Сергей Михайлович Бетев
Восьмой револьвер
1
В Зайковском райотделе милиции не помнили такой тревоги.
Попытка вооруженного грабежа в поселке Красногвардейске!..
Ошеломляющая новость в минуту собрала у дежурного всех, кто находился в эту раннюю пору на работе. Там вместе с участковым уполномоченным младшим лейтенантом Ефимом Афанасьевым сидел испуганный и бледный от бессонницы житель красногвардейской окраины – Прокопий Александрович Червяков, послушно отвечающий всем, кто его спрашивал,
– В какое время?
– Возле полуночи. Жена уже спать ложилась, а я хотел сенки закрыть,
– Ну?
– Слышу, в другой комнате окно стукнуло. Подошел к двери, а она в аккурат напротив приходится, и вижу: окошко настежь, а в нем парень незнакомый. Как меня увидел, пистолет направил, да осечка получилась. Я, конечно, обратно. Схватился за охотничье ружье, а в это время ба-бах!.. Слышу, соскочил с завалины… Окошко, в которое лезли, выходит на огород, жердями он у меня огорожен. За ним проулок на дорогу, что к станции ведет. Только и видел, как двое туда выскочили и побежали…
– В лицо не приметил? Одежду?
– Какое там! Темнота ведь у нас, правда, у дороги фонарь на столбе. Не он бы, так и вообще ничего не увидел… Забегаю домой, а в комнате баба голосит. Сидит на половике в луже крови. Кинулся к ней, оглядел – нога прострелена… Сам я фронтовик, конечно. Изорвал простыню, ногу перетянул повыше раны, как мог перевязал и – в больницу за докторами. Ночью-то везти не на чем. А потом их разыскал, – взглянул он на Афанасьева, – да вместе сюда…
– Не потом, а сразу полагается, – недовольно за«метил дежурный.
– Я то же говорил, – вставил Афанасьев.
– Теперь вот восьмой час, – взыскивал дежурный. – Знаешь, за это время куда можно убежать не только что на поезде, а вовсе пешком? А то бы собаку вовремя пустили, и все такое прочее…
– Так ведь баба, она ревет. До больницы-то не отпускала. Испугалась до смерти, – попробовал защититься Червяков, но виновато умолк.
Суровый дежурный, не слушая его, поднимал по телефону начальство и рассылал людей за оперативными работниками. Скоро два милицейских мотоцикла с колясками запылили в сторону Красногвардейска.
2
Дом Червякова был добротен и вместителен. Из холодных сенок одна дверь вела в чулан, или, как назвал хозяин, в светелку, а другая – в две смежные просторные комнаты. В первой – направо разместилась большая русская печь. Напротив входа, у окна, стоял обеденный стол. Но грабители лезли в другое окно, то, что находилось сбоку от шестка. Оно-то и противостояло двери во вторую комнату – горницу. От этого окна, которое хозяин так и не успел закрыть после нападения, просматривался длинный половик, протянувшийся от двери до кровати, с бросающимся в глаза бурым кровяным пятном.
Наскоро осмотрев дом, опергруппа на виду у собравшихся зевак занялась исследованием огорода. Оперуполномоченный и участковый деловито изучали каждый квадратный метр земли, время от времени покрикивая на осмелевших любопытных не из-за того, что те путались под ногами, а скорее от собственной досады: на истоптанном и перекопанном после недавней уборки огороде всюду валялась ботва, мешали ходить комья земли.
Надежда обнаружить среди этого беспорядка какие-то следы угасла с самого начала.
Уже закурил начальник, строго посматривавший на своих подчиненных, заговорил с кем-то из знакомых участковый, и в это время упорство оперуполномоченного Никишина было вознаграждено:
– Патрон с осечкой!
Он нашел его метрах в четырех от окна. Протертый платком патрон матово желтел на ладони удачливого оперуполномоченного.
– От пистолета «ТТ», – объявил он, передавая находку подошедшему начальнику.
Тот мельком взглянул на патрон и позвал:
– А ну-ка, граждане, чем зря топтаться, поищите-ка тут вот такую гильзу… – И, показав подскочившим мальчишкам патрон, приказал своим: – Прошу всех ко мне. Червяков!.. Ты дождался в больнице, пока осмотрели твою жену?
– Дождался, – поспешно ответил тот,
– Пуля у нее в ноге застряла или нет?
– Нет. В мякоть угодила, сквозь прошла.
– Хорошо. – И распорядился: – Всем в дом! Нечего тут шарашиться, надо пулю искать. – И напомнил Никишину: – А ты место приметь, где патрон нашел. Для схемы.
Прошло более часа. В комнате осмотрели каждый сантиметр противоположной окну стены, сдвинули с места всю мебель, проверили каждую щель в полу. Пуля – как испарилась.
– Где же она, Червяков? – опять позвал хозяина начальник,
– А леший ее знает, товарищ начальник, – искренне признался тот. – Не видел ее, конечно, куда она улетела…
– Улетела вот…
И опять выручил дотошный Никишин. Подвигая на место кровать, он обратил внимание на подушку. Оглядев ее, обнаружил дырку, из которой торчало перо. Оказалось, пробита не только наволочка, но, и пуховик. Подушку вытащили во двор, распотрошили и пулю извлекли из комка спекшегося пуха.
И хотя стреляную гильзу не нашли, картина преступления стала ясна.
Пригласив Червякова для выяснения деталей с собой, опергруппа возвратилась в Зайково.
Волнение зайковских работников милиции объяснялось просто. За годы Советской власти в Красногвардейске не слышали ни об одной крупной краже, не говоря уже о вооруженной попытке грабежа.
…Прокопий Червяков сидел в отделении более двух часов, а совещание у начальника все продолжалось.
– Дело не только в самом факте вооруженного нападения, хотя он и показал изъян в нашей профилактике, – заключал начальник. – Я про себя надеюсь, что у нас достанет нюху и сноровки не только поймать грабителей, но и вникнуть в самую суть дела: как могло приключиться такое нахальное преступление. Сегодня, понимаете ли, Червяков, завтра – Сидоров, а послезавтра – Петров. Не промахнусь, предупреждая, что трудностей и всяких «вот те на!» будет немало. В этом можно не сомневаться. Кто совершил преступление? Наши доморощенные злодеи или приезжие гастролеры? Если приезжие, то это еще полбеды: получим по загривку, что плохо принимаем гостей, – и все. А если наши? Какими глазами мы посмотрим в лицо общественности? Откуда у них оружие? И почему мы узнаем об этом самыми последними, да еще после совершенного преступления? Вы все знаете, что такое безучетное оружие: сегодня, понимаете ли, жертва его – гражданин, а завтра? Государственная касса с государственными деньгами!
А в данном конкретном случае: почему грабители наметили своим объектом Червякова? Что он, понимаете ли, купец первой гильдии?.. Мы все были в его доме, так? Ничего особенного. Половики, понимаете ли, это – не персидские ковры. Мебель жулики давно не воруют. Но я и не поверю, что в шкафу у Червякова сплошные соболя. К тому же и домов в Красногвардейске сыскать получше нетрудно. Так почему же лезли к этому-то?
Сидящие в кабинете серьезно вслушивались в слова начальника. Каждый из них, особенно участковые, мог наизусть перечислить особенности и пороки жителей деревень и поселков. Кто дерется пьяный, а кто – из ревности. Кто, вспылив, имеет привычку хвататься за нож, а кто разве посуду перебьет, да и то – дома. Даже по общежитиям знали, кто способен одолжить у соседа без спроса рублевку или уехать в отпуск в чужих ботинках. Какая из продавщиц обвешивает помаленьку, а какая обсчитывает по копейкам, ссылаясь, что меди нет, Кто спекулирует и кто платит алименты…
Такая осведомленность брала начало не от окольной слежки или чрезмерного любопытства. Просто зайковские сотрудники прожили жизнь в своих деревнях и поселках, среди знакомых с детства людей, чей покой теперь охраняли.
Потому-то и встревожил их ночной выстрел, от которого пострадала жена Прокопия Червякова.
– А может, тут не грабеж, а месть какая-то? Или ревность? – предположил кто-то из молодых.
– Чего? – удивился начальник. – Это в Анну-то Червякову из-за ревности из пистолета стрелять?! Еще таких, понимаете, дураков в Красногвардейске не хватало!
– Или, – вставил свое слово Афанасьев, – кто это и за что будет мстить Червякову? Он всего-то и делов знает, что из дома да на работу. В казенную баню и то не ходит: своя на задах…
– Вот именно! – поддержал его начальник. – Тут собака в другом месте зарыта.
Сотрудники с укором смотрели на неудачника, задавшего наивный вопрос, тем самым выражая полное единодушие с начальником.
– Думаю, по сегодняшнему происшествию все ясно. – Начальник отложил в сторону бумажки. – Расследование предстоит серьезное. Для нас, понимаете ли, экзамен. Прошу учесть… Все.
Оперуполномоченный Никишин после совещания удалился с Червяковым в свой служебный угол в большой общей комнате и просидел с ним до позднего вечера.
Родственников у Червякова в Красногвардейске не было, друзей особенных среди знакомых он тоже не называл. Каких-то ссор или недомолвок с соседями и сослуживцами не припомнил.
– А жена? – продолжал выяснять Никишин.
– Чего жена? – не понял Червяков.
– Она ни с кем не ругалась? Не обзывала никого?
– Не должна. Баба вроде смирная.
– «Вроде» меня не устраивает, – заметил Никишин. – Может, она только при тебе смирная, а когда ты на работе?
– Не слыхал.
– А я видел, как они в магазине сходятся. Из-за пустяка могут друг дружке в глаза наплевать.
– Так ведь то без злобы, – попробовал умилостивить его Червяков. – И к тому же бабы. А лез-то к нам мужик…
– Ты меня шибко-то не учи, Червяков. Я знаю, как бывает: поцапаются бабы, а увечатся мужики. Не слыхал, поди, опять скажешь?
Червяков сдался:
– – Оно, конечно… Чего не бывает!..
– То-то. А теперь скажи, дорогой, почему грабители с оружием в руках лезли не в чей-нибудь дом, а в твой?
Вопрос оказался не из легких, и Червяков надолго замолчал. Оперуполномоченный поторопил его.
– Откудова мне знать? Я их не спрашивал… – отозвался наконец Червяков.
– Да я не про то, – стал объяснять Никишин. – Как ты сам прикидываешь: какая корысть привела грабителей в твой дом? Золото, что ли, у тебя есть?
– Что вы!
– Ну, не золото, ценности какие-нибудь: костюмы заграничного покроя или пальто с каракулевыми воротниками, или еще чего… Деньги?
Червяков просветлел:
– Деньги есть – это правда.
– Много?
