатывая.

— Он был пьян? – растерянно спрашивает та, поворачиваясь к нему, как если бы забыла собственный сценарий.

— Нет, не был, – смотрит на неё из-под коротких опущенных ресниц, чувствуя, как с них начинают опадать искры. — В полном сознании.

Его нутро терзает болезненное чувство, когда он следит за чертами её расслабленного лица. Потому что она говорит с придыханием, высокой нотой восхищения с каплями отравляющего осуждения, что одурманивает сознание, пробираясь под внутреннюю сторону век. Он не может добраться до порога её внутренней темноты, потому что она не хочет подпускать его.

— Её тело пролежало там несколько дней. Когда девочку нашли, в ней уже копошились черви. Вороны выклевали глаза, цвета… – замолкает, выдерживая паузу в десять секунд, — …аквамарина. Её мать обезумела от горя и попала в психушку, а отец… Решил отомстить. Во что бы то ни стало, – она смотрит на него, ища блик одобрения в глазах. — Это произошло в шестидесятых годах.

— Мне нужна точная дата, – Рик почти не дышит.

Вязкая лакричная темнота, заползающая в дыхательные пути.

— Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

Ричард знает. Он стопроцентно убеждён, что может показать ей. Почему-то кажется, что она не предаст его доверие. Скарлетт не захочет сбежать.

— Шестьдесят восьмой, – повторил Баркер, отходя от стены.

Внутри черепной коробки – мощнейшие взрывы: образы яркими фейерверками осыпают внутренности, слегка их обжигая, разбиваясь крупными каплями жгучего дождя. Под закрытыми веками у людей появляются имена и лица, зачаток истории ложится рыхлым земельным слоем на восприятие. Эта история – та, которую он способен показать.

Вспышки.

Он воображает ракурс: предзакатное солнце опускается в зелёные колосья, когда ветер шелестит листвой. Сельская местность и узкие улицы, над которыми вздымаются клубы дыма, небольшие деревянные дома, некоторые – с прогнившими от старости досками. Глубокий колодец, огромное поле, рваные тряпки, бегающие на заднем дворе дети, грязь, звонкий смех.

— Её звали Вивьен, – обводит коридор многозначительным взглядом и спиной упирается в стену, противоположную картине.

— Ей было около одиннадцати, – подхватывает Скарлетт. — У неё светлые волосы. Пшеничного оттенка. Мягкие и кудрявые. Она была четвёртым, младшим ребёнком в семье, и…

— Да. Это что-то вроде деревни…

— В Британии.

— В Уэльсе, – всё его внимание в миг рассеивается. — Да, – отрешённо проговаривает Рик, затем отходит. — Точно.

Он ныряет в темноту коридоров, когда Гилл смотрит ему вслед.

— Зачем ты точишь ножи так остро?

Скарлетт прикладывает остриё к своему запястью. Она вошла без приглашения.

Шторы здесь задёрнуты. Комната освещена одними только мониторами компьютеров.

Тут – целая куча кассет и старых дисков. Плакаты старых фильмов завешивают стены. На столе и тумбочках – органайзеры, папки, беспорядочно разбросанные пустые и заполненные листы. Высокие шкафы с книгами подпирают потолок, под которым трещит проектор.

Ричард грызёт карандаш и едва не опрокидывает на пол стеклянную пепельницу, внутри которой ещё дымится тлеющая сигарета.

Гилл падает в мягкое кресло, обитое чёрной кожей. Она подушечками пальцев прощупывает кромку.

Рик резко поднимает голову.

— Что? – он отрывается от распечатки с мелким шрифтом, которую внимательно изучал глазами. — Ты о чём?

Скарлетт закидывает ногу на ногу. Она широко улыбается, с невинным взглядом опуская нож ниже. Он прижат к запястью. Сосредоточенный взгляд Баркера прикован к ней.

Скарлетт вдавливает остриё и распарывает кожу, ощущая, как по краям начинает жечь. Терпит, даже не морщится.

Кожа предплечья с неслышимым треском расходится, позволяя увидеть подкожную белую ткань. Алые бусины собираются в тонкую струю и медленно сползают по коже цвета фарфора.

— Упс.

Она подносит руку ко рту, и, уверившись в том, что Рик смотрит, высовывает язык. Собирает её расслабленным кончиком и ехидно ухмыляется.

— Может, ты перестанешь? – с напряжением спрашивает Ричард. Он сжимает карандаш настолько крепко, что руки начинают дрожать.

Скарлетт пожимает плечами. Плевать – будь что будет.

Гилл делает ещё один надрез: этот – глубже, такой, что струй становится несколько, и все они сбегают по кисти стремительно, затекают во внутреннюю часть локтя, падают на пол. Она обсасывает раны. Шипит.

Их взгляды сходятся.

Они оба застывают: как будто впадают в транс. Время останавливает свой ход. Она не скажет, чего хочет, но готова показать.

Соскальзывая с кресла, Скарлетт подходит к нему, замершему в мучительном ожидании, тяжело сглатывающему даже свою собственную слюну. Она опускается на колени, втискивая пальцы в рукоять крепче. Бережно вытягивает его расслабленную руку вперёд и проводит вдоль, ласкает остриём ножа, вдавливая его в пространство между переплетающимися венами.

Первая кровь появляется, стоит только приложить немного усилий: она блестит в голубом свете монитора, как ртуть.

Гилл припадает к ране губами. Выпивает его кровь, чувствуя, как ротовая полость наполняется тяжёлым свинцом. Сердце, животрепещущее, бешено колотится.

Спектаклю пришёл конец.

Ричард хватает её за горло. Его пальцы снова смыкаются на гортани – не грубо и ни капли не болезненно, но, стоит ему сжать крепче, темнота усиливается в разы, охватывая всё её существо. Застоявшийся кислород начинает выжигать лёгкие.

— Не раздражай меня, – шепчет он ей в губы, продолжая держать горло покрытыми красным руками. — Я правда не хочу делать тебе больно.

Гилл смеётся громко и заливисто, сквозь удушающий кашель и попытки вдохнуть, смеётся отчаянно, не прерывая зрительного контакта.

Она получила, что хотела: он вышел из своей роли.

— А я хочу, – хрипло, прерывисто, со стекающей по подбородку кровью.

Он толкает её на пол.

Скарлетт больно бьётся об паркет, мгновенно поднимаясь на локтях. Хохот сменяется истерическим, ведь теперь его сложно отличить от плача. Он опускается рядом, цепко хватая её за подбородок. Крови становится больше: тёплая, вязкая, она впитывалась в ткань одежды и оставалась на коже.

Скарлетт протестующе отворачивается, но он снова разворачивает её к себе с резкостью, от которой перед глазами – вспышки. Больно сжимая колено, Рик примкнул к её пунцовым губам.

Скарлетт углубляет поцелуй.

Вгрызается в его нижнюю губу, оттягивает вниз – пытается сопротивляться, ведь хочет понять, как далеко он готов зайти. Кусает его язык. Не прекращая смеяться, отворачивается и пробует отстраниться, но Рик дёргает её на себя, как тряпичную куклу, сдавливает руку до красных отпечатков и толкает на пол с рвением зверя.

Она бьёт его коленом, получает удар в ответ, но не сдаётся. Гилл отталкивается от него и выигрывает время.

Скарлетт подрывается с места, выбегая в коридор, Ричард – за ней. Их разделяют несколько метров и всего пару секунд, когда Гилл несётся в тёмный коридор.

Он крепко вцепился в её запястье.

— Такая дурочка, а, – улыбается, шепчет ей на ухо и рывком тянет назад, выдавливая визгливый стон из грудной клетки. — Я же предупреждал тебя, – насмехается, наматывая растрёпанный хвост волос на кулак. Резинка лопается. — Я же говорил, Скарлетт.

Ей не жаль ни головы, ни тела.

Он тащит её в спальню, толкая дверь ногой. Что странно – она почти не сопротивляется. Не хочет бесить сильнее?

Бросая Гилл на кровать, Рик крепко сжимает её кисти, держа их над её головой. Как в тисках, пока она не начинает кривиться от боли. Скарлетт не просит его остановиться, не задыхается судорожным: «Хватит!». Скарлетт путает его: Баркер не в силах понять, хочет она этого или же просто пытается не потерять лицо.

Да и… без разницы?

В его голове картинки мелькают совсем как старая киноплёнка, ведь Ричарда распирает от мысли о том, что можно сделать с её нежным податливым телом, отвечающим на любое его прикосновение. Он не знает, сможет ли остановиться вовремя, но абсолютно уверен, что Гилл позволит пустить себе кровь.

Рик с треском разрывает на ней майку: как раз в тот момент, когда она начинает извиваться, предпринимая слабые попытки вырваться. Она дёргается, пытается перехватить его руку, укусить, как беззащитный котёнок, единственное оружие которого – остро заточенные клыки.

Полностью открыта и беспомощна, проигрывающая в схватке, борющаяся с самой собой – Баркер мечтает вытрясти из неё остатки рассыпающегося образа, сбить её ебучую спесь, вырвать с корнем то, что мешает.

Он будет ломать её до тех пор, пока не окажется сыт.

— Прекрати, – холодно отрезал он, надавливая на горло. Пальцами ощущает, как живо бурлит кровь в её артериях: — Только хуже сделаешь.

Она вдыхает глубоко, уже, кажется, на грани слёз. Гилл смотрит в потолок, обмякая в его руках.

Ткань отлетает на другой конец постели. Скарлетт пытается скалить зубы, дыша размеренно, но из её горла – рваные стоны. Он ловит на себе безжизненный стеклянный взгляд. Подвисает на несколько секунд, ведь порыв начинает угасать.

— Ты ведь сама хотела? – в гробовой тишине вопрос звучит утвердительным.

На её лице засыхает его кровь. Единственное, чего хочется – осознать, что она сдалась. Ощутить её падение на кончиках пальцев. — Я всё ещё могу тебя отпустить.

— Да, – как под воздействием гипноза. — Хотела.

Баркер грубо сдавливает её талию, заставляет развести ноги и прижимает к себе ближе, задирая короткую зелёную юбку.

И, наверное, она первый в жизни раз испытывает некое подобие страха. Оно становится невыносимым: у неё не получается дышать, когда ремень Ричарда звонко расстёгивается, а зубы возвращаются к шее. Внутренности сводит. Сама она готова сжаться в комок.

Скарлетт страшно, ведь, на самом деле, это – впервые.

— Замечательно.

Комментарий к IV: РАСФОКУС

какая-то криповая хуйня я ебу

если отзывов не будет я не знаю что с вами сделаю я серьёзно говорю не молчите блять иначе я пойду убивать

кстати лол кто заметил отсылку к треку айспик мне кажется никто

обращайте внимание на курсив

========== V: ЭКСЦЕНТРИЧНЫЙ БОЛЬНОЙ ==========

Ричард слизывает слёзы с её горячих щёк.

Его рука скользит вверх по внутренней стороне бедра, гладит мокрую кожу, вымазывая руки в пунцовой крови. Пламя дыхания выжигает на ней невидимые метки.

Пальцы Ричарда – ярко-красные. Он кладёт их в рот, медленно обсасывая, пока Скарлетт, повёрнутая к нему спиной, скулит от боли.

— Ты могла бы сказать, – сладость её поражения окутывает сознание, ломая рамки восприятия; Баркер урчит от удовольствия, когда кровь достигает вкусовых рецепторов, обращаясь в металл. — Я бы отнёсся к тебе бережнее.

На ней – цветущая синева его рук: тонкая шея испещрена синяками вместе с руками и бёдрами. Она прижимает трясущиеся кисти к груди.

— Нет, – бормочет, растирая слёзы по опухшему лицу. Её колени пробирает дрожь.

Льстило ли ему то, что он был первым?

Рик обвивает её талию руками, прижимаясь ненастойчиво, без присущей ему жестокости; носом зарывается в растрёпанные волосы, ещё раздумывая над тем, стоит ли открывать ящик.

Льстит ли ему то, что кровь Скарлетт, такой хрупкой и недолгое время назад невинной, теперь покрывает его ладони?

Сладкая до умопомрачения.

В сознании – эхо её стонов, приглушаемое тяжелым дыханием. Лицо Гилл искажалось болью. Она держалась, ведь ни разу не вскрикнула, задыхаясь и давясь слюной.

Слёзы. Самые чистые, которые только приходилось видеть. Влажная дорожка на скулах высыхала до сих пор.

Они наворачивались на синие глаза каждый раз, когда он выкручивал ей руки, оттягивая запястья в стороны; блестели и застывали, срывались с дрожащих ресниц, она глотала их вместе с недостающим воздухом и всхлипывала, стараясь сдержать, но ничего не выходило. От боли Скарлетт плакала, выпуская наружу свою чувствительность.

(«у неё её нет»)

Из идиллии насилия над собой она умудрялась извлекать что-то кроме дискомфорта; под конец растворялась в жестокости, выдыхая едкую гарь собственных внутренностей, впиваясь короткими ногтями в подушку.

Баркер надеялся на то, что Гилл прочувствовала боль каждой своей клеткой.

— Я не настолько уёбок, – мурлычет в её плечо, перекидывая волосы с одной стороны на другую. Правая рука вновь опускается к бёдрам, пачкаясь в остатках крови. Он рассматривает ладонь на свету, как нечто диковинное. — Тебе точно девятнадцать?

Она обессиленно откидывает голову и хочет свести ноги, но Рик, сжимая их сильнее, не позволяет.

— Убери руку, – срывающимся голосом шепчет Скарлетт, подобно обиженному ребёнку. — Пожалуйста.

— Нет, – просто отвечает он, растопыривая пальцы, начиная впиваться ими в рёбра.

— Пожалуйста, – повторяет настойчивей, цедя сквозь стиснутые зубы; судорожно вдыхает.

— Я уже выразил свою позицию, – притягивает её ближе к себе, будто наперекор всем словам. — Я не хочу.

Так сильно хочется заставить её жалеть о сказанном.

— Хорошо, – подчиняется, натягивая маску безразличия. Как если бы ей действительно было плевать.

— И как так получилось? – с насмешливой, издевательской ноткой в хриплом голосе интересуется Баркер. — Всю жизнь ждала того единственного? Любовь однажды и навсегда, секс только после свадьбы, вся хуйня?

— Как ты только пришёл к таким умозаключениям? – язвит, невзирая на то, как сильно ломается. — Ты ведь совершенно прав. Точное попадание в цель, браво.

— Не злись, – отмахивается Ричард. — Шучу ведь.

— А я нет, – она наконец поворачивается; на лице тонким слоем застывает боль, от которой девушку трясёт. — Всю жизнь ждала того единственного. Мечтала, чтоб он душил меня до полуобморочного состояния и вырывал волосы. Так ведь измеряется любовь – количеством синяков на теле?

Следуя этой теории, Рик не просто влюблён – он одержим, ведь ушибы и ссадины Гилл

(«только если от моих рук»)

вливаются восторгом через горло, обжигая пищевод. Если её тело – храм, он – поджигатель, обливающий иконы своей чистой концентрированной ненавистью.

— Мне жаль, – безразлично отзывается тот.

Храм. Войти и опорочить, разрушить изнутри, ведь разрывы не остановят его, а жалобный скулёж и затянутые солёной завесой глаза только распалят желание, потому что Ричард мечтает о том, чтоб Скарлетт завыла и попросила перестать.

Ричард хочет слышать отчаянное: «Ос-та-но-вись», потому что Скарлетт терпит сквозь сжатые зубы, шипит, как кошка, закатывает глаза и не вырывается, позволяя делать с собой всё, что угодно. Он не получает сопротивления, его это бесит до хруста в костях.

— Тебе никогда не будет жаль, – на глазах снова проступают слёзы.

Баркер молчит, ощущая долгое послевкусие; пальцы поднимаются к животу, тянут за собой лёгкий красный след, мягко скользят по ложбинке грудной клетки и линии ключиц, достигают подбородка и прикасаются к опухшим от грубых поцелуев губам.

В его жестах – лживая нежность. Если он и раздерёт её на куски, то только ласково, ведь она – прелесть, покрытая трещинами.

Раздвигая губы, Рик кладёт пальцы в её рот, заставляя сглотнуть собственную кровь. Тепло и мокро.

— Ты принимаешь меня за монстра, – в исступлении шепчет Баркер, чувствуя волну трепетного удовольствия, шипящего под кожей. Ей не нужно повторять дважды.

— Каким ты и являешься, – неуверенно произносит. Измученная и полностью выбившаяся из сил, голая Скарлетт дрожит, как после дождя. Оставлять следы на её чувствительной тонкой коже – одно удовольствие.

А он словно пытается залечить её раны, разбросанные по всему телу: мягко касается шеи, с осторожностью перебирает волосы, вытирает слёзы, посмотри, каким я могу быть, гладит, но продолжает грубо давить правой рукой, не отпуская от себя.

— Отпусти, – хнычет девушка, пытаясь сбросить с себя его руку.

— Я же сказал: не хочу, – зализывает укус на шее расслабленным языком.

— Я не уйду, – не оставляет попыток.

— Я верю, – трётся об тонкую шею носом.

— Я останусь здесь так долго, как ты захочешь,

(«да да да не сомневаюсь ведь я и сам могу оставить тебя тут навсегда»)

просто дай мне… – она прерывается.

Рик с явным раздражением бросает взгляд на настенные часы и понимает, что промучил её целых сто двадцать минут, ведь стрелка показывает двенадцать.

— У тебя есть ровно полчаса, – убирает руки, но не голову с её плеча. — Стоит ли говорить, что будет, если не вернёшься вовремя?

Он отстраняется, больше не ощущая аромат её парфюма, не чувствуя под собой хрупкого измождённого тела, лишь холод иголками под кожей.

— Просвети.

Скарлетт не ищет одежду, не стаскивает окровавленное постельное бельё, только снимает с запястья резинку, собирая волосы в высокий хвост.

— Прицеплю наручниками к кровати, – Баркер стаскивает с тумбочки сигареты и зажигалку. — Свяжу. Посажу на вмонтированную в стену цепь в подвале. Придумаю что-нибудь, чтоб ты точно больше никуда не уходила, – глубоко затягивается, когда сигарета начинает тлеть.

Гилл молча оборачивается, смеряя его странным взглядом, прочесть который нельзя.

— Закроешься в комнате – снесу дверь с петель или проломлю топором, – изрекает Рик без характерного ему пафоса, прокручивая сигарету в пальцах, говоря совершенно серьёзно. — Сбежишь – достану из-под земли. Я заебался играть на публику, ты ведь в любом случае уже всё просекла. Не факт, что останешься целой. Играй по моим правилам либо не играй вообще, – выплёвывает, как яд с клыков. — Твои тридцать минут пошли.

Она смотрит на него безмолвно, так, будто вовсе не слышала того, что сказал Баркер. Скарлетт изнутри пропитывается вакуумом, но последняя фраза вытаскивает её из прострации стальными щипцами.

— Ублюдок, – сухо и безо всяких эмоций, словно констатация факта.

Рик, смотря в потолок, заглатывает никотин:

— Каюсь.

Скарлетт убеждает себя в том, что, на самом деле, ничего не лишилась.

Потеря девственности – бредовое пуританское высказывание, невинность и чистота – в топку. На её теле – кровь, не грязь, она не стала хуже.

(«ведь хуже уже попросту некуда»)

Всё в порядке. Да, всё хорошо.

Только почему горло сжимается, а глаза режет?

В то время, как Гилл включает воду в душевой кабине, ей начинает казаться, что Баркер за один вечер вплёл боль в её нити ДНК. Она горит, ведь следы, оставленные им, пылают. Вода окрасилась в бледно-розовый.

После того, что он сделал, Скарлетт чувствует себя потасканной шлюхой и беззвучно роняет слёзы, запуская руки в мокрые волосы.

Глубже.

Она готова прокусить себе язык от того, с каким усердием глушит внутренний крик, когда её разрывает изнутри.

Чаще.

Воздух постоянно вышибает из лёгких, ведь он – везде: в сжатом горле, прокушенной коже и онемевших запястьях, на кончике языка и в крови температурой с магму.

Сильнее.

Он снова перекрывает ей кислород, зажимая в тиски, яростно, до посинения, в нескольких сантиметрах от обморока; на его предплечье набит трёхглавый Цербер, выше – три линии колючей проволоки. Скарлетт смотрит на них, пока из глаз – искры.

Ричард пускает ей боль внутривенно. Гилл думает об этом, пока живот чудовищно тянет, а содержимое желудка просится наружу.

Сон царапает веки. Больше всего ей хочется уснуть.

Она мечтает забить гвозди в его пальцы и вырвать ногти плоскогубцами, когда её выворачивает наизнанку. Она бы кормила его битым стеклом с чайной ложки и выплёвывала серу в лицо так, как сейчас выплёвывает непереварившуюся пищу в белый фаянс.

Боль в затылке вспыхивает с новой силой, когда Скарлетт поднимается на ноги, вытирая рот. Колени, тошнотно синие, дрожат, как и всё её истерзанное тело; наклоняясь к умывальнику, в запотевшем круглом зеркале Гилл наблюдает ужасную картину: отпечатки расплываются по шее вместе с глубокими следами зубов, лицо – опухшее, как после часов непрерывных рыданий. Капли воды сползают с тёмных волос на спину.

Лбом она прислоняется к стеклу, дыша через рот и закрывая глаза. Практически не может стоять, концентрируется только на том, от чего скоро начнёт ломать.

У-блю-док.

Спрашивает себя снова и снова: правда ли ей этого хотелось? Ты говорила ему «нет»?

Он бил её. До судорожного шипения изо рта и выгнутой шеи, дрожи и прикушенного языка.

Ты просила его перестать?

Его движения частые настолько, что всё вокруг меркнет и погружается в бурлящую кровь. Он двигается внутри неё с таким остервенением, как будто хочет достать до стенок желудка.

Ты пыталась сопротивляться?

Пустая стеклянная бутылка стоит совсем рядом, так, что до неё можно дотянуться. Дотянуться и разбить об его грёбаную голову.

Он бил её, но казалось, будто целовал самым нежным образом – так, как это бывает в романтических фильмах.

Он зажимал запястья с трепетной лаской, заламывал руки, давил, раздирал кожу так изнеженно, что она бы никогда не сказала ему «хватит». Она бы ни за что не попросила перестать.

Да, ей хотелось – до боли в костях и внутренних разрывов, скрежета зубов и содранного горла, до тошноты и желания выть.

(«на самом деле скарлетт ты просто блять конченая шваль»)

Она скулила от глухой боли, которой дышала вместо удовольствия, позволяла слезам течь, тщетно пытаясь пресечь все порывы вскрикнуть.

Если Баркер – ублюдок, то Гилл – последняя шалава, стонущая и извивающаяся под ним, – выжимающим все соки животной беспощадностью и блеском в сверкающих глазах.

Как очевидный факт.

Скарлетт полощет рот холодной водой, уверяя себя в том, что ей противны касания Ричарда, как противны его покрытые кровью и слюной пальцы, обманчиво тёплый голос и угольно-чёрные волосы. Умывается, пытается втереть воду в покрасневшее лицо и вытирает белёсый пар со стекла, лицезрея, как сильно посинели запястья.

Вибрации его толчков ползут по дрожащим коленям вверх.

Ей больно переставлять даже чёртовы ноги, но она ловит себя на мысли о том, что была бы не против, произойди это вновь.

Ричард – этажом выше, дует шмаль и покрывает глазные яблоки сеткой красных сосудов, пытаясь успокоиться, чтоб не наброситься на неё снова, но Скарлетт до сих пор ощущает его в себе.

Грязьгрязьгрязьшлюхашлюхашлюхагрязь.

Пускай его самооценка поднимается. Пускай льстит себе тем, что трахнул её – выбившуюся из сил, такую послушную, пускай довольствуется тем, что она не стала бороться. Пускай, хорошо, здорово. Пускай, ведь под утро она задушит Ричарда цепью с его же джинсов.

Скарлетт возвращается в его спальню через двадцать восемь минут.

Ричард выкуривает лимонный сканк, на шестьдесят процентов состоящий из сативы.

Они спят в одной комнате – парень, хранящий удавку в прикроватной тумбочке, и девушка, неосознанно задумывающаяся над тем, как долго придётся держать подушку над его лицом.

Смешно до одури.

Его утро начинается в семь часов, с громкого голоса, исходящего из библиотеки.

В Ричарде внутренности затапливает сладкая истома, и он сходу пытается угадать, чем это вызвано – последствия травы или события неспокойной ночи? Так или иначе, он выспался. Выспавшийся Рик – счастливый Рик.

На удивление, Баркер даже не трёт глаза. В нём, почему-то, кипит энергия, ещё спросонья преследует чувство фантомного воодушевления. Желание творить грызёт его с того самого момента, как он раскрыл веки и глянул на время.

Суббота. Класс.

Трижды проклятый организм отказывался спать больше пяти с половиной часов; не сказать, чтоб сильно мешало, но иногда Ричард испытывал зависть, слыша, как кто-то выхваляется семнадцатичасовым сонным марафоном, в то время как он даже половину этого времени проспать не способен. Зато вполне возможно повысить свою продуктивность.

(«продуктивность в вынюхивании дорог»)

Сбрасывая с себя одеяло, Рик обходит библиотеку, в которой Скарлетт эмоционально читает какую-то пьесу,

(«наверное, вчера слишком сильно головой об кровать ебанул»)

судя по содержанию – «Ромео и Джульетта».

Он пальцем стягивает веки вниз, смотря на покрасневший белок в зеркале. Наверное, от травы у него уже выработалась психологическая зависимость.

Спустя время Ричард заливает хлопья апельсиновым соком, ведь ненавидит молоко. Шаркает наверх, не причёсываясь и не считая нужным делать со своим внешним видом хоть что-то. Рука, держащая красную пиалу, пульсирует от боли, потому что порез, оставленный на его предплечье, глубокий до неприличия. Перед тем, как приступить к поглощению пищи сомнительного качества, Рик лезет в аптечку. Понимает, что сегодня её уже открывали и обрабатывает рану.

В лёгкие настойчиво просится блядский «Гипнотик», которым покрыт каждый сантиметр шеи Скарлетт… Нет, не только шеи, она вся пропитана горькой ванилью с верхними нотами миндаля. Да, Скарлетт истошно, отчаянно старается перебить омерзительно-привлекательный запах смерти, залить глаза винтажным «Диором», лезет из кожи вон, только бы скрыть застоявшийся сладковатый шлейф трупного разложения. Но он тянется за ней, словно кровь на снегу, а Рик, как гончая, чует её за километры. Он не настолько глуп.

С белоснежным бинтом на руке Ричард идёт наверх, в библиотеку, туда, где Гилл вновь начнёт разыгрывать спектакли для одного зрителя.

Баркер почти прав.

Она сидит на столе.

Среди высоких шкафов, полки которых прогибаются под книгами, у стены расположен стол с выдвижными ящиками из красного дерева; на нём – стопки прошлогоднего «Кинфолка» и помятая пачка синих «Данхилл».

— Кто эта барышня рука с рукой с тем кавалером?

Сигарета тлеет между её бледных губ, осыпаясь на пол; ноги в синяках скрещены – правая закинута на левую. Распущенные длинные пряди струятся по спине вниз, а сама девушка внимательно всматривается в строки книги с пожелтевшими страницами.

— Её сиянье факелы затмило. Она, подобно яркому бериллу в ушах арапки, чересчур светла, – стряхивает пепел на стул, в который упирается. — Для мира безобразия и зла. Как голубя среди вороньей стаи, её в толпе я сразу отличаю. Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор, – глубоко затягивается, выпрямляя спину. — Любил ли я хоть раз до этих пор? О нет, то были ложные богини, – Скарлетт поднимает взгляд глаз сапфирового оттенка на Ричарда, стоящего в проходе. — Я истинной красы не знал доныне.

Гилл прогоняет дым через лёгкие, сидя в юбке и одном полупрозрачном лифе с чёрными кружевными вставками. На её нежном, как первый весенний цветок, теле – увечия: как россыпь звёзд на ночном небе, кожа покрылась синяками. Раны от зубов стали затягиваться, следы пальцев граничат с ссадинами. Её шея, мертвецки белая, впитала синеву и его неистовство.

Скарлетт как будто поломана, но блеск в её глазах неестественно живой. Она продолжает читать, а Рик втягивает в себя каждое её слово и вибрацию голоса в прохладном воздухе.

— Святой отец, пожатье рук законно, – не останавливается та, динамично спрыгивая со стола. — Пожатье рук – естественный привет. Паломники святыням бьют поклоны, прикладываться надобности нет.

Девушка подходит к нему, не отрываясь от старой книги – настолько, что Ричард и сам не помнит, откуда и когда её взял. В красном переплёте, потрёпанная и избитая жизнью, книжка датировалась 1894-ым годом.

— Однако губы нам даны на что-то? – с придыханием проговаривает Скарлетт, пока на лице застывает эмоция. — Святой отец, – переходит на замедленный шёпот, – молитвы воссылать.

Баркер звонко ставит пиалу на поверхность стола с безразличным видом, затем возвращается на прежнее место и плечом упирается в шкаф.

— Так вот молитва: дайте им работу. Склоните слух ко мне, святая мать, – она приближается к нему, идя осторожно.

— Склоненье слуха, – Гилл останавливается напротив: вплотную, в паре сантиметров от его лица, – не склоняет стана.

Рик скрещивает руки на груди и, кажется, понимает, чего от него требуют; хочется ответить «нет», но не выходит.

— Не надо наклоняться, – вздыхает тот, произнося реплику Ромео из действия второго, – сам достану.

Ричард наклоняется к ней – делает то же, что и в пьесе: целует.

Без крови и грубости, перекатывая её вкус на кончике языка, вдыхая ненавистный своей притягательностью «Гипнотик». Целует мягко, но сдержанно, не касаясь лица или волос; так, как видел поцелуй подлинных Ромео и Джульетты – робких пустоголовых детей, впервые испытавших такое окрыляющее, беспощадно убийственное чувство влюблённости.

Она отвечает ему в той же манере.

В оковах чужого образа.

Рик остраняется. Он забирает сигарету из её пальцев и гадает, как ей удалось помять пачку, ведь синие «Данхилл» – с релоком.

Баркер затягивается и, выдыхая, выпускает дым ей в лицо.

— Вот с губ моих весь грех теперь и снят, – скрещивает руки на груди, смотря на неё, как довольный кот.

— Ну ты и мудак, – кривится, захлопывая книгу. — Всю сцену запорол.

— Извини, – равнодушно пожимает плечами и тушит сигарету об себя.

— Извиняйся перед моей порванной майкой, – залезает обратно на стол.

— Ей от этого не станет легче.

— Да и мне тоже, – вздыхает, трогая волосы.

— Можешь выставить счёт. Возмещу все убытки.

— Да к чёрту, – нетерпеливо выпаливает она. — Заплатишь мне за тоналку, которой я буду слоями замазывать всю эту хуйню, – кивает на свои запястья.

— Только хотел спросить, – а в голосе вновь проскользает насмешка. Ему как будто нравится её унижать, пускай даже не самыми обидными выражениями. — Сидеть не больно?

— Смотри, чтоб тебе больно не стало, блять, альфа-самец, – плюётся с раздражением.

— Мне расценивать это как угрозу?

— Как обиду девушки, с которой ты обошёлся не очень хорошо.

— Да? – изумлённо вскидывает бровь. — А я думал, тебе нравилось.

— Я не просила тебя.

— Но ты и не противилась особо, – повёл плечом Баркер.

— Можно вопрос? – с претензией.

— Даже если откажу, тебя это не остановит.

— Как твои шаболды вообще уходят от тебя целыми? – с отвращением, жгучей, испепеляющей отравой.

— Во-первых, – с заумным видом начал Рик. — Ты не можешь называть девушку шаболдой только потому, что ей нравится секс.

— Я называю их шаболдами не потому, что им нравится секс, а потому, что им нравится секс с тобой.

— А, так вот в чём дело: у кого-то собственнические чувства проснулись?

— Да. Нет. Не знаю.

Скарлетт больная.

— Странно слышать это от того, кто обещает прицепить меня к кровати, – она встаёт и подходит к полкам.

— Во-вторых: ты сама ко мне полезла, я всего лишь выполнил твоё желание. А вот то, что тебя ебёт, с кем я трахаюсь, меня забавляет очень сильно. Говоришь так, словно мы женаты лет десять. Ты как-то чересчур ревностная для человека, с которым я знаком неделю.

Гилл касается запылённых корешков и проводит по ним пальцами, как по решётке тогда.

— Ничуть. Меня лишь раздражает, что люди покупаются на твоё смазливое личико, – сдувает пыль.

— Хочешь сказать, что ты купилась не на него? – вызов.

— Не на него, – поворачивается к полкам спиной. — Как много из них говорили с тобой о литературе? Картинах? Музыке?

— А как много раз ты говорила со мной об этом? Тебя задевает только то, что замечают исключительно мою оболочку?

— Меня задевает, что никто не чувствует твоей жестокости и ты, по неведомым причинам, выглядишь для остальных ангелом во плоти, – она опирается на полки. — Никто, например, увидев все эти ебаные боевые ранения, не поверит, что их оставил Рик Баркер. Да, меня основательно бесит, что в тебе видят невинного мальчика, а ты, в сущности, уродлив.

Ричард смеётся.

— Нет, солнышко, – не соглашается, скалясь. — Тебя не бесит, тебе это льстит.

Скарлетт смотрит на него как-то пусто, без отрицания или отторжения во взгляде.

— Ты чувствуешь себя особенной, ведь располагаешь ценной информацией о том, какой же, всё-таки, Рик Баркер еблан, – он встаёт в позу, делает несколько шагов вперёд. — Тебе не поверят, но тебя это, так-то, не заботит, – Ричард грубо хватает её за подбородок. — Боже, да не прикидывайся. Подружка, я же тебя насквозь вижу, – он сходится взглядом с ней, ухмыляясь угрожающе. — Ты отбитая наглухо. Рано или поздно расколешься, понятное дело.

— Расколюсь в чём?

— В том, в чём расколюсь и я, – губы растягиваются в хищной улыбке.

— Руки убрал.

А он жмёт сильнее, ведь больше всего на свете жаждет вывести эту девчонку на чистую воду.

— А что, если нет?

Секунда – в неё вселяется сам дьявол: радужка стремительно темнеет, а сама Гилл становится мрачнее, потому что её вот-вот перекосит со злобы; кривясь в отвращении, с рычанием сквозь сжатые зубы, Скарлетт рывком сбрасывает руку Баркера с себя и за мгновение отскакивает на метр – совсем как животное, готовящееся к атаке.

Молчание пульсирует болью в висках, когда помутнениеразума девушки отпечатывается на лице.

Эксцентрично больная.

— Видишь? – насмехается Рик. — И я вижу. Всегда видел.

Баркер не сдвигается с места.

— Ты долго не продержишься.

Он думает про удавку и обходит шкаф, ужасно довольный тем, что смог пошатнуть её и выбить из роли, пускай всего на пару секунд.

— Ах, да, – кивает так обыденно. — Пока не сошли синяки, настоятельно рекомендую этот парфюм не использовать. Я от него зверею.

Ричард думает про удавку. Ричард знает, что делать.

Комментарий к V: ЭКСЦЕНТРИЧНЫЙ БОЛЬНОЙ

чмокну в щёку того кто заметит цитату из ultraviolence ланы дель рей не забывайте про отзывы я хочу знать что вы думаете

========== VI: БАРБИТУРА НА ИНСТИНКТ ==========

Комментарий к VI: БАРБИТУРА НА ИНСТИНКТ

дисклеймер! не призываю никого к употреблению наркотиков в тч галлюциногенов стимуляторов и так далее

глава местами может быть триггерной

а да я всё ещё жду фидбэк

— Ты просто ничего не смыслишь в искусстве.

Понедельник – худшее, что случалось с ним на этой неделе. Пока что.

— Я? Не смыслю?

Его правая рука, пережатая бинтом, опускает кукурузные чипсы в гуакамоле, пока Ричард впивается в сидящую на траве Гилл злобным взглядом.

— Да. Ты. Ничего. Бертолуччи гений.

Он рассматривает разноцветные нашивки в виде звёзд на её оранжевой юбке. Она не пытается прятать следы его жестокости, наоборот: как будто гордится, надевая юбку ещё более короткую, чем прошлая. Чёрная водолазка закрывает шею и запястья, но синяки на бледных ногах остаются очевидными.

— Нет, – выпаливает Скарлетт, что-то выписывая на листах толстого блокнота. — «Мечтатели» совершенно ужасны, тебе не убедить меня в обратном.

Ричард давится лаймом.

— «Мечтатели»? Ты, блять, издеваешься? – Баркер кривится в кричащем удивлении. — «Мечтатели» ужасны?

— Да, да, да, от начала и до конца, весь хронометраж.

— Это искусство, – вот-вот начнётся словесная тирада. — Высокое искусство революции и эстетики, которую тебе, солнышко, не понять.

— Гадость, – вырисовывает буквы яростнее, что-то перечёркивая. — Это бездушная картина об инфантильных людях, которым, блять, нечем заняться. Господи, они ведь даже посуду помыть за собой не в состоянии! Рик, вульгарность до блевотины, и если это – то, что ты называешь настоящим искусством, тогда я отрекаюсь от него и посвящаю свою жизнь финансам.

— Боже мой, – прожевав, воскликнул Баркер. — Как ты его смотрела – в полуобморочном состоянии или одним глазом? – он опирается на ствол дерева, сидит на газоне рядом с ней и утоляет голод. Под глазами – синеющие круги, ведь за выходные он не уснул ни разу. — Ты. Просто. Не. Понимаешь, – цедит сквозь зубы, отделяя каждое слово. — Немытая посуда – это часть эстетики.

— Немытая посуда – это пиздец, а не часть эстетики, – бормочет Гилл себе под нос.

— Дослушай меня! – взрывается Ричард. — Ты невнимательная от слова ‘совсем’, раз не поняла. Это художественный приём, как и красный берет Изы в сцене знакомства её и Мэтью, – он придвигается к ней, потому что изнутри его жжёт чувством несправедливости; любимую кинокартину Рик готов защищать до последней капли крови. Своей, если что. — Как и облупившаяся краска на стенах в квартире, и загоревшиеся волосы…

— Бессмыслица, бессмыслица, бессмыслица, – бросает в тёплый весенний воздух, перебивая парня на половине слова.

— …это, чёрт, живопись. Утончённая и чувственная, живая, а ты вообще, похоже, задницей смотришь, раз позволяешь себе такие высказывания о классике.

— Классике! – недовольно фыркает. — Это низкопробное порно, а не классика!

— Это э-ро-ти-ка.

— Нет, – она наконец поднимает голову и смотрит на него с ярко выраженной претензией. — В эротике есть эстетика, доля прекрасного, а не бьющий через край инфантилизм, запутанный в лобковых волосах двух якобы сиамских близнецов! – девушка раздосадованно швыряет чёрную ручку в газон.

— «Мечтатели» – это поиск себя, вино и молодость на фоне революции, – не сдерживает возмущения Ричард. — У них есть своя эстетика, и ею пронизана вся атмосфера фильма.

— Ага, эстетика грязных тарелок и рытья на мусорке в надежде на нахождение съедобной пищи, – пренебрежительно протягивает Гилл.

— Ты не туда смотришь! – прикрикнул он. — Ты смотришь поверхностно, не добираясь до самой сути, и это – худший способ из всех возможных.

— Я смотрю намного глубже, чем тебе кажется, и этот дрянной фильм – не исключение. Это – не искусство, а дешёвое его подобие.

— Искусство, – протестует Ричард.

— Нет.

— Да, Скарлетт! Да! – восклицает, подскакивая на месте. — Если оно вызывает у тебя хоть какие-то чувства – да, чёрт возьми!

— Искусство, эпицентр которого – два безответственных полудурка? – недоверчиво вскидывает бровь.

— Ты вообще не прочувствовала ни одного образа.

— Единственное, что я прочувствовала – отвращение к неуместным и неумело снятым постельным сценам. Это ведь просто ужас: весь сюжет построен на том, что они занимаются сексом, бухают и проёбывают деньги. Всё, там больше ничего нет, разговоры о революциях, разве что.

— Ой, блять, – он устало трёт закатывающиеся глаза, готовый содрать с лица кожу. — Нет, нет, нет и ещё раз нет, нельзя называть уродливым всё, что ты не в состоянии понять.

— А вот и можно. Кто мне запретит?

— Нормы морали.

— Никакого влияния они на меня не имеют.

— Я запрещу.

— Даже если ты изобьёшь меня до полусмерти, – подбирает ручку и указывает кончиком на него. — Я всё равно буду кричать, даже с выбитыми зубами, что «Мечтатели» – это визуальная грязь.

— «50 оттенков серого» – визуальная грязь, – фыркает тот, возвращаясь к обмакиванию начос в гуакамоле. — Революция была показана не снаружи, не на улицах Парижа, а внутри них самих. Красивая антисанитария, Скарлетт.

— Два взаимоисключающих понятия, – напрягается и хрустит шеей.

— А вот и нет.

— А вот и да.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Заткнись.

— Сам заткнись.

Ричард не выдерживает: когда терпение лопается, Баркер швыряет в неё чипсы, шипя при этом для большей зловещести.

— Ты больной?! – взвизгнула девушка, выпутывая чипсы из своих волос и бросая их обратно, целясь прямо ему в голову.

— Благодари, что не сок, ненавистница всего прекрасного.

Словесная перепалка выходит на новый уровень, когда тона обоих становятся выше; за ссорой они не замечают, как к ним направляются другие – общие приятели и знакомые.

— Ты, блять, чертовски не прав, понимаешь?! – голыми коленями в газон. — Не прав, не прав, не прав, Рик, завались, – тараторит себе под нос, демонстративно закрывая уши.

— Я прав! – прикрикивает, тоже приподнимаясь. — Я не виноват, что ты слепая и у тебя с восприятием какие-то проблемы, идиотка! – он не даёт ей высказаться, не замолкает, когда Скарлетт заходится распалённым «заткнисьзаткнисьзаткнись», а слова отскакивают от зубов.

Группа людей с удивлёнными лицами подходит к парню с девушкой; среди них – смеющаяся Бренда с однокурсниками Баркера, оживлённо о чём-то болтающими.

— Да это у тебя восприятие извращённое, кретин! – активно жестикулируя руками, чувствует, как хочет ударить завёвшегося Ричарда чем-то тяжёлым. — Если я говорю, что это – дрянь, значит, это дрянь!

— Нельзя, нельзя возводить мнения в абсолют, своё особенно!

— Ты понимаешь, что это аргумент в обе стороны?! Ты только что, блять, сейчас себя сам закопал!

Один из парней, юноша с пепельными волосами и блестящими кольцами на пальцах, непонимающе косится на пару.

— Эй, братва, – он трясёт кричащего Рика за плечо, но ему, кажется, совсем плевать.

— Ты звучишь пиздецки тупо, послушай себя хотя бы!

— Я заебалась слушать, ты мне и слова вставить не даёшь!

— Алло, гараж, – парень продолжает трясти, уже сильнее, чтоб обратить внимание на себя.

— Тео, вот скажи, – Баркер поворачивается к нему; Гилл замолкает сразу же. — «Мечтатели» – заебись?

Тео артистично трёт подбородок.

— «Мечтатели» – заебись, меня вон даже мать в честь персонажа Гарреля назвала, – вдумчиво повторяет тот.

— Вот! – вскрикнул Ричард. — Вот, видишь? Мнение адекватного человека, который понимает кинематограф!

— Да мне похуй, блять! – злобно выплёвывает в его лицо. — Зачем ты пытаешься меня переубедить?!

— Потому что если ты перестанешь отзываться так о творчестве Бертолуччи, мир станет лучше!

— Блять, они сейчас попиздятся, отвечаю.

— И что произойдёт?! Может, вероятность глобального потепления упадёт? Киты перестанут умирать от мусора в океане? Мусульмане начнут считать женщин за людей?

— Это всё – херня, – задыхается. — Это, мать твою, не так важно!

— РЕБЯТА, БЛЯТЬ! – закричал Тео, продолжавший стоять рядом, в то время как остальные наблюдали за перепалкой с неподдельным интересом.

— ЧТО? – отзываются в унисон.

— Вы ебанулись?! – из чужих уст звучит, как утверждение.

— Отъебись! – визгливо отвечает Скарлетт, садясь обратно. Она обиженно опускает голову, возвращаясь к тексту.

— Вы решили поубивать друг друга из-за какого-то фильма?

— Какого-то? – снова заводится Ричард.

— Баркер, всё, мы поняли, что ты обожаешь творчество Бертолуччи и «Мечтателей» в частности, всё, хорошо, завали ебальник, – заткнул его Теодор.

— Пиздец, иди нахуй, – он отодвигается и снова упирается в дерево, открывая стеклянную бутылку с соком.

— С каких пор ты стал ходить на учёбу? – на него недоверчиво косятся.

Рик, сделав глоток, смотрит на заправляющую за ухо прядь Скарлетт: она грызёт ноготь, а затем ловит на себе его взгляд и замирает.

Кажется, он заметил проблеск.

— Есть причины, – отзывается Ричард, бросая бутылку в траву.

В эту же секунду Гилл ложится на спину, а Баркер хмурится, ощущая скептицизм горечью на кончике языка.

Что, чёрт возьми, она выкинет на этот раз?

— Короче, мы хотели…

— Тш-ш-ш, – он резко затыкает собеседника, поднимая указательный палец вверх, продолжая смотреть на девушку, распластавшуюся на земле, в упор. — Помолчи.

— Эм, какого…

— Тш! – злостно клацает зубами. — Смотри, – кивает на неё, вживающуюся в новую роль.

Распахнув глаза, Скарлетт поднимается, будто спросонья; в её движениях – чистый артистизм, на лице – ни грамма фальши. Гилл на четвереньках подползает к Ричарду и, осмотревшись, тянется к бутылке с соком.

А он узнаёт сцену с первых секунд.

Морщась словно бы от головной боли, она делает несколько глотков, затем садится рядом, не внимая тому, что сейчас за ней внимательно наблюдают как минимум пять пар заинтересованных глаз. Отставляет бутылку в сторону и кашляет в кулак. Её взгляд падает на клочок бумаги, которую она, вырвав из блокнота, бросила в газон пару минут назад.

Перед ним – Изабель.

Глаза расширяются в безмолвном ужасе. Он отпечатывается на ней всей, ведь пальцы бьёт мелкой дрожью, а дыхание учащается.

Девяносто шестая минута.

Скарлетт осматривается слева направо, со слегка сведёнными бровями, разомкнув линию покрытых трещинами губ. Как в спешке, Гилл подхватывает его чёрную джинсовку, валявшуюся в ногах, и встаёт с колен.

В его голове – чёткие параллели: старая грязная квартира в Париже, обшарпанные стены и палатка из простыней и подушек в центре комнаты, где безмятежно спят Мэтью с Тео. Низкий столик с бутылкой вина и чеком, что выписали родители брата и сестры; обречение в глазах одетой в белую рубашку Изы, её тёмные непричёсанные волосы и полные отчаяния глаза.

Все вокруг молчат, даже не перешёптываясь.

Скарлетт, всё так же спешно, осматривает квартиру, которую рисует фантазия Ричарда, вписывая Гилл в роль Евы Грин. Она быстро понимает: пусто.

Рик неотрывно следит за ней – повторяющей всё до последней детали с академической точностью, вызывающе естественной под новой маской, обессиленно опускающейся на колени перед воображаемой дверью балкона.

Через считанные минуты наступит Красный май.

Её как осеняет, ведь вскоре девушка встаёт; Скарлетт отрывает один несуществующий шланг от такой же газовой трубы и заменяет на другой, через кольца которого продето левое запястье, совсем как в оригинальной картине. Это даже не выглядит странно; это – притягательно.

С застывшими в глазах слезами Гилл разматывает его, опускает на пол, преодолевает расстояние между палаткой из постельного белья и не говорит ни слова, всецело сливаясь с Изабель. Джинсовая куртка покоится на её плечах, когда длина заканчивается.

Скарлетт возвращается в траву.

Она, держа возле лица шланг с газом, аккуратно ложится где-то между, ведь в фильме Изабель намеревалась отравить не только себя, но и своего брата вместе с их общим американским другом. Слеза падает с ресниц, оставляя дорожку на щеке; Гилл смотрит налево,

(«тео»)

затем – направо,

(«мэтью»)

одаряя пустующее пространство тоскливым прощальным взглядом. Обращает взор к небу, подтягивает шланг к носу и закрывает глаза.

Следует молчание.

Конец или выдержка?

Скарлетт неподвижна. Да, это похоже на её собственную концовку фильма, где Изабель удаётся убить их всех, отравив газом.

Внутри – щелчок выключателя. Спектакль окончен.

— Улица пришла в комнату, – Ричард осмеливается разрушить тишину неуверенной фразой, такой тихой, что, кажись, даже он не услышал себя сам.

Далее по сценарию – кирпич разбивает стекло, влетая в комнату. Он помнит концовку в мельчайших подробностях вплоть до того, кто выбежал на балкон первым.

Гилл лежит, всё ещё не двигаясь, а когда по толпе проходится волна аплодисментов, она поднимается и улыбается во весь рот. Может, к ней и было приковано множество взглядов, но смотрела девушка только на него.

— Я хочу тебя в свою дипломную короткометражку! – резко выкрикнула Элла, одна из однокурсниц Рика. — Нет, серьёзно.

— Неа, – взвился Ричард, нагло ухмыляясь, – место уже забито.

— Да ну, брось, – застонала та. — Ричи, не будь жадиной.

— Нет-нет-нет-нет, всё, – смеётся как-то по-доброму, хоть в его глазах – что-то схожее со злобой, между осуждением и недовольством в адрес Скарлетт. Он ловит себя на мысли о том, что это – слишком личное. Она играет для него, чтоб разозлить, выбить из колеи; вся эта сцена, от начала до конца, посвящена ему одному и то, что это мог видеть кто-то другой, даже несколько других, Рика вовсе не радует. Ей хлопают, она самоуверенно вскидывает голову к небу, впитывая мимолётную славу, а Баркеру, без преувеличения, хочется выкрутить ей руку.

— Я думал, ты ненавидишь этот фильм, – локтем упирается в согнутое колено.

— Я к нему неравнодушна ровно настолько, насколько и ты. Разница только в окраске моих чувств, – склоняет голову набок.

— Да, но…

— Лэ-э-этти, ты как всегда превосходна! – звучит в его голове приглушённым эхо, потому что за мгновение всё восприятие рушится, осыпаясь на голову битым стеклом.

Свет вокруг меркнет, как только на горизонте он замечает её. Вены и артерии выжигает жидкая сталь. Ему становится тяжело дышать.

Убирая светлые короткие волосы, сантиметров, может, двадцати, незнакомка открывает вид на массивные серебристые серьги-кольца в симметричных ушах; пухлые губы сверкают от блеска. Восходящие брови вздёрнуты над глазами с густо накрашенными ресницами. Их оттенок достаточно странный – примесь светло-серого с зелёным; уголки глаз опущены. На веки нанесены персиковые тени. Вздёрнутый нос морщится, когда девушка в коротком платье, не прикрывающем острые колени, смеётся, разговаривая со Скарлетт.

Дыхание перехватывает. Он смотрит на мягкие очертания её лица. Голос – противный, но это не важно, верно?

Внезапный импульс обжигает нервы. Рик подвисает, внимательно изучая каждую часть её тела. На тонком запястье сверкает серебряный браслет.

— Эм-м… – в сознание ледяной водой вливается голос Скарлетт. — В пятницу?

— Да! – счастливо говорит незнакомка. — Ну, пацана там можешь притащить какого-нибудь с собой, не знаю. Это что-то типа закрытой тусовки. Короче, ты поняла, – смеётся как-то манерно.

Да, у них у всех были противные голоса.

Ричарда засасывает в воронку разноплановых мыслей; сердце пропускает удары, а перспективы и возможности начинают слепить. Горло сохнет. Баркер каждым грёбаным атомом чувствует: она. Время пополнить коллекцию.

— С дизайнерскими платьями, дорогим бухлом и коксом? – Скарлетт сводит брови на переносице, скрещивает расцарапанные руки на груди.

— Лэтти! – её локтем толкают под ребро.

Вспышка.

— Окей, без кокса, – поднимает обе кисти вверх в жесте «я сдаюсь».

Только сейчас Рик понимает, как заставить Скарлетт показать свою сущность. У него зарождается план. Если всё пойдёт наперекосяк и он осознает, что допустил грубую ошибку, тел будет двое.

— Так как? Идёшь?

Нет, он полностью уверен, что всё сработает, как надо.

— Издеваешься? Я – и не повыпендриваться шмотками? Конечно я иду, господи!

Девушка набрасывается на Гилл с крепкими объятиями, что последней явно не нравится, но она ради чего-то терпит.

— Всё-всё-всё, хорош, – кряхтит Скарлетт, – отпусти, сейчас задушишь.

Они переговариваются. Ричард не сводит с них сосредоточенного взгляда. Пальцами стучит по губам, ждёт, пока беседа прекратится.

— В общем, – Гилл отряхивается от травы, становится рядом с ним. — У меня к тебе предложение.

— Если руки и сердца, то сердце гнилое и с опарышами, говорю сразу, – угрюмо изрёк Рик, смотря в одну точку.

— Как остроумно, – закатывает глаза. — Ты пойдёшь со мной на тусовку в пятницу.

Баркер мгновенно смутился.

— Это утверждение.

— Да, – кивает.

— А я ждал предложения.

— Не придирайся к словам.

— Нет, – сухо констатирует парень, не сменяя фокусировки взгляда.

В действительности – да, но ему жутко интересно, как она собирается добиваться желаемого и что сделает в случае отказа.

—Да, – слишком просто.

— Попроси лучше, может быть, тогда соглашусь.

— Ой, да не выёбывайся, – строит гримасу, шутливо его пиная. — Я уже согласилась за тебя. А теперь, прошу простить, надо бежать на демонстрацию, – деловито сообщает та, подхватывая рюкзак. — Коктейлем Молотова улицы обкидывать, ну, с легавыми пиздиться, ежедневная рутина, знаешь.

Рик вздыхает.

— Конечно, – глотает сок, – с братом ещё потрахаться не забудь.

Скарлетт хочется запихнуть бутылку в его глотку.

В тот день они особо не пересекались; на душе (или что там у него было вместо неё?) откуда-то появляется неприятный осадок.

Все дни, вплоть до четверга, Ричард находился в состоянии намного более задумчивом, чем обычно. У Баркера не было плана действий, более того – он сам не желал составляться, будто какой-то неправильный пазл или повреждённая мозаика. Рик понимал – будет лучше, если всё произойдёт спонтанно. Спланировать значит испортить с самого начала.

Ему не удаётся отделаться от чувства, что центром в его намечающемся торжестве является вовсе не Бренда – Скарлетт упоминала её имя несколько раз в разговоре, – словно он делал это не для себя. Порыв быстро сошёл на нет. Ричард перемалывал эти мысли до состояния костной муки, по несколько раз, снова и снова, пока не надоест. Переосмысливал, перестраивал, но всё равно не мог разобраться, почему.

Скарлетт. Он не может её убить.

От его руки погибли семеро девушек, шесть из которых до сих пор рядом с ним, но идея погубить нечто, подобное ей, вселяет в него первобытный ужас. Первобытный, от того же и неясный. Он не соображает, откуда.

Что, если никаких масок, в реальности, нет? Что, если она вправду такая? Что, если оболочка, на самом деле – сущность? Станет ли фатальная ошибка его последней?

Она согласится. Да, она согласится и не бросит его, ни в коем случае, Скарлетт останется. Обязательно. Иначе он заставит её остаться. Согласится, потому что у неё нет выбора.

Ричард знает, что поможет ему разобраться, ведь пропитанные лизергиновой кислотой марки лежат на его тумбочке.

Вообще-то, закидываться ЛСД просто так – верх долбоебизма, но сегодня у него есть повод.

Запуская руки в волосы, он выдыхает с тяжестью, ведь понимает, что этот трип с высокой вероятностью не будет приятным. В последнее время положительных эмоций у него не наблюдалось, один лишь негатив и нервная дрожь по рукам. Времени ждать уже не было. Он нарушит все основные правила и наплюёт на рекомендации; в идеале, когда ты находишься под воздействием лизера, рядом должен находиться хоть один человек, который смог бы оттащить тебя от окна в случае, если захочется выпрыгнуть. Квартира пуста. Ричард не взвешивает ‘за’ и ‘против’, потому что одно ‘за’ перевешивает всё остальное.

(«ломаешься как будто принимаешь впервые»)

С фантомным чувством облегчения от сделанного выбора Рик осматривает марки, порезанные для своего же удобства. В его дозе – 400 мкг, от 250-ти давно не вставляет. Про себя он молится о том, чтоб не сдохнуть. Изображений на марках нет, только отливающая зелёно-жёлтым поверхность.

Баркер подбирает их и внимательно рассматривает, словно до сих пор сомневается, неспособный определиться.

— Да к чёрту, – выпалил тот и закинул в рот всё, что держал в руках.

Вкуса – никакого. Наркотик чистый.

Он трёт глаза и хрустит шеей, затем – пальцами. Наручные часы показывают полночь. Ровно.

Уже через полчаса по телу начинает разливаться жар – такой, какой с лёгкостью смог бы расплавить его внутренности. Температура тела повышается с немыслимой скоростью, заполняя его чувством призрачного умиротворения доверху, пуская по венам абсолютное спокойствие. Пульс учащается. Сердце бьётся так сильно, будто готовится проломать ему рёбра, вот только его это не волнует.

Ричард ложится на кровать и закрывает тяжёлые веки руками, растирая их, словно бы в попытке разогнать жар. В нём разрастается сгусток мощной энергии: она плещется в крови и приливает к сердцу, выжигает самые настоящие озоновые дыры, делает круг,

(«кольца сатурна кольца сатурна кольца сатурна»)

возвращается обратно, делится на два мощных течения и, сталкиваясь, взрывается

(«звёздная пыль»)

в грудной клетке. Взрыв вырывается смехом из пересохшего горла и Рик подскакивает, начиная смеяться заливисто и звонко, задыхаясь и кашляя, как больной ангиной. Только он подумал об ангине – горло стала дереть боль, а конечности превратились в ватные. Он широко распахивает веки.

Мир сияет.

Окружающая среда мерцает в лучах чёрного солнца, нависшего над ночным небом. Все краски ярко вспыхивают, становясь ярче, почти ослепительно. Энергия продолжает расходиться морскими волнами, как если бы в нём – целый океан, мир, тайна,

(«эпицентр»)

покрытая ледяным мраком. Энергия вьётся и пронизывает всю материю: она есть в дышащих картинах и статуэтках, вложена, как закладка, в страницы лежащей на столе книги, течёт сквозь растягивающиеся вширь и ввысь стены, отскакивает молекулами от плазмы на стене, сочится в дыхательные пути и оседает на бронхи. А затем стены сливаются с потолком и полом. Мир вокруг живой, как никогда.

Он теряет ориентацию в пространстве, когда встаёт с кровати.

Баркер осматривает свои ладони, вглядывается в жилистое предплечье с татуировкой; Цербер оживает.

Чёрная собака злобно скалится, обнажая неровные клыки всех трёх голов, и разевает пасть. Пёс рычит и грозно лает, испепеляя взглядом пустых глаз. С нижней челюсти одной из голов стекает тонкая нить слюны, затем рвётся.

Парень трясёт головой и снова трёт глаза.

Вся его квартира почти как оживший рисунок, нанесённый акварелью на бумагу из целюлозы. Ему трудно осознать, что стены имеют границы, что границы есть у пола и окон, ведь для него они – сплошное живое пятно. Дышащее пятно. Он пробует дотянуться до стены, но его словно отбрасывает.

Ричард дышит глубоко, вдыхает медленно, выставляя одну руку вперёд. Прислоняется к расплывающейся стене, медленно опускается вниз, чувствуя, как она прогинается под ним.

Пока что всё неплохо.

Баркер вскидывает голову к потолку, который сверкает белым, как бриллиант на свету. Синяя картина с противоположной стены наблюдает за ним несуществующими глазами. Реальность расходится водяной рябью.

Картина.

Мысли вскипают, идя неразборчивой строкой, как только он думает о том, для чего всё это начал.

Воспоминания с убийственной внезапностью обрушиваются на голову, подобно свалившимся с полок тяжёлым томам на пару-тройку тысяч страниц. Картинки с ошеломляющей скоростью сменяют одна другую: память возвращает его в ночи первых убийств. Ричарду вспоминается, как он плоскогубцами затягивал железный провод на шее второй жертвы – голубоглазой Юнис с длинными подкрученными ресницами, как резал по фасциям тело Мии, а затем отмывал ванную отбеливателем, какой токсичной была вонь и как кровь стекала по трубам; вспоминаются слёзы и трупное окоченение, вырванное из груди сердце в формалине, побелевшее от времени, и отрезанная крашеная грива… А ведь то же поначалу он хотел сделать и со Скарлетт?

(«скарлетт скарлетт скарлетт»)

Глаза привыкают к тому, что мир стал журчащим ручьём, в котором каждый звук можно пропустить сквозь себя и даже дотронуться, ведь звуки повисают в воздухе, как ноты в тетради, теперь звуки можно потрогать. В потолке ему видится калейдоскоп из изображений – картины Вермеера, «Снятие с креста» Рембрандта и «Давид с головой Голиафа» Микеланджело де Караваджо сливаются в нечто одно, целостное и всеобъемлющее; барокко превращается в постимпрессионизм Ван Гога, расплывается экспрессионизмом Мунка и Пикассо, смазывается сюрреализмом Дали и взрывается над головой. Осколки одних картинок складывают новые.

Ричард выдыхает восхищение. Ричард чувствует, что больше не может двигаться.

(«скарлетт скарлетт скарлетт»)

Картины над ним исчезают, их выедает яркий белый свет. Его бросает в холод, будто мозг со всех сторон обкладывают кусками колотого льда. Голова безвольно падает набок.

Картины. Картины и Скарлетт. Тёплое глубоководное течение, «Ромео и Джульетта» в красной обложке, жидкий свинец во рту, растягивающиеся отражения и Скарлетт.

(«что

их

объединяет»)

Болезненное вдохновение и битое стекло. Неконтролируемый поток мысли, поток энергии, поток холода,

(«что

их

объединяет»)

воодушевление в семь утра и кровь на полу, кровь в постели и красные разводы на коже, взрыв, феерия, искры, отсутствие следственно-причинной связи,

(«что»)

отсутствие чего-либо, поломка в сознании, неспособность, когнитивный диссонанс,

(«что происходит»)

а-в-а-р-и-я. Дым – серый, угольно-чёрный, едкий и липкий, всасывающийся в кровь и одежду, дым в его голове, синие «Данхилл», стол, треск, порванная ткань,

(«кто в отражении»)

тишина. Колюще-режущая. Топящая. Топящая. Ледяная. Топь. Дно.

(«кто в отражении»)

Единственное, что ему подвластно – шея. Всё, что что он может – сфокусировать взгляд и повернуть голову. Время перестало существовать тогда, когда стрелки часов расплавились прямо у него на глазах.

Рик смотрит – долго и упрямо, со всей концентрацией, на которую способен; взглядом впивается в зеркало, в котором отражается вовсе не он – там, по ту сторону стекла, на полу сидит совсем не Ричард. У существа с той стороны – клыки острые, как бритвенные лезвия, а изо рта ручьём льётся тёмная кровь.

(«кто в блядском отражении»)

Отражение улыбается. Улыбается во весь рот – так, что кожа по уголкам начинает трещать. Начинает и заканчивает, ведь лицо твари рвётся; она скалится, выкатывая глаза. У неё – когти, как у животного, которыми она тянется к уродливому лицу. Она меняет глаза местами.

В горле Баркера застывает крик. Ужас разрастается в груди высоким деревом, а его голые ветви пробивают лёгкие, вызывая адскую боль. Он начинает задыхаться, пока отражение отросшим ногтем вырывает правый глаз.

Ричард слепнет.

От него остаётся только зияющая пустотой чёрная глазница. Его глаз, истекающий кровью и вязкой прозрачной жидкостью, что скатывается по руке существа вниз к локтю, подцеплен когтем под пульсирующий длинный нерв.

Сердце ломает грудную клетку изнутри.

Отражение скалит зубы и разевает пасть, кладёт вырванный глаз на раздвоенный опухший язык и съедает его.

Ричард понимает, что что-то склизкое прошлось по его горлу, мерзкое настолько, что захотелось выблевать. Зрение не возвращается, а он до сих пор неподвижен, скован по рукам и ногам. Тварь глотает его правый глаз, который через секунду выкатывается обратно в глазницу, возвращая возможность видеть.

Кажется, ему ввели парализующую инъекцию.

Он часто моргает, дышит прерывисто, когда кошмар повторяется: теперь уже выуживают левый глаз. Отражение перекатывает его в когтистой руке с лающим Цербером, сильно жмёт ладонью и глазное яблоко лопается. Оно выкатывается обратно, как бильярдный шарик.

На щеках – влага.

Существо корчит рожицы и строит гримасы, кривится и режет себе рот.

Баркер постепенно обретает контроль над правой рукой, которая покрывается роем мурашек.

(«щёки щёки щёки что со щеками»)

Тварь клацает зубами, пока Рик прощупывает кожу. Там, где была кровь, теперь глубокие выжженные раны.

Он плачет кислотой. Непрекращающийся кошмар. Цикл. Страх охватывает всё его существо.

(«с-ума-с-ума-с-ума-я-сошёл-с-ума»)

Так будет всегда, от начала и до конца, до самой смерти, он и комната, он, отражение в зеркале и комната, они и комната, они, и кровь, и комната. Вязкая мгла: Ричард слепнет, Ричарду вырывают оба глаза, а он даже не шевелится, инъекция, инъекция, он точно сошёл с ума, сошёл, да, свихнулся, обезумел всего за пару часов, ведь задыхается серой, плюётся желчью и глотает собственные глаза. Обречён, о-бре-чён, о-бре-чён. На смерть. Прекратить.

Как прекратить? Перестань. Перестань, хватит.

Его плечи содрогаются, а голова идёт кругом, ведь акварельный мир сменяется чудовищным чёрным, ведь на стенах брызги загустевшей крови, ведь он слеп и безумен, ведь это – временная петля бесконечности.

(«к-о-г-д-а-э-т-о-з-а-к-о-н-ч-и-т-с-я»)

Баркер блюёт кровью, чувствует, как она бьёт из носа горячим потоком. Больше нет чудесной завораживающей музыки, нет калейдоскопа и умиротворения, нет спокойствия и нет рассудка – ничего, ничего, ничего, тварь из зеркала сожрала всё. Он подумывает над тем, чтоб выколоть себе глаза по-настоящему, лишь бы не видеть. Шею как пригвоздили к стене.

(«убей себя»)

Процесс беспрестанен, выхода нет. Некончаемый мрак; сказочная мелодия из музыкальной шкатулки льётся в уши, затапливая собой помещение. Ричард вымученно стонет, давясь кровью.

(«к-о-г-д-а-э-т-о-з-а-к-о-н-ч-и-т-с-я»)

Каждый чёртов раз, когда глаз лопается, исчезая в пасти, он чувствует, как из него выкачивают все силы. Нервы словно отмирают, Рик больше ничего не чувствует, только жижу, скользящую по горлу из раза в раз. Он слепнет от всего, что видит.

Нужно разорвать порочный круг. Жизненно необходимо.

Его отпускает; когда все конечности затекают, а надежда на скорый конец растворяется в смешении красок, незримые оковы спадают, возвращая телу чувствительность. В груди – взрыв краткосрочного счастья. Он пожирает пальцы взглядом расширеных зрачков, не веря, что наконец обретает над ними контроль.

Рик подрывается с пола, но, встав, отшатывается назад, хватаясь за расплывающуюся стену. Тварь повторяет его движения. Тварь не такая, как он. Тварь неуклюжая, тяжёлая, шатающаяся и чертовски уродливая. Нет, не он, это не может быть он.

Кашляя в набитый ватой кулак, Ричард подходит к зеркалу вплотную, позже – садится напротив. А затем заливается смехом.

Он бьётся головой об стекло и оставляет глубокие трещины на поверхности. Отражение заходится чудовищным визгом и вытягивает руки вперёд, пытаясь ухватиться за… него? Баркер смеётся громче, как законченный псих, задыхается в истерике и бьёт стекло головой, абсолютно не чувствуя боли. Из головы струится что-то тёплое, тонкими струями обтекая шею.

Последний удар – уши закладывает от крика.

Зеркало разбивается до самой рамы, со звоном роняет осколки на пол, а Ричард падает, закрывая уши, которые пронзает отчаянный визг. Он вдавливает ладони в ушные раковины, катается по полу и чувствует, как черепная коробка буквально раскалывается от ора. Его бросает в пот, весь лоб покрывается испариной. Рик осознаёт, что зрение резко ухудшилось: он не отличает контуры вещей даже на расстоянии вытянутой руки. Крик бьёт по барабанным перепонкам и пульсирует в висках, шумя кровью в ушах, густо окутывая разум. Чьи-то истошные визги разрывают Баркера изнутри, электрическим разрядом ударяя под окровавленной кожей.

Паника разъедает его ржавчиной. Он скулит, ощущая горячие потоки неконтролируемых слёз на коже. Его всего пробирает крупная дрожь, грёбаная трясучка; голос не стихает, становясь только выше и пронзительней.

Нужно выйти. Стены давят. Срочно выйти из комнаты.

Рик, поднимаясь, выбегает; бежит со всех ног, не видя перед собой ни-че-го. Он выбегает и понимает, что, на самом деле, всё ещё находится в комнате. В той же, мать его, комнате.

Ричард растерянно оборачивается, шокированно опуская руки.

(«что за херня господи когда же это закончится что происходит»)

— Нет, – впервые за несколько часов проговаривает Баркер, – блять, только не… только не это.

Он снова пытается выйти – безрезультатно.

— Блять, – обессиленно стонет тот, ускоряясь и проходя через дверной проём. — Нет, нет, нет, – тараторит неразборчиво, оказываясь в спальне. — Блять!

Рик толкает двери снова и снова, возвращаясь к одному и тому же месту – к своей кровати.

(«трижды блядский день с у р к а»)

Он опускается на колени по центру комнаты, держась за кружащуюся голову, ведь этому кошмару нет конца. Паника продолжает жрать его внутренности,

(«это не кончится никогда никогда никогда не кончится я сошёл с ума сошёл с ума это не может происходить с о м н о й»)

Ричард трясётся как будто в предсмертной агонии: бьёт себя по голове, отчаянно пытаясь вытряхнуть из неё страшные видения, наносит удары кулаками по лицу и расцарапывает лицо, надеясь что это поможет, надеясь, что станет лучше.

Всё тело содрогается.

Он слышит щелчок двери. Шаги.

(«г о с п о д и я у м и р а ю»)

Ричард не понимает, что происходит, когда его хватают и трясут за плечи, он не видит, кто пытается вывести его из этого состояния; не видит, но по голосу определяет – Скарлетт. Баркер не различает её речь в массе других звуков, переворачивающих сознание с ног на голову, смотрит на её губы, трясётся, но в упор не слышит.

— Что…? – улавливает через несколько минут. Он понимает сразу же, как должен закончиться вопрос:

— Ли… – задыхается, трясясь, не в силах договорить. — Зэн… – кашляет, втягивая воздух в лёгкие, – нужен… зэн… Кса-накс, – хрипит, видя, как силуэт девушки приобретает очертания; чётким становится всё – стены, пол, зеркало в своей полной сохранности, мебель и яркое солнце за окном.

Солнце?

Его заставляют подняться. Скарлетт, пачкаясь, запихивает в него белую таблетку, не обращая внимания на его крепко стиснутые челюсти.

Транки на завтрак.

— Долбоёб, – злобно ругнулась Гилл, когда он глотнул, расцарапывая горло. Давился, прогонял воздух через дырявые лёгкие и пытался прийти в себя.

Прекращается. Со временем. Минут через двадцать.

— Нет, – тяжело дышит, смотря на лицо Скарлетт, ещё слегка расплывчатое. — Это было… нужно.

Девушка смотрит на него осуждающе. Он улыбается.

— Мне похуй, как, но ты поедешь, – холодно отзывается она, поднимаясь с пола. — Через пять часов мы должны быть там.

Ричард хмурится.

(«а ты ожидал чего-то другого?»)

— Пять? – всё ещё переводит дыхание.

— Уже четыре, – Гилл безразлично поджигает сигарету. — Я за платьем.

Когда она уходит, он порывается крикнуть о том, насколько сильно не хочет оставаться один. Вовремя вспоминает: ей похуй.

========== VII: СОЦИАЛЬНЫЙ ОРГАНИЗМ ==========

Его зубы желтеют.

Он наблюдает последствия своих вредных привычек в навесном зеркале, пальцами растягивая рот. Ричард глотает активированный уголь и продолжает чувствовать, как его всё ещё мажет. Но нет, он обязан пойти: дело даже не в репутации и не в его принципах, оно – в проверке на прочность.

Пока Рик ежегодно отбеливает и медленно разрушает свою эмаль, хрипотца из голоса никуда не девается. Может, пора бы и бросить курить.

Баркер, что удивительно, сумел прийти в себя к восьми. Его отпустило только через шестнадцать часов, а впечатления были такими, словно в этом состоянии он провёл не больше двадцати минут.

— Господи, – Скарлетт заходит в ванную и морщит нос в наигранном отвращении. — Снимай это, – кивает на его белую расстёгнутую рубашку, – сейчас же.

Она не стала дожидаться ответа, потому уже через секунду нетерпеливо расстёгивала пуговицы, срывая с него дорогую ткань.

— Что тебе не нравится? – фыркает Рик, противясь.

— Цвет. Она белая, – нарочито подчёркивает «белая», таким тоном, как если бы это был синоним к «плохая».

— И?

— Тебе не идёт белый, – заставляет снять рубашку; вещь отлетает на стиральную машину.

— То есть, ты хочешь, чтоб я пошёл в розовой? – раздражённо вскидывает обе брови. Перед глазами до сих пор немного плывёт даже после принятого алпразолама, который, по идее, должен был свести эффекты после принятия галлюциногена к минимуму. — Могу устроить.

— Нет, – скрещивает руки на груди. — В чёрной. Чёрный подходит тебе больше всего.

— Думаешь?

Он где-то на подкорке предугадывает, что сейчас с её языка сорвётся чёткое: «Уверена». Да, это и происходит, на данный вопрос Скарлетт отвечает только так.

— В белом ты выглядишь искусственным, – хмурится, срывая кожицу с нижней губы. — Как подделка.

— Ты о чём? – косится на Гилл как-то непонимающе.

— Я могла бы сказать, что белый тебя чернит, – вздыхает, – но, во-первых, чёрный – изящество в последней инстанции, а во-вторых… – Скарлетт внезапно замолкает, перебирая волосы.

— А во-вторых..? – смотрит на неё выжидающе.

Она надувает губы:

— Не помню. Надевай чёрное.

Он ухмыляется, произносит про себя надменное: «Дура» и скрывается за дверьми гардероба на втором этаже. Чёрный подходит ему больше всего – Ричард был рождён с осознанием данной вещи, но когда Скарлетт произносит её вслух, ему, почему-то, приятно.

— Не слишком вычурно?

Рик, застёгивающий отливающие серебром запонки, отрывается и поднимает голову на звук.

— Или… блять, я не знаю.

Скарлетт – в платье из струящегося шёлка, с собранными, закреплёнными гребнем позади височными прядями и распущенными золотисто-коричневыми волосами. Завитые локоны опадают на спину, опускаясь к состоящему из круглых фресок ремешку, что закреплён на тонкой талии; невесомая юбка-колокол не достигает коленей, под кожей которых рассасываются бледно-синие пятна. Платье не имеет выреза; полупрозрачные чёрные рукава расклешены от локтя и прячут запястья, на одном – резинка для волос.

— Подожди, – нервный смешок из его груди. — Это… – осекается на половине предложения, рвано выдыхая и подходя к ней ближе.

— Заметил? – довольно прикрывает глаза.

Полупрозрачное в руках и ключицах, платье имело изображение: три расплывчатых силуэта, два из которых – девушки, а третий – лежащий сповёрнутой головой мужчина. Его горло пронзает длинный меч, что держит в руке девушка возле кровати.

— Такое попробуй не заметить.

На ткань нанесена картина Артемизии Джентилески: «Юдифь, обезглавливающая Олоферна». Его пробирает дрожь настоящего восторга. Нет, это не вычурно, это – восхитительно.

Восхитительно, но Рик, конечно, никогда об этом не скажет.

— Миленько, – сухо и как-то незаинтересованно, хотя на деле же ему хочется просмотреть каждый шов вблизи и прикоснуться к каждому миллиметру шёлка.

— Да, – разочарованно поджимает губы. — Было глупо рассчитывать на то, что ты оценишь, – она трогает серьги-капли, что светят серебром.

— Может быть, – пожимает плечами, поправляя воротник рубашки. — Выряжалась не для меня, надеюсь? – так холодно и насмешливо, блокируя правду.

— Часами стояла у зеркала и ломала голову над тем, понравится тебе или нет, – фыркает.

— Я же сказал: миленько.

— Ты сказал это со снисхождением, – скрещивая руки на груди, она плечом упирается в деревянную раму дверного прохода. — Типа, знаешь, что-то наподобие: «Да, да, шмотка супер, только отвали».

— Ты требуешь от меня слишком многого, – зевает.

— Разве? – сводит брови. — Всего-то искренности.

— А я что говорю? Слишком многого, – отворачивается от зеркала, подбирая телефон со стола. — Ты не можешь рассчитывать на искренность от меня, если сама её не проявляешь. Это не честно, котёнок, – ядовитая улыбка во все тридцать два.

— Мне надоело, – сдаётся.

— Что конкретно?

— Вот это… всё.

— Заметь: уличить меня в чём-то, к чему я не имею отношения, пытаешься ты, не я. Аж из кожи вон лезешь, – ищет сигареты. — Возникать тут не ты должна.

— Не имеешь отношения? Да ну? – вырывается у неё.

— Просто прекрати вести себя, как истеричка, окей? – убирает чёрные волосы с глаз. — Твои попытки подловить меня выглядят несколько маразматично, не находишь? Если я и захочу что-то скрыть, ты никогда об этом не узнаешь, даже если приложишь максимум усилий. Успокойся, у меня нет справок из психлечебницы или судимости за убийство.

(«пока что»)

Гилл медленно втягивает воздух в лёгкие, смотря на него свысока с приподнятым подбородком.

— Что? – на его лице красуется обворожительная улыбка, ведь Ричард снова перекрывает своей сущности кислород, зачёркивая истину чернилами с вкраплением кислотной лжи.

Улов этого вечера станет феноменальным.

Блеск. Рик перекатывает это слово на языке и размазывает по кромке желтеющих

(«не-на-ви-жу»)

зубов, сглатывает горечь и припарковывается возле ряда других машин. Да, приём и вправду серьёзный; когда они проходят мимо охраны,

(«плохо»)

ему вспоминается школьный выпуск, где всё сияло примерно так же: жёлтые гирлянды сплетаются над головами, опутывают беседки, сверкают на стенах стеклянного двухэтажного особняка и переливаются в мягкой вечерней темноте. Стоит отдать должное – Баркер, опаздывающий на постоянной основе, сегодня прибыл ровно к девяти. Отчасти благодаря Скарлетт.

Социальный организм выполняет свои функции на ура, ведь девочки в платьях и накидках с искусственными перьями танцуют, смеясь, а мальчики вьются возле длинных столов с выпивкой, что затянуты ярко-белой скатертью. Громкая попсовая музыка врезается в сознание чем-то непривычным, ведь на тусовках, которые обычно посещает Рик, колонки разрывает рэпчина про наркоту и сук.

Алкоголь сегодня – табу. Нужно быть трезвым.

— Маленькое напоминание, – Скарлетт давит на его плечо, заставляя наклониться, – если будешь флиртовать с кем-нибудь здесь… – обводит территорию указательным пальцем, щурясь.

