КНИГА ОТПЕЧАТАНА ИЗДАТЕЛЬСТВОМ «АЛЬЦИОНА»
В ТИПОГРАФИИ РУССКОГО ТОВАРИЩЕСТВА В МОСКВ,
В КОЛИЧЕСТВ ДВУХСОТ СОРОКА НУМЕРОВАННЫХ
ЭКЗЕМПЛЯРОВ, ИЗ НИХ СОРОК НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ.
Предисловие
Храня целость своей книги – не собрания стихов, а книги – я должен был снять посвящения живым: – моим друзьям, моим учителям в поэзии и знакомым моим. Да и кого может иметь из таковых очнувшийся – воскресший! – весной после смерти, возвратившийся вновь нежданно, негаданно, (нежеланно)?
Я оставляю посвящения мертвым – моей матери и двум, тоже мертвым, теперь близким мне. Оставлены также посвящения образам, символам, которые уже не личны, а, следовательно здесь возможны.
Оставшиеся в рукописях посвящения будут сохранены мною, как мемуары, летописи моего участия в жизни.
Март 1914 г.
Москва.
Памяти моей матери.
Не смейтесь над мертвым поэтом.
Андрей Белый.
И слышится начало песни, но напрасно,
Конца ее никто не допоет.
Лермонтов.
Старые стиxи
Памяти Н. П Львовой.
Догадка
Здесь кто-то уходил от солнца, от тепла,
К ветвям берез, поближе к тени близкой.
По травяной тропе, примятой низко-низко,
Здесь кто-то шел. А может быть и шла.
Шла медленно, не думая, устало,
К ветвям берез – хотела видеть тень,
Хотела позабыть про раскалённый день,
И слабою рукой цветы в пути теряла.
1908. Новое Зыково.
Старинная мелодия
В горнице столь милой печечкою белой,
В сумерках чуть виден кто-то за клавиром.
От углов, уж черных, и от печи белой
Веет отошедшим, да, прошедшим миром.
Старый мир струится тихо под перстами,
Старый мир являет внове прелесть звука.
Кто-то за клавиром оживил перстами
Дорогие думы Кавалера Глука.
1909. Крюково.
Васильки
Васильки! – Но в плену – сердце ёкнуло.
Выкуп дан – выкуп взят, вот и около.
Город зол: к василькам небо ластится,
Ворожит дымом труб – пусть ненастится.
От вражды дымных труб скрою в горницу,
Обручу василькам грусть-затворницу.
Стены тихо тогда отодвинутся.
И поля, всё поля, в очи кинутся!
1908.
Троица
Прошла бы Троица, ушла бы невидимкой,
Да ветви вовремя поставили у входа.
Видна ли Троица под серенькою дымкой?
– Прождали б, жданную, до будущего года.
Березу в комнату теперь и я поставлю,
К столу, над милыми цветами неживыми.
Там все засохшие. Ее одну оставлю
Живой, в честь Троицы прозеленеть над ними.
1909.
Послушница
Вся в черном – легкая на снеговом на белом,
Идет и черным не пугает белизны.
Идет, послушная, за тихим малым делом,
Идет, не смотрит: явно видит сны.
И тишина с ней, тихой, неотлучно
Идет и бережно отсчитывает миг.
А, рядом, тянется и тянется, докучно,
Железок звяк, ключей или вериг.
Больная девушка
Первая.
Вся нежная, вся слабая – закутана в меха,
Закутана в огромные, смешные вороха.
И в них, уродах, лёжа, былинкою видна.
Такая неответная: как будто бы одна.
И когда веки сомкнуты, и когда взгляд открыт,
То никому не ведомо – очнулась, или спит.
Лишь видны неотлучные, и те не велики,
Дыхания неслышного туманные дымки.
1908.
Вторая.
Одна бредет. В сторонке ото всех,
Среди берез чернеется укором.
Среди берез, украдкой – (словно грех)
Чего-то ищет робким-робким взором.
Так целый день – кому наперекор? –
В саду ли, в горнице – всё в особицу
Часами долгими мытарит робкий взор,
Похожая на пойманную птицу.
1909.