– Тысяч тридцать наберется.
– Сколько? – Никишин положил карандаш, пригляделся к Червякову, переспросил: – Тридцать?
– Может, маленько больше, может, тридцать одна.
– Хм… – В задумчивости нарисовав на бланке протокола замысловатую фигуру, Никишин полюбопытствовал: – И откуда у тебя такие деньги?
– Выиграл еще в прошлом году по золотому займу двадцать пять тысяч. Остальные – с годами еще раньше подбились в кучу.
– Выиграл, значит? – Никишин снова подумал. – И доказать можешь?
– Чего тут доказывать? – улыбнулся Червяков. – Про мой выигрыш в Зайкове районная газета напечатала. Все знают про него. А вы разве не читали?
Никишин нахмурился.
– Я хочу знать, Червяков, кого, по-твоему, мог заинтересовать этот выигрыш? И не просто так, а с преступной целью?
– Чего не знаю, того не знаю, – сказал Червяков.
– А жена?
– Что жена?
– Опять не понимаешь? Может, она чего предполагает?
– Так, товарищ Никишин, в той же газетке и написали, что я выигрыш на срочный вклад в сберкассу положил: Зачем же за этими деньгами ко мне в дом лезти, ежели их там нет?
Настроение Никишина заметно испортилось, но он все-таки вывел на свое:
– А шесть-то тысяч, которые невыигранные, дома?
– Дома.
– Так-то. А ты мне своей газеткой в нос тычешь. Разве шесть тысяч не деньги для грабителей?
– Деньги, конечно, – согласился Червяков.
– Итак, давай запишем вопрос: «Чем, по вашему мнению, могли интересоваться грабители в вашем доме?» Так?
– Так.
– Твой ответ: «Деньгами. У меня имеется шесть тысяч наличных рублей сбережений». Правильно?
– Правильно.
– На сегодня хватит, – сказал Никишин. – Поезжай домой. А завтра я приеду к вам. Если понадобишься, зайду домой…
О результатах допроса Червякова Никишин доложил начальнику. Тот выслушал его без особого удовлетворения.
– Деньги – всегда мотив серьезный, – согласился сначала. – Но, понимаешь ли, из-за шести тысяч рублей стрелять в человека не каждый решится. Тем более какой-нибудь рецидивист, знающий, что за это полагается.
– А не рецидивист? – возразил Никишин. – Червяков сам говорил, что стрелял парень. А нынче молодежь, она ведь глупая и отчаянная.
– Ну-ну… Дело в твоих руках. Раскручивай.
3
Схема преступления давала Никишину исчерпывающее представление о событиях, происшедших в доме Червякова, но не содержала и намека на личность преступников.
Их нужно было искать. И Никишин, приехав в Красногвардейск, вместе с участковым Афанасьевым начал устанавливать возможных свидетелей. За полдня они обошли всех соседей Червяковых.
Люди знали о преступлении не меньше милиции, но и не больше. Поэтому, учтиво выслушав вопросы и ответив, интересовались сами.
– А кость-то у Анны целая?
– Целая, – отрубал Никишин и гнул свое: – В котором часу позавчера легли спать?
– После десяти. А почему на нашей улице свет не устанавливают? Может, кто-нибудь и увидел бы бандитов-то…
– Выстрел слышали?
– У нас – ставни. И свои который раз не достукаются.
– Не было, значит, по-вашему, выстрела?
– Как это не было? Может, и был. Анну-то прострелили не из рогатки, чай!
…Все старания Никишина и Афанасьева оказались напрасными. Никто из соседей в ту ночь на улице не находился, выстрела не слышал, а Червякова все считали человеком положительным и тихим.
– И Анна такая же, – добавляли. – Ее и на улице-то редко увидишь. В магазин Прокопий ходит, даже стираное в огороде сам вешает…
С пустыми руками возвращаться в отделение Никишину не хотелось. Постояв в проулке возле червяковского огорода, он вышел на дорогу. Предложил Афанасьеву:
– Дойдем до станции. На вокзале зашли в буфет.
– Давно не бывали, – кокетливо встретила Афанасьева молодая быстроглазая буфетчица. – Налить чего-нибудь потихоньку?
– Не надо. Делов куча. Как у вас тут?
– А что у нас. Пьют да едят – всю дорогу одна кинокартина.
– Скандалов-то нет?
– Тихо, слава богу. Были бы, так вы, наверное, вперед нас знали…
– Послушайте, девушка, – заговорил Никишин. – Вы по сменам работаете?
– Через день.
– Позавчера были, значит?
– Была.
Она вопросительно посмотрела на Афанасьева, словно хотела узнать, можно ли говорить с этим человеком. И, получив молчаливое разрешение, повернулась к Никишину.
– В какое время закрываетесь?
– В двенадцать.
– Незнакомых двух парней в ту ночь случайно не видели?
– Нет. Все знакомые были. Не то чтобы как мы с ними, – кивнула на Афанасьева, – а в общем, поселковские.
– Кто-нибудь из них уезжал?
– Двое говорили, которые последние. Прибежали, едва дышат, стучатся в двери. Когда сторожиха посетителей выпускала, нахалом залезли и – ко мне: девушка, душечка… всякое разное, в общем, водки надо. Пристали – спасу нет. Уезжаем, говорят, насовсем. Давай простимся…
– Знаете их?
– Ни звать ни величать, а в поселке видела не один раз. Годов по двадцать, здоровые оба.
– Что еще?
– Что? Бутылку водки возле прилавка выпили, еще ливерных пирожков набрали. Да две с собой унесли.
– А с каким поездом уехали? Она пожала плечами:
– Я же к часу все опечатываю – и домой. Поезда позднее уходят. – И оживилась: – Вот что: когда я уходила, приметила их в зале ожидания, возле печки сидели. На скамейке газетку расстелили и еще выпивали. В тот день не они одни уезжали. Может, кто другой видел?
– Узнать-то мы их все равно узнаем, – проговорил Никишин. – Только поскорее требуется…
– Ох! Не по червяковскому ли делу? – вдруг с ужасом догадалась она.
– Молчи! Поняла? – осек ее Афанасьев.
– Ага, – она приложила ладонь ко рту и понимающе кивнула.
Никишин деловито направился к выходу. Афанасьев поспешил за ним.
Буфетчица проводила их осторожным взглядом до двери, а потом кинулась на кухню.
– Девки! – объявила страшным шепотом. – Бандиты-то, которые Анну Червякову подранили, у нас в буфете были! Поселковские!..
– Врешь, поди?!
– Зуб отдам! – резанула ногтем по шее. – Сейчас у меня наш участковый Афанасьев был с приезжим каким-то. Ищут их!..
4
Никишин переночевал у Афанасьева. С утра они отправились в отдел кадров механического завода, наиболее крупного предприятия в Красногвардейске. Там вместе с начальником установили всех уволившихся в последние полмесяца. Таких оказалось около десяти человек. Не мешкая стали проверять их по месту жительства. К полудню едва справились с половиной. Все уволившиеся уже работали на новых местах и уезжать из Красногвардейска не собирались.
Никишин этим не удовлетворялся. После каждого посещения он разыскивал председателя домового комитета и подолгу расспрашивал обо всех, кто пьет, кто судился в прошлом, кто чем занимается в нерабочее время.
– Ты меня спроси, – предлагал ему после тягучих разговоров Ефим Афанасьев. – Я побольше ихнего знаю. Чего тут лясы точить? Давай тех искать, которые уехать собирались или уехали.
– А мы их и ищем.
Обошли всех, но так ничего и не узнали.
– Поедим? – спросил Афанасьев.
– Надо, – мрачно согласился Никишин.
После обеда засели в поселковом Совете возле телефона и стали звонить во все организации. Ефима Афанасьева знали всюду, к беспокойной службе его давно привыкли и поэтому, не спрашивая зачем, давали нужные справки. А вопрос ко всем был один: кто третьего дня уезжал в командировку?
Нашли одну – девушку из аптеки, ездившую в Свердловск с какими-то документами. Через полчаса Никишин и Афанасьев уже сидели с ней в маленькой комнатке заведующей аптекой.
– Когда вы пришли на вокзал? – спрашивал Никишин.
– Около часу ночи.
– Не приметили среди пассажиров, ожидающих поезд, двух парней?
– Там много было разного народу. Я пришла не одна, поэтому по сторонам не особенно заглядывалась.
– С кем вы были?
– Ну… – она замялась на мгновение, – с молодым человеком. Идти ночью одной…
– Я не об этом, – остановил ее Никишин. – Нам, например, известно, что в это время в зале ожидания двое парней распивали водку на виду у всех. Сидели на скамье возле печки.
– Этих видела, – ответила она просто.
– И ваш молодой человек видел?
– Конечно.
– Парни те уехали?
– Не приметила. Я за ними не следила. Мы вышли на перрон раньше.
– Багаж-то был у них? – вмешался Афанасьев.
– По-моему, что-то вроде вещевого мешка у одного. – И уже увереннее: – Конечно, вещевой мешок. Когда мы шли на вокзал, так они обогнали нас по дороге, и у одного за плечами болтался вещевой мешок. Мой Андрюшка еще сказал на вокзале…
Она покраснела и смутилась, но Никишин не обратил на это никакого внимания.
– Что сказал ваш Андрюшка?
– Ребята те выпивали, у них на газетке пирожки лежали, ну Андрюшка и посмеялся: они, дескать, не на поезд спешили, а в буфет.
Никишин с Афанасьевым переглянулись. Это встревожило девушку.
– А что случилось? – спросила она взволнованно.
– Мы выясняем обстоятельства одного происшествия, к которому вы не имеете отношения, – успокоил ее Афанасьев. – Вот и интересуемся у тех людей, которые в ту ночь уезжали, что они приметили необычного.
– А необычного ничего не было, – сказала она.
– Где они вас обогнали? – опять спросил Афанасьев.
– На шоссе. Понимаете, сзади мы их не видели, а потом вдруг они нас обгоняют. Я еще удивилась.
– Может, они из боковой улицы выбежали?
– Вполне вероятно. Там как раз проулок, который ведет к пруду.
– Так, так, – оживился Никишин. – На вокзале вы тех парней узнали, а раньше в поселке видели?
– Нет.
– А ваш Андрюша?
– Наверное, лучше спросить у него…
Андрюша, провожавший девушку из аптеки, оказался веселым и благодушным пареньком с механического завода. Когда ему напомнили события, он повторил то же.
– Парней знаете?
– Нет, – твердо ответил он. – Я все свободное время пропадаю в нашем клубе, но их не видел ни разу. Одно могу сказать точно: не с нашего завода.
Никишин настоял на том, чтобы еще раз сходить на вокзал.
– Поговорим с кассиршей из билетной кассы.
