Огненные фарватеры [Неизвестный автор] (fb2) читать онлайн

ОГНЕННЫЕ ФАРВАТЕРЫ

Морские рабочие войны

Вы открываете книгу, посвященную далеким грозным событиям Великой Отечественной войны. На ее страницах вам предстоит познакомиться с необычными людьми — героическими военными моряками кораблей и частей охраны водного района (ОВР) Краснознаменного Балтийского флота. Сражаясь с фашистами на Балтике, овровцы в годы войны решали многие трудные задачи. Они несли дозорную службу, организовывали и осуществляли необходимые действия по противолодочной и противоминной обороне, выставляли мины на вражеских фарватерах, под огнем врага высаживали разведывательные отряды и десанты на захваченный им берег, перевозили крупные воинские формирования в тяжелейших условиях минной опасности, под ожесточенным обстрелом противника.

Приведем одно из живых свидетельств, содержащихся в этой книге. В нем ярко характеризуются боевые действия моряков-овровцев в труднейшие месяцы 1941 года: «Катера, имевшие деревянные корпуса, упорно и настойчиво преодолевали тяжелые льды. Крошечные буксиры с маломощными машинами трудились, как заправские ледоколы. Тральщики не только пробивали себе путь, но и тащили за собой баржи с людьми, военной техникой и боезапасом. Проводили их через минные поля и многометровые торосы, по мелководьям и заброшенным фарватерам. С возможностями техники считаться не приходилось, потому что люди делали, казалось бы, невозможное. Каждый готов был отдать Родине, флоту и Ленинграду свои знания, умения, опыт, кровь и саму жизнь — враг стоял у ворот!»

Беспредельная преданность Коммунистической партии, Советской Родине, высокие моральные и боевые качества, отличная выучка, мужество и героизм моряков позволили им не только преодолеть все трудности, но и победить. И всегда впереди шли коммунисты, имевшие на войне лишь одну привилегию — идти в атаку первыми!

К сожалению, в обширной мемуарной и художественной литературе, посвященной Военно-Морскому Флоту СССР, неоправданно мало внимания уделено оборонительным мероприятиям в прибрежных водах, чем, в сущности, и занимались в годы Великой Отечественной войны части и соединения ОВРа.

Сегодня мы понимаем, что особое значение деятельность моряков-овровцев приобрела при защите города Ленина. Здесь части ОВРа стали одними из основных в ведении войны на море, а их боевое напряжение являлось главным в морской обороне города.

При этом следует учесть, что в годы войны единого ОВРа на Балтийском флоте не было. Части имелись в Таллине, в Кронштадтской и некоторых других военно-морских базах. Только в июле 1941 года был сформирован ОВР Морской обороны Ленинграда и озерного района. Позднее создавался ОВР Главной базы Ладожской военной флотилии.

В январе 1943 года Кронштадтскую военно-морскую базу преобразовали в Кронштадтский морской оборонительный район (КМОР), а на островной военно-морской базе Лавенсари была создана своя охрана водного района.

Наверное, в предисловии к книге нет необходимости рассказывать, как по ходу войны и в соответствии с новыми условиями трансформировались основные задачи, которые перед ними стояли. Но нельзя не обратить внимания на то, что каждое соединение ОВРа имело свои задачи, равно как и свою зону ответственности, и свои, ему подчиненные корабли. Вместе с тем бывали моменты, когда понятие «зона ответственности» стиралось, ибо корабли разных соединений решали одну общую задачу. Это было в операциях по обороне, а потом штурму островов Моонзундских и Бьерке, эвакуации кораблей и людей из Таллина, с Ханко, Осмуссара, в операциях по прорыву и снятию блокады Ленинграда, многих других.

Родина по достоинству оценила подвиг кораблей и моряков охраны водного района. Гвардейским и Краснознаменным стал первый дивизион катеров-тральщиков, звания гвардейских удостоены минный заградитель «Марти», базовый тральщик Т-205 («Гафель»), первый дивизион сторожевых катеров — «малых охотников». Орденом Красного Знамени награждены более десяти бригад и дивизионов, входивших в состав соединений ОВРа.

Тысячи краснофлотцев, старшин и офицеров охраны водного района были награждены боевыми орденами и медалями, а старшина 1-й статьи В. К. Андрусенко, старшина 1-й статьи Г. М. Давиденко, гвардии мичман И. Я. Ларин, капитан-лейтенант А. А. Обухов, гвардии капитан-лейтенант Г. Я. Оводовский, капитан 3-го ранга Ф. Е. Пахальчук и младший лейтенант П. И. Чалов стали Героями Советского Союза.

В книге — и в этом ее ценность — рассказывается не вообще об операциях, сражениях, боях, а о конкретных людях, их высоких морально-боевых качествах. Читаешь главу за главой и приходишь к выводу, что мужественные поступки, героизм юнг, краснофлотцев, старшин, командиров и политработников были обычной будничной работой, хотя никто из них не думал тогда о личной славе, о наградах. Они просто добросовестно выполняли свою морскую работу, трудились во имя Победы.

В книге рассказано о многих людях, и, надо заметить, при всем разнообразии черт и характеров общим для них было честное, добросовестное отношение к нелегкому воинскому труду, влюбленность в профессию моряка, исключительное бесстрашие перед лицом смертельной опасности.

Традиции флота приняли моряки восьмидесятых годов. Они приняли не просто традиции — эстафету боевой славы от своих отцов и дедов, прошедших огненными фарватерами Великой Отечественной войны.

Полагаю, что у этой книги будет немало заинтересованных читателей среди ветеранов флота, из числа моряков, которые сегодня несут службу, охраняя нашу Родину, и среди тех, кого интересует героическое прошлое Советского Военно-Морского Флота.

Я. ГРЕЧКО, контр-адмирал, заместитель начальника Политического управления Военно-Морского Флота, участник Великой Отечественной войны

БЕЛЫЕ НОЧИ ВОЙНЫ

В первые дни Великой Отечественной войны Балтийский флот сумел быстро привести свои силы в полную боевую готовность. Корабли ОВРа сразу же приступили к постановке минных заграждений, прикрывая подходы к военно-морским базам на Балтике.

Успешное ведение минной войны имело важнейшее значение для отражения ударов гитлеровцев. В этот труднейший период войны Балтийский флот всемерно содействовал усилиям наших сухопутных войск на то, чтобы сдержать, остановить, обескровить мощные группировки врага. Однако и военный флот противника предпринимал все меры к созданию своих минных позиций на Балтике.

Заглянем в Морской словарь (М., Воениздат, 1959). Вот что в нем сказано о морских минных заграждениях:

«Минная банка — минное заграждение, состоящее из небольшого числа мин, протяженностью не более 5 кабельтовых^[1]…

Минное заграждение — препятствие, созданное из мин, которые ставят на разные глубины для затруднения свободного прохода неприятельских надводных и подводных кораблей, состоящее из минных банок, рядов и линий, обеспечивающих максимальное число подрывов при попытке кораблей противника преодолеть данное минное заграждение…

Минное поле — район моря, на котором выставлено одно или несколько минных заграждений».

С первых дней войны овровцы повели героическую борьбу за создание оборонительных и активных минных заграждений. Ставили мины чаще всего ночами, когда уменьшалась опасность атак фашистской авиации, имевшей тогда превосходство в воздухе.

М. ИВАНОВ, старший лейтенант, старший помощник командира минного заградителя «Марти» В день летнего солнцестояния

До войны наш корабль считался опасным. И все потому, что на его борту находилось несколько сотен мин, которые, как считали непосвященные люди, могли в любой момент взорваться. Наверное, потому «Марти» всегда загоняли в самый дальний рейд. Мы подшучивали по поводу такой «предосторожности», хотя не всегда было нам весело. Из-за необоснованных страхов «Марти» постоянно оказывался достаточно далеко от базы. Но корабельные оптимисты даже в этом увидели положительное: раз база далеко — значит, и начальство неблизко.

22 июня 1941 года сменило акценты: «Марти» вошел в одну из таллинских гаваней, принял мины до полного комплекта и встал на рейд. Вскоре рядом с ним отдали якоря другие корабли — минный заградитель «Урал», лидеры «Минск» и «Ленинград», эсминцы «Суровый», «Карл Маркс», «Володарский» и «Артем». Предстоял первый боевой поход. Так и хочется сказать: «С темнотой корабли вышли в море». Но темноты не было, стояла самая короткая и самая белая ночь года. На постановку мин выходили в сумерках. Впереди три базовых тральщика (БТЩ) с тралами за кормой, затем лидеры и вслед за ними минзаги. Эсминцы и «малые охотники» за подводными лодками — в охранении…

Я прошел на правое крыло ходового мостика, посмотрел в сторону лидера «Минск», где держал свой флаг контр-адмирал Д. Вдовиченко, и тут же заметил, как на флагмане замигал прожектор: «Эсминцу „Суровый” занять место в дозоре по диспозиции». Над трубами «Сурового» взвился легкий дымок, корабль увеличил ход и первым миновал ворота бонового заграждения.

— Группа самолетов, правый борт сорок градусов, угол места двадцать пять, дистанция сто пятьдесят! — прозвучал взволнованный доклад сигнальщика.

В ясном безоблачном небе мы увидели самолеты, идущие наперерез нашему курсу.

— Дистанция!

По данным дальномерщиков выходило, что дистанция слишком велика для того, чтобы можно было открыть огонь. Однако командир артиллерийской боевой части тут же выдал целеуказания командиру зенитного дивизиона и приказал приготовиться открыть огонь, как только самолеты окажутся в зоне поражения. Я подошел к командиру. Капитан 1-го ранга Мещерский стоял у машинных телеграфов и спокойно наблюдал за «юнкерсами».

— Дистанция сто пять! — доложил между тем дальномерщик. — Сто!

— Товарищ командир, прошу разрешения открыть огонь! — обратился к Мещерскому старший лейтенант Лев Линдерман, командир БЧ-2.

— Открыть огонь!

И как раз в этот момент загрохотали выстрелы над «Минском». Первые залпы войны туго ударили над морем. Через несколько секунд в бой вступили наши 76-миллиметровые зенитные орудия. Шапки разрывов встали на пути «юнкерсов», и те отвернули. Первый успех за нами!..

Корабли идут своим курсом для постановки мин. Во время выполнения боевой задачи нас прикроют артиллерийские батареи полуострова Ханко с норда и острова Осмуссар с зюйда. Минно-артиллерийская позиция должна перекрыть кораблям противника вход в Финский залив. На переходе в точку командир предупредил меня, чтобы в 2.30 я объявил боевую тревогу, по которой запальные команды приступят к окончательному приготовлению мин. Выслушав наставления командира, я подошел к телефону и связался с командным пунктом командира БЧ-3.

Солнце медленно вставало над морем. Начинался второй день войны. Сколько их еще будет впереди, никто не знал. На ходовом мостике обычная походная обстановка: командир, рулевой, телефонист у телефонов и раструбов переговорных труб. На сигнальном мостике о чем-то шепчутся сигнальщики. Наверху, за командным пунктом командира артиллерийской боевой части, дальномерщики осматривают горизонт. На палубе зенитные орудия развернули стволы — каждое в отведенный сектор.

Трещит телефон. Снимаю с зажима массивную с резиновым наушником трубку. Густой голос командира БЧ-3 рокочет:

— Мины окончательно к постановке изготовлены!

Я посмотрел на часы, закрепленные на переборке, подумал, что минер ошибается: никак не может быть готов к постановке весь магазин^[2]! Высказываю ему свое сомнение. Но командир БЧ-3 настаивает, и тогда я не выдерживаю:

— Степан Маркович, ты, случаем, не заболел? Температуры у тебя нет? — (Это намек на то, что командир БЧ-3 часто простужался.)

— Михаил Иванович, что случилось? — интересуется Мещерский.

— Сизоненко докладывает, что все мины окончательно приготовлены.

— Запросите еще раз.

— Командир боевой части три, не является ли ваш доклад поспешным? — спрашиваю теперь официально.

И вдруг слышу в наушнике голос батальонного комиссара Коваля, заместителя командира корабля по политической части, подтверждающего доклад минера.

— Товарищ командир, — снова обращаюсь к Мещерскому, — у аппарата замполит. Он просит передать, что все время находился на главной минной палубе. Приготовление мин закончено. Личный состав работал отлично.

Мещерский взял у меня трубку, улыбнулся.

— Алексей Афанасьевич, объявите минерам благодарность…

В шесть утра корабли пришли в заданную точку и перестроились для минной постановки. Точно в 6.30 поступил приказ:

— Начать постановку! Вахтенный командир, «исполнительный» долой!

Красно-белый флаг нырнул с реи, давая начальную точку отсчета времени на все корабли. Солнце поднялось уже сравнительно высоко. Небо оставалось все таким же ясным, море спокойным, и даже не верилось, что в такое прекрасное утро идет война. Я наблюдаю в бинокль, как минный заградитель «Урал» сбросил в море первые мины.

— Командир БЧ-2! Усильте наблюдение за воздухом и горизонтом! — приказывает Мещерский.

Снова трещит телефон.

— Товарищ старший лейтенант, постановка мин начата! — докладывает командир БЧ-3 старший лейтенант Сизоненко.

И сразу я представил себе главную минную палубу. Гудят приводные двигатели конвейеров, медленно двигающих десятки мин в сторону лац-портов^[3]. На посту сбрасывания — старшины команд минеров мичман Сергей Михайлов и старшина 1-й статьи Андрей Клейменов. Перед каждым — пульт управления. Их руки — на штоках приводов пневматических сбрасывателей мин. Мигают световые сигналы на пультах, хлестко и коротко, как стреляют, хлопают сбрасыватели. Плюхаются в воду, в бурун, поднятый за кормой винтами, черные тяжелые мины, поднимают всплески воды. И все это происходит в строго установленное и заданное время, иначе не получится того определенного порядка постановки мин, который должен соблюдаться всеми кораблями, идущими сейчас на параллельных с «Марти» курсах.

— Выставлено полсотни мин! — докладывает телефонист. — Сотня!.. Две сотни!.. Осталось сорок мин! Десять! Конец постановки!

— Боевая готовность номер два, первой боевой смене заступить!

Минуты через три на ходовом мостике становится тесновато: спустился со своего КП командир БЧ-2, взбежал по трапу командир электромеханической боевой части инженер-капитан 3-го ранга Губанков, вышел из своей рубки старший штурман Кононов. Все возбужденно и радостно обсуждают только что завершенную работу.

— Товарищи командиры, я полагаю, что сейчас еще несколько рано настраиваться на мажорный лад. Только что получено радио: у мыса Тахкуна терпят бедствие крейсер «Максим Горький» и эсминец «Гневный». — Командир оглядел нас, сразу притихших. — Командир соединения на «Суровом» ушел к Тахкуне. Мне приказано вступить в командование и вести корабли в Таллин.

— Разрешите вопрос, товарищ командир?

— Пожалуйста.

— Товарищ командир, там что, подводные лодки? — спрашивает Губанков.

— К сожалению, этого я пока не знаю. Но есть разведданные: к осту и норд-осту от острова Осмуссар обнаружены вражеские лодки.

Командир БЧ-5 хотел спросить еще о чем-то, но Мещерский поднял руку:

— Товарищи, все по местам. Вахтенный командир, сигнал на корабли: «Вступил в командование. Походный ордер номер… Противолодочный зигзаг…»

На подходе к Осмуссару по приказанию капитана 1-го ранга Мещерского вперед были высланы катера «малые охотники» за подводными лодками. Они сбросили на фарватере несколько десятков глубинных бомб.

В 14.00 соединение прибыло на Таллинский рейд. Минзаги «Марти» и «Урал» бросили якоря в бухте Копли-Лахт, готовясь к приемке мин.

К 30 июня минно-артиллерийская позиция в устье Финского залива была выставлена и полностью оборудована. А уже на следующий день, 1 июля, штаб флота выдал нашему кораблю новую боевую задачу: поставить минное заграждение в северной части вновь создаваемой Нарген-Порккалауддской позиции, чтобы прикрыть от норда главную базу флота Таллин, не допустить прорыва к ней фашистских кораблей. Мы понимали, что выполнение такой минной постановки имеет исключительно важное значение. Но вместе с тем мне, старшему помощнику командира корабля, командирам боевых частей дело это казалось невероятно трудным.

Дело в том, что операцию следовало бы проводить скрытно, под покровом ночи. «Покрова», как такового, не было: стояли белые ночи с хорошей видимостью. И не только для нас хорошей, но и для вражеских самолетов, его торпедных катеров. Мы знали и о том, что на подходе к району постановки мин, на острове Мякилуото, расположена 305-миллиметровая вражеская батарея. Свои снаряды, каждый по 350 килограммов, она могла бросать на 13 миль. А «Марти» нужно было подойти к берегу на 11 миль.

К вечернему чаю в тот день я несколько задержался, и, когда пришел в кают-компанию, многие командиры уже «отстрелялись» и довольно громко обсуждали предстоящее задание.

— Первые мины надо ставить в исходной точке и от нее идти к берегу! — безапелляционно говорил помощник командира Василий Иванович Неручев.

— А потом шлепать назад по своим же минам? — возражал Сизоненко.

— Штурман, твое мнение? — не сдавался Неручев.

— Пожалуй, с таким командиром, как ты, Василий Иванович, уж извини, но я лично не рискнул бы, — вы разил свое отношение к такой постановке вопроса старший лейтенант Кононов.

— Спасибо! — Неручев поднялся и поклонился. — Спасибо, Константин Михайлович!

— Думаю, что Мещерский спокойненько протопает по самой кромочке назад, да еще врага в сомнение введет. Или хотя бы в смущение…

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! — Вошел рассыльный. — Вас, а также помощника командира, штурмана и командира БЧ-3 приглашает командир корабля.

В кают-компанию мы вернулись минут через сорок.

— Командир убыл в штаб флота, — как бы между прочим заметил Неручев.

3 июля в 15.30 корабли снялись с якорей на Таллинском рейде — три базовых тральщика (БТЩ) — Т-207, Т-206 и Т-203, два «малых охотника» (МО), два торпедных катера, минзаг «Марти», — построились в походный ордер и взяли курс на норд-ост. Примерно через полчаса обнаружили «юнкерс». Зенитные орудия кораблей отогнали его. Еще через полчаса сигнальщики заметили перископ подводной лодки, вспоровший штилевую воду Финского залива. Катера МО вышли в атаку, сбросили несколько серий глубинных бомб, отогнали лодку.

На корабле боевая тревога. Все на постах. Я, как положено, — на ходовом мостике. Здесь же командир молча стоит у машинных телеграфов, смотрит вперед, изредка поднимая к глазам бинокль. Я тоже поднял бинокль. Перед глазами встала изломанная черта земли — полуостров Порккала-Удд, перед ним на островке — маяк Порккала. И невдалеке остров, тот самый Мякилуото, с его мощными орудиями. Теперь не только командование, каждый моряк на корабле знает задачу: Боевой устав Военно-Морского Флота определяет, что с отрывом корабля от берега командир обязан довести ее до всего личного состава. А задача трудная. «Марти» должен на полном ходу достичь конечной точки постановки мин, развернуться на обратный курс и уже на отходе ставить мины.

На мостик через каждые полминуты поступают доклады от дальномерщиков:

— Сто шестьдесят кабельтовых… Сто сорок пять…

Еще немного — и корабли войдут в зону действия 305-миллиметровых орудий врага, которые пока молчат.

Выходит из рубки штурман Константин Кононов, наклоняется к визиру, берет пеленги по знакам на берегу, по маяку Порккала. Надо предельно точно определить точку, в которой «Марти» должен поставить первую мину на фарватере.

— Сто сорок! — докладывают дальномерщики.

Снова на мостике появляется Кононов.

— Товарищ командир, до поворота на обратный курс три минуты!

Башни на острове Мякилуото замаскированы, в бинокль их не увидишь. Посмотрел на вахтенного командира, на рулевого, на краснофлотца, который расписан на связи. На Мещерского. И понял, что их также волнует тот же вопрос, что и меня. Но пушки на Мякилуото молчат.

— «Люди» до места! — командует Мещерский.

Буквами славянского алфавита обозначались флаги корабельной сигнализации («аз», «буки» и т. д.). Поднятый флаг «люди» — это сигнал к повороту влево.

Корабль резко накренился на повороте. Торпедные катера вышли вперед, готовые по нашему сигналу выставить дымовую завесу.

— Начать постановку мин!

Я посмотрел на часы — было 17.25.

Береговые орудия открыли огонь явно с опозданием. За кормой уже стояли мины на двух с половиной милях фарватера, начисто перекрыв его. «Марти», казалось, уже вышел из зоны поражения батареи. Но тут, к нашему удивлению, высокие султаны воды от разрывов снарядов поднялись справа по борту, кабельтовых в двух. А затем трижды подряд снаряды легли у самых бортов. Это было опасно. Осколки застучали по бортам, по надстройкам. Следующий залп мог оказаться роковым. Но всплески поднялись сзади, с недолетом. А наш минзаг шел вперед, и мины падали за его корму. Поставленная экипажу задача была выполнена. А сколько их будет у нас впереди, мы не знали. Мы не знали, что за одиннадцать боевых походов наш корабль поставит на вражеских фарватерах 3167 боевых мин, что «Марти» придется отражать атаки самолетов противника, уклоняться от огня его батарей. Не предполагали, что нашему минному заградителю придется самому идти по вражеским минным полям, прорываться сквозь них, чтобы выполнить боевую задачу. И конечно, ни я, ни мои товарищи не могли и предположить, что в апреле 1942 года приказом наркома ВМФ минный заградитель «Марти» будет объявлен гвардейским. Все это еще ждало экипаж. Шел только третий день войны…

Г. ЕЛИЗАРОВ, старший лейтенант, дивизионный штурман 2-го ДСК^[4] Самый малый минный заградитель

С линии дозора у острова Аэгна наш МО-206 отозвали в базу 24 июня, глубокой ночью. Не успел катер ошвартоваться в Минной гавани, как прибежавший рассыльный передал, что командира катера лейтенанта Равдугина и меня вызывает командир дивизиона. Мы поспешили в штаб, быстро разыскали старшего лейтенанта Резниченко, который в каюте дивизионного механика внимательно слушал объяснения незнакомых нам людей в штатском.

Доложили о прибытии.

— Ну вот, все в сборе, — заметил комдив. — Знакомьтесь — командир катера Равдугин, дивштурман Елизаров, — представил он нас, а затем объяснил причину нашего вызова: — Приказано переоборудовать четыре катера МО для минных постановок в тех местах, куда минзагам, эсминцам и даже БТЩ не пройти. Это товарищи с завода. Они будут руководить работами. Наша задача — помочь им.

Выяснив все, что требовалось, инженеры ушли. У нас же особой ясности пока не было. Мы поняли только, что на каждый переоборудованный катер сможем взять на борт две мины. Для этого на палубах необходимо укрепить минные рельсы, а на бортах — специальные минные скаты. На работы дается всего пять суток. За это же время надо подготовить из состава экипажей минные расчеты, объяснить им задачу и научить всем премудростям, с которыми они могут встретиться в новом для себя деле.

— Конечно, для этого у нас есть дивизионный минер, — сказал Резниченко. — Но один он, понятно, подготовку минных партий не осилит. Елизаров, поможешь ему! Равдугин, направляйся на катер, а потом на завод. Увидишь там наши МО — к ним и швартуйся. Понял?

— Так точно.

— Тогда действуй!

Надо сказать, что на больших кораблях с установкой и подгонкой минных рельсов дело обстоит предельно просто: небольшие стальные угольники, как их принято называть, крепятся заклепками к стальной палубе. На катерах же палуба была деревянной и достаточно тонкой, все подкрепления под ней тоже были из дерева. Что делать? Выход из положения нашли быстро. Палубу сверлили, снизу ставили металлические шайбы, каждая с хорошую тарелку размером, насквозь пропускали болты. Ну а до этого решили и другую не менее сложную задачу. Дело в том, что ширина катера МО — 4,2 метра, длина же мины почти 1,25 метра. Рассуждали так… Рельсы положим поперек катера, чтобы мины, которые на них будут установлены, не мешали морякам проходить вдоль рубки и чтобы между минами, стоящими друг к другу своими якорями, можно было свободно пройти к люку в носовой кубрик и к носовой пушке. И главное, чтобы из самой пушки можно было стрелять!

Есть на море закон и правило: в походе всё должно быть закреплено намертво. Стволы пушек и снаряды в кранцах первых выстрелов. Столы в кубриках и огнетушители в машине. Бачки на камбузе и швартовые на палубе. Ибо то, что имеет свободу передвижения или просто болтается, опасно и для корабля, и для экипажа. Вес каждой мины около тонны; дай ей возможность стронуться с места «без спросу», и она покатится на своих колесиках, сокрушая все на своем пути. Чтобы подобного не произошло, придумали крепления. Просверлили в палубе отверстия, сверху и снизу поставили по стальному «пятачку». Потом пропустили через этот «бутерброд» рым-болт. К нему-то и притягивали потом мину специальными винтами — талрепами. От инженерного решения рождалось и организационное: надо правильно крепить мины.

На катерах по штату имелись минеры. В их заведовании были бомбосбрасыватели и комплект глубинных бомб. Это были первые минеры ПЛО — противолодочники. Но — минеры! Они имели хоть какое-то понятие о минах. Вот почему командир отделения минеров ПЛО возглавил минную партию. В помощь ему были выделены командир носового орудия и пулеметчик…

Но на этом наши беды не кончались. Дело в том, что, во-первых, на катерах МО не имелось лага, прибора, по которому моряки определяют скорость своего корабля, и, во-вторых, на МО стояли только магнитные компасы. На катерах к этому привыкли. Были разработаны специальные таблицы, в которых четко обозначалось, с какой скоростью идет катер при тех или иных оборотах двигателя. Но это без мин на борту. А как же быть теперь?

— Понимаешь, — говорил мне комдив, — мины — это тонны веса, не учтенные при составлении таблиц по определению скорости катера, и тонны железа, действующего на компасы. Надо всем катерам пройти мерную милю, внести в таблицы необходимые поправки.

Из пяти суток, выделенных командованием на все дела, пришлось выкроить время, чтобы вывести катера на мерную линию. И только тогда на борт были приняты мины.

…В ночь на 4 июля в море ушли «малые охотники» лейтенантов Николая Ливого и Евгения Червонного, Михаила Равдугина и Александра Анпилова, Григория Черевиченко и приданный отряду торпедный катер. Приказ был краток: подойти вплотную к рейду Хельсинки, под маяк Грохара и береговые форты, и выставить здесь минную банку.

Управление дивизиона, комдив Резниченко, его заместитель по политической части старший политрук Степан Жамкочьян и я шли на катере лейтенанта Ливого. Три десятка миль преодолели быстро. Вскоре по курсу уже вставал маяк. Он четко просматривался на небольшом холмистом островке, устремленный ввысь. Вдали угадывались кирхи Хельсинки, заводские трубы.

Я спустился с мостика в рубку, чтобы прикинуть расстояние до точки поворота. От нее, на курсе отхода, мы начнем боевую работу. Рядом со мной над штурманским столом наклонился помощник Ливого. Свет от закрытой глухим колпаком лампы падал лишь вниз, на карту, по средней части которой жирной линией обозначен наш генеральный курс.

Вдруг кормовая дверь рубки отворилась, вошел Жамкочьян.

— Помощник, я полагаю, дивштурман тут справится сам. Сейчас пойдешь со мной по боевым постам.

— А в чем дело, Степан Степанович? — поинтересовался я.

— Народ наш необкатанный, необстрелянный. Вот мы, понимаешь, видим финнов на их берегу. А они нас? Пока, вроде, нет — стреляли бы.

— На то и война, — не разгибаясь от стола, ответил я.

— Молодец! Оказывается, все-таки война, а не маневры! — вспыхнул Жамкочьян. — Но это же должны знать не только дивштурман и замкомдив по политической части, а каждый моряк.

В назначенное время катера повернули на курс отхода, и тут же началась минная постановка. Много ли надо времени, чтобы каждому из четырех МО, идущих определенным порядком, сбросить в море по две мины? Немного, минуты полторы. Задачу свою катера выполнили, теперь оставалось одно — все так же тихо, с приглушенными, работающими на подводный выхлоп двигателями, уйти за Грохару и… В этот момент на ближнем форту, уже освещенном лучами восходящего солнца, четко обозначились четыре вспышки. Всплески разрывов встали далеко за кормой. «Прятаться» стало ни к чему. На катерах громко затрещали выхлопы. Мы уходили полным ходом. Задача была выполнена.

До войны считалось, что катера МО могут ходить только при волнении моря до 4 баллов. Война расширила пределы всяких «ограничений», в том числе и этого, снижавшего возможность боевого использования «малых охотников».

Катер лейтенанта Анпилова был застигнут штормом в море, на переходе к месту постановки минной банки. Отчего — не знаю, но на сильной бортовой качке рым-болты минных креплений вырвало вместе с подпалубными «пятачками», и мина покатилась за борт. Надо ли говорить, что это ЧП! «Уронить» окончательно снаряженную и приготовленную мину на только что протраленном фарватере, не имея при этом точных координат места, где это случилось, дело, что и говорить, неприятное. Однако повезло. В последнее мгновение мина зацепилась своим якорем за скат на борту катера. Однако для самого МО положение создалось критическое. Стальная кувалда весом почти в тонну бьет в деревянный борт, того и гляди в кубрик заглянет. В верхней палубе дырки. Борт тоже дал трещину, и отсеки катера заливают потоки холодной воды. Спас положение боцман Сергей Чернышев. Рискуя жизнью, он сумел проложить между бортом и миной толстые и мягкие шпигованные маты, а затем ему удалось закрепить саму мину. Глядя на боцмана, бросились к мине краснофлотцы и старшины. И вскоре ее удалось вытащить на палубу. Оставалось лишь осмотреть мину, убедиться, что сама она повреждений не получила, и после этого, по приходе в назначенную точку, поставить.

Уж я не говорю о том, какие физические и моральные перегрузки принес экипажу катера этот случай. Мы, дивизионные специалисты, комдив, проанализировали происшествие и пришли к выводу: причиной ЧП является неудачное расположение минного устройства на катерах. Но каким образом его расположить? После долгого обсуждения решили: надо ставить мины с кормы, как это делается на больших кораблях.

Впоследствии все катера нашего дивизиона были переоборудованы для минных постановок с кормы. И не только нашего, но и 3-го ДСК МО, которым командовал старший лейтенант Иван Бочанов.

В то время наши катера сделали десять выходов на минные постановки. Минировали подходы к портам Ханина и Котка, бухте Виролахти. Перекрывали минными банками фарватеры у островов Эттиленто, Рависто, Пуккио, Паттио и др. Я, как дивизионный штурман, отвечал за то, чтобы мины были поставлены предельно точно. Это требовало моего непосредственного участия в операциях, которые наши самые малые минные заградители проводили до ледостава.

К. ПЕЧАТНИКОВ, старший лейтенант Война вносит коррективы

Весна сорок первого выдалась тревожной. В начале мая охрана границы была переведена на усиленный режим. По этому поводу штабам было приказано перейти на казарменное положение. Домой нас, комсостав, все же изредка отпускали.

В дачном поселке Нымме, под Таллином, в доме, стоящем в стороне от дороги, квартировали четыре семьи из нашего отряда. В нижнем этаже жили семьи политработников, под крышей — моя и механика одного из катеров. Возраст, звание и служебное положение были у нас разные, однако это не мешало нам жить дружно. Совпало так, что вечером 21 июня все мы оказались дома.

Проснулся я от громкого автомобильного гудка. И тут же с улицы раздалось: «Товарищи командиры, подъем и на выход!» Включил свет. Было около трех часов.

— В такую рань тебе на службу, Кирилл! — удивилась жена.

Я быстро собрался, и уже минуты через три мы ехали в город.

Было принято, что, прибыв на службу, флагманские специалисты направлялись в комнату оперативного дежурного. Однако в утро 22 июня дорогу сюда преграждал часовой с винтовкой, и мы пошли в общую комнату. Там стояли койки, на которых отдыхали во время казарменного положения командиры и политработники, те, кто не был отпущен домой. Народу в комнате собралось много, но привычного оживления и шуток не слышалось. Я поинтересовался у товарищей, которые ночевали в части, о причине вызова, однако внятного ответа получить не мог. Командование отряда все еще оставалось в комнате оперативного дежурного.

Так и сидели в неведении до того времени, пока из комнаты оперативного не вышел хмурый старший лейтенант Евгений Герцман — оперативный дежурный. Каким-то непривычным для нас голосом сказал:

— Германия напала на нас. Война! — и выругался.

Мы окружили его, но он ничего не хотел рассказывать. Однако мы нажали на своего товарища, и кое-что прояснилось. Наши пограничные катера МО, которые несут дозоры у Мемеля, отбиваются от противника артиллерийско-пулеметным огнем, эвакуируют погранпосты, просят официального разрешения стрелять по врагу.

В тот же день наш отряд был выведен из подчинения погранвойск и передан ОВРу Главной базы КБФ — Таллина.

Первые дни войны обнажили некоторые недостатки, которые имелись в боевой подготовке экипажей катеров МО. Как проводились стрельбы в мирное время? По известной схеме. Самолет с конусом шел заранее известным курсом, с известными высотой и скоростью. Морскую цель представлял «малый артиллерийский щит», который медленно тащил по штилевому морю тихоходный буксир. Командир, которому ничего не надо было определять, ибо все заранее было известно, давал орудийным расчетам данные на установку прицела. Потом начиналась пристрелка, вводились поправки, и орудия переходили «на поражение». Оценка — не ниже «хорошо». Теперь необходимо было действовать по-другому.

— Мы маневрируем как истребители в воздухе, когда каждый из летчиков старается не подставить свой самолет под огонь противника, — рассказывал нам командир катера лейтенант Евгений Червонный. — Но уж если противник попал в твой прицел — нажимай мгновенно на гашетку пулемета!

Но как мгновенно, если в хаосе грохота двигателей и стрельбы, взрывов снарядов и бомб у командира катера нет телефонной связи с боевыми постами? Как, когда командиру надо одновременно командовать рулевому, поддерживать радиосвязь, принимать доклады сигнальщика и реагировать на них, принимать доклады своего помощника о навигационной обстановке и тоже на них реагировать?..

Командир и его помощник просто не имели физической возможности для того, чтобы управлять артиллерийско-пулеметным огнем.

Казалось, можно передать управление огнем самим командирам орудий. Но в бою они выполняли функции заряжающих и только успевали поворачиваться. Заряжающий должен выхватить снаряд из кранцев первых выстрелов, закрепленных по бортам катера, и тут же, без промедления, с силой вогнать его в казенник пушки и резко дернуть за спусковой рычаг. От этого сработает боек в затворе, и орудие выстрелит. Где уж тут наблюдать за эффективностью стрельбы и корректировать ее! Мы в штабе все это понимали, думали, но выхода из создавшегося положения не находили.

В первых числах июля два катера МО конвоировали из Таллина на Ханко несколько транспортов с боеприпасами. Милях в сорока от полуострова конвой атаковали вражеские торпедные катера. «Малые охотники» не только защитили транспорты, но и обратили противника в бегство. По возвращении в Таллин герои этого боя — командиры орудий старшины 2-й статьи Михаил Лисицын, Андрей Раскостов и Рувим Фоншрайбер — рассказывали:

— Мы стреляли не по катерам противника, а ставили огневой заслон. Сперва на предельной для наших пушек дальности, потом на средней. Через разрывы осколочных снарядов торпедные катера пройти не рискнули, атака сорвалась, и катера противника повернули в разные стороны. Вот тут-то мы и ударили прямой наводкой!

Это было новшеством в стрельбе с катеров.

Анализ боевой работы расчетов наших орудий показывал, что лучшее место для командира орудия в бою — установка прицела и целика. Наблюдая полет снаряда относительно цели по трассеру, он может сам, не ожидая команды с мостика, вводить необходимые поправки. Но чтобы узаконить такое нововведение, надлежало изменять правила стрельбы, с тем чтобы они стали максимально простыми и понятными командиру орудия, не имеющему специального образования. Таблицы же к ним следовало написать краской прямо на казеннике пушки, перед глазами командира. Имелось в использовании орудия и многое другое, что требовало переосмысления и переработки наставлений.

В горячие дни первых месяцев войны сделать это не удалось. Лишь позднее, в сентябре 1941 года, после отхода флота в Кронштадт и создания истребительного отряда ОВРа Кронштадтской военно-морской базы, в состав которого вошли почти все катера МО, мы начали внедрять то новое и передовое, что накопилось в боях. Начали проводить «единую артиллерийскую политику». Ее положительные результаты я, флагманский артиллерист истребительного отряда, ощутил очень скоро.

Г. ПОПЕНКЕР, мичман, старшина команды мотористов 1-го ДСК МО Будем ли мы танкистами?

За несколько дней до начала войны я вернулся в Таллин из командировки. Прибыл в дивизион и прямо в проходной встретился с комдивом Капраловым.

— Вернулся? Это хорошо. Для тебя у нас есть особое задание: будешь писать историю дивизиона.

Я стал было возражать. Капралов прищурил глаз, и я понял, что дело это решенное.

В первый день войны я снова обратился к комдиву, теперь уже конкретно по поводу того, что хочу идти в бой и не имею ни малейшего желания отсиживаться за бумагами.

— И не надо сидеть за бумагами. Я и замполит Кирсанов с тобой согласны. Создается ремонтная бригада, и ты будешь старшим. Ваша задача — устранение боевых повреждений на катерах.

Спорить и доказывать обратное было делом бесполезным. В тот же день я приступил к исполнению новых своих обязанностей. Прошло несколько дней. Катера дивизиона постоянно находились в море, в бою, работы бригаде хватало. В первых числах июля фашистская бомба попала в катер, на котором старшиной команды мотористов служил мой друг Федя Ромадин (с ним вместе по комсомольскому набору мы пришли на флот из Москвы). Катер утонул, но Ромадин сумел снять с него двигатели. Он надеялся установить их на другом МО, да не тут-то было.

— Будешь работать в бригаде Попенкера, — сказал Феде Капралов.

Прошла неделя. В Локсе подорвался на мине МО-143, и в нашу «базовую команду» прибыл еще один человек — старшина 1-й статьи Леша Тряпкин.

Поначалу мы жили где придется — то на катерах, то на плавбазе. Мыкались, как говорится, со своими вещичками и инструментом везде. Скучать не приходилось: работы было невпроворот, и притом всегда срочной. От этого-то нам и доставалась куча неприятностей. Ремонтников искали все, а найдя — ругали. Мало того, жаловались на меня, как на руководителя ремонтной службы, комдиву. Он и посоветовал:

— Подыщите себе угол. Лучше всего — в мастерских. Между прочим, видел я там пустую комнату, подойдет!

Послушались комдива. И после этого стало проще, ибо все на дивизионе теперь уже знали, где искать ремонтных механиков.

Работу мы делали разную. Однажды среди ночи нас разбудил командир мотористов МО-142 старшина 1-й статьи Николай Михайлов:

— Подводную лодку таранили!

— Ну-у! — удивились мы. — И как?

— Наш сигнальщик доложил командиру об обнаружении лодки. Времени бомбить не оставалось… Самый полный вперед… И… В общем, братва, с лодкой-то не получилось. А вот скале досталось! Это уж я точно говорю!

— Ну, Коля! Обрадовал так обрадовал!

— Старался! Сейчас уже и плавкран будет. Капитан-лейтенант Капралов его гонит. И он же сказал, прибыть вам немедленно!

За разговором мы успели одеться и уже выходили из мастерской, прихватив с собой дежурный набор инструмента. Но комдив опередил нас. На берегу кран уже поднимал катер, и нашим глазам открывалась печальная картина. Винты «розочкой», кронштейны гребных валов висят, рулей нет. Потом подтвердились и худшие наши опасения по поводу того, что и сами гребные валы погнуты.

Работали мы вместе с мотористами МО-142 без перерывов. Поесть приносили в цех. Работали из последних сил и справились в срок. К 17.00 следующего дня катер вышел на рейд, на испытания. Через два часа после их окончания МО-142 ушел в боевой поход. А нам комдив объявил благодарность.

— И теперь скажете, что у вас не боевая работа?

Мы на этот раз промолчали.

В короткие перерывы между боевыми походами капитан-лейтенант Капралов и его заместитель по политической части Василий Алексеевич Кирсанов нередко подходили к карте, висевшей на стене в кабинете замполита. Еще совсем недавно она использовалась на политических занятиях. Теперь на ней решались сложные стратегические задачи. Уж не знаю почему, но комдив всегда приглашал нас в эти часы к себе.

Перерыв в физической работе. Назначается час умственного труда, — говорил Михаил Васильевич. — Правда, он будет длиться не более пятнадцати минут.

— Смена вида деятельности — лучший отдых, — продолжал мысль комдива замполит. — Ребята вы молодые, комсомольцы. И обязаны знать и понимать, что происходит в мире и на фронтах Великой Отечественной…

Кончится политчас, мы вернемся к своим обычным делам и заботам. И будем удивляться тому, как много уверенности, оптимизма у наших командиров. Ведь на фронте, на флоте тогда было ох как трудно! А они верят, что неудачи временны и успех, победа будут за нами. Мы будем удивляться и тому, как это наш комдив и его замполит, которые буквально не выходят из боев, находят в себе силы и время для того, чтобы всегда и постоянно быть в курсе всех дел и событий, правильно, по-партийному оценить все происходящее, да еще и нам передать свою веру и убежденность!

Однажды поздно ночью, после напряженной и тяжелой работы, сам по себе завязался разговор.

— Хватит мне этой работы! — вдруг заявил Федя. — Ремонт — это, конечно, хорошо. Это позволяет воевать дивизиону, но не мне лично.

— И что ты предлагаешь? — спросил Леша Тряпкин.

Федя закурил, помолчал немного и вместо ответазадал вопрос:

— Про новые танки слыхали?

— Какие еще новые? — поинтересовался я. — И при чем тут танки? Мы моряки или?..

— Ну ты-то уж, моряк, помолчал бы! И если ты знаешь, что на этих танках стоят как раз такие двигатели, как на наших МО, то об чем разговор, как говорят у вас в Одессе!

— Ты Одессу не трожь, Федя! Но если на этих танках стоят такие же моторы, к каким нас допускают только для ремонта, то надо не рассуждать, черт побери, а действовать!

— Рапорты писать надо!

— Верно, Леша! — поставил точку Ромадин. — Надо — и напишем! Прямо сейчас.

Мы поднялись с коек, зажгли свет и тут же написали по рапорту на имя комиссара части. Уснуть нам так и не пришлось — всю ночь обсуждали, как на новых танках, которые Федя назвал чудо-танками, станем бить гадов на берегу.

Утром, наскоро позавтракав, мы поспешили в береговой штаб. Причины для такой спешки имелись серьезные. Комиссар мог уйти в море, мог уехать куда-то по делам. У пирса стоял катер, который сегодня в 11.00 должен уйти в море, что было возможным лишь при условии, что мы к этому времени успеем закончить все работы, а их оставалось еще достаточно.

Комиссар принял нас хорошо, вышел из-за стола, каждому пожал руку, предложил сесть.

— Слушаю, — сказал и улыбнулся. — Что привело вас ко мне и какие вопросы не в силах решить комдив Капралов и военком Кирсанов?

Мы рассказали ему, что сидим на берегу, провожаем товарищей в море и встречаем их. Идет война, и мы хотим настоящего дела. В этот момент, все трое, мы положили на стол перед комиссаром наши рапорты и замолчали.

Комиссар внимательно прочел каждый, хотя они были словно близнецы-братья и разнились лишь фамилиями и званиями каждого из нас.

— Комсомольцы? — спросил он.

— Так точно!

— Отлично! И в партию готовитесь?

— В такой час вне партии нельзя! — твердо сказал Федя.

— Правильно. Оч-чень правильно! Особенно если знаешь, что механики вы отменные, что на вас весь дивизион держится. Но какие вы водители танков, позвольте спросить, тоже отменные? И танк знаете не хуже, чем свои корабли?

Мы переглянулись. Комиссар был из тех матросов, что прошли посуху фронты гражданской в борьбе за власть Советов. Он знал все — войну на море и на суше.

— Служить там, где прикажет Родина! Поняли, механики? — Засмеялся басовито, посмотрел на нас и увидел, что мы буквально убиты его отказом. — Ну а вообще, делать вам там нечего. И на этих «чудо-танках», на Т-34 и КВ, в качестве двигателей установлены дизеля новой модели.

Пристыженные и растерянные, мы пошли в гавань.

— Вот и на танках повоевали! — грустно сказал Федя. — Теперь и в мастерские с чистым сердцем топать можно.

Г. ЖУКОВИЧ, лейтенант, командир БЧ-2-3 ТЩ «Осетр» Назначение

После окончания Высшего военно-морского училища имени М. Ф. Фрунзе для дальнейшего прохождения службы меня направили в Шлиссельбург помощником командира на ТЩ «Осетр».

Получил документы и отправился на Финляндский вокзал. Поезд тронулся довольно скоро, и вот я сижу в вагоне и под стук колес размышляю о странной проблеме: тральщик — и вдруг не в море, а на Неве, да еще у ее истока. Возможно, корабль только что с завода, на пути в Балтику?.. Ведь совсем недавно я проходил стажировку на новейшем эсминце «Сердитый». Наверняка и «Осетр» только-только спущен на воду и столь же стремителен, вооружен, только габаритами поменьше. Но все равно, на нем мне, молодому лейтенанту, служить будет лестно.

Но вот уже битый час я хожу по Шлиссельбургу, по всяким и разным причалам, забитым буксирами, баржами, рыбацкими баркасами. И ничего похожего на боевой корабль не нахожу. Жарко. Душно. Чемодан так оттянул руки, что хоть бросай. И тогда я рискнул.

— Товарищ, — остановил я какого-то моряка, — вы не скажете, как мне найти БТЩ «Осетр»?

— БТЩ? — Его загорелое лицо изобразило подобие улыбки. — Здесь он, ваш быстроходный. Здесь, лейтенант. В аккурат во-он на том причале.

— Но там же одни буксиры!

— И то верно. Но быстроходные, ужас! А «Осетр» изо всех из них самый быстрый. Он третьим корпусом стоит.

Сперва подумалось — разыграл он меня. Но на всякий случай решил проверить. Все оказалось верно — третьим корпусом действительно стоял «Осетр», буксир с Онежского озера, которому еще только предстояло после модернизации стать тральщиком. Но об этом я узнал чуть погодя, как и о том, что вакансия помощника командира уже занята, а посему мне придется вступить в должность командира БЧ-2-3.

Командиром на «Осетре» назначили его прежнего капитана Ивана Васильевича Власова. И хотя он получил воинское звание, стал лейтенантом, командирского лоска не приобрел. И командовал, как раньше.

— Отдать чалку! — распоряжался он на бак. — Шевелись…

Старший политрук Иван Антошин до войны управлял банком в каком-то далеком городе. Человек обстоятельный, спокойный, коммунист с большим стажем, он стал заместителем командира корабля по политической части. Имел подход к людям, с первого дня на «Осетре» стали уважать его моряки.

Штурманом был младший лейтенант Николай Дегтярев — настоящий моряк, из сверхсрочников. Он исполнял и обязанности помощника командира корабля. Повседневная служба на «Осетре» держалась именно на нем.

Командиром БЧ-5 пришел к нам техник-лейтенант Николай Мошнин, человек, по моим тогдашним понятиям, немолодой. И я полагал, что уже возраст, а с ним и житейский опыт определяли и его умение работать с людьми, и его отношения с техникой, с которой он явно находился на «ты». В последнем мы не раз имели возможность убедиться, когда началась наша многотрудная боевая служба. Ну а пока знали: Мошнин — наш механик и парторг.

Пятым из комсостава был я, сибиряк из города Зима, командир минно-артиллерийской боевой части. Однако следует заметить, что хотя обе боевые части имелись, но представлялись они несколькими краснофлотцами и старшинами, призванными из запаса. Ни пушек, ни пулеметов, ни тралов на «Осетре» не было. Правда, в Шлиссельбурге на «Осетр» поставили тральную лебедку.

Седьмого июля «Осетр» пришел в Кронштадт. Здесь собирался весь наш 17-й дивизион тихоходных тральщиков. В него объединили семь бывших буксиров. Буксиры эти, самые разные по типу и размерам, имели общее — невероятно большую для нормального тральщика осадку — до четырех метров и, как поется в песне, «…и ужасно, и ужасно, и ужасно тихий ход».

Наш «Осетр» среди других действительно мог считаться быстроходным, и к тому же осадка его, менее двух метров, позволяла работать практически на любом минном поле.

В Кронштадте, на стенке Угольной гавани, я встретил своих друзей — Жору Ганенко и Сергея Иванова. Они тоже попали на эти же самые ТЩ. Возмущению нашему по поводу таких назначений предела не было. Разве могла такая служба устроить нас, вчерашних выпускников Высшего военно-морского училища, мечтавших о настоящих боевых кораблях!

Но мы стали лейтенантами флота и понимали: назначили нас на тихоходные тральщики — здесь нам служить, и служить не спустя рукава!

Вскоре наши корабли вооружили. На «Осетр» установили пушку калибром 45 миллиметров и почти прямо под ней, под баком, оборудовали артиллерийский погреб. На рострах, по сторонам от дымовой трубы, поставили два пулемета «максим». Потом мы сами приняли боезапас, а также тралы со всеми приспособлениями к ним — с буйками и страшно тяжелыми, в 4 пуда, грузами, тралящие части с якорями-кошками и пр. Дали нам тралы и других типов.

Чтобы мастерски владеть любым видом оружия, надо его освоить. Вот почему теоретические занятия проводились ежедневно. Шли они успешно, и казалось, что можно только радоваться. Но вот наступила пора практического освоения, и я вывел тральный расчет на ют: командира отделения минеров — старшину 1-й статьи Николая Смирнова, коммуниста, человека серьезного и малоразговорчивого, с первого дня ставшего авторитетом для всех краснофлотцев и старшин; Федора Шамарина, коренастого увальня лот сорока, тоже, как и Смирнов, с десяток лет не видавшего ни корабля, ни тральной лебедки, ни самого трала. Встали в строй и приписные — неунывающий Константин Соловьев, проходивший службу, как говорится, еще при царе Горохе, котельный машинист краснофлотец Николай Зайцев, громадный, как настоящий тяжеловес. В свободное время Зайцев наш четырехпудовый «груз» одной рукой подбрасывал, как игрушку. Но вот мы начинаем учебную постановку трала, и… куда его сила и сноровка деваются? И ведь все теряются, ничего у нас не получается.

Единственный, кто сразу встал на свое место, — машинист паровой тральной лебедки краснофлотец Александр Риппинен, белобрысый высокий моряк, неплохо знающий свое дело и обязанности. Он помогал, в меру своих возможностей, в подготовке трального расчета. Но бежали дни, а сдвигов особых не наблюдалось. Ходил я расстроенный, не зная, что предпринять. Но как-то вечером, перед самым началом очередной тренировки, ко мне подошел старшина 1-й статьи Смирнов и разразился необычайно для него длинной речью:

— Минеры решили как можно быстрее освоить работу с тралами. Так что не сомневайтесь, товарищ лейтенант, освоим!

Я удивился настолько, что даже не нашел, что ответить. Но с того дня дела у нас пошли лучше.

Теплым и солнечным июльским днем дивизион вышел на боевое траление. Оно было первым, и ждали его, готовились к нему изо всех сил. Однако же многое у нас не получалось. При постановке трала все путалось. Даже груз, который на тренировках нормально вставал на свое место, никто не мог с места сдвинуть.

На ют прибежал старший политрук Антошин.

— Не ладится?

— Так точно. Но стараемся и сделаем! — ответил я.

Прошло еще минут двадцать, пока поставили трал и пошли.

Наш путь — по Южному фарватеру, который враг начал минировать в первые же дни войны. Разные вопросы одолевали меня в эти минуты. Вызывало, например, сомнение то, что наш штурман не вел прокладку. Я дважды обращался по этому поводу к командиру и оба раза услышал одно и то же:

— Прокладка ведется на флагманском корабле, а мы идем в строю трального ордера. О чем разговор, лейтенант?

Время шло очень медленно. Но вот, наконец, и почин: затралена первая мина. Затралила головная пара. Нам приказано расстрелять мину.

— Из пушки ее! — в своей манере приказал командир.

Комендоры прибежали на бак. Старшина 1-й статьи Сергей Чекалин, командир орудия, дал команду:

— Снаряд осколочно-фугасный! По мине — огонь!

Пушка дернулась, снаряд едва ли не у самого борта коснулся штилевой воды и, перепрыгнув через мину, ушел «считать блины» по водной глади. След трассера давал возможность наблюдать нашу неудачу…

— Чекалин! — С мостика недобро смотрит помощник командира, он же штурман, младший лейтенант Николай Дегтярев. — Это тебе пушка, а не гармонь. Из нее стрелять надо, а не саратовские страдания разводить!

Чекалин молчит. И только по желвакам, которые ходят по его скулам, можно понять состояние старшины.

— Снаряд осколочно-фугасный! — снова командует Чекалин.

Но и второй снаряд проходит мимо цели. Только с третьего раза над морем прогремел взрыв.

— Флагман выражает неудовольствие! — раздается голос старшины 1-й статьи Николая Миронова, командира отделения сигнальщиков.

— Фитиль тебе, Жукович, — тихонько говорит командир и по-мальчишески шмыгает носом.

Июльскими жаркими днями дивизион тралил Большой корабельный и Южный фарватеры. Это были нудные, напряженные и настороженные дни, с хорошей погодой и с плохой. Счет вытраленным минам рос, а комендоры так наловчились, что даже на вполне приличной волне и качке попадали по плавающей мине с первого выстрела.

Случалось, резак тралящей части не перерубал минрепа, и тогда мину приходилось буксировать на мелкое место и там от нее освобождаться. Поначалу на эту опасную процедуру уходили часы. Иногда тралы цеплялись за что-то на грунте. И снова уходили часы на то, чтобы освободиться от «зацепа». От такой работы руки у минеров Смирнова и Шамарина были всегда исколоты и изрезаны, сочились кровью.

В базу корабли заходили лишь затем, чтобы пополнить запасы и получить почту. Старший политрук Антошин выкраивал минуту-другую и собирал на баке экипаж. Рассказывал о положении на фронтах, о международных делах. И хотя хорошего он, как правило, говорил мало, бесед этих ждали: надеялись!

Час-другой отдыха — и мы снова в море, всем дивизионом и на «своей дороге», где знакомы каждый буй и каждая веха, каждый изгиб береговой линии. И тем более было странным вдруг услышать доклад сигнальщика Николая Миронова:

— Сигнал на флагмане: «Курс ведет к опасности!»

Конечно, машины сразу на «стоп». Вскоре выяснилось: две пары тральщиков сели на мель. Пришлось остальным выбирать тралы и превращать боевые корабли в обыкновенные буксиры. Стянули с мели. Поставили тралы. Пошли.

— Товарищ командир, — докладывает Миронов. — Комдив приказывает на всех кораблях вести прокладку курса и докладывать установленным порядком.

— Есть! — ответил Иван Васильевич и заворчал по привычке: — Разводят тут… Это хорошо еще, что просто на мель выскочили, а не на мину!

— По минам идем, на то мы и тральщики! — заметил старший политрук Антошин.

Командир незаметным манером три раза переплюнул через левое плечо.

Старший политрук Антошин и командир БЧ-5, наш парторг техник-лейтенант Николай Мошнин, дружили. Об этом всем было известно, ибо на нашем мобилизованном по случаю войны буксире и команда-то была почти вся из запасных людей, как я понимал, немолодых и все знающих. Удивительным было иное: дружба двух командиров способствовала тому, что вообще во всем экипаже довольно быстро установились добрые отношения. Комендоры всегда держались с минерами, дружили наши механики, а также рулевые, сигнальщики, радисты и боцман. И, в общем, весь экипаж — одна семья.

Конечно, шли такие отношения в экипаже не только от дружбы Антошина и Мошнина.

Почти половину команды «Осетра» составляли коммунисты. С их мнением считались все, начиная с командира. Через короткий срок наш «Осетр» был полностью отработан как боевой корабль. Сам командир дивизиона говорил об этом на подведении итогов боевого траления. Ну а скажи кто, что «Осетр» все еще буксир, — весь экипаж обиделся бы. И я — первый!

В августе в проливе Муху-Вяйн работали две пары тральщиков нашего 17-го дивизиона. На море держался штиль, и все бы ничего, но небо было безоблачным и от этого солнце раскаляло палубы кораблей, надстройки, пушки, пулеметы, тральные лебедки — в общем, все металлические части. Мы изнемогали от жары, от страшной духоты, висевшей над морем. Ночи не приносили прохлады. Отдыхать в каютах, в кубриках было делом невозможным. А что творилось у котлов, машин! Можно было только догадываться.

Несмотря ни на что, мы поддерживали на должном уровне боевую готовность. В любой момент в небе могли появиться «юнкерсы», а из-за островов выскочить вражеские корабли… Под килем же стояли мины — те самые, которые мы обязаны были тралить.

Сутки, другие, третьи. Много суток. Уже не одна мина подсечена тралами и уничтожена. Уже не один десяток миль пройден от вешки к вешке, от створа на створ. Я стоял на юте и внимательно наблюдал за обстановкой. В который раз взглянул на динамометр и вдруг увидел, что его стрелка прямо-таки прыгнула вправо и дошла почти до упора. Чертыхнулся про себя и подумал: «Мина!» Посмотрел за корму. Буйки трала сходились друг с другом и ныряли в воду, а наш «Осетр» вело в сторону соседа по тралению — «Шуи».

— Бегом на мостик! Доложите: в трале неподрезанная мина! — приказал я вахтенному наблюдателю Шарику, а сам с тревогой смотрел, как развиваются события. Осев на корму, тральщики остановились, хотя машины их продолжали работать.

— Что за новости? — спросил в мегафон командир.

— Что-то с тралом. Я думал, мина, а похоже, зацепились.

— Похоже или не похоже? — невольно прикрикнул Власов. — Ты мне локсодромии^[5]-мордодромии не разводи: вначале разберись, а уже потом присылай краснофлотца с докладом!

При чем тут были термины, почерпнутые у соболевского героя — капитана буксира «Сахар» Пийчика, оставалось для меня неясным, как и вопрос о том, что же происходит с тралом. Пока я знал только, что машины работают на «полный вперед» и, изнемогая от натуги, медленно вращается барабан тральной лебедки. А корма «Осетра» совсем осела в воду, и вообще корабль поволокло назад. Тралящая часть все же потихоньку наматывалась на барабан лебедки.

Я стоял у самого кормового полуклюза и глядел в воду. Обернулся на миг — оказалось, что на ют собралось полкоманды любопытных.

— Всем очистить палубу, остаться только тральному расчету! — приказал я, понимая, что, чего доброго, мы можем вытащить себе под корму мину. А там далеко ли до греха: упрешь ее «рогами» в срез кормы — и нет нашего «Осетра»! — Тральному расчету за лебедку!

Остался я совсем один на корме и наблюдаю, как выходит из воды тралящая часть, почти вертикально снизу… Подсчитал и понял, что самой тралчасти осталось не так-то уж много! От этого, да еще от неизвестности, нервы напряглись до предела. И вдруг на поверхности воды, сантиметрах в двадцати от среза кормы, появилась верхняя часть мины, черная, грязная, тронутая ржавчиной.

Никакой команды я подать не успел. Рядом кто-то истошно крикнул лишь: «Мина!» Я обернулся: никого за мной не было, и даже машинист тральной лебедки краснофлотец Риппинен стоял на шкафуте и непонимающе глядел на меня из-за машинного капа.

— Стой, ни с места! Трави! — крикнул я ему не своим голосом. — Лебедку трави, взорвемся! — и только тут с удивлением понял, что лебедка уже давно вращается в обратную сторону, трал травится и беда отошла. — Стоп лебедку!

Риппинен спокойно остановил барабан лебедки.

ОГНЕННЫЕ МИЛИ

Авиация Балтийского флота уже в начальный период войны осуществила бомбардировочные удары по Берлину. С 8 августа по 4 сентября 1941 года балтийские летчики сбросили на германскую столицу 311 бомб общим весом более 36 тонн. Часть этих бомб доставляли к месту вылета самолетов моряки ОВРа.

В сложной обстановке совершались переход военных кораблей, транспортов и судов Балтийского флота из Таллина в Кронштадт в конце августа и эвакуация военно-морской базы Ханко в октябре — ноябре 1941 года. Большую опасность представляли минные заграждения противника, почти непрерывные атаки фашистской авиации, торпедных катеров. В этих трудных переходах участвовали и моряки-овровцы.

Тысячи огненных миль прошли корабли ОВРа за первые месяцы войны. Вот только запись в журнале гвардейского базового тральщика Т-205 «Гафель», переданная составителям сборника бывшим командиром БТЩ гвардии старшим лейтенантом Е. Шкребтиенко:

«БТЩ Т-205 за 1941 год выполнил 70 всевозможных операций. Прошел с тралами 4584 мили. Провел за тралами через минные поля противника и эскортировал 77 кораблей. Подсек и уничтожил 30 мин. Перевез 2815 раненых и эвакуированных. Спас утопающих — 552 человека. Производил артиллерийские обстрелы берегов, занятых противником, 30 суток находился в дозоре у берегов, занятых противником. 17 раз подвергался налету вражеской авиации, на Т-205 сброшено 62 авиабомбы. 9 раз подвергался артобстрелу береговыми батареями противника. За весь 1941 год Т-205 повреждений и потерь личного состава не имел».

В. МОРГУН, капитан 2-го ранга, член Союза журналистов СССР Бомбы для Берлина

В августе 1941 года балтийские летчики полковника Евгения Преображенского бомбили Берлин. Они взлетали с острова Эзель (Сааремаа), откуда до столицы фашистского рейха было ближе всего. В то время наша авиация не имела других аэродромов, с которых возможно было не только долететь до Берлина, но и вернуться назад.

На остров Эзель бомбы доставлялись боевыми кораблями флота, что не было сложной задачей. Но лишь до того момента, когда врагу удалось выйти на южный берег Финского залива. Однако и в этих обстоятельствах конвой, покинувший Кронштадт во второй половине августа, прошел без потерь и выполнил задачу.

Как правило, бомбы крупного калибра, весом в полтонны и в тонну, грузили на базовые тральщики. 23 августа вторым конвоем с бомбами ушли три корабля — Т-206, Т-209 и Т-214. На следующий день между мысом Юминданина и островом Кери Т-209 и Т-214 погибли, подорвавшись на минах.

Около шестнадцати часов этого печального дня командира БТЩ Т-203, который кроме тактического номера имел еще имя собственное «Патрон», старшего лейтенанта Михаила Павловича Ефимова вызвали в штаб Кронштадтской военно-морской базы, к оперативному дежурному.

— Пойдете в Ораниенбаум. Там примете на палубу тридцать авиабомб и взрыватели к ним. Хранить взрыватели отдельно, в вашей каюте, в вашем сейфе. Вы назначены командиром конвоя, в составе которого сторожевой корабль «Коралл», тральщик «Вистурис» и охранение — МО-208.

— Но они же тихоходны и будут нас задерживать! — возразил Ефимов.

— Зато оба имеют малую осадку, а путь ваш — через минные поля. Но главное — приказ. От нас требуют доставки на остров Эзель максимально возможного количества бомб.

— Есть.

— Ну, а теперь уточним последние данные по минной обстановке на пути следования конвоя, — и отдернул занавеску с висевшей на стене карты.

Картина открывалась невеселая: вот наши минные поля, заграждения, банки. Они четко обозначены условными знаками и штриховкой, хорошо известны. Хуже с вражескими — здесь границы опасных районов обозначены условно, и кто знает, сколь точно?.. Только вчера здесь, в кабинете, изучали эту самую карту командиры «Кнехта» и «Бугеля» — старшие лейтенанты Борис Фролов и Костя Тимофеев. И вот нет кораблей, нет ребят. Из трех тральщиков в точку назначения прибыл один Т-206, «Верп». Правда, из Таллина уже сообщили, где и как произошла трагедия, даже дали рекомендации по курсу следования. Но кому известно, сколько еще мин и в каком районе враг успел поставить за эти часы?

Обо всем этом думалось коммунисту старшему лейтенанту Михаилу Ефимову. Но ответил он одним лишь словом: «Есть!»

Бомбы грузили в Ораниенбауме. Большие бомбы в больших решетчатых контейнерах. Их по одной опускал на палубу береговой кран. Старший лейтенант Ефимов в сопровождении своего помощника лейтенанта Спорышева и боцмана Николая Шевченко обходили вокруг каждой из них.

— Товарищ командир, не волнуйтесь. Закрепим. Вот за этот обух. И за этот, — показывал боцман. — Я думаю, лучше всего штатными минными креплениями. Там цепочки, талрепы. Обтянем втугую — и все будет в порядке…

Вскоре цепи минных креплений, перекрещиваясь, прижали бомбы к палубе, продавливая рейки контейнеров, и боцман докладывал, что приказ закрепить нештатный груз выполнен.

— Но разрешите вопрос, товарищ командир: куда путь держать будем?

Михаил Павлович посмотрел на Шевченко, улыбнулся:

— Не знаю. Конверт с приказом вскроем на Большом Кронштадтском рейде.

Мичман Шевченко службу понимал…

С Большого Кронштадтского рейда вышли с опозданием — задержал «Коралл», у которого вдруг обнаружилась неисправность в машинах. Пришлось ждать. Командир приказал собрать на баке экипаж. С отрывом от берега можно было объяснить морякам, куда путь и для кого груз.

— Идем на остров Эзель. Везем бомбы для Берлина, — говорил Ефимов.

Молча смотрели краснофлотцы, старшины и командиры на старшего лейтенанта Ефимова. Каждый из них был моряком, знал этот путь на Эзель, нелегкую морскую дорогу, на которой не укрыться от вражеских наблюдателей. А Ефимов говорил о том, что с этими самыми бомбами летчики Преображенского полетят на Берлин. Сперва над морем, потом над землей, откуда сотни зениток будут не только глядеть в небо, но и стрелять, стрелять!

— Пройдем! — твердо заметил секретарь партийной организации корабля старшина 1-й статьи Алексей Нестеров. — Приказ выполним!

— Пройдем! — сказал исполняющий обязанности военкома инженер-лейтенант Митрофан Ванюхин. — Доставим бомбы!

За полночь ушли с рейда, «Коралла» так и не дождались, только задержались понапрасну.

До Лавенсари дошли без приключений. Корабли держались в кильватерном строю и шли без огней в темноте августовской ночи. С рассветом появился первый «юнкерс», он летел на большой высоте, казался черным крестом на сине-голубом небе, слишком высоко для того, чтобы по нему можно было стрелять.

— Можно ждать налета? — спросил командира поднявшийся на ходовой мостик инженер-лейтенант Ванюхин.

— Всего можно ждать, — вздохнул Ефимов.

— Личный состав к отражению атаки готов, товарищ командир. Я прошел по постам, побеседовал, ребята ждут боя!

— Пять «юнкерсов» от солнца! — доложил в этот момент командир отделения сигнальщиков старшина 2-й статьи Николай Большаков.

— «Воздушный» до места! — приказал Ефимов сигнальщику. — Боевая тревога! Кононов, выдать целеуказания на орудия и пулеметы! — Михаил Павлович поднял бинокль — на «Вистурисе» и МО-208 тоже готовились к бою с самолетами.

— Товарищ командир, целеуказания выданы! — доложил командир БЧ-2-3 лейтенант Игорь Кононов.

Зенитные орудия и крупнокалиберные пулеметы ДШК ударили одновременно.

— Головной «юнкерс» сбросил бомбы! — доложил сигнальщик.

— Лево на борт! — Руки Ефимова сами бросают машинные телеграфы на «вперед, самый полный».

Рулевой, старшина 1-й статьи Николай Бойцов, вовсю вращает штурвал, корабль на крутом повороте едва не ложится на борт, и командир боковым зрением успевает заметить, как сыплются на повороте в воду пушечные и пулеметные гильзы с палубы, как падают бомбы — кучей и мимо… Разрывы встали над морем, но в стороне от корабля, за кормой.

Т-203 отбился от самолетов. «Вистурис» и МО-208 — тоже.

Передышку враг дал небольшую. Снова от солнца, теперь уже поднявшегося довольно высоко над морем, объявились «юнкерсы». Как и во время первого налета, главный удар они нацелили на самый большой корабль конвоя, на Т-203. Опять, завывая, падали бомбы, и маневрировал корабль — от «полный вперед» и до «полный назад». Командир не отпускал ручек машинных телеграфов, и ему все думалось, что реверсы эти тяжело достаются дизелям. Люди же, подчиненные мичмана Ивана Клюшкина, понимали: идет борьба за жизнь корабля и экипажа!

Поднимались над морем подсвеченные огнем всплески — справа, слева, по носу и по корме. Волнами налетал приторный запах взрывчатки, и водопадами рушились на палубу и надстройки тонны воды, перемешанные с осколками и поднятой со дна моря грязью. И грохот пушек, пулеметов, отбивающих врага. А «юнкерсы» вновь атакуют конвой. Теперь разрывы поднимаются совсем близко, совсем рядом…

— Пробоина, левый борт в районе шпангоутов…

Командир слушает молча. Молча определяет. Это же как раз под ходовым мостиком!

— Аварийной партии заделать пробоину! — командует Ефимов, подходит к ограждению мостика и видит: бежит по палубе боцман Шевченко, следом — его друг, старшина группы электриков Михаил Попов, тащат аварийные инструменты. Следом, не отставая, кочегар Алексей Котенов, электрик Василий Седякин, трюмный Михаил Шостак — вся аварийная партия. Один за другим пыряют в дверь надстройки.

— «Юнкерс-87», левый борт тридцать, дистанция сорок! — взволнованно докладывает сигнальщик Виктор Харламов.

— Лево руля! — приказывает Ефимов.

Разрыв поднимается у самого борта, и тут же опустился на настил мостика Харламов, осел на штурвал старшина 1-й статьи Бойцов, командир отделения сигнальщиков Большаков согнулся. Все это замечает командир, хотя сам еще не осознал, что ранен.

И опять «юнкерсы» несутся на корабль, а навстречу им трассы огня — от пушек, от ДШК… И вдруг — ослепительная вспышка в небе.

— Сбили! — радостно кричит Большаков. — Это расчет старшины первой статьи Шохина… Так их, Николай, бей!

На мостик прибежал инженер-лейтенант Ванюхин.

— Товарищ командир, раненые не уходят с боевых постов! Ни один не уходит, и фельдшер бегает со своей сумкой и инструментами от одного к другому! — Ванюхин на миг замолкает. — Товарищ командир, вы же ранены!

Ванюхин подбежал к пульту корабельной трансляции:

— Начальнику медслужбы — на ходовой мостик!

Не прекращается стрельба, не умолкают разрывы. Натруженно гремят дизеля. Пенится вода, заливая корабль, и стучат по корпусу и надстройкам осколки. Но вот еще один «юнкерс» дымит и отваливает к берегу!

— Убит пулеметчик Иван Мелихов!

— Ранен помощник командира лейтенант Спорышев…

Болью отдаются в сердце командира эти слова.

Еще один грохочущий всплеск поднимается рядом с бортом, и тут же падает на настил ходового мостика инженер-лейтенант Митрофан Ванюхин.

— Осмотри комиссара! — кричит Ефимов фельдшеру, только что поднявшемуся на мостик.

А бой продолжается. Самолеты врага пикируют, ну прямо валятся на корабль, один за другим. И все-таки Т-203 не сворачивает с курса, упрямо идут за ним «Вистурис» и МО-208. Идут, отбиваясь от атак фашистских самолетов.

На недолгом пути от острова Лавенсари до Таллина 17 раз атаковали конвой «юнкерсы» за один только день 25 августа 1941 года, но не отвернули, не дрогнули моряки, выполняя приказ.

Летчики Преображенского в срок получили авиабомбы. Последним с корабля выносили ящик с детонаторами; старший лейтенант Ефимов лично, из рук в руки, передал его командиру летчиков.

А еще через день, точнее через сутки, Совинформбюро сообщало: «В ночь на 27 августа наши самолеты снова бомбардировали Берлин».

М. ЕФИМОВ, старший лейтенант, командир БТЩ Т-203 Таллин в огне

Ветер гнал гарь и копоть. Таллин горел. Я сидел в каюте мрачный. Двое из экипажа убиты, многие ранены. Корабль поврежден, осколками иссечены борта, надстройки, повреждены механизмы. И еще я думал о том, что предстоит возвращение в Кронштадт. Каким-то оно будет?

Колокол громкого боя звякнул четыре раза, я вышел из каюты и поспешил, как мог (давала знать рана), на ют. По сходне поднимался контр-адмирал Юрий Федорович Ралль, за ним комдив, капитан 3-го ранга Петр Трофимович Резванцев.

— Сейчас прибудут рабочие с судоремонтного завода, — сказал Ралль, когда мы обменялись приветствиями. — Подлатают немного твой тральщик. Но только учти, Ефимов, к завтрашнему дню, точнее к вечеру, все должно быть готово — корабль, механизмы, орудия. Завтра вечером ты обязан пополниться боезапасом, топливом, водой и продовольствием. Ясно?

Как положено, ответил «так точно», хотя вопросов было много. Задал лишь один:

— Двое убиты. Есть раненые. Как быть?

Ралль посмотрел на меня пристально.

— Похороните завтра. С почестями. Они погибли, защищая свой корабль и Родину. И не забудьте сообщить родным. Как их фамилии?

— Пулеметчик краснофлотец Иван Мелихов и сигнальщик краснофлотец Виктор Харламов.

— Вот так и сообщите родным, с должностью и званием.

— Есть.

Утро 27 августа наш корабль встретил на рейде у Найссара. Над морем, над городом вставал рассвет, и в первых лучах солнца открывалась Таллинская бухта, буквально забитая кораблями и судами. Сновали буксиры. Огромные транспорты дымили в синее небо, медленно продвигаясь в отведенные для них диспозицией этого дня места. Сторожевики и эсминцы на полных ходах проскакивали через эту круговерть пароходов и пароходиков, стреляя из своих главных калибров. Гулко ухали башни флагмана — крейсера «Киров». И все это двигалось. Откуда-то из-за горящих городских кварталов стреляли немецкие орудия, всплески разрывов поднимались на воде тут и там.

Город горел. Дым пожаров тянулся вверх, полз над домами, над башнями, над стенами Вышгорода. И из этого дыма, прикрываясь им, выскакивали к рейду «юнкерсы».

Я был на мостике. Надо было командовать, маневрировать, отбиваться от самолетов и уклоняться от обстрела вражеских орудий. Рядом на своих местах стояли мои подчиненные и соратники — раненные и перебинтованные рулевой Николай Бойцов, сигнальщик Николай Большаков.

Вечер того дня сорвался на город, на корабли крепким ветром от норд-оста, низкой облачностью и дождем. По Таллинской бухте пошла крупная волна, и стало ясно: то, что было решено на совещании у командующего флотом и о чем нам, командирам кораблей, рассказал комдив Резванцев, выполнено не будет — вряд ли море и ветер успокоятся к рассвету. Планировалось же, что все корабли и суда, числом 195, входящие в колонны, снимутся с солнцем, чтобы засветло пройти наиболее опасный от мин участок пути — от Таллина до Гогланда.

После вечернего чая я и инженер-лейтенант Митрофан Ванюхин вышли на правый шкафут. Остановились мы у самого среза полубака, ибо и на якоре качало изрядно — в носу захлестывало впередсмотрящего, водой накрывало и пушку. Сквозь дождь и мглу зловеще отсвечивали пожары в городе. Ванюхин, тяжело опираясь на леерное ограждение, трудно и часто дышал.

— Ну что, командир, — вдруг сказал он. — Завтра отправишь меня на санитарный транспорт и… прощай механик? А мы ведь вместе финскую прошли. И два месяца Отечественной. Отправишь?

Мне стало не по себе.

— Не два месяца, а два месяца и пить дней, Митрофан Иванович. И ведь ты у нас за комиссара.

— Ты сам ранен, Михаил Павлович. А дело предстоит не из легких.

— Я же тебе обещал: никого не отправим с корабля. Пойдем вместе. И дойдем!

Ф. РОМАДИН, старшина 1-й статьи, старшина команды мотористов 1-го ДСК МО Перед походом

Ненастным вечером 27 августа мы сидели втроем на пирсе, только что закончив ремонтные работы на очередном МО. Тут нас и нашел дивизионный механик военинженер 3-го ранга Василий Андреевич Серговский.

— Вот что, — обратился он к Генриху Попенкеру. — Задание твоей группе — прямо сейчас пройти по гавани и мастерским, собрать все резервные моторы и запчасти. Погрузить все, что найдете, на автомобиль и отвезти в Купеческую гавань. Там стоит транспорт. Найдете его и все на него погрузите.

К счастью, автомашина в Минной гавани была. С великим трудом, но погрузили на нее сколько влезло, поехали. В наступившей темноте транспорт мы нашли сразу, но вахтенный объяснил нам, что погрузка закончена и мы можем гулять. И преградил дорогу к трапу. Но он не знал, с кем имеет дело. Я и здоровенный Леша Тряпкин взяли моряка под руки и переставили в сторону. Генрих спокойно поднялся на судно, мы — следом. И тут нам повезло. Прямо у трапа мы наткнулись на старшего лейтенанта, который, как мы поняли, хотел призвать нас к порядку, но…

— Генрих? Ты чего тут пиратничаешь и кто эти ребята? — спросил старший лейтенант с сильным грузинским акцентом.

Мы сразу узнали Вахтанга Торадзе, в прошлом командира МО, как раз того, на котором служил Генрих.

Пришлось рассказать, по какому поводу мы оказались на транспорте.

— Ну вот и прекрасно. Я военный комендант этого транспорта, и мои распоряжения на нем закон. По этому поводу получайте приказ: быстро на береговой кран и грузите хоть вместе с автомобилем.

Обрадованные, мы сбежали по трапу на стенку, затем Генрих быстро поднялся по крутому трапу на кран. В кабине было пусто. Мы понимали, что поднять на транспорт вручную четыре огромных ящика дело невозможное, даже если подключить к работе шофера и грузчиков. Вдруг нашелся Леша Тряпкин:

— Генрих, ты сколько раз говорил, что в молодые годы плавал на торговых судах. Так неужто ни разу не приходилось работать там на корабельных стрелах?

Втроем мы быстро приготовили стрелу и лебедки, конечно, не без помощи вахтенного. Вскоре ящики были на борту, а старший лейтенант Торадзе, как гостеприимный хозяин, пригласил нас троих на чай, а потом предложил идти в Кронштадт на «моем пароходе», прельщая судовым комфортом, какой на катерах МО и не снится.

Но могли ли мы, имели ли право воспользоваться этим предложением? Конечно нет.

Проснулись рано и направились прямо на пирс. А здесь ни одного нашего катера. Ни одного! Стоит ли говорить о нашем настроении! Однако не сидеть же сложа руки! Вот красноармейцы сливают масло из двигателей автомашин, понаехавших в Минную гавань этой ночью. Потом они пытаются привести эти двигатели в негодность, запуская их «сухими» на полные обороты. Мы недолго наблюдали их работу.

— Не так, пехота! Давай вставляй в сцепление распорку, а обороты на полный. Потом скорость включил и распорку — вон!

Через полминуты первая машина своим ходом грохнула в воду.

— Ну давай, ребята, как учили!

Помогали ребятам из ОХРа взрывать постройки в гавани.

— На пирс пошли, что ли? — предложил Леша Тряпкин.

— Пошли!

И оказалось — вовремя. С моря приближался МО.

— Не наш! — сказал я. — Окраска не наша.

— Все равно, — ответил Генрих. — Принимай швартовые. Дивизионы разные, а флот один!

И тут как раз командир МО снял шлем. Это был Касьян Ильич Бондарь, старший лейтенант, знакомый нам еще с Кронштадта.

— Попенкер, Ромадин, Тряпкин! — узнал он и обрадовался. — Вы что тут делаете?

Рассказали.

— Ну молодцы!.. Это же мне счастье привалило — на вас наткнуться в такой момент! Давайте на катер, и быстро… Упущу вас — не прощу! — Он оглянулся, увидал вылезшего из моторного отсека краснофлотца и выругался. — Вот он, один из компании механиков. Компания есть, а толку никакого — все из запаса, все трактористы. И ни один толком катерный двигатель не знает. Не скажу, стараются. Но то один двигатель встал, то другой. Ребята, помогите!

— Поможем, — за всех ответил я.

— Ну спасибо! Только вы меня тут дождитесь, я скоренько в штаб и обратно.

Неисправности оказались пустяковыми, мы рассказали мотористам, что к чему, вместе их устранили. Только успели закончить работу и выбраться на палубу — пришел старший лейтенант.

— Ну что, ребята, сделали?

— Сделали, — ответил Генрих.

— Так я вас забираю. Где вещички?

— На бербазе.

— Давайте быстро на свою береговую базу. Одна нога там — другая здесь.

Обрадованные, мы побежали. Не прошло и пяти минут — вернулись. Но к этому времени у пирса уже стоял второй катер, МО-142, и на стенку сходили Капралов и военком Кирсанов.

Старший лейтенант Бондарь рассказал о ленинградских новостях. Оказалось, он пришел прямо оттуда, от заводской стенки. Слушали внимательно.

— И еще — пополнение в БЧ-5 у меня! Вот, сразу три орла!

Кроме нас, «орлов», на пирсе никого не было.

Капралов махнул рукой и тоном, не допускающим возражений, скомандовал:

— Всем троим на МО-142, бегом — марш!

Не передать, как мы обрадовались и как огорчился Бондарь. Так он мне и запомнился — огорченный и какой-то сиротливый, на стенке Минной гавани, от которой мы уходили на МО-142.

Из Минной перешли в Копли, где, как оказалось, собирались катера нашего дивизиона. Капралов отдавал распоряжения на поход. Мы трое стояли на палубе МО-142, слушали и ждали, как определится на ближайшее время наша судьба. Вдруг Капралов посмотрел на Генриха, глаза его при этом озорно сверкнули:

— Ну, а ты со своим «колхозом» перебирайся на МО-112!

Здесь нас встретили наши товарищи. Первым — старшина, команды мотористов, старшина 1-й статьи Слава Кабанов, по прозвищу Калуга. Он крикнул в моторный отсек, и тут же выскочили два краснофлотца, забрали у нас вещи.

М. ЕФИМОВ, старший лейтенант, командир БТЩ Т-203 Прорыв

Ветер стих часам к одиннадцати, и почти тотчас на флагмане, на крейсере «Киров», был поднят флажный сигнал: «Флоту начать движение согласно диспозиции».

Дожидаясь приказа занять место в ордере, я вспоминал в деталях, что говорил комдив.

— Прорыв будет трудным, конвоям предстоит идти Центральным фарватером, так как Южный слишком близко от берега, временно занятого противником, к тому же здесь расположены артиллерия береговых батарей и авиация. У северного берега могут находиться финские торпедные катера, подводные лодки, — говорил комдив. — Однако и на Центральном фарватере, у мыса Юминданина, как вы знаете, находится вражеская минно-артиллерийская позиция, и мы потеряли на ней только в последние дни эсминец «Энгельс», БТЩ «Бугель» и «Кнехт». Наша задача, несмотря на все трудности, проложить фарватер через минные поля отряду главных сил и второй колонне…

Мы внимательно слушали комдива, глядели на карту, которая лежала на столе в кают-компании и напоминала такую же карту, какую я видел в Кронштадте у оперативного дежурного. На ней условно были обозначены расположение и границы минных полей фашистов.

Транспортные и вспомогательные суда замешкались, снимаясь с якорей, и первая колонна, вытянувшись за тральщиками-угольщиками, охраняемая двумя эсминцами, а также сторожевыми кораблями «Аметист» и «Касатка», пошла. Я посмотрел на часы — уже 14.50. Времени было потеряно больше чем достаточно.

— Взрыв в голове первой колонны, — доложил командир отделения сигнальщиков Большаков.

— Взрыв в трале, товарищ командир! — почти тотчас доложил краснофлотец Иван Игнатьев.

Подумалось, что снова потеряем время. Пока не заменят тралящую часть, колонна, состоявшая в основном из малых судов, тоже застопорила ход.

В 16.30 с Таллинского плеса уходил отряд главных сил флота. Впереди, построившись уступом, шли пять БТЩ под брейд-вымпелом комдива Резванцева. За ними, важно покачиваясь на легкой волне, ледокол «Волынец». Далее следовал эсминец «Сметливый», за ним — крейсер «Киров». Эсминец «Яков Свердлов», охранявший крейсер с левого борта, прошел от нашего Т-203 в каком-то кабельтове, пуская легкий дымок из всех своих четырех труб в ставшее совсем не к месту голубым и ясным небо. Вдали, по правому борту флагмана, держался эсминец «Гордый» под командованием капитана 3-го ранга Евгения Ефета. В кильватер «Кирову» шли две подводные лодки, а за ними — посыльное судно. Замыкал строй отряда лидер «Ленинград». Сторожевые катера и «малые охотники» плотно окружали корабли.

Наконец настала очередь и нашей колонны. На Т-210, где шел начальник штаба бригады траления капитан 3-го ранга Василий Петрович Лихолетов, взметнулся сигнал, и пять БТЩ заняли места в ордере. Т-203 шел в нем концевым. Сразу за нашим тралом следовала подводная лодка, за ней — другие корабли и суда. В последний раз я окинул взглядом панораму Таллина, осмотрел бухту. По ней, по плесу, в разные стороны шли корабли. Одни продолжали вести огонь по берегу, другие заканчивали постановку мин. Флот оставлял Таллин.

Сразу за островом Аэгна сигнальщики доложили о вражеском самолете, идущем на большой высоте. Я приказал вахтенному командиру лейтенанту Кононову приготовиться к отражениюатак с воздуха. Самолет, летящий столь высоко, мог быть только разведчиком.

На ходовой мостик поднялся мой помощник — лейтенант Спорышев. Рана, полученная им 25 августа, давала о себе знать, но Александр Николаевич держался мужественно.

— Пройди по постам. Предупреди еще раз о бдительности. И еще. Надо усилить наблюдение за морем: прошел отряд главных сил и могут остаться плавающие мины. Правда, их должны бы расстрелять катера МО, но где гарантия, что расстреляны все?

