Тень дракона [Наталья Свидрицкая] (fb2) читать онлайн

Тень дракона

Предисловие

Остров Нордланд – Северная земля, – находится к югу от Исландии и Гренландии, как раз под ними, но не в нашей реальности, а в альтернативной. Большинство выдуманных европейских городов, от Зурбагана до Лионеса и Маскареля, находятся именно там. Там же находится и мифический Авалон, который нордландцы зовут Анвалоном, таинственная земля, куда отправился раненый Артур. Остров этот создал и подарил своему сыну, рождённому смертной женщиной, скандинавский бог Тор, которого викинги называли так же Хлориди – потому потомки Бъёрга Чёрного зовутся Хлорингами. Супруга Тора, Сигг, ненавидела и Рёксву, мать Бъёрга, и самого Бъёрга, и сделала всё возможное, чтобы отравить им жизнь. В результате её козней Бъёрг, добравшись до своего Острова, совершил по неведению страшное кощунство, и за это Страж Острова, местное божество, проклял Бъёрга и всех его потомков, а сам исчез. Это исчезновение повлекло за собой страшные времена. Остров порождал чудовищных тварей, пришли чума и смута, расколовшая единое королевство на три части. Драконы, недовольные правлением эльфийских королей, объявили эльфам войну, и эта страшная война едва не стёрла эльфов с лица земли. Карл Хлоринг, второй сын Бъёрга, сражался с драконами плечом к плечу с эльфами, и снёс голову Драге Урду, королю драконов. Король эльфов Кину Ол Таэр, его брат Тис и сестра Лара, выпив крови драконьего короля, закляли остальных драконов этой кровью, навеки закрыв их на крайнем севере Острова, в пещерах Дракенсанга, лишив их возможности покинуть свою тюрьму, рожать детей, заставив прозябать в изгнании и проклинать Драге, эльфов и Хлорингов. Казалось, что слава Карла незыблема, но проклятие Стража настигло его и братьев: его старший брат Хельг, позавидовав славе Карла, отравил его, и младший, Скульд, обожавший Карла, убил Хельга над его телом. Остров погрузился в страшную междоусобную войну, королевство Бъёрга распалось на три, враждующих между собой, чума пришла на Остров, порождающий чудовищ. И не было Стража, чтобы спасти его.

Но согласно эльфийскому пророчеству, Страж должен был вернуться на Остров потомком четырёх женщин: Белой Волчицы, Матери Единорогов, Повелительницы Бурь и Дающей Имена. Когда дары всех этих женщин объединятся в одном потомке – этот потомок и будет Стражем. Рок сулил, чтобы последней Белой Волчицей острова была Дрейдре, эльфа-оборотень, которая полюбила Карла Хлоринга и родила ему единственного сына. Так Страж оказался обречён родиться Хлорингом, проклятым самим собою.

И это произошло: на свет в свой срок появился Арне Гуннар, сын озёрной феи и Барне Хлоринга, который вместе со своим сводным братом Генрихом, ставшим впоследствии Генрихом Великим, одним из величайших королей Нордланда, снял проклятие и вернул на Остров мир и покой. С тех пор прошло триста лет. Остров забыл о войнах, смутах и эпидемиях. Три королевства, Элодис, Анвалон и Далвеган, стали тремя герцогствами, а Нордланд стал един, как при Бъёрге. Позади осталась Десятилетняя война людей и эльфов, закончившаяся подписанием Священного мира и изгнанием Кину Ол Таэр, предавшего эльфов ради смертной женщины. Почти уничтоженные драконами, эльфы залечили раны, нанесённые этой войной, и стали настолько многочисленными, что вновь задумались о возвращении своих исконных земель, когда-то отданных Хлорингам в память о подвиге Карла. Люди забыли об ужасах Десятилетней войны и начали с завистью поглядывать на эльфийское побережье, вдруг решив, что Священный Мир как-то слишком уж обременителен и несправедлив. Мир менялся. Менялся Нордланд. Менялись люди и даже эльфы. Что-то должно было произойти.

Хочешь ли ты изменить этот мир?

Сможешь ли ты принять, как есть?

Встать, и выйти из ряда вон,

Сесть на электрический стул или трон?

Снова за окнами белый день, день вызывает меня на бой.

Я чувствую, закрывая глаза: весь мир идет на меня войной.

Виктор Цой

1.

Официальная история Нордланда крайне скупа на подробности того, что происходило на Острове в то время. Зато в песнях и легендах эти события представлены на любой вкус и цвет, с любой точки зрения и с самыми невероятными подробностями и преувеличениями. Даже здесь, где я теперь живу, даже среди непосредственных участников тех событий циркулируют самые невероятные слухи и преувеличения. Как я уже упоминала, есть такие, кто стремится унизить и преуменьшить, есть те, кто, напротив, живет этим прошлым и идеализирует его. Я уже говорила, что тогда было все, и грязь была, и величие, и нет нужды повторяться. Главное – что грязь и подлость оказались бессильны, и я с тех пор непоколебимо верю в лучшее. Как бы ни было темно ночью, рассвет придет, это основа основ, на этом стоит мир. Кто, как ни я, на своем примере неоднократно убедился в этом! И в жизни любого человека есть место чуду и счастью, нужно только не отчаиваться. Сколько раз я была уверена, что теперь-то уж точно, все, все кончено, не может измениться к лучшему, все против этого, и нужно смириться?.. Но судьба моя улыбалась мне вновь и вновь. Не знаю, чем заслужила я такое неслыханное счастье, которое обрушилось на меня ныне?.. Мне сложно в него верить даже теперь, и пока я не дождусь исполнения обещанного, я, наверное, так и не смогу поверить до конца в реальность этого! Моя книга здорово помогает мне пережить ожидание и неизбежные терзания и сомнения, которые иначе, наверное, совсем измучили бы меня! Ожидание идет к концу, к концу движется и моя повесть. Мне даже маленько жаль, что большая часть пути уже пройдена… Позади уже и то, что мучило, и то, что делало счастливой. Я вновь пережила и отчаяние, и восторг, и слезы, и любовь. Утраты и обретение, надежды, разочарование и новые надежды… Почему так? Те страдания, которые в итоге окончились счастьем, вспоминать даже приятно. Чувствуешь себя какой-то особенной, любимчиком судьбы. А еще мне почему-то всегда странно было слышать от других, да и себя саму ловить на этом: с особенным смаком разумные существа вспоминают не то, чего добились упорным трудом и ценой огромных усилий, а то, в чем им повезло? Как он/она нашли золотую монетку или кольцо, как случайно избегли страшной опасности, как вовремя оказались в нужном месте и в нужное время? Ведь в этом, если вдуматься, никакой собственной заслуги нет?..

Но что это я? Не так уж и интересны мои умничанья и пространные рассуждения. Мои герои были оставлены мною в самый, наверное, сложный момент этой истории. Сейчас почти каждый из них замер перед решительным шагом. Ещё есть возможность что-то изменить, пойти не тем путём, какой был в конце концов избран. Ещё чисты руки, позже запятнанные кровью, ещё живы те, кому суждено умереть. Кто-то получил по заслугам, кого-то мне и по сей день искренне жаль, о ком-то я и сейчас тоскую с неизменной сердечной болью… Как жаль, что не дает нам жизнь второго шанса! Написав не то на одной из страниц, я бросаю ее в камин и пишу заново. Но повесть жизни своей мы пишем сразу и набело, без черновиков. И как, порой, это жаль!..

Часть первая: Рыцари Севера

Глава первая: Афанасий Валенский.

– Ты шибко-то не расслабляйся. – Возразил на триумфальные речи Кенки его брат. – Бергстрем не дурачок, и не мямля. Ход удачный, верно. И хорошо, что девка на стороне этого Рона, просто чудо, как хорошо. Говоришь, держалась свободно, запуганной не выглядела?

– Не то слово! – Кенка вальяжно развалился в кресле, чувствуя себя если не победителем, то очень к тому близко. – Эти все так и бросились ее наперебой уговаривать, скажи, мол, что тебя запугали, тебе угрожают, мы, мол, тебя защитим! А она – кремень! Против Хлорингов выступить отказалась, но и помощи им не обещала…

– То есть, говорила она, а Гирст поддакивал? – Нахмурился герцог. – Не очень-то это мне нравится…

Слуга, появившись, поклонился с извинениями и произнес:

– Госпожа Анастасия…

– Что – Анастасия? – Удивился Кенка. Ответить слуга не успел. Поразив и отца, и дядю до глубины души, девушка сама вошла в покои герцога. Кенка утратил дар речи. Мало того, что дочь без разрешения покинула монастырь в Лосином Углу и неведомо, как очутилась здесь, преодолев едва ли не треть Острова! Она еще и одета была в мужскую одежду, и волосы себе остригла! Герцог нахмурился сильнее, привстав из кресла, в котором сидел, как всегда, перекусывая.

– Это что такое?! – Просипел Кенка, от изумления лишившись дара речи. Глаза его, и без того слегка выпученные, выкатились из своих глазниц, словно у рака. – Кто посмел… Как… ты что… рехнулась?!!

– Рехнулась?! – Девушка была бледной, но на лице ее была написана отчаянная решимость. – Я – рехнулась?! Да, рехнулась! – И, оттолкнув слугу, внезапно бросилась к нему и замахнулась ножом.

И не смогла ударить быстро, хотела – и промедлила, решиться убить отца оказалось легче, чем сделать это на самом деле. Слуга бросился к ней, обхватил сзади руками, оттаскивая от графа. Тот сначала обмер, не веря ни одному из своих органов чувств. В его понимании, он, как отец, имел право делать со своей дочерью все, что угодно, даже, если что, и убить; но дочь, по его святой вере, обязана была чтить его и испытывать перед ним трепет. В этот миг словно небо раскололось над ним, и мир рухнул. Дочь! Его собственная дочь – бросилась на него с ножом?!

