Моя деревня [Игорь Владимирович Соболев] (fb2) читать онлайн

Моя деревня

МОЯ ДЕРЕВНЯ Пьеса в восьми картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

К а н а х и н  А л е к с а н д р  Ф е о д о с ь е в и ч — крупный руководитель.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч — на ранг ниже Канахина.

Р о д и о н о в  А л е к с е й  П е т р о в и ч — писатель, журналист.

Ч е ч е т к и н  С а н  С а н ы ч — председатель колхоза «Восход».

В и т ь к а  Ж у ч о к — тракторист.

Л а п и н  Ф е д о р А р и с т а р х о в и ч — на ранг выше Канахина.

С а в е л и й  И л л а р и о н о в и ч (вернее, его голос) — на два ранга выше Канахина.

П а р а ш и н  Г а в р и л а  Н и к о л а е в и ч — предшественник Канахина.

Т а н я — секретарь Канахина.

Ш у м о в  П а л  П а л ы ч — председатель колхоза «Залесье».

Т о б о л ь ц е в а  Л и д и я  М а т в е е в н а — ответственный работник.

Т е т к а  В а р я — пенсионерка, бывшая колхозница.

М а ш е н ь к а — колхозница.

С а м о й л о в а  З и н а и д а  М и х а й л о в н а — парторг колхоза «Восход».

А н д р ю ш а — сын Жучка.

Ф и л я — прораб.

С т р о и т е л и. К о л х о з н и к и.

Действие происходит в наши дни в одном из районов Нечерноземья.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Огромных размеров кабинет. За тремя большими окнами — панорама большого города. На стене висят портреты Гоголя, Некрасова и Белинского. За просторным столом сидит с безразличным видом  П а р а ш и н. Смотрит, как рабочие снимают одни портреты и на их место вешают другие — Лермонтова, Пушкина и Толстого. Посмотрел на столик, что стоит рядом с креслом-вертушкой. На столике разных цветов телефоны.

П а р а ш и н. Все не мое теперь. Все чужое. Теперь на острова. В эх-Заречье. К соловьям. Рыбку на костерке коптить.

Входят  К а н а х и н  и  Л а п и н. Рабочие еще возятся с портретами.

Ну, все хозяйство осмотрели? Как просили — так все и переоборудовали для вас. А мне теперь в эх-Заречье. К соловьям. Рыбку коптить.

Л а п и н. Старикам везде у нас почет.

П а р а ш и н. Ну что отворачиваешься, Александр Феодосьевич? Или что не так? Ты уж говори, пока я здесь. А то нынче же тю-тю. На острова. К соловьям. Рыбку коптить.

К а н а х и н. Нет. Отчего же. Все, как сговорились.

Л а п и н (Парашину). А бюро-то тебя аплодисментами проводило.

П а р а ш и н. Как-никак, а кое-что сделано. Теперь на островок. Соловьи. Рыбка. (И вдруг что-то кольнуло внутри. Он схватился за поясницу.)

Его подхватили рабочие. Он с гримасой боли идет к двери.

Вот и соловьи с рыбками. Сгорел. Пока.

Его уводят.

Л а п и н. Сгорел старик на работе.

К а н а х и н. Но и незавершенки оставил — будь здоров. Дел — конь не валялся.

Л а п и н. Ну, тебе и карты в руки. А смотри, на бюро-то… тебя аплодисментами встретили… Знают… (Посмотрел на портреты.) И в таком окружении… А кстати… Это не твои художества? Видел в книжном новинку: А. Ф. Канахин. «Горизонты Нечерноземья».

К а н а х и н. Опомнились, Федор Аристархыч! Я уже четвертую книгу выпускаю.

Л а п и н. Это хорошо. Но только очень не увлекайся. Для того чтобы писать, нужно… это самое…

К а н а х и н. Знаю! Талант!

Л а п и н. Да при чем тут талант! Я вон сейчас настрочу, не вставая с кресла, три десятка тебе. Время нужно. Время! А у нашего брата со временем всегда швах. И еще Савелий Илларионович не любит это дело. Не приветствует. Раз ты пишешь — значит, тебе заняться нечем. Выходит, что бездельник. Ты видел этих «профессионалов»? Руки в брюки и мотаются по всей стране. «Авторские вечера». Да я таких вечеров могу сотню сразу сработать. В общем, не любит он этого дела.

К а н а х и н. Не может быть, чтобы он ничего не любил. Есть и у него что-то любимое.

Л а п и н. А кто же говорит? Безусловно? И это естественно! «Память сердца»!

К а н а х и н. Шелкоткацкий комбинат?

Л а п и н. Точно. Его детище.

К а н а х и н. Ну как так? А Морозов?

Л а п и н. Да Савушка оставил хозяйство с машинами прошлого века.

К а н а х и н. Но они же до сих пор работают, и продуктивно.

Л а п и н. Увидишь. Савелий Илларионович не напрасно в Голландию-то съездил. Скоро его любимец перейдет на новое оборудование. Ты помни, Александр Феодосьевич! Ты ему в этом деле не перечь, а наоборот. Ведь Савелий Илларионович сюда мальчонкой в подсобники бегал. С тех пор его детище — комбинат.

К а н а х и н. Ну, ясное дело. А как насчет тонкосуконной фабрики? Ведь там у нас…

Л а п и н. Это как чирей на неудобном месте! И что вы все — «тонкосуконная»! Средняя фабричка, а вы ее все напоказ. Для вас на первом месте должен быть комбинат. Он на виду! Он образец!

Телефонный звонок. Канахин не обращает на него внимания.

Александр Феодосьевич! Иди! Отвечай! Теперь ты тут полновластный!

Канахин поднимает одну трубку, другую, но телефон перестал его вызывать.

К а н а х и н. И чего их столько понаставили? Запутаться можно.

Л а п и н. Привыкай к большому развороту. Этот — прямой — со мной. Этот — Савелий Илларионович. Ну этот…

К а н а х и н. Понятно.

Л а п и н. По этому будешь проводить планерки. Вот городской по районам, внутренний. А вот самый главный, аж туда… (Прошелся по кабинету.) Хорошо. Просторно. С достоинством. Так и надо.

Телефонный звонок. Канахин берет трубку.

Да не эту, Феодосьич. Вон ту, красненькую. Ну, постепенно привыкнешь.

К а н а х и н (в трубку). Канахин слушает.

Голос из трубки, очень громкий женский голос: «Шурочка! Ты обедать приедешь? Я тебе любимые фрикадельки готовлю».

(Смущен.) Да что ты так кричишь, Мария Петровна?

Голос: «Я не кричу, Шуренька. Я говорю нормально».

Я занят. (Положил трубку.)

Л а п и н (с покровительственной улыбкой). Чего смущаешься, чудак! Это у твоего предшественника плохо было со слухом, вот ему и поставили усилитель от железнодорожных селекторов.

Входит  Т а н я.

Т а н я. Александр Феодосьевич! Вы вчера назначили встречи. Отменить? Или будем принимать?

К а н а х и н. Я пока занят.

Л а п и н. Я сейчас уеду. Пусть подождут десяток минут.

Т а н я. Поняла. (Уходит.)

Л а п и н. Ну, собственно, и все! Со всеми подчиненными я тебя познакомил. Ну, а там в процессе работы, общения… Да! Чуть было не забыл. Самое главное. (Он аккуратно усадил рядом с собой, на диванчике, Канахина и заговорил нежно и вкрадчиво.) Хочу знать твое отношение ко льнозаводу. Ну, как ты о нем думаешь?

К а н а х и н. Ну, что я думаю… Рядовой завод…

Л а п и н. Постой, постой! Ты сразу с места в карьер… Так дело не пойдет! Он должен стать твоим… родным…

К а н а х и н. Им руководит министерство…

Л а п и н. Ну, видишь, как хорошо. Но и ты… Ты вот что, Феодосьич. Ты это… Как бы сказать тебе попроще, по-нашему, по-рабочему… Ты сам-то из рабочих?

К а н а х и н. Нет, я крестьянский. Местный. Из «Залесья».

Л а п и н. Ну это совсем прекрасно. Так ты вот что, Феодосьич! Ты отдай свое сердце этому льнозаводу.

К а н а х и н. Не понял. При чем тут я, когда министерство…

Л а п и н. А вот ты возьми и отдай. Полюби. И это даже будет прекрасно. Только принял высокий пост — и сразу же о людях, о людях думает. Значит, скажут люди, человек он душевный и понимающий. Это имеет очень большое значение. Настоятельно прошу.

К а н а х и н. Я ничего не понимаю. Ну, какое вы-то имеете отношение к этому самому льнозаводу?

Л а п и н. А в том-то и дело, что никакого!

К а н а х и н. Тогда что же?!

Л а п и н. А вот то же! Я на этот льнозавод пацаном сопливым бегал. Оттуда меня на рабфак силком погнали. А уж потом-то я Промакадемию окончил. И уж совсем-то потом стал таким вот, кем я ныне есть. И если б не льнозавод, родной мой… Я бы и до сих пор ходил бы в подпасках или разнорабочих… Меня этот завод в люди вывел, и если я об этом хоть на миг позабуду — грош мне цена как руководителю и как человеку. Не хотел я тебе этого говорить, Феодосьич, да уж так вышло, что ты из меня слезу памяти выдавил.

К а н а х и н. Простите, не знал.

Л а п и н. У каждого человека есть та самая «проходная», что «в люди вывела меня». И об этом грешно забывать. Ну, так как? Вопросы будут? Ха-ха! Как герой фильма «Белое солнце пустыни» говорит: «Вопросов нет!» Ну и прекрасно. Но тут-то уж ты меня не подведи. Я обещал. Я не хочу перед ними выглядеть болтуном Обещалкиным. Берешь льнозавод под свою опеку! Договорились! Ну и прекрасно! Ох и завидую я вам, периферийщикам, белой завистью. Сам себе хозяин. Осуществляй давние задумки. Экспериментируй. Дерзай. Не то что у нас. Все согласуй, все обговори. А на тебя не то что район, область — вся страна смотрит. Твоя ошибка на всех отражается… Ну, богу — богово, а кесарю… Будь здоров! Руководи! Если что… Только сними вон ту беленькую трубочку — разобьюсь в лепешку для серьезного дела. А рабочий класс скажет нам с тобой спасибочко! Пока! (Широким шагом уходит.)

Канахин обошел кабинет, все осмотрел и уселся в кресло-вертушку, Нажимает на кнопку. Входит  Т а н я.

К а н а х и н. Кто там у нас?

Таня молча положила перед ним список.

Так. Начнем с Николая Амвросиевича.

Таня уходит, а в кабинет входит  Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч.

Здравствуйте, местное руководство. Здравствуйте. На пленуме мы с вами только мельком повидались, а уж теперь давайте поближе.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Давайте поближе.

К а н а х и н. Ну, на рассюсюканье у нас времени нет, начнем с дела. Самое главное что у нас?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Действительно… Что у нас?

К а н а х и н. «Кадры решают все!» И этот лозунг еще никто не отменял, поэтому мы и начнем с кадрового вопроса, а в процессе работы и познакомимся поближе. Устраивает?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Так точно, Александр Феодосьевич. Можно докладывать?

К а н а х и н. Докладывайте.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Спокон веку еле-еле сводил концы с концами колхоз «Восход». Объединяли, укрупняли, культивировали. Сменили за последние годы десяток председателей. Ну, наконец вывели его по урожайности из прорыва. Благодаря усилиям доброго агротехника с девяти центнеров до войны на тех же землях вышли на цифру пятнадцать. Но председатель переработался и свалился.

К а н а х и н. Как это?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Заболел. Сердце. В общем, месяц там безвластие.

К а н а х и н. Кого наметили?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. В Заболотном районе, в нашей области, во-он там (он кивнул головой на карту области, висящую на стене), в самом углу, есть гиблое хозяйство. Пришел туда три года тому назад некий Чечеткин Сан Саныч, навалился… Рука у него что у штангиста. А голова умная. Ну и выхватил он их, считайте, из могилы. Но дальше работать не хочет.

К а н а х и н. Что так? Норов?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Нет. Мы его орденом Трудового Красного Знамени наградили. Говорит, маловат кругозор. Ну вот мы прикинули, туда поставили умненького паренька-выпускника, а Чечеткина наметили на «Восход». Но чего-то он фордыбачит. Чего-то там ему не по нутру.

К а н а х и н. А какие там условия?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Ну, если говорить откровенно, Александр Феодосьевич, условия там не райские. Подвели нас электрики, не дают в пять деревень электричество.

К а н а х и н. А сколько вообще деревень в этом колхозе?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Двенадцать. Дальше. В колхозе том наметили узкую «специализацию» — откорм нетелей со дня рождения до шести месяцев. Для чего начали строить откормочный комбинат. В незавершенке уже третий год. По этому комбинату, да и по нас заодно, прошелся в своем очерке корреспондент-писатель Родионов. Он тут у вас в приемной ждет.

К а н а х и н. Знаю. Сколько на комбинате строителей?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. И с этим дело туго. Вот если только вы на него поднажмете, — может, хоть вас послушает. В колхозе четыреста пятьдесят колхозников, но…

К а н а х и н (перебил). О голубчики! Да вы что? Четыреста пятьдесят?! Да этого народа на колхоз-гигант хватит. Зови сюда Чечеткина.

Николай Амвросиевич, радостно потирая руки, идет из кабинета, а Канахин все продолжает возмущаться.

Ишь ты! «Горизонт»! «Незавершенка»!

Входит  Ч е ч е т к и н. За ним — Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч.

Здравствуйте, здравствуйте, наш герой! Наш передовик-орденоносец! Поздравляю! Поздравляю! И с заслуженной наградой, и с новым, перспективным назначением!

Чечеткин было хотел рот раскрыть, но Канахин не дает ему сказать ни слова.

Правильно, что сразу не согласились. Правильно! Такие вопросы с бухты-барахты не решаются. Но и затягивать надолго не след! Нет, нет — не след! Четыреста пятьдесят рабочих в колхозе! Да с таким народом все врукопашную поднять можно! Мы вам практически поможем. Добьем комбинат откормочный. Добьем. Протянем асфальтовую дорогу. Свяжем комбинат с облцентром. Будете снабжать город молоком, мясом.

Чечеткин было начал, но Канахин снова не дал ему сказать.

Правильно, что добиваетесь электрификации всех поселков. И тут поможем. И газифицируем весь район, всю область! А начнется заготовка кормов, я сам — честное слово! — сам возьму косу в руки! Мы детей, школьников сделаем прекрасными косарями!

Ч е ч е т к и н. Это все хорошо. Да только дети ноги себе косами ранят.

К а н а х и н. Обучим. Все сделаем. Сейчас Нечерноземье — это, считай, вторая целина. Это размах. Вся страна смотрит на вас с надеждой и любовью. Так что идите и принимайте хозяйство. И жду победоносных сводок.

Ч е ч е т к и н. Мне бы насчет техники. Транспорта. И сортовых семян.

К а н а х и н. Николай Амвросиевич! Надо обеспечить. Кого-кого, а «Восход» в самую первую очередь. И семенами, и транспортом, и минеральными удобрениями. А сам-то на чем по полям ездишь, товарищ Чечеткин?

Ч е ч е т к и н. Да разбитый у меня «москвичок-Иж». Неизвестно, кто на ком. Из каждой колдобины тяну, на трассах чихает…

К а н а х и н. Николай Амвросиевич, надо дать. Я знаю, там пришли два «УАЗа-409» — один ему. Он же в великий подвиг вступает. Поздравляю.

Чечеткин, даже не поблагодарив — так обрадован и взволнован, — уходит.

Ну, кто там дальше?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Дальше-то проще, Александр Феодосьевич. Дальше — передовик-маяк. Ваше родное село, «Залесье». Колхоз-миллионер. Он при Гавриле Николаевиче в любимчиках ходил.

К а н а х и н. А что? Ведь не за голубые глаза, наверное? И пред там Герой Труда.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вот этот герой-то и просит смену.

К а н а х и н. Что так? Надо отработать Золотую Звезду-то.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Да он последний год все больше из больницы руководил. Старость берет свое.

К а н а х и н. Мда. Ну, тут ничего не попишешь. И кто на примете?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Есть тут отличный парень. Только кончил Сельхозакадемию. Ленинский стипендиат. Молодость и задор. Двадцать три года.

К а н а х и н. Нет, с «Залесьем» пороть горячку не след, нет, нет, не след. Молодость хороша. Но на одной молодости такую махину, как «Залесье», не потянуть. Тут нужен всеобластной авторитет. Сила. Нужно, чтоб с ним не только в районе да здесь, и даже в самой матушке Москве считались. Чтоб у него перспектива была… на Золотую Звезду, чтоб не подвел наших с вами седин.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Так если такого, то можно заместителя управляющего райсельхозуправления.

К а н а х и н. Возраст? Опыт?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Тридцать пять лет. За спиной сельхозинститут. Десять лет работает в управлении.

К а н а х и н. Бумагой пропах. И жидковато. Надо бы поядренее, посуставистей. Чтоб вошел, а перед ним невольно вставали.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Так тогда из аппарата можно взять. Есть у нас такой. Голос — гром небесный. Под два метра. Вид грозный и внушительный. Сила — богатырь. Правда, он на культуре у нас сидит.

К а н а х и н. Надо посмотреть. Надо позвать. Скажи-ка там.

Звонит телефон, Николай Амвросиевич вышел. Канахин перебрал три трубки, но наконец поднял одну из них и невольно потянулся встать.

Канахин у аппарата, Савелий Илларионович.

Говорит Савелий Илларионович вкрадчивым, низким голосом, ну словно бы воркует: «Поздравляю, Александр Феодосьевич! Поздравляю. Со вступлением вас. Мне тут звонил Федор Аристархович, говорил, что сам тебя сватать едет. Ну, как все прошло?»

Хорошо, Савелий Илларионович. Хорошо. Знакомлюсь с людьми, с предприятиями. Собираюсь на недельку выехать по городам. Надо самому все посмотреть, пощупать ручками.

Голос Савелия Илларионовича: «Это правильно. Не полагайтесь на сложившееся мнение. Бывает, люди приглядятся друг к другу и главного не видят. А большое, как сказал наш славный пиит, «видится на расстоянье». Не так ли?»

Точно так, Савелий Илларионович.

Голос Савелия Илларионовича: «Что там шелкоткацкий? Не обижайте их».

Ну как же можно, Савелий Илларионович!

Голос Савелия Илларионовича: «Для меня это — больное место в памяти сердца. Я ведь на том комбинате начинал свою трудовую биографию…»

Наслышан, Савелий Илларионович. Наслышан. Да и комбинат-то заслуживает особого внимания: на виду. Передовой в отрасли.

Голос Савелия Илларионовича: «Мы тут ему знамя на днях и большую премию… Хозяйка там умница. Сама из ткачих. Рабочая косточка. Таких беречь надо».

Мы бережем.

Голос Савелия Илларионовича: «Лелеять надо. Женщина — она ласку любит. Пусть хоть и большой директор, а все женщина. Ласкайте ее».

Так и будет, Савелий Илларионович.

Голос Савелия Илларионовича: «Ну, а если что, какая заминка, и, не дай бог, с планом, — немедленно, хоть днем, хоть ночью. Таких комбинатов по всей Европе — раз-два и обчелся. Учти, Канахин!» И тут же частые гудки.

(Тихо.) Учту.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч  вводит огромного  П а л  П а л ы ч а  Ш у м о в а.

Канахин, было севший, встает, с восторгом смотрит на Шумова, обходит вокруг.

Ну прямо на выставку. На ВДНХ! А? «Ка-семьсот»! Ну, садитесь! Будем знакомиться. И крестить тут же!

Шумов, чуть было присев к столу, вскочил и громовым басом гаркнул.

Ш у м о в. Шумов Павел Павлович. Лет — пятьдесят пять. Орденов четыре. Медалей двенадцать. Одно ранение… в голову. Но память не отшибло. Старший инспектор управления культуры. Ведаю самодеятельными коллективами села. Готов для любых заданий.

К а н а х и н. Вас ввел в курс дела Николай Амвросиевич?

Ш у м о в. Так точно, товарищ Канахин.

К а н а х и н. Знаете, какую ответственность на себя берете?

Ш у м о в. Так точно!

К а н а х и н. Справитесь?

Ш у м о в. Не боги горшки… виноват. Обещали консультировать.

На него строго посмотрел Николай Амвросиевич.

Справлюсь!

К а н а х и н. Ну, так вам и карты в руки.

Ш у м о в. Когда прикажете принимать хозяйство?

К а н а х и н. Да хоть завтра же.

Ш у м о в. Слушаюсь. Можно быть свободным? Надо забежать домой — предупредить супругу. И выезжать немедля!

К а н а х и н. Ну и прекрасно. (Николаю Амвросиевичу.) Кто поедет его представлять?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Можно послать Соловьева…

К а н а х и н. Езжайте сами и захватите Тобольцеву. Она ведает сельским хозяйством. А я ее проинструктирую. Все. Идите. Николай Амвросиевич! Задержитесь!

Ш у м о в. Товарищ Канахин. Как коммунист и как работник аппарата, заверяю вас…

К а н а х и н. Я понял. И благодарю.

Ш у м о в. Там и банька финская, для руководства. Там и участок для охоты. Так что все будем держать наготове.

К а н а х и н. Ну это не обязательно. И мне вообще не нравятся эти барские замашки моего предшественника.

Ш у м о в. Так мы ту баньку-сауну в один миг…

К а н а х и н. Не спешите. Надо подумать на досуге. Желаю успехов.

Ш у м о в. Благодарю. (И, повернувшись через левое плечо, вышел строевым шагом.)

К а н а х и н. Вы вот что, Николай Амвросиевич! Вы его одного-то не оставляйте, хоть на первое время. Этот колхоз… больное место в моей памяти. Это память сердца, что ли. А большое… сами знаете, видится издалека.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Все будет отлично, Александр Феодосьевич. Можно идти?

К а н а х и н. Желаю всего самого доброго.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Да, было забыл. Я тут по дороге забежал на пятом этаже к транспортникам. Так они говорят, что одну машину отдали в городской комитет народного контроля. А вторую просили в колхоз «Залесье».

К а н а х и н. Ну и отдайте ее в «Залесье».

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. А как же с «Восходом»?

К а н а х и н. Ну, а следующую машину — ему.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. А сейчас-то на чем ему ездить?

К а н а х и н. Так не пешком же он до сих пор ходил?! Подремонтируйте старого «Ижа», и пусть подождет.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Слушаюсь. Можно идти?

К а н а х и н. Идите. И попросите там ко мне этого писателя Родионова. Как, кстати, его зовут?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Не знаю. Я и очерка-то до сих пор его не читал. (Уходит.)

К а н а х и н (по селектору). Танечка, аккуратненько там спросите, как имя-отчество этого известного писателя. Так. Слушаю. Спасибо. Просите.

Входит  Р о д и о н о в.

Здравствуйте, наш дорогой. Спасибо за внимание. Очень, очень рад познакомиться лично. Так-то все читал, а вот свидеться пришлось впервые.

Р о д и о н о в. Спасибо за сердечность. Я целый месяц добивался этой аудиенции, но вы все по области, по заводам и колхозам.

К а н а х и н. Так что за беда… или радость привела вас к нам?

Р о д и о н о в. Я хочу написать книгу о моих земляках, о людях Нечерноземья и…

К а н а х и н. Это очень нужно. Народ вам скажет спасибо за это. А какие прекрасные люди у нас на селе! Вот возьмите колхоз… Ну хотя бы «Залесье». Ведь рядом, казалось бы, такие же земли, такая же техника, такие же люди, а там у них твердый урожай: тридцать пять центнеров на гектар. Это в тот момент, когда область, на круг, дает семнадцать и три десятых.

Р о д и о н о в. Я не хотел бы брать именно этот колхоз, потому что он на особом, привилегированном положении. Ведь речь в «Правде» была о так называемом среднем хозяйстве, о том колхозе, который тянет план всей страны. А ведь таких средних большинство. И вот тут, если проанализировать и прикинуть, в каком положении находятся средние колхозы по сравнению с передовиками, средние фабрики и заводы, средние институты, школы, больницы по сравнению с образцовыми институтами и больницами, то мы увидим интереснейшую вещь. У руководителя есть свой любимец. Он в этого любимца вкладывает всю свою любовь и душу. А середняку обидно. Ему трудно подняться до уровня передового, потому что слишком велика диспропорция положения между середняком и маяком. Вот для этого я и поселился здесь, в области. Выбрал такого середняка и пишу о нем. Вы читали мой очерк?

К а н а х и н. Каюсь. Не читал. А какого числа?

Р о д и о н о в. Двадцать шестого июня. Так и называется — «Среднее хозяйство».

К а н а х и н (секретарю по селектору). Татьяна Петровна! Найдите мне, пожалуйста, газету за двадцать шестое июня. Спасибо. (Родионову.) Это хорошо, что вы приблизились к селу.

Р о д и о н о в. Да ведь нельзя писать о селе, живя в Москве на Ленинском проспекте. И дом дедовский еще стоит.

К а н а х и н. Дом?

Р о д и о н о в. Да. Дед не смог его восстановить. Умер. Дом брошен. Горел в коллективизацию. Так я его восстановил. А вот сельсовет категорически отказывается оформлять дом на мое имя. Ведь не на один же день я туда поселюсь.

К а н а х и н. А почему это они не оформляют? Писатель имеет право жить там, где он приносит народу и стране больше пользы.

Р о д и о н о в. Говорят — незаконно. Это, говорят, все тут понаедут, поскупают брошенные дома, а потом клубникой или цветами будут спекулировать!

К а н а х и н. Какая глупость! Какое мещанство! И что это такое — сравнивать писателя, инженера человеческих душ, с разными там… Ты вот что, Родионов, дорогой наш земляк-писатель… напиши нам официальное заявление. И все. И спокойно работай!

Р о д и о н о в. Это ж счастье для нашего брата писателя, когда такой человек сидит в этом кабинете. Счастье. Ведь ходишь и объясняешь, а тебя сразу зачисляют в спекулянты клубникой или картошкой.

К а н а х и н. Человек, видящий в других жулика, сам не очень чист на руку!

Р о д и о н о в. Блестящее изречение. Позвольте использовать? (Встает.)

К а н а х и н. А это не мое. Это народная мудрость. Ну, куда ты летишь? Посиди еще немного. Поговори. Мне очень хочется, чтобы о нашей области, обо всем регионе было создано этакое значительное. Ведь сколько средств, сколько энергии мы сейчас вкладываем в подъем Нечерноземья И я верю, что результаты не застрянут в трясине бумаг, — будет наша земля вторым БАМом.

Р о д и о н о в. Я был там, на БАМе. Колоссально! До этого ездил на трассу Тюмень — Сургут — Уренгой. БАМ, я вам скажу, — это диво.

К а н а х и н. Я работал там… по соседству.

Р о д и о н о в. А вы знаете, при всем колоссальном, всесоюзном размахе, меня злили местные неурядицы. Ну вот, например. Получают четыре области для БАМа новенькие машины. В том числе и «уазики». В области рассуждают так: «Ну зачем им на бездорожье гробить новые машины. Дадим им наши. Они хоть малость потрепаны, но зато отрегулированы и еще будут долго служить людям. А в районе эти чуть потрепанные машины оставляют себе. Мы что — рыжие? На стройке и наши разбитые машины еще сгодятся». Так в центре уверены, что машины пришли на стройку, а они по дороге осели у областного дяди. Вот и тут, на селе, я вижу…

К а н а х и н. Вы знаете, Алексей Петрович… Плохое, оно единично и поэтому на фоне хорошего особенно выпукло заметно…

Р о д и о н о в. Тогда возникает еще один маленький вопрос. Вот принято постановление. И в нем говорится, что-де у нас все прекрасно, все превосходно. Отличный рост, блестящие показатели! «Но отдельные хозяйства не тянут, не выполняют». Возникает вопрос: зачем это постановление, если все отлично, а только «отдельные»?.. Ведь с ними можно решить в рабочем порядке? Не так ли? Нет. Не так! Это «отдельные», вроде того же колхоза «Залесье», всем обеспеченные и руководством обласканные, идут лихим маршем, а вот пасынки…

К а н а х и н. И все-таки, Родионов, я попрошу вас не трогать, не брать в пример именно этот колхоз. Там сейчас сложнейшая ситуация, смена поколений, изменение структуры посевов и производства… Это будет для них подножкой. Найди другой пример. Посоветуйся с Сельхозуправлением. Они тебе подберут для примера то, что надо, обеспечат цифрами, а «Залесье», я прошу тебя, не трогай… до поры. Так ты иди пиши заявление. И быстренько приноси сюда. А «Залесье» трогать не след, не след. Ну, договорились?

Р о д и о н о в. Так я никогда не самовольничаю. Весь материал согласовываю с руководством. Раз сказано, значит, так требуют особые государственные интересы.

К а н а х и н. Вот именно! Государственные, а не твои или мои личные! Молодец!

Родионов уходит. Канахин смотрит ему вслед.

Входит  Л и д и я  М а т в е е в н а  Т о б о л ь ц е в а.

Т о б о л ь ц е в а. Извините, пожалуйста, Александр Феодосьевич! Но срочное дело.

К а н а х и н. Что стряслось?

Т о б о л ь ц е в а. Да вот Николай Амвросиевич меня тянут в «Залесье», а у меня помидоры!

К а н а х и н. Не понял.

Т о б о л ь ц е в а. Невиданный в наших краях урожай помидоров. Кооператоры не справляются. В «Залесье» рядом завод по переработке, а как быть с другими?

К а н а х и н. Ну, поручите тем же самым кооператорам.

Т о б о л ь ц е в а. Да в том-то и беда, что эти самые кооператоры не в состоянии принять помидоры в таких грандиозных количествах. У них ни тары, ни базы, ни емкостей нет. И погибнет прекрасный продукт. Ну, как быть?

К а н а х и н. Отдать в соседние области.

Т о б о л ь ц е в а. Там подобная картина.

К а н а х и н. Хорошо. Я сам займусь вашими помидорами. А сейчас важнее разобраться с кадрами… В «Залесье». Езжайте, а я сам…

Т о б о л ь ц е в а. Спасибо, Александр Феодосьевич! Это ж такая радость, такая крупная победа наших овощеводов… Прогремим по всему региону! До свиданья!

К а н а х и н. Вот она, махина-то! Вот оно, Нечерноземье! Набирает силушку! Однако что же действительно делать, если урожай превзошел все ожидания? Что же придумать? Чтоб ни одного томата не пропало? Вот что! (Решительно снимает одну из телефонных трубок. Говорит в аппарат.) Маша! Что ты там мне говорила про фрикадельки?..

З а н а в е с.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Просторный кабинет Чечеткина в колхозе «Восход». За окнами типичная панорама золотой осени в средней полосе России. Ч е ч е т к и н  сидит за столом. Перед ним, за боковым столиком, сидит  З и н а и д а  М и х а й л о в н а  С а м о й л о в а — парторг колхоза.

Ч е ч е т к и н. Не сорвись я из Заболотья… не вообрази себя великим преобразователем, жил бы в покое и счастье! Он, дурак! Ой, дубина!

С а м о й л о в а. Ну чего сейчас-то голову пеплом посыпать! Дело сделано!

Ч е ч е т к и н. Ну, а что с помидорами будет? Ведь все ж сгниет!

С а м о й л о в а. Не сгниет! Примет Пал Палыч в «Залесье» наш урожай! Не может не принять! Не по-соседски так!

Ч е ч е т к и н. Помидоры плешь проели! С уборкой горим ярким пламенем… Детишек присылают, а какой с них спрос? О господи!

Входит  В и т ь к а  Ж у ч о к. На нем промасленная рубаха, седеющие кудри взлохмачены. Стоит.

Ну? Чего молчишь?

Ж у ч о к. Не взял!

Ч е ч е т к и н. А ты сказал ему? Объяснил обстановку?

Ж у ч о к. Не взял.

Ч е ч е т к и н. Да ведь он же вот (похлопал по аппарату телефона) сам же сказал «поможем»! И не взял? Нисколько?

Ж у ч о к. Ни грамма!

Ч е ч е т к и н (Самойловой). Ну что скажешь, парторг?!

С а м о й л о в а. Надо жаловаться в район на него!

Ч е ч е т к и н. Да если самому Александру Феодосьевичу — и то никакого не будет эффекта! Все! Зарезали! Убили!

Входит  Р о д и о н о в.

Р о д и о н о в. Что за беда, Сам Саныч?

Ч е ч е т к и н. Да не беда, а катастрофа!

Р о д и о н о в. Ну, расскажите. Давайте вместе думать…

Ч е ч е т к и н. Все началось с чепухи! Поднял я в Заболотье заваленный колхоз. Там бы не пшеницу сеять, а утку с клюквой разводить. Ну, это не нашего ума дело. Нет! Осушили! Вывели болота, а земля — ни к черту! Не родит! Ну, культивировали ее, чуть ли не каждый комочек этими руками перелялькал. Урожайность кое-какая получилась. И сидеть бы мне там, за болотами да бывшими топями, тихонечко, не рыпаться! А жинка все горло перепилила — дочке вреден климат. Сырости много. Легкие могут заболеть. А я ведь себя, после Сельхозакадемии, чуть ли не выше Вильямса ставил. И вот свалили меня в новое болото. Сюда! Колхоз называется «Восход», а его самое время переименовать в «Закат»! А наговорили! Наобещали! «Четыреста пятьдесят колхозников!», «Это все врукопашную поднять можно!» Я уши развесил! А приехал… Господи-и-и-и! Из четырехсот пятидесяти работающих — девяносто! Остальные пенсионеры! Машин много, а работать не на чем! И каждый доблестный механизатор норовит с чужой машины спять для себя в запас какую-нибудь дефицитную деталь!

Р о д и о н о в. Мрачноватая картина!

Ч е ч е т к и н. Жуть!

Вбегает  М а ш е н ь к а.

Чего тебе?

М а ш е н ь к а. Сан Саныч! Мимо ехал Пал Палыч, а машина застопорила. Пока наши механики в моторе ковыряются, я его сюда заманила!

Ч е ч е т к и н. Зачем? Я его видеть не могу!

М а ш е н ь к а. А мы хотим к нему… в его хозяйство…

С а м о й л о в а. Из родного-то дома?

М а ш е н ь к а. Чего мне родной дом, если молодых механизаторов в его колхоз присылают.

Ч е ч е т к и н. Не вижу логической связи!

Р о д и о н о в (Машеньке). Парни-то холостые?

М а ш е н ь к а (засмущалась). Ну!

Р о д и о н о в. Вот вам и сзязь!

М а ш е н ь к а. Так попросите его…

С а м о й л о в а. Погоди, Маша. Погоди. Ступай покуда.

Машенька ушла.

(Чечеткину.) Смири свою гордость, Сан Саныч. Проси его, умоляй… насчет помидоров!

Ч е ч е т к и н. Я? Его? Ни за что!

Р о д и о н о в. Сан Саныч! Положение безвыходное!

Входит  Ш у м о в.

Ш у м о в. Соседям, как самым близким родственникам, — наше нижайшее!

Ч е ч е т к и н. Ты чего нас подводишь, Пал Палыч?

Ш у м о в. Это с помидорами, что ли? Ну, не знал я обстановки! Не в курсе был! Их же во всем районе — завал! Бери хоть по копейке пуд!

Ч е ч е т к и н (вдруг, тихо). Я бесплатно отдам.

Ш у м о в. Опомнись!

Ч е ч е т к и н. Ведь труд людей пропадает! А так хоть польза государству!

Ш у м о в. Ну пойми, что наш заводик-то крохотулька. И… Ну не могу я!

Ч е ч е т к и н. Пал Палыч, хочешь, я перед тобой на колени встану! Ей-богу! Вот при всех!

Ш у м о в. Ну, как же тебе…

А Чечеткин уже бухнулся перед ним на колени.

Да ты… Ну, товарищи! Ну я же правду говорю! Да гори ты со своими помидорами, попрошайка! (И, злой, выскочил из правления.)

Чечеткин медленно поднимается на ноги, отряхивает пыль с коленок.

Ч е ч е т к и н. Все! Честные способы исчерпаны! Приступаю к другим. Самойлова! Давай созывай общее!

З а н а в е с.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Президиум общего собрания. На трибуне  Ч е ч е т к и н. Собрание в разгаре. Чечеткин обращается в зрительный зал, а зал реагирует на каждое его предложение.

Ч е ч е т к и н. …а тот, кто не вроет напротив своего дома не менее двух столбов, будет лишен электричества!

Г о л о с. Да как же я врою те столбы, когда мне восьмой десяток на исходе!

Ч е ч е т к и н. Вы, бабушка Катерина, не прибедняйтесь! У вас четыре дочери да четыре здоровых лба-зятя в городе! Отбейте телеграмму: «Погибаю. Приезжайте с лопатами!» — вот вам и два столба, и электричество, и телевизор.

Г о л о с. Да нешто они послушают?

Ч е ч е т к и н. Как за картошкой или капустой по осени — так и без приглашения приезжают. А тут, если как советую напишете, прилетят как миленькие! Дальше! Кто в свою установленную очередь не выйдет на строительство консервного овощеперерабатывающего завода — будет лишен приусадебного участка!

Г о л о с. Нет у вас такого права! Нет!

Ч е ч е т к и н. Вопрос с сельсоветом согласован! Сельсовет — это Советская власть на местах!

Г о л о с. Вы не имеете права! Это беззаконие!

Ч е ч е т к и н. Дважды справок давать не буду! Дальше. Есть предложение выстроить за зиму улицу молодоженов! Стройматериал дает колхоз. Рабсила — мы сами! Кто за это? Единогласно!

Г о л о с. Я — против! Мне не нужны те дома!

Ч е ч е т к и н. А тебя я в счет не беру!

Г о л о с. Почему?

Ч е ч е т к и н. А потому, что я буду ставить вопрос о твоем выселении из деревни, как пьяницы и тунеядца!

Г о л о с. Не имеешь права! Это маманин дом!

Ч е ч е т к и н. Маманин дом пойдет под детский сад. Молодожены детей заведут, и садик нам ой как нужен!

Г о л о с. Не имеете права! Это частная собственность граждан!

Ч е ч е т к и н. Есть санкция прокурора! Не веришь — езжай к нему и сам спроси! Только лично его спроси!

С а м о й л о в а (тихо). Да что ж ты все врешь-то, Сан Саныч!

Ч е ч е т к и н. Не останавливай меня! Пока он разберется — я дело сделаю! (Громко.) Далее. Всех, кто желает найти себе жениха и в дальнейшем выйти замуж, прошу пройти регистрацию в комнате президиума! Все! Повестка дня исчерпана! До свиданья!

Люди расходятся.

(Самойловой.) Вот так, значит, Зинаида Михайловна! Сейчас будущим невестам дашь инструктаж.

С а м о й л о в а. Какой еще инструктаж?

Ч е ч е т к и н. Учитывая, что ты женщина замужняя, знаешь все слабости сильного пола, — проинструктируешь девчат: как надо заманивать неженатых парней и женить на себе!

С а м о й л о в а. Да ты что, рехнулся, Сап Саныч?

Ч е ч е т к и н. Другого пути у нас — НЕТУ! Для этого и улицу молодоженов задумали. Для этого электричество, консервный завод, чтоб и зимой не болтались без дела, а работали! Я нагляделся на то, как гибнут помидоры и прочее, — нагляделся. Все в нашем колхозе будет СВОЕ. Весь производственный цикл должен быть завершен ЗДЕСЬ, на месте выращивания тех же помидоров и огурцов. Хватит зависеть от Пал Палыча! Вот теперь я на него будущей осенью посмотрю, когда в районе будет неурожай овощей! Вот тогда я ему припомню, как я у него в ногах валялся! И не перечь мне, Зина! Ты женщина умная, передовая, прогрессивная! Подключайся!

С а м о й л о в а. Да нам за это выговор влепят!

Ч е ч е т к и н. Выговор не муж иль жена, с ним не век жить! Действуй! Вон девки жмутся по углам — стесняются! Действуй! Хватит ждать милости от местного начальства!

З а н а в е с.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Конец марта. Перекресток двух улиц в деревне. Это что-то вроде небольшой сельской площади. На двери магазина с красочной вывеской «Товары повседневного спроса» большой амбарный замок. Каменный дом правления колхоза «Восход». На двери афиша: «Сегодня в клубе…» Виден медпункт, перед ним на дороге два дорожных знака, обозначающих, что здесь медпункт и тут есть телефон. В глубину уходит улица строящихся красивых двухэтажных коттеджей. На переднем плане — колодезь, на цепи болтается помятое ведерко.

Вдали, на горизонте, видна почерневшая полоска трассы. Там все время проносятся машины, трактора, повозки, комбайны и прочее. На лавочке возле медпункта сидят  к о л х о з н и к  и в рубахе нараспашку  Ж у ч о к, он сильно пьян.

Доносятся звуки гармони и разухабистые выкрики свадебной песни. У крыльца дома, скрестив руки на груди, в телогрейке и ярком пестром платке стоит  т е т к а  В а р я. Ей за пятьдесят.

К о л х о з н и к. Вона, вона! Опять в «Залесье» колоннами шпарют!

Ж у ч о к. Минеральные удобрения загодя для сева завозят.

Т е т к а  В а р я. А нам когда же.?

Ж у ч о к. А нам поближе к уборке… подбросят двух инструкторов-погонялок! (Засмеялся.) О, добрый у меня сосед появился. Писатель. Только не признает меня, когда я под этим делом… (Щелкнул себя по горлу.)

Т е т к а  В а р я. Шел бы ты, Витюша, спать.

Ж у ч о к. Я когда выпью, я никогда не сплю. Вот ты скажи, что у меня за скотская натура. Как выпью, так мне кого-нибудь отлупить охота. А лупить некого.

Т е т к а  В а р я. Шел бы ты спать, Витюша. А то, не дай бог, как летом…

Ж у ч о к. А чего летом? Жеребец мне прическу попортил? (Колхознику.) Это я к нему не с той руки подошел. Он так брык, кожа вся с волосами на затылок. Хорошо, кузнец Володька успел меня подхватить. И все ничего! Я натянул кожу на лоб, и все.

Т е т к а  В а р я. Да я не про то. Летом тебя полоснули ножом, и если бы не Сан Саныч — истек бы кровью…

К о л х о з н и к. Говорил участковый, что это тебя проезжие пырнули. Наши-то тебя знают и не связываются, не бьют, потому-то бить в тебе нечего: площадь для битья маленькая.

Ж у ч о к. Во! Вспомнил! (Встал.) Чего это мне лесничий — сосед дядя Миша грозился? А? Я сейчас ему… (И он ринулся мимо тетки Вари в дом.)

Тетка Варя убегает за ним. Слышен звон посуды, какие-то выкрики, и вот Витьку вышибают из дома, и вслед ему летят его тужурка и кожаный, на меху, летный шлем. Витька смеется. Одевается.

Да шут с вами! Не хотите — не надо. Я здесь посижу.

Подходит  Р о д и о н о в.

Р о д и о н о в. Здравствуйте! Витя, ты опять?

Ж у ч о к. Ага.

Р о д и о н о в. Иди домой. Пожалей жену.

Ж у ч о к. Не могу я… понимаешь, сосед, не могу. Я как выпью — мне надо обязательно быть в коллективе. Даже спать я люблю в коллективе. Я пойду сейчас на стан и… Чего там? (Голова у него беспомощно упала, и он на несколько секунд отключился.)

Р о д и о н о в. Ну что, Василий Иванович? Уговор дороже денег? Сейчас закончим крыть полы, вставим новые рамы в окна — и нужно печи бить!

К о л х о з н и к. Дикалон будет? (Пауза.) Дикалон будет — будут и печки. А без дикалона — какая же работа у печника?

Р о д и о н о в. Ну, как хотите. Я могу и сам печки бить.

К о л х о з н и к. Ой-ей-ей!

Р о д и о н о в. Серьезно. Не хотите — теряете прямо заработок. А полсотни за каждую печь на улице не валяются.

Т е т к а  В а р я (вышла и наблюдает за спящим Витькой). Иди, дед, иди, не кобенься. А то заработок уплывет.

К о л х о з н и к. Ну хорошо. Уговорили. Пойду посмотрю. (Встал и направился в сторону.)

Т е т к а  В а р я (негромко). Вы, мил человек, только одно помните: нашему деду до срока ни грамма не наливайте. А то он развезет вам глину по каждой кладке на две недели.

Р о д и о н о в. Спасибо за предупреждение. (Уходит.)

Ж у ч о к (очнулся). Ой, жажда мучит! Ой, испить бы чего!

Т е т к а  В а р я. Счас я тебе вынесу кваску… Погоди малость. (Уходит в дом.)

Но Витька ждать не стал. Подошел к срубу, заглянул в колодезь.

Ж у ч о к. О! Болтуны болтают — воды не видать — восемнадцать метров. А она — вот она… ее рукой достать можно…

Он потянулся рукой в колодезь. В это время  т е т к а  В а р я  вынесла ему в ковшике квасу.

Т е т к а  В а р я. Витька! Ты с ума сошел!

Витька на окрик повернулся, поскользнулся и — только мелькнули его ноги — свалился вниз.

(Закричала.) Он! Ой, люди! Помогите! Люди! Помогите!

Из дома выскочили  м у ж ч и н ы  и  ж е н щ и н ы — все в нарядном, но без пальто. Появился  Ч е ч е т к и н.

Г о л о с а. Да что случилось-то?

— Да Витька Жучок в колодезь упал…

— Чего его, лешего, туда понесло?

— Да напиться хотел!

— Витька, ты живой?

Г о л о с  Ж у ч к а. А чего мне сделается? Бадью давайте! Холодно здесь!

Опускают ведро в колодезь.

Г о л о с. Ну держись, чтоли! Крепче держись!

Г о л о с  Ж у ч к а. Да знаю я! Что вы меня все учите?! Тяните веселее…

Подтягивают до середины.

Г о л о с а. Ты спокойно, спокойно!

— А ты тоже, Колянь, не дергай, не рывком.

— Ну еще чуть-чуть и…

И вдруг ведро сорвалось — и в колодезь.

— О, черт сорвался!

— Давай быстрее!

— Ну лови, что ли! Витька! Слышишь?

Г о л о с  Ж у ч к а. Бр-р-р-р! Замерзаю я! Вы что, меня искалечить решили?

Г о л о с а. Держись, деятель!

— Это ему вместо вытрезвителя!

— Да вроде бы крещенье давно миновало.

Т е т к а  В а р я (крестится). Господи! Помоги ему, окаянному алкоголику…

Г о л о с а. Ну еще чуть-чуть.

— Ну давай руку-то!

— Ну вот так! И…

И уже теперь под руководством Чечеткина Жучка вызволяют из колодца. Подхватили.

Ч е ч е т к и н. В медчасть его. Да поживее! Спиртом его растереть. Спиртом!

Жучок не выдержал последних слов председателя.

Ж у ч о к. Зачем же на растирку переводить?! Лучше изнутри! Изнутри!!!

Жучка унесли. Постепенно люди расходятся. Возле председателя остались два-три человека, среди них Родионов.

Р о д и о н о в. Ну что, Сан Саныч, теперь вы его уволите?

Ч е ч е т к и н. Ну и дела!

Р о д и о н о в. Я говорю, уволите, что ли, его, Витьку Жучка?

Ч е ч е т к и н. Не могу, гражданин любезный. Не могу! Работать завтра некому будет, если я за каждую пьянку их увольнять буду. Пока девчата своей красотой молодежь из «Залесья» сманят да пока этот порядок коттеджей не выстроим — мне перед каждым пьянчугой в пояс кланяться надо. Весь расчет только на технику.

Р о д и о н о в. Так она идет с заводов, техника.

Ч е ч е т к и н. У нас одна большая беда. Мы любим обобщения. «Село». Отлично. А конкретно — когда в наш колхоз придет электричество, техника, удобрения? Вон шуруют по шоссе! Прямо любо смотреть! И товарищ Шумов не шумит, об нем начальство думает. А у меня на сегодняшний день всего пятнадцать процентов необходимого удобрения завезено. А семян повышенной категории всхожести всего десять. Десять! Во как!

Р о д и о н о в. Так как же вы поведете посевную?

Ч е ч е т к и н. Так на то, говорят, у нас русская смекалка имеется. Не хочется шельмовать да обманывать. Но ведь не для себя же! А для хозяйства. А оно у меня, к сожалению, среднее! Вот что, Алексей Петрович! Сейчас к нам приедет Николай Амвросиевич… начальство… Так вы, ну словно бы между прочим, загляните в правление. Ведь вам и для книжки это полезно послушать. И при вас, у меня такой расчет, ему трудно будет сказать «нет». Может, чего и пообещает… А?

Р о д и о н о в. Ну что ж, завязался я с вами, Сан Саныч, в один узелок — приду!

Ч е ч е т к и н. Так что мы еще посмотрим, что у нас в этом году созреет. Посмотрим.

Т е т к а  В а р я (смотрит с сожалением). Вот я диву на вас даюсь!

Ч е ч е т к и н. А чего дивиться-то?

Р о д и о н о в. Просто у нас выработалась такая привычка — докладывать только об успехах, ну а если сегодня временный неуспех, тогда как? Вот посмотрите на этот магазин. Какой там выбор? Электричество провели, холодильники поставили, загляни в любой дом, в любой холодильник — и чего там только нет.

Т е т к а  В а р я. Нет, я не жалуюсь. Мы с Жучковой Лидой как по осени телка заколем, так, считай, на сезон запас. Картошка, овощи — свои. Варенья-соленья — свои. Колбасы маловато… Избаловались мы. Не соблюдаем посты… То есть не устраиваем разгрузку. Отсюда печень да почки больные, потому как мы все… как это… белковое все едим. И выходит, что раньше церковь, блюла посты и больше беспокоилась о здоровье людей, чем нонешняя медицина. А врачи, видать, на нас махнули рукой, а сами бездиетную пищу лопают за три щеки! Вот как я понимаю!

Ч е ч е т к и н. Уж больно мудрено!

Р о д и о н о в. А смысл большой! Нет, серьезно, тетя Варя, я к вам зайду, — это полезные мысли, хоть в деревне, хоть в пустыне, а полезные.

Т е т к а  В а р я. Заходите, милок. Я вас той телятинкой угощу!

Чечеткин и Родионов идут в правление. Из медчасти громко, но красиво запел пьяный Витька.

З а н а в е с.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Яркий солнечный день. Весна. Идет сев. За строительным вагончиком видны контуры будущих коровников, торчит водонапорная башня. Вдали видны терриконообразные насыпи из гравия. На штабеле досок сидят  В и т ь к а  Ж у ч о к и  Р о д и о н о в. К Жучку подбегает его четырнадцатилетний сын  А н д р ю ш а.

А н д р ю ш а (отдавая термос). Во, пап. Как просил, двойная заварка.

Ж у ч о к. Молодец, Андрюха. Ну, что там мамка?

А н д р ю ш а. Она пошла доить. Чего еще надо, а то мне некогда.

Ж у ч о к. Беги, сынок.

Андрюша убегает. Жучок отвинчивает стаканчик, наливает чай. Покосился на Родионова.

Не хочешь угоститься, сосед?

Р о д и о н о в. Спасибо. Что, с похмелья, что ли?

Ж у ч о к (смущенно). Да не пью я с тех пор… после колодца-то. Видно, мне своей смертью не помереть. (Пьет чай.) От сна это. Мы тут по три смены. Подменяемся только на час-два — и снова в кабину. Так вот, чтоб не спать…

Р о д и о н о в. Вить! Ты вот не умеешь остановиться, когда пьешь. Да?

Жучок виновато и смущенно кивнул головой.

А голова наутро не болит?

Ж у ч о к. А кому ж мне жаловаться?

Р о д и о н о в. Резонно. Я-то думал, что после прошлого года, когда я тебя перед начальством выгораживал…

Ж у ч о к. Простите меня. Вот клянусь, никогда больше…

Р о д и о н о в. Эх, Витя! Ты так же клялся в прошлом году. А потом на свадьбе набрался, что и в колодезь угодил… Срамота!

Ж у ч о к. Ну, сказал же, что больше ни капли, ни по какому поводу…

Р о д и о н о в. Ты не злись, не взвинчивайся. Это мне на тебя злиться надо. Я тебя терплю, надеюсь, что сосед хоть за ум возьмется на пятом десятке. Ведь тебе сорок один?

Ж у ч о к. Сорок два.

Пауза. Подходит  Ч е ч е т к и н. Жучок поспешно взял термос и уходит. К Чечеткину подходит прораб  Ф и л я.

Ф и л я. Сан Саныч! Уговор дороже денег.

Ч е ч е т к и н. Раньше бы я тебя спросил: на тебе крест есть? Ты на что меня толкаешь? Вон! Четыре самосвала бросил в грязь на дороге — и подпиши ему акт о приемке четырехкилометровой асфальтированной трассы от села до комплекса. Ты что, шутишь или с ума сошел? Пока все не сделаете — никаких подписей ставить не буду.

Ф и л я. Напрасно зарекаетесь, товарищ Чечеткин. Начальство заставит тебя подписать!

Ч е ч е т к и н. Что? Липу? Никто меня не заставит.

Ф и л я. Но ты пойми, чудак-человек… Мне наряды за месяц закрыть надо, а по новым правилам без акта с твоей подписью и говорить не желают. А я тебе, Сап Саныч, в будущем квартале в самую первую очередь эту самую дорогу прямо на блюдечке с голубой каемочкой преподнесу.

Ч е ч е т к и н. Слушай, Филя, ты не Ильф, и не Петров, и не Остап Бендер — и оставь меня в покое. Я сказал твердо: не закончите — не подпишу. Баста!

Ф и л я. Ну, смотри, Чечеткин, пожалеешь…

Ч е ч е т к и н. Вот писатель, корреспондент газеты «Правда». Пишет о наших достижениях. Пусть он скажет; если он скажет, что я должен подписать, — я подпишу. А нет…

Ф и л я. Писатели, корреспонденты… (Махнул рукой и ушел.)

Ч е ч е т к и н. Ну что же это такое? Ни в какие ворота не лезет! Ведь осудила партия приписки. Ведь кой-кому так по шапке влепили за обман государства, а тут — на́ тебе! Подпиши липу о сдаче несуществующей дороги!

Р о д и о н о в. Вы выбрали правильную позицию, Сан Саныч. И не отступайте: сейчас вы подпишете приемку несуществующей дороги, а завтра вам предложат подписать приемку недостроенного комплекса. И судить за липу в первую очередь будут вас!

Ч е ч е т к и н. Господи, боже ж ты мой! Создали проект комплекса без кормоцеха. Настоял. Включили в проект кормоцех. А финансирование строительства не предусмотрено. Откуда мне брать деньги? Ну, выкрутились. Ну, изловчились — нашли. А тут выясняется — в генеральном плане не предусмотрено жилье для людей, что этот комплекс должны обслуживать. Бросаюсь в районное управление. А главбух нахально смеется в глаза: «Своих старух будешь на тракторе возить на работу». Я в райком. Там нажали, убедили, исправили ошибку, а стройматериалы под это несчастное жилье не дают. В «Сельхозтехнике» один ответ: «У вас нет лимитов на этот стройматериал». Я в потребкооперацию, а там ответ: «Колхозы обслуживает «Сельхозтехника», а мы обслуживаем индивидуалов. Будете строить себе дом — милости просим, обеспечим!»

Р о д и о н о в. Неправда! Я к ним обратился, так у них гвоздей выпросить невозможно, а не то что вагонки или теса для обшивки дома. «Вы представитель интеллигенции, так что обращайтесь в сельсовет, а мы обслуживаем колхозников». В сельсовете говорят только «нет», а «да» они давно не употребляют. Что бы ни случилось, по любому поводу дружное «нет».

Ч е ч е т к и н. Вот как вас прижали.

Р о д и о н о в. Я фельетон в газету напишу по самым типичным и не единичным фактам или «светлую» сатирическую комедию грохну!

Ч е ч е т к и н. Никто фельетон не напечатает, «светлую» комедию не пропустят.

Р о д и о н о в. Пропустят. Вон «Правда» дала фельетон, как сдавали «в эксплуатацию» несуществующий ремонтный завод… под Ленинградом.

Ч е ч е т к и н. Ну, посмотрим. Нет, ты объясни мне, почему же у Пал Палыча Шумова в «Залесье» нету этих «мелких издержек»? Почему он сеет пшеницу семенами стопроцентной всхожести? А? Почему обещали мне «УАЗ», а отдали в «Залесье»? А там ведь два таких же «УАЗа» уже бегают пять лет. Сколько этих «почему»! Ведь не теще я дачу строю, а межколхозный откормочный комплекс, который будет образцом для всей этой зоны нашего региона. А! (Он махнул рукой и замолчал. Потом, немного успокоившись, спросил.) Картошку из Москвы возите? Стыдно. Неужели мы здесь для вас мешка картошки не найдем?

Р о д и о н о в. Полно об этом, Сан Саныч. Скажите, Сан Саныч, вы водку пьете?

Ч е ч е т к и н. Как все нормальные люди.

Р о д и о н о в. А говорят, что вы непьющий и потому так преследуете пьяниц.

Ч е ч е т к и н. А вы пьете? То-то! Но ни меня, ни вас никто никогда и нигде пьяным не видел. Надо знать, когда, сколько и с кем.

Р о д и о н о в. Отличное изречение.

Ч е ч е т к и н. Это я прочитал в вашем Центральном Доме литераторов, внизу, в подвальчике. А чего вы спросили, пью ли я?

Р о д и о н о в. Да хочу вас с Владимиром Ивановичем да с женами пригласить ко мне в субботу на день рождения. Чтоб посидеть часок-другой раскрепощенными, поговорить…

Ч е ч е т к и н. Нет! Сейчас это исключено. Пока не отсеемся. Не обессудьте! Вот видите, какой я неудобный. Напрасно вы с нас писать хотите что-то…

Р о д и о н о в. Почему же? Вы типичное для Нечерноземья хозяйство.

Ч е ч е т к и н. Ни рыба ни мясо. Ни отстающие, ни передовые. Раньше бы сказали «гнилое болото», а теперь с напускным уважением — «среднее хозяйство». А ведь, честно-то говоря, этих средних-то большинство в стране. И это они всю страну кормят. Но вам все же лучше было бы поселиться в «Залесье» — оттуда победные реляции складно идут.

Р о д и о н о в. Да прежде чем писать о вас, я ведь всю страну изъездил. Видел передовиков и посильнее вашего «Залесья». Колхоз «Родина» Шипуновского района на Алтае. Там на базе колхоза создана школа передового опыта ведения хозяйства. И создали ее герои колхозного движения. Там же «Страна Советов». Или под Костромой у Прасковьи Андреевны Малининой. Вот талантище! Вот умница! Да сколько еще их на нашей земле! Но я выбрал вас потому, что вы типичный средний и стремящийся вперед колхоз. (Пауза.) Пойду посмотрю, как там с дверными проемами в коровниках: ведь туда же трактор-кормораздатчик не пройдет!

Ч е ч е т к и н. Да на это есть прораб.

Родионов уходит. Чечеткин некоторое время сидит один. Вбегает  М а ш е н ь к а.

М а ш е н ь к а. Сан Сапыч!

Ч е ч е т к и н. Что с тобой, красавица? На тебе лица нет! Словно за тобой волки гонятся!

М а ш е н ь к а. Хуже. Не отпускает Пал Палыч Толика!

Ч е ч е т к и н. Как это — не отпускает? Существует закон о труде. За две недели подается заявление «по собственному желанию» или «по семейным обстоятельствам», а там, через две недели, хоть трава не расти!

М а ш е н ь к а. Да не принимает он нашего заявления «по собственному»!

Ч е ч е т к и н. Не имеет права!

М а ш е н ь к а. Так же и Толик ему сказал: «Не имеете права!» А он как взбычился: «Это все проделки Чечеткина. Он уже три пары молодых сманил к себе! Не пущу, хоть разорвитесь!» (Заплакала.) А мне без Толика…

Ч е ч е т к и н. Погоди реветь! Теперь слезами никого не удивишь!

М а ш е н ь к а. Толик сказал: «Если любишь, то все равно, где нам после свадьбы жить». И Пал Палыч телятницам твердую зарплату установил — двести двадцать рэ. А там еще прогрессивка, квартальные, тринадцатая зарплата. На круг чистыми выходит по двести семьдесят в месяц.

Ч е ч е т к и н. Ну что ж. Резон. Иди в «Залесье». Иди. А домик новый, во-он тот, расписанный петухами, отдадим приезжим… Да тебе все равно дом-то и не нужен — вон у мамани хоромы… И наша для вас твердая зарплата в двести пятьдесят рэ тебе ни к чему! И тоже квартальные, прогрессивка, тринадцатая зарплата да две недели дополнительно к отпуску… телятницам… Как и положено нам, «среднему хозяйству» Нечерноземья! Вот так. А там детишки пойдут… будешь бегать сюда к мамане за двадцать километров… А у них, у детишек, мода такая — первые два года всеми болячками переболеть, то коклюш, то свинка. А там на чужих-то руках ребеночек не очень-то заздоровеет…

М а ш е н ь к а. Ой, да и что вы меня терзаете!

Ч е ч е т к и н. Ничего я тебя не терзаю. Я просто жизнь знаю. И знаю наперед, что будет. А ты уж мерекай своей талантливой головкой как умеешь. Только намыкаетесь с Толиком по общежитиям, примчитесь ко мне…

М а ш е н ь к а. Знаю, знаю! А вы нас обратно не возьмете!

Ч е ч е т к и н. Почему это не возьму? Возьму с удовольствием. Способные люди, да еще специалисты сельского хозяйства, ох как нужны нам! Возьму обязательно! Будь спокойна! Только вот домик расписной… На него уже два заявления в правлении лежат… Не смогу я его до вашего раздумья беречь так долго!

М а ш е н ь к а (решительно). Все! Никаких разговоров! Раз по закону положено! Все! Завтра же вселяемся! Все! О! Начальство приехало! Сам Николай Амвросиевич! Сюда идут! Так, Сан Саныч, уговор дороже денег? Могу вселяться?

Ч е ч е т к и н. Так дом-то еще недостроен!

М а ш е н ь к а. Сами достроим! Пошла я! (Уходит.)

Входит  Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. За ним — Ф и л я.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч (Филе). Ладно. Ступай. Разберемся как-нибудь. Здравствуйте, товарищ Чечеткин.

Филя уходит.

Ч е ч е т к и н. Здравствуйте, Николай Амвросиевич. В контору пойдем или…

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Посидим пять минут на воздухе. Я нынче целый день по кабинетам мотаюсь. Дай хоть на весну поглядеть…

Ч е ч е т к и н. Глядите.

Пауза.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч (смотрит в сторону). Я смотрю, прижился у тебя писатель. Не мешает?

Ч е ч е т к и н. А как он может помешать?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Очень просто. Есть у нас такая категория выскочек. Обо всем-то они судят, все-то они лучше других знают. А копнешь его поглубже — глянь! — а там пустота.

Ч е ч е т к и н. Не знаю. Может, вам просто не везет.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Чего ты его защищаешь, уж не спелись ли?

Ч е ч е т к и н. Он не дирижер, я не певец.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вот-вот! Теперь увидел я Чечеткина. До этого-то передо мной либерал стоял, а вот теперь Сан Саныч — железная рука. Защищаешь.

Ч е ч е т к и н. Чего мне его защищать? Он и сам за себя постоять может. Между прочим, практику колхозного строительства изучает почти четверть века. Иной раз такое подскажет, что ни на одном нашем семинаре не услышишь. Вы знаете, почему этот писатель у нас?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Говорят, грибы любит. Избенку соорудил.

Ч е ч е т к и н. Они, эти писатели, кинули негромкий клич: «Писатель! Возьми шефство над стройкой века!» И поехали. Кто на БАМ, на КамАЗ, а наш — помогать селу. Дело политическое. Вы разве не знали?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Знаю, знаю. Он нам уши прожужжал про твою партизанщину. Если б не он, схлопотал бы Чечеткин строгача с вознесением к самому господу богу за свою консервную фабрику!

Ч е ч е т к и н. Ведь не я это придумал.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Как не ты? А кто же?

Ч е ч е т к и н. Общее собрание. А решение собрания — для меня закон. Ведь так же! Только Верховный Совет или Совет колхозов может отменить. У нас получается законченный производственный цикл на месте! Теперь не будем бегать к кооператорам: «Возьмите, христа ради, наши помидорчики-огурчики! А то все погибнет!» Теперь и колхозник веселей глядит: сам видит, что его труд на пользу идет. И не пропадает даром! И вам, местным руководителям, за то, что своевременно поддержали прогрессивное начинание, — слава и хвала! Все же в общую, ГОСУДАРСТВЕННУЮ, копилку идет! Вот вам один из первых результатов подъема второй целины — Нечерноземья!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Хитер ты, Сан Саныч! Жуть!

Ч е ч е т к и н. Нам, середнякам, без хитрости и дня не прожить!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. На тебя жалуется Шумов. Кадры у него сманиваешь!

Ч е ч е т к и н. Поклеп! Ну чистый поклеп! У нас в стране для всех один закон, хоть для Пал Палыча, хоть для Сан Саныча! Ведь так? Люди ищут где лучше! Надо создать им такие условия, чтоб они и работали, и жили как праздник праздновали, а там только успевай направлять их энергию.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Ну со временем…

Ч е ч е т к и н. Так надо не ждать, а сейчас же, немедленно, создавать условия! Вон посмотрите, сколько в нашем районе забитых досками домов! Это ведь о чем-то говорит. Так что давайте уж сейчас все условия молодежи. И ставки твердые, да не ниже городских, и культуру, и писателей с артистами — давайте всех на село! Чтоб сегодня светло да радостно было, а не со временем. Напрасно вы на писателя осерчали за то, что он вас по делу критикнул. Этот Алексей Петрович нам не заноза в пятке, а помощь реальная.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Ну и слава богу, как говорили наши предки. Значит, только польза от него. Что у тебя с севом? Я проехал по полям — всходы дружные.

Ч е ч е т к и н. Это благодаря вам, Николай Амвросиевич, и Лидии Матвеевне. Не вступись вы за нас, не поломай дурную практику «всем сестрам по серьгам», сидели бы мы с моим агрономом в специзоляторе…

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Ну чего об этом вспоминать! Бывает всякое в жизни. Ты чего такой насупленный нынче?

Ч е ч е т к и н. Я всегда такой.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Нет. Сегодня какой-то особенный. И ершистый, да не злой.

Ч е ч е т к и н. А чего мне быть другим! Вы посмотрите, что получается? Людей и техники не хватает. Дороги нет. А тут еще прораб пристал: «Подпиши акт о приемке дороги». Вон, гляньте! Четыре самосвала гравия в грязь спустил и назвал эту акцию «окончанием работ на дороге». Ну что вы скажете?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Нехорошо, конечно. Но и его понять нужно. У него сколько таких объектов? А на него жмут. Ты попробуй сядь на его место?

Ч е ч е т к и н. Да что мне, свобода надоела?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вот видишь! А ворчишь!

Ч е ч е т к и н. Так зачем же за все сразу хвататься? Тут и строительство комбината, и дорога, и десятка два в районе еще не завершенных объектов — и он мечется как угорелый. А не проще ли законсервировать все, что сейчас не под силу закончить, и строить самое главное…

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Так у него неглавных объектов-то нету! Понимаешь? У него они все главные. И везде сидят такие Сан Санычи и жмут на него. В Князеве бригадир его чуть не до смерти избил…

Ч е ч е т к и н. То-то, я смотрю, они в Князеве все вмиг закончили. Даже газончик под цветы у коровника сотворили…

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Система физического нажима — преступна!

Ч е ч е т к и н. Значит, там, где на них жмут, они поворачиваются, дышат шибчее.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Везде стройка, и везде не хватает рук и техники.

Ч е ч е т к и н. Не так, Николай Амвросиевич. Не так!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. А как?

Ч е ч е т к и н. А вот так: где все рассчитано, учтено, составлены точные графики, увязано со смежниками, с поставщиками, с транспортниками, да еще форы дали строителям десятка два дней, вот там не бывает липовых актов о приемке несуществующих дорог и заводов.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу.

Ч е ч е т к и н. Тоже правильно.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. А все же сегодня ты не подпишешь ему акт — завтра ему закроют финансирование. Карьеры прекратят отпуск гравия и песка. Комбинат вместо железобетонных изделий большой кукиш под нос сунет. А подпишешь — все у него сойдется. И завтра же… ну, я имею в виду — в течение лета… он тебе эту дорогу без шумихи, глядь, и добьет.

Ч е ч е т к и н. Значит, вы мне приказываете подписать липовый акт? А где же тот гравий, что полагается положить в тело этой дороги? Или он мне грунтовку на тарелочке с синей каемочкой? А?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. У него сложные подсчеты. Но человек он честный. Мне откровенно его жаль. И рабочим он должен заплатить. Суровый, но закон. Так что, если хочешь рассчитывать и в дальнейшем на нашу поддержку… а там смотри.

Ч е ч е т к и н. И это называется…

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Я просто прошу тебя. Прошу. И приказывать не смею. Если хочешь со строителями и дальше жить в мире — подпиши ты им этот треклятый акт. Я тебе слово даю, что я с них, с этой дорогой, не слезу. Пусть хоть самому Канахину идут на нас жаловаться, а я их прижму так, что дорогу экстра-классом принимать будем летом.

Ч е ч е т к и н. Не могу перечить. Я человек дисциплинированный. Не хочу пустое узколобое упрямство выдавать за принципиальность. Но я о другом вас хочу спросить, дорогой Николай Амвросиевич: как же так получается? Когда ставили меня сюда — обещали чуть ли не златые горы, а теперь вы все чаще мимо нашего среднего хозяйства пролетаете? Это не зависть! Нет! Это говорит обида. Такую махину затеяли: поднять Нечерноземье до уровня государственной житницы, и тут же, бок о бок, нечестность, подделки, приписки. Разве это совместимо?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч (кричит). Эй, прораб! Филипп Михалыч! Тебя Сан Саныч кличет. Поди сюда на минутку. (Чечеткину.) Большое рождается в муках, и мы не попрем против природы.

Ч е ч е т к и н. Да это же все не так. Желаемое за действительное выдаем. А кого обманываем?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вот увидишь, буквально через месяц-два у нас резко все изменится. Готовится постановление о трудовой дисциплине. Строительным министерствам выделяются дополнительные фонды. Увидишь, я говорю, Сан Саныч. Ну, я пройду немного по стройке. Но ты не сопровождай меня. Не люблю я это… чинопоклонение… (Уходит.)

Входит  Ф и л я.

Ч е ч е т к и н. Ну, давай, что ли, твой акт.

Тот протянул акт с подсунутой под него дощечкой.

Ну, смотри, Филька, — обманешь…

Ф и л я (посмеиваясь). В суд подадите?

Ч е ч е т к и н. Ты вон моих трактористов видел. Драчуны — жуть. Им только по стакану поднеси — брата родного отделают под шкурку. Не будет дороги — лучше не появляйся ни в районе, ни в нашей области. То, что было в Князеве, — смотри, вон до сих пор синячок еще виден под глазом, — только цветочки. А ягодки… (Передает ему акт.)

Ф и л я. Опять «темная». Да сделаю я тебе этот участок дороги. Ей-богу, сделаю. Слово даю. (Поспешно уходит.)

Подошел  Р о д и о н о в.

Р о д и о н о в. Значит, все-таки они из вас эту подпись выжали?

Ч е ч е т к и н. У меня тоже свой расчет, своя голова. Надо менять формы общения с такими людьми. Им кажется, что если ты с ними элементарно вежлив, — значит, либо ты дурак и тряпка, либо гнилой интеллигент. А вот как немного в этих отношениях наступает суровый момент, они сразу глазки открывают: «Ишь ты! А с ним надо поосторожней! А то, не дай бог, еще и укусит! Или «темную» сотворит!»

З а н а в е с.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Декорация первой картины. Яркий и жаркий солнечный день. Знойный воздух колышется за окнами. И за ним, как за маревом, почти не видно панорамы города. В кабинете никого нет. Несколько раз настоятельно звонит телефон. Вбегает  Т а н я. Снимает трубку.

Т а н я. Секретарь товарища Канахина вас слушает, Савелий Илларионович!

Голос Савелия Илларионовича: «Здравствуйте, Татьяна Петровна! Я что-то вторые сутки не могу найти Александра Феодосьевича».

Он на покосе. Даже домой не приезжает. Сам косит и всех наших аппаратчиков заставил косить.

Голос Савелия Илларионовича: «Круто. Но успехи-то есть?»

Я точно назвать цифру не могу, но знаю, что план по заготовке кормов уже перевыполнен. Но еще много спелой травы на лугах. Вот они и подбирают все дочиста.

Голос Савелия Илларионовича: «Молодцы, молодцы! Как появится — пусть найдет меня. У меня к нему есть дело. Но не срочное. Спасибо». И тут же частые гудки. Таня положила трубку. Что-то написала на календаре Канахина и ушла из кабинета. Ей навстречу входит  Т о б о л ь ц е в а.

Т о б о л ь ц е в а. Здравствуйте, Танечка.

Т а н я. Здравствуйте, Лидия Матвеевна.

Т о б о л ь ц е в а. Я от Александра Феодосьевича. Он просил передать вам, чтобы вы связались с Николаем Амвросиевичем и он организовал сегодня на берегу Тверцы, возле дома отдыха, ужин для косцов. Передайте, сказал, что ужин должен быть по первому разряду.

Т а н я. Спасибо, Лидия Матвеевна. Я сейчас же свяжусь с ним.

Уходят из кабинета.

Некоторое время никого нет. Несколько раз звонят телефоны на разные голоса. Пауза. Поспешно входит  К а н а х и н. Его трудно узнать. Он в легкой тенниске, волосы взлохмачены, к брюкам прицепились обрезки травы. За ним спешит  Т а н я.

Т а н я. Ваше распоряжение насчет ужина у Тверцы выполняется. Звонил Савелий Илларионович. Сказал, что дело не срочное, и просил вас найти его.

К а н а х и н. Спасибо. Таня.

Таня уходит.

Канахин приводит себя в порядок. Открыл дверку маленькой комнатки и ушел туда. Через паузу возвращается с полотенцем в руках, поднял телефонную трубку. Пауза. Ждет.

Голос в трубке: «Помощник Савелия Илларионовича слушает вас».

Здравствуйте, Дмитрий Иннокентьевич. Меня искал Савелий Илларионович.

Голос в трубке: «Он пошел попить чаю. Позвать его?»

Ни в коем случае. Я перезвоню через полчаса.

Голос в трубке: «Я вас понял».

И тут же частые гудки. Канахин положил трубку. Решительно, с полотенцем, ушел в заднюю комнатенку. Через паузу возвращается причесанным, в легком чесучовом пиджаке с короткими рукавами.

Подвинул к себе папки с бумагами. Просматривает.

Что-то подписывает. Что-то откладывает в сторону. Работает. Пауза.

Входит  Т а н я.

Т а н я. Александр Феодосьевич, приехал Николай Амвросиевич.

К а н а х и н. Пусть подождет немного. Я сейчас тебе позвоню. Тут есть одно срочное. Надо оформить в первом отделе.

Т а н я. Хорошо. (Уходит.)

Снова Канахин один в кабинете. Вот закончил работу и нажал на кнопку. Тут же входят  Т а н я  и  Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч.

К а н а х и н. Здравствуй, Николай Амвросиевич. Сядь на минутку — я сейчас закончу. Танечка! Вот это срочно. А это я подписал. Ко мне никого и ни с кем пока не соединять! Так!

Таня уходит.

Ну, Николай Амвросиевич! Видел?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Диво! Диво!

К а н а х и н. Еще не то будет! Как у нас говорили: мы сюда не чихать за девять тысяч километров приехали! Ха-ха! Но, друг мой, рано праздновать! Надо еще чуточек поднажать, и мы не только с кормами до новины, а сможем в зимовку уйти с увеличением поголовья. Вот так.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Безусловно, Александр Феодосьевич!

К а н а х и н. Пока я занимался кормами, появилась серьезная статья в центральной газете. И кое-кто подумал, что я забыл о строительстве. Район не выполнил планы освоения капиталовложений по сельскому строительству за первое полугодие. И один из серьезнейших упреков в ваш адрес, Николай Амвросиевич…

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Знаю.

Голос Тани по селектору: «Александр Феодосьевич, по городскому из Москвы второй раз вам звонит Алексей Петрович Родионов. Соединить?»

К а н а х и н (в селектор). Я же просил вас, Танечка. Попросите перезвонить через пятнадцать — двадцать минут.

Голос Тани: «Понятненько!»

Этот человек едет не из села в город, а из столицы в глухую деревню. А мы никак не решимся помочь ему узаконить дедовский дом. Ведь это же смешно! Чем больше людей творческого труда поселится у нас, тем легче нам изнутри влиять на воспитание тружеников села. Ведь это же ясно как белый день. Обиделись на критику? Ну почему, почему вы никак не решитесь на это оформление?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. За такие вот оформления был строго наказан, а потом с почетом отправлен на заслуженный отдых ваш предшественник Гаврила Николаевич Парашин. Тут столько домов брошенных напродавали, что окрестности нашего города превратили в сплошной дачный массив. Работала целая комиссия. Влепили не только строгачей, а и с занесением и с передачей дел в прокуратуру.

К а н а х и н. При чем тут прокуратура?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вам и в голову не придет, потому что вы сами не способны совершать подобные махинации. А из больших городов приезжали сюда — под флагом помощи селу, — приобретали дома и, на правах собственности, перепродавали таким темным лошадкам, о которых печалится скамья подсудимых. Вот комиссия-то часть купчих аннулировала. Деньги вернула хозяевам. А дома передала в распоряжение колхозов для организации в них общежитий сезонникам. И нам строжайше запретили впредь даже ухом вести в сторону продажи изб горожанам, не работающим в колхозах. Это самая объективная справка. Я лично против этого писателя ничего не имею, но сегодня он написал строгий очерк о нас в центральной газете, а завтра настрочит фельетон. А мы с вами, уважаемый Александр Феодосьевич, будем плясать под его дудку и угадывать его «прогрессивные» желания на селе.

К а н а х и н. Что-то вы очень уж строго с ним!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Будешь строг. Я вон недавно ездил на строительство межколхозного откормкомбината. Там строители, тоже их понять надо, не довели самую малость большой трассы. Дело касалось двух-трех дней. Им потребовался акт приемки. Ну, нехорошо это, знаю, но надо и их понять! Так что вы думаете? Чечеткин стал каким-то неуправляемым. Встал на дыбы: «Не подпишу! Это фикция!» Позже-то он понял и даже сам осудил свое упрямство, которое сей московский писатель трактовал как принципиальную позицию. Вот куда идет наше попустительство!

К а н а х и н. А с другой стороны, мы же ничего незаконного не делаем? Чего нам бояться гласности, чего бояться своей же партийной прессы?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Материал, опубликованный под рубрикой «Будни или горизонты Нечерноземья», как правило, влечет за собой оргвыводы.

К а н а х и н (сердито). Ну что? Бездельников, очковтирателей, лодырей, спекулянтов — гнать и гнать с этого великого дела! Нечерноземье не очередная кампания, а акция всесоюзного значения, огромной важности. Вы же прекрасно знаете, что́ стоит за освоением этих земель. Это же политика партии и государства. И тут не может быть никаких скидок никому. Как хотите, а я буду приветствовать присутствие писателя на одной из строек села.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Так пусть и присутствует. Кто ему не рад… такому умному…

К а н а х и н. Так вы не ответили мне на конкретный вопрос: почему допущено невыполнение плана освоения средств на сельское строительство?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Александр Феодосьевич! Это очень сложный комплекс взаимосвязанных вопросов. Вы знаете, что ни производственная, ни материальная база наших строителей не может быть основой для выполнения одновременно стольких объектов. Этот шлейф незавершенок тянется уже несколько лет. Мы беремся строить новые объекты, не закончив и не имея возможности в срок закончить начатые. А нас обязывают. Нам предлагают «мобилизоваться». Ну, а сколько ни мобилизуйся — производственная база не вырастет в три раза. Я это говорю с горечью, потому что ни вас, ни кого-то еще обманывать не намерен.

К а н а х и н. Это правильно, что не намерены обманывать. И тем не менее я буду просить бюро создать специальную комиссию, которая, изучив причины, учтя все входящие и исходящие мотивы, могла бы дать профессиональную установку, как вывести наших строителей из этого глупейшего прорыва.

Голос Тани по селектору: «Александр Феодосьевич. По городскому из Москвы Алексей Петрович Родионов».

Ну что за напасть? (По селектору.) Таня! Я же просил вас передать, чтобы позвонил через пятнадцать — двадцать минут.

Голос Тани: «А уже прошло полчаса, Александр Феодосьевич».

Ладно. (Берет трубку. Нежным, ласковым и измученным голосом.) Да, я слушаю вас, Алексей Петрович.

Голос Родионова: «Вы просили меня позвонить вам через пару недель».

Вам нужна для очерка справка о ходе заготовки кормов. С этим у нас дело обстоит хорошо. Боюсь, не решаюсь сказать «отлично», но «ХОРОШО» могу сказать твердо.

Голос Родионова: «Спасибо. Отлично. Только у меня одно «но». Там у вас на комплексе не все гладко. Приписки еще имеются. Зачем строителям потребовалось обманывать колхоз, требовать липового акта о приемке непостроенной дороги?»

Я слышал об этом. Но боюсь, что вы утрируете.

Голос Родионова: «Я точно говорю. Сам видел».

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч (тихо). Он это видел недели две тому назад, а нынче дорогу доделали…

К а н а х и н. У вас устаревшие сведения. Нам непонятно ваше стремление кое-кого очернить! И давайте-ка сначала я сам посмотрю, а потом уж будем делать выводы: есть там приписки или это плод писательской фантазии!

Голос Родионова: «Все своими глазами видел, Александр Феодосьевич! Клянусь».

К а н а х и н. Всего вам доброго. (Положил трубку.)

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Лихо вы его! И по делу! По делу!

К а н а х и н. Сидит во мне этакий «слушатель»! Послушал вас и фактически обидел доброго человека. (Прошел по кабинету.) Так вот. Завтра же я сам — и без вас — поеду на этот треклятый откормочный межколхозный комплекс.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Не рекомендую, Александр Феодосьевич! Дорога плохая!

К а н а х и н. Как это — плохая? Мы после критики в «Правде» приняли решение привести дорогу в порядок. Вы докладываете, что Чечеткин упрямился, не подписывая акта на почти готовую дорогу. С тех пор прошло три недели, а дорога снова плохая? Как это понимать?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Нет, я неточно выразился…

К а н а х и н. Вы не школьник, отвечающий в классе урок, а руководитель, и довольно высокого ранга. Будьте любезны говорить точно. Что с дорогой?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Там участок километра три — три с половиной еще не заасфальтирован.

К а н а х и н. И нельзя пробиться на вездеходе к стройке?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вообще-то на вездеходе… можно…

К а н а х и н. Ну вот и поеду! А то «Правда» комплексом интересуется. Писатель там поселяется, чтобы писать о людях Нечерноземья роман, а мы все как-то боком смотрим на свою же собственную выдумку. Завтра же!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Но завтра же конференция по итогам сенокоса!

К а н а х и н. Ну хорошо. В понедельник.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч (не может скрыть своего волнения и вслух подсчитывает). Завтра — пятница, потом — суббота, воскресенье. Три дня! (И с облегчением вздохнул.)

Резкий телефонный звонок. Канахин снимает трубку.

К а н а х и н. Здравствуйте, Савелий Илларионович! Я вам звонил, но Дмитрий Иннокентьевич меня информировал, что вы в отсутствии. Да и дело, мне сказали, не столь срочное…

Голос Савелия Илларионовича: «Да, вам правильно докладывали, что дело показалось мне пустячным и несрочным, но только до последнего момента. С каких это пор, товарищ Канахин, вы взяли на себя право ставить под сомнение честность помощников партии — советских литераторов? Человек едет помогать вам, а вы, вместо того чтобы прислушаться…»

Позвольте, Савелий Илларионович…

Голос Савелия Илларионовича: «Нет, не позволю. Кто вас там усиленно накачивает против Алексея Петровича? Кто?»

Канахин обернулся, но только увидел, как за Николаем Амвросиевичем закрылась дверь кабинета.

Голос Савелия Илларионовича: «Ну, что вы молчите? За писателя могут вступиться смело и серьезно».

Савелий Илларионович, да выслушайте меня.

Голос Савелия Илларионовича: «Ну, слушаю».

Алексей Петрович неправильно меня понял…

Голос Савелия Илларионовича: «Вы что, считаете его дураком или школьником?»

Нет, я сейчас все вам объясню! Вопроса-то ведь нет! Не существует. Я, правда, усомнился в одной информации.

А в это время по его сигналу в кабинет вошла  Т а н я. Он поманил ее к себе и, зажав мембрану, зло прошептал.

Амвросиевича сюда! И чтоб ни на шаг из приемной!

Т а н я. Понятно (Убегает.)

К а н а х и н. Так вот я и говорю, хе-хе… что тут получилось небольшое недоразумение. Я сам выезжаю в понедельник туда.

Голос Савелия Илларионовича: «Мне больше ничего и не надо! До свиданья!»

Частые гудки.

Где Николай Амвросиевич? (Громко.) Николай Амвросиевич! Пожалте-ка сюда, правдолюбец!

З а н а в е с.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Декорация четвертой картины. Только сейчас лето, ночь, перед самым рассветом, в некоторых домах уже зажегся свет. С рассветом станет видно, что сельпо основательно подновили.

Буйная зелень спрятала дома, но часть красивых, расписанных домиков будет видна. Вокруг колодца поставлена оградка, фактически закрывшая прямой подход к колодцу.

В предрассветный час шумят моторами машины-самосвалы, то и дело подвозя асфальт. Несколько тракторов-катков укатывают дорогу. Нервно и зло всей работой руководит  Ф и л я, но в его действия то и дело вмешивается  Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Единственный фонарь возле сельпо тускло освещает сцену.

Голоса. Да ты аккуратнее, аккуратнее ровняй!

— Вот так! Еще немного. И вот тут ближе к кромке!

— Самохин! Давай не жди, накатывай!

— Уберите ограждение! Я сейчас всю последнюю полоску пройду!

Показался силуэт грузовика. Яркие фары светят с третьего плана прямо в зал. Люди заволновались, закричали.

— Куды ж ты прешь-то! Ты не видишь, что ли?

— Сворачивай на обочину, на обочину!

— Да ты подай сначала назад, а уж потом сворачивай!

— Чего это вы сразу все набросились? Ограждение надо ставить!

— А чего тебе еще надоть?!

— Знак надо поставить «дорожные работы», «объезд»…

— Ты учи ученого, а сам…

— Я этой дорогой к станции попаду?

— Попадешь, попадешь!

— Давай двигай веселее.

Слышно по урчащему мотору, как машина отъехала назад. Теперь отчетливее стал слышен гул мотора катка. А когда его пыхтение удалится, где-то в стороне, приближаясь и нарастая, будет слышен гул мотора грузовика.

— А чего это вы по ночам работать надумали?

— План, милок, план.

— Начальство ожидается, вот и…

— Разговорчики!

— Потемкинские деревни!

— А ты проезжай, пока тебя пропускают, а то в объезд пойдешь, крючок километров в тридцать!

— Виноват, виноват! Молчу… показушники!

И, взревев мотором, машина под присвист и улюлюканье удаляется. Все ярче разгорается свет на небе. Все тусклее горит фонарь. К Николаю Амвросиевичу подходит  Ч е ч е т к и н.

Ч е ч е т к и н. Среди ночи, в воскресенье, прямо как по тревоге подняли.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Так ведь для вас же стараемся.

Ч е ч е т к и н. Ну к чему эта паника? Ведь мы хорошо укатали обочинную дорогу. Насыпь колхозники своими руками сделали…

Ф и л я. Мы просто слово крепко держим.

Р а б о ч и й. Это, председатель, всё красивые слова! А по правде-то — начальства они ждут.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вы шли бы себе своей дорогой, товарищ.

Р а б о ч и й. А куда мне иттить, ежели вот он, мой дом.

Ч е ч е т к и н. Действительно руководство приедет?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Да еще ничего не известно… Может быть, в понедельник Александр Феодосьевич пожелает взглянуть на строительство комплекса…

Появляется  Р о д и о н о в. Он слышал последние слова Николая Амвросиевича.

Р о д и о н о в. На развалины Карфагена ему посмотреть захотелось. Доброе утро.

Ему ответили. Он поздоровался за руку со всеми.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вы все шутите, Алексей Петрович?

Р о д и о н о в. Нет уж! Мне сегодня не до шуток! Всю ночь сидел за машинкой и не мог понять: откуда нарастает гул? Потом усталость сморила, а тут пальба началась! Боже мой! Да что это за стрельба! А это трактора-катки запускаются. Вот и пришел глянуть, у кого тут такая срочность возникла.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Мы со строителями решили одним ударом добить эту дорогу, чтоб потом уж не отвлекаться от самого комплекса.

Р о д и о н о в. Да что же это вы вдруг так заспешили?

Ч е ч е т к и н. То все ни шатко ни валко, а тут аврал!

Р а б о ч и й. Чудаки вы, люди! Видно, горчичники им кой-куды примостили! Вот они и забегали!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Пустая болтовня! (Обиженный, отходит в сторону.)

На первом плане Чечеткин негромко говорит с Родионовым.

Р о д и о н о в. Вот видите! Я вам говорил, что эта показуха просто так не кончится.

Ч е ч е т к и н. Да если б вы не вмешивались…

Р о д и о н о в. А что? Я вам что-то испортил?

Ч е ч е т к и н. Ну, кто ж об этом говорит? Наоборот. С верха-то и пошла раскрутка. Мне бы теперь только держать этих строителей в состоянии постоянной боевой готовности. Чтоб и всю территорию комплекса заасфальтировали и чтобы очистные сооружения и кормоцех…

Р о д и о н о в. Ну, может быть, за все сразу не следует хвататься…

Ч е ч е т к и н. Именно за все сразу. Ведь мы же создаем истинно передовое, а не дутое хозяйство. И своего друга прораба Филю я изучил. Если его за пределы колхоза выпустишь на день — два месяца не увидишь. Именно все сразу. Только вот что я думаю, Алексей Петрович… Что-то где-то произошло. Ей-богу! Ну не может Николай Амвросиевич так, без особой нужды, мобилизовать всех строителей и аврально доделывать дорогу! Не может!

Р о д и о н о в. Я, кажется, знаю. Я тут говорил с одним очень высокопоставленным товарищем. Зовут его Савелий Илларионович. Не хотел жаловаться, но вышло как-то вот так, что я ему все ваши беды словно бы от себя и колхозников высказал. Ничего он мне не ответил, но я понял, что он взволновался. Сильно взволновался.

Ч е ч е т к и н. Ну вот вам и разгадка. Народ все знает. От него ничего не утаишь. И если люди говорят, что начальство к нам собирается, — значит, надо ждать перемен.

В легких летних шортах мимо идет  г р у п п а  м о л о д е ж и. Среди них и  М а ш е н ь к а, повисшая на руке своего жениха.

Машенька! Ну, как устроились?

М а ш е н ь к а. Спасибо, все в порядке. Вот по грибы пошли. Говорят, слой летних опят пошел. У нас их не берут, гадючками называют, а вот Толик меня обсмеял. Говорит, что эти гадючки… Толь, как ты про них сказал? О! Вспомнила! Деликатес!

Ч е ч е т к и н. Что же вы всех механизаторов в лес уводите?

М а ш е н ь к а. А у нас свадебный отпуск — три дня. И уборка еще не начиналась.

Ч е ч е т к и н. Уборку через пару дней выборочно начнем. А пока отдыхайте.

Молодежь уходит. Подходит  Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. И все-таки нечестно так, Сан Саныч. Как-то вот нечисто это. Запрещенный прием.

Ч е ч е т к и н. О чем это вы, Николай Амвросиевич?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Да все о вашей методе переманивания люден. Некрасиво. Не по-нашему. Мы для «Залесья» подбираем кадры, а вы через любовь, через вот эти жилищные удобства те кадры к себе переманиваете. Нехорошо.

Ч е ч е т к и н. Правильно. Нехорошо! Некрасиво только об одном передовике думать. Туда все, а нам, кто план тянет, — обещания. Нехорошо. Любить родное село, родной завод — надо. Но за ним не надо забывать тех, кто составляет основу этого серпа-то с молотом. Кто всю страну кормит-поит. В нем сознательность и скромность могут быть более коммунистические, чем у тех, что привыкли использовать единственный тезис: а что я за это буду иметь? Ну, а раз так, то нам, середнякам, ничего не остается, как шевелить мозгами, проявлять инициативу. Что, Алексей Петрович, я неправильно говорю?

Р о д и о н о в. Нет, все правильно. Сейчас вопрос о кадрах с каждым днем будет становиться все более болезненным и острым. Это результат той страшной войны, которая повыбила двадцать миллионов отцов и женихов, и еще долго будет об этом помнить страна. (Николаю Амвросиевичу.) Так вы все же не сказали мне, Николай Амвросиевич, что в тот момент, когда я говорил с Александром Феодосьевичем, вы сидели с ним рядом. А? Или не так?

Николай Амвросиевич, застигнутый врасплох, долго смотрит на Родионова.

З а н а в е с.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Декорация пятой картины. Только сейчас осень. И за стройвагончиком изменившаяся панорама комплекса. Уже достроены коровники. Уже комплекс выглядит вполне законченным. День клонится к вечеру. Вдали слышно, как волнообразно набегает сюда и проносится мимо рев моторов проезжающих машин. На крылечке вагончика сидит  Ф и л я. Невдалеке с записной книжкой стоит  Р о д и о н о в.

Ф и л я. Осточертело мне все это! Если бы вы только знали, как мне все это надоело! У меня такое впечатление, что как-то ночью ко мне приедут какие-то люди, заберут с собой и повесят в лесу на развесистой липе.

Р о д и о н о в. Надо обратиться к врачам. Или есть причина для беспокойства?

Ф и л я. А как же вы думали? С одной стороны, меня обязывают строить самым срочным образом, предположим, этот комплекс, а назавтра всех плотников, бетонщиков, штукатуров и облицовщиков забирают на другую стройку. Вот вы здесь постоянно сидите, и меня обязывают быть рядом. Но на меня строчат жалобу, требуют наказания за то, что в соседнем районе остановлено строительство крупного зернохранилища. А машины — вот! — гляньте, потоком идут. Большой хлеб Нечерноземья! И я прекрасно понимаю, что зернохранилище там нужно сдать немедленно, но я не могу уехать отсюда, потому что вы немедленно сообщите в центр о том, что комбинат не будет сдан к зиме!

Р о д и о н о в. У каждого своя задача. Я, в силу своей профессии, обязан внести определенную и ощутимую лепту в это большое дело. Да что там я…

Ф и л я. Без нас сельское хозяйство не может дать ни зерна, ни молока, ни мяса, ни яиц. За этот год мы выполнили три нормы строительства! Три! Это же надо! Но когда мы их, пусть хоть с горем пополам, обеспечиваем — награды и похвалы другим, а нам — очередные предупреждения.

Р о д и о н о в. Я знаю строителей — Героев Соцтруда. Многих депутатов-строителей я знаю.

Ф и л я. Я их тоже знаю. Но вы не можете провести глубинный и непредвзятый анализ причины появления в нашей стране — и в таких больших количествах — бригад всяких шабашников. Хорошо, если это толковые и честные строители. Но ведь очень часто среди них — всякий сброд. Бездельники, пьяницы, бичи. Ведь не на пустом месте они возникли?

Р о д и о н о в. Безусловно. Потребности в строителях высокие.

Ф и л я. Не только это. Там люди приходят к председателю и говорят: тебе нужен коровник? Будет коровник! Десять тысяч на бочку, твой материал, твои харчи, твое жилье — и через две недели бригада в десять человек выдает на-гора коровник. Редко когда он бывает плохого качества. Потому что в шабашники все чаще идет профессиональный строитель.

Р о д и о н о в. А почему?

Ф и л я. Денежный стимул у шабашников раз в десять выше, чем в нашей стройконторе. Вот и крутись, Филя, пока тебе очередной выговор с занесением не внесли в учетную карточку.

Р о д и о н о в. Да, у вас тоже свои сложности.

Ф и л я. Вы вон летом Сан Саныча призывали быть принципиальным и не подписывать липовый акт. А не подпиши он тогда тот проклятый акт, не получи мои строители премию — сегодня в этих коровниках крысы и вороны строили бы себе долгосрочное жилье! И самое неприятное в том, что, несмотря на все трудности, мы в этом году вытащили несколько незавершенных объектов, а нам даже спасибо не сказали. Вот вам и справедливость.

Входит  Ч е ч е т к и н.

Ч е ч е т к и н. Вон вы где! А вас товарищ Канахин Александр Феодосьевич ищет.

Ф и л я. У меня к вам серьезный разговор, Сан Саныч…

Ч е ч е т к и н. А ты только ко мне с серьезными разговорами, Филя. (Делает вид, что хмурится, но не может скрыть какой-то своей радости.) Ну, говори, слушаю.

Ф и л я. Подпиши мне акт о приемке кормоцеха.

Ч е ч е т к и н. Ты это один думал или тебе черт в ухо нашептал?

Ф и л я. Нет у меня иного выхода!

Ч е ч е т к и н. Люблю я тебя, Филя, за твой ум, за изворотливость. И знаю, что ты честный человек и мучаешься из-за своей порядочности, что не о себе ты печешься…

Ф и л я. Ну вот и подпиши!

Ч е ч е т к и н. Да ты понимаешь, что ты мне предлагаешь? Как только появится на белый свет акт за моей подписью — тут же, как прямое следствие, вопрос у руководства: «Чечеткин! В чем дело? Кормоцех действует. Отопление работает! Почему не переводишь молодняк в новые помещения?» А мне что говорить? Что мне отвечать? Или загнать скот в холодные сараи и уморить голодом?

Ф и л я. Да про этот акт будем знать только мы трое. Среди нас фискалов нет вроде. Ты вон прошлый раз сказал: «Обратись к корреспонденту! Как он скажет, так я и поступлю!» Так обратись теперь ты к нему!

Ч е ч е т к и н. Я слишком хорошо изучил тебя, Филя, за эти годы. И знаю, что ты ни одного слова напрасно не скажешь. Вот поэтому я и не буду обращаться к Алексею. Я же вижу, что он тебя из жалости поддержит и этим самым ускорит мой смертный приговор. Нет, Филя. Не сердись! Не могу! Не подпишу!!!

На последних словах подходят  К а н а х и н  и  Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч.

К а н а х и н. А тут, как и прежде, конфликт строителей с хозяйственниками. Ну, чего не поделили, товарищи? Здравствуйте. (Здоровается со всеми.) Почему это на такой молодежной стройке и… тишина? Где оркестры, где музыка? Шучу, шучу.

Ч е ч е т к и н. А мы без шуток сейчас подключим радиотрансляцию! Музыка работе — не помеха!

К а н а х и н. Правильно. Чего смолкли-то? Или секрет?

Ф и л я. Очередная сцена, подтверждающая нашу строительную беспомощность! Извините, мне надо идти!

К а н а х и н. Идите, Филипп Михайлович. Но мне хотелось вам всего два слова сказать. Поздравить вас хотелось.

Ф и л я. Меня? С чем? С очередным строгачом?

К а н а х и н. Нет, это посерьезнее! С присвоением вам звания «Лучший строитель отрасли» и награждением орденом Ленина.

Ф и л я. Ну… так… извините, Александр Феодосьевич, даже в старое время с подчиненными не шутили. Извините.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Вот чудак! Да ведь правда наградили. Только Александр Феодосьевич немного перепутал. Звание «Лучший строитель отрасли» с награждением орденом Трудового Красного Знамени удостоена штукатур вашего треста Макеева Валентина Сергеевна, а вам присвоено звание «Заслуженный строитель республики» с орденом Ленина!

Ч е ч е т к и н. Ну, Филя, с тебя самовар водки!

Ф и л я. Господи! Да за что? Заслуженный артист… тьфу, строитель! Не доходит. (Сел на первый повернутый ящик.)

Р о д и о н о в. Иногда в таких случаях у человека бывает разрыв сердца!

К а н а х и н. Он человек с тренированным сердцем в отношении отрицательных стрессов, а, как мне известно, положительные инфаркта не приносят.

Все смеются.

Ну что? Зимой на новые квартиры?

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Мне докладывали, что скот можно уже переселять.

Р о д и о н о в. Вы хотите перевыполнить план по сдаче шкур? В «Заготкожу»?

Николай Амвросиевич побагровел, но сдержал себя.

Скажите, Александр Феодосьевич, дело прошлое, это ведь Николай Амвросиевич вам сказал, что дорога готова, а писатель, мол, только стравливает строителей с колхозниками?

К а н а х и н. Ну к чему это сейчас? И в такой день. Мы выполнили план по сдаче зерна государству. В п е р в ы е  выполнили полностью, да с приварком, а вы…

Р о д и о н о в. Я люблю говорить в глаза. Поэтому и хочу посмотреть, насколько крепки и чисты наши отношения!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Да, я говорил! Это почему же именно вы, уважаемый, оставляете за собой право быть пророком? Вот этого я не понимаю! Почему всякий варяг имеет право поучать нас?

К а н а х и н. А я не знал, Николай Амвросиевич, что ты можешь быть демагогом. Теперь для меня открывается кое-что из того, чему я раньше не находил объяснения. Не надо, Алексей Петрович, продолжать.

Р о д и о н о в. Вы предлагаете, чтобы я с фактами выступил на конференции, где придется делать оргвыводы в отношении деятельности уважаемого Николая Амвросиевича!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Опоздали, уважаемый товарищ!

К а н а х и н. Не понял.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч (достает из кармана бумагу и подает Канахину). Не хотел здесь, в этой дыре… кхм, кхм, думал… когда приедем в город, там и вручу…

К а н а х и н. А что это? Я без очков не разберу…

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Ну, со здоровьем у меня… туго… и… в общем, я по возрасту уже заслужил право уйти на пенсию…

Наступает долгая и неприятная пауза.

Р о д и о н о в. Напрасно. Я считал, что ваши издержки вы должны исправить сами.

Ч е ч е т к и н. Я не понимаю.

Р о д и о н о в. Это когда один человек не справляется — его перебрасывают гробить другое дело. А если достиг пенсионного возраста да много дров наломал, его не отпускать бы, пока все эти дрова в кладку не сложит.

К а н а х и н. Ну что ж, я считаю, что это и добрый, и гуманный совет. Мы поговорим об этом позже.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. А скажите, Алексей Петрович, почему вы меня сразу как-то вот невзлюбили?

Р о д и о н о в. Просто хотел доказать, что в вас есть много хорошего, что до сих пор оставалось втуне. Видимо, предыдущее ваше руководство развивало в вас только командный тон, а манеру говорить по-дружески, по-партийному, по-товарищески не использовали.

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Я теперь к вам буду приезжать — брать уроки вежливости.

К а н а х и н. Прекратите, Николай Амвросиевич! Закусили удила, и несет вас к пропасти. Вам еще ничего дурного не было сказано. Имейте, в конце концов, чувство меры!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Извините, Александр Феодосьевич. Простите меня, Алексей Петрович!

Р о д и о н о в. Вы и сейчас сердитесь, потому что решение у вас опережает процесс обдумывания. Вы не торопи́тесь сказать — торопи́тесь подумать. Тогда все встанет на свои места.

К а н а х и н. Вот тебе наглядный пример, Николай Амвросиевич, что Нечерноземье — это не только хлеб, молоко и мясо, это прежде всего воспитание человека. А проще, по-нашему, — идеологическая работа. Я сам на свой родной колхоз «Залесье» посмотрел ныне с чужой колокольни, и так-то мне стыдно стало… за себя… Нет, выделять никого не след, не след!

Н и к о л а й  А м в р о с и е в и ч. Ну что, Сан Саныч, действительно еще нельзя переводить скот?

Ч е ч е т к и н. Да вы посмотрите, что происходит!

Слышен шум мотора подъехавшей машины.

К а н а х и н. Вот и передовой сосед к середняку учиться приехал! Здравствуйте, Пал Палыч!

Входит  Ш у м о в. Здоровается со всеми.

Ш у м о в. Жизнь заставит. Извините, Александр Феодосьевич, у меня срочное дело к Александру Александровичу… товарищу Чечеткину…

Ч е ч е т к и н. Что это ты меня так завеличал, Пал Палыч?

Ш у м о в. А мне теперь тебе впору в ноги кидаться!

Ч е ч е т к и н (он все понял). Что это вдруг?

Ш у м о в. Ну, не валяй ваньку. Ведь знаешь, что встал мой консервный завод. Видишь, как плохо нынче с помидорами! Выручай, брат!

Ч е ч е т к и н. А при чем тут я? У нас, я же тебе в прошлом году еще говорил, всегда твердые устойчивые урожаи не только пшеницы и картофеля, но и капусты, и помидоров с огурцами. Так чего ж мне вечно зависеть от кооператоров и переработчиков? Мы срубили свой консервный завод и обеспечиваем себя сырьем. Так что ты ко мне не по адресу! Эксперимент экспериментом, а наши колхозники сделали вывод. Теперь у вас в трех хозяйствах нужды в сбыте нет! И не будет никогда!

Ш у м о в. Убил! Угробил на месте! Александр Феодосьевич! Ну вы-то хоть вступитесь! Ведь о вашем же родном селе хлопочу!

К а н а х и н. А при чем тут я? И бросьте вы кивать на чье-то родовое происхождение. Пора с этим кончать! Для меня вся наша земля советская, родная. И не апеллируйте ко мне! Пошли, Чечеткин, показывай свой комплекс! Вы идете, Алексей Петрович?

Р о д и о н о в. А я тут каждый день и могу сказать, где какое стекло не вставлено, где какая доска на шпильке держится. Идите. Я сейчас.

Канахин со всеми уходит. Шумов по дороге канючит. Пауза. К Родионову крадется  Ж у ч о к.

Ж у ч о к. Алексей Петрович! Там ваш сын приехал. Мы баньку истопили. Пойдешь с нами? И пиво привез Серега.

Р о д и о н о в. Ты знаешь, Витя, что мне в бане жарко.

Подходит  Ч е ч е т к и н.

Ч е ч е т к и н. Пошли, Алексей Петрович. А то без тебя они меня слижут начисто и пуговиц не выплюнут. Да полно тебе скучать. Посмотри, как хорошо-то вокруг! Нечерноземье свое дает. Ты глянь! Ныне у нас на круг по двадцать три центнера с гектара. На круг! Это если сравнить с довоенными девятью. А? И на тех же землях! И при том, что мы средние! Это ж реальная жизнь, а не барабанный бой.

Р о д и о н о в. Хорошо поработали.

Ч е ч е т к и н (смеясь). Так и ты ведь свою ручку сюда приложил. Вот если б все литераторы страны взяли бы под свое шефство по одному среднему колхозу…

Р о д и о н о в. …Или заводу!

Ч е ч е т к и н. Так, так! Ну пошли, Алексей Петрович!

Радиоголос: «Даю настройку — ра-а-аз, два-а-а, три-и-и… Раз, два, три…»

Ж у ч о к. А мы все же ждем тебя, сосед, в баньке-то!..

Р о д и о н о в. Ну, ждите!

Ж у ч о к. Мда, Нечерноземье… Тут еще надо и голову приложить…

Громко и весело зазвучала бодрая песня.

Вот это другой коленкор! Вот это и есть современная деревня!

З а н а в е с.

ХОЗЯЙКА Народно-героическая комедия в пяти картинах

Памяти матери моей Анны Ильиничны

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

П р о н и н а  О л ь г а  А н д р е е в н а — красивая женщина немного старше средних лет. Председатель колхоза, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда.

Н о в и к о в  В а л е н т и н  П е т р о в и ч — первый секретарь райкома КПСС, депутат Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС. Средних лет.

К о л е с о в  М и х а и л  М и х а й л о в и ч — инженер колхоза. Старше средних лет.

В и н о г р а д о в а  В е р а  А л е к с е е в н а — заведующая фермой, подруга Прониной.

К а т я — внучка Прониной.

Н и к о л а й — шофер, жених Кати.

К о л ь ц о в  Д м и т р и й  А н д р е е в и ч — младший брат Прониной, капитан первого ранга.

С е в е р о в  Е в г е н и й  П а в л о в и ч — генерал-майор. Красивый, высокий, седой и моложавый мужчина.

Е г о р  С о л о в ь е в — техник и снабженец колхоза, лет под 30.

И р и н а — доярка, жена Егора.

Ч а й к и н  Р о м а н  С е р г е е в и ч — представитель НИИ сельского хозяйства.

А в д е й  Ф о м и н — старый колхозник.

Ф е д о р — инвалид войны.

В эпизодах и массовых сценах — к о л х о з н и к и, р а б о ч и е, ш к о л ь н и к и, с т а р у х и, у ч е н ы е, м о л о д е ж ь.

Время действия — наши дни.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

До поднятия занавеса звучит песня о деревне. Открывается занавес. Сельская площадь, сад. На сцене  В и н о г р а д о в а, К а т я, Н и к о л а й, К о л е с о в, Е г о р  С о л о в ь е в, И р и н а.

Поспешно входит  П р о н и н а.

П р о н и н а. Вера! Это это за порядки такие?

К Прониной подходит Колесов.

К о л е с о в. Ты меня… Виноват! Меня ищете, Ольга… Андреевна?

Подходит  Н о в и к о в. Его не видят.

П р о н и н а. Вас, когда нужда придет, я кликну… Вера, к нам первый секретарь райкома приехал. Знамя вручать. Ты, как заместитель парторга, все подготовила к торжеству?

В и н о г р а д о в а. Ольга Андреевна! Я все предусмотрела.

Из Дома культуры со знаменем выходит  г р у п п а  з н а т н ы х  л ю д е й.

(Знаменосцам.) Встаньте вот сюда. (Читает.) Дорогие товарищи колхозники! Партия и правительство, отмечая ваши достижения в производстве молока, мяса и яиц, наградили нас этим республиканским знаменем. Спасибо вам, товарищ Новиков, а в вашем лице всему нашему Советскому правительству и партии… (Потеряла, где читала.) …Правительству и партии… (Растерялась.)

Новиков задорно смеется.

Н о в и к о в. Да говорите вы своими словами, Вера Алексеевна.

В и н о г р а д о в а. Как же можно? У нас сценарий… То есть… все утверждено на парткоме.

Н о в и к о в. Ничего, ничего, говорите неутвержденное.

В и н о г р а д о в а (откашлявшись). Кхм! Вот я и говорю, что партия и правительство о нас такую заботу проявляют, такую заботу! Это ж только вокруг глянуть, и уже дух захватит. И новая школа, больница, детский сад, коровник, то есть механизированная ферма, в строй вводятся, ясли, Дом культуры… Идет техническая революция на селе. А с какой натугой наша колхозная парторганизация добивается этой самой полной и комплексной механизации?! Это боже ж ты мой! Наша председатель Ольга Андреевна Пронина из сил выбивается, доставая по частям всю эту технику.

И р и н а (с иронией). И чего вы, бедненькие, так мучаетесь? Ведь жили без этих механизмов и дальше проживем.

П р о н и н а. А ты чего, Ирина, насмешки строишь?

И р и н а (смело и зло). И на кой ляд мы тех чиновников из «Сельхозтехники» поим-кормим, ежели они об нас, об своих кормильцах, и думать позабыли да ничем помочь нам не желают! Мужика моего неделями дома нету — все добывает да организует эту растреклятую технику!

С о л о в ь е в. Ирина! Поимела бы ты стеснение!

П р о н и н а (Виноградовой). Веди, Виноградова, митинг! Соблюдай дисциплину!

В и н о г р а д о в а. Тише, товарищи! Тише! Вот я и говорю. Много мы сделали, но есть у нас некоторые, что либо о себе, о своем кармане, о своем личном тепле думают, либо норовят из села податься на легкие дармовые хлеба! Разве не так говорю?