Кассирша ответила сразу на все вопросы.
– Я через это окошечко, дорогие товарищи, – она показала крошечное отверстие в стене, – едва голос-то живой слышу. Чего я могу увидеть?
Афанасьев утянул Никишина в буфет. Он сел за столик, стоявший в сторонке от буфетной стойки, и поманил пальцем буфетчицу.
– Что, товарищ Афанасьев? – подсела она с удовольствием,
– Дело-то серьезное, Фая… Вчера ты говорила, что тех ребят в поселке видела. А где, не припомнишь? Или – с кем?
– В магазине видела. Тоже водку брали. А еще: знаешь Катьку из столовского буфета? Толстая такая…
– Ну, знаю.
– Вроде бы с ней одного-то встречала. Давно, правда.
– Хоть бы одежду его приметила, а то как спрашивать-то?
– У него голос хриплый, – сказала она.
– Ладно, попробую…
Попытка что-то выяснить у продавщицы магазина кончилась ничем.
Афанасьев, прежде чем спросить о парнях, сказал, что у одного голос хриплый. Но примета оказалась недостаточной.
– Которые водку часто берут, у тех у всех и рожи одинаковые, и голос пропитый, – только и ответила ему.
– Никакого просвета! – подосадовал Никишин, выйдя из магазина.
– Погоди, – успокоил его Афанасьев. – До всего доберемся. Разве в Красногвардейске что утаишь? Только подумать надо не торопясь…
Перед ужином Афанасьев достал из буфета пол-литру. Не спрашивая Никишина, налил в два стакана.
– Держи.
Когда ели, сказал как решенное:
– Ты сегодня или завтра, Никишин, поезжай в паспортный стол и узнай, кто за последние две недели из Красногвардейска выписался. Помнишь, Файка сказала, что прощались, уезжали совсем. Может, правда. А может, один уезжал, другой провожал. Черт их знает! Аптекарша другое приметила: один вещмешок. Вишь, как все выходит? Ежели хоть один уезжал, так мы его через паспортный стол все одно определим. Значит, и другого. Так что двигай… А я тут еще попробую сам.
– Поеду сегодня, – согласился Никишин.
– А я с утра загляну в больницу. Анну-то мы совсем обошли…
5
Анна Червякова лежала в больнице четвертый день, а испуг у нее не прошел. Ефим Афанасьев заметил это сразу, как только увидел ее в палате: Анна смотрела на него широко распахнутыми глазами, в ее взгляде смешалось все: и страх, и смятение, и беспомощность. Разговаривала она с Афанасьевым неохотно, видно, не веря в его помощь. И как ни подступался к ней участковый, на все отвечала односложно:
– Ничего не знаю. Выстрелили, пала я, а видеть никого не видела. Я и взглянуть-то не успела…
Так и ушел Афанасьев ни с чем.
Все эти дни он много думал о случившемся. Его добродушие и немногословность окружающие часто принимали за невозмутимое спокойствие.
И только одна жена знала, как ворочается он ночами с боку на бок, мучаясь бессонницей и какими-то своими мыслями, о которых она привыкла не спрашивать.
И уж совсем никто не мог догадаться, что во всем, что произошло в доме Червяковых, Ефим Афанасьев винил себя. Отсюда, из Красногвардейска, он уходил когда-то в армию. После службы за границей истосковался по дому. Когда вернулся, райком комсомола даже отдохнуть не дал, направил на работу в милицию. До сих пор работалось, можно сказать, легко. Потому что кругом были свои, с детства знакомые люди. Ефиму даже казалось, что именно из-за того, что в Красногвардейске участковый уполномоченный он, Ефим Афанасьев, здесь никакого преступления серьезного и случиться не может, так как не заслужил он такой обиды. Да и знал он всех настолько, что и в мыслях допустить не мог, как это от него можно плохое скрыть. Сам он взыскивать с людей не любил, от всякой дури старался просто удержать. А перед праздниками заходил в магазин и отдавал продавщице список: кому не следует продавать в эти дни больше чем пол-литра. Добавлял при этом:
– А коли ругаться начнут да просить жалобную книгу, то по такому поводу ее не выдавать. Нечего пьяниц до чистой бумаги допускать. За разъяснениями ко мне присылайте, даже на дом можно. Так и говорите, что я велел.
И вдруг – грабеж, да еще с применением оружия!
Только сейчас и понял, где промахнулся. Пять лет уже работал участковым, на всех совещаниях только одни похвалы слышал, в прошлом году звание офицерское присвоили. И все эти годы полагался только на своих, коренных красногвардейских. А сколько в последнее время новых людей понаехало! И не только специалистов да рабочих кадровых, но и тех, с кривой душой, которые болтаются по белому свету без всякого смысла. Знал ведь об этом! А что мог о них сказать? Ничего. И получилось, что оторвался от жизни. Вот где собака-то зарыта!..
…В поселковой столовой сказали, что Катька-буфетчица работала вчера, а сегодня отдыхает.
Поглядел на часы. Время двигалось к полудню. Решил сходить к Катьке домой, хоть и далеко да и не больно хотелось. Такая она уж была Катька: с другой женщиной мужчина пройдет рядом – и никто слова не скажет, а кто возле Катьки побыл – всякое доверие теряет. И все равно мужики возле нее вертятся. А она только похохатывает.
И Афанасьеву дверь она открыла широко, забелела зубами в улыбке, словно ждала:
– Проходите. Вот так гость!
– Не ждала, что ли? – тоже улыбнулся он.
– Я сроду никого не жду. Ко мне сами ходят. А ты испугал. – И хохотнула весело.
– Вот и я сам пришел.
– Вина не прихватил? – пошутила.
– В такую-то рань?
– Сегодня можно: все равно же завтра воскресенье!
– Ладно, – сказал Афанасьев. – Знаю, что женщина ты веселая, гостей любишь, а я – по делу, Хотел кавалером одним твоим поинтересоваться…
– Которым? – прыснула она.
– Часто меняешь? – решил подковырнуть ее.
– А что делать, если они испытания моего не выдерживают? – нисколько не смутилась она. – То дурак попадет, то наоборот – такой умный, аж противно. Один на телка похож, другой на петуха. Не хочешь, да расчет дашь!
– Правильно. Воюй, пока порох есть,
– Не война это, одно расстройство…
– Так вот. Слышал я, есть или был, не знаю уж какой, кавалер один возле тебя. А нынче понадобился он мне по одному вопросу. Думаю, поможешь мне найти его…
– Чего это ты, Ефим, сыздаля ко мне подъезжаешь, как к незнакомой? – упрекнула она. – Сказал бы кто, и все. Мне ведь скрывать нечего, вся на виду. Кто такой?
– В том-то и дело, что ни имени, ни фамилии его не знаю.
– Ну, хоть с виду-то какой? Мне аж самой интересно.
– Хрипловатый голос у него.
– Кто же это? – силилась вспомнить Катька. – Точно: со мной видели?
– Чего мне обманывать.
– Хрипловатый… Так это Колька Ширяев, химлесхозовский. Ну и вспомнили! Со смеху помереть можно. Я его уже с полгода на вытянутую руку не подпускаю. Конечно, только Колька Ширяев и говорит так, будто у него в глотку вата натолкана. От водки, наверное, охрип на всю жизнь!
– Где он сейчас, не знаешь?
– И знать не хочу! Околачивается у себя, думаю. Где ему больше и быть, как не в лесу?
– Уезжать он не собирался?
– А бог его знает! Он трепач, так пойми его. Пускай катится на все четыре стороны!
– Дружок у него есть?
– Такой же, как сам, – Петька Гилев, с одной колодки спущены.
– Давно в химлесхозе они?
– Года полтора. Колька из заключения приехал, а Петька за неделю. до него появился. Вот и смахнулись.
– А ты как узнала его?
– Я всех одинаково узнаю: мало их трется у меня возле стойки? Разлив же: у одного до пол-литры не хватает, ко мне идет. Я и рубель беру.
– Фотокарточки нет у тебя с него?
– Откуда? Не жених ведь. Что это они так понадобились тебе? Нашкодили, знать? Они с пьяных глаз все могут…
– Придется в химлесхоз идти, – сказал Ефим, поднимаясь. – Не лишку ты рассказала мне, А на этой неделе не видела их в поселке?
– Давно не встречала, Ефим. Хочешь верь, хочешь не верь, – ответила она по-серьезному.
Афанасьев видел, не врет. Да и знал, что Катька – баба честная и прямая, хитрости в ней никакой нет. Вся недостача ее – по женской линии.
В химлесхозе Афанасьев без труда установил, что Ширяев и Гилев получили расчет за день до происшествия в доме Червякова.
Ни одного хорошего слова не услышал о них Афанасьев,
За полтора года Ширяев и Гилев едва ли ночевали в общежитии половину ночей, а когда являлись, то непременно пьяными. В небольшом клубике лесного хозяйства без них не обошлось ни одного скандала. Жадные до денег, они пропадали в лесу неделями, а когда получали заработанные деньги, не уходили из поселка, пока не спускали все. Так и жили, не заглядывая вперед, довольствуясь тем, что есть на сегодня.
Ребята из общежития, которые жили вместе с Ширяевым и Гилевым, рассказали, что друзья последнее время забросили пьянку и налегали на работу. Собирались уезжать.
– И хорошо заработали? – спросил Афанасьев.
– Тысяч по пять, самое малое, увезли, – прикинули соседи. – В бухгалтерии вам точно могут сказать.
– Что ж у них багажа не было, коль они так много зарабатывать могли?
– А Колька всегда говорил, что маленький, да тугой бумажник в сто раз лучше большого чемодана с тряпьем.
– За что сидел Ширяев в тюрьме, не рассказывал вам?
– Спрашивали, да он увертывался: за божий промысел, отвечал.
– В общежитии ни у кого ничего не пропадало при них?
– Этого сказать не можем. Что делали на стороне, нам неизвестно, а здесь парни рук не замарали. Ручаемся.
Ребята из общежития помогли Афанасьеву и найти фотографии Ширяева и Гилева.
Не откладывая, Ефим зашел в аптеку и в числе разных других показал фотографии девушке, которая видела на вокзале парней, обогнавших ее на дороге.
– Есть на этих фотографиях они? – спросил ее Афанасьев.
– Вот эти, – уверенно выбрала она нужные.
Разыскал домашний адрес станционной буфетчицы Фаи. Сходил с фотографиями и к ней, получил еще одно подтверждение.
И только после этого отправился домой. И хотя время двигалось к девяти, чувствовал себя легко, даже сам не заметил, как тихонько стал подпевать в такт своим шагам… Зашел домой и распорядился с порога:
– Маруся, давай-ка в ружье! Если поторопишься, так на девять часов в кино успеем!..