— То что? – издёвкой и обыденным высокомерием. — Выгрызешь мне руку?

— Хуже, – на выдохе в его ухо. — Член.

Ричард расплывается в улыбке, маскируя своё раздражение;

(«я выгрызу твои ебаные чувства вместе с лёгкими если будешь мне указывать»)

носом зарывается в ту часть волос, что лежит распущенной, и сладко тянет, задевая губами:

— Для начала тебе придётся взять его в рот.

Скарлетт глотает, как горсть таблеток всухую.

Он держит бокал с белым вином в руке, чтоб не выделяться.

В разношерстной толпе Рик видит около десяти знакомых лиц, что не очень хорошо: Элла, весело щебечущая со Скарлетт, Тео, что пытается склеить какую-то девчонку, другие ребята из его тусовки – сегодня всё против него. Как, блять, неожиданно и приятно.

Баркер не притрагивается к вину, как себе и обещал, листает ленту «Твиттера» и первое время отказывается от знакомств с любыми людьми. Рик делает упор на ревность Скарлетт и пытается просчитать, как скоро она бросится за ним в случае, если он усадит Бренду на переднее сиденье своей машины. Чтоб не выглядеть совсем уж подозрительным, через полчаса раскачивается и всё-таки заводит светскую беседу с девушкой, назвавшейся Айрин. На секс Ричард, конечно, сегодня не рассчитывал, да и на человека, с которым он хотел бы перепихнуться, эта особа смахивала не слишком, но не замечать намёков не выходило просто физически. Рику кажется забавным то, что даже на вечеринке закрытой и торжественной находится хотя бы один уникум, желающий соблазнить его. С одной стороны – поебать, почему нет?

Да и с другой, в принципе, тоже.

Да, определённо поебать, ведь когда Айрин тащит его за руку в дом, уже вдоволь наигравшись, он оборачивается на Гилл, поджимающую губы от злобы внутрь, и весело подмигивает. Подмигивает, хоть и осознаёт, что этот жест, по сути, может стоить ему жизни.

Будто укол под тонкую кожу.

Скарлетт чувствует, как ревность стеклянными осколками распарывает горло изнутри, и всё, что ей остаётся – сплёвывать кровь на Юдифь и убитого Олоферна, разрывая красную нить слюны и чувствуя иглу в каждой вене своего блядского тела. На дыхательные пути давит камень, а в уши льётся болтовня Эллы про глобальное потепление и выбросы углекислого газа, что способствуют превращению глыб льда в воду. Она даже не переспрашивает – только рассеянно кивает, крепко сжимая ножку бокала в руке и постоянно оглядываясь.

— Эй, – девушка слегка касается плеча Скарлетт, – всё в порядке?

— А? – мгновенно отзывается, вырываясь из пучины мыслей абсолютно деструктивных. — Ты о чём?

— Ты какая-то нервная, – смешок как способ разрядить накалившуюся обстановку. — Ничего не случилось?

(«только блять не делай вид что тебе есть до этого какое-то дело вам же всем в реальности п л е в а т ь»)

Гилл смеётся расслабленно, ослепительно улыбается собеседнице и представляет, как вспарывает грудную клетку Ричарда:

— Да нет, тебе кажется.

(«разворотить его ебаные внутренности железным крюком и растянуть кожу в стороны хочу посмотреть на его гнилое с е р д ц е»)

— Так о чём мы там говорили? – Гилл делает глоток, пока улыбка продолжает переливаться в свете гирлянд. Мысли щёлочью выедают остатки самообладания, она воображает картину, от которой хочется выблевать собственный желудок,

(«а желудочный сок залить в сжимающееся от боли горло»)

как падает тусклый свет на пальцы, пережимавшие её артерии и душившие, как последнюю ноту, как заламывают чужие запястья, рвут одежду, что принадлежит не Скарлетт,

(«вавилонская шлюха»)

как очередная дрянь опускается перед ним на колени, и…

— Об экологии, – Элла смеётся, улыбаясь во весь рот и допивая своё красное полусладкое.

— Очень странно обсуждать это в такой… – поджимает губы, не прекращая источать чистое обаяние. — …обстановке.

— Мне так не кажется, – её манера речи странная – она говорит как-то очень быстро, глотая слова. — Вполне себе подходящее место. Пойдём, – девушка неожиданно ставит свой бокал на стол и подаёт Скарлетт руку. — Потанцуем.

Гилл смущённо

(«ха-ха»)

улыбается, пытаясь строить из себя стеснительную девочку, ломается, но всё же идёт за Эллой в толпу. Всё же танцует. Танцует, когда взгляд падает в глубокую тарелку со льдом.

Чем его раскалывают?

Пестик для колки. Пестик для колки льда из нержавеющей стали с деревянной рукояткой. Пестик для колки льда из нержавеющей стали с деревянной рукояткой, которым можно пробить голову Баркера.

Элла кружится в платье с жёлтой аппликацией и длинным шлейфом, подшофе, в сияющих огнях и окружении таких же весёлых, кажется, беззаботных гостей. Фантазия Скарлетт рисует кровью сцену того, как её руки цепляются за чёрные волосы и пробивают оба уха стальным зубцом. Пластик подделки.

Элла не отпускает её руку и двигается забавно-неуклюже, задевает короткую причёску, очевидно наслаждаясь вечером и обязательно кого-то толкая. Скарлетт думает о том, как скоро умрёт человек, если содрать с него кожу заживо.

Хочется сломать себе пальцы и выгрызть ногти под корень, пережевать всю пластину и расколоть во рту, ведь её злоба не имеет границ. Наверное, слышать хруст чужих костей под своей подошвой – приятно несказанно.

— Сейчас свалюсь, – хихикает Элла, останавливаясь. Она дышит глубоко, пускает по пищеводу содержимое уже другого бокала и отсвечивает диадемой в рыжеватых волосах. Скарлетт обводит территорию взглядом пустых глаз.

Ей, на самом-то деле, плевать. Определённо. Гилл хочет вырвать его лёгкие и разорвать свои собственные не потому, что он оставил её без внимания. Ей нет до него дела – его ломающиеся кости в её мыслях разрывают тишину тяжёлым грохотом, но Скарлетт без разницы. Нужна только причина, чтоб запустить под веки Ричарда завесу вечного сна.

Отравляющий цветок концетрированной ненависти пускает корни где-то рядом с сердцем. Ей больно дышать.

— Смотрела «Великого Гэтсби»?

От изысков этого места глаза покрываются кровоточивыми сосудами.

— Про того странного мужика, который закатывал вечеринки каждые выходные в своём доме, чтоб завлечь некогда любимую девушку?

Как она смеет говорить о напыщенности, когда у самой пафос стекает крупными каплями с тёмно-вишнёвых губ?

— Любовь – штука невероятная, – смешок. Очередной глоток вина.

Ревность рвёт внутренности в клочья и оставляет садняющую пустоту между рёбер.

— Любовь – бесполезнейшая трата времени, – изрекает Скарлетт, наблюдая за Брен, что натянуто улыбалась в объятиях своего… парня? Какого, блять, за месяц?

— Почему ты так считаешь? – Элла смеётся, удивлённо вскидывая бровь с изломом.

Бренда никогда не отличалась чувством стиля – нацепила на себя как можно больше побрякушек, чтоб уж наверняка. Сиять так сиять.

— Ну, знаешь ли, для меня всё, что требует эмоциональных ресурсов не в мою пользу – бесполезная трата времени, – голос снижается, сводя все эмоции на нет. Внимательно следит за тем, как меняется в лице её якобы подруга. Намечается ссора.

Чужие страдания всегда доставляли ей шипящее под кожей удовольствие.

— Ты посвящаешь всего себя кому-то другому, а это уже абсурд чистой воды, – пожимает плечами, не сводя взгляд с Линдгрен, чьи эмоции начинают бить ключом. — Влюблённые люди тупеют на глазах. Жалкое зрелище, – вздох. — Это как…

— Болезнь?

Скарлетт чувствует его дыхание на своей шее; Ричард, бесшумно подошедший сзади, в привычной манере кладёт подбородок на её плечо и что-то мурлычет.

— Да, Рик, – её сокровенное желание – накормить его свинцом. — Болезнь. Подслушивать чужие разговоры – не хорошо, мама разве не учила? – слова пропитываются жгучим недовольством, когда пальцы стискивают бокал до белого цвета в замёрзших костяшках. Сейчас лопнет. Прямо в руках.

— Чужие? – притворяется чересчур наигранно. — Я думал, мы уже подружились, – тянет уголки губ вверх. — Я украду её на пару минут, можно? – спрашивает разрешения Эллы, не беря в счёт её мнение.

— Разобьёшь ей сердце – разобью тебе лицо, имей в виду, – с деловитым видом опустошает бокал и разглаживает складки на длинном платье. — А так – да, конечно можно.

— Хорошо, учту, – Баркер послушно кивает, отводя Скарлетт, что сжала зубы от подкатывающей к горлу ярости, в сторону. Она не подаст виду.

— Мне больно, – отскакивает от зубов, когда пальцы Рика врезаются в запястье привычно болезненно.

— Мне похуй.

Чистое отвращение ложится бликами на синюю радужку покрасневших глаз.

— А что случилось? – глумливо до горечи. — С чего это тебя так перемкнуло?

— Разве перемкнуло? – зажато улыбается, заключая всю искромётную ненависть в линии сжатых кулаков. — Всё в порядке. Вроде.

— Такой вид, будто тебя вот-вот вырвет, – и ухмыляется. Так самодовольно и приторно-сладко, от начала и до конца унизительно, р-а-з-р-у-ш-и-т-е-л-ь-н-о, и на какую-то секунду хочется пустить слезу от собственной беспомощности, ведь он настойчиво доказывает своё мнимое превосходство.

— Может, выпила слишком много, – апатично ведёт плечом. — Ты тоже не в лучшем виде, – намекает на волосы, что слегка растрёпаны. — Подружка помогла или сам красоту навёл?

— Какая? – оборачивается назад, показательно ища подружку, о которой заговорила Гилл. — Из всех подружек здесь у меня только ты.

— Приятно, – сонно лжёт, всем своим видом демонстрирует, насколько ей безразлично.

— Из-за неё, небось, бесишься? – скалится, пытаясь задеть хоть какие-то струны её души; без разницы, все они давно порваны.

— Сплю и вижу, – кивает, аккуратно потирая глаза, чтоб ненароком не смазать косметику.

— Да ладно, – тон Баркера смягчается; звенящее самодовольство развевает первый порыв ветра. — Девчонка на один раз, не более.

Скарлетт поднимает голову:

— Почему тебе кажется, что меня это, блять, хоть как-то беспокоит? – срывается с языка. — Мне плевать.

Рик молча смыкает пальцы на её запястье и приподнимает руку, что дрожит от перевозбуждения и боли в груди. Он шепчет на ухо, стоя непозволительно близко:

— Только твоё тело говорит об обратном.

Её губы плотно сжимаются. Она смотрит на Баркера в упор, сужая чернильные зрачки, резко очерчивая углы рта; в ней плещется гнев и импульс вибрирует, как натянутая проволока, как провод, затягивающийся на чужой

(«его»)

шее и вырывающий рваные хрипы.

Скарлетт звонко разбивает бокал об стол.

— Моё тело говорит только о том… – из её рта – шипение гремучей змеи и смертельный яд, когда она направляет острый осколок, оставшийся от бокала, на Ричарда; стекло – в исколотых линиях, с каплями тёмно-красного вина на режущей кромке. — Только о том, что хочет перерезать твою глотку, если ты сейчас же не… – осекается, видя отпечатавшуюся на лице Рика неожиданность.

Ветер колышет выбивающиеся из причёски волосы и Гилл сглатывает свою желчь – истлевает, горит и дышит, чувствует, как кровь шумит в ушах, выдыхая пепел. Вспыхнув как спичка, Скарлетт догорает за считанные секунды; боль из горла вытаскивают костью, ставшей поперёк. Пальцы больше не бьёт мелкая дрожь.

— Чёрт, – тихо проговаривает, ощущая, как нечто внутри, что срывает её с раскалённой цепи, опускается в пучину ледяной воды. С головой накрывает спокойствие. — Прости, я не… – извиняется просто ради приличия, осматривая руки, забрызганные вином, и битое стекло. — Не хотела.

Ричард улыбается, как Чеширский кот, от уха до уха, довольный до такой степени, что даже в воздухе Скарлетт чувствует его мимолётную эйфорию.

— Всё хорошо, солнце, – вино греет связки. — Я бываю невыносим.

— Чаще всего, – грустно улыбается, ощущая привкус кислой лжи под языком.

Ричарду нравится.

Она скалится так часто, что, кажись, её зубы скоро раскрошатся; Рик наблюдает за ней, как кот внимательно следит за мышью, которой кажется, что она в силах обмануть хищника. Нет, неуместно – они и вправду на равных условиях.

Хищница. Такая же, как и он.

Скарлетт уходит с битым бокалом и обещает вернуться. Он, наверное, был бы не против, вскрой она ему горло при всех. Он, наверное, был бы счастлив и бесконечно рад. Маску с лица Гилл, наверное, придётся срывать с кожей, цепляя края отросшими ногтями.

Визг ударяет по ушам и Баркер поворачивается. Виновница торжества.

Брен, гневно крича, бьёт какого-то парня по плечам; тот хватает девушку за запястья и пытается успокоить её, но она не поддаётся, распаляясь только сильнее. Ричард расплывается в улыбке, чувствуя, как триумф течёт в горло. Транки тормозят ему кровь.

Парочка ссорится, Бренда – в слёзы и истерику. В его голове одно: мотив. Она расстраивается так сильно, что, упс, нечаянно напивается и так же нечаянно оказывается в его руках. Её парень куда-то слинял, только вот шоу продолжилось: Ричард знает, что сегодня – последний раз, когда он видел свою возлюблённую.

Брен кажется хорошей идеей начать ныть о несправедливости жизни в его компании. Скарлетт так и не вернулась. Без неё – нельзя. Никак.

— А знаешь… – они сидят в беседке возле кристально чистого бассейна, где заканчивается видимость; считай, отрезаны от остальной тусовки в стеклянном особняке и закрытом дворе, что со всех сторон окружён аккуратно выстриженной зеленью. Девушка смешивает водку со спрайтом и предлагает ему, на что он отвечает сдержанным: «Нет, спасибо». Брен быстро переходит на чистую текилу. Уже не плачет, только выливает свои переживания на него. Глаза Рика сверкают в мутной мгле. Он ждёт.

— М? – задумчиво кивает.

— Меня, типа, во-обще заебало, – пьяно хохочет, отхлёбывая больше. — Джастин – мудак ебаный. Фу, – она икает в перерывах, смотря в пол. Голубая вода тихо плещется. — Да пошёл он. Еб-лан, – заходится смехом ещё более громким, поправляя броский наряд.

А Баркер неосознанно, на подсознательном, сравнивает её со Скарлетт, которая выигрывает по всем критериям: чистая грация с отстранённостью, притягательный холод и его квинтэссенция, тягучий мрак со сладостью лакрицы. То, что он видит перед собой сейчас – потёртая обёртка от конфеты, совершенно дерьмовой на вкус.

Может, она и вовсе того не стоит – в ней нет того, что он ищет так отчаянно. Может, от этой идеи нужно отказаться.

— Хочу спать, – Бренда ставит бутылку на низкий стол и по скамейке придвигается к нему; от неё несёт алкоголем и тотальной безответственностью. Девушка кладёт голову на его плечо.

Ричард, внимательный слушатель, ухмыляется:

— А мне что делать потом? – тихо. — Сидеть так до утра?

Бренду не нужно дурачить. Бренда – дура и без того.

— Не-е, – протягивает и трётся об него носом. — Отвези меня домой, – бормочет.

Рик достаёт телефон из кармана брюк, на которых звенят цепи. Контакт Скарлетт в мобильном: «манеки-неко».

подойди к беседке

???

— Ты уже дома, – выдыхает, набирая сообщение.

— Неа, – устраивается поудобнее на плече. — К себе домой, – смеётся. Ему хочется её ударить.

возле бассейна. сейчас

Бесцветное «прочитано» на экране. Несколько минут. Звук шагов. Брен неразборчиво болтает, не прекращая икать; что-то спрашивает про Скарлетт, быстро меняет тему, ноет и заново, циклично. У него мозги начинают вскипать от раздражения, но приход Гилл – как анестетик.

— Ну, – она идёт лёгкой поступью, с сумкой через плечо и враждебностью в голосе. Олоферн на её платье умывается приглушённым светом. — Что такого важного произошло, что вы двое решили оторвать меня от размышлений о жизненном фундаменте в гордом одиночестве?

— Ты, если не ошибаюсь, очень весело проводила время в компании Эллы, нет? – звучит так претенциозно, почти как: «Я не позволял тебе разговаривать ни с кем, кроме меня».

— Ближе к делу, – всматривается в своё запястье, на котором нет часов. — Стрелки показывают: через пару минут время напиваться в слезах, так что поторапливайся.

— Каждая секунда на счету? – не может прекратить язвить.

— Я пошла, – фыркая, Скарлетт поворачивается спиной к беседке и обходит скользкий бортик бассейна. Она собирается уйти, но вкрадчивый голос Ричарда останавливает её на полпути.

— Брен хочет, чтоб мы отвезли её домой.

Как вкопанная. Гилл цепенеет, смотря за угол особняка. Замирает, и, кажется, с первого мгновения понимает, что значит эта фраза.

— Мы? – волнение колет горло и вырывается дрожью. В голове – раскаты грома, в желудке – что-то вязкое и липкое, подкатывающее к самим миндалинам.

— Да, – всё более убедительно. — Едешь?

Рой беспорядочных мыслей путает рассудок. Что он ей предлагает?

— Подумай хорошо.

Слова теряются где-то в самом начале, там, где зарождается голос, и Гилл чувствует, что не может произвести ни звука. Во-о-бще. Есть ли у неё время подумать?

— Скарлетт?

Она оборачивается, пытаясь унять дрожь в пальцах, и произносит как-то безжизненно:

— Лучше останусь.

Она остаётся. На два часа.

Скарлетт знает, что он собирается делать. Откуда? Догадка собирается частями раздробленных мыслей, что разбросаны по сознанию хаотично – обрывки фраз и ассоциаций. Гилл переполняет уверенность, когда она вытаскивает ключи от его загородного дома из сумки; он дал их ей несколько часов назад, без предлога, поэтому, выходя из такси, Скарлетт сжимает их крепче в руке.

Просить кого-либо подвезти её – идея настолько же глупая, насколько и рискованная.

Щелчок входной двери – Скарлетт быстро захлопывает её за собой, швыряя сумку на пол.

— Ричард, мать твою, Баркер! – выкрикивает, смотря в потолок. Тишина возвращается к ней бумерангом. — Если ты уже успел выкинуть какую-то херню, – цедит сквозь крепко сжатые зубы, быстрым шагом выходя в пустой зал. — Я выломаю твой чёртов позво…

В глаза бросается до боли знакомое платье с оборками, что валяется на дубовом полу. Задерживая дыхание, Скарлетт опускается на одно колено и подбирает вещь. Аромат жасмина и мяты с нотами лимона заставляет её выпрямиться; на ткани осел «Армани» – парфюм, который она подарила Бренде пару недель назад.

— Ясно, – раздосадованно прикусывает щеку изнутри, бросая платье обратно.

Крик. Пронзительный настолько, что Гилл даже морщится.

Эхо шагов. Кто-то,

(«кто-то?»)

задыхаясь, бежит к лестнице.

— Протрезвела, – тихо констатирует, внимательно всматриваясь в темноту. Брен рыдает, не останавливаясь, вот только за ней никто не идёт.

Когда девушка, миновав последнюю ступеньку, видит Скарлетт, мгновением бросается к ней.

— Господи, – кривится, останавливая подругу на полпути; Бренда врезается в неё, глотая слёзы, и продолжает рвано дышать. — Брен! – она узнаёт её не сразу, только тогда, когда Гилл начинает трясти за плечи. — Брен, слышишь? Блять, Бренда!

— Нам нужно уходить, – неразборчиво мямлит. — Пожалуйста, Лэтти, послушай…

— Ты можешь перестать тараторить? – фыркает, заводя руку за спину. — Что случилось?

— Он… он…

Скарлетт нащупывает тяжёлую бронзовую статуэтку.

— Успокойся. Отдышись и рассказывай, – пытается утихомирить, сжимая плечо подруги крепче.

— Он пытался…

— Да что он пытался-то? Брен, хорош истерить, – Гилл держит её за спиной, скрывая от глаз Бренды.

— Убить. Он пытался убить меня, – выдавливает через силу, вновь заливается слезами.

— Что? Рик? Убить? – произносит с отвращением и нотой недоверия в голосе. — Что ты такое несёшь?

— И вправду: что?

Бренда резко оборачивается, взвизгивая от страха. Рик, застёгивая ремень, спускается вниз с сигаретой в губах.

— Нихуя я не пытался, дура, – криво ухмыляется, выпуская дым изо рта.

Брен зачем-то отталкивает Скарлетт от себя. Отталкивает – именно это становится катализатором.

Гилл замахивается.

Удар, который она наносит, расходится вибрацией по напряжённым нервам; ноги Бренды подкашиваются, когда Скарлетт бьёт её бронзой по голове.

Девушка упала на колени. Фокус её глаз на улыбающемся Ричарде.

Бренда шумно рухнула на тёмный пол. Баркер потушил сигарету об собственное запястье.

— А я же говорил, – сладко протянул тот, спустившись на этаж. — Тебя надолго не хватило.

Он рассматривает очертания мёртвого тела нарочито медленно, затем кидая окурок в лужу крови, что собралась под головой Брен.

Их разделяет труп её бывшей подруги.

— Пойдём, – Рик протягивает ей руку. — Покажу тебе кое-что.

И, переступая через окровавленное тело, она идёт.

Комментарий к VII: СОЦИАЛЬНЫЙ ОРГАНИЗМ

ричард ты такая шлюха пиздееец

========== VIII: КАТАРСИС ==========

Комментарий к VIII: КАТАРСИС

!!плейлист!!

ruelle – take it all

summer of haze – ghosthaze chilla

florence + the machine – which witch

ну че пацаны бодихоррор?

Из тела Бренды жизнь вытекает вместе с кровью.

— Теперь я – убийца? – её голос сквозит бесстрастием, когда глаза заволакивает полупрозрачная дымка. Тело в плену истомы; Рик крепко держит её за руку, спускаясь по металлической лестнице в подвал. Жёлтый свет заливает бетонную серость.

— Нет, – оборачиваясь, говорит он как-то успокаивающе, с тёплой улыбкой на бледном лице. Баркер подозрительно спокоен,

(«зэн»)

ведь держит её почти осторожно, не так, как обычно; не пытается переломать запястье или покрыть кости глубокими трещинами, не кривится с привычным гонором, не выжигает кислород обыденной надменностью; Ричард уступает ей, выходя из игры первым.

— Конечно нет, – останавливается, поднимая голову. — Не убийца.

Перед глазами – всё та же картина: Брен, с которой она хорошо общалась уже не первый год, прикладывает руку к открытой кровоточивой ране, стоит к Скарлетт спиной и обессиленно падает на пол. Как в замедленной съёмке, грёбаное слоумо: из проломленного черепа брызжет кровь, удар коленей об дерево перекатывается эхом под потолком, хлопок. Бренда упала лицом вниз, расслабив руку перед тем, как умереть.

Её мёртвая подруга лежит в зале чужого дома, убитая ею, в бордовой луже, медленно переходящая в состояние трупного окоченения. На шёлковом платье – красные капли. Ей не верится.

Брен больше никогда не будет ныть ей на ухо о том, как преподаватель не оценил её работу, невнятно тараторить о новых шмотках, делиться планами на предстоящие выходные, никогда не станет лезть с расспросами, если у Гилл паршивое настроение, не отправит ни одного видео с котятами из «Инстаграма» и не пристанет к внешнему виду или одежде. Она никогда больше не услышит её голоса – высокого, со скачущей интонацией, того, что раздражал так сильно.

Что Скарлетт чувствует сейчас?

— Кто-нибудь узнает?

Она смотрит в пол, отрешённая и абсолютно безразличная, ведь в голове раз за разом проигрывается сцена из фильма ужасов, в котором ей пришлось выступить режиссёром.

Убила. Ты убила её.

— Нет, котёнок. Никто.

Она шумно вдыхает застоявшийся воздух и ощущает, как боль раскалывает череп надвое. Затылок болит чудовищно.

Собствен-но-руч-но.

Брен распланировала всю свою жизнь наперёд: карьера, занятие, которому она собиралась посвятить всю себя, планировка идеального дома, имена будущих детей и даже кличка для бойцовской собаки, которую она хотела завести – пыльный архив мечт и стремлений, которым не суждено было сбыться. Что её ожидало сейчас? Постепенное разложение: язык усохнет, глазные яблоки лопнут, плоть изъедят опарыши на дне гроба, шесть футов тяжёлой земли. Всё, что её ждёт теперь – могильный холод.

Или нет?

Ричард забрал статуэтку, что покрылась багровой кровью, из её онемевшей руки. Что он с ней сделал?

— Она умерла? – зачем-то задаёт глупый вопрос, совсем как пятилетний ребёнок, только узнавший о том, что людское существование не бесконечно.

Они спускаются в сумерки.

— Да. Ты проломила ей череп, помнишь?

И сейчас, еле дыша, Скарлетт чувствует, как наружу рвётся, пожалуй, её единственный страх: собственная смерть.

А ведь то же может случиться и с ней?

— Нет, – отрицательно мотает головой. — Ничего не помню.

На последней ступени Гилл резко останавливается. Она замирает, хмурясь и сводя брови с недоверием в стеклянных глазах, вглядывается в черноту его зрачков и, после нескольких секунд тишины, спрашивает:

— Как ты понял?

А он улыбается. Так, словно для него это – обычное дело.

— Когда ты начала отбиваться на кухне, – говорит слишком спокойно, усыпляя бдительность. Ричард выпускает её руку из своей, наступая на бетонный пол. Скарлетт осматривается, ведь до сих пор не может поверить в то, что происходящее сейчас не является сном. — Это было легко. Ты, наверное, думала, что сможешь меня наебать, когда переключалась с одной эмоции на другую, как по щелчку пальца?

Гилл молча проводит ногтями по запястью.

— Твоя основная ошибка, – хмыкнул он. — Не важно, как я понял. Я ведь сделал это, правда? Остальное не имеет значения.

Жёлтые лампы трещат под потолком. Шаги по железу отдаются глухим стуком. По её телу – энергия электрическим током, шипит и вибрирует, заставляя руки дрожать.

Это было слишком просто, чтобы… Слишком просто. Сон. Ночной кошмар. Не может быть. Жизнь человека нельзя забрать так легко.

Потрясение стучит в висках циркулирующей кровью. Хватило всего одного удара, чтоб уничтожить существо настолько амбициозное; хватило всего движения, чтоб чужая скорбь вышла сдавленным воздухом через открытый рот. Не-со-вер-шен-но.

Нет, она никогда не убивала до этого: и Роксана, и Крессида умерли сами. Всё, что сделала Скарлетт – создала условия. Их смерть – бетон и асфальт, высота и сила земного притяжения, воля случая. У смерти Бренды Линдгрен глаза сапфирово-синие, обрамлённые глубокими чёрными кругами, что тщательно скрыты слоями косметики.

У её смерти – глаза Скарлетт Гилл.

Тело хрупкое. Настолько, что в нём становится тесно и жутко, до одури не комфортно; Скарлетт не верит. Нет, всё не может закончиться вот так.

Она, пуская слюну по пересохшему горлу, идёт по тусклому коридору за Ричардом. Напоминает лабиринт.

Сердце бьётся чаще, страх оседает на лёгких пережжённым пеплом, как только картинка мёртвого тела наверху вновь вспыхивает перед глазами. То-же-са-мо-е, с ней можно сделать то-же-са-мо-е, ведь она – жива, она – человек, она – уязвима, потому что жизнь из неё можно вырвать вместе с сердцем и втоптать в дождевую грязь. Жестокие фантазии – красочные и пугающе близкие, врывающиеся в её собственную картину мира и рушащие его фундамент.

Звон ключей. Рик открывает тяжёлую дверь в конце серого коридора и запускает Скарлетт внутрь.

Ей хочется пойти после него. Гилл не поднимает головы.

Смерть приводила её в ужас. Трупные черви, кажется, уже прогрызают гниющую плоть. Истерика топит берега самоконтроля.

— Тяжело дышать, – проговаривает неуверенно, переступая порог непроглядной темноты.

(«перестань перестань перестань всё хорошо всё в порядке»)

Рик, стоя позади, нащупывает выключатель на холодной стене.

— Может быть, – уклончиво.

Лампы загораются одна за одной, стройным рядом, становясь ярче с каждой секундой.

— Дай мне руку, – выпалила Скарлетт, встревоженно глядя на Баркера. Если он попытается убить её,

(«напряжение»)

она вырвет ему связки и воткнёт иглы в глаза. Скарлетт не позволит превратить себя в мерзотную гниль, Скарлетт выгрызет свою жизнь остро заточенными клыками.

Ричард умиротворённо вытягивает руку вперёд. Бери. Она сглатывает, когда фокусирует взгляд на просторной комнате с низкими потолками. Перед ней – пять укрытых брезентом объектов под шесть-семь футов высотой, что формой напоминают огромные коробки, в которых обычно упакованы детские куклы. Гилл выталкивает из лёгких воздух, кажущийся токсичным, и сжимает податливую ладонь Баркера, прикусывая язык.

Она не говорит ничего. Вокруг коробок, обтянутых тканью – столы, канистры из-под бензина, глубокие чаны, наполненные доверху непонятной жидкостью, средства для чистки труб, валяющиеся на земле едко-жёлтые резиновые перчатки, несколько респираторов и полиэтиленовые мешки. Краем глаза Скарлетт замечает блеск, а, повернув голову в сторону источника, видит, что под лампой блестит ножовка с алыми каплями на поверхности.

Гилл продолжает молчать, понимая, что всё это время была права. Что с коробками?

Рик неспешно подводит её к сооружениям, не произнося ни слова; он, похоже, не собирается объясняться. Низ живота болезненно тянет, пока ожидание разрывает цепочку пульса.

— Прежде, чем я покажу тебе, – бесстрастно проговаривает тот, не выпуская её руки из своей, – ты должна пообещать.

Скарлетт останавливается в шаге от одной из них:

— Я не даю пустых обещаний, – она качает головой с застывшим на лице непониманием.

— Именно поэтому ты должна дать настоящее.

С кончиков его пальцев – искры: спокойствие покрывает паутиной и проникает под кожу; один его взгляд захватывает в плен все чувства, и Гилл начинает ощущать, как странная лёгкость наполняет тело. Страхи, обжигавшие сердце, растворяются.

Всё, что существует сейчас – Ричард, чьи чёрные глаза смотрят на неё в упор, медленно подчиняя своей воле, она и комната, инструменты в которой заляпаны старой засохшей кровью. Прах паники развеян над морем безмятежности.

— Обещаешь? – голос врывается в затуманенную голову.

Скарлетт, как под гипнозом, смотрит ему в глаза:

— Обещаю, – проговаривает она, глотая свою непокорность.

Ричард стягивает брезент.

Сердце Скарлетт пропускает удары. Глаза расширяются, когда взору предстаёт толстое стекло, почти как у музейного экспоната; она не дышит, ведь то, что находится за ним, выбивает из лёгких весь воздух. Во рту пересохло за одно мгновение.

— Это… – обрывок фразы повисает в воздухе.

Тяжёлая ткань шумно приземляется на холодный бетон.

Рик молча кивает, следя за её движениями – рукав шёлкового платья задирается, когда кисть тянется вперёд. Он грызёт нижнюю губу, потирая подбородок тыльной стороной ладони, и наблюдает в мёртвой тишине, чувствуя, как постепенно превращается в комок изувеченных нервов. Пальцы Скарлетт прикасаются к стеклу; сама же она оборачивается.

В её глазах – арктический холод; вечная мерзлота в синей радужке, но и она начинает таять.

Ему не кажется: уголки сухих потрескавшихся губ медленно тянутся вверх, щёки приподнимаются вместе с ними, и даже возле глаз пролегли морщинки. Скарлетт улыбается искренне. Не скалит зубы и не ухмыляется колко, не брызжет фальшью, не пытается обмануть.

Его горло обволакивает теплом.

Скарлетт делает шаг вперёд, всматриваясь внимательнее, улыбаясь восторжённо, ведь в венах течёт восхищение, когда глаза скользят по залитому воском человеческому телу.

Девушка за стеклом – голая и безволосая, с опущенными веками, сидящая в неестественной позе; её рот открыт – выражение лица сохранилось даже после того, как его покрыли толстым слоем вещества. Её черты мягкие, почти как у ребёнка. На вид – не старше двадцати.

— Здесь нет кислорода, – Баркер стучит по стеклу, облизывая губы.

Живот наполняется порхающими бабочками, как это бывает при первой влюблённости, стоит только взглянуть на статую, некогда бывшую живой. Зрачки расширяются в неподдельном восторге. Дыхание становится слабым, голова кружится; Гилл ощущает, как в её душе, увитой вечным ночным мраком, распускаются бутоны цветов – нежные, словно фиалки и уязвимые, как первые подснежники. В её чутких ушах звенит голос истинной красоты, сочетающей в себе смертоносный мороз и первобытный ужас.

— Ты сделал это сам? – не веря собственным глазам, спрашивает она, не убирая руки.

Поза девушки – будто из детской книжки про русалок: одной рукой она тянулась к чему-то недосягаемому вдали, второй же упиралась в землю, согнув ноги в коленях.

Рик кивает.

— Чтоб сохранить тело, нужно ввести специальное вещество через артерии, – ровным голосом произносит Баркер. — Консервант.

Она заворожённо разглядывает каждую деталь, не оставляя без внимания ни одну часть тела. Скарлетт замечает горизонтальную линию у горла, что глубоко пролегла на коже. Удавка?

— Ты душил их? – изумление на кончике сухого языка.

Очередной кивок.

— Не хотел портить… Рельеф.

Гилл снова забывает, как дышать.

— Как её звали? – спрашивает, погружённая будто бы в транс, и проводит пальцем по стеклянной поверхности. Рик подходит к ней ближе, скрещивая подрагивающие руки на груди:

— Оливия, – безоттеночно.

Щелчок. В голове воспроизводится день, когда она впервые пересекла порог этого дома; вспоминается разрисованная «Барби» и обилие картин, высокий потолок и заросли за высоким окном, долгий взгляд Ричарда и холод в тоне, которым он произнёс ту самую фразу.

— Куклы в человеческий рост, – морщится Скарлетт, оборачиваясь на него. Гилл поднимает глаза, сходясь взглядом с Ричардом. — Они?

— Куклы? – лёгкая усмешка. — Нет, я бы так не сказал.

Баркер отходит в сторону и рывками сдёргивает ткань с остальных пяти стеклянных установок.

— Скульптуры.

Ей перехватывает дыхание, когда она лицезреет это великолепие: пятеро девушек различного телосложения в разнообразных позах, почти что экспонаты в музее, и все, как одна, прекрасны. По-своему: с закрытыми глазами, лишённые волос и жизни, они являлись частью чего-то грандиозного, жутко, убийственно красивого, чего-то завершённого.

Божий замысел.

Скарлетт – воплощение животрепещущего фурора.

Вторая девушка ростом значительно выше, с откинутой назад шеей и худым лицом, что искажено отвращением. Её подбородок острый, губы кривятся тонкой линией, а веки всё так же опущены.

— Виктория Редгрейв, – откидывает чёрные волосы назад. — Не уверен, сколько ей лет. Было, – добавляет, опомнившись.

Ей искреннее ликование лечит внутренние раны, когда рука ложится поверх стекла, пропуская сквозь кожу единение с той, что убита так изысканно. В овале глаз, должно быть, пустота.

Она не может оторваться, цепенея напротив девушки настолько красивой, как будто паралич сковывает всё её существо; как будто она сама – его жертва, покрытая раскалённым воском. Мёртвая красота, скрытая от слепых глаз мира.

Гилл, ощущая вату в конечностях, подходит к третьей девушке. Обычная среднестатистическая девчонка.

— Луиза Деккер, – вещает он. — Восемнадцать.

Скарлетт пристально вглядывается в безмолвный шедевр с вытянутой тонкой шеей. Чары сладкой меланхолии начинают своё действие, ведь в сердце теперь теплится печаль, ведь на застывшем лице скульптуры – гримаса боли.

— Бренда… – прерывается, когда её осеняет.

Это не люди. Это – образы, ветхие и дымные, никогда не имевшие собственной истории. Но истории можно создать, верно?

— Должна была быть здесь? – заканчивает за неё, ухмыляясь. — Нет.

Гилл шагает назад, пытаясь собрать всё в одну картинку. Сквозь кости струится плавящее тепло, а цветы в груди продолжают прорастать, тонкими стеблями опутывая рёбра и впитывая воду, что наполняла её лёгкие, выжигая.

— Здесь должна была быть ты.

Его слова отпечатываются в сознании как нельзя чётче, звеня в барабанных перепонках, попадая в мозг вместе с кислородом. Она избежала своей участи; стоя в комнате с пятью забальзамированными трупами и серийным убийцей за своей спиной, Скарлетт чувствует себя самой счастливой на всём чёртовом свете.

Смерть прилипает к коже. Здесь должна была быть она.

— Почему ты не убил меня? – в полоборота, с дрожащими ресницами и искрами из глаз.

Ричард расплывается в лучезарной улыбке, закатывая рукава рубашки.

— Ты действительно хочешь это знать? – в нём – чистое любопытство без капли насмешки. Он и сам узнал об этом недавно, когда отражение, пожиравшее его глаза, ядовитым шипением из раза в раз произносило имя: Скарлетт-Скарлетт-Скарлетт, фоновым шумом в раскалывающемся черепе, белым, как из неисправной коробки старого сломанного телевизора,Скарлетт-Скарлетт-Скарлетт, несколько часов подряд без умолку.

Она не отвечает, но ей и не нужно.

— То, что я делаю, сложно назвать убийством, – начал он, подойдя к стеклу с пятой девушкой. — Они были мёртвыми ещё до того, как я накинул удавку на их шеи, – бережно проводит рукой вдоль поверхности, смотря на отражающееся лицо Скарлетт позади. — Я не убил, а сделал обратное. Увековечил их, – взглядом огибает тёмные волосы Гилл и плотно сжимает губы.

— Увековечил, – повторяет вдумчиво, смотря на схожие лица.

— Что ты чувствуешь, когда смотришь на них?

Она раздумывает над ответом недолго:

— Чувствую… завершённость. Утончённость в изгибах линий, – сердце цепкими пальцами стискивает тоска. — Что-то, что граничит с красотой и ужасом. Нет. Нет, не так, – осеклась она, подрываясь с места и останавливаясь в миллиметре. — Траур. Красота, заключённая в трауре, как главная идея, и… Ужас и красота – у них своя связь, что-то, что дополняет и завершает, раскрывает всю суть. Красота, построенная на фундаменте трагедии. Нечто запрещённое, – в каждом её слове он чувствует энтузиазм, слышит восторг в высоких нотах, что мешает говорить. — Запрещённое и от того… – голос становится тише, как если бы она не была уверена в правильности собственных фраз, – притягательное.

Скарлетт оглядывается на него, словно ищет одобрения.

— Они заставляют чувствовать по иному не только себя, но и всё вокруг, – изрекает с придыханием. — Это – великолепно и ужасающе. Одновременно. Наталкивает на мысль о том, что за всеми прекрасными вещами стоит нечто чудовищное. Болезненное. Будто смерть и изящество идут рука об руку. Всё прекрасное – тленно и обречено на скорое уничтожение, ведь так? – она не дожидается ответа. — Я чувствую слишком много, я… Не знаю, – оглядывается на него, распахивая глаза; в её расширенных зрачках он видит грусть, всеобъемлющую. — Меня это вдохновляет.

Рик запускает руки в карманы, но вспоминает, что оставил сигареты в доме наверху.

— Это и есть мой ответ, – слабо улыбается, перебирая её волосы.

Скарлетт завоевала его доверие.

— Молодость имеет свойство обращаться в прах, – он аккуратно вынимает из её волос жемчужный гребень, распуская пряди у виска, и кладёт на запылившийся деревянный стол. — Ничто не вечно, как ты и сказала. Красота и жизнь – в том числе. Поистине прекрасным может считаться лишь то, чему предначертано осыпаться пеплом, – разделяя тёмные локоны, он сплетает их осторожно. — Меня это убивало. Всегда, сколько себя помню, я, видя розу, в первую очередь думал о том, какой красивой она является: лепестки насыщенного цвета, тёмно-зелёные листья, даже эти короткие и острые шипы, вгрызающиеся в кожу – всё это заставляло меня трепетать ещё в раннем детстве. Но затем, как наводнение, на меня обрушивался целый тайфун мыслей, и каждая – разрушительна по-своему.

— Потому что все розы завянут, – несмело продолжила Скарлетт.

— Их всех затопчут соседские дети, – Баркер заплетает её волосы в толстую косу. — Срежут циничные люди, уничтожающие всё, к чему успевают прикоснуться. Стебли начнут ломаться, а листья – опадать вместе с нежными лепестками. И гнить. На земле или под ней, сухая трескающаяся кучка под подошвой – всё, что останется в итоге.

Гилл с полуприкрытыми глазами стоит неподвижно.

— Это всегда вгоняло меня в тоску. Я не мог смотреть на вещи, как все остальные, – сквозь пальцы струится бархат. — Я понимал, что все мы обречены. И я, и ты. Всем нам когда-нибудь придёт конец. Лет через двадцать после того, как земля поглотит наши тела, о нас забудут и вовсе, Скарлетт: сёстры и братья прекратят лить слёзы, дети забудут, друзья сделают то же самое. Наши имена, быть может, останутся в чьих-то рукописях, но даже это сомнительно. Кое-где, возможно, материя сохранит память, но и она будет разрушена. От нас не останется ничего.

Ричард выдыхает беззвучно, уже забывая о недавнем желании глубоко затянуться едким дымом.

— Но они все, – переходит на шёпот, обводя взглядом тела девушек, – мой катарсис. Они – моё искусство.

Она медленно поворачивает голову, чувствуя тяжесть во всём теле.

— Искусство, которое я собирал по крупицам, выуживал из них с ювелирной точностью, чтоб не повредить внешнюю оболочку. Внутри живых тел оно было мёртвым, и мне пришлось поменять всё местами – умерев, они позволили моему искусству жить.

Сегодня, трясясь перед зеркалом, он получил ответ на свой вопрос: истекая кровью и задыхаясь, захлёбываясь потоком неконтролируемых мыслей, Ричард, наконец-то, понял.

— Я не убил тебя по этой же причине, – качает головой, распуская пряди. Его голос соткан из гипнотизирующей сладости, собран из мозаичной теплоты.

— Искусство? – робко, с боязнью ошибки.

Скарлетт сглатывает, рассматривая четвёртую девушку, чьё имя так и не смогла узнать: точеный подбородок резко контрастировал с маленьким носом и пухлыми губами.

(«разве это плохо?»)

— В тебе оно живёт.

Она воодушевляла его: каждый жест и чётко произнесённое слово, внимательный взгляд, вдох и выдох – наталкивает Ричарда на мысли совершенно разнообразные, осыпает яркими вспышками света и электрическими искрами, пропускает импульсы через каждую клетку тела. Всё, что она говорит и делает так или иначе находит отклик в его воображении, выстраивает яркие образы и пробуждает чувства, что обычно дремлют, дожидаясь своего часа. Он перестаёт спать, когда его озаряет; то, что делает она – сильнее всех психоактивных веществ вместе взятых, сильнее психоделиков и галлюциногенов, любых стимуляторов, которые помогали ему переживать очередной кошмарный день и вдыхали в него жизнь; это происходит ненавязчиво и естественно, как под эйфоретиками, чью искусственность не чувствуешь. Так по-настоящему и реалистично. Одно только прикосновение к ней заставляло внутренности загораться, точно неисправная проводка.

Она разрушала его изнутри, но уничтожение – единственно верный путь к самопознанию.

— Я не смогу сделать это с тобой, Скарлетт. У меня не выйдет, – искренен запредельно – так, как она и хотела.

— Почему ты так уверен? – непонимающе морщится, с отблеском приглушённого света в больших глазах.

Он улыбается, вспоминая, как срезал волосы и вытаскивал глазные яблоки, бережно опуская их в банки с формалином затем, вводил бактерицидное вещество через аорту и бедренную артерию, как с чувством извращённого внутреннего удовольствия наблюдал за результатом кропотливой работы; нет, он, на самом деле, не жесток и ни капли не болен. Он не полоумный маньяк, не бездумный убийца и уж точно не психопат. Он – творец.

— Ты вдохновляешь меня, – раскалённым дыханием на бледной коже.

Скарлетт улыбается. Поворачивается и обнимает, обвивая шею руками и закрывая глаза. Ричард зарывается в её волосы и вспоминает: наверху – тело Бренды Линдгрен, восемнадцатилетней студентки университета экранных искусств.

Нужно убраться.

========== IX: КАДУЦЕЙ ==========

Ричард выравнивает дорожку банковской картой, наблюдая своё отражение в выключенном экране чёрного смартфона. Он разделяет порошок на три тонкие полосы и скручивает стодолларовую купюру с портретом Нелли Мелбы.

— Ты наличку носишь с собой только для того, чтоб дороги вынюхивать? – язвит Скарлетт, сидя на крышке унитаза в одном только нижнем белье; Рик предупредил её – если кровь с трупа попадёт на ткань, платье придётся сжечь или растворить в кислоте, в крайнем случае – закопать в лесу, потому Гилл благоразумно решила оставить его на втором

(«от греха подальше»)

этаже.

Она с любопытством и внутренним умиротворением лицезреет кровь, обильно стекающую по его телу: рельефный торс Баркера блестит ярко-красным. Каплями ртути жидкость сползает ниже, оставляя разводы.

— Нет, платить за услуги эскортниц, – он запрокидывает голову, втягивая остатки кокаина в дыхательные пути, и едва касается носа. Скарлетт видит, как его зрачки быстро поглощают радужку, а руки заходятся мелкой дрожью. Поджимает губы, чувствуя, как вспышка гнева ослепляет её на целое мгновение.

— Эскортниц, значит, – стеклянный взгляд падает на кисть, безвольно свесившуюся с бортика ванны. Ножовка по металлу мокрая, валяется на полу, что плотно застелен полиэтиленом.

— Да ты заебала, – Рик становится дёрганным и говорит прерывисто, мешая слова с непоследовательностью.

— Час назад, когда я, блять, отмывала полы хлоркой, ты пел совсем по-другому, – оскалилась Скарлетт.

— Не завалишь ебало – будешь отмывать хлоркой весь дом, – изрёк тот и, бросив купюру с остатками порошка к зиплоку, полез обратно в ванну.

— Ты не охуел? – взвилась она, чувствуя, как её изнутри распирает недовольством; Гилл резко выпрямилась, едва не подскочив на месте.

— После того, как разберёмся с этой дрянью, – Рик, шмыгая носом, кивнул на труп с перерезанными артериями: большим кухонным ножом он вспорол шею с локтевым и коленным сгибами, аргументировав тем, что с тела должна стечь кровь, – ты убираешься, – он обвёл взглядом гору вещей, что были скинуты им с полок и свалены в кучу в коридоре.

— Чего?! – только и успевает выпалить она.

— Ещё одно слово, – заткнул её Баркер.

— И что будет? – с вызовом бросила Скарлетт.

— Увидишь. Не беси меня, – Ричард подхватил ножовку, зацепив голову трупа за мокрые светлые волосы, пропитавшиеся пунцом. — Сама захотела заниматься этой хуйнёй – вот, пожалуйста, – он оттаскивает тело, откидывает перерезанную шею назад.

— Тогда дай мне? – предлагает, пристально наблюдая за тем, как лезвие отслаивает плоть от кости. Рик, с бешено вращающимися глазами, ножом отделяет череп от позвоночника; он усердно пилит соединительную ткань между двумя позвонками, а затем очищает их.

Скарлетт, сидя на холодной крышке, начала размышлять над тем, стала бы знакомиться с ним три недели назад, если бы знала, что спустя время они вдвоём будут уничтожать улики, оставшиеся после совершённого ими убийства.

Пиздец.

— Алло, гараж? – Гилл щёлкнула пальцами, пытаясь привлечь к себе внимание Баркера, который, казалось, её и вовсе не слышал, с хрустом разламывая суставы в обратную сторону.

— Что? – рычит он, вскидывая голову резко; настолько, что она даже дёргается от неожиданности.

— Мне полагается хоть какое-то участие в этом фестивале юных мясников? – с претензией в голосе обнимает себя за плечи.

— Нет, – наматывает волосы на кулак и с силой тянет голову вверх, разрывая последние оставшиеся ткани.

Ричард – грёбаный Персей.

Сомнительный подвиг, но, если так подумать, сейчас он скрывал её убийство, и, наверное, теперь имел полное право орать и разбрасываться указаниями.

(на самом деле Скарлетт так не считает)

— Ты нормальный вообще? – морщится с усталым видом.

— А я выгляжу нормальным с башкой твоей подружки в руке? Если да, то мне очень приятно, – и, сказав это, швырнул её Гилл под ноги.

Скарлетт вздрагивает вновь, когда часть тела глухо бьётся об пол.

— Объебаться, – нервно смеясь, отодвигается, но всё равно вытягивает руку вперёд. Сердце, кажется, проламывает рёбра.

А Ричард, кажется, чёртов слабак.

Гилл берёт тяжёлую голову, что источает не самый лучший запах, за влажные спутанные пряди и готовится к худшему, но… Нет. Всё не настолько плохо.

Лицо, так сильно нравившееся многим, разбухло до неузнаваемости, как будто в него вкачали пару-тройку литров воды; закатившиеся

(«какого чёрта?»)

глаза и посеревшая кожа, заляпанная кровью.

Все чувства, теплившиеся в груди, словно отслаиваются и усыхают. Смотря на неё, Скарлетт не испытывает ничего: длительное восхищение, нервозность, трепет – всё в Лету. Гилл щурится, вглядываясь в изуродованную вздутую плоть, и прикусывает щёку изнутри. Так безразлично.

— Мне очень доставляет то, как ты на неё смотришь, – в дрожащем голосе слышится ухмылка; звук ножовки, распиливающей цельную кость. Скарлетт равнодушно подпирает свою голову ладонью, продолжая изучать взглядом.

Совершенно точно: Баркер – ебаный слабак.

Она видит отвращение на его лице, когда он по фасциям вскрывает брюшную полость трупа и отделяет сиреневый кишечник от зловонного тела с преувеличенной осторожностью, чтоб не повредить целостности. Рик вспарывает грудную клетку ножом, что уже успел затупиться, и вытягивает пищевод с желудком, и в этот момент на нём отпечатывается чистое омерзение. Он, на самом деле, слаб до одури, ведь разделывает тело только тогда, когда снюхивает очередную дорожку; трезвым не способен. Это делал даже не он – скорее, наркотик в токсичной крови.

Ричард слаб во всех отношениях – слишком легко поддаётся манипуляциям. Ричард делает это ради неё.

Да, Скарлетт попросила сама, аргументировав тем, что картины более зрелищной в её жизни уже точно не будет, а он согласился. Согласился, зная, что исполнить данную прихоть будет в разы тяжелее, чем изначальный вариант, в котором труп Бренды должна была выесть щёлочь со средствами для чистки труб. В Баркере Гилл видит человека слабохарактерного и чересчур чувствительного; у него нет тяги к истинной жестокости, в нём нет животного, которое она ожидала увидеть, в нём нет первобытной дикости – насилие живёт исключительно в его голове.

Ричард – маленький плаксивый мальчик.

Он, на самом деле, тает очень быстро. Насилие – только якобы, только толстой пылью на прослойке его искренних чувств. Чувств, коих слишком много, до безобразия: они давят друг друга, излучая радиоактивную хладнокровность. Ему никогда не бывает плевать, всё его равнодушие – лживое и напускное. Он, на самом деле, жаждет чего-то другого.

Скарлетт цепляется за его слабость. Нитки, привязанные к его телу, отныне в её руках.

— А что с головой делать? – рассматривает скучающе. До сих пор не верится, что пару часов назад эта голова ещё умела разговаривать.

Баркер, неспособный фокусировать взгляд, выпрямляется и вытирает окровавленный нос, тяжело дыша. Белый свет ложится бликами на сверкающую поверхность лезвия.

— Выварить, – отвечает как-то просто. Вид у него был такой, словно он пробежал сорокакилометровый марафон.

— То есть? – сводит брови в недоумении.

— Чтобы кожа и плоть отошли от черепа, – кивает и снова бросает ножовку в ванну, перелезая бортик. — Зубы измельчить в костную муку. Это обязательно, – грязные волосы Рик откидывает назад. На лбу – испарина. — А, и ещё, – он пачкает банкноту в крови, наклоняясь к дорожке. — Надо будет срезать кожу с пальцев. Хотя… Блять, – вдыхает порошок и закатывает чёрные глаза.

— Ты делаешь это впервые? – она смотрит на красную лужу, что собралась на полиэтилене.

— Нет, – снова трёт нос, дышит учащённо. Его опять дёргает, как полчаса назад – искусственная дикость.

— Я думала, ты коллекционируешь их всех, – усмешка. Скарлетт откидывается назад.

— Тоже нет, – устало садится на бортик. — От последней избавился.

— Бракованная попалась? – смешок.

— Угу, – Ричард стаскивает с полки пачку сигарет.

Гилл хрустит шеей; он реагирует на звук неожиданно. На мгновение мягкие черты его лица заостряются, а зрачки, и без того расширенные, вновь проедают радужку. Скарлетт перестаёт узнавать его. По коже – мурашки.

— Что? – осторожно спрашивает, в надежде вывести его из состояния, схожего с трансом. Она потирает плечо, настораживаясь, как при виде хищника.

Рик не отвечает, лишь продолжает смотреть на неё в упор. Пронзающий взгляд иглами лезет под кожу, и, кажется, вызывает физическую боль; Гилл чувствует тяжёлый вкус металла во рту. Сердце пропускает удары. Её сковывает напряжение, ведь его глаза перестают принадлежать ему, когда завеса мрака опускается на целый мир. Вокруг темнеет стремительно.

Внутри что-то шевелится.

— Ничего, – наконец отзывается он, опуская голову. Баркер разрывает новую упаковку и достаёт чёрную сигарету.

— Ты устал, – констатирует Скарлетт, выдыхая с облегчением; отпускает.

Он меняется, как по щелчку пальца.

Она смещает фокус на то, что осталось от цельного трупа: конечности с выломанными хрящами, вскрытый опустевший живот, теперь уже больше напоминавший ошмётки ткани, внутренности, над которыми жужжит первая муха, проломленные рёбра с разорванной грудной клеткой… И эмаль, обильно вымазанная красным.

— Нет, – повторяет тот, поджигая сигарету. Пялится в потолок. Вдыхает дым. Его вновь начинает трясти, ведь всё происходящее бьёт молотком по обнажённым нервам.

— Да, Рик, – упрямо.

— А тебе-то, блять, какое дело? – из горла рвётся смех; голос пропитывается безумием, до этого ей неизвестным, и от того завораживающим. — Хватит строить из себя заботливого человека, меня уже, сука, выворачивает от твоей лжи. Критикуешь – предлагай, слышала о таком?

— Предлагаю сделать, как ты хотел сначала, – его злость её не пугает. Пожимает плечами.

— Это займёт время, – уже спокойнее проговаривает он.

— Сколько? – вкрадчиво, с пародией на искренность.

— Часов двадцать в лучшем случае, – едкая вонь липнет к лёгким.

— Ничего страшного, – Скарлетт берёт в руки его зажигалку. — У нас оно есть.

— У нас? – нервный смешок с нотами недоверчивого удивления. — Ты разве не собиралась уходить?

— Что? Нет. Конечно нет, – щёлк. Тонкий язычок пламени тянется вверх. Гилл держит ладонь над огнём, что согревает покалыванием в коже.

— Надо же, – затяжка. Пауза.

— Я с тобой, – прикусывает нижнюю губу.

Ричард боится. Скарлетт чувствует.

Да, та фраза имела большое значение, она помнила, как сейчас: Рик прижимает её к столешнице, дышит в шею и говорит о том, что ненавидит, когда от него уходят. Больше всего Баркер боится быть брошенным. И тот день, когда Скарлетт впервые появилась в этом доме, его чёртовой обители, когда они даже не разговаривали, но ему всё равно было необходимо знать, что она где-то поблизости, и его слова о том, что он привяжет её или прицепит наручниками к кровати – там, в реальности, не было угрозы. Он и вправду собирался привязать её.

Не к кровати. К себе.

Его пугает одиночество. Видела ли она его когда-нибудь одного, не в компании друзей и подруг? Они вьются вокруг не потому, что хотят – Рик притягивает их сам.

— Правда? – сарказм звенит в ушах, смешанный с подозрением.

— Правда, – вторит, опуская ладонь ниже. Тепло начинает жечь и отдаётся болью.

— Обожжёшься, – сухо изрёк тот.

Клюнул.

— Да нет, – слабо улыбается, чувствуя вкус победы на кончике языка. Ричард – как оголённый провод. Скарлетт учит его уязвимости наизусть и читает про себя словно молитву, теперь зная, на каких струнах души можно сыграть. — А что мы сделаем с ней потом? – она нарочно выделяет «мы»: «Не бойся, я буду с тобой рядом и стану душить, как астма, я всегда буду здесь, только позволь сделать хуже, я никогда не уйду, только позволь мне отравить тебя».

Он смягчается на глазах.

— Ты права. Не хочу с этим ебаться, – он собирается потушить сигарету и оставить ожог на запястье, но Скарлетт опережает его, вытягивая свою кисть вперёд.

— Туши.

Баркер смотрит на неё искоса, почему-то не уверен. Зависает, пока сигарета в пальцах не прекращает тлеть.

— Не хочу, – сопротивляется слабо.

— Да ладно? – она хмыкнула. В нём тает лёд.

Он хмурится. Пальцы вздрагивают, опуская пепел на запястье Скарлетт, сцепившую зубы. Окурок безвольно падает на полиэтилен. Она не шипит от боли, лишь дышит быстрее.

— Я должен поблагодарить?

Гилл одёргивает руку:

— Не стоит, – кривая ухмылка.

Ногой она отпихивает голову,

(«забавно»)

поднимаясь с места.

— Выварить, говоришь? – переспрашивает, опускаясь на пол рядом с инструментами.

— Есть другой вариант, – повёл плечом. — Удалить скальп с мозгом, глазными яблоками и прочим, предварительно распилить череп, в общем, долго и нудно, но если хочешь, чтоб она считалась пропавшей без вести, то сделать это нужно.

— Без вести, – вдумчиво повторяет за ним, беря в руки залитый кровью нож. Она сама – почти чиста, всего несколько капель на тонкой коже.

— Да.

— Нет, я так не хочу… Так не интересно, – поворачивается к нему, поднося остриё ножа к губам.

— Думал, для тебя приоритетнее не попасть за решётку, а тебе всего-то поиграть хочется.

— Можно отправить часть тела родителям в посылке, – смеётся. — Как в старых детективных книжках.

— И какую же?

— Руку. Ту, что с татуировкой. В красивой упаковке, – мечтательно протягивает она, проводя ножом по шее. — Курьером. Почему нет?

— Весело, пиздец, – тяжёлый вздох. — Опасно.

– Какая разница? – кривится, вжимая кромку в ключицу. — Её мать инфаркт на месте словит.

— Я подумаю над этим, – уклончиво отвечает он, следя за блестящим лезвием.

— Подумаешь? – голос впитывает грусть, когда нож спускается к ткани нижнего белья, поддевая лямки лифа и размазывая кровь.

— Подумаю, – сглатывает.

Гилл проводит языком вдоль острия, отходя от стены; Рик мгновением подрывается, наблюдая внимательно. Он застывает в очередной раз.

Воспоминания вечера проматываются в её голове состаренной плёнкой. Она вспоминает о ревности, испытываемой накануне, и только сейчас осознаёт, насколько глупо это было; Баркер может трахаться с кем угодно, но в итоге всегда будет возвращаться к ней.

— С ней ты тоже спал, насколько я понимаю? – кивает на выпотрошенный труп. Ричард открывает рот, но Скарлетт быстрее. — О, можешь не отвечать, я всегда знала, что она была шалавой, – отмахнулась та. — Столько её рассказов выслушала о том, скольких парней она наебала, – Гилл берёт его сигареты и разглядывает свежий ожог на запястье. — Брен когда-то с тремя долбоёбами встречалась одновременно, – ухмыльнулась и чиркнула зажигалкой; Рик прислоняется к стене. — Часто выёбывалась тем, в скольких групповухах поучаствовала, – зажимает сигарету зубами, поджигая. — А, ну, и на меня выёбывалась тоже. Сплетница такая, – Скарлетт хохочет, вальяжно складывая руки на груди.

— И поэтому ты решила её убить? – слабая улыбка.

— Да нет. Если бы она сбежала, то начала бы орать направо и налево, что ты пытался её… Что ты там пытался? – выдыхает, морщась.

— Не суть, – цокнул языком он.

— Ну вот, – глубоко затягивается и ощущает ненавязчивое покалывание в лёгких. — Я поступила правильно. А с той… – пытается подобрать не слишком оскорбительное слово, – де-вуш-кой, – разбивает на слога, – ты…

— Ой, блять, – закатывает глаза. — Да.

Скарлетт серьёзнеет почти что за секунду.

— Надеюсь, тебе понравилось, – с гримасой омерзения на лице.

— Ну, как тебе сказать, – он вытер испачканные в крови руки мягким белым полотенцем. — Не такая узкая, как ты, но тоже неплохо.

Скарлетт сдавливает чёрную рукоять сильнее; цвет костяшек сменяется белым. На лице – ни эмоции, только злоба разрывает её в клочья изнутри. Гилл натянуто улыбается, делая вид, что этот выпад не задел её от слова совсем.

— Что, не нравится? – Рик доволен.

— Нет, – отвечает простодушно, за улыбкой пряча желание перерезать его глотку. — Всё в порядке.

Перерезать.

Делая шаг вперёд, Гилл перекладывает нож в правую руку; она подходит к нему – изнутри сияющему от удовольствия, ведь ему, наверное, очень нравится, когда Скарлетт злится.

Он не почувствует боли, находясь под воздействием наркотика, так ведь?

— Я же не шутила, когда говорила, что отрежу тебе… – режущая кромка упирается в нижнюю часть его живота. Скарлетт надавливает слегка; с её губ – маниакальный шёпот. — …что-либо.

А вены на его руках будто натягиваются. Рик поднимает глаза на неё.

— Твоя ревность беспочвенна, – Баркер смотрит на линию её губ из-под прямых опущенных ресниц. Лезвие щекотливо ползёт вверх, от живота к рёбрам.

— Как там говорилось? – остриё плавно глиссирует по кости. — Путь к сердцу мужчины лежит между четвёртым и пятым ребром, да? – сладко тянет Скарлетт, изучая долгим взглядом. Ричард тяжело сглатывает слюну.

— Прекрати, – он почти рычит, сжимая зубы. — Сейчас же.

— А если нет? – склоняет голову набок, подходя ближе. Нож вгрызается в кожу, натягивающуюся под его давлением. — Ты ничего не сделаешь, а я могу вспороть тебе живот. Прямо сейчас, – поглаживает остриём, облизывая пересохшие губы. Ха. — Я ведь тебя предупреждала?

Она давит на лезвие сильнее, видя, как приоткрывается его рот; Гилл опускается ниже, губами припадая к проступившей струйке его крови. Она не убирает нож и продолжает тянуть вниз, рассекая плоть.

Ричард прижимается к стене, вскидывая голову кверху. Он шипит, шумно выдыхая и сжимая кулаки.

— Такой беспомощный, – произносит Скарлетт, не переставая улыбаться. Она разрезает кожу живота и лицезреет белую ткань, запускает язык в длинный вертикальный порез и глотает. — Мне нравится.

Гилл опускается на колени, почти как в тот раз, с одним отличием: сейчас её трясёт от мысли о том, что она и вправду может его убить.

В её руке – власть и его жизнь, сосредоточенные на холодной стали. Голова идёт кругом. Мелкая дрожь.

Скарлетт поддевает его ремень, резко оттягивая вниз, и громко смеётся. Гилл вылизывает раны Ричарда, сцеловывает его кровь, чувствуя, как та струится по её лицу. Что остаётся ему?

Терпеть.

Он мычит.

— Ты – шлюха, Баркер, – прямо говорит она. — Признай.

— Да пошла ты, – Рик задыхается.

Лезвие вжимается сильнее.

— Мне не больно, – Скарлетт знает.

— И поэтому ты стонешь, как последняя шваль? – улыбается шире, ножом скользя по свежему надрезу, кромкой разрывая края. Придётся зашивать. — Тебя возбуждает собственная беспомощность?

Гилл вбирает в себя всё до последней капли, сглатывая жидкий свинец и его дрожь. Её губы – ярко-красные. Она ненавидит сладость, но кровь Ричарда на вкус совсем как нежный крем с вкуснейшего торта.

— Ты хоть знаешь, что я сделаю с тобой за эту хуйню?

— Знаю, – дышит в раненную кожу, прикрывая глаза. — Только сейчас это не имеет значения. Никакого.

А Скарлетт, почему-то, уже на подкорке хочется, чтоб он перекрыл ей дыхание. Ей, почему-то, хочется, чтоб он ударил её до того сильно, что из глаз бы посыпались искры.

Предсказуемость – его характерная черта.

Стоит ей только отбросить нож в сторону и подняться на ноги, как Рик меняет всё местами: хватая за шею, он бьёт её затылком об кафель, скалясь и примыкая к губам Скарлетт; затылок ноет от боли. Баркер не даёт ей опомниться, сдавливая горло двумя руками и грубо проталкивая язык в её рот.

Гилл больше не сопротивляется.

Он вжимает её в стену.

Комментарий к IX: КАДУЦЕЙ

в общем произошли небольшие технические шоколадки поэтому мы наблюдаем перезалив

========== X: СЛАДКИМ ДУРМАНОМ ==========

Комментарий к X: СЛАДКИМ ДУРМАНОМ

так! убедительно прошу не бить меня ссаными тряпками!

глава получилась перегруженной, разбиваю на две части, поэтому она может показаться не слишком ?ёмкой?

что-то хотела сказать, но уже забыла

и так всю жизнь, блять

разбавляю сущий мрак лёгким маниакальным флафф4иком, приятного аппетита

треки:

ic3peak – таблетки

gone.fludd – 3D каталог

lil peep – downtown

little big – lolly bomb

boulevard depo – outro

В реальности всё обстоит намного хуже.

Надрез, тянущийся от солнечного сплетения и до живота вниз, причиняет боль куда большую, чем Рик предполагал изначально. Всё его тело покрывается продольными порезами; он ловит себя на мысли о том, что, с такими успехами, совсем скоро его могут принять за несостоявшегося суицидника.

Ричард перетягивает кровоточивые раны белыми бинтами и кончиками пальцев касается чёрных нитей, туго стягивающих его кожу. Шрам останется внушительный. У Баркера никогда не было пристрастия к самоповреждению, но ему, кажется, начинает нравиться; не ощущения – конечный результат. Нечто вроде новой татуировки, только более… естественной?

— Ты хоть изредка бываешь трезвым?

В руке Баркер держит пенопластовый стакан, где плещется тёмно-фиолетовый лин со льдом. Смесь убийственная: «Спрайт», «Чупа-Чупс» и кодеиновый сироп от кашля с прометазином. Зато успокаивает – на отходах Ричард ужасно агрессивный. Как и подавленный, в общем-то.

Действует, как анестетик, ведь боль, сверлившая дыру в затылке уже дня два подряд, отступает на задний план. Рик делает глоток приторно-сладкого напитка.

— Нет, – поднимает голову он. — А надо?

Скарлетт недовольно осматривает стакан, держа руки сложенными на груди.

— Желательно, – буркнула девушка, пробиваясь через толпу. В отличие от него самого, Гилл не прятала порезы за длинными рукавами, поэтому пришла на внеочередную тусовку в ночь понедельника в укороченной футболке с геометричным принтом.

— Зачем? – возмущается, кривясь; она тянет его за руку сквозь скопление людей, пытаясь отыскать в сплошном хаосе наиболее комфотное место. Всё как на обычных вечеринках с большим количеством алкоголя и не самой качественной музыкой: кто-то дерётся отчаянно, не на жизнь, а на смерть, кто-то выливает текилу себе на голову, одни сбиваются в стайки и устраивают около-оргии, другие – орут, двигаясь в такт энергичным трекам, а затем проблёвываются на ковёр. Ему отлично. Безмятежность одурманивает разум, оставляя Ричарда в приподнятом настроении. Раны перестают болеть; навязчивые мысли, пульсировавшие в висках, быстро проваливаются в небытие. Баркера с головой захлёстывает волна спокойствия и ему резко становится плевать. Всё, чего хочется сейчас – плыть по течению.

(«растечься по стене яркой краской»)

— Даже не знаю, – пальцы у Скарлетт холодные, собственно, как и у него. Только чувства начинают притупляться, Рик почти уже не ощущает.

Они обходят диджейскую установку. Она закрывает уши, он – ржёт, как последний долбоёб.

— Не навязывай мне образ жизни, который считаешь правильным, а. Мне и так вполне заебись.

Рик, падая на красный свободный диван, с ужасом осознаёт, что это давно превратилось в его рутину – посещение каких-то сомнительных мероприятий, отхода по трое суток, голова с перманентными вспышками боли и просевший голос; он почему-то уверен, что прокурил лёгкие до дыр. Фу.

В следующую секунду Ричард громко хохочет, как если бы его вовсе не заботила мысль о возможности сторчаться и прослыть законченным джанком.

— По рукам не брожу – и на том спасибо, – урчит удовлетворённо.

— Наркоман, – толкает его локтем под ребро.

— Объебусь дезоморфином, чтоб оправдать это почётное звание, – закидывает ноги на кофейный столик, сбрасывая оттуда парочку глянцевых журналов. — И начну гнить живьём, – отпивает. – Ноги отвалятся. Откинусь через месяц.

— Мамочка будет тобой гордиться, – подмечает Скарлетт, устраиваясь поудобнее, иногда поглядывая на группу подростков, бухих в хлам. — Здорово, наверное, иметь сына-торчка.

— Не знаю, у меня нет сына, – пожимает плечами; звуки, звенящей вибрацией расползающиеся по полу, становятся мягче. Начинает казаться, будто они проходят сквозь него.

Он замечает бутылку с алкоголем в руках Гилл только тогда, когда она уже собирается её открыть.

— Э, – бесцеремонно выхватывает, – нельзя.

— Ты охуел? – не сказать, чтоб её глаза округлились от удивления, нет; в них – противоречивое возмущение. — Я тебе собака, что ли? Что значит «нельзя»?

— Нельзя мешать алкашку с ПАВ.

— Чего? Я не принимала, – фыркает.

— Сейчас примешь, – всучивает ей фиолетовый прометазиновый коктейль, ожидая бурного отказа.

— Какого ч…

— Астмой болеешь?

— Нет, зачем…

— Ну вот и всё, – кивает. — Пей.

— Да не буду я…

— Дьявол, – закатывает глаза, откидываясь на спинку дивана. — Думаешь, можешь подсесть с первого же раза? – он не дожидается ответа, поэтому затыкает её, стоит только открыть рот. — Ты уже плотно сидишь.

Она непонимающе вскидывает бровь, молчанием требуя объяснений.

— Ты хоть знаешь, сколько литров кофеина вливаешь в себя еженедельно? Если интересно, то риск словить зависимость от кофе в два-три раза выше, чем от ЛСД.

— От кофе я хотя бы не буду плеваться пеной, спасибо, – Скарлетт перекрикивает громкую музыку, льющуюся из колонок. Она с подозрением во взгляде рассматривает белый стакан и морщит нос.

— Ты мне это до конца жизни припоминать будешь? Окей, переборщил, с кем не бывает?

Гилл косится на него:

— Да ни с кем, блять.

Рик пожимает плечами. Может, в трезвом состоянии он бы и разозлился, но благодаря кодеину сейчас это не представлялось физически возможным. Баркер обезоруженно улыбается, разводя руки в стороны:

— Какой есть.

Её лицо не выражает ни единой эмоции:

— Ведёшь себя, как кретин.

Он снова пожимает плечами:

— Вполне может быть.

Тяжело вздыхая, она с обречённым видом подносит стакан к губам, накрашенным помадой сливового оттенка. Несколько глотков – половина исчезает.

— Блять, – ругнулась та, – с хера ли так сладко?

— Мне удерживаться от гадкой шутки или в этот раз можно?

Тёмно-синие глаза наполняются осуждением.

— Понял, – обе руки вверх.

Скарлетт бросает в него декоративную подушку. Прилетает прямо в лицо.

— За что? – давится хохотом, когда этой же подушкой его бьют по руке.

— За просто так, – она уже расплывается в улыбке. — Бесишь меня.

— Да? – спрашивает с наигранным удивлением. — А выглядит так, будто насмотреться не можешь.

— Ри-и-чи, – доносится сзади; в эту же минуту на Баркера падает пьяное тело, хватая за шею.

— Теодор, блять! – сдавленно вырывается из его горла.

— Я та-ак скуча-ал, – пропел парень, обнимая Ричарда крепче, параллельно дыша на него перегаром.

Рик слышит, как Скарлетт заливается звонким смехом, отодвигаясь на противоположную сторону дивана.

— Мы утром виделись, недоразвитый, – произносит, задыхаясь от хохота, что чем-то напоминает лёгкую истерику. Теодор поудобнее устраивается на его коленях, вдавливая в диван.

— Э, э, э, – к ним, пошатываясь, подходит Элла. — Ребят, я всё понимаю, но мы гейское порно снимать не собирались, – она пьёт с горла, проливая жидкость на короткий топ.

— Это не гейское порно, Эл, – Тео отлипает от шеи Баркера, кряхтевшего под его тяжестью. — Это лёгкий… гомоэро… гомэ… гомро…

— Гомоэротизм, – подсказывает Рик, откидывая голову назад.

— Да, вот это, – полусонно продолжает он, – это самый верный признак крепкой мужской дружбы, шаришь? Так все натуралы делают! – Теодор переходит на крик.

— Слюни с меня свои убери, крепкий мужской дружбан, – фыркает Ричард.

— А, пардон, – парень вытирает рот рукавом серой толстовки. — Знаешь, че? – он обращается к Рику.

— Че? – отвечает кивком.

— Хочу, чтоб ты фильм снял. И посвятил мне.

— Может, мне ещё ребёнка в твою честь назвать? – невозмутимо отзывается, всё ещё придавленный к дивану.

— А у тебя разве…

Резкий толчок под ребро – Тео затыкается, давясь воздухом.

— А, да, – он неловко кашляет в кулак.

Скарлетт обводит их неодобрительным взглядом.

— Да, точно, – снова оговаривается; Элла садится на пол рядом. — Короче, снимешь фильм.

— Не умею.

— Ты? – смеётся. — Не умеешь? Да не пизди-и-и. А ты знала, – парень распахивает веки, поворачиваясь к Гилл, – что на его короткометражку одна киностудия хотела выкупить авторские права?

— Короткометражку? – переспрашивает, фокусируясь на Баркере.

— Ага, – кивает.

— Да завали, – Рик пытается заткнуть друга, но тот продолжает говорить с энтузиазмом, ничем не сдерживаемый.

— Это хоррор, – не умолкает Тео. — Пятиминутный. Похлеще, чем у Сандберга. Вот ты видела фильмы Сандберга?

— «И гаснет свет» с Терезой Палмер? – заинтересованно пьёт лин, уже забывая об остром нежелании накануне.

Ричарду становится тяжело дышать.

— Да. Но полнометражные фильмы… ну такое. А вот корометражки – прям… Вот… крутые. Понимаешь, да?

— Понимаю, конечно, – кивает.

— Тео, заткнись, – Рик пытается разозлиться или сбросить его с себя, но единственное, что выходит – придурковато заржать.

— Так вот, у Рика ещё лучше. Реа-ально, прямо разъёб, – вещает дальше. — Когда он снимет свой дебют, его поставят в один ряд с Дарреном Аронофски, я тебе говорю.

— Да, да, – не перестаёт кивать с умным видом.

— Не веришь, да?

— Нет, ты что, – серьёзнеет. — Я ни капли в нём не сомневаюсь, да, Ричи? – колко ухмыляется, смотря на Баркера в упор.

— Так вот… Бля, о чём я говорил…

— О том, что собирался встать с меня и завалить ебло, потому что я уже не выдерживаю, – он трёт глаза и поднимает их на Скарлетт. В его взгляде – немая мольба: «Спаси».

Гилл улыбается в ответ: «Терпи».

— А, точно, – Тео поднимается, но тут же спотыкается об собственную ногу и падает на пол, только вставать не спешит. — Всё хорошо, всё хорошо, – выставляет правую руку вперёд, – я сам, – проговаривает, лёжа лицом в пол.

— Тебя так-то и не собирались поднимать, – хихикнула Элла, допивая свой вермут и лениво оглядывая территорию. — Блин, – досадно вздохнув, она осмотрела пустую бутылку.

Скарлетт чувствует, как чей-то пристальный взгляд липнет к коже.

Рик, довольный жизнью, растягивается на диване, ударяясь об ногу Гилл. Поднимаясь выше, Баркер кладёт голову на её колени, уже предчувствуя скорое нытьё.

Окружающие сливаются в одно расплывчатое пятно. Он ощущает, как музыка заливается в уши чем-то осязаемым, от чего становится ещё веселее.

— Какого хера он на меня так палит? – до затуманенного сознания доносится голос Скарлетт.

— А? Чего? – поворачивает голову, смещая фокус с разноцветного потолка куда-то в сторону.

— Парень. Смотрит на меня. Долго.

Рик пытается перехватить её взгляд; выходит не очень, но в этой феерии хаотичных атомов всё же удаётся отыскать удовлетворённую физиономию незнакомого ему парня.

— Ты знаешь его? – она явно насторожилась. Баркер с безразличием вернулся в прежнюю позу:

— Знаю всех, кроме него. Отличный повод познакомиться, иди.

— Ты серьёзно?

Как ни странно, Рик действительно имел в виду то, что сказал. Он ничего не воспринимает всерьёз, даже не хочет призадуматься.

— Смотрит и смотрит, какая разница? – фыркнул тот. — Он же не дрочит на тебя в публичном месте.

— А если начнёт?

— Ну-у… – начал Ричард со сладкой улыбкой на лице. — Как ты смотришь на то, чтоб отрезать его член и скормить голодным уличным псинам?

Скарлетт смеётся опьяняюще. Её смех, будь он материальным, мог бы переливаться на солнце.

— Так мило с твоей стороны, – касается его волос.

А он, кажись, и вовсе не против – почти что кот, которого только покормили: ленивый и безвольный, гладь, где хочешь, тискай, сколько душе угодно, даже когтей не выпустит.

— Стараюсь, – промурлыкал он, когда пальцы стали мягко перебирать чёрные пряди.

— А что с телом?

Мимо него вспышками света проносятся события выходных, холодная субботняя ночь и шипение кислоты, вязкий красный комок, оставшийся от растворившихся органов и ошмётки кожи на покрытом кровью полиэтилене.

— А что с телом? – переспрашивает он, закрывая глаза. Колонки сотрясают воздух, но голоса друг друга им слышны отчётливей, чем слова навязчивой песни. — Как захочешь, я к уродам равнодушен.

Это – их любимая игра.

— Отделять части тела с хирургической точностью. Скальпелем, – касания Скарлетт распадаются в его теле на микрочастицы, всасываются в кровь иразносятся по венам. — Бедро, колено, лодыжки…

— Да, – на выдохе, закатывая глаза от удовольствия.