П р о н и н а (Николаю). Глупа та птица, которой свое гнездо не мило.

Г о л о с а. Правильно, Вера!

В и н о г р а д о в а. Вон Миша Колесов… Виновата, Михаил Михайлович, наш деревенский… До войны по неизвестной причине из села ушел, а ведь обратно его потянуло. Не то что ты, Колька! Где это видано, чтоб грамотный парень бросал родное село в такое время и в город бежал?!

Н и к о л а й. Вы, тетя Вера, не отвлекайтесь от темы.

В и н о г р а д о в а. Не мой ты сын, а то бы я тебе при всем народе твои модные брючки спустила да крапивой по известному месту прошлась…

П р о н и н а (Николаю). Про тебя речь!

Н и к о л а й. А чего она? Не моя мать! Да она и ничья мать!

П р о н и н а. А это ты напрасно высказал. Она ничья мать только потому, что в девятнадцать лет осталась солдаткой-вдовухой. А через год помер у нее единственный сын, двухлетний Колька. Вот как! И права она, что таких, как ты, стегать надо за дезертирство.

Н о в и к о в. Уходит из села?

Николай опустил голову.

Это как же так? Все внимание сейчас на село, а вы, молодой человек…

Н и к о л а й. Да я ведь и не собирался уезжать, Валентин Петрович! Так уж вышло. Я ведь хотел остаться здесь, в колхозе, тем более что Ольга Андреевна задумала комплексную механизацию животноводческой фермы провести. Ну, думаю, тут и мои знания пригодятся.

К а т я. Ведь он же десятилетку с золотой медалью окончил.

Н и к о л а й. Да при чем тут медаль?

К а т я. А при том, что технику он знает, механику, может на поточной линии за пультом управления сидеть — кнопки нажимать.

Н и к о л а й. Ну вот. Пришел я на ферму: «Давайте самую сложную работу, чтобы мозг от напряжения трещал». А мне дядька Фомин вручает технику — вилы: «На, выгребай навоз!»

П р о н и н а. Это когда было-то? Год тому назад. Нынче мы все на технику переводим и добьемся полной механизации.

Ф о м и н (невдалеке). Сомневаюсь…

Н о в и к о в. Вот видите, товарищ Пронина, люди сомневаются…

П р о н и н а. Он у нас здоров на еду, да хил на работу.

Н о в и к о в. Мда, проблема «кнопки и вилы». Погодите, товарищи, дайте послушать, что говорят колхозники.

На эстраде Виноградова спорит с Соловьевым, стоящим внизу.

В и н о г р а д о в а. Раз согласен со мной, то выйди сюда, на сцену, и скажи громко.

С о л о в ь е в. И скажу! Ради бога! Я лично даю слово любыми путями достать для нашего механизированного комплекса нужные цепи. Вот клянусь!

К о л е с о в. Что вы мелете чепуху, Егор! Нету таких цепей, которые нам нужны! Не выпускает их промышленность!

С о л о в ь е в. Нету, а сегодня будут. Я уже послал машину на станцию. Прибыл контейнер из Института сельского хозяйства и вместе с занаряженным новеньким пастеризатором для молоколинии — две тысячи метров тех самых цепей.

Н о в и к о в (Прониной). Это правда?

П р о н и н а. А что делать, Валентин Петрович?! Мы тут с Егором целую неделю колесили по соседним областям и республикам. Искали — нету! Вот разве что Соловьев действительно через институт достал…

С о л о в ь е в. Сегодня привозят. Завтра мы тот пастеризатор подключаем. И потекло молочко из вымени в пакетик, на котором красочный портрет вашего покорного слуги.

Г о л о с. А цепи? Опять совочком убирать? Трепло ты, Егор!

С о л о в ь е в. Это вчерашний день. Цепи есть! И нечистоты пойдут по транспортеру в отвал.

К о л е с о в (негромко). Это тоже уже вчерашний день.

Н о в и к о в. Вы так думаете?

К о л е с о в. Есть в Швеции фирма, ну вроде сельхозобъедннения фермеров, где в коровниках стоят скреперы.

Н о в и к о в. Знаю. Видел. А вы могли бы сделать проект, чертежи такой скреперной установки?

К о л е с о в. Могу.

Н о в и к о в. Отлично. (Негромко, Прониной.) Мы вас целую неделю не могли найти по всему району…

П р о н и н а. Да цепи эти искали…

Н о в и к о в. А райком ничего не знает?! Партизаны, да и только!

П р о н и н а. Ну, что поделать, если ни один завод не выпускает в комплексе механизированные линии для ферм.

Н о в и к о в. Спасибо за просвещение. Вот только этого ваш секретарь не знал.

П р о н и н а. Ну, а как же все-таки добиваться механизации?!

Н о в и к о в. А вы сколотите бригаду из таких, как ваш товарищ Соловьев, и при помощи фокусов решайте проблемы сельского хозяйства в масштабах всей страны. Дисциплина существует и для вас, товарищ Пронина, хотя вы и прославленный не только в нашем районе, но и на всю страну человек. Не надо, однако, забывать, что партийные органы должны быть информированы о том, где находится один из командиров хозяйства. Прошу к девяти утра ко мне.

Виноградова, Соловьев, Ирина выходят. Знамена уносят. В окружении группы молодежи появляется  К о л ь ц о в. Он в парадной форме, при наградах и с кортиком. Вид у него бравый.

Парчи и девушки поют под гармонь:

П р о н и н а. Познакомьтесь, Валентин Петрович. Это мой брат — Митя. (Чуть смутившись.) Дмитрий Андреевич. (Кольцову.) Познакомься, Митя, это наш секретарь райкома.

Н о в и к о в. Валентин Петрович.

К о л ь ц о в. Капитан первого ранга Кольцов.

Н о в и к о в. Много слышал о вас, а вот видеться не приходилось, хотя в этом районе одиннадцать лет.

К о л ь ц о в. Не случалось как-то…

К о л е с о в. Дмитрий Андреевич — редкий гость здесь. Так, Митя?

Н о в и к о в. А что так?

К о л ь ц о в. Дела, дела… Ты, сестра, зови гостя в дом к столу… Праздник-то надо отмечать. Не так ли, товарищ секретарь?

Н о в и к о в. Спасибо. Вы надолго к нам?

К о л ь ц о в. Я вообще-то не рассчитывал сюда, но намечается инспекция по линии политуправления… Так что вот денек-другой — и надо готовить встречу для руководства…

Колесов прячет улыбку.

Н о в и к о в. Какая же инспекция? У нас вроде военно-морских сил тут не расположено?..

К о л ь ц о в. Это по линии музеев боевой славы…

Н о в и к о в. А, да, да! Есть в школе музей имени адмирала Головко.

К о л ь ц о в. И этот музей — тоже. Ну, не будем вам мешать. (Молодежи.) Итак, на чем мы остановились? Ах, да! (И запел.) «На побывку едет…»

Песню подхватывают девчата, парни и с песней удаляются.

П р о н и н а. Кулик не велик, а все-таки птичка.

Н о в и к о в. А помните, вы говорили, что брат у вас адмирал…

П р о н и н а. А нешто не так? Или я что напутала? Для меня что сержант, что адмирал — все едино, всех кормить надо… Ведь защитники.

Н о в и к о в (Колесову). А капитан-то здорово смахивает на адмирала…

Пронина, Новиков, Колесов уходят. У левого портала задержались Николай и Катюша. В глубине стоит Ф о м и н.

Н и к о л а й. А чего ты Ольгу Андреевну мамой зовешь?

К а т я. Так уж вышло. Мама все в городе, на заводе, а меня с самых пеленок бабушка воспитывала. Так вот с малолетства я ее мамой и звала. А теперь уж привыкла. Я от нее ни на шаг.

Н и к о л а й. Вот так — «ни на шаг»? Кончишь музыкальное училище — и тю-тю!

К а т я. Не отпустит бабушка.

Н и к о л а й. Что ж ты здесь, коровам будешь играть, чтоб молоко быстрей скисало?

К а т я. А вон на пригорке что строят? То-то же! Будет колхозная детская музыкальная школа. А преподаватели где? Усек, догадливый? Эх ты! (Ласково треплет его по щеке.)

Николай потянулся поцеловать Катю.

Ну, ну, Коля, не балуй!

Н и к о л а й. Ну, один разочек, в щечку.

К а т я. Вот распишемся — и тогда целуйся с утра до вечера.

Н и к о л а й. Тогда будет все по закону, а вот сейчас, а? Так сказать, авансом?

К а т я (шутя). А вдруг ты потом не женишься, куда мне с твоим авансом деваться?

Н и к о л а й. Да я женюсь. Ей-богу, женюсь.

Ф о м и н. Сомневаюсь…

Катя посмотрела на Фомина, демонстративно обхватила Николая за шею и целует.

Шум, голоса. Толпой вытаскивают волокушу и на ней контейнер.

Входят  К о л е с о в  и  С о л о в ь е в.

Г о л о с а. А ну, веселей, веселей, мужички!

— Осторожней, осторожней, не перекиньте!

С о л о в ь е в. Не жмите, не на буфет!

К о л е с о в. Не вскрывайте пока. Нужно проверить пломбы.

С о л о в ь е в. Да что там проверять! Я сам его в бумажку запаковывал! (Ко всем.) А кто сказал, что Егор Соловьев трепло? Вот он! Новенький! Пластинчатый пастеризатор! С завтрашнего дня начинаем монтаж — и молоко рекой потечет!

Подходят  П р о н и н а, Н о в и к о в  и  В и н о г р а д о в а. Мужчины открывают контейнер: стоит проржавевший агрегат.

Вот это да!

Г о л о с а. Самовар!

— А где же цепи? Нету? Трепло и есть!

— Вместо новой техники прислали металлолом!

Смех.

— Волоки его на свалку.

С шумом и гиком тянут в сторону волокушу.

На сцене остались Новиков, Колесов, Виноградова, Пронина.

Н о в и к о в. Значит, никакие предприимчивые снабженцы вас выручить не могут.

П р о н и н а. А институту не стыдно разве? Смотрите, что они делают!

Входит  К о л ь ц о в.

Н о в и к о в. Ясно. Завтра жду.

Новиков уходит вместе с Колесовым.

П р о н и н а. Посмотришь на такое безобразие — все из рук валится.

К о л ь ц о в. А на кой черт тебе это председательство? Ну, зачем? Наград полно… Больше, чем у меня.

Виноградова любуется Кольцовым, и он это видит.

Женщинам женственность идет.

В и н о г р а д о в а. А может, Митенька прав? А, Ольга?

П р о н и н а. Не знаю. Может, для тебя и прав. Кто жить не умел, того помирать не выучишь. А что же с селом-то будет?

К о л ь ц о в. Но это не глобальная проблема, ей-богу! Ну, чего вы раздуваете кадило?! Сейчас главное — промышленность! Оборона! А село…

П р о н и н а. А кто кормить всех вас будет? Кто?

К о л ь ц о в. Ты утрируешь, сестра. Поедем лучше к нам. Первое время остановишься у меня.

П р о н и н а. Племянников нянчить?..

К о л ь ц о в. Ну, об этом поговорим, поговорим…

П р о н и н а. Иди, Митя. Ступай.

К о л ь ц о в. Ну и неразумно. Надо когда-то подумать и о старости. Ты свое дело сделала — подняла колхоз, — пора и отдохнуть. (Уходит.)

В и н о г р а д о в а. Митя такой важный человек!

П р о н и н а. А если его недельку не покормить? А? Как тогда?

В и н о г р а д о в а. Ну, полно тебе! Все будет хорошо!

К Прониной и Виноградовой подходит  С о л о в ь е в.

С о л о в ь е в. Вы, конечно, можете возражать, но я вам так скажу: на этом старом самоваре хорошо портянки сушить, а не в механизированную линию его монтировать!

П р о н и н а. А ты где был, когда упаковывали контейнер? Где? Ты сейчас же поедешь в институт и привезешь тот пастеризатор, что мы купили. А не привезешь… (Притягивает Соловьева к себе за рукав.)

С о л о в ь е в. Я все усек. Мне говорили, что у вас крепкая ручка, но что такая железная, я догадался только сейчас. (Поспешно уходит.)

В и н о г р а д о в а. Успокойся, Оля. Получим мы наш пастеризатор.

П р о н и н а. Ох, заместитель парторга, дорогая ты моя подруга. Купить-то и внучок купит, а продать и дедушка намается. «Получим»!

Подходят  И р и н а  и  д е в у ш к и - д о я р к и.

И р и н а. Мое дело сторона, а муж мой прав. И чего так убиваться, тетя Оля? Это даже к лучшему. А то поставили бы полную механизацию, сразу же расценки срезали бы, а нам с Егором еще тысчонку — и получаем «Жигули».

П р о н и н а. Эх ты! Все только о своем: о «Жигулях», о тряпках, а за село советское, за бабу простую, у которой руки к сорока годам ломит бесконечно… Эх!..

В и н о г р а д о в а. Ладно! Пошли на вечернюю дойку собираться.

Сцена пустеет. Слева у портала высвечивается памятник павшим односельчанам. Горит Вечный огонь. У ограды в скорбном молчании стоит  Ф е д о р. Вместо одной ноги — деревяшка. Пронина подходит к нему.

П р о н и н а. Ты чего не в клубе, Федя?

Ф е д о р. А ты чего? Я пришел в праздник к ребятам нашим. Хотя какие уж они теперь ребята были бы! Да и праха-то их здесь нет. Только фамилии написаны на камне. Вон твой Михаил третьим стоит…

П р о н и н а. Дай мне одной остаться, Федя.

Ф е д о р. Не то горе, что у тебя нынче стряслось с этой техникой, а то, что вас, женщин, не бережем мы, не понимаем вашего волнения за всю державу.

Федор уходит. Пронина входит в ограду. Садится на камень. Звучит песня о войне.

П р о н и н а. Сколько лет прошло, а я все жду, глупая, своего неизведанного женского счастья! Тяжко мне, родненький, без твоей руки, ой как тяжко! Хоть бы во сне привиделся, Мишенька! А то и лицо из памяти ушло…

Тихо входит  К о л е с о в. Кладет на камень цветы. Пронина приподнимается.

Ты чего, Михаил Михайлович?

К о л е с о в. Слышу, меня кто-то окликает, даже и не поверил, что вы так ласково можете меня звать, а сейчас догадался, что другой, мой тезка, в вашем сердце. Так что простите, Ольга Андреевна, что помешал.

П р о н и н а. Неужто, Миша, все простить мне не можешь?

К о л е с о в. А чем вы передо мной виноваты? Ухаживали за вами мы с Мишей Прониным. Вы предпочли его — и все.

П р о н и н а. Да нет же! Я знаю. Ты любил меня сильно. Очень сильно любил. Я даже испугалась той твоей любви. Боялась, что сгорит она мгновенно, как свеча. А Миша (кивнула на памятник) посмелее, порешительнее был.

К о л е с о в. Не нам его судить теперь. Уже больше тридцати лет, как его нету.

П р о н и н а. А ты обиделся, сбежал из села.

К о л е с о в. Я учиться ведь тогда поехал…

П р о н и н а. Не ври. Я ведь к твоей матери-покойнице всю войну тайком бегала. Она-то мне и рассказала, как ты из-за меня руки на себя наложить хотел…

К о л е с о в. Молодость, глупость это была.

П р о н и н а. Значит, все это неправда? Значит, не в отместку мне женился вскоре…

К о л е с о в. Это уж в конце войны. Да не судьба. Пятнадцать лет всего прожили…

П р о н и н а. Знаю. Где похоронил-то ее?

К о л е с о в. В Смоленске. Все скитался потом по белу свету. Детей поженил, замуж повыдавал. Внуков дождался. А потом такая тоска меня взяла… Вот и приехал. И как увидел тебя, так все прошлое, все самое дорогое, сбереженное в глубоком секрете, и всколыхнулось.

П р о н и н а. Не надо об этом, Миша. Не надо! Прошу тебя! Очень я перед тобой виновата! Суди!

К о л е с о в. И сам судить не буду, и другим не позволю. В общем, как хочешь, Ольга Андреевна! Прости, что помешал. (Уходит.)

П р о н и н а. Ну что, что? Ну, не тебе же это! И не будет больше никогда. Это все старое, забытое — это прощенье мне. А любви прежней не будет. А может, будет?.. Жадной собаке много надо. (Обращаясь к памятнику.) Прости, Миша, недолюбили мы с тобой! Прости! (Поклонившись памятнику, выходит.)

Звучит песня о сегодняшней деревне.

З а н а в е с.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Раннее утро. Кабинет Новикова. Н о в и к о в  сидит за столом и пишет.

Голос помощника: «Привезли заграничную цепь».

Н о в и к о в. Давайте скорее.

Входит  п о м о щ н и к. Кладет сверток на стол. Новиков разворачивает.

Ну-ка, ну-ка! Подумай, а? Обыкновенная цепь, и все. А анализ?

Помощник подает бумагу.

Так. Ого! Марганец! Эге! Да это только у авиационников доставать… Вот почему она у них такая долговечная!

Звонок телефона.

(В селектор.) Слушаю!

Ж е н с к и й  г о л о с. Прибыл представитель Научно-исследовательского института сельского хозяйства товарищ Чайкин Роман Сергеевич.

Н о в и к о в. Спасибо. (Помощнику.) Спрячь в ящик — и никому ни слова! Зови Чайкина!

Помощник выходит. Входит  Ч а й к и н.

Здравствуйте, Роман Сергеевич!

Ч а й к и н. Здравствуйте! Что у вас тут стряслось?

Н о в и к о в. Садитесь, пожалуйста.

Ч а й к и н. Благодарю вас. (Садится.) Так что же у вас тут случилось? Что это за категорический вызов через ЦК? Как это прикажете понимать?

Н о в и к о в. А как понимать этот циркуляр?

Чайкин смотрит.

Ч а й к и н. Э, нет, батенька Валентин Петрович! Не моя епархия! Вот вы, как депутат, как член ЦК, встречаетесь небось с министром. Вот ему и адресуйте упреки за этот циркуляр.

Н о в и к о в. Ах, вот как? А тогда скажите, пожалуйста, на основании чьих научных рекомендаций министр издал сей документ? Молчание. Вот так. Целый год «внедряли в практику» под прикрытием ваших «научных обоснований» этот циркуляр. А результат? Вы знаете сумму убытка? Иван Иванович имярек защитил докторскую диссертацию, а сельское хозяйство принесло государству убытки, исчисляемые десятизначной цифрой. За сто рублей у нас судят, когда ж это распространится и не на такие суммы? Вот почему село сегодня к вам предъявляет претензии. Забыли, забросили село. Запустили.

Ч а й к и н. Да помилуйте, я сам вышел из крестьян, из того самого села, за которое вы нынче ратуете.

Голос помощника по селектору: «Прибыли руководители колхоза «Октябрь».

Н о в и к о в (в селектор.) Просите, Василий Васильевич.

Входят  П р о н и н а  и  К о л е с о в.

Как добрались? Дороги у нас плохие. Садитесь, пожалуйста. Вас знакомить не надо?

К о л е с о в. С товарищем Чайкиным мы знакомы.

Все садятся.

Н о в и к о в. Ну, так на чем мы с вами остановились? Вы сказали, что вышли из крестьян. Это само по себе большое достижение.

Ч а й к и н. Вы не так меня поняли…

Н о в и к о в. Видите, какие непонятливые люди руководят у нас. Вы с гордостью, с эдакой бравадой говорите: «Я вышел из крестьян!», а вам и в голову не приходит, что это звучит страшнейшим оскорблением для тех, кто не собирается и не смеет из крестьян выходить!

Ч а й к и н (с улыбочкой). Почему же?

Н о в и к о в. Да потому что, если он, крестьянин, по отжившим барским понятиям стоящий на самой низшей ступени общественно социальной лестницы — в буржуазном обществе, — а сегодня, в наше, советское время, поднятый партией до положения хозяина страны, не накормит эту страну, — никто ведь за крестьянина этого не сделает.

Чайкин поднял брови.

Существует такое понятие: «Продукцию производят крестьянин и добытчик руды».

Ч а й к и н. Свободное время заполняете собственной философией…

Н о в и к о в. Это не моя философия — это Маркс… применительно к данному случаю. Ну ладно. (Колесову.) Михал Михалыч, вы привезли расчеты?

Колесов встает, подходит к окну и кладет несколько листков.

К о л е с о в. Только силуэт. Прикидка.

Н о в и к о в. Ну-ка, ну-ка. Это что?

К о л е с о в. Это два электродвигателя.

Н о в и к о в. А это сам скрепер.

К о л е с о в. Точно. Вот контуры животного во время кормления.

Н о в и к о в. Ага! Значит, скрепер даст вам возможность на тех же производственных площадях…

К о л е с о в. Совершенно верно! На тех же площадях содержать большее количество коров. Очень просто.

Н о в и к о в. Как говорил художник Федотов: «Будет просто, когда сделаешь раз со ста!» Роман Сергеевич, включайтесь, включайтесь.

Ч а й к и н. Я жду какого-нибудь очередного подвоха.

Н о в и к о в. Не ждите. Вот смотрите. В Швеции отказались от нерентабельных скребковых транспортеров. Та система занимает лишнего человека. А отсюда возрастает себестоимость продукции. У них видите как просто. Кстати, Ольга Андреевна, покажите нам ваши нежные женские ручки…

П р о н и н а. Ну зачем это? (Раскрывает ладони.)

Н о в и к о в. Вот, Роман Сергеевич, немой укор нам с вами! К сорока годам у этих женщин от непосильного ручного труда руки сохнут, пальцы трескаются. Будете проектировать новый тип фермы с учетом передового опыта?

Ч а й к и н. Я знаю, знаю эту систему. Но нужна цепь особой конфигурации. Нужно добывать анализ стали.

Новиков кладет цепь на стол.

Н о в и к о в. Вот цепь! (Подает листок.) А вот анализ! Все? Будете проектировать?

Ч а й к и н. Это дело новое, у нас еще не освоенное…

П р о н и н а. Проглотить-то хочется, да прожевать лень.

Н о в и к о в. Вам дать коврик, чтобы с горки этой проблемы удобнее было съехать?

Ч а й к и н. Никто не даст нам ассигнований.

Н о в и к о в. Мы найдем средства. Будете?

Ч а й к и н. Боюсь…

Н о в и к о в. Ну, черт с вами, извините! Это просто поразительно! И это все происходит в наше время, в конце двадцатого века.

П р о н и н а. Вам, товарищ Чайкин, убить бы день, а ночи не увидите!

Н о в и к о в. Вот эта женщина ездила со мной на международную сельскохозяйственную выставку.

Ч а й к и н. Я тоже ездил.

Н о в и к о в. Ну и что? Что из того, что вы ездили? Что переменилось в вашем сознании? А ничего! А вот она спать ночами не может — разными хитрыми и обходными путями добывает все для поточной молоколинии. Ну, почему? Почему вы,ученые, специалисты, сидящие на этом деле, ничегошеньки не предпринимаете? Ведь от того, будут ли введены животноводческие комплексы или не будут, вы лично материально не страдаете и не теряете всяческих благ. Так чего же тревожить тихую, как сон, жизнь?

П р о н и н а. А вчера? Срам!

Н о в и к о в. Вчера вот они получили от вас пастеризатор. Старый самовар, как назвали его колхозники. Что же это такое?

Ч а й к и н. Пластинчатые пастеризаторы мы даем только молокозаводам.

П р о н и н а. А мы что, фабрику игрушек создаем?

Ч а й к и н. Мы, выполняя заказы тысячи предприятий, еще ни разу не получали ни одной рекламации…

К о л е с о в. Скандалить с вами не хотят. На месте, своими средствами переделывают то, что вы присылаете. Вон клетки для свиней! За вас переделывали. Дверки не закрываются, ничего не подходит… И все кувалда да сварка, кувалда да сварка.

Н о в и к о в. Я вас в последний раз серьезно спрашиваю: возьмется ваш институт за этот новый проект?

Ч а й к и н. Да не имею я права, Валентин Петрович! Зарежете вы меня.

П р о н и н а. С вами натощак не сговоришься.

Н о в и к о в. Ладно. (Колесову.) Начинайте сами. Я вас свяжу с нашими местными проектировщиками, подключим промышленность и докажем, что можем это сделать сами и в короткий срок.

Ч а й к и н (негромко). Баба с возу…

Новиков резко поворачивается к нему.

Н о в и к о в. Выходит, зря мы вас вызывали, зря на вас надеялись. Или уж выработалась эдакая защитная реакция: меня критикуют, в лицо говорят о том, что совесть утеряна, что стыдно так жить на земле, а с вас как с гуся вода. Хотя бы человеческая, мужская гордость и достоинство у вас есть?!

Ч а й к и н. Как же вы так можете, Валентин Петрович?!

П р о н и н а. Глазами плачет, а сердцем смеется.

Ч а й к и н. Тут же женщина!

Н о в и к о в. Женщина?! Да вы же сами видели руки этой женщины! А десятки миллиардов убытков из-за вашей безответственности — это как? Не стыдно?! Мальчишка вынужден уезжать из села только потому, что ему с десятилеткой стыдно вилами навоз выгребать! Вот у него стыд и совесть! Ему стыдно, что так нерационально используют его знания! Говорили мне мои товарищи, партийные работники, как равнодушно-холодно вы относитесь к технической революции, что началась сейчас на селе. Честное слово, не верил! А теперь убедился!

Ч а й к и н. Вы не знаете наших проблем! Нам ничего не дают, а только с нас спрашивают!

Н о в и к о в. Не дают?! А два месяца тому назад кому вручались ордена и Государственные премии? Хотя всем известно, что это была большая натяжка. Аванс, чтоб приободрить вас! Да, нам с вами надо говорить не здесь. Вы извините, что зря вас потревожили. Извините.

П р о н и н а. Кто не любит критики, тот не хочет исправляться.

Голос по селектору: «Машина товарища Чайкина у подъезда».

Чайкин слегка кивает головой и с важным видом выходит из кабинета.

Н о в и к о в. Ну, что скажете?

П р о н и н а. Кто кого за глаза поносит, тот того боится.

Н о в и к о в. Правильно! Хватит о нем! Давайте искать выход.

К о л е с о в. Сами начали, сами и завершим.

Н о в и к о в. Я предупредил секретаря по сельскому хозяйству. Он ждет вас. Включайтесь в это дело активно. Докладывайте о ходе работы каждые два дня. Если где какая заминка — немедленно связывайтесь. Идите. А вас, Ольга Андреевна, прошу задержаться на минутку.

Колесов выходит.

(Прониной.) Тут звонил начальник вашего брата, генерал Северов из политуправления. Я просил, как приедет сюда с инспекцией, навестить ваш дом, побывать в избе депутата Верховного Совета СССР. Вы не волнуйтесь. Ваш брат Дмитрий Андреевич у них там на хорошем счету. Идет в гору. Вот не пойму я сам себя… Ваш брат — хороший человек, видный… и все при нем… Но что-то меня смущает в этом вашем Мите. Еще не пойму, не знаю… Уж очень мне хочется с ним по душам поговорить. Может, заодно с генералом заеду на часок? Не возражаете? И поговорили бы.

П р о н и н а. Ой, Валентин Петрович! Митя меньшой у нас. Я его нянчила. До сих пор люлька его сохранилась. Катюшка хотела выкинуть ее. Знаете, такая лубяная люлька, а я запрятала на чердак. И не знаю, зачем она теперь нужна, такая рухлядь. Сейчас у всех коляски на рессорах, а я вот сохранила. Двенадцать лет Митя не приезжал домой. Живет в Москве. На Ленинском проспекте. Уж дедом скоро будет.

Н о в и к о в. Вы вот что, Ольга Андреевна… Вы ту люльку лубяную снимите с чердака, пыль с нее смахните… А?

П р о н и н а. Зачем это?

Н о в и к о в. А может, ему приятно будет? Как память о детстве. А?

П р о н и н а. Ой, и правда!

Н о в и к о в. А Колесов — интересный человек. Очень. Семейный?

П р о н и н а. Он вдовец.

Н о в и к о в. Вы приласкайте его. Может, ожените. Ну что ж, такой великолепный мужчина — и бобыль.

П р о н и н а. Я вижу, что вы все знаете?

Н о в и к о в (слишком поспешно, и от этого сам себя выдал). Ничего я не знаю…

П р о н и н а. Невестой я его была. Уж обо всем оговорились. И день свадьбы назначили. Да дура я, дура набитая… испугалась. Миша все бегал к нам, с Митей занимался, математику за него тянул… И видела я, что ни к чему это Михаилу, а он все занимался с братом. И все он для меня, как самый близкий человек, делал. А уехал он в Москву экзамены в институт сдавать, а друг его, тоже Михаил, возьми и подступись ко мне. Я-то сдуру и предала свою любовь — вышла замуж. А Миша… Колесов-то Михал Михалыч… от горя чуть на тот свет из-за меня не ушел. Вот ведь какое дело. Неужто не знали?

Н о в и к о в (просто). Знал. Да не смел и не смею в это ваше личное дело вмешиваться.

П р о н и н а. А теперь нам рядом трудно. Очень трудно, наверное, будет.

Н о в и к о в (подхватил). Если врозь. А если вместе?

П р о н и н а. И не придумаю, как вам ответить. Не готова еще!

Н о в и к о в. А вы не спешите. Но и не повторяйте того, что сделали уже когда-то.

П р о н и н а. На свою глупость жалобы не подашь. Ладно, поеду я, что ли.

Н о в и к о в. Счастливо, Ольга Андреевна! А в деле механизации фермы мы постараемся вам помочь, только вы партизанщиной не занимайтесь. Несерьезно это. Ничего у вас без людей да без райкома не выйдет. А мы поможем, слово даю. Не для того мы здесь штаны протираем, чтобы не помочь.

П р о н и н а. Пока больной дышит, он надеется.

Н о в и к о в. Я вижу, вы обиделись на критику.

П р о н и н а. Милого побои недолго болят.

Н о в и к о в. Так что ж тогда подкусываете меня?

П р о н и н а. Ну, как же сразу согласиться? (Засмеялась.) До свиданья, дорогой наш защитник! Спасибо. (Подает Новикову руку.)

Н о в и к о в (пожимая руку Прониной). Счастливо!

Пронина выходит.

(Садится за стол. В селектор.) Василий Васильевич. Мне нужно полчаса поработать над статьей, а потом соедините меня с Центральным Комитетом партии. (Работает.)

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

На сцене  К а т я, П р о н и н а, Н и к о л а й, К о л е с о в, В и н о г р а д о в а  и  К о л ь ц о в. Мощно звучит музыка Бетховена. Катюша заканчивает играть. Пауза.

К о л е с о в. Тысячи лет пройдут! Сменятся десятки поколений, но Бетховен будет жить вечно!

Н и к о л а й. Катя! Пойдем в сад, а? Я что-то тебе сказать хочу…

К а т я (вставая). А тебе правда понравилось? Нет, только честно?

Катя и Николай выходят.

П р о н и н а (Колесову). Ну, чего еще у нас не хватает? Все вроде есть…

К о л е с о в. Моторы будем в ночь перебирать…

Кольцов выходит из дома.

Виноградова садится к столу.

В и н о г р а д о в а. Оль! Ну скоро, что ли?

П р о н и н а (смотрит на часы). Да должны вот-вот…

В и н о г р а д о в а. Может, я пойду в правление?

П р о н и н а. Повремени.

Шум подъехавшей машины. Пронина с Виноградовой выходят встречать гостей. К а т ю ш а  входит в дом, убирает ноты. Вбегает  К о л ь ц о в, поспешно надевает китель, приглаживает волосы. Увидел самовар.

К о л ь ц о в. Ну, уж этот позор надо куда-то…

Хватает самовар. Открывает краник и обливает себе брюки.

А, черт!

К о л е с о в. Да зачем ты, Митя?

К а т я. Давайте спрячем его сюда в уголок, за пианино.

Прячут самовар. П р о н и н а  пробегает в свою комнату.

Входят генерал  С е в е р о в  и  Н о в и к о в.

К о л ь ц о в. Здравия желаю, товарищ генерал!

С е в е р о в. Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! (Поворачивается к Катюше.) Здравствуйте, милая девушка!

Входят  Н и к о л а й  и  В и н о г р а д о в а.

К а т я. Здравствуйте! Меня Катей зовут.

С е в е р о в. А отчество, простите?

Н и к о л а й. Какое у нее отчество — просто Катя, и все.

С е в е р о в. Ну, как же? Ведь, наверное, уже невеста чья-то?

Н и к о л а й. Точно. Моя.

К а т я (метнула взгляд на Николая). Екатерина Калиновна.

К о л ь ц о в. Допотопное отчество-то…

С е в е р о в. Ой, какое милое русское отчество! Очень приятно. (Пожимая руку.) Евгений Павлович. (Поздоровался с Колесовым, подходит к Николаю.) Евгений Павлович.

Н и к о л а й. Николай… Евгеньевич…

С е в е р о в. Смотрите, как интересно, двойной тезка моему Коле.

Входит  П р о н и н а. В модном костюме.

А вот и сама знаменитая хозяйка-кормилица. (С большим почтением шаркает ногой, склоняет голову.) Северов Евгений Павлович. А мне можете не представляться — вас я знаю еще по Сессии Верховного Совета, уважаемая Ольга Андреевна.

Пронина смущена.

Мне говорил Валентин Петрович, что вы не откажете мне в любезности принять в своем доме. Не прогоните, надеюсь?

П р о н и н а. Милости просим.

К а т я. Ой, мама, что вы…

К о л ь ц о в. От темнота-то…

С е в е р о в (отвечая ей поклоном). Сердечно благодарен. (Осматриваясь вокруг.) Вот так живет знаменитая председатель дважды орденоносного колхоза «Октябрь».

П р о н и н а. Я нынче не на работе… Приболела малость… Из дому не выпускают. А у нас как раз сейчас самые главные дела решаются.

С е в е р о в. Правильно делают. А то часто бывает так, что мы узнаем, какой прекрасный человек и работник был… после смерти. Так что уж лучше при жизни поберечь. Правильно?

К о л ь ц о в. Так точно, товарищ генерал!

Новиков сидит возле Колесова и о чем-то негромко говорит с ним.

В и н о г р а д о в а (Прониной). Я же сказала давеча, что без тебя ничего делать не будем. Ты же сама слышала, как партком решил — все согласовывать с тобой. Так что лечись, отдыхай спокойно. В твоем распоряжении еще три дня.

П р о н и н а. Воля птичке дороже золотой клетки. (Смеется.) Все равно вечером буду на монтаже линии.

С е в е р о в. Можно посмотреть портреты?

П р о н и н а. Да это только часть… У нас еще альбом есть. Там Митенька еще махонький, ну совсем титешный…

К о л ь ц о в. Оля!

С е в е р о в. Как вы сказали? «Титешный»? Надо записать. Отличное и почти забытое русское слово. Значит, вы, Дмитрий Андреевич, тоже, как и я, как и все нормальные люди, были титешным? Отлично! (Вдруг увидел самовар.)

Кольцов старается отвлечь внимание генерала от самовара, а генерал вежливо, но настойчиво тянется к самовару.

Подумайте, какая прелесть! Самовар! (Берет самовар и несет к столу.) Да не подделка электрическая, а настоящий, так сказать, действующий на шишках!

Все смеются. Северов ставит самовар на стол.

А то все телевизор да телевизор. Нет, как сказала одна поэтесса: «Продам я, к черту, телевизор — куплю я, братцы, самовар». Самовар! Смотрите-ка, настоящий самовар, за таким Римский-Корсаков, или Калинин, или Есенин сиживали. Тут и надпись есть. (Надевает очки и читает.) «Тульский гос. завод». Чудо! Вот значит. В первые годы Советской власти выпускалась такая прелесть, а теперь днем с огнем не сыщешь. Не так ли, Дмитрий Андреевич?

К о л ь ц о в. Так точно, товарищ генерал!

С е в е р о в. Да что вы, дорогой Дмитрий Андреевич, меня все на службу возвращаете? Хочется побыть хоть немного на отдыхе.

К о л ь ц о в. Слушаюсь, товарищ генерал!

Н о в и к о в. Ну, Ольга Андреевна, угощайте гостей, а мы пока с Михаилом Михайловичем пройдем к скреперной установке. Можно? Кстати, Вера Алексеевна, когда появится ваш парторг?

В и н о г р а д о в а. Да обещал сразу после семинара. Я-то умаялась…

П р о н и н а. Не говори, подруга! И ты умаялась, и я с таким заместителем парторга как контуженая хожу.

В и н о г р а д о в а. Ну какой из меня заместитель?!

Новиков, Колесов и Виноградова выходят.

Пронина подает на стол.

С е в е р о в. А кто у вас в семье музицирует? (Кольцову.) За вами я этого таланта раньше не замечал!

К о л ь ц о в. Эти шалости не для нас.

С е в е р о в. Вы так считаете? А в нашем доме все должны были играть на фортепьяно и обязательно знать два-три иностранных языка. Да что там у нас, в семье обыкновенных московских интеллигентов! Вот в семье Владимира Ильича все играли на разных инструментах. Даже устраивались семейные музыкальные вечера с хоровым пением на несколько голосов.

П р о н и н а. Простите, что попросту встречаю. Коля, вздуй самовар!

С е в е р о в. Сапогом его, сапогом! Теперь такое только в кино можно увидеть.

Николай подхватывает самовар и выскакивает из дома. Пронина, поставив на стол закуски, стоит в нерешительности. Кольцов уловил ее взгляд.

К о л ь ц о в. Да ты что? Еще лапти старые достань!

С е в е р о в. Что случилось?

К о л ь ц о в. Да так… (Раскрыв свой чемодан, достает две бутылки коньяка, шпроты, сардины, патиссоны, маслины.) Вот так!

С е в е р о в. А чего-нибудь попроще, поздоровее и поестественнее нет?

К а т я. Мама такие щи сварила! Упарила их…

С е в е р о в. Вот, вот, вот, вот! Щи, да еще упаренные, — это прекрасно. А эту цивилизованную дребедень спрячьте в свой дорожный кофр.

Кольцов смущен.

И если можно, Ольга Андреевна, прямо в чугунке. А?

П р о н и н а. Можно и в чугунке. (Ставит на стол чугунок со щами.) Прошу руки мыть!

Катя и Пронина провожают Северова в сени. Кольцов решительно наливает себе в стакан коньяка и выпивает. Когда все будут входить в дом, он аккуратно, пальцами, будет вытирать себе губы.

С е в е р о в. Ну, давайте-ка быстренько к столу.

В окне появляется  Н и к о л а й. Северов его не видит.

А где ж ваш жених, Екатерина Калиновна?

К а т я (видит Николая). Да какой он жених, Евгений Павлович! Он еще дитя! А мы, женщины, любим мужчин солидных, постарше. Вот вроде вас. Можно я с вами рядом сяду?

С е в е р о в (с улыбкой). Ох, и что вы, Екатерина Калиновна, делаете со старым генералом? Не дай бог Николай Евгеньевич услышит…

Н и к о л а й. Все она врет! Мы уже обо всем сговорились.

К а т я (садясь рядом с Северовым). Сговорились больше не встречаться!

С е в е р о в. Попались мы с вами, Екатерина Калиновна. (Держит в руках бутылку.) Позволите?

Н и к о л а й. Она водку не пьет.

К а т я (демонстративно). Прошу вас! Да пополней.

П р о н и н а. Да ты что, доченька?

К а т я. Молчите, мама! Так надо! Надо! Наливайте!

Северов налил.

С е в е р о в (Прониной). А вам?

К а т я. Бабушка пьет только коньяк своего производства… чай из чайника. «Пронинский».

П р о н и н а. Для такого уважаемого гостя… Только чуть-чуть!

С е в е р о в. Есть чуть-чуть! (Наливает.) А вам, Дмитрий Андреевич, надеюсь, в стакан, а не в стопочку. Чего уж там размениваться? Мы с вами по-мужски. А?

К о л ь ц о в. Что вы, Евгений Павлович! Я ведь в рот не беру.

С е в е р о в. Ну, пусть вам будет хуже. (Встает.) Дорогие мои! Я предлагаю выпить за нашу прекрасную жизнь, когда мы, еще час тому назад совершенно незнакомые люди, сидим добрыми и, кажется, старыми друзьями в час отдыха, в час встречи. За нашу прекрасную жизнь! (Выпивает стоя.)

Все выпивают, закусывают.

Огурчики — мечта! А щи-то, щи!

Пронина наливает щи Северову в тарелку.

А ложечки деревянной не найдется?

К о л ь ц о в. Вы уж нас совсем дремучими считаете, Евгений Павлович.

С е в е р о в (Прониной). Шутник ваш братец, шутник.

П р о н и н а. Ну что поделать — не родит верба груши.

С е в е р о в. Кстати, Николай Евгеньевич, как там, на вашем посту?

Н и к о л а й. Шумит! Ой, ой! Да он, никак, расплавиться решил! Ой, да все руки так пожжешь.

Пронина быстро выходит.

С е в е р о в. Коля! Держись. Мы идем на помощь!

Северов вслед за Прониной выходит. За ним — Катя.

Пауза.

Кольцов остался один. Снова тайком выпивает. Ходит по комнате, рассматривает вещи, фыркает, морщится, презрительно улыбается.

К о л ь ц о в. Господи! Слоники, статуэточки, фигурки! Какое мещанство! Нет, нет! Пора домой! В цивилизацию!

В дверях появляется  П р о н и н а. Сзади нее стоят  Н о в и к о в  и  С е в е р о в. Кольцов берет и тычет пальцем в лубяную люльку.

Вот он откуда, этот туалетный запах! Фу, какая мерзость! Эх, темнота, серость! Выкинуть! (С пренебрежением берется за бортик люльки и несет ее к двери. Сталкивается с Прониной.) Чего это ты, сестра, этот срам и доме держишь?! Неужели у тебя денег не было на коляску?! А то ишь как пропахла!

Н о в и к о в. А после вас, Дмитрий Андреевич, никого в ней не баюкали. (Прониной.) Брат-то ваш в великие люди выходит, а вы его в детстве, оказывается, в такой плохой люльке качали. Куда ж это годится? (Улыбается.) Ну, как жизнь, Ольга Андреевна?

П р о н и н а. Валентин Петрович, вы меня с собой возьмите, когда к министру поедете.

Н о в и к о в. А что у вас за дела с министром? (Северову.) Подумайте, Евгений Павлович, чуть что не так, эта колхозница если не к Председателю Совета Министров, то к министру запросто. И ведь принимает.

К о л ь ц о в. А вот у нас министр, когда мне надо, — он меня сразу же… Ведь правда, Евгений Павлович? Я инспектирую военно-исторические музеи…

П р о н и н а. Хвастать — не косить, спина не болит.

Н о в и к о в. И Музей морского флота тоже в вашем подчинении?

С е в е р о в (оживленно). В его, в его подчинении.

Н о в и к о в. У нас есть отличный, ну просто уникальный экспонат.

С е в е р о в. Имеющий непосредственное отношение к созданию Военно-Морского Флота.

Н о в и к о в. Да без того экспоната вообще не было бы ни флота, ни руководящих кадров на флоте.

К о л ь ц о в. Ну-те, ну-те?

Новиков встает, торжественно берет люльку и преподносит ее Кольцову.

Н о в и к о в. Вот в этой посудине плавал завтрашний адмирал.

Северов еле сдерживает смех.

Из курной избы он на простор морской вышел. А нянчила его сестра. Средств у нее не было на коляску. Да и колясок-то не было! А завтрашний адмирал все забыл, по двенадцать лет в родных местах не появляется. (Прониной.) Не грусти, хозяйка, хоть и обидно тебе за своего братца за то, что его в твоем доме отчитывают.

К о л ь ц о в. Ей обидно, что вы в чужом доме, как в своем, командуете и компрометируете меня перед руководством.

С е в е р о в. Что, что вы сказали про руководство? Не расслышал. Нет, я все же должен завершить самоварную операцию. (Уходит.)

П р о н и н а. Сколь лет прошло, Митя, сколь воды утекло. Сколь делов мы тут наворочали, чтоб себя из грязи за уши вытянуть. Вона как жить начинаем! И обидно мне до слез, что нет во всем этом огромаднейшем, нечеловеческом труде ни одной твоей былиночки.

К о л ь ц о в. Ну, прости. Однако пора. Не бросать же генерала.

Н о в и к о в. А может, генерал и сам не поедет?

П р о н и н а. Обиделся. Бежишь! Мы тут готовились. А ты бежишь. Евгений Павлович, такой большой человек, в нашем доме свободно дышит, а ты люльки собственной засрамился?! И все в этом доме тебе обрыдло, все не так! Наплевал в свое детство, в мою память! Эх, Митя, Митя! Для того ль я тебя тянула-учила?! Срам-то перед людьми какой!

К о л ь ц о в. Ну хорошо. Я останусь.

Н о в и к о в. Вот это дело! И чтоб без обид, бывший крестьянин, будущий адмирал! (Прощается и выходит.)

К о л ь ц о в. Демагогия. Сплошной какой-то бред.

Пронина подсаживается к нему, ласково проводит рукой по голове.

П р о н и н а. Скоро совсем седым будешь… Ох, Митенька, не любила б я тебя так сильно, нешто терпела бы такой позор за тебя.

Кольцов смотрит с удивлением.

Ведь умный человек, а вроде все дурака валяешь. Неужто не понял, что в чужое кресло тебя посадили, а ты всерьез это принял.

К о л ь ц о в. Глупости ты говоришь!

П р о н и н а. Вот и упрямишься. А упрямство — порок слабого ума.

К о л ь ц о в. Вот уж и дурак. Меня чтут, уважают. Я такой известный человек…

П р о н и н а. Митя!!! Умной спеси не бывает! (Отходит к окну.)

Кольцов сидит, глубоко задумавшись.

К окну с улицы подходит  К о л е с о в.

К о л е с о в. Налаживается вроде дело. Сейчас попробуем пустить.

П р о н и н а. Неужели дожили до светлого дня? Ой, спасибо, Мишенька…

К о л е с о в. Оля!.. Я думал, все забыто, все прошло. А тогда, у памятника, когда ты со мной говорила с таким чувством, с такой нежностью…

П р о н и н а. И ты взволновал меня, Миша. Будто давнее, незабываемое вернулось…

К о л ь ц о в (угрюмо). Меня критикуешь, а сама? Мне-то уж почти пятьдесят, а ты-то ведь старше меня…

К о л е с о в (решительно входит в дом). Знаешь, Митяй! Ты про себя думай, а Ольгу оставь в покое. А то я при всех расскажу, как за тебя в седьмом классе математику сдавал. Понял? Вот и помалкивай!

Кольцов идет в соседнюю комнату. В дом входят  л ю д и.

(Прониной.) Оленька!

П р о н и н а. Нет, Миша. Ешь с голоду, люби смолоду. (Гостям.) Прошу к столу.

Все рассаживаются. Пронина подходит к занавеске, за которой стоит Кольцов.

Мить! Выдь к людям-то, неловко. А?

К о л ь ц о в. «В чужое кресло», говоришь?

П р о н и н а. Не обижайся, а?

К о л ь ц о в. Я думал об этом… Думал до отставки дотянуть…

П р о н и н а. Вертайся домой, Митя. Помощником мне надежным будешь. Дети-то уж пускай там остаются, а ты с женой вертайся, а?

К о л ь ц о в. Не то ты говоришь. Не то.

П р о н и н а (в сторону). Нет, таких, как Митя, видать, ничем не прошибешь! Разве что на голодный паек посадить, пока уважением к нашему труду не проникнется.

С е в е р о в. Ко мне тут секретарь райкома с одной просьбой обратился. В общем… (Кольцову.) Даю вам своей властью две недели отгула-отпуска, так сказать, на лечение…

К о л ь ц о в. Благодарю вас, товарищ генерал! Мы как раз с супругой на воды, к морю, собирались…

С е в е р о в. Нет, нет! Пожалуй, не стоит! (Прониной, многозначительно.) Я думал, что Валентин Петрович очень круто тут про люльку, но ведь если полегче, то, пожалуй, и не проймет?! Как думаете, Ольга Андреевна?

П р о н и н а. Слонова кожа, Евгений Павлович, — не проймет!

С е в е р о в (отводя Пронину в сторону). Как-то нелепо все вышло с вашим братом, Ольга Андреевна. Был отличным боевым офицером. Направили учиться в академию. А он ни с того ни с сего вдруг музеями увлекся. А нутра-то не хватило. Вот и дотягиваем до отставки. Ну, просто не знаю, как это ему поделикатнее втолковать.

П р о н и н а. Я вижу, вижу, Евгений Павлович. А вы не поделикатней, вы порезче, повластнее с ним… Чтоб, может быть, даже оскорбить в нем того, нашего гордого Митю-офицера. А? Ведь и медведь — костоправ, только самоучка.

С е в е р о в. Вы так думаете? Ну, я попробую. (Подходит к Кольцову.) Оставайтесь здесь! До особого распоряжения!

Кольцов вытягивается, козыряет.

К о л ь ц о в. Слушаюсь!

С е в е р о в. Вам для оздоровления очень полезен воздух родной деревни. Ясно?

К о л ь ц о в. Чего уж ясней, Евгений Павлович?! Обижаете меня при всех, товарищ генерал.

В и н о г р а д о в а (Северову, вставая и обнимая Митю). Э, нет! Я нашего Митеньку в обиду не дам! Хоть вы и генерал, товарищ Северов, но я вам не позволю…

С е в е р о в. Вера Алексеевна! Да помилуйте, голубушка!

П р о н и н а. Бесполезно, Евгений Павлович! Любит она его!

С е в е р о в. За вами тост, любезная хозяюшка.

П р о н и н а (поднимается с рюмкой в руках). Поздравьте нас, Евгений Павлович и Дмитрий Андреевич! Кончаем мы с тяжким ручным трудом. Сейчас пойдем на пробный пуск. Поздравьте и выпейте с нами за этих и других простых людей, что полмира кормят и поят. Ну? Поздравьте же!

С е в е р о в (кланяется). Спасибо вам, родные! (Кольцову.) А вы? Ну что же вы? Митя! Эх, Митя, Митя!

Кольцов гордо выходит из дома.

К о л е с о в. Таким, как Митя, сразу трудно все выучить. Но я репетитор опытный. Я его к следующему разу подготовлю! (Пьет.)

Пронина встает.

П р о н и н а. И рада бы заплакать, да смех одолел. Пошли!

З а н а в е с.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Декорация первой картины. Решительно входит  П р о н и н а, за ней следом — С о л о в ь е в, И р и н а  и  д е в у ш к и - д о я р к и.

П р о н и н а. Я в сотый раз говорю тебе, Егор, поезжай на станцию и освободи вагоны, я за простой штраф платить больше не буду!

С о л о в ь е в. А если сделать такую комбинацию. Начальнику станции для приусадебного участка нужны минеральные удобрения. Ну что нам стоит подкинуть ему пару тонн этого товару, а он взамен нам тоже пойдет навстречу… Эдакий айнгешефт!

П р о н и н а. Прекрати ты заниматься этими авантюрами!

С о л о в ь е в. О боже мой! (Уходит.)

П р о н и н а. Ну что, мои хорошие? Все то же?

И р и н а. Надои падают, коровы хиреют.

Д е в у ш к а. Кто придумал эту инструкцию?

И р и н а. Нам в следующем месяце нечего получать будет в колхозной кассе.

П р о н и н а. Кто ветрам служит, тому дымом платят.

Д е в у ш к а. Может, будем по-нашему, по-проверенному скотину кормить?

П р о н и н а. Давайте по-проверенному. Только чтоб никто языком не махал. Поняли? Если приедут с проверкой из сельхозуправления, говорите: кормим согласно присланным рекомендациям. Идите.

Девушки уходят. Пронина тяжело опускается на скамью.

Входит  К о л е с о в.

Садись, Михаил Михайлович.

К о л е с о в (садится, присматривается к спинке лавочки). Смотри-ка, тут что-то было вырезано. Сколько лет эта скамья здесь стоит, я вот приезжал к покойной маме, потом к сестре приезжал несколько раз, приходил на эту лавочку, а не замечал.

П р о н и н а. Ты и меня стороной обходил во время этих приездов. Не мог простить?

К о л е с о в. Нет. Все сложнее. Мы просто стали другими.

П р о н и н а. Да, мы совсем не те, что когда-то сидели на этой лавочке, до войны.

К о л е с о в. Вот смотрю сейчас на твои глаза и не пойму, какие они у тебя. А? Оленька… Андреевна?

П р о н и н а. Мы с моей кошкой Муркой близнецы трехцветные. (Грустно смеется.)

К о л е с о в. Нет. Самое главное в них — ласка. Ласковые у тебя глаза. Очень.

П р о н и н а. Это беда моя большая. Веришь ли, Миша, смотрю я на мужиков наших, иному бы по шее надавать, а тут эта ласка, эта непрошеная жалость к нему: «И чего ты такой бестолковый человек, жизнь на чепуху расходуешь? Ведь жизнь!!! А ты ее прогуливаешь, пропиваешь!» И не знаешь, как с такими быть… А добрые глаза оттого, что пережили мы тут много. Я знаю, знаю. И на заводах, и на фронтах, может, еще труднее было, но ведь каждому кажется, что более него никто и не переживал в жизни! Молодухами работали на той самой ферме, что нынче механизируем. Это нынче! А тогда? Все на себе, вода на себе… И навоз, и корма.. И каждое утро — вместе с воем голодной скотины — вой очередной вдовы. А вдовам тогда всего по двадцать годочков было. Да полно об этом.

К о л е с о в. Нет, вижу, что в тебе за эти годы кроме доброты и ласки много и беспокойства появилось.

П р о н и н а (тяжело вздохнув). «Беспокойства»… Иной раз бегаешь-бегаешь по разным там главкам да трестам, а толку нет! Обидно, Миша.

К о л е с о в. Жизнь не стоит на месте, меняется, совершенствуется.

П р о н и н а (вздохнув). Жизнь… А зачем я живу? Зачем меня мать, Анна Ильинична, в трудных муках на свет принесла? Зачем? Чего суечусь? Чего добиваюсь? На кон черт этим Иркам да Егорам Соловьевым та механизация? Я для них разорвись надвое — скажут: а что не начетверо? Что мне, больше всех надо? Ведь и награды есть, и почести разные, и чего меня несет на рожон?! Тому нужно квартиру — я! Этому кирпич или ребенка в ясли устроить — я! А тому и вовсе ничего не надо, а пишет, требует — и снова я! Будто у меня и своей-то жизни нет, а только хлопоты обо всем белом свете! Нет! Бестолковая, беспокойная, вздорная женщина!!! Ведь когда-то умру, стану прахом, все станет тленом… и не увижу, что после моего пребывания на этом свете людям стало легче, светлее, красивее жить! Все спешу, все лечу как угорелая кошка, а люди смотрят и про себя смеются — чумная! Ну почему? Может, плюнуть на все и пожить, как иные, спокойно, размеренно, по режиму да без нервотрепки? Нет, не укладывается в моей голове такой образ жизни. Я ж человек, а не корова, которую поставь в теплый хлев, накорми вволю — она и довольна. А? Нет! Ненавижу!!! Почему мне спокойные люди, Миша, спокою не дают?! А тут еще Митька… Вот напасть на мою голову!

К о л е с о в. Я тут над ним такую штуку удумал…

П р о н и н а. Не надо, Миша. Это жестоко. Несчастный он человек. Его поставили случайно на чужое место, а он тянется, думает, что всерьез его принимают. Отсюда его несуразность такая. Это ж несчастные люди, вроде Мити. Им хочется соответствовать своему месту, а роста в голове не хватает!

К о л е с о в. О, какая ты мудрая! Ты знаешь, когда мне в сорок шестом сказали, что тебя в Верховный Совет избрали — я подивился. Ну, не понимал, почему именно тебя. А теперь — да, да, только вот сейчас понял. Не для себя ты живешь на земле, Оля.

П р о н и н а. А когда ж для себя-то будет?

К о л е с о в. Посмотри, Оля. Осень-то какая стоит! А мы проходим мимо этого, не замечаем, не чувствуем, что мы-то сами часть этой природы. Вот внучка твоя, Катюша. У нее большое будущее. Ты слышала, как она играла Бетховена?.. Свое виденье. И жалко, если она погрязнет здесь в рядовых педагогах. Это ведь не каждому дано.

П р о н и н а. Вот видишь, сам говоришь — «не каждому дано», и тут же — «погрязнет». Значит, только в столичных концертных залах дано слушать высокую музыку. А здесь? Здесь пусть водку пьют, садят на гармошке или, по новым временам, на гитаре шпарят да пошлые песни поют…

К о л е с о в. Нет, я не так сказал. Беречь талант надо.

П р о н и н а. Да, не каждому дано. Я сама петь люблю. Может, из меня какой толк по этой части вышел бы, да вот жизнь по-иному распорядилась… И крестьянка во мне крепко сидит.

К о л е с о в. Пожалуй, не крестьянка, а организатор.

П р о н и н а. Нет, нет. Именно крестьянка! Мне, конечно, нравятся все эти перемены, что приходят на село, особенно в последние годы. Облегчают они труд. Мне другое обидно, Михаил. Помаленьку утрачивается любовь к земле.

К о л е с о в. А новая техника, новая наука…

П р о н и н а. Все это так. Но я о другом. Землю крестьянин всегда матушкой-кормилицей звал. Земля-заступница. Ты же сам рассказывал, как на войне, бывало, крикнут: «Воздух!» — и все враз к земле припадают: «Укрой, заступись, спаси!!!» И она спасала именно тех, кто к ней сильнее припадал. Вот какой любви не стало…

К о л е с о в. Ну, век ведь такой.

П р о н и н а. Нет, не век. Все от ума, от учености, а сердце-то где? Преданность, беззаветная любовь. Все меньше и меньше этого теперь! А ведь нам с тобой, Миша, это самое заветное молодым передать надо.

К о л е с о в. Да, Олечка! Умница ты! Это уж точно.

П р о н и н а. Да полно меня подхваливать, Миша. Я иной раз ночью, когда пшеница красоваться начнет, в поле выйду: боже ж ты мой, какая благодать! Тишина. А земля-то теплом дышит. Каждый стебелек к ногам стелется. И все твои самые заветные думки земля чует. «Береги меня, говорит, пригрей, приласкай… Я тебя такими чудесами одарю, что богаче и счастливее тебя никого на белом свете не будет!» Вот что уходит помаленьку. А кто я такая, чтоб так землю понимать? Кто? И зачем я на земле этой существую? Вот на эти вопросы только одна она, земля-кормилица, ответить может. Уходит, уходит та любовь к земле. Уходит, как эта осень уйдет и ее сменит зима.

К о л е с о в. Крепко любил тебя Михаил?

П р о н и н а. Было и такое. Все было, Михаил Михайлович. И все быльем поросло.

К о л е с о в (вдруг жарко). Отчего же, отчего же?!

П р о н и н а. Э, Миша! Жениться — не лапоть надеть! Поздно.

К о л е с о в. Любить никогда не поздно, Ольга. Никогда!

П р о н и н а. Уплыли годы, как вешние воды. Я свои грешные яблочки все приела.

К о л е с о в. У таких прекрасных женщин, как ты… Может быть, есть еще в запасе хоть немного.

К ногам гулко падает яблоко.

(Подхватывает его, подает Прониной.) Вот оно! Ну?!

П р о н и н а (кладет яблоко на скамейку). Не про меня! Ну, хватит, Михаил Михайлович! Я не девочка, ты не мальчик.

К о л е с о в. Ты обиделась?

П р о н и н а. Да полно, милый. Что уж я, дура, шуток не понимаю! Ведь и в нашем возрасте пошутить охота. А не то засохнешь. Иди, Колесов. Я посижу одна. Иди, иди.

К о л е с о в (с большим почтением кланяется ей). Прости, если что не так сказал. Но я не притворялся и не лгал. Спокойной ночи, Ольга Андреевна! (Уходит.)

Звучит тихая, задумчивая мелодия.

Подходит  В и н о г р а д о в а  и останавливается за спиной Прониной.

В и н о г р а д о в а. Оль, ты чего?

П р о н и н а (вздрогнув). Ой, чумная! Напугала-то как! Страхи! А я чего? Рассиделась, старая дуреха… Расползлась как квашня…

В и н о г р а д о в а. Почему «старая» да «дуреха»?

П р о н и н а. Ничего не знаю, ничего не знаю!..

В и н о г р а д о в а (заглянув в лицо Прониной). Да ты что, выпила малость?

П р о н и н а. Не знаю! Лечу куда-то, а куда — и не ведаю. Может, в пропасть, может, в космос… (Опускает голову на плечо подруге и плачет.) Что со мной, товарочка? С ума, что ль, сошла? Или приснилось мне? Зачем все так запутано?

В и н о г р а д о в а. Да что с тобой?

П р о н и н а. Жить охота, Верочка, жить! Любить вдруг захотелось.

В и н о г р а д о в а (по-бабьи). Ой, Оленька!

П р о н и н а. Ну и суди, суди, подруга, а вот с собой не совладаю. Тепла хочется. Ласкового слова. Не баловства, не похоти, а ласки. Недолюбили мы, солдатки-вдовы, а оно и вырывается иной раз в холодную подушку слезами… Суди!

В и н о г р а д о в а. Да и за что мне судить-то тебя, Оленька? Люби себе. Еще есть время.

П р о н и н а (наивно). Правда? Неужто еще не поздно?

Обнимаются и тихо, как когда-то в молодости, жарко шепчутся.

А он придет домой, руки усталые погладит…

В и н о г р а д о в а. По плечу рукой горячей проведет, аж задрожишь вся, как в лихорадке сладкой… Обнять его охота, до самого сердца прижать к груди…

П р о н и н а. А в праздник, оба нарядные, под ручку по селу… Любо, любо! Вот так бы и не раскрывала глаз. Вот так бы все и снила себе сны заветные.

В и н о г р а д о в а. А люди смотрят, любуются, улыбаются. А он рядышком, дыханье чуешь… А на ферму придешь…

Пронина резко отстраняется, поправляет платок.

П р о н и н а. И скажут: старая дура зазнобу завела!

В и н о г р а д о в а. Да что ты, Оленька? Кто про тебя такое сказать может? К тебе все с таким уважением. На такую высоту колхоз подняла!

П р о н и н а. И чего не было напридумают! Нет, Вера, отзвонили мои колокола! Ты распорядись, чтоб завтра школьники опавшие яблоки подобрали. (Отбрасывает яблоко в сторону.) Хоть свиньям скормить. Чего им тут гнить без толку.

В и н о г р а д о в а. Оленька! Да хоть скажи, в кого влюбилась-то?

П р о н и н а. В Авдея Фомина!

В и н о г р а д о в а. Ой ли! В такого-то плюгавого… (Спохватившись.) А чего? Что ж он — не человек? Он одинокий! На виду! Его отмыть…

П р о н и н а. Да полно кривляться-то. Ты — да не знаешь?! Глупости все это. Склероз мозгов! Все видят, как веселюсь, а никто не видит, как плачу. Идем, что ли?

Поспешно вбегают  К а т я  и  Н и к о л а й.

К а т я. Ну, чего встал? Чего молчишь? Говори. А то к Алешке побегу! Он меня через пять минут у правления ждет. Ну?

Н и к о л а й. Ольга Андреевна! Мы с Катюшей любим друг друга и просим разрешить нам пожениться в следующее воскресенье. Вот!

П р о н и н а. Он! Хоть и ждала я этого, да все равно неожиданно.

Звучит песня. Пронина сажает Николая и Катю возле себя. Обнимает. Притягивает к себе.

Любовь — не пожар, а загорится — не потушишь!

З а н а в е с.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Декорация первой картины. Справа — новая ферма. На площади много народа.

Г о л о с а (на ферме). Всю группу, что ли, выводить?

— Нет. Давайте по десятку от каждой группы. Пусть привыкнут.

— Михаил Михайлович! У нас все готово.

К о л е с о в. Сейчас, сейчас. Вот-вот подъедут.

Г о л о с а  н а  п л о щ а д и. А как же они собираются свадьбу справлять, когда в сельсовете сегодня выходной?

— В церкви обвенчают.

— Да брось ты балабонить.

Через площадь идут  Н о в и к о в, П р о н и н а, В и н о г р а д о в а.

Н о в и к о в. Молодцы, молодцы! И хорошо, что пуск молоколинии назначили в воскресенье, в праздник.

П р о н и н а. У нас двойной праздник сегодня, Валентин Петрович. Внучку замуж выдаю.

Н о в и к о в. Ну? А за кого? Уж не за того ли беглеца?

П р о н и н а. За него.

В и н о г р а д о в а. Он механиком зачислен в молокоцех.

П р о н и н а. Сегодня свадьба, а через три дня ему в армию.

Н о в и к о в. Значит, пойдет в солдаты женатым?

П р о н и н а. Так они решили.

Пронина, Новиков, Виноградова проходят в коровник.

К  С о л о в ь е в у  подходит  И р и н а, д е в у ш к и - д о я р к и.

И р и н а. Чего в Москву ездил, Егор?

С о л о в ь е в. Великий секрет.

И р и н а. Да не тяни, все равно ведь дома скажешь.

С о л о в ь е в. Завтра все узнаете и ахнете. Сюрприз прима-экстра! Готовьте ведро валерьянки на всю компанию.

Доярка. А если без шуток? Оборудование для теплиц привезли?

И р и н а. Снова — здорово! Опять эксперименты! Когда ж этому конец будет? И будет ли вообще?

Ф о м и н. Сомневаюсь…

Г о л о с а  в  к о р о в н и к е. Включаем тягу.

— Пускайте одновременно кормораздатчик!

— Скреперы в рабочем положении!

— Пуск!

Негромкий скрежет.

— Пошли, пошли!

— А коровы-то наши умницы. Смотрите, сразу поняли.

— Ох и умницы, ох вы мои красавицы!

— Качать Колесова! Качать!

В свадебном платье в окружении подружек появляется  К а т я. Девушки идут и поют.

П р о н и н а. Ах, хорошуха! Как находите, Валентин Петрович?

Н о в и к о в. Красавица!

П р о н и н а. Прошу всех к нам за стол.

Толпа с песнями, переговорами уходит вслед за Катей. На сцене, на первом плане, остались Колесов и Пронина.

К о л е с о в. Поздравляю, Оленька! От души поздравляю. Добилась.

П р о н и н а. Это тебя, Миша, поздравить надо.

К о л е с о в. Меня-то почему?

П р о н и н а. Ты у нас сегодня главный именинник.

К о л е с о в. Я тебя со свадьбой внучки поздравляю.

П р о н и н а. А… Спасибо. Идем к столу.

К о л е с о в. Вот бы и нам с тобой, как когда-то решили…

П р о н и н а. Миша, ну ведь не всякая песня до конца поется. Неужто не поймешь?

К о л е с о в. Что так? Верна покойному Михаилу?

П р о н и н а. Да нет. Зажила рана, хоть и рубец остался. Да вот… Ну не в мои годы… Сам говоришь, что и глаза тускнеть начали. А ведь любовь с глаз начинается.

К о л е с о в. Значит, просто разлюбила.

П р о н и н а. Как это — просто? Все помнится, да не все воротится. Время, время, Миша, наше прошло.

К о л е с о в. Да брось ты, ей-богу! Стыдишься односельчан. Так ведь все ж знают, что мы с тобой эвон когда еще женихались. Они привыкнут. Побормочут-побормочут и затихнут.

П р о н и н а. Ну, не подгоняй ты меня сейчас. Очень тебя прошу…

К о л е с о в. Отвыкла от меня. Понятно. Ну хорошо. Я человек терпеливый. Только ведь и в долгий ящик откладывать не дам. (Уходит.)

П р о н и н а (глядя ему вслед). Нет, Миша, нет. (Тяжело вздохнув.) Цену вещи узнаешь, когда потеряешь.

К Прониной подходит  В и н о г р а д о в а.

В и н о г р а д о в а. Оль! Пойдем. (Увидев удаляющегося Колесова.) Неужто сама оттолкнула?

П р о н и н а. На слезах не пляши — поскользнешься.

В и н о г р а д о в а. Да ты что? Я ж к тебе со всем своим сердцем. Или любовь прошла?

П р о н и н а. Не то, подруга. Не то. Поздно, Верочка. Каждому чувству свое время. А тут когда зубов не стало, тогда и орехи принесли.

В и н о г р а д о в а. Да брось ты! Любить — любишь и выходи замуж. А то, что будут болтать, плюнь — и все!

П р о н и н а. Да при чем тут болтовня? На шестом десятке замуж не выходят. Сама знаешь — обычай старше закона.

В и н о г р а д о в а. Значит, не любишь.

П р о н и н а. Не то! Не поняла. Пойдем.

Пронина и Виноградова уходят. Звучит песня.

С двух сторон к лавочке подходят  К о л е с о в  и  К о л ь ц о в. Не сговариваясь, садятся на лавочку. Кольцов прячет чемоданчик под лавку.

К о л ь ц о в. Много куришь, Михаил. Оттого-то такой худой.

К о л е с о в. А у тебя зато опухоль под грудью пухнет.

К о л ь ц о в. И не говори. Гимнастикой занимаюсь — ничего не помогает.

К о л е с о в. Надо компресс на спину ставить… оттягивающий.

К о л ь ц о в. Сердитый. Сестра показала от ворот поворот.

К о л е с о в. Был бы ты умным, если б не такой дурак.

Кольцов обиделся и отвернулся.

Сложно ей решиться, Дмитрий Андреевич. Видно, так до глубокой старости дотянем в тайном воздыхании. А ты чего с чемоданом? А приказ?

К о л ь ц о в. Получил телеграмму от генерала: «Отъезд на ваше усмотрение».

К о л е с о в. Теперь опять на двенадцать лет исчезнешь?

К о л ь ц о в. Как дела сложатся.

К о л е с о в. Значит, не понял, что генерал с секретарем райкома тебе внутримозговое вливание сделали?

К о л ь ц о в. Да ты с ума сошел! Ко мне с таким почетом…

К о л е с о в. Вот пока с почетом… С почетом и уходи. Приезжай сюда. К, делу приставим. Ивоздух тут, и лес, и река. Ну, что тебе в Москве? Автомобильной гари не хватает? Устроим на ремонт тракторов — надышишься. А то упустишь момент и…

К о л ь ц о в (вдруг серьезно). Да я и сам чуял, что не в своих санях еду, да как-то офицерская гордость не позволяла самому себе признаться. Так, говоришь, возвращаться в село? Это, значит, просить досрочную отставку, а может, по ранениям-контузиям? А?

К о л е с о в. Отличный предлог. И главное — все по правде.

К о л ь ц о в. Да? Ну, тогда я двинул на станцию. Нет, а правда. Жинку пристроим в Дом культуры в библиотеку, а сам на природе что-нибудь. Точно! Ну, будь! (Уходит.)

Входят  П р о н и н а, С о л о в ь е в, И р и н а  и  г р у п п а  к о л х о з н и к о в.

С о л о в ь е в. И чего они меня, Ольга Андреевна, пытают? Я не выдержу.

П р о н и н а. В чем дело?

С о л о в ь е в. Все интерес проявляют: зачем, зачем оборудование новое привез? Скажите вы им сами.

П р о н и н а. Ладно! Завтра соберем собрание, там и поговорим.

И р и н а. Нет уж, чего до завтра тянуть? Опять новые эксперименты? Мало нам было хлопот с одной фермой, теперь другую заботу на нашу голову заводите? Может, хватит, а? Может, поживем хоть малость в спокое?

П р о н и н а. Спокойными будем, когда станем покойниками.

Ф о м и н. Сомневаюсь…

П р о н и н а. Не дурачься, и так не умен. А чего сомневаться-то? Дело это надежное! Проверенное! И доход нам большой, и государству прибыль. Под Москвой, под другими городами проверено. Свежие овощи зимой. Только выращивай и продавай.

Ф о м и н. Люди! А ведь она нам покоя не даст. И чего тебе неймется? То пастеризаторы, то молоколиния, то комплексы, то скреперы! Теперь какие-то парники удумала. Ведь подорвемся мы! Так я говорю?

П р о н и н а. За твоим языком не поспеешь босиком. Смотрите-ка, Авдей Фомин заговорил! Значит, дело верное! Ну, пошли на свадьбу! Давно нос чешется! Ребятки, растяните мехи!

И запела широкую русскую песню: «Когда б имел златые горы…»

Площадь пустеет. Только звучит песня.

Последними со сцены уходят Новиков и Виноградова.

В и н о г р а д о в а. А что, Валентин Петрович, повезло у нас здесь народу с председателем?! Правда?

Н о в и к о в. А председателю с народом? То-то же!

Из левой кулисы появляется  П р о н и н а.

П р о н и н а (с усмешкой). Немудрено голову срубить — мудрено приставить.

Подходит  К о л е с о в. В стороне стоит  Ф о м и н.

К о л е с о в. Лихо меня отшила, Фомину мозги вправила, а самой хоть плачь — одна-одинешенька.

П р о н и н а. Эх, Михаил! Кроме смерти, от всего вылечишься. Спасибо, милый, что всколыхнул былое. Дай я тебя поцелую, помощник. (Обнимает и целует его в щеку.)

Ф о м и н. Во, во! А еще начальство! Разврат!

П р о н и н а. Авдей! Набивай нос табаком — в голове моль заведется.

Ф о м и н. Да ведь срам.

П р о н и н а. Вот так, как его, я и тебя поцеловать смогла бы, коль ты б так же работал. Идем на свадьбу, к молодым. Напою бесплатно, от пуза. Не веришь?

Ф о м и н. Нет. Верю. Вот теперь меня от ласки на слезу потянуло.

П р о н и н а. Полно. Пришло время плач на смех менять. Пошли, что ли, погуляем. Ведь заслужили!

Все выходят. Громко звучит песня.

З а н а в е с.

РУССКИЙ КАРАВАЙ Бытовая комедия в трех актах, с прологом

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ч е р н о в а  Е к а т е р и н а  М а к с и м о в н а — доярка, Герой Социалистического Труда, депутат облсовета. Красивая женщина.

К у з ь м а  П е т р о в и ч — ее муж, инвалид войны, сторож в раймаге.

Л а р и с а — их младшая дочь, доярка.

К и с е л е в  Н и к о л а й  И в а н о в и ч — бригадир животноводческой фермы.

Б о б р о в  А н а т о л и й  С е р г е е в и ч — механизатор.

Ж е н ь к а — студент-дипломник.

С а б у р о в  А н д р е й  И в а н о в и ч — парторг колхоза.

М а т ь  К у з ь м ы.

П р е д с е д а т е л ь.

В сценках и эпизодах:

В а с и л и й — старший сын Черновых.

М а р и я  И в а н о в н а — работница сельхозуправления.

Д о я р к и, г о с т и, о ф и ц и а л ь н ы е   л и ц а.

Наши дни. Далекое село.

ПРОЛОГ

ПЕРВАЯ СЦЕНА

Лето 45-го года. Светлый день. Дом Черновых, полно народу за столом. Во главе стола сидит с забинтованной рукой  К у з ь м а, рядом с  м а т е р ь ю. Слева от него сидит молоденькая, повязанная платочком  К а т ю ш а  К о л о с к о в а — невеста Кузьмы. К и с е л е в, в полуфлотской одежде, стоит, высоко подняв стакан с вином.

К и с е л е в. Дорогие товарищи, граждане односельчане! Вот и дождались мы светлого дня: еще один наш, деревенский, наш герой-танкист, механик Кузьма… Петрович Чернов возвернулся после победы в родной дом. Это очень приятно и радостно! Это значит — еще на одного героя-гвардейца крепче стал наш колхоз «Красный партизан». За Кузьму! Пей, Кузя!

К у з ь м а (смущенно). Да я, братцы, и на фронте-то в самую лютую стужу свои положенные сто граммов водителю уступал…

Г о л о с а. Ну как так можно?

— В такой день — и не причаститься?!

— Пей, Кузьма, не обижай!

— Может, тебе наша самодельная не ндравится? Есть казенная…

М а т ь. Не дожил батя до этого светлого дня, еще в первые дни на границе полег, а то бы порадовался, на тебя глядючи… Выпей, сынок!

К а т ю ш а. Выпейте, Кузьма Петрович, меня хоть уважьте!

Кузьма выпил залпом, захлебнулся, не может перевести дух.

М а т ь. Это хорошо, Кузенька, что к этому зеленому змию не пристрастился…

К у з ь м а (переведя дух). Простите, люди, но врачи мне в госпитале сказали, что, пока раны окончательно не подживут, об этом деле и думать не смей!

К и с е л е в. Это хорошо. Но все же еще раз тебе придется выпить. За наш колхоз, за нашу победу, за нашу родную Советскую власть, которая над лютым врагом одоление произвела!

М а т ь. Выпей, сынок! За такое не выпить грех. Смотри, сколь людей из нашего села на войну ушло! А сколь вернулось? Только ты да вот Николай Киселев… Выпей, сынок…

К и с е л е в. Ну что, «гвардия», или в отступление пошел?

Кузьма выпил.

Вот это по-нашему, по-фронтовому. Нет, люди! А вы только гляньте, как он на нашу Катюшу глаз косит! Нет, вы только гляньте! Дело явно к свадьбе идет. А ты знаешь, Кузьма Петрович, как себя тут твоя невеста без тебя проявила?.. Я-то вот на четыре месяца раньше твоего демобилизовался, и тоже по ранениям… Так вот, значится… Катюша, как я ферму принял, она ведь самая что ни на есть наипервейшая доярка стала. Кончила десятилетку, а дальше в институт или еще в какую академию ведь не пошла, а все возможности имела… Так что тебе невеста добрая достается… Недаром она тебя всю воину ждала. Ну что, братцы? Выпьем еще по одной за жениха и невесту…

Г о л о с а. Выпить бы можно, но только так ведь пьют разве что на свадьбе… — А свадьбу надо бы отметить…

К у з ь м а. Пусть сейчас и будет свадьба! Как, Катюша?

К а т ю ш а. Да что вы, Кузьма Петрович…

К у з ь м а. А чего? Или ты не невеста мне, а я не жених? Или, может, кто другой тут без меня у тебя на горизонте показался?

К а т ю ш а. Ну что вы такое только говорите, Кузьма Петрович?!

К у з ь м а. Ну, так в чем тогда дело? Может, не люб я такой? Малость, правда, подкалечен, но руки-ноги при мне, а кожа, что обгорела, так ее ж под рубахой не видать…

Мать утирает слезы.

Полно, маманя, всхлипывать… Люди вон, да и батя тоже, жизни свои положили, а кожа — да шут с ней, с кожей-то, — скажите спасибо, что хоть такой на своих ногах пришел. (Кате.) Ну что, Катюша? Согласна?

Катя опустила голову.

Наливай, Николай-морячок! Она согласна!

Наливает вино.

Мы тут такое в нашем колхозе развернем, что будь здоров, не кашляй! Я хоть не могу за трактор садиться, но механику-то хорошо знаю. Так что с нашим союзом с тобою придет в колхоз семья не только доброй доярки, но и грамотного механика! Вот за это я готов выпить! Но — в последний раз! (Пьет.)

Г о л о с а. Горько! Горько!

— Да полно вам, девки! Ведь еще не свадьба!

К и с е л е в. А это ничего! Хошь поцеловаться, танкист, — целуйся! Чай, не чужая, а жена твоя… будущая. Целуй ее, распрекрасную! Горько!

Г о л о с а. Горько!

Мать утирает умильные слезы, а Кузьма, встав вместе с Катюшей, застыл в долгом поцелуе.

З а т е м н е н и е.

ВТОРАЯ СЦЕНА

Ночь. Та же изба. Возле печи стол. Горит настольная лампа. Воет зимний ветер. Охает на печи больная  м а т ь. Над лежанкой висит люлька. К у з ь м а  чертит чертеж. Временами отрывается и качает люльку. Младенец плачет.

К у з ь м а. Не плачь, доченька, не плачь, Ларочка. Вот сейчас придет мама, даст тебе поесть. Придет братик Васенька, он тебя полялькает. Не плачь, моя маленькая… папке еще немного осталось, еще один узел начертим — и готова система подачи воды на ферму… И не таскать мамке ту воду на руках. Мамань, а мамань! Худо вам, что ли?

Г о л о с  м а т е р и. Да ладно, сынок… Мне, видать, теперь не полегшает… Я чего тебе, Кузенька, сказать хотела… Если со мной что произойдет… А к тому идет…

К у з ь м а. Да что вы, маманя…

Г о л о с  м а т е р и. Ты не перебивай… А то мне трудно говорить-то… Ты вот что… Катюшу не обижай. Деток береги. А жену тебе бог послал очень добрую, береги ее пуще глаза… И к вину не пристращайся… Не надо… Вот сейчас мужчины пьют, за геройство это почитают, а ты умней будь… От вина все беды в дом идут.

К у з ь м а. Да я ж, маманя…

Г о л о с  м а т е р и. Знаю. Знаю. Не пьешь. Но ведь помаленьку и втянут… Кузенька. Уж ты будь самостоятельным — не поддавайся.

К у з ь м а. Это будьте спокойны, маманя. Этот грех ко мне не пристанет.

Г о л о с  м а т е р и. Ну и слава богу…

Бухнула дверь. Вместе с морозным паром в хату входит закутанная по самые глаза  К а т ю ш а  и ведет за руку  с ы н а — мальчика лет шести-семи.

К у з ь м а. Ну что?

К а т ю ш а (раздевая сына). Уехал в район доктор.

Г о л о с  м а т е р и. Ну и бог с ним. Мне навроде полегше стало. Я сосну малость…

К а т ю ш а. Васенька! Залезь на лежанку, покачай Ларочку.

Сама раздевается. Мальчик лезет на лежанку, качает в полутьме младенца. Кузьма чертит.

А на ферме… О господи!.. Скотина стынет… Солома вся, почитай, извелась… А у тебя-то как?

Кузьма еще несколько мгновений молчит, а потом положил линейку с карандашом и с облегчением вздохнул.

К у з ь м а. Все готово. Вот от пруда маленьким движком приводим в действие насос, подаем в этот чан, а оттуда она самотеком идет в коровник. Просто и лихо!

К а т ю ш а. Ой, Кузьма! Ну и светлая у тебя голова! Вот доярки тебе спасибо скажут.

К у з ь м а. Да что ты, моя хорошая! Да за что?

Входит с торбой в руках  К и с е л е в.

К и с е л е в. Ну, как наш заказ, инвалид?

К у з ь м а. Вот, принимай. Готово!

К и с е л е в (снимает полушубок, подходит). Вот это молодец, Кузьма! Ай да молодец! Ну, в таком случае… Как положено. (Ставит на стол бутылку.)

К у з ь м а. Это ни к чему, Николай. Я ж не за водку работаю.

К и с е л е в. Нет, так уж положено, Кузьма Петрович! И ты уж заведенных порядков не ломай. Катюша! А ну-ка дай, чего не жалко…

Катюша смотрит на мужа. Кузьма махнул безнадежно рукой. Катя собирает на стол.

К у з ь м а. Да мне вроде многовато…

К и с е л е в. Тебе можно. А у меня желудок больной, так я просто за компанию с тобой. Ну?

Выпили. Катюша осуждающе смотрит на Киселева.

Ты чего, Катя?

К а т ю ш а. И что вам за радость, Николай Иваныч, непьющего человека накачивать?

К у з ь м а. Ладно тебе, Катя! Ну, раз так полагается. Ты лучше присаживайся к нам да давай за компанию. А?

К а т ю ш а. Я хоть борща, что ли, подам.

З а т е м н е н и е.

ТРЕТЬЯ СЦЕНА

Вечер. Дом Черновых. К а т я  за швейной машинкой шьет платье. Входит  К у з ь м а. Заметно, что он выпил. Катя долго и горько смотрит на него.

К а т я. Кузя! Опять выпил?

К у з ь м а. И не говори. Грешен.

К а т я. А ты чего говорил? Ты что мне обещал? Ты что же это, в самого настоящего пьяницу превращаешься? Ты вспомни, вспомни, как пятнадцать лет тому назад мы с тобой свадьбу играли. Я-то думала, муж у меня всем пример — не пьет, не курит, — а нынче что?

К у з ь м а. Ну что я могу поделать? Рвусь помочь колхозу, а никто ничего не желает делать. Несчастную воду к ферме подать не можем. Малую механизацию придумал, а все никак не введем. Этому ставь пол-литра, тому — литр, а третий и говорить ничего без водки не желает. Нет, гиблое наше село, и затеи все наши гиблые.

К а т я. Кузенька, так нешто из-за этого пропивать себя надо?

К у з ь м а. А ты поди, поди попробуй хоть что-нибудь «на сухую» сделай.

К а т я. И сделаю. Завтра же возьму Киселева в райцентр — вот тогда увидишь.

К у з ь м а. А ничего не выйдет.

К а т я. У меня-то? Так для чего ж меня областным депутатом выбрали?

К у з ь м а. Да полно тебе! «Депутат»! Смех, да и только. Какой ты депутат?

К а т я. В общем, так, Кузьма. Какой я депутат — не тебе судить. Я всего для колхоза добьюсь, если ты разуверился. Но в последний раз говорю: еще раз выпьешь — уйду. Вот тебе мое последнее слово.

Кузьма смотрит на нее с удивлением.

К у з ь м а. Вот даже как? Ну, раз ты так настаиваешь — всё, Катя. Завязываю и больше даже капли в рот не возьму. Всё. Баста! Новую жизнь начинаю.

З а т е м н е н и е.

ЧЕТВЕРТАЯ СЦЕНА

У правого портала остановились  Ч е р н о в а  и  К и с е л е в.

Ч е р н о в а. Постой, Николай Иваныч. Иди один.

К и с е л е в. Да ты что?

Ч е р н о в а. Страшнехонько мне.

К и с е л е в. Чегой-то?

Ч е р н о в а. Начальство.

К и с е л е в. Это районное-то сельхозуправление — начальство? Да я тебя, как депутата, нарочно взял, чтоб их попугать, а ты?.. Надо же когда-то с мертвой точки сдвинуть вопрос об электричестве, о механизации. Идем.

Ч е р н о в а. В другой раз. Ступай. Я здесь подожду.

Он было пошел.

Ты на них там больно не шуми. Ты по-мирному, по-хорошему с ними. Доброе слово — оно всегда приятней.

К и с е л е в. Так пойдем, сама и скажешь.

Ч е р н о в а. Погоди. Скажи, молодежь не удержать. Скажи, что надои падают… Скажи, что…

К и с е л е в. Да знаю я все. Идем.

Она тихо засмеялась.

Чего ты?

Ч е р н о в а. Ноги… ватные…

К и с е л е в. Ты же власть!

Ч е р н о в а. Не обвыкнусь… Не набралась власти еще. Иди. Я подожду. Ступай с богом. Ну, иди же.

Он уходит.

Ну что, Кузьма! Ты говорил — ничего не выйдет! Нет, миленок, сейчас не пятидесятые годы. Сейчас новое время.

ПЯТАЯ СЦЕНА

Часть комнаты сельхозуправления. За столом  М а р и я  И в а н о в н а.

Входит  К и с е л е в.

К и с е л е в. Здравствуйте, родное сельхозуправление.

М а р и я  И в а н о в н а. Обратно к нам, Николай Иваныч?

К и с е л е в. Не говорите, Марь Иванна! Аж до главка, до самой Москвы, дошел — ничего не выходил. К вам вернули.

М а р и я  И в а н о в н а. Ну что вы такой беспокойный? Потерпите. Механизируем. Не только ваши, все фермы в районе механизируем.

К и с е л е в. О, Марь Иванна, вы тут носом окуней ловите, а у меня из бригады молодежь бежит. Уходит в армию и — ку-ку, пишите письма. Выручай, Марь Иванна! Всего двести метров труб надо для подачи воды. А?

М а р и я  И в а н о в н а. Нету. Понятно? Нету!

К и с е л е в. И депутат наша, Екатерина Максимовна, вам кланяется, просила от всего сердца…

М а р и я  И в а н о в н а. Знаете что?.. Я вас научу. Кто у вас шефы?

К и с е л е в. Механический завод. А что?

З а т е м н е н и е.

ШЕСТАЯ СЦЕНА

К и с е л е в  выходит к правому порталу, где его ждет  Ч е р н о в а.

Ч е р н о в а. Ну что?

К и с е л е в. Деньги при тебе?

Ч е р н о в а. Выписывают наряд?

К и с е л е в. В ресторан надо идти.

Ч е р н о в а. Да ты что, свихнулся? Или Кузьма прав?

К и с е л е в. Поведу шефов… с черного хода… Ну?! Где деньги-то?

Она достает из мешка модную сумочку, роется в ней, а затем из сумочки извлекает платок, в котором завязаны деньги.

Ч е р н о в а. Двадцатки хватит?

К и с е л е в. Все давай, Максимовна.

Ч е р н о в а. Двести рублей? Да ты что, Николай Иваныч?! Это ж колхозные, не свои. Да нешто так можно? Нас же засудят с тобой. Мне же ни в жисть такого позора люди не простят.

К и с е л е в. Ты не пойдешь. Я один управлюсь.

Ч е р н о в а. Так ведь ты не пьешь, Иваныч?

К и с е л е в. А, да ладно… Сам понимаю, что безобразие это. Но если «не положено», а надо? Тут на такое пойдешь… Ну, давай, что ли…

Ч е р н о в а (подавая деньги). Ой-и, погибель на нашу головушку-у-у! Ой-и, стыд-стыдобушка нам теперича…

Киселев медленно уходит в сторону, а она все причитает. Потом свет постепенно меркнет, звучит перезвон Кремлевских курантов, из темноты выходит  п р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й.

СЕДЬМАЯ СЦЕНА

Часть большого светлого зала.

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (продолжая чтение). «…Чернову Екатерину Максимовну, доярку колхоза «Красный партизан», Веснянского района, депутата областного Совета депутатов трудящихся, с вручением ей ордена Ленина и Золотой медали «Серп и Молот».

Аплодисменты. Из темноты, приодетая, выходит  Ч е р н о в а. Подходит к столу. Какой-то солидный  м у ж ч и н а — он находится в полутьме — что-то говорит ей. Она некоторое время стоит спиной к зрительному залу, а когда повернется лицом к залу, на груди будет сверкать орден Ленина и Золотая Звезда Героя. Она очень взволнована. Подходит к рампе.

Ч е р н о в а. Я бывала в чужих странах. Всякое, и притом многое хорошее, повидала. Но вот чтоб простой доярке вручали такую награду, какими награждают ученых, писателей… Нет, такого нигде, кроме нашей Родины, не увидишь. Это значит — как же ценит партия труд рабочего и колхозника! Это значит — как же теперь-то я должна работать! О господи! Голова кругом идет… Нет уж, теперь я механизацию пробью!

Аплодисменты.

Конец пролога

АКТ ПЕРВЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Дом Черновых. Большая светлая комната. Рядом с большой печью, что возле входа, сервант с хрустальной посудой. Над сервантом в двух больших рамках, повешенных вплотную друг к другу, портреты молодых Черновых. Обе рамы окаймлены расшитыми полотенцами. Под окнами диван-кровать. А над диваном ковер или гобелен с оленями или лебедями. Над ковром в большой раме под стеклом фотографии родственников. Фотографии самых разных размеров. И эта рама окаймлена расшитым полотенцем. В стороне стол под ослепительно белой скатертью. На столе современная настольная лампа, ваза с бумажными цветами и радиоприемник «Спидола». В красном углу, на полированном столе, телевизор. Слева дверь в комнату Ларисы, справа дверь в комнату Боброва. Предрассветные сумерки. В комнате полумрак. За перегородками горит свет. Л а р и с а  со сползшим на плечи платком сидит за столом в большой комнате и устало смотрит на  К и с е л е в а, сидящего напротив нее.

Пауза.

Л а р и с а. Ну, судите, судите. Не уберегла, не сумела.

К и с е л е в (сокрушенно разводит руками). Все было сделано по инструкции, все по-научному, а он сдох… Ну что же делать?

Л а р и с а. Я маму ослушалась. Она велела в холод, а я в тепло потащила. Думала, раз теленок маленький, стало быть, ему тепло самая польза, а вышло… (Плачет.) Гнать меня с фермы, гнать надо…

Лариса поднимается и идет к двери, Киселев — за ней.

К и с е л е в. Ни к чему эти такие твои слова… Ни к чему. Вот приедет Катерина Максимовна…

Л а р и с а. Вот приедет мама, и уеду я к брату в город. Все равно нам здесь, в этой бригаде, света, видно, не дождаться. Васька отслужил и чего-то не больно поспешил в нашу деревню, а в городе на производстве устроился. И все там, что угодно. И удобства разные, и теплота, чистота… Молодых парней в общежитии триста штук, и все холостые… И мой Женька-студент тоже там… Простите, дядя Коля, но больше нет моей мочи. Нет моих сил и возможностей.

К и с е л е в. Да ты знаешь, как у нас скоро все повернется в селе?

Л а р и с а. Мама ваши эти обещания слушала-слушала, руками своими всю жизнь на ферму и воду, и корма, и навоз, да и то же самое молоко таскала, а теперь у нее руки-то… сохнут. Да, да, дядя Коля, сохнут. Вы про это не знали? Так нешто она пожалуется когда? Куда там! И ни я себе, ни она мне такого будущего, да еще и незамужнего, счастья желать не желаем. Вот так.

Уходит. Долго и нудно кашляет Бобров в своей комнате. В сенях грохнуло ведро. Голос Кузьмы: «А, черт! Ктой-то поставил, а я спотыкайся, на место становь?»

Одновременно входят  К у з ь м а  из сеней и  Б о б р о в из своей комнаты. Бобров идет в сени умываться. Кузьма раздевается.

Б о б р о в (на ходу). Доброго утра, Кузьма Петрович. Здравствуйте, Николай Иваныч.

Кузьма стягивает с себя сапоги, вешает на вешалку одежду и берданку.

К у з ь м а. Для кого, может, и доброе, а для меня самое распронесчастное! Утопили мыши кота, да мертвого.

К и с е л е в. Кончилось твое хмельное проживание, Кузя.

К у з ь м а. Не зли меня. Не сгоняй щуку с яиц.

К и с е л е в. Ладно, ладно. Чего звал-то?

К у з ь м а. Как чего? У тебя для чего голова на плечах? Ты соображаешь, в какую боевую обстановку мы с тобой попадаем? Нет? Катерина Максимовна кто такая?

К и с е л е в. Ну, доярка.

К у з ь м а. Доярок в бригаде много. Еще кто?

К и с е л е в. Ну, депутат областного Совета, Герой Труда.

К у з ь м а. Правильно. Ну, а еще?

Киселев пожимает плечами.

Жена она моя законная. Жена любимая. И член, можно сказать, правительства. Вот кто. А ей избирателям отвечать на письма надо? Надо. Стало быть… становь ей стол сюда… Да не заваль какую, а самый что ни на есть!..

К и с е л е в. А не даст она мне за тот стол, что я куплю, по шее?

К у з ь м а. Это смотря как преподнести. Соображай. Действуй, Коля, быстренько. Проворней, проворней! Ох-хо-хо! (Лезет на печь.) Боль врача ищет… Вот придет ноне, а стола нету. Вот сраму-то, вот стыдобушка… на твою головушку…

К и с е л е в. Да полно каркать-то… (Двинулся к двери.)

К у з ь м а. Погоди. Еще чего скажу… Как мы есть семья областного Совета… то и крышу в сарайчике распорядись шифером покрыть… да эту плитку… как ее… ну, такую, белую… газовую… незаметно так приставь в сенцах.

К и с е л е в. Да где ж я ее возьму, эту газовую плитку?

К у з ь м а. А ты в район, в исполком, сходи. Не дадут — иди пожалуйся на них в райком партии. Что мне, тебя учить, что ли? Да, смотри, чтоб тебе нашу не всучили, ты польскую или, еще лучше, югославскую требуй. Ведь депутатов-то у нас в районе сколь человек, и одна из немногих моя супруга дорогая…

К и с е л е в. И не стыдно тебе, Кузьма?

К у з ь м а. Стыдно знаешь кому?.. А нам положено. Действуй.

Киселев уходит.

Меня еще совестить удумал. Я ль не по совести после войны горб в колхозе ломал? Не я ль всякую рухлядь в бороны да плуги перековывал? А вы мне что? Советы да обещания? Бабу, любимую жинку свою, только в коровнике и видел! Нет, мил друг Николай Иваныч, ныне дураки перевелись задарма холку в кровь сбивать! Ныне всяк о себе да об своем, а я один, как выродок, не усвоил, что эгоисты кругом. Хватит! Да я, может, этого дня всю жизнь ждал. А теперь главное — не теряться. Главное — вовремя все обзавести. А то завтра еще неведомо, изберут ее снова или нет.

Проходит  Б о б р о в, утираясь полотенцем.

К у з ь м а. А тебе, жилец, чего не спится?

Б о б р о в. Да уж пора домой написать. До смены настрочу и по дороге в ящик кину. (Ушел. Потом возвращается.) Я тут сяду, не возражаете? (Не дождавшись ответа, сел за стол.)

Кузьма ворочается на печи. Пауза. Мелькает на потолке тень Боброва. Бобров садится за стол. За окном заметно светлеет. Кузьма во сне закричал. Бобров от неожиданности вздрогнул.

Б о б р о в. Что с вами, Кузьма Петрович?

К у з ь м а. А?.. Нет, ничего. Это только глаза заведу — враз какая-нибудь жуть мерещится. Баба из города возвращается. Грех с орех, ядро с ведро. Так-то мне сумеречно.

Б о б р о в. Провинились, видать.

К у з ь м а. Да полно! Невпопад! Верхним концом да вниз. Я фронт во сне вижу. Вот как! Тебя как звать-то?

Б о б р о в. Так вам же бригадир представил, когда на постой привел.

К у з ь м а. В болезни я был, не помню.

Б о б р о в. Это точно. Вы шибко «больной» были. (Пощелкивает себя по горлу.) Бобров Анатолий.

К у з ь м а. Ты вот что… Анатолий. Ты не болтай моей жинке, что я вчера малость принял… А?

Б о б р о в. Мне какое дело! Да хоть залейтесь — мне все едино. Месяц отбарабаню на уборке — и домой. Ну, вы спите, спите. (С иронией.) Вам сейчас сон полезнее всего.

К у з ь м а. Ты голосом пляшешь, а ногами поешь. Вот если б сто граммов перед сном, тогда… (Пауза.) Ох-хо-хо. (Полез куда-то, вынул фронтовую флягу.) Жаль друга, да не как себя. Последний энзэ приходится расходовать. (Хлебнул из фляги, завернул крышку. Хотел было спрятать, потом опасливо посмотрел на Боброва и сунул флягу под подушку. Это все видит Бобров.) Фляга, моя фляга, я к тебе прилягу, ты меня не оставь… (Зевнул.) А я тебя не покину. (Лег и заснул.)

Пауза.

Б о б р о в (негромко). Ох, как темно живут люди! (Начал писать. И теперь где-то далеко только доносится его голос. Это его письмо.)

Г о л о с  Б о б р о в а (письмо первое). Здравствуй, моя дорогая жена Вера, доченька Аннушка и сынок Витюша! Вот уже три дня, как я прибыл на место. Всех наших заводских распределили по разным колхозам. Ребята попали в хорошие, а нас троих, Мигунова, Головко и меня, послали в захудалую деревню, в бригаду колхоза с громким названием «Красный партизан». Работы много. Но бригадир, мужик толковый, сказал: «Работайте на совесть — не обидим». Посмотрим. Мигунова и Головко поселили в дом приезжих. А мне места не хватило, и сунули меня в дом какого-то пьянчуги сторожа, некоего Кузьмы Петровича. У него только одна мысль — налиться и завалиться на печь. Вот и сейчас я пишу перед сменой письмо, а он где-то пропьянствовал, пришел, завалился да еще просит, чтоб я его жене не рассказывал о его проделках. Жену его я еще не видел. Она в городе. Наверное, поехала на базар. Тут все так. Как созреет что на огороде, так на базар, а деньги в чулок. В общем, собственников из них новая жизнь не вытравила. Я живу в комнате их сына. Он не то еще служит в армии, не то отслужил и не желает возвращаться в эту дыру. Я его понимаю. Дочь у них, Ларисой звать. Хорошая девчонка. Видно, работящая. Еще до зари убежала на ферму, подменять уехавшую в город мать. Как здоровье Аннушки? Подтвердилось ли подозрение на туберкулез? Как Витюшка? Если у Аннушки действительно в легких какая болезнь, Витюшку к ней, пока не вылечим, не подпускай. Я еще недельки две поработаю, а потом, если ничего не изменится, буду проситься через райком партии в другой колхоз — где посолиднее. Целую вас всех крепко и скучаю. Ваш Анатолий Сергеевич Бобров. Писал двадцать пятого июня из колхоза «Красный партизан».

Бобров сложил листок. Запечатал. Надписал адрес. Выключил настольную лампу и ушел к себе. Через короткую паузу, уже в кепке и куртке, прошел через комнату и вышел. Солнечный лучик лег на печь и, медленно перемещаясь, лег на лицо спящего Кузьмы. Кузьма сначала зажмурился, а потом вдруг во сне заорал.

К у з ь м а. Огонь! Огонь! Бронебойным! (И проснулся.) О господи! Не дадут глаза завести… (Повернулся на другой бок, но ненадолго. Снова перевернулся и, подперев кулаками голову, уставился в зрительный зал.) Спишь-спишь, а отдохнуть некогда! А во сне не он меня, а я его штыком проткнул! Ох, сон, сон! А к чему во сне огонь видеть? Гореть мне! Точно. Нагорит мне! Точно! От Катерины мне теперь покоя не будет! Ах же ты власть-власть! И что же ты делаешь?! Боевого сержанта ставишь в прямое и постоянное подчинение бабе. Да не просто бабе — жене. А жене — депутату! И этого тебе мало?! Так на́ тебе, Кузьма, бабу Героя! Вот и выбирай огневой рубеж… А что? А вот что! (Он поспешно слез с печи. Схватил веник. Подмел пол. Стряхнул со скатерти. Завел механическую бритву. Бреется.) Глядя на людей, хоть и не вырастешь, а тянешься.

Поспешно входит  Ж е н ь к а. Кузьма не обращает внимания.

Ж е н ь к а. Я говорю: здравствуйте, Кузьма Петрович! Как здоровье?

К у з ь м а. Здоровье лучше богатства.

Ж е н ь к а (радостно). Нас опять к вам. И снова целым отрядом.

К у з ь м а. Был бы отряд, а хомуты мы подберем. Чего стоишь? Если ко мне, то ставь на стол, а если к Ларисе — на ферме она.

Женька уходит из дома. Тут же возвращается, ставит поллитровку на стол. Уходит. Кузьма подошел, посмотрел на этикетку.

«Экстра». Что-то новое. А градусов! «Четыре рубля без стоимости посуды». Ах ты боже мой! Ее, значит, не пьют, а с посудой глотают. Вот ведь беда! Ведь только что завязал! Ведь только что бросил. Ох, беда! Болото без чертей не бывает! Ну, немножко?! А? Ну, самую малость?! И нет в тебе, Кузьма, ни силы, ни воли! Нет! Бешеному дитяти ножа не давати! (И решительно убрал бутылку в сервант.) Ах, как я себя уважаю! (Отошел от серванта. Снова повернулся и грустно смотрит на сервант.) Ну разве что только пригубить? Попробовать? А? Ведь все же «Экстра». (Двинулся к серванту.) Нет! Надо спасаться! А то так и душу пропью! Ведь здоровье гублю. А на селе уже говорят: «Кузьма спасается — по три раза в день напивается!» Нет! (Решительно прячет бутылку в ящик. Закрывает на ключ, а ключ через окно кидает в сад. Спохватился.) Ой, что же я наделал?! Нет! Все! И кончен про то разговор! Где награды? (Вынул из серванта шкатулку. Ставит на стол.) Так. Где костюм? (Вынул из шкафа пиджак. Натянул широченные брюки, белую нейлоновую рубашку. Надел пиджак. Крутится перед зеркалом.) Красив, подлец! Сам хлеба не стоит, а еще вино пьет! (Подошел к столу.) Так. «Слава» второй степени. Это за Дунай. (Прикрепил к пиджаку.) Третьей степени. За Днепр. Отлично. Ох красив, ох красив! А не помрет Катерина от такой красоты? Нет, выдержит. «За отвагу» — Сталинград. «Отечественная война» второй степени. За Москву. Сюда же медальки. Ах, надо бы надраить! (Прикрепляет медали.) Грозит мышь кошке, да издалече. «За Москву», «За Вену», «За победу», «За Японию», «Двадцать лет Победы», «Пятьдесят лет Вооруженных Сил». Эх, напрасно мне юбилейную не дали! Совсем бы нелишне. А у Кати орден Ленина и Золотая Звезда. Ну что ж?! Одна семья-то! Ведь ей бы одной, без меня, до такого не дослужиться. Значит, у нас на двоих полный комплект. Ничего! (Крутится перед зеркалом.) Нет, не перенесет моей красоты — в обморок рухнет, бедняжка. На чужой горбок не насмеюся, на свой не нагляжуся! Ну что? Теперь можно! (Рванулся к серванту.) Всегда готов! Как юный пионер! (Пытается открыть ящик.) Ах, дурья башка! Вот дубина-то! Что наделал! Иди ищи в саду.

Только двинулся к выходу — открылась дверь, входит  К и с е л е в. За ним следом входят  д в а  п а р н я  и вносят полированный письменный стол.

Вот это и есть забота о благе трудящихся! Вот это и есть боевая оперативность! Вот так же живехонько принимайтесь за крышу, да про плитку не забудь. Если народу служить, и в нашей бригаде можно жить.

К и с е л е в. Весельчак-одиночка! Куда ставить?

К у з ь м а. Нет, ты сначала скажи, откуда ты взял этот стол, сколько мы за него должны тебе уплатить и прочие условия.

К и с е л е в. Какие там еще условия? Правление колхоза премирует Екатерину Максимовну за отличные надои. Вот и все условия. Куда ставить-то? Тяжело держать!

К у з ь м а. А ты не сердись — будет полегче.

К и с е л е в. Ох, Кузьма! Был отважным командиром, был отличным колхозником. А теперь ты самый что ни на есть последний вымогатель и спекулянт.

К у з ь м а. Чего-чего? Это чем же я спекулирую?

К и с е л е в. Сам знаешь. Куда ставить?!

К у з ь м а. Не шуми! На кнуте далеко не уедешь! Вон под окно ставьте. Да блеск не царапайте, — чай, не ваше, а наше. Да не следите тут. Метено.

Они ставят стол и выходят. Киселев задержался.

Я смотрю, бригадир, у тебя кто посмирней, тот и виноват, Чего меня при парнях хаешь? Нельзя так. Мы нынче не те, что давеча.

Киселев опускается на стул. Тяжело вздохнул, поморщился. Сжал голову руками. Кузьма перепугался.

Ты чего, Николай Иваныч? Чего с тобой, Коля?

К и с е л е в. Слушай, Кузьма, нет ли у тебя чего от головной боли?

К у з ь м а. Да ты никак заболел?

К и с е л е в. Вчера в ресторане пил до изумления.

К у з ь м а. Ой, что это ты! Грех-то какой! А кто видел?

К и с е л е в. В задней комнатке все произошло… это падение… Вроде бы как уважение к шефам, а выходит, что самая подсудимая взятка… Ох-хо-хо… Так дай чего-нибудь, а?

К у з ь м а. Сейчас, сейчас… А может, тебе опохмелиться? Малость?

Киселев с отвращением махнул рукой.

Ну, чтоб только голову поправить?

К и с е л е в. Я ж эту гадость сызмальства видеть не могу. Дай лекарство.

К у з ь м а. Сейчас. (Роется в ящике.) Мда! За чужой щекой зуб не болит! Во! Хотя аспирин тебя не возьмет. У тебя голова в затылке широкая, где самый мозг. Нет, аспирин не то. Во! Я всегда этой штукой спасаюсь. Только надо три таблетки сразу. Во! На! Воды дать? (Подает в ковшике воды.)

К и с е л е в (сует таблетки в рот и запивает). А что это?

К у з ь м а. Самое надежное! Пурген! Во! Проверено! Как рукой снимет. Ты только посиди в спокое минут пятнадцать. Вот сюда. На диванчик сядь. (Бережно отвел Киселева к дивану. Усадил. Тихо.) И сиди. Я тебе очень сердечно благодарный, Николай Иваныч, за такой… скромный подарок. Это вот и есть настоящая забота об нас, простых и скромных людях труда…

Киселев волком смотрит на него.

Ну, ты не ярись. У каждого Ермишки свои делишки. Я так полагаю, что вы теперича должны вынести постановление такое, чтоб нам сюда водопровод подвести, отопление сделать.

К и с е л е в. Да ты что, грибами отравился? Да где ж это видано такое безобразие? Нам механизацию вводить надо, а ты «отопление».

К у з ь м а. Ну, а если этого не будет, ты сам понимаешь, что при таких условиях я дальше проживать в вашей деревне не смогу. Подамся с семьей к сыну Василию в город. Кате… Максимовне, как большому чину, враз квартиру в центре, машину «фиат» выделят.

К и с е л е в. Слушай, Кузьма, а ты, часом, не с ума ли спрыгнул? Или ты уж так свою жинку не любишь, что опозорить на весь район хочешь? Мил друг, мы ж с тобой фронтовые товарищи были. Почитай, только вдвоем с фронта возвернулись, а сколько наших деревенских по всей Европе зарытыми остались?! Опомнись, Кузьма! Ничего, кроме позора, из этой затеи не выйдет…

К у з ь м а. Ох, не то ты говоришь, Коля, не то! Всем ведь удобства хочется. А нам теперь вроде бы по штату положено.

К и с е л е в. Обалдел ты, парень. Ей-богу, свихнулся.

Хочет встать, но Кузьма усадил его обратно.

К у з ь м а. Ты сиди спокойно да рассуждай трезво.

К и с е л е в. Хорошо. Давай так. Ты понимаешь теперь свое положение? Нет, не понимаешь. Тебе сейчас все свое прежнее житье надо прикрывать, да не в сторожах дремать, а в колхоз возвертаться требуется.

К у з ь м а. Прошла голова?

К и с е л е в. Проходит вроде. Ты не переводи на другое! Ну!

К у з ь м а. Ты «ну», и я «ну», а ехать-то не на чем.

К и с е л е в. Да будет тебе за шутки прятаться! Иль и вправду поглупел на печи? Знаю, что не веришь. Разуверился. А перемены видишь? Кузьма! Слышишь? Или действительно говорят: Кузьма — дурак?

К у з ь м а. Поглядел дурак на дурака да плюнул: эка невидаль!

К и с е л е в. Опять?! Может, начнем соревноваться, кто острей на язык? Так, что ли? Смотри, куда жену Советская власть вывела. Разве можно теперь тебе все в сторожах ходить? Подумай. Ой, чтой-то мне желудок замутило… Ты чего мне насыпал? Ой-ой!

К у з ь м а. Сиди спокойно, Коля! При головной боли нервничать вредно!

К и с е л е в. Шутник!! (Выбегает.)