— Наверное, товарищ командир, надо выставить дополнительных наблюдателей и каждому дать в руки по футштоку. Вдруг обнаруженную мину отталкивать придется?

— Добро, командуй. — Я повернулся к Кононову. — Расчету стомиллиметрового орудия тоже надо усилить наблюдение за водой.

— Уже приказал, товарищ командир!

В этот миг сильный взрыв прогремел впереди, глухо отдался в корпусе.

— Дальномерщики, что случилось?

— Транспорт подорвался. Ложится на борт. Но к нему на помощь другой транспорт направился, он уже и вельботы на воду спустил. И спасатель — к нему же…

На головном БТЩ, на «Гаке», подняли сигнал «самолеты противника, боевая тревога». В небе шли «юнкерсы». Они проскочили конвой, стали атаковать отряд главных сил. От кораблей в небо потянулись трассы, шапки разрывов встали перед «юнкерсами».

— Ну, командир, держись! Теперь наша очередь. — Рядом стоял Ванюхин, и я подумал о том, сколько сил и мужества у этого человека. Раненный в ноги, он все же поднялся на мостик. Как будто ожидая мой вопрос, Митрофан Иванович заметил: — Не забывай, что сегодня я не только командир БЧ-5, но и комиссар. С тобой вместе отвечаю за корабль, за каждого члена его экипажа. И вообще коммунист имеет привилегию — быть там, где труднее и опаснее.

Еще одна волна «юнкерсов» налетела на транспорты. Самолеты бомбили их с больших высот, и зенитки кораблей достать самолеты не могли. Горел, окутавшись черным дымом, ледокол «Вольдемарс», две бомбы взорвались рядом с «Виронией», и к ней подошел спасатель «Сатурн». Транспорт «Алев» снимал с «Виронии» людей. Но все три судна в Кронштадт не дошли. Они подорвались на минах у мыса Юминданина.

…Это место мне запомнилось огнем и дымом тонущих кораблей и судов, терпким запахом мазута, выплеснувшегося из разорванных корпусов. Пытаясь спастись, сотни людей плавали в этом черном, вязком, страшном море топлива.

«Малые охотники», сторожевые катера подбирали людей, спасали их. Мы это видим, но сами помочь не можем, так как идем с тралом. За нами колонна, и мы не вправе отвернуть. Мины, подрезанные тралами, черные и рогатые, тоже плавают по морю, катера не успевают их расстреливать. «Охотники» и сторожевые катера едва управляются передавать людей, которых они подобрали из воды, на большие корабли. Только на нашем тральщике набралось около сотни спасенных. Под руководством фельдшера Николая Иванова наши моряки ведут их в душ, чтобы они могли хоть чуть-чуть отмыть мазут и переодеться. Потом размещают по кубрикам и каютам.

Вдруг всплеск поднимается прямо по курсу. По колонне открыла огонь батарея с мыса Юминданина.

— Кононов, можем ответить?

— Дальномерщики, дистанцию! — командует Кононов.

Но впереди по курсу глухо ухает залп — это главный калибр флагмана, крейсера «Киров». И береговая батарея врага тут же замолкает. Зато над морем появляется очередная волна «юнкерсов», и наши зенитки бьют по самолетам не переставая. Все ведут огонь — базовые тральщики, транспорты, подводные лодки, катера…

Вечер опускался на море, и в его ранних сумерках стали ярче отсветы разрывов снарядов, огонь пожаров. Обстановка оставалась опасной, нас ждали новые тяжелые испытания.

Здесь, приступая к рассказу об одном из драматических эпизодов похода — гибели эсминца «Яков Свердлов», я хочу воспользоваться свидетельством мичмана Г. Попенкера. Во время похода из Таллина в Кронштадт он находился на другом корабле, на МО-112, и непосредственно участвовал в спасении моряков тонущего эсминца. Вот что писал мичман в своих воспоминаниях:

«Место МО-112 в кильватер эсминцу «Яков Свердлов». За нами идет МО-142. Двигатели работают отлично. Я узнаю их работу по звуку, как любой механик. Вахту я отстоял, и можно выйти на палубу посмотреть, что делается вокруг… Однако скоро становится ясно, что с верхней палубы полной картины нет — все море взглядом не окинешь. Сделать это можно только с мостика.

— Разрешите? — обратился я к командиру катера, лейтенанту Семену Гимпельсону — Сене, как его звали на дивизионе…

Сеня в знак согласия кивнул головой, и вот я на мостике, и перед глазами весь отряд главных сил — основа боевого ядра Краснознаменного Балтийского флота. Таллин давно остался за кормой — сейчас просматриваются лишь рассыпанные по всему морю корабли и транспорты. И еще — самолеты, которые налетают на них: идет бой, и вечернее синее небо усыпано черными крестиками, но больше — белыми шапками разрывов. И возле наших судов султаны разрывов вражеских бомб… Но вот взрыв помощнее, погромче, и видно, как справа, вдали, тонет какой-то транспорт…

Сигнальщики то и дело докладывают о плавающих минах, и комендоры стреляют по этим минам из сорокапяток — мины взрываются, поднимая горы воды… Я тоже поневоле начинаю шарить глазами по легким волнам, покрывающим море, но ничего не могу разглядеть — не обучен, не тренирован.

И вдруг — грохот близкого взрыва прямо по курсу. Повернул голову — гигантский столб огня, дыма и воды закрыл эсминец «Яков Свердлов»… Но вот все это опало, и мы видим: корабль жив, он идет вперед. Сразу стало легче на душе, не только мне, всем, кто находился на мостике, — моряки, командиры даже заплясали от радости. Однако тут же еще взрыв… Мучительно долго сворачивается на правый борт полубак эсминца с носовым орудием и его расчетом… Однако две трети корабля на плаву и весь личный состав на местах — как положено по боевой тревоге. И машины работают: идет же корабль!.. И снова взрыв — теперь эсминец переворачивается, прямо на наших глазах. Мы ничем, абсолютно ничем, не можем ему помочь! Море вокруг тонущего корабля покрыто мазутом… Последнее, что мы видим, — покрытое зеленой краской днище эсминца, который уходит код воду с продолжающими вращаться винтами.

— Человек за бортом! — кричит уставное сигнальщик.

Но не один человек за бортом, их там десятки, плавающих в мазуте… Спасая команду «Якова Свердлова», мы перегибались за борт, хватали скользких от мазута моряков, вытаскивали их на палубу и сразу же протирали каждому глаза, нос, рот, уши. И как только спасенный человек приобретал возможность говорить, следовало: «Командира нашли?»

Моряков с «Якова Свердлова» разместили по всем отсекам катера. Им отдали все свое обмундирование — краснофлотцы, старшины, командир МО-112 и его помощник, мы трое. Им отдали все простыни и одеяла, какие только были на «малом охотнике». А потом их поили горячим чаем и кормили шоколадом из НЗ».

Как свидетельствует Г. Попенкер, командира затонувшего эсминца, капитана 2-го ранга Александра Матвеевича Спиридонова, подняли на борт последним.

Гибель корабля произвела тяжелое впечатление на моряков нашего базового тральщика.

— Эсминец «Яков Свердлов» погиб! — В голосе Ивана Игнатьева, дальномерщика, человека, не ведающего страха, прозвучали такие нотки, что мне становится не по себе.

— Как «Киров»? — спрашивает Ванюхин; он вновь поднялся на мостик.

— «Киров» в порядке, но что-то с «Гордым». Он идет с правого борта от флагмана…

Потом многие годы будут говорить и писать о том, что эсминец «Яков Свердлов» погиб, спасая крейсер «Киров» от торпеды, выпущенной вражеской подводной лодкой. Выскажу свое мнение: лодки врага едва ли могли атаковать эсминец, так как противник выставил на этой морской дороге слишком много мин…

Снова ударили пушки с Юминданины. Мы увидели еще один наш эсминец (это был «Сметливый»), который развернулся на обратный курс и на полном ходу поставил дымовую завесу! Корабль прикрывал собой раненый «Гордый», флагман. «Сметливый» шел по самой кромке протраленной полосы, приняв на себя огонь береговой батареи и главную опасность от мин! А за этой завесой Т-210 снимал с «Гордого» людей.

Наступала темнота. Улетели вражеские самолеты, замолчала его береговая артиллерия. Но мины-то оставались! И взрывались корабли и суда, столбы пламени висели над ними. Балтийский флот, истекая кровью, прорывался в Кронштадт.

По приказу командующего флотом в 22.30 наши корабли встали на якоря, а уже в 5.40 снялись и пошли дальше.

И снова «юнкерсы» над головой, и беспрерывный огонь пушек и пулеметов, и приторный запах пороха и взрывчатки над морем и кораблями. Теперь нашему Т-203 было определено новое место — в охранении «Кирова». Мы шли по левому борту флагмана, и все складывалось хорошо для корабля, для конвоя. Но лишь до того момента, как на мостик поднялся лейтенант Игорь Кононов.

— Товарищ командир! — крикнул он. — Кончается зенитный боезапас!

— И что ты предлагаешь? — спросил я, холодея от растерянности.

— Стрелять из сотки по низколетящим целям. Шрапнелью. Эсминцы уже стреляют из главного калибра, — уточнил он.

— Добро! Но как раз с этого и надо было начинать. С того, что делают эсминцы. — От сердца немного отлегло.

На подходе к острову Лавенсари командующий флотом приказал увеличить ход. Около 17 часов 20 минут 29 августа 1941 года отряд кораблей главных сил вошел на Большой Кронштадтский рейд. Основная группа транспортов прибыла сюда утром следующего дня.

Прорыв кораблей Краснознаменного Балтфлота состоялся! Боевое ядро флота было сохранено — из ста двадцати восьми боевых кораблей сто двенадцать пришло в Кронштадт. Достигли цели и тридцать четыре транспорта из шестидесяти семи. На помощь городу Ленина было доставлено восемнадцать тысяч бойцов с оружием. Вся морская мощь флота — двадцать три корабля с дальнобойной морской артиллерией — встала на защиту колыбели Октября, тысячи балтийцев сошли с их палуб на сухопутный фронт.

Героизм и мужество личного состава кораблей и судов, участвовавших в этом прорыве, не поддаются описанию!

Д. ХОЛОСТОВ, лейтенант, младший штурман минного заградителя «Марти» Тяжелый месяц сентябрь

Сентябрь 1941 года был, наверное, самым трудным месяцем для Ленинграда, для флота и для Кронштадта. Тяжелым он был и для нашего корабля — минного заградителя «Марти».

С 21 по 23 сентября на Кронштадт и корабли налетали сотни самолетов. С южного берега залива — от Лигова, Стрельны — била вражеская артиллерия. Уклоняться от бомбежек и обстрела возможности не было. Этому мешали узкие фарватеры, малые глубины, тесные гавани.

Разрывами бомб у «Марти» был разворочен борт в носовой оконечности. В корпусе мы насчитали до 300 пробоин. Погибли наши боевые товарищи — зенитчик Михаил Меньшов, трюмный машинист Махмуд Хусаинов, командир группы минеров лейтенант Николай Горячев, командир дивизиона движения старший инженер-лейтенант Владимир Дзюбачук, старшина команды минеров Георгий Веревкин. Многие были ранены.

Через пробоины в корпус корабля проникала вода. Обмотка размагничивающего устройства оказалась поврежденной в нескольких местах. Требовался заводской ремонт. И тут как раз пришел приказ выйти на минную постановку к острову Гогланд.

Мещерский хорошо знал и понимал обстановку, сложившуюся на фронте и на флоте, но не торопился с докладом начальству. Николай Иосифович вызвал командира БЧ-5 инженер-капитана 3-го ранга Губанкова и командира трюмной группы старшего инженер-лейтенанта Бориса Лунина. Втроем они прошли по отсекам. Впереди высокий сухопарый Мещерский, за ним низенький Губанков. Его усы обвисли, что означало крайнюю степень озабоченности. Последним шагал Лунин.

Они осмотрели каждую пробоину, каждый механизм, каждый кабель, поврежденный в бою, и пришли к выводу, что «Марти» находится в крайне тяжелом состоянии. Но все же, когда обход закончился, Мещерский для себя сделал вывод: приказ будет выполнен! Командир видел, как упорно работают люди, какую находчивость и смекалку проявляют они, стремясь побыстрее устранить боевые повреждения своими силами, сделать все, чтобы минзаг был готов к бою и походу.

Двое суток непрерывно, без сна и отдыха, работал личный состав «Марти». В ночь на 26 сентября минный заградитель ушел в свой одиннадцатый боевой поход. Экипаж успешно выполнил задачу: около трех сотен мин образовали новое минное поле на морских путях, которыми могли воспользоваться вражеские надводные корабли. И подводные лодки тоже.

И вот минзаг снова в Кронштадте, у причала Усть-Рогатки. Невдалеке с правого борта линейный корабль «Марат». Почти каждый день фашисты стреляли по линкору, а он, весь израненный, отвечал залпами башен главного калибра. Вражеские снаряды падали и у нашего борта. Как на ладони были видны фашистам от Петергофа кронштадтские гавани.

«Марти» готовился к очередному, двенадцатому боевому походу сорок первого года. Командование выделило время для ремонтных работ, которые следовало все же провести более детально и тщательно, чем те, которые пришлось выполнить перед последней минной постановкой.

Ремонтные работы начинались сразу после подъема флага и заканчивались перед вечерним чаем, — мы работали бы больше, но не разрешал командир.

— Корабль и экипаж должны быть готовы к выходу в море, товарищи, — говорил Николай Иосифович за чаем. — Работа на износ не повышает боевой готовности и производительности труда. Поэтому после чая вместо проветривания и приборки мы учиним только проветривание. Думаю, что старпом простит нам такую вольность. А потом организуем концерт художественной самодеятельности.

Секретарь комитета комсомола корабля старший политрук Владимир Сапожников, жизнерадостный человек и страшный придумщик, сразу же вскакивал с места.

— Разрешите выйти, товарищ командир?

— Какой же моряк бросает вечерний чай?

— Время не ждет, товарищ командир!..

Через десяток минут в корабельном клубе набивалось столько народу, что, как говорится, яблоку упасть было негде. На своих любимых местах устраивались командир, военком Коваль.

выводил тенором лучший солист нашего самодеятельного хора.

Плыла мелодия — баяны, гитары, мандолины… Мелодия вырывалась из тесного клуба в иллюминаторы, отдраенные, но прикрытые для светомаскировки шторами. На соседних кораблях удивлялись: на «Марти» снова концерт, но артисты-то вроде не приезжали!

Песню «Вечер на рейде» мы считали своей и полагали, что поэт Чуркин и композитор Соловьев-Седой написали ее специально для экипажа «Марти».

Заканчивался такой день поздно. Но назавтра, в восемь часов десять минут, сразу после подъема флага, начинался новый трудовой день. Мы готовились к выходу в море, в боевой поход…

Положение под Ленинградом становилось все сложнее. Бои шли у Пулковских высот. Город оказался в блокаде. Фашисты наступали на Тихвин, стараясь обойти Ладожское озеро.

Военно-морская база Ханко обеспечивала северный фланг минно-артиллерийской позиции. Защитники красного Гангута, которыми руководили генерал-лейтенант С. И. Кабанов и дивизионный комиссар А. Л. Раскин, своими действиями, даже одним своим присутствием на Ханко сковывали значительную часть армии и флота Финляндии, снижая тем самым их активность на северных подступах к городу Ленина.

В первых числах сентября, когда гитлеровцы предприняли штурм Ленинграда, на гарнизон Ханко была возложена задача не допустить прорыв фашистских кораблей через минно-артиллерийскую позицию в Финский залив. Укрепленный остров Осмуссар перешел в подчинение командиру гарнизона Ханко. Так что теперь ханковцы обеспечивали артиллерийской поддержкой всю центральную минно-артиллерийскую позицию. И ни один крупный вражеский корабль не смог преодолеть эту позицию в море, прикрытую артиллерией на Ханко и Осмуссаре.

Однако обеспечивать сражающийся гарнизон всем необходимым становилось все труднее. Вот почему Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение об эвакуации защитников Ханко. Эвакуация гарнизона началась 26 октября 1941 года.

31 октября отряд кораблей, в составе минзага «Марти», эсминцев «Стойкий» и «Славный», БТЩ Т-207, Т-210, Т-215 и Т-217, пяти катеров МО, вышел на Ханко для эвакуации артполка. 240 миль — через минные поля, мимо берегов, на которых фашисты расположили своих наблюдателей и батареи.

Холодный ветер гнал по морю студеную крутую волну. Вода перекатывалась через корабли, застывала льдом. Краснофлотцы и старшины едва успевали скалывать лед с орудий и пулеметов, с кранцев первых выстрелов…

Ночью в правом параван-охранителе «Марти» взорвалась мина. Страшной силы удар обрушился на корабль. Нас, находившихся в это время в штурманской рубке, отбросило в угол. Включилось аварийное освещение.

— Гирокомпас стал! — сказал, поднявшись, Кононов. — И все электронавигационные приборы.

С ходового мостика доложили, что поврежден электропривод руля.

— А ведь корабль водит. Он вышел из протраленной полосы, — забеспокоился Кононов и крикнул в раструб переговорной трубы: — Перейти на ручное управление рулем, держать по магнитному компасу!

Через некоторое время, когда была введена в строй корабельная трансляция, прозвучала информация. Выяснилось, что от взрыва мины сместились и дали течь котлы, получила повреждение машина, и «Марти» потерял от этого почти треть мощности главных машин. Командир БЧ-5 Губанков руководил всеми работами в машине: нужно было дать ход в 14 узлов. Только в этом случае можно было прийти на Ханко еще затемно.

И вот Ханко, гавань. Мы принимаем артиллеристов, их орудия, боезапас и продовольствие. Всего свыше 300 тонн.

Мещерский вызывает на ходовой мостик командира БЧ-2 Линдермана, назначает его командиром посадки — это означает, что командиру БЧ-2 надо распределить людей на поход.

Почти сразу же за боновыми заграждениями, прикрывающими вход в гавань Ханко, в параване БТЩ, который шел впереди нас, взорвалась мина. Капитан 1-го ранга Мещерский приказал выставить по бортам наблюдателей с длинными шестами.

То и дело с палубы слышались их громкие доклады:

— Плавучая мина, правый борт — десять метров!

— Мина прошла правый шкафут!

— Мина проходит хорошо! Мина за кормой!

Но только мы вздохнули облегченно, как снова:

— Плавучая мина, левый борт — пять метров!

Минзаг идет вперед. Мина, которую моряки поддерживают шестами, проплывает вдоль борта. Я подошел к репитеру гирокомпаса, но вместо того, чтобы попытаться взять пеленг по какому-то береговому ориентиру, вытягиваю шею и пытаюсь разглядеть «рогатую смерть», которая проходит рядом.

— Мина за кормой!

И снова взрыв в параване БТЩ.

Беснуется холодный ветер, гонит волну. Летят водяные брызги, они достают и сюда, на крыло ходового мостика, где расположен репитер. Я все еще стою тут и не чувствую холода, как, наверное, не чувствуют его десятки краснофлотцев, старшин, командиров, которые несут вахту у орудий, пулеметов, дальномеров, по противоминной обороне.

На ГКП, главном командном пункте, темно. Только светятся шкалы на тахометрах, на счетчиках лага, на машинных телеграфах. Тихо. Лишь изредка Мещерский подает команды вахтенному командиру или рулевому. И бросает короткое «есть!» в ответ на доклады о взрывах мин в стороне от нашего корабля, о том, что рядом с нами они «проходят хорошо». На крыло мостика выходит старший штурман Константин Кононов и что-то говорит командиру. Потом поворачивается ко мне, интересуется, не укачался ли я, часом, что так долго торчу здесь.

— Вспышки выстрелов, правый борт семьдесят градусов! — докладывает сигнальщик.

— Это батареи мыса Юминданина, — громко, чтобы все слышали, говорит Мещерский.

Тяжелые снаряды не долетают до нас. Всплески видны по правому борту.

4 ноября 1941 года, пробивая путь уже во льдах, «Марти» и другие корабли пришли в Кронштадт, а затем проследовали по Морскому каналу в Ленинград.

Мы выгрузили на набережную у Масляного буяна более двух тысяч бойцов и командиров, шесть десятков орудий, много винтовок и пулеметов, артиллерийского и винтовочного боезапаса, продовольствие.

Для минного заградителя «Марти» этот поход стал последним в 1941 году. Корабль поставили к причалам одного из ленинградских заводов, на ремонт.

П. ИВАНУШКИН, старший лейтенант, дивштурман 2-го ДБТЩ Через минное поле

С Ханко возвращаемся на головном БТЩ. Здесь и командир 2-го ДБТЩ капитан-лейтенант Михаил Годяцкий и я, дивштурман. Видимость на редкость хорошая. Охраняющие конвой катера МО сильно заливает, однако они уверенно держатся на назначенных местах. После взрывов нескольких мин в тралах командир Т-218 старший лейтенант Александр Цыбин доложил, что перебит последний трал и корабль идет без трала. Годяцкий тут же приказал Цыбину быть готовым к постановке дымзавесы, к ведению спасательных работ.

Около часа пополуночи открыла огонь вражеская батарея с мыса Юминданина. Снаряды падали далеко за кормой тральщиков, рядом с кораблями, которые мы вели. Тральщик стал ставить дымзавесу, но ее снесло ветром в сторону. Но все же на какое-то время обстрел прекратился. А велся он в течение 43 минут. Долго!

Т-218 миновал корпус погибшего корабля, известного морякам под названием «Танкер № 11». Это значит, что скоро граница минного поля. Но едва я об этом подумал, как прозвучал сильный взрыв. Корабль подбросило, смолкли дизеля. Мина взорвалась у кормы. Командир приказал осмотреться по отсекам и доложить о повреждениях, а комдив отдал приказ остальным БТЩ продолжать движение. Теперь место головного занял Т-207.

На Т-218 в его кубриках и каютах, находилось около двухсот командиров и бойцов Ханко. Выход на верхнюю палубу им запрещен, но я представляю себе состояние наших боевых товарищей после того, как от взрыва мины корпус корабля получил повреждение. Причем, как оказалось, серьезное. Из докладов помощника командира корабля старшего лейтенанта Михаила Скороходова и командира БЧ-5 старшего инженер-лейтенанта Владимира Гейко мы узнали, что у корабля деформирована корма, заклинены валы гребных винтов, хотя течи в корпусе нет. Т-218 был взят на буксир.

Вскоре конвой достиг острова Гогланд. Тут нам сообщили, что у Гогланда в это время формируется другой конвой на Ханко, состоящий из эсминцев «Суровый» и «Сметливый», а также трех БТЩ, прибывших из Кронштадта, — Т-205, Т-206 и Т-211.

Я получил приказ перейти на Т-207, который должен был стать в голову трального ордера для проводки эсминцев на Ханко.

Л. ЛИНДЕРМАН, капитан-лейтенант, командир БЧ-2 минного заградителя «Марти» Всего две ночи

Навсегда запомнился мне тот трудный поход, когда наш заградитель вез в Ленинград эвакуированные с полуострова Ханко сухопутные войска. По указанию Николая Иосифовича Мещерского, при устройстве их на корабле мы придерживались следующего принципа: командный состав — в каюты нашего комсостава, старшин — в старшинские, личный состав — по кубрикам.

— Если места не хватит, — сказал Мещерский, — устройте их, пожалуйста, на минной палубе. — Вдруг улыбка мелькнула в краешках его глаз: — Ну а командира полка можно поместить в каюту… командира артиллерии нашего корабля. А обедать, конечно, за мой стол.

Все было ясно, и все было исполнено. И вот на причале остались полковник и я.

— Прошу, — пригласил я и пошел, показывая дорогу.

Надо заметить, что каюты на минзаге были отличные. От императорской яхты «Штандарт» остались отделка красным деревом и блестящие медные части. Удобные койки с ограждением — на случай качки. Шкафы и письменные столы красного дерева. Кресла, обтянутые кожей. Ковры на палубе. Я понял, что на полковника произвели впечатление и белые простыни, и истинно морская чернильница на столе — с маяками, с рогатыми минами…

А потом я пригласил его в кают-компанию. Яркий свет, крахмальные скатерти, столы, сервированные как в хорошем ресторане…

— Ну, ребята, — не выдержал полковник, едва сев за стол, — в раю живете, ей-богу! Даже лучше: там пианино нет и картин по стенкам.

А тут еще вестовой подскочил, в белоснежной форменке и таких же брюках, в до блеска начищенных ботинках, и спрашивает:

— Товарищ полковник, разрешите узнать: вам чай погорячее и покрепче, или как?

— Да-а, капитан-лейтенант… Так воевать можно!

Говоря откровенно, я растерялся, не зная, что ответить боевому командиру из героического экипажа красного Гангута. Человеку уже немолодому, с обветренным лицом, усталыми глазами, одетому в потертую и вылинявшую гимнастерку. Выручил сигнал боевой тревоги. Я распорядился вестовому накормить полковника, показать, где находятся душ и все прочие места, и убежал на командный пункт. «Марти» снимался со швартовов, мы уходили в ночь.

Потом я на время забыл о ханковцах, находившихся в каютах и кубриках. Команда корабля вела напряженную борьбу с плавучими минами, грозившими в любую минуту потопить «Марти» и всех, кто на нем находился. Мины то и дело взрывались впереди нас и в стороне. Где-то недалеко поднимались всплески от снарядов береговых вражеских батарей. Конечно, об этих опасностях не могли не знать и наши пассажиры.

И вот закончился поход. На набережной Невы я прощался с командиром полка. Как и другие ханковцы, во время плавания он был только наблюдателем и не мог принимать каких-либо решений. Но перипетии нашей борьбы не оставили его равнодушным.

— Уж ты извини меня, моряк, за тот разговор о райской жизни, — сказал мне полковник. — Скажу откровенно: лучше два года в окопах, чем две ночи такого похода. — И он пожал мне руку.

П. КАПИЦА, старший политрук, редактор газеты ОВРа «Балтиец» (запись рассказа старшего лейтенанта Н. Г. Антипина) «Ханковский линкор»

Сам я пскович. Начал плавать с 16 лет. Был матросом, плотником, освоил многие корабельные специальности. Затем окончил морской техникум, побывал почти во всех европейских портах.

На «Гангут» попал за четыре дня до войны. Корабль был неплохой, его построили перед первой империалистической войной. Он был задуман как «матка» подводных лодок, но почему-то не был использован по назначению, а выполнял совсем иную роль: конвоировал и ходил в дозоры.

Во время гражданской войны корабль застрял в финском порту Або и там же получил новое название — «Лайне», что в переводе с финского означает «Волна». Ход у него был маловат, всего девять узлов. Правда, наши механики при желании выжимали из него и одиннадцать. Получил я корабль в июне. Сперва меня приписали с ним к ОВРу Палдиски. Там мы несли дозоры и сопровождали транспорты на остров Осмуссар. Ханковцами стали в конце августа, когда вместе с транспортом «Вахур» ночью эвакуировали из Палдиски окруженный гарнизон.

«Вахур» и «Лайне» взяли на борт противотанковые пушки, боезапас к ним и 1200 человек. Перегрузка большая, комендант порта волнуется:

— Как бы не перевернулся!

— С такой осадкой ничего не случится. Дойдем.

Уже стало светать. Первым ушел «Вахур». Я тоже собрался было, да вдруг увидел, как из дыма и огня выбежали пехотинцы, машут руками и кричат, что они последние. И их надо взять.

— Сколько вас?

— Два взвода.

Как выяснилось из разговора, красноармейцы несколько ночей не спали. И вопрос у них один:

— Где тут прилечь можно?

Уложили на верхней палубе, укрыли брезентом. Так под ним матушка-пехота и спала до самого Ханко.

На подходе к Ханко нас встретили два гидрографических судна. Они ожидали «Лайне», чтобы провести к полуострову через минные поля.

Корабли быстро обнаружил противник и принялся обстреливать из дальнобойных пушек. На наше счастье, подоспел катер МО, поставил дымзавесу, и в ее белой пелене мы проскочили на ханковский рейд. А там, укрывшись за скалами, высадили на берег людей, выгрузили технику.

На Ханко наш корабль оказался самым крупным. И прозвали его «Ханковский линкор». И вооружили соответствующим образом. Установили одну 76-миллиметровую пушку, две сорокапятки, крупнокалиберные пулеметы и счетверенную зенитную установку.

Теперь, став канонерской лодкой, мы могли сражаться с любым шхерным кораблем. Зенитную мощь «Лайне» мы проверили в первые же дни. Дело в том, что на рейд повадился летать финский гидросамолет. Он охотился за «Вахуром». Один раз даже сбросил бомбы на него, да не попал. Прилетел в другой раз, но мы уже стояли рядом с транспортом и встретили его таким огнем, что он едва унес свои поплавки.

На другой день гидросамолет опять прилетел. Мои зенитчики народ глазастый, издали его приметили и открыли заградительный огонь, который явно не понравился летчику. Тогда он решил отыграться на нас. Ему удалось сбросить две «двухсотки», но они упали вдали от нас. Зенитчики же своего шанса не упустили. Они снарядом прошили мотор гидросамолета, который задымил и, теряя высоту, упал в море. С того времени гидросамолеты больше на рейд не показывались.

Время бежало. Мы выходили в дозоры за наши минные поля и охраняли полуостров с моря. Правда, с крупными кораблями нам сразиться не пришлось, но вражеских торпедных катеров покалечили немало. Однажды вышли в дозор. Навстречу пять катеров. Сперва решили, что это наши моторные боты. Но присмотрелись, а скорость-то большая, с бурунами катятся. Сыграли тревогу, ждем. Катерники, видно, нашу канлодку за свою приняли, стали сигналить. Что им ответить? Я приказал сигнальщикам отщелкать какую-нибудь бессмыслицу, пусть разбираются.

Они, видимо, что-то заподозрили, стали уклоняться от встречи, а мы по ним залп из трех пушек. И сразу — накрытие. Заметались торпедные катера, дымовой завесой прикрылись. Ничего, размышляю, кто первым оттуда выскочит, по тому и огонь открою. Так оно и получилось. Из дыма два катера показались, их наблюдатели еще ничего разглядеть не успели, а мы их — из пулеметов. Они разворачиваются и опять в дым спрятались. Отошли в сторону, ждем.

Когда дым развеялся, мы увидали на горизонте не пять катеров, а четыре.

После того как наш флот покинул Таллин, жизнь на островах усложнилась. Особенно на Осмуссаре. Остров плоский, мелким щебнем покрыт, насквозь просматривается. И от материка до него рукой подать. Хорошо еще, что перед самой войной здесь успели вырыть глубокие котлованы в известняках, забетонировать их и поставить доты с казематами: пушки уже во время боев монтировали, отбиваясь от самолетов.

Не смог враг островок взять. Решил его измором, обстрелами докопать. Только начнется движение на острове, немцы сразу огонь открывают.

Мы, как могли, поддерживали гарнизон Осмуссара.

Уже Эзель и Даго пали, а осмуссаровцы все держались и оставались грозной силой у входа в Финский залив. 14 ноября гитлеровская артиллерия вновь обрушила тысячи снарядов на непокоренный гарнизон. Сгорели в огне все строения. Казалось, на Осмуссаре живой души не осталось.

На восемнадцати катерах двинулись вражеские десантники для захвата изувеченного пятачка. Но не тут-то было! Катера и половины пути не прошли, как осмуссаровцы точными залпами накрыли их. Шесть сразу пошли на дно, а остальные выбросились на мель у мыса Шпитхамн. Гитлеровцы не знали, сколько на острове людей, и на время оставили их в покое.

А тут эвакуация Ханко началась. Мне, как знавшему подходы к Осмуссару, приказали в ночное время снять гарнизон. А он оказался немаленьким, более тысячи человек. Вечером мы пересекали залив, подходили к Осмуссару с остовой или зюйдовой стороны и высылали свои шлюпки. На них перевозили людей на корабль. Делали все быстро и бесшумно, потому что к пяти часам утра надо было вернуться на место дозора, встретить корабли, идущие от Гогланда, и привести их на Ханко.

Всего мы провели на Ханко и вывели оттуда 64 корабля. С Осмуссара сняли с оружием, боеприпасами и продовольствием 649 человек. Там оставалось человек 350, их сняли после того, как подрывники уничтожили все пушки и укрытия.

Эвакуация гарнизона закончилась в начале декабря, когда последние бойцы покинули остров Осмуссар и укрепления полуострова Ханко.

ПЕРВАЯ ЗИМА

Уже в ноябре крепкий лед сковал Невскую губу. Наш тихоходный тральщик «Ульянов» 6 ноября 1941 года ушел в разведку под Петергоф. Во льду корабль потерял винты, и фашисты расстреляли его, неподвижного, на рассвете следующего дня. У экипажа оставался только один шанс на спасение — уйти по льду. Захватив документы, чтобы они не достались гитлеровцам, краснофлотцы, старшины и командный состав тральщика добрались-таки по битому льду, под обстрелом до Северной дамбы Морского канала.

В эти дни появилась реальная опасность вторжения фашистов в Ленинград и Кронштадт с моря. В соответствии с приказом командующего Ленинградским фронтом была организована оборона города со стороны Финского залива. Практическую реализацию этой задачи командование Краснознаменного Балтийского флота и командир Ленинградской военно-морской базы возложили на ОВР. В боевой обстановке личный состав охраны водного района взаимодействовал с войсками 42-й армии и внутренней обороны города.

Катера, имевшие деревянные корпуса, упорно и настойчиво преодолевали тяжелые льды. Крошечные буксиры с маломощными машинами трудились как заправские ледоколы. Тральщики не только пробивали себе путь, но и тащили за собой баржи с людьми, военной техникой и боезапасом. Проводили их через минные поля и многометровые торосы, по мелководьям и заброшенным фарватерам. С возможностями техники считаться не приходилось, потому что люди делали, казалось бы, невозможное. Каждый готов был отдать Родине, флоту и Ленинграду свои знания, умение, опыт, кровь и саму жизнь, — враг стоял у ворот!

Зима доставалась тяжело: холод сковал не только Неву, а, казалось, все на свете. Скудный паек с каждым днем подтачивал силы краснофлотцев, старшин и командиров. Большая часть личного состава охраны рейдов ушла в Отряд зимней обороны. Оставшиеся стойко держались в эти труднейшие месяцы 1941 года, когда надо было, не считаясь ни с чем, остановить врага.

И вот он остановлен, наступила пора, когда надо было разворачивать судоремонт. Но тут вдруг случилось, что ртутный столбик замер на отметке минус 39 градусов, — далее можно было пользоваться лишь спиртовым термометром…

Э. РОВЕНСКИЙ, инженер-капитан-лейтенант, старший инженер-механик охраны рейдов ОВРа Комиссар Александр Федоров

Рассыльный довел меня до дверей каюты. Постучал. Сразу два голоса ответили:

— Войдите!

— Инженер-капитан-лейтенант Ровенский прибыл для дальнейшего прохождения службы, — представился я капитану 3-го ранга Григорию Ивановичу Свирсе.

— А это наш комиссар — старший политрук Александр Николаевич Федоров.

Комиссар поднялся, протянул мне руку.

Комдив и комиссар слушали мой рассказ о службе на тральщике. Когда я закончил, Свирса спросил:

— А свои новые обязанности вы себе четко представляете? Знаете, что такое ОХР?

Я ответил, что организацию охраны рейдов пока представляю в общих чертах. Но раз назначен старшим инженером-механиком ОХРа, то обязан знать все.

Командир с комиссаром переглянулись. Федоров как бы подвел итог разговору:

— Правильно. И запомните одно — механики, мотористы, электрики, трюмные, машинисты у нас отличные. Только руководитель им толковый нужен. Вы обедали?

— Никак нет.

— Тогда приглашаем на обед.

ОХР должен был защищать рейды Ленинграда от прорыва вражеских торпедных катеров и от плавающих мин. Для выполнения этой задачи во всех протоках и каналах дельты Невы, Морского канала и в верхнем течении, у 5-й ГЭС, были установлены боносетевые заграждения и при каждом из них — брандвахтенные корабли. ОХР отвечал за своевременное закрытие и открытие бона и соблюдение правил движения по рейду, за защиту и разводку мостов, а также за быстрое их восстановление в случае боевого повреждения.

Думается, что не стоит далее останавливаться на перечислении. Для выполнения этих и других задач ОХР имел в своем распоряжении 17-й дивизион тихоходных тральщиков, дивизион десантных катеров типа ЗИС боносетевую партию и мостовую партию, пять брандвахтенных кораблей, буксиры и плавбазы, транспорт «Энгельс».

Моряки ОХРа имели зону ответственности от 5-й ГЭС, расположенной в Уткиной заводи Невы, и до Северной дамбы Морского канала, со всеми Невами и Невками, с речушками и протоками, со всеми мостами и Канонерским островом.

Командир ОХРа капитан 3-го ранга Свирса и комиссар старший политрук Федоров чем-то были схожи. Возможно, причиной этого являлось то, что оба, в принципе, шли одной дорогой. Капитан 3-го ранга Свирса закончил Военно-политическое училище и лишь потом параллельные командирские классы Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. Федоров пришел в ОХР с «Авроры», после того как крейсер, на котором он был военкомом, вышел из строя, получив тяжелые повреждения.

В ОХРе Федоров знал всех. Абсолютно всех — в лицо и по фамилии. Знал, кто где родился, работал, служил, учился. Знал, женат или холост, живы ли родители и какие отношения с ними. Но главное, знал характер каждого подчиненного. Любимчиков у Александра Николаевича не имелось.

Служил у нас командиром буксирного парохода ОВР-1 младший лейтенант Григорий Смелков, человек необычайной смекалки и смелости. Одним из первых в ОВРе он был награжден орденом Красного Знамени. Когда заходил разговор о том, что предстоящая операция будет крайне рискованной, можно было не сомневаться — пойдет Смелков. Его маленький буксирный пароходик по раз вытаскивал из-под носа фашистов поврежденные или оказавшиеся на мели надводные корабли и подводные лодки. ОВР-1 юрко проскальзывал между разрывами вражеских снарядов и бомб, возвращался с изрешеченными осколками и пулями надстройками и бортами, но всегда выполнив задание. Во многие такие операции ходил на ОВР-1 комиссар Федоров.

Командиром брандвахтенного корабля «Сазан» был старший лейтенант Владимир Андреевич Сорокин. До войны он служил на эсминцах, был награжден орденом Ленина. Но потом он уволился в запас.

В начале войны Сорокина вновь призвали… Был он человеком знающим, смелым и моряком самоотверженным, умелым воспитателем. На «Сазане» командира любили и уважали. Но при всем этом имел Сорокин характер своенравный. Носил бородку «под норвежца», что в ту пору было признаком дурного тона.

Александр Николаевич к Сорокину относился с пристрастием, но не в злом понимании этого слова: Федоров к нему достаточно присмотрелся во время операций по уничтожению плавающих мин, в которых комиссар сам иногда принимал участие.

Попадало подчас Сорокину от комиссара изрядно, и шло это Владимиру Андреевичу на пользу. Забегая вперед, скажу, что ушел от нас старший лейтенант Сорокин на повышение — командиром дивизиона магнитных тральщиков.

Школа комиссара Федорова пошла ему на пользу!

Командиром бономостовой партии ОХРа служил коммунист лейтенант Минасий Свердлин, страстный яхтсмен, он добровольцем пришел на флот. Наш комиссар любил бывать в его подразделении. И каждый раз, когда Федоров приходил в бономостовую партию, лейтенант Свердлин не упускал случая собрать свой народ. Начинался разговор.

— Представляете, мина проскочит в Неву? А дальше? Плывет себе потихонечку. А на Неве корабли стоят, в «Охтинском море» наши подводные лодки задачи отрабатывают. — Улыбаясь, спрашивал: — А где оно, «Охтинское море»? Как раз против Смольного, на излучине Невы. У Охты. Глубина тут будет — двадцать три метра.

— Прилично! — удивится кто-то.

— Вот именно. И как раз тут, в этом «приличном», как было сказано, месте, встретятся мина и лодка. Можем мы такое допустить?

Лейтенант Свердлин, сидя за столом, согласно кивает головой. Его моряки внимательно слушают комиссара.

— Товарищ старший политрук, расскажите о международном положении.

— Фронт второй союзнички когда открывать собираются?

— Товарищ комиссар, когда блокаду прорывать будем? Вопросов много, и на каждый Федоров давал обстоятельный ответ.

Во время обстрела тяжелый снаряд угодил в электромотор, передвигающий противовесы левого крыла Дворцового моста. Снаряд, к счастью, не взорвался. Но другого такого электродвигателя в Ленинграде не оказалось. Крутить рукоятки вручную приходилось морякам мостовой партии. Крутили рукоятки вручную и разводили мосты на Неве, на Большой и Малой Неве, на Невках, на каналах. Федоров приходил на нелегкую эту работу, смотрел, а потом сам вставал в общий ряд.

— Без вас обойдемся! — обижались моряки.

— При нынешнем-то питании лишняя пара рук не повредит! — и не отходил.

Питание было, что говорить, совсем слабое. Но командир и комиссар ОХРа, коммунисты Свирса и Федоров, ели то же самое, что их подчиненные. Привилегий себе они не позволяли ни в чем.

Вместе с флагманским механиком ОВРа инженер-капитаном 2-го ранга Звездиным и дивизионными механиками ОХРа я осматривал боевые корабли и вспомогательные суда. Было отчего ужаснуться. Борта изрезаны и изодраны, на них наскоро приколочены или приварены заплаты, шпангоуты прогнуты, винты исковерканы, гребные валы болтаются. Двигатели внутреннего сгорания дымят, поршни и цилиндры изношены до предела. Весь предстоящий день мы вели речь о том, как побыстрее провести ремонт. На совещании присутствовали механики ОХРа, дивмех 17-го дивизиона тральщиков инженер-капитан-лейтенант Михаил Акимов, старший техник-лейтенант Леонид Затагин из дивизиона катеров ЗИС, старший инженер-лейтенант Леонид Подсыпанин. Был здесь и военком Федоров.

Все было обговорено, оставалось решить кое-какие частности с командиром ОХРа. И тут-то капитан 3-го ранга Свирса выразил сомнение о возможности осуществления предложенного мною варианта. Но батальонный комиссар Федоров мое предложение одобрил. Дело в том, что ОХРу нужен был док, а его нам дать не могли. Я предложил способ, при помощи которого можно было при ремонте гребных винтов, валов, рулей, используя ледовую обстановку на Неве, обойтись без дока. Надо было загрузить балластом нос корабля, и тогда корма выйдет из воды. Потом над ней нужно поставить козлы с 25-тонными талями, конечно же на лед, и поднять корму еще выше. Но понемногу и каждый раз вымораживая лунки.

— Григорий Иванович, так уже работали, — настаивал Федоров.

— Кто так работал?

— Речники, причем частенько, — не отступал комиссар.

— А если что случится?

— Товарищ командир, — не выдержал я. — Если что случится, мне и отвечать.

— Считай, Григорий Иванович, и мне, — подвел итог разговора Федоров.

— Сговорились, — грустно улыбнулся Свирса. — Ладно, будь по-вашему!

Корабли ремонтировались на разных заводах, в разных местах. Рабочих на заводах почти не было, к ремонтным работам привлекали личный состав кораблей, среди которого находилось немало краснофлотцев и старшин, про которых нередко говорили — мастера на все руки.

Например, старшина 1-й статьи Сергей Дерюжинов. В мирные дни он работал мастером в крупном металлообрабатывающем цеху, знал разные технологические операции. Ему и доверялось выполнять наиболее ответственные токарные, фрезерные работы, производить рихтовку гребных валов, расточку и балансировку винтов.

Командир ОХРа Свирса и комиссар Федоров успевали бывать повсюду, на всех стоянках наших кораблей. Для ускорения ремонтных работ кто-то предложил оборудовать собственные мастерские. Эту идею горячо поддержал Александр Николаевич, он во всем старался помогать нам, механикам. Однажды с Федоровым мы пошли на судоразделку и облазали с фонарем немало отсеков. В мастерских ОХРа появились токарный и фрезерный станки, сверлильный станочек и сварочный агрегат, тиски, труборезы и трубогибы. С судоразделки же мы приволокли небольшой, но вполне исправный дизель-генератор. Благодаря этому ремонтные работы пошли быстрее.

Военком Федоров не был механиком, но мои доклады выслушивал всегда внимательно, был в курсе всех наших дел, знал беды и нужды.

Труднее всего было с транспортом. Детали, громоздкие и промерзшие, нашим морякам, совсем ослабевшим от скудного пайка, приходилось таскать на себе. Было это крайне тяжело, да и времени занимало много. Нужна была автомашина. По этому поводу имелась масса предложений. Одно из них выдал комиссар. Он где-то узнал, что на острове Вольном немало автомашин, из которых можно что-то подходящее выбрать, отремонтировать и использовать затем для перевозки грузов. Так и поступили. И в ОХРе появился грузовик! Шофером стал краснофлотец Евгений Курютин, до войны шофер такси в Ленинграде. Он отлично знал автомашины и город. На острове Вольном мы получили машину и прибуксировали ее к нашим мастерским. Стараниями Курютина она была пущена на ход. Сперва Женя ее отремонтировал, потом наладил газогенератор, наколол щепок, засыпал их куда надо и поехал…

Газогенераторный «самовар» ОХРа заковылял через снежные завалы. И сразу нам, механикам, стало легче. Мы увидели, что наши дела пошли быстрее. Александр Николаевич тоже извлек свою «выгоду». Опустив уши шапки, подняв воротник шинели, влезал вместе с краснофлотцами в кузов и ехал на корабль или на завод. Сидеть в штабе он не умел и не мог. Считал, что его место с личным составом.

Не только вопросы судоремонта волновали нашего комиссара — задачи перед ОХРом стояли немалые. Решались они и в Отряде зимней обороны, куда были откомандированы многие наши краснофлотцы, старшины, командиры.

Возможно, кто-то другой мог при этом обрадоваться: откомандировали — и хорошо, там есть кому о них позаботиться. Александр Николаевич поступал по-другому.

— Ухожу к капитан-лейтенанту Крылову, денька на два-три, — говорил он командиру ОХРа, надевал сапоги, перепоясывался ремнем, на котором висел пистолет ТТ, и уходил.

Чем он занимался там, на самом переднем крае обороны города, можно было только догадываться. Наши краснофлотцы и старшины, направленные в распоряжение Крылова, рассказывали о том, что Федоров и с беседами выступал, и ходил в дозор, за языком.

Равней весной 1942 года главной нашей задачей стала подготовка кораблей к активным действиям. Для ОВРа ЛенВМБ это означало обеспечение беспрепятственного и безопасного плавания кораблей и судов между Ленинградом, Кронштадтом и Ораниенбаумом.

Несмотря на целый комплекс принятых мер, фашистам все же удалось выставить под лед в открытой части Морского канала определенное количество магнитно-акустических мин. Для их обезвреживания была создана специальная группа, в которую входили моряки ОВРа. Командиром этой группы был назначен капитан 3-го ранга Свирса, комиссаром — батальонный комиссар Федоров.

Как планировалось, первой вышла на лед штурманская партия. Она разметила ось Морского канала. Следом другая партия пробивала в толстенном льду лунки. Пробивала пешнями, а это был тяжелый труд. Минная и подрывная партии готовили большие глубинные бомбы: в результате их взрывов должны будут сдетонировать фашистские мины.

На льду шла опасная работа. Трудились моряки посменно. Смены не имели лишь двое — капитан 3-го ранга Свирса и батальонный комиссар Федоров. Комиссар, в телогрейке, надетой на китель и схваченной широким флотским ремнем, в крепких яловых сапогах, был на самых ответственных участках. Краснофлотцы глядели на него и только удивлялись: откуда берутся силы у человека?! Перед ними был настоящий комиссар, настоящий коммунист, такой, с которого надо брать пример и, как писал Маяковский, делать жизнь!

Овровцы сделали все, чтобы не допустить прохода немецких войск или отдельных групп фашистов по льду к Морскому каналу. Успешно была выполнена и другая задача — вести активную разведку побережья противника, уничтожать выставленные им мины. Этим занимался Отряд зимней обороны (ОЗО), куда входили две роты лыжников общей численностью 300 человек, взводы минеров, связистов, разведчиков и батареи морских орудий.

В районе Морского канала и других участков Невской губы, от начала дамбы до банки Каменная, были оборудованы неподвижные дозорные пункты ОЗО. Днем и ночью здесь находились бойцы. Несколько аналогичных пунктов располагались от головы дамбы на восток, до Угольного порта. Здесь постоянно дежурили бойцы 85-й стрелковой дивизии 42-й армии Ленинградского фронта. Кроме того, на канал часто высылались подвижные дозоры. На оборонительных позициях южнее канала были установлены проволочные заграждения, минные поля.

Пути проникновения фашистских захватчиков в Ленинград со стороны Финского залива были надежно перекрыты даже в самые тяжелые месяцы первой блокадной зимы.

В. КАРАСЕВ, старшина 1-й статьи, командир КМ-29 Мешок

В ноябре наши катера подняли на стенку, а краснофлотцев и старшин направили в ОЗО. Меня назначили старшим инструктором по обучению лыжников. Свое назначение получил благодаря командиру КМ-25 Василию Пономареву, который меня хорошо знал с довоенной поры как чемпиона школы по лыжам.

Отряд зимней обороны в основном базировался на оконечности дамбы Морского канала. Здесь располагались землянки лыжников, разведчиков, минеров и связистов, батарея 45-миллиметровых морских орудий. Я попал в группу разведки, которой руководил флагманский физрук ОВРа лейтенант Игорь Климчинский.

Размещались мы в большой землянке. Она была разгорожена на две части. В меньшей — каюта капитан-лейтенанта Ивана Крылова и лейтенанта Климчинского, в большей — кубрик разведчиков на 16 человек. Как говорится, здесь все были свои, с «каэмок», — Василий Васильев и Василий Пономарев, Николай Сомов, Петр Петухов… Ребята крепкие, хорошие лыжники и отлично знающие, что от них требуется. Старшиной группы разведки назначили меня, хотя здесь было немало старшин, имевших опыт кадровой службы. Это меня несколько удивило, так как на флот я пришел лишь 23 июня 1941 года. До этого учился в Ленинградском морском техникуме. В первый день войны сдавал последний экзамен — по астрономии. Отвечал хорошо и получил честно заработанный высокий балл.

Курс я окончил в числе лучших и имел право выбора места работы, тем более что уже плавал на судах торгового флота до поступления в техникум. Когда нам вручали дипломы, в помещении находились и незнакомые военные. Тут же были секретарь парторганизации и секретарь комитета комсомола.

— Кто хочет пойти добровольцем на Военно-Морской Флот? — объявил парторг.

Из одиннадцати выпускников нашей группы записалось пятеро. Среди них был и я.

И вот ОЗО. Новая должность. Новые обязанности. Правда, называли меня разведчики не по-военному. С чьей-то легкой руки наименовали «старши́м». Старшой так старшой, делу это не мешало.

Был у разведчиков мешок, вроде спального, но надувной. Белого цвета с серебристыми мелкими блестками. Сделан он был под снег. С этим мешком мы и ходили в передовой дозор.

И вот подошла моя очередь. Надел ватные брюки, телогрейку, поверх нее — полушубок, белый маскхалат, на ноги — валенки, а на шапку — чехол. Ребята помогли одеться. Взял специально покрашенный белой краской автомат, белого цвета бинокль и обычную, зеленую, гранату-лимонку. Еще фляжку с водой и немного хлеба с салом.

Пошли. Ночь темная, вьюжная. Это хорошо. Снегом заметает наши следы. Наш путь — в сторону Стрельны, к проволочным заграждениям, которые фашисты выставили на льду. Дальше я пойду налегке. Мой автомат и мешок понесут ребята. Когда доберемся до места, я залезу в этот мешок. Затем его накачают воздухом, замаскируют снегом, и, оставив меня одного, ребята уйдут назад. Мне же придется лежать целый день.

Идем не спеша. Курс держим по компасу. Снег не прекращается. Сейчас должны загореться знак на дамбе Морского капала и маяк на Военном углу Кронштадта. По этим двум точкам возьму первые пеленги.

Мы оборачиваемся — огни есть. Сориентировались. Точно определили мое место. Я залез в мешок. Ребята подкинули снега.

— Это тебе, старшой, вместо подушки, чтобы голова не уставала!

И заскрипел под их лыжами снег. Я остался одни. Поднял глаза к «амбразуре» — на берегу свет. Посмотрел на часы. До рассвета еще много времени.

Наконец начало светать. Немецкая колючая проволока просматривается все четче и четче. Моя задача — за всем внимательно наблюдать, с помощью компаса взять пеленг, биноклем определить расстояние. Вот из-под снега выполз немецкий солдат, потом еще один. Делаю на карте пометку — землянка или блиндаж. Замечаю в другом месте: трактор пушку тянет. Записываю время, провожаю глазами — дорога! Прошел взвод солдат. Снова записываю время, направление, расстояние…

Пометок на карте много, а время едва за полдень перевалило. А это что? Около десяти фашистов на лед сошли и двигаются в мою сторону. Достаю гранату, кладу ее на карту. Вообще ко мне подпустить немцев не должны. С батареи за мной все время наблюдают дальномерщики. Пойдут солдаты — откроют наши огонь из сорокапяток.

Немцы дошли только до колючей проволоки, что-то там сделали и вернулись обратно. Глотнул немного воды из фляжки. Мороз градусов за тридцать, но в мешке тепло.

К вечеру вся карта испещрена условными знаками и записями. Еще немного, и станет совсем темно. И тогда я покину мешок, потихонечку пойду в сторону дамбы Морского канала. А завтра на рассвете батареи Кронштадта по моим данным будут вести огонь по врагу. И завтра же кто-нибудь из товарищей поинтересуется:

— Ну как там, старшой, на льду, не страшно?

— Нормально! — весело отвечу я. — Весь день лежал и мечтал, как в баньке париться буду.

Мне, конечно, не поверят. Каждый прошел через мешок не по одному разу, каждый многое пережил. Но все улыбнутся, услышав мои бодрые слова.

Пакет

31 декабря 1941 года, когда мы начали наряжать елочку в нашей землянке, меня вдруг вызвал лейтенант Климчинский.

Не успел я закрыть дверь, как Игорь Николаевич, показывая на меня капитан-лейтенанту Крылову, сказал:

— Вот он лучший лыжник. Вы о нем сами знаете не хуже меня.

— Хорошо, но нужен еще один. — Крылов посмотрел на меня. — Нужно в кратчайший срок доставить в штаб ОВРа пакет. Кто может пойти с вами?

После недолгого размышления ответил:

— Филиппов.

— Но он же не разведчик, — сказал Климчинский.

— Зато прекрасный лыжник!

— Кажется, вы его зовете Толя-длинный? — засмеялся Крылов. — Ну что же, пусть будет Толя. Собирайтесь.

Если говорить откровенно, большой радости от этого задания я не испытал. Все-таки в новогоднюю ночь лучше посидеть с боевыми товарищами. Но рассуждать было некогда, и минут через пятнадцать мы были в пути, взяв курс по компасу с таким расчетом, чтобы выйти прямо к яхт-клубу. Пакет, завернутый в кальку поверх конверта, я сунул под тельняшку. Шли мы по снежной целине, меняясь местами. Был мороз, но мы не чувствовали его, бежали быстро. Поскрипывали лыжи, да слышался шепот звезд, висевших высоко в черном бездонном небе. На компас я не смотрел, мореходную астрономию помнил и сейчас держал курс по небесным светилам.

Мы знали, что должны пересечь линию, вдоль которой должны были стоять баржи ПВО с расчетами. Даже перекинулись с Анатолием парой слов о том, что не наткнуться бы на них. И только замолчали, как прозвучало грозное:

— Стой, стрелять буду!

— Ложись! — крикнул я Филиппову и первым бухнулся в снег.

Мы были в маскхалатах. Увидеть нас в темноте дело почти невозможное. Но на одной из барж поднялась тревога.

— Мужики, ведь свои мы! — во весь голос крикнул я, добавив для убедительности несколько слов покрепче.

— Ну раз так матюгаются, то и впрямь свои, — сказал кто-то с баржи. — Поднимайтесь к нам. Но не баловать. У нас, в случае чего, разговор короткий!

Через минуту мы сидели в кубрике, где вовсю топилась «буржуйка» и светил фонарь «летучая мышь». Объяснили, кто такие и почему в ночь под Новый год идем через залив.

— Может, вам чайку?

— Можно и чайку.

— Только у нас без сахара.

Из алюминиевых кружек мы пили обжигающий крепкий чай. Нас разглядывали красноармейцы, мы, в свою очередь, их. Я обратил внимание на одного: он был похож на мою жену — большие глаза, нос с маленькой горбинкой.

— Ты чего, моряк, на меня уставился?

— Лицо мне ваше знакомо. Не встречались ли с вами когда-нибудь?

Он заулыбался, отрицательно покачал головой.

— А племянница у вас есть? На вас чем-то похожа?

— Есть, — удивился красноармеец. — Замуж вышла. Только не довелось мне на свадьбе-то погулять, в командировке находился.

— Так может, вы дядя Ваня?

— Точно. Иван Евдокимович Нефедов.

Красноармейцы радостно зашумели. Вот встреча так встреча! И тут не только сахар у них нашелся, но и многое другое. Один из красноармейцев вынул из кармана большие старинные часы, щелкнул крышкой и торжественно произнес:

— До Нового года, стало быть, десять минут осталось!

Сели мы все вместе за стол. Поздравили друг друга с Новым годом, пожелали всего хорошего, а главное, чтобы скорее войне конец пришел.

Точно в назначенное время мы прибыли в штаб ОВРа и сдали пакет. А дядю Ваню мне встретить больше не пришлось. Он погиб, защищая город Ленина.

В подвижном дозоре

В первую блокадную зиму на линии проходившего по льду Финского залива оборонительного рубежа находились обычно одна-две группы подвижных дозоров по 12–20 человек в каждой. Они вели поиск и наблюдение круглосуточно. Но иногда приходилось усиливать дозорную службу.

Вечером 23 февраля 1942 года на лед предстояло выйти всему составу разведки. Мы знали: враг рассчитывает, что в праздничный день мы будем отдыхать, и попробует предпринять какие-либо активные действия.

Ужинали. Капитан-лейтенант Крылов и лейтенант Климчинский в своей каюте о чем-то говорили. Командир ОЗО объяснял нашему командиру, что позарез нужен «язык», что его давно не брали ни армейские товарищи, занимающие позиции на Южной дамбе Морского канала, ни мы.

— Карасев, зайди! — раздалось вдруг из-за двери.

Ребята переглянулись. Я отодвинул миску. Все поняли: вызывают неспроста. Так оно и оказалось.

— Ну что, старшой? — спросил Вася Пономарев, когда я вернулся от начальства.

— Все то же самое. Через час выходим. — В двух словах изложил суть задания.

Пошли вдоль открытой части Морского канала, точно выполняя наставления: один человек — головной дозор, двое — на флангах, боковые дозоры. Сзади, на определенном расстоянии, шла основная группа. До банки Каменная, где мы обычно встречались с кронштадтцами, оставалось совсем немного. И видим — от юго-запада идет навстречу другая группа. Но порядок есть порядок. Необходимо обменяться паролями. Наш «передовой дозор», краснофлотец Петр Петухов, крикнул:

— Ястреб!

В ответ раздалась автоматная очередь. Петухов упал.

— Немцы, ложись! — скомандовал лейтенант Климчинский. И тут же: — Огонь!

Учить наших разведчиков, как надо действовать в такой ситуации, не надо было. И тут началось. Наши автоматы стреляют, немецкие. Здесь и там взрывы гранат. Прошло минуты две-три. Видим, враг не выдерживает, стал отходить.

Мы дружно крикнули: «Полундра!» — и вражеские солдаты побежали, оставив на снегу троих. Подбежали к ним. Один оказался без сознания. Двое других легко ранены.

— Ты, Карасев, волоки этого, маленького, — решил Климчинский. — Петухов передвигаться не в состоянии, он этих двоих покараулит. Ну, а мы вперед!

Я, как полагается, ответил: «Есть!» — и, оставив за себя Пономарева, взвалил немца на плечи. Пленный был сравнительно легок.

Шесть километров тащил пленного. Вскоре прибыли и наши разведчики. Фашисты задали такого стрекача, что догнать их не удалось.

Немца перевязали и увезли в город. За поимку двух «языков» все мы были награждены.

Н. ЕФРЕМОВА, член литобъединения «Нарвская застава» Пеленгатор, которому не доверяли

С самого начала войны Михаил Михайлович Попов не мог освободиться от брони: он работал старшим научным сотрудником в одном из научно-исследовательских институтов флота, занимался многими крайне важными и полезными для обороны делами. Но Попову этого было мало. Он хотел не просто жить и трудиться в городе-фронте, но и защищать его. Однако ничего бы у него не получилось, если бы…

Дело в том, что радиолокаторов надводной обстановки ни в конце 1941-го, ни в начале 1942 года на Краснознаменном Балтийском флоте не было и никто не мог что-нибудь взамен предложить. Это сделал Попов, который подал мысль об использовании теплопеленгаторной станции, в разработке и испытаниях которой он участвовал еще до войны.

Станция, о которой шел разговор, как выяснилось, где-то году в тридцать восьмом была передана в Учебный отряд КБФ. Но так как специалистов по этой технике в школе связи не оказалось, ее сдали на склад, на хранение. И тут выяснилось, что при существующих габаритах станции складом для нее может служить лишь хозяйственный двор школы, а крышей — небо.

Но вот станция понадобилась, и в Кронштадт был командирован старшина 1-й статьи Степан Прикота. В его распоряжение выделили автомашину, которая взяла и ЗИС-6 — на ней была смонтирована станция, — и прицеп с зарядным устройством… Через лед Финского залива, через Лисий Нос — в Ленинград, на Шкиперский проток. Здесь, в расположении одной из батарей противодесантной обороны, которой станцию вместе с ее боевым расчетом тут же придали и подчинили, следовало заниматься ремонтом техники. По идее, это должны были сделать специалисты одного из ленинградских заводов, но не смогли… И тогда Михаил Попов, который уже был призван на военную службу и получил звание младшего лейтенанта, решил: «Справимся сами», о чем и доложил начальству, к вящей его радости.

Подчиненных у Попова было всего шесть человек. И всё моряки, окончившие еще до войны Учебный отряд КБФ, успевшие и поплавать, и повоевать в морской пехоте, получить не по одному ранению. К младшему лейтенанту Попову все они пришли одной дорогой: из госпиталя — в 1-й Балтийский флотский экипаж, а оттуда на станцию, как в «команду выздоравливающих», на легкую службу. И все, как один, были этим недовольны, ибо у каждого имелся свой счет к врагу…

Но уйти на передовую удалось лишь старшине 1-й статьи Степану Прикоте: на станции нужны были специалисты по радио и электротехнике, а старшина был комендором.

Вместе с командиром отделения радистов старшиной 2-й статьи Борисом Самченко и старшим краснофлотцем Юрием Ивановым Попов взялся за ремонт. Не хватало радиоламп, конденсаторов и сопротивлений, монтажного провода. Искали. Провод нашли на «Севкабеле». Лампы и прочее — на заводе имени Козицкого. Но тут встала другая проблема: не было электроэнергии, а как без нее паять монтаж?.. Временную линию натянули от соседнего предприятия, точившего снаряды: еле уговорил Попов начальника этого завода.

— Фронту нужен наш аппарат! — и не объяснял какой.

Потом крупно повезло. В группу прямо из госпиталя пришел старшина 1-й статьи Василий Сычев, на должность шофера-механика. И оказалось, что руки у старшины просто золотые — все умеет и может. Все знает!

— В первую очередь, — говорил Василий своему командиру, — надо пустить генератор. Тогда порядок — и аккумуляторы зарядим, и освещение в кубрик проведем, и переноску под машину наладим, и паяльник для монтажных работ. А еще — сваркой от генератора можно пользоваться, электрической. Будем ЗИСа на ход ставить.

К празднику Первомая станция была приведена в боевое состояние и вскоре заняла отведенное ей место — на самом мысе Лисий Нос, за поселком, получившим название от этого самого мыса.

Работали, и Михаил Михайлович был рад донельзя. Но оказалась радость эта короткой: вскоре Попов почувствовал — им не доверяют. Нет, не ему и его подчиненным — технике.

Той технике, в которую все они вкладывают душу и сердце… Попов ходил хмурый и удрученный, и так было до того дня, когда на станцию приехал командир ОВРа Ленинградской военно-морской базы капитан 2-го ранга Богданович…

ТАЙНЫ МАГНИТНЫХ МИН

Минная война на Балтике. Только за 1941 и 1942 годы враг выставил здесь, на морских дорогах, более 25 тысяч мин. Десятки тысяч квадратных километров опасной воды. Наглухо перекрытые пути. Нацеленная в упор, но невидимая смерть. Бесконечные секунды ожидания взрыва. Фарватеры узкие, с боями протраленные проходы. Безопасные? Более или менее — с остаточным риском.

Пятьдесят процентов риска. Тридцать. Двадцать — хорошо!

Но кроме известных, «привычных» мин — мины магнитные и магнитно-акустические… Траление?.. Остаточный риск?..

В. КОНИКОВ, старший техник-лейтенант Дед

Основной задачей нашей минно-торпедной испытательной партии было дать флоту такое тральное оружие, которое обеспечило бы выполнение всех задач, какие только могут быть поставлены тральщикам.

Дело это было серьезное. Задач тральщикам ставилось много, но траление мин оставалось главным делом: мины в ходе войны не просто совершенствовались — появлялись принципиально новые. Мины изменялись по внешнему виду, по внутреннему устройству, по принципу действия. А людей в нашей испытательной партии было немного. Зато каждый был личностью.

Взять, например, Федора Ивановича Тепина. Он начал службу на флоте в начале века и участвовал в Цусимском бою. В годы первой мировой войны — минный унтер-офицер на балтийском крейсере. Его подвиги были отмечены полным Георгиевским бантом. Воевал Федор Иванович в гражданскую. После нее служил на тральщике командиром боевой части. Тралил фарватеры от Кронштадта до Копорской губы, от Копорской на Лужскую. Учился. И после учебы получил назначение в Минно-торпедный институт.

И здесь накануне советско-финляндской войны случилась с Тепиным страшная неприятность: ему присвоили очередное воинское звание… Спросите, какая же это неприятность — новое звание? Напротив, это оценка заслуг, радость и т. д. Но дело в том, какое звание было Тепину присвоено, — интендант 2-го ранга, что по-нынешнему соответствует подполковнику.

— Ах, мильон канальств! — воскликнул Федор Иванович свое любимое выражение, узнав о новом звании. — Это мне-то, который… — Больше он не смог выговорить и слова.

И тут придется несколько отступить… До того как были введены новые звания, комсостав корабельной службы нашивал на рукава кителя золотые галуны, а те, кто имел береговое звание, — серебряные. И вот приказ наркома ВМФ, и пришлось Тепину расставаться с тремя золотыми нашивками и пришивать четыре серебряные — по новому, стало быть, званию. А тут как раз он был назначен начальником группы на испытание новой мины и должен был прибыть на один из новых эсминцев. Федор Иванович ходил хмурый и злой. И только в день отъезда увидали мы прежнего Тепина. Переглянулись и поняли: что-то дед придумал!

На корабль наша группа прибыла поздно вечером. Утром мы увидели Федора Ивановича на подъеме флага и удивились: на рукавах его новенького кителя победно сияли золотом нашивки капитана 2-го ранга.

— Неужели перешил? — спросил меня один наш товарищ.

Мне оставалось лишь пожать плечами. Тайна все же раскрылась. Дня через три мне понадобилось зайти к Тепину с бумагами. Полагая, что Федор Иванович еще спит, я тихонечко отворил дверь каюты и ахнул. Наш дед сидел за столом и аккуратно натирал ваткой нашивки на рукавах кителя. На столе перед ним стояла бутылочка с надписью «йод»… Теперь стало ясно, отчего у него все эти дни были черные пальцы. Теперь стало ясно, отчего золотились нашивки.

— Кто там? — повернулся Федор Иванович. Увидал, что прятаться нет смысла, воскликнул про «мильон канальств», покраснел и спросил: — А ты, Вениамин, меня не выдашь?

Я поклялся, что не выдам. И молчал до сего дня — до момента, когда подошло время рассказать не про чудаковатого капитана 1-го ранга-инженера Федора Ивановича Тепина, а про самого бесстрашного человека из всех, кого я знал, кого знали все минеры Краснознаменного Балтфлота.

Я не ошибусь, если скажу: не было такого типа и вида мин, который он не обезвредил своими собственными руками, как не было на флоте минера, который имел бы такой же «минерский нюх».

Приказом командующего флотом при минно-торпедной испытательной партии была создана специальная команда по разоружению мин, которая держала постоянную связь с ОВРом КМОР КБФ. Возглавлял ее капитан-лейтенант Александр Григорьевич Иванов, ученик Тепина. Дали Иванову в подчинение нескольких краснофлотцев, старшин, водолазный бот и катер «каэмку».

Бот и катер стояли в Итальянском пруду в Кронштадте. Иванов «держал флаг» на боте — здесь и на «каэмке» жила и вся его команда. Как в любом подразделении, когда не было тревог, бомбежек и обстрелов, боевой работы, здесь оставалось время для нормальных занятий по специальности. Для команды это было изучение мин и способов их разоружения.

Проводил их, как правило, Иванов. Но вот объявлялось что-то новое, и тогда приезжал сам Федор Иванович. Раскладывал схемы, часто сделанные от руки. Привозил детали очередной мины. Как правило, «раскрытой» им самим или в компании с другими асами минного дела. И начинался разговор, в котором главный акцент ставился не на то, что надо делать при разоружении мины данного типа, а как. И так, чтобы она, проклятая, не взорвалась во время работы.

На эти занятия собиралась уйма народу, часто совсем не сопричастного к делу. Федор Иванович сердился и кричал:

— А тебе, канальский сын, что здесь надобно? — Но никогда никого не выгонял, полагая, что груз знаний никому не в тягость, и еще предполагая, что раз человек проявляет интерес, то уже завтра он может подать рапорт, а там станет настоящим минером…

Но вдруг раздавался сигнал тревоги: это значило, что ОВР обнаружил и запеленговал постановку мин и оперативный дежурный вызывает капитан-лейтенанта Иванова и его подчиненных на работу.

Тогда прекращалось все — занятия, отдых, обед. Водолазный бот и «каэмка» отходили от причала, чтобы найти мину и обезвредить ее там же, на месте…

М. ЛИФШИЦ, старший лейтенант, дивизионный минер 5-го ДТЩ Приказ есть приказ!

Весна 1942 года принесла новые заботы: враг всю зиму ставил неконтактные мины, спускал их в майны на фарватерах. Едва сошел лед, немцы стали сбрасывать их со специальных опрокидывающихся шлюпок и с самолетов. Если в 1941 году количество выставленных немцами неконтактных мин исчислялось единицами, то только за апрель и май 1942 года фашисты сбросили их более четырехсот.

Ранней весной, по льду, ОВР подорвал мины «зимнего заложения». Но лед сошел, и вопрос снова встал со всей остротой: плавание кораблей и судов на акватории Финского залива должно быть безопасным!

И тут началось… Устройства мин мы не знали — было лишь известно, что срабатывают они от магнитного поля корабля и шума. Но при этом у нас не было специальных тралов и специальных тральщиков, которые могли бы бороться с этим злом. Точнее, пока не было. С ноября сорок первого разрабатывался вариант БТ — «баржевого трала». Но к весне трал БТ не был готов, и тогда командование приняло решение применить магнитно-хвостовой трал, ибо выяснилось, что механизмы новой мины срабатывают не просто на магнитное поле, а на поле определенной силы. И если взять два деревянных тральщика, собственное магнитное поле которых минимально, да привесить им за корму трал, который станет тащить по грунту концы намагниченного троса, то возникает магнитное поле, отчего мины станут взрываться.

В 9-м дивизионе магнитных тральщиков, который тогда только еще создавался, не было дивминера. Искать и назначать не стали. Пришел приказ, в котором мне, дивминеру 5-го ДТЩ, предписывалось «временно вступить в должность». Прибыл. Вступил. Обсудил с командованием дивизиона и с личным составом тральщиков перспективы. Дело выходило невеселое: все больше говорили о том, что трал будет задевать за всякие выступы на грунте. Но я все-таки не терял надежды, что все обойдется и задание будет выполнено.

Тральщики нашли быстро. Еще в начале войны были «призваны из запаса» рыболовецкие сейнеры «Пикша», «Ястреб», «Касатка». Деревянные корпуса, осадка от полутора до трех метров, моторы типа «болиндер», сил по двадцать, ручные тральные лебедки. И на каждом — шесть человек команды.

Погрузили тралы, пошли. Плохо было со временем. Но делать нечего — днем собрались, в сумерках пошли. «Пикша» и «Ястреб» идут парой. Выползли на Восточный рейд, поставили трал за корму и вперед! Но получилось не очень. Прошло минуты три, гляжу — «Ястреб» к нашему борту подошел вплотную.

— В чем дело? — спрашиваю командира.

— Зацеп, товарищ старший лейтенант! Трал выбирать надо.

— Выбирайте. — А на душе беспокойство.

— Лебедка-то ручная, а народу у нас не густо.

Я промолчал, посмотрел по сторонам и увидел, как от Петергофа в нашу сторону прожекторный луч по воде скользит. Пошел на корму помочь. С трудом, но вытащили половину, и тут дождь пошел, на наше счастье, укрыл нас от противника. Крутим лебедку дальше.

— Товарищ старший лейтенант, — спрашивает меня вдруг один из краснофлотцев. — А мину, часом, под корму не подтащим?

— Все может быть, если зацепим якорную. Но лучше не надо!

Открутили лебедку мы, «Ястреб» тоже. Мины не оказалось, но какие-то брусья, перепутанные колючей проволокой, в большом количестве вытащили.

— Э-э, — говорит вдруг командир «Пикши». — Ведь это я сам те рогатки на лед ставил, в Отряде зимней обороны. Не учел, что как раз здесь, и не думал, что все они утонут!

— Ладно, — говорю. — Трал чист, за дело!

Снова поставили трал со всеми «хвостами». Пошли. Минуток через пять опять прожекторный луч, а дождя как не было. Засекли нас немцы, и тут же справа и слева, но курсу и по корме, встали всплески и запахло, как говорится, порохом. Но тут снова зацеп, и это нас спасло. Наверняка немцам пристрелку сбили. Вытащили трал. Снова с рогатками, теми, от зимней обороны. Разобрали. Трал за корму — пошли.

Так продолжалось недели три. До 31 мая ходили мы на тральщиках «Пикша» и «Ястреб» по Восточному рейду Кронштадта — в хорошую погоду, в снег и дождь, под обстрелом и без него. Работа досталась невероятно тяжелая — пооборвались, руки у всех в мозолях и крови. Сейнеры побили изрядно. Тралов порвали много. Лесу из моря вытащили вагона три. Все было. Только вот мин неконтактных не было. Ни одной мы не вытралили магнитно-хвостовым тралом.

Ровно в 12 часов 1 июня 1942 года я переступил порог кабинета капитана 1-го ранга Ладинского. Командир ОВРа стоял у карты, рядом с ним — бригадный комиссар Рудольф Радун, комиссар охраны водного района. Как полагается, доложил, что прибыл по приказанию.

— Вы хорошо представляете себе серьезность минной обстановки в районе Кронштадта? — спросил Ладинский.

— Так точно. И знаю, чем занят сейчас флагманский минер Гончаренко на Бычьем поле.

— Прекрасно. Тогда к делу. Готов «баржевой трал». Сейчас в Угольной гавани инженеры из Ленинграда замеряют его магнитные поля. Они с этой работой могут неделю провозиться. Вам задача: выйти на траление не позже, чем через двенадцать часов. Для связи в ваше распоряжение выделяются два катера. Вопросы есть?

Я ответил: «Никак нет», хотя вопросов было много. Из сказанного я понял лишь одно: на траление мы должны выйти не позднее 24.00. А как и что будет далее, плыло, так сказать, в густом тумане неизвестности.

Двенадцать часов на подготовку к делу, которое тебе абсолютно не известно, но которое потребует полной отдачи сил, знаний, энергии, — конечно, мало. А что поделаешь? Война!

Двенадцать часов давал мне на подготовку приказ, и тут я вспомнил другой приказ, полученный в первую ночь войны. В районе Толбухина маяка немецкие самолеты сбросили бомбы, которые не взорвались. И нашему 5-му дивизиону тихоходных тральщиков, которым командовал капитан 3-го ранга Александр Карпович Момот, было приказано выйти на расчистку фарватера тралом Шульца. Комдив вызвал меня и приказал срочно проверить все тральное хозяйство.

— С тральным хозяйством все в порядке, — ответил я. — Хуже вот что: неразорвавшиеся бомбы могут оказаться магнитными минами и тралом Шульца нам их не взять. Нужен спецтрал. Зато корпуса наших ТЩ стальные, и это то самое, что минам надо. Мы идем тралить своим брюхом!

— Приказ есть приказ! — жестко бросил Момот.

В те дни ответить иначе было делом невозможным.

И сегодня был приказ, и была война…

Баржа оказалась не особенно большой, тонн на 200.

Один трюм с двумя люками, затянутыми брезентом. В корме кубрик: кухонный стол, буржуйка более чем средних размеров, пара банок, шкаф и нары на четыре человека. Под потолком, на крючке, «летучая мышь». В этом кубрике я и нашел всех, кто имел отношение к БТ-31,— ленинградских инженеров и четырех членов команды.

— Приказано выйти сегодня, — сообщил я старшему из ленинградцев.

— У нас все готово. Пошли, покажем тебе что к чему.

Выбрались на палубу. По трапу спустились в трюм. Здесь на деревянных стеллажах, идущих по периметру отсека, были уложены кабеля.

— Учти, старший лейтенант, больше изолированного кабеля в Ленинграде нет, да и в Кронштадте тоже. Береги его и будь готов ремонтировать, если порвет. Ведь именно этим кабелем создается магнитное поле, нужное для срабатывания приборов мины.

— Стало быть, это соленоид, — ответил я и подумал о том, как можно будет эти кабели, уложенные таким порядком, ремонтировать. Особенно если взрывом сорвет стеллаж.

Никакой уверенности в нужной прочности этой деревянной конструкции у меня не было. Но рядом стоял командир тралбаржи мичман Дмитрий Горшков. Он сказал, что все ясно, и я, глянув на этого не слишком молодого человека, подумал о том, что дело свое он знает и на него можно и надо положиться.

— Но это не все, — продолжал ленинградец. — На барже сделаны шахты, в них установлены электроотбойные молотки. Их удары о диафрагмы, приваренные к днищу баржи, создают шум, от которого должны срабатывать акустические взрыватели мин.

Самый большой из деревянных тральщиков, «Сиг», был дооборудован. На него установили генератор и ручную лебедку. Оставалось лишь произвести замеры магнитного поля.

Через полтора часа работы ленинградцы установили, что «Сиг», хотя и деревянный, имеет такой силы магнитное поле, что мины под ним обязательно должны взрываться. Сначала это всех крайне удивило. Начали разбираться, в чем дело. Оказалось, что причиной такого казуса была поврежденная обмотка размагничивающего устройства. О ремонте и речи не могло быть, потому что на это дело просто не оставалось времени. Заменить «Сиг» другим кораблем невозможно. Где найдешь подобный? А время летело. До выхода в море оставалось менее трех часов. Доложить о том, что приказ не будет выполнен? Такого я и в мыслях не допускал.

Командир «Сига», ленинградцы, мы с мичманом Горшковым сидели в кают-компании корабля. На столе перед нами лежали расчеты и схемы.

— На каком приблизительно расстоянии от БТ-31 должны взрываться мины? — спросил я старшего из ленинградцев.

— Допустим, метрах в двадцати — двадцати пяти по бортам и по носу. Но какое, позвольте узнать, это имеет отношение к делу, если тральщик не может выйти в море?

Тогда я обратился к старшему лейтенанту Ершову:

— Петр Сергеевич, есть единственный выход из положения — буксировать БТ-31 лагом. — Я посмотрел на командира «Сига» — он сидел, как всегда, высоко держа голову, убеленную сединой, на его аскетическом лице не дрогнул ни один мускул. — Мины будут взрываться близко от корабля, но не под ним.

— Риск, старший лейтенант! — заметил один из ленинградцев.

— Риск есть, — ответил я. — Но есть приказ, и он должен быть выполнен!

— Приказ будет выполнен. — Ершов поднялся. — Будет! — Среди присутствующих он был старшим, — годами, но не званием. Старый моряк, капитан дальнего плавания, он стал командиром в войну. За Ершовым поднялись все. — Да, будем тралить, буксируя БТ-31 лагом. Однако надо принять ряд мер на случай возникновения аварийной ситуации. И в первую очередь объяснить экипажу задачу.

Старший лейтенант Ершов собрал свою команду, а я свою — мичмана Горшкова и краснофлотцев. Двух-трех вопросов было достаточно, чтобы выяснить, что баржу свою они знают хорошо, так как на заводе участвовали в ее оборудовании. Цели и задачи, которые стоят перед нами, тоже знают не хуже меня. Под подволоком горел фонарь, на буржуйке бормотал чайник. На столе стояли кружки, в миске лежали сахар и хлеб.

— Товарищ старший лейтенант, чайку? — как-то неофициально спросил меня один из краснофлотцев, Коля Зубов, сегодня бачковой и кок.

Чаепитие перебил сигнал аврала. Горшков посмотрел на меня, ожидая распоряжений.

— Любое дело надо доводить до конца, — отшутился я. — Потом может быть поздно. После чая все закрепить. И наверное, надо будет подать на тралец дополнительные швартовые?

— Так точно, — ответил мичман.

Из гавани мы выходили точно в назначенное время.

А. ГОНЧАРЕНКО, капитан-лейтенант, флагманский минер ОВРа Кронштадтской ВМБ На Бычьем поле, за Кронштадтом

31 мая 1942 года меня вызвал командир ОВРа Кронштадтской военно-морской базы Юрий Викторович Ладинский.

— Вчера немцы опять сбрасывали с самолетов магнитные мины, — сказал он. — Бросали по фарватерам, но две упали на сушу, на Бычье поле, за Кронштадтом. И не взорвались. Враг дает нам шанс раскрыть секрет его оружия. Собирай группу — и за дело. Кстати, вот документы, можешь ознакомиться.

Я присел к столу. Информация из Москвы. В ней говорилось, что мины эти магнитно-акустические, враг применяет в них «ловушки» от разоружения, механические и неконтактные. «Какие это «ловушки?» — думалось мне. — В принципе, конечно, понятно. Но устройство?» Мне было известно, что «ловушки» эти могут быть самыми разными. В бюллетенях, которые я читал ранее, говорилось, что в июле 1941 года инженер-капитан 3-го ранга М. И. Иванов разоружил в районе Очакова первую мину типа «Д», имевшую заряд 300 килограммов. 13 сентября прошлого года инженер-электрик Б. Лишневский и старший лейтенант Б. Богачик разоружили еще одну мину типа «Д» под Новороссийском. 20 сентября им удалось разобрать мину типа «С» с зарядом 700 килограммов. А неделю спустя, когда минеры разоружали вторую мину типа «С», сработала «ловушка», Лишневский и Богачик погибли. Уже в мае 1942 года младший флагманский минер Черноморского флота Григорий Охрименко вместе с водолазом главным старшиной Леонидом Викуловым разобрали магнитно-акустическую мину врага прямо на дне Севастопольской бухты.

Казалось бы, секреты магнитно-акустических мин раскрыты. Но… до нас они не дошли, мы не знали ничего конкретного ни об их устройстве, ни о том, что может нас подстерегать во время работы.

В общем, приходилось начинать с абсолютного нуля. Но с минами надо было бороться. В Кронштадтской военно-морской базе организовали службу противоминного наблюдения — береговые посты, катера и шлюпки, которые выходили в строго определенные точки. С постов и плавсредств брали пеленги и замеряли расстояние до точек приводнения мин, сброшенных вражескими самолетами. Первые из них были выставлены 28 мая. И вот сегодня, 31 мая, мне приказано разоружить две мины, упавшие на Бычьем поле, за Кронштадтом.

В состав нашей группы я привлек интенданта 2-го ранга Федора Ивановича Тепина и капитана 2-го ранга Михаила Яковлевича Миронова. Третьим был я сам.

Утро первого летнего дня 1942 года выдалось прохладным и хмурым. Поэтому, наверное, нам показались такими же хмурыми две мины, лежавшие невдалеке. Одна — на поле, другая — в болоте. Они имели форму торпед, только короче и будто больше диаметром. Хвост представлял собой острый конус и имел кольцо, за него цеплялся парашют. На корпусе мы увидели три горловины, неизвестно для чего предназначенные. И вообще, твердо нам было ясно лишь одно: мины требуют «корректного» к себе подхода, с ними нужно работать только немагнитным инструментом, которого у нас пока не было. Единственно, что можно было предпринять сейчас, это снять слепки с пробок, с горловин и гаек. На этот случай мы предусмотрительно захватили мягкий воск.

Второго июня, уложив в парусиновые мешки изготовленные в мастерских минно-торпедного отдела бронзовые ключи и отвертки, мы снова направились на Бычье поле.

— С чего начнем? — спросил Тепин, едва мы подошли к мине.

— Давайте вскроем ближнюю от головы горловину, — предложил Миронов.

Она была похожа на круглую заплатку диаметром сантиметров десять — двенадцать, придавленную нажимным кольцом. Из середины ее торчал металлический штырек. Тогда мы еще не знали, что это был шток гидростатического прибора, который взрывает мину, если ее вытаскивают из воды.

— Можно и ближнюю, она мне нравится, — заключил я.

— Ну раз есть еще порох на шутки, — улыбнулся Федор Иванович, — то с ближней и начнем. Но вотчто за ней?

— Тайна, покрытая мраком! — в тон сказал Миронов.

— Тренога нужна? — поинтересовался я.

Тепин ответил, что нужна, и мы тут же поставили ее и пропустили конец троса через блок. Затем потихонечку начали отдавать нажимное кольцо горловины. Привязали конец троса к устройству на самой мине и стали отходить к укрытию, расположенному метров за 250. Потянули. Затем мы с Мироновым тянули, а Тепин через бинокль наблюдал за миной.