6
А ранним утром Афанасьева разбудил Никишин. На мотоцикле его изрядно заляпало грязью, но он был бодр и весел. Ворвавшись в дом, заявил громко:
– Долго спишь, Афанасьев! Пора дела начинать да по инстанциям докладывать!
– За нами задержки не будет.
– Итак, зовут наших крестников – Николай Ширяев да Петр Гилев. Только они двое и выписались в этом месяце из Красногвардейска. Работали в химлесхозе. И биографии у них на обвиниловку похожи…
– Знаю, – проговорил Афанасьев, натягивая на теплую портянку сапог. Притопнул ногой и закончил: – Уехали как раз в тот день, когда Червякову ранили.
– Точно – уехали?
– На сто процентов. И в общежитии говорили, и расчет за день до этого взяли, и на вокзале их видели. Вот фотографии. – Пока Никишин рассматривал их, Афанасьев умылся и, вытираясь посреди комнаты, говорил: – Как искать их теперь? Россия-то большая, а они не меньше чем по пять тысяч с собой увезли. На такие деньги знаешь куда заехать можно?
– Россия большая, это верно, но в ней в каждом районе и милиция есть, вплоть до самой тундры. Понял? – не склонен был разделять сомнения Афанасьева Никишин. – Наше дело – образцово выполнить оперативную задачу. Никакой злодей еще ни разу не дожидался милиции на месте преступления. Он всегда старался скрыться, Мы получили заявление о нападении спустя пять часов после того, как преступники сели на поезд. Поступи это заявление вовремя, и мы задержали бы их на вокзале. Все ясно как день. Теперь решай, кто в чем виноват… Нам сейчас первым делом надо всю документацию оформить как положено, а по том решать, что предпринять дальше.
– Дальше я тоже кое-что понимаю, – остался при своих мыслях Афанасьев и спросил: – Покажи, что привез-то?
Никишин выяснил только то, что Ширяев отсидел в тюрьме около четырех лет за государственную кражу и освободился досрочно.
– А про второго особенного ничего не узнал, кроме того, что не судим, – сказал Никишин.
– Про другого я наслышался, недалеко от первого ушел: еще не жил, а с десяток мест переменил. Везде за прогулы да за пьянку выгоняли.
– Отлично! – похвалил его Никишин. – Надо только характеристики подробные взять с производства.
– Взял уже.
– Совсем хорошо. А куда людей будем вызывать?
– В поселковый Совет, куда больше? У меня кабинета нет.
– Сойдет. Ты бы только ребятишек пошустрее нашел, чтобы повестки растащили.
– Не надо. По телефону вызовем.
…За день Никишин с Афанасьевым успели допросить всех свидетелей, включая Анну Червякову, к которой Афанасьеву пришлось сходить еще раз.
– Нашли бандитов-то, – чтобы хоть как-то успокоить ее, сказал на прощание Афанасьев.
– Неужто? – удивленно и испуганно переспросила она.
– Да. Только неувязка случилась: Прокопий заявил поздно, поэтому они сбежать успели.
– Господи, что делается!.. – слабо проговорила она.
– Ничего, – улыбнулся Ефим. – От ответа еще никто не уходил. Найдем все равно.
Вечером на квартире Афанасьева, подшивая документы в папку, Никишин делился опытом:
– Вроде пустяк: подшить документы, а тоже значение большое. На первое место – протокол осмотра места происшествия и схема. Поглядел в них – и полная картина преступления перед тобой. Потом идут протоколы, допросов свидетелей, если есть – заключения экспертиз. Когда в показаниях получается несоответствие, добавляются еще протоколы очных ставок. Но это чаще с обвиняемыми, а они у нас еще бес знает где…
– И для чего это ты все мне объясняешь? – спросил Афанасьев.
– Так, по пути.
– А я думал, что не уверен во всем этом деле.
– В чем же тут сомневаться?
На следующий день Афанасьев вместе с Никишиным выехал в Зайково.
На этот раз присутствующие на совещании у начальника уже знали обстоятельства дела подробно, и доклад Никишина проходил гладко, без досадных мелких уточнений, мешающих разговору.
– Вы уверены в причастности этих людей к преступлению? – спросил Никишина начальник.
– Кроме них, подозреваемых вообще не обнаружено. Они – единственные. Кроме того, их поведение в тот вечер полностью совпадает с обстоятельствами преступления.
– Что вы предлагаете?
– Искать надо. Сначала по области, а если не найдем – и дальше.
– Вы так же думаете, Афанасьев?
– Да, – негромко ответил Ефим. – Виноваты они или нет, а проверить их надо. Людишки-то такие, что всего от них ждать можно. Характеристики одни чего стоят! Но у меня лично сомнения есть кое-какие.
Никишин повернулся к нему и остановил на нем снисходительный взгляд.
– Скажем, люди спали, дело ночное, – продолжал спокойно Афанасьев, – выстрела не слыхали… А как понимать, что полтора года мы про оружие не знали? Из Красногвардейска за это время они никуда не уезжали, к ним гостей тоже не бывало. С собой который-то привез? Может быть. Вот и не понимаю я, как это за полтора года мы о нем не узнали…
– Держали в секрете, чего тут не понимать, Афанасьев? – не выдержал Никишин.
– Вот того и не понимаю, как мог такой секрет полтора года держаться. Хоть бы жили-то не в общежитии… В общем, надо их найти обязательно.
– Значит, искать будем? – спросил начальник.
– Да. А нельзя ли насчет санкции на арест подумать? А то еще раз убегут, – сказал Никишин.
– Надо ли санкцию? – засомневался начальник.
– Не надо, – поднялся Афанасьев. – Хватит нам и телеграфного уведомления. Если потребуется, я сам куда угодно, хоть самолетом…
– Решено. Так и в область доложим. И начальник закрыл папку, давая понять, что разговор закончен.
7
В следственной практике случается, что по каким-то причинам затянувшееся следствие заканчивает совсем не тот человек, который его начинал. Так судьба распорядилась и с ночным выстрелом в Красногвардейске.
Никто тогда не мог отказать в усердии зайковской милиции. Условия работы там были, сказать скромнее, хуже некуда. Людей мало. В то время в райотделе числилось два оперуполномоченных. Машин нет, пару мотоциклов почитали за благо. Все это на деле отражалось. Хорошо, что были такие ребята, как Ефим Афанасьев и Никишин. Они уступали сотрудникам областного звена в профессиональных знаниях, но зато любого и сейчас обойдут в умении установить свидетелей, потому что отлично знают людей, среди которых работают. А когда сталкиваются с преступлением, подходят к нему с самой верной стороны: от жизни, от привычек, годами складывавшихся в том или ином поселке, деревне, где угодно. И логика у них нерушимая. Недаром Ефим Афанасьев воспринял попытку вооруженного грабежа в Красногвардейске как личное оскорбление: по его мнению, случилось почти сверхъестественное. Почему бы ему так думать?
Ответ прост: Ефиму Афанасьеву никогда и в голову не приходило, что в Красногвардейске могло произойти такое. Не мог он ничем этого объяснить. И не так уж велика его вина, да и Никишина тоже, что их дело затянулось и пережило вторую судьбу.
Короче: через полтора года нашли Кольку Ширяева. После отъезда из Красногвардейска шатался он год без прописки, а потом в каком-то порту на Волге опять застрял на государственной краже. Получил семь лет, Санкции на арест в таком случае не полагается, а по запросу. доставили его в Зайково как подследственного.
Приехал веселый, спросил даже:
– Что это, граждане начальники, вы меня, как туриста, катаете?
– Хотим, – объясняют ему, – узнать, как ты отсюда уезжал.
– Очень просто, – отвечает Колька, – получил расчетик, купил билетик – и на чугуночку.
– А какой дорогой шел на вокзал и с кем?
– С Петькой Гилевым чуть к поезду не опоздали, – рассказывает. – Пришлось бегом да проулками, чтобы покороче.
Все расписал, как будто перед ним схема Никишина лежала. Только ливерные пирожки из станционного буфета плохим словом вспомнил: старые, видимо, попали, потому что в поезде животом маялся… Спросили, знает ли, где сейчас дружок его, Петька Гилев, живет, Ответил тоже обстоятельно: расстались в Свердловске. Петька, говорит, уехал в Оренбургскую область, в какой-то глухой район к старшей сестре новую жизнь начинать. Как вскоре выяснилось, не обманул Колька следователей.
Тогда предъявили ему обвинение, свидетелей представили. От обвинения он не совсем скромно отказался, свидетелей послал ко всем чертям, хотя не без удивления признал, что их показания во всем чистая правда, О попытке к грабежу, да еще с оружием, говорить вообще не пожелал.
Пришлось вести его в червяковский переулок,
– Был здесь? – спрашивают,
– Был, – говорит.
– Бежал на дорогу отсюда?
– Точно.
– А в этот дом с Петькой лазили?
– Да вы что, – спрашивает сам, – опухли?
– Чем докажешь, что не лазили?
– Ничем, – отвечает. – Вы и доказывайте, если делать нечего, а мне, – объясняет, – нервы надо беречь: шесть лет за решеткой впереди…
Бились с ним две недели, а толку никакого. Из Оренбурга сообщили, что и Петька Гилев измотал тамошнюю милицию до посинения. Как сговорились с Колькой: слово в слово кладут…
Вот тогда-то и послали в Зайково Лисянского, старшего оперуполномоченного уголовного розыска области. Того самого, который позднее стал начальником отдела БХСС Свердловска и участвовал в расследовании дела Хоминой с лотерейными билетами.
Поехал, значит, Лисянский в Зайково. И пропал. Дней через пять нашли его там по телефону. Спрашивают об успехах. А он отвечает:
– Успехов нет.
– В чем загвоздка? – интересуются.
– Изучаю, – докладывает. – Дело-то старое, дайте еще дня три-четыре…
Дали. Дождались: сам позвонил. Сразу спросили:
– Разобрался?
– Как вам сказать? – отвечает.
– Не тяни душу! – посоветовали.
– Отправляйте, – говорит, – Кольку Ширяева туда, откуда привезли. И в Оренбург звоните, дайте отбой насчет Петьки Гилева. Не причастны они.
…На другой день Лисянский появился в управлении. Сразу отправился в научно-технический отдел к Сутыркину. Потом заходит к себе, зовет всех к столу и выкладывает патрон от пистолета «ТТ». Спрашивает не без ехидства:
– Какой это патрон?
– Для «ТТ» годится, – отвечают хором. – К автомату тоже подходит,
– Молодцы, – хвалит. Опять лезет в карман, достает пулю: – А пуля от какого патрона? Посмотрите внимательнее, не торопитесь.