К у з ь м а. Ты что, ошалелый, что ли! При чем тут я? (Подошел к ящику. Взял таблетки.) Ведь мне-то всегда помогает. (Читает.) «Пурген». Нет, те как-то по-иному назывались… Ах, вот они! Пирамидон. Во! А я чего?! Ой, перепутал! Ну ничего! Нет, а то, может, обидится?.. Ну, шут с ним! А то пристал, понимаешь: «Почему не в колхозе?» А ты, Николка, сколько лет обещал: «Скоро да скоро…» И ничего! А вот бабу сделали начальством, так сразу забегал. Не искал бы в селе, а искал бы в себе. Нет. Я все равно поеду в город к Василию, как уговаривались с Катенькой. А то ишь ты, «спекулянт»! Обзывать-то людей я и сам умею, а ты вот попробуй не взять, когда… дают… (Подошел к письменному столу. Ворчливо.) А то, думает, притаранил заграничный стол — и все?! Теперь я должен в глаза ему нырять? (Погладил по крышке, по бокам стола. В раздумье.) И на кой шут тебе, Кузьма, этот полированный сундук с дымом? А вот нет! Солнышко на нем играет, по душе Христос босиком идет. Мое! Светло, радостно, празднично! И все к тебе, Кузьма Петрович, с почтеньицем… (Спохватился.) А завтра с поклоном? Шапку ломать? Ты чего же это, советский кулак? Или забыл, как мироед Прошкин тебя, еще совсем дитенка, голодом морил? Забыл. Забыл, как батю в овраге все это кулачье до смерти секло?.. (На секунду задумался.) Ну, хватит, хватит царапаться изнутри! Будя! (Сам себя подбадривает.) Это просто растущие потребности!.. А и до коих пор они в тебе расти будут?.. (Вздохнул.) Жадность, жадность! И что мне с тобой, проклятущей, делать? (Столу, сердито.) Да стой, не отсвечивай! Черт с тобою, зараза полированная! (И снова в раздумье.) А насчет плитки-то он теперь с обиды не передумает? А? Вот беда… Вот беда! (Мимоходом увидел свое отражение в зеркале, на секунду полюбовался собой.) И чего вырядился, как на святки? Морда-то опухшая. Вид такой, что аж медали потускнели. Вроде как стыдно им за тебя, пьянчугу приколхозную… У-у! (Ткнул пальцем в зеркало, в свое отражение.) Не срами товарищей погибших. Скинь все награды! При такой личности это все одно что оплевать свою молодость! (Снимает медали и ордена, прячет их в шкатулку. Поглядывает на сервант.) Только и мечта, как стакан запрокинуть вверх дном! У-у! (Схватился за голову.) Может, повеситься от стыда? Ведь что творю, как живу, куды я двигаюсь?! Раком в болото корячусь! У, зараза совесть! Заела!! Нет!! Все!! Все сызнова! Все как у людей! И даже капли в рот ни единой!

З а н а в е с.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Та же декорация. Нарядный  К у з ь м а  на столе гладит белье. В сенях хлопнула дверь — он вздрогнул. Убрал утюг и белье, метнулся к зеркалу, пригладил волосы и замер в ожидании. Входит  Ч е р н о в а. На ней добротный светлый костюм, на голове легкая светлая шаль. В руке чемодан и большая дорожная сумка. Она мельком глянула на письменный стол, поставила вещи, двинулась к Кузьме, а он, радостный, растроганный, кинулся ее обнимать, целовать.

К у з ь м а. Катенька, ласточка моя! Светлая ты моя! Изождался. Истосковался.

Ч е р н о в а. Да я сама соскучилась.

К у з ь м а. Садись, садись, Катенька. Давай сапожки сымем. (Стягивает с нее сапоги, поспешно несет тапки.) Скинь платок-то, душно. Дай пойдем, я тебе солью, освежись с дороги…

Ч е р н о в а. И за что ты, Кузя, меня так любишь? Или за мои чины-награды?

К у з ь м а. И с чего это? Мне ж раньше, как ты просто моей женой была, куда проще жилося, безответнее…

Ч е р н о в а. И сама-то никак в жизнь новую не войду. Хоть и почета много, а хлопот… Куда там! (Скинула на диван платок.)

Кузьма аккуратно складывает его. Она прошла по избе.

Вот везде прекрасно, а дома легче. (Останавливается перед письменным столом.) Это чье?

К у з ь м а (гордо). Наше.

Ч е р н о в а. Купили без меня?

К у з ь м а. Правление тебя премировало за надои…

Ч е р н о в а. Ни к чему. Раньше можно было меня премировать, а теперь… Пусть лучше учительнице подарят. Ей за ним работать. А мне другой подарок нужен — ферма новая.

К у з ь м а. Да неудобно, Катюша… Люди к тебе с почтеньем, а ты вроде как бы зазнаешься… И потом ведь Киселев это от души.

Ч е р н о в а. Ну, бог с ним. Пусть стоит. Ларисе в приданое пойдет.

Подходит к Кузьме. Нежно провела рукой по его щеке.

Ишь ты, гладкий какой. Ждал. Готовился.

Он обнял ее, поцеловал.

Не будь ты, Кузя, таким добрым и внимательным, за что тебя любить? Вчера, видать, опять прикладывался?

Он виновато опустил голову.

К у з ь м а. Все, Катенька! Все! Закончил и забыл.

Ч е р н о в а. И почему я тебе верю? Видно, надеюсь… Ну, вот что! Я девчат позвала… С приездом хочу товарок своих угостить… гостинцев раздать. Не пей при них-то. А?

К у з ь м а. Да я уж и так без силы и без воли, а ты меня сама подбиваешь.

Ч е р н о в а. Вот что, Кузьма. Сегодня я запретить тебе не могу, потому — праздник. Но имей в виду — подведем черту. Так, Кузя?

К у з ь м а. Правильная твоя мысль, Катюша, про черту. Ну ее к черту, эту заразу! А то ишь, вся «физгармонь» мятая, глазенки, как у кота, желтые, ну чего нутро травить! Права ты, Катюша, совершенно в точном виде.

Ч е р н о в а. Ну, посмотрю! Иди слей!

Они выходят в сени. Некоторое время сцена пуста. Потом  К у з ь м а  вбегает в избу, кинулся к серванту, выдвинул ящик, выбирает полотенце получше — и снова в сени. Через короткую паузу они входят в обнимку. На Черновой модная кружевная кофточка заправлена в юбку. Кузьма бережно держит в руке ее жакет. Чернова на ходу утирается.

Я тебе, Кузенька, ботинки привезла, модные, красивые, французские.

К у з ь м а. Ну к чему это, Катюша? К чему? Что я, хмырь какой столичный? Ты вот у нас на виду. Себя обряди толком.

Катя подает ему коробку с ботинками.

Спасибо, ласточка. (Нежно подхватил ее, поставил на ноги. Ткнулся лбом в щеку.) Не стою я тебя, Катюша. И не говори. Сам знаю.

Ч е р н о в а. Ну что это еще за слова такиенепригодные? Если б кто хоть раз видел, как вот мы с тобой наедине, вдвоем… нешто кто б усомнился? Нешто кто бы смог меня спросить: «За что такого любишь?» А ты у меня все двадцать два года самый красивый, самый дорогой. (Катя обняла его.)

Шум в сенях. Они разошлись в разные стороны. Входит  Л а р и с а.

Л а р и с а. Мамочка… Мамочка… Мамуленька…

Ч е р н о в а. Да что ты, доченька? Да пошто так? Да опомнись, девонька…

Л а р и с а (плачет). Не уберегла. Ссамовольничала! Погиб у нее теленочек. Погиб!

Ч е р н о в а. Вот это обрадовала!

Л а р и с а. Мне теперь на селе и глаза не показать! Уеду я к Ваське! Нет моей моченьки!

Ч е р н о в а. Нет. Раз от тебя урон — отработаешь! Горько! Жалко! Виновата! Да нешто ты от злого ума так? Ведь нет же! (Она повела Ларису к дивану, усадила рядом с собой.) Жару в тебе, доченька, много. Молодость цветет. Вот Володька-пастух глаз с тебя не сводит. Замуж бы пора. Как думаешь?

Л а р и с а. Да гори они, все эти женихи! (И вдруг почти спокойно.) Я всю ночь в родилке была. Звездочка так охала, стонала. Ну, мочи нет смотреть на нее. А я сама сморилась до невозможного. Постелила соломы рядом с ней, прилегла к ней, к голове. Она уткнулась мне мордой в плечо и так стала в глаза смотреть. Я ей: «Звездочка! Ласточка! Ну, потерпи! Ну, не мучайся!» Она стонать перестала. И вдруг гляжу — у нее слезы из глаз. Медленные. Тягучие. Ну, не стерпела я, разревелась сама. Жуть — и все. Пришла сестра, прогнала меня. А он мертвым родился. Придушила его Звездочка. Никогда я себе этого не прощу. (И она залилась слезами.)

Входят  С а б у р о в  и  д о я р к и. Лариса вытерла слезы.

С а б у р о в. Здравствуйте, дорогие товарищи! С приездом, Катерина Максимовна!

Ч е р н о в а. Здравствуйте. Заходите в избу. Садитесь. Кузенька, Лара! Помогите-ка мне на стол собрать. Лара, вон в сумке там все припасено.

К у з ь м а. Катя! Может, я с погреба сметанки, творожку да огурчиков малосольных? Я там малость изготовил.

Ч е р н о в а. Давай, давай, Кузьма. Только пошибче шевелись.

Усаживаются люди за стол. Лариса проворно меняет скатерть. Чернова извлекает из чемодана свертки, разворачивает и одаривает своих товарок.

Вот, Верочка, ты такую шалечку хотела?

В е р а. Ой, спасибо! Ой, спасибо, Максимовна!

Г о л о с а. А как личит-то!

— Прямо боярыня Морозова!

— Да ты пройдись, пройдись!

Вера, накинув шаль, проходит по избе.

— Ну, как есть пава. Теперь ребятам погибель наступает.

— Если б только их побольше было туточки.

Ч е р н о в а. Машенька, тебе вот это.

М а ш а. Спасибо, Екатерина Максимовна.

Г о л о с а. А что это такое?

— Кружева… что ли?

Ч е р н о в а. Манжеты и это… жа-бо.

Г о л о с а. Чего-чего?

— Какая еще жаба?

Ч е р н о в а. Да не жаба, а жабо. Ну, воротничок такой. Украшение на кофту. Это ж красота какая…

М а ш а. Спасибо вам, тетя Катя. Только не засмеют меня?

С а б у р о в. Вот чудачка девчонка! Да кто ж над красотой смеется? Носи и сияй, как солнышко.

Ч е р н о в а. Тебе, Нюрочка, вот плиссированную юбку. Аккурат под твой новый жакетик. На, милая!

Н ю р а. Да за что мне-то? Я ж без году неделя работаю на ферме.

С а б у р о в. Это тебе аванс.

Ч е р н о в а. Никакой не аванс, Андрей Иваныч, и не за работу, а от меня лично, за душевность твою, за любовь к делу. Вот. Иди в Ларискину комнату, примерь.

Нюра, смущенная, убегает в Ларисину комнату. Все остальные ждут. Сидят молча, чинно, сложив руки на коленях. Только Сабуров прохаживается по избе, курит, довольно ухмыляется. Лариса уже накрыла на стол. Вошел с кринками, мисками  К у з ь м а. Поставил на стол продукты и тоже рассматривает подарки.

Вам, мои задушевные подруженьки Танюша и Мотенька, ничего я придумать не могла и купила, как себе, пояса эластичные и чулки ажурные. Вот.

Г о л о с а. Это ж на какие такие балы их надевать-то?

— Или парторг товарищ Сабуров нас теперь легулярно будет в автобусе на центральную усадьбу в клуб возить, на танцы?..

— …Теми поясами фасонить.

Все смеются.

С а б у р о в. Да здесь поставим вам клуб, да не хуже центрального.

К у з ь м а. До чего вы добрый, Андрей Иваныч… на обещания.

С а б у р о в. Да вот, честное слово, этой осенью начнем.

К у з ь м а. И сколько ж этих честных слов я здесь слышал? Просто страх один.

С а б у р о в. Ну, давайте посмотрим, Кузьма Петрович.

Ч е р н о в а. Посмотрим, Андрей Иванович, какое крепкое у вас слово честное. А то вот до вас многие нам обещали, да не могли выполнить.

К у з ь м а. И меня хозяйка не обошла. (Ставит на стол коробку, показывает ботинки.) Во! Теперь только асфальт давайте, и я вам покажу, как их носить надо.

С а б у р о в. А тебе-то, Кузьма, за что?

Л а р и с а. Аванс. Мама! Я собрала.

Ч е р н о в а. Сейчас. Тебе, моя кралечка, хоть и огорчила ты меня, вот костюмчик джерси. Пойдет? Ну-ка, не жмись. Иди прикинь.

Лариса, забыв поблагодарить мать, убегает.

О д н а  и з  п о д р у г. А как же нам-то своими поясами хвастать? Чего там! Дома по избе без юбки ходить можно… Перед курами…

Все засмеялись. Чернова достает из сумки бутылки с вином.

Ч е р н о в а. Кузя, вон хрустальные рюмки становь. Давай, давай, не побьем. А одну кокнем — тоже на счастье.

Кузьма отошел к серванту. Гости садятся к столу. А Кузьма на первом плане негромко говорит с Черновой.

К у з ь м а. Катюш, неужто все эти подарки на свои покупала?

Ч е р н о в а. А тебе денег жаль?

К у з ь м а. Так ведь на мотоцикл решили копить. Я уж аккумулятор приглядел.

Ч е р н о в а. Ну, полно сейчас об этом. Ладно. После поговорим. Садись за стол да помни про уговор.

Все сели за стол. Одновременно вышли  Н ю р а  в новой юбке и  Л а р и с а  в новом костюме. Все замерли от восхищения.

Г о л о с а. И до чего же красивы.

— Ни за что не поверишь, что доярки!

К у з ь м а. А давеча по телевизору из Парижа моды показывали, — куда им до наших девчат! Все сухие. Ноги как ходули. Ну цапли и цапли, глянуть не на что.

Ч е р н о в а. Разливай, Кузьма. Да не острословь. Мы от грубостей отвыкать начали.

К у з ь м а (разливает вино). Я так думаю, Андрей Иваныч, вам, как нашему парторгу, самое время поздравление всей нашей геройской семье сделать.

Ч е р н о в а. Кузя, пустая гордость голову ломает.

С а б у р о в. Нет, Максимовна, эта гордость не пустая. Прибавилась в нашем колхозе шестая Героиня Труда Советского Союза. Ну как с этим не поздравить всех нас, и в первую очередь вас, Катерина Максимовна? Будьте здоровы!

Все пьют. Кузьма один сидит сложа руки.

А ты, Кузьма Петрович, что отстаешь?

К у з ь м а. Такой коньячок да стаканами приятно пить… в гостях.

С а б у р о в. Почему?

К у з ь м а. Не жалко.

Ч е р н о в а. Кузьма!

К у з ь м а. Смолк, смолк. (Выпил рюмку.) И-ах, как в голову шибануло! Жил помаленьку — да помер вдруг…

С а б у р о в. Ну?!

К у з ь м а. Врать не приучился.

С а б у р о в. А ты правду говори.

Л а р и с а. А у папки правда после третьего стакана начинается.

К у з ь м а. Да завязал я, доченька. Все.

Л а р и с а. Если б был бы такой узел.

К у з ь м а. А отчего нынче все пьют, окромя телеграфных столбов?.. И то те не могут, потому как чашечки у них вверх дном…

Ч е р н о в а. От распущенности. От слабости законов. А если б как напился, так сразу в тюрьму…

К у з ь м а. Хорошо бы. Только с кого начнем?

Г о л о с а. Да хоть с тебя!

— А можно всех враз.

— Кать, не кручинься.

К у з ь м а. А отчего люди пьют? А пьют оттого… Вот, например, я. Ну какая у меня жизнь? Ну, жену люблю, детей своих, колхоз свой люблю. А потом в раймаге нагляжусь, как торгаши с черного хода клеенку толкают… И ничего им. И нет никакой сознательности. Нет строгости! Нет постоянства. Ведь правда?

Ч е р н о в а. Правда, да не вся. Ты лучше эту тему не трогай, Кузьма. Ты еще многого не знаешь.

К у з ь м а. Вот ты депутат, ты нам и расскажи. Скажи, почему в городе для труда все сделано, и «умные машины», и конвейеры разные, и всякая техника, — а ты вот, Герой Труда, на своем, прости, пузе корзины с навозом таскаешь? За что ж такая разница?

Ч е р н о в а. Вот мы сейчас все и оборудуем. А ты ждешь, что кто-то придет да нам с тобой враз все установит? Нет, не выйдет. Эти механизмы в городе те же люди и ставили, что на них работают ныне.

К у з ь м а. Давай только говорить правду парторгу, коль скоро он наш гость дорогой. За тебя, парторг! За твое честное слово! А я так скажу… Хоть я и беспартийный, но понимающий, я считаю, что обманывать партию ни к чему, и буду сейчас каяться. Можно?

С а б у р о в. Давно я собирался поговорить с тобой, Кузьма Петрович. Но я-то мечтал, что мы с тобой поговорим наедине, так сказать, с глазу на глаз.

К у з ь м а. А здесь и так все свои.

С а б у р о в. Ну что ж. Если ты каешься, значит, осознал. Говори.

К у з ь м а. Вот так… значит… Еще моя Катерина Максимовна была как есть никто и замученная ручным трудом до самых крайностей…

С а б у р о в. Ты от этого и начал, стало быть, пить?

К у з ь м а. Погодите, погодите. Так вот… значит… А тут еще наш сынок Василий из армии возвернулся… То надумали мы такое…

Ч е р н о в а. Кузьма! Не туда гребешь.

К у з ь м а. Постой. Перед народом и партией надо с открытой… так сказать… грудью… И коль скоро углядели мы, что никакого развиднения туточки в нашей бригаде не предвидится… решили мы все вместях, что надо подаваться нам в срочном порядке в город.

С а б у р о в. Ну?!

К у з ь м а. А чего ж тут удивительного? Ни тебе электричества… Нет-нет, сейчас-то есть, а тогда-то не было. Ни, обратно же, водопровода, ванных и прочих газов… Чем я, сельский человек, хуже городского, даже того же моего сына Васьки? Так что складываем манатки — и айда. Так ведь, Катя?

С а б у р о в. Ну, ты шутник, Кузьма Петрович! Я думал, что ты про свое поведение, про то, как пьяным тебя частенько на селе видят, хотел поговорить, а повернул на другое… Шутник ты этакий!

К у з ь м а. Шутил волк с конем, да в лапах зубы унес. Думаете, это легко? Вот сейчас-то? Вот при таких чинах и наградах. А врать не намерен. Решили на семейном совете. Ведь так, Катя?

Неловкая пауза.

Ну, говори прямо, не бойся, тут все свои.

Ч е р н о в а. Голова не карниз, не приставишь! (Просто, Сабурову.) Было такое. Было. Тяжело говорить про такое. Устали мы на ферме. Шибко устали, Андрей Иваныч. Три раза в день, да все вот этими руками, поди-ка раздои их, разномастных. Молоко-то надо каждый день давать. Город с нас спрашивает, а машины где? А, что там! Обещали нам много. Писали мы в разные конторы? Писали, писали…

К у з ь м а. Чернилами пожар не зальешь.

Ч е р н о в а. Ну и вот. За своим слабым мужиком и я расслабилась. И согласилась.

С а б у р о в. Ну?!

Ч е р н о в а. А вы не корите меня, Андрей Иваныч. Я б все равно сказала вам про все эти намерения… Да вот хозяин мой от большой пьяной храбрости первым выскочил, торопливый, меня и спросить забыл!

К у з ь м а. Да что я, наврал, что ли?

С а б у р о в. Погоди, погоди, давай разберемся.

К у з ь м а. А чего там разбираться? Я сказал, что уеду и семью свою в город беру.

Ч е р н о в а. Ты за меня не решай, Кузя. Не надо.

К у з ь м а. Ты не поедешь — дочка поедет. Не за ферму же ей замуж выходить?!

Л а р и с а. Папа! Ну что ты!

К у з ь м а. А что? Ну что? Ведь сама же Ваську спрашивала про холостых ребят. Вот все они, твои товарищи по ферме, ведь скажут, что о личном счастье когда-то подумать надо?!

Л а р и с а. Но все равно… некрасиво про такое…

Ч е р н о в а. Ну, этот разговор сейчас не ко времени а не к месту. Ну чего ты, Кузенька? Наливай! (И тихо Сабурову.) Не спеши его судить, Андрей Иваныч!

Кузьма налил шампанского.

Ох, искрится! Ох, пенится! (Подняла бокал.) Ну, хорошие мои девоньки, спасибо вам превеликое, что подменили меня тут. А уж теперь и я за вас постою.

К у з ь м а. Нет, ну а все же? Как будет наша дальнейшая жизнь протекать?!

Ч е р н о в а. Знаешь что, Кузенька, не позорь нас с дочкой!

К у з ь м а. Это я-то, фронтовой танкист, можно сказать — и без тебя герой, да позорю?! Прошу простить, я сейчас вернусь — ключ в саду обронил. (Уходит из дома.)

Ч е р н о в а. Вы не смотрите, Андрей Иваныч, он мужчина самостоятельный, но только вот разуверился человек. Разве один он в этом виноват? А тут еще в последнее время ему старая контузия покоя не дает. Все его заносит. Я уж на него цыкать стала: «Не сердись — печенку испортишь». А на него угомона пока не нашла. Ну, а насчет нашего переезда в город, так это давний разговор, да и забытый, почитай. Ведь так, доченька?

Л а р и с а. Да, мамочка.

Ч е р н о в а. Ну, а насчет жениха тебе…

Открывается дверь, и поспешно входит  Ж е н ь к а.

Так вот и жених.

Женька страшно смутился и пулей выскочил из дома.

Ой, сбежал!

Все засмеялись, а Лариса, стыдясь, выходит из дома.

Ничего! Наша Лариса не мак, в день не облетит. А на мужа моего не сердитесь, Андрей Иваныч, он ведь сам лежит на соломе, а говорит как с ковра. Обойдется.

С а б у р о в. А если и вправду в город подастся?

Ч е р н о в а. Быстрее мертвый укусит, чем Кузьма с печи слезет. А насчет зеленого змия… так нешто он один? И хотя жалко мне мужика, хоть и есть он добрый отец моим детям, да уж возьму я оглоблю, не иначе, а перешибу его любовь к пробке.

С а б у р о в. Ну, смотрите, Екатерина Максимовна, не дайте себя опозорить. На вас равняются…

Ч е р н о в а. Не говорите. Не рад больной и золотой кровати. Надо держаться.

Д е в у ш к а. Очень-то не продержишься, Максимовна. Бригадир к тырлу от скотного двора решил водопровод вести новый. А пока строят, воду опять на себе таскаем.

Ч е р н о в а. Это как же, Андрей Иванович?! Обратно мы людей на износ берем. Ведь и железная машина ломается, а человек!

С а б у р о в. Скажу Киселеву, чтоб бочку, да на лошадях… Ладно, ладно! Это мой недогляд. Но скажу, Максимовна… тут ваши девчатки уже сверхплановые тонны молока дают…

Д е в у ш к а. А как достигаются эти сверхплановые?

С а б у р о в. Зато и надбавка немалая — пятьдесят процентов. (Черновой.) Ну, расскажите, как там Москва-матушка? Что новенького? Может, вам в клубе, на центральной усадьбе, выступить? Как?

Ч е р н о в а. А получится?

С а б у р о в. Ну! Мы же видели по телевизору, как вы в столице говорили.

Ч е р н о в а. Сбилась я малость. Читала-читала, да сбилась. А очки постеснялась надевать. Правда, не ругали меня за это. А даже сказали, будто лучше получилось. Но испугалась я! Жуть! Все правительство тут! Такие люди в зале сидят! И ученые, и конструкторы там разные, и артисты. И вдруг я выперлась со своей речью деревенской.

С а б у р о в. Ну!

Ч е р н о в а. Да. Наш русский каравай дорого партия сейчас оцепила. А то, что трудно, про то в Москве знают. Скоро нам таких механизмов понаставят, что приходит дояркам плач на смех менять. Ну, чего невеселые? Верочка! Запевай!

Д е в у ш к а. Люди в поле, а мы за песни?

Ч е р н о в а. А мы потихоньку-потихоньку. До дневной дойки еще время есть.

С а б у р о в. Ну! И Героя Труда не каждый день дояркам присваивают. Запевайте. Я тоже подтяну.

Девушки запевают песню.

Ч е р н о в а (после песни). Где это мой муженек запропастился? Еще раз спасибо вам, дорогие мои, за поздравления!

С а б у р о в (вставая). До свидания! Так, значит, проводим собрание?

Ч е р н о в а. Погостевали бы еще.

С а б у р о в. Вот управимся с хлебушком, тогда и погостюем. В третьей бригаде не все жатки в поле, подъехать к ним надо. Помочь. Будьте здоровы.

Двинулся к двери, а ему навстречу  К у з ь м а.

К у з ь м а. Э, нет! Не пущу! Я ж на одной ноге в магазин слетал. Вот легкого винца приобрел… чтоб вину загладить за свои слова… глупые. Выпил малость. А эти градусы меня в грех ввели, как бес в болоте.

Ч е р н о в а. Вот видите, Андрей Иваныч, какой у меня сознательный муж? Так приезжайте почаще, да про коней с бочкой не забудьте!

Сабуров прощается и выходит. За ним следом вышли все. Кузьма ключиком открыл ящик, достал бутылку, перелил содержимое во флягу и спрятал на печи.

К у з ь м а. И больше чтоб таких глупостей не совершал!

Слышно, как от дома отъехала машина. Осторожно входит  К и с е л е в.

К и с е л е в. Уехал?

К у з ь м а. Заходи, не бойся. Ты где ж пропадал все застолье?

К и с е л е в (сердито смотрит на Кузьму, садится). Налей шампанского, что ли. Может, и впрямь полегчает.

К у з ь м а. Ты не ярись, Коля, я без умыслу… Надо было от головы дать, а я не то от кашля, не то от ревматизма… Не серчай! За честную дружбу нашу, Николай!

К и с е л е в. Спасибо, друг сердечный, я тебе твою ласку не забуду. (Уходит.)

К у з ь м а (кричит ему вслед). Ты, Коля, про плитку, про плитку не забудь! А то, слышь, парторг-то сказал: «Для вас, Катерина Максимовна, все в полном наборе создадим, как при коммунизме». Так что ты не подведи его. (Бежит в сени.) Да! И про крышу на сарайчике не забудь! Про крышу-у! (Возвращается. Тяжело дышит, но доволен. Сел за стол. Налил стопку водки. Руки трясутся. Взялся за сердце.) Ох, жмет, жмет! Это у меня… сужение сосудов. Да полно врать-то! Это смерть к тебе через этот стакан подбирается… Ну, до смерти еще не скоро! А вот сосуды расширить надо! (Выпил.)

Входит  Ч е р н о в а. Кузьма сидит смирный и молча грызет огурец.

Ч е р н о в а (как бы между прочим). Я ему новые ботинки… французские везу, а он меня в срам вгоняет… Ох, и до чего же это дойдет?!

Кузьма надулся.

Ну, говори, как думаешь дальше жить? А то ведь сейчас на ферму уйду.

К у з ь м а. Все фермы да коровы. А муж побоку! Нет, нет… Подамся к Ваське в город, там какую-никакую незамужнюю найду… которой мужик нужен, а не коровы.

Ч е р н о в а. Да уж я ль к тебе без внимания?

К у з ь м а (канючит). Ни тебе любви, Кузьма, ни ласки. Ботинками одними ласкает. Будто уж я на пенсии по старости.

Ч е р н о в а. Ну, не сейчас же мне тебя ласкать?

К у з ь м а. Разлюбила ты меня, Катюша. Как депутатом стала, так и разлюбила. (Подошел к ней.) Ну хоть поцелуй, а?

Ч е р н о в а. Да ты что, Кузя?

К у з ь м а. Вот я и говорю: любовь прошла — привычка не образовалась! У тебя любовь только к коровам да к чужим людям. А о своем собственном не подумаешь! Вон крыша на сарае прохудилась… А тебе что? Кузька-лодырь починит. А мне, может… на старости лет самое время свой прострел прогреть требуется. «Ах, ты лежишь на печи? Мне плевать, что ты по болезни там находишься, лодырь — и все». Нет, Катюша, так нельзя. Тебе сейчас самое время, покамест ты депутат, надо бы проявить сноровку, быстренько так все оборудовать для своего личного… и на курорт… вместе с любимым муженьком…

Ч е р н о в а. Кузенька! Да что с тобой?! Уж здоров ли ты, лапушка? Что это ты мне тут балаболишь? Рехнулся?

К у з ь м а (не может остановиться). Я говорю, Катюшенька, нам сейчас подфартило об своем достатке подумать. Ведь правда? А?

Чернова с изумлением смотрит на него. Он с нетерпением ждет ее ответа. Но открылась дверь — и на пороге с большим букетом цветов  Ж е н ь к а.

Здрасьте! Вас только и ждем!

Ж е н ь к а. Я к вам, Екатерина Максимовна! Поздравляю вас! Вот! (Вручает цветы.) Вся наша студенческая бригада велела передать!..

К у з ь м а. Парторги, бригадиры, студенты! Житья не стало! (И, бухнув дверью, выскочил из дома.)

Ж е н ь к а. Вы извините, я не вовремя. Вы, наверное, отдыхать собирались…

Ч е р н о в а. Да какой же сейчас отдых, когда дневная дойка на носу! (Чтоб скрыть свое волнение, она стала поспешно натягивать сапоги.) В туфлях на ферму не пойдешь… Вот… Сапоги надеваю… (И не сдержалась.) «Крыша прохудилась»… «Покамест депутат»! Ну, погоди же!

Ж е н ь к а. Да крыша там новая! Ведь только весной покрыли. Вот действительно вам, как депутату, надо бы поднажать насчет механизации. Типовая нам не подходит, а вот я что придумал…

Ч е р н о в а (про себя). «Не подходит, не подходит»! Ах ты, кролик жирненький! Значит, за мои труды себе санаторий хлопочешь! Ну, погоди, погоди! Я вот вернусь. (И к Женьке.) Значит, обратно к нам? Это хорошо.

Ж е н ь к а. Я же всю зиму мучился, Екатерина Максимовна, а вот с весны как засел, так вот только что и добил проект. И сюда. Надо проверить. (Развернул лист ватмана.) Смотрите.

Ч е р н о в а (подошла). Ой, милый ты мой! Какое же тебе спасибо все доярки скажут. Я чего хочу спросить тебя, Женя.

Ж е н ь к а. Слушаю.

Ч е р н о в а. Вот ты третий год кряду к нам приезжаешь… на практику…

Ж е н ь к а. В этот раз не на практику. В этот раз диплом у меня. Да и оставил я почвоведение. Скандал в деканате, а я на своем — хочу в животноводство.

Ч е р н о в а. Что так?

Ж е н ь к а. В этом деле еще конь не валялся. Сплошная целина. Техника на фермах как при царе Горохе. В полеводстве комбайны, сеялки-веялки, а здесь… всё на пузе доярки… извиняюсь. Если не ставить животноводство на индустриальную базу, мясо с молоком нам во сне будут сниться…

Ч е р н о в а. А ты знаешь, сколь денег на эту основу надо?

Ж е н ь к а. Знаю. Много.

Ч е р н о в а. Нет, видно, не знаешь, если так легко говоришь. Вот если б ты такое придумал, чтоб огромная польза была, а затрат не так много… Ведь не оскудела же наша русская земля талантами. А теперь скажи: неужто ты лучше нашего далекого, да и необорудованного сельца места своему таланту не нашел?

Ж е н ь к а. Не люблю на готовое. А еще…

Ч е р н о в а. Вот-вот! Я тебя про это «еще» и хотела спросить.

Ж е н ь к а. Да я и не скрываю. Посмотрел я зимой на ваших девчат. И до чего ж хороши!

Ч е р н о в а. Ах ты мой дорогой! А ты и не заметил, что у нас и тротуаров городских нету, и вода в колодце?

Ж е н ь к а. Да все так сделаем, что еще получше, чем в городе. Вот смотрите схему…

Ч е р н о в а. Вот чего не понимаю, того не понимаю.

Ж е н ь к а. А я вам всю объясню. Еще зимой мы с Ларочкой прикинули. Механик, бригадир, председатель колхоза — все согласились. Вы смотрите. Для того чтоб вводить типовую механизацию, надо весь коровник перестраивать под эту систему. А что, если нам оставить коровник таким же? Вот Лара подсказала. И к нему приспособить всё.

Вошла  Л а р и с а  и долго смотрит на Женьку. Ни он, ни Чернова не видят ее.

И подумайте. Девчонка всего-то десятилетку кончила, а рассуждает как иной добрый инженер. Главная сложность — кормораздатчик… (Вот тут он заметил Ларису и смутился. Нарочито небрежно.) Здравствуй, Лариса!

Л а р и с а. Здравствуй.

Неловкая пауза.

Ч е р н о в а (заглянула в глаза дочери). Вот они, «осколки неба».

Л а р и с а. Ты чего, мама?

Ч е р н о в а. Ничего. Пойду. Вы тут без меня управитесь. (Уходит.)

Короткая пауза — и молодые люди кинулись друг другу в объятия.

Ж е н ь к а. Уж так-то истосковался… Уж так-то летел, как на крыльях!

Л а р и с а. Я сама изождалась. Думала, не приедешь. Думала, забыл.

Ж е н ь к а. Да неужели из писем не поняла?

Л а р и с а. Все поняла и сама люблю. И не приехал бы сегодня — завтра сама б к тебе кинулась. Увези! Увези! Молю тебя!

Ж е н ь к а. Да что ты, Ларочка? Что? Ну, объясни: что случилось?

Л а р и с а. Помнишь, у Звездочки зимой я теленка через тепло сгубила? Так нынче ночью моя рекордистка мертвого принесла. И все у меня. Значит, не в условиях дело, а в руках. Увези. Не жить мне здесь. Дочь пьянчуги. Людям и так смотреть в глаза совестно. Думала, что вместе с мамой мы прикроем отцовский грех, а я еще матери горя да стыдобы непролазной принесла. Увези.

Ж е н ь к а. Да как же я увезу тебя, когда я сам к тебе приехал? Здесь все сделаем. Здесь все приведем в порядок.

Л а р и с а. Да не верят многие. И я не верю. Не верю! Едем!

Выходит, шатаясь, К у з ь м а.

К у з ь м а (говорит вроде бы в шутку). Я тебе, Женька, свою Лариску меньше чем за два ящика водки не отдам!

Лариса от стыда кинулась в свою комнату.

Ж е н ь к а. Это как же так? Дочь на водку?

К у з ь м а. А ты меня не стыди! А то и вовсе не соглашусь!

Ж е н ь к а. Современный человек! Грамотный. Телевизор смотрите… а как купчик, как последний забулдыга…

К у з ь м а (вдруг сел на пол и заплакал). И жена, и дочь, и весь мир меня не хочет! Все! Повешусь — и концы с вами.

Он поднялся и двинулся к двери. Выскочила  Л а р и с а. Кинулась к отцу.

Л а р и с а. Прости его, папка. Прости. Он не подумавши. Он так. Сгоряча! Ты грубо шутишь, а он не понял.

Ж е н ь к а. И вовсе я не сгоряча. Сама же только что сказала…

Л а р и с а. Что я говорю, это одно. А ты не смеешь! Я дочь. А ты кто?!

Женька смотрит, как она обнимает и ласкает отца, схватил свой чертеж и решительно уходит из дома.

К у з ь м а (после паузы). Ну и шут с ним. Я тебе, доченька, такого самостоятельного подберу. Помоги-ка! (Пытается влезть на печь.) А как гости придут или вообще за стол сядут, ты про меня не забудь…

Л а р и с а. Дура я, дура! Набитая.

К у з ь м а. Гонит девка молодца, а сама прочь не идет. (Залез на печь.)

Л а р и с а (уже в гневе). Пропил ты, отец, и себя, и нас!! (Выбегает из дома.) Женька! Женечка-а!

К у з ь м а. А ч-чё? Может, я ч-чего не то? Нет. Вот просплюсь — и все. С обеда начинаю… новую жизнь! Правильно? Абсолютно точно!

З а н а в е с.

АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Та же декорация. Прошло несколько дней. За окном яблоки подрумянились. Заходящее солнце косыми лучами пронизывает комнату. За письменным столом сидят  Ж е н ь к а  и  К и с е л е в. Кузьма возле серванта складывает свои вещи в чемодан. Складывает и все время ворчит.

Ж е н ь к а. Ну вот, теперь нам, конечно, этих труб хватит. Потому что мы подвели только на эти стойла…

К у з ь м а. Трубы, стойла… Боже мой! Какая все это кустарщина!

К и с е л е в. А ты бы не ворчал, а помог бы!

К у з ь м а. Один такой помог, да помер.

Ж е н ь к а. Да мы и сами справимся.

К у з ь м а. Хорош бы ты, парень, да ни к черту не годишься. Катя! Кать! Где мои костюмные брюки новые… что ты мне из Ленинграда привезла?

Г о л о с  Ч е р н о в о й (из сеней). В шкафу они висели…

Кузьма лезет в шкаф.

К и с е л е в (Женьке). Ну, давай, милок, давай двигай! Все уже там на ходу.

Женька двинулся к двери.

Да, будут доярки спрашивать, не видал ли меня, — говори: «Не знаю». А то они меня нынче небось бить будут — опять на две недели затянули подачу воды, на себе таскают. Ей-ей, убьют.

К у з ь м а. А чего ж вам местное правительство обещали кобылу с бочкой, а чего-то не дали?

К и с е л е в. На той кобыле да в той бочке партия и правительство решили в отстойные ямы алкоголиков да лодырей свозить.

Ж е н ь к а (засмеялся). Может, попутно подбросим и вас, Кузьма Петрович?

К и с е л е в. Он уже бросил пить… час тому назад. Так, Кузьма?

К у з ь м а. И кому только Советская власть доверяет руководить в колхозах? (Женьке.) Хамишь, а еще интеллигент! Уезжаю к Василию. А вот наладите все механизмы, тогда, может быть, и я возвернусь.

Женька уходит.

К и с е л е в. Смотри, Кузя, не опоздай. И примем ли обратно? Сейчас уедешь, а завтра пожалеешь! Все скоро в селе переменится. Город в село пойдет!

К у з ь м а. Спела бы рыбка песенку, да голосу нет. А мы эти песни насчет перемен слышим пятнадцать лет кряду.

К и с е л е в. Я тебя предупредил. А сейчас как бы хорошо — включился бы в работу вон со студентами бы вместе…

К у з ь м а. Что я, псих?

К и с е л е в. Ох, напрасно, Кузьма!

Входит  Б о б р о в.

Ты чего не в поле, Анатолий?

Б о б р о в. Убрали весь клин. Вас женщины по всему селу ищут.

К и с е л е в. Знаю. (Через короткую паузу.) План по молоку мы весь закрыли. Пошло молочко сверхплановое. А это знаешь чем пахнет? О! По последнему постановлению — пятьдесят процентов надбавки. Учуял? А ведь достал я трубы. Ввели мы подачу воды.

К у з ь м а. Не шуми! На кнуте далеко не уедешь! Сказал: уезжаю, — стало быть, и весь сказ!

К и с е л е в. Легко тебе, Кузьма: слово дал — слово взял. (Боброву.) Все на лугу скосили, а овражек? А там травка — будь-будь. Да только некогда брать.

Б о б р о в. Ее ночью серпами, косами…

К у з ь м а. Правильно, Анатолий. Чтоб ни грамма не пропало нашего, колхозного! Посмотрел такую глупость в кино и думает, что знает сельское хозяйство! О господи! Ну, что за темнота!

К и с е л е в. Ты не дрыгай языком, как копытом. Тебе мотать отсюда пора, чемодан собирать!

К у з ь м а. Уже собрал. Пойду со сродственниками прощусь — и ауфвидерзеен. То есть — идите вы все к чертовой матери. (Степенно пригладил волосы перед зеркалом и выходит.)

К и с е л е в (Боброву). Ведь обратно пошел пить! Ну что с ним делать? Нет, домашними средствами с пьянством не сладишь! Что-то другое надо. А ты пьешь?

Б о б р о в. Не монах! Выпиваю иногда… в праздник. А что?

К и с е л е в. Вот он тоже с праздников начинал. (И тут же.) Ты у нас в лесу не был? Съезди. Сосна. Ель. Береза и липа. Грибов — коси косой. А воздух?! Тут бы для детей лечебный санаторий построить… Вот благодать — одним воздухом можно лечить.

Б о б р о в. Да, места у вас тут знатные. Удобства не очень…

К и с е л е в. А вон шестой четырехквартирный дом сдаем. Чем тебе не удобства? И ванна, и газ… пусть привозной, но какая разница? И вода, и теплые санузлы, в городе наждешься еще такой квартиры, а у нас — пожалуйста. Селись, раз ты нужный для колхоза человек.

Б о б р о в. Но ведь существует какая-то очередь на эти квартиры?

К и с е л е в. Для таких мастеров, как ты, Анатолий Сергеич, — хоть завтра вселяйся. Слушай! Выбеги-ка, а? Глянь, куда там Кузьма подался.

Бобров вышел из дома. Пауза. Киселев что-то записывает у себя в блокноте. В сенях голоса.

Г о л о с  Ч е р н о в о й. О, Андрей Иваныч! Как хорошо, что вы приехали!

Г о л о с  С а б у р о в а. Вижу киселевскую машину — думаю: не тут ли он?

Киселев метнулся к окну. Отодвигает цветы. Хочет вылезти в сад.

Г о л о с  Ч е р н о в о й. Был в избе, счас посмотрим. Я в огороде работала.

Открывает дверь — и на ходу: «Спасибо, Андрей Иваныч, за плитки газовые. Всем поставили?»

Г о л о с  С а б у р о в а. Нет, не всем, а только ударникам. Плиток-то на весь колхоз всего сто штук дали. В новые дома.

Г о л о с  Ч е р н о в о й. Спасибо. Уважили. Счас на газу пирожков спроворю.

Входит  С а б у р о в  и видит, как Киселев уже наполовину вылез из комнаты. Чернова смеется.

С а б у р о в. Попался, попался, Николай Иваныч! Засекли. От колхозников прячешься, от меня через окна бегаешь.

К и с е л е в (возвращается, раздосадованный). Да я через окно бумажку обронил.

С а б у р о в. Ну?! Кайся.

К и с е л е в. Неужто уже знаете?

С а б у р о в. Ну. Кое-что слышал. Остальное выкладывай.

К и с е л е в. Измучились доярки воду таскать, вот мы и решили водопровод подвести к фермам. И к летнему лагерю. К тырлу.

С а б у р о в. Ты дыши, что ли, в сторону. Несет от тебя, Киселев. Нехорошо. Не замечал я за тобой такого прежде.

К и с е л е в. Не говори. Спиваюсь, товарищ секретарь.

С а б у р о в. С какой радости?

К и с е л е в. Из-за труб этих, чтоб им ни дна ни покрышки. Шефам стравил две с лишним сотни.

С а б у р о в. Ну? Казенных?

К и с е л е в. Свинью продали на базаре.

С а б у р о в. Да как же ты мог?

К и с е л е в. Трубы нужны? Нужны. Деньги есть? Есть. А кто деньги возьмет и трубы даст? Никто. Обещать обещают все, а вот дать покамест некому. Стало быть, влезай в колхозную кассу, угощай шефов или еще кого из промышленности и создавай.

С а б у р о в. Так тебя же за это судить надо!

К и с е л е в. Неужто не выручите?

С а б у р о в. Э, милый, не всегда и секретарь райкома может выручить, не то что парторг. И меня за фалду схватить могут.

К и с е л е в. Так ведь я ж не себе лично, а для дела.

С а б у р о в. Так надо по закону.

К и с е л е в. Давайте! Давайте мне по закону все, что нужно. Нету? Нету. А где? У дяди на бороде. Вот и весь разговор. Вот и промышляем, как мелкие жулики, да травимся алкоголем до смерти.

С а б у р о в. Нехорошо это. Стыдно.

К и с е л е в. Еще как!

На улице смех. Входит  Б о б р о в.

Б о б р о в (Сабурову). Здрасьте. (Киселеву.) Вы посмотрите в окно.

Все трое припали к окнам, смеются, а Бобров продолжает.

Екатерина Максимовна еще утром от него спрятала вино. Так он все же где-то нашел, выпил и пошел к девчатам на ферму. Ко всем пристает, ко всему придирается. А как сильно разошелся, так девчата его в чан с обратом окунули во всей парадной одежде.

К и с е л е в (через смех). Это я приказал. Думаю, на прощанье надо его как-то проучить.

С а б у р о в. Неужели других средств воздействия нету?

Б о б р о в. Для него это самое подходящее средство.

К и с е л е в. Вот-вот! Не только люден, что Фома и Фаддей. Вот мы его так и проводили, колхозного беглеца да пьяницу. Может, теперь он и не уедет в город? А?

С а б у р о в (переспрашивает). Что?

К и с е л е в. Я говорю — всякому своя честь дорога.

С а б у р о в. Ну. Нас народный контроль знаешь как гоняет? О-го-го! Только его теперь и боятся. А ты — двести рублей на пьянку. Смотри, Николай Иваныч, чтоб этого больше никогда…

К и с е л е в. Слово!

С а б у р о в. Так вы ж мне столько этих слов надавали, что вас только в праведники, в святые записывай.

Входит разодетый  К у з ь м а.

К у з ь м а (Сабурову). Здрасьте, Андрей Иваныч. Спасибо за навещание. (Из-за спины погрозил Киселеву кулаком; тихо.) Заставил переодеться?! Ну-ну!

К и с е л е в. При таком твоем виде и дух должен быть соответствующий. (Взял с серванта духи, обрызгивает Кузьму.) Может, теперь не сбежишь от нас?

К у з ь м а. Да уж, обсмеял, друг сердечный. Ну ладно! Я опосля с тобой сочтуся! (Подошел к телевизору, нажал на клавиши.) Обратно нету тока. Вот, Андрей Иваныч, как об нашей бригаде беспокоится правление колхоза. Себе на центральной усадьбе дизель-движок поставили, а нам — комбинацию из трех пальцев: «Смотрите, граждане колхозники, футбол».

К и с е л е в. То есть кукиш? Зачем же ты так, Кузьма? Уж не Андрей ли Иваныч об нас пекется?

С а б у р о в (Киселеву). Он прав. Подстанция находится в соседнем районе и ни в административном, ни в партийном отношении нам не подчиняется. Вот и отключают, когда хотят и на сколько хотят.

К у з ь м а. А ведь говорили-обещали: «Скоро вам круглые сутки электроток будем подавать». Где же он?

С а б у р о в. Есть проект полного закольцевания области… Вот тогда-то…

К у з ь м а. Вот тогда-то, прошу прощения, я и вступлю в колхоз. А пока я побуду у вас рабочей прослойкой для поддержания пролетарского духа в вас.

Вошла  Ч е р н о в а  с подносом пирожков.

К и с е л е в. Какой же ты рабочий? Ты же сторож в раймаге. Спишь на крыльце и пьяные сны смотришь.

К у з ь м а. Не об этом на данном этапе дискуссия разворачивается… Я говорю, что футбол по телевизору посмотреть нельзя, так на кой шут нам эти телевизоры продают, раз у нас электричество не работает? А? Не слышу.

Ч е р н о в а. Полно, Кузьма Петрович, разоряться. Зови товарищей чай пить с пирожками.

Все, кроме Кузьмы, садятся за стол.

А ты чего?

К у з ь м а. Спасибо, Катя. Я вот и говорю, Андрей Иваныч. Мне-то черт с ним и с нашим телевизором. А вот каково дояркам все вручную создавать? Вон студенты чего-то химичат, а нет того, чтобы по всем правилам, чтоб все механизмы поставить. Чтоб заводы все для колхозов соорудили — и сюда… А вы на бедном Женьке выезжаете. Кустарщина какая-то! Или вон Николай Киселев с язвой желудка с шефами водку садит. Нешто это дело? Разговоры все хорошие ведутся, а просветления да облегчения в труде колхозном что-то не видно.

Ч е р н о в а. Ну как же так не видно?

К у з ь м а. А где же?

Ч е р н о в а? Да ты что, милый, али ослеп? Водопровод тянут? Тянут. Дома каменные поставили. Плитки газовые на полном ходу. Крыши крыты не деревом и не соломой, а железом. Нешто это не свет?

К у з ь м а. Медленно все.

С а б у р о в. Потому все и медленно, что ты да еще кое-кто такой же, как американский наблюдатель, все только обсуждаете… А нет того, чтоб сам засучил рукава да за дело взялся.

К у з ь м а. А я мигом. (Демонстративно засучивает рукава и садится за стол.) По вашему примеру, засучив рукава… готов пирожки лопать!

С а б у р о в (встал). Спасибо, Катерина Максимовна. Действительно, рассиделся я тут не вовремя. Мужа твоего, вроде как шут гороховый, развлекаю. От дел «государственных» отвлекаю. Спасибо. (Вышел.)

Наступила неловкая пауза.

К и с е л е в. Критиковать мы все силачи, а вот помочь — нас что-то не видно.

К у з ь м а. Я свое помог. Имею теперь полное право на заслуженный отдых.

К и с е л е в. Будто действительно больной. Только, кажись, не телом, а головой. (Уходит.)

К у з ь м а (кричит вслед). Обещалкин! Всем всего наобещали-насулили, а на ваших обещаниях хоть выспись! А ну вас всех! (Берет чемодан.)

Ч е р н о в а. Да брось дурить, Кузьма! Нехорошо это. Стыдно.

К у з ь м а. Стыдно?

Вошла  Л а р и с а.

Стыдно на девках воду возить и план по молоку выполнять! Вот что стыдно! В последний раз спрашиваю: едешь со мной?

Ч е р н о в а. Кузьма! Опомнись! Ведь я же депутат.

К у з ь м а. Да какой ты депутат? Ничего для своего хозяйства не сделала.

Ч е р н о в а. Так власть дадена не для того, чтобы все себе да себе. Надо же вначале о людях!

К у з ь м а. Э, слышали! Есть шуба и на волке, да пришита! Как хочешь, Катерина. (Ларисе.) А ты?

Л а р и с а. Папа! Да ведь на ферме сейчас работы столько… Вот-вот воду подведут…

К у з ь м а. Сколько еще ждать?

Л а р и с а. Я не знаю.

К у з ь м а. Жду три дня, а потом как хотите.

Он было двинулся из избы, но Чернова его остановила.

Ч е р н о в а. Ну, вот что, мил муженек! Ты нам условия не ставь. Хочешь ехать — съезжай со двора. Хочешь оставаться — милости просим. Но! Теперь я такого тебя, пьяного да лодыря, терпеть больше не буду!

К у з ь м а. Это я-то лодырь? Не я ли сторож самый первый в раймаге?

Ч е р н о в а. Был. До сегодняшнего дня! А завтра чтоб в колхоз шел. Чтоб за механика работал. Голова тебе дадена не для того, чтоб ей только есть! Вот, выбирай! А я косых взглядов на селе больше не потерплю! Срам! Срам! Будет!

К у з ь м а. Ты что разошлась, как самовар?

Ч е р н о в а. Помолчала! Хватит! И вина не увидишь, и прохиндеем быть кончил! Иначе — вон со двора!

К у з ь м а. Так это ж дом-то маманин!

Ч е р н о в а, Дом мы и другой найдем! А то давно зовут в хоромы каменные, а мы за сарайчик держимся как привязанные. Оставайся со своим маманиным домом, Так, дочка?

Л а р и с а. Я не знаю, мама…

Ч е р н о в а. Выбирай, Кузьма свет Петрович: либо живешь, как люди, работаешь, как все, да с женой в дружбе, либо…

К у з ь м а. О-хо-хо! Жена не гусли, на стену не повесишь!..

Ч е р н о в а. Полно отшучиваться! Решай. Сейчас! Немедля. Вот тебе мое последнее человечье слово! (Она решительно выходит из дома. Пауза. Возвращается с брюками мужа.) А срам хватать да твои простреленные портки за тобой стирать дуры вывелись. Не на то меня так высоко подняли, чтоб меня бездельник муж всю жизнь позорил. Я уж теперь не вчерашняя! (И, швырнув в мужа штаны, вышла со слезами из комнаты.)

Пауза.

К у з ь м а. О господи! Поражение полное! Не окопался я заранее. А кто не окопается, тот пуль нахватается! (Двинулся к двери.) Кать! Слышь, что говорю? Катюша! Где корыто-то?

Вышел. Лариса села к столу, съела пирожок. Входит  Ч е р н о в а.

Ч е р н о в а (робко). Не слишком шибко я на него?

Л а р и с а. Я не знаю, мама…

Ч е р н о в а. Да что с тобой?

Л а р и с а. Не знаю, мама.

Ч е р н о в а. Заболела, что ли?

Л а р и с а. Не разговаривает он со мной…

Ч е р н о в а. Ах, вот оно что! Выходит, что бьют и плакать не дают. Что же он, зазнался, что ли?

Л а р и с а. Да я сама виновата, нагрубила ему… Наш дом стороной обходит.

Ч е р н о в а. Ну и вовсе нет! Нынче заходил. С бригадиром здесь говорил.

Л а р и с а. Правда?

Ч е р н о в а. Полюбила… Как же это я и не заметила, что дочка моя подросла? Все дела, все колхоз, все ферма, а дома чудо растет… Ну что ж, донюшка, пускай хоть у тебя женское счастье настоящее будет. Уедешь от меня в город — ни печь не топить, ни в лес по дрова не ездить среди зимы, ни коровы, ни свиньи — все в магазине готовенькое. Ну, а если мужа обстирать, на то прачечная в каждом доме своя. Тепло, светло, уютно. Только, доченька, и город лодырей не признает.

Л а р и с а. Да что ты, мама, раньше времени размечталась? Ведь он мимо ходит, глаза отворачивает…

Ч е р н о в а. Любовь и гордость все время рядом ходят.

Л а р и с а. Да какая там любовь? Что ты выдумываешь, мама? Любовь! А где она? Кто ее придумал? Нету, мелькнула и пропала.

Поспешно открылась дверь, на пороге — Ж е н ь к а.

Ч е р н о в а. Вот он! (Женьке.) Ты у нас нынче легок на помине.

Ж е н ь к а. А дураки всегда легки на помине.

Ч е р н о в а, Ну, чего встал, Женя? Проходи в дом. Видишь, каких я пирожков спроворила. Садись. Ларка! Да ты не жмись. Ну! Признавайся в любви!

Лариса поднялась, но мать усадила ее. И сама встала.

Л а р и с а (обиженно). У короткого ума длинный язык.

Ч е р н о в а. Умному — намек, глупому — дубина. (Уходит за перегородку.) Гляну, как наш жилец устроился. А то без меня принимали…

Женька стоит. Пауза.

Л а р и с а. Ну, чего смотришь? Проходи. Садись.

Ж е н ь к а. Я на минутку. Забежал спросить, почему лодырей прикрываешь? Светка прогуливает. С матерью в овраге второй день самогонку гонят, а ты ее в наряд вписываешь, — это что?

Л а р и с а. Абольше вопросов нет?

Ж е н ь к а. Есть. Почему в сторону смотришь? Или действительно я тебе чужой? Или прошло то, что начиналось?

Л а р и с а. А ничего у нас с тобой и не начиналось.

Ж е н ь к а. А ты в глаза смотрела как? А говорила каким голосом?

Л а р и с а. Полно корить-то. Кто бьет, тому не больно.

Ж е н ь к а. Прости. А? Ларис… А? Ну, посмотри на меня. Ну, подними глаза.

Лариса подняла на него глаза. Он кинулся к ней и стал целовать в глаза, в щеки, в губы. Потом прижал к своим щекам ее руки.

Прости. Прости. Люблю. Люблю. Всегда буду так вот! Только так!

Л а р и с а. Да руки у меня шершавые. Я их мажу-мажу кремом, а они…

Входит  Ч е р н о в а  и, прислонившись к косяку дверцы, стоит и смотрит.

Ж е н ь к а. Да что ты такое говоришь? Ну при чем тут шершавые? Они у тебя красивые. Честные. Милая ты моя! Любимая! Ну скажи, ну ответь: ну хоть чуточку любишь?

Л а р и с а. Как моя мама говорит: любить не люблю и отвязаться не могу.

Женька отстранился от нее. Чернова подходит к ним.

Ч е р н о в а. Не слушай ее, сынок, не слушай. Любит она тебя. Да стыдится девчонка сама признаться!

Л а р и с а. Мама! А может, ты вместо меня с ним побудешь туточки? (Убегает.)

Ч е р н о в а. Ну, чего стоишь? Беги догоняй. Ну! Счастливый!

Женька убегает из дома. Чернова вздохнула.

Ну и ладно. А мне-то пора обратно на дойку. (Надевает на себя пиджачок поношенный, повязывается платком, надевает сапоги.)

Вошел  Б о б р о в.

Б о б р о в. Екатерина Максимовна, можно я тут сяду, письмецо напишу?

Ч е р н о в а. Садитесь, Анатолий Сергеич. Садитесь.

Чернова вышла. Бобров сел за стол и начал писать письмо.

Г о л о с  Б о б р о в а (письмо второе). Здравствуй, моя дорогая жена Вера, доченька Аннушка и сынок Витюша! Пишу вам второе письмо. А от вас покамест ответа не получал. Вы пишите сюда смело. Я здесь задержался. Адрес у меня прежний: область знаете, район тоже, колхоз «Красный партизан», Черновой Екатерине Максимовне — для меня. Екатерина Максимовна — это хозяйка моего дома. Муж у нее выпивоха, да она его крутенько в руки подбирает. Между прочим, эта самая хозяйка ездила в город не на базар, как я писал раньше, а ездила орден Ленина и Золотую Звезду Героя получать. Сама из себя она очень обыкновенная. Простая доярка. Женщина скромная и красивая. Но все к ней. Ну, все. И даже руководители района с ней советуются. Так что поначалу я немного ошибся. И жизнь здесь получше, чем мне вначале показалось, Говорят, тут хороший лес. Сосновый. Вот бы Аннушку сюда на пару годков. У нее вся бы болезнь прошла. Да и Витюша бы окреп. Бригадир предлагает квартиру отдельную трехкомнатную. Хоть завтра. Может, подумаем? А? А то от завода мы ждем квартиру, почитай, пять с лишним лет. Да еще года три прождем. За это время у дочушки болезнь разовьется. А тут вот прямо с ходу, сразу. Приезжай и вселяйся. И удобства все. Как думаешь, Вера? И главное — заработок гарантированный. И на два червонца больше, чем я на заводе получаю. Ты смотри, Вера. Завтра-послезавтра город в село пойдет. Вот потом помяни мое слово. Так что готовьтесь. Если решим — напишу. И приеду за вами. Целую вас всех крепко и скучаю. Ваш Анатолий Сергеевич Бобров. Писал десятого августа из колхоза «Красный партизан». (Сложил письмо, запечатал в конверт. Надписал адрес.)

Входит  Л а р и с а.

Б о б р о в. Здравствуйте, Лариса Кузьминична.

Л а р и с а. Здравствуйте. Вы маму не видели?

Б о б р о в. Она оделась и ушла.

Л а р и с а. Хорошо оделась?

Б о б р о в. Очень подходяще. Сапоги, пиджачок…

Л а р и с а. Значит, на ферму. А мне ничего не передавала?

Б о б р о в. Нет. (Выходит.)

Л а р и с а. Боже мои! Ну что ж за дура такая?

Входит  К у з ь м а  в переднике, на ходу о передник вытирает руки.

Пап! Ну, что ты решил? Едешь? Или как?

К у з ь м а. С чего это ты? Видала, какой оборот мать сделала? Тут сейчас сиди, Кузя, тихонечко и не чирикай! Надо идти еще заявление писать. Да два. Сейчас посплю пару часиков, откараулю смену — и тю-тю! Ауфвидерзеен! Вор что заяц, и тени своей боится.

Л а р и с а. А говорил, что в городе благодать. Что ни за что не отвечать, ни о чем не хлопотать. Папа! А?!

К у з ь м а. Там денег много зарабатывают, говорят. А лишние деньги — лишние хлопоты. Да и неизвестно, так ли это. А то, может, и не так. Да и куда я без мамы?! Ведь люблю я ее больше всех на свете.

Л а р и с а. Да что ж ты меня с панталыку-то сбил? Я уже и планы построила.

К у з ь м а. А ферма? А водопровод?

Л а р и с а. Да управятся они и без меня. А я не могу здесь. Не могу. Увидела парня одного, а сравнить не с кем. Пап! Ну неужели ты мамы испугался?

К у з ь м а. Лучше лишиться яйца, чем курицы. (Полез на печь.) Ты вот что… когда ужинать соберут, ты разбуди меня. Или если какие гости нагрянут, тоже не забудь. А? (Устраивается на печи.) Ох, любовь, любовь! Сведешь ты меня с ума! Так ты слышала, дочка? Не забудь разбудить, как к столу сядут. Слышь?

Л а р и с а. Да слышу я, слышу! Глупому не страшно и с ума сойти.

К у з ь м а. Ну и отлично. Благодарю за внимание!

З а н а в е с.

ПРОЛОГ К ТРЕТЬЕМУ АКТУ

ПЕРВАЯ СЦЕНА

Возле строительства клуба. Бегают, суетятся люди: с т у д е н т ы, м о л о д ы е  к о л х о з н и к и. На кипе сухой штукатурки сидит и клюет носом  К у з ь м а.

Ж е н ь к а (пробегая мимо, кричит). Ракушечник сюда, сюда давайте! Здесь кинобудку из него делать будем. (Пробежал.)

Кузьма встрепенулся. Схватил куб ракушечника, рассматривает, цокает языком.

К у з ь м а. Ну, дела! Ну, дела! Такое добро — да на кинобудку? Ай-яй-яй! Эй, Женька! Поди-ка сюда!

Подошел  Ж е н ь к а.

Ты скажи: а сколь этого товара нужно, чтоб сарай… скотный из него сочинить?

Ж е н ь к а. На скотный двор надо… (В уме прикидывает)… Еще раз пять по стольку.

К у з ь м а. Ну, это на общий, на колхозный… А вот если в личное хозяйство… на две коровы, двух поросят, десяток овечек и прочее?..

Ж е н ь к а. На личный сарай?.. Да вот, что здесь на будку привезли, столько же и надо.

К у з ь м а. Ясно, ясно… Ну, беги…

Женька убегает. Кузьма еще более нежно разглаживает шершавый бок куба.

Вот ведь какие умники эти рабочие. Ведь какую добрую штуку удумали…

Проходит мимо  К и с е л е в.

Коля! Погоди!

Киселев подошел.

К и с е л е в. Чего тебе?

К у з ь м а. Что ж ты так промахнулся, Николай?

К и с е л е в. Ты про что?

К у з ь м а. Пришла телеграмма из центра… комиссия едет… Проверять едут… как вы тут колхозников обеспечиваете строительным материалом… Небось у меня остановятся. Так уж ты как-нибудь сделай, чтоб их на чей-нибудь другой двор поставили…

К и с е л е в. А тебе что, места жалко?

К у з ь м а. Да стыдно нам с Катюшей… Увидят они наш старенький сарайчик — насмеются всласть, а потом фельетон: «Бригадир Николай Киселев не смог обеспечить человеческих условий даже для депутата Черновой… Скотина личная в дырявом сарае…» Ну, и пошло, и поехало…

К и с е л е в. Так вам же плитку поставили, крышу перекрыли, антенну новую сотворили.

К у з ь м а. Так нешто нам одним? Ведь всем. А ты вот уважь Максимовну персонально… подкинь вот этот товар ко мне во двор.

К и с е л е в. Кузьма! Ты ошалел совсем!

К у з ь м а. Нет. Ты не так меня понял. Я заплачу. Все. Сполна. И за работу заплачу. Катя сказала, что «ежели Николай меня так уважит, я его на всю страну прославлю».

К и с е л е в. Так и сказала?

К у з ь м а. Вот те крест!

К и с е л е в. Ох, Кузьма, толкаешь ты меня на опасное дело… Ладно. Там еще есть остаток, штук семьсот, аккурат на сарай вам… Ладно. Ступай домой. Не мозоль своим бездельем рабочим людям глаза.

К у з ь м а. Ох, Коля! И до чего ты умный человек! (Уходит.)

З а т е м н е н и е.

ВТОРАЯ СЦЕНА

Дом Черновых. Никого на сцене нет. Вечер. Хлопает входная дверь. Еще раз. Загремели ведра, тазы. Глухие удары, и крик Кузьмы. Голос Кузьмы: «Ой, Катюшенька! Ой, не надо! Катя! Опомнись! Ведь убьешь! Катенька-а-а!»

К у з ь м а  вбегает в дом. Мечется, ищет места, куда ему спрятаться. Вошла  Ч е р н о в а. В одной руке коромысло, в другой — недопитая бутылка из-под водки.

К у з ь м а. Катенька! Катенька! Жизнью клянусь, никогда больше не буду!

Ч е р н о в а. Я тебе покажу сарайчик! (Бьет его коромыслом по спине.)

Кузьма залезает под стол.

Я тебе покажу, кулацкая твоя душонка, «растущие потребности»!

К у з ь м а. Ну что ж делать, ежели они растут?

Ч е р н о в а. А ну вылазь! Я тебе покажу «заботу о человеке»! Думала, он умом слабый, телом хилый, а он водку жрать здоров! Вылазь, говорю.

Кузьма вылезает.

Мой морду! Мой! (Согнула его в три погибели и стала лить водку на голову.)

Кузьма пытается слизнуть со щеки капли.

Не лижи! Не лижи, говорю! Опозорил! Колхоз обворовал! Шифер на крышу! Вот тебе шифер! Вот тебе плитка! Вот тебе сарайчик!

К у з ь м а. Да ведь он же сам! Сам, Катюша!

Ч е р н о в а. Сама в тюрьму сяду, но я тебя переломлю, паразит несчастный!

К у з ь м а. Несчастный! Несчастный! Паразит! Паразит!

Ч е р н о в а. Иди! Сам отволокешь! На себе! И все эти кирпичи чтоб утром были на стройке! Ну?

К у з ь м а. Все сделаю, Катя! Все!

Она опустилась на стул, он тут же бухнулся перед ней на колени.

Катенька! Ну, к чему ты себя изводишь! Ну, подумаешь, какая чепуха: крышу покрыли да на сарайчик выдали как депутату…

Она ударила его по щеке.

Ч е р н о в а. Вот тебе как депутату! Господи! Да за что ж мне такая срамота?! За что?! (Заплакала.)

Кузьма перепугался.

К у з ь м а. Катенька! Прости! Катюшенька! Богом клянусь — исправлюсь! И пить бросил, и просить ничего не буду…

Ч е р н о в а. Именем народного депутата спекулировать… Это ж надо до такого додуматься! Нет, ты не дурачок! Ты скрытый враг.

К у з ь м а. Ты потише, потише, Катенька. А то ненароком посадят меня и…

Ч е р н о в а. О господи! Если б посадили! А то все дурацким перевоспитанием занимаются. Ну?! Неси все на стройку, ирод!

К у з ь м а. Все будет в самом лучшем виде. (Поспешно вышел.)

Ч е р н о в а. Нет! Надо с ним что-то делать серьезно. (Пошла из дома.)

З а т е м н е н и е.

АКТ ТРЕТИЙ

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Декорации те же. Солнечный день. К у з ь м а  сидит за столом и что-то пишет. У письменного стола  Ч е р н о в а  и  К и с е л е в.

Ч е р н о в а. А ты, собственно, чего ждал, Николай Иваныч? Думал, подтянул водопровод — и все? А ты знаешь, сколько мы за эти дни молока недодоили?

К и с е л е в. Да что ты нынче кидаешься на меня? У вас перевыполнение по молоку на сто двенадцать процентов.

Ч е р н о в а. Эх, бригадир! Один ты у нас такой счетчик. Ты проценты не считай. Не считай! Ты посчитай, сколько труда эти проценты стоят. Ты посчитай, сколько центнеров молока мы еще бы сверх плана дали, если бы все механизировали. Подумаешь, великое достижение — водопровод! Вон на центральной усадьбе и кормораздатчики, и навозоуборочные ленты… А мы все водопроводом хвалимся. Домов добрых понастроили, а канализацию никак сделать не можем!

К и с е л е в. Да уж договорился я с шефами! Договорился! А вы все на меня кидаетесь как недрессированные тигры!

Ч е р н о в а. Ты на шефов не кивай! Сам виноват. В общем, так! Если к осени полностью не механизируешь ферму и к домам канализацию не подведешь, будем жаловаться. Да не в правление и не в райком, а повыше! Люди живут хорошо, а мы все раскачиваемся. Что мы, хуже других? (Выходит.)

К и с е л е в. Все девушки хороши, но откуда злые жены берутся?

К у з ь м а. И не говори, не рассказывай. Напрасно бабам власть дают. (Встал.)

К и с е л е в. Сказал тоже! «Власть»!

К у з ь м а (испугался). Да нет. Я против власти ничего не имею. Я говорю, что напрасно ее женскому полу… (И вдруг зычно и заглядывая подхалимски Киселеву в глаза.) Власть Советская пришла — жизнь по-новому пошла. Вот как я про власть понимаю. (Протянул листок.) Вот. Готово.

К и с е л е в (взял листок). Что это? (Читает.) «Прошу зачислить меня в колхоз «Красный партизан». Хочу участвовать в колхозном строительстве нашего родного села Заречье. К сему Кузьма Петрович Чернов». Ну и что?

К у з ь м а. Как так «ну и что»? Считай, что сагитировал. Где раньше была барская земля, шумят урожаем колхозные поля. Вот так.

К и с е л е в. Это еще посмотрим. С месячным испытательным сроком хочешь?

К у з ь м а. За что такое недоверие? Ведь ты месяц тому назад вот на этом самом месте меня агитировал в колхоз идти. Ну, вот я и пошел.

К и с е л е в. За месяц много воды утекло. За тот самый месяц прошел Пленум ЦК. Постановление о селе вышло. Из города люди к нам потянулись. Отбираем самых лучших, самых работящих. Вот что за месяц случилось. А ты что же, месяц раскачивался? За этот месяц в селе прибавилось: телеантенн — шестнадцать, мотоциклов — восемь, велосипедов — не считал.

К у з ь м а. СССР — всему миру пример!

К и с е л е в. Так что выкрикивай не выкрикивай лозунги, а только с испытательным сроком. Опять же — закладываешь за воротник.

К у з ь м а. Опомнись! Возьми борону да расчеши бороду. Давно уж бросил. Как прошлый раз нагляделся на тебя, на твои похмельные мученья, враз завязал. Да я трезвенник самый наикрепчайший. В город с женой на сессию поеду. А оттуда — в Москву. А то же не бывал ни разу. А кто в Москве не бывал, красоты не видал. Нешто в Кремль пустят какого-нибудь забулдыгу? Нет, нет, не волнуйся. Пиши резолюцию. (Протянул ручку и подхалимски.) А кремлевские звезды путь к свету указывают.

Заговорил Киселев, тот машинально взял ручку.

К и с е л е в. Да?

К у з ь м а. За коммунистами пойдешь — дорогу в жизни найдешь. Пиши, пиши. Не сомневайся, бригадир. А тем более мы семейство Верховного Совета…

К и с е л е в. Ах, вот ты на что напираешь?

К у з ь м а. Вона как она тебя здесь пропесочила. И я добавить могу в порядке деловой критики.

К и с е л е в. Погоди. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку. (Положил ручку и встал.) Отнесешь в правление, пусть решает собрание. Шутки любишь. «Катя просила крышу покрыть! Катя просила на сарайчик материала…» А я, старый дурак, поверил. А она вчера мне строгача выхлопотала с занесением. Спасибо, Кузьма! Научил ты меня уму-разуму. (Вышел.)

Кузьма растерялся. Выходит из своей комнаты  Б о б р о в.

Б о б р о в. Чего замерли, Кузьма Петрович?

К у з ь м а. Никак не пойму, с какого края новую жизнь начинать. (И про себя.) Все еще, видать, сердит за пурген. Ну, ничего! Самое главное — я сам знаю, что я стал другим.

Бобров выходит в сени.

Это главное! А остальное — детали. Шелуха жизни. (Вынул из-под подушки на печи свою флягу.) Чтоб окончательно убедиться, что я хороший, вот сейчас налью, но не выпью. (Наливает в стакан.) Или даже выпью и (выпил)… и ничего. Самое главное — решить! А остальное… Нет такой силы, которая бы советский народ победила! Чего бы мне ему подсунуть?! О! В бутылку из-под ликера налью ему касторки. Для укрепления дружеских и деловых связей! (Выходит из дома.)

Некоторое время сцена пуста, затем входит  Б о б р о в, на ходу вытираясь полотенцем. Прошел в свою комнату и вскоре вернулся, сел за стол и начал письмо.

Г о л о с  Б о б р о в а (письмо третье). Здравствуй, моя дорогая Вера, доченька Аннушка и сынок Витюша! Пишу вам третье письмо. Ответ получил. Очень тяжело, что у Аннушки все-таки подтвердилось подозрение на болезнь легких. Но то, что я писал в последнем письме, — это самый лучший выход из положения. Наши заводские тоже пока не собираются уезжать. Но они еще раздумывают, а я уже решил окончательно. Столько народу просится сюда, в этот колхоз. И в других колхозах примерно та же картина. Я решил ничего не ждать. Сегодня утром отправил письмо на завод с просьбой об увольнении. Видел нашу новую квартиру. Три комнаты. Второй этаж. Балкон. Газовая ванна. Вот только пока санузел не совсем готов. Но председатель сказал — к зиме и это сделают. Ему можно верить. Еще никого при мне не обманул и свое слово держит крепко. В общем, собирайтесь. А то, боюсь, проведают другие — столько народу сюда набежит, что в очередь на квартиру становись. Сегодня невольно слышал разговор нашего бригадира с Кузьмой. Тот под нажимом жены решил вступить в колхоз, но бригадир ему ответил: «Ты пьешь-гуляешь, а нам такие не нужны!» И с большим трудом Кузьма уговорил бригадира взять его в колхоз, хотя бы с месячным испытательным сроком. А меня-то принимают безо всяких испытаний. Учти.

Между прочим… Наша хозяйка, Екатерина Максимовна, я тебе писал о ней… Она же, оказывается, депутат областного Совета. Вот тебе и простая доярка! Тут, между нами говоря, быстрее пробиться. Только работай хорошо — и все в ажуре будет. Как сынок Витюшка? Очень я по вас всех скучаю. Хотя особенно скучать-то некогда. Идет уборка. У меня нынче отгул. Но я часок отдохну и побегу обратно к комбайну. А то совестно от людей. Все в поле, а я кантуюсь. Еще подумают, что лодырь какой.

Между прочим, был я тут в лесу. Воздух прямо опьяняющий. Просто не представляю, как это мы до сих пор не догадались вывезти Аннушку в такой лес. Ну, ничего. Теперь все пойдет отлично. Кстати. Сохрани газету с постановлением Пленума Центрального Комитета. Она теперь, эта газетка, на вес золота, особенно для нас, переезжающих в сельскую местность. Ну вот и все. Ждите меня за вами через неделю.

Целую вас всех крепко и скучаю. Да уж теперь скоро… Ваш Анатолий Сергеевич Бобров. Писал двадцать второго августа из колхоза «Красный партизан».

Он вложил письмо в конверт. Входит  Л а р и с а.

Л а р и с а (радостная). Анатолий Сергеевич! Это правда, что вы от нас съезжаете?

Б о б р о в. Да.

Л а р и с а. Ой, как здорово!

Б о б р о в. Надоел я вам?

Л а р и с а. Нет, я рада, что вы у нас остаетесь и переезжаете в новую квартиру. Ведь я сама скоро перееду…

Б о б р о в. Все-таки решили уезжать?

Л а р и с а. Да нет! Я, наверное, с вами в том доме по соседству жить буду.

Б о б р о в. Это каким же образом?.. А, понимаю. Вашей мамаше дают, как депутату, новую квартиру?

Л а р и с а. Ей, как доярке, не полагается. В первую очередь дают специалистам, а мама просто доярка, и дом у нас есть.

Б о б р о в. Так каким же образом вы переедете в новый дом?

Л а р и с а. О, нет! Этого я вам не скажу. Это секрет. (Открыла дверь.) Женя! Жень! Иди сюда, моих нет. (Боброву.) А брат приедет, он в свою комнату вселится.

Входит  Ж е н ь к а.

Вот. Знакомьтесь.

Ж е н ь к а. Мы знакомы с Анатолием.

Л а р и с а (Боброву). Знакомьтесь. Мой муж. Женька.

Б о б р о в. Как это — муж?

Л а р и с а. А вот так. Мы уже со вчерашнего дня муж и жена. Через месяц свадьба.

Б о б р о в. Это называется не муж, а жених.

Л а р и с а. Для всех жених, а для меня уже почти сутки муж. Вот и все.

Б о б р о в. Увезешь ее в город?

Ж е н ь к а. Еле уговорил здесь остаться. А как показал нашу квартиру на втором этаже, с балконом да с газовой ванной — все! Сразу все помыслы о городе улетучились. Ведь я после защиты диплома инженером здесь, на ферме, буду.

Б о б р о в. Это в каком же доме?

Ж е н ь к а. А вон там, на горе.

Б о б р о в. Ничего не выйдет, Женя. Ключи вот, уже в кармане.

Ж е н ь к а. И у меня. (Показывает ключи.)

Б о б р о в. Ну-ка, пойдем к бригадиру.

Ж е н ь к а. Пошли.

Л а р и с а. Все равно мы не позволим вам нашу квартиру занимать… А то что же получается? Семка украл поросенка, а сказал на гусенка?!

Они было двинулись к двери, но она резко открылась и вошла гневная  Ч е р н о в а. За ней следом входят  К у з ь м а, К и с е л е в, С а б у р о в.

Ч е р н о в а. Давай, давай входи, товарищ Чернов! Входи, не стесняйся! Однофамилец! Хотя ты, как я вижу, далеко не стеснительный.

Л а р и с а. Мама! Вот тут получилась неприятная вещь!

Ч е р н о в а. Погоди! После. (Кузьме.) Садись. Ты у нас тут жить не живешь, а проживать проживаешь!

К у з ь м а. Катя! При посторонних-то…

Ч е р н о в а. Где ты видишь посторонних? Ты мне отчет давай! Ты по какому такому праву живешь в нашем селе? Работаешь-прохлаждаешься в городе, а живешь здесь.

К у з ь м а. Здесь мой причал, и здесь моя семья!

Ч е р н о в а. Замолчи про семью! Смолкни! Нет у тебя тут ни семьи, ни причала! Отмучилась! На развод подаю! Может, мне, как депутату, пойдут навстречу и избавят от тебя!

К у з ь м а. Катенька! Опомнись!

Ч е р н о в а. Опомнилась! Все терпела я! Верила словам твоим. А потом поняла, что мириться с тобой нельзя! Ни с чем! С чем не согласна, мириться больше не буду. А то мне власть дали, а я муженька-лодыря покрываю! Дочке, подругам в глаза смотреть совестно! Всё! А ежели я у себя в избе порядка навести не смогу, так что ж простым людям, не депутатам да беспартийным, остается делать? В самый разгул кинуться!

Кузьма заплакал.

И слезу не точи, меня в жалость не вгоняй, я уж решила — и все!

С а б у р о в. Катерина Максимовна! Может, поверим ему?!

Ч е р н о в а. Ох, сколь раз я ему верила, сколь слез своих я в этой избе источила! Нет, парторг! Ни за что! И чиновников, что нам мешают строить механизацию, тоже разгоню! Хватит, покантовались за доброй Советской властью! Я им всем, волокитчикам да болтунам-обещалкиным, больше спуску не даю! Считай, что войной на них пошла! Насмотрелась на все это сытое безобразие — и хватит! Приезжают люди в центр, неделями, месяцами выхаживают какую-то резолюцию и подпись самую захудалую! Революцию им объявляю! И пьяницам таким, бездельникам, лодырям, как этот мой бывший муженек, — смертный бой!

С а б у р о в. Катерина Максимовна!

Ч е р н о в а (подхватила). Вот! Слушай, пьянь, что тебе парторг, представитель нашей партии, говорит! Слушай!

Сабуров с досадой махнул рукой и отошел в сторону.

Партия! Это ж до чего дошло?! Сам Генеральный секретарь вынужден с трибуны Пленума говорить о бездельниках, лодырях, чинушах! Нам мир сберегать надо! Армию укреплять! А ты и тебе подобные нам только помехи чинить?! Да кто тебе дал такое право, чтоб партию и правительство на свою персону от дел отвлекать? Я кого спрашиваю?

К у з ь м а. Кать, ты не кричи!

Ч е р н о в а. У меня на то право есть! Я депутат от народа! Я Советская власть! И ты не перечь партии и Советской власти. А то поеду в город и попрошу тебя на десяток лет в тюрьму упечь.

К у з ь м а. Господи! Да за что?

Ч е р н о в а. За вредительство в народном хозяйстве! За прогрессирующий паразитизм!

Кузьма встал, вытянулся перед ней. Киселев отошел в сторону. Сабуров только сказал: «Ну».

Ты что думал, я напрасно в Москву ездила? Я эти слова как услышала, так враз записала и всю дорогу для тебя, паразита, учила! Ты небось думал, что Советская власть сидит в каком-нибудь большом кабинете. Нет! Советская власть — это рабочий Анатолий Бобров. Это Женька Петров, завтрашний инженер. Это мы, доярки бригады. И что прикажет тебе эта власть, ты должен в точности выполнять. Понял?

К у з ь м а. Это ж понятно, Катерина Максимовна, что власти надо подчиняться.

Ч е р н о в а. Посмотрела бы я, как бы ты Советской власти не подчинился! Так вот, Советская власть постановляет: либо уезжай отсюда ко всем чертям, либо скидывай свои французские ботиночки — и шагом марш на работу в поле. А меня прости. Может, резко сказала на миру, но другого решения не будет. И вещички складывай! Выселяет тебя Советская власть… в моем лице из колхозного дома. Всё. Ступай.

Кузьма, жалкий, выходит из дома. Пауза.

Л а р и с а (робко). Мама… а ведь жалко его…

Ч е р н о в а (резко повернулась к ней). Ты еще мне здесь что за плакальщица? А ну, давай сюда твою сменщицу Светланку! Я с нее теперь полное право имею шкуру дубленую спустить. Слова не помогли — меры другие потребовались!

Лариса выходит из дома.

Тебе, Бобров, чего?

Б о б р о в. Выдали нам ключи… двум семьям на одну квартиру. Как же это?

С а б у р о в. Ну? Я же сам сидел на жилищной комиссии. Ему — окнами на юго-запад, тебе — окнами на юго-восток. Две квартиры на площадке. Номера не проставили на дверях.

Б о б р о в. Ну, тогда все понятно.

Поспешно выходит из дома. Женька — следом. Пауза.

Ч е р н о в а. Ну, ругай, ругай! Шуми!

С а б у р о в. А чего шуметь-то? Все ты ему правильно сказала, только…

Ч е р н о в а. Ну, говори, что не так. Напрасно про Генерального секретаря сказала? Так ведь правда же! У него дел по самую макушку, а тут еще эти захребетники, наблюдатели-добровольцы… А партия чему учит?

С а б у р о в (мягко, с улыбкой). Ты, Катерина Максимовна, умный человек. Всего на своем веку повидала… Ты видела хоть раз, чтоб партийный руководитель на кого-нибудь голос повысил? Нет, не видела. А почему? А потому, что сила руководителя в том, что, как бы он ни был возмущен, как бы ни был расстроен, внутренняя убежденность, сознание того, что за ним идут миллионы сильных людей, не позволяет ему опускаться до базарного крика. Всегда спокойно, трезво, разумно. А почему? Потому, что уверенность в этом спокойствии. Все равно, как ты ни скажешь — спокойно и убедительно или накричишь, — все равно твое слово закон: ты правительственная партия. И какой же толк, если такая сильная партия начнет покрикивать на людей?

Ч е р н о в а. Ох! Да знаю я все это, но вот сдержаться не смогла. Истерпелись бабы рабочие да колхозные смотреть на эту беспробудную пьянь! Ни днем, ни ночью им теперь покоя не знать!

С а б у р о в. Неужто и впрямь развод, Максимовна?

Ч е р н о в а. А что? Если не осознает — выгоню! Ей-богу! Хоть и люблю его, паразита… Ласковый ведь, черт, внимательный… А все равно ширну!

К и с е л е в. Куда ж его определять прикажешь?

Ч е р н о в а. Механику он знает. Ты его к технике приладь, Николай Иваныч! Может, при деле да при ответственности снова человеком станет. А?

С а б у р о в. Сейчас председатель приедет клуб принимать. Пошли, что ли?

Все двинулись к двери, но распахнулась дверь и входит радостный  К у з ь м а.

К у з ь м а. Мамочка! Катенька! Ты посмотри, радость-то какая!

Входит в дом  В а с и л и й. За ним входят  Ж е н ь к а, Л а р и с а, Б о б р о в, д е в у ш к и - д о я р к и. Нежные, но сдержанные приветствия.

В а с и л и й. Здравствуйте, Андрей Иваныч!

С а б у р о в. Надолго?!

В а с и л и й. Если можно, то навсегда.

С а б у р о в. Ну!

Ч е р н о в а. Это как же так, сынок? Неужто сбежал? Или не понравилось в городе? Ну, говори.

В а с и л и й. И не то, и не другое, мама. И не сбежал, и понравилось. Выдержал месячный испытательный срок на заводе, стали приказом оформлять разряд, а меня вдруг так домой потянуло, ну, думаю, не выдержу. Чего добрым людям голову морочить, все равно скоро запрошусь в родной колхоз. Вот и уволился… и… А тут еще от Лариски письмо получил. Пишет — замуж выходит…

К у з ь м а. Правильно, сынок! В ком нужда, тому всегда рады.

Л а р и с а. Я ж говорила, я ж говорила! Вот даже мой муж… (И осеклась, глядя на мать.) Да нет, мама, я только не хочу, чтоб на селе дразнили: «Жених и невеста!»

Ч е р н о в а. Ну что ж, мои хорошие, вроде все становится на свои места. Понял, какой жизни от тебя жду, Кузьма?

К у з ь м а. Я вот нынче думал: в последний раз выпью сто грамм — и шабаш. Но теперь нет. Только молоко!

С а б у р о в. Смех, да и только!

Ч е р н о в а. Ну что ж, Кузя, может, ты не безнадежный… Всякая ссора красна миром.

Она засмеялась, засмеялись и все.

Зови гостей с приездом сына! Наливай, Кузя, за каравай! За русский каравай! Себе — только молока.

К и с е л е в. Рассиживаться некогда, клуб открывать пора.

К у з ь м а. Ну, товарищи! Товарищи! Время не терять! Дела́! Дела́! Давайте-ка дружно… за стол! Женщинам — вина, мужикам — молока!

С а б у р о в. Вот такое у нас на селе житье, товарищи граждане. Давай, Кузьма! Только не увлекайся!

К у з ь м а. А что? Жизнь как жизнь! Хорошая жизнь! А знаете, оказывается, молоко-то полезней! Вот ведь не знал!

Живая картина: Кузьма с бутылкой молока в руке, Василий с рюкзаком, Лариса в обнимку с Женькой, Бобров с инструментом в руках, Киселев с лопатой и чертежом, Чернова обнимает сына.

З а н а в е с.

ЗАПАДНЕЕ МИНСКА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

С т е п а н  И в а н о в и ч  С о л о в ь е в — сейчас ему лет 35—40.

Г е о р г и й  И в а н о в и ч  П я т к и н — бывший партизан, друг Степана, лет 45—48.

Л ю с я  Е в с е е в а }

Т а н я  Л у к о н и н а }

Г а л и н а  К у з н е ц о в а }

В е р а  Г у с е в а }

К а т я  Н е к р а с о в а } — молодые разведчицы.

М а й о р  В о р о б ь е в — командир разведки.

Л е й т е н а н т  В о л о д я  Я р о в е н к о — работник главрации.

П о л к о в н и к  Л е м к е — начальник гестапо.

М а й о р  Я к о б  К р е м м е р — он же «старик заготовитель», помощник Лемке.

Е к а т е р и н а  Е г о р о в н а.

Д е в у ш к а  в  к а ф е.

Ш у б и н с к и й }

Д у б о в } — полицаи.

Ш п и ц — эсэсовец.

Время действия: наши дни и — через них — годы войны.

Место действия: один из городов европейской части Советского Союза.

АКТ ПЕРВЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

ПРОЛОГ

Пронзительный свист флейт и барабанная дробь немецкого военного марша. Барабаны нудно и зло глушат все, и только дробь, нарастающая, жуткая, врезается в слух. И когда кажется, что перепонки лопнут от этою треска, — наступает мертвая тишина.

Лесная поляна. Светит луна. На нервом плане куст, в глубине сцены — второй. За кулисами, приближаясь к сцене, работает мотор автомобиля. Двумя лучами фар полоснуло по кустам, и мотор заглох. Через паузу трое полицаев вводят на сцену девушку в изодранном платье: это  Л ю с я  Е в с е е в а. А ввели ее: С т е п а н  С о л о в ь е в, коренастый, с автоматом на шее, в черной куртке, перехваченной немецким ремнем с бляхой, Ш у б и н с к и й — долговязый парень среднего роста. Аккуратно и чисто одет. Шапку держит в левой руке, правой поминутно крестится.

Сцена идет в ускоренном темпе.

С т е п а н. Стой!

Все остановилось.

(Люсе.) Там. У куста. Рой. Ну! Живее!

Л ю с я. Не ори. Слышу. (Идет с лопатой в руках.)

За ней Степан. Они уходят в глубину сцены.

На первом плане Шубинский и Дубов.

Ш у б и н с к и й. Ты там короче, Степан!

С т е п а н (издали). Сейчас.

Людмила роет, Степан стоит над нею.

Ну, быстрее ты! Ще не мертвая! (Наклонился к ней.)

Она оторопело смотрит на него.

Ну, чего бельмы повытаращила? Рой!

Люся опять роет. Степан вновь наклоняется к ней. Она временами косится на него.

Красная собака… Понятно?!

Ш у б и н с к и й (Дубову). Ты что вчера к Степке не пришел, Дубов? Опять Москву слушал?

Д у б о в. Что вы, господин Шубинский? Какой же вы… шутник! Хандра напала. (Его трясет. Говорит он запинаясь и все время озирается по сторонам. Больше же всего он с ужасом смотрит на Люсю.)

Ш у б и н с к и й. Ну и пришел бы! Мы вчера такую козью морду изобразили!.. Четыре бутылки первача! Сгорает на клинке без остатку! А ты — «хандра»! Небось русских ждешь, комиссар?!

Д у б о в. Не говорите, пожалуйста, так, а то, не дай бог… Ночью было пушки слышно под Заречьем…

Ш у б и н с к и й. Ишь ты! Да это наша братва красных бандюг да евреев по лесам гоняет!

Д у б о в. Можно мне в машину, господин Шубинский? Ну, Христа ради!

Ш у б и н с к и й. Пыжа пущаешь, исусик? Нет уж, ты гляди, будь свидетелем, как назначили. Чтобы это по всем правилам. Чтобы и смерть подтвердил!

Д у б о в. Не могу грех такой на душу…

Ш у б и н с к и й. Молчи, овечка! Молчи, Дубок!

Подходит Степан.

(Степану.) Ну, скоро, што ли?

С т е п а н. Роет, как для меня, мертвая!

Ш у б и н с к и й (вскинул автомат). Пришью ее враз, суку!

С т е п а н. Нне! (Опускает дуло его автомата к земле.) Сейчас и так на исповедь пойдет к Карлу и Фридриху!

Ш у б и н с к и й (громко, Люсе). Быстрее ты! (Дубову.) Кончь рукой махать, и так ветру много!

Дубов перестал креститься.

(Степану.) Ты чче дрожишь? Смерз?

С т е п а н. Намедни перебрал, видать! С похмелья. (Подошел к Люсе.) Не торопишься?!

Д у б о в. Господи, надоумь и пронеси! Господи, великомученик! Может быть, ты сам нам в руки спасение посылаешь, а мы по слепости, по темноте своей не видим?!

Ш у б и н с к и й. Ты чего, умный, надумал?

Д у б о в. Я говорю, господин Шубинский, что пушки в Заречье слыхать, так, может быть, нам господь бог сам в руки ангела прислал в лице сей партизанки. (Кивнул на Люсю.) С этой бы… вот с этой самой… и к партизанам обратиться. И ее бы спасли на радость господню, и совесть бы грешная наша…

Ш у б и н с к и й. Ты што, подлюга, мне в мозги суешь?! А?!

Д у б о в. Если что не так, так вы, ради всего святого, простите глупость, непросвещенность мою, господин Шубинский!

Ш у б и н с к и й. Ты же мне на нерву давишь, а она и так перебита под Смоленском!

Д у б о в. О господи! Пощади!

Ш у б и н с к и й (зло, Степану). Кончай, Степка! Знобко! Не то я ее сам мелкой строчкой прошью с изнанки!

Степан подходит.

С т е п а н. Уйди!

Шубинский отступил, увидев перекошенное злобой лицо Степана.

Я больше всех вас, гадов, страдал! Я свою молодость! Молодость! (Заплакал.) Выкинул псам на помойку!

Ш у б и н с к и й. Ты не надо, Соловей!

С т е п а н. Уйди, сказал! У, красная собака!

Короткая очередь в сторону Люси. Та вскрикнула. Развернулась боком к зрителю.

Л ю с я. В спину! Негодяй! (И упала в яму.)

Подбежал Степан. Секунду смотрит в яму. Потом опомнился. Схватил лопату и стал быстро закидывать могилу землей. Но вдруг откинул лопату далеко в сторону и с диким плачем упал на землю рядом с могилой. Подлетел Шубинский. Подхватил Степана и подтаскивает к молящемуся Дубову.

Ш у б и н с к и й (Степану). Ты чче?

С т е п а н. Худо мне, худо…

Д у б о в (не обращая внимания на них). Прими душу великой мученицы…

Ш у б и н с к и й. С непривычки!

С т е п а н. Домой! Давай домой, ребята! Скорее! Помоги!

Шубинский помогает ему встать и ведет к невидимой машине. Сзади идет Дубов.

Ш у б и н с к и й. Я эту заразу из себя травил, пока до двадцати не расшлепал, все эдак-то вот трясло и лихорадило! Сказал тебе: кончь! Кончь причитать, пока самого к богу на небо не спровадил!

Д у б о в. Великая святая мученица Варвара! Прости нас, великих грешников, волею власть имущих ставши первопреступниками и отступивши от заветов великих господних… (Уходит.)

З а н а в е с.

КАРТИНА ВТОРАЯ

На авансцену почти одновременно с закрытием занавеса выходит  П я т к и н. Это среднего роста человек, одет в наутюженный костюм. Большие усы. Руки грубые, мозолистые. Говорит он, по-волжски окая.

П я т к и н. Да. Этот человек ходит по улицам вашего города! Этот самый, который стрелял в девушку! Много лет прошло со дня того расстрела. Срок немалый. А его не то что не наказали, а даже вроде похвалили. Как же это так?! А вот недавно того Степана Соловьева выбрали на ответственную партийную работу. И все было бы ничего, да пошел разговор, так сказать, слух: что ж де за руководители в городе! Кто же они такие? Как же можно его в руководители?

Ну вот и вызвали меня в ваш город. Мол, знаешь всю ту историю, Пяткин, расскажи, объясни народу. Да, я знаю. Ну, вот и расскажу, так сказать, проинформирую.

Во время оккупации вашего города я был начальником разведки четвертой партизанской бригады. Потому и знаю. Всех троих знаю. Все их, так сказать, разные судьбы. Шубинский, Глеб, у него еще до войны три судимости было… Его в ту зиму, после расстрела, зарезанным нашли на окраине города. По пьяному делу, видно. Второй, богомольный, Дубов ему фамилия, — этот случайно в полицию попал, по трусости да набожности. А вот третий, этот самый Степан Соловьев, о нем разговор особый… В общем, история того расстрела началась задолго до самого расстрела.

Как немцы пришли в этот город, они тут же приступили к работе на оборонительной линии «Север — Юг». Ну, та линия, что наши еще в первые месяцы войны начали строить. Прознали на Большой земле про немецкие оборонительные работы и решили проверить. Группу разведывательную решили забросить. А мы, партизаны, тогда далеко от этих мест находились. Так вот. Готовили на Большой земле группу. А немцы тоже не лыком шиты. Решили любым путем, хоть сквозь игольное ушко, пролезть, контролировать все выброски нашей разведки в свой тыл. И стали они засылать на нашу землю своих самых опытных шпионов. Вот и столкнулись две силы, две разведки.

Весной сорок второго года в одну нашу начальную разведывательную школу прибыли четыре девушки. Прибыли добровольно. Добровольцев ведь в нашей стране в трудную минуту всегда много.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

ПОДМОСКОВЬЕ

По второму плану проходит шоссе. В глубине сцены виден высокий забор, калитка. Еще дальше — дачные постройки. Ближе к первому плану, закрывая левую часть шоссе, несколько кустов и березок. А перед ними, на первом плане, небольшая беседка, к одному из столбов которой прибита погнутая и поржавевшая табличка автобусной станции. В беседке видна лавочка. Через кусты вдоль шоссе проходит тропинка. На скамье сидит  К р е м м е р. Он одет в простой двубортный и сильно потрепанный костюм. На ногах сапоги. На голове фуражка гражданского покроя. Рядом с ним на лавке лежит его плащ и холщовая сумка-портфель. Старик сидит, закрыв глаза от майского утреннего солнца. Еще очень рано. Старик поглядывает на свои часы. Где-то за сценой раздался фабричный гудок, ему ответил сигнал электрички. Старик еще раз посмотрел на свои часы.

С т а р и к (подводит свои часы). Отстаешь, Павел Буре. Стареешь, несуществующая фирма! От великого князя Константина на смотру императорском заработал. Монограмма совсем старорежимная. И выкинуть жалко, и толку от сего будильника немного.

Гудок.

Врут. То в ту, то в другую сторону. Врут…

По шоссе мимо ворот идет  ж е н щ и н а  в сапогах.

Ж е н щ и н а. Семен Карпычу!

С т а р и к. Здорово, Катерина Егоровна!

Ж е н щ и н а. Отдыхаешь?

С т а р и к. Притомился малость. Вчера был в Заготзерне. Они там, ироды, совсем спятили — новую разнарядку нам дают на район. Поругался с ними, мать их честна! Ни шиша не желают слушать! Война да война. Я сам знаю, что война. Хлебные районы под германцем. Вам, грят, и тянуть за них. Я про обстановку и сам знаю, без этих сопляков. А вот то, что у нас в колхозах одни бабы да малые ребятишки, им, паразитам, наплевать. Давай план — весь сказ!

Ж е н щ и н а. Ну, ты близко-то к сердцу не принимай! Что же поделать, сейчас всем тяжело. Заходи в обед в правление, прикинем.

С т а р и к. Зайду. Куды ж я денусь?!

Женщина уходит. Старик встал, зашел в беседку и, присев в уголке, сладко жмурится на солнце. В это время подходят четыре девушки. За плечами вещмешки. Это  Т а н я  Л у к о н и н а — высокая блондинка. Длинные толстые косы собраны в большой пучок на затылке. Глаза у нее серые, зубы ровные, красивые. Когда она говорит, глаза все время смеются. На щеках у нее ямочки. Вторая — В е р а  Г у с е в а — на целую голову ниже Тани. Она самая маленькая среди девушек. Это шатенка, смешливая и задиристая. К а т я  Н е к р а с о в а — жгучая брюнетка с голубыми глазами. Насколько она красива, настолько строга и неприступна. Она больше молчит. Голос у нее грудной, взгляд тяжелый, суровый. И последняя, четвертая, очень симпатичная блондиночка с мушками на щеке и на подбородке, — Г а л я  К у з н е ц о в а. Она ехидна и зла, хотя умеет непринужденно смеяться. Смех у нес начинается вдруг и так же неожиданно обрывается. Умна и хитра. Не видя старика, они подходят. Таня Луконина исчезает, а трое подходят к беседке и располагаются на траве.

Г а л я. Вот мы и прибыли. Весело и глупо! Назначили дурочкам время приема, обещали выписать пропуска, а что вышло?! Ни пропусков, ни самого капитана Иванова! Порядочек! Весело и глупо!

К а т я. А помолчать тебе неохота?

Г а л я. Особого желания не испытываю!

К а т я. Тогда знаешь что я тебе скажу, девушка…

Г а л я. Что «девушка»?! Меня, кстати, Галиной зовут, третий раз представляюсь!

К а т я. У меня память на имена, особенно скушные имена, притуплена. Так вот, Галина! Что хорошо, а что плохо, мы и без тебя поймем, а тебе с такими настроениями не в армию добровольно идти, а дома за мамину юбку держаться надо!

Г а л я. А у меня ни дома, ни мамы и вообще никого нет! (Засмеялась вдруг.) Я просто считаю, что в армии аккуратность должна быть. Раз сказал, раз сам назначил время — будь любезен! А вы тут маму с юбками мне вместо этого! Весело и глупо! (Она всхлипнула.) У меня есть вещи дороже и ближе, чем мама и печка!

В е р а. Вы не сердитесь на нее, Галочка! Она хорошая!

К а т я. Умолкни, гусыня!

В е р а. Не умолкну. (Гале.) Она правда хорошая. Добрая такая, ласковая до слез. Но еще и упрямая, как не знаю что. Вы нас только три дня знаете, а привыкнете — полюбите, а ее особенно. Мы вот с ней однокурсницы. Целый год на одной парте… Кать! А Кать!

К а т я. Чего тебе?

В е р а. Она, видишь, одинокая… Совсем сирота, а ты ее так грубо! А, Кать!

К а т я. Отстань!

В е р а. Котенок!

К а т я. Умолкни, сказала.

В е р а. Ну, если я обижусь, если я рассержусь… Ты мой характер знаешь, Екатерина!

К а т я. Да ладно… (Гале.) Не сердись!

Г а л я. А чего сердиться. Я привыкла уж. У нас в детдоме как-то не принято было говорить про родителей. Потому что у всех что-нибудь неладно с мамами. А тебе, Вера, житьлегче нашего. У тебя характер восковой. В жизни таким везет. А я вот упрямая. Мне ребята сказали: тебе в армию нельзя! А я назло! И в самое трудное место, в разведку, пошла — тоже назло!

К а т я. Это еще бабка надвое сказала — возьмут нас или нет с такими длинными язычищами.

Г а л я. Как правило, кто следит за чужой болтливостью — тот первый все секреты выбалтывает. Не гляди так. Я не про тебя! Я просто что-то взволнована всем этим… И нет капитана — пропусков…

В е р а. Вон Таня идет. Ну, девчонки… Нам всем нужно друг за друга! Все мы комсомолки, все добровольцы и быть на фронте только все вместе желаем. Договорились?

Г а л я. А как же иначе.

Катя тоже кивнула.

В е р а. Ну что, Танюша?

Т а н я. Дурная голова ногам покоя не дает. Лишний крюк сделали. Ведь он же с главного входа, со стороны станции, велел приходить, а мы сюда притащились. Ну, идемте обратно, нас там ждут.

Все уходят. У Гали расстегнулся чемодан. Вера хочет помочь.

Г а л я. Иди, иди, Верочка. Я вас сейчас догоню. Я еще по дороге хотела в нули забежать… (Засмеялась.)

Вера уходит вслед за всеми.

(Сидит перед вещами на корточках, и не оборачиваясь.) Господин шеф, ваш агент капитан Хильда Вейнер на явку вышла!

С т а р и к. Тише, девочка. Великолепно. (Осторожно оглянувшись, склонился к ней через перила беседки, и далее диалог пошел совсем тихо и почти монотонно.) Немного грубовато, дитенок, ты с ними, но я не хочу связывать твою инициативу. Ты достаточно умна и опытна, чтобы тебя учить, но… пожалуйста, ради всего святого и, самое главное, родная, ради собственной жизни, — будь осторожна. Итак…

Г а л я. Итак, я Галина Кузнецова. Воспитанница детского дома. Комсомолка. Активистка. Добровольно иду в армию. Прошусь на самый трудный участок, в партизаны…

С т а р и к. Не перегибай, дитенок. Если они в тебя поверят, они сами пошлют тебя в разведку. Ты должна доказать им, что ты самая лучшая. Помни, Галина Кузнецова не вымысел. Это реальное лицо… в прошлом. Но никто и никогда не сможет сказать, что ты не она. Свидетелей нет. Не существует. Они расстреляны вместе с ней там, под Минском. И помни еще одно: ты, Галина Кузнецова, в свое время очень увлекалась радиотехникой… Это даст им повод сделать тебя радисткой группы, что и является твоим основным заданием.

Г а л я. Ясно, господин майор! Будет выполнено.

С т а р и к. Великолепно. Но… не считай русских дураками. Это погубило многих. Они умны и талантливы. Фантазия у них беспредельна, но… они страшно ленивы и плохо организованы. Отсюда их ошибки. Итак… три месяца самой активной работы на Советскую власть — это консервация. Затем, через три месяца, — связь с нами. Твои дни?

Г а л я. Каждая пятница от нуля до двух.

С т а р и к. Только позывные и пароль новые — «Я — 7-7-14».

Г а л я. «Я — 7-7-14».

В е р а (издалека). Га-а-ля!

Г а л я. Иду-у…

С т а р и к. Русские не должны знать, что ты можешь работать ключом левой рукой. У каждого левши свой почерк. Лучше никого не вербовать. Ты умница, Хильда, ты сама решишь. Не оставляй своих следов. Но самое главное — попасть к ним и осесть, легализоваться.

Г а л я. Есть. Когда следующее свидание и где?

С т а р и к. Теперь, наверное, дома. Я ухожу.

Г а л я. Кланяйтесь от меня в Берлине.

С т а р и к. О! До Берлина, как до бога, мне идти далеко, дитенок. Но будет милостив наш господь. Задание рейхскомиссара выполнено, и я перевожусь в полевую жандармерию. Охрана порядка. Губернский центр и чин заместителя начальника абверкоманды — вот мой удел.

Г а л я. А как же я?

С т а р и к. Не знаю. Приказ уже подписан. Мой тебе совет — работай в одиночку. Ступай. С богом.

Галя встала и ушла. Старик уходит в другую сторону.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

ЗЕМЛЯНКА

Временами где-то за сценой слышен рокот артиллерии. Бывают и такие минуты, когда наступает тишина, и, если открыто окно или дверь землянки, из леса доносятся шелест листьев, голос кукушки. В момент, когда открывается занавес, в землянке только два человека: Г а л и н а  К у з н е ц о в а  в гражданском платье и в сапогах стоит у стола в центре землянки и рядом с ней  В о л о д я  Я р о в е н к о. Окно землянки открыто, и через него виден редкий лес, освещенный лучами заходящего солнца. Фоном постепенно стихает гул орудий, и только где-то далеко кукует кукушка. Володя с Галей возятся с рацией.

Г а л я. Видишь, какая гадкая эта лампа! Как прием — она работает, а как перехожу на передачу — стоп, и все!

Я р о в е н к о. Я тебе заменю ее. Когда ты заболела, я про себя даже обрадовался: ну, думаю, теперь все, пока туда-сюда, Галка ко мне привыкнет, а там группа уйдет без нее, и…

Г а л я. Весело и глупо!

Я р о в е н к о. Нет, я понимаю, что ты не можешь без группы, я понимаю, что это хуже чем глупо, но честно тебе, как другу, говорю: так думал. Это некрасиво, ну… не по-комсомольски, что ли, но, понимаешь, все эти пережитки, они так меня захватили…

Г а л я. Какие пережитки?

Я р о в е н к о. Ну, чувство вроде… так тянет к тебе, как к электромагниту, ну и мысли про любовь, брак и семью. И вдруг все не так. Я, с одной стороны, рад, что ты вылечилась, но… с другой, как подумаю, что тебя не будет больше в этом земляном домике… Ты прости, если можешь, за правду! Ты у меня первое серьезное… отношение к девушке…

Г а л я (вдруг решительно обняла его). Хороший, Вовка! (И, поцеловав, открыто смотрит ему в глаза.) Очень хороший!

Володя оторопело смотрит на нее, а потом, освободившись из ее объятий, убегает из землянки.

(Подошла к окну.) Он такой хороший… наивный… Нет, нет, правильно! Абсолютно точно! Первое чувство затмит все, и он, сам того не зная, будет работать на нас!..

Тихо плачет… Не замечает, как в землянку вошла  К а т я  Н е к р а с о в а, и остановилась.

К а т я (тихо). Га-ли-на…

Г а л я. Как дура! Как самая последняя размазня!..

К а т я. Что ты, что ты?

Г а л я (серьезно). Я его люблю. (Опять заплакала.)

Катя сама утирает слезы, так они сидят молча некоторое время.

Нет, нельзя! Не имею права! Чувство и долг! Хм! Весело и глупо! Не время!

К а т я. Мы с тобой обе… очень глупые. Почему для любви должно быть какое-то особое время.

Г а л я. Война, землянка, глухой лес. Разве сейчас можно, ведь миллионы людей…

К а т я (решительно встала). Умолкни. Я такая же… глупая! Загоняю ее вглубь, а она лезет из меня слезами по ночам!

Г а л я. И ты тоже…

К а т я. Умолкни! Я ничего не «тоже». (Решительно встала и закурила.) Сегодня наши судьбы пойдут от развилки в разные стороны…

Г а л я. Почему?

К а т я. Врач не разрешил тебе лететь.

Г а л я. Кто тебе это сказал?!

К а т я. Знаю.

Г а л я. Не скажешь? Тогда я сама пойду к майору!

К а т я. Они сейчас сюда придут!

Галя с ужасом смотрит на Катю, а та, подойдя к своей тумбочке в глубине, приносит оттуда письмо.

Отнеси завтра на почту — не успела отправить…

Галя машинально берет конверт.

Ну ничего! Ну что теперь…

Пауза. Галя бросилась к двери, но она открылась, и входят  В е р а, Т а н я  и  В о р о б ь е в.

Г а л я. Это правда, товарищ майор?

В о р о б ь е в. Правда.

Г а л я. Это же невозможно. Это несправедливо. Я не согласна с этим.

В о р о б ь е в (девушкам, которые остановились и слушают). Проверьте готовность, девчата. Время рассчитано.

Те отходят. Занялись укладкой вещей.

(Гале.) Ты знаешь, Кузнецова, как я к вам ко всем отношусь. Я понимаю твою обиду, твое стремление, но… Ты отстранена от задания.

Г а л я (тихо). За что?

В о р о б ь е в. А ты разве не знаешь? Знаешь. Вот и прекрасно. Будешь совсем здорова, доктор снимет запрет свой и перебросит к девчатам связником.

Г а л я. Да я же абсолютно здорова. Нет, это не причина… Подумаешь, какая-то старая малярия…

В о р о б ь е в. Галочка, приступы могут повторяться там, в тылу у немцев, в тяжелых лесных условиях…

Г а л я. А здесь разве не лес, разве не сыро? А потом, все ведь прошло. Я вас прошу. Я вам даю честное комсомольское…

К а т я. Можно мне сказать? (Воробьеву.) А если бы вас в последний день сняли с задания, к которому вы готовились три месяца?

В о р о б ь е в. Не будь адвокатом. Это зависит не от меня!

Г а л я. Я даю вам слово, что ничего не будет.

В о р о б ь е в. За болезнь, тем более запущенную, ручаться нельзя. Все! И не проси меня. У меня характер мягкий… В общем, я не разрешаю, я запрещаю просить меня.

Т а н я (Кате). Готовы?

Катя утвердительно кивнула головой.

В е р а (тихо). Тань, может, он тебя послушает?

Т а н я. Приказано — выполняй! Добрые все какие. Она сама разве не понимает, что нельзя ей сейчас!

Галя всхлипнула громче.

В е р а. Ох и черствые вы люди! (Ставит свой мешок рядом с Катиным и тоже, одевшись, садится рядом.)

Пауза. Таня тоже ставит свой мешок в кучу и подходит к майору.

Т а н я (тихо). Товарищ майор, разведгруппа «Тополь» в составе трех человек к отправке на аэродром готова.

В о р о б ь е в. Что?

Т а н я. Я говорю, может быть, все-таки можно?

В о р о б ь е в (собравшись). Готовы?! Отлично, Татьяна. Садись, помолчим. У нас еще пятнадцать минут.