– Дьявол! – Выкрикнул он не своим голосом, вскакивая. – Ты – дьявол, не дочь! На родного отца руку… Чудовище! – Выхватил кинжал, но между ними встал герцог.

– Стоять! – Рявкнул он. – Анастейша! Что на тебя нашло?!

– Он убил Вэла! – Крикнула та, не прекращая вырываться. – Он убил моего Вэла, это он, он убил его, дядя! Я любила его, любила, любила!!! – И зарыдала, выронив нож. Кенка побагровел.

– Еще и шлюха?! Да я весь этот монастырь с землей сравняю… Чему они мою дочь научили?! Что я говорю! Ты не моя дочь, ты – дочь дьявола! В подвал, в самую темную дыру, и плетей…

– Молчать! – Вновь рявкнул герцог.

– Ты за нее заступаешься?! – Изумился Кенка. – Ты что, не видишь, что это не девушка, это отродье бесноватое…

– Я не отродье! – Выкрикнула рыдающая Анастасия. – Я любила его, и он любил меня!

– Да как он мог тебя любить, дура толстозадая?! – Вскинулся Кенка. – Ты рот свой закрой…

– Он любил меня!!! – Завопила Анастасия. – Я беременна от него!!! Мы собирались пожениться!!! А ты его убил!!!

– Не смей! – Крикнул, вне себя, Кенка. – Не смей такое говорить! Тварь неблагодарная, дура, за что ему любить тебя, ты сама себя видела, идиотка?!

Герцог, качнувшись вперед, ударил огромными кулаками о стол и издал такой рев, что примолкли и Анастасия, и ее отец. Герцог, зажмурясь и гримасничая, боролся с собой изо всех сил. Выдавил:

– Господи… есть ли… есть ли что в мире более жалкое… мерзкое… чем отец, ревнующий дочь к молодому парню?!

– При чем тут… – Открыл рот Кенка, но брат его крикнул:

– Заткнись! Анастейша! Вон отсюда! Я сам с тобой разберусь… – И, дождавшись, пока она не выйдет под конвоем того же слуги, чуть повернул голову в сторону Кенки. – Дождался?.. Дождался, Дристун?! Я говорил тебе, что девчонку надо забирать из монастыря, еще три года назад… Ты держал ее там, чтобы без помех таскаться в вертеп свой поганый. Девка перезрела и сбесилась, и это – твоя вина! – Он ударил кулаком о стол. – Ты пацана с нею оставлял, а ты думал башкой своей озабоченной, что он – молодой пацан, а она – перезрелая девка?! Что она прыгнет на него, как только ты от монастыря отъедешь?! Теперь у тебя есть бастард Эльдебринков и озверевшая девка, но это – он повернулся и уставил в сторону Кенки толстый палец, – целиком твоя вина!

– Как хочешь, – Кенка начал приходить в себя, – но я этого так не оставлю…

– Валяй! – Скривился герцог. – Убей и дочь, как мать убил… Но после этого – проваливай на все четыре стороны, Дристун, и сам разгребай свое дерьмо!

– А что мне – в жопу ее поцеловать за то, что она мне выблядка нагуляла и с ножом кидалась?!

– Это не выблядок. – Герцог перевел дух. – Это Эльдебринк. Если бы ты не полез на него, как ошалевший кобель, они бы поженились.

– На хрена мне восьмой сын?!

– Заткнись!!! Теперь тебе и восемнадцатый не светит, придурок! Если только мы не обратимся к Анвалонцам, не объясним ситуацию и не предложим им новый марьяж.

– Чего?! – Опешил Кенка.

– Что слышал. – Герцог пошел, вновь уселся в кресло и жадно набросился на копченые желудки. – Пусть спасают ситуацию. Их мальчишка обесчестил твою дочь. Она носит их внука. Сыновей у них, как грязи, пусть женят одного из них на Анастасии.

– А они так и бросились родниться! – Фыркнул Кенка, не желая отказываться от мечтаний о том, как станет тестем герцога Элодисского.

– Согласен: предложение не особо выгодное. Учитывая ситуацию с мальчишкой, почти безнадежное. Но другого выхода у нас нет. Кому еще мы ее сунем с животом? Хлорингам? Забудь. Лефтеру, Бергстремам? Кюрманам?.. Идиот… Господи, какой идиот! За что мне такое у»»ще вместо брата?!

– А она, значит, будет сидеть и угорать, да?! – Возмутился Кенка. – После того, что сделала, после того, что с ножом, с ножом на родного отца…

– Посидит взаперти, остынет. Покается. – Вздохнул герцог. – Хватит. Ты уже ею распорядился, как надо. Я сам теперь ею займусь. Девка-то, – он помолчал, смакуя вино и пытаясь отдышаться и успокоиться, – не дура, и не рохля. Всю жизнь, считай, в монастыре просидела, а ведь смогла и удрать, и сюда добраться… Хоть кто-то в нашей семье, после меня, на что-то дельное способен. Только нужно дурь-то из ее головы выбить, и умные мысли ей внушить. Но займусь этим я, а не ты. Ты уже все, что мог, испоганил и испортил.

– А ты не забыл, что дочь это – моя, а не твоя?! – Кенка был так возмущен и шокирован, что решился, неслыханное дело, на открытый бунт. – Ты малолеток тискаешь и даже жениться не сподобился, а теперь…

– Молчать! – Грохнул кулаком по столу герцог. – Мои дела – это мои дела, они с твоими извращенствами ничего общего не имеют! Все! Наделал делов! Хватит!!! Теперь я буду твое дерьмо разгребать! Пошел вон… – Он задохнулся, побагровел так, что даже Кенке стало страшно. Герцог замер, закрыл глаза, и Кенка вдруг так испугался цвета его лица и синих губ, что струсил, подался к нему:

– Тит… Братишка… Медикус! Где эта клизма медицинская, мать ее?!

Доктор вполне оправдал свою репутацию и свое содержание, пустив без промедления герцогу кровь, дав ему какое-то свое лекарство, велев уложить его особым образом и выхаживая его почти сутки. Герцог реально был близок к смерти, как никогда, и Доктор чувства при этом испытывал сложные. С одной стороны – он терял могущественного покровителя, защиту от Барр. С другой – Хлоя издевалась над ним так, что Доктор света невзвидел белого благодаря ей. Он прошел за самое короткое время все стадии, что проходит взрослый, которого выбрал объектом своей травли ребенок. Если за этим ребенком стоял могущественный взрослый, и если тронуть этого ребенка было смерти подобно. Доктор пытался угрожать, потом – игнорировать, и, наконец, задабривать. Не помогало ничто. Ни попытки взывать к здравому смыслу, ни мольбы даже: «Оставь меня в покое!». Хлоя оказалась не просто коварной – она оказалась очень изобретательной и не по годам умненькой девочкой, и вдобавок, полностью подчинила своей воле младшую Дафну, которую заставляла так же измываться над Доктором, чтобы у герцога не появилось неизбежное подозрение. Доктор уже несколько раз был нещадно избит, а ведь именно побоев и боли он и боялся больше всего на свете. Но это было не самое худшее, что произошло за это время с ним. Эта перемена была такой естественной и тонкой, что он даже не сразу сам понял, что с ним происходит. Просто он вдруг перестал чувствовать вкус еды, перестал получать забвение и удовольствие от опиума. Ему постоянно хотелось есть и пить, но он не только не мог напиться или насытиться, но и вкуса еды или питья не чувствовал. Он постоянно чувствовал себя уставшим, но отдохнуть не мог, ни сон, ни покой облегчения не несли. Решив, что виной всему противная девчонка, он всерьез задумался о том, как бы избавиться от нее, но та оказалась просто дьявольски хитрой: так и заявила ему, прямо в глаза, что если он попытается подсунуть ей какое-то зелье, она обвинит его в отравлении, и тогда «папочка тебя убьет, противный вонючка!». Так что, выхаживая герцога, он в то же время не мог не думать, а не лучше ли бы… Но Кенка недвусмысленно дал ему понять, что если брат умрет, то и ему, Доктору, не жить, а Доктор был слишком труслив, чтобы рискнуть и проверить, так ли это?.. Полагая, что происходящее с ним – следствие какой-то болезни, он пока еще надеялся распознать эту болезнь и справиться с нею.

Прибыв в Валену, Гэбриэл поразился величине и красоте своего «титульного» города. Валена оказалась даже больше Гранствилла, хотя южане традиционно представляли себе этот северный порт маленьким и убогим, очень чистой и куда более просторной, чем южные города. Посреди бухты в этом месте стоял одинокий каменный остров, больше похожий на неприступную одинокую и очень узкую скалу, которая предсказуемо называлась Птичий Столб. На ее отвесных склонах гнездились тысячи северных птиц – чаек, крачек, тупиков, бакланов и прочих, и множество этого птичьего народа ринулось встречать незнакомый корабль, с криками и писком носясь над ним, пока тот входил в порт и швартовался у причала. Раненого Гарри разместили в портшезе, его сопровождали неразлучные друзья, Кирнан и Марк, вместе со школярами, всю дорогу развлекавшими Гэбриэла и остальных веселыми, а то и скабрезными песенками. Гэбриэл, Кину и Дэн поехали впереди, и Гэбриэл, не уставая, разглядывал свой титульный город и его жителей.