Это, блять, какая-то ненормальная реакция: она чешет его за ушком, как какое-то домашнее животное, а он и рад. Остатки здравомыслия подталкивают его к тому, чтоб подняться и уйти прочь, но Рик затыкает внутренний голос абсолютно бессовестно.

— Полностью обескровить, – Гилл почти наклоняется к его уху. — И выбросить. Разбросать по окрестностным мусоркам. Устроить квест для полицейских.

— Да, – Баркер и сам не понимает, что делает: трётся об неё, будто котёнок, и чувствует, как его мажет. Он уже и думать не хочет; что-то подсказывает, что дело вовсе не в приторном фиолетовом коктейле. Его сознание отключает кто-то другой.

Другая.

— Ты хочешь убить его? – полусонно спрашивает Ричард.

А он, податливый идиот, в этом состоянии способен согласиться на всё, даже если Гилл попросит перечислить ей все деньги с его банковских счетов.

— Ш-ш, – она прикладывает палец к его губам, наклоняясь. — Не сейчас.

— О чём это вы там шепчетесь? – Элла спрашивает оскорблённо, размахивая бутылкой. — Сюда идите, – она кивает на скопление людей, собравшихся в кругу на ковре.

Рик просыпается.

— Идём, – энергия в нём вспыхивает электрическим разрядом. Он резко дёргает Скарлетт за руку.

— Я вообще-то…

— Не будь занудой! – широкой улыбкой Элла излучает тепло, смеясь ещё громче прежнего.

— Господи, – Ричард замечает, как она закатывает глаза, поэтому, садясь рядом с остальными, тянет её вниз.

— Не ебу, на что подписался, но мне уже нравится, – изрёк он, бегло оглядывая небольшую компанию.

— Я добила свой вермут, – воодушевлённо провозглашает Элла, – и, так как осталась целая пустая бутылка, предлагаю…

— Боже, Эл, в твоих речах воды больше, чем в моей курсовой, – прервал её Тео. — Играем в бутылочку.

Сзади слышится оглушительный ор группы парней.

— Только не на раздевание, у меня комплексы, – в кругу Рик обнаруживает Кирстен – очень близко знакомую девушку, с которой когда-то переспал.

— Да? – он, как обычно, не упускает возможности подъебать. — А по тебе и не скажешь.

Кирстен, заправляя короткие каштановые волосы за ухо, отворачивается. Кажется, покраснела.

Забавно.

— Мы на цивилизованной тусовке, дорогуша, – замечает Теодор и вертит бутылку в руках. — Никаких раздеваний, только поцелуи.

— А, хочешь сказать, запихивать свой язык в чужой рот – гуманнее? – спрашивает Скарлетт, ухмыляясь.

— Обмен слюной полезен!

Их накрывает волной заразительного хохота.

— Если серьёзно, то этот утырок просто хочет со мной засосаться, – вбросил Рик, а Тео, в ответ на это, показательно послал ему воздушный поцелуй.

— Да потрахайтесь вы уже, господи, – буркнула Элла, открывая бутылку «Джек Дэниелс».

— Рискую остаться без жизненно важной части тела, – сквозь толпу, прямо к ним, кто-то пробирается.

— Какой же? – бутылку начинают крутить. — На тебя положила глаз агрессивная уголовница, которая может пробить тебе лёгкое?

Ричард сглатывает и ощущает сшитую чёрными нитями кожу живота. Или ему кажется, что ощущает.

— Моргни дважды, если тебя держат в плену и заставляют делать всякие грязные вещи, мы придумаем, как тебя спасти.

Расталкивая столпотворение, в игру врываются четверо: Блэр, Марго, еле держащийся на ногах парень и тот мудила, испепелявший её взглядом весь вечер.

— Всем привет, нам очень приятно присутствовать здесь, бла-бла-бла, но вы не видели Бренду? – с ходу атакует Блэр. — Она третьи сутки в сеть не заходит, я не знаю, где искать это недоразумение.

— Надеюсь, откинула копыта, – весело добавляет Марго, садясь в позу лотоса. — Набухалась до алкогольной комы и сдохла.

Какая ирония.

В его душе царит спокойствие. Он уверен, знает, что Скарлетт не начнёт волноваться и не сболтнёт чего-нибудь лишнего.

— Марго! – с возмущением воскликнула Гилл.

— А? – девушка, убрав светлые локоны с лица, открыла пачку острых «Читос».

— Так нельзя, – бутылка останавливается на двух людях, явно недовольных своей парой.

— Почему?

— Дура, это серьёзно, – Блэр толкает подругу.

Парень с девушкой в начале противятся, но затем, когда в них начинают едва ли не кидаться едой, целуются секунды две.

— У неё телефон выключен, – бормочет Блэр. — И этот Джастин куда-то свалил…

Ричард заинтересованно следит за ходом разговора, но сам вклиниваться не спешит.

— А почему они поссорились? – Гилл шуршит блестящей упаковкой, вылавливая чипсы.

— Ты не знаешь? – вскинула бровь та. — Такой скандал закатила, жесть.

— Грёбаная истеричка, – буркнула Марго. — Зачем она вообще тебе нужна?

— Может, она мне денег должна, тебе-то какая разница? – она скривилась.

— Такая разница, – раздражённо. — В жизни не поверю, что ты начала общаться с этой полоумной сукой.

— За что ты её так ненавидишь? – рассмеялась Скарлетт.

— У неё, блять, какая-то мания величия, я не переношу таких. Отбитая.

— Мм, – задумчиво протянула Гилл. — Ну, можно попробовать съездить к ней домой, но я не уверена, что она там, – пожимает плечами.

И всё же, думается ему, Скарлетт – великолепная актриса.

— Не-е, пускай сама тогда объявляется, буду я за ней бегать, – фыркает. — Но то, что телефон выключен – немножко… удивительно.

(«ничего удивительного, мы всего лишь бросили его в сточную канаву»)

— У неё всегда была тяга к приключениям, такой человек, – пожимает плечами Скарлетт. — Может, я сама к ней съезжу завтра с утра.

— Да нужна она вам? – Марго скорчила гримасу, наблюдая за тем, как бутылку раскручивают в третий или четвёртый раз.

— Вообще-то нужна, – Гилл прыснула. — У нас зачёт по сценическому бою на следующей неделе, мы с ней обычно в паре занимаемся.

— Незаменимых людей нет. Кстати…

Рик опускает голову, переставая вслушиваться – всю нужную для себя информацию он уже почерпнул. Неприятная неожиданность: его начало отпускать, причём по-непривычному быстро. Боль, вспыхивая, вызывает целый рой мурашек.

Он трёт глаза в момент, когда взгляд падает на стеклянную бутылку, чьё горлышко указывало на Скарлетт. В эту же секунду в воздухе прокатывается волна улюлюканья, кто-то даже присвистывает. Ричард понимает не сразу.

— Э… – Гилл зависла.

Приходит осознание: её партнёром должен стать тот парень, об убийстве которого они мечтали около получаса назад.

Скарлетт непонятливо смотрит на него, пока слащавая рожа ублюдка

(а Баркер уже его ненавидит)

кривится в мерзотной улыбочке.

Да, он определённо согласен его убить.

В её взгляде сквозит растерянность. Она ждёт его реакции, будто спрашивает разрешения: «Ты не против, если какой-то стрёмный хуй полазит своим языком у меня во рту?»

Блять.

— Н-ну, – неуверенно протягивает Ричард, – это всего лишь игра, верно?

Внезапно.

На него обрушивается поток бессвязных мыслей, картинок, за долю секунды собравшихся в одно цельное изображение; порыв вдохновения бьёт прямо под дых, так, что у него уже наверняка расширились зрачки от чувства внутреннего удовольствия. Губы непроизвольно растягиваются в широкой улыбке.

— Почему нет? – Рик, натянув на лицо маску безразличия, повёл плечом.

Свист становится громче. Бурные овации.

Если ему плевать, ей – тем более.

— Как тебя зовут? – бесстрастно спрашивает Скарлетт, осматривая короткие ногти.

— Итан, – он изучает её таким взглядом, от которого Ричарду хочется расколоть его череп голыми руками, выдавливая глаза.

— Предупреждаю: я высосу из тебя душу, – говорит она без задней мысли, а Рик только ухмыляется.

План созревает медленно. Баркер быстро глушит свои чувства.

Скарлетт целует их будущую жертву.

Удовольствие закипает в венах; мысль об убийстве кого-то другого, того, кто не пойдёт в его коллекцию, будоражит сознание, заставляя едва ли не дрожать. Бурный эмоциональный всплеск – Ричард смеётся раскатисто, игнорируя чужие взгляды, и уже не следит за тем, что происходит дальше. Очередная роль, которую Скарлетт сыграла отменно.

Итан отодвигается от неё, не прекращая пялиться.

Пускай.

— Ты как? – кивает ей.

— Будто грязью накормили, но терпимо. Пойду вымою рот с мылом, – поднимается, опуская слегка задравшуюся юбку.

— У меня есть идея, – выпалил Рик.

Гилл улыбается широко, не обнажая зубов. Пальцем подзывает к себе, наклоняя голову.

— Пойдём наверх. Расскажешь.

========== XI: ИЛЛЮЗИЯ СОЛНЦА ==========

Она ведёт его по лестнице наверх. Её прикосновения отрезвляют – цепкие пальцы крепко смыкаются вокруг запястья. Пустые стаканы остались стоять внизу.

Музыка, некоторое время назад казавшаяся мягкой и мелодичной, обратилась шумом, что режет обострившийся слух. Рик послушно переступает ступени, иногда толкая кого-то плечом. Ближе ко второму этажу темнота сгущается. Звуки глушатся стремительно.

Они минуют парочку, зализывавшуюся прямо в коридоре, переступают через бессознательное пьяное тело в кучке блестящих конфетти, растаптывают стеклянные осколки на ковре и направляются в одну из свободных комнат. Отыскать таковые сложно, ведь из-за разных, почти всех дверей доносится гул: стоны, крики, звуки работающих телевизоров, смешанные вопли и дикий смех. Рука Скарлетт дёргает ручку.

Она опережает его, проскальзывая в помещение первой. Гилл закрывает дверь не до конца.

Ричард осматривается невнимательно. Тут и разглядывать-то нечего: окна, кровать, ковры, плазма на стене и пару шкафов с тумбами. Он нащупывает зиплок с таблетками в заднем кармане чёрных джинсов.

— Что за идея? – спокойно интересуется Скарлетт, садясь на кровать, что мягко прогинается под её весом. Она закидывает ногу на ногу, заводя руки за спину и наблюдая за ним. — Я открыта для предложений.

Ричард ухмыляется. Он, подойдя к окну, смотрит сквозь стекло пустым взглядом, затем задёргивает шторы, не меняясь в лице.

— За любую информацию нужно платить, знаешь же? – спрашивает, поворачиваясь медленно. Его взгляд скользит по её коленям и вверх.

— Не могу понять, к чему ты клонишь, – выговаривает чётко, наклоняя голову.

Рука Баркера ныряет в карман, после этого выуживает зиплок с ядовито-красными таблетками. Демонстративно показывает ей, но не наблюдает реакции.

— В одном колесе – двести сорок миллиграмм, – пальцы касаются замка. — На двоих – сто двадцать. Тебе достаточно.

Рик ожидает хотя бы небольшого бунта, но всё, что он получает в ответ – тишина. Ни тени эмоции на выразительном лице, как если бы Скарлетт не слышала его и вовсе.

Что ж.

Баркер, выловив таблетку с изображением логотипа «M&M’s», кладёт её на свой язык, глотать не спешит, раскалывает экстази приблизительно пополам, не чувствуя вкуса; Рик, подойдя к кровати, склоняется над Скарлетт, что вскидывает голову с подобием вызова в глазах. Он выдыхает в её губы, примыкая к ним затем.

Ричард проталкивает половину в её рот, свою же прячет между щекой и челюстью. Веки опускаются.

Гилл отползает назад, обвивая руками шею Баркера, и завлекает его за собой. Не отрывается, но и не глотает.

Рик разрывает поцелуй. Немой вопрос.

Он видит: Гилл едва удерживается, чтоб не закатить глаза, но сглатывает, а после, как бы в доказательство, открывает рот, демонстрируя пустоту.

— Язык поднимать не нужно?

Ричард, до этого над ней нависавший, садится рядом. Он достаёт жвачку и протягивает ей.

— Зачем?

— Вообще-то, ты можешь прогрызть себе всю внутреннюю сторону щеки, но дело твоё, – равнодушно пожимает плечами; Скарлетт забирает две пластинки.

— Позволь поинтересоваться: с какой целью ты запихнул в меня это? – она опускается на поверхность, отводя взгляд.

— Знала ты об этом или нет, но под экстази почти у всех рот не закрывается, – Рик падает рядом, вглядывается в потолок. — Несколько часов подряд, – он самодовольно улыбается, закрывая глаза.

Гилл смотрит на него недоумённо, приподнимается на локте и подавляет желание ударить. Сверлит взглядом в надежде на то, что Ричард среагирует; всё тщетно. Сдаётся.

— Дай мне свой телефон, – просит она, рассчитывая на отказ. Баркер молча достаёт гаджет из кармана, даже не интересуясь.

— А если разобью? – Скарлетт вскинула бровь.

— Куплю новый, – апатично отзывается тот, пожимая плечами.

Она ожидает ответа в стиле: «Тогда я разобью тебе ебало», но такой тоже подходит.

— Пароль? – спрашивает, поворачивая голову.

— Нет.

Гилл не знает, сколько времени должно уйти на то, чтоб она смогла ощутить эффект волшебной таблетки, но минут через двадцать начинает казаться, якобы краски вокруг становятся немного ярче.

— Манеки-неко? – она косится на него вопросительно, когда находит свой контакт в списке. — Это те игрушечные жёлтые кошки у входа в китайские лавки, которые постоянно лапой машут?

— Какое невежество, – раздражённо выдохнул Ричард. — Нет, не всегда. Это талисман.

— И что это значит? – темнота под его веками расходится узорами, как рябь по воде.

— Дословно: манящая кошка. Есть легенда про храм Готокудзи, – выдохнул Баркер. — В нём в бедности жил монах со своим котом, пока храм не заметил богатый князь по имени Наотака. Начиналась гроза. Он встал под деревом, а потом заметил, как кот лапой зовёт его внутрь. И пошёл. После этого в дерево ударила молния, которая, если бы тот не ушёл, обрушила ствол прямо на него. По легенде, кот спас его. В честь кота, собственно, эти талисманы и стали делать.

— Надеюсь, ты не находишь в этом никакого символизма? – Скарлетт прыснула.

— Может, и нахожу, – фыркнул Ричард, явно неудовлетворённый ответом.

— Я думала, что ты ориентировался на легенду про куртизанку, кошке которой отрубили голову, – она села; Рик наконец раскрыл веки.

— Ага, и которая отлетела от потолка и убила змею позади своей хозяйки. Бредятина, но вполне забавная.

— Любишь кошек? – Скарлетт спрашивает ни с того ни с сего, вонзая зубы в слова, одаряя его неоднозначным взглядом.

Температура в помещении словно резко подскакивает; Баркер, ещё полчаса назад страдавший от того, насколько сильно мёрзли конечности (пальцы в особенности), чувствует, как где-то внутри зарождается искусственное тепло. Оно мешается с кровью, за считанные секунды охватывая всё большую территорию его тела. Тепло испаряет раздражение.

Рик улыбается как-то нелепо, закрывая лицо ладонями:

— Поклоняюсь им, как древний египтянин и считаю за священных животных, – он трёт глаза. — А вообще-то да, ты угадала.

На языке разливается вкус призрачной сладости. Боль, от которой хотелось избавиться, отозвалась лёгкими, едва ощутимыми покалываниями в области шва, а затем исчезла вовсе. Дышать становится легче.

— И сколько у тебя их было всего? – в её голосе ему слышится такая же придурковатая улыбка.

— Одна, – он забрасывает жвачку в рот, наблюдая буйство красок комнаты, ранее им незамеченное.

— Звучит грустно, – Скарлетт хмурится. Её мимика всё разнообразнее.

— Она не могла долго находиться одна и везде бегала за мной, – начал Рик. — Когда я закрывал её в комнате, она пыталась открыть дверь лапами. Или царапала дерево. Очень часто.

Гилл резко выпрямилась, приняв позу лотоса. Энтузиазма в ней было больше, чем обычно, да и эмоций, если честно, тоже – в одних только глазах виднелся живой блеск интереса, который Ричард не мог наблюдать в обычное время.

— Как её звали? – слегка наклоняется вперёд, не сводя с него глаз.

— Азула. Пушистая персидская кошка, – он начал рассматривать пальцы и прощупывать миллиметры кожи. — Милдред избавилась от неё, когда мне было десять.

— Милдред? – переспрашивает, немного покачиваясь.

Баркер поднимает глаза на неё и объясняет как-то лениво:

— Моя мать.

— Называешь её по имени, – вдумчиво констатирует Скарлетт, пытаясь найти позу наиболее удобную: она начинает заламывать пальцы и руки, беззвучно стучать по коленям, грызть нижнюю губу с ногтями, сопроваждает всё это попытками усесться как можно комфортнее.

— Так легче. Всё ещё надеюсь на то, что я приёмный, но за все двадцать три года жизни документов об усыновлении так и не нашёл, – смеётся тихо, ощущая, как в голове, укрощая хаос мыслей, поселяется умиротворение.

— Расскажи, – немногословно изрекает та, оглядывая искусанную пластину ногтя.

— Нечего рассказывать, – жмёт плечами. — Я не питаю глубоких чувств к своей семье. Не скрываю этого.

— Она тебе омерзительна, – подмечает, всё так же фокусираясь на ногте.

— В каком-то смысле. По идее, я должен быть благодарен, но кроме отвращения по отношению к ним ничего не испытываю, – Рик обнаруживает в себе желание достаточно странное. Хотя… Нет, на данный момент оно не кажется таковым.

Ричард, большую часть времени скрывающийся за оболочками разных окрасов, никогда не распостранялся на тему чего-то личного, особенно тогда, когда от него этого требовали. Не то, что бы для Баркера это было табу – он просто не видел в этом смысла. Прошлое, в общем-то, должно оставаться в прошлом. Воспоминания о детстве и юности – всё в топку: в его нынешнем мире они не имели права на существование, да и бесцельное нытьё ещё никогда никому не помогало.

— И что этому поспособствовало? – продолжает настойчиво, с неподдельным интересом и тенью искренности на лице.

— Образ жизни. Образ в глазах общественности. По большей части, только образы, ничего существенного, – тяжело вздыхает. — Подобие дисциплины в доме. Не знаю, это всё как-то мерзко.

— Не хочу вытягивать из тебя по слову, – уголки её губ тянутся вверх. Картинка становится насыщенней, создавая сладкую иллюзию, наполнявшую лёгкие свежим воздухом: состояние подавленности гаснет, как догорающие в костре угли.

— Не придётся, – садится, отодвигаясь, после бросая взгляд на прикрытую дверь. За короткие мгновения приходит эмоциональный и душевный подъём: энергии в нём хоть отбавляй. Цвета прибавляют в естественной яркости; треугольники с футболки Скарлетт сменяют голубой на насыщенный лазурный.

— Можешь начать с кошки.

Все возможности как будто по щелчку становятся возможными. Мысли разрывают логическую цепочку и наваливаются непоследовательно, так, что он начинает забывать, о чём говорил изначально.

— С кошки, – языком он касается каждой буквы. — С ней случилась не самая приятная вещь, – выдох и пьяная ухмылка. — Милдред вышвырнула её из дома. В наказание.

— И как часто тебя наказывали? – задаёт вопрос почти что на автомате, будто подготовила его заранее.

— Часто, – отвечает так же быстро, не задумываясь.

— Расскажи.

— Да за херню всякую, – он дёрнулся, отодвинувшись вновь. — Вовремя не убрал в комнате, не забрал книгу со стола, опоздал на две-три минуты… Получил плохую оценку, – Рик перечисляет на пальцах. — Не отзывался с первого раза, общался не с теми людьми, не спал допоздна, портил вещи, тащил уличных животных в дом, огрызался, плохо себя вёл. Могу продолжать хоть всю ночь, – от его зубов фразы отлетают машинально, подобно зазубренному тексту.

— Как наказывали? – начинает походить на допрос.

— Всегда по-разному, – отвечает без задней мысли.

— А худшее?

— Регулярное, – на губах играет полуулыбка. — Закрывали в комнате без света. Час, два, – он опустил глаза и стал рассматривать руки, приобретавшие странноватые расплывчатые очертания. — Иногда больше. Зависело от того, что я сделал.

В её черепной коробке – сотни исправно работающих шестерёнок. Меньше, чем за секунду, она вспоминает о дверях в его доме, что никогда не закрываются.

Её синяя радужка исчезает за рваными контурами широкого зрачка.

— Не скажу, что это особо ударило по психике, – сдавленный хохот. — Но какой-то отпечаток оставило всё равно. Я никогда не боялся темноты, даже тогда, когда напарывался в ней на что-нибудь и падал. Она была даже более привлекательной в какой-то степени. Поначалу было… неприятно, – он глотает осточертевшее «страшно», ведь для него это понятие перестало существовать. Ричарду Баркеру никогда не бывает страшно – аксиома. — Но со временем я привык к тому, что меня иногда запихивали в замкнутое тёмное пространство, как ненужный элемент декора.

Гилл прожёвывает жвачку,

(«и теперь ты ненавидишь закрытые двери»)

внимая каждому слову, впитывая его в себя, наблюдая за собеседником, что сейчас казался привлекательнее обычного.

— Худшее, потому и такое частое. Ещё меня часто оставляли без ужина, матери это казалось забавным, – засмеялся Баркер, проводя рукой вдоль чёрных волос.

— А отец?

— Трудоголик. Что, правда, в отношении жены – бесхребетный. Он ничего не мог сделать, просто наблюдал.

Ричард натягивает рукава лонгслива. Лёгкость опьяняла его и кружила голову до того, что Рик, наверное, чувствовал себя готовым раскрыть ей все свои секреты, самые сокровенные – в том числе.

— Я был ужасным образцом подражания и всегда существовал в качестве плохого примера для младшей сестры, – прыснул, фокусируя взгляд на Скарлетт. — Того, как не стоит делать. Хотя, блять, – снова смеётся, вскидывая голову к потолку. — Мне и делать ничего не нужно было, это стало чем-то вроде ярлыка. Жизненное кредо – постоянно делать что-то не так.

Скарлетт смотрит на него сочувственно – без жалости, которую он терпеть не мог; так, словно понимала.

— Смотрю назад и начинает казаться, будто она меня ненавидела, – внимательно всматривается в узоры на её белой юбке, выглядевшие живыми. — У меня даже несколько шрамов осталось, – проговаривал с пугающей лёгкостью. — А ещё у неё было много восковых свечей, – протянул Рик с хитрой ухмылкой на посветлевшем лице. — Жёлтых. Понятия не имею, для чего, она ими даже не пользовалась, но они были разных форм и размеров. Коне-ечно же, мне нельзя было их трогать, как ещё, – он хихикнул. — Но я всё равно брал без разрешения. Когда воск таял, поливал им всё, что только можно. Правда, потом на меня орали, – Баркер расчёсывает кожу на запястье. — У неё такой мерзкий голос, когда она орёт. Визжит, как животное, которое режут. Я, если бы мог выбирать, выбрал, чтоб меня ударили, чем вопили до тех пор, пока уши не начало бы закладывать, – взгляд Ричарда – беглый. — Это длилось лет до… десяти? В подростковом возрасте она не особо меня контролировала, но постоянно осуждала и попрекала. Чем угодно, буквально. Все мои увлечения, вкусы и просто взгляды – топтала всё и никогда ничего не поддерживала. Ей ничего не нравилось, – слова льются рекой, а он и не думает останавливаться. Такая идиллия: Гилл, замершая, слушает всё, о чём он рассказывает, не задавая лишних вопросов. Просто смотрит, иногда хмурится и время от времени кивает. — Милдред прессовала не только меня, вообще всех. По её мнению, всё должно быть вылизанно-совершенным. Заставляла следовать каким-то очень сомнительным идеалам, вынуждала учить то, что мне никогда не было интересно. Когда мне была нужна помощь, она сначала выносила мозг, рассказывая о том, какой я проблемный ребёнок и что от меня – одни только убытки, вызывала чувство вины даже там, где я не был виноват, и только потом, продолжая раздавать пинки, что-то делала. В общем, мать – последний человек, к которому я мог обратиться, да, – улыбка не гаснет, как если бы Рик рассказывал какую-то очень приятную историю. — Зато она приучила меня к самостоятельности с ранних лет. Одна из хороших вещей. Хотя на компенсацию за вымотанные нервы мало похоже.

Скарлетт поджимает губы внутрь.

— А моя мама умерла, – просто пожимает плечами. — Когда мне было четырнадцать. Рак.

— Чёрт, – Ричард морщится.

— Нет, всё нормально, – растягивает губы в искромётной улыбке, перебивая. — Я ничего особо не почувствовала тогда. Прямо на похоронах меня обвинили в том, что я не любила её, потому что внешне особо не расстраивалась, всё такое. Но я не виновата, – она вновь ведёт плечом. — Просто не умею.

— Не умеешь что? – уточнил тот.

Гилл тяжело вздыхает, открывает рот и уже хочет что-то сказать, но вовремя прерывается. Она словно глотает всё то, что намеревалась произнести, и проговаривает лишь:

— Не так важно.

Рик настораживается.

— Я могу закрыть дверь?

Баркер медленно кивает, сначала сомневаясь. На неё чертовски не похоже: Скарлетт не пытается действовать наперекор, уколоть или спровоцировать его на что-либо – они общаются, как нормальные люди, не предпринимая попыток убить друг друга путём перегрызания глоток, что не может не радовать. Он всё глубже погружается в пучину собственных чувств, несущих триумф: Рик испытывает нечто странное, давно забытое. Как будто весь мир существует только для него.

— Как ты пришёл к этому? – она закрывает дверь изнутри, после чего возвращается на кровать.

— Ты о чём?

— Первая девушка. Которую ты убил, – требовательным тоном поясняет Скарлетт, придвигаясь к нему.

Её вопрос не сбивает с толку, наоборот – вполне ожидаемо. Рано или поздно она должна была спросить.

— Тори, – ответ находится быстро. — Два года назад. Всё произошло очень быстро. Я долго это планировал, практически сразу решил, что… – он пытается подобрать правильное слово, – использовать для этих целей знакомых, приятельниц и уж тем более подруг не буду. Слишком муторно, знаешь ли.

— И ты не параноил даже?

— Нет, зачем? Я был уверен, что делаю всё правильно. В том, чтоб накручиваться просто так, смысла нет никакого. Это может привести к ужасным последствиям, – Рик цокнул языком. — У меня не было конкретного видения нужной девушки. Выбор происходил спонтанно, и до недавнего времени я почти не ошибался.

— Как можно ошибиться? – скривилась Скарлетт.

— Видишь, когда я нахожу ту самую, то ощущаю нечто схожее с тем, что чувствую сейчас. Понимаешь, о чём я?

— Наркотики? – уточняет Гилл, снова заламывая пальцы.

— Что-то вроде, только сильнее и длительнее. Как прилив сил после эмоционального выгорания. Настоящее, – Рик касается её руки.

Прикосновение отдаётся вибрацией в натянутых нервах; от одного касания его накрывает с головой, эмоциональный сдвиг имеет окраску чересчур яркую. Чувства необъяснимые и ужасающе глубокие.

Кончики пальцев поднимаются выше, очерчивая узоры на коже нежной, как дикий ландыш, мягкой, словно пух и белой, подобно мрамору.

— Я ошибся всего раз и понял это, когда уже стоял над её телом. Она не нравилась мне по-настоящему, – Ричард поглаживает запястье, где вены виднеются бледно-голубыми нитями. Безмятежность пронизывает каждую клетку. — От неё пришлось избавиться, – безразлично пожимает плечами.

Своей ладонью она касается его; пальцы образуют замок. Он следит за движениями почти неотрывно.

Руки у Скарлетт холодные – такие, как у него. Она не сопротивляется. Наоборот – кладёт голову ему на плечо.

Наркотик фейерверками внутри взрывает каждое её движение: волосы, собранные в небрежный пучок, щекочут шею; горячее дыхание плавит кожу; кончик носа задевает ключицу; её колено поверх его собственного; самообладание тонет в вязком тепле. Желание причинить ей любую боль глушит трип – слишком х-р-у-п-к-о, на её ресницах горит нежность. У его красок подтон тёплый, как осенние листья.

— Скарлетт? – ему начинает нравиться вкус её имени, растекающийся по языку подобно соку винограда из лопнувшей грозди, расколотой зубами. С-кар-ле-тт.

— Да?

Она обнимает его. Её объятия – дуновение сентябрьского ветра. Это всё болезненно походит на мираж – сладкий, будто сахарная вата, раздробленный на осколки, сюрреалистичный, но настоящий до мелкой дрожи.

Рик сосчитывает синяки, оставленные его пальцами, и улыбается – неосознанно и неконтролируемо, так, что губы начинают болеть. В тёмной комнате на его коже оседает лунный свет. Музыка внизу как будто становится тише; всё, что слышит Ричард – биение собственного сердца. Всё вокруг – картонное, только блеклые декорации к неосязаемому. Они – единственное, что реально. Единственное, что истинно. Единственное, что правильно.

По её скуле Баркер проводит линию, ныряя в бархат тёмных волос.

У них впереди – целая ночь.

— Ничего.

Комментарий к XI: ИЛЛЮЗИЯ СОЛНЦА

предлагаю нажраться экстази и полюбить мир

с недавних пор заметила что мне очень нравится играть на контрастах

кстати, моя муза выстрелила себе в лицо

я бы и сама хотела писать больше и чаще но как-то не выходит

возможно это первая и последняя глава где у рикардо со скарлетт взаимопонимание и никто не собирается сносить ебальники

https://pp.userapi.com/c855020/v855020152/491f3/ONde9949m8o.jpg

чисто мем

скоро всё придёт в норму

не бросайте меня

========== XII: САМЫЙ ХУДШИЙ БРАКОНЬЕР ==========

Ложь – то, чего у неё не отнять никогда.

В тусклом свете маленькой комнаты Скарлетт смотрит в лицо следователю, отвечая на вопросы чётко, не отводя глаз. Бренда пропала две недели назад.

На дрожащей реснице – слеза, что состоит из чистой соли; Гилл спешит стереть её, когда вскидывает голову к потолку.

Когда Вы видели Бренду Линдгрен в последний раз, мисс Гилл?

Мужчина с безжизненным взглядом выводит её слова на листе бумаги. Звук пишущей ручки стучит в висках. Скарлетт тянется к стакану с водой, любезно ей предоставленному; ей не пришлось придумывать и совершенствовать схожие с правдой истории – в задаваемых вопросах мало конкретики.

Куда, по Вашему мнению, она могла направиться?

Она сделала то, что обещала: на прошлой неделе, в вечер пятницы, Скарлетт нанесла визит Линдгренам, от которых услышала о пропаже их любимой дочери. Пришлось отыгрывать очередную роль – не особо сложно, но, всё же, выматывающе. Гилл до последнего притворяется её подругой.

Известны ли Вам причины вспыхнувшей накануне ссоры между Брендой и Джастином Рейнером?

К личности этого самого Джастина, с которым Гилл даже не была знакома, внимания приковано больше всего. Н-да, свалил он из города совсем не вовремя.

Скарлетт ведает следователю о том, как тесно они дружили с Брен (отношения едва ли не на уровне лучших подруг) и утверждает, что с ней наверняка случилось что-то плохое, ведь Бренда не стала бы пропадать, предварительно не предупредив её; Скарлетт натягивает на лицо затасканную, поношенную маску печального беспокойства. На деле же ей хочется только смеяться; со стороны смотрится забавно.

(«потому что её убийца прямо перед вами»)

Нет, это правда смешно: она переступает её труп и отмывает комнаты от крови, а спустя время пускает слезу на допросе, с дрожащими пальцами говоря о том, как сильно тревожит её исчезновение близкой подруги. Трижды якобы.

Скарлетт горько вздыхает. Вся эта чёртова атмосфера сжимает виски до того сильно, что в горле сохнет, и делать глотки холодной воды приходится едва ли не каждые пять минут. Её расспрашивают о подробностях того вечера. Она рассказывает.

День от начала и до конца ужасный.

Скарлетт не поднимает головы, когда выходит из полицейского участка. В её глазах блестят слёзы; в солёной завесе очертания размываются, и сквозь неё Гилл стеклянным взглядом смотрит на ремешок босоножек, что переливается в лучах утреннего солнца.

Премерзко, множественно отвратительно, но ей верят: некоторые бросают заинтересованные взгляды, некоторые – полные сочувствия. Блэр, до одури мягкосердечная, предпринимает попытки поднять ей настроение; Марго, питавшая не самые тёплые чувства к пропавшей Брен, молчит, изредка похлопывая Скарлетт по плечу.

Ей смешно. Истерически.

Наверное, если бы у неё имелась совесть, сейчас бы она ощущала себя липкой, с головой погружённой в грязь, но – к счастью или к сожалению – этим качеством она не обладала, и именно поэтому испускала немые смешки, не меняясь в лице. Скарлетт смеётся с глупости, всеобщей слепоты, из-за которой никто не способен уличить её в обмане.

(«почти»)

А, может, глупа именно она.

Гилл держится за свою роль так крепко, что вскоре начинает понимать: печаль внешняя просачивается внутрь, отравляя сознание. Нужно отвлечься.

Скарлетт говорит, что хочет побыть наедине, но Итан – последний человек, который стал бы её слушать. Четырнадцать дней общения с ним. Этот парень не понимал намёков: ни тонких, ни кричащих, ни даже прямой речи – он, похоже, не знал, что «нет» значит «нет», а не «я выёбываюсь и хочу, чтоб ты меня добился». Но ей нельзя его отталкивать: Гилл собирается оправдать доверие Рика и расположить к себе, ведь она уже почти запустила в него когти; всего пару штрихов и он в её руках, окончательно и бесповоротно.

Пускай думает, что они играют по его правилам. Пока что.

Скарлетт умело скрывает омерзение и подкатывающую к горлу тошноту, кривя губы в фальшивой улыбке, ещё и умудряясь выдавать нечто схожее с флиртом.

Ей хочется блевать, но целеустремлённость стала её характерной чертой, и для того, чтоб снова пустить чужую кровь, она готова переступать через себя сотни раз.

В общем-то, рвотные позывы возвращаются вместе с ним. Какая неожиданность: этот парень входил в число третьекурсников актёрского колледжа. Из её горла рвётся протяжное «Блять», стоит ему только приблизиться.

Гилл надеется на то, что Баркер пробьёт этому идиоту сонную артерию.

По проишествию получаса, не разрушая целостности образа, Скарлетт ловит себя на мысли о Ричарде и о том, как было бы здорово, окажись он где-то рядом, но, как и ожидалось, приходить раньше третьей пары – не его конёк. Рик появляется в её поле зрения, когда терпение начинает подрываться.

Гилл, продолжая слушать бредятину Итана, держит в руке бумажный стакан с обжигающим её кожу кофе. Синие глаза следят за Баркером и его спутницей внимательно: белобрысая девчонка усиленно привлекает его внимание. Аж из штанов, наверное, выпрыгивает, так сильно хочет понравиться. Рик поддерживает беседу, хоть и не особо активно, зато без всякой враждебности. Показательно.

Собственнические чувства играют яркими красками.

Её о чём-то спрашивают, а она, как обычно, пропускает мимо ушей, отвлекаясь на рой обрывочных мыслей. Тёплый ветер играет с собранными в высокий хвост волосами, пока Скарлетт поправляет ткань чёрного платья, мимолётно осматривая короткие ногти, что покрыты бесцветным лаком. В последнее время ужасная привычка их грызть только укрепляется.

Гилл ловит на себе его взгляд и гадко осклабляется, всем своим видом говоря: «Я иду ради тебя на такие жертвы, а ты позволяешь себе меня игнорировать?» Глупо рассчитывать на его чувство вины. Он не сводит с неё глаз.

Скарлетт театрально вздыхает, сидя на скамье возле сквера. Она скучающе подпирает голову рукой, затем поворачивая её в сторону Итана, что в очередной раз выдаёт неуместные, в худшем смысле пошлые шутки. Она находит противным в нём абсолютно всё, но не позволяет себе никаких отклонений от сценария.

Она вновь ныряет в пучину мыслей, но то, что вырывает из неё, заставляет вздрогнуть: на её колене, на голой белоснежной коже – чужая рука.

Ярость застилает взор ярко-красным.

Гилл, выдыхая огонь, прогоняет воздух через плавящиеся лёгкие, пытаясь не терять самообладания.

Нет, с Баркера хватит.

Натягивая на искажённое эмоциями лицо зажатую улыбку, Скарлетт берётся за стакан с кипятком, что источает пар. Она неспешно снимает с него крышку, добавляя в усмешку подобие искренности, кивает, а после, когда ладонь тянется выше, под платье, выплёскивает кофе прямо на неё.

Со сдавленным визгом Итан резко одёргивает руку.

Он начинает трясти ею, как в припадке, а Гилл тихо смеётся, прикрывая рот рукой. Удовлетворение сладко плещется в желудке, когда парень бросает на неё злобный взгляд. Скарлетт подавляет улыбку и, изображая невинность, спрашивает:

— Салфетку дать?

Зубы Итана наверняка уже сжались от злобы. Он не отвечает, лишь разворачивается и направляется в противоположную сторону, удаляясь от корпуса. Скарлетт же, чувствуя привкус триумфа на языке, вытирает остывшие тёмно-коричневые капли, брызнувшие на её ногу, и бросает пустой стакан в урну, затем подхватывая полупустой рюкзак.

Баркера распирает от гордости.

Она идёт к нему вальяжно, складывая руки на груди. На свою подружку он больше не смотрит.

— Что за фильм?

Ричард сияет. Он вынимает руки из карманов чёрных брюк, звеня тяжёлыми цепями; вскидывает голову кверху, прикусывая нижнюю губу.

— Чёрт, я знаю, подожди, – выдыхает. — Не помню названия… Мне нужна подсказка, – смотрит на неё вопросительно, игнорируя присутствие постороннего человека.

— Могу назвать только год, – криво ухмыляется, пожимая плечами. — 1933-й.

— Секунду, – вынимает телефон.

— Э! – вскрикнула Гилл, его выхватывая. — Нет!

— Что происходит? – недовольно отзывается незнакомка, претенциозно смотря на Рика.

— Да тише ты, – резко затыкает её. — Я знаю этот фильм. Там, где отец заставлял дочь спать с его клиентами?

Скарлетт победоносно поджимает губы внутрь, скрывая рвущуюся наружу улыбку.

— Мне это ни о чём не говорит. Название?..

— Бля-ять, – стонет тот. — Не помню. Пощади.

— Начинается на «м».

Рик подскакивает:

— «Мордашка»! – воскликнул он, щёлкнув пальцами.

Гилл хлопает, смеясь.

— Да, молодец.

— Эй! – взбунтовалась незнакомка. — Вас ничего не смущает, нет?

На лице Скарлетт прорисовываются очертания слабой улыбки, когда её взгляд падает на девушку:

— Personne ne vous a parlé, profura.

Недоумение прорезается в зрачках серых глаз. Кажется, французский Гилл учила для того, чтоб выёбываться им перед теми, кто его не знает.

— Je ne pense pas qu’elle parle français, – лениво протягивает Рик, наблюдая за её реакцией.

Он выбивает её из колеи, но всего на миг, хотя и его достаточно для того, чтоб она успела разозлиться. Гилл гордо поднимает подбородок:

— Ich denke nicht was sprichst du deutsch.

— Warum? – Ричард прыснул. — Ich spreche. Und ganz gut.

— Так, – возмутилась Скарлетт. — И сколько языков ты ещё знаешь, полиглот?

Баркер пересчитывает на пальцах:

— Французский, испанский, немецкий, и… немножко португальский. А что?

— Да, да, – вклинилась девушка. — Я подожду, пока вы там наговоритесь, да, конечно. Почему бы, блять, и нет.

— Прости, – хихикнула Гилл, излучая дружелюбие. — Я сказала, что у тебя классная помада. Откуда?

От комплимента сердце собеседницы начинает оттаивать:

— Это «Мак».

— Ага, – Скарлетт перекатывает на губах «Том Форд» оттенка «Чёрный георгин». — Рик? – глянула на него та. — Может, представишь нас, нет?

Ричард закатывает глаза.

— Скарлетт, это – Акация, – он достаёт сигарету. — Акация, это, соответственно – Скарлетт. Не знаю, почему этот обычай до сих пор существует, у вас, вроде, рты есть, могли и сами познакомиться.

— Можешь называть меня просто Кей, – Акация повела плечом.

— Буду знать, – Гилл улыбается.

— Кстати, – Рик опомнился. — То, ради чего я, собственно, сюда и пришёл. Идём, – с присущей ему бесцеремонностью хватает Скарлетт за руку и, не говоря Акации ни слова, оттаскивает её.

— Ты можешь перестать? – возмущается Гилл, вырывая руку.

— Перестать что? – через арочный портал они входят в старинное здание, фасадный декор которого был выполнен в викторианском стиле с множеством остроконечных башен и разнообразной резьбой с декоративным орнаментом. Окна здесь высокие и узкие, кронштейны с карнизами – широкие. Корпус, на который приходилось сразу два колледжа, больше напоминал дворец.

Торжество неоготики.

— Перестать вести себя, как ебаный дикарь и хватать меня за всё, что вздумается, – прорычала она.

Толпы студентов быстро рассасываются; все разбегаются, кто куда, и длинные коридоры стремительно пустеют. Рик ведёт её в ту часть корпуса, которую Скарлетт прежде не посещала, что даже ей самой казалось странным: проводит в этом месте второй год своей жизни, но ещё не изучила его до конца.

— Извини, Лэтти, – демонстративно вымолвил Ричард. — Не я виноват в том, что твоё присутствие сводит меня с ума и превращает в ебаного дикаря. Обычно я с дамами куда более обходителен.

— На случай, если это была попытка в подкат: я не оценила, – фыркнула Гилл, выдвигая нижнюю губу вперёд и сдувая с лица выбившиеся локоны тёмных волос. Они минуют стрельчатые окна под сводом, сложная конструкция которого поддерживается рядами высоких колонн. Цветовое оформление – не самое разнообразное: преобладал, в основном, серый. Шагая по полу с мозаичной плиткой, выходят во внутренний двор, затем сворачивая в западное крыло.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? – одёрнула его она.

— М? – он сбавляет скорость, открывая рюкзак. — Ты о чём?

— Поблагодарить, например?

Ричард одарил её насмешливым взглядом:

— С чего бы вдруг?

— Хотя бы с того, что ради тебя я терплю этого обсоска, который, между прочим, пытается залезть мне в трусы, — огрызается, скалясь.

— Ради меня? – Баркер поднимает на неё чёрные глаза. — Ты была инициатором этого всего, солнце, не путай.

Рик продолжает что-то усиленно искать в недрах своего рюкзака.

— И вообще, – прыснул он, – я не намерен терпеть твои капризы, хорошо? Если тебя растили, как принцессу, это не значит, что я вижу тебя таковой.

— Что? – нервный смешок. — Нет, меня не…

— Ага, – Рик, устрашающе спокойный, наконец вылавливает связку ключей. — Расскажи.

— Стой, – она догоняет его, приближающегося к высокой двери. — Откуда у тебя это? — Скарлетт наконец соизволила осмотреться. — И где мы?

— Считай, в кинотеатре, – ключи поворачиваются в скважине. — Если что, всё законно.

— Странно слышать это от тебя, – ухмыляется Скарлетт.

— Об этом поговорим позже, – он открывает, впуская её внутрь. — Заходи. Я включу проектор и вернусь.

Ей хочется что-то сказать, но слова растворяются прямо под языком; она открывает дверь шире и ныряет в полутьму.

Помещение, не самое просторное, никак не походило на типичный кинозал: не было здесь ни привычно длинных рядов, ни ступеней с подсветкой; комната казалась рабочей. Скарлетт проводит рукой по серой обивке мягкого кресла, возле которого расположился тёмно-коричневый столик с кипой распечаток. Несколько страниц скреплены скобами степлера. Она не решается взять их в руки, потому продолжает обводить помещение долгим взглядом. Воздух тут застоявшийся. Наиболее примечательной частью был экран, вытянувшийся вдоль чуть ли не всей стены.

Тусклый свет, оседавший пылью на контурах, гаснет. Комнату заполняет темнота. Оборачиваясь назад, Гилл улавливает звук игры на фортепиано. Фильм начался. Она опускается в одно из кресел, фокусируясь на картине, воспроизводимой экраном.

Первое, что бросается в глаза — картинка: поистине завораживающая, она не выглядела до отвратительного вылизанной. Цвета, приковывающие к себе внимание, казались чем-то естественным.

— Ты знаешь правила?

Картина постепенно прибавляет в мрачности. Музыка, из лёгкой меланхоличной, перетекает в звенящую, когда кроны деревьев начинают шелестеть, а солнце стремительно тает в небе. В общий пейзаж вливается детский голос.

— Не разговаривай с ними. Что бы они ни спросили — никогда не отвечай.

Фокус смещается на лужайку около большого дома. В зелёной, аккуратно скошенной траве разговаривают две девочки. Шелест ветра зарождает внутри чувство болезненного, тревожного ожидания; ракурс фиксирует детали. Дети рассортировывают сорванные цветы, как будто собирая букет.

— Правила не всегда помогают.

У девочки, что выглядит на порядок младше своей собеседницы, волосы чёрные, как смоль; кожа тонкая настолько, что сквозь неё просвечивает синева тончайших жил. Скарлетт, кажется, уже где-то видела это сочетание, да и лицо малышки (на вид ей явно не больше пяти лет) смутно знакомо. Она не произносит ни слова, лишь поглядывает на рыжеволосую собеседницу, отрывающую увядающим цветкам лепестки.

— Притворяйся, что не видишь их. Тогда всё будет в порядке.

Откидывая назад кудри рыжих волос, девочка вытягивает руку и отдаёт цветы; другая же — берёт их, затем осматривая с опаской.

— Почему они приходят?

Рыжеволосая простодушно пожимает плечами, а после — тепло улыбается:

— Не знаю. Никто не знает.

Она машет рукой. Звонко смеётся. Поднимается с земли и убегает, когда порывы ветра становятся сильней. Она оставляет свою подругу на лужайке в одиночестве, которая, щурясь, оборачивается. Цветы в её руках больше не выглядят свежесорванными. Девочка поднимается.

Жуткий стучащий, клокочущий звук наполняет комнату.

Ребёнок несмелыми шагами направляется ко входу в дом, доски которого скрипят как-то зловеще; камера опускается, показывая только маленький кулак, сжимающий букет. По винтовой лестнице девочка поднимается, не оглядываясь назад. Стук становится назойливей и громче; позади раздаётся смех. Эхо шагов.

Скарлетт вгоняет ногти в кожу ладоней.

— Это ведь просто детские выдумки, Лили!

Лили останавливается. Её личико искажает нерешимость с примесью испуга. Первый увядший лепесток падает на пол. Она будто опомнилась и продолжила размеренно шагать вперёд.

— Здесь никого нет, посмотри!

Чей-то бег. В кадре появляются чёрные тени, вытягивающиеся на стенах; они мелькают, как картинки в калейдоскопе. Озорной хохот набирает громкости, обращаясь звоном.

— Никого нет. Пусто. Повернись и… Убедись сама!

Девочка упрямо идёт дальше, но, если всмотреться внимательней, становится понятно: она борется с желанием оглянуться. Детские ноги проносятся мимо. Она входит в открытую комнату. Её рот приоткрывается, когда взгляд спускается вниз: Лили шокировано осматривает потемневшие увядшие стебли. Цветочные почки иссохли.

Ракурс меняется, целиком фокусируясь на испуганном лице. Тёмные глаза боязливо поднимаются; так, что Скарлетт пропускает её страх сквозь себя. Несколько секунд Лили неподвижна.

Руки наливаются напряжением.

Девочка, роняя цветы, поворачивается.

Лента прерывается. Гилл, с явным возмущением на лице, выпрямляется, вздыхая. Она всматривается в титры, где в списке актёров и людей, работавших над фильмом, мелькает имя, о котором она обязательно его спросит.

Когда за спиной раздаются шаги, Скарлетт неудовлетворённо складывает руки на груди, надувая губы. Рик не успевает подойти, она с ходу спрашивает:

— Что дальше? — её тон взыскателен.

Баркер, с блестящим в глазах энтузиазмом, садится в кресло рядом.

— Ты разве не слышала? — он вскидывает бровь непритворно. — Не знаю. Никто не знает.

— Ты знаешь, — возражает та.

— И я — в том числе, — Рик качнул головой. Скарлетт, разочарованная пониманием того, что ей всё равно ничего не расскажут, вскидывает голову вверх, смотря в потолок.

— Тео говорил, права хотели выкупить.

— Не ожидал, что вспомнишь, — Ричард разминает шею. — Но да, такое было.

Он бросает рюкзак на декоративную подушку.

— Я не особо горел желанием показывать это, — Баркер выделяет «это» так, словно не считает свою работу чем-то стоящим, — миру. Даже не вспомню, чем руководствовался, когда отправлял короткометражку на фестиваль от университета. Так или иначе, — вздох, — на показе было несколько режиссёров. Один из них после просмотра решил, что я продам свою идею и права на фильм, над которым кропотливо работал несколько недель. Хуйня перспектива, честно скажу, — в его голосе Гилл слышит презрение. — Только один человек сможет правильно экранизировать мои работы и сохранить концепт. И это я, — Рик откручивает крышку от бутылки с минеральной водой.

— Мне понравилось, — произносит Скарлетт, постукивая пальцами по ткани.

— Мне всё равно.

Гилл ухмыляется:

— Врёшь. Для тебя это важно.

Ричард закатывает глаза:

— Как знаешь.

Скарлетт подпирает голову рукой, обводя комнату мечтательным взглядом.

— Тяжело было подбирать актрис? — слабая улыбка.

— С детьми всё тяжело. Работать — особенно, — Баркер делает глоток, затем ставит бутылку на пол. — Но у меня получилось, так что…

— Хедвига Янссен-Баркер, — протягивает Гилл. Рик безразлично пожимает плечами. — У неё талант.

— Соглашусь, — говорит как-то апатично, очевидно не желая обсуждать эту тему.

— Мне не стоит спрашивать о её фамилии?

— Можешь спрашивать, — на его губах — едкая, почти кислотная улыбка. — Я всё равно не отвечу.

— Нет так нет.

Над ними нависает молчание. Скарлетт игнорирует его язвительность, вновь поднимая голову, рассматривая тёмный потолок. Тишина разбавляется ритмичными постукиваниями пальцев.

— Ты молодец.

Гилл смещает фокус резко; вид делает такой, будто бы и не верит, что адресовано было ей:

— Что-что?

— Не заставляй меня произносить это снова, ладно? — уголок его рта ползёт вверх.

— И за что же ты меня хвалишь, позволь спросить?

— Глупый вопрос. Я ценю целеустремлённость в людях. На мой взгляд, одна из важнейших черт характера, — снова жмёт плечами.

— Рада, что ты заметил, — кривится.

— Какую руку он положил тебе на колено?

Скарлетт морщится, пытаясь вспомнить тот момент в деталях:

— Левую.

Ричард задумчиво щурится:

— Учту.

Комментарий к XII: САМЫЙ ХУДШИЙ БРАКОНЬЕР

ссылка на момент из фильма >>>> https://vk.com/doc421227115_501352659

перевод фраз:

— К тебе никто не обращался, профура.

— Не думаю, что она умеет говорить по-французски.

— Не думаю, что ты можешь говорить по-немецки.

— Почему? Говорю. И вполне неплохо.

//дисклеймер: могут быть ошибки

дадада я называю персонажа акацией вместо “акейша” потому что второе звучит как имя для проститутки

разрешите поныть: у меня наебнулась клавиатура на ноуте а телефон принял холодный майский душ поэтому я сейчас сижу и пишу это всё с чужого представляете насколько я вас люблю?

настойчиво прошу тыкать в опечатки пб всегда к вашим услугам так сказать потому что я даже не проверяла чисто мем лично мне поебать

делаем ставки что ричард сделает с рукой итана

апд: под чем я блять была когда это писала почему так плохо

========== XIII: СВЕТЛАЯ ГРАНЬ ==========

— Как думаешь, куда она могла деться?

Воздух казался сотканным из самого холода; понижение температуры Скарлетт всегда переносила тяжело. Она терпеть не могла морозную пору года, тёплые свитера и любые вещи, что закрывают тело. Гилл сопротивлялась погоде из последних сил, но, в итоге, сдалась: на плечи накинута джинсовка, а облегающая юбка закрывает колени.

— Стараюсь не задумываться об этом, – вещает со вздохом, обнимая себя за плечи.

— А что думает полиция? – Блэр, с маленькими кусочками яблока в руке, сидит на траве, возле толстого ствола высокого эвкалипта.

Гилл устало прикрывает глаза, плечом упираясь в дерево.

— Думает, что, вероятнее всего, это убийство, – Скарлетт отвечает сухо. Эти разговоры, повторяющиеся из раза в раз, до того осточертели, что хотелось пойти в участок и во всём сознаться, лишь бы окружающие умолкли и перестали гудеть, как блядские провода под напряжением. — Все вещи Брен на месте, телефон найти не удалось. Единственная зацепка – ссора с этим её… Парнем. Но у него алиби, насколько мне известно.

Удивительно, какое психологическое давление на неё мог оказать всеобщий резонанс. Нет, конечно же, она никогда так не поступит, но в её душе теплилась надежда на то, что это дело вскоре закроют, как и десятки других, и шум вокруг, так настойчиво напоминающий белый, что исходит из неисправной коробки старого телевизора, наконец стихнет. Но надеяться было глупо: родители Бренды слишком влиятельны для того, чтоб позволить этой истории кануть в Лету.

— Не хочу рассматривать эту версию, – девушка запрокинула голову вверх, начав внимательно рассматривать ветви. — Она мне не нравится, – голос мрачнеет. — Кому вообще нужно было её убивать? – фыркает. — И за что, блин?

— Мотивы могут быть абсолютно разными, – Гилл пожимает плечами. — Также их может и вовсе не быть.

— И ты так спокойно об этом говоришь? – кривится Блэр. — Твоя подруга исчезла, просто бесследно, а ты с обычным видом разглагольствуешь о мотивах убийства.

— Пытаешься обвинить меня в том, что я до сих пор не могу осознать, насколько это серьёзная вещь? – Скарлетт апатично выгнула бровь.

Слышится скрежет.

— Нет, меня это просто удивляет… – нервный смешок; Блэр вглядывается в темноту, вытягивая ладонь с яблоком вперёд.

— Я, как и ты, искренне не хочу, чтобы с ней случилось что-то ужасное. Как и все остальные, хочу, чтоб она вернулась целой. Невредимой, понимаешь? – звучало так, будто она вдалбливала очевидную мысль непонятливому ребёнку. — Она уже пропадала раньше. И возвращалась. И в этот раз вернётся. Не верю в то, что кто-то мог бы…

Скарлетт осеклась, увидев, как вниз, по столбу эвкалипта, сползает зверёк размером с маленькую кошку.

— Ты правда собралась кормить эту дрянь?

Поссум с вытянутой мордочкой осторожно подполз к руке девушки; в свете уличных фонарей шерсть животного отливала серебром.

— Что такого? – негодовала Блэр.

— Они же орут по ночам постоянно, – с отвращением выпалила Гилл.

— Да, знаю, – поссум стал обнюхивать ладонь. — У меня под крышей однажды такой поселился.

— Надеюсь, ты его выгнала.

— Нет, я его кормила, – ведёт плечом. — А потом он ушёл.

Она настороженно наблюдает за тем, как пушистый зверь забирает яблоко. Когда Блэр сжимает кусочек фрукта между пальцами, поссум встаёт на задние лапы, выпрашивая лакомство.

— Мне кажется, она больше не вернётся, – морщится. — Произошло что-то плохое.

— Блэр!

— Ясно как день. Что-то случилось, и я хочу знать, что, – Блэр скармливает животному оставшееся, затем почёсывает мягкую серебристую шерсть, чем вызывает одно лишь недоумение.

(«но когда ты узнаешь будет слишком поздно»)

— Угу, – снисходительно кивает. — Полиция не может выяснить, зато у тебя получится.

— Может и получиться, – зверёк, тщательно пережёвывая пищу, пополз в другом направлении. — Так или иначе, я была к ней ближе, чем они все. Преимущество, как-никак.

— Прекрати говорить о ней в прошедшем времени, – шипит Гилл. — Твой пессимизм…

— Реализм, – она перебивает Скарлетт, задыхающуюся от недовольства. — Я знаю, что тебе тяжело смириться с этой мыслью, но уже заканчивается третья неделя, как её нет. Пора смотреть правде в лицо.

А Скарлетт начинает хотеться прокусить собственный язык, ведь у неё внутри что-то просыпается – весь этот чёртов цирк снова видится ей несказанно смешным, до грёбаных колик. Неужели нагло обмануть такое количество людей аж н-а-с-т-о-л-ь-к-о просто?

Вот же, чёрт подери, она: убийца и бесчувственное чудовище, та, что бьёт со спины, плюётся ядом, а затем склеивает свои ресницы слезами; вот же, чёрт возьми: превосходная актриса и патологическая лгунья, которой хватит лишь импульса для того, чтоб вырвать с корнем чью-ту безневинную жизнь вне зависимости от того, какое она имела значение.

Насмешка вот-вот порвёт голосовые связки; её изнутри разворачивает от лающего смеха. Скарлетт готова взорваться ярким фейерверком из одного кроваво-красного, ведь лучшее место, где можно спрятаться – прямо под носом наблюдателя.

Да почему, чёрт, так нелепо?

— Не хочу говорить о Бренде.

Но она будет ломать комедию и дальше. Будет плакать, выглядеть мрачнее тучи, заикаться и дрожать, ложью выжигать глаза общественности, а затем – плевать в её разъеденное лицо. Будет, пока ещё на это способна.

— Хочу просмотреть статистику всех пропавших девушек в Виктории, – объявляет Блэр после затянувшегося молчания. Вернувшийся поссум, проделав несколько шагов ей навстречу, замер.

— В Виктории, – задумчиво вторит Скарлетт.

— У этой проблемы гораздо больший масштаб, – она потянулась к оцепеневшему зверьку. — Может, обстоятельства исчезновений на что-нибудь да натолкнут.

— Если что-то нароешь – поставь в известность. Пожалуйста.

— Обязательно. Ещё и распечатки предоставлю, – соглашается, кивая.

И в эту минуту, Скарлетт могла поклясться, она чувствовала себя вершительницей судеб, всевидящим оком и самим Богом – всего лишь наблюдательницей игры, правила которой она устанавливала сама. Её смех перекатывается волнами под потолком, пока подопытные хомячки наматывают круги в колесе.

Как человек, спящий по пять часов в сутки, Баркер Скарлетт завидует. Мысленно он окрестил её ведьмой – её маленькая смерть (он всегда воспринимал сон только так) длится пятнадцатый час.

Как человек, в своём обиталище не терпящий чужаков, Баркер Скарлетт не будит. Странно осознавать: её присутствие и даже то, что она заняла одну из комнат в его квартире, Ричарда не напрягает. Рик принадлежал к той касте парней, где незнакомых девушек, с которыми проводят длинные и, верно, ужасно холодные ночи, вышвыривают за дверь ещё спросонья. Он начинает к ней привыкать.

— Просыпайся. Или я тебя сейчас ударю, – и он, конечно же, шутит, ведь бить лежачего (лежа-чу-ю) совсем не по-пацански.

Её сон не прерывался: за время, проведённое наедине с собой, Баркер успел покурить, из-за чего она только закашлялась, пристально понаблюдать за ней, почти как маньячина, пошуметь и даже опрокинуть тарелку рядом. Гилл в ответ простонала что-то неразборчивое.

— Вста-вай, – Рик толкнул её в плечо.

Становилось чертовски скучно; больше всего он ненавидел томиться в безделье.

— М-м, – Гилл отворачивается, голову зарывая в подушку. — Да, я… Уже…

— Ты проспала половину суток.

— Да? – голосом надломленным и мятым. — Ох… Кошмарно, – она натягивает одеяло.

— Скоро солнце сядет.

Скарлетт недовольно бурчит, затем приоткрывая один глаз.

— И что? – говорит уже разборчивей. — Мне нужно начать фотосинтез? Отвали, пожалуйста.

Рик пожимает плечами. Что ж.

Он со скучающим видом выходит из комнаты, направляясь к террариуму; Баркер и сам не знал, для чего держал в нём членистоногое. Мог ведь, в конце концов, завести змею, куда более привлекательную?

Так или иначе, сейчас в руках Ричард держал своего птицееда, коих, с её же слов, Гилл боялась до смерти; вообще-то, брать их на руки – практика сомнительная, и для различных манипуляций существует специальный пинцет, но кому это вообще интересно?

Мохнатый и, в силу своего возраста маленький, монстр лениво перебирал лапами, удобнее устраиваясь в его ладони.

— Мой хоро-оший, – тихо бормочет Рик, опуская апатичного паука на подушку – ту, на которой покоилась расслабленная ладонь. — Скарлетт? – переходит на полушёпот, наклонясь к её уху; паук сползает на постель.

— Да что тебе опять надо? – раздражённо, не открывая глаз.

Рик аккуратно убирает волосы с её лица, заправляя их за ухо, и хищно улыбается в сладком предвкушении.

— С добрым утром, принцесса Аврора.

Птицеед заползает в её ладонь.

— Что за… – начинает она, но, когда раскрывает веки, истерично взвизгивает. — БЛЯТЬ!

Скарлетт мгновением вскакивает. Она подрывается, едва ли не падая с постели и путаясь в одеяле; испуганная, Гилл сбрасывает паука, словно её бьёт разрядом тока.

— Убери это от меня! – болезненно стонет, почти скулит, поднимаясь на ноги и спиной прилипая к стене. — Ричард!

Её личико, почти идеальное, морщится, искажаемое отвращением и животным страхом. Глаза Скарлетт, еле дышащей, краснеют.

— Рик… Пожалуйста, – взмолилась та, не сводя взгляда с приближающегося к ней птицееда. Её будто сковывает – так, что она почти не может двигаться.

— Не пугай его, – он хохочет насмешливо. — Он кусается побольнее меня.

Теперь уже глаза её наполняются слезами, а сама Скарлетт хнычет, как обиженный ребёнок. Она вздрагивает. По щеке сползает слеза.

— Пожалуйста, убери его, – снова просит, тяжело сглатывая.

Неожиданно: в нём просыпается сочувствие.

— Рик, – повторяет, как в бреду. — Потому что если не уберёшь, я засуну его в блендер, – на грани истерики Гилл дрожит, всхлипывая.

— Ты нравишься мне больше, когда плачешь, – изрекает, всё же решая сжалиться. — Иди сюда, дружок, – сокрушённо вздохнул Баркер.

— Я тебя ненавижу, – вытирая слёзы, констатирует Скарлетт.

— А ты мне нравишься. Жизнь несправедлива, как видишь, – мохнатый питомец возвращается к хозяину. — Не ной.

— Я не ною, придурок, – она попыталась произнести это злобно, но получилось как-то даже умилительно; возвращая паука на своё законное место, Ричард думает, что было бы неплохо сегодня его покормить. Он на прощание стучит по толстому стеклу перед тем, как закрыть плотную крышку.

— Не хнычь тогда.

Оскорблённая, она, проходя мимо, с силой толкает его в плечо.

— Идиот, – обозлённо рычит сквозь сжатые зубы.

Рик грубо перехватывает её запястье. Он вдавливает пальцы в руку, пока от костяшек не начинает отливать кровь, и молча смотрит на неё, готовый заломать (или выломать).

— Отпусти, – фыркает, пытаясь вырваться.

— Сбавь обороты, хорошо? – Баркер давит, всматриваясь в сузившиеся зрачки синих глаз. — Не заставляй меня делать то, о чём я пожалею впоследствии.

Скарлетт замолкает. Рука ослабляется.

— Ладно.

Её «ладно» его напрягает.

— Ладно? – переспрашивает, точно не может поверить собственным ушам. Начинает раздражать: ещё секунду назад она готовилась выцарапать ему глаза, сейчас же, смиренная, соглашается, излучая спокойствие. Она снова играет, а ему казалось, что с этим уже давно покончено и притворство между ними – ни к чему.

— Ладно.

Перемены её настроения до тошноты неестественные. Она словно путается, не зная, какую изобразить эмоцию на холсте собственного лица.

Скарлетт примыкает к его губам.

Гилл, пользуясь его замешательством, целует Баркера жадно и злостно; слюна её впитала мяту – так крепко, будто за минуту до этого она расколола во рту горсть мятных конфет. Когда успела?

Ему и не нужно отвечать: Скарлетт зубами обхватывает его нижнюю губу. Мягкую ткань прожигает боль, и Ричард морщится. В такие моменты он ненавидел свой низкий болевой порог. Рик молчит, пока зубы мучительно выжимают кровь, глушит внутренний стон, забывая дышать. Оттолкнуть бы её, вот только она вырвет ему губу с самого основания.

Хватка слабеет, когда Скарлетт отстраняется, после демонстративно облизываясь.

Ненавистная ему эмоциональная перемена.

— А теперь, – уголки рта растягиваются в ухмылке; она отходит. — Вернёмся к насущному.

— Сука, – бормочет Баркер себе под нос, вытирая кровь.

— Да, быть ею тяжело, – Гилл ведёт плечом, выходя в кухню. — Но кто-то же должен. К слову, – кончиками пальцев Скарлетт проводит по скользкой столешнице. — Я хочу кофе.

— Так свари, блять, – он фыркает перед тем, как наклониться к раковине и прополоскать рот.

— М-м, – мечтательно произносит она, осматривая комнату. — У тебя нет здесь кофеварки или вроде того?

— Как видишь, нет.

Рик чувствует на себе настойчивый взгляд.

— Что? – спрашивает, подвисая.

— Ты пьёшь воду из-под крана? – Скарлетт выглядит совершенно сбитой с толку, как если бы никогда не имела удовольствия лицезреть нечто подобное.

— Эм, да?

— И… Ты даже не фильтруешь её?

Ричард закатил глаза, раздражённо прыснув:

— Можешь представить? Просто беру стакан, включаю воду, подставляю его под струю и пью, тебе показать?

— Э-э… Нет, спасибо, – абсолютно обескураженная, Скарлетт затихает, глазами что-то выискивая.

— Что на этот раз? – спрашивает он после затянувшегося молчания. Со вздохом Рик, не получивший ответа, находит на полке пакет кофе, что ещё не открыт, и даёт его ей в руки; затем, в издевательской манере, вручает чайную ложку с туркой и даже предоставляет чашку на двести пятьдесят миллилитров. — Мне пакетик открыть или сама справишься?

— Сама. Спасибо за заботу.

— Только не говори, что не умеешь делать такие элементарные вещи, – раздосадованно вымолвил Баркер. — Ты ведь умеешь, да?

— Умею. Просто обычно это делают за меня.

— Даже так? – он вздёрнул бровь и снова не получил ответа. — Всё, отойди, – выпалил тот. — Не беси меня своей беспомощностью, я сам.

Отогнав её, Ричард приступил к ритуалу; сам он пил кофе очень и очень редко – с молоком и сахаром, иначе на вкус этот напиток напоминал ему свежезаваренную землю. Иногда – жжёную древесину.

— Получается, единственное, в чём ты хороша – игра на публику и убийства близких друзей? – красную чашку он наполняет до краёв, после чего ставит на стол перед ней.

— Она не была мне близкой, – возражает, перебирая спутанные волосы пальцами.

— Пускай. Просто подругой.

— И подругой тоже.

— И кем тогда? – с привычной насмешкой.

— Никем.

— Я часто видел вас вдвоём. Вы почти всегда были вместе. Странно, нет?

— Ни капли, – буркнула Скарлетт, уязвлённая или даже пристыженная. — Она всего лишь увязалась за мной, вот и всё. Мы не дружили.

— А ты вообще с кем-нибудь когда-нибудь дружила? Ай, можешь не отвечать, я догадывался, – отмахнулся он.

— По-твоему, я какая-то моральная уродка?

Ричард отвечает без обиняков:

— Да.

— Ясно, – а она, кажись, не удивлена ни капли.

— Такая спокойная, – Рик прыснул.

— А что? Как я должна реагировать? Хочешь считать меня монстром – считай, мне-то какое дело? – она делает глоток. — Если я выгляжу в твоих глазах инфернальным чудовищем – окей. Мне плевать. Я не буду пытаться изменить твоё мнение, в этом нет смысла. У всех разное видение мира.

— Я не… – от претенциозности данного заявления ему хочется смеяться. Только истинный смысл фраз доходит до него слишком поздно; примерно тогда, когда он начинает ощущать что-то, смутно напоминающее вину, колющую в горле. — Погоди, – Ричард мрачнеет. — Что ты сейчас сделала?

— Что я сделала? – форсирует голос, снова отпивает.

Баркер, впавший в ступор, пытается понять: и вправду – что она сделала?

— Ты манипулируешь мной.

— Чего? – засмеялась Гилл, поморщившись. — Нет, зачем мне это?

— Это я хотел спросить, зачем тебе это, – Рик складывает руки на груди.

— Ты не мой тупица-папаша, так что нет, – Скарлетт хихикнула и поднесла чашку к губам. — Ты слишком умён для того, чтоб тобой помыкать, успокойся.

— Ты продолжаешь. Хватит.

— Как знаешь, – она равнодушно пожимает плечами. — А кофе вкусный, кстати.

— Ага, из меня получится хорошая жена, – Баркер убирает книгу в мягком переплёте со стола.

— Расскажи мне что-нибудь о своём фильме, – она внимательно осматривает чашку, облизывая губы.

— Я его уже показал. С тебя хватит, – холодно отрезал Рик.

— Ричи, не будь занудой, – Гилл подпирает голову ладонью.

— Что ты хочешь услышать? Понятия не имею, о чём рассказывать, – он безразлично перелистывает желтоватые страницы.

— Да что угодно. Монтаж, съёмка, работа в команде с другими, работа с кастом – тем уйма. Нет, для начала хочу узнать его название. Ты ведь промотал этот момент?

— Названия нет.

— Как это работает, объясни?

— Вот так. «Неназванный». Это отражает всю суть работы, – он, отзываясь апатично, поджимает губы. — Никто не знает, что это, никто не знает, откуда оно взялось, так же, как и что случится, если пойти против правил. Это метафора. Аллегория на всё, что нас окружает и то, из чего состоит мир. То, что существует за его пределами. В этих пяти минутах я переосмысливаю всё своё существование, – Баркер повёл плечом. — И эта формула применима ко всему. Образ рыжей девочки – первые люди, которых ты видишь, приходя в мир. Она расскажет тебе о правилах, но не скажет, почему ты должен им следовать. Она знает, что они существуют, но никогда не скажет, кто их создал. Не скажет, что произойдёт, если от этих правил отречься и посмотреть туда, куда тебе запрещают. Она не знает, зачем это и для чего, но думает, что так должно быть, и, рассказав об этом, вдохнёт в тебя понимание с теми же установками. Неизвестность – то, что пугает больше всего. Каждого. Кровь, кишки, прочие вещи, традиционно отвратительные – оставляю дешёвым слэшерам, их наследие. Я навожу страх тем, с чем приходится сталкиваться каждый день: мыслями о смерти, Вселенной, бесконечности, мыслями внутри социального организма, любыми рассуждениями, которые могут вызвать панику и сильную тревогу. Это давит сильнее, чем абстрактный монстр под кроватью. Монстров, которых показываю я, ты видишь постоянно, даже тогда, когда твои глаза закрыты.

Скарлетт, всё это время не сводившая с него взгляда, вдумчиво произносит:

— И поэтому Тео назвал тебя вторым Аронофски.

Ричард презрительно фыркнул:

— Не хочу быть ни вторым Аронофски, ни третьим, ни, блять, сорок пятым. Меня отвращают эти его дурацкие сравнения и кумиры, которым он следует. Омерзительно.

Гилл допивает свой кофе.

— Впечатляет, – кивок. — Не хочу использовать это отвратительное речевое клише, но да, до знакомства ты казался мне безнадёжным самовлюблённым кретином.

— Горько признавать, но я и вправду безнадёжный самовлюблённый кретин, – говорит он вполне серьёзно, захлопывая книгу.

— Кстати, о самовлюблённых, – она опомнилась. — Мне уже не терпится выпотрошить одного.

— Прямо-таки не терпится?

— Да, чёрт возьми! – простонала Скарлетт. — Я больше не могу тянуть. Судя по поведению, этот уебан собирается меня изнасиловать.

— Я вскрою ему череп чайной ложкой, – спокойно сказал Рик. — Раз уж он угрожает твоей безопасности, думаю, пора начинать.

Скарлетт сияет изнутри.

— Правда? – переспрашивает, не веря собственному счастью.

— Правда. Только тебе нужно будет извиниться перед ним, – Ричард склонил голову набок. План, наброски которого они сделали ещё тогда, в закрытой комнате несколько недель назад, ему не слишком претил, да и роль Гилл в нём – тоже, но это было необходимой мерой. — Никаких взаимодействий с ним в соцсетях, помнишь же?

Да, она прекрасно помнила о том, что даже удалённые сообщения можно восстановить.

— Помню, – она послушно кивнула.

— Провернём всё в пятницу вечером. Считай, у тебя есть пару дней, чтоб подготовиться.

Убивать по пятницам – их личная бессмысленная фишка.

— Морально же, да? – Скарлетт вопросительно изогнула бровь. — Мне ведь не придётся с ним спать?

От тяжёлого молчания в воздухе пролегают трещины.

— Рик?

Он думает.

— Рик, нет, если он ко мне притронется, я убью себя, – встревоженно тараторит Гилл. — Пожалуйста, скажи, что мне не нужно будет этого делать, я… Не нужно ведь, правда?

Её глаза, кажется, впервые полны немой мольбы. Баркер прикрывает веки:

— Если я успею, – он делает многозначительную паузу перед тем, как закончить, – то нет.

Комментарий к XIII: СВЕТЛАЯ ГРАНЬ

такс такс такс што тут у нас

дада я не запуталась в таймлайне и помню прекрасно что сие действо происходит где-то в мае но ещё я помню что оно происходит в австралии а там всё не как у людей

у них самая холодная пора года лето а наиболее морозный месяц июль так что австралийская зима наступает ЛЕТОМ бум вынос мозга повышаем уровень эрудиции с лемон хейз

лол фанфакт это уже вторая часть к&л которую я пишу находясь в электричке

напротив меня сидит смешной мужик в клетчатой рубашке и играет на красном кнопочном телефоне мне кажется я была обязана поделиться с вами этой информацией

хз иногда мне хочется какой-то повседневки

зато скоро вам устрою мясо))))((()))(())) тупо фарш из человечины задрочитесь отвечаю

завтра начинаются экзамены

благословите меня что ли

========== XIV: ТАНЦЫ НА КОСТЯХ ==========

Сегодня его кровь чиста, как сканк.

Ричард выкуривает вторую сигарету подряд. Она тлеет, и это – единственный источник света в тёмной комнате, отовсюду устланной полиэтиленом. Он, чёрт возьми, заканчивается; на следующей неделе Рик обязательно закупит ещё.

Панорамные окна открывают обзор на двор и длинную улицу за его границами. Преспокойный, Баркер стряхивает пепел, пока машина Скарлетт приближается к воротам, ярко сверкая фарами. Сегодня Ричард обнажает клыки.

Зажигалка щёлкает над третьей, когда входная дверь тяжело открывается. Он слышит смех Скарлетт – его, его, до скончания веков его Скарлетт – и низкий мерзотный голос того ублюдка.

Широкое лезвие переливается в лунном свете. Чем шире – тем больнее, Итан, знаешь? Да, именно поэтому он сжимает рукоять топора так крепко. Свет внизу загорается. Грохот. Чёрт-чёрт-чёрт, только бы не… Ч-ё-р-т.

Но нет, голос Гилл ровный, когда она ведёт его по лестнице наверх, прямиком в ловушку. Рик радостно улыбается; он разминает шею. Он упоительно счастлив, он трезв, а чувствует себя так, словно нажрался эйфоретиков. Через несколько коротких мгновений его жизнь – их жизнь – расколется на «до» и «после», ведь сегодня они познают жестокость, истинно и бесповоротно.

Ричард дымит. Они на этаже. Его вот-вот вывернет: он слышит всю ту грязь, что льётся изо рта уёбка, и хочет всадить лезвие топора в его пустую башку.

Почему нет?

Он лезет к ней настойчиво. Итан пытается запустить руки под её юбку и она, неохотно, борясь с собой, позволяет.

(«я ценю твою преданность, манеки-неко»)

Сигарета в его пальцах истлевает. Рик задумчиво прикусывает нижнюю губу и слышит, как этот кусок дерьма спрашивает что-то вроде: «У тебя ведь есть парень?» Скарлетт отвечает что-то недвусмысленное; он даже не слушает – резко толкает её и присасывается, как ебучая пиранья, опускает руку ей на задницу.

(«я вырву тебе гланды голыми ру-ка-ми»)

— Куда он только смотрит?

Рик, выпуская в воздух остатки дыма, тушит сигарету и бросает окурок наземь:

— Ну, сюда я смотрю, и что?

Баркер улыбается во весь рот, когда Скарлетт включает свет. Она закрывает за ними дверь, скалясь хищнически, скалясь злостно и мстительно; лампы вспыхивают одна за одной.

— Это чё ещё за хуйня?! – Итан взвизгнул, завидев остро наточенное лезвие. — Чё происходит?!

— Тебе никто никогда не говорил, – Рик скользит по кромке ленивым взглядом, – что, если девушка тебе отказывает, это значит, что от неё нужно отъебаться, нет?

— Убери это, – парень шарахается к двери, закрытой на замок. — Я, блять, понял всё, не нужна мне твоя… Ты шизофреник, – он снова пятится. — У тебя с головой не всё в порядке, долбоёб!

— Нет, ты, похоже, вообще ничего не понял, – Баркер огорчённо вздыхает. — Котёнок? – улыбается довольной Скарлетт. — Я не хочу запачкать тебя.

Она послушно отходит, искрясь от счастья.

— Эй, чувак! – он рефлекторно закрывает голову руками. — Я всё…

Ричард замахивается.

Он бьёт его в живот — лезвие проходит глубоко: без пяти минут труп выгинается в адской агонии, пока тёмная кровь пузырится на его губах и струится по подбородку.

Ещё.

Рик выдёргивает топор из брюшной полости. Адреналин выжигает нервы, когда дыхание сбивается;

(«дышать больше не нужно»)

сквозь гортанный стон боли Баркер бьёт вновь.

Итан, до этого кое-как державшийся на ногах, теперь тянет трясущуюся руку к смертельной ране в попытках её закрыть, а Ричард кромкой рвёт его тугую плоть, и тогда жертва с грохотом падает на колени; кишечник вываливается наружу. Итан закатывает пустые глаза.

— Ебаный ты кусок мусора, а, — счастливая улыбка рвёт углы рта, лёгкие содрогаются от приступа истеричного хохота.

С размаху Рик наносит удар по лицу: он вгоняет лезвие в рот, как в лунку, и нижняя челюсть с хрустом разламывается. Булькающий звук прерывается. На пол летят ошмётки кожи вместе с раздробленными зубами.

Шаг назад.

Кровь кипящей лавой разливается по покрытию, ведь изувеченное тело валится на пол. Он чувствует на себе куски соединительных тканей, дышит часто и рвано, облизывается, ощущая голод; бурлящая энергия поднимается к горлу, вот только вместо рвоты горло выедает восторг.

Баркер растирает кровь по шее.

