========== Внезапное решение ==========
Солнце лило на шумный город свои слёзы, и изредка прикрывалась мимо проплывающим облаком, дабы их смахнуть. Город жив, он дышит и носит одежды, совсем как человек. Что с него взять — рыночный день. В порт прибыли гости из Венеции и Турции со своими товарами. Все дома были схожи с картонными модельками, которые склеены между собой и к каждому приставлена пара карет и бричек. Всё до единого на улицах — заурядное и неинтересное. Открою один секрет — здесь даже воздух серый. Жители или скучны, или однообразны. Все до единого шатены или брюнеты, женщин на улицах мало. И не удивительно, охота на ведьм в самом разгаре. Хочешь жить, лишний раз не высунешься. Ужасные времена. Достаточно просто родиться женщиной, дышать не как массы, и тебя уже схватили инквизиторы. А девушке нет пятнадцати. Всё потому, что с голубыми глазами и родинкой на щеке, хотя тут это кличут “поцелуем дьявола”.
Чуть дальше него расположилось два поместье, и оба графские. Они разлеглись по соседству, в паре километров друг от друга. Дом имени Достоевских, и дом имени Дадзай. Род каждого из них знатен и богат, уважаем и любим, у обоих есть наследники, и они давние друзья.
Тот, что более мрачен и холоден — дом Достоевских. У него массивные колонны, тёмно зелёные стены, большие окна и нет души. Зато есть прекрасный сад. Если вас когда-нибудь пригласят на приём, то обязательно посетите его. Он большой и уставший. За домом небольшой лабиринт из розовых кустов. Главное место занимает сидящая на коленях плачущая женщина. Это фонтан из чёрного мрамора, только глаза женщины ведьминские. Они голубовато-фиолетового цвета. Скорее всего, на ней лёгкое белое платье, и длинные волосы. Она печально смотрит в сторону дома, а из глаз текут слёзы. Она была женой графа Михаила Достоевского. Но из-за обострившейся “охоты” он потерял её. В тот день на ней было белое платье, чёрные волосы, и языки пламени, которые быстро перебежали с подола одежды, на волосы и лицо. Она молчала, и пока могла смотрела на мужа и на маленького сына Фёдора: мальчика с чёрными волосами и фиолетовыми глазами. Он грустно смотрел на костёр, но не плакал, лишь изредка всхлипывал, и нервно теребил рукава белой рубашки, и её же воротник. Сейчас же он, Фёдор Достоевский — главный наследник этого дома, взрослый парень двадцати четырёх лет, имеющий знания графа, очаровательную невесту и грустные вечно уставшие глаза. Глаза из тоски и серебра, такого мягкого и плавленного, но такого холодного, и всё вместе с крапинкой боли и тоски, которая обрамляет радужку тёмно-малинового цвета. Он унаследовал от матери внешность и взгляд, а от отца остроту ума и характер: строгий и спокойный, всегда знает что делать, и никогда не делает лишнего. Он дышит не часто, ест скудно. Он хладный и сдержанный, точно выходец из родной северной земли, земли суровой. На нём всегда всё белое или серое, зависит от него самого: белые брюки, белая рубашка обязательно с серыми, или светло лиловыми краями, белый жилет до пола, и белая шуба, если холодно. А холодно ему почти всегда, и он никогда не расстаётся с белой шапкой. Подарок матери.
Частый гость этого этого поместья — невеста молодого господина. Эта задорная девица с очень светлыми волосами, почти белыми, которые всегда заплетены в длинную косу. У неё янтарные глаза и тёплый оттенок кожи. Сильно контрастирует с северным принцем. Её зовут Николь Гоголь, и она любит своё полосатое платье и красные перчатки. О ней почти нечего сказать, разве что она француженка с русскими корнями и знатным родом.
А рядом по соседству, в нескольких километрах, развалился дом семьи Дадзай, будто после тягостных работ, в мятом пиджаке и трубкой для табака. Он был меньше, но не беднее Достоевских. У него бурые стены, и тёплая от солнца крыша. Здесь небольшой сад, но есть массивная конюшня. Старший Дадзай очень любит верховую езду, и ей уделено почти всё его время. Он, несмотря на свои года и всю строгость титула, любит нагрузки на тело, любит животных (особенно кошек), и по настоящему любит свою жену Ран, что на самом деле странно. Обычно, наследников не спрашивают, хотят ли они женится, просто ставят перед фактом, что мол, вот тебе абсолютно незнакомый человек, и ты с ним проживёшь остаток своей жизни, возражения не принимаются. Потому и часты измены, а любовниц обвинят в колдовстве и очаровывании мужчин. Но с Сэтоши Дадзаем другое. Он влюбился с первого взгляда, и при первом же чаепитие, с той строгой и холодной девушкой, в изумрудном платье, с янтарными глазами, и бесконечным презрением к нему. Но этого презрения не хватило на долго, и сейчас она любящая жена и мать единственного сына, коего очень строго воспитывает. У маленького Осаму был золотой характер, от того и тяжёлый. Он никогда не шёл, всегда бегал. Он никогда не спал ночью, всегда спит днём (даже сейчас). Ран объясняла это тем, что он перенял от отца “дурные гены”. От неё самой он перенял всё, кроме манер и благоразумия: густую коньячную шевелюру, большие янтарно-карие глаза с крапинкой недосыпа, и строгие черты лица, присущие всем японцам, хотя живут они во Франции XVII вв. Однако, назвать Осаму глупым не повернётся язык. Он, как и Фёдор, получал высшие баллы по всем урокам, его всегда приглашали на приёмы, и званые ужины. У него странный взгляд на жизнь, скорее шаблонный, чем непонятый или непринятый им самим, и странные увлечения, связанные с увечьями. Парень никогда не показывает своих чувств или эмоций, всегда эта лучезарная и наполненная радостью улыбка. Она была бы прекрасна, если бы не была вшитой и фальшью. Его единственный друг Фёдор никогда никого не притягивает к себе подставным поведением, никогда подстраивается под ситуацию, скорее это к нему будут так подстраиваться. Он всегда строг и спокоен, в отличии от Дадзая.
И как они сумели найти общий язык? Знают только они сами. Сейчас же Осаму Дадзай полноправный граф, имеющий фамильное поместье, множество слуг и отсутствие невесты. Сколько его не приглашали на балы, дабы найти суженную, он всегда отказывался. Ну не его это.
***
— Так как там с твоей невестой?
Фёдор частый гость в доме Дадзая. Сейчас парни сидят в саду за чашкой чая. Только с Фёдором Дадзай забывал о речевом этикете, и мог разговаривать и отвечать как простолюдин. Точно так же и Фёдор, но реже. Брюнет сидел слева и держал в руке чашечку горячего чая, медленно преподнося её к губам, и ждал ответа на свой вопрос.
— Пока никак. Мне они все неинтересны. Какие-то расфуфыренные. — ответил Дадзай.
— Это как это расфуфыренные?
Он вопрошающе посмотрел на собеседника. Тот вздохнул и принялся объяснять, жестикулируя.
— Ну смотри. Представь куклу в человеческий рост, ну или швабру для мытья, разницы нет. Так вот, пусть у этой куклы будут красивые рыжие волосы, зелёные глаза и длинное платье
— Красиво
— Ага, просто прекрасна! — он воскликнул, когда друг его понял, и понял как надо, — А теперь представь что длинные волосы этой куклы собраны в какое-то месиво, из заколок и локонов, называемое “причёской”, губы накрашены красной краской, а глаза — серой. И ещё у неё неестественные розовые круги на щеках, называемые “румяна”. А, ну конечно! — он стукнул себя ладонью по лбу, мол, осенило
— Эти пышные платья, из обилия бантиков и ленточек. Ну и как тебе теперь невеста?
— От прежней красавицы ничего не осталось.
— Вот и я о том же! Ужас, а не невеста. И из таких расфуфыреных кукол и швабр состоит вся кандитатура, которую мне предлагают! — он взял пироженое и откусил кусок.
— Не повезло тебе, друг. — Фёдор поставил чашку на блюдце, и продолжил,
— Моя невеста скорее интересная, нежели женственая. И я так понял тебе больше по душе протолюдины и крестьяне? — он посмотрел на Дадзая, ожидая ответа.
— Да, именно! Жаль что мне как графу нельзя жениться на какой-нибудь крестьянке, мать не позволит, голову оторвёт и женит её на расфуфыренной швабре! А твоя невеста просто прекрасна! Я её украду.
— Тогда уже я тебе голову оторву, и женю её на расфуфыренной швабре! — говоря это он был совершенно спокоен, а на лице Дадзая была показушная обида
— Злой ты, пойду я от тебя!
С этими словами он поднялся из-за стола, с надутыми губами и обиженным лицом, направился к выходу из сада, не забыв показушно громко хлопнуть дверкой садовой калитки. Обидчик же совершенно спокойно к этому отнёсся, отпив ещё чая из узорной чашки.
《Ишь ты! На невесту мою посмел посягнуть! Специально не стану что либо делать, сам придёшь, через пару минут. А я стану тебя прощать, чтоб не повадно было!》— думал Фёдор в тот момент. И действительно, через несколько минут, когда чай уже успел остыть, явился обиженный, несся с собой чёрную коробку.
— Ладно не дуйся! Вот тебе сервиз в знак премирения. Чайный! — воскликнул шатен с улыбкой, ставя коробку на стол.
— Не премирения, перемирия. До следущей твоей выходки!
***
Безликая красавица прогнала плаксу-солнце, и сейчас висела над городом. Её красивые белые глаза очень незаметны на таком же белом лице, но это не значит, что их нет. Это значит, что не все могут их разглядеть. Вот и сейчас, Дадзай пытался что-то найти в лунном диске, попутно размышляя о полуденном чаепитие. Фёдор безусловно был прав: пора заканчивать его холостяцкую жизнь, но как? Его совершенно не беспокоило будущее своего рода, и что он вообще-то единственный сын. Зачем оно ему надо? Для него самое страшное не то, что его не будут любить, а то, что он не будет любить сам. Ведь, кто ничего не даёт, тот ничего не имеет. Но даже если так, ему придётся, дабы не опозорить отца и мать. Они ни в чём не виноваты. Сэтоши и Ран не заслужили такого обалдуя, который после их смерти сведёт статус и уважение в могилу.
— Как всё сложно
Он схватился руками за голову и устало посмотрел на луну, которая также устало посмотрела юношу.
— Пора заканчивать этот беспредел! Вот если завтра я не встречу женщину мечты, то помолвлюсь с первой попавшейся богатой шваброй на балу!
И с этим решение он захлопнул окно и задёрнул тёмные портьеры его покоев. Они были не особо просторными, но и спальней не назовёшь. Большой и пузатый шкаф, был похож на типичного английского джентлемена с моноклем на глазу, во фраке и шляпе-котелке, гордо вышагивающим по улице на какую-нибудь Трафальгарскую площадь. У другой стены большая кровать, которая у Осаму ни с чем не ассоцировалась. Кровать как кровать, ничего больше. Справа от неё окно и портьеры, которые почему-то ему казались восточной красавицей с легким шарфом на голове и лице. Так же в комнате был стол, стул и письменные пренадлежности. Он тоже Дадзаю ничем интересным не представлялся.
Вскоре парень плюхнулся на кровать, проваливаясь в объятия Морфея, несмотря на свою привычку ночного бодроствования. Мысли утомляют не меньше тяжёлых работ. Они суровые и очень тяжёлые, потому голова юноши не выдерживает, ведь их много, и все они страшные.
========== Мёртвое солнце ==========
Комментарий к Мёртвое солнце
Кюло́ты — короткие, застёгивающиеся под коленом штаны, которые носили в основном только аристократы. Кюлоты носили с чулками и башмаками с пряжками
Жюстокор — тип мужского кафтана, появившийся в конце XVII века и сделавшийся в XVIII веке обязательным элементом европейского придворного костюма, наряду с камзолом.
Аби́ — часть мужского костюма XVIII века, входившая в ансамбль «наряда на французский манер», однобортная приталенная одежда с полами до колен, отрезной спинкой с группой складок от талии по бокам сзади, сквозной застёжкой на пуговицах спереди и воротником-стойкой, носившаяся нараспашку.
Жабо́ — отделка блузки, платья или мужской рубашки в виде оборки из ткани или кружев, спускающейся от горловины вниз по груди, также разновидность воротника. (Что-то похожее у Акутагавы)
Утро шагнуло лёгкой походкой, поправляя на ходу солнечные лучи, дабы пустить их потом шатену в глаз через окно. Он недовольно фыркнул и потянулся, жмурясь. Новый день, новые дела и встречи. А, ну и как он мог забыть! Сегодня конец его одинокой жизни. Как печально, однако любое слово, что он когда-нибудь дал себе, юноша выполнит, каким бы оно не было. Вот и сегодня придёться посетить, причём добровольно, какой-нибудь бал с какими-нибудь девицами, дабы выбрать себе какую-нибудь суженную. Он не надеялся встретить женщину, которую будет по настоящему любить и оберегать от невзгод, такую, что способна вызвать у него улыбку, и тягу к жизни в момент грусти, при одном только лишь вспоминание её глаз, добрых и ласковых, как у матери. Вряд ли он полюбит придворных дам и отпрысков дворянства. Вот Фёдору повезло: его невеста незаурядная и прекрасная от природы, а сам он ничего не делал. К нему не липнут, как мухи на дерьмо, он сам всех отталкивает, чего нельзя сказать о Дадзае. Он хочет быть нужным не только себе, но и другим. Безусловно он не был одинок: у него есть родители, друг Фёдор, множество влюблённых девушек, имён которых он знает, партнёры по торговым делам. И всё же для него одиночество — это одиночество, а не свобода. Он видит в нём только плохое и страшное, нечто, что растеклось по его комнате и потолку, засело в углу, и моргает белыми глазами. Нечто это чёрное, слизкое и большое, бесконечно большое, будто собралось оно только для него одного.