Сам город карабкался на плечи горы Туманной, используя рельеф, как естественную защиту, и потому больше походил на эльфийские города, чем на человеческие, простором, отсутствием мрачных высоченных заборов и узких окон-бойниц. Каменный кремль был окружен деревянными пригородами, очень много было прекраснейшей резьбы по дереву, даже в городе, где дома были каменные, резными были наличники, ставни, двери и все, что только можно было покрыть резьбой. Кривые улочки петляли меж огромных камней, берез и елей, затмевая в сознании Гэбриэла и Блумсберри, и Гармбург, и даже Гранствилл. Гора Туманная, нависающая над городом, была так высока, что небольшое облачко зацепилось за ее каменный бок, скрывая покрытую снегом вершину, прямо над какой-то разрушенной постройкой из красного кирпича, возможно, бывшей сторожевой башней. Зная о том, что это даже еще не горы, а так, предгорья Белых гор, не самых высоких на Острове, Гэбриэл испытал смесь восхищения и недоумения: так какие же огромные те?! В его сознании горы навсегда остались символом утраченной свободы и чистоты, он до сих пор не переставал сожалеть, что не бежал тогда с фермы, побоявшись холодов. Теперь, пожалуй, даже больше, чем прежде – теперь Гэбриэл лучше понимал, чего именно лишился и что утратил, и что именно с ним сделали, и не только физически. Его душу изувечили не меньше, чем тело, и он постоянно помнил об этом. Каким бы он был сейчас, где был бы, с кем?.. Брат нашел бы его, в этом теперь Гэбриэл не сомневался. Может, чуть позже, а может, напротив, и раньше. Их ложь была бы правдой, он был бы разбойником в банде может, Кошек, а может, Птиц… Или наемником в дружине Ставра, почему нет?! «Господином горных дорог Назову тебя, – вспомнился ему голос Алисы, – кто сказал, что холоден снег? Перевал пройду и порог, перепутие, Перекресток каменных рек…». Она никогда гор не видела, но так угадала его чувства и тайные мысли, что до сей поры мурашки по коже. «Я ухожу вослед не знавшему, Что значит слово «страх»…». Я знаю страх, Алиса. Знаю.

Горожане, как сразу же отметил Гэбриэл, отличались от южан высоким ростом – на их фоне он уже не казался таким великаном, – и тем, что среди них было очень много светловолосых. Женщины вместо обыкновенных белых чепцов носили странные и красивые головные уборы, украшенные жемчугом, кружевом или бисером, пряча под ними волосы, а девушки носили повязки на голову, тоже украшенные бисером или жемчугом, выпустив одну, реже две, толстые косы. И что еще удивило Гэбриэла, так это то, что горожане отнюдь не боялись пялиться на странных пришельцев. На юге простые люди боялись лишний раз взглянуть на рыцаря или вельможу, чтобы не привлечь к себе его внимание и не огрести люлей, если тот не в духе. А местные не только откровенно глазели, но и останавливались за их спинами, чтобы подождать попутчиков и посудачить о том, кто бы это мог быть. Так же много было полукровок, и Гэбриэл отметил это с удовлетворением. Многие из них и в самом деле носили доспехи и оружие, то есть, состояли либо охранниками богатых купцов, либо дружинниками местной знати, а то и в страже. Некстати вспомнился Савва, и Гэбриэл подобрался весь при этом воспоминании. Жаль было их почти дружбы, так и осталась заноза в сердце.

Местные при виде незнакомцев не скрывали своего удивления и интереса. С виду важные, и эльфы среди них, но кто такие – не понятно. В эльфийской одежде, на эльфийском коне, Гэбриэл выглядел великолепно, вот только ничто не указывало, кто он, откуда, и, как здесь говорили, «чьих будет». Впрочем, и необычного в их появлении как будто ничего не было, Валена активно торговала с эльфами, и Фанна, да и Ол Донна частенько появлялись здесь, у них даже собственное подворье было. И удивило горожан не само по себе появление гостей, а то, что поехали они не на эльфийское подворье, а мимо, к центру города. Фохт Валены, или, как здесь говорили, городской голова, которому тут же донесли о незнакомцах, направился в городскую ратушу, чтобы встретить их честь по чести. С эльфами здесь не ссорились и дорожили торговлей с ними.

И Кину, как оказалось, здесь знали, что страшно удивило Гэбриэла. Правда, о том, что он – опальный король эльфов, валенцы понятия не имели, но о знатности рода Ол Таэр в Нордланде не знал только совсем уж идиот; что это один из эльфийских князей, известно было практически каждому.

– Здрав буди, княже. – Поклонился ему голова. – Давненько не было тебя в Валене, рады, рады несказанно. Желанный ты здесь гость, сам знаешь. Однако же, что тебя сюда привело, помощи ищешь, или по торговым делам?

– Сегодня я сопровождаю своего племянника, Гэбриэла Персиваля Хлоринга, эрла Валенского. – Ответил Кину, и голова нахмурился. Вообще-то, он сразу так и подумал. Совсем недавно Валену покинул Федор Вызимский, который много рассказывал про его высочество и его сыновей, и все хорошо помнили описание эрла Валенского: саженного роста, сероглазый, с седыми прядками в черных волосах. Сложно было предположить, и еще сложнее поверить, что таких полукровок, да еще Ол Таэр, на острове несколько. Вон, здоровенный какой, и при том сложен прекрасно, в отличие от большинства таких же высоченных, которые либо долговязы и сутулы, либо массивны и неповоротливы.

Но и как быть, голова не мог вот так, сходу, сообразить, потому в растерянности забрал бороду в кулак. Последний Хлоринг, который посетил Валену, был его высочество, который как раз расправился с Райдегурдом и объехал все владения Хлорингов, вплоть до Длинного Фьорда. Было ему, как вот этому Гэбриэлу, года двадцать два-двадцать три, и он крепко дружен был с князем Федором Изнорским, отцом теперешнего князя Изнорского, тоже Федора. И принимали его в Валене радушно. Но с тех пор – да и до того, честно-то сказать, – Валена жила сама по себе и о князе своем, или эрле, и не вспоминала.

– Не переживай. – Полукровка глянул ему прямо в глаза своими темно-серыми, как грозовая туча, глазами. – Я не жить сюда приехал, и не порядки наводить.

– Да кто ж переживает-то? – Спохватился голова, которому стало не по себе от того, что тот вот так легко считал его мысли. – Удивили вы меня, озадачили даже. Стряслось что, что твое сиятельство вот так к нам нагрянуло, без предупреждения, без гербов, без свиты?

– Да, стряслось. – Коротко ответил Гэбриэл. – Со мной Гарольд Еннер, сын и наследник покойного эрла Фьёсангервенского, он тяжело ранен и нуждается в помощи и убежище. Так же со мной его друзья, Марк Эльдебринк, пятый сын герцога Анвалонского, и Кирнан Бергквист, сын Ардо Бергквиста. К сожалению, тоже покойного. С боем пришлось отбивать их у Верных на берегу бухты и от погони уходить.

Голова сделал незаметный знак замершим у двери слугам, и один из них тихонько скользнул за дверь. Через пару минут по дороге, ведущей к замку «Светлый яр», на скалу над бухтой, верхом на неоседланной лошади уже мчался парнишка, изо всех сил наподдавая своему скакуну пятками – сообщить управляющему о высоких гостях и приготовить хоть как-то замок к их прибытию.

– Что ж вы сразу-то не сказали… Радость-то какая, все считают парнишку погибшим. – Засуетился голова. – Конечно, примем, честь по чести, и не выдадим никогда псам паскудника этого, Корнелия. Эрл Еннер, царство ему небесное, хороший был человек и рыцарь истинный, вот уж скорбная была весть о его смерти, и о том, что с семьей его приключилось… И дюка Анвалонского здесь очень уважают, да и сына его знают, он большой любитель путешествовать, бывал здесь не один раз. Что ж это я? Сам, сам провожу вас в «Светлый яр».

Всю дорогу голова уговаривал не спешить, не «тревожить молодого человека», и старался отвлечь Гэбриэла, показывая ему Валену. Гэбриэл догадывался о причинах такой задержки и делал вид, что не понимает их. В Светлом Яре к их прибытию едва успели навести достойный визита хозяина порядок, вывесить его гербы и штандарты, за версту видно: новехонькие, со сгибами от долгого хранения. Управляющий Устин, его жена Лада, трое сыновей, от пятнадцати до восьми лет, и челядь, как водится, выстроилась во дворе замка, чтобы приветствовать господина. Все раскрасневшиеся, запыхавшиеся. Носились, – подумал Гэбриэл, – по замку со всех ног, лишнее прятали, нужное вывешивали. Висит так себе, все коробится и топорщится. Даже голова, глянув на штандарты, чуть покраснел. А те уже прилепили на лица радостные улыбки, кланяются. Голова представил Устина и «хозяйку его», Гэбриэл глянул многозначительно на ближайший штандарт, усмехнулся. Лада покраснела куда сильнее и заметнее, чем голова, опустила глаза на камни двора. Высокая женщина, статная. Ростом, пожалуй, с Марию, тоже очень высокую, но Мария гибкая и изящная, а эта крепкая, как хороший боевой конь. «С нею брат, пожалуй, закрутить бы не захотел. – Некстати подумалось Гэбриэлу. – Хотя…».

– Новые вот… – Устин тоже перехватил его взгляд, и тоже смутился, – вывесили… старые поистрепались совсем.

Гэбриэл хмыкнул весело и перебил его новые извинения:

– Со мной раненый, позаботьтесь, это наследник эрла Фьёсангервенского. – И размашисто пошел к двойным высоким дверям.

– Баньку не желаете ли…

– Желаю! – Тут же откликнулся Гэбриэл. – Русскую, с веником?

Как оказалось к удивлению Гэбриэла, ни Марк, ни Кирнан в русской бане не были. Марк признался смущенно, что слышал о ней всякие ужасы, что там, вроде, так жарко, что «сало вытапливается», да еще вениками хлещут очень больно.

– Ты на себя-то взгляни! – Хмыкнул Гэбриэл. – Какое сало?! Тощий, как солонина сушеная. Я раз всего с руссами в их бане побывал, и с тех пор только и мечтаю, чтобы еще там оказаться. Внутри там ад, что есть, то есть. Но как выйдешь, чувство такое, словно заново родился. Там с тебя так грязь смоет, что пот, и тот, как вода, безвкусный становится, и чистый, как слеза. И легко так, что взлететь охота. Никакое мыло, даже византийское, и никакая бадья тебе такой чистоты не даст. Впрочем, как хотите. А я от такого удовольствия нипочем не откажусь!