Закинув оставшуюся половину расколотого черепа вверх, труп оставляет омертвевшие руки прижатыми к вспоротому животу, уродливо вывернутому так, что жёлтая жировая прослойка поблёскивала в жидком свинце. Глазные яблоки закатились к самому лбу. Челюсть висела на остатках мышц, больше не сокращающихся.

Ричард присаживается рядом. Что он чувствует?

А ведь это на него вовсе не похоже: он, никогда не заставлявший своих жертв страдать, оглядывает труп, истерзанный в клочья, и вдыхает запах смерти абсолютно невыносимой, улыбаясь от уха до уха. Зрачки наверняка уже выжгли радужку.

Насилие ужасно. Ричард ужасен трижды.

(«что она с тобой сделала?»)

Ричард вырывает челюсть.

Тишина трещит помехами. Тишина умирает во всхлипе Скарлетт.

Рик оборачивается назад; туда, где, в состоянии шока, она закрывает лицо руками.

— Что такое? – осторожно спрашивает, орудие убийства звонко бросая на пол. Кисти его покрыты кровью так же густо, как и стремительно теплеющее лезвие. — Скарлетт? Что-то случилось? – он убирает её руки и видит, как в глазах сверкают слёзы. — Он что-то сделал с тобой?

Она смотрит на него молча.

— Скарлетт, – Баркер оставляет кровь в тёмных волосах, смотря на неё снизу вверх. — Что произошло?

Гилл поджимает губы внутрь:

— Чувствую себя грязной, – роняя слёзы, шепчет неуверенно. — Это так… Так… Гадко, – голос ломается.

— Я понимаю, – шепнул в ответ Рик. — Но так было нужно. Ты сделала это ради нас. Он искупил свою вину, смотри.

Она, колеблясь, смещает фокус на разрубленное тело, что вытаращенными мёртвыми глазами всматривалось в пустоту; Скарлетт не удостоила его долгим взглядом.

— Ты был прав, я… — Гилл хватается за голову, когда слёзы струятся вниз по лицу. — Я — чудовище.

— Что? — фыркнул Рик. — Нет. Нет, с чего ты взяла?

— Он ведь ничего не сделал. А что сделали мы? — в овале её глаз мерцает боль.

Искусственная.

— Мы убили его просто со скуки.

— Нет, нет, нет, — ладонями Баркер обхватывает её побелевшее, влажное лицо.

— Это не похоже на искусство, Ричард, — она, сокрушаясь, мотает головой. — Это уродливо, это… Ужасно.

— Послушай, — её дрожь проникает прямиком под его кожу. — Скарлетт, послушай. Мы сделали всё правильно. Понимаешь?

Огорчённый взгляд обращается стеклянным.

— Он мог причинить тебе вред. Он хотел причинить тебе вред, — Рик проговаривает это чётко, чувствуя вибрации ударов в каждом нерве. — И почти причинил. Видишь? Ничего чудовищного.

— Нет, мне кажется…

— Тебе кажется. Мы поступили правильно. Ты веришь мне?

Их взгляды сходятся. Зрительный контакт длится непривычно долго; ему до сих пор не верится, что поресницам этой абсолютной психопатки стекает вина. Всё не так плохо?

— Да. Да, только…

— Без «только», — он вытирает её слёзы. — Всего лишь бесполезный мешок с мясом и костями. Ну же, не расстраивайся.

Гилл шумно выдыхает, после же растягивая губы в улыбке; сдавленно смеётся и размазывает по коже кровавые разводы.

— Мы только что очистили мир от небольшой кучки дерьма. Он должен быть нам благодарен.

А она и вправду нравится ему больше с красными от слёз глазами. Будет, блять, очень глупо, если он станет отрицать очевидное, чувствуя: внизу кровь начинает циркулировать так, что дыхание перехватывает. В горле сохнет, когда Скарлетт размазывает по лицу жидкий металл. Ричард облизывается совсем как голодный пёс и уже жалеет о том, что успокоил её.

Она перехватывает его взгляд и ухмыляется опухшими губами; кусает нижнюю, рвано выдыхает.

Им хватает только импульса, а на притворство сил больше не остаётся, ведь внутреннее неистовство изогнутыми клыками рвёт ему лёгкие.

Когда зубы впиваются в её шею, она вымученно стонет, затем смеясь сладко и заливисто; она не будет против, если он вырвет ей артерию вместе с лоскутом кожи.

(«только сейчас»)

Сплиш-сплаш — воды океана крови выходят из берегов.

Она вновь оказывается в его руках, и Баркера это, верно, когда-нибудь убьёт.

Ныряй.

Пальцы вжимаются в рёбра, начиная белеть; Рик вгрызается с упорством изголодавшегося каннибала, соскучившись по вкусу её кожи, и стаскивает Скарлетт на грязный пол, что промокает красным. Одежду придётся сжечь.

И всё это, чёрт возьми, напоминает драку, потому что Гилл отбивается; а, впрочем, он всегда мог получить её только так — оставляя трещины и рваные раны, разбивая и выгрызая зубами, скручивая, круша и ломая. Ему, блять, не нравилось добиваться и завоёвывать, но он бы пил её слёзы каждое утро перед завтраком, и это того стоит.

Пока внутренний голос шепчет выломать её кости, Ричард заглатывает кровь с губ Скарлетт, грубо впиваясь в талию. Он толкает её, еле дышащую, с прикрытыми глазами и издевательской триумфальной ухмылкой, в горячую лужу. Волосы, впитавшие багровый, распадаются на тысячи блестящих нитей; кончики соприкасаются со зловонным кишечником. Теперь он не знает, что такое жалость.

Попробуй победить, Скарлетт.

Перочинный нож в заднем кармане джинсов как нельзя кстати.

Ричард держит руки у неё над головой, пока пальцы её нащупывают мокрый от крови зуб. Баркер не наблюдает отвращения на лице. Нет-нет, ей нравится, уже от этого возбуждение усиливается, разрывая внутренности холодной сталью; и ему впервые кажется, что он может кончить от одного только вида девушки — девушки, в руках перекатывающей куски плоти, безумно улыбающейся, лежащей в чужой крови, готовой сдирать кожу заживо, выгрызать вены, и… Да, блять. Да.

Рик достаёт нож.

Глаза Скарлетт расширяются одним мгновением. Ни тени страха — лишь ожидание.

Тяжело дыша, он ничего ей не поясняет; запущенное под майку, холодное лезвие с треском распарывает тонкую ткань. Гилл размыкает губы, сильнее вжимаясь в тёплый пол и готовясь что-то сказать, но Ричард затыкает её одним движением.

— Рик, — она словно пытается его остановить, приподнимаясь. — Как же…

— Закрой рот, — Баркер рычит, изнывая от нетерпения. — Заткнись, блять, я не хочу тебя слышать.

Вот только она не слушает, и, похоже, никогда не станет:

— Как же он? – с вызовом в голосе и намёком на претензию.

Прямо сейчас Ричард разбил бы ей губу.

— А что он? — сдавленной насмешкой из пылающего горла. Кромка вернувшегося в его ладонь ножа на её рёбрах.

(«это ли – месть?»)

Остриё легко касается белой кожи. — Он будет смотреть.

Рик вновь толкает её вниз, цепляя волосы и оттягивая голову; лезвие, разорвав ткань лифа, опускается ниже, к самому животу. Ричард чувствует сопротивление и инстинктивно поднимает голову. — Тебе не нравится?

Он за ухмылкой скрывает желчь и выпирающую ярость, когда жмёт сильнее, но примыкает к опухшим губам. Рик вновь целует её: глубоко и без намёка на грубость, целует и борется с желанием прокрутить нож внутри неё, борется, когда мечтает снять со Скарлетт кожу, когда хочет проломать её рёбра, вскрыть от низа живота и до горла, вырезать матку, и…

В его ушах только хруст костей – тело вот-вот начнёт разлагаться.

— Нет.

Лезвие спускается ниже — прямиком к белью. Он дрожит и сам, ощущая, насколько близок к ошибке, но у их игры не может быть фатального исхода.

(«не сейчас, не сейчас, не»)

— Ложь, — выдыхает в её рот, пока она выгинается, вскидывая голову кверху. Скарлетт больше не скалит зубы. — Знаешь, что будет, если обманешь меня снова?

— Ты убьёшь меня? — вопросом на вопрос, пока кромка поддевает ткань.

А он готов трахнуть её этим ебаным ножом, если бы не одно «но»: Гилл нужна ему живой.

— Я бы хотел, — он не спешит менять сталь на пальцы. — Я бы, блять, очень хотел, но есть проблема, — лезвие скользит между её ног, и тогда, кусая нижнюю губу, Скарлетт морщится. — У меня не встаёт с трупов.

Дышать нечем. Испарина покрывает лоб, а она смеётся, звуком своего голоса разбивая ярость в щепки; он не знает, что в ней такого, но знает, что, при отчаянном желании, это дьявольское отродье способно вывести его на любую эмоцию.

Сука.

Сука, поселившаяся на задворках его черепа, и установившая свои рычаги управления внутри.

— Ты уверен? — колено задевает пах, и только тогда он осознаёт, как сильно её ненавидит: каждый жест и каждое вслух произнесённое слово, искромётный взгляд, мимолётное касание, незамысловатая фраза – его тошнит её ядом, тем, которым дьявол в обличии нимфы его поит, отравляет сознание и проделывет дыры в стенках желудка.

На ужин – мой желудочный сок, Скарлетт.

А у тебя, Баркер, мозги через уши давно уже вытекли. Последняя капля раскалывает сознание на тысячи битых осколков.

И ей совсем не больно: когда кричит, сдирая горло, роняет фальшивые слёзы (он готов доводить её вечность), вырывается, когда рвано стонет, закатывая глаза, когда прокусывает его шею, провоцируя на тихий скулёж, когда сжимает изнутри и ловит ртом воздух, задыхается от его рук и давится, Скарлетт не испытывает боли — он знает.

И в этом грёбаном бою не будет победителей – они готовы обглодать собственную плоть и слизать с костей то, что останется в итоге, ведь в водовороте исступления рассудок тлеет быстро. Поцелуи обретают особый шарм, когда она распарывает ему кожу на горле.

Он обязательно забьёт шрам новой татуировкой.

С её груди он снимает кровь языком, глотает металл, когда она вышибает из его лёгких кислород; он чувствует стеклянные глаза трупа на линии собственного позвоночника. Ему нравится.

Рик попросил бы её вырезать ему аорту, будь он в силах говорить.

И в голове, как заевшая пластинка, звенит одна только фраза, заставляя голос расходиться волнами маниакального восхищения, перекатываться в гортани, выжигать язык; во рту скапливается гарь. Жар плавит кожу.

Кажется, он вот-вот сдохнет, и это — то, за что она цепляется, начиная изводить. Нижняя губа не перестаёт кровоточить.

Первопричины не стоят последствий.

Извращённые ублюдки рвут на девушках одежду. Ричард рвёт на них кожу.

И он бы расколол ей череп надвое прямо так, пока она, вскрикивающая, тонет в багровом океане, руками зарываясь в омертвевшую плоть и его волосы, отказавшаяся от сопротивления; он бы уничтожил её от самого основания, поглотил полностью, вспоров сухожилия и раскроив фасции, станцевал бы на её костях, потому что это – высшее, наиболее чистое проявление любви.

Потому что Ричард Баркер разрушает всё, к чему прикасается и убивает тех, в кого безнадёжно влюблён.

Она пользуется тем, что он, измождённый, выбивается из сил,

(«это тебе не трёхчасовая ебля под кокаином»)

и оказывается сверху.

Куски кожи путаются в его мокрых волосах.

Удовольствие подступает мучительно медленно; на телах двоих цветут линии глубоких порезов, потому что холодная сталь – их любимая игрушка. Он мечтает о её шее, когда раны на груди раскрываются, будто бутоны первых цветов.

Скарлетт вырывает доминантное положение с улыбкой неописуемого наслаждения, прямо из его рук, и… Он не против.

Крыша едет так быстро, что Рик, чёрт, перестаёт замечать: ещё какое-то время назад вдавливавший нож в бархатистую кожу, сейчас он внутренне молится о том, чтоб она вспорола ему глотку от уха до уха, заточенным лезвием распотрошила и разобрала по частям, вытаскивая орган за органом, изучая анатомию на практике, и эта мысль держит на плаву до сих пор, заставляет глушить гортанные стоны и вырывать её кислород дрожащими пальцами и намерением изувечить как можно сильнее.

Мысли изводят больше, чем сама Гилл на нём, что вдыхает боль и выдыхает стоны через приоткрытый рот. Заводят. Изводят.

Обвешайся кишками, как цепями, Скарлетт, ведь это – то, какой я хочу тебя видеть.

И это – их общая ебанутая романтика: кончить в луже застоявшейся крови со сцепленными зубами, растворяя рваный голос на том уровне, где он зарождается, под наблюдением усыхающих глаз и надзором мертвеца, разлагающегося в углу.

Оставайся внутри, Ричард.

Из его скованного тела она выкачивает энергию мокрыми красными губами. Несколько лет назад лучший секс в жизни он представлял несколько иначе.

(«но вот мы здесь»)

Её волосы всегда пахнут мёдом,

(«и немного смертью»)

но тонкий шлейф аромата сквозь кровь не пробивается. Сейчас это ощущается почти как блядская грязь.

— Больно? – он, пытающийся отдышаться, любуется надрезом под её рёбрами; вытягивает руку вперёд, аккуратно проводя пальцами вдоль.

— Если я отвечу «да», ты будешь рад, – она смеётся, откидывая слипшиеся волосы назад. — Пытался мстить?

— С чего бы? – он приподнимается на локтях. — Мне нравятся шрамы.

— Прямо-таки услада для глаз, – Гилл порывается встать, но Рик останавливает её быстро, тянет вниз, глубоко вдыхая. — Отпусти.

— Ты знаешь наиболее благоприятное время для совершения убийства?

Скарлетт стирает тёплую жидкость с подбородка тыльной стороной ладони:

— Какое же?

— Четыре утра.

— Спрашивать, откуда узнал – бессмысленно, полагаю?

— В точку, – расплывается в довольной улыбке.

— Мы начали раньше.

— Ты хотела обескровить его.

Она улыбается в ответ:

— У меня есть идея получше. Будет весело, – Скарлетт развозит кровь по его ладони. — Но придётся постараться.

— Я открыт для предложений, – он садится, придерживая её за бёдра.

— Не хочешь забрать его сердце, как трофей? – Гилл склоняет голову набок.

Улыбка вновь играет на лице:

— Мне нужно только твоё. Отдельно от тела. Когда-нибудь. Может быть.

Шутка. Конечно же, шутка.

Комментарий к XIV: ТАНЦЫ НА КОСТЯХ

порно порно весело задорно у меня аж карабин от цепи оторвался пятница развратница так сказать

========== XV: МЕЖ БОГОМ И ЗВЕРЕМ ==========

— Тебя что, в подворотне отпиздили?

Ричард апатично пожимает плечами, откручивая крышку. Гранатовый сок жжёт на искусанных губах.

— Это чё? – Тео лезет руками к белому длинному пластырю, пересекающему шею и немного – горло.

— Руки, – рявкнул Баркер.

— Воу, – хохотнул он. — А если серьёзно: в какую хуйню ты уже влез?

Рик не хочет ничего придумывать:

— Новая татуха.

— Еба-ать, – его друзья одобрительно кивают, переглядываясь.

— И чё ты там набил?

Ричард вздёргивает бровь лениво:

— Змею.

На эмоциональном уровне он чувствует себя пережёванным и выплюнутым в грязь. Боль грызёт отовсюду. Он ненавидит чёртову Скарлетт Гилл третий день подряд.

— Ну, мы хотя бы можем доебать тебя и потребовать пояснить за смысл?

— Вы заебали, – кисло поморщился Рик. — Сколько, блять, раз нужно ещё повторять? Не ищите смысл во всём, что я делаю. Иногда я творю лютую хуйню, сами знаете ведь, – он с тяжёлым вздохом берёт в руки скрученный «Бэквудс», а затем перекидывает на него пламя пылающей спички. Отнекивается в тысячный раз и лжёт себе самому, ведь опутывающая горло Баркера змея набирала его номер сегодня в восемь после полудня. Ему становится лучше, когда сатива вычищает из его лёгких гниль и боль из затягивающихся ран.

— А, я что хотел спросить…

Он думает об этом слишком много.

— Ты новости читал?

Для него остаётся загадкой то, как Скарлетт могла влиять на его эмоциональный фон: ей не составляло труда выцепить своими сломанными ногтями из его разума то, что ей требовалось, а он даже понимал это не сразу.

— Нет, – Рик вскидывает голову к потолку и выпускает дым изо рта. — Что там?

В тот вечер, скользя режущей кромкой по её животу, он был полностью уверен в том, что способен стать её личным палачом, пополнить коллекцию живых кукол… Блять?

— Сегодня около Апфилда нашли чью-ту отрубленную руку.

Баркер смеётся, резко поднимая обе брови:

— Серьёзно, что ли?

— Да пиздец, – Айзек, уже скуривший косяк, закидывает ноги на низкий столик. — Левую, мне сказали. Все только об этом и говорят. Там ещё записка была.

— Не гонишь? – снова смеётся, якобы очень удивлён.

— Ага, – пропыхтел тот. — Этот долбоёб решил поиграть с копами в прятки, прикинь?

— Подробнее, – Рик удобно устраивается на диване.

— Ну, короче, я не уверен, но псих ебаный сложил какой-то адрес вырезками из газет. Нормально, да?

— Адрес? – вновь хохотнул Баркер, стряхивая пепел.

— Пиздёж, – вклинивается Феликс. — Не было там адреса. Он написал на латыни какую-то хуйню.

Ричард качает головой, предчувствуя долгий спор:

— Он… Почему вы вообще думаете, что это – парень?

— Ты думаешь, тёлки станут таким заниматься? – прыснул Элиас из другого конца комнаты. — Ебать, не смеши.

— Тёлки – не знаю, девушки – может быть, – Рик жмёт плечами.

— Ты такая феминистка, мне хочется тебя ёбнуть иногда, – Тео кривится.

— Или выебать, – Элиас ухмыльнулся.

— Ебало завали, Лендорф, – прикрикнул Теодор. — Я натурал.

— Да-да, – спокойно отзывается тот. — Всю твою натуральность мы уже имели удовольствие наблюдать, когда ты запрыгнул на Баркера, будто сука с течкой.

Вся эта словесная перепалка вот-вот перетечёт в драку.

— Да хорош, – раздражённо шипит Рик. — Мы не об этом. Что за адрес, говоришь? – обращается к Айзеку.

— Хер знает, инфа непроверенная. В новостях об этом не упоминается.

— Новостях…

— Ты вообще чем живёшь, а? Всё тебе, блять, разжёвывать надо, – вздыхает он. — Да. Пресса только об этом и пишет с восьми утра, как только коробку нашли. Не знаю, что за адрес, что за латынь, но записка там была точно.

Ричард принимает задумчивый вид.

— Пиздец какой-то, – буркнул Феликс.

— А что, чувак с фантазией, – снова ухмыляется Лендорф. — Интересно, что он сделал с остальными частями тела?

— Смыл в унитаз, – пьяно смеётся Ричард, когда рассудок начинает рассеиваться.

— Тебя правда такое дерьмо интересует? – Тео покосился на него с отвращением.

— Почему нет? Прикольно же.

— Ага, какой-то рехнувшийся ублюдок ходит и кромсает людей. Прикольно же, ну.

— Ну, у каждого своё хобби, – пожимает плечами Элиас. — А у тебя слишком пацифистские взгляды на мир. Зуб даю, ты за всю жизнь никого даже не отпиздил, только порывался.

Жи-вы-х кукол… Скарлетт называла его девочек – его прекрасных, утопично красивых, его любимых девочек – только так, а теперь он и сам подхватил это – как зараза. Мерзость, въевшаяся в язык. Мерзость сочится гнилью.

Он находит странным то, что думает о ней до этих пор.

— Не знаю, мне кажется, таких долбоёбов до конца жизни нужно прятать в психушку.

Он с приятной дрожью вспоминает лезвие в её руках, лезущее ему под кожу.

— А рука хоть чья?

И, понемногу, Баркер начинает её ненавидеть: когда она отворачивается, отходит или уходит вовсе – он, несомненно, пылает яростью и праведным гневом, бредит, давясь щёлочью, потому что это должно быть правильным, это кажется рациональным. Это логично: ненавидеть тех, кто занимает слишком много места в твоей голове.

— Да хер поймёшь, там с пальцев кожа срезана, отпечатки снять уже не смогут.

Но он забывает, когда она рядом: ему, блять, хочется писать картины, идеи коих рождаются в его кошмарных керосиновых снах. Его жилы промокают золотом и кровь олимпийцев, чёртов ихор, вытесняет его собственную, когда её ресницы вздрагивают, когда она начинает говорить; он бы, верно, научился вплетать поэзию в прочные нити реальности, побудь она рядом немного дольше. Ужасно?

Отвратительно.

— Надеюсь, это рука Зиглера, – ухмыляется Рик, вспоминая о ненавистном ему преподавателе.

— Зиглер хуесос, – Айзек стряхивает пепел. — Я бы его и сам ёбнул, если бы мог.

— А я всё ещё хочу знать, чё там за адрес.

Баркер глубоко затягивается:

— Скоро узнаем, – записка на латыни, господи. Кто вообще до такого мог додуматься?

(«но идея неплохая»)

— Делаем ставки, какую часть тела копы найдут следующей, – заржал Лендорф, скручивая банкноту номиналом в сотню долларов.

Адрес там и вправду был.

Когда Блэр приходит к Скарлетт домой, она неспешно закрывает доску.

— И как там твоё расследование? – изображая интерес, спрашивает Гилл. Подруга же, явно обеспокоенная, бросает сумку на мягкий белый ковёр, в руках держа чёрную папку:

— Ты читала, что сегодня возле железной дороги нашли?

Скарлетт перебирает затупившиеся карандаши:

— Мм? Ты про руку?

Шокированная Шлиффен садится на кровать. Она пересматривает распечатки в шуршащих файлах.

— Да, чёрт возьми, я про руку, – подруга убирает волосы с вытянутого веснушчатого лица. — Ты не думаешь, что…

— Блэр, – прерывает.

— …это может быть связано с Брен. Что, если…

— Блэр! – прикрикнула Скарлетт. — Почему ты не можешь успокоиться? Я же просила тебя больше не говорить о ней, неужели ты не понимаешь, насколько мне не хочется затрагивать эту тему?

Шлиффен поджимает губы; она чешет нос, а затем, под её пристальным, озлобленным взглядом, пристыженно отворачивается.

— Прости, – виновато отзывается та.

Скарлетт вздыхает:

— Ничего, – она осматривает свои ногти, опуская голову. — Нет, правда. Наверное, я… Да. Мне стоит смириться с тем, что…

— Нет, – внезапно оживляется Блэр. — Я не права. С Брендой всё будет в порядке. Давай лучше посмотрим, – она жестом просит сесть рядом. Гилл смиренно кивает и делает. — В общем, по всему штату за последние два-три года пропало не слишком много людей. Ну, как не слишком много… Для…

— Давай ближе к делу.

— Да, точно, – раскладывает распечатанные статьи со статистикой на поверхности. — Моё внимание привлекло около десяти человек. Все девушки.

— По каким критериям отбирала? – Скарлетт склонила голову набок.

— Они все, так или иначе, были связаны с творческой деятельностью и все жили в Мельбурне.

Творческой деятельностью, значит.

— Преимущественно, с изобразительным искусством. Среди них – три художницы-студентки. Также была и шестнадцатилетняя школьница, но я как-то не уверена, – поморщилась Блэр. — Но что показалось мне наиболее странным: Бренда – вторая исчезнувшая девушка, обучавшаяся в нашем колледже.

— Вторая? – хмурится Гилл.

— За год до того, как мы сюда поступили, тут пропала первокурсница, – Шлиффен протягивает ей лист. — Виктория Редгрейв.

Недоверчиво глянув на подругу, Скарлетт тянется за распечаткой.

— Они все пропадали одинаково: все вещи оставались дома, никаких предпосылок не было. Просто уходили из дома и больше не возвращались.

Она рассматривает фотографию девушки, которую уже видела в подвале Баркера.

— Насколько мне известно, никто до сих пор не знает, где они. Я проверила пару страниц в социальных сетях… У Редгрейв не было богатых родителей или типа того, зато была… Пассия. Её я тоже нашла, – Блэр озадаченно чешет затылок.

— Ты пыталась с ней связаться? – Гилл не отрывает глаз от красочного изображения, на котором запечатлена, без преувеличения, невероятно красивая девчонка; она существенно отличалась от той, которой стала теперь. Глаза светлого оттенка (в таком масштабе различить цвет не удавалось) смотрели в камеру; короткие волосы, длиной достигавшие ключиц, отливали золотистым. Линия заострённых скул гармонировала с правильными чертами лица, аккуратным прямым носом, приподнятыми верхними уголками глаз и таким же подбородком; высокого роста девушка счастливо улыбалась, демонстрируя брекеты фотографу.

— Я вот думаю, как к ней подступиться, – Блэр чешет затылок. — Не вломлюсь же я, типа: «Хэй, привет, мне тут моча в голову ударила и я решила самостоятельно раскрыть тайну исчезновения целой кучи девушек, в том числе и твоей, не хочешь мне рассказать о том, кто её угандошил?»

— По-моему, идея отличная, – хихикнула Скарлетт.

— Это так не работает! – Шлиффен шутливо толкает Гилл в плечо.

— Только если немного повежливей, – ухмыляется она.

— Единственное, чего не пойму: почему их не ищут и просто закрывают дела? – Блэр состроила гримасу. — Типа… Кто-то ведь должен был обратить внимание на то, что обстоятельства всех пропаж очень схожи? И что девушки между собой – тоже?

— Но доказательств того, что они убиты, не было? – уточняет, сводя брови.

— Нет, ни одного, и это – самое, наверное, пугающее. Ни кусков рук, как сегодня, ни ног, ни голов в лесу или на свалке – ничего. Личные вещи, с которыми они уходили, тоже никто не нашёл. Они как сквозь землю проваливаются.

— Убийца, наверное, профессионал своего дела, – сжимает губы и льстит тому, кого, к счастью, сейчас рядом с ними нет.

— Я более чем уверена, что это какой-нибудь мерзкий сорокалетний мужик. Умный, но мерзкий и сорокалетний.

Ах, наивное создание. Если бы ты, чёрт возьми, знала, что внешне их похититель походит на ангела и выкуривает по пачке «Блэк&Голд» в день, если бы знала, что твоя подруга засыпает в одном доме с тем, кто затягивал шнуры на их шеях; если бы ты знала, что сама когда-то называла его душкой, проходя мимо, и улыбалась ему возле здания неоготичного колледжа, ты бы, наверняка, заплакала от страха и лживости, на которой строится целый мир, в ужасе бы закричала от двуличия, потому что смотришь прямо на смерть. Смотришь, но не видишь.

Приятно?

— Мы вряд ли узнаем, – пожимает плечами. — Да и… Не все же из них мертвы, верно? Вероятно, убийцы были разными, если вообще были, – Скарлетт поглядывает на тех людей, которых не узнала. Их – большинство. — Кто-то, возможно, сбежал, кого-то могут до сих пор держать в плену в худшем случае…

— Вот из-за такого мышления, как у тебя, расследования и зашли в тупик, ага, – Шлиффен фыркнула. — Я уверена, что их убили. Более того, мне кажется, что это сделал какой-то серийник.

— А последняя пропавшая девушка? Перед Брен?

— Мм… – Блэр перебирает листы и мешает фотографии. — Мия Солтерс, двадцать один, исчезла семь месяцев назад. Сама с искусством никак связана не была, я проверила, но мне показалось подозрительным то, что её сестра учится в нашем университете.

Солтерс. Кажется, эту фамилию Скарлетт уже где-то слышала.

— Семь месяцев? – притворно изумилась она. — И что, после неё никто не…

— Нет, там были и другие, но мужчины, в основном. Да и некоторые нашлись, вроде как.

— Такой большой перерыв, – хмурится.

— Особенно учитывая то, что между пропажами нескольких перерыв всего-то в два-три месяца, – вздох.

— Странно.

Извращённое удовольствие тонкими лезвиями раскраивает лёгкие. И вновь хочется смеяться: то, что недоступно другим, перед ней – как открытая книга. Скарлетт снова ощущает всеобщую глупость и собственное превосходство, будто играет в кошки-мышки.

Ве-се-ло.

А её комната уже как чёртов проходной двор – на следующий вечер впускать Баркера не хочется, но нужно. Чего не сделаешь, в общем-то.

Ричард не выглядит обыкновенным: чёрные глаза перестают блестеть высокомерием, пафос в его рту больше не перекатывается травящей ртутью. Рик держится отстранённо, запуская руки в карманы и привычно опираясь на шкаф. Ей кажется, будто что-то случилось, но даже если и так – Скарлетт хладнокровно плевать.

— Есть какая-то причина, по которой ты, о боже, пригласила меня сюда? – он не осматривается и проговаривает слова апатично, а она не понимает, в чём дело, и оттого злится; Скарлетт злится, когда Ричард Баркер не смотрит на неё с горящим обожанием во взгляде.

— Что-то случилось? – она воспроизводит обеспокоенность.

— Тебе же всё равно, – Рик лениво вскидывает бровь. — Для чего спрашивать?

— Что? – давит обескураженный смех из лёгких. — Когда это мне было всё равно?

Её ложь сверлит дыры в его висках, мозг мешая в кашу. Такую, что он, кажется, начинает верить.

— Прекрати корчить из себя невесть что, ладно? – Ричард сопротивляется из последних сил, про себя повторяя одно и то же. — Мы оба знаем, что тебе похуй. Если продолжишь – я уйду, у меня есть дела поважнее.

— Дела поважнее меня?

— Можешь себе представить? – он изогнул бровь. — Я не ношусь с одной только тобой.

— А с кем ещё? – она улыбается, а ему хочется разбить ей голову об кафель, ведь, когда уголки её бордовых губ, покрытых матовой помадой, тянулись вверх, его сердце пронзало швейной иглой – от боли всегда хотелось улыбнуться в ответ.

И лучше бы Скарлетт умереть, пока не произошло ничего чудовищного.

— Мне можно пошутить про твоих… Одноразовых пассий? – Гилл сглатывает смешок.

— Я пошёл, – он вскидывает обе руки вверх.

— Нет-нет-нет, – она бросается к нему, затем хватая за руку. — Стой.

— Чего ты хочешь? – огрызнулся Баркер, резко поворачиваясь. — Если тебе нужно кому-то выебать мозг, то ты не по адресу.

— Не уходи, – просит Гилл, нахмуриваясь.

— Ты ещё заплачь.

— Если будет нужно – обязательно, – её лицо вновь озаряет улыбка.

И он бы оттолкнул её так сильно, как только мог; он бы выломал ей хребет и с хрустом втоптал его в могильную землю, выпил бы всю кровь и с треском разорвал кожу, чтоб она ощутила его ярость каждой своей клеткой, шипящим плавленым металлом на оголённых мышцах, электрическим током в черепе и языками пламени в желудке, но всё, что выходит – промолчать; но она улыбается, а потому он не может.

— Ладно, – выдыхает.

Она улыбается ещё шире.

Он сдаётся.

— Смотри, – Скарлетт подходит к доске. Она стаскивает ткань; та звучно падает на пол, а Рик подаётся вперёд.

Баркер морщится:

— И что это? – скрещивая руки на груди, он медленно подходит ближе. Разглядывает.

Чёрно-белые газеты, старые фотографии и красные нити с кнопками; Эд Гейн, Эдмунд Кемпер III и шизофреник Герберт Маллин. «Семья» Мэнсона и изображения любовников Берделлы. Жертвы Дамера, Банди и Рамиреза, хронология убийств Майры Хиндли и Иэна Брейди; мило и ни капли не внезапно.

— Это? – восторжённо отзывается Скарлетт. — Это – пустяки. Просто ничто.

Рик не понимает. Он снимает со стенда знакомую картинку – выпотрошенная проститутка, павшая жертвой Джека-потрошителя.

— К чёрту это всё, Рик, – выпалила она, затем вырвав фото прямо из его рук. Гилл разрывает картинку с шелестом, громким в тишине комнаты; Скарлетт измельчает её, швыряя на пол, а после тянется к кнопкам и выдёргивает их поочерёдно; всё, что крепилось, теперь падало на ковёр.

Баркер делает шаг назад. Она освобождает доску в неистовстве.

— К чёрту, – снова повторяет, смотря на него радостно.

По крайней мере, ему самому так казалось.

— К чёрту всех этих несостоявшихся головорезов, понимаешь? Убийц на болотах, стрелков, насильников, некрофилов, – она загорается собственным монологом, как спичка. — К чёрту этих замшелых миссионеров, убивавших во имя бога, дьявола и природы. К чёрту гедонистов. Их всех, – сокращая расстоние, Скарлетт подходит к нему вплотную. Она обхватывает его лицо холодными ладонями и задыхается от собственного гения – её душит личная муза. — Понимаешь, Рик? К чёрту.

Нет, не понимает.

— Здесь будем мы.

Всё ещё.

— Бонни и Клайд, Хиндли и Брейди… – Скарлетт смеётся, не тая насмешки. — Бред, – она переходит на шёпот, пронзая взглядом его глаза. — Я и ты – единственное, что правильно, Ричард. Мы.

А он не верит собственному восприятию, вслушиваясь в каждое её слово.

— Они запомнят нас. Не имеет значения, что будет потом, – и в её улыбке он больше не наблюдает фальши: лишь чистое концентрированное безумие, что вырывается наружу вместе с выдыхаемым ею воздухом. — Они будут бояться выходить на улицы среди ночи или даже включать на кухне свет, когда вспомнят; пресса станет разрываться от статей о зверствах, все остальные – строить догадки. Мы будем смеяться копам в лицо и постоянно обводить их вокруг пальца, у нас появятся последователи, – изрекает она абсолютно серьёзно, не прерывая зрительного контакта. — А если и попадёмся… О нас начнут снимать фильмы и писать книги. Нас будут знать, Рик, нас запомнят.

Баркер молчит.

— Мы можем сделать это.

— «Мы»? – наконец выговаривает с открытой издёвкой.

— Мы.

Он вскидывает голову вверх и кое-как сдерживается от хохота. Господи, как же глупо.

— Это утопия, Скарлетт. Нет никаких «мы».

Она не отступает, вытягивая руки на его плечах. У-то-пи-я.

— Почему ты так решил?

Желание распотрошить её, как набитую синтепоном игрушку, вспыхивает с новой силой; на какое-то мгновение он даже освобождается от магии её чарующего голоса, готовый сбросить руки с себя и уйти прочь. Только внутри что-то надламывается.

(«хватит лгать мне хватит лгать мне хватит лгать мне»)

— Да потому что ты, блять, съебёшься при первом же удобном случае, – озлобленно шипит тот. — Потому что живые люди – самые непостоянные существа. И знаешь, что? Ты пойдёшь со мной до конца только в том случае, если я вскрою тебе глотку. Только тогда ты останешься и только так может существовать это твоё ебучее «мы».

— Нет, господи, нет, – и он отворачивается: смотреть на неё так упоительно-противно. — Нет, всё неправильно. Всё, что ты сейчас сказал – неправильно.

Он выдыхает сажу, пока в лёгкие через горло вливается раскалённая лава. Дышать становится больно. Ещё немного, ещё, чёрт побери, несколько минут – Рик сорвётся с цепи, как паршивая псина, и вцепится в её горло жёлтыми зубами.

Опускает веки, пытаясь успокоиться.

— Посмотри на меня. Солнце, пожалуйста, – она просит отчаянно, подкрадываясь к нему со всей осторожностью.

Его изнутри выворачивает от грязи, которую она льёт в его уши. Но он держится – ломается, зажимает дрожь в пальцах, прикусывает нижнюю губу, молчит.

А может, это и не грязь вовсе?..

— Взгляни на меня.

Сомнение дробит ему кости, ложится петлёй на шее и сталью поперёк горла. Чем дольше её слышит, тем проще.

— Ричард?

Он торжественно объявляет капитуляцию, распахивая веки.

Она выдыхает через рот и теперь уже зажмуривается сама, обвивая шею; продолжает шептать на ухо абсолютно успокаивающе:

— Мы сделаем это вместе, – его Цербер перестаёт лаять, ведь чувствует: опасность миновала. Нити слюны из пасти – из чистого удовольствия. — Я и ты, против целого мира, – Скарлетт легко водит по открытой коже кончиками пальцев. — Вместе. Навсегда.

Дрожь вливается через проступающие жилы на белых кистях. Баркер перестаёт бороться – совсем как утопленник, канувший в прорубь; перестаёт и поднимает руки, порываясь обнять её. Неуверенно. С боязнью.

— Я не брошу тебя, – он опускает голову и вдыхает сладость мёда, прижимая Гилл к себе. — Никогда, – она пальцы запускает в черноту его волос.

Скарлетт – чёртова Геката, застёгивающая ошейник на его адских псах. Скарлетт – та, кто поведёт их через омертвевший огненный сад.

Она внутренне скалится, чувствуя на себе его руки. Сегодня её цель была достигнута, а знамёна Баркера – опущены. Она скалится, потому что знает: отныне он принадлежит ей.

Ника снимает свой венок, ведь из её глаз – кровавые слёзы. Ника плачет, ведь сегодня Рик проиграл.

Комментарий к XV: МЕЖ БОГОМ И ЗВЕРЕМ

ярік я їбу там уїбало

торжественно объявляю начало пиздеца девочки и мальчики

ричард ты такой еблан честное слово надо было её сразу убить а ты как всегда каждую пятницу блять одно и то же

завтра сдаю литературу мне бы готовиться а я тут хуйнёй страдаю peace death

к слову если кто не знает: в древнегреческой мифологии ника – богиня победы, геката – тьмы и чудовищ

вот так вот

========== XVI: СИЛКИ ==========

Комментарий к XVI: СИЛКИ

уберите ссаные тряпки, не надо меня пиздить, я могу всё объяснить

окей, эту главу я переписываю третий блядский раз

по-то-му что

мне не нравится. типа, от слова совсем. я давно уже не работаю с вдохновением, оно приходит в процессе; проблема в том, что первый вариант главы показался мне каким-то… бессмысленным? он вообще не вносил никаких изменений в сюжет, никак его не двигал. просто есть и есть, пускай и написан нормально. это плохо.

второй – херня ещё большая. более того: херня неинтересная, рутинный бред, которого здесь уже было предостаточно.

в самом деле, я хотела адский замес, а получается какая-то пиздобратия с фракталами на стенах.

нужно чаще выходить на улицу?

лол, попробуйте по этой главе отгадать, кто станет абьюзером в их деловых™ отношениях

я хз, пусть будет:

wolkenfanger und sternenreiter – der kommissar

summer of haze – mavka

lana del rey – blue jeans (gesaffelstein remix)

blackbear – dead to me

помните о двойном дне

В четыре утра блядски холодно. От порывов ветра хочется укутаться в куртку поплотнее.

Идя вдоль предрассветной пустынной улицы, Баркер прокручивает в голове выпуски новостей на телеканалах, проглатывая сигаретный дым. Слюна впитывает горечь, но на асфальт он не сплюнет – не распиздяй же, в самом деле.

«Около железнодорожной станции Апфилда, на пересечении двух улиц, в ночь с двадцать девятого на тридцатое мая была найдена отсечённая мужская рука».

Сейчас, стряхивая пепел и кашляя, будто туберкулёзник, Ричард думает только о том, как скоро копы отыщут челюсть – обескровленную, как кусок мяса со скотобойни, и без доброго десятка зубов. Он улыбается собственным мыслям. Наводить ужас на людей одним своим существованием приятно чертовски: осознание того, что кто-то трясётся в безотчётной панике даже не зная виновника своей истерики, греет Ричарда больше, чем несколько тёплых одеял.

Только он и сам напуган.

Сложно понять, в какой момент сознание Рика начало перестройку; да, в его фантазиях всегда было место жестокости, и не только над жертвами – над всеми, без какого-либо исключения. В своей голове он топил мир в боли и скармливал ему страдание с чайной ложки, в своей голове он дарил смерть собственным друзьям, матери и даже сестре; в его голове ковёр из тел покрывал паркет его дома.

И он, несомненно, больной ублюдок с корнем «боль» в «больном». В недосягаемых мечтах он делал мебель из чужих костей и кормил несуществующих собак человеческой плотью, в фантазиях он мешал кровь с церковным вином и пил его литрами, но.

Ужасные помыслы всегда оставались только там: в недрах тягучего мрака, в воспалённом мозгу, на периферии. Только там, и сам Баркер никогда не позволил бы им вырваться наружу.

У Ричарда – девяносто девять проблем, и Скарлетт Гилл – его сотая.

Пустым взглядом скользя по облезшему коту, роющемуся в перевёрнутом мусорном баке, Ричард убирает тлеющую сигарету от пересохших губ, а после – тушит об запястье. Дурацкий ритуал: одна жертва – один след. Большинство из них блёклые.

Всё, что осталось от Итана – кусок нижней челюсти, выброшенный из окна полуразваленной арендованной машины со снятыми номерами и кисть левой руки, сейчас проходящая медицинскую экспертизу. Можно ли установить личность по ряду из пятнадцати зубов?

Рик не знает. Знать не хочется.

Скарлетт по нитям вытаскивает из него всё самое сокровенное, будто разрушает печати, за которыми он скрывает ужас и первобытную кровожадность, присущую человеку-зверю, человеку-несоциализованной твари, человеку-хищнику. Баркер верит: жестокость живёт в каждом, жестокость – неотъемлемая часть человеческого существа. Жестокость – то, что закладывается на генном уровне, жестокость – то, с чем он всегда боролся.

Его жестокость – то, к чему у неё есть ключ.

Настолько омерзительно, что хочется выблевать собственный желудок, а потом побиться головой об кафель. От своих рассуждений становится плохо. От мыслей о том, что Скарлетт добра к нему – ещё хуже.

Это глупо. Никто не относится к Рику хорошо бескорыстно, и он, будучи не самым глупым, понимает это, ведь кто-то всегда в чём-то нуждается, кто-то постоянно на что-либо рассчитывает. Ему привычно. Загвоздка: Гилл ничего не требует взамен. Да, кошмарно: она просто находится рядом. И всё. Рику было бы значительно проще, произойди всё по стандартному шаблону.

Она рядом и его это бесит.

Бесит.

Под её влиянием он становится другим. Под её влиянием искажается даже восприятие; ему не нравится, как Скарлетт на него воздействует. Ричард в ужасе по одной простой причине: вдохновение не может быть долговечным. Никак. Что угодно, только не оно.

Баркер понимает, что это может значить, и именно поэтому сбрасывает её звонки, никогда не отвечая на сообщения. Именно поэтому уже которую ночь подряд шляется по разнообразным тусовкам, накуриваясь до тошноты. А ассоциации у него самые гадкие.

Рик бросает окурок в урну.

Лучше переключиться на кого-нибудь другого; так будет лучше для всех, верно?

Просыпаясь в чужой квартире после очередной пьянки (за которой он, конечно же, только наблюдает с косяком в зубах, потому что алкоголь – пойло для скота), в постели с совершенно незнакомым ему человеком, Рику в голову бьют до боли знакомые образы: золотисто-коричневые пряди волос, разбросанные по подушке, миндаль с горькой ванилью в воздухе, искусанные короткие ногти и тёмные синяки на вытянутых руках.

И всё, блять, не то.

Они – лишь тусклость пятен в сравнении с ослепляющим блеском, дешёвая подделка общепризнанного мирового шедевра. Они, на самом деле, ничто, и Баркер знает это, как никто другой. Потому поперёк горла встаёт тошнотворный ком. Потому Рик меняет одну копию на другую. Без разбора. Начинает надоедать, но сдаваться не хочется.

Его тянет на дно глубокого болота. Он предпринимает попытки совершенно безрезультативные: барахтается и бьёт руками по воздуху, увязая только глубже, не понимая, что это работает почти как дьявольские силки: чем больше сопротивляешься, тем меньше шансов на победу.

Почему он вообще об этом думает?

Температура будет падать вплоть до шести утра. Ричарда это радует; по прогнозам, жителей Мельбурнасегодня ожидает дождь. Что может быть лучше луж и повсеместной грязи?

Интерес к психоактивным веществам сходит на нет. Ещё одна настораживающая вещь: ему это как будто бы больше не нужно.

(«но каннабис это естественно святое исключение»)

Рик словно не нуждается в искусственной радости и поддельной эйфории. Ему не нужно повышать продуктивность, принимать решения и изливать душу. Есть ли смысл?

Смешно и грустно: в последнее время весь спектр эмоций он испытывает самостоятельно, и почти в каждом эпизоде положительных мелькает та, чьё имя Баркер уже попросту ненавидит.

Скарлетт заставляет его чувствовать, и потому Ричард считает необходимым избавиться от неё.

Он шатается по пустующим кварталам до половины пятого, а когда нажимает на кнопку лифта, на часах – без пятнадцати. Его, полусонного, почему-то не смущает, что входная дверь не заперта и первые несколько секунд Рик даже не замечает, что что-то не так. Окончательно просыпается, когда видит в прихожей чужие белые кроссовки.

— Какого… – бормочет себе под нос, захлопывая дверь. Он быстрым шагом выходит в комнату, когда слышит шуршание в гостиной. — Что тут, блять, происходит? – злобно рычит Баркер. Рычит, а затем видит закутавшуюся в тёплое одеяло гостью, стоит сказать, совсем не званую.

— Привет, – улыбается Скарлетт, вставая с дивана.

Рик, с прежней злостью, бросает взгляд на настенные часы:

— Четыре утра. Четыре блядских утра. Что ты тут забыла?

Одеяло почти волочится по полу.

— Я тоже рада тебя видеть.

— Как ты вошла? – несколько спокойнее, сбавляя обороты.

— Дверь была открыта, – она пожимает плечами.

— Ебаная у тебя какая-то логика, знаешь, – Ричард швыряет ключи на стол, бросая куртку куда-то рядом. Он уходит в кухню, ведь ему кажется, что он вовсе не хочет её видеть.

Хочет. Перебьётся.

— Я знала, что ты не будешь спать.

— Надо же, – Рик огрызается, отчаянно надеясь на то, что она, уязвлённая, развернётся и уйдёт. Да, было бы отлично. Пускай она уйдёт.

Пожалуйста, пускай она уйдёт.

— Следишь за мной, наверное? – шум включившейся воды бьёт по перепонкам. — Можешь не отвечать, я и без того знаю, что ты этим занимаешься целыми сутками. Тебе, похоже, по жизни делать нечего.

Пожалуйста, пускай уйдёт.

Она молчит, поджимая губы внутрь; у него, кажись, внутренности сводит, когда её взгляд опускается вниз. Прогнать её сил не хватит.

— Ты могла бы меня предупредить, прежде чем вламываться ко мне домой. В четыре, блять, утра.

— Уже пять, – Скарлетт голову склоняет набок, ухмыляясь меланхолично.

— В пять, блять, утра.

Снова ведёт плечом:

— Предупредить не могла. Ты не отвечаешь, – почти на хриплом шёпоте.

Пожалуйста, уходи.

— Ты злишься на меня?

Ему желание биться в истерике выгрызает глазные яблоки, окрашивая мир красным. Рик вот-вот сорвётся с обрыва собственных амбиций и разобьётся об скалы неосуществлённых целей.

— Я уйду, если захочешь.

Он стискивает зубы, отворачиваясь. Отказать попросту не выходит.

Уходи.

— Всё в порядке, – наконец выдавливает Ричард, откидывая отросшие волосы назад. — Просто больше не делай так. Никогда, ладно?

— Конечно, – слабо кивает, не сводя с него глаз. Баркер опустошает стакан с холодной водой.

Он, тяжело вздыхая, открывает холодильник. Пустота выглядит чем-то обыденным.

— Ты что-то хотела? – Рик с надеждой наклоняется, всё ещё веря в то, что найти на полках что-нибудь съедобное вполне себе реально.

— Скучала.

Ричард шокированно смещает фокус на неё.

— Погоди, – он переваривает фразу медленно. — Что?

— Что?

Захлопывая дверцу, Рик подходит к ней; он пальцами обхватывает подбородок Гилл, приоткрывая ей рот:

— Дыхни.

Скарлетт морщится, готовая рассмеяться.

— Ты ебанулся?

— Я жду.

Она шутливо закатывает глаза, но слушается.

Скарлетт снова пахнет мятной жвачкой.

— Ничего не принимала? – вглядывается в зрачки, большим пальцем оттягивая кожу вниз.

— Я же не ты, – хохочет.

— Ответ размытый, требую чёткий сформулированный.

Вздох.

— Нет, ничего не принимала.

Ричард косится на Гилл недоверчиво, потому что в голове её фраза заедает, как старая пластинка. Скучала.

Блять, какой же бред.

— Убедительнее ничего придумать не могла? – он претенциозно складывает руки на груди, облокотившись на стену.

— Зачем придумывать, если можно сказать правду?

Ему сознание кричит о том, что Скарлетт говорить правду не умеет. Только вот не помогает: вся подозрительность крошится.

— Сделаем вид, что я поверил, – буркнул Ричард почти сдавшись.

— Сделаем вид, что я не слышала последней фразы, – уголок её губ снова тянется вверх.

— По деловым партнёрам не скучают, – равнодушно отрезает Баркер, возвращаясь на кухню.

— Деловым партнёрам, – вдумчиво повторяет она.

— Именно. У тебя, наверное, есть какие-нибудь предложения?

— Я думала, мы хотя бы друзья, – Скарлетт вскидывает бровь.

— Три месяца для полноценной дружбы – маловато, не находишь?

— Но мы сделали больше, чем любые друзья, – она кутается в одеяло.

— Мне тоже так показалось, – кивок.

— Ты просто не хочешь подпускать меня к себе, верно?

Ричард вздрагивает. Стоя к ней спиной, он чувствует ползущий по позвоночнику холод; внутри что-то надламывается. В одном только вопросе он начинает слышать новые, неузнаваемые ноты, как если бы и сказано это было вовсе не ею. Настораживается и не знает, как объяснить.

Баркер оборачивается. Застывшая на её лице маска трескается, и на одну секунду – всего лишь на секунду – Рик видит в ней нечто совершенно иное: не ту Скарлетт, которую знает и к которой привык, не те синие, оттенка сапфира, глаза; не ту девчонку, пропускающую солнечные лучи сквозь себя. Он смотрит долго, не отрываясь, и её взгляд олицетворяет только одно: животное, готовящееся напасть.

Ему жутко и он не понимает.

— Ладно.

Разбитый образ собирается по осколкам, когда Гилл прячет хищный оскал за этим своим «ладно». Склеивается беззвучно. Незаметно.

Ему плохо, его тошнит; ему кажется, он только что увидел дьявола. Ричард трёт глаза и думает, что его глючит.

Надо бы меньше курить.

— Партнёры так партнёры, ничего не имею против, – она вскидывает обе руки вверх, уходя.

Рик дышит глубоко, прикусывая язык. Зарывает пальцы в волосы, ожидая, когда сердце перестанет биться так часто.

Всего лишь показалось.

— Погода ужасная, – фыркает Гилл, падая на диван.

Ага, о чём ещё сейчас говорить, как не о ней.

— Тебе никогда ничего не нравится, – Ричард заваливается на противоположный, глазами упираясь в потолок.

— Нравится, но об этих вещах я тактично умолчу, – она вытягивает ноги.

Баркер апатично пожимает плечами.

— Как там твоя шея?

— Я уже привык зашиваться, – он прикрывает веки. — В клинике как свой. Каждую неделю туда мотаюсь. И всё из-за тебя, – Рик бросает в неё декоративную подушку, сохраняя серьёзный вид.

Чистой воды правда. Он не видит, но она, кажется, снова улыбается.

— Чем тебе дождь не угодил? – морщится Ричард.

— Слякоть. Лужи. Грязь повсюду, пасмурно. Что хорошего?

— А что хорошего в солнце? – скривился он. — Жарко, мокро, ещё и обгореть можно. Мерзость же.

— У тебя здесь еле-еле пять градусов, – простонала она.

— Это плохо?

— Это холодно.

— Я не виноват, что в городе нет центрального отопления. И к тому же, ты приходишь в одной юбке, а потом ноешь из-за того, что холодно?

— Нет, ну, если хочешь, я могу поныть и из-за чего-нибудь другого.

— Клуб неанонимных нытиков открывает свои двери для всех желающих, – он вздыхает. — Валяй.

— Меня всё заебало, – пробормотала Скарлетт.

— Распостранённая проблема среди участников нашего клуба.

— Я серьёзно. Моя подружка решила копать на нас, – с насмешкой в голосе.

— Надо же, – Ричард засмеялся. — Могу только удачи пожелать.

— Она выбрала целую категорию пропавших девушек, среди которых было и парочку твоих. Блэр зацепилась за Викторию Редгрейв. Не сомневается в себе и думает, что что-нибудь найдёт.

Ричард хмыкает.

— Мы можем показать ей сами, – медленно поворачивает голову.

Молчание. Долгое и вдумчивое.

— Нет, – наконец отзывается Скарлетт. — Мы больше не можем трогать знакомых. Считай, лимит исчерпан. Следы, в итоге, всё равно приведут к нам, как бы мы их ни заметали. Лучше не рисковать.

— А что, если она и правда что-то нароет? – на полтона тише.

Гилл стиснула зубы.

— Не нароет, – убеждает скорее себя саму, чем его. — Ей неоткуда.

Он снова отворачивается.

— Допустим. Темы для нытья ещё есть?

— Ты готов это выслушать? – недоверчиво вскидывает обе брови.

— Я готов уснуть под твой голос, – Рик подавляет приступ зевоты.

Что?

— Ты меня сейчас занудой назвал?

Ричард недовольно приподнимается на локте:

— Я флиртовать пытаюсь, тупица.

Он протягивает руку над кофейным столиком. Скарлетт повторяет его жест. Зеркалит.

Вот же сука.

— Даже не знаю, с чего начать, – кончики холодных пальцев едва соприкасаются. — Хотя… Нет, знаю. Хочу переехать.

Он приоткрывает один глаз.

— Не звучит, как нытьё.

— Не доёбывайся, – она морщит нос.

— Молчу.

Пока она посвящает его в семейные проблемы и фантазии об убийстве неугодной ей мачехи, Рик понимающе кивает, всё так же на Скарлетт не смотря. Ему нравится.

— Стремление к смене места жительства – вещь достаточно хорошая, одобряю, – бормочет сонно, проваливаясь в дрёму.

— Возможностей настолько много, что со временем начинаешь теряться, – вздох. — Да, было бы только куда переезжать.

— Ко мне, – говорит он сквозь завесу сна.

Гилл смеётся.

— Только я не обещаю, что во сне не задушу тебя. На твой страх и риск.

— Ты серьёзно? – она будто и не удивлена.

— Я попросту разницы не ощущаю, живёшь ты там или живёшь здесь. Постоянно тут зависаешь, даже когда меня, блять, нет, – вздох. — Серьёзно. Я прихожу домой только поспать, у меня несколько свободных комнат и я не вижу причин для твоего отказа. По сути, будешь предоставлена сама себе. Захочешь – свалишь в любое время, привязывать к кровати или чему-либо ещё я тебя не собираюсь, это была шутка.

— Даже так, – хохот. — А шлюх своих куда водить будешь?

— Единственная шлюха, которую я привёл сюда за последние полгода, сейчас лежит на моём диване. В одеяле с моей кровати. Нахуй иди, я никого сюда не вожу.

Смеётся.

— И хули ты ржёшь? – возмущённо фыркает он, не в силах сдержать улыбку.

— Тебя вообще не смутит, если кто-то посторонний будет жить в твоей квартире?

— Вряд ли, если с этим посторонним я успел расчленить уже два трупа.

(«и потрахаться в крови»)

— Я бы хотела сказать, что ты меня не знаешь, но…

— Но не прокатит, – Рик устраивается на подушке поудобнее. — Потому что я знаю всё, вплоть до того, чем ты болела в детстве.

— Звучит мерзко. И отчасти жутко.

— Ага. Ты удивишься, сколько всего можно узнать, имея на руках один только номер телефона. Ну, и контакты человека, который умеет с ним обращаться.

— Это легально? – единственный вопрос, что она осмеливается задать.

— Напомни, когда в наших отношениях вообще было что-нибудь легальное.

Гилл прикусывает губу:

— И то верно.

На ребре его ладони ядовито-красным выбито: «Конец близок».

— Но будет несколько условий.

Скарлетт переводит взгляд на него.

— К кухне не подходи. Судя по твоим навыкам, единственное, что ты можешь там устроить – это поджог.

Она не спорит.

— Как скажешь.

— И к террариуму, кстати. И паука в блендер засовывать тоже не стоит, хорошо?

— Хорошо.

— А ещё не разговаривать со мной по утрам.

— Это ещё почему?

— Потому что. Не спрашивай, я всё равно не отвечу.

— Все твои условия? – интересуется, голову кладя на своё плечо.

— Доработаю их в процессе.

— Отлично, – говорит она.

— Замечательно, – говорит он.

— Превосходно.

— Изумительно.

— Завали ебало.

Ему всё ещё нравится.

Ричард трёт глаза и сладко потягивается, мысленно проклиная и себя, и её. Мнимая ненависть – то, чем он обороняется и то, чем упивается – начинает забываться. Он спокоен, ведь, кажется, защищаться не от чего. Всё хорошо: с неба не полил кислотный дождь и земля не разверзлась под ногами, ветер не разносит пыль радиации и время не замирает. Всё в порядке, наверное.

Всё в порядке, но ему пищевод проедают могильные черви, а плевра сгнивает.

— Что смотришь?

Рик не замечает, как пялится на неё в открытую. Просто наблюдает, ничего не говоря: очерчивает линию губ, спускается к шее с бледнеющим синяком, оглядывает пряди тёмных волос. Только в глаза смотреть не хочется.

Он, может быть, тоже скучал.

— Мне уже смотреть нельзя? – фыркает, отворачиваясь.

(«так не должно быть»)

— Нет, сначала ты обязан получить моё письменное соглашение, – язвит Скарлетт. — Руку дай.

— Зачем? – приглушённо, куда-то в подушку.

— Выломаю, блять, в обратную сторону, – отскакивает от её зубов. — Дай.

Ричард хочет закатить глаза, но всё же делает то, о чём просят.

— На, – притворяется, будто недоволен. — Убедительно прошу ею не дрочить.

— Иди нахуй, – сонно проговаривает Гилл, касаясь его ладони.

Она смыкает их пальцы в замок, а он почти счастлив.

— Куда угодно, только бы подальше от тебя.

Баркер отрекается от самого себя, когда думает, что всё не так уж и плохо. Пожалеет.

Обязательно.

========== XVII: ШИПЫ ОТ РОЗ ОТРАВЯТ СЛАБОГО ==========

— Как думаешь, – Скарлетт проворачивает в руках чистый скальпель, сталь которого поблёскивает в белом свете подвальной лампы, – если мы бросим её голову где-нибудь в пригороде, комендантский час введут?

Сегодня Рик нервозен. Она подмечает, как слегка вздрагивают его пальцы, держащие чёрную сигарету, и как бегает взгляд неуверенных глаз. И её это, чёрт возьми, раздражает.

Отлавливать пьяных девчонок на безлюдных улицах – одно удовольствие.

Губы Скарлетт растягиваются в улыбке. Гилл изучает инструмент долгим взглядом. Подвал Баркера – самый настоящий лабиринт из просторных серых комнат. Ей даже начинает казаться интересным план постройки этого дома; как-нибудь потом. Чуть позже.

Ричард держится в стороне: подальше от стола, на котором, связанная по рукам и ногам, лежала бессознательная девушка в коротком сверкающем платье. Одета она была до того безвкусно, что Скарлетт еле удержалась, чтоб не пробить ей глаз её же шпилькой. Не самая красивая, но верный пёс искусства – Баркер, а не она: своё искусство Гилл видит не в материальном.

— Дьявол, как мило, – кромкой Скарлетт поддевает цепочку крестика, безвольно свесившегося с короткой шеи. Копна рыжих волос (у неё выработалась подсознательная ненависть к рыжеволосым сукам), разбросавшихся по угловатому лицу, закрывала глаза непонятного водянистого оттенка.

Тряпка с парами эфира и тёмный трущобный переулок – лучшего сочетания не придумать.

— Зачем тебе это? – спрашивает Рик, шурша золотистой пачкой. Поджигает уже третью подряд. Скарлетт закатывает глаза.

— Ты дымишь, как паровоз, – вздыхает, вытаскивая тлеющую сигарету из его рта. — Скоро кусками лёгких харкаться будешь, – Гилл тушит её об стол, бросая окурок туда же. — Может, прекратишь?

— Тебе-то какая разница?

— Мне есть разница, – она берёт лицо Рика в холодные ладони, своими губами почти касаясь его. — Теперь мне есть разница, помнишь? Мы – одно целое. Отныне и навсегда, правда же?

Её голос, кажется, соткан из чистого безумия; тёплый и вкрадчивый, он опутывал его шею колющей проволокой бесконечной длины. Горло сдавливает и дерёт, как при ангине. Рик только кивает.

— Вот так, – она не перестаёт глупо улыбаться, притягивая ближе к себе. Скарлетт почти силой заставляет поцеловать её, когда Ричарду кажется, что его вот-вот вывернет наизнанку. — Сдохнешь ты – сдохну я. И наоборот, да?

Его слепит блеск скальпеля, прямиком на уровне глаз.

— Да, – поджимая губы вовнутрь и кладя свои руки поверх её. — Конечно.

— Славно, – кивает Гилл, снова оставляя небрежный поцелуй на его пересушенных губах.

Ему всего этого не хочется.

Скарлетт отстраняется.

— Лучше, чтоб она пришла в сознание или оставалась… так? – остриём Гилл проводит по нижней губе.

Он думает, что лучше бы ей оставаться в живых.

Это – самое настоящее убийство со скуки, не несущее в себе никакого смысла; убийство чудовищное и изощрённое,

(«а сам-то ты чем отличаешься?»)

но Ричард лишь вымученно улыбается:

— Не знаю. Босс – ты.

В ответ – ухмылка.

— Лучше разбудить, – уголок рта тянется вверх. Ужас блокирует ему дыхательные пути.

— Она будет кричать, – его последняя попытка помешать.

— Тогда я вырву ей связки, – Скарлетт гладит голову девушки, чей рот залеплен широкой клейкой лентой. — А ты от них избавишься. Хорошо?

Голос Баркера ровный. Ему, наверное, хочется остановить это – поставить отвратительный слэшер на паузу, наконец воззвать к разуму, но он только скрещивает руки, ощущая тяжесть ответственности на собственной груди.

— Хорошо, – Ричард знает, что держится превосходно.

— Иди ко мне, – Гилл манит его жестом.

Так и не ответила на вопрос.

— Может, всё-таки скажешь, для чего это?

Скарлетт пожимает плечами. Затем – смеётся, прикрывая рот ладонью. Рвано выдыхает, накручивая рыжую прядь на исцарапанный палец.

— Странный вопрос, – выражение лица меняется; счёт идёт на секунды.

— И всё же.

Гилл резко бьёт по поверхности стола.

Грохот от удара расходится под потолком. Она устало трёт лоб, кривится, бормочет что-то, что ему не удаётся разобрать, а затем вонзает ногти в кожу своего лица.

Скарлетт рычит.

— Ладно, – она покрасневшей щекой трёт плечо, дёргается едва различимо, затем поглядывая на него исподлобья.

Точно вырвет.

Гилл издаёт короткий смешок. Расплывается в маниакальной усмешке, обращая взгляд стеклянным.

— Это всего лишь анатомия, Ричи, – Скарлетт проговаривает слова чётко и медленно, прикрывает веки. — Всего лишь анатомия.

Поток ебаного бессмысленного бреда заставляет Баркера хотеть смеяться.

— Как скажешь, – он скоро подавится собственными нервами, ком которых разрастается в горле. Рик садится на запыленный деревянный стул, подпирая подбородок рукой.

Когда девчонка приходит в себя, Ричард поднимает голову.

Сердце Скарлетт стискивает ледяная рука восторга.

— Привет, – полушёпотом, пока уголки рта рвутся от улыбки; Гилл смахивает волосы с лица жертвы, чьи глаза уже расширились от страха. Девушка, поглощаемая паникой, пытается приподняться. Она быстро оглядывает связанные руки и начинает дёргаться. — Тш-ш, – её глаза наполняются слезами, что быстро срываются с густо накрашенных ресниц. Мычит, вскидывая голову к потолку. — Веди себя тише, – Скарлетт всё поглаживает её раскрасневшееся лицо, пока та пытается взвыть; широкая лента глушит крик. — Тише, иначе мне придётся тебя заткнуть. Хочешь, чтоб я убрала это? – Гилл указывает на ленту. Девушка энергично кивает, роняя слёзы. — Рик, – подзывает к себе, как выдрессированную псину.

Потому что он, на деле, уже ею становится.

Ричард заламывает пальцы. Встаёт, изображая глубочайшее безразличие, и ловит на себе боязливый взгляд. Отдирает.

— Что вам от меня нужно? – у жертвы

(«уже обречённой»)

вырывается сдавленный визг. Она кричит что-то про деньги и, очевидно, надеется, что её выкрали и вернут домой за выкуп.

— Да нет, – лениво протягивает Скарлетт. — У меня денег столько, что я могу есть их на завтрак, обед и ужин. Нет, дело не в них.

Ричард отходит назад, прислоняясь к стене.

— Веришь в бога? – Гилл цепляет её за крестик.

— Что? Я… Д-да, я… – её душит страх.

— Можешь прочитать молитву вслух, – Скарлетт накручивает на ладонь всё больше волос, затем оттягивая ей голову. — Как твоё имя? – лезвие скальпеля скользит по серой коже. Девчонка в ужасе отворачивается, закрывает глаза и шумно дышит.

— Вирджиния, – грудь вздымается учащённо, раз за разом. — Меня зовут Вирджиния.

— Мило, – улыбается Гилл. — А имени убийцы тебе знать не нужно.

— Что? – Вирджиния смеётся в истерике. Её бросает в жар, ведь на лбу уже проступает испарина. — Ч-что… Нет, пожалуйста, я не… Я не хочу, – она захлёбывается слезами, начиная мотать головой. Скарлетт в ответ лишь стягивает волосы сильнее. — Я не хочу умирать, не…

— Никто не хочет, сладость, – всё так же спокойно вымолвила она. — Но всем придётся.

— Пожалуйста, не делайте этого, – стонет, извиваясь точно змея. — Я ничего не сделала, я не… Пожалуйста, нет, отпустите, – Вирджиния глотает слёзы, что оставляют мокрые дорожки на округлых щеках. — Прошу, не…

— Чёрт, – Гилл цокает языком. — Ты мне надоела, – она вновь заклеивает ей рот; лента заглушает отчаянные мольбы, оставляя от них лишь нечленораздельное мычание.

Скарлетт разрезает платье. От треска ткани Баркеру закладывает уши.

— Хм, – она прикусывает губу, поворачиваясь. — Хочешь…

— Спасибо, но я посмотрю, – выпалил тот, перебив её.

Скарлетт застывает, а затем одаряет его тёплой улыбкой:

— Хорошо.

Гилл, играя, медленно тянет скальпель: оставляет царапину на животе, надавливает немного сильнее, пересекая ложбинку груди, легко надрезает кожу горла, подбирается к мокрому от рыданий подбородку. Внутри Вирджинии растёт ужас.

— Тш-ш, – сжимает её волосы крепче, протягивая инструмент вдоль влажной щеки. — Всё будет хорошо. И совсем не больно, – успокаивающе шепчет, пряча оскал. Она оттягивает её веко.

Скарлетт вонзает лезвие в глазное яблоко. Вопль сотрясает комнату.

Гилл, кривясь, проталкивает кромку глубже: из пробитого глаза, под акомпанемент диких визгов, брызжет кровь; она затекает под короткие ногти, струится вниз по левой щеке; Скарлетт весело. Она смеётся, когда копошится в полупустой глазнице, когда остатки яблока стекают вязкой белёсой субстанцией, когда девчонка давится своими же криками, трясясь от боли и животного страха.

— У неё сейчас приступ эпилепсии начнётся, – Гилл хохочет, без всякого омерзения вымазывая пальцы в жидкости, состоящей из крови и белка.

Ричарду жаль.

Тело (Скарлетт наотрез отказывается воспринимать её как всё ещё живого человека) содрогается с большей силой, но вскоре выбивается: Вирджиния стихает. Всё, что у неё выходит – тихо всхлипывать.

— Знаешь… Я думаю, правый глаз тебе тоже больше не нужен.

Это – единственное, что Скарлетт может ощутить по-настоящему. В груди бьётся нечто доселе неизвестное: по телу разливается искренняя радость, чего она не испытывала прежде; что-то подлинное, совсем как у нормальных людей, когда они смеются и улыбаются без всякой фальши. Скарлетт чувствует её в каждой своей клетке, в каждом вдохе и даже на кромке зубов.

Совсем как у нормальных людей.

В неё будто бы встроили ряд недостающих деталей, что отвечали за чувства, которых Гилл была лишена с рождения. Для неё это, пожалуй, странно. Да, именно так.

Скарлетт пробивает и второе глазное яблоко, оставляя вместо него только кровоточивую рану; вдавливая скальпель, Гилл дрожит и сама – от чистого удовольствия, какого не получала прежде никогда.

Смеясь, она отстраняется от содрогающейся в рыданиях девушки. Довольно осматривает результат кропотливой работы: вместо смазливого личика – две зияющие дыры в черепе. Скарлетт потирает ярко-красные ладони.

— Посмотри, – тихо просит она, медленно фокусируя взгляд на Баркере.

Он лишь послушно встаёт.

— Тебе нравится?

Ему, конечно же, нравится: восхищение ложится бликами на синюю радужку, а губы (не забывает красить их в тёмно-сливовый даже когда готовится разорвать жертву на части) обнажают ряд зубов. Нравится, когда она рада, когда не плюётся ядом и не пытается выгрызть ему глотку; нравится, когда на кончиках пальцев искрится неподдельное счастье, нравится, когда она смотрит на него с упоением и искренностью во взгляде.

Правда, нравится – только у неё на руках чужая кровь, а на хирургическом ноже – остатки вытекшего глаза.

Рик давит своё отвращение, что к горлу подкатывает рвотными позывами. Бесшумно выдыхает, ощущая, как тоска пронзает внутренности. Чувствует, что то, что они делают – неправильно, что бесцельные убийства – верх жестокости, апогей глупости; чувствует, и всё ещё не может это остановить. Он, безусловно, виноват. Виноват и бессилен.

— Да, – Ричард лжёт, изображая удовлетворение искусно. Он лжёт, понимая, что Скарлетт это знает.

— Ты сделаешь кое-что… Для меня?

Её вопрос звучит, как утверждение с верхними нотами угрозы. Тишина, что пролегает между ними глубокими трещинами, взрывается мелодией звонка.

— Чёрт, – Скарлетт шипит, поспешно вытирая руки грязной тряпкой. Телефон вибрирует в заднем кармане её джинсов. Рик свободно выдыхает.

Марго.

— Какого хера ей нужно? – ругнулась Гилл, затем обернувшись на обесточенную девушку, уже начинавшую мычать. — Какого хера здесь вообще сеть ловит?

Закатывая глаза, Скарлетт принимает вызов:

— Да?

Голос подруги не самый чёткий; со связью, всё же, проблемы. За короткие полминуты она успевает произнести несколько сухих фраз. И всё бы хорошо, если бы не внезапный рёв позади.

(«блять»)

— Что это у тебя там? – в голосе Марго слышится недоумение.

Крик растёт.

— Телевизор, – отмахнулась Гилл, выходя за тяжёлую дверь.

— Воу, и когда ты начала его смотреть?

— Это фильм, – говорит она тоном уже более расслабленным. — У тебя всё?

— Эм… Да, наверное…

— Отлично, – снова ухмыляется Скарлетт, осматривая липкие руки, под ногтями которых скопилась кровь. После весёлого «ну, пока» она сбрасывает, возвращаясь в комнату. — Так… И на чём мы остановились?

— Зачем ты взяла трубку? – он снова стоит у стены, на Гилл не смотря. — Её могли услышать. Зачем вообще было брать с собой телефон?

Скарлетт идёт лёгкой поступью. Сегодня, похоже, она не собиралась отвечать ни на один из его вопросов; всё, что она сделала – подошла к столу, и, уперевшись в него руками, нависла над ослепшей жертвой. Скарлетт вновь подзывает его к себе.

— Ты сама её добить не можешь? – слабо сопротивляется Рик, уже предчувствуя просьбу. Она вздыхает.

Скарлетт, с плещущейся внутри эйфорией, берёт его руку в свою, поднося к лицу.

— Моя нежная-нежная фиалка, – полушёпотом с её языка; губами она прижимается к его пальцам, трётся щекой, сверкает улыбкой.

И у него, кажется, в горле сохнет.

— В этом нет ничего страшного, – проникновенно произносит Скарлетт, протягивая окровавленные кисти к нему. — Сделай это, – она вкладывает нож в руку Ричарда, не отводя взгляда, глаза в глаза. — Достань мне её сердце.

Кровь в его венах обращается льдом.

Он чувствует мокрый скальпель в одной руке, ладонь Гилл – в другой. Тяжело сглатывает, в попытке понять, что только что услышал.

— Достать… – Рик не в силах закончить; он бегло осматривает девушку, что больше неспособна заплакать, опять возвращаясь к Скарлетт, которая лишь утвердительно кивает. Улыбка на её лице никак не гаснет, и это, наверняка, одна из самых жутких вещей, встречавшихся ему в жизни.

— Да, Ричи, – она берёт его за подбородок, поворачивая на себя. — Ты ведь сделаешь это, правда?

Скарлетт смотрит на него долго.

Ричард поджимает губы, стискивая сталь крепче; внутри он сгорает: жгучая ненависть оседает пеплом на лёгких, забивая дыхательные пути. От злости у него вот-вот начнут скрежетать зубы, и на какую-то секунду ему даже кажется возможным убить её – вот так, вскрыть ей глотку, стереть всю кровь и избавиться от трупа любым удобным способом, покончить с этим раз и навсегда, наконец освободиться; выглядит вполне нормальным – уничтожить то, что уничтожает тебя. Завершить эту историю одним простым движением.

Только проблема: ему кажется, что Скарлетт Гилл попросту не может умереть.

Ему кажется, она восстанет из мёртвых, соберётся обратно почти по клеткам, вытащит нож из горла и пулю из виска, разорвёт удавку собственными руками; ему кажется, она бессмертна.

Ему кажется, что страх впервые ощущается настолько остро.

И он кивает.

Скарлетт улыбается ещё шире. Она, в сладком предвкушении, хлопает, смотря на Баркера выжидающе.

Худшая пытка.

Рик, желая разобраться с этим дерьмом как можно скорее, заносит скальпель над грудной клеткой. Он кусает губы, думая о том, что рыться внутри трупа голыми руками ему не слишком хочется.

(«не хочется до истерики»)

Пробирает лёгкая дрожь.

— Постой, – ровным тоном говорит он.

— М? – Гилл запускает пальцы в волосы уже не реагирующей девушки.

Перед тем, как сказать, Баркер трижды воспроизводит фразу в голове, почти пробует её на вкус, вгрызаясь в буквы; едва не кривится, но произносит вслух:

— Вначале перережь ей горло.

Скарлетт цепенеет.

— Что-что? – нервно смеясь, уточняет она.

— Перережь ей горло, – повторяет Ричард. — Я не могу так поступить.

— Нет, Ричи, – он видит, как от внезапно вспыхнувшей ярости она вонзает ногти в кожу ладоней.

— Это невыносимо больно, понимаешь?

— Ты можешь и ты будешь, – она скалит зубы в ответ.

— Я не сделаю этого, пока ты…

— Сделаешь, – рычит Гилл, дыша глубоко и часто. К её лицу, что начинает кривиться, приливает кровь.

Почему он не может просто убить её?

Из-под дрожащих ресниц Баркер смотрит испепеляюще. Вены на руках проступают чётко очерченной голубой лентой. О своей ненависти он кричит одним только взглядом, мысленно её проклиная; в мечтах Рик заточенными клыками рвёт Скарлетт в клочья, пережёвывает и проглатывает, в фантазиях скармливает её в голодную пасть собственной злобы. Ненависть переливается убийственной дозой ртути, отравляет кровь, разрушая разум; он ненавидит свою беспомощность, ненавидит свой страх

(«а это даже звучит смешно»)

и ненавидит её.

— Мне повторить? – повышая голос, она претенциозно скрещивает руки на груди. Выжидает, смеряя долгим взглядом.

Рик бьёт скулящую девушку ножом в грудь.

Трясясь от отвращения, Баркер вскрывает грудную клетку под знакомый чавкающий звук. Кровь из тела бьёт обжигающим ключом; мышцы рук напрягаются до предела, когда он запускает одну вовнутрь.

Ричард подавляет рвотный позыв, распарывая плоть и нащупывая под рёбрами бьющееся сердце.

Он вырезает сокращающуюся мышцу под тихий хруст, а под восхищённый возглас Скарлетт, что смотрит на него с чистейшим обожанием,

(«яненавижутебяненавижутебяненавижутебя»)

вдавливает ногти в клапаны. Вдоль, по кистям, струится бордовая кровь; он делает последний, сквозный вертикальный надрез, в который вводит пальцы.

— Ты…

Сжимая сильнее, Ричард, уже не борющийся с дрожью, разрывает его.

Кровь шумит в ушах до того сильно, что он почти не слышит внутреннего голоса.

Волокна вьются бледно-красными нитями, когда куски остановившегося сердца отходят один от другого.

Рик швыряет ошмётки к ногам трупа. Скарлетт прикрывает рот ладонью.

Кривясь, Баркер стирает жидкость, уже успевшую скатиться на одежду; он дышит тяжело, чувствуя, как омерзение преобразовывается в тошнотворный ком.

Он дал ей больше, чем она просила.

Гилл сияет. Ужасно: его гнев отхлынул, стоило только её глазам загореться.

— Я знала, – лепечет она высоким голосом. Скарлетт обвивает шею Баркера липкими руками и тянет к себе. — Ты справился, – выдыхает в его ухо, когда тот непроизвольно вздрагивает. Она почти смеётся. Он, чувствуя тепло её тела, носом зарывается в тёмные волосы.

Ещё полсекунды назад собирался задушить, а сейчас обнимает и ловит себя на мысли о том, что, возможно, это было не так отвратительно, как предполагалось. Что изменилось?

Он допускает: вероятно, Скарлетт сделала это не из жестокости. Вероятно, она его не заставляла. Вероятно, он сам этого захотел.

— Я горжусь тобой.

В голове – гром и молнии. Губы тянутся вверх без усилий со стороны Ричарда. Всего три слова ломают рамки восприятия: им гордятся. Так глупо и необоснованно, но, кажись, эта фраза заполняет собой трещины в камне его личности. Снова и снова, как неисправная кассета: я, горжусь, тобой.

Ещё несколько дней назад собирался оттолкнуть, а сейчас хочет вернуться в тот день, когда впервые услышал её «я не брошу тебя». Пожалуйста, не бросай.

— Ладно, может быть, это было не так ужасно, как мне казалось, – бормочет Рик. Она, конечно, слышит.

— Ты привыкнешь, – сладко тянет Скарлетт.

Ты обязательно привыкнешь.

Комментарий к XVII: ШИПЫ ОТ РОЗ ОТРАВЯТ СЛАБОГО

туц-туц-туц что тут у нас такое? ахахаха это же ментал абьюз ну наконец-то)

поверить не могу, что написала эту сцену

так ждала

вообще-то, я могла устроить куда более жуткую хуйню с каннибализмом, но с вас пока хватит

========== XVIII: ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ ==========

Если бы ей было нужно, она бы заставила его оторвать от сердца кусок зубами, прожевать и вложить в её рот. Он не разговаривает с ней второй день подряд.