Юноша встал и подошёл к шкафу. Он открыл дверцу и посмотрел на обилие одежды. Рубашки, жюстокоры*, аби*, кюлоты*, жабо*, чулки, кафтаны, сюртуки, брюки, плащи… Чуть левее галстуки всех видов, броши и перстень с жёлтым камнем и гербом семьи. Сегодня он первым делом хотел закончить все дела, и ближе к сумеркам пойти прогуляться по городу. Он достал чёрную рубашку, а с верхней полки кружевное белое жабо, не забыв прихватить голубую брошку-булавку. Долго выбирая между белым и чёрным жюстокором, выбор пал вообще на бежевый шитый золотыми нитками, одиноко висящий. Нацепив и его он достал такие же бежевые кюлоты с белыми чулками, и чёрные башмаки с большой пряжкой. Обычно, он не наряжается как положено одеваться всем дворянинам, предпочитая по большей части брюки, плащи и тому подобное. Но сегодня пройдёт важная встреча и заключение договоров. Поэтому надо показать себя с лучшей для них стороны. А чудак одетый как крестьянин придётся совсем не по вкусу партнёрам из Португалии.
Закончив с внешним видом, он вышел в коридор, где встретил двух горничных. Те поклонились и ушли, переглядываясь. Не обратив на них никакого внимания, шатен стал спускаться по главной лестнице, к месту встречи гостей. Они ещё не приехали, поэтому Осаму поплёлся в сад, к заранее приготовленным приборам. Сел на свой стул у куста роз и принялся ждать. Всякий раз над ним нависала рука Времени, коя без колебаний хватала его, и вкуручивала в его голову терпение. Улыбаясь, время разжимало его, и оставляло жить. Что за великая злоба — оставить кого-то жить.
***
Встреча прошла как по маслу, без единой неловкой паузы в диалогах. Договор заключён, гости отбыли оставив в подарок тишину. Несомнено лучшее дарование, дороже разрешения на торговлю в Лиссабоне.
Сейчас шатен снова выбирал себе одежду, только намного проще и сдержанее, на прогулку по городу. Было у него ещё одно увлечение, не страннее обычных. Переодеваться простолюдином и щеголять по городу. Никто его не узнавал потому, что мало кто из крестьян его видел в живую.
Абсолютно готовый Дадзай красовался перед зеркалом. От французкого дворянина ничего не осталось. Сейчас он, в бурых штанах, свободной белой рубахе и в жилете, совсем не господин Дадзай. Открыв окно, он осмотрелся по сторонам. Никого. Теперь нагнувшись к кровати и достав из под неё верёвку, он сбросил один её конец в окно, а другой привезал к ножке кровати. Спрашиваете, почему не выйти в коридор, так проще? Ответ прост: никто не знал об этом увлечении молодого господина, а попадись он на глаза сплетницам-служанкам, можно сказать прощай репутации семьи. Да и так совсем неинтересно. Поэтому сейчас он ухватился за веревку и стал спускаться, как альпинист в сад. Также быстро спрятав верёвку он направился к забору. В нём уже заранее приготовленные отверстия, для более удобного преодоления препятсвия. И вновь как альпенист, он стал карабкаться вверх, и спрыгнув с небольшой высоты, довольный направился в город.
Дома и улочки мелькали, и постепенно исчезали позади юноши. Он улыбался во всю, будто его только что выпустили из тюрьмы, и он бедный, неба голубого не видел. Хотя сейчас небо не голубое, а сумеречное и переливается из розового в алый. Он замер, неспособный оторвать взгляд от ярого зарева. Прекрасно. Чудно. Волшебно. Именно из-за таких моментов, стоит иногда выбираться из роскошной, но тюрьмы.
Он побрёл в сторону фруктовой лавки, с желанием отведать персиков. Он подошёл к ящикам с фруктами, обращая внимание купца на себя. Рассмотрев и выбрав для себя понравившиеся он молвил
— Будьте любезны, этих пожалуйста
— С вас 5 золотых
Дадзай полез к мешочку с монетами, отсчитывая пять штук. Кругленькие диски были переданы продавцу, на что взамен он получил пакет из семи персиков.
— Всего доброго! — крикнул юноша напоследок, удаляясь всё дальше и дальше от лавки. Старик утвердительно кивнул головой, мол, и тебе того же.
Сейчас шатен планировал ещё минут сорок медленно идти обратно в особняк, переодеваться на ночной бал. Он так и не встретил девушку мечты. В его представлении не было чёткого образа и идеала избраницы. Он считал что сразу почувствует родственную душу, где-то в подсознании. Среди всех девушек, которых он встречал, не было не одной, которая вызывала бы у него хоть какие-то чувства. В основном это были, или равнодушие и холод, или гнев и неприязнь к особо упёртым. Они даже издалека не напоминают любовь, этих бабочек в животе, этот трепет в груди, это частое дыхание и неспособность мыслить логически. Он никогда не влюблялся, всё выше перечисленное лишь его понятие любви, на деле же всё может быть совсем иначе, но… Разве не могут чьи-то представления и понимание оказаться истинной? А отчего нет? Вполне могут, если это не ложь. А что такое ложь? Это прекрасная история, которую любят портить правдой. Варвары.
Осаму шёл, жевал, дышал, смотрел и думал. Сколько всего за одну секунду. Можно и устать. А он скорее всего и устал, поэтому встал и стал рассматривать крыши здания. Людей на улицах мало. Изредка его размышления прерывались топотом копыт. Он перебегал от одного дома к другому, жкя при этом персик. От его сока его руки липкие и сладкие, но ему нет дела. Придёт, помоет.
《Крыша плоская… крыша треугольная… крыша с тенью человека… крыша.. Стоп что?》
Он мотнул головой, но тень никуда не исчезла. Она судорожно оглядывалась по сторонам, и заметив наблюдателя спрыгнула за дом скрываясь от юноши. Хах.. А он даже звука преземления не услышал, зато зачем-то побежал оббегать дом, дабы посмотреть. Он бежал, будто сейчас она расстает вместе с закатившимся солнцем под покровом ночи.
Когда он завернул за угол, то увидел фигуру в чёрном длинном плпще с капюшоном. Это брюнет, или брюнетка издалека не распознать, поэтому он стал приближаться. Человек сееунду испуганно на него посмотрел, но вот уже скалиться и злобно взирает, но почему-то сидит и шипит. Всё-таки брюнетка со странными волосами, будто не её вовсе. Только сейчас он заметил напряжённость в её мышцах, и это не из-за гнева или испуга.
《Она ранена!》— пронеслось у него в голове, и он присел ближе. Теперь их глаза на одном уровне.
На ней была чёрная юбка, белая рубашка, огаляющая плечи и корсет на шнуровке поверх рубашки юбки. Ну и плащ с капюшоном, скрывающий половину лица и волос. Она посмотрела на него и снова зашипела от боли. Вдруг её волосы стали преопражаться и вмиг, вместо брюнетки перед Дадзаем сидит рыжеволосая девушка, испуганно смотря на шатена, но не теряя бдительность.
— Чёрт! — выкрикнула она, зарываясь руками в свою шевелюру, будто пытаясь вырвать всё до единого волоска. На миг она даже забыла о наличии шатена, и отвела взгляд к себе в ноги, но вдруг стремительно вспомнив, она вынула из складок юбки нож
— Не подходи!
Он хотел было дотронуться до её руки, заметив блеск ножа, отпрянул. Юноша и сам не знал для чего хотел её прикосновения, но зрительного контакта ему было мало. Осаму сложил руки в примирительном жесте, а-ля, сдался.
— Успокойтесь мадемуазель, к чему подобные угрозы? Я лишь желаю помочь вам с вашим ранением.
Она странно на него посмотрела, чуть наклонив голову, всё еще держа нож в руке. Его манера речи показалась ей слегка неуместной, но решив проверить свои догадки, спросила:
— Тц, аристократ что ли?
— Ваша ясность ума поражает меня! Всё верно! Я Дадзай Осаму, граф, и хозяин особняка неподалёку.
— А почему одет как конюх?
— Я терпеть не могу роскошество!
— А отчего не крикнул стражи? Я же ведьма, а тебя за это ещё и вознаградят.
— Я.. - он запнулся. Не смог сформулировать ответ, поэтому решил сказать правду
— Вы поразили меня с первой секунды! Прошу, не гоните меня, а позвольте помочь.
Тут уже она запнулась, не зная что ответить, и как ей возвращаться к сестре, с раненной ногой? Но, если так подумать, он вроде, искренний? И не станет ничего подозрительного делать, ведь так? У неё никогда не было парней, или хотя бы разговоров с ними. Она бы и вовсе стала отшельником, если бы не сестра…
— Хорошо, я не стану тебя гнать.- Парень засиял, и тут же хотел поцеловать ей ладонь, в знак уважения, но не тут-то было -
— Если раздобудешь немного еды и будешь держать язык за зубами!
《Ну ничего себе! Она ещё и условия ставит? Ладно, поиграем по её правилам》 — думал Осаму, доставая из пакета пару персиков, и протягивая их девушке. Та приняла, и съела один, чуть оживая. Шатен стал внимательно наблюдать за рыжеволосой. Она зачем-то положила на рану ладонь, шикнув от боли. Вдруг её рука заискрилсь красным свечением, и по мере проведения ладонью по ране, та затягивалась, останавливая кровотечение. Сейчас она уже собирается встать, и посмотрев на шатена, сказала:
— Чего смотришь? Из-за тебя вообще ударилась, больно однако! - она окончательно поднялась, стряхивая с юбки пыль и грязь
— А зачем надо было прыгать с такой высоты? Я тебе зла никогда не желал, и желать не буду!
Она подозрительно на него посмотрела, но промолчала, отворачиваясь и идя в сторону леса. Дадзай решил последовать за ней, окончательно решая, не идти на бал. Они шли в полной тишине, лишь звуки шагов по земле разбегались вокруг. Вот уже подошли к лесу, и холодный лесной воздух больно ударил по лицу шатена, а девушка улыбнулась. А он решил спросить:
— Зачем нам в лес?
Она повернулась в его сторону и снова осуждающе посмотрела в глаза. А он в её. В тени деревьев не видно, но кажется в них море. Красивое и шумное. Обречённо вздохнув, она ответила:
— Я хочу тебе кое-что показать. Это… В знак нашей дружбы, что ли?
И вдруг она прыгнула на дерево, и резво побежала вдоль ствола, ловко оббегая ветки, и через несколько мгновений она уже была на верхушке сосны. Ветер играл в её волосах, она смотрела в сторону закатного солнца, вновь позабыв о Дадзае, который ещё не отошёл от увиденного. Но,потрясся головой, он всё же откликнул её с высоты, надрывая горло.
— Эй, а как же я?
Она посмотрела вниз, стукнув себя по лбу, мол, вспомнила, и принялась отматывать верёвку, заранее приготвленной на ветке. Она закинула один её конец на толстую, а другой скинула шатену, и крикнула вниз:
— Хватайся покрепче, а лучше обвижи её вокруг талии!
Шатен последовал совету, и принялся наматывать живот верёвкой, не до конца понимая зачем. Ему будет не особо удобно подниматься с ней на животе, а девушка его никак не потянет, сил не хватит. Но, в следующее мгновение он понял, зачем это надо было: девушка обвязала себя вокруг талии, и спрыгнула с ветки. Дадзая же, наоборот потянуло вверх с небывалой быстротой, и встречный ветер больно бил по глазам, но он не растерялся, и когда она уже была в паре метров от земли он ухватился за ветку, на которой дева стояла до прыжка. Теперь она внизу, а он на дереве. Наверху холодно и очень высоко, но шатен её не боится. Высоты.
Следующее мгновение она снова быстро забежала по стволу, и теперь была с ним на одной ветке. Дева присела рядом поправляя юбку и корсет. Осаму же смотрел на деву, и спросил:
— Зачем?
Она посмотрела на него, но ничего не сказала. Вместо ответа она посмотрела за спину шатена, он инстинктивно повернулся. И замер.
Его очам предстал красный солнечный лик, окружённый всеми цветами неба. Он умирал, и медленно опускался всё ниже и ниже, оставляя за собой киноварь зарева. Это прекрасное зрелище, особенно когда почти на одном уровне с солнцем, и смотришь на всё его глазами. Глаза солнца… Вот что оно видит в предсмертный час. Он застыл, не смея моргать, хотя уже накатывались слёзы, от света. Это прекрасно. Это волшебно. Дадзай хотел было достать блокнот и карандаш из кармана штанов, но его остановила холодная рука девушки.
Н е с т о и т
Холод и ветер ушли на второй план и теперь был только непонятный трепет в груди и… Жалость? Но к чему? Скорее всего к умирающему солнцу. А девушка? Он повернулся к ней, и вновь замер. Лучи закатного солнца переливались в её волосах, создавая пламя, схоже с расплавленным золотом, или киноварью, или…
Оставлю дальнейшее на вашей фантазии.
Она посмотрела на него, и когда заметила его взгляд отвернулась и молвила:
— Пойдём. Он уже умер
Он недоумённо посмотрел на неё, она обречённо вздохнула и снова посмотрела на горизонт, где уже не было солнца, а только красная полоса.
— Кто, он? - спросил юноша
— Как кто? - она улыбнулась, и всё ещё смотрела на горизонт. Её волосы больше не переливались в свете - Старик-солнце.
Он посмотрел туда же куда и она, но потом снова на неё, и осознал. Он влюбился.
Она казалось ему дочкой умершего солнца. Такая светлая, и яркая, но обжигающе далёкая, и ему просто повезло с ней подружиться. Её синие очи…
В них можно смотреть бесконечно, и на сколько он знает, чародеи не умирают от старости, такой глупой и некрасивой смертью. Она всегда останется молодой и красивой, если её не поймают инквизиторы. А они её не поймают, он позаботится об этом, и пусть ничего не получит взамен. Бархат кожи схож с первым снегом. Она прекрасна, и кажется, даже пышные платья не испортят её. Он ещё немного полюбовался её, а потом задал вопрос, мучавший его так долго:
— Как зовут вас, радость моя?
Ветер всё ещё играл в её волосах. Он так же смотрел на неё не смея двигаться.
Она повернулась к нему, и ответила с улыбкой
— Накахара Чуя
========== Гений ==========
Видал ли ты мой хладный друг?
Из-за полей своей зимней земли
Глаза в чьём омуте я утонул?
Я разум пленил по воле своей
Лишь не оставь одного.
Я подарю тебе всё стань ж моей
Не рви души полотно
Киноварь во власах пресмыкается
Голос твой — манящий яд.