Посмотрели, повертели, ответили:
– От револьвера… системы «наган».
– Академики! – возносит всех и продолжает: – Теперь скажите: можно ли из «ТТ» выстрелить этой пулей?
– Издеваешься? – хотят устыдить его.
А с него вся веселость слезла, как и не бывало ее.
– Так вот, братцы… В огороде Червякова нашли этот патрон от «ТТ» с осечкой. А нога его жены пробита вот этой пулей. Червяков в своих показаниях категорически заявляет, что слышал осечку. И это можно объяснить вот этим патроном, потому что «ТТ» с выбрасывателем. Стреляной же гильзы, которая должна была бы валяться там, не нашли. Скорее всего ее и не было. Не кажется ли вам после всего этого, что стрелял не «ТТ», а наган? Тогда можно понять, почему и гильза исчезла. Она осталась в барабане, насколько я догадлив…
– Может быть, у Ширяева наган и был? – предположил сразу кто-то.
– В таком случае объясните, откуда появился патрон от «ТТ» с пробитым пистоном?.. Посмотрите на него: чистенький, свеженький и сейчас, через полтора года после всей этой кутерьмы. Он не пролежал в земле и недели. Не появился ли он на огороде в ту же ночь?
– Ты прав, Но получается ерунда, задача со сплошными неизвестными.
– К сожалению.
– Послушайте, товарищи! А вдруг там было два ствола?!
– Не исключено, – согласился Лисянский.
– И что ты намерен делать?
– Возвращаюсь в Красногвардейск…
8
Возвращаясь в Красногвардейск, Евгений Константинович Лисянский не только не имел определенного плана оперативных мероприятий, но и не знал, с чего начнет вторичное расследование этого старого дела.
Допотопный, полуосвещенный вагон тавдинского поезда часто вздрагивал на стыках рельсов, уныло скрипел на кривых и на подходах к станциям. Положив под голову мягкий спортивный чемоданчик, Евгений Константинович лежал на второй полке. Завтра его ждало напряженное рабочее утро. Но ночь не обещала сна: слишком загадочным представлялось все, что произошло в Красногвардейске почти два года назад.
Еще на прошлой неделе, во время первого приезда в Зайково и знакомства с делом, ему, давно не новичку в уголовном розыске, не понравилась та поспешность, с которой когда-то сделал свои выводы Никишин. А после встречи с рассудительным и обстоятельным Ефимом Афанасьевым, выяснив, что Никишин, по сути дела, решал все единолично, Лисянский
усомнился в категоричности его выводов вообще. Поэтому-то он и не торопился докладывать в управление.
Евгений Константинович сразу понял тогда, почему зайковские дознаватели безуспешно топтались возле Николая Ширяева, который отказывался признать свою вину. Против него свидетельствовали обстоятельства, связанные с отъездом из Красногвардейска. И свидетели, установленные в то время Никишиным, подтверждали только эти обстоятельства, а не само преступление, которое сейчас приписывали Ширяеву.
Да, Ширяева видели с Гилевым, торопившихся около полуночи на вокзал, к поезду. Больше того – теперь имелось подтверждение и самого Ширяева, что он бежал на дорогу к вокзалу по тому проулку, на который выходил огород усадьбы Червякова.
И это все, если не считать дурной славы подозреваемых, которую к делу не пришьешь.
О самом же преступлении не было ни одного, даже косвенного свидетельства. И Евгений Константинович не мог не оценить осторожности Ефима Афанасьева.
– От таких людишек всего ждать можно, – говорил он, но дальше этого в своих выводах не шел.
Целый день убил тогда Лисянский на изучение протоколов допросов. Все в них притиралось одно к другому, как по заказу, если не считать некоторых пробелов. Казалось странным все-таки, что никто из близких соседей Червяковых не слышал выстрела, хотя ночью он значительно громче, чем днем.
Несколько смущало и то, что Червяков не назвал ни одной характерной приметы во внешности парня, пытавшегося проникнуть в его дом через окно. В протоколе на этот счет имелось подробное объяснение, что преступников нельзя было разглядеть на далеком расстоянии, то есть в тот момент, когда они выбегали из темного переулка на освещенную дорогу. Но ведь одного-то, которого Червяков видел в четырех-пяти шагах от себя, в распахнутом окне, можно было хоть как-то запомнить!..
Нет, протоколы допросов свидетелей Лисянского не устраивали.
Тогда он занялся Николаем Ширяевым сам. Разговаривал с ним без всякого официального предупреждения об ответственности за ложные показания, с которого начинают допрос.
– Когда в последний раз был в поселке до отъезда? – спросил Ширяева.
– Месяца за два, – ответил тот.
– Что ж так? У тебя же там подружка жила. Не навещал, значит, ее?
– Какая еще подружка?
– Катя из столовой.
Ширяев захохотал от удивления, замотал крупной головой:
– Ни хрена же вам делать нечего, гражданин следователь, ежели вы всякие байки собираете. К тому времени, как уезжать, я и как звать-то ее забыл. А вы вспомнили…
– Чего ты смеешься? – улыбнулся Лисянский. – Я к тому спрашиваю, что хочу понять, почему ты на поезд опаздывал… Подумал: прощаться забегал…
– Тот кросс нам сдавать пришлось из-за старой ведьмы, что в общежитии у дверей сидит.
– Расскажи.
– А чего там! Выходим с Петькой из общежития, а старуха вахтерша к нам.
– Уезжаете, слышала, – говорит,
– Поехали, – отвечаем.
– Бумажку давайте, что имущество казенное сдали. А то, – грозится, – не выпущу.
– Бабуся, – пробую образумить ее вежливо. – Ты же видишь, что у меня за пазухой кровати нет. Да и до поезда времени в обрез.
А она и понесла.
– Ты, – говорит, – рожа нахальная, может, простыни с наволочками прихватил да полотенца!..
…Днем позже в Красногвардейске Лисянский вместе с Афанасьевым побывал в химлесхозе. Многие из тех, кто работал с Ширяевым и Гилевым, уже уехали. Но двух человек, знавших об их отъезде, которые не фигурировали ранее в деле, нашли.
Бухгалтер расчетного стола вспомнила, что Ширяев и Гилев почти два месяца не выходили из леса и даже пропустили две получки, видно, для того, чтобы сразу получить крупную сумму.
Еще лучше, из-за незаслуженной обиды, вспомнила их вахтерша общежития. Это она требовала у парней документ о сданном казенном имуществе, несмотря на то, что они торопились на поезд.
Разъяренный Ширяев, не зная, как убедить ее, под конец вывалил перед ней прямо на пол все содержимое вещевого мешка, стал тыкать ей в лицо рубашками, майками, трусами:
– На, гляди! Где тут простыни! Где наволочки, в гробу бы тебе спать на них! Гляди!..
А потом скомкал все, столкал в мешок и, матерно выругав старуху, выскочил на улицу.
– А у Гилева даже и узелка никакого не было, – закончила вахтерша. – Того и вовсе не держала.
– В какое время они ушли?
– Часу в двенадцатом.
Шаг за шагом, выясняя действительные обстоятельства отъезда Ширяева и Гилева, Лисянский наталкивался на новые, теперь уже вполне объективные объяснения. Постепенно поспешность, с которой друзья добирались до вокзала, утратила подозрительную окраску, Больше того, оказалось, что у Ширяева с Гилевым просто не оставалось времени для совершения подобною преступления.
– Как же так, Ефим? Разве можно было упустить таких свидетелей, как вахтерша?
– Что сделаешь, Евгений Константинович? Виноваты. Мы ведь в химлесхозе днем были. То, что Ширяев с Гилевым последнее время вкалывали, зашибая деньги, узнали потом. А вот вахтерша…
Лисянский снова вернулся к документам дела. Налюбовавшись схемой Никишина, попросил вещественные доказательства. Тогда-то и увидел ту злополучную пулю. Сильно деформированная в передней части, она стала несколько короче и даже толще обычной, но ошибиться в ее действительной принадлежности можно было только в спешке.
Дело рассыпалось окончательно.
…Дальние пассажиры уже заснули. Тишина, лишь изредка нарушаемая чьим-то нечаянным всхрапыванием, сгущала полумрак. Вагон все так же размеренно постукивал на стыках рельсов, как маятник, отсчитывающий время. А Евгений Константинович все думал, с чего же начать это новое расследование старого дела…
И в Красногвардейске, в доме приезжих, он заснул с той же мыслью. А утром, встретившись с Ефимом Афанасьевым, спросил:
– С чего же начнем, Афанасьев? Где теперь искать свидетелей преступления? Как обнаружить следы настоящего преступника или преступников?
– Не знаю, Евгений Константинович, – откровенно ответил Ефим и объяснил невесело: – Мы теперь – как в сказке, снова у разбитого корыта. Дальше вам карты в руки.
– Думаю, надо идти от оружия. Как полагаешь? У нас есть патрон от «ТТ», который дал осечку, и пуля от нагана, который определенно выстрелил. Давай для начала узнаем, сколько «ТТ» и наганов есть в Красногвардейске.
– Наганов сколько – не скажу. А «ТТ», Евгений Константинович, только у одного меня. Это – точно, – серьезно ответил Афанасьев. – Может, с меня и начнем?
Евгений Константинович посмотрел на него и рассмеялся. Ефим лишь улыбнулся в ответ.
– Нет, Ефим, давай все-таки начнем с наганов.
9
Евгений Константинович понимал, что время уже изгладило из людской памяти ночное происшествие в доме Червяковых. Это делало бессмысленным новые поиски его действительных свидетелей. Да их, видимо, и не было. Расчет Лисянского, решившего предпринять проверку оружия в Красногвардейске, был прост: убедившись в непричастности Ширяева к попытке ограбления, он решил искать преступника в поселке.
Евгений Константинович и мысли не допускал о заезжем гастролере-грабителе. Для этого объектом нападения могли бы стать магазин, производственная касса, даже – банковский сейф, но никак не дом малоприметного обывателя, да еще в таком месте, как Красногвардейск.
А если преступник здесь, значит, и оружие, которым он пользовался, должно находиться при нем.
Несмотря на существующий строгий учет огнестрельного оружия, оно иногда оказывалось в руках отпетых уголовников, и это приводило к самым тяжким последствиям. Поэтому-то работники милиции всегда и всюду с крайней тревогой воспринимают каждый случай утери оружия и считают чрезвычайным происшествием его хищение.