Все сели вокруг мешков. Пауза. В землянку входит перепачканный в земле  В о л о д я  Я р о в е н к о  с огромным букетом цветов.

Я р о в е н к о. Боялся, что не застану. (Увидев Воробьева.) Виноват, товарищ майор. Разрешите обратиться?

В о р о б ь е в. Садись. Она не едет. Поедешь со мной провожать.

Володя сел. Воробьев взял у него букет и кладет на кровать Гале. Опять сел и первый встал.

Ну, я человек не суеверный, но так принято: ни пуха вам, ни пера!

Д е в у ш к и. К черту, к черту. Извините.

Т а н я. Напутственную речь надо.

В о р о б ь е в. Там, на аэродроме.

Т а н я. Там будут посторонние, а здесь все свои. Говорите речь.

В о р о б ь е в. Сказать-то можно, только я ведь, девушки, волнуюсь больше вас всех. Правда. В общем… Ну, что говорить, и так все ясно…

Т а н я. Ну, скажите, что «на вас, товарищи, возлагается огромная ответственность»!

К а т я. Это уже говорили.

Т а н я. Можно еще раз. Скажите, что от нашей работы зависит успех операции на всем фронте…

К а т я. Да это же ясно, Татьяна.

Т а н я. Ну, тогда я не знаю, но я лично люблю, когда провожают с речами.

К а т я. В последний путь хорошо с речами провожать!

В е р а. Типун тебе на язык, вот такой огромный!

К а т я. А чего напрасно болтать? Лучше вот Галку к нам поскорее присылайте, а то гусыня наша запутается в своей антенне.

Т а н я. Нет, я вас правда прошу, скажите.

В о р о б ь е в. Вера! Связь первая через три часа! Сверим! Сейчас двадцать один сорок. Группа «Тополь» должна быть глазами нашей армии в тылу противника. Не рисковать, в бои не вступать, диверсий не совершать, только смотреть, слушать и регулярно передавать. Все. Остальное сказала она. (Тане.) Прощайтесь с Кузнецовой — и на машину! (И первый вышел.)

Девушки подошли к лежащей Галине.

Т а н я. Галина! Мы уезжаем. Надо прощаться.

Г а л я. Вижу. У тебя привычка сообщать то, что все давным-давно знают.

Все сгруппировались вокруг Гали, обнявшись.

Значит, бросаете? Если бы все навалились на него, он бы не выдержал. Пока! (Целует их всех по очереди. Тане.) Носки-то хоть взяла шерстяные? Нет? (Подает ей носки и прячет за пазуху ей в куртку.) Бери, бери, насморк мгновенно подхватишь! (Вере.) Привет, гусынька моя маленькая. Работай как полагается. Через неделю сменю. И не пили Котенка!

В е р а. Ты не плачь здесь без нас! И этого (на Володю) в грязных сапожищах не пускай сюда. Ишь наследил.

Прощаются. Вера отходит в сторону с Таней.

К а т я (тихо). Не жди. Решай. Он сто́ит. Письмо не забудь.

Обнявшись, всплакнули.

Э, долгие проводы, лишние слезы! Пока! (Первой выходит.)

За ней — Таня и Вера. Володя все так же стоит, как встал у стола, и смотрит на Галю.

В о л о д я. Неужели фортуна ко мне лицом повернулась? Вот счастье-то! Просто не верится… (Идет, чтобы обнять Галю.)

Г а л я (вдруг как вспомнила). Бросили меня! Бросили! (И падает со слезами на кровать.)

В о л о д я (растерялся). Не надо так, Галочка… Я сейчас… Я только провожу их до самолета — и обратно… А ты не плачь… Не надо! Я сейчас. (Погладил ее по голове, поцеловал в макушку и, пятясь, уходит.)

Галина одна.

Пауза.

За окном стало совсем темно. Очень тихо. Галина лежит на постели. Вдруг с шумом распахнулась дверь, и на пороге, запыхавшись, замерла  Л ю с я  Е в с е е в а.

Л ю с я. Явление! Маленькая хозяйка большой землянки!

Г а л я. Не взяли меня!

Л ю с я. Кончай реветь — аппетит пропадет!

Г а л я. Да, тебе весело, а мне вот…

Л ю с я. И тебе не до слез. В душе сама небось рада — жизнь сохраняется до следующего задания. Поверь, что ни делается — все к лучшему…

Г а л я. К лучшему? Сидеть в этой холодной могиле лучше, чем там, с подругами, в опасности, может быть, в бою…

Л ю с я. О! Да ты усвоила набор прописных и старых истин! Де-ма-го-ги-я.

Г а л я. Настроение, кажется, на подъеме?

Л ю с я. Сегодня я его обвела! Напрасно ждет мой Чуркин.

Г а л я. Ты не пошла на свидание?

Л ю с я. Я просто не хочу быть девушкой для всех — медхен фюр аллес! (Засмеялась.) Война обостряет чувства, а если чувства нет — чему же обостряться?! (Засмеялась.) Он притворяется, лжет. А у меня есть страшное качество: я знаю, когда человек лжет. И ты тоже лжешь!

Г а л я. Кому, в чем?

Л ю с я (пристально смотрит на Галю). Ох и хитра! (Засмеялась.) Зажали свадьбу? Или у вас модный гражданский брак?

Г а л я. Весело и глупо! Я никогда не лгу. Мне просто обидно. Может быть, им там трудно без меня, без первой радистки…

Л ю с я. Не те слова. (Села на кровать рядом.) Подвинься. Ух, надушилась, как в гробу. (Смеется.) Ждешь? Он с шефом махнул на подскок.

Г а л я. Мне трудно с тобой говорить… Как будто ты все время подглядываешь под мои слова.

Л ю с я. Я не люблю заглядывать в темные углы. Там всегда целуются или убивают. Давай споем? Или… поплачем.

Г а л я. Не понимаю я тебя. Настроение меняется мгновенно. Ты злая?

Л ю с я. Честно? Нет. Хочу быть злой — не получается. Характер русский, разозлюсь и тут же отхожу. Обиженная я. Жизнью. Полюбила, а не того. Сердцем, телом, люблю, а вот здесь (показывает на свой лоб) ненависть. Потому вижу, что только губами и языком любит, а сердцем пуст. И себя, и всех ненавижу! Тебе завидую. Володька неиспорченный один такой у нас, мальчик совсем, а я мужика огромного и старого до тошноты лелею. А он только руками тянется. Что моргаешь? Другая я для тебя? Знаю. И что говорят про меня, и что обо мне ты думаешь. Вот, мол, Люська! Сама на шею вешается. Так, что ли? (Встала и подошла к окошку, облокотилась о стену. После паузы.) По-другому жизнь мне казалась недавно. Меня падшей считают, а я девчонка! Явление! Противно все! Ложь кругом! Или просто молодость своего, настоящего просит, а его… нет. Нет настоящего! Во всем нет настоящего. И не было никогда! Все придумано. Как считаешь? Молчи. Я сама говорить хочу. А впрочем, что я тебе тут изливаюсь. Тебе-то что за дело… счастливой?!

Г а л я. Напрасно ты обо мне так. Я понимаю. Хочется хорошего, а его нет. Ведь у нас во многом так.

Л ю с я. Может быть, просто нервы расходились и не все уж так страшно?

Г а л я. Да конечно же не страшно. Жизнь идет нормально! И не так уж плохо жить на свете!

Л ю с я. Чего ты ко мне подлаживаешься? (Через паузу.) Не сердись! Взвинченная я! И правду ищу, наверное, не там, где ее спрятали…

Г а л я. А может, правда-то там, у тех, у варваров? (Засмеялась.) Вот разговорчик! Весело и глупо!

Л ю с я. Проверяешь? Ну, ну! Валяй! Только я ведь и любому скажу, как в лоб выстрелю: противно мне все. Вот сюда обида подперла! Или ревность?.. Черт придет и разберет!

Г а л я. Да ты смотри теперь сама не заплачь. А то я веселить, вроде тебя, не умею. Утешать не моя профессия!

Л ю с я. А чего утешать? Как? Ты вот на задание не пошла — малярией укрылась, а мне, наоборот бы, в опасность — приятней лихорадки твоей! А тут сиди и жди «особого распоряжения». Так что и утешать нам друг друга нечего. Мы с тобой вроде как разного поля ягодки? Так, что ли? Да не смотри ты! Я ведь не болтлива. Не побегу на тебя заявлять в «особняк». Со всяким случается. И струсит… Человек существо живое, двуногое, двоеручное, двоедушное…

Г а л я. Я действительно заболела, Люся. Я сама просилась, но майор…

Л ю с я. Да я твой бюллетень не проверяю! Сама так иногда делала, когда на работу идти неохота. Ой, все-то я вру! Злая я или слишком прямая! Плохая я, никудышная… Не любят таких!

Г а л я. Постой. Не уходи. Мне тоже многое не нравится… Я и сама понимаю, что надо многое менять, думать о будущем… Только одной страшно… Опереться не на кого.

Л ю с я. Ну ладно. Пока! Зайду как-нибудь. (Посмотрела, а затем подошла к рации.) Твоя. Теперь сдашь или до следующего задания у себя оставишь?

Г а л я. Не трогай! Испорчена она… а Володька обещался починить, тогда уж и сдам.

Л ю с я. Видишь, «Володька»! А говоришь, не на кого опереться. (Тяжело вздохнула.) А, да ладно! Подамся к девчатам пивные дрожжи пить — у них там весело. (Запела, как закричала, идя к двери, на пороге вдруг смолкла и тихо.) Только дальше так не могу. Счастливо! (Уходит.)

Галя долго смотрит на дверь, прислушиваясь к удаляющейся песне.

Г а л я. А? Проверка? (Пауза.) Нет. Она действительно в таком состоянии, когда говорят плохо… Нет, нет… Все стоит на прежних местах. Перемену я угадала бы! (Вынула из Катиной тумбочка папиросу и закурила. Легла на кровать и смотрит на дверь.) Нет. Ни одного промаха не было.

Осторожно входит  В о л о д я  Я р о в е н к о.

(Спрятала папиросу. Обиженно.) Бросили меня одну… Здесь страшно.

Он подошел, сел на краю кровати, рядом.

В о л о д я. Я закрутился.

Г а л я. Был на главрации?

В о л о д я. Был.

Г а л я. Ну и?..

В о л о д я. Договорился. Сержант Гринько завтра придет к тебе и посмотрит рацию.

Г а л я. Я о наших спрашиваю. Дали они радиограмму? (После паузы.) Мне стыдно почему-то, что мы с тобою одни.

В о л о д я. Почему?

Г а л я. Что же ты мне не скажешь про наших?

В о л о д я. Я… Ну ты сама же понимаешь… Это же не мой личный секрет.

Г а л я. Правильно, тайна. Но не от меня же? Володя!! Почему ты отводишь глаза?

В о л о д я. Я не отвожу, но я не имею права.

Г а л я. Понятно.

В о л о д я. Галочка! Милая, пойми…

Г а л я. Я-то решила, что мы с тобой навсегда вместе! Весело и глупо!

В о л о д я. Постой, Галина…

Г а л я. Значит, правильно говорят, что все мужчины одинаковые! Не друг, а юбка, женщина тебе нужна?!

В о л о д я. Боже мой, да я скажу, я тебе все скажу. (Пауза.) Только я тебе ничего не говорил, и ты ничего не слыхала, и уж, пожалуйста, никому…

Г а л я. Если бы я была там, а здесь больная подруга Катя или Вера спросили бы, что передала Галя, ты так же молчал бы?

В о л о д я. Галочка! Я не прав!

Г а л я (со слезами). Мало того, что меня не взяли из-за этой дурацкой болезни, я еще должна переживать такие обиды!!! Я-то решила пойти на такой шаг… Не ждать окончания войны, а прямо здесь, на фронте, в девяти километрах от передовой, стать твоей женой, а ты?!

В о л о д я (опешил). Как? Здесь?

Г а л я. Думала, завтра пойдем в деревню, в сельсовет, и запишемся…

Он спрятал голову у нее на коленях.

Но я не виню тебя: время наше такое стало, все на секретах построено… Ну, ладно. Хватит тебе.

Он сел рядом с ней. Они долго смотрят друг на друга в глаза и вдруг, обнявшись, замирают на секунду.

И никогда мы не будем скрывать друг от друга ничего. Ладно? Ну, не мучай меня. Как они?

В о л о д я. Девчонки ваши молодцы! Вся группа «Тополь» приземлилась благополучно, но в другом квадрате, чем намечалось. Известно только, что под тем же городом, а где вот точно — они не сообщают. Радиограмму принимал сержант, а я расшифровал. Майор дал им новое задание и еще персонально Татьяне что-то. А что именно, ей-богу, не знаю. Он сам шифровал и передал сразу же Гринько. Вот. (Смотрит на нее.) Ну? Ты не сердишься? Я хочу остаться у тебя, а то… Ты тут одна…

Г а л я. Нет, нет! Я так не хочу. Завтра. Распишемся. Позовем майора, и Люсю Евсееву, и всех наших, и чтоб все знали, чтобы по всем правилам — хорошо, честно а красиво. Свадьба. Понимаешь?

В о л о д я. Галка! Я так обрадовался, я же… думал, что завтра… Ведь все равно…

Г а л я. Я хочу, чтобы с самого начала у нас все было по-настоящему. (Смотрит на него.) Ты что, недоволен? Не хочешь так? Весело и глупо! Иди, Володя, или я… передумаю… Ну? Дай я тебя поцелую, и завтра мы будем вместе и не расстанемся уже больше никогда. (Целует его и провожает до двери.) Иди, иди… Мне самой хочется, чтобы ты остался, но нельзя. Иди. (Завешивает окно, подошла к рации. Прислушалась. Некоторое время стоит, поглощенная своими мыслями, а потом решительно меняет лампу в приемнике и включает его.)

Темно. Замигал зеленый огонек. После недолгой настройки в эфире слышны чьи-то ровные позывные.

Ж е н с к и й  г о л о с. Я — 7-7-14! Группа «Тополь» сегодня вылетела к вам. Район и квадрат выброски пока не установлены. По агентурным данным, полученным от лейтенанта советской главрации Владимира Яровенко, группа «Тополь» приземлилась благополучно. Группа состоит из трех русских разведчиц. Их характеристики передавала в прошлую связь. Вероятно, временно сдам свою рацию — не удивляйтесь нарушению связи. При удаче завербую русскую разведчицу Людмилу Евсееву и пришлю ее своим связником. Она придет от меня с паролем: «Я от 7-7-14!» Жду дальнейших указаний. Хильда. Как слышите? Перехожу на прием. Я — 7-7-14…

АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ПЯТАЯ

ПРОСЦЕНИУМ

П я т к и н. Вот какая неприятная история тогда получилась. Не только, значит, успехи и праздники, были в ту пору и большие промахи. Тут еще к месту сказать, что Хильда эта настолько хитра и осторожна была, что и не угадаешь в ней шпионку, — мастер своего дела. Да и помощники, как я вам только что рассказал, у нее были. И вот из-за этой ошибки нашей, из-за лопоухости нашей, дело все стало вверх тормашками поворачиваться. И поди-ка ты определи, отчего тот поворот происходит. В общем, каша, так сказать, заварилась густая. И в ту же ночь к начальнику гестапо, ну то есть абверкоманды вашего городка, явился тот самый майор Якоб Креммер. Я еще рассказывал о нем. Он к тому времени уже спокойно работал заместителем начальника. Позже, конечно, его судьба печально сложилась. Но в ту ночь он чувствовал себя уверенно, как на собственных именинах, так сказать…

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Открывается часть сцены: кабинет полковника Лемке. Входит в военной форме  Я к о б  К р е м м е р. Только седая голова напоминает нам старика заготовителя, что был в первом акте. Л е м к е  в спальной пижаме сидит под торшером.

К р е м м е р. Прошу извинения, господин полковник, за поздний визит.

Л е м к е. Что у вас?

К р е м м е р. Срочная радиошифровка.

Л е м к е. Опять какой-нибудь провал?!

К р е м м е р. Агент 7-7-14!

Л е м к е. Что это такое? Говорите яснее!

К р е м м е р. Агент рейхскомиссариата капитан Хильда Вейнер, та, что была на консервации более трех…

Л е м к е (с раздражением). Господи! Да знаю я! Читайте!

К р е м м е р (читает, сделав шаг ближе). «Я — 7-7-14! Группа «Тополь»…»

Л е м к е. Туда… Дышите туда, в угол… Пахнет луком, как от еврея! Ну?

К р е м м е р. Извините. (Читает.) «Я — 7-7-14! Группа «Тополь»…»

Л е м к е. Да вы уже это сказали! Дайте я сам! (Брезгливо берет листок.) И что за удовольствие пожирать лук? Это вредно на ночь. У вас, видимо, здоровые внутренности?!

К р е м м е р. Так точно!

Л е м к е. Невероятно, в наше время… Отойдите вон туда. Еще, еще! И дайте мне со стола соду… (Читает. Затем встает.)

Креммер подошел к нему, но Лемке его не замечает. Креммер протянул стакан и порошок.

К р е м м е р. Вы просили, господин полковник…

Л е м к е. Слушайте, Креммер! Это же невероятно! Да не нужна мне ваша сода! Кто вас просил?! А кто такая Евсеева? Вы ее знаете?

К р е м м е р. Нет, господин полковник.

Л е м к е. Вы вообще ничего не знаете! Слушайте. Это же действительно успех! Вы молодец… что пришли ко мне.

К р е м м е р. Этого агента внедряли к русским при моем участии!

Л е м к е. Это неважно, кто ее внедрял, важно, что она приносит мне ценные сведения. Но и вас я хвалю. Значит, вы не ели лука? Значит, мне показалось. Ну и что вы предлагаете?

К р е м м е р. Квадрат неизвестен, господин полковник, и трудно будет найти группу. Прочески, патрулирование…

Л е м к е. Блокировать. Весь район должен быть блокирован! Особенно районы фортификационных работ!

К р е м м е р. Слушаюсь!

Л е м к е. И… и доложить!

К р е м м е р. Слушаюсь!

Л е м к е. Ну скажите же что-нибудь… кроме вашего «Слушаюсь»!

К р е м м е р. Я думаю, что надо представить к награде Хильду.

Л е м к е. Это вы правильно. Хотя я сам об этом уже подумал! Поздравляю вас. (Протянул руку и тут же отдернул.) Рукопожатие не гигиенично! Исполняйте! На всё — три часа! Сейчас два, к пяти утра — доложите исполнение. Идите и не увлекайтесь луком!

К р е м м е р. Слушаюсь! (Повернулся и пошел.)

Л е м к е. Стойте! Креммер, вы молодец! Я вами доволен! Закурите… вон там, на столе, сигары! Стойте, стойте! Не раскрывайте новую пачку! Распечатанная же есть!

К р е м м е р. Но она пуста…

Л е м к е. Вот какая досада… Ну ничего, закурите, я вами доволен!

Креммер закуривает и, козырнув, выходит.

З а н а в е с.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Сумерки. У бездымного партизанского костра сидят  К а т я  Н е к р а с о в а  и  В е р а  Г у с е в а. Катя набивает диск патронами. Вера палочкой помешивает в котелке кашу.

К а т я. Ну? Гусыня! Что же ты замолчала?

В е р а. Все это такая ерунда, Котенок… Мирным временем веет.

К а т я (после паузы). Мне почему-то кажется, что я буду очень долго жить. Весело и глупо — как говорит наша Галка… И война кончится, и все пройдет, и многие погибнут… а я все буду жить и жить. Смешно! (Пауза. Смахнула украдкой от едкого дыма слезу.) Нет, ты счастливей меня, гусыня. А я никогда не любила. То есть, конечно, не совсем так. Маму, папу, братишку. А так вот, как у тебя, чтобы кого-то чужого, не родственника, — не было у меня такого. Был в меня влюблен один наш мальчишка — Лешенька Зайцев… Очень нежный и красивый… наверное. Он мне на выпускном вечере даже записку любовную написал: «Товарищ комсорг, можно к вам относиться как к девушке? Ты мне так больше нравишься. Если можно — то подходи в 10-й «А», там сейчас никого нет, и мы сможем раз и навсегда выяснить наши отношения. Приходи. Поговорим один раз в жизни не на собрании и без свидетелей. Лешка Заяц». (Вздохнула.) Лешка. Лешенька… (Опять вздох.) Я его высмеяла при всех. Мне казалось все это глупым и несерьезным: комсомолец — и вдруг «без свидетелей». Как это можно? А он, Зайчик… и до сих пор любит меня… Он письма мне комсомольские, с призывами, пишет. «Смерть немецким оккупантам», а я все равно тебя люблю!» А я ему — ни разу. Ни одного… такого письма… теплого… Все без чувств, без «шлю сто тысяч поцелуев». На Ленинградском сейчас. У них там знаешь как?! И холодно… а я все никак спинку не довяжу… Разве это справедливо?! По-товарищески?! (Вздохнула.) Нет, ты счастливей меня, у тебя как-то просто и красиво. А я вот не любила… почти никого… наверное…

В е р а (с достоинством). Нравились мне многие. (Посмотрела на присмиревшую Катю, подвинулась к ней поближе и озорно и просто.) Впервые серьезно я была влюблена… в пятом классе. Нет, правда. В нашего учителя пения Геннадия Петровича. Мы звали его короче, конечно, Геночка. Мне было неприятно, что у него жена и хорошие отношения с училкой по географии. Все девчонки наши ревновали вместе со мной. (И потом с грустью.) Но он не знал и не взаимствовал! (Засмеялась и осеклась.)

К а т я (она оглянулась и прислушалась). Т-ш-ш! Нет, показалось! Говори.

В е р а. Ужасное у нас положение! Правда?! И делать ничего не делаем, и на месте не сидим. Думала, попадем в тыл врага — будем делать что-то очень важное, нужное. Взрывы всякие, а нам даже связь с Большой землей велели прекратить. Болото, комары в августе и молчанка вторую неделю! А разве на этом болоте, в тишине, безопаснее? Я лично ничего не понимаю!

К а т я. Чего ты не понимаешь?! Обстановку?! От нас ждут только одного сообщения: используют немцы нашу старую оборонительную линию или нет.

В е р а. Хорошо, Котенок, а дальше что?

К а т я. А дальше? Жить здесь тихо и незаметно. И каждый день сообщать о перебросках противника к фронту.

В е р а. Это я знала из приказа-задания. Это может каждый дурак! Мне думалось, что будет все-таки что-то сверхъестественное…

К а т я. Ах, гусыня ты моя! Да это же важнее, чем убить сотню генералов. Это, если хочешь, сверхъестественное. Да! Немцы нас ищут, а мы под носом у них за ними наблюдаем. И сообщаем своим! А что мы сообщаем?

В е р а. В том-то и дело, что мы ничего не сообщаем. Только и успела передать, что поймала какие-то «7-7-14» на волне главрации. Держим в своих чердаках всякие сведения и молчим.

К а т я. Тише! Разоралась!

В е р а. Но ведь это только наше предположение, что немцы перехватывают радиограммы… И сами молчат и нам запретили.

К а т я. Предположение?! Ты скажи, что счастье нам подвернулось! Сориентируйся мы как следует и передай свои точные координаты — пела бы ты сейчас на том свете: «Взвейтесь кострами, синие ночи!» «Предположение»! (Прислушивается.) Тсс!

В е р а (после паузы). Кать, а Кать!

К а т я. Ну чего тебе?

В е р а. Как ты думаешь, наши-то определили, кто этот «7-7-14»?

К а т я. А черт его знает?

В е р а. Хм! Работает на волне главрации. Просто нахально! Я первый раз когда услышала, стала даже записывать — думала, наши. А потом смотрю, слабо уж очень для стационара, и почерк какой-то новый, незнакомый и расшифровке не поддается. Но то, что эти «7-7-14» — позывные, я просто ручаюсь! Это вроде как наши: «Я «Тополь»! Я «Тополь»!» (Прислушалась.) Смотри! Нет, вон там, за кустами!

К а т я. Умолкни! (Тише, в лес.) Стой!

Треск сучьев.

Стой, кто идет? Гусыня! За мной!

Но не успели подняться.

Голос Тани: «Свои!»

Входит  Т а н я. Она в том же платье, в котором улетала. Подол заткнут за пояс. Она в шароварах и сапогах.

Т а н я. Всполошились?! Сюда ни один дьявол не пройдет: болото и глушь непролазная. Только разве по вашим голосам определить нашу базу. (Подошла к костру.) Гречка?

В е р а (снимает котелок и ставит). Садись! Мы тебя ужинать ждали.

Сели вокруг котелка, достали ложки из-за голенищ и молча едят.

(На кашу.) Это последний брикет… А завтра травку будем собирать, жаль, мясорубку не взяли — можно было бы кору молоть.

К а т я. Языком молоть довольно!

В е р а. Я молчу! Только голодать я боюсь!

К а т я. А подзатыльника моего не боишься? (Тане.) Ну что?

Т а н я (Вере). Жизнь будет, и продуктов достанем. А завтра или послезавтра решится самый главный вопрос: либо мы начинаем тщательно изучать линию оборонительных сооружений, либо… (Кате.) Партизанскую бригаду не удастся подключить к нашему заданию — она задержалась далеко отсюда!

В е р а. Почему именно завтра?

Т а н я. Потому. (Пауза.) Вера, поймай-ка Москву, хоть своих послушаем.

Голос Левитана: «…Прочно удерживают позиции. На Калининском направлении наши войска после трехдневных боев взяли… город Полянск!»

В е р а. Ура!

К а т я. Тише!

Т а н я. Мы должны быть очень осторожны. Ведь прилетела сюда не для того, чтобы отсиживаться в лесу и молчать! Каждое наше слово — на вес золота! А тут приказ: молчать! Что-то мешает Воробьеву принимать наши сводки. Может, наше сообщение о «7-7-14»? Кроме того, немцы используют мощные пеленгаторы. Сама видела. Поняли? Одна маленькая ошибка погубит и нас, и все дело с разведкой линии сооружений!

В е р а (Тане). Может, отдохнешь — я подежурю! А у меня есть три сухаря. (Достает спрятанные сухари.) Нате!

Т а н я. Хоть раз в жизни наесться досыта.

К а т я. Я лучше сэкономлю на утро. (Закуривает.)

В е р а. А я анекдот про Гитлера знаю. Рассказать? Ну вот. Значит, летит Гитлер в самолете, а с ним Черчилль…

К а т я. Гусынь! Это же все знают.

Т а н я. Мне сказали местные, что партизаны километрах в ста отсюда на север. Дядька их бывает в городе. Верные люди говорили, знают, обещали помочь связаться. И продуктов обещали.

К а т я. А не опасно это?

Т а н я. Все опасно. Но люди-то наши, советские, немцами замученные.

В е р а. А про нас небось и забыли вовсе!

К а т я. Молчи, курица! Не думаешь, что кудахчешь!

В е р а. Перестань меня одергивать! Не маленькая! Я нарочно так сказала, чтобы… посмешить вас.

От этого неожиданного поворота все засмеялись.

(Тане.) А кто же этот «7-7-14»?

Т а н я. Если бы знать! (После короткой паузы, в которую Катя дала Тане докурить цигарку.) Разговор серьезный, девчонки.

К ней подвинулись.

Если я завтра не вернусь… Погоди, Гусева! Если завтра не вернусь, базу перенесите… (Вере.) Дай карту!

Вера подает карту.

Вот сюда, в это урочище, ждите сутки меня там. Если и тогда не приду — ищите некую Вдовину Марию. Здесь, на лесном хуторе. Продукты возьмете у нее. Она же… если будет можно, свяжет с партизаном майором Пяткиным. Если связь не удастся — Катерина пойдет домой через фронт, а Вера останется на базе. Когда же разрешат связь или Катя дойдет к Воробьеву, передадите дословно вот так: «Тополь» не вернулась с линии сооружений. По всей полосе с севера на юг до черных болот противник возводит фортификационные сооружения с дзотами и дотами. За первой полосой идут глубокие минные поля. Точную карту составить не удалось из-за блокадного положения группы. Штаб фронта помещается в городской гостинице на Октябрьском бульваре. Точный адрес гестапо: Комиссаровский переулок, дом два. По дороге на Ленинград в пятистах метрах от железнодорожного переезда — главные склады противника… (Пауза.) Поняли, девочки?!

В е р а. А может быть, я вместо тебя пойду? Ты не думай, я ведь не боюсь!

Т а н я. Я так и не думаю, Верочка! Нельзя. Заучивайте. (Тише.) «Тополь» не вернулась с линии сооружений…

К а т я  и  В е р а. «Тополь» не вернулась с линии сооружений…

М е д л е н н о  и д е т  з а н а в е с.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Кабинет Воробьева. Это простая комната в русской избе. Бревенчатые стены. Ширма слева. Из-за нее видна часть спины человека, сидящего в плаще с капюшоном. За окном дождь. В о р о б ь е в  стоит перед сидящим  ч е л о в е к о м, в руках у него планшет и карта.

В о р о б ь е в. Они могут быть вот здесь или… вот в этом месте. Но если кружить по этим двум районам — времени уйдет… много. (Бросил планшет на стол.) И очень просто можно провалиться. Есть хочешь? Ну, смотри. А то пообедаем. (Прошелся по комнате.) А что, если… Ведь наши радиограммы группа «Тополь» принимать может? Может. Вот. Передадим персональную радиограмму Татьяне Лукониной, что встреча состоится в самом городе.

Человек, сидящий спиной, встал.

Сядь. Я знаю. Риск. Но на хорошие шансы. Зашифрую сам… и передам сам… без шифровальщика… Так. (Взял карту, развернул ее перед сидящим.) Вот здесь… вот в этом месте… на окраине города… есть что-то вроде шинка. Погребок этакий частного типа. Место безобидное. Здесь всегда полно всякого праздного люда. Дня через два Татьяна начнет ходить в эту забегаловку. Так? По-моему, это просто и не очень уж плохо.

Стук в дверь.

(Сидящему.) Уйди туда!

Человек уходит за ширму.

Войдите!

Я р о в е н к о  входит.

Я р о в е н к о. Товарищ майор! Лейтенант Яровенко по вашему приказанию прибыл. (Он весь мокрый, в плаще.)

В о р о б ь е в. Ну, разобрался? Как же могло случиться, что все радиограммы группы «Тополь» попадают в руки противника? Ты специалист. Скажи, пожалуйста, это просто радиоперехват?

Я р о в е н к о. Товарищ майор! Противник, конечно, может перехватить наши входящие… Но они же в шифре идут!

В о р о б ь е в. Видишь: «в шифре». Понимаешь, какая неприятность? «В шифре». Но у них наших ключей-то, надеюсь, нет?!

Я р о в е н к о. Да как же это может быть?!

В о р о б ь е в. Видишь, не может! А как же все-таки так получается? Кто кроме тебя знает содержание радиограмм?

Я р о в е н к о. Радисты Гринько и Нечаев передают и принимают уже в шифре. Кроме меня… еще… еще только шифровальщик Чернов! Но я за него ручаюсь.

В о р о б ь е в. Ручаться-то, может, и я за всех вас ручаюсь, а только…

Я р о в е н к о. Нет, это не у нас! Я за своих — головой!

В о р о б ь е в. Ну, дай бог! Но… Все радиограммы группы «Тополь» немедленно передать в особый отдел фронта.

Я р о в е н к о. Есть!

В о р о б ь е в. Ступай!

Я р о в е н к о. Есть!

В о р о б ь е в. И если что нового будет, заходи. Иди, Володя.

Яровенко выходит.

Мда. Все свои. Все проверенные, а немцы все-таки все знают. Блокировали все возможные районы приземления. Начались облавы. Нет, нет. Только так, как решили, идти на связь к Татьяне! Выходи!

Из-за ширмы выходит  ч е л о в е к.

Значит, встреча состоится от четырнадцати до шестнадцати часов любого дня, начиная с послезавтра. Запоминай карту, смотри. Значит, скажешь: «Подтверждаем задание группе «Тополь»: линия оборонительных сооружений, переброска войск противника к фронту. И ни в коем случае ни одного звука в эфир!» Помни, агент, работавший на перехвате, связан с немцами позывными: «Я — 7-7-14». Больше мы ничего не знаем о нем. Он же знает о нас, вероятно, многое. Но запеленговать его мы не успели — он прекратил связь. Но связь ему необходима так же, как и группе «Тополь». Вот и молчим. Вот и ждем, кто кого опередит на связи — у кого терпение лопнет. Он будет искать возможность переправить связника через фронт, но, я думаю, к тому времени наши органы нащупают агента. Да и мы со связью опередим его. Как думаешь? Ну а пока мы временно собрали все рации, находившиеся в группах подготовки. Значит, наша с тобой задача, старина, как условились, появиться сначала по адресу: Комиссаровский переулок, дом номер два, а затем любыми средствами, я говорю тебе серьезно, любыми средствами выяснить.

З а н а в е с.

АКТ ТРЕТИЙ

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Музыка.

Кабинет Креммера. Это комната с зарешеченным окном. Сейчас решетка открыта. За окном виден купол церкви, руины, кроны желтеющих деревьев. К р е м м е р  говорит по телефону.

К р е м м е р. Слушаю, господин полковник! Заместитель начальника абверкоманды майор Креммер слушает. Нет, господин полковник, я, наоборот, хочу оставить ее на свободе! Не уйдет. На свободе она нам невольно покажет свои связи. Ну, а если захочет уйти — она наведет нас на группу «Тополь». Так точно. Утверждать трудно, но Хильда предупреждала нас о том, что может прислать ее на связь. Нет, господин полковник, еще не говорил. Да, только ночью, а сейчас… обстоятельно! Вы не приедете? Слушаюсь! Поправляйтесь, господин полковник! (Положил трубку. Подошел к окну. Нажал кнопку звонка.)

Входит  С т е п а н  С о л о в ь е в. Креммер смотрит на него с удивлением.

С т е п а н. Вы звонили, господин майор?! (После короткой паузы.) Фельдфебель Колбе спустился вниз!

К р е м м е р. И вы решили, что можете его заменить!

С т е п а н. Так точно, господин Креммер!

К р е м м е р. А если я вам прикажу… убить полковника Лемке?

С т е п а н. Слушаюсь! (Повернулся.)

К р е м м е р. Стойте! Я знаю, что вы это сделаете с удовольствием! Вы что, действительно лишены разума?

С т е п а н (повернулся к нему лицом). Я не рассуждаю, а выполняю, господин майор!

К р е м м е р. Свежо предание! (Нервно.) Так скоро он вернется?

С т е п а н. Не могу знать, господин майор! Разрешите идти?

К р е м м е р. Не разрешаю. Хорошо. Если уж вы вошли… Снявши голову, по волосам не плачут. Так, кажется?

С т е п а н. Так точно!

К р е м м е р. Почему у вас такое злое выражение лица? Вы действительно не любите свой русский народ?

С т е п а н. Не могу знать, господин майор!

К р е м м е р. Вы выкраиваете себе минуту для обдумывания ответа. Ну? Отвечайте! Вы любите свой народ?!

С т е п а н. Так точно, люблю!

К р е м м е р. Почему же вы служите нам, оккупантам?

С т е п а н. Я верю в освобождение народа… А вы принесли его нам.

К р е м м е р. За что же вам быть обиженным на большевиков? Ведь вы были комсомольцем?

С т е п а н. Так точно, был, господин майор. Но у меня было очень тяжелое детство. Вы знаете, что я сидел при Советской власти?

К р е м м е р. Позвольте. Вас воспитывали в детской трудовой колонии. Это не так уж плохо. Или: что имеем, не храним, а потерявши… Хотя эта пословица сюда не подходит.

С т е п а н. Для меня это была тюрьма.

К р е м м е р. Может быть. Впрочем, это ваше личное дело. По крайней мере, я не вижу оснований для недоверия вам.

С т е п а н. Благодарю вас, господин майор.

К р е м м е р. Но впредь на мои вызовы адъютанта Колбе прошу вас не входить!

С т е п а н. Виноват, господин майор. (Повернулся.)

К р е м м е р. Постойте, постойте. Вы очень обидчивы. А я не хочу, чтобы на меня обижался человек, который охраняет меня. И вот что попрошу вас. Не приказываю, а прошу. Накройте этот стол на две персоны. Бутылку коньяка, немного фруктов, два бокала… И пачку сигарет. Пожалуйста.

Степан быстро и ловко накрывает на стол.

Сейчас ко мне в гости придет женщина. Во время разговора — никто, даже Колбе, не должен сидеть впервой приемной. Всем выйти в коридор. И вам, разумеется.

С т е п а н. Слушаюсь!

К р е м м е р. Если я буду убежден, что вы человек искренний, вам от этого хуже не будет. Что посеешь, то и пожнешь. Не так ли? Идите! И пригласите ко мне фройляйн Евсееву. Она там, в приемной.

С т е п а н. Там никого нет.

К р е м м е р. А теперь там фройляйн Евсеева. Пригласите!

С т е п а н. Слушаюсь. (Выходит.)

К р е м м е р. И в рубище почтенна добродетель! Дурак!

Входит  Л ю с я  в вечернем платье.

(Подходит к ней, галантно целует руку.) Рад приветствовать свободную даму на свободной… кхе, от большевиков земле! (Осмотрел ее.) О! Милая и очаровательная ночная посетительница! Боже мой, детуся, вы опять балуете меня своим вниманием! Тронут, дитенок, вашим вниманием! До самого сердца! Говорю искренне! (Целует руку.) Вы так восхитительны, дитя мое, в этом туалете, что я всерьез начинаю беспокоиться за свою холостяцкую свободу! Ха-ха-ха! Не угодно ли рюмочку со мной?

Л ю с я. Благодарю вас, господин Креммер. Вы так внимательны… Но я не пью этого…

К р е м м е р. Удар! В самое сердце! Ну как же, дитя мое! Русская разведчица, отчаянная голова — и вдруг «не пью». Не так я, видимо, вас приглашаю. Но уж как умею. Хлебом-солью встречаю. Так как же, детка?

Л ю с я. Впрочем, с вами, господин майор…

К р е м м е р. Не надо так. Просто: Якоб! И все!

Л ю с я. Так, сразу? Неудобно…

К р е м м е р. Смелее, дитенок! Вы же решительный человек! А?!

Л ю с я. Давайте попробуем… Якоб!

К р е м м е р. Отлично! Прошу! (Указывает на кресло у окна.) Чем богаты — тем и рады! (Наливает бокалы.) Итак… За что мы пьем? За наш с вами тайный союз? А?!

Л ю с я. С удовольствием! За наш Союз! (Пьет.)

К р е м м е р. Признаться, ваше вчерашнее ночное появление, совершенно неожиданное и такое романтическое… несколько озадачило меня!

Л ю с я. Вы просто не поверили мне. Не так ли?

К р е м м е р. Люблю откровенных людей и сам откровенный.

Л ю с я. А теперь? Верите?

К р е м м е р. Безусловно, милая фройляйн, безусловно, дитя мое!

Л ю с я. Что же переменилось со вчерашней ночи?

К р е м м е р. Кто не верит другим — нечестен сам! Ха-ха-ха! Это мой принцип! И потом… Вы, во-первых, не пытаетесь уйти, а во-вторых… такие красивые и умные женщины предпочитают быть с сильными, а не с теми, кого бьют. Сегодня наши войска, дитенок, на этом участке вновь перешли в наступление.

Л ю с я. Не знаю, как мне на это реагировать, потому что мне кажется, что вы все-таки не верите. И знаете, почему мне так кажется?

К р е м м е р. Почему, детка?

Л ю с я. Потому что милая дама в зеленом берете не покидает меня в моих прогулках по городу. За что вы так обижаете меня? Зачем эта слежка?

К р е м м е р. А вы хотите, чтобы я авансом верил вам? Вы ведь ничем не доказали нам свою преданность, милая.

Л ю с я. А мой приход к вам? Ведь сразу же после приземления я пришла именно к вам. Пришла и призналась, что выброшена на связь с группой «Тополь», что кроме этого имею задание диверсионного характера, что я завербована вашим представителем и от него пришла к вам. Разве все это не доказывает моей преданности? Это же действует на нервы!

К р е м м е р. Безусловно, безусловно… Хотя… Есть одно маленькое «но». Вы, детка, не назвали человека, по поручению которого пришли к нам.

Л ю с я. Хм, явление! Я же сказала вам: я от «7-7-14».

К р е м м е р. Это далеко не все, миленькая! Уж взявшись за гуж, не говори, что не дюж! Кто это «7-7-14»?

Л ю с я. Вы знаете кто, и я тоже знаю. Так-то вот! Но первой я ни за что не имею права открывать агента. Мне это не поручалось!

К р е м м е р. Великолепно, дитенок! Умница! Не лезь вперед батька в пекло! Отлично! Я скажу, кто этот агент. Лейтенант Яровенко!

Л ю с я. Пожалуйста! Если так уж хочется назвать какую-то фамилию! (Увидела гитару, потянулась к ней.) Разрешите?

К р е м м е р (с улыбкой наблюдая за ней). О, конечно, конечно! Спойте, детка, что-нибудь! Безумно люблю русские песни.

Люся перебирает струны и смотрит в окно. Затем тихо поет о далекой Родине. Песня звучит тревожно. Постепенно невидимый хор подхватывает ее, и песня идет фоном.

Л ю с я (про себя). Яровенко! Яровенко! Нет, Люська, нет! Ну и что из того, что он работает на главрации! Нет! Ну и что из того, что он в курсе всех дел группы «Тополь»?! Он же комсомолец! Летчик! Нет! Думай, Люська, думай! Ищи! От твоего ответа зависит все: жизнь, судьба группы, успех операций на всем участке фронта! Думай! Ты не дура!! Думай! Ну?! (Люся отрицательно покачала головой и опять поет. И снова песня сходит на фон.) Ведь кто-то рядом с главрацией, с Володькой рядом. Креммер не напрасно назвал именно Яровенко. Не он, а может быть, через него! Кто с ним рядом?! (Вскрикнула и тут же приглушила звук.) А-а! (Посмотрела на Креммера, а тот сидит, блаженно закрыв глаза.) Не может быть! Может! Неужели она? Значит, и болезнь, и стремление лететь на задание — притворство, хитрость, ложь?! Неужели… Да, она? Молодец, Люська! (И она отбросила гитару на диванчик и громко засмеялась.)

К р е м м е р. Что с вами, детка? Нервы?

Л ю с я. До меня только сейчас дошел смысл вашего ответа, Якоб.

К р е м м е р. Ответа?

Л ю с я. Когда вы назвали фамилию одного лейтенанта! (Засмеялась.) Вы веселый человек, Якоб! Или я опьянела?.. (Смеется.) Не верите все-таки мне! Зачем так несмешно шутить? Или это новая проверка?

К р е м м е р. Да скажите, небесное создание, что вас так возмутило, рассмешило и прочее.

Л ю с я (наклонилась над столом к нему, тихо). Яровенко не может быть тем человеком, о котором вы говорили, как не может им быть любой другой лейтенант в силу… биологических причин! (И опять хохот.)

К р е м м е р. Это догадка или ловкий вопрос?

Л ю с я. Боитесь сказать прямо, вокруг водите! Да мы же жили в одной землянке. Связь теперь прервана оттого, что пришлось сдать рацию на хранение, и вот связник перед вами!

К р е м м е р. Значит, вы действительно знаете ее, или, точнее сказать, его… агента.

Л ю с я. Не надо говорить о ней, или, точнее сказать, о нем, об агенте «7-7-14». Как бы его ни звали, Галина ли Кузнецова или Володя Яровенко, от этого не станет яснее, насколько я предана вам. А этим разговором мы только лишний раз ставим ее под удар. И у стен есть уши! Не так ли?!

К р е м м е р. Замечательная пословица! Вы умница! Надо записать эту поговорку! Я пью за вас, дитенок! Только один вопрос, и то шепотом: как она себя чувствует?

Л ю с я (с радостной улыбкой подняла большой палец вверх). Мирово!

К р е м м е р. Вы меня покорили, дитя мое. (Поднял бокал.) Пью за вас!

Л ю с я. И приказываете снять зеленый берет с наблюдения?

К р е м м е р. Слово разведчика.

Л ю с я. И вместо зеленого берета поставите «серый платок»?

Креммер поперхнулся и засмеялся.

К р е м м е р. Слово не воробей — вылетит, не поймают. Я сделаю все для вас! Но…

Л ю с я. Знаю. «Тополь»?

К р е м м е р. Да!

Л ю с я. Я это сделаю! И не только потому, что вы мне это поручаете, а потому, что мне дорога моя семья под Москвой! Попробуй я не выйти на связь к группе «Тополь» — в штабе сразу же поймут, что что-то случилось, и пришлют нового связника, который уж не явится к вам, или… если, не дай бог, поймут, что я ушла совсем, схватят мою бедную маму. Нет смысла не выйти на связь. Но и не думайте, что я приведу вооруженных до зубов головорезов к вам и скажу: берите их, это «Тополь»! Я только вас наведу на группу. Остальное вы сделаете сами. Вы не хотите рисковать со мной, а я не хочу рисковать ради даже самых чистых чувств к вам!

К р е м м е р. Умница! Я верю в вашу порядочность.

Л ю с я. А про себя, наверное, думаете: семь раз верю — один раз отрезаю.

К р е м м е р. Нет, совсем наоборот!

Л ю с я. Значит, семь раз режу и только раз отмеряю!

Оба смеются.

К р е м м е р. Веселенькая. Нет, нет — верю.

Л ю с я. Тогда я задам непорядочный вопрос. На какие средства живут порядочные девушки, попадающие в мое положение? Ведь в этом городе, кроме вас, у меня близких и знакомых нет.

К р е м м е р. А разве это так уж мало? Мал золотник…

Л ю с я (заканчивает). …а что в нем толку?

К р е м м е р. Я позабочусь, чтоб толк был. Вы будете обеспечены всем, что нужно для порядочной фройляйн. Но… если вы хотите жить не просто как порядочная фройляйн, а как дама нашего круга… (Потянулся к ней.) Один поцелуй…

Л ю с я. Один?

К р е м м е р. Только!

Л ю с я. Вот он! (Страстно целует его… в щеку.)

К р е м м е р. У вас холодные губы, дитенок! Что я хотел сказать… (Встает, подходит к ней.) Ах вот что! Еще один! Вот сюда! (Показывает на свои губы.)

Л ю с я. Чем глубже в лес, тем больше… партизан! (Смеется. Отодвинулась от него ближе к окну.) Давайте выпьем, Якоб! Давайте выпьем! Вы ведь милый! Вы даже красивый, очень красивый! Почему вы мне так по душе?! Пью за вас! (Пьет.)

Креммер наблюдает за Люсей. Ставит бокал.

К р е м м е р (холодно). А я ведь теперь не выпущу вас отсюда, Евсеева!

Л ю с я. Явление!

К р е м м е р. Выбирайте, фройляйн, либо тюрьма… либо… соседняя комната!

Л ю с я. А в соседней комнате…

К р е м м е р. Мое скромное жилище… спальня и так далее…

Л ю с я. Я выбираю… это окно! Тем более что оно не зарешечено.

Креммер сделал шаг.

Не подходите! Я выпрыгну! Вы же знаете, я человек решительный! Но если уж я выпрыгну, вам не видать ни меня, ни группы «Тополь», которая не позже чем послезавтра уйдет с условленного места!

К р е м м е р. Я это учел! Детка! Вы сами сейчас укажете мне это место! (Вынул пистолет.)

Л ю с я. Спрячьте! Я не настолько глупа, чтобы задаром отдавать такой козырь! А потом, Таня Луконина, по кличке «Тополь», знает, кто придет на связь, и выйдет навстречу только ко мне! Так что спрячьте свой миномет! И не будем ссориться, Якоб! Я могу быть вам очень полезна! Вам обеспечен за меня Крест!.. «Дубовые листья»! Вам невыгодно со мной ссориться! Да и потом, это не гостеприимно! Собственно, из-за такого же примерно отношения ко мне одного советского старшины я бежала к вам! А у вас я ваша!!! Но не сейчас! Потерпите совсем немного, и вы получите свое! Давайте сначала кончим нашу деловую связь, а потом… У меня пересохло горло от такой длинной речи! Вы не нальете? За что? За то, что мы их поймали! Уже поймали и одержали победу! За нашу победу! За нашу победу, Якоб. За нашу победу! (Залпом пьет.)

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Кафе. Это полуподвальное помещение. Несколько ступеней ведут вверх к входной двери. Мрачно. Рядом с дверью часть окна, заваленного каким-то барахлом и забитого фанерой. За столиками редкие  п о с е т и т е л и. На маленькой эстраде поет и пританцовывает под губную гармошку совсем молоденькая худенькая  д е в у ш к а. В углу за столиком сидит  Т а н я, лениво помешивая ложечкой чай в стакане. Пауза. Девушка, исполнив свой номер, ходит между столами, собирает деньги. Пауза. В подвал входит  Л ю с я. Увидела Таню и нетерпеливо направилась к ней.

Л ю с я (громко). Свободно?

Т а н я. Да. (Тихо.) Как ты проскочила? Здесь облава.

Л ю с я. Я на машине абверкоманды. (Села и внимательно смотрит на Таню.)

Т а н я. Ты что?

Л ю с я. Так. Грустно стало. (Вздохнула.)

Т а н я Давно?

Л ю с я. Позавчера. Не могла. Следят.

Т а н я. А сейчас?

Л ю с я. Кажется, без хвоста. На нас кто-то смотрит от двери, я не хочу оглядываться. (Она сидит спиной к двери.)

У двери стоит  С т е п а н  С о л о в ь е в.

Т а н я. Полицай.

Люся встала и пошла к двери.

Л ю с я. Слушай, парень! Хочешь выпить за нашего шефа?

С т е п а н. Не побираюсь! (Отвернулся и вышел.)

Люся быстро подходит к Тане.

Л ю с я. Уходи скорее, я его задержу. Это из охраны Креммера.

Т а н я. Я без тебя не уйду!

Л ю с я. Не теряй напрасно время.

Т а н я. Мы вместе пройдем через кухню зо двор.

Л ю с я. Обе провалимся.

Т а н я. Но мы завтра уйдем в партизанский край. Оттуда будем работать на линии сооружений. Идем.

Л ю с я. Нет. Нельзя рисковать! Свяжись с Воробьевым!

Т а н я. Связь запрещена.

Л ю с я. Я говорю, передай домой: Люся сообщает…

Опять вошел  С т е п а н.

С т е п а н. Всем сидеть на своих местах! Приготовить документы!

Т а н я. Облава!

Л ю с я. Уходи и передай: агент «7-7-14» — Галина Кузнецова!

Т а н я. А-а-а!

Л ю с я. Молчи! Иди! Быстро! Прощай!

Т а н я. Люська!

Л ю с я. Иди!

Т а н я. Ты вернешься! (Быстро уходит в сторону.)

За ней двинулся Степан.

Л ю с я. Слушайте, господин полицай! Можно вас… на пару ласковых?

Степан подходит.

Что вам другие женщины? Или вы не умеете выбирать?

Таня исчезла.

С т е п а н. Я не для этого сюда пришел!

Л ю с я. Я знаю, зачем ты сюда пришел. Следить за мной!

С т е п а н. Да что тебе надо, в конце концов?!

Л ю с я. Мне? Ничего! Я просто вижу, что ты не умеешь прятаться за углами, когда ходишь по моим следам!

С т е п а н. С чего ты взяла, что я хожу! А хотя бы и так? Какое твое собачье дело! Может, ты мне шибко нравишься? (И вдруг вытянулся.)

В кафе входит  К р е м м е р. Люся пьет чай из Таниного стакана.

К р е м м е р (подходит). Вам, кажется, понравилась роль игривой соблазнительницы? Не переиграйте, детка! Идемте лучше домой!

Л ю с я. Я хотела только промочить горло…

К р е м м е р. О, детка! Я доставлю вам другое удовольствие! Только что мы взяли наконец одну красотку. Отсюда. Из кафе…

Л ю с я. Я вижу, что вас интересуют только девицы. Я ведь скоро получу право ревновать вас, и кончатся ваши увлечения!

К р е м м е р. Напрасно, милый дитенок, вы считаете меня донжуаном! Не до жиру, быть бы живу. Я люблю другие развлечения. Вы когда-нибудь видели, как у нас допрашиваются партизаны или парашютистки? О! Вы многого не видели, детка! Ну ничего. Сейчас я могу восполнить пробел в вашем образовании. Знаете, как это: век живи — век учись!.. Э… э…

С т е п а н. Дураком помрешь, господин майор!

К р е м м е р. Да, да. Вот именно. Дураком… Ступайте туда, к выходу.

Л ю с я. Вы не договорили. Что, вы говорите, за девица?

К р е м м е р. Она — официально певица этого кафе, неофициально — агент партизанского шефа Пяткина. Как говорится, певица в двух лицах!

Л ю с я. И по поводу ее поимки у вас такое веселое настроение?

К р е м м е р. Это мелочь. Есть новость поважнее. Полковник Лемке устраивает завтра бал в местном театре, а после моего доклада заинтересовался и вами. И просил меня пригласить вас на этот бал. Мы сможем немного развлечься. Полковник Лемке хочет познакомиться с вами!

Л ю с я. А это знакомство не даст вам повода для ревности?

К р е м м е р. Он больной и старый человек!

Л ю с я. А ревность неразборчива — говорил Шиллер. (Встала.) Но я вам благодарна за любезное приглашение. А сейчас оставьте меня. Я не хочу смотреть на ваши экзекуции!

К р е м м е р. Мы все равно ее пристрелим в конце. Они же все упрямятся, и нам ничего не остается делать, как пиф-паф! Или вам жаль ее?

Л ю с я. Вам не стыдно, майор? Ведь все-таки я еще русская! Хорошо! Идемте! Я буду только злее! Ну что же вы стоите, собиратель русских народных пословиц? Едемте убивать! (Уходит.)

За ней — Креммер.

Темно.

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

ЗЕМЛЯНКА

День. Г а л и н а  поспешно застегивает гимнастерку, надевает сапоги, подбежала к тумбочке, роется, прячет по карманам какие-то бумажки, схватила шинель, надела, быстро подпоясывается и двинулась к двери — навстречу ей влетает  В о л о д я  Я р о в е н к о.

Я р о в е н к о. Куда?

Г а л я. Что с тобой?

Я р о в е н к о. Куда ты собралась?

Г а л я. Как тебе не стыдно? Вот еще! Весело и глупо! (Двинулась к двери.)

Он преградил ей дорогу.

Пусти. Пусти! Пусти. Или я тебя толкну!

Я р о в е н к о. Я тебя никуда не пущу! (Решительно толкнул ее к кровати.) Сядь! Говорить будем!

Галя села.

Г а л я. Кончился медовый месяц!

Я р о в е н к о. Только ты в этот мед дегтю подмешала!

Г а л я. Я?!

Я р о в е н к о. Рассказывай! Только не лги! Я все знаю!

Г а л я. Что я должна тебе рассказывать? Вот еще новости!

Я р о в е н к о. Гадина!! Как ты смеешь лгать мне?

Г а л я. Я ни в чем тебя не обманываю, ни в чем… (Заплакала.)

Я р о в е н к о. Прекрати эти слезы!

Г а л я. Ты! Ты кричишь на меня! За что? За то, что я женщина! За то, что я тебя люблю! За то, что я как самая последняя дура пошла на такой шаг!

Я р о в е н к о. Перестань спекулировать любовью!

Г а л я. Я ждала всего, но не крика, не пинков твоих… Боже мой, да за что же, за что же?

Я р о в е н к о. Кому ты рассказывала про посадку группы «Тополь»? Отвечай!.

Г а л я. Ты с ума сошел! Как ты смеешь?!

Я р о в е н к о. Говори! Говори быстрей! Только правду! Может быть, я тебе еще смогу чем-нибудь помочь! Говори же.

Г а л я. Вовка! Вовка, я не виновата! Ну скажи, что ты мне веришь! Ведь ты же веришь мне! Ведь ты любишь меня! Я всю жизнь буду с тобой рядом! Я люблю тебя, сильного, умного и такого доброго.

Я р о в е н к о. Говори!

Г а л я. Я говорила только Люсе Евсеевой. Я потом сообразила… Но боялась! Я очень боялась! У нас, ты же сам знаешь, все бы обернулось против меня! И тебя!.. И мы потеряли бы друг друга. Ну, скажи мне, что ты мне веришь. Я тебя умоляю!

Яровенко молчит.

Я только Люсе Евсеевой говорила… Хочешь, я сама сейчас, это честнее, я пойду и расскажу все сама в Особом отделе. Вот прямо пойду и все скажу. (Встала.) Сиди, жди меня здесь! Если я не вернусь через час, значит, меня арестовали! Милый, родной мой…

Я р о в е н к о. Я пойду с тобой!

Г а л я. Нет!!! Ты не веришь мне! Ты хочешь меня… конвоировать? Не веришь своей жене? Другу не веришь? Почему ты молчишь? Говори!

Я р о в е н к о. Иди.

Галя пошла к двери. Возле порога оглянулась, улыбнулась.

Г а л я. Я тебя люблю! Люблю. Я знаю, что все обойдется… Все. Просто… Хм… Весело и глупо! (Ушла.)

Я р о в е н к о (один). Как она могла сказать… и скрывать. Боялась. Она добрая и робкая… Боже мой, а может быть, я не прав, что верю ей? Нет! Надо же верить! Она чиста передо мной. (Сел, низко опустив голову.)

Пауза.

В землянку вбегает  В о р о б ь е в.

В о р о б ь е в. Где она?

Я р о в е н к о. Я отпустил ее в Особый отдел.

В о р о б ь е в. Что-что?! «7-7-14» — немецкая шпионка — Галина Кузнецова.

Я р о в е н к о. Нет! Нет! Не может быть!!!

В о р о б ь е в. Сдать оружие в штабе, идти под арест! (На улицу.) Взять его! (Выбежал.)

Его голос на улице: «На главрацию живо! Надо успеть раньше ее!»

З а н а в е с.

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

ТЕАТР

На переднем плане боковая ложа, выходящая в зал. Звучит медленное танго. На ложу падают тени танцующих. Мелькают лучи прожекторов.

В ложе  Л е м к е  и  К р е м м е р.

Л е м к е. Вам не кажется подозрительным, что так много гражданских лиц собралось?

К р е м м е р. Большинство из них переодетые офицеры вашего ведомства.

Л е м к е. Я это и без вас знаю! Так что? Здесь она?

К р е м м е р. Евсеева?

Л е м к е (с раздражением). Ну конечно! Обязательно надо назвать по фамилии. Надо быть осторожней, Креммер.

К р е м м е р. Виноват, господин полковник!

Л е м к е. Что «виноват»? Здесь она?

К р е м м е р. Так точно, господин полковник!

Л е м к е (ерзает на стуле). Слушайте, здесь клопы!

К р е м м е р. Не может быть, господин полковник! Здесь делали тщательную дезинфекцию.

Л е м к е. Правда? Что же это меня щекочет? Да, да, здесь пахнет керосином. (Тихо.) Слушайте! Это не сделали ли специально?

К р е м м е р. Конечно, специально, господин полковник!

Л е м к е. Да нет… мой бог! Эти… как их… партизаны. Чтобы поджечь. А?! Ведь знают, наверное, что я буду здесь!

К р е м м е р. Не думаю, господин полковник.

Л е м к е. А вы думайте. (После паузы.) Ваша пассия не должна пока ничего знать!

К р е м м е р. Кого вы имеете в виду, господин полковник?

Л е м к е. Вам опять по фамилии хочется назвать! Извольте! Евсеева! Евсеева! Евсеева не должна знать, что в город приезжает Хильда.

К р е м м е р. Простите, господин полковник, но она вовсе не моя пассия!

Л е м к е. Кого вы имеете теперь в виду: Евсееву или Хильду?

К р е м м е р. Ни та, ни другая. Клянусь честью!

Л е м к е. В наше время честью клянутся только старые девы! Я знаю ваши жуирования. Да, мне сказали, что Хильда еле стоит на ногах после перехода через линию фронта.

К р е м м е р. Вы не говорили еще с ней?

Л е м к е. Креммер, у вас старческий маразм! Я же сказал вам — ее еще нет в городе. Она прибудет сразу же сюда!

К р е м м е р. Мне все-таки кажется, что Евсеева связница Хильды.

Л е м к е. Скоро я сам все это выясню. А вам добрый совет, прямо по русской пословице, можете даже записать бесплатно: кажется — перекреститесь! Нет, здесь кто-то кусается! А это не могут быть нервы? Мне говорили, что нервы могут так быстро-быстро шевелиться под кожей. Как вы полагаете?

К р е м м е р. Вы правы, это шевелятся нервы!

Л е м к е. Откуда вы знаете? Вы что, невропатолог?

К р е м м е р, У меня самого иногда бывает здесь, на пояснице.

Л е м к е. Покажите мне ее.

К р е м м е р. Но здесь неудобно…

Л е м к е. Она же здесь, в театре!

К р е м м е р. Она всегда со мной!

Л е м к е. Евсеева с вами всегда?

К р е м м е р. Я имел в виду поясницу, господин полковник!

Л е м к е. Слушайте, это слишком! На кой черт мне ваша поясница! Евсееву покажите мне! Поняли?

К р е м м е р. Слушаюсь, господин полковник! Я просто пошутил, хотел вас развеселить! (Уходит.)

Л е м к е. «Развеселить»! Хм! Дурак. Поясница! (Засмеялся.) Нервы — и вдруг шевелятся! Вот дурак! И кто это ему внушил? А может быть, весь этот карнавал не нужен? Но Хильда? Как она, такая опытная, могла провалиться? Нет, тут кто-то помог Воробьеву! Нет! Нет! Все правильно. Фу, черт! Шпиц!

Из-за спины высунулся  Ш п и ц.

Дайте мне другое кресло. Это очень пахнет! (Садится на другое кресло.) Вот это совсем другое дело… Если Евсеева наша — она поздравит Хильду с возвращением, а если… тогда я ему оторву голову! Шпиц! Вы обеспечили?

Ш п и ц. В саду взвод автоматчиков. Театр оцеплен. У каждого входа и окна офицеры! Сейчас только прибыло отделение самых проверенных полицаев.

Лемке махнул рукой, и Шпиц исчезает. К ложе подходят  К р е м м е р  и  Л ю с я. Она в элегантном платье и в маске.

К р е м м е р. Позвольте, господин полковник, представить вам новую сотрудницу.

Люся снимает маску. Она красива в тот момент.

Л ю с я (сделала нечто вроде реверанса). Евсеева.

Л е м к е. Вашу ручку… сотрудница.

Она протягивает — он поцеловал.

Посидите со мной! А вы, Креммер, идите. Ну, потанцуйте, что ли! Не бойтесь, я ее не съем.

Креммер нехотя уходит.

Люся садится рядом с Лемке.

Ближе, милая, ближе. Своими духами вы забьете запах керосина.

Л ю с я. Но ближе некуда, полковник.

Л е м к е. Тогда садитесь сюда! (Похлопал себя по коленям.)

Л ю с я. Господин полковник…

Л е м к е. Я шучу… так. Привыкайте. Так, что вы? Расскажите что-нибудь! Или, может быть, мы поедем ко мне… А? В гости? Чай пить.

Л ю с я. С удовольствием, господин полковник!

Л е м к е. Хотя есть одно маленькое дельце. Оно касается вас! Но я не скажу! Это сюрприз!

Л ю с я. Я постараюсь ответить вам тем же, господин полковник! Я люблю удивляться и…

Л е м к е. И удивлять?

Л ю с я. И удивлять!

Л е м к е. Вам нравится здесь?

Л ю с я. Отличный маскарад! Каждая маска — неожиданность!

Л е м к е. У вас есть здесь знакомые?

Л ю с я. Безусловно!

Л е м к е. Кто же это?

Л ю с я. О, полковник, открывать тайны масок не принято на маскараде.

Л е м к е. Я смотрю, вы отлично знаете правила таких представлений.

Л ю с я. А разве я могла бы быть среди вас, вашей сотрудницей, без этих знаний?

Л е м к е. Нет, здесь все-таки ужасно тяжелый воздух. У вас закружится голова. У меня уже она болит. Нам надо поразвлечься сегодня. А сейчас идите к Креммеру. Он очень ревнив! Идите, милая! Я вас позову попозже, и мы поедем… чай пить.

Л ю с я. Я вам надоела, господин полковник?

Л е м к е. Я просто боюсь таких красивых женщин!

Л ю с я. Может быть, и они… побаиваются вас?

Л е м к е. Это вам лучше знать! Особенно если есть причина бояться!

Л ю с я. А если просто как мужчину?

Л е м к е. Об этом мы будем говорить за чаем.

Она наклонила голову и вышла из ложи.

Шпиц!

Вошел  о х р а н н и к.

Выясните, куда она пошла!

Ш п и ц. Слушаюсь! (Исчезает.)

Л е м к е. Если она наша — Креммеру нечего с ней делать, он глуповат для нее и… я не настолько стар и болен, как он думает обо мне! (Встал. Расправил плечи. Попробовал потанцевать, но что-то кольнуло внутри, и он тяжело опустился в кресло.) В конце концов, кроме танцев есть и другие развлечения…

Появился  Ш п и ц.

Ш п и ц. Она в…

Л е м к е. Надеюсь, вы не заходили туда?

Шпиц нагнулся к нему и шепчет на ухо.

Что же вы молчите? Пусть она идет скорее сюда! Я рад! (Встал с кресла.) И немедленно позовите майора Креммера с его дамой. С Евсеевой!

Шпиц исчезает.

Ну, вот и развязка.

В сопровождении  Ш п и ц а  входит  Г а л и н а  К у з н е ц о в а  в советской военной форме. Поверх гимнастерки — немецкий китель. Вид у нее усталый. Подходит к ложе.

Милая, бедная девочка! Иди скорее в мои объятия! Боже мой, как ты грязна!

Г а л я. Господин полковник! На каком основании без моего согласия вы приказали везти меня сюда, на этот… маскарад?..

Л е м к е. Мне не нравится ваш тон, капитан. Может быть, я буду вас спрашивать?

Г а л я. А я не уполномочена вам отвечать, господин Лемке!

Л е м к е. Мадам Вейнер, вы не единственная молодая и красивая разведчица! Я призываю вас к соблюдению субординации, фрау Вейнер!

Г а л я. Вы забываете, полковник, что «фрау Хильда Вейнер» может отвечать только рейхскомиссару! И я доложу, что полковник Лемке задержал меня при выходе из советского тыла… как молодую и красивую…

Л е м к е. Но, но, но! Я не повеса, а начальник абверкоманды! (Выходит из ложи.) И вы… напрасно сердитесь. Вам еще неизвестна причина!

Невдалеке от ложи остановились  С т е п а н  С о л о в ь е в  и  Ш у б и н с к и й. К р е м м е р подводит  Л ю с ю.

К р е м м е р. Хильда! (Сделал шаг, чтобы обнять ее, но остановился.) Здравствуй, милая! (Целует ей руку.)

Люся отступила на шаг, но полковник Лемке отстранил Креммера.

Л е м к е (Гале на Люсю). Посмотрите! (Люсе.) Снимите маску, фройляйн!

Л ю с я. Это не принято, господин полковник!

Л е м к е (обиженно). Ну, Креммер…

Креммер снимает маску.

Г а л я. Люся?

К р е м м е р. Та самая, что пришла к нам по поручению агента «7-7-14».

Люся бросается к Галине, но та отстраняет ее.

Г а л я. Люся! Что это! Только без нежностей, пожалуйста! Я, Люсенька, больше не Галина.

Л е м к е (Креммеру). Я знал, что она вас обманывала. Я… я все знал! (Галине.) Вы можете приводить себя в порядок после такой тяжелой дороги.

Г а л я. Благодарю вас, господин полковник!

Л е м к е (Люсе). Советую не шуметь и вести себя прилично. (Поманил полицаев.)

Те встали за Люсиной спиной.

(Полицаям.) Смотрите! Да не на меня, на эту!

Г а л я. Значит, разговоры о преследовании старшины Чуркина — ложь?

Л ю с я. Нет, он меня преследовал, но я и не подозревала, что все мои действительные обиды на жизнь произведут на тебя такое впечатление. Теперь-то мне это понятно!

Г а л я. Тебе это только сейчас стало понятно?

Л ю с я. И твои отношения с Володей?..

Г а л я. Каждый работает как может!

К р е м м е р. Мне очень тяжело прерывать вашу радостную встречу, но я надеюсь, что вы поговорите в другом месте! Галочка очень устала, она прямо из пекла попала на этот маскарад! С корабля на бал! (Люсе.) Прошу!

Г а л я. Один вопрос. (Люсе.) Как ты узнала, что именно я?

Л ю с я. Мне помог один майор. Не так ли, Якоб? Разрешите закурить, господин полковник, последнее желание?!

Л е м к е. Курите. (Угощает всех сигаретами.)

Креммер подносит к лицу Люси зажигалку-пистолет. Люся отшатнулась. Все смеются.

А вы не так уж смелы!

К р е м м е р. Это только зажигалка!

Люся прикуривает.

Л е м к е. У меня есть гениальное предложение. Товарищ Евсеева, вы можете повернуть к себе лицом фортуну! Вы получите возможность стать той, за которую хотели выдать себя. А? Сейчас здесь, перед всеми, вы скажете, что вы красная партизанка! Смотрите, у нее дергается веко!

Г а л я. Она очень решительна и не сделает этого.

Л ю с я. Я решительна! (Зло.) Сделаю! (Полковнику.) Дальше!

Л е м к е. Вы скажете, что вели подрывную деятельность против непобедимой германской армии за свободу русского народа!

Л ю с я. Согласна! Я скажу, что я комсомолка, что мои руки в крови… (Гале.) Ты только от нас? Эти еще ничего не знают? Да или нет? Скажешь — буду выступать!

Г а л я. Да, да, да!

Л ю с я (Креммеру). Собирай народ, Якоб! (Гале.) У тебя не горит. Что, нет спичек? (Лемке.) Я вас слушаю, полковник! (Достает из сумочки очень похожий на тот, что был только что в руках у Креммера, пистолет.) Это тоже только зажигалка! (В упор дважды стреляет в Хильду, в полковника, но тот отскочил.)

Креммер бежит на нее, но Степан Соловьев встал между ними, выбил пистолет из руки Люси, ударом сбивает ее с ног и, закрыв собой, бьет по щекам. Креммер крутится над ним, хочет выстрелить. Полковник вскочил на ноги.

Л е м к е. Не убивайте! Не смейте убивать! Я ее вздерну вверх ногами!

Степан поднял Люсю на ноги. Она оторопело смотрит на него. Вокруг суета. Паника. Люсю с руками, скрученным сзади, ведут Степан и Шубинский.

Л ю с я (кричит). Партизанка… красная я… Комсомолка… скоро немцы будут драпать! Если есть среди вас хоть один честный человек, передайте нашим: Люська Евсеева погибла честно. Если есть хоть один настоящий русский!..

Ее увели.

З а н а в е с.

И тут же на авансцене появляется  П я т к и н.

П я т к и н. И ведь нашлись люди. Сообщили нам в отряд. И сказали, как ее волокли эти полицаи к выходу. Как били ее! Все ведь сообщили! Мало того, просили покарать того Степана Соловьева. Всем стало ясно, что это за отвратительный человек! Только на этом наш разговор не окончен. Теперь-то я вам сообщу самое главное.

З а н а в е с.

КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ

За столом сидят  Т а н я  Л у к о н и н а, В е р а  Г у с е в а, К а т я  Н е к р а с о в а  и П я т к и н. Он в форме эсэсовского майора.

П я т к и н. Нехорошо, Таня! Конечно, не надо было оставлять товарища Евсееву одну. Вместе, вместе уходить! А теперь вы зависите от нее и не можете свободно работать.

Т а н я. Я знала ее, но она ни в какую. Уходи, говорит, нельзя рисковать. Она меня прикрыла.

П я т к и н. И еще одну серьезную ошибку вы сделали. Вы же были уже связаны со мной, когда узнали про Кузнецову. Не надо было радировать самим. Мы могли бы это сделать спокойно, так сказать, незаметно.

В е р а. Дяденька, вы нас не ругайте, а помогите нам.

П я т к и н. Я не ругаю, я делаю вывод. Вот теперь куда вам подаваться? Вашу радиостанцию немцы засекли.

В е р а. Оттого что облавы начались — вы так думаете?

П я т к и н. Это установленный факт. Проверенный. Ну ладно! Что уж об этом толковать! Перебросим вас в партизанский край, но, пока вы здесь, надо еще раз проверить и уточнить линию сооружений!

Т а н я. Я нанесла на карту последние проверенные данные Катюши.

Катя, Таня и Пяткин склоняются к карте.

Вот по реке идет полоса первая, звездочками мы отметили долговременные огневые точки. Квадраты — бункера. Треугольники — площадки для артиллерии.

К а т я. Вот в этом месте линия уходит от берега на запад.

А в комнату входит  С т е п а н  С о л о в ь е в. Вера первая замечает и дергает Катю за гимнастерку.

Постой, гусыня!

Вера тогда заходит сзади Степана. Он в это время подошел к столу и тихо стоит. Вера ставит сзади него табурет, взбирается на него и, вынув пистолет, приставляет к виску Степана.

В е р а (дискантом). Сдавайтесь!

Степан, увидев пистолет, замер. Все обомлели.

Т а н я. Это он следил за нами!

П я т к и н. Постойте! Глупые! Это же Степан! (Вере.) Слезь!

В е р а. Не прикасайтесь! Шарахну!

П я т к и н. Это наш!

В е р а. Не верь им, Таня! Я поняла! Это провокация! Бегите! Я вас прикрою.

П я т к и н. Да скажи ты ей, Татьяна! Это наш товарищ!

Т а н я. Верочка, слезь, милая, со стула.

Вера слезает с табурета.

С т е п а н. Ну, черт! Напугала! А то шарахнет по дурости, а потом доказывай, что я был не тот!

Все засмеялись.

К а т я. Тише. Грохочете, как дома.

П я т к и н. Вот этот человек и проверит ваши данные.

С т е п а н. У меня есть своя. (Вынул и бросил на стол.) Можете сверить и даже забрать ее. А сейчас, товарищи, прошу закругляться, за мной могут зайти.

П я т к и н. Товарищ Соловьев, я прошу тебя проводить девчат в бригаду.

С т е п а н. Не могу. Сегодня наше отделение назначено на охрану в театр.

П я т к и н. Хорошо! (Подумал.) А если вам, девушкам, нарисовать маршрут на карте? Доберетесь самостоятельно?

К а т я. Конечно. Рисуйте.

З а н а в е с.

КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

У ФОНАРЯ

Просцениум. Одинокий фонарь. С т е п а н  в плаще остановился под фонарем, прикуривает. Из темноты подходит  П я т к и н.

П я т к и н. Разрешите прикурить… (Прикуривает. Дает ему папиросу.) На, закури. (Тихо.) Тут все указано. Будь очень осторожен. Пока! (Исчезает.)

Степан отходит в сторону. Разорвал папиросу, зажег спичку и читает.

С т е п а н (читает). «Товарищ Соловьев! Командование 4-й партизанской бригады приказывает вам, не раскрывая своей принадлежности к подполью, любыми средствами спасти товарища Евсееву, которую вы вчера прикрыли своим телом в театре. Ее содержат в 11-й одиночной камере. Командир партбригады 4 — Ковалев». Спасти! Как? (Сжигает записку.) Налет на тюрьму! Глупо. Следствие… ведет… Креммер… Это, кажется, то, что нужно! Креммер! Точно! (Решительно уходит.)

КАРТИНА ПЯТНАДЦАТАЯ

В кабинете Креммера. С т е п а н  стоит навытяжку перед  К р е м м е р о м.

С т е п а н. Всей своей честной и преданной службой в карательных войсках полиции я заслужил, господин майор, право расстрелять эту красную сволочь!

К р е м м е р (сухо). Давно вы служите в полиции, Соловьев?

С т е п а н. С первых дней прихода германских войск в наш город.

К р е м м е р. А почему вы решили, что мы ее расстреляем?

С т е п а н. Я был в тот день в театре, господин майор, и своей грудью прикрыл полковника Лемке, когда она совершила злодеяние! Если бы не вы с полковником, я убил бы ее тут же. Господин майор! Мой долг русского патриота, потерявшего все при большевиках, отомстить за свою тяжелую молодость, за трудную судьбу и лишения, которые мне достались. Если эту гадину будут расстреливать немцы, вся поучительность этого наказания пропадает. С другой стороны, господин майор, я понимаю, что вы не можете доверить исполнение такого важного дела полицейскому. Но поймите меня, господин майор! Если в присутствии ваших солдат или полицаев приговор приведу в исполнение я — у этой казни будет совсем другой оттенок. Это политическая сторона дела. Я же лично получу удовлетворение за все муки, принесенные мне красными. Прошу вас, господин майор! Не откажите!

К р е м м е р. Не подгоняйте меня, я подумаю.

КАРТИНА ШЕСТНАДЦАТАЯ

РАССТРЕЛ

Сцена идет как бы с обратной стороны. Теперь  п о л и ц а й  выводит Люсю не с первого плана, а с третьего. С т е п а н  же заставляет Люсю рыть могилу на авансцене. Когда он выводит ее вперед, не слышно того, о чем говорят  Ш у б и н с к и й  с  Д у б о в ы м. Итак, сцена идет по-новому.

С т е п а н. Стой!

Все останавливаются.

(Люсе.) Там. У куста. Рой. Ну, живо!

Л ю с я. Не ори! Слышу! (Идет с лопатой в руках.)

За ней — Степан. Выходит на первый план. Шубинский с Дубовым остаются на месте.

Ш у б и н с к и й. Ты там короче, Степан!

С т е п а н. Сейчас.

Людмила роет. Степан стоит над ней.

Ну, быстрее ты! Ще не мертвая! (Наклоняется к ней. Тихо.) Слушай внимательно, Люся, и не поднимай головы!

Люся оторопело смотрит на него.

Ну чего бельмы-то повытаращила! Рой!

Люся продолжает рыть.

(Тихо.) Не смотри на меня. Рой и слушай. Я не полицай. Я партизан. Зовут меня Степан Соловьев. Выручу тебя! Когда могила будет готова, я отойду туда, к ним. Крикну: «Красная собака!» — и буду стрелять мимо. Сразу же падай в яму. Я сам тебя прикину землей. Но только ты падай так, чтоб воздух в яму проникал. Чтоб дышать было чем. Минут пять эдак полежишь и вылезай. «Красная собака»! Понятно?!

Люся кивнула. Степан отошел к полицаям.

Ш у б и н с к и й. Ну, скоро, что ли?

С т е п а н. Роет, как для меня, мертвая.

Ш у б и н с к и й (вскинул автомат). Прошью ее враз, суку!

С т е п а н. Нне! (Опускает дуло его автомата к земле.) Сейчас и так на исповедь пойдет к Карлу и Фридриху!

Ш у б и н с к и й (громко, Люсе). Быстрее, ты! (Дубову, который молится.) Кончь рукой махать — и так ветру много! (Степану.) Ты чче дрожишь? Смерз?

С т е п а н. Намедни перебрал, видать! С похмелья. Цельный день через меня мандра проходит. (Подходит к Люсе. Громко.) Не торопишься? (Тихо.) Только ты не сразу падай, чтобы натурально получилось. Помнишь сигнал?

Л ю с я. Повтори.

С т е п а н. «Красная собака».

Л ю с я. Хорошо.

С т е п а н. А теперь до свиданья, Люся. Неизвестно, может, и не увидимся.

Л ю с я. Увидимся. Я тебя не забуду.

С т е п а н. Ладно. Там видно будет.

Ш у б и н с к и й (зло и громко). Кончай, Степка! Знобко! Не то я ее сам мелкой строчкой прошью с изнанки!

Степан подходит к нему.

С т е п а н (гневно). Уйди!

Шубинский отступил.

Я больше всех вас, гадов, страдал! Я свою молодость… Молодость! (Заплакал.) Выкинул псам на помойку!

Ш у б и н с к и й. Ты не надо, Соловей!

С т е п а н. Уйди, сказал! У! Красная собака! (Короткая очередь в сторону Люси.)

Та вскрикнула, развернулась боком к ним.

Л ю с я. В спину! Негодяй! (И упала в яму.)

Подбежал Степан. Секунду смотрит в яму. И потом решительно стал забрасывать ее землей. Потом откинул лопату в сторону и с диким плачем упал на землю рядом с могилой. Подлетел Шубинский, подтаскивает его к молящемуся Дубову.

Ш у б и н с к и й. Ты чче?

С т е п а н. Худо мне, худо…

Причитает Дубов в стороне.

Ш у б и н с к и й. С непривычки!

С т е п а н. Домой! Давай домой, ребята! Скорее. Помоги.

Ему помогают встать и ведут за кулисы. На ходу Шубинский и Дубов продолжают говорить, и голоса постепенно затихают. Большая пауза.

Фоном, очень торжественно начинается хор о далекой Родине.

М е д л е н н о  и д е т  з а н а в е с.

Тут же на сцене показывается  П я т к и н.

П я т к и н. Вот и вся моя информация. Мне от себя несколько слов хотелось добавить, чтоб картина совсем ясная была. Недавно в Обществе ветеранов войны я встретился на одном вечере со всеми девчатами из группы «Тополь». Конечно, они давно уж не девчата, замуж повыходили, работают кто где. Про Люсю Евсееву рассказывали. Она ведь пропала. Совсем пропала. Да ее не было вообще-то, Люси Евсеевой. Да, «Люся Евсеева» была кличкой разведчицы Ларисы Тумановой. Об этом я сам-то недавно узнал. И сейчас она здесь, на сцене. А кроме того, еще одно сообщение… Товарищи, здесь, в зале, среди нас находится бывший разведчик нашей бригады Степан Иванович Соловьев.

Первым встречает аплодисментами  С т е п а н а. Тот выходит из зала, поднимается на сцену.

И я знаю, Степан, ты уж извини, что так по-старому называю! Я знаю, что ты тоже волнуешься, как же, через столько лет ты увидишь ее, Люсю… оговорился… Ларису, товарищ Туманову. (В кулису.) Товарищи.

Входит  Л ю с я, она все такая же, только немного старше, пополнела. Увидела Степана, она робко делает два шага, потом бросаются друг другу в объятия. Пяткин уходит со сцены.

С т е п а н. Ну, ну… Ну, будет плакать-то вам…

Л ю с я. Живешь в этом городе, а я, глупая, тебя везде искала…

С т е п а н. И я искал, не знал, что ты не Люся…

Л ю с я. После войны приезжала — никто не знал, где ты.

С т е п а н. Учился в Москве… А я даже могилу отрывал.

Л ю с я. Прости, что не нашла тебя.

С т е п а н (посмотрел на ее лицо, потрогал лоб). Шрамик-то отчего? Я ведь мимо тогда стрелял… Только боялся, что этот Шубинский вдруг выстрелит…

Л ю с я. Я сама испугалась… (Вдруг впервые увидела людей в зале.) Смотри, сколько мы с тобой людей-то собрали. (В зал.) Товарищи! Вот этот человек… Он очень хороший человек. Он спас меня. В общем, вы все сами знаете. Совесть его чиста, и вы правильно верите ему…

С т е п а н. Им поклониться надо… низко… За все! И за сердце доброе, русское, и за веру большую в меня! Спасибо вам!

Оба низко кланяются и отступают назад.

А перед ними закрывается занавес.

КОГДА ЧЕЛОВЕК ЛЮБИТ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

К о в а л е в  Н и к о л а й  И в а н о в и ч — заместитель начальника, позже начальник строительства химкомбината, 45 лет.

К у д р я в ц е в а К л а в д и я  М и х а й л о в н а — бывшая жена Ковалева, парторг стройки.

З а в ь я л о в  П е т р  П е т р о в и ч — начальник строительства, под 60 лет.

З а в ь я л о в а  Л и д и я  Н и к о л а е в н а — его жена, работает в медсанчасти стройки, под 40 лет.

Л а р и с а  П е т р о в н а — инструктор обкома КПСС.

В о л о д я — сварщик, комсорг, лет 25.

Ю р к а  Л а з а р е в — разнорабочий, лет 17—18.

Д е д  Р о м а н — лодочник, пенсионер.

Д а ш е н ь к а — его внучка, приемщица щебня на дамбе.

Ц в е т а е в а  М а р и я  С е р г е е в н а — инженер-экономист.

Д ы м о в  С а в е л и й  Р о д и о н о в и ч — монтажник, лет под 50.

Ч е ч е т к и н а — буфетчица на стройке.

Ш о ф е р  (О с и п о в) — работает на самосвале.

Н ю р а — отделочница, лет 25—30.

Б р и г а д и р — бригадир участка, человек неопределенного возраста.

С т р о и т е л и, м о н т а ж н и к и.

Место действия — стройка химического комбината на территории нашей страны.

Время — наши дни.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

У ДАМБЫ

Возле насыпной щебневой дамбы стоит автовагончик приемщицы. На вагончике выгоревший на солнце плакат: «Даешь окончание стройки в срок!» За вагончиком и за дамбой уходит вдоль берега большой реки разбитая и разъезженная дорога. За рекой, на противоположном высоком берегу, видны контуры бетонного завода. От завода через реку натянута на высоких мачтах подвесная дорога. По канатам дороги то и дело снуют вагонетки с бетоном, который перебрасывают на тот берег, на место строительства химкомбината. Ясный летний день. За вагончиком рычит мотором огромный «МАЗ». А перед ступеньками, ведущими в вагончик, замерли двое: ш о ф е р  самосвала с талоном в руке и злорадно улыбающийся, основательно заросший  Ю р к а. Короткая пауза. Наконец шофер не выдержал и сунул Юрке под нос талон.

Ш о ф е р. И это все?

Ю р к а. Что вами, сэр, заработано, то и получили!

Ш о ф е р. Слушай, что в Москве, все такие зануды?

Ю р к а. А вы не рычите, сэр, еще не в клетке. Возможно, там будете за свой «доблестный» труд!

Ш о ф е р. Ах ты, волосатик! Сам-то хоть лопату щебенки кинул на эту дамбу? Или Дашенька твоя командует, чтоб за два «МАЗа» один талон выдавать? А заработок? Что я жрать буду?

Ю р к а. Каждому по труду! Ток так!

Ш о ф е р. За два «МАЗа» — один талон, как за одну ездку?

Ю р к а. Это смотря какие «МАЗы»! Может, вам, сэр, за каждую пригоршню по талону полновесному? А? И насчет «моей» Даши я так соизволю изречь: целовал я ее… в чистое небо… при ясной погоде!

Ш о ф е р. Морду бы тебе сейчас набить!

Ю р к а. Я таких чувих до Москвы в шеренгу, как на параде, выстрою!

Ш о ф е р. У, ссука! (И с ходу ударил Юрку в переносицу.)

Тот упал.

(Скомкал талон и кинул Юрке в лицо.) Подонок! На! Возьми мой труд, зараза! (И пошел за вагончик. Уже оттуда крикнул.) А Дашкой я сам займусь! И чтоб не смел с ней гулять!

Ю р к а (поднимается, вытирает кровь под носом и аккуратно расправляет скомканный талон). Гад! Ну что ж, хоть таким образом, но все же воспитание честности в пятилетке качества!

Из вагончика выходит  Д а ш е н ь к а. Увидела окровавленное лицо Юрки.

Д а ш е н ь к а. Что случилось? Кто тебя?

За вагончиком газанула машина и уехала. Даша вскочила на ступеньку и посмотрела вслед машине.

Ю р к а. Бывает… Споткнулся, вот и…

Д а ш е н ь к а. Опять за длинные волосы побили, что ли? Ну, чего молчишь? Я же видела, как он поспешно отъехал отсюда. Ну?

Ю р к а (снова с напускной бравадой и наглостью). «Ну и ну»! Видела и помалкивай под сурдинку.

Д а ш е н ь к а. А я не помолчка, чтоб помалкивать. (Хотела приложить намоченный в ведерке платочек к переносице, но он оттолкнул ее руку.) На этой машине Ваня Осипов работает. Я за ним раньше рукоприкладства не замечала. Парень образованный, из порядочной семьи. Из рабочих. Наш, сибирский, в общем…

Ю р к а (перебил). Самородок… в отношении халтуры. (И протянул ей талончик.) Экономия на бездельниках.

Д а ш е н ь к а. Опять неполный нагруз?

Ю р к а. Смотрите-ка. У нашей чувички и разум пробился. Клёво!

Д а ш е н ь к а. Чувичка — это вроде бы… сейчас вспомню… не то онучи, не то половник… (Это она высмеивает его.)

Ю р к а (небрежно). Ну, девчонка вроде…

Д а ш е н ь к а. Ах да, да. Девочка.

Ю р к а (уже сердито). Ну, девушка, девушка!

Д а ш е н ь к а. Этот лексикон, наверное, специально вводят только на дипломатических приемах. А вот это неповторимо оригинальное слово… Как это?.. Ну, что-то рыбацкое, когда рыба хорошо клюет… К л ё в о! О!

Ю р к а. Отстань. (Встал на ступеньку, толкнул дверь в вагончик. Взял оттуда гитару и, сев снова на ступеньку, заиграл что-то очень модерновое.)

Она смотрит на него с любовью и жалостью. Он это заметил и снова стал надменным, гордым.

Она положила ему руку на плечо. Он перестал петь, только перебирает струны, посмотрел на Дашу, потом повернулся к реке, на секунду задумался и, больше не кривлясь, запел.

(Взял несколько аккордов и с грустью.)

Д а ш е н ь к а. А все-таки за два с лишним месяца хоть одно письмо написать можно было бы.

Ю р к а. Отстань, сказал же…

Д а ш е н ь к а. Но ведь мать: МА-МА.

Ю р к а. Финита! (Секундная пауза, а потом заговорил жарко.) Они же решили, что их маленький мальчик, их избалованный и изнеженный Юрочка — ничто, никто! Так себе… пустое место! «Ах, папочка, надо же Юрочку пропихнуть в институт!», «Ах, папочка, надо добиться, чтобы Юрочка с золотой медалью окончил школу!» А я не желаю! Понимаешь ты! Не желаю! Они добивались отсрочки призыва в армию! Они хотели сделать из меня доморощенного гения! А я не желаю. И они увидят! Да, да, увидят! В общем, все об этом! Кончено! Хватит!

Д а ш е н ь к а. Ну хоть бы сообщить, что ты жив, что ты здесь, на стройке.

Ю р к а (с издевкой). Р а з н о р а б о ч и й! Человек без профессии. Только что и умеет — получать по морде за то, что не может смотреть на халтурщиков? И не смей больше к этому возвращаться! А то повернусь и уеду на другую стройку. Все!

Д а ш е н ь к а. Ну хорошо. (И тепло, и просто.) Все время напускаешь на себя эдакую браваду, эдакое презрение ко всему миру…

Ю р к а. Так психов успокаивают, чтобы они не кусались: «Ты хорошенький, ты умненький». Перестань, Дашка, ты же приличный человек! Сама-то ты почему бросила институт! Скажешь — деда пожалела?

Д а ш е н ь к а. Нет.

Ю р к а. А почему областной, величайший центр обменяла на эту дырку от бублика?

Д а ш е н ь к а. Знаешь.

Ю р к а. Нет, не знаю.

Д а ш е н ь к а. Врешь. Знаешь. Я полюбила. Полюбила неудачника.

Ю р к а. Ха-ха! Пой, моя гитара! Меня полюбить может только милиция.

Д а ш е н ь к а. Умный человек, а мелешь… Фу, какой ты противный. (И ушла в вагончик.)

Из-за домика появляется  З а в ь я л о в.

Ю р к а (посмотрел Даше вслед и небрежно Завьялову). Давайте, папаша, путевку.

З а в ь я л о в. Кто такой? Впервые вижу здесь.

Ю р к а. Секретный агент Интеллидженс сервис. О том, как бесхозяйственно строят химический комбинат, ежедневно сообщаю Би-Би-Си… Морзяню на гитаре. В общем, хватит шутить! Показывайте товар. Но имейте в виду, товарищ комсомолец двадцатых годов, у меня разговор короткий: неполный самосвал — неполный талон! Ясно?

З а в ь я л о в. Я начальник строительства. Где приемщица? Что у вас с телефоном? Не могу дозвониться из управления целый день.

Ю р к а. Я начальника строительства вижу здесь в течение двух месяцев по три раза в день, и вы бросьте мне эти байки напевать, что вы начальник…

Вышла  Д а ш е н ь к а.

Д а ш е н ь к а. О, Петр Петрович! Здравствуйте!

З а в ь я л о в. Что это за новый приемщик у вас тут?

Д а ш е н ь к а. Это Юра… Лазарев Юра… Из Москвы… Приехал без путевки комсомола, и его ко мне на помощь сюда…

З а в ь я л о в. Так что же ты, голубчик мой, руководства не знаешь?

Входит с веслом в руках  д е д  Р о м а н.

Ю р к а (себе под нос). Хорошее руководство, если оно на стройку приезжает раз в квартал… и то перед распределением премиальных и прогрессивки… (Уходит в вагончик.)

З а в ь я л о в (устало). И до чего все-таки у нас молодежь распущенная стала. А, Роман Иваныч?

Д е д  Р о м а н (ставит весло возле вагончика). Не говори, не говори, Петр Петрович. Никакой управы на них нет! Вот Дашенька! Училась в университете. Второй курс. Литературу… художественную изучала… И успешно же! И квартира в самом центре города. Лифт, газ, личный телефон… Сын мой директором универмага работает. Честный парень. Ни разу не сидел. Так нет! Приехала сюда… Ну, я понимаю, и здесь грамотные люди нужны… Но зачем учебу-то бросать? Зачем?

З а в ь я л о в. Ну, Дашенька ваша исключение. У нее комсомольский задор… Да и к деду поближе… Тут тебе и рыбка, и природа…

Д е д  Р о м а н. Какая здесь, прости господи, природа. Бетонный завод чадит! Обогатительная фабрика, силикатный опять же… А тут еще комбинат… (И тут же.) О, кстати, Петр Петрович! Ну, когда же наконец-то этот проклятый мост построят? Невозможно просто! Вагонетки дырявые! Вон глянь! Как с той стороны выходят из бункера с бетоном, так половина вагонетки в воду. Или это новый вид подкормки для рыбы?

З а в ь я л о в (вставая). Прав, прав, Роман Иваныч. Недопустимо медленно все мы делаем. И зарплата вроде приличная, и всякие стимулы, а вот… Руководителей опять же не хватает…

Д е д  Р о м а н. Нет, начальства у нас хватает, только вот работать некому. (И, смутившись, добавил.) Я имею в виду, специалистов… маловато…

З а в ь я л о в. А помнишь, Роман Иваныч, как мы с тобой на фронте… «Построить за ночь переправу!» — «Есть!» — и к утру на понтончиках колышется.

Д е д  Р о м а н. Может, и вам тяжело? Постарел наш бывший стройкомбат? Ведь, почитай, всю жизнь на эти стройки положил и здоровье-то угробил.

З а в ь я л о в. И это тоже есть. Безусловно. Но главное не в этом. Материалов не хватает, а с транспортировкой дрянь. (И тут же Дашеньке.) Так сколько вы за неделю отсыпали?

Д а ш е н ь к а. Идемте, Петр Петрович. Покажу.

Они уходят.

(Завьялову на ходу.) Вся беда, что тут развратили шоферов. Привез полмашины щебня — требует за полную.

Их голоса смолкают. Из-за вагончика появляется  Ю р к а.

Ю р к а. Во как я промахнулся-то!

Д е д  Р о м а н (не понял). То есть в смысле?

Ю р к а. Ну, я говорю… вы его, значит, с доисторических времен знаете?

Д е д  Р о м а н. Воевали. Лихой был комбат. Все у него в руках горело. А вот за последние годы сдал. То ли годы берут свое, то ли свое стало главным…

Ю р к а (с иронией). Смело вы про начальство-то!

Д е д  Р о м а н. Какое он мне начальство! Он мой боевой товарищ, в партию большевиков на фронте рекомендовал. Чего смотришь? По твоим понятиям, дед Роман — это вроде как гриб перестоялый. Я же, брат, восемь классов в рабочей школе окончил.

Ю р к а. И насчет женского пола небось еще хи-хи да ха-ха… (Улыбнулся.)

Д е д  Р о м а н (взбодрился, подхватил). А что?! У нас в городе еще такие пенсионерочки на скверике с колясками гуляют! О-го-го! Не поверишь — заглядываются!.. (И тут же, опомнившись, с недоверием глянул на Юрку.) Ты не смеись! Женщина, она начало всех начал. От нее и добро, и зло может идти.

Ю р к а. Шерше ля фам!

Д е д  Р о м а н. Насчет этого не похвалюсь! Нет!.. Одна женщина, вот вроде моей покойной Нины Андреевны, меня, можно сказать, в люди вывела, учиться заставила, мастером ее заботами стал, литературу… художественную, читаю… А другая…

Ю р к а. Все они одинаковые. «Там, где брошка, там перед».

Д е д  Р о м а н. Не скажи. У Петра Петровича, то есть у майора Завьялова, такая подруга была, наичестнейшая. Всю войну его с двумя детьми ждала… А вот подвернулась медсестричка из санбата, и не стало нашего комбата.

Ю р к а. Значит, пострадал человек из-за повышенной любовной потенции?

Д е д  Р о м а н. Вот-вот. Я именно так и говорю, что все от женщины: и хорошее, и плохое. Вот твоя матушка (хочет разозлить Юрку, хочет заставить возражать себе) человек скрытный и злобный, да, может быть, еще и с кукишем ко всему новому и передовому!

Ю р к а (сохраняя надменный вид, насторожился). Вы просто Шерлок Холмс! Откуда догадались?

Д е д  Р о м а н. Очень много в тебе презренья ко всем.

Поспешно входит  К о в а л е в.

К о в а л е в. Здравствуйте.

В ответ они поздоровались.

(Деду Роману.) Слушайте, дедушка, что у нас тут происходит с приемкой щебенки?

Д е д  Р о м а н. Я тебе, милый, не дедушка.

К о в а л е в. Ну, извините, отец.

Д е д  Р о м а н. И не отец. Я гвардии старшина запаса, дважды родитель Советского Союза Роман Иванович Ильин. (И засмеялся.) Что случилось, Николай Иванович?

К о в а л е в. Все утро проторчал специально в карьере. Сам проверял, что отсюда отправляются машины с полной нагрузкой щебенки, а вы шоферам за ездку полталона выдаете. Это как понять?

Д е д  Р о м а н. Это ты у внучки спроси, Николай Иваныч.

Ю р к а. Могу дать справку. Во-первых, не всем мы даем полталона, а тому, кто только полсамосвала привозит на дамбу. А во-вторых, и впредь так буду делать.

К о в а л е в. Нет. Я не возражаю. Но как же все-таки получается? Выходят груженные полностью, а приходят полупорожнне?

Ю р к а. По-моему, лучше всего вызвать частного детектива.

Д е д  Р о м а н. А может, кузова дырявые?

К о в а л е в. Смеетесь, Роман Иваныч. Минские машины, только что с конвейера. Черт-те чем приходится заниматься! Шесть шоферов завгар не выпустил на линию. Почему? С похмелья! Могут заснуть за рулем! Могут загробить и машины, и себя! Там кирпич битый, тут щебенка налево уплывает. На бетонном вдруг стали «испытывать» новую технологию: побольше песочку, поменьше цемента. Это что?

Ю р к а. Я же говорю, срочно нужен детектив.

Д е д  Р о м а н. Принцип такой: государство богатое — ему все нипочем. (Направился за вагончик. И на ходу.) Если лошадь не держать в узде — непременно в овес забредет. А с ездового — штраф за потраву. (Ушел.)

Ковалев, сидя на табуретке, просматривает какие-то записи в книжке, делает заметки. Юрка наблюдает за ним некоторое время.

Ю р к а. Николай Иваныч, я ведь могу с вами откровенно говорить?

К о в а л е в. Безусловно.

Ю р к а. Ни я от вас, ни вы от меня — друг от друга не зависим. Правда?

К о в а л е в. Как тебя по отчеству, Юра?

Ю р к а. Александрович. Но меня все зовут без отчества.

К о в а л е в. Когда-то начнут звать Юрием Александровичем. Так что ты хотел сказать «откровенно»?

Ю р к а. Скажите, пожалуйста, Николай Иванович, откуда берутся паразиты, преступники? Ведь все же люди рождаются честными. И вдруг — вор? А?

К о в а л е в. Вероятно… безнаказанность.

Ю р к а. И это безусловно. Но! Есть еще одно обстоятельство… Маленький-малюсенький, даже не вор и не ворик, воришка украл один-единственный гвоздик. А его малюсенький начальник, ну, плана звеньевого, украл пять больших гвоздей. А тот, что над звеньевым, украл половину ящика гвоздей. И он ни звеньевому, ни малюсенькому воришке не может сделать замечания, потому знает — им известно про пол-ящика. Так?

К о в а л е в. Ты хочешь сказать, что воруют все?

Ю р к а. Нет. Это слишком. Это частности. Мелочи. Но оттого, что мелочи, их никто не хочет замечать.

К о в а л е в. Ты ведь, кажется, комсомолец, Юра? И вдруг такая безысходность, такое неверие в справедливость. Да за каждый гвоздь надо кидаться в драку. Ты кинешься, я тебя поддержу, и сотни таких же, как ты, людей — все кинутся. Тогда любой, даже самый крупный «звеньевой», будет знать: нельзя, иначе будет не душеспасительный разговорчик, а физическая боль в области уха, носа, шеи. Разве не так?

Ю р к а. Пока это происходит несколько иначе… (Он взял гитару и, глядя на реку.) Все-таки как красива река вон там, где она выходит на простор… (И негромко запел.)

К о в а л е в. Любишь Есенина?

Юрка кивнул, а Ковалев подхватил, и теперь они запели вместе.

Входит  д е д  Р о м а н, но они его не видят.

Д е д  Р о м а н. Какая песня-то красивая. Первый раз слышу.

Ю р к а. О, кстати, Николай Иванович, вы любите Смелякова? Вот это:

(И запел.) «Не больничным уйдем коридором…» И еще… (Он улыбнулся.) Что лучше? Какое слово: «хиляй» или «иди»?

К о в а л е в. «Хиляй» — это, по-моему, вульгаризм.

Ю р к а. А это — «кушай» или «ешь»?

Д е д  Р о м а н. Конечно, «кушай».

К о в а л е в. «Кушайте» — это вроде бы уважительная форма.

Ю р к а. «Кушайте» — это калькированное с французского «куше» — есть лежа. Отсюда кушетка, лежа на которой «кушали» кофе. «Кушают» только свиньи, а люди «едят»!

Д е д  Р о м а н. Но, но, ты поосторожнее.

Ю р к а (со вздохом). Это не я. Это Даль. Владимир Иванович Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Том второй. Страница двести двадцать девять.

К о в а л е в. О да! Плохо, значит, мы знаем свой родной язык.

Пауза. Громко зазвучала песня, и все невольно повернулись к реке.

Ю р к а. Дневная смена кончилась.

К о в а л е в. Хорошо девчата поют.

Ю р к а. «Дубинушка». Современного ничего не знают. Теперь они под эти доисторические шлягеры семь километров до мостика горланить будут. Да и по той стороне тоже семь.

К о в а л е в. Ну, почему же? Многие здесь, в низине, в общежитии живут.

Д е д  Р о м а н. Ты бы их, Юрка, перевез на ту сторону?

Ю р к а. По мосту надежнее — он железный.

Д е д  Р о м а н. Лодырь! (И тут же.) А все же жаль, что заводские гудки запретили. Загудит гудок — вставай город, рабочий класс трудиться идет!

К о в а л е в. Говорят, много шумов в городе…

Д е д  Р о м а н. Шум от машин да от трамваев, а гудок — это голос рабочего города.

Ю р к а. Начальству спать мешает.

Д е д  Р о м а н. Не мели ты пустое. Настоящий начальник, он за два часа до рабочего встает. Сам все проверит, где, да что, да как… Нет, это медики перегнули палку. Гудки заводов — это красиво, это очень по-нашему, по-рабочему.

Подходит  г р у п п а  д е в у ш е к.

Д е в у ш к и. Здравствуйте, дедушка, не перебросите через ручеек?

Д е д  Р о м а н. Тут в два конца три километра.

Д е в у ш к и. А мы вам на бутылку пива.

Д е д  Р о м а н. Печень у меня дырявая.

Ю р к а (встал, вразвалку двинулся к веслу). Ну, хиляйте, что ли, чувихи! (Ушел.)

Девушки смотрят на деда.

Д е д  Р о м а н. Ну, идите же! Это он на своем языке вам приглашение сделал, ха-ха!

Девушки убегают за Юркой.

(Смотрит им вслед и вроде бы никому.) Дурень человек. Вот из кожи вон лезет, чтобы показать, что он хуже, чем есть.

К о в а л е в. Другие стараются наоборот, а этот…

Вдруг вернулся  Ю р к а.

Ю р к а (деду). А насчет моих предков, особенно матери, вы здорово облажались, дедуся. Она человек! Вот хоть этим веслом мне в лоб закатайте — человек! (И убежал.)

Дед Роман довольно улыбнулся.

Короткая пауза.

К о в а л е в. Петр Петрович здесь?

Д е д  Р о м а н. С Дашенькой пошли смотреть дамбу.

К о в а л е в. Роман Иванович, вы человек бывалый. Хорошо нрав реки знаете. Может, мы напрасно этот сыр-бор с дамбой затеяли? Меня Завьялов всего испилил за нее.

Д е д  Р о м а н. Этот, Николай Иваныч, разговор — вроде как спор сердца и думки. Наша Каменка двух родителей дитя. Степняка — из степей, вся песчаная, да потому желтая бежит, а та, что из во-он тех дальних гор, — от ледников берет начало.

К о в а л е в. Ни разу за последние пятьдесят лет не выходила Каменка из берегов?

Д е д  Р о м а н. Когда чего-то не хотят делать, так обращаются к истории, да еще несчастных стариков в эту историю впутывают. Мол, старики не припомнят. А может, у тех стариков-то память стариковская? А? Как тогда?

К о в а л е в. Стало быть, я промахнулся?

Д е д  Р о м а н. А шут его знает? Может, и промахнулся. Что я, инженер, что ли? Тебе виднее! Вот помню, я в двадцать восьмом году служил на флоте, на эсминце. Был у нас комсорг. Отчаянный парень. Умница: как в поход идти — он обязательно всех нас соберет и митинг. А однажды мне говорит: «Вот ты подумай, Ромка. До революции, при царе, ведь перед походом поп тоже молебен служил да кадилом махал, но я-то ведь не поп! Должен же партийный или комсомольский работник от попа отличаться? Должен». Понимаешь, к чему я клоню?

К о в а л е в. Это точно. Тут кадилом махать не годится. Но ведь риск! Риск! И надо брать на себя всю ответственность.

Д е д  Р о м а н. На то ты и специалист, на то ты и руководитель!

К о в а л е в. Вот в том-то и беда наша, руководителей, что надо брать на себя огромную ответственность, принимая решение. А тебя тут гложет сомнение: а стоит ли игра свеч?! А если не рванет Каменка? Кто будет отвечать за напрасные расходы по строительству дамбы? А?

Д е д  Р о м а н. Смотри, Николай Иваныч.

Ковалев встал. С реки послышалась Юркина песня: «Ты, только ты зажгла во мне любовь, была бы только ты…»

О, Юрка девчат обучает. Самая модная сегодня. На заграничный лад. (И вдруг посерьезнел.)

Пауза. Остановилась где-то рядом машина, хлопнула дверь.

К о в а л е в (негромко). Все начальство к вам сегодня съезжается, Роман Иваныч.

Дед Роман оглянулся.

Парторг стройки! Я, пожалуй, уйду… (Но не успел уйти.)

Входит  К у д р я в ц е в а. Энергична, подтянута. С улыбкой на лица. Дед Роман встал.

К у д р я в ц е в а. Здравствуйте, товарищи.

Д е д  Р о м а н. Здравствуйте, Клавдия Михайловна.

К о в а л е в. Здравия желаем, товарищ Кудрявцева.

Она метнула на него острый взгляд.

(Притворно взялся за сердце.) Глаза! Ух! И наповал.

К у д р я в ц е в а. Когда вам надоест это занятие, Николай Иванович?

К о в а л е в. Только на том свете. А так как я в тот свет не верю, значит, всегда буду погибать под взглядом ваших необыкновенных, зовущих глаз.

К у д р я в ц е в а. Паяц!

К о в а л е в. Влюбленные всегда глупеют!

К у д р я в ц е в а. Вы бы хоть товарища Ильина постеснялись.

Д е д  Р о м а н. Я вас чего-то не узнаю сейчас, Николай Иваныч!..

К о в а л е в. Моя фамилия Ковалев, товарищ Ильин. А эта строгая дама — моя законная, зарегистрированная жена. По фамилии Кудрявцева. Клавдия Михайловна.

К у д р я в ц е в а. Не слушайте его, товарищ Ильин. Мы с ним в разводе уже пять лет.

К о в а л е в. Некрасиво, товарищ парторг, вводить в заблуждение рядового члена партии, товарища Ильина. (Показывает деду Роману паспорт.) Вот паспорт. Тут стоит штампик. Вот.

Д е д  Р о м а н. Ой, извинения прошу, товарищи… Юрка… никак лодку на берег не вытянет… Я сейчас… Я быстренько… (Поспешно ушел.)

Кудрявцева было двинулась за ним, но Ковалев взял ее решительно за руку.

К у д р я в ц е в а. Отпусти! Сейчас же отпусти!

К о в а л е в (с улыбкой). Клава…

К у д р я в ц е в а. Я сказала, отпусти!

К о в а л е в. Ну, чего кривляться-то. Ведь никого нет… Клава.

К у д р я в ц е в а. Я вам не Клава, а Клавдия Михайловна. Отпустите, или я закричу.

К о в а л е в. Клавдинька! (Потянул ее к себе.)

Она с силой ударила его по щеке и тут же сама испугалась.

(Взял ее руку, ту, которой она дала ему пощечину, и, поцеловав, приложил к той же щеке.) Прости. Я не хотел тебя обидеть…

К у д р я в ц е в а. И ты прости… Коля…

К о в а л е в. Ну и слава богу! И хоть не было у нас детей, хоть все время в работе, но жили-то прекрасно. А дети? Если не будет своих — усыновим сироту и…

К у д р я в ц е в а. Нет, нет, ты неправильно понял. К прошлому возврата быть не может. Прошлое ушло. Оно осталось там, за рекой, пять лет назад.

К о в а л е в. Почему?

К у д р я в ц е в а. Ты сам знаешь!

К о в а л е в. Это же сплетня! Гнусная и глупейшая сплетня.

К у д р я в ц е в а. Я сама вас застала!

К о в а л е в. Ты ничего не поняла.

К у д р я в ц е в а (вдруг гордо, надменно). Ах вот даже как?

К о в а л е в. Глупо приревновала к девчонке, к племяннице…

К у д р я в ц е в а. Знаю, знаю. Я это читала в твоих бесчисленных письмах.

К о в а л е в. И ни на одно не ответила, потому что сама не веришь этим сплетням! Не веришь!

К у д р я в ц е в а. Нет, верю! Верю!

К о в а л е в (со вздохом облегчения). Значит, любишь меня и теперь!

К у д р я в ц е в а. Ни в коем случае. Все прошло и забыто. Если бы ты был не виноват, ты не сбежал бы отсюда на пять лет.

К о в а л е в. Ты-то знаешь, почему я уехал…

К у д р я в ц е в а. Ха-ха! Меня душит смех. Его вызвал министр и дал самостоятельную стройку! Чушь!

К о в а л е в. Оставь ты этот пошлый тон! Он тебе не идет. Ну хорошо. Предположим, что БЫЛО! Б ы л о! Считай, что это глупость, ошибка… Ну, не знаю как считай… Но ведь я тебя и только тебя любил…

К у д р я в ц е в а. Николай! Прекрати об этом! Умоляю, прекрати!