Смерть же красы не касается
Тебя обнимает закат
Останься такой до скончания столетия
Подари прошу мне своё.
Коль уйдёшь — я вкушу горечь трагедии
Пусть горит тогда всё огнём
***
Он снова сидел в стенках своего мирка-комнаты. Шатен только что влез через окно, и сейчас смотрел в пол, глупо улыбаясь собственным шнуркам. Подумать только! Он всё-таки её встретил, девушку мечты! Только не было ни участившегося дыхания или сердца, ни глупого поведения. Был только некий ступор, и он несомненно из-за её красоты.
Рядом с ним, облокотившись о его ногу, сидело одиночество, которое терпеливо ждало его с вылазки. Оно всё такое же чёрное и липкое.
Затруднял только тот факт, что она ведьма. Что делать? Угораздило же…
Сейчас к нему снова приедет Фёдор, обсудить дела насущные. Будет что ему рассказать, интересно, как отреагирует? Без 《идиот, или полоумного》 не обойдётся, это уж точно. Шатен выглянул в окно, улыбаясь. Вот она — карета, с чёрными лошадьми. Фёдора.
Он выбежал, на ходу пристёгивая жабо на зелёную брошь, чуть задев дворецкого, пока нёсся. Ничего, жить будет. Дадзай остановился у гобелена и принялся ждать, когда карета заедет, обдумывая разные темы для разговора. Первая, несомненно была чародейка Чуя. Второй, из приличия, будет вопрос о его делах. А дальше как пойдёт разговор. Если он пожелает, разумеется.
Топот копыт предвещает о скором заходе Фёдора сначала в дом, потом в сад, на чай. Вот швейцар открывает двери дома, и как только они распахнулись, впуская дыхание сада, гость неспешно зашёл в дом.
— Господин Достоевский прибыл! - огласил всё тот же швейцар.
Гость не обернулся на свою фамилию, будто она его не интересовала, хотя так и есть. Его почти никогда ничего не интересует, а если и интересует, то не надолго, от того, что он добьётся этого “интересуемого”, и оно перестанет быть интересуемым. Этим “интересуемым” могло быть что угодно: вопросы, проблемы, соревнования в стрельбе. Помимо “интересного” в словаре брюнета есть “занятно” и/или “заманчиво”. Это совсем другие слова, похожие на двух клоунов — чёрного с красным колпаком и белого с жёлтыми штанами . Позже узнаете, почему. Не почему у одного колпак, а у другого штаны, а почему именно клоунов.
— Приветствую господин Достоевский, - молвил Дадзай, поправляя ворот рубашки.
— Позвольте проводить вас в сад, на чашечку чая.
Они оба ухмыльнулись, зная что не на “чашечку”, и даже не на две. На два чайника и блюдце с бисквитом, минимум.
— Взаимно, мсье Дадзай. - он смотрел своими серебряными глазами в лицо собеседника, попутно обдумывая темы для разговора
— Буду весьма признателен.
Шатен двинулся вперёд к парадному выходу, где швейцар уже взялся за ручку, и потянул на себя. Осаму шагнул в открытое пространство, как в большой и просторный рот внутрь улицы. Брюнет шёл чуть позади, на пару шагов, из приличия. А так он знал, где сад Дадзая наизусть.
Они прошли белую калитку и направились к столику, где уже стоял чайник и две чашки. Фёдор занял своё излюбленное место возле розового куста, Дадзай же то, что ближе к выходу. Сад Дадзая незачем описывать обильными словами. Пожалуй, первое что можно про него сказать, так это то, что Осаму в него никогда не заходит, если только не приехал Фёдор. Второе. Сад зелёный.
Диалог решил начать шатен. Он отпил из своей чашки, и поставив её на блюдце, молвил:
— Фёдор, я влюбился! - и стал ждать реакции собеседника, жадно пожирая его лицо глазами. Они голодные, и карие.
Брюнет недоверчиво посмотрел, чуть щурясь. Он взял кусочек бисквита с кремом и откусил, запивая. Проглотив, спросил:
— Ну и кто эта несчастная?
— Почему несчастная-то?
— Потому, что ты не сможешь взять её в жёны, если это какая-нибудь простолюдинка, а это простолюдинка, я не сомневаюсь. Она обязательно влюбится в тебя, если уже не влюбилась, а ты не сможешь дать ей то, чего хотите вы оба. - он сказал это так, словно рассказывает сказку надоевшему ребёнку, и будто его заставили.
Осаму опешил, немного не рассчитав реакции друга на свой вопрос. Но кое-где и он прогадал, и сейчас он узнает где именно. Он взял чашку, и рассматривая чаинки в жидкости, ответил:
— Она не влюбилась, а только подружилась со мной.
— От чего ты так уверен?
— От того, что вряд ли влюблённая девушка угрожала бы моей жизни охотничьим ножом.
Тут очередь Фёдора опешить от такого ответа. Сначала в его голове возник вопрос: 《Как, чёрт подери, простолюдинка могла погрозить аристократу?》. И тут же на него нашёлся ответ, который прозвучал в виде вопроса:
— Ты опять выходил в город “неофициально”?
“Неофициально” значило на их языке, как “вышел в окно, пёс знает куда, и шатался ночью по улицам как умалишённый”. Обращено оно было всегда к Осаму, потому что Фёдор “не дегенерат”.
Звучало скорее как утверждение, нежели как вопрос, на который шатен улыбался.
— Ага. Не выйди я вчера на улицу, не встретил бы её, такую прекрасную.
— Кто она?
— Ведьма.
Тут уж у брюнета совсем глаза от удивления вылупились. Он спешно опустил, ранее поднятую чашку, и стал думать над ответом. Ведьма? Он совсем отбитый? Да если узнают мало её сожгут, его могут также приплести. Как она вообще выжила при вечернем патруле? Так, это уже звучит, будто он против этих отношений, хоть и не совсем за. Бесспорно он поддержит друга, и в какой-то степени рад видеть его горящие глаза, но… Это слишком даже для него. Ведьмы, насколько известно Фёдору, обладают бессмертием и манящей красотой. У каждой есть свой уникальный дар, но есть и те которым может обучиться каждая. Откуда он это знает? Его секретная библиотека с запретной литературой. Как она образовалась у такого порядочного аристократа, как он? В шестнадцать, когда умер отец, он всерьёз решил узнать, была ли мать колдуньей? Она была красива, но брюнетка, что странно для ведьм. В итоге у него собралось больше сотни книг, с содержимым про чародеев.
— Ну такого даже я от тебя не ожидал. Что будешь делать?
Дадзай перевёл взгляд с собеседника на блюдце с фруктами. Один апельсин и пара синих слив накрепко захватили внимание шатена, и он усмехнулся чему-то своему, ну или внезапному воспоминанию.
— Ждать встречи, разумеется.
Далее он поведал обо всём, что случилось той ночью: о тени на крыше, о брюнетке, которая на самом деле рыжая, о ноже, и о самом странном зрелище за всю его жизнь. О мёртвом солнце, и о том что это не оно, а он, Старик-солнце, и что волосы девушки были, как этот одиноко лежащий апельсин, а глаза как море, и что он никогда не видел таких глаз. Фёдор внимательно впитывал всё, что летело в его уши, изредка кидая что-то в уши Дадзая. Это были одинокие комментарии, по поводу его отбитости.
— Весьма занятно. - молвил брюнет в конце пересказа Осаму.
А теперь время обещанного пояснения. “Занятно”, на языке Фёдора означало, или “меня это смешит, а ты шут”, или “у кого-то в будущем будут проблемы”. Понять, что именно из этих двух было невозможно, от того и занятно. Брюнета крайне занимали чужие страдания, особенно дадзаевские, ведь они, или ничтожно незначительные, или значительно серьёзные, но второе реже.
Вот и сейчас Дадзай пытался понять, что именно имеет в виду друг, но сдался.
— Тебе-то смешно, а мне вот что делать?
Он зарылся руками в волосы, обречённо смотря на соседа, будто ища в нём поддержку, коей не последовало. Даже дружеского “Всё наладится, не переживай” не было. Странная дружба. Но будь Фёдор хоть немного не таким Фёдоровским Фёдором, Дадзай не стал бы с ним дружить.
— Даже не представляю. Ты хоть имя её знаешь?
Он на секунду поставил себя на место Осаму, и тут де нашёл решение, если конечно Осаму знает её имя.
— Знаю. Накахара Чуя, звать её.
Ему показалось что знание имени никому никак не помогут. Как же он ошибался и через секунду поймёт как, и будет благословлять Фёдора до конца своих дней и больше. Брюнет сложил руки в замок и уронил на них подбородок, отвечая:
— Так сходи к переписчику населения, в чём проблема? Если она жива, в данных хранилища должны быть прописаны семья, род деятельности и адрес. С твоим статусом и деньгами, это вообще даже близко не проблема, если конечно она не соврала, и назвала своё имя.
Шатен широко распахнул глаза, собственному счастью не веря. Он думал, что больше не увидит её, а если увидит то только в сопливых снах. А тут Фёдор с таким воистину гениальным решением. Это намного лучше чем какое-то там дружеское “Всё наладится”, в сто раз лучше.
— Ты гений!
— Я знаю. Завтра пойдёшь, сегодня он закрыт.
Остаток чаепития пролетел незаметно для обоих. Они обсудили дела политики, их собственного положения и прочее. Он проводил Фёдора до кареты, а потом из окна комнаты глазами. Спасибо ему!
Комментарий к Гений
Стих моего авторства, был написан специально для данного фика. Спасибо всем за комментарии, и тёплые слова в них. Отдельное спасибо публичным бетам, которые помогли найти ошибки в прошлой части! Старалась выложить побыстрее.
========== Коё ==========
Давайте немного отойдём от роскоши графских особняков, и попадём в дом на главной улице. Дом одноэтажный. Дом заурядный.
Этот дом носит каменные кирпичи и черепицу грязного цвета. У него три квадратных рта, завешанные плотными бурыми шторами. Эти рты сквозят, и вдыхают в дом ночной воздух. У дома есть дубовая дверь с чугунным кольцом. Около неё стоят два ящика синих цветов. Они плачут и дышат мокрым песком.
Он ничем не огорождён, а от других домов, всяко богаче этого, его отделяет шеренга воздуха. Она называется переулок. Прошу прощения, немного запамятовала. Сейчас ночь.
К жилищу подошёл человек в плаще, и отбил на двери ритм кольцом. Не просто звук, а именно ритм. Два стука, пауза, стук, и дверь открылась, впуская незнакомца. На пороге стояла рыжеволосая девушка, знакомая вам раньше.
— С возвращением.
Он не ответил. Молча прошёл, расшнуровывая на ходу сапоги, и стянув с ноги, откладывая в ящик. В ящике была ещё пара сапогов поменьше. На крючке повесился плащ. Он был чёрный.
— Вскипяти воду, есть разговор. - сказал он, проходя в одну из четырёх комнат. Незнакомец, а точнее незнакомка была хмурой.
— Как скажешь. - Она проследовала на кухню, смывая с лица улыбку. Теперь улыбка умерла, вместе с огнём в глазах рыжей. Они пали.
Пол скрипел, и не от веса девушки, а от возраста полов в прихожей. Он был долгожителем. И деревянным был только в коридоре-прихожей. Все оставшиеся комнаты населял камень: серый и криво положенный.
Кухня была очень маленькой. В углу стоит большая бочка, для мытья посуды. Над ней навесные шкафчики, и полки с банками. У другой стены каменная печь, с бурлящим котелком внутри. Котелок был грустный.
Возле бочки стояли ящики с посудой. Она была белая, и было её мало. На полу погреб, с таким же чугунным кольцом, что и у входной двери . Пол был каменный, как и везде. На нём была медвежья шкура, бурая. Напротив бочки и посуды был деревянный стол, на котором делались все кухонные дела: резка продуктов, разделывание мяса, и собственно сами приёмы пищи. Она была скудной.
Девушка прошла, захватывая с гвоздя полотенце, и направилась к печи. Она была подавленна. Если сестра говорила 《Есть разговор》, значит не к добру. Чуя ухватилась за ручки котелка полотенцем, и вытащила его на стол. Он перестал бурлить, и принялся остывать. Медленно. В нём был суп.
Теперь девушка взяла чайник и направилась га улицу, к колодцу. Колодец кстати был прямо за домом. Она шелестнула подолом белого платья, которое уже успело запачкаться.
Дверь скрипнула, и из-ща проёма на девушку уставилась луна. Не обратив на неё никакого внимания, она обошла дом и подошла к колодцу. Он спал. Она кинула его ведро вниз, и когда то, с глухим 《плюх》, наполнилось, принялась крутить ручку, дабы поднять. Ведро скрипело и подниматься не горело желанием, но кто его спросит, такого ржавого? Вода стала переливаться из него в чайник, и когда тот наполнился, девушка оставив ведро на краю, с большой неохотой вернулась в дом, скрипнул дверью.
Теперь на кухне горел свет. Он острый и напряжённый, как и Чуя. Она медленно направилась в сторону кухни, держа в левой руке полный чайник. Когда же тусклый свет полностью озарил её лицо, за столом появилась незнакомка, с которой сейчас будет разговор. На ней было серое платье. Волосы были не как у рыжей, они были длиннее и отливали розовым закатом, когда у рыжей закат был как киноварь. Они были собраны в пучок, а чёлка закрывала один глаз. Он был рубиновый.
Чуя, не смея сказать и слова, направилась к печке и ставя на неё чайник. Пока вода грелась она села на соседний стул, прямо напротив сестры. Несколько минут полного напряжения. Девушка пыталась проглотить своё стучащее сердце. Оно было отвратительного вкуса. Но этот ужин не продлился долго, и тишину разрезал свист, больно бьющий по ушам. Голубые глаза метнулись к чайнику, и через несколько телодвижений он был водружён на стол. Теперь Накахара копошилась в посудных ящиках, вынимая оттуда заварочный чайник, а с верхней полки сам чай.
Очень мелко дрожа, девушка положила несколько листов заварки, и залила кипятком. Она не смела поднимать глаза на рассерженную сестру. А она таковой была.
Сев на соседний стул, Чуя собрала всё оставшуюся смелость начать разговор.
— Так, о чём ты хотела поговорить? - голос звучал бархатом, но это фальшь. Он дрожит и бьётся внутри.