Иней
Сад – белый. Был черный – только вчера в ночь побелел:
Приходил ночью белый и всё в такое, как сам, одел.
Трудно, когда весь в черном, теперь по саду итти, –
Мерещится: белый упорно, стоя, ждет на пути.
Остановиться, не итти дальше, так тут и окаменеть.
А утром уже не будет трудно, будет легко – белеть.
И утром, будто обычно, сюда много – искать – придёт.
Остановятся – и один скажет, указывая, строгое: вот.
1909. Девичье.
Часть первая
Памяти Н. И. Лютынского.
Некоторые считали его сумасшедшим. Его приближенные достоверно знали что это не так.
Э. По. Маска красной смерти.
Лепет
Праздник зимний
Большой.
Сад – разубранный в иней.
С неба нежные гимны,
На земле ветра вой.
Я любуюсь цветами,
Их касаюсь устами.
Фиалки-весталки
Какими то снами темнеют…
О, веют как Вами… как жалки!
А вчера была елка!
Вот с елки иголка –
Подарок, вся в ржавой пыли.
Кукле в сердце вколи.
Нет у меня куклы, есть друг дорогой.
Ой…
Вкололась иголка,
Последняя елка.
1913.
Елка в больнице
1. Веселые дни.
Под лай веселый балалайки,
Под вой ветра в желобах,
Летают розовые стайки,
Улыбки в девичьих губах.
Ах, в белом доме жизнь – веселье:
Вкруг темной ели все поют.
Пусть наша кровь – отравно зелье
И эти губы отцветут.
1913.
2. Пляска.
– Тра-ла-ла, Тра-ла
Ла!!.
Смерть тенями зацвела.
Шум и топот ног.
А в божнице Бог,
Седой,
Молодой,
Кротко смотрит – пляшут, видит.
Явь обидит,
Смерть покоит. –
Разве жить теперь не стоит?
– Тра-ла-ла, Тра-ла
Ла!..
Смерть зеленым расцвела.
1913.
3. Покой.
Да и шум, да и пляски печальные там.
Но покой по теням там, по хвои цветам,
Какой!
И на лицах и черных старух и девиц молодых,
Седых,
Тени, тени покоя,
Положила зеленая хвоя.
Смерть? Да, да, да – долго, в долг,
Бог дает жизни муки.
Только вдруг – и холодные руки,
Только вдруг – и колеблются силы,
И, милый,
Покой, о какой!
1913.
Без болезни, без стыда, мирно…
Придет мой день – положат в ящик голым.
И вот больничный, белый, бледный конь.
Отправят прах, расплывшийся дебёло,
В часовню, в тишь, где холод, мрак, и вонь.
И желтый гроб с неплотно легшей крышкой,
Другой одёр – огромный конь везет.
И, вслед, безумный, видя, кличет: с Тишкой?
Покончил, сволочь, скверный свой живот!
И находящимся в гробах дарована жизнь
Белая-бледная-больничная лошадь везет тихо невзрачный, черного цвета ящик. В ящике мышь грызет, грызет угол – добыть света, поэту лежащему в ящике. Света… Кто же это сказал слово – слышали? Голый поэт недвижим, мертв. И уже проехали окна больничного большого зала, уже пора – сейчас…. Сходи же.
Как-то ты голый, весною, пойдешь,
Мимо английского сада и парка,
Желтый, небритый, колючий как, ёж.
Солнце-то светит, как ярко!..
Как ярко…
Кто это шепчет? И мышь испугал.
Мерзлый мертвец скажет ли слово?
Шумный ворон и галок кагал
Новость несет, привычную крову.
Эх, как свалил сторож безбровый…
Солнце все светит, как ярко…
Света…
Вноси же.
1913. Преображ. больн.
Часть вторая
О, кто мне скажет, что в моей крови?
И. Каневской.
Волос черный, жаркий –
Жгучая печать то
Пламени плотского.
И. Каневский.
Здесь человек лишь снится сам себе.
Песня
(Из повести: Последнее посещение)
О нежном лице
Ея,
О камне в кольце
Ея,
О низком крыльце
Ея,
Песня моя.
О пепле волос твоих,
Об инее роз твоих,
О капельках слез твоих
Мой стих.
Желто лицо
Мое.