Евгений Константинович помнил, как однажды в Свердловске из склада одной организации ДОСААФ в самый канун денежной реформы исчезло сразу девять боевых пистолетов с патронами. Буквально через два дня в городе должны были открыться больше сотни пунктов обмена денег. Не особенно склонные к фантазии работники уголовного розыска, да и вся милиция, враз почувствовали себя на осадном положении. Тревога охватила даже соседние области. Целую неделю у милицейских подъездов стояли оперативные машины, готовые рвануться в любой район города. Неделю усиленные наряды ни на минуту не покидали комнат дежурных. Он, Лисянский, до сих пор считает эту тревогу самой большой в его беспокойной долгой службе… К счастью, все обошлось: похитителей оружия задержали. Ими оказались подростки, которым вздумалось устроить соревнование по стрельбе в лесу…
Но это, пожалуй, единственный случай, когда хищение оружия носило столь мирный характер, хотя тоже могло кончиться плачевно…
А как бесконечна трагическая летопись оружия!
Разве мог забыть Лисянский человека, несколько лет назад арестованного за кражу, у которого нашли револьвер, такой же, из какого была ранена Анна Червякова? Нет, этот человек ни в кого не стрелял, совершая свое последнее преступление. Да и знал уголовный розыск, что в течение года не было в области преступлений с оружием. Но револьвер все-таки отстреляли. Результаты исследования и фотографию деформированной пули разослали всюду, где случались вооруженные грабежи и убийства. И узнали, что изъятый пистолет молчал не всегда. У исследованной пули оказалось четыре свинцовые сестры, которые за последние пять лет у двух человек отняли жизнь, а двоих тяжело ранили, Вор оказался холодным и расчетливым убийцей…
Здесь, в Красногвардейске, Евгений Константинович не предполагал столкнуться с хитроумным и тщательно обдуманным преступлением. Происшествие, когда-то так напугавшее старожилов, представлялось ему больше нелепым, хотя и носило характер бандитской вылазки. Он не хотел признаваться себе в том, что недоверие к Никишину переносит и на его аргументы, квалифицирующие эту нелепость грабежом. Просто он не мог понять смысла такого грабежа. У грабежа всегда есть расчет, пусть и примитивный, пусть и ошибочный, а перед ним сразу встала фигура неловкого и невзрачного Червякова, отличающегося от других разве только тем, что где-то в сберкассе на его книжке лежали двадцать пять тысяч рублей… Но Анна Червякова была ранена!..
Факт остался фактом. С ним надо было считаться, ему надо было дать исчерпывающее объяснение со всеми вытекающими из этого последствиями.
Интересующего Лисянского оружия в Красногвардейске оказалось не так уж много. Единственный пистолет «ТТ» числился за участковым уполномоченным милиции Афанасьевым, четыре револьвера системы «наган» находились в распоряжении местного отделения Госбанка и еще три таких же – у работников почты.
Как и ожидал Евгений Константинович, оружие в этих организациях не имело персонального закрепления, а выдавалось сотрудникам на разные сроки в зависимости от служебной необходимости. И только у двух инкассаторов, ежедневно имеющих дело с деньгами, оно хранилось постоянно.
Таким образом, круг лиц, представляющих интерес для проверки, несколько расширился. Кроме того, как и во всяких учреждениях, за два года в отделении Госбанка и на почте сменилась почти треть сотрудников, многие из которых не просто сменили работу, а уехали из Красногвардейска. В итоге картина стала выглядеть вовсе неутешительно: за два года револьверы из отделения Госбанка и почты побывали в руках сорока трех сотрудников, из которых четырнадцать получали их уже после известного происшествия, их беспокоить не следовало, восемнадцать уехали из Красногвардейска, а из одиннадцати оставшихся – пять работали в других местах.
– И как вы думаете их проверять? – спросил Лисянского Афанасьев.
– Очень просто: побеседуем вежливо, попросим вспомнить время покушения на дом Червякова, попытаемся узнать, где находилось в это время оружие… Понимаешь, Ефим, я вовсе не подозреваю этих людей в преступлении. Поэтому и хочу знать прежде всего, где находилось оружие. Ты же сам понял, как к нему у вас здесь относятся: сотруднику оно необходимо на два дня, а он держит его неделю, пока не потребуется другому; во время пользования оружием на ночь его даже не оставляют в рабочем сейфе, а тащат домой… Я, например, знаю случай, когда один негодяй, сын порядочного отца, взял из стола его браунинг, чтобы похвастаться перед своими дружками, а кончилось тем, что изувечили ни в чем не повинного человека. Отец же и пострадал…
– Понимаю я, – проговорил Афанасьев. – Но выходит, здешних одиннадцать проверять будем, а тех четырнадцать, которые уехали, нет? Уж если начинать, так…
Евгений Константинович видел скрытое недовольство Афанасьева, понимал, что он прав. Коли кто воспользовался оружием в ту ночь или позволил вольно-невольно сделать это другим, то он и должен был куда-то уехать. Значит, и проверять уехавших надо бы в первую голову, Но Евгений Константинович не хотел терять времени зря здесь, в Красногвардейске.
– О тех, которых вы хотите вызывать, я могу вам полные сведения дать, – предлагал Афанасьев. – Их тут знают не хуже, чем Червякова, да и сам Прокопий любого из них в лицо разберет. А лез незнакомый…
– Так уж и всех знает? – усомнился Евгений Константинович.
– В лицо-то, по крайней мере…
Евгений Константинович не возразил. И Ефим, не ожидая просьбы, начал рассказывать ему о тех, кто долгие годы работает в местной конторе Госбанка и на почте.
– Прежде всего, Кондратьевы. Их двое: отец и сын, оба – в банке. Один – инкассатор, другой в райцентр с машиной ездит. У них, можно сказать, оружия полный дом. К ним-то самый отчаянный ворюга, если он не из Москвы, не полезет. Мужики самые порядочные в Красногвардейске. Отец-то стал в банке работать еще до войны, когда вернулся с действительной службы. На границе он служил и оружие хорошо знал. В те времена здесь с работенкой не шибко просторно было, вот и поступил в банк. Потом весь фронт отбыл, не один раз в госпиталях лежал, но руки и ноги остались в сохранности. Здоровьишко, конечно, поизносилось на войне, поэтому и спятился обратно в свою контору, хотя занятие подыскать можно было поденежнее… А сын туда устроился тоже после армии из-за того, что шофер, Ему выгоднее: ездит с оружием, конторе не надо лишнего человека держать, Теперь судите: могут такие люди к безобразию склониться или нет… Ну… об охраннице Марье Домниной говорить не буду: она хоть и сидит двадцатый год подряд возле почты, а стрелять из своего револьвера все еще не научилась. Это все знают. А держится за работу потому, что когда-то ребятишек после похоронной трое осталось и дом от рабочего поста третий по левому порядку: пока светло, так и сбегать домой распорядиться можно…
Евгений Константинович вслушивался в нехитрый рассказ Ефима Афанасьева, узнавая со всеми подробностями жизнь тех, которых намеревался проверить, и чувствовал, как в нем самом поднимается протест против своего собственного решения. Слишком ясными и простыми были все эти люди, и всякое недоброе подозрение на них ему самому начинало казаться кощунственным. Убеждение в их абсолютной непричастности к этому делу, которое стояло за каждым словом Афанасьева, передавалось и ему.
И когда Ефим замолк, он только и протянул в задумчивости:
– Да… А проверять все равно нужно. А что, Ефим, если мы просто возьмем и отстреляем все имеющееся здесь оружие? С максимальным приближением к условиям того выстрела?
– Отстрелять можно. Отдадим распоряжение сдать оружие для перерегистрации и сами сделаем все без всякого шума.
– И стрелять будем в подушку, – добавил Лисянский. – С семи метров или десяти, какое там расстояние было?
– Смеряем, – Ефим усмехнулся. – Это сколько же подушек мы должны перепортить?
– Пару подушек у Червякова попроси. Он пострадавший и должен быть заинтересован в успехе.
– Пожалуй, сумею, – пообещал тот.
– Так и решим. Ты завтра подготовкой займись, а я съезжу в Зайково за распоряжением об оружии да заодно переговорю с Сутыркиным из научно-технического отдела. Главное, если все это выгорит, людей не будем беспокоить.
Лисянский уехал.
Распоряжение о проверке оружия поступило в Красногвардейск на другой день. Афанасьев немедленно дал ему ход, но Лисянский приехал только на следующий день. Вместе с ним прибыл из областного управления эксперт Юрий Николаевич Сутыркин.
– У меня все готово. В червяковском доме расстояние от окна, от которого стреляли, до кровати девять метров десять сантиметров. Рулеткой мерил сам, Две подушки у Анны выпросил. Место для отстрела оружия приготовил недалеко, километра за три от поселка, в лесном овражке. Оружие дадут по первому слову. Машину грузовую – тоже, – обстоятельно доложил Афанасьев.
Эксперимент оказался весьма канительным. Все начали как полагается: подушку устроили на пеньке. Но после первого же выстрела Сутыркин приказал извлечь пулю, что в расчеты Лисянского явно не входило.
– Может, сразу три выстрела сделаем, а потом все и вытащим? – спросил он.
– Как же мы узнаем тогда, какая пуля из какого револьвера? – полюбопытствовал тот в ответ.
Афанасьеву с Лисянским ничего не осталось, как вспороть осторожно подушку и вытащить пулю. Несмотря на все ухищрения сделать это аккуратно, они все-таки изрядно облепились пухом. После третьего выстрела они уже чертыхались в полный голос.
– Кладите следующую подушку! – командовал между тем Сутыркин.
– Одна и осталась! – ответил Лисянский. – Та уже не подушка…
– Вам-то что! Вы сели да уехали, а мне что хозяевам отдавать? – мрачно справился Ефим.
– Молчи. Нам бы только отчиститься от всего этого опыта, а потом придумаем…
Через несколько минут вторую подушку привели в негодность еще большую, чем первую.
– Как же мы такими красавцами в поселке появимся? – осведомился Лисянский.
– Ко мне домой надо прямиком, – решил Афанасьев. – А то действительно люди подумают, что мы рехнулись все…
И только Юрий Николаевич Сутыркин был в прекрасном расположении духа: по его мнению, эксперимент прошел вполне нормально.
– Послезавтра получите точный ответ. Сказать сразу ничего не могу. Поэтому, не откладывая, повезу, пульки в свой отдел…
В ту же ночь он вернулся в Свердловск.
На другой день, едва Афанасьев с Лисянским возвратили оружие по принадлежности, их нашел посыльный из поселкового Совета, передав просьбу из Свердловска быть возле телефона через два часа.
Позвонил Сутыркин.
– Могу сообщить результат досрочно: пуля, которой ранена Анна Червякова два года назад, не была выстрелена ни из одного проверенного револьвера, – коротко и ясно сообщил он.
– Это не вызывает сомнений? – спросил все-таки Лисянский.
– Никаких. Ищите восьмой револьвер!.. – посоветовал Сутыркин и попрощался.
– Так я и думал, – сознался с облегчением Ефим.