Старшая подняла глаза. Даже сквозь спокойствие, в них были сомнения. Она потянулась к чайнику и налила в чашку немного.
— От чего вчера вечером ты пришла позднее обычного? Мало того, ты использовала целительную силу, которую не должна была практиковать. На первое я ещё могу закрыть глаза, потому, что знаю о твоих лесных вылазках, - дева осуждающе посмотрела на Чую, которая места себе не находила. -
— Но то, что ты использовала то, что язапретила, выше любой наглости. Разве так тебя воспитывала матушка?
Чуя молчала, не смея подавать голос. Чай в её чашке начал стыть, и кажется дрожать вместе с девушкой. Когда сестра говорила, лучше не прерывать, пока не дадут слова. Его дали только что, вопросом.
— От чего мне нельзя занятся врачеванием? Разве это дурная магия?
— От того, что наш род, род колдунов боевых. У нас ценится не лечение раненых, а как раз наоборот — нанесение увечий недоброжелателям. Ты — ведьма силы и гнева, чародейка семьи Накахара, так будь любезна соответствуй! Пока я жива, не позволю семье угаснуть. - она постепенно гневалась, но совсем не подавала виду.
— Но ведь…
— Никаких но! Ты слаба, раз даже из-за царапины не смогла дойти. А ещё мне бы хотелось побольше узнать о самой причине травмы. Я жду.
Чуя только осознала, что придётся выкладывать абсолютно всё. О причине раны, о использовании целительной силы, о Осаму Дадзае, и о мёртвом солнце. Ах, как же хочется исчезнуть!
Вздох
— После твоего поручения, я собиралась вернуться домой, как вдруг по улице шёл мужчина. Я не думала, что в такое время по улице будут гулять, поэтому не особо позаботилась о маскировке. Этот полоумный заметив мою тень, побежал. Я спрыгнула с крыши, и неудачно приземлилась. Он нагнал меня, и вновь неудача. Волосы обратились раньше обычного. - у старшей вылупились глаза от злости и страха за Чую, но та продолжила -
— Я пригрозила ему ножом. Он поклялся никому не слова. И у него была странная манера речи, все эти “позвольте” и “мадемуазель”. Странно для крестьянина. Я задала вопрос, и оказалось, что это аристократ, и видимо, умалишённый.
— Аристократ?! Чьего же дома, осмелюсь спросить? - она внимательно слушала рассказ синеглазой, недоверчиво на неё посматривая, время от времени. А оно в свою очередь текло патокой: вязко и липко.
— Дома Дадзай, сестрица. - Старшая недоверчиво посмотрела на слова Чуи, но не найдя в них лжи, погрузилась в раздумья. Рассказчица же обдумывала следующие слова.
— Но о наследнике этой семьи мало что известно. Поговаривали конечно, что он странный, и в свои 18 не помолвлен до сих пор, что необычно. Я не верю слухам, но похоже, что этот один из правдивых. - она отпила ещё немного, и поставив чашку с тихим “стук”, глянула на Чую. У неё всё на лице написано: и страх, и одиночество, и некое беспокойство. Интересно, о ком?
— А есть ещё слухи? - она старалась не выдавать дрожь из-за смуты в мыслях. Причиной её был шатен, что даже не подозревал о причине обсуждений. Сейчас девушка испытывала смешанные чувства насчёт него.
— Разумеется есть, и они так безобидны как этот. Я слышала от продавца в третьем квартале, что он в дружбах с “северным принцем”, который имеет дурную славу, взявшуюся из ниоткуда. Ещё у него странные увлечения, связанные с увечьями, потому ходит весь перебинтованный, постыдился бы. И вообще он личность сомнительная. - она поправила рукава платья, и намеревалась послушать до конца повесть сестры.
— Не менять тему, а продолжай начатое. - было брошено на стол. Это слова.
— Этот Дадзай признался мне в любви, - тут глаза слушательницы резко вздёрнулись.
— И разумеется я не восприняла их всерьёз. Как можно кидать такие страсти? Тем более меня он видел в первой. Но не думаю, что он лгал. - Рубиновые глаза смотрели в небесные с прежней злостью и гневом.
— Ты понимаешь, что это значит?! А если он попытается найти тебя! С его состоянием, это даже близко не проблема, а если он подключит свои связи, то даже вздохнуть без его ведома не выйдет! Если он серьёзно полюбил тебя, то так оно и будет!
— Не горячись. Мы ещё точно не знаем, незачем гневаться. К тому же, всегда можно договориться, Коё.
Коё посмотрела на неё с недовольством, и выскочила из-за стола, в комнату из которой вышла, шелестнув платьем, и бросив напоследок:
— Делай как считаешь разумным. Матушка перед смертью наказала лишь о чистоте наших магических способностей, но о подобном ничего не упоминала. - она в последний раз посмотрела на сестру, которая так и осталась сидеть за столом. — И… сегодня нашли и сожгли Маргарет. Я была на её казни. Не допусти подобного с собою, а я вернусь в отчий дом, не хочу навлекать на себя беду, которую скоро навлечёшь на себя ты. Буду заходить иногда, проведать.
Она ушла, но вскоре комната в прихожей засияла золотыми искрами, и из неё медленно выплывали вещи и предметы, обличённые свечением. Вскоре повесившийся плащ сняли и накинули на плечи, багаж проплыл рядом, в потрёпанный чемодан, а волосы обывательницы стали каштановыми. Чуя опомнилась, и подбежала к сестре сзади, крепко сжимая её в объятиях, будто в последний раз видит.
— Спасибо Коё. За всё. Но, почему ты не остановила меня?
Озаки вздохнула и улыбнулась грустной улыбкой, ласково смотря на младшую. Человек-настроения: только недавно готова была рвать и метать, а сейчас улыбается и приобнимает за спину сестру.
— Потому, что это твоя жизнь и твоё сердце. Я не имею прав в неё вмешиваться. Хочешь его любить, люби.ю, но не вздумай умирать. Если ты умрёшь я его убью, клянусь тебе, ибо не будь его, не было бы проблем. Будь осторожна.
Дверь скрипнула, и шатенка с чемоданом вышли из дома. Пошёл дождь, и вскоре фигурка в плаще отдалилась от дома, под взгляд голубоглазой сестры. Она до последнего надеялась, что старшая обернётся и посмотрит на неё. Глупая надежда, так ведь? Но так и не дождавшись, он захлопнула дверь, и погасила свечу.
Озаки шла быстро и свернув с улицы, замедлила шаг. Дом родителей находилась в четырёх кварталах отсюда. Не очень долго, учитывая колдовскую выносливость. Она смотрела в небо, и дёргалась от холодных падающих капель дождя. Старая брусчатка трескалась от её каблуков, но несмотря на это, дева миновала три квартала. Не успела она свернуть в сторону дома, к ней подошли двое мужчин. Они были одеты в чёрные плащи, а на груди болтались кресты. Взгляды были горькими.
— Девушка, пройдёмте, есть подозрения…
Комментарий к Коё
Спасибо всем! Вот немножечко стекла, не без этого)
Пишите коментарии, если что-то интересно, отвечу на все вопросы!
========== Его океаны ==========
— Господин, чем могу служить?
Человек с туловищем комода и седыми усами сидел за столом и минуту назад складывал пергамент. Комната в которой он находился, была то отвала набита шкафами и ящиками казалось, что её вот-вот вырвет. Они были везде, и свободно было только полотно воздуха, соединяющее рабочий стол, с входной дверью. Его дела прервал звон колокольчика двери его здания, впуская в себя высокого шатена, с жёлтым перстнем на пальце. Парень подошёл и положил перед переписчиком бархатный мешочек. Он недоумённо посмотрел на положенную вещь, хлопнув старыми глазами.
Шатен улыбнулся и пояснил:
— Здесь, - он указал на бордовый мешочнк шитый серебряными нитками
— Сто пятьдесят золотых, и два обоаботанных рубина.
Глаза переписчика округлились и стали как два золотых, от жадности. Такой суммы он никогда не видал, что уж его винить. Он было потянулся своими пальцами-сардельками, но его хлопнула трость с золотым набалдашником. Он удивлённо посмотрел на её обладателя, тот лишь с показушной улыбкой, и отвращением внутри, добавил:
— Всё это ваше, если отыщите личные данные одной интересуещей меня персоны.
Мужчина нахмурился и ответил, скрещивая руки на груди:
— Подобного рода просьбы противозаконны. Я не могу вам помочь.
Дадзай засиял ещё больше, уже наполовину вкушая плод победы
— Я увиличу сумму в двое, трое или лаже четверо, если согласитесь мне помочь
Переписчик задумался. С одной стороны, он может сдать его полиции, и получить вознаграждение, но явно не больше предложенного, при этом сохраняя свою законопослушность, с другой он сможет оплатить учёбу дочери. Да и его жены сожгла эта “законопослушность” поэтому выбор очевиден, и он сбросил со своих губ ответ:
— Хорошо. Мне нужно знать имя этого человека.
Осаму огненными глазами посмотрел на мужчину, глазам не веря. Сейчас он узнает где живёт его избранница. И с довольным лицом молвил:
— Накахара Чуя, мсье.
Переписчик кивнул, и поднялся из-за стола. Он поправил ворот своей рубашки и направился к ящикам. Они все отмечены буквами алфавита. И остановившись у шкафа “Н”, он стал дёргать ручки ящиков. В них лежали пачки бумаг, похожие трупов, сильно прижатых друг к другу. От них веяло старостью. Некоторые вовсе готовы были рассыпаться в прах, и тогда это уже не документы — это грязь, и не пепел на руках и не земля под ногами. Этот прах схож с крематорическим пеплом, а тот пропитан табаком и криком. Он дёрнул ручку третьего ящика, в котором было всего четыре папки. Он достал третью и пробежал глазами по буквам.
Та самая.
Он пошёл обратно, держа папку в руках, и когда вернулся его взору пали уже три мешочка, шитых серебряными нитками. И один сидящий шатен. Улыбается. Завидев документ в руках мужчины, сказал:
— Благодарю вас! Деньги на столе, можете пересчитать.
Переписчик кивнул и протянул папку шатену. Тот принял её как высшее дарование человечеству, и поспешил ретироваться с лавки, забитой документами. Дверь снова звякнула, оставляя после себя одинокого переписчика, который снова сел за стол. Повсюду витала тревога и счастье шатена, от чего мужчина чихнул, и убрал деньги в ящик стола.
В это время довольный шатен рассматривал бесценные бумаги. Он сидел в карете, но никуда не ехал. В документах был карандашный набросок лица девушки и личные данные
Имя, фамилия:
Чуя Накахара
Рост:
160 см
Место жительства
Квартал 7, ул. XX
Родственники:
Коё Озаки (сестра)
Эмили Накахара (мать) мертва
Винсент Накахара (отец) мёртв
Рюноскэ Акутагава (не родной брат)
Он повертел бумажку ещё пару раз, а потом взял трость и стукнул два раза в потолок кареты, озвучивая адрес, что был написан. Звука удара по бокам лошади, и шатен затрясся из-за неровной дороги. Он задёрнул тёмную шторку кареты, и планировал вздремнуть на 1 час. 7 квартал — путь не близкий. Час езды минимум, и полтора если какая-нибудь авария, что не редкость в том районе. Не сказать, что это настолько далеко от поместья шатена, но из-за бесконечных грабежей и прочих инцидентов, туда мало кто ходит, и дороги ужасные.
Прошло не так много времени, как кучер окликнул молодого шатена. Тот задремал, и был явно не в восторге, от того что разбудили. Он жмурился и потянувшись, спрыгнул с кареты. Осаму обернулся и увидел дубовую дверь, с чугунным кольцом. Поправив ворот рубашки и уже было собравшись постучать, как вдруг вспомнил о наличии кареты с кучером. После пары фраз, тот отбыл восвояси, оставляя господина а гордом и недолгом одиночестве. Дадзай взялся за кольцо и стукнул два раза. Два маленьких крика послышались из-под кольца. Ему больно.
Он подождал пару секунд, прислушиваясь. За дверью было слышно копошение. Наконец дверь скрипнула, и на пороге стояла рыжеволосая девушка, в белом платье. Ещё на ней были слёзы. Она посмотрела в лицо шатену с безмолвным 《Входи》, и отошла в сторону. Дадзай зашёл, стирая с лица улыбку. Он нагнулся и снял туфли, ставя рядом со всей обувью. Её было только две пары, и обе женские. Он встал и поправил брошь булавку направился на кухню. Юноша успел заметить, что дом крайне мал, даже для двух людей. Он прошёл в захламлённую и неубранную кухню. На полу мокрым цементом лежали осколки тарелки, или двух. Девушка сидела за столом, зарывшись в рыжее море на голове. Море было сухим.
Дадзай прошёл и вынул второй табурет из-за стола, дабы присесть. Он не думал застать девушку в такой печали, если не истерике. Уже не было привычных ему блеска глаз и тёплой кожи. Есть только девушка, с заплаканным лицом. Он присел рядом, и осмелился начать разговор, смотря точно на ведьму:
— Радость моя, от чего впустили меня? Вам ведь сейчас явно не до моей скромной персоны.
Девушка не отреагировала, лишь посмотрела на него своими небесами. Что вы думаете? Конечно можно смотреть небесами, даже нужно. Ведь у каждого оно своё, и видно только в очах.
Слеза бесшумно скатилась по щеке. Сглотнув, девушка ответила:
— Раз пришёл, значит надо впустить. Таковы манеры. Тем более, я же говорила что гнать тебя не буду. Не хочу лгать попусту. - она встала из-за стола
— Чай?
— Да, пожалуй. Так, что случилось у вас, прекрасного создания, коль слёзы роняет?
Девушка до белизны в костяшках сжала чашку, и не ожидав такой грубости, она разбилась. В ладони девушки осталось два осколка, которые красили руку девушки в красный. Она вынула их и выбросила в мусорное ведро, вместе с остальными. Шатен не дёрнулся, ожидая. Теперь на столе стояли две чашки без чая. Девушка осторожно взяла заварочный чайник и наполнила их. Тёмная жидкость. Такая же как и в глазах шатена. Можно сказать что она налила в чашки глаза Дадзая. Странно звучит.