— Прибор какой-то выползает. Еще… Еще…

Тут я поднялся, посмотрел в сторону мины. Над ней поднимался небольшой дымок. Потом слабый взрыв. Решили еще немного потянуть за трос, а затем пошли разбираться, что же взорвалось. Оказалось, вытащенный прибор упал на землю и сработал первичный детонатор. Прибор мы тут же разобрали. Это был инерционный взрыватель. Он должен был подорвать мину, если бы она упала на землю, через 22 секунды после удара. Потом мы поняли, отчего инерционник не сработал. Удара, как такового, о землю не было. Мина шла по касательной, скользя по мягкому грунту Бычьего поля.

Мы снова ушли в укрытие, где разобрали взрыватель, набросали его схему. После короткого отдыха снова направились к мине. Я взялся выворачивать нажимное кольцо второй горловины (как выяснится позже, горловины вторичного детонатора). Виток за витком выходило кольцо, и вот оно уже у меня в руках. Я посмотрел на Миронова, собираясь что-то спросить. Но в это мгновение раздались мелодичные звуки, словно кто-то взял аккорд на рояле. Лицо Миронова стало белее бумаги, а мои ноги приросли к земле. Простояли без движений секунд сорок, пока не сообразили, что звук издал воздух, который вышел из мины.

Мы открыли и третью горловину. И там — только детонаторы, ни одного прибора. Значит, все они в хвостовой части, работа с которой нам еще предстояла. Мы решили отделить хвост мины от боевой части. Конечно, понимали, что и здесь может быть «ловушка», а потому действовали осторожно. Веревкой стянули корпус мины и хвостовую часть, веревку закрутили палкой и только потом стали отворачивать гайки. Отвернули. Затем облили бензином веревку, подожгли ее — и бегом в укрытие! Веревка перегорела. Наблюдая в бинокль, потянули за фал. Увидели черную полоску. Снова подошли к мине. Оказалось, половинки ее разошлись на 10–15 миллиметров. Зазор был совсем мал, однако вполне достаточен для того, чтобы мы могли увидеть небольшую медную тягу внутри.

— Вот она, «ловушка», — показал я Миронову. — Как только раздернем мину на две части, так и замкнутся ее контакты.

— Не допустим, — ответил Миронов и лезвием ножа отвел тягу глубже.

Ну, а потом пришлось рискнуть и еще немного раздвинуть половинки мины. Когда их окончательно разъединили, то смогли убедиться, что слово «везение» отнюдь не абстрактное понятие: тягу-то заметили вовремя — «ловушка» была абсолютно исправна! Мы вытащили все оставшиеся детонаторы, забрали находившиеся внутри приборы и устройства. Остаток дня и вся ночь ушли на их изучение.

…На следующий день мы занялись другой миной, той, которая упала в болото. Работал с ней я один. Первая горловина оказалась сбоку, и мне пришлось присесть, чтобы иметь возможность отвернуть нажимное кольцо, державшее крышку инерционного взрывателя. Только повернул нажимное кольцо, как тут же услышал мерное тиканье часового механизма. Это могло означать, что через. 22 секунды произойдет взрыв.

— Ложись! — крикнул я не своим голосом.

Не помню каким образом, но очутился я метрах в пятнадцати от мины, в глубокой канаве. Здесь запустил секундомер и стал ждать взрыва. Но так и не дождался.

После мы стали обсуждать, что же произошло с миной. Пришли к выводу, что от прикосновения к нажимному кольцу сработал часовой механизм, а вот почему боек инерционного взрывателя не сработал — непонятно. А что, если теперь шевельнем мину и она взорвется? Положение было серьезным: невдалеке располагались оборонительные сооружения, от взрыва мины там мог сдетонировать боеприпас.

Как и в первом случае, привязали к парашютному кольцу мины фал, ушли в укрытие и… дернули. Все было тихо. Когда я снова подошел к мине, то оказалось, что дернули мы ее прилично, даже развернули горловиной вверх.

Напряжение было настолько сильным, что вначале я лишь смотрел на мину. Пот стекал со лба, застилал глаза. Словно кто-то поливал меня водой из кружки. Но надо было приступать к работе. Быстро отвернул нажимное кольцо, вытащил взрыватель, поднял его. В такой позе я стоял до тех пор, пока Тепин не забрал у меня устройство и не отвернул от него первичный детонатор. Основная опасность была позади. Теперь нужно достать второй детонатор и разъединить мину на части. Работа пошла достаточно быстро и, главное, без всяких осложнений.

В 3 часа ночи 5 июня меня разбудил рассыльный оперативного дежурного штаба ОВРа.

— Собирай свою группу — и в Ленинград!

Дело оказывалось в том, что фашисты выставили магнитно-акустические мины не только в Финском заливе, но и в Неве. И вот одна такая оказалась не в воде, а на крыше дома по 17-й линии Васильевского острова. Ее парашют зацепился за трубу.

— А дом-то высокий? — поинтересовался я.

— Да нет. Два этажа.

Поднял я с постели Миронова и Тепина, разбудил четырех краснофлотцев, из числа тех, кто помогал нам на Бычьем поле. Собрали необходимое снаряжение и пошли на Ленинградскую пристань. Отсюда катер «каэмка» доставила в Лисий Нос, где нас уже поджидала полуторка. В кузове ее разместились мы с Мироновым и краснофлотцы, Федор Иванович сел в кабину.

Автомобиль доставил нас прямо к дому. Малочисленные его жители были эвакуированы. Меня и Миронова пропустили через оцепление. Мы поднялись по лестнице и через чердачное окно попали на крышу. Мина лежала горловиной инерционного взрывателя вверх, что в какой-то мере облегчало пашу задачу. Мы сняли нажимное кольцо, открыли горловину и вынули из нее сам взрыватель. Полдела было сделано. Затем Тепин со своими краснофлотцами спустили мину на землю. Здесь ее окончательно и разоружили.

М. ЛИФШИЦ, старший лейтенант, дивизионный минер 5-го ДТЩ На Кронштадтских створах

Мы тралили фарватер по Кронштадтским створам. Мины взрывались под воздействием магнитного поля ПТ-31 и ее отбойных молотков. Взрывались на разных расстояниях. Иногда очень близко, и тогда тральщик и баржу подбрасывало особенно сильно. Рвались швартовые, на корабль летели осколки, потоки воды и ила. Тральщик «Сиг» и БТ-31 получали повреждения, но жертв не было.

После каждой мины мы внимательно осматривали «Сиг» и тралбаржу, а затем шли в базу, в Морской завод. Здесь «Сигу» и БТ-31 было отведено место, назначены рабочие и мастера. Ремонт нам делали вне всякой очереди. Так приказал контр-адмирал Ралль. Работы было немало: от взрывов ломались стеллажи, на которые укладывался кабель, нарушалась изоляция. Хуже всего было с отбойными молотками. После каждого взрыва они то ломались, то подмокали, а запасных частей к ним не имелось. Но к следующему вечеру оба должны исправно стучать, иначе наш выход на работу терял смысл!

У пирса Морского завода нас всегда встречал инженер-майор И. Абелев, начальник склада трального оружия. Он лично осматривал капризные молотки и тут же давал распоряжения относительно их ремонта. Подчиненных своих, их способности и возможности, майор знал и тут же определял, кому и что делать. Самую сложную часть работы Абелев, как правило, оставлял себе.

Он часто говорил, что руки его скучают по тонкой работе, а мозг — по теоретизированию. Экипаж БТ-31 майор знал хорошо и считал своим долгом консультировать меня, учить мичмана Горшкова и минеров.

Инженер-майор Абелев был хорошо знаком с работами по исследованию аппаратуры немецких мин, обезвреженных на Бычьем поле, аналогов тех мин, которые мы тралили. Да мы теперь и сами четко знали принципы работы приборов срочности, кратности, которыми эти мины были оснащены. Абелев несколько раз выходил с нами в море. Ощутил все — обстрелы, бомбежку, жестокую качку. Но главное — взрывы неконтактных мин.

Командование постоянно держало БТ-31 и ее экипаж в поле зрения. Через несколько дней после первого выхода к нам прибыл контр-адмирал Ралль. Он спустился в кубрик, сел к столу. Немного смущенные, мы молчали.

— Значит, так гостей встречаете? Может, чаю предложите?

— Это мы мигом, товарищ адмирал.

Через минуту наша буржуйка уже гудела, а через десять на столе стоял чайник с нашими традиционными вечерними хлебом и сахаром.

— Маслица бы, а, моряки?

Мы переглянулись. Масло выдавалось только к завтраку.

— Значит, при такой работе и без бортового пайка? Непорядок. В чем дело, товарищ старший лейтенант?

Адмирал пил с нами чай, слушал мои объяснения по поводу службы и ремонта БТ-31.

— Сознайтесь, хочется уйти куда поспокойней?

Все промолчали. Ралль сказал, что такой перевод вполне обоснован, оправдан, а потому и возможен. И хотя от мичмана Горшкова я не раз слышал, что при включенной обмотке у него болит голова, но ни он, ни кто-либо другой не ушел с тральщика.

Так продолжалось недели три. Почти каждую ночь «Сиг» и БТ-31 уходили на траление. Но двадцать вторая уничтоженная мина была для тралбаржи последней. Она получила настолько тяжелые повреждения, да и тральщик тоже, что их надо было срочно ставить в ремонт.

Теперь мне предстояло идти в море на другой связке — немагнитный тральщик «Поводец» и БТ-32. И тут следует заметить, что новая тралбаржа по своим качествам уступала своей предшественнице. Соленоид на БТ-32 был изготовлен из голого, неизолированного провода. Это усложняло его укладку. Магнитное поле второго баржевого трала было значительно слабее. По той поре это определилось очень просто. Как-то к нам в гости зашел мичман Горшков.

— Обмотка включена? — спросил он.

— А ты откуда знаешь? — удивился командир БТ-32 мичман Иван Бодяго.

— А у меня голова — что индикатор: сразу болеть начинает. Но здесь меньше и, стало быть, поле у БТ-32 слабее, раз не так давит.

Мы с мичманом Бодяго засмеялись. Но тут же был краснофлотец Макогон. Он высказался в том плане, что мичману Горшкову вполне можно верить, и предложил провести эксперимент.

— Какой еще эксперимент? — спросил Бодяго.

— А вот такой. — Макогон вытащил из кармана минерский нож. — У нас, на БТ-31, его как на палец поставишь — не падает.

Здесь нож звонко грохнулся на палубу.

— Это он нарочно! — нахмурился мичман Бодяго.

— Зря ты так-то, — сказал Горшков. — Этот парень не таков. Но можно еще попробовать: мы ставили лом на палубу, не падал. Сохранял направление составляющих магнитного поля.

Я тихонько ахнул… Вот она, школа майора Абелева!

Ну а потом специалисты станции размагничивания произвели соответствующие замеры. Они выдали нам по этому поводу официальный документ, подтверждавший то, что полагали мичман Горшков от своей головы и краснофлотец Макогон от своего минерского ножа.

И вот 22 июня, в первую годовщину войны, мы выходим на боевую работу с новым тральным караваном. С противоминной обмоткой у «Поводца» все в порядке, его не надо прикрывать полем тралбаржи. Решено — идем на буксире. Сегодня испытания, и поэтому я решаю, что всем надо идти на самой БТ-32.

В тот день была на редкость хорошая погода — безоблачное голубое небо и почти полный штиль на море. В 12 часов мы были на подходе к району траления. Я сидел на люке и думал о том, что БТ-32 имеет слабое поле, а с выходом на боевой курс мы обязательно должны подорвать мину — ее засекли здесь посты наблюдения. И взрыв этот будет на близком расстоянии, и, стало быть, неизвестно, чем дело закончится. Краснофлотцам я о своих сомнениях не говорил, — они спокойно занимались своими делами и готовили обед…

— Товарищ старший лейтенант! — Из люка кубрика выглядывал мичман Бодяго. — Приглашаем к столу!

— Что-то неохота, — ответил я. — Обедайте — и наверх.

Вскоре вся команда была на палубе. Я сразу же приказал надеть капковые бушлаты, а противогазы повесить на вентиляционные раструбы. Одного краснофлотца назначил впередсмотрящим, а всем остальным приказал лечь на лючины, закрывающие трюм.

Жара давила. Солнце старалось вовсю, баржа раскалилась. Под капкой, под парусиной бушлатов мы прели и истекали потом. Краснофлотцы и сам мичман уговаривали меня, чтобы я и сам снял капковый бушлат и встал с лючины, и им разрешил это сделать. Но я был неумолим: 15 августа 1941 года после взрыва мины меня выбросило за борт, и тогда бушлат спас мне жизнь. Ну, а во-вторых, я рассчитывал — будет взрыв, нас, лежащих, выбросит за борт… Так оно и вышло: взрыв подбросил и встряхнул баржу, но лишь впередсмотрящий после этого упал на палубу и повредил себе ноги. Нас же выбросило за борт, откуда меня и всю команду вытащили на «малый охотник», который, как обычно, обеспечивал нашу работу. От взрыва пострадала и сама трал-баржа: во многих местах обмотку вырвало из крепящих планок, сорвало лючины, и трюм оказался наполовину заполненным водой и илом… Конечно, одним днем ремонта дело тут не обошлось. Но на Морском заводе постарались, делу помог инженер-майор Абелев. Вскоре мы снова вышли на траление.

Лето 1942 года было самым напряженным периодом в тралении неконтактных мин: надо было открыть дорогу эшелонам наших подводных лодок в Балтику, держать открытыми морские дороги на Ленинград, на Ораниенбаум, на Лисий Нос… Несмотря на невероятные трудности, краснофлотцы, старшины и командиры магнитных тральщиков с поставленной задачей справились.

В. ЛЯХОВСКИЙ, старшина 1-й статьи, командир отделения электриков ТЩ-58 В праздники и в будни

Танцы бывали в клубе Морского завода. Но не в том, что на улице Ленина, — тот был закрыт. А в том, что размещался в актовом зале завода и работал исправно.

Наш ТЩ-58 стоял на Усть-Рогатке, не так уж далеко от проходной Морского завода, — минут пятнадцать пешком, нормальным шагом. Остановка была за малым — официально увольнения в Кронштадте не было. Официальную увольнительную имели содержатель и санитар: один ходил за продовольствием и разным имуществом, другой — за медикаментами или для сопровождения кого-то в госпиталь.

Но все же с танцами получалось: командир и комиссар подписывали список личного состава, идущего на завод, в нем назначался старший. Ставилась гербовая печать и… мы стоим в строю на корме: брюки наглажены, три полоски тельняшки — более просто неприлично, по нашим понятиям, — выглядывают из выреза идеально отутюженных суконок. Стоит ли говорить, что ботинки наши сверкают, бляхи на ремнях сверкают, пуговицы на рукавах суконок сверкают. Все сверкает! На берег сходят моряки с боевых кораблей, с тральщиков. Точнее, с нашего ТЩ-58, который только недавно вернулся в Кронштадт с острова Лавенсари. Вернулся, выполнив задание, хотя его и обстреливали, и бомбили, и подвергали другим нелегким испытаниям. И конечно, после этого твердая почва под ногами — счастье…

Мы идем на танцы сегодня, в наш праздник, День Военно-Морского Флота, семь человек — командир отделения сигнальщиков, уже начинающий лысеть старшина 1-й статьи Яша Ковалев, машинист Коля Московцев, командир орудия старшина 1-й статьи Вася Хохлов, девушек не признающий, влюбленный в свою маму и только ей пишущий письма, рулевой краснофлотец Иван Светлов, старшина 2-й статьи Леня Сергеев, исконный моряк (он был машинистом на «Ермаке» и ходил на нем в Арктику выручать «Седова», «Садко» и «Малыгина»), еще — кочегар Тима Горягин и я.

Шагаем строем, командует Ковалев. Мы спешим и благополучно пыряем в проходную Морского завода, а потом тихонечко входим в клуб. И вышло, что немного мы припозднились: танцы уже вовсю, и вовсю старается молоденькая певица, выводя слова модного фокстрота. Девушек маловато, но и моряков негусто — каждому из нас достается партнерша. Жарко, душно. Но все равно, сколько удовольствия!

В 22.30 танцы кончаются: через 30 минут — комендантский час, штатские должны успеть домой.

По пути Вася Хохлов признается:

— Знаешь, меня одна в гости пригласила! И поблизости — улица Ленина, дом двадцать.

Я смеюсь, Вася смотрит на меня сердито.

— Дружок, это же обычная шутка кронштадтских красавиц. По этому адресу находится отнюдь не жилой дом.

— А что же?

— Отделение милиции.

Хохлов с досады плюет.

…В понедельник принимаем на борт топливо, пополняемся боезапасом. Во вторник 28 июля в составе конвоя мы ушли на Лавенсари. Нашему ТЩ-58 на первом этапе задача несложная. Надо взять на буксир сетевой заградитель СЗ-1 и довести его до острова. Потом совместно с другими тральщиками будем выводить на Гогландский плес три подводные лодки. Тут будет потруднее.

Темнота накрыла конвой за Толбухиным маяком. Я прошел по палубе и надстройкам, проверил, не просвечивает ли где иллюминатор, хорошо ли срабатывают «концевики» (так мы называли автоматические выключатели, которые гасят свет в помещениях, когда открывается дверь на верхнюю палубу.) Все оказалось в порядке. Доложил об этом командиру БЧ-5 старшему технику-лейтенанту Гопановичу.

— Хорошо, — сказал механик. — Проверь-ка еще разок все оборудование.

С командиром боевой части нас связывает давняя дружба. Мы вместе учились в Ленинградском морском техникуме. Гопанович, правда, был на два выпуска старше и закончил паросиловой факультет, а я — электротехнический. Вместе плавали на судах Балтийского пароходства. В конце 1941 года встретились на ТЩ-58.

Мое хозяйство на тральщике несложное: главный щит, генератор, система размагничивания, станция сигнальных огней, освещение и аккумуляторы. По штатному расписанию я числился командиром отделения электриков, хотя на самом деле все «отделение» был я сам, в единственном числе. Так что и контролировать, и проверять, и работать приходилось мне одному. Получив приказание, я спустился в машинное отделение, где располагалась основа всех электроустройств. Все работало отлично. На корме, на решетчатом люке, по обе стороны толстого буксирного троса, на котором наш ТЩ-58 тянул сетевик, сидели ребята.

— Давай сюда, — потеснился Вася Хохлов. — Говорят, у тебя «Беломор» завелся?

— Прошу! — За плетеный шнурок я вытащил из кармана брюк кисет, подарок незнакомой девушки с Урала. — Только извини, мой «Беломор» в газету завернут.

— Можно и такой, — согласился Вася. — Мы люди не гордые.

— Глядите-ка, прожектор с форта Ино! — Голос старшины 1-й статьи Ивана Лукина был тревожным.

Все повернули головы в сторону луча света, который подбирался к кораблям с правого борта.

— Сейчас нащупает, — спокойно сказал Вася Хохлов.

— Типун тебе на язык! — сердито бросил боцман.

Но прожекторный луч все-таки лизнул ТЩ-58, высветив еще какие-то корабли. И почти тотчас на северном берегу залива сверкнули три вспышки. Надо ли говорить, что ожидание выпущенных снарядов не из приятных. Не успел я и подумать об этом, как у правого борта взметнулись три водяных столба, подсвеченных огнем. Потянуло запахом взрывчатки. Прожекторный луч все еще упирался в корабли конвоя. На полных ходах неслись катера МО, оставляя за собой пелену дымовой завесы. Но фарватер хорошо пристрелян врагом. За первым залпом последовал второй, третий… Перелет. Недолет.

— Вот тебе, боцман, и вилка! — заметил Вася Хохлов.

Прибежал комиссар — старший политрук Евгений Семенович Корсуков.

— Хватит разговорами заниматься! Аварийной партии готовность номер один! Остальным в укрытие, на левый борт за надстройку!

Я в аварийной партии. Мне надо захватить пару клиньев и кусок кабеля — боевой сросток. Взял что полагается. Донести имущество мне помог Тима Горягин. На месте уже были Гопанович, комиссар Корсуков, Хохлов, машинист Леша Кряжев, еще кто-то из моряков, в темноте не разобрать. Места было мало, и то, что принесли, пришлось под фальшборт положить. А там волна плещет. Правда, не сильно, лениво, но вполне достаточно, чтобы мое имущество намокло. Конечно, если бы я поторопился, вот тогда… О том, что было бы «тогда», додумать мне не пришлось: резкий удар в носу корабля, столб огня и дыма. Рядом со мной кто-то упал. Потом еще кто-то. Этот человек свалился сверху, с трапа…

— Пожар в артиллерийском погребе, аварийной партии в нос! — услыхал я голос командира — старшего лейтенанта Михаила Михайловича Геращенко.

Кто-то сунул мне в руки огнетушитель. Обернувшись, я понял, что это был Тима Горягин. Бежать у нас не получилось — на палубе лежали наши товарищи. В свете пожара я разглядел старшину команды машинистов старшину 1-й статьи Андрея Торговкина. Он стонал. Вася Хохлов лежал, уткнувшись лицом в ватервейс, и я понял — погиб. В неестественной позе лежал Леша Кряжев. На него навалился старший краснофлотец Петр Мишин.

Перебираясь через листы вздыбившейся палубы, я пробрался на бак. Слева зияла огромная дыра. Из нее рвался огонь.

— Ящики со снарядами горят! — крикнул старший краснофлотец Гена Баклицкий.

— Давай огнетушителем!

Проку от огнетушителей оказалось мало. Мы решили размотать пожарный шланг, уложенный в специальной корзине на баке. Нам с Геной помогал боцман Иван Лукин. Когда справились с ним, боцман подскочил к мостику и громко крикнул:

— Товарищ командир, прикажите в машину, чтобы воду дали!

Секунд через двадцать шланг зашевелился, но из ствола не пролилось ни капельки. Тугие струи ударили в разные стороны по всей длине шланга.

— Иван! Шланг осколками посечен! — крикнул я.

— Вижу! — ответил боцман, вытаскивая нож-бебут.

Один удар — и шланг рассечен. Оставшейся части как раз хватило до отверстия, через которое мы и направили воду в погреб. Ящики зашипели, выбрасывая пламя и искры, огонь начал сдаваться. Вскоре погреб был наполовину затоплен, но из него продолжал валить черный дым. Как раз к этому времени на бак прибежал минер старшина 2-й статьи Василий Смирнов. Он притащил второй шланг, и боцман приказал Василию направить струю воды на второй очаг пожара, который бушевал возле пулемета. На баке снова появился Гена Баклицкий, в каждой руке по огнетушителю.

— Прыгай в погреб, там огонь полыхает по правому борту, нам до него не добраться! — приказал боцман.

Гена спрыгнул прямо в воду. Через несколько минут с пожаром было покончено. Боцман Лукин доложил об этом на мостик, а я ушел исправлять электрооборудование. Освещения, считай, на всем корабле нет. Остальные моряки во главе с боцманом Лукиным трудились на палубе. Они разбирали вздыбленную палубу, помогали нашему доктору — лейтенанту медицинской службы Николаю Захаревичу. Как выяснилось позже, ранены были комиссар Корсуков, командир БЧ-5 Гопанович, старшина команды машинистов Торговкин, командир отделения Кряжев. Погибли Василий Хохлов, рулевой Иван Светлов…

Рассвет встречали на подходе к Лавенсари. Мы подвели СЗ-1 к причалу и сразу же заделали пластырем пробоину в борту. А вечером того же дня ТЩ-58 совместно с другими тральщиками вывел подводные лодки к Гогландскому плесу, откуда они ушли на вражеские коммуникации. И эта часть работы, которая казалась нам наиболее сложной и трудной, прошла, как говорят, без сучка без задоринки.

С. ТУМОРИН, старший лейтенант, командир МО-209 На чем Земля держится!

В старину люди полагали, что Земля держится на трех китах. Наш МО-209 тоже держался на трех «китах».

Младшего лейтенанта Александра Петровича Панфилова на войну призвали из торгового флота. Свое штурманское дело он знал блестяще, как сказали бы сегодня — от и до. Но «военной косточки» у него не было. И все же в экипаже Панфилова считали первым «китом».

«Китом» № 2 являлся старшина группы мотористов главный старшина Андрей Михайлович Деревяшкин. Говорил он очень громко, слова у него набегали одно на другое, особенно если он волновался или сердился. Спорить с Деревяшкиным боялись. Но дело свое знал основательно. Когда случалось, что в машине что-то выходило из строя, а у подчиненных не получалось с ремонтом, Деревяшкин приходил на помощь. Через минуту-другую совершалось чудо: двигатель начинал нормально работать. Подчиненные глядели на старшину с почтением. Потом, выбрав свободное время, Деревяшкин собирал своих ребят, объяснял, в чем была причина неисправности, как он нашел ее и устранил.

«Китами» № 3 было два человека — мичман Василий Соснин и командир отделения рулевых старшина 2-й статьи Анатолий Власов.

Соснин был мастером анализа. Допустим, сегодня что-то было сказано по радио в двух словах и только завтра по этому поводу появятся комментарии в газетах. Они, как правило, совпадали по тону и настрою с тем, как сегодня охарактеризовал это событие Соснин. Что касается артиллерийских и пулеметных дел Соснина, то он понимал и разбирался в них настолько хорошо, что налаживал и ремонтировал пушки и пулеметы не только на своем корабле, но и на соседних.

Командир отделения рулевых Анатолий Власов был ростом невысок. Остренький носик. Посмотришь на старшину — и жди: сейчас «выдаст» в чей-то адрес. И точно. Вот идет с бака наш кок Кузьма Никитин, несет на вытянутых руках лагун с компотом. Сейчас он его охлаждать поставит, за надстройку. Власов тут как тут:

— Кузьма, а ты Козьму Пруткова читал?

— Чего? — отдуваясь, переспрашивает кок.

— Следовательно, не читал, — резюмирует Власов. — Иначе бы знал, что сам Прутков заметил: «Новые сапоги всегда жмут».

— А у меня не новые, — отдувается Никитин. — Хотя жмут.

— Почему ж боцмана не попросишь сменить их на береговой базе? Тебе жизнь полегче, нам обед получше и повкуснее. Не только ты от сапог страдаешь!

Все кругом смеются. А я знаю: Власов при случае скажет боцману, и у кока будут сапоги, которые не жмут. На своем посту Анатолий Власов всегда в одной позе — правая рука на штурвале, левая обняла компас. Стоит вполоборота. Катер у него всегда точно на румбе. Даже если вокруг разрываются бомбы и снаряды.

«Три кита» — четыре человека. Они — мои первые помощники.

МОРСКОЙ ФРОНТ

В этой главе, как и во всей нашей книге, немало рассказов о дозорах, конвоях. Что это такое? Заглянем снова в Морской словарь:

«Дозор — вид охранения сил флота с целью предупреждения о внезапном нападении противника, организуемый при нахождении сил флота в базах, стоянках на рейдах и переходах морем… Дальние дозоры выставляются с задачей заблаговременного обнаружения противника и задержки на время, потребное для подхода «сил поддержки дозора» или до развертывания для боя охраняемых сил. Ближние дозоры выставляются с задачей обнаружения противника на ближних подступах к охраняемым объектам и для прикрытия важных объектов морского побережья… Линии (полосы), по которым располагаются дозоры, называются «дозорными»…

Конвой — временное соединение транспортов и вспомогательных судов, совершающих переход под непосредственной охраной боевых кораблей…

Конвойная служба — система мероприятий и боевых действий, проводимая на морском театре с целью обеспечения безопасности морских перевозок».

А. ПАНФИЛОВ, младший лейтенант, помощник командира МО-209 Двадцать минут из жизни командира МО

Старший лейтенант Туморин лежал на койке. Как всегда, он был в капковом бушлате, сапогах и кожаном шлеме с широким капюшоном, как у всех катерников истребительного отряда и моряков торпедных катеров. Он спал. Сон его был глубоким.

Из крохотной каюты дверь ведет в такой же коридор. Напротив — каюта помощника, который сейчас наверху, на мостике. Он совсем недавно прибыл с курсов младших лейтенантов. В кормовой стороне коридорчика — кают-компания. Она так же невелика, как и остальные помещения. Но помимо своего основного назначения служит еще к жильем для боцмана, двух радистов и вестового. В промежутке между помещениями, в подволоке коридора, квадратный люк — входная дверь в отсек.

Старший лейтенант очнулся от сна, высунулся в люк и прислушался. Откуда-то тонко, но отчетливо доносились характерные вибрирующие завывания «юнкерса», которые и разбудили командира… Но самолет был еще далеко, где-то у самого горизонта.

На мостике помощник о чем-то переговаривался с сигнальщиком. «Охотник» лежал в дрейфе на линии дозора невдалеке от Деманстейнских банок в Финском заливе. Стоял июль 1942 года. Была штилевая и солнечная погода. Уже довольно сильно цвела вода и, насколько она просматривалась вглубь, была темно-зеленой.

— Сигнальщик, докладывайте о самолете противника!

— Есть докладывать о самолете противника, товарищ старший лейтенант! — автоматически ответил сигнальщик краснофлотец Иван Зеленский. Был он мал ростом, круглолиц, курнос, черен, почти как эфиоп, и от постоянного сидения на мостике производил впечатление встроенной детали. — А где он, самолет, товарищ командир? — спросил он, повертевшись по сторонам.

— Не знаю, это я у вас спросить должен.

— Вижу! — И через несколько секунд последовал четкий доклад: — «Юнкерс-88», курсовой двадцать пять градусов правого борта, дистанция — семь миль!

— Играть боевую тревогу! — приказал старший лейтенант и, опершись руками о край люка, выпрыгнул на палубу.

В тот же момент, прорезая тишину, залились звонки колоколов громкого боя. На палубу выскочили комендоры и пулеметчики. Пушки и ДШК пришли в движение. Заурчали, прогреваясь на подводных выхлопах, моторы: катер медленно пополз вперед, оставляя за собой полосу пены…

С самого начала летней кампании, после страшной голодовки первой блокадной зимы, старший лейтенант привык постоянно думать и заботиться о харчах. Думалось, что если катер разбомбят, то харчи пропадут. А если после этого останешься жив, то в воде лучше сидеть сытому, чем голодному. Есть же хотелось постоянно. Поэтому, как всегда в таких случаях, он спустился в кают-компанию, соорудил себе бутерброд из хлеба, корейки и масла. С ним он потом стоял на мостике, облокотясь одной рукой о походный столик, а другой придерживая будто бы сам собой уменьшающийся бутерброд.

Была тут еще одна сторона: на него смотрел экипаж и усматривал в этом сверхспокойствие командира, отчего неизмеримо возрастала уверенность краснофлотцев и старшин в благополучном исходе дела.

Вражеский самолет, заметив катер, как правило, шел по кругу и, набрав высоту, атаковал со стороны солнца. На это требовалось около десяти минут. Старший лейтенант и немецкий летчик решали одну и ту же задачу — о маневрировании в бою. Немцу, конечно же, лучше всего было зайти с кормы, чтобы определить исходные данные для атаки. Командир МО давал ему такую возможность, но ставил свой корабль так, что солнце было не с кормы, а с борта. Он вел свой корабль на прямом курсе и на подводных выхлопах, но без работы винтов. При этом за кормой оставался пенистый след, и летчик, видя его, делал вывод, что корабль идет если не полным, то вполне приличным ходом. А этого ему было вполне достаточно для принятия окончательного решения. Пока шла дуэль двух командиров без выстрелов. Но она давала шанс на победу тому, кто мыслит тактически лучше.

Самолет уже высоко, но достаточно близко от корабля, если считать по вертикали. Он в зоне поражения наших пушек и пулеметов. Старший лейтенант дает команду на открытие огня. Сразу же начинают стрелять сорокапятки и ДШК. Огненные трассы тянутся к самому брюху самолета, который вдруг сваливается на крыло и устремляется в пике.

На высоте около четырехсот метров фашист отдал ручку бомбосбрасывателя, и четыре бомбы одна за другой пошли вниз. Двух-трех секунд было достаточно командиру для определения вертикальной плоскости их полета.

— Право на борт! — приказал он рулевому, а руки уже послали все три ручки машинного телеграфа на «вперед, самый полный».

Катер вздрогнул и, подняв нос, круто рванулся вправо, набирая скорость. Когда позади встала черная стена воды и раздался грохот взрывов, катер был от них далеко. Фашистский самолет, сопровождаемый огнем пушек и ДШК, уходил к горизонту.

— Дробь, не стрелять! — приказал старший лейтенант. Он снял шлем и бросил его на походный столик. Потом поставил ручки машинных телеграфов на «стоп» и развернул катер на обратный курс. К линии дозора.

— Отбой боевой тревоги, готовность помер два! — сказал командир. — Сигнальщик, внимательнее следить за горизонтом!

В каюте старший лейтенант достал из стола журнал боевых действий и сделал в нем запись, уже ставшую стереотипной:

«12 июля 1942 года в 13 часов 12 минут, находясь на линии ДОЗК №…, был атакован пикирующим бомбардировщиком «Ю-88», который сбросил 4 бомбы. Атака отбита. Потерь и повреждений нет. Продолжаем нести дозор».

Окончив писать, не раздеваясь, в шлеме, в капковом бушлате, он лег на койку и мгновенно заснул. Сон его, глубокий и без сновидений, представлял собой просто выключенное сознание, поскольку сделать это позволяла обстановка.

С. ТУМОРИН, старший лейтенант, командир МО-209 Блины

Сегодня линия дозора проходит к зюйду от занятого врагом острова Бьёрке. Погода стоит прекрасная. Солнце и полный штиль. Вдали, у самого горизонта, плывет в жарком мареве лесистый остров. Мы его видим, наш МО наверняка едва различим с берега. С рассветом прилетают пары самолетов «Хейнкель-111», идут на малых высотах, но вне досягаемости наших пушек и ДШК, Генеральный курс «хейнкелей» ясен — на Кронштадт, на форты. Как только сигнальщики Иван Зеленский или Виктор Шмелев обнаружат «супостата», на катере играется боевая тревога и тут же командир отделения радистов старший краснофлотец Алексей Сорокин передает радиодонесение.

Когда самолеты уходили, объявлялась готовность-два. Я спускался с ходового мостика. У кормового орудия, как всегда, свободные от вахты мотористы, минеры и комендоры. Народ здесь опытный. Любят поговорить о положении на фронтах. Но на этот раз не удалось…

— Два самолета «хейнкель», правый борт сто! — послышался с мостика громкий доклад Ивана Зеленского.

Тревога! Взревели моторы. Все бегут на боевые посты. И вдруг новый доклад:

— Наши истребители! Курсовой восемьдесят пять, дистанция тридцать три, высота две тысячи!

Наши и фашисты почти в створе, но друг друга не видят.

— Сигнальщики, серию красных ракет в сторону «хейнкелей»!

В руках Зеленского дергается ракетница. И не успела первая ракета упасть в воду, наши «яки» развернулись и, резко снижаясь, пошли в атаку. Немцы, уходя от истребителей, тоже развернулись и разделились. Один — на бреющем к берегу, второй — в противоположную сторону, в залив. Он-то и был в один миг сбит нашими «яками».

Крикнули «ура», помахали летчикам. Отбой. Одна смена остается у оружия, другая — отдыхает. Так проходит часа два.

— Два самолета «Хейнкель-111», правый борт…

Опять тревога. Ставлю машинные телеграфы на «товсь».

— Группа истребителей ЯК-3,— докладывает сигнальщик.

— Серию ракет!

Все повторяется. Один «хейнкель» — к берегу, второй — в море. Атака «яков» — и он сбит.

Обед. Я наблюдаю, как кок Кузьма Никитин вылезает из камбуза какой-то хмурый, глядит на меня исподлобья. Сейчас он отнесет харч в корму — в машину и к орудию минерам. Сигнальщики обедают на мостике. По их виду вижу, что со щами все в порядке. Но вот Зеленский взялся за красивый и аппетитный блин. Откусил и поморщился. Вздохнул, оглянулся на меня. Затем взял еще один. Понюхал. Чертыхнулся. Еще раз понюхал.

— Ничего не понимаю! Что произошло, Зеленский? Ты на себя не похож. Аппетит пропал?

— Аппетит, товарищ командир? — сигнальщик едва миску не выронил. — Вы лучше спросите Никитина, что он нам сварганил!

Тут возвращается сам Никитин.

— Что случилось, почему команда недовольна обедом?

— Упали. — А сам тяжело вздыхает. — Но я не виноват. Готовые блины я оставил на сковороде, чтобы не остыли. А тут вы, товарищ командир: «Вперед полный!» и «Лево на борт!» Щи-то я поймал, а вот блины не успел. Проехались они немного по палубе, протертой керосином…

Я понял, отчего нюхал блины Зеленский, почему ругался Деревяшкин и ворчал радист Алексей Сорокин. Понял, что блины с керосином придется есть и мне самому.

И. КЛИМЧИНСКИЙ, лейтенант, флагманский физрук ОВРа Ленинградской военно-морской базы Четвертое поколение

В ОВРе я был флагманским специалистом по физической культуре и спорту. Скажу прямо, должность эта повсеместно считается самой спокойной.

И хотя, с одной стороны, флагманский физрук отвечает за физическую подготовку краснофлотцев, старшин и командиров, с другой — он не имеет подчиненных. А с третьей — согласно Корабельному уставу РКВМФ за организацию физической подготовки отвечает помощник командира корабля. Так вот и выходит, по представлениям некоторых, что должность флагфизрука вовсе не должность, а просто синекура.

Для меня все началось с советско-финляндской войны. Тогда меня зачислили бойцом краснофлотского лыжного отряда. Уходили мы на лед Финского залива. Не стану рассказывать, как все это было. Писатель Леонид Соболев поведал о морской лыжной эпопее более чем подробно в рассказе «Третье поколение».

В 1941 году меня назначили командиром группы разведчиков в Отряде зимней обороны. Но вот пришло лето. Оно принесло новые заботы. Самым сложным для ОВРа Ленинградской военно-морской базы в лето 1942 года было обеспечение прохода конвоев из Ленинграда в Кронштадт и обратно. Конвоев таких прошло немало, и каждый имел свои трудности. Сперва нам казалось, что самые сложные приходятся на июнь — июль, время белых ночей. Но выходило, что и в августе ничуть не легче, хотя стояли темные ночи.

Конвои, как правило, назначались в безлунные ночи. Одной из них в Кронштадт уходили эсминец и сторожевой корабль. Совпало, что на обеспечение именно этого конвоя прибыл командир ОВРа капитан 2-го ранга Богданович. Его любимым местом в таких случаях был дальномерный пост батареи 45-миллиметровых морских пушек на конце Северной дамбы Морского канала.

Вместе с ним на дамбу прибыло несколько человек из штаба ОВРа, в том числе и я.

Как все организовалось? На постановку дымовых завес, которые должны были прикрыть корабли от взоров вражеских наблюдателей с южного берега залива, назначались различные катера. В ту ночь — катер МО и три бронекатера из дивизиона старшего лейтенанта Вадима Чудова. Изготавливались к бою батареи береговой обороны — в Кронштадте, на фортах, на дамбе Морского капала. Приводились в боевую готовность корабли. Проверялись линии связи, чтобы можно было сразу, без промедления задействовать всю артиллерию.

Все приведено в готовность. В том числе и катер типа ВИС, самый малый из наших боевых кораблей. За штурвалом его находился старшина 1-й статьи Борис Орешкин, адъютант командира ОВРа и рулевой-моторист по флотской специальности, а еще — известный в довоенные годы на всю страну футболист ленинградского «Динамо», участник блокадной встречи футболистов флота с командой мастеров.

Миновала полночь. Катера вышли на свои позиции. Одно волновало — ветер от берега, занятого противником. Но дымзавесу поставили согласно плану. Точно в назначенное время мы услыхали шум вентиляторов и гудение турбин. Шел эсминец, сторожевик за ним, в кильватер.

Все нормально. Фашисты постреливают изредка и лениво, снаряды взрываются, и отблески разрывов мелькают за Северной дамбой Морского канала и перед Южной. Иногда совсем неподалеку, и тогда над нашими головами свистят осколки.

Вдруг вспыхнул огонь на воде, и стрельба с вражеской стороны усилилась. Мы увидали, что она сосредоточена по этому костру.

— Лейтенант! — крикнул Богданович. — Быстро в катер и разобраться, в чем дело!

Спрыгнуть в катер дело привычное. Орешкин уже запустил двигатель. Я оттолкнулся ногами от берега.

Пошли прямо на огонь, на разрывы снарядов. И чем ближе подходили к горящему бронекатеру (теперь мы ясно видели, что пылает именно он), тем больше удивлялись. Корабль на вполне приличном ходу описывал циркуляцию, что спасало его от прицельного артогня фашистов.

— Боря, подходи с правого борта, в район боевой рубки!

Орешкин нацелился подойти. Я выскочил на носовой пастил ЗИСа. Прыгнул и оказался прямо против двери рубки. Щелкнул замком-задрайкой. В это время бронекатер качнулся на волне, дверь отворилась. При тусклом свете карманного фонаря, лучом которого я обшарил рубку, увидел командира катера. Убит или ранен? Разбираться было некогда. Надо тушить пожар, от него может произойти взрыв. Выскочил из рубки на палубу, и тут же с левого борта, рядом, поднялся всплеск. Осколки ударили по корпусу, по башням. Побежал в корму. К счастью, на палубе валялся кусок ветоши, и я, обжигая руку, вращал маховики клапанов дымаппаратуры. Рядом горели дымшашки. Надо было сбросить их за борт. На правом борту повезло. У всех дымшашек прогорели крепления. Тут же столкнул их за борт. Потом подбежал к стеллажам левого борта. С помощью ломика сбросил дымшашки в воду. Огонь погас, и стрельба прекратилась. Покончив с пожаром, подбежал к машинному люку, отдраил его. В проеме появился старшина 1-й статьи.

— А вы, товарищ лейтенант, откуда здесь взялись?

Объяснил ему ситуацию. Подошел второй бронекатер. На него сняли убитых и раненых. Потом взяли поврежденный корабль на буксир и повели его в базу. Мы с Орешкиным на ЗИСе поспешили на дамбу Морского канала. Надо было доложить капитану 2-го ранга Богдановичу о том, что произошло на море.

— Ну вот и все, физрук, — сказал он, выслушав этот доклад. — Можешь идти и заниматься своими непосредственными делами. Кажется, завтра соревнования по волейболу?

— Не завтра, товарищ капитан второго ранга, а уже сегодня. Времени-то — четыре десять. Разрешите вопрос?

— Давай!

— Конвой как, товарищ капитан второго ранга?

— Пока немцы стреляли по блуждающему бронекатеру, конвой прошел.

Через три дня снова конвой. Опять мы, — старший лейтенант Чудов, Борис Орешкин, кто-то из флагманских специалистов ОВРа — в голове Северной дамбы Морского капала.

Немцы ведут огонь. Наши корабли идут. Мы ждем. Снаряды с воем перелетают через наши головы и с грохотом плюхаются в воду. Ну и что? Идет война, а у меня здесь самая спокойная должность. Не должность, а прямо синекура.

С. ТУМОРИН, старший лейтенант, командир МО-209 На минном поле

Солнечным августовским днем 1942 года наш МО-209 нес брандвахту у Лавенсари. Это было тем же дозором, только при входе на рейд. Как выяснилось, у Соммерса при разведывательном тралении подорвались три катера. Наши корабли возвратились в базу, буксируя катер МО и катер-тральщик типа «Рыбинец». Другой «Рыбинец», Р-806,остался на минном поле.

И вот мы получаем приказ: идти к Соммерсу, найти Р-806, а далее действовать по обстановке. То есть либо привести его в базу, либо уничтожить. Опасное задание: МО-209 предстояло вступить на роковое минное заграждение противника, не рассчитывая ни на чью помощь.

От Лавенсари до Соммерса миль двенадцать. Минут тридцать полного хода. А до минного поля и вовсе минут двадцать.

Я стоял на мостике, наблюдал за своим помощником. По его виду я понял, что даже он, человек, который у нас на корабле олицетворял само спокойствие, как говорится, чувствовал себя не в своей тарелке.

— Саша, останься на ходовом.

Панфилов ответил «есть», а я, спрыгнув на палубу, пошел в корму, — к сорокапятке, к комендорам. У пушки кроме ее расчета стоял самый старший на МО-209 по возрасту — минер краснофлотец Михаил Кольцов. Был он любителем рассказать историю-другую про места, где ему приходилось жить. Сейчас он молчал, внимательно всматриваясь в отведенный ему расписанием сектор по наблюдению за водой.

«Восемьсот шестой» мы обнаружили с расстояния мили в три. Катер покачивался на легкой зыби, плавая носом кверху, как огромный поплавок. Мы приблизились к нему, и нервное напряжение усилилось еще больше. Мы ожидали взрыва мины… Наконец, Р-806 рядом. На «самом малом» МО-209 подошел к его левому борту. Главный старшина Деревяшкин первым шагнул к леерам, обернулся ко мне, ожидая приказа, и предложил:

— Постучим, может, кто остался в отсеках?

— Постучим. — Я тут же поставил телеграфы на «стоп».

Рокот двигателей смолк. Деревяшкин постучал. Все замерли в ожидании… Но лишь вода плескалась где-то во чреве «восемьсот шестого».

— Еще раз! — приказал я, разорвав тишину.

Но и на второй сигнал, и на третий ответа не было.

— Никого, — пробасил Деревяшкин и посмотрел на меня еще раз. — Бинокль здесь висит, товарищ командир. Снять бы?

Бинокль действительно висел, покачиваясь на каком-то болте, на который был наброшен его ремешок.

— Надо снять. И компас тоже.

— Надо — будет! — Как всегда из ничего, в руках Деревяшкина появилась отвертка. Он шагнул через леера… Через минуту-две бинокль и компас были поданы на мостик нашего катера.

— Боцман! — позвал я старшину 2-й статьи Николая Гаврикова. — Попробуй подать буксирный конец.

— Есть, товарищ командир. У них на вьюшке манильский трос. Может, его размотаем?

— Рискнем, — ответил я и послал на палубу Панфилова, для общего руководства.

Деревяшкин и Гавриков аккуратно размотали трос, закрепили его на Р-806 и подали второй конец нам. Пока длилась вся эта работа, дрожь в коленках пропала.

— Для буксировки по местам! — приказал я.

Все разбежались быстро. «Вперед, малый!» Пошли. Посмотрел за корму. Трос натянулся — и сразу рывок, совсем легкий. И тут же Р-806 резко пошел в глубину. Я и команды подать не успел, как боцман рубанул топором буксир, и наш МО-209, освободившись от нагрузки, резко рванулся вперед. Я поставил телеграфы на «стоп». Минуту все мы стояли, приложив руку к головному убору, отдавая честь боевому кораблю.

К вечерним сумеркам МО-209 вернулся на Лавенсари.

С. СОЛОВЬЕВ, краснофлотец, моторист КМ-28 Одна на всех война

Естественно, никто из нас, краснофлотцев, старшин, командиров и политработников, не знал планов нашего командования, не знал того, что в августе 1942 года Балтфлот получил приказ поддержать 55-ю армию, которая должна была захватить узел сопротивления врага на левом берегу Невы, в районе Усть-Тосно — Ивановское. Захват этого узла предопределил бы успех начала операции по освобождению Ленинграда от вражеской блокады. Поддержка Балтфлота 55-й армии заключалась в том, что перед наступлением корабли должны высадить десант.

Десантирование поручили ОВРу Ленинградской военно-морской базы. Командиром всех сил десанта был назначен капитан 2-го ранга Абрам Михайлович Богданович, комиссаром — батальонный комиссар Анатолий Гаврилович Усанкин и начальником штаба — капитан 3-го ранга Михаил Николаевич Карпов.

Это было наше высшее командование. Командиром группы высадочных средств стал начальник штаба ОХРа капитан лейтенант Николай Семенович Щавелев, человек авторитетный, известный своим умом и храбростью. Комиссаром группы высадки был назначен батальонный комиссар Александр Николаевич Федоров…

Опыт проведения таких операций у комиссара был. Осенью 1941 года в район Стрельны было высажено четыре морских десанта, они имели задачу прорвать оборону противника, захватить береговую полосу и выйти на соединение с частями 42-й армии. Отрядом высадки во всех этих десантах командовал флагманский штурман ОВРа Ленинградской военно-морской базы капитан-лейтенант Иван Васильевич Крылов, военкомом был старший политрук Федоров. В двух наиболее важных десантах, в октябре сорок первого (для наиболее точного навигационного обеспечения), с десантом в точку высадки шел флагманский штурман ЛВМБ старший лейтенант Л. С. Вайсман.

Три десанта из четырех высаживались с боем, при ожесточенном противодействии врага… Моряки действовали решительно и бесстрашно. Среди отличившихся в этих операциях был и военком Федоров.

Настало утро очередного августовского дня. С рассветом — тревога и приказ: катерам следовать в район 5-й ГЭС. Основная часть «малого десанта» — десантные катера ЗИС — вверх по Неве поднималась на буксире у наших «каэмок» и бронекатеров. Так убивалось, как говорится, два зайца: экономилось топливо и уменьшалась шумность… Прибыли на место. Я вышел на набережную. Сюда же выскочил инженер-капитан-лейтенант Ровенский, и почти тотчас к нему подошел командир ОХРа капитан 3-го ранга Свирса.

— Прибыл? — спросил Ровенского Григорий Иванович. — Это хорошо. А теперь поворот на обратный курс… Надо срочно договориться о создании бригады для ремонта и восстановления катеров…

Я понял, что операция предстоит не из легких…

Начинался последний этап подготовки к операции: прибыли десантники — три сотни человек из состава 268-й стрелковой дивизии, затем ударный взвод моряков. Сперва они отрабатывали посадку на катера ЗИС, по 25 человек с полной выкладкой и оружием на каждый. Отрабатывали — это значит, что десантники, едва заняв места на отведенных для каждой группы катерах, выскакивали на берег, с тем чтобы через пяток минут, получив замечания и едва передохнув, вновь начать посадку… По приказу командования мы помогали красноармейцам, показывая, как все это сделать половчее.

Когда стало ясно, что каждый свой маневр знает, корабли снялись со швартовов. Мы пошли к деревне Овцыно, к поселку Рыбацкое — здесь готовилась другая часть десантной операции: бойцов учили покидать катера. Прямо в воду. На берег.

Командир высадочных средств старший лейтенант Щавелев не уходил с катеров. Здесь же, рядом с командиром, комиссар Федоров — строгий, подтянутый. Как всегда в боевой операции, перепоясанный ремнем, на котором по-морскому, на длинных ремнях, висел наган. В яловых сапогах… Только каска не надета да нет в руках автомата.

В. ЧУДОВ, старший лейтенант, командир 7-го ДСК Впереди десанта

В ночь на среду 19 августа корабли нашего дивизиона шли к месту высадки. Для этого надо было подняться по Неве до Усть-Тосна. Рядом — Ивановские пороги, где Нева убыстряет свой бег, вздувается к левому берегу бухтой. На самом кончике бухты — устье реки Тосны, а по всей бухте пороги, которые перекрывают проход, не дают идти к Тосне напрямую. Для нас это плохо, так как предстоит прикрывать высадку десанта и продвигаться по узкому фарватеру на глазах врага. А мне, командиру группы бронекатеров, приказано прикрытием руководить.

В сорок первом я командовал на Ладоге бронекатером, небольшим, но надежно защищенным кораблем, главным калибром которого были две 76-миллиметровые танковые башни, а зенитным оружием — спаренный пулемет ДШК в турели на крыше боевой рубки.

Бои были жестокие. Фашисты особенно сильно нажимали на наши корабли с неба. Однажды отбиться не удалось. Новый бронекатер, опять дни и ночи в боях, и снова неудача. Тогда контр-адмирал Челпанов сказал ладожскому командованию:

— Не давайте Чудову командовать кораблями. Для него у нас их просто не хватит.

С Ладоги меня откомандировали в Ленинград, в штаб МОЛиОР, где капитан 3-го ранга Львович, начальник отдела кадров, разочаровал меня, заметив, что ладожское начальство поняло слова адмирала Челпанова в буквальном смысле и сделало соответствующую запись в моем личном деле.

— А поэтому, Чудов, двигай-ка пока к флагманскому артиллеристу капитану второго ранга Слизскому. Ему нужны командиры на коррпост.

— Есть!

Что я еще мог ответить? Однако духу у меня на такую должность хватило всего на три дня: хотелось на передовую; но мне терпеливо объясняли, что передовая проходит сегодня через каждую ленинградскую улицу и квартиру, что на переднем крае мне пока делать нечего.

И вдруг прибыло начальство — командир отряда кораблей обороны реки Невы капитан 1-го ранга Чероков. Я обратился к нему.

— Назначьте меня начальником разведки своего отряда! — попросил и удивился, сразу услышав утвердительный ответ.

— Людей сами себе наберете, — сказал Чероков.

Невдалеке от нас на Неве стоял старенький сторожевой корабль «Вирсайтис». На него, по указанию Черокова, я и направился. Командира «Вирсайтиса», капитан-лейтенанта Григория Гогуа, я знал хорошо. Но представился ему и военкому по-уставному, изложил суть дела.

— Построим экипаж. Кто первый выйдет из строя, тот твой.

И вот личный состав «Вирсайтиса» выстроен на верхней палубе. Командир объяснил, по какому случаю прибыл старший лейтенант Чудов, а затем подал команду:

— Желающие в разведку — шаг вперед марш!

Все моряки, как один, сделали шаг вперед.

…Линия фронта проходила в нескольких километрах от реки Тосны, и осенью 1941 года командование фронта и флота стремилось узнать, что за этой «линией» происходит. Вот и ходили по вражеским тылам разведчики. О немцах знали все: где у них траншеи, хода сообщения, огневые точки, кухни. Но главное, знали, что часов с десяти вечера и до семи утра фашисты находятся в окопах, ракет осветительных не жалеют и боезапаса тоже. А потом, после семи, идут пить свой эрзац-кофе и есть японскую морскую капусту. Ну а днем поспокойнее, бдительность у врага пониже, особенно в обеденные часы. Вот в это время и начать!.. Обо всем этом я доложил капитану 2-го ранга Богдановичу в присутствии контр-адмирала Ильи Даниловича Кулишова.

19 августа в 13 часов корабли отходили от берега, строились на Неве в походный ордер. Впереди, строем клина, бронекатера прикрытия. Наша задача — прикрыть «каэмки» и ЗИСы от вражеских глаз и вражеского огня. Вот и мыс, за которым все начнется. Проходим его спокойно и видим, как разрываются снаряды нашей артиллерии на берегу, занятом противником. Идет артподготовка. Она была проведена в тех пределах, которые позволяли противнику не думать о десанте. Просто рядовой артналет, каких в течение последних дней было несколько. Немцев приучали к тому, что начался обстрел и надо в укрытие.

Я шел на головном бронекатере и посматривал на часы: сейчас из-за леса, от нашего берега, должен был вынырнуть идущий на предельно малой высоте самолет П-2, «пешка», как его зовут, и поставить дымовую завесу… Вот и самолет, а за ним спускалась вниз стена завесы, враг не мог видеть корабли, но и мы не видели берега.

— Ныряем в дым! — сказал я старшему лейтенанту Александру Потужному, командиру катера.

Мы стояли на палубе, возле рубки, и рядом с нами был еще капитан-лейтенант Илья Хамов, из штаба ОВРа… Корабли следовали точно по оси фарватера и приближались к точке поворота… Катер выскочил из дымзавесы. Я поднял бинокль — все так же вставали разрывы наших снарядов на переднем крае врага, у левого берега Невы, и все так же не стреляли немцы: конечно, они не ждали атаки в ясный солнечный день. Я еще раз посмотрел в бинокль. И тут враг открыл огонь. Почти тотчас всплеск разрыва встал у борта, и я почувствовал, как обожгло шею.

Бронекатера подходили к устью реки Тосны. Теперь уже нам надо было начинать постановку дымзавесы, и я дал команду. Она тут же была исполнена… Бой разгорался. Берег бомбили наши летчики, из-за Невы стреляла артиллерия. Сейчас должна была начаться высадка.

— Товарищ командир, от капитана второго ранга Богдановича семафор: «Подавить огневые точки врага», — доложил Потужный.

Цели на берегу были заранее распределены между катерами, каждый командир имел фотографии «своих» — об этом позаботился штаб ОВРа… Пушки бронекатеров дали первые залпы. Под их прикрытием десантники батальона старшего лейтенанта Александра Каструба высаживались на берег…

Как стало известно потом, десант, сломив сопротивление вражеских автоматчиков, в течение сорока минут продвинулся более чем на километр и оседлал обе дороги, идущие к мостам через реку Тосну. Десантники обнаружили, что мосты подготовлены к подрыву, и сумели их разминировать. Десант продвигался вперед.

Как это было, рассказывал старший лейтенант Щавелев, — он в бою был ближе к десантникам.

— Сперва все шло хорошо. Но затем немцам удалось оттеснить наших от берега Невы. Бойцы вели тяжелый бой, а нам пришлось начинать все сначала — высаживать людей на берег, контролируемый противником…

Разговор этот происходил поздно вечером в кают-компании катера Потужного. Мы были здесь вчетвером — командир ОВРа Богданович, Николай Щавелев, комиссар Федоров и я. Богданович выслушал рассказ Щавелева, и мы увидели, как нахмурилось лицо командира. Затем он поднялся из-за стола. Встали и мы.

— Сидите, — тихо сказал Абрам Михайлович. — Ну что ж, станем высаживаться еще раз. И снова днем. — Он посмотрел на меня: — Комфлотом в Больших порогах, на НП-1. Попросим у него авиацию, а у армейских товарищей — пару залпов гвардейских минометов.

— Из «катюш»?

— Правильно, Вадим. Из «катюш». — Всегда строго уставной, Богданович в трудную минуту называл нас, своих молодых подчиненных, на «ты» и по имени. — Ну и из орудий, безусловно…

В дверь заглянул вестовой. Через минуту он внес в кают-компанию чайные стаканы в подстаканниках и с мельхиоровыми ложками. Богданович удивленно поднял брови.

— Подарок… Недавно приходили с одной фабрики, — начал я объяснять. — Для установления шефских связей.

— И что же? В наше время эта фабрика позволяет себе делать подстаканники и ложки из мельхиора?

— Сейчас прессует корпуса противопехотных и противотанковых мин. А все прочее — из довоенных запасов, как объяснила начальник делегации.

20 августа в шестом часу вечера пять бронекатеров снова пошли к устью реки Тосны. Опять по главному фарватеру, под восточный берег «опухоли», которой вздувается Нева у Ивановских порогов. Под огонь орудий и пулеметов врага, его автоматов и винтовок. За нами шли «каэмки» и ЗИСы. Над нами кружили «мессершмитты», и катера стреляли по самолетам из пулеметов ДШК. Но «мессеры» держались на высоте, не уходили из района, и по радио были слышны голоса немецких летчиков: они корректировали огонь своих орудий по нашим кораблям.

Быть может, мы и сами могли бы дотянуться своими башнями до этих пушек, подавить их. Но наших самолетов не было, и никто не дал нам в этот ясный день целеуказания. Поэтому орудия бронекатеров стреляли по огневым точкам, расположенным у самого берега или вблизи от него. Вокруг наших катеров, прикрытых ими же самими выставленной дымзавесой, буквально кипела вода. Корабли шли сквозь грохот стрельбы и разрывов, сквозь дым и гарь, вздрагивали, как живые, получая удары сталью по стали. В один из моментов мне вдруг показалось, что я куда-то проваливаюсь. Перед глазами повисла черная завеса. Не знаю, через сколько времени я очнулся. Надо мною, лежащим на палубе в рубке бронекатера, склонился старший лейтенант Потужный.

— Контузило вас, товарищ комдив, — сказал Саша. — И я принял решение вывезти вас из-под огня.

— Отставить! — Мне показалось, что я крикнул, а Потужный спросил:

— Что вы говорите, товарищ комдив?

— Говорю, отставить. Разворачивайся и догоняй корабли. И помоги подняться. — Теперь мой голос, я это понимал, звучал увереннее.

Потужный ответил «есть» и дал команду рулевому.

Мы возвратились, лишь выполнив боевой приказ. На отходе «мессеры», те самые, которые корректировали огонь своих орудий, пошли на нас в атаку. Врагу не удалось уничтожить ни одного бронекатера, но убитые и раненые были на каждом.

Идти в госпиталь я отказался.

С. СОЛОВЬЕВ, краснофлотец, моторист КМ-28 Гибель комиссара

ЗИСы и наши «каэмки» шли за бронекатерами — через огонь и дым, через гейзеры разрывов снарядов и бомб. Как рассказывали потом, Федоров сидел рядом со старшиной катера ЗИС.

— Еще немного, и мы у берега, в мертвой зоне, — сказал он и встал, повернувшись лицом к бойцам. — Приготовиться! — Поднял руку и… упал навзничь.

Кто-то подскочил к Федорову — из-под пробитой пулей каски стекала струйка крови…

— Комиссара убило! — крикнул боец так громко, что казалось, перекричал он все шумы и грохот боя. — За комиссара Федорова, в атаку, вперед!

Страшен был удар балтийских моряков и красноармейцев десанта. Враг не выдержал, отступил…

Он любил жизнь, шахтер и простой рабочий, моряк и коммунист военком Александр Николаевич Федоров. Любил свою землю. Он никогда не думал о смерти и боялся лишь одного — стать калекой и выйти из великой битвы до срока, остаться пассивным наблюдателем… Он погиб в бою, и память о нем осталась в наших сердцах — сердцах его подчиненных, сослуживцев и товарищей — память о человеке мужественном и бесстрашном, верном сыне своей Родины и партии, которым он отдал всего себя, до конца, до последней секунды жизни в последнем для него бою.

Похоронили Александра Николаевича Федорова в братской могиле на левом берегу Невы, у Кривого колена. Собравшиеся у могилы моряки и десантники не сумели сдержать слез — они поклялись отомстить и клятву эту исполнили!

Г. КЕРИМОВ, младший лейтенант, командир группы сторожевых катеров Туманы Ладоги

Курсы младших лейтенантов при Высшем военно-морском училище имени Фрунзе закончены. Нам присвоены звания, выданы форма, документы и предписания — мне и моему другу Анатолию Александровичу на Ладогу, на западный ее берег, в Осиновец.

Прибыли, представились дежурному. Нас покормили, а потом повели к небольшому деревянному домику, каких в Осиновце было большинство.

— Командир ОХРа капитан-лейтенант Сочинин — человек строгих правил! — сказал нам возле дверей дежурный.

На сердце холодок, но делать нечего — постучался и шагнул первым, Толя за мной. Доложили как положено.

— Садитесь, лейтенанты, — сказал Сочинин, улыбнулся, осмотрел нас с ног до головы и уточнил: — Младшие.

Беседовали мы долго.

— Ну раз ты, Керимов, не просто краткосрочные курсы, но еще и Бакинский морской техникум закончил и стаж плавания имеешь, быть тебе у нас командиром группы сторожевых катеров.

Назначение на столь высокую должность удивило меня крайне. Но через несколько секунд пришлось удивиться еще более: сторожевые катера оказались «каемками», официально — КМ — «катера морские», водоизмещение каковых едва достигало 10 тонн!

Моя группа состояла из восьми единиц. Обычно «каэмки» используются как катера-тральщики. У нас тралов не имелось: каждый катер был вооружен спаренным пулеметом ДШК и штатной дымаппаратурой. Главной задачей катеров являлась охрана конвоев и одиночных кораблей на переходах от Осиновца до Кобоны и обратно. По «трассе», как было принято говорить.

Разные корабли ходили по трассе — канлодки и буксиры, тащившие баржи, небольшие транспорты. Но главное — тендеры. Тендер представлял из себя стальную коробку с острыми углами «обводов» и плоским дном, имел три отсека — трюм для грузов, моторный и кубрик на три человека.

Тендеры шли пятиузловым ходом, все время по трассе, под обстрелом и бомбежкой, в штиль и шторм. Наши «каэмки» рядом — прикрыть огнем от самолетов, дымзавесой от обстрела с берега… Так было каждый день: помешать тендерам выйти на трассу мог только особо сильный шторм, но не противник! Конечно, прикрывали мы не только тендеры — не зря же группа наших «каэмок» звалась «группой сторожевых катеров»!

Однажды случилась беда: потерялся «Тендер-81». Пришли мы в Кобону и узнали об этом. Надо ли говорить, как все мы и переживали, и недоумевали: немцы не стреляли, не бомбили, а корабля нет. Ночь не спали, — там боевые товарищи, там ленинградцы, которых вывезли из блокадного города. На другое утро тендер обнаружили… Не утонул, уже легче! Но где обнаружили — у Кошкинского фарватера, на отмели, у самого Шлиссельбурга и метрах в 150 от берега, занятого врагом!

Вызвал меня капитан-лейтенант Сочинин.

— Все знаешь о восемьдесят первом?

— Так точно, — отвечаю.

— Задача — точно определить его местонахождение. Спасать надо!..

Этим утром Ладога была предельно спокойна. Туман висел над водой, над берегом. На синее небо медленно взбиралось солнце. Идти в разведку решил на десантном катере ЗИС, — «каэмка» здесь не годилась, осадка велика. К тому же на ЗИСе команды всего два человека. Я взял моториста, пошли… От крепости, над которой реял наш флаг, мы увидали тендер, он стоял невдалеке. Быстро определил свои координаты и от них точку, где тендер сидел на мели: без установления точного места нечего было приниматься за спасение! Через два часа я был на докладе у Сочинина.

— Да, брат… Обстановочка, я извиняюсь, — дал волю своим эмоциям Александр Андреевич. — Видишь, какие тут глубины?

Я высказался, что глубины действительно никуда не годные. И не глубины вовсе, а сплошные мели.

— Потому-то он там и сидит, — ответил Сочинин. — Но нам все равно надо туда пройти и спасти!..

В конце концов выход был найден и решение принято. Спасать тендер ушли катер ЗИС, два малых мотобота и для огневой поддержки катер МО… И снова от Осиновца по трассе, привычным маршрутом. Надо бы побыстрее, да у мотоботов ход такой же, как у тендеров, пять узлов. А туман ждать не станет, поднимается над водой. Еще, не дай бог, ветерок — тогда на виду у немцев нам тендер никак с мели не снять…

И вот мы на ЗИСе «самым малым» подгребаем к тендеру. Уже метров 30 осталось, смотрим: на палубу откуда-то снизу сперва один, потом второй и третий человек выскакивают. И в нашу сторону пулемет «максим» разворачивают, уже затвор взводят.

— Стойте, черти! — крикнул я в мегафон. — Свои мы! Вас спасать идем!..

Ткнулись мы носом в тендер, подали старшине трос, помогли закрепить. И от тендера — к мотоботам. Только успели отдать на мотобот второй конец этого длинного троса, туман растворился, и берег стал буквально рядом с «Тендером-81» — отмель, а за ней сразу песочек и камни отлого поднимаются от воды к мыску.

Не знаю, что там фашисты думали, на нас глядя. Скорее всего, что мы десант собираемся высаживать. Пока они соображали, что к чему, мы сняли тендер с мели. Когда немцы опомнились, началось страшное. Из всех видов оружия обрушились на нас фашисты. Наш МО из своих сорокапяток, пулеметов ДШК отвечает (с мотоботов, с ЗИСа, с тендера «максимами» его поддерживают), а сам все дальше и дальше уходит от берега. Вскоре вышли на трассу и облегченно вздохнули: тендер спасен.

В первый день осени

Жили мы прямо на катерах-«каэмках»: в носовом кубрике четыре койки и в кают-компании два дивана, а еще столько же откидных коек. Тесновато. Сыровато. То жарко, то холодно. Но удобно: обмундирование всегда при нас, какую бы форму одежды ни объявили. Короче говоря, всегда мы на месте, всегда готовы к тому, чтобы завести моторы и уйти на трассу.

В первый день осени штормило. Для Ладоги это страшно — крутая и короткая волна качает корабли и выматывает экипажи. Но мы стояли в Осиновце, выхода не предполагалось, и шестнадцать примусов — по два на катер — дружно гудели на деревянном причале, и из шестнадцати кастрюль в небо, синее и чистое при этом шквалистом ветре, валил пар — готовился обед. И вдруг все кругом загудело — паровозы, пароходы. Я выскочил из кают-компании, где «подбивал» кое-какие записи в документах, и первым делом посмотрел на пост СНиС — службы наблюдения и связи: на его рее трепетали по ветру два белых прямоугольных флага с синим прямоугольником посередине.

— Воздушная тревога! — надрывались громкоговорители.

Второй мой взгляд обратился к трассе — туда с полчаса назад ушел сторожевой корабль «Пурга» — флагман Ладоги. И на «Пургу» сейчас шли «юнкерсы», шли с разных сторон — это называлось «звездный налет». И ни одного нашего самолета в небе!

— Керимов! — На пирсе стоял запыхавшийся капитан-лейтенант Сочинив. — Заводи моторы и поспешай к «Пурге»!

Группа шла самым полным ходом. Я стоял на мостике головной «каэмки» и не отрываясь смотрел на трассу. «Юнкерсы» продолжали пикировать, «Пурга» — отбиваться. Пулеметные трассы перекрещивались — те, что шли с неба, и те, что с воды. А до сторожевика было еще так далеко, и так мал ход наших катеров…

Командир катера, сигнальщик смотрят на меня с укоризной. Но что я могу им сказать, что ответить?.. Сердце дрогнуло еще раз, когда я скорее понял, чем увидел: бомбы попали в корму «Пурги», и корма сразу стала оседать… Но пушки и пулеметы не прекращали огня, и Военно-морской флаг развевался над кораблем. До конца!

Вражеские самолеты ушли. На нас они не обратили никакого внимания, и мы продолжали свой путь по трассе. Но уже на помощь не кораблю, а его экипажу. Холодная волна гнала по Ладоге обломки дерева, аварийные щиты и брусы, пятна мазута.

Надежда найти людей была призрачной, но мы верили — найдем и поможем. Мы думали о своих боевых товарищах, которые видят наши катера и в них не только свое спасение, но и возможность вернуться в строй и отомстить. За свой корабль, за своих товарищей.

Нам удалось подобрать из воды человек 50, и в их числе командира сторожевого корабля «Пурга» капитана 3-го ранга Горового…

В. ЛЯХОВСКИЙ, старшина 1-й статьи, командир отделения электриков ТЩ-58 Просто работа

Начало сентября, но погода летняя — теплая, солнечная. Мы снова идем с конвоем на Лавенсари, ведем на буксире баржу с боезапасом: дело наше такое, ведь мы морские рабочие войны… Идем, как обычно, — необычно другое: весь путь проходим тихо и спокойно, без всяких осложнений и приключений. На рассвете ТЩ-58 прибыл в бухту, мы выбрали буксирный трос и поставили баржу к пирсу, под разгрузку, а сами на рейд, в дрейф.

Позавтракали. Дежурный объявил приборку, и все разошлись по своим местам. Только принялись — тревога: налет самолетов. Нас он не задел. Отбой — и снова приборка. И опять с ней ничего не получилось: я как раз на верхней палубе был, когда на рейдовом посту подняли сигнал «воздушный» и «иже», то есть самолеты и боевая тревога, и тут же загромыхали пушки и пулеметы. Досталось нашему ТЩ-58 здорово: во всех налетах, кроме первого, пришлось отбиваться крепко… Потом был перерыв. Поели, даже смогли немного отдохнуть после бессонной ночи. Но в 14 часов снова тревога. Со стороны солнца шли пикировщики. Один из них явно в пашу сторону… Мы, аварийная партия, на своем месте на левом шкафуте, в готовности. И отсюда отлично видим, что самолет этот действительно направляется в пашу сторону и по нему пушки и ДШК стараются. И командир тоже: тральщик со «стопа» бросил на «вперед, самый полный». Рванулся корабль вперед — и тут же поворот: это рулевой старшина 1-й статьи Григорий Давиденко по приказанию командира положил руль право на борт, корабль пошел в сторону, и бомбы мимо.

Вздохнули: обошлось. Но радоваться было рано. «Юнкерс» тоже развернулся вправо, описал дугу и открыл бомбовый люк. Высота его полета была невелика, мы увидали этот его маневр, разглядели и то, как из этого самого люка бомбы посыпались, штук двадцать их было. Одни попадали в воду с правого борта, другие с левого, по носу и по корме. Корабль вздрогнул. И тут же из-под неплотно задраенных дверей машинного отделения повалил белый пар.

— Аварийной партии в машинное отделение! — приказал командир.

Отдраили дверь и — назад: в лицо ударило жгучим сырым жаром, в машине мы ничего разглядеть не смогли и не успели.

Внизу было трудно. Там остановилась левая машина, вырвало лубрикаторные краны. Это такие краны, которые открывают, когда смазывают маслом цилиндры машины. Так вот, краны эти сорвало, и через отверстия, которые получились, пар валил в отсек, где стояли на вахте старшина 2-й статьи Леонид Сергеев и старший краснофлотец Николай Московцев… Ребята не растерялись, они не полезли наверх, к выходу. Леня закрыл клапан на магистрали к левой машине, а Николай сумел добраться до насосов и остановил их. Пока суд да дело, пар осел. Наша аварийная партия смогла войти в машину. Все остальное было просто: мы заделали отверстия от вырванных клапанов, поставили на место металлические щиты палубы, которые этими же взрывами разбросало. Машинисты подали пар, машина и насосы заработали. Затем я проверил электрочасть — она оказалась в порядке, чему я немало порадовался. А наверху продолжался бой с самолетами…

Часов около шестнадцати в кубрик прибежал сигнальщик краснофлотец Василий Хрущ и сказал, чтобы я шел на мостик, к командиру.

— Вот что, Ляховский, набери человека четыре. Интенданта обязательно. Боцман сейчас спустит шлюпку, пойдем на остров за продуктами.

Стоит ли говорить, как я обрадовался и как обрадовал товарищей: идти нам через лес — осенний, настоящий, какой в Кронштадте и не снится!

Вот в этом лесу мы и заблудились. Но особо не горевали — командир был с нами.

— Ничего, моряки, выйдем! — ободрял он нас.

В лесу была красота, как будто и войны нет. Как будто и не бомбили нас сегодня почти целый день. Грибы нашли. Подберезовики, красные, белые. Еще какие-то там, я в них тогда не разбирался. Кто хотел — курил, старший лейтенант Геращенко разрешил. Вскоре оказались мы на поляне и тут, как говорится, нос к носу встретили какого-то майора и двух старшин, которые следовали за ним. Лес лесом, но он званием старше — поприветствовали. Он тоже приложил руку к козырьку фуражки. И вдруг спросил:

— А эт-то что за толпа? Поч-чему ваши, товарищ старший лейтенант, люди не в стр-рою?

Командир представился майору и объяснил, что полагает, в лесу строем ходить не обязательно и поэтому разрешил поразмяться.

Майор доводов командира слушать не стал и объяснил, что здесь вовсе не лес, а гарнизон, и он — комендант этого гарнизона. И никаких вольностей не позволит и не допустит.

— Строй службе основа и начало, старший лейтенант! — объявил он. — Командуйте!

Что оставалось делать? Построились, пошли.

На обратном пути мы тоже шли строем, хотя мешки были набиты продуктами и тяжело давили на плечи.

— Ну ладно, — сетовал Вася Хрущ, наш комсорг. — Тебя назначили старшим на это дело. Монастырскому по штату положено, он содержатель. Баклицкий — кок, тоже, вроде, по его части. Но меня-то зачем понесло сюда? Зачем я выпросился на эти строевые занятия с полной выкладкой?

Тима Горягин, как всегда, сохранял невозмутимость.

На корабль мы вернулись благополучно. Тем же вечером наш тральщик ушел в Кронштадт.

Л. ВАЙСМАН, капитан-лейтенант, флагманский штурман ОВРа Главный фарватер

Сентябрьской ночью 1942 года из Кронштадта в Ленинград шла подводная лодка С-9. Погода стояла мерзкая — ветер около пяти баллов, скверная видимость. Но все же фашистам удалось обнаружить лодку, они начали обстреливать ее. С-9, уклоняясь от артогня, маневрировала на узком фарватере, зажатом песчаными отмелями. Но неудачно: села на банку. Все попытки сняться своими силами ничего не дали. Видимо, противник понял, что случилось, и усилил обстрел. Положение складывалось более чем серьезное.

Лодку не оставили в беде. Кронштадт, форты, Ленинград открыли огонь по фашистским батареям. ОВР Ленинградской базы послал на помощь С-9 три небольших корабля: буксир ОВР-1, которым командовал лейтенант Григорий Смелков, буксир ОВР-2, его командиром был лейтенант Андрей Жигадловский, и катер ЗK-34, который вел лейтенант Владимир Лавриков. Командиром спасательного отряда шел флагманский штурман ОВРа Ленинградской военно-морской базы капитан-лейтенант Иван Васильевич Крылов.

Капитан-лейтенант Крылов был в ОВРе личностью заметной. Не вспомнить ни одной рискованной операции, которая прошла бы без его участия. Десанты 1941 года в Стрельну, в Петергоф — Иван Васильевич командир высадочных средств. Потом — разведка, боевое траление, ОЗО… Везде Крылов бывал, повсюду привыкли видеть его. Но главным образом там, где в бою было труднее. Человек отчаянно смелый, он любил таких же храбрецов: среди его друзей слабых духом не было.

Когда около трех часов ночи ЗК-34 подошел к месту аварии, здесь создалась обстановка более чем жаркая: яркие лучи вражеских прожекторов, висящие в небе «люстры» осветительных снарядов слепили глаза; стоял свист и грохот взрывов, тут и там поднимались подсвеченные огнем всплески воды.

— Лавриков, ставь дымзавесу к зюйду от лодки! — приказал Крылов. — И смотри, чтобы она ни на миг не рассеивалась.

Катер ставил завесу на полном ходу, в дыму и гари, уклоняясь от вражеского огня и оставаясь на виду. Но фашисты все же сумели пристреляться к катеру: в бортах, в рубке появились пробоины и вмятины, застонали раненые.

Безусловно, штаб ОВРа не выжидал, как же станут развиваться события, — по его заявке была усилена контрбатарейная стрельба. Тем временем наши буксиры были уже на подходе. Но очередной разрыв у борта ЗК-34 — и падает сраженный осколком Крылов.

— Товарищ капитан-лейтенант, я сейчас вас перевяжу! — К Крылову нагнулся сигнальщик.

— Не надо… Отвоевался я, — с трудом выговаривая слова, ответил Иван Васильевич. — Делайте свое дело: лодка должна быть спасена. Это приказ!

В этот момент подгребли буксиры, первым — ОВР-1.

— Товарищ капитан-лейтенант, прибыли! — крикнул Смелков, стараясь голосом осилить грохот боя. — Разрешите подходить к лодке с кормы?

— Подходи, да аккуратней, — ответил Лавриков. — Крылов ранен. Тяжело…

К шести утра операция по спасению подводной лодки С-9 закончилась, и корабли пришли в Ленинград. Но флагманский штурман ОВРа Ленинградской ВМБ капитан-лейтенант Иван Васильевич Крылов из этой операции не вернулся.

Кроме него погибли еще двое — старшина 2-й статьи Александр Архипов и краснофлотец Валентин Кочергин, оба с ЗК-34.

Штурманский класс Военно-морской академии я закончил в 1941 году, еще до начала войны. Выпустился досрочно и тут же получил назначение в отдел Гидрографического управления Военно-Морского Флота. Но послужить там пришлось с месяц: началась война, была создана Морская оборона города Ленинграда и Озерного района (МОЛиОР), флагманскими специалистами здесь стали командиры и преподаватели военно-морских учебных заведений, и в частности флагштурманом — профессор Военно-морской академии капитан 1-го ранга Николай Юльевич Рыбалтовский, у которого я учился несколько лет. И вот в начале июля Рыбалтовский предложил мне должность своего помощника. Я согласился и на следующий день получил назначение. Но в этой должности прослужил всего два месяца. Осенью Рыбалтовский вместе с другими преподавателями академии для продолжения службы в Военно-морской академии эвакуировался в тыл, а я в звании старшего лейтенанта стал сперва флагштурманом МОЛиОР, а затем Ленинградской военно-морской базы.

У Леонида Соболева есть прекрасный рассказ. Он называется «Бешеная карьера» и повествует о том, как старший штурман линкора Андрей Петрович Трук вдруг остается за командующего флотом. Но в рассказе эта метаморфоза происходит со штурманом в результате розыгрыша со стороны товарищей. А со мной? Старший лейтенант на должности, которую полагается занимать капитану 1-го ранга… Подчиненные, которые превосходят своего начальника возрастом, опытом службы и количеством галунов на рукавах кителей… Иронические улыбки других флагманских специалистов, младший по званию из которых — капитан 2-го ранга… И все это в сложнейшей обстановке первых блокадных месяцев войны.

Но на войне как на войне. Я выполнял свои обязанности и мечтал о настоящей боевой работе, а не о продолжении службы в «высоком штабе» и на высокой должности. Поэтому, как только мне стало известно о гибели моего боевого товарища Ивана Крылова, я подал рапорт с просьбой назначить меня в ОВР.

Просьба была удовлетворена.

Командиром ОВРа был капитан 2-го ранга Абрам Михайлович Богданович. Знал его с сорок первого по совместной службе в МОЛиОР. Но когда я вошел в его каюту и представился по поводу назначения, мой новый начальник строго официально произнес:

— Принимайте дела и обязанности и приступайте к работе.

— К исполнению обязанностей готов приступить тотчас, товарищ капитан второго ранга. Но прошу назначить комиссию по приему дел и штурманского имущества.

— Что за новости? Война, а вы о какой-то комиссии, — и поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен.

Но я не согласился, объяснив, что документы находятся не только в сейфе флагштурмана или секретной части, но и у исполнителей тоже.

— Соберете, — бросил недовольно.

— Никак нет, прошу назначить, — ответил я и подумал, что это вызовет недовольство командира ОВРа.

— Хорошо. Даю вам двое суток, а там посмотрим. — В его карих с лукавинкой глазах, как мне показалось, мелькнул огонек.

Многое я слышал о Богдановиче, да и сам знал о том, что, не кланяясь разрывам, он шагал по дамбе Морканала под обстрелом и бомбежкой. О том, как ходил в дозоры на «каэмках» и МО. Я узнал, что его слабостью была подчеркнутая любовь к смелым людям, таким, как Вадим Чудов, Игорь Климчинский, Григорий Смелков, Григорий Рогатко, как мой предшественник Иван Крылов, как старшина 2-й статьи Валентин Яковлев, краснофлотцы Олег Мясоедов, Яков Репетей… Но было у командира ОВРа еще одно — откровенное презрение к тем, кто в трудную минуту мог проявить слабость. Никаких оправданий Богданович не принимал.

— Я вами недоволен, — произносил он тихо.

Как правило, человек, получивший такой выговор, понимал, что скоро ему придется менять место службы.

Слышал я, что Богданович — волевой и умный командир, хорошо знает военно-морскую тактику и хорошо разбирается в вопросах оперативного искусства, легко ориентируется в боевой обстановке и всегда четко формулирует боевую задачу. Я понимал, что на новом месте надо завоевывать деловой авторитет, и твердо знал, что на меня станут смотреть не то чтобы особо — с пристрастием: «Как-то он себя после Крылова покажет?»

А Ивана Васильевича в штабе ОВРа помнили как отличного товарища, как опытного штурмана. В течение 30 дней после его гибели место Крылова в кают-компании никто не занимал, на обеденном столе одиноко поблескивали пустые тарелки… Я уважал Крылова, и эта добрая память о нем была приятна.

Обстановка, в которой действовал ОВР, была чрезвычайно сложной: в районе Урицк — Петергоф противник не просто вышел на берег, но к юго-западной окраине города, к Морканалу. Это определяло опасность как высадки десанта со стороны залива, так и блокады всех путей к Кронштадту, Ораниенбауму и далее. Велика была опасность атак фашистскими торпедными катерами наших кораблей как в Невской губе, так и в Неве. Особо опасным было зимнее время. Ибо вся Невская губа превращалась в сухопутную линию фронта, и немцы могли предпринять попытку атаки города по льду. ОВР обязан был прикрыть город со стороны моря от всех этих и других опасностей — задача не из простых. Выполнение ее требовало отлично налаженной боевой и организаторской работы, грамотных оперативных и тактических решений и установок. Их-то и разрабатывал штаб ОВРа. Но это были не просто «руководящие указания» — специалисты штаба принимали самое непосредственное участие в проведении каждой из операций. Все, начиная с командира Богдановича и комиссара Усанкина, выходили на кораблях, которые несли дозоры, обеспечивали переходы конвоев, участвовали в боевом тралении и высадке десантов, ходили на лед с Отрядом зимней обороны…

В сентябре 1942 года, когда я пришел в штаб ОВРа, он размещался на плавбазе «Красная звезда». Но вскоре плавбазу отдали какому-то соединению — для ОВРа к этому времени были подготовлены специальные помещения. На Крестовском острове привели в порядок двухэтажный загородный особняк. На первом этаже здесь располагались дежурный по штабу ОВРа, караульное помещение. Здесь же находились камбуз, столовая личного состава, командирская кают-компания. Верхний этаж был отдан под салон командира ОВРа, жилье и служебные помещения — тут размещались все начальники и флагманские специалисты. Радистам был выделен специальный дом во дворе особняка — «домик связи», как его звали.

На Кировских островах оборудовали специальный железобетонный бункер, состоящий из нескольких помещений. В самом большом из них находился командный пункт штаба ОВРа (КП) и оперативный дежурный штаб (ОД): здесь стоял огромных размеров стол, на нем — морские карты, глянув на которые можно было четко представить себе обстановку на всем театре военных действий ОВРа. На втором столе стояла аппаратура связи, — в считанные секунды ОД мог связаться с любым из наших дивизионов, постов, аварийных партий и брандвахт. И безусловно, с командованием базы и флота, других соединений, а также с командованием Ленфронта.

Несколько слов хочу сказать о тех, кто находился в те дни рядом и помогал мне, новому в ОВРе человеку, входить в курс дел и обстоятельств. И не только мне, но и новому начальнику штаба капитану 3-го ранга Якову Сергеевичу Большову, с которым мы в одно время заканчивали академию, — он прибыл в ОВР несколько позже меня, в декабре, сменив капитан-лейтенанта Илью Хамова.

Но сперва о самом Большове. Фамилии своей он отвечал полностью — высокий рост, крупное скуластое лицо с чуть раскосыми широко поставленными глазами, широкие плечи и большие руки. Все достаточно быстро поняли: у нового начальника штаба острый ум, твердый характер. Он умеет не только наладить четкую и дружную работу, но и прислушаться к мнению подчиненных.