Скарлетт, томящаяся от постоянной скуки, сбрасывает с себя одеяло, когда вылезает из соблазнительно тёплой постели. Гилл натягивает кардиган, отбрасывая волосы назад. Ей, честно, уже осточертело; именно поэтому она направляется в библиотеку, где Баркер снова возводит крепость из корешков и пожелтевших страниц. Вламывается бесцеремонно, почти грохочет дверью.

Рик, как и ожидалось, даже не поднимает на неё глаз. Он, сидя в кресле, листает книгу, название которой Скарлетт разглядеть не удаётся. Рядом с ним – пустая пепельница.

Гилл требовательно складывает руки на груди, затем стуча по одному из шкафов. Никакой реакции. Она демонстративно прочищает горло, стараясь обратить на себя хоть толику его внимания. Тщетно: Ричард не отрывает взгляда от какого-то, видимо, ужасно интересного романа.

— Мне скучно, – заявляет Скарлетт с прежней претензией. Ответом служит тишина.

Гилл раздражённо фыркает спустя нескольких секунд молчания. Рик, горизонтально закинув согнутую в колене ногу на другую, листает старое издание «Лолиты».

— Что там за комната? – интересуется она, проходясь вдоль книжных рядов. — На первом этаже? Запертая?

Скарлетт касается мягких переплётов. Она с отсутствующим видом берёт первое попавшееся произведение с обложкой болотно-зелёного цвета.

— «Золотой жук» По, – ухмыляется Гилл. Она, с напускным интересом, вчитывается в первые строки; долгим взглядом изучает обложку, после чего роняет книгу на пол. — Упс.

Баркер всё так же продолжает читать.

— «Зов Ктулху», – вздыхает та, быстро просматривая и снова бросая. — «Красный дракон», – тишина впитывает грохот падающих вещей. — «Под стеклянным колпаком», – Скарлетт, в попытке выбесить, перечисляет всё, что швыряет с полок. — «Очарованный кровью», «Ложная память», «Сумеречный взгляд»… Да ты фанат Кунца, я посмотрю, – почти смеясь, Гилл перешагивает через сваленные в кучу книги. — «Дракула» Стокера… Кла-ассика, – закатывает глаза она.

Одна за другой – опустела целая полка. Шум ударяющихся об дерево книг наполняет комнату, но Рик не обращает внимания. Скарлетт хмыкает, после – пожимает плечами, натягивая рукава кардигана.

(«ты ведь понимаешь, что я не успокоюсь?»)

Присвистывая, она подходит к тумбочке. Короткими ногтями постукивает по жёлтой настольной лампе. Дальше – тянет за провод, выдёргивая его из розетки. Скарлетт толкает её на пол, разбивая; осколки абажура с треском рассыпаются по паркету. Гилл плотно поджимает губы, думая, что скоро начнёт метать в Баркера ножи, если он не прекратит её игнорировать.

Минуя тонкое стекло, Скарлетт находит фарфоровую статуэтку и проделывает то же самое. Она улыбается во весь рот, отпихивая её битые куски ногой.

— Может, ты хотя бы взглянешь на меня перед тем, как я разгромлю всю твою библиотеку к чертям? – с блеском азарта в глазах и нотой вызова в голосе спрашивает Гилл. — А я ведь и поджог устроить могу, если найду зажигалку.

Скарлетт всё ждёт, замирая. От злости её распирает, но она, конечно же, этого не покажет.

— «Нет у меня ума, ни слёз, ни слов, – начала она, – как камень, сердце онемело от страхов и надежд, – голос набирает громкости, – мой день суров. Оглядываясь то и дело, не вижу никого – всегда одна, – Скарлетт, с преувеличенным драматизмом, вздыхает, прислоняясь к шкафу. Совсем как в каком-нибудь школьном спектакле. — Не вечна зелень. Жизнь, как лист, падёт. В глазах моих от горя пелена. О, Иисус, – Гилл изображает боль на скривившемся лице, бросая страдальческий взгляд в сторону Ричарда, – ускорь уход».

Подобно капризному ребёнку, что не получает желаемого, Скарлетт бьёт ногой об пол и делает шумный выдох, сдувая волосы с лица.

— «До свиданья, мой друг, до свиданья, – ещё громче отчеканивает она, – милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье обещает встречу впереди, – затылком Скарлетт бьётся об очередной ряд книг. — До свиданья, друг мой, без руки, без слова, не грусти и не печаль бровей, – морщится, как если бы болела голова, – в этой жизни умирать не ново. Но и жить, конечно, не новей».

Она почти готова кричать, когда он продолжает пялиться в трижды проклятую «Лолиту», ничего не говоря.

— Знаешь, кто это написал? – на выдохе проговаривает Гилл. — Есенин. Кровью. Перед смертью. Здорово, да?

Она нетерпеливо стучит ногой по полу.

— Я скоро буду вести хронологию твоих разговоров со мной. Точнее, их отсутствия.

Баркер уже на последних страницах, и это, наверное, вселяет в неё надежду.

— «Лолита» – омерзительный роман с ненадёжным рассказчиком, дающий одну только точку зрения на все четыреста страниц, – фыркает она.

Ей от чистейшего сердца хочется послать Ричарда нахуй, но желание разговорить его превозмогает.

— Я тебе в глаза ножницы воткну, чтоб ты никогда больше не смотрел ни на кого, кроме меня.

— Ревнуешь к книге?

Чёрные, слегка посветлевшие, глаза наконец фокусируют взгляд на ней. Рик неспешно разминает шею, когда захлопывает книгу, откладывая её в сторону. Он, словно вырвавшийся из оков транса, трёт закрытые веки. Устало зевает.

— Я уже подумала, ты умер, – криво ухмыляется Гилл,так и не перестав стучать ногой.

Ричард смотрит на часы.

— Три часа ночи, – Баркер цокает языком. — Ты почему не спишь?

— Серьёзно? – взвизгнула Скарлетт. — Почему не сплю? Я тебя скоро по стене размажу, серьёзно говорю, – взрывается. — О, да как вообще можно спать с мыслью о том, что ты со мной не разговариваешь? И, кстати: какого чёрта это было?

— Было что? – непонимающе морщится тот. — Я читал.

— Двое суток подряд?

— Эм… Да?

— Безвылазно и почти не выходя из библиотеки?

Рик пожимает плечами:

— Считай, я постиг дзен.

— Ты идиотизм постиг, а не дзен! – воскликнула она с раскрытым от возмущения ртом.

— Я не устану повторять, что тебе никогда ничего не нравится, – Ричард состроил гримасу, затем приняв задумчивый вид. — Уберёшь потом.

— Почему ты не наймёшь для этого… Кого-нибудь?

— Твой вопрос возглавляет десятку тупейших вопросов, которые я когда-либо слышал в своей жизни, – тяжело вздохнул он. — Потому что у меня есть руки. Рабочие. И ноги тоже. А ещё – куча техники, на которой нужно только кнопку нажать, и она сделает всё сама. К тому же, я не терплю чужих людей ни здесь, ни у себя в квартире. Да, можешь потешить своё эго, – добавляет, когда замечает усмешку, заигравшую на её губах. — Так или иначе: это тупо. Да и… Меня уборка успокаивает, – Рик поднимается, проходя к шкафу.

— Так что за комната? – вновь спрашивает Скарлетт, явно заинтригованная.

— Хлам всякий, – Баркер отмахнулся, заметно помрачнев. — Ничего увлекательного.

— Ты запер её, – напоминает Гилл, поднося ко рту указательный палец правой руки. Она быстро одёргивает себя, понимая, что снова вгрызлась в пластину ногтя.

— Запер, – кивает он.

— И что там?

— Явно не игрушки из ближайшего секс-шопа, – прыснул Рик.

— А было бы неплохо.

— Что-что? – он оборачивается.

— Ничего.

Ричард ухмыляется, вдавливая пальцы в мягкий переплёт:

— Я тебя услышал.

Ему, какого-то чёрта, вся ситуация кажется комичной: и попытки Скарлетт привлечь его внимание, и то, насколько далеко она готова была ради этого зайти.

Первые несколько часов даже касаться её было противно: он чувствовал грязь на кончиках пальцев в то время, как кожа покрывалась язвами. Почему-то до сих пор не верится, что Скарлетт – та Скарлетт, которую он знал и та, к которой привык – способна на нечто подобное.

Ричард, в каком-то смысле, в своих девочек

(«не жертвы»)

был влюблён. В каждую из них. Он ни за что бы не захотел причинять им боли, ни за что бы не заставил страдать, ведь они – особенные. Они – наиболее значимые, дорогие для него вещи, бессмертные нимфы и приток бесконечного вдохновения, те, кто поддерживают гармонию в душе и сохраняют порядок с чистотой внутри черепа. Рик, вне всяких сомнений, любит их.

Но ему страх ломает хребет, когда он понимает: одна живая девушка начинает заменять пятерых мёртвых.

Ужас плотно смыкает свои челюсти, в клочья раздирая желудок; паника создаёт путаницу из бессвязных мыслей. В горле сохнет. Так быть не может, так быть не должно.

— Ты читал её впервые?

Мягкий голос окутывает сознание и Рик почти сдаётся. Сдаётся, забывая то, о чём размышлял накануне: о жестокости, живущей внутри её тела и жестокости, поселившейся в нейронах его воспалённого мозга.

— Нет, – отвечает, поворачиваясь. — Перечитываю в третий раз и пытаюсь понять концовку.

Ричард и вправду убивал ради искусства. Только и исключительно. А ради чего убивала она?

— Там нечего понимать, – прыснула Гилл. — В итоге педофил гниёт в тюрьме, там, где ему и место. Справедливо же, нет?

Фантомная кровь, температурой с воду из горячего источника, до сих пор скатывается по его запястьям вниз. Он перестал спать.

— Нет, – довольно улыбается, падая в кресло. — Всё иначе.

Только и исключительно ради искусства. Но запретный плод сладок: Баркер раскрывает рот, как когда-то Ева раскрыла его в Эдеме. Только искусство, тогда почему ему начинает нравиться впитывать чужую боль?

— А как ещё?

Рик вздыхает:

— Не было никакой тюрьмы. Не было убийства Куильти, как не было и взрослой Долорес с её мужем. Ничего не было.

Скарлетт морщится:

— И что ты пытаешься этим сказать?

Он вскидывает голову к потолку:

— Гумберт всё это выдумал.

Она смеётся, шагая к нему вальяжно.

У него внутри что-то раскалывается.

— Видишь ли, – начал Баркер, вытаскивая сигарету из новой пачки. — Если приглядеться к картине, то можно заметить некоторые детали, не вписывающиеся в общую композицию. Как, например, болезнь Ло, – он чиркает зажигалкой. — Как понятно из контекста, девочка часто болела. Её забрали в больницу с температурой за сорок, – Рик делает глубокую тягу, — и, скорее всего, там она и умерла.

Скарлетт прыснула:

— И с чего такие выводы?

— Помнишь сцену с убийством Куильти? – снова поднимает голову, так как Гилл уже стоит за его спиной, руками упираясь в спинку кресла. — Там, где он уворачивался от пуль, как герой из комиксов «Марвел», а потом ещё и бегал по дому, истекая кровью?

— Н-ну?

— То-то же, – довольно цокнул языком он, почувствовав её руки в своих волосах. — Если перечитаешь её, то заметишь, как расплывчато всё описывается. Происходящее напоминает смазанный сон. Да и, честно сказать, я не думаю, что человек может быть таким бодрым и преисполненным силы, когда у него в бедре или в боку парочка свинцовых плевков.

— Допустим, – кивнула Скарлетт, продолжая перебирать пряди чёрных волос. — Ещё доказательства?

— Последние сорок страниц и есть доказательством. Всё, что Гумберт пишет потом – его попытка искупить вину. За смерть девочки. За насилие над ней. Не знаю, за что угодно, но он чувствует себя виноватым, по этой же причине выдумывает благородную концовку, где отдаёт Долорес все свои деньги и имущество, говорит, что любит и всё в этом роде. И плюс ко всему: в книге есть логические несостыковки, непосредственно касающиеся хронологии.

— Может, ошибка автора, – пожимает плечами Гилл, ногтями проводя вдоль его шеи.

— Неа. Что угодно, только не она. Именно эта ошибка ужасно грубая, и я всё так же не верю, что Набоков мог её допустить. Так что…

— И какая же? – вздыхает Скарлетт, наклоняясь.

— Абсурдная: Гумберт утверждал, что написал этот роман за пятьдесят шесть дней. Так что, – повторяет Ричард, ощущая её дыхание на коже. — Моя теория верна. Наверное.

— Так или иначе, мы никогда не узнаем, – улыбается она. Гилл касается его виска губами.

— Фу, – хохот. — Что за нежности?

— Скажи ещё, что тебе не нравится.

— Ладно, может быть, – признаётся он. — Ты меня соблазнить пытаешься?

— Ага. Завоевать твоё сердце. По мне не видно?

— Дай угадаю, – Рик прикрывает глаза. — Дождёшься, пока я на тебе женюсь, чтоб через месяц отравить меня какими-нибудь цианидами и стать вдовой, прибрав к рукам все мои деньги?

— Как банально, – Скарлетт кривится. — Звучит, будто сюжет вульгарного детектива о мёртвых проститутках в канаве. Да ну, это ужасное клише, я бы не стала убивать тебя ради денег или вроде того.

— Хочется верить, что ты вообще не стала бы меня убивать.

Гилл натягивает улыбку ещё более широкую, затем – весело хлопает Баркера по плечу:

— Живи мечтами, дружище.

Ричард думает над тем, чтоб сжечь все экземпляры «Лолиты», что есть в его доме, пока наблюдает за Скарлетт, на кухне вырезающей буквы из чёрно-белых газет. В тонких синих перчатках она складывает вырезки в одну короткую фразу: «Меня зовут Вирджиния».

Рик выходит. Рику гадко.

Всю следующую неделю он не будет переключаться на новостные программы или заходить в интернет, не станет вслушиваться в разговоры друзей, а на вопросы позвонившей из Сиднея матери скажет, что ничего об этом не знает. И не хочет знать.

«На окраине района Саншайн была обнаружена изуродованная женская голова. Полиция настоятельно просит жителей не покидать пределы дома без необходимости и не передвигаться по тихим улицам в одиночку. А теперь перейдём к прогнозу погоды».

Скарлетт бросает красную трубочку в свой милкшейк, выжидающе смотря на сидящую напротив Блэр.

— Я теперь перцовку с собой ношу, – вздыхает та, подпирая голову рукой.

Марго, закинув ногу на ногу, фыркает:

— Может, ещё тревожную кнопку купишь?

— Может, куплю, – Шлиффен приподнимает подбородок, поджимая уголки рта. — Замаскирую под брелок и буду везде таскать с собой.

— Типа… – Марго насмешливо выгинает бровь. — Серьёзно, да?

— Серьёзно, да.

— Что там у тебя? – Скарлетт обращает внимание Блэр на себя, дабы пресечь набирающий обороты спор.

— А, точно, – вспоминает Шлиффен. — В о-общем… Я поговорила с Кендрой…

— С кем-с кем? – кривится Бейсингер.

— Кендра. Бывшая девушка Тори Редгрейв. Я тебе о ней рассказывала.

— Пиздец, ну и имечко, – прыснула Марго.

— Ради всего святого, ты можешь просто заткнуться и послушать?

В ответ она лишь вскидывает обе руки вверх.

— Спасибо, – кивает Блэр, снова переводя взгляд на ожидающую Скарлетт. — Так вот, Редгрейв была… Типа… Немножко неустойчивой ментально.

— Конкретнее? – Гилл размешивает напиток трубочкой.

— Короче, у неё диагностировали пограничное расстройство личности. Знаешь, что это?

Скарлетт замысливается:

— Не особо.

— В общем и целом, у человека частые вспышки агрессии, ему сложно поддерживать отношения с окружающими из-за своих эмоций и импульсивности. И всё такое прочее.

Гилл делает глоток.

— Окей, допустим.

— В день, когда Кендра видела её в последний раз, они сильно поругались. Редгрейв психанула, сказала, что больше никогда не хочет её видеть, а потом свалила.

Скарлетт зачем-то смотрит на время. Короткими ногтями она беззвучно постукивает по поверхности жёлтого стола. Взор падает за толстое стекло, на холодную оживлённую улицу с тенями неоновых вывесок.

— А куда именно, насколько я понимаю, не говорила? – Гилл запускает руку в волосы, уже успевшие слегка завиться.

— Сказала только, что к какому-то другу…

— Девчонка, получается, блядствовала? – криво ухмыляется Марго, поправляя лямку лифа.

— Эм… Блядствовала с парнем? Она же лесбиянка, нет?

— Вообще-то, – кашлянула Шлиффен, – она би.

— Ах, ну да, это ведь так меняет дело.

— Она не рассказывала об этом друге? – быстро спрашивает Скарлетт.

— Как-то раз заикнулась, но ничего конкретного. Вроде говорила, что он из нашего университета, но в другом колледже.

— Ха-ха, – напряжённо хохотнула Бейсингер. — Убийца из нашего универа. Шикарно.

— Не факт, что именно он её убил. Может, её по дороге как-то… Не знаю.

— Не факт, что её вообще убивали, – на выдохе изрекла Скарлетт.

— Да, может, сдали в сексуальное рабство, откуда нам знать? – кивнула Марго. — Ну, зато у меня теперь есть ещё одна причина не ходить на учёбу. У нас, вон, маньяк завёлся.

— Дурацкая теория, – Блэр склонила голову набок.

— Это почему?

— Я уже сказала, почему. Плюс, она никак не подтверждается следующими пропажами. Так что…

— Да почему, блять, не подтверждается? – Бейсингер вспылила. — Как пропала эта ваша Бренда? Вспомните-ка.

— Поссорилась с парнем, а потом… – с расширенными зрачками Блэр уставилась на Марго. — Ты хочешь сказать, что это – один и тот же человек?

— Если он везде сеет раздор, то наверное.

— Мотив?

Бейсингер пожимает плечами:

— Сексуальный. Может, насилует их и убивает.

— Стоп, – нервно смеётся Гилл, отодвигая высокий стакан. — Вы с чего вообще это взяли?

— Ты сама посуди, – Марго скучающе смотрит вправо. — Меня там не было, но Блэр говорит, что Бренда тоже свалила. Типа, её никто не видел после ссоры с этим её… Как его там?

— Элла говорила, что видела её с кем-то, – Шлиффен трёт висок, щурясь. — С парнем. Она говорила, что он показался ей знакомым, но лицо так и не разглядела.

По венам каменеющей магмой растекается напряжение.

— То есть, ты реально сейчас собираешься сказать, что убийца ошивается где-то рядом с нами? – на лбу Бейсингер образовывается складка.

— Возможно, – Блэр оглядывается.

— Тот же, что и разбрасывает по всему городу куски человеческих тел? – уточняет она.

Шлиффен шумно выдыхает:

— А вот это уже спорный вопрос, – Блэр начинает листать меню, чтоб занять слегка подрагивающие руки. Скарлетт поджимает губы вовнутрь и почему-то чувствует, что близка к провалу, как никогда.

— Вряд ли, я думаю, – Шлиффен выпрямляет спину. — Имею в виду, если опираться на почерк убийц, то он у них разный. Типа, понятно же, что чувак, в тихую заваливший пару-тройку студенток, не станет через какое-то время раскидываться их руками и ногами, да? Он определённо что-то с ними делает. Это явно другой человек.

Марго безразлично стаскивает со стола зубочистку; она начинает колоть себя ею в подушечку указательного пальца, в то время как Блэр обескураженно поправляет очки, созерцая данный ритуал.

— А что со вчерашним мясом? – интересуется Бейсингер, продолжая тыкать зубочисткой. — Полиция никаких объявлений не делает?

Скарлетт апатично пьёт, после кладя руки на стол:

— Нет, только рекомендует не высовываться из дома.

— Ещё чего, – Марго кривится. — Если на меня этот уёбок попытается напасть, я ему ебало пробью первым подручным средством. Меня, знаете ли, не так уж и просто завалить.

Скарлетт расплывается в довольной улыбке:

— Конечно, знаем.

Телефон пускает вибрации. Гилл проверяет входящие сообщения.

Р.:

позволь поинтересоваться: ты где шляешься?

— Бред несёшь, – Блэр фыркнула. — Думаешь, ты правда сможешь что-то сделать со здоровым мужиком, лезущим к тебе со спины? Да ты и понять не успеешь, как тебя прикончат.

Марго лениво откидывается на спинку красного кожаного дивана:

— Господи, да какая же ты зануда, а.

Р.:

мне говорили, по улицам бродит особо опасный маньяк… он охотится на красивых девочек

Скарлетт ухмыляется, печатая ответ.

С:

и что же он со мной сделает?

— Я? – взвизгнула та. — Зануда?

— Ты, – Марго скрестила руки на груди. — Зануда.

— Я просто смотрю правде в лицо, окей? – она изогнула бровь. — Подобные вещи – не то, над чем стоит шутить. Я так думаю.

— За-ну-да.

Р.:

не знаю, у него сегодня хорошее настроение, поэтому пиздить точно не будет. прямо сейчас он бы куда-нибудь смотался

С:

например?

Р:

порт кэмпбелл

С:

господи. ты безнадёжен

— Эй, – Марго машет рукой прямо перед лицом, и её, совершенно логично и оправданно, хочется ударить. — Скарлетт, блять!

— Да? – Гилл поднимает голову, откладывая телефон.

— С кем ты там общаешься? – презрительно фыркает Бейсингер. — Кто-то поинтереснее нас?

— Может быть, – она допивает остатки коктейля.

— Дружбу на парней не меняют, дорогая.

И экран вновь загорается.

Р.:

если через час тебя не будет…

— А я и не меняла, – на губах играет ухмылка. — Все романтические отношения – временные, все особи противоположного пола – ограниченные в умственных способностях и зачастую движимые первобытными инстинктами. Всё в силе, видишь? – улыбается Гилл, бросая вещи в рюкзак.

Блэр, уже который раз, вздыхает:

— Заседание клуба мужененавистниц объявляю законченным. Куда ты?

— Дела не ждут, – повела плечом она, погасив экран. — Не всё же время об убийцах размышлять, верно?

— Всё-таки променяла, – слышится голос Марго позади.

За два часа езды по Великой океанской дороге затечь успевают едва ли не все конечности.

— Не хочу говорить, что у меня уже болит задница, но именно это я и скажу, – произносит она, вылезая из машины и захлопывая дверь.

— Не хочу говорить, что тебе ничего никогда не нравится, но именно это я и скажу, – Ричард улыбается,

(«совсем как придурок»)

выходя вслед за ней.

Порывы ветра начинают бить в лицо; шум волн, разбивающихся об известняковые скалы, приглушает звуки.

— Неправда же, – вздыхает Скарлетт, застёгивая пуговицы зелёного бомбера. Холод проникает в самые кости. — Прекрати, пожалуйста, позиционировать меня неугомонной ворчуньей.

Баркер в ответ лишь пожимает плечами, кивая в сторону ветхого деревянного моста. Гилл, щурясь от сильных потоков воздуха, идёт по неровной тропинке, по бокам от которой буйствует флора. Скарлетт осматривает острые скалы, верхушками врезающиеся в ночное небо.

— Почему именно Порт Кэмпбелл? – спрашивает она, обводя взглядом мелалеуку – вечнозелёное чайное дерево, листья которого хранят запах камфоры.

— Зимой тут южные киты проплывают, – Рик не оборачивается, глазами что-то выискивая.

— Ты в половину одиннадцатого захотел посмотреть на южных китов? – вздёрнула бровь она.

— Почему нет?

Гилл, поднимая голову вверх, останавливается, когда замечает чёрную птицу, пересекающую небо.

— И вправду.

— Это буревестник, – объясняет Ричард, ухмыляясь. — Тонкоклювый.

— Со всеми обитателями побережья уже знаком? – её взгляд вновь падает на скальные образования, после спускаясь к пляжу, где у бледно-жёлтого песка воды океана рассыпаются пеной.

Они выходят на огороженную дорожку, минуя заросли ромашки. Прибой шумит в ушах.

— Я часто сюда приезжаю, – говорит он, добравшись до деревянной изгороди; с этой точки открывался вид на живописный пейзаж, в том числе – на известняковые Двенадцать Апостолов (которых, на самом деле, всего восемь), ставшие природным памятником. — Ночью, в основном.

— Потому что днём здесь о-очень много раздражающих туристов, – протягивает Скарлетт, локтями упираясь в перила.

— А я просто терпеть не могу янки, – грустно улыбнулся Рик, подпирая подбородок рукой.

— Ты как-то не подходишь под стандарты стереотипного оззи.

— Потому что я – уникальный.

— Единственный в своём роде и неповторимый? – она тянет губы в улыбке.

— Ты чертовски права, – кивает Рик; с его волосами играет ветер, заставляя лезть в глаза.

— А я уже думала, ты решил держаться от меня подальше, – резко напоминает она, разрушая сладкую идиллию. Баркер поджимает губы, смещая фокус на тёмно-синий небосвод, где линия океана образует горизонт.

— Решил, – кивает.

— Но у тебя не вышло? – скептически вскидывает брови.

Ричард пальцами постукивает по щеке, смотря на Скарлетт из-под опущенных ресниц. Взгляд тягучий, словно мёд; взгляд, сопровождающийся долгим молчанием.

И он, конечно, не признаётся – ни ей, ни даже самому себе. Признание равнозначно проигрышу. Он, конечно, будет молчать.

— Ты плохо на меня влияешь, – наконец вымолвил Баркер, глазами смеряя утёс.

Скарлетт непонимающе хмурится:

— И как же?

Рик горько вздыхает:

— Мне перестали сниться кошмары.

Гилл засмеялась.

— Что здесь плохого? Это ведь наоборот хорошо, нет?

— Нет, – цокнул языком он. — Мне, в какой-то мере, полезно пострадать, не знаю, поймёшь ли ты.

На балку садится крошечная птица. Ей она напоминает воробья.

— Для меня, страдания – неотъемлемая часть искусства. Ты точно должна была слышать все эти дурацкие слоганы, в духе: «Выбирай искусство, а не насилие», «Занимайся любовью, а не войной» и им подобные, – Рик вытягивает руку вперёд, протягивая кисть к птице, чьи перья на голове и шее окрашены синим, чёрным и голубым. — И это – чистой воды лицемерие. Знаешь, почему?

Скарлетт неотрывно следит за птицей, запрыгивающей на палец Ричарда.

— Потому что искусство – насилие над собой.

Его слова звенят в голове; в них, кажется, что-то есть.

— Поэты всегда больны депрессией, художники отрезают себе мочки уха, музыканты борются с наркоманией, а писатели отрывают от сердец свои обсессии и вкладывают их в строки, – Рик подносит птицу ближе к лицу, чтоб рассмотреть её очертания в размытой темноте. — По-другому не бывает.

На лице мелькает неубедительная улыбка.

— Я чувствую себя чем-то вроде инвалида, когда понимаю, что все мои источники вдохновения абсолютно извращены, – Скарлетт вспоминает полное название – прекрасный расписной малюр. — Люди находят восхитительное в мелочах, вроде… Полевых цветов? Не уверен даже. В чём-то очень незначительном и хрупком, в то время как мне для вдохновения нужно причинить боль. Я, чёрт, будто бы мёртвые цветы поливаю.

Малюр взлетает, роняя маленькое перо. Гилл набирает полные лёгкие холодного океанического воздуха.

— Мне от этого досадно.

— Хочешь, чтоб я тебя пожалела? – усмехается она. Рик мгновением скривился.

— Нет ничего хуже жалости. Чувство вины, разве что, – он разглядывает свои руки.

— Вина сама по себе бесполезна, – пожала плечами та. — В ней нет смысла.

— Чувство вины показывает, что у тебя есть совесть.

— И совесть бесполезна, – очередной кивок. — Всё, что она делает – держит тебя в рамках. Ничего больше.

— Я, наверное, мог бы поспорить, – начал Баркер, наклоняясь к зелёному кусту, – но не буду.

— Что ты там делаешь? – спрашивает Гилл немного громче; ещё одна волна разбивается об скалы.

Ричард срывает цветок с белыми лепестками. Выпрямляется.

Подойдя ближе, он касается волос Скарлетт; Рик, немного покрутив маргаритку в руках, бережно заправляет цветок за её ухо.

— Это должно было выглядеть романтично? – она сдерживает смех, ощущая тонкий стебель.

— Неа.

— Но выглядит именно так.

Он, конечно, никому не расскажет, что видит в ней свою Галатею из слоновой кости.

— Заткнись.

Комментарий к XVIII: ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ

если кто не знает, в австралии американцев называют янки, да

оззи (англ. aussie) – так они называют самих себя

а ещё чекайте миф про пигмалиона и галатею спасибо

(образовательный курс с лемон хейз продолжается)

========== XIX: ЗВУК СИРЕН ЗА ОКНОМ ==========

— Тебе нельзя меня касаться.

Скарлетт иногда завидует.

С помутнённым от алкоголя разумом (сегодня они уже успели поспорить на тему его бесполезности) она улыбается. Вскидывая голову и, конечно же, неискренне.

— И с хера ли? – Рик пьяно смеётся, демонстрируя отбеленную эмаль. Он пытается коснуться её щеки, прижимая к стене; Гилл отталкивает. Мечтательно смотрит куда-то в потолок.

— Правила сегодняшней игры.

Громкая музыка вплетается в неон, заглушаемая толстыми стенами. Очередная вечеринка, где нескольких человек сразит алкогольная кома, а кого-то изнасилуют.

— Что? – прыснул Баркер, чьи зрачки растворяют тёмную радужку. Стоит отдать должное: это – его первый трип за последние несколько недель. — Мы не играем больше. Забыла?

— Мы будем играть, когда мне захочется, – промурлыкала она, ногтем царапая ему шею.

Сосуды наполняются кровью.

— Чёрт, – сдавленным смехом из его груди. Он носом зарывается в её волосы, в калейдоскопе огней втягивая их запах в лёгкие. Ему нравится – даже так, в грёбаном опьянении; кажется, Рик способен рассмотреть тепло, исходящее от её тела, зелёными-оранжевыми-синими волнами. Запрет действует, как красная тряпка.

— Нет, – бьёт по его ладони, когда та едва дотрагивается до талии. — Нельзя.

— То есть, ты хочешь, чтоб я трогал кого-то другого? – горячим дыханием обжигая кожу.

— А у тебя есть к этому тяга? – прикусывает нижнюю губу, почти ухмыляется.

Да, и вправду завидует.

Её, время от времени, до скребущей боли в горле бесит чья-то эмоциональность и чья-то радостная улыбка. Она умеет копировать, воображая себя отражением очертаний очередного лица, но иногда, лишь изредка, грызёт зависть. Как изъедающая диафрагму ржавчина.

Боль, тоска, счастье, удовольствие – вес имеют лишь страдания плоти. Пусто и глухо. Истинно только то, что деструктивно.

И иногда злит: Скарлетт понимает свою неполноценность в полной мере. Она, по сути, благославлена проклятьем: никогда не иметь чувств – что может быть лучше? Исключительно холодная эмпатия и никаких моральных установок. Порицание и отрицание социальных норм, но что-то тяготит.

Счастье, наверняка, отягощает. Как и всё остальное. Может быть.

— Я глубоко шокирован, но нет, – произносит Ричард, пряча руку в карман брюк. — Хотя, знаешь, если это вызовет у тебя отрицательные эмоции, я готов переступить через себя.

Иногда хочется выгрызать чужие чувства собственными зубами. Ей даже интересно, где они хранятся: в сердце или нейронных связях?

Нарушенная химия мозга.

— Да? – она выгинает бровь, сходясь с ним взглядом. — Тогда вперёд.

Но ещё больше ей хочется вгрызться в его голубые вены. Это – её идеальное преступление.

— Серьёзно, что ли? – и вновь смеётся, будто чёртов идиот.

— Вполне себе, – Гилл скрещивает руки на груди, в который раз его отталкивая. — Я не в праве тебя ограничивать, правда же?

Рик какое-то время сомневается – она на верном пути. Он всерьёз сомневается в том, может ли кто-либо, кроме него, посягать на его личную свободу.

— Получается, что да.

Скарлетт понятно, чем всё закончится. Она, в какой-то степени, этого и добивается.

Растекаться по его артериям ледяной водой, созерцать блеск в глазах,

(«возможно, влюблённый»)

и чувствовать в руке кожу короткого поводка. Удар почти что оргазмического тока, когда приходит осознание того, что Рик Баркер – тот самый Рик Баркер, высокомерно державший голову и из последних сил пытавшийся защититься от радиоактивных лучей её воздействия, – теперь мягкая игрушка в её собственном кукольном театре. Ей известна каждая его болевая точка, а что остаётся ему?

Периодами кажется, что он и сам рад поддаваться.

И Баркеру бы следовало бежать, но он – словно мотылёк, летящий на пламя свечи.

— Ты больная, – взгляд в расфокусе: Рик смотрит сквозь неё, снова пытаясь дотянуться до волос, когда Скарлетт быстро отодвигается.

— Ты меня заслужил.

Она задерживает дыхание, уходя в темноту. Вот так, без предупреждения, просто оставляя его позади.

Гилл не надеется на то, что он пойдёт за ней. Знает, что нет. Рик, в общем-то, давно стал примитивным: паттерны его поведения – аккуратный пазл. Для Скарлетт.

Кажется, будто моральное уродство не есть врождённым. Наверняка: она просто проебала душу в погоне за целью. Стоит ли об этом думать? В очередной и предсказуемый раз – безразлично.

Скарлетт ныряет в толпу, чувствуя лёгкое покалывание в затылке. Напиваться до иссушения печени не в её стиле. Всего лишь наблюдатель всеобщего безумия, на деле же – наблюдатель жизни за толстым стеклом.

— Хей-хо!

Кто-то сзади хватает её за плечи; рука быстро переходит на шею. Гилл ощущает, как её тянут назад. Элла прижимается своей щекой к её.

— Чёрт возьми, Эл! – Скарлетт издаёт подобие смеха, делая такой вид, словно бы её застали врасплох. — Зачем пугаешь?

— Я делюсь своей любо-овью, – протянула она, начиная гладить Гилл по волосам весьма энергично. — Со всем миром.

— Что ты пила? – рваный хохот.

— Текилу, – с удовлетворённым видом сообщает та. Позади слышатся визги и треск битого стекла; Элла мимолётом оборачивается, затем снова повисая на Скарлетт. — О, текила – вещь, – продолжает Эл. — Хочешь, я тебе расскажу…

— Да-да, конечно, – слова отскакивают от зубов. Скарлетт перекрикивает музыку. — Только давай куда-нибудь присядем, ладно?

За этот отрезок времени у них вышло сблизиться. Относительно: Гилл успела изучить её (не слишком детально), но сама Эл знала только формальности, при этом считая её своей подругой.

— А я увела девушку у Те-ео, – вещает Готтлиб, падая на диван.

— Вау, – вскинула брови Скарлетт. — И вы ещё дружите.

— А, я тебя умоляю, – Элла закидывает ноги на кофейный стол. — Дружбу на девчонок не меняют.

— И как это произошло? – изображая энтузиазм.

Не интересно. Абсолютно.

— Ну-у… Я опять набухалась, да? Всё из-за текилы, – Эл легкомысленно кивнула. — Короче, не помню, чё там было, но мы проснулись в одной кровати, – она звонко смеётся. — Во-от… А ещё я блевала из-за неё же.

— Из-за девушки?

— Нет, из-за текилы.

Находясь в углу комнаты, им приходится лицезреть, как очередная парочка пытается высосать друг из друга жизнь. Парень с девушкой заваливаются на случайного свидетеля, сидевшего рядом; последний лишь возмущённо вскакивает, едва не проливая выпивку. Волны смеха глушат музыку.

— Он, правда, распластался потом, как пьющая ящерица, – Готтлиб накручивает прядь волос на палец. — Хочется думать, что это была не де… дисперс…

— Дисперсия, – её попытки выговорить пресловутую «депрессию» даже не выглядят комично.

— Она самая, – улыбается во весь рот, после щёлкая пальцами. — Стоп, нет…

Скарлетт открывает бутылку с крайне заинтригованным видом, но в пьяную болтовню больше не вслушивается. Делая глотки, подпирает голову рукой и изредка кивает. Куда большее удовольствие ей доставляет наблюдать за массой. Не серой. Конечно нет.

Следить за движениями, не сводя глаз, изучать реакции, копировать мимику – так помогает: в последнее время Скарлетт теряется. Что делают одержимые другим человеком люди? Почему сходят с ума и добровольно уничтожают собственный рассудок? Смешно и глупо. Жалко и отторгающе.

Любовь, кажется, выглядит как картина «Вампир» Эдварда Мунка. Да? Нет? Наверное?

Ей никогда не найти достойных ответов на собственные вопросы, и, умей она чувствовать, то сейчас бы точно испытывала ярчайшую досаду. Не умеет и никогда не научится; копировать и играть – всё, что в её силах. Ни-что-жно.

Драки, крики, танцы и «Хеннесси» с горла. Новые знакомства, битые рамки и горы бумажных стаканов на полу. Плавающая в бассейне посуда, переливающийся свет, кто-то под спидами дорогими кроссовками продавливает пол. Блеск. Слепящее сияние.

Скарлетт – холодный призрак. Её готичная крепость падает, когда в эфиры пускают экстренный выпуск, а на новостные ленты обрушивается лавина статей.

— Лэт, – Марго, на удивление трезвая и точно впавшая в ступор, толкает её под ребро.

— Просила же так меня не называть, – закатила глаза она, глотнув. — Какое-то ебанутое сокращение. Что дальше? Просто «Л»?

— Да блять, – Бейсингер шикнула. — Посмотри сюда.

Ей в руки пихают телефон с открытой вкладкой браузера.

— Что там уже? – раздражённо фыркает Скарлетт, пытаясь сфокусировать взгляд на мелком тексте. Она трёт веки, замечая размытую фотографию; разум рассеивается по июньскому ветру, дующему через открытое окно. — Опять дерьмо какое-то? Кто-то снова кого-то убил? – Гилл поднимает взгляд на подругу. — Даже знать не хочу.

— Его поймали.

Трезвеет одним мгновением.

— Кого «его»? – сглатывая и дыша медленно, стараясь искоренить зачаток беспокойства.

Марго кивает:

— Читай.

Скарлетт глазами впивается в текст и нечёткое чёрно-белое изображение мужчины средних лет.

«Мельбурнский потрошитель пойман».

Скарлетт издаёт нервный смешок, не пропуская слова в ошеломлённое сознание. Пойман.

«Преступник был задержан 19 июня. Убийцей оказался уроженец Мельбурна 1986 года рождения. Орудия убийства и вещественные улики изъяты».

— Что? – нервно хохочет она, ощущая, как остатки алкоголя растворяет растущая ярость; не сводит шокированных глаз с яркого экрана. — Этого не может быть.

«По предварительным данным, болен шизофренией. Обвиняемый в трёх преступлениях совершил два убийства и одно нападение. Жертвами стали трое: убиты девушка и молодой человек, чья личность не установлена, третий же мужчина пострадал. По его показаниям был составлен фоторобот, благодаря которому преступника удалось задержать. В ходе допроса выяснилось, что преступления совершались на почве ненависти».

— Да нет же, – повторяет сквозь рвущийся наружу истерический смех. — Это неправда.

— Скарлетт? – Марго непонимающе хмурится. Музыка стихает.

Взгляды сходятся. Скарлетт сдирает кожицу с нижней губы, пытаясь подавить внутренний всплеск из чистой агрессии. Снова смотрит на фоторобот и лицо несправедливо осуждённого.

(«какогочёртакакогочёртакакогочёрта»)

В статье имени не упоминалось.

— Ничего, – произносит та, вскакивая. Приливы разрушительного гнева пускают трещины по кости. Гилл стройным шагом выходит на лестницу.

Она находит Баркера в окружении его кретинов-друзей.

— Нужно поговорить, – отскакивает от зубов, когда Скарлетт врывается в комнату, забитую опьянёнными телами. — Сейчас же.

К её коже вновь липнут оценивающие взгляды. Выделяется только один, тяжёлый: Элиас, чьи глаза наполнились злостью, фыркает. Конкретно с ним, в общем-то, отношения не сложились с самого начала: Гилл ощущала неприязнь Лендорфа даже на расстоянии десяти метров. И, безусловно, источала неприязнь в ответ.

Ведёт себя, как ревнивая пятиклассница.

Ричард лениво встаёт, цокнув языком при этом:

— Чего-о стряслось? – его привычную долбоёбскую улыбку хочется стереть с лица немедленно. Выбить зубы дрелью или сшить губы, только бы никогда больше не видеть.

Или выколоть себе глаза.

— Кто обидел мою маленькую девочку? – Рик сладко тянется. — Кому сломать ебало?

В его руке, внутри белого стакана, блестит тёмно-синяя жидкость со льдом. Ожидаемо.

— Себе сломай, идиот, – зашипела Скарлетт, нервно стуча ногой по полу со скрещенными на груди руками.

— Бля, парни, – Баркер, чей помутнившийся разум выдают стеклянные зрачки, подходит, закидывая руку ей на плечо и приобнимая. — Обожаю её, пиздец.

— Что это за дерьмо? – поджимая губы вовнутрь, проговаривает она. — Когда ты сдохнешь от передоза, я по тебе рыдать не буду.

— Видите? – прыснул Ричард. — Золото.

— С характером, – чей-то ломаный голос заставляет хотеть проблеваться. — Мне такие нравятся.

В лёгкие просится дым горящего косяка.

— Челюсть подбери, – фыркает Рик, прижимая Гилл к себе. — Я уже забил права.

— Алло, блять, ебланы вы обкуренные, – Скарлетт машет рукой, напоминая о своём присутствии. — Я здесь стою. Я не ебучий товар на полке в магазине, который можно вот так обсуждать, ладно? – толпа сзади, несколько минут назад толкавшаяся, теперь рассасывается и дышать становится легче. — Если сейчас не пойдёшь со мной, – уже тише говорит она, так, чтоб слышать мог только Рик, — я не знаю, что с тобой сделаю.

— Понял, – кивает Баркер. — Сейчас, – он глотает «сей», оставляя только пресловутое «щас». — Только допью.

Скарлетт выбивает стакан прямо из его рук. Ричард ржёт.

(«очень тупо и раздражающе»)

Когда они выходят, ему в спину прилетает громкое: «Каблук». «Отсоси» – предлагает Рик, демонстрируя средний палец.

— Ну? – Скарлетт выводит его, с заплетающимися ногами, как можно дальше от дома, взрывавшегося от коллективных визгов. — Что такого срочного? Ты мне, кстати, футболку стираешь. Я из-за тебя облился, истеричка.

— Если не прекратишь себя так вести, я её разорву к чёртовой матери, – выплёвывает она. — Прямо сейчас и прямо на тебе.

— Эй, – почти давится смехом. — Я, конечно, не против таких проявлений страсти, только давай найдём другое место, окей? Навык натуризма у меня не развит.

Скарлетт молча цепляется за его руку. Она вжимает отросшие ногти, оттягивая кожу предплечья. Знает, что ему не больно, чувствует, насколько близка к нервному срыву и как сильно хочет опустить его милое личико в чан с серой.

Ричард кривится, затем принимая виноватый вид:

— Меня это только больше возбуждает. Извини.

Гилл едва не скрежещет зубами. Из горла рвётся рёв, а ногти перемещаются на лицо.

Она пытается стянуть с него кожу.

— Они взяли не того, Рик, – давится собственной злобой, захлёбываясь в неистовстве. — Понимаешь? Не того.

— Что? – всё ещё неспособный воспринимать всерьёз, он хмурится. — Ты о чём? Кого не того? Кого взяли?

— Какое-то ничтожество присвоило себе всё, что мы сделали, – переходит на громкий, почти кричащий шёпот, улыбаясь широко и болезненно.

— Успокойся, – Рик начинает трясти её за плечи. — И говори, блять, членораздельно, я ничего не понимаю.

— Какой-то уёбок сознался в наших убийствах и его взяли, – истерично, срываясь. — Его взяли. Конец, его посадят и припишут наши убийства. Его взяли, блять, – на грани, чтоб сойти с ума, Скарлетт хочется вцепиться в свои волосы и вопить до тех пор, пока не лопнут лёгкие. — Это всё.

— Погоди, что… Стой, тут нельзя, здесь столько народу, что…

— Да плевать я хотела на народ, – прорычала Гилл с широко распахнутыми глазами. — Мне плевать, плевать, плевать, понимаешь? Этого не может быть, – застонала она. — Не может, его не могут судить за то, чего он не делал.

— Если сознался – могут. При наличии каких-либо вещественных доказательств.

В отличие от неё, Ричарду это кажется прекрасной новостью.

— Зачем ему это делать? – Скарлетт глубоко дышит, перехватывая его ладони. — Зачем им всем это делать?

— Видимость работы, я не знаю, – шепчет Рик. — Хотят создать иллюзию безопасности. Показать, что полиция выполняет свои обязанности, или… Я… Я не знаю. Не знаю. Прошу, не ори только, – сцепил зубы Баркер, оглядываясь. Рядом с ними – никого, но это никак не отменяет риска.

— Он забрал наше. Наш почерк, наши старания, просто взял себе. Присвоил, Ричи.

Рик видит: она в шаге от обрыва. Расплакаться или устроить массовый расстрел тут же – он не знал.

— Спокойнее, – точно, вот-вот расплачется. — Скарлетт, погоди. Да, ты права, – Гилл отворачивается, почти всхлипывая. От её слёз – солёных, как воды Тихого океана и вызванных не им самим – становится паршиво. — Но почему ты считаешь это чем-то ужасным? – приглушённо, упоительно, прямо на ухо.

— Правда? – резко спрашивает она, впиваясь в него взглядом. — Ты правда думаешь, что это – не плохо?

Правда. Промолчать?

— Нет, я…

— Мы покажем им, – вырывается, стоит ей вновь отвернуться. — Мы покажем им, как сильно они ошибались.

Вызов ложится бликами на её вытянувшееся лицо.

— И тогда они поймут, насколько чудовищной была их ошибка.

Её синие глаза против его чёрных. Её ярость против его смятения. Её сила против внушённого ему страха.

Мир останавливается. Зависает, как нечто неисправное, застревает в текстурах, проходит сквозь него и циклично исчезает. Время стоит на месте. Скарлетт сверлит в нём дыру одними лишь глазами, с головой опуская в ледяное течение собственного влияния.

— Мы убьём нескольких.

Ты со мной или ты против меня?

— Что? – сдавленный, короткий смешок. — Шутишь, что ли?

— Мы придумаем что-нибудь ещё, – она шепчет с тем же убедительным блеском на радужке, отчаянно пытаясь усыпить бдительность. — То, с чем они никогда не сталкивались прежде. То, от чегоони точно проблюются перед тем, как начать следствие.

— Нет, – ошеломлённо выпалил он. — Ты в край… Нет, – превращается в сплошной комок оголённых нервов. От давящей безысходности может только улыбаться, показывая зубы. — Этого не будет, Скарлетт. Так нельзя.

— Хочешь, чтоб я сделала это сама?

— Давай будем честными, – теперь уже, когда услышанное доходит до клеток мозга в полной его мере, Рик фыркает. Сознание плавится до сих пор, но он храбро противостоит. — Сама ты не сможешь.

— Я? – хохочет, затем поджимая губы. — Я и не смогу?

— Окей, просто послушай, – он на выдохе старается воззвать к её разуму, подавив импульс. Только проблема: разум, вероятно, будет хотеть того же. — Послушай, ладно? – Рик предпринимает безрезультативную попытку сдержать порыв, своим холодом обдавая её шипящую щёлочь. — Возможно, для нас так будет лучше. Мы можем всё продолжить, только… Немного по-другому, да?

(«а тебе этого точно хочется?»)

— Не надо. Да, ты можешь сделать это сама. Всё сделать сама, я был не прав. Но это того не стоит, Скарлетт, пойми.

Гилл стихает. В очередной раз уставляется на него пустыми глазами, уже ничего не выражающими, словно пытаясь загипнотизировать.

(«или убить»)

Странно, что в её волосах ещё не вьются змеи.

— Тебе это не нужно. Нам это не нужно.

Молчание тяжестью ломает череп. Он порывается спросить, услышала ли она его вообще.

Скарлетт делает шаг вперёд. Почти не дышит, когда её лицо озаряет сверкающая улыбка.

— Единственное, что мне не нужно – ты.

Она скалит зубы, не сводя тяжёлого взгляда, от которого боль лезет под кожу, всасываясь в кровь.

— Если ты не можешь выполнять элементарные задачи, которые перед тобой ставят – мне жаль. Неискренне, правда, – улыбается шире, готовая зашипеть. — Потому что бесполезные люди, в большинстве своём, ничего не заслуживают и ничего не стоят.

Он пропускает слова сквозь себя, понимая, что это – то, чего он ждал так долго. Это – могильные черви, выедающие глотку. Это – боль в костях и множественный раскол сознания. Это – настоящий облик Скарлетт Гилл.

— Если хочешь оскорбить меня, назвав никчёмным – увы и ах: у меня иммунитет.

Кто-то смотрит.

— Ты не никчёмный, Ричи, – зловеще шепчет та, пока за его сердце цепляется ледяная рука мучительного беспокойства. Кто-то смотрит. Сейчас. На них. Оборачиваться нельзя.

Если слышали?

— Ты, – она тычет пальцем в его грудь, поднимая голову, когда подходит вплотную, – ничтожный.

— Я, – Ричард наклоняется к её лицу, – настоящий. У меня есть всё то, чего нет у тебя.

Её прошибает.

— Настоящий. Со своими эмоциями и чувствами. А ты, дорогая, – он улыбается в ответ, – лишь пластик подделки. Дорогой, блестящей, но всё же. Ты никогда не станешь полноценной и знаешь об этом.

Его Цербер срывается с раскалённой цепи. За какую-то секунду снова кажется приятным втаптывать её в грязь, пускать боль по животрепещущим сосудам; в какую-то секунду его истинная натура – ничем не ослеплённая, ни разу не изуродованная – овладевает холодным рассудком. Скарлетт можно уничтожить. Скарлетт нужно уничтожить.

— Ты – всего лишь пародия на человека, которым должна была стать.

В ней плещется ненависть, сливаясь с топящей беспомощостью. Весь объём лёгких заливает бурлящей нефтью.

— Ты – психопатка, Скарлетт.

В осколках её черепа злоба взрывает мозг, ошмётки разнося на метры. Ужасное, премерзкое зрелище. Кошмарно. Множественно отвратительно. Она ничего не может поделать со своим бешенством; воткнуть себе что-нибудь в руку кажется достойным решением проблемы.

Изумлена, но держится стойко. Видит в его глазах своё отражение, но молчит. Сшивает кожу лица с маской спокойствия, больше себя не выдавая. Он подкосил, но он об этом не узнает.

Улыбкой разрывая углы рта, Гилл делает шаг назад.

Никто не слышал. Паранойя – побочка.

Скарлетт уходит, так ничего и не говоря. Ему слишком похуй, чтоб обратить внимание.

Достать сигарету и щёлкнуть зажигалкой, затянуться и затушить, собраться и через несколько часов поехать домой, уже не думая о ней так обсессивно. Завалиться на кровать, позвонить той, кто развлекает его ночами, когда слишком скучно и ухмыльнуться на звук звонка в дверь. Открыть и расплыться в самодовольной улыбке при виде стоящей на пороге Акации.

— Привет, – говорит он, уже про себя отмечая, что волосы её ему не нравятся от слова совсем. — Раздевайся.

========== XX: МЕТАМОРФОЗЫ ==========

Запредельно дорогие шмотки от «Фенди» ей больше не жаль; приходя к нему снова и снова, Скарлетт знает, что одежде целой не остаться.

Из-за кошмарной новости не получается даже стучать пальцами по клавиатуре в аудитории. Болтовня преподавательницы проходит мимо, какой-нибудь десятой дорогой, холодного рассудка не достигая. Гилл сгрызает ноготь большого пальца, снова и снова обдумывая то, что обсуждают окружающие. На слуху всё утро.

Едва ли не каждый знакомый воображает своим долгом обсудить с ней личность якобы преступника, сказать о том, в каком шоке пребывает и поделиться радостью, ведь копы больше не будут патрулировать улицы, а это значит, что носить колёса в кармане джинсов станет спокойнее. Смешно, когда ей рассказывают о наказании, которым удостоили бы убийцу сами; настоящий суд Линча. Возникала мысль плюнуть им в лицо.

Большей иронии в её жизни ещё не было.

— Рисуешь?

Скарлетт оборачивается. Марго улыбается.

— Что за метаморфозы? Ты никогда себя так раньше не вела, – ухмыльнулась Гилл, отрывая механический карандаш от тонкой бумаги.

— Да просто настроение хорошее, – Бейсингер пожимает плечами, садясь на скамью рядом. — А ты никогда рисунки свои не показываешь, но я же не жалуюсь.

— Тебе не понравится, – отмахнулась та, возвращаясь к пока ещё тонким линиям.

— Не надо только за меня решать. Понравится, если покажешь. Мы же подруги, как-никак.

Подозрение натягивает струны её несуществующей души. Ей бы поднять взгляд и искоса посмотреть, но это явно будет лишним. Марго и вправду никогда не ведёт себя подобным образом.

— Говори сразу, чего хочешь, потому что я скоро ухожу, – буркнула Скарлетт, делая метки.

— Ничего не хочу, – она скривилась.

— Тебе всё-таки нужно подтянуть актёрское мастерство, – Гилл кивает.

Одиннадцать градусов тепла вынуждают надевать джинсы, а конец первого семестра – задумываться. Через несколько дней о злосчастной учёбе можно будет забыть. На время.

— Ты вчера так резко свалила, – Марго, как ни в чём не бывало, накручивает светлый локон на указательный палец. — Ничего не случилось?

Скарлетт медленно поднимает глаза. Смотрит на неё с застывшим удивлением, на подсознательном чувствуя, что что-то не так.

— Нет, – настораживается Гилл, хмурясь. — А что, для того, чтоб уйти оттуда, где мне не нравится, я должна иметь какую-то вескую причину? Допустим, у меня трубу дома прорвало, если тебе так удобней.

— Не нравится? По-моему, тебе весело. Ну, было, по крайней мере, пока я не показала тебе ту статью.

— Ты в чём-то меня подозреваешь? – тихо смеётся та.

— Не-а, – отвечает Бейсингер. — В чём тебя можно подозревать? Интересуюсь всего лишь.

— Ага, – кивок.

— Так расскажешь или нет?

Скарлетт тяжело вздыхает, захлопывая блокнот размера А5. Карандаш бросает в рюкзак вместе с ним. Холодный ветер играет с волосами.

— Проблема в том, что я в принципе шла туда ради одного-единственного человека. Теперь понятней?

— Ты? – изумилась Марго, обе брови вздёргивая вверх. — Ради кого-то?

— Представляешь? Да, такое бывает.

— Не верю, – она откидывается на спинку кованой скамьи, недоверчиво поджимая губы и ухмыляясь. — Не похоже на тебя.

— Люди меняются, – Скарлетт хмыкнула. — Все, кроме тебя.

— И ради кого же? – протягивает Бейсингер.

— Долгая история.

— У меня время есть.

— А у меня нет, – напомнила Гилл. — Каждая минута на счету.

— Да куда ты рвёшься?

Если интуиция не обманывает,

(«а она ведь не может обмануть»)

сейчас он не страдает от одиночества. Она же сама дала ему зелёный свет?

— Никуда, – сказала Скарлетт. — Хочу уйти побыстрее. Некомфортно.

— Ай, да просто скажи, что учёба заебала, – Марго закатывает глаза и поднимается, когда Гилл застёгивает молнию. — Я с тобой пройдусь.

— М-м, – тянет она, рюкзак закидывая на плечо. — Окей.

Ей, вообще-то, не особо хочется: больше интересовала разработка плана. Невзирая на вчерашнюю ссору, Скарлетт продолжала обдумывать, сколько и как можно убить. Сложить из частей тел слово, остатки разбросав по окрестностям? Скучно. Сшить их в один изуродованный труп? Энергозатратно. Развесить на ветках деревьев на какой-нибудь поляне, сразу троих или четверых, со вспоротыми животами?

Кажется, она готова пойти на многое, только бы снова потревожить чужой покой и принести в мир ещё больше боли. Хочется, чтоб знали все: никто не в безопасности, пока Скарлетт Гилл жива.

Ещё больше хочется достать того урода и разорвать ему внутренности крюком – возможно, прямо в зале суда, когда ему будут выносить их приговор.

Расплачиваясь за очередной американо без сахара картой Центурион,

(«спасибо, пап!»)

она думает о вещественных уликах, которые полиция могла изъять. Их, естественно, не было. Интересно только, каким образом оказалось возможным повесить преступления на первого попавшегося без подлинных доказательств. Или копы правда считают, что смогли поймать настоящего убийцу?

Скарлетт слишком умна для того, чтоб попасться, но ей почему-то хочется ощутить на запястьях сталь звенящих наручников; почему-то кажется соблазнительным получать оскорбления, пожелания смерти и всеобщую ненависть. Хочется признания. Хочется воплотить страх общественности и сконцетрировать его в себе. Только что говорил Рик? Ничего не может испугать больше неизвестности.

Он – тупица, вообразивший из себя нечто значимое, но умные мысли иногда толкает.

Скарлетт воображает, как сидит на допросе в полицейском участке, когда делает глоток. Возможно, с опущенной головой, издевательской ухмылкой и насмехающимися глазами. Воображает с пониманием того, что не окажется пойманной, пока сама того не захочет.

— Ты говорить собираешься или нет? Куда летишь?

Сдаваться ещё рано. Когда-нибудь её тщеславие вылезет наружу. Точно не скоро: трупов через двадцать. Может, тридцать. Её руки в крови, но ещё не по локоть.

Биографии серийников уже помогли.

— Прекрати докапываться, – скривилась Гилл, застёгивая ветровку с вышитым на груди красным логотипом. — Ничем противозаконным я не занимаюсь.

Скарлетт лучше. Лучше их всех вместе взятых. Она, конечно же, не позволит себе допустить оплошности. Она, конечно же, учится на чужих ошибках.

— Откуда мне знать? – шутит (или нет?) Марго, идя по левую сторону от неё. — Поэтому же спрашиваю.

— Есть одно дельце, знаешь, – Скарлетт мимолётом поглядывает на часы, вспоминая, во сколько предположительно Баркер просыпается. Сегодняшний кофе на удивление лучше всего того, что она пила целую неделю. Может, он пропитался вкусом предвкушения с кончика её языка?

— Любовное, – претенциозно кивает Бейсингер, подстраиваясь под шаг Гилл.

— Ага, именно оно, – язвит та. — С престарелым миллиардером с двумя сотнями яхт и тремя корпорациями.

— Ты с Баркера переключилась на его отца?

Скарлетт бросает в её сторону косой, полный осуждения взгляд.

— И что это может значить? – она фыркает. — Мы с ним просто друзья, ничего более. Не ревнуй.

— Да-да, я так и подумала, когда вас вчера вместе увидела, – гримасничает Марго. — Стоят у стены, будто вдвоём под кайфом, обжимаются, друг от друга не отходят почти, сразу видно: крепкая, ничем не осквернённая дружба. Мы с Блэр так же делаем.

— Всегда знала, что вы трахаетесь, – хмыкнула Скарлетт, поднося стакан к губам.

— Что?

— Что?

Гилл пожимает плечами:

— Я ничего не говорила.

(«просто как-то так выходит, что я притягиваю одних лесбух»)

— Ладно, сделаю вид, что не услышала, – недовольно отзывается Бейсингер. Скарлетт щёлкает пальцами:

— Правильное решение.

— Просто Баркер отмороженный, – Марго вздохнула. — Ну, я, типа, не хочу, чтоб ты пострадала как-нибудь из-за него. Я не просто так тебе мозг выношу.

— Знаешь, что? – просияла она. — Мне кажется, тебя нужно познакомить с Элиасом.

— Кем? – кривится вновь.

— Элиас, – повторила Скарлетт. — Его лучший друг. Тоже считает, что я отмороженная, на дух меня не переносит. Какое совпадение, чёрт, – саркастично улыбается Гилл. — Кажется, вы подружитесь.

— Ничего общего с этими джанками иметь не хочу, скажешь ещё, – Бейсингер фыркает с нотой нервозности.

Сейчас из кустов должен выпрыгнуть Ричи с его излюбленной фразой: «Я не джанк, блять, это просто шмаль».

— Почему? – с напускным удивлением спрашивает она. — Довольно интересные люди, пока рот не откроют, – горячий напиток обжигает кончик языка. — Странно слегка, что ты этим так обеспокоена. В обычное время ты не печёшься за моё благополучие, но спасибо, я ценю.

(«нет»)

— Я и сейчас не пекусь.

— Допустим, – Гилл пожимает плечами. — И с чего ты взяла, что Рик – отморозок? Он милый достаточно.

— Не знаю, чем вы там с ним занимаетесь,

(«пьём кровь с трупов и иногда ссоримся»)

но он мне не нравится. Знаешь же, как он обходится с девушками. Заебёшь его – бросит.

— Не бросит, – губы непроизвольно растягиваются в подобии ухмылки. Конечно, не бросит, ведь без неё ему остаётся только сдохнуть.

— Это ты так думаешь.

— Меня это раздражает, – резко вбрасывает она. — Мы можем сменить тему?

— Тебя раздражает правда?

— Меня раздражает, когда за меня решают и лезут в то, что я считаю личным, – фыркает Скарлетт. — Марго, не пойми превратно, я тобой дорожу,

(«и снова нет»)

но во второй матери не нуждаюсь. Не нужно меня воспитывать, ладно?

Они переходят с одной темы на другую довольно быстро: уже через каких-то две минуты начинают болтать о планах на свободное от учёбы время и новых сериалах от «Нетфликс». Пока кофе стынет, Скарлетт смотрит на часы. Вновь ловит на себе неодобрительный взгляд подруги. Игнорирует. Сегодня – один из немногих дней, когда она ходит пешком. Ветер усиливается. Небоскрёбы разрастаются на фоне затянутого тучами неба.

Они прощаются быстро, как только в глаза бросается многоэтажка, ставшая привычной. Мимо консьержей и надоедливых уборщиц, прямиком к пустому лифту. Кнопка двадцать пятого этажа. Блестящие двери съезжаются. Скарлетт делает ещё один глоток.

Ей, если быть честной, это мгновение хочется запечатлеть глубоко в памяти, чтоб во времена с недостатком мотивации доставать на поверхность. Чувство скорой победы заставляет действовать. Невероятно. Замечательно. Превосходно. Она нетерпеливо стучит отросшими ногтями по бумажному стакану, смотрит под ноги и на языке перекатывает вкус сладковатого триумфа.

Пока ещё не знает, но улыбается, проворачивая ключ в замочной скважине. Она закрывает дверь тихо. Бесшумно сбрасывает ботинки, ничего не слыша. Куртку вешает в прихожей.

Скарлетт, наверное, не собирается убивать его подружку, которая сейчас хихикает в спальне, но первым делом взгляд бросает на лезвия заточенных кухонных ножей. Гилл складывает руки на груди.

Высокий голос Акации (так ведь её звали?) режет чувствительные уши.

— Привет, котёнок.

Почти светясь от мнимого счастья, Скарлетт плечом упирается в дерево дверного проёма. Картина поистине прекрасная: Рик, с растрёпанными волосами и лицом абсолютно безэмоциональным, тушит сигарету, в то время как Акация в спешке застёгивает пуговицы на блузке.

— Привет, Кей, – в голосе нет ни тени язвительности или угрозы, словно Скарлетт и вовсе не злится из-за того, что кто-то посторонний позволил себе прикоснуться к её… Её кому? Собственности? Вещи? Не столь важно. Он её, от начала и до конца: дрянной душой и гниющим сердцем, измождённым телом и одурманенным разумом. До скончания веков, собственной смерти и взрыва Солнца Ричард Баркер принадлежит ей, и отпечатков чужих пальцев на нём Скарлетт не потерпит. — Там на улице холодно, – она кивает на её полупрозрачную блузку, затем взглядом измеряя скомканную постель. — Надеюсь, ты пришла в куртке? Заболеешь ещё, – Акация в той же спешке что-то ищет, нервно бросает вещи в чёрный клатч, иногда постукивая длинными накрашенными ногтями по прикроватной тумбочке. Рик в её сторону даже не смотрит, натягивая чёрную футболку на забитый татуировками торс.

Намерений Скарлетт не выдаст ни один жест.

— Ричи? – всё так же улыбаясь, зовёт его Гилл. — Может, взглянешь на меня хотя бы?

А ему мерзко, хоть на лице – чистое равнодушие. Знает, что совершил ошибку и чувствует клыки вины на собственной глотке,

(«я правда это сделал?»)

понимает, что пошёл наперекор всем своим принципам и за одну в корне неправильную ночь проебал всё, что только мог, но продолжает молчать сквозь сжатые зубы. Ведь Скарлетт только этого и хочет, а он потакать желаниям других не привык.

Рик поднимает стеклянные глаза на неё, демонстрируя холод, скопившийся где-то на подкорке. Он, правда, не ожидал ревностной сцены: это было бы вовсе не в её стиле.

— Ну, взглянул. Дальше-то что? – с издевательской ухмылкой изрекает Ричард, ощущая, как вина в клочья раздирает нутро. Смотреть действительно тяжело: он чувствует себя последним уёбком,

(«?потому что так и есть?»)

взглядом сходясь с синевой её радужки.

— Ничего, – улыбка меркнет. Акация, так и не ответив на те её реплики, бросает в воздух расплывчатое: «Пока», на что Баркер лишь машет рукой, и выскальзывает из комнаты, на Скарлетт стараясь внимания не обращать. — Хватит дымить, – вздыхает, кивая на пепельницу. — Я просила ведь.

— Мне похуй, веришь? Просила, не просила.

— Как скажешь.

А его, блять, душит собственная кожа.

— И что, ты ничего не сделаешь? – с открытой насмешкой спрашивает он в ожидании бури. — Никаких криков о том, что я тебя предал?

— Они должны быть? – уточняет, не сдвигаясь с места.

— Что-нибудь драматичное? Нет? «Рик, ты такой уёбок, ты убил мою любовь, я тебе доверяла»?

Ей думается, что нельзя убить то, чего нет, но, наверное, если бы она умела любить, ей бы точно не было приятно.

— Не убил, – Скарлетт улыбается одним уголком рта. — Иногда недостатки любимых людей нужно принимать. Твой главный недостаток в том, что ты – шлюха, но я смирюсь, – пожимает плечами, источая тепло.

(«для того, чтоб падение было убийственным, нужно подняться как можно выше»)

— Ты откуда знаешь, как работает любовь? – он не сдаёт позиций, продолжая издеваться. Наверняка надеется её оттолкнуть.

(«прочла в книге»)

— Так со мной обращаешься, будто это я переспала с какой-то девкой на этой кровати, при этом сказав, что никого сюда не вожу.

Он хочет вежливо попросить её отъебаться и оставить его наедине со своим омерзением. Может, даже мелькает мысль попросить прощения, пресекаемая сразу же. Нетипично. Только за что?

Ничего, по факту, нет. Их всего-то связывают три убийства, и, может, ещё немного секс. Ничего нет. Это – фундамент его ненависти. Ничего нет, но сердце (до сих пор червивое и гнилое) ломает грудную клетку. Он знает, что ей на самом деле не нужен, потому что все речи, так сладко льющиеся из её уст – ложь, а говорить правду Скарлетт попросту неспособна. Не нужен: она видит его расходным материалом, который можно прожевать и выплюнуть, и Рик был бы полнейшим идиотом, не заметь этого ещё в самом начале.

(«но убивает ли это тебя?»)

Рик, кажись, временами готов позволять ломать себя просто взамен на то, чтоб она находилась рядом: разрешала смотреть на себя (даже не касаться!), улыбалась своей неискренней искромётной полуулыбкой, пускай кидалась или точила зубы об его кости, срывала голос в крике, швыряла вещи и говорила что-то, что причинило бы тупую боль, обрушивала ураган искусственных, таких тошнотворно-ненастоящих эмоций. Жгла, резала или вскрывала, убивала и рушила, крушила, ломала, уничтожала.

(«что угодно, дорогая Скарлетт»)

И Рику, кажись, вовсе не важно, что это – форма саморазрушения в последней его инстанции, настоящее самоубийство; это – русская рулетка с одной пустой каморой и револьвером у виска. Ничего не может быть хуже, чем доверить себя тому, кто во всём видит лишь цель и инструменты для её достижения. Здравый смысл против чувств – и, как в дешёвой низкопробной драме, исход быстро становится понятным.

Вдохновение, конечно, не может оказаться долговечным, хоть он и бросается верить и убеждать себя в обратном. Всего лишь химия мозга, с которой не совладать. Рику становится смешно: он сравнивает это с шизофренией. Схожестей и вправду уйма.

Плыть или тонуть?

Злоба пробивает ему лёгкие и глушит все благие намерения, прорастая в груди. Если он проиграет и сегодня, его стоит объявить жалким – таким, каким она его нарекла. Сейчас Баркер осознаёт, что из её уст это не звучало оскорблением.

Рик, кажется, сдаётся, больше не в силах отвергать её. Рик, кажется, начинает понимать, что это – бесполезно, почти как идти против ледяного течения и захлёбываться водой при этом. Рик, кажется, обречён. Может ли он считать спектакль завершённым?

— Надо же, – его пальцы слегка вздрагивают, когда он достаёт из пачки новую сигарету. В её пальцах блестит сталь, когда она возвращается в комнату после удушливого молчания. — И что ты сделаешь? – взгляд его падает на нож, который Скарлетт любовно гладит кончиками пальцев. — Убьёшь меня за то, что я тебе не подчиняюсь?

— Ты и не должен, – усмехается Гилл, ощупывая короткое, но острое лезвие. — Ты – самостоятельная личность, не нуждающаяся в контроле. В самом деле, тебе же не пять лет.

— Рад, что ты это понимаешь, – Баркер щёлкнул зажигалкой, начиная ощущать ноющую боль во всём теле. Что-то должно случиться, что-то обязательно случится.

— Но то, что тебе не пять лет, делает твоё положение только хуже, знаешь же? Это значит, что ты ответственен за свои поступки и осознаёшь их в полной мере.

Знакомый демон забирается в его голову через каналы восприятия, начиная пожирать мозг подобно инфекции. Знакомый демон взывает к безотчётному страху, перекрывая доступ к кислороду. Сигарета тлеет, но он не может вдохнуть.

— Значит, что готов к последствиям. Значит, знал, на что идёшь.

Её чарующий голос рвёт его нити рассудка, лишая способности к мышлению. Мир крутится по спирали и сбивает с ног. Рик забывается.

— Нет, я, конечно же, не берусь утверждать…

Втупился в неё пустыми глазами.

— Твоё поведение тебе самому не кажется странным? – Скарлетт подходит ближе, не выпуская нож из руки. Больше не улыбается. На лице – эмоциональный холод. Он знает, что им она укрывает залежи ледяной ярости.

Хватает лишь секунды для того, чтоб вызволиться из оков её воздействия.

— М-м…

Ещё он знает, что спасения ждать неоткуда. Утопленник достигает дна с булыжником в руках и полными камней карманами. Это – его последний рывок, его последняя уцелевшая часть, не поддавшаяся эрозии, и, как угроза Божьему замыслу, ей суждено быть уничтоженной при самом выявлении.

— Понимаешь ли, – насмешливо тянет он, – как личность ты, бесспорно, очень интересная. Нет, правда, – он рукой упирается в длинную тумбу, ощущая угрозу каждым нервным окончанием. — Но, как ни прискорбно, это не имеет значения. Вообще.

Она вскидывает голову. В её глазах блестит вызов – ярче, чем вчера. Хранит молчание. На лице не дрожит ни один мускул, одна лишь сосредоточенность. Он почти наклоняется к её уху:

— Потому что трахать одно и то же тело очень тяжело. Я бы даже сказал: изнурительно. Ну, сама знаешь.

Скарлетт едва заметно хмурится.

— Ох, чёрт, как я мог забыть, – Баркер прикусывает нижнюю губу, почти чувствуя на коже слабое дыхание, реплику добавляя как бы невзначай. — Не знаешь.

Спираль взрывается прямо перед его глазами, когда резкая боль глушит все звуки. Мир расплывается смазанными пятнами. Мир расплывается в мстительной улыбке Гилл.

Тело разносит вибрации удара. Мысли разбиваются друг об друга. От адского жжения на глаза вот-вот навернутся слёзы. Лёгкие быстро наполняются воздухом как перед истошным криком, но Ричард выдыхает только стон.

— Ты правда думал, что я позволю тебе так со мной поступить? – ему на ухо она шипит гремучей змеёй, продолжая крепко сжимать нагревшуюся рукоять ножа.

Рик стискивает зубы крепче и закрывает глаза, давясь болью вместе с кровью. Кажется, она хлыщет, жаром обдавая ладонь. И, к его счастью, всё не так.

— Думал, позволю мешать с грязью? Да я бы этот нож и проглотить тебя заставила, господи, да только сдохнешь, – с нескрываемым отвращением Скарлетт выплёвывает яд, Баркера прожигая до дыр. — Ты знаешь мои условия, Ричи, с самого начала их знал.

От боли Рик вот-вот проглотит собственный язык, и, когда Гилл легко нажимает на рукоять, глотку хочется содрать в кровь. Порывается зашипеть, но такого удовольствия он ей не доставит.

— А ведь я могу прокрутить этот ебаный нож так, что от твоих сухожилий ничего не останется, – она приглушённо смеётся прямо в ухо. — Я же считала тебя другим, Ричард, – упоительно продолжает та. — Особенным. Отличным от других. Считала, что ты лишён этих… Премерзких животных инстинктов. Возлагала на тебя надежды. И что получила взамен?

Рик отворачивается. Гилл хватает его за подбородок, заставляя распахнуть веки.

— Ну же, давай, – дрожа от злобы, произносит Скарлетт. — Посмотри на меня, что ли? Для тебя я всё ещё тело? – теперь уже насмехается она.

Он бы плюнул ей в лицо шипящей щёлочью.

— Больно? – строит гримасу сочувствия. — Ох, какая жалость. Хочешь, сделаю ещё больнее?

Скарлетт продавливает оставшееся, лезвием разрывая тугую плоть. Ричард вымученно вдыхает.

— Закричи, – безумный хохот наполняет комнату, интенсивно стучит в висках и на миг оглушает. — Что? Не выходит? – Гилл вновь переходит на шёпот, проговаривая почти в губы, втягивает ещё один его стон.

— Прекрати, – рвано выдыхает Рик, всё так же держа зубы сцепленными.

— Что? Не слышу, громче скажи.

— Прекрати, – рычит он сквозь оглушающую боль.

— Прекратить? Ты хочешь, чтобы я прекратила? – Скарлетт улыбается во весь рот, отходя. — Жду волшебное слово.

— Пре-кра-ти, – Баркер еле дышит, из последних сил стараясь не задохнуться. Чувствует каждый палец и каждую каплю крови.

— Ты безнадёжен, – просто вздыхает она, убирая ладонь с рукояти.

Скарлетт отстраняется достаточно быстро: ожидаемо счастливая, она, улыбаясь, выходит из комнаты, но затем резко останавливается в проходе:

— А, и ещё: скажи своей суке, чтоб берегла голову.

Радостная, она бросает Баркера наедине с ужасающей мыслью: девушка, в которую он влюблён, только что вонзила нож в его кисть.

Спасибо, что не в горло.

Комментарий к XX: МЕТАМОРФОЗЫ

null

========== XXI: ВЕРТИГО ==========

Комментарий к XXI: ВЕРТИГО

опять играю на контрастах и нет мне не надоело у меня всё хорошо если кому-то не нравится::::::::::выйдите и зайдите нормально

тут такие очень нейборхудовские вайбы поэтому рекомендую к прослушиванию cry baby, west coast и the beach

угарный ричард слабее скарлетт но он УГАРНЫЙ

Поначалу от боли кружилась голова.

Рик рассматривает пробитую левую ладонь, туго обмотанную бинтом, и едва шевелит пальцами. Признаться честно, он надеялся на худшее: думал, что от сухожилий и вправду ничего не останется, как пророчила Скарлетт. Сейчас, две недели спустя, он позволяет себе шутить об этом, потому что Гилл оказалась очень меткой, не задев ничего жизненно важного ударом наугад. Ну, или он – очень удачливым.

Первое время рука немела.

— Ты таблетки выпил?

— Ага, – негромко отвечает Баркер, пока теребит края повязки. — Даже напоминание поставил, видишь?

Со вздёрнутой бровью он демонстрирует ей ряд ежедневных напоминаний на экране телефона. Скарлетт улыбается, подходя к нему. Снова вешается, а он и рад.

— Ещё болит? – Гилл бережно берёт повреждённую руку в свою, затем ласково поглаживая. Улыбка меркнет.

— Сказал ведь уже, – вздыхает тот. — Нет, не болит.

Под обезболивающим, естественно, нет. Пропускает приёмы таблеток – не может уснуть.

— Обманываешь? – щурится она.

— А есть смысл? – ухмыляется Рик. — Чтоб ты мне и во вторую засадила, да? Спасибо, как-то не хочется.

— Я уже извинялась и не один раз.

— Да, только рука не срослась обратно.

Извинялась постоянно: во время перевязок и после, когда затягивалось молчание или очередной взгляд падал на скрытую тканью рану. Ни с того ни с сего. Просто так, в перерывах обычного разговора. Надоело. Без капли сарказма: виноват он был сам.

Да, оправдывал Рик её именно так. А что бы на её месте сделал он? Мог бы предположить, что ничего, только предположения несколько отличаются от реальности. Мог бы предположить, но не знал наверняка. Ага, с кем не бывает? Обычная бытовая ссора, закончившаяся ножом в руке – такое у всех.

Ну, наверное.

— Да нормально всё, – отмахнулся Баркер. — Не надо относиться ко мне, как к инвалиду, окей? Заживёт. И не в такую херню влезал.

— Ладно-ладно, – в жесте «я сдаюсь» Скарлетт вскидывает обе руки вверх. — Переживаю просто.

Её ложь на вкус синтетическая. Звучит смешно. Поверить ей, конечно, не получается, но он может притвориться. Кормить себя иллюзиями – ужасно; Ричард осознаёт это в полной мере, но эти его иллюзии слишком… Тёплые? Сладкие? Слишком вязкие, чтоб не поддаться.

— Успокойся, не сдохну, – на мгновение Баркер забывает о травме, когда левой рукой хватается за яблоко, которое сразу же роняет. — Ай, блять, – шипит он.

— Что опять?

— Не смей, мать твою, снова это делать, – резко выдаёт тот, когда Гилл поднимается и уже собирается подойти. — Я сам. Всё, иди, куда шла.

Она честно придерживается установленных им правил: не пытается разговорить его раньше двенадцати часов утра, не засовывает паука в блендер и не трогает плиту, не мусорит и даже увязывается за ним, когда он выходит за продуктами в круглосуточный супермаркет около одиннадцати вечера. Его, пока что, не бесит ни одна её привычка (не считая хронической лени, но это не критично). Рик и раньше знал, что Скарлетт к жизни вне родительского дома не приспособлена, потому даже не удивился, узнав о том, что в детстве она считала, якобы общественным транспортом пользуются потенциально опасные люди. Ну, только если немного.

Он травы столько не выкуривает в неделю, сколько кофе она выпивает за день.

— Как скажешь.

Он также не удивляется, когда она по три раза возвращается за ключами, телефоном и какой-нибудь абсолютной безделушкой, едва выйдя за порог. Единственное, что поразило – количество штукатурки, накладываемой на лицо ежедневно. Ещё более странным кажется то, что без трёх слоёв косметики на лице он видел её только единожды – дня три назад; до этого же – ни разу, даже ранним утром, собираясь в колледж (да, влиянию её пунктуальности тяжело противостоять), а уж узнав названия всех этих чудодейственных средств Рик испытал самый настоящий раскол сознания. Хайлайтеры, праймеры, блять, консилеры – больше похоже на названия давно вымерших динозавров.