Чуя подвинула ему его чашку и села напротив, держа свою. Она отпила и капли, вспомнив про вопрос. И собираясь с духом ответила:
— Моя сестра… Её сожгли сегодня на площади. Она была для меня всем, и если бы я тогда…
Шатен посмотрел на неё с сочувствием и горечью. Он не думал что застанет её в таком горе.
— Мне не стоило приходить.
— Раз пришёл, останься. Допьёшь, и уйдёшь. Так, как ты нашёл меня?
Он грустно улыбнулся из полуоткрытых глаз. Подперев голову рукой и мечтательно ответил.
— По зову сердца разумеется.
Она посмотрела с сомнением. Разумеется ей льстило, что такой симпатичный аристократ пришёл к ней на чай, пусть и не вовремя. Тем более, что он не выдал её колдовскую тайну.
Рана ещё кровоточила.
Шатен ещё сидел.
Она промолчала. Глаза зацепились за заколку на подоконнике. Ничего примечательного на первый взгляд, если бы только она не была сестринской. Глаза вновь наполнились слезами, такими тяжёлыми и горькими, что больно смотреть. Они спешно сбежали с её лица на стол. Осаму не мог более смотреть, и подошёл. Он обнял её сзади, чувствуя дрожь в плечах и сердце, в таком хрупком и маленьком, что посмотри, будто и нет его вовсе, и будто не оно сегодня скрутилось до боли. Ему было больно смотреть на свою любовь. Она же посмотрела на него своими глазами, а он сказал:
— Плачь солнце моё. Ведь те, кто больше не плачет — самые несчастные люди в мире.
Она улыбнулась горькой улыбкой, такой горькой, что казалось она отравляет не хуже любого яда. Заправив прядь за ухо она ответила:
— Как это?
— Они там, где больше не будет света. Это жители могил и земли. Они не могут плакать.
Чуя улыбнулась. Ей стало легче, даже от Дадзая. Её не баловали, объятиями или даже взглядов в свою сторону. И всё же она рыдала на похоронах родителей. Странно же? Рыдать по тем, кого не любил. Это очень грубо.
Он последний раз сжал её, а затем выпустил с объятий. Она отстранилась, и блестела слезами. А потом молвила те самые слова:
— Мне кажется, я люблю вас, господин Дадзай.
Он, счастью своему не веря глупо улыбнулся пауку на стене. Это солнце согрело его. Солнце с голубыми глазами. Его солнце. Его океаны.
— Вы заставили меня ждать, душа моя.
Вы наверное думаете, что легкомысленно доверяться не пойми кому. Но Чуя не такая, нет. Она доверяет своей интуиции, как себе, а та гласила ,верь шатену. Теперь у неё есть его горечь. Его кофейные глаза. Глаза полные радости и новорождённой любви.
Комментарий к Его океаны
Простите за столь маленькую часть.
Я не думаю что《Ведьма, с огнём в волосах》продолжится. У меня совершенно нет идей для дальнейшего развития событий, дабы было интересней читать. Скорее всего фик будет заморожен.
========== Василёк ==========
Мягкость лица и вены-лианы
Трепетно жмутся сквозь руки
Огонь в волосах, глаза океаны
Тяжелы любовные муки
Люби своих слёз ласковый свет
Коль не замёрзли нити в душе
Пока можешь идти ищи рассвет
Синих глаз, открытых во мгле
Любовь моя её ты от бед защити
Душа моя быть твоею должна
Голос пронзил крик в небе тиши
Сгорело Солнце, в огне умерла
Боль окрасит грудь в алый цвет
Струится океанами голос твой
Я не уйду однажды дав обет
Буду сиять камнем в саду его
Застыли в дёгте мраморном
Черты лица и вены лианы
Вечно юна, в белом свадебном
В саду его солнце его океаны
— Что вот прям так и сказала? - с прищуром посмотрел Фёдор на друга, который сидел напротив с чашкой. — “Господин, вы само очарование, я горячо полюбила вас с первого мгновения нашей встречи”
Шатен улыбался и показушно подтянул воротник рубашки, а-ля “похититель сердец женских”. Они снова сидели пили чай. Нет не в саду Дадзая.
Фёдор пригласил его на чашку другую. О истории сада Достоевских можно писать роман в нескольких томах. Настолько он прекрасен, настолько и мёртв. Вся зелень не была зелёной, скорее какого-то голубоватого оттенка сероватого цемента. Здесь дышит север.
— Ты во мне сомневаешься? Или мне кажется? - посмотрел взглядом невинного ребёнка, мол “как это я, сама невинность, могу врать?”.
— Тебе не кажется. И я не сомневаюсь, а открыто тебе не верю.
— Как же так? Я же твой друг!
— Именно поэтому.
Дадзай на это лишь обиженно поджал губу. Его слегка удручало то, что друг никогда не попадается на его маленькие проказы. Они похожи на бабочек с белыми чистыми крыльями, но их безжалостно отрывал Фёдор, показывая всем своим головным тараканам, что это не бабочки, а дождевые черви, сложенные пополам. А может, проказничать Дадзаю мешала этакая фёдорвсая атмосфера вокруг. Ну серьёзно, словно Достоевские нелегально вывезли из своей страны кусочек России, ибо по другому он не мог объяснить, как это так: сады везде зелёные и проказы не угадаемы, а тут он голубой и всё видит насквозь. И сад, и Фёдор: оба проницательны.
— Ну ты же рад за меня?
Брюнет посмотрел на Осаму и поправил шапку.
Незаменимая часть его имиджа, где бы он не находился.
— И да, и нет.
— Понимаю. А что бы ты сделал на моём месте? Продолжил бы встречаться, разорвал бы связь, или сдал инквизиторам? - поинтересовался шатен. Этот вопрос его сильно интересовал.
— Во-первых я бы не оказался на твоём месте, ибо у меня есть мозг.
— То есть у меня нет мозгá? А как правильно мозгов, мóзга, или мозгá?
— Какая разница как говорить, если мы говорим о отсутствущем органе в твоём организме? Говори как хочешь.
Он снова отпил из своей чашки. Помимо чайника, на столе были блюдца с бисквитом и пряниками. Шатен покивал головой, мол, “логично”.
— Значит мозгá! - позже выкинул он же.
Удивительно, как разговор может перетечь из одной темы в другую. И причём в такие разные, как и сами собеседник. Остаток чаепития они обсуждали множество тем. Наверное примерно столько, сколько капель в полной чашке чая. То бурно спорили о том, чья невеста красивей, потом о том, что Чуя не невеста, а Дадзай бурно доказывал обратное, то он перешёл о разговорах более мирных, как например о красоте России, и разнооьразие Японии, то ещё о чём-нибудь.
Фёдор проводил его бурый с синими шторами экипаж и вернулся в покои. Не думаю, что есть смысл описывать опочивальню брюнета так, как он не герой нашей истории. Можно сказать только то, что всё там было словно приклеено. Ничего никогда не меняло своих мест. Наряды всегда висели на своих местах и в определённом порядке, документы и договоры в аккуратной стопке. Почему они не в кабинете? Фёдор привык всё доделывать перед сном. Знакомо чувство выполненного долга? Так оно ещё и вознаграждалось. Чем? Сном разумеется. Хотя несмотря, на то что он доделывал всё до пол одиннадцатого, по настоящему засыпал лишь в часдватри ночи.
… и мы только в два часа ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать. Лермонтов.
***
Сумеречная прохлада несильно ударила в лицо Осаму. Он стоял на балконе и смотрел в сторону площади, где обычно сжигали преступниц. Сегодня сожгли очередную ведьму. Люди высыпались из домов, как песок из порванного пакета, лишь бы поглазеть на чужую смерть, и в тайне ликуя, что не его. Дадзай лишь мельком глянул. Не подумайте, не из интереса. Убедиться, что не она. Рыжеволосое море.
Он ещё немного поглядел на растушёванное небо и редкий дым. В руках у него редело его сердце, половина. Вторую он отдал Чуе. Дадзай зашёл в комнату и думал чем бы заняться ещё. Документы подписаны абы-как, но это не столь важно. Его голову всецело заняла рыжая красавица. Она сидит там и пьёт чай, смотрит голубыми глазами. Там, это в его мыслях.
Осаму сел за стол, и достал один чистый лист и письменные принадлежности. Расправив его как следует, будто не письмо пишет, а какой-то документ самому королю. Он достал и принялся строчить быстрым и аккуратным почерком. Письмо получилось в пол листа, если не больше.
Внимание вопрос
Кто получатель?
Верно — угадали
Разумеется к его возлюбленной. Он жаждал встречи, словно глоток воды в Сахаре. Поэтому дописав, и перечитав два раза, он сложил лист вдвое и положил в конверт. Рядом стоял подсвечник на фарфоровой подставке. Там танцевал огонёк. Из ящика была выужена небольшая коробочка. В ней хранилась коллекция шатена. Странное для мужчины занятие, особенно то, что собирал Дадзай. Коллекционировал он цветы. Обычные, полевые и разумеется правильно засушённые. Там были розы всех расцветок, незабудки, один ликорис, анемоны, вистерия, вишня, яблоня…
Но всё это прошло мимо взгляда юноши. Он осторожно перебирал своё сокровище, пока не нашёл то, что нужно. Василёк.
Его лепестки пахли крыльями бабочек.
Он положил цветок на конверт и поставил печать. Теперь внутри был прижат василёк, а поверх него уже герб семьи. Оно получилось очень аккуратным, что редко получалось у шатена. И это третье из трёх, что он сделал аккуратно не потому, что надо, а потому, что сердце. Первое это порезы на своём теле. Когда-нибудь он вам расскажет и об этом. Второе это сушка цветов. Не один лепесток за всё время погребения в картонном гробу не упал.
Через какое-то мгновение он встанет с письмом в руке и костром в глазах, выйдет из комнаты и позовёт дворецкого отослать письмо. Адрес он запомнил с первого прочтения. Не забудет и в будущем. Адрес и первую любовь. Колдовскую.
Комментарий к Василёк
Прошу прощения за задержку главы и за кол-во написанного. Знаю, маловато, каюсь.
Я так же в поисках человека, кому не на чхать на эту работу и есть свободное время, то бишь СОАВТОРА (спасибо за совет автору комента прошлой части, 💓). В адрес этой работы льётся много хейта, желание писать отпадает. Понимаю, что ждёте и надеетесь, но вот так вот. Спасибо всем! А ещё возможно с PG-13 он поползёт вверх на R.
========== Птица и мимолётный страх ==========
Ветер прошёл в пальто через лесную гущу. Гуща была такой большой и необъятной, что казалось полностью поглотит нечто, настолько прозрачное и бестелесное, как ветер.
Солнце уже катилось к закату, к своей одноночной смерти. Прекрасно. Всё так, как и должно быть. Кроме одной детали. Девушки.
Да, догадались, она рыжеволосая с голубыми глазами. Её хлипкая фигура опёрлась спиной о дерево. О то самое, незабываемое. О дерево мёртвого солнца.
На плече у неё сидела большая птица, с бурыми перьями и янтарными глазами. Она чистила перья и смотрела на хозяйку. Когти её вгрызались Чуе в плечо, но та молчала не обращая внимания. Орёл. Сильная птица со стеклянными глазами, полностью прирученная. Перья переливались в лучах убегающего солнца, когда на горизонте стала видна фигура мужчины. Возможно, вы предположили что это ранее известный шатен. И вы полностью правы. Он был в свободной рубахе на шнуровке и штанах цвета своих волос. Заметив девушку он помчался к ней как подстреленный, и в следующее мгновение взирал на хищника. Накахара посмотрела в ответ. Вот они две чашки кофе. И два океана.
— Душа моя, вы пришли! Я не думал, что вы внемлите моей письменной просьбе. - он сунул руку в карман штанов и улыбнулся.
— Однако пришла, ненаглядный мой. - тон её голоса был как у матери, отчитывающей ребёнка.
Шатен на это лишь показушно губу надул, мол, вредина.
— У тебя самые странные способы показывать любовь к очаровательным мужчинам.
Чуя посмотрела на своего скромного мужчину, и вздохнула. Пусть она вела себя не как кокетливая дама из светского общества, но любила Дадзая, где-то там в душе. Да и разве может хоть одна такая особа смотреть небом, и благоухать слабым сияжом моря? Разве может быть заплетены в их косах солнце? Не каждый может увидеть эту красоту в уродстве. Разумеется Чуя не была красавицей по мнению стандартов XVIII вв., она манила своей аурой и теплом. Пусть и сначала был только холод. От лезвия.
— Как это странные? Я же к тебе со всем сердцем и душой. Показала место на верхушке сосны, самое дорогое что у меня было.
— Хорошо-хорошо, радость моя не горячись, - он поднял руки в примерительном жесте, и увидев снисходительный кивок головы, мол, прощён, снова заговорил — Позволь спросить, что это за птица такая?
Девушка ухмыльнулась будто пришла только ради этого вопроса. Она согнула руку в локте и орёл перешёл с плеча на неё, широко раскрыв крылья. Теперь он, как и Дадзай ждал ответа девушки. Но никто не нарушал эту шумную тишину. Шумную, потому, что лес шумел хуже их двоих.
— Это вторая дорогая мне вещь. - на этих словах он поднял голову и посмотрел на хозяйку, словно всё понимал. И может гордился в душе.
— Сама приручила. Его зовут Эш
— Его!?
— Ну да, это самец. Что такого?
— Он мужчина! Разве может быть у тебя ещё один мужчина кроме меня? У него вон ещё и глаза цвета как мои! И почему он тебе дорог, а не я? - дурачечному возмущению не было придела. Казалось, всё его лицо было сшито только из него и пары бурых бусин вместо глаз.
— Вы оба мне дороги. - с этими словами она подбросила птицу вверх. Орёл поднял вальс пыли и песка своими крыльями. Пара наблюдала за ним. Он быстро набрал высоту и больше не делал взмахов крыльями, а парил над их головами, ожидая зова хозяйки. Животные чувствуют что-то природное в людях иных. И Эш это что-то увидел в Чуе. Не прогадал.— Если со мной что-то случится он прилетит к тебе. Не закрывай окон в своей спальне.
Он кивнул. В словах и лишних вопросах не было необходимости. Они оба понимали что может “случиться”. Но Осаму не позволит. Пусть пока не знает как, но не позволит и подумать на Чую нехорошо. Тем более её коже свернуться и вздуться, её белому платью тлеть, волосам гореть, а голосу истошно кричать. Никогда.