Без камня кольцо
Мое.
Пустынно крыльцо
Мое.
Но вдвоем,
Ты и я,
Товий и Лейя.
Наша песня печальна, как родина наша.
Наша чаша полна и отравлена чаша.
Прикоснемся устами,
И сожжем в ней уста мы,
Ты и я,
Товий – Лейя.
Но печальна не песня, а радость в глазах.
Но светлеет не радость – то снег в волосах.
Но пестреет не луг наш – могила в цветах
Лицо ея.
Кольцо ея.
Крыльцо ея.
Счастлив я.
1912.
Летаргия
Погиб – и дан ему покой
Лермонтов.
1. Свидание.
Пришла в последний раз, бледна,
Но рада как! – в движеньях скрытых.
Стоит – зачем? – почти одна,
Коснуться губ, волос небритых?
Кривится рот, усмешкой той.
Усмешкой! – будто он не мертвый.
Скользнул кинжал (иль нож простой)…
Какой здесь воздух тяжко спертый.
Нет… наклонилась, замерла,
И смотрит, смотрит. Да, недвижим.
Все ждут парения орла,
А он, он, ворон черный, – ближе.
О, крик… неясною чертой
Пришло и умерло движенье.
О, кто ты? каторжник? святой?
Ты жив, ответь? Ты – Воскресенье?
Ушла. Желтеет странный лик,
Чернеют волосы сурово.
Он мертв ли, жив, – он был велик,
Лишен и обречен, как ново!
1912.
2. Проводы.
Льет солнце лучи. Ворчливо ключи
Открыли часовню насилу.
Стучи не стучи, не пустят, молчи,
Лежи – еще рано в могилу.
Гнусавит дьячок – дадут пустячок,
И то еще слава те Боже.
Из гроба торчок: чернеет клочок.
Не прядь, а клочок, от того же!
Закрыли лицо и сняли кольцо,
И синего нету сапфира.
Разбито яйцо – и смертно лицо,
И черная сня́та порфира.
Но веки его дрожат отчего?
Рука шевельнулася влево…
Не надо всего… Берите его.
Прощайся, ты, бледная Ева!
Посыпан песком большой белый ком.
Недвижимый, длинный, весь белый.
Ну был дураком, летал мотыльком,
Кому теперь дело до тела?
Кладите, готов. Хорош новый кров?
Ну, двигайте в черную печку.
Потише, покров… Приятных вам снов!
Эй, барышня, га́сьте же свечку!
Весна после смерти
(Из повести: Последнее посещение.)
Здравствуй радостно, Ра. Ладан-Слава плывет
Облаками, и солнца лик светит, пресветлый.
Надо мной молодой попик песню поёт
Неразборчиво громко, от ризы весь светлый.
Только май начался. В деревнях деревца
Не цветут, а, сквозные, со светом струятся.
Надо мной хорошо. От тебя ни словца…
Позже быстрые речи твои заструятся.
Капли капнули: дождь. Панихида прошла,
Ты ушла – воздух ладанный легкий все пахнет
Час назад по тропе ты, потупясь, прошла
Всё не зная, что тело в земле мое чахнет.
1913.
Осенняя детская
Перед смертью комнату на солнце
Для меня найдут, перевезут меня.
Как святого – в белом бледном солнце
Будут видеть, проходя, меня.
Стану умирать я в прежней, чьей-то, детской,
В бедном зареве голандки горе греть.
И конец начнется. В окнах детской
Три огня зажгут – три дня гореть.
Мой траур
Иду – цветной веселый сквер
Уж издали благоухает.
И вот – гусарский офицер
Седой, нарядный, – отдыхает.
На лавочке сижу в тени
У плещущего вниз фонтана.
Шумит вода и чуть звенит…
Да, песенки про Калибана.
Вот возле звонко смех вскипел.
Бурлит, бежит ко мне задорно.
Веселье… Если б я умел,
Я веселился б так же: вздорно.
Но странный средь цветных фигур,
В руках держу я точно гробик,
Обернутый мной в креп Гонкур
Изящный и печальный томик.
1913.
Часть третья
Ночь
Нет масла в лампе – тушить огонь.