Ему всё это кажется досадным.

— Ты правда думаешь, что тебе обязательно краситься, чтоб выглядеть хорошо? – поинтересовался он одним холодным утром, скрестив руки на груди. Свет десяти белых ламп с макияжного зеркала оставлял блики в синих глазах. Скарлетт проводила спонжем (так ведь он называется?) по коже.

— Это комплимент или попытка придраться? – Гилл уточнила с лёгкой ухмылкой на бледно-розовых губах.

— И то, и другое, считай, – он рассматривал своё отражение, затем оглядывая кисти с палетками, лежавшими на столе.

— Скорее да, чем нет, – вздохнула та, снимая колпачок с какой-то продолговатой чёрной штуки. — У тебя с этим какие-то проблемы? – хохотнула Скарлетт тогда, не отрывая взгляда от зеркала.

— Никаких, просто это грустно.

— Грустно то, что я оберегаю тебя от сердечного приступа? – вскинула ещё не накрашенную бровь.

— Тебя послушай, так ты оберегаешь меня от всего на свете. Нет. Я о том, что ты зачем-то рисуешь себе новое лицо каждое утро.

— Маскирую недостатки, – Гилл пожала плечами.

— Твои несовершенства отличают тебя от других, даже мелкие. В этом весь смысл.

Он, конечно же, не собирался переубеждать её, говоря о том, что Скарлетт – одна из самых красивых девушек, встречавшихся в его жизни и бла-бла-бла, ведь прекрасно понимал, что красота – наиболее субъективная вещь, которая только может существовать, да и самооценку её повышать не хотелось (пускай она высокая и заслуженно). Лезть со своим мнением туда, куда не просили – почти что жизненное кредо.

— Несовершенства, знаешь ли, не самая приятная вещь.

— Искусственная привлекательность – не самая приятная вещь.

Зачем-то улавливает каждое её движение, от коротких ресниц и до кончиков пальцев. Своеобразная эстетика.

— Не приставай, – Скарлетт тихо засмеялась, взяв в руки тушь.

— Нет, серьёзно: зачем? – Баркер вскинул обе брови вверх. — Тебе правда кажется, что замазывать свою… индивидуальность, – он в упор не хотел выговаривать ни один из синонимов к слову «красота», чтоб не прозвучать озабоченным маньяком. — Вот этим? Господи, да что за названия, блять, – скривился Рик. — Нельзя просто назвать, типа: «Хуйня для глаз», «Хуйня для того, что под глазами», «Хуйня для того, что над глазами», чтоб всем было понятно?

— Из тебя был бы отличный маркетолог, мне уже захотелось купить твою «Хуйню для глаз», – нахмурилась Скарлетт.

— Это торговое название, – с серьёзным лицом объявил Баркер. — Купите нашу «Хуйню для глаз» всего за сотню долларов и получите по ебалу в подарок.

Ричард берёт две квадратные коробочки, на крышке одной – логотип «Живанши».

— А это что?

Гилл закатывает глаза:

— Это, – объясняет она, указывая на правую, — бронзер. Вторая штука – скульптор.

— И в чём разница? – он вертит пудреницы в руках.

— Бронзер даёт оттенок загара, а скульптором прорисовывают тени.

— Нахуя тебе их прорисовывать, если можно просто встать под деревом?

— Господи, – тяжело выдохнула Скарлетт. — Иди отсюда, или я сейчас в тебя чем-нибудь запущу.

Рик засмеялся.

— Можно я напишу на твоей тоналке «Хуйня для лица»?

— Нет, нельзя.

— Маркером.

— Нет.

— Ну пожалуйста…

Гилл схватилась за тяжёлую статуэтку.

— Всё равно не ударишь.

— Хочешь проверить? – она с вызовом изогнула бровь, замахиваясь.

— Хорошо-хорошо, – Рик выставил обе руки вперёд, не прекращая смеяться.

— Я понимаю, что ты жить без меня не можешь, но оставь меня на пару минут, мне нужно закончить…

— Смой.

Статуэтка в руке Скарлетт медленно опустилась.

— Чего? – озадаченно переспросила та.

— Смой всю эту штукатурку и я отстану, – Баркер посерьёзнел.

— Стоп, – нервно хохотнула Гилл. — Хочешь сказать, что тебе будет вполне нормально, если я перестану… Да?

— Ну… – Рик поморщился. — Да.

— И у тебя даже когнитивного диссонанса не произойдёт? Ничего не отвалится, планеты не взорвутся?

— Да с чего бы?

— Ты раньше сказать не мог, отряд, блять, быстрого реагирования?

Боль в руке быстро проходит. Рик, выныривая из пучины воспоминаний, вгрызается в яблоко.

Телевизор они не включают, ведь репортажи про «пойманного мельбурнского потрошителя» звучат отовсюду, на некоторых каналах – несколько раз в день. Копов на улицах стало заметно меньше. В глубине души происходящему Баркер был рад, хоть и вслух об этом не говорил. Его даже не интересует, как невиновного смогли упечь за решётку, которому теперь явно светит не одно пожизненное. Скарлетт всё ещё оскорблена, а от бросков пультом в плазму её сдерживает исключительно он сам.

Начальная стадия их отношений сейчас выглядит смешной. Кажется, во всём этом не было острой необходимости: попытки казаться лучше, чем ты есть, вечная борьба за своеобразное лидерство и потуги подавить друг друга, его пафос, стекающий по губам, и её драма, засевшая в лёгких – какая, к чёрту, разница, если теперь она обляпывается кофе на его кухне, а он, из-за дефицита железа, облизывает фольгу от шоколадки? Нет, правда?

Изначально всё должно было быть слегка не так (хотя бы потому, что Скарлетт могла оказаться мёртвой), но эта версия событий ему тоже подходила. Привязываться к живым людям не так легко, зато гораздо приятнее и в каком-то смысле – интереснее.

Странно и пугающе: всё больше времени Рик проводит дома. Тяги шляться по различным мероприятиям у него больше не наблюдается, в общем-то, как и желания обдалбываться до фракталов на стенах. Как ему и свойственно, периодами он пытается противостоять, но выходит из рук вон плохо. Естественно, от друзей приходится выслушивать за то, что он «превращается в подкаблучника и пуссибоя» и «ради какой-то тёлки» отказывается от привычного образа жизни. Только Скарлетт и сама шутя спрашивает, не заболел ли он.

(Рик чувствует себя лучше, чем когда-либо)

Он стоит в дверях её комнаты, когда она в глубокой задумчивости смотрит куда-то в стену, фокус смещая на чёрные навесные полки. Скарлетт разбавляет монохром его квартиры яркими деталями и цветами с суккулентами – единственными, пожалуй, живыми организмами, о которых может и хочет заботиться. Невероятно.

Баркер бегло осматривает преобразившееся помещение, про себя отмечая, что выглядит это всё довольно неплохо: перестановка мебели, кучи элементов декора, правильно подобранная цветовая палитра – перемены идут только на пользу.

— Мне не нравится, – внезапно выдаёт она после долгого зрительного изучения.

— Что конкретно? – прыснул Рик.

— Не знаю. Что-то не нравится, но я пока не могу понять, что именно.

— По-моему, всё замечательно, а ты просто ищешь лишний повод доебаться, – изрёк он. На самом же деле, замечательной на фоне неплохо обустроенной комнаты выглядела сама Скарлетт. Произнести это при ней идеей было бы тупой, но мысли уголовно не наказуемы, не материальны и, что более важно, защищены лучше, чем базы данных корпорации «Эппл», потому он, наверное, имел полное право так думать.

— Потому что мне никогда ничего не нравится? – гадает та, меняя вещи местами. На столе – ярко-красный блокнот со стилизованным белым кроликом, что в лапах держит часы. «Алиса в Стране чудес», ого.

— То-то же, – кивает Рик, пересекая порог комнаты, между тем продолжая следить за странным (и бесцельным, наверное) ритуалом передвигания вещей.

— Я тебя не впускала, вообще-то.

— Да я и в дверь так-то не стучал.

Баркер, подойдя, убирает механический карандаш в сторону.

— Графика, значит, – вымолвил он, начав разглядывать первый, незаконченный набросок.

— И вещи мои трогать тоже не разрешала, – она вздыхает. Он не обращает внимания.

Ему даже интересно становится, что ещё Скарлетт от него скрывала, пока листает белые страницы. Портреты, в основном: не академическая точность, но свой стиль, проглядывавшийся даже в штрихах, имелся.

— Давно этим занимаешься?

Поначалу – ничего особенного: только женские лица, изредка –кисти рук. Ближе к середине Рик находит то, что приковывает его внимание.

— Пару лет, – Скарлетт снимает со стены картину среднего размера и ставит рядом, придвигая к стене.

Как сцена из жуткого комикса, на рисунке был изображён силуэт девушки в белье, упавшей на пол. Рядом с ней – тень руки, сжимающей массивный предмет. Средней длины волосы и пустой взгляд. Вверху страницы аккуратными буквами выведено: «Пойдём, покажу тебе кое-что».

Ха-ха.

— Вау, – он одобрительно кивает. — Ты, получается, тоже художница?

— Все люди – художники, – Скарлетт пожимает плечами, что-то ища в ящиках тумбочки.

— Ага, но не все художники – люди, – прыснул Баркер, переворачивая. Через пару-тройку страниц он находит то, что ожидал увидеть: топор, со стали которого стекает жидкость, зарисованная тёмным, нечто, похожее на внутренние органы, и отколовшаяся от черепа челюсть на полиэтиленовом покрытии. «Мы поступили правильно. Ты веришь мне?»

— Критики насчёт анатомии и прочего не приемлю, говорю сразу, – она застилает свою постель.

— Я – последний человек, который будет тебя критиковать, знаешь же.

Третий набросок – незаконченный: виднелись контуры скальпеля, глубокие царапины и след от карандаша, что уже стёрт.

— Знаю, солнце, – Скарлетт взбивает подушку.

Ричард захлопывает альбом, возвращая на законное место. Он объедает яблоко, оставляя один только хвостик, который спустя секунду летит в мусорную корзину.

— Только не показывай те рисунки никому, хорошо? – Баркер произносит это как нечто саморазумеющееся. — Нам лишние проблемы не сильно нужны.

— Говоришь, как мой отец, – поморщилась та. — Хорошо, папочка, как скажешь.

— Блять, фу, – выплюнул Рик. — Не говори так больше никогда. Дэдди-кинк – мерзкая хуйня для педофилов. Два пальца в рот, я пошёл блевать.

— Серьёзно? У меня получилось задеть твою тонкую душевную организацию? – Скарлетт плюхнулась на кровать.

— Меня аж передёрнуло, спасибо.

— И это говоришь ты, – Гилл склоняет голову набок. — Я не буду напоминать тебе о том, чем мы занимались два месяца назад.

— Если мне когда-нибудь придётся выбирать, я предпочту выебать труп, чем ребёнка.

— Ты такой благородный, тошнит, – резко скривилась она. — Это изнасилование, так или иначе.

— Только изнасилование живого человека, ребёнка в особенности, ломает психику, в то время как трупу абсолютно похуй, что с ним там будут делать. Это просто жестоко. Без всякой причины.

— То есть, насиловать – жестоко, а убивать – нет? – недовольство чётко вырисовывается на её лице. — Я твоей логики уловить вообще не могу.

— Да, блять, я ведь именно это и сказал, – Рик закатил глаза. — Психическое состояние, как по мне, важнее физического. Насилуя кого-то, ты отбираешь у него желание жить, рушишь жизнь человека до самого основания. Я и приблизительно понять не могу, что девушки испытывают после такого, но могу с уверенностью сказать, что это – пиздец. Полный, причём.

— Подожди, – нервно хохотнула Скарлетт. — Это что, жалость? Хочешь сказать, тебе жаль жертв изнасилования?

— В этом есть что-то странное?

Она выглядит так, словно вот-вот взорвётся.

— А тех, кого ты убил, тебе не жаль? – спрашивает Гилл, снижая голос. Губы тянутся в подобии оскала.

— Тем, кого убил я, почти не было больно. Я не издевался над ними

(«как это делала ты»)

и не мучил. Они до последнего не знали, чем всё закончится.

— Но ты нанёс вред всем тем, кто их знал. Всем близким. Это же домино: толкнёшь одну – упадут все.

Возмущение скребёт лёгкие с внутренней стороны.

— Но близкие точно не знают, что с ними произошло. Они могут предположить всё, что угодно, и им никогда не придётся узнать, что их дочери, сёстры и подруги мертвы.

— И ты остаёшься в выигрыше, думая, что забрал чужие жизни, никому не нанеся боли, – Скарлетт претенциозно складывает руки на груди. — Только ты даже не задумываешься о том, что ложная надежда – тоже своего рода жестокость.

— Ложная надежда лучше, чем боль от потери близкого.

— Не сказала бы, – она лениво осматривает ногти, явно перегорев к теме.

— Ты и не сможешь сказать, – пожал плечами Рик, садясь рядом. — У тебя нет близких людей.

— Что за бред? – прыснула Гилл. — Конечно, есть.

Баркер фыркнул:

— Например? – он смеряет её недоверчивым взглядом.

— Ты.

Ричард готов рассмеяться.

— Ага, расскажи, – перед её лицом Рик машет раненной рукой. — Близким не делают больно.

— Но ты заслужил.

— Не отрицаю, – вздохнул тот, взгляд поднимая на потолок. — То, что мы живём в одном доме ещё не означает, что ты должна пресмыкаться передо мной и говорить подобную херню, чтоб угодить.

— Я говорю правду.

— Ты не умеешь.

Разговор медленно заходит в тупик. Как прекрасно всё начиналось.

— Для близости нужна эмоциональная привязанность. Понимаешь, о чём я? Этого ты тоже не можешь, – и вновь: Рик говорит об этом так, словно это что-то фундаментальное и естественное, простое для осознания. — Ну, если так посмотреть, то даже отсюда можно извлечь выгоду. Ты, например, никогда не будешь безответно влюбляться, духовно страдать и морально истощаться. Здорово же.

— Кто бы говорил о безответных влюблённостях, – скривилась она. — За тобой, наверное, всю старшую школу девчонки бегали, а ты разбивал каждой сердце.

— Вообще-то, всю старшую школу я был молчаливым, постоянно недовольным и асоциальным долбоёбом, ну да кого это ебёт, конечно, – Баркер поспешил прокашляться.

— Только не говори, что когда-то невзаимно влюблялся, – с ноткой скептицизма в голосе продолжила Скарлетт.

Ричард грустно улыбается:

— Подозревал, что ты в глаза долбишься, но не настолько же сильно.

Он быстро встаёт, не дожидаясь ответа.

(«ответа быть не может»)

— Погоди, что? – доносится из-за спины.

— Ничего, – ухмыляется Рик, выходя из комнаты. — О чём мы там говорили? Об эмоциональных привязанностях, да?

Баркер вальяжно направляется в кухню, после запрыгивая на барный стул.

— Вроде, – она идёт за ним, опуская рукава тёплого кардигана и шаркая тапочками. Ричард заваривает чай. По утрам слишком холодно; приближался июль. — Ты так об этом всём говоришь, будто бы я виновата.

— Ты никогда ни в чём не виновата, – усмехнулся Рик, бубня под нос

(«всегда найдёшь способ переложить вину на другого»)

и ища нужную чайную коробку.

— Я просто не могу чувствовать так, как это делают остальные.

Это, конечно же, очередная её ложь и попытка в манипуляцию, но сегодня Рику хочется поддаться.

— Я не психиатр, ничем помочь не могу, – он ведёт плечом, звеня чашками. — Если тебе нужна помощь, я знаю одного.

— Мне так все говорили, – неожиданно резко выдаёт Скарлетт. — «Я знаю того, знаю этого, там тебе точно смогут помочь». Всегда посылали от одного ко второму, от второго к третьему – лично помочь никто желанием не горел. Как можно вообще доверять себя незнакомцу?

— Другим ведь врачам ты доверяешь.

Чайник источает пар.

— Тело и голова – вещи совершенно разные, – возмутилась она.

— Это правильный подход. Представь, что было бы, проводи хирургические операции неквалифицированные люди. Исход тот же, – Рик наполняет чашку водой. — Никто не сможет разобраться в корне твоих проблем. Обратиться к тому, кто это умеет – лучший вариант из имеющихся.

— Ты сейчас говоришь то же, чем остальные кормили меня всю жизнь, – Гилл поджимает губы. — На меня всегда было плевать. Всем, включая родителей. Мои проблемы решались деньгами, а просьбы о помощи игнорировались. Мне даже не объяснил никто толком, что такое сочувствие и что такое любовь. Как всю жизнь в кукольном доме провела, где могут только улыбаться и говорить выученные слова о том, как прекрасно жить.

— Помнишь, что сказала мне тогда? В первый день знакомства? – он локтями упирается в дерево столешницы, что их разделяет. — Мы на равных условиях. Я знаю, о чём ты говоришь. И, тем не менее, я почему-то способен на то, чего не сможешь ты.

— И на что ты намекаешь? – нервно смеётся она.

— Ты не сможешь исправить это. Тебя такой не делали, Скарлетт, – полушёпотом говорит Рик. — Ты родилась с этим. Я не научу тебя чувствовать. Никто не научит.

— Но ты можешь попытаться. Не бывает такого, чтоб… Так нельзя. Вылечиться можно от всего.

— Но не от этого, – он безысходно разводит руками в стороны. — Мне жаль.

Баркер заливает чайные листья водой, пока пытается понять, чего данным диалогом Гилл хотела добиться. Эти её маленькие игры, если честно, доебали до глубины души, но что-то в них было.

— Я просто устала вредить людям, – наконец выдаёт та. Вот так неожиданность.

— Мне смеяться или плакать? – безучастно спрашивает Ричард. Голос сквозит скептицизмом.

— Я серьёзно.

Ему смешно.

— Я бы скорее поверил в то, что пришельцы с планеты Нибиру решили захватить Землю, – хохотнул Рик.

— Твоё дело. Переубеждать не стану.

— Ну, – тяжело вздохнул он. — Допустим, ты правда хочешь противостоять тому, что жрёт тебя изнутри вот уже несколько лет, что звучит странно, как минимум. Что тебе нужно сделать первым делом, как думаешь?

— Эм… Перестать вредить? – предположила она.

Ладно, это уже что-то.

— Хорошо, а вторым?

— Да откуда я, блять, знаю? Я тебя поэтому и спросила, – вспылила Скарлетт.

— Поставь себя на их место, – пожал плечами он. — Больше всего ты ценишь себя, верно? Тогда мысленно нанеси себе тот вред, который хочешь причинить другому человеку. Глаз выколи, руку отрежь, не знаю даже.

— Но я ведь никогда не буду на их месте, – ровным тоном произносит она.

— Не спорю, просто попытайся представить. Тогда, может быть, поймёшь.

— Только какое это имеет значение? Моё воображение ничего не даст. Даже если и представлю…

— Меньше говори – больше делай, – бесцеремонно прервав её, Рик делает глоток. Аромат мяты окутывает рецепторы. — Сосредоточься, не знаю, что ещё в таких случаях делают. Представь, как тебе гвоздь в язык вбивают или зубы вырывают плоскогубцами.

Гилл хмурится и на время замолкает, пока он заинтригованно наблюдает за выражением её лица.

— Получается? – спрашивает после долгой тишины.

— Вроде того, – она морщится, взгляд опуская вниз.

— В астрал главное не уйди, я понятия не имею, как оттуда людей возвращать, – Баркер цокнул языком.

— И что это мне даст? – так же не смотря на него спрашивает Скарлетт.

— Я не силён в нейрологии, – протянул он, – но, по идее, при сопереживании должны активироваться какие-то там нейроны… Зеркальные, что-то такое.

— Зачем вообще переносить чужую боль на себя? – Гилл выглядит крайне озадаченной. — Допустим, ты поймёшь, что в этот момент чувствуют другие, но, блять… Ты же этого не испытаешь. Как это должно помочь?

— Об этом я и говорю, – натянуто улыбнулся Ричард. — Нормальные люди видят в этом причину остановиться. Ты – нет. Это пропасть в мышлении. Как Тартар в Аиде, только вместо чудовищ – твои мысли.

— Очень обнадёживающе, спасибо, – буркнула Скарлетт.

— Прекрати только обманывать меня, – вновь вздыхает Рик. — Я ведь знаю, что исправляться ты не хочешь.

— Но я хочу, – возражает без особого энтузиазма.

— Угу, и от жестокого убийства троих людей ты тоже отказалась? – Баркер смотрит на неё косо. — Или скольких ты там хотела прикончить за раз?

— Отказалась, – смиренно кивает. — Пускай всё остаётся, как есть. Ты был прав, на произошедшее нужно смотреть под другим углом. Может, это – наш шанс начать всё сначала.

Обе брови он вскидывает вверх, не веря своему восприятию. Изучает подозрительным взглядом, прикусывая кончик языка, и раскалывает во рту застоявшееся молчание, ярко ощущая на вкус. Порывается ущипнуть себя, чтоб проверить, не спит ли.

— Кажется, – задумчиво выдаёт Ричард, – пришельцы с планеты Нибиру всё-таки начинают захватывать Землю.

Скарлетт, ухмыляясь, забирает его чашку прямо из руки и с нахальным видом делает глоток, смотря в глаза.

— Это мой чай, – недовольно прокомментировал тот.

Гилл допивает оставшееся.

— Теперь мой.

Рик закатывает глаза.

— И ты тоже, к слову.

— Собственничество – плохая черта, – он ставит чашку в раковину, затем идя в коридор.

— Ты куда?

— За чаем, – Баркер снимает куртку с вешалки, ища сигареты.

— Ричи, – она окликает его знакомой тональностью, от которой Рик на мгновение зависает. Он медленно оборачивается, чувствуя пульсацию растущего напряжения. — Ты усвоил свой урок?

Тишина сжимает стены, впитывая каждый звук. Во рту сохнет, когда Рик забывает, как дышать.

— Конечно.

========== XXII: БОЙСЯ ЗА ИМИДЖ, БОЙСЯ ЗА ИМЯ ==========

То, что Скарлетт изредка причиняет ему боль – нормально.

Разбинтовывать руку хочется не особо. Рика, наверное, пугает то, что он может увидеть и каким окажется шрам. Свободное функционирование кажется чем-то заоблачным после нескольких недель перевязок.

То, что Скарлетт причиняет ему боль – показательно.

Баркер возрождает самые смутные детские воспоминания, взглядом упираясь в усыпанное звёздами небо. Ночной бриз холоден. Шум вокруг вязнет в трясине из его мыслей. Память осыпает его вспышками: Милдред поступала так же. Прогоняя дым через лёгкие, Рик откашливается. Сглатывает скопившуюся горечь.

Он, будучи девятилетним ребёнком с самым покорным нравом, не особо понимает, за что ему рассекают бровь. Даже не помнит, почему так произошло. Не забылся только вкрадчивый голос матери: «Ты ведь понимаешь, что я делаю это потому, что люблю тебя?». Не знает, почему его оставляют без ужина, запертым в тёмной комнате с выключенным светом в очередной раз, не догадывается, как нужно себя вести и как не попасть под раздачу, но чётко уверен, что так быть и должно. Это правильно, ведь он, вероятнее всего, виноват. Он наверняка сделал что-то плохое без шанса на прощение, но с обязанностью прежних ошибок не повторять. Это – верный порядок вещей, потому что любовь нужно заслужить. Даже родительскую, да?

«Я люблю тебя» Ричард слышал только после того, как вытирал кровь с разбитой губы,

(«и только попробуй запачкать футболку»)

выходил из комнаты или просыпался от острой боли в желудке.

Мальчики не плачут – наедине с собой, когда слёзы выедают сетчатку глаза, маленький Ричард размеренно дышит в попытке успокоиться. Мальчики не плачут, Ричард – тем более. Сглатывает, подолгу смотрит в потолок, морщится, а когда тёплая слеза всё-таки срывается с длинных ресниц, он мечтает ударить себя сам. И иногда бьёт: по щекам с проступающими на них фиолетовыми и голубыми сосудами. Мальчики не плачут, поэтому Ричард подолгу стоит у зеркала, говоря самому себе, что хорошие мальчики никогда не расстраивают родителей и всегда оправдывают ожидания, хорошие мальчики – повод для гордости, хорошие мальчики получают любовь и никаких пощёчин. А он, пока ещё, – сплошное разочарование.

— Ты рассказывать собираешься или нет?

Иногда хочется плюнуть в лица двоих родителей, только когда он становится совсем к этому близок, в голове всплывают те их немногочисленные фразы о любви. Людям, которые тебя любят, в лица не плюют, правда же? Людям, которые тебя любят, тоже бывает тяжело, не так ли?

Ему не хочется быть неблагодарным ублюдком. Вроде как обязан им жизнью, пускай и не самой лёгкой на первых этапах.

Так что это, пожалуй, правильно: любовь без боли не есть подлинной. За плохим всегда следует хорошее, а хорошее нужно заслужить.

— Да что ты опять приебался? – Рик морщится, стряхивая пепел на белый песок. — Может мне, блять, неприятно об этом говорить.

— Мне, если честно, поебать, – Элиас потягивается. — Я ни в жизнь не поверю в то, что эту хуйню ты сделал себе сам, – Лендорф кивает на левую кисть Баркера.

— Не верь, – фыркнул тот, сигарету прокручивая в пальцах. — Не моя проблема.

Со сведёнными бровями Элиас замирает. На лице, сквозь тень, интерес виднеется резкими очертаниями.

— Ты на отходах, что ли? – как-то апатично спрашивает он, затем прыская со смеху. — Почти не бываешь агрессивным, а тут…

— Прости, что пытаюсь защитить свою зону комфорта от воздействия посторонних людей, – Рик пожимает плечами.

— А, так я теперь – посторонний? Объебаться. Не думал, что сломаешься так быстро, – Лендорф безразлично отпивает из открытой бутылки. Баркера пробирает до костей.

— Что? – его смех отдаёт оттенком нервозности.

— О-окей, зайду издалека, – он хрустнул шеей, разминая её словно перед боем. — Опустим тот факт, что у тебя постоянно дрожат руки и ты дёргаешься, как током ёбнутый, у этой хуйни много причин может быть. Не знаю, на что ты там подсел или что жрёшь…

— Ничего, – мрачно отозвался Баркер, глубоко затягиваясь.

— Здесь могла быть шутка про ломку, но её не будет, – Элиас продолжает с видом абсолютно деловитым. — И что? Совсем бросить решил?

— Я и не торчал никогда, – Рик издаёт сдавленный смешок. — В этом просто больше нет смысла. Уходить от реальности, теряться в трипах и пытаться избежать какой-то надуманной хуйни… – вглядываясь в потемневшую линию горизонта, он хмурится, после – трёт нагревшиеся веки. — Не знаю. Это больше не весело просто, вот и всё.

— Очередной гвоздь в крышку твоего гроба, я собираюсь разъебать тебя по фактам, граф де Пуатье, – Лендорф ухмыляется. — Зря ты это сказал, дружище.

— Ну, давай, – устало бросил Рик. — Заставь меня пожалеть о сказанном, мне ж, блять, только этого и не хватает.

Элиас удивляется искренне:

— Ёбнулся? Я помочь хочу, а не сделать хуже.

— М-м, – он равнодушно кивает, слыша, как внутренний голос вторит: теперь сможет помочь только смерть.

Звучит, конечно, избито и напыщенно, но ему кажется правдой. Обычно так говорят нытики, которых он терпеть не может (и, наверное, презирает). У него же права на нытьё нет и быть не должно. По одной простой причине: во всём, что сейчас происходит, Рик виноват сам. Знал ведь, что так будет?

(«поможет смерть? тогда убей себя, обсосок»)

— Да, опускаем физиологию, перейдём к самому явному, – Элиас отводит взгляд в сторону. — Ты стал загнанным, причём за очень короткий срок.

— Что ты имеешь в виду? – Ричард улыбается, перекатывая горечь на языке.

— Ты ни с кем почти не общаешься, долбоёб, – Лендорф цокнул языком.

— А ты что, ревнуешь?

— Да пиздец, смотрю на тебя с ней и аж зубы скрипят, ага, – коротко засмеялся тот. — Если серьёзно, я никогда тебе за это предъявлять не стал бы. Твой выбор, типа того. Охуенно, конечно, иметь человека, с которым тебе комфортно и всё такое, но, чувак, это не так работает.

— Требую конкретики.

— Опять-таки, даже сейчас ты подозрительно дохлый, а обычно у тебя рот не закрывается. В любом состоянии, – поспешно добавил он. — У меня бы вообще не было вопросов, если бы это был другой человек. Но это ты, Рик. Даже в самые херовые моменты ты всегда замечаешь какие-то положительные вещи, а сейчас тебя, блять, будто бы бульдозером переехали. Три раза.

Ричард апатично выдыхает дым, после – тушит сигарету, оставляя от неё окурок. Урн поблизости нет.

— Ты посчитал даже, – уголок рта слегка приподнимается.

— Я не пытаюсь привязать происходящее к конкретным событиям, оно привязывается само, – Элиас пожимает плечами. — Кто-то или что-то на тебя плохо влияет, а мне это нихуя не нравится.

Рик взрывается:

— Ты можешь прямо сказать? Словами через рот? – Баркер подскакивает на месте. — Почему тебе вообще до этого есть какое-то ебучее дело?

Злость, гарью оседавшая на тканях горла, вспыхивает, ослепляя на целое мгновение.

— Это моё дело, что я с собой творю и в какой пиздец скатываю свою жизнь, окей? – выпалил он. — Захочу – пробью себе обе руки. Или горло. Или даже ебаный глаз. И это всё ещё будет моим делом. Забей хуй и не обращай внимания, это не так сложно.

Лендорф выглядит так, будто ни разу не впечатлён:

— Не могу.

— И с хуя ли? – фыркает Рик, раздражённо постукивая пальцами по вискам. Элиас же продолжает в прежней спокойной манере, смотря на друга в упор:

— Помнишь, из какого дерьма ты меня вытаскивал? – терпеливо выдыхает он, будто разжёвывает элементарные вещи непонятливому ребёнку.

— И теперь тебе кажется, что ты у меня в долгу. Ха-ха, пиздец, – огрызнулся Баркер, доставая вторую сигарету из пачки. Если бы Скарлетт только могла видеть. — Ты ничего мне не должен.

(«она бы затолкнула мне её прямо в глотку»)

— Нет. Хотя… Блять, может и да. Я не могу не обращать внимания на твои пиздострадания, потому что мы друзья. А друзья друг другу помогают.

— Мне не нужна помощь, – он подрывается с места. — Ценю твои старания и всё такое, но если я правда захочу закопать себя, ты с этим ничего не сделаешь. Прости.

Спасение утопающего – дело рук самого утопающего, так ведь?

От того, что она изредка говорит, у него трещит голова. В воздухе холодеет. Они снова вдали ото всех.

— Заболеешь, – мрачно говорит он, когда она снимает обувь и подкатывает свободные джинсы, ногами собираясь коснуться воды.

— Я закалённая, – ухмыляется Скарлетт, вытягивая руку вперёд. Рик берёт осторожно.

Изменения пугают. Он, по идее, должен радоваться: за последние несколько недель не случилось ничего вопиющего, Гилл продолжает косить под нормальную. Перевоплощение коснулось даже её внешнего вида. Ранее выглядящая ярко, словно сам солнечный луч, Скарлетт подстраивается под его стиль: шкафы ломятся от шмоток оверсайз (время от времени она носит его футболки, иногда – отбирает любимую цепь), а яркие цвета вроде красного, жёлтого и оранжевого исчезают и вовсе. Знать бы ещё, кто на кого влияет.

— Всё в порядке? – Скарлетт изображает картинную обеспокоенность. И не придраться. — Выглядишь…

— Ужасно? – он ухмыляется с привкусом горечи на сухом языке. — Спасибо, я знаю.

— Я не это хотела сказать, – Гилл возмущённо скривилась.

Рик пожимает плечами:

— Устал. Всего лишь.

Она опускает взгляд к волнам, что тихо плещутся, мягко отражая лунный свет.

— Я не против уйти.

Баркер начинает таять. Осознавать это несколько неприятно. Никогда, вроде бы, не поддавался на чужие проявления заботы (якобы), а сейчас, чувствуя, как ложь липнет к коже, улыбается. С привычной нотой досады.

— Зато я против, – Ричард потирает веки, затем зевая.

— Ты скоро стоя уснёшь.

Шум воды действует умиротворяюще.

— А ты околеешь. Вылезай, я тебе чай с таблетками подносить потом не буду.

— О, да ладно? – прыснула она.

Скарлетт долго не препирается. Похоже, сегодня решила побыть уступчивой.

— О чём говорили с Элиасом? – Гилл интересуется как бы невзначай, только Рик знает, что она что-то подозревает.

— Да так, – он борется с желанием достать новую сигарету из пачки, но вместо этого находит зажигалку, начиная с ней играть. — Ничего особенного.

— Я ему не нравлюсь, – Скарлетт тянет губы в улыбке, от которой становится не по себе. Опускает голову.

— Тебя это задевает?

Рик продолжает щёлкать зажигалкой, поднимая голову к небу. Скоро пойдёт дождь.

— Не то что бы… Это ведь он тебе всякое дерьмо поставляет, да?

Гилл поднимает глаза на него.

— Какая разница, если я больше не собираюсь ничего употреблять?

— А трава?

— Трава не в счёт. Трава – святое.

Скарлетт задумчиво хмыкнула.

— Вас только это связывает, или…

— Господи, – поморщился Баркер. — Не говори только, что ревнуешь, я этого не переживу.

Она продолжает идти с опущенной головой, крепче кутаясь в куртку. Порывы ветра бьют сильнее.

— Нет, просто… Интересуюсь.

— Интересуешься, – зачем-то повторил он.

— Охуенно, наверное, с дилером дружить, – буркнула та себе под нос.

— Наша дружба, считай, прошла сквозь воду, огонь, медные трубы и пару килограммов кокса, – Рик подбрасывает зажигалку в воздух, не боясь выпустить.

— И школьную скамью?

— Ну, и это тоже. Тебя что-то из этого беспокоит?

На подсознательном он понимает, к чему этот разговор может привести (и, скорее всего, приведёт). Прикидывает всевозможные исходы, облизывая пересохшие губы. Удивляется, когда предполагаемое не происходит: Скарлетт быстро отходит от темы, ничего у него не выпытывая, спокойно говорит о том, что никак не перестанет раздражать (Рик в очередной раз закрывает глаза на её притворные попытки работы над собой). Но у него, почему-то, открывается второе дыхание и желание разжечь конфликт, так несправедливо втоптанный в землю лживой добродетели.

— Это всё выглядит так, будто ты пытаешься меня контролировать, – фыркнул он, разжимая пальцы, почти выдёргивая свою руку из её. Она, конечно, не теряет самообладания.

— Что? – смешок. — Что ты имеешь в виду?

— Ты, наверное, хотела спросить, что я имею против и имею ли?

Слишком слабо сопротивляешься, Баркер, аж чересчур. Лежишь на гильотине и улыбаешься от уха до уха, надеясь остаться победителем даже после того, как расстанешься с башкой. Здорово.

— Рик, о чём ты? – скривилась та, останавливаясь.

— Спрашиваешь, с кем и о чём разговариваю, – он начинает перечислять, щёлкая зажигалкой. — Пытаешься запрещать курить. Следишь за мной, когда мы где-то порознь. Это, по-твоему, не попытка в контроль?

Только вы и порознь почти не бываете.

(«она – это я, и я – это она»)

— Что? – вновь переспрашивает Скарлетт с видом таким, словно ей послышалось. — Нет, это не… Чёрт, нет, я…

И его страх, въевшийся в самые альвеолы, сегодня ослабевает.

— Давай, жду ещё одно оправдание твоим ничем не мотивированным поступкам.

Ему казалось, если он скажет это вслух, она попросту отрежет ему язык. Руки пробивает мелкая дрожь.

(«ничего страшного не случилось, верно?»)

— Послушай, я знаю, как это выглядит, – Гилл проговаривает слова эмоционально, будто заученный текст. — Но, блять, мне правда не всё равно. Веришь?

Ха-ха, конечно нет.

— Я не могу тебя контролировать, – голос становится тише. Как это обычно бывает в подобные моменты: проникает в самый череп, запуская дымку в голову. Струится по горлу тропической сладостью, только сегодня ощущается грязью на языке. — Никто не может тебя контролировать. Ты в праве распоряжаться собой сам, да? Я не могу повлиять на тебя или поменять восприятие.

Слова Элиаса отбивают свой ритм по кости. Не открывают глаза, но придают уверенности. Развязывают язык.

— Поэтому говорить такое – глупо. Я не запрещаю тебе курить или что-то вроде, господи, конечно нет, – Скарлетт нервно смеётся, мастерски подделывая каждое движение мышц на миловидном личике. — Я прошу. Всего лишь.

Метает убийственные, полные осуждения и угрозы взгляды, когда его пальцы касаются пачки, молча и подолгу смотрит, но всего лишь просит. Удивительно.

— Я не пытаюсь контролировать твои взаимоотношения с другими, я на такое банально неспособна. Ты ведь сам поддаёшься, верно?

Сам. Сам. Сам поддаёшься и сам виноват. Естественно.

— Ты сам идёшь на уступки и соглашаешься на то, что я прошу и предлагаю.

(«ты вынуждаешь меня ты вынуждаешь меня ты пугаешь меня»)

— А прошу и предлагаю я потому, что мне не всё равно и мне есть дело до того, как и чем ты себя убиваешь.

На амбразуру.

Скарлетт, с прежним выражением обеспокоенности на лице, делает шаг вперёд. Голос может литься тёплым животрепещущим ручьём, но в её глазах айсберги рушат судна его рассудительности.

— Я знаю, как это звучит и что ты ищешь в моих словах негативно окрашенный подтекст, но это не так, – вздохнула она, снова приблизившись, касаясь той руки, которую он вырвал.

— Всё не так, – не без иронии отмечает Рик. — Я просто больной, мне всё это кажется. Завтра запишусь к психиатру. Паранойя обострилась.

Мозги, блять, наизнанку.

Ему непонятно, на кого нужно злиться. Вроде бы, до чёртиков очевидно: ей хочется поглотить его полностью. Выпить его кровь, мешая со льдом, выгрызть артерии, разжевать плоть и выплюнуть. Для веселья.

Или нет?

— Мне не нравится, что…

— Да мне похуй, – он разражается лающим смехом, чувствуя звон приближающейся истерики в ушах. — Не нравится, что псина сорвалась с поводка? Не нравится, что у меня, в кои-то веки, прорезается голос?

Её лицо искажает лживая печаль.

— Рик…

— Это ведь так, блять, забавно, – Баркер начинает шипеть. — Так, чёрт возьми, удобно: обвинить меня в том, что я всё выдумал, что ничего, на самом деле, не было, и что мне только кажется. Нож в руке я тоже сам себе навоображал, верно?

— Я извинилась, – машинально отвечает Гилл, не переставая держать себя в руках. Такое мастерство, что он даже завидует. Если бы не знал её, быть может, подумал бы, что ей и вправду плевать. — Прекрати истерику.

— Не смей меня затыкать, – рычит тот, захлёбываясь неожиданно вскипевшей яростью. — Ты считаешь меня вкрай тупым или как? Думаешь, я не вижу?

Он наклоняется к ней почти угрожающе. И это, конечно, только для вида – Рик знает, что больше не сможет причинить ей боли.

Не может и не понимает, как был способен на это раньше.

Скручивание рук, оттягивание запястий и клочья волос в его ладонях – Баркеру стыдно за то, что когда-то он заставлял её глаза краснеть от слёз. Она, наверное, для него наиболее дорогая и важная ценность. Причинять ей вред (отныне) – восьмой смертный грех и преступление против искусства.

Жаль только, что сама она готова втоптать его в дождевую грязь.

За всеми выдвинутыми обвинениями Рик не замечает, как эмоции, покончив с окаменением, толкают его голос на самую вершину. Скарлетт окликает в очередной раз, но он не слышит, увязая в злобе, втягивая её в лёгкие. Кажется, наслаждаясь ею. Кажется, злость – единственная живая и неподдельная эмоция.

— Ты кричишь на меня.

Когда он умолкает, Гилл говорит тихо и отчасти подавленно.

— Что?

Кажется, остывает.

— Кричишь, – повторяет она с подобием обиды в ледяном голосе. — На меня.

Смысловая нагрузка её слов до него доходит медленно. Вау, правда? Вдох-выдох. Веки распахиваются шире, а он будто и сам удивлён.

Псы не рычат на хозяев.

— Прости, – вырывается у него, когда Скарлетт разочарованно отходит назад. Теперь руки протягивает Рик. — Я не…

— Не стоит, – её голос вздрагивает; Гилл отдаляется резко. — Всё в порядке, не извиняйся.

Баркер изумляется искренне. Ты правда это сделал?

— Я не хотел…

— Хватит, – она прерывает его дрожью в голосе. — Всё хорошо. Ты прав, я не должна была лезть. Я поняла.

Блять.

— Скарлетт, – он делает последнюю попытку, но та не обращает внимания, лишь отворачиваясь со сложенными на груди руками.

(«ты опять всё испортил»)

Рик долго смотрит ей вслед, ощущая, как навязчивая, болезненно-колкая вина стекает по аорте вниз. Зарывает пальцы в волосы и хочет раздробить череп себе самому.

Говорить в машине не получается.

Крупные дождевые капли отбивают дробь на окнах, скатываясь по стеклу. Ричард нервно следит за оживлённой мокрой дорогой, иногда поглядывая на молчаливую Гилл, что приняла усталый вид. Блики растекаются по асфальту. Ситуация крайне забавная.

— Ты как? – осмеливается спросить Баркер, остановившись на голубой.

Скарлетт апатично пожимает плечами. Смотрит в одну точку, почти не моргая:

— Нормально.

Рик перебирает волосы, разгрызая губу:

— Я не хотел срываться на тебе.

— Я уже поняла, – глаза на него она не поднимает.

Вздох.

— Прости.

Скарлетт отвечает не сразу. Прикрывает веки, затем морщится.

— Ты никогда не кричал на меня, – скривилась та, наконец воспроизводя хоть какую-то реакцию. — Я на тебя даже голос не повысила. Да я, чёрт возьми, и не сказала ничего такого, на что можно было бы разозлиться, – с прежним разочарованием отзывается она.

— Я не отрицал, что повёл себя, как еблан, – кивнул Баркер, крепче сжимая руль.

— Но и не объяснил, почему так сделал, – угрюмо добавила Гилл. — Не хочу приплетать сюда твоих… друзей, но у меня складывается такое впечатление, словно…

Рик набирает скорость.

— Словно что? – он переспрашивает абсолютно спокойно. Скарлетт поджимает губы:

— Ничего. Не так важно.

В самом деле.

Глаза не хотят закрываться даже тогда, когда стрелка часов близится к двум. Ричард смотрит в потолок, затем слышит, как открывается дверь в его комнату. Лениво поднимает голову, после падая обратно. Обычно он её не впускает.

Выгонять Скарлетт, которая выглядит так, словно ничего не произошло, смысла нет (да и не особо хочется), потому он возвращается к действию совершенно бессмысленному. Ему не особо интересно, зачем она здесь и почему стоит молча, просверливая взглядом. Гилл вздыхает, затем стаскивая книгу с забитой полки. Падает в кровать рядом. Ему бы оградить стены своего сознания колючей проволокой, но как-то не выходит. Бесхребетный и жалкий.

Смены её настроения всегда что-то значат: равнодушная полчаса назад, сейчас она ласково перебирала пряди мягких чёрных волос, пока его голова лежала на её коленях, где теперь уже – ни намёка на цветущую синеву.

Ему, почему-то, до безобразия жутко: шея словно в капкане, который вот-вот схлопнется и с хрустом переломит каждый позвонок. Тревожное ожидание переминает внутренности в цепких пальцах.

Скарлетт читает вслух. В её руке – «Комната с заколоченными ставнями» Лавкрафта. Очаровывающий голос заставляет глаза закрываться, но сна, по-прежнему, ни в одном. Рик расслабляется, стараясь не думать ни о чём кроме того, что слышит.

— «Когда Эйкинс произносил эти слова, с ним случилось нечто невероятное».

Его сознание под её ладонями плавится подобно льдинке, растекается по поверхности без шанса на восстановление. И это действительно смешно: пока Гилл играет с его волосами, Баркер мимолётно задумывается о том, что, собираясь обратно после каждой её атаки почти по крупицам, он теряет от себя всё больше. Мысли, принципы, моральные установки – всё это оттаивает, утекая (наверняка в какую-нибудь зловонную канализацию). Личность перестаёт быть целостной. Теряет амбиции и всяческие стремления, желания, бдительность. Не гниёт, но разрушается изнутри.

Забавно.

— «Остановив блуждающий взгляд на моём друге, – продолжила Скарлетт, поглаживая щёку Ричарда, – старик внезапно замолчал, а в следующую секунду, с отвисшей челюстью и дрожащими руками, едва не упав на пол. Он слез со стула и, спотыкаясь, бросился вон из салуна, где в морозном воздухе прозвучал его отчаянный, полный ужаса…

Хлопок.

— …вопль».

Говорить и что-то спрашивать Рик был не в силах. До слуха доносится тяжёлый вздох.

— Что он тебе сказал?

Холод в её голосе не смог пронзить полусонное тело Баркера. Тот медленно раскрыл веки, но взгляд поднимать не стал.

— Кто «он»? – без особого энтузиазма уточнил Ричард.

— Не делай вид, будто не понимаешь, о чём я.

Ах, да. Конечно.

Неожиданно не было. Рик был бы последним тупицей, не пойми он, что последует за этой сладкой идиллией. Естественно, очередная манипуляция. Естественно, ни капли искренности.

— Ничего.

— Лжёшь, – отрезала она с таким морозом, что на мгновение показалось, якобы температура в комнате опустилась градусов на пять.

— Скарлетт, он не говорил ничего конкретного, – измождённо протянул Ричард, – он…

— Да как ты, блять, не понимаешь, – вспылила она, перебив.

— Господи боже, – Баркер устало протёр глаза, но с места не сдвинулся.

— Ты никак не поймёшь, – горячо выпалила та, – что они тебе не нужны.

Рик застывает.

— «Они»? – переспрашивает недоумённо. — Кто «они»?

— Они все. Все те, кто тебя сейчас окружают.

Невероятно, блять.

— До тебя, мать твою, не доходит, – с тенью раздражения в голосе проговаривает она. Убирает руки и закрывает ими лицо.

Ричард шумно выдыхает. Единственная мысль, транслируемая в полупустую голову: «Заебало».

— Но ты можешь объяснить.

Нехотя поворачивается. Смотрит на неё в упор.

— Они ведь и не друзья тебе на самом деле, – с грустной улыбкой вещает Гилл как нечто очевидное.

— Что ты несёшь? – он смеётся легко и непринуждённо, потому что натянутая нить его нервов близка к тому, чтоб порваться. Похоже на непрекращающийся кошмар.

— Думаешь, друзья так поступают? – Скарлетт спокойно вскидывает бровь. — Толкают друг другу наркоту, не проявляют никакого уважения к твоему выбору и к тебе в целом?

Хочется открыть рот и возразить. Не получится.

— Им же на тебя плевать. Всем, поголовно.

— Ты не можешь говорить о том, чего не знаешь, – слабо сопротивляется тот.

Скарлетт вонзает в клыки в его самый болезненный страх.

— Я знаю, Ричи, – ухмыльнулась она. — Элиас не хочет, чтоб ты был со мной.

— Элиас хочет, чтоб я себя случайно не убил, – Баркер закатывает глаза. Падает обратно.

— И дальше его оправдываешь? – коротко хохотнула Гилл. — Даже себе самому сознаться не хочешь? Ему это попросту неудобно.

— Неудобно, – со смешком повторил он.

— Ему до тебя нет дела. До настоящего тебя.

Ричард кисло улыбается, из последних сил стараясь выстроить барьер. Проникновение её мыслей в его голову – отравление для пошатнувшегося сознания.

Всё бы ничего, только он и сам изредка так думает.

— Никому из них. Они всего лишь создают видимость, – Скарлетт обхватывает его лицо ладонями, поворачивая на себя и заставляя смотреть. — Они не знают тебя так, как знаю я.

— Хочешь, чтоб я перестал поддерживать с ними связь?

Её лицо кривится одним мгновением:

— Я не могу и не буду тебе запрещать.

Рик пожимает плечами.

— Просто… Ты же знаешь, что я всегда буду с тобой?

Зачем ты спрашиваешь?

Баркер размыкает губы, вглядываясь в синеву её глаз. Её взгляд – долгий и настойчивый – вынести тяжело: мир вокруг начинает меркнуть, оставляя после себя лишь крошащееся изображение. Он, кажется, и сам истлевает, осыпаясь пеплом. Ни мысли внутри черепной коробки – лишь вакуум, готовый впитать каждое её следующее слово.

Барьер крошится незаметно для него самого.

Зачем мне отвечать?

— Я… – начинает он, неспособный закончить.

— Даже когда от тебя отвернутся остальные, – маниакальный шёпот затекает прямо в уши, прокладывая дорогу к мозгу через каналы, – я буду здесь. Когда тебя бросят или когда о тебе забудут, я останусь с тобой. Всегда и несмотря ни на что.

Рик отказывается верить.

— Я, – Скарлетт бережно касается его ладони, сплетая пальцы и образовывая замок. — Не Элиас, не Тео и уж тем более не Элла, – его руку она подносит к своим губам, говоря тише. Почти зловеще. — Я.

Она разносится вирусом в его крови, приближая мыслительные процессы к неизбежной смерти, почти запускает когти в нейроны, меняя настройки и весь мыслительный механизм. Он почти забывает, о чём они говорили, забывает всё вплоть до собственного имени. Знает только то, что от него требуется: соглашаться. Безвольно, как надломанная кукла, вторит:

— Ты.

— Потому что они оставят тебя. Все до единого. Имвсем безразлично, что с тобой произойдёт.

Ей будто бы недостаточно того, что было сказано ранее, и потому Скарлетт наклоняется к его уху:

— Ты никому не нужен так, как мне. Понимаешь?

Ему, очарованному и даже бессильному, остаётся только кивнуть. Он тяжело сглатывает.

— Хорошо, – подытожила она, отпуская Баркера.

— Это ты убила её? – наружу вырывается вопрос, так долго оседавший горечью на кончике его языка.

Скарлетт сужает зрачки, выбившаяся из колеи всего на секунду.

— Её? – переспрашивает после короткой паузы. Рик приподнимается на локтях.

— Домработницу. Ты говорила, она упала с лестницы и пробила голову заколкой.

Гилл хмурится:

— Ты сам ответил на свой вопрос. Упала и пробила голову.

Она кладёт книгу на прикроватную тумбочку.

— То есть, – Ричард медленно выгнул бровь, – к её смерти ты не причастна?

Туман, овевавший всё его существо ещё мгновение назад, быстро тает; рассудок охладевает стремительно.

— Никаким образом, – Скарлетт тяжело вздохнула. — Роксана и вправду расшиблась сама. Мне даже не жаль, она меня бесила.

На мгновение ей показалось, что он поник.

— Выходит, Бренда – твоя первая жертва, – Баркер поджал губы вовнутрь.

Гилл повела плечом:

— Выходит, ты помог моему потенциалу раскрыться, – она улыбается широко и лучезарно, почти не фальшиво, так, что у него внутри что-то болезненно сжимается.

— Потенциалу, – с нотой разочарования повторяет тот.

Скарлетт, быстро отходя от темы разговора, открывает ящик тумбы.

— Ого, – Гилл прикусывает нижнюю губу, взглядом изучая содержимое. — Мне можно пошутить про то, что в таких местах обычно хранят смазку и резину?

— Если очень одинок, то ещё и салфетки.

С ослепительной ухмылкой искреннего удовлетворения она осматривает блестящее лезвие чёрного перочинного ножа.

— Это же тот самый, да? – с живым интересом в блестящих глазах интересуется та. — Которым ты меня чуть не вскрыл?

Скарлетт вдавливает остриё в кончик пальца. Рик молча наблюдает за ритуалом, что больше не кажется странным.

— Я бы не стал убивать тебя забавы ради, – он произносит это с лёгким пренебрежением, замечая, как на её пальце собирается капля крови. — Я ведь не ты.

— Бред, – хохотнула она, не сводя глаз с неглубокой раны. Гилл размазывает кровь по подушечке. — Такой же, если не хуже.

— Не такой же, – неожиданно резко изрёк Ричард. Как если бы для него это – ужаснейшее оскорбление: быть хуже самой Скарлетт Гилл.

— Такой. Мы в равной степени жестокие.

— Ни разу, – буркнул Баркер себе под нос, снова закрывая глаза и не веря в то, что позволил ей остаться.

— Прекрати открещиваться, – фыркает она, проводя режущей кромкой вдоль собственного запястья. — Херню несёшь.

— Борешься с соблазном? – Рик бросает мимолётный взгляд на нож в её руке. Сколько времени прошло с последнего преступления мельбурнского потрошителя? Скарлетт держится на удивление хорошо.

Гилл прикусывает нижнюю губу. Смотрит на Баркера искоса, затем касаясь его пальцев. Гладит ладонь, медленно поднимается выше. Смещает фокус на сверкающее лезвие.

— Если я и правда захочу тебя убить, – она подсаживается ближе, – что ты сделаешь?

Рик отвечает, даже не задумываясь:

— Подам тебе нож.

Он не понимает, почему говорит именно это. Скарлетт расплывается в улыбке.

— Хорошо.

Гилл берёт его руку в свою; уже в следующую секунду Ричард ощущает, как кромка щекочет кожу со старыми, отчасти уродливыми рубцами. Баркер закрывает веки, тяжело выдыхая.

— Так что он тебе сказал?

Остриё, заточенное под лезвие, продавливает проволоку на запястье.

— Что?

— Элиас, – напоминает Скарлетт, делая первый надрез. — Что он тебе сказал?

Рик выталкивает воздух из лёгких, ощущая, как предплечье начинает гореть.

— Сказал, что выгляжу так, будто меня бульдозером трижды переехали, – с лёгкостью отвечает тот.

— Конкретнее.

Ликование мешает ей дышать. Крепче сжимая его пальцы, Гилл разрезает верхний слой кожи; от запаха крови – едва уловимого, но такого сладкого – голова идёт кругом. Когда небольшой порез начинает блестеть красным, Скарлетт, почти дрожа, раскраивает запястье по новой вдоль, не касаясь татуировки.

— Сказал, что кто-то или что-то на меня плохо влияет, – почти не дыша отвечает Рик.

— Он имел в виду меня?

Гилл давит сильнее: лезвие проникает в плоть, отчего Баркер слегка кривит губы.

— Не знаю.

Скарлетт резко полощет поперёк:

— Ложь.

Рик дёргается и откидывает голову назад, чувствуя жжение на предплечье, что волнами жара расходится по руке. В горле сохнет. Кровь раскалённым металлом заполняет рану, переливаясь через края, на постель.

— Я ушёл и не дал ему договорить.

Он крепко сжимает зубы, восстанавливая дыхание и концентрируясь на цикличных приливах боли.

— Хорошо, – кивает она, пальцами проводя вдоль пореза, от чего становится только хуже. — А что на этот счёт думаешь ты? – Скарлетт слегка нажимает. Рик сдерживается чтоб не зашипеть.

— Ничего не думаю.

Ещё раз.

— Блять, – раздаётся полустоном, когда второй поперечный порез открывает новый поток крови.

— Ты думаешь, что он прав? – ровным тоном повторяет вопрос, потемневшими глазами впиваясь в Баркера.

— Нет. Не прав.

Рик дышит учащённо, почти рывками, закатывает глаза, снова и снова думая исключительно о том, как боль дерёт руку лезвийными когтями.

— Хорошо, – Скарлетт поглаживает открытые раны и, как кажется Рику, борется с желанием засыпать их солью. — Ты ведь больше не будешь слушать его, правда?

Ричард себя ненавидит.

— Нет.

Почему просто не вырвать нож?

— Тебя хотят забрать у меня. Ты же это понимаешь, правда?

Он кивает, тяжело сглатывая. Жалкий. Мерзкий. Лучше бы она и вправду его убила?

— Но ты ведь не хочешь, чтоб так случилось?

Веки распахиваются.

Не хочет, потому что мечтает. Каждую ночь перед тем, как заснуть, надеется, что это скоро прекратится – закончится по магическому щелчку, окажется кошмарным сном; вселенная рухнет, разорвётся на триллиарды микрочастиц, обратится космической пылью и положит конец всему. Избавит от растущего отвращения и внутренностей, сочащихся гнилью.

Ему и правда хотелось бы, чтоб она исчезла – раз и навсегда. Растворилась в воздухе и пространстве, забрав с собой воспоминания, расходящиеся тупой болью под черепом, провалилась сквозь землю – в Аид или даже самый Тартар, затерялась в Кносском лабиринте, утонула в водах священной Стикс и избавила его от себя. Хотелось бы.

— Нет, – Рик лжёт шёпотом, на задворках сознания понимая, что, если она и вправду исчезнет, он загонит в вену пустой шприц. Вышибет мозги револьвером Нагана или шагнёт с крыши – непринципиально, исход один.

Она запускает пальцы в его волосы:

— Тогда не позволь этому случится.

Они оба понимают, что это значит.

Губы Скарлетт трогает тёплая улыбка. Рив смотрит на неё с пустотой в чернильных зрачках.

Боль захлёстывает его с головой.

Он готов вскрикнуть: лёгкие резко наполняются воздухом. В глазах темнеет. Баркер ощущает каждую клетку своего тела, когда нож проходится рядом с веной и распарывает руку вдоль. Рик задыхается.

— Ты убьёшь меня, – сдавленно бормочет тот, судорожно выгиная пальцы. — Скарлетт, прекрати.

И ему бы завыть, как избитая полудохлая шавка, но остатки самообладания он ещё не растерял.

— Проси лучше.

— Я вырежу тебе трахею, если не уберёшь от меня свои блядские руки, – Ричард рычит, будто одичавший пёс. Боль отрезвляет и направляет мысли в нужное русло. Улыбка Гилл становится шире:

— Не стоит так вести себя с тем, у кого в руках, по сути, вся твоя жизнь.

Она загоняет лезвие глубже. Он выгинается.

Ярко-красная

(«чудно»)

кровь заливает постельное бельё, вырываясь из плена жил. Правая рука немеет, боль – стихает: больше он не ощущает ничего, кроме головокружительной слабости, наполняющей тело. Из последних сил Баркер отталкивает её от себя.

— Проваливай, – вновь рычит он со сцепленными зубами. Пережимая предплечье, Рик вскакивает с кровати, едва не падая. — Сейчас же.

Гилл замирает.

— Но ты не справишься сам, – качает головой та. — Я могу помочь.

— Сейчас же, – свирепо повторяет Ричард, плечом упираясь в стену и едва не размазывая по ней кровь. Удержаться на ногах всё сложнее.

— Рик…

— Вон! – вены на его горле проступают вздутыми нитями. Он кричит надрывно, чувствуя, как вот-вот сорвётся, часто и глубоко дыша. У неё – перочинный нож. У него – чистая концентрированная ненависть.

Скарлетт поднимается.

— Всё равно ведь приползёшь ко мне с глазами, как у грустной псины, – она пожимает плечами. Её слова бьют его под дых.

Баркер хватает первое, что попадается под руку: стеклянная ваза разбивается у Скарлетт над головой, осколками осыпая пол. Гилл даже не вздрагивает.

— Даже ударить меня не можешь, – с явной насмешкой говорит она, готовясь уходить. — Столько о себе навоображал, а на деле оказался слабовольным нытиком.

Он, в нескольких минутах от обморока, швыряет бронзовую статуэтку, надеясь попасть в её лицо. Бросает всё, до чего может дотронуться, изнутри сжигаемый яростью, задыхающийся от щемящей боли в груди, с окровавленными руками и перекосившимся лицом. Скарлетт, не прикрывая головы, лишь смотрит на него свысока, даже не собираясь скрыть пренебрежение. Энергия вытекает вместе с кровью.

— Ничтожество, – выплёвывает она, переступая битые осколки.

Глаза режет.

Комментарий к XXII: БОЙСЯ ЗА ИМИДЖ, БОЙСЯ ЗА ИМЯ

для тех кто думает что мой слог сломался и на меня нашла ебанца с тотальным обеднением словарного запаса: нет нихуя

язык меняется в зависимости от состояния персонажей И Я НАДЕЮСЬ ВЫ ЭТО ЗАМЕТИЛИ потому что если нет то я вам уебу

на первых порах текст был таким хитровыебанным потому что сам рикардо был хитровыебанным 24/7 вдохновлённым (читать как: под кайфом) и видел мир пиздецки ярким

сейчас же он не видит ничего он просто устал

для тех кто ждёт (если ждёт): я не сдохла, просто впала в апатию. всё будет, только, скорее всего, в сентябре, когда моя продуктивность восстановится. так-то.

пишите байки да басни, славяне, ставьте любо, фид радует (на самом деле нет мне суперпохуй просто убейте меня)

а вообще блять новые главы пишет тот у кого старые плохие хули вы приебались

========== XXIII: КТО ТЫ? ==========

Перерождаться всегда больно.

Рик курит. Рот в крови.

Он затягивается глубоко, словно надеясь прогнать дым через самый желудок. Вязкая и липкая, кровь покрывает его руки до локтей, стекая по подбородку и шумно капая на холодный паркет. Свинец обтекает язык. Дым чувствуется токсичным. Его кровь взрывается, отдаваясь фракталами на дышащих стенах. Он хрустит позвонками шеи.

Рик солгал.

Он, ступая по натянутому канату вымысла и реальности, наконец волен делать то, о чём так долго мечтал: из мёртвого тела Ричард вырывает вены зубами, кажущимися острее бритвенных лезвий. Золотисто-коричневые волосы впитывают влагу, когда он съедает это, припадая к открытой ране губами. Выкачивает из тела кровь, глотая её жадно, совсем как вампир, разрываемый трёхсотлетней жаждой. Она продолжает бить ключом, свободная от натиска. Эйфория оседает на нём сияющей пылью.

Дрожащими пальцами отрывает кусок плоти. Заталкивает в рот, глоток. Человеческое мясо не имеет вкуса, но лужи крови обжигают шрамированную кожу. Всё так расплывчато, как в объективе камеры под июльским ливнем с забрызганной водой линзой. Расфокус. Он ничего не видит – смена декораций вспарывает его сетчатку.

Баркер резко поднимается, вытянутой рукой упираясь в плывущую стену. Картинка крошится, обжигая глаза. Грузно выдыхает, осматривая труп.

(«моя»)

Сбивчивые мысли заставляют давиться, а происходящее походит на давний кошмар. Его череп для них – в роли цитадели.

Кто ты?

Сигарета, кажется, исчезает, но на подкорке Ричард надеется, что она подожгла шторы. Трясёт, будто от холода. Он смеётся заливисто: изображение собирается по кусочкам и обретает чёткость. У тела на полу появляется лицо.

— Про… Прости, – улыбается тот от уха до уха, теперь понимая, что кровью пропитался каждый элемент его одежды. Ему не жаль – он счастлив неискренне, искусственно рад, потому как эмоции перестают быть реальными: будто встроенные, внедрённые под кожу и вены, не его.

Он приседает рядом, почти валясь с ног. Откидывает мокрые волосы с замершего лица Скарлетт Гилл. Гладит её по щеке так изнеженно, как если бы она была живой.

— Про-ости, – опьянённо хохочет Рик, глазами обводя объеденную шею. Только следы не зубов человека, следы – от клыков.

Баркер наматывает влажную прядь на палец, наблюдая за ней заворожённо, точно впервые. С приоткрытым ртом и ветром в голове.

— Ты знаешь, я, наверное… – ему весело. Собственный голос будто приламляется, обращаясь чужеродным и звеня в ушах. Не сдерживаясь, вновь разражается смехом, что повисает разноцветными волнами прямо над головой. — Нет. Наверное, нет.

Мёртвые девушки всегда красивее живых.

Кто ты?

Второе дыхание открывается с болью в голове. Мир всё ещё сияет, но жжение поселяется по краям чёрных зрачков – Ричард пытается вдавить их в самый мозг. Всё исчезнет, стоит только убрать руки – те, которые столь сильно хотелось просунуть вовнутрь с чавкающим звуком. Внутрь неё, буквально и наиболее непорочно. Чисто. Пусто.

В его пылающем и вскипающем в крови мире часы перетекают в секунды – не наоборот.

Сигарета. Дым. Грязь. Ритуал повторяется из раза в раз, а сам Рик, кажется, сходит с ума.

— Это… странно, – он чувствует, что в разговоре с трупом, до которого нельзя дотянуться, его ухмылка смотрится глупо. — Я же не хотел такого, да?

Он не способен ужаснуться: скован как внутренне, так и внешне. Если бы был в сознании, ему бы наверняка внутренности свело от боли. Но всё в порядке. Всё, кажется, в порядке, потому что дымчатый образ ускользает, как шёлк из пальцев.

Ричард может довольствоваться только тем, что даёт ему лизергин. Он изо всех сил старается ухватиться за истину, закончить давно начатую мысль; ответы на волнующие вопросы никогда не берутся из воздуха, но ловить трипы об убийстве своей девушки едва ли может быть лучше.

И всё-таки лучше.

Говорить, думать, вспоминать о шрамах, которые Скарлетт на нём оставляла, полностью лишено смысла: они есть, и с каждой неделей они разрастаются по телу с большей динамикой.

Наркотики – выход. Если для того, чтоб освободить разум и тело, ему придётся прогнать по венам героин, он сделает это без тени сомнения.

Раз на раз не приходится: видения, чарующие своим ужасом и сладостью недосягаемых мечт, распадаются в воздухе, не оставляя после себя даже стойкого запаха крови. Он так и не понял, зачем, а вопросов стало только больше. Это ведь плохо, да?

Нет, он никогда бы не подумал, что однажды к такому придёт: всерьёз задумываться о том, чтоб лишить жизни союзницу, подругу, музу – музу прекрасной трагедии, музу стихии наиболее разрушающей, почти что убийственной, убить его вдохновительницу… Это будет преступлением против себя самого?

Рик подолгу не может сосредоточиться. Полёт мысли больно бьёт Баркера об скалы собственных чувств.

Он снова запирается в библиотеке, глазами впиваясь в чёрные строки на белых страницах, но ничего не выходит: вся концентрация, весь чёртов мир крутится вокруг того, что под кислотой решил показать ему мозг.

(«как ты можешь о таком думать?»)

Ричард резко отшвыривает открытую книгу на пол. Он судорожно трёт глаза, вдыхая как можно глубже, и запускает пальцы в волосы, которые, кажется, намерен вырвать. С обречённым выдохом снова откидывается на спинку кресла, руками закрывая лицо.

— Блять, – шипит тот, – блять-блять-блять.

Рик прикусывает щёку изнутри, озадаченно смотря в пол.

Он ведь всегда был против жестокости?..

(«или так только казалось?»)

Ричард нервно стучит пальцами, дёргается и раздражённо смотрит в потолок, переставая дышать. Сказать, что видение отторгало его – солгать.

Туманный и рассыпающийся образ доводил его до дрожи, как самое лучшее и отвратительное, что когда-либо приходилось видеть; он не чувствовал запаха и вкуса, отчего соблазн лишь возрастал. Каково это – проникнуть внутрь неё, без капли извращённости, в наиболее возвышенном смысле? Кровь в ушах начинает шуметь.

Какой же, чёрт возьми, ужас.

Он не может убить её. Физически. От одной ведь мысли его выворачивает наизнанку, верно?

(«а выворачивает ли?»)

Мерзко. Но, если рассмотреть это с точки зрения теории, не прибегая к строительству планов – что выйдет в итоге? Допустим, он сломает ей шею. Что потом?

(«если зайти дальше?»)

Перерезать глотку? Пробить голову?

(«ещё?»)

Нет.

Ричард подскакивает. Эти мысли ему хочется вытащить из глубин нейронных связей и зарыть в землю поглубже, потому что так нельзя. Ей нельзя причинять боль, нельзя вредить. Нельзя, ведь это – Скарлетт, его Скарлетт, та, чья кожа нежнее кашемира, а волосы – сам бархат, та, кто говорит словами из его любимых фильмов, пахнет горькой ванилью с миндалем, касается его лба губами слишком мягко и иногда, лишь изредка срывается на нём. В прошлый раз Рик потерял много крови, но это не слишком страшно, так ведь?

Нет. Нет, блять, не так.

Ему хочется разбить голову об стену, лишь бы нарушить эту самую химию мозга. Убить его вместе с чувствами, убить воспоминания о её мокрых ресницах, сияющих глазах, тонких пальцах, увенчанных кольцами, вздохах, слабой улыбке, переливающейся в лучах утреннего солнца; убить то раздражающее чувство, что растёт в нём с часами, уничтожить без права на восстановление – только они все, кажется, желанием умирать совсем не горят.

Той последней, ещё не поверженной частью себя он понимает, что это необходимо прекратить. Любым доступным образом. Оборвать связующие нити, невзирая на жжение где-то под рёбрами, накатывающее с каждой такой мыслью. Переступить через себя и через неё, положить конец медленной пытке мечтами и фантазиями,

(«наверное, это называют чувствами»)

даже сквозь боль. Он знает, что сможет.

Или нет?

Боль всегда можно заглушить, не критично. Кому знать, как не ему?

Они не разговаривают около недели, быть может, чуть дольше. Баркер даже не смотрит в её сторону – так сильно хочет заставить её ощутить себя никем.

(у его состояния всегда было много граней)

Убил бы и сожрал, давясь плотью, только внутренний барьер его расшибает. Ненависть для него почти равна любви – сильное, сковывающее, разъедающее изнутри ощущение, причиняющее только дискомфорт и лишь периодами – удовольствие. Только ощущение, эмоциональный окрас которого ему не распознать. Сегодня он ненавидит её. Нужно отметить день в календаре.

В обоих случаях ему до чёртиков хочется её поглотить: когда ненавидит – разорвать клыками, отделяя плоть от крошащейся кости, когда нет – раскусить и прогрызть быстро и, может, безболезненно.

Ричард бросает дотлевшую сигарету в пепельницу, не собираясь покидать свою обитель.

Скарлетт ломает его хребет в щепки. Ему самому слышится звонкий хруст, когда она в очередной раз проворачивает в нём клинья своего влияния. Нет, чёрт возьми, это – не сладкая сказка про кукловодов, что искусно дёргают за тонкие нити, это – реальная жизнь, где за благие намерения ослушавшимся титанам орлы выклёвывают глаза и печень. Играй по правилам или не играй вообще, да?

Баркера ужасает: каждый её ядовитый дротик точно пробивает намеченную мишень.

Думал ли Рик о том, что люди вокруг – лишь многоликие лжецы, друзья – в том числе? В закоулках сознания, на его первом уровне, Баркер чувствует, что Скарлетт права.

Да-да-да, ебучий нытик, пожалей себя и пожалуйся себе же на то, что никому не нужен и никто тебя не любит, давай. Тогда точно сможешь расшибить голову об зеркало.

От этого дерьма убить себя хочется только больше.

(«как будто бы быть кому-то нужным – дело первостепенной важности»)

Перережь себе горло и повисни на собственном кишечнике. Это, пожалуй, единственная вещь, которой ты достоин.

Рик психует.

Ему бы прожечь страницы любимых книг тлеющим окурком или поджечь библиотеку так, чтоб осталось лишь жжёное дерево. Ему бы сжечь себя, но он не блядский феникс – из горсти пепла не восстанет. Вдох-выдох.

Уборка и правда помогает. Он, наверное, мог бы назвать это чем-то вроде своей личной панацеи.

За всё это время Рик успевает обдумать саму основу своего существования и то, до чего смешно оно обречено. В такие дни Баркер чувствует себя балластом.

Нет, правда – что он из себя представляет? Внутри – вакуум, обволакиваемый миксом из таблеток, сигарет, неустойчивых отношений и лёгкой склонности к мазохизму. Рик Баркер – воплощение той самой метафоры о дерьмовой конфете в блестящей обёртке.

Ха-ха, да ты ебаный мусор, Ричи!

Он набирает скорость в падении в дыру собственной памяти. И, как это бывает всегда, две его стороны борются за лидерство над опустошённым сознанием.

В нём, естественно, ничего хорошего нет. Как больной проказой, где вместо плоти мучительно медленно отмирают внутренности: изуродованная мораль, извращённые ценности, изувеченное осознание себя. Проблеск надежды только слепит, и он, естественно, ложный, потому как лучше не станет. Некроз, грехопадение, погребение заживо.

Слыша её голос, он стоит к ней спиной, уже всерьёз интересуясь, не ударит ли она его ножом. Смотреть на неё противно; сейчас Рик тоже не собирается удостаивать её взглядом.

— Я могу помочь?

Баркер вздёргивает бровь. Безразлично пожимает плечами:

— Помоги.

Фактически, чистота царила в большей части дома, остались только запертая комната на первом этаже и библиотека. Очевидно, что Гилл пытается к нему подступиться.

С тем же равнодушным видом Баркер продолжил перебирать бумаги непонятного назначения (откуда это вообще здесь взялось?), пока Скарлетт старалась сделать видимость хоть какой-то работы.

— Не хочу показаться пронырливой и всё тому подобное, – она начинает издалека, а у него внутри иссохшей ветвью надламывается плохое предчувствие, – но я нашла фотографии. Кое-какие.

В любом случае, рано или поздно это должно было произойти. Его взгляд замирает в точке невозврата.

— И какие же? – с горькой иронией в голосе, куда просачивается лживое тепло, интересуется тот.

— Целый альбом. Не думала, что кто-то до сих пор их печатает, – она изо всех сил старается прикинуться раскаявшейся. Получается неплохо.

— Оу.

Рик закусывает губу, ощущая, как пустота, обвивавшая само его основание подобно питону, туго стискивает диафрагму. Пальцы его, только что сминавшие исписанный, бесполезный листок, разжались.

— Так кто такая Хедвига Янссен-Баркер?

В тишине тяжёлой, удушливой, совсем как нависший над промышленным городом смог, ему слышится хруст. Кажись, его прогнившее червивое сердце дало свою последнюю трещину.

— Я хочу, чтобы ты открыл мне ту комнату.

Открывать несуществующую душу оказалось проще.

Когда замок запертой двери издал щелчок, Рик почувствовал, как сквозь его тело проходят тысячи игл. Каждый нерв, натянутый до предела, пускал чёткие вибрации по клеткам. Он всё ещё не смирился.

По происшествию столького времени в этой комнате из его лёгких до сих пор вышибало весь воздух.

— Входи.

Боль, которая, вроде бы, поутихла, поразила Ричарда вновь; на этот раз он перенесёт её стойко.

Скарлетт, изображая неуверенность, переступает порог опустевшей комнаты, обклеенной обоями лилового оттенка.

— Это…

Её взору предстаёт чистое, небольшое помещение, что обычно залито солнечным светом.

Стены пусты – нет ни картин, ни плакатов. На маленьком белом столике не лежит ни одной вещи. Кровать, придвинутая к стене, застеленная фиолетовым постельным бельём, явно не была рассчитана на взрослого человека. Заваленная подушками, она стояла возле миниатюрного комода, где расположилась мягкая игрушка – чёрно-белый пингвин.

С каждой секундой Баркер мрачнеет.

Скарлетт делает осторожный шаг вперёд. Она подходит к широкому шкафу, разместившемуся рядом с кроватью. Около него – сундучок с изображениями животных. Пушистый ковёр щекочет кожу.

— Вещи выстираны, – произносит Гилл, явно загнанная в тупик. Она обводит пространство озадаченным взглядом – комната не выглядит так, будто в ней кто-то живёт.

Навесные полки завалены. Книжки о динозаврах с рисунками, раскраски, сборники сказок – Скарлетт изучает взглядом и осматривает каждый экземпляр. Касается всего, чего может. Перелистывает. Читает.

Рик подпирает стену.

— Кукла, которую я нашла здесь в первый раз, – тихо начала Гилл, – с разрисованной ручкой лицом – это её?

Ответом служит тошнотворное молчание.

— Её, – на свой вопрос Скарлетт отвечает сама. После тщательного изучения она выпрямляется. Следующий вопрос слетает с языка без её помощи:

— Тогда где она?

Вакуум взрывается прямо под потолком. Он распадается на искры, осыпая их осколками. Звучит в ушах неразборчивым эхо.

Ричард, пересиливавший себя, ядовито улыбнулся. Он, терзаемый безысходностью, облизывает пересохшие губы:

— Её нет, – его улыбка сочится болью. Кажется, блеск в чёрных глазах вот-вот уступит место другому – влажному. — Больше.

Тишина обрушивается на них обломками рухнувшей стены.

— То есть?

Его глаза опускаются вниз. Из груди вырывается нервный смешок; Рик принимается ощупывать, натягивать звеневшую на его шее цепь:

— Хеди погибла девять месяцев назад.

Скарлетт ждёт.

— И, возможно, у меня был шанс не дать этому случиться. Только я его упустил.

Откуда-то он извлекает папку. Баркер неспешно достаёт оттуда старые рисунки: ярким мелом, акварельными красками, ручками с блёстками и маркерами. Листы с линиями вмятин, изрисованные вдоль и поперёк, стали предметом его наблюдений в следующие минуты.

Рик оглядывал их так, словно видел впервые: карикатурные котята, старательно выведенные пейзажи, птички и полянки с цветами – стандартный набор того, что могло выдать детское воображение. Улыбка не сходила с его лица: горькая и тоскливая, она придавала оттенок его минувшим (или ещё нет) страданиям. В любом случае, Скарлетт всегда было приятно разрывать его едва зажившие раны.

Из его рук она забирает потрёпанный листок, где, в общем-то, была очередная пародия на человека. Торчащие чёрные волосы, того же цвета одежда и выгнутая линия рта, что, по всей видимости, служила улыбкой. Не трудно догадаться, кто это.

— Сколько ей было? – Скарлетт спрашивает без малейшей ноты сочувствия, словно уточняет с какой-то официальной целью. Молчание. Её вздох.

Гилл поднимает глаза на него, ощущая, как к горлу поднимается раздражение взамен рвотных масс. — Твоя сестра?

Смешок застревает в дыхательных путях. Рик складывает руки на груди, не прекращая улыбаться. Видимо, это стало его защитной реакцией.

Одно слово, сострясая воздух, прорывает тишину:

— Дочь.

Скарлетт застывает.

— Погоди… – будто не в силах осознать услышанного, Гилл продолжает стоять неподвижно. — Что?

Баркер, с той же болезненной ухмылкой, что заставляла его губы саднить, вынимает ещё несколько листов, кладя на поверхность стола. Он медленно подходит к тумбочке, затем забирая с неё мягкого пингвина. Слегка поглаживает, совсем как настоящего. Кровать не издаёт ни звука, когда прогинается под весом Ричарда.

И что остаётся ей?

— Как ты знаешь сама, некоторые люди не исчезают из твоей жизни бесследно, – слова он проговаривал безразлично. Не было похоже, чтоб ему было сложно, морально тяжело: как обычный факт биографии, сухой и безэмоциональной. — Даже если ты пытаешься вынести их оттуда ногами вперёд, – короткая усмешка вновь заиграла на изгрызанных губах. На недолгое мгновение Баркер поднял стеклянный взгляд на Скарлетт. Пауза длиной в минуту. Его голова опускается вновь, возвращаясь к фокусу на мягком пингвине:

— Собственно, с таким экземпляром мне и пришлось столкнуться.

В ней ничего не шевелится. Мелькает только мысль о том, насколько ценной окажется вот-вот полученная информация и где её можно будет применить.

Скарлетт стоит неподвижно.

— Не знаю, стоит ли вдаваться в подробности… – его вздох слышится неестественно громким. — Блять, – нервный смех разрушает иллюзию его душевного спокойствия. Он больше не выглядит безучастным. — Не знаю.