Так вот, его подчиненные, а мои товарищи, помогали нам — флагарт Петр Маркович Дубовский и флагминер капитан 3-го ранга Андрей Николаевич Барабанов, флаг-связист инженер-майор Владимир НиколаевичСамойленко, человек подвижный, резкий и крайне острый на язык. Я уже не говорю о флагманском механике инженер-капитане 2-го ранга Владимире Александровиче Звездине — он и возрастом был постарше всех нас, и, наверное, посерьезнее: дивизионные и прочие механики, которые не могли или не хотели понять требований Звездина, у нас, как я потом понял, не держались. В этом флагмех был чем-то сродни Богдановичу, хотя, в общем-то, это были разные люди. Многому я, как это ни странно, научился и у флагврача — он был истинно военным человеком и уникальным доктором: в 1937 году Борис Николаевич Шишкин закончил Высшее военно-морское училище имени Фрунзе и тут же поступил в… Военно-медицинскую академию. Врачом он стал перед самой войной… В штабе ОВРа служили рядом со мной флагхимик Владимир Иванович Векслер, «в миру», как мы говорили, преподаватель Университета, и другие командиры — старший лейтенант Сергей Всеволодович Остроградский, гвардии капитан-лейтенант Николай Николаевич Корсак, старший лейтенант Григорий Петрович Рогатко, лейтенант Игорь Николаевич Климчинский. Все это были мои боевые товарищи. Мы вместе несли службу, вместе участвовали в боевых операциях. И не помнится такого, чтобы в трудный момент кто-нибудь из них не пришел на помощь к тому, кому эта помощь нужна!

А. БЕЛОВА, руководитель ансамбля гусляров Дома флота КБФ Гусляры

Октябрьским хмурым утром БТЩ Т-210 уходил на Лавенсари. Шел он в составе конвоя — сразу за его тралом стучала дизелями подводная лодка, и это нас очень волновало. Нас — артистов ансамбля гусляров, который незадолго до этого выступал у подводников: всем очень хотелось знать, какая это лодка идет, кто там командир и комиссар — не из числа ли наших друзей.

— А еще флота гусляры! — возмущался приставленный к нам, как мы понимали, «для общего руководства» военном дивизиона БТЩ Карп Михайлович Гавриш, высокий и тощий человек с сердитым сейчас лицом. — Эти же сведения составляют военную тайну. А вы…

Что он далее хотел сказать, не знаю. Но насчет лодки я велела своим ребятам и девочкам молчать. Велела, но мне думалось, что Гавриш мог бы с нами обойтись поделикатнее: уже год — с той поры, когда ансамбль в первый раз выступал в Кронштадте, — продолжалось наше знакомство.

Да, это происходило в октябре 1941 года. Тогда наш и несколько других ансамблей отправили в Кронштадт. Здесь артистов разместили в общежитии при Доме флота «по подразделениям» — то есть по коллективам. Встречали нас «на уровне» — краснофлотские койки в два яруса, занавешенные окна.

— Располагайтесь, — сказал начальник Дома флота. — Первый концерт в девять ноль-ноль, так что спать!

Утро выдалось туманным, хмурым и довольно холодным. Мы вышли на мокрую улицу, под мокрые деревья, к мокрому памятнику первому исследователю Новой Земли Пахтусову и сбились в кучу, поеживаясь от этой мокроты.

— Ну что за вид? — Перед нами стоял сам начальник Дома флота. — Вы же почти военные люди, к тому же флотские. А ну-ка, принять бравый вид и — грудь колесом!

— Нам нельзя! — перебила начальника бойкая Нина Окунева, наша танцовщица. — Строй неровный получится.

Девочки засмеялись.

— Белова! О чем говорит этот детский сад перед концертом, о чем думает?

Конечно, это был «детский сад»: взрослых в ансамбле нашем имелось лишь два человека — я и художественный руководитель Иван Цаплин, баянист-аккомпаниатор и мастер игры на гуслях. Остальные — «до шестнадцати».

— Правильно думают перед концертом — о хорошем настроении, — и дала команду: — На ре-мень!

Гусли у моих ребят были в матерчатых чехлах, они носили их на ремне, как краснофлотцы винтовку…

Первый концерт на эсминце «Гордый». Корабль только что вернулся из боевого похода. Он стоял невдалеке от притопленного «Марата», кормой к стенке, с уткнувшимися в нависший над гаванью туман зенитками, возле которых находились моряки.

Мы остановились на корме и, прижавшись к леерам, рассматривали орудие — краска на нем обгорела… Наконец, появились начальник Дома флота и с ним какой-то командир.

— Комиссар эскадренного миноносца «Гордый» Дмитрий Иванович Сахно, — представился он. — Прошу следовать за мной.

Моряки сидели везде — на развернутом поперек корабля торпедном аппарате, на надстройке, у трубы. Стояли на палубе. Были зрители и на «Марате». Рядом стоял еще какой-то корабль, поменьше «Гордого», на нем тоже «полный зал». Я спросила комиссара Сахно, что это такое. Он понял и, улыбнувшись, ответил:

— БТЩ, базовый тральщик. Моряки, правда, чаще зовут такие корабли «быстроходными тральщиками», и в этом есть резон.

Тогда я пропустила все это — видела, девочки и мальчики немного трусят перед концертом. Да и сама волновалась изрядно: как-то примут нас моряки? Однако деваться некуда, объявила:

— Русская народная песня «Выйду ль я на реченьку…».

Первый экзамен мы выдержали блестяще. Отметкой за него были горячие аплодисменты зрителей.

…Год пробежал незаметно, и вот ансамбль уже держит путь на Лавенсари. Первый раз по-настоящему вышел в море на настоящем боевом корабле, на БТЩ, которым командует старший лейтенант Михаил Павлович Ефимов. Мы оставили реквизит во втором кубрике, где нас разместили, и вышли на палубу.

Почти сразу после выхода из гавани моряки поставили трал; мы стояли, прижавшись к кормовой мачте, и наблюдали, как пошел за корму трос, как посыпались буйки… Нелегким оказался этот боевой поход. Едва конвой миновал Шепелевский маяк, появились вражеские артиллерийские катера, открыли огонь.

Уже совсем стемнело. Залив озарялся лишь орудийными вспышками. Стрельба не утихала. Невдалеке от нас разрывались вражеские снаряды.

— Это что за явление? — По палубе в нашу сторону направлялся Гавриш. — Марш вниз, и быстро!

Вразнобой объяснили, что уже бывали под огнем и знаем, что в таких случаях надо делать.

— Да ну-у? — засмеялся Гавриш. — И что же мы умеем?

— Оказывать первую помощь.

— А тебя как звать, молекула?

Дружный хохот грянул в ответ.

— А так и зовут, Карп Михайлович, — Молекула. А вообще — Вера Кожина, — сообщила я.

— Ну хорошо. — Он позвал оказавшегося неподалеку краснофлотца и приказал отвести трех девочек к доктору: — Скажи, боевыми санитарами. И пусть им обязательно выдадут санитарные сумки. Ну, а мальчики что?

— Они вполне могли бы подносить снаряды, — ответила я.

— Будем иметь это в виду, — сказал Гавриш. — Но пока — в кубрик, и чтобы никто оттуда носа не высовывал!

Пришлось подчиниться. К счастью, ни один вражеский снаряд не попал ни в БТЩ, ни в лодку, которая шла за нами.

На Лавенсари корабль встал на рейде — лег в дрейф, как объяснил старший лейтенант Ефимов. И добавил, что не выпустит меня и моих ребят с корабля до тех пор…

— До каких это «до тех?» — перебила я его.

— А до тех, Алла Александровна, — улыбнулся командир, — пока не покажете нам своего искусства. Уж извините, но Карп Михайлович со мной согласен: мы вам показали, что можем и умеем, теперь ваша очередь. Конечно, если это не так сложно?

Могла ли я сказать ему, морякам «нет», когда увидела своими глазами, что пережили за короткую, но такую длинную ночь и Ефимов и экипаж?

Погода не позволяла давать концерт на палубе, и мы решили, что лучшего места, чем второй кубрик, не найти.

— Но не тесно будет? — все же засомневалась я.

— Насколько я помню, вы как-то рассказывали о выступлениях в землянке у морских пехотинцев? — лукаво спросил Гавриш.

— Там моряки сидели на нарах, а середина оставалась свободной.

— Пусть это вас не волнует, — заметил Карп Михайлович.

Пока мы беседовали, во втором кубрике все было приготовлено. Прибежал рассыльный, доложил. И вот мы с Гавришем спускаемся по трапу, — мои гусляры сидят в углу со своими инструментами, Иван Цаплин устроился на разножке и перебирает басы баяна… Он глянул в мою сторону, и я поняла, что параллельно со мной «обрабатывали» нашего худрука. И что, пока я решала с Гавришем теоретические проблемы, Иван вместе с военкомом Т-210 все подготовил практически. Ждать было нечего, я сделала шаг вперед и объявила:

— Русская народная песня «За рекой, за быстрой…»!

В общем, репертуар наш оказался «короток». Тем более что вдруг по корабельной трансляции прозвучала команда на смену боевой вахты, и, к нашему удивлению, кубрик мгновенно опустел, чтобы через несколько минут вновь заполниться. Мы с Иваном поняли, что концерт надо начинать сначала, Цаплин поднялся и объявил:

— «Песня-душа»! — сел на разножку и растянул меха.

Что оставалось мне? Только выйти на шаг вперед и запеть:

Подхватили все — гусляры, танцоры и даже акробаты, сестры Инна и Анна Игнатьевы, «старшее поколение» ансамбля. Я уже пела второй куплет, и, когда дошла до припева, его поддержали и зрители.

Перед концертом я очень волновалась, что им негде будет устроиться. Они же были у себя дома, и каждый нашел место. Правда, тут я боялась за другое: а вдруг койки, подвешенные к потолку, рухнут, так как цепочки, которые их поддерживают, могут не выдержать веса моряков, по двое и по трое сидевших на них. Но обошлось… Сложнее оказалось с другим: опять не хватило репертуара, и снова выручил Иван Цаплин. Он бросил лишь одно слово: «Яблочко» — и заиграл. Сразу же нашлись два моряка, которые выскочили в проход между койками, рундуками и стойками, находящимися в средней части кубрика, — здесь только что отплясывали наши Нина. Окунева и Клава Колоскова. И пошло…

В кубрике было жарко. В кубрике было душно… Нет, мы не ощущали этого, когда краснофлотцы танцевали «Яблочко», — столь велико было его очарование: здесь, в тесном кубрике, его плясали люди, только что вышедшие из боя. Люди, которым бой предстоял, быть может, через минуту, через полминуты…

А. ФИЛИППОВ, старший краснофлотец, радист КМ-901 На «малой дороге жизни»

Навигация 1942 года затянулась. Даже во второй половине декабря не было такого льда, по которому можно бы пуститься на автомашине. От Лисьего Носа до Кронштадта и далее до Ораниенбаума добирались на буксире или тихоходном тральщике. Это было во всех отношениях нелегко и опасно: все насквозь просматривалось врагом и все, что появлялось на фарватере, немедленно обстреливалось его артиллерией. Уклониться же маневром на льду не получалось… Оставались ночи, в это время года самые длинные: темнота наступала около семнадцати, рассвет — после девяти. Но у фашистов имелись прожектора, их лучами они шарили по заливу. Можно было использовать вьюжные ночи, они оставались самыми безопасными: лучи прожекторов не пробивались сквозь снегопад. Однако здесь наступало иное: лед дыбился, вставал торосами. Пройти их представлялось не просто.

В то время я служил на 10-м ДСК радистом. Катера наши, хотя и числились «сторожевыми», таковыми не являлись: «каэмки», они почти повсеместно использовались как катера-тральщики. Наши в начале войны тоже имели тральное вооружение. Однако затем его сняли, взамен установили аппаратуру для постановки дымовых завес, и стал наш ДКТЩ 10-м ДСК…

Незадолго до Нового года катера подняли на стенку, а мы засобирались на «ледовую службу», в ОЗО. Как в прошлую зиму. Но сборы наши окончились ничем: дивизиону поставили другую задачу — прикрыть дорогу от Лисьего Носа до Ораниенбаума дымовыми завесами.

Надо заметить, что за прошедшую кампанию дивизион накопил в этом деле достаточно опыта. Но теперь предстояло решать, как все это делать зимой… Вариантов и предложений была масса: поставить катерную дымаппаратуру на автомашины, аэросани и другие средства передвижения по льду.

Комдив капитан 3-го ранга Николай Николаевич Амелько выбрал аэросани.

Еще до войны на Московском глиссерном заводе под руководством инженера Андреева были разработаны и пущены в серию транспортно-десантные аэросани. Они имели довольно объемистый корпус, детали набора которого по-морскому назывались стрингерами и шпангоутами, были обшиты фанерой. Авиационный мотор М-11, точно такой же, как на самолете У-2, и четыре лыжи позволяли аэросаням передвигаться со скоростью до 35 километров в час. Управлялись они легко — автомобильным рулем и двумя педалями. Имели экипаж из трех человек — командира, механика и стрелка-радиста, у которого на вооружении имелись переносная радиостанция и ручной пулемет Дегтярева в турели. Таких аэросаней дивизион получил шесть. Стало быть, следовало создать шесть экипажей, назначить командира нового подразделения, лучше бы человека сведущего. Таким оказался лейтенант Владимир Довженко. Он прежде служил на аэросанях, имел опыт вождения и хорошо освоил эту технику еще в прошлую зиму, в ОЗО.

С аэросанями пришли и механики-водители, что несколько упрощало дело. Оставалось подобрать командиров и химиков, которые могли бы управлять машиной и дать дым, а в случае чего встать за пулемет. Командирами стали командиры катеров нашего дивизиона — старший краснофлотец Гурий Успенский, старшины 1-й статьи Иван Кравченко и Иван Беневоленский, другие ребята…

Новая техника осваивалась трудно. Вдруг выяснилось, что аэросани не хотят трогаться с места при работающем на полных оборотах двигателе. Причину нашли быстро — примерзали лыжи. И выход из положения тоже: надо было, чтобы механик-водитель «потоптался на месте», то есть еще до запуска мотора приподнял и повращал лыжи. Другая сложность заключалась в необходимости отработать взаимозаменяемость членов экипажа. В этом смысле самой сложной являлась должность механика-водителя, а в ней — вождение аэросаней… Но самая большая трудность состояла в том, что было неясно, как устанавливать на сани дымаппаратуру. Взять с катеров штатную — каждая установка весом за полтонны, а надо ставить две. Это тяжело для саней: груз в корме, а там еще и мотор.

Комдив Амелько на партийном собрании говорил о том, что дело это для нас новое, что аэросани — особые боевые машины, и в таком виде, в каком они прибыли, нас не устраивают. И надо своими силами доработать машины, придумать новую дымаппаратуру и поставить со на сани…

На следующее утро определилась группа: старшина 1-й статьи Иван Кравченко, старший краснофлотец Гурий Успенский, главный старшина Юрий Пузырев, инженер-лейтенант Николай Трифонов. Выражаясь языком сегодняшнего дня, было организовано мини-конструкторское бюро, которое под руководством «главного конструктора» комдива Амелько принялось за разработку новой системы.

Не скажу, что все шло хорошо и быстро, хотя трудились наши товарищи с раннего утра и до ночи, отдыхали урывками. Каких только вариантов не было! Пробовали ставить штатные дымшашки в штатные же шашкодержатели, какие имелись на катерах. Выяснилось, не годится: опасность остаться без рук подстерегала человека, который должен был запустить на ходу очередную шашку в работу. Комдив же высказал еще одно сомнение:

— Неясно, как будет с дымом: его может сорвать потоком воздуха от винта.

В общем, отпал и этот вариант.

— Надо делать штатную аппаратуру с использованием морских дымшашек, — заметил Николай Николаевич. — Давайте еще думать.

Как-то комдив зашел в комнату, выделенную нашему КБ. Там он застал Успенского.

— Не спал? — спросил Амелько.

Гурий покачал головой.

— Кажется, нашел, товарищ капитан третьего ранга. — И он развернул большой лист ватмана. — Смотрите: четыре морские дымшашки ставим в трубу-контейнер через отверстия, что сверху. К запальному курку — привод, который уходит в сани. Привод закрепили, крышки на отверстиях закрыли. Надо запустить шашку — химик ручку привода дернул — готово!

Амелько внимательно слушал, рассматривал чертеж.

— Контейнеры крепятся к саням на пилонах, как я понял?

— Так точно. И еще: контейнеры при таком расположении будут вроде аэродинамических труб. Тяга же, создаваемая винтом, обеспечит плотную завесу.

— И менять шашки просто! — одобрил Амелько. — Ну какой же ты, Гурий, умница! Одно слово — молодец! А теперь — отдых.

Через несколько дней первые аэросани были готовы. Правда, кое-что пришлось доработать: укрепить кузов и обшить его асбестом против контейнеров, ибо дымшашки в работе раскалялись почти докрасна и контейнеры сильно нагревались.

И вот ходовые испытания. Аэросани перегнаны в район Комсомольских ворот, что за Северным крепостным валом. Здесь один из выездов на ледовую трассу… На востоке брезжил рассвет, а чистое февральское небо предвещало солнечный день.

Проверены механизмы, прогрет мотор. Все готово к работе. Командир лейтенант Довженко уже на своем месте, протирает меховой рукавицей пней со стекла. Мы с механиком-водителем Алексеем Федоровым в последний раз осматриваем дымаппаратуру.

Леша тихо посмеивается:

— Ну что, радист, руку не сорвал? Это тебе не на ключе постукивать!

— Пока нет, — в тон отвечаю я. — И потом, подумаешь, восемь шашек по двадцать килограммов! И не сразу, а по одной.

— Только этим и спасаешься, — смеется Леша, потирая замерзшие от холодного металла руки.

— По местам! — слышим мы команду лейтенанта.

Над трассой встали первые всплески разрывов.

Сейчас пойдем. И хотя мы сами делали эту аппаратуру, сами ее испытывали, волнуемся изрядно: как-то все получится? Хлопнув пару раз, начал работать мотор. Пошли! Через несколько минут машина должна выскочить на «малую дорогу жизни».

— Дым! — приказал Довженко.

— Есть дым! — ответил я и резко дернул ручки привода с обоих бортов. И тут же бросился к турели, посмотреть. Легкий дымок взвился за контейнерами. Довженко приказал увеличить ход. Аэросани вихрем мчались по трассе, теперь за ними вставала высокая плотная стена дымзавесы. Теряя цель, противник рассвирепел: тяжелые снаряды стали ложиться по нашему курсу, справа и слева от саней. Лейтенант то и дело менял направление и скорость… Машину кидало на неровностях льда, на трещинах. До Лисьего Носа хватило четырех шашек. Вторая половина ушла на обратный путь.

ВРЕМЯ НАДЕЖД

С норда над заливом нависала россыпь островов. На большинстве — батареи и аэродромы. Как от гвоздя в ботинке, достается нам от тяжелой батареи на острове Соммерс. А там еще Гогланд, Родшер и два Тютерса, Большой и Малый…

Но в их гущу вонзилась стрела из трех наших: Лавенсари, Сескара и Пеннисари, протянулась цепочкой далеко на вест. И если Соммерс для нас гвоздь в ботинке, то Лавенсари для них — клинок, вошедший в сердце немецкой обороны. А в тылу у нас остров Котлин и на нем Кронштадт — всему основа!

«…В Финском заливе 13 катеров противника напали на два наших дозорных катера. Советские моряки вступили в бой с численно превосходящими силами врага, потопили два и повредили один катер противника. Остальные вражеские катера поспешно отошли под прикрытие финских береговых батарей. Наши катера вернулись на свою базу» (от Советского информбюро. Вечернее сообщение 25 мая 1943 года).

Противолодочная сеть. Она стоит стеной в сумраке глубин. Якоря и кошки прижимают ее нижнюю шкаторину к грунту. Становые буи и стеклянные шары на верхней шкаторине поддерживают всю сеть в вертикальном, относительно грунта, положении. Тонкие стальные тросы, сплетенные в крупные, 3,5 на 3,5 метра, квадраты, составляют ее основу.

Подводная лодка идет бесшумно. Электромоторы вращают винты. Горизонтальные рули в носовой и кормовой оконечностях корпуса держат ее на строго определенной глубине. Закрыты герметичными дульными пробками пушки. Закрыты герметичными крышками репитеры гирокомпасов. Перископы опущены в шахты, которые лишь немного возвышаются над рубкой. Курс выверен и точен. И только одного не знает командир, что на его пути противолодочная сеть. Подводный корабль входит в ее полотнища, тросы обтягивают лодку. Цепляются за рубку, за верхушки шахт перископов, за рули. Каждый трос закреплен к шкаторинам стальным «загибом», разгибающимся при определенном усилии. Это усилие достигает не всех «загибов», и тросы эти тянут шкаторины, тянут другие тросы, соединяющие верхнюю и нижнюю шкаторину; в середину этих тросов «вставлены» подрывные патроны, прикрепленные разрезными скобами. Патронов четыре. Когда натяжение тросов достигнет поминала, сработают запалы и от них — подрывные патроны. Взрыв!

Взрыв у самого корпуса идущей в глубине вод лодки.

Р. РОМАНОВА, старшина 1-й статьи, корректор газеты ОВРа «Балтиец» «Переживи внезапный холод…»

Конец 1942 года. Холодно. Обстрелы. Бомбежки. Ледяной ноябрьский ветер выдувает из наших казарм, плохо отапливаемых, с заколоченными досками и старыми матрацами окнами, последнее тепло. Холодно в типографии, холодно в кубрике. Слабо и с перебоями стучит движок дизель-генератора, но от этого все же как-то легче: жизнь не замерзла и не замерла.

После скудного ужина выйдя из проходной казарм ОВРа, я шагнула в темноту улицы Октябрьской. Свистел, кружил, продувая насквозь, добираясь до косточек, ветер. Мокрые хлопья снега били в лицо, слепили глаза. Полы шинели прилипали к коленкам, чулки намокли, и холодная влага стекала по ним в сапоги, ноги леденели. Согнувшись для устойчивости, сунув руки в рукава шинели, я направилась к Итальянскому пруду, где стояли вернувшиеся с моря «малые охотники» капитана 3-го ранга Капралова. На плече у меня висела сумка противогаза — обязательная принадлежность той поры. Но вместо противогаза она была наполнена последним номером нашей многотиражки: я должна была раздать газеты на кораблях. В сумке лежал также блокнот, — по заданию редактора предстояло записать самые яркие моменты из последнего похода катерников, из последних боев. Записать рассказы о самых смелых, решительных, дерзких и умных действиях краснофлотцев, старшин и командиров, фамилии и имена, звания отличившихся и краткие их характеристики.

Короче говоря, надо было собрать материал для статьи, и это являлось главным в задании, полученном от редактора. Катера МО, несмотря на мглу, застилавшую Итальянский пруд, я нашла сразу. Осторожно двигаясь в темноте по самой кромке набережной, дошла до крайнего «охотника».

— Эй, на катере! — крикнула я вниз.

— Есть на катере! — ответил вахтенный.

— Из редакции газеты «Балтиец»!

— Сейчас доложу, — прозвучало в ответ.

Прошло минуты полторы, и снизу раздалось:

— Прошу на катер!

Ступила ногой на трап — узкую, длинную, скользкую доску, которая к тому же спружинила. Трап прогнулся, и от страха у меня перехватило дыхание, внутри все сжалось.

Но в этот момент чья-то сильная рука схватила меня за плечо и, приподняв в воздухе, поставила на палубу. В себя я пришла лишь в командирской каюте, крошечной, но уютной. Подняв голову, виновато смотрела в глаза своему спасителю, молодому командиру, старшему лейтенанту по званию, сильному и стройному парню. Сперва лицо его было строго, затем в глазах заплясали смешинки, и, мягко улыбаясь, он поинтересовался:

— Что за явление Христа народу и почему в темноте у вас светились глаза?

— Наверное, от страха, — серьезно ответила я, продолжая выбивать дрожь зубами.

— На воде не стоит так пугаться, — тихо ответил он и четко произнес: — Командир «двести седьмого» старший лейтенант Каплунов! — Помолчал, уточнил: — Николай, — и вышел.

Я сидела на разножке в тепле каюты и благодарила судьбу за то, что не пришлось принять морской купели.

Дверь каюты приоткрылась. Вошел моряк с подносом в руках. На подносе стоял стакан темно-вишневого чая и лежали галеты. Поставив угощение на столик, он вытянулся, лихо козырнул и, растягивая букву «р», представился:

— Р-р-разрешите, Николай Двор-р-рянкин, ар-р-ртил-лерист! Пр-рошу стакан чая! Удивительно помогает в подобных случаях! — Так же лихо козырнул и, светло улыбнувшись, спросил: — Р-р-разрешите идти?

Было легко и радостно. Хрустя галетой, я пила чай. И вдруг в каюту вошел Каплунов. Конечно, смутилась, растерялась.

— Сидите, — заметив мою растерянность, сказал Николай.

Покончив с чаем, стала объяснять Каплунову о цели визита на катер. Он серьезно выслушал, посмотрел мне в глаза и сказал:

— Личный состав и я заняты. Когда позволит время, я сам зайду в редакцию.

Мне не оставалось ничего иного, как достать из сумки номера «Балтийца», положить на стол и испросить разрешения убыть.

— Проводите сотрудника редакции, — приказал Николай, едва мы выбрались на палубу.

Почувствовав твердь набережной, я наспех попрощалась и, сгорая от стыда и злости, пошла в редакцию. Вытирая слезы и размазывая по лицу сырой снег, ругала себя: дура, не смогла материал собрать, зайти на катер по-людски не смогла, выйти с него.

Ветер не утихал, бросал снег в лицо. Мне бы прижаться к забору, к домам. А я свернула в Петровский парк, медленно пошла по аллее. От памятника Петру, заколоченного досками, спустилась к Петровской пристани и вгляделась в темноту. На Усть-Рогатке стояли тральщики, сетевые заградители, другие корабли. Почти на всех мне приходилось бывать: разносила газеты, брала материалы у ребят, вернувшихся из боя.

В типографии меня встретил ответственный секретарь редакции главный старшина Петр Клецко. Улыбнулся, развел руки и сказал:

— Рая, катерники — народ сознательный и накормили тебя до отвала. По этому поводу щеки твои надулись и глаза горят сытостью. Может, нам ты прихватила что от их щедрот? А то, знаешь, от голодухи живот прирос к позвоночнику, да к тому же еще махры нет. Так что сосу пустую трубку и вспоминаю доброе время — от нее дымком припахивает.

Петр Клецко — мужчина здоровый. И уж если нам, девчатам, не досыта, то каково-то ему на береговом пайке?

— Она у нас стеснительная: будут давать, не возьмет.

— Это так… Кстати, по твою душу приходил редактор, спрашивал, вернулась ли, — сказал печатник Сергей Архипов.

— Я-то явилась. Да в блокноте ни строчки.

— Не нашла или не пустили? — поинтересовался Клецко.

Я молчала и вздыхала — что можно было сказать?

Присвистнув, Тоня Белоусова, наша наборщица, сказала:

— Сидеть тебе, Раечка, на губе. Это факт!

— Ладно. А корректура есть? — сменила я тему разговора.

— Гранки связаны, но еще не тиснуты. Краска кончилась. Завтра утром получу краску, тисну, — ответил Архипов.

Замолчал движок, и погас свет. Катя Логачева зажгла коптилку, от соляра пошла копоть, и пламя задрожало. Углы типографии погрузились во мрак, и стало тоскливо. А Клецко все продолжал спрашивать, где я была. Пришлось отвечать:

— Сначала на «малом охотнике». Но там все заняты авралом. — Мне стало стыдно рассказывать о том, что со мною приключилось. — А потом я пошла в парк.

— Чего тебя туда понесло? Тревоги не было, чтобы в щель лезть! — удивилась Тоня Белоусова.

Дневальный просвистел отбой. Мы ушли в девчачий кубрик. Лежа в промерзшей койке, я никак не могла заснуть и слушала, как внизу, в радиоузле, радист транслировал самому себе концерт Лидии Руслановой…

Утром следующего дня в редакцию пришел Каплунов. Узнав, что я в библиотеке — помогать библиотекарю было моей комсомольской нагрузкой, — Николай поднялся наверх. Поздоровались. Николай извинился за то, что накануне отказал в моей просьбе, а потом сказал:

— Я в вашем распоряжении. Хотите — стану отвечать на вопросы, хотите — сам напишу о МО-207. Есть еще один вариант: мои ребята придут в редакцию. Они мастера своего дела. Как прикажете, так и будет, — улыбнулся он.

— Как считаете нужным, так и поступайте, — ответила я.

А потом спросила, не пишет ли он стихов. Или кто из команды.

— В училище писал. Но с первого дня войны — ни строчки: исчезла рифма, ушла муза, — засмеялся Николай и, в свою очередь, спросил: — Что же вы предложите мне из книг?

— Пожалуйста. — Я подвела его к картотеке и стала называть авторов: библиотека ОВРа имела уникальные книги.

Каплунов выбирал долго и остановился на томике Дидро.

— Еще что-нибудь? — спросила я. — Обычно моряки с кораблей берут по нескольку книг.

Но тут Николай подошел ко мне вплотную и вдруг, нагнувшись, прошептал в ухо:

— Со вчерашнего дня я начал читать книгу, которая называется «Раиса».

— Что-то я такой не знаю. Кто автор?

— Автора не ведаю. А книга эта — вы, Раиса. Пока я прочитал только заглавие. Вас, случайно, не интересует другая книга — она называется «Николай Каплунов»?

— Война, Николай. И я боюсь читать такие книги, — ответила, а на душе стало радостно и тревожно.

— Война — событие проходящее. В жизни я альтруист, человек, привыкший бескорыстно заботиться о благе других, и душа моя примет любой отклик. Как позволит время, я стану заходить. Не возражаете?

Я промолчала.

Он ушел, а мы остались — я и библиотекарь Оня Шилова.

— Раечка, какой он добрый, умный! — говорила Оня. — Я все слышала!

На другое утро пришел краснофлотец. Он сказал, что его послал командир МО-207, и принес две заметки — командира и свою. А фамилия его — Бычков, зовут — Вася. Через несколько дней Каплунов сам зашел в редакцию и предложил напечатать «Советы специалистов при непредвиденных обстоятельствах» — сигнальщиков, рулевых, комендоров, мотористов.

— В них можно отразить, в порядке обмена опытом, многое: находчивость, творческую мысль в бою…

Надо ли говорить, что предложения командира МО-207 тут же были приняты. Более того, редактор предложил, теперь уже мне, проводить нашего гостя до проходной. Я шла гордая и счастливая: внутренним распорядком было установлено, что «ходить парами» по территории части запрещено, но сейчас я выполняла приказ редактора, моего начальника, и кто мог бы упрекнуть в таком случае девушку-краснофлотца в том, что она идет рядом со старшим лейтенантом, который ей больше чем нравится…

Каждый раз, когда Каплунов бывал на базе ОВРа, он заходил ко мне в библиотеку. Прибегали за книгами и его ребята: помощник Каплунова младший лейтенант Иван Лобановский, механик катера мичман Николай Коробейников, краснофлотцы и старшины — Коля Дворянкин, Леша Ивченко, Саша Фролов, Миша Цимбаленко, Вася Бычков… Ребята были вежливые и толковые. И много читали…

31 декабря 1942 года Николай забежал на базу ОВРа после ужина. И всего на пять минут…

Кампания 1943 года началась рано и проходила в частых и горячих боях с фашистскими кораблями. В базе Николай бывал мало, встречались мы редко. Он рассказывал, что противник в море теперь ходит не поодиночке, а группами по пять и более катеров. Конечно, от таких рассказов покоя мне не было: как же могла не волноваться за человека, которого полюбила и который, это я чувствовала, любил меня?.. В моем столе лежала фотография Коли — еще курсанта Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. А Каплунов возвращался из очередного похода и забегал в библиотеку. От него, можно сказать, как бы излучалась жизнерадостность, которая согревала и радовала не только меня, но и Оню, и всех, кто его видел.

— Как обстановка? — робко спрашивала я.

— Вышли, увидели, победили и возвратились, — смеялся он. — А знаешь, что еще в довоенные годы докладывал на Военном совете флота один командир?

— Откуда же? Я тогда знала только свой институт и лес, потому что и институт был лесной промышленности…

— «Я, — докладывал этот командир, — снялся со швартовов. Я вышел в море. Ну а потом мы сели на мель».

Я смеялась, мне приятно было слушать его морские байки. Мне просто было хорошо с ним.

— Сложные дозоры? — не унималась я.

— Обыкновенные… А помнишь, в феврале я лежал в госпитале весь перевязанный — одни глаза среди бинтов торчали. И ты пришла, а уходя, поцеловала в глаза.

— Помню.

Мы сидим в библиотеке, в тесной комнатушке Они. За окнами весна, солнце греет через стекла. Такой покой, такой уют…

— Я ведь тебе стихи принес сегодня, их написал Алексей Лебедев.

— Он тебе знакомый?

— В одном училище…

— Почитай, пожалуйста!

Немного помолчав, Николай стал тихо читать:

— Зачем такие грустные стихи пишет этот Лебедев?

— «Прощание» — так называются эти стихи. Но мы с тобой не прощаемся, Раечка, а только расстаемся — война. Расстаемся до следующего возвращения с моря.

23 мая после обеда Николай пришел в библиотеку. Я только глянула на него — и обомлела: был он, как говорится, сам не свой — осунувшийся, похудевший, печальный.

— Что случилось? — в тревоге спросила я.

— Письмо от сестры получил. Пишет, что после освобождения Гжатска узнала о трагедии нашей семьи. Погибли отец, мать, дядя… Оккупанты уничтожили моих родителей и родственников. Я прошу тебя, Раечка, запиши адрес сестры и, если что случится со мной, сообщи ей. И вообще, напиши обо мне. — Он посидел молча. — На катере прошел митинг, все ребята дали слово отомстить врагу.

Я видела, что Николай очень тяжело переживает произошедшее. Как могла, старалась его успокоить.

— Ты права. Мне сегодня в дозор.

Я проводила Николая до проходной и с тяжелым сердцем поднялась в библиотеку.

— Тебе письмо, — сказала Оня. — От него.

Я развернула фронтовой треугольник, столь привычный нам в ту пору. В нем оказались стихи. Те самые, Алексея Лебедева. И еще было про то, что Леша Лебедев, штурман подводной лодки Л-2, погиб в ноябре сорок первого. Потом я невольно стала перечитывать стихи и вдруг вздрогнула: на листке была строфа, которую Николай мне не прочитал:

Я перечитала эту строфу еще раз. Стихи поэта-подводника открылись мне как-то по-новому, по-особому пронзительно. Слезы непроизвольно выступили на глазах.

М. КАБАКОВ, капитан 1-го ранга в запасе, член Союза писателей СССР Два против тринадцати

Вечером 23 мая 1943 года парный дозор — МО-207 и МО-303 — покинул Кронштадт. «Триста третьим» командовал лейтенант Валентин Титяков, темноволосый усач, только недавно прибывший на дивизион. Командир дозора старший лейтенант Игорь Чернышев пошел на его катере…

Тем же вечером из Кронштадта в сопровождении эскорта вышел очередной конвой: подводные лодки С-12 и Щ-406, а с Лавенсари другой — тральщик, два буксира с баржами. Естественно, каждый из конвоев имел, как это и полагалось, свои силы охранения. Но первым должен был остановить врага, вздумай тот напасть на один из конвоев, дозор…

23.45. Начальник штаба флота сообщил командующему КМОР, что, по данным разведки, противник готовится атаковать конвой, идущий с Лавенсари.

Конечно, теперь каждый из нас волен рассуждать по поводу того, что сообщение это было запоздалым, что «родись» оно ну на полчаса ранее, — и все пошло бы по-иному.

Но по-иному не получилось. В 23.46 сигнальщик МО-303 старший краснофлотец Борис Корольков доложил:

— Пять силуэтов прямо по курсу! — И буквально через несколько минут: — Десять катеров противника прямо по курсу!

И почти тотчас все, кто находился на мостике, поняли: враг тоже увидел наши катера. Его отряд разделился на две группы, с тем чтобы обойти наши «охотники», отрезать их от фарватера и вынудить уйти с линии дозора к зюйду, под огонь береговых батарей.

Командир дозора старший лейтенант Игорь Чернышев понял: несмотря на многократное превосходство противника как в кораблях, так и в огневых средствах, которые эти корабли имеют, есть лишь одно средство — атака! Он отдал приказ командиру МО-303:

— Атакуем. Сигнал Каплунову!

00.03. «Охотники» с дистанции примерно в три кабельтовых открыли огонь по катерам противника. Враг ответил из 20-миллиметровых автоматов. Ослепительно красные нити трассеров засверкали в сумраке короткой майской ночи, сполохи выстрелов скудно освещали море и катера, ведущие жаркий бой.

Когда-то английский флотоводец адмирал Нельсон сказал: «Прорезание строя превращает морское сражение в свалку, но преимущество всегда у того, кто прорезает строй».

Вспомнил ли старший лейтенант Чернышев слова адмирала в круговерти боя? Вряд ли, не до того было. Но позже он расскажет:

— Расчет был такой: с каждого из двенадцати катеров, которые вступили в бой, — двух наших и десяти вражеских — будет видно одиннадцать. В свалке противнику нужно будет разбираться, где свои и где чужие, а для нас все силуэты, за исключением одного, цель для огня! Ну, а насчет высказывания Нельсона — так я его изучал, конечно, в училище, на лекциях по тактике. Но тут… — Игорь развел руками.

А бой продолжался, и пулеметчик левого борта МО-303 краснофлотец Михаил Микула поливал из ДШК катер врага, оказавшийся на траверзе. По другому катеру противника, который атаковал с носа, ударил из сорокапятки старшина 2-й статьи Михаил Остроус. Одно попадание, второе! И, поставив дымовую завесу, вражеский катер отвернул в сторону берега… И в это же время носовая пушка МО-207, которой командовал старшина 1-й статьи Николай Живора, отправила на дно головной катер врага. Наводчик Николай Дворянкин сумел поймать в перекрестье нитей прицела черный силуэт. Снаряд, досланный в казенник пушки заряжающим Димой Красюком, попал точно!

Но к МО-303 подкрался торпедный катер. По нему ударили сразу две пушки — кормовые сорокапятки Михаила Цымбаленко с «двести седьмого» и Бориса Каверина с «триста третьего». И все же враг успел дать очередь из автомата по мостику МО-303. Кровь залила лицо лейтенанта Титякова, был ранен в обе ноги рулевой Владимир Якушев. И тут же еще один торпедный катер выскочил из-за дымзавесы. Пушка старшины 2-й статьи Михаила Остроуса успела всадить в него два снаряда. Катер отвернул. Циркуляция его на полном ходу оказалась столь большой, что он проскочил едва ли не у борта нашего «охотника», и тут не растерялся краснофлотец Каверин — размахнулся и бросил на палубу врага ручную гранату.

МО-207 попытался прикрыть ведущего, но сам угодил под шквальный огонь. Упал Николай Дворянкин. К прицелу пушки встал электрик Иван Акулов.

Еще разрыв. Осколком повредило орудийный замок. Николай Живора спокойно, как на учении, устранил повреждение и сразу выстрелил. Рубка вражеского катера окуталась дымом. Но в тот же миг очередь из 20-миллиметрового автомата обдала и мостик и рубку «двести седьмого».

МО-303 прорезал строй неприятельских катеров. Закусив от боли губу, рулевой Владимир Якушев вел «охотник» по курсу. Под ногами у него натекла лужа крови, было не до перевязки. Но столь велика становилась потеря крови, что все поплыло в глазах, дыхания не хватало. Из последних сил Владимир доложил, что на штурвале больше стоять не в состоянии.

Тут как раз на мостик поднялся краснофлотец Никодим Ленцов — ему только что перевязали левую руку.

— Разрешите, я встану на руль? — спросил он у лейтенанта Титякова.

— Вставай!

Теперь и командира дозора Игоря Чернышева, и лейтенанта Валентина Титякова более всего волновал вопрос: где МО-207? Они ясно видели, что за кормой, где остался противник, в трех или четырех местах яростно перехлестывались нити трасс. Это могло означать, что катера противника бьют друг по другу. И все же в одном месте, слева по корме, огонь наиболее интенсивен. Может быть, наш «охотник» именно там?

— Лево на борт! — приказал Титяков рулевому.

И МО-303 снова понесся в гущу боя. Воспользовавшись минутной передышкой, механик катера мичман Трепалин, мотористы Михаил Семенов, Сергей Севаков и Салим Сафаров заделывали пробоины в бортах моторного отсека, латали поврежденные трубопроводы.

А на МО-207 в это время было очень трудно. Мотористы несли вахту у двигателей, в отсеке грохот. Двигатели работают на «вперед, самый полный». И вдруг — команда: «Назад, полный!» Моторист Василий Бычков удивился, но приказ выполнил. И тут же: «Стоп!» Александр Чулин выполнил и этот приказ. Отработали мотористы и тут же почувствовали, что их катер крутится на месте. В бортах появились пробоины. Одна, вторая, третья… И вода из них хлещет, затапливает отсек.

Когда Коробейников выскочил из моторного отсека на палубу и посмотрел на мостик, ему показалось, что там никого нет. Катер же между тем описывал циркуляцию «на пятке», как и должно быть, когда средний двигатель на «стопе», а правый и левый работают «враздрай». Мичман в несколько прыжков достиг мостика, первым делом перекинул все рукоятки на передний ход. И только потом заметил, что на настиле мостика, рядом с тумбой машинного телеграфа, запрокинув голову, в разорванном кителе, лежит командир — старший лейтенант Каплунов, на другой стороне мостика истекает кровью его помощник — младший лейтенант Лобановский, что безжизненно повис на штурвале командир отделения рулевых Анатолий Ивченко. Мичман увидел, что на палубе, у разбитого светового люка, лежит раненный в обе ноги пулеметчик Баженов и набивает пулеметные ленты, а командир отделения минеров старшина 2-й статьи Алексей Фролов перебегает от одного пулемета ДШК к другому и ведет огонь по наседающим врагам!

Мичман взял мегафон, крикнул, чтобы кто-нибудь поднялся на мостик. Первым прибежал и встал за штурвал Михаил Цимбаленко, но его тут же сменил Фролов. Рядом разрывались вражеские снаряды, их разрывы слепили глаза. Недолет… Перелет… Мичман подумал, что сейчас катер возьмут в «вилку» и все будет кончено. Навсегда. Но тут же совсем рядом раздались такие знакомые выстрелы сорокапяток: это МО-303 успел на помощь!

Ошеломленный внезапным ударом с тыла, противник прекратил огонь и повернул на зюйд, к фарватеру!

00.10. Теперь оба «малых охотника» оказались между вражескими катерами и берегом, на котором пока еще оставался хозяином враг.Противник потерял один катер, а второй имел повреждения. И хотя он был в некоторой растерянности, однако оставался ближе к фарватеру, чем наши дозорные катера — МО-207 и МО-303.

— Надо прорываться и продолжать бой! — крикнул лейтенант Титяков в мегафон на «двести седьмой». — Держитесь от нас в правом уступе. Ваши — крайние справа, наши — левые катера!

Враг между тем пришел в себя, на наши катера обрушился огненный смерч. Застонал и упал заряжающий носового орудия на «триста третьем». Его заменил Иван Леонов, но пушка молчала! Молчала — осколок повредил стреляющее устройство, а до фашистского катера, загородившего путь к фарватеру, — каких-то сто метров! И Титяков дал команду рулевому — идти на таран.

Вряд ли кто-нибудь мог сказать даже тогда, какое расстояние разделяло катера, когда грохнуло носовое орудие. Уже потом выяснилось, что командир сорокапятки Остроус вставил в замок острый конец напильника, вместо поврежденного бойка, и ударил по нему подвернувшейся под руку стреляной гильзой.

Пламя поднялось над морем, осветило все кругом. Вода хлестнула по палубе «охотника». Снаряд Остроуса угодил прямо в бензобак, и вражеский катер взлетел на воздух. Поднявшаяся от этого взрыва стена воды отшвырнула комендоров от пушки. Она же ударила находившегося на мостике командира дозора Игоря Чернышева, и он лишился сознания.

00.12. «Малые охотники» МО-303 и МО-207 снова прорезали строй противника, но при этом они были атакованы еще тремя торпедными катерами врага. Первый же вражеский снаряд угодил в рубку МО-303. Из ее двери как раз выходил помощник командира корабля младший лейтенант Федин. Залитый кровью, едва державшийся на ногах от ранений, от контузии, офицер все же нашел в себе силы подняться на мостик и протянуть лейтенанту Титякову бланк радиограммы. Лейтенант прочел текст и слабо улыбнулся: к ним спешили на помощь наши катера!

00.20. Бой закончился. Вражеские катера, прикрывшись дымовой завесой, отходили на норд, под защиту береговых батарей. Чернышев пришел в себя. Он приказал перегрузить всех раненых на МО-207, и младший лейтенант Федин повел катер в Кронштадт.

…В дни празднования 40-летия Победы я услышал рассказ Раисы Романовой — невесты Николая Каплунова. Привожу его в сокращенном виде:

«24 мая 1943 года ранним утром меня разбудил врач дивизиона «морских охотников».

— Раиса, у тебя есть фотография Каплунова? — спросил он.

Я не сразу поняла зачем, но через мгновение зарыдала.

— Где и как?

— Севернее фарватера. Немцев было тринадцать катеров, наших два. На МО-207 погибло трое. Николай был смертельно ранен. Он скончался на подходе к Шепелевскому маяку.

25 мая в библиотеке ОВРа стояли три гроба. Наши девушки убрали их цветами и ветками. Приходили краснофлотцы, старшины, командиры. Прощались. Через день Кронштадт провожал в последний путь героев-катерников — командира МО-207 старшего лейтенанта Николая Каплунова, командира отделения рулевых Николая Ивченко и наводчика Николая Дворянкина…»

А. ПАНКРАТОВ, мичман Метод Галкина

Майским днем 1943 года командира сетевого заградителя «Вятка», только что пришедшего из Кронштадта в Ленинград, капитан-лейтенанта Бориса Чернышева вызвали в штаб флота. Не часто случается, чтобы командира корабля 3-го ранга вызывали в столь высокую инстанцию.

От набережной Макарова, от Тучкова моста, Чернышев добрался до штаба флота довольно быстро. В бюро пропусков ему указали, что надо идти в оперативное управление. Капитан 2-го ранга, к которому он явился, коротко изложил суть дела:

— Подходы к острову Лавенсари с норд-оста и зюйд-веста открыты для прохода вражеских подводных лодок. Вам ставится задача перекрыть их противолодочными сетями. Вот тут и… тут, — показал он на карте. — Все ясно?

— Никак нет, — немного подумав, ответил Чернышев. — Я полагаю, что в такой расстановке сетей смысла нет и было бы целесообразнее сделать это несколько иначе.

Борис Григорьевич коснулся карты карандашом и проложил по бумаге еле заметные линии.

— Именно здесь, как мне сдается, надо ставить сети.

— Хорошо. Ваша точка зрения будет изучена. Боевой приказ получите. — Он посмотрел на Чернышева. — Вы готовы завтра выйти в Кронштадт?

— Так точно.

— Вот в Кронштадте и получите приказ.

В Кронштадте «Вятка» сразу же подошла к причалу минных складов Арсенала: такой приказ отмахал флажками сигнальщик с рейдового поста. Едва подали сходню, на корабль взбежал комдив капитан 3-го ранга Анатолий Пименович Безукладников, поздоровался.

— Пошли, Чернышев, в твою каюту. Сейчас разбираться будем, — чему-то улыбался он.

Чернышеву оставалось лишь следовать за начальством.

— Гордись: твое предложение по постановке сетей одобрено! — сказал комдив, едва они вошли в каюту.

— Внял, — ответил Чернышев: теперь ему было ясно, чему улыбался комдив.

— Тогда другой вопрос: сколько у тебя противолодочных сетей и какие? Впрочем, наверное, лучше позвать Щеголева?

— И старшего политрука Лобкова, — в тон заметил Чернышев. — Пока мы будем заниматься подготовкой документов и прочего, он соберет коммунистов и комсомольцев, поставит им задачу. — Командир нажал кнопку звонка вызова рассыльного.

Оба прибыли минуты через две, но комдив не спешил с разговором.

— Подождем немного. Сейчас прибудет еще один человек, — снова улыбнулся он. — Вы, если память не изменяет, сетей не ставили с сорок первого?

— Так точно, — ответил Щеголев.

— Кое-что подзабыли. Да и народ с той поры у вас поменялся: кто в морскую пехоту, кто на новостроящиеся…

Раздался стук в дверь. Она отворилась, и в каюту вошел невысокого роста сутуловатый командир с белыми погонами капитана интендантской службы. Это был командир несамоходного сетевого заградителя СЗ-1 Михаил Григорьевич Галкин, известный на весь ОВР КМОР как знаменитый минных и сетевых дел мастер. За знания и опыт его уважали начальники и товарищи по службе. Но поэтому же, если Григорьич, как его звали в ОВРе, приходил с проверками, его опасались: спокойный и мягкий по натуре, он преображался, когда видел упущения в любимом деле. Галкин всегда находил способ устранения всяких неполадок и недостатков, простой и доступный до удивления. Но в любом случае без «фитиля» для конкретного виновника дело не обходилось.

— Ну вот теперь все. Обсудим задачу и решим, как лучше ее выполнить. — Поднялся капитан 3-го ранга Безукладников.

Сети, свернутые в бухты и завязанные смолеными кончиками, пропитанные черной смазкой, везли из хранилищ на пирс и подавали на корабль. Стеклянные поплавки были смонтированы по пяти в сетках из рыбацкой дели — льняного сетного полотна — и притянуты к верхней шкаторине. Поэтому бросать бухты сетей было никак нельзя и работа с ними становилась еще тяжелее и грязнее. Следовало стащить каждую бухту на палубу, разрезать шхимушгар, растянуть сеть. Потом «взять рифы» — подвязать сеть по высоте, с тем чтобы при постановке она точно встала на фарватер, на «свое» место, и не выглядывала поплавками из воды. Затем надо было сложить сеть гармошкой и тоже увязать, снова смотать в бухту и упрятать в трюм.

Не проще обстояло и с теми сетями, которые с 1941 года хранились в трюмах «Вятки». С ними надо было проделать все то же самое, вытащив их на палубу из трюма. Но справились. И тогда начался следующий этап: тяжелые якоря, весом по 300 килограммов каждый, похожие на больших черепах, у которых вместо лап колесики; якоря-кошки по 20 килограммов весом; становые металлические шары. Все это грузили по авралу, всем экипажем, с короткими перерывами на обед, на два-три часа отдыха. В последнюю очередь принимали на корабль тяжелые, по два пуда, подрывные патроны, окончательно снаряженные и потому опасные. Укладывали их в штатные крепления в погребе.

С приемкой сетей и принадлежностей к ним управились до срока.

Очередной день начался с тренировки. Сетевая партия встала по своим местам. На корму пришли командир и старший лейтенант Щеголев — командир БЧ-2-3. С берега по сходне спустился капитан Галкин. Он же сразу взял бразды правления в свои руки.

— Сетей не ставили сто лет, обязанности позабыли. Распустились… Запустили… — приговаривал он негромко. — Иван Сергеевич, где первое отделение?

— Здесь. Командир отделения старшина первой статьи Суслов.

— Суслов? — переспрашивал Галкин.

— Так точно.

— А расскажи-ка мне, Суслов, кто у тебя в отделении и чем заняты при постановке сетей?

Старшина рассказывает подробно и обстоятельно.

Галкин слушает, и все, кто стоит рядом, — командир Чернышев, Щеголев, старшина команды минеров главный старшина Иван Маркин.

— Ну ладно, ты знаешь. А они? — Галкин показывает на краснофлотцев.

— Давайте на выбор, любого, — спокойно отвечает Суслов.

Вскоре выясняется, что все краснофлотцы и старшины отлично знают свои обязанности, и Галкин успокаивается.

— Товарищ командир, — обращается он к Чернышеву, — сейчас бы покурить, а там еще раз, но все практически.

— Не только покурить, но и пообедать, — отвечает Борис Григорьевич. — Через десять минут распорядком дня предусмотрена приборка, а там бачковать время. Приглашаю тебя, Григорьич, в кают-компанию…

До выхода в море провели еще две тренировки, столько же — с прибытием на Лавенсари. Корабль и его экипаж были готовы к выполнению боевой задачи по постановке 35 километров противолодочных сетей. Капитан-лейтенант Чернышев доложил о готовности комдиву. Тот посмотрел на Галкина: все трое сидели у стола в кают-компании. Михаил Григорьевич только кивнул головой.

Снялись в сумерках майской ночи. Сперва шли на южную позицию: она считалась более сложной для работы. Невдалеке — крошечный островок с установленным на нем маяком. Но исключалось, что на этом островке может сидеть вражеский наблюдатель. Однако вперед был послан катер МО, клочок земли и маяк обследовали — к счастью, там никого не оказалось. Но «охотник» в базу не вернулся, остались в море и «каэмки», назначенные для обеспечения.

Еще по приготовлении корабля к бою и походу сетевая партия начала окончательно готовить сети. Выставили по левому борту якоря. Рядом — кошки, становые шары. Тут же уложены в бухты полотнища сетей и отдельно от всего оборудования — подрывные патроны. В расчетное время «Вятка» пришла в точку, откуда начинался отсчет тысячам метров заграждения. Спущена на воду и привязана за кормой шлюпка с минерами, которыми командует старшина 2-й статьи Николай Николайчук. В шлюпке гребцы. В ней же лежат подрывные патроны и молотки: сеть надо притопить. Ее верхняя шкаторина должна находиться ниже поверхности воды. И по только для того, чтобы сеть не смог заметить враг со своих надводных кораблей или самолетов, но еще для того, чтобы наши корабли могли свободно над ней ходить, не задевая. В руках у Николайчука молоток, им он станет разбивать стеклянные шары, — какие и сколько, на каком по счету полотнище сети, ему скажут.

Комдив Безукладников и командир Чернышев — на мостике, старший лейтенант Щеголев и капитан Галкин — на юте.

— Начать постановку! — приказ с главного командного пункта.

— Есть! — дрогнувший голос выдает волнение Щеголева. — Пошел первый якорь!

Главный старшина Иван Марков спешит по юту к срезу кормы, где Федор Суслов и три его Ивана — Зуев, Тюрин и Стронский — отдают крепления якорей. Медленно сползает по скату полотно сети.

— Кошка подвязана! — докладывает Суслов.

Наступил самый ответственный момент — со шлюпки крепят подрывной патрон. Казалось бы, чего проще: щелкнул разрезной скобой и готово! Но сколько за этим труда: «Вятка» идет со скоростью в один узел, сеть ползет потихонечку. А в патроне два пуда, и в нем взрывчатка. Наконец — вздох облегчения.

— Патрон закреплен, пошла сеть!

Капитан Галкин стоит у ската. Молча наблюдает, то и дело поднимает поближе к глазам секундомер: света майских сумерек явно мало, чтобы разглядеть стрелку. Он еще раз смотрит на минеров, которые трудятся в шлюпке, и думает о том, что уже сейчас они черны, как негры, от торпедной смазки. Григорьич подходит к Щеголеву:

— Долго так-то, Иван Сергеевич. Не управимся ко времени.

— А что делать?

— Крепить подрывные патроны на палубе. Опасно? — И сам же отвечает: — Да. Но подрывные патроны нас держат, из-за них мы теряем время. И чем дальше, тем больше будем его терять.

— Спрошу у командира.

— Лучше прямо у комдива. Видишь, он сам на ют прибежал?

Капитан 3-го ранга Безукладников выслушал обоих.

— Попробуем. Как ты говоришь, Щеголев? Постановка сетей по методу Галкина? Давай по Галкину. Только не забудь доложить Чернышеву: он командир корабля, ему за все отвечать. Так что доложи, сразу же. И прикажи прошвабрить ют — роса.

Сетевая противолодочная завеса на подходах к острову Лавенсари была поставлена точно к намеченному сроку. Она выполнила свое назначение…

А. МУШНИКОВ, старший лейтенант, дивштурман 3-го ДСК МО И швец, и жнец…

— Тральщики КМ идут встречным курсом, — доложил сигнальщик. — Передают: «Идем с тралами, уходите с фарватера».

— Отстучать прожектором: «Идем с тралами, ведем две подводные лодки. Освободить фарватер», — приказал командир нашего 3-го ДСК МО старший лейтенант Иван Кочанов.

Сигнальщик застучал клавишей.

— Тральцы не ворочают! — крикнул, не отрываясь от стереотрубы, командир звена старший лейтенант Александр Патокин.

Мы стояли на мостике МО-304 — комдив Бочанов, командир звена Патокин, дивсвязист Кузьменко, я — считай, «полштаба» нашего дивизиона. Здесь же, на своих штатных местах, сигнальщики, рулевой и огненно-рыжий командир катера старший лейтенант Александр Аникин. Что и говорить, на мостике сразу стало тревожно — за нами шли две лодки-«малютки». Всякие отклонения от курса были нежелательны вообще. А здесь, на узком фарватере, зажатом Деманстейнскими банками, что к норду от Шепелевского маяка, и минными полями, — тем более.

— Сигнальщик, еще раз прожектором: «Немедленно отвернуть с фарватера вправо». Они там что, поослепли все? — Эмоциональный Бочанов выругался, но затем просто сказал Аникину: — Возьми вправо, командир, и передай на наши катера об отвороте. Это идет Мудрак, человек, у которого лишняя… — Он не уточнил, что лишнего у Федота Борисовича. — Мудрак упрямый мужик, дороги ни за что не уступит.

Мы отвернули и, как ни странно, Мудрак отвернул. Расходились впритирку. Повезло: и у нас, и у «каэмок» тралы шли справа и не запутались. Но как только наш МО-304 поравнялся с головной «каэмкой», Бочанов высказал в мегафон свое мнение о командире 7-го ДКТЩ. Само собой, Мудрак в долгу не остался.

Однако, по идее, прав все же был капитан-лейтенант Мудрак: согласно боевому наставлению той поры, все корабли, в том числе и наши МО, обязаны были уступать дорогу тральщикам, которые идут с тралом. Но откуда, скажите, мог знать командир 7-го ДКТЩ о том, что встречные катера МО тоже идут с тралами и мы — на равных? А мы шли. И тому имелась веская причина: опыт 1942 года показал, что противник почти всегда обнаруживал конвои, которые следовали за тралами БТЩ. Я не берусь судить почему. Быть может, этому способствовал характерный звонкий шум дизелей, слышный за многие мили. Может, что-то другое. Но враг обнаруживал конвои и бросал против них свои торпедные катера, авиацию и открывал огонь с берега. Но при этом все же БТЩ обладали неоспоримым преимуществом: не зря моряки звали их быстроходными. Они таковыми и были, ибо шли с тралами раза в два быстрее остальных своих собратьев. Замены же им не имелось.

Не знаю кому, но пришла в голову такая идея: использовать для такой замены катера МО. И поручено было опробовать возможности «малых охотников» в роли быстроходных тральщиков нашему 3-му ДСК МО. Нам выдали катерные параван-тралы^[6], обучили, как ими пользоваться, — как раз тут-то и выяснилось, что МО могут ходить с этими тралами на скоростях до восемнадцати узлов, тогда как надо лишь двенадцать. Так что мы уступали БТЩ только в мореходности, а превосходили в мобильности. И у МО куда меньше осадка! Но главное враг знал: МО у русских корабль универсальный — сражается с его кораблями и самолетами, ищет и уничтожает подводные лодки, охраняет на переходах свои корабли, ставит мины, высаживает и снимает диверсионные группы. Только одного не знал враг — того, что катер МО умеет еще и вытраливать мины.

До поры до времени это, последнее, держалось в секрете и на нашем флоте. Вот поэтому-то и не знал о новой роли МО на войне командир 7-го дивизиона катеров-тральщиков капитан-лейтенант Федот Мудрак.

5 июня комдив Бочанов получил приказ идти со своим дивизионом на остров Лавенсари. На следующий день мы прибыли на место. Командира дивизиона тут же вызвали к капитану 1-го ранга Ладинскому. Бочанов возвратился от начальства довольно скоро. Собрал нас в кают-компании МО-304 и объявил, что командующий флотом приказал самому Ладинскому организовать в Нарвском заливе встречу подводной лодки Щ-303 и провести ее за тралами через немецкое минное заграждение в районе банок Намси-Неугрунд.

— Прикрывать нас должны торпедные катера, — заключил Иван Андреевич. — Наше дело найти лодку, встретить и вести.

Мы с дивсвязистом Кузьменко переглянулись: дело предстояло нелегкое, иначе сюда бы не шел Ладинский, да еще по приказу самого Трибуца.

Вечером того же дня катера ушли в море. Ладинский держал свой флаг на МО-123, там же находился флаг-штурман истребительного отряда капитан-лейтенант Георгий Елизаров. На МО-102 шел капитан 3-го ранга Станислав Кведло, начальник штаба истребительного отряда, он являлся заместителем Ладинского на эту операцию. Вторым замом — наш комдив Бочанов; вместе с ним мы шли, как обычно, на МО-304.

Видимость была отвратительной: при ясном небе и ярком солнце, которое в этот час спускалось вниз, к кромке моря, над водой висела дымка. Стоял полный штиль, и никакой надежды на то, что проклятую дымку разгонит. Береговые ориентиры, как говорится, в упор не просматривались. Мы поставили тралы и пошли по счислению… Все обстояло нормально, но вдруг на подходе к банке Намси мы увидели, что море внезапно вскипело и огромный столб воды накрыл МО-102, концевой в ордере.

— Э-эх, Сидоренко! — с горечью и отчаянием воскликнул Бочанов, и плечи его опустились, он весь сник.

Все, кто находился на мостике, страшились за судьбу «сто второго» и его экипажа, смотрели, как оседает водяной смерч… Но что это? Вот корпус катера и… корабль идет в тральном ордере, целый и невредимый!

Вздохнули с облегчением. Но на разговоры времени не оставалось: мины стали взрываться в тралах… Наконец подошла и наша «очередь». Почему-то в трале МО-304 взорвалась не одна мина, а две, через короткий интервал… Я спустился с мостика в рубку, прикинул по карте курс отряда, пометил места взрывов мин. Получалось, что противник выставил минное поле в направлении 130–140 градусов от банки Намси к банке Неугрунд.

Пока я занимался своими расчетами, моряки успели поставить другой трал — МО-304 даже не вышел из троя. Сделать это трудности не представляло, трал был предельно прост в обращении.

Мин здесь стояло много; 8 из них подорвали наши МО. Но сколько их выставил неприятель, оставалось только гадать. Точно все узнали после войны из немецких оперативных документов, которые попали в наши руки: на узком проходе, который никак не обойти, противник выставил 14 линий минных защитников и мин, различных по способу срабатывания — ударных, против надводных кораблей, и антенных, нацеленных в основном против наших подводных лодок.

Наконец — точка рандеву, указанная командиром лодки капитаном 3-го ранга Иваном Травкиным. Выбрали тралы и легли в дрейф. Через некоторое время МО-102 и МО-123 направились далее к зюйду и скрылись в белесой мгле дымки. Их движение мы прослеживали теперь только по взрывам специальных сигнальных бомбочек, при помощи которых лодке давалось знать, что ее встречают. Комдив Бочанов приказал включить акустику. Вскоре на мостике свистнула заглушка в раструбе переговорной трубы, и мы услышали доклад, который не мог нас не встревожить:

— Шумы от зюйд-веста, характерные для немецких Р-ботов.

Шумы приближались. Стало быть, и Р-боты, большие артиллерийские катера врага, тоже приближались. А мы ожидаем лодку. Но обошлось: мы не увидели немцев, они не обнаружили нас в дымке и ушли. Однако и Щ-303 не подавала знаков о себе.

— Иван Андреевич, давай и мы сбросим серию сигнальных бомбочек, авось Травкин где-то рядом? — предложил Кузьменко.

— Отстань и по морочь голову! — недовольно ответил комдив. — Ты же прекрасно знаешь, что нам приказано только слушать!

Так мы дрейфовали около трех часов. Лодки все не было, катера легли на обратный курс. Основная часть отряда задерживалась с возвращением. Становилось совсем светло, ничего хорошего в этом не виделось: наш путь лежал мимо Большого Тютерса с его береговыми батареями. К счастью, над морем все еще висела дымка. Она выручала нас.

Катера убрали тралы и шли полным ходом в кильватерной колонне: впереди — МО-123, концевым — МО-102. По моим расчетам, мы возвращались, с учетом дрейфа, не по протраленному нами фарватеру, а несколько к зюйд-весту от него. Конечно, у меня не было полной уверенности в точности счисления: остров Большой Тютерс, по которому можно бы взять пеленг, за дымкой. Правда, есть выход — определиться по глубинам, они здесь характерны. Я сказал об этом комдиву. Он согласился. Под килем оказалось 45 метров. Это доказывало, что я прав в своих предположениях.

— Ну и что страшного, что мы влезли на минное поле? — ответил Бочанов. — Идем без тралов, а при нашей осадке мины не страшны. Да что убеждать тебя: мы же все время ходим по ним — в разведке, дозоре, конвое. Наверное, Ладинский потому и решил идти в стороне от прежнего курса: нам страшны плавающие мины!

Мы стояли над картой, и каждый думал о своем, как вдруг из раструба переговорной трубы раздался доклад сигнальщика:

— Масляный след справа по борту!

Мы тут же выскочили из штурманской рубки на палубу, поднялись на мостик: справа, в кабельтове, тянулся соляровый шлейф, какой обычно тянется за судном, откачивающим воду из трюма.

— Иван Андреевич, а это не Щ-303 хвост за собой тянет? — спросил я и тут же опроверг: — Но она же должна находиться ближе к зюйду!

— Молодец! — Бочанов применил один из своих любимых «оборотов»: — Ты же штурман-надводник, и тебе не понять, как можно определить свое место по счислению за трое суток без берега, солнца и звезд. Без секстана. Ясно? Вот отсюда и попробуй определить погрешность. Понял?

Спорить я не стал, но про себя подумал, что на лодке есть эхолот, о том, что здесь, между этими банками, глубины и рельеф дна крайне характерны. И стало быть, место свое штурман может определить достаточно точно. Бочанов же перестал ворчать и ругаться. Это означало, что комдив в сомнениях.

— Товарищ комдив, не надо расстраиваться! — решил я его успокоить.

— Не надо… Кузьменко был прав, вот что. Это когда он предложил сбросить сигнальные бомбочки, а я ответил, что нам не разрешено. Вот и плююсь, что не предложил Ладинскому расширить район поиска Щ-303. Наверняка, пока мы дрейфовали, Травкин ушел из района. — Он еще раз глянул за борт. — Одного не пойму: почему этот хвост из солярки? Он же демаскирует лодку! Или она идет с повреждениями?

— След исчез! — доложил Аникин.

Посмотрели за борт снова, успокоились: очевидно, взрывы мин потревожили какое-то затопленное судно и течение тянуло соляровый след от него, а не от лодки. Но не успели мы с комдивом обменяться мнениями по этому поводу, как сзади раздался мощный взрыв. Все сразу повернулись в сторону кормы… Сердце у меня упало: МО-102 выкатывался из строя с большим креном на левый борт, к нему на помощь спешили торпедные катера из сил прикрытия. Катера МО продолжали следовать прежним курсом, ибо по наставлению так и полагалось: на минном поле не маневрируют, спасением пострадавших занимаются специально для сего назначенные корабли. Не прошло еще и двух минут, как между нами и МО-123 поднялся другой столб воды, и на вершине его, как нам виделось, парили дымшашки, какие-то предметы и куски дерева. Не успели перевести дух — новый взрыв, метрах в ста справа. Через мгновение МО-304 на полном ходу ворвался в водяной столб, падающий в море. На мостик, на палубу что-то сыпалось, водопад буквально придавил нас.

— Стоп моторы! — приказал Бочанов.

Рокот двигателей смолк, но МО-304 продолжал двигаться вперед по инерции и оказался у правого борта МО-123, который медленно погружался в море.

— Пришвартовать «сто двадцать третий» к левому борту! Аникин, команду сигнальщику — передать на МО-303, чтобы тот подходил к катеру Петролая с левого борта и как следует привязался! — Потом Бочанов повернулся и крикнул командиру МО-123 старшему лейтенанту Ивану Петролаю: — Сейчас мы пришлем тебе аварийную группу!

— Не надо, товарищ комдив. Справимся сами.

— Добро!

На мостик поднялись Ладинский и Елизаров. Вид у них был неважнецкий: при взрыве мины обоих контузило.

— Товарищ капитан первого ранга, думаю, мы сможем довести катер Петролая до Лавенсари, — доложил Бочанов.

— Доведем, — согласился Ладинский. — На ходу вода не так будет давить на кормовую переборку… Доведем!

И еще один взрыв над морем. Вновь подорвался МО-102. Личный состав с него сняли на торпедный катер. Тогда на флоте еще не знали о минах-ловушках, которые в 1943 году враг начал применять против наших катеров…

На Лавенсари стало известно о том, что Щ-303 сообщила в штаб флота о своем выходе на Гогландский плес, а также о просьбе Травкина встретить его к норд-осту от Большого Тютерса.

— Нет худа без добра, — подвел итог Бочанов. — Иван Травкин молодец, — хорошо, что он не всплыл: как бы мы его повели, что бы сталось с лодкой при таком-то повороте дел?

Седьмого июня в 21.30 отряд снова вышел с Лавенсари. Но на этот раз кроме катеров МО и торпедных катеров в его состав вошли еще пять БТЩ. Однако в точку рандеву, к Большому Тютерсу, идти с тралами приказали только катерам — БТЩ остались в дрейфе, милях в десяти от Лавенсари.

Часа через полтора катера были в точке.

— Прямо по курсу масляное пятно! — доложил сигнальщик.

Сердце сжалось и мелькнула мысль: «Неужели опоздали?» Посмотрел на Бочанова — у того на скулах ходили желваки… Наконец на месте. Дали условный сигнал. И потянулись томительные секунды ожидания: всплывет — не всплывет? Иван Андреевич держит перед собой секундомер. Я, Патокин и Аникин уставились на медленно ползущую по циферблату стрелку.

— Перископ, курсовой сто двадцать градусов левого борта, дистанция один кабельтов! — радостно закричал сигнальщик.

За перископом вышла из воды рубка. Вода еще плескалась на надстройке, а артиллерийские расчеты уже стояли у пушек, и на нас в упор глядел пулемет. Обменялись опознавательными. Катера приготовили тралы, МО-304 направился к лодке. Бочанов с мегафоном в руках ждал, пока расстояние сократится до предела.

— Привет, Иван Васильевич!

— Сердечный привет, Иван Андреевич! Слушай-ка, как же мы без тральщиков-то пойдем?

— А мы, Иван, и есть тральщики. Так что топай за нами до встречи с БТЩ. Как только это произойдет, мы выбираем тралы и будем вас охранять. Как обычно.

— Вот так новости! — удивился Травкин. — И кто же такое придумал?

На Лавенсари конвой пришел без происшествий. Щ-303 встала к пирсу, и маскировщики затянули ее своими сетями. Через сутки на осте показался остров Котлин и Кронштадт.

НАЧАЛО

С чего начинается на войне успех? Пожалуй, с того, что о предполагаемых, точнее — о планируемых, операциях знает минимум людей. При этом до минимума снижается возможность даже случайной утечки сведений и, стало быть, растут шансы на то, что операция пройдет успешно.

Есть на флоте золотое правило: вернулся с моря, пришел из боевого похода — и сразу будь готов к новому походу.

Реально это выглядит так: едва корабль ошвартовался, ему уже поданы мазут или уголь, солярка или бензин. На пирсе уже стоят ящики со снарядами и патронами, упаковки с большими и малыми глубинными бомбами, морскими дымшашками. Стоят автомашины и подводы с продуктами. И чем корабль меньше, тем труднее организовать все приемки и погрузки… Хотя, казалось бы, наоборот: всего понемногу. Но на малом — мало людей. И они только с моря, из боя. Устали. Кто-то ранен, кто-то погиб. Но надо принимать все и все принимается. И никто не сетует, ибо никто не знает, когда командир получит боевой приказ.

И во всем этом одна из основ скрытности подготовки корабля и кораблей: в том, что они в любое мгновение готовы сняться со швартовов или якоря и идти.

И еще в одном — командиры кораблей, вернувшись с моря, направляются на доклад к своим начальникам. Здесь они не только докладывают сами, но и узнают многое из того, что должен знать командир перед выходом в море. Но одного командир не узнает здесь, у своего начальника: когда ему и его кораблю идти. И в этом тоже одна из многих основ скрытности предстоящего выхода.

Ю. ЛАДИНСКИЙ, капитан 1-го ранга, командир ОВРа главной базы Кронштадтского морского оборонительного района В ожидании перемен

Летом 1943 года особое внимание стало уделяться морскому пути Кронштадт — Лавенсари. Созданная весной сорок третьего Островная военно-морская база в спешном порядке обеспечивалась всем необходимым: минно-тральным оружием, боезапасом, горючим, продовольствием и всем прочим, что нужно для войны и жизни. Конвои направлялись на Островную базу постоянно и регулярно. Каждый конвой требовал подготовки, она возлагалась на наш ОВР главной базы КМОР. Первая сложность — спланировать операцию таким образом, чтобы были наименьшие потери в кораблях, военных грузах и, безусловно, в людях — красноармейцах, краснофлотцах и офицерах. Их в третье лето войны перебрасывали на Лавенсари в значительно большем числе, чем когда-либо.

Для нас, командования ОВРа, было совершенно ясно: база укрепляется с перспективой, — после Сталинградской победы где-то в недалеком будущем вырисовывались и наши активные действия. Уверенность в том, что они не за горами, окрепла с первыми успехами в Орловско-Курской битве.

Мы ждали и готовились. На Лавенсари отправлялись конвои. Подготовка каждого из них к проводке прорабатывалась с привлечением минимального круга лиц. Я, как командир ОВРа, получив боевой приказ, обычно приглашал к себе начальника штаба капитана 2-го ранга Александра Елизаровича Шомракова и начальника политотдела капитана 2-го ранга Бориса Васильевича Сучкова. Втроем мы оценивали наши возможности и прикидывали, какими силами и средствами должен обладать конвой для решения поставленной задачи. Затем, как правило, приглашали командира 1-й бригады траления капитана 1-го ранга Федора Леонтьевича Юрковского и командира истребительного отряда капитана 3-го ранга Капралова. Теперь шло обсуждение частностей, касающихся в первую очередь тех, кому предстояло командовать конвоем, прокладывать путь по минным полям, обеспечивать оборону кораблей, и, безусловно, тех, кто должен везти на Островную базу все, что приказано.

Еще с 1942 года мы твердо уяснили себе, какую тактику применяет противник для борьбы с нашими конвоями. Она, как правило, была проста и стереотипна. Мы знали: если враг обнаружит конвой на выходе с кронштадтских створов, он тут же откроет огонь с северного берега Финского залива и будет стрелять, «сопровождая» конвой до самого Шепелевского маяка. Мы всегда были готовы к такому повороту событий, поэтому сразу же связывались с фортами Красная Горка и Серая Лошадь. Те вступали в дело, и, как правило, северный берег умолкал. Но мы стремились к тому, чтобы конвои не были обнаружены, старались использовать для проводки кораблей самые темные ночи, советовались с синоптиками. Все дело в том, что самым неприятным для конвоев был нордовый ветер, — он разворачивал дымзавесу поперек фарватера. В ней образовывались «окна», что играло на руку врагу. Немногим лучше оставался для нас и ветер от зюйда. Но при нем по крайней мере дым шел на врага.

Однако, как и с кем бы мы ни советовались, налицо имелись оперативная необходимость и приказ: конвой должен выйти такого-то числа и прийти такого-то. Только сильный шторм, когда тральщики не в состоянии расчищать фарватер от мин, вынуждал изменять время выхода кораблей из базы. В прочем же все шло по плану и приказу: конвои уходили, и штабу ОВРа приходилось принимать все меры, чтобы уберечь корабли на переходе.

Первым делом использовалась дымовая завеса: катера-дымзавесчики уходили за фарватер. Там каждому из них определялся участок. Если не дул ветер от норда или зюйда, враг, как правило, огня не открывал, ибо не знал ни состава конвоя, ни его сил и средств. И конечно, не знал, на каком отрезке фарватера, закрытого дымзавесой, находятся наши корабли.

И все-таки 12 конвоев подверглись в 1943 году обстрелу на морской дороге Кронштадт — Лавенсари…

Вторым этапом был переход конвоя от Шепелевского маяка до самой Островной базы — открытый участок пути, до которого не доставали береговые батареи врага. Немцы применяли здесь такую тактику (это мы знали по опыту прошлого года): с темнотой, а иногда и в сумерках группы их кораблей направлялись из района Бьёркезунд на зюйд, стремясь прорваться к нашему основному фарватеру. Если такое им удавалось, они ложились в дрейф и ждали. Обнаружив конвой, в атаку устремлялись фашистские торпедные катера. Наши конвои прикрывали на этом этапе пути эскортные корабли и дозоры… Как только обнаруживался противник, в дело вступало все, что могло стрелять: пушки и пулеметы на МО и сторожевых катерах, тральщиках, буксирах и сетевых заградителях. Стреляло все, и не напрасно: все атаки врага были отражены!

Фашисты догадывались, что наши подводные лодки прорываются в Балтику. На фарватерах, по которым могли идти лодки, немецкие катера ставили мины — на Сескарском плесе, у Большого Тютерса. Мы внимательно изучали действия немецких кораблей, анализировали их и делали обобщения. И если враг применял новые тактические приемы, старались быстро в них разобраться и найти способ противодействия.

В 1943 году враг получил на вооружение новые катера. Они были больше наших МО по водоизмещению, лучше вооружены, имели превосходство над нашими МО и СКЛ не только в этом, но и в мореходности. В то же время неприятель изменил тактику — стал действовать более мощными группами: в них входило до шести — восьми катеров, причем в море уходило сразу две-три группы. Это мы почувствовали еще в конце мая, когда МО-207 и МО-303 под общим командованием старшего лейтенанта Игоря Чернышева вели бой с тринадцатью вражескими катерами…

Были сделаны выводы: мы увеличили количество катеров на линиях дозора, в каждый из дозоров посылалось одновременно не менее двух кораблей, чему сразу нашлось название «парный дозор». Иногда ходили и тремя катерами, но термин «тройной дозор» в обиход не вошел.

По просьбе нашего штаба командующий КМОР контр-адмирал Гордей Иванович Левченко приказал командиру бригады шхерных кораблей капитану 1-го ранга Сергею Валентиновичу Кудрявцеву назначать в поддержку нашим дозорам морские бронекатера. Все это, вместе взятое, помогло ОВРу главной базы КМОР успешно выполнить главную задачу 1943 года — проводку конвоев на Островную военно-морскую базу Лавенсари.

…В начале сентября меня вызвал командующий КМОР. От него я узнал, что получена директива начать разведывательное траление фарватеров по двум направлениям — на вест, к проходу между Гогландом и Большим Тютерсом, и ближе к зюйду, к Нарвскому заливу. Задачу эту предстояло решать катерам-тральщикам. Мне предлагалось продумать состав сил и организацию тральных работ. Далее Гордей Иванович сказал, что общее руководство тралением будет осуществлять командир Островной ВМБ контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков и он же позаботится о боевом обеспечении. Непосредственное управление тральными силами командующий КМОР считал возможным возложить на командира бригады траления Юрковского, который должен развернуть свой командный пункт на Лавенсари.

— Срок на подготовку минимальный! — подчеркнул Левченко.

После того как мы проработали данный приказ и выдали указания подчиненным на соответствующие расчеты и нужные распоряжения Юрковскому, я подумал о том, что ночная тральная разведка связана с тем, чтобы обеспечить нашим подводным лодкам проход через мощные минные заграждения на восточном Гогландском плесе и в северной части Нарвского залива. Но напрашивались и другие рассуждения: это траление — подготовка путей для продвижения флота на запад! Значит, в планах высоких инстанций такое продвижение предусмотрено и ждать его осталось недолго!

На траление было направлено сперва два, а потом четыре дивизиона катеров-тральщиков. Они утюжили море на виду у вражеских артиллерийских наблюдателей. Не раз фашистские батареи, установленные на Гогланде, на Большом Тютерсе, на Кургальском полуострове, открывали огонь. Но тральщики закрывались дымами и продолжали свое дело. Подкрадывались корабли противника — в бой вступало наше охранение — торпедные катера, «малые охотники», БТЩ. Нередко на помощь приходили и истребители с лавенсарского аэродрома. Фашисты не смогли помешать нашим тральным работам. И уже одно это показывало, насколько изменилась обстановка на море!

Когда разведывательное траление уже шло полным ходом, мы получили еще одно важное задание — на сей раз непосредственно от командования флотом — проложить проходы к побережью и протралить специально намеченные районы в Копорской губе. Цель задания не пояснялась, но нетрудно было догадаться, что здесь готовится высадка на берег. В пользу такой догадки говорило и предупреждение о полной скрытности действия тральных сил. Выполняли эти задания тихоходные тральщики дивизиона Николая Визирова и катера-тральщики Федора Пахальчука и Федота Мудрака. Тралили только ночами, что увеличивало вероятность подрыва самих тральщиков на плавающих минах. Шесть ночей потребовалось на выполнение данной задачи.

Я намеренно выстроил в одну линию все эти факты: усиленное снабжение всем необходимым Островной базы Лавенсари, траление фарватеров, ведущих подготовку к высадке на берег, — ведь все это предвещало нечто большое и радостное — движение наших сухопутных и морских сил на запад, к победе.

Я. САПУНОВ, капитан-лейтенант, командир сетевого заградителя «Онега» «Онега» ведет бой

С 18 мая по 7 июля 1943 года сетевой заградитель «Онега» четырнадцать раз ходил на Островную базу. И почти в каждый поход сразу за Толбухиным маяком враг обнаруживал конвой.

— Двадцать восемь вспышек залпов на берегу! — докладывал старшина 1-й статьи Попов, наш лучший сигнальщик.

Как он умудрялся считать эти самые вспышки, не знаю. Но не ошибался Андрей никогда. Томительные секунды ожидания — и вот уже над кораблем пролетают снаряды — перелет!

— Лево руля! — командую старшине 1-й статьи Якову Воронову, который четко знает, что надо держать на средний всплеск.

Говорят, хороший старшина — правая рука командира боевой части. Так оно и есть, лейтенант Сергей Левченко за ним, как за каменной стеной: Воронов все знает, все умеет. Все, что должен знать и уметь штурман, — старшина еще до войны закончил Николаевский морской техникум, плавал на торговых судах и, призванный на службу в июле 1941 года, был направлен на «Онегу».

И я, командир, знаю: Воронов для меня тоже правая рука. Но пока такие мысли бродят в голове, сигнальщики успевают принять сердитый семафор от командира конвоя капитан-лейтенанта Николая Петровича Визирова в мой адрес: «Из протраленной полосы не выходить!»

Но сегодня ветер от норда почти прямо в борт, и дым-завеса, которую ставят «каэмки» 10-го ДСК, не спасает нас от огня. Только маневр. Однако он ведет к тому, что мы действительно выходим из протраленной полосы и получаем «фитиль» на переходе, а затем я получу его на разборе…

Враг обстреливал Лавенсари тяжелой артиллерией с Кургальского полуострова, бомбил с воздуха. Имелась еще одна опасность — прорыв торпедных катеров противника в бухту. Такие случаи уже бывали, и 22 ноября 1942 года катерам противника удалось торпедировать канонерскую лодку «Красное знамя». Вход в бухту Лавенсари настолько широк, что наш катер, стоявший брандвахту на фарватере у входных створов, эти самые торпедные катера принял за свои. Чтобы подобное не повторилось, с началом кампании 1943 года командованием флота было приказано перекрыть вход противокатерными бонами.

Конечно, мне, одному из многих командиров кораблей, об этом плане ничего известно не было. Просто однажды я получил приказ принять грузы инженерного отдела тыла флота и доставить их на Островную базу. Сперва «Онега» направилась в Каботажную гавань — самую дальнюю и самую тихую в Кронштадте. Здесь у причальной стенки стоял старый броненосец «Петр Великий». Точнее — то, что от него осталось — корпус да надстройка. Но корпус, за мощной броней которого хранилось неисчислимое, по нашим представлениям, количество морских мин самых разных типов и размеров. Бывший броненосец стал блокшифом, то есть просто складом мин. С него-то мы и приняли более 200 пустых корпусов мин образца 1908 года, самых малых размеров. Потом получили приказ идти к Петровской пристани. Не успели ошвартоваться — к борту подтащили плавкран. Откуда-то появился представитель инженерного отдела и сообщил, что на «Онегу» будет погружено шесть больших рейдовых бочек весом по три тонны каждая и столько же железобетонных мертвых якорей такого же веса. Я тут же ответил представителю, что на острове нет крана и нам бочки и якоря не выгрузить. Начался спор. И тут на корабль пришел командующий КМОР контр-адмирал Левченко (кстати, отец нашего штурмана).

— Что за шум? — поинтересовался Гордей Иванович.

Ему тут же была выдана жалоба на командира «Онеги», который не хочет выполнять приказ, мотивируя это такой безделицей, как отсутствие выгрузочных средств на Лавенсари. Адмирал выслушал нас обоих и быстро подвел итог разговору:

— Груз возьмешь, командир! — Отправил берегового товарища налаживать погрузку и объяснил, когда мы пришли в каюту: — Выгружать никуда не надо: бочки с якорями выставишь в линию. — Он показал по карте, лежащей на моем столе. — Примерно вот так. Точнее, тебе поставит задачу контр-адмиралЖуков. Ясно?

— Так точно. Но при всем могу доложить, что это работа не сетевого заградителя, а киллектора. Правда, на «Онеге» есть две лебедки, но на полторы тонны всего!

— Отлично! Две — и на полторы тонны каждая. А еще налицо голова у тебя и у твоего помощника. Боцман у тебя молодец, да и механик. Пошли далее. На фарватере должны быть ворота и на них — брандвахта. Как ты думаешь, ворота закрыты?

— Так точно.