– Я тоже. – Удивил всех эльф. – И пойдем мы вдвоем. Я умею пользоваться веником.

Вот тут Гэбриэл взглянул на Кину с благодарностью. Соглашаясь на баню, он не мог не думать о своих шрамах, и заранее злился и нервничал по этому поводу. Народ здесь простой, и через полчаса о нем и его теле будет судачить весь город. Кину просто-напросто его спас.

После бани Гэбриэл, одетый в свежую белую рубашку навыпуск, пахнущую вербеной, и чистые узкие эльфийские штаны, прошел к себе. В его покоях уже прибрали, проветрили, наставили для красоты и аромата охапки полевых цветов. В целом все было почти так же, как и в остальных нордландских замках. Мебель, огромная постель под балдахином, камин, в котором Гэбриэл мог не только стоять, но и прохаживаться взад-вперед, массивные шкафы, комоды и сундуки, покрытые местной кружевной резьбой, ковры, шкуры зверей, головы зверей: оленей, лосей, медведей, рысей, и волка…

– Волка уберите. – Сказал Гэбриэл, обращаясь к Ладе, сопровождавшей его. – И чтобы во всем замке ни голов, ни шкур, не было. Вам никогда никто не говорил, что мы, Хлоринги, на волков не охотимся?

– Простите, ваше сиятельство. – Вновь покраснела Лада. – Так давно здесь никого из хозяев не было, лет, почитай, семьдесят, как никто из Хлорингов здесь не жил… Мы как-то привыкли…

– Я тоже жить здесь вряд ли буду. – Усмехнулся Гэбриэл. – Потому не выкидывайте, просто припрячьте. А в целом ничего здесь, хорошо. Уютно. Пахнет вкусно. А что на окнах сетки какие-то?

– Так это кисея, от гнуса. – Охотно ответила польщенная похвалой Лада.

– От кого? – Удивился Гэбриэл еще больше. Там, где жила Алиса, никогда не было ни комаров, ни мошки, ни другой надоедливой дряни; в Междуречье комары так же имелись в крайне малом количестве, и в месте обитания озерной феи их не было тоже.

– От гнуса! – Повторила Лада. – Сейчас жара, его нету, он зноя боится; а как вечерять станет, налетит! У вас над постелью, вот, посмотрите, кисея, накроетесь, он вас и не побеспокоит. – Замерла, переплетая пальцы, и вдруг, словно решившись, спросила:

– А верно ли, что вы, ваше сиятельство, дракона убили?..

– Верно.

– А я видела дракона. – Вновь краснея, призналась Лада. – На зорьке на утренней вышла, а он далеко-далеко над морем кружит. Думала, птица какая, диковинная, а потом смотрю, и аж сердце зашлося. Огромный, черный, красивый – страсть… Кружит эдак, – она почувствовала живой интерес Гэбриэла, оживилась сама, – словно примеривается, а потом раз – и выхватил из моря рыбишшу здоровенную, акулу, а может, и касатку – далеко, она бьется, сверкает на солнце. Так он с нею и улетел.

– Так они здесь летают? – Гэбриэлу вдруг страстно захотелось тоже увидеть дракона. Да, Кину говорил о них с ненавистью. Да, Лодо рассказывал, что драконы требуют их смерти. Да, он видел последствия драконьего огня. Но интерес был, и весьма сильный.

– Редко. – Махнула рукой Лада. – Люди говорят, эльфы их закляли, они вреда-то здесь причинить никому не могут. А выходит, могут? Страшно!

– Нет. Эльфы не врут. – Сказал Гэбриэл. – То драконище, которое я завалил, оно не такое, как настоящие драконы. Оно черной магией создано, там, на юге у нас. И с виду отвратное.

– Спасибо вам! – Очнулась и поклонилась Лада. – Просим вас и господина Кину к столу, все готово, только вас ждем, откушайте, чем Бог послал.

– Сейчас придем. – Махнул рукой Гэбриэл, и женщина исчезла за двойной резной дверью. Острый слух полуэльфа уловил восторженное:

– А статен-то, елки-палки! – И внутренне приосанился. Не в его вкусе женщина, и в годах… А все равно приятно!

Кину, вернувшись через пару минут после ее ухода, сообщил, что Гарри Еннеру лучше, он устроен со всеми удобствами и благодарит его за помощь. Эльф принес Гэбриэлу новый эльфийский камзол, сказал, пока тот переодевался:

– Это хорошо, что ты ничего не стал говорить про брата и ополчение. Отказать прямо они тебе не откажут, но устроят проволочки, растянут на месяц, а то и дольше.

– Что предлагаешь? – Сухо спросил Гэбриэл. – Ты же знаешь, времени у нас нет!

– Нанять людей. Здесь это легко.

– А местный банк денег мне даст?.. Или, как в Сае, выделываться начнет?!

– Я знаю, где взять денег. – Сказал Кину. – Не думай об этом. Золото – не проблема.

Вдвоем они спустились в трапезную. К ним присоединились Марк, Кирнан, Дэн, городской голова и молодой, не старше тридцати, светловолосый воин, с серьгой в ухе, с насмешливыми серыми глазами вприщур и с короткой модной бородкой. Голова представил его, как князя Ратмира, младшего сына князя Холмогорского.

– Наемник? – Поинтересовался Гэбриэл. Тот кивнул.

– Сколько людей у тебя?

– Три сотни копий. – Ответил тот, глянул на Гэбриэла с новым интересом. – И если понадобится, сотни две еще найду.

– Копье – это всадник, оруженосец и воин с копьем?

– Верно, княже.

– Быстро найдешь?

– А когда нужно?

– Вчера. Я еще одного наемника знаю, Ставра – слышал про такого?

– Слышал, знаю. Он в Сарыни сейчас, у местного князя.

– Мне еще люди нужны. – Сказал Гэбриэл. – Ладно, об этом после поговорим.

После чего разговор за столом потек по обычному руслу: у гостей интересовались, как дела на юге, в Гранствилле, как здоровье его высочества, не просватана ли еще племянница ее величества?

– Из всех пока только я женюсь. – Признался Гэбриэл, поглощая нечто божественно-вкусное. Не сдержался, обратился к Ладе:

– Это что я такое ем?

– Галантин из хека. – Охотно ответила она. И пояснила, догадавшись, что Гэбриэл понял только слово «из»:

– Хек – это рыба такая. А галантин, он готовится несколько дней… Вот такое блюдо получается.

– Это просто… – Из Гэбриэла так и лезли неприличные слова, вроде «охренеть» и тому подобное, и он помедлил, выбирая подходящее, – просто слов нет! – Вышел из положения. – Я такого даже в Хефлинуэлле не ел!

– Вы вот еще отведайте. – Лада сделала знак, и слуга подал Гэбриэлу блюдо со странным пирогом, из тонких слоев теста, проложенных мелко порубленным мясом, тушеными овощами, сметаной и чем-то еще, нереально-вкусным. – Это блинник. Блины с начинкою.

– М-м-м… – Гэбриэл прикрыл глаза. – Я все попробую. А если лопну, напишите на могиле: «Умер от счастья!».

Его искреннее наслаждение местной кухней как-то окончательно стерло следы настороженности и скованности, все присутствующие за столом оживились. Голова почтительно поинтересовался, кем будет невеста Гэбриэла, и тот охотно ответил:

– Алиса Манфред, из Трехозерок. Это в Пустошах, на самом юге. Род древний, но бедный, она бесприданница, сирота. Я не за приданым гнался. Она сама по себе сокровище. Теперь она графиня Июсская, у нас свадьба восьмого августа. Всех приглашаю!

У него попросили описания невесты, и он, чуть смущаясь, описал ее, как маленькую, изящную, как эльфийская куколка, с вишневыми глазами и рыжими кудрями.

– Маленькие, они сердитенькие. – Усмехнулся голова. – У княжича Холмогорского молодая жена из таких. Ух, крепко она его держит! – Он сжал кулак, и русские за столом заухмылялись, согласно кивая. – Он против нее шагу ступить не смеет.

– Алиса… да. – Кашлянув и опять смутившись, согласился и Гэбриэл, и все засмеялись, разговор за столом стал совсем непринужденным. Не желая говорить сейчас про брата и Кальтенштайн, Гэбриэл спросил про Ивеллон, и на него обрушилась прямо-таки лавина информации. Синие Горы, Дебри и Длинный Фьорд, уходивший в неприступные ущелья, делал Ивеллон недосягаемым с суши.

– Может, – говорил Устин, – какие тропы эльфийские через перевалы и есть, но то земли Фанна, а людям ходу туда нет. Фанна не такие боевые, как ваши родичи, Ол Донна, но колдуны сильные, в их земли не проникнешь, мороки оплетут, так путь завяжут, что не выберешься. Да и помимо Фанна там столько разных чуд лесных водится, что лучше от греха и не знать про них, и не лезть к ним. Вот и получается, что путь в Ивеллон один: по морю. Дальше Безымянной бухты-то там никто не ходит, драконов боятся, там этот их Дракенсанг прям рукой подать, а до Безымянной в начале лета многие рискуют, добираются, больно богато там рыбы и зверя морского. А уж красиво там! Я ходил по молодости, и, скажу тебе, княже, красота там несказанная. Прям душу из груди вынимает и наружу выворачивает! Скалы могучие, фьорды дивные, водопады белопенные, птицы невиданные… А у входа в фьорд из Безымянной истуканы стоят, вот ей-Богу, не вру: такие, что корабль меньше его сапога. Стоят два, кажись, эльфы, на мечи опираются, один голову склонил, другой поднял и на море смотрит, вдаль. Мы хотели в фиорд войти, посмотреть, но мимо пройти не решились. Страшно стало. Словно тот, наклонимшись который, прямо на нас смотрит, и безмолвно так вопрошает: кто такие, зачем здесь? И вот прямо в голове отпечаталось, не голос вроде, и не приказ, а не понять, что, но ясное: не надо вам туда.