Они развернулись и направились в город. По дороге были затронуты некоторые темы и вопросы о колдовстве, о графском доме, и т.д. Девушка улыбалась когда шатен рассказал о том дне, о своих увлечениях. Не о всех разумеется. Почти дойдя до главной дороги в город, в локоны девушки будто обильно вылили чёрные чернила. Дабы легче было представить поясню. Набирали ли вы когда-нибудь стакан воды? Разумеется. Если окунуть в него кисть с оранжевой краской, вода станет такого же оттенка. Пусть это будут волосы Чуи. Теперь можно опустить туда кисть с сильно концентрированной чёрной краской. Опустить, но не размешивать. Представили? Как дым чёрного цвета потихоньку ходит по рыжим полям головы, захватывая всё. И через пару секунд перед шатеном брюнетка. Но рыжая лучше. Лучше потому что Солнце.
Она слегка прикрыла глаза. Синевы почти не видать, если не приглядываться. Да и не будет никто. Кому оно надо?
《Вот уж действительно, скрытность высшего уровня… Мне с моим маскарадом и не смотреть на неё. Интересно только, как даже с такой маскировкой их находят и жестоко сжигают?》
Разумеется он никогда не задаст этот вопрос ей. Было бы слишком бестактно и жестоко. Да и звучало, словно… Даже словами не выразить как. Пренебрежительно?
Они прошли шестой квартал, и повернули на седьмой. К дому Чуи.
Через пару минут тянучего молчания показался скучный дом со скучной дверью. Но не пустующей. Перед дверью стояли люди. Скорее всего догадываетесь кто. У них на груди кресты и чёрные одежды. И они у дома Чуи.
Игла страха вонзилась в головы обоих влюблённых и принялась вышивать самые ужасные картины. У обоих они были одинаковые. Площадь и огонь.
Руки запотели, зрачки сузились. У девушки дрожат колени. Она вцепилась мёртвой хваткой в рукав шатена, словно от этого куска материи зависела её жизнь.
Люди заметили двоих. И старший отправил ученика с какой-то бумагой. Юноша был молод и бледен.
— Доброй вечер мсье, мадемуазель! - его голос был звонким и юным. Прядь белых волос сползала по левую сторону. А сами волосы были цвета цемента. — Просим прощения за столь поздний визит. По сведениям церкви, здесь проживала чародейка Озаки Коё. Мы прибыли отдать вещи погибшей.
Нож решимость срезал вышивку страха в разуме Дадзая, и он улыбнулся собираясь ответить. Нельзя давать слабину. Никак нельзя перед этими инквизиторскими псами.
— Добрый. Позвольте спросить, разве свойственно церкви разносить вещи казнённых?
Паренёк растерялся от подобного вопроса, но не смел молчать.
— Вообще, нет. Но… Озаки Коё была единственным родным человеком своей сестре и… Лично мне неудобно оставлять девушку без единственной памяти о погибшей. Вообщем, вот. - он протянул старый потрёпанный чемодан. Тот самый, с которым старшая хотела уйти…
Шатен принял, и кивнул, немо говоря, благодарю.
Парниша кивнул в ответ и поспешил к своим, уже отдаляющимся коллегам. Впереди идущий, был вечно кашляющий брюнет. Кончики прядей у лица были словно в муке. Он неспеша побрёл вперёд удаляясь всё дальше и дальше. И мимолётно улыбнулся. Чему-то своему. Или Кому-то.
Шатен проводил группу церковных взглядом, вплоть до поворота на пятую улицу. Дадзай развернулся всё ещё держа кожаную пасть чемодана. Он пережёвывал пару платьев, цепочку, травы и обувь. Зимнюю.
Девушка прошла мимо него, подойдя к двери.
Замок щёлкнул, дом открылся. Осаму последовал следом. Дверь хлопнула.
Он разулся и поставил чемодан в сторону. Девушка прошла на кухню, ставить чай.
Всё было немо и глухо.
— Я так перепугался, - он отодвинул табурет и взял поданную Чуей чашку.
— Думал… Даже сказать не могу.
— Мне льстит твой страх за мою жизнь, но они бы и так, и так меня не взяли. - она открыла окно и села напротив юноши.
— От чего ты так уверенна? Эти инквизиторские псы не щадят никого, и высматривают любого, хоть толику, отличающегося от массы, человека.
Девушка на это лишь вздохнула, думая над ответом. Вопрос был очевиден.
— Проясню тебе кое-что. Странно, что ты об этом не знаешь. - с этими словами она взяла солонку и перечницу поставив их перед шатеном на некотором расстоянии друг от друга.
— В городе есть две церкви. Одна, белая - она указала на солонку, — Одна чёрная - теперь на перечницу.
— Белая патрулирует запад, чёрная восток. Заместитель главного инквизитора чёрной — мой неродной брат Рюноске. - шатен посмотрел на девушку с незнанием. Она цыкнула и пояснила. — Тот худой брюнет, ну? Он не является чародеем, его спасла моя семья от голодной смерти. В благодарность он проверяет почти все дома в седьмом квартале, кроме моего.
Осаму слушал и удивлялся. Так вот почему! Надо будет внести пожертвование в место где работает этот Рюноскэ. Получается, оберегать Накахару будет не только шатен. Но один вопрос не давал Дадзаю покоя.
— Позволь ещё один вопрос. Раз у мсье Рюноске есть такая власть в этих районах, почему твоя сестра погибла? Это же территория чёрной, или я что-то путаю?
Чуя помолчала собираясь с мыслями. Ей была больна тема смерти сестры. Но раз спрашивают значит надо.
— Ничего ты не путаешь. Мой брат не может контролировать каждый дом, каждую улицу. А в тот день он взял отгул по причине своих лёгких. У него что-то хроническое… не помню. Патрульные просто оказались, так сказать, в нужном месте, в нужное время.
Дадзай посмотрел на девушку с сочувствием. Чай остывал, часы шли.
Ещё один взгляд.
Ещё один вопрос.
— А ваша маскировка? Ты сейчас сама на себя не похожа, а раз госпожа Коё была старше значит и сильнее в колдовстве, так?
Чуя вздохнула, словно уставшая мать, объясняющая ребёнку самые элементарные вещи. Она отпила от кружки, и ответила.
— У любого заклинания есть свои границы и условия. Вот у этой, как ты сказал, маскировки, они такие: нужно быть хоть час на солнце, и нельзя дать себя ранить. Совершенно абсурдные условия, я понятия не имею как они влияют на само преображение, но тем не менее.
От качества выполнения будет зависеть результат заклятья. В тот день моя сестра хоть и была на солнце, но почти ничего не ела, от чего у неё не было сил даже на самое элементарное, и напоролась на гвоздь в прихожей. Потому и не получилось. - она грустно посмотрела на бал чаинок в кружке. Они кружились в вальсе.
— Да и не думал никто, что эти псы нагрянут как гром среди ясного неба ночью. Не надо так зло смотреть. Это не вина Рю.
Дадзай просьбу слышал, но не послушал. Естественно это не вина Рюноскэ, но облегчение на душе это не оставляет. Он сердцем чувствует все эмоции и страдания любимой, поэтому ему горестно от любой мысли. Одна тоска на двоих. Одна слеза на два глаза. Морской и кофейный. Солнце и коньяк.
Время проходило незаметно и когда солнце уже наполовину укрылось землёй девушка выпроводила возлюбленного. Тот не стал перечить, лишь указал куда поставил чемодан и хлопнул дверью. Ничто так не воодушевляет как предночная вылазка в город. Краем глаза он заметил парящую птицу бурого цвета. Орёл Эш возвращается домой. Но любой встрече, или прогулке, рано или поздно придёт кончина, и пойманный экипаж уже увозил маленькую фигурку чудного графа.
Комментарий к Птица и мимолётный страх
Спасибо за мотивацию! Наконец-то получилось выпустить более-менее большую главу. “Ведьма, с огнём в волосах” всё ещё в поисках соавтора, если можно. Пишите отзывы, указывайте недочёты
========== Орёл, с его глазами ==========
Сохрани в вспоминание образ
Горячо так любимый мой
Василька что был тобой собран
Я трепетно хранила покой
И сейчас я яро пылая
И ловя сотни тысяч глаз
Боль огня такая сухая
Что казалось не в первый раз
Ты стоял там чуть-чуть поодаль
И град слёз словно кричал “Опоздал”
Но упала моя последняя нота
Сопроводил её твой вокал
Ты стоишь там и льются слёзы
И тебя тащат люди назад
Не покину тебя, как в гипнозе
Буду помнить имя Дадзай
В покоях шатена варился полдень. Варился, потому, что окна были открыты и вся ночная прохлада испарилась в знойном вареве. Сам же Осаму сидел за столом, и дописывал разные бумаги и договора. Пусть тело и скрючилось под весом обязанностей, разум его гулял далеко отсюда, на поле одуванчиков, а в ладони бледная рука Чуи в белом платье. Он мечтал и желал жениться на ней всем сердцем, вернее его половине, но родители не позволят. Особенно мать, и особенно на ней.
От этих мыслей стало горько на душе и тяжко в мыслях. Перо тихо скрипело, пока Дадзай ставил им подпись. В чернильнице заканчивались чернила. У шатена было дурное предчувствие.
Неожиданное полоска ветра стянула со стола стопки бумаг, и они разлетелись по комнате, как перья из выпотрошенной подушки. Почему такое сравнение? Потому, что Осаму в детстве любил потрошить подушки, особенно с лебединым пухом. Он больше всего напоминал ему снег. Во Франции зимы мягкие, и снежинок вряд ли где-то увидишь, но ещё маленький тогда Фёдор, приходя в гости, рассказывал о бурной и холодной зиме в Сибири. Осаму тогда так вдохновился, что в тот же день достал из отцовского кабинета перочинный ножик, и сделал вертикальный надрез в своей подушке. Белая пушистая кровь хлынула из тканевой вены. Дадзай просунул руку и подбросил пригоршню пуха. Он разлетелся как порванные крылья бабочек. Потом последовал ещё бросок, и ещё, пока мать не застала сына в полностью белой комнате. Даже в космах у него были мелкие пёрышки, а сам улыбался, держа сдутое тело бескровной подушки.
Вспоминая всё это невольно и улыбнёшься собственной глупости. Та сдутая подушка до сих пор находится под кроватью. На месте первого разреза был ровный шов белой нитки. Она вся была в таких швах и дырах, как после боя с перочинным ножиком, в котором каждый раз терпела поражение. Её можно считать ветераном.
Он вытащил её и стряхнул пыль. Из неё посыпался редкий пух. Шатен намеревался показать Чуе её. Она и так подарила ему слишком много себя, теперь его черёд. Странная у них однако любовь: показывать друг другу дорогие сердцу места и вещи. И никакого конфетно-букетного периода, с походами в ресторан, дорогими подарками и объятиями. Зачем?
Они оба знают что любят, а любовь в доказательствах не нуждается. Тем более, что покупки это не оно.
Сегодня должны были прибыть родители, проведать горе-графа, по мнению матери. Не подумайте, она очень любит своего сына, от того и столь строга к нему. Ран Дадзай возлагала на сына большие надежды, но те пока не спешили оправдываться. В окне смутно была видна зелёная карета, с двумя бурыми лошадьми. Она потихоньку стекала с холма в двор особняка, и когда уже можно было различить складки на лимонных шторах, Осаму наспех нацепив брошь-булавку, спустиося по лестнице. Ветер открытого окна ещё гуляет в комнате. Теперь оно вечно будет открыто.
За дверьми было слышно лошадиное ржание и топот копыт. Слуги тут же бросились помогать прибывшим гостям. Коней отвели в конюшню, отдыхать перед поездкой домой, насыпав овса и соломы, поилки были полны и так. Они гордо взмахивали своей золотистой гривой, и устало смотрели золотыми глазами.
Дверь распахнулась и швейцар средних лет огласил очевидное:
— Господин и госпожа Дадзай прибыли!
Вперёд к лестнице прошагали две фигуры.
Рука времени казалось даже не тронула их, лишь сбросила обязанности и присыпала цемент в некоторых местах их волос. Цементом выступала седина. Женщина была строгой и уверенной. Подол её кроваво красного платья шелестел по полу, а волосы были убраны в аккуратную причёску, закреплённую янтарными шпильками. Это любимый камень Матери. Шею украшало золотое колье, пальцы — кольца, а уши — не очень длинные серьги, с крупным рубином на конце. Её золотистые глаза были устремлены на сына, и бегло перебегали с лица на одежду, ища недостаток. Наконец зацепились ща брошь-булавку, криво наколотую, и взгляд Ран стал чуть холоднее.
—Осаму! Сколько лет, сколько зим. Неужели позабыл своих предков? - голос отца был мягким и добрым. Казалось, что только из этого и был сделан. Его одежда не представляла из себя ничего особенного: бордовый камзол с золотой вышивкой, белое жабо с красным камнем. Ему не нужны лишние украшения. Его красила доброта.
Дадзай-младший на это улыбнулся, и ответил
— Никак нет, отец. Пройдёмте в сад, выпьем чаю.
За мужа ответила Ран. Безмолвно кивнула.
Осаму улыбнулся ей, и поспешил в сад. За ним не спеша шли родители. Подол маминого платья скользил вслед за ней самой.
Белый столик на резных ножках был приготовлен на три персоны. Пузатый чайник пыхтел жаром.
Осаму подошёл и сел на место у куста роз. Мама села рядом, а отец напротив. Первой подать голос решила женщина.
— Как обстоят дела, Осаму? Какие у тебя новости?
Сын посмотрел на мать и взял чашку в руку. Но не успел отпить, как грянул вопрос неминуемый.
— Всё хорошо матушка, всё по-старому. Заключил несколько деловых сделок.
Ран смотрела на него со всей строгостью. Её удручало, что ничего не изменилось в плане женитьбы. Она откусила кусочек бисквита, и из её губ выпал новый вопрос.
— А невеста? Ты так её и не нашёл?
За сына решили неожиданно заступиться. Хриплый голос отца подул как майский вечер.
— Дорогая, к чему такая спешка? Успеет ещё обручиться, дай ему вкусить холостяцкую жизнь. Осаму всего 18!