Я, кажется, все понял и начал прикидывать, как после установки бочек стану возиться с натяжкой троса между ними и расстановкой корпусов мин по этому тросу, о чем в походе потолкую с помощником и мичманом Завирухой…

— Значит, решили, командир. Кроме тебя, эту работу делать некому, ибо киллектор на остров просто не дотопает. Однако не все. С «Красного знамени» подняты пушки, пять стотридцаток. Погрузишь на корабль их стволы и доставишь в Кронштадт. А мы их тут установим на берегу для дела…

К 18 часам 5 июля 1943 года мы закончили приемку имущества и оборудования и почти тотчас отдали швартовые. Уходил я в море с тяжелой душой — ветер дул от норда…

Дымзавеса вставала поперек фарватера, враг обнаружил нас. Едва конвой прошел Толбухин маяк, старшина 1-й статьи Андрей Попов доложил:

— Тридцать две вспышки на северном берегу!

Фонтаны от взрывов снарядов поднялись перед памп. Следующий залп — недолет. А потом, несмотря на маневрирование, снаряды стали ложиться у борта и осколки застучали по корпусу и надстройкам. Сразу же вспыхнул огонь: горели дымшашки в своих креплениях, киноленты — мы везли на остров ящики с фильмами. Валил дым из кают-компании, из офицерских кают. Аварийная партия во главе с мичманом Завирухой и старшим краснофлотцем Жубриным сперва повыбрасывала за борт горящие дымшашки и киноленты, груз крайне опасный. Затем аварийщики принялись тушить пожар в надстройке. Им помогала вся верхняя команда — комендоры, пулеметчики, минеры…

А обстрел продолжался, снаряды падали вокруг корабля. По скромным подсчетам, их было выпущено по «Онеге» 384 штуки. Но урона мы не понесли. Видимо, комендоры с Красной Горки и Серой Лошади сбили прицел у врага. Мы считали, что легко отделались: с пожарами справились, боевых повреждений не имели и раненых не было. Правда, наш боцман мичман Завируха получил легкие ожоги кистей обеих рук и по этому поводу был осмотрен главным хирургом флота генерал-майором медицинской службы Михаилом Семеновичем Лисицыным — он шел на нашем корабле на Островную базу вместе с несколькими хирургами для каких-то проверок.

На Лавенсари корабль сразу же встал к деревянному пирсу, на котором лежали стволы от стотридцаток. После того как покончили с разгрузкой корпусов мин, я обратил внимание на то, что куда-то запропал боцман.

— Он за бревнами подался, — доложил помощник Василий Степанович Лобанов. — На катки для пушек и мертвых якорей.

— Добро.

Стволы лежали у кромки пирса, многотонные, с мощными казенниками и затворами. Я засомневался: возьмем ли? Но помощник объяснил, что они с боцманом все продумали — про катки и систему оттяжек: палуба нашего сетевика была ниже кромки причала. Продумали расстановку людей. В общем, все, что должно обеспечить погрузку и полную безопасность при ней. Повезло: налета авиации не было, артобстрела тоже. Спокойно, хотя и не без труда, размочалив железом толстенные деревянные брусья, погрузили стволы на палубу. Затем приняли еще кое-какие грузы и отошли на рейд.

В сумерки я вышел на палубу. Швартовные бочки возвышались круглыми громадами, удавами змеились толстенные цепи. Железобетонные мертвые якоря излучали сырость, которую они, как мне казалось, накопили за долгие годы пребывания на дне. Пушки с «Красного знамени», прижатые к палубе тросами креплений, сиротливо глядели мощными жерлами прямо мне в глаза. Ночь прошла спокойно.

Рано утром 7 июля 1943 года корабль вышел на линию оборудования бонового заграждения. Полагаю, нет необходимости рассказывать, как под руководством капитан-лейтенанта Лобанова и мичмана Ивана Григорьевича Завирухи нам удалось выставить в назначенных местах рейдовые бочки. Замечу лишь, что этот летний день благоприятствовал нам в работе — пасмурное небо, ни ветра, ни волн. Так что можно было не опасаться налета вражеских самолетов. Но чем ближе дело подходило к завершению, тем, к нашему огорчению, все более погожим становился день: сперва облака стали подниматься, потом в них образовались «окна», — в них внимательно вглядывалась вся верхняя вахта. Работу все же мы закончили спокойно, пообедали и даже сумели немного отдохнуть. Я тоже вздремнул в каюте. Поднял меня сигнал тревоги. Выскочил на мостик и увидел, как из-за облаков вываливается «мессершмитт» — и прямо на «Онегу». Он сбросил две бомбы и снова нырнул в облака. Небо очищалось удивительно быстро. Через какие-то 20 минут видимость стала на все десять миль, и тут же на острове объявили воздушную тревогу. Корабль наш — на ходу, личный состав — по местам, готовы!

— Восемнадцать самолетов «фокке-вульф» от веста, идут через остров! — доложил сигнальщик Попов.

На Лавенсари вовсю стреляли зенитки. Разрывы снарядов вспухали вокруг «фоккеров», которые летели попарно, но ущерба им не приносили. И тут я понял: сейчас они начнут атаковать «Онегу»!

— Самофалов, готовься! — приказал я командиру БЧ-2-3.— Распредели цели, сейчас навалятся!

Лейтенант начал командовать в мегафон, я же подошел к старшине рулевых Воронову. Мы только глянули друг другу в глаза. Как обычно в таких случаях, я взялся за ручки машинных телеграфов и дунул в переговорную трубу — на другом конце ее, в машинном отделении, зазвучал свисток.

— Слушаю, товарищ командир! — ответил на вызов мичман Симачев.

— Будьте готовы. Восемнадцать самолетов на нас!

— Есть! — ответил Иван Сергеевич, и я услыхал, как он вздохнул, прямо в переговорную…

Уже стреляли наши сорокапятки, пулеметы и запах пороха поплыл над кораблем. Самолеты заходили на «Онегу» и атаковали: 54 бомбы подняли белопенные султаны вокруг корабля — мимо! Маневр и наш огонь не позволяли врагу бомбить прицельно. Повреждений корабль не получил, потерь не было, раненых — один: осколок попал в ногу лейтенанту Самофалову. Враг улетел ни с чем.

— Офицерам, старшинам и коммунистам прибыть на верхний мостик! — прозвучала команда по трансляции.

Конечно, первым показался штурман Левченко — его рубка рядом с мостиком. Затем прибежал боцман, за ним помощник командира. Пришел, вытирая на ходу ветошью масленые руки, мичман Симачев. Чуть позже — мичман Семен Кодашев, секретарь нашей парторганизации, — в этом походе он был за заместителя командира корабля по политической части. Самофалов пришел прихрамывая. Доктор уже успел перевязать лейтенанта и сам тоже поднялся на мостик. Народу набралось много: на «Онеге» было 16 коммунистов.

— Товарищи, партийное собрание считаем открытым, — сказал мичман Кодашев. — Слово командиру корабля, члену ВКП(б) товарищу Сапунову.

— Сегодня враг совершил два налета, и в обоих из них целью была «Онега». Полагаю, будет третья атака: фашисты хотят, по всей вероятности, разделаться с памп. Позволить им сделать такое мы просто не имеем права!

— Товарищи, — сказал парторг. — Митинговать некогда: налет авиации может начаться прямо сейчас. Я думаю, вы меня поддержите: все, что говорил командир, одобрить и выдвинуть резолюцию: стоять насмерть!

В 15.40 на Лавенсари вновь объявили тревогу, и на острове Пенисари тоже. «Онега» выбрала якорь и дала ход.

— Очень много самолетов типа Ю-87 и Ю-88 от оста! — почти тут же доложил старшина сигнальщиков Попов.

Таким докладом я был крайне удивлен, но когда поднялся на верхний мостик, понял: сразу их не сосчитать! В такой ситуации управлять кораблем было удобнее с верхнего мостика, — я сам остался здесь, вызвал командира БЧ-2-3 Самофалова и старшину рулевых Воронова. А самолеты надвигались, и Попов считал:

— «Юнкерсов» двадцать… тридцать… сорок два… шестьдесят… Шестьдесят девять, товарищ командир!

— Есть, — а сам подумал о том, что уж лучше бы Андрей ошибся.

— Истребителей прикрытия — пятнадцать!

— Лево руля!

Корабль покатился влево, навстречу самолетам…

— Дистанция полсотни кабельтовых! — доложили дальномерщики. — Сорок семь!..

Уже открыли огонь береговые зенитки — с Лавенсари, с Пенисари, а мы все еще могли лишь наблюдать, как «юнкерсы» ложатся на боевой курс. Наблюдать, как готовятся к бою моряки стоящего неподалеку от нас катера МО, тральщиков-«ижорцев» и подводной лодки. Небо теперь стало безоблачным и ясным, и мы видели, как перекрывают его черные крестики вражеских самолетов и как белыми ватными хлопьями на их пути встают шапки разрывов зенитных снарядов. Самофалов дал команду «огонь», и первыми у нас открыли стрельбу сорокапятки. Самолеты уже заходили на бомбежку, и я встал к машинным телеграфам.

— «Юнкерс» сбросил бомбы! — доложил Попов.

Все, кто был на мостике, увидели, как от головной машины отделились черные капли. Воронов положил руль, «Онега» пошла навстречу бомбам.

— Два «юнкерса» пикируют на корабль! — доложил Попов.

— По пикировщикам — огонь!

Стволы пушек задрались вверх, с ростр ударили пулеметы. И тут же первые бомбы подняли столбы воды, ила и стали за кормой: наш маневр оказался верным! Но бой продолжался, и «юнкерсы» налетали со всех направлений — справа, слева, с носа и кормы. Бомбы разрывались в воде, поднимая султаны грязи со дна, перемешанные с осколками и глушеной рыбой. Все это сыпалось и валилось на корабль, на моряков. Но пока «Онега» благополучно выскакивала из этих гейзеров смерти. Тогда враг стал бросать бомбы дистанционного действия, — они разрывались над самой водой. И от этих разрывов получили повреждения носовая надстройка и находящиеся в ней каюты, ходовая рубка. На корабле появились первые раненые — штурман Сергей Левченко и помощник командира Василий Лобанов. Но никто не покидал своих постов: машины давали кораблю ход, пушки и пулеметы стреляли, связь не прекращалась. Дым и гарь разрывов и стрельбы смешались с дымом горящей краски, пробковой изоляции и запахом горящей стали.

— Пожар в носовой надстройке, в районе кают!

— Пожар в кают-компании!

— Пожар!..

Эти доклады вплетались в грохот стрельбы и разрывов, рвали душу. Но размышлять об этом было некогда: я не снимал рук с рукояток машинных телеграфов, а Воронов со штурвала.

В машинном отделении подчиненные мичмана Симачева давали обороты и реверсы.

«Вперед, полный!», «Стоп!», «Назад, полный!»… — звенели ответом телеграфы. И вдруг — молчание. Не знаю, сколько оно длилось, — казалось, очень долго. Но вот отпал флажок на заглушке раструба переговорной трубы:

— Товарищ командир, мичман Симачев ранен. Сейчас его перевяжут, он встанет на место. — Телеграфы отрепетовали команду.

Я вздохнул с облегчением и повернулся к Воронову: он невозмутимо стоял у штурвала и выполнял команды так, как будто и не было всего этого ада — самолетов, водопадов воды и грязи, поднятой со дна, разрывов и осколков, пожаров и гари. И в тот же момент взрыв дистанционной бомбы по правому борту.

— Товарищ командир, вы весь в крови! — крикнул Попов.

Осмотрел себя — вроде все цело. И вдруг ощущение — что-то изменилось в ритме боя. Понял я не вдруг, что именно: замолкла правая сорокапятка — от разрыва погибли комендоры Иван Голобородько, Павел Сапрыкин и Василий Москаленко, и это их кровью мне залило лицо, руки и капковый бушлат. Позднее я узнал, что Ивану Шляпину оторвало левую руку, а Федору Трещалову ступню, но оба не покинули боевого поста, продолжали вести огонь по самолетам.

Снова разрыв в воздухе. Старшину Попова ранило в ногу, и он нагнулся, чтобы посмотреть, что там. Этим же взрывом мне оторвало руку, но в горячке боя я не чувствовал боли.

— Убит мичман Завируха, аварийную партию принял старший краснофлотец Жубрин!..

Бой продолжался. Мы стояли насмерть. Спасали корабль и его экипаж: надо было выстоять для того, чтобы потом бить и бить врага!

Потеряв два самолета и сумев утопить только катер МО, «юнкерсы» улетели. Корабль встал на якорь. Попов и Воронов помогли мне сойти с мостика на палубу. К этому времени уже были ликвидированы все пожары, оказана первая помощь раненым. Краснофлотцы и старшины под руководством мичманов Кодашева и Архипова наводили порядок на верхней палубе. Прошло еще какое-то время, к борту «Онеги» ошвартовался катер — прибыли командование Островной базы и главный хирург флота со своими медиками. Всем нашим тридцати двум раненым они оказали медицинскую помощь.

Погибших моряков торжественно похоронили на кладбище острова Лавенсари. Приказом командующего флотом мичман Иван Григорьевич Завируха был навечно зачислен в списки экипажа сетевого заградителя «Онега».

Г. МОРОЗОВ, старшина 1-й статьи, командир орудия МО-101 «Кошачье око»

Узнал противник, что на Лавенсари уходит конвой, или просто так, на всякий случай, послал свои катера на перехват, сказать трудно. Но вот что рассказывал об этом на партсобрании нашего МО-101 командир истребительного отряда капитан 2-го ранга Капралов.

— Враг направил против конвоя четыре торпедных катера, — говорил Михаил Васильевич. — В этом, конечно, есть свой резон. Судите сами. В составе конвоя идут сетевой заградитель, несколько тральщиков-«ижорцев», буксиров с баржами. И везде люди и техника, боезапас и продовольствие. Ваша задача — не допустить атаки торпедными катерами конвоя и постановки мин врагом.

Катер наш стоял на рейде бухты Батарейной в ожидании приказа на выход в море. Собрание проходило в носовом кубрике, рассчитанном на восемь человек. Оно было открытым, и поэтому в кубрик собрался весь экипаж. Слушали внимательно. Все, о чем говорил Капралов, касалось нас прямо.

…Из бухты два катера МО вышли в 0.20. На море стоял полный штиль. Высоко в небе чуть подмигивали звезды, да нет-нет черноту его прочерчивал огненный след метеорита. Вскоре катера были у фарватера. И тут я услыхал — командир наш, капитан-лейтенант Николай Маркин, кричит в мегафон:

— Морозов, поднимись на мостик!

Едва я ступил на ходовой, Маркин приказал:

— Вставай впередсмотрящим, Григорий Федорович. А то, понимаешь, ночка темная. Ты ведь у нас один в такую темень видишь?

— Не зря же, наверное, Морозова на корабле зовут «кошачье око», — улыбнулся Капралов, находившийся тут же. — Но просто «око» — хорошо. А чтобы еще лучше было, вот тебе, старшина, мой большой артиллерийский бинокль. И знай, от тебя зависит многое: обнаружишь вовремя врага — успех нам гарантирован.

Ответив «есть», я направился в самый нос, к форштевню. Слева, на зюйде, конвой угадывается. Но видно его совсем плохо. Где-то сзади второй наш МО. Бегут минуты, а тех самых четырех торпедных катеров что-то не видно, хотя вроде должны, по моим подсчетам, появиться. В голову лезут разные мысли о том, что и разведка могла напутать, и никаких торпедных катеров вообще не будет. И вдруг… Что это? Ну конечно, вот они, идут навстречу!

— Торпедные катера, правый борт двадцать градусов, дистанция!.. — крикнул в мегафон во весь голос.

Тут же прибежал капитан 2-го ранга Капралов:

— Где?

Показал рукой.

— И верно, кошачье у тебя око, старшина, — удивился Михаил Васильевич. — Молодец! — Повернулся, убежал на мостик.

Тут же раздался сигнал боевой тревоги.

Полным ходом пошли наши МО на сближение с неприятелем. Мое место — носовая сорокапятка. Расчет на местах — заряжающий Николай Куликов, красивый веселый парень, рассказчик и гармонист, на пушке — приходящий, минер по специальности. Еще рулевой Коля Полянский, другие моряки. Ну и я, командир.

— Наводить по головному торпедному катеру! — командует с мостика капитан-лейтенант Маркин.

— Есть по головному! — Установил прицел, целик. — По торпедному катеру, дистанция три кабельтовых, снаряд осколочно-фугасный, трассирующий! — Щелкнул затвор. — Огонь!

Пушка дернулась.

— Перелет!

Убавил прицел и снова:

— Огонь!

Теперь недолет. Много ли надо времени снаряду, чтобы пролететь три кабельтовых? Секунды две, максимум. Чуть подправил прицел, и снова грянул выстрел. И почти тотчас взрыв над морем, столб пламени в темноте. Он сразу же высветил наши катера, конвой и торпедные катера противника. Теперь их было только три. Последним снарядом угодили мы точно! От вражеского торпедного катера, от головного, ничегошеньки не осталось. А прочие, увидав такой поворот дела, развернулись и… были таковы!

А к нам на пушку прибежал сам капитан 2-го ранга Капралов и во второй раз за эту ночь поблагодарил:

— Ну, старшина Морозов, молодец!

К утру конвой благополучно и без потерь пришел на Лавенсари. У всех нас была одна лишь мечта — отдохнуть. Но в кубрик прибежал вестовой командира и сказал, чтобы я тотчас же переоделся в форму одежды номер три — вызывает командир истребительного отряда.

— Ты не один, старшина. Еще рулевой Коля Полянский и механик звена старший инженер-лейтенант Яковлев, — закончил вестовой.

На сетевой заградитель нас доставили на «каэмке». Капралов пошел вперед, а мы трое следом, прямо в кают-компанию. После катерных габаритов она показалась мне огромной, и я не удивился тому, что народу тут собралось так много. Все стояли торжественно и, казалось, светились радостью. Ждать пришлось недолго. Вошло начальство, раздалась команда, и незнакомый мне капитан 2-го ранга стал читать приказ командира Островной военно-морской базы. К командиру базы контр-адмиралу Жукову подходили краснофлотцы, старшины и офицеры. Они получали из его рук награды.

Капитан 2-го ранга Капралов уже держал в руках коробочку с орденом Красного Знамени. Он улыбался и что-то шептал старшему инженер-лейтенанту Яковлеву.

— Награждаются орденом Красной Звезды! — объявил капитан 2-го ранга. Тут и я услыхал свою фамилию: — Старшина первой статьи Морозов Григорий Федорович!

Капралов подтолкнул меня в бок и шепнул: «Не робей! Вперед!»

Я получил орден и орденскую книжку к нему. Адмирал пожал мне руку и пожелал дальнейших успехов в боях.

— Служу Советскому Союзу! — ответил я, ответил так громко, что все кругом заулыбались.

Ю. МУРЗАКОВА, старший краснофлотец, рулевой-сигнальщик СК-904 Настоящий краснофлотец!

Кронштадтские улицы были непривычно пусты этим хмурым августовским днем. Пусты и удивительно чисты. Зеленели деревья. В саду, что на углу Аммермана и Октябрьской, я увидела голубей и застыла от удивления. Давненько их не видела, воркующих, беззаботных…

— Документы! — Команда вернула меня к действительности.

Протянула начальнику патруля предписание и уже в четвертый раз на коротком пути от Ленинградской пристани доложила, что следую к новому месту службы.

— Ну давай! — улыбнулся молоденький лейтенант. — А то у нас тут женского пола маловато, город строгий и суровый. Так что считай, пополнение не только в ОВРе.

Я подумала о том, что парень напрашивается на знакомство, и повела себя сугубо официально. Мне было не до шуток: через полчаса должна решиться моя судьба.

Всю жизнь я рвалась плавать — с 15 лет повсюду бегала и искала, как бы попасть на флот. Было это еще в довоенные годы, когда на острове Вольном работал первый военно-морской клуб. Начальника клуба я убедила, что море люблю и только им жива, — взяли. Вязала морские узлы, изучала рулевое и сигнальное дело. Вместе с ребятами освоила шестивесельный ял. Ходила счастливая и на себя не похожая: руки в ссадинах, краске, лицо обветренное и загорелое дочерна.

И вот закончена десятилетка. В самый длинный день в году мы в походе на ялах. Над городом прекрасный день, над заливом шквалистый ветер, наши ялы сворачивают в Лахту, и здесь мы узнаем — война!

Конечно, не заходя домой — в военкомат. Отказали, — восемнадцати нет. И вдруг кто-то из ребят сказал, что производится набор от разведотдела флота, собирают яхтсменов. И что командует там Александр Васильевич Курышев, у которого я тоже занималась. К Курышеву побежали вдвоем — я и Ольга Долбима (она работала в яхт-клубе медсестрой).

17 сентября 1941 года мы получили в 1-м Балтийском флотском экипаже краснофлотскую форму — мечту нашей жизни.

Осень отходили на швертботах. Но в ноябре залив встал, и начальство решило, что нам надо учиться. Направили в радиошколу. В 1943 году учеба закончилась. Я, конечно, мечтала о том, что попаду на корабль, на худой конец, на яхты. Но вышло совсем не так.

— Присягу принимала? — спросил начальник школы.

— Так точно!

— Где приказано служить?

— В первом береговом отряде.

— Иди! — приказал и отвернулся. Разговор окончен.

Служила. Куда денешься? Пришла добровольцем. Как-то получила письмо от Курышева — спрашивал, как живу. Ответила, что плохо: хочу плавать, да не пускают, ссылаются на долг и присягу. Уж не знаю, как получилось, но Александр Васильевич к кому-то обратился, кого-то уговорил, кого-то убедил. Сперва со мной побеседовало высокое начальство, а потом пришел приказ. И вот я в Кронштадте.

…Скоро проходная береговых помещений ОВРа, меньше десяти минут хода.

В бюро пропусков ко мне поначалу отнеслись несерьезно.

— С Большой земли на кронштадтскую? Чем проштрафилась, подруга? — спросила девушка с погончиками старшего краснофлотца на идеально отутюженной суконке и с повязкой на рукаве. — Или кому голову вскружила, а он не свободен? В десятый ДСК? — Тон ее стал совсем иным. — Там же мест нет!

— Это для вас нет! — резко ответила я.

Она заспешила. Куда-то позвонила, кому-то доложила. А затем мне было велено взять с собой вещи и следовать за рассыльным… И тут оказалось, что сперва предстоит выслушать целую лекцию о службе на кораблях. Капитан 2-го ранга, к которому меня привел рассыльный, говорил доброжелательно, но все о том, что я особа женского пола, а все прочие будут мужчины. Я стояла навытяжку и молчала, внимая начальству…

— Вам все ясно, краснофлотец Мурзакова?

— Так точно. Все, кроме одного: неужели вы, товарищ капитан второго ранга, можете думать, что я, комсомолка, позволю себе что-либо из того, от чего вы меня предостерегаете? У меня две цели: служить и плавать. Прочее — не интересует!

— Ну хорошо. Плавай и воюй, — улыбнулся он и нажал кнопку звонка. Появился рассыльный. — Отвести девушку-краснофлотца к капитану третьего ранга Амелько. — Повернулся ко мне, протянул руку: — Счастливого плавания!

Амелько сидел за письменным столом. Поднялся, поздоровался. Представил офицера, который находился тут же:

— Заместитель комдива по политчасти капитан-лейтенант Евстафьев Иван Егорович…

— Юля, вы понимаете, чего добились? — спросил Евстафьев. — Вы радист, а у нас на катерах радистов нет. Вот так. В общем, будете числиться за нами, а службу нести на радиоцентре.

— Это невозможно. Хочу на корабль. Сигнальное дело знаю все — семафор, прожектор, сигнальный свод.

Мои новые начальники переглянулись, и я поняла, что настало время рассказать про военно-морскую школу и яхт-клуб.

— Ну ладно. — Николай Николаевич впервые улыбнулся. — Все это очень хорошо. Но там, как говорится, была самодеятельность. А здесь война на море, в котором мины и подводные лодки, на котором боевые корабли и над которым самолеты противника. Потом есть еще береговая артиллерия врага. А наши дымзавесчики — между всем, что есть у немцев, и нашими кораблями…

Тогда я решила «вытащить козырь» и рассказала, что прочла в газете про тральщик Волжской флотилии, на котором вся команда укомплектована девушками и даже командир там девушка — старшина 2-й статьи Антонина Куприянова.

Мои начальники снова переглянулись.

— Верно, — сказал Евстафьев, — и мы об этом читали. Но там — вся команда девушки. Здесь — вся мужчины. А тебе, между прочим, и вымыться надо.

Я покраснела.

— На яхтах тоже были мужчины, товарищ капитан-лейтенант! И потом, я хочу не просто числиться на войне, а воевать. Хочу быть настоящим краснофлотцем! — Я чувствовала: еще чуть — и слезы брызнут.

— А вы не путаете чего по поводу службы на кораблях? — вдруг спросил комдив и подозрительно посмотрел на меня.

— Никак нет!

Однако Амелько снял трубку телефона, назвал код и номер. Я поняла, что он говорит с ОВСУ — Организационно-распределительным строевым управлением флота. В объяснении своем я сослалась на приказ, который пришел оттуда. Разговаривал Николай Николаевич недолго. Вздохнул.

— Да, есть такой приказ — направить к нам в порядке исключения.

Затем они вдвоем еще раз объяснили мне про этику поведения. И про то, что на «каэмках» нет элементарных удобств. Про то, что мне придется жить в одном помещении с мужчинами. Я твердо стояла на своем.

— Так значит, только «да»? — еще раз спросил комдив.

— Так точно!

— Командир, — сказал тут Евстафьев, — давай направим ее к Михалеву, на «девятьсот четвертый». Михаил Григорьевич девушку в обиду не даст. Как не даст ей от службы отвлекаться и увлекаться тоже.

— Решено, — ответил Амелько.

Дымзавесчики стояли в Итальянском пруду, у его восточной стенки: плавпричалы — и у каждого, борт к борту, катера.

Сопровождавший меня старшина крикнул:

— Михалев, на выход!

Я посмотрела вниз: вот он, СК-904, сторожевой катер-дымзавесчик. И тут же увидела, как из двери рубки высунулась рыжая голова с заспанными глазами. Через миг на палубе оказался здоровенный главстаршина в наброшенном на плечи кителе.

— Ну что там? — недовольно спросил он и потянулся.

— Пополнение принимай, вот что!

Сонное выражение с лица Михалева как ветром сдуло.

— Пополнение? Так бы сразу и говорил! Эй, краснофлотец, давай сюда! Да вещички не забудь! — командовал он.

Михалев еще не знал, что пополнение женского рода, а мой сопровождающий по этому поводу не обмолвился. Я лихо сбежала по сходне, перепрыгнула через леера, положила «сидор» с обмундированием на палубу, бросила руку к бескозырке:

— Товарищ главный старшина, разрешите доложить. Краснофлотец Мурзакова для дальнейшего прохождения службы прибыла!

— Мурзаков?

— Никак нет, Мурзакова Юлия Аполлоновна! — уточнила я.

Откуда-то набралось народу. Все наблюдали наш разговор, молчали и ухмылялись.

— А что я с ней делать стану? — спросил Михалев у сопровождающего. — Хм! Баба на корабле? Да в британском флоте их даже на борт военного корабля не пускают, от беды!

— У нас РКВМФ СССР, — тихонечко напомнила я главстаршине, но моряки этот ответ услыхали.

— Ты ей, Михалев, сразу швабру в руки. И пусть работает, не ленится! Обратно же, в брюках она…

— Она тебе обед на всю команду варить станет, радуйся!

Михалев еще раз оглядел меня с ног до головы: обычно девушки-краснофлотцы носили юбку и сапожки, чаще сшитые на заказ. Мой вид смущал главного старшину — ведь даже на голове вместо уставного берета у меня была бескозырка…

— Ладно. — Он что-то еще хотел сказать, не знаю о чем, но на первый случай дал возможность высказаться о моем месте на корабле всем желающим.

— Слыхала? — спросил он потом. — Так кем я тебя возьму?

— Рулевым-сигнальщиком.

— А у меня он есть, — радостно объявил он сопровождавшему меня старшине. — Так что, товарищ Беневоленский, можете доложить об этом комдиву! А пока — забери-ка ее…

— Приказано, — ответил старшина. — Фирсова же — химистом.

— А на довольствие она поставлена? — не сдавался Михалев.

— Не волнуйтесь, все аттестаты сдала на береговую базу.

— Эт-то хо-ро-шо, что на бербазу. А обед варить умеешь?

— Не умею и не люблю.

Теперь Михалев смотрел на меня сердито.

— Научим. «Не умеешь — научим, не хочешь — заставим». Знаешь такую флотскую побасенку?

И только тут я поняла, что настоящая краснофлотская служба — служба не из легких. Для меня она сейчас только начиналась.

На катерах-дымзавесчиках я отплавала две военные кампании. Принимала участие во многих боевых операциях. За высадку на остров Бьёркезунд удостоена боевого ордена — ордена Красной Звезды.

На 10-м ДСК я вступила в члены Коммунистической партии — это являлось высшим доверием, оказанным мне боевыми товарищами.

Н. ЕФРЕМОВА, член литературного объединения «Нарвская застава» «Ночные очки» адмирала

В конце лета 1943 года младший лейтенант Попов получил приказ свернуть теплопеленгаторную станцию и приготовиться к погрузке на баржу. Однажды он уже грузился. Тогда капитан 1-го ранга Богданович не позабыл своего обещания дать им настоящую работу. Дело прошлое, но из Лисьего Носа они выбрались с приключениями: из-за обстрела пришлось прятать станцию в лесу, пробыть там целый день. В Кронштадт прибыли только с вечерними сумерками…

Все это вспоминалось Михаилу Михайловичу в тот момент, когда получили приказ на новое перебазирование. И стало ему грустно — все-таки целый год пробыли на одном месте. Обжились, кое-каким хозяйством обзавелись. Но главное, воевали, делали свое дело, и теперь уже никто не говорил, что станция — это такой пеленгатор, которому доверять не приходится.

«Куда дальше? — думал Михаил Михайлович. — Где-то теперь назначат позицию?» А на память приходили события минувшего года.

Однажды затрещал телефон. Попов взял трубку.

— Товарищ младший лейтенант, обнаружены скоростные цели! — докладывал старший краснофлотец Евгений Сарычев.

На небольшом самодельном планшете, орудуя транспортиром, штурманской линейкой и измерителем, Попов прикинул маневрирование. Выходило, что это торпедные катера или самолеты. Вдруг с шумом отворилась дверь, в помещение буквально влетел недавно приписанный из морской пехоты краснофлотец Егор Гладков.

— Товарищ командир, воздушный десант! — крикнул он.

— Сарычев, продолжать наблюдение, — приказал Попов в телефонную трубку. — Самченко, доложить оперативному ОВРа, остальным — в ружье! — Схватил свой ППД и выбежал наверх. И без бинокля было видно: с шедших высоко над морем самолетов к воде спускались парашютисты, ветер тянул их к берегу.

— Приготовиться к бою! — приказал Попов. — Укрыться за камнями! — А сам невольно думал о том, сколь четко сегодня сработала станция, если даже самолет обнаружила.

Кто-то из моряков подал Попову бинокль, и он разглядел, что несколько парашютов плавает на воде, а три, которые еще в воздухе, прижимаются к берегу. Попову показались странными десантники под парашютами. Однако рассуждать не было времени, следовало действовать, и он крикнул: «Вперед!» — рассчитывая перехватить врага еще до приземления. Но едва первый парашют плюхнулся на песчаную отмель, как раздался огромной силы взрыв.

— Ложись! — крикнул Попов. А следом прогремело еще два взрыва и потянуло сладковатым запахом тротил-гесоген-алюминия. — Лежать! — повторил Попов, увидев, как поднимается Николай Егоров. — Это не десант. Просто немцы мины на фарватер ставили, а три отнесло к нам…

Буксир втягивал баржу со станцией в Кронштадтскую гавань. Короткая летняя ночь кончалась. Над морем редел туман и вставало солнце.

Отдохнуть в Кронштадте не пришлось. Прибыло командование, поинтересовалось их нуждами. Запасные части, с которыми было очень туго, доставили тотчас. Сделали это по приказанию командира ОВРа Главной базы КМОР Ладинского. Кроме запчастей погрузили запас бензина, машинного масла. Свежие продукты приняли. На Лавенсари уходили с конвоем, — ночь стояла как на заказ: густой туман и легкий ветерок, достигавший не более трех баллов, и дул он от зюйд-оста.

Но море есть море. На дальних подходах к Сескару вдруг задуло по-настоящему и закачало. Попов вместе со своей командой принялся заводить дополнительные концы — все-таки на шесть метров над палубой возвышалась станция! И приказал всем надеть капковые бушлаты.

А с рассветом уже швартовались на Лавенсари.

От острова на север выдается мыс. На нем маяк Норе-Копелахт. Под маяком коса, на ней огромные валуны — не пройти, не подъехать. Но зато обзор на три с половиной части света, последнюю сам остров загораживает. Долго искали именно такое местечко начальник штаба Островной базы капитан 2-го ранга Наум Теумин и Михаил Попов. Нашли. Нашли и путь к этой косе берегом залива. Для этого пришлось дождаться отжимного ветерка. Пока ждали, саперы сделали мостик. Прикатили станцию, осмотрелись: низковато, прожектор упирается в горизонт. Пришлось саперам еще потрудиться, построить высокий помост. На него-то и вкатили станцию, колодки под колеса подставили. Затем колья в грунт забили, чтобы раскрепить ее по-штормовому. В тот же день обнаружили первый объект.

…Своей чередой бежали дни и ночи. Станция работала, и теперь сомнений в эффективности пеленгатора не было ни у кого: на Островной военно-морской базе все верили в него и звали уважительно «ночными очками адмирала Жукова».

Г. МИХАЙЛОВ, член Союза журналистов СССР Высадка в Пейпию

Есть на южном берегу Финского залива, в Копорской губе, поселок Пейпия. Гавань здесь небольшая, от штормов защищенная разве что брекватером-волнорезом, отгораживающим деревянный пирс от морской стихии, но никак не от ветров. До войны, пока флот наш не выходил на просторы Балтики, когда каждая бухта и гавань играли важную роль в обороне подступов к Кронштадту и самому Ленинграду, в Пейпии располагалась одна из передовых баз наших торпедных катеров.

В 1941 году врагу удалось захватить Пейпию, в 1943 году здесь базировались его катера…

Стоял сентябрь. Ленфронт и Балтфлот готовились к операциям следующего года. Готовились в обстановке и условиях строжайшей секретности. И поэтому всем, кто принимал участие в этой подготовке, ставились лишь частные задачи, которые они должны были выполнять и выполняли, как должно. Одной из таких задач стала высадка разведгруппы в Пейпию.

Бухта Пейпии и порт прикрыты с востока мысом Дубовским. Перед брекватером отмель с каменной грядой выдается в губу примерно на милю. Справа и слева от пирса — огневые точки с «эрликонами» и крупнокалиберными пулеметами, с прожекторными установками — система обороны, в которой следовало не просто разобраться, которую надо было хорошо знать, ибо все это находилось как раз против переднего края Ораниенбаумского плацдарма.

Разведчиков в Пейпию посылал разведотдел КБФ. Обеспечить их высадку было приказано 10-му ДСК, прикрывать операцию — 3-му дивизиону сторожевых катеров — «малых охотников».

У командира 10-го ДСК капитана 3-го ранга Амелько и его заместителя по политической части капитан-лейтенанта Евстафьева сомнений не имелось: тем единственным катером, который приказано послать, будет катер главного старшины Василия Бережного. Человек он в подобных делах понимающий толк, на его счету не одна высадка разведгрупп. Смел. Сообразителен. Прекрасный моряк. И подчиненные ему под стать.

В разработке операции комдиву и его замполиту помог майор Алексей Потехин из разведотдела флота. Он должен был обеспечивать и высадку непосредственно на месте. И, конечно, заботился о том, чтобы все было подготовлено и проведено наилучшим образом.

— По нашим данным, в Копорской губе постоянно ходят немецкие катера, — говорил Потехин. — На подходе к гавани они обмениваются позывными с пирсом — там часовой. Есть два варианта подхода к пирсу, — говорил Потехин. — Прямо к пирсу, ибо нам нужен «язык». Ну, тот самый часовой, который гуляет по пирсу в полной уверенности, что находится в полной безопасности.

— Ну что ж, пирс так пирс, — заметил Амелько, еще раз посмотрев на карту. — Пожалуй, товарищи, следует начинать с разведки на море, а потом уже высаживать группу на берег. И скорее всего надо определить подход к пирсу справа, с веста.

— Но это же дальше и дольше! — возразил Евстафьев.

— Только в евклидовой геометрии прямая — самое короткое расстояние между двумя точками, — спокойно возразил Амелько и спросил: — А что полагает майор?

— Вы правы, товарищ комдив. Но полностью ли, покажет разведка на театре.

— Хорошо, — подвел итог Николай Николаевич. — Окончательную разработку мы, связавшись с комдивом-три Бочановым, запланируем начать именно с этого.

В управлении дивизиона шла тщательная разработка, ставились задачи Бережному. В общем, готовились основательно. Первая декада сентября под Ленинградом — не всегда «бабье лето». И в тот год часто налетали холодные ветры, Финский залив вздыбливался волнами, особенно опасными на отмелях. Ночи были темными, порой черными…

Катер Бережного ходил в разведку уже трижды, но безуспешно. Стоило лишь приблизиться к мысу Дубовскому, как на берегу вспыхивал прожектор. Луч его шарил по воде, и Бережному приходилось прятаться за дым-завесу, глушить двигатели и ждать. Прожектор гас, но, едва моторы начинали работать, вспыхивал вновь.

— Не иначе, у них там какие-то звукоулавливатели, — докладывал комдиву Бережной после очередной неудачи. — Вот если бы иметь подводный выхлоп, как на МО, тогда…

— А ты его придумай, Василий Кириллович!

— Правильно, — поддержал комдива Евстафьев.

И Бережной придумал: на выхлопные патрубки, выходящие в борта от каждого из двух двигателей, он решил пристроить по резиновому шлангу. Но первый опыт не удался: шланги почти тут же были выбиты мощным потоком выхлопных газов.

— Что станем делать, командир? — спросил старшина 2-й статьи Алексей Буров.

— Достать бы гофрированный шланг! Мы бы его к борту приколотили, гвоздями. Но где его взять? — вздохнул Бережной.

— Видел я такой на Шепелевском маяке. Только дадут ли, он у них к пожарной помпе прилажен.

Два куска шланга морякам все же дали. Они тут же приколотили их к бортам. Запустили моторы на полные обороты. Шланги держались отлично! Но подводного выхлопа не получалось: на ходу катера шланги хлопали по воде, выхлопы от этого грохотали пуще прежнего.

— Не получается, значит быть! — с горечью обронил Буров.

— Думать будем, как приказано. Слушай, а если к шлангам по железке подходящей привязать, а?

— Где возьмем? Не ДШК же разбирать! А может, кирпич с дырками попробуем?

Сделали. Получилось. Той же ночью катер снова ушел в разведку в Копорскую губу. Немецкие прожектора не загорались, и катерники увидели все, что требовалось: как по губе ходят вражеские катера, как они обмениваются позывными с пирсом.

Катер Бережного еще дважды ходил к Пейпии. Картина более-менее вырисовывалась. Можно было браться и за операцию.

Разведчиков, восьмерых, разместили в носовом кубрике. Это были здоровые, крепкие ребята, не в первый раз идущие на такое дело. Как вспоминал Бережной позже, двоих из этой восьмерки он уже высаживал в районе башни Дибича.

Майор Потехин стоял на мостике рядом с Бережным и молчал. Бережной знал: в море майор всегда молчит. Ночь выдалась темная. Тучи низко стлались над морем, сильный ветер гнал волну, и катер качало основательно. Перед мысом Дубовским перешли на подводный выхлоп. Бережной больше всего страшился, чтобы не оторвались кирпичи и не застучали выхлопами моторы, — это провал. Где-то справа, мористее, держался катер МО.

— Подходите к «охотнику», — сказал, посмотрев на часы со светящимся циферблатом, майор Потехин. — Возьмем у них «тузик».

Бережной что-то сказал сигнальщику, и тот, развернув прожектор, застучал клавишей условный сигнал. Вскоре «тузик», самая малая из военно-морских шлюпок-ялов, уже шел за «каэмкой», которая огибала отмель.

— Два немецких катера, правый борт сорок градусов, дистанция пять кабельтовых, — доложил сигнальщик.

Бережной перевел ручки машинных телеграфов на «самый малый». Все обошлось. Немецкие катера уходили из Пейпии в сторону мыса Кольгомпя.

— Вовремя они ушли! — сказал Бережной.

Катер снова дал ход и повернул к берегу. До брекватера, до пирса, оставалось совсем немного.

— Командуй — «тузик» к борту, — приказал Потехин.

Бережной шепнул пару слов сигнальщику, тот спрыгнул с мостика и вскоре «тузик» был ошвартован у правого борта. В него тут же прыгнули двое разведчиков. И в этот момент Бережной увидел, что с пирса мигают точки и тире: немцы их обнаружили и требовали позывной! Что ответить? А что, если попробовать абракадаброй, бессмысленным набором знаков азбуки Морзе? Немец не успокаивался, вторично запросил позывной. Бережной повторил абракадабру.

И тогда над пирсом взметнулась к низким тучам красная ракета, следом от Дубовского вспыхнул луч прожектора — тревога! Но уже шел к пирсу «тузик» с двумя разведчиками. Уже нырнули в ночь две резиновые надувные лодки, в которых тоже сидели моряки. Ни «тузика», ни лодок враг не увидел. По «каэмке» же ударили пушки, «эрликоны» и крупнокалиберные пулеметы.

— Дымшашку на воду! — приказал Бережной.

Уходить возможности не имелось никакой, надлежало дождаться возвращения тузика. Дымзавеса прикрыла катер, отходивший на самом малом ходу. Дымшашка горела на воде, чадила дымом. Прожекторный луч наткнулся на дым и огонь, и противник тут же перенес туда стрельбу, полагая, что это горит катер.

— Эй, на катере! Принимай гостинец!

«Тузик» был уже у борта, и с него подавали на катер что-то тяжелое, завернутое в мешок.

— Живой? — безразличным топом, как будто он просто при сем присутствовал и его это не касается, спросил Потехин.

— Так точно, живой!

— Вторую дымшашку на воду! — приказал Бережной.

Теперь противник понял, что поддался на обман, — луч его прожектора снова начал шарить по воде.

С Ораниенбаумского плацдарма ударили наши пушки.

Прошло около двух недель, и капитан 3-го ранга Амелько вновь получил приказ направить катер в район Пейпии. Теперь уже для того, чтобы спять разведчиков.

— Сигнал, куда следует подходить, дадут с берега аккумуляторным фонариком, — объяснял комдиву и Ивану Егоровичу Евстафьеву майор Потехин.

Конечно, выбор снова пал на катер Бережного. Но на этот раз счастье и удача отвернулась от катерников. Несколько раз ходил Бережной в Копорскую губу, к тому самому месту, где предполагался выход разведчиков. Но что-то было не предусмотрено. И это поняли позднее. За береговой чертой начинался лес, за ним пролегала шоссейная дорога. По ней всю ночь не прекращалось интенсивное движение автомашин и мотоциклов с включенными фарами. С моря все это просматривалось сквозь деревья и воспринималось как непрерывная сигнализация.

Это были трудные ночи. Шквалистый ветер и крутая волна бросали катер со страшной силой, выматывали экипаж. Но более всего утомляли неопределенность и невозможностьуйти, не выполнив приказа. И невозможность выполнить приказ…

Через четыре дня после последнего выхода штормовая волна выбросила на берег невдалеке от Шепелевского маяка две надувные резиновые лодки. В них были те, кого все это время пытался встретить Бережной. Но они были мертвы. В этот день комдив Амелько впервые за всю войну увидел, как плачут краснофлотцы.

И. СТАРОСТИН, старший лейтенант, командир БМО-509^[7] У Большого Тютерса

Трудно в октябре на Балтике: темнеет рано, светает поздно. Холодный и сырой ветер носится над волнами, над кораблями, забирается под реглан, под китель. И не то чтобы замерзаешь — не зима, но зябко и противно. Зимой и то, кажется, лучше. В октябре у нас дозоры: к норду от Лавенсари, к осту, весту, зюйду, у Деманстейнских банок, у острова Сескар, у Соммерса, Тютерсов — Малого и Большого. Парный дозор — БМО и торпедный катер. Лежим в дрейфе, несет ветром, качает волной. Через часок запустили двигатель экономичного хода — надо свое место поточнее удерживать.

Вот так же было однажды ночью у Соммерса, в дозоре. Помощник отдыхает, вахта моя. Сижу в рубке, зябну. И вдруг вахтенный сигнальщик краснофлотец Сергей Грибков докладывает, что по правому борту непонятный шорох.

— Непонятных шорохов, как и привидений, в море не бывает.

— Но шорох-то налицо, товарищ командир!

— Осмотреться за бортами!

Команда эта касается всех, кто песет боевую вахту, — комендоров, пулеметчиков, минеров. И хотя привидений на море действительно нет, неопознанных предметов по нему плавает достаточно.

— Плавучая мина в районе кормового кубрика по правому борту!

Вот тебе и «неопознанный»! Это, прямо скажем, не «предмет», а сама смерть к нам подгребает. Рука автоматически нажала педали колоколов громкого боя: тревога! Через полминуты все по местам и мой помощник уже в рубке.

— Что будем делать, командир? — спрашивает.

— Отходить! На одной машине, левой. А пока ты бегом туда, к мине — чтобы ее попридержали от борта!

— Ясно!

— По пути вызови Мохина в рубку.

Старшина 1-й статьи Павел Мохин, старшина команды мотористов, — коренастый, с уверенной твердой походкой, немногословный и решительный моряк — прибежал быстро.

— Мина, знаешь?

— Так точно.

— Готовь левый двигатель, будем огибать на «самом малом».

— Может, расстреляем ее?

— Надо бы, но сколько шума будет!

Секунд через сорок двигатель уже слегка погромыхивал на малых оборотах, руль положен на борт, а сигнальщик отстучал «ратьером» на торпедный катер про мину. Я высунулся в рубочный люк, крикнул помощнику Панфилову в мегафон:

— Пошли, не зевайте! — спрыгнул на палубу рубки и двинул на «вперед, самый малый» ручку левого машинного телеграфа.

— Мина прошла за корму! — доложил Панфилов, и все вздохнули с облегчением.

Снова дозор в той же точке — только сегодня ночь штормовая, никому отдыха нет — мотает крепко, разве тут улежишь? И на верхней палубе покоя нет — волны бьют в борт, веером поднимаются над палубой, над пушками, над надстройкой. Холодная соленая вода проникает повсюду, она плещется под ногами в рубке, не успевает убежать за борт. Но ничего, скоро рассвет, вернемся на базу и там отогреемся, обсушимся, отдохнем, поедим.

— Разрешите? — Из люка снизу в рубку выглядывает командир отделения радистов, наш комсорг, старшина 2-й статьи Яков Филиппович. — Вам радиограмма.

Над штурманским столом светильник — узкий луч вниз, прямо на карту. Разложил бланк: «Выполнить вариант…» Ну вот и все: отдохнули, пообедали спокойно! Идем обеспечивать катера-тральщики — сейчас в базу, но только пополнить запасы. На все — два часа. Выход в шесть ноль-ноль, до базы полчаса.

Из бухты на Лавенсари четыре БМО — бортовые номера 318, 504, 508 и 509 — вышли вовремя. Каждый вел на буксире по торпедному катеру. Все вместе мы представляем собой боевое обеспечение: тральщикам — работать, нам — прикрывать их от врага. Курс к Большому Тютерсу. Идем. Немцы не стреляют, хотя должны нас видеть. Семь миль до острова… шесть… пять… четыре… Немцы не стреляют. Спокойно идут наши тральщики. Мы за ними, и у нас на буксире торпедные катера.

— На головном тральщике поднят сигнал. — Сергей Грибков, заглянув в «Свод флажных сигналов», докладывает: — Поворот вправо на курс сто сорок пять градусов, перестроение в ордер номер три.

В бинокль я посмотрел на остров — там сверкнули вспышки первых выстрелов.

— Началось, товарищ командир! Сигнал на флагмане: отдать торпедные катера!

— Боцман! — крикнул я в мегафон, повернувшись в рубочном люке к корме. — Приготовиться выбрать буксир!

Старшина 1-й статьи Иван Васин жестом ответил, что задачу понял, и что-то сказал своему другу, командиру отделения минеров старшине 2-й статьи Павлу Анохину. Как раз тут катер резко тряхнуло. Я обернулся и увидел, что прямо по курсу встал разрыв снаряда и что точно на этот всплеск идет катер. Султаны разрывов вставали тут и там, но ближе к тральщикам, чем к нашим БМО.

— Товарищ командир, справа от острова тральщики противника типа М-40, и тоже стреляют!

Я поднял бинокль. В серых сумерках из-за Большого Тютерса в нашу сторону шли, нещадно дымя высокими трубами, тральщики-угольщики и стреляли из своих 85-миллиметровых пушек.

— Командир! — В рубку прибежал Панфилов. — Буксир на палубе, дымаппаратура и дымшашки изготовлены окончательно.

Этого доклада я ждал: сейчас с флагмана будет команда, мы дадим полный ход и начнем ставить завесу.

Наши катера разворачивались веером. Торпедные устремились в атаку на большие вражеские тральщики, мы готовились к своей работе.

Нашему БМО-509 приказано подойти поближе к Большому Тютерсу, чтобы оказаться западнее катеров-тральщиков. Пока этот маневр удавался: с острова стреляли по катерам-тральщикам, но «М-40» быстро разглядели опасность для себя и перенесли огонь на торпедные катера… Штормовое море мешало торпедным катерам выходить в атаку. И ветер был нашим противником в постановке дымзавесы, и следовало выбирать такой курс, чтобы помеха эта ощущалась как можно меньше. И вот четыре бронированных «малых охотника», идущие строем уступа, разворачиваются на минном поле — том самом, что тралят наши катера-тральщики, ибо считается, что небольшая осадка позволяет БМО выполнять такой маневр. Я еще раз повернулся в рубочном люке в сторону кормы — на юте, возле дымшашек, на палубе, по которой перекатывалась холодная волна, стояли боцман Васин и старшина минеров Анохин. Васин — чуть выше ростом и сухощав, Анохин — плотный, коренастый крепыш, оба отличные моряки и мастера своего дела, сейчас они ждут команды.

— Товарищ командир, сигнал «дым»! — доложил Грибков.

— Флаг «дым» до места! — И не успел флажок распрямиться, как Васин и Анохин запустили в работу первые дымшашки… Белая завеса дыма стелилась между берегом и тральщиками, почти тотчас первые всплески вражеских снарядов поднялись у нашего борта.

— Панфилов, ответим из сорокапятки?

— Есть, товарищ командир. Разрешите на ют, к пушке?

Панфилов убежал. Через несколько секунд кормовая пушка открыла огонь. Я снова обернулся в корму. Васин, как всегда оказавшийся в самом пушном месте, помогал комендорам, подавал снаряды заряжающему. А снаряды противника разрывались все ближе и ближе — всплеск с правого борта, с левого — метрах в двадцати. Затем — по корме, еще и еще. И тут я увидел, что Панфилов и Анохин упали…

— Товарищ командир, Анохина убило! — С юта прибежал второй минер. — Наповал, товарищ командир!

— На место! — прикрикнул я, а слова краснофлотца болью отдались в сердце: Анохина убило! Все что угодно мог я предположить, но чтобы вот так, вдруг, не стало этого жизнерадостного, цветущего молодого парня, комсомольца, такого веселого и остроумного… Панфилов стоял на юте, держась за кранец для первых выстрелов. — Помощник, дымзавесу! Васин!

Боцман рванулся от орудия, нагнулся к убитому другу, оттащил тело с того места, где его заливало водой. Дым стлался за катером. Надежно были прикрыты тральщики, вышедшие из атаки торпедные катера. Все шло хорошо в выполнении боевой задачи, но радости не было: мы потеряли боевого друга — старшину 2-й статьи Павла Анохина.

И вдруг — страшной силы взрыв.

— БМО-318 подорвался на мине! — крикнул сигнальщик Грибков. — Смотрите, товарищ командир, что творится!

С сумрачного неба валилась вода, и в этом водопаде крутились какие-то предметы.

— Вижу, Сережа! — вырвалось у меня. — Вижу.

Я посмотрел за корму: за нами шел БМО-504, которым командовал старший лейтенант Михаил Курапов, далее — БМО-508. Стало чуть легче. Но там, где только что шел БМО-318, уже осела волна, и мы увидели, что на воде люди. Все они плыли в одном направлении — к месту, где вверх килем держался их корабль.

Я поставил на телеграфах «вперед, самый малый». Надо было спасать тех, кто остался в живых после взрыва. Следом сбавил ход и катер Михаила Куранова. Мы развернулись и подошли к БМО-318. Помощник и боцман Васин распоряжались на палубе, наши моряки вытаскивали из воды ребят с погибшего катера. И вдруг все мы увидели, что на киль перевернутого корабля взобрался краснофлотец!

— Так это же их кок! — удивился Грибков. — Федя Комиссаров это, товарищ командир!

— Сейчас мы этого Федю снимем. — Я приказал рулевому подойти вплотную, но Комиссаров понял наш маневр, закричал:

— Товарищ старший лейтенант, я тут надежно устроился. Спасайте тех, которые в воде, командира нашего ищите!

— Надежно? — переспросил я Комиссарова.

— Командира ищите, ранен он! — повторил краснофлотец.

Комиссарова мы подобрали последним. Но командира БМО-318, моего хорошего друга старшего лейтенанта Федора Родионова, ни мы, ни экипаж БМО-504 найти не смогли.

ЛЕНИНГРАДСКИЙ САЛЮТ

В октябре 1943 года командование войсками Ленфронта поставило перед флотом задачу: в кратчайший срок скрытно перебросить из Ленинграда на Ораниенбаумский плацдарм 2-ю Ударную армию. Крупные морские перевозки — вообще задача трудная. А тут их предстояло осуществить в непосредственной близости от противника, который имел полную возможность обстреливать корабли и расположение наших войск.

Уже 19 октября началась переброска войск и техники 2-й Ударной армии. Переброска была продолжена в декабре, когда на заливе стал лед. Все перевозки удалось провести четко, без потерь. Благодаря искусной маскировке наших войск гитлеровцы не заметили их сосредоточение в исходном районе. Сильный удар частей и соединений с Ораниенбаумского плацдарма, оказавшийся неожиданным для противника, сыграл важную роль в его разгроме в январе 1944 года. Корабли ОВРа, участвовавшие в морских перевозках наших войск, внесли свой вклад в подготовку крупной операции.

А. ЛЮБЧИНСКИЙ, лейтенант, дивизионный штурман ОВРа В операции «Нева-2»

В декабре 1943 года к нам пришел новый командир дивизиона — старший лейтенант Василий Иванович Латыев. Внешне он был, как говорится, ладно скроенным и крепко сшитым. На груди у Латыева поблескивали золотом и эмалью два ордена Красного Знамени, и уже одно это давало ему право на уважение: в то время такими орденами еще награждали крайне редко. Однако мне познакомиться с комдивом по-настоящему не пришлось.

— Люблинский, — сказал Василий Иванович на другой день, — все ваши катера ремонтируются в заводе. Личный состав при них, а из офицеров один лишь дивизионный механик, остальные в Отряде зимней обороны. Вы же прохлаждаетесь здесь. Так что собирайтесь и — в помощь механику, главным образом — по вопросам повседневной службы и организации.

Конечно, я и до того частенько бывал на заводе, где личный состав совместно с рабочими ремонтировал корабли. Теперь же я просто жил на заводе, в одной комнате с инженер-капитан-лейтенантом Николаем Лазаревичем Казаковым. А за стенкой, рядом, располагались наши моряки — краснофлотцы и старшины.

Порядок действительно пришлось налаживать с азов — с заправки коек и запрета валяться на них в обуви и телогрейках. С того, что дневальный должен иметь божеский вид. Дважды к нам приезжал новый комдив, и оба раза мы с Казаковым получили по «фитилю» за отсутствие должного порядка. Правда, во второй приезд Латыев заметил, что есть сдвиги к лучшему. И вот — еще визит комдива, и он прямо от ворот цеха идет в жилые помещения. Дневальный, как положено, командует: «Смирно!» Тут же выскочил дежурный по дивизиону, доложил как полагается. И впервые мы увидели, как мелькнула улыбка на губах комдива.

На «смирно» выбежал и я из нашей с Казаковым комнатушки. Латыев протянул руку и коротко бросил: «Пошли!» Василий Иванович сразу повернул к нашей двери и здесь озадачил меня:

— Вот что, лейтенант. Отправляйся в штаб ОВРа, к флагманскому штурману. Он тебе объяснит в подробностях, что и как. Придется помочь ему — флагштурман с ног валится, каждую, считай, ночь с конвоем на Рамбов ходит. Понял?

— Не вполне, товарищ комдив.

— Ну, вот когда он объяснит, постигнешь. Ну а из штаба, от флагштурмана, направишься на фабрику «Канат». Знаешь, где она?

— Где-то на Петровском острове. Примерно знаю.

— Ох уж эти мне лейтенанты! И ничего-то они не знают, а если и знают, то примерно. Ничего, найдешь. И там разыщешь капитана первого ранга Богдановича. Он укажет, на каком корабле идти. — Комдив посмотрел на меня подозрительно. — А его-то, надеюсь, знаешь точно?

— Знаю, товарищ комдив. Не только точно, но даже прекрасно: третий год воюю, а все еще в лейтенантах хожу!

— И за какие грехи?

Я вкратце рассказал Латыеву о своих прегрешениях перед Богдановичем.

…29 января 1942 года добрался я из Кронштадта в Ленинград, где не был более полугода. Добрался до дому, поднялся по лестнице и увидел — дверь нашей квартиры оторвана вместе с петлями и прислонена в прихожей так, что войти туда можно никого не беспокоя. Из-под двери моей комнаты пробивается в прихожую узенькая полоска света. Открываю — в комнате довольно много людей, стоит сумрак от дыма, источаемого «буржуйкой», и еще от «мигасика» — плошки с какой-то горючей смесью, в которой плавает коптящий фитиль. При свете этого «мигасика» среди людей, заполнивших комнату, я с трудом узнал жену, ее сестру и тещу. Рядом с «буржуйкой» — детская кроватка, в ней лежит моя дочь. Глянул я еще раз на своих близких — огромные глаза на высохших до предела лицах. Кожа у них серовато-голубоватого оттенка. Тесть мой умер — об этом совершенно спокойно сказала теща.

— Все умрем, — прохрипела она. — Приходил тут твой друг, посылку передавал. Поздно!

Я понял, она говорит про Сашу Мушникова.

Короче, ночного пропуска для хождения по городу у меня не было, и я остался дома. Мы немного поели. Друзья с канлодки «Волга», на которой я служил в начале войны, выделили мне немного консервов, сушеной картошки. А Дима Бурыгин, мой однокашник по училищу, дал свежей салаки, которую моряки наловили подо льдом.

Утром 30 января я отправился на набережную Красного Флота. Там находился отдел кадров ЛенВМБ. Отсюда меня направили на плавбазу «Красная звезда», ошвартованную на Петровской набережной, чуть выше Кировского моста, в штаб ОВРа. Прибыл я на плавбазу, представился капитану 3-го ранга Богдановичу. Тот показался мне сердитым и чем-то недовольным. И сразу же спросил, отчего я столь долго добирался, ведь приказ о моем назначении подписан еще 14 января. Я ответил, что мне об этом стало известно лишь двадцать восьмого и в тот же день перед ужином я получил предписание. Так что если учесть, что из Кронштадта в Ленинград пришлось добираться пешком, то прибыл я в самую пору. Богданович ответил, что в подобных случаях положено не оправдываться, а отвечать «есть». Вот и весь мой «грех».

— Узнаю, — засмеялся Латыев.

— Если бы я сделал вывод из замечания!.. Так нет же. Товарищ капитан, тогда еще третьего ранга, проводил занятия по Боевому уставу Морских Сил. И что-то сказал не так. Ну а я еще в училище основательно изучил наставления, блистал по ним. Разве мог утерпеть? С места, без спроса и субординации, вставил пару слов, при всем-то комсоставе ОВРа! Богданович посмотрел в мою сторону и ничего не сказал. Ну, а потом со мной «поговорил» комдив: оказывается, ему крепко перепало от Богдановича за то, что своих командиров плохо воспитывает.

Теперь Латыев смеялся от души…

— Не грусти, покажи себя в деле — и он тебя отметит. Я знаю Богдановича! Но ты должен показать, что в его распоряжение прибыл не какой-то пижон, а настоящий боевой офицер.

В штабе ОВРа я зашел к флагманскому штурману капитану 3-го ранга Вайсману. Он поднялся с койки, мы поздоровались.

— Как тебе, должно быть, известно, идет переброска частей Второй ударной армии на Ораниенбаумский плацдарм, и по этому поводу каждую ночь на южный берег уходят конвои.

Я ответил, что, в общем-то, конечно, знаю об этом.

— Вот и прекрасно. Но почему ты тут, у меня? — спросил Вайсман и тут же дал ответ: — Дело в том, что флагштурманом с каждым из конвоев хожу только я один. Понимаешь, командиры меняются: капитаны первого ранга то Богданович, то Юрковский, то Визель. Или наш начальник штаба Большов. Так что получается, что все с подменой, а я — без. И так от этого измотался, что даже начальство заметило и приказало определить мне дублера самому. Я подумал и предложил Богдановичу тебя. Он согласился, и ты тут.

— Я-то тут и понимаю: идем мы вдвоем, раз я дублирую.

— Нет, пойдешь сам. Выход конвоя из Малой Невы, Петровским фарватером. Ты его знаешь достаточно хорошо и, надеюсь, не подкачаешь. — Вайсман достал из ящика стола карту, на которой был обозначен Петровский фарватер, и мы стали внимательно ее рассматривать. — При проводке кораблей используй судовой ход — наиболее глубокие участки фарватера. И будь предельно внимателен — дело ответственное!

Из штаба я направился на фабрику «Канат». На улицах города было не слишком темно: шли машины, правда, с затемненными фарами, громыхали трамваи, в окнах которых светились синие лампочки. На Петровском острове все выглядело по-иному: тут была полная темень. Не скажу, что темно и пусто, — все время приходилось обгонять колонны красноармейцев, следовавшие в ту же сторону. Бойцы были в валенках, в полушубках. Иногда и меня обгоняли — автомашины, тащившие на прицепе пушки. Что это были за орудия, я не знал, — вот если бы морские!.. У ворот «Каната» я задержался, пропуская какой-то армейский строй.

Наконец — пирс. Здесь значительно светлее: синие лучи света от нескольких больших ламп падали на причальную стенку, у которой лагом, то есть борт к борту, было ошвартовано три или четыре БТЩ. Выше по течению Малой Невы, все у того же длинного деревянного пирса, стояли тральщики из 17-го ДТЩ — «Осетр», «Олонка», «Тюлень» и др. На пирсе, под одной из ламп, стояла группа офицеров — капитан 1-го ранга Богданович, командир дивизиона БТЩ капитан 3-го ранга Опарин и дивштурман 17-го дивизиона Савенков. Как положено по службе, я доложился Богдановичу.

— Ты был у Вайсмана и тебе все ясно? — спросил он.

— Так точно, товарищ капитан первого ранга.

— Товарищ Опарин, этот лейтенант пойдет сегодня штурманом конвоя. Устройте его на флагманском корабле.

Вместе с комдивом мы подошли к сходне, по которой поднимались красноармейцы. Дежурный по кораблю увидел начальство и задержал поток армейских товарищей. Мы поднялись по трапу в надстройку и здесь встретили командира корабля.

— Знакомьтесь, товарищи. Штурман конвоя лейтенант Люблинский. Командир Т-217 капитан-лейтенант Константин Матвеевич Буздин.

Вдруг откуда-то появился еще один лейтенант.

— Отлично, — сказал Опарин. — А вот и штурман Буздина.

— Пошли в кают-компанию, — пригласил всех командир. По пути он ткнул рукой в дверь одной из кают и сказал: — Здесь будешь жить. Ну, а сейчас чайку попьем. — Тут Буздин внимательно оглядел меня, покачал головой: — В ботиночках и фуражечке целую ночь на мостике? Околеешь! Да и шинель ныне не по климату!

В коридоре мы разделись и зашли в кают-компанию. Чай уже ждал на столе. Минут через двадцать я направился в каюту. Возле ее двери стоял старшина 2-й статьи. Руки его были заняты какими-то вещами. Командир корабля, посмотрев на часы, сказал, что ровно через час съемка со швартовых, и посоветовал за это время не только переодеться, но и войти в курс дел. Мы были втроем — штурман корабля, я и баталер, принесший мне теплую одежду: изрядно поношенные сапоги с новыми байковыми портянками, носки, ушанку и совершенно новый костюм из мягкой кожи на собачьем меху.

На мостике все было готово к походу. С крупномасштабной навигационной карты, спрятанной под навесом штурманского стола и освещенной электролампой, на меня смотрели до мелочей изученные очертания Невской губы, устье Невы, Морской канал, Большой корабельный фарватер, Урицк, Стрельна, Петергоф, пункт нашего назначения — Ораниенбаум. И конечно, остров Котлин, кронштадтские форты и рейды. Подумалось о том, что сотни раз здесь хожено и перехожено за годы войны и все настолько известно, что кажется, тут можно вести корабль с закрытыми глазами и не наткнуться ни на что, как дома, в хорошо обжитой квартире. А вот Петровский фарватер и Северный — самая сложная часть нашего пути. Сложная оттого, что вплотную очень малые глубины: справа по ходу — Крестовская мель, слева — мель Вольного острова. Конечно, на берегу створы, они обозначают все «колена» фарватера. Но флагштурман говорил и о судовом ходе, наиболее глубокой части фарватера, напомнив, что он не всегда совпадает с направлением этих самых створов. Именно напомнив, ибо я тоже знал о такой особенности — спасибо все тому же флагштурману Вайсману, которого я от самого ледостава и до сей минуты в душе поругивал.

Дело в том, что военная кампания 1943 года досталась нам нелегко. Мы смогли бы отдохнуть лишь тогда, когда катера подняли на стенку и у нас возникла передышка до самого ухода в ОЗО. Но… передышки не получилось: в штабе ОВРа организовали регулярную учебу штурманов по специальности. Конечно, с одной стороны, флаг-штурман имел непререкаемый авторитет как специалист. Но с другой — мне думалось, что он такой же офицер, как все прочие, только закончивший академию и поэтому глядящий на нас свысока. Но служба есть служба, и на войне — учились, старались, как ни вздыхали… Теперь, оглядываясь назад, я по-иному оцениваю те занятия: дело в том, что кроме штурманов, закончивших «нормальные» военно-морские училища, были и такие, которым война выделила на обучение 10 месяцев специальных офицерских курсов «при училище». Для них эта учеба была равнозначна находке клада. Вот почему Вайсман старался вовсю. На одно из последних занятий он привел какого-то капитана 3-го ранга из гидрографии флота, и тот целых четыре часа толковал нам про Петровский, Северный и Елагинские фарватеры, про Большой корабельный фарватер, про особенности плавания в Невской губе. Затем последовало еще и семинарское занятие. И волей-неволей длину участков, их направление и глубину в самых ответственных местах мы знали буквально наизусть. Конечно, я и некоторые мои товарищи, обладатели высшего военно-морского образования, полагали тогда, что вся эта учеба нужна флагманскому штурману лично, для поднятия своего реноме.

И вот я на мостике Т-217 и все это вспоминаю — вспоминаю едва ли не каждый метр пути. И думаю, что знаю путь не только я, но и командир БТЩ, и его штурман, также прошедший «академию Вайсмана». В общем, так оно и было, как удалось убедиться тотчас, как только я заглянул под навес штурманского стола: на карте — небольшая табличка с цифрами, поясняющими, как точнее следовать по судовому ходу. Здесь я особенно понял, что учеба нам всем без исключения была на пользу.

Прозвучал сигнал боевой тревоги. Я понял: погрузка закончена, сейчас пойдем. На мостик поднялся командир корабля и, повернувшись ко мне, спросил:

— Ну как, штурман, в такой одежде лучше?

— О чем разговор!

Тут раздалась команда «смирно», наверх, на мостик, поднялся капитан 1-го ранга Богданович.

— Разрешите обратиться? — спросил я и, когда он кивнул, продолжил: — Разрешите доложить предложения на переход.

Богданович внимательно выслушал меня, посмотрел на карту, задал несколько вопросов, а потом тихо сказал:

— Хорошо. Так и пойдем. Командир, — он обернулся к капитан-лейтенанту Буздину, — снимайтесь и давайте сигнал кораблям конвоя.

Т-217 медленно шел вниз по Малой Неве, со скрежетом ломая и раздвигая лед. Остальные корабли тоже снялись со швартовов.

— Командир, передать на корабли: «Следовать точно в кильватер», — приказал Богданович. — И еще — «проверить работу кильватерных огней»…

Первый мой ледовый переход был завершен успешно.

Как-то незаметно я понял, что командир ОВРа капитан 1-го ранга Богданович зла на меня не имеет. Убедиться в этом возможностей у меня имелось достаточно. Конечно, это пришло не сразу, — вначале я ощущал его присутствие постоянно и почти физически: казалось, хмурый наш начальник каждую минуту глядит через мое плечо — в карты, таблицы, мне в глаза, сверяет мои действия с требованиями момента. Но однажды он поднялся на мостик с веселой улыбкой, подозвал Буздина и спросил:

— Как у вас с компасами?

— Все в порядке, товарищ капитан первого ранга!

— Ну, а ты что скажешь, Люблинский?

— Гирокомпас, его репитеры, главный магнитный проверены…

— И куда указывает стрелка?

— На норд, — ответили мы оба и еще более удивились вопросам командира ОВРа: иначе же и быть не могло!

— Ну, слава богу, что хоть у вас на норд. — Богданович засмеялся. — А то понимаете, что произошло с компасами на Т-218…

О том, что у соседей было ЧП, мы не слыхали. Но слова командира ОВРа не могли не волновать нас. С другой стороны, будь там что неладно, Абрам Михайлович вряд ли бы смеялся.

— Стрелки компасов на Т-218 показывают на вест. Вот в чем вопрос — почти по «Гамлету»: жить или не жить…

— Но, товарищ капитан первого ранга, как сказал Чехов устами одного из своих героев, «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»

— Молодец, Люблинский. А я-то думал, что у тебя в голове только штурманские дела и… немного ветра. А ты вот классиков цитируешь. На память. — Он снова засмеялся. — Так вот, приходит вчера наш флагштурман Вайсман на БТЩ Т-218 и видит в одном из корабельных коридоров стенгазету. И в ней крупными буквами заголовок написан: «Стрелка компаса показывает на запад!» Представляете, флагманскому штурману, к тому же выпускнику Военно-морской академии, вдруг такое. Ну, он и скажи за чаем командиру, что выход сегодня под вопросом. Бедный командир аж в лице сменился: не выполнить боевой приказ, не выйти в море?! «В чем, — спрашивает, — дело?» Ну, Вайсман ему про компас. Тот сразу своего штурмана вызывает, а Вайсман и скажи: «Не спеши, командир. Лучше пойдем со мною, я тебе кое-что покажу». Ну и показал…

Мы засмеялись, представляя себе ситуацию, сложившуюся на Т-218… А еще я подумал о том, что вечно суровый Богданович вовсе не лишен чувства юмора.

После этого случая на душе стало легко и на командира ОВРа я стал смотреть по-иному… Дело шло на лад, как тут было не радоваться. Тем более что конвои продвигались нормально, на Ораниенбаумском плацдарме накапливались силы, и все мы понимали: скоро!

Моряки не покидают кораблей!

Базовый тральщик, на котором мне предстояло вечером идти в Ораниенбаум, отстаивался в Ленинграде, и я направился по делам в штаб ОВРа. Еще накануне погода испортилась: усилился ветер, над заливом, над городом помчались тучи, посыпались снежные заряды. Я шагал по Петровскому проспекту, ветер трепал полы шинели, срывал с головы фуражку, бросал в лицо пригоршни холодной снежной крупы. Было такое ощущение, что ветер изо всех сил старается выдуть из меня последнее тепло. Но думалось все-таки об ином — о том, что, несмотря на такую круговерть, конвой вчера вечером ушел. Но вот о том, что от такого-то ветра может начаться подвижка льда и корабли окажутся затертыми на узком фарватере у немцев на глазах, в голову не приходило.

В штаб ОВРа я прибыл где-то в начале десятого и сразу понял — обстановка тут тревожная: во льдах остановились сперва тихоходные тральщики 17-го дивизиона со всеми, разумеется, баржами, которые они вели на буксирах, потом встали БТЩ, и даже флагман Т-218, единственный, кто был свободен от буксировки, тоже застрял… И тут же немцы открыли огонь по конвою. И хотя кронштадтские форты начали контрбатарейную стрельбу, враг не оставлял корабли в покое. Чуть позднее в штабе получили сообщение о том, что на льду поставлена дымовая завеса, которая должна затруднить действия немцев. Однако едва успели облегченно вздохнуть, как вдруг поступил доклад от одного из постов службы наблюдения и связи:

— Личный состав покидает корабли и сходит на лед!

Я как раз находился у дежурного по штабу — забежал узнать, где может быть командир 17-го дивизиона тральщиков, когда поступил этот доклад. Через минуту в помещение вошли Богданович и начальник штаба Большов — оба были взволнованы и бледны. Я услыхал, как Богданович говорил:

— Тут какая-то путаница, этого быть не может! — сделал еще шаг и, обратившись к дежурному, приказал: — Немедленно уточните обстановку!

Ну, а пока в штабе волновались, ибо четкого доклада о том, что же с кораблями, получить не удавалось: плотная дымзавеса укутала их. Сквозь эту завесу БТЩ, тихоходные тральщики и баржи просматривались мутными силуэтами, как, кстати, и встававшие тут и там гейзеры разрывов вражеских снарядов.

К вечеру ветер стих, сжатие льдов прекратилось. Конвой тронулся с места и вскоре благополучно дошел до Ораниенбаума. К этому времени успели разобраться и с тем, что посты СНиС ошиблись.

Позднее флагманский штурман Вайсман рассказывал, что же на самом деле происходило на кораблях в эти трудные часы: люди действительно сходили с тральщиков на лед, но лишь для того, чтобы по приказанию командира конвоя поставить дымовую завесу!

Дымзавеса была поставлена, однако немцы стрельбы не прекращали. Убитых не имелось, но несколько красноармейцев из числа переправляемых на южный берег получили ранения. И еще несколько краснофлотцев и старшин с кораблей, а из офицеров — дивизионный штурман 17-го ДТЩ капитан-лейтенант Тимофей Савенков.

И в этот трудный день поставленную задачу конвой выполнил.

Н. УЛАНОВ, юнга-сигнальщик БМО-541 Командировка

Старший краснофлотец Геннадий Достойнов был крайне недоволен тем, что буквально под самый Новый год — оставалось четыре дня до праздника — его вдруг откомандировали с катера. Да мало того, что откомандировали, — одели в ватные брюки и ватную же куртку, поверх приказали натянуть полушубок, на плечо повесили автомат, на пояс — два запасных диска с патронами и сумку с двумя гранатами-лимонками. А за спину — вещмешок, в котором кроме смены белья был запас еды на неделю.

Группу собрали в 1-м флотском экипаже, потом трамваем довезли до стадиона имени Ленина, откуда пешком — на Петровский остров… Достойнов шагал в строю последним, про себя размышляя, к чему такая спешка и вообще к чему все это: единственно, что было известно, так это то, что старший группы получит какие-то указания в проходной фабрики «Канат». Наконец эта самая проходная, но не успел старший доложить, что положено в таких случаях, как офицер в белом полушубке, встречавший их, приказал:

— Старшему остаться, остальным марш на набережную и там ждать! Группе следовать за бойцом, одетым в маскхалат.

Вот и берег Невки с деревянными причалами — они пришли как раз к тому месту, где было почти совсем темно. И здесь, как увидел Достойнов, были ошвартованы по три, борт к борту, баржи. Большие, неуклюжие деревянные баржи, на каких до войны в Ленинград возили строевой лес и дрова из Карелии. На каждой из них имелась небольшая избушка, с окнами, дверью и трубой, из которой всегда, зимой и летом, почему-то валил черный дым, который интриговал их, ленинградских ребят. И еще — на каждой барже было по два-три мельничных колеса. Сейчас их крылья крутил порывистый холодный ветер с залива, они скрипели вовсю, как и насосы для откачки воды. Этот скрип перекрывал легкий гомон, стоявший на берегу и самих баржах: красноармейцы, одетые в такие же полушубки и валенки, как Достойнов и его товарищи, вкатывали на баржи по мосткам пушки на больших колесах с резиновыми шинами. Боец в маскхалате, который привел группу, исчез, оставив краснофлотцев на причале, на самом ветру. Но Достойнову думалось, что тут даже очень хорошо стоять — ветер обдувает разгоряченные лица. И еще о том, что можно бы расстегнуть полушубок, но ведь так и простыть недолго.

Пришедший вскоре старшина распределил краснофлотцев по баржам. Достойнов направился на «свою» вместе с незнакомым парнем. Когда оба устроились на широком топчане в избушке, моряк сообщил, что зовут его Лешей, фамилия — Жуков и что служит он строевым на гвардейском минзаге.

Поговорить не удалось: в избушку вошел сам старшина и, сняв на минутку шапку, приказал приготовиться, ибо буксировка должна начаться минут через пять. Оба сразу же начали протирать автоматы ППШ, затем смазали их. Покончив с этим, застегнули полушубки, надели шапки и, повесив ППШ через правое плечо, дулом вниз, вышли на мороз. И вовремя — к борту баржи, с трудом продвигаясь сквозь крупные льдины, подходил БТЩ, и с его мостика кричали, чтобы на барже принимали бросательный, а за ним буксир. И тут же на палубу шлепнулась легость бросательного конца, прямо к ногам Достойнова, — он наклонился, подхватил линь, вместе с Жуковым вытянул его, а следом и стальной трос на палубу.

И вот БТЩ натянул буксирный трос, за ним в недальний, но трудный путь пошел караван из трех барж, следующих в кильватер друг другу. Достойнов и Жуков устроились на палубе, у щита пушки.

Пока шли рекой, волнений не было никаких. Но вот БТЩ чуть увеличил ход — баржа стала вздрагивать. Оба переглянулись, подбежали к борту. Лед оказался не очень толстым, но корпус баржи был деревянным, и Достойнов заволновался: ткнет льдина в борт — и привет! К тому же их «корабль» не имел стройных обводов, какие есть у настоящих кораблей, — был тупорылым, и лед плохо поддавался ему. Достойнов заволновался еще больше: гляди, лопнет буксирный трос, а там попробуй заведи его в темноте!

С правого борта прошел какой-то БТЩ, который не имел на буксире никаких барж. Достойнов понял, что тральщик выполняет обязанности ледокола, кроша лед на мелкие куски. Ветер, такой холодный на Неве, здесь совсем залютовал: он бросал в лицо пригоршни колючего снега, поземкой стлавшегося по льду, и гнал высоко в небе темные тучи. Тучи эти закрывали звезды и месяц, становилось еще темнее. И вдруг Достойнов увидел, что бойцы откуда-то притащили большой лист железа и кладут на него какие-то палки. Никак костерок развести хотят?

— Мужики, вы что тут делать надумали? — подбежал он к красноармейцам. — Враг рядом, он враз увидит!

— Да что ты, сынок? — удивился один из бойцов. — До немца-то километров восемь, в глубоком, стал быть, тылу мы от переднего краю… А ты — рядом! — И все красноармейцы засмеялись, дружно и весело.

Пришлось Достойнову пуститься в объяснения, чтобы убедить бойцов. Да, он понимает: на суше, все это и верно, глубокий тыл — за полями, лесами да оврагами. А здесь лед, гладкий, как стол, а видимость хорошая…

— Это все равно как с самолета глядеть! — привел он последний довод, хотя не знал, как видно с самолета, летать за семнадцать с половиной лот жизни не приходилось.

Но довод этот оказался достаточно убедительным, бойцы повздыхали, поругали ветер и мороз, поругали море, на котором все так далеко видно, и спустились в трюм. А Достойнов и Жуков остались наверху.

Снова мимо их каравана прошел «ледокол» БТЩ. И, когда луна на мгновение выглянула из-за туч, Достойнов глянул за борт и увидел, как далеко расходятся по льду трещины от «ледокола».

— На барже-е-е! — крикнули с БТЩ в мегафон. — Приготовиться к повороту-у-у!

Достойнов подумал о том, что сейчас надо быть особенно бдительным: один рывок посильнее — и трос оборвется. Он послал Жукова на корму, передать команду на баржи, идущие с ними в одной связке. А сам, уставившись в темень, наблюдал, как потихонечку двинулись влево кильватерные огни на их БТЩ… Застонал деревянный кнехт, поддался буксирный конец. Вот и закончен поворот — это значит, что Лисий Нос по корме, а впереди и справа — Кронштадт. Бегут минуты. Западный ветер зло бьет теперь в правый борт, и поземка перегоняет остатки снега со льда прямо через баржу. Теперь уже все красноармейцы забрались в трюм, на палубе только они с Жуковым, и Достойнову думалось о том, что неплохо бы еще чего на себя надеть: рукавицы давно на руках, уши на шапке опущены и подвязаны под подбородком…

Наконец пятном по правому борту прошел затемненный Кронштадт с его батареями и кораблями, готовыми, если фашисты обнаружат конвой, по первому сигналу открыть огонь по врагу.

Время тянулось медленно. Наконец, Достойнов увидел, как впереди по курсу просматривается берег. Еще немного — конвой достигнет его, а там и войдет в гавань: впереди БТЩ, который тащит их баржи, идет такой же караван, и им в кильватер тоже идут БТЩ с баржами.

Наконец — гавань, причальная стенка. И уже поданы сходни, по которым артиллеристы на руках выкатывают пушки. Тральщик натягивает буксир. К утру, к рассвету, корабли должны быть в Ленинграде, чтобы все начать сначала.

Л. ВАЙСМАН, капитан 3-го ранга, флагманский штурман ОВРа Сквозь игольное ушко…

Это случилось в ночь на 4 января 1944 года невдалеке от Кронштадта. Конвой уже повернул от Лисьего Носа, когда тысячетонную баржу СБ-3, которая шла на буксире у одного из тральщиков, оторвало и завертело-закружило льдами и течением. А затем сдрейфовало за ряжевую преграду, построенную здесь еще в прошлом веке, в годы Крымской войны. И прямо на минное поле, выставленное немецкими самолетами.

Я шел на БТЩ Т-217, головном корабле конвоя, и доклад о ЧП услыхал в числе первых. Как полагалось в походе, находился я на ходовом мостике. Надо ли говорить о том, что обстановка здесь сразу стала тревожной: СБ-3 везла технику, боезапас, там находились бойцы. И надо все это спасать нам, Т-217. Прежде всего, предстояло найти проход в ряжах, подойти к барже, взять ее на буксир, а затем вывести из-за преграды и доставить к месту назначения.

Само собой разумеется, не стоит и говорить о том, что заходить на неизученное минное поле дело уже само по себе рискованное.

А тут еще, совсем некстати, на память пришли события, случившиеся 1 мая 1943 года. Тогда, сразу после посадки на мель подводной лодки С-9 и гибели капитан-лейтенанта Крылова, командованием было принято решение, в котором прямо говорилось, что для лучшего навигационного обеспечения переходов лодок их должен сопровождать флагманский штурман ОВРа. Крылова на должности флагштурмана сменил я — мне и следовало обеспечивать операции проводок и в 1942 году, и в 1943-м.

Как обычно, накануне перехода в штабе ОВРа проводился инструктаж, им руководил Богданович. Начальник штаба Большов доложил обстановку и план операции. Я осветил ее навигационную сторону и при этом особо обратил внимание командиров лодок и штурманов на систему навигационного ограждения. Говорил о том, что особое внимание должно быть уделено дублированию курсоуказания и, главное, своевременности и точности поворота с Морского канала в сторону Ольгина.

— Ну, а если в этой точке не окажется гидрографического катера «Гироскоп», как тогда?

— Тогда поворот осуществлять по счислению. Продолжать движение по Морскому каналу не следует ни в коем случае, — ответил Богданович.

Той ночью стояла прескверная погода: валил густой и мокрый снег. Он падал на воду, на легкий корпус лодки, на рубку, таял на деревянных паелах, и мы стояли в густой снежной каше — капитан 2-го ранга Владимир Полещук, командир конвоя, командир лодки Евгений Осипов, сигнальщики, рулевой. Видимости практически не было никакой — мокрый снег лез в глаза, противно лип к лицу, струйками воды стекал за воротники регланов. Но, с другой стороны, эта мерзкая погода была нам выгодна: неприятель не мог наблюдать визуально подводные лодки, которые шли здесь под электромоторами, — впереди — Щ-406, за нами — Щ-323. Здесь нам не повезло. На Щ-406 вышел из строя гирокомпас. Командир конвоя капитан 2-го ранга В. Полещук, несмотря на мои возражения, принял решение выпустить вперед, в голову конвоя, Щ-323. Перед самым выходом из закрытой части Морского канала Щ-323 вышла вперед и буквально через полминуты скрылась в снежном заряде.

Как только конвой вышел в открытую часть Морского канала, немцы открыли по кораблям огонь, который сопровождал нас до выхода на Северный фарватер.

Щ-406 медленно продвигалась вперед в белой мгле, в которой мы боялись пропустить точку поворота, проглядеть катер… Вдруг из рубочного люка появилась голова радиста, Осипов нагнулся к нему, что-то тихонечко спросил.

— Имею доложить, — язвительно произнес затем Евгений Яковлевич, — «Гироскоп» в точке отсутствует. Вот так!

— До поворота осталось пять минут, — доложил я Полещуку.

— Зачем он нам, этот поворот? — спросил Осипов. — Погода позволяет идти напрямую, не сворачивая и не путаясь по ольгинскому мелководью.

— Ни в коем случае! — резко возразил я Осипову, ибо понял: командир лодки не придает значения тому, что только вчера здесь вел бой с катерами противника дозорный катер ЗК-35, которым командовал старший лейтенант Никита Катальников. И нельзя исключить, что под прикрытьем боя фашисты ставили мины.

