Я осторожно — самым тонким лезвием сквозь едва заметную щелочку — отодвигаю задвижку на твоей жизни, распахиваю скрипящие створки, впускаю внутрь свежий воздух, пение голодных птиц и гудение электрических проводов. Прислушиваюсь — в доме тишина, даже кошка не топает по бамбуковым циновкам — перемахиваю через подоконник, подкрадываюсь к кровати и сдергиваю с тебя теплую уютную перинку.
Ты посапываешь во сне, перекатываешься с бочка на бочок, поджимаешь бледные ноги, вслепую шаришь ладонью по льняной простынке, хочешь вернуться в зону комфорта. Я любуюсь такой беззащитной, такой настоящей, такой современной девушкой в естественной среде обитания. Поднимаю с пола изящные кружевные трусики, запоминаю твой органический запах, дегустирую его, перекатываю по нейронным центрам, задыхаюсь от наслаждения, а потом капаю на тонкую ткань совсем чуть-чуть хлороформа и прижимаю к твоему лицу.
Прежде чем начать работу, я покрываю поцелуями изящные ступни и ноготочки с дерзким маникюром, коварные складочки на бедрах, милые ямочки на щеках, стараясь запомнить — для секретного дневничка! — старую тебя. Снимаю тяжелый рюкзак, грохочущий пластиком и железом, достаю фотоаппарат, делаю кадры в самых выгодных ракурсах. Это очень важно — оставить неопровержимые доказательства моей правоты. Объяснить не знаю даже кому — потомкам? Достоевский однажды сказал, что красотою спасется мир. Но кто, кроме меня, спасет красоту?
Не все понимают, не каждый оценит. В прошлый раз я не успела отключить сигнализацию, и весь квартал зашумел сиренами, расцвел в свете фар. Залаяли глупые собаки за заборами домов, раскричались толстые копы за дверьми патрульных авто, заухали кривые лопасти вертолета на горизонте. Но некрасивый мир — слаб. Я не завтракаю пончиками с дрянным старбаксовским кофе, не оглядываюсь на мнение дурачков из соцсетей. До оргазма меня доводит только исполненный до конца долг.
Пока сонные копы с ленцой зачитывали миранду, я уже разжатой пружиной скакала от дерева к дереву, от мусорного бака к черепичной крыше. Когда их толстые потные пальцы сняли умные пистолеты с блокировки, тупые собаки уже жрали припасенную мной колбасу. Когда на район прибыла кавалерия, я сверкала улыбкой простому американскому парню Джону Доу в трех кварталах к северу, трогала за девственное запястье, смотрела вместе с ним аниме. Радость от внезапного чуда обязательно сильнее страха перед законом.
Сегодня на улице все спокойно — только громко курлычат жирные голуби, всегда готовые к сексу. Я раскладываю на прикроватном столике зажимы и скальпели, расставляю пузырьки и контейнеры. Я переворачиваю тебя на спину, развожу руки и ноги в стороны, веселым оранжевым маркером размечаю места, которые определенно надо резать. У меня полно времени — до десяти утра тебя точно никто не хватится — но и медлить тоже нельзя. Фронт работ уж больно велик.
Я знаю, что ты любишь себя. Очень сильно. Иногда даже завидно, слезы на глаза наворачиваются от таких искренних чувств. Сначала ты зеркалила маму, которая качала кроватку, напевала колыбельные, откликалась на каждый детский крик, задабривала тебя игрушками и вкусняшками. Был момент — наверное, когда грудь подросла вместе с жопкой — у тебя был шанс на сверку с реальностью. Наверное, тебе сказал что-то обидное одноклассник. Назвала жирной завистливая подружка. Слезы ручьем залили пол и даже протекли к соседям снизу. Но кто-то — наверняка, это были аватарки из Интернета — объяснил тебе, что все нормально. Что любить надо себя такой, как есть, а за навязывание чужих стандартов — бить сразу и в глаз. И ты поверила — безоглядно, пламенно.
Я не навязываю чужие стандарты, а возвращаю тебя к красоте.
Тонким лезвием вскрываю коварные складочки на бочках, смазываю раны нанопастой, и маленькие ловкие механизмы споро откачивают излишки жира в подставленные контейнеры. Хвала технологиям, мне не нужен диплом хирурга, чтобы избавить человека от излишков веса, убрать некрасивые мешки под глазами, вернуть живой цвет бледной коже.
Ты могла бы сделать это и сама, ты могла бы сделать это и без ножа, ты просто хочешь (потому что вдолбили с детства) оставаться такой, какая есть. И неважно, что ты умрешь на пятнадцать лет раньше, что твой муж сможет в супружеский долг только под кадры с порнахаба, что ты променяла красоту и здоровье на уютный диван и чипсы со вкусом сметаны.
Тебе неважно, что когда Бог переключит окошко внимания на Землю и запустит процесс «Страшный суд», то ужаснется тому, что ты сделала с подаренным Им телом, возопит громогласно и нашлет на человечество потоп вперемешку с ядерной войной. «Спасите чирлидера — спасете мир», — предрек один хороший старый сериал. Поэтому я беру скальпель и вонзаю его в твои пухлые руки.
Я робин гуд этого дивного нового мира. Из твоего жира слеплю брикеты и отправлю их голодающим детям Африки.
Утром ты проспишь работу. Ты не проснешься даже когда ленивая толстая кошка начнет громко мявкать, требуя порцию дрянного химического корма. Только когда ее шершавый язык пройдется тебе по лицу, ты очнешься, заохаешь, сбросишь пушистого засранца, накинешь кофту, мазнешь по губам помадой, взглянешь в зеркало — и осядешь на пол от шока. Как восстанешь — то закроешь окно, проверишь сейф с брюликами, истерично заблокируешь кредитные карты (какая ерунда, не ради денег я работаю).
А потом…
Я невероятно мечтаю увидеть твое лицо потом. Вот эту смесь страха и радости, опасения и облегчения. Ты как бы и жертва, но как бы и нет. Наверное, так чувствовала себя Спящая Красавица, очнувшаяся от вечного сна, что хуже смерти, — но зацелованная без согласия, что хуже всего вообще.
Но я увижу тебя нескоро. Спустя месяц или год мы случайно окажемся на одной вечеринке, бокалы с белым вином прозвенят как сигнал к атаке, я считаю знакомый паттерн запахов — кожа, духи, шампунь — и пойму, что ты выглядишь космически здорово не просто так, а благодаря мне. Тогда я наклонюсь и прошепчу: твоя красота спасет мир, зная что это не комплимент — чистая правда.
Может быть, у нас будет секс. Может быть, нет. Это неважно.
Если в тебя можно влюбиться — мой долг исполнен.