В тот момент Дадзай-младший активно закивал в знак поддержки. Так кивают дети, когда за них заступаются и они полностью на стороне заступающего.
— Всего?! Ты оговорился, надо было сказать, уже. Уже 18, понимаешь? - она недовольно посмотрела на мужа, затем на сына. — Неужели, тебе настолько противны девицы из знати, Осаму? Не может такого быть.
Она грозно смотрела на своего отпрыска собираясь с гневом, чтобы вновь открыть шквал отчитывания. Это была её любимая тема для “разговоров”. Подобных этому.
— Следите за словами, молодой человек. Иначе мне может показаться, что тебе нравятся безродные простолюдины.
Теперь уже Осаму смотрел с гневом. Не любил он эти разговоры о женитьбе, терроризирующие его последний год. Однако не он эту тему поднял, но точно он её опустит.
— Дошло наконец? Да мама, мне нравятся крестьяне, простолюдины и безродные девушки. В них изящества больше чем в во всех аристократах Франции. Мне противно даже смотреть на их зажравшиеся морды, которые даже лицом нельзя назвать. Титул ещё не делает человека аристократом. У некоторых нет никого титула, зато есть врождённое благородство, вот они-то и являются истинными аристократами, а других, взять хотя бы нас, не спасут никакие титулы, мы так и останемся париями.*- он сорвался на вопль и крик. Не может он терпеть подобного. Пусть его возлюбленную назвали “безродной простолюдинкой”, изо рта Ран это прозвучало, словно она вовсе не человек, а грязь на её подошве — Я женюсь только на той, кого люблю. Или не женюсь вообще! И плевать мне на ваши “заботься о сохранение семьи, ты же наследник”, которые мне всю голову изъели! Моя жизнь, это моя жизнь, не лезть, мама. И если вам противно дышать одним воздухом с таким неблагодарным сыном как я, можете уходить, я вас сюда не звал.
Женщина слушала это с выпученными глазами и открытым ртом. Никогда ещё сын не повышал на неё голос. Он выместил на ней весь гнев и все недомолвки за все годы жизни. Отец же был менее удивлён. Этого стоило ожидать, думал Сэтоши, и всё же не предполагал что это случится так скоро. Теперь, зная характер жены, они вряд ли попадут в особняк сына ещё раз, вдвоём. Ему было жаль сына, и он корил себя, что дошло до скандала. Доля вины есть и в отце. Не следил за воспитательными методами жены. Если бы так было может, ещё и обошлось.
Ран выскочила из-за стола, словно дотронулась до раскалённого железа, и не сказав ни слова направилась к выходу. Сэтоши встал следом, напоследок бросив на сына сочувствующий добрый взгляд, немо говоря, “прости”. Сам же Осаму не стал ничего делать. Ну как ничего, он и так много в тот момент всякого делал. Дышал, смотрел, жевал бисквит, слышат отдалённый топот копыт со двора, и думал, непозволительно много думал.
Его мысли прервало небо. Там парила птица, истошно вопя. Птица была бурая, и глаза у неё были как у Осаму. Обычно страх сковывает тело, но у шатена было иначе. Он как подстреленный помчался в конюшню, и вывел у непонимающего ничего конюха лошадь, и на ходу запрыгивая на его спину, направился в седьмой квартал. Птица летела над его головой чуть впереди, словно указывая дорогу, если забыл. Но Дадзай не забыл. И мчался как умалишённый в дорогом камзоле и кюлотах, с наспех нацепленной брошью-булавкой, к дому Чуи. Люди рассыпались перед его конём, крича, и говоря какой он хороший. Но для него не было никого. Для него была только только огневолосая ведьма.
Комментарий к Орёл, с его глазами
* Цитата из “Закатное солнце” Осаму Дадзай.
Благодарю всех за оценки и отзывы. Соавтор больше не нужен. Вдохновение ко мне вернулось.
========== Не забывай… и живи ==========
Спины.
Много людских спин.
Первое и последнее что он видел, дальше столб. Он врезался в небо. В клетке чуть поодаль сидела девушка. Она ведьма, с голубыми глазами. Бедная плачея, одинокие капли бывало сбегали по щекам. Прутья клетки были подобны перевёрнутым рёбрам, с плачущим сердцем внутри. Сердцем, что сегодня перестанет биться.
Рядом с ней лежали вязанки хвороста. Их было много, и все они насмехались над Чуей. Да, сейчас она одна, беспомощна, да так, что поволяет злорадствовать над собой каким-то сухим палкам. Они были похожи на проволоку, даль только что лишь похожи.
А солнце! Этот поганный жёлтый круг над головой, словно специально кто-то прибил к небу, как освещение, чтобы не дай Бог кто-то не проглядел, эти рыжие пряди, этот страх в руках и глазах, эту белую сорочку. Мёртвым оно Накахаре нравилось больше. Определённо больше.
Она боковым зрением смотрела на собравшихся. Толстые, тонкие, худые, бедные, богатые и не очень. Все в сборе.
Хотите интересный факт? Она боялась прилюдно умереть. Сама мысль, что кто-то, кроме разве что, семьи, увидит то, как дух покидает тело, пугала девушку. Глупый страх, да?
Взгляд остановился на другом взгляде. Он единственный был полон отчаяния и боли. Он плакал больше неё самой, но ближе подойти не мог. Обладатель этого взора — камзол и кюлоты, а внутри них шатен. Тот самый, из-за которого у неё была вера, вера в завтрашний день. Перед ним ей сгореть не страшно.
Он стоял там пытаясь подойти ближе, но толпа других зевак и соплежуев не позволяла ему. От облика богатого дворянина осталось одно название — волосы растрёпаны, костюм мят, а брошь съехала ещё больше чем раньше. Он молчал, только рыдал и всхлипывал, а казалось, молодой взрослый парень, плачет не пойми от чего. Казалось так, разумеется толпе. Слева него было мать с ребёнком лет пяти. Девочка. Она дёрнула маму за рукав, обращаясь к ней. Женщина с пучком волос цвета угля, посмотрела на дочь.
— Мама, почему тот мсье плачет? - удивительно однако, как человеческое дитя может быть чутко и не равнодушно к другим, в отличие от взрослых.
Мать устало вздохнула и посмотрела туда куда указывает дочь. Не ясно, почему ей стало жаль этого человека, который рыдал так неистово, что казалось без конца из карих глаз будут срываться слёзы, как люди с обрыва. Она присела, и теперь была с дочерью на одном уровне глаз.
— Наверное у этого мсье, случилось большое горе, не смотри на него. Ему и так тягостно, не нужно утяжелять его ещё своими глазами.
Больше они на шатена не смотрели.
Никто больше не смотрел.
Все взгляды собрал пузатый священник, и пара не пузатых. Они были в белых одеждах.
И вот один из не пузатых попросил тишины. У другого был не подожженный факел. Заговорил толстый.
— Сегодня мы собрались здесь, дабы свершить ещё одно благое дело. Скажите мне люди добрые, помните ли вы прошлую ведьму, с длинными рыжими волосами, ведьму Коё?
Толпа завизжала и засвистела как соловей. Она махали руками, у кого-то были таблице с типичным “Долой нечисть!”. На вопрос это людская похлёбка забурлила ещё пуще, а поваром было солнце. Наконец когда она более менее успокоилась, можно было расслышать внятный ответ.
— Так это мерзавка прятала свою сестру от нас, от чистых, от праведных. Долой ведьму, долой!
— Долой!
Больше не было слышно ни “долой”, ни чего-то другого. Пара священников открыла клетку и вывели девушку под локти. Она уже не вырывалась, и не плакала. Её отвели к столбу и прибили руки сзади, ноги же просто связали. Ещё двое инквизиторов взяли вязанки хвороста, и на мгновение они застыли, подняв головы. Возле самого столба кружила большая птица, бурого цвета. Она кричала, но не могла подлететь ближе. Казалось она плакала криком.
Священники отогнали её камнями, но Эш не сдался и лишь пуще стал кричать, когда камень попал ровно в голову. Орёл камнем упал вниз и его лёгкие больше не подымались. Но свой последний крик он посвятил не своей боли, а Чуе.
Когда инквизиторы посчитали что с птицей покончено, они подожгли факел. По мере притягивания огня хворостом, зрачки шатена сужались а глаза наполнялись ужасом. Толпа снова начала визжать, но он уже никого не видел, и не слышал. Взгляд будто был вбит в ещё одну сорвавшуюся слезу возлюбленной. Кровь бежала по её запястьям от железный голов гвоздей. Она в последний раз взглянула еа шатена и…
Улыбнулась
Лёгкая такая улыбка. Жаль что смерть таковой не будет. Когда шатен уже стоял ближе всех, и в шагах пяти от него пламя потихоньку ползёт на платье, он сумел различить её шёпот.
— Не забывай меня… И живи.
Дальше он не сумел ничего услышать из-за собственного вопля. Руки дрожали, ноги подкашивались. Скоро был и крик девушки. Огонь перешёл на ноги и грудь. Она истошно вопила. Кожа начала сползать, как слой кожи сползает с тела. Уже были видны вены и тканевая жидкость как воск плавилась и блестела на солнце. Шея, руки и… Локоны. Пламя робко коснулось маленькой пряди, поползло в вверх, сливаясь с такими же огненно-рыжими локонами. Это прикосновение стоило крика. А дальше и волосы, быстро загорались и сгорали, с соответствующим запахом. У неё огонь в волосах сливался. Из глаз текли слёзы. Но не долго. Горячие пряди упали и на глядючи. Она пыталась вырваться, хотя и понимала что даже если и получится, уже не выживет. Больше она ничего не видела, и слезы не текли. Но она была рада, что напоследок увидела его лицо, пусть и не таким каким хотела его видеть. Улыбающимся, радостным, весёлым. Даже если так, всё было не зря.
Шатена уже взяли под локти и тащили назад, прочь с площади. Он не видел как изуродовалось её тело, не видел косых взглядов и шёпота. Дадзая просто куда-то тащили, какие-то люди. Всё что он видел, это носки собственных туфель. В голове до сих пор проворачивался этот шёпот и улыбка.
《Не забывай и живи, не забывай и живи…》
Его посадили возле обувного магазина, что сказав. Он не понял. Он просто сидел на каменной брусчатке, у какого-то магазина и слёзы текли. Ему плевать на идущих людей, плевать на жаркое солнце, из-за которого порядком душно в камзоле. Он потерял себя и смысл. Прости, Чуя, я не смогу выполнить вторую просьбу. Тебя ведь так жестоко убили.
Казалось юноша сидел там вечность. А вечность сидела рядом с ним, облокотившись о его колено. Осаму слышал топот копыт. Четыре лошади, кажется. И карета, чёрная. Шум стих. Он увидел перед собой знакомую хрупкую фигуру в шапке. Та безмолвно потянула его на себя, повернув так, чтобы он мог облокотиться на неё. Фёдор открыл дверцу кареты и усадил Осаму. Но карета была не пуста. Напротив шатена сидела девушка в полосатом платье и длинной белой косой на плече. Минуту назад она мило общалась с Фёдором, улыбаясь. Как только он появился в карете снова, улыбки и след простыл. Николь догадалась, кого усадил Фёдор, из многочисленных рассказов о нём от своего жениха. Это его лучший друг, Дадзай. В живую они встречались.
— Боже…
Единственное слово, которое она могла из себя выдавить. Достоевский не обратил на невесту никакого внимания и лишь сказал ехать, куда ехали до этого. В свой особняк. Не думаю что вам будет интересно читать описание дороги. Скажу только, что в карете всё онемело и замолчало, как вставшие часы.
Когда они доехали до особняка, слуги помогли донести Осаму до гостевой спальни. Горничные всё расстелили и приготовили сменную одежду, и убрали все острые предметы, оставив тело шатена лежать на кровати. Он просто смотрел в вверх и моргал, когда глаза начались слезиться. Так он пролежал где два часа. Потом, сон взял своё. Пока Осаму тревожно спал, в главном зале Фёдор и Николь пили чай, в полной тишине. Никто не решался начать разговор. Чай остывал, Фёдор думал, а невеста решила-таки спросить.
— Дорогой, что с тем бедным юношей?
Ожидаемый вопрос. Фёдор посмотрел на лицо обеспокоенной невесты. Чашка в её руке дрожала. Брюнет опустил её на стол. И ответил
— Сейчас я тебе расскажу всё с самого начала, иначе будет сложно. Да и ты человек не чужой, но чтоб этот разговор никуда отсюда не вышел, понятно? Прекрасно. Всё началось где-то недели две назад. У него есть пристрастие, тайно выбираться в город, в одежде простолюдина. Прогуливаясь по сумеречным улицам он увидел тень на крыше. Она с неё или спрыгнула, или упала, не помню, так вот он побежал за ней. Это оказалась девушка с рыжими волосами. Да ты правильно поняла, она ведьма. Прямо у него на глазах магическим способом залечила раны. Они влюбились друг в друга, вернее он влюбился в тот момент, она чуть позже. По его словам она краше всех на свете, в её волосах расплавленное золото и глаза как океаны. Дадзай писал ей письма, она приглашала его на чай, показывала красивые места. Признаюсь, даже я не предполагал что она откроется ему так скоро. Эта была его первая любовь, и возможно последняя. А то, что сейчас лежит у нас в гостевой, это тело без смысла жить дальше. Её сегодня очень жестоко убили. У него на глазах. Это считай, он всего себя ей отдал, а её сожгли у всех на глазах. Крайне жестоко. Не думаю, что он оправится до конца. Осаму пусть и дышит, но умер. Тело без души долго не живёт, потому я и отдал приказ убрать из комнаты всё режущее, острое, или всё то, чем можно вскрыться, повеситься или ещё чего похуже.
Николь слушала с большой жалостью к шатену наверху. А на последних словах Фёдора она зажала рот ладонями, не скрывая ужас. Ничего удивительного, думал Фёдор. Она сглотнула и молвила:
— А… он теперь всегда будет такой?
— Не думаю. Через пару часов шок пройдёт, придёт осознание и возможно истерика и сопли. У него ещё мать привредная, если узнает… Боюсь представить что будет.
— Она настолько плохой человек?
Фёдор вздохнул. Свет из окна растекался по комнате как повидло. Найдя это сравнение занимательным, он ответил.