К о в а л е в. Хорошо. Все личное к черту! Потом! (И сухо, резко.) Ты скажи мне, Клава, откровенно скажи: ты кто — парторг или поп с кадилом?!

К у д р я в ц е в а (попыталась вставить слово). Прости, но…

К о в а л е в (перебил). Погоди! Помолчи маленько! Ты почему принимаешь всех нытиков, жалобщиков?!

К у д р я в ц е в а. А ты считаешь, что разогнал почти всех из отдела главного инженера — и тебе должны в ножки кланяться? Ты что, Совет Министров или секретарь ЦК?

К о в а л е в. Я коммунист! И ты брось прикидываться непонимающей! Что, для чиновников здесь приют? Богадельня?

К у д р я в ц е в а. Но зачем так грубо?!

К о в а л е в. Полно, милая, полно! Это не грубо! Это справедливо! Государство потратило на их подготовку и образование уйму денег и человеческой невосполнимой энергии! А они? Штаны протирают! Согласовывают! Совещаются! Высиживают пенсии в тридцать пять лет! Утратили чувство собственного достоинства! Они же «кипучие» лодыри, а не специалисты! И еще погоню!

К у д р я в ц е в а. Умерь свой пыл, Николай! Один гений! Остальные дурачки! И прекрати эти административные фокусы!

К о в а л е в. Клава! Ты же никогда не была трусихой! Открой глаза! Людей, элементарных рабочих рук не хватает, а ты заигрываешь с так называемыми обиженными! Недостойно! Ты парторг! И вместо того чтобы поддержать меня… Некрасиво, Клавдия Михайловна. Дело горит. Стройка замерзает в такую жару! Тут нужно решительно действовать, а ты завьяловское спокойствие поддерживаешь? Кого мы обманываем?

К у д р я в ц е в а. Я никого не обманываю. Согласна, что необходимо активнее действовать, но не администрировать.

К о в а л е в. Нет! Мы с тобой говорим на разных языках!

К у д р я в ц е в а (совсем другим тоном). Завьялова не видел?

К о в а л е в. Он мне тоже нужен. Пойдем на дамбу. Он там.

Они уходят. Пауза. С противоположной стороны поспешно входит  З а в ь я л о в, за ним — Д а ш е н ь к а. Почти одновременно им навстречу выходит  д е д  Р о м а н. Завьялов говорит негромко, но, как с ним бывает, когда он говорит с младшими подчиненными, каждое слово он подкрепляет решительным жестом: рубит ладонью воздух.

З а в ь я л о в. Правильно, Дашенька. Это по-комсомольски! Это точно! А то что ж получается… (Это уже больше деду Роману, чем Дашеньке.) Везут, понимаешь, полмашины, кое-где да кое-как сваливают, да еще требуют, чтоб им, понимаешь, полновесным талоном отмечали их халтуру! Правильно, Дашенька. Ты на своем участке делаешь великое дело! Я, правда, сомневаюсь в необходимости этой дамбы, но жмет Ковалев! Жмет на меня как лавина.

Сзади них остановился  Ю р к а. Завьялов его не видит, положил Дашеньке руку на плечо, погладил по спине… это больше по-отцовски, но Юрка ревнует, весь сжался, напружинился.

А насчет учебы… ты напрасно… ты слушайся деда. Он тебе зла не пожелает…

Д е д  Р о м а н. Вот-вот. А я что говорил?! У нас на эсминце в двадцать восьмом году был комсорг. Митинги проводил. Так говорит: «Раньше был поп, тоже кадилом махал перед плаваньем, а чем я от попа отличаюсь?» Понимаешь, к чему я это тебе говорю?

Д а ш е н ь к а. Да с чего вы взяли, дедушка, что я бросила институт?.. Сейчас, во-первых, каникулы, а потом… имею же я право перейти на заочное отделение, если нужно здесь… (И нашла оправдание.) Вот хочу дедушке помочь…

З а в ь я л о в. Тоже логично. Правильно. Учеба, она, Дашенька, не сразу дает отдачу… она как бы исподволь, с годами…

Ю р к а (еле сдерживаясь). Беспокоитесь вы о молодежи, товарищ начальник. Любите… молоденьких девочек.

Завьялов поспешно отдернул руку от Дашеньки.

Вон я машину остановил, а там в ней дама сидит. И представляете себе — заявляет, что жена она ваша… законная, и тоже молоденькая… сравнительно… во-он из кабинки самосвала за вами  в н и м а т е л ь н о  эдак наблюдает. И оргвыводы делает. И будет потом не кадилом, а кое-чем другим махать!

Завьялов поспешно двинулся к вагончику. Ему навстречу выходит  З а в ь я л о в а  и давешний  ш о ф е р.

Ш о ф е р (ей, указывая на Завьялова). Вот сам начальник, пусть даст указание, тогда другое дело. А работать за здорово живешь дураки перевелись.

З а в ь я л о в а. Что случилось?

Ш о ф е р. Вот они требуют…

З а в ь я л о в а (мягко перебивает его). Вы погодите, Ваня. Ты понимаешь, Петруша…

Завьялов насупился.

(Тут же поправилась.) Петр Петрович… Прости. Можно тебя на минутку? (Увлекает Завьялова в сторонку.)

Шофер с нескрываемой ненавистью смотрит на Юрку, а тот не обращает на него внимания.

Ю р к а. Летучий митинг или совещание в верхах.

З а в ь я л о в а. Сколько тебе сделал Семен Семенович, когда ты скорчился со своим радикулитом?

З а в ь я л о в. Ну и что?

З а в ь я л о в а. Ну мы же обещали им.

З а в ь я л о в. Что я им обещал? О чем ты говоришь?

З а в ь я л о в а. Ну, не ты, не ты — я обещала дать щебенку и бетон на фундамент. Ну, нет у него транспорта, чтобы за пять — десять километров ездить за этой щебенкой. А наряд есть. Вот он. Это в долг. Понял? Он вернет.

З а в ь я л о в. Знаешь, Лида! Мне кажется, что сейчас не время и не место…

З а в ь я л о в а. Ах, вот как ты заговорил! Ну хорошо! Хо-ро-шо!!!

З а в ь я л о в. Постой, Лидынька. Что ты хочешь сейчас от меня?

З а в ь я л о в а. Я хочу, чтобы по совести, по справедливости. Полмашины сюда, на эту никому не нужную, дурацкую дамбу, а полмашины на дачу Семена Семеныча…

З а в ь я л о в. Прости, о чем ты говоришь? Да это же…

З а в ь я л о в а. Слушай! Как тебе не стыдно! Такая колоссальная стройка! Такой размах, и вдруг это непонятное крохоборство. Распорядись и не дури, пожалуйста! Что это еще за начальник стройки, который не может у себя на производстве командовать! Это же не воровство! Что мы за это, деньги берем? Просто уважаемому в городе человеку, ценному медику-специалисту надо помочь построиться! Это просто даже твоя обязанность, беспокоиться о людях… тем более таких ценных…

З а в ь я л о в. Хорошо. Но имей в виду, Лидия, это в последний раз.

З а в ь я л о в а. Ты прекрати, пожалуйста, мне ставить условия! А то если я начну тебе ставить условия… В общем, пожалуйста, будь разумным! (И решительно двинулась к шоферу.) Ну вот! Как я вам сказала, Ваня, так и получилось. Петр Петрович приказывает — полмашины сюда, на дамбу, а вторую половину — на тот объект.

Эти слова слышат входящие  К у д р я в ц е в а  и  К о в а л е в.

К о в а л е в (несет в руке полусгнившую, плетенную из ивняка корзину). Здравствуйте, Петр Петрович. Мы пошли искать вас на дамбу, а вы, оказывается, уже здесь. Здравствуйте, Лидия Николаевна.

К у д р я в ц е в а (делая общий поклон). Здравствуйте!

З а в ь я л о в а (Ковалеву). Добрый день, дорогой Николай Иваныч. Что-то вы совсем не жалуете супругу своего начальника? И вы, Клавдия Михайловна. Заходите же, дорогие товарищи, я вас свежим малиновым вареньем угощу…

Ю р к а (Дашеньке). Смотри, человечек, как создается «малина».

Д а ш е н ь к а (тихо). Ну и язва же ты!

К о в а л е в. Непременно, непременно, Лидия Николаевна.

К у д р я в ц е в а. Спасибо. Да все как-то недосуг.

З а в ь я л о в а (шоферу). Ну, в путь, в путь. (Уходит.)

Ю р к а (подхватил песней, с издевкой). …А для тебя, родная…

Даша толкнула его в бок — он смолк. Шофер было двинулся за Завьяловой.

К о в а л е в. Погодите.

Шофер остановил Завьялову.

О каком «том объекте» речь?

З а в ь я л о в (нерешительно). Надо помочь соседям-строителям…

К о в а л е в (показывая ему плетенку). Вот! Гниет! Расползается и основание дамбы — гнилье не держит щебенку!!

Ю р к а. Рыба, она тоже гниет с головы…

Но Даша остановила его.

Д а ш е н ь к а. Юр, помоги мне сделать разметку на синьке… (Потащила его к вагончику.)

Дед Роман в упор смотрит на Кудрявцеву.

К о в а л е в. Вот! Поздравляю вас, Петр Петрович! Вам ребенок говорит, что рыба гниет с головы.

З а в ь я л о в. Прости, не понял, Николай Иваныч?! Ты кого имеешь в виду?

К о в а л е в. Тебя!

К у д р я в ц е в а. Товарищ Ковалев! А кто, собственно, дал тебе право таким тоном говорить с руководителем стройки? Я лично…

К о в а л е в (перебил). Ты помолчи! О тебе разговор особый!

К у д р я в ц е в а. Может, и меня своим помелом пометешь?

К о в а л е в. Ни в коем случае! Тебя подтянуть потуже, ты еще не такой воз свезешь! Прости за прямоту! (И резко Завьялову.) Вы думаете, Петр Петрович, что я не вижу, как сгнили все эти корзиночки? Или все милостыньку от природы ждете? Напрет Каменка — и все полетит к чертям!

З а в ь я л о в. Дамбы строить не моя профессия! И потом, нам никто не позволит…

К о в а л е в. Это мы уже слышали! Слышали! И хватит об этом толковать.

К у д р я в ц е в а. Николай Иваныч, если уж ты заговорил о том, что хватит толковать, то сам-то ты не слишком ли много толкуешь?

К о в а л е в. Много! Права!

К у д р я в ц е в а. Мы опять срываем сроки сдачи пусковых объектов. Вы видели, товарищи руководители, что у нас намечается за полугодие по освоению капиталовложений? Людей и так не хватает, а Николай Иванович разгоняет целыми отделами!

К о в а л е в. Так не хватает же рабочих, специалистов, а не чиновников. Их у нас больше «критической нормы»! Вот ведь как!

З а в ь я л о в. Принимаю критику, принимаю! Форма не совсем подходящая…

К о в а л е в. А мы не благородные девицы тут!

К у д р я в ц е в а. Но я обязана обо всем поставить в известность обком партии.

З а в ь я л о в. Не следует напрасно беспокоить руководство… Подождем… Сейчас кое-что сами предпримем…

К о в а л е в. Беспокой, Клава, беспокой! На меня ушат обид вылей! Только лишь бы с мертвой точки сорвать!

К у д р я в ц е в а. Невозможный ты человек, Ковалев!

К о в а л е в. Неудобный, неуютный! Вот такой! Беги! Жалуйся, матушка! Только не рассиживайся за бумажками. Едешь? Я с тобой!

К у д р я в ц е в а. Нам не по пути! (Уходит за вагончик.)

К о в а л е в. Ну, Петр Петрович, молви слово-то!

Из вагончика вышел  Ю р к а  с гитарой.

З а в ь я л о в (вдруг решительно шоферу). И вы прекратите это безобразие! Иначе мы будем карать вас рублем!

Шофер стоит растерянный.

(Ковалеву.) Давайте поговорим об этом в управлении. И надо, товарищи, поднажать. С нас большой спрос, и давайте… Вы едете?

К о в а л е в (шоферу). Что вы стоите? Выполняйте!

А тот еще стоит; потом, махнув рукой, уходит за вагончик.

Клава! (Завьялову.) Опять убежала!

Ю р к а (запел под гитару).

К о в а л е в. Кабы домой… (И вдруг сердито Юрке.) И что у тебя за манера — лезть в чужие дела? (Поспешно уходит.)

За ним — дед Роман.

Ю р к а (тяжело вздохнул). Опять не в жилу! Ну просто, знаете, не везет мне, начальник строительства химического комбината всесоюзного значения! Не везет! Тут ударная стройка, комсомольский задор, а я болтаюсь со своей гитарой, как фиалка в вазе… (Уходит в вагончик.)

Почти тут же из-за вагончика появляется  З а в ь я л о в а.

З а в ь я л о в а. Ну, смотри, Петр! Смотри!

З а в ь я л о в. Ну что я могу сделать! Ты видишь, как он жмет?

З а в ь я л о в а. Петр! Тебе осталось до пенсии каких-то два с половиной года! Если ты будешь так дергать себя, то сразу же после выхода на пенсию — воруй доски на гроб. Люди в твоем возрасте должны беречь себя. Вместо того чтобы спокойно отдохнуть, ты будешь развалиной.

Входит снова  ш о ф е р.

Ш о ф е р. Ну, как же все-таки решили?

З а в ь я л о в. Я же сказал? Вы что, не слышали?

З а в ь я л о в а (подхватила). Вам же сказал начальник стройки ясно. Половину сюда, половину туда!

Ш о ф е р. А талоны?

З а в ь я л о в. Выполняйте распоряжение! Выполняйте! И пора кончать эти митинги. (Поспешно уходит.)

З а в ь я л о в а. Идемте, Ваня! (И на ходу.) Ох, как я измоталась с этим строительством комбината! О господи!

Уходят. Входит  д е д  Р о м а н. Вышли  Д а ш е н ь к а  и  Ю р к а. Слышно, как удаляется самосвал.

Д е д  Р о м а н (Юрке и Дашеньке). Вот кто хозяйка-то настоящая на нашей стройке.

Д а ш е н ь к а. Дедушка, а чего он так боится ее?

Д е д  Р о м а н. Он не ее боится. Он одиноким остаться боится. Думаешь, это просто — прожить двадцать лет и перед самым заходом солнца остаться одному. (Вздохнул.) А ведь был таким мужчиной самостоятельным. Не знаю, не знаю… Тут рука нужна крепкая; тут не кадилом махать, а то опять понаедут комиссии, опять ревизии, увольнения, суды… Сплошная кутерьма. Нет, надо писать в обком партии. Юрка, где у тебя бумага?

Ю р к а. Анонимщик, дедушка?

Д е д  Р о м а н. У меня фамилия имеется: «коммунист Роман Ильин»! Иди вперед, салага! (Вслед за Юркой уходит в вагончик.)

Дашенька посмотрела вслед деду и Юрке. Вдруг заметила вышедшую из-за вагончика Кудрявцеву, подошла к ней.

Д а ш е н ь к а. Вы меня извините, Клавдия Михайловна, может быть, сейчас не время. Но у меня к вам большая просьба есть.

К у д р я в ц е в а. Пожалуйста, пожалуйста, Дашенька. В чем дело?

Д а ш е н ь к а. Вот… Юра… Лазарев… Ну, в общем… этот мой новый помощник… Он ведь не по распределению приехал… Он ведь сбежал из дома. Его родители наверняка волнуются, а он им ни одного письма. Сначала хочет доказать, что он может самостоятельно жить, без опеки, а уж потом… Вы не думайте. Он с виду такой… разгильдяй, что ли… А душа у него, если б вы только знали…

К у д р я в ц е в а (обняла Дашеньку). Любишь?

Д а ш е н ь к а (просто). Я не знаю, как это называется. У меня такого еще никогда не было. Мне просто вот рядом с ним хочется быть. И когда мы вдвоем с ним… Он совсем другой. Он такой… ну… вот, мне кажется, и Николай Иваныч такой же. Очень какой-то светлый, чистый. Ну вот вы скажите, разве можно не полюбить такого, как он?

К у д р я в ц е в а (не заметила, как заговорила о своем). Да, ты права. Николай Иваныч очень хороший человек. Очень. И любить его можно. Но полюбить его может только такая женщина, которая будет достойна, равна ему. И чтоб и умная, и честная, и… красивая… Ну, что делать, если всего этого нет? Если он не уважает тебя? Может при всех обидеть, оскорбить.

Д а ш е н ь к а. Да вы не обращайте внимания на это. Он, Юрка, только прикидывается таким… а в действительности… (И смолкла.) Так, может, вы его уговорите написать…

К у д р я в ц е в а (тут только опомнилась). Да, да. Обязательно. (И посмотрела вдаль.) Они что же, вместе с Завьяловым уехали? А как же я? Вот видишь, видишь? Даже в этом…

Д а ш е н ь к а. Так ваша же, парткомовская, машина — вон стоит.

К у д р я в ц е в а. Ах, вот как. (Улыбнулась.) До свидания, Дашенька. Я обязательно поговорю с твоим «беглецом». (Уходит.)

Дашенька постояла. Потом вздохнула и ушла в вагончик. Вскоре оттуда выходит  Ю р к а. Пауза. Слышно, как подъехал самосвал. Входит вразвалку  ш о ф е р.

Ш о ф е р. Теперь два законных.

Юрка протянул ему один талон.

Опять за свое?

Ю р к а. Полтора. Еще полмашины свалишь, получишь второй.

Ш о ф е р (угрожающе). Тебе еще схлопотать по шее охота? (Двинулся к Юрке.)

Тот отскочил.

Я ж из тебя раздавленный помидор сейчас изготовлю.

Ю р к а. Кто тебе дал право на меня орать? Кто? Ты же халтурщик! Хапуга! У тебя в душе двуглавый орел сидит! Не получишь больше ничего!

Ш о ф е р. Ведь убью же, дура!

Ю р к а. Прошу вас, сэр! (Вынул из кармана большой нож.)

Это увидела входящая  З а в ь я л о в а.

З а в ь я л о в а. Караул! Хулиган! Бандит! Держите его.

Выскочила  Д а ш е н ь к а.

Д а ш е н ь к а. Юрка, ты что, с ума сошел?

З а в ь я л о в а. Чего же вы ждете? Милицию надо! (И закричала.) МИЛИЦИЯ! МИЛИЦИЯ!

Ю р к а (негромко). Вроде бы интеллигентная женщина… Медик! Гиппократ!.. Эх, паразиты вы,паразиты!

З а н а в е с.

КАРТИНА ВТОРАЯ

ЦЕХ

Огромный цех. Он еще недостроен. Видны проемы вместо окон, а кое-где эти двадцатиметровые окна уже застеклены. Где-то устанавливается оборудование. Косыми лучами яркого и страшно жаркого солнца окрашена вся декорация. На бетонном полу лежат штабелями кирпичи, бунты и связки сухой штукатурки. Полдень. Обеденный перерыв. Устроившись на связке сухой штукатурки, забрызганная побелкой, сидит бетонщица  Н ю р а и, откусывая от целого батона, запивает прямо из бутылки кефиром. В о л о д я  молча курит, сидя на перевернутом ведре. В самом углу трудится  Д ы м о в; из обрезков плотного картона и фанеры он выпиливает ровные кусочки, просверливает в них дырки, а потом сбивает в фруктовые посылочные ящики. Рядом с ним молча обрабатывает ножом новое весло  д е д  Р о м а н. В самом центре — почти заземленный ковш подъемного крана. Он настолько велик, что в нем свободно разлегся  Ю р к а  и, бренча на гитаре, напевает песенки. Юрку окружила толпа  м о л о д е ж и… Вот он допел песню — окружающие захлопали в ладоши.

В о л о д я (Нюре. Кивнул в сторону Юрки и окружающих его молодых людей). Солист ансамбля! Шпарит на чистом лондонском наречии.

Н ю р а. Не говори! Интеллигент-строитель!

Ю р к а. Не путайте, сэр, разных понятий. Я не интеллигент, я интеллигентно одетый молодой лоботряс.

В о л о д я. Самокритично.

Ю р к а. Нет. Провокация.

В о л о д я. Что? Что?

Ю р к а. Я создаю отличный материал для обсуждения персонального дела комсомольца Юрия Лазарева, утратившего человеческий облик, шаромыжника, хиппи и вообще низкопоклонника.

В о л о д я. Смеешься! А вообще стоило бы обсудить тебя.

Д е д  Р о м а н (подошел к Юрке, негромко, доверительно и тоном проповедника). Я тебе, только тебе одному, Юрка, вот что хочу сказать. В двадцать восьмом году служил я на эсминце.

Ю р к а (тоже шепотом). Я так понимаю, что это весло вы сейчас точите специально для того легендарного корабля!

Д е д  Р о м а н. Ты не смейся. А слушай и делай выводы. Так вот. Был у нас комсорг. Митинги проводил. А ведь попы-то раньше тоже молебны проводили перед походом. И кадилом махали. Так вот, чем комсорг отличается от попа? Подумал?

Ю р к а. Усек. (И громко, всем.) А я что говорю?! Вот тебя, Володя, хоть ты и комсорг, вежливо попросили из отдела главного инженера. Что это значит? Это значит, что надо поближе к производству, сэр. А поближе к производству — это значит слушать советы рядовых членов организации. Это также значит, что надо искать новые формы комсомольской работы. Повесь объявление: «Открытое собрание с обсуждением планов стройки». И что? Пустой зал. А если на афише большими зелеными буквами начертано «Персональное дело»! Все бегут спотыкаясь! «Персональное дело!», «Оторвался от коллектива!», «Не идет в ногу с жизнью!» Ха-ха! Будто бы можно ходить в ногу со смертью!

Все засмеялись, а Юрка один не смеется.

Но! Ты собираешь собрание и объявляешь: «Сейчас сначала коротенько про наш доблестный труд на ударной стройке, а уж потом, чуть попозже, — дело «отщепенца и аморального типа Юрия Лазарева». Успех и полный сбор — гарантирую! Публика хочет не только хлеба, но и зрелищ! Ха-ха!

Дымов тоже хихикнул.

Вот-вот, Савелий Родионович! И вас туда же пригласят.

Д ы м о в. Я уже вышел из комсомольского возраста. А то бы и я сказал…

Ю р к а (перебил). Безусловно, безусловно! Поделились бы опытом с молодежью, как из казенного стройматериала делать посылочные ящики! Ха-ха!

Д ы м о в. А я не украл. Обрезки брошены. Их так сожгут, а я их в дело.

Ю р к а. И по полтиннику — в фонд борьбы за мир!

Д ы м о в. А уж это тебя не касается. На почте ящиков нету? Нету! А когда бывают, их по восемь гривен продают, а я вроде дешевле.

Ю р к а. Да за такое бескорыстие — вас нужно в музей, под стеклянный колпак. Вообще — всесоюзного масштаба альтруист.

Н ю р а. А зачем же выражаться-то!

В о л о д я (Нюре). Ты у нас человек необразованный. Юрочка тебя академическим терминам обучает.

Д ы м о в. А нас нечего обучать! Мы, понимаешь, социализм и без академий строили!

Д е д  Р о м а н. Чего ты хвастаешь, Дымов? Безграмотность сейчас никому чести не делает!

Ю р к а. Вы, Савелий Родионович, правильно усекли. Для приобретения капитала не обязательно «Капитал» Маркса изучать! Так ведь?

Д ы м о в. Пошел ты!

Ю р к а. Вот и все, что мне хотелось выяснить. А теперь слово нашему комсоргу. (Молодым, окружающим его, негромко.) Как спор заходит в тупик, он тут же делает оргвыводы и вносит предложения.

В о л о д я. В общем, я предлагаю…

Молодые засмеялись.

А чего гоготать-то? Я понимаю всю иронию Юрки. Но мне непонятна его позиция. С кем он? За что? И можешь, Юрка, хохотать сколько угодно, а я так скажу…

Ю р к а. Это вроде оргвывода? Да?

В о л о д я. Опять ирония. Ну и черт с тобой, смейся. А я так скажу! Грош нам всем цена, если мы так работаем. То обеденный перерыв на полдня, то умоляем приемную комиссию дать оценку «хорошо». И авралим, авралим. Сколько такое будет продолжаться на стройке комбината? Тропическая лихорадка, а не работа!

Ю р к а. Летучий митинг с очередным сотрясением воздуха объявляю открытым.

Д е д  Р о м а н. Болтаем, посмеиваемся, а люди, что нас кормят, благим матом орут: «Дайте минеральные удобрения, ну помоги же, рабочий класс, трудовому крестьянству!» У людей на руках мозоли, а мы шутим.

Ю р к а. Я и здесь готов кровь пролить, только никто это не оценит, дедуся!

В о л о д я. А почему ты сбежал с дамбы? Ну, почему? Почему за два с половиной месяца сменил три участка?

Ю р к а. И отсюда я хильну!

Д ы м о в. Это кто же тебе здесь мешает?

Ю р к а. Вы, сэр. Вы. Со своей повышенной экономической потребностью! Адью! (И, напевая под гитару, вышел из цеха.)

Наступила тяжелая пауза. Все смотрят на Дымова.

Д ы м о в. Вы чего, ребята? Ведь я же по делу. Ведь я же рабочий класс. Так сказать, плоть от плоти и кровь от крови…

Н ю р а. Дядя Савелий, вы отлично освоили профессию плотника. Чего ждать вам, как специалисту, начала монтажных работ.

Д ы м о в. Не язви. Все берут, и я помаленьку…

В о л о д я. Вот! С этого и надо начинать весь разговор.

Вдруг заговорили все сразу.

Г о л о с а. Действительно!..

— То полмесяца сидим сложа руки, а то…

— А что делать, если работы нет?

— Поназвали со всей страны специалистов и всем лопату в руки.

И пошел невообразимый шум. Вбегает перепуганный  б р и г а д и р. Дергает всех за руки. Кричит. Ругается.

Б р и г а д и р. Да заткни ты хоть свою амбразуру… Ребяты! Да черт вас возьми!

Наступает тишина.

Слушайте же!!

Полная тишина.

Приехала комиссия. Ради христа! Все наши дела после разберем. А сейчас давайте тихо и спокойно. Как положено.

В полной тишине в цех входят  З а в ь я л о в, К о в а л е в, К у д р я в ц е в а, Л а р и с а  П е т р о в н а и еще какие-то люди. Они выходят, негромко переговариваясь между собой.

Л а р и с а  П е т р о в н а. Тут все нормально.

Ч л е н ы  к о м и с с и и. Никаких нарушений…

— Боже, какая жара здесь.

Л а р и с а  П е т р о в н а (строителям). Здравствуйте, товарищи. А тут в основном молодежь…

Сзади к членам комиссии присоединяется  Ю р к а  со своей гитарой, висящей на шнурке за спиной. В руках Юрка держит запотевшую бутылку с водой, откуда со смаком отхлебывает. Жарко.

Люди все время обмахиваются платками, вытирают потные лица.

Ну, чем порадуете?

Молчание.

Что же вы вдруг все замолчали?

Н ю р а. Да у нас, товарищи, все хорошо. Вот сейчас закончится обеденный перерыв и…

Ю р к а. Начнется перерыв на ужин.

Л а р и с а  П е т р о в н а (оглянулась на него). О, какие модные у нас в цехе… с неизменной гитарой…

В о л о д я. Это разнорабочий… Юрий Лазарев…

Ю р к а. Временно исполняю обязанности культорга!

Н ю р а. Ага! Песнями развлекает…

Д ы м о в. А что? Рабочему классу в свободное время тоже охота послушать музыку!

Н ю р а. Вы не смотрите, товарищи, он у нас хороший… Только вот стричься почему-то забывает… но мы его исправим…

Ю р к а. Мерси! Значит, все-таки есть надежда, что меня исправят? Гран мерси!

Л а р и с а  П е т р о в н а. Я смотрю, Юра, вы человек с юмором.

Ю р к а (гордо). Юмор — признак таланта!

Л а р и с а  П е т р о в н а. Но признак еще не талант.

Ю р к а. Я потому и прибыл сюда… отметьте, добровольно, для самоисправления.

Л а р и с а  П е т р о в н а. И есть уже положительные результаты?

В о л о д я. Есть, есть, Лариса Петровна. Работает он как зверь. Но временами на него нападает какая-то чертовщина.

Ю р к а. Абсентеизм!

Н ю р а. Лазарев!

Ю р к а. Абсентеизм — это значит отсутствие… эдакая сонливость… (И вдруг с открытой улыбкой.) А знаете почему? Нет, не знаете! Потому что у нас здесь существуют антагонистические противоречия!

Л а р и с а  П е т р о в н а. Как это?

Юр к а. Пожалуйста! Прошу! (Схватил дощечки Дымова.) Вот! Знаете, что это такое? Не догадываетесь! Это использование внутренних резервов стройки и обогащение за счет экономии строительного материала! Вот автор! Мастер-монтажник Дымов Савелий Родионович! Так сказать, пример для молодежи!

Д ы м о в. Не слушайте вы его. Это ж не рабочий.

Ю р к а. Точно! Я нетипичное явление, темное пятно на фоне колоссальных достижений ударной стройки! Ха-ха! (И снова серьезно.) Вы думаете, он один такой? А дачки видели?

В о л о д я (подхватил). Что правда, то правда! На богатых удобрениях вырастают грибы мухоморы!

Ю р к а. Вот чем комсорг отличается от попа! Правда, только правда и ничего, кроме правды! А не кадилом махать!

Л а р и с а  П е т р о в н а. Погодите! Какие грибы? Какие удобрения?

В о л о д я. Все законно оформлено, никакого воровства, да только мы сюда химкомбинат приехали строить, а не дачи. (Вскочил на связку сухой штукатурки.) Посмотрите! Вон, отсюда видно!

К у д р я в ц е в а. Ты, Володя, критикуй, но не клевещи. Были, действительно были отдельные случаи утечки стройматериалов.

Ю р к а. Простите за нескромное сравнение, но сейчас, уважаемая Клавдия Михайловна… вы больше смахиваете на попа с кадилом из байки деда Романа.

Все разом зашумели.

Г о л о с а. Да не слушайте вы его!

— Болтун!

— Это хулиганство!

К о в а л е в (громко). Он прав!

Наступает тишина.

К у д р я в ц е в а. Кого ты берешь под защиту?

К о в а л е в. Человека, Клава! Этот парень — хороший человек.

Ю р к а (вдруг показно, с бравадой). Хха. Я вдруг стал хорошим! Ирония судьбы. (И в полной тишине, но еле сдерживая внутреннее волнение, с подчеркнутой подозрительностью пошел, напевая.)

Н ю р а. Ну и фрукт!

Д ы м о в. И кого решил ошельмовать? Своих старших товарищей. Вот почему от него и родители-то отказались!

К о в а л е в. Я, может быть, ошибаюсь…

К у д р я в ц е в а (решительно перебила). Ошибаешься, товарищ Ковалев, ошибаешься!

К о в а л е в (более решительно). Я говорю, что, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что он, да и Володя, комсорг, так смело сказали о внутренних червоточинах вам, потому что в вас, именно в вас, рабочих-строителях, они ищут поддержку. И вот Юрка был уверен, что ваша комсомольская рабочая совесть выше показухи. (Взгляд в сторону Кудрявцевой.) Он был уверен, что вы поверите ему, поддержите. А вам, Клавдия Михайловна, честь мундира оказалась ближе. Обидно!

И тут снова разом заговорили все.

Г о л о с а. Бригадир нас сбил с толку.

— Почему нас перебрасывают с участка на участок?

В о л о д я. Не об этом говорить надо!

Г о л о с. Точно! Давай крой напрямик!..

В о л о д я (оглядел всех, и его взгляд встретился со взглядом Ковалева). Вот Николай Иванович настоял, чтобы мы, специалисты-строители, перешли из отдела главного инженера в цех. Многие обиделись. Так ведь?

Г о л о с. А для чего мы учились? Для чего?

В о л о д я. Вот именно!

К о в а л е в. Так я не пойму… вы что же, осуждаете мое решение?

Г о л о с. Осуждаем… Учились, чтобы головой работать.

К о в а л е в. Значит, старички должны строить, а молодые сидеть в кабинетах? Кто же завтра станет руководить? Тридцатилетние бюрократы? А? Я не слышу!

Г о л о с а. Как повернул… Что такое?.. Мы тоже специалисты… Он прав… Здесь мы дело делаем…

З а в ь я л о в. Да, Николай Иванович, это похоже на самоуправство.

К о в а л е в. Позвольте мне самому отвечать за свой участок. Вот бригадир. Он даже не имеет среднего образования.

З а в ь я л о в. Он практик. Собаку на этом деле съел.

Б р и г а д и р (горько и негромко). Закопали. За все хорошее — по миру пустили…

З а в ь я л о в. Нехороший разговор получился. Нехороший.

К у д р я в ц е в а (Ковалеву). Да, Николай Иваныч, не ждала я…

Громко закричала женщина: «Помогите!»

Кто-то кинулся из цеха, и тут же  Д а ш е н ь к а  вводит  Ю р к у  с разломанной гитарой и окровавленным лицом.

Д а ш е н ь к а. Ну, за что они его! За то, что хотел по-настоящему?! По совести?

Ю р к а (негромко). К счастью для меня… Эти чуваки и тут схалтурили! Ни работать, ни бить не умеют!

К о в а л е в. Кто же это?

Ю р к а. Я не стукач!

Л а р и с а  П е т р о в н а. Отправьте его в санчасть. (Членам комиссии.) Завтра к десяти часам, товарищи, ждем вас. Прошу не опаздывать. (Решительно пошла из цеха и на ходу.) Николай Иванович! Вы едете со мной?!

Ковалев поспешно уходит за ней.

Д ы м о в. Ну, теперь она загонит его за можай! А может, и нет…

З а н а в е с.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

У Завьяловых. Большая комната — столовая в доме Завьяловых. Несмотря на то что плотно закрыты шелковые занавески на огромных окнах, несмотря на то что работает несколько вентиляторов-«подхалимов», от жаркого полуденного солнца даже тут, в доме, на сквозняке, — душно. В комнате три двери: в прихожую, в спальню и в кабинет. В столовой, больше напоминающей антикварный магазин с массой дорогих вещей из серебра, хрусталя, картин, ковров, шкур, стоит полированная мебель, на стенах немецкие и австрийские гобелены.

П е т р  П е т р о в и ч  в пижамных брюках и майке сидит в глубоком кресле. Левая рука лежит на столе. Л и д и я  Н и к о л а е в н а  измеряет ему давление. Пауза.

З а в ь я л о в (негромко). Ну что? Заказывать катафалк и хор для отпевания?

З а в ь я л о в а. Погоди взбрыкивать! Лев, а жеребячьего еще много…

З а в ь я л о в. Стареющий лев и его молодящаяся кошечка.

З а в ь я л о в а (складывает аппарат). Даже сама не поверила. Сто пятьдесят на девяносто! Молодец! Просто молодец!

Он решительно встает.

Вот что значит целую неделю прожить в правильном режиме.

Он направляется в спальню.

(Ему вслед.) Сейчас растирание — и снова покой, кокой, покой!

Г о л о с  З а в ь я л о в а (из спальни). Это оттого, что я с утра еще раз просмотрел проект Ковалева! Крут. Взвинтил всех до предела. Дров наломал. Неуживчивый, дьявол. Какой-то колючий. Но!.. Башка парень!

Телефонный звонок.

Я подойду сам.

З а в ь я л о в а (снимает трубку). Слушаю. А? Здравствуйте, здравствуйте. Нет, нет… Ему лучше, но еще не настолько, чтобы…

Он ходит уже в брюках и белой сорочке, завязывая галстук.

(Приложила палец к губам, просит его помолчать.) Так. Так. Записываю. (Но сама не записывает.) Хорошо. Передам.

Он завязал галстук и потянулся к трубке, но она решительным жестом показывает, что он должен молчать. А он уже затягивает узел галстука и застегивает пуговицы на рукавах.

Ясно, ясно. Ну конечно, это безобразие. Петр Петрович просит все это передать Николаю Ивановичу. И пусть он распорядится. Хорошо. Спасибо. Передам. (Положила трубку.) Что за манера перебивать?! Всякий пустяковый вопрос, и ты стремишься влезть в него!

Он стоит покорный.

(Развязывает ему галстук, снимает рубашку, надевает пижамную куртку, и все это делается механически, как по давно заведенному порядку. А сама все говорит и говорит.) Оказывается, группа контроля проследила за транспортировкой панелей и выяснила, что с комбината железобетонных конструкций они уходят целыми, но во время погрузки, в пути и при разгрузке такелажники и грузчики так халтурно работают, что к нам поступают эти панели оббитые, с раковинами… Я и сказала, чтоб Николай Иванович разобрался… А что ты сказал про его проект? Это насчет моста опять?

З а в ь я л о в (механически снимает с себя пижамную куртку, надевает рубашку, завязывает галстук, и все это тоже механически). Понимаешь, какая штука. Ковалев разогнал всех наших засидевшихся управленцев. Снабженцев прижал к стенке. Зашевелились и остальные. То, что врагов себе нажил, — его забота. Это ж не я с ними расправляюсь, а мой зам. И хоть не сносить Николаю башки, а проект толковый! Ей-богу! Времени, правда, много зря упущено. Но если даже сейчас мы начнем строить мост, перебросим на тот берег к самой стройке бетонный завод, то наверстаем упущенное, а эксплуатационники вместе с новым комбинатом получат отличную дорогу и удобный подъезд к комбинату… Мост сейчас — всему голова!

З а в ь я л о в а. Понятно. (И снова снимает галстук и рубашку, и снова все делается механически.) Если врач своему пациенту будет давать совет, какие котлеты нужно будет есть после выздоровления, или будет рекомендовать, какой костюм надеть в гроб, — больной наверняка у него умрет. Витаешь в облаках! О сегодняшнем дне надо думать! О сегодняшнем дне! Ковалеву что? Он ни за что не отвечает! А у нас ответственность за все! Ведь не его одного, но и тебя Лариса Петровна корила! (И тут она застегнула последнюю пуговицу на пижамной куртке.)

Он взял рубашку и галстук.

З а в ь я л о в. И считаешь, что неправильно? Абсолютно заслуженно! Постой. Что мы делаем?

З а в ь я л о в а. В такую жарищу я тебя никуда не выпущу.

З а в ь я л о в. Но ты сказала, что я абсолютно здоров.

З а в ь я л о в а. Хочешь, чтобы у тебя был солнечный удар? Иди! Иди!

З а в ь я л о в. Лидынька… но столько пусковых объектов…

З а в ь я л о в а. У тебя десятки пусковых объектов, а у меня муж один. И все! Довольно! Есть замы, инженеры, прорабы, и пусть каждый на своем участке делает свое, очень важное и великое, как ты говоришь, дело!

З а в ь я л о в. А я буду сидеть дома и слушать твои наставления?

З а в ь я л о в а. Ты не будешь сидеть. Ты пойдешь в ванную и сделаешь растирание. Я не хочу остаться вдовой Завьялова. Это слишком серьезно, Петя, чтобы не понимать. С давлением шутки плохи!

З а в ь я л о в (недоверчиво). Серьезно!

З а в ь я л о в а. Ну ты посмотри на свои веки! Они же набрякли…

З а в ь я л о в (взял из ее рук протянутую простыню). А ты посмотри ковалевский проект. Интересно. Понимаешь ли… с его появлением на стройке все как-то меняется… И Кудрявцева оживилась, помолодела, что ли… Со мной стала спорить! Во все вмешивается. (Ушел в прихожую.)

Она осталась одна. Достала из серванта серебряные вызолоченные рюмки и чашки, вынула из выдвижного ящика алую бархатную тряпочку и стала нервно протирать посуду.

З а в ь я л о в а (про себя). Конечно, она оживилась. Это тебе, чудику, только не видно, что баба любит. Да и немудрено. Такого хоть кто полюбит. А насчет того, что у него была краля… сплетни, злые языки… (Пауза.) Они наверняка сойдутся… К тому идет… Соединятся и возьмут всю власть в руки… (Пауза.) А мы? «Вам пора на заслуженный отдых». За бортом… И все, что с таким трудом добывалось… и персональный оклад, а потом персональная, республиканского значения пенсия… (И как вывод.) Турнут! Вежливо, с торжественными проводами, но турнут. (Быстро заработала тряпочкой.) У Кудрявцевой один пунктик. Один-единственный, но стоит многого. Ревность. Их надо во что бы то ни стало… по крайней мере до окончания строительства, держать в состоянии «холодной войны»… «Разделяй и властвуй!» А что? Наши предки не так уж были глупы, как это кажется… Но кто? Кто? (И кажется, нашла решение. Оставила на столе рюмки и с тряпочкой в руке ринулась к телефону.) Верочка? Добрый день, милая. Это Лидия Николаевна. Дай-ка мне центральную бухгалтерию. Нет, не Степан Иваныча… эту, ну, инженер-экономист… Да. Цветаеву. (Ждет.) Цветаева? Здравствуйте еще раз, Машенька. Простите, что не по отчеству! Ну уж нет. В дочки вы мне не годитесь. Сколько? Ну, если рожать в двенадцать лет, то пожалуй. Вы не смогли бы ко мне зайти? Нет, не после работы, а именно сейчас. Ну, буквально на две минуты. Вопрос очень серьезный. Да, вам только дорогу перейти. (Выглянула в окно.) Я вас даже в окно вижу, как вы со мной сейчас говорите по телефону. Хорошо. Ну, жду, жду! (Положила трубку.) Больно разбитная женщина. Говорят, любит выпить. Опять же курит. Но… все это вода именно на нашу мельницу… (Потом, словно опомнившись, подошла к двери в прихожую и постучала.)

Г о л о с  З а в ь я л о в а. Что тебе, Лидынька?..

З а в ь я л о в а. Ты постепенно охлаждай воду в ванне, постепенно. И еще тебе лежать пятнадцать минут, не меньше. Я тогда тебе постучу.

Г о л о с  З а в ь я л о в а. Хорошо.

З а в ь я л о в а (подошла к столу и перевернула песочные часы. Секунду подумала). Надо бы заранее открыть дверь, чтоб он звонка не услышал. (Выглянула в окно.) О! Уже бежит! (Помахала рукой и, зашторив снова окно, поспешила в переднюю.)

Короткая пауза.

В комнату вслед за  З а в ь я л о в о й  входит  Ц в е т а е в а. Завьялова приложила палец к губам, чтобы Цветаева молчала.

Не хочу его тревожить. Говорите потише.

Цветаева села к столу, положив перед собой папку с бумагами. На ней ярко-красная водолазка, особенно подчеркивающая ее стройную талию, высокую грудь, плиссированная белая юбка. На ногах модные босоножки. Она очень красива. Вынула из сумочки сигареты и зажигалку.

Ц в е т а е в а (тихо). Можно?

З а в ь я л о в а. Курите, курите. Здесь же сквозняк.

Цветаева закурила.

У нас, правда, в доме никто не курит, но для вас исключение.

Ц в е т а е в а. Вот, главбух Степан Иваныч просил передать Петру Петровичу сводки. С балансовым отчетом он сам придет, когда Петр Петрович сможет его принять.

Завьялова взяла папку и уходит в кабинет.

(Бегло осмотрела комнату.) Разнобой-то какой! Стиль «шок»! Убийственно действует на мещан. Я о нашей врачихе была более высокого мнения. (Затянулась.)

Входит  З а в ь я л о в а. Она успела сменить домашнюю кофточку на белую водолазку. От этого стала тоже довольно эффектно выглядеть. Села на стул рядом с Цветаевой.

З а в ь я л о в а. Так вот, Петр Петрович очень взволновался, а я что подумала… Не взять ли вам за бока Николая Ивановича…

Ц в е т а е в а (с иронией). В каком смысле?

З а в ь я л о в а (улыбнулась). У вас это, наверное, хорошо получается! Ха-ха!

Ц в е т а е в а (не то всерьез, не то в шутку). Опыт богатый. Итак, беру, значит, я его за бока…

З а в ь я л о в а. Вот именно! Он человек энергичный, относительно молодой… И вместе с ним вы едете к поставщикам…

Ц в е т а е в а (опять не то в шутку, не то всерьез). Двухместное купе международного класса!.. Работа стоит, а мы едем по прериям…

З а в ь я л о в а. Ну, оговорилась, оговорилась. Самолетом, конечно! (И серьезно.) И там, как это любит Николай Иваныч, все и поставите на место. А?

Ц в е т а е в а. Это идея Петра Петровича?

З а в ь я л о в а. Нет, нет. Это моя мысль.

Ц в е т а е в а. Не мысль, а фонтан! Лидия Николаевна, вы гений! (Она уже почти поняла, раскусила Завьялову, но что-то ей еще мешает.) Но ведь это функции отдела снабжения.

З а в ь я л о в а. Но в отделе снабжения, вы же сами знаете, не хватает людей. А вы такой опытный экономист…

Ц в е т а е в а. Да, да, да… Я совсем забыла. Заместитель начальника отдела снабжения, наш незабываемый и горячо любимый Борис Михалыч уехал в командировку… на десять лет… за свое чрезмерное пристрастие к презренному металлу. (И снова вызывает Завьялову на откровенность.) Ну хорошо. Мы летим. И… что?

З а в ь я л о в а. Вы поймите меня правильно. Дело-то ведь общее. Время сдачи стройки не за горами. Да и на Москву заодно посмотрите. В театр сходите.

Ц в е т а е в а. Блеск, а не командировка! Турне! И всюду сервис на европейский лад.

З а в ь я л о в а. Вот видите. Я знала, что вы согласитесь. Во-первых, дело, а потом… между нами говоря, Николай Иваныч человек холостой, свободный… Да вы тоже… Скажите, между нами, сколько раз вы были замужем? Простите за нескромность такого вопроса.

Ц в е т а е в а (просто, даже несколько нагловато оттого, что наконец поняла, кто распространяет про нее сплетни). Сколько? В общем, я не считаю.

Обе негромко рассмеялись. Но если в смехе Завьяловой торжество, то у Цветаевой за бравадой угадывается грусть; она окончательно разочаровалась в Завьяловой.

А в ресторан можно будет его пригласить?

З а в ь я л о в а. В свободное время? Ну что ж в том дурного?

Ц в е т а е в а (ей надоел этот разговор). Все это прелестно… Но вдруг Николай Иваныч не захочет поехать?

З а в ь я л о в а. А вы докажите ему необходимость такой поездки. Ведь дело-то наше общее страдает.

Ц в е т а е в а. Да, да, страдает…

З а в ь я л о в а. Поговорите, поговорите. И поэнергичнее, Машенька.

Ц в е т а е в а. Ну, зачем же так официально. Называйте меня просто Мария Сергеевна!

З а в ь я л о в а (улыбнулась). Шутница. Ну и отлично.

Обе встали.

Поэнергичнее!

Ц в е т а е в а. Хорошо. До свидания, Лидия Николаевна!

З а в ь я л о в а. Всего хорошего, Мария Сергеевна.

Обе, улыбаясь, идут в переднюю.

(Вскоре возвращается оттуда довольная. Подошла к столу. Снова начала протирать серебро.) Говорят, репутация ее того… А что? Мужчинам нравится фривольность в женщине… Ну, а то, что слава с душком… Э, Клавдия Михайловна, как сказал Шиллер, «ревность неразборчива»!

Звонок.

(Поспешно убирает серебро в сервант и идет открывать дверь. Из прихожей доносится ее голос.) Да вы заходите, заходите.

Вслед за ней входит  Ч е ч е т к и н а. В одной руке папка с бумагами, в другой — большой сверток.

Ч е ч е т к и н а. Вот Николай Иваныч просил передать Петру Петровичу сводки по объектам за прошедшие сутки. Тут и отчет за полугодие по столовым и кафе…

З а в ь я л о в а. Столовым?

Ч е ч е т к и н а. Да. Пожаловались рабочие, что плохо кормят. Там, в отчетах, все сходится… Никогда не интересовался, а тут вдруг потребовал.

З а в ь я л о в а. Спасибо. (Взяла папку и понесла к мужу.)

Чечеткина аккуратно развернула газету, вынула из свертка хрустальную вазу в серебре и поставила на стол. Вошла  З а в ь я л о в а  и замерла.

Ч е ч е т к и н а. Это не Петру Петровичу… Это вам, Лидия Николаевна… от всего сердца… Ко Дню строителя… И вообще…

З а в ь я л о в а. Ну зачем это? Зачем? Разве так можно?

Ч е ч е т к и н а. Так ведь это от души…

З а в ь я л о в а (наставительно). Я понимаю, голубушка, что от души. Но у меня такое положение, что нельзя…

Ч е ч е т к и н а. Ну что вы, что вы, Лидия Николаевна! Вот когда отстроимся окончательно, вот уж тогда… (И совсем смутилась.) Я ведь не о цементе… С цементом мы устроились… в магазине достали… А вот с тесом у нас тяжело… Ну, хотя бы кубометра три…

З а в ь я л о в а. Вы вот что… Заберите эту свою вазу…

Ч е ч е т к и н а. Ну, зачем обижаете, Лидия Николаевна! Неужели мы не понимаем? Мы в долгу не останемся… У нас специально для этого дела и деньги отложены…

З а в ь я л о в а. Я просто не понимаю, что такое вы мне здесь говорите!

Ч е ч е т к и н а (тихо). Что, Петр Петрович дома?

З а в ь я л о в а. Да. Он болен. (Взяла сумочку, вынула деньги и вручила Чечеткиной.) Спасибо за хлопоты, но я сама в состоянии постоять в очереди. И впредь чтобы этого не было.

Ч е ч е т к и н а. Ну, простите, простите. Я в другой раз. Извините, пожалуйста. (Поспешно уходит.)

Хлопнула дверь. Завьялова с любовью взяла вазу в руки и рассматривает.

З а в ь я л о в а (нежно). Как только людям не стыдно… Такое безобразие.

Поспешно из передней в халате выходит  З а в ь я л о в. Он настолько зол, что даже лицо у него перекосилось. Завьялова в страхе отступает к серванту.

З а в ь я л о в. Ты что же это делаешь? За моей спиной левые дачи строят? Меня, коммуниста, в грязь втаптываешь? (Выхватил у нее из рук вазу.) За эти побрякушки мою рабочую совесть по свету пускаешь? Я-то на этого мальчишку Юрку напустился, подумал, что наговаривает, а тут, оказывается, у меня под носом. (Зловеще.) И моим именем прикрываешься!?! (Замахнулся вазой.)

З а в ь я л о в а. Это я купила!

З а в ь я л о в. А я называю это взяткой!

З а в ь я л о в а. Ты только не волнуйся! Ты разбей ее!

З а в ь я л о в (сразу остыл). Да что я, варвар, что ли? (Поставил вазу на стол.) …Чтоб сегодня же весь этот склад разгрузила! И все эти подарки тире покупки вернула! Понятно?

Она молчит.

(Уже спокойнее.) Лидия! Я тебя спрашиваю. Ты поняла меня?

З а в ь я л о в а. Я все поняла, Петя. Но ты, кажется, ни черта не понял! Ни черта! (И она решительно двинулась к спальне.) Все! Кончено! Я как дура, как проклятая вожусь с этим большим ребенком… превратилась черт знает во что… Никуда носа не кажу! Сижу в этой проклятой богом дыре! Ни театра, ни развлечений! Забросила отличную профессию и выступаю в роли домашнего врача! Ни одного платьишка себе не справила. Всю зарплату трачу, чтобы создать уют, чтобы перед людьми не было стыдно, и ты на меня за это! Что я незаконного сделала? Что? Дачу построила? Все строят! Машину украла? Она тебе полагается! Ну, что? Что? Всю жизнь на этот дом потратила, а ты орать? К черту! Я немедленно уезжаю! (Кинулась с воплем в спальню.)

Он растерялся. Подошел к столу. Машинально провел рукой по вазе. Потом, будто ему обожгло руку, отдернул ее от вазы.

З а в ь я л о в (в гневе). Ну и вались на все четыре стороны! С меня хватит! Личный советник на дому! Идиот я старый! (Ушел на кухню.)

Пауза. Только из спальни доносятся причитания Лидии Николаевны, а из кухни звон посуды. В комнату из прихожей входит  К у д р я в ц е в а. Осмотрелась.

К у д р я в ц е в а. Алло! Люди! Я ищу вас! Есть кто живой?

Одновременно из двух дверей входят  З а в ь я л о в ы. И на лицах такое радушие, будто перед этим они объяснялись в любви друг другу.

З а в ь я л о в а. Клавдия Михайловна! Голубушка! Петруша, дай, милый, кваску из холодильника…

Завьялов послушно уходит на кухню.

А мы тут даже повздорили с Петром Петровичем…

З а в ь я л о в  выносит большой хрустальный кувшин-кружку с квасом. Кувшин моментально запотел. Кудрявцева благодарно кивнула и стала пить.

Такая жара! У него снова подскочило давление, а он, видите ли, собрался ехать по объектам. Хоть бы вы меня поддержали, Клавдия Михайловна. (Решительно подошла к мужу.) Смотрите, какие у него специфические пятна на лбу. Надо лед. Немедленно лед Ну, чего стоишь? Сядь. И вы, Клавдия Михайловна, не стесняйтесь. Садитесь вот сюда, под вентилятор. (Уходит.)

К у д р я в ц е в а (садясь в кресло напротив Завьялова). Она права, Петр Петрович. Вид у вас какой-то необычный… И потом, все вроде налаживается… После того разговора кое-каких перемен ждать надо… иногда, видимо, нужна кое-кому такая встряска! Да и нам полезен был «освежающий душ» за благодушие.

З а в ь я л о в. Вы ознакомились с проектом Ковалева?

К у д р я в ц е в а. Это мы и без него знали! Надо добиваться переброски бетонного на тот берег! И главное — мост!

З а в ь я л о в. Вот, вот! Надо.

Входит  З а в ь я л о в а  с грелкой, куда набивает мелко накрошенный лед.

З а в ь я л о в а. Он мне все уши прожужжал про этот мост. (Завинчивает грелку и, приложив ко лбу мужа, завязывает полотенцем.) Николай Иваныч человек необыкновенно светлого ума. Ему бы конструктором, изобретателем быть.

К у д р я в ц е в а. Так ведь в начале строительства говорили об этом уже, но не хватило у нас настойчивости отстоять строительство моста, а вот теперь приходится исправлять ошибки…

З а в ь я л о в а. Кто ничего не делает, только тот и не ошибается.

В передней раздается звонок. Завьялов было поднялся.

(Остановила его.) Сиди, сиди. Я сама. (Взяла вазу, стоящую на столе, и поставила на сервант.)

Муж стыдливо опустил глаза.

(Уходит в прихожую, и оттуда ее голос.) О, Николай Иваныч! А мы только что про вас говорили…

Входит  К о в а л е в.

К о в а л е в. Дураки всегда легки на помине. Здравствуйте! Привет, Петр Петрович! (И остановился, растерявшись на секунду, увидев Кудрявцеву.) Здравствуйте, Клава.

К у д р я в ц е в а. Сегодня утром на перекличке виделись.

К о в а л е в. А мне показалось, что с того времени прошла вечность.

Неловкая пауза.

З а в ь я л о в. Я еще раз посмотрел твой проект. Пожалуй, можно обсудить…

К у д р я в ц е в а. Мост уже строится.

З а в ь я л о в. Как это — строится?

К о в а л е в. Ждать дальше недопустимо. А если уж на то пошло, вся ответственность — на мне!

Снова неловкая пауза.

Да ты не волнуйся, Петр Петрович! Главное, поправляйся, а выйдешь на работу — тогда и поговорим.

З а в ь я л о в а. Ну что же вы стоите? Николай Иваныч, присаживайтесь к столу! Я вас сейчас холодной малиновой наливочкой угощу… Нет, нет, без градусов… Что-то вроде морса… (Накрывает на стол.)

К у д р я в ц е в а (с улыбкой). Как меня, так квасом, а как Николая, так и морсиком-наливочкой…

З а в ь я л о в а. А я и не скрываю, что люблю молодых мужчин, красивых. Николай Иванович как раз в моем вкусе.

А на столе уже появились тарелки, рюмки, те самые серебряные, что она чистила, закуски. Делает Завьялова все быстро, проворно.

З а в ь я л о в. Смотри, парторг, пока ты все раздумываешь, возвращаться к мужу или нет, — умыкнут парня.

К у д р я в ц е в а (добродушно). Невелика ценность!

З а в ь я л о в а (в том же шутливом тоне). Значит, можно искать невесту?

К у д р я в ц е в а. Пожалуйста. Я не возражаю. Сама на свадьбу приду.

К о в а л е в. Не волнуйся. Позову!

З а в ь я л о в. Да что ты, Николай. Она на твою свадьбу прийти хочет невестой.

З а в ь я л о в а. Вот за это давайте и выпьем!

К у д р я в ц е в а. За это я пить не буду, даже и морсу.

З а в ь я л о в а. О, в приметы верит! Никогда заранее не пить за то, чего желаешь!

К у д р я в ц е в а. А ну вас!

Все засмеялись и выпили.

Ого! Да это же водка!

З а в ь я л о в а. Ну, вы еще скажете! Малина на сахаре. Потом, когда настоится, я туда чуть-чуть, для игривости, спиртику добавлю… Самую малость.

К о в а л е в. Ну, так как все же здоровье, Петр Петрович?

З а в ь я л о в (бодро). Вообще-то…

З а в ь я л о в а (перебила). Хуже и быть не может! Давление скачет! В санаторий его отправить, что ли?

З а в ь я л о в. Это в период-то монтажа? Свихнулась, девушка.

К у д р я в ц е в а. Нет, а если и вправду в санаторий?

З а в ь я л о в. Ладно, ладно, потом, потом! Мать! Ты наливай свой сироп-то!

З а в ь я л о в а (наливает). Да вы кушайте, кушайте, товарищи.

К о в а л е в. Не люблю это слово — «кушайте». У Даля так сказано: «Кушают только свиньи, а человек ест».

З а в ь я л о в а. Ну, значит, ешьте. Не обижайте хозяйку.

К о в а л е в. Спасибо.

З а в ь я л о в. Ну, поехали?

Выпили.

Ух, хорошая вещь этот… морсик…

З а в ь я л о в а. Итак, может, все же отправим Петра Петровича в санаторий?

К о в а л е в. А стройку на кого оставим? Мне нужно выехать в Москву на недельку. Экономисты подсчитали: на том браке, что нам поставляют, теряем до трехсот тысяч ежемесячно. Надо вправить мозги транспортникам. Рекламации поставщики не принимают, транспортники кивают на поставщиков, а мы сваливаем в кучу порченые панели, блоки и прочее. Хватит! Как считаешь?

З а в ь я л о в. Молодец, Николай Иваныч! Просто находка для меня.

К у д р я в ц е в а. Правильно. От нас качество требуют, а мы давай кончим стесняться. Когда едешь?

К о в а л е в. Если Петр Петрович не возражает — завтра самолетом.

З а в ь я л о в. Чего же я буду возражать, — оформляй командировку!

Ковалев положил перед ним на стол командировки.

Вот как! Мать, дай очки.

Завьялова уходит в спальню и возвращается с очками.

К у д р я в ц е в а. И ты выступай там не от своего имени, как любишь делать, а от имени всех рабочих стройки. Смело и просто. По-партийному.

З а в ь я л о в (надевает очки). Вот это мне нравится!

К о в а л е в. И мне тоже.

З а в ь я л о в (подписал бумаги). А это еще что за командировка? Ты не один в Москву?

К о в а л е в. А что же мне там делать без экономиста?

К у д р я в ц е в а. Правильно! Степан Иваныч не только силен как бухгалтер, он еще…

З а в ь я л о в. Какой Степан Иваныч?

З а в ь я л о в а. А разве с вами не главный бухгалтер летит?

К о в а л е в. Со мной летит инженер-экономист…

З а в ь я л о в. Цветаева Мария Сергеевна.

З а в ь я л о в а. Ах вот как? Ну, с ней вам не будет скучно в Москве… (Улыбнулась.)

Кудрявцева смотрит на нее, и Завьялова смутилась.

Неловкая пауза.

Но в это время раздался телефонный звонок.

(Бросилась к аппарату.) Алло? Кто? Аааа! Роман Иваныч! Что же вы своих фронтовых друзей забываете? Зашли бы как-нибудь! Откуда? Так поднимайтесь, поднимайтесь! Нет, нет, ничего страшного. Он уже ходит по квартире. Что? С какими комсомольцами? Ну… поднимайтесь все вместе. Ждем, ждем. (Положила трубку и чересчур оживленно.) Дед Мазай и зайцы. То есть дед Роман и комсомольцы. (Засмеялась.) Звонят из автомата. Я их всех сюда… Может быть, не следовало?

З а в ь я л о в. Чего уж теперь?! Сначала позвала, а теперь спрашиваешь. Это вроде делается в другой последовательности.

Звонок в дверь.

Иди открой. Да я, пожалуй, сниму эту повязку… (Снимает полотенце.)

Завьялова бежит открывать. Кудрявцева еле-еле сидит на месте. У нее желание встать и уйти. Неловко чувствует себя и Ковалев. Входят  д е д  Р о м а н, В о л о д я  и  р е б я т а. Самым последним, спрятав длинные волосы в берет, — Ю р к а.

В о л о д я. Мы вас проведать зашли, Петр Петрович, здравствуйте!

З а в ь я л о в. Заходите. Садитесь. И ты, Роман Иваныч, чего стоишь? Садись.

Д е д  Р о м а н. Есть садиться! (С интересом рассматривает дорогие вещи.)

З а в ь я л о в. Ты чего от стола нос отворачиваешь? Выпей полстакана морсу. Ха-ха!

В о л о д я. У вас тут, видно, совещание, а мы ворвались… Вот… (И он стал вынимать из карманов брюк апельсины.) Достали у буфетчицы по блату. Кушайте на здоровье. А потом мы еще услышали, что делегация едет к поставщикам, так мы подумали, что хорошо бы и от комитета комсомола туда кого-нибудь включить. Как считаете, Клавдия Михайловна?

З а в ь я л о в а. А Цветаева разве не комсомолка?

В о л о д я. Нет.

К у д р я в ц е в а (встала). Извините. Мне надо идти. Дел сегодня много. Поправляйтесь, Петр Петрович. Спасибо за угощенье, Лидия Николаевна.

З а в ь я л о в а. Заходите еще, Клавдия Михайловна. А я все-таки думаю, что вам следовало бы направить еще и третьего представителя в Москву.

К у д р я в ц е в а. По принципу «третий лишний»? Интересная вы женщина, Лидия Николаевна. Все-то вам видно вперед, все-то вы понимаете. (И сухо.) Пусть комитет комсомола сам решает свои вопросы, ошибутся — поправим, а нянчить, как маленьких, не будем! Юра! У меня к тебе серьезный разговор. Зайди в партком вечером. До свидания. (Ушла.)

Неловкая пауза.

З а в ь я л о в. Что это она так вдруг?

К о в а л е в. Характер у нее суровый. Ничего, отойдет.

Ю р к а. А вы не понимаете? Это ж один мой вид любого человека из себя выведет. Я сейчас! Я догоню ее! (Убегает.)

К о в а л е в. Ну, я тоже двинусь. Поправляйся, Петр Петрович. Вы остаетесь, ребята? А то я тоже хотел вам одну штуку предложить.

Попрощавшись, Ковалев и Володя двинулись к двери. Встал было и дед Роман.

З а в ь я л о в. До свиданья, хлопцы. Я, наверное, завтра выйду. Спасибо за гостинцы. А ты куда, Ильин? Отставить! Садись за стол.

Ковалев и Володя уходят. Дед Роман сел за стол. Завьялов налил полный стакан деду Роману и себе. Лидия Николаевна хотела забрать у него стакан, но он строго посмотрел на нее, и она ушла в спальню.

Ну, давай, Ильин, за нашу боевую молодость! Будь!

Д е д  Р о м а н. Будь, Петр Петрович! Как говорят на железной дороге: «Сто грамм — не стоп-кран! Дернешь — не посадят!»

Выпили. Дед Роман вытерся ладошкой, а сам все смотрит на ценности.

З а в ь я л о в. Не смотри, все это дребедень. Ты лучше вспомни, как мы тебя под Москвой в сорок первом, в октябре, в партию принимали. Я еще парторгом батальона был…

Д е д  Р о м а н. Мда… Где это сейчас! Там от немецкого «ишака» шестиствольного глаза зажмурить хотелось, а тут от блеска да от красоты такой необыкновенный… Ну прям как в Ленинграде, в Эрмитаже. Красота! Там тоже царские палаты… и все такое…

З а в ь я л о в. Не пойму я, шутишь, Роман Иваныч, или как старшина Ильин критику наводишь.

Д е д  Р о м а н. А я тебе вот что скажу. В двадцать восьмом году у нас на эсминце комсорг был. Митинги проводил. Но ведь и до революции попы кадилом перед походом махали. Так какая-то разница между попом и комсоргом есть? И вроде бы очень большая…

З а в ь я л о в. Мда. Не то что разница, а вообще ничего общего. Прав. Абсолютно прав, старина. Понял. Все понял.

Д е д  Р о м а н. Ну, а раз понял, тогда я, пожалуй, поплетусь. Будьте здоровы, товарищ комбат! (И он, отдав честь, повернулся и вышел.)

Завьялов один. Пауза.

З а в ь я л о в. Вот как вмазал! (Подошел к серванту, взял в руки серебряные рюмки.) Надраила! Начистила! А совесть-то вся в грязи! (И швырнул эти рюмки в дверь, что в спальню.)

Выскочила перепуганная  Л и д и я  Н и к о л а е в н а.

З а н а в е с.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Партком. Просторная комната парткома строительства. Яркий солнечный день. Сквозняк еле колышет светлые легкие шторы на больших окнах. За окнами, под лучами беспощадно палящего солнца, панорама строительства с уже возведенными корпусами заводов и цехов, с массой строительных кранов, с большим жилищным строительством и выгоревшей под солнцем зеленью. В парткоме идет заседание. За большим столом сидят  ч л е н ы  п а р т к о м а. Среди них  З а в ь я л о в, К о в а л е в, В о л о д я (комсорг), д е д  Р о м а н  и  д р у г и е  т о в а р и щ и, уже знакомые нам по сцене в цеху. Ведет заседание  К у д р я в ц е в а. Она же сейчас и выступает. Рядом с ней сидит  Л а р и с а  П е т р о в н а  и ее  п о м о щ н и к  или  п о м о щ н и ц а. Кудрявцева явно возмущена и не может сдержать себя. Ковалев в приподнятом, зло-веселом, настроении. Завьялов хандрит и махнул на все рукой. Володя сидит как на иголках. Дед Роман насторожен. Лариса Петровна спокойна, но внутренне очень собранна.

К у д р я в ц е в а (видимо, заканчивает свое выступление). Не отрицая того положительного фактора, что с приходом товарища Ковалева стройка, безусловно, оживилась: введены в строй два завода, выпускающие химикаты для сельского хозяйства, высвободившиеся рабочие-строители переброшены на строительство так необходимого комбинату моста, перед сдачей находятся несколько важных объектов, но, дорогие товарищи члены комиссии, товарищи члены партийного комитета, обстановка на стройке, особенно в последнюю неделю, стала крайне напряженной, нервной. И в этом в первую очередь виноват коммунист Ковалев.

Г о л о с а. Правильно! Слишком крут замначальника!

— Нельзя ли конкретнее, товарищ Кудрявцева!

К у д р я в ц е в а. Пожалуйста, пожалуйста. Партком располагает достаточным количеством фактов, товарищи. Первый факт. Никто не поручал товарищу Ковалеву врываться, в буквальном смысле этого слова, в кабинеты ответственных работников целого ряда союзных и республиканских министерств, устраивать скандалы и вести себя как пресловутый толкач!

К о в а л е в. А иногда не мешает напомнить, что они тоже отвечают за стройку, как и люди, находящиеся непосредственно здесь.

Л а р и с а  П е т р о в н а. Не мешает! Только способ не совсем подходящий.

К у д р я в ц е в а. Вот я об этом и говорю, Лариса Петровна. Мне позвонил помощник начальника управления капитального строительства и сказал, что от Ковалева пахло вином.

Г о л о с а. Это возмутительно!

— А может, тому показалось!

К о в а л е в. Шпарь, товарищ Кудрявцева! Беспощадно и принципиально. Был пьян в дугу!

Кто-то засмеялся, а кто-то зашикал.

К у д р я в ц е в а. Прошу не забывать, товарищ Ковалев, что вы на парткоме, а не в буфете.

К о в а л е в. Спасибо, что напомнила. А холодненького чего-нибудь сейчас выпить бы не мешало…

К у д р я в ц е в а. Вот! Вот видите, как он себя ведет даже здесь. Можно представить себе, какие фокусы он выкидывал там, в Москве.

К о в а л е в. А как это «выкидывать фокусы»?

З а в ь я л о в (мирно, просительно). Николай Иваныч, ну не надо придираться к словам.

К о в а л е в. Нет, я просто говорю, что богат наш русский язык…

К у д р я в ц е в а (со злой иронией). Может быть, вы мне позволите продолжать?

Д е д  Р о м а н. Фу, какая, однако, жара!

К у д р я в ц е в а. Далее. Товарищ Ковалев с собой в длительную командировку взял Марию Цветаеву — женщину незамужнюю и, как говорят, свободно трактующую нравственность.

К о в а л е в. Я только потому ее и взял.

К у д р я в ц е в а. Прекратите, товарищ Ковалев!

К о в а л е в. Я только хотел сказать, что экономист Цветаева ездила со мной по распоряжению начальника строительства товарища Завьялова. (Рукой указывает на Завьялова.)

З а в ь я л о в. Я, кажется, в тот момент болел… и… вообще мне и сейчас не очень-то хорошо… Может, я уйду… Давление у меня, товарищи!

К о в а л е в. Чего ты испугался, Петр Петрович? Ты только подтверди, что сам распорядился насчет Цветаевой.

З а в ь я л о в. Ей-богу, не помню… Вы уж меня увольте, пожалуйста. И вообще. Я же просил дать мне возможность подлечиться, отдохнуть… А другой товарищ… ну, хотя бы мой заместитель (иронический взгляд в сторону Ковалева), за это время покажет себя…

К о в а л е в (со злой улыбкой). Тебя — что? Совсем уволить или только сейчас отпустить?

З а в ь я л о в. Зло шутить, Николай. И… рановато… (Направился к двери.) Прошу извинить, мне худо.

Д е д  Р о м а н. Нехорошо получается, Николай Иваныч! Человек болен, а ты его шпыняешь.

К у д р я в ц е в а. Идите, Петр Петрович.

Завьялов вышел.

Все ясно! Так вот, товарищи, эту самую Цветаеву и взял с собой Ковалев в длительную, необоснованно длительную командировку.

К о в а л е в (с улыбкой). Прошу отметить в протоколе, что товарищ Кудрявцева является моей законной женой. Вот так!

К у д р я в ц е в а. А к чему эта справка? Всем известно, что мы в разводе уже более пяти лет.

К о в а л е в. Ни в коем случае!

Л а р и с а  П е т р о в н а. А действительно, к чему эта справка, Николай Иванович?

К о в а л е в. А к тому, Лариса Петровна, что о моем «морально-неэтическом» поведении в Москве вам докладывает моя жена, человек, верящий сплетням, женщина темпераментная и горячо мною любимая.

Кто-то засмеялся, а Кудрявцева возмутилась.

К у д р я в ц е в а. Ну вот! Даже такое ответственное заседание Ковалев хочет превратить в балаган!

К о в а л е в (серьезно). Потому что надо о деле говорить, а не… Прошу прощения. Продолжай, Клава.

Л а р и с а  П е т р о в н а. Продолжай, Клавдия Михайловна. А вас, Николай Иванович, попрошу не перебивать.

К у д р я в ц е в а. Товарищ Ковалев до такой степени не считается с мнением Петра Петровича, что приказал укреплять низкий берег своенравной Каменки не насыпной дамбой, а бетонными шпунтами, сваями.

Д е д  Р о м а н. А в чем же тут нарушение?

К у д р я в ц е в а. Товарищ Ильин, мы вам дадим слово в прениях. Дальше. А требование отстранить Завьялова от руководства? Это что? Как это объяснить?

К о в а л е в (спокойно). Я очень уважаю товарища Завьялова, но с полной ответственностью заявляю, что сегодня Петр Петрович не в состоянии руководить строительством. Он действительно отдал все здоровье стройке и сейчас работает на пределе. Он слишком тяжело решает простейшие вопросы.

К у д р я в ц е в а. Высказался! И скажите, кого вы предлагаете на его место. Не себя ли?

К о в а л е в. Если мне поручат — справлюсь.

К у д р я в ц е в а. В общем, всем ясно, что товарищ Ковалев зарвался… Надо наказать коммуниста Ковалева!

К о в а л е в (резко встал, так, что стул отлетел в сторону). Ну уж, а это, милая Клавденька, не тебе решать! (И, отойдя к окну, нервно закурил.)

Наступила тяжелая пауза.

К у д р я в ц е в а. Какие будут мнения, товарищи коммунисты?

Долгая пауза.

Д е д  Р о м а н. Маленько поприжал Николай Иваныч поставщиков оборудования, и мы не успеваем разгружать эшелоны с тем, чего ждали два с лишним года.

Г о л о с а. Правильно действует Николай Иваныч!

— Нет! Неправильно! Неправильно! Ковалев подменяет начальника стройки, главного инженера! Разогнать два отдела!

— А вы хотели всю жизнь комбинат в своих кабинетах строить!

— Но покрикивать тоже не годится!

— Это он называет «оперативным руководством»!

— А как он здесь себя ведет?

— А насчет Завьялова тоже правильно, тяжело Петру Петровичу, больно осторожным он стал…

В о л о д я. Я поначалу обиделся, когда нас Ковалев перевел в цеха. «Зачем же учился?!» — думаю. И многие также ничего понять не могли. Вот сейчас, только сейчас, в этом самом цехе, я почувствовал себя необыкновенно НУЖНЫМ стройке. Я руковожу непосредственным процессом производства. Вот где мои знания пригодились. В общем, мы полностью за Ковалева.

К у д р я в ц е в а. Кто еще хочет сказать?

Д е д  Р о м а н. Позвольте мне. (Встал.) Я долго думал, выступать мне или не выступать. А потом плюнул, извините, и решил: не могу молчать! В партии я с сорок первого года. Хотя и считается, что настоящий коммунист должен иметь пятидесятилетний стаж. А если я вступил в партию, когда ей было особенно трудно, когда немец под самой Москвой, а о Сталинграде мы еще и понятия не имели… Но я не об этом. Я вот о чем хотел сказать. Простите, конечно, уважаемые товарищи, если я скажу не так… Но если вы таким образом хотите честь рабочего класса беречь, так зачем, извините, вы нас сюда собрали? Это что же такое получается! Строится целый комбинат, при нем город для химиков, а в это же время… У меня язык не поворачивается… какие-то блатные дела… кто-то жизнёшку себе устраивает… Некоторые люди… ну, как бы это сказать… уже слишком сильно об себе, о своем личном беспокоятся. Разве не так? Так. А мы смотрим на них, знаем их и помалкиваем. О какой такой чести рабочей мы тогда говорим? Вот я в двадцать восьмом году служил…

В о л о д я. На эсминце…

Д е д  Р о м а н. Точно. И был у нас…

К о в а л е в. Комсорг. Который митинги проводил.

Д е д  Р о м а н. Истинно! Так вот он меня спрашивает однажды: «Ведь, говорят, и раньше попы перед походом молебны служили…»

В о л о д я. И кадилом махали.

Д е д  Р о м а н. Правильно.

К о в а л е в. Так чем парторг отличается от попа? Так?

Д е д  Р о м а н. Все совпадает! А ты откуда знаешь?

Все засмеялись, а Кудрявцева приняла смех на свой счет.

К у д р я в ц е в а. Я понимаю… Конечно, я должна лучше знать производство. И принимаю вашу критику. Буду глубже изучать… а не кадилом махать.

Все засмеялись, а Кудрявцева смутилась еще больше и села.

Д е д  Р о м а н. Да и кадилом-то поп махал, зная, для чего он это делает.

Ему громко зааплодировали, он смутился и сел.

Л а р и с а  П е т р о в н а (Кудрявцевой). Можно мне сказать?

К у д р я в ц е в а. Слово представителю обкома… Говорите, Лариса Петровна.

Л а р и с а  П е т р о в н а. Хорошо сказал товарищ Ильин. А сейчас я хотела с вами поделиться… Завьялову действительно трудновато стало… и здоровье у него не отличное… вообще он и сам высказывал мысль о том, что хорошо будет, если его хотя бы на время заменит Николай Иванович Ковалев…

Кто-то радостно захлопал в ладоши, но Лариса Петровна прервала.

Погодите, погодите… Мы в принципе не возражаем против такой подмены уставшего товарища!.. И еще один очень серьезный вопрос. Вот тут товарищ Ильин вспоминал двадцать восьмой год. Давайте-ка и мы вспомним. Не говоря уже про среднее руководящее звено, директорами заводов, да что там директорами — наркомами были молодые люди. И заметьте, далеко не у всех было специальное или, тем более, высшее образование. А теперь смотришь, человек закончил институт, закончил аспирантуру, а его все на должности чиновника для мелких поручений держат. Разве это по-государственному? Разве это допустимо? Если нынешним «молодым», которым уже давно перевалило за сорок, мы еще боимся доверять ответственные участки, чего ждать тридцати- или двадцатилетним молодым специалистам? Для чего их тогда учили? И самое главное, кто же ЗАВТРА встанет у руля? Вроде бы все понимают это, а как доходит до того, чтобы поставить на свое место более энергичного, тут загвоздка. Слышишь одно и то же: «Хочу умереть на посту!» Я не оправдываю методы товарища Ковалева, но вы за его ершистостью, взволнованностью не заметили главного: заботы о молодых кадрах. А это и есть государственный подход к делу.

Д е д  Р о м а н. Ну аккурат все мои мысли! Точно?

Л а р и с а  П е т р о в н а. И еще одно. Касающееся непосредственно вашей стройки. Возникает очень неприятная ситуация… Я буду с вами, товарищи, откровенна! Личные взаимоотношения Николая Ивановича с парторгом стройки наверняка и вам кажутся ненормальными. Не могут эти два товарища переступить через свою личную неприязнь друг к другу… и…

К о в а л е в (резко и весело). Какая неприязнь? О чем вы говорите, Лариса Петровна? Тут, как говорят, замешана любовь, а вы — неприязнь…

К у д р я в ц е в а. Да уймите же наконец его!

Л а р и с а  П е т р о в н а. Вот я и говорю, Клавдия Михайловна, человек ты молодой, парторг дельный… заберем тебя в обком. (Ко всем.) Как вы смотрите на такое предложение, товарищи!

Г о л о с а. А что, может, есть смысл в этом…

— По-моему, правильно.

К о в а л е в (перекрывая шум). Категорически протестую. Категорически!

Все замолчали.

Но, товарищи! Во-первых, кто лучше ее знает строителей? Да и потом… вы меня извините, конечно… Я уверен, я просто убежден, что и наши с ней личные взаимоотношения будут налажены…

Лариса Петровна улыбается.

К у д р я в ц е в а (решительно встала). Позвольте мне уйти! Это уже выше моего терпения! (Закрыла лицо руками.)

Л а р и с а  П е т р о в н а. Все ясно! (Строго и сухо ей.) Сядь! Вести партком надо, а ты в слезы. (Ковалеву.) Вам слово, но только по делу. Прошу!

К о в а л е в. Ну что ж, от печки, что ли? Как тут не отстояли строительство моста, как дали возможность недальновидным проектировщикам протащить свой план со строительством подвесной, приносящей одни убытки… не буду говорить. И не потому, что почти все знают, а потому, что, ЗНАЯ, товарищи не смогли или не захотели возражать, портить отношения с начальством. Ну, хватит об этом. А дальше вот что скажу… Это тебе, Клава, по секрету. Ведь кроме Цветаевой со мной в Москву ездила группа молодых специалистов. Пришли на заводы, встретились прямо в цехах с рабочими-поставщиками. А сейчас… Ну, чего нам тут в жарище париться, давайте-ка поближе к водичке, к студеной Каменке… Да посмотрим на контуры будущего моста. А?

Л а р и с а  П е т р о в н а. Лучше дело, чем разговор. (Встала.)

За ней поднялись и остальные. Негромко разговаривая, выходят из парткома. Лариса Петровна исчезла в смежной комнате. Ковалев собирает какие-то листочки в папку. Кудрявцева направилась к выходу.

К о в а л е в. Клавдия Михайловна, погоди.

К у д р я в ц е в а (остановилась). Ты еще хочешь поиздеваться?

К о в а л е в. От ненависти до любви… сама знаешь…

К у д р я в ц е в а. А по делу?

К о в а л е в. И по делу.

К у д р я в ц е в а. Слушаю. (Присела напротив него на стул.)

К о в а л е в (после неловкой паузы. Не может смотреть ей в глаза, а она ждет, ждет чего-то очень важного). Ты прости меня, что я так повел себя. Прости.

К у д р я в ц е в а (очень тихо и тоже опустив глаза). При всех издеваешься, а извинения — наедине.

К о в а л е в. Парторг… и за коллективную любовь. Не вяжется.

К у д р я в ц е в а. Скажи откровенно, за что ты меня так ненавидишь?

К о в а л е в. Приходи вечером на дамбу…

К у д р я в ц е в а. Ну, хватит! Больше нечего сказать?

К о в а л е в. А ты испугалась?

К у д р я в ц е в а. С каким бы удовольствием я тебе сейчас по физиономии!..

К о в а л е в. А темпераментные женщины так и признаются в любви. (И решительно вышел.)

Она смотрит ему вслед. Вошла  Л а р и с а  П е т р о в н а.

Л а р и с а  П е т р о в н а. Опять поцапались?

К у д р я в ц е в а. Ненавидит он меня. И издевается. Вот и все.

Л а р и с а  П е т р о в н а. Я тебя много лет, Клава, знаю, а последнее время просто не узнаю. Может, действительно тебе уехать отсюда? У тебя-то самой тоже ненависть к нему… какая-то зоологическая… Вылезла с этой Марией Цветаевой… Всем, кроме тебя, ясно, что тут чисто деловые отношения, а у тебя подозрения… Что с тобой?

К у д р я в ц е в а. Да люблю я его! Раньше любила, а теперь видеть его не могу. Вот как люблю, окаянного! (И, обхватив за шею Ларису Петровну, разрыдалась.)

Л а р и с а  П е т р о в н а (гладит ее по голове, улыбается и приговаривает). Ах ты, бедненькая ты моя…

З а н а в е с.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Дамба. Декорация первой картины. Только сейчас вечер. Заходит солнце. Масса огней строительных кранов. Очень часто в разных местах вспыхивают «залпы» сварщиков. Возле вагончиков, поставив телефон на табурет, сидит  д е д  Р о м а н. Зазвонил телефон — дед Роман снял трубку.

Д е д  Р о м а н (в трубку). Дежурный Ильин слушает. (Слушает. Потом, через паузу, берет в руки толстую тетрадь.) Сейчас скажу. Значит, так. (Надел очки.) Звонила Лариса Петровна. Хочет завтра утром приехать посмотреть дамбу. Будет ровно в семь ноль-ноль. (Слушает.) Так. Так. Записываю. Все понял. Когда? (Посмотрел на часы.) Ясно. До свидания, Клавдия Михайловна. (Положил трубку.)

Появляется  Д ы м о в. Приодет. Остановился.

Чего тебе, Савелий Родионыч?

Д ы м о в. У меня дело важное. Нужен совет.

Д е д  Р о м а н. А ко мне только по важным делам и приходят. Садись.

Дымов садится.

Ну, говори. Слушаю.

Д ы м о в. Мне бы с товарищ Кудрявцевой поговорить.

Д е д  Р о м а н. Тогда садись и жди. Обещала заглянуть сюда. Только что вот звонила. Будет минут через двадцать. Но только забежит на минутку и тут же уедет на восемнадцатый участок — у них там сегодня отчетно-перевыборное. Если хочешь посоветоваться — пожалуйста. Я член парткома. Можешь предварительно побеседовать. У тебя какой вопрос?

Д ы м о в. Я насчет вступления в партию. Вот заявление составил. Может, чего не так? (Подал сложенный вчетверо лист.)

Д е д  Р о м а н (аккуратно положил его перед собой, читает). «В партком строительства Химического комбината. От гражданина Дымова Савелия Родионовича. Одна тысяча девятьсот двадцатого года, уроженца села Новое, Речнинского района, …ской области… Мастера-монтажника. Трудовой стаж двадцать пять лет. Женатого. Имею двух дочерей, 27 и 19 лет. Заявление. Так как не могу больше жить без партии коммунистов и хочу свой труд посвятить строительству коммунизма, убедительно прошу принять меня в ряды КПСС. Клянусь быть честным и не щадить ни сил, ни жизни для дела партии великого Ленина». (Снял очки.) Все правильно. Ошибок нет. Грамматических ошибок нет.

Дымов облегченно вздохнул.

Д ы м о в. Вот на фронте, перед атакой, я всегда писал заявление, что, ежели не вернусь живым, прошу считать меня коммунистом.

Д е д  Р о м а н. Ну что же тебя не приняли тогда в партию?

Д ы м о в. А я завсегда из атак возвращался… живым.

Д е д  Р о м а н. И не ранен ни разу?

Д ы м о в. Не повезло! Ни разу!

Д е д  Р о м а н. Наоборот, повезло. А может, ты того, пересиживал атаку за кустом?

Д ы м о в. За что же тогда три ордена и шесть медалей?

Д е д  Р о м а н. Тоже правильно. Ну, а после войны почему не вступил?

Д ы м о в. Как демобилизовался, приехал в колхоз, а там такое, ну просто страх… Все развалено. Немец ведь был. А тут, как назло, вербовщики на стройку. Ну я и завербовался. И стал мотаться с одной стройки на другую. Ну никак у меня не получалось, чтоб я год на одном месте продержался…

Д е д  Р о м а н. Выгоняли?

Д ы м о в. Да нет. Стройки заканчивались. Вот только тут мне повезло. Сроки сдачи стройки у нас завалены. (И тут же поправился.) Ну, то есть не уложились мы в сроки, вот я тут и кантуюсь второй год.

Д е д  Р о м а н. Вот то, что кантуешься, это и есть твоя главная ошибка. Политическая. Понял?

Д ы м о в. Нет.

Д е д  Р о м а н. Может, вот из-за того, что ты кантуешься, ну, проще говоря, бездельничаешь, другой такой же, третий, — вот и срываются сроки сдачи комбината.

Д ы м о в. Так ведь я ж монтажник. Мастер высшего разряда. А когда монтажные начались? Всего месяц назад.

Д е д  Р о м а н. Но слышал я, Савелий Родионович, как бетонщица Нюра в шестнадцатом цехе сказала про твои столярно-плотннчьи успехи.

Д ы м о в. Это про ящики почтовые?

Д е д  Р о м а н. Вот-вот.

Д ы м о в. Ну и что? Так разве я украл тот материал? Или у меня в это время работа была, а я вместо нее те ящики сколачивал?

Д е д  Р о м а н. Все покамест правильно. Ну, а дальше?

Д ы м о в. Ну, а дальше… А дальше вот что. Обрезки в кучу складывают и сжигают. Разве это по-хозяйски?

Д е д  Р о м а н. Бесхозяйственность. Правильно.

Д ы м о в. А я их в дело пустил.

Д е д  Р о м а н. Для кого? Для народа? Или для себя?

Д ы м о в. Тяни мочало — начинай сначала. Так ведь их жгут по указанию начальства. А я их в дело.

Д е д  Р о м а н. Значит, бесхозяйственность от начальства пошла. Так, выходит?

Д ы м о в. Ну, так.

Д е д  Р о м а н. А ты против той бесхозяйственности. Правильно? Ведь некуда те обрезки девать. А если уж ты такой умный, почему ты к тому же начальству не подошел да не сказал: «Безобразие, товарищи! Давайте, мол, из тех обрезков детишкам в садик или ясли кубики сделаем. Домики, горки всякие там, лесенки да полочки». Где ж ты был-то, раз ты умнее начальства. Нет, то, что бесхозяйственность, — я с тобой согласен. Но почему именно ты, мастер-монтажник Дымов, решил, что только начальство отвечает за бесхозяйственность, а твое дело сторона? А? Вот об этом и не подумал.

Д ы м о в. Вот об этом я не подумал.

Д е д  Р о м а н. Вот ты в партию придешь. А тебя беспартийные рабочие спросят: а тебе не стыдно, коммунист Дымов, что ты с нечистой совестью в партию пролез? Тебе заработанные на бесхозяйственности левые денежки карман-то не жгут?

Д ы м о в. Не говори! Не говори! Жгут, Роман Иваныч. Страх как жгут. И не знаю я, как мне с теми деньгами поступить?

Д е д  Р о м а н. Вот ты пойди и подумай и, когда у тебя решение сложится, тогда это заявление и принеси. Хорошо, что числа не проставил. Тогда и поставишь. И я тогда сам тебе рекомендацию в партию дам.

Д ы м о в. Правда?

Д е д  Р о м а н. Ей-богу!!

Д ы м о в. Ну, спасибо, Роман Иваныч. Спасибо. (Уходит.)

Зазвонил телефон.

Д е д  Р о м а н (в трубку). Дежурный Ильин слушает. Кто? А! Николай Иваныч? Хорошо. Есть такое дело. Вот меня через полчаса подменит Дашенька, и сразу к вам. Есть. Клавдия Михайловна? Нет. Еще не была. Ладно.

Входит  К у д р я в ц е в а. Через плечо у нее дорожная сумка.

Алло! Алло! Николай Иваныч! (Положил трубку.) Положил трубку. Спрашивал вас Николай Иваныч Ковалев. Просил меня приехать на тот берег.

К у д р я в ц е в а. Так поезжайте.

Д е д  Р о м а н. А на кого телефон оставлю?

К у д р я в ц е в а. Я здесь побуду. Езжайте.

Д е д  Р о м а н. Я на лодке. Я мигом. (Уходит.)

К у д р я в ц е в а (сняла трубку). Вера? Это я. Кудрявцева. Соедини меня, пожалуйста, с директором завода синтетических волокон. (Ждет.)

Входит  Ц в е т а е в а.

Ц в е т а е в а. Я не помешала?

К у д р я в ц е в а. Нет, нет. Садитесь.

Цветаева села.

(В трубку.) Не отвечает? Хорошо. Ты попробуй потом еще разок и соедини меня. Я на дамбе. (Положила трубку.) Слушаю вас.

Ц в е т а е в а. Я хотела поговорить с вами. Не могла застать дома. Вас очень трудно поймать.

К у д р я в ц е в а. Ну что ж теперь делать? Давайте говорить здесь. Мы одни.

Ц в е т а е в а. Скажите, Клавдия Михайловна… (Смутилась.) Вот вы парторг. И вы женщина. Мне про вас один человек рассказывал. Хороший человек. Очень даже хороший. Вы его знаете, но я называть его не буду.

К у д р я в ц е в а. Это ваше дело.

Ц в е т а е в а. Он сказал, что вы очень сердечный человек. До этого я думала, что вы эдакий солдат в юбке… простите.

К у д р я в ц е в а. Ничего, ничего. Я и не такое слышала.

Ц в е т а е в а. А он сказал, что это все не так. Что вы совсем другая. Что вы…

К у д р я в ц е в а. Да вы не обо мне, а о своем деле говорите.

Ц в е т а е в а. Я полюбила одного человека.

К у д р я в ц е в а. Это хорошо.

Ц в е т а е в а. Он был женат. Но уже пять лет в разводе.

К у д р я в ц е в а. Правильно. Пять лет и три месяца.

Ц в е т а е в а. Ну, про месяцы я не знаю. Он старше меня на двадцать лет.

К у д р я в ц е в а. Как говорят, «любви все возрасты покорны». Ну и что же?

Ц в е т а е в а. Он работает здесь, у нас.

К у д р я в ц е в а (сухо). Знаю!

Ц в е т а е в а. А жена его… бывшая…

К у д р я в ц е в а. Она тоже здесь.

Ц в е т а е в а. Не знаю. Он не говорил.

К у д р я в ц е в а. А я знаю. Она здесь.

Ц в е т а е в а. Он платит ей алименты на двух детей.

К у д р я в ц е в а. Это неправда. У него нет детей. Это он вам сказал, чтобы… Знаете, есть такое стихотворение: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Принцип прост и стар. Чем больше препятствий для соединения двух любящих сердец, тем крепче любовь.

Ц в е т а е в а. Я этого не знаю. Не испытывала никогда.

К у д р я в ц е в а. Ну уж! Какой он у вас по счету любовник, простите за такой вопрос?

Ц в е т а е в а. Ничего. Я уже начинаю привыкать к таким вопросам. Меня Лидия Николаевна Завьялова о том же спрашивала. Я ей сказала: «Примерно сотый».

К у д р я в ц е в а. Вот видите. Так что у вас, так сказать, большой опыт.

Ц в е т а е в а. К сожалению, опыта нет совсем.

К у д р я в ц е в а. Как это?

Ц в е т а е в а. А так. Он не любовник, а любимый, самый любимый человек. Я так его люблю, что даже, ненавидя шитье, пошла на курсы кройки и шитья и начала тайком шить для него модную куртку.

К у д р я в ц е в а. Как же тайком? Надо же размеры знать.

Ц в е т а е в а. А когда мы в Москву летали, я с Николая Иваныча сняла размеры.

К у д р я в ц е в а. Понятно. И тоже тайком?

Ц в е т а е в а. Нет. Зачем? Я Николаю Иванычу все прямо сказала. Он вот и подсказал мне посоветоваться с вами!

К у д р я в ц е в а. Ну, понятно, понятно. У него самого храбрости не хватает.

Обняв  Д а ш е н ь к у  за шею, с гитарой за спиной входит  Ю р к а. Ни Кудрявцева, ни Цветаева не видят; Юрка остановил Дашеньку, приложил палец к губам.

Ю р к а. Тсс! Тут уж дедусю подменили. Так что можно еще погулять… На лодочке да с песенкой… Работа, она ведь не волк — в лес не убежит. А? Ну, смелее!

Д а ш е н ь к а. На тебя это не похоже…

Ю р к а. Я должен каждый день быть для тебя новым. Неповторимым. Хиляем?

Д а ш е н ь к а. Как, как?

Ю р к а. Идем, а?

Дашенька взяла Юрку за руку и увела в сторону.

Ц в е т а е в а. И вот оттого, что он платит алименты и при всем хорошем заработке — нуждается, он не очень хорошо одевается.

К у д р я в ц е в а. Я бы этого не сказала.

Ц в е т а е в а. Нет, это точно. Так вот что я хотела вас спросить. Вы были замужем. Скажите, что мужчины любят в таком возрасте? У него скоро день рождения, и я хотела подарить ему куртку.

К у д р я в ц е в а. Говорите «сотый мужчина», а ко мне, у которой всего один муж был, за советом?

Ц в е т а е в а. Кто сказал вам, что сотый?

К у д р я в ц е в а. Да вы сами только что сказали.

Ц в е т а е в а. Это я Лидии Николаевне так сказала. А в действительности он первый.

К у д р я в ц е в а. Как это?

Ц в е т а е в а. А вот так. Ведь стыдно признаться, что в двадцать шесть лет впервые полюбила.

К у д р я в ц е в а. Маша! Что вы мне говорите!

Ц в е т а е в а. То, что вы слышите, Клавдия Михайловна. А насчет алиментов — я сама в бухгалтерии оформляю переводы по исполнительному листу.

К у д р я в ц е в а. Вы имеете в виду Николая Ивановича Ковалева. Ведь так?

Ц в е т а е в а. При чем тут Николай Иванович. Если вы уж вынуждаете меня признать, то речь идет о нашем главном бухгалтере, о Степане Иваныче.

Кудрявцева резко встала, отвернулась. Только вздрагивают плечи.

(Страшно перепугалась.) Что с вами? Дать вам воды?

К у д р я в ц е в а (взяла себя в руки. Кинулась к Маше). Машенька! Милая, добрая, славная моя девочка! Ты прости меня! Я, дура, не додумалась, что девушка может стыдиться своей чистоты и изображать эдакую прожженную… Машенька! Боже мой! СТЕПАН ИВАНОВИЧ! А ведь действительно, действительно! Он был женат, у него двое детей. И он носит костюмы тех же размеров, что и Николай… Иванович! Машенька! (Она схватила свою сумку и вынула новый свитер.) Вот! Подарите ему! Подарите!

Ц в е т а е в а. Я ни за что этого не возьму.

К у д р я в ц е в а. Я вас прошу. Вы не знаете, как это для меня важно!

Ц в е т а е в а. Спасибо! Большое вам спасибо. А ведь как точно меня к вам адресовал Николай Иваныч. Спасибо! (Целует Кудрявцеву. А потом растерянно смотрит на свитер.) Но откуда здесь у вас мужской свитер?

К у д р я в ц е в а. Пусть останется между нами. Этот свитер я хотела подарить Николаю Ивановичу Ковалеву… Думала, он женится… а он тут ни при чем.

Ц в е т а е в а. Спасибо!

К у д р я в ц е в а. Ну, бегите же, бегите скорее к своему бухгалтеру! И любите его, любите. Он действительно достоин большой вашей любви.

Цветаева смущенно уходит.

(Осталась одна.) Боже мой! Какая же я глупая! (И тут же она услышала Юркину песню, что доносится с реки.)

Г о л о с  Ю р к и:

К у д р я в ц е в а (не заметила, как начала подпевать ему).

Входит  Д ы м о в.

Д ы м о в. Я тут посидел и подумал…

Кудрявцева отсутствующим взглядом смотрит на него.

А что, если мне на те деньги…

К у д р я в ц е в а. На какие деньги? О чем вы?

Д ы м о в. Так вот я же вам объясняю, Клавдия Михайловна.

Ю р к а (снова запел).

Кудрявцева смотрит на Дымова, но сама она там, на реке, с этой прекрасной песней.

Д ы м о в. Вот если на те деньги…

К у д р я в ц е в а (витает в облаках). Я с вами согласна! Вы абсолютно правы!

Дымов опускается на большой камень, смотрит на Кудрявцеву с недоумением, а она глупо улыбается ему. Пауза. Только песня с реки.

З а н а в е с.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Клуб. В пятиэтажном блочном доме-общежитии первый этаж — клуб строителей. Вечер. Идут приготовления к какому-то торжеству, а может, просто к вечеру молодежи. Развешивают цветные гирлянды, на стенах и стеклах окон намалеваны какие-то смешные рожицы. На маленькой эстраде под руководством  Ю р к и  новоиспеченные  г и т а р и с т ы  пристраивают к микрофону массу проводков от своих электрогитар. Все время в зал вбегают какие-то  л ю д и, причем почти все в рабочих робах, — посмотрят, как ведется подготовка, и тут же исчезают, чтобы через полчаса войти сюда чинно, в новом модном костюме или платье.

К Юрке подошла  Д а ш е н ь к а.

Д а ш е н ь к а. Юра! Последнюю чистую рубашку надел? Чтоб завтра же принес — я все их перестираю!

Ю р к а. Как раз завтра я их отнесу в краску! Элегантный черный цвет!

Д а ш е н ь к а. Ну почему, почему ты не хочешь, чтобы я тебе постирала?

Ю р к а (взял ее руки и очень нежно). Такие белые-белые, нежные-нежные пальцы — и вдруг стирка рубашек…

Д а ш е н ь к а. Юра, ну Юрочка!

Ю р к а (снова с напускной бравадой). Я считаю, что твои руки достаточно белы, чтобы их еще отбеливать в стиральном порошке! (И отошел снова к своим гитаристам.)

Дашенька направилась к  Н ю р е, которая под ее руководством отрабатывает жесты и движения корпусом на европейско-эстрадный лад, мурлыча очередную модерновую песенку.

В одном из самых отдаленных углов организован буфет с пивом и пирожками. Там тоже молодые  с т р о и т е л и. Говор, отдельные выкрики, звон гитары и посуды, оживление. Входит принаряженный  Д ы м о в. Взял себе стул и сел напротив эстрады. Не скрывая своего иронического отношения к гитаристам, задирает их.

Д ы м о в. Цыганский ансамбль на этих шнурочках будет привязан?

Ю р к а. А-а! Местный товарищ Ротшильд или несостоявшийся передовик-комбинатор.

Д ы м о в. Это что ж, под балалайку массовые танцы будут? А как оборвется проводок? Ха-ха!

Ю р к а. Есть решение профкома стройки о выделении нам средств на оборудование клуба всякой шумной техникой.

Д ы м о в. Да такое же решение еще два года назад выносилось.

Ю р к а. Чего вам от нас надобно, старче? Ящики мы сколачивать не будем!

Д ы м о в. А чего их сколачивать, когда они вона у входа в общежитие стоят…

Ю р к а (подхватил). И вы опасаетесь, что кто-нибудь умыкнет? Не волнуйтесь.

Д ы м о в (почти серьезно). Да вот, может, старому человеку подмогнете? До базара только донести.

Ю р к а. Ого! Вам еще помогать? (Своим гитаристам.) А что, старики? Поможем старичку частничку? (Дымову.) Пошли! (Вслед за Дымовым выходит из клуба.)

Д а ш е н ь к а (Юрию вслед). Юра! Будешь проходить мимо почты, брось, пожалуйста, письмо.

Юра принял у нее из рук объемистое письмо, улыбнулся.

Ты чего?

Ю р к а. Боюсь, что твой корреспондент тебе снова не ответит. (Уходит, смеясь.)

Д а ш е н ь к а. Почему? Юр! ПОЧЕМУ?!

Г о л о с  Ю р к и. Потому что твоя практика устарела-а-а.

Дашенька стоит растерянная. К ней подошла Нюра.

Н ю р а (тихо, стыдливо). Даш, может, напрасно мы это… тренируемся… Засмеют потом ребята…

Д а ш е н ь к а (решительно). Что значит — засмеют? С чего ты взяла? Идем на эстраду. И попробуем у микрофона. Да не бойся, он сейчас выключен.

Они поднимаются на эстраду. Нюра смотрит на микрофон, и ее невольно, как кролика к удаву, тянет к микрофону. Она запела.

Н ю р а (поет).

Она продолжает петь, а в клуб входит, одетый в новый костюм, с набором орденских планок, З а в ь я л о в. Вид у него бодрый. Вместе с ним приходит  ш о ф е р  самосвала, тот, что дрался с Юркой (Осипов). Шофер, видимо, выпил немного. Он тоже одет прилично.

Ш о ф е р. Ну вот, Петр Петрович! Вот он, буфетик. Культура. (Подошел к буфету.)

З а в ь я л о в (всем). Здравствуйте, хлопцы! И девчата тоже, конечно, здравствуйте!

Возбужденный, входит с большой коробкой, перевязанной розовой лентой, д е д  Р о м а н. Подлетел к Завьялову.

Д е д  Р о м а н. Петр Петрович! Всех обегал, всех нашел. Вот только последняя коробочка, но я сейчас…

З а в ь я л о в. Действуй, действуй согласно инструкции.

Дед Роман подходит к буфету. Завьялов наблюдает за ним.

Д е д  Р о м а н (буфетчице). Уважаемая товарищ Чечеткина! По поручению руководства стройки комбината и лично от Петра Петровича Завьялова, в честь праздника Дня строителя, торжественно вручаю вам подарок… ценный!

Буфетчица, смущенная, разворачивает сверток, развязывает ленту.

(Продолжает.) Это у нас на эсминце комсорг митинги проводил, так тоже говорил — нечего кадилом махать, надо дело делать! Правильно?

Буфетчица развернула сверток и, вынув свою же вазу в серебре, густо покраснела.

Все в целости? Говори спасибо Петру Петровичу…

Б у ф е т ч и ц а. Петр Петрович! Вы неправильно меня поняли…

З а в ь я л о в. Что? Не нравится подарок к празднику? По-моему, эта ваза именно в твоем вкусе, Чечеткина. Можешь в нее теперь апельсины положить… (И выложил на прилавок несколько апельсинов.) Вот. Поняла? Ну, то-то же! (Всем.) Правильно руководство отмечает хороших работников, а?

Д е д  Р о м а н. Как в песне: «По заслугам каждый награжден!» Извините, Петр Петрович, но я бегу. Мой пост на дамбе оставлять никак не положено! Николай Иваныч заругает! (Уходит.)

Люди громко заговорили, и за шумом голосов не слышно, что в это время сказал шофер буфетчице. Но шум улегся, и в наступившей тишине прозвучал голос буфетчицы. Это та самая, что приходила с вазой к Завьяловой.

Б у ф е т ч и ц а. Не держим! И нечего мне мигать, ты не светофор, я не водитель.

Ш о ф е р. Таечка! Будь человеком! Это ж не мне! Это вот нам с Петром Петровичем! А для дружинников ты подкрась сиропчиком… Ну?! У тебя наверняка для своих припасено…

Б у ф е т ч и ц а. Петр Петрович! Вот он не верит… Я для вас с превеликим удовольствием, но нету! Ей-богу, ни грамма!

З а в ь я л о в. Чего, чего?

Б у ф е т ч и ц а. Да ей же богу! Нету у меня водки в заначке. Нету!

З а в ь я л о в. Так и надо!

Б у ф е т ч и ц а. Но он-то ведь просит…

З а в ь я л о в. Мало ли кто чего просит… (Шоферу.) Здесь не распивочная и не ночной ресторан, а клуб с буфетом…

Входит  К у д р я в ц е в а.

О! Кого мы видим! (Направился к ней.)

Они вместе пошли осматривать оформление клуба.

Страшно волнуюсь, просто страшно. Еще неделю тому назад она должна была вернуться из санатория, а от нее ни письма даже, ни телеграммы.

К у д р я в ц е в а (не сразу поняла). От кого?

З а в ь я л о в. От Лиды, от жены. Может быть, что случилось? Может быть, заболела… Я тут без нее как без рук.

К у д р я в ц е в а. А вы написали ей то, что хотели написать?

З а в ь я л о в. Да. А что? Написал, что все эти побрякушки я по справедливости, ну и так далее…

Они уходят в глубину сцены, а на эстраде идет разговор.

Д а ш е н ь к а. Если ты будешь все так тянуть, то никому не будет интересно. Распевать надо только самое главное. «Но как на свете БЕЗ ЛЮБВИ прожить…» Поняла?

Нюра кивнула.

Ну и отлично! Давай еще разок, и кончено, а то народ уже собирается…

Ш о ф е р (буфетчице). Ну, черт с тобой, давай хоть пива!

Б у ф е т ч и ц а (открывает и подает ему две бутылки). Черт с тобой, а со мной трезвость!

В о л о д я (шоферу). Ты действительно подал заявление об увольнении?

Ш о ф е р (цедит из горлышка). Угу.

В о л о д я. А причина?

Ш о ф е р (оторвавшись от бутылки). Оклад можно использовать на ремонт Юркиной гитары! Меня волнует, что стали бурно иссякать левооздоровительные источники! (И снова пьет.)

В о л о д я. Трудно стало халтурить! Ну что ж — не держим.

Ш о ф е р. А я про что говорю? Думаете, здесь прижали, так и всюду порядок навели? На мой век хватит! А в книжечке красиво: «по собственному желанию».

В о л о д я. Э, нет! Погоди! Гитару-то ведь ты сломал?

Ш о ф е р. Нечаянно! Принес извинения и сейчас при всех еще раз извиняюсь! Так что преднамеренное хулиганство не приштопаете! А где этот нестриженый чижик, что мне холодным оружием грозил? Я с ним перед отъездом хотел бы еще раз объясниться.

В о л о д я. А может быть, с нами объяснишься?

Ш о ф е р. Не волнуйся. Я люблю тихо… наедине.

В о л о д я. Специалист! Смотри-ка ты! Это как в старой песенке. (Запел.) «Одному из урок в темном переулке приказали Мурочку пришить»…

Ш о ф е р. Если это рекомендация общественности, то, уступая просьбам трудящихся, и так можем…

В о л о д я. И так не выйдет! Имей это в виду.

Ш о ф е р. Усек. (Буфетчице.) Еще пару кружечек…

В о л о д я. Нет. И пива тебе хватит.

Ш о ф е р (вдруг). Да что вы за меня взялись? Что я вам, паразит-алкоголик? Что вам всем от меня нужно? (Решительно отошел в сторону.) Ухожу со стройки! Ухожу! Вон даже сам Петр Петрович Завьялов на все рукой махнул.

З а в ь я л о в. Не то говоришь, Осипов! Не то! (Подходит к шоферу.)

Их окружает толпа строителей.

А ты знаешь… Я недавно совершил один разумный поступок, и он все поставил на свои места. (Кудрявцевой.) У нас в Алупке есть санаторий для строителей, получивших производственные травмы, а так как моим переводом на должность заместителя начальника стройки больше всех был травмирован один близкий мне человек, я купил ему туда путевку, вылечил от накопительства и сам-то оказался вдруг здоровым и помолодевшим!

Ш о ф е р. Вот! И я тоже травму… материальную получил. М-меня бы не худо в санаторий.

Шумно входит  Ю р к а.

Ю р к а. Ну, граждане-товарищи, то, что делают в Голливуде, — самодеятельность по сравнению с тем, что нам довелось увидеть.

Осипов поднялся и двинулся к Юрке.

Наступает тягостная тишина.

Представляете себе огромное скопище людей. Все кипит как в водовороте, и наш чувак Дымов «строго по лимиту», как по карточкам, продает свой товар.

Ш о ф е р. А ты подходишь к нему… (Подошел к Юрке.) Берешь его за рукав (берет Юрку за рукав) и…

Юрка решительно освободил свою руку, но шофер снова потянулся к Юрке, тогда несколько молодых парней взяли за руки шофера.

Ю р к а. Видимо, твои лавры не дают ему покоя.

Ш о ф е р. По этому вопросу я хотел поговорить с тобой отдельно. (Решительно отходит в сторону.)

Люди рассаживаются на стульях, стоящих вдоль стен. Юрка подходит к Дашеньке и вручает ей несколько писем.

Ю р к а. Вот. Все твои письма, адресованные «некоему» человечку, вернулись обратно.

Дашенька разочарована.

Моя мать не получала этих писем.

Д а ш е н ь к а. Ты вскрыл? Читал?

Ю р к а. Я не подонок, но… Я просто знаю этого парня, через которого ты пыталась пересылать письма моим предкам. И я написал ему, что, если он порядочный чувак, пусть не лезет не в свое дело.

Д а ш е н ь к а. Я хотела только… (И безнадежно махнула рукой.) А ты ничего не понял! (Поспешно уходит из клуба.)

К у д р я в ц е в а. Ну что же, товарищи молодежь, долго нам еще… ждать?

В о л о д я. Сейчас, сейчас.

В клуб с огромным ящиком входит  Д ы м о в.

Гитаристы встретили его дружным смехом.

Г о л о с а. Перешел на производство более крупных габаритов.

— Нет, просто, видимо, одиностался нереализованным.

Д ы м о в. Вместо того чтоб гоготать, лучше помогли бы!

З а в ь я л о в. Вы напрасно, Савелий Родионович, свои левые дела выставляете напоказ…

Д ы м о в. Эх, Петр Петрович, Петр Петрович! Умный человек, а ничегошеньки не понял! Сколько лет ты обещал молодым музыку приобресть?

З а в ь я л о в. Не волнуйся! Приобретем.

Д ы м о в. Улита едет… А тут вот он! МАГ-59! Клубный магнитофон! Подарок от потомственного строителя. Пока вы языками чесали в обеденные перерывы…

Ю р к а (поражен). Дымов! А ты же человек! Вот лажанул меня!

Г о л о с а. Ай да Родионыч!

— Всех обвел!

— Спасибо, старик!

В о л о д я. От имени всех присутствующих…

Д ы м о в (перебил). Да ладно там! Только заранее не хайте нашего брата старого рабочего!

К Дымову направляется шофер.

Ш о ф е р. Ай да Дымов! Ну, просто герой! Герой! Только дурачки нынче перевелись! Это ж вроде как из того стишка: «Откуда деньжата? С базара, вестимо! Меня критикнули, и я стал другим». Ха-ха! Испугался, вот и все!