– Б-р-р! – Содрогнулась Лада, стряхивая странное очарование. Гэбриэл слушал бы и слушал, вечность, представляя себе все это так ясно, так живо!

– Там только скалы? – Спросил он жадно.

– С моря только скалы видно. – Кивнул Устин. – Но иные говорят, что земля там хорошая. Скалы ее от ветров и морозов защищают, источники горячие, опять же, есть. Цветов видимо-невидимо, целые поля цветущие, лаванда, ирисы, вереск, ромашки… – Лада вздохнула, подлила Гэбриэлу вишневой медовухи. – Озера, реки рыбные. Коли бы не Орда, так жить бы там и не тужить!

– Это верно. – Подтвердил Ратмир. – Наши князья не первый год наемников собирают, из-за моря выкупают, чтобы Орду воевать, но все бестолку. Одну изведешь, ан уже другая прет. Источник надо найти и извести, но невозможно это. Почему, никто не понял еще. Разведчики ходили, и хитро ходили, и по скалам, и в обход, и все сгинули, ни один не вернулся.

– И не вернется. – Заметил Кину. – Суо-ап-Мера, или, по-вашему, духожаба, тем и страшна, что заражает все вокруг себя зарядом чистой смертельной злобы. Его не обойти и не обмануть. И не обхитрить.

– Да, – кивнул голова, – баял намедни Федор про духожабу-то эту. Долго они с Ратмиром новость эту обсуждали, только ничего умного не придумали. По-ихнему выходит, что зимой надо жабу-то эту душить, мол, зимой нет силы ни у кого…

– Неправда. – Вновь возразил эльф. – Зимой она особенно сильна. Ночи длинные, природа спит. Суо-ап-Мера не встречает даже естественного сопротивления жизни, что происходит летом. Но это бесполезно. Ее все равно вам не одолеть.

– А эльфы смогут? – Приподнял, как Гарет, левую бровь Ратмир.

– Нет. – Был ответ. – Это по силам только Стражу. Эта Мера слишком стара, велика и сильна.

– Ну, а, к примеру, – подумав, спросила Лада вдруг, – нам-то она не угрожает? Али еще вырастет, и того…

– Есть такая опасность. – Подтвердил Кину, и вот теперь над столом повисла гробовая тишина. Стало слышно, как чавкают и ворчат друг на друга кошки, которые каким-то своим непостижимым кошачьим чутьем угадали появление самого большого любителя кошек в мире и собрались подле Гэбриэла, слоняясь вокруг его ног, вытирая о них щеки и пушистые бока, и получая от него подачки в виде весьма лакомых кусочков.

– Но это будет еще не скоро. – Поспешил успокоить всех эльф. – Наверное.

Ужин после этого как-то быстро пришел к своему логическому завершению, и Ратмир и Гэбриэл задержались на высоком внутреннем крыльце. С него открывался вид на бухту и скалы, золотые в свете вечернего солнца, в белых венцах пены. Море было глубокого сине-зеленого цвета, бесподобно-красивого на взгляд Гэбриэла. Ратмир облокотился о перила напротив Гэбриэла, сделавшего точно так же.

– Значит, в Кальтенштайн люди тебе нужны, княже?

– Знаешь?

– Все знают. – Усмехнулся Ратмир. – Мы с эльфами крепко дружим, от них новости первее иных узнаем.

– И что скажешь?

– Я наемник. За хорошую плату я хоть на Элиот штурмом пойду, если, конечно, силенок достанет и ватага соберется подходящая.

– Как думаешь, сколько людей нужно?

– Тысячи две, самое малое.

– И где взять? Быстро?

– Быстро?.. Трудно это. – Ратмир сделал гримасу, рассуждая. – Твои вассалы отказать тебе не смогут, а вот время протянуть – легко. Я тебе вот что посоветую… – Он выпрямился. – К Афанасию Валенскому обратись.

– А он кто?

– Отшельник. Святой человек.

– Он что, мне людей даст? – нахмурился Гэбриэл.

– Он тебе весь Русский Север преподнесет на блюдечке фарфоровом, ежели благословит тебя. – Без усмешки сказал Ратмир. – Сила в нем великая, верят в него люди крепко. К нему даже католики из Анвалона и Междуречья приходят за помощью и благословением, сам эрл Фьёсангервенский к нему ездил за советом и ободрением.

– И где его искать? – Спросил Гэбриэл, покусывая губу.

– А чего его искать? – Пожал плечом Ратмир. – Андрюха, старший сын Устинов, отведет тебя, тут рядом. Только на гору подняться. Только учти, ни купить, ни застращать его не получится. Либо ты ему понравишься, либо нет. Тут как Бог даст.

Гэбриэл подумал. Ненадежно… Сотня есть у него. Тысячу двести обещал Ратмир. Рискнуть?..

– Я пойду. – Сказал он, опуская на каменные плиты урчащую на его руках трехцветную кошку. – Ради брата я дракона в поле лопатой забью, зайца зубами поймаю. Надо будет, один на сраных корнелитов этих отправлюсь. Афанасий, так Афанасий. Я, так-то, нравиться не умею, но рискну. Спасибо за совет.

Уверенный, что спасает Клэр и жертвует ради ее спасения своей жизнью, которая теперь будет посвящена ей, Иво о самой Клэр как-то не задумывался. Нет, он пытался с нею поговорить, заботился о том, чтобы она ела, рад был, совершенно искренне рад, что она так прикипела к коту Франтику. Стоило как-то девушке приоткрыть корзину, и кот мгновенно просочился наружу и ловко взобрался ей на грудь, обняв за шею, пристроив голову на ее плече и замурлыкав. Это девушку и тронуло, и обрадовало. Кот был такой мягкий, приятный наощупь, такой ласковый! С этого мгновения они не разлучались ни на минуту, и так и прибыли в Гранствилл. В Блумсберри, с помощью Марты, Клэр принарядили. Правда, девушка была такая тоненькая, что новое и дорогое платье сидело на ней мешком, но пока что никто не придавал этому значения. Иво знал, что Клэр и Мария были из одного Привоза и прекрасно знали друг дружку; он даже понимал, что Мария скорее успокоит ее и поможет освоиться и ожить. Но он боялся, и не без оснований, что Мария помешает исполнению его великого плана, будет против его брака с Клэр. Он считал девушку своей собственностью. Как иные, подобрав щенка или котенка, несут его домой, с радостью предвкушая, как будут заботиться о нем, и как он в ответ будет их любить, так и Иво вез эту девушку в Хефлинуэлл, мало помышляя о том, каково будет ей в новых для себя условиях, среди новых для себя людей. Привыкнет. – Думал он. – А потом и сама поймет, насколько ей с ним хорошо. В мечтах он уже купил имдом, уже зажил своей семьей. С некоторым злорадством размышляя о том, как шокирован будет Гэйб, Иво думал и о том, что будет с Габи. И не мог не испытывать некоторое мстительное и одновременно горькое чувство, думая о том, что испытает ОНА.

Алиса была шокирована первой, когда Иво заявился к ней в сад, ведя хрупкую темноволосую девочку с котом на руках. Едва взглянув на нее, феечка почему-то сразу вспомнила Сады Мечты, и насторожилась. Алиса не любила и не хотела вспоминать Красную Скалу и все, что с нею там произошло, кроме того, что было у нее там с Гэбриэлом. Его любовь и защиту она не могла бы забыть ни за что на свете, но остальное – нет! Выйдя им навстречу со своей свитой, Алиса замерла в недоумении, и девушки ее свиты замерли тоже.

– Леди Алиса, – Иво был решителен и бледен, – дамы. Разрешите вам представить мою невесту, Клэр.

– Невесту?.. – Алиса широко распахнула и без того большие глаза, а девушки, кое-кто из которых был неравнодушен к чарам красавчика-Фанна, издали чуть слышное: «Ах!», – легким ветерком пролетевшее по саду.

– Клэр, – Иво подвел девушку к скамейке, – сядь здесь. Я сейчас вернусь. – И девушка послушно, не поднимая глаз, села, поглаживая кота, смирно прильнувшего к ее груди и тихонько мурлыкающего ей в ухо какие-то утешительные песенки. Она была так дурно одета, и так скромно и некрасиво причесана, что девушки, Аврора, Юна, Вирсавия, Дженни и несколько других, отличавшихся, как и их госпожа, отменным вкусом и некоторым щегольством своих нарядов, созерцали неожиданную соперницу с недоумением и осуждением.

– Алиса, можно тебя на пару слов? – Попросил Иво, и Алиса увлекла его к ульям, в тот уголок своего сада, куда никто, кроме нее, не смел и носа сунуть, и где они были надежно защищены от чужих ушей. Девушки зашептались промеж собой, поглядывая на неподвижную Клэр, о том, как плохо она одета, и какие дурные и странные у нее манеры, и «кто она вообще такая?!».

– Он таких любит, мы все знаем… – Прошептала Юна, когда Аврора пренебрежительно заявила, что девушка «тощая, как доска».

– Но не настолько же! – Фыркнула статная Аврора.

– Она миленькая. – Возразила добрая Мина. – И несчастная. Возможно, у нее горе, она ведь полукровка, а мы же знаем, какая страшная у них бывает жизнь.

– Ты права. – Смягчилась Аврора. – В конце концов, одежда – не главное. На личико она очень красивая, и волосы у нее, – тут Аврора не без тщеславного удовольствия поправила свою косу, – не дурны… Мы могли бы ей помочь.