— Это не нормально, когда семья на втором месте. На первом у неё наследник и женитьба Осаму, но не его счастье.
Николь на это ничего не ответила. Чай заканчивался в чашке и Фёдор направился к лестнице. Он предполагал что друг уже очухался от горя, и решил подняться к нему. Шагов не было слышно из-за изумрудного ковра. Гостевые спальни занимают почти всю правую сторону коридора. Комната шатена была второй.
Фёдор подошёл и толкнул серебряную ручку. Спальня представляла собой кровать с балдахином, пару тумб, шкаф, но он пустой, и небольшой читательский уголок. Шатен сидел на кровати в чистой одежде. Новый камзол одевать не стал, только белая рубашка, брюки и жабо с красным камнем. Он обратил внимание на друга, а потом снова на носки своих туфель. Брюнет сел в кресло. Осаму подошёл и сел в другое. На столике лежал открытый том произведения. Какого — не столь важно.
— Не забывай меня и живи… - снова, уже в сотый раз произнесённая просьба Чуи. В этот раз он не плакал лишь ждал вопрос от друга.
— Что это за слова?
— Это её просьба. И последние слова. Фёдор, скажи мне как другу, что мне теперь делать? Чего желать, и зачем жить? Что бы ты сделал?
Фёдор подумал несколько секунд. Настенные часы указывали на пять вечера. Скоро закат.
— Весьма продуманная просьба, признаю. Возможно она догадывалась, что меня ты не послушаешь в любом случае. Попробуй исполнить последнюю волю мёртвой. Первая — не забывать.
— Хах, будто я могу?
— Дослушай. Забыть что-либо ты можешь только в глубокой старости, поэтому поставь напоминание на самом видном месте. Не знаю, посади дерево с персиками, или куст рыжих роз, или…
— Статую?
Фёдор замолк. Он прекрасно знал, откуда Дадзай взял идею, со статуей. Из его сада, конечно. Фонтан отца, высеченный матери.
— Да, пожалуй это будет наилучшим решением.
Комментарий к Не забывай… и живи
Следущая часть возможно будет последней. Пишите отзывы!
========== Каменная невеста ==========
Я глупо гуляю по лугу
Режусь о колосья ржи
Жизнь - это бег по кругу
Миром были глаза васильки
Я молю твою измученну душу
Твоих слёз ласковый свет
Коль нет я жизни огонь тушу
Лишь явись, и я буду согрет
И памятник из белого камня
Я посвящу своей первой любви
С горячечными глазами
Вторю
《Не забывай меня… и живи》
Два месяца спустя
Он сидел у себя в кабинете, злой и угрюмый. Он, это разумеется Осаму Дадзай, хозяин поместья, небольшого сада со статуей, и ненавидящий свою жену муж. Свадьба была неделю назад. И этот день он будет проклинать до конца своих дней. Эту осень, этот сентябрь.
Шатен перебирал важные бумаги и договора, наводя порядок на столе. Необычно для него.
А всё потому, что он начал вовремя ложиться. Не было больше смысла куда-то выходить по вечерам.
Он больше не писал никому писем. Никакого рода, любовные или деловые, нет и всё. От чего, пёс его знает?
Его странности после рокового дня на площади только участились. Он мало ел, и на запястьях снова появились белые змеи со стерильным запахом. Как в пятнадцать, однако сейчас у него не было суицидальных намерений, это были напоминания. На левом запястье ножом было высечено “Чуя”. Дадзай никогда не давал этим порезам заживать.
Ещё одна странность. Он приказывал собирать васильки. Много васильков. В день могли принести от пяти средних букетов. Он сушил их и делал икебаны. На каждой вазе было подписано “Мои океаны”. А вазы эти стояли везде, и не обязательно только в его комнате: гостиная, гостевые, комната жены… Да, для жены он выделил отдельную комнату. Не мог он ложиться, и перед сном видеть лицо не той.
Почти весь день он сидел в саду и разговаривал или сам собой, или со статуей.
Теперь немного о самой любимой вещи в саду. Фонтан-статуя. Он был сделан из белого камня, а вместо глаз, юноша раскошелился на два светло-голубых берилла*. Сама Чуя, стояла согнув левую руку в локте, и согнув ладонь, как бы, “чашей” вверх. Там лежали семечки для птиц. Они сами прилетали и садились в ладонь, кушая. У Чуи было ровное лицо и улыбка, такая лёгкая и невесомая. Пышные волосы были собраны в хвост и закинуты на плечо. Волоски очень хорошо проработали. Девушка была одета в лёгкое платье, с которого струями стекала вода, создавая полупрозрачный слой платья. Свадебного. В подтверждение этому из воды была ещё и фата. Букет был из настоящих роз. Рыжих.
Дадзай берёг её словно от этого куска гранита что-то зависит. Нечто очень очень важное. Без него большое одиночество снова начнёт его посещать. Каждый день к ней приходили, и очищали от грязи и оставшихся семян и птичьего корма. Юноша лично следил за всем этим. Вот как он любит Чую. Нет не любил, а именно любит. До сих пор.
Возможно стоит немного поведать о жене Дадзая. Её звали Эмили. Она искренне любит своего мужа, но в то же время он её пугает. У неё угольно чёрные волосы и… Синие глаза. Очень синие. Опасно ходить с подобными рядом с шатеном. Это та ошибка которую она совершила. Буквально вчера. Брюнетка хотела отнести чай и орешки мужу в кабинет. Держа поднос, и шелестя тёмно синим платьем, она открыла дверь. Осаму в тот день горбился над какими-то бумагами. Не обратив внимания, впрочем как и всегда, на равнодушие мужа она подошла к столу, и поставила поднос с гостинцем рядом с его рукой. Тут он посмотрел на лицо своей жены и отшатнулся.
Опрокинулась стопка бумаг.
С губ упала фраза.
— Не смотри больше мне в глаза. Я не хочу видеть твои очи. - и он вновь сгорбился над документами.
Не подумайте, Эмили не было уродиной, напротив же очень даже красивой. Прекрасные ровные черты лица, длинные ресницы. И очень красивые глаза. Были бы, если не синие, думал шатен. С того самого “разговора” Эмили ко всему прочему одевала чёрную вуаль, закрывающую глаза чёрной мелкой сеткой. Она напоминала ей тиски.
На слова шатена, она бездушно опустила глаза.
Дадзай не очерствел до конца. Ему было бесконечно жаль жену. Но кроме жалости он больше к ней ничего не испытывал: ни злости, ни любви. Она напоминала ему бабочку с порванными крыльями, попавшая к нему в коллекцию, но пока не засушённая. Если она изменит ему он не удивится. Такой муж, как он не заслуживает её верности.
— Как скажешь дорогой. Можно будет тебя кое о чём спросить после работы? - она робко отошла от стола. Всё так же смотрела в пол.
Осаму потёр виски. И снова посмотрел на жену. Вновь ничего.
Ему не было дела до неё, и не шибко-то он желал с кем говорить кроме Фёдора. Чуть подумав, ответил.
— Хорошо. Как освобожусь спущусь на чай.
Эмили кивнула и направилась к двери. На ней была приклеена лёгкая улыбка. Как только жена исчезла, шатен вышел из-за стола. Он догадывался о чём хотела поговорить жена. Потому сейчас, сидя в кресле, морально готовился к больной теме. К теме возлюбленной.
Шатен корил себя за согласие.
《Зачем? Зачем я согласился?》
Но ответ уже дан. Не хотелось врать попусту. Сейчас где-то внизу ждёт Эмили с чаем. Потому он поправил воротник, встал, и вышел в коридор. У него был ветер в волосах, и туман в глазах.
Стук каблуков отвлёк девушку от раздумий. Она немного сожалела о той просьбе, но ей нужно было знать. Она хотела понять его: его печали и радости, которых почти не видела. Улыбка мужа если и была, то будто бы вымучена из тоски.
Она держала в руках вуаль. Это первый раз когда она её оденет. И больше не будет снимать при муже. Эмили одела её на лицо и голову. В это время подошёл шатен и сел в бархатное кресло. Он взял чашку и отпил глоток. Нет, всё же в саду он был вкуснее. Свет был уже от свечей, потому, что закат и от окна не было большой пользы. Она молчала и смотрела на мужа. Через пелену вуали он казался ей серым. Как и всегда.
— О чём ты хотела поговорить?
Она вздрогнула от резкого вопроса мужа. Алые губы вновь сомкнулись в подавленности. Сжав складку платья, она ответила очень робко и неуверенно.
— Дорогой, та скульптура в саду? Кто она? И…
Зачем тебе столько васильков?
Дадзай застыл, не решаясь сказать хоть слово. Эта робкость для него была как сталь. Да, именно сталь. Стальной голос. Кажется, от этого он постарел на десять лет. Как бы он не готовился, как бы не репетировал этот разговор, зная, что его уже не избежать, он всё равно застал шатена в расплох.
Отойдя он мимолётного воспоминания он ответил.
— Это самая прекрасная девушка для меня. Моя первая любовь, длившаяся всего от силы месяц.
— Она не похожа на обычных девушек…
— Верно. Она была ведьмой.
Но реакции, коей он ожидал от жены не последовало. Она на удивление сочувствующе улыбнулась, и дотронулась до его ладони. Как настоящая любящая жена. Ах, о чём он! Она такая и есть.
— Можешь не продолжать, я всё понимаю. Ты до сих пор её любишь?
— Люблю.
— Значит… Мне ничего не светит? - она грустно посмотрела на своего возлюбленного. Он не увидел этого взгляда.
— Прости.
Сухо брошенное, оно скатилось по столу и упало на пол. Скоро его подметёт горничная, и никто больше о нём не услышит.
Шатен проигнорировал извинения. Он снова отпил от своей чашки и капнул чаем на брюки. Его почему-то заворожила эта капля на ткани, и казалось он забыл о существовании жены.
Внезапная мысль.
Хотелось высказать её.
Неважно кому.
— Она сделала мне кое-что, та девушка. Всякий раз делает. Это единственный вред от неё. Она наступает мне на сердце. Она заставляет меня плакать.
Теперь же жена ничего не сказала в ответ. Только снова улыбнулась. Перебирая в голове очередной вопрос она напрочь забыла о чае. Эмили поправила спавший локон, и сказала.
— Чем холоднее ты становишься, тем сильнее таешь. Я не стану говорить, что всё проходит, прошу лишь выговорись своему другу. Тебе тяжело и горестно, я это вижу. Ссадина в сердце только растёт от чувств. Кто я для тебя? Чужой человек, со мной разговаривать по душам — дурная идея. От того я без твоего ведома пригласила мсье Фёдора. Молю, не держи на меня зла, я желала как тебе лучше. Он скоро приедет.
В ту минуту казалось что он влюбился в неё. Ан, нет, всё-таки показалось. Она всё понимала, знала что никогда не станет чем-то большим чем сейчас, знала, но даже если так позвала человека, который возможно смог бы помочь. Ему впервые встретилась такая интеллигентная девушка, которая понимает что делать, лучше него самого. Наверное у неё случилось похожее несчастье. Эмили любила Дадзая чистой и робкой любовью, не требуя взаимности. От того ей очень больно.
《Я всегда мечтала увидеть в его глазах ту любовь, которая есть в моих. И сегодня, наконец, я ее увидела. Но она – не для меня…》
Писала Эмили в своей записной книжке. Бесконечно жаль её.
Обречена всю жизнь жить с безразличием.
Безразличием по имени Осаму.
***
— Фёдор, помоги мне, выслушай меня!
Они сидели в своём излюбленном месте. За то время до чая брюнет успел полюбоваться статуей, сказав, что она прекрасна. Ничего другого шатен не ожидал.
Птицы не щебетали, лишь изредка подлетали к каменной руки и улетали снова.
Погода была прохладной как осенняя. Которой собственно и являлась.
— Выговырись, я тебя слушаю. Начни с того, что тебя тяготит больше.
Шатен набрал воздуха в лёгкие как аккордеон, и продолжил.
— Мной овладевает страшная, глухая тоска, какой мне еще никогда не приходилось испытывать, как будто меня бросили все на свете, оставили стоять в надвигающихся сумерках посреди бескрайней осенней степи, и сколько я ни зову, сколько ни кричу, никто не отзывается. Может, именно это и называют безответной любовью? Неужели мне суждено стоять здесь до тех пор, пока окончательно не зайдет солнце, и не опустится тьма, пока я не умру, застыв от холода среди вечерней росы? - он выговорил это с болью и лезвием. Лезвие вонзалось в его глаза, и набирало слёзы.
— Не хочу никакого счастья. Ничего менять тоже не хочу. Прошу тебя, не смей наполнять меня и внушать, будто это оно даст что-то доброе. Погляди на мои синяки. Гляди на эту ссадину. Так сегодня выразилась Эмили. Видишь эту ссадину у меня внутри? Видишь, как она разрастается прямо у тебя на глазах, разъедает меня? Я больше не хочу ни на что надеяться. Не хочу молиться, чтобы всё наладилось у Эмили. Или чтоб Чуя меня отпустила.
Потому что мир не заслуживает их.
Фёдор слушал и не смел перебивать. Он не мог ощутить боль друга, но мог его понять. Взгляд лиловых глаз снова устремился на скульптуру девушки. Делал её тот же мастере, что его статую матери. И делал просто великолепно.
Когда шатен замолк, брюнет подал свой уставший глас.
— Полегчало?
Шатен сглотнул
— Да.. кажется.
— Осмелюсь спросить, почему Эмили ходит с вуалью? Неужели воспаление глаз, из-за которого вуали и носят?
Шатен взял в руку чашку и повертел, раздумывая. Как ответить?
— Верно, воспаление. Но не у неё, а у меня. Её глаза синие как океаны.
Этим было всё сказано. Больше никто не смел говорить о душевных проблемах. Беседа перетекла из треснутой, в более целую чашу. Она смеялись и спорили, потом мирно обсуждали что-то, затем снова спорили. Мир вернулся на свои места. Ковёр смысла однако не растелился вновь подле его ног. Теперь он жил так же, как и жил до этого. Хотя нет, едва ли. И вообще возможно жить в половину? Другую сожгли. Жить. Последняя просьба. Жить на свете, а рассплата — тонны тоски. Небо в тот вечер было цветом жженой газеты.