Д ы м о в. По-твоему все получается складно да ладно! Конечно, и критика помогла… Только я вот что скажу тебе, Ванька… Настоящий рабочий человек тем и отличается от примазавшихся, что не только о своем кармане думает.

Ш о ф е р. Болтовня!

Отходит к буфету, и вдруг тут он увидел Юрку, одиноко стоящего у окна и смотрящего на улицу. Случилось так, что в этот момент внимание всех присутствующих было обращено на эстраду, где устанавливают магнитофон и пробуют, как через него усиливается звук. Шофер огляделся. Убедился, что никто не видит, что они остались один на один с Юркой, тронул его за плечо. Тот обернулся.

Ю р к а (устало). Чего тебе?

Ш о ф е р (взял пустую бутылку из-под пива). Сейчас будет расчет!

Посмотрел на эстраду — там шипит магнитофон. Шофер решительно о край мраморного столика стукнул бутылку — в руке у него осталось отбитое горлышко. Юрка попятился к окну, но дальше отступать некуда. Шофер медленно идет к Юрке. В этот момент в клуб вбежал  К о в а л е в. Возбужден до предела. Ищет кого-то глазами. Увидел шофера. Кинулся к нему.

К о в а л е в (заорал дико). Вор!! Вот ты где! (Схватил шофера за рубаху.) Я только что узнал о твоем воровстве, о левых делах! Кубышку на дачах набивал. Негодяй!

Шофер мгновенно отрезвел. Из руки выпало стекло. Ковалев этого не заметил.

Ш о ф е р. Да, Николай Иваныч! Да я, да вы послушайте… (Вырвался и убежал из клуба.)

Ковалев еще в сильном возбуждении подошел к Завьялову и Кудрявцевой.

К о в а л е в. Я вынужден отменить ваш приказ, Петр Петрович, насчет дамбы! Река пухнет на глазах. (Уходит.)

З а в ь я л о в (с усмешкой). Пьяный… от большой власти!

К у д р я в ц е в а (подходит к эстраде). Ну что, Лазарев, хороший подарок получили?

Ю р к а. Магнитофончик, конечно, не фонтан, но дареному коню… Шучу, шучу! Отличная машина. Сразу же и запишем концерт на магнитофон. Первым номером нашей обширной и самой модерновой программы выступает ансамбль гитаристов под моим чутким художественным руководством. Представляю вам солистку нашего ансамбля бетонщицу Анну Туманову, или, нежно, Нюру. Исполняются куплеты на темы наших достоинств и недостатков. Прошу.

Люди захлопали в ладоши. Нюра запела.

Н ю р а.

В с е.

Люди захлопали в ладоши. Юрка жестом прервал аплодисменты. В наступившей тишине, изрядно смущенная, Нюра запела второй куплет.

Н ю р а.

В с е.

Снова люди захлопали в ладоши.

Г о л о с а. Молодцы! Во дают! Давай, Нюра, еще!

Юрка нетерпеливым жестом прервал шум. Наступила тишина, и в это время откуда-то совсем недалеко раздался какой-то рокот, замигал свет. Но никто на это не обратил внимания. И Нюра стала продолжать.

Н ю р а.

В с е.

Захлопали в ладоши, а когда вдруг погас свет и в полной тишине зала раздался нарастающий гул, люди молча стали подниматься, смотреть в окна. Вот тут-то и донеслось несколько отчаянных женских голосов: «Помогите!..», «На помощь!» Люди повскакали со своих стульев. Невообразимый шум. Крики.

Г о л о с а. Что случилось?

— Пожар, что ли?

— Тише, ничего не разобрать!

З ы ч н ы й  г о л о с  З а в ь я л о в а. Тише, тише, товарищи! Погодите!

На более светлом фоне неба, в проеме большого окна, показалась фигура  д е д а  Р о м а н а.

Д е д  Р о м а н (властно, взволнованно, но негромко). Каменка прорвала дамбу! Лавина! Заливает бараки семейных!

Закричали люди.

К у д р я в ц е в а. Тихо! Где Ковалев? Здесь?

Д е д  Р о м а н. Они там с Дашей, у дамбы!

Кинулись люди из клуба.

Г о л о с а. Быстрее! Быстрее!

З а н а в е с.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Полная темнота. Только рев воды, крики женщин и детей. Ревут моторы самосвалов и вертолетов. Ближе к порталу, возле самой рампы, полузатопленный вагончик Дашеньки с покосившимся лозунгом: «Даешь окончание стройки в срок!»

Г о л о с а. Включай прожектора! Давай свет!

Зажглись прожекторы с боков нового недостроенного моста. По всему пространству сцены, то ближе, то дальше, стали видны коньки крыш затопленных домов. Видны силуэты людей на лодках и плотах. На самом высоком месте укрепленной дамбы стоит  К о в а л е в  с мегафоном в руке.

Р а д и о г о л о с. Николай Иваныч! Самосвалы подошли!

К о в а л е в. Давайте сюда самосвалы. На меня! На меня. Еще! Еще! Ближе! Ближе! Сваливай! Еще, еще давай, Петр Петрович!

З а в ь я л о в. Не задерживай.

Р а д и о г о л о с. Товарищ Ковалев. Прибыли вертолеты.

К о в а л е в. Вертолеты — на спасение людей из затопленных домов.

Р а д и о г о л о с. Есть на спасение!

К Ковалеву поспешно подходит  К у д р я в ц е в а.

К у д р я в ц е в а. Николай Иваныч! Кончились конструкции.

З а в ь я л о в (подошел). Нету больше! Теперь не сносить головы! И почему Лидия не едет.

К о в а л е в. Кончай причитать! (Секунду подумал.) Давай все мешки с цементом, песком! И все сюда!

З а в ь я л о в (безнадежно). Да разве этим поможешь?.. Их же будет смывать с перемычки… Если бы…

К о в а л е в (не слушая его. Зычно в мегафон). Эй, на «МАЗе»! Подавай задом! Еще, еще!

Подползает к нему огромный «МАЗ».

(Зло Завьялову.) Ну, чего вы стоите? Давай мешки!

З а в ь я л о в. Знаешь что, Ковалев, ты мной не командуй! Я в свое время тоже был…

К о в а л е в (ему сухо). Не рассуждайте!

К у д р я в ц е в а. Нам бы этот проран забить и…

З а в ь я л о в (все стоит в нерешительности). Нам бы как-то до утра продержаться, а там, глядишь… Ковалев! Запроси телеграф, может, у них какие вести есть от Лидии? А?

К о в а л е в (шоферу «МАЗа»). Ну, чего ты замер! Открывай дверцу и вали его в проран! А сам прыгай! Ну! Смелее! (Завьялову.) Чего стоите?

З а в ь я л о в. Николай, ну чего ты на меня…

К у д р я в ц е в а (Завьялову). Да что же вы действительно стоите! Выполняйте приказ.

Завьялов уходит.

И побыстрее, побыстрее, Петр Петрович!

Г о л о с  З а в ь я л о в а. Да все это бесполезно… Так запроси телеграф, а?

К о в а л е в (шоферу «МАЗа»). Ну! Смелей! Вот так! Прыгай! Прыгай, говорю!

Огромный «МАЗ» перевернулся, и только видно, как в последний момент из него выпрыгнул  ш о ф е р.

(В мегафон.) Диспетчер!

Р а д и о г о л о с. Есть диспетчер!

К о в а л е в. Запроси телеграф! Нет ли там телеграммы на имя Завьялова. Волнуется человек.

Р а д и о г о л о с. Есть запросить телеграф.

К о в а л е в (Кудрявцевой). Удачно свалили «МАЗ», он хорошо заторил проран. Теперь бы только побыстрее сюда щебенку и цемент! Клава!

К у д р я в ц е в а. Поняла! (Убегает.)

Р а д и о г о л о с. Николай Иваныч! Есть телеграмма-«молния» Завьялову Петру Петровичу!

К о в а л е в. Читай!

Р а д и о г о л о с. Не имею права… Она интимного содержания.

К о в а л е в. Ясно, ясно. Понял.

К Ковалеву подбежал  д е д  Р о м а н.

Д е д  Р о м а н. Двоих детишек только не можем найти, а так остальные все спасены… (И посмотрел туда, куда смотрит Ковалев.) Да это ж Дымов!

К о в а л е в. Там с ним этот Володька-комсорг… Володя! (Им туда.) Обходите проран! Дальше! Дальше! Затянет же! (И облегченно вздохнул.) Ну вот! Давай руку! (Вытягивает на дамбу мокрого Дымова. И тут же.) Володя! Куда! Назад! (И даже закрыл лицо руками.)

Д е д  Р о м а н. Не справился с течением! Эх ты! Как его шибануло!.. О машину!..

К о в а л е в. Где ваша лодка?!

Д е д  Р о м а н. Есть! (Убегает.)

А кругом голоса, вспыхивают на водной поверхности лучи прожекторов.

Г о л о с а. Сюда-а, сюда-аа! Вот здесь двое ребятишек!

— Помогите! Помогите!

— Сюда, сюда! Да подгребай!

— Ну, ну! Тяните же!

На дамбу  д е д  Р о м а н  и  Н ю р а  вносят  В о л о д ю.

Н ю р а. Без сознания.

К о в а л е в. Головой стукнулся!

Д е д  Р о м а н. Может, еще спасем! Быстрее!

Поспешно уносят Володю.

Д ы м о в. Меня спас, а сам… вот она, русская натура…

Вбегает  З а в ь я л о в.

З а в ь я л о в (еле дышит). Николай! Ты скажи диспетчеру… Ты ему скажи, что я разрешаю… Пусть читает «молнию». Ну, будь другом!

К о в а л е в (в мегафон). Диспетчер!

Р а д и о г о л о с. Есть диспетчер!

К о в а л е в. Завьялов просит прочитать «молнию». (Пауза.) Ты слышишь? Читай!

Р а д и о г о л о с. Ну, смотрите. Я за это не отвечаю.

З а в ь я л о в (ткнулся в мегафон, висящий на груди Ковалева). Читай! Это я, Завьялов.

Р а д и о г о л о с. Понял. Понял. Читаю. Телеграмма. «Молния Стройхимкомбинат. Завьялову. Письмо получила. Не жди. Ушла навсегда. Лида». Все.

Пауза. Завьялов медленно опускается на землю. Ковалев с жалостью смотрит на него.

К о в а л е в. Да полно тебе, Петр Петрович! Раз тряпки ей дороже — катись она…

З а в ь я л о в. Ты знаешь, что бывает, когда человек любит?

К о в а л е в. Знаю. Представь, знаю. Но сейчас…

З а в ь я л о в. Ничего ты не понимаешь. Ведь я один как перст.

К о в а л е в. А ты поройся в памяти, может, кого еще из близких припомнишь? А сейчас… В общем, вставай — и за дело. Цемент давай! Ну, живо!

Завьялов встал и пошел прочь, чуть не плача.

К у д р я в ц е в а (подошла). Есть цемент!

К о в а л е в. Давайте в проран!

К у д р я в ц е в а. Ты куда! Не смей!

К о в а л е в. Садись в лодку! (И сам первый сбегает с дамбы в глубину сцены.) Завьялов! Подмени меня здесь!

Она убегает за ним. З а в ь я л о в  командует на дамбе самосвалом. А на первом плане, из оркестровой ямы, на крышу затопленного вагончика вылезает  Ю р к а  все в той же белой нарядной сорочке и совершенно промокший.

Ю р к а (сложив руки рупором). Дед Роман! ДЕ-ДУШ-КА! А где же Даша? Где?

Г о л о с  д е д а  Р о м а н а. Она была в вагончике!

Ю р к а (кинулся ничком на крышу. Стучит кулаками, кричит). Даша! Дашенька! Даша! Милая! Родная! (В отчаянии.) Ну, неужели ты не слышишь?

К вагончику подплывает лодка. На крышу вскакивает К о в а л е в, помогает вылезти  К у д р я в ц е в о й.

К о в а л е в (Юрке). Она там?

Юрка кивнул.

Видимо, дверь заклинило, не может вырваться.

Ю р к а. Нет, я слышу ее. Она под самой крышей!

К о в а л е в. Там осталось с полметра воздушной подушки… Надо через окно!

Ю р к а. Дашка! Любимая! Дашка! (Кидается в воду за вагончик. Только мелькнули его ноги. Нырнул.)

К о в а л е в. Сумасшедший! Ты же один ее не вытащишь! (Прыгает за Юркой вслед.)

К у д р я в ц е в а. Коля! Коля! Тут вот веревка. На! На! Держись. Держись, Коленька! (Легла на крышу вагончика, чтобы удержать веревку.) Ну вот! Вот так. (Вдруг дико закричала.) Я не удержу! ТОВАРИЩИ! Помогите же кто-нибудь!

Г о л о с а. Сюда! Сюда!

— Здесь есть крыша!

— Вода пошла на убыль!

— КО-ЛЕНЬ-КААА!

И весь свет вдруг вырубается, голоса как бы тонут. И тишина. Медленно начинает рассветать. Угадываются контуры вагончика. Возле него колышется на воде лодка. Лодка вместе со спадом воды опускается все ниже. Это просто поднимают вагончик, и создается впечатление, что лодка опускается. Когда станет совсем светло, зритель увидит сидящую на крыше  Д а ш е н ь к у. На крыше лежит  Ю р к а  и спит, уткнув голову в ее колени. Она нежно перебирает его мокрые волосы. И что-то беззвучно шепчет. Рядом на крыше вагона еще  н е с к о л ь к о  ч е л о в е к. В лодке, привязанной к вагончику длинной веревкой, сидят, взявшись за руки  К у д р я в ц е в а  и  К о в а л е в.

К о в а л е в. А все же там, где укрепили дамбу сваями, — выдержала… Жаль Володю!

К у д р я в ц е в а. Молчи!

К о в а л е в. Хорошо, что быстро подоспели вертолетчики.

К у д р я в ц е в а. Молчи…

К о в а л е в. Теперь работы еще прибавится…

К у д р я в ц е в а. Помолчи, глупый ты мой! Как я испугалась…

Звучит песня:

Живая картина.

З а н а в е с.

БАЙКАЛ — СИНЕ МОРЕ

Героям-строителям БАМа

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Б у д а н к о в  Н и к о л а й  Н и к о л а е в и ч — директор зверосовхоза.

Н и н а  С е р г е е в н а — его жена.

А л е к с е й — их сын.

Н а т а ш а — сестра Нины.

Ф о м и ч.

З о я — вдова старшего сына Буданкова.

В о л о ш и н  Ю р и й  В а с и л ь е в и ч — секретарь райкома партии.

О л ь г а  Б и к е т о в а — парторг совхоза, заведующая фермой.

К о л о с к о в а  О л и м п и а д а.

Е р м а к о в  В о л о д я.

Н а д я.

Д и м к а.

Л и д а.

Т а н я.

М а ш е н ь к а.

К о н о в а л о в.

П е т р о в  (Д л и н н ы й).

Т и х о н о в а.

С к л а й б.

К л а в а  М о с к в и н а.

С и д о р и н.

Р а б о ч и й.

П о ч т а л ь о н.

Р а б о ч и е, с т у д е н т ы, р а б о т н и к и  з в е р о ф е р м ы, с т р о и т е л и.

Действие происходит на БАМе в дни стройки.

АКТ ПЕРВЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Солнечное осеннее утро. Дом Буданковых на сопке. Внизу блестит Байкал. К калитке подходят  Н а т а ш а  и  Ф о м и ч. На веранде  Н и н а  С е р г е е в н а.

Ф о м и ч. Ну вот и добрались. Здесь ваши сородичи обитают.

Н а т а ш а. А мне почему-то казалось, что они у самого Байкала живут.

Ф о м и ч. Молоды были, потому и казалось. Вы ведь тогда, в пятидесятые годы, приезжали сюда совсем крохотулькой. Я после войны, как Николай меня сюда сманил, тоже по этим сопкам птицей летал. А теперь все ближе к бережку держусь. В гору мотор не шибко тянет. Годы. (Передает ей чемодан.) Пожалуйста.

Н а т а ш а. Спасибо. А БАМ отсюда не видно?

Ф о м и ч. Какой там! Это километров пятнадцать отсюда. Правда, по зимнику напрямь поближе будет. А вон за теми сопками медь и никель нашли. Так я сейчас, как обещал, с омульком к вам наведаюсь.

Н а т а ш а. Мне неудобно, Иван Фомич!

Ф о м и ч. Да что вы, землячка! Я, правда, не в самом центре Москвы, вроде вас, жил, а чуть в сторонке. Загорск. Троицко-Сергиевская лавра. Но москвичом себя считаю. Что-то вас никто не встречает. В этом доме два года траур. После гибели старшого, Миши, лихо родители сдали. Особо Николай. О, Нина Сергеевна! Эй, Буданковы! Встречайте гостей!

Нина Сергеевна бежит к калитке.

Объятия, поцелуи, слезы.

Н и н а  С е р г е е в н а. Господи! Наташенька!

Из дома выходит  Б у д а н к о в.

Н а т а ш а. Ну, ну, Нинуля, не надо! Колечка! Какой ты стал… солидный…

Ф о м и ч. Вот, землячка! Воспитание! Коля, письмо. (Передает письмо. Уходит.)

Б у д а н к о в. А мы незадолго только вспоминали. Как вы там?

Н а т а ш а. Мама все болеет, тихо угасает. Володя по командировкам мотается. Я преподаю в детской музыкальной школе. А Юрка выше меня вымахал.

Н и н а  С е р г е е в н а. Ну, что же мы тут? Пошли в дом. Что ж не предупредила?

Н а т а ш а. Телеграмму еще из Красноярска дала.

Идут к дому.

Б у д а н к о в. Что за дела?! У нас раньше связь работала нормально. Правда, сейчас, с началом стройки, все на солидную ногу ставится, а с телефоном ни к черту! Мне с неделю установили новый аппарат, а подключить все забывают. Непорядок. (Жене.) Алешка встанет — пошли его на телефонный узел. (Наташе.) Кончил школу с отличием, приняли в институт, дали отсрочки от призыва — зараз отсыпается.

Входят на веранду.

Н и н а  С е р г е е в н а. Он еще ни свет ни заря умчался на причал разгружать прибывающие на стройку грузы.

Б у д а н к о в. Ты с Алешкой строжкость прояви! Эти прогулки запрети категорично!

Н и н а  С е р г е е в н а. Нам его возле себя вечно не удержать! А запрещать будем — тайком бегать начнет. Вот тут-то и жди беды.

Б у д а н к о в. Уж он у меня еще ремня поест!

Н и н а  С е р г е е в н а. Не накормишь ты его ремнем, Коля. Он взрослый.

Б у д а н к о в. А я говорю — упреди, что я запретил и близ к морю подходить!

Н и н а  С е р г е е в н а. Ладно. От кого письмо-то?

Б у д а н к о в. От Волошина. Хм! Советуется. Вот человечище! Только закончил проект моста через Обь под Сургутом, его — бах — сюда, в первые секретари райкома. Такой махиной ворочает, а с виду интеллигент с портфелем. Странный! Меня на все совещания по БАМу таскает. А наш совхоз к стройке никакого отношения не имеет. Чудак. Но рука крепкая!

Н и н а  С е р г е е в н а. И головка светленькая.

Б у д а н к о в. Ну вы тут сами, а я на склады на часок. Приду к завтраку. (Уходит.)

Женщины располагаются на веранде.

Н а т а ш а. В Москве только и разговоров — БАМ да БАМ. А у вас тут тихо!

Н и н а  С е р г е е в н а. БАМ севернее нас пройдет. Поселок махонький, а работы много. Людей не хватает, вот Алеша и бегает помогать. Комсорг совхоза.

В рыбацкой куртке и шляпе входит  А л е к с е й.

А л е к с е й (баском). Тетя Наташа?!

Н а т а ш а. Алешенька?! Как вытянулся! Богатырь! В отца. (Обняла его и поцеловала.)

Он сильно сжал ее.

Ух ты, как сдавил — не продохнуть! Силушка играет. Мужичок! Смотри-ка ты, какой силач!

Н и н а  С е р г е е в н а. Не говори! Ты осторожней, Алеша. Женщина существо хрупкое, нежное. Снеси-ка чемодан наверх в мансарду.

Алексей подхватил чемодан.

(Сестре.) Тебе наверху, в Мишиной комнате, будет удобно.

Н а т а ш а. А я не стесню Зою? Хотя вдвоем веселее…

А л е к с е й. Ушла от нас Зоя. Выжил ее из дома отец!

Н и н а  С е р г е е в н а (строго). Алексей! (И мягче.) Иди, Алеша!

Тот уходит. Наташа подсела к сестре, обняла ее.

Не очень-то хорошо у нас в доме.

Н а т а ш а. Ну не надо, Нинуся. Ведь уже два года с тех пор прошло…

Н и н а  С е р г е е в н а. «Два года». А для меня этот Мишин… уход, как вчера. Я сейчас. (Уходит.)

Вернулся  А л е к с е й. Над домом поплыл курлык лебедей. Наташа невольно смотрит на небо.

А л е к с е й. Не там! Вон они, левее идут! Рано в этом году улетают лебеди. Не все на тот берег дотянут. Кто-нибудь из молодых-необлеток сорвется в сине море Байкал… как наш Миша…

Н а т а ш а (тихо). Мне непонятно. Как же Миша, пловец-разрядник, и вдруг утонул?

А л е к с е й. Да не утонул он. (Еще тише.) Его меж бортов раздавило.

Н а т а ш а (удивленно). Как это?

А л е к с е й. А так. Он, когда прыгнул с носа аварийного катерка на борт уносимого в Байкал судна с валютным товаром, видно, не рассчитал, не ухватился за борт и сорвался меж бортов… А когда его на палубу вытянули — глаза в небо уставил. Смотрит, смотрит так удивленно и молчит. А когда что-то сказать хотел — из него фонтаном кровь. И сам как мешок с костями. Маме не показали даже. Так в забитом гробу и похоронили.

Со стороны Байкала слышны вой морского ревуна, голоса диспетчеров, переговаривающихся с такелажниками и крановщицами. Наташа посмотрела на улицу.

Это на берегу. Через нас на БАМ идут большие грузы. Наш маленький причал неожиданно превратился в большой морской порт. Может, когда-нибудь здесь поставят памятник этим такелажникам и грузчикам-докерам.

Г о л о с  Н и н ы  С е р г е е в н ы. Наташ, пойди сюда на минутку…

Н а т а ш а (входит в дом. Увидела пианино). У вас новое пианино?

Н и н а  С е р г е е в н а (подошла к ней). Это Николай в Ленинграде на премию Внешторга купил для ребят. А никто не играет теперь…

Н а т а ш а (тронула клавиши). Держит строй! (Алексею.) Играешь?

Н и н а  С е р г е е в н а. Музыкальную школу кончил и… бросил.

Н а т а ш а. А помнишь, Нинуся, как мы с тобой пели раньше…

Н и н а  С е р г е е в н а. Когда это было?!

Н а т а ш а (поет). «В низенькой светелке огонек горит…»

Н и н а  С е р г е е в н а (подхватила). «Молодая пряха у окна сидит…»

Песня продолжается. Входит  Ф о м и ч. Восхищен. Сел тихо на ступеньку крыльца.

Ф о м и ч (после песни). Вознесение! Превосходно!

Н и н а  С е р г е е в н а (смеется). Смеетесь, Иван Фомич?!

Ф о м и ч. Да помилуй бог! А еще хоть малость можно?

Н а т а ш а. Нинусь! А вот эту помнишь? (И снова поют.) «Над широкой рекой опустился сиреневый вечер…»

Вдруг Нина Сергеевна уходит наверх..

Ф о м и ч (восторженно). Что же это за чудо, музыка?! Дурак я, бросил. А ведь как играл! Как играл… на дудке-сопелке! (Алексею.) Отец дома?

А л е к с е й. Пошел на склад, пломбы на внешторговских мешках проверять.

Ф о м и ч. А чего там проверять?

А л е к с е й. Без народного контроля, Иван Фомич, никак нельзя.

Ф о м и ч. Правильно. А кого он должен проверять?! Сам себя?! Строим такие махины, как КамАЗ, ВАЗ, Тюмень — Сургут, БАМ, ворочаем миллиардами, а порой опускаемся до самой подлой подозрительности. А как она смертельно оскорбляет и ранит честного человека! (Тихо.) Вот тебе Зоя просила передать. (Дает записку.) И чтоб сейчас же в огонь! (Тихо смеется.) Прямо подпольщики незримого фронта!

Входят  с е с т р ы.

Н и н а  С е р г е е в н а (Фомичу). А мой ушел. К чаю будет. Садитесь.

Ф о м и ч. А я не к нему. (Наташе.) Вот, презент. Как обещал. (Дает сверток.)

Н а т а ш а. Неужто настоящий байкальский омуль?

Ф о м и ч. Он самый.

Н и н а  С е р г е е в н а (возвращает ему сверток). Извините, но принять не можем!

Ф о м и ч. Обижаете. Это ж не браконьерский. Из собственных запасов пятилетней давности. Во как сохранился.

Н и н а  С е р г е е в н а. Ну, тогда спасибо, Иван Фомич. Но ты, Наташа, все же спрячь, чтоб Николаю на глаза не попалось.

Наташа уходит. За соседним забором появляется  З о я. Алексей не видит ее.

Ф о м и ч (тихо, Алексею). Глянь! Зоя! Иди осторожно. Не попадись на глаза бате.

Вернулась  Н а т а ш а. Алексей убежал к Зое.

Н а т а ш а. Нинусь! Это его подружка?

Н и н а  С е р г е е в н а. Это наша Зоя. (Посмотрела в сторону Фомича.)

Тот встал.

Ф о м и ч. Я смотрю, Николай силен в совхозе да на сына пошумливать. А дома даже балясины укрепить не может, вот-вот обнос завалится. Постучу?

Н и н а  С е р г е е в н а. Я сама хотела попросить. Инструмент у нас.

Ф о м и ч. Знаю. (Достает из-под крыльца ящик и уходит чинить «обнос».)

Н и н а  С е р г е е в н а (негромко, сестре). После гибели Мишеньки… а они всего-то два месяца помиловались, Зоечку его смерть как обухом по голове. Тут Николай сам к Алешке: «Следи за ней. Как бы с собой чего не сделала. А ты ей и по возрасту ближе всех в доме». Алеша к ней внимателен, ласков. Любыми средствами, лишь бы от тяжких дум отвлечь. А она чувствует все и в ответ ему тем же. Самой искренней сестринской любовью. А Николаю в голову ударило: «У них тайная любовь!» И давай следить, подозревать.

Н а т а ш а. А ты чего ж? Николай тебя всегда слушал.

Н и н а  С е р г е е в н а. От прежнего Коли Буданкова остались одни воспоминания. В общем, доигрался. Алексея отпугнул от себя. Пошли пикировки и скандалы. А Зоя посмотрела, потерпела да взяла и ушла в общежитие. Теперь вот так, тайком, и встречаются.

У невысокого соседского забора  З о я  разговаривает с  А л е ш е й.

З о я. Ох, и до чего же ты горький, Алешенька. Мама без папы ничего не решит, а батя просто не отпустит. Не будь ты братом Миши, да не таким молодым, — ей-богу, за счастье бы сочла выйти за тебя замуж. И чист, и нежен, и умница…

Появляются  Н а д я, Л и д а  и  Д и м к а.

А л е к с е й. Я просто не узнаю отца в последнее время.

З о я. Не суди его, Алеша. Он отец. Он как подраненный сейчас. Ему ласка нужна, а ты рычишь. Загонишь ты его в гроб. Эгоисты мы все. И я тоже. Все о своем. А у него рана не заживляется. Все кровоточит.

К ним подходят молодые люди.

Ты лучше пойди и по-честному отпросись у мамы.

Д и м к а. Бряхня! Не отпустят его старцы ни в какую Баргузинку!

Л и д а. А чего мы там не видели? Я предлагаю другое!

Д и м к а. Знаем. Слышали. «Концерт для прибывающих строителей». Лучше взять магнитофончик, пару пузырьков портвейнчику, на лодочку — и на острова на всю ночь…

Н а д я. Тоже слышали! «Костры жечь и в войну играть!» Дите!

Д и м к а. Бряхня! Почему меня отпускают без звука?!

Н а д я. Ребенком тебя считают. Потому и патлы такие разрешили отпустить! Я понимаю, шло бы! Вились бы! А то висит метла немытая!

Л и д а. А ведь тебя точно ребята в школе Метлой прозвали.

Д и м к а. Бряхня!

Л и д а. Да брось ты! Надоело. Вот приедут люди, а у нас даже никаких развлечений!

Д и м к а. Не проблема! Встретим мы твоих строителей!

Н а д я. Если они вообще приедут! Стройка-то севернее пройдет!

А л е к с е й. Трассу изменили. Мне Юрий Васильевич Волошин на карте показывал. Вот здесь, сразу за грядой, пройдет она. Уже просеки готовят.

Л и д а. Это правда, Зоя?

З о я. А когда Алеша лгал?

Л и д а. Ну, тогда надо немедленно, сейчас же действовать!

Н а д я. Ох, доверили бы мне какую-нибудь умную машину!..

Л и д а. Отчего тебя все время к технике тянет?

Н а д я. Это я в батю. Он говорит: «Человек должен с молодости приобрести себе перспективную профессию, связанную с техникой. Строить еще много придется». Вот отчего у нас на Алтае столько девчат-трактористок!

Д и м к а. Оттого, что ваши мужики только водку глушить да в карты!..

Н а д я. Да у нас на Алтае больше всех героев труда! Мы, алтайские, — особенные! Тебе не понять! Много волос, за счет отсутствия мозгов!

Д и м к а. А ну повтори! Что ты сказала?!

З о я. Цыц, цыпленок!

Л и д а. Счастливая ты, Надюшка. И мама с папой, и сестренки! А у меня?..

Н а д я. А я тебе разве не сестра? А Зоя, Алеша?

Л и д а. Ну что вы?! (Обняла их.) Я просто так сболтнула, не подумав!

Д и м к а. Ну, хватит лирических соплей! Я побежал в сельпо за портвейном. Магнитофончик! И с молодухами… Они в эту пору особенно знойные!

А л е к с е й. Какое же ты все-таки барахло, Димка!

Д и м к а (серьезно). Почему, Алеша?

А л е к с е й. Ветер в голове! Какая серьезная девушка полюбит тебя? За что? Ни ума, ни красоты! За патлы немытые? В тебе до сих пор жеребеночек всё копытца в сторону отбрасывает. Затянулось твое детство, Митяй! Видно, ошибся внутренний архитектор-программист, заложив в тебя слишком много дури! Больше критической нормы. (Зое.) А что, если я у мамы отпрошусь?! (Димке.) Эх ты! Вечный герой вечного десятого «А»! (Убегает.)

Д и м к а. Полетел Алеша-комсорг к подоблачным высотам!

Н а д я. А ты не можешь преодолеть земное притяжение. Застрял на заброшенном полустанке, и все поезда мимо тебя, не сбавляя скорости!

Д и м к а. Ничего! Я свой поезд еще остановлю!

З о я. Иди по шпалам. Надежнее! Вот что, други мои, давайте-ка с глаз долой этих почтенных товарищей. (Уводит молодежь.)

А л е к с е й  входит на веранду. Н и н а  С е р г е е в н а  с  Н а т а ш е й  накрывают на стол. Ф о м и ч  чистит рыбину.

А л е к с е й. Мам! Я к звероловам-охотникам схожу!

Н и н а  С е р г е е в н а. Это в Баргузинский заповедник?! Ты что?

А л е к с е й. Не один. С бригадой Коноплянникова. Они продукты везут туда.

Н а т а ш а. Пусти его, Нинуся. Он же взрослый человек…

Н и н а  С е р г е е в н а. Знаешь что, Алеша…

Ф о м и ч. Иди, Алексей, иди. На Коноплянникова положиться можно. А звероловы люди поразительные. Неповторимые. Только этого лохматого не бери.

Н и н а  С е р г е е в н а. Ты все-таки спроси у отца. Спокойно, ласково… Ты же у меня сердечный мальчик… Он скоро вернется, и тогда…

А л е к с е й. Опекунский совет!!! (Хлопнул дверью, уходя в дом.)

Ф о м и ч. Напрасно, Сергеевна! Поддержала бы — все миром кончилось! А теперь попрет коса на камень, и скандала жди!

Н и н а  С е р г е е в н а. Да полно вам каркать, Фомич!

Ф о м и ч. Во! Меня уже в вороны записали! (Наташе.) Ну как там матушка-столица? Как Триумфальная арка у Бородинской панорамы? По телевизору видел.

Н а т а ш а. И я по телевизору. А бывать в том районе не случалось.

Ф о м и ч. Жалко. А как Красная площадь после реставрации?

Н а т а ш а. Тоже не была! Ну, как назло!

Ф о м и ч. Ну, а Калининский проспект?

Н а т а ш а. Все только мимо проезжала.

Ф о м и ч. Ну что вы вообще нового видели?

Н а т а ш а. К вам на подъезде столько техники, столько машин всяких…

Ф о м и ч. Одно слово — БАМ!

Н и н а  С е р г е е в н а. Севернее нас пройдет магистраль.

Ф о м и ч. Самое близкое место — Лена. А ее запросто не перешагнешь!

Входят  Б у д а н к о в  и  Б и к е т о в а. Буданков сердит.

Б у д а н к о в. Здорово, Иван Фомич!.. По второму разу.

Б и к е т о в а. Доброе утро. (Знакомится с Наташей.)

Б у д а н к о в (Наташе). Наш парторг. По-старому «комиссар». Ольга! (Бикетовой.) С нами завтракать!

Б и к е т о в а. Не откажусь. Рано из дома. Замоталась.

Б у д а н к о в. Тебе помочь, мать?

Н и н а  С е р г е е в н а. Да все готово. (Громко.) Алеша! Неси самовар!

Б у д а н к о в (присел к столу). Вот такие пироги, Ваня! К нам десант!

Ф о м и ч. «К нам едет ревизор!» И много?

Б у д а н к о в. Волошин пишет — «человек сто пятьдесят».

Ф о м и ч. Где селить? Чем кормить? Можно в школу.

Б у д а н к о в. Через неделю — учебный год.

Б и к е т о в а. Тогда в Дом культуры. Больше некуда.

Б у д а н к о в. Не дело. Но временный выход. А кормить где?

Б и к е т о в а. Наша столовая может пропустить одновременно человек восемьдесят. Придется в две смены кормить.

А л е к с е й  вносит самовар.

Н и н а  С е р г е е в н а. Коля! Передавай чашки. Ты только не кипятись, а выслушай и потом ответь!

Б у д а н к о в. Что?!! Ну говори, коль начала!

Н и н а  С е р г е е в н а. Бригада Коноплянникова идет с продуктами к звероловам в Баргузинку. Им в помощь нужны комсомольцы-старшеклассники.

Б у д а н к о в. А чего меня об этом спрашивать? Пусть себе идут.

Н и н а  С е р г е е в н а. Но Коноплянников просил отпустить с комсоргом… с Алешей…

Б у д а н к о в. Тебе мало Михаила?!! Мало?! (Сыну.) Никуда не пущу! Слышь?

А л е к с е й. Не ори! Не глухой!

Б и к е т о в а. Но он же комсорг, Николай Николаевич.

Б у д а н к о в. Очередной трюк, чтоб обмануть отца. Не лезь, будь любезна. (Алексею.) Ты мне нужен здесь. Слышал, строители едут?

А л е к с е й. Валяй, валяй дальше.

Б у д а н к о в. Как ты с отцом говоришь?! Вот Фомичу подручные нужны!

Ф о м и ч. Да я бы без него обошелся бы…

Б у д а н к о в. Помолчи! (Сыну.) Слышишь, Алексей? Понял?

А л е к с е й. Усек!

Б у д а н к о в. Это еще что за слова?!

А л е к с е й. Только я пойду в Баргузинку! Пойду! И Зоя со мной пойдет!

Б у д а н к о в. Алеша, сынок, сейчас не время для дискуссий!

А л е к с е й. А у тебя вообще для меня нет времени! А мне и не нужно уже! Поздно, Николай Николаевич! Я взрослый человек! Паспорт имеется!

Б у д а н к о в. А если этому взрослому… военным ремнем врезать?!..

А л е к с е й. А ты попробуй! Посмотрим, что из этого выйдет!

Б у д а н к о в. На скандал лезешь?!

А л е к с е й. А он у нас с тобой давно начался!

Н а т а ш а. А как же я? Бросишь меня?

А л е к с е й. Вот так, отец! И угрозы прекрати! И с мамой поучтивее! (Наташе.) Завтра с утра, когда вернусь, покажу звероферму. (Громко.) Зоя! Я сейчас соберусь! Пойдем в Баргузинку! А Метла пусть физику зубрит — у него на днях переэкзаменовка! (Надменный и важный уходит в сад.)

Н и н а  С е р г е е в н а (мужу). Парень хочет считать себя взрослым…

Б у д а н к о в. В восемнадцать-то лет?!

Н и н а  С е р г е е в н а. А ты в семнадцать был лейтенантом в разведке?

Б у д а н к о в. Война была, милая, война!

Ф о м и ч. А сюда приехал кандидатом наук. Сколько было?

Б у д а н к о в. Хватит об этом! Слишком много чести для моей скромной персоны! Давайте чай пить!

Молча пьют чай. В саду появляется  В о л о ш и н. Его никто не видит. Он задержался, стряхивая пыль с одежды.

Н и н а  С е р г е е в н а. Коля! А может быть, ты позволишь…

Б у д а н к о в. Ничего я не позволю!!!

Нина Сергеевна молча встала и вышла. Волошин поднимается на веранду.

(Встал навстречу.) Товарищ Волошин?! Здравствуйте, дорогой Юрий Васильевич!

В о л о ш и н. Здравствуйте. (Здоровается со всеми. Возле Бикетовой задержался.) Кого вы мне напоминаете, товарищ Бикетова? Не помню! Но вспомню!

Б у д а н к о в. С нами чай пить!

В о л о ш и н. Не кривляюсь, но спасибо, не хочу. Мне, собственно, нужен Алеша.

Ф о м и ч. Я сейчас его кликну. (Уходит в сад.)

Б и к е т о в а. Да вы хоть присядьте, товарищ секретарь.

В о л о ш и н (присел). Ради бога, не напоминайте мне о моем секретарстве! Надеюсь, что начальство опомнится и вернет меня на прежнюю работу!

Б у д а н к о в. Ну что же так уничижительно о своем секретарстве?

В о л о ш и н. Я просто трезво смотрю на себя со стороны! Ну стал бы я терпеть такого руководителя, как я? Ни за что! Прибывают тысячи людей на стройку, а нам их некуда селить! У нас нет емкостей для хранения продуктов питания, овощей. С жильем — скандал! А торговля? А связь? А транспорт? Нет, нет! Гнать такого, который не видит вперед на два года!

Б у д а н к о в. Самокритичны! Вот поэтому-то вас никто никуда и не выгонит.

В о л о ш и н. Думаете? У меня просьба к вашему сыну. И к вам. Но вам не до меня. Вас, кажется, обидела резким словом супруга?

Буданков крякнул.

Вам сейчас не до меня. Вы, понятно, обижены сейчас.

Б у д а н к о в. Не стесняйтесь.

В о л о ш и н. Стройка на вашем участке становится многонаселенной. Я предвижу большие сложности. Убейте время, Николай Николаевич, еще на одном «ненужном» совещании по БАМу. А?

Б у д а н к о в. Но какое я-то имею отношение к БАМу?

В о л о ш и н. Безусловно! Я не о непосредственном вашем участии в стройке. Может, «сходите в разведку»? Что-то услышите такое, чего я по неопытности и не замечу. А вы мне потом посоветуете, как поступать. А? Как, например, разместить часть людей в старых поселках?

Б у д а н к о в. Но старые поселки все удалены от трассы. Она идет по монолитным скалам, по топям и болотам, где никогда не жили люди.

В о л о ш и н. А мы бы возили людей на работу. Хотя это вам не под силу?

Б и к е т о в а. А может быть, у нас?

Б у д а н к о в. Ты хоть для разнообразия думай, когда предлагаешь.

В о л о ш и н. Потом… Где взять продукты? Молоко, мясо, яйца. Всё с материка? И здесь тоже — ни коров, ни яйцефабрик. Прямо голова кругом!

Б у д а н к о в. Ну кое-что мы могли бы, конечно…

В о л о ш и н. Вот-вот! «Кое-что».

Ф о м и ч  вводит  А л е к с е я.

О, Алеша! Ваш совет нужен! Ищу вас, как спасителя! (Буданкову.) Можно вашего сына умыкнуть на стройку часа на три-четыре? Я его сам верну!

Б у д а н к о в. С вами хоть на край света!

В о л о ш и н. Ну, до скорой встречи… на совещании. (Уходит.)

А л е к с е й (отцу). Благодарю за доверие! А мама там… плачет. (Уходит.)

Б у д а н к о в. Приехал. Наговорил непонятного. Хитер! Ох хитер! (В дом.) Нинуля! Ну ты уж прости меня, старого дурака. Иди, мамочка! Я был не прав и… отошел… Ну, Нинуленька. Прости.

Входит  Н и н а  С е р г е е в н а.

(С поклоном целует ей руки и усаживает за стол.) Спасибо!

Входит могучая  ж е н щ и н а - п о ч т а л ь о н. Говорит от самой калитки громовым голосом и без знаков препинания, в один поток.

П о ч т а л ь о н. Вы тут чаи гоняете, а к вам гости из самой Москвы-столицы жалуют. Дорогая Ниночка Сергеевна! Ставьте тесто на пироги, прибирайте дом, запасайте ящики с пивом и вином, всяких там тортов-пирожных да шоколадов поболе, так как я думаю, что ваша сестрица Наталья Сергеевна не одна, а со всем семейством.

Н а т а ш а (тихо). Так я уже здесь.

Ф о м и ч (тихо). Ее не остановить атомной бомбой! Глухарь!

П о ч т а л ь о н (тепло, беззлобно). А ты бабник! (И в том же начальном тоне.) А москвичи и вообще все, что с запада к нам едут, — все привереды и капризули. Им чтоб и белье наилучшее да духовитое… Вот здесь распишитесь, что вовремя и без задержек я вам эту весть доставила… потому как не только чистота и духовитость белья, но и весь порядок в доме настроение создают… Вот-вот, правильно, здесь и пишите часы… восемь тридцать, а число ставь вчерашнее… Я вчерась получила депешу. И дежурила вчера. Да прогул получился. По уважительной причине. Дочку я замуж спихнула.

Ф о м и ч. Это правда.

П о ч т а л ь о н (ему). Молоток! (Всем.) Да ведь грех какой на моей совести. Передержала я дочку. Думала, не сыщу на нее дурака. Нет ведь — нашелся! Сегодня вышла на работу с дурной головой. Таскаю эти вчерашние новости по поселку. Люди чаи пьют. Некие, особо шустрые, с улыбками вокруг сельпа гуляют. И главное дело, никому в голову не придет светлая божья мысль мне сто граммов какой-никакой домашней наливочки для просветления мозгов пожаловать… Правильно часы-то проставила.

Фомич подал ей стопку наливки.

(Молча выпила и дальше, не передохнув.) Потому как именно в эти часы вчерашние весь поселок поздравлял молодых… и вот тут, Николай Николаевич, вы тоже расписочку приложите, за особую правительственную лично вам… Поселок поздравлял молодых. Ой, намыкается мой зятек с моей злючкой-гадючкой. А вас, высокое начальство, не приглашали, потому как всем известно, что вы непьющие и тем самым всем нормальным настроение подгадите, но сегодня, к обеду… (Пожала руку Наташе.) С приездом, Наташенька Сергеевна. Не гневись! (И тут же.) Точно к обеду молодые ждут на «черствые» пироги… (Уходя.) А в сельпо нынче ни с того ни с сего «Экстру» забросили… Так что вы обязательно приходите. Наш дом (это уже на улице) за сельпом третий!

Пауза. Смех.

Б у д а н к о в. И надо бы рассердиться, но как рассердишься, когда она свою передержанную «злючку-гадючку» «спихнула»?! А чего она сказала «непьющие»? Ты чего ей наливал, Фомич?

Н и н а  С е р г е е в н а. Это я… думала, с приездом Наташи настоечки облепиховой…

Б у д а н к о в. Правильно! Умница! Наливай, Ваня, с приездом гостьи!

Н и н а  С е р г е е в н а (сестре). Теперь поняла, отчего не встретили?! (Мужу.) А что за правительственная, если не секрет?

Б у д а н к о в (передает Бикетовой). На, читай вслух! Очередной испуг!

Б и к е т о в а (читает). «Подтверждаем днями десант сто пятьдесят. Обеспечьте прием. Волошин». Так он же был здесь только!

Б у д а н к о в. Чудак-человек! Ну какое отношение мы имеем к БАМу? Ну ты чего ждешь, Фомич? Наливай! (Жене.) Ох, мамочка, и до чего же ты у меня красивая! Будьте здоровы, девчата!

З а н а в е с.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Дворик перед конторкой зверофермы. В глубину уходят ряды клеток. Солнечный осенний день. Б и к е т о в а  руководит переноской ящиков. Здесь работают  З о я, Н а д я, Л и д а  и  Д и м к а.

Б и к е т о в а. Главное — проверяйте каждую пломбу. Шестнадцать. Хватит! Везите туда, в погреб.

Зоя и Димка увозят тележку с ящиками. Бикетова уходит в конторку. Лида с Надей в ведерке купают белую норку.

Л и д а. Ух, ух ты как! Нравится? Нравится!

Н а д я. Мда! Прозевали мы! Прием в институт окончен.

Л и д а. А может, пойдем с Алешей на стройку? Как, Наденька?

Н а д я. Если Николай Николаевич допустит меня к новой американской технике — останусь! А нет — вернусь на родину. Ведь у нас на Алтае…

Л и д а. «Все девушки — трактористки». Так?

Н а д я. А ты не смейся! У девчат еще со школы твердая линия жизни.

Л и д а. «Твердая линия» — это хорошо. А я все никак не могу успокоиться после того письма из иркутского архива, о несуществующих родителях. Девочки у нас в детдоме говорили про материнскую ласку…

Входит  А л е к с е й.

А л е к с е й. Привет! Тетя Оля здесь?

Н а д я. Здесь. А тебе зачем?

А л е к с е й. Приехал Юрий Васильевич. Сейчас он меня либо убьет, либо…

Л и д а.Господи! Да за что?

А л е к с е й. За мой «научный» труд, что я написал по его заданию.

Н а д я. Это то, что тетя Оля перепечатывала?

А л е к с е й. Вот-вот. Я и хотел у нее спросить, так сказать подразведать, что там у меня самое поганое?

Л и д а. Я ничегошеньки не понимаю.

Н а д я. Да Волошин брал с собой Алешу к строителям, а потом поручил ему статью написать. (Алексею.) Так?

А л е к с е й. Не совсем так.

Л и д а. Алеш, расскажи. А то я, как правило, самой последней все новости узнаю.

А л е к с е й. В общем-то, ничего особенного… вроде. Привез он меня к студентам-строителям. Просеку рубят. Ну, рубят и рубят. Эка невидаль! Но, какие-то они все хмурые, замученные. Правда, с дежурным бодрячком для секретаря райкома… Ну, а Юрий Васильевич… Вот ведь хитрый человек! Он все это усек. Подозвал всех к костру. Стал расспрашивать, кто откуда… Ребята немного оживились. Потом вроде бы ненароком вынул карту-схему стройки и показывает: «Вот здесь вы сейчас. А вот сюда придете. А знаете, что там нашли?» Ребята наперебой: «Золото, серебро!» А он: «Нет, более ценное. Никель, марганец, коксующиеся угли и слюду. Вы представляете, что это значит, когда все в одном месте? Это же колоссальный комбинат. Это огромный город с широченными проспектами». У всех глазки загорелись. Я вынул блокнотик и кропаю стишата. Юрий Васильевич заметил и говорит: «Покажи, если не боишься сглазу». Я показал. Он прочел, но ничего не сказал. А уж потом, на обратной дороге, вдруг, как будто между прочим: «А что, комсорг, если тебе в прозе себя попробовать?» Я не понимаю. «Ну, говорит, если б ты взялся написать очерк об этих ребятах. Но эти ребята только предлог. А через очерк раскрыть всю широту значения стройки. Приоткрыть историю, показать перспективы, и, главное, не столько экономический эффект, а моральное значение БАМа». Вот я и засел. А сейчас за всю эту работенку будет расчет. И самое интересное: выяснилось, что БАМ — это не только трасса. На БАМе работает почти вся страна. ЗеяГЭСстрой становится энергетическим цехом дороги. Кстати, туда позарез нужны специалисты — механизаторы, бетонщицы. А где их взять?

Н а д я. Пиши меня!

Л и д а. А Николай Николаевич отпустит?

Входит  Б и к е т о в а.

Б и к е т о в а. Правильно действуешь, Алеша. Только надо делать все с головой. Не оголять все участки, а брать из каждой бригады по одному-два человека. И будет наш отряд на БАМе. И город свой построим или поселок. И название надо дать светлое: Соболиный!

Л и д а. А может быть, лучше Светлый.

Н а д я. Или поселок Алтай.

А л е к с е й. Или — в честь космонавтов — Звездный.

Б и к е т о в а. Или Магистральный? Как?!

Л и д а, Здорово! А Димку Метлу возьмем? Может, стройка его образумит?

Н а д я. А что стройка, исправительная колония?

Б и к е т о в а. Твое слово, Алексей. Как решишь, так и будет!

А л е к с е й. Пусть бюро решает. Сегодня в семь. Придете?

Б и к е т о в а. Такое дело, нельзя не прийти! Буду.

А л е к с е й. Ой, меня ж Юрий Васильевич ждет! (Поспешно уходит.)

Б и к е т о в а. Ну вот и все, девоньки. Новые ритмы жизни пришли! (Уходит.)

Н а д я (после паузы). Так что девчонки в детдоме про ласку говорили?

Л и д а. А зачем она мне, когда я уже взрослый человек?! Может, оттого, что я ее не знала, я сама буду самой ласковой матерью в мире? А про маму думать плохо — не буду! Может быть, обманул ее какой и бросил. А она, моя мама-мамуленька, испугалась быть одиночкой и оставила в роддоме?

Н а д я. Кто это тебе наговорил? Откуда ты все это взяла?

Л и д а. Никто. Сама. По ночам не спала и… придумала, чтобы иметь какое-то представление о своем происхождении. Тебе не понять. Ты все «Алтай, Алтай», «Папа и мама», «Сестренки». Деньги им шлешь. А у меня в прошлом — никого!

Вышла  Б и к е т о в а. Подходит  Б у д а н к о в. За ним — Н а т а ш а.

Б у д а н к о в. Здравствуйте, девчата.

Ему ответили.

Покормили? (Кивнул на клетку.) «Жучок», что ли? Не признал. Чего он грустный? «Работал»?

Б и к е т о в а. Нет еще. Грустит. Я для него воробья держу. Впустить?

Б у д а н к о в. Молодой воробей? На волю! Что у тебя ко мне?

Б и к е т о в а. Помните, к нам из Внешторга дядька приезжал? Ну потный такой, лысый. Вы чего ему наговорили? Чем хвастали?

Б у д а н к о в. О! Вспомнил! Наташа! Я тебя на склад свожу. Покажу заокеанскую технику. Вот черти, как делают — залюбуешься.

Надя с Лидой увозят тележку в глубину сцены.

Б и к е т о в а. На складе та замечательная техника. На складе!

Б у д а н к о в (рассеян и ленив). Не понял.

Б и к е т о в а. За технику государство золотом платило. А мы всё вручную.

Буданков устало поднялся. Бикетова решительно усаживает его обратно.

Б у д а н к о в. Ну чего тебе? Поставим мы тебе эту заграничную технику! Еще сезончик по старинке, а потом уж… Там деталей не хватает…

Б и к е т о в а. Я видела акт: все в комплекте.

Б у д а н к о в. Что ты видела?!! (Мягче.) Ошибся я. Объегорили меня капиталисты. Напоили до чертиков и подсунули акт на подпись. Это я спьяну.

Б и к е т о в а. Вы не пьете!

Буданков увидел в ведерке норку.

Б у д а н к о в. Балуете вы ее, альбиноску!

Подошла  Н а д я.

Н а д я. Николай Николаевич! У нас женский коллектив, а рядом стройка такая…

Б у д а н к о в. А там парней холостых! Разрешаю! Выходите замуж.

Н а д я. Меня техника интересует, а у вас к ней отношение прохладное!

Б у д а н к о в. Ну и что?

Л и д а. Вы нас на стройку не отпустите?!

Б у д а н к о в. Чего-то парит сегодня… Не к дождю ли?

Б и к е т о в а (девушкам). Спросили?! Довольны?! Действуйте, как решили. Идите к погребку, я сейчас приду.

Девушки уходят.

Б у д а н к о в. Чего затеяла, комиссар? Потолкуем?

Б и к е т о в а. Вот так бы с самого начала!

Подходят  З о я  и  Д и м к а.

Б у д а н к о в. Чего не здороваешься, Зоенька?

З о я. Простите… папа.

Б у д а н к о в. Здравствуй, моя ласточка. Чего возите?

Б и к е т о в а. Да ночью прибыла снатка. Рабочие свалили ее в конторку. А там духота! Вздуются. А нам бамбаш — отрава. Возим в погребок.

Б у д а н к о в. Чего надрываетесь? Я в обед пришлю мужиков…

Б и к е т о в а. Да сейчас закончим.

Уходят в конторку все, кроме Зои и Буданкова.

Б у д а н к о в. Я чего тебя спросить, Зоенька, хочу. Как живется тебе?

З о я. Работа.

Н а т а ш а  в глубине сцены рассматривает зверьков.

Б у д а н к о в. Не обижают тебя?

З о я. Я привычная…

Б у д а н к о в. Все сердишься на меня… за несправедливость?

З о я. Мне надо идти…

Б у д а н к о в. Может, вернешься к нам?

Зоя долго смотрит на него.

З о я. Нет, вы серьезно? И это после того… (И осеклась.)

Б у д а н к о в. Ты прости меня, Зоечка. Если можешь? А? Ревность от имени погибшего сына. Глупо. Но, вероятно, меня можно понять. Вернешься?

З о я. Ну зачем вам это? Я только-только стала отходить, оттаивать… Спасибо тете Оле и Алеше. Втянули в такую работищу! Мы создали совет женщин из коренных жителей. Так как на стройке не хватает людей из сферы обслуживания, в основном поваров, официанток, завклубами, завскладами… Оказалось, что на нашем участке, где «все с нуля», эта работа необходима. Устаю как не знаю кто. Но все время в деле, все время с людьми. Я даже не заметила, как стала руководителем этой работы. И вдруг я узнаю, что по предложению комитета комсомола и тети Оли меня рекомендуют в партию. Меня ценят! Я кому-то нужна! А вы предлагаете мне вернуться назад к плите?!

Б у д а н к о в. Зачем, Зоечка, к плите? Ты посмотри на себя! На кого ты стала похожа? На тебе лица нет. Я хотел, чтобы ты дома, с мамой… ну, хоть немного отдохнула, хоть немного.

З о я. Отдохнула?! Где? Вы, сохраняя память о Мише, не позволили тронуть ни одной его вещи! А вы знаете, что это для меня? Каждый день, каждый час мне все эти предметы будут кричать: «Помни обо мне! Помни!!!» Да от этого же можно с ума сойти! Вы этого хотите?

Б у д а н к о в. Прости! Об этом я не подумал. Прости. Иди, Зоечка! Не задержу!

Она ушла. Входят  Б и к е т о в а  и  м о л о д е ж ь.

Б и к е т о в а. Этот ящик не ставьте — будем актировать: пломба сорвана.

Увезли тележку.

Мы хотели клетки из шланга промыть. Как считаете?

Б у д а н к о в (посмотрел на солнце). Парит. Жарко. Можно.

Б и к е т о в а (громко). Алеша, поливайте! (Присела.) Продолжим?

Б у д а н к о в. Говори.

Б и к е т о в а. Правду. И в глаза. Можно?

Б у д а н к о в. Слушай, а как твои сыновья?

Б и к е т о в а. Ваня весной демобилизуется. Вовка скоро начнет самостоятельно плавать. Но куда ему?! Там такие «морские волки»!

Б у д а н к о в. Всё у других хорошие дети, а у нас… Вот я чую, что перегнул палку с Алешкой, а по инерции не могу остановиться! Ты пойми меня, Оля. Должна понять. Ты ж парторг, а по-нашему, по-фронтовому, «комиссар». А ты знаешь, что такое настоящий комиссар? Это Чапаев! С шашкой наголо! Да на лихом коне!

Б и к е т о в а. Для справки: Чапаев очень не любил «на лихом коне». Ему поэтому и выделили персональный автомобиль.

Б у д а н к о в. Откуда ты это знаешь?

Б и к е т о в а. А что же это за комиссар, который знает только то, что всем давно известно. И потом, ведь я в эти комиссары не напрашивалась. Коммунисты избрали. А я обыкновенная баба. Детей люблю. Вот этих зверьков. А вы меня в комиссары.

Б у д а н к о в. Не прибедняйся! Я тебя сделаю комиссаром настоящим!

Б и к е т о в а. Ничего не выйдет! Таким комиссаром, как вы себе эту почетную обязанность мыслите, я никогда не буду.

Б у д а н к о в. Почему?

Б и к е т о в а. А потому, что по-вашему комиссар — это с шашкой да на лихом коне. А я считаю, что настоящий парторг — это внимательность к людям! Искать и находить в людях прежде всего хорошее, талантливое и развивать это. Чтобы затем, усилиями всех комиссаров, всех партийных работников, год от года весь народ становился все прекраснее и талантливее. А для этого необходимы два обязательных качества: доброе сердце и теплые, заботливые руки!

Б у д а н к о в. Ну, загребла-поехала! Эдак мы с тобой заплывем в такую заводь, где все только с ангельскими крылышками! Нет! Комиссар — это прежде всего воля и власть!

Б и к е т о в а. Мы говорим с вами об одном и том же, только разными словами.

Б у д а н к о в. А может, тебя… замуж выдать?!

Б и к е т о в а. Всё? Кончили отшучиваться? Поговорим всерьез?

Б у д а н к о в. Валяй!

Б и к е т о в а. Несколько лет новая, отличная техника лежит на складе. Мы калечим наших девчонок тяжелым ручным трудом. Долго это будет продолжаться?! Ведь они уйдут от нас! А нам и сейчас не хватает рабочих рук. А вы пребываете в состоянии олимпийского спокойствия.

Б у д а н к о в. Готовлюсь к Олимпийским играм. А рабочих рук не хватает всюду. По всей стране! И на твоей ферме!

Б и к е т о в а. Нет, не хотите вы смотреть вперед!

Б у д а н к о в. Не шуми, Оля! Не переношу шума! Хотели нашу тишину нарушить этой американской техникой — отбился! Хотели через наши совхозные земли БАМ пустить — скорректировали! И снова тишина! А тишина — это наши с тобой доходы! Эти ж зверьки, как и я, шума не переносят. Помолчи! Знаю, что скажешь. Я старый консерватор, а ты молодая, в тебе кровь кипит!

Б и к е т о в а. При всем моем уважении к вам как организатору-специалисту, я дальше молчать не намерена! Это не угроза! И прежде чем ехать к Юрию Васильевичу жаловаться на вас, я должна была в последний раз убедиться. И убедилась: вы ничего не намерены менять! Жизнь будет идти мимо вас бурным потоком, а мы — сидеть тихо и не рыпаться! Все! Иду на «вы», как говорили древние!

Б у д а н к о в. Слушай и не перебивай! Кто у нас считается толковым хозяином? Тот, кто выполняет порученное ему дело. Мы даем через Внешторг золото Родине? Даем. Можем давать больше? Наверное. Если применим всю эту технику, что на то же золото приобретено. Возможно! Этих девчат золотые руки разгоним по разным участкам БАМа. Постепенно, даже сами не заметим как, мастеров нашего дела изведем. А ведь только нам одним ведомо, как дедовским способом, с применением передовой науки золото-пушнину добывать! Давай попробуем! Завтра же! А послезавтра… Нет, уж ты погоди-послушай, голубые глазки! Послезавтра эта техника откажет. Запчастей нам капиталисты не дали и никогда не дадут: это их бизнес! Система! Мы к ним: «Дайте, пожалуйста!» А они: «Зачем? Это ж устаревшие марки. Вы берите новейшую технику!» Гони золотишко и вывози хоть целый завод! Мы в Минфин за валютой, а там спросят: «А как до этого вы обходились? Куда подевались ваши мастера, ударники комтруда? Вот так и обходитесь впредь! Раньше надо было думать! А нам золото нужно на японские самосвалы да американские бульдозеры для той же БАМ!» Эна куда смотреть надо, Оленька! Во-он туда, в послезавтра! Мы еще не настолько богаты, чтобы отказываться от своего проверенного метода и переносить на свою землю заокеанский способ целиком. Нет, учиться надо! Но надо и учитывать собственные возможности! А вообще-то, если хочешь, я и сам с тобой в райком поеду. У меня к Волошину тоже вопросики имеются. Только не сегодня. (Встал.) Наташ! Пойдем на клубнику!

Б и к е т о в а. Но как объяснить все это нашим молодым? Ведь разбегутся!

Б у д а н к о в. Куда? Кругом тайга, скалы-монолиты да топь-болота!

Б и к е т о в а. На ту же самую стройку! На БАМ!

Б у д а н к о в. О, это далеко от нас! Да когда все это еще будет!

Б и к е т о в а. Они сейчас, сегодня уйдут на стройку!

Б у д а н к о в. Значит, кто-то подбивает! Не иначе! А кто?

Б и к е т о в а. Комсомол. Алеша Буданков! Как он здорово рассказывает о БАМе. Десанты движутся друг другу навстречу! Все республики, все области и края России строят свои участки, свои города со своей архитектурой!

Б у д а н к о в. Ишь ты, как заговорила! Ты держись за лавочку! Взлетишь, как вертолет! Ну, я этому рассказчику пыл-то поумерю! Ишь что удумали! БАМ — просто рай! Думаете, раз воспевают, значит, прогулка?! Черта с два! Пойди пробей скалы, перешагни сотни рек, прогать болота да плывуны. Под Сургутом было лихо, а здесь еще труднее! И ты смотри, комиссар, не валяй дурочку! Помни, какой золотой ручеек через руки наших девчат в госбанк течет! Этот аргумент посерьезнее любых Алешкиных агитаций! Ну, я пошел! Скоро вернусь. (Уходит.)

Б и к е т о в а (одна). А ведь смутил, старый дьявол! Логичен. Из реальной действительности исходит. В самом деле, кто завтра даст стране золото на новую технику? А план требовать будут, да не в таком объеме, а поболе! Нет, видно, рано завела я этот разговор с ним. Он прав! (Громко.) Николай Николаевич! Погодите! Я с вами! (Убегает.)

Пауза. Входят  В о л о ш и н  и  А л е к с е й.

В о л о ш и н. Порадовал ты меня, Алеша, своей статьей. Размах. Точные цели: во имя чего затеяна эта сложная стройка. Хорошо, что называешь объекты, которые оживут благодаря БАМу. Надо бы еще карту-схему к статье. Хорошо, что не скрываешь трудностей, с которыми столкнулись. Только непонятно, почему сразу в «Комсомольскую правду»? Начинай с газеты стройки. Они с удовольствием возьмут такой материал.

А л е к с е й. Может, вы им подскажете, чтобы взяли?

В о л о ш и н. Нет. Действуй сам. Возьмут. Если откажут, ну тогда… А так ты меня очень обрадовал. Так где же ваши руководители?

А л е к с е й. Да вон они идут. (Громко.) Тетя Оля! Отец!

В о л о ш и н. Ого! Голосок у тебя поставленный! Ты вот что, Алексей… Конечно, это ваше семейное дело… Но я был неприятно удивлен, узнав о ваших распрях с отцом. Каждое поколение болеет своими болезнями. А ты хочешь заставить отца смотреть на мир твоими глазами. Настоящий комсорг тот, который умеет сделать так, чтобы человек сам, со стороны вроде, увидел свои ошибки и оценил их. Во-первых, человек быстрее избавится от этих ошибок. А во-вторых, ты не оскорбляешь его человеческого достоинства. Ну, иди. Так ты подумай над статьей. Отличная вещь может получиться.

Входят  Б у д а н к о в  и  О л ь г а.

А л е к с е й. Привет, папуля! (Уходит.)

Б у д а н к о в. Привет, привет… старик! Здравствуйте, Юрий Васильевич!

В о л о ш и н. Зачастил я к вам. Но что поделать — без вашего совета не обойтись!

Б у д а н к о в (Бикетовой). Ласковый. Что-то просить будет.

Смеются.

В о л о ш и н. А мне ничего не надо. Ну, разве что руку и сердце вашего парторга?! Только ведь вы от себя ее не отпустите!

Смех.

Вот какое дело, Николай Николаевич… Вы только не смейтесь, я ведь не специалист, могу что-то напутать, не так сказать…

Б у д а н к о в. Подходец!

Б и к е т о в а (Волошину). Николай Николаевич собрался перед свояченицей нашим хозяйством хвастать, а вы его на деловую волну переводите.

В о л о ш и н. Простите. Не знал. А можно и мне побывать на этой экскурсии?

Б у д а н к о в. Пожалуйста. А что за дело?

В о л о ш и н. Если вы помните трассу новой магистрали, вы наверняка заметили, что она пройдет вдоль горных хребтов и по нехоженой тайге. Там ведь водится дикий соболь?

Б у д а н к о в. Водится. Ну и что?

В о л о ш и н. Что, если там открыть несколько филиалов вашего совхоза? Ведь опыт у вас богатый?! Возможно такое?

Б у д а н к о в. Недалеко вечные мерзлоты…

В о л о ш и н. Ну, в принципе?

Б у д а н к о в. Конечно, можно даже на Северном полюсе разводить… белых медведей.

В о л о ш и н. А если серьезно?

Б у д а н к о в. Вот это как раз и несерьезно. Вы знаете, что зверьку нужны яйца, молоко, крабы? Прикажете и коров держать на мерзлоте?

В о л о ш и н. Во-первых, не надо лезть на мерзлоты. А во-вторых, магистраль открывает возможность регулярно снабжать эти филиалы всем необходимым. Здесь вы жметесь на узкой полоске отвоеванной у природы земли, а там…

Б у д а н к о в. Дорогой Юрий Васильевич! Я давно хочу вам сказать, что все ваши опыты надо мной, все эти ненужные совещания, на которые вы меня таскаете, хотя они никакого отношения к руководимому мною хозяйству не имеют, только отрывают меня от дела. Это вроде того, как академиков или крупнейших специалистов посылают на овощные базы разгружать картошку! К чему это?

В о л о ш и н. Насчет академиков — первый раз слышу. А вот насчет опытов над вами… Почему вы спешите с выводами о нужности или ненужности того или иного мероприятия?! Ведь речь идет там не о вашей индивидуальности, а о большом государственном деле. Выгодном и рентабельном. Магистраль дает вам возможность широко смотреть на производство мехов. Здесь не хватает и всегда будет не хватать рабочих рук. А там отличная техника, полная механизация и один-два мастера, воспитанных вами, и… колоссальный доход стране. Тоже «несерьезно»? Тоже «опыт над вами»?

Голос Наташи: «Коля, может, завтра сходим в теплицы? Ты занят?!»

Пошли, пошли. (Буданкову.) Вы прикиньте, подсчитайте и, если сочтете нужным, войдите с предложением. А мы вас поддержим. Но для этого надо переступить определенный рубеж существующих традиций.

Б и к е т о в а. Не ставьте нас на путь истинный! Мы упрямые!

В о л о ш и н. А это не я придумал. Эту идею Николай Николаевич мне сам на прошлом «ненужном совещании» подбросил. Я и уцепился.

Б у д а н к о в. Так я ж пошутил!

В о л о ш и н. А я в вашей шутке увидел серьезный многомиллионный доход для страны и всесоюзную славу вам и вашим мастерам! Ну так как?

Б у д а н к о в. Попробуем. Но заранее скажу…

В о л о ш и н. А вы не надо заранее. Пошли.

Бикетова уходит вперед.

Б у д а н к о в (тихо). Все правильно. Но при Ольге! Она же женщина! Завтра весь поселок заговорит: «Райком старого дурака за уши к делу тянет, а он, осел упрямый, упирается!»

В о л о ш и н. Серьезно? Не учел! А за ней такое водится разве?

Б у д а н к о в. Да вроде не замечал. Но ведь женщина! Мало ли!

В о л о ш и н. Виноват! Учту! Какой же я неосторожный человек!

Идут.

Я ей некоторые партийные вещи говорю, а она, оказывается…

Б у д а н к о в. Да вы не так меня поняли! Ну вот, опять! Пошли!

Уходят.

З а н а в е с.

АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Берег Байкала. Предрассветная мгла. Пароходные прожекторы освещают выгрузку десанта. На первом плане палатки. У столба стоят  Т а н я  и  М а ш е н ь к а. Повсюду много людей, шум, смех, голоса.

М а ш е н ь к а. Ну как? Оклемалась?

Т а н я. И не говори! Вроде проскочила.

М а ш е н ь к а. Ты, милаха, могла в такую историю влипнуть!

Т а н я. Что ты! И откуда только этот Вольдемар взялся?

М а ш е н ь к а. Он подсел к нам где-то после Омска.

Т а н я. «Будьте любезны! Шампанское! Чашечку шоколада!» Явно чей-то сынок! Деньгами швыряет! Думаю: «Я с тобой, лопушок, поиграю немножко — и в сторонку». А у него хватка! Слава богу, где-то отстал!

М а ш е н ь к а. Симпатичный. Пишет стихи. На гитаре — как профессионал!

Т а н я. Пронесло! Мне наука: не считай всех лопухами!

М а ш е н ь к а. И эти «игры в любовь» — тоже в сторону! Вырвалась единственная доченька интеллигентных родителей на свободу! Испытать надо свои чары. Приятно, когда ножки шампанским моют. Разве устоишь?! Он тебе крылышки подпалил бы!

Т а н я. Жуть!

Входят  Т и х о н о в а, С к л а й б  и  К о л о с к о в а.

К о л о с к о в а (девушкам). Почему сидим? Где штабная палатка? Где завтрак? Почему все в разбросе?!

М а ш е н ь к а. Так много вопросов, и… сразу! Нельзя ли по одному? Если…

К о л о с к о в а. Не митинговать!!! Палатку — сюда! (Тане.) Ты! За водой и — костер! Вы приехали не на дачу, а на стройку века! Не сидеть!

Девушки спрятались.

(Тихоновой.) Вот, Светлана Борисовна… Правильно я вас называю, доктор Тихонова?

Т и х о н о в а. Правильно, Олимпиада Александровна.

К о л о с к о в а (Склайбу). Вот из этого таежного поселка, мистер Склайб, вы и начнете штурм неизведанных мировой медициной тайн адаптации. Вашим материалом будут обыкновенные юноши и девушки. Так начинается новый этап советско-американского сотрудничества в области здравоохранения. О’кэй!

С к л а й б. О’кэй!

М а ш е н ь к а. Смотри-ка! Американский врач! Красивый, черт!

Т а н я. Да, ему же лет сорок пять! Интересный мужчина! Да ну их всех!

Т и х о н о в а. Вам нравится здесь, мистер Склайб? Природа экзотична. Напоминает Горный Алтай или южные районы Канады. Но люди здесь…

С к л а й б. Люди везде одинаковы! Что в Америке, что в России.

К о л о с к о в а. Здесь собран цвет нашей молодежи! Герои!

С к л а й б. Не надо! Лучше я сам понаблюдаю. Меня предупредили о вашей тонкой «красной пропаганде». Я человек доверчивый и… осторожный. Лучше я сам сделаю выводы… потом.

Смех.

К о л о с к о в а. Как устроились? Как с бытом, с отдыхом?

С к л а й б. Вот это деловой разговор! Сэнкью! (Тихоновой.) Где наша лаборатория? (Колосковой.) Вы, кажется, представитель Цека комсомола? Комиссар! И вдруг такая красивая женщина!

К о л о с к о в а. Благодарю за комплимент. Вон два оранжевых балка ваших!

Т и х о н о в а. Идемте, я вам все покажу.

К о л о с к о в а (одна). Где-то тут летчики… Надо к ним наведаться.

К Колосковой подходит  К о н о в а л о в. Восхищенный, замер.

Ты ко мне, товарищ Коновалов? Как у тебя в отряде? Обживаетесь? Чего молчишь, комсорг?

К о н о в а л о в (в нос). У нас, в общем… как бы поточнее сказать.

К о л о с к о в а. А ты говори правду — всегда будет точно!

К о н о в а л о в. Вас обманывать — грешно!

К о л о с к о в а. Ты что, поп? Докладывайте!

К о н о в а л о в. Вот «докладывайте»… это не ваше. Тут иностранный товарищ сейчас сказал, что вы комсорг ЦК комсомола на стройке…

К о л о с к о в а. Это не имеет значения, кто я. Выполняю задание, и все!

К о н о в а л о в. Я понимаю, я понимаю… Но когда при вас… говорят… прозой… Я готов… закричать на всю тайгу: «Идиоты! Слепые! Здесь  ч у д о!!! Воплощение чистоты и женственности!»

К о л о с к о в а. Перестаньте, Митя! Может, еще позовете цветочки собирать?

К о н о в а л о в. Пойдемте! А? В тайгу… на лоно… сольемся с природой!

К о л о с к о в а. Поставим поселок! Накормим людей! И… культпоход!

К о н о в а л о в. Нет, я имел в виду немассовый… а… индивидуально.

К о л о с к о в а. Что, что?!! Как это «индивидуально»?

К о н о в а л о в. Хотел пригласить вас… побыть… на лоне.

К о л о с к о в а. Это вы мне?!!! Не ждала! (Уходит.)

К о н о в а л о в (смотрит вслед. Про себя). Чистая! Непорочная!.. СВЯТАЯ!

Его сзади обнял  Д л и н н ы й.

Нет, правда, Евгений! Все мы какие-то приземленные, расчетливые до цинизма. А она — богиня! Фея чистоты!

Д л и н н ы й. Липа Колоскова — фея? Ну ты даешь, старик! Хм! Фея! Хм!

К о н о в а л о в. Прекрати! Немедленно заткнись! Марш в палатку!

Уходят.

С разных сторон входят  Б у д а н к о в, Б и к е т о в а, З о я, д е в у ш к и  и  п а р н и. А л е к с е й  с  Д и м к о й  везут бидон с водой. За ними идут  Т а н я  и  М а ш е н ь к а.

Н а д я. Смотри-ка, Зоенька! Наш Алеша-то уже при деле.

З о я. О, здесь, кажется, не только делом попахивает!

Д и м к а. Бряхня! Сейчас дымком запахнет! Я мотнусь в сельпо.

А л е к с е й. Димка! Прекрати!

Д и м к а. Нашему комсоргу охота товар лицом показать.

Входит  К о л о с к о в а.

К о л о с к о в а. Трех человек выделить на причал! Срочно! Знакомьтесь, товарищи! Это директор зверосовхоза товарищ Буданков!

Появляется  Е р м а к о в. Таня не видит его.

Это секретарь партбюро — Оля Бикетова. С легкой руки командира десанта вас, Олечка, стали величать по-комсомольски, без отчества!

Б и к е т о в а. А мне так даже больше нравится. Вроде бы помолодела! А это наши ударницы со зверофермы: Зоя, Надя, Лида. Наш комсорг Алексей Буданков.

К о л о с к о в а. Сын? Копия папы!

А л е к с е й (возле Тани). Алексей Буданков.

Т а н я. Таня… Халатова.

А л е к с е й. Родители — москвичи. А я появился на божий свет в этом дремучем поселке между зверофермой и… коровником!

Д и м к а. Бряхня! Еще сельпо не назвал. Там иногда бывает… кое-что.

Т а н я (тихо, Алексею). Я тоже москвичка. (Почему-то смутилась, опустила глаза, потом решительно подняла их на Алексея и заговорила просто и доверительно.) Я не знаю, как это я сюда приехала. Сначала все очень кричали на факультетском собрании, все просились, а я была почти уверена, что родители меня никогда и никуда от себя не отпустят, и как будто кинулась в бурный поток и тоже закричала: «Запишите меня!» И вы знаете, почему-то сразу наступила тишина, а потом все захохотали! «Халатова — и вдруг на БАМ!» Меня заело! И назло поехала! А зачем, Алеша? Ведь я тепличная. Ну работала в бюро комсомола. Ну выезжала с детьми в пионерлагерь. Но это же в Тучкове, под Москвой. А тут… И началось! Боже мой! Мама чуть не в обмороке! Папа все время пьет корвалол. Набежали тети и дяди! Я даже не знала, что у меня столько тетей и дядей! А я была с ними жестока! Нет, нет! Я не жалею, что приехала… Но, в общем-то, все это несерьезно. А в дороге меня обманул один тип. Он прикинулся влюбленным, а сам… Боже мой, зачем я это вам… первому встречному…

А л е к с е й. Первому встречному?

Т а н я. Простите, Алеша. Я, кажется, начинаю грубеть! Но поверьте, я совсем не такая. Я буду хорошо работать. Правда, правда. Я как-то вот так сразу посмотрела на вас и решила: «Вот он, тот человек, которому можно верить». Я ошиблась еще раз?

А л е к с е й. По-моему… нет. Точно. Вы не ошиблись, Таня.

Б у д а н к о в (очень взволнованно). Но как же так?! Сообщили — «сто пятьдесят», а высадилось полторы тысячи! Несерьезно! Срочно составьте списки всего, чего вам не хватает для нормальной жизни, вместе с Олей график работы столовой и — ко мне. (Уходит.)

Подходит  Е р м а к о в.

Е р м а к о в (Колосковой). Товарищ комсорг! Я вам вчера кое-что сообщил.

К о л о с к о в а. Вы? Мне? Где, когда?

Е р м а к о в. В штабном вагончике. Мы еще пили за стройку века! Ермаков я. Вольдемар… то есть Владимир. (Лжет уверенно и лихо.) Не окончил Плехановский — забрали! В почтовый ящик… ну, особый (тихо) закрытый объект! У вас есть, надеюсь, допуск? А: то я вам рассказываю об этом, а сам не знаю.

К о л о с к о в а. Ах, это вы говорили про закрытое предприятие. Да?

Е р м а к о в. Только не так громко, прошу, Олимпиада Александровна!

К о л о с к о в а. Столько дел! Замоталась! О чем вы меня просили?

Е р м а к о в. Да схлопотал я… дозу радиации… Сейчас нужен, так сказать, «щадящий режим» для восстановления. (Тихо.) Вы знаете, после того шока — память ясная, а при нервозности кружится голова…

К о л о с к о в а. Таких людей, как вы, мы должны беречь! (Тихо.) Я понимаю, вам неприятно об этом вспоминать… Но мне, как другу…

Е р м а к о в. Вам — можно! Но имейте в виду — это не для прессы! Мы неудачно… запустились… шесть человек! И всех накрыли! Понимаете? Неудачный… старт! Специзолятор! Теперь со здоровьем… швах!

К о л о с к о в а. А глядя на вас…

Е р м а к о в. Внешне это не проявляется! Но я умоляю вас! Об этом!..

К о л о с к о в а. Да вы что?! А пачки денег, что я вчера видела у вас?

Е р м а к о в. Родина! Высоко родина ценит… своих любимцев!

К о л о с к о в а (в экстазе). Героев! Вот живешь-крутишься и не замечаешь, как рядом с тобой ходят живые герои! Чем помочь, друг мой?!

Е р м а к о в. Настоящий друг! Вот директор! Я хозяйственник с допуском к материальным ценностям. Им нужен кладовщик… с опытом?! Вот и всех делов! Но о «почтовом ящике» — только вам! Ферштанден?

К о л о с к о в а. Секу! Точно: фамилия, имя-отчество!

Е р м а к о в. Ермаков Владимир Сергеевич.

К о л о с к о в а (громко). Товарищ Буданков! Вот вам отличный работник! На ферму. Это  м о я  рекомендация!

Они уходят.

М а ш е н ь к а (Тане). Видела? Всплыл здесь.

Т а н я. Какой ужас! Что делать? (Готова убежать.)

А л е к с е й. Таня! Хотите, я вам наших зверьков покажу?

Т а н я. Хочу.

А л е к с е й. Когда вы можете…

Т а н я. Сейчас! Немедленно!

А л е к с е й. А вы стихи любите?

Т а н я. Да вы просто клад! Так идемте же!

А л е к с е й. Я вам одно прочту. Только вы не смейтесь.

Т а н я. По дороге. Идемте же!

А л е к с е й. Чего вы озираетесь? Здесь вас никто не обидит! Я ж рядом!

Т а н я. Рыцарь мой!

Уходят.

М а ш е н ь к а. С ходу влюбилась Танюха. А мальчик симпатичный…

З о я. Только зубы не скаль! Где крупа?

Входит  К о л о с к о в а.

К о л о с к о в а. Девчата! Возьмите веревку и по столбикам разметьте будущую улицу… Амурскую, как назвали ее наши соседи. (Димке.) А вы… Из какого отряда? Почему я вас не знаю? Город? Институт?

Д и м к а. Я меееестный! Виноват! Дмитрий Сухачев!

К о л о с к о в а. Пришли помогать? С костром справитесь?

Д и м к а. Бряхня! Сделаю!

Входит  Е р м а к о в  с гитарой.

Е р м а к о в. Все о’кэй! Вы настоящий человек дела, Олимпиада Александровна! А вот местный перл юмора! Как все можно опошлить! (Поет.)

З о я. А вам не стыдно это повторять?!

Е р м а к о в. Для борьбы с пачкунами надо знать их программу. А вот мое. (Читает.)

К о л о с к о в а. Талант!

Н а д я. Но я где-то уже слышала эти стихи…

Е р м а к о в. Читали по радио! А я не возражал!

Д и м к а. Во человек! Диво!

Е р м а к о в (потрепал его по плечу). Как зовут-кличут?

Д и м к а. Дмитрий.

Л и д а. Метла.

Е р м а к о в. Похоже. Но… унизительно. Беру! Постараешься — буду двигать!

Д и м к а. Я мигом! В сельпо! Такой портвейнчик! (Убегает.)

Е р м а к о в (Колосковой). Накипь вытравлю! (Перед поставленной палаткой он остался один на один с Таней. Медленно подходит к ней.) О, моя дорогая попутчица! Игрунья — отчаянная голова! Люблю отчаянных! Сам такой же! Вы, помнится, в поезде обещали мне «все по приезде»! (Широкий жест.) Вот наш причал! И вот моя любовь! Приказывайте, королева!

Т а н я. Извините меня, Вольдемар! Я все придумала! Я не помнила, что болтала! Я никогда-никогда не была замужем! Это все ложь!

Е р м а к о в. Я знал. Но хорошая выдумка — вовсе не ложь! Домысел!

Т а н я. Оставьте меня! Я не знала. Я пошутила!

Е р м а к о в (тихо и властно). А я не шучу! Я выбираю сам и то, что нравится мне. Играть с мальчиком — играйте, вы еще маленькая, вам нужны куклы. Но не вздумайте вильнуть в сторону, дитенок!

Т а н я. Мне нужно идти…

Е р м а к о в. Вы никуда от меня не уйдете! Обещали — выполняйте!

Т а н я. Я закричу!

Е р м а к о в. Что?! Что я мыл тебе ножки шампанским? Как поила меня из своих лапок?! Что ты закричишь?! Что клялась мне, что будешь здесь моей! Ну, что ты закричишь?!

Т а н я. Я закричу, что вы напоили меня!

Е р м а к о в. Сама пила! Я не заставлял! Кстати, где билет комсомола? Не ищи! Вот он! Ты отдала мне его на хранение!

Т а н я. Отдайте! Это нечестно!

Е р м а к о в. А отдавать постороннему свой билет? Да ты не бойся! Все равно ты будешь моя! И в этом ничего страшного нет!

Т а н я. Ни за что!!! Отдай!

Е р м а к о в. С удовольствием! В обмен… на любовь! Ведь я серьезно, Таня! Мне нужна настоящая здоровая семья. Я отгулял свое. А со мной будешь как у Христа за пазухой! Клянусь! (Характерный тюремный жест.) Ну как?

Т а н я. Никогда!

Е р м а к о в. Хозяин — барин! (Громко.) Товарищ Колоскова!

Вышла  К о л о с к о в а.

Напомните, пожалуйста. Что полагается за утрату комсомольского билета?

К о л о с к о в а. Исключение! А что?

Е р м а к о в. Ничего! Спасибо!

Колоскова снова ушла.

(Тане.) Глупыш! Потом будешь на себе волосы рвать: «Дура я! Набитая дура! Меня счастье посетило, а я из-за каких-то отживших мещанских понятий о чести потеряла все!» Будешь королевой! А нет?.. Смотри, Таня! Я отзвонил десять потерянных лет! Шутить не собираюсь!.

Т а н я. Ну хорошо… Я подумаю. О господи! Пощадите! Ну неужели никого на свете и рядом нет?!

Вошел  А л е к с е й.

Алеша! Милый!!! Алеша!!!

А л е к с е й (Ермакову). Отпусти! Слышишь! Пусти! (Ударил Ермакова.)

Тот отлетел в сторону. Это видели  К о л о с к о в а  и  З о я.

К о л о с к о в а. Это еще что такое?! На кого ты поднял руку, сопляк!

З о я. Оставьте его, Липа!!!

Таня что-то шепнула Алексею.

Е р м а к о в. Это была шутка! Алеша подумал, что я хочу обидеть Таню… (На первом плане. Тихо, Алексею.) Я не прощаю обид, дитенок!

А л е к с е й. Ее комсомольский билет! И живо! Или я убью тебя как скотину!

Ермаков возвращает билет. Алексей и Таня уходят.

Е р м а к о в. Алеша отличный парень! Просто превосходный! (Уходит.)

Вбегает  Д и м к а.

Д и м к а. Где он?! Поэт Ермаков?

Зоя отвернулась.

К о л о с к о в а. Во-он, пошел к Байкалу.

Димка убегает. Взошло солнце. Открывается величественная панорама Байкала.

М а ш е н ь к а. Ой, люди! Ну, слышала! Ну, расхваливали! Но чтоб такое!

К о л о с к о в а. Да, товарищи! Вам крупно повезло! Но природа природой, а работа ждать не может! Маша, ты старшая! Все закончить, привести в порядок! Я — на планерку. Зоя! За мной!

Уходят. Вбежал по пояс голый  Д л и н н ы й.

Д л и н н ы й. Соседи! Соль есть? В обмен на сахар. Грамм на грамм!

М а ш е н ь к а. У вас все такие маломощные? Придется откармливать!

Д л и н н ы й. Я поджарый! Нет, правда, девчата, выручайте! Мне наш комсорг голову ампутирует… без наркоза!

М а ш е н ь к а. Ах вы, медики…

Д л и н н ы й. Почти профессор Петровский. А точнее — Евгений Петров! Город-герой Ленинград. Медицинский. Факультет хирургии.

М а ш е н ь к а. Мария Говоркова. Тоже Ленинград. Педагогический!

Д л и н н ы й. Если потребуется акушер — найдем. Вполне приличный. Фамилия, правда, многообещающая — Коновалов! Нет, серьезно, девчата, выручайте! Без соли — мне гибель! В обмен. На рубашку! Хотя нет! Рубашку я уже обменял на веревку. Могу предложить хипповские джинсы. Хотя в тазобедренной части они вам… Можно расставить!

М а ш е н ь к а. Значит, все-таки — медики! А нам сказали — физики…

Д л и н н ы й. Но не циники! Физики во-он! А мы вот, рядом! Уже полевой госпиталь развернут! Девочки! Я погиб! Тащится Коновалов! Запомните мои последние слова: «Я любил вас!»

Входит  К о н о в а л о в.

К о н о в а л о в. Ах, Евгений, Евгений! Тебя за чем послали! А ты ушел в треп!

Д л и н н ы й (тихо, подхалимски). Наш любимый комсорг-комиссар!

К о н о в а л о в. Трепло! Тебя послали за спичками, а ты что?!

Д л и н н ы й. Как за спичками? А я соль вымениваю!

К о н о в а л о в. Соль выменяли у ГИТИСа. Товарищи! Нужны спички! Наши все сдуру бросили курить, и ни одной спички в доме!

Н а д я. Вот вам спички, товарищ акушер!

К о н о в а л о в. Благодарю! (Длинному.) И чего тебя приняли в медицинский?! Ты прирожденный трепач! Помог бы девушкам, по-соседски!

М а ш е н ь к а. Светлая мысль! (Длинному.) Вот рогатины! Укрепляйте!

К о н о в а л о в. Олимпиаду Александровну никто не видел?

Д л и н н ы й. Спички предлог, а причина — «фея грез»!

К о н о в а л о в. Не смей! Это свято! Она эталон чистоты!

М а ш е н ь к а. Эталон отбыл на планерку.

К о н о в а л о в. О! А я-то что же?! (Уходит.)

Длинный влез на ящик. Входят  А л е к с е й  и  Т а н я. С Байкала прощальные гудки пароходов.

Д л и н н ы й. А теплоходики-то наши тю-тю! У кого письма на Большую землю?! Я самый длинноногий! В вашем распоряжении пятнадцать минут! Пишите! (Убегает.)

Таня поспешно начинает собирать вещи.

Т а н я. Как же так: «тю-тю»?! Бежать на пристань! А, Алеша?

А л е к с е й. Оставайтесь, Таня! Я вас очень прошу! Ну, очень!

Все смотрят на Байкал.

З а н а в е с.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Декорация второй картины. Поздняя осень. Возле конторки  З о я, Н а д я, Л и д а, Д и м к а  и  Б и к е т о в а  сортируют готовые шкурки, пакуют в мешки.

Н а д я. Интересно! И рацион, и условия — те же, а попадается некондиция в эталонном товаре. Отчего это, тетя Оля?

Б и к е т о в а. Лето было неровным. И шумно стало здесь. А где Алеша?

З о я. Он там, на растяжке шкурок, с мастерами учит Таню.

Н а д я. А девчоночка-то оказалась хваткая!

З о я. Не говори! Городская! И откуда все взялось?! Все на лету понимает. Да все ладненько, споро! Не чета некоторым нашим. И до всего сама хочет дойти. И главное, у нее с любовью, с сердцем!

Н а д я. И к Алешке нашему! Ну, не то чтобы с девчоночьей открытой любовью. А с жадным любопытством!

Л и д а. Оттого, что новое, что ли?

З о я. Глупенькая! Она дело любит. Дело. И Алешку… Так разве его и всерьез полюбить нельзя? Прикипает к нему. И он ей тем же платит.

Н а д я. А поначалу я подумала — так себе, вертихвостка, несерьезная. Красивая она в работе, привлекательная.

Д и м к а. Пустышка она! Шалая, распутная девка!

Получил пощечину.

З о я. Не говори о добрых людях за глаза гадости!

Д и м к а. Тетя Оля! Чего она дерется?!

Б и к е т о в а. Разве?! Пойду туда. (Уходит.)

Входит  К о л о с к о в а.

К о л о с к о в а. Вот оно, мягкое золото. (Зое.) Собирайся. Сходим побеседуем с летчиками. Надо их вовлекать в нашу общественную жизнь! Такие девчата кругом, а они живут как бирюки! Знаешь, Зоенька, я чего подумала… Вот живут люди скупо. И даже жены у них какие-то бирючовые. Скучные. Запрячь бы их, что ли?!

З о я. А может, использовать их через наш женсовет?

К о л о с к о в а. Дело! Пусть шевелятся-поворачиваются. Давай сходим к ним! И не откладывая! Надо растолкать их в жирненькие бока! Засиделись! Эдак у них и мужей уведут — не почуют. Привыкли, что он всегда тут, под боком! А мы-то — вот они. Начнем осторожненько. Вроде бы как вечеринку сварганим, а потом разговорим-раззадорим, и они и глазом не моргнут, как у нас в кулачке будут, эти застоявшиеся тряпичные королевы! А?

З о я. Лихо! Давай попробуем.

Зоя уходит.

К о л о с к о в а. Не тяни! Сейчас и пойдем! Собирайся! (Наде.) Ты что ж молчишь, Надежда?! Кончила школу механизаторов, а…

Н а д я. Еще на родине, на Алтае. Трактористка!

Из глубины сцены подходят  Б и к е т о в а, Т а н я  и  А л е к с е й.

Б и к е т о в а. Ты что-то путаешь, Алеша.

А л е к с е й. Чего мне путать?! Он прямо так и сказал ей: «Я отзвонил десять потерянных лет!» Что это значит? А мы его к валютному товару ставим? Это недопустимо!

Б и к е т о в а. Да не я! Отец твой ставить собрался.

А л е к с е й. А что, отец, не может ошибаться?! Да вот сама известная товарищ Колоскова вам скажет то же самое!

К о л о с к о в а. О, влюбленный драчун! Чем ты снова возмущен?

А л е к с е й. Всё шутите! Вот отец решил к нам на ферму поставить никому не известного Ермакова! Он пробыл десять лет, «от звонка до звонка». Вы знаете, кто так выражается?

К о л о с к о в а. Владимир Сергеевич Ермаков десять лет «от звонка до звонка» на нашу оборону работал. Да так, что у него теперь здоровье ни к черту! (Бикетовой.) Берите, Оля! Я ручаюсь!

А л е к с е й. А я все равно категорически против!

К о л о с к о в а. Тебе моей рекомендации недостаточно?!

А л е к с е й. А вы сами-то кто?

К о л о с к о в а. Это мне?! А ну марш отсюда со своей потаскухой!

А л е к с е й. Ты!!! Не комсорг ты, а липа! Липой тебя не напрасно назвали. А еще раз про Таню такскажешь!

К о л о с к о в а. Товарищи! Он хулиган или сумасшедший?

Б и к е т о в а. Успокойся, Алеша! Таня, уведи его!

Таня уводит Алексея.

А сдается мне, Олимпиада Александровна, что глупыш мальчишка вас сейчас за самое живое подцепил. А?!

К о л о с к о в а. Скандала хотите? Давайте лучше помолчим!

Из глубины идут  Б у д а н к о в  и  Е р м а к о в.

Б у д а н к о в. Вот этот ряд, Володя, — производители. Эталон.

Е р м а к о в. И сколько стоит каждый такой эталон?

Б у д а н к о в. Им практически нет цены! Я попрошу вас помочь Бикетовой создать здесь деловую, спокойную обстановку.

К о л о с к о в а. Знакомите нового работника с хозяйством?

Б у д а н к о в. Тут возникли некоторые вопросы к вам.

Е р м а к о в. Готов ответить на любой!

Б у д а н к о в. Вы пишете в анкете: «Десять лет проработал в почтовом ящике». Простите, но в местах заключения тоже «почтовые ящики»?

Е р м а к о в. А вот скоро по вашему же запросу придут мои документы из почтового ящика, и тогда…

К о л о с к о в а. Это тот «ящик», который оборонное предприятие.

Б у д а н к о в. Допустим. У вас направление на стройку, а вы в анкете пишете «по состоянию здоровья, временно нужен щадящий режим»?

К о л о с к о в а. Человек мог получить энную дозу радиации.

Б у д а н к о в. В мирное время? В наши дни?

Е р м а к о в. Порох надо держать сухим!

Б у д а н к о в. Ясно. Вот наши звонари! Ох, перестраховщики!

Е р м а к о в. Я вас оставлю на минуту. (Взял шкурку, тряхнул ее.)

Б и к е т о в а. Чем меньше их теребить — тем они лучше!

Е р м а к о в. Прошу извинить! (Положил шкурку в кучу.) Их, кажется, в старое время по сорока собирали. Так сказать, «подбором»?

Б и к е т о в а. Так делаем и теперь. Комплект — в спецмешок и в ящик.

Надя, Лида и Ермаков уносят очередной ящик в конторку.

(Им вслед.) Владимир Сергеевич! У вас же со здоровьем плохо. А вы надрываетесь.

Е р м а к о в. Все время об этом забываю. (Ушел в конторку.)

Б у д а н к о в (Колосковой). Мне тут такого наплели! Я поверил, а теперь стыдно! Надо будет извиниться перед этим товарищем. «У меня, говорит, папа, неопровержимые аргументы!» Ребенок!

К о л о с к о в а. А, это Алешенька? Тогда понятно.

Б у д а н к о в. Что именно?!

К о л о с к о в а. «Что именно»? Наивный отец! У Алеши единственный аргумент — ревность! Ермаков поухаживал за одной, так сказать, девицей. Она поиграла с ним вволю. Увидела его временную физическую неполноценность, а тут Алеша! На удочку! Глупыш клюнул! Он окручен окончательно, и теперь вы сына ПОТЕРЯЛИ!

Б у д а н к о в. Что вы сказали?! Нет! Что вы сейчас сказали?!

К о л о с к о в а. А чему тут удивляться?! Девочка тертая! А тут несмышленыш, сын директора-героя! Он ведь, кажется, у вас единственный?

Подходит  К о н о в а л о в.

К о н о в а л о в. Простите, товарищ Колоскова! Неотложное дело! (Отводит Колоскову в сторону.)

К Буданкову подходит Бикетова.

Б и к е т о в а. А ведь вас откровенно стравливают с сыном!

Б у д а н к о в. Брось ты! Я и сам не слепой!

Б и к е т о в а. Насчет Ермакова я целиком на стороне Алексея.

Б у д а н к о в. Довольно темнить! Факты давай!

Б и к е т о в а. Не верю я ему! Вон соболь-хищник! Попадись ему птица в клетку — вмиг скрутит! А от Ермакова — в угол жмется.

Б у д а н к о в. Кто тебя поймет, комиссар?! Ведь просила рабочих рук?

Б и к е т о в а. Мне нужны чистые руки! Как у него глаза вспыхнули, когда готовую шкурку взял! Хищник он, страшнее наших зверьков!

Б у д а н к о в. Человек столько пережил, а ты все не веришь?! Удивлен! То вроде ты у нас единственная способная доверять людям и тут же отказываешь в доверии тому, кого рекомендует сама товарищ Колоскова. А ты знаешь, кто она? Комсорг ЦК комсомола!

Б и к е т о в а. А я как раз не уверена, что она комсорг, да еще ЦК!

Б у д а н к о в. Может, прикажешь проверить ее мандат?

Б и к е т о в а. А почему бы и нет?

Б у д а н к о в. Сама не позорься и меня не позорь!

Б и к е т о в а. Олимпиада Александровна! Вы не покажете ваш мандат?

К о л о с к о в а (сразу не поняла). Что такое?

Б у д а н к о в. Брось, Ольга! (Колосковой.) Она пошутила… неудачно!

Б и к е т о в а. Нет, серьезно! Как он выглядит, мандат комсорга ЦК?

К о л о с к о в а. Мандат комсорга ЦК?!

К о н о в а л о в. Как не стыдно! (Липе.) Я за вас горой! Вы для меня… и для всех комсомольцев стройки — образец! Эталон! (Бикетовой.) Я краснею за вашу бестактность! (Отходит в сторону в гневе.)

Б и к е т о в а. А что тут такого? Ну, не видела мандата! А может, секрет?

К о л о с к о в а. Олечка! Вас кто-то зло разыграл. Я никакой не комсорг! И вообще к ЦК никакого отношения не имею! Ребята сболтнули, придумали себе игру, и все!

Б у д а н к о в. Так кто же вы? Как же так?

К о л о с к о в а. А вот так, товарищ Буданков! Я когда-то работала в оргинструкторском отделе, райкома большой стройки. Заметили. Стали двигать! А я влюбилась по уши в прекрасного: человека, вроде вас. А он женат. Двое детей. А мне от него ничего не надо. Но этим воспользовались! Бах! «Аморалка!» Мне говорят: «Дура! Отрекись при всех, скажи, что это шутка, а мы тебя своим мощным крылом прикроем!» Куда там! Я гордая! Предать свою любовь?! И полезла на рожон! И чем больше на меня жмут, тем упрямее я: «Люблю а буду любить! Ничего в ответ не надо, но любить мне запретить не можете!» Ну и понесли меня на вороных! Всюду прокатили. А когда оглянулась — я никто! Круглый нуль! Сюда-то, на БАМ, еле упросила пустить! «Дайте доказать, что я организатор!» И докажу! (Горько усмехнулась.) Ведь и у вас, Олечка, по линии личной жизни не все бисером расшито?

Б и к е т о в а. Так кем же вы тут… на стройке? Я ничего не поняла.

К о л о с к о в а. Дери мочало — начинай сначала! Некогда мне! (Громко.) Товарищ Коновалов! Пошли! (Уходит.)

Бикетова смотрит ей вслед.

Б и к е т о в а. А ведь Алешка ее первый раскусил!

Б у д а н к о в. Ничего не понимаю! Так ты насчет Ермакова…

Б и к е т о в а. Ясно! Позвоню в областное УВД.

Буданков уходит. Пауза. Входит  В о л о ш и н  и стоит смотрит с восхищением на Бикетову.

Что вы замерли? Да что с вами, Юрий Васильевич?

В о л о ш и н. Любуюсь!.. Байкалом, Ольга… а вот как по отчеству?

Б и к е т о в а. Просто Ольга, и все! Если уж комсомольцы меня так…

В о л о ш и н. Тогда и я для вас, если позволите, просто Юрий.

Б и к е т о в а. Ни за что! Такой крупный инженер, первый секретарь!..

В о л о ш и н. Понятно! Слишком стар?!

Б и к е т о в а. Да что вы?! Вы же совсем молодой человек!

В о л о ш и н. Давайте помечтаем, Олечка! (Отводит ее в сторону.)

Входят  Б у д а н к о в  и  Ф о м и ч. Не видят Волошина и Бикетову.

Б у д а н к о в. Вот этот ряд, Ваня. Всё замерь, всё учти. Строители пошли от Беркакита на Алдан. Заброшу тебя туда с геодезистами. В тот охотничий поселок, где мы, помнишь, в прошлом лете были. На месте все прикинь, что я тебе говорил. Землю пощупай. Расспроси, как с кормами. Пока будем планировать маленькую ферму, на полсотни производителей. Там председателем артели Вася Киулькут. Я с ним связался по радиотелефону. Он поможет. Подключит своих чукчей, якутов… Но смотри, Иван, до поры чтоб ни одна душа о нашей затее не знала. А то раззвоним, опозоримся и в самом зародыше скомпрометируем большое государственное дело.

Ф о м и ч. Да ты что, Коля?! Неужто я не понимаю?

Б у д а н к о в. Главное, чтоб Волошин ничего не знал. Получится — доложим. Для всех ты уехал в Красноярск. Усек? Свечереет, и действуй!

Они уходят. Бикетова и Волошин смотрят им вслед.

Б и к е т о в а. Конспираторы! Вашу идею тайком проталкивают!

В о л о ш и н. Тшшш! Ни звука об этом! И никому! Договорились?

Б и к е т о в а. Заговорщики!

В о л о ш и н. И звать меня отныне будете…

Б и к е т о в а. Юрий Васильевич!

В о л о ш и н. Ох, дальневосточницы-амурчанки! Кремень!

Б и к е т о в а. Вы тоже не ватный! Тонко гнете линию с Буданковым. Вроде бы он все сам, без вашей подсказки! Выходит, вы тонкий партийный работник! Все прибедняетесь: «Я всего инженер, а не секретарь райкома!» А вы секретарь-инженер!

В о л о ш и н. Все смеетесь?! Даже Юрием звать не пожелали!

Уходят.

Из конторки  Е р м а к о в, Н а д я, Л и д а  и  Д и м к а, выносят шкурки. Молча работают. Ермаков поднял вверх наслюнявленный палец.

Е р м а к о в. Сырость идет! Или не влияет?

Н а д я. Напрасно вылезли из конторки. Давай, Лидунь!

Взяли ящик.

Е р м а к о в (Димке). А вас, сэр, не касается?

Девушки уходят в конторку.

(Жестко взял Димку за плечо.) Ты эти свои гитарно-провинциальные замашки кончай, Метла! А то я тебя так меж гланд инъекцирую! Вон ведь какой молочно-мясной вымахал! Таких в бега берут, на жареху! А ты все шалишь! Не надо. Ладно?

Д и м к а. Я думал, для вашего удовольствия… на гитаре-то.

Е р м а к о в. Запомни, сосун! «Мужик» — раб своего хозяина! Деньги есть?

Д и м к а. Вы ж приказали поить вертолетчиков по случаю Дня защиты детей.

Е р м а к о в. Неужели по этому случаю? Ну, я даю! В тот момент на большее у меня фантазии не хватило. На! Бери! На дело!

Д и м к а. Бежать в портовый буфет или домой к Нюрке из сельпо?

Е р м а к о в. И с этим пора кончать, дитенок! Сходишь в рыбацкий поселок. Найдешь там некоего Закшеверова. Ну, такой неандерталец. Обезьяна в галстуке! Скажешь, что должок ему прощаю!

Д и м к а. А большой долг-то?

Е р м а к о в. Да так… мелочь! Надо снять моральный груз… с друга! Но чтоб никто вас вместе… Постарайся, детка! А теперь — помогай!

Дима уходит в конторку.

(Провел рукой по шкурке.) Эталон. Валюта!

Появляется  Т а н я.

Что ж ты все от меня бегаешь, попутчица? Нехорошо. Интеллигентная, воспитанная — и вдруг такая черная, неблагодарность! Не хочешь — я тебя за собой всю жизнь таскать на привязи не собираюсь! Только здесь, Татушенька, зимой холода большие. Загрустишь-заплачешь, запросишься домой к маме, а дороги-то нет! Вот так, дитятко ты мое разнесчастное! А ведь я тебя не в любовницы зову. Подругой хочу тебя назвать. Законной. Подумай!

Появляется  А л е к с е й.

О, комсорг совхоза! Здравствуй, Алеша! Чего волком смотришь? Давай пять! Ведь вместе работать! Деваться некуда — надо дружить.

А л е к с е й. Это где ж нам вместе работать?

Е р м а к о в. Здесь, на ферме. Подписал твой батюшка приказ обо мне.

А л е к с е й. И это после того, как «десять лет от звонка до звонка»?

Е р м а к о в. А у Татушки язык длинноват! Так мы его за болтливость… (Замахнулся на Таню.)

Алексей кинулся на защиту.

(Перехватил его руку.) А ведь я с тобой, маленький, драться не буду! Уясни себе это раз и навсегда! И прекрати! А то иногда внутреннее кровоизлияние приносит летальный исход. (Тане.) А мрачные пятна в самом начале нашей пылкой любви не сразу сотрутся!

Т а н я. Лжет он! Все лжет! И он не тот, за кого себя выдает!

Е р м а к о в. Ну что же, придется купировать язычок!

Алексей кинулся на Ермакова, но тот ткнул Алексея в живот, и Алексей упал.

Т а н я. Помогите! Убивают!

Е р м а к о в (потрепал ее по щеке). Не болтай, детка! Не будешь? Ну, молодец! (Пнул дверь в конторку. Туда.) Что это с Алешенькой, а?

Выскочил  Д и м к а.

Т а н я. Дима! Скорее! Он задыхается!

Е р м а к о в. Иди, Димуля. Займись делом!

Т а н я. Дима!

Д и м к а. Некогда мне! (Убегает.) Прости! Занят!

Т а н я. Алешенька! Миленький!

Е р м а к о в. Идиллия в Провансе! Акварель! (В конторку.) Девушки, вы посмотрите! Может, помощь нужна какая?

Выбежали  д е в у ш к и.

Н а д я. Что с тобой, Алеша?

Е р м а к о в. Опять напал на меня. А я как-то неудачно в это время повернулся, он упал и зашибся… бедняга. Пойду за медиками.

Т а н я (тихо, глядя вслед Ермакову). Алеша хотел меня защитить.

Л и д а. Нехорошо это. Грязно! Ты с Алешей играешь, а он все к сердцу принимает. Ты просто нечестная и… да, да, нечистая!

А л е к с е й (приподнимаясь). Дура ты, Лидка! Набитая!

Вбежал  Б у д а н к о в.

Б у д а н к о в (склонился над сыном). Что с тобой, сынок?!

Т а н я. Ермаков его… в живот! И грозил внутренним кровоизлиянием!

Б у д а н к о в. Это вы и есть та самая Таня… общедоступная?!

Таня закрыла лицо руками и со слезами убегает.

А л е к с е й. Отец! Этого я тебе не прощу никогда!

Б у д а н к о в. Продышался?! Марш домой!

Алексей убегает за Таней.

Н а д я (после тяжелой паузы). Ошиблись мы в вас! Чистую девчонку — и так хамски, так… Противно с вами работать!

Б у д а н к о в. Это не твое дело, девчонка!

Н а д я. Нет, мое! Алеша и Таня мои друзья! Я ухожу с фермы!

Л и д а. И я!!! На стройку! С Алешей!.. Если отпустите…

Б у д а н к о в. Вы с ума сошли! Это Алексей вас подбил?

Входит  Б и к е т о в а.

Ну я ему! Твоя работа, комиссариха?!

Б и к е т о в а. Выбирайте выражения, товарищ директор!

Б у д а н к о в. Не до того мне сейчас!

Б и к е т о в а. Точно! Некогда! Надо бежать расправу творить!

Б у д а н к о в. Ну, с меня довольно! (Уходит.)

Вдоль стенки идет  З о я.

Б и к е т о в а. Что с тобой, Зоя?

З о я. Ой, не могу опомниться! В такую кашу мы влипли с Колосковой…

Н а д я. Что случилось?

З о я. Да эти аэродромные дамы! Чтоб им пусто было! Ой, что будет теперь?!

Л и д а. Ой, Зоенька! А тут, знаешь…

Н а д я (ей). Помолчи! (Зое.) Ну?

З о я. Ну пришли мы к ним. У них домики такие аккуратненькие, такие ладненькие. Мы их только-только сдали, отделали — пальчики оближешь! Пришли! Колоскова сразу быка за рога: «Эту комедь надо кончать! Живете на отшибе! В прямом и переносном смысле! Давайте решать!» Они нас к столу. Чай пить! Ну, чай так чай. А ведь мужчинам только дай предлог. Они своих женок в бока: «И не стыдно! Чаем гостей принимаете». А тем деваться некуда, ставят вино из семейных запасов. Ладно. Все чин чином. Все парами, мужья с женами. И никто и не заметил, что хозяйки-то дома, Клавдии Москвиной, нету. В отъезде она. А муженек ее, Митя, сразу же к нашей Колосковой подсел. Той-то до него и дела нет. Разговор-то большой, серьезный. А когда этот разговор за столом с женами пошел, откуда ни возьмись Кланька-кикимора ворвалась! Женщины смутились. Видать, знают ее скандальную натуру и шепотком меж себя: «Кикимора явилась! Мотать надобно!» И всех как ветром сдуло! А Кланька-то в голос: «У меня на квартире притон устроили!» А Липа не испугалась. «Это, говорит, вас кикиморой зовут?! Какой такой притон? Вы отвечаете за свои слова?» И все бы обошлось миром. Да Кланькин подкаблучник бух ей в ноги и подол лизать: «Прости, Клавушка! Не сам я! Втянули недруги! Пожалей детей!» Я и ахнуть не успела, как Кланька детей собрала — им мы с Колосковой цветные лодочки надули, и стали дети те игрушки в ванне пускать, — схватила детей и снова в голос: «В райком пойду! И тебя до самоубийства доведу, и эту твою полюбовницу!» Я сбежала. А вдруг она сюда нагрянет… сумасшедшая!

Б и к е т о в а. Связался черт с ребенком! Да эту дремучую Клаву только из пушки можно пробить! И то прямой наводкой! Ладно, я пошла! Нечего раздувать! (Уходит.)

Л и д а. А у нас что было, что было! Алеша с Ермаковым подрался. Николай Николаевич на Алешку наорал. А Алешка горой за Таньку… Я понимаю, она девчонка нестойкая, поведения легкого…

Н а д я. А ведь ты и вправду дура, Лидынька.