– О, вот увидишь, для того он и привел ее сюда, чтобы Алисочка ее одела и научила держаться. – Многозначительно кивнула Юна, и у Вирсавии, да и у Дженни тоже, и кое у кого еще, упало сердце.

– Иво! – Алиса всплеснула руками. – Что это значит?! Невеста?!

– Да, это моя невеста. Она с Красной Скалы…

– Я догадалась. – Алиса переплела пальчики стиснутых рук. – Я все понимаю, но ты решил все так… неожиданно!

– Это мой долг и мой крест. – Сказал Иво. – Я должен взять это на себя. Она… ты сама ее видишь. Она не разговаривает и не делает ничего, кроме того, что ей скажешь. Я велел ей сесть, и она так и будет сидеть, понимаешь?! День, два, три… И я не знаю, что с нею делать, как ее расшевелить!

– Она вообще… Нормальная? – Усомнилась Алиса.

– Я тоже сомневался. Но кот этот появился, и я понял, что она просто… просто вот так ушла в себя, понимаешь? Чтобы не сознавать всего того, что…

– Я знаю. – Быстро перебила его Алиса. Она не хотела развивать эту тему, и ей все сильнее казалось, что Иво делает что-то не то. Пока она искала слова, чтобы объяснить ему свои ощущения, он сбивчиво продолжал:

– Гэйб велел мне жениться, но я же… ты же знаешь, что я… в общем, мне все равно, а Клэр – она идеальный вариант, понимаешь? Я для нее – тоже идеальный вариант. Я все про нее знаю, не осуждаю и понимаю ее, смогу ее защитить.

– Ты уверен, что ты ее понимаешь? – Спросила Алиса задумчиво. – Ты знаешь, что ей нужно?

– Забота и защита. – Тут же убежденно ответил Иво. – И Гэйб поддержал бы меня, если бы знал.

– Ты не хочешь ему написать?

– Я написал. Отправил в Гармбург, не знаю, там ли он, но в Гармбурге он все равно будет и письмо мое получит.

– Его решения ты подождать не хочешь?

– Нет. Я уже все решил сам. Он мне друг, а не хозяин, он сам так говорит.

– Верно. – Алиса вздохнула. – Чего ты ждешь от меня? Я все время на виду, со мною мои девушки, служанки, Тильда, портнихи, ювелиры. Я готовлюсь к свадьбе, ты не забыл? Я не могу стать ее няней, у меня столько дел! Еще благотворительность, и слава Богу, что нет гостей из-за траура! Но на обед все равно приезжают господа из Малого Города и Разъезжего.

– Я понимаю…

– Нет, не понимаешь! Если она такая, как ты говоришь, с ней все время кто-то должен быть. Я даже не знаю… Нужно приставить к ней служанку, но такую, чтобы не болтала и не сплетничала. Не отдам же я ей Розу, я без нее пропаду сразу же!.. Погоди… я попробую попросить Мину. Она очень добрая. Но ей придется кое-что рассказать о Клэр. Мина не сплетница и не болтушка, и кое-что ей доверить можно, я думаю.

– Алиса, – Иво забрал ее руки в свои и поцеловал, – ты чудо! Я обожаю тебя. Гэйб оставил мне письмо для Райя, насчет денег…

– Ах, пустяки! Я все сама сделаю. Ее нужно одеть, причесать и привести в достойный вид… Мы сейчас же этим займемся. И Иво… – Она пристально глянула ему в глаза. – Как мы ее представим? Кто она, откуда?

Иво чуть покраснел. ОН подумал о том, что слава о Клэр определенная уже пошла по округе благодаря беженцам из Пустошей. И стоит, наверное, Алисе об этом рассказать. Но может, и нет? Иво смалодушничал, решил ничего не говорить, подумав, что где Хефлинуэлл, и где простые крестьяне с их сплетнями?.. Ох, недооценил он своей популярности и взрыва ревности и негодования, который вызвал среди его поклонниц всех сословий и возрастов слух о его женитьбе!

– Я не граф. – Сказал он, поколебавшись. – Я могу и на служанке жениться. Скажем, что она была служанкой в богатом доме, в Элиоте.

– А она крещеная? – Подозрительно глянула на него Алиса. – Ты ведь знаешь, что Эдикт предписывает некрещеных полукровок держать с животными или в каком-нибудь чулане, но не в доме, и тем более, не в замке!

– У тебя ведь есть летний павильончик. – Умоляюще произнес Иво. – Пусть она там поселится, сейчас тепло, ей будет там хорошо. А потом мы с отцом Марком ее окрестим. Он мне не откажет, я знаю… А если и откажет, поможет Гэйб.

– Ах, Иво! – Всплеснула руками Алиса, поджала губки, всем своим видом выражая невысказанное: как сильно он ее озадачил и сколько она уже сейчас предвидит проблем, связанных с этой девушкой!

Сводный брат пропавшего графа Кемского, Август Фокс, уже который день проклинал и самого графа, и его несвоевременное и загадочное исчезновение. Отыскать графа или его след уже которую неделю никто не мог. Сам Август тоже был гостем Красной Скалы, и, в отличие от остальных поисковиков, знал, когда того там видели живым и здоровым в последний раз. От этого момента и плясал, не подозревая, что то был уже не граф, а играющий его роль ассасин, а сам граф на тот момент был уже несколько часов, как мертв, и тело его съела негашеная известь практически без остатка. Неизбежно появились подозрения: не в недрах ли Красной Скалы сгинул сводный братец?.. И хрен бы с ним, Август всегда его терпеть не мог. Но определенность требовалась в вопросах наследства и опеки над малолетней дочерью графа, плодом династического брака с полоумной графиней Кларой Лефтер, которая после родов окончательно сошла с ума и теперь содержалась под замком и присмотром одной надзирательницы и двух сторожей, замазывая зачем-то собственным дерьмом окна и постоянно пытаясь что-то поджечь. Тот еще подарочек, а по-тихому не избавишься: Лефтеры род не особо богатый, но в родстве со всеми тремя королевскими родами Острова, три Лефтера и вовсе были королями и королевой Нордланда во времена оны, а значит, эта чокнутая чувырла – королевских, мать ее, кровей. Все Лефтеры, через одного, рождались с прибабахом, в каждом поколении имелись сумасшедшие, но об этом в приличном нордландском обществе даже упоминать было не принято. И вот сидит эта дура, гыгычет, слюни по подбородку текут, дерьмом воняет, а тронуть ее, суку, не моги, ибо – королевская кровь!

И дочечка от мамочки не далеко ушла. Семь лет, а до сих пор в постель ссытся и даже до пяти считать никак не научится. Но тоже почти принцесса, да еще, если папаша не отыщется и не заделает мальчишку-наследника, кандидатка в мужья будущему графу Кемскому. Вот счастье-то кому-то привалит! Август брезгливо скривился, подумав о невестке и племяннице. Будет только справедливо, если он за время опекунства поправит свои дела… А потом сбагрит счастливому молодожену эти два сокровища, и свалит в Константинополь, где можно будет жить на собственной вилле, под сенью виноградной лозы, любоваться синими волнами теплого моря, попивая молодое вино и забыв Нордланд, как страшный сон. Но, чтобы получить полноценное опекунство и доступ к закромам, нужно определиться с судьбой графа. А то тот выехал за ворота Найнпорта, и больше его никто, нигде, не видел.

– И куда же он делся? – Язвительно вопрошал он у своего агента. – Испарился на жаре? Превратился в воробышка, насрал на голову лошади своей и улетел, чирикая? Или в преисподнюю сверзился, своими грехами угнетенный?.. Если испарился, где одежа? Если в воробышка, то где лошадь с какашками на голове? Если провалился, где дыра?

– Мимо корчмы он не проезжал, значит…

– Значит, куда-то свернул до корчмы. Куда?

– Нашел я там в лесу брод и тропку в бывшую деревеньку, Гремячее. Но деревню давно спалили. Там кто-то жил, и не так давно, но следов их сиятельства нет никаких. Собаке давали его вещи нюхать, она никаких следов не нашла. Мы подпол обшарили, искали, не рыли ли где, не прикопали ли тело. Ничего.

– Другие тропы из деревни?

– В несколько других деревень. Там тоже никто графа не видел. И никого, похожего на графа хоть чуть-чуть. Мы даже допустили, что он мог переодеться женщиной, или сам, или по принуждению, но и тут ничего.

– Значит, кто-то лжет! – Разозлился Август. Как и его сводный брат, он был белокурым, стройным, почти тощим, с правильными и тонкими чертами лица, слегка женоподобным – у них была общая мать, и именно на нее они оказались похожи. У него были изящные руки и маленькие ноги, но в остальном он не дотягивал до красавца – брата. Был более блеклым, менее харизматичным и, благодаря вечно недовольному выражению лица и опущенным углам рта, слишком тонкого и бледного, казался непривлекательным. Сам он, правда, этого не видел, так как, глядясь в зеркало, всегда придавал своему лицу приятное и немного лукавое выражение, которое (как ему казалось) ему очень шло. Злясь, он начинал ломать пальцы, и их похрустывание немного его успокаивало, а вот других раздражало. Глядя на эти пальцы, его агент Роб Вышка осторожно произнес:

– Сударь… – И примолк. Август в раздражении повернулся к нему:

– Ну?! Говори, что примолк?!

– В последнее время поговаривают о дерзких убийствах… В Сандвикене, в Найнпорте и даже Элиоте… Говорят, что убитые – те, кто посещал некую Барр и те, кто неосторожно высказался о Хлорингах.