Сейчас подхватит нас черный конь…
Мрачнее пламя – и чадный дух…
Дыханьем душным тушу я вдруг.
Ах, конь нас черный куда-то мчит…
Копытом в сердце стучит, стучит!
1912.
Руина
Красный дом – красный дом – красный дом.
Это флюгер скрипит ржаво-рыжий.
И в ответ, да, в ответ – о, с трудом –
Вторит арфа Эола на крыше:
Красный дом… красный дом, красный дом.
Ведь весна! Да, весна, здесь весна –
Ручейки разлилися как речки,
И трава разноцветно росна.
Блеют – где? – по утрам две овечки:
Да, весна… да, весна, да, весна…
Красный дом. Красный дом. Красный дом.
Это дятел долбит по деревьям.
Флюгер с арфою вторят, с трудом.
И несется к весенним кочевьям:
Красный дом, красный дом, красный дом!
1912.
Слабые сарказмы
1. Сестра.
Их двое. Темный повечерья час.
Горит, чадя чуть, голубая лампа.
Пробил последний – примиренье – час,
Горит нежнее и яснее лампа.
И вот краснеет пепельный фитиль…
И вдруг, краснея, вспыхивают стены.
Клубится красным у постели пыль,
И накаляет голубые стены.
И над постелью – огненный дракон.
А там портрет пастельный был недавно…
Какой стал странный брат, ужели он?..
И я сестрой ему была недавно…
1912.
2. Конец героя.
В один карман карминовые розы,
Крестильный крестик и коробки спичек.
В плаще – подобие маркиза Позы.
Но – горе! – льнут столь ласковые слезы,
Как миллионы из тумана личик.
А свет прекрасный светлой ночью – краше…
Но под ногою гнется мокрый мостик.
Скорее… Ближе надо к черной чаше.
Русалка – слышу приглашенье Ваше.
И оклик мамы: это ты, мой Костик…
1913.
3. Конец клерка.
Перо мое пиши, пиши.
Скрипи, скрипи, в глухой тиши.
Ты, ветер осени, суши
Соль слез моих – дыши, дыши.
Перо мое скрипи, скрипи.
Ты, сердце, силы все скрепи.
Скрепись, скрепись. Скрипи, скрипи,
Перо мое – мне вещь купи.
Веселый час и мой придет –
Уйду на верх, кромешный крот,
И золотой, о злой я мот,
Отдам – и продавец возьмет.
Возьму и я ту вещь, возьму,
Прижму я к сердцу своему.
Тихонько, тихо, спуск сожму,
И обрету покой и тьму.
1913.
Пьяное утро
Слабый свет – и колокола гул.
Грустный звон – и вновь громадный гул.
– Воскресенье.
Неудавшееся бденье,
Неудавшийся разгул, –
Крови злой и шумный гул.
Я – как страшный царь Саул,
– Привиденье…
Сухарева башня – как пряник…
И я, как погибший Титаник,
Иду на дно.
Пора, давно… – и легко.
Кикапу! Рококо…
1913.
Ночной разговор
…- Я – ребенок?…
Куда, куда, куда, куда.
…Да – денется ребенок
Из саванных пеленок?.
Куда тогда. Куда тогда.
– Пьянчужка!
Да это колотушка…
1913. Крюково, ночь.
На Лигикур'е
Я лежу, как лапландец укутанный.
Ветер воет синодик свой спутанный.
Я разбужен им, убаюканный.
Снег – снег – снег.
Залепляет пэнснэ… эх!
Ветер лист отвернул, повернул,
В книге моей «Весы».
Я дерзнул, я дерзнул
Ветру молвить: merci –
Вслух – voci!
Крюково, в Чеховской ком.
Вы со мною в вагон
Осиливает тяжкий сон,
Но лечь не хочется – пред Вами.
И перелистываю Аполлон
Отяжелевшими перстами.
Вы в стороне, читая роль,
С опущенным сидите взглядом.
Я маленьким вдруг стал, как тролль…
(Кусаю стклянку с ярким ядом).
…Очнувшися, я вижу след
Дождя на сумрачных двух стеклах.
И старомодный Ваш браслет
Украшенным – в фиалках блёклых.