Полещук поддержал меня, и Осипов скомандовал на руль. Так прошло несколько минут. Вдруг из люка показался командир БЧ-5 и взволнованно доложил:

— Только что у борта взорвалась мина — в лодке мы слышали мощный удар по корпусу.

Мы постарались успокоить механика, а Полещук сказал:

— Уж с мостика мы бы увидели это. Скорее всего, поблизости разорвался крупнокалиберный снаряд.

Механик пожал плечами в недоумении и нырнул обратно в люк. Полещук взглянул на меня, и я заметил, как побледнело его лицо. Как выяснилось позже, в лодке услышали сильный динамический удар, причиной ему был взрыв мины — на ней подорвалась Щ-323, которая на 4,5 кабельтова проскочила точку поворота…

И вот теперь мы идем в район, где тоже стоят мины… Однако дело не только в них: СБ-3 как-то сама нашла проход между ряжами — забитыми в грунт залива толстенными дубовыми бревнами, пространствомежду которыми заполнено огромными камнями и за прошедшие десятилетия замыто песком. В ряжах имелись проходы, на обычных картах не обозначенные, — в один из таких и проскочила СБ-3, тысячетонная баржа, и оказалась в районе расположения минных банок. Оставлять ее там до утра было нельзя. Для нас обстановка усугублялась еще тем, что к кромешной тьме прибавился туман и из-за него не видны были навигационные огни Лисьего Носа, «привязавшись» к которым можно было спокойно найти узкий проход. Остальное, хотя и опасное дело, представляло вторую часть задачи, по крайней мере, ясную по исполнению. Пока же мы не наблюдали не только огней на берегу, но даже расположенного совсем рядом, на ближнем форту, узкого и остронаправленного огня маневренного пункта.

В штабе конвоя и на корабле понимали, что пройти при данной ситуации ряжи и не посадить на них БТЩ будет делом почти невыполнимым. Знали о минах и понимали, что нет гарантии в том, что, если БТЩ не подорвется на них, этого не случится с баржей. А нам надо было и самим выйти, и СБ-3 вывести. Минуты бежали. Их оставалось до рассвета совсем немного. Я ходил по мостику и думал. Решение нашлось неожиданно: я стукнулся о тумбу сигнального прожектора, ругнулся и…

— Константин Матвеевич, — обратился я к командиру Т-217 Буздину, стоявшему рядом, у штурманского столика, — ты знаешь, как полезно иной раз стукнуться обо что-либо?

— Но лучше не надо, — улыбнулся Буздин в ответ.

— Вопрос — обо что стукнуться. Взять, например, прожектор. Они же установлены не только у тебя на мостике, но и в Лисьем Носу, в ПВО. Как ты полагаешь, если они начнут светить, туман пробьют?

— Обязательно, но только если луч направить вверх!

— Правильно! По ним возьмем пеленги и найдем проход. Что может быть проще?

Через минуту на мостике уже был шифровальщик, а через 20–30 минут мы увидели, как из туманной мглы на норде в небо уперлись два световых столба. Вскоре Т-217, успешно протиснувшись сквозь находившуюся в нескольких кабельтовых от места, с которого мы начали поиск, щель в ряжах, подходил к СБ-3. Взять баржу на буксир было делом не слишком сложным, даже во льдах, и вскоре мы уже выскочили из этой ловушки, благополучно миновав и мины. Но с тех самых пор, вспоминая операцию по переброске войск, я считаю, что из всех конвоев во льдах Невской губы той поры этот оказался самым, наверное, трудным.

Ф. РУТКОВСКИЙ, капитан-лейтенант, командир сетевого заградителя «Онега» Танки на палубе

К декабрю 1943 года я прослужил на сетевом заградителе «Онега» почти полгода: меня назначили на корабль вскоре после того, как был тяжело ранен капитан-лейтенант Сапунов. Из последнего похода на Лавенсари мы вернулись во второй половине декабря, пробиваясь от Толбухина маяка через молодой, но довольно крепкий ледок. Ошвартовались к Усть-Рогатке, к ее западному молу. Нам дали до Нового года отдых, а там предстояло заняться ремонтом. Но с отдыхом не получилось: уже через двое суток мы и сетевой заградитель «Вятка» стояли у причалов Морского завода. Зачем это делалось, нам объяснил комдив — капитан 3-го ранга Безукладников: предстояли перевозки боевой техники, к ним надо соответственно подготовить корабли.

И вот в трюмах закипела работа: рабочие ставят дополнительные крепления, приваривают их вглухую к палубе и подволоку. Мой новый помощник, суровый Иван Самофалов, ворчит по этому поводу:

— Делают, строят! А как мы тут потом с сетями развернемся?

В нем все еще говорит командир боевой части, каковым он на «Онеге» служил до недавнего времени.

Но сколько ни ворчал помощник, приказ исполнялся: делали подкрепления в трюмах; на палубе, перекрывая минные рельсы, сооружали пастил из толстых деревянных брусьев. Для чего все это, нам не объяснили, однако чувствовалось — снова запахло боями. Работы у нас закончили быстро, и тут же мы с командиром «Вятки» Кудряшевым получили приказ идти в Лисий Нос, грузить технику, — было это не просто: с каждым днем все больше намерзал лед на заливе, и мы высказывали свои сомнения командованию. Нам ответили, что это забота не наша, а со льдом есть кому бороться.

…Ошвартовались. Через десяток минут к нашему борту встала «Вятка». Меня на мостике уже не было: прибежал молодой лейтенант, его я видел впервые, и доложил, что член Военного совета флота генерал-майор Вербицкий вызывает командира «Онеги» в его же, командирскую, каюту. Спустился с мостика — в моей каюте было полно народу, и почти все — незнакомые офицеры. Представился генералу, доложил, что корабль к перевозкам техники готов.

— А какой техники, знаешь, командир?

— Никак нет!

— Техника вот какая: на палубу примешь четыре тапка Т-34, поставишь их от надстройки до ростр. А на ют — четыре пушки полковой артиллерии.

Сердце у меня так и упало: танки! Машины весом тонн по тридцать — на палубу, да при пустых трюмах. К тому же — пушки на корму! Это же где-то тонн сто пятьдесят, не менее!

— Не смущайся, — успокоил меня генерал. — Инженеры технического управления флота все рассчитали — не перевернешься. А сейчас — всем наверх!

Едва я успел выйти на крыло мостика, как почувствовал, что корабль резко накренился на борт: на палубу, отвернув башню с пушкой назад, грохоча сталью, вползал танк. Я уже знал, что он займет место на палубе сетевого заградителя «Вятка». Наши — начиная с пятого по счету.

В носовом кубрике собралась команда. Когда я спустился туда, все уже расположились по местам, и замкомдив по политической части капитан 3-го ранга Владимир Фокин рассказывал, что дам предстоит сделать. Я остался стоять у трапа, рукой показав, что садиться не собираюсь. Посмотрел на своих ребят, на всех, но в первую очередь на боцмана Николая Лукича Анциферова, в прошлом лыжника и футболиста, известного на весь довоенный Ленинград, и понял, что он крайне волнуется. И тут раздался сигнал аврала.

Мы приняли технику на палубу, отдали швартовы, отвалили от пирса и стали в кильватер «Вятке». Впереди шли тральщики-«ижорцы», чуть мористее место ледокола занял БТЩ.

Первый поход прошел успешно.

В Ораниенбауме мы ошвартовались в Обводном канале, справа от входа в гавань. Саперы навели со стенки на палубу сходни из толстых бревен, и выгрузка прошла быстро. К рассвету «Онега» и «Вятка» пришли в Кронштадт. К десяти ноль-ноль меня и Кудряшева вызвали в штаб на разбор и инструктаж. Ну а с вечерними сумерками — снова на Лисий Нос.

На четвертые сутки «Онега» пришла в Ораниенбаум первой. В общем-то, теперь уже не было проблем с погрузкой и выгрузкой, танки и пушки расставлялись на палубе за считанные минуты и столь же быстро разгружались. Так что к полуночи мы уже были готовы снова выйти в море.

В кают-компании попили чаю.

— Что будем делать дальше, товарищ командир? — спросил меня лейтенант Самофалов. — Отдыхать или?..

— «Или» говорят только в городе Одессе, — засмеялся капитан 3-го ранга Владимир Бобров. — Ты же, Ваня, коренной балтиец и урожденный города Кронштадта!

— И все-таки — «или», — в тон ответил я. — А не сходить ли нам еще в один рейс за танками? Как положено в таких делах, слово младшему по чину — лейтенанту медслужбы Голицыну. Ваше мнение?

Голицын, фельдшер по должности и образованию, но служака до мозга костей, во всем более похожий на строевого офицера, чем на медика, поднялся и сказал:

— Надо идти за техникой.

— Механик?

— Надо.

— Старпом?

— Фарватер во льду сейчас отличный, пройдем. Я — «за»!

— Решено, — подытожил я, потянулся к висящей на плетеном проводе груше звонка. Через несколько секунд явился вестовой. — Боцмана в кают-компанию!

В эту ночь мы сделали два рейса вместо одного и сумели переправить восемь танков…

Еще одна ночь. Снова Лисий Нос. Не успели ошвартоваться, на причал прибыл командующий флотом вице-адмирал Трибуц.

— Хочу посмотреть, как вы тут грузитесь, — ответил он на мой рапорт. Молча встал у лебедки. Стал за всем внимательно наблюдать. Потом подозвал меня. — Работаете хорошо, быстро. Но вот вопрос: а нельзя ли взять еще один танк?

На меня сразу нахлынули сомнения: еще 30 тонн! Доложил свои соображения комфлота. В ответ он улыбнулся и спросил:

— А что думает по данному поводу ваш боцман?

Прибежал главный старшина Анциферов и сразу же ответил на вопрос командующего, что брать еще один танк не только можно, но и нужно. Но сделать это допустимо при одном условии — меньше грузить на ют артиллеристов с их пушками. Потом пришли помощник и командир БЧ-5. В свете синих ламп я заметил, как покрылся морщинами лоб нашего механика — он прикидывал, что к чему.

— Разве что два танка загнать под ростры, — поразмыслив, сказал Бобров.

Так и сделали. Но для «лишнего» танка места осталось столько, что он мог встать только поперек корабля. И при этом едва не сбил одну из лебедок, установленных у самой носовой надстройки. Бобров тут же высказал свое «фе» по этому поводу. Но не выгружать же танк?

— Не надо выгружать, товарищ командир. — Перед нами стоял мичман Симачев. — Проще снять сами лебедки.

— А кто снимет?

— Я со своими мотористами.

И тут же сняли. И на следующее утро сдали их в Кронштадте на склад техотдела. Теперь пятый танк не грозил поломками.

Новый, 1944 год мы отметили по-своему: доставили в Ораниенбаум 10 танков. Но вышло так, что утром 1 января с выгрузкой подзамешкались и уйти в Кронштадт не удалось. Корабль остался стоять в Обводном канале. Мы понимали, что это крайне опасно: если враг обнаружит «Онегу», обстрела не миновать — он и так бросает снаряды по гавани. С помощью специальной команды маскировщиков мы накрыли корабль белыми маскировочными сетями.

Было изрядно холодно. Топить же котелок следовало с оглядкой, чтобы дымом из трубы себя не выдать. Покончив с маскировкой, по-праздничному позавтракали. Отдохнули. А потом по кубрикам и в кают-компании смотрели фильм «Два бойца».

Закончилась кинокартина. Мы вышли на палубу из кают-компании, и сразу стало не по себе: от веста потянул ветер, тучи понеслись над заливом, над Ораниенбаумом. А нам следовало спешить в Лисий Нос. С сумерками сияли маскировочные сети и отошли от пирса. Уже за воротами гавани, в заливе, мы увидели, что ветер куда сильнее, чем виделся со стенки. И еще — льдом затягивало чистую воду. Вовсю работали три наших двигателя, в общем-то, по водоизмещению «Онеги», слабенькие, и продвигались мы медленно. Свободные от вахт краснофлотцы, старшины и офицеры то и дело выбегали на палубу, глядели за борт, — корпус «Онеги» постанывал и потрескивал, кое-где под напором льда прогибалась обшивка…

До Лисьего Носа оставалось мили три с половиной, когда мы, зажатые льдами, остановились. Помочь нам выбраться из ледовой мышеловки было некому: «главный ледокол», БТЩ, тоже застрял.

Наступало ясное и морозное январское утро. На фоне голубеющего неба в зимней дымке вырисовывался южный берег залива — строения Петергофа, колокольня петергофского собора. Ничто не нарушало тишины зарождающегося дня. Но этот, казалось бы, мирный пейзаж таил в себе смертельную угрозу, и экипаж «Онеги» это хорошо понимал. Вот почему под руководством помощника командира и фельдшера были собраны все простыни у моряков и офицеров, изъяты запасы их из баталерки интендантской службы. Простынями мы замаскировали корпус и надстройки с правого, видимого противнику, борта. На лед выкатили дымшашки, их разместили кабельтовых в пяти от корабля, в сторону все того же петергофского берега, до которого было так далеко и так близко.

Солнце поднялось достаточно высоко для первого январского дня и, рассеяв дымку, осветило корабль. И почти тут же со стороны Петергофа раздался гром четырехорудийного залпа, а следом — звенящий грохот пролетевших над головой снарядов. В небо взметнулись четыре гейзера из дыма, льда, снега и осколков — перелет. Партия дымомаскировки, которую возглавляли лейтенант Иван Самофалов и химист старший краснофлотец Леонид Григорьев, запустила дымовые шашки.

Снаряды второго залпа легли с недолетом, совсем рядом с нашими дымшашками, с лежащими на льду моряками. И тут вдруг все мы увидели, что со стороны дамбы Морского канала восточный ветерок песет мощную пелену дымзавесы, перекрывающую почти по осп Большого корабельного фарватера ту часть Финского залива, которую официально зовут Невской губой, а в народе — Маркизовой лужей, и отгораживающую «Онегу» от вражеских глаз.

— Эх, чуть бы пораньше! — услышал я голос старшины 1-й статьи Воронова и не мог с ним не согласиться. Тем более что снаряды третьего залпа взорвались совсем близко и куски льда застучали по бортам «Онеги». Но тут же послышались выстрелы с другой стороны, и старшина 1-й статьи Попов доложил, что это открыли огонь форты.

Как обычно в таких случаях, немцы дали еще два-три залпа и замолкли. Однако в течение дня противник еще несколько раз принимался стрелять по нашим кораблям — дело в том, что в тот день, 1 января, застряла во льду не одна наша «Онега». Но каждую такую попытку немцев тут же пресекали артиллеристы и летчики флота.

К вечеру ледовая обстановка изменилась к лучшему. С помощью БТЩ Т-217 наша «Онега» и все остальные корабли были освобождены от ледового плена.

Мы сразу направились к причалу Лисьего Носа, с тем чтобы вечером, приняв на палубу танки, идти в Ораниенбаум.

Сжатие льдов на фарватере становилось опасным. И вот в Кронштадте, в штабе КМОР, контр-адмирал Левченко проводит совещание, на котором стоит один вопрос: «Как действовать дальше в сложившейся обстановке?» На нем присутствовали командиры кораблей, частей и соединений, участвовавших в перевозках войск.

Высказать свое мнение обязан был каждый. Большинство командиров стояло за то, чтобы продолжать морские перевозки, ибо погода день ото дня налаживалась и можно было ожидать, что подвижки льда прекратятся. Но имелись и иные мнения. Предлагалось, например, построить от Горской на Кронштадт и далее на Ораниенбаум ледовую дорогу — опыт в этом деле имелся. Оба предложения были приняты, но ледовая дорога получила, как говорится, приоритет. Ее срочно построили, и армейская техника пошла по льду.

Вся, кроме танков, — танки снова возили «Вятка» и «Онега». Каждый день рейс или два.

14 января началась артподготовка, и все мы полагали, что теперь-то можно забыть о скрытности: в 14.00 «Онега» и «Вятка» вышли из Кронштадта и вслед за БТЩ Т-215 повернули на Лисий Нос. К нашему великому удивлению, когда мы думали, что немцам не до нас, вокруг кораблей стали подниматься черные всплески разрывов вражеских снарядов. Положение наше было незавидным: три корабля на виду у врага — и никакого прикрытия!

К счастью, ни один снаряд не попал в цель, все они взрывались в стороне и отчего-то внизу — подо льдом, на грунте. Потом мы узнали, что немецким пушкарям был дан приказ стрелять по кораблям только бронебойными снарядами — они почти не давали осколков, куски же льда взлетали вертикально вверх и тут же падали. Пострадавших на все три корабля имелся один: у нас на «Онеге» ранило комендора, юнгу Мишу Гвоздева. Рана была не опасной, но напугался юнга здорово.

— Не дрейфь, Гвоздик! — крикнул я ему в мегафон. — Беги к доктору, он тебя мигом починит!

Перевозки танков мы продолжали до 21 января, несмотря ни на что. Таков был приказ, и мы его выполнили.

Всего кораблями Краснознаменного Балтфлота было доставлено в Ораниенбаум около 53 тысяч человек, 2300 автомашин и тракторов, 214 танков и бронемашин, 700 орудий и минометов, 5800 тонн боеприпасов, 4000 лошадей, 14 000 тонн воинских грузов.

А. АМЕЛИН, старший лейтенант, помощник командира БМО-503 Мерекюла

Зима ударила в декабре крепкими морозами. Бухты и гавани острова Лавенсари, где базировались наши БМО, сковало льдом. Однако во второй половине января наступила оттепель. Сильные штормовые ветры взломали лед, унесли его в открытое море. В конце месяца был получен приказ о подготовке к высадке морского десанта в тыл врага.

Десант, особенно зимний, операция не из простых. На «ура» ее не проведешь — это понимал каждый из нас. Понимали и то, что подготовка к нему будет серьезной. Но никто и не догадывался, что она будет столь сложной… А началась операция с того, что десантников, бойцов 260-й бригады морской пехоты, размещали по кораблям и каждому из них сразу же назначали место: кубрик, койку и рундук, место для оружия — автомата, станкового или ручного пулемета, ПТР, миномета. Море есть море, все должно иметь свое место, все — закреплено по-походному. Мы, катерники, старались показать десантникам, что и как делать; более всех в этом преуспевал наш боцман — старшина 1-й статьи Николай Осмоловский, молодой коренастый круглолицый парень.

— Ну что скучаешь, голуба? Вот так надо крепить. — Он прихватывал морским узлом ствол станкового пулемета к обуху и объяснял: — От так если ослабишь узел, он и развяжется!

— Это не узел, а липа. Привязывать пулемет надо крепко! — стоял на своем такой же молодой, как Осмоловский, десантник.

— Ты на корабле без году неделя, а учишь меня, боцмана, — сердился Осмоловский. — На моем счету это не первый десант. Учти!

Подходит кто-нибудь из морских пехотинцев.

— С боцманом не спорь, он после старпома на корабле самый главный!

И все становилось на свои места. Особенно это проявилось после того, как я рассказал десантникам, что боцман наш по гражданской профессии учитель. На флоте с сорокового года, успел повоевать на Ханко, получил ранение под Невской Дубровкой в 1941 году, и в сентябре 1942 года тоже.

— То-то гляжу, вроде лицо знакомое! — сказал десантник, который поддержал Осмоловского в споре о порядке…

Второй этап подготовки был сложнее для экипажей катеров: мы отрабатывали подход к берегу, занятому врагом, и отрабатывали стрельбу по береговым целям открытым и скрытым «за складками местности». На нем разместили макеты пушек, пулеметов и прочего. Мы выходили туда затемно, и вскоре ночь озарялась залпами пушек. Получалось не сразу и не все, но получалось.

И тогда начался третий этап подготовки — выход катеров к берегу и высадка десанта.

Вечером 11 февраля я зашел на БМО-505 к старшему лейтенанту Виталию Борисовичу Лозинскому. Дружба наша завязалась давно, еще в те времена, когда я пришел из морской пехоты помощником командира на БМО-318, которым командовал тогда старший лейтенант Федор Иванович Родионов. В общем-то, дружили командиры еще с училищной поры. Оба заканчивали Тихоокеанское высшее военно-морское училище. Я тоже выпустился в сорок первом, но из Каспийского училища. 30 октября 1943 года Федор Родионов погиб в бою. Память о нем была священна для нас обоих, а эта смерть сблизила нас. Каждая такая встреча начиналась с воспоминаний о Федоре Ивановиче.

— Федя был умница, — всегда говорил Лозинский. — Жаль терять таких прекрасных моряков. Это был человек с большой перспективой. — Серые глаза Виталия глядели на фотографию Родионова. Она висела в ажурной рамке на переборке командирской каюты. — А ты знаешь, о чем я мечтаю сегодня?.. Хочу побывать дома, в Ленинграде. Я еще не был там после освобождения города от блокады. Хочется пройти по улицам, на которых уже закрашены все до одного прямоугольники голубого цвета, напоминающие что именно эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле!

Я понимал, мысли Виталия, как и наши, более всего заняты предстоящей операцией. Он не однажды говорил, что уверен в успехе, что десант будет высажен. Но у всех нас не оставалось сомнений и в том, что дело будет очень сложным.

— Более всего я боюсь, — волновался Лозинский, — что ударит крепкий мороз, а морским пехотинцам придется прыгать в воду и потом вступать в бой…

Я уходил с БМО-505 со смешанным чувством. В нем переплетались тревога и радость. И уверенность в том, что выстоим!

В те дни у меня появился еще один друг — командир взвода десантников Анатолий Любимов. Светловолосый и голубоглазый, Толя был строен и всегда подтянут, пожалуй, даже немного щеголеват, — весь его вид показывал, что это опытный офицер. Но младшему лейтенанту не было еще и девятнадцати. Из наших бесед я узнал, что он ленинградец и вместе с мамой пережил первую блокадную зиму. Потом, когда исполнилось семнадцать, добровольно ушел на фронт. Закончил школу младших лейтенантов и стал командиром взвода морских пехотинцев. Узнав о подготовке десанта, подал рапорт, и его назначили командиром того взвода, который предстояло высаживать нам.

С утра 13 февраля командир БМО-508 старший лейтенант Владимир Почтаренко был вызван в штаб Островной базы. Вернулся он уже после обеда. Раздались три звонка — я вышел на палубу встречать.

— Старпом, собирай экипаж! — прямо со сходни сказал он.

Сигнал большого сбора, и вот уже 24 человека, тесно прижавшись друг к другу, стоят на баке. Командир, поднявшись на платформу зенитного автомата, негромким голосом сказал:

— Получен приказ о высадке десантников в тыл врага. Я уверен — каждый из нас выполнит долг перед Родиной. Настал час отомстить врагу за страдания и раны города Ленина, за гибель наших товарищей. Кровь за кровь, смерть за смерть!..

Около 16 часов корабли покидали бухту. Перед нами лежал путь в 75 морских миль, и надо было за двенадцать часов преодолеть его. На рейде корабли занимали места в походном ордере — двух кильватерных колоннах: восемь БМО, два морских бронекатера и один «малый охотник». Нашему кораблю диспозиция определила место в левой колонне. Перед нами — БМО-501, за нами — БМО-509.

Восемь катеров-тральщиков поставили тралы и в путь, навстречу ветру, крутой и тяжелой для наших БМО четырехбалльной волне. Водяные валы накатывались на корабли, оседали на оружии и надстройках ледяным панцирем, мокрой кашей на палубе. Я стоял в рубочном люке, высунувшись из него по пояс, и наблюдал за обстановкой. Обернулся, посмотрел за корму — вдали качались большие тральщики-угольщики, прокладывая путь через минные поля кораблям артиллерийской поддержки десанта, канонерским лодкам с их 130-миллиметровыми пушками.

— Саша, спустись вниз, узнай, как там наш десант, — сказал Почтаренко. — И чтобы чайку им, погорячее!

Насчет ужина и чая для морской пехоты я еще раньше дал команду нашему коку — старшему краснофлотцу Николаю Муромцеву. С этим, как я убедился, все было в порядке: и в носовом, и в кормовом кубриках ребята уже пили чай. Конечно, не все: при такой-то качке морская болезнь уложила не одного бойца.

В кубрике было включено все «штатное» освещение. В его свете я обратил внимание на совсем юное, почти детское, лицо морского пехотинца, который сидел на краю рундука у самого трапа, ведшего из кубрика наверх. Сидевший рядом с ним десантник, мужественное загорелое лицо которого выдавало в нем бывалого фронтовика, вдруг обратился ко мне:

— Просьба у меня к вам, товарищ старший лейтенант, — поближе к берегу нас подбросить. А то вода холодная, а непромокаемый комбинезон только по грудь. Да и фриц спать не будет. Так что вы подбросьте, а мы свое дело знаем и сделаем.

Я пообещал, что все будет, как надо. А потом рассказал, что и сам воевал на сухопутном фронте. Подробно остановился на подвиге краснофлотца комсомольца Никандра Коновалова, который в бою на реке Свирь ценой жизни спас меня и еще троих офицеров…

Из кубрика я поднялся на бак, к носовому орудию. В это время здесь несли боевую вахту комендор Иван Зорин и юнга Гена Достойнов, одетый по этому поводу в длинное, до пят, меховое пальто, перепоясанное широким ремнем. Катер бросало на волнах, и юнга левой рукой держался за бронещит. Взгляд его был направлен в носовой сектор правого борта — сектор его наблюдения.

— Орудие к работе готово, — доложил Зорин. — Но брызги-то так и летят, и все на прицельное устройство, а оно выше щита!

— Можно прикрыть его чехлом, а ствол приподнять…

Вдруг конвой застопорил ход: впереди, прямо по курсу, плыло огромное ледяное поле, и катера-тральщики встали, упершись в толстый лед, им пришлось выбрать тралы. По отряду был дан сигнал лечь в дрейф. Наконец, с флагманского катера, от капитан-лейтенанта Георгия Благодарева, по линии пошел сигнал: «Дальше следовать без трального обеспечения. Впереди пойдут «ижорцы», пробиваться за ними, не отставать».

«Корабли с большим трудом пробивались через сплошной лед вперед. Особенно большие трудности пришлось преодолеть тральщикам. Тральщик, которым командует офицер Хмельницкий, вышел в голову каравана и повел за собой все корабли. Тысячи трассирующих пуль и снарядов во всех направлениях пронизывали темноту ночи. Прожекторы судорожно рыскали по водной поверхности. Однако корабли шли к месту назначения… Когда вернулись в базу, командир соединения вынес благодарность офицеру Хмельницкому и всему личному составу корабля за отличную работу», — писал старшина 2-й статьи Г. Прокопенко в газете «Красный Балтийский флот» в феврале 1944 года.

Тральщики сделали свое дело, и мы преодолели лед. Теперь нас ждал берег у эстонской деревни Мерекюла, на который нам предстояло высаживать десант. До места не более двух миль. Здесь район развертывания. Катера разворачиваются в строй фронта двумя эшелонами. БМО-508 — в первом.

Темно, ничего не видно. Выхлопы двигателей в воду, приглушены. Катера медленно и тихо приближаются к береговой черте. Рулевой Иван Бузаев правит по компасу — ориентиров никаких. Сигнальщик Алексей Самойлов вглядывается в темноту ночи, и я сомневаюсь, видит ли он там что-нибудь вообще.

— Старпом, спустись в кубрики, — говорит Почтаренко. — Дай команду десантникам, чтобы готовились.

— Есть!

Спускаюсь сперва в носовой кубрик. Здесь бойцы уже одеваются в прорезиненные комбинезоны. То, кто это успел сделать, вставляют запалы в гранаты, проверяют оружие. Спокойно и без суеты люди готовятся к бою. Толя Любимов отдает последние распоряжения. Все то же самое делается и в кормовом кубрике.

Прямо по курсу черной полосой по темному небу просматривается берег. Изредка на нем вспыхивают разноцветные ракеты, мелькают блики отпей. Я стою на мостике и думаю о том, что этот самый берег надвигается неумолимо — отмелями в воде, высокими скалами на суше. Там враг.

На баке, у форштевня, с футштоком Иван Зорин.

— Глубина два метра… Полтора… Метр двадцать… — докладывает Иван…

— Бронетанкер БК-102 вышел вперед! — докладывает сигнальщик Самойлов.

«У бронетанкера меньше осадка, крепче броня, лучше оружие — танковые башни у него, — размышлял я. — Ему и идти впереди. Он и к берегу может подойти ближе нашего». К этому времени на осте начал робко прорезаться рассвет. В его полусвете мы увидели, как с БК-102 прыгают в воду десантники, как они выходят на берег и растекаются по нему. Далеко справа виднелись Синие горы. Там у врага дальнобойные орудия.

— Десанту наверх! — приказал Почтаренко.

Где-то через полминуты морские пехотинцы были на палубе.

— Старпом, сходню за борт!

Большая и тяжелая сходня — два бревна и дощатый настил — «разовая сходня», как ее называли, — на переходе лежала закрепленной прямо на баке. Подскочили комендоры, боцман, — миг — и она легла с форштевня на грунт. И в то же мгновение ожил берег: по катерам ударили пушки и пулеметы, темноту прибрежной полосы прорезали лучи прожекторов. Стало совсем светло. Ответом с моря пророкотал первый залп канлодок. Снаряды пролетели над нами, их разрывы поднялись наверху, в скалах. И вдруг — оглушительной силы взрыв где-то рядом. Над нами полетели какие-то обломки. Подумалось, что вражеский снаряд попал в топливную цистерну одного из катеров.

— Огонь по ближнему прожектору! — приказал Почтаренко.

Носовой автомат дал очередь, прожектор погас.

— Вперед! — крикнул десантникам Любимов.

Но, едва первый десантник шагнул на сходню, у самого нашего форштевня поднялся всплеск разрыва. Катер обдало водой и грязью. По боевой рубке резанули осколки. Рядом со мной на палубу повалился грузный коренастый десантник. А я сам почувствовал, что обожгло левую руку у плеча и потом что-то горячее поползло вниз по руке. Энергично пошевелил пальцами, они действовали, Значит, все в порядке.

Уже после боя я обнаружил, что осколок пробил рукава полушубка, ватника, кителя, свитера и рубахи, посадил хороший синяк и, ослабевший, сполз почти до кисти — там я его и нашел. Но это — потом. Сейчас же десантники на миг замешкались. И тут я увидел, что наш кок Коля Муромцев, высокий, худой и сутулый парень, спрыгнул в воду, поправил сходню и махнул рукой: давай! И десант пошел. Снова ударили наш автомат, пулеметы ДШК. Огонь еще более ободрил десантников. Последним на берег сбегал Любимов; перед этим он крепко сжал мне руку и сказал: «До встречи в Ленинграде!»

Встретиться нам не пришлось.

Тяжелую сходню спихнули за борт. Катер отходил задним ходом, поддерживая огнем морскую пехоту. Маневрируя, отходили от берега другие БМО и бронекатера. С возвышенностей по кораблям стреляли немецкие батареи, оставаться далее на месте было рискованно. Бронекатера отвечали врагу из своих башен, мы тоже старались в меру своих возможностей и дальности стрельбы пушек и ДШК.

— Товарищ командир! — Из нижнего рубочного люка выглядывал радист. — Приказано поставить дымзавесу и лечь на курс отхода.

— Ну, раз так, то на берегу все в порядке! — И карие глаза Почтаренко впервые за эти двое суток озарила улыбка. — А ты знаешь задачу десанта, старпом?

— Он должен выйти немцам в тыл, с фронта ударит армия.

— Верно. Тридцатый гвардейский корпус.

— Товарищ командир! — Снова снизу выглядывал радист. — Получено радиодонесение: при подходе к берегу получил повреждение один из наших катеров. Корабль потерял ход и сел на грунт. БМО-505 пошел на выручку. Командир БМО-508 остается за старшего. Подписал капитан-лейтенант Благодарев.

…БМО-505 был уже почти у цели, когда в его рубку ударил тяжелый снаряд. Замертво упал старший лейтенант Лозинский, получили ранения капитан-лейтенант Благодарев, помощник командира младший лейтенант Михаил Рокин. Серьезные повреждения имел и сам катер. Сложилась критическая обстановка, в которой секунды промедления могли стоить жизни как кораблю, так и его экипажу. Раненный, Михаил Рокин, превозмогая страшную боль, не растерялся — он принял командование на себя. Прикрывшись дымовой завесой, БМО-505 вышел из-под огня и благополучно добрался до Лавенсари.

Около четырнадцати часов 14 февраля 1944 года все корабли — канлодки, тральщики, морские бронекатера и «охотники» — снялись с дрейфа. В назначенное время конвой прибыл на Лавенсари… Здесь я узнал о гибели моего друга старшего лейтенанта Виталия Лозинского. И еще о том, что взорвался БМО-511, которым командовал старший лейтенант Александр Быков. Спаслось лишь семь человек из двадцати четырех…

Так закончилась для нас операция по высадке десанта, ушедшего хмурым утром 14 февраля 1944 года к деревне Мерекюла и — в бессмертие.

ПРОРЫВ ЧЕРЕЗ БЬЁРКЕЗУНД

Гвардейский МО-103 уничтожил 30 июля 1944 года в проливе Бьёркезунд фашистскую подводную лодку У-250.

Наибольший интерес из всего, что было обнаружено на лодке, представляли новые торпеды. Как обычно в таких случаях, создали группу, состоявшую из трех человек — подполковника О. Б. Брона, капитана 3-го ранга С. Т. Боришпольца и инженер-капитана В. М. Саульского. Им было приказано извлечь новые торпеды из аппаратов лодки, поднять их на стенку дока, в котором лодка стояла, и разоружить.

Офицеры начали работы в конце сентября; они продолжались достаточно долго и были завершены лишь к середине ноября 1944 года. Может возникнуть вопрос: отчего же столь долго?

Как рассказал старший лейтенант Александр Коленко, среди пленных был и командир У-250 капитан-лейтенант В. Шмидт. На допросе он показал, что торпеды при извлечении их из аппаратов могут взорваться, ибо снабжены специальными секретными устройствами. Он не знал, как их доставать из аппарата, ибо в Германии этой работой занимаются специальные команды, для всех прочих есть лишь одна возможность: стрелять ими — и более ничего.

Правду говорил Вернер Шмидт или нет?

И еще одна сложность: сами торпедные аппараты были повреждены… Офицеры справились с заданием — сумели выгрузить торпеды и, разобрав, изучить их. В результате проведенных исследований были выявлены все особенности систем и установлены характеристики как отдельных систем, так и торпеды в целом: торпеды Т-5 имели электромагнитный неконтактный взрыватель…

Вопрос о разоружении советскими военными моряками торпед Т-5 приобрел большую остроту, вызвавшую переписку между премьер-министром Англии У. Черчиллем и И. В. Сталиным.

В результате в январе 1945 года в Ленинград прибыла специальная миссия из Англии, во главе которой стоял командор Е. Коннигвуд. Английской миссии были предоставлены все необходимые материалы.

После раскрытия секретов торпеды Т-5 началась разработка способов борьбы с ними.

Г. ЖУКОВИЧ, старший лейтенант, командир отряда 8-го ДКТЩ К фарватеру не допустили

Линия дозора — от конца Южной дамбы Морского канала до банки Каменная, то есть до точки, где кончается «зона ответственности» Ленинградского ОВРа и начинается Кронштадтского. Если смотреть по южному берегу Финского залива — примерно от Стрельны до Петергофа, где все еще находился враг и не просто просматривал Морской канал, а был постоянно нацелен на него — обстреливал, ставил магнитно-акустические мины. Зимой пытался по льду проникнуть к каналу, к городу диверсионными группами, десантами… Зимой канал и подступы к нему охраняли бойцы ОЗО — Отряда зимней обороны, а также части Ленфронта. Когда же лед сходил — дозорные корабли. Немцы не успокаивались: теперь они бросали мины с самолетов, темными ночами пытались ставить их на фарватере со специально оборудованных шлюпок…

В ночь с 29 на 30 апреля 1943 года командиром дозора назначили меня. Дозор — катер ЗК-35, «золотовский катер», как еще с довоенных времен звались эти небольшие корабли. Мы тогда спорили: то ли инженер Золотов их спроектировал, то ли на заводе в поселке такового имени эти катера строили. Короче, это была «половинка» катера МО — «малого охотника»: одна пушка калибром 45 миллиметров, один крупнокалиберный пулемет ДШК, несколько малых глубинных бомб и несколько дымовых шашек. Скорость хода — 18 узлов, команда — 22 человека. Это «флагман» дозора, остальные — катера КМ — «каэмочки» — тральщики нашего 8-го ДКТЩ, — считай, чуть не весь дивизион.

А праздник скоро — через сутки. От врага козней под праздник и в сам праздничный день только и жди. Фашисты были уверены, что мы знай себе «отмечаем», и поэтому можно безнаказанно и мины поставить, и разведгруппу на наш берег выбросить…

Но наши моряки уходили в дозоры, в праздники, как в будни, фронт на море держали крепко! По-боевому был настроен и наш дозор, группа поддержки дозора — бронекатера дивизиона старшего лейтенанта Вадима Чудова с их 76-миллиметровыми башенными орудиями…

В море ушли после 21.00. Уже темнело. Едва миновали огражденную часть Морского канала, засвежел ветер, он нажимал от зюйд-веста и гнал на катера, прямо от Петергофа, черную тучу… Я стоял на ходовом мостике ЗК-35 рядом с командиром катера — старшим лейтенантом Никитой Катальниковым. Мы перекинулись с ним по поводу того, что еще немного, и эта туча закроет все вокруг — не будет видно ни берега, ни дамбы Морского канала, ни даже следующую нам в кильватер, кабельтовых в трех, «каэмку»… Никита Катальников, человек невозмутимо спокойный во всех случаях жизни — в повседневной жизни, в бою и даже в разговоре с вышестоящим начальством, и тут не изменил себе: с философским спокойствием он заметил, что туча нам в помощь, ибо фашистские летчики сквозь нее не увидят дозорных кораблей. Но тут же негромко приказал рулевому старшине 2-й статьи Владимиру Богачеву внимательнее держать на румбе. Потом повернул голову вправо и вверх — там, чуть выше мостика, в выносной площадке с ограждением, устроился сигнальщик старший краснофлотец Михаил Липнягов — и подал команду… Подумалось, что, в общем-то, экипаж ЗК-35 я не знаю — не нашего дивизиона. Но про Липнягова и боцмана катера старшину 1-й статьи Николая Коробкова наслышан, что еще в сорок первом они сбили из пулемета ДШК «юнкерс» и удостоились правительственных наград.

В дозор я выходил на этом катере не в первый раз, ситуации случались разные. И было совершенно ясно: экипаж ЗК-35 надежен, на каждого из его моряков можно вполне положиться в любой обстановке…

А ветер крепчал. Он гнал по мелководью белопенную волну, перемешанную с поднятым со дна песком. Холодные брызги залетали на бак катера. Впередсмотрящий старшина 2-й статьи Александр Леонов, командир орудия по штату, вахтенные комендоры, сгрудившиеся у пушки по боевой готовности номер два, уже промокли насквозь. Да и нам на мостике доставалось…

— Несколько движущихся целей! — доложил сигнальщик Липнягов.

— Запросить позывные! — приказал Катальников.

Ответа не последовало.

— Сигнальщик, уточнить, что за цели! — приказал Катальников и повернулся ко мне. — Если бы это были товарищи из Кронштадтского ОВРа, последовал бы ответный сигнал. Что-то, командир, непонятное. Вроде, как это известно, боевых кораблей и катеров у врага здесь отродясь не было?

— Это точно, не было. Но смотри: идут уж очень быстро! — Мы наблюдали цели в ночные бинокли. — Гадать нечего, давай по дозору сигнал боевой тревоги!

Через мгновение над катером повис долгий звон колоколов громкого боя.

— Пять малых катеров неизвестного типа курсом на нас, дистанция сорок кабельтовых! — доложил между тем Липнягов. И тут же застучал клавишей сигнального фонаря приказ на другие катера нашего дозора.

Дистанция сокращалась с каждой секундой, а все было не ясно, кто же у нас на курсе. Медлить далее было невозможно.

— Давай предупредительный выстрел! — приказал я Катальникову.

Через несколько секунд в поздние сумерки грохнула пушка, и пламя, вылетевшее из ее ствола, осветило все вокруг. Все, в том числе и вражеские катера; теперь сомнений в этом не оставалось — у нас катеров такого типа не имелось. Оставалось неясным, откуда они появились у фашистов… Но времени на раздумья и удивление не оставалось, — передний из тех катеров вдруг начал отворачивать вправо, в сторону берега. Ни я, ни Катальников сперва не поняли зачем. Однако почти тотчас все прояснилось: он старается прикрыть свою группу дымзавесой.

— А ведь из-за завесы они нас и атакуют! — сказал Катальников.

— Ветер им помешает! — откликнулся я. — Видишь, как он гонит и рвет дым? Но прикажи усилить наблюдение с левого борта!

Катальников дал команду, боцман Коробков развернул свой ДШК на левый борт. Пушка же продолжала стрелять по головному катеру. Но нас качало, а кроме того, враг постоянно менял курс, устремляясь на ближний разрыв, успеха не было…

— Четыре катера, левый борт сто пятьдесят градусов! — доложил от ДШК расписанный здесь по-боевому «вторым номером» сигнальщик Липнягов.

— Открыть огонь! — приказал Катальников.

Немцы тоже начали стрелять. Трассы огня скрестились над морем… И почти тотчас по курсу группы катеров вздыбились подсвеченные огнем всплески — это наша пушка перенесла огонь по более опасной цели. Тем более что катер, который ставил дымзавесу, скрылся в черной туче.

— Катальников, радиста наверх — и открытым текстом в эфир, в штаб ОВРа: «Веду бой с катерами противника!»

Через минуту радист старшина 2-й статьи Иван Дударов уже докладывал о том, что приказ исполнен. И в это же мгновение мы увидели: прямо по курсу, кабельтовых в двух, катер врага! И тут же огненные трассы хлестнули по ограждению рубки. Катальников ойкнул, пригнулся…

— В ногу… Но не уйду с мостика, пока бой!

— На таран иди, вот что, — приказал я. — На самом полном!

Катальников понял, дернул от себя ручки машинного телеграфа, потом крикнул что-то в переговорную трубу связи с моторным отсеком… Катер, который и до этого шел полным ходом, буквально рванулся с места. До врага, казалось, оставались считанные метры. Немцы поняли, что сейчас должно произойти — их катер, взревев моторами, развернулся буквально на месте и скрылся в черной туче. Тут же отвернули в тучу и остальные немецкие катера.

— А ведь он думал, что мы пристопорим ход и тогда его четверка сможет расстрелять нас в упор. Так что, командир, твое решение было правильным. — Катальников вздохнул тяжко и долго. — А ты не заметил, что катер-то у них на двух подвесных моторах?

От пулемета ДШК раздался доклад о том, что с кормы подходят силы поддержки дозора — бронекатера Вадима Чудова…

— Что случилось? — почти тотчас спросил в мегафон Вадим.

— Вели бой с катерами противника. К фарватеру не допустили.

Потом этот же вопрос задал мне и старшему лейтенанту Никите Катальникову сам командир ОВРа Ленинградской военно-морской базы капитан 1-го ранга Богданович. Выслушал наши доклады, пожал плечами, удивленно и сердито произнес:

— Какой бой и с какими катерами? У немцев здесь нет ничего, кроме шлюпок!.. Бой с фантомами — за это наказывать надо! Обоих, и самым строгим образом!

— Но, товарищ капитан первого ранга, кто же тогда прострелил дюжиной пуль ограждение рубки моего катера и одной из них — мою собственную ногу? — тихо, в своей манере, спросил Никита Катальников.

— И верно, кто? — откликнулся Богданович.

…Через несколько суток разведка доложила, что это были за катера. Немцы, убедившись, что наличными силами своих задач выполнить не смогут, по железной дороге привезли в Стрельну пять малых катеров типа «штурмбот». Каждый из них мог взять на борт магнитно-акустическую мину, имел на вооружении по два авиационных пулемета, команду до пяти человек.

Два подвесных мотора гарантировали катеру скорость более чем 22 узла. Так что старший лейтенант Никита Катальников все разглядел верно — несмотря на перипетии боя и свою рану.

А. ОБУХОВ, капитан-лейтенант, командир отряда 2-го ДСК «Старый большевик» не спускает флага

Сторожевой катер СК-122 строили в Ленинграде во вторую блокадную зиму. Деньги на его постройку собрали старые большевики города на Неве, в их честь он и был наречен — «Старый большевик».

Это был небольшой, но прекрасный корабль. Он имел неплохую по тому времени гидроакустическую станцию для обнаружения подводных лодок и достаточный запас глубинных бомб для их уничтожения. 37-миллиметровый автомат на корме и крупнокалиберный пулемет ДШК составляли его огневую мощь. Два двигателясистемы «паккард» обеспечивали скорость до 30 узлов.

Сторожевой катер невелик — два десятка членов экипажа во главе с командиром. Командир, старший лейтенант Михаил Скубченко, еще в довоенные годы успел пройти школу службы в морпогранохране. Службу с подчиненных спрашивал строго и любил говорить: «Мы большевики, у нас во всем должен быть флотский порядок». Был Михаил высок, строен и красив, но улыбка редко появлялась на его несколько суровом лице.

Прямая противоположность командиру — помощник, младший лейтенант Павел Берилов. Он только что закончил специальные курсы при Высшем военно-морском училище имени Фрунзе, на каковые посылали лучших и имеющих опыт войны старшин. Павел гордился офицерской формой, новым воинским званием и должностью. Гордился новым кораблем, на который получил назначение. Был Павел весельчаком, балагуром, и поначалу не слишком-то умел себя поставить. Старший лейтенант Скубченко сурово выговаривал своему помощнику за мальчишество. Но в общем отношения у командира и помощника были хорошими, и команда уважала обоих.

Ну а что до самого экипажа, он подобрался на СК-122 удачно. Командир отделения рулевых — старшина 1-й статьи Владимир Павлов, серьезный и знающий товарищ. Ни в чем не уступал ему боцман — старшина 1-й статьи Алексей Романов. Веселый и разбитной краснофлотец Василий Шувалов, другие краснофлотцы. Все они отлично знали свое дело. Все, кроме одного человека, который никак не мог определиться в жизни и службе, — юнги Рэма Федорова. То он хотел стать мотористом, то радистом, то пулеметчиком. На Рэма никто всерьез не сердился, а старшина Павлов просто любил юнгу, но к его виляниям из стороны в сторону относился неодобрительно.

— Сперва освой одно дело, потом берись за другое. А то ни богу свечка, ни черту кочерга. Понял?

— Понял, дядя Володя, — вздыхал Рэм, получая от Павлова очередной «фитиль».

— Сейчас мы на службе, и никакой я тебе не дядя.

— Так точно, товарищ старшина первой статьи!

— То-то же. Но учти, каждый на катере обязан владеть двумя-тремя специальностями!

Я в ту пору командовал отрядом, на СК-122 бывал часто, пожалуй, каждый день, если наши катера находились в базе. Наблюдая за подготовкой катера, его команды, очень скоро понял: то, что говорит старшина юнге, основа в службе экипажа. От этого идет и дух взаимопонимания, и все, что за ним следует — дружба и взаимовыручка. В общем, обстановка в экипаже была нормальной, и это не могло не радовать меня.

Лето прошло в боях и походах. Темной штормовой октябрьской ночью из Кронштадта вышел очередной конвой на Лавенсари. Меня назначили на этот поход командиром сил охранения, и «держал я свой флаг» на СК-122. Море встретило нас неприветливо, небольшим катерам доставалось особенно тяжело — они шли через водяную пену и брызги. Уже на траверзе Толбухина маяка все мы промокли, кажется, до последней нитки. Когда же конвой оказался в более широкой части залива, волны начали просто перекатываться через палубы катеров.

И тут надо заметить, что противнику было легче, чем нам. Его торпедные и артиллерийские катера имели водоизмещение в два-три раза больше нашего. Мы знали, что немцы не преминут воспользоваться своим преимуществом. И кроме того, им известно, что русские, как правило, не упускают таких ночей, как эта, для проводки своих конвоев.

Врага мы обнаружили около полуночи на подходе к острову Сескар, от норда, кабельтовых в десяти, практически на дистанции торпедного залпа. Это представляло крайнюю опасность для кораблей, которые мы прикрывали. Только немедленная ошеломляющая атака могла отвести беду. Но решиться на нее мы не могли: наши МО и СК прикрывали конвой с левого и правого бортов, враг же был только справа. А вдруг это лишь отвлекающий маневр противника и слева окажется подводная лодка врага или пара-тройка его катеров? Для того чтобы принять решение, ситуация давала секунды на размышление. Карту этих мест я знал наизусть. Почти еженедельно приходилось плавать в этих квадратах моря. Тактику врага я тоже знал довольно сносно. Отсюда напрашивался вывод: лодки нет — мала глубина.

— Скубченко, радиста!

— Есть радист!

— Торпедные катера на норде, — дал я команду открытым текстом. — Атаковать! — и определил каждому катеру его цель.

На самых полных наши МО и СК устремились на врага, открыли огонь из орудий и пулеметов. Ночь озарилась яркими цепочками трассеров, вспышками выстрелов и разрывов. Бой шел, как любил говорить наш флагманский артиллерист Печатников, «на дальностях настильной траектории», а проще — прямой наводкой. Противник тоже не скупился на огонь. С мостика СК-122 я наблюдал за боем, уточнял задачу то одному катеру, то другому. В какие-то мгновения обращал внимание на «Старый большевик». Здесь все шло, как надо. Командир Скубченко умело маневрировал, уклоняясь от вражеских трасс, ставил свой корабль в такое положение во отношению к противнику, при котором стреляли и автомат, и ДШК, а помощник Берилов руководил стрельбой. Чувствовалось, офицеры понимают друг друга. И вот уже горит один из вражеских катеров, другие тоже получили свое и стараются отойти подалее, бесприцельно сбрасывают торпеды — лишь бы освободиться от опасного груза. Наконец, противник поставил дымзавесу и ушел, спрятавшись за ней.

Бой закончился, МО и СК заняли свои места в охранении конвоя: нет никаких гарантий, что враг снова не попытается атаковать нас. Однако все обходится, — больше этой ночью фашисты не появились, и на рассвете конвой благополучно прибыл на рейд Лавенсари. Навстречу нам с местного аэродрома взлетели истребители — ожидался налет авиации противника. Мы тоже получили приказ подготовиться к его отражению.

В общем, шел обычный день войны, о котором в сводке Совинформбюро будет сказано: «На фронтах ничего существенного не произошло».

День за днем, от похода к походу, от боя к бою совершенствовалось ратное мастерство моряков СК-122. Мягче стал характер самого Скубченко: он как бы оттаивал, лучше узнавал своих подчиненных. Теперь он не столь категорично относился, допустим, к улыбке, то и дело мелькавшей на устах младшего лейтенанта Берилова. Знал, что в лице старшин 1-й статьи Павлова и Романова имеет надежную опору в любом деле.

Все на дивизионе уважали секретаря парторганизации Федота Федотовича Недопаса. Он ходил с нами в боевые походы, жил на катерах и всегда оказывался рядом в нужную минуту. Федот Федотович был коммунистом Ленинского призыва — в партии с января 1924 года, имел огромный жизненный опыт. Мы знали, что по возрасту он не подлежал призыву в Вооруженные Силы даже в военное время, но добился, чтобы его послали на флот. И его взяли, направили в одно из самых плавающих и действующих соединений флота, в Истребительный отряд, а здесь — во 2-й ДСК, которым командовал Яков Терентьевич Резниченко и где заместителем комдива по политчасти был Серафим Данилович Зайцев.

Капитан-лейтенант Недопас не однажды выходил в море и на СК-122, бывал на катере и в базе. Он знал всех моряков экипажа «Старого большевика», знал помощника Берилова и командира Скубченко, не по одному разу беседовал с тем и другим. И можно сказать смело — всем этим внес немало в боевое становление экипажа.

Не знаю, как это происходило на СК-122, но вообще Федот Федотович обладал одной чисто комиссарской способностью — умением убеждать и передавать другим свою убежденность в правоте нашего дела. Умением доказать человеку ошибочность его взглядов и поступков, если они ошибочны.

Однажды в дивизион назначили молодого офицера, имевшего партийное взыскание, про которое коммунист считал, что наложено оно несправедливо. Много раз пытались мы убедить его в том, что он не прав, — все было напрасно. Личная обида стояла выше всех доводов. Однажды к нему в каюту пришел капитан-лейтенант Недопас.

— Да, брат, — сказал Федот Федотович. — Воюешь ты неплохо. Орден Красного Знамени, медаль «За оборону Ленинграда» сами за себя говорят. Рассказал бы, за что удостоился?

Офицер рассказал о боях 1941 и 1942 годов, о походах, в которых участвовал в 1943-м. Слушал Недопас внимательно, не перебивал. Лишь изредка задавал наводящие вопросы.

— Ну, а за что досрочно звание получил, повышение в должности? — спрашивал Федот Федотович.

И как-то получилось, что офицер рассказал о всей своей жизни, кроме одного момента: за что получил партийное взыскание. Но потом, чтобы до конца выговориться, рассказал и об этом.

— Понятно, — заметил Недопас. — И знаешь, я бы тоже обиделся на несправедливость. Но пойми, что во многом ты виноват сам. А раз так, то чего же обижаться на взыскание? Оно, понимаю, не мед. Но ты коммунист и должен быть выше всяких обид.

Многое после этого разговора понял офицер. А вскоре с него было снято партвзыскание. Такие вот политработники служили у нас в дивизионе!

Прошел год. Наступила весна сорок четвертого. В один из майских дней СК-122 пришел с очередным конвоем на Лавенсари…

Каждый моряк знает, как прекрасно после трудного похода отдохнуть, отоспаться, спокойно поесть. Ненадолго встать к причалу и, приняв на корабль все, что положено, освободившись от дел, почувствовать под ногами твердь земли, а не зыбкое дерево палубы. Послушать, как шумит на деревьях листва, как поют птицы. Прекрасно встретить на берегу друга, с которым не виделся много времени. И днем экипаж СК-122 смог полной мерой получить ту радость, которую может предоставить моряку, ступившему на берег, майский погожий день.

А ночью вражеские катера налетели от северного берега залива на наши дозоры. И не просто уже ставшим привычным приемом, когда на два наших катера нападает шесть-семь единиц противника, с тем чтобы после короткого боя уйти в свои базы, избежав встречи с нашими силами поддержки. В ту ночь фашисты вышли из шхер группой едва ли не в десяток артиллерийских и торпедных катеров, разделились на три части. Одна из групп направилась к находившемуся на норд-весте от Лавенсари дозорному МО, две другие незаметно вышли на возможные направления подхода катеров поддержки и, заглушив моторы, легли в дрейф.

Видимость той ночью почти отсутствовала — туман низко лежал над водой, а радиолокаторов на наших катерах тогда еще не было. Правда, на дозорных катерах постоянно оставалась включенной гидроакустическая станция. Акустик дозорного катера нес вахту исправно, он вовремя обнаружил корабли противника, точно определил, с какой стороны надвигается опасность. Катер тут же открыл огонь по фашистам. Оперативному дежурному Островной военно-морской базы была дана радиограмма. Силы поддержки дозора вышли в район боя немедленно. И первым — «Старый большевик».

Экипаж на боевых постах, каждый вглядывается в туманную мглу, стараясь не просмотреть врага. А он появился внезапно и совсем не оттуда, откуда предполагалось.

— Р-бот прямо по курсу! — доложил командир отделения рулевых старшина 1-й статьи Павлов.

И в этот же момент доклады с ДШК и 37-миллиметрового автомата:

— Р-бот, справа сорок.

— Катера противника, левый борт восемьдесят градусов!

Это была ловушка. Решение Скубченко принял верное: атаковать катер, находящийся прямо по курсу, и на самом полном ходу вырваться из окружения. А затем вместе с другими катерами, которые вот-вот должны подойти с Лавенсари, уничтожить врага.

Сперва удача сопутствовала СК-122. Первые же снаряды из его автомата попали в Р-бот. Он уклонился в сторону, выпуская «Старый большевик» из кольца. Но в то же мгновение получил повреждение и СК-122. В машинном отделении возник пожар. Ранен помощник командира Павел Берилов, а самому командиру осколком перебило руку. Но Скубченко продолжает командовать катером и боем.

— Воюем, товарищ командир! — крикнул Павлов старшему лейтенанту. И вдруг увидел — упал на палубу его друг Романов и замолк ДШК. Оглянулся вокруг. Один Р-бот уже горел ясным пламенем. И подумалось Павлову о том, что теперь бы немного, совсем немного продержаться! Но снова вздрогнул от прямых попаданий СК-122, и упал на палубу командир.

И снова вздрогнул катер. В свете пожара Павлов заметил, что разбит автомат и юнга Рэм Федоров, который только что заменил убитого заряжающего, лежит раскинув руки. Павлов положил руль на борт и только тут понял: хода-то нет! Он вышел из рубки на палубу, осмотрелся. Из люка моторного отсека валил дым, сквозь него пробивались сполохи огня. На самой палубе тут и там лежали убитые и раненые. Павлов почувствовал боль в ноге и понял, что ранен сам.

— Русс, сдавайся! — Прямо по курсу стоял Р-бот. Это оттуда кричали в мегафон. — Сдавайся, говорю!

Павлов выругался, громко и зло, и услышал, что враги смеются над его бессильной злостью. Но вдруг ожил ДШК. Это Саша Романов, превозмогая боль в раненых ногах, дотянулся до рукояток пулемета, сумел подняться и дать очередь. Павлов тут же шагнул к другу, чтобы помочь. Но прогремел взрыв, и Романов рухнул на палубу. Павлов все же добрался до ДШК — пулемет снова ожил. Враг никак не ожидал отпора, но, получив его, отошел в туман.

На катере их осталось двое, способных что-либо делать, — раненый старшина 1-й статьи Павлов и краснофлотец Василий Шувалов. Единственное, что они могли сделать, они сделали. Обошли катер, собрали спасательные нагрудники и капковые бушлаты. Потом надели их на своих раненых товарищей и спустили за борт, в холодную майскую воду. Поднялся легкий ветерок, он погнал горящий катер от моряков, плававших в море, и это было хорошо: в любой миг мог произойти взрыв.

— Ну что, Василий, настал наш черед? — спросил Павлов. — Прыгай, я за тобой.

Они успели отплыть метров на сто, когда пророкотал глухой взрыв. Их корабль начал медленно погружаться в море, над которым вставали ранние предрассветные сумерки. В их бледном свете Павлов увидел флаг своего корабля — обгоревший, пробитый пулями и осколками, но гордо развевающийся на гафеле. Флаг, который сторожевой катер «Старый большевик» не спустил перед врагом!

С востока подходили наши катера — МО-403, МО-213, СК-202. Краснофлотцы, старшины, офицеры на их палубах стояли молча.

Было 2 часа 30 минут 14 мая 1944 года.

До Победы оставался целый год.

Г. ЖУКОВИЧ, старший лейтенант, командир 11-го ДЭМКТЩ^[8] На Петергофском плесе

В мае 1944 года меня назначили командиром 11-го ДЭМКТЩ, в составе которого было 16 катеров, объединенных в отряды.

Майским солнечным днем меня и моего заместителя по политической части вызвали в штаб Ленинградской военно-морской базы. Разговор был коротким, приказ — ясным:

— Горком партии считает необходимым открыть любимую ленинградцами морскую дорогу на Петергоф и просил нас этот путь приготовить, — сказал капитан 2-го ранга, который принял нас. — Выполнять это предстоит вашему дивизиону. Вопросы есть?

— Никак нет.

— Тогда разберемся в главном…

Присутствовавший здесь же офицер из штаба Ленинградской ВМБ пригласил нас к столу, на котором лежали морские карты. Я глянул на них и подумал, сколь же они знакомы, как знакомы и места, на картах обозначенные.

— Основная опасность — от электромагнитных мин, — говорил между тем капитан 2-го ранга. — Мне придется напоминать известные вам истины: прибор кратности на минах может быть установлен на любое значение, до двадцати двух. И каждый моряк обязан знать о том, что с тралом над миной можно пройти двадцать один раз и она не сработает, а сработает лишь при двадцать втором проходе.

— Не будут знать, появится неверие в силу и возможности вашего главного оружия — электромагнитных тралов! — заметил только что вошедший в комнату начальник политотдела базы.

— Вот именно! Ну, а теперь конкретно. — И капитан 2-го ранга изложил нам основные положения предстоящей работы…

Вернувшись в дивизион, мы с замполитом лейтенантом Михаилом Будянским собрали на пирсе весь личный состав. Рассказали своим подчиненным о том, что тралить станем, как положено, комбинированным способом — электромагнитным и буксируемым акустическим тралами сразу. Поговорили про прибор кратности, чтобы никто не думал о том, что пашем море зря. Ну и конечно — о задаче — проложить дорогу по морю к Петергофу…

В первый день боевого траления трудностей мы не встретили никаких. Но и не вытралили ни одной мины, хотя вышли на фарватер ранним утром, а в базу вернулись к 23.00.

На следующий день вдруг потянул ветер от норд-веста, по Невской губе пошла волна, сперва мелкая, потом с барашками. И тут посыпались доклады, что плашкоуты заливает. С одной стороны, в этом ничего страшного не было: плашкоуты достаточно прочные. Но, с другой стороны, они имели невысокий борт, и в этом состояла опасность погубить тралы.

— Георгий Антонович, стопори ход! — Дивмех инженер-капитан 3-го ранга Анатолий Пантюхин глядел на меня с высоты своего роста, его глаза выражали тревогу.

— Максимов! — тут же приказал я командиру головной «каэмки», на которой держал свой брейд-вымпел. — Семафор по линии: «Застопорить ход и лечь в дрейф». — (Курс к ветру позволял совершить такой маневр.) И сразу же: — «Осмотреться в плашкоутах».

Доклады с катеров поступали самые неутешительные. Большинство плашкоутов сидели в воде по самый планшир, заполненные забортной водой. Следовало принимать срочные меры. Даже минуты промедления могли привести к непоправимым последствиям с тралами и срыву выполнения боевой задачи. Выход виделся лишь в одном: подтянуть плашкоуты под корму буксирующих катеров, посадить в них минеров с лейками и вычерпывать воду. Потом можно будет плашкоуты закрыть брезентами, чтобы не заливало. Людей же — на катера и тралить!

Кажется, все предусмотрели, но, едва лишь катера дали ход, все началось сначала: брезент помогал совсем мало, разве что вода набиралась не за десять минут, а за тридцать.

Народ на дивизионе был все больше молодой, даже офицеры. Исключение составлял дивмех — капитан 3-го ранга, из пограничников. А все прочие, за исключением меня, лейтенанты и младшие лейтенанты. Имелся, правда, у нас «дед» — мичман Андрей Фролов, командир катера. Человек он хоть и немолодой, но экспансивный. На второй неделе нашего траления он не выдержал.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился ко мне Фролов, едва успели подать концы на стенку. — Долго мы еще будем этой ерундой заниматься? Моторы изнашиваем, генераторы из строя выходят. У механиков уже сил нет.

— Мы же еще не сделали двадцати двух галсов, — пытался я успокоить мичмана.

— Это, товарищ старший лейтенант, все теория. Наказывать нужно тех, кто эти бесполезные тралы придумал: никуда они не годны и никому не нужны!

Подошел замполит Будянский, молча выслушал сентенции мичмана Фролова и засмеялся.

— Ну что вам смешно, товарищ лейтенант? — вспыхнул Фролов.

— Дайте срок — и первая мина будет ваша, товарищ мичман. И как раз на двадцать втором галсе.

— Точно? — язвительно спрашивал Фролов. — Я могу быть за это спокойным?

— Полное спокойствие дает только страховой полис. Ну а мины будут!

— Будут! — подтверждаю и я. — И тогда все убедятся, что трал этот — что надо.

Однажды после обеда все мы вздохнули с облегчением: наконец-то кончился ветер и на заливе полный штиль! Катера теперь спокойно рассекали водную гладь, моторы работали уверенно. День стоял теплый и ясный. Как всегда, я держал свой брейд-вымпел на катере мичмана Алексея Максимова, человека удивительного спокойствия. Мы тихонечно переговаривались с ним, стоя на верхнем, открытом, мостике, строили предположения о том, сколь скоро будет уничтожена первая мина. Из рубки вдруг выглянул дивштурман Николай Михайлов и доложил, что через три минуты поворот на обратный курс.

— Есть, — ответил я. — Вижу, что поворот, вот она, концевая веха, — показал рукой, а потом поднял бинокль, посмотрел на берег: на горе, над Нижним парком, просматривались, освещенные солнцем, развалины Большого дворца. И все же, подумалось, люди мечтают попасть сюда.

— Поворот, товарищ старший лейтенант, — доложил Максимов.

Дивизион ложился на обратный курс, к Ленинграду.

И вдруг — гром средь ясного неба. За катером мичмана Фролова вздыбилась вода, она поднималась вверх огромным шаром, который увеличивался буквально на наших глазах. На его вершине плавно покачивался тральный плашкоут. Но вот снова раздался оглушительный треск, шар раскололся, из недр залива со свистом и ревом взметнулся, словно смерч, столб воды, и он тут же разметал на мелкие кусочки и плашкоут, и соленоид. На катерах моряки выскочили на палубы, и все глядели туда, где только что была взорвана первая мина. И тут же раздался еще один взрыв. Это сработала мина в трале Петра Уманца.

Стоит ли говорить о том, что мнение о новых тралах изменилось в корне. И только мичман Фролов не уставал удивляться:

— И как это лейтенант Будянский узнал, что первая мина будет за моим катером?

Задание Ленинградского горкома партии было выполнено. Морской путь на Петергоф открыт. Сразу по окончании работы дивизион ушел в Кронштадт. Здесь мы сдали электромагнитные тралы и получили обычные, подсекающие. Перевооружившись, мы пошли в район Койвисто: готовилась операция по овладению островами Выборгского залива, она должна была начаться с прорыва через Бьеркезунд.

И как раз нашему дивизиону здесь был назначен район траления.

Г. МИХАЙЛОВ, член Союза журналистов СССР Три белые ракеты

Взять остров Бьерке в лоб представлялось делом невозможным: силы его обороны имели батареи 254- и 152-миллиметровых орудий. С моря Бьерке прикрывали немецкие миноносцы, БДБ — быстроходные десантные баржи, имевшие сильное артиллерийское вооружение, финские канонерские лодки и другие корабли.

Следовало искать ход, и командующий операцией вице-адмирал Юрий Федорович Ралль нашел его: он заключался в том, чтобы сперва овладеть соседним островом Пийсари и уже с него взять Бьерке и еще один остров — Торсари. Командующий флотом адмирал Трибуц, осуществлявший общее руководство операцией, решение одобрил.

Среди кораблей, назначенных на прорыв, были и катера 10-го ДСК. Его комдив капитан 3-го ранга Амелько получил приказ, и катера ушли из Кронштадта на маневренную базу Оллолахти, а управление дивизиона перебралось в Койвисто.

Уже на месте дивизион получил первую боевую задачу. В ночь с 20 на 21 июня будет проведена силовая разведка на Пийсари. Катерам 10-го ДСК обеспечить прикрытие высадки разведчиков.

Корабли, назначенные для высадки разведгруппы, вышли из гавани Хумальеки. В составе группы три тендера и морской бронекатер. Из Оллолахти — два дымзавесчика 10-го ДСК, СК-905 старшины 1-й статьи Николая Лебедева и СК-901 старшины 1-й статьи Ивана Кравченко. Катера миновали пролив, а за ними — тендеры и морской бронекатер. Впереди открывался остров Пийсари, и надо было выходить к его берегу. Тендеры, которые шли в кильватер друг другу, перестроились в строй фронта. Бронекатер прошел чуть дальше вперед — оттуда в любой миг могли появиться корабли врага, а бронекатер имел главной задачей не допустить их к тендерам и дымзавесчикам.

Сначала остров молчал — он надвигался медленно. Не стрелял, и это тревожило. 5 кабельтовых… 4… 3,5… И только тут вспыхнули в сумерках огни, к кораблям потянулись огненные трассы. В ответ ударили пушки бронекатера, ударили точно: вскоре дзоты, расположенные на пирсе, к которому направлялись тендеры, замолкли. Но бронекатер все продолжал стрелять из своих орудий и пулеметов, и тендеры, тоже стреляя, спешили к берегу. Дымзавесчики вели огонь из ДШК.

Разведка майора Андрея Павловича Романцева высаживалась на берег. Тендеры остались стоять у пирса. Морской бронекатер, выполнив свою задачу, собирался вернуться в Хумальеки. В самом проливе оставались только дымзавесчики. И тут…

— Четыре артиллерийские БДБ от норда! — доложил сигнальщик краснофлотец Петр Павлов.

— Не путаешь, дед? — Павлов был в годах, из запасников, и «дедом» его звали уважительно.

Однако теперь и сам Лебедев увидел БДБ. Он знал их данные. Скорость восемнадцать узлов, на вооружении четыре четырехствольных автомата калибром 37 миллиметров и крупнокалиберные пулеметы. Еще он знал — противостоять БДБ трудно, но надо! И хорошо, что бронекатер не успел уйти, — он, увидев врага, сразу же открыл огонь из пушек.

— Катера противника от норда! — доложил Павлов.

— Флаг «дым» до места!

Лебедев оглянулся. — На корме химист Владимир Козлов уже запустил свою аппаратуру. За катером Кравченко тоже потянулся белый хвост. Дымзавеса вставала над проливом, прикрывала от врага берег и пирс со стоящими около него тендерами. Но все же врагу удалось один тендер поджечь.

К полудню на остров удалось высадить еще роту морской пехоты с 45-миллиметровой пушкой, а на полуострове Койвисто заняла позиции зенитная батарея калибром 85 миллиметров — она тоже поддерживала огнем морских пехотинцев на Пийсари. Дымзавесчики все это время оставались в проливе, прикрывая тендеры, которые везли подкрепления на остров.

В общем же положение представлялось сложным. Для того чтобы лучше разобраться в обстановке, на ближнем хуторе в крестьянском доме командующий флотом созвал совещание. На нем присутствовали член Военного совета флота генерал-майор Вербицкий, вице-адмирал Ралль, командир бригады шхерных кораблей капитан 1-го ранга Кудрявцев, другие офицеры. В их числе был и командир 10-го ДСК Амелько.

И вот на этом-то совещании было высказано мнение, в основе которого лежала ошибочная посылка о том, что обстановка на Пийсари сложилась не в нашу пользу и следует это признать. А раз так — вывести с острова морских пехотинцев.

— Не будем спешить с оценками, — спокойно сказал командующий. — Сейчас прибудет Потужный, командир бронекатера, который обеспечивал десант.

Потужный прибыл. Из его доклада выходило, что моряки стойко держатся на плацдарме, но надо помочь им подкреплением.

Наступала ночь. 16 тендеров ушли за морской пехотой, а катера Лебедева и Кравченко — прикрывать их дым-завесами, капитан-лейтенанта Потужного — огнем.

22 июня корабли направились в точку высадки. Впереди — дымзавесчики, за ними — тендеры. Тендеры подходили к острову, катера Лебедева и Кравченко — к самому опасному району, к норду по проливу. И как раз в этот момент снова появились все те же четыре артиллерийские БДБ. Наши катера тут же поставили дымзавесу, надежно прикрывшую тендеры и самих морских пехотинцев, высаживающихся на берег. Два же маленьких деревянных катера, всю огневую мощь которых составляли пулеметы ДШК и «максим», вышли на острие атаки, прикрывая товарищей. Но слишком неравны были силы. Вскоре загорелся СК-901 старшины 1-й статьи Кравченко, сам он получил ранение. И все же моторист Иван Солодовников сумел вывести катер из-под огня…

СК-905 продолжал вести бой. Продолжал, хотя тоже горел и через пробоины в корпус поступала вода. Был ранен пулеметчик Андрей Рыжкин, и к ДШК встал сам командир Николай Лебедев. Получили ранения командир отделения мотористов Иван Попов и сигнальщик Петр Павлов, химист Владимир Козлов… Катер маневрировал, но не покидал своего места, того, с которого он мог прикрыть дымзавесой тендеры. И не прекращая стрелял из пулемета раненный в грудь Лебедев. С каждой минутой катер получал все больше пробоин. Командир принял единственно верное решение — посадить СК-905 на мель.

— Попов, командуй! — приказал Лебедев. — Забирайте «максим» и все за борт, на берег! Все!

— Мы с тобой, командир!

— Уходите, прикрою! — Он стоял у пулемета, открытого и ничем не защищенного, и стрелял. А его ребята побрели по мелководью к берегу, поддерживая друг друга… Еще один осколок попал Лебедеву в голову — моряки это видели и хотели повернуть обратно, чтобы хоть чем-нибудь помочь командиру. Но он посмотрел на них так, что все поняли: это не просьба, приказ!

Но едва они успели установить свой «максим», как услышали взрыв… Они видели — командир упал, и тогда, превозмогая боль от ран, двое побежали назад, чтобы помочь Николаю. Но он уже был мертв… И тогда моряки забрали тело командира с палубы СК-905 и вынесли его на берег, где и похоронили. Окопали свежую могилку. Еще раз сходили на катер, вытащили якорную цепь и ею эту могилку огородили…

Потом, через несколько дней, сюда пришли комдив Амелько и замполит Евстафьев, краснофлотцы и старшины дивизиона. Они нашли это место и навсегда его запомнили: в лесочке, под самым берегом у финской деревни Путус лежал их боевой товарищ старшина 1-й статьи Николай Лебедев, погибший в бою.

Катера швартовались в Койвисто — тыкались носом прямо в берег. Пирсы были разбиты. И так — весь дивизион, 25 катеров. Для управления дивизиона требовалось помещение на берегу, — на катерах тесно, краснофлотцам и старшинам места в обрез.

Случайно в ближнем лесу нашли разборный домик лесорубов. Внутри — пять пар двухъярусных коек, посередине печка, справа от двери — стол. Капитан 3-го ранга Амелько и капитан-лейтенант Евстафьев пошли посмотреть. Оказалось, то что надо. Разобрать этот домик и снова собрать его, но поближе к берегу, к кораблям, удалось часа за четыре. А затем дивизионный врач капитан медицинской службы Петр Петухов, который по совместительству отвечал в дивизионе за все виды снабжения, силами коков, баталеров и санитаров соорудил неподалеку навес и под ним оборудовал камбуз, который готовил пищу на весь личный состав.

Ну, а в доме у стола с аппаратами связи сидел дежурный. В общем, жизнь на берегу налаживалась. Только вот бывать-то на этом самом берегу краснофлотцам, старшинам и офицерам 10-го ДСК удавалось редко.

Ранним утром 23 июня остров Пийсари был полностью очищен от противника, а к полуночи 24-го — острова Бьерке и Торсари, а следом — острова Туппурунсари и Роунти.

Утром 27-го корабли возвращались в Койвисто. Комдив Амелько шел на И-50, одном из двух стальных катеров своего, в общем-то, «деревянного» дивизиона. Он стоял на мостике рядом с младшим лейтенантом Семеном Гончаруком.

Утро над морем поднималось прекрасное. Легкий ветерок чуть рябил воду, по голубому небосводу навстречу катерам поднималось солнце.

— Денек сегодня будет отличным, товарищ комдив! — мечтательно проговорил Гончарук. — Вот поедим, потом отдохнем как следует. А затем выкупаться бы?

— Все будет. Своевременно или несколько позже…

Катер поворачивал на створные знаки бухты Койвисто. На левой рее трепетал флаг «люди», команда на все корабли — к повороту… Наконец И-50 вошел в бухту, и открылся сам город — слева на берегу поднимался к небу высоченный шпиль кирхи, повсюду, сколько мог окинуть взор, в зелени утопали маленькие домики.

Гончарук скомандовал рулевому, и теперь катер держал прямо на родной «круглый дом», возле которого наблюдалась толпа народу.

— Интересно, кто это нас встречает?

— Кто не был в море, тот и встречает.

Гончарук был прав. Но кто все-таки? Амелько поднял к глазам бинокль: вот дивизионный доктор Пирогов, лекарь, кормилец и поилец в одном лице. «Сейчас, — думает Николай Николаевич, — сойдем на берег, и он доложит: «Товарищ капитан третьего ранга, во вверенном мне хозяйстве больных и раненых нет, продовольствия на двое суток, пороха на две недели» (это он про трофейный порох, которым по ночам подтапливается даже в эту теплую пору штабной дом). Амелько еще раз посмотрел на доктора и удивился: тот беседовал с девушкой-краснофлотцем! Вот это новость: доктор, без ума любящий свою жену, и вдруг беседует с «эрзачкой»? А рядом дивмех Семен Максимов, и тоже мило улыбается моряку женского рода! «Нахал, — думает Амелько. — Ведь только за недолю до начала операции на островах дивизионный механик ездил в командировку в Ленинград, где живет его жена!» Амелько повел биноклем сверху вниз: в бескозырке, в бушлате — в этакую-то теплынь! Брюки клеш… Но до чего же была знакома комдиву Амелько именно эта фигура — плечи, взмах руки… «Ну повернись же, Татьяна, если это действительно ты!» — хотелось крикнуть ему. И она повернулась, точнее — повернула голову. Действительно, дивмех Максимов говорил с его Татьяной. Амелько еще раз повел биноклем — рядом с доктором Пироговым стояла его жена, одетая, к удивлению, тоже почему-то в краснофлотскую форму!

О том, как их жены, комдива и доктора, смогли добраться от Ленинграда до Койвисто, почему они были одеты в краснофлотскую форму, в карманах которой лежали краснофлотские книжки и командировочные предписания, выяснить не удалось…

Более того, это одна из семейных тайн и по сей день. Но они добрались, и эта встреча состоялась. На нее война и начальство отпустили комдиву Амелько всего одни сутки.

К Дню Победы у капитана 3-го ранга Амелько родился сын, его назвали Сергеем. Сейчас он офицер Военно-Морского Флота.

Новый приказ командующего флотом предписывал овладеть небольшими островами Выборгского залива — Тейкерсари, Суонисари и Равенсари. В ночь на 1 июля катера главных старшин Феофана Прудникова, Василия Бережного и старшин 1-й статьи Ивана Беневоленского, Михаила Жукова, Виктора Павлова и других ушли прикрывать десант на Тейкерсари. Первая попытка овладеть островом оказалась безуспешной. Но операция продолжалась, и 4 июля морская мехота взяла Тейкерсари. В последующие дни были очищены от врага и другие острова и островки, коих много в этой части Выборгского залива.

Участие в этих боях давалось 10-му ДСК нелегко. Сгорели на виду у деревни Карппила СК-909 и СК-913. Получили ранения старший лейтенант Иван Макаров, главный старшина Феофан Прудников, старшины 1-й статьи Михаил Жуков и Николай Дюков, молодой краснофлотец Иван Шалак. Радист СК-909 Анатолий Филиппов нес Ивана на своих плечах по отмелям до самого острова Саринсари.

10 июля 1944 года наши войска освободили все острова Выборгского залива от противника, а 13 июля капитана 3-го ранга Амелько вызвало начальство.

— Кажется, ваш дивизион называется не дивизионом дымзавесчиков, а сторожевых катеров?

— Так точно, — ответил Николай Николаевич, еще не зная, к чему сведется разговор.

— Это очень хорошо, что сторожевых. По этому поводу вам назначаются линии дозоров. Проработайте документы со своими дивизионными специалистами и будьте готовы к несению дозорной службы.

Амелько попытался доложить, что «каэмки» более подходят к переоборудованию в тральщики и что в самом начале войны они и были катерами-тральщиками. Однако приказ есть приказ, и еще через двое суток катера 10-го ДСК заняли предписанные им по диспозиции дозорные линии.

Война продолжалась. Катера 10-го Краснознаменного ДСК продолжали нести дозорную службу, хотя давалась она нелегко…

30 июля 1944 года в дозоре находился МО-105. Ничто не предвещало беды в тот теплый солнечный день. Но в 12 часов 42 минуты над морем пророкотал взрыв, и «малый охотник», переломившись надвое, затонул. А в 19 часов 00 минут впередсмотрящий СК-910 старший краснофлотец Николай Бондарь доложил своему командиру главному старшине Виктору Павлову, что видит прямо под собой немецкую подводную лодку.

Это было настолько неожиданно и неправдоподобно, что Павлов не поверил докладу впередсмотрящего. Но, на всякий случай, прибежал с мостика к форштевню, на ходу определяя свое отношение как к своему подчиненному, так и к его докладу разными словами. Но вот он глянул за борт — лодка шла, ясно видная в не слишком прозрачной и цветущей зеленью воде, на небольшой глубине, узким фарватером между подводными скалами.

Павлов сразу же понял, что это та самая подводная лодка, которая торпедировала дозорный МО. Невдалеке, на линии дозора, сейчас ходил другой «малый охотник» — МО-103. И так как противолодочного оружия на СК-910 не имелось никакого, главному старшине оставалось одно — приказать сигнальщику:

— Три белые ракеты в сторону дозорного корабля!

А. КОЛЕНКО, гвардии старший лейтенант, командир МО-103 Атака

Летом 1944 года наш 1-й гвардейский ДСК МО базировался в Койвисто, в бухте Катерлахти. Бухта эта имеет обрамление из нескольких островов и довольно хорошо прикрыта ими с моря от штормовых ветров. От вражеских самолетов, надводных кораблей и подводных лодок острова не защищали ни бухту, ни город. Для обороны Койвисто назначались корабли флота, и в том числе наш гвардейский дивизион, которому определили линию дозора, находившуюся милях в двенадцати от наших причалов в сторону острова Роунти.

30 июля МО-103, которым я командовал, принял топливо и воду. Закончили с делами, поели, и в это мгновение дальний, но сильный взрыв отдался в корпусе катера. Секунд через десять я уже стоял на верхней палубе.

— Столб дыма, левый борт сорок пять градусов! — крикнул мне вахтенный сигнальщик Василий Вяткин.

Все, кто был на палубе, на пирсе, повернулись в ту сторону.

— Там же как раз наш МО-105! — ахнул боцман Ефим Зверев. — Неужели подорвался на мине?

— Товарищ гвардии старший лейтенант, семафор. Вам в управление дивизиона, — доложил Вяткин.

— Добро. Передать помощнику: боевая тревога, корабль к бою и походу приготовить!

Колокола громкого боя прозвучали почти сразу. Я услышал это, пробегая по набережной в сторону штабного домика.

В большой комнате, которую занимал комдив гвардии капитан-лейтенант Василий Карпович, находились дивизионный штурман гвардии капитан-лейтенант Мигран Хазеев и связист гвардии капитан-лейтенант Михаил Горшков. Расположившись у стола, они изучали карту — по ней жирной чертой пролегала линия дозора.

— Здравствуй, — не дал мне доложить комдив. — Вот тут, — ткнул он прокуренной трубкой в точку, помеченную на черте, обозначающей на карте линию дозора, — немецкая подводная лодка торпедировала МО-105.

— Как — торпедировала? — не сдержался я. — Откуда известно?

— Пост СНиС с острова Роунти доложил. Они и лодку видели, подвсплыла. Тебе приказ: немедленно выйти в дозор, нести его только на ходу. Лодку найти и уничтожить. Вопросы есть?

— Никак нет. Разрешите идти?..

Обратный путь показался мне втрое длиннее. Я бежал, а до корабля все еще было далеко. Но вот, наконец, и сходня. Возле нее мой помощник — гвардии мичман Яков Карнаухов.

— Товарищ командир, корабль к бою и походу готов!

— Есть! Соберите команду на баке.

Вскоре в строю стоял весь экипаж. Я объяснил морякам, что немецкая лодка утопила МО-105, что погибли наши товарищи, о том, что нам приказано выйти в море, найти и уничтожить лодку.

В 13 часов 30 минут МО-103 отошел от пирса.

Двенадцать миль до линии дозора — почти полчаса полного хода. Наконец вдали слова показался остров Роунти. На душе тревожно, наверное, не только у меня: на мостике тягостное молчание, наверняка всех беспокоит один вопрос: где лодка? Наконец пришли в точку, в которой корабли обычно сменяют друг друга в дозоре. На катере объявлена боевая тревога. Все стоят по местам. Через каждую минуту получаю доклад акустика Юрия Певцова.

— Горизонт чист! — звонко выдает раструб переговорной, и все, кто находится на мостике, вздыхают: чист!

Но вот на мостик поднимается кок.

— Товарищ командир, ужин готов. На первое — суп гороховый, на второе — макароны по-флотски, на третье — компот. Прошу снять пробу.

А я думаю, какой уж тут ужин, если совсем рядом легкий ветерок гонит по волне куски дерева — обломки МО-105. Они напоминают о погибших товарищах, о вражеской лодке… Чтобы не обидеть кока и не подавать дурной пример, кое-как проглотил несколько ложек супа — он показался мне горьким. Макароны же были вовсе безвкусными…

— Раздавать повахтенно. Карнаухов, объявите готовность-два. — Я отошел на правую сторону мостика. Здесь стояла разножка. Но не сел — просто привалился к фальшборту, посмотрел сперва в нос, затем в корму.

Комендоры ужинали прямо у пушки. Конечно, если это можно было так назвать, «ужинали».

Посмотрел на часы — было уже 18.30.

— Помощник, второй смене ужинать.

— А вы сами, товарищ командир? — интересуется Карнаухов.

— Я снимал пробу.

— Видели мы — как.

— Так… Ужинай, помощник.

— Уже. Тревогу играть?

— Что-то я не заметил. А с тревогой еще минут с десяток подождем.

А ровно через десять минут все, кто был на мостике, услышали доклад сигнальщика — гвардии краснофлотца Вяткина:

— Три белые ракеты, левый борт сорок градусов, дистанция двадцать семь кабельтовых!

Белые ракеты — лодка. Так обусловлено таблицей условных сигналов. Мы подворачиваем и самым полным ходом идем на катер, который дал сигнал.

Вот и «каэмка», на ее борту номер — 910. Это с нее обнаружили лодку, дали ракеты. Подлетаем к борту, двигатели — стоп.

— Шли мы над ней, товарищ гвардии старший лейтенант. Под собой врага видели, да нечем было ударить!

— А куда она делась? — в мегафон же спросил я.

Конечно, с учетом навигационных особенностей района лодка должна была идти на вест, другого пути не виделось. Командир СК-910 подтвердил, что так оно и есть.

— На румб двести семьдесят градусов, — приказал я Калинину. Нагнулся к переговорной трубе: — Певцов, поиск в носовых секторах! — и дал самый малый ход.