Август резко отвернулся, зажмурившись и прикусив губу. Вот оно! Вот то, что он уже некоторое время подспудно ждал и боялся услышать. Хлоринги! Он, конечно, был не в курсе – членом Братства Красной Скалы он не был, – но, когда Гор сбежал, граф был в таком ужасе, в такой панике, что кое – о чем проговорился, а остальное Август додумал, сопоставляя, сам. И еще тогда стало жутко на сердце: Господи, ну и идиоты! Похитили принца крови, надругались над ним, и оставили в живых! И теперь малой кровью никто не отделается, в это Август верил, как в «Отче наш». То, что Хлоринги сейчас в Междуречье, ничего не значит – они там, а их агенты здесь. Или, что еще хуже – не агенты все это делают, а их родственнички-эльфы. А это значит, что даже убей сейчас Хлорингов, это не спасет их убийц. Эльфы не простят, они не прощают никогда, никому и ничего. Значит, братец попал под раздачу одним из первых. Что тут удивляться? Он ближе всех и слабее всех. Драйвера что эльфы, что Хлоринги, оставят напоследок, тут и особенно умным не надо быть, чтобы сообразить. И что он, Август, на очереди – тоже весьма вероятно. Он брат и тоже бывал на Красной Скале, пусть и реже, чем граф – дорогое, сука, удовольствие! – но те, кто знает такое про принцев крови, долго не живут, а разбираться в степени его осведомленности никто не станет, убьют просто на всякий случай.

Но что делать-то теперь?! Бежать с Острова прямо теперь, почти бедняком, и стать наемником в Европе? Август был и ленив, и трусоват. Одно дело – быть Марком Антонием в Садах Мечты, и совсем другое – реальные войнушки, где и покалечить могут, и убить. Август себя, любимого, холил, лелеял, берег и баловал, от каждой царапины впадал в отчаяние, и от одной только мысли о злых дядьках с режущим, колющим и дубасящим инвентарем в мозолистых грязных лапах ему становилось дурно. Он – человек культурный, утонченный и мирный, с тонким чувством прекрасного. Он если и позволял себе что-то вне рамок приличного, то только в Садах Мечты, и, между прочим, мясо никогда не уродовал. Если оно у него и умирало, то внешне все оставалось эстетично. И гуманно: мясо до последнего верило, что дяденька ему попался добрый и дурного не сделает. Так что Август искренне считал себя хорошим человеком. Не то, что братец и его друзья-извращенцы. Он и в братство поэтому не вступал… ну, в основном. Если не считать дороговизны этого членства.

Но теперь, похоже, у него нет иного выбора, кроме как связаться с этим самым братством и попытаться с ними вместе как-то решить проблему. Братец, правда, никогда своих приятелей по именам не называл, но Август по некоторым его обмолвкам и неосторожным высказываниям догадался, что один из них – граф Кенка, брат герцога Далвеганского. Он в этом был уверен, скажем так, на девяносто процентов. Но обращаться с такими вопросами к такому человеку напрямую было как-то страшновато. Если не угадаешь, рискуешь головой… И Август, немного подумав, решил обратиться к нему с просьбой помочь советом в ситуации, которая сложилась в последнее время и сильно Августа беспокоила: в округе начало происходить что-то страшное. Крестьяне бежали из деревень, распространяя панические слухи о каких-то чудовищах, оживших мертвецах и даже о драконах. Хлоринги, мол, бросили юг, отправились в Междуречье, к королеве обращаться в последнее время бесполезно, она никуда не выходит, оплакивает своего любовника, командора де Латрей – тьфу! Ни стыда, ни совести… Сказать, что брат всегда им, Кенкой, восхищался, очень его уважал… Ну, а там, осторожненько, прощупать почву и насчет Хлорингов… Решив так, Август принялся писать письмо графу, чтобы отправить его с Робом Вышкой.

Анастасию герцог нашел плачущей в укромном патио, под сенью девичьего винограда.

– Ну-ну. – В некотором смущении потрепал племянницу по плечу. – Слезами его не вернешь. А ребенку его повредишь.

– Я была так счастлива, дядя. – Всхлипнула девушка горько. – Словно вышла из серой мглы на свет. Мир стал таким чудесным от его присутствия! Он был таким добрым и веселым… Таким веселым! Зачем, дядя, зачем, зачем, зачем?! Почему не дать нам жить, просто жить?!

– Жаль, не знал я о ваших кувырканиях. – Герцог утопил подбородок в жирных складках. Он в самом деле сожалел. – А мог бы сообразить, зная, что этот… умник, – вас вместе оставляет. Это он, болван, о последствиях не думал, а я мог бы и догадаться. Да что теперь…

– Ах, дядя! – Анастасия вдруг припала к его массивному чреву и зарыдала. Хмурясь и гримасничая, герцог поглаживал ее плечо. Заговорил, когда она притихла:

– Я не особенно религиозный человек, но в высшую силу верю… А знаешь, почему? Из-за этой чертовой, мать ее, любви. Когда всю жизнь наблюдаешь, что творится с людьми из-за этой напасти, поневоле проникаешься в веру во что-то, что насмехается над нами. Эллинский бог любви – ужасный бог. Он коварен, глумлив и жесток. Не видал я что-то, ребенок, лучезарного счастья. А видал я… Как суровые мужики, все в шрамах, со стальными яйцами, превращались в слюнявое чмо из-за какой-нибудь сладкой идиотки с клюквенным желе вместо мозгов. Видал я ростовщика, сущего кровопийцу, умного и безжалостного, как дьявол, готовый последний кусок у младенца изо рта вырвать, который вдруг начал бегать за молоденькой шлюшкой и бросать ей охапками то, что с такой алчностью скопил. А что творят от любви бабы и девицы, это никакому пониманию не поддается! И не разбирает эта чертова напасть ни сословий, ни рас, ни возрастов. Леди бегает за свинопасом, король – за кухаркой. И побоку гордость, стыд и честь. – Он глубоко вздохнул, его опять начала одолевать одышка. – Страсть не продается, не покупается и не регламентируется. Если мы хотим, то хотим, если нет – то нет. То, что продается, Анастейша – не страсть, не любовь, а лицедейство. У него есть своя цена, и мне оно нравится гораздо больше, чем любовь эта самая, пресловутая. И ты, ребенок, оплачь своего Вэла, оплачь, как следует… НО в дальнейшем покупай лицедейство, зная, за что и сколько платишь. Ты будешь герцогиней, и выбор у тебя будет огромный.

– Разве я буду при этом счастлива? – Всхлипнув, спросила Анастасия.

– Ты не будешь несчастна. – Возразил герцог. – Это важнее, ребенок. Это важнее…

Поговорив с Ратмиром, Гэбриэл решил пройтись по Светлому Яру, посмотреть свой замок, познакомиться с людьми. Замок был меньше Гнезда Ворона, и уж само собой, в разы меньше Хефлинуэлла, но такой обжитой, светлый и уютный, что Гэбриэл уже теперь чувствовал себя здесь, как дома. Челяди было не много, но ее присутствие ощущалось везде. Услышав звук эльфийской гитары, Гэбриэл направился туда, и очутился во внутреннем дворе, где служанки выбивали ковры и взбивали перины и подушки, а Оззи и Джон, сидя на перилах галереи второго этажа, там, где разместились с Дэном и его лучниками, зубоскалили, перебрасывались с отчаянно флиртующими девушками остротами и подначками и наигрывали на гитаре задорные мелодии.

– Шляпу стырил у меня

Жулик и притвора! – Запел Джон. – Пресвятые небеса! Покарайте вора! – И эта лихая песенка, судя по всему, имела у девушек даже больший успех, чем лиричные напевы. Гэбриэл посмотрел, усмехаясь, и отправился дальше. Забрел на кухню, где стояли такая жара и духота, что даже ему, полуэльфу, стало невмоготу, зашел к швеям, которые, переполошившись, вскочили, кланяясь. Он извинился, пробормотав, что просто заблудился, вышел, и столкнулся с Ладой.

– Вы бы сказали, сударь, мы бы вам сами все показали. – Сказала ласково. Гэбриэл почему-то сразу вспомнил Элоизу, насторожился. Но Лада падать на колени и признаваться ему в любви, вроде, не собиралась. – Вы, говорят, к Афанасию собрались? Так мой Андрей вас проводит. И дорогу укажет, и город покажет, и коня покараулит.

– Угу. – Кивнул Гэбриэл. – А где раненый? Я проведать его хотел.

– Так идемте, я покажу. – Лада с готовностью указала ему, куда идти. «Все уже знают. – Не без недовольства думал Гэбриэл. – А князь Ратмир-то того… поболтать любит».

Гарри Еннера устроили удобно, в больших, светлых покоях с видом на море, местный врач только что от него ушел. Ему была сделана новая перевязка, пахло лекарствами. Смотрел он бодрее, хоть тени под глазами по-прежнему казались слишком темными, а губы – обметанными. С ним были оба друга, Гэбриэл слышал их голоса с лестницы, но едва он вошел, они замолчали, и смотрели так, что он понял – говорили о нем.

– Вы продолжайте, не стесняйтесь. – Сказал, закрывая за собой дверь перед носом у Лады. – Где я, злодей, опять облажался?

– При чем тут… – Вспыхнул Кирнан, а Марк с вызовом произнес:

– Мы благодарны вам, граф, за спасение нашего друга и за приют.

– Ну-ка, ну-ка. – Гэбриэл прошел на середину комнаты, вытащил стул и уселся на него верхом. – Чем это я успел тебе насолить?

– Простите, граф. – Поспешил вмешаться Кирнан. – Мы в самом деле благодарны вам, а Марк зол вовсе не на вас, а на вашего брата, их светлость…

– Из-за сестры, что ли? – Приподнял бровь Гэбриэл. – Ну, он сам признал, что был не прав, письмо ей с извинениями написал и отправил. Мечтает просить ее руки. Это я как бы по секрету говорю, хотя брат этого не стесняется, и скрывать не намерен. Но болтать об этом пока не стоит, хотя бы ради девчонки. Желающих, чтобы мы никогда с Анвалонцами не помирились и не породнились, до хрена, так-то.

– И Кенка первый среди них! – Напомнил потемневшему лицом Марку Кирнан.