Гилл нетерпеливо постукивает пальцами.

— Не помню даже, как познакомился с ней. Помню только, что она была на мне помешана, – Ричард запускает пальцы в волосы. — Реджина училась в той же школе, что и я. И была старше. Ненамного.

Скарлетт молча кивает.

– Не хочу вспоминать об этом сплошном пиздеце, просто скажу, что в конечном итоге мне стало её жаль. Хотя, оборачиваясь назад, могу твёрдо сказать, что жалеть нужно было меня, хоть я и терпеть жалость не могу, – очередной смешок. — Преследования, прослеживание моих социальных сетей, банальные попытки отобрать моё личное время… Не знаю, почему я вдруг решил дать ей надежду. А отбирать её было бы чересчур жестоко, – он пожимает плечами. — И я выбрал оптимальный вариант. Для себя.

Скарлетт вскинула брови:

— Пустить всё на самотёк?

— Именно.

— Похуизм – не оптимальный вариант, – возразила она, склонив голову набок.

— Похуизм – осознанный выбор и достаточно удобный жизненный путь.

Гилл закатывает глаза.

— В общем-то, да, я выбрал бездействие, у меня не было ни сил, ни желания с этим ебаться. Есть она, существует где-то рядом – ладно, пускай будет.

Её это возмущает.

— Снова-таки, не буду вдаваться в подробности, но она забеременела. Мне было шестнадцать, когда это произошло, – ему как будто смешно; он улыбался так, словно сейчас пересказывал не странную историю собственной жизни, а сюжет какой-нибудь плохой комедии – слишком, чересчур плохой. — Я сделал худшее, что мог.

— Ну, если после этого она осталась жива, то сомневаюсь, что действительно худшее, – в её голосе сквозит ирония.

— Худшее в рамках морали, – он вздыхает, смотря на неё так, словно она не смогла уловить очевидного.

— Я не знаю, что такое мораль, – теперь уже улыбалась она: криво, почти как в осколке битого зеркала, с резким ехидством.

Он пропускает её реплику мимо ушей.

— Я бросил её. Испугался. Не знаю, чего именно, ведь на том этапе проблема ещё была разрешимой, – продолжил Баркер. — Моя мать чуть не обезумела, когда узнала об этом, – и снова: он испускает смешки, которые Скарлетт выбешивают – она теряет способность к синхронизации, ведь не может распознать эмоции, проходящие импульсами сквозь его тело. Что он, блять, чувствует? — Хотела заставить меня жениться на ней… Говорила, что не вынесет такого позора. Потом успокоилась. К счастью.

К пингвину он прикипает будто к игрушке собственной, одной из наиболее дорогих вещей в порочном кругу своей жизни. Иногда переводит взгляд на старые рисунки, почти не дыша. Поджимает губы вовнутрь, утыкается носом.

— Честно, тогда я думал, что моей первой жертвой станет именно она, – он сдавленно хохотнул. Волны злобы в груди Гилл поднимаются выше. — Я ненавидел её. Не знаю, чувствовал ли я к кому-то большую неприязнь, – вздох.

Слова застревают в горле, проваливаются куда-то вниз; Рик, кажется, и вовсе забывает, как говорить.

— Злился я долго. Думал, что моя жизнь будет испорчена, если этот ребёнок всё-таки родится. И в семнадцать я стал отцом. Ужасно звучит, правда? – Баркер поднимает на неё взгляд, едва не смеясь. — Первое время я отказывался видеться с ней. Но потом, примерно год спустя, до меня наконец дошло, что в глупости родителей ребёнок не виноват. Что… – ему снова не достаёт фраз и словосочетаний. — …Она не должна становиться объектом моей слепой ненависти.

Скарлетт язвительно вскидывает брови, кривясь: ей правда не слышится? В голосе Ричарда Баркера заиграло что-то, кроме эгоизма и безмерной любви к себе?

— Не помню, что почувствовал, когда увидел её впервые… Вживую. Это точно не было чем-то приятным. Сначала дико хотелось уйти, но… Я не смог, – Рик повёл плечом. — Она выглядела очень похожей на меня, как будто сошла с моих детских фотографий, – тепло впитывается в звучание его голоса. Улыбка перестаёт быть болезненной. — Даже фиолетовые жилки под кожей, которые я терпеть не мог на своём лице. Моя дочь. Просто объебаться.

Он зарывает пальцы с блестящими серебряными кольцами в волосы.

— Было странно, когда она, спотыкаясь, подошла ко мне и начала трогать. Едва не упала, пока шла, – улыбка становится шире.

— О, как мило, – поморщилась Скарлетт, воображая, как маленькое безволосое создание открывает слюнявый рот, неспособное на членораздельную речь. Мерзость.

— Потом всё произошло как-то… Само собой. Уже через месяц буквально я понял, что Реджине до Хеди нет никакого дела.

— Ага, именно поэтому она вынашивала её девять месяцев, чтоб потом родить в муках и выслушивать её оры каждую ночь, – фыркнула Гилл. — Интересные у тебя выводы.

— Она не выслушивала, – Рик склонил голову набок, возразив на удивление спокойно. — Ею занимались няни, родители Реджины, даже, блять, друзья, но только не она сама. Она как была безмозглой долбоёбкой, так и осталась, – он протёр глаза.

— Тогда какой в этом всём был смысл? – Скарлетт состроила гримасу.

— Нашла кого спросить, – прыснул Ричард. — Я не знаю. В общем, как-то так вышло, что я привязался к ней, хоть и не думал, что такое вообще возможно. Реджине всё ещё было похуй, но ей всё ещё нужен был я. Весело, скажи?

Гилл кивнула не без иронии.

— Каждый раз, когда я приходил, чтоб забрать Хеди, она вилась возле меня, будто надеялась, что между нами ещё может что-то произойти. Я мог забрать её на месяц, два, даже три, а она звонила только для того, чтоб поговорить со мной. Дочерью вообще не интересовалась, ей было абсолютно поебать, – в чёрных глазах мерцают злостные блики. — Потом я уехал из Сиднея. Оставлять Хеди на человека столь… – стало заметно: Баркер еле сдерживался, чтоб не оскорбить бывшую пассию, — …безответственного и безразличного – моя фатальная ошибка. Не знаю, на что я рассчитывал.

Он потянулся к сигаретам, смятым в кармане джинсов, но осёкся, Скарлетт увидела. Видимо, мог позволить себе это где угодно, только не здесь.

— В последние месяцы я всё чаще задумывался над тем, чтоб забрать её на совсем. Перевезти в Мельбурн, поселиться здесь. Я долго решался, – Рик склонил голову набок, – думал, что девочке мать, даже такая, как Реджина, нужна больше… Но когда осознал, что это – глупый предрассудок, стало слишком поздно, – улыбка рвёт углы его рта; кажется, ещё немного – и кожа лица затрещит от натянутости губ. — Она пробыла в этой комнате всего несколько дней. В последний раз я пообещал ей, что улажу пару проблем и заберу её насовсем, обязательно закончу фильм… Тот самый, с её участием… — Баркер поднимает голову, смотря на Скарлетт снизу вверх:

— Не вышло.

Молчание забивает ушные каналы плотнее серы. Ни звука за толстыми окнами, ни звука внутри. Ожидание наваливается тяжёлым грузом на её шею – Скарлетт ненавидит ждать.

— И что случилось? – она вгрызается в его старую рану с необычайным рвением, бесцеремонно и цинично, с одной-единственной целью – удовлетворением своего живого интереса.

— Не хочу рассказывать, – Рик резко мрачнеет. — Могу сказать только, что был способен это предотвратить. И я этого не сделал.

Гилл прикрывает веки. Спокойнее.

— В тот день я совершил худшую ошибку из всех возможных, – он вдыхает глубоко и резко. — Я собирался лететь в Сидней в ноябре, двадцатого числа. И всё бы хорошо, но тогда я встретил… девушку.

— Мию Солтерс, – внезапно оживилась Скарлетт.

Рик поморщился:

— Откуда ты…

— У меня, как и у тебя, есть свои источники информации, – ехидно ухмыляется та. — Продолжай.

Короткая пауза.

— Да, я встретил Мию. Почему-то подумал, что она может подойти к… – Баркер вновь запнулся, пытаясь выцепить недостающие слова словно бы из воздуха.

— К твоей коллекции? – закончила за него Гилл с изогнутой бровью.

— Именно, – кивок. — Ты и сама, наверное, догадываешься, какой сильный душевный подъём я тогда испытал: вдохновение, удовольствие от… находки? Меня разрывало. И я совершенно забыл о том, что вечером у меня был назначен рейс. Вспомнил только за полтора часа до вылета, – с его губ срывается ещё один горький вздох. — Тогда я решил, что ничего страшного не произойдёт. В самом деле: Сидней никуда бы от меня не убежал, верно? По крайней мере, мне так казалось.

Он начинает снимать кольца и надевать, одно за другим, просто с ними играя. Крутить на фаланге, сжимать в подрагивающей ладони, всматриваться – всё что угодно, только бы не напороться на грызущий, полный укора взгляд Скарлетт.

— Тем временем я понял, что ошибся. В той девчонке ничего особенного не было, она попросту… Не знаю, бесила меня, что ли? – резко скривился Ричард. — Но я почему-то не мог позволить ей уйти. Никому не стоило знать о существовании этого дома и уж тем более о том, кто здесь живёт. Я надеялся, что, может, если увижу её мёртвой, всё изменится и она сможет вписаться в общую картину уже имеющихся экземпляров… Но нет, – горечь вонзает свои резцы в его голос. — В итоге, что я имел? Труп, лежащий на полу в моей спальне, с которым я понятия не имел, что делать, и проёбанный рейс. А потом всё стало только хуже.

— Куда ещё, – едва слышно буркнула себе под нос она.

— Мне позвонила Милдред, находившаяся в тысячах километров от Австралии, которой, почему-то, о смерти Хеди сообщили первее.

Его голова вновь опускается, ныряя в темноту неосвещённой комнаты. Тяжесть осознания наваливается в полной мере, сдавливая рёбра и заставляя их впиваться в лёгкие. Боль, которая, казалось, давно была зашита под слоями изуродованной кожи, воспалилась, раздувшись до размеров опухоли и сковав внутренности.

— В ту ночь Хеди погибла в возрасте пяти лет, – негромко добавил он, словно подытожив. — И вместо неё я выбрал какую-то очередную дешёвку, не дожившую даже до утра.

Даже самому непроницательному было бы понятно: Баркера изнутри разъедает виной, как щёлочью.

— Я могу хотя бы уточнить? – Скарлетт подступилась с аккуратностью.

— Несчастный случай, виной которому – уже вышеуказанное безразличие, – сухо отчеканил Рик.

Гилл хмыкнула, сделав осторожный шаг к нему. Что ей нужно сделать?

Сейчас, почему-то, он выглядел как-то совсем по-детски, как если бы все его травмы, полученные на ранних этапах жизни, решили прорваться наружу. Ни капли от былой уверенности, ни щепки от прежнего высокомерия; всего лишь запуганный ребёнок в теле взрослого с растерянным взглядом.

— Всё сложилось бы по-другому, если бы не… Я мог… – Рик глубоко вдохнул, разомкнув искусанные губы. — Она, по сути, была единственным, что я в действительности ценил, и, возможно…

Скарлетт никогда не отличалась терпеливостью. Знала только, что,выслушав эту исповедь, сможет вернуть его расположение – её мотивация оставаться на месте.

— …возможно, Хеди была моим путём к исцелению.

Гилл оборачивается:

— То есть? – отзывается Скарлетт так, будто была оскорблена посредством грубейших, непристойнейших слов.

Глаза Баркера обрамлены красным.

— Я никогда не хотел быть таким, – вновь зарывает раненые, изнывающие от боли руки в черноту волос. — Я не… Это не я.

(«ага, приплыли»)

— У меня есть… Блять, – словно бы задохнувшись, выпалил Ричард. — Я никогда не понимал, кто я, кем являюсь, зачем существую. Я не понимал, что должен делать и как справляться с… Собой.

Скарлетт слышит сдавленный смех, рвущийся из его груди. Собранный из атомов горечи, насквозь пропитанный болью, он умирал в стенах комнаты, но западал Гилл в… Душу?

Звучит чертовски приятно.

— У меня есть физическая тяга к насилию и я не знаю, как её убить, – сказал он, фокусируя взгляд на пустой стене. — Я никогда не хотел ничего этого. Я не хотел заставлять других страдать. Я не хотел причинять боль. Но… Осознанно. Только осознанно, понимаешь?

Рик ищет поддержки, когда переводит взгляд на неё. Только вот всё, на что он может рассчитывать – искромётное презрение.

— Это будто физиологическая потребность, – Баркер ногтями выводит узоры на поверхности своей кожи. — Вроде еды или сна. Её не заглушить, я… Я пытался. Я правда пытался: перебороть себя, переключиться… Убедить себя в том, что мне всё кажется и никакой нужды в этом нет. Но, знаешь, – и снова: приступы нервного смеха. — Когда пальцы едва не начинают выгибаться в обратную сторону и аж дышать становится тяжело… Я не могу остановиться. У меня не выходит.

— Оу, – безразлично произносит та, даже не стараясь скрыть свою незаинтересованность.

— Я никогда не могу остановиться, – выдавливает из себя так тихо, что расслышать удаётся с трудом. — Не могу остановить. Не могу заглушить. Не могу сдержать.

— Так убей себя, – внезапно, словно озарённая великой идеей, выдаёт Скарлетт. — Раз ты такой проблемный и ничего не можешь, то что тебе остаётся? – скривилась Гилл в отвращении. — Я тебе даже пистолет заряжу. Буду держать за руку, пока ты не пустишь пулю в висок.

Рик молчит. Может быть, она права.

— Послушай, – тяжело вздохнула та, медленно опускаясь на колени перед ним, прямо на пол. — Ричи, послушай, – Скарлетт обхватывает его лицо холодными ладонями, заставляя взглянуть на себя. Всё тот же забитый мальчик. — Слышишь меня? – его голова безвольна в её руках. — Ты не должен меняться ради мира, – Гилл приближается. — Ты был таким рождён. Значит, так должно быть, ничего заглушать не нужно. Всего лишь твоя особенность, от которой ты не избавишься.

— Нет, я мог… Избавиться, – возразил, еле подбирая слова. — Если бы она была жива, я бы мог. Ради неё. Поменяться. Побороть себя.

— Не мог.

— У меня начало получаться, – почти захлёбываясь обрывочными фразами, – у меня получалось, веришь? Я не монстр. Я знаю… Я не чудовище, я мог исправиться.

— Не всем дано быть праведниками, живущими по общепринятым правилам, – она словно вдалбливает очевидное в его и без того расколотый череп. — Кому-то приходится быть монстром, это природный баланс.

— Я не такой, Скарлетт, я не…

— Ты такой, – резко выпалила Гилл. — И ты от этого не уйдёшь. Ты не изменишься.

— Нет, я… Скарлетт… – Баркер перехватывает её запястья. — Ты не понимаешь, ты не хочешь… Я не…

Звонкий удар. Рик, огретый пощёчиной, в мгновение умолк.

— Не истери, – холодно говорит та. Она вдавливает пальцы в его щёки, дёргая на себя. Его взгляд всё ещё затуманен, и даже от резкого движения Рик, кажется, не отрезвел. — Слушай снова. Так должно быть. Ты родился с этим не просто так, и избавиться от чего-то похожего – то же самое, что отрезать себе руку или ногу. Знаешь, где подыхают люди, которые мечтают отрезать себе руку или ногу?

Его глаза пусты.

— Конечно, знаешь. Не мне тебе рассказывать.

Скарлетт угрожающе скалится:

— Я не хочу больше слышать из твоих уст речи подобного плана. От себя не спасёшься. Ни твоя дочурка, ни кто-либо или что-либо ещё не помогли бы тебе. И я не помогу. Так что прими это, дорогой, и живи дальше.

Скарлетт поднимается с пола, оставляя его, утопающего в болезненных воспоминаниях, обнимать мягкого пингвина.

— Твори своё искусство, Ричи. Пока можешь, конечно, – Гилл дёргает ручку двери, выходя из комнаты. Так и не дослушала до конца.

Когда-то у Ричарда Баркера была дочь.

Невероятно.

Комментарий к XXIII: КТО ТЫ?

скучали, котята?

(я, вообще-то, знаю, что не скучали, но для эпичного возвращения спустя три месяца молчания данная фраза звучит достаточно неплохо)

многострадальная и заебавшаяся, я тут

хочу поблагодарить розьку и курите мевиус за периодические пинки под зад. спасибо, реально.

ебала эту главу около девяноста дней, так что, скорее всего, что-то где-то упустила, что-то где-то не дописала

надеюсь внедрить пропущенное позже

если честно мне даже приятно вернуться

пока не умерла, держу в курсе

напоминаю о том что чисто ради приличия можете оставлять отзывы, мне будет тепло (не обманываю)

чмок

========== XXIV: НУЛЕВОЙ ЭТАЖ ==========

— Как же, чёрт возьми, давно я здесь не была.

Скарлетт бросает коробку с вещами на негромоздкий диван, обитый атласом. Она, в общем-то, всегда ненавидела венецианский стиль в интерьере. Марго смотрится в вертикальное зеркало в резной позолоченной раме.

— И как давно? – осведомляется Бейсингер, поправляя причёску.

— Н-ну… Может, месяц. Может, два. Не помню, – весело рассмеялась Гилл, падая в кресло с довольным видом. Она, запрокинув голову к потолку, стала постукивать пальцами по вазе из муранского стекла.

— Так у вас с Баркером, типа, всё серьёзно? – со странным выражением косится Марго, отрываясь от зеркала.

— Нет. Просто дружим: я хожу в его шмотках, живу в его квартире, ем его еду…

— Окей, я поняла, можешь не продолжать, – перебила её Бейсингер с ноткой отвращения в голосе.

Скарлетт самодовольно ухмыльнулась.

— Почему ты такая счастливая? – скривилась Марго. — Меня это раздражает.

«У вас, типа, всё серьёзно?». Да, сперва этот вопрос задавали все.

Отец, кажется, наоборот был рад тому, что дочь, настолько проблемная, наконец проваливает, хоть и корчился в попытке изобразить заботу; получалось не слишком хорошо. Джулия и вовсе едва сдерживала радость.

Но стоит отдать должное: он всё же поинтересовался тем, кто такой этот Ричард и какого, собственно, чёрта Скарлетт решила к нему переехать. Большого объёма информации он всё равно не получил.

А что бы она ему сказала? Немного наркоман, немного убийца, немного бесхребетное ничтожество, которым она помыкает? О, да. Замечательно.

— Я забыла, зачем мы здесь, – Марго наморщила нос.

— По идее, я хочу забрать пару вещей… Ну, и просто глянуть, что тут изменилось за время моего отсутствия.

Скарлетт обернулась, демонстративно осматриваясь в который уже раз.

— Только быстрее. Не хочу долго торчать без дела, – снова вздыхает Бейсингер с выражением неописуемой скуки, накручивая светлую прядь на палец.

— М-м… – Гилл смотрит на свой альбом в коробке – тот самый, которым Баркер просил не светить. Слушаться Ричарда – не уважать себя. Альбом лежит на самом верху, неприкрытый ничем, дополненный новыми изображениями.

Если Рик и правда поверил в то, что она действительно хочет поменяться в лучшую сторону – презрению не будет конца. В таком случае, он – величайший глупец из всех когда-либо существовавших.

Рассказ Ричарда не удивил её. Ни на каплю. Так уж вышло: его желания и стремления она понимала раньше, чем он доходил до них самостоятельно – буквально выуживала из него, как насекомое щипцами из-под кожи. И в том, что он ненавидит себя за совершённые им убийства, и в том, что не может себя контролировать, Гилл была осведомлена давно. Было бы странно с её стороны не пойти на опережение и не начать разыгрывать очередной спектакль.

Убийства причиняют ему боль. Почему?

Ей прекрасно известно, что это – неотъемлемая часть его натуры, рефлекс, то, в чём он нуждается, чтоб поддерживать своё состояние. Чтоб окончательно не сойти с ума, ведь, в отличие от неё, Ричард Баркер глубоко болен. И это, скорее, болезнь тела, нежели психики. Скарлетт успела заметить, как меняется его взгляд в эпизоды неистовства.

Что произошло после смерти (или, вернее сказать, гибели) Бренды? Первые минуты Баркер ликовал – таким она не видела его даже под психоактивками. Но, стоило этим минутам пройти, по краям зрачков Рика поселялся… Ужас. Да, это слегка её обескуражило.

Тоска, горечь, злоба – взрывная смесь, неизбежно приводящая к боли. Не нужно было слышать, замечать, заострять внимание – хватило бы одного взгляда для того, чтоб понять: он сожалел. Да, безошибочно.

Но показал он ей это абсолютно зря. До сих пор ещё не понял, что она – лишь зеркальное отражение его внутренних пороков. Что оставалось ей кроме как вгрызться резцами в его слабейшую сторону? Намертво.

Отпустить нельзя – только притворяться, чтоб пробраться под его кожу.

— Вроде всё, – минут через пятнадцать отозвалась Скарлетт, выходя из комнаты. Только вот…

Гилл поморщилась, ощутив на себе тяжёлый взгляд Бейсингер:

— Что такое? – она вскинула бровь. — Марго? С тобой всё в порядке?

Ответом служит протяжное молчание.

— Принеси воды, пожалуйста, – тихо просит Бейсингер, продолжая смотреть в одну точку.

И, почему-то, эта просьба кажется ей подозрительной.

— Эм-м… Окей, – Скарлетт пожимает плечами. Что у неё там, блять, случилось?

Возвращаясь со стаканом в руке, Гилл замирает: слышит возню. Ускоряется, взлетая по ступеням вверх.

— Так что произошло? – нахмурившись, вновь спрашивает та, когда Марго делает жадные глотки.

— Ничего, – ровным тоном произносит подруга, чей взгляд не прекращает пустеть. — Так… Задумалась.

— Ты уверена? – Скарлетт присела рядом, не прекращая изучать глазами переменившееся лицо. — Всё точно в порядке?

— Да, – кивнула Марго. — Я в норме.

Скарлетт не перестаёт думать об этом даже несколькими часами позже, пока ищет чашку для кофе.

— Почему ты снова об этом спрашиваешь?

Баркер не выглядит подавленным или уставшим, как это бывает обычно. Скорее, нейтрален.

— Ты можешь не отвечать, я же не вынуждаю, – пожала плечами Гилл, зажимая кнопки кофеварки.

Рик вздыхает, сидя на барном стуле. Он подпирает голову руками, наблюдая за движениями Скарлетт.

— Тут нечего отвечать, – выдал тот. — Разве не очевидно, что факт её смерти меня не обрадовал?

Она отставляет свежезаваренный кофе в сторону.

— Ты говорил, что хотел закончить фильм, – напомнила Гилл. — И закончил.

— Ага, – мрачно проронил Баркер. — Только каких усилий мне это стоило, – он улыбнулся совсем, как в тот раз: скрывая боль за искривлёнными губами. — Изначально мне хотелось и вовсе его уничтожить. Все кадры. Распустить команду и остаться без курсовой работы. Не мог пересматривать эти фрагменты без…

— Без слёз? – вскинула бровь Скарлетт без грамма насмешки.

— Нет, – посерьёзнел Рик. — Я не плакал лет с восьми, о чём ты вообще?

— И как же так вышло?

Ричард пожал плечами:

— Не разрешали.

Как-то сухо.

— Не разрешали? – переспрашивает Гилл с таким видом, словно не расслышала.

— Угу, – Баркер угрюмо осматривает кисть, обтянутую повязкой от предплечья и до самого запястья. Стоило ли говорить о том, что перманентно ноющий шов чёрной нити кошмарно болел? Рана в ладони ещё даже не зажила до конца. Такой абсурд. — Мать. Лет с трёх мне твердила, что мальчики не плачут, а я так и не смог это перерасти. Уже разучился, наверное.

(«скоро научишься»)

— Бессмыслица, – фыркнула Гилл. — Слёзы выводят токсины и помогают уснуть.

— Скажи мне это раньше, сильных изменений не произошло бы, так или иначе. С промытыми мозгами, знаешь, информация воспринимается несколько сложнее.

— Возможно.

Кухню наполняет звук переливающейся жидкости, наполняющей чашку.

— В общем, мне было трудно, но я решил, что должен это сделать. Ради неё. И… – свет, что ложился бликами на его глаза, теперь померк. — Я смог.

Скарлетт, смотря на него, сочувственно улыбается: не обнажая зубов, без единого признака того, что Рик наблюдал в её улыбках обычно – презрения, омерзения или колкой издёвки. Улыбается до боли искренне.

(«ты опять глючишь?»)

Ричард отводит взгляд.

— Я горжусь тобой.

Его как будто бы окатывает ледяной водой, едва не пробивая на дрожь.

— Что? – с недоверием в голосе переспрашивает тот, нервно посмеиваясь.

— Рик, – Гилл плавно опускается на стул напротив, на мгновение поджимая губы вовнутрь. — Вероятно, сейчас это звучит странно.

— Но?.. – прищурился он.

— Никаких «но». Это действительно так.

Баркер ощущает, как извечно холодная ладонь, что меньше его собственной примерно в полтора раза, накрывает её. Так… непривычно.

— Полагаю, это и вправду тяжело… И я рада знать, что ты с этим справился.

Он проговаривает фразу резко, одёргивая руку:

— Не справился.

Скарлетт хмурится:

— Что ты имеешь в виду? – осторожно спрашивает она, склоняя голову набок.

— Я не справился с этим, – Рик вновь переводит взгляд стремительно чернеющих глаз на неё. Только смотрит сквозь. — У меня началась депрессия. Несколько месяцев я сидел на таблетках, от которых мозг в голове просто растекался.

— А говорил, что справок от психиатра у тебя нет, – печально произнесла она, протягивая руку к его волосам. Пальцы тонут в чёрных прядях.

Ричард понуро пожимает плечами:

— Солгал.

Мальчик ломается. Скарлетт (ха-ха!) ощущает, как его хребет крошится прямиком у неё в руках, рассыпаясь… Да, она надламывает его снова – Рик уже трётся об её руку, словно бездомный котёнок, прибившийся к первому прохожему. Замёрзший, грязный, с рёбрами, торчащими наружу – всего лишь жалкий облезлый кот, которому Гилл вот-вот свернёт шею, нужно только подождать.

— Мне нельзя лгать, – вкрадчиво шепчет Скарлетт, поглаживая его щёку. — Можешь лгать кому угодно, – Гилл берёт и вторую его руку, сжимая крепко, – только не мне. Мы ведь одно целое, солнце, помнишь?

Баркер не отвечает.

— Все проходят через разные вещи по разному. Ты справился, только по-своему. Всё в порядке, – она откидывает назад его волосы, так настойчиво лезшие в лицо. Шея Рика расслабляется, заставляя голову безвольно упасть на руки. — Ну-ну, – шепнула Скарлетт с лёгкой полуулыбкой на лице.

— Ты не переубедишь меня, – угрюмо пробормотал он в стол, что больше напоминал барную стойку.

— Почему же?

— Потому что. Аргументации не будет.

Гилл нахмурилась:

— По какой причине?

— Потому что я так сказал, – Рик резко поднял голову, затем вскинув её вверх. — Не хочу говорить больше ни о Хеди, ни о моих проблемах.

Блядство.

Скарлетт внезапно ощутила себя так, словно её ударило потоком воздуха в лицо. Вспыхнувший приступ гнева осыпал лёгкие сияющими искрами.

Перед ней словно захлопнули сундук с сокровищами, до которого ей было рукой подать, а эхо хлопка раздалось в чутких ушах. Напряжение секундно прошло сквозь тело: теперь же оно осело на молекулах кислорода, что находились в помещении, и стало расти в геометрической прогрессии. Как будто делиться по клеткам – так быстро оно окутало пространство между ними двоими.

Сукин, блять, сын.

— Хорошо, – она натянула на лицо максимально естественное подобие улыбки, стараясь запереть ярость от сокрушительной неудачи в дверях нейронов мозга. Кажется, вот-вот начнёт дёргаться глаз.

И в его зрачках, наконец, что-то мелькнуло.

Нечто короткое, но до того выразительное, что сумело её напугать: Баркер отразил атаку. Чёртов Ричи Баркер замкнулся, преградив ей путь.

Впервые за долгое время Гилл действительно не понимала, что видит по краям его радужки. Что это, мать твою, может значить?

— Давай перейдём на тему менее болезненную, хорошо? – без особого энтузиазма спросил тот. — У нас есть что обсудить помимо этого.

— Конечно, – согласно кивает, ощущая: враждебность растёт. Господи!

Ей не нравится. Потеря контроля ей не нравится до мозга костей.

Скарлетт, стараясь закрыть разрушительные мысли внутри черепной коробки и не дать тем просочиться в нечёткую реальность, слегка подрагивающей рукой взялась за ручку красной чашки.

— Буду говорить прямо и без увиливаний, – Рик прокашлялся, только отнюдь не показательно: кашлял, словно больной бронхитом – результат многолетнего прожигания лёгких смолами с никотином. — Ты стареешь.

— О, нет, нет, нет! – с напускным трагизмом воскликнула Скарлетт, схватившись за голову. — Нет, только не это!

— Да. Тебе двадцать через несколько дней.

— Господи, – Гилл театрально упала на колени, переместив руки с волос на сердце. — Не-ет, не-ет… Боже, только не это, я боялась этого так сильно… Я не… Господи!

— Да, дорогая, – обречённо вздохнув, повторил он. — Ничего не изменить.

— И мне придётся делать все эти взрослые штуки, да? – подняла глаза на него она. — Типа, принимать взвешенные сложные решения и вести себя, как адекватный человек?

— Именно.

Скарлетт обхватила своё горло руками, как если бы ей стало больно глотать. В сапфировых глазах поселился чистый ужас, заняв собой каждый сосуд.

— О нет… – прошептала та, имитируя боль. — Я не готова… Я не хочу…

— Это неминуемо, котёнок, – пожал плечами Рик. — Я научился жить с этим. Уже четыре года как.

— Мне нужно подумать, что делать дальше, – Гилл поднялась с пола, имитируя слабость. — Надеюсь, что смогу пережить столь… травмирующее событие.

— А теперь я задам тебе главный вопрос, – тяжело вздохнув, с видом совершенно разбитым, Баркер взял её руки, сойдясь с ней взглядами: — Что бы ты хотела получить в подарок?

Гилл печально взглянула в окно, прикусив губу.

— Не знаю, Рик… – на выдохе выдала Скарлетт. — Мне так трудно…

— А если серьёзно? – тоном куда более простым Баркер вырывает её из роли, как и из их маленького сымпровизированного спектакля. — Как ты вообще видишь грядущее событие?

— Точно не знаю, но планирую сделать одну вещь, – она глотает кофе, уже переставший источать пар.

— И какую же?

— Перечислить деньги в благотворительный фонд.

Ричард зависает: он замер с таким видом, будто не понял, что услышал только что.

— Погоди, – хохотнул Баркер. — Что? В благотворительный фонд?

— В благотворительный фонд, – кивок.

— Сколько? – прищурился тот.

— Миллион.

Рик молча вскидывает руки в жесте «сдаюсь», поворачивается и начинает искать что-то на полках. Через полминуты уже держит в руках прозрачную бутылку объёмом в литр.

— Что ты…

Он быстро открывает морозильную камеру, после чего высыпает из неё лёд в пустой стакан. Рик, сняв крышку, стал выливать содержимое туда же. Водка.

— Ты же не пьёшь, – поморщилась Скарлетт, скрестив руки на груди.

— Но ты меня вынуждаешь.

Гилл удивлённо наблюдает за тем, как Ричард опустошает стакан, после чего смотрит на неё как ни в чём не бывало.

— Ты говорил, что алкоголь для скота.

— Все мы, понимаешь ли, скот в какой-то степени.

Скарлетт сделала вид, что понимает.

— Ага. Наверняка ты прав.

— Нет, постой… Благотворительность? Как ты вообще, блять, до этого додумалась? – слегка скривился Рик.

— Да ладно, что такого? – спрашивает она. — Я же знаю, что ты этим занимаешься. Этим занимаются все, у кого есть деньги.

— Да, но ты осознаёшь, с какой целью? – выгнул бровь тот. — Мой отец делает это исключительно ради бизнеса и поддержания своей репутации в обществе таких, как он.

— И ты тоже делаешь это для бизнеса?

— Я бенефициар, у меня его нет, – вновь скривился Ричард. — Я делаю это, потому что мне не безразлично.

— Ну, ты на постоянной основе помогаешь животным в приютах, а я один раз помогу экологии. Что такого? – до последнего притворяется, якобы не понимает, что именно ему хочется сказать.

— Скарлетт, ты… – Рик выдыхает. — Я делаю это искренне, потому что с детства люблю животных. В этом весь смысл. Благотворительность заключается не в количестве денег, которое ты можешь перевести.

— И что ты хочешь этим сказать? – Гилл приподнимает подбородок.

— Я мог бы сказать, что ты ведёшь себя как ребёнок, пытаясь повторять за мной, не имея малейшего представления о том, зачем я делаю то, что делаю, – вздохнул Баркер вновь. — Но ты закатишь истерику и скажешь, что я подвергаю тебя дискредитации.

— Именно! – заулыбалась Скарлетт. — Ты такой сообразительный, я горжусь тобой!

Рик ударил себя ладонью по лбу.

— Хорошо, дело твоё. Никому хуже от этого точно не станет.

— Меня оскорбляет тот факт, что ты подвергаешь сомнению мои благие намерения, – хмуро откликнулась та спустя минуту.

— Нет, конечно не подвергаю, о чём ты? – покачал головой он. — Я тебе верю. Ты пытаешься меняться в лучшую сторону. Только с чего бы это?

Скарлетт вновь окинула взглядом окно, за которым небоскрёбы подпирали небо.

— Какая разница? Я же меняюсь.

Рик, вне всяких сомнений, способен был объяснить ей все свои домыслы до мельчайших деталей. Жаль только, что смысла в этом особого не увидел: проще подыграть и согласиться.

— Да. Меняешься, конечно.

(«смешно до боли в горле»)

— Так что? Есть какие-нибудь идеи или пожелания? – повторил свой вопрос он. — Мне, скажем честно, ломать голову в домыслах не очень хочется.

— У меня, вроде как, есть всё… – повела плечом Гилл, осмотрев свои ногти. — И даже больше.

— Можешь просить всё, вплоть до виллы на Фиджи, – Баркер вновь льёт водку в стакан.

— Новый консилер.

— Нет, кроме этого.

Скарлетт закатила глаза.

— Да что тут сложного? – прыснула она, покосившись на Ричарда. — На сайте закажи. Всё просто. Ну, или с Эллой выбери.

— Подумаю.

Скарлетт выпалила неожиданно:

— Или с Акацией.

Рик, до этого стоявший к ней спиной и возившийся с нарезкой сладкой питайи, застыл.

— А она-то причём?

— Ну, – Гилл метнула мечтательный взгляд вверх, куда-то в потолок. — Я же знаю, что вы общаетесь.

— Не общаемся, – сухо ответил Баркер.

— Но она тебе пишет.

Рик повернул голову в её сторону.

— А ещё я знаю, что ты куришь. До сих пор.

На её безупречном лице со слоями косметики вновь прорезается ухмылка, схожая с дьявольским оскалом. Она встаёт.

— Естественно, я курю. Бросить после восьми лет не очень-то и легко, – пояснил тот без особого интереса к теме.

— Ты забыл спрятать сигарету, – произносит, улыбаясь.

— Не забыл, – Рик бросает кусок драконьего фрукта в рот. — Если положил на видное место, значит, она должна была там находиться.

Он не смотрит ей в глаза с момента упоминания Акации. Скарлетт подходит со спины, рукой преграждая выход.

— Мы говорили об этом такое множество раз, – она переходит на шёпот, от которого, наверное, у любого бы застыла кровь в жилах; любого, но не у него. — И ты никак не хочешь… Какое разочарование, Ричи, – гримаса на лице вырисовывается в считанные секунды. Рука с тонким запястьем поднимает чёрную «Блэк&Голд» вверх, показательно крутит в изящных пальцах… — Я ведь не могу заставить тебя съесть её, чтоб ты, наконец, понял, как сильно она может тебе навредить… – Гилл замирает с разомкнувшимися губами, приоткрытым ртом. Выдерживает паузу в несколько секунд, и, наконец, спрашивает: — Или могу?

Улыбка на лице Ричарда расплывается смазанным пятном: в ней – ни одной эмоции, лишь слабые попытки скрыть такую очевидную уязвимость. Кажется, он вот-вот рассмеётся, как будто услышал какую-то глупую шутку, глупую до абсурда и истерики.

Он высовывает язык.

Языком выхватывает сигарету из её рук, забирая в рот, сначала зажимая в зубах. Пряча за щеками, улыбаясь всё так же абсурдно и глупо. Скарлетт угождает прямиком в капкан шока, когда его челюсть начинает двигаться. Он и вправду жуёт блядскую сигарету. Ухмыляется так нагло, так…

Все слова исчезают с кончика её языка: ярость вот-вот накроет окончательно, с головой и ненавистью, чьё пламя раздувается у неё в груди. Баркер съедает сигарету – абсолютно отвратительную на вкус, которую ему стопроцентно предстоит выблевать – даже не кривясь. Не разрывая зрительного контакта. Скарлетт еле дышит.

Он ополаскивает стакан, после наполняя водой. Запивает то, что не смог проглотить самостоятельно. Улыбается шире, затем закидывая фруктовую белую мякоть в рот.

— Всегда хотел попробовать, – изрёк Рик, обходя Гилл и покидая кухню.

Блять.

— Итак, – начал Рик, откинув волосы назад, – это что ещё за хуйня?

Скарлетт звонко рассмеялась.

Несколькими днями спустя они осматривают толпу людей, что собралась в её доме. В её новом, двухэтажном доме с шестью спальнями и восемью ванными комнатами, домашним кинотеатром, бассейном и лифтом на участке в девять тысяч футов.

(«спасибо, пап!»)

— М? Ты о чём, котёнок? – игриво ухмыляется Скарлетт, прижимая к блестящей от хайлайтера щеке бокал с белым вином. Они, как истинные хозяева и главная пара вечера, наблюдают за происходящим с балкона, где солнце отдаёт свой последний свет, тая на линии небосвода.

— Акация, солнышко, – чересчур натянуто улыбнулся Ричард, после скривившись. — Прости, но какого чёрта?

Баркер, конечно же, не переставал восхищаться тем, насколько невероятно-изумительно сидело на ней платье, подаренное им этим утром. С последнего показа «Диор», оно облачало её в сплошной чёрный, кружевными вставками оголяя плечи и шлейфом протягиваясь вдоль мраморного пола. Пояс обхватывает тонкую талию.

— Не понимаю, что ты пытаешься сказать, – с беззаботно-радостным видом Гилл припадает к бокалу губами, на которых ярко-красная матовая помада так резко контрастирует с белизной её безупречной кожи.

— Для чего ты её приглашала, можно спросить? – выгнул бровь он.

— Можно. Спрашивай.

Ричард тяжело вздохнул:

— Окей. Как скажешь.

— Да ладно, она довольно хорошая девчонка, – пожала плечами Скарлетт, делая новый глоток. — Всего лишь… Безответно влюблена в тебя.

Улыбка её в опускающихся сумерках стала походить на оскал. Взгляд Ричарда стеклянел.

— Приходит на праздник девушки, с которой ты вместе… Всего лишь носится за тобой, не боясь быть униженной. Всего лишь отказывается верить в то, что между вами не будет ничего, кроме секса без обязательств.

Болезненная усмешка возвращается на его губы:

— То же самое, что и у нас с тобой, – Баркер переводит искромётный взгляд на неё: — Верно?

Скарлетт мгновением кривится, но всем телом ощущает, как в кровь всасывается обжигающее удовлетворение.

(«уже смирился?»)

— Большей глупости в жизни не слышала, – фыркнула она. — Я люблю тебя, и ты прекрасно это знаешь.

Рик хохотнул.

— Я человек… Своеобразный. Холодный. И немножко безжалостный.

— Могла бы не выёбываться и просто сказать, что ты – сука, – Ричард мечтательно подпирает голову ладонью, локтем упираясь в перила.

— Да, наверное, по контексту больше подходит.

Он вздыхает вновь.

— К слову, – вспомнил тот. — Ты что-то говорила о консилере?

Скарлетт кивает:

— Помнится.

Откуда-то из кармана, что находится вне поля зрения Гилл, Рик выуживает нечто похожее на игрушку, небольшое, но блестящее и переливающееся с множеством граней.

— Оттенок С4.

Скарлетт внимательно изучает вещь, мерцающую в полумраке.

— «Джеффри Стар»? – улыбается она, демонстрируя ряд ровных зубов. — Светлый с розовым подтоном, – читает та, беря консилер в руки. — Сам выбирал?

Улыбка не перестаёт играть на лице, кажась настоящей до боли.

— Разглашать такие подробности как минимум неприлично.

Собравшиеся внизу начинают ликовать, стоит ей только завлечь Баркера в глубокий поцелуй.

Нужно признать: все они – лишь фоновая картинка для настоящего, грядущего празднества.

Скарлетт чувствует себя Джеем Гэтсби, наблюдая за людьми, что развлекаются внутри и снаружи: прыгают в бассейн, ведут беседы на терассе, паралельно опустошая бутылки с дорогим алкоголем, двигаются под громую музыку в зале – отдыхают, в общем-то, душой и телом, напиваясь вдрызг или ловя трипы. Ей дела никакого нет, и ничего из этого, естественно, не смогло бы её обрадовать. Ничего в конкретном дне в принципе не смогло бы её обрадовать… За исключением, разве что, платья от «Диор». Каким бы жалким Баркер ей не казался, но в одежде он знал толк – отрицать это было бы до смешного глупо.

Ей скучно. Смертельно скучно.

Жить в роскоши здорово, без всякого сомнения. Иметь возможность удовлетворить любое из своих желаний в любой из моментов – что ещё может быть нужным для счастья, полноценного и законченного? Ничего. Только со временем пресыщаешься.

Да, такая жизнь может показаться хорошей, но лишь в случае контраста, с которым Гилл никогда не сталкивалась. Что у неё есть? Деньги. Что с ними можно сделать?

Заткнуть чей-то рот. Купить очередной бесполезный дом. Потратить на нечто бессмысленное, но приятное. Сжечь, в конце концов, в камине на первом этаже – вариантов уйма. Деньги – здорово, но в мире, где они существуют, никогда не будет существовать мораль.

И в очередной, такой ожидаемый раз, Скарлетт вновь проваливается под лёд чужого безразличия. Она ощущает свою безнаказанность и абсолютную свободу, бьющуюся пульсом в запястьях. Совершенная репутация никогда бы не поставила её под сомнение. Затягивает.

В мире, где не осталось места для самовыражения, где все разговоры повторяются, идя по порочному кругу, где Скарлетт – человек ненужный и, по сути своей, никем не слышимый, единственный способ не рехнуться – иногда добавлять крови.

(«как

же

нудно»)

О, священное разнообразие! Жизнь перестаёт быть интересной, когда до всего, что тебе нужно – рукой подать. Больше ей заняться нечем: Гилл чувствует себя избалованным ребёнком, от скуки начинающим сердито бить ногами в пол. Вероятно, так оно и было.

Скарлетт спускается только ближе к ночи: властно отбивая ритм каблуками по мрамору, улыбаясь ярче любой голливудской звезды и ощущая лёгкий ветер в тёмных волосах, она пересекает помещение, чувствуя обращённые к ней восхищённые взгляды. Настоящая минута славы.

Гилл бы, честно, устроила массовое убийство прямо здесь и сейчас – с кровью, зверскими криками и слезами боли, пытками, унижениями… Ещё не время. Жаль.

Сегодня шум изысканной вечеринки ей вовсе не мешает.

— Эй, красотка, – с очаровательной улыбкой окликает Скарлетт подругу: — Как ты?

— О, а вот и хозяйка тусовки! – раздаётся пьяный смех Блэр, что стояла рядом со смущённой (Скарлетт знала точно) Акацией. — Всё чудесно. А ты?

— Вполне неплохо, – Гилл обвела Акацию дружелюбным взглядом. — Мм, ты не видела Марго?

— Марго? – переспрашивает Шлиффен, сглатывая содержимое бокала. — Она не захотела приходить.

Скарлетт помрачнела в мгновение.

— Не захотела? – переспрашивает, вскидывая бровь. — Что это значит?

— Ну-у… – протянула Блэр, видимо, стараясь сообразить оправдание для Бейсингер. — Ты же знаешь, что ей на таких вечерах не слишком комфортно. Они для неё… Чересчур…

— Чересчур роскошные? – Скарлетт скрестила руки на груди.

Шлиффен пожимает плечами:

— Она не из такой семьи, что и мы с тобой. Сама понимаешь.

— Да мне плевать, – отрезала Гилл. — Если дело в деньгах, она могла бы сказать мне, эта проблема решаема. Значит, это здесь ни при чём.

Блэр неловко почесала затылок:

— У неё же наверняка должны быть причины, верно?

— Ладно, закрыли тему, – тяжело вздохнула та. — Потом с ней поговорю. А что насчёт тебя? – на красных губах вновь играет улыбка, стоит ей перевести взгляд на Акацию. В голосе – ни тени враждебности.

— А… Что?

— Чёрт, наконец-то! – внезапно выдала Блэр, заметив чей-то силуэт, проплывающий мимо. — Весь вечер её ищу. Элла! – выкрикнула Шлиффен, метнувшись в сторону. — Элла, блять, остановись немедленно!

Скарлетт смеётся, пропуская Блэр вперёд.

— Ураган, – Гилл смотрит ей вслед, затем вновь возвращаясь к собеседнице: — Ты что, меня боишься?

— Эм… Нет.

— Правильно, – удовлетворённая ответом, проговаривает Скарлетт. — Я не из тех, кого стоит пугаться. Прогуляемся?

Она кивает на бассейн, где плещутся с десяток людей, а рядом кто-то поскальзывается и падает с пронзительным визгом. Волны смеха пронизывают воздух.

— Давай.

Особого энтузиазма в голосе мисс Дэйнелл (да, перед тем, как строить на неё планы, Гилл раздобыла всю её контактную информацию) слышно не было.

(«ну что за сука?»)

— Мне, сказать честно, – она берёт девушку, всё ещё пребывавшую в состоянии лёгкого шока, под руку, – не хочется, чтоб ты считала меня своим врагом.

— Я не считаю.

Ответы до ужаса односложные. Что, мать его, Баркер вообще мог в ней найти?

— Это отлично! – воскликнула Гилл. — Будет намного лучше, если ты станешь воспринимать меня если не как подругу, то как приятельницу. Тебе не кажется?

— Возможно.

Общество Скарлетт, очевидно, Акации не слишком приятно.

— Я не держу на тебя зла, дорогая, – слегка нахмурилась та. — Портить отношения с кем-либо из-за мужчин кажется мне крайне неразумным. Они – существа примитивные, я не виню тебя в произошедшем.

Собеседница выглядит сбитой с толку. Абсолютно не понимает, чего от неё хотят.

— Да и, если уж быть до конца честной, – Гилл стройно вышагивает вперёд, отдаляясь от громыхавшей в доме музыки, – тебе повезло, что ты не связалась с Ричардом так серьёзно, как я. Он правда не стоит тебя и твоего внимания.

— Но почему-то ты решила, что он стоит тебя, – Дэйнелл наконец подала голос.

— О, нет! Нет-нет-нет-нет, милая, нет! – теперь Скарлетт улыбается во весь рот. — Ты не понимаешь: он стоит моего контроля.

Рик внимательно следит за двумя удаляющимися фигурами сверху.

— Его и только.

(«дьявол!»)

— Он, знаешь, человек… Слабовольный. Идущий на поводу у своих привычек.

Шум крови в ушах заглушает музыку, а в горле пересыхает одним мгновением, когда во втором силуэте он узнаёт Акацию. Вот, зачем она её позвала.

— Каких привычек?

— Тех, к которым любой адекватный человек отнесётся резко негативно.

Рик пробивается сквозь толпу, не помня, не узнавая себя. Почему он хочет ей помешать? Чёрт знает.

Баркер быстро сбегает по лестнице вниз, расталкивая людей и параллельно ощущая, как напряжение в паре со зловещим ожиданием сковывают внутренности. Рик не знал, чем на самом деле есть интуиция, но она, почему-то, ещё ни разу его не подводила.

Предчувствие, от начала и до конца ужасное, вязкой мерзкой массой льнёт к сердцу, бьющемуся в безумном ритме. Оно заставляет его чуть ли не бежать, чуть ли не сбивать окружающих с ног.

Всё это – фон, яркая, красивая декорация. Как ты мог не понять?

Первым делом Скарлетт, получив свой подарок, осмотрела подвал (или, как ей его представили – «нулевой этаж»). Не пришла в восторг, но для намеченного он подойти мог. Как ни странно, вход находился во дворе.

— Так что? Конфликт улажен? – Гилл останавливается, беря Акацию за руки. В её глазах надежда блестит лживо.

— Да… – неуверенно соглашается Акация. — Да, наверное.

— Блять! – горячо выругался Рик, потеряв девушек из виду. — Эй, Элла! – остановил её Баркер.

— Ебаный, сука, свет, что вам всем от меня нужно сегодня?! – вскрикнула она. — Я, блять, пришла напиться и заблевать новое дизайнерское платье! Какого хуя вы все от меня хотите?!

— Не видела Скарлетт? – с замиранием сердца спрашивает он.

— Святые угодники! – простонала та. — Ты действительно думаешь, что я за ними всеми слежу? Мне глубоко похуй: кто, где, когда…

— Так видела или, блять, нет?

— Видела! – Элла, что уже явно была подшофе, заорала.

— Где?!

— В пизде! – заявила она, махнув куда-то влево. Подвал.

— Спасибо, буду должен.

— Отработаешь, – бросила Элла перед тем, как влить в рот виски.

Скарлетт вытягивает из неё по слову, продолжая вести её вглубь участка, в тень дома, в наиболее безлюдное место…

— Куда…

— Стоять!

Гилл резко оборачивается. Ярость поднимается к горлу в одну короткую секунду.

— Что… – только и успевает произнести Акация: запыхавшийся Рик перебивает сразу же.

— Привет, Кей, – Баркер быстро помахал рукой. — Меня попросили тебя найти.

Они перебрасываются растерянными взглядами.

— Кто попросил?

— Честно? – поморщился Ричард. — Понятия не имею, девчонка какая-то в очках и костюме. Сказала, что это срочно.

Скарлетт переглядывается с ней в последний раз.

— Эм-м… Ладно. Тогда я, наверное, пойду…

— Да, – быстро выдал Рик. — Не сочти за грубость, но было бы неплохо.

Акация почему-то зависает, продолжая стоять на месте до тех пор, пока Баркер жестом не намекает ей, что пора бы уходить.

Скарлетт раскрывает рот только когда она уходит.

— Ладно, – улыбается, ощущая, что от злобы вот-вот задёргается правый глаз. — Хорошо, ты выиграл.

— Вернее сказать: переиграл, – на выдохе он произносит последнее слово, из кармана доставая чёрную с золотым пачку. — Ты действительно собиралась убить её, думая, что этого никто не заметит? – спрашивает Рик с сигаретой во рту. — Как самонадеянно.

Он не видит, но знает: от гнева Скарлетт задыхается, даже если себя не выдаёт.

— Ты вырвал её у меня прямо из рук, – слегка подрагивающим голосом изрекает она.

— Ну я и мразь, – неодобрительно качает головой Баркер, чиркая зажигалкой.

— Хорошо, – вновь сверкает улыбкой: натянутой, как струна, которой предначертано лопнуть. — Замечательно.

Рик глубоко затягивается.

— Успокоительного принести? – выгинает бровь, пуская дым по дыхательным путям. — Вся дрожишь, – яд стекает по губам и подбородку вниз.

— Я оценила твои подарки по достоинству, – начала она. — Но ты ещё преподнесёшь мне главный.

Баркер, насторожившись, отнимает тлеющую сигарету от губ:

— Это какой?

Скарлетт, вдыхая предвкушение, выталкивает его словами изо рта:

— Сегодня ты снимешь для меня фильм.

Комментарий к XXIV: НУЛЕВОЙ ЭТАЖ

нет, я не сдохла. да, снова борюсь с суицидальными мыслями. жизнь у меня такая, понимаете.

пишите своё мнение о главе ебать меня в коленную чашечку

в следующей части вас ожидает самое трэшовое дерьмо во всей этой кроваво-ледяной истории, поэтому заранее говорю о том чтоб вы подготовили тазики для блевотины (нет, говно никто жрать не будет, но приятного там всё равно окажется мало)

class="book">хочу сука бутер с сыром сделайте мне кто-нибудь СРОЧНО иначе я умру и никакой крови со льдом не будет

p.s. марго вертит ебало от скарлетт неспроста. самые заинтригованные могут чекнуть последнюю сцену девятнадцатой главы и приглядеться к строкам от лица рика. пророчу пиздец.

p.s.s. мне абсолютно до пизды на ошибки и очепятки; публичная бета открыта, тыкайте.

========== XXV: «ФУДЖИФИЛЬМ» ==========

Последняя сигарета из пачки, немнущийся синий «Данхилл» летит на бетонный пол. Почему-то тянется плохо. Этажом выше громыхает музыка и Скарлетт уверена: криков слышно не будет.

Два ещё живых тела привалены к стене. Одно из них приходит в сознание.

— Хорошо, всё-таки, жить на отшибе, – выдыхая дым, вскидывает голову она. — Что скажешь?

Пространство, серое целиком и полностью, почти пустовало в силу своей новизны. Всё, что было – несколько инструментов, сияющих под лампой и синий пластиковый чан с какой-то жидкостью, наполненный доверху. Ни столов, ни стульев, ни любой другой мебели – пустота волнами плескалась в стенах.

— Убивать только женщин, на мой взгляд, немного сексистски, тебе не кажется?

Сердце Рика выбивается из ритма – по крайней мере, ему так кажется. Дышать трудно.

— Нет, постой, – нервозность в который раз растягивает уголки рта в ухмылке. Боль сочится прямиком из трещин на губах. — Это же не… – Баркер бросает взгляд на синий пластик.

— Да, – смеётся Гилл, – это именно то, о чём ты подумал.

— Ты так не поступишь, – замер Рик. — Нет, Скарлетт, оно того не стоит.

Он пытается представить, насколько мучительным окажется получить хоть каплю на живое – а он более чем уверен, что пытать она будет живое – тело. Его передёргивает.

Гилл молча выпускает дым изо рта.

— Как ты их… Когда? – слова теряются, тают под языком.

Скарлетт безразлично пожимает плечами:

— Они пришли ко мне сами, – дым всё клубится, – ничего сложного. Замани в подвал по одному – и дело с концом.

— И это, по-твоему, искусство? – кривится он. — Это бред. Это, мать твою, полнейший бред без претензии на нечто большее, – Ричард плюётся словами, на части разрываемый самыми противоречивыми чувствами.

— «Я предпочитаю думать об этом как о перераспределении материи», – ухмыляется та, пока сигарета дотлевает в пальцах.

Рик фыркнул:

— «Тайная история», да, молодец, – он снова скривился, ощущая кипящую в грудной клетке злость, медленно поднимающуюся к горлу – как она смеет? — Это крайняя форма эгоизма, – едва не рычит Баркер, подходя к ней непозволительно близко. — Безрассудство. Зверство. Зачем? С какой целью?

В сапфировых глазах вспыхивает огонь ярости, ещё недавно окаменелой.

— Ты, – зловещий шёпот раскалывает его череп, — тот, кто убивал девушек, вырезал глаза и срезал волосы, тот, кто заливал их воском и засовывал в резервуар, будто экспонат в грёбаном музее, – голос берёт неожиданно высокие ноты, – ты будешь рассказывать мне о гуманности? Ты будешь читать мне нотации о жестокости и эгоизме? – Скарлетт тычет ему в грудь, готовая пробить её заточенным ножом.

— Предмет моих извращений – мёртвые тела, – уже спокойнее вещает Ричард. — Не живые.

— Ты думаешь, есть разница? – почти выкрикивает Гилл.

— Они не страдали, – отвечает он. — Они задыхались, а не корчились в агонии, крича от боли.

Скарлетт разражается смехом: громким и раскатистым, поражающим каждую клетку тела, словно инфекция или вирус, что плещется в крови, и, хоть Баркер этого никак не покажет, глубоко внутри заставляет сжиматься от ужаса. Тянет блевать.

— А Итан? – внезапно затихает Гилл, говоря голосом до тошноты сладким. — Ему тоже не было больно?

Она поднимает на него взгляд тёмно-синих глаз – достаточно глубоких для того, чтоб захлебнуться и погибнуть.

— Какой же ты ребёнок, Ричард, – шепчет она. — Цепляешься за одно-единственное оправдание, наивно полагая, что оно снимет с тебя ответственность за совершённые убийства. Не снимет, дорогой.

Ярость распаляет лёгкие, дыхание сбивается. Его трясёт. Вырвал бы ей глотку, забрызгав кровью стены, вырезал бы язык – за всю ложь, лившуюся в уши. Худшее во всей этой истории, худшее в истории его жизни. Ложь убивает, уничтожает, рушит – как скоро она поймёт?

Вскрыл бы горло, намотав волосы на кулак, пробил бы череп…

Только чем ты лучше неё?

— Не старайся придать благородности своей грязи и не будь инфантилен. Убийство – не искусство и никогда им не станет. Сам ведь прекрасно понимаешь, да?

Уровень самоконтроля у него слишком высок – для того, чтоб наброситься на неё прямо сейчас, для того, чтоб навсегда расправиться с остатками своей хлипкой морали. Но нет, он обязан её сохранить: только бы не обезуметь, только бы не обезуметь, только бы не… Человек в бреду жалок.

— В общем, ты понял, что я хотела тебе сказать, – как ни в чём не бывало говорит Скарлетт, туша сигарету. — Не учи меня, сам ведь – ошибка на ошибке.

Он срывается: спотыкаясь, летит прямиком в бездну, пока в ушах свистит ветер искреннего разочарования. Если быть до конца честным, то падал он уже достаточно долго: каждый удар, каждое неправильное слово, каждый косой взгляд – всё это подталкивало его к краю так грубо, что изначально Рик даже не заметил обрыва позади.

Он лихорадочно хватался за выступы, загоняя под ногти грязь наивности, царапал лицо сухими ветвями надежды, цепляясь за всё, что могло попасться под его руку, но всё никак не был способен приземлиться и, по итогу, разбиться.

«Убийство – не искусство и никогда им не станет».

Что, правда?

Удар сильный – как с ноги в живот, под дых и по каждому ребру, шипованными ботинками… Или, чёрт, с кастетом в челюсть – выбивая зубы и заставляя плеваться кровью. Он, конечно, ожидал чего-то подобного; Ричард, быть может, внутри отчасти наивен, только далеко не глуп. Куда подевалась твоя проницательность?

Убийство – не искусство, Скарлетт – не его дриада, за которой он пойдёт в Аид.

И образ Гилл – одним долгим, затянувшимся мгновением – тает, как сахарная вата в воде. Он ускользает, подобно последнему лучу дневного света, наконец демонстрируя свою истинную, действительную сущность, затягивая Баркера в вязкие сумерки, что выедают глаза.

Убийство – не искусство. Убийство, в её развращённом понимании, – не очищение духа, никак не слияние с прекрасным; это не свобода, выпущенная воздухом из чужого рта, не спасительная потеря контроля для наиболее сдержанного, не глоток воды для жаждущего и не пища для голодающего. Её убийство – не то высокое, что может сыграть на натянутых струнах потасканной души. Не спасение, не красота в последней инстанции.

Скарлетт убивает гнусно и грязно, по-отвратительному гедонистически, убивает ради хаоса, а не баланса, ради того, чтоб рушить, а не создавать, ради того, чтоб…

Мерзость. Презрение качает кровь по телу, не сердце – то, которое она была бы счастлива вырезать из его груди и швырнуть в лужу на съедение одичалым псам.

(«боги бессмертные, отчего я так слеп?»)

Иллюзия, как тусклый туман, рассеивается, вскрывая пороки и обнажая все несовершенности. Но несовершенности не Скарлетт, нет: несовершенности его идеи.

Никогда в ней не было ни грамма возвышенного, ни толики загадочности или тайны. Гилл в сущности такая же, как и другие – сотни тысяч и миллионы подобных ей: в чём-то лучше, в чём-то хуже – результат один.

Всё это время он был очарован идеей.

С чего бы ей быть его Галатеей? К чёрту слоновую кость. Вздор, непозволительная глупость… Оплошность до того фатальная, что становится дурно. Парадоксально: отняв её жизнь ещё в самом начале, он бы уберёг нескольких других – тех невинных, что пали жертвами садистки, которую, считай, он взрастил сам.

Золото не струится сквозь её волосы. Она не соткана из мерцания звёзд.

Больно ли сознавать? Нет, не совсем. Он знал это: когда закрывал веки, касался её холодных рук, ловил на себе её взгляды – он знал. Никакая она, в общем-то, не ожившая статуя, не древнегреческая богиня весны,

(«весны его сердца»)

не… Нет. Идея. Его идея – чарующая, циклично разрушающая и создающая, шёлк и сталь, пронзающий кости смертоносный мороз. Убийственная, и от того – манящая так сильно.

Его вина целиком и полностью.

— Не хочу запачкать платье, – из вязкой тины размышлений его вытягивает её голос: сосредоточенный, спокойный до мурашек, лезущих под кожу. — Помоги мне.

Она, с присущей ей наглостью, поворачивается к Баркеру спиной, подставляя изящную чёрную застёжку, сливающуюся с тканью. Почему бы просто не ударить ножом по шее?

(«погоди, что?»)

Он знает, в каком состоянии сейчас пребывают потенциальные жертвы, ведь видел это не раз. Не мог даже вообразить себе этот ужас: что может быть хуже, нежели оказаться загнанным в ловушку с человеком, единственное удовольствие которого – пытки живых существ?

Рик более чем уверен в том, что это – туристы, потерявшиеся где-то в этой местности, неподалёку. Что могло произойти? Сломанная машина, путаница в картах, банальная просьба восполнить какие-либо растраченные ими ресурсы. Всего лишь двое человек, которым не посчастливилось переступить порог обиталища серийной убийцы. Но что можно сделать сейчас? В нём зарождается тревога, отчётливо стучащая по вискам, точно чёртов маятник.

Уже ничего. Они, наверняка, обратятся в полицию, даже если он сможет какими-то (вероятно, сверхъестественными) усилиями вырвать их из рук Скарлетт. И, естественно, всё вскроется: события обрушатся, как домино, одно на другое, разрушив концепцию мира, в котором Баркер существует. Одно обращение повлечёт за собой расследование, кто-нибудь вцепится в мелочь, выбивающуюся из контекста, затем в другую, третью… И так, нитка за ниткой, они приведут полицейских в его подвал.

Нет, ему хотелось не этого.

— Спасибо, – благодарит его Гилл, когда сверкающее платье падает на бетон.

Тогда что остаётся? Просто стоять и смотреть? Рик едва обезопасил Акацию, но ещё двум помочь он точно не сможет.

Ебучий, блять, кошмар, от безысходности которого хочется выть. Что кажется более важным: чужая жизнь или собственная свобода? Страхи, въевшиеся в кожу, всё это время находившиеся где-нибудь на периферии и долгое время никак его не тревожившие, вновь крушат стены сознания. Что будет, если тебя поймают?

Несколько пожизненных? Смертная казнь?

(«её ещё практикуют?»)

Вечность за решёткой. Гниение живьём. Угроза в виде других заключённых и режим дня. Господи, режим дня…

Да, безусловно, ему жаль, но…

— Зачем ты это делаешь? – вырывается у него. Злоба жидкой сталью циркулирует в запястьях.

Не настолько.

Прямого ответа, конечно же, не последует:

— Неужели ты этого не хочешь? – с неискренним удивлением спрашивает Скарлетт, замирая с чистым скальпелем в руках.

— Для чего? – повторяет тот, так и не рассчитывая на реакцию.

— Очень… странно, – выдаёт Гилл, рассматривая парня и девушку, что медленно раскрывают веки. — Очень странно, что ты так горячо отказываешься… Если, по сути, создал меня сам.

Рику, кажется, послышалось.

— Что? – недоумевает он.

— Ты привил мне это, – говорит она, словно в бреду. — Первое убийство, первое изощрённое убийство, следующие, не менее жестокие… И всё – ты. Ты не сделал меня статуей, но превратил в нечто большее.

Ричард ухмыляется, когда мысли в голове начинают путаться:

— Даже я не смог бы создать такое чудовище.

Скарлетт смотрит на него. Долго и тяжело, пока показная досада не начинает скапливаться под веками.

— Что, так ничего и не ответишь? – молчание тянется с усердием резины. Тишина действует как трёхкратное усиление его желания причинить ей боль. Не убить – навредить. Так, чтоб она задыхалась в крике, умоляя прекратить, чтоб правдиво плакала и содрогалась, ломала ногти и выла, сжимала зубы, сдирала горло… В ушах – хруст костей. Мысли обретают статус навязчивых.

Он видит перед собой, как явь, её распухшее лицо и руки в крови – её собственной, вычурно-красной. Он видит её катарсис, омовение от каждого греха, её страждущее благородство. Очищение, омытое ужасом и трагедией, её истинный путь к исправлению.

— Потому что знаешь, что это – правда, – изрёк он. — Нет надобности в нацеленном на меня обмане. Отныне.

Гилл, чей взгляд до этого был рассеян, отводит глаза в сторону; в них – блеск слёз. Она дышит глубоко и громко, тяжело. Всё чаще и чаще втягивает затхлый воздух в лёгкие, пока тело не начинает бить крупная дрожь.

— Прекрати. Сейчас же, – едва не срываясь, произносит та.

— С чего бы? – Рик вскидывает брови как ни в чём не бывало. — Я разве сказал что-то не то? Или…

Сердце перестаёт биться в миг.

Баркер на последних секундах уворачивается от того, что рассекло воздух в сантиметре от его лица; скальпель звонко рухнул на пол, у самых ног.

— Какого… – только и успевает пробормотать Ричард перед тем, как услышать женский сдавленный крик, как будто чем-то заглушаемый.

— С добрым утром, сука, – выплюнула Гилл, вырывая окровавленный нож из плеча содрогающейся в рыданиях девушки. Кровь густо обтекает лезвие, переливаясь в искусственном белом свете. Рик не может разглядеть жертву: лицо до того сильно искажает боль, что он не в силах различить его черты. Лицо распухшее, лицо красное, лицо мокрое от слёз – слёз ужаса, страха, безысходности.

Он ногами врастает в пол. Способности к речи, действиям, мыслям – они искореняются полностью, как будто и не было. Всё, что остаётся – слабое дыхание.

— Твой дружок, да? – яростно выпаливает Скарлетт, хватая парня, что на вид младше девушки (совсем подросток), за тёмно-русые волосы. Зелёные глаза с длинными ресницами подавленно смотрят в пол, лоб едва морщится. Веки падают, когда его цепляют руки Гилл. Раскрасневшееся лицо изначально имело бежевый оттенок. — Да? – сквозь зубы спрашивает она, поворачиваясь к дрожащей девушке. — Отвечай! – взвизгнула Гилл так, что ему, на мгновение, показалось: уши начинает закладывать.

Как в лихорадке, незнакомка начинает кивать, не переставая трястись от захлестнувшего её страха.

— Отлично, – губы растягиваются в улыбке, что вместила в себе все оттенки безумия. Из груди Скарлетт рвётся смех, больше похожий на характерные звуки асфиксии. — Замечательно, – Гилл грубо толкает парня, что молча ждёт своей участи, пока девушка задыхается от кровотечения, умываясь слезами. Длинные светлые волосы липнут к мокрым щекам. — Так даже лучше.

Скарлетт встаёт. Глаза её бегают из стороны в сторону – ими она ищет что-то, что находит быстро: молниеносно хватает небольшую ёмкость, выполненную из толстого стекла, завинченную пластиковой крышкой. С той же скоростью она надевает резиновые перчатки, что валялись на полу у синего чана, натягивая их по самые локти, затем беря такую же стеклянную бутылку, ничем от предыдущей не отличающейся за исключением цветов стикеров, что были приклеены к крышкам.

— Замечательно, – она продолжает бормотать под акомпанемент из чужих всхлипываний. Гилл говорит на порядок тише, когда садится напротив парня: — Сейчас посмотрим, да, – вновь улыбнулась, после чего взглянула на первую жертву. — Какую выбираешь? – Скарлетт подняла обе бутылки вверх, ожидая ответа. — Ах да, как я могла забыть, – внезапно поморщилась та, опуская одну из ёмкостей на пол крышкой вниз и затем протягивая руку к её рту. С мерзким шипением она отрывает широкую клейкую ленту от опухшего красного лица. — Теперь выбирай.

В эту же секунду полились отчаянные мольбы: «отпустите нас, пожалуйста», «мы никому ничего не расскажем», «только не делайте мне больно» и прочее, прочее, прочее… Звонкий удар по щеке повлёк за собой жалобный всхлип.

— Я не спрашивала, отпускать мне вас или нет, – прошипела Гилл, вдавив пальцы в её подбородок. — Я сказала выбирать.

Дрожа и заикаясь, девчонка выдавливает:

— Первая.

Скарлетт одобрительно ухмыляется.

— Хорошо. Рик?

Она поворачивается к нему. Только в этот момент он понимает, что оцепенение испаряется.

— Принеси камеру, пожалуйста, – попросила она тоном непривычно спокойным.

«Сегодня ты снимешь для меня фильм».

— Нет.

Мир останавливается. В этой короткой фразе, что звоном отбивает свой ритм по вискам, он не узнаёт самого себя.

— Мне показалось? – не узнаёт его, похоже, и Скарлетт.

— Я не собираюсь снимать это, – отчеканил Баркер, тоном дав понять: это – окончательное решение.

— Ты уверен? – с тем же спокойствием интересуется Гилл, как бы давая ему второй шанс, время передумать. Молчание служит ответом. — Хорошо. Значит, первая.

Резким движением она срывает ленту и со рта паренька, всё ещё неестественно молчаливого. Вновь оттягивает за волосы, и, когда рот приоткрывается, без всякой осторожности вливает в горло серную кислоту.

У Баркера внутри что-то рушится.

Он видит, как глаза в адской агонии закатываются ко лбу, изо рта сочится белая пена, а тело парня начинает биться в неконтролируемых конвульсиях. По ушам вновь ударяет крик – истошный, очевидно раздирающий глотку. Стены сотрясаются от обилия разнообразных звуков: смеха Скарлетт, мучительных рыданий девушки, и… Кажется, он и сам близок к тому, чтоб потерять сознание, рухнув на пол, но неожиданно накатившая тошнота его отрезвляет.

Тело всё ещё бьётся, живая жертва всё ещё задыхается. Пена обращается красной, когда он, связанный, обессиленно валится набок. В стеклянных глазах лишь белизна с закатившимися зрачками, лишь тонкая влажная дорожка на остатке щеки.

Кислота выела нижнюю половину лица до самой кости. Одежда прожжена ею же.

А его телом завладевает нерешимость: словно туго перетягивает дыхательные пути шнуром, вызывая онемение во всём теле, блокирует мыслительные процессы посредством отрезания мозга от кислорода. Ему действительно не кажется?

Не в силах втягивать воздух в лёгкие, он исступлённо вглядывается в труп, валяющийся в луже, всматривается в кости, что выглядывают из слоёв разъеденной плоти, созерцает навсегда застывшее выражение чудовищной, невыносимой боли, и… Сколько это длилось? Господи, нет.

Нож в руке Гилл смотрится до чёртиков естественно.

— Пеняй на себя, дорогая, – скалится Скарлетт, смотря на сходящую с ума девчонку, что начинает ёрзать и бить связанными ногами по полу. — Ты сама выбирала, правда же? – она демонстративно откручивает крышку второй бутылки и делает небольшой глоток. — Вода, к слову, с лимоном. Снижает сахар и ускоряет метаболизм.

Скарлетт снимает толстые перчатки, швыряя их к ногам мёртвого парня. С видом наиболее обыкновенным она любуется выжженными дырами на белом лице, взглядом изучает тело – как мусор или груду бесполезного хлама, что вот-вот подвергнется утилизации. На ней – ни тени удовольствия, радости или других положительных эмоций, только лишь сосредоточенность. Пугающе глубокая задумчивость.

Ричард незаметно для себя самого сползает по стене. Почти задыхается.

— Да ну, чего разнылась? – весело интересуется та, вновь опускаясь к ревущей девушке. — Эй, ты что? – кровь, что заливала плечо, останавливалась медленно. Было видно: жертва слабла по мере того, как та покидала сосуды через рваную рану – попытки сопротивления вот-вот сойдут на нет. Впрочем, как и её визги. — Милая, не стоит, правда, – Гилл вытирает слёзы с мокрых щёк тыльной стороной ладони, волдыри на которой Рик заметит только несколько часов спустя. — Хочешь, чтоб я тебя отпустила?

Девушка начинает кивать: без остановки, изо всех оставшихся сил. В её расширяющихся глазах мелькает искра надежды: крошечной, но до ужаса яркой.

— Отпустить?

В ответ Гилл получает кивки ещё более энергичные. А затем, всего какую-то секунду спустя, резко мрачнеет. Звонкий удар отрезвляет помутнённое сознание.

Баркер вздрагивает.

Скарлетт бьёт её по лицу так, что та падает, а затем, с остервенением, вбивает носки незашнурованных ботинок в рёбра.

Забавно, как за полчаса из изящного создания в платье «от-кутюр» Гилл превратилась в тварь в человеческом обличии, одетую в огромную стянутую футболку, впитавшую кровь, и тяжёлые блестящие ботинки.

Скарлетт наносит удары, кривясь от напряжения, пинает ослабевшую девчонку, что уже больше не всхлипывает, как чёртову игрушку, и наверняка грезит о хрусте её костей. Бьёт по бёдрам, животу, грудной клетке так яростно, что даже проскакивает мысль: не прикончит ли она её раньше, чем доведёт задуманное до конца?

Волосы, выбившиеся из причёски, падают на мокрый от пота лоб, и Гилл быстро сдувает их с лица, вслушиваясь в равный плаксивый скулёж, исходящий снизу. Сердце колотится, а девчонка, уже не хныча, умоляет остановиться.

— Что, говоришь? – на мгновение успокаивается Гилл, когда наклоняется к ней. — Перестать?

— Прошу… Пожалуйста… Хватит.

Скарлетт улавливает её слабое, неглубокое дыхание.

— Хорошо, – она хаотично, внезапно отскакивает на несколько шагов назад, затем – смеётся, хватая ртом воздух. — Хорошо, только ты кое-что… Кое-что для меня сделаешь.

Гилл падает на колени так же неожиданно, как и вонзает нож в уже мёртвое тело. С характерным треском кромкой разрывает оставшуюся ткань, затем погружая лезвие в ногу трупа. Как мясник, что только-только обезумел, Скарлетт снимает кожу с изумляющей лёгкостью, затем вырезая мясо с верхней части коленного сгиба. Несколько минут кропотливой работы – её пальцы сжимают ярко-красный склизкий кусок.

И, подобно голодному хищнику, забрасывает его в рот.

Гилл кривится вновь, наверняка подавляя желание выплюнуть,

(«зачем?»)

с закрытыми глазами, а сквозь сжатые губы доносится приглушённый смех. Она давится и, наконец, жуёт. Широко распахивает веки.

— Да. Да, ты это сделаешь, – в синеве её глаз – больной энтузиазм, ввергающий в панику.

Рик перестаёт верить в реальность. Этого не может быть, это происходит не с ним. Он не может быть свидетелем чего-то подобного, это – лизергиновая лужа, очередное видение, вызванное галлюциногеном, прометазиновый сон, передозировка, в конце концов – ночной кошмар, это не…

Минутами спустя в её руке блестит кусок ещё больший, предназначенный для неподвижной, выбившейся из сил, истерзанной девушки.

— Поднимайся. Давай-давай, – пальцы ныряют в затылочные пряди и грубо тянут, поднимая голову, направляют расфокусированный, вымученный взгляд на себя.

Только неразборчивый стон и по кругу повторяющееся «нет». Мольбы, скулёж, слабые попытки увернуться.

Девчонке разжимают челюсть, в рот запихивая срезанное с трупа мясо. Открывается второе дыхание.

Вопль вновь дерёт уши, которые он даже не пытается закрыть.

(ТЫ

МОЖЕШЬ

СПАСТИ ЕЁ)

Почему ты сидишь, забитый в угол? Почему ты слушаешь? Почему ты не можешь встать?

Ты способен помочь. Она потеряла много крови, сломала рёбра и сорвала голос, но она будет жить, если ты… Она выживет, только…

(ЭТО

СОУЧАСТИЕ)

Только что? Убей Гилл? Да, вонзи ей скальпель по самые гланды, вырежи артерии, вперёд. Тебе ведь важнее жизнь какой-то уличной шавки, правда? Важнее, чем муза, подруга и вдохновительница?

Убей Скарлетт и повесь себя следом, потому что без неё ты – никто.

(ТЫ

МОЖЕШЬ

ПОМЕШАТЬ)

Но она сделает с тобой то же самое. Однажды она сделает с тобой то же самое, это – лучший вариант из всех возможных: убей её и потеряй стимул существовать, убей её, скорби и со временем отыщи новый. Ты можешь, ты можешь, ты можешь…

(«НЕТ!»)

Он ни жив, ни мёртв, только ощущает, как органы чувств покрываются толстым слоем льда, отнимая возможность испытывать хоть что-либо. Исступление. Бесконечный холод, мороз под сантиметрами белеющей кожи.

От мерзкого чавканья и смеха, что доносится будто из горла умалишённой, его передёргивает. Рик бы выколол себе глаза, лишь бы не видеть, как ей в горло проталкивают сырое человеческое мясо, пробил уши, чтоб не слышать, как она задыхается, но он даже подняться не в силах: в оковах шока и трепета, сильнейшего омерзения, которым руки охватывала дрожь, Баркер может только наблюдать.

Рик назовёт тысячу оправданий, только бы не выдать правды: боится. Он непритворно её боится.

Вой изнурённого, затравленного, изведённого… Животного. От человеческого голоса не осталось ни ноты.

Ему слышится рассвирепелый рёв. Скарлетт в припадке бьёт себя по голове, вбивая кулаки в виски.

— Заткнись! – визжит она, начиная наносить удары хаотично, по всему своему черепу. — Заткнись! Прекрати орать!

Девушка, что спиной упиралась в стену, медленно вдыхала, даже не размыкая губ. Её вопли стихли, вот только Гилл кричать не перестала.

— ЗАТКНИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ!

(«сейчас всё закончится это всё вот-вот прекратится»)

Подождать, всё ещё не сдвигаясь с места, будучи скованным и бесполезным. Конечно, подождать, ведь у тебя есть время. А у жертвы её пыток – нет.

Естественно, ты ни за что ей не поможешь. Естественно, потому что слепая любовь при любых обстоятельствах весомее чужой, тебе не знакомой жизни.

Или, вернее сказать, её крошащиеся остатки?

Ричард наконец фокусирует зрение, когда слышит направленные к нему шаги. В какой-то момент ему даже кажется, что её бессмысленный гнев вот-вот обрушится на него, и её синие глаза, бешено вращающиеся, будут последним, что запечатлит его память. Шаги неравномерные, быстрые, тяжёлые…

Нет, она всего-то подхватывает скальпель, валявшийся у его ног. Всего-то.

— Я не могу, – Гилл рычит сквозь зубы, снова тянет девчонку на себя, как безвольную тряпичную куклу. Да и она больше не противится: о приближении конца мечтал не один Рик. — Не могу больше слышать твой ор, не могу, не могу, не могу!