З о я. Ну, Надь! Знобит!

Н а д я. Лидух! Спускай собак! (Уводит Зою в конторку.)

Л и д а (присела). Нет, дальше так невозможно! Надо что-то решать! Надо, чтобы все было серьезно, ответственно, как полагается! А Алешка даже и не замечает, как я его… жалею… А может, он полюбил эту… В общем-то она хоть и падшая, но симпатичная девушка… И родители у нее… А вот не усмотрели!

Голос Нади: «Спусти собак, дуреха!»

(Встала.) «Дуреха» да «дуреха». Я сама знаю, что дуреха, а дальше-то что? А? Молчишь? Вот то-то же! (Уходит.)

З а н а в е с.

АКТ ТРЕТИЙ

КАРТИНА ПЯТАЯ

Дом Буданковых. Зима. В большой столовой работают над докладом  В о л о ш и н  и  Б и к е т о в а. В углу на диване, собравшись комочком, готовится к экзаменам  М а ш е н ь к а. На первом плане, перед ширмой, на раскладушке закутанная  Т а н я  читает. Перед ней с вязаньем в руках сидит  Н и н а  С е р г е е в н а.

Н и н а  С е р г е е в н а. Ну что мама пишет? Хорошее? Веселое?

Т а н я (тихо). Очень…

Голос матери Тани: «Танечка! Деточка моя, единственная! Знаю, что дикий мороз, что погибаешь! Брось ты все! Ну пусть тебя накажут! Если хочешь застать мой холодный труп… Пощади больного, умирающего от тоски отца!..»

Таня заплакала.

Н и н а  С е р г е е в н а. Не надо, Танечка! Ты должна понять моего мужа!

Т а н я. Да я не об этом!

Н и н а  С е р г е е в н а. А я об этом! Я тебе рассказывала о судьбе нашего старшего сына Миши. После этого Николай Николаевич ничего не видит, кроме мифической опасности, якобы грозящей Алеше. Что там у вас произошло на ферме? Он тебя прогнал?

Т а н я. Если бы!

Н и н а  С е р г е е в н а. Неужели ударил?

Т а н я. Он назвал меня… общедоступной!

Н и н а  С е р г е е в н а. Какой ужас! Но к тебе грязь не пристает!

Т а н я. Он сказал это… при Алеше.

Н и н а  С е р г е е в н а. Ты любишь его?

Таня кивнула.

А он тебя?

Т а н я. Тоже… Но не знаю.

Н и н а  С е р г е е в н а. Он у тебя… первый мальчик?

Таня кивнула.

Тогда откуда же Буданков взял это мерзкое, грязное слово?

Т а н я. Так меня в злобе назвала Колоскова.

Н и н а  С е р г е е в н а. На! Выпей валерьянки! И усни. Я пойду туда. А то хороша хозяйка — пришли люди, а я их бросила. (Вышла в столовую.) Ну что, Юрий Васильевич, выручила вас наша Олечка?

В о л о ш и н. Мне просто очень везет с тех пор, как я вас повстречал, Оля.

Н и н а  С е р г е е в н а. А как бы ваша жена восприняла это признание?

В о л о ш и н. Одиннадцать лет я один. Мама воспитывает моих девочек.

Н и н а  С е р г е е в н а. Простите! Я не знала… Вечно я влезу!

В о л о ш и н. Ну откуда вам знать, что моя красивая, сильная, любимая жена, родив мне двух красавиц дочерей, бросит профессию врача, станет геологом и, спасая в трясине двух здоровенных мужиков, сама утонет! Нелепо! Дико! Сейчас-то я стал успокаиваться, а тогда… только дочки.

Н и н а  С е р г е е в н а. Еще раз простите! (Уходит.)

Б и к е т о в а (после паузы). Большие девочки?

В о л о ш и н. Валюшка — в МГУ. Катюшка, младшенькая, — в девятом классе.

Б и к е т о в а. Ау меня парни.

В о л о ш и н. Старший — в армии, младший — в мореходке. Так? А муж?

Б и к е т о в а. Мой муж… объелся груш. (Грустно засмеялась.)

В о л о ш и н. Давно расстались? Пора бы забыть и простить.

Б и к е т о в а. Что «забыть»? Вечно перекошенную пьяную физиономию? Забыть, как, спасая детей от безумного алкоголика, я пряталась в соседских погребах?

В о л о ш и н. А мне сказали, что вы просто выгнали его из дома.

Б и к е т о в а. Я бы до сих пор ходила в побитых замарашках. Это дети кинулись к Николаю Николаевичу за помощью. А он уж и выдворил из поселка. Отправил на принудительное лечение. Там он и женился.

В о л о ш и н. Но вас… бить? Вас?! Да я готов вцепиться в горло…

Б и к е т о в а. Я сама тоже хороша! Потому-то, наверно, и оправдываю Липу Колоскову с ее открытой и наивной душой. Вернее, не оправдываю, а понимаю. Я ж сама все боялась. «Ах, как это останусь одна с двумя на руках? Ах, вдруг и вправду он начнет «новую жизнь», как обещал с похмелья?!» Рабыня во мне крепко сидела. Битая и терпеливая русская баба! А теперь?! Во какая! Гордая и недоступная! (Засмеялась.) А Алешу, я вас очень прошу… поддержите там, на стройке!

В о л о ш и н. Обязательно. Чего он из совхоза ушел?

Б и к е т о в а. Сложная история. Расскажу. Но не здесь. Как он у вас?

В о л о ш и н. Отличный парняга! Его забрали в бюро комитета комсомола. (Посмотрел на часы.) Ого! Нам пора! Еще раз спасибо за отличную часть доклада. Умно, скромно, честно и с фактами.

Б и к е т о в а. Так я ж не одна. Это Алеша мне помог.

Они уходят. Свет в электролампах помигал и начал меркнуть. Входят  З о я  и  Д л и н н ы й. Им навстречу — Н и н а  С е р г е е в н а.

Д л и н н ы й. Товарищи! Что со светом? У вас нет керосиновой лампы… в обмен… на что-нибудь?

Н и н а  С е р г е е в н а (ему). Сейчас. (Зое.) Пришла, Зоенька?

З о я. Пришла. Что случилось, мама?

Н и н а  С е р г е е в н а. Все объясню. Достань, пожалуйста, керосиновую лампу.

Зоя уходит наверх, Длинный — тут же к Машеньке.

Д л и н н ы й. Машуля! Гибну! Конспекты по атеизму! Умоляю!

М а ш е н ь к а. Презираю!

Д л и н н ы й. Значит, есть! Урааа! (И тут же.) Каюсь! Несерьезно!

М а ш е н ь к а. У меня принцип: из дома не выносить! Садись рядом и делай свое черное дело — сдувай!

Входит  З о я, подходит к Нине Сергеевне.

Н и н а  С е р г е е в н а. От Наташи письмо. Хочу вам прочесть. (Стучит в ширму.) Танечка, к тебе можно?

Т а н я. Кто у кого в гостях?

Они входят, садятся.

Н и н а  С е р г е е в н а (читает). Здравствуйте, мои дорогие Нинуся, Зоенька и Алеша! Получила твое письмо…» — и так далее… Вот! «У нас проездом был Коля. Худой, нервный и очень усталый. Говорит, что это от новых забот, связанных с тем, что стройка неожиданно пошла буквально через ваш поселок. Но дома, говорит, все в порядке. Он очень переживает, что Зоечка живет не с вами. Очень, говорит, люблю ее!»

З о я. Ну, папа, папа! Он весь тут. Сначала пошумит, а потом мается!

Н и н а  С е р г е е в н а. Погоди! Вот самое главное! (Читает.) «Алеша подружился с чудесной девушкой Танечкой. И красавица, и умница. Очень стеснительная. Я, говорит, был бы рад, если бы эта дружба переросла в настоящее чувство…»

Таня убегает в сени. Зоя поднялась.

Что между ними произошло тогда на ферме?

З о я. Не знаю. Я ничего не знаю! (Уходит в сени.)

Н и н а  С е р г е е в н а. Нет, не так надо! А как?

В шикарной дубленке входит очень взволнованный  Е р м а к о в.

Е р м а к о в. Мир дому честному!

Молчание.

Я хотел повидаться с хозяйкой дома — Ниной Сергеевной.

Та вышла.

Здравствуйте, Нина Сергеевна! Буквально на мгновенье! Летим в Иркутск сдавать товар и встречать директора… (А глаза шарят по комнате.) У вас, вероятно, будут какие-то поручения. По хозяйству, я имею в виду… (Смотрит за ширму.)

Нина Сергеевна преградила ему путь.

Что-то купить-продать. Ну, что нужно маленькой хозяйке большого дома?

Голос Зои в сенях: «Таня! Идем в дом! Замерзнешь!»

Голос Тани: «Иди. Я сейчас».

Вот что нужно Ермакову.

Входит  З о я.

А ведь я начинаю опускаться! Ввалился в дом, не скинув армячка! (И в сени.)

Тут же выскочила  М а ш е н ь к а.

М а ш е н ь к а. Не оставляйте их с Таней вдвоем! Слышите?! Женя!!!

Длинный и Зоя выскочили в сени. Нина Сергеевна встала на пороге.

Н и н а  С е р г е е в н а. Таня, Зоя! Идите в дом. Стынет.

Т а н я, З о я  и  Е р м а к о в  входят.

Е р м а к о в. А ведь если говорить честно…

З о я. Вот именно!

Входит  Д л и н н ы й.

Е р м а к о в (нашелся). Я вам торт принес. Ленинградский. «Нестареющий»! (Поставил на стол.) Вот! А к нему новые стихи. Вчера возникли. (Читает.)

Д л и н н ы й. Ермаков! Я начинаю вас уважать. Вы — поэт!

М а ш е н ь к а. Очень хорошие, но знакомые стихи…

Е р м а к о в. Хорошие стихи должны быть знакомы! (Продолжает читать.)

Д л и н н ы й. Прекрасно!

М а ш е н ь к а (захлопала в ладоши). Молодец!

Н и н а  С е р г е е в н а. Действительно молодец… Сергей Есенин!

Е р м а к о в. Эх вы! Студенты! Классики не знаете! Ну, будем пить отходный чай? Нина Сергеевна! По закону гостеприимства?!

Нина Сергеевна нехотя уходит наверх.

(Длинному.) Женя! Там у меня в манто шампанское. Будь другом!

Длинный уходит в сени.

(Зое и Машеньке.) Позвольте мне здесь, при вас, Тане сказать два слова… тет-а-тет. (И молча увлек Таню на первый план, перед ширмой.) Я уезжаю. От твоего решения зависит, быть нам счастливыми или нет! Уйдем в тепло! К маме! Решай!

Т а н я. Нет.

Е р м а к о в. Виноват сам! Был порой груб. Но что теперь об этом? Димка ждет в машине. Вертолет — через пятнадцать минут. Твоя машина и твой вертолет. Твои ковры, брильянты и все, что угодно… Шучу, разумеется. И пойми. В той жизни, что мне пришлось испытать, человека делают и грубым, и властным, и даже жестоким. Но клянусь, к тебе это не будет иметь отношения — никогда! Ну, мой друг, моя жена?!

Т а н я. Нет!!!

В дом влетел  А л е к с е й.

А л е к с е й (с порога). Танюша! Я приехал живой и счастливый!

Е р м а к о в. Татьяна, ну?!

Т а н я. Оставьте меня! А л е ш а!!!

Алексей — за ширму.

Е р м а к о в (отпустил Танину руку и учтиво поклонился Алексею. Выходя). Торжественно и при всех уведомляю: отныне я к Тане Халатовой — ни на шаг! Она меня отвергла! Она другому отдана!.. О горе мне! О горе! (И мгновенно — очень спешит — вылетел из дома.)

Задохнулась собака от злого лая. Пауза. Тишина. Алексей смотрит на Таню.

А л е к с е й. Что это было?!

Т а н я (заговорила сбивчиво, торопясь). Алеша! Я не хотела! Ты только поверь, ты только выслушай все от самого начала до конца! Я тебе.

Он прикрыл кончиками пальцев нежно ей рот, и она затихла.

А л е к с е й. Ничего не говори! И никогда! Я все знаю и знать не хочу! Я же знаю тебя так, как никто на свете тебя не знает!

Т а н я. Правда? (Обняла его.) Боже мой, какой же ты! И неужели я заслужила такое? Неужели все это со мной?

Он выводит ее в столовую.

Н и н а  С е р г е е в н а  спустилась в столовую с самоваром в руках.

А л е к с е й. Мама! Мы с Таней!.. Нет, не сейчас! Потом! Позже, когда вернется отец. (Тане.) Мы дождемся его?

Она кивнула головой.

Д л и н н ы й. А может быть, выпьем?.. (Увидел Машеньку.) Чайку?

Входят  К о л о с к о в а  и  К о н о в а л о в.

Пауза.

К о н о в а л о в (Длинному). А Петров, как всегда, возле… самовара.

Д л и н н ы й. А Коновалов возле… феи!

К о л о с к о в а. Что? Не принимаете меня в этом доме?

А л е к с е й. Садитесь, Олимпиада Александровна. То, что вы не комсорг, все знают, вы рассказали все честно, и давайте об этом забудем. Прошу всех к столу!

Все усаживаются за стол. Свет совсем погас. Зажгли две керосиновых лампы.

Сегодня шестую опору надо льдом вывели, ребята!

Д л и н н ы й. А у нас отличились мостовики. Опоры еще не готовы, а они два пролета смонтировали. Вот молодцы! А этот их мастер, Сидорин! Каков?

З о я. Да, Сидорин стал сегодня отцом Советского Союза!

М а ш е н ь к а. Молодец его Анюта! Родила здесь, в медчасти! Отказалась лететь в Звездный!

Д л и н н ы й. Побоялась, что ее муженька умыкнут наши студентки!

Смех.

К о н о в а л о в. Но что творится с электричеством — безобразие!

К о л о с к о в а. Алеша… батькович! С тебя причитается! Тебя утвердили комсоргом участка. А участок такой, что тут можно назвать «комсорг ЦК комсомола»! Только не липовый, вроде меня, а настоящий!

Н и н а  С е р г е е в н а. Вы всё с комсомолом да с комсомолом… А сколько вам лет, Олимпиада Александровна?

К о н о в а л о в. Такие вопросы?! Девушке? Незамужней и…

Д л и н н ы й (тихо). …непорочной…

К о н о в а л о в (вскочил). Кто это сказал?! Нет, я требую! Кто это?!

Д л и н н ы й (наигранно испугался). А разве я ошибся?!

Первой рассмеялась Колоскова. Весело, без обиды. И сняла напряжение. Ярко вспыхнул свет.

В с е. Урааа!!!

Входят  Н а д я  и  Л и д а.

Н а д я. ЗеяГЭС дала первый ток БАМу! То есть нам!

В с е. Урааа! Сдержали слово! Урааа!

Л и д а (тихо). Там тетя Оля спрашивает: «Здесь товарищ Колоскова?»

К о л о с к о в а (смеется). А зачем так официально?

Л и д а. Да с ней эта женщина… Москвина с ребенком.

Колоскова встала.

К о н о в а л о в (возмущенно). Ответственному работнику и здесь покоя нет!

К о л о с к о в а. Митя! «Ответственный» — Лида, я здесь не хозяйка.

Н и н а  С е р г е е в н а. Скажи — здесь!

Лида вышла.

Садитесь, Липочка, садитесь.

Входят  Б и к е т о в а  и  М о с к в и н а  с  д е в о ч к о й  лет шести.

К о н о в а л о в. Вы бледны, Липочка. Сядьте. Вам нехорошо?

Д л и н н ы й (тихо). Феям плохо не бывает…

М о с к в и н а (тихо). Что ж ты натворила, Колоскова! У меня их двое на руках осталось! Развратница ты и…

Сначала возникла тишина, а потом все разом закричали.

Г о л о с а. Кто позволил так оскорблять?! Она пьяна! Надо в милицию позвонить! В дружину ее, в дружину!

Коновалов, гневный, встал.

К о н о в а л о в. Убирайтесь отсюда вон! Или я…

Б и к е т о в а. Спокойно, Коновалов.

А л е к с е й. Садитесь, Олимпиада.

Б и к е т о в а (Москвиной). Рассказывай, Кланя.

М о с к в и н а. При Нине Сергеевне? Да и дочке к чему такое?

А л е к с е й. Мамочка! Пожалуйста! Уйдите с девочкой наверх.

Нина Сергеевна с девочкой уходят наверх. Москвину усадили.

К о н о в а л о в. Я не понимаю, что здесь происходит?

Д л и н н ы й. Вот тебя и просвещают, чтоб ты знал.

К о н о в а л о в. Дурак!

Д л и н н ы й. Ты для солидности «в нос» или гланды? Давай удалю! Опыт есть!

К о н о в а л о в. Паяц… несчастный!

Д л и н н ы й. Он действительно был несчастен… тот паяц!

А л е к с е й. Хватит!

К о л о с к о в а. Говори, Москвина, раз уж пришла позориться!

Б и к е т о в а. Липа, погоди. (Москвиной.) Говори!

М о с к в и н а. Я всего на три дня к маме уехала. Девчонок на свово Митьку оставила. Вернулась вдруг, ночью. Ключ при мне. Вхожу, а там!.. Господний! Куды я попала?! Притон! Сидят почти голые мужики и бабы! Пьют водку и целуются! Не переставая! А эта… Митька ее по коленке гладит, гад ползучий! Вся нараспашку! Комбинация видна! А комбинация… такая у ей — в цветочках да с кружавчиками! Я это им ласково так: «Вы что ж, шалавы, у меня такое сотворили!» Они все врассыпную! Но я их всех упомнила! На всех уже в партком бумаги снесла! А эта маво Митьку за руку хвать! И не то она, не то еще какая как с неба свалилась и говорит: «Это что за кикимора, Митяй?!» Это маво-то Митеньку? Да его никто иначе как Дмитрий Степаныч не величает! А мой-то, дубина стоеросовая: познакомьтесь, Олимпиада Александровна, это моя законная супруга! Ей бы уняться тут, а она на меня с кулаками! «Все равно, грит, он будет мой!» Ну я тут же детей забрала! Взяла девчонок — и к соседям. А опомнилась — назад. Все смылись! Только мой Дмитрий Степаныч как встал передо мной на коленки — так уж я его приучила, чтоб сразу каился! — все так и стоит и молит: «Меня не позорь! Сам кругом виноватый я!» И бух на пол и рыдать! Разрушила! Разорила ты семью нашу честную. Трудовую. Советскую! Все, товарищи!

К о л о с к о в а (Коновалову). Вот с какой развратницей ты связался, Митя!

К о н о в а л о в. Боже мой! Какой же я дубина!

Д л и н н ы й. Во фея дает! А я ведь чуял, Коновалов!

К о н о в а л о в. Врешь! Ничего ты не чуял! Ты просто издевался над моим возвышенным чувством любви!

З о я. Да погодите вы!

К о л о с к о в а. Зоя! Молчи! Я прошу тебя! (Коновалову.) Не вздумай повеситься, Митя! Идем лучше со мной! Я предложу тебе горячее сердце и верную руку! Что, боишься! Боишься испачкаться! Вот ты какой на поверку оказался! Ну и мотай отсюда!

Коновалов убегает. Пауза.

Ну, что будете со мной делать, товарищи?! Ведь за такое, что она тут рассказала, выгонять надо? Вот и решай. Буданков! А я пойду! Устала я! Очень! (Москвиной.) Тебе бы в цирке выступать! Или рвануть в приключенческую литературу! Фантазия развита лихо! (Уходит.)

З о я. А ведь за такое действительно судить надо! (Москвиной.) Вы просто домохозяйка, да? Ну и лгунья! Ведь я же была там! Была! И все тут же рассказала тете Оле! Я не пойму, то ли вы сумасшедшая, то ли лгунья, зачем вам такое?! И мужа ни за что В грязь втоптали, и большое дело, что мы только начали, все испакостили!

М о с к в и н а. А что я?! Или, может, думаешь, испугала ты меня?! Я вас всех…

Б и к е т о в а. Хватит, Клавдия! Хватит! И не грозись! И возьми себя в руки! Но имей в виду, дальше мы тебя такой здесь, на БАМе, терпеть не будем! Идем! Я тебя наверх сведу. Поздно. Переночуешь здесь, а завтра с тобой разберемся.

М о с к в и н а. Ты погоди, Оля! Может, я чего и приврала… Но если острастки не будет… Ведь сама знаешь, что мало здесь женщин-то… Мужики к бабам липнут.

Б и к е т о в а. Да где здесь мужики и бабы?! Где? С чего ты взяла, полоумная! Идем! (Уводит ее наверх.)

Пауза. Б и к е т о в а  возвращается вместе с  Н и н о й  С е р г е е в н о й.

Н и н а  С е р г е е в н а (на ходу). Но зачем ей это надо? Цель-то какая?

Б и к е т о в а. От безделья! Понимаете?! От БЕЗДЕЛЬЯ! А натура-то деятельная! Что смотришь, Танечка!

Т а н я. Я потрясена! Как же так! Не люблю я Колоскову! Но это мое личное! Но мне бы в голову не пришло подозревать ее в таком. Да ведь и Зоечка там была! Какая наглость! И я вот сейчас подумала… А ведь так же нагло, по-своему нагло, поступал Ермаков. Я не хотела говорить тогда. Я была очень испугана. Я была так испугана!.. Ведь Ермаков звал меня с собой! Я очень испугалась! Мне кажется… он сбежал…

Б и к е т о в а (встала). Надя! Кто на ферме?

Н а д я. Вера Пшеничникова, Люда Реброва и Димка Метла. А что?

Т а н я. Ермаков сказал, что Дима улетает с ним.

Д л и н н ы й. Так они ж полетели встречать директора!

Б и к е т о в а. Надя, Лида! На ферму! Срочно! Я сейчас приду тоже.

Надя и Лида убегают.

Д л и н н ы й. Да куда он убежит? Это догадки! Это твой страх, Таня.

Т а н я. А насчет Колосковой… Мне ее очень жаль… И Коновалов ее предал. Но почему она рекомендовала Ермакова? Тоже обманул?

Б и к е т о в а. За это влететь должно в первую очередь мне. Как завфермой. Почему допустила Ермакова?

З о я. А приказ о его зачислении?

А л е к с е й. Подписанный директором, коммунистом Буданковым?! Мы с тетей Олей предупреждали! Он не послушал. Вот что! Надо немедленно позвонить в управление милиции. Предупредить! (Убегает.)

Пауза. Возвращается  Н а д я.

Б и к е т о в а. Ну что там?

Н а д я. Да все в порядке. Охрана, как всегда, проверила все пломбы, все пересчитали и, погрузив, улетели. Трое вохровцев. Вот у нас на Алтае…

Входит  Л и д а.

Ну что?

Л и д а. Я проверила копии накладных. Все правильно.

Входит  А л е к с е й.

А л е к с е й. Позвонил. Сказали, примут на всякий случай меры.

Н а д я. А Димку надо гнать в шею! Почему без спроса улетел? Пусть его Алеша возьмет на стройку. Может, там, на морозе, ему мозги малость проветрит.

М а ш е н ь к а. Вот, вот! Мы превратимся скоро в исправительную колонию!

Входят нагруженные вещами  Б у д а н к о в  и  Ф о м и ч. Нина Сергеевна спустилась вниз. Бросается к мужу.

Б у д а н к о в. Вот какой иллюминацией нас с тобой встречают, Фомич!

Б и к е т о в а. ЗеяГЭС дала нам первый ток. А где Ермаков?

Б у д а н к о в. Это ты у меня спрашиваешь? Не знаю.

Б и к е т о в а. А разве вы не на вертолете?

Б у д а н к о в. На аэросанях, по зимнику. Продрогли! Здорово, молодцы! Здравствуй, мамочка! Тише, тише, я с мороза. Дай оттаю!

Б и к е т о в а. Ермаков вылетел вас встречать на вертолете.

Б у д а н к о в. Разминулись, значит. Ничего, утром почту привезет.

Б и к е т о в а. Но он повез и товар.

Б у д а н к о в. Один, без охраны?

Б и к е т о в а. Нет, как всегда, три вохровца.

Б у д а н к о в. Ну и чего ты тогда волнуешься? Прилетят!

Молодежь двинулась к двери.

Э, нет! Сегодня никого без угощения не отпущу! Надо отметить нашу большую победу? Не поняли! Я же телефонограмму твою, Олечка, получил. Рад, что перевыполнили план! Фомич! Тряхни-ка там сумой! (Алексею.) Здорово, сынок! Вот моя гордость! Вот мое будущее! (Зое.) Ну, нет слов, как я рад снова обнять тебя в нашем старом доме. Вернулась?! Умница! Дай я тебя поцелую!

З о я. Вы, папа, как устанете, — ангел! А выспитесь — жуть берет!

Б у д а н к о в. Мерзкий характер стал! Это старость идет ко мне.

Ф о м и ч. А все моя заслуга! Я ж ему спать почти двое суток не давал. Дай, думаю, я его хоть усталого, да с приветом в дом родной привезу. А завтра уж, пускай его, сызнова начнет цепного кобеля подменять!

Б у д а н к о в (беззлобно). Выгнать бы тебя давно, вредного знахаря и ворожея. Да только я без этого злющего старика… и директорствовать не смогу! (Лиде, Наде и Зое.) Ну, собирайтесь, девчатки, по весне на ВДНХ золотые медали за свой геройский труд получать! Или решили уходить на стройку? Ну, молодцы! (Длинному и Машеньке.) Алешины товарищи? Очень рад. Николай Буданков.

Д л и н н ы й. Евгений Петров. Медик. Сейчас отсыпщик опор на БАМе.

М а ш е н ь к а. Мария. Учусь на педагога. Что выйдет — никто не знает. А пока прилично выходит на предмостной насыпи.

Б у д а н к о в. Читал о вас в «Правде». Молодцы! (Тане.) А к вам особо! При всех хочу попросить у вас прощения за свое необдуманное, хамское поведение на ферме. Сбили меня с толку! Простить сможете?

Т а н я. Конечно, Николай Николаевич…

Б у д а н к о в. Ну вот и спасибо, девочка! Чего, мама, задумалась? Ставь на стол эту водку! Фомич съел меня за нее, треклятую!

Ф о м и ч. А как бы сам поступил?! Это ж надо додуматься! Родную русскую водку в самом дорогом магазине Нью-Йорка покупать! На валюту!

Б у д а н к о в. А Фомич-то у нас на фронте разведчиком был. Ему всю дорогу приказано было молчать. А теперь, как запрет сняли, он в трепача превращаться начал. На глазах тает, бедняжка, от собственной болтливости! Наливай уж! Ну… За встречу, за трудную победу! Закусывайте, не стесняйтесь! Телефон молчит?

Н и н а  С е р г е е в н а. Молчит как рыба, Коленька.

Б у д а н к о в. Смехота. Полгода молчит, как раньше Фомич молчал!

Ф о м и ч. А к слову! Когда я молчал — телефоны работали лучше!

Б у д а н к о в. Не ври! Ты к нему тогда и не подходил, к телефону-то! А что слушок по Москве ходит, что некто Волошин к нашей Олечке…

Ф о м и ч. …клинья подбивает.

Б и к е т о в а. Нина Сергеевна!

Н и н а  С е р г е е в н а. Сама не терплю болтунов! Коля! Чья информация?

Б у д а н к о в. Нет, может, сплетня? Тогда извини, Олечка!

Б и к е т о в а. А что, в меня и влюбиться нельзя?

Б у д а н к о в. Можно, Олечка! Даже необходимо! Вот за океаном купцы…

Ф о м и ч. Да что ты все про базар! Время выпить за молодых!

Б у д а н к о в (помрачнел). Ты что, Иван, все в коренники лезешь?

Ф о м и ч. Всяка пристяжная так норовит… да постромки мешают.

Б у д а н к о в. А может, мы без тебя наши семейные дела решим?! Может, выйдет от тебя нам такая высокая царская милость?!

Многие встали.

Н а д я. Пойдем, Лидуха! Тут семейные дела пошли! А мы с тобой чужие!

Б у д а н к о в. Ну, зачем ты так, Надюша! Куда вы, товарищи?

Д л и н н ы й. Да завтра рано на смену. Мань, остаешься?

З о я. Я ее к себе в общежитие заберу. (Буданкову.) А наверху у вас Кланька Москвина… фантазерка, спит!

Надя, Лида, Длинный и Маша уходят.

Б у д а н к о в. Ну ты-то что, Зоенька? Уж я ль к тебе не с добром?!.. А ты?

З о я. А я?!! Вы мужа моего похоронили, так только на себя в зеркальце поглядывали: «Ах, как мне, отцу, тяжело!» У вас жена и сын остались! А я одна! Кругом! И я в ту-то пору, когда мне могила единственным утешением казалась, вы своей необузданной, больной фантазией меня в Алешины любовницы произвели!

Б у д а н к о в. Разве так это было? Ну, чего молчишь, Нина?!

Н и н а  С е р г е е в н а. Так, Буданков! Так.

Он бухнул кулаком по столу.

Б у д а н к о в. Да как ты смеешь лгать?!

Алексей опустил его руку вниз.

А л е к с е й. Не смей кричать на маму! Мама никогда не лжет!

Б у д а н к о в. Ах, вот даже как?! Так, может, она и сейчас скажет правду, отчего в моем доме, здесь, так много кроватей появилось?!

А л е к с е й. Ты скажи ему, мама. Все скажи. Отдай то, что я тебе вчера дал для него! (Буданкову.) А меня не ищи! Пойдемте, Таня, Зоя!

Уходят.

Б у д а н к о в. Ты-то хоть погоди, Оля. Ты послушай!

Б и к е т о в а. Наслушалась! (Мягко.) Устал ты, Николаич! И самому тебе, милый, трудно, и с тобой — невмоготу! Завтра поговорим и решим. А решать надо! Спокойной ночи! (Уходит.)

Ф о м и ч (негромко). Меняются отношения между близкими людьми не потому, что люди становятся хуже или лучше. Нет! Свыкнувшись с мыслью, что близкий всегда будет рядом, как пристяжной, люди дают эгоисту, сидящему в каждом из нас, намного больше положенной ему воли! Ведь близкий хоть и обидится, а стерпит. Об осадке, который коростой приклеится к памяти близкого, мы, обижая, не думаем. Ксожалению, ты, Николай, в этом не одинок! Там что у тебя, Нина Сергеевна, Кланька Москвина, кикимора, спит? Ну я на Мишиной кроватке пристроюсь. Чую, надо быть под рукой — сердце у Кольки слабнуть стало! (Медленно уходит наверх.)

Нина Сергеевна положила на стол перед Буданковым какой-то листок. Он пытается прочесть.

Б у д а н к о в. Без очков не вижу.

Нина Сергеевна подала ему очки.

Н и н а  С е р г е е в н а. Это письмо Алеши к Тане.

Б у д а н к о в (читает). «Как мой добрый отец любит мою честнейшую из мам, как дети любят солнце, так я люблю тебя, Таня! Но это мое письмо передаст тебе мама в день приезда отца. Он прекрасный человек! Он все поймет! Я верю! И он нас благословит! А пока все это — в моем сердце. Алексей». Что это, Нинуля?

Н и н а  С е р г е е в н а. Я не легче тебя, Коля, перенесла… гибель Миши. Я не меньше тебя беспокоюсь об Алеше… Но забота ничего общего не имеет с опекой, грубым насилием и оскорбительным унижением человеческого достоинства. Он молод! Но у него своя гордость! А ты снова унизил его! Прости. (Медленно уходит.)

Б у д а н к о в (перечитывает). «…прекрасный… Он все поймет… Я верю! И он нас благословит!..»

Телефонный звонок. Н и н а  С е р г е е в н а вошла.

(Взял трубку.) Что?! Да, я, Буданков! Что? Не слышу! Громче! Я ничего не слышу! Громче!!!

Голос по телефону: «Ваш сотрудник, отбывший наказание в колонии усиленного режима, Владимир Сергеевич Ермаков, он же Хромов, он же Заволжский, он же Цаплин, вместе с гражданином Закшеверовым, с которым познакомился в месте отбытия наказания, похитив партию валютной пушнины, адресованной в «Совэкспорт», скрылся в неизвестном направлении. Обнаружить преступников пока не удалось. Примите предупредительные меры. Начальник областного УВД Долотов». Как поняли?»

Буданков медленно падает. А голос из трубки продолжает: «Почему молчите? Отвечайте! Как поняли?» Нина Сергеевна бросается к мужу.

Н и н а  С е р г е е в н а. Коля! Коля! (Наверх.) Иван Фомич! Скорее! Коленька! Николай!!!

Спешит к ним  Ф о м и ч.

З а н а в е с.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

На льду реки. Ночь, перед рассветом. Площадка, освещенная со всех сторон множеством прожекторов. На площадке возводится опора под будущий мост. На первом плане на «мехбабе» работает  С и д о р и н. Мимо  К о л о с к о в о й, разговаривающей с  Д л и н н ы м, бежит  А л е к с е й.

А л е к с е й. Липа! Колоскова! Передай с кем-нибудь срочно бригадиру Косолапову, что цемент здесь плохо схватил. Подмывает опору. Ладно?

К о л о с к о в а. Ладно, Алеша, передам. (Длинному.) Женя! Где санпост в столовой мостовиков? Ты видел, какая грязь в кухне! Навести порядок!

Д л и н н ы й. Наведем.

Длинный уходит в одну сторону, Колоскова — в другую. Пауза. Шум подъехавшей машины. Входят  В о л о ш и н, Б и к е т о в а, Б у д а н к о в  и  Ф о м и ч.

В о л о ш и н. Не переживайте так, Николай Николаевич! Поймают!

Б у д а н к о в. Только не жалейте меня! Сам виноват!

Б и к е т о в а (восторженно, озираясь). Столько техники по дороге к реке! Никогда в жизни не видела такого скопления машин!

Ф о м и ч. Как на фронте, перед штурмом. Помнишь, Николай?

Б у д а н к о в. Помню.

В о л о ш и н. Когда под Сургутом мост через Обь строили — подобная впечатляющая картина была. Едешь, бывало, меж этих балков, бочек, штабелей леса, шпал, труб, проволоки, складов. Там даже, как и здесь, складывались в этом нагромождении техники свои улицы и переулки.

К ним подходят  К о л о с к о в а  и  М о с к в и н а.

Здравствуйте!

К о л о с к о в а. Здравствуйте, Юрий Васильевич. К нам?

В о л о ш и н. Нет, я в партком четвертого участка. Не прощаюсь. (Уходит.)

К о л о с к о в а. Здравствуй, Оля!

Ей пожали руку Буданков и Фомич, а Бикетова увлеченно смотрит на Сидорина и его работу.

Б и к е т о в а. Здравствуй! Где Алексей?

К о л о с к о в а. Во-он он! Цемент принимают. Позвать, Николай Николаевич?

Б у д а н к о в. Вы вот что, девчата… Мы сами с Фомичом управимся! (Увидел вдали Надю и Лиду. Поманил их к себе.)

Н а д я  и  Л и д а  подошли.

Как это понимать? Просили заграничную технику — дал. Высвободилось столько рук! Дали людей на стройку! Создали филиалы совхоза. А вы все равно сбежали с фермы?

Н а д я. Да нет. Нас девчата подменили. А мы сюда на помощь. Поваров не хватает, вот мы и кашеварим тут. Завтра вернемся.

Б и к е т о в а. Это я разрешила, Николай Николаевич.

Б у д а н к о в. Ну, тогда ладно, Лида! Сложная у тебя история. Но ты всегда была девушкой волевой. Ты ждала не напрасно! Вот тебе письмо от твоей мамы. Ты искала ее, а она тебя. Она нашла первой.

Лида схватила письмо, отбежала, потом вернулась, крепко расцеловала Буданкова и, не скрывая своих слез, убежала за балок-бочку.

(Фомичу.) Ну, пошли, что ли?

Уходят.

К Колосковой и Бикетовой подходит Москвина. А возле Сидорина работают медики: С к л а й б  и  Т и х о н о в а. Они облепили его датчиками с массой резинок и шлангов. Он морщится.

С и д о р и н. И надолго эти резинки цепляете? Через полчаса у меня смена. Не снимете — сам сорву!

Т и х о н о в а. Ни в коем случае, товарищ Сидорин!

С к л а й б. Вы сорвете невиданный, уникальный опыт! Этот опыт поможет спасти сотни жизней как в России, так и в Америке!

Т и х о н о в а. Потерпите, дорогой, для международной науки!

С к л а й б. Совсем немножечко! О! Наш опыт на мистере Привалове! Время, коллега! Время снимать датчики!

Они поспешно уходят.

М о с к в и н а. Здравствуй, Оля!

Б и к е т о в а. А, Клава! Ну как ты здесь? Тяжело?

М о с к в и н а. Свыкаюсь. Как мои-то?

Б и к е т о в а. Девочки здоровы. Все к отцу жмутся. А он готов для них на все. А сам тоскует без тебя.

М о с к в и н а. Да, наворочала я дров сгоряча. Он же вроде бы этой, ну как ты давеча говорила? О! Вроде жертвы…

К о л о с к о в а. Твоя он жертва, кикиморка ты моя! Ты глянь на себя!

М о с к в и н а. А что?

К о л о с к о в а. А то! Небось невестилась, так каждый день на танцы, да в новом во всем, да с причесочкой! А вышла — одна забота: тряпки! Перед Митяем своим дома в грязном халате, нечесаная-немытая, да с подоткнутой юбкой. Он пригляделся — попривык! А получил на сутки волю, пригласил гостей, увидел аккуратно одетых женщин, почуял красоту жизни и… дальше этого терпеть в тебе не станет! Ты вот скажи честно, для чего у тебя в доме столько хрусталя? Хоть раз в жизни ты подавала его к столу?

М о с к в и н а. Да ты в своем уме?! Ведь разобьют!

К о л о с к о в а. Вот! Дремучая ты, Кланя!.. Подруга моя… родная! Бросит тебя твой Митяй! Не пожелает он дальше такой непроходимой темноты! Ей-ей, не пожелает! И скандалов твоих не пожелает!

М о с к в и н а. А что ж делать-то? Как? Оль, хоть ты вступись! Скажи!

К о л о с к о в а. Да что ты все от других команды ждешь? Сама-то что?! Ты ведь «в люди» только ходишь прилично одетая. А дома, в полированных шкафах, которые заменили бабкины сундуки, тлеют твои тряпки-обновки, что ты «по блату справила»! А любовь не терпит однообразия и покоя! Смотри вон, как Оля в последнее время изменилась да замолодилась? И губки подкрашены, и глазки у нее блестят! И все в чем-то оригинальном, привлекательном. Отчего это, Кланя?

М о с к в и н а. Ей нельзя! Она на виду.

К о л о с к о в а. Ой, непробивная! Да влюблена она!

Б и к е т о в а (гневно). Олимпиада!

К о л о с к о в а. О! Страсть кипит! За свою любовь убить может! А знаешь, в кого она влюблена?

Б и к е т о в а. Ну, хватит, Колоскова!

К о л о с к о в а. Вот женщина! А женщина должна быть прежде всего женщиной. Хоть министр она, хоть домохозяйка! Ты не бойся, Оля, я не дура — не сболтну! Но Кланьку мне трудно будет перевоспитывать! Но переделаю. Будет она хоть немного умнее или казаться такой! Научу! Мне, Клавдия, твой Степаныч ни к чему! Другой Митя есть! И хоть метнулся он от меня, поверив первой сплетне, все равно приворожу! О! (Громко.) Коновалов!

К о н о в а л о в  подбежал и вытянулся.

Чем занят, Митенька?

К о н о в а л о в. Мы там цемент разгружаем…

К о л о с к о в а. Без тебя управятся. Лучше за Сидориным пригляди. Ты же медик! А на меня так не смотри! Насмотрелся в свое время! Вижу, что разлюбил.

К о н о в а л о в. Да я, Олимпиада Александровна! Я для вас…

К о л о с к о в а. Не верю я тебе! Не стойкий! Иди занимайся делом! Ступай, Митенька!

Тот отходит к Сидорину.

Ну что, Оленька, ничего во мне порядочного и возвышенного нет?! Только одни забавы да потехи любовные в голове?

Б и к е т о в а. Нет, не так! Невезучая на свое, личное!

К о л о с к о в а. Ну, это ты брось! Просто не занималась этим всерьез! А так вот возьмусь, как в большое дело запрягаются!..

Б и к е т о в а. Тебе воз надо потяжелее припрягать! И ведь потянешь?

К о л о с к о в а. Потяну! Пошли. Кланя, для начала сортировать сварщикам арматуру! Да ты губу-то подбери! Вот так! Шапчонку набочок сбей! Вот! И улыбка! Ведь с молодежью работаем! Тянись, подруга!

Уходят.

Б и к е т о в а (смотрит им вслед). Ох, Липочка! Боятся тебя мужчины! А ты же не женщина, а клад. (Подходит к Коновалову.) Чего это оклеили коммуниста Сидорина?

К о н о в а л о в. В данном случае товарищ Сидорин выступает как участник научного эксперимента! Устанавливаются вот эти датчики…

Б и к е т о в а. Ну, а что они показать должны, эти датчики?

К о н о в а л о в. Проблема адаптации, принятия человеком тех суровых климатических условий, в которых мы работаем, приспособляемость организма, предел человеческих физических возможностей — все это в условиях севера нашей страны и Америки приобрело первостепенное значение. И мы, медики всего мира, поможем человеку познать самого себя! Вот еще часок, товарищ Сидорин…

С и д о р и н. Уууу! Нет! То полчаса, а тут еще часок! У меня «баба» ждать не может! Ее нельзя останавливать! Смазка стынет, замерзает!

К о н о в а л о в. Товарищ Сидорин!!!

С и д о р и н. Молчу!

Собралась вокруг группа молодежи.

Г о л о с а. Подопытный был прекрасен!

— Тебя бы на его место! Тогда бы и пел, кукушка!

— Сидорин! Поцелуй меня! Ах, шланги мешают! А я ждать не могу!

— А какой благородный гнев в его синих глазах!

С и д о р и н. К черту! Все посрываю сейчас!

К о н о в а л о в. Уйдите все! Оставьте его! Человек на пределе! А вы что делаете? Марш отсюда, ротозеи! Я приказываю!

Д л и н н ы й. Дикарь! Из одной крайности в другую! То его на что-то сказочно-божественное тянуло, то на людей кидаться стал! Пошли, что ли! А то еще укусит, псих!

Молодежь отходит к костру у балка. Негромко переговариваются.

Голоса. Смена кончается, а автобусов не видать.

— Может, затор на дороге?

— Ребят, у кого болгарские сигареты есть?

Говор. Зоя видит, как к площадке, еле передвигая ногами, движется  Д и м к а. Его трудно узнать. Зоя кинулась к нему.

З о я. Димка? Метла? Ты? Ребята, сюда! Помогите! Димка!

Димку несут к костру. Колдуют над ним. Кто-то дал глоток спирта, кто-то растирает ноги и руки. Кто-то снегом трет ему лицо.

Где пропадал?

Д и м к а. Мне бы поспать, а уж потом… что угодно…

Н а д я. Где Ермаков? Вы же вместе вылетели. А потом что?

Д и м к а. Не помню! Не знаю! Ребята, я сволочь! А его надо поймать! Обязательно! Они же профессиональные бандиты! Я испугался! Двое суток прятался в пустом разбитом балке… Так замерз… И пошел из поселка сюда… к людям… пешком…

Н а д я. А экспортные шкурки? Это ты ему их вынес?

Д и м к а. Не! Он отнял у меня ключи и передал Закшеверову!

Н а д я. Зачем ты отдал ключи?!

Д и м к а. А ты попробуй не отдай! Он тут же бы меня…

З о я. Трус ты несчастный! (Ребятам.) Его надо судить! Его надо в балок… Лид! Подкинь! (Взвалила на плечо Димку и унесла в балок.)

Молодежь потянулась туда. На первом плане идут  В о л о ш и н  и  Б и к е т о в а. Негромко переговариваются.

В о л о ш и н. Сейчас сидел на заседании парткома и никак не мог себе уяснить: отчего это все? Даются предельно сжатые сроки! Учитываются все «за» и «против», и видим, что выполнить очередное задание невероятно трудно. А в результате — все время идем впереди графика! Все время перевыполнение! И при отличном качестве! И еще одно мне не дает покоя! Может быть, покажется смешным… Не знаю!

Б и к е т о в а. А что такое, Юрий Васильевич?

В о л о ш и н. Сумасшедшая мысль! Что, если наших детей собрать… в одну семью? А? Вы только не спешите с ответом.

Б и к е т о в а. Это что, предложение? Нет, вы серьезно? Не шутите?

В о л о ш и н. Да помилуйте! Но вы не спешите! Подумайте.

Б и к е т о в а. Хорошо. Подумаю. А пока давайте порадуем ребят результатами соревнования за квартал.

Идут к балку. Через короткую паузу появляются  К о л о с к о в а  и  М о с к в и н а.

М о с к в и н а (тихо). И ведь все правда, Липочка! Ну как есть! Я ведь приехала сюда, чтоб личную жизнь устроить. Многие так из неудачниц поступают — мужеского пола-то больше! Нашла Митю. И не любила. Просто привыкла к нему. И он свыкся! А теперь он увидел настоящую красоту, и я теперь ему вроде бы ни к чему! Упустила сама!

К о л о с к о в а. «Упустила»! Чего распустила июни! За любовь надо бороться! Только не через партком! Постой! (Громко.) Ребята! Смотрите!

Далеко по всему горизонту, в первых просветах дня, идет контражуром много машин: это видно по тысячам горящих фар.

Г о л о с а. Как много машин! Это комсомол Украины прислал новеньких!

— Из Средней Азии, из Закавказья едут тоже комсомольцы!

— А они-то как? Ведь здесь морозы!

— Выдержат! Здесь все выдерживают! Даже студенты-иностранцы!

К ним подходят  Б у д а н к о в  и  Ф о м и ч.

Б у д а н к о в. Здравствуйте. (Виновато.) Нигде сына найти не могу.

З о я. Может быть, здесь, у Тани?

Буданков уходит в балок.

В о л о ш и н. Отличный подарок вы приготовили Родине, товарищи!

Из балка выходят  Т а н я  и  Б у д а н к о в. Таня очень расстроена.

Т а н я. Я ничего не знаю, ничего! Отпустите меня, ребята! Я домой хочу! Называйте меня маменькиной дочкой, но я больше не могу!

Б и к е т о в а. Только не реветь, Танюша! Что случилось?

Т а н я. Я трус! Я дезертир! Исключите меня! Но я больше не могу!

В о л о ш и н. А в чем дело?

З о я. Ермаков перед побегом написал письмо ее матери. Так нас разукрасил… Просто отомстил ей за то, что она его отвергла. А мама поверила, что здесь и голод, и одни дикари в шкурах ходят. И Танюшке телеграмму: «Брось все. Отец при смерти! Спасайся!» Вот и все. Она и поплыла с вечера.

Н а д я. Вот у нас на Алтае тайфун все сносит. Все! А люди стоят!

Т а н я. А я не такая! Я не могу! Устала!

К о л о с к о в а. Прекратить нытье! Комсомолка! А расклеилась!

Т а н я. Да, не могу! Отпустите, хоть с позором!

К о л о с к о в а. Да никто тебя и не держит! Ты предала своих товарищей!

Б и к е т о в а. Погоди, Липа! Таня! Идем, девочка, со мной. Идем.

Т а н я. Никуда я не пойду! Отпустите меня!

Б и к е т о в а. Хорошо! Сейчас же поедешь домой! (Тихо.) А как же Алеша?

И Таня словно споткнулась обо что-то невидимое. Уходит в балок.

(Громко, Длинному.) Женя! Петров!

Д л и н н ы й (словно очнулся). Да! Я!

Б и к е т о в а (тихо). Ей надо сделать укол. Целые сутки в слезах. Она должна заснуть.

Д л и н н ы й. Понял. Сейчас. (Убегает.)

Бикетова ушла к Тане в балок.

К о л о с к о в а. Дожили! Комсомольцев БАМа успокаиваем уколами!

Г о л о с а. Ты не имеешь права так говорить обо всех!

— Да и о ней тоже!

— У каждого человека есть свой нервный предел!

— Тем более она столько пережила в последние дни!

Д л и н н ы й  с чемоданчиком пробегает в балок.

К о л о с к о в а. Люди идут на работу как на штурм, а тут!..

Г о л о с а. Да брось ты свои громкие слова! Здесь обычные, нормальные люди!

— И у каждого может случиться беда!

Б у д а н к о в. У! Мы породили хилое поколение. Пережив много сами, слишком берегли своих детей от трудностей жизни. Вот они и не приспособлены к испытаниям!

В о л о ш и н. Иван Фомич! Вы тоже фронтовик. Вы тоже придерживаетесь позиции товарища Буданкова?

Ф о м и ч. А что вы меня-то спрашиваете? Что я, свят дух?

В о л о ш и н. Нет, вы иногда очень похожи на Луку из пьесы Горького. Шучу, конечно. Но в вас житейская мудрость. Скажите свое слово.

Ф о м и ч. Ну что ж, скажу… Никакой я не Лука и с ним незнаком. Я только замечаю, что у нас есть товарищи, которые очень любят крайности! Либо белое, либо черное!

Неожиданно подъехала милицейская машина. Д в а  м и л и ц и о н е р а  проходят в балок.

Б у д а н к о в. Это еще что за явление?

Н а д я. Это я вызвала. За Димкой! А ему место не здесь, а там, где ищут бандитов. Я!

Выводят  Д и м к у, и машина уезжает.

Ф о м и ч. Вот вам и подтверждение моих слов. Не было бы Димки и прочих — милиция бы и не нужна была. Вот я летал в Беркакит, в поселок охотников…

Б у д а н к о в. Кхм!

Ф о м и ч. Мда! И в Красноярск тоже, но, однако ж… все это разговоры!

В о л о ш и н. А к слову, Николай Николаевич. Что дала поездка Ивана Фомича… в Красноярск?!

Б у д а н к о в. Ох, Фомич, Фомич! Философ-трепач!

В о л о ш и н. А я ведь сам узнал, без его помощи. Так получается что?

Б у д а н к о в. Большое дело выгорает, Юрий Васильевич! У меня как будто шоры с глаз свалились! Простор! Размах!

В о л о ш и н. А тут была еще одна идейка! (Отводит Буданкова и Фомича в сторону.)

К о л о с к о в а. Однако разговоры у костра-то хорошо, а работа…

В с е. …лучше!

Многие уходят. Медики снимают с Сидорина присоски.

С к л а й б. Сэнкью, мистер Сидорин! Вы и сами не знаете, какую великую услугу вы оказали мировой науке! (Заглянул в самописцы у Тихоновой в руках.) Ну, что там? Позвольте, позвольте! (Схватив аппаратуру, поспешно удаляется.)

Т и х о н о в а. Ну, как себя чувствуете, товарищ Сидорин?

С и д о р и н. Малость устал, но норма за ночь — сто двенадцать!

Т и х о н о в а. Поздравляю. Еще раз благодарю! (Уходит.)

К Сидорину подходит его  с м е н щ и к.

С и д о р и н. Привет, смена! Я на отдых!

Р а б о ч и й. Сейчас принять душик… по-турецки… ледяной!

С и д о р и н. Не откажусь! Пропотел до шубы.

Р а б о ч и й. Потом сто пятьдесят положенных, полярно-фронтовых!

С и д о р и н. Неразведенного!

Р а б о ч и й. Точно! Горячих щец!

С и д о р и н. Котлеток… десяток!

Р а б о ч и й. Не меньше! И жинка с пацаном ждет небось?

С и д о р и н. Приласкаем! А потом уж…

Р а б о ч и й. …в вагон-клуб! Утренний сеанс для ночной смены!

С и д о р и н. Можно и в клуб.

Р а б о ч и й. То есть обязательно! Бесплатно! Шефы довоенные комедии привезли. Не пойдешь — обидишь!

С и д о р и н. Решено! Главное дело — точная программа! Ты гляди за этими тросами. Они что-то всю ночь трещали… То ли от натуги, то ли от мороза…

Р а б о ч и й. А может, им ваш медицинский наряд не по нраву пришелся?

С и д о р и н. Все может быть! Подолгу не стой! Масло мерзнет! (Уходит.)

Из балка выходит  Д л и н н ы й. К нему подходит  К о н о в а л о в. К рабочему подошла  Т и х о н о в а  и о чем-то взволнованно тихо говорит.

К о н о в а л о в. Ну что там, Женя?

Д л и н н ы й. Алексея надо. Срочно!

Б у д а н к о в  тут как-тут.

Б у д а н к о в. Его чего-то нет нигде.

Д л и н н ы й (кричит). Алеша! Комсорг! (Друзьям.) Ребята, помогите.

В с е. АЛЕША!!!

Д л и н н ы й. Плохо искали, папаша! Вот он!

Вбегает  А л е к с е й. Ему навстречу вышел  В о л о ш и н. Буданков — в стороне.

В о л о ш и н. Здравствуй, Алексей. Твое сообщение о неравном начислении коэффициента на разных участках стройки пришло вовремя. Виновные наказаны. (Оглянулся.) Кто звал комсорга?

А л е к с е й (Длинному). Что стряслось?

Д л и н н ы й. Тебя тетя Оля срочно просит зайти к Тане.

Б у д а н к о в (подошел к сыну. Мнется). Алеша! Я искал тебя здесь… повсюду…

А л е к с е й. Некогда мне сейчас!

Б у д а н к о в. Я все понял! Я письмо твое прочел, сынок…

Волошин посмотрел на Алексея, Алексей — на Волошина.

А л е к с е й. Отец! Не позорься, не извиняйся перед мальчишкой! Я ж люблю тебя. Мы домой приедем завтра… с Таней. Помыться, белье сменить… Там и поговорим. Ладно? Ты очень плохо выглядишь, папа. Устал? Да? Не терзайся, мы его найдем. Все будет в ажуре! (Ласково погладил отца по плечу.) Договорились? А сейчас извини — некогда мне! (Убегает в балок.)

Ф о м и ч (Буданкову). Ты не ярись. Он просто молодым мужчиною стал!

Б у д а н к о в. Да ни черта ты не понял, мой старый друг! То, что он взрослым стал, я заметил раньше, а вот только что увидел, как искренне он любит меня. По-своему, немного стесняясь… любит. Понимаешь?

Ф о м и ч. Ну дурень! Они оба любят тебя. И он, и Танюшка.

Б у д а н к о в. Нет, это непостижимо! И он, и Танюшка?! Это прекрасно! Ну, чего ты стоишь?! Чего ты стоишь? Сколько можно заниматься устройством душевного покоя?! Пора за работу! (Громко.) Ольга! Ты скоро?

Б и к е т о в а. Сейчас!

Вбежал  С к л а й б. Подходит к Тихоновой. Она скрывает улыбку.

Т и х о н о в а. Ну что? Как параметры адаптации?

С к л а й б. Где он? Сидорин? Увезли уже?

Т и х о н о в а. Зачем? Сам ушел в душ. Потом обед с молодой женой — и в кино.

С к л а й б. Русский загробный юмор! Это жестоко!

Т и х о н о в а. Я не шучу. Его действительно ждет молодая жена с сыном, родившимся месяц тому назад в этом передвижном стройгородке. Они вместе пообедают и пойдут развлекаться. Что ж в этом предосудительного?

С к л а й б. Да вы понимаете, что вы говорите? Вот! Смотрите! По всем нормам биолого-физических и психологических человеческих возможностей — все  и з р а с х о д о в а н о! Он мертв! Такое напряжение в таких климатических условиях приводит человека к смерти!

Медленно показался край красного солнца. Из поселка, что на льду, слышна раздольная песня. Поют двое: мужчина и женщина. Из балка выходят  А л е к с е й  и  Т а н я. Таня виновато улыбается и щурится на солнце.

Р а б о ч и й. Это ваш «покойник» со своей жинкой, на песнях в клуб рванул. Благо, что бесплатно! Вот ведь люди…

С к л а й б (не слушает его). Нет, я не дремуч! И не безнадежен! Я и до этого не верил, что русские — это что-то среднее между медведем с лапой в пасти и первобытным человеком! Это все сказки, в которые не верят даже те, кто их сочиняет. Но я медик! Я хочу, чтобы все люди на нашей планете были здоровыми и сильными. Как это сделать? Человек перенес смертельные нагрузки, выпил стопку рома, хорошо и плотно поел, поцеловал молодую жену и пошел. Как это? О! «На песняках» в кино! У меня все перевернулось с головы на ноги.

Б и к е т о в а. Наверное, наоборот!

С к л а й б. Возможно! Нет, точно, наоборот! Вы знаете, если все, что они тут, в тайге, на морозе, делают, и не ради проклятых денег, и есть красная пропаганда, так я становлюсь… красным! Я за такую прекрасную красную пропаганду! (Целует руки Тихоновой.)

Б у д а н к о в (Волошину). Дело старое, не хотел говорить, а теперь скажу. Ведь в обиде я был на вас, Юрий Васильевич!

В о л о ш и н. А за что?

Б у д а н к о в. За глупость свою. Ей-богу! А сейчас и признаться не стыдно! Чего, думаю, он таскает меня на разные совещания по БАМу? Какое я отношение к БАМу имею! А ведь все повернулось по-иному! И мне лично БАМ необходим! И совхозу разворот какой БАМ дал. У меня теперь японцы в совхозе сидят. Заговаривают о прямой торговле с ними! И насчет ошибки вашей тоже!

В о л о ш и н. Какой ошибки?

Б у д а н к о в. Ну, телеграмму дали — «едут полторы сотни», а прибыло полторы тысячи!

В о л о ш и н. Вот за это извините!

Б у д а н к о в. Это вы меня извините! А как людей по десантам разослали, прямо как в том старом анекдоте, вроде даже скучно в поселке стало! К людям тянет! На простор! На дела масштабные, всесоюзные!

В о л о ш и н. Вот тут я должен вас немного осадить! Ваше дело — валюту добывать! Если можно, побольше, за счет механизации — за это только спасибо. А БАМ мы и без вашего непосредственного участия построим. А потом! Почему это без вас? Так ведь на вашу же валюту мы технику для БАМа приобретаем. Значит, и вы его строите.

Ф о м и ч. И от меня спасибо, Юрий Васильевич! Спасибо, что вернули мне друга фронтового. Выветрился из него дух барский! И отцом ласковым снова стал, и мужем внимательным!

Б у д а н к о в. Ну, хватит трепаться-то! Работать надо! Поехали, что ли? Оля!

Б и к е т о в а. Я сейчас!

Они остались вдвоем с Волошиным.

Я подумала, товарищ Волошин. Подумала!

В о л о ш и н (безнадежно). И решили мне отказать!

Б и к е т о в а. Приезжайте завтра. Я пирогов напеку! Я жду… Юра! (Тихо.) Тебя жду! (И, убегая, на ходу.) Завтра!!! (Убежала.)

Алексей с Таней радостно машут ей руками. Волошин стоит ошарашенно-счастливый.

Песня звучит громче. Поют все. Огромное красное солнце. Живая картина.

З а н а в е с.

Москва — БАМ — Москва

ХОЗЯИН Героическая комедия в трех актах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Л и н ь к о в  П е т р  А ф а н а с ь е в и ч — председатель колхоза, дважды Герой Социалистического Труда, старше 50 лет.

Б у л а т о в  И в а н  Р о м а н о в и ч — секретарь райкома КПСС, депутат Верховного Совета СССР, 36 лет.

Л е в к а — приемный сын Линькова, лет 30.

В е р а — его жена, колхозница, дочь Линькова, 22 года.

К а т я  Р о м а ш о в а — работник Сибирского отделения Академии наук, 30—32 лет.

Е ф и м е н о к  Н и к о л а й  Н и к о л а е в и ч — парторг колхоза, лет 45.

В о р о н  М и т р о ф а н — плотник, колхозник, за 60 лет.

В и н о г р а д о в  П а р а м о н — бородатый старик, товарищ Линькова.

Т е т к а  Л ю б а — жена Линькова.

Б а б к а  М а т р е н а — ее мать.

М и т я  Б о г а т ы р е в — председатель колхоза «Опалиха», выпускник Сельскохозяйственной академии.

К р у г л а к о в с к и й  А н а т о л и й }

Г р о ш е в  Р у с л а н }

Х в а т о в  Л е о н и д }

Д е м и н  В а л е р и й } — заключенные, потом колхозники.

М и л и ц и о н е р.

М а р и я  П о т а п о в н а — технический секретарь райкома.

С е р г е й  И в а н о в и ч — помощник Булатова.

Ф е н я — молодая колхозница.

К о л х о з н и к и  и  к о л х о з н и ц ы, р а б о т н и к и  р а й к о м а.

Действие происходит в одном из районов Сибири и в старом колхозе на целине.

АКТ ПЕРВЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

РАЗВАЛЮХА

Хата-развалюха. Печь. Мрачная, потрескавшаяся. Кое-где подмазана красной глиной, перемешанной с соломой. Она покосилась, стоит на подпорках. В слепых окнах ни одного целого стекла. А кое-где дыры в окнах заткнуты тряпьем, соломой. Замызганный стол. Его ножки основательно врезались в земляной пол. А пол весь избит. Под столом, под лавками уровень пола выше. Под черным потолком люлька. Над столом керосиновая лампа с разбитым стеклом. В углу, у печки, переборка, а за ней на веревке телок. Иконка. Сонно мерцает лампада. Мрачно. И вся эта мрачная картина контрастирует с ярким, радостным солнечным светом, заглянувшим в развалюху, — это резко открыли входную дверь. Далеко за дверью, на улице, виден небольшой подъемный кран. Возгласы людей. Шум стройки. Мимо, ревя моторами, проносятся машины. Мелькают веселые, жизнерадостные  л ю д и  с носилками в руках. Слышно, как на улице остановилась большая машина. В развалюху с ходу влетел  Л е в к а.

Л е в к а. Вера! (Присмотрелся к темноте.) Ты здесь? (Повернулся было обратно, но тут же через окно на улице увидел кого-то. Подбежал, растворил окно и крикнул на улицу.) Катя! Катюша! Иди-ка сюда! Ну, скорее! Бегом!!

Подбежала к окну  К а т я.

Здорово!

К а т я. Здравствуй, Лева! Избалованный вы народ, бывшие танкисты. Нет того, чтобы самому подойти, — женщине, как солдату, кричит: «Бегом! Быстрее!»

Л е в к а. Да тороплюсь я! Машина стоит, мотор не выключал! Ну, говорила с батей?

К а т я. О чем?

Л е в к а. Да ты что? С луны свалилась? Насчет «Опалихи»! Насчет помощи агроному!

К а т я. Нет, Лева, чего-то боязно…

Л е в к а. Да чего ты боишься? Говори! Не тяни! Дело это великое, а ты — «боязно»! Говори немедленно!

К а т я. Нет, а если сам?..

Л е в к а. Мне не с руки! Да и… Он меня тут на «политбеседу» вызвал! Стружку будет снимать… Так что не тяни! Поняла? И чтобы вечером была сегодня в «Опалихе»!

К а т я. Ну, я попробую.

Л е в к а. Нет-нет! Точно! Как положено чтоб было! Понятно? Поеду батю искать. Пока! Катя. Пока.

Левка выбегает из хаты.

К а т я (стоит в задумчивости некоторое время, а потом, когда машина отошла от дома, говорит). «Вечером в «Опалихе»! А! Ладно! Не убьет меня за помощь Линьков. (Увидела кого-то.) Николай Николаевич! Товарищ парторг!

Отбежала от окна, затем тащит  Е ф и м е н к а  за руку в хату-развалюху. Он немного упирается, а она смеется.

Е ф и м е н о к. Постой! Постой! Катерина! Куда ты тянешь? Да руку отломишь!..

К а т я (смеясь). Да не убью, не убью! Идите же! (И когда остановилась посреди хаты, отпустила руку и засмеялась, глядя на его перепуганное лицо.) Чудак вы, Николай Николаевич!

Е ф и м е н о к. Ты мне, Катерина, стало быть, зубы-то не лечи!

К а т я. Посоветуйте: как поговорить с Петром Афанасьевичем? Лева предложил взять шефство над молодежным колхозом. У них там сильный агроном, но ему нужна научная помощь.

Е ф и м е н о к. Уйти, что ли, от нас хочешь?

К а т я. Да не уйти, а параллельно взять, вместе с нашим колхозом.

Е ф и м е н о к. Ты, Катерина, прислана к нам, а не вообще на целину. Ты же представитель Сибирского отделения Академии наук, руководишь большой работой тут — и вдруг «Опалиха»! Стало быть, сама решай… Помозговать надо насчет такого шефства над «Опалихой». Да и не время сейчас — страда!

К а т я. И еще. Ну как же это получается, Николай Николаевич? Обещали вечером танцы, люди только с полей приехали, суббота — и вдруг ночная смена! Нельзя же молодежь лишать самых простых развлечений!

Е ф и м е н о к. Так не я, а вон хозяин ночную-то удумал.

К а т я. А вы поговорите с ним!

Е ф и м е н о к. Да что толку-то говорить? Раз он решил — отменять решение не будет… Ну ладно, поговорю. Вон-вон идет, сейчас, стало быть, нам с тобой фейерверк устроит.

Входит  Л и н ь к о в.

Л и н ь к о в. И ты, парторг, в ухажерах крутишь.

К а т я. Петр Афанасьевич! Ну что вы такое говорите? (Смеется.)

Л и н ь к о в. Знаю, что говорю! (Ефименку.) Ступай, товарищ Ефименок, готовься! Секретарь райкома звонил, что едет!

Ефименок идет к выходу.

К а т я. Николай Николаевич! Вы же хотели поговорить!

Л и н ь к о в (Кате). Не мешай ему! Дело это срочное! (Ефименку.) Ступай. Ну, пшеничная королева, как наши дела?

Ефименок выходит.

К а т я. Петр Афанасьевич, наша кукуруза в Медвежьей балке в четыре метра вымахала, по девятьсот центнеров верных будет с гектара!

Л и н ь к о в. Хороша! Вот управимся с урожаем — бал устроим, я тебя за ту кукурузу царицей бала назначу! Что-нибудь такое из парчи или из бархата… да со шлейфом! Хочешь? А я на своем буланом прямо в зал да тебе в ноги — бух!

К а т я. Петр Афанасьевич, вы шутите со мной, а я уже большая. (Смеется.)

Л и н ь к о в. Шучу, шучу! У меня третий день времени не хватает на твой опытно-научный участок заглянуть. Как там дело у нас?

К а т я. Я все-таки оказалась права! Сеяли ряд кукурузы, ряд бобовых. И солнца много, и обрабатывать легче!

Л и н ь к о в. Ну, молодец, что настояла, молодец! Меня интересует калорийность смеси.

К а т я. Это наша главная победа! Бобы дали белки, кукуруза — сахар, жиры! А едят ее наши буренки — просто завидно смотреть! Кстати, Петр Афанасьевич, наши комсомольцы решили взять шефство над соседним молодежным колхозом «Опалихой». И ваш Лева просил меня, чтобы я по линии академии помогла вместе с ним соседям.

Л и н ь к о в. Значит, сам туда бегает из родного дома да тебя еще сманивает? Моими специалистами распоряжается? А кто такой Левка?

К а т я. Левка — мой товарищ. Он новатор. Изобретатель. В нем вся «Опалиха» души не чает. А там знаете какой народ! Москвичи, ленинградцы! Добровольцы, вчерашние студенты из вузов и академий! Не смотрите, что пока в саманных бараках живут, — у них все на новый лад строит! На электричестве, на полной механизации будет. Вот культура земледелия! А Левка ночей не спит. Изобретает…

Л и н ь к о в. Вот что, Катерина. Пустые разговоры. Никуда я тебя не пущу!

К а т я. Люблю я вас, когда вы сердитесь!

Л и н ь к о в. Ступай-ка, милая на селекционную станцию делом заниматься!

Входят  Е ф и м е н о к  и  В и н о г р а д о в.

Ступай, ступай!

Катя уходит.

«Опалиха»! «Левка»! (Ефименку.) Что тебе, парторг?

Е ф и м е н о к. Ты чего же на нас-то рычишь? Лева тебя, стало быть, гневит, а в нас комья летят?

Л и н ь к о в. Негодяй он! И всё! И не смей слов произносить об нем! Корень зеленый! (Пошел.)

Е ф и м е н о к. Постой, председатель! (Удержал Линькова. Пауза.) Надо людям отдушину в труде дать. Молодежь недовольство проявляет. Тяжко и в поле, и на стройке не разгибаясь работать. Не трехжильные люди-то. Им, молодым, может, сейчас самое время в лесок погулять, чечетку отбарабанить, а ты ночную смену удумал…

Л и н ь к о в. «Молодым, молодым»! Прилаживаешься? Душевный авторитет себе хлопочешь?!

Пошел к выходу, но его задержал Ефименок.

Е ф и м е н о к. Ну что ты такое говоришь, стало быть…

Л и н ь к о в. В «Опалихе» я только вчерась был. Насмотрелся. «Молодые»! Ни черта они не стоят, эти новаторы молодые! Полную механизацию мечтают вводить. А как сев или уборка — ко мне за теми механизмами бегут, корень их зеленый! Новый путь они, видишь ли, прокладывают к достатку!.. Левка туда же. В изобретателях у них ходит! Я его «Опалихе» на помощь послал, а он ихний же хлеб под колеса, к чертям!.. Ух, негодяй!..

Е ф и м е н о к. Да не по злобе Левка тот хлеб скинул, а положение у яго такое состоялось.

Л и н ь к о в. Ты брось его положениями заслонять! Кончь болтать, Ефименок!

Е ф и м е н о к. Да не болтаю, стало быть, а правда, молодежь устала!

Л и н ь к о в. Устала? Мы с тобой в их годы не уставали?! Сейчас время, погоду бы не упустить! Страда! А там пляши всю зиму! У нас с тобой, парторг, людей сманивать начинают, а мы об чечетках толкуем. Хлеб убирать надо.

Е ф и м е н о к. Тогда с народом сам поговори.

Л и н ь к о в. А ты на что туточка? Ты парторг! Почему с людьми не потолкуешь? Объясни задачу! Левка приехал?

Е ф и м е н о к. Не видел. (Задерживает Линькова.) Сейчас людям объяснением мало! Им факты, факты вываливай на стол. На голое слово надежда плохая. Ты им про силос, а они вопросы по космонавтике чешуть; ты насчет текущего момента, а они про рокин-ролл. Отставать мы с тобой стали от молодежи!

Л и н ь к о в. Отставать? Мы?! А может, эти молодые цены нашей жизни не знают? На всем готовом живут?

Е ф и м е н о к. И так, стало быть, прикидывал, да не подходить сюда этот вывод. Люди все прошли, всякого навидались, так что ты их нашим раем не удивишь. Они, может, все от тех ванн да от газов в городах отказались, потому что им теперь ничего не в диковинку! Эти люди столько-то повыдюжали, что, стало быть, не тот аргумент, Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в. Ежели ты так вопрос ставишь… значит, и тебе мозги вправлять надо. Зови стариков!

Е ф и м е н о к. А молодежь как же, стало быть, будет? Ведь молодежь недовольство проявляить! Ведь не мне танцы нужны!

Л и н ь к о в. Зови молодежь! Пусть слушают! Да предупреди: тут Левка приедет — пусть здесь меня ждет у входа. Покамест не выйду, пусть ждет! (И, решительно повернувшись, пошел по хате. Подошел к теленку — это видно по тени, — потрепал по шее, дал кусок сахару.) Ух ты, разжирел, корень твой зеленый, прямо экспонат на выставку! Черт, а не хвороба! (Подошел к окну, выглянул.) Об хлебе как об железной болванке понимают! Ух, Левка! Ух, сукин сын! Ну, покажись ты мне только! (Толкнул створку. Потрогал окно.) Вот Верка опять окна надраила! Сменить, к чертям, такую заведующую музеем!

Входит группа  к о л х о з н и к о в.

Г о л о с а  м о л о д ы х. Что случилось, Петр Афанасьевич?

— Нас дома ждут дела…

— Сегодня телепередача интересная…

Л и н ь к о в. Входите, входите… Не стесняйтесь! Садитесь! Поговорим, посоветуемся. И не удивляйтесь, что вас сюда завлек.

Все садятся.

В о р о н (тихо Виноградову). Барометр к дождю…

В и н о г р а д о в. Чем недовольный, Афанасьич?

Г о л о с а. Все говорим, все советуемся, а в магазине порядок навести не можем.

— У нас действительно нормальных брюк нет, все старомодный клеш!

— И ботинки модные…

— А плиссировок и вовек не купишь…

— А мы тут разговоры, советы…

Т е т к а  Л ю б а. Ой, не время для разговоров выбрал, хозяин! У меня телята не кормлены, молодняк. Петяша! Неужто, Петяша, вечером нельзя было посоветоваться?

Л и н ь к о в (сухо). Люба, я тебе сейчас не Петяша.

Молодежь засмеялась.

Г о л о с а. «Петяша»!

— Семейная хроника началась!

Л и н ь к о в. Вот-вот секретарь райкома приедет, чем вы его порадуете? (Смотрит на всех.) Уставать, говорите, на работе стали?

Разговоры и смех смолкли.

Т е т к а  Л ю б а. Это кто ж такое брякает?

В и н о г р а д о в. А сам, Афанасьевич, разве не видишь?

Е ф и м е н о к. Молодежь, стало быть, имеется в виду.

Ф е н я (молодежи). Ну, чего вы замолчали, ведь не хотели в ночь работать?

В о р о н (тихо Виноградову). Это он Левку поминат сяово…

В и н о г р а д о в. Это ты насчет самосвала с хлебом, что в грязь скинул… кто-то…

Г о л о с. Молодежь не боится работы! Но и отдохнуть молодежи хочется!

Е ф и м е н о к. Погоди, Феня. Тут о сурьезном речь, а ты, стало быть, реплики с места…

Л и н ь к о в. Недовольная молодежь. Вот. Жизнью нашей недовольная. Устала. Да все выходит не так! Техника не та, темпы опять же старые. Что, невпопад говорю, товарищи колхознички?

Г о л о с. А что, Петр Афанасьевич, нам теперь и за право на отдых сказать нельзя?

Ф е н я. Без танцев вековушей останешься.

Г о л о с а. Будто сами молодыми не были.

— Да в ту пору небось вместо танцев и вечеров отдыха только стенка на стенку ходили… Ха-ха-ха-ха!

Е ф и м е н о к. Во все времена молодежь веселилася. Вы свое мнение про себя берегите. Не пререкайтеся.

Л и н ь к о в. Вы, молодые, послушайте да помолчите! Ну, чего умолкли, старики? Так или не так?

М о л о д о й  п а р е н ь. Не совсем вы допонимаете, Петр Афанасьевич, но дело-то все в том… Как бы это вам попонятнее объяснить…

В и н о г р а д о в. Да чего тянуть по слову, как гущу резиновую! Говори проще, по рабоче-крестьянскому: плох нашей молодежи колхоз! И работа грязная сейчас на стройке. Дома культуры! И уборку с большой натугой проводим! И культурного досуга никакого! В города! На производство! За легкой деньгой тянет! Так, что ли?

Молодежь загудела.

Г о л о с а  м о л о д ы х. У-у, как вы говорите, дядька Парамон!

— Деньги при социализме еще не отменяются!

Е ф и м е н о к. Да и на производстве, стало быть, не даром шоколады раздають.

Л и н ь к о в. Не перебивай!

В и н о г р а д о в. Дома — развалюхи!

Все загудели.

Погодите малость. Дома ни к черту!

Л и н ь к о в. Электричество в нашем колхоз водопровод, телефон, газ, теплые отхожие узлы, корень их зеленый, радио, понимаешь, — это все мало? Значит, ни шиша не стоит эта советская колхозная власть, товарищи, ежели она людям такую хреновую жизнь дает! Так, что ли?

Г о л о с а. На другую волну переключается…

— Факты, факты где?

— Вы не перебивайте! Опалихинские ругаются, что дорогу обещали починить, а не чиним. И через ту дорогу с Левкой беда приключилась…

Е ф и м е н о к. А про власть пока еще никто ничего не говорил!

Л и н ь к о в. Ах, вот как! Ну, спасибо! Успокоил! Еще, значит, не говорили? Еще, значит, только будут говорить?! (Обернулся резко. Под ногами ведро — зло отшвырнул его в угол. И немного спокойнее.) И вот что я надумал, мужики! Вот по этому образцу (обвел рукой вокруг себя, указывая стеныразвалюхи) восстановим ваши дедовские хоромы. Восстановим… Поживем малость. Чтоб и детки наши с вами милые, и внуки, нами избалованные, пожили туточка самую малость… годочка по два… (Перекрывая ропот.) А то и по три! Да поглядели! Да сравнили, корень их зеленый! (Прошел по хате.) Вот он у нас! Один такой дворец остался! А ведь и его снести желали! Пусть стоит! Как музей! Это наша гордость! Гордость в том, что мы из него вылезли! Только телка сменить надо — разжирел больно! Да в ту пору, Виноградов, у тебя и телка-то не было, не то что такого жирного бугая!

Голоса. Вон куда с танцев повернул, председатель.

— Не понимаете вы молодежь! Разные у нас взгляды на жизнь!

Т е т к а  Л ю б а. Ты извини за слово, Петяша, я все же жена твоя, только ведь все понятно.

Л и н ь к о в. Нет, значит, непонятно. Вот в этой самой хате твоей, Виноградов, тридцать лет тому назад собрались мы и мерекали. Помнишь? (Обращаясь к молодежи.) Вот, товарищи молодежь. Знаете вы этих стариков?! Парамон Авдеич Виноградов — на всю страну известный животновод! Его племенные коровы на выставке все время.

В и н о г р а д о в. Ордена-медали даром не дают.

Г о л о с. Ему про танцы, а он про коров…

Л и н ь к о в. Телятница Любовь Прокофьевна Линькова! Три ордена Ленина!

Т е т к а  Л ю б а. Неудобно, Петяша…

Л и н ь к о в. И другие все… А вот в ваши годы тоже такие разговоры вели. В тридцатом году в этой хате… Мамаша Виноградова, покойница, царствие ей небесное, еще на печи сидела… (Тетке Любе.) Ну-ка, Люба, для ясности влазь на печь.

Та молча полезла на печь.

Вспомни-ка, что она тогда говорила… Какие такие слова выговаривала?

Т е т к а  Л ю б а. Чего ты, Петяша, затеваешь?

Л и н ь к о в (строго). Молчи! «Петяша»!

Девушки захихикали.

Повяжи платок да вспоминай! Это для вас, молодых!

Г о л о с а. Мемуары седобородых комсомольцев!

Смех.

— А может, и мы такими будем, ребята?

Л и н ь к о в (Любе). Вспомнила? Ну, говори ее слова!

Т е т к а  Л ю б а (повязав платок). «Какой еще колхоз, прости господи! Жили так век — и дальше проживем!»

Молодежь смеется.

В о р о н (тихо Виноградову). Сейчас и про тебя будет вспоминать.

К а т я. Ни к чему вы затеяли эту критику, Петр Афанасьевич. Мы думали, разговор про отдых или про кирпичный завод пойдет.

Г о л о с. У нас стройка скотного двора встала, а вы тут драмкружок устроили.

Л и н ь к о в. Ты не перебивай! Это все для дела! А ты, Виноградов, вон там, в углу, у печи, сидел и ржал. В лаптях. Вот этот орденоносец в лаптях ходил, а живот с голодухи веревочкой подтягивал! Иди-ка сядь! Вспомни!

Виноградов идет в угол, садится. Ворон, оставшись один, присмирел.

В о р о н (тихо). Чичас, значит, и мой черед скоро.

Л и н ь к о в. Вспоминайте, вспоминайте! А ну садись, Ворон, где ты сидел. Вот туточка (показал на лавку) сидел я. Молодой еще. Зеленый. В драных сапожишках да вот в треухе… (Сел.) Уговаривал их, доказывал… Мол, чего боитесь? Чего теряете? Земля своя. Лес вокруг поселка посадим. Чтоб все как по-рабочему да по-крестьянскому… Люба, говори за старуху!

Т е т к а  Л ю б а (с печи). «Да какой уж там лес? Брось народ-то смешить, коновод… (И засмеялась.) Прости меня, господи».

В о р о н (смеется; тихо). Ну прямо спектакля!

Все смеются, кроме стариков.

Л и н ь к о в (Любе). Так, так. Правильно. Так и говорила!

В и н о г р а д о в (молодым). А я, товарищи молодые, вот такие речи вел. (Линькову.) Говорить?

Л и н ь к о в. Говори.

В и н о г р а д о в. «Вон Митрофан Ворон болтаит, что ты и теплые нужники обещался в избах поставить…»

В о р о н. «Слышь, Петушок, а насчет водопровода как же будить?»

Л и н ь к о в. «Поставим свою электроводокачку!»

В о р о н. «А кого накачивать-то будем? Бабу, што ль, твою? Чай, теперь обчественна!»

Хохот молодежи.

Л и н ь к о в. Во-во! И они заржали тогда! Мозги держали в темноте! (Встал.) «Не хотите в колхоз — не надо! Силком не потянем! Но потом проситься будете — не примем! Все будет. И лес, и водокачка, и теплые нужники, и сашейку до уезда проложим, и в каменных домах, что на тыщу лет ставятся, жить будем, и сад фруктовый свой! И жить по-людски, по-рабоче-крестьянскому, будем!

Все серьезно смотрят на него.

Ежели захочете, товарищи, — все будет!» Ворон, продолжай.

В о р о н. Я позабыл. У меня склероза мозга вышла… Ой вспомнил! «Да кто тебе, Петька, на это карман свой подставить? Иль у тебя мильонщик сродственник есть?»

Опять все засмеялись. Но Линьков перебил.

Л и н ь к о в. «Есть! Есть сродственник такой! Вот побожусь!»

В и н о г р а д о в. «Да ну? Кто же такой-то? Скажи».

Л и н ь к о в. «Рабоче-крестьянская власть! Во!» (Встал. Обошел всех молодых.) Вот как было! В тридцатом году!

Разом заговорили, загудели молодые.

Г о л о с а  м о л о д ы х. Ну к чему это нам?

— Да Петр Афанасьевич со своими соратниками политбеседу с нами проводит…

Кто-то хихикнул, но на него зашикали.

— Брось, ребята, все на смех переводить!

— Да что мы, дурачки Иванушки, ничего не смыслим?

Тетка Люба слезла с печи.

Л и н ь к о в. Или соврал что? Вот в этой хате твоей, Виноградов, собрались и мерекали. Все так и было! Точно! Все, что задумали, сделали? Сделали! Ну, скажи, Ворон?

В о р о н. Так ведь я ничего, Петр Афанасьевич! Я же согласный с самого начала! (И тихо.) О господи, царица небесная! Пронеси!

Е ф и м е н о к. Быстро мы забываем, от чего ушли, товарищи молодые колхозники!

Г о л о с. Чего нам забывать, чего помнить надо?

Е ф и м е н о к. А то, дорогие товарищи, что сами мы не ценим своего труда да хорошего нового, если позволяем нашим детям подсмеиваться. А то у нас один свет в окне: «Молодежный колхоз!», «Опалиха!», «Борьба за полную механизацию идет!» А у нас, выходит, никакого сдвига нет?! Вот ведь где корень! А нам бы ежедневно да ежечасно долбить бы в их дурьи головы: «Вот ведь от чего ушли! Вот ведь к чему пришли! Вот ведь к чему стремление надоть держать!»

Л и н ь к о в. И кто за это самое жизни своей не жалел! Вот эти старики, которые ничего, окромя телят, не понимают! Кто вам счастье на своем перегнутом горбе принес…

Г о л о с. Ты здесь, Петр Афанасьевич?

На пороге остановился  Л е в к а.

В о р о н (тихо). Вот его-то и учил бы… тоже…

В и н о г р а д о в (Линькову вслух). Ты еще у Левки свово спроси, как он чаво ценить! Отпустили постромки мы у своих молодых поколениев! Правильно?

Л и н ь к о в. Правильно сказал Виноградов! В нас с вами корень! Хлеб — хозяин над нами! И от него все в наш дом идет! Ну, а теперь старики глупые — в ночную смену, а молодежь — на отдых да на танцы!

Г о л о с а. Вот это купил!

— Что же, отцы — работать, а дети только играть могут?

— Бросьте, товарищи старики! Бросьте!

— Ладно совестить! Что мы, не понимаем, что ли? Можно идти?

— Урожай соберем, и отдых нам за то будет! Идемте. К утру все скосим!

Л и н ь к о в. Я сурьезно говорю: идите отдохните малость. Дело-то ведь неспешное. А отдых всем нужен.

К а т я. Петр Афанасьевич, мы все понимаем. (К молодежи.) Ну, чего замолчали? Или совесть у нас в решете?

Г о л о с а. Прости, хозяин…

— Да ладно уж, пошли.

Молодежь уходит.

Е ф и м е н о к (на первом плане, Линькову). Ох, до чего же хитер ты, Афанасьич!

Л и н ь к о в. Идите, старики, идите!

В о р о н (тихо). Заспешил, товарищ председатель. (Вслух.) Пойдемте, что ли? Не будем сродственникам мешать любовь свою друг дружке выказывать.

В и н о г р а д о в (проходя мимо Линькова). А насчет уборки не сомневайся! Не первый год у нас страда! А ну, бригада моя, выходи!

Т е т к а  Л ю б а. Ты не больно его чеши-то, Петяша. Ведь наш, ведь сын. Глупой он ще!

Л и н ь к о в. Иди, мать. Разберемся.

Все вышли, прикрыв за собой дверь.

Л е в к а. Чего звал, Петр Афанасьевич? Тороплюсь я!

Л и н ь к о в. Ты вчерась самосвал зерна себе под колеса сгрузил?

Л е в к а. Ну, я!

Л и н ь к о в. Зачем?

Л е в к а. Чтобы из грязи вылезти!

Л и н ь к о в. Что-о?!

Л е в к а. Чтоб легче через канаву ездить было! Дорога не чинена!

Л и н ь к о в. Ты брось на дорогу кивать! Ты что, не слышал сейчас наш разговор с молодыми?

Л е в к а. Знаю я ваши разговоры!

Л и н ь к о в. Я тебя про хлеб спрашиваю. Машину хлеба, зерна, пшеницы…

Л е в к а. Да, я, я спустил! Не срывать же вывозку всего бункера из-за каких-то трех тонн!

Л и н ь к о в. Я с такой натугой людей на ночь собираю, уборка идет, а ты?.. Ведь хлеб! Левка… Ты детишков, помирающих с голоду, видел? Сколь крови за хлеб тот пролито было, знаешь? Здесь вот кулачье с обрезами, с бандами своими людей крушило. А детишки… Ручонками они протянутыми просят: «Хлебушка, хлебушка, хоть корочку хлебушка…» Ведь он не твой, и не мой и не «Опалихин»! А рабоче-крестьянский. Хлеб! Понимаешь — х-л-е-б!

Л е в к а. Да бросьте, батя!

Л и н ь к о в. Так теперь тебя судить за это!

Л е в к а. Ну, это вы бросьте! Другие от безделья сваливают — и ничего, а тут… Да и не за это вы на меня гневаетесь! Знаю, от чего ваш гнев идет, не в хлебе гвоздь!

Л и н ь к о в. А в чем?

Л е в к а. Катерину в «Опалиху» работать зову, а вы ее держите, от себя не отпускаете!

Л и н ь к о в. Что?! Что же, мне теперь и держать ее нельзя?

Л е в к а. Нельзя!

Л и н ь к о в. А хлеб в грязь бросать самосвалами можно?

Л е в к а. Можно!

Л и н ь к о в. Ах, вот как!

Наотмашь бьет Левку по лицу. Левка сжался. Линьков замахнулся, но его руку в воздухе поймал вошедший  Б у л а т о в.

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в. Не лезь, Иван, у нас свой счет, корень его зеленый.

Б у л а т о в. Колхозников бьешь?

Л е в к а (вставая). А ему что? Он здесь полновластный хозяин. Советская власть на местах! Ревность к молодежной «Опалихе» ему свет белый застит.

Б у л а т о в. Видал? Скомпрометировал себя.

Л и н ь к о в (наступая на Левку). Ты что про Советскую власть на местах говорил, пацан?

Б у л а т о в. Нельзя, Петр Афанасьевич!

Л е в к а. Да вы судите меня! За то, что из-под власти вашей вышел.

Л и н ь к о в. Какой гад!

Б у л а т о в. Сядь! Успокойся!

Л и н ь к о в (сел, протянул Левке платок). На, утрись.

Левка утирается.

Уплатишь за хлеб в трехкратном размере.

Л е в к а. За что? За дорогу или за хлеб? Да у меня и денег столько нету…

Л и н ь к о в. Врешь, есть! Займешь! Ну?!

Л е в к а (зло). Ну ладно!

Л и н ь к о в. Сейчас же! Немедля! И больше я тебя видеть не хочу! Не могу! Пока не искупишь вины… Убирайся отсюда к чертовой матери! Всё! Пошел!

Л е в к а (зло). Хорошо! (Толкнул дверь и выскочил.)

Б у л а т о в. Поговорили! Ну и норовы!

Короткая пауза. Линьков сидит, низко опустив голову.

Л и н ь к о в. Извини, Иван Романович, вгорячах я тебе не то слово сказал… Но не на миру… Извини!..

Б у л а т о в. За что ты его так жестоко, Петр Афанасьевич?

Л и н ь к о в. Машину зерна, подлец, в грязь спустил.

Б у л а т о в. Как это?

Л и н ь к о в. А ты поди спроси его, корень зеленый! Спустил в канаву самосвал хлеба и по тому зерну машину вывел из ямы, мерзавец!

Б у л а т о в. Так его же за это…

Л и н ь к о в (перебивая). Убить! Убить надо, корень его зеленый!

Б у л а т о в. Заявил прокурору?

Л и н ь к о в. Что?! Нет, судить его не будем. (Решительно.) Судить его не дам!

Булатов хочет что-то сказать, но Линьков жестко добавил.

Не дам!

Б у л а т о в (оторопел). Это почему же? Ты что, с ума сошел? Сколько хлеба теряем из-за вот таких молодчиков! А если они чужого труда не ценят, если лучшее, что есть у нас: любовь к труду, хлеб, по́том политый, в грязь бросают, — судить! Открыто! Показательно!

Л и н ь к о в. Много молодых ушло уже с целины…

Б у л а т о в. Ну и что? Это еще не оправдывает преступления твоего сына!

Л и н ь к о в. Он не сын мне!.. (И горько.) Не сын… Приемыш! Воевал с моим сыном! Мертвого… с поля боя вынес… и похоронил. И ко мне вместо сына пришел… Вместо! Понимаешь?

Б у л а т о в. Не прав, Петр Афанасьевич! Не убедишь! Судить надо!

Л и н ь к о в. Не мешай мне, Иван Романович! Не мешай! Дай сам дело доведу до конца! Или не веришь мне? Суд озлобит, Иван Романович. Озлобит, а потом и погубит его. Я тебе точно говорю. А сейчас он больше понял. Ближе к сердцу взял. Ну, неужели мне тебе объяснять такое? Ведь ты же чуткий человек. Ты же за людей! Или нельзя с тобой больше в открытую, как с другом, корень он зеленый совсем?!

Б у л а т о в (встал). Оставим, товарищ Линьков! Хочешь воспитывать — воспитывай. Но плетка — плохой помощник в этом! Человеческое достоинство попирать нельзя! (И сухо.) И не говори больше ничего. Ни к чему. (Первым шагнул через порог.)

КАРТИНА ВТОРАЯ

ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД ДОМОМ КУЛЬТУРЫ

Хата-развалюха возле Дома культуры. Над входом вывеска: «Музей». А на площади, куда хата выходит, трехэтажное здание Дома культуры. Перед фасадом небольшой парк, лавочки, фонари. Слева, уходя в глубь сцены, улица новых, комфортабельных коттеджей с мансардами. Вся эта улица утопает в садах. Желтые листья еще держатся на ветвях. Осень. Дом культуры еще в строительных лесах. Из открытого окна второго этажа доносятся звуки духовых инструментов. Там оркестр репетирует туш. В о р о н  на лесах укрепляет рамы на втором этаже. Л ю д и  таскают корзины со стружками. Тут же убирают строительный мусор, носят связки стульев. Большая  г р у п п а  к о л х о з н и к о в  сидит на грузовике. На нем плакат: «Ни зерна не оставим в поле!»

На первом плане  Л е в к а, К а т я, В е р а.

Л е в к а. А чего там говорить! Сраму хоть отбавляй! Но жить здесь больше невозможно! Уедем.

В е р а. Да где это видано, чтоб в наше время по лицу… Да и за что? За то, что сам дорогу не чинит!

Л е в к а. За «Опалиху»! Все ревнует к ней!

В е р а. А чего тебе эта «Опалиха» сдалась? Вот из-за нее и скандал…

К а т я. Да «Опалиха» — это завтрашний день всего сельского хозяйства! А ты — «сдалась»! Нет, с Петром Афанасьевичем невозможно!

В е р а. И при Булатове, при секретаре райкома. А он тоже… не мог сдержать батю…

К а т я. Да что ты хочешь от чиновников? Что он понимает, кроме своих бумажек!

Л е в к а. В общем — собирайся!

К а т я. Лева! А дело наше, мечта как же? Ведь сам же сегодня говорил.

Л е в к а. Это бесполезно! Ничего он не даст сделать! Все поломает! Сколько нового начинали, а ему все только о материальном благе колхозников можно говорить! Только чтоб побольше наши за все получали! А как за пределы колхоза выйдет — словно не его это, словно иностранец! Ничего он с «Опалихой» не даст нам сделать и… напрасно все! Поедем!

К а т я. Да ты чего, Левка?! Сейчас каждая пара рук на счету, а ты?!

Л е в к а. Пошла ты к черту с руками и с агитацией своей! Дороги чинить американский президент будет, а я за них своей физиономией расплачивайся! Позор хватать при начальстве… Хватит!

Грянул оркестр туш и неожиданно остановился.

Г о л о с  ю н о ш и. Сидор, опять врешь! Опять на полтакта раньше вступаешь!

Л е в к а. Бери девчонку! Поехали! Целина и в Саратове найдется!

Пошел. Вера остановила.

В е р а. Постой!

Л е в к а. Я тебе кто?

В е р а. Муж!

Л е в к а. Веришь?

В е р а. Да!

Л е в к а. Едем?

В е р а. Едем. (Идет за Левкой.) Все на одного насели! Никто за мужа не заступится, кроме жены! (Ворчит.) Обидели Левушку! Я им за тебя знаешь как задам… Только сразу нам, Левушка, уехать трудно будет. Имущество, да то, да се… Сейчас пока что налегке поедем.

Л е в к а. Да хоть в одном белье!

В е р а. Да я им не оставлю ни пеленки! Это же все нашим горбом. Вот что. Покамест поедем в райцентр. К бабушке Матрене. Она знаешь какая! А любит тебя… просто жуть!

Из развалюхи выходит  Б у л а т о в  и  Л и н ь к о в.

Л е в к а. Вот! Глянь на него!

В е р а. Постой.

Линьков не смотрит на Левку. Булатов же внимательно наблюдает за ним.

Л и н ь к о в. Не хватает мне машин! Задыхаюсь! Машина у меня сейчас на вес золота!

Л е в к а (Вере и Кате). Вот! Здесь машины до́роги! Здесь зерно берегут! Особые сорта выращивают! А человек — тьфу! Пошли. Целина и на Волге найдется.

К а т я (решительно подходит к Линькову). Петр Афанасьевич! Ваш поступок… В общем, я не могу мириться с такими вещами, чтобы человека… Ведь такого человека!.. Ведь Левка…

В е р а (подбежала). Батя! Мы съезжаем с квартиры! Все! Пишите письма. Вам машины до́роги! А мне — мой мужик!

И побежала. Катя — за ней. И обе стремятся догнать Левку.

Б у л а т о в. Вот как все обернулось, товарищ Линьков!

Л и н ь к о в. Я плевать хотел на брехунов! А машины… Ты мне не дашь — у секретаря крайкома попрошу! И даст! Даст! И не потому, что Лавр Спиридоныч друг, однополчанин мой, а потому, что понимает наши колхозные нужды получше некоторых! Ну? Дашь? Ведь ты же хозяин всего района!

Б у л а т о в. Не люблю я этого слова, Петр Афанасьевич. Хозяин у нас всех один.

Л и н ь к о в. Знаю, знаю — крайком партии!

Б у л а т о в. Еще не легче!

Л и н ь к о в. Ну, хлеб у нас на целине хозяин. Так, что ли?

Б у л а т о в. Не то, Петр Афанасьевич! Не то! «Хозяин — Линьков», «Хозяин — секретарь райкома Булатов». Кругом одни хозяева, будто и революции никогда не было. Ерунда это. Вот вы тут князей удельных изображаете, скоро часовых на колхозной границе ставить будете, а дорогу починить — нет хозяев! А на таких дорогах самую прекрасную машину загробить можно.

Л и н ь к о в. Согласный.

Подошли к Дому культуры. Булатов закурил.

Б у л а т о в. Перебил ты мои мысли, Петр Афанасьевич! Я к тебе приехал по срочному делу, а тут… Ну, ты извини, не могу я успокоиться! Не могу! Как будто сам соучастник этой отвратительной сцены. (Невольно глянул на второй этаж, где репетирует оркестр.)

Г о л о с  ю н о ш и. Сидор! Ну, поимей совесть, в конце-то концов! Ведь говорят тебе — не лезь вперед!

Б у л а т о в. Что там за Сидор еще у тебя? Оркестр, понимаешь. То людей на уборку не хватает, а то целый оркестр дудит! Что это за Сидор?

Л и н ь к о в. Барабанщик… музыкант. На барабане играет, корень его зеленый. Это школьники! К сдаче хлеба туш готовят, корень их зеленый! Барабан — во! А Сидор — о! В первом классе учится. Может, разогнать?

Б у л а т о в (засмеялся). Барабан больше Сидора. (И, переведя дух.) Ну, ты меня не развлекай! Все равно нехорошо. Я тебе такую новость привез, а ты…

Л и н ь к о в. Ну, что за новость-то?

Б у л а т о в. Тюрьма!

Л и н ь к о в. Ну?

Б у л а т о в. Добились, Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в. Вот за это спасибо!

Б у л а т о в. Можешь идти в тюрьму!

Л и н ь к о в. А условия?

Б у л а т о в. На десять лет.

Л и н ь к о в. Вот за это, ей-богу, спасибо!

Б у л а т о в. Я ни при чем. Крайпрокуратуру благодари!

Оркестр грянул туш и опять смолк. Голос: «Перестань врать, Сидор!»

Л и н ь к о в (увидел выходящего из Дома культуры Виноградова, кричит). Виноградов! Погодите в поле уезжать! Иди сюда!

Виноградов приближается.

Радость, Виноградов! Тюрьма есть!

В и н о г р а д о в. Почитай, два года хлопотали! (Кричит колхозникам.) Эй, мужики! Тюрьма наша!

Колхозники подходят, а Виноградов созывает все новых и новых людей.

Наша тюрьма, ребята! Наша!

Образуется довольно большая толпа народу.

Эй, дочки! Ребятки! Давайте сюда, дети! Тюрьма наша!

Все окружили Булатова и Линькова.

Л и н ь к о в (вскочил на лавку). Товарищи колхозники! Наша партия и правительство, проявляя заботу…

Б у л а т о в. Перестань, Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в (продолжает). Разрешено нам занять тюрьму!

Захлопали в ладоши люди, а Булатов захохотал.

Ты чего, Иван Романыч?

Б у л а т о в. Звучит аполитично!

Л и н ь к о в. У нас люди не дураки, понимать умеют! (К народу.) Нас вроде награждают тюрьмой!

Крики одобрения.

На десять лет!

Опять крики.

По сорока тысяч на год приходится. Рассрочка.

Опять крики. Туш. К Булатову подходит  Е ф и м е н о к.

Б у л а т о в. Но транспортировка имущества и заключенных в другую тюрьму — за счет колхоза.

Все молчат.

Е ф и м е н о к. Здравствуйте, Иван Романович! Видите, сколько народу собралось? Дело-то всех интересующее!

Б у л а т о в. Здравствуйте, Николай Николаевич! Мне интересна ваша позиция в этом вопросе.

Е ф и м е н о к. Сейчас с народом, стало быть, обмозгуем насчет тех заключенных.

К а т я. А много их там?

Б у л а т о в. Четверо заключенных и сорок два — охраны.

Ворон стучит сначала тихо, но потом все увлекается и глушит всех. Туш.

Л и н ь к о в. Товарищ Ворон! Уймись на сей момент!

В о р о н. Чичас.

Притих. Но тут снова заиграл оркестр.

Л и н ь к о в. Ворон! Прикрой окно!

В о р о н. Слушаю.

Прикрыл окно. Но высунулся  п а р е н ь. Ефименок что-то тихо говорит Кате.

П а р е н ь (Ворону). Не даете заниматься!

В о р о н. Исчезни! Начальству мешаешь, дудка!

Парень исчез. Музыка звучит тише.

Т е т к а  Л ю б а. Подумать только — четверо заключенных в таком добром доме!

К а т я. Товарищи! А отпустить их нельзя?

Г о л о с. Да ты сумасшедшая, что ли, Ромашова!

К а т я. А что? Взять их на поруки и перевоспитать, как…

Но люди загудели, не дали ей договорить.

Т е т к а  Л ю б а. Что она говорит, что она говорит! А еще коммунистка!

Е ф и м е н о к. А чего, Катерина, стало быть, дело говорит! Подумать следует… Может, и перевоспитаем.

Т е т к а  Л ю б а. Ишь ты, какой воспитатель нашелся!

В о р о н. Да они же порежут тут нас всех до единого! В час порешат!

Т е т к а  Л ю б а. И насильничать будут! Разбой разведут!

В и н о г р а д о в. Да хватит вам языками-то чесать! Вопрос серьезный, а они про глупости!

Крики, смех.

Т е т к а  Л ю б а. А тя насильничали? То-то! Еще не знаешь! Еще глупой!

В и н о г р а д о в. Да чего там говорить! Петр Афанасьевич! Объясни ты этой Катерине: на другое она разговор переводит. Ведь нам эта тюрьма как помещение под кирпичный завод нужна, а она про поруки!

Л и н ь к о в. Конечно, товарищи… агроном Ромашова не подумавши сказала. Это, конечно, хорошо — рискнуть, попробовать перевоспитать, — но такой вопрос не мы решаем, а юридическая инстанция.

К а т я. Неправильно, Петр Афанасьевич! В корне неверно! Как мы решим, так и будет!

Е ф и м е н о к (тихо). Молодец, молодец, Катерина!

Т е т к а  Л ю б а. Как она смеет так говорить с хозяином? Уважаемый человек, а тут…

В и н о г р а д о в. Да кончайте митинг, работа стоит, а мы пустые разговоры ведем! Машины ждут! Мужики! Мы хлопочем свой стройматериал иметь, кирпич дешевый, а тут неразумный разговор про бандитов! Негоже!

Опять туш заглушает все, и Ворон стучит молотком.

Л и н ь к о в. Ну что за черт, митинг поведем или плясать будем?

Ворон прижал фанеру к окну, но она все время падает из окна, и музыка в эти моменты вырывается громче. Наконец Ворон установил щит.

(Подошел к Булатову.) Иван Романович! Как твое мнение насчет тех арестантов? Посоветуй!

Б у л а т о в. Ты слушай свой народ, Петр Афанасьевич! Слушай! Люди сами тебе подскажут…

Л и н ь к о в. Да у них видишь какой хаос…

Б у л а т о в. Слушай, слушай! Народ мудрее нас с тобой! Слушай!

Е ф и м е н о к. Дайте мне слово произнесть!

Г о л о с а. Говори, Николай Николаевич!

В о р о н. Тиша! Сиклитарь партейный чичас речь скажет!

Е ф и м е н о к. Я так полагаю, что его наш самый что ни на есть первейший долг — етих бандюг в людей превращать! Я, стало быть, говорю — перевоспитаем! Это ж политическая, значится, задача!

Подходит  м и л и ц и о н е р.

Б у л а т о в (милиционеру). А каково ваше мнение, товарищ старшина?

М и л и ц и о н е р. Их милиция перевоспитать не может, а вы… и без оружия… Не дело!

В и н о г р а д о в. Да чего толковать-то? Пока жулье в тюрьме — нам помещения не видать! (Булатову.) И вам от нас кирпич просить не моги!

Е ф и м е н о к. Несурьезный аргумент! Несурьезный!

Оркестр грянул туш.

В о р о н (в окно). Вы чаво жа идейную пропаганду заглушаете? Корень ваш зеленый! Правильно я сказал?

Оркестр умолк.

(Вниз, людям.) Во как мене слухают! Продолжай, товарищ Ефименок! Агитируй! Веди массу за собой!

Т е т к а  Л ю б а. Что мы, стадо, что ли?

В и н о г р а д о в. Да тиша! Давайте решать! Занимаем тюрьму? Покупаем? Значит, брать бандитов на поруки придется — деваться некуда!

Е ф и м е н о к. Я, стало быть, за перековку вредных паразитов! Я, стало быть, за то, чтоб им возможность была даде́на для нового нарождения! И посему — нужно мнение партийной организации всего села! А партия в нашем колхозе крепкая!

В и н о г р а д о в. Голосуй, Николай Николаевич!

Е ф и м е н о к. Голосуют одни, стало быть, члены партии! Кто, стало быть, за предложение товарища Ромашовой?

В и н о г р а д о в. Да все ясно! Возьмем бандитов — получим тюрьму! Не возьмем — не видать нам счастья в этом году. И все стройки, что задумали, — не видать! Я голосую за!

Руки подняли все.

Е ф и м е н о к. Так тут и непартийные голосуют?

В о р о н. Не бойсь! Мы все заодно, что партийные, что такие. Я за тюрьму!

Грянул туш.

(Зло обернулся, а потом мягко говорит музыкантам.) Вот теперь вовремя!

В и н о г р а д о в. Только пусть банду предупредят — возьмем только тех, что достойны! Пошли, ребята! На машину! Ефименок, едешь с нами на ночь?

Е ф и м е н о к. Еду! Садитесь!

Подошел к Линькову, и вместе они идут к машине.

Ты, Петр Афанасьевич, приезжай к нам утром! Мы покажем тебе, стало быть, как можем работать! Приедешь?

Л и н ь к о в. Приеду. Смотри там, Ефименок! Чтоб без огрехов было.

Е ф и м е н о к. Ладно! (Садится со всеми на машину и уезжает.)

Линьков на минуту заходит в дом.

К а т я. Иван Романыч! С Левкой поступили неправильно! Он не виноват!

Б у л а т о в. Как это — не виноват? Машину зерна в грязь сбросил…

К а т я (перебивает). Да он сбросил часть ради большого целого! А ему по лицу плеткой!

Б у л а т о в. Дело это серьезное. Надо разобраться. Вы не забыли, о чем я вас просил?

К а т я. Карту распространения нашей, линьковской, пшеницы? Делаю, Иван Романович. Скоро закончу и пришлю вам.

Б у л а т о в. Нет, вы с ней приезжайте ко мне сами.

К а т я. Хорошо. Простите, я спешу. (Убегает.)

Булатов идет к машине.

Вбегает  Л и н ь к о в.

Л и н ь к о в. Убежал Левка! Убежал! Вот, Иван Романыч, этого я ему никогда не прощу! Убежал!

Б у л а т о в (проворчал). «Не виноват»! (Строго, Линькову.) Далеко не убежит!

Л и н ь к о в. А я без него, подлеца, не могу! Понимаешь? Не могу! Ну как серп без молота! Потому и наказал, что люблю!..

Б у л а т о в. Тогда беги за ним вдогонку! Прощения проси!

Л и н ь к о в. Нет-нет, Иван! Не я хлеб в грязь сбросил! Не я!

З а н а в е с.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

ТЮРЬМА

Большая общая камера тюрьмы. Окна забраны решетками. Четыре кровати, спаянные попарно, одна над другой. Четверо заключенных. К р у г л а к о в с к и й  беседует за столом с  Г р о ш е в ы м. Х в а т о в  сидит на полу и ловит щекой солнечный зайчик. Д е м и н  на верхней кровати читает книгу.

К р у г л а к о в с к и й. Современное нам общество развивается поступательно. И, дорогой мой гражданин Грошев, этот вчерашний вызов нас всех в прокуратуру имеет свое определенное предзнаменование. Я серьезно занимался анализом, и вот к чему я пришел, мой дорогой гражданин Грош. Вы не думали о том, что наша маленькая гостиница, или, выражаясь популярно, тюрьма, находится на территории большого колхоза? Вопрос. Как вы себе представляете наше общество в ближайшем будущем? Вот вы, гражданин Грош? Отвечайте!

Г р о ш е в. Пошел ты!

К р у г л а к о в с к и й. Понятно! Я могу от вашего имени перевести ваш содержательный ответ? А? Могу? Гражданин Грош, отвечайте, могу?

Г р о ш е в. Валяй.

К р у г л а к о в с к и й. Итак, я, заключенный Руслан Грош, представляю грядущее общество так. Я иду по улице моего родного города Тулы. Яркий, солнечный день. Я одет в новый зеленый костюм. На ногах черные ботинки с длинными острыми носками. Прохожие кланяются мне, а я в ответ… даю им всем по шее!

Г р о ш е в (гогочет). Валяй, валяй!

К р у г л а к о в с к и й. Я продолжаю. На каждую мою оплеуху мои земляки любезно улыбаются и еще ниже кланяются мне. Они меня боятся. И никто не может мне ничего сделать. И милиции нет! Не существует! Коммунизм! И я могу лупить кого хочу, сколько хочу и по любому месту!

Г р о ш е в (еще громче). По шее, по шее! (Хохочет.) Хо-хо-хо-хо!

К р у г л а к о в с к и й. И вдруг — свисток! Что такое? Ко мне подходит такой же высокоинтеллектуальный юноша и… дает мне по шее!

Г р о ш е в. Но!! Ты, падла!..

К р у г л а к о в с к и й. «Но! — говорю я. — Грош, ты падла!» А он в ответ дает мне два раза по той же шее и ведет меня в мили… Виноват! Милиции не существует! Он ведет меня в народную дружину. Потом я попадаю под микроскоп, а потом под пресс и… меня нет!

Г р о ш е в. Ну, ты! Хочешь схватить?

К р у г л а к о в с к и й. Спокойно, спокойно! Я ничего не могу поделать, дорогой гражданин Грош! Но раз вы не изменили своего отношения к обществу — будущее общество вынуждено прессовать вас на мыло.

Г р о ш е в. Я те дам на мыло!

К р у г л а к о в с к и й. Хорошо, не на мыло! На сырье для гуттаперчевых кукол! И прошу вас, не волнуйтесь и не трогайте нашу стильную мебель! Думайте дальше! До срока окончания вашего великого раздумья остается еще полтора года. Думайте! Желаю успеха!.. Поехали дальше! Как представляет жизнь в будущем обществе наш общий друг гражданин Хватов? Говорите, Хватов, очередь ваша! Регламент мы устанавливать не будем.

Х в а т о в. Отстаньте от меня, Толик, я занятый.

К р у г л а к о в с к и й. Но ваши воззрения ученого и вора на наступающий век неоцивилизации обществу знать небезынтересно! Говорите, Ленечка, мы вас просто умоляем!

Г р о ш е в. Встань, фитиль, тебя судят!

К р у г л а к о в с к и й. Не вызывайте, Грош, дурных воспоминаний!

Х в а т о в. Ну чего же… Ну ладно… Что до меня, то я после звонка пойду на юг. В тепло. Солнце обожаю. И… буду трудиться. Ей-богу! Клянусь Николаем-угодником! Честную жизнь начну. Морально чижало! Только бы отпустили…

К р у г л а к о в с к и й. Похвально! Значит, завязали? Виноват, бросили грешить и… Но общество! Каким вы представляете себе общество?