Но так же, как и час назад,
Вы заняты своею ролью.
Опять, опять – под землю, в ад,
Проваливаюсь, Тролль с фиолью.
Из Москвы.
Похороны в пол
Новой Фостэн.
По снегу, по снегу… – по брегу какого-то мертвого моря,
Поэт и Фостэн, мы идем и поём менуэт.
По снегу, по снегу! Не скоро нас слабостью сморят
Полей берега, прочерневшие тысячу лет.
Смотри – как дороги далекой отсюда Бретани,
Аллеи, аллеи седых благородных дерев.
И ветер свистит, то напев напевая литаний,
То свист Соловья – тот старинный рыкающий рев.
Вдруг грузно и грустно по снегу замыкались дровни.
Поэт и Фостэн – мы стоим: – мы молчим и глядим.
Кого-то везут из старинной червонной часовни…
Накрыто ташой, и недвижим лежит нелюдим.
По снегу, по снегу… По брегу замерзшего поля,
В пустынный полдень, провожая кого-то, идем,
Поэт и Фостэн, – и кривляется карлица Доля,
И огромный, пустой, опрокинут вверху водоем.
1913. Крюково.
Один
В форточку, в форточку,
Покажи свою мордочку.
Нет – надень прежде кофточку…
Или, нет, брось в форточку марочку…
Нет, карточку –
Где в кофточке, ты у форточки, как на жердочке.
Карточку!
Нету марочки?
Сел на корточки.
Нету мордочки. Пусто в форточке.
Только попугайчик на жердочке
Прыг, прыг. Сиг, сиг.
Ах, эта рубашка тяжелее вериг
Прежних моих!
1913.
Предпраздничная ночь
Окно распахнула – суета, суета…
И яркие, огнистые, предпраздников цвета!..
А у меня в комнате черная зима!
– Копоть, копоть, копоть…
То-то будут бесы хлопать,
Да, в ладоши, – стуком ночью донимать.
Ах, неровно буду ночью я дышать – словно темный тать…
Оперлась на локоть.
Как черна моя кровать,
Душно, душно спать…
1913.
Полночь на святках
Пламя лампы ласковой потухает: полночь.
В каске, в маске, с плясками подступает полночь.
Тихо-тихо-тихонько шла бы полночь, полночь.
Прямо пряно-пьяною приступаешь, полночь.
Вьюгой – ффьюю ты! – вьюгою попеваешь, полночь.
Среброструнной домрою донимаешь, полночь.
Балалайкой, лайкою, лаешь, лаешь полночь.
– И ушла на кладбище – с пляской, в каске, полночь.
Утро. Струны добрые домры – где ты полночь?
Солнце светит, вечное, – где ты, где ты, полночь?
Мёты взмёт, метельные, – засыпают полночь.
О, могила милая, – где ты? где ты, полночь.
1913.
Былое
Правнуку Мазаракия.
Былое, как дым..
А. Белый.
Как Геры гром пророкотал пергамент.
Как тронный зал открылся аппартамент.
Еще раскат – и пыльный департамент.
Былое, быль – скелет музейный – мамонт.
И стало сказкой, величавой вракой:
– Премьйер-майор бунчужный Мазаракий…
А внук его, финальный, – ффьютть! во фраке,
Исчез во тьму, пропал, пропал во мраке!
В фотоцинкографии
1
Съемка с портрета
Светлый свет
Ярко брызнул на бледный
Мой портрет.
Вот теперь я, поэт,
– Победный!
Краски гордо горят.
Маски мертво парят
Вокруг, в темном пару́.
Я, как царь на пиру –
Желтый, синий, красный – как солнце!
Стук-стук в оконце:
Пора – угорите в пару́.
Хлоп – захлопнули ларь.
– Потух царь.
1913
2
Проявление
Маленькая мёртвая каморка
Темная, как ад.
Смотрим оба зорко:
В кюветке – яд, туда наш взгляд.
Вот…
На черном радостном фоне – белый урод.
Это я…
– Жалит змея меня.
Это ты.
– Кряхтят в норе кроты.
Как странно… как странно ново.
– Слово:
Ну, всё, – готово.
Ах – угорели? Во тьме – нездорово.