– А понимаешь, что это означает? – мрачно спросил Евгений Константинович.
– Конечно, понимаю. Я же говорил вам, что из дела сказка с разбитым корытом получилась…
10
Как это часто бывает при серьезных неудачах, когда человек не чувствует собственной вины за исход дела, Лисянский испытывал острый приступ досады. Все это нелепое дело, грозившее сейчас полным провалом, представлялось ему сплошной цепью ошибок, элементарных, как незнание таблицы умножения, и поэтому непростительных. То, что сам он успел сделать за неделю, раньше могло внести в расследование ясность, предостеречь следствие от неправильного пути, по которому оно шло почти два года и похоронило под временем все концы. А теперь оно грозило еще худшими последствиями: восьмой револьвер оказался безучетным, находился в руках неизвестного злоумышленника и мог стать источником новых бед. И если раньше Евгений Константинович был убежден, что виновник ночного налета живет в Красногвардейске, сейчас он не был склонен думать столь категорически.
Однако прошлые ошибки, оказавшись серьезнее, чем первоначально предполагалось, настоятельно требовали исправления.
И снова, в который уже раз, Евгений Константинович засел за изучение материалов. В тонкой папке он знал все бумажки наизусть и все-таки терпеливо перечитывал их, словно надеялся найти за словами свидетелей и потерпевших какой-то второй смысл. Но протоколы, составленные аккуратным Никишиным, были настолько определенными, что не оставляли места ни для какой фантазии. Измучив себя до крайности этим бесплодным занятием, Евгений Константинович развернул аккуратно вычерченную схему и невольно залюбовался ее исполнением. Никишин не упустил ничего, обозначив не только главные предметы, но и все подставки для цветов, где и как стоял каждый стул и табуретка, даже ширина половика с кровяным пятном была указана по всем чертежным правилам. И, может, старое недоверие к столь же аккуратным протоколам Никишина вызывало у Евгения Константиновича внутренний протест против этой бумажной красоты. Сам он больше имел дело с наспех вычерченными планами, которые чаще всего укладывались на маленьких листочках блокнотов. В них не соблюдался масштаб, не обозначались север и юг, но эти планы-наброски дышали какой-то беспокойной оперативной мыслью, заставляя думать, предполагать, спорить…
Евгений Константинович и Ефим Афанасьев пришли в дом к Червяковым днем, застав только Анну, хлопотавшую возле печки. Ефим объяснил ей, что товарищ из Свердловска интересуется старым происшествием в их доме, а Евгений Константинович увидел, как не спеша вытерла она руки фартуком и покорно пригласила их пройти, оставаясь безучастной ко всему.
– Стреляли из этого окна? – спросил Евгений Константинович у нее, хорошо помня схему Никишина.
– Из этого.
– А вы, значит, стояли там… – Он заглянул в другую комнату и увидел кровать, к которой от самой двери тянулся половик. – Половик тот же?
– Нет, другой уже, – ответила она и тут же добавила: – Но он из той же полосы, вместе ткан. Только старый-то износился. Давно ведь все было. Уж забывать стали…
Евгений Константинович прошелся по чистой комнате, остановился около кровати, показал на половик.
– Кровь здесь была? – обратился теперь уже к Афанасьеву.
– Тут вот, весь левый край половика в крови был, и на полу немного.
– Сходим-ка в огород, – предложил Евгений Константинович и попросил Червякову: – Откройте, пожалуйста, то окно.
Анна послушно выполнила просьбу.
Ефим Афанасьев показал Евгению Константиновичу, где был найден патрон от «ТТ», провел по огороду до проулка, выходившего на дорогу к станции. Но тот обратил внимание на изгородь.
– Жерди, – сказал коротко, будто про себя. – Вы осматривали их тогда?
– Не помню.
– На них же должны быть следы тех, кто залезал сюда…
– Не помню, – повторил Ефим.
А Евгений Константинович подошел к окну, из которого на них смотрела Анна Червякова, и поднялся на фундамент. Подоконник пришелся ему по пояс. Анна отступила от окна, и он увидел кровать в другой комнате: пожалуй, схема была правильной. Спросил хозяйку:
– Когда лезли к вам, свет в этой комнате горел?
– Даже и не знаю. В той-то, где мы были, горел.
– Ясно…
Но Ефим Афанасьев видел, что Лисянскому ничего не ясно. Он лег животом на подоконник и, оперевшись на локти, о чем-то думал, равнодушно рассматривая комнаты. Ефим кашлянул, и Лисянский спрыгнул на землю.
– Зайдем к хозяйке еще. Поговорим немного… В доме попросили разрешения закурить. Присели возле стола в первой комнате.
– Муж ваш говорил, – начал Евгений Константинович, – что в тот вечер вы собирались спать, когда он услышал грабителей?.. Вы чем в это время занимались? Уже легли?
– Нет еще. Только постель взялась разобрать, – ответила она.
– Не раздевались еще?
– Нет. Потом и в больницу увезли в чем была.
– Один или двое были в окне, не приметили?
– Ничего я не видела. Упала – и все.
– А где охотничье ружье мужа находится?
– Там, – она показала на шифоньер у дальней стены.
– Так… Вы стояли возле кровати где? Покажите.
Анна прошла к середине кровати и стала спиной к работникам милиции, обернулась:
– Вот здесь.
– Ага! Стояли спиной к дверям?
– Спиной.
– А в какую ногу вас ранили?
– В левую.
– Хорошо. Встань-ка, товарищ Афанасьев, вместо хозяюшки, – попросил он Ефима.
Когда Афанасьев занял место Червяковой, Лисянский выскочил на улицу, вышел в огород и снова по явился в окне. Опять прилег на подоконник. Спросил Червякову:
– После выстрела вы повернулись?
– Не помню.
– Но упали-то вы на половик? Там ведь кровь-то была.
– Выходит так, но я все равно никого тогда не видела…
– А я не об этом… Хватит, Ефим. У тебя рулетка с собой?
– С собой.
– Дай-ка ее сюда. Хочу еще раз расстояние смерить.
– Так я же мерил.
– Давай, говорят! – И Афанасьев впервые за все время знакомства с Лисянским почувствовал в его голосе нотки беспрекословного приказа. Отдал рулетку,
– Тяни, – коротко распорядился тот.
Афанасьев прошел с концом рулетки по половику до кровати, обернулся к Лисянскому, но тот поправил его:
– Ты стань туда, где стояла хозяйка!
Ефим подался на шаг влево, и Лисянский тотчас же остановил его:
– Ладно. На каких-то три сантиметра разница. Это – ерунда!
Через минуту он снова появился в доме. Сразу спросил Червякову:
– Муж в это время находился в комнате вместе с вами?
– Здесь был.
– А что он делал?
Анна пожала плечами, затрудняясь объяснить. Сказала, наконец, неуверенно:
– Чего ж ему делать-то? Сидел, да и все.
Лисянский видел в комнате только два стула, стоявшие по бокам небольшого столика у окна, направо от кровати.
– Где сидел? Здесь или тут? – он показал на стулья по очереди.
– Не помню, – ответила она.
Ефим видел, что сейчас она разговаривает с Лисянским так же, как когда-то с ним в больнице: со смятением и страхом. Видимо, память вернула ее в тот вечер, когда она чуть не лишилась сознания от испуга и не хотела отпускать мужа даже за помощью в больницу.
– А вы постарайтесь вспомнить, – настаивал Лисянский.
– Тут и сидел на котором-то, – только и смогла уточнить она. – Чего же ему по комнате болтаться без дела.
– Жаль, что не помните…
Когда отошли от дома Червяковых на приличное расстояние, Евгений Константинович увидел около одного дома скамейку и предложил:
– Давай посидим немного, Ефим.
Ефим повиновался. Евгений Константинович снял шляпу, вытер платком лоб. Ефим уже давно видел, что его мучают какие-то свои мысли, но спрашивать об этом в доме Червякова не решался. Только смотрел на него с любопытством.
– Чего смотришь? – спросил Евгений Константинович сам.
– Да так… Вижу, думаете что-то.
– Думаю, Ефим, думаю… О сказочках с разбитым корытом думаю… Пошли-ка теперь в поселковый Совет.
Лисянский позвонил оттуда в управление и попросил, чтобы в Красногвардейск срочно выехал судмедэксперт.
В ту же ночь вместе с Ефимом Афанасьевым они встретили на вокзале Острянскую, одного из старейших и опытнейших судмедэкспертов управления.
Лисянский попытался было сразу заговорить о деле, но Острянская оборвала его:
– Нет уж, дружок, это ты молодой да шустрый, можешь в два часа ночи о деле говорить. А я в это время привыкла спать. Так что потерпи до утра, Скажи мне лучше, где моя постель…
11
Наутро Евгений Константинович выложил перед Острянской наскоро нарисованный им собственный план, В нем не было никишинской четкости, а лишь крупно было обозначено окно, из которого стреляли, дверь в другую комнату и кровать, которую разбирала тогда Анна Червякова. Но самыми крупными пятнами в плане были сама Анна и пятно крови на половике в том месте, куда она упала, раненная.
– Мне нужно от вас только одно, – говорил Лисянский судмедэксперту, – определите с предельной точностью направление раневого канала в ноге этой женщины. Это единственное, что мне нужно знать.
– Это не так уж сложно, дружочек, я полагаю.
– Я понимаю. Но я хочу еще, чтобы ваше заключение сразу обрело силу объективного документа. Думаю, что в амбулаторных условиях это можно сделать в присутствии еще нескольких врачей. Скажите, лечащие врачи, например хирург и терапевт, могут служить в данном случае достаточными авторитетами в комиссии, которую возглавите вы?
– Безусловно. Это даже лучше.
– Отлично! Тогда – немедленно за дело.
После полудня Анну Червякову на машине «Скорой помощи» привезли в местную больницу, и врачи внимательно осмотрели ее ногу. Ни хирург, ни терапевт больницы не знали истинной цели этого обследования. Их задача была сужена до минимума: определить входное н выходное отверстия раны, теперь уже окончательно залеченной, указав, насколько возможно, раневой канал. В целях большей объективности заключения комиссии Острянская намеренно предоставляла им возможность высказаться первыми.
Лисянский, получив заключение судебно-медицинской экспертизы, помрачнел. Когда под вечер собрались к Червякову, коротко поинтересовался у Афанасьева:
– Рулетку не забыл?
– С собой.
– А ниток толстых взял?
– Взял.
– С машиной точно на заводе договорился?
– Твердо обещали.
…Червяковы встретили Лисянского и Афанасьева вежливо, хотя и без особой приветливости.