Скарлетт оттягивает голову назад, оголяя горло. Остриём прорезает кожу – не слишком глубоко, но достаточно для того, чтоб тело в её руках конвульсивно дёрнулось.

Вертикальная рана становится глубже, когда Гилл запускает ладонь внутрь горла, что уже полно крови: она, тёмная, пузырилась на губах, бурлила внутри, как вскипающая вода, и переливалась через рот, стекая по подбородку. Скарлетт быстро находит голосовые связки, но, вместо того, чтоб перерезать, она вытягивает их.

Жизнь, едва теплившаяся в груди, покидает тело, стоит только Гилл потянуть с большей силой. Горло в буквальном смысле начинает исчезать, когда она, дрожа, наматывает их на ладонь.

Картина повторяется: обращённый к потолку взгляд, тело в агонии, несколько неразборчивых звуков и последние рефлексы, отдаваемые той, что уже наполовину мертва.

Лезвие сверкает над связками, похожими на куски безобразной ткани, и последним рывком Скарлетт выдирает их с победным рычанием. Голова, как по команде, падает набок.

Голосовые связки, мокрые от крови, блестят в левой руке Гилл.

Ричард поднимается. На ногах шатающихся, словно налитых свинцом, он, держась за стены, бредёт к лестнице. Сухой рот, пустые лёгкие и почти влажная оболочка глаза.

Не помнит, как преодолевает ступени, не помнит, что ему кричат вслед, не помнит своего блядского имени, выбираясь наружу и падая на аккуратно выстриженную траву.

Его рвёт.

Фейерверки, разрывающиеся в вечерней августовской темноте, запущены в небо в честь двадцатилетия Скарлетт Гилл – теряющей рассудок психопатки и так и не пойманного мельбурнского потрошителя.

Комментарий к XXV: «ФУДЖИФИЛЬМ»

отакої…

========== XXVI: НОВЫЙ ДЕНЬ — НОВАЯ ДРАМА ==========

Он потирает глаза – усталые, с нависшей над ними броской тенью недосыпа, – пока впускает дым в лёгкие. Утро не бывает добрым. Утра не бывает, если ты не спишь ночь напролёт, игнорируя его наступление.

— Ты давно стригся вообще, эй? – Элла бесцеремонно взъерошивает его мягкие чёрные волосы. — Зарос, пиздец.

Ричард страдальчески морщится, спиной упираясь в дерево. Почти флэшбек.

— Чего грустный такой? – весело интересуется Готтлиб, отпивая что-то голубое из стеклянной бутылки.

— Это что? – Рик кивком указывает на яркий напиток.

— Это? А, да ничего особенного, – улыбнулась подруга. — Водка. Лайм. Бергамот.

— С утра пораньше – и напиваться? – вскинул бровь тот. — Это у тебя метод обучения такой? Впитываешь больший объём информации?

Баркер тяжело вздыхает, закрывая веки. Людей вокруг корпуса вьётся чересчур много.

— Ты после теории и практики монтажа такой замученный?

Ах, если бы.

— Причина слегка… В другом, – тяга за тягой, сигарета обращается распадающимся пеплом.

— Господи, только не говори, что это из-за того маньяка, который… Сбежал? Или откуда он там вылез? – воскликнула Элла.

— Его и не арестовывали, неоткуда сбегать, – он безучастно пожимает плечами.

— А ты откуда знаешь? – прищурилась она, смехотворно спародировав подозрение.

— Это же логично, разве нет? – Ричард смотрит вдаль, так и не сходясь с Эллой взглядом. — Он бы не смог сбежать, по крайней мере, так быстро. Да и, сказать честно, тот мужик из телевизора, которого выдали за убийцу, выглядел ужасно запуганным.

— Что бы это значило? – Готтлиб забирает сигарету из его рта, затягивается сама. — Как бы взяли не того?

— Не «как бы», это действительно так, – сигарета снова между его пальцев. — Всего лишь взяли психически больного человека с сомнительным прошлым, спустив на него всех собак. Так и делается в большинстве случаев.

— А смысл? – фыркнула та. — От этого же, вроде как, эффекта не будет особого?

— Да, но нет.

Элла непонимающе кривится, одаряя Баркера неоднозначным взглядом.

— Смысл в том, чтоб успокоить население и притвориться, что полиция работает, а не просто стремится поскорее закрыть дело. Теперь ясно? – он наконец встречается с ней глазами.

— Да-а, только…

Лёгкий порыв ветра заставляет волосы упасть на лоб снова.

— Только что?

— Не знаю, это ужасно, – хмурится Элла. — Он просто так раскидывает куски тел, тупо повсюду, и никто не может ничего поделать? Это как, блять, вообще такое возможно?

«Вы взяли не того, вы ошиблись. И ваша ошибка стала фатальной».

Ему в голову солнечными вспышками бьют воспоминания о том, как она сидит на кухне своего дома, вырезает буквы, рядом стопка ярких журналов, как вырезает буквы, сидя на кухне его дома, рядом стопка газет, вырезает куски плоти в подвале, рядом труп, пихает в чужое горло, рядом труп, съедает сама, рядом труп…

— Так а с тобой-то что?

Рик сводит взгляд с кучки первокурсников на Эллу. Слегка кривится.

— Затерялся на жизненном пути, если можно так выразиться, – во вздох он вкладывает всю тяжесть, что нависает над ним вот уже несколько дней. Несколько дней беспрерывных душевных терзаний на одну и ту же тему, гос-по-ди-по-мо-ги.

— Имеешь в виду учёбу? – вскидывает брови она. — Хочешь бросить колледж?

— Чёрт, нет, – хохотнул Баркер, вдавливая окурок в близ расположенную урну. — С чего ты вообще это взяла?

— С потолка, – фыркнула Готтлиб. — Ты же последние месяцы вообще на парах не появляешься. Что я ещё могла подумать?

Да, звучит странно, но учёба – одна из тех немногих вещей, которые позволяют ему держаться на плаву, всё ещё. По нему, конечно же, не скажешь.

— Нет, не то русло, – Рик скрестил руки на груди. — Я потерялся немного… в другом. Именно тот случай, когда подвергаешь сомнению всё то, что когда-то считал правильным. Подвергаешь сомнению… Самого себя, что ли. Слов не хватает объяснить.

— Воу, – поморщилась Элла, – всё оказалось серьёзней, чем я предполагала.

— Не знаю, это намного больше, чем я могу выдержать. Кажется.

Молчание ударяет сильнее шума.

— Погоди, – наконец отзывается Готтлиб после длительной паузы. — Что?

Они переглядываются:

— Что?

— Это звучит, как начало предсмертной записки, – смутилась та. — У тебя всё в порядке?

Хочется забиться в угол и вопить. Выкричать весь кислород, отхаркаться словами любви, выплюнуть всю свою изнанку. Вцепиться руками в волосы и, наконец, умыться слезами: болезненно-горячими, душащими, наполненными многолетней тоской. Рыдать от бессилия, от полного непонимания происходящего, от жалости: к себе и к тем, кто пострадал из-за него.

Ничего правильного в этом не было.

— Конечно, – нервно улыбнулся он. — Я всего лишь… устал. Очень сильно устал.

Никогда. Ничего из того, что ему казалось единственно верным. Всё, почему-то, оказалось таким до жути тривиальным в наиболее неудобный период, таким слащаво-приторным, отвратительным и лживым, точно тогда, когда он вот-вот распадётся на части. Он считал космосом то, что по итогу стало потолком, видел прекрасное там, где была одна только гниль, осознал ошибку лишь когда расшибся.

— Тогда… Едь домой, – пожала плечами Элла. — Выспись.

Рик состроил гримасу, пропитав её недоверием:

— Какое «выспись»? А как же моральные унижения на режиссёрском рисунке?

— Да не выёбывайся, – Готтлиб наморщила нос. — Ты там и так раз в два месяца появляешься, терять нечего.

Дурацкая логика, следовать которой он не собирался, и, как примерный студент, остался на последнюю пару. Только едва не уснул: на удивление, моральных унижений от профессора Скарв сегодня не предвиделось, только нотации о том, что нынешнее поколение в эру цифровых технологий не хочет добиваться собственными силами абсолютно ничего и ждёт своего блюда, на котором им поднесут желаемое. Особую неприязнь Скарв питала к Баркеру, которого, почему-то, относила к их числу.

Но это, в общем, не так важно в сравнении с тем, что происходило внутри его черепной коробки.

Его мир погиб, если коротко. Да, вот так просто и без обиняков: всё, что давало ему силы жить, теперь мертво. Он рассекает пространство единственной запертой комнаты в его доме.

Пять статуй. Шесть жертв. Жертв – не его девочек, которых он любил и обожал ещё около полугода назад, девушек, что пали жертвами его одурманенного, увядающего в тумане рассудка… Не искусство. Смерть, хаос, раздрай. Почему всё произошло именно так?

Ричард Баркер, чёртов кретин, идиот, придурок – сколько нужно расшибать лоб, чтоб осознать, что идёшь не туда? Сколько душ тебе нужно было погубить, чтоб разобраться?

(ПОЧЕМУ

ТЫ

ТАК

ГЛУП)

Не это. Не это, чёрт возьми! Всё не так, а винить тебе больше некого. Ни тяжёлое детство, ни расстройства психики, ни изуродовавшее тебя общество – факты, но не причины. Это тебя не оправдывает.

Только… Почему ты вернулся к морали?

Он садится на пыльный пол. Напротив – резервуар (да, именно) с телом восемнадцатилетней Луизы Деккер. Рик накрывает ладонью холодное стекло, лбом прижимаясь к нему и закрывая отяжелелые веки.

Когда, казалось бы, пути назад нет… Когда трупы расчленены и тела залиты воском, когда жертвы захлёбываются в сере и пускают пену из горла, когда от боли скрючивается очередное существо… Ты думал, что все дороги отрезаны. Но почему вернулся в начало? Как ты вернулся в начало?

Словно нащупал рамы выхода в полной темноте. Вскрыл давно слипшиеся веки?

Больно. Только тупая боль, охватывающая все нити сознания. Пустота душит: обездвиживает грудь, сдавливая и препятствуя дыханию. Он запускает руки в волосы. Долбоёб, болван, тупица.

Тяга к насилию? Она самая. Но… над другими ли? Не знает. Он не знает.

Баркер поднимает чёрные глаза на давно уже неживое тело. И это чувство он не назовёт никак, кроме… Расшибся. Он расшибся. Будто крылья вырвали из спины со звучным ломанным хрустом, раздробили хребет. Ногами вытолкали с окна тридцатого этажа, и… Падай.

Внутренности, конечно же, разорвутся, и три с половиной литра крови (может, четыре?) расплескаются по асфальту, шея, конечно же, свернётся, и…

Раскаяние. Никогда не думал, что настигнет: он же, чёрт возьми, без совести, без осознания любых препятствий, рвущийся к желаемому сквозь дебри и тернии, безрассудный же, сука, до безумия. И ни рамки приличия, ни общественное осуждение – ничего, ничего бы не остановило. Это – пыль, это – остатки кожи. И что теперь?

Ошибка фатальная, ошибка незаглаживаемая. Слишком-поз-дно. Шесть проёбов, шесть чудовищных проёбов.

Думает ли он о собственной шкуре – такой мерзотной – прямо сейчас? Блевать тянет.

Очень хочется сказать твёрдое: «нет». Он надеется, что ответ «нет», он умоляет: «нет, нет, нет… я не могу быть ещё хуже, я не хочу быть ещё хуже». Убил шестерых и всё ещё беспокоится о себе.

Шесть жизней. Шесть девушек: художниц, творцов, шесть талантливых людей, на которых он охотился, будто ебучее животное; шестеро подруг, дочерей, сестёр, шестеро личностей, чьё существование он оборвал так бессовестно и бесцеремонно. Возомнил себя богом, ублюдок?

— Блять, – он резко разворачивается, кулаками ударяя себя по голове. Запускает руки в волосы, спиной прижимаясь к стеклу. — Что я сделал? – шепчет Баркер, когда правда – опаляющая, невообразимая, разрушительная – разбивает ему череп.

Он начинает дышать быстрее, и воспоминания, подобно ужасающему калейдоскопу, набирают обороты.

Тори Редгрейв – его подруга, которая ему доверяла и которую он предал. Луиза Деккер – наивная, будто ребёнок и чистая, словно белый ландыш. Оливия Ринголд – дикая и мрачная, точно сошедшая с полотен Мунка…

Тори. Блять, Тори.

Голос теряется где-то в горле. Ему не выйти криком из пересохшего рта.

Рик вскидывает голову к потолку, готовый начать хныкать, как маленький мальчик, лишившийся любимой игрушки… Только вот в его случае это игрушкой не было: идеалы, стремления, пресловутый жизненный смысл – всё рухнуло прямиком к его ногам, осыпаясь пеплом сожалений, невыразимой горечи, боли, что въелась в кожу так сильно, и…

Он потерян. Окончательно и, считай, бесповоротно, ведь, открыв глаза, ты не захочешь закрывать их снова – никто не захочет.

Неужели это правда давало тебе силы жить? Тебя вдохновляло бесчестие? Лживое благородство? Тебя вдохновляли облитые воском трупы? Ты в упор не видел ошибки на протяжении двух грёбаных лет?

Странно, непонятно до ужаса: как, имея ценности и придерживаясь морали (пускай даже собственной), можно совершать нечто подобное?

Только ты их не вернёшь. Ты догадываешься, что именно с тобой не так, ты захлёбываешься в сожалениях,

(«мнетакжальмнетакжальМНЕТАКЖАЛЬ»)

но из мёртвых им не восстать. Им не превратиться из скульптур обратно в людей, не вернуть себе человеческий облик, и ты, если честно, давно заслуживаешь, чтоб с тебя содрали кожу живьём…

Но ничего не изменится. Ничего не изменится, а твоя боль остаётся с тобой до самого конца.

Залез на трон из костей до того высоко, что проебал корону.

Голова кружится. Да, взорвать лёгкие хочется до чёртиков, и ничего, как обычно, не выходит, ведь здесь – эмоции, здесь – твой самоконтроль, и ничего, никогда, ни за что… Параллели, что непересекаемы, и ты так поздно понял, ты так сильно опоздал… Ни капли из глаз, ни дорожки на щеке, ни опухшей красноты век… Держи лицо, даже наедине с собой, даже под землёй, даже если не слышат – держи лицо, ты неуязвим, у тебя нет слабостей, тебе плевать, держи лицо… Дер-жи-сь.

Стоп.

— Блять, – выпалил Ричард, подскакивая, зажимая глаза сжатыми в кулак ладонями. Он не оборачивается, вылетая из комнаты. Не знает, что делать. Не запирает за собой дверь, так и оставляя её открытой.

Снова долбить кокаин? Увеличишь активность, убьёшь себя от отчаяния. Скурить косяк? Расслабишься, мысленно вернёшься на несколько шагов назад. Кислота? Адский бэдтрип, вне всяких сомнений,обеспечен. Напиться, превратить себя в неконтролируемое животное?

Ах, да. Самое то.

Баркер падает на барный стул, швыряя ключи на стол. Протирает уставшие глаза, и, с разочарованием, какого ещё никогда раньше не испытывал, понимает, что Скарлетт дома. Меньше всего ему хотелось видеть её.

— Рик, – она осторожно касается его плеча, подходя сзади. — Всё в порядке?

Молчит. Упорно, сцепив зубы.

— Ричард, – снова окликает, стараясь привлечь его внимание. Ведь это, блять, именно то, чем она занимается с момента их знакомства: старается привлечь его внимание.

— В порядке.

Ложь липнет к языку, но, пока что, это – лучшее, что он может сделать.

А Гилл будто бы читает его мысли, когда возвращается на кухню с бутылкой шато латур, начиная выискивать винные бокалы.

Сил на то, чтоб тупо пялиться вперёд, у него не остаётся, потому Баркер просто позволяет голове упасть на лежащие на столе руки. Рик не следит за тем, как Скарлетт разливает вино по бокалам.

Она тихо садится напротив. Делает глоток сухого красного.

— Пей.

Гилл решительно подталкивает бокал к нему, приказывая тоном абсолютно холодным. Он медленно поднимает глаза на неё, вопросительно вскидывая бровь.

— Дважды не повторяю.

Рик пожимает плечами, сдаётся. Да и, честно, уговаривать его бы не пришлось, а во втором дубле он не нуждался вовсе. Опрокидывает, до дна.

А она улыбается. Прижимая чистый бокал к щеке, довольно отпивает ещё, с искрами в синих глазах созерцая рисующуюся картину.

— Мне напомнить твою фразу о скоте? Не стоит? – ухмылка играет на красных губах ярко.

— Вся моя жизнь – ебаная ложь, – Ричард пальцем обводит изящное стекло. — Так что это не возымеет никакого эффекта. Теперь мне без разницы.

Одного будет достаточно, думает Скарлетт.

— Ещё? – предлагает она, кивая на чёрную бутылку.

Он, конечно же, ничего ей не расскажет. Вероятно, она уже обо всём знает, вероятно – была в курсе с самого начала. Она, конечно же, его обыграла. Унизила, растоптав и вдавив в землю, и эта мысль, почему-то, приходит в исключительно одурманенную алкоголем голову. И что?

Только сейчас понимает, что в сущности никогда не был сильным, никогда не был цельным, никогда не был ничем выдающимся… Плакать не о чем. Грязь была его неотъемлемым, а сейчас его всего-то вдавили в неё лицом. Что страшного?

Его самолюбие, наверное, должно было заиграть яркими красками ещё на первых порах, но ему, почему-то, до безумия безразлично. Эта мысль, разбитая и незаконченная, вызывает один лишь смех. И он смеётся.

Она впитывает каждое его движение: жадно наблюдает за тем, как он пачкает губы, сглатывает, как наполняет бокал снова и снова, доливает сама. И говорит. Голосом лелейным, усыпляющим… Только он не слышит. Всё равно. Ни одного слова – всё мимо, насквозь, прочь из ушей.

Когда пустеет бутылка, Рик наконец поднимается. Это тяжело: голова идёт кругом как-то непривычно, лёгкая тошнота обволакивает внутренности чем-то навязчивым. И это странно, это… Ужасно странно, потому что это всего одна бутылка, даже немного меньше, это… Странно. Запутанно. Гилл следует за ним тусклой тенью. Ха. Почему она идёт за ним?

Нет, это более чем странно, ему это непонятно: Баркер опирается на стены, слыша её негромкие слова, но не может собраться, чтоб эти слова различить. Как будто притупляется слух, но… Ему весело, и жизнь в секунду перестаёт казаться столь безнадёжной. Не заботит ничего из того, что так упорно морочило голову. Только тошнит. Очень-очень сильно тошнит. Нужно в ванную.

Она стоит, скрестив руки на груди, наблюдает за ним, едва передвигающимся. Ни одна эмоция не находит отражения на её лице, пока у него в сознании переворачиваются стены. Морозное безучастие, хищное выжидание.

Рик вваливается в комнату. Теперь он ощущает: капли холодного пота скатываются по шее и спине.

Вспышка.

Как будто что-то яркое ослепляет на целое мгновение, заставляя рухнуть прямо посреди ванной. Калейдоскоп возвращается.

Баркер валится на пол, успевая схватиться рукой за бортик ванны. Прошибает озноб: мозг словно обложен колотым льдом, а вены разносят холодную воду по ослабевающему телу. Всё происходит до того стремительно, что он даже не успевает подумать, держась на коленях.

— Что… – на выдохе выдавливает тот, ощущая её пронзительный взгляд на собственной спине. Рик готов поклясться: она с наглым видом стоит в дверях, ожидая дальнейшего.

Тошнит, тошнит, тошнит, сейчас вырвет…

— Прелесть этой вещи в том, – она идёт поступью лёгкой и грациозной, – что ты не можешь выблевать яд. Самостоятельно.

Баркер задыхается. Теперь чувствует: жжение в желудке, как если бы он выпил раскалённый, жидкий металл, и пустил по пищеводу. Пламя выедает нежные ткани внутренностей, заставляя кривиться от боли.

— Это… – язык еле шевелится, а дрожь перерастает в настоящую трясучку. Поднять голову не выходит. Он горит: огонь обугляет всё вплоть до лёгких. — Ты…

— Да, Рик, – она наконец появляется в поле зрения. Не полностью: только ноги, в которые его тянет уткнуться в надежде на облегчение. — Именно.

Это не прекращается. Ричард сгорает живьём, лишённый возможности даже говорить. Он делает усилие над собой: пытается сесть, вонзить взгляд в потолок, и… Трезвеет. От боли он трезвеет.

— Понимаешь ли, – вздыхает она, – я бы и не прочь, чтоб ты подох. Желательно, где-нибудь в канаве, потому что, несмотря на благородное происхождение, ты – паршивая псина.

Он тяжело дышит, когда футболка пропитывается потом, до последней нитки. Волосы мокрые. Она убьёт его, сейчас она убьёт его, она убьёт… Только мысли – всего лишь тени нечёткой реальности, плывущей перед глазами, которые он не способен сфокусировать. Он не может думать, не может слышать, всё, чего хочется – вырвать, поскорее выблевать это дерьмо… Ему не интересно, что это, ему нужно избавиться, нужно очиститься, нужно…

— Но не могу. Это слишком подозрительно, дорогой, – скучающе вещает Скарлетт. — У меня нет алиби, нет людей, которые могли бы его подтвердить. Убийство – такая роскошь, на самом-то деле… И, к сожалению, конкретно твоё себе я позволить не могу. А жаль. Очень хочется.

Он бьётся виском об бортик, сжимая кулаки. Сетчатка возгорает вместе с желудком, он больше не может терпеть. Ему не помогут.

Судорожно втягивает воздух, словно на последнем вздохе, и…

— Почему? – хрипит, ощущая вкус металла во рту. Господи, кровь. — Скарлетт… Скарлетт, зачем?

И он бы продолжал хрипеть: изо всех оставшихся сил, сквозь пожар внутренностей, сквозь крупную дрожь и скапливающуюся в веках влагу.

Скарлетт, зачем? Я ведь… Я любил тебя?

Я никогда не требовал, я понимал тебя, я выучил тебя наизусть… Я выучил, как шекспировский сонет, я не хотел… Я не хотел ничего взамен, я знал, как ты поступишь, я знал, чего ты жаждешь, я знал… Но я не понимаю, совсем не понимаю, почему?

— Зачем я пытаюсь отравить тебя, как помойную крысу? – она с интересом склоняет голову набок, словно кошка, наблюдая за агонией Баркера.

Я видел в тебе нечто большее, я верил в тебя, я верил тебе, я заразил тобой своё тело, я впустил тебя,

(«внутрь, в дом, в сердце, в остатки души»)

я сдался, я отрёкся от себя, я тянул к тебе руки,

(«и ты их поломала»)

я отдавал тебе свою кровь, я отдавал тебе себя, но тебе всё мало, а мне отдать больше нечего, ты забрала у меня всё, ведь я, наверное, слишком слаб, я, наверное, слишком плох, я, наверное, чудовище, но я

(«что?»)

любил тебя, я… Я не прошу, я ничего не прошу, я знаю – ты не можешь, ты правда на это неспособна, и я знаю, что ты в этом не виновата, но… Пожалуйста, не ломай меня, пожалуйста, не надо, ведь

(«у меня не осталось ничего больше»)

— Затем, что ты ею являешься, Рик. Всё просто.

И она не испытывает даже радости.

— Ты – ничтожество, ничего из себя не представляющее, – тихо шепчет Гилл. — А таким, как ты, я не могу предложить ничего, кроме мучительной смерти, которую ты, несомненно, заслужил.

И ему уже плевать: на установки, обстановку и личные правила, он разорван на крупные куски. Он растерзан её лезвийными когтями, что предугадал ещё давным-давно в попытках переубедить себя в том, что она не виновата. Она просто такой человек, да? Это просто особенность психики, не так ли? Она ничего не изменит, только не злись на неё. Это не под её контролем, не в её власти. Она наверняка не знает, что творит, наверняка не догадывается о том, что это – практически невыносимо. Она не знает, не может знать, что ему больно, она не может знать, как остатки чувств оседают пылью на лёгких… Она не знает, насколько мучительно, она не знает, верно же?

— Решил сбросить меня со счетов, сладкий? – маниакальная улыбка сквозит в бархатистом голосе, только он её не различает – чувствует: скоро сдохнет. Время истекает. — Решил, что можешь так просто от меня отказаться, что можешь забросить наше общее дело? Думал, я не смогу тебе навредить? Не смогу наказать?

Не думал, знал. В точности и до каждой детали. Смогла бы, может сейчас и сможет позже.

— Я выбью из тебя всё, если понадобится. Я заставлю тебя харкаться кровью, Рик, и плеваться своими же зубами, – она хватает его: трясущегося, еле дышащего, с кожей, что бледнее мела. Слипшиеся чёрные волосы и глаза, утопающие в боли. Взгляд в расфокусе, а его мир утопает в крови. — Для меня ты – расходный материал, не более. Считаешь, ты заслуживаешь нормального отношения? – почти смеётся в белое лицо. — А вот я так не думаю. Ты слабый. Никакой. Годишься, разве что, в тряпки, но и это сомнительно. А знаешь, что здесь самое смешное?

Её пальцы давят на щёки. Слабость овевает всё его существо, веки – будто налитые металлом, никак не желающие держаться открытыми. Он старается взглянуть в её глаза (потому что действительно кажется, якобы это – последний раз), уже готовый терять сознание.

— Ты любишь меня.

Он находит в себе силы оттянуть левый уголок рта и прищуриться.

— Сколько бы грязи я на тебя ни лила, сколько бы раз ни вспарывала тебе руки, – зловеще шепчет та, – сколько бы ни лгала и ни подмешивала в вино отраву… Ты продолжаешь меня любить.

Она плюёт ему в лицо.

— Потому что ты ничтожество, помнишь? – расплывается Скарлетт в улыбке. — Чёртова бестолочь.

Слёзы, что срываются с ресниц, обжигают ему щёки.

— Я презираю тебя, Баркер.

Она поднимается, толкая его, измученного и слабого, на пол.

— Если не найдёшь в себе силы подняться и позвонить в «скорую» и всё-таки умрёшь… – бросает она, выходя из комнаты. – Надеюсь, ты сгоришь в аду.

Комментарий к XXVI: НОВЫЙ ДЕНЬ — НОВАЯ ДРАМА

да, я плачу

нет, вам не показалось

========== XXVII: ТЕЛО СРЕДИ МАНЕКЕНОВ ==========

«que diras-tu ce soir, pauvre âme solitaire,

que diras-tu, mon coeur, coeur autrefois flétri,

a la très-belle, à la très-bonne, à la très-chère,

dont le regard divin t’a soudain refleuri?»

c. baudelaire

Рассвет первого дня осени он встречает в стенах клиники. О-чи-ще-ни-е.

Баркер, признаться честно, устал считать, сколько уже раз успел побывать здесь по вине психозов Скарлетт. Произошедшее кажется не более чем кошмаром: встревожившим его среди душной и беспокойной ночи, так бесстыдно прервавшим его сон… Как будто и не было нескольких дней под капельницей, с кучей препаратов и витаминов, с медсёстрами, перманентно мелькающими тут и там. И Элиасом.

— Выходит, я был прав? Эта сука тебя отравила, да?

Рик устало протирает веки с первыми утренними лучами сентябрського солнца. Зевает, складывая руки на груди.

— Элиас, боги бессмертные, – Ричард тяжело вздыхает. — Я только глаза продрал. Чего ты хочешь?

— Только глаза продрал?! – вскрикнул Лендорф. — Ты, блять, валялся в реанимации, – он резко подскакивает со стула, с белоснежным халатом на плечах, скрытых под тканями чёрной толстовки. — Тебе, сука, промывали желудок, я нашёл тебя почти дохлым в ванной, без, прошу, нахуй, заметить, сознания, ты вчера лежал с иглой в вене, и сейчас спрашиваешь, чего я хочу? Ты ебанутый? Нет, Рик, скажи: ты ебанутый?

— Ради всего святого, не кричи, – кривится Баркер. — Я осведомлён в том, что нахожусь в тяжёлом положении, которое привык нарекать полной пиздой, но не стоит так орать.

— Она тебя отравила. Можешь не отвечать, это даже долбоёбу вроде твоего Тео понятно.

— Хорош ревновать, истеричка, – Рик приподнимается, снова зевая, и лениво вскрывает заботливо принесённый Лендорфом шоколад. — Допустим, она меня отравила. Я едва не умер. И что с того?

— Что с того?! – вновь завизжал Элиас.

— Ну? – Баркер жуёт медленно и апатично, вскидывая бровь. — Не умер ведь.

— Ты, блять, конченый. Знал бы ты только, как я тебя ненавижу, а.

— Ага, – согласился тот. — И именно поэтому проторчал здесь со мной двое суток подряд. Чистая, знаешь… концентрированная такая ненависть. Ужас.

— Утырок, сука, – бросает Лендорф, потирая лоб, затем начиная пялиться в окно. — Где ты эту шлюху вообще нашёл?

Он демонстративно прокашлялся:

— В моём присутствии попрошу девушек шлюхами не называть, – поморщился Рик. — Это, если что, контроль чужой сексуальности, на который ты не имеешь права.

— А как её назвать иначе? Вот, блять, скажи: как назвать девку, которая пыталась тебя убить?

— Эм… Убийца, как вариант?

Лендорф кивнул:

— Резонно.

— Эли, ты необучаемый еблан.

— Мне похуй, – отрезал он. — Ты должен послать её.

Ричард фыркает:

— Кому должен? – едва не давится шоколадом от удивления. — Родине, что ли?

— А двум родинам не хочешь?

— Как раз пойдёт, – Баркер осматривает короткие ногти на вытянутой руке. — Я француз наполовину.

— Хуйцуз. Dis-moi merci.

— Говорю «спасибо», – вздохнул Рик. — Всё? Поучительная лекция закончилась?

— Я тебе, блять, устрою сейчас поучительную лекцию, – Элиас сделал вид, якобы замахивается и вот-вот двинет ему локтем по челюсти.

— Боюсь, – Баркер прикрылся подрагивающими ладонями. — Где мои сигареты?

— В пизде, – выплюнул тот. — Тебе, может, ещё кокоса принести? Ну так, для рывка и удачного начала недели?

— О, а можно? – воодушевился Ричард.

— Нельзя. Пошёл нахуй.

— Понял, сдаюсь, – он поднял обе руки вверх в характерном жесте. — Ладно, всё, не злись.

— Не злись?! – снова заводится он, да так, что глаза едва не лезут на лоб. — Ты хоть понимаешь, что было бы со мной, если бы ты там окочурился?!

— Потерял бы клиента? – предположил Баркер.

— Друга. Я бы потерял друга, Рик.

Ричард лишь беспомощно пожимает плечами:

— Но я же в этом не виноват, чего ты на меня орёшь-то?

— Ты виноват. Виноват в том, что эту шавку вообще к себе в дом впустил.

Баркер тяжело вздыхает:

— Послушай, я знаю, как это сейчас прозвучит, – он выпрямляется, пытаясь усесться поудобнее. — Но… Она такой человек. Она не виновата, понимаешь?

— Погоди, дружок, – нервно улыбается Элиас. — Что же я вижу? Это что, стокгольмский синдром?

— Что? – засмеялся он, и смех отдался болью в диафрагме. — Нет, это очевидный факт.

— Ты ёбнулся окончательно – вот это, сука, очевидный факт! – Элиас несколько раз грубо тычет пальцем в его висок, садясь на корточках рядом. — Она хочет, чтоб ты сдох, как ты не поймёшь! Она не будет плакать над твоим, блять, гробом!

— Думаешь, я не знаю?! – Рик вскрикнул так внезапно, что Лендорф вздрогнул, отшагнув назад.

Дыши глубже.

— Я, по-твоему, не знаю? – безразличным, тихим голосом переспрашивает тот, переводя взгляд на белую больничную стену.

— Тогда избавься от неё, – уже спокойнее говорит он. — Выкинь её шмотки, вытолкай за дверь и удали номер. В колледже тебе осталось всего пару месяцев, после этого ты её больше не увидишь. Всё. Это всё, что тебе нужно сделать.

— Так просто об этом говоришь, – смешок.

— Потому что это и есть просто. Всего несколько действий, а твоя жизнь уже перестанет находиться под угрозой.

— Подумаю, – сухо изрекает Рик.

— У тебя есть время до следующего понедельника, — Элиас зачем-то осматривает своё запястье, часов на котором нет. — Иначе я сам вышвырну эту шваль из твоей квартиры. Возможно, за волосы, поэтому у тебя есть шанс распрощаться с ней цивильно. Я пошёл за кофе, буду через двадцать минут. Не повесься на шторе только, умоляю.

Баркер послушно кивает.

А она входит за пять минут до его возвращения.

Матовая красная помада на пухлых губах и хищнический взгляд оттенка сапфира: высокомерный, изучающий, он не оставлял без внимания ни один сантиметр его бледного лица со впавшими щеками. Глухой стук каблуков под потолком палаты.

— Всё же поднялся и позвонил.

Рик замирает: как будто охваченный безотчётным страхом, он не в силах пошевелиться. Почему-то оцепенел.

(«действительно: почему же?»)

— Не в «скорую», – отвёл глаза, как стыдливый ребёнок. Смотрит сквозь окно.

— Впрочем, без особой разницы, – поправив юбку, Скарлетт опускается на стул рядом. Тёмные волосы собраны в высокий хвост. Недочёты кожи скрыты тем самым консилером от Джеффри Стара. — Ты выжил, с чем я тебя поздравляю.

— Ты хотела моей смерти.

Гилл морщится едва заметно:

— Я была расстроена тем, как ты ко мне отнёсся.

— Расстроена настолько, что попыталась свести меня в могилу?

Он всё ещё на неё не смотрит.

— Ты же знаешь: я бываю вспыльчива.

Молчание отбивает свой ритм. Он ничего не чувствует.

Несказанное облегчение: нет ничего, что могло бы заставить его простить её. Он не испытывает ни болезненной привязанности, ни жалости, ни даже тоски при мысли о том, что уже через… неделю? Около того? Её рядом не будет – всё должно закончиться. Он знает, на что способен Элиас, и знает, какой пиздец произойдёт, если условия, им поставленные, не окажутся выполненными. Да он и сам не против.

— Окей, – простодушно, без малейшего сопротивления.

Гилл набирает воздуха в лёгкие:

— Я хочу, чтоб ты вернулся. Домой. Скорее.

Рик хохочет. Не знает, что и ответить, ведь Скарлетт сейчас выглядит так смехотворно, полностью уверенная в себе и в том, что после этого он останется.

— Вернусь, не беспокойся, – Ричард закрывает глаза, вскидывая голову к потолку.

И, когда дверь открывают, он расплывается в улыбке.

— Я не буду спрашивать, какого хуя, – сходу заявил Элиас, опуская бумажные стаканы на стол. — Скажу сразу: ты встаёшь и идёшь во-от через эту дверь, прямиком нахуй, чтоб я тебя здесь не видел.

Ответа не последовало. Баркер вслушивается с нескрываемым удовольствием.

— Что-то непонятно? – начал Лендорф. — Повторить ещё раз?

— На каком основании, позволь узнать? – равнодушным тоном уточняет она.

— Ты пыталась убить моего друга, он только сейчас отходит от капельницы, стрессовые ситуации ему абсолютно противопоказаны. Ты – одна сплошная стрессовая ситуация, так что проваливай, и побыстрей. Я жду.

— Ты, во-первых, выгнать меня так просто не можешь…

— А во-вторых, ты пиздуешь вон, или твоя репутация знатно подпортится. У меня связей дохуя, если интересно, и десяток-другой человек я точно смогу убедить в том, что ты – убийца и потенциально опасный для общества человек. Хочешь получить клеймо больной ебанашки – оставайся, конечно.

Ричард только беспомощно повёл плечом, ощутив на себе взгляд Гилл: «А я-то что?». А затем, не без внутреннего ликования, услышал стук каблуков по полу и скрип открывающейся двери.

— Что здесь произошло? – слышится голос недоумённой Эллы, что неожиданно вваливается вместе с Тео.

Элиас разочарованно вздыхает:

— Вас кто, блять, в палату впустил?

Она перестаёт видеть горизонт, и, наверное, впервые в жизни жалеет о совершённом. Нет, непосредственно на Баркера ей наплевать: было ли ему больно, как он себя чувствовал – без разницы, её волнует только то, что он может ей дать, и чего, скорее всего, она теперь не получит.

В его прихожей Скарлетт сбрасывает обувь, швыряет верхнюю одежду на спинку белого дивана и заваливается на него сама. Что делать дальше – ей пока не понятно.

Не глупая: понимает ведь, что с большой вероятностью ей без него не справиться. Считай, завербовать Ричарда не получилось. И что остаётся?

— Бля-ять, – вымученно протянула Гилл, пока ладони сползали по лицу. Ладно, хорошо. Слишком остро вопрос ещё не стоит. Что она может сделать уже сейчас?

Поесть.

Скарлетт слышит звонок в дверь через полчаса, пока орудует палочками, опуская суши в острый соус. Она недовольно закатывает глаза,

(«какого хера?»)

но откладывает еду в сторону. Поднимается, укутанная в плед, с бокалом вина в руке, и раздражённая спускается на первый этаж.

— Что там опять? – проворчала Гилл, даже не потрудившись узнать, кто находится по ту сторону. Щелчок. — Марго? – в её голосе слышится неподдельное удивление; она выгнула обе брови. — Привет.

— Здравствуй, Скарлетт.

Гилл хмурится:

— Прекращай, серьёзность тебе не к лицу.

Марго держится отстранённо: руки – в карманах джинсового комбинезона, смотрит на подругу (бывшую?) с приподнятым подбородком, излучая апатичность совершенно невыносимую.

— Чай, кофе, вино двадцатилетней выдержки? – вздыхает Гилл, разворачиваясь и направляясь на кухню. Кофе она заваривает уже рефлекторно, бросая плед к вещам на спинке дивана.

Марго же спускает рюкзак с плечей, и, пока Скарлетт того не видит, что-то достаёт, а затем беззвучно кладёт на кухонную тумбу.

— Я знаю, чем вы занимаетесь с Баркером.

Скарлетт издаёт смешок:

— Трахаемся, – кривится та. — И что? Нельзя, что ли?

Гилл разворачивается, и, когда взгляд падает на красный альбом, у неё внутри резко холодеет. Ступор.

Марго смотрит на неё взглядом непроницаемым и тяжёлым. Под ним она чувствует себя обожжённой до костей, почти ощушает запах горелой плоти. Нет, этого не может быть.

— Сначала Блэр не хотела верить, – печально улыбнулась Бейсингер. — Она думала, что это – какая-то ошибка, и ты никак не можешь быть тем самым «мельбурнским потрошителем». Скажу честно: ты очень сильно её расстроила. Она же правда тебя любила.

Скарлетт отводит глаза, закусывая нижнюю губу. Сердце вот-вот пробьёт грудную клетку, а руки уже давно во власти крупной дрожи. Горло сохнет.

— Но она поддержала моё решение. Мы обе считаем, что ты должна быть наказана за то, что совершила.

Страх сводит скулы, застревает в горле тугим комом, наваливается на грудь неподъёмной тяжестью, а мыслительный процесс приостанавливает себя сам.

Стой. Что?

— Мне до сих пор кажется: ты хотела, чтоб мы узнали, да? Или зачем оставила эти рисунки на самом видном месте?

Почему ты боишься? Это всего лишь Марго: та, что раскидывается громкими словами, но на деле ничего особенного из себя не представляет. Тише, спокойнее, без паники – с помутнённым разумом адекватно ситуацию не оценить. Ты выберешься, ты обязательно что-нибудь придумаешь.

— В первый раз это меня насторожило. Просто сфотографировала то, что было: мало ли, вдруг ты впечатлялась произошедшими убийствами и рисовала сцены, как это всё представляла? – Бейсингер не вынимает ладони из карманов. — Конечно, я могла поспешить с выводами. Поэтому стала ждать.

Скарлетт дышит глубоко, успокаиваясь с каждым вздохом. Ничего критичного, эта проблема тоже решаема. Всё в порядке.

— И рассказала Блэр обо всём только когда твой очередной рисунок воплотился в жизнь. А потом вспомнила, как ты орала на Баркера на заднем дворе, когда увидела выпуск новостей с поимкой человека, которого посадили за твои преступления. Как ты там говорила? – хмурится Марго. — «Он забрал наше»?

Страх сменяется злобой. Замеревшая, Гилл сжала руку в кулак.

— Забавно, но Баркер почти меня заметил. Пришлось уйти. А жаль: может, раздобыла бы больше полезной информации.

Слушая, Скарлетт ощущает себя униженной, голой, измазанной в грязи. За ней следили, её обманули, её поймали.

— Ты правда пробила ему руку ножом? – безо всякого изумления уточняет Марго. — Что он такого сделал? Вы же подельники, держаться друг за друга должны.

— Зачем ты мне это рассказываешь? – сощурилась Гилл, делая шаг назад.

— Лирическое отступление, – Марго вновь улыбнулась. — А я и представить не могла, что ты способна на что-нибудь такое.

— У всех нас есть секреты, которым лучше оставаться таковыми до самого конца.

— Ладно, – тяжёлый выдох разносится по помещению, – подходим к завершению, – Марго постукивает пальцами по поверхности тумбы: — У Блэр есть фотографии всех рисунков, она знает о вашем разговоре в тот день. А ещё знает о том, что сейчас я у тебя, и, если со мной вдруг что случится или если я задержусь – она вызовет полицию.

Скарлетт расплывается в широкой улыбке слишком внезапно:

— Блёф.

— С чего бы? – Марго морщит лоб.

Гилл выдаёт:

— Ты никогда не умела лгать.

Скарлетт хватает её за волосы.

Она бьёт Марго головой об тумбочку несколько раз подряд. Сдавленный стон – на поверхности немного крови.

Гилл рывком толкает девушку на пол, наваливаясь сверху, но получает кулаком в челюсть. Задыхаясь от боли, тянет Бейсингер назад, пока из глаз – искры.

Марго с грохотом падает обратно, а Скарлетт подхватывает очередную вычурную статуэтку Баркера.

Вау. Прямо как с Брендой.

Бронза бьёт ей по виску – не слишком яростно для того, чтоб убить, но достаточно, чтобы вырубить.

Когда Марго перестаёт двигаться, Гилл замирает. Смотрит на бессознательное тело широко раскрытыми синими глазами, выжидая, затаив дыхание. Может, очнётся?

В челюсти – не то вывих, не то растяжение: она явно не может встать на место, болит как не в себя. Чёрт.

Гилл расслабляется, сидя сверху на поверженной Бейсингер:

— Какая же ты, блять, дура, – она потирает челюсть. — Смотреть на тебя противно, долбоёбка наивная.

Она закатывает глаза, продолжая говорить с самой собой. Деловито упирается рукой в собственный бок. Лениво набирает номер Ричарда.

— Да? – короткая апатичная фраза глушит её самоуверенность. Она обходит валяющуюся на полу подругу, вышагивая к панорамному окну.

— Если быть краткой, то спасибо за то, что у тебя везде стоят эти уродские бессмысленные статуэтки.

Тяжёлый вздох.

— Ты снова звонишь, чтоб меня унизить? – она не может знать, но на сто процентов уверена: сейчас он вздёрнул обе брови.

— Нет, сейчас нет. Мне нужно, чтоб ты приехал. Срочно.

Опуская взгляд вниз, Гилл видит, как по оживлённой дороге снуют сотни пешеходов и проезжают столько же автомобилей. Деревья отбрасывают длинные тени.

— Извини, но я сейчас в больнице.

Скарлетт скривила лицо, изобразив на нём отвращение и продолжив всматриваться в улицу:

— Мне плевать.

Рик вздыхает вновь:

— Мне плохо. Физически.

Гилл протягивает, всё ещё не понимая, в чём проблема:

— Эм-м… Мне плевать?

Скарлетт скучающе разглядывает свои ногти, пока солнце выходит из-за облаков.

— Послушай, пожалуйста…

— Это ты, блять, послушай, кретин. В твоей квартире находится моя подруга. Без сознания, – раздражённо выплёвывает она.

— Стой, что… Кто… Какого хера? Ты подружек, блять, водишь в мой дом? Пока я по клиникам мотаюсь, по твоей же милости?

— Она знает.

Тянущееся молчание не звучит неожиданным. Баркер, кажись, понял в миг.

— Что именно она знает?

— Марго знает, что мы – «мельбурнские потрошители». Она рассказала Блэр. И ей, похоже, поверили.

Тишина долгая. Только собственное дыхание и слабое биение сердца, только пульсация в горле.

— Скоро буду.

Его «скоро» длится пару-тройку часов, за которые Гилл успела отыскать остатки широкой клейкой ленты и обездвижить не приходящую в себя Бейсингер с кровоподтёком на виске. В какой-то момент Скарлетт одолевают сомнения: не перестаралась ли она, убив её непреднамеренно? В пентхаусе, где на этажах ниже – повышенная система безопасности, явно не стоит сводить счёты с чьей-либо жизнью.

Да, теперь ей предстоит вывезти это тело за черту мегаполиса с самого его центра. Да, задачка не из лёгких.

— Каким хером ты собираешься её отсюда выволакивать? – возмущённо отозвался Баркер, похудевший и куда более бледный, чем обычно. Его потресканные губы кривятся, а чёрные глаза, обрамлённые тёмными кругами, кажутся ещё большими.

Рассказ явно произвёл на него впечатление, под которым он находится до сих пор.

Скарлетт, слабо ухмыльнувшись, поморщилась:

— Мне нужен самый большой чемодан, который есть в твоём гардеробе.

(«господи, какой же хуйнёй я занимаюсь»)

Он трёт глаза, ощущая, как голод раздирает стенки желудка. Есть тяжёлую пищу ему пока не рекомендовано, а утренний шоколад уже успел расщепиться. Рик швыряет ключи на стеклянный стол.

— Вывезти живого человека в ебучем чемодане, – всё ещё не веря в то, что у них правда получилось, он закрывает лицо ладонями. — Ты просто мисс сообразительность, Скарлетт.

— Да, я, – она самодовольно грызёт яблоко, будто бы над ним насмехаясь. Опирается на стену.

— Что ты хочешь с ней сделать? – вымученно уточняет Баркер.

Она в ответ пожимает плечами:

— Убить. Порезать на куски. Может, пустить на фарш. Пока не знаю, но целой она точно отсюда не выйдет, – простодушно засмеялась Гилл.

(«надейся»)

— Что за дура? – Скарлетт продолжает свой монолог. — Она правда думала, что может перехитрить меня?

Он видит: Гилл безвозвратно сходит с ума. Её мимика меняется за считанные секунды, от глубоко поражённой до обозлённой на весь мир, от отчаянной до напуганной, от… Гримасы сменяют одна другую так стремительно, что в нём даже зарождается страх, бессмысленный по своей сути. Он лишь ввергается в шок, понимая, что сейчас с ней происходит нечто необратимое. То, что своими силами ему не остановить.

Величие, до удушливого смеха безумное, овладевает её речью. Чувство собственного превосходства, похоже, скоро окончательно затмит остатки рассудка.

— Да, – разочарованно соглашается Баркер, отдавая Гилл ключи от подвала. — Конечно.

Затащить тело, спустить, оставить. Во власти Гилл? Обдолбаться, запутать мысли, вскрыть спиртное. Что с ними будет?

— Ты разве не собиралась убить Марго? – будто ненароком интересуется он, направляясь к сейфу с мешками кокаина и наполненными травой зип-локами.

— Подожду, пока очнётся, – ослепительно улыбается Скарлетт, листая новый «Кинфолк».

Баркер понимающе кивает:

— Естественно.

Выравнить дороги картой на стекле, перед этим заперевшись в ванной второго этажа, скрутить стодолларовую купюру. Что с ними будет?

Если всё, сказанное Марго – правда, в таком случае их уже должна искать полиция. Только под вопросом: поверят ли полицейские в то, что дети богатейших и статуснейших людей страны могли оказаться ввязанными в преступление такого масштаба? Поверят ли они, когда единственное доказательство вины – несколько клочков бумаги с какими-то никчёмными рисунками? Что с ними будет?

Зрачок режет радужку – он видит это расплывчато, когда поднимает голову к навесному зеркалу. Боязнь, так надоедливо грызшая сердце, наконец отступает. Сейчас ему безразлично.

Три дороги по шестьдесят миллиграмм. Четыре, пять, шесть, восемь…

Успокоение, снизошедшее на него так неожиданно, бьётся вдребезги. Голод, сверливший внутри дыры, теперь отступает, когда в голову бьют сотни навязчивых образов. Горечь, вскипавшая в крови, стала рассасываться… Только эйфория в его мозг словно бы вмонтированная.

Впрочем, не так важно. Ему бы было тяжело пережить ещё одну смерть в полном сознании, в неизменённом состоянии психики, и… Чёрт.

Девять. Руки охватывает лёгкая дрожь, но остановиться Рик уже не в силах. В голове – старая, затёртая плёнка: тут играет с её волосами, здесь – вплетает в них маргаритки в сотнях метров от Двенадцати Апостолов, после этого – наблюдает, как она маскируется под слоями макияжа, тут — он демонстрирует фильм, посвящённый его мёртвой дочери,

(«Хеди, моя прекрасная малышка Хеди»)

здесь делится сокровенным, пока… Плёнка трещит.

И он бы показал ей каждый зал Версальского дворца, предавался бы горестным терзаниям души у сгоревшего Нотр-Дама, поведал бы о всех романах Гюго, им прочтённых, он бы рассказал ей о «Красном мае», читал бы вслух поэзию Бодлера, только… Скарлетт сделала свой выбор?

Окончательный.

У них, конечно же, могло быть всё…

Нет, довольно самообмана. У них ничего не было.

С самого начала, с момента, когда она приставила нож к его горлу. Ему, по-хорошему, стоило оставить её в покое, ведь они составляют полярность, они – никогда не пересекущиеся параллели. Она разрушает с величием древнегреческой титаниды, пока на губах – мёд и розы, а он создаёт из битых осколков, когда под ногти забивается кровь и грязь. Ему, по-хорошему, не стоило её любить.

Единственный вопрос, звенящий в его голове электрическим током: кто следующий?

Решиться так сложно.

Десять. Сердце ломает кости, тремор усиливается, но так легче, так намного легче переносить то, что раскраивает ему череп, так будет проще: ни физической и ни моральной боли, ни крошащегося сознания, только чистая концентрация, только сосредоточение на мыслях и планах. Ничего, что могло бы отвлечь его или заставить передумать. Решимость и растворяющаяся в черноте зрачка радужка.

Вновь всматривается в отражение.

Так будет лучше.

Уведомление на экране включённого телефона: «она очнулась. жду внизу».

А Скарлетт пронизывает лёгкая взволнованность. Спустя долгие месяцы, перелистывая огромный отрезок времени: она накрывает нижние зубы ногтевой пластиной. Никогда бы не подумала, что может переживать до того сильно. Не совсем понимает, что с ней происходит, но чувствует себя запертым в клетке животным.

Маска уверенности на её лице не трескается.

(«ага, только палец изо рта вынь»)

Марго тихо хрипит, откашливается затхлым воздухом. Гилл застывает.

Что, чёрт возьми, ей делать? Никогда прежде паника не подбиралась настолько близко.

— Ладно, хорошо, – вслух пробормотала Скарлетт. — Допустим.

Голова Бейсингер опущена вниз, закрыта светлыми выжженными волосами. Она поднимает глаза медленно, кривясь: не то от головной боли (оно и понятно), не то от тотальнейшего непонимания складывающейся ситуации. Взгляд Марго пустой. Может ли она поверить в то, как с ней обошлась её некогда лучшая подруга?

— Где я, блять? – сдавленно спрашивает та, почти скалясь.

Скарлетт, замершая, старается зафиксироваться на ней:

— Там, где тебе и место, подлая тварь, – размеренно и спокойно заявляет Гилл.

Смешок.

— И что теперь? – обречённо посмеивается Марго. — Убьёшь меня?

Скарлетт на неё не смотрит. Почему-то не получается: только смотреть сквозь стены, пол и собственную обувь.

— А я не врала же, когда сказала, что Блэр вызовет полицию, – Бейсингер победно откидывает голову назад. — Вас двоих скоро повяжут, ёбнутые вы маньяки. Только срок себе моим убийством прибавишь.

Гилл безразлично отмахнулась:

— Да у меня и так уже пожизненное, господи. Нашла чем пугать.

Марго улыбается. В её улыбке, возможно, безысходность, а возможно – непринятие грядущего конца. Может, она до этих пор не понимает, во что ввязалась.

— До меня только не доходит никак, – теперь она отводит глаза. — Когда ты успела превратиться в это? Это он с тобой сделал?

Молчание. Разговаривать с потенциальной жертвой сегодня Скарлетт не намерена. Кажется лишним.

— Он заставляет тебя? Делает больно? Что? – Бейсингер начинает злиться: её выдаёт дрожащий, вот-вот сорвущийся голос: — Что с тобой не так, тупая ты сука?!

Гилл не слышит.

— Как ты могла? Как, блять, ты могла с улыбкой на лице говорить с нами про тех мёртвых людей, обсуждать это, строить… Какие-то теории, гадать… Как ты могла? – от ярости, которую она сплёвывает, её распирает. Перехватывает дыхание. Не хватает слов. — Ты просто сидела, ты… Ты… Ты убила их! Ты убивала и обсуждала с нами свои же убийства, ты знала про Бренду, ты… Ты и на допросе была, да? Конечно. Ты убила Бренду и корчила сочувствие. Ты убила её, наверное выкинула её куски в какую-то ебучую мусорку и продолжала играть на… На публику. На университет. На нас с Блэр.

Скарлетт начинает морщится. Ор бывшей подруги бьёт по ушам, по голове, по черепу… По лицу Марго стекают слёзы.

— И домработница… Её ты тоже убила сама, да? Она ведь не могла так неудачно упасть.

Гилл запускает руки в волосы. Хочется вырвать их клоком, с корнем, снять с себя кожу…

— И твой папаша тебя прикрыл.

Скарлетт массирует виски. Совсем как надоедливая муха, жужжащая под ухом и никак не желающая вылететь в открытое окно.

— Только скажи: зачем? Зачем ты всё это делала?

Дрожащая, Бейсингер, наконец, перестаёт рыдать, задыхаться в крике… Слова закончились?

Молчание пролегает между ними расколами в земле, отделяет друг от друга, только заставляя напряжение расти. И Гилл застывает снова, стоит только поднять взгляд.

— Почему? – Марго переходит на рваный шёпот, неспособная успокоиться. — Ты всё сломала. Ты сломала свою жизнь. Ты уничтожила ещё несколько, помимо собственной. И сейчас хочешь, чтоб я стала очередной. Зачем тебе это?

Гилл не хочет отвечать. Отвечать ей нечего. Бросает только холодное:

— Заткнись.

Вдумчиво подпирает подбородок кулаком. О чём ей только что говорили? Всё мимо, подобно громкому шуму, где не разобрать ни слова.

— Какая же ты мерзкая, – шипит Марго; похоже, открылось второе дыхание. — Тупая. И ко всему прочему – жестокая.

— Да уж, – раздаётся третий голос. — Не могу не согласиться.

Обе, как по щелчку, разворачиваются на звук. По краям зрачков Марго мгновением поселяется страх.

Баркер, с глазами, покрасневшими до ужаса, и охваченными тремором руками, глубоко затягивается, улыбаясь широко и, возможно, сладко. Походка вальяжная, на лице – прежняя надменность, какая была тогда, ещё полгода назад, в солнечном, ветреном апреле, и…

Цербер скалит зубы.

— Прекращай этот цирк, Скарлетт, – звучит как-то странно: как если бы он был пьян, но находился Рик в полном сознании. Она это знала. Они это знали. — С меня хватит.

Гилл кривится:

— Что, блять?

Ричард сонно трёт глаза, что странно. Тяга, выдох, вдох. Даже дым, казалось, перенимал его харизму, клубясь и тая в окружении холодных серых стен.

— Что конкретно вызывает у Вас недоумение, мисс Гилл? – вновь улыбнулся тот. – Твои игры меня уже порядком подзаебали. Отпусти Марго.

(«какого хера?»)

— Чем ты объебался, придурок? – скрестила руки на груди Скарлетт, сведя брови.

Он страдальчески вздыхает:

— Не заставляй меня повторять.

— А я обязана тебя слушать? – с нескрываемой насмешкой спрашивает та, вдруг забыв о третьемлице.

— Да, – тихо проговаривает Ричард. — Обязана, если не хочешь оказаться ещё одним экспонатом в моей коллекции.

Ей словно вырывают язык. Слов не достаёт катастрофически.

Ни мыслей, ни… Ничего – до того глубоко её замешательство. Тот, кто при ней обливался слезами боли, тот, кто превратил себя в беззащитного ребёнка, тот, кто потерял лицо с таким звонким позором, пытается… Указывать ей?

— Это угроза? – скривилась Скарлетт.

Губы Ричарда от пьяной улыбки вот-вот треснут:

— Замечательный вопрос, – он любовно осматривает чёрную дотлевающую сигарету: — Стоит полагать, что да.

А ему искренне интересно, что она сможет сделать теперь. Долго ждать не приходится: из всех обычно используемых ею инструментов, лежащих на низком деревянном столе, Гилл подхватывает самый скучный: кухонный нож.

Улыбка с его лица не сходит. Страх отшибло вместе с мозгом.

Стоит только замахнуться, Рик вышибает нож из её руки, затем хватая за запястья и скручивая кисть:

— Просто признай, – шепчет тот, наклонившись к её уху: — Шансов у тебя как нет, так и не было.

Скарлетт вырывается со звериным рёвом. Бьёт локтем в челюсть, только забывает, что боли Баркеру уже не ощутить.

Пальцами он впивается в её шею, притягивая Гилл, старавшуюся дорваться до чего-либо ещё, к себе. Попытка ударить в колено. Смешно.

Скарлетт, тяжело дыша, утягивает его на пол, пытаясь отбиться ногами, и, если до этого он хотел лишь увернуться, то сейчас… Да, пришлось ударить девушку вне рамок сексуальных практик. Боги бессмертные, какое непотребство.

На несколько секунд Гилл цепенеет, но быстро приходит в себя, отчаянно порываясь вырваться, извиваясь при этом, как чёртова змея, и бесцельно ударяя ногами. Её беспомощность его забавляет. На её губах скапливается кровь.

Скарлетт одерживает верх на несколько мгновений, и, подхватывая с пола что-то, что разглядеть в темноте ему не удаётся, бьёт Баркера в скулу. Наверное, метила чуть выше.

Уже смеясь, он тащит её обратно. Тошното как.

— Умоляю, прекрати, – хмурится Ричард. — Ты похожа на последнего выжившего таракана.

Коленом он вдавливает её в пол, на что Гилл орёт нечто нечленораздельное; Рик не удивился бы, пойди у неё изо рта пена.

— Ладно, на очень злого таракана.

Ричард вздыхает и тянется к столу, где, никем не замечаемый, снизу расположился выдвижной ящик. Хлороформ.

— Я наступлю тебе на горло, если будешь выёбываться, – равнодушно произносит он. — Я предупредил.

Тряпка в его руке быстро намокает.

(«только бы самому не нанюхаться»)

Второй он собирает волосы Скарлетт на затылке и грубо разворачивает её лицо.

— Будь умницей, не препятствуй процессу, – тем же тоном попросил Рик, на что получил… Визг. Скарлетт заорала так, что ему, кажется, едва не заложило уши – с его-то исступлённым ощущением реальности. Сорванный голос бил по каналам так болезненно, что Ричард, не удержавшись, приложил её лицом об пол.

— Я же попросил, тупица, – раздражённо выпалил он, прижимая пропитанную тряпку к её рту и окровавленному носу. Она дёргается усиленно, но тот лишь упорнее вжимает её в холодный бетон. Вскоре и эти конвульсии сходят на «нет»: тело расслабляется, а с ним – и голова.

И, только удостоверившись в том, что Гилл, наконец, усыплена, Баркер облегчённо выдохнул.

— Она ещё ничего с тобой сделать не успела? – поинтересовался Рик, отходя от распластанного тела Скарлетт и направляясь к Марго, глубоко потрясённой.

— Как ты… Почему… – на грани очередной истерики вырывается из её рта.

— Ш-ш, спокойнее, – он находит ножницы, и из-за этого Бейсингер мгновенно вздрагивает. — Не собираюсь я тебя убивать, боже, – тяжело вздыхает он, начиная вспарывать клейкую ленту на её ногах.

— Почему ты мне помогаешь? – спрашивает она, не прекращая дрожать.

— Тут уж как посмотреть, вопрос достаточно философский, – пожал плечами Баркер; лента рвётся с мерзким хрустом. — Это, скорее, помощь самому себе, но говорить об этом я хочу явно не с тобой.

Когда лента спадает и с запястий, Марго с недоверием вглядывается в Баркера, всё ожидая, что он вот-вот причинит ей вред.

— И… – растирая холодные слёзы по лицу, она не спешит вставать с пола. — Ты отпускаешь меня? Просто так?

Рик ищет зажигалку:

— Ну не под залог же, блять, – бросил тот, ещё не поджигая. — Да, отпускаю. Можешь делать, что хочешь.

— А если позвоню копам? – Бейсингер растирает затёкшие руки.

Его лицо озаряет ухмылка с оттенком отчасти пугающим:

— Они вряд ли успеют.

Очевидно, не поняв смысла короткой фразы, Марго озадаченно морщит лоб. Встаёт. До конца ему не верит.

— Выход сама найдёшь? – уточняет, зажимая сигарету в губах.

— Да, – сухо бросает та.

— Окей.

Он подносит сигарету к пламени бензиновой зажигалки глянцевого чёрного цвета. Раскуривает. Втягивает дым в лёгкие.

— Баркер? – слышится где-то позади, в самом коридоре.

— Да? – отзывается он.

— Спасибо.

С улыбкой, играющей на потресканных губах, Рик разворачивается:

— Всегда пожалуйста.

Комментарий к XXVII: ТЕЛО СРЕДИ МАНЕКЕНОВ

ну вбщ я хотела как бы написать сразу две главы чтоб выложить их интервалом в один день но как-то призадумалась и пришла к выводу что хуй вам:)) страдайте

========== XXVIII: ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ НАИВНОЙ ПОЭЗИИ ==========

j’voudrais être son ombre

mais je la déteste

même au bout du monde

et bien qu’elle y reste

oui, je l’aimais tellement

que je l’aime encore

je n’aurais pas l’choix, non?

jusqu’à la mort.

te quiero.

Холодно. Больно. Пусто.

Боль растворяет мир прямо перед её глазами. Желание подавиться кашлем дерёт глотку.

Рывок вперёд. Что-то стягивает запястья.

— Чёрт, – едва слышно выдавливает Скарлетт, только в давящей тишине это звучит подобно грому. Она не узнаёт своего голоса.

(«это что, правда из моего рта?»)

Такой… Ломкий? Измождённый?

— Чёрт-чёрт-чёрт! – слова отскакивают от зубов разгорячёнными пулями. Дёргается вновь. Оборачивается.

— ЧЁРТ!

Гилл взревела. Прикована.

— Да, Ричи, – поднимает голову, тяжело выдыхая, – ты неплохо постарался.

Наручники отбивают звонкий ритм после каждого её движения, ударяясь об металл. Спиной Скарлетт прислоняется к стене, затем вскидывая голову к потолку. Что он сделал с блядской Марго?

— БАРКЕР! – заорала та, выталкивая воздух из груди. — БАРКЕР, МАТЬ ТВОЮ!

Надрывной рёв. Скарлетт яростно дёргает стальные браслеты, словно бы надеясь сломать трубу. Ещё-ещё-ещё, не обращая внимания на боль, на, наверное, содранную кожу, ещё, сильнее…

— Блять, – фыркает она, морщась от ужасного жжения в запястьях. — Ну давай же… Господи, блять…

Паника – вещь мерзкая.

Никогда ещё её не охватывало ничего подобного: отчаянно, вязко, настолько холодно и обжигающе единовременно; волны истинного страха захлёстывали её впервые, топили, намереваясь утянуть на дно и окончательно свести с ума. Безумие – худшее, что может произойти.

(«если не уже»)

— Так, – она зачем-то осматривает комнату, в которой находится. Гонимая безысходностью, Скарлетт ищет глазами… Что? Да что угодно, лишь бы, чёрт подери, вырваться из грёбаных наручников. — Успокоиться. Нужно успокоиться.

Тяжело сглатывает и закрывает глаза.

— Всё в порядке, – лихорадочно твердит Гилл сама себе, – всё хорошо. Я выберусь. Я обязательно выберусь. Ри-ик, – вымученно хнычет, затем переходя на сорванный крик: — Ричард!

Бьёт ногами об пол. Как в припадке: добавляет гортанное рычание, переходящее в визг, который, казалось, мог бы лопнуть барабанные перепонки, содрогается – напоминает конвульсии, и не прекращает рвать кожу рук. Вот-вот пойдёт кровь. — Рик! Выпусти меня, блять, отсюда!

Ещё немного – начнёт биться головой.

А комната пуста. Дверь открыта – только поднимись и выйди.

Единственное, что здесь есть – стол непонятного назначения, придвинутый к одной из стен. Жёлтый потолочный свет заливает пространство, снаружи тихо. В коридорах ни звука. Она в подвале.

— Нет, – жгучая тревога накатывает вновь, – только не…

Осознание приходит слишком быстро. В соседней комнате – трупы, залитые воском.

— Нет! – испуганно вскрикнула Гилл, подобная запертой в клетке птице. — Он не будет этого делать, – задохнулась Скарлетт. — Не сделает.

Гилл рвано выдыхает. Почему-то сейчас скрыться за напускным спокойствием ей не удаётся.

— Нет, я буду в порядке, он ничего со мной не сделает, всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё будет…

Свет, кажется, меркнет, стоит ей только увидеть: он, с хищной улыбкой на бледных розовых губах, отпивает виски из кристально-чистого бокала, в другой руке держа тлеющую «Блэк&Голд». Ричард растягивает их в восхищённом, ликующем оскале, пока взглядом изучает Скарлетт: ту, что теперь сидит в цепях, на полу, едва не плача. Ту Скарлетт, что теперь готова падать и молить о прощении.

— Я бы так не сказал.

Баркер любовно осматривает снифтер, затем осушивая его до дна.

— Мёд, ваниль, ананас… Ещё, по-моему, белый шоколад и цукаты лайма. «Гленфиддих Винтер Сторм». В жизни не пил, знаешь, ничего лучшего.

Он впадает в глубокую пьяную задумчивость, смотря в сторону до того рассеянно, что, кажись, бьющуюся Скарлетт не замечает от слова «совсем»:

— Прости, но тебе могу предложить только «Феймос Граус».

— Отпусти меня, – вновь потребовала она, хныча подобно ребёнку. Её, похоже, ввергала в ужас мысль о том, чтоб вернуться в начало, где всё было правильно, где всё было так, как нужно. Она напугана, действительно, по-настоящему, и это – наиболее триумфальная победа, какую Рик только мог одержать. — Сейчас же! Выпусти меня отсюда, это, чёрт побери, не весело!

Баркер разражается смехом: он хохочет громко, с тем оттенком сумасшествия, которое Скарлетт никогда бы не захотела услышать снова, смеётся так, что даже опускается на колени, зарывая руки в волосы. Смеётся, смеётся, смеётся – что-то внутри у Гилл отмирает. Лишь мороз сквозь кости.

Ричард вздыхает, откидывая волосы назад, еле подавляет желание расхохотаться вновь:

— Да, ты права, – сигарета липнет к его губам. — Не весело. Ни капли.

— Ты со мной, блять, в игры играть решил? – она пытается честно, искренне – изо всех сил старается скрыть трепет, рвущий её изнутри, по швам, душащий, сокрушающий в панике, но у неё не получается, у неё, чёрт возьми, не выходит… Господи. — Заканчивай со своей бредятиной, я серьёзно.

— О, и где же твои возвышенные речи? – ухмыльнулся тот. — Где слова, льющиеся из уст, словно мёд?

— Ты рехнулся? Да что с тобой, ублюдок, не так?! – заорала Гилл, попытавшись рвануть с места… но, упс, не смогла даже подняться.

— Боги, какое разочарование, – выдал Баркер с жалостливым видом. — Что, никак не встанешь? Ещё не понимаешь, что это всё значит?

Её самонадеянность выстреливает ей в висок чистым серебром. Не верится.

— Нет, – шумно дышит та. — Ты не можешь поступить со мной вот так.

Рик устало прикрывает веки. Выходит, трясущийся, и возвращается спустя несколько минут: с открытой бутылкой и зиплоком белого порошка. Он снова выравнивает кокаиновые дороги, и… Одиннадцать. Это одиннадцатая. Ему, ожидаемо, плохо, ему, ожидаемо, тяжело дышать, ему, ожидаемо, начинает давить на виски… Беспокойно, но нужно сосредоточиться.

— Помнишь этот скальпель?

У него из носа, ожидаемо, алые струи опускаются к губам. Он вытирает кровь тыльной стороной ладони, запрокидывает голову.

Скарлетт жмётся к стене. Внезапно перестаёт кричать, лишь судорожно втягивая воздух в лёгкие.

— Им ты заставила меня вырезать сердце той девочки, – Ричард, с закрытыми глазами, руками впивается в углы стола. Расслабляет шею. — «Меня зовут Вирджиния». Помнишь же, правда?

Скарлетт молчит. Полным ненависти взглядом прожигает в Баркере дыры. От злобы дрожит, сцепив зубы.

— Я смотреть после этого на тебя не мог. Было так… противно.

Кровь не прекращается: затекает в рот, въедается в зубы. Ему тяжело стоять, но падать он больше не намерен.

— А твой образ ведь правда разрушился. Причём рушился он давно, – ухмыльнулся тот, смотря в стену. — И я правда тебя любил. Смешно, не так ли? – наконец обернулся тот, чтоб встретить её глаза: напуганные, и от того – окутанные злобой. — Не знаю, как так вышло, но любовь к тебе – худшее, что со мной в принципе случалось.

Он выравнивает двенадцатую. Не верит, что действительно к этому пришёл.

— Было больно, – порошок от кровавых капель обращается красным. — Иногда – страшно. Я, знаешь, изредка тебя боялся… Да. Любовь к тебе – настоящая гниль в моих лёгких.

Скарлетт слушает. Пока не наметила ни одного плана, но отчаянно старается. Только… что есть план против стальных браслетов на твоих руках?

— С каждым таким днём я чувствовал: всё внутри отмирает. Я никогда не испытывал никаких слепых, ложных надежд, и… – его смех начинает становиться похожим на собачий лай. — Ты убивала меня. Во всех смыслах.

Он подскакивает и срывается к ней. Она вздрагивает.

— Я чувствовал, как умирал каждый раз, когда становился объектом твоей ненависти, Скарлетт, – надвигающийся психоз. — Можешь представить? Никогда бы не подумал.

Гилл кроет страх за лицом, изображающем безразличие.

— Единственное, чего я хотел – чтоб ты была рядом. Это оказалось типичным актом самого обыкновенного мазохизма. Мы оба знаем, чего мне это стоило.

Баркер попытался коснуться её волос, но Скарлетт резко отодвигается. Он только улыбается.

— И, знаешь, я не могу понять – действительно ли я об этом жалею?

В его ушах шумит кровь.

— Я страдал, но ты вывела меня на эмоции. Я корчился от боли, я погибал, но чувствовал. Я чувствовал себя, чувствовал мир, ощущал себя живым, когда глотал твой яд, я… Я, наконец, понял.

На его улыбчивое лицо Гилл смотрит с опаской. Идеальное время, чтоб оглушить его с этими, блять, пустыми разговорами, ударить чем-нибудь особенно тяжёлым и сбежать. Если бы не наручники.

— Ты разрушила меня, но я, наконец, отыскал себя настоящего, – безумие сверкает в бледно-красных зубах, в неестественно широких чёрных зрачках, он сияет им изнутри. — В руинах и пыли, в кривых осколках, в океане боли… я понял. И теперь я знаю, что оно того стоило. А что получила ты, дорогая?

Молчит. Слов нет, только в горле застревает животный вой и раздирающее глотку: «Отпусти».

И он смеётся. Громче прежнего, мешая отчаяние с пьяным, невходящим в разряд адекватного весельем.

— Ничего, – он успокаивается всё так же внезапно. — Ты не получила ничего.

Ни одной мысли в голове.

— Ты тратила на меня своё время, – всё спокойнее вещает тот. — Ты свято верила, что сможешь сломать меня, растопить, как лёд на дне стакана. Ты, почему-то, была уверена, что сможешь подавить меня, надеть на меня ошейник… Тебе казалось, что я — под твоим полным контролем. И я был. Пока не понял, что получил от тебя всё, в чём нуждался.

Её волосы вновь на его кулаке.

— Меня спасла твоя ненависть.

У неё сохнет в горле.

— Твоя жестокость – искренняя, такая, какой я прежде никогда не видел, – пальцы путаются в золотисто-коричневых прядях, – открыла мне глаза. Я прозрел, только представь! – Баркер улыбается радостно, совсем как ребёнок, открывший для себя нечто новое и поистине восхитительное. — Она дала мне то, чего бы я никогда не извлёк из твоей любви, представься она возможной. Так что, считай… Я вышел победителем.

Ричард, сидя напротив, подпирает лицо ладонью, не прекращая играть с её локонами:

— Только… ты сломала об меня зубы.

Скарлетт кривится брезгливо, в чистейшем отвращении. Отворачивает лицо, отводит глаза. Не хочет признавать: он прав.

— И ты поэтому привёл меня, как скот, сюда на убой, — болезненно отзывается она.

— О, нет, – морщится Баркер. — Ты уничтожила нас сама, я к этому непричастен. Твоё тщеславие погубило нас двоих, мне просто нужно всё закончить.

— Заканчивай. Не могу слушать твои бредни.

Его ухмылка. Он выпрямляется, вставая с пола. Занюхивает тринадцатую. Вот-вот снизойдёт психоз – бесповоротный и окончательный, но не к этому ли Рик стремился?

— В целом, я не рассчитывал, что это случится так скоро, – он ровняет четырнадцатую. — Я, честно, думал, что ты будешь умнее. Не станешь орать направо и налево, что какой-то там преступник «забрал наше», не будешь кичиться тем, как и кого убивала, кому причиняла боль и всё такое прочее. Это же так… тупо? В чём смысл? — он оборачивается, но, не получив ответа, возвращается к белому порошку. Плохо. — Впрочем, не столь важно. Ты глупая и явно себя переоцениваешь, а благодаря тебе мы, блять, обречены на гниение не только внутреннее, а ещё и внешнее. В тюрьме. Спасибо.

С непонятно откуда взявшимся раздражением Ричард наклоняется.

— Что ж, – отшатывается от стола он, пока не решаясь перейти к последним двум. Всё ещё шокирован тем, что может функционировать сквозь раздирающую его боль и темноту в глазах. — Финишная прямая?

В ладони, трясущейся так неистово, оказывается заточенный скальпель. Рик едва может стоять, еле дыша, но заставляет себя пройти ровно и почти не шатаясь.

Панический визг. Оказалась не такой бесстрашной, какой хотела выглядеть.

Скарлетт в истерике уворачивается от лезвия, крича неистово, наверное, ещё надеясь, что кто-нибудь её услышит – в огромном особняке, в глуши, за чертой города… К чему приводит страх?

Она рыдает, обливаясь слезами, жмётся к стене, пытается ударить, но ей, скованной, ничего не остаётся.

А он повторяет в спутанных мыслях снова и снова: «Другого выбора у меня нет».

— Пожалуйста, прекрати! – умоляет Гилл, захлёбываясь. — Ты пугаешь меня! Я знаю, что ты этого не сделаешь, просто, блять, перестань!

Он перехватывает её горло, вжимает в бетон. Мир меркнет: будто кто-то играет с рубильником, включая и выключая свет, неустанно, опять и опять.

— Хватит!

Виски пульсируют, а он не чувствует сопротивления. Знает: Скарлетт бьётся и пытается выбраться, но не ощущает. Перед чёрными глазами лишь её грудная клетка, лишь животрепещущая пульсирующая жилка на тонкой шее. Не человек – машина для убийств. Не человек – тело.

От любви к ней он излечился. Жалость выведена из строя.

— Ричард! – истошно орёт, отбиваясь. — Прошу, пожалуйста, нет, умоляю, хватит! Я сделаю всё, что ты хочешь, я буду такой, как ты хочешь, я… – задыхается Гилл, не прекращая рыдать. — Я никогда не буду лгать или издеваться над тобой, я никогда не причиню тебе боли, только отпусти меня, пожалуйста, Ричард, прошу…

Он сжимает скальпель крепче.

— Все они просили, – непрекленно произносит Баркер, – только ты их, почему-то, не слышала.

Лезвие входит в грудь.

На её приоткрытых губах застывает сдавленный стон. Взгляд синих, широко раскрытых глаз опустел: влажные и красные от слёз, они сохранили в себе его отражение. Она, кажись, не верила в произошедшее даже на последних минутах – тех, в которых гасла её жизнь.

Баркер вгоняет его глубже, в ответ получая хрип. Проворачивает. Веки распахиваются всё больше, а изо рта, тонкой пунцовой нитью, по подбородку стекает кровь. Он рвёт ткани, протягивая скальпель выше, и тогда тело в его руках содрогается.

Сердце всё ещё бьётся.

В порез, раскроивший ей грудь, он проталкивает кисть. Есть ли смысл в такой жестокости? Обещал же однажды забрать его отдельно от тела.

Вскрывает клапаны. Вынимает.

Руки покрыты кровью – горячей и отвратительно вязкой – по самый локоть. Шея девушки – очередной мёртвой девушки, нашедшей свою гибель в его доме – расслаблена.

— Странно, что там был не пластик, – вдумчиво проговаривает Баркер, внезапно понимая: в комнате он отныне один.

Скарлетт Гилл была живой.

Она не восстала из мёртвых и не собрала себя по кускам обратно. Она продолжала лежать: в его руках, вглядываясь в пустоту и сцепив пальцы, мёртвая Скарлетт – некогда муза, некогда единственная и горячо обожаемая вдохновительница – истекала кровью с зияющей дырой в груди. Её сердце, наконец, было у него.

Рик, крепче сжимая мышцу, уже перестающую сокращаться, вздыхает:

— Мне не жаль.

Сколько времени у него есть, чтоб погрузить новый трофей в ёмкость с формалином?

Комментарий к XXVIII: ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ НАИВНОЙ ПОЭЗИИ

и, в конечном итоге, кровь растопила лёд.

в чём смысл данной работы? может, существует какая-то потаённая глубокая мораль?

эта история лишь в тысячный раз подтверждает: «amor vincit omnia» – ложь. сладкая, приторная, и, возможно, вкусная, но всё такая же ложь. психопата любовью не вылечишь.

а убийца остаётся убийцей. он может любить животных, уважать старших, женщин, сексуальные и расовые меньшинства, помогать бедным и несчастным, но, в первую очередь, он – душегуб. детские травмы и сложное взросление ни разу не повод и не оправдание.

он может называть себя кем угодно: творцом, художником, мессией, только это никогда не поменяет сути. до конца своих дней, он – преступник и разрушитель судеб.

и им может оказаться каждый.

ваш друг, сосед, враг, одноклассник или просто человек, сидящий рядом с вами в метро. он может носить «ив сен лоран», «баленсиагу» и «армани», учиться в престижном вузе и казаться примером для подражания, быть самой обаятельностью – настолько, что ваши подозрения никогда на него не падут, и вам стоит об этом помнить.

ну, и самое очевидное, конечно: россказни про нежную любовь двух убийц – бред. не верьте и не слушайте (а лучше плюньте в рассказчика за лапшу, которую он вешает вам на уши).

кажется, всё. спасибо всем, кто был со мной на протяжении этого долгого времени и мотивировал не забрасывать «кровь со льдом». я ценю это.

будьте осторожны.