Я понимал, как нелегко будет работать Певцову: каменные банки тут и там вставали на подводном фарватере, качая его из стороны в сторону. Но не это было самым сложным. Банки эти давали ложное эхо, зачастую совершенно подобное тому, которое идет от лодки. Акустик обязан выделить одно и истинное, Певцову удалось это. Он услышал шум винтов лодки на дистанции семи кабельтовых.

— Есть контакт! — доложил акустик.

Я посмотрел на часы — 19.10.

— Не упусти, Певцов! — И тут же отдал приказ: — Право руля, курс… Атака подводной лодки! Бомбы окончательно приготовить, глубина взрыва пятнадцать метров!

Командир отделения минеров Анатолий Куприянов, который давно ждал эту команду, выполнил ее и встал к рычагам бомбосбрасывателей. Рядом с ним второй минер — Леонид Горский. Ну, а в акустической рубке любимец команды белокурый Певцов продолжал «держать в руках» врага.

— Контакт устойчивый, дистанция три кабельтовых!

Я тут же положил телеграфы на самый полный ход, и МО-103 буквально прыжком рванулся вперед.

— Боевой курс, бомбы — товсь!

— Мгновенное эхо! — доложил акустик Певцов. Это значило, что лодка прямо под нами.

— Первая!.. Вторая!..

Большие глубинные бомбы падают за корму: справа — слева, справа — слева. Глубина здесь невелика, каждый взрыв крепко бьет по катеру.

— Боцман, пустой ящик за корму! — крикнул я в мегафон и сразу же увидел, как Ефим Зверев швырнул в бурун ящик из-под патронов. Потом я объясню Ефиму, что сделано это для того, чтобы «не потерять» места, накотором лодку обнаружили и уже бомбили. Ну а пока — катер на малом ходу разворачивается на обратный курс, и Певцов снова начинает слушать глубины.

— Пузырчатый след прямо по курсу! — доложил Вяткин.

Я заволновался. След — значит, лодка повреждена. Значит, надо не упустить ее, добить! Снова ручки машинных телеграфов на «самый полный», мы идем прямо на пузыри, и прямо в эти пузыри падают наши большие глубинные бомбы. Огромные белые султаны воды поднимаются над морем, взрывы страшно сотрясают катер.

— Все бомбы сработали! — доложил Куприянов.

Катер сбрасывает ход до малого и снова поворачивает на лодку. Теперь за ней уже нет пузырчатого следа, просто из глубины моря вырываются огромные воздушные пузыри. Подошли поближе. Комендоры навели стволы на то место, в котором эти пузыри взрывали водную гладь. Вдруг сейчас лодка всплывет? Но нет, все тихо, и Певцов докладывает, что она на грунте, двигатели не работают, лишь слышен какой-то стук. Я думаю о том, что стук — признак того, что в лодке заняты ремонтом.

— Атака подводной лодки! Серия — две бомбы!

Когда осели водопады, поднятые взрывами глубинных бомб, все, кто находился на палубе и мостике МО-103, увидели, что по поверхности воды плавают люди. Мы насчитали шесть человек. Как потом выяснилось — командир, врач, боцман, рулевой и два матроса. Пятерых посадили на бомбосбрасыватели, им завязали глаза. Командир фашистской субмарины был без сознания. Его положили на палубу.

Ну а мы, когда поняли, что потопили лодку, крикнули «ура!». Но времени выразить свою радость не было. Финские тяжелые батареи открыли огонь с материка, снаряды начали разрываться в полукабельтове от борта. Единственное, что нам оставалось делать в данной ситуации, уйти, предварительно выставив над лодкой веху.

Через полчаса МО-103 входил в гавань Койвисто, с победой.

ЮНГИ

Соловецкая школа юнг Военно-Морского Флота была создана в соответствии с приказом народного комиссара ВМФ СССР. В нем говорилось:

«В целях создания кадров будущих специалистов флота высокой квалификации, требующих длительного обучения и практического плавания на кораблях ВМФ, приказываю:

1. К 1 сентября 1942 года сформировать при Учебном отряде Северного флота Школу юнг ВМФ с дислокацией на Соловецкие острова…

2. Школу юнг подчинить командиру Учебного отряда Северного флота.

3. Школу укомплектовать юношами, комсомольцами и некомсомольцами, в возрасте 15–16 лет, имеющими образование в объеме 6–7 классов, исключительно добровольцами, через комсомольские организации в районах по согласованию с ЦК ВЛКСМ…»

Ленинградские ребята не подлежали зачислению в Соловецкую школу юнг. Но и они рвались на флот, рвались в бой. Десятки, сотни писем приходили в самые разные инстанции — от обкома партии и штаба Краснознаменного Балтфлота и до командиров кораблей и частей.

В сентябре 1942 года командующий КБФ вице-адмирал В. Ф. Трибуц, согласовав вопрос с областным комитетом партии, издал приказ об образовании при школах Учебного отряда КБФ рот юнг. Условия поступления мальчишек в юнги были те же, что в Соловецкой школе. Все, за исключением одного: комсомольские путевки будущим юнгам выдавал Ленинградский горком ВЛКСМ.

Летом 1943 года сотни выпускников Соловецкой школы юнг и рот юнг Учебного отряда КБФ пришли на боевые корабли Краснознаменной Балтики. Многие из них получили назначения в части и соединения ОВРа.

Н. УЛАНОВ, юнга-сигнальщик БМО-541 Только тронь…

Л. ГАЛЛЕ, юнга рулевой-сигнальщик БМО-516 Орден

Длинный это был день, 26 мая 1944 года. И начался он с крупных неприятностей для меня лично. Солнышко старалось вовсю, шпарило с ярко-синего неба — жара… Ребята наши в реке Луге купаются, мне бы и самому купнуться, да куда там: плавать-то я не умею! Влезу в воду и сразу опозорюсь перед всем экипажем нашего БМО-516, перед командиром старшим лейтенантом Борисом Петровичем Быстровым. Все скажут дружно:

— Плавать не может, а еще юнга!

И только я так успел подумать, кто-то меня за плечо взял. Обернулся и даже испугался немного: командир! А он мне в глаза заглянул и спрашивает:

— Почему не в воде?

Я промолчал, только голову опустил и покраснел — он сразу же все и понял. Лицо строгое, на меня смотрит, но замечаю — в краешках глаз улыбка…

— За борт, приказываю!

— Я…

— В обуви и робе — марш!

Что делать, прыгнул, только комсомольский билет «бате» отдал: я его всегда при себе, у самого сердца, носил. Прыгнул и, что самое удивительное, поплыл! Вот так… Оглянулся, а рядом боцман наш — старшина 1-й статьи Александр Бережной.

Ну, думаю, тут я и вовсе не утопу. Боцман мужик гвардейских статей: ростом я ему по пояс, плечи у боцмана такие, что мне и руками не обхватить. Еще в сорок первом, в самом начале войны, он орден Красного Знамени получил. А тогда редко награждали!.. Так что, если старшина Бережной рядом, он мне утонуть не даст.

Доплыл я до берега, снял робу, отжал. Слышу, «батя» зовет. По сходне на катер и прямо к нему.

— Ну вот, а говорил, что не умеешь! — А сам смеется. И боцман смеется. И старший краснофлотец Миша Балоян, наш минер, тоже… Вот так я плавать научился.

И вдруг сразу после обеда — боевая тревога.

— По местам стоять, со швартовов сниматься!

БМО не крейсер, не эсминец, — несколько минут — и отходим на двигателе экономичного хода… Вот уже и домики Усть-Луги поплыли назад, и наш «пятьсот шестнадцатый» разворачивается по реке, занимает свое место в походном ордере.

Фарватер здесь узковат, но и катер невелик. Вскоре мы уже на своем месте — в самом конце строя. Мне в такие моменты по расписанию отведено место на сигнальной вахте; стою в пулеметной турели, расположенной на крыше боевой рубки, наблюдаю за воздухом и водой. И еще за тем, как ребята по авралу работают — кто конец на вьюшку мотает, кто кранец в корзину тащит, кто команды подает.

Все при деле, а я вроде только глаза пялю — на наших моряков, на то, как причал удаляется, как другие корабли нашего дивизиона разворачиваются, как деревья листвой шевелят.

Но главное, гляжу в небо — такое оно сегодня бездонное и чистое. И такое опасное, — все, наверное, с него летчик увидит, если в этаком-то полетит… Правда, и его — тоже…

На узком фарватере мой старшина Захаров идет точно в кильватерной струе переднего мателота. — Слово-то какое — «мателот». Так от него морем и пахнет! Командир Борис Павлович из рубочного люка высунулся — прямо передо мной: только протяни руку — и можно дотронуться до его новенькой, всем на зависть, мичманки, которую он привез из командировки, из Ленинграда… Вот бы мне в Ленинград-то, домой, хоть на минуту!

А командир и не знает, о чем я думаю, знай себе вперед смотрит, — там навстречу головному БМО тральщики с моря возвращаются. Сейчас ерзанье начнется, расходиться борт к борту станем…

— Помощник! — кричит Быстров в мегафон. — Кранцы по левому борту изготовить!

— Есть! — отвечает с бака старший лейтенант Уваров.

— Галле, не мечтай! — повернулся Борис Павлович.

— Есть не мечтать! — ответил, а сам подумал: и как это получается, что наш «батя» все понимает и видит?.. Надо горизонт еще раз осмотреть — и начал: с левого борта к форштевню, потом на правый борт… И только я подумал о том, что, в общем-то, направо и смотреть нечего — там же уже наши, ни одного фашиста, освобожденная земля Кургальского полуострова, того самого, что над островом Лавенсари своими батареями нависал, как заметил самолеты.

Надо заметить, насчет самолетов у нас было круто: два раза в неделю, а то и три сам командир собирал сигнальщиков на занятия. И были у него такие таблички, почти как карты игральные, только немного поболее размером. И на каждой карте самолет нарисован: «лавочниц» или «Яковлев», «петляков» или «ильюшин», «барракуда», «харрикейн», «спитфайер» — наши и те, которые нам союзники по ленд-лизу давали. А еще — «юнкерсы», «мессершмитты», «фокке-вульфы», «дорнье»… Короче, вражеские.

Назовет командир твою фамилию, поднимет на секунду карточку — отвечай!.. И не дай-то бог ошибиться!

— Значит, ты наш самолет не опознал и мы его сбили?

Ну что тут ответить?

— Значит, ты фашиста за свой принял и он нас утопил?..

Короче, самолеты мы знали, как говорится, назубок. Вот и эти я опознал сразу: «Юнкерс-88»… А они знай себе летят, только что за верхушки деревьев не задевают…

— Группа самолетов, правый борт полета, дистанция… — Не успел доложить, а самолеты вот они, рядом, и сейчас бомбить начнут…

Чувствую, екнуло мое сердце, да и сам весь назад подался и стукнулся спиной. Дело прошлое — ругнулся, но тут же подумал, что стукнулся-то я о рукоятки спаренного крупнокалиберного пулемета ДШК, который заряжен — нажимай гашетки и стреляй! Только вот стволы его в корму глядят, — так-то всегда делается, чтобы сигнальщику вахту было удобнее нести…

В одно мгновение все эти рассуждения пронеслись в голове — и вот я уже разворачиваю турель, берусь за рукоятки, большие пальцы на гашетках. Ну, ДШК, не подведи!

— Ты чего это, юнга, с турелью шуруешь? — «Батя» повернулся ко мне, так-то сердито смотрит…

А «юнкерсы» — прямо на нас, распластали крылья, винты на солнце сверкают, переливаются…

— Вот я тебя сейчас «перелью», — бормочу я себе под нос. — Только чуть доверну и… — А пальцы уже нажали гашетки.

— Юнга, черт бы тебя подрал! — Быстров ругается, а я краешком глаза успеваю заметить, что лицо у него вдруг побелело.

А «юнкерс», он уже в центре прицела. Жать, жать на гашетки: он же летит прямо на нас, на мой корабль, навстречу моим пулям, и что-то сверкает на его крыльях… Да никак это он в меня стреляет из своих пушек и пулеметов?

— Врешь, гад, не возьмешь! — кричу я во весь голос. И тут же вижу — задымил он! Задымил, клюнул носом. Клюнул и задел крылом за волну. Раз, другой подпрыгнул на воде и взорвался! Нет его уже больше, а я все строчу из своего спаренного крупнокалиберного…

— Юнга, дробь! Не трать патроны зря! — это мне командир кричит.

Налет продолжается, — по курсу, справа и слева, встают всплески разрывов, и наш БМО-516 крутится, как может.

— Право на борт! — командует Быстров рулевому, катер поворачивает и пыряет прямо в падающий сверху фонтан воды. — Прямо руль! — И снова под душем.

Татакают 37-миллиметровые автоматы, гулко хлопают сорокапятки, строчат крупнокалиберные пулеметы, глухо ухают разрывы бомб, и кисловато-горький дух взрывчатки и гари висит в воздухе… Я продолжаю стрелять из ДШК. Правда, теперь легче: напуганные потерей ведущего, «юнкерсы» не лезут нахально.

Кончился бой. Осмотрели катер — в броне ни одной пробоины, даром что она всего-то 12-миллиметровая. А там, где ее нет, все изрешечено пулями и осколками… Но главное не это — на нашем БМО ни одного убитого, ни одного раненого!

Ни одного, кроме командира: это я ему из ДШК двумя пулями в палец размером новенькую мичманку прострелил да два ожога на голове сотворил. Считать это за раны?..

Кончился бой, кончилась моя вахта, пошел я в кубрик. Но только успел устроиться на рундуке отдохнуть — Миша Балоян прибежал.

— Юнга, вставай, командир вызывает. Прямо в рубку иди.

Прибыл, представился, как положено военному человеку.

— Ну, Галле, молодец! — говорит старший лейтенант. — Самолеты обнаружил первым. «Юнкерс» сбил первым. Орден получишь, представлю!

— Служу Советскому Союзу! — ответил, как положено, а сам подумал о том, что про мичманку и ожоги командир не сказал ничего. Значит, обойдется!..

Прошло ровно пять дней. 1 июня 1944 года на причале в Усть-Луге морякам нашего дивизиона вручали правительственные награды. Я стоял в строго, одетый в суконную фланелевку, в суконные брюки, и мечтал о том, чтобы это торжественное построение побыстрее закончилось: жара давила!

И вдруг слышу — называют мою фамилию:

— Юнга Галле. Награждается орденом Красной Звезды!

Удивился, но вида не подал, вышел из строя, четким строевым шагом подошел к комдиву, принял награду и ответил, как положено:

— Служу Советскому Союзу! — Ну а потом разрешения стать в строй попросил. И вот тут-то все и началось:

— Нет, юнга. Не разрешаю, — сказал комдив. — У нас у всех к тебе имеется несколько вопросов. Что рост у тебя метр тридцать четыре сантиметра, мы знаем. Что боцман сколотил специальную скамеечку тебе под ноги, чтобы ты мог на руле стоять и видеть как картушку компаса, так и то, что за иллюминатором рубки делается, знаем. Как ты на сигнальной вахте стоишь и при этом не только сбиваешь «юнкерсы», но и простреливаешь командирские фуражки, тоже знаем. Но вот того, сколько же тебе на самом деле лет и как ты на флот попал, — нет…

Посмотрел я еще раз на комдива и — заплакал… В тот день, 1 июня 1944 года, мне как раз исполнилось шестнадцать, о чем я и доложил начальству.

— Ну, а на флот я попал очень просто. С первого раза меня домой из Ленинградского горкома комсомола отправили, сказали, чтобы приходил я годика через два, молод. Ну, пришел я домой, взял немного хлорной извести и вывел половину последней цифры года рождения в своем свидетельстве о рождении. Потом взял черной туши и чуть эту цифру подрисовал — и сразу стал старше ровно на два года. Пошел в горком — не заметили… Вот и все.

Смеху было — не рассказать. Конечно, поздравили меня не только с орденом, но и с днем рождения, а сам комдив по этому поводу угостил меня шоколадом из своего доппайка…

Ю. ВОРОЖИЛОВ, юнга, электрик БМО-519 Единственный выстрел

Четвертого августа 1944 года, ранним утром, мы пришли из дозора и встали на рейде небольшого рыбацкого поселка Гакково.

Вы знаете, что такое Гакково, нет? Тогда ваше счастье: потому что это настоящая ловушка. Дело в том, что рейд, на который мы встали, находился милях в пяти от Усть-Нарвы, где фронт упирался в море. С рейда к поселку вел узкий фарватер между камнями. Поэтому, когда начинался воздушный налет, катерам приходилось не разбегаться в разные стороны, по-военному — рассредоточиваться, а осторожно, как по жердочке, двигаться друг за другом. И выходило: летят бомбы, а отвернуть — ни-ни, иначе сядешь на камни.

А в военное время за навигационную аварию командиру…

Итак, мы на рейде. Подан конец на бочку, заглушены моторы. В наступившей тишине слышно с пирса: нашему командиру приказано прибыть на берег, к командиру дивизиона.

Мы спускаем «тузик» на воду, а старший лейтенант Грин-Спон тут же, возле нас, распоряжается помощнику:

— Сиди, Василий Поликарпович, неотлучно в рубке и смотри… — Чуть что — времени на отдачу конца не трать, а сразу — полный вперед! Так что надо, чтобы мотористы все время на «товсь!»

До причала метров триста, не больше. При такой-то хорошей погоде, как сегодня, командир догребет минут за десять — пятнадцать. Пока он там пробудет, пока вернется… А солнце-то какое хорошее, как здорово чайки над водой парят. И тишина такая, что просто красота, как будто и войны нет…

Тишина оказалась обманчивой: ровно в полдень со стороны моря донесся ровный все нарастающий гул моторов, в небе над самым горизонтом появились черные точки. На рейдовом посту заполоскали два флага: я знал, что по ТУС, таблице условных сигналов, именно этот означал «самолеты противника». Мгновенно заработали двигатели катеров, раздались первые выстрелы, и навстречу воздушному противнику понеслись очереди трассирующих пуль и снарядов.

Наш помощник командира Мамонов тоже объявил на катере боевую тревогу и, как только «паккарды» набрали обороты, рванул ручки машинных телеграфов на «вперед, самый полный»… Мотористы Владимир Исаков и Анатолий Казаков включили муфты сцепления — катер рванулся с места и сделал буквально прыжок… Через мгновение кассета бомб, которую сбросил «юнкерс», легла точно на то место, где только что стоял наш «охотник». Осколки обдали корму, меня сильно толкнуло от орудия, я отлетел в сторону и крепко стукнулся о кранец со спасательным имуществом, но успел заметить, что один из осколков вырвал довольно большой кусок бронещита того орудия, где я по-боевому был расписан как «приходящий», подносчиком снарядов.

С трудом поднялся я с палубы, бросил взгляд на рубку. Соседний пулемет молчал — пулеметчик Борис Васильев стоял, болезненно улыбаясь, и смотрел на перебитые пальцы рук. У рубки неподвижно лежал другой пулеметчик, Гена Ампилогов, — крупным осколком ему оторвало ногу. Носовой 37-миллиметровый автомат тоже молчал…

А у нас на пушке и вовсе никого не оставалось: рядом с ней на палубе лежал Леня Ясинский, возле него — Гриша Максимов, у него была окровавлена голова… Я успел подумать, что надо же, как все сложилось неудачно: командира вызвали, ушли на берег по делам боцман, несколько комендоров, один из рулевых и акустик. А надо, надо стрелять!

Но стрелять было абсолютно некому… Тут я увидел, что с палубы пытается подняться Максимов, бросился к нему помочь.

— Гриша… Гриша… Как же так? Встань, поднимись, Гриша! — умолял я его.

Не поднялся Гриша: один осколок попал ему в висок, другой пробил грудь чуть пониже сердца. Теряя последние силы, Максимов прошептал:

— Не надо, друг, оставь меня… Я не смогу… Иди… действуй сам…

Я поднялся на ноги и — удивился: над бухтой повисла почти полная тишина, самолеты врага куда-то делись, и только один, завывая, сваливался в пике. И как раз на наш катер. «А наша пушка молчит», — промелькнуло в сознании. И некому стрелять! Что делать? И тут будто кто подтолкнул меня: прыжок — и я у кранца первых выстрелов. Через мгновение в руках унитарный патрон — соединенные воедино снаряд и гильза с порохом. Еще миг — я у пушки, дернул за рукоятку, открыл замок сорокапятки и дослал снаряд… Теперь — навести поточнее… Как меня учили? Надо выждать, пока «юнкерс» на выходе из пике потеряет скорость, «зависнет» перед набором высоты, а там — огонь… Но мне же придется оторваться от прицела — как же, не глядя стрелять, что ли? Делать нечего, дождался момента, отскочил от штурвалов, нашел на казеннике слева ручку спуска бойка и рванул за нее!

«Юнкерс» так и не вышел из пике, он рухнул в мелкую воду Гакковского рейда, почти на пути нашего катера, который несся по этому рейду с бочкой на буксире.

Все произошло так быстро, что ни на береговой батарее, ни на катерах, стоящих на рейде и у причала, не успели сделать ни одного выстрела.

Поэтому споров, кто сбил, не возникло…

Позже мы узнали, что тот бой на рейде Гакково длился всего несколько минут, что в налете участвовало семнадцать «юнкерсов» и два из них было сбито зенитным огнем кораблей.

После боя нам было разрешено подойти к пирсу. На берегу встречали командир и другие члены экипажа, — они с тревогой наблюдали за нашими действиями… Потом все мы молча простились с погибшими товарищами.

Раненых погрузили в санитарную машину. Командир подошел к ним и громко, чтобы слышали все, сказал:

— Поправляйтесь, ребята, быстрее и возвращайтесь на катер. Жду вас и экипаж пополнять не стану.

Слово свое старший лейтенант Марк Грин-Спон сдержал.

М. ГРИН-СПОН, старший лейтенант, командир БМО-519 «Фон чужих ламп»

Если войти в Нарвский залив с норд-оста так, чтобы Кискольский риф остался слева, а башня банки Вигрунд справа, то очень скоро попадешь в тупик. И не то чтобы это был настоящий географический тупик — залив или каменная гряда. Нет, глубины здесь вполне приличные и пригодные для плавания. Но стоит пройти безымянный островок, что на рейде рыбацкого селения Гакково, и ты убеждаешься, что он все-таки существует, этот аппендикс, из которого нет выхода. Одним словом, пятимильный коридор в минном поле. На морских картах 1944 года у него и обозначение есть: фарватер 206-Д, или, по-военно-морскому, «двести шесть-„добро”». Он и сегодня в моей памяти. Торец тупика упирается в самую гущу заграждения. Почти напротив, милях в пяти, — берег, на нем лес, дюны и деревня Мерекюла. И еще — предельно насыщенная оборона противника.

Сильна и продуманна была минно-артиллерийская позиция врага в Нарвском заливе. Ее батареи смотрели на минные поля с обоих Тютерсов, с материка, от самых Синих гор. Морские дозоры обходили ее по краям, воздушные пересекали. Заградители планомерно усилили минные поля.

После 14 февраля, после высадки десанта, немцы превратили Нарвский залив в главный рубеж своей обороны на море. Они потратили на это всю весну, лето и почти все свои минные арсеналы на Балтике. И вот сейчас, в августе, в минной войне наступило равновесие. Наши тральщики пробились во фланг врагу и проложили фарватер 206 с коленами А, Б, В, Г. На колене Д, на самой середине залива, продвижение застопорилось. Немецкое командование понимало, что, как только мы пробьем путь к берегу, ждать десанта долго не придется, как не придется ждать обстрела открытых с веста Нарвских укреплений. Тогда немцам не под силу сдержать дрожащую уже сейчас тетиву Нарвского рубежа.

Но есть тупик. И снова с первыми утренними лучами снимаются с неуютных временных стоянок дивизионы тральщиков. Тяжелый труд. Бесконечный. Беспощадный. Опасность без паузы, без передышки.

Вместе с тральщиками с рассвета заступает на дежурство вражеская «рама» — самолет «Фокке-Вульф-189». Он висит над районом, не торопится уйти от обстрела. «Рама» уберется только тогда, когда появятся наши самолеты. Пока же она корректирует огонь вражеских батарей. И вот уже аккорд расстроенной гитары, переходящий в свист пастушьего бича. Залп. Второй. Третий…

Нет-нет, а и вздрогнет море, ударит по стальному борту невидимая кувалда, и между двумя тральщиками поднимется и не торопится осесть пенистая башня, изнутри сверкнувшая злым пламенем, а чуть позже докатится гулкий раскат. Это значит, сработала в трале мина. Наконец, столб воды осел, и тогда на палубах всех БМО принимаются считать тральщики.

— Все целы! Хорошо!

Я шагнул из своей каюты, более похожей на шкаф, через полутораметровый тамбур к дверям радиорубки. Радисты, старшина и юнга не могли встать, как того требовала субординация, уже по той причине, что сделать это было невозможно.

— Вот, товарищ командир, — протянул мне старшина 2-й статьи Вайсбурд какую-то картонку со смонтированным на ней устройством из лампы, пары катушек и еще каких-то элементов. — Это работа юнги. Сколько раз говорил ему, что чувствительность приемника повышать нельзя, а он опять за свое. Понимаете, товарищ командир, он принимает по тринадцать групп, а надо-то восемнадцать! Как же я его на вахте оставлю, юнга же зашивается! Вот это что? Вайсбурд взмахнул бланком с текстом и сам же ответил: — Два пропуска! Недопустимо! А все потому, что только тринадцать групп он берет!

Командира такое сообщение не потрясло. Сам он не принимал и тринадцати. Правда, это не входило в круг его обязанностей. Но однажды был случай, когда командир решил дать передохнуть смертельно уставшему радисту и сел на прием. Береговые радисты тогда выходили из себя, повторяя текст неизвестно откуда взявшемуся новичку.

— А ты сажай его на самостоятельный прием ночью, когда радиообмен поменьше, — посоветовал я старшине. — Ну, а тебе, юнга, зачем этот усилитель? Рекорды Кренкеля покоя не дают или мечтаешь союзников услышать?

Юнга Добромыслов сидел согнувшись и втянув голову в капковый бушлат, с которым не расставался и летом. Его округлая спина и поднятые до ушей плечи отнюдь не выражали смирения. Напротив, из них каким-то образом излучалось тихое упрямство и пренебрежение к читаемой ему морали.

— Я этой приставкой могу работу любого приемника засечь по его фону. Гетеродин ловлю. Уже пробовал — и получается! — В мальчишеском голосе звучала уверенность в правоте.

Как это можно понять сегодня, юнга изготовил дополнительный усилитель радиочастоты к корабельному радиоприемнику, повысил с его помощью чувствительность последнего и в результате обнаруживал вражеские корабли по излучению их радиоприемников. Дело в том, что все радиоприемники немецких кораблей были супергетеродинного типа. Приемник такого типа содержит гетеродин — маломощный генератор незатухающих высокочастотных электромагнитных колебаний.

Не станем углубляться в теорию радио, но скажем: проникать в приемную антенну колебания гетеродина не должны, но из-за несовершенства схем и конструкций такое проникновение имело место. И поэтому, достигнув приемной антенны, колебания гетеродина излучались. Это создавало помехи другим приемникам и позволяло обнаружить объект, на котором расположен данный радиоприемник.

Приемник юнги Добромыслова работал в режиме приема амплитудно-моделированных колебаний, и поэтому настройка его на частоту гетеродина вражеского приемника должна была при достаточном усилении приводить к заметному возрастанию шума в головных телефонах, которыми пользуются радисты при приеме на слух. Причем шум этот должен был усиливаться с приближением врага.

Но это не «фон чужих ламп» и не «шум чужих ламп», а шум первой лампы собственного приемника, который при воздействии на вход радиоприемника незатухающих колебаний с частотой, на которую приемник настроен, лучше детектируется и поэтому сильнее слышен на входе. Но более чем сомнительно, чтобы это понимал юнга, все «радиотехническое образование» получивший во Дворце пионеров.

— В данной обстановке этого от вас не требуется, — официально ответил я. — Постарайтесь укладываться в норматив, а то и на самом деле переведем в строевые! И командира отделения слушайтесь!

— Но, товарищ командир, мы же всю эту премудрость еще во Дворце пионеров изучали. Нужен только чувствительный приемник, тогда любую ламповую схему поймаешь по фону!

Я подумал тогда, что старшине предстоит нелегкая задача — перетянуть по новой колодке «упертого пацана», как в сердцах называл своего подчиненного старшина 2-й статьи Вайсбурд.

На БМО-519 юнга служил со дня его постройки. Целый год. Год далеко не безмятежный для наших новых катеров: восемь БМО были вычеркнуты за это время из списков флота.

Наш БМО-519 пока считался счастливым: ни одной пробоины и только четверо раненых. И тут надо заметить, что команду нашего катера комплектовали с большими трудностями, — не было людей. Но летом 1943 года состоялся первый выпуск юнг военного набора. Причем почти одновременно из Школы юнг на Соловецких островах и рот юнг Кронштадтского учебного отряда. Из тех и других в экипаж БМО-519 попало 17 человек при 7 взрослых членах экипажа. Это давало повод для многих трудностей в вопросах воспитания. К тому же флотские остряки тут же окрестили наш катер «детским садом» и однажды даже нашли момент, чтобы накрасить на борту, перед номером, эти слова. Так что читалось: «Детский сад № 519».

Как командир всыпал за это вахтенному, рассказывать не стоит…

Но вернемся к Добромыслову. Он был маленьким тщедушным пареньком — наверное, сказались недоедание и непомерный труд первых полутора военных лот. Возможно, по этой причине он не участвовал в шумной возне сверстников, когда то боролись, наскакивая друг на друга, или носились по катеру, не обращая никакого внимания на окрики вахтенных боевой смены.

Вайсбурд воевал с Добромысловым один.

— Ты не о том думаешь! — говорил он юнге. — Усовершенствовать схему есть кому и без тебя. Твое дело — учиться понимать, работать на ключе. Понял?

Добромыслов не спорил и не оправдывался. Но в его опущенных долу глазах не было и «грамма раскаяния», как говорил Вайсбурд.

Юнга был с характером. К тому же он умел делать обобщения и выводы. Кроме того, юнга вырос и воспитывался в городе, учился в городской школе и занимался во Дворце пионеров. Он обладал чисто материалистическим мышлением, которому чужды всякие зачатки мистики. Скажем попутно, что командир вырос в селе и был старше юнги на восемь лет. Так что он успел «зацепить» то время, когда грамотных у нас было меньше, чем верующих. Несмотря на высшее образование и комсомольское воспитание, остатки позабытой чертовщины гнездились где-то на дне командирской души. Пусть подсознательно, но он верил предчувствиям или, скажем, настроениям. Недобрые ассоциации действовали на него угнетающе.

В юнге же командир угадывал цельность натуры, ничем по принужденную способность верить только объяснимому и начисто отделять себя от метафизических начал. Быть может, как раз это и притягивало его к парнишке… Что же касается предчувствий, то им трудно не поддаться, если непрерывно бродишь среди минных полей!

Кто сам ходил по минам, тот знает, как давит на подошвы ожидание взрыва!

Ветер с ночи набрал силу, развел к утру крупную волну, заставил дивизионы катеров-тральщиков выбрать тралы и загнал их и нас тоже в гавань поселка Ручьи. Стоим у причалов, но покоя никакого: моторы прогреты, готовность номер один не снята, а БМО-519 и БМО-520 — парный дозор. Три других БМО — поддержка дозора, два МО — дежурные на спасение сбитого летчика.

К вечеру стало потише, но небо заволокло тучами, пошел дождь. И сразу приказ: «С падением волны до 4 баллов выставить подвижной дозор на 206-Д».

Уже на выходе из бухты волна встречает катера прямым ударом. Бьет под скулу и обрушивает холодный гребень на расчет носового автомата. Дождь сечет, его потоки почти горизонтальны. Я в рубочном люке. В правый мой сапог кто-то стучит пальцем. Просовываю руку вниз, в тепло, беру из рук рулевого кружку горячего чая. Хорошо его выпить в такую погоду! А еще я думаю о том, что помощник у меня попался хороший. Младший лейтенант Абдул-Гамид Керимов, а попросту Гриша, падежный и по-деловому уравновешенный офицер.

В наших отношениях существовала особенность. Керимов закончил Бакинский морской техникум, в оружии разбирался слабо. Поэтому все, что касалось тактики и оружия, принадлежало мне. Помощник обеспечивал навигацию. Среди погашенных войной маяков и разбросанных там и сям минных заграждений он ориентировался, как у себя дома.

— Товарищ старший лейтенант, — снова трогает командирскую ногу рулевой. — «Штаны»!

— Вижу, ложись на курс!

С месяц назад кто-то из наших катерников надел на самодельную веху, обозначающую место поворота на другой курс, краснофлотскую робу. И долго, пока не было выставлено штатное ограждение, чуть ли не весь флот знал эти «штаны». Промахнуться мимо вехи было никак нельзя — это значило сбиться с фарватера и залезть на минное поле.

Наконец — линия дозора. Катера одновременно заглушили двигатели, и сразу стало слышно, как стучит по броняшке дождь. Сквозь капельную мглу еле просматриваются проблески вехи-«мигалки». Теперь слушать, слушать и еще раз слушать. Акустик докладывает, что шумов нет. На водной поверхности тоже все тихо.

Обстановка пока нормальная. Пишем в вахтенном журнале о том, что прибыли на линию парного корабельного дозора и установили наблюдение за морем и воздухом. Катер разворачивается лагом к волне. Начинается дрейф и адская качка, какую можно испытать только на «стопе». Начинается длинная дозорная ночь. Какая по счету, сказать трудно. Точно одно: идет четвертый год войны.

После полуночи дождь прекратился, однако берег скрыт влажной мглой. Надоедливая качка успела осточертеть, и ежечасные пробежки с прогревом моторов казались отдыхом. Я находился на своем месте на подвесном сиденьице и отдавался толчкам волны и своим мыслям. Думал о том, что к следующему вечеру море угомонится и тральщики выйдут на работу. После короткого отдыха снова придется идти на их прикрытие. И вдруг в голенище сапога кто-то постучался, требовательно и властно. Внизу, нетерпеливо хватая меня за рукав, стоял Добромыслов!

— Чего тебе?

— Товарищ командир! — захлебывался юнга в полушепоте. — Корабли! Где-то близко — и не наши! От фона ламп все гудит! Я включил усилитель, а тут фон генераторных ламп! И не один приемник работает, а несколько.

Ах, Добромыслов, Добромыслов! Старшина, поди, только уснул на пару часов, доверив ключ упрямому мальчишке, а тот сразу воспользовался этим, задействовал самоделку и ловит фон чужих ламп, который ловить ему никто не поручал. Я внимательно смотрел на юнгу и тут же принял решение:

— Боевая тревога! Акустик — круговой поиск! Главные двигатели не запускать! Без команды не стрелять.

Лейтенант Юрий Бальтер, ведомый парного дозора, отмахивает рукой: понял! И скрывается в люке.

Чуть слышно зажужжала «канитель» — дополнительный двигатель малого хода, который впервые был применен именно на БМО. Небольшой, всего в 300 лошадиных сил, движок марки «Континенталь» в краснофлотском варианте превратился в «канитель», да с этим именем и прижился. А вообще «Континенталь» — двигатель подкрадывания. От него вращается маленький винт между главными. Он обеспечивает тишину, скорость хода в шесть узлов и возможность вести акустическое наблюдение без помех от своих шумов. Еще его звали «двигателем экономичного хода», ибо потреблял он топлива в несколько раз меньше главных при тех же шести узлах.

За несколько секунд, в которые юнга Добромыслов высказал свои предположения, в моей голове родился вариант действий. Они заключались в следующем. Если фашисты двигаются с моря в тупик, катера тихо, с помощью «капители», оттягиваются за кромку фарватера и пропускают их в «бутылку» с тем, чтобы потом атаковать с тыла, когда горлышко этой «бутылки» окажется нашим и можно будет его «заткнуть».

— Товарищ командир, — протиснулся из рубки рулевой, — акустик докладывает: шум винтов слева сорок градусов. Несколько единиц. Малым ходом идут в нашу сторону. Очевидно, однотипные корабли. Эха пока нет.

— Прав юнга! — говорю я, не слушая рулевого.

Два катера бесшумно скользят в темноте прочь от оси фарватера. Я намеревался было пырнуть в рубку, чтобы при свете шкал машинного телеграфа набросать несколько слов первого донесения по таблице условных сигналов. Но в этот момент вдруг заметил, что впередсмотрящий Юрий Кузнецов быстро отступает от форштевня к рубке. Он шел задом, очевидно для того, чтобы не потерять что-то такое, что открылось в ночной мгле ему одному.

— Вон, идут! — показал он в ночь.

Прошло несколько секунд, и, предельно напрягая зрение, я различил что-то белеющее вдали. Однако тут же увидел силуэт корабля. И следом за ним свет. Это отсвечивали ванты над дымовыми трубами. Никак миноносец? Нет, что-то не так… Но если это даже миноносец, с которым БМО конечно, не справиться, то он вовсе не там, где ему полагается быть, а гораздо дальше.

— Они за фарватером, командир, — спокойно говорит взобравшийся на боевую рубку Абдул-Гамид Керимов. — За кромочкой они.

Гулко лязгнувший взрыв сметает напряжение ожидания. Над миноносцем возникает алое зарево, на его фоне отлично просматриваются острые очертания корабля, люди, бегущие по его палубе и надстройкам.

— Типа «Т»! — кричит Керимов.

Я молча киваю и тут же перевожу телеграф «канители» на «стоп». Удаляться далее нет нужды, немцам не до нас. Но сколько же их? Вдруг сразу два взрыва все с тем же гулом и звоном в ушах. Так всегда срабатывает мина, выставленная с малым углублением. Проходит минутная глухота от этих взрывов, и в уши врывается жуткий, нестройный хор человеческих голосов. То кричат фашисты.

Несколько цветных ракет взлетело в небо с того места, где тонул второй корабль. И все, больше ни огонька!

— Держи ближе, и контркурсом, — говорю я Керимову. — Я сейчас набросаю кодограмму.

— Командир, третий!

И тут же ночь встряхивает БМО новым взрывом, четвертым. На головном миноносце раздается раскатистый треск, во все стороны беспорядочно разлетаются огни трассеров — это горит боезапас. Сейчас должны взорваться стоящие на палубе мины, если только корабль до того не опрокинется!

Дозорные катера осторожно приближаются к тонущим кораблям.

— Керимов! По три человека с каждого борта! С крюками и концами троса! Штормтрап! Возьми фонарик. Сигнальщики, приготовить прожектор и наблюдать за плавающими!

А первый и третий еще горят. Второй, по всей видимости, утонул. Ну и ночка!

Той ночью и последовавшими за ней утром и днем БМО, а также поспешившие в Нарвский залив торпедные катера, другие «малые охотники» и катера-тральщики подобрали с воды 104 пленных.

За образцовое выполнение боевых заданий командования на морских фронтах борьбы с немецко-фашистскими захватчиками 1-й Краснознаменный дивизион катеров-тральщиков был преобразован в 1-й гвардейский Краснознаменный ДКТЩ.

«Проезд закрыт»

Ровный теплый вестовый ветер загонял в гавань Ручьи стада мелких барашков. Снаружи за молом барашки были покрупнее, они перелетали через стену волнолома белыми пенными гривами. Ветер трепал вывешенные на мачтах для просушки гирлянды сигнальных флагов и трещал их полотнищами, как деревенский пожар.

Солнце и ветер. Хуже для катеров не бывает: самолет станет долбать тебя, как захочет, а ты попробуй попасть в него, когда катер подбрасывает, ставит на попа и ты больше хватаешься за пулемет, чем управляешь им! В такую погоду трассы идут снизу вверх широко развернутым и совершенно безобидным для самолета фонтаном, а сверху вниз — кучно и гибельно. Еще бы — на волне катер теряет всю свою расторопность…

Ветер с ночи набрал силу, развел с утра крупную волну, заставил выбрать тралы и загнал дивизион тральщиков отстаиваться сюда, в Ручьи. Моряки пользуются сухим и ветреным днем — просушивают сырое, пропревшее имущество, чехлы, робу. Шевелят, вытряхивают, переворачивают…

Зенитчики стоят, задрав головы. Стараются сквозь шум ветра расслышать самолеты: погода опасная, летная!

Комдив Пахальчук прохаживается по пирсу. Он ходит размеренно взад и вперед, углубившись в мысли и ставя по привычке ноги шире, чем это требуется на суше. Края рукавов комдивского кителя прихвачены в кулаки, от чего он, и так узковатый, обтянулся еще больше. Голова наклонена так, что крепкий подбородок уперся в грудь, а взгляд — в настил причала, как будто там можно найти решение задачи.

А задача сложная. Комдив думает: сорвет его планы разбушевавшийся вест или, быть может, поможет провести их в жизнь?

Все последние дни Пахальчук, так же как вышестоящие командование и штаб, бьется над решением проблемы: невыносимо затягивается траление подходов к берегу, занятому врагом. Обе стороны втянулись в какое-то дурацкое соревнование: днем тралим мы, ночью они ставят мины. И так без конца и выхода, тупо и бесперспективно. Так можно до конца войны толкаться на одном месте… А командование флота и фронта поставило вполне конкретные и конечные сроки. И они уже на исходе.

Если бы можно было тралить ночью!

Но минная обстановка выставила ночному тралению непреодолимое препятствие. И дело начинается с того, что Балтийское море безливное. Что это значит?

А значит это вот что: если в Баренцевом или в Белом море поставили мины с углублением, допустим, в пять метров от поверхности воды, то через несколько часов, при отливе, они выглянули бы из воды. Тут бы их без риска и уничтожили.

На Балтике нет приливов и отливов — есть сгоны от ветров. Но это нерегулярно, и, как правило, сгоны эти невелики. Вот эта «безливность» и дает возможность немцу ставить мины на полуметровую отметку от поверхности, и даже меньше. Все равно мины не оголятся. И тут уж самые мелкосидящие катера-тральщики не пройдут, подорвутся.

Наши нашли для траления «верхнего яруса» мин самые мелкосидящие катера. С риском, но тралят. И что же вы думаете? Изобретательный немец применил новую хитрость: он берет и соединяет взрыватели соседних мин тросиком. А для того чтобы этот тросик оставался на поверхности воды, на него нанизаны голубые, под цвет моря, поплавки.

Получилась ловушка: самый мелкосидящий предмет — лодка, пловец, плот — неизбежно заденет тросик. Сразу же и слева, и справа срабатывают две мины… Результат ясен.

Снова думали наши, ломали голову.

В результате появился отряд катеров ЗИС под командованием капитан-лейтенанта Панченко. ЗИСы — маленькие разъездные катерки, к тому же открытые. Им бы по рейдам шастать, развозить по кораблям почту с берега, моряков на берег… А им досталась самая громкая должность: утром выходят эти «зисочки» строем растянутого фронта в район, подлежащий тралению. Рулевой, он же моторист, на корме. Минер на носу, лежит на животе и смотрит в воду. Малый вперед… Стоп! Поплавки… Ловушка!

Впередсмотрящий машет рукой командиру «полный назад»!

Карабин набрасывается на тросик ловушки, линь разматывается, метров на сто: крепи! Напрягается — затыкай уши! Море вздрогнет от двойного взрыва.

Теперь собрать поплавки, чтобы они не нагнали страху на тех, кто идет следом.

Ну, а если вдруг мины видны, а поплавков нет? Тогда ребята со шлюпок ныряют к мине. Обыкновенно пыряют: раздеваются, лезут в воду и навешивают на мину подрывной патрон и полутораметровый бикфордов шнур: вынырнул, поджег шнур, влез в шлюпку и быстро греби за сотню метров. При этом считай: в секунду сгорает ровно один сантиметр бикфордова шнура…

Теперь вы понимаете, почему нельзя тралить ночью? Ловушек не видно.

Так установилась посменная работа, чертово колесо: днем — мы, ночью — они; днем тралят, ночью ставят. И не бросишь, и не перепрыгнешь. А кого не заедает, когда результатов своего труда — и какого труда! — невозможно дождаться?

Все-таки идея возникла. Пришла она в голову Федору Ефремовичу Пахальчуку, комдиву второго дивизиона. Он сам не очень удивился, когда ее нащупал, потому что был уверен, что решение где-то рядом…

Начальник штаба и флагманский минер ОВРа слушали, глядя на Пахальчука в упор. А когда поняли, то сделали полуоборот и стали глядеть друг на друга:

— А?..

— Ну-ка, ну-ка… Повтори еще разок!

Мысль была проста, как все блестящие мысли:

— Пусть ЗИСы повыдергивают ловушки за торцом «двести четвертого» не утром, а на закате. А с темнотой мы выйдем тралить. Немцы ночью мины ставить не сунутся: они же всегда по следам, когда мины выберем. А тут — днем нашего траления не наблюдалось! И не полезут… На всякий случай, дозор наш можно усилить… Я вехоставам скажу, пусть зайдут междуминными полями и берегом. От самого устья реки.

Начальник штаба подумал и сказал:

— Правильная мысль! Я считаю, что только таким способом мы сможем столкнуть дело с мертвой точки. Сегодня мы навязали немцам режим работы: мы тралим днем, они ночью ставят. Немцев такой режим устраивает, они его приняли. Более того, втянулись мы, втянулись они. Теперь надо сбить привычный ритм. Правильно! Идем, доложим вместе…

Все прошло отлично — командиру соединения мысль понравилась. Штаб, не откладывая, положил решение в документы и на карты, — все складывалось как нельзя лучше…

Потом комдив Пахальчук смеялся:

— Несколько дней назад пришли утречком в район, а на нашей торцовой вехе, на южной границе фарватера, висит нормальный дорожный знак «проезд закрыт». Нет, не морской — обычный «кирпич»… Поняли, фашист решил поизощряться в остроумии. Видать, всерьез уверовал в то, что с его минным полем нам ни в жизнь не справиться. Тем лучше, — он повторил эти слова: — Тем лучше, черт побери: теперь мы им этот «кирпич» перечеркнем!

И надо же было случиться вот этому ветру!

Все подготовлено к «тралению наоборот», и тут — стоп! Из-за погоды, а еще говорят, что человек — хозяин природы… ЗИСы в такую погоду в море послать — только погубить: зальет и утонут. Да и более крупным тральщикам работать в такую волну, мягко говоря, сложно. А тут еще «ловушки».

А вот самолетам противника — самое то, как говорится: как раз в такую погоду им только и делать, что неконтактные мины с неба на парашютах спускать.

Усилить заграждение. Уплотнить.

Ну что же, будем ждать! Не сегодня — так завтра…

С. КУРОВСКИЙ, юнга, моторист БМО-531 Две вахты в сентябре

Штормило. Волны накатывались на открытый рейд Лавенсари, и корабли словно кланялись им. Наш БМО-531 стоял на бочке. После вечернего чая я и Володя Горбатев решили сходить в носовой кубрик, навестить нашего друга Митю Саенко. На палубе завывал ветер, сек противный холодный дождь. Мы поспешили, как могли, и через минуту уже нырнули в люк, спустились в кубрик.

— Привет мотористам! — раздалось откуда-то из угла. — А кореш-то ваш на вахте…

— Где? — спросил Володя.

— Сейчас услышите.

И, точно по команде, раздался легкий удар по палубе, и сразу же посыпалась дробь чечетки.

— «С берез не слышен»? — узнал я голос старшины 2-й статьи Павла Амеличева, командира отделения сигнальщиков.

— Угадал.

— Ну что стоите, юнги? Концерт только начинается, давайте, присаживайтесь, — предложил Павел. — Вон ваш друг слушает, Вольт. — Так на катере звали юнгу-электрика Володю Володькова.

Но послушать концерт нам не удалось: по всем кубрикам прозвучала трель колоколов громкого боя.

— Боевая тревога, корабль экстренно к бою и походу приготовить!

Мы с Володей бросились по трапу наверх и уже через минуту стояли у своих двигателей, готовили их к запуску. А еще через минуту-другую уже докладывали своему старшине Федору Шелковникову обо всем, что в таких случаях полагается…

Звякнули машинные телеграфы: «Товсь!» И почти тотчас команда: «Вперед, малый». Я нажал рукоятку реверса… И тут раздался какой-то непонятный грохот, и катер затрясло. Я тут же вернул реверс в нейтральное положение, но было поздно. Правый винт что-то царапнуло. Шелковников, обычно веселый и жизнерадостный, вдруг выругался, не к месту вспомнил, что послезавтра в дозор.

Через несколько минут в моторный отсек прибежал мичман Степан Гайдай. Он приказал Шелковникову отправить нас на палубу, помогать верхней команде.

— Здесь сами останемся, — сказал он Феде.

Потрудились мы немало, но успешно: сняли катер с камней, изо всех сил упираясь в грунт футштоками и отпорными крюками, запустили «канитель» и отошли от опасного места. С рассветом катер подняли на стенку.

Работы оказалось немного, и уже после обеда МБО-531 снова покачивался на воде, пополнялся всем, чем положено, запасами топлива. Экипаж готовился к заступлению в дозор.

Около шести часов вечера дежурный по кораблю объявил «большой сбор». На ют пришел капитан-лейтенант Алексей Беребера. Усталое лицо, опущенные плечи. Даже мичманка сидела на его голове не столь фасонисто, как обычно. Чувствовалось — командир чем-то недоволен.

— Вот что значит потерять бдительность. Юнга Саенко до того увлекся танцами, что не углядел, как оборвался швартов, заведенный на бочку. А когда увидел, что нас песет на каменную гряду, было уже поздно. Говорю об этом потому, что завтра катер уходит в дозор, где от каждого из нас потребуется двойная бдительность. Вражеские подводные лодки охотятся не только за крупными кораблями, но и за катерами.

Остров Нерва расположен на полпути между Лавенсари и северным берегом Финского залива. У острова — линия парного дозора. Сентябрьское море усердно качало нас на этой самой линии восемь суток подряд, не давая никакого продыха. Все не просто устали — измучились от качки. БМО корабль невелик, его по только качает море, но и заливает холодной соленой водой. В любой момент можно ожидать встречи с врагом. Вот почему экипаж в одежде, штормовках и капковых бушлатах. И конечно, в сапогах. Разуться нельзя, а сапожищи оттягивают ноги так, что они, того и гляди, отвалятся.

На девятые сутки море успокоилось, и нам представилась возможность впервые нормально поесть и немного отдохнуть. Но отдых получился, на удивление, коротким. Едва я смежил веки, как раздался сигнал боевой тревоги, прозвучала команда: «Атака подводной лодки глубинными бомбами!» Отдыхали мы с Володей Горбашевым в моторном отсеке, на кошме — вскочить на ноги было делом секундным. Запустить двигатель — дело привычное. Катер взял с места самый полный и резко накренился на борт на крутом повороте. Менее чем через полминуты мы услыхали характерный мощный удар в корпус катера, грохот разрыва одной БГБ — большой глубинной бомбы, второй, третьей…

Как потом рассказывал мичман Гайдай, получилось здорово. Во-первых, в зыбком полусвете наступающих вечерних сумерек командир отделения сигнальщиков старшина 2-й статьи Павел Амеличев обнаружил след торпеды, шедший в сторону БМО-531. Он тут же доложил об этом капитан-лейтенанту Беребере, который сидел в рубочном люке. Но еще один человек увидел след. Это был наш командир отделения Федя Шелковников. А кроме того, услышав, что сигнальщик докладывает об обнаруженной торпеде командиру катера, Шелковников прыгнул в машинный люк, поднял нас, и корабль вовремя дал ход. Короче говоря, торпеда прошла мимо БМО-531. И тогда настала наша очередь бить врага!

«НЕ ОТЫЩЕТСЯ ХРОНИК…»

Буржуазный историк Ю. Майстер в книге «Война на море в восточно-европейских водах в 1941–1945 годах» так определяет низкую эффективность немецких подводных лодок: «Из-за отсутствия выгодных целей немецко-финская подводная война в 1944 году большого успеха не имела и едва ли могла повлиять на общую обстановку. Русская противолодочная оборона была агрессивной, но не очень искусной». Советский ученый — доктор исторических наук, капитан 1-го ранга А. В. Басов присоединяется к первому выводу: действительно, немецкие подводные лодки на обстановку в Финском заливе, а затем и в Балтийском море не оказали существенного влияния. Однако не из-за «отсутствия выгодных целей» — в 1941 и 1944 годах по Финскому заливу плавали сотни транспортов. Причины, утверждает А. В. Басов, кроются в другом. Во-первых, в малой эффективности действия фашистских подводных лодок в стесненных мелководных районах. Во-вторых, противолодочная оборона КБФ была не только агрессивной, но и достаточно искусной в массировании противолодочных средств на решающих направлениях.

КБФ выполнил задачу по обеспечению морских перевозок и выводу в море подводных лодок… Флот начал войну, имея в своем составе 17 «малых охотников», а к концу их было 138. Массовое использование катеров, самолетов, мин и береговых средств позволило флоту организовать в своей операционной зоне действенную борьбу с подводными лодками противника…

Л. ВАЙСМАН, капитан 3-го ранга В финских шхерах

Ранним сентябрьским утром меня вызвал к себе командир ОВРа капитан 1-го ранга Абрам Михайлович Богданович.

— Собираемся, — сказал он. — Через три часа идем в Выборгский залив, чтобы определиться, как лучшим образом привести в Кронштадт немецкую подводную лодку. ЭПРОН^[9] поднял ее.

— Когда же они успели?

— Успели. И сейчас лодка находится под водой и подвешена в таком положении к понтонам, чтобы ее не видно было, — враг-то рядом! И имей в виду: в таком состоянии осадка лодки примерно девять с половиной метров.

Я ахнул: девять с половиной! Это многовато.

— Деваться некуда, штурман. Используем наиболее приглубью места. Готовься!

— Но как же мы ее потащим, если на фарватере в некоторых местах лишь девять метров, а приглубые места надо знать каждую данную секунду, — пытался было я возразить, хотя понимал, полемика здесь бесполезна. Есть приказ, и его необходимо выполнять.

Расстроился вторично, когда узнал, что для буксировки лодки назначен спасатель «Сирена», на котором не была определена и уничтожена девиация магнитного компаса, не уточнена поправка лага. Вот уж, поистине, одна беда не ходит…

До ухода на «Сирену» я по навигационным картам подновил в памяти район предстоящей работы. Выходило, что самое сложное место — пролив Бьеркезунд. Глубины на пределе возможного, но, к моей радости, оказалось, что маяки и другие береговые огни работают. При аховом состоянии навигационных приборов «Сирены» это было очень важно. Фарватеры, по которым предстояло буксировать лодку, были узки и проложены среди минных полей.

И вот мы с Богдановичем на спасателе. Беседуем с командиром. Он рассказывает нам, что имеет богатый опыт по буксировке морем, а поэтому считает, что тащить подводную лодку, подвешенную на понтонах, по таким фарватерам можно только на коротком тросе. Но от этого компас будет давать определенную ошибку.

— Как говорится, «показывать погоду», — мрачно заметил Богданович.

Позднее мы убедились в том, что ошибка эта на отдельных курсах составляла до 30 градусов. При этом надо учесть, что вокруг стояли мины и фарватер сужался местами до мили. Но это — потом. Пока же высказывались предположения, что ошибка будет, и изыскивались методы решения задачи: что делать, чтобы не залезть на мины?

Я знал, что командир ОВРа верит в меня, и это придавало сил. По пути в Выборгский залив постарался внимательно изучить состояние навигационной обстановки на данный момент. Где и какие выставлены буи и вехи, если имеются огни, работают ли они. На Кронштадтских створах, потолковав с командиром «Сирены», мы проверили девиацию компасов на курсах, какими предстояло идти с лодкой на буксире. Постепенно складывался план навигационного решения задачи.

И вот спасатель в заданном районе. Мы приближаемся к лодке. Стою у компаса, наблюдаю его поведение и вижу, как он чутко реагирует на металл. Уже почти стемнело, но видимость довольно приличная. Маяки и огни береговых знаков просматриваются и пеленгуются хорошо.

Однако спокойствия нет. Следует окончательно решить, каким же способом определять свое место на узком фарватере. И хотя в уме давно уже сложилось представление, как все должно происходить, я не имел права не выслушать командира корабля, его помощника, штурмана и еще нескольких офицеров, сопровождавших нас в этом походе. Предложений оказалось много. Но запомнилось одно, пожалуй, более всего своим замысловатым названием. Кто-то предложил «гнать штаны ошибок». Все улыбнулись такому названию, взятому из анналов штурманов торгового флота. Суть его заключалась в том, что каждый из взятых пеленгов исправляют солидной поправкой компаса, но каждый раз взятой с различным знаком — плюсом или минусом. В результате получалось, что вместо линии курса судна вырисовывалась полоса движения шириной в несколько миль. Эту полосу, так называемые «штаны ошибок», следовало вгонять в границы фарватера.

— Интересно, — сказал зашедший в ходовую рубку Богданович. — Но для создавшейся ситуации требуется не клеш двадцатых годов, а скорее всего дудочки, узкие, как кран водопроводный, учтите это, — и, сделав знак не вставать, ушел из рубки так же тихо, как вошел в нее.

_____

Если взять три пеленга на одном из курсов судна, которые содержат хотя и большую, но одинаковую ошибку, то их можно привести к двум углам, позволяющим иметь точное место и определить поправку компаса на данном курсе. Это знают все штурмана. Мы приняли решение работать этим способом.

Не стану вдаваться в подробности, но скажу, что корабли очень медленно, зато уверенно шли в узком коридоре протраленной полосы. Я стоял у штурманского стола, вел расчеты по только что снятым пеленгам.

— Как дела? — подошел Богданович.

— Все в порядке, товарищ капитан первого ранга. А вот и наше местечко, — показал ему точку на карте.

Иногда спасатель на какое-то мгновение стопорил ход, хотя машины его продолжали работать с полной нагрузкой. Это лодка в очередной раз задевала за грунт. И снова командир ОВРа оказывался у штурманского стола, в глазах его светился немой вопрос: не сошли ли с фарватера? Я понимал волнение Богдановича и командира спасателя, всех, кто находился на мостике. Конечно, я тоже волновался, но вида не подавал.

Если бы кто тогда знал, чего мне это стоило. Ведь скорость наша составляла не более пяти узлов, и времени на эмоции вполне хватало. Наконец, наступил рассвет, и на душе стало легче. Караван подходил к Кронштадтским створам.

В Кронштадте подводную лодку У-250 сразу же поставили в док. После того как из нее стекла вода, были убраны трупы подводников, командование обследовало отсеки. На борту этой подводной лодки было обнаружено восемь электроторпед, три из которых акустические, новейшего и неизвестного до того образца. Были найдены и другие новинки. Подводная лодка У-250 действительно представляла собой корабль последней модификации.

Поздней осенью 1944 года в Кронштадте был сформирован большой конвой, состоявший из нескольких десятков боевых кораблей, транспортов и барж, которые должны были доставить вооружение, материальную часть, а также личный состав во вновь организуемую военно-морскую базу Порккала-Удд.

Командиром этого конвоя назначили капитана. 1-го ранга Богдановича, командира ОВРа Кронштадтской ВМБ, флагштурманом конвоя шел я. Морские дороги на Балтике в ту пору были опасны: мины, вражеские подводные лодки, самолеты. Вот почему было принято решение большую часть пути идти финскими шхерами.

На этот раз меня с самого начала, еще на подготовительном этапе, включили в круг лиц, которым полагалось знать о конвое и его маршруте почти все. Дело заключалось в том, что это был совершенно новый для нас район плавания, который флагштурман должен был знать, как говорится, назубок. Дело в том, что путь корабля в шхерах порой проходит буквально в нескольких метрах от опасностей. Чуть зазевался — и ты плотно сидишь на камнях. И неспроста плавание здесь осуществляется при лоцманской проводке со створа на створ, от буя к бую, от одного приметного и обозначенного на карте места к другому. Трудно плавать в шхерах и в свежую, как говорят моряки, погоду. Ветер и волна вырываются из-за островов, мысов и скал с самых неожиданных направлений. На случай такой погоды здесь предусмотрены места для укрытия кораблей.

И последнее. До того, как мы начали плавать в финских шхерах, всем представлялось, что в военное время навигационное оборудование там, в общем-то, не действует. Но то, что мы увидели, просто поразило: вся система навигационного ограждения была хорошо продумана и действовала! Буи, вехи, огни и створы удачно расположены. Даже на многих приметных камнях и скалах имелись указатели курса. Их разрисовали так, что гадать, в каком направлении идти, не приходилось.

Богданович держал свой флаг на сторожевом корабле «Туча», которым командовал капитан-лейтенант Василий Неручев и где штурманом служил лейтенант Борис Яковлев. Вместе с ним мы выполнили предварительную прокладку курсов.

Накануне выхода из базы Богданович спросил меня о впечатлениях по готовности к походу. Я ответил, что штурманские боевые части флагмана и других кораблей конвоя к походу полностью готовы и все будет в полном порядке.

— Вопрос мой не случаен, — сказал Абрам Михайлович. — Дело в том, что нас станут сопровождать финские лоцманы. Надо будет внимательно следить за их работой. И особенно — за навигационной обстановкой.

— Это дело, как дело жизни. Его надо держать в своих руках крепко!

— Ну вот и хорошо, — заключил Богданович.

29 сентября 1944 года наш конвой покинул Кронштадт. Первая часть пути — по «проторенной» за годы войны морской дороге до Лавенсари. И вот стоим на знакомом рейде, ждем финского военного лоцмана. Невдалеке от «Тучи» на якоре покачивается канлодка «Красное знамя». Вскоре с норда, от шхер, показался торпедный катер. Он сразу взял курс на «Тучу», на стеньге которой полоскал на ветру флаг командира ОВРа. На палубу сторожевика тут же поднялся финн невысокого роста — капитан 3-го ранга. Он по-русски представился Богдановичу и доложил о цели своего прихода.

Финн стоял рядом со мной на мостике, наблюдая за окружающей обстановкой. Вдруг я ясно увидел, что этот человек страшно побледнел.

— Скажите, пожалуйста, что это за корабль? — взволнованно спросил он, обращаясь ко мне и показывая на канлодку.

— Это канонерская лодка «Красное знамя», — ответил я нарочито спокойно, смекнув, в чем суть вопроса.

— Не может быть! — воскликнул он. — Ведь она же потоплена!

— Почему же? — безразличным тоном возразил я. — Как видите, она стоит на якоре, цела и невредима.

Его переживаниям и изумлению не было предела, хотя лоцман всячески старался скрыть свои чувства. Позднее нам стало известно, что этот офицер, будучи командиром отряда торпедных катеров, атаковал канлодку «Красное знамя». Мы ему, разумеется, ничего не раскрыли. Богданович, который стоял рядом, лишь загадочно ухмылялся. Разговор наш он не поддержал.

Дело в том, что канлодка действительно была потоплена, но ее довольно быстро подняли и ввели в строй.

Корабли снялись с якорей и двинулись на норд, в шхеры. Сперва все шло хорошо, но к вечеру окреп ветер, разыгралась волна. И тут мы реально почувствовали, какая это неприятная штука, когда рядом камни и скалы, а не открытое море. Следовало укрываться. Вблизи как раз оказался остров, возле которого было достаточно глубоко. Мы не преминули этим воспользоваться. С рассветом ветер несколько утих. Конвой снова отправился в путь.

Корабли успешно продвигались к цели. Менялись финские лоцманы. Все они довольно сносно говорили по-английски, что одень облегчало совместную с ними работу.

Однажды, когда наступили сумерки, ко мне подошел лоцман:

— У острова Раники выставлено минное ноле. Нам необходимо его обойти. Но особым образом: будем делать поворот в виде латинской буквы «эс». S-образный поворот, — повторил он.

— Спасибо, что предупредили. Раз надо, такой поворот обязательно будет выполнен, — ответил я и немедленно доложил об этом командиру конвоя.

Наконец остров Раники. Перед нами прямо по курсу раскинулось минное поле. Мы видели его, как говорится, невооруженным глазом. Это было удивительно и странно. Над водой в большом количестве торчали макушки мин. Они мерно покачивались, словно безобидные поплавки на рыбацких сетях.

— Кто-то у врага поставил эти мины впопыхах, — заметил Богданович.

Хотя минное поле было отлично видно и мы не собирались по нему идти, каждый из нас ощутил в этот миг холодок от столь близкого соседства со страшным оружием. И как-то невольно у меня мелькнула мысль о том, что мины могут быть и на новом курсе. Пока же конвой повернул в обход минного поля, и по линии был передан приказ о том, что кораблям следует идти точно в кильватер переднему мателоту. Ну а мы со штурманом «Тучи» тщательно нанесли на карту как само это минное поле, так и спасительный S-образный поворот.

На третьи сутки часам к шестнадцати конвой прибыл на рейд, отстоящий на десяток миль от места назначения. Далее фарватер был настолько сложным, что каждый корабль проводился лоцманом отдельно. Дело было долгое, и я прошел от этого рейда раз, другой и третий, и мне показалось, что уже смогу самостоятельно осуществить проводку по новому для нас фарватеру.

На рейде стоял транспорт «Аритуза». На нем и решил идти без лоцмана и привести его в базу. Сначала все было хорошо, тем более что на «Аритузе» плавали опытный капитан и еще один офицер, назначенный сюда военным комендантом.

Мы подошли к одной из опасностей, огражденной вехами, и тут на мостике возник спор: к осту или к весту оставлять очередную веху?

Сейчас этот вопрос настолько прост, что и разговора не стоит. Но тогда спор возник серьезный, мнения разделились, а времени для выяснения, кто прав, кто виноват, не оставалось. Тем более что я понял допущенную мной ошибку. Если бы поступили по моему предложению, огромный пароход, груженный войсками и оружием, сидел бы на камнях.

Этот случай стал для меня серьезным уроком.

Долго я не мог себе простить оплошность, которая едва не привела к несчастью.

Когда корабли и баржи были разгружены, конвой отправился в обратный путь, все так же под проводкой финских лоцманов. Вскоре мы опять подошли к острову Раники, путь вокруг которого теперь был четко обозначен на штурманских картах. Но на этот раз мне пришлось поволноваться. Лоцман молчал, ничего не говорил ни о минах, ни об обходном курсе. Время и мили бежали, до поворота на S-образный участок фарватера оставалось несколько минут, а лоцман молчал. Тогда я подошел к нему и напомнил, что через три минуты поворот, так как прямо по курсу мины. Лоцман стоял молча, но мне показалось, что несколько побледнел. Тогда я подскочил к Богдановичу:

— Абрам Михайлович, идем прямо на вчерашнее минное поле. Лоцман никаких команд не дает, курс ведет к опасности!

И в этот момент все, кто находился на мостике, увидели торчащие из воды мины. Стало ясным: лоцман вел конвой на минное поле. Пока шло выяснение отношений, «Туча» успела пересечь кромку минного поля. Прозвучала мгновенная команда, и корабль дал задний ход. На суда конвоя полетел семафор — застопорить машины. Когда сторожевой корабль вылез с минного поля и оно осталось позади, мы перевели дух. Богданович ходил по мостику, опустив голову. Потом подошел ко мне:

— Ну, Вайсман! Этого я не забуду долго!

Теперь корабли, которые находились в дрейфе, давали ход и выходили на S-образный участок пути. Все обошлось хорошо. Наконец, конвой вышел из шхер, и сразу же на нас набросился жестокий шторм. Западный ветер силой восемь-девять баллов и могучая волна обрушились на корабли. И хотя мне приходилось не раз в жизни штормовать, ничего подобного я не встречал ни в Атлантическом, ни в Индийском, ни в Тихом океанах. «Туча» плохо держалась на волне, к которой она шла лагом. Крен достигал 43 градусов, и сторожевик, казалось, не хотел или не мог возвратиться на ровный киль, накрениться на другой борт. Думалось, еще мгновение и — конец…

Мне и после войны приходилось много плавать по разным морям и океанам, покачаться на морской и океанской волне досыта. Но эти «качели» на «Туче» я запомнил на всю жизнь.

В тот же день мы благополучно добрались до Кронштадта.

За период с 7 мая по 15 октября 1944 года только в Нарвском заливе было уничтожено 1015 мин и 307 минных защитников. Всего же в операционной зоне флота с начала навигации и до сентября было вытралено 1006 контактных и 37 неконтактных мин, 501 минный защитник.

Родина высоко оцепила самоотверженный труд моряков: орденом Красного Знамени был награжден 2-й ДКТЩ, а его командир капитан 3-го ранга Федор Пахальчук удостоился звания Героя Советского Союза. Краснознаменными стали также 4-й ДКТЩ и 1-я бригада траления…

Н. СУСЛОВИЧ, капитан 2-го ранга, член Союза писателей СССР «Стотоннику»

И. ЛАРИН, гвардии мичман, командир КТЩ-701 Десанты на острова Моонзунда

В конце сентября 1944 года наш дивизион перебазировался в бухту Рохукюла, что в проливе Муху-Вяйн. Отсюда предстояло взять десант для высадки на остров Даго.

Над крошечной бухточкой, которая имела всего один деревянный причал, невдалеке нависал лес. Он подходил почти к самому берегу. Все, что было укрыто в ном — красноармейцы, орудия, пулеметы и автомашины, — не просматривалось даже от пирса, к которому наши катера встали под погрузку.

Десант был назначен на 1 октября. И тут Балтика заштормила, началось томительное ожидание. Но вот миновали сутки, и нас, командиров катеров, собрали на инструктаж.

— Отходим с рассветом. На каждом катере — по взводу. На КТЩ-701 — штаб полка, четыре миномета с расчетами и двадцать ящиков мин.

Высаживать десантников нам предстояло как раз против деревни Хельтерма. Офицер, проводивший инструктаж, показал ее на карте. Ходу туда было 13 миль, но фарватер сложный. Головным был определен мой катер, за ним — гвардии главного старшины Долгополова и гвардии старшины 1-й статьи Молоткова. Далее было сказано, что в месте высадки имеется пирс, однако подходить к нему опасно — заминирован. Первый бросок десанта пойдет на торпедных катерах, второй — на сторожевых. Мы — следом.

Отошли от пирса около семи утра. Погода наладилась, но все равно ветер подгонял тучи, стлавшиеся над водой, и волна била прямо в лицо. Минометчики со своим хозяйством ежились на корме, возле спаренного ДШК, и радовались уже тому, что надстройка прикрывает их от брызг, а машинный кап излучает хоть какое-то тепло. Штаб полка разместился в кают-компании. Покачивало. Слегка заливало. Хорошо было одно: между водой и тучами висела дымка, она закрывала берег от нас и нас от берега. Корабли шли по счислению, и, как оказалось, почти с нулевой невязкой. Остров с его низким берегом, покрытым лесом, пирс открылись в миле. И сразу же по курсу поднялся первый всплеск. Враг обнаружил нас. Навстречу, из бухты, выскочили наши сторожевые катера. На головном замигал прожектор: «Доты слева уничтожены, но осторожно, враг бьет из-за укрытия…»

В общем, ясно. Теперь каждому из командиров катеров предстояло решать, как лучше выполнить основную задачу — высадку, которая должна была начаться с подхода к берегу. Просто сказать: «подойти». А что мы знаем? То, что глубины малые и кругом камни. Но где они четко обозначены, глубины и камни, точнее, каждый камень? Корабль хорош на ходу и на воде. На мели же это просто мишень, в которую с третьего раза запросто влепит самый неумелый пушкарь. А напорешься на камень — можешь получить такую пробоину в корпусе, что ни одним пластырем не закроешь.

Слева от пирса полевые пушки врага. Быстрее к пирсу, он в «мертвой зоне» для пушек, а впереди уже ведут бой красноармейцы первого броска. И вдруг ударили два пулемета из-под пирса. Пули засвистели, вода кругом прямо закипела. Вот тебе и наш пирс! Наверное, когда подходили сторожевые катера, немцы там затаились…

— Юнга! — крикнул я сигнальщику Лене Голубкову. — Быстро в кают-компанию и пригласи на мостик командира полка.

— Слушаю вас, товарищ гвардии мичман! — комполка, раскрасневшийся в тепле, спокойно смотрит на меня.

— Докладываю. Принял решение подходить прямо к пирсу, несмотря на пулеметы. Краснофлотцы помогут вам с выгрузкой.

— Пулеметы, говорите? Так подавите их своими ДШК!

— На это уйдет время. К тому же, видите, нам сигналят с берега красным фонарем. Он дает направление прямо на пирс.

— Хорошо. Только в первую очередь на причал минометы и ящики. Надо сразу открывать огонь. Тут у меня в штабе один товарищ есть, из моряков, офицер. Он поколдовал с биноклем и картой, которую вы нам оставили, и мы смогли выдать командирам расчетов данные для стрельбы.

— Юнга! Гвардии старшину второй статьи Грома на мостик!

Прибежал Гриша Гром, настырный и въедливый до службы старшина, имеющий холодную голову в любом деле.

— Бери Горобца, Среднего, Федю Баранова. Ящики с минами тащите в нос. Минометы тоже к форштевню. Туда же десант. К ДШК — Коломенчука. Сходню приготовь, концов на пирс подавать не станем! — Я повернулся к командиру отделения рулевых-сигнальщиков Ивану Корнышеву: — Прямо носом в причал!

— Понял, командир!

— А красноармейцы свое дело знают?

— Твое дело высадить их на берег. Там они все лучше нашего знают и понимают.

На баке Средний зло всаживал в пирс очередь за очередью. Трассы его ДШК шли навстречу вражеским, но стрелял он точно. Сперва замолк один немецкий пулемет, потом другой. Я посмотрел направо. Там спешили торпедные катера. Они уже высадили людей на берег и шли за новой группой десантников. А мы все еще потихонечку топали — шесть узлов и не больше… Но вот, наконец, и пирс. Форштевень упирается в щель между двумя вертикально стоящими бревнами, оба мотора на «вперед, средний».

— Пехота, давай! — крикнул я в мегафон.

Гром и Федя Баранов передают им трубы минометов, Василий Средний и Владимир Горобец согнулись под тяжестью ящиков. Комполка уже на причале. С ним офицеры его штаба. Минута — и красноармейцы установили на настиле пирса свои минометы, и тут же четыре мины, завывая, улетели в сторону батареи врага. Еще залп, еще… Взрыв потряс окрестности, пламя и дым поднялись над лесом.

Десант пошел вперед!

Теперь следовало отходить от берега, возвращаться в Рохукюла. Но тут вдруг над нами просвистели снаряды. Это немецкие миноносцы открыли огонь через остров. Но корректировщиков у них не имелось, и били они наугад, по площадям. Конечно, вероятности попасть в цель при этом было немного, однако один снаряд угодил в наш торпедный катер, и он потерял ход. Мы оказались ближе всех к нему, взяли его на буксир и вытащили из зоны обстрела.

В Рохукюла нам поставили новую задачу. Требовалось на этот раз перебросить на остров технику. На две большие рыбацкие лодки настелили поперек доски и установили на них два автомобиля, нагруженных пулеметами ДШК, боезапасом и продуктами.

— Возьмете на понтон еще два десятка бойцов! — приказал мне офицер, распоряжавшийся погрузкой.

— Опасное это дело: а вдруг развалится.

— Не развалится. В случае чего подберешь.

Вышли из бухты. За кормой на буксире плашкоут. Идет, и вроде бы ничего, нормально. Но прошли с милю — вижу, заливает.

— Эй, славяне! — крикнул в мегафон. — Ведра-то есть?

— Имеются, — отвечают.

— Тогда воду откачивайте!

Выполнить эту команду бойцам не удалось. Накренился плашкоут. Застопорил ход, подтянули его.

— Всем быстро перебраться на катер!

Плашкоут будто только ждал, когда люди сойдут. В один миг утонул.

Вернулись мы к пирсу с тяжелым сердцем. Доложил я по команде о ЧП. Пришел контр-адмирал Святов. Смотрел сердито. О нем-то говорил с армейскими и флотскими офицерами. Было принято решение понтоны закрывать брезентом. Ставить на них только по одной автомашине с имуществом, брать не более четырех бойцов.

Тремя катерами мы таскали понтоны 48 часов без передышки, пока наши не освободили остров Даго. Потом приходили в себя, но недолго. Нам предстояла высадка десанта. Теперь на остров Эзель. Мы знали, что остров этот укреплен сильнее, чем Даго. Пирсов нет, высадка возможна только на необорудованный берег.

Десант мы приняли в 3 часа ночи. Штаб полка снова шел с нами. На палубу взяли 4 армейских пулемета ДШК, 20 ящиков с патронами и 12 бойцов. Только покончили с размещением людей, установили и закрепили технику, как прибежал юнга Николай Гавриш и доложил, что меня хочет видеть командир полка.

В кают-компании было особенно светло после мглы наверху. Я осмотрелся. Армейские офицеры сидели кто где — на диванчике, на койках, на стульях. На столе непривычные для морского глаза топографические карты.

— Присаживайтесь, — пригласил комполка, невысокого роста офицер в ватнике. — Инструктаж ясен?

— Так точно…

В этот миг дверь отворилась. В проеме появилась женщина.

— Разрешите следовать с вами в район операции?

— Ну как, гвардии мичман? Еще одного лейтенанта возьмем?

— Одного — да. Отходим?

— Отходим…

В дрейф легли в 4.30 — так определили нам в штабе морского командования. Ветра почти не было, волны тоже, и никакой дымки. Это было и хорошо, и плохо. Зеленую ракету, приказ идти к острову, мы увидели сразу. Но сразу же, еще на дальних подходах, ее увидел и враг. Увидел стремительно рвущиеся вперед торпедные катера, тральщики и рыболовецкие шхуны, медленно чапающие к берегу. И берег ощетинился огнем. Откуда-то издалека, из-за острова, полетели тяжелые снаряды немецких миноносцев. Но десант шел вперед. Нам помогали морские бронекатера. Орудия их башен стреляли, как гвозди вбивая свои снаряды во вражеские батареи и пулеметные гнезда. Под таким прикрытием мы дали полный ход и выскочили к береговой черте, ткнулись форштевнями в песчаный откос. Моряки сразу же скинули сходню, но еще и закрепить ее не успели, как увидели женщину-лейтенанта, спрыгнувшую в воду.

— За мной, пехота! — крикнула она удивительно громким голосом.

Федор Баранов и юнга Николай Гавриш тоже спрыгнули за борт. Стоя по пояс в холодной воде, они держали сходню. Остальные во главе с Громом помогали выгружать пулеметы и ящики с патронами.

Последним на берег выпрыгнул командир полка.

— Счастливого плавания, моряки! — крикнул он на прощание.

Мы тут же убрали сходню и стали отходить. Пулеметные очереди, направленные с высокого откоса, вспарывали воду вокруг катера. В воду шлепались мины, и их осколки, противно свистя, летели над головами.

— Товарищ гвардии мичман! Шхуна, справа девяносто градусов, терпит бедствие!

— Правь на шхуну! — приказал я Ивану Корнышеву. — Сейчас мы ее придавим к берегу бортом.

Иван сразу понял маневр. Шхуну мы прижали бортом к берегу. Баранов с Громом перескочили на ее палубу, помогли с выгрузкой сорокапятки, противотанкового орудия. Красноармейцы тут же на берегу откинули станины, уперли сошники в прибрежный песок, вогнали снаряд в казенник, и над побережьем грохнул выстрел.

Катер отошел, и снова над нами засвистели пули и осколки. Опять рядом вставали разрывы снарядов. Пелена удушливого дыма и пороховой гари поползла над морем, над катером. Но мы уже были далеко от места высадки десанта…

Давно уже поздний осенний рассвет встал над морем, давно уже все отлично просматривалось и, кстати, простреливалось. Но нам везло: катер три раза подходил к берегу и не получил ни одной дырки в корпусе и надстройке, не имел ни одного раненого как в экипаже, так и из десантников… Об этом я думал, когда в последний раз отходил и в шестой раз вода вокруг катера кипела и пенилась от пуль, от разрывов снарядов и мин.

Думал и, как говорится, сглазил. Резкий удар под кормой подкинул катер, следом из машинного отделения по переговорной трубе доложили:

— Заклинило правый вал, двигатель заглох!

Сразу все стало ясным. Напоролись-таки на один из чертовых камней, едва прикрытых водой!.. Под одним мотором дошли до внешнего рейда. Там на «малом охотнике» держал свой флаг командующий штабом операций на море контр-адмирал Святов.

Мы подошли к борту МО. Я доложил о том, что произошло, и получил приказ лечь в дрейф.

Э. РОВЕНСКИЙ, инженер-капитан 3-го ранга, дивизионный механик Удача

На острове Эзель развернулись бои. Сопротивление противника, который обладал численным преимуществом в людях и боевой технике, все возрастало. Враг заблаговременно подготовил позиции, заминировал подступы к ним. По этим причинам сухопутный фронт требовал переброски на остров не только войск, но и тяжелой боевой техники, реактивного оружия. Перевозили все это на сооруженных инженерными частями армии больших плашкоутах, собранных из спаренных понтонов, скрепленных деревянными брусьями в виде пастила. На них грузились «катюши» и «андрюши», танки Т-34 и самоходные орудия САУ-100, в них имелась особенная нужда.

Буксировали такие плашкоуты и катера нашего дивизиона. Мы ходили от Виртсу в Койвисто, что на острове Муху. Здесь техника «сходила на берег», чтобы по дамбе, соединяющей острова Муху и Эзель, направиться прямо в бой. Погода с каждым днем становилась все хуже. Штормы не прекращались. Из-за них снизилась интенсивность работы «моста» по переброске столь нужной фронту техники. Катера-«каэмки» просто не имели сил «выгребать» на волну с тяжелым плашкоутом на буксире.

Но однажды удача улыбнулась нам. Рано утром с пирса Виртсумы увидели, что штормовое море песет в пашу сторону какой-то огромный предмет ярко-красного цвета. Вскоре мы разглядели в бинокли, что это понтон от большого плавучего крана. Я как раз оставался за комдива и принял решение обследовать «эту штуку», как выразился командир одного из наших катеров, старшина 1-й статьи Шлыков.

— Ну, раз ты предложил, то тебе и идти, — как бы между прочим заметил я.

Пока мы обсуждали, как быть, пришел контр-адмирал Святов и приказал очистить пирс от лишних людей и катеров, что и было тут же исполнено.

Вскоре Шлыков вернулся и доложил, что понтон в порядке, людей на нем нет. Оставалось одно — прибуксировать его к берегу: с попутным ветром и при участии нескольких наших катеров мы достаточно быстро справились с делом. И тут на пирс прибыл командир ОВРа ТМОР капитан 1-го ранга Гуськов. Поинтересовался, что к чему, и тут же приказал мне лично осмотреть понтон, выяснить, не является ли он вражеской «ловушкой». Если все будет нормально, сделать расчет, сколько танков, самоходок или других грузов представляется возможным погрузить на палубу понтона. Срок на осмотр и расчеты — два часа.

Я чертыхнулся и полез на понтон. Никаких сюрпризов в нем не оказалось. Расчет, который я сделал точно к назначенному времени, показывал, что на «верхнюю палубу» понтона, после небольшого подкрепления его брусьями, вполне можно поставить до десяти танков Т-34 или самоходок САУ-100.

Вскоре на остров Виртсу прибыли тральщики 17-го ДТЩ. Им-то и была поручена буксировка понтона с техникой, что позволило быстро и надежно перебросить на Эзель большое число танков, самоходок и другой техники, что способствовало успешному наступлению наших войск. 24 ноября 1944 года острова Моонзунда были полностью освобождены от врага.

СЛУЖБА МОРСКАЯ

К концу 1944 года Краснознаменный Балтийский флот вышел на оперативный простор, развернул активные действия на ближайших морских подступах к Германии, получив, таким образом, возможность принять непосредственное участие в окончательном разгроме врага. Как отмечается в работах доктора исторических наук капитана 1-го ранга Алексея Васильевича Басова, в этот период резко возросло и число обнаружений вражеских подводных лодок в подводном положении. 9 января 1945 года шесть тральщиков в охранении трех МО вышли из Таллина на постановку мин в устье Финского залива. Севернее Палдиски МО-124 под командованием старшего лейтенанта Николая Дежкина установил гидроакустический контакт с подводной лодкой и в 18 часов 24 минуты произвел бомбометание. Повернув на обратный курс, МО снова установил контакт с лодкой и сбросил вторую серию бомб. После этого катер опять установил контакт и, предполагая, что лодка легла на грунт, сбросил еще две серии бомб (всего 8 больших и 20 малых) и пошел на присоединение к тральщикам.

Ночь была очень темная, и катерники на поверхности воды ничего не наблюдали. Но, как стало известно после войны, подводная лодка У-697 была потоплена… Это была третья подводная лодка, которую за годы Великой Отечественной войны потопил МО-124 под командованием старшего лейтенанта Н. Дежкина…

И. ВАСИЛЕГА, лейтенант, дивизионный минер На заливе Фриш-Гаф

С моря, с траления, наши катера-тральщики типа «Рыбинец» вернулись поздно вечером в Клайпеду. День выдался трудным. Сразу после чая я прилег на койку и буквально провалился в сон. Но отдохнуть не пришлось. В два часа разбудил дежурный по дивизиону мичман Александр Говорухин и сообщил, что меня вызывает комдив.

— Встаю!

Катер Р-802, на котором держал свой брейд-вымпел наш комдив, капитан-лейтенант Анатолий Васильевич Дудин, хороший мой товарищ, еще две недели назад дивизионный штурман, стоял рядом. По вертикальному трапу спустился в отсек, вошел в каюту.

— Привет, — сказал Дудин, и я понял, что ему не пришлось отдохнуть и того часа, который достался мне. — Садись и слушай. Тебе задача — отобрать на дивизионе восемь лучших минеров, собраться и ждать. Больше я ничего не знаю. Разве что надо взять суток на трое продуктов.

Получалось, как в сказке: иди туда — не знаю куда. Как дивизионный специалист я отлично знал своих минеров. Но отобрать следует восемь лучших. Достал из сейфа свой журнал, наметил подходящих людей. Нашел дежурного по дивизиону:

— Вот тебе список, буди ребят. С собой взять кружку, ложку, миску. Ушакову скажи, что он старший. Пусть на всех получит харчи. Я буду в каюте.

— Товарищ лейтенант, машины прибыли, и вас требует капитан 2-го ранга Теумин, начальник штаба ВМБ Пиллау.

«Вот это да! Пиллау еще у немцев, а наши уже и штаб базы назначили!» — подумал я. Вышел на стенку. Здесь стояло пять «студебекеров». У передней машины — офицер. Подошел. Представился. Поздоровались.