– Извините, – начал Евгений Константинович, – служба обязывает… Как видите, товарищ Червяков, два года мы не прекращали следствия по вашему делу, Из-за досадной ошибки затянули. А вот сейчас решили все это завершить… Но прежде еще несколько вопросов к вам и вашей супруге.
– Пожалуйста, наше дело отвечать.
– Итак, вы говорили, что в тот вечер находились в комнате вместе со своей женой, которая собиралась спать. В ранее состоявшемся между нами разговоре она сказала, что разбирала в этот момент постель.
– Точно так.
– Когда раздался выстрел, вы не заметили, что ваша жена ранена?
– Сгоряча не приметил. Сначала бросился со своим ружьем вдогонку, а когда вернулся…
– Она сидела на полу вот на этом месте? – закончил его мысль своим вопросом Евгений Константинович.
– Точно так.
Лисянский как-то по-особому вздохнул, прошелся при общем молчании по комнате и остановился возле примолкшей Анны Червяковой.
– Покажите мне еще раз, где и как вы стояли возле кровати.
Анна послушно исполнила просьбу.
– А где вы сидели в это время, Червяков?
– Здесь, – показал он в сторону стульев, стоявших у столика.
– Вы говорили, что были на фронте? – вдруг присел на один из этих стульев Лисянский, словно приготовился к другому разговору. – Даже сами оказали жене первую помощь, если судить по вашим заявлениям в начале следствия.
– Точно так, – подтвердил Червяков.
– Тогда помогите мне произвести некоторые новые обмеры ваших комнат для уточнения кое-каких обстоятельств.
– Если смогу…
– Сможете… Товарищ Афанасьев вам поможет. Откройте окно.
С этими словами Евгений Константинович вышел из дома и через минуту появился в окне со стороны огорода.
– Прошу встать вашу жену в последний раз на то место, где ее настигла пуля! – почти приказал он. – А теперь давай мне, товарищ Афанасьев… Да не рулетку, а нитки!
Клубок домашних суровых ниток, припасенный Афанасьевым, размотали, и Лисянский попросил покрепче натянуть конец. Потом стал распоряжаться:
– Скажем, я стреляю от этого косяка… Натягивай, Ефим!
– Не получается, Евгений Константинович, косяк мешает. Вы отойдите к другому косяку…
– Пожалуйста… Натягивай, натягивай! – подбадривал Лисянский.
– Все равно сантиметров десять не хватает. Опять дверной косяк мешает. Задевает его нитка…
На этот раз Лисянский запрыгнул в дом через окно,
– И не получится! Правду я говорю, Червяков?
– Я в вашем деле не понимаю, вы уж сами разбирайтесь…
– Ты же фронтовик. Соображать должен! – сдержанно упрекнул его Евгений Константинович. – Скажи, в тот вечер у тебя гостей в доме не было?
– Никого не было.
– Странно… Теперь идемте сюда, – пригласил Лисянский всех в ту комнату, где все еще стояла Анна Червякова. – Объясните мне, Червяков, как пуля, которая ногу вашей жены могла прострелить, не иначе как пробив косяк двери, еще и в подушку угодила.
Червяков только пожал плечами.
– Давай попробуем и в этом разобраться… У меня вот в кармане бумажечка есть, которую сегодня медицинская комиссия выдала после обследования твоей жены. В ней сказано, что пуля пробила ногу вот в каком направлении… – И следователь, встав рядом с Червяковой, показал, как прошла пуля. – Видишь?
– Ну, вижу…
– А теперь, – он показал ему место на столике, – положи сюда револьвер, из которого ты чуть не убил свою жену!..
Прокопий Червяков еще не успел раскрыть рта, как Анна заголосила на весь дом.
– Вызывай машину, Ефим, – устало сказал Евгений Константинович Лисянский. – А вы, Червяков, успокойте свою супругу…
12
В Зайковском отделении милиции Червяков рассказал, что револьвер привез, демобилизовавшись после войны.
– По молодости и по глупости притащил за собой. А потом женился, сдавать в милицию побоялся и выбрасывать было жалко. В то время, когда всему случиться, попался он мне на глаза. Решил почистить. За тем самым столиком и сидел… Но, видно, один патрон в барабане оставил. Выстрелил…
Боясь ответственности, убедившись, что ранение у жены легкое, Червяков сделал ложное заявление о нападении на свой дом. А чтобы направить следствие по ложному пути, выбросил на огород завалявшийся случайно патрон от «ТТ» с испорченным капсюлем. Возможно, следствие не заблудилось бы так надолго, если бы происшествие не совпало с отъездом Ширяева и Гилева, пользовавшихся в Красногвардейске славой хулиганов и пьяниц.
После трагического выстрела Червяков в ту же ночь по пути в больницу выбросил револьвер в пруд.
Всех тяжелее эту историю переносил Ефим Афанасьев. В Зайково, куда Червякова взяли под арест, Евгений Константинович был свидетелем их последнего разговора.
– Подлецом ты оказался, Прокопий, – говорил Ефим не столько со строгостью, сколько с сожалением. – И вовсе не оттого, что чуть свою жену не порешил, а из-за того, что трусостью своей мелкой и недоверием к закону столько людей из-за себя в грязную канитель затянул, чуть доброе имя у поселка не отнял, Принес бы это старье ко мне, помог бы я тебе, как человеку сознательному, правильное заявление написать, тем бы и кончилось. А ты свой грех хотел прикрыть, чьим-то именем, а сам чистеньким остаться… И просчитался, так тебе и надо. Теперь срок получишь сразу за все: и за незаконное оружие, и за увечье, которое нанес жене, и за обман органов. Все тебе подытожат. Я, конечно, соберу в Красногвардейске собрание, расскажу людям, какой ты оказался, хотя и жалко мне Анну, ни в чем не повинную… Хорошо, что сын у тебя не дома живет, а учится. А то каково бы ему было от твоей теперешней славы? Трус, в общем, ты и еще – дурак… И не может быть тебе никакого снисхождения.
13
Давно нет Зайковского райотдела милиции. С укрупнением районов отошла его территория к Ирбитскому району. А в милиции расследование Лисянским дела в Красногвардейске помнят.
И важно не то, что тогда из уголовной статистики было исключено тяжкое преступление. Главное в другом: многие увидели тогда, что всякий успех в следственном деле приходит не от умозрительных заключений или оперативного чародейства, а от умения анализировать обстоятельства, исключать все случайное, что сопутствует преступлению. Так и поступил Лисянский, увидев единственное реальное объяснение той загадки.
Примечательно, что в те дни работники уголовного розыска кипели от негодования, узнав, какую кашу заставил хлебать их Червяков целых два года. Даже обвинительное заключение по его делу скорее походило на художественную публицистику, нежели на строгий юридический документ. Правда, все это не пригодилось: накануне передачи дела в суд, откуда Червяков должен был отправиться в тюрьму, вышел Указ об амнистии…
Лисянский отнесся к этому философски.
– Со мной всякое бывало, – сказал он и махнул рукой.
Да. С ним всякое бывало. На «личности» ему везло.
В сто первом цехе, кажется, на Уралмашзаводе, украли у одного типа плащ. Прямо из цеховой раздевалки. Люди, конечно, всполошились: не велика потеря, но сам факт прямо-таки позорный. Орджоникидзевские оперативники все мозги вывихнули, а плащ – как испарился. Было только одно понятно: украсть такой плащ – пара пустяков, потому что – болонья, свернул его, положил в карман и – был таков. Кого тут подозревать? У начальника цеха температура поднялась от этого позора… И кража повисла. И вот Лисянского нанесло на это дело; почитал он его и заскреб в затылке: до чего же можно дойти, если среди бела дня такая ерунда начнет приключаться!.. Стал разбираться. Перевернул все. В итоге оказалось, что плащ у того типа вовсе никто не крал, а просто сделал он ложное заявление о краже, чтобы получить деньги. Деньги он действительно получил. И вот как раз в те дни, когда подлец праздновал в душе успех своей выгодной комбинации, Евгений Константинович и застукал его. Естественно, тот обалдел сначала, перепугался, а потом стал вылезать из этой истории… Правда, на этот раз амнистии-то не было.
Приходит этот тип по вызову к Лисянскому, а тот без всякой дипломатии, потому что зол, спрашивает:
– Зачем вы так подло поступили? И товарищей по цеху запятнали, и милицию дискредитировать решились.
– – Деньги до зарезу были нужны, – сознается.
– И вы выбрали такой грязный путь? Неужели нельзя было найти возможность выйти из положения иначе?
– Женюсь, – говорит. – И свадьба на носу.
– Интересно, как отнесется ко всему этому ваша невеста, когда я приду в цех и выступлю на общем собрании?
– Только не это! – взмолился тот. – Вы же разобьете мою личную жизнь! Делайте со мной все, что хотите, но не это!
Подумал Лисянский, подумал и решил: черт с ним, с подонком, может быть, после такого урока на всю жизнь зарубит себе на носу. Простил.
Прошло немного времени. Женился тот кавалер. А в один из дней заявляется вдруг к Евгению Константиновичу сам.
– Здравствуйте, – говорит, – Евгений Константинович. Поскольку вы человек добрый и отзывчивый пришел я к вам с просьбой…
– Что ж… Присаживайтесь и выкладывайте, хотя, сами можете понять мое отношение к вам…
– Видите ли, решил я поступать в институт. С производства характеристику требуют, а начальник цеха знает ту историю… Вот и прошу вас поговорить с ним: пусть не упоминает о ней. Понял я все и раскаялся…
– В какой институт поступаете?
– В юридический.
– Что?! – моментально взорвался Лисянский. – Ты, в юридический?! Да я сейчас туда сам позвоню, чтобы тебя, сволочь такую, к порогу там не пускали! Ишь ты, в юридический он захотел! А ну, убирайся из кабинета!..
Так рассказывали о Лисянском. Но после этих рассказов думалось о другом. Думалось о людях, которые, имея дело с подлецами, умеют все-таки с большим тактом отнестись к человеческой стороне дела, не стремятся к одному лишь наказанию виновных, а дают им возможность стать порядочными.
Сам Лисянский далеко не без возмущения вспоминал случившееся с ним, но говорил уже о другом:
– В наши дни еще нередко встретишь этаких философствующих обывателей, которые готовы за всякий пустяк на шею милиции всех кошек повесить. Кухонные скандалы, трамвайное хамство – всюду зовут разбираться милицию, а сами стараются смотреть на все со стороны, как почтенные зрители. Да еще преподносят вот такие ребусы, которые мне пришлось разгадывать, И милиция занимается ими! Да, занимается, потому что обязана помогать людям. Сотни милицейских работников тратят на это знания, время, свои нервы… И вдруг месяцы волнений и тревог заканчиваются… вот такими сказочками с разбитым корытом… Досадно, конечно!
Оглавление
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