Х в а т о в. Ну, не будет милиции…

К р у г л а к о в с к и й. Блестящее предвидение! Дальше! Какой не будет милиции?

Х в а т о в. Не будет никакой! Ни в форме, ни в гражданском!

К р у г л а к о в с к и й. Ну, а дальше? Ну, не будет милиции. Ну, вы лепите скачок в палатку «Утильсырье», уносите чемодан медных монет и…

Х в а т о в. И рву когти!

К р у г л а к о в с к и й. Не вставайте!! Сидите. Продолжайте спокойно сидеть в тюрьме! Вы не готовы для будущего общества! Не созрели.

Г р о ш е в. У-у, зараза!

Х в а т о в. Постойте, Толик, так нельзя! Вы же мне не сказали, что нельзя… Я же не знал…

К р у г л а к о в с к и й. Успокойтесь и сидите. Что вы не знали, Хватов? Вы не знали, что грабить общество грешно, если не сказать, что это преступно? Что вы не знали? Вам же шесть раз на разных судах объясняли! Нет, я не хочу вас больше слушать!

Х в а т о в. Но вы же не даете мне последнего слова…

К р у г л а к о в с к и й. Хорошо. Иду вам навстречу. Итак, ваше последнее слово, Хватов!

Х в а т о в. Если только меня освободят, я начну новую жизнь. Я перестану воровать. Вот ей-богу, товарищ Круглаковский! Перестану. Ведь, концы в концах, можно жить и честно!

К р у г л а к о в с к и й. А если на пути встретятся трудности? Если вам не хватит заработанных денег на жизнь?

Х в а т о в. Я… я… я буду халтурить.

К р у г л а к о в с к и й. Фу! Мерзко!

Х в а т о в. Ну, то есть подрабатывать…

К р у г л а к о в с к и й. Чем? Ваша профессия?

Х в а т о в (бодро). Певец!

К р у г л а к о в с к и й (оторопел). Ну?! (И снова входя в роль.) Похвально. Какими же песнями вы будете развлекать общество? Спойте что-нибудь идейное.

Хватов встал, откашлялся. Круглаковский представил его стене.

Граждане общество! Перед вами выступит бывший заключенный, бывший вор и рецидивист, ныне честный труженик и достойный член нашего общества Леонид Собинович Хватов! Пойте, Хватов! Только не пустите петуха от волнения? Это ваш дебют!

Х в а т о в (тихо). А чего петь?

К р у г л а к о в с к и й. Ну конечно, не про пивную на Багатьяновской и не «Мурку». Да, про Колыму тоже петь не советую, так как там теперь поют про алмазы и коммунистические бригады. Репертуар новый требуется.

Х в а т о в (поет).

(Вспоминает и поет дальше.)

(Забыл.)

(Начинает приплясывать, с ним и Грошев.)

(Танец веселее.)

Оба лихо пляшут.

Чечетка.

Пляшут. Круглаковский останавливает.

К р у г л а к о в с к и й (Грошеву). Вас не звали. (Хватову.) Далее?

Х в а т о в. Дальше я позабыл.

К р у г л а к о в с к и й. Ну что же… Журить вас не буду. Поддержать надо при начале! Только про какое звено вы пели? В сельском хозяйстве звено, безусловно, имеет значение, но там и бригаде уделяется много внимания! Вы газеты читаете? Чего вы ждете от газеты? Информации? Последних известий или публикации об амнистии? Итак, вопрос: что это за звено?

Х в а т о в. Это про детей… пионерское звено.

К р у г л а к о в с к и й. Мило. Но песня-то устарела. Да, устарела песенка. Ее даже на конкурсе в Московскую эстраду петь неудобно. Спойте что-нибудь современное… Что у вас еще?

Х в а т о в. У меня больше ничего…

К р у г л а к о в с к и й. Я так и знал! При ваших сомнительных вокальных данных у вас еще и репертуар не того… Выучили, понимаете, одну честную песню в детстве, а потом? Какие песни вы пели потом? Ведь без песни нельзя. Ведь песня строить и жить… А? Остальное время, до нынешнего своего возраста, вы пели песни парадных подъездов? Вроде «Шли мы раз на дело — я и Рабинович…» Плохо, Хватов! Плохо! Репертуаром займитесь немедленно и всерьез! Очень плохо!.. Но, принимая во внимание ваше чистосердечное желание трудиться честно и больше не воровать, я разрешаю вам готовиться к освобождению!

Д е м и н. Слушай, Круглаковский, довольно травить баланду! Какое еще освобождение?

К р у г л а к о в с к и й. Это магическое слово вывело из равновесия даже такого аморфного человека, как Валерочка Демин. Как вы, Демин, представляете себе будущее общество? Не наше, разумеется, а честное, трудовое?

Д е м и н. Зачем тебе это знать? Ты все равно до будущего не доживешь — загнешься тут до звонка!

К р у г л а к о в с к и й. Я вас оставляю без сладкого на третье! А на третье у нас сегодня мои аналитические выводы о ближайших последствиях вызова в прокуратуру. Будете говорить, Демин?

Д е м и н. Ну чего ты пристал?

К р у г л а к о в с к и й. Грубо! Вежливее! Еще раз. Будете говорить, Демин?

Д е м и н. Буду!

К р у г л а к о в с к и й. Валяй!

Д е м и н. Вот, значит, так… Будущее общество… Будущее общество… Да пошел ты к…

К р у г л а к о в с к и й (перебивая). Ш-ша! Спокойнее! Снова! Вез глагола «пошел». Итак. Ну… Валерочка… Демин! Вы так чудесно начали: «Будущее общество…» Чувствовалась ваша высокая эрудиция в этом вопросе. А дальше? Ну хотите, я вам помогу?

Д е м и н. Вот я Беляева читаю. Здорово он попал! В самую точку. Звезда КЭЦ. Таких звезд много будет. Нам не сообщают, а небось такие секретные звезды уже есть. И люди на них. Сначала, наверное, туда добровольцев, из заключенных… Я бы полетел. Уж или сразу в дребадан, или на звезде!

Х в а т о в. А обратно? Пешком по облакам? Ха-ха!

Д е м и н. Серость! Пенек! И обратно на ракете. Вот так и будет.

К р у г л а к о в с к и й. Итак, я резюмирую. Мастер высотных полетов Валерий Демин, что отбывает срок за порчу заводского оборудования, представляет себе будущее общество все в космосе. Итак, все улетели на звезды, а Валерий, оставшись один на Земле… Чем вы будете заниматься, Демин?

Д е м и н. Я больше всего ненавижу людей, которые учат! Сами ничего не знают, а других учат! И тебя за это ненавижу! Все вы ни черта не стоите, а учите. И воровать вы тоже учите!

К р у г л а к о в с к и й. Браво, браво! Обличительный монолог молодого лоботряса! Так что вы, Валерочка, будете делать с теми, кто вас бесплатно учил воровать и хулиганить?

Д е м и н. Душить буду, душить!

К р у г л а к о в с к и й. И за насилие над беззащитными членами общества вас опять препроводят в места заключения. Нет, я в вас ошибся. Но вся-то наша разница в том и состоит, что я по-детски наивно верил в вашу созревшую за годы заключения гражданскую сознательность, а вы не созрели! И в этом ваше несчастье! Нет, дорогие мои! Общество будущего выглядит совсем иначе. Во-первых, материальная база не та! Растоплен лед Арктики. В городах растут апельсины и шашлыки! Солнце выдается по норме, — сколько вам нужно, получите! Атомная энергия сама, без нас, добывает уголь и прочие штуки из-под нас! У каждого человека мотор в груди! Это при рождении будут вынимать все внутренности и вставлять вечный двигатель. Заводить один раз в сутки, перед сном. Получите ключик — и живите сколько угодно, то есть пока не надоест. Триста? Пожалуйста. Семьсот лет? Будьте так любезны! И нет ни жуликов, ни мошенников, ни хулиганов, потому что всего сколько хотите, в любое время, без очереди! И посему тюрем нет!

Д е м и н. Вы старый болтун, Толя Круглаковский!

К р у г л а к о в с к и й. Нет, из вас не выйдет исследователя космоса! Я не допущу!

Д е м и н. А тебя и не спросят, клизма!

К р у г л а к о в с к и й. Всё! Я больше не могу так работать! Меня здесь оскорбляют. Сидеть в такой обстановочке, в таком обществе! Ни за что! (Подходит к двери, тихо стучит.) Гражданин часовой! Откройте дверь. Я больше не могу быть с этим хамом и грубияном под одной крышей! Увезите меня в другой отель!

Г о л о с. Отойдите от двери. Вам говорят!

К р у г л а к о в с к и й. Видите! Даже там со мной говорят на «вы»!

Х в а т о в. А моторы правда будут сюда вставлять?

Демин засмеялся.

К р у г л а к о в с к и й (покровительственно). Определенно, мой милый.

Х в а т о в (вкрадчиво). А когда?

К р у г л а к о в с к и й (чистит ногти). Примерно с будущего года.

Д е м и н. Круглаковский, вы трепло!

Г р о ш е в. Молчи, фитиль!

Х в а т о в. А мне вставят?

К р у г л а к о в с к и й. На первых порах будут обслуживаться самые полезные члены общества…

Х в а т о в (почти кричит). А мне?

К р у г л а к о в с к и й. Вы хотите долго жить?

Х в а т о в. Ага.

К р у г л а к о в с к и й. Зачем? Цель? Непонятно. Ну какая польза от вас людям? Нет, мой дорогой, сначала ученым, и рабочим, и вообще всем честным людям, а потом, если останется, — всем остальным. Может быть, разве что в виде эксперимента… как подопытному кролику. Хотите, как кролику, Хватов?

Х в а т о в. Не-е…

Д е м и н. А я бы пошел на опыт!

К р у г л а к о в с к и й. Вот! Разница в отношении к науке у вас налицо! Но и вам, Демин, не вставят ничего, кроме пера!

Д е м и н. Вас, как обычно, сегодня в конце беседы будут бить, Толик!

К р у г л а к о в с к и й. И тем не менее я продолжаю свою воспитательную работу с вами. Итак, выводы. Эх, если бы в один прекрасный день открылась эта заветная дверка, вошла небесной красоты хрупкая, маленькая дева и сказала: «Миленькие мои, бледненькие…»

Открывается дверь. Входят  Л и н ь к о в, К а т я, Б у л а т о в  и  м и л и ц и о н е р.

Л и н ь к о в (взволнованно). Ну вот, значит… пришла к вам рабоче-крестьянская власть. Доверие оказать пришли. Освобождайте помещение.

К р у г л а к о в с к и й. Шутить будете после обеда, папаша. (Милиционеру.) Новенький? Прошу! Только после санпропускника. У нас образцовая палата.

К а т я. Вас правда освобождают, товарищи. Берем вас на поруки. Поручились за вас. И надеемся, что вы достойны доверия колхозников…

К р у г л а к о в с к и й. Такая красивая — и не побоялась войти. Здесь же отщепенцы мужского пола. А дамские покои в левом крыле…

Г р о ш е в. В общем — теряй отсюда адрес, мымра!

М и л и ц и о н е р. Не так надо. (Заключенным.) Круглаковский!

К р у г л а к о в с к и й (подчеркнуто вежливо). Что вам угодно?

М и л и ц и о н е р. Грошев!

Г р о ш е в (нагло). Я!

М и л и ц и о н е р. Хватов!

Х в а т о в (подхватил на мотив «Гоп со смыком…»). Это буду я!

М и л и ц и о н е р. Демин!

Д е м и н. Ну а дальше, дальше что?

М и л и ц и о н е р. Свещами на волю — выходи!

Их всех как сдуло к двери.

Стой! Стой! По одному! В канцелярию! Оформляться сначала!

Б у л а т о в (милиционеру). Одну минутку. (Заключенным.) Громких фраз не будет. Но подумать вам советую. Вам поверили. По-настоящему поверили. А кому по-настоящему верят, он не может, не имеет права обмануть. И что бы ни случилось, кто бы ни ошибся в подходе к вам — не порите горячку. Сначала посоветоваться, а потом решать. И можете ко мне, в райком партии, в любое время. Договорились?

К р у г л а к о в с к и й. Поразительно остроумно и с огромным вдохновением. Нервы на пределе, но за всех отвечаю: советоваться, советоваться и еще раз советоваться, — на том стояла и стоять будет Советская власть.

Заключенные уходят.

Б у л а т о в (Кате). С большим волнением сказал. Вы поверили?

К а т я. Кажется, да. А вы?

Б у л а т о в. Поверил. Молодец вы, Катюша! Молодец! Довели дело до конца! Молодец!

Л и н ь к о в (Кате). Пиши. «Решетку вырезать немедля! Тюрьму под кирпичный завод!»

М и л и ц и о н е р. Товарищ Линьков! В канцелярию просят! Поручительство за освобожденных подписать.

Л и н ь к о в. Вот! Вторую жизнь, может, даем! Новую! А, Иван? Волнует?

Б у л а т о в. Поэтическая душа у тебя, неугомонный человек!

З а н а в е с.

АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

У МАТРЕНЫ

Комната в большой избе. Перед рассветом. Через окно на улице виден фонарь. Сильные порывы ветра раскачивают его, и отсветы фонаря, бегая по комнате, освещают отдельные предметы. В углу под иконой видна детская кроватка. Стол, стулья. За ширмой  Л е в к а, уже одетый в рубашку и брюки, натягивает на ноги хромовые сапоги. Затем надевает пиджак. Потянулся за пальто и шляпой, висящей в стороне, но в это время  В е р а, лежащая в постели спиной к зрителю, повернулась к Левке.

В е р а. Ты что же, так и не спал?

Л е в к а (сухо). Спал. Пора за хлебом.

В е р а (ласково). Поди сюда.

Л е в к а (подсел к ней рядом и, не глядя на нее, говорит). Как на работу хожу… В очередь.

Она вдруг приподнялась и, обхватив его руками, заговорила жарко в самое лицо.

В е р а. Меня не приласкаешь… таишься… Жена тебе самый близкий товарищ, а ты таишься… У меня вот все сердце в кучку свело, и морщина уже одна появилась… Или остыл ко мне? За своими думками красоту мою не замечаешь? Ведь мне тоже ласки охота и откровенности твоей!

Л е в к а (попытался отвести ее руки). Ой, Верка, не время сейчас!

В е р а. Время! Время! Хоть поцелуй! Хоть скажи! Да и плюнь ты на все! Мы с тобой вместе — и все! А там хоть гори все!

Л е в к а. Снаряд ты бронебойно-разрывной, Верка! И в тебе тоже отцовская кровь! И мысли такие же! Все о своем, об сердце да о разном таком!

В е р а (очень ласково). Ну что же, не так сказала?

Л е в к а. Ты майора Котова помнишь? Ну, я еще рассказывал про него! Комбат мой! Демобилизовался. Помнишь?

В е р а. Ну?

Л е в к а. Свиноводческую ферму взял.

В е р а. Ну-ну! Ну, помню! (И уже села на постели, прикрывшись одеялом и подобрав ноги.)

Л е в к а. Орден Ленина ему дали!

В е р а. Ну и что? Да, Левушка…

Опять было хотела обнять, а он отвел руки.

Л е в к а. Все у дела! У всех забота! Вчера на улице председателя из «Опалихи», Митю Богатырева, встретил — отворачивается… Смотреть даже не хочет на меня…

В е р а. Да он же близорукий! Надумываешь все ты, Левушка…

Л е в к а (с иронией). Да где ему и узнать меня? Вот я теперь… Чистые сапожки, шляпа, да еще и усы отпускаю! Вот!

В е р а. Эх ты, корень ты мой зеленый! Ничего ты про жизнь не понимаешь! Ну, Левка, иди поцелуй.

Он нагнулся к ней, она обняла его. Потом оторвал ее руки и решительно вышел, схватив в охапку шляпу и пальто.

(Встала с постели, в халатике подошла к детской кровати, поправила одеяльце, а затем, глядя в окно.) Пошел… Не так! Вот ведь батя нагородил! (Отошла к кровати, закрыла ее ширмой и снова улеглась.)

Пауза. Из-за печи показалась  М а т р е н а, посмотрела косо на кровать, а потом, тяжело вздохнув, пошла к печи. Здесь она поджигает еще с вечера сложенные дровишки, ставит чайник. Раздается негромкий стук в окно.

М а т р е н а (подойдя к окну). Чего?

Г о л о с. Бабушка Матрена, толкай Левку, пора!

М а т р е н а. Ох ты господи… Нету его. Ушел уже… (И, задернув занавеску, идет к печи.) За хлебом ушел. Вот те жизнь! Нагнали людей, а хлеба не достанешь!.. Ох-хо-хо! Целина!

Г о л о с  В е р ы. Который час, бабушка?

М а т р е н а. Рано, милая, рано. (Берет со стола карманный фонарик, светит на будильник.) Уже… уже… уже пять часов и… (Тихо.) Десять, двадцать, двадцать две… (Громко.) И двадцать две минуты.

Г о л о с  В е р ы (через зевоту). Не знаю, вставать… ох-хо-хо… или еще поспать можно?

М а т р е н а. Вот Левушка хлебушка принесет, тогда и встанешь. А я покамест чайничек взгрею. Я тихонечко! Тихонечко… Тихонечко эдак… Спи, лапушка. Часок еще можно поспать. Если дитятко проснется, я ее попысать подержу… Просто ума не приложу, чем я нынче Левку занимать буду. За сию неделю все в доме парень перечинил: крышу в хлеву перекрыл, все кастрюли перепаял, дверь нову в сенях навесил… И чего придумать? Ему без работы… Усы от безделья отпускать начал… И чего ему придумать? Вот ведь нашла коса на камень — что Левушка, что Петька! Оба гордые, задиристые! А этот старый черт, прости меня, господи, связался с дитем малым, пороть удумал. Вот ведь до чего мысля человеческая скудна, будто за уши не мог оттягать, обязательно ему пороть надо… И чего придумать… А дрова-то, дрова? Ой, миленький ты мой! Это на два дня, как пить дать, работенка. (За ширму, громче.) Ты спи, спи, я тихонечко…

Отходит от печи. По дороге зацепила за пустое детское корыто. Бубнит. Гремит ковшом, но, стараясь делать все потише, наливает чайник, ставит на плиту. Зазвенел будильник — бросилась к нему и, пряча в платок, уносит в сени. Там грохот. Вернулась. Постояла, прислушалась. Успокоилась и села. Вдруг на улице, под самым окном, заговорил репродуктор: «Внимание, говорит Москва! Доброе утро, дорогие товарищи радиослушатели! Сегодня пятница, пятнадцатое октября… Начинаем наши радиопередачи». Матрена подошла к иконе и только было начала молиться, как из репродуктора понеслись звуки физкультурного марта, а потом голос проводящего утреннюю зарядку. И бабка на полувзмахе у иконы прервалась и начала делать зарядку.

(В тон диктору.) Ра-а-аз! Два-а-а! Ра-а-аз! Два-а-а! Носок оттягивать… (Старательно поднимает руки и ноги, а затем, поставив руки в боки, под музыку, что-то приговаривает и кряхтит.) Прыжки на месте! Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре! Легче прыгать, легче, легче! (Гул мотора остановившейся под окном машины прервал ее занятие, и она, пораженная, остановилась у окна.) Ой-ей-ей! Никак зятек приехал? (К кровати.) Вера! Верушка! Папаша твой на «козелке» прибыл.

Г о л о с  В е р ы. Что?.. Да ну еще… Сейчас. (Она зашевелилась, с ширмы стягивает платье.)

В это время стук в дверь.

М а т р е н а (ласково). Иду, батюшка! Иду, миленький! Иду, мой соколик! (Семенит в сени, там гремит ведром, еще чем-то.) Понаставили тут, черти окаянные! (И ласково.) Да тут открыто, соколик мой. Левушка давеча уходил, не зачинил за собой…

Она пятится задом в хату и, остановившись на пороге, пропускает в хату  Б у л а т о в а  и  Л и н ь к о в а.

Входите, сердешные! Здравствуйте, товарищи! Входи, зятюшка, садись поближе к печечке… Счас пирожков сварганю…

Л и н ь к о в. Да что вы, мамаша!

М а т р е н а. А чего? Съешь две-три фиговинки — и дальше!

Л и н ь к о в. Левка где?

М а т р е н а. За хлебушком насущным пошел… Сам. Я, Петруша, его не неволю… Да вы садитесь.

Линьков входит в комнату. Булатов сел за углом, у печи. Вере он не виден будет, когда она выйдет из-за ширмы. Он греет руки над плитой.

Л и н ь к о в. Дочка! Дочк! Слышь, беглянка!

В е р а. Не шумите, батя, девочку разбудите! (Выходит из-за ширмы.)

Л и н ь к о в. Ну, здравствуй, дочь!

В е р а (сухо). Здравствуйте. Только потише, пожалуйста, Милочку разбудите.

Л и н ь к о в. Ты чего такая? Разгневитая! Не выспалась? Или не рада отцу?

В е р а. Сейчас плясать пойду! Родитель с плеткой прибыл…

Л и н ь к о в. С какой еще плеткой?.. А-а! Левка нажаловался.

В е р а. «Нажаловался»… Вы, батя, своего сына не знаете, а я своего мужа знаю. «Нажаловался». Хорошо, что он слов ваших не слышит. Вы же сейчас во второй раз человека обижаете. Это хорошо было бы, если бы он сам мне все рассказал. Молчит он. Вчера передача была про тех, кто с целины убежал, так он вилку чуть не с розеткой выдернул. Что у него на уме? Выход он ищет. А наши в среду из колхоза в раймаг за роллерами приезжали — он от них глаза прячет. А ведь все из-за вас! Из-за вашего молодецкого характера!

Л и н ь к о в. Ну… Может, и погорячился малость…

В е р а. Вы ему это скажите!

Л и н ь к о в. Еще чего?

В е р а. Так чего ж тогда припожаловали? Меня теперь сечь-пороть будете?

Л и н ь к о в. Да будет тебе! А то и впрямь обижусь и уеду!

В е р а. Скатертью дорога! (Зажигает настольную лампу. Убирает вещи Левки за ширму.)

Л и н ь к о в. Ну, будет, будет… Ишь ты, как его заслоняешь! Значит, любовь у вас крепкая?

Вера строго посмотрела на него.

Ну-ну! Я просто так! Мой характер! В один миг собралась — и аллюром! Вот ведь! Как внучка-то? На-кась ей гостинца. (Достает из кармана две плитки шоколада.) Да там еще, в машине, поди возьми, маслица малость привез.

В е р а. Спасибо. Только не нужно нам это, батя. Не нуждаемся.

М а т р е н а. Бери, лапушка, бери! (Линькову.) Здесь, в райцентре, с маслом ой как худо! Три маслозавода в городе, а масла не видим — все на план идет! В магазинах, на полках… как ее… эта… О, бутаформия! О!

Л и н ь к о в. Это вы по злобе на меня так говорите! Неправда это! Неправда! Я сам на днях в раймаге был — все, что нужно, есть.

М а т р е н а. Ну-ну, агитируй меня, агитируй… (Строго.) Все-то все, а вот масла нету!

Л и н ь к о в. Ну, это временно, мамаша, временно! Тут такие великие дела, а вы на мелочи размениваетесь!

М а т р е н а. Эти басни ты в другом месте говорить будешь. (Упрямо.) Не перечь мне, Петр! Я сказала — нету масла! И хлеба нету!

В е р а. Не шумите, бабушка Матрена! (Тише, отцу.) Отойдите, батя, я Милочку на свою кровать перенесу…

Берет ребенка из кроватки и переносит за ширму.

Линьков с благоговением старается заглянуть в лицо ребенка.

Л и н ь к о в. Тянется, как деревце.

В е р а. Тише…

Л и н ь к о в. А все же напрасно ты, дочка, из колхоза уехала. Мы еще один садик открываем. Вчера Дом культуры открыли. Да и мать по внучке жуть как скучает. Скандалит. Из колхоза грозится уйти. К вам, сюда, ее тянет. А если уйдет, что я без нее-то? Может, вернемся домой-то?

В е р а. Нет. (И через паузу.) Вот пусть мама приезжает, и бабушке веселей. Не вам, батя, так говорить. «Напрасно уехала»! Сами осрамили, ославили нас с Левкой. Еле его здесь-то удержала. «Напрасно»! Я не для того замуж выходила, чтоб с мужем только праздники справлять. Нам и здесь хорошо.

М а т р е н а. Ой, ведь грех-то какой! «Хорошо»! Да они тут, сердешные, в столице всего района, только поворачиваются! Детского сада нету…

В е р а. Неправда, есть здесь садик!

М а т р е н а. Ой, не болтай, Вера, не болтай! Три детских сада на весь районный центр! Ну куда же это годится! Вчера записались. Очередь чуть не сто первая!

В е р а. Ну и что? Ну и пусть! Все равно возвращаться нам нельзя! Вот скоро еще садик откроют, тогда…

М а т р е н а. Скоро, да не больно!

В е р а. Да мне сам Иван Романыч обещал…

М а т р е н а. Все они, Иваны, на обещания хороши! Ты не верь им, внучка! Они обдурачить вмиг могут!

Линьков всячески старается прервать Матрену, но Булатов сам выходит из-за печи.

В е р а. Ой, Иван Романович! И вы тут! А я-то неприбранная. Вы уж извините!

Б у л а т о в. Нет уж, вы меня извините. Но я не хотел вмешиваться в ваш чисто семейный разговор.

В е р а. А бабушка Матрена — она не от сердца, она просто…

М а т р е н а (гордо). Да чего там! Я не обижаюсь!

Б у л а т о в. У нас, Вера Петровна, остановка только за воспитательским составом. Не хватает специалистов у нас в райцентре. Как только укомплектуют штат, немедленно откроем!

М а т р е н а. Да кто к вам пойдет работать-то, в ваш штаб? Зарплата, я уже узнавала, с гулькин нос, снабжение с гулькин хрен, прости господи.

Л и н ь к о в. Вот что, Матрена Степановна! Вы со своими гульками полезайте на печь!

М а т р е н а. Ты у себя там командуй! А ко мне пришел — сядь и молчи. (Обиделась. Отходит и ворчит.) Тоже зятька-крикуна господь послал. Молодых бьет смертным боем. А на тещу на миру орет, окаянный! (Горько, зло.) Ты у себя командуй, а здесь я хозяин! Вывел первую в мире пшеницу, золотых звезд ему навешали — он и зазнался! «Хозяин!», «Герой!» И цыц!.. Молод еще!

Б у л а т о в. Насчет ставок вы правильно, бабушка. (Вере.) Этот вопрос в самое ближайшее время будет решен в Госплане.

В е р а. Да ведь я ни на что не жалуюсь, Иван Романович! И хозяин мой, Левка, тоже! Ну, трудно! Ну и пусть! По крайней мере, хорошее, легкое потом приятнее будет!

Б у л а т о в. Будет легкое! А то некоторые не могут переносить эти трудности. Бегут с целины. Вы-то к ним не относитесь? Не собираетесь уезжать?

С шумом распахнулась дверь, влетает  Л е в к а. В руке авоська с хлебом.

Л е в к а (с иронией). О, да у нас сам товарищ Линьков! Прощаться приехали? (Булатову.) Иван Романович! Очень приятно! (Вере.) Собери там к столу чего. (Линькову и Булатову.) Ну как, может, по маленькой? (Он старается не смотреть в глаза Линькову.)

Л и н ь к о в. Так и живешь? С утра за пьянство принимаешься?

Матрена выносит из-за печи поллитровку, молча ставит ее на стол и сама садится за стол, не сводя глаз с бутылки. Пауза. Старуха вздохнула.

М а т р е н а. Садитесь, гости-товарищи.

Б у л а т о в. Спасибо…

М а т р е н а. Тут, милый, больше, чем по рюмке, на всех не выйдет, а с единой греха не произойдет, прости меня, господи, великую грешницу! (Пауза.) Ну, садитесь, что ли?

Все стоят.

Ну, кто у вас тут главный? (Линькову.) Ты? (Булатову.) Или ты? (Опять Линькову.) Кому мне, старухе, в ножки кланяться? (Пауза.) Садитесь! Чай, не к чужой приехал, зятюшка. Я сама больше всех выпить хочу.

Булатов снимает пальто и садится к столу. За ним — остальные. Левка подкручивает фитиль — в комнате становится светлее. Вера подает на стол миску огурцов. Левка режет хлеб. Накрывается стол.

Батюшки-и! Никак и чайник-то мой тоже бежать с целины удумал! (Семенит к печке, извлекает чайник и подает его к столу.)

Б у л а т о в (осторожно). Что, лампочка перегорела?

Л е в к а. Нет, просто до нас, до окраины, ток не доходит. Только днем иногда светит. Что вы хотите — движок!

М а т р е н а (Левке). Наливай. (Между прочим.) Вот я диву даюсь на наших местных хозяев. Еще летошний год кто-то говорил про электричество.

Б у л а т о в. Бабушка, вы про выступление перед работниками электростанций, что ли?

М а т р е н а. А бог его знает, касатик…

Л и н ь к о в. Про электричество на местном топливе, мамаша?

М а т р е н а. Во-во!

Л и н ь к о в. Ну и что?

М а т р е н а. Это я тебя, касатик, спросить удумала: «Ну и что?» Так выпьем, что ли, за наших начальников!

Л е в к а. Брось, бабушка, хныкать. А то, ей-богу, еще тысяча девятьсот второй год помянешь: раньше, мол, фунт мяса двадцать копеек, а теперь…

М а т р е н а. А теперь в нашем магазине и поминать нечего про мясо. Только к праздникам.

В е р а. Бросьте, бабушка! Да вчера в магазине сколько хочешь мяса.

М а т р е н а. Значит, ждите гостей из центра! Ну, поехали!

И первая пьет. Все выпили за ней, кроме Веры и Булатова. Те только пригубили.

Л и н ь к о в. Тебе, дочка, с такой бабкой грех скучать.

М а т р е н а. Не говори, милый, не говори! Скажи, что еще бабка в райцентре живет, а то бы и бежать некуда! Ты, Левушка, ежели совсем сюда переехал, об своей квартире бы хлопотал! Им лучше бы всего самим отстроиться… Да кишка тонка! Сюда стройматериал небось из-за моря вывозят.

Б у л а т о в. Ваш зять не только хлеб растить умеет, у него теперь и кирпичи пекут, как булки. Скоро он весь район кирпичом снабжать будет.

Л и н ь к о в (угрюмо). А как же мы тут в тридцатом году колхозы строили? Думаешь, легко было?

В е р а. Вы, батя, не пускайтесь только в воспоминания!

М а т р е н а (Линькову). Нет, ты им скажи, как нам тут в гражданскую войну плохо было! Так вот ты по тому образцу и равняй, касатик!

Л и н ь к о в. Ох, ну и злющая же вы старуха! Неправдоподобно злая!

М а т р е н а. Не так уж злая, как смелая при Советской-то власти. На то она и наша, что ее и покритиковать маленько можно.

В е р а. Иван Романович! Вы ее не слушайте! Ну, трудно! Ну и пусть! Правильно. (Булатову, тихо.) Мы знали, что здесь трудности, когда из дома уезжали. И все равно уехали. (И снова тихо, про Левку.) На душе тяжело ему! Понимает, что виноват, а кто ему теперь поверит? Доброе слово сказать ему надо!

Б у л а т о в (Левке). У меня к вам один вопрос есть. Уж коль скоро Петр Афанасьевич молчит, я скажу.

Л е в к а. Ну, говорите.

Б у л а т о в. Я вот к вам в гости пришел. Сижу с вами за одним столом. А не знаю ваших мыслей, вашего настроения. Я гость, вы хозяин. Ответите?

Л е в к а. Вот так со мной только старший брат обращался. Я все скажу.

Б у л а т о в. Вы видите, какое положение в райцентре. Плохо с дорогами. С жильем туго. Очень часты перебои в снабжении. Это не потому, что мы плохие или хорошие. Это новое, большое нарождается. А иногда и наши самые серьезные просчеты. Чего уж там стесняться, всегда только правду. Трудности. А не из-за этих ли трудностей вам сейчас отсюда за тридевять земель без оглядки бежать захотелось?

Л е в к а. Я отвечу! Я на все отвечу! Иван Романович! Мне завидно со стороны смотреть, как люди работают! У меня за две недели руки от безделья белеть начали.

Л и н ь к о в. Вот, Иван Романович, кто кукурузу, а кто умы растит! У кого-то руки белеют, корень зеленый, а у кого холка в крови от хомута!

Л е в к а. Это потому, Иван Романович, что дедовский способ преобладает, вместо полной механизации на бычачьем пару работа кипит!

Б у л а т о в. Не перегибайте! Вы извращаете истину!

Л и н ь к о в. Ты, Иван Романович, посоветуй местным жителям хоть в газету заглядывать! Может, они тогда узнают, что в колхозе «Отчизна» свой тракторный парк! Что там, промежду прочим, не только первую по Сибири пшеничку да, как добрый лес, кукурузу растят, а от утки на озерах воды не видать! Может, еще признают, что в том колхозе на сто гектаров пашни по сорок центнеров мяса получают, что…

Л е в к а. Иван Романович! В той газете не хотят позорить местных руководителей, которые, добиваясь чего большего и занимая первые места в крае, плевать хотят на молодого соседа — «Опалиху». Новому дорогу затирает старый руководитель! Не написано в той газете, а все про это знают! И знают, что он молодежь поджимать любит. Если для его колхоза — пожалуйста, а для соседнего — не дай бог! Но его научит молодежь!

Л и н ь к о в (неожиданно вскакивает). До свидания, Иван Романович! Дочка «ласковая», будь здорова! И вам маманя, большой и сердечный привет! (Левке прямо в лицо.) Но учить меня вместе со своей «Опалихой» ты не будешь, зеленая масса! (И, хлопнув дверью, вышел.)

М а т р е н а (идет вдогонку). Куда же ты, касатик? Масло-то обещал, а сам дегтем обмазал!

Б у л а т о в (Левке, на ходу). Заходите ко мне! Обязательно заходите! Не на прием, а так просто. Договорились?

Левка растерянно кивнул головой. Булатов вслед за Матреной выскочил на улицу, и там, уже на улице, слышен его голос: «Петр Афанасьевич! Товарищ Линьков!» Возвращается  М а т р е н а.

М а т р е н а. Не догнала! Побёг, как шкипидару принял!

В е р а (старухе). Ну и язык у вас, бабушка! Это же секретарь райкома Булатов! Иван Романович!

М а т р е н а (нежно; она смотрит в окно, а там шум мотора). А я его знаю, лапушка. Я его знаю, касатика… Не ему бы я не сказала! Это только понапрасну языком чесать! А ему нужно! Ванюша Булатов свой человек! Иди дрова колоть, сердешный!

Л е в к а. Вот это другое дело. Дело! А не разговор!

В е р а. Левушка, и сбрей усы — щекотно! Корень зеленый!

Л е в к а. Да ладно… (Выходит из дома.)

В е р а. Вроде оттаивать начал… (Пошла за ширму.)

М а т р е н а (у порога). И что за люди нынче? Развращают нас, стариков, прости меня, господи! (Встала перед иконой.) Господи, прости меня, каюсь. Вместо молитвы водки напилась, зарядку делала… И о чем я с всевышним говорю? Тьфу! (Выходит.)

З а н а в е с.

КАРТИНА ПЯТАЯ

РАЙКОМ

Большой кабинет Ивана Булатова. Вечереет. В большие окна видна панорама города, уходящего вниз. Высокие квадратные тесовые крыши, старые заборы с массивными воротами. Поблескивают маковки церквушки. С открытием занавеса в кабинет ползет тоскливый звон колокола. Б у л а т о в  быстро подписывает бумаги. Ему, видно, некогда, и он даже не присел, а секретарь  М а р и я  П о т а п о в н а  все подает и подает ему бумаги. На большой стене над портретами Ленина и Маркса какой-то  ч е л о в е к  на большой карте района отмечает ход уборки: он прикрепляет бирочки с написанными на них цифрами выполнения плана.

Б у л а т о в. Всё?

С е к р е т а р ь. Еще сводка по засыпке семян будет, Иван Романович.

Б у л а т о в. Не задерживайте ее.

С е к р е т а р ь. Хорошо. (И пошла.)

Звонит телефон.

Б у л а т о в. Да!.. Я Булатов! Слушаю!.. Не тяни, товарищ Рябов! Не тяни! Ну?.. Понятно! В общем — не справляешься! Очень приятно! Ладно, не отходи! (Положил трубку на стол. Человеку в синем кителе.) Сергей Иванович! Шалаболиха все сдала?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Девяносто семь центнеров. Шестьдесят восемь тысяч.

Б у л а т о в. Дай распоряжение весь свободный транспорт перебросить срочно в Дальний Кряж.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Есть!

Б у л а т о в (поднял трубку). Сейчас даем тебе шалаболихинский парк! Хорошо! Привет! (Положил трубку.)

В кабинет входит  г р у п п а  л ю д е й  с  с е к р е т а р е м. Это мужчины средних лет.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Можно у вас в кабинете закончить семенную сводку?

Б у л а т о в. Располагайтесь на том столе! Только поэнергичнее, товарищи!

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Вот сообщение: над Северным Казахстаном идут ливневые дожди.

Б у л а т о в (посмотрел на нее, тяжело вздохнул, подходит к карте). Значит, ждать неприятностей?

С е к р е т а р ь. Куда повернет…

Б у л а т о в. Ну, давай смотреть, Сергей Иванович!

С е р г е й  И в а н о в и ч. Линьков план закончил, Шалаболиха — почти, Шарчино, Тюменцево, совхозы имени Ильича, Поспелиха и Шибунино — тоже.

Б у л а т о в. Остаются Дальний Кряж, Мамонтово и Шишуново. Ну, а с «Опалихой»?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Еще сведений нет.

Б у л а т о в. Вот что! Сегодня в ночь поедем по этим хозяйствам!

С е р г е й  И в а н о в и ч. И еще есть у нас резерв — Линьков! У Петра Афанасьевича процентов шестьдесят перевыполнения будет.

Б у л а т о в. Вот ведь человек, Сергей Иванович! С таким, как Линьков, часок-другой поговорить — больше узнаешь, чем академию пройти.

Легкий стук в окно. Булатов подошел. Все время звонит телефон. Пошедший  п а р е н е к  в кителе негромко отвечает на все вызовы.

(У окна.) Вы ко мне? Так, пожалуйста, в дверь.

Высунулся  К р у г л а к о в с к и й.

К р у г л а к о в с к и й. Тет-а-тет. То есть с глазу на глаз! Пять минут!

Булатов оглянулся по сторонам. Секретарь в это время подошла к нему.

С е к р е т а р ь (передавая бумагу). Это правительственная. Срочно.

Б у л а т о в (посмотрел на бланк телеграммы). Подготовьте разговор со вторым секретарем крайкома. И срочно вызовите товарища Линькова!

Круглаковский хочет исчезнуть. Булатов обернулся к нему.

Постойте. (Всем.) Товарищи, я попрошу всех выйти на пять минут.

Все с недоумением посмотрели на него, но выходят.

Юноше у телефона.

Переключите на приемную.

Вышли все.

(Круглаковскому.) Почему же вы не хотите в дверь?

К р у г л а к о в с к и й. Через окно говорить более приятно. С одной стороны, твой голос в райкоме, а тело на свободе… виноват, на улице… а с другой стороны, никакая, простите, физиомордия тебя не спрашивает: «Куда?»

Б у л а т о в. Ну что же, раз вы уже почти влезли, лезьте до конца.

К р у г л а к о в с к и й (по пояс показывается в окне). Не волнуйтесь, я из самых чистых побуждений. Не хочу, чтобы тень афериста ложилась косо на ваше изображение. Что могут подумать?

Б у л а т о в. Никто ничего не подумает. Вы теперь честный человек. Кстати, чем вы занимались до тюрьмы?

К р у г л а к о в с к и й. До кирпичного завода, вы хотите сказать? Прикладным искусством.

Б у л а т о в. Что же вы делали?

К р у г л а к о в с к и й. Я не делал. Я подделывал. Подделывал подпись на аттестатах зрелости. Но! Я теперь честный. Это и есть тема нашего рандеву. Вопрос. Вы сказали «теперь» и «честный». Давайте сосуществовать на данном отрезке времени на честных и откровенных позициях.

Б у л а т о в. Говорите.

К р у г л а к о в с к и й. Вы имели неосторожность посоветовать мне и моим соратникам советоваться с вами. Вопрос: советоваться можно?

Б у л а т о в. Советуйтесь…

К р у г л а к о в с к и й. По агентурным данным известно, что нас взяли на поруки колхозники. Это очень приятно. Но!.. Позвольте оставаться на откровенных позициях?

Б у л а т о в. Говорите…

К р у г л а к о в с к и й. Пардон, то есть виноват, мерси. С одной стороны, это доверие, но с другой стороны… Чувствуешь себя обязанным этим честным членам общества. Хочется самому быть достойным и так далее. Но! Прошлое. Пусть оно будет проклято, это наследие загнивающего капитализма. Пусть оно будет чуждым и так далее. Но оно же в крови. Оно сдерживает. Вы нам поверили, а мы, может, недостойны! Страшно мне за ребят, гражданин Булатов. Вдруг не станут честными? Как же быть?

Б у л а т о в. Тут все зависит от вас.

К р у г л а к о в с к и й. Вот это и… волнует. Может быть, можно получить инструкцию?

Б у л а т о в. Инструкций дать не могу.

К р у г л а к о в с к и й. Я грущу.

Б у л а т о в. Но посоветовать могу.

К р у г л а к о в с к и й. Что-то вроде памятки для бывших испорченных. То, что как раз и привело меня к этому месту. (Все время серьезен.)

Б у л а т о в. Я советую вам любить.

К р у г л а к о в с к и й. Кого?

Б у л а т о в. Людей, которые работают.

К р у г л а к о в с к и й. Ясно.

Б у л а т о в. Любить их труд.

К р у г л а к о в с к и й. Обсудим.

Б у л а т о в. И постарайтесь как можно быстрее забыть прошлое.

К р у г л а к о в с к и й. Это труднее.

Б у л а т о в. И самое главное…

К р у г л а к о в с к и й. Вникаю.

Б у л а т о в. Каждый день работать за двоих, за троих.

К р у г л а к о в с к и й. Желательно с утра?

Б у л а т о в. Как вам удобнее. Всё.

К р у г л а к о в с к и й. От имени всех бывших заключенных невероятное спасибо. Благодарю за установку. Исчезаю!

Б у л а т о в. Желаю успехов!

К р у г л а к о в с к и й. Они будут! (Исчезает.)

Б у л а т о в (смотрит ему вслед). Вот черт! Один нерешенный вопрос. Неразрешимый. (Решительно подошел к телефону. Говорит в трубку.) Дайте мне колхоз «Отчизна»… Нет-нет, не Линькова, а представителя Сибирского отделения Академии наук в колхозе… Да-да, товарища Ромашову! (Ждет, слушает. И вдруг струсил и положил трубку на рычаг. И — бегом к двери. Открыл ее.) Входите, товарищи! Продолжайте работу.

Ц е л а я  г р у п п а  вошла в кабинет. Опять возле карты, за соседним столом и у стола Булатова, куда он подошел, много народу. Опять кто-то говорит по телефону. Входит  с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Приехал председатель колхоза «Опалиха» Митя Богатырев. Торопится очень. Может быть, можно его сейчас принять?

Б у л а т о в. Просите!

С е к р е т а р ь. Спасибо. (Открывает дверь.) Входите, товарищ Богатырев. Входите, входите, Иван Романович разрешил.

Входит  Б о г а т ы р е в. Он щурит глаза, маленький, щуплый, почти наугад подошел к помощнику Булатова; не разглядев его, надел очки и тут увидел Булатова.

Б о г а т ы р е в. Простите, я забыл надеть очки…

Б у л а т о в. Здравствуй, Богатырев. Присаживайся.

Б о г а т ы р е в. Нет, я только на минутку. (Достал объемистый блокнот.) Вот тут такие вопросы… Впрочем, это мы решим на месте… Это тоже уже решено в райздраве… Вот что!.. Хотя это мы сами сможем!.. А вот с людьми…

Б у л а т о в (подошел к нему и положил руку на плечо). Похудел ты, Митя. Похудел страшно! Небось жалеешь, что приехал на целину?

Б о г а т ы р е в. Вы что имеете в виду, Иван Романович? Питание? Столовую? Вы не волнуйтесь! Это мы делаем! Вот начали получать кирпичи от товарища Линькова и…

Б у л а т о в. Я не про это… Тебя небось ждала аспирантура, а ты в председатели колхоза попал…

Б о г а т ы р е в. А разве председатель колхоза не сможет стать кандидатом наук? Наверно, сможет.

Б у л а т о в. Должен! Должен, Митя! Ну, говори, что нужно. Проси. Все, что могу и не могу, — тебе сделаю.

Б о г а т ы р е в. Помогите с людьми, Иван Романович! Особенно тяжело с трактористами… Неопытных много, а тут мастера нужны.

С е р г е й  И в а н о в и ч. А что, если, Иван Романович, им обратиться в танковое училище? Они нас всегда выручают.

Б у л а т о в (помощнику). Никуда не годится! Хватит на солдатах выезжать! Надо обходиться своими силами! Да и учеба у них сейчас напряженная. Нет-нет! Не годится! (Богатыреву.) Поможем. Попросим у соседа нашего Линькова! Он почти закончил уборку.

Л е в к а  стоит у окна и слушает.

(Левке.) Вы ко мне? Заходите, заходите!

Богатырев осторожно присел на край стула. Он одет в ботиночки, узкие брюки, студенческую курточку и зимнюю ушанку. Какой-то  ч е л о в е к  через окно подает руку Булатову. Сергей Иванович отводит Богатырева в другой угол кабинета.

С е р г е й  И в а н о в и ч. У меня к вам несколько вопросов по ходу уборки…

Б о г а т ы р е в. Пожалуйста!

Они там склонились над столом, и Богатырев что-то объясняет Сергею Ивановичу.

Ч е л о в е к. Здравствуйте, Иван Романович!

Б у л а т о в. Здравствуйте, Матюшин! Как ваши снабженческие дела?

Ч е л о в е к. Все нормально.

Б у л а т о в. Нормально? А то, что в детских садах и яслях нет фруктов, нормально? А то, что наша пекарня зашивается и в городе не хватает хлеба, нормально? То, что производители мяса, молока и хлеба не имеют в достатке всего этого, нормально?

Ч е л о в е к. Но, Иван Романович, я занимался…

Б у л а т о в. Я знаю, чем вы занимались! Вы строили себе дачу! Так вот, если в недельный срок вы не наладите нормального снабжения города продуктами, исключать из партии будем! Судить будем! Да-да, судить! Без всяких скидок!

Левка стоит уже у стола.

Судить! Черт вас побрал бы совсем! (И отошел к столу.)

Левка вытянулся перед ним.

Л е в к а. Может, я в другой раз?

Б у л а т о в. Нет-нет! Сейчас как раз вовремя!

Все засмеялись. Во время разговора то и дело входит секретарь и подкладывает Булатову бумаги на подпись.

(Левке, про себя.) Все время меня один вопрос терзает… Никак не могу решить… (Подсел к Левке, закурил.)

Пауза. Брякает телефон, — видимо, набирают в соседней комнате по параллельному. Оттуда все время доносятся возгласы. Под окном то и дело останавливаются или отъезжают машины, мотоциклы, лошади.

Если бы вам предложили очень хорошие условия в Москве или в Ленинграде — и квартира, и удобства… Только с одним уговором — жену оставить здесь… Вы бы поехали?

Л е в к а. Вы что, Иван Романович? Да я же Верку… Мы ведь с ней прежде всего друзья!

Б у л а т о в. Значит, любите?

Л е в к а (немного смущен). Ну, вообще-то…

Б у л а т о в. Что, трудно? Не любим мы, мужчины, это слово вслух говорить. А ведь когда-то приходится. Это ведь очень трудно сказать: «Катя!…» Ну, это так, предположим, или: «Варя, я тебя люблю». Трудно…

Л е в к а. Иван Романович! Вы очень осторожный человек. Но скажите прямо, что меня судить надо.

Б у л а т о в (в другом тоне). Вы знаете, я ведь хотел именно так и поступить. Но когда я увидел, что вы не уехали… Нет-нет! Все правильно! Вы курите?.. Нет? Хорошо. А я вот курю. А женщины всегда очень недовольны. Надо бросать. Вот женюсь и брошу!

Л е в к а. Я понимаю, что виноват. Когда меня с машиной послал батя на помощь соседям, в «Опалиху»..

Б у л а т о в. Это я все знаю! Они о вас там тепло говорят…

Л е в к а. Кто же там про меня говорит?

Б у л а т о в. Все говорят. Вот, например, этот… Катя говорила… ну, то есть товарищ Ромашова…

Л е в к а. Катя? Да, она хороший человек. А ведь, Иван Романыч, из-за нее меня батя треснул.

Б у л а т о в. Как это — из-за нее?

Л е в к а. Я ее по научной части «Опалихе» помочь попросил, а он не отпускает Катерину. И потом смотрит на нее подолгу… любуется…

Б у л а т о в. Не может быть!

Л е в к а. Вы батю не знаете! Ему, не дай бог, она понравится! Все снесет, и себе, и ей голову погубит! На луну укатит на своем буланом!

Б у л а т о в. Напрасно вы так думаете. Этот человек… О, вы еще плохо разбираетесь в людях! Это самородок! Из земли, от плуга, — отсюда и собственник в нем еще сидит, но не для своего личного, а для колхоза, но своего. Это границы его мировоззрения. В этом-то его беда. Вы говорили…

Л е в к а. Я говорил… как же мне теперь быть? Я придумал легкие сани, на которых по бездорожью волокушей за трактором хлеб из глубинки к дороге подтаскивать можно! Вот испытать бы только! Понимаете? Прямо по пашне! Но…

Б у л а т о в. Испытайте!

Л е в к а. Но кто же мне теперь поверит? Ведь дальше я сидеть так не могу! Все вокруг работают… Вот и вас от работы отрываю…

Б у л а т о в. Наша работа — с людьми! Организовать! Всех! И вас в том числе. Сейчас страда, товарищ тракторист!

Л е в к а. Я понял, Иван Романович. Понял.

Б у л а т о в. В «Опалиху», к Богатыреву, пойдете на уборку?

Л е в к а. Иван Романович! Да я не знаю, как мне вас…

Б у л а т о в. Вот там и испытайте свое изобретение!

Л е в к а. Есть испытать!

Б у л а т о в. Товарищ Богатырев! Забирай пополнение.

Богатырев подошел и радостно пожал Левке руку.

Вот и прекрасно.

Пошел по-военному Левка, но повернулся.

Б о г а т ы р е в. А еще об одном я попросить вас могу?

Б у л а т о в. Говорите.

Б о г а т ы р е в. У товарища Линькова на складе запасной комплект оборудования для подвесной дороги. Ему не нужен, а нам — позарез.

Л е в к а. Я с ним говорил, но… Может быть, вы…

Б у л а т о в. Хорошо. (Записал к себе в блокнот.)

Зазвонил телефон, несколько раз звонит, но Булатов не снимает трубки.

Очень хорошо…

Открылась дверь, заглянула  с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Крайком у телефона!

Б у л а т о в. Спасибо. (Берет трубку.)

Левка и Богатырев направились к выходу.

Алло!.. Да, я, Булатов! Лавр Спиридонович, я не мог подойти, у меня очень серьезный разговор был… Да-да! Слушаю.

Вошел  Л и н ь к о в. Левка чуть не наткнулся на него. Оба остановились. Угрюмо смотрят друг на друга. Богатырев проскочил под рукой Линькова в дверь.

Л е в к а. Пройти можно?

Л и н ь к о в. Полно хвост саблей держать? Ну?!

Л е в к а. Здравия желаю, Петр Афанасьевич!

Л и н ь к о в. Гордыня! Сбирайся. За вами приехал. Не бойсь. Не с поклоном! Руки твои с башкой дурацкой понадобились. Поедешь?

Л е в к а. Не могу! Занят!

Л и н ь к о в. Ну, не гневи! Работать зову! А? Иди, там собираются! Ну! (И вдруг потянулся обнять его.) Левка! Ухарь!

Л е в к а. Поздно, Петр Афанасьевич, с добрым словом пришли! Поздно! В «Опалиху» еду! В «Опалиху»!

Л и н ь к о в. Что?!

Левка гордо прошел мимо него.

Б у л а т о в (в трубку). Да-да, товарищ Давыдов! Я вашу телеграмму получил и говорю от имени всех людей нашего района: ни одного килограмма семян в счет сдачи хлеба государству мы не дадим… Что? Алло! Почему прерываете?.. Хорошо! Буду ждать! (Кладет трубку.)

Л и н ь к о в. Зачем звал, Иван Романович? Делов у меня по самую холку.

Б у л а т о в (подает телеграмму). Вот, читай.

Линьков взял телеграмму.

Так как район не справляется с хлебосдачей, нам «предлагают» в счет выполнения обязательств сдать семенной запас!

Л и н ь к о в. Тут ошибка! Я секретаря крайкома Давыдова знаю. У него светлая голова! Что они там, в краевом центре, не понимают? Что это значит?

Б у л а т о в. Это приказ! Невыполнение его грозит исключением из партии.

Л и н ь к о в (резко встал, высоко вздернул голову). Кто это меня из партии исключит? Кто? Кто посмеет у меня сердце из нутра выдернуть? И за что? За то, что я разор не допускаю? А? Да отруби ты мне руки, корень зеленый, а потом и семена отборные на элеватор волоки! Да и меня заодно в бункер бросьте!

Б у л а т о в. Значит, ты со мной?

Л и н ь к о в. Пока в седле держусь.

Б у л а т о в. Спасибо!

Вошла  с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Карту распространения линьковской пшеницы привезли!

Б у л а т о в. Одну минутку!

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Включите радио…

Булатов включил радио.

Голос по радио: «…сопровождается осадками в виде снега и дождя. В ближайшие трое суток мощный ливень захватит районы Дальнего Востока, Восточной, Юго-Восточной Сибири и северных районов Целинного края с резким понижением температуры. Мы передавали сводку погоды. Через полминуты…»

Булатов выключил радио.

Б у л а т о в. Ну, что будем делать, Мария Потаповна?

С е к р е т а р ь. Сейчас же свяжусь с метеостанцией.

Б у л а т о в. Свяжитесь.

Секретарь вышла.

(Подошел к Линькову.) Садись, Петр Афанасьевич. Нет, ты, пожалуйста, сядь на мое место. А я — сюда.

Л и н ь к о в. Зачем это?

Б у л а т о в. Ну, сядь, я тебя прошу! Побудь хоть раз хозяином этого кабинета.

Линьков сел за стол, Булатов — напротив него на стул.

Это не главное, зачем я тебя позвал, а так, попутно… Просьба к вам, товарищ миллионер!

Линьков встал.

Нет, ты, пожалуйста, уж не вставай. Я же не вскакиваю с места, когда ко мне обращаются с просьбами. Вот какое дело. Нам бы наладить регулярное снабжение детских учреждений яблоками. Детишки, понимаешь? Детские садики, ясли. Вы любите детей, Петр Афанасьевич?

Л и н ь к о в. Сколько?

Б у л а т о в. В принципе скажи, да или нет?

Л и н ь к о в. Ну… да!

Б у л а т о в. Вот это по рабоче-крестьянскому. Второе.

Линьков встал.

Нет-нет, ты сиди, сиди.

Л и н ь к о в. Я уж лучше с тобой в ряд сяду. Место — оно обязывает…

Б у л а т о в. У нас очень плохо с печеным хлебом. Пока введем новую пекарню, намыкаются люди. Выручишь до зимы? Это очень важный вопрос. Очень.

Л и н ь к о в. Гонял бы я по плацу ваших районных снабженцев, корень их зеленый! Да я вас не то что хлебом, я и маслом вас могу снабжать сейчас! Я всю Москву целую неделю кормить могу! Не веришь?

Б у л а т о в. Верю! Можешь! Вот широкая натура! Спасибо. А теперь разговор пустяковый и не особо для тебя обременительный. Наоборот, хочу избавить тебя от ненужных вещей на складе.

Л и н ь к о в. Чего еще?

Б у л а т о в. Да ерунда. Подвесная дорога. Отдай ее «Опалихе».

Л и н ь к о в. В «Опалиху» больше не дам ничего! И кончай об этом разговор, Иван Романович!

Б у л а т о в. Ну что же это ты так сердит на них? «Опалиха» хорошо идет вперед. Все знают, что не без твоей помощи, — и вдруг… Не устраивают тебя их новые формы организации производства?

Л и н ь к о в. «Новые формы, новые формы»…

Б у л а т о в. Давай скажем иначе: новый путь развития… Полная механизация…

Л и н ь к о в. «Новый путь»! «Полная механизация»! Да ты что, Иван Романович, всурьез? Где у них устойчивые урожаи? Одной механизацией дела не сделаешь, к хлебу башку приставить надо.

Б у л а т о в. Ну, надо же помочь!

Л и н ь к о в. Пусть другие помогают. А с меня и моих делов хватает! Сыт по горло этими ихними опытами. Пусть сначала научатся хлеб растить, а потом и новые пути налаживают. А то «Опалиха» теперь один свет в окошке! Помогать! Сколь эта комедия может продолжаться? Вон помощник побег к ним, корень зеленый! Мне никто никогда не помогал! На своем горбу все опыты производил! И я для них не Красный Крест и не добрый дядя! Будет! Покормились! Наобедались! Думают без нашего поколения обойтись — пусть! Пущай попробуют стариков обогнать, корень их зеленый! Передовые! Мы таких выскочек поперек лавки кладем! Опыты! Ты скажи: кто в районе больше всех хлеба дает? Линьков! Кто прославил район на всю страну? Ну, скажи, скажи! Опять же Линьков! Кто четвертый год с выставки не уходит? Глянь на меня! Вот кто! А как это досталось? Какой кровушкой этого добились? Ножки у них подломятся от такой натяжки! Избаловали их, корень зеленый! Хватит! Через чего это они новшества своя думают вводить — через мою помощь? Через мой карман? Через мои бессонные ночи от старых ранений? Кукиш! Да мой ли это карман? Я об себе меньше всего пекуся! А вот колхозники! Думаешь, сладко им свое трудовое на сторону отдавать! И не прав ты, что поддерживаешь ихнюю линию.

Б у л а т о в. Ну ты, Петр Афанасьевич, наговорил такого, что я не знаю, как мне на все этореагировать… Ведь не отдельными колхозами, а всем районом, всем краем, если хочешь — всей страной наступление надо вести за хлеб и обилие продуктов. А ты, прости меня, смотришь, как бы тебя кто из соседей не обогнал! Я тебя не прошу тянуть за уши «Опалиху»! Не дай бог! Но взять крутой подъем, помочь набрать скорость — это же величайшая задача сейчас! Через год-два они не только догонят, но и перегонят тебя. И это хорошо. Ведь соревнование — это прежде всего дружба, взаимная выручка.

Л и н ь к о в. Да знаю я, боже мой, все это! Знаю.

Резкие звонки прерывают их разговор. Влетает  с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Крайком, Иван Романович.

Б у л а т о в (схватил трубку). Да! Я вас слушаю! Нас прервали!.. Так вот, я категорически заявляю, что ни одного грамма семян мы отдавать не можем… Я знаю, что вы нам вернете! Знаю! Но нам те семена не нужны!.. Вы, пожалуйста, не кричите на меня! Ну что вы кричите? Что вы шумите-то?

Л и н ь к о в (решительно подошел и забрал трубку). А ну, дай. (И громовым голосом.) Кончь орать, однополчанин! С тобой командир сотни Линьков говорит!.. Ну, то-то же! (И спокойнее.) Ты, Лавр, совсем зазнался, а может, и опустился? Я вот в Москву два раза в год в театр летаю, культуру свою подкармливаю, а ты под боком на свое производство целинное раз в три года смотреть приезжаешь!.. Нет! Не пьян! Бросил я это дело еще в двадцатом! Одно шампанское! И только. Так вот, я тебе скажу, каш Булатов к Первой Конной причастия не имеет, как говорят, только бегал за Конной! Но он прав! И ты брось на него нажимать. Я тебе слово даю, что мы выполним обязательство по району, а семена не дадим! И меняться не будем! Хлеб растить — не на базаре старым барахлом меняться! Всё!.. Что? Как это — ты приказываешь? Как это «болтовня»? Ну… вот! (Его захлестывает гнев. У него поджались губы, и в гармошку собралась кожа на лбу, и вдруг рванул так, что, наверно, и без телефона его услышали.) Тогда не конник ты, а извозчик! (Оторвал трубку от шнура и вышвырнул к чертям в окно.)

Б у л а т о в (подошел к нему). За один тон тебе строгий выговор дать можно. Кто же тебе разрешил так с секретарем краевого комитета говорить, Петр Афанасьевич?

В дверях остановилась  К а т я.

Л и н ь к о в. Он мне не только секретарь, а еще и однополчанин!

Б у л а т о в. Да ты понимаешь, что ты наделал? Ты же серьезный разговор в скандал превратил.

Л и н ь к о в. А я так соображаю, что ничего худого не будет… окромя пользы. Когда отец сына промеж коленок жмет и плеткой отгуливает, он об хорошем мыслит.

Б у л а т о в. Да ты же не отец Давыдова, а он тебе не сын!

Л и н ь к о в. Вот об этом пущай он жалеет, что только-то однополчанин, а для сына по возрасту стар… А ежели б сынок был… Я вон свово Левку вдарил, так спокою не маю, как ошалелый мечуся. А в себя приду и думаю: «Мало я ему врезал, мало!» Потому как, коль скоро ты в крестьянах ходишь да еще себя новым, советским крестьянином называешь, что почти всю планету накормить должен, — хлебушек люби, береги, охраняй. А то один его по́том-кровью поливает, а другой ногами топчет? Неможно так! Неможно! Иль неправый я? Или не так у меня башка привинчена?

Б у л а т о в. Все правильно, но с Давыдовым такой тон недопустим.

Л и н ь к о в. Недопустим? А ему на производителя хлеба, на крестьянина, орать допущено? Или он так полагает, что крестьянин — темнота? Вон как у Льва Толстого читал: «темная сила»? Да, темная! Темная. Только в другом смысле. Я вон темной ночью спать должон, я не могу, все меня подкидывает на постели. Встану на свово буланого верхом — и в степь еду. Едешь-едешь, оглянешься — боже ж ты мой, и куды я заехал, а вот остановиться не могу! Потому как это все мой простор! Простор! Ни конца, ни края не видать! Как в океане! В океане хлеба! Земля теплом дышит. Будто сама к ногам ластится. Каждая травинка на дороге, каждый стебелек пшеничный на меня смотрит, любуется! И так вот еду я по темным ночам, и светлеет моя седая буйная голова от одной неугомонной мысли, что весь этот простор мне виден для создания блага. И вдруг семена у меня забирать?! Семена! Всему этому хлебному морю начало! Я? Вон! Иди-ка сюда! Глянь в окно! Небо видишь? Видишь! А края земли не видать. И вся в наряде! Вот так до самой бесконечности земля крестьянином хлебами убрана. А вон, слышь, слышь? Трактора! Стрекочут! Цекотят, как кузнечики! Слышишь? Это ж песня распрекрасная! Оркестр! Симфония! Иван Севастьян Бах! Приезжай — те на пластинке сыграю! А вы с Давыдовым не думали, не ведали, что крестьянин ноне поэт, конпозитор хлебных симфониев! И вдруг на него орать… Может, не все складно в крестьянине… Может, и руки мозолистые, шершавые… Так вот, я по сему поводу вас с Давыдовым спытать удумал: кто же страну кормит-поит? Не трудящий ли крестьянин, что из земли все для продолжения жизни производит? Нет, теперь ты помолчи. Я сам отвечу! Крестьянин!

Б у л а т о в (с удавлением и восхищением смотрит на Линькова). Еще ко всему и философ… Видать, недаром тебе две Звезды-то повесили?!

Л и н ь к о в. А ты меня племенным выставочным быком-медальонщиком считал? Вот, Иван, прошли темные времена! Кончились! Век космоса-науки зачался. А отношение к крестьянину все прежним остается? Негоже! Никуда не гоже, корень ваш позелененный! Целину рабочий человек, крестьянин распахал! Вот хоть за это одно уж почитать, а не понукать крестьянина надоть! Я это с большой болью говорю, потому как только-то с виду строг да грозен, а душою дите малое.

Б у л а т о в. Постой. Я понимаю. Городским людям, ну, не всем, разумеется, но, как правило, именно городским людям часто непонятен труд крестьянина, непонятны иные его мысли.

Л и н ь к о в. Да академики, ученые люди понимают, почитают, на одну ступеньку себя ставят с крестьянином, что навозом пахнет да лошадиным потом. Беседу ведут. Руководители государства нашего с крестьянином советуются, уважают, слушают, а вы на местах никак не уразумеете, как с колхозником говорить надоть! Кто же, выходит, темнота-то? Уважать! Ценить производителя благ надоть! И не забывать, откудова ты сам вышел! В какой курной избе тебя мать на свет родила. Про это помнить надо. И не только в анкетке писать, а через всю жизнь с гордостью несть. Ты крестьянин — тебе и почет на земле!

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич! А сам-то ты так к «Опалихе»?

Л и н ь к о в. Я ему про бога, а он мне про сатану! Ну вас всех! Этот — с семенами, ты — со своей «Опалихой»! Что за неразумный народ пошел…

Б у л а т о в. Нет, товарищ Линьков, обижайся не обижайся, но помяни мое слово: за нынешний скандал нас ох как не похвалят! Тон такой недопустим. Сдерживать себя надо!

Л и н ь к о в. А чего мне себя сдерживать с тобой? Что ты, на мне верхом сидишь? Что я тебе, конь верховой?

Б у л а т о в. Да я, может, в сто раз больше изъянов имею, а вот борюсь с ними. У меня знаешь какой мерзкий характер!

Л и н ь к о в. Ну, вот что я тебе скажу! Ни черта я твоей «Опалихе» не дам! Окромя шила и гвоздя! И спасибо за науку! Теперь жизню, как кобылу, не с зубов, а с хвоста изучать зачну!

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич!

Но Катя кашлянула, они резко обернулись и замерли.

К а т я (в пыльном плаще). Карту вам привезла по линьковской пшенице…

Л и н ь к о в. А ну вас всех здесь!

К а т я. Петр Афанасьевич! Миленький! Не надо волноваться! Ведь я же вас так люблю, а вы шумите…

Л и н ь к о в (бурчит). Мне ласка хуже тигра для лошади. Всё! Будьте здоровы! Катерина! Не задерживайся больно! В машине жду. (И ушел. Но тут же вернулся. Булатову.) Своей «Опалихе» передай: завтра не заберут — опосля подвесную не отдам! (И ушел.)

Б у л а т о в (с удивлением смотрит ему вслед). Вот те на!

К а т я. Вот, Иван Романович! Значит, получается такая картина… Кроме нашего района линьковская пшеница в основном распространяется на север Сибири…

Б у л а т о в. Понятно, понятно… Простите, я сейчас очень волнуюсь… Такое происходит… Скажите, вы решительный человек?

К а т я. В чем, Иван Романович?

Б у л а т о в. Вы знаете, Катюша, меня очень волнует один вопрос… Очень. Почему вы не замужем, товарищ Ромашова?

К а т я. Так уж вышло… И кроме севера Сибири…

Б у л а т о в. У вас пыль даже на ресницах… Так почему, вы говорите, не замужем? Мне необходимо с вами поговорить. Надо нам решать. Надо… Вдвоем!

К а т я. Это связано с хлебом? С уборкой?

Б у л а т о в. Да-да. Как это вы догадались?

Гудки с улицы.

Так я вас перебил…

К а т я. Помимо этой карты я отправляю в наше Сибирское отделение сводку. Вот, завизируйте!

Б у л а т о в. Да-да! Неужели вы никого не любите?

К а т я (растерянно). Я… Иван Романович… не знаю, что вам сказать. Я давно, ну, еще когда училась в академии в Москве, любила одного прекрасного человека, а он оказался…

Б у л а т о в. Понятно… понятно… (Взволнованно прошелся по кабинету и вдруг остановился.) Но встретиться мы можем? И поговорить?

Л и н ь к о в (с улицы). Ну, долго там еще?! Катерина!

К а т я. Не знаю… Простите. А если я вас спрошу, вы ответите?

Б у л а т о в. Да.

К а т я. Почему вы до сих пор один? Вы извините, конечно…

Б у л а т о в. Был женат.

К а т я. Развелись? Не подошли характеры? Я так и думала!

Б у л а т о в. Моя жена… В общем, восемь лет тому назад она погибла… во время обвала в горах…

К а т я. Простите! Я этого не знала…

Б у л а т о в. Ничего. Так что я… Ах, вот! Спасибо за карту! Толково сделано!

Линьков в окно подает половину телефонной трубки.

Л и н ь к о в. На, возьми! О! Вот еще слухалка! Скорее, Катерина!

Б у л а т о в. Так мы, значит, договорились?

К а т я. Простите, но мы ни о чем не договорились.

Б у л а т о в. Ну как же не договорились?

В комнату входит  с е к р е т а р ь.

С е к р е т а р ь. Иван Романович! Председатель Шалаболихинского колхоза приехал! У него срочное дело. Примите, пожалуйста.

К а т я. До свидания, Иван Романович!

Б у л а т о в. До свиданья, правда?

Л и н ь к о в (с улицы). Ну, Катерина!

К а т я. Мне нужно идти.

Б у л а т о в. Ну, идите, идите…

Она идет к двери. Он смотрит ей вслед.

З а н а в е с.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

У ЛИНЬКОВА

Большая, просторная, обставленная современной мебелью комната в доме Линькова. На стене над диваном на красном кумаче краснознаменная сабля, а над ней увеличенный портрет самого Линькова в буденовке. Л и н ь к о в, Е ф и м е н о к, В о р о н, В и н о г р а д о в, т е т к а  Л ю б а  сидят за столом над какими-то бумагами. К а т я  стоит напротив них и возбужденно говорит.

К а т я. И я, Петр Афанасьевич, просто не понимаю, да-да, не понимаю: почему вы так упорствуете? Почему вы постоянно ставите какие-то рогатки нам? Как только дело доходит до помощи «Опалихе», так вы начинаете артачиться, так начинаете мешать!

Е ф и м е н о к. Неосновательно! Несурьезно, товарищ Ромашова! Очень даже не по-партийному! Огулом, стало быть, ты обвиняешь. Неправильно! У каждого человека есть свой характер, свои привычки! Просили опалихинские на уборку две машины с шоферами — дали им! Просили подвесную дорогу для подвозки силоса — опять Петр Афанасьевич отдал! Мало того — ни копейки денег с них не взял, в заем отдал! А ты говоришь…

К а т я. Да вы что, Николай Николаевич! Я несерьезно прошу выделить на помощь «Опалихе» на уборку хлеба свободных людей? Несерьезно?

В и н о г р а д о в. Ты, в общем-то, не ори. Не ори. Не надо! С уважением надо к людям подходить! Или теперь в институтах уважению не обучают?

В о р о н. За такие речи в наше время по филейным местам шпарили…

Л и н ь к о в. Хочешь, Катерина, помочь — садись с нами! Не хочешь — ступай! Составляется отчет, готовятся цифры, показатели… Не в последний момент же! Не в час посадки в самолет мне цифры нужны. Али ты не знаешь, что в Москву на совещание еду? Вот, то-то же!

К а т я. Петр Афанасьевич! Я все понимаю, но почему свободным от работы колхозникам не поехать…

Е ф и м е н о к. Да их сейчас не будет, свободных-то, стало быть! Где они? Бригады Чернова, Винника и Шарипова переводим во вторую смену на кирпичный завод. Первую и четвертую овощеводские — на стройку фермы. Молодежно-комсомольские Васильевой и Шишкина — на подготовку зимовки скота. Ну, где они, свободные-то?

К а т я. Все это терпит, Николай Николаевич! А хлеб ждать не может! Если вы меня не поддержите, я буду действовать самостоятельно!

В и н о г р а д о в. Это что же? Партизанскую бригаду сколотишь?

Е ф и м е н о к. Кто же это тебе, стало быть, позволит нарушать советские законы?

В о р о н (тихо Виноградову). Сейчас опять зачнет агитировать за Советскую власть…

В и н о г р а д о в (зло, громко). Да, Советская власть уже сорок с лишним лет, а ты все шипишь, бактерия подколодная! «Агитировать»! Смолкни!

В о р о н. Шамашедший! Виноградов-то наш шамашедший стал! Давеча яго всего чевой-то перекашивало! Ишь-ишь, как зыркаить! Не иначе — у яго козлячий гриппа зачался! Подвиньсь, Люба, а то ще вкусить, психа!

Т е т к а  Л ю б а. Да будет тебе, фасоль кудлатый!

В о р о н. Сама ты соя недоснятая! Катерина, я за тебя целиком! Все правильно, только разве они поймуть! Ни в жисть! О, глянь на ету-то! О! Культура! О! Бобовая!

В комнату входит  Б у л а т о в, все сразу же встали.

Б у л а т о в. Здравствуйте, товарищи передовики! К вам в гости проездом!

В с е. Здравствуйте! Здорово, Иван Романович!

Б у л а т о в. Готовитесь в Москву? Отлично! Николай Николаевич, как с отчетно-выборным?

Е ф и м е н о к. Пятого декабря, Иван Романыч, как назначили!

Б у л а т о в. Обязательно приеду! Ну что же, товарищи, приятно чувствовать себя победителями? Приятно. И я-то за вас радуюсь, будто сам к этому отношение имею. (Засмеялся.) Двадцать четыре ваших колхозника представлены к правительственной награде!

Л и н ь к о в. Спасибо. Если, конечно, заслужили, большое спасибо!

Б у л а т о в. Тебе, Петр Афанасьевич, две особые радости привез.

Л и н ь к о в. Ты все к нам с радостными вестями. То про кирпичный завод, то про дополнительный транспорт. Что же еще-то?

Б у л а т о в. Дело прошлое, но… Как ты себя чувствуешь после скандала с краевым комитетом насчет семян?

Л и н ь к о в. Это-то радость? Нет, Иван Романович! Нерадостная это штука. Очень даже нерадостная. Ты вот говоришь про награды, а у меня все заламывает в нутре… Может очень худым концом все это нам с тобой обернуться.

Б у л а т о в. Ну, вот, так же сам и я себя чувствовал до вчерашнего дня. А вчера… Эх, Петр Афанасьевич! Есть справедливость и большая правда в нашей партии!

Л и н ь к о в. Ну, не мучь, не мучь!

Б у л а т о в. Поддержало нас бюро крайкома!

Л и н ь к о в. Ну? Поддержало! Вот спасибо-то!

Б у л а т о в. Поддержало! А Давыдову объявлен строгий выговор. Правы мы были! Абсолютно правы! Поздравляю!

Л и н ь к о в. Спасибо. От самого сердца спасибо!..

Б у л а т о в. А вторая радость… Нет, не скажу! Сейчас сам увидишь…

Открыл входную дверь — там  Л е в к а, в грязном комбинезоне, уставший, с воспаленными глазами, но с радостной улыбкой.

Вот! Принимай гостя!

Л и н ь к о в (насупился). Ты извини, Иван Романович, но у нас тут срочная работа… (И сел.) Все, кроме Виноградова, продолжают стоять. Неловкая пауза.

Т е т к а  Л ю б а (кинулась к двери). Левушка! Сыночек!

Л и н ь к о в (строго). Люба!! (И через короткую паузу.) Зачини дверь, дует!

Т е т к а  Л ю б а (тихо). Заходи, Левушка… Идем в горенку… (Проводит его через комнату в боковушку.)

И опять пауза.

Б у л а т о в. Да брось, Петр Афанасьевич! Помирись…

Л и н ь к о в (Ефименку). Так что у нас по надою молока получается?

К а т я. Петр Афанасьевич! Может быть, я вас чем обидела?

Л и н ь к о в. Меня никто не обижает! Это я всех обижаю, всем мешаю…

В о р о н (тихо Булатову). Ничего не выйдет из этого представления! (Громко.) Мы тут, Иван Романович, решили дать на помощь «Опалихе», потому как они не справляются… (И смолк под суровым взором Линькова.)

Б у л а т о в. Вот это замечательно! А я как раз думал вас просить… Ну, раз вы решили…

Л и н ь к о в. Брешет Ворон! Кривляется, как клоун из цирка! Ничего не решили и решить не можем… Нету людей! Весь автотракторный парк на профилактику встал!

Б у л а т о в (ему неловко). А там у них… по двое суток люди домой не ходят.

Л и н ь к о в. С богом! С богом!

Б у л а т о в. Ведь и вам помогали… Ведь это так заведено у нас…

Л и н ь к о в. Порочная практика — вытаскивать отстающих за счет передовых.

К а т я. Какие они отстающие? Они молодые! Только появились! Какие они отстающие?

Е ф и м е н о к. Да… ты тут, хозяин, перегнул палку-то!

Л и н ь к о в. Ну, хорошо, хорошо! Перегнул, а может, и переломил и… Всё!

Б у л а т о в. Тебе, крестьянину, ведь ведомо, почем хлеб достается.

Л и н ь к о в. Мне ведомо, почем обида стоит, корень зеленый! Ведомо!

К а т я. Да кто же вас обидел?

Л и н ь к о в. Я не с тобой говорю!

К а т я. Так не поймете — требовать будем…

Л и н ь к о в. Требовать будешь у мамки титьку, а со мной так говорить…

Б у л а т о в. И народ ваш… вроде хочет помочь убрать хлеб в «Опалихе»…

Л и н ь к о в. Это что же, мой же колхоз против меня подымаешь?

Б у л а т о в. Я просто у людей мнение спросил… Мы и без вас, товарищ Линьков, обойтись можем…

Л и н ь к о в. Ну и обходитесь! А я пекуся, чтоб людям культурный досуг, заслуженный отдых предоставить…

Б у л а т о в. А хлеб в «Опалихе» пусть пропадет?

Л и н ь к о в. Мне плевать на вашу «Опалиху», раз она у меня… Плевать!

Б у л а т о в. И люди в «Опалихе» пусть ноги протягивают?

Л и н ь к о в. Раз руки протянули, пущай и ноги тянут, корень твой зеленый.

Е ф и м е н о к, Не по-нашему говоришь, хозяин! Не по-советскому!

Б у л а т о в. Какой же вы коммунист? Какой же вы руководитель, если отказываете в помощи соседу? Людям, таким же, как и вы сами? А?

Л и н ь к о в. Плохой, плохой! И всё!

Б у л а т о в. Нет, не всё! Если ты плохой руководитель, мы тебя освободим! Поставим хорошего.

Л и н ь к о в. Как это «освободим»?

Б у л а т о в. А вот так! На пенсию пора тебе, товарищ Линьков.

Л и н ь к о в. На пенсию?

Е ф и м е н о к. Это, стало быть, самая сурьезная проверка нашей с тобой партийной совести, хозяин…

Б у л а т о в. И партия на посмотрит на твои заслуги, если ты от людей отвернулся. Не потерпит партия в своих рядах сумасбродов!

Л и н ь к о в. Меня? Из партии гнать?! С руководства? За то, что всю жизнь народу отдал?

Вошел  Л е в к а.

Л е в к а. Батя! Если в чем перед вами виноват — простите!

В и н о г р а д о в. Погоди, парень! Тут особый разговор пошел.

В о р о н. Медведь-то наш ишь как старается! Может, связать его, а то, не ровен час, бросаться зачнет? (Это тихо сказал Ефименку.)

Е ф и м е н о к. Уймись, Митрофан.

Л е в к а. Стыдно нам обращаться в район за помощью, когда вы уже управились, когда такой сильный сосед под боком…

Л и н ь к о в (резко повернулся к нему, как будто только что увидел). Ты кто такой тут, что в моем доме голос маешь?

Л е в к а. Петр Афанасьевич! Я все забыл! Забудьте и вы!

Л и н ь к о в. Что это ты мне предлагаешь? Что это такое я должен забыть?

Л е в к а. Ведь не я вас плеткой…

Л и н ь к о в. Да ты меня больнее плетки в райкоме отходил! Чего мне забывать, я тебя спрашиваю? То, что я тебя самым близким сердцем своим считал? То, что я любовь родительскую на тебя перенес? Что же мне забывать? То, что я тебе дочь свою отдал, а ты мне в душу наплевал?

Л е в к а. Ну, если даже в сто раз больше худого сделал — простите! Я со всем соглашусь, только не бросайте людей в беде, иначе оставаться вам целый век одному! Как камню на дороге! Что только мешает проходить! Один останетесь! Совсем один!..

Л и н ь к о в. Убирайся отсюдова к чертовой матери! И видеть я тебя больше… (Но схватился за сердце — и тихо.) Уйди от меня! Нет у меня к тебе ни гнева, ни сердца! Уйди! Чужой!

Люба подошла к нему, подала стакан воды.

Л е в к а. Всё. И руки не подам при встрече. (Резко выходит.)

Б у л а т о в. Ну что же, раз ты, Петр Афанасьевич, не можешь за рамки личной обиды выйти, без тебя обойдемся! Без тебя! Но имей в виду…

Т е т к а  Л ю б а. Иван Романович! Сейчас-то хоть помолчали бы! (И нежно.) Петяша! Прости Левушку… Ведь нет никого ближе ему нас с тобой.

Л и н ь к о в. Уйди… Все уйдите, все…

Б у л а т о в (Ефименку). Свободных от работ в добровольном порядке в «Опалиху»!

Е ф и м е н о к (тихо). Сделаем. Раз такая нужда, то…

Б у л а т о в. Я проеду в Шарчино, Поспелиху и Шибунино. Там тоже кончили уборку. (Повернулся к Линькову.) А ты не мешайся, Петр Афанасьевич! Уйди с дороги! На пенсию! Всё! (Выходит. На ходу.) Кто со мной?

Все идут за ним; даже Виноградов, неловко пожав плечами, вышел. На сцене Линьков, Люба.

Т е т к а  Л ю б а. Петяша, Левушка-то как же?

Линьков отвернулся. Люба вышла. Линьков встал и стоит, покачиваясь, посреди комнаты.

Л и н ь к о в (вдруг со стоном). Э-х, Левка! Скосил под корень! (Потом собрался, подошел к репродуктору, включил — оттуда второй куплет «Рушника». Еще минуту послушал, подошел к стене, обнял саблю.) Как камень на дороге… А все мимо пройдут. И жизнь пройдет. Один!!. На пенсию! Не люблю я эту песню! Ничего не хочу. (И вдруг сам, опершись на саблю, с горечью, со слезами запел.) Не нужен больше! Никому не нужен! За что меня так жестоко…

А хор в полный голос повторяет песню.

(Перекрывая хор.) За что же?

З а н а в е с.

АКТ ТРЕТИЙ

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

СТЕПЬ

Всю сцену делят пополам огромные стога соломы, уходящие ровным рядом в степь. Между первым, что на первом плане, стогом и вторым стоит огромный транспортер. Ночь. Крупные звезды на небе. На склоне неба луна. Низко над землей порывистый ветер гонит темные тучи. Вдали горит стерня. Группами расположились  л ю д и. Это молодые опалихинцы, одетые в спортивные костюмы, и молодежь колхоза «Отчизна». Тут  К а т я, В е р а, Л е в к а, К р у г л а к о в с к и й, Д е м и н, Г р о ш е в, Х в а т о в, Ф е н я; тут же  Б о г а т ы р е в, Б у л а т о в. Все говорит о том, что люди очень устали. Негромко, на два голоса, девушки поют:

Группа людей на втором плане перегружает хлеб с саней на землю. На первом плане лежит  Л е в к а. Возле него сидит  В е р а  и тихо гладит его по голове. Левка спит.

Г о л о с а (на втором плане). Как ни гнали, как ни надрывались, а все одно…

— Что «все одно»? Напрасно, значит, Булатов собрал транспорт и людей из соседних колхозов? Глупости болтаешь! Ведь весь хлеб подтащили к дороге…

— Да что толку-то? Подтащить его сюда из глубинки подтащили, а на элеватор везти не на чем… Не успеют машины обернуться до ливня…

— Вот ведь черт! И кто придумал эти осенние ливни!

Б о г а т ы р е в. Только в панику не надо бросаться… Может быть, что-нибудь придумаем!

Г о л о с а. Да что ты, Митя, придумаешь? Машины нужны! А где их взять?

— Надо на будущий год свое зернохранилище ставить… Или навесы какие…

Люди продолжают пересыпать хлеб, с тревогой поглядывая на небо.

— К рассвету прорвет небо. Это точно говорю. И пропала наша работенка.

— Да народу много собралось, а вот поди же ты…

Слева Богатырев подошел к Грошеву.

Б о г а т ы р е в. Может, разбудить Левку? Сани уже освобождаются.

Г р о ш е в. Мура это! Нельзя ему садиться за руль. Не выдержит. Я уж — сейчас-то ехал — все его по шее лупил, чтоб не спал за рулем! Что ты хочешь — трое суток без сна и без смены.

Б о г а т ы р е в. Ну кто же поведет трактор?! И так уж Иван Романович сам две ездки провел. А там, в глубинке, еще на один рейс хлеба осталось… Может, все-таки разбудишь?

Г р о ш е в. Да не сможет он вести машину!

Л е в к а (поднялся на локте). Не слушай его, Митя! Поведу машину! Сейчас встану и… Сейчас!

Мимо проходит Круглаковский, несет пиджак.

К р у г л а к о в с к и й. Кто-то пиджак бросил, а в нем бумажник… Растяпа! (Повесил пиджак на столбе на гвоздик и опять ушел к работающим.)

В е р а. Ну зачем ты, Левушка, так надрываешься? Премия, что ли, тебе нужна? Или Булатову слово дал?

Г о л о с. Ты поверху, Круглаковский, лопату веди, поверху! Не рассыпай!

Л е в к а. Нет в тебе мечты, Веруня! Нужно! Понимаешь? Пару дней нам еще от осени осталось, а там ливни, снег пойдет! А в глубинке еще на одну полную ездку хлеба осталось. Триста центнеров. Понимаешь? Лежит под звездами. Живой хлеб.

В е р а. Хлеб живой! Ой и чумной ты у меня!

Л е в к а. Знаешь, как хлеб пахнет? Я вот с ним говорю. Он как живой! Нет, правда! Будто бы понимает меня!.. Да до тебя не дойдет!

В е р а. Дойдет! Пойму, Левушка, пойму. Ты научи!

Г о л о с. Ребята, чья фуфайка? Уберите! Засыплем же!

Л е в к а. Будто хлеб мне говорит: «Ты что же, Левка? Неужто бросишь меня здесь? Я ведь твой! Кровный!» Понимаешь? И если я тот хлеб брошу — уйди от меня, потому что я тогда подлец и самый последний человек, раб, а не хозяин на земле. Вон даже Булатов на трактор сел. Ну, Вера? Погибнуть тому хлебу? Он же самый большой хозяин сейчас надо мной!..

В е р а. Какой ты стал, Левушка… Сильный!

Л е в к а. Ой, глупая… (Притянул к себе.) Дай поцелую!

Целуются. Грошев ведет за руку Феню.

Г р о ш е в (показывая на целующихся). Вот! Учись! Будь грамотной!

И когда перепуганные Вера с Левкой откинулись друг от друга, Грошев со смехом оттаскивает Феню к стогу. Он начинает ее целовать. Феня отбивается, смеется. Сзади них остановился Круглаковский.

К р у г л а к о в с к и й (про себя). Какой хам! (Громко.) Виноват! Позвать милицию или народную дружину?

Феня убегает.

Г р о ш е в. Чего тебе? Или опять работой недоволен? Три дня мы тут с Левкой без сна…

К р у г л а к о в с к и й. Производственная сторона меня сейчас не волнует.

Г р о ш е в. Иди ты, фитиль, «не волнует»… Я же вкалываю. Норма!

К р у г л а к о в с к и й. Вы думаете, что никто не видит, как вы водите девушку по всем углам и прижимаете ее, как враг народа? Или это тоже норма?

Г р о ш е в. Каждый человек может жениться.

К р у г л а к о в с к и й. Мне идти некуда! А вот вам пора отправляться в глубинку! Ваши сани свободны! Кстати, захватите Ефименка с командой добровольцев! Запрягайтесь, трактор! Вопрос с повестки дня снят.

Круглаковский уходит за стог. Грошев подходит к Левке с Верой.

Г о л о с  К р у г л а к о в с к о г о. Товарищ Ефименок! Карета подана!

Г р о ш е в (Левке). Кончай волноваться, сонная команда! Ехать пора! (Помогает Левке встать на ноги.) Ты чего, силу всю бабе своей отдал? (Ведет его.) Опять, значит, по шее тебя лупить, чтоб не спал за рулем?

В е р а. Руслан! Ты уж от него не отходи!

Г р о ш е в. Еще чего! Что он, маленький? Шевелись, шевелись, фитиль!

В е р а. Русланчик, я прошу тебя!

Все уходят.

(Кричит вслед.) Руслан, я с тебя за всё спрашивать буду!

Взревели моторы. Один за другим санные поезда уходят в степь.

Ой, как худо повел! Ой, Левка! Ой, сумасшедший! (И с криком кинулась вслед.) Левушка! Не надо! Вер-нись!

Пауза. Сцена пуста.

В стороне остановился  К р у г л а к о в с к и й. Наблюдает, как крадучись подошел к столбу  Х в а т о в, снял пиджак с гвоздика, вынул бумажник и пошел на первый план.

К р у г л а к о в с к и й. Я еще в нашем старом доме говорил, что вы не готовы к жизни в новом обществе. Хватов!

Хватов замер.

Вернитесь так же тихо, как ушли… Положите на место чужое. И после этой утомительной операции подойдите ко мне. Я понял, что наступил момент, когда пора по методу нашего общего друга Руслана ставить вам банки на шее!

Хватов нехотя двинулся назад, но остановился сзади Круглаковского. Последний стоит в наполеоновской позе.

Ну, идите, родной мой! Идите! Я же не шучу, птенчик! Ну, Леня! Ну, солист циркового джаза!

Х в а т о в. Толик, мене же одному много будет. Вы ведь нуждаетесь… Может, мы честно, на двоих это все и…

К р у г л а к о в с к и й. Мародер! Кому вы говорите «честно»? Вы полагаете, что у вас когда-нибудь что-нибудь может быть честным? Не в той тональности поете арию? Голос дрожит, колоратурный тенор!

Хватов вдруг сильно отталкивает Круглаковского, тот падает. Перепрыгнув через него, Хватов убегает в кулису, там слышен цокот удаляющейся лошади. Входит  Д е м и н. Увидел Круглаковского. Подбежал, помог встать на ноги.

Д е м и н. Что с вами? Упали?

К р у г л а к о в с к и й. Поскользнулся на чем-то склизком… Кажется, на Хватове…

Д е м и н. Что случилось?

К р у г л а к о в с к и й. Вы тут ведаете электричеством. Так вот… (Ведет Демина на первый план.) Короткое замыкание! Горят провода! Ярким пламенем. (И серьезно.) Вот по этой дорожке на лошадке рвет когти певец-халтурщик Хватов! За свой концерт он схватил слишком много… В общем… вы обстановку знаете. Сейчас с этой уборкой хлеба, с этим ожиданием ливня — напряжение, как перед штурмом Бастилии. Одним словом, никто не поверит, что мы с ним не заодно! Мне уезжать нельзя — меня старшим назначили, — а вы… догоните его!

Д е м и н. Вы что, Круглаковский? Сейчас вернутся машины, и мне запускать движок! Подключать электротранспортер. Да и не хочу я больше лезть в эти грязные истории! И на чем?

К р у г л а к о в с к и й. Валерик! Я запущу любой движок за вас! Я включу любую машину! Мы же честные люди! Я вам воздвигну памятник при жизни. Валерик! Вы космонавт, Валерик! Вот вам милицейская ракета!

Д е м и н вскочил в мотоцикл и умчался. Вбегает  м и л и ц и о н е р.

М и л и ц и о н е р. Угнали! Держи, держи! Угнали!

Круглаковский перехватил его.

К р у г л а к о в с к и й. Что вы кричите, как дама на базаре? Ваш друг Демин уехал останавливать свободные машины на трассе… Вернется, и все будут благодарить вас!

Они идут под руку. На ходу.

М и л и ц и о н е р. Поотпускали ворюг, а теперь ходи и оглядывайся, как бы с тебя на большой дороге казенные бриджи не сняли…

К р у г л а к о в с к и й. Ну-ну, мой дорогой шевалье! А мы с вами, честные люди, на что? Мы следим, чтобы все было в ажуре…

Ушли. И тут же  К р у г л а к о в с к и й  вводит  В е р у.

И нам волноваться нечего. Что ваш муж, разве не человек? Что он, маленький? И вообще… Вопрос. Вы считаете, что ваш муж не может совершать трудовые подвиги? Может! Вот и все! Сейчас у всех такой трудовой надрыв! Так что, как говорил Шиллер, «умрем мы вместе», но… Но не раньше, чем построим новое общество!

Шум машин приближается.

О! Еще сознательные элементы прут!

В е р а. Да ну вас!

Поспешно входит  Б у л а т о в, в сапогах, и с ним  г р у п п а  к о л х о з н и к о в.

Б у л а т о в. Товарищи, быстренько разгружайте сани! (Кричит.) Богатырев! Митя! (Круглаковскому.) Где Левка?

К р у г л а к о в с к и й. Повел трактор в глубинку…

Б у л а т о в. Да вы что, с ума сошли? Я же приказал ему спать! Кто позволил?

К р у г л а к о в с к и й. Но он сам! Правда сам…

Б у л а т о в (с досадой). Вот ведь ерунда! (И решительно.) Ладно, помогите разгружать!

Круглаковский убегает за стог. К Булатову подходит  М и т я  Б о г а т ы р е в.

Б о г а т ы р е в. Приехали, Иван Романович? А я в третью бригаду забегал — там все закончили. А как в глубинке? Заберет Лева за одну ездку?

Б у л а т о в. Заберет. Другое обстоятельство меня сейчас волнует. (И тише.) Если через час вся колонна машин, увезшая хлеб на элеватор, не вернется — будет поздно!

Б о г а т ы р е в. Я это знаю, Иван Романыч.

Б у л а т о в. Так ты считаешь, не успеют до дождя машины вернуться?

Б о г а т ы р е в. Нет. Я не хочу ребят расстраивать, но наша работа сейчас впустую… Ливень накроет хлеб. Это точно.

Б у л а т о в. Слушай, Митя, а если нам… Нет! Вот черт! Ждать противно, а предпринять больше нечего — весь транспорт из соседних колхозов мобилизован…

Б о г а т ы р е в. Я уж по-всякому прикладывал. Положение безвыходное…

Вбегает  К а т я.

К а т я. Иван Романыч! Вот телефонограмма! Ливень уже вошел в границы района!

Б у л а т о в. Только поспокойнее, поспокойнее, Катюша. (На секунду задумался, а потом решительно Мите.) Вот что! Весь брезент…

Б о г а т ы р е в. Весь брезент на тех машинах. Мы накрыли на случай дождя в пути…

К а т я (с протянутой рукой). Ой, смотрите! Капнуло!

Б у л а т о в. Митя!

Б о г а т ы р е в. Да?

Б у л а т о в. Я с людьми остаюсь здесь, а ты немедленно в сельпо и в столовую!

Б о г а т ы р е в. Есть!

Б у л а т о в. Все клеенки…

Б о г а т ы р е в. Понятно! (Убегает.)

У стога его голос: «Савин, Коряжмин! За мной бегом!»

К а т я. Иван Романович… Это плохо?.. Ну, скажите правду мне: это катастрофа?

Б у л а т о в. Да. Мы сейчас беспомощны против сил природы… Пока придет поддержка из соседнего района… (И прямо ей в глаза.) Да, Катя, это катастрофа! (Секунду смотрит и вдруг закричал, дико, радостно.) Катя, смотрите!

Из-за бугра показались контуры машин.

Смотрите!

Г о л о с а. Ура-а!!

— Машины!

— Откуда столько машин? Ур-ра!

Вбегает  Л и н ь к о в.

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич, а я уж думал…

Л и н ь к о в. Некогда, Иван, некогда. Опосля разговоры… (Зычно кому-то.) Подгоняй четырнадцать шестьдесят семь под транспортер! Фомин! Водитель! Не спать! Подгоняй! Я те, корень зеленый, позеваю! Быстро!

Г о л о с а. Линьков приехал!

— Ура, ребята! Ур-ра-а!

— Хлеб спасен!

Л и н ь к о в. Прекратить! Слушай меня! Машины подгонять без команды! Водителям самим смотреть! Груженые немедля крыть брезентом! Ворон! Распоряжайся брезентом! Остальные все — на погрузку! Иван Романович, для бодрости бери лопату! Ну, живо, живо! Ванюша! (Крикнул.) Включай транспортер! Виноградов!

В и н о г р а д о в  вбежал и вытянулся.

В и н о г р а д о в. Здесь я!

Л и н ь к о в. Прикинь, сколь хлеба останется!

В и н о г р а д о в. Шестнадцать тонн.

Л и н ь к о в. Крыть брезентом!

В и н о г р а д о в. Уже кроем!

Л и н ь к о в. Ступай! (И сам пошел к транспортеру.) Ну что с транспортером? Включайте же вашу хваленую технику, корень зеленый!

К р у г л а к о в с к и й. Есть включать! (Включает, но там вспышка, грохот.) Спокойно, спокойно.

Его окружили.

Г о л о с. Да вот сюда надо присоединить!

Заработал мотор, пошла лента транспортера. Люди энергично работают. Круглаковский вышел на первый план, весь в саже. А от работы людей начинает рождаться ритмичная, жизнерадостная песня.

В е р а. Батя! Вот Левка-то обрадуется!

Л и н ь к о в. Полно, полно ласкаться! За работу!

Т е т к а  Л ю б а (Вере). А Левушка где же?

В е р а. А вот сейчас приедет! За последним хлебом поехал!

Л и н ь к о в. Без сна работает! Эх вы! Ну, давайте веселее! Следующую давай!

Одна за другой подходят машины. На первом плане остановился мотоцикл с  Д е м и н ы м. Х в а т о в  забился в угол коляски. К ним подходит Круглаковский.

К р у г л а к о в с к и й (Хватову). Попался, нумизмат? Ну что же, певец-наездник? Споем финал? (Демину.) Вы вложили ему ума?

Демин передает ему бумажник.

Д е м и н. Немного… Где старшина? В конце концов, не все тюрьмы еще переоборудованы под кирпичные заводы.

К р у г л а к о в с к и й. Разумно. Похвально. Из вас получится космонавт. Вы благородный человек! (Кричит.) Старшина!

Д е м и н. Где это вы так измазались?

К р у г л а к о в с к и й. Я просто хотел сдержать свое слово перед вами. Вопрос. Как называется собака мужского рода?

Д е м и н. Ну, кобель…

К р у г л а к о в с к и й. Идите и чините движок! Я, кажется, воткнул это животное не в ту розетку!.. Старшина!

Д е м и н. Круглаковский! Вы вредитель! Я вас задушу!

К р у г л а к о в с к и й. Идите, идите! Эмоции после ремонта! Я просто поспешил сыграть роль электрика Демина. Идите!

Демин уходит, вбегает  м и л и ц и о н е р.

М и л и ц и о н е р. Что случилось?

К р у г л а к о в с к и й. Ваш катафалк прибыл! И с ним живой труп! (На Хватова.) К вам! Еще годика на три! Вопрос. Кого касается статья 162-я, пункт «В»?

М и л и ц и о н е р. Вор! (Хватову.) А ну вылазь!

Хватов вылезает.

Тут вон люди до черноты в глазах работают, а он милицию от полезного труда отрывать! Теперь волоки его в город, гада, — тюрьмы-то нету! А если не приструнить, сапоги казенные сымут по дороге, на посту! А ну пошли! (Ведет Хватова.)

К р у г л а к о в с к и й (им вслед). Хватов, кстати! Вы знаете песню «Сижу за решеткой в темнице сырой…»?

Х в а т о в (обернулся, зло). Отстаньте от меня! Не знаю!

К р у г л а к о в с к и й. А вдруг найдутся еще простачки, чтобы взять вас на поруки? Обязательно приготовьте! Не забудьте: «Сижу за решеткой…» называется…

Хватова увели. Круглаковский поспешно уходит к работающим, а там голоса.

Г о л о с а. Полна коробочка! Отъезжай!

— Давай следующую!

— Ребята, хоть пыльно, а спеть можно!

— Запевай!

К р у г л а к о в с к и й. Эх, жаль, Хватов ушел на покой! Он бы про звено…

Хохот. Продолжается работа, а на первый план выскочила  К а т я.

К а т я. Иван Романович! Это из-за вас приехал Петр Афанасьевич…

Булатов подходит к ней.

Ой, Иван Романович!.. (Радостно засмеялась.) Все-таки я очень плохой человек… Я о вас думала…

Г о л о с а. Чего мимо сыплешь?

— Подавай следующую машину! Еще, еще!

К а т я. Ой, молодец! (Прильнула к его груди.)

Подошел  Л и н ь к о в. Люди в это время грузят машину за машиной.

Л и н ь к о в. Катерина?!

Та отпрянула от растерявшегося Булатова.

Б у л а т о в. Продолжайте, товарищ Ромашова…

Л и н ь к о в. Я тут что же… как в той дурацкой игре… третий лишний?

Б у л а т о в. Товарищ Петр Афанасьевич… мне тут товарищ Катюша докладывает… (Кате.) Про семена скажите…

К а т я (тоже растерянно). Наши семена… дорогой Иван Романович, они… в общем, по кондиции… в нынешнем году лучше кубанской пшеницы… И уж конечно лучше канадской… Первая в мире… линьковская.

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич! Тебя надо в академию послать!

Л и н ь к о в. В академию? А перед тобой, часом, не академия стоит? Эх, Иван! Был бы я на двадцать лет помоложе, узнал бы ты… Хорошая у нас Катерина! Очень хорошая! Академия… И… я уйду лучше! Мешать не буду! Хм! «Докладывает»! Она тебе доложит, отчего у нее глаза, как костры, пылают! И ты ей доложи! Докладывай, куда сердце при встрече шмыгнуло! Докладывай! Ну! Или я всем на всю степь орать буду, что ты трус, а не хозяин своего счастья! Иван! Докладывай, корень зеленый! (Ушел.)

Б у л а т о в (совсем растерян). Вы продолжайте, продолжайте, Катюша. Линьков много пережил за сегодняшний день… Семена, вы сказали, хорошие…

К а т я (подхватила). Хорошие!.. А звезды, Иван Романович… крупные звезды… перед рассветом. У нас пшеница такая же… тяжелая, блестящая… Смотрите, как косы девичьи, тяжелые, плывет пшеница…

Мимо пробежал  В о р о н.

В о р о н. Гдей-то тот бывший бандюга, что нынче електричество чинить?.. (Убежал.)

Б у л а т о в. Да, тяжелая работа у всех… И дороги плохие… (Обернулся украдкой и замер при виде плывущего в кузов хлеба.) Ах, как хлеб сверкает! Золотая россыпь!

Они молча стоят, и вдруг он взял ее за руку.

К а т я (трепетно). Не надо, Иван Романович! Не надо… Я не могу еще раз в жизни ошибиться…

Б у л а т о в. Я в глаза хочу посмотреть…

Мимо бежит  Ф е н я. Почти наткнувшись на них и, прикрывая рот платочком, смущенная, убегает.

Пшеница… Значит, вы говорите… И кукуруза, естественно… план… уборка… (И растерянно глянул на небо.) Да и про звезды… (И вдруг встретил ее взгляд. Очень тихо.) Катюша… А?

Она только кивнула головой, а потом, подняв голову, прямо посмотрела ему в глаза.

К а т я. Да! И вы любите?

Б у л а т о в. Давно уже.

К а т я. А как вы меня любите?

Б у л а т о в. Сильно.

К а т я. Ну как, как? Скажите словами. Вы знаете такие слова?

Б у л а т о в. Знаю.

К а т я. Только для меня?

Б у л а т о в. Только. (Взял ее за руки.) Какой воздух звонкий! Осенняя ночь! Перед рассветом! Хорошо. Вы стойте здесь, у стога. Я — напротив. Я — жених, вы — невеста. Меня зовут Иван Булатов. Вы — Катюша… Катюша Ромашова… Согласны?

К а т я. Я сейчас себе не принадлежу, Иван Романович! Я не своя. У меня есть хозяин — Иван Булатов. Ванюша!.. Иванушка… Делайте со мной что хотите… вы мой хозяин. Я всему, что от вас исходит, подчиняюсь. Я любовь моего хозяина!

Г о л о с. Смотрите! Левка едет! Последний хлеб везет! Напрямик махнул!

Б у л а т о в. Катя! Я очень вас люблю. Вы мне верьте. Я никогда в жизни не лгал. Я вас люблю до того, что в груди что-то холодеет. Вот тут. Я вас очень люблю. И если вы хотите, чтобы я сказал это слово при всех, я скажу: я люблю вас, Катя!

Она закрыла лицо руками, а он кричит в степь.

Я люблю Катю! Люблю!

Катя стоит и смотрит на него невидящими глазами.

Мимо бежит  В е р а.

В е р а. Вы Петра Афанасьевича не видели? Батя! Батя, маманя зовет!.. (Убегает.)

Б у л а т о в. Я люблю вас, как этот тяжелый хлеб! Я люблю вас, как те далекие звезды, накоторые мы с вами обязательно полетим. Я люблю ваши волосы. Они пахнут землей, степью, хлебом… Я люблю тебя, Катя! Люблю твои руки, глаза, волосы, щеки, губы! Я губы твои люблю!

И они замерли в поцелуе. Потом он выпустил ее из своих объятий, и она стоит как пьяная.

К а т я (открыла глаза). Это и есть счастье?

Б у л а т о в. Наверное, да!

К а т я (с придыханием). Хо-ро-шо!

И вдруг мимо них побежали  л ю д и. Началась суматоха, крики.

Г о л о с а. Куда он тянет?

— Там же овраг!

— На овраг, Левка!

— Левка, туда нельзя!! Левка!

— Левка!! Перевернешься!..

Ф е н я. Руслан! Руслан, прыгай!

По бугру косо ползет трактор с прицепом трех саней.

Контуром видны  Л е в к а  и  Р у с л а н.

Г р о ш е в. Левка! Левка! Куда ты? Слышь, морда! Проснись…

Но трактор все больше заваливается, и вот он кувыркается с грохотом. Рев мотора.

К р и к и. Стой! Стой! Левка-а!

И все стихло. Люди стоят на бугре. Булатов с Катей там же.

Г о л о с а. Помогите! Помогите!

— Разбились оба!!

— Еще живы!

— Быстро на медпункт!

Б у л а т о в. Быстро берите мою машину!

Кто-то побежал за машиной, кто-то несет Грошева.

Г р о ш е в (в бреду). Левка, смотри вперед! Левка!! Феня!..

Феня бежит за ним вслед.

Ф е н я. Русла-ан! (Убегает.)

Левку ведут и кладут под стог. Над ним склоняется Булатов.

Б у л а т о в. Кажется, повреждена рука. Как же он вообще остался жив?

Влетела  В е р а — и к Левке.

В е р а. Где?! Что?! (Возле Левки.) Левушка! Я же говорила! Я же просила!..

Б у л а т о в. Дайте чистую тряпку!

Катя подала косынку. Булатов перевязывает руку.

Г о л о с. Ну где же врач?

Влетел  Л и н ь к о в. Бросился к Левке.

Л и н ь к о в. Левка! Сынок!

Все окружили Левку. Толпа скрыла их. На первом плане  Д е м и н  и  К р у г л а к о в с к и й  с  г р у п п о й  к о л х о з н и к о в.

Д е м и н. Он вел головной! Я видел! Ну что ты хочешь — трое суток не спал. Смену Петр Афанасьевич не дал. Ну и кувыркнулся! А Руслан — разгильдяй.

К р у г л а к о в с к и й. Руслан Грош — человек! Я видел. Трактор на составные части!.. Только пух-перо! Это ж Дантов страшный ад. Погиб бы Левка! Руслан его спас! Выкинул Левку, а сам не успел, тульский пряник! А говорят: «Хам». Нехорошо! Выживет ли… морда!

Л и н ь к о в. Левка! Левка! Открой глаза!

В е р а. Батя, не теребите его!

Л и н ь к о в. Уйди… Левка! (Вере.) Ты жена ему или чужая баба? Вы тут людей не бережете, а я сына из-за вас должен терять?! Левушка!

Левка открыл глаза.

Здесь я, сыночек! И Верка наша тут. Спасли мы хлеб! Спасли! Ты уж меня не кори! Я ведь все понял!.. Я вот с Виноградовым… Тут все наши люди прибыли… и машины на помощь..

В и н о г р а д о в. Не укоряй батьку, Левушка… И так ему на тебя смотреть нет мочи… По его вине-то надорвался… А в сердце у него — ты!

Л е в к а. Батя! Батя!

Л и н ь к о в. Левушка!

Л е в к а. Батя! Прости меня! За все! И за то, что думал худо про тебя.

Л и н ь к о в. Сыночек! Мне у тебя прощения-то просить! Мне! Это ты меня прости великодушно…

Л е в к а. Батя! За хлеб да за все как вас благодарить?

Л и н ь к о в. Ох, родной ты мой! Ох, кровушка ты моя! Дитя ты мое верное!

И они обнялись. Люди отошли в сторону.

В о р о н. Глянь-ка! Рассвет! Весь хлебушек переважили! Весь! Вот что такое масса! И не говори больше никто, что мы все не хозяева! Мы хозяева! Я хозяин! И ты, Виноградов, черт с тобой, тоже хозяин, корень твой зеленый.

К а т я. Петь хочется! Солнце встает! И… Ребята, дождик! Ей-богу! Все равно — петь!

Л и н ь к о в. Ну, теперь сбирайся… домой поедем! Доказал…

Л е в к а. Не могу, батя. Неудобно. Секретарем комитета комсомола стал…

Л и н ь к о в. Ну?

Л е в к а. Батя, но мы же рядом. Один дом! И семья одна!

Л и н ь к о в. Эх ты, славный! А ведь, без такой смены не жить нам! Не жить… Пошел ливень!.. Пошла вода, как лава Первой Конной! Пой, ребята! Да грузи, грузи! Ничего ему не сделается, хлебу-то, от дождя!

Грянула песня. А дождь льет на людей. Кто-то брезентом накрыл машину с хлебом. А на третьем плане встает большое красное солнце. Работают люди. Быстро, под песню, работают.

(Перекрывая песню.) Корень зеленый! Кукиш тебе, дождичек! Не успел! Не обошел! Хозяева земли посильней тебя, природа! Давай, ребята, давай, хорошие!

Кипит работа. Гремит песня.

Ливень.

З а н а в е с.

Оглавление

МОЯ ДЕРЕВНЯ Пьеса в восьми картинах

ХОЗЯЙКА Народно-героическая комедия в пяти картинах

РУССКИЙ КАРАВАЙ Бытовая комедия в трех актах, с прологом

  ПРОЛОГ

  АКТ ПЕРВЫЙ

  АКТ ВТОРОЙ

  ПРОЛОГ К ТРЕТЬЕМУ АКТУ

  АКТ ТРЕТИЙ

ЗАПАДНЕЕ МИНСКА

  АКТ ПЕРВЫЙ

  АКТ ВТОРОЙ

  АКТ ТРЕТИЙ

КОГДА ЧЕЛОВЕК ЛЮБИТ

БАЙКАЛ — СИНЕ МОРЕ

  АКТ ПЕРВЫЙ

  АКТ ВТОРОЙ

  АКТ ТРЕТИЙ

ХОЗЯИН Героическая комедия в трех актах

  АКТ ПЕРВЫЙ

  АКТ ВТОРОЙ

  АКТ ТРЕТИЙ