В который раз Вадька будит меня придушенным криком из под развалин ночных кошмаров. Я привыкла к этому, научилась мгновенно просыпаться. Раньше рука сразу тянулась к ночному столику за таблеткой и водой - сбить начинающийся приступ. Но теперь Вадька отказывается: капризный ребенок, которому телевизор напел в ухо о вреде химии.
Обнимаю мокрую от пота спину, дрожащие плечи.
- Все. Все в порядке. Я здесь.
- Ленка, как хорошо с тобой, - Вадька прижимает меня к себе.
Вдыхаю знакомый, чуть горьковатый запах. Ищу потрескавшиеся, вкуса крови, губы. Выпуклый шрам под ключицей, неровная вмятина над пупком, след от ожога на ноге.
Ленка всегда была лучше меня. И теперь уже, наверное, навсегда.
Плоть вяло сопротивляется под рукой. Ничего, сейчас начнется еще одна наша маленькая битва. Еще одна наша победа. Глаза в глаза, грудь к груди, бедро к бедру.
Иди ко мне. Ближе, крепче, сильнее. С губ срывается матерная ругань, жгучая и влажная, как вывернутый наизнанку перец джалапено.
Вас заводит, когда я сквернословлю в постели. Ангел днем. Блядь ночью.
Я точно не ангел, насчет второго не знаю.
За спиной пробуждается от глубокого пьяного сна Сомик. Утыкается мне в шею, дышит тяжело, как загнанный пес. И, наверное, так же как пес скалится желтыми прокуренными зубами. Шершавая ладонь сжимает ягодицы. До синяков. До следов от ногтей.
Летит на пол майка-ночнушка, сбрыкнуто одеяло, намотаны на кулак непослушные пряди. Нас здесь - один древний потрепанный в битвах дракон о трех головах.
- Я люблю вас, мальчики. Ну же! Ну!
Просыпаюсь под звон будильника и запах свежесмолотого кофе и тостов.
- Завтрак готов, - кричит Вадька из кухни.
Сползаю с кровати, oтправляюсь в душ. Непростительно долго стою под обжигающе-горячей струей. В квартире жутко холодно, и у меня нет силы воли выключить воду. Нам опять не хватает денег заплатить за квартиру.
Стараясь не смотреть в зеркало, мажу физиономию кремом. Если разобраться, у меня длинные ноги и плоский живот. А если не разбираться - если сразу смотреть в лицо?
Выхожу из ванной, дрожа в толстом махровом халате. Сомик нагло дрыхнет, разметавшись на всю ширину постели.
- Вставай, несчастный! - тормошу его.
В ответ слышу лишь неразборчивое мычание. Сомик натягивает подушку на голову.
- Сомов! Все порядочные люди уже на работе.
- Я не порядочный! - Сомик пытается лягнуть меня правой ногой. Левой у него нет по колено. Уже год, как нет. Если бы он потерял ее во время военных действий - сделали бы регенерацию вне очереди. А поскольку мы ни то ни се, то надо ждать еще пять лет.
Вадька стоит у кухонного окна и пустыми рыбьими глазами смотрит на осеннее утро. Утро серое и скукоженное, как дохлая мышь в совке для мусора. Подхожу, вынимаю полупустую остывшую кружку из застывших пальцев.
- А? - вскидывается Вадька. Он часто так замирает на ровном месте. Мы с Сомиком к этому привыкли. Остальных это пугает. У мальчика нелады с психикой. Еще бы, после такого кошмара. Как бы не остаться с ним один на один в комнате. Сами вы - полный кошмар!
- У тебя сегодня занятия в десять, помнишь?
- Помню, Горбушка, спасибо.
Заправляю Вадьке за смуглое ухо выбившиеся волосы. Он отрастил длинную шевелюру. Говорит, что всю жизнь мечтал, чтобы не по уставу. Так я ему и поверила.
Вадьке приходится хуже нас, непутевых. У него была цель: стать хорошим пилотом, дослужиться до командира эскадрильи, жениться на любимой женщине, родить троих детей и умереть довольным и счастливым в кругу семьи. А теперь из армии его списали, вместо любимой женщины у него мы с Сомиком и из за своей вечной сдержанности oн даже не может как Сом перебить дома все табуретки.
- Твердохлебова! Купи пива и пельменей, - командует Сомик, выползая из спальни и плюхаясь за компьютер.
- Почему я? - возмущаюсь. - Кто у нас не работает?
- Почему не работает? Я книгу пишу, - важничает Сомик, почесывая через мятую футболку живот.
- И душ прими. Не люблю немытых мужчин.
- Тогда уходи к Вадьке. Как тебе такая строчка: "Для графомана писать наслаждение, эндорфины у него при этом вырабатываются. Кайф он от процесса ловит! А