<1915>
Часть четвертая
Во мнения
Урод, о урод!
Сказал – прошептал, прокричал мне народ.
Любила вчера.
– Краснея призналась Ра.
Ты нас убил!
– Прорыдали – кого я любил.
Идиот!
Изрек диагноз готтентот.
Ну так я –
– Я!
Я счастье народа.
Я горе народа.
Я – гений убитого рода,
Убитый, убитый!
Всмотрись ты –
В лице Урода
Мерцает, мерцает, Тот, вечный лик.
Мой клик.
– Кикапу!
На свою, на свою я повел бы тропу.
Не бойтесь, не бойтесь – любуйтесь мной
– Моя смерть за спиной.
1914.
Последний путь
Мой дядя самых честных правил…
Пушкин
Степь, снег, свет
Дневной.
Весь в коре ледяной,
Едет в кибитке поэт
Больной,
Путь последний свершает.
Бледный, бледный,
Безумец наследный.
Кибитку качает…
Свищет, ищет песню свою –
Фффьюю…
Степь, свет, снег белеет.
В небе облак злой зреет
– Буран.
– Кучер пьян, Боже!
Тоже свищет, свищет песню свою:
Фффью, ффью.
– Мой отец богатый выкрест.
Страшный я сынок – антихрист!
– Поэт поет – пьян?
Веет, воет, бьет буран.
На конях, в буран, безумец, едешь ты к отцу,
К своему концу.
Ефремов. 1913.
Конец Кикапу
Побрили Кикапу – в последний раз.
Помыли Кикапу – в последний раз.
С кровавою водою таз
И волосы, его.
Куда-с?
Ведь Вы сестра?
Побудьте с ним хоть до утра.
А где же Ра?
Побудьте с ним хоть до утра
Вы, обе,
Пока он не в гробе.
Но их уж нет и стерли след прохожие у двери.
Да, да, да, да, – их нет, поэт, – Елены, Ра, и Мери.
Скривился Кикапу: в последний раз
Смеется Кикапу – в последний раз.
Возьмите же кровавый таз
– Ведь настежь обе двери.
1914.
Пьяный
Бывшим друзьям
Средь ночи, во тьме, я плачу.
Руки в крови…
Волосы, платье – в ёлочных блёстках.
Я болен, я болен – я плачу.
Как много любви!
Как жёстко, холодно, в ёлочных блестках
Шее, телу…
Окно побледнело.
Свет, скажи им – ведь руки в крови –
– Я убил от любви.
Ах – гудок в мозг, в слух мне врезался.
Я пошутил – я обрезался.
Ночью
На ночь масла в лампе не хватило.
Заблагоухало розой, – розой – мыло.
Кровь моя застыла –
Забелелось белым по стене
Привиденье…
Захотелось, захотелось мне
Кончить бденье.
– Схватил
Полотенце.
Вспомнил про младенца, рядом – (забыл
Про младенца)
Все равно – руки пустил.
Кивнул, полетел, захрипел – застыл.
Заблагоухало ладаном ясно мыло.
Темно – масла не хватило.
Новый год
Елочный огарок горит
В моей комнате.
Любезно лар говорит:
Укромно те?
Лар, лар – сиди, молчи.
О чем говорить в ночи
Даже с тобой.
Да. Да. – Бой
Часов пропел два
Раза.
Открылись оба глаза –
И лар
Вновь немой самовар,
А от огарка в комнате – яркий пожар.
В больнице
1. Случай
В палатах, в халатах, больные безумные.
Думают лбы –
– Гробы.
Душные души, бесструнные,
Бурумные.
Вот ночь.
Вскачь, вскочь, пошли прочь
К койкам-кроватям своим.
Мир им,
Братьям моим.
Спят.
Тихо струится яд,
В жилах их – кровь течет вспять,
От смерти, опять.
Снятся им черти, ад.
Ааааа!!..
– Ды беги, кликни, что ежали…
– Жарежали, жарежали, жарежали!!
Игумнова!..
Полоумнова!..
Пошел, посмотрел, побледнел,
Лоб ороснел:
– Весь пол покраснел.
2. На ночь защита
В подушку-теплушку кладу игрушку – из мыла грушку.