— Люди готовы? — спросил Теумин.

— Сейчас будут.

— Быстрее. И все в одну машину, в концевую. Личное оружие есть? — и, увидев, что я отрицательно мотнул головой: — Всем иметь по автомату, паре гранат. Что везем, знаете?

— Никак нет.

— Везем магнитно-акустические мины. В каждой машине по одной. В моей еще детонаторы.

— А где ставить будем? — не удержался я.

— Там, — ответил Теумин, показывая рукой на запад, где небо на исходеночи еще было совсем темным. — Отсюда не видать, лейтенант! Иди, вооружайся.

Минут через пятнадцать мы были готовы. Машины расположились у самого края пирса, и я, прежде чем забраться в кабину «студебекера», посмотрел на корабли. Они стояли борт о борт, и первые лучи восходящего солнца отражались от иллюминаторов, играли на росных лужицах палуб…

Ехал наш конвой только по ночам. Днем закрытые тентами машины стояли, тесно прижавшись бортами, и двое часовых охраняли их. Через два с половиной дня, обогнув осажденный Кенигсберг, прибыли в небольшой городок Бранденбург, что на южном берегу залива Фриш-Гаф. Здесь нас встретил капитан 3-го ранга Борис Морозов, которого я хорошо знал. На курсах младших лейтенантов при Высшем военно-морском училище имени М. В. Фрунзе, где я учился, Морозов был старшим преподавателем по военно-морской тактике.

— А, Василега! — сразу узнал он меня. — Здравствуй, лейтенант! Пошли ко мне, познакомлю с задачей, которую вам решать.

В небольшой комнате островерхого, покрытого черепицей дома, где размещался штаб, на столе лежала незнакомая мне морская карта.

— Смотри и изучай, — сказал Морозов. — Но еще и слушай, чтобы понять обстановку. Как тебе известно, еще в январе войска Второго и Третьего Белорусских фронтов взломали оборону противника и вышли на подступы к Кенигсбергу. В феврале — марте они разгромили крупную группировку врага южнее Кенигсберга. Оставшееся вражеское воинство на мелких судах, на плотах и лодках бежало через залив Фриш-Гаф на косу Фрише-Нерунг и в Пиллау. Третий Белорусский фронт вышел на Земландский полуостров. Теперь готовится штурм Кенигсберга, который немцы считают неприступным и сдавать не собираются. Более того, укрепляют его всячески и в этом используют морской путь, которым везут технику и подкрепление. К морю же их выводит канал, проложенный через мелководья Фриш-Гафа и имеющий выход в Данцигскую бухту проливом Зеетиф, на северном берегу которого находится крепость Пиллау. Пока все понял?

— Так точно. Ну а наши?

— Авиация флота, торпедные катера и подводные лодки блокировали выходы. Теперь о нашей задаче. Мы должны минировать канал минами, которые вы привезли. По данным армейской разведки, враг ходит там только ночами.

— Пятью минами весь канал? — удивился я. — И потом катеров у нас нет!

— Ну, допустим, немцы просто не знают, сколько мин мы поставим. И если хотя бы один их пароход взорвется, движение, сам понимаешь, встанет. Начнется траление. Время будет работать на нас. С чего будем ставить мины, увидишь сегодня.

Плавающая техника представляла собой два полуглиссера и три армейских катера типа БМК-70. Тупоносые, низкосидящие, с закрытым баком, в котором размещался двигатель. На корму мы сразу же установили качающийся лоток для сбрасывания мин. В средней части катера располагался рулевой у штурвала и пулеметчик со своим ДШК на треноге. Тут же сидели моторист и командир катера. Все армейские ребята. Вот почему, прежде чем приступать к операции, пришлось заняться обучением экипажей армейских катеров, тренировками с ними. И хотя ребята были толковыми, на их подготовку ушло четыре дня.

Решено было ставить мины на канале западнее Пайзе. Из Бранденбурга в ясные дни мы видели высокую трубу и уже знали, что это труба электростанции в Пайзе. Возле нее-то и находятся причалы порта. Левее Пайзе огражденная часть канала прерывалась. Сюда и следовало добраться нашим катерам, чтобы «закупорить» морской канал.

По данным армейской разведки, фашисты не несли дозоров в районе канала. Однако капитан 2-го ранга Теумин, руководитель операции, понимал, что корабли и быстроходные катера врага находятся в Пиллау и могут в любой момент появиться в Пайзе или Циммербуде. По этой причине было решено для минной постановки использовать ночное время. С сумерками мы покинули бухту. Начался ветер. По заливу пошла гулять волна. Небо сплошь покрылось облачностью. Вскоре наступила такая темень, что ни компасом, ни часами пользоваться стало невозможно. Шкалы на них не светились, а зажечь фонарик или спичку значило выдать себя.

Я шел на катере со старшиной 1-й статьи Ушаковым.

— Вставай, Иван, на руль и держи точно в кильватер. Видишь, Пайзе чуть подсвечивает?

— Вижу.

— Вот и хорошо. Потеряем передний катер, держи на волну!

Армейский сержант уступил Ушакову место у штурвала, и мы пошли, стараясь не выходить из кильватерной струи. И вдруг двумя кинжалами пронзили темень луни двух прожекторов. От Пайзе и с оконечности мола, ограждающего канал. В этом свете мы увидели примерно в миле прямо по курсу артиллерийскую БДБ немцев. В лучах прожекторов мы смогли определить, что других кораблей ни на заливе, ни на канале нет. Наши катера лежали в дрейфе, все ждали, что будет дальше.

— Обходи БДБ с веста! — услышал я, наконец, приказ капитана 3-го ранга Морозова.

— Подать с катера на катер тросы! Пойдем в связке!

Связались. И, едва тронулись «самым малым», прожектора погасли.

Прошло минут сорок. Отряд, как планировалось заранее, разделился на две группы. Первая, которой командовал Морозов, направилась на постановку мин. Вторая застопорила ход.

Наш БМК-70 шел в первой группе, и с каждой минутой мы чувствовали, что обстановка усложняется: пошла крутая волна, совсем пропала видимость.

Вдруг мы почувствовали резкий рывок.

— Веревку оборвало! — крикнул сержант-пулеметчик.

— Что паникуешь, пехота! — засмеялся Ушаков. — Про нас сам Утесов поет, что «моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда!».

Вместе с Иваном Ушаковым мы уточнили, каким курсом надо идти, чтобы попасть на канал. Ориентируясь по ветру и волне, топали «парадным» трехузловым ходом до тех пор, пока не вышли прямо на буй.

— Буи только на канале, товарищ лейтенант? — спросил Ушаков.

— Да, только на канале. Но нам надо выходить на его ось, на самую глубину. Лота у тебя нет? — спросил я сержанта-рулевого.

— Нет. Но ваши морячки дали вот эту штуку, — и протянул смотанный по всем морским канонам бросательный конец.

Навязать на лине узлов примерно через метр труда не составило. Для большего груза добавили к «легости» бросательного конца железку. А еще через десять минут первая мина тихонечко соскользнула с лотка и ушла в воду на самом глубоком месте, которое определяло ось Кенигсбергского канала. Ну а мы повернули назад, взяли курс на Бранденбург. По моим расчетам, было где-то около трех часов пополуночи. Вскоре возвратились и катера второй группы.

Вместе с ними мы пришли в базу.

На выставленных нашим отрядом минах подорвался транспорт. Сразу же резко уменьшилось движение противника по каналу. Потом, когда наши войска вышли на северное побережье Фриш-Гафа, на канале было обнаружено много судов и барж с ценными грузами. Они застряли у причалов Пайзе, Циммербуде, Гросс-Кайдакруга только лишь потому, что фашисты знали: канал минирован и ходить по нему опасно.

Б. МОРОЗОВ, капитан 3-го ранга Высадка на косу Фрише-Нерунг

Всем было ясно: вскорости нам предстоит штурм Пиллау, крепости и города. Части 11-й гвардейской армии еще 17 апреля на пути к Пиллау овладели небольшим городком Фишхаузен. Мы понимали, что дальнейшее наступление гвардейцев не может обойтись без поддержки флотской авиации и морской железнодорожной артиллерии, кораблей с моря. Ну, а со стороны залива Фриш-Гаф — частей нашей военно-морской базы. 11-я гвардейская выделила в паше распоряжение плавучие средства своих инженерных частей. Нашлись, правда, скептики, высказавшие сомнения в возможностях армейских катеров БМК-70. Я на них ходил, и, наверное, потому меня и вызвал командир базы контр-адмирал Н. Фельдман. Расспрашивал, какая у них скорость, мореходность. Когда я доложил, что ход три узла, а волна в сорок сантиметров предел, адмирал недовольно хмыкнул, затем приказал провести учения и попробовать. Такие учения были проведены и закончились неудачно. Во время тренировки БМК-70 затонул.

Тут же было приказано искать другой способ высадки десанта. И тогда кто-то из флагманских специалистов вспомнил, что в Гросс-кайдакруге видел катера, два буксира и даже небольшой пароход. Флагштурман Прохоров дал идею использовать рыбацкие лодки, которые своего хода по имели, но обладали хорошей мореходностью. Но в них вызывала сомнение одна деталь: в середине каждой имелся колодец, сообщавшийся с забортной водой. Мы, конечно, гадали, зачем он. Но так и не придумали. Однако пришли к выводу, что, поскольку он есть на всех лодках, значит, смысл в нем был.

— Надо испытать, — сказал контр-адмирал Фельдман. — Опыта, как тонуть, мы набрались — хватит экспериментов с людьми!

И вот рыбацкая лодка поставлена на буксир к катеру, на котором устроились я и флагмех базы. Лейтенант Иван Василега и краснофлотец Юрий Борисов разместились в самой лодке. Мы договорились о сигналах и пошли. Уже на среднем ходу мы увидали: Василега и Борисов с недоверием смотрят в колодец. И тогда я дал «полный». Не прошло и пяти секунд, как с лодки отчаянно, в четыре руки, подали условный сигнал «стоп». Исполнили и тут же подтянули лодку. Она более чем наполовину была заполнена водой.

— Н-да! — грустно изрек флагмех. — Придется колодцы заделывать. А заодно прикрыть борта какой-нибудь сталью изнутри. Так делали с катерами ЗИС в усть-тосненском десанте. Мне об этом Ровенский рассказывал… Только где взять сталь?

— Найдем! — сказал Борисов.

И действительно нашли: сняли паелы на рабочих площадках электростанции Пайзе. Они имели толщину пять миллиметров.

Мы знали, что предстоит высаживать два сводных полка. И поэтому не успокоились тем, что уже имели… В Кенигсбергском торговом порту удалось обнаружить несколько катеров и буксиров. К нашему удивлению, в состав их команд входило больше чехов, поляков, бельгийцев и французов, нежели немцев.

Весь этот «интернационал» с радостью был готов помочь нам… Таким образом, с самоходными средствами и рыбацкими лодками мы определились: хватает!

Вечером 25 апреля наши войска овладели Пиллау и в ночь на 26 апреля с ходу форсировали пролив Зеетиф, захватили плацдарм в северной оконечности косы Фрише-Нерунг. Но дальше продвигаться по косе, которая имеет в длину 70 километров, в ширину — от пятисот до двух тысяч метров и прекрасно приспособлена к обороне, смысла не имело. Нужна была поддержка с фланга. А флангом было море.

Первыми на помощь гвардейцам шли 487-й батальон морской пехоты под командованием подполковника Александра Лейбовича и 1-й полк морской пехоты. Они погрузились на бронекатера и 12 десантных судов. В этой же группе находился катер, который должен был доставить на косу сигнальный пост пункта высадки — лейтенанта Василегу и одного из его минеров. Почему я назначил дивминера на такое дело? Наверное, потому, что Иван Василега сам сражался в морской пехоте, дрался под Невской Дубровкой и понимал, как надо вести себя при высадке десанта. И еще мне было известно: в партию Василегу принимали под Невской Дубровкой, перед боем. Лучшей характеристики для человека не требовалось.

И вот морские бронекатера берут на буксир десантные суда. Их задача — подойти к косе в районе небольшого мыса Каддих-Хакен в 2 часа 15 минут и здесь встретиться с передовыми армейскими частями.

Основу второго эшелона десанта составлял усиленный полк морской пехоты. Он разместился на корабле, которым командовал командир отделения минеров 2-го Краснознаменного ДСК старшина 1-й статьи Сергей Марулин. Остальные минеры были назначены командирами буксиров, катеров и прочих самоходных средств. При этом два моторных катера мы приспособили для постановки дымовых завес. На каждый установили по восемь больших морских дымшашек. На одном из них уходили я, командир высадочных средств, и краснофлотец Юрий Борисов. Ему назначалась роль химика.

Точно в назначенное время наш отряд прибыл в точку встречи с бронекатерами. Она находилась в трех с четвертью милях восточнее пункта высадки. Сюда же должны были подойти и те бронекатера, которые обеспечивали высадку первого эшелона десанта. Однако вовремя они не прибыли, а на косе шел бой… Бронекатера пришли с опозданием почти на три часа. Оказалось, что на их пути встретилась полоса тумана и один из отрядов оторвался от своего дивизиона. По штурманской ошибке подошел не к косе Фрише-Нерунг, а к дамбе Кенигсбергского канала, куда и высадил десант. Были приняты срочные меры. Бронекатера и десант вернулись. Но в результате произошла задержка с высадкой восточного десанта на косу, тогда как западный десант, с моря, высадился вовремя.

Второй эшелон десанта тоже был высажен на косу. Следом пошел третий сводный полк 43-й армии. Он без потерь достиг косы Фрише-Нерунг к пятнадцати часам.

После соединения десанта с войсками 11-й гвардейской армии, наступавшими с севера, десантная операция завершилась. Она была успешной.

Через неделю, выполнив все поставленные перед ними задачи, минеры 2-го Краснознаменного ДКТЩ вернулись в свой дивизион. Начинались работы по интенсивному тралению южной Балтики.

В. КОМЛЕВ, краснофлотец, рулевой сигнальщик КМ-310 В Пиллау

В Ораниенбауме катера нашего дивизиона погрузили на железнодорожные платформы. Ехать пришлось долго. Путь наш пролегал через Псков, Ригу, через какие-то маленькие станции, в обход Курляндского котла до самого Мемеля. Там катера спустили на воду. В Мемеле, на внешнем рейде и в Морском канале, нам предстояло тралить. Но пал Пиллау, и вскоре дивизион получил приказ идти в новую базу.

Война в Пиллау чувствовалась во всем. Тут и там стояли разбитые немецкие танки и автомашины. В гавани, в канале у маяка, где были ошвартованы наш дивизион и другие катера, торчали из-под воды частью корпуса или надстройкой затопленные суда. Одно из них прямо за нашей «каэмкой», под кормой.

Уже со второго дня по приходе в Пиллау дивизион приступил к тралению. Мы понимали, что это надолго. Однажды получили семафор. Подошли к причалу, где нам приказали принять на борт трофейные, грязно-желтого цвета, большие глубинные бомбы. Располагали их на корме, за тральной лебедкой и вокруг нее. Тут же наш командир главный старшина Павел Чистов и боцман Селиванов, в недавнем прошлом минер, начали их окончательное приготовление. Командиру и боцману помогал пулеметчик Иван Вишневский. Мотористы, старший краснофлотец Николай Кузвесов и мой друг Леша Титов, возились с моторами. Ну а я готовил обед.

Наконец, все было готово. На всех катерах дивизиона и еще на нескольких «каэмках», которые были нам приданы, глубинные бомбы снаряжены. Погожим майским днем катера отошли от стенки. Под нами была вода и фашистские магнитно-акустические мины, лежащие на грунте. Их-то нам и предстояло уничтожить. Начать работу предписано от выбросившегося на отмель к зюйду От Кенигсбергского канала итальянского транспорта.

Мы стояли на верхнем мостике — главный старшина Чистов, старшина мотористов Кузвесов и я. Титов сидел в моторном отсеке. Остальные расположились на юте, возле глубинных бомб.

Катера лежали в дрейфе. На «каэмке», где держал свой брейд-вымпел комдив капитан-лейтенант Савошинский, сигнальщики подняли на рее «буки» и «исполнительный». Наконец, «исполнительный» долой. Вперед!

На полную мощность работают двигатели. Мое дело наблюдать за катером комдива. Там сам Савошинский стоит на мостике с флажком в руке. Как он этим флажком махнет, так со всех 17 «каэмок», выстроившихся фронтом поперек всей ширины Кенигсбергского канала, необходимо одновременно сбросить по глубинной бомбе с подожженным бикфордовым шпуром. Шнур будет гореть ровно 8 минут. А потом все 17 трофейных «глубинок» взорвутся! И если при этом невдалеке окажется немецкая магнитно-акустическая мина, она сдетонирует…

— Товсь! — докладываю я Чистову и вслед за комдивом поднимаю флажок.

Чистов кричит в мегафон на корму. Я, на миг обернувшись, замечаю, как Селиванов закуривает огромную цигарку, — от нее он станет поджигать бикфордов шнур. И в этот миг Савошинский опускает флажок.

— Бросай!

Чистов командует в мегафон. На корме Иван Вишневский как игрушку хватает дымящийся бочонок и швыряет его за корму, прямо в бурун от наших винтов.

Смотрю на флагман. Комдив, чуть помедлив, снова поднял флажок.

— Товсь!

Через несколько секунд очередная глубинная бомба летит за корму.

Наконец, все глубинные бомбы сброшены. Теперь дивизион спешит уйти подальше от опасного района. В нашем распоряжении совсем немного времени: длина бикфордовых шнуров рассчитана так, чтобы все сброшенные катерами глубинные бомбы взорвались одновременно. А скорость наша даже на самых полных оборотах моторов не более 10 узлов!

На катере комдива поднят сигнал делать поворот влево и уходить с фарватера к молу. И в это время по всей акватории, по каналу, широкими кругами встают волны, и из них поднимаются десятки мощных всплесков. Кажется, весь канал кипит. Все моряки на палубе, смотрят на то, что творится в канале. И радуются, когда видят огромные всплески. Так детонируют фашистские мины!

Мин взорвалось немало уже по первому заходу. После него мы вновь направились к причалу. Там все катера приняли на борт очередную партию трофейных глубинных бомб.

Кенигсбергский канал мы прошли и протралили глубинными бомбами полностью. Он стал безопасным для наших кораблей.

С. ПЕТРОВ, инженер-капитан-лейтенант, дивизионный механик На пути к Борнхольму

Наши войска штурмовали Берлин. Конец войны виделся совсем близко, и потому настроение у нас было прекрасным. И боевым. Из Палдиски, где наш 4-й ДСК МО зимовал, мы в полном составе ушли в Таллин, откуда предстоял переход на южную Балтику. Дело в том, что на нашем дивизионе были самые новые катера МО. На них стояла новая гидроакустическая аппаратура. Двигатели нового типа давали солидную прибавку в скорости. За все это нам следовало благодарить ленинградских конструкторов и судостроителей. В условиях войны и блокады они разработали и пустили в серию новый вариант «малого охотника» за подводными лодками.

В Таллине апрельским теплым вечером катера подняли на стенку и затем погрузили на железнодорожные платформы. С земли «охотники» смотрелись солидно. Мы были рады, что все получилось с погрузкой так хорошо и быстро. Но появились офицеры из железнодорожных войск, сделали какие-то обмеры и заявили, что необходимо снять стволы зенитных автоматов, а также все, что выглядывает из-за ограждения ходового мостика, вплоть до фонарей типа «ратьер».

Дата отъезда держалась в секрете, но мы понимали, что два-три дня у нас в запасе есть, радовались этому: из Палдиски, где дивизион зимовал, подъехали жены… Строилось много предположений по поводу нашего «курса по железке». И в эти дни…

В общем, придется несколько отступить и рассказать о том, что служил у нас до недавних пор дивизионным штурманом старший лейтенант Николай Спиридонов. Охарактеризовать его можно бы одним словом — «мизоген», Что значит «женоненавистник».

Таким мы его знали всю войну, под конец которой он вдруг взял да и женился на девушке-краснофлотце с береговой базы. И тут надо заметить, Спиридонов пользовался большим авторитетом, и некоторые молодые офицеры подражали ему не только в вопросах службы и офицерской этики, но и в таком деле, как женитьба. Одним из его друзей был наш дивизионный артиллерист Дмитрий Голубев. И надо ли говорить, что после того, как его «принципал» женился, то же самое совершил и Голубев. В подруги жизни он выбрал санинструктора дивизиона, которая, конечно, в море с нами не ходила. Но уж если дивизион куда-то перебазировался, догоняла его посуху. Тут же комдиву подумалось, что в пути по рельсам мало ли что может произойти, а посему Зою Голубеву с ее лекарствами и бинтами надо взять с собой. Дивизионный врач лейтенант медслужбы Герман Кривша к нам только прибыл и почти никого не знал.

И вот поезд полным ходом мчит нас в Мемель. Для управления дивизиона выделен отдельный пассажирский вагон. Я расположился в купе, и перед глазами вставало прощание с женой. Сколько их было? В сорок первом, когда отступали. В сорок втором и сорок третьем, когда уходили в дозоры и с конвоями. В 1944 году, когда пошли вперед. Наше расставание не было печальным: война катилась к концу. Жена поднялась ко мне в вагон. Мы сидели, тихонько разговаривали и смотрели в окно.

— Гляди, Сережа, как молодожены прощаются, — улыбнулась Маша. — Смотри, тебе полезно!

В сторонке, у небольшого пристанционного домика, стоял наш новый контрразведчик Коля Власов и нежно обнимал свою жену. Не знаю, сколько ей лет было на самом деле, но нам она показалась совсем юной.

Пролетарский праздник 1 Мая экипажи отметили в Мемеле, а уже 3 мая к вечеру мы покинули и его. Ушли тихо. Через несколько часов похода по штилевому морю корабли втягивались в крошечную бухту небольшого городка Кранц. Он был пустынен. Лишь у причалов сиротливо покачивались брошенные рыбацкие суда. Замкомдив по политической части капитан-лейтенант Молодцов собрал на пирсе коммунистов и комсомольцев.

— Не могу сказать, что мы уходим в последний на этой войне боевой поход, — говорил Виктор Кузьмич. — Но что в боевой, это точно. А потому все должно быть без скидок! Есть серьезная опасность. Враг пытается вырваться из Курляндского котла. Его корабли и суда идут в одиночку, группами, конвоями. Для борьбы с ними выделены специальные силы. Главное для нас — четко налаженная служба наблюдения и бдительность.

В Кранце катера приняли топливо и воду. Теперь наш путь на Штольпмюнде. Это совсем недалеко. Но налетел ветер, и по морю пошли волны с белыми шапками.

— Уже четыре балла! — сказал комдив Лежепеков. — Если мы тут станем валандаться, море посвежеет еще больше. — Он собрал дивизионных специалистов на флагманском катере: — Надо выходить. И как можно быстрее! Дивмех, готовы?

— Готовы!

— Ну вот и хорошо. Сейчас по катерам. Снимаемся со швартовов через десять минут. Нага новый дивштурман лейтенант Шкамерда пойдет со мной.

В море было нелегко. Изрядно качало, волна била, накатывалась на палубу, заливала носовой автомат, добиралась до мостика. И хотя края эти зовутся «южная Балтика», вода была обжигающе холодной. Я стоял на мостике рядом с командиром отряда капитан-лейтенантом Воробьевым. Мы тихо переговаривались. Алексей Павлович расспрашивал меня, доволен ли я работой двигателей.

— Слышишь, работают ровно и спокойно.

— Был разговор, эти «паккарды» с капризами?

— Понимаешь, наши двигатели проще, менее капризны. Этим же подай все в свой час. Осмотр, смену масла и прочее.

— И скоро регламентные работы?

— Как придем в Штольпмюнде — так сразу.

— Не завидую…

Так тек наш разговор. Ну, а на мостике шла обычная походная жизнь. Командир стоял, облокотившись на ограждение и всматриваясь в темноту. Сигнальщики докладывали о каких-то целях, только им видимых во мраке. Ночь жила на море напряженной жизнью. Своим курсом шли в ней катера 4-го ДСК. И вдруг с правого борта вспышка огня!

— Артиллерийская стрельба, правый борт сто десять градусов, дистанция тридцать пять кабельтовых! — доложил сигнальщик.

— Что бы это могло быть? — заволновался я.

— А кто его знает! Море и война, не тебе объяснять. Ты же эту премудрость проходишь с двадцать второго июня сорок первого.

На мостик поднялся радист.

— Товарищ капитан-лейтенант, — обратился он к Воробьеву, — лейтенант Шепелюк передает: «Веду бой с кораблями немцев».

Воробьев выругался, коротко и зло.

— Проморгали, напоролись! Докладывать о всех радиодонесениях.

С рассветом ветер утих, и волна почти успокоилась. Мы с Воробьевым так и не ушли с мостика.

— Одного не хватает! — вдруг буркнул Воробьев.

Я тоже подсчитывал катера. У меня тоже не сходился счет…

На рее флагманского катера вспыхнул в лучах восходящего солнца флажок.

— Ордер номер три! — почти тотчас доложил сигнальщик.

На горизонте открывался берег. Дивизион перестраивался. Предстоял заход в базу. Катер лейтенанта Шепелюка нас не догнал.

После Кранца Штольпмюнде представлялся с моря вполне солидным городком. Воробьев, разложив на штурманском столике карту, показывал:

— Здесь канал, видишь? Нам назначено место вот у этого причала.

До берега оставалось совсем немного. Все на нем уже отлично просматривалось — вход в гавань, краны, дома, церкви, трубы, деревья, кустарники… И вдруг из кустарников — пламя. Не успели мы услышать звук выстрела, как столб огня уже встал над мостиком флагманского катера…

Воробьев поднял бинокль.

— Что-то случилось. На катере комдива приспущен флаг, — заволновался Алексей Павлович.

Теперь уже все глядели на катер не отрываясь. Там мигал прожектор…

— Капитан-лейтенанту Воробьеву. Вступить в командование дивизионом. Комдив Лежепеков ранен, дивштурман Шкамерда убит, — вслух читал сам Воробьев.

Едва катера пришвартовались в Штольпмюнде, Воробьев вызвал всех дивизионных специалистов. Тут же выяснилось, что на флагманском МО ранен не только комдив, но и командир катера, рулевой и сигнальщики.

Как в каждом порту, в Штольпмюнде приняли воду и топливо. Сменили масло в моторах, взяли продовольствие, провели планово-предупредительный осмотр техники.

Восьмого мая утром капитан-лейтенанта Воробьева вызвали в Свинемюнде. Вернулся он оттуда хмурый. Заметив меня, сказал:

— Зайди в каюту!

Следом за Алексеем Павловичем я спустился по трапу.

— Сегодня в ночь идем на Кольберг. — Он нажал кнопку, раздался звонок. Через минуту прибежал дежурный по дивизиону. — После ужина экипажам отдыхать. Съемка со швартовов… — он назвал время, отдал другие распоряжения к походу. — Меня разбудить за час.

В 6 часов утра 9 мая 1945 года корабли 4-го ДСК МО входили в Кольберг. Навстречу нам на полных ходах мчались торпедные катера. Их палубы были заполнены морскими пехотинцами.

Среди вражеских гарнизонов, отказавшихся сложить оружие, был и гарнизон датского острова Борнхольм. Ультиматум о сдаче ему предъявили сразу же после Первомая, но он ответил отказом. 5 мая население острова было предупреждено о предстоящих ударах советской авиации по кораблям и порту. Жителям предлагалось покинуть города Ренне и Нексе.

Дважды налетали на эти базы наши самолеты. Торпедные катера под командованием капитана 3-го ранга Евгения Осецкого, которые нам встретились под Кольбергом, в День Победы уходили с первым броском десанта на Борнхольм. Не задержались в Кольберге и катера нашего 4-го ДСК МО. Приняв на борт по взводу морских пехотинцев, мы ушли на норд. Это была последняя боевая операция нашего дивизиона в Великой Отечественной войне.

Мы не потеряли в ней ни одного человека.

В. КОМЛЕВ, старший краснофлотец, рулевой-сигнальщик КМ-310 В водах Данцигской бухты

Теплым, погожим майским днем дивизион уходил из Пиллау. Море ласково принимало катера, играло солнечными зайчиками. Все сбросили канадки, привычные и теплые. Я нес вахту в бушлате, а пулеметчики и вовсе были в легких робах. Пиллау оставался за кормой. Мы уже миновали маяк Хель. Идти оставалось совсем немного. Война кончилась, но ее привычки не ушли. Все казалось, что сейчас от солнца должны появиться «юнкерсы» или «фоккеры», что из легкой дымки, от берега, выскочат Р-боты или иные корабли врага. Я понимал, что такое чувство владеет не только мною. Иван Вишневский нет-нет да и посматривал на небо и горизонт. Главный старшина Павел Чистов тоже…

Данцигская бухта встретила нас торчащими из-под воды мачтами многочисленных судов, погибших в основном в последние месяцы и дни войны… Вход в судоходный канал оказался закупоренным. Поперек фарватера стоял на грунте внушительных размеров транспорт «Африкана». По команде катера легли в дрейф.

Капитан-лейтенант Савошинский на своей «каэмке» пошел разбираться, как быть. Но все обошлось, оказалось, что справа, между форштевнем «Африканы» и стенкой, имеется зазор, в который «каэмка» проходит довольно свободно. Дивизион проскочил в эту щель и повернул по каналу направо. Здесь нам открылась небольшая гавань с облицованными камнем стенками, у которых стояли два торпедных катера. Наши «каэмки» ошвартовались. Оказалось, что это причалы верфи «Шихау», где фашисты строили свои подводные лодки. На причалах стояли ящики, станки, круглые секции недостроенных лодок.

Каналов в Данциге оказалось великое множество, и все они были минированы обычными и магнитными минами. Магнитные мины уничтожали другие тральщики, ну а мы делали свое дело. Вскоре в Данциг пришли катера еще одного дивизиона — 11-го ДКТЩ. Их как будто ждали. На другое утро всему личному составу приказали построиться на причале. Построились — и тут же увидели, что на двух «виллисах» подъехали армейские начальники. Прозвучала команда «смирно!». Приехавший из Ставки Верховного Главнокомандования генерал поставил перед нами задачу. Она заключалась в том, чтобы наши тральщики как можно быстрее очистили фавартеры от мин.

— На все вам дается двадцать суток. Путь нашим транспортам должен быть открыт.

А вскоре вновь прозвучала знакомая команда: «По катерам, заводи моторы!»

Через час оба дивизиона выходили из каналов. «Африкану» уже откачали, подняли на понтоны и поставили к причалу. Сразу за волноломом, ограждающим порт, катера повернули направо, к пляжу, и тут же поставили тралы: перед нами находилось минное поле…

Тишина. Солнце. Война закончилась. А кругом смертельная опасность. Посмотрел в корму. У своей лебедки застыли минеры, ждут своего часа.

На головном катере поднят сигнал: «Начинаем всем строем поворот влево, в глубину бухты». И тут небольшой взрыв. В нашем трале сработал подрывной патрон. На штилевом море вскипел небольшой бурун, и сразу же из глубины выскочила черная рогатая мина. Она раскачивалась на расходящихся кругами волнах, словно кланялась направо и налево. Подрывать мину уже не паше дело. К ней подойдет шлюпка, и старшина 1-й статьи Иван Мищенко навесит на один из рогов мины подрывной патрон, подожжет запал и… Он у нас в дивизионе по подрыву мин «король», главное действующее лицо. «Улов» в первый день был богатым.

Так продолжалось ровно 20 суток. Уходили в три часа, работали до полуночи. Ненадолго заходили в базу. Заправлялись бензином, получали продукты и резервные тралы и снова уходили в море.

Томительно тянулось время. Жарило солнце, лил дождь или налетал штормовой ветер, а катера при любой погоде тралили бухту. Отдыхали по очереди. И всем хотелось хоть на часок сойти на берег, который был рядом. Хотелось тишины. Но катера-тральщики шли и шли вперед, выполняя приказ Ставки Верховного Главнокомандования!

Каждый вечер, перед самым заходом солнца, наш боцман Борис Селиванов подходил к рубке с кистью и кандейкой краски. И тогда на дверях рубки появлялась новая цифра, обозначавшая количество вытраленных КМ-310 мин.

Правительственное задание катера-тральщики выполнили в срок.

Из Данцига катера нашего дивизиона ушли в Гдыню. Здесь мы тралили обычные мины, взрывали глубинные бомбы, обезвреживали магнитно-акустические. Работы было невпроворот, но обживались по-настоящему. У нас появилась небольшая плавбаза, «плавучка», как мы ее называли. Здесь расположились тылы дивизиона. На «плавучие» имелся красный уголок, где в свободные часы мы смотрели фильмы.

Понедельник — день политических занятий. Весь личный состав находился на «плавучке». Занятия проводились по группам. Погода в тот день стояла прескверная. Шквалистый ветер гонял по гавани волну, катера качались и стукались бортами, даже кранцы не помогали. Хорошо, что нашли склад старых автопокрышек и проложили их между катерами. Плюс к этому холодный дождь, который зарядил с самого утра…

Все шло своим чередом: руководитель группы политзанятий рассказывал нам о событиях в мире, о начале восстановления народного хозяйства в нашей стране. Вдруг крик:

— Челове-ек за бортом!

Конечно, занятия тут же прорвались, и все выбежали на верхнюю палубу. В воде, невдалеке от «плавучки», барахталась женщина. Пузырем надутый плащ не давал ей утонуть, но каждый в эти минуты понял, что долго ей не продержаться. И, хотя женщина пыталась ухватиться за торчащие камни, руки ее соскальзывали. К тому же волны, откатываясь от стенки набережной, тянули женщину на глубину. По причалу уже бежали наши моряки и впереди всех командир отделения мотористов с КМ-241 старшина 2-й статьи Борис Кудрявцев.

— Чего стоишь? Давай спасательный круг! — услышал я голос Леши Титова.

И тут в воду прыгнул Кудрявцев. Два-три взмаха руками — и он уже возле тонущей.

— Подплывай сзади! — кричали со стенки. — Сзади, не то она и тебя утопит! Держи спасательный круг!

Но до цели круг не долетел. Плащ, который поддерживал утопающую на воде, «погас», и она пошла под воду. Борис нырнул следом. В этот момент в воду прыгнул Володя Вакулов. В руке он держал спасательный круг, который мешал Вакулову плыть. А женщину и Бориса тем временем уже гнало ветром и волной от стенки. Было видно, что Борису приходится трудно. Женщина схватила его за руку. Но Вакулов все же сумел справиться со спасательным кругом, ветром и волной. Подплыв к женщине, подтолкнул под нее спасательный круг.

Затем подали бросательный конец, подтянули всех троих и вытащили наверх. Женщина никак не могла разжать пальцы и мертвой хваткой продолжала держать руку Бориса. Огромные синяки сошли с его руки только через месяц.

За спасение жизни польской гражданки правительство Польской Народной Республики наградило старшину 2-й статьи Бориса Кудрявцева и старшего краснофлотца Владимира Вакулова Бронзовым крестом заслуги 3-й степени.

Шли дни, летели недели — тральщики Советского Военно-Морского Флота очищали от мин акватории портов и рейдов новой Польши. Корабли и моряки вернулись на Родину, лишь закончив эту нелегкую и опасную работу, полностью очистив от мин морские дороги, по которым пошли суда под флагами многих стран мира.

Ю. СУХОРУКОВ, старшина 2-й статьи, командир отделения минеров КМ-410 Самая трудная мина

Минерские курсы я закончил к лету 1945 года. Я стал подрывником, и меня к тому же назначили исполняющим обязанности командира отделения мотористов. Дело в том, что мотористов не хватало, а у подрывника работы мало. По этим причинам начальство ввело «совмещение профессий».

Сначала я ходил с нашим дивминером Тыщуком за «второго номера». Сидел на веслах и выполнял команды Константина Васильевича. Он меня научил главному. При работе с миной все зависит от минера: будет точен, внимателен, осторожен, сумеет заранее предусмотреть возможные отклонения — ничего не случится. И еще я понял, что в этом деле нужна хорошая физическая подготовка. В самом деле, как уловить момент, когда то взлетающая на волнах, то проваливающаяся между ними мина и наша шлюпка окажутся на одном уровне? Как поймать этот миг и толкнуть шлюпку кормой вперед, чтобы она задержалась ровно в 70 сантиметрах от мины, что позволяет навесить на ее рог подрывной патрон с горящим бикфордовым шнуром, а потом сразу рвануться обратно? Ошибиться нельзя. Плата за ошибку дорогая — жизнь!

Вскоре мне было доверено самому идти на шлюпке «первым номером». В этой роли мне пришлось подорвать в 1945 и 1946 годах сотни мин. И в 1947-м — тоже…

Шел июнь 1947 года. Наш дивизион продолжал работу на одном из еще оставшихся минных полей в акватории Балтики. Очередная мина плавала на пологой зыби, качавшей наши «каэмки» при почти полном штиле на море. Рабочий день катеров-тральщиков подходил к концу. Еще часа два светлого времени, и начнет темнеть, а там и в базу. Я стоял на мостике, переговаривался с командиром катера старшиной 1-й статьи Георгием Самсоновым. До подхода к мине оставалось три минуты ходу.

— Устал? — спросил Самсонов.

— Пожалуй, нет. Просто к вечеру притупилась острота восприятия окружающего, что ли.

— Плохо это, соберись! — сказал Самсонов.

Я и сам понимал, что надо собраться. Спрыгнул в шлюпку. Мой «второй номер» уже подтянул ее к борту. И вот мы идем к мине, она метрах в сорока от катера, который лежит в дрейфе. Шлюпка у мины. Командую гребцу разворот и внимательно смотрю на рогатый шар, который медленно приближается. В руках у меня окончательно снаряженный подрывной патрон со шнурком-стропкой, которую необходимо набросить на рог мины.

— Готов? — спросил я гребца.

Не спуская глаз с мины, он утвердительно кивает головой. Теперь мне остается вставить головку спички в пороховую мякоть бикфордова шнура. Напарник мой замер с занесенными для первого гребка веслами. Резко чиркнул коробком по головке спички. Она вспыхнула, и тут же шнур зашипел.

— Табань!

Гребец легко ударил веслами. Вот она, мина, мокрая, холодная, сероватого цвета и почти не тронутая ржавчиной.

— Стоп! — вытянутая рука коснулась рога. Теперь надо быстрее набросить петлю стропки…

— Пошел!

Еще несколько секунд я смотрю на мину, на патрон, подвешенный к ней, на пузыри дыма, поднимающиеся из воды. От них тянет сладковатым запахом горящего пороха.

Первым из шлюпки выпрыгнул на палубу катера гребец. Подал мне руку. Через миг я был наверху и сразу же крикнул Самсонову, что все готово. Пошли.

— Быстро сегодня, — заметил командир. — Конечно, и погода в нашу пользу. Как думаешь, последний галс или еще?

Самсонов беззаботно напевал старую флотскую песенку, а мной вдруг овладело беспокойство. С чего бы это? И тут я все понял. Двигатель, который взял было обороты, остановился. И не сразу, а после того, как что-то рвануло и заскрежетало. Первый взгляд на мину. Вот она, невдалеке, хорошо виден голубоватый дымок от горящего бикфордова шнура. Прикинул, что едва ли сгорел он более чем наполовину. Значит, успею к ней вернуться и сбросить подрывной патрон. Ибо может произойти непоправимое. Я спрыгнул на палубу, затем в шлюпку. «Второй номер» понял меня без слов. Подскочил к кнехту, сбросил конец, да так и остался стоять: фалинь, для прочности сделанный из троса со стальными прядями, внатяг уходил под корму катера!

— Руби трос!

«Второй номер» метнулся в корму, рванул крышку люка. А время шло. Оставалось одно — добираться к мине вплавь. Может, успею?

Последние перед миной метры дались трудно. Но вот она, я рукой коснулся холодного корпуса, хотел было повернуть ее, но пальцы соскользнули. Ударил по воде ногами и сразу едва ли не по пояс выскочил из воды, схватился за свинцовый колпак рога, подтянулся. Я толкнул мину. Не поддалась. Взялся за следующий рог и снова толкнул. И увидел, что гореть до запала бикфордову шнуру осталось сантиметров пятнадцать, и столько же секунд. Сунул руку за ножом, но карман перекрутился. Пришлось мину отпустить и пырнуть. Под водой я сумел расправить карман, достал нож и тут же его раскрыл. Вынырнул. Снова поймал рог мины, полоснул по стропке — подрывной патрон соскользнул передо мной в воду и пошел ко дну… Я еще не успел отпустить рог, не успел подумать, что делать далее, как почувствовал сильный удар: это подо мной в глубине взорвался патрон.

Очнулся уже на катере. Увидел радостные, ласковые лица ребят, командира. Самсонов нагнулся ко мне, похлопал рукой. Что-то сказал. Я не услышал — оглушило.

Поправился довольно быстро, и не уходя с катера, без всяких докторов и госпиталей — в юности всякие болячки проходят быстро. Примерно через месяц я разоружил и обезвредил очередную мину. Но до последней моей, 488-й по счету, было еще очень и очень далеко.

НАСЛЕДНИКИ ТРАДИЦИЙ

«Каждый военный человек, чтобы не забывать, для чего он существует, поступил бы правильно, если бы держал на видном месте надпись: „Помни войну!”» (Адмирал С. О. Макаров).

В. КРЕСТЬЯНИНОВ, старший лейтенант Время «Ч»!

Вот оно и подошло, время «Ч». На флагманском тральщике раздался сигнал учебной тревоги, а за ним — на всех кораблях дивизиона. Я выбежал на мостик. В мглистой темноте осенней ночи не разглядеть, что делается на палубе и боевых постах не только у соседей, но и на своем корабле. Вскоре глаза начинают различать, как осматривают свое хозяйство комендоры, как минеры проверяют тралы, буйки, отводители… На стенке взвизгнули тормоза: остановился один «газик», затем другой, третий. И уже поднимается по сходням начальство. А на тральщиках идет экстренное приготовление. Еще немного, и мы уйдем из базы, от стоящих у причалов кораблей. Мы уйдем в море, ибо вот оно, подошло то самое время — «Ч»!

Нет, наш дивизион не особый. Таких много в составе нынешнего флота, оснащенных по последнему слову науки и техники, способных бороться с самыми различными типами и видами мин. Много на Балтике и на Севере, на Черном море и на Каспийском, на Тихом океане.

Но есть один повод, по которому спрос с нас выше. Дивизион наш — Краснознаменный. Орден Красного Знамени мы получили от того Краснознаменного ДСК, который все дни и ночи Великой Отечественной войны прикрывал дымзавесами корабли, шедшие от Лисьего Носа на Ораниенбаум, от Кронштадта на Лавенсари, участвовал в штурме островов Выборгского залива и во многих других операциях. И всегда впереди готовые в любой момент прикрыть корабли от врага, если бы они встали между фашистами и ними.

Народ на дивизионе был геройский. Командиры и политработники опытные, отлично знающие свой долг, свои обязанности, умеющие повести за собой краснофлотцев и старшин. Партийная и комсомольская организации крепкие. Вот от такого дивизиона достались нам флаг и орден на нем. И это ко многому обязывало и обязывает. Тем более что служим и плаваем мы там, где в годы минувшей войны прошли корабли и моряки 10-го Краснознаменного.

Первым снялся флагман. И только мы успели проводить его взглядом, отошел второй корабль. За ним наша очередь. Швартовы отданы, двигатели взяли тоном выше, легкая дрожь отдалась в корпусе — пошли! На фоне огней гавани пытаюсь найти наши тральщики. И тут сигнальщик, который понимает, что может волновать сейчас командира, показывает на кильватерные огни соседнего корабля.

— Хорошо! — отвечаю я и теперь уже стараюсь не упустить из вида узенькие полоски света, как старается не упустить их рулевой, которому дана на это команда.

Проходим ворота гавани. Сразу за ними тральная группа должна лечь в дрейф, дожидаясь выхода остальных кораблей.

Дело в том, что для нашего дивизиона начались по совсем обычные сутки. Мы вышли в море на состязательное траление на призГлавнокомандующего Военно-Морского Флота.

К такому состязанию от каждого флота допущен всего лишь один дивизион. Наш представляет Краснознаменную Ленинградскую военно-морскую базу. 24 часа назад наш комдив капитан 3-го ранга Владислав Сергеевич Банщиков получил пакет с заданием, запечатанным сургучными печатями. Потом нас, офицеров, собрали в штабе, где по стенам были развешены морские карты с нанесенными на них маршрутами переходов, таблицы, ордера. Мы знали, что все это, как и расчеты, сделано за те часы, которые отделяли комдива и его управление от момента вручения пакета до начала совещания, на котором капитан 3-го ранга Банщиков докладывал о принятом решении по боевой работе. Командование части его выслушало и решение утвердило.

Командиры кораблей тоже с ним ознакомились. Нам стали известны и маршрут перехода, и точка, куда мы должны привести десант, и количество кораблей, принимающих участие в операции, и их типы. Короче говоря, все, кроме трех моментов: времени выхода, которое определялось временем «Ч», количества и типов мин, которые «противник» назначил для их постановки.

Мы знали и понимали: «пропустим», не вытралим одну лишь мину — и приз Главкома уже не наш. Нарушим в чем-то инструкции и наставления — тоже. Пропустим атаку конвоя «противником», нарушим радиомолчание, допустим невязку в прокладке или посредник определит, что один из кораблей «подорвался», и приз уплывет. И даже если все это и многое другое будет в порядке, но на волне будет качаться подрезанная нашими тралами мина, которую надо расстрелять, и на это тральщики израсходуют на один снаряд больше норматива, то все равно приза нам не видать…

Наверное, мы действительно знали и понимали слишком много. Но волнение наше перегорело как раз к тому моменту, когда по сигналу корабли снялись со швартовых. Теперь мы спокойно шли в море на работу. На обычную работу, какой во все времена занимались «пахари моря».

На мостике холодно. Командиру приходится стоять как раз на продуваемом всеми ветрами месте. В строю группы наш корабль идет третьим. Позывной на сегодня — «тройка». Впереди — «двойка», которой командует мой друг старший лейтенант Сергей Чибирев. Я должен держаться у него в кильватерной струе, на дистанции, определенной наставлением. Это сейчас нелегко. Кильватерная струя «двойки» пенится, едва подсвеченная нижним кильватерным огнем. Пока все идет нормально. Значит, мне можно на минутку-другую спуститься в ходовую рубку, нанести на карту свое место. После пронизывающего ветра здесь тепло и уютно. В полумраке светятся шкалы приборов. На штурманском столе карта. Смотрю на нее, думаю, что от выхода из базы прошло порядком времени, о том, что вот здесь был поворот, и тут. А где наше место? Карандаш легко бежит вдоль штурманской линейки. Измеритель иглой уперся в точку — вот оно, наше место. И на память приходит другая карта, старая карта военных лет. Точно такая же по масштабу, координатам. Я видел ее в музее боевой славы. И сейчас думаю о том, что как раз здесь принимали бой моряки дивизиона, которым командовал капитан 3-го ранга Амелько.

История. Хочешь ты этого или нет, она проходит через жизнь и сердце. А сейчас старшина мотористов докладывает, что все в порядке и машины работают отлично.

— Товарищ командир, семафор по линии: готовность номер два! — раздается по громкоговорящей связи доклад сигнальщика.

— Есть. Передать на «четверку»!

Два часа ночи.

— Подвахтенным от мест отойти! — объявил я по трансляции и вышел на мостик.

На малых кораблях взаимозаменяемость — понятие отнюдь не отвлеченное. Рулевой один, сигнальщиков тоже маловато. Вот и приходится учить минеров стоять на руле, комендоров нести сигнальную вахту. И так сутки, другие, третьи… Отдых нужен, это факт. Ну, а если бой и кто-то убит, ранен? И тогда сигнальщики вставали к пулемету и сбивали вражеские «юнкерсы», минеры стояли на руле, а мотористы стреляли из пушек и топили корабли врага!

Прибегает вестовой, приносит чай. Полстакана.

— Что так?

— Качает, товарищ командир.

И верно, с самого выхода из базы только сейчас я это замечаю. Волны и ветер бьют в правую скулу. Едва успел допить чай, с флагмана сигнал: «Учебная тревога». Значит, подошло время готовить тралы.

— Расчет по местам! — докладывают с юта.

Конечно, хочется самому спуститься, посмотреть, как там. Но нельзя сейчас уходить с мостика. Я вызываю старшину минеров и скороговоркой повторяю ему все, что полагается, о мерах безопасности. Поставить трал дело привычное и в темноте, но, когда скользкая палуба уходит из-под ног, а из-за борта поднимается холодный белопенный гребень и уже удержаться на ногах проблема, безопасность при работе вещь не последняя.

Непривычно другое. Состязательный поиск, в котором наш корабль, наш дивизион, представляют собой всю Краснознаменную Ленинградскую военно-морскую базу. Понимание этого дополнительным грузом ложится на плечи, и от этого тяжелыми кажутся буи и отводители. Но надо преодолеть все тяжести, надо поставить трал, сократив время, отведенное на эту работу жестким нормативом. И кто знает, возможно, как раз именно эти секунды при подведении итогов окажутся решающими?

Нет, матрос, старшина, офицер не автоматы. Но морская служба и в мирное время требует от них действий, отработанных до автоматизма. Только тогда можно гарантировать успех в учебном тралении в мирные дни.

С мостика не видно, что происходит на юте, где полным ходом готовятся тралы. Это меня волнует. Но вот, наконец, доклад по громкоговорящей связи:

— Трал к постановке готов. Элементы трала раскреплены по-штормовому!

— Есть!

Останавливаю секундомер. Неплохо. Это быстрее, чем требуется по нормативу для оценки «отлично». Быстрее, хотя качает ужасно, а в тральном расчете не хватает одного номера. Посредник «ранил» его в самом начале.

Приближается рассвет. Первый признак — на осте прорезается линия горизонта.

— Товарищ командир, сигнал на перестроение.

Теперь не сплоховать. Здесь должно начаться минное поле. Здесь мины, которые надо убрать с дороги десанта, идущего к берегу. Конечно, по мирному времени — не боевые, практические. Мины практические, но условия работы сегодня максимально приближены к тем, какие могут возникнуть на войне. И по этой причине практические мины надо фактически тралить. Они тоже, как и боевые, стоят на минрепах, лежат на дне моря и ждут своего часа. Почти рассвело, и уже можно различить тральщики, идущие строем уступа, корабли десанта. Я и сигнальщики наблюдаем за флагманом.

— Начать постановку трала!

— Начать постановку трала! — командую я в микрофон громкоговорящей связи. И через несколько секунд поворачиваюсь в сторону юта. Первая ветвь трала идет хорошо. Проходит еще какое-то время, и я холодею: неужели срыв? За кормой второй отводитель и его ведущий буй идут точно в кильватер. Но еще миг — и отводитель уходит в сторону. Я вздыхаю с облегчением. Теперь порядок! Теперь можно посмотреть, как идут дела на других тральщиках. Флагманская «единичка» закончила работы, мы тоже. Остальные близки к ее завершению. А порывистый ветер продолжает бросать гривастые волны на корабли, низко над морем нависли густые тучи, и из них посыпался мелкий противный дождь.

— Только этого не хватало!

— Чего, товарищ командир? — спрашивает сигнальщик.

— Погодка…

— Не мед, товарищ командир, но работать можно.

— Нужно.

Оглядываюсь на ют — там все в порядке. У трала остается вахтенный. Трое поднимаются на мостик, это угломерный расчет: один с секстаном, другой встанет к пеленгатору, третий — на запись и планшет. Сейчас от них пойдут доклады. И так будет до самого конца работы.

— Товарищ командир, на «единице» сигнал: «Граница минного поля», — докладывает сигнальщик.

— Есть! — и думаю, что сейчас начнется главная работа.

А море зло качает корабли по килевой, поднимает тральщик под самые тучи — швыряет его, а нам нельзя отвернуть. Мы идем с тралом. И вдруг все, кто находился на мостике, увидели: между «двойкой» и нашим кораблем на гребень волны вынырнул большой в красно-белую полоску шар. Есть первая мина!

Сигнальщик поднимает флажный сигнал. Следующие за тральщиком корабли десанта выполняют маневр уклонения. Мы успеваем увидеть это, как говорится, краешком глаза. Ко всеобщему удивлению, вдруг начинает работать радио!

— У «двойки» перебита правая тралчасть.

Конечно, посреднику можно все. Он может даже радиомолчание нарушить, и никто этого «не услышит». Я улыбнулся, вспомнив рассказ Леонида Соболева «Летучий голландец». Там Пийчик, капитан буксира «Сахар», провел свой буксирный пароходик через настоящее минное поле, а затем посредник одним своим словом «Сахар» «утопил». Но сейчас другой посредник «перебил» трал-часть «двойке», и она выходит из строя, а все мы, кто идет в уступе за ней, обязаны сомкнуть строй. В протраленном фарватере «дырок» оставаться не должно! Дивизион совершает маневр благополучно, все корабли занимают места в ордере, а затем столь же благополучно впускают «двойку» на свое место. Но передышки нет. С юта доклад о том, что наблюдается резкое натяжение трала и динамометр почти зашкалил. И почти тотчас:

— Нормальное натяжение!

Оборачиваюсь — за кормой кланяется и прыгает в волнах еще один полосатый, бело-красный, шар. Но не успевают на ноке реи развернуться комочки флагов, новая вводная.

— Радиационная опасность! — докладывает сигнальщик.

Колокола громкого боя. Матросы и старшины надевают защитную одежду. Фильтровентиляционные установки приготовлены к работе на замкнутый цикл. Введена система водяной защиты. Трудно работать, когда качает так, что душа, того и гляди, вылетит из тебя. Трудно на такой качке и машинам. Нет-нет да и взвоют они — значит, оголились винты. Удар — и снова полная нагрузка машинам.

— Товарищ командир, сигнал: «Усилить наблюдение за воздухом».

Тучи поднялись повыше. Четко видны горизонт на море и берег. Откуда ждать? Во время войны, я это знаю из книг и рассказов ветеранов, которые выступали на встречах с нашими моряками, враг стремился зайти от солнца, чтобы оно слепило комендоров.

— Крылатая ракета, правый борт… дистанция… — докладывает сигнальщик. — Угол места — ноль!

Снова на нок реи бегут флажки. Орудия и пулеметы на всех кораблях развернуты навстречу воздушной цели. Наконец она в зоне поражения, и огонь со всех тральщиков и десантных судов сходится в одной точке. Атака отражена. Но следом идет вторая крылатая ракета, третья… Не умолкает стрельба. Отбились. А тралы между тем подсекают, одну за другой, мины.

— Товарищ командир, сигнал «поставить неконтактные тралы», — докладывает сигнальщик.

И снова тяжелая морская работа. Выбрать одни тралы, поставить другие. Перестроились. Теперь мы идем с неконтактными тралами, и мины «взрываются» на грунте. «Взрываются» бесшумно: сигнал о том, что приборы мины сработали, услышат только посредники. Ну а наша следующая задача — подорвать те мины, которые мы не смогли уничтожить тралами. Для этого служат «шпуровые заряды».

Справляемся. И тотчас сообщаем на корабли десанта, что путь к берегу открыт. Десантные суда устремляются к местам высадки. На тральщиках все приводится в исходное: укладывается тральное оборудование, крепится по-походному.

Десант подходит к берегу, а по морю плавают подсеченные нашими тралами мины. Их надо расстрелять, ибо подрывать мины в такую погоду, при ветре и волне, которые не слабеют, возможности нет. На флагмане поднят сигнал. Это дело поручено «двойке», где командиром мой друг Сергей Чибирев. Может показаться, что все очень просто: очередь из пушки — и мины как не было. Но мина практическая, и снаряд тоже. Так что взрыва не будет. И отсюда вопрос: сколько же надо сделать дырок в мине, чтобы она нахлебалась воды и утонула? А корабль-то в дрейфе, и мина прямо пляшет на волнах.

Мы смотрим на «двойку». Молодец Сергей, шар на «малый», на ходу корабль всегда чувствует себя увереннее. В бинокли видно, что пушка наведена. Очередь. Мина уходит под воду. Еще очередь, еще, еще…

— Товарищ командир, на флагмане сигнал: «Построиться в кильватерную колонну!»

В базу корабли возвращаются поздним вечером. На рейдовом посту горели привычные огни: зеленый — белый — зеленый, один под другим, «заходи, брат, заходи», сигнал, который манил и манит всех моряков, возвращающихся из похода. Учения закопчены, и на тральщиках горят штатные ходовые огни. Прошли ворота гавани. Вот и пирс. Швартовка!

Отдохнуть не пришлось. Начинался послепоходовый осмотр: пришел с моря, будь готов к походу. Подготовка и начинается с осмотра.

Ну, а я уже вызван на «единичку», на доклад и разбор.

В. МОРГУН, капитан 2-го ранга, член Союза журналистов СССР Противолодочный ведет поиск

Противолодочники. Они всегда находятся на острие атаки, всегда на передовой. В любую погоду по сигналу тревоги они готовы выйти в море для выполнения поставленной задачи — обнаружения и уничтожения подводной лодки условного и реального противника.

«Противолодочный катер, — указано в Военном энциклопедическом словаре, — снабжен современными средствами обнаружения подводных лодок и борьбы с ними, гидроакустическими станциями, бомбометами… Водоизмещение до 300 т и более. Увеличение скорости подводных лодок (особенно атомных) привело к созданию быстроходных катеров (на подводных крыльях и на воздушной подушке). Действует одиночно или в составе поисково-ударных групп, сил. Противолодочный корабль — наиболее быстро развивающийся класс корабля».

Мужественные и отважные люди служат на противолодочных катерах. Они свято и непоколебимо соблюдают славные боевые традиции старшего поколения балтийцев-противолодочников, которое в годы Великой Отечественной войны наводило страх на немецко-фашистских захватчиков. Нынешнее поколение моряков берет на вооружение фронтовой опыт тех, кто в грозные годы войны выходил на вражеские коммуникации, охранял конвои и транспорты от атак вражеских субмарин, кто первым вступал в труднейший поединок с подводным пиратом. И экипаж противолодочного катера старшего лейтенанта Алексея Колесова в этом отношении не исключение. Сегодня у них трудное и ответственное задание — контрольный поиск подводной лодки «противника».

Обнаружат ее своевременно, проведут быструю и неотразимую атаку — значит, овладеют в третий раз почетным призом командира части. А если нет… Вообще, в экипаже такого слова никогда не произносят. Пусть и трудно, а точнее, очень и очень тяжело, моряки-противолодочники ко всему привыкли. По-другому ведь им нельзя: этими фарватерами, этими курсами в годы войны ходили их отцы и деды.

Посмотрел на карту. Вот в этом районе экипаж старшего лейтенанта Александра Коленко в годы войны обнаружил новейшую подводную лодку с не менее новейшими торпедами в аппаратах. И принял тогда единственно верное решение — атаковать врага, сделать все возможное, чтобы подлодка больше никогда не всплыла. Атака была мастерской, дерзкой и точной. Фашистская У-250 была уничтожена, а ее командир попал в плен к советским катерникам.

…На карте штурмана пролегла еле заметная линия, упирающаяся вторым концом в небольшой, аккуратно очерченный квадратик. Это учебный полигон, где экипажу предстояли поиск подводной лодки «противника», атака на ее уничтожение.

Сосредоточен на ходовом мостике командир катера. Немного пока на его счету походов, да и перечень побед в море можно пересчитать на пальцах. Внимательно наблюдая сейчас за обстановкой, офицер снова мысленно проигрывал план предстоящего поиска подводной лодки. Что будет нелегко, Колесов понимал, ибо хорошо знал командира лодки, моложавого капитана 2-го ранга, но уже опытного подводника. Не один раз ставил он «подножку» противолодочникам, которые возвращались с моря, как над ними потом подшучивали, «с носом». Сегодня поединок должен вести экипаж Колесова.

Вариантов у командира было несколько. Решил остановиться на более эффективном — искать лодку на разных курсовых углах — траверзных, кормовых и носовых.

— Товарищ командир! До точки — пять минут!

Голос штурмана капитан-лейтенанта Владимира Малиновского вывел Колесова из раздумья. Уверенно себя чувствуешь, когда на борту у тебя опытный навигатор. Штурману, его расчетам командир верил как своим.

— Стоп машины!

Затрещали и смолкли машинные телеграфы, и катер по инерции немного прошел вперед. Глядя на небольшую волну, Колесов подумал о том, что с гидрологией моря ему сегодня повезло. Если о ней можно так говорить, то она в норме.

— Открыть гидроакустическую вахту! Средняя — малый вперед.

Началась работа в полигоне. Сколько она будет продолжаться, предугадать никто не мог. Времени на поиск подводной лодки, как выразился один из моряков, отводится ровно столько, сколько необходимо для ее обнаружения. Несколько замысловато, мудрено, но точно. Ну, а не найдешь, возвращайся в базу с «носом», слушай подначки сослуживцев по поводу пули, выпущенной «в белый свет, как в копеечку».

Рулевой матрос Юрий Романов доложил курс катера.

— Держать двести тридцать градусов!

Противолодочный катер шел зигзагами. Но море молчало. Молчала и рубка акустиков. И от этого настроение Колесова взяло направление к отметке «хмуро». Помощник командира мичман Михаил Комарь, видимо, почувствовал, что сейчас творилось на душе у офицера. Вполголоса спросил:

— Разрешите объявить аварийную тревогу?

И вскоре по катеру разнеслись резкие трели звонков. «Молодец помощник, — благодарно подумал командир. — И меня от мрачных мыслей отвлек, и экипаж».

В машинном отделении моряки боролись за живучесть со всей серьезностью и ответственностью. А тут посредник «подкинул» вводную, что хоть плачь. «Пробоину» обозначил в таком месте, что и не подобраться к ней. А нужно, просто необходимо заделать, да притом, как говорится, намертво. Качество работы посредник проверит лично. И не дай бог, если кто-то в чем-то схалтурит. Посмотрит так, что не по себе станет. Помолчит, а потом тихо-тихо спросит:

— А если бы это произошло в боевой обстановке, в то время, когда катер выходит в атаку? Вы не только задачу сорвали, но и погубили бы корабль, людей. Не ожидал от вас, не ожидал.

Провинившийся моряк готов в эти минуты сквозь землю провалиться от стыда. Добросовестно работают моряки, с огоньком, хотя иногда и подшучивают незлобно по поводу фамилии своего мичмана, когда тот проверяет качество заделки пробоины.

— Товарищ мичман! Надежно сработали. К нашей работе, как в пословице, даже комар носа не подточит.

— Так то комар, а я Комарь, — бросает в ответ мичман, но по лицу видно, что подчиненными он доволен.

Звучали доклады о заделанных пробоинах, укрощенных пожарах, и только того, который хотел услышать командир противолодочного, не было.

А из рубки акустиков монотонно звучал один и тот же доклад:

— Горизонт чист.

— Горизонт чист.

— Горизонт чист.

«Словно иголку в стогу ищем», — недовольно поморщился Колесов.

А тут еще все время молчащий посредник, офицер вышестоящего штаба, словно над душой стоит. За время выхода в море не проронил ни одного слова, но часто делает пометки в своем «черном кондуите». Что, интересно, он там фиксирует? Мысль о посреднике вскоре исчезла, словно того и не было на мостике. «У него свое дело, — подумал Колесов, — у меня свое. Мне надо как можно быстрее отыскать лодку и атаковать ее. Только вот как?» Вспомнился эпизод времен Великой Отечественной войны, когда такой же, как он сейчас, старший лейтенант в составе охранения вышел на своем МО-124 в море. В темную зимнюю ночь гидроакустик «морского охотника» установил контакт с вражеской подлодкой и катер успешно атаковал ее. Сбросив бомбы, «сто двадцать четвертый» повернул на обратный курс, снова установил контакт и опять произвел бомбометание. Предполагая, что подводный пират решил отлежаться на грунте, катерники в третий раз легли на боевой курс.

Командир катера бил врага наверняка. Умело используя маневр, хорошо изучив тактические приемы врага, он действовал не стандартно, а сообразуясь с обстановкой, находя единственно верный из тысячи шанс. И хотя времени, образно говоря, было в обрез, старший лейтенант сумел выйти из трудного поединка победителем. Звали его Николай Дежкин. Всего же за годы войны он сделал практически невозможное: на счету его бесстрашного экипажа были три потопленные фашистские лодки. А ведь технику военных лет не сравнить с нынешней. Что, если…

Снова склонился над картой. Какими только курсами не прошли, а все без толку. А время идет. Уже совсем стало светло, и над морем медленно плыли белые, розовые, подкрашенные невидимым солнцем, облака. Мысль, пришедшая сейчас командиру, была удивительно простой, но ее следовало тут же проверить.

— Самый полный вперед! Курс сто восемьдесят градусов.

Капитан-лейтенант Малиновский посмотрел на улыбающееся лицо командира, но ничего не сказал. Зато Колесов, не скрывая радости, объяснил штурману:

— А вдруг мы сами на «крючке» у подводников? Они обнаружили нас первыми и ходят теперь за нами на кормовых курсовых углах. Необходимо, на всякий случай, оторваться, а потом лечь на обратный курс. Пока лодка будет искать потерянный контакт, на это уйдет немало времени. Тут мы ее и накроем.

— Так-то оно так. И все же, на мой взгляд, лучше пользоваться старыми методами поиска. Так надежней.

— Консерватор вы, штурман, — засмеялся Колесов. — Знаете пословицу: «Риск — благородное дело»? Добавляю, что риск у нас оправданный.

Малиновский неопределенно пожал плечами: ты, мол, командир, тебе и решать. Тем более что противолодочный, словно пришпоренная лошадь, несся уже над волнами. Решение Колесова штурману поправилось и оригинальностью, и смелостью. Он и сам подумал было — не играют ли с ними подводники в кошки-мышки, не поменялись ли они ролями? Вариант, предложенный Колосовым, был сейчас, как никогда, кстати, и его следовало проворить.

— Стоп машины. Рулевой, ложимся на обратный курс.

Посредник внимательно прислушивался к разговору командира с подчиненными, но молчал. Колесов, когда поворачивался в его сторону, поеживался. Пословица «На войне, как на войне» к нынешней ситуации никак не подходила. На войне посредников не было, а этому ничего не стоило сейчас вывести из строя ну если не весь экипаж, то половину уж точно. Всего несколькими словами. Потому и пробирался неприятный холодок в душу командира: а вдруг и он, Колесов, окажется в числе выбывших? За подчиненных был уверен, но чем черт не шутит, когда бог спит!..

Посредник безмолвствовал. И если бы Колесов мог читать сейчас мысли своего мучителя, то наверняка от радости бы засмеялся. В полный голос. Полной грудью. Офицер штаба уже отметил про себя грамотные действия не только экипажа катера, но и его командира — старшего лейтенанта Колесова. Но это все было пока мысленно. Окончательный итог подведет атака, если, конечно, она состоится. Время — вещь неосязаемая, но чувствительная и конкретная. И сейчас оно работало не на экипаж. Пока…

Командир противолодочного спустился в рубку акустиков. Старшина 2-й статьи Виктор Широкий виновато посмотрел на Колесова. В глазах моряка офицер прочитал: «Все, что мог, делал, товарищ командир».

— Сейчас, Широкий, от вас требуется предельная внимательность. Слушать вот по этим углам. При обнаружении цели имейте в виду, что она сразу же станет менять курс, скорость, глубину…

— Мне бы ее только «зацепить», — проговорил старшина. — А там она никуда не денется.

— Вот и хорошо. Только не спеши говорить «гоп».

Катер лег на обратный курс. Несмотря на холод, Колесов снял рукавицы, откинул капюшон реглана. Поручни ограждения сжал руками так, что побелели костяшки пальцев. По расчетам, если предположение его окажется правильным, акустик обнаружит подводную лодку через десять — двенадцать минут. Взглянул на часы. Секундная стрелка, словно издеваясь, медленно-медленно перепрыгивала с деления на деление. Акустики молчат, хотя доклад уже должен поступить. Главное — спокойствие.

— Горизонт чист.

И тут же долгожданное:

— Эхо по пеленгу… Дистанция…

«Сейчас начнется, — весело подумал офицер. — Ох и пляска будет! Это уже хорошо, это по мне. Вот грамотеи так грамотеи! И как я раньше не раскусил их «орешек». Теперь мне и черт, а точнее посредник, не страшен. Вот случай, когда можно цыплят по осени считать».

А из рубки акустиков все неслось и неслось:

— Протяженность цели… Предполагаю контакт с подводной лодкой. Пеленг на цель меняется вправо… Дистанция увеличивается…

«Нет, братцы-подводники. Вы в силках. Трудно вам будет от нас уйти. И так достаточно за нос поводили», — размышлял про себя Колесов.

— Учебная тревога!

Теперь предстояло главное: определить, какой способ атаки выбрать и какое оружие использовать. Командир противолодочного решил действовать наверняка — торпедный залп и бомбовый удар. На скользкой палубе у торпедного аппарата уже колдовал матрос Виктор Карасенко. Противолодочный лег на боевой курс.

— Торпедная атака! Атака подводной лодки.

Эта команда заставляет собраться всех — и молодого матроса, и уже опытного воина. Каждый из них хорошо понимает: торпедная атака — это плод усилий всего экипажа, результат их специальной и морской выучки. Вот почему в такие моменты все моряки сосредоточены и даже немного суровы. На лице каждого решительность, жестокость. Люди, техника словно сливаются в одно целое, чтобы через несколько секунд по короткой, но хлесткой команде перевести дыхание.

— Пли!

Сигарообразное тело торпеды мягко коснулось воды. Поднялся фейерверк брызг, и торпеда тотчас же исчезла в зеленовато-изумрудной волне, несясь навстречу «противнику». А противолодочный ложился уже на новый боевой курс. Теперь предстояло бомбометание. Черные, словно бочки, глубинные бомбы одна за другой скатывались с палубы и исчезали в кипящем буруне.

— Кажись, дело сделано, штурман.

Малиновский серьезно поглядел на командира и, повернув голову через левое плечо, сделал вид, что верит в приметы и боится сглазить.

— Опоздали, раньше надо было это делать, — засмеялся Колесов.

Засмеялся и штурман. Он смотрел на командира и радовался за него. Молодо, но не зелено. Есть у Колесова то, что моряки называют командирской интуицией или предвидением. Прошлый раз «купил» подводников тем, что застопорил машины, и они сами попали в капкан противолодочников. А чуть раньше рассчитал галсы так, что, как говорится, и мышь не проскочила бы. «Хотя при чем тут мышь? — улыбнулся своему сравнению штурман. — Надо же такое придумать».

А Колесов сейчас размышлял о другом. Хотя и победил он сегодня, но урок получил неплохой. Просчитался немного. Просчет его заключался в том, что заранее, на подходе к полигону, не приказал открыть гидроакустическую вахту, не изменил курс на подходе к заданной точке. Именно этим и воспользовались на подводной лодке. Зная примерный курс противолодочного из базы, командир лодки подкараулил его и долго ходил, образно говоря, по пятам катерников. В реальном бою для Колесова это бы дорого обошлось.

Подошел посредник, склонился над картой.

— Чем было вызвано принятие такого решения на атаку, командир?

Старший лейтенант хотел было рассказать про Николая Дежкина и героический экипаж МО-124, но вовремя остановился. Посреднику нужны не слова, а факты. Обосновывал свое решение неторопливо, спокойно. И в этой нарочитой медлительности опытный офицер штаба видел уже тактически зрелого командира, способного вести боевые действия по-современному, с учетом сложившейся обстановки умело использующего фронтовой опыт. В эти минуты он тоже подумал о старшем лейтенанте Дежкине и его подчиненных, мысленно сравнил его с Колесовым и улыбнулся. Выделить кого-либо не решался. Оба командира были хороши. Только каждый по-своему. Не повторяясь.

Противолодочный лег на курс в базу. И все время акустик поддерживал контакт с подводной лодкой. На кромке полигона поступил доклад Широкого:

— Сейчас лодка будет всплывать.

И точно. На горизонте показалась черная рубка, с которой сразу же замигал прожектор.

— Нас вызывают, товарищ командир. Благодарят за отличную работу.

Мощно пели свою песню машины. Радостное настроение было у командира противолодочного катера старшего лейтенанта Колесова. Он верил в свой экипаж, а экипаж был уверен в своем командире. И только такое взаимопонимание может привести к успеху. Сегодняшний день еще раз подтверждал эту истину. Радость победы над опытным «противником» быстро прошла. Противолодочный самым полным спешил к далекому берегу. Командир мысленно готовил доклад флагману. Он должен быть лаконичным, но емким. Примерно таким: «Задание выполнил. Экипаж действовал в пределах нормы и к выходу в море готов». А сам подумал: «Ведь мы — противолодочники…»

Охрана водного района

Эти стихи написал Никита Суслович, капитан 2-го ранга, член Союза писателей СССР. Он пришел на флот после окончания Великой Отечественной войны, но и на его долю досталось немало: боевое траление на Балтике закончилось в пятидесятые годы…

Вместо эпилога

Вместе со всеми моряками Балтики овровцы мужественно сражались с фашистскими захватчиками. За героизм и отвагу, проявленные в борьбе против гитлеровцев и их военно-морских сил, сотни моряков-овровцев были награждены орденами и медалями Советского Союза. Особо отличившимся морякам ОВРа — старшине 1-й статьи Валентину Кузьмичу Андрусенко, старшине 1-й статьи Григорию Митрофановичу Давиденко, гвардии мичману Ивану Яковлевичу Ларину, капитан-лейтенанту Александру Афанасьевичу Обухову, капитан-лейтенанту Григорию Яковлевичу Оводовскому, капитану 3-го ранга Федору Ефремовичу Пахальчуку, младшему лейтенанту Павлу Ивановичу Чалову — присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

За образцовое выполнение заданий командования удостоены правительственных наград корабли и части ОВРа. В их числе:

гвардейский минный заградитель «Марти» (командир корабля капитан 1-го ранга Н. И. Мещерский, комиссар A. А. Коваль);

1-я Краснознаменная бригада траления (командир бригады контр-адмирал Ф. Л. Юрковский, начальник политотдела капитан 1-го ранга Ф. Д. Шаройко);

1-й гвардейский Краснознаменный дивизион катеров-тральщиков (командир дивизиона капитан 3-го ранга B. К. Кимаев, заместитель по политической части капитан-лейтенант Л. А. Костарев);

2-й Краснознаменный дивизион катеров-тральщиков (командир дивизиона капитан 3-го ранга Ф. Е. Пахальчук, заместитель по политической части капитан-лейтенант Б. С. Варющенко);

4-й Краснознаменный дивизион тральщиков (командир дивизиона капитан 3-го ранга Н. П. Визиров, заместитель по политической части капитан 3-го ранга В. Н. Астахов);

1-й Краснознаменный дивизион базовых тральщиков (командир дивизиона капитан 3-го ранга М. А. Опарин, заместитель по политической части капитан-лейтенант А. И. Коршунов);

гвардейский тральщик «Гафель» — Т-205 (командир корабля старший лейтенант Е. Ф. Шкребтиенко, заместитель по политической части политрук В. А. Жуков);

Краснознаменный дивизион сетевых заградителей (командир дивизиона капитан 3-го ранга А. П. Безукладников, заместитель по политической части капитан 3-го ранга В. А. Фокин);

1-й гвардейский дивизион сторожевых катеров (командир дивизиона капитан-лейтенант В. В. Карпович, заместитель по политической части капитан 3-го ранга Д. С. Подлесный);

5-й Краснознаменный дивизион сторожевых катеров (командир дивизиона капитан 3-го ранга А. А. Судариков, заместитель по политической части капитан-лейтенант М. С. Перлов);

10-й Краснознаменный дивизион сторожевых катеров (командир дивизиона капитан 3-го ранга Н. Н. Амелько, заместитель по политической части капитан-лейтенант И, С. Евстафьев).

После окончания войны многие моряки ОВРа стали командирами частей и соединений, продолжали службу на флоте. Демобилизовавшиеся моряки работают на трудовом фронте — в промышленности, сельском хозяйстве, на транспорте, в учреждениях науки и культуры, активно борются за укрепление экономического и военного могущества нашей Родины.

1 р. 40 к.

Минная война на Балтике. Только за 1941 и 1942 годы враг выставил более 25 тысяч мин. Десятки тысяч квадратных километров опасной воды. Наглухо перекрытые пути. Нацеленная в упор, но невидимая смерть. Бесконечные секунды ожидания взрыва. Фарватеры — узкие, с боями протраленные проходы. Безопасные? Более или менее: с остаточным риском.

Пятьдесят процентов риска. Тридцать. Двадцать — хорошо!

Но кроме известных, «привычных» мин — мины магнитные и магнитно-акустические…

Лениздат. 1987

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Кабельтов — мера длины, составляющая 0,1 морской мили, т. е. 185,2 метра. (Здесь и далее — примечания составителей.)

(обратно)

2

Магазин мин — количество мин, которые могут быть размещены на палубах корабля.

(обратно)

3

Лац-порты — герметически задраиваемые двери у минных заградителей, открывающиеся на время постановки мин.

(обратно)

4

ДСК — дивизион сторожевых катеров.

(обратно)

5

Локсодромия — линия на земной поверхности, пересекающая все меридианы под одним и тем же углом.

(обратно)

6

Параван-трал — специальный подводный аппарат, предназначенный для траления контактных мин. Буксируется кораблем-тральщиком за кормой.

(обратно)

7

БМО — бронированный «малый охотник».

(обратно)

8

ДЭМКТЩ — дивизион электромагнитных катеров-тральщиков.

(обратно)

9

ЭПРОН — экспедиция подводных работ особого назначения, занималась подъемом затонувших судов и аварийно-спасательными работами на море.

(обратно)

Оглавление

Морские рабочие войны

БЕЛЫЕ НОЧИ ВОЙНЫ

  М. ИВАНОВ, старший лейтенант, старший помощник командира минного заградителя «Марти» В день летнего солнцестояния

  Г. ЕЛИЗАРОВ, старший лейтенант, дивизионный штурман 2-го ДСК[4] Самый малый минный заградитель

  К. ПЕЧАТНИКОВ, старший лейтенант Война вносит коррективы

  Г. ПОПЕНКЕР, мичман, старшина команды мотористов 1-го ДСК МО Будем ли мы танкистами?

  Г. ЖУКОВИЧ, лейтенант, командир БЧ-2-3 ТЩ «Осетр» Назначение

ОГНЕННЫЕ МИЛИ

  В. МОРГУН, капитан 2-го ранга, член Союза журналистов СССР Бомбы для Берлина

  М. ЕФИМОВ, старший лейтенант, командир БТЩ Т-203 Таллин в огне

  Ф. РОМАДИН, старшина 1-й статьи, старшина команды мотористов 1-го ДСК МО Перед походом

  М. ЕФИМОВ, старший лейтенант, командир БТЩ Т-203 Прорыв

  Д. ХОЛОСТОВ, лейтенант, младший штурман минного заградителя «Марти» Тяжелый месяц сентябрь

  П. ИВАНУШКИН, старший лейтенант, дивштурман 2-го ДБТЩ Через минное поле

  Л. ЛИНДЕРМАН, капитан-лейтенант, командир БЧ-2 минного заградителя «Марти» Всего две ночи

  П. КАПИЦА, старший политрук, редактор газеты ОВРа «Балтиец» (запись рассказа старшего лейтенанта Н. Г. Антипина) «Ханковский линкор»

ПЕРВАЯ ЗИМА

  Э. РОВЕНСКИЙ, инженер-капитан-лейтенант, старший инженер-механик охраны рейдов ОВРа Комиссар Александр Федоров

  В. КАРАСЕВ, старшина 1-й статьи, командир КМ-29 Мешок

  Пакет

  В подвижном дозоре

  Н. ЕФРЕМОВА, член литобъединения «Нарвская застава» Пеленгатор, которому не доверяли

ТАЙНЫ МАГНИТНЫХ МИН

  В. КОНИКОВ, старший техник-лейтенант Дед

  М. ЛИФШИЦ, старший лейтенант, дивизионный минер 5-го ДТЩ Приказ есть приказ!

  А. ГОНЧАРЕНКО, капитан-лейтенант, флагманский минер ОВРа Кронштадтской ВМБ На Бычьем поле, за Кронштадтом

  М. ЛИФШИЦ, старший лейтенант, дивизионный минер 5-го ДТЩ На Кронштадтских створах

  В. ЛЯХОВСКИЙ, старшина 1-й статьи, командир отделения электриков ТЩ-58 В праздники и в будни

  С. ТУМОРИН, старший лейтенант, командир МО-209 На чем Земля держится!

МОРСКОЙ ФРОНТ

  А. ПАНФИЛОВ, младший лейтенант, помощник командира МО-209 Двадцать минут из жизни командира МО

  С. ТУМОРИН, старший лейтенант, командир МО-209 Блины

  И. КЛИМЧИНСКИЙ, лейтенант, флагманский физрук ОВРа Ленинградской военно-морской базы Четвертое поколение

  С. ТУМОРИН, старший лейтенант, командир МО-209 На минном поле

  С. СОЛОВЬЕВ, краснофлотец, моторист КМ-28 Одна на всех война

  В. ЧУДОВ, старший лейтенант, командир 7-го ДСК Впереди десанта

  С. СОЛОВЬЕВ, краснофлотец, моторист КМ-28 Гибель комиссара

  Г. КЕРИМОВ, младший лейтенант, командир группы сторожевых катеров Туманы Ладоги

  В первый день осени

  В. ЛЯХОВСКИЙ, старшина 1-й статьи, командир отделения электриков ТЩ-58 Просто работа

  Л. ВАЙСМАН, капитан-лейтенант, флагманский штурман ОВРа Главный фарватер

  А. БЕЛОВА, руководитель ансамбля гусляров Дома флота КБФ Гусляры

  А. ФИЛИППОВ, старший краснофлотец, радист КМ-901 На «малой дороге жизни»

ВРЕМЯ НАДЕЖД

  Р. РОМАНОВА, старшина 1-й статьи, корректор газеты ОВРа «Балтиец» «Переживи внезапный холод…»

  М. КАБАКОВ, капитан 1-го ранга в запасе, член Союза писателей СССР Два против тринадцати

  А. ПАНКРАТОВ, мичман Метод Галкина

  А. МУШНИКОВ, старший лейтенант, дивштурман 3-го ДСК МО И швец, и жнец…

НАЧАЛО

  Ю. ЛАДИНСКИЙ, капитан 1-го ранга, командир ОВРа главной базы Кронштадтского морского оборонительного района В ожидании перемен

  Я. САПУНОВ, капитан-лейтенант, командир сетевого заградителя «Онега» «Онега» ведет бой

  Г. МОРОЗОВ, старшина 1-й статьи, командир орудия МО-101 «Кошачье око»

  Ю. МУРЗАКОВА, старший краснофлотец, рулевой-сигнальщик СК-904 Настоящий краснофлотец!

  Н. ЕФРЕМОВА, член литературного объединения «Нарвская застава» «Ночные очки» адмирала

  Г. МИХАЙЛОВ, член Союза журналистов СССР Высадка в Пейпию

  И. СТАРОСТИН, старший лейтенант, командир БМО-509[7] У Большого Тютерса

ЛЕНИНГРАДСКИЙ САЛЮТ

  А. ЛЮБЧИНСКИЙ, лейтенант, дивизионный штурман ОВРа В операции «Нева-2»

  Моряки не покидают кораблей!

  Н. УЛАНОВ, юнга-сигнальщик БМО-541 Командировка

  Л. ВАЙСМАН, капитан 3-го ранга, флагманский штурман ОВРа Сквозь игольное ушко…

  Ф. РУТКОВСКИЙ, капитан-лейтенант, командир сетевого заградителя «Онега» Танки на палубе

  А. АМЕЛИН, старший лейтенант, помощник командира БМО-503 Мерекюла

ПРОРЫВ ЧЕРЕЗ БЬЁРКЕЗУНД

  Г. ЖУКОВИЧ, старший лейтенант, командир отряда 8-го ДКТЩ К фарватеру не допустили

  А. ОБУХОВ, капитан-лейтенант, командир отряда 2-го ДСК «Старый большевик» не спускает флага

  Г. ЖУКОВИЧ, старший лейтенант, командир 11-го ДЭМКТЩ[8] На Петергофском плесе

  Г. МИХАЙЛОВ, член Союза журналистов СССР Три белые ракеты

  А. КОЛЕНКО, гвардии старший лейтенант, командир МО-103 Атака

ЮНГИ

  Н. УЛАНОВ, юнга-сигнальщик БМО-541 Только тронь…

  Л. ГАЛЛЕ, юнга рулевой-сигнальщик БМО-516 Орден

  Ю. ВОРОЖИЛОВ, юнга, электрик БМО-519 Единственный выстрел

  М. ГРИН-СПОН, старший лейтенант, командир БМО-519 «Фон чужих ламп»

  «Проезд закрыт»

  С. КУРОВСКИЙ, юнга, моторист БМО-531 Две вахты в сентябре

«НЕ ОТЫЩЕТСЯ ХРОНИК…»

  Л. ВАЙСМАН, капитан 3-го ранга В финских шхерах

  Н. СУСЛОВИЧ, капитан 2-го ранга, член Союза писателей СССР «Стотоннику»

  И. ЛАРИН, гвардии мичман, командир КТЩ-701 Десанты на острова Моонзунда

  Э. РОВЕНСКИЙ, инженер-капитан 3-го ранга, дивизионный механик Удача

СЛУЖБА МОРСКАЯ

  И. ВАСИЛЕГА, лейтенант, дивизионный минер На заливе Фриш-Гаф

  Б. МОРОЗОВ, капитан 3-го ранга Высадка на косу Фрише-Нерунг

  В. КОМЛЕВ, краснофлотец, рулевой сигнальщик КМ-310 В Пиллау

  С. ПЕТРОВ, инженер-капитан-лейтенант, дивизионный механик На пути к Борнхольму

  В. КОМЛЕВ, старший краснофлотец, рулевой-сигнальщик КМ-310 В водах Данцигской бухты

  Ю. СУХОРУКОВ, старшина 2-й статьи, командир отделения минеров КМ-410 Самая трудная мина

НАСЛЕДНИКИ ТРАДИЦИЙ

  В. КРЕСТЬЯНИНОВ, старший лейтенант Время «Ч»!

  В. МОРГУН, капитан 2-го ранга, член Союза журналистов СССР Противолодочный ведет поиск

  Охрана водного района

Вместо эпилога

*** Примечания ***