– Кир прав. – Слабым голосом обратился к Марку и Гарри. – Подумай о том, откуда мы это узнали.

– Узнали что? – Насторожился Гэбриэл. И, не смотря на предостерегающее шипение Марка, Кирнан откровенно ответил:

– До герцога Анвалонского дошло, что его светлость якобы неуважительно отзывался о Софии, называл ее деревенской дурочкой и смеялся над ее манерами и внешностью.

– Че-его?! – Поразился Гэбриэл. – Это откуда у вас сведения такие?! Брат ни об одной женщине такого не говорит никогда, он вообще этот…. Угодник дамский, если что-то и позволит себе, то только со мной наедине! А о Софии этой он вообще мне сказал, что только ее и видит своей этой, женой и герцогиней Элодисской! И другие ему нафиг не нужны! Погоди-ка! – Он сам себя прервал, замерев. Глаза потемнели, сверкнули красными огонечками. – Вы тут эту тварь назвали, Кенку, я не ошибся?

– Вэл, его оруженосец, – Марк еще не знал о смерти младшего брата, – написал в письме домой, что слышал от Кенки, а тот, якобы, слышал от его светлости.

– Угу. – Фыркнул Гэбриэл презрительно. – Я прям вижу, как брат сидит с Кенкою и за бутылочкой вина своих знакомых женщин обсуждает. А подливали им, наверное, радужные единороги и летающие феи. Или болотные черти… Станет брат с Кенкой вообще разговаривать! А кто такой этот Вэл?

– Мой младший брат. – Марк задумался и слегка покусывал губу. – Он служит оруженосцем у графа…

– У Кенки? – Чуть нагнул голову Гэбриэл, исподлобья поглядывая на Марка. – И как вам в голову пришло парнишку этому… доверить?

– Я в курсе, что Сулстады и Хлоринги давние враги. – Возразил Марк. – Но Эльдебринки – нет. Отец не уважает и не любит герцога Далвеганского, но у Кенки, его брата, репутация доблестного и благочестивого рыцаря. Вэл просто бредил им.

– А с виду-то брат у тебя как, симпатичный?

Марк побледнел и долго не отвечал. В последнем письме Вэл сумбурно и многословно пытался ему написать о своих терзаниях, не бросив при этом тень на своего кумира. Марк ничего из его письма не понял и грешным делом решил, что братишка, строча его, был пьян. Но вопрос Гэбриэла, и тон, каким он был задан, вдруг, словно от щелчка, все поставил на место. Мысленно отшатнувшись от этого открытия, Марк ощетинился вновь:

– Почему вы спрашиваете, граф? Что за тон?!

– За тон и вопрос я при случае отвечу. – Возразил Гэбриэл. – А вот братишку вашего я от Кенки забрал бы. От греха. Как бы не случилось с ним чего… Непоправимого.

– Что ты имеешь в виду? – Удивился Кирнан, а Марк вдруг резко двинулся от окна:

– Можно вас на пару слов, граф.

Они вышли за дверь, где уже никого не было, но Гэбриэл на всякий случай прошелся до ближайших углов: нет, никого.

– Вы подозреваете графа… в любви к юношам? – Прямо спросил Марк. Гэбриэл приподнял бровь:

– Ого. Люблю прямых людей. Нет, не подозреваю. Я точно знаю. Граф – мразь и извращенец, похлеще своего братца, хотя как сказать. По мне, они друг друга стоят – один маленьких девочек растлевает, другой с Барр, ведьмой и извращенкой, шашни водит и мальчишек… – Он запнулся, поняв, что Марку реально дурно. Спросил сочувственно:

– Что, брат жаловался уже?

– Он не… жаловался. – Марку было в самом деле дурно. Шок был таким сильным, что ему хотелось присесть, а лучше – прилечь. – Он написал мне письмо, в котором пытался… даже не знаю… пожаловаться, намекнуть, посоветоваться… Я решил, что он пьяный писал… А теперь вдруг понял… Но что теперь делать?!

– Пиши отцу, прямо сейчас, пусть отзывает пацана домой под любым предлогом. Сколько ему, Вэлу вашему?

– Шестнадцать…

– Пусть возвращается домой. Может, Кенка на него и не полезет, побоится, но раз твой брат уже начал жаловаться, значит, тот совсем одурел, и ну его на хрен.

– Письмо будет долго идти… И как все отцу объяснить?! Вы его не знаете, он такой…

– Верно, не знаю, но брат рассказывал. Бешеный Зубр, да?

– Точно.

– Тогда пиши брату. Что хочешь, пиши, что болен и хочешь его видеть, что дома его ждут, что… да хоть что. Пусть возвращается домой. Я попрошу Терновника, он своим, эльфийским способом письмо отправит, оно быстро дойдет.

– Да. – Кивнул Марк. Коснулся плеча Гэбриэла:

– Не говорите больше никому. Ни Киру, ни Гарри…

– Я не совсем дурак, так-то. – Усмехнулся Гэбриэл. – Не сомневайся, от меня никто ничего не узнает.

– Спасибо, что сказали. – Опустив глаза, через силу произнес Марк. – Надеюсь, еще не поздно, и Вэл избежит разочарования… Он так бредил Кенкой, так им восхищался. Это был его кумир. Разочарование его… убьет. Пусть он лучше нас ненавидит за то, что разлучили его с кумиром, чем получит такой удар. Это… разобьет ему сердце. – Последние слова Марк произнес чуть слышно и как бы уже себе самому. Вернулся в комнату, а Гэбриэл пошел к себе. На душе было погано. Откуда-то мгновенно пришла уверенность, что поздно, поздно все. Все плохо с тем мальчишкой. От бессильно бешенства стискивались зубы. Сколько ж эта тварь будет жизни калечить и судьбы ломать?! О, как Гэбриэл хотел до него добраться, как можно скорее, и расправиться с ним, как со Смайли, разбив рожу в фарш! Убить мразь, чтобы мир, по любимому выражению Доктора, стал чище!..

На дворе было жарко, после прохлады замковых помещений ощущение было такое, словно в баню вошел. Только без пара. Недолго думая, Гэбриэл стянул жилетку и бросил на столбик перил. Девушка с нереально-красивыми серыми глазами и темными бровями вразлет выступила вперед:

– Вы ведь к Афанасию собрались?.. Госпожа Лада вот вам снарядила на дорожку блинов с икоркой. По пути перекусите. А вот и квас холодный, с медом, с изюмом. Лучше нету по жаре.

Гэбриэл только глянул. Девушка была такая красивая и славная, что недовольные слова сами собой умерли на языке. Вроде и не полукровка, не кватронка даже, а красивая – глаз не отвести. Кожа аж светится здоровьем и юной свежестью, волосы, русые, с пепельным оттенком, блестят на солнце бриллиантовым блеском.

– Ты кто? – Взяв прохладный кувшинчик с квасом, спросил он.

– Ульяна. – Улыбнулась девушка, показав краешки белых зубов. – Устина дочка. А вот и Андрюшка, брат мой. Он вас проводит.

Андрюшка был подросток лет четырнадцати, Гэбриэл уже видел его мельком. Поглаживая длинную морду вороного эльфийского скакуна, он спросил, с восторгом глядя на Гэбриэла:

– А конь-то тот самый?..

– Который? – Нахмурился Гэбриэл.

– Ну, который через фургон перелетел?

– Здесь вообще есть хоть кто-то, – рассердился Гэбриэл, – кто хоть чего-то обо мне не знает?!

– Да вы не подумайте худого, княже! – Сделал Андрей честные глаза. – Здесь болтунов нету! Чего мы знаем, о том не болтаем!

– Да? – Гэбриэл взлетел в седло, забрал повод. – Ну-ну.

– Так конь-то тот?

– Нет.

– А тот тоже эльфиец?

– Олджернон.

Андрей тоже лихо взлетел в седло длинноногого русского сивки, и, упрямо не замечая недовольства «князя», заявил:

– Нам туда, княже. Задами проедем, там тропа по берегу, а потом на скалу, но там пешком придется, пойдете один, я коней посторожу. А масть у коня какая?

– У которого?

– У того самого?

– Серая.

– Поглядеть бы! Сейчас, почитай, весь Остров о вашем коне говорит. А фургон большой был?

– Нормальный такой. – Сдался Гэбриэл, который и сам в душе гордился и своим конем, и собой, и тем прыжком. Непробиваемое дружелюбие парнишки было при этом каким-то симпатичным и естественным, злиться на него не хотелось. Потом Гэбриэл понял, что это – отличительная особенность большинства его валенских подданных. Среди его челяди были такие, кто по рвению и желанию ему угодить превосходил Бонифация Гриба, но большинство вели себя так, словно титул и власть – это не повод и не причина для уважения. И тем более, страха – страха в руссах, пожалуй, было меньше всего. А еще Гэбриэла поразило впоследствии то, что коренные валенцы, нордландцы в четвертом и более поколении – так и не соизволили научиться говорить по-нордски, и в деревнях и на простых улицах он слышал только финскую и русскую речь. Наглые, насмешливые, бесстрашные – было его первое впечатление о подданных.

Но все и всех затмевали природа и горы, окружающие его. Скалы, море, птицы, бездонное северное небо, украшенное немыслимыми облаками-башнями самых невероятных форм. Он и тысячи миль не отъехал от дома, но все здесь было настолько иное, что Гэбриэл словно попал в другой мир. И этот мир приводил его в восторг и, одновременно – в тоску. Он был еще здесь, и уже скучал, и это было и странно и правильно.

Андрей охотно отвечал на его вопросы: как называется гора, какие есть деревни в округе, сколько людей в них живет?

– А это что? – Гэбриэл показал на руину на плече горы.

– А это Дунькина башня. – Сообщил Андрей. – Там Дунька-дурочка повесилась.

– Какая Дунька-дурочка?

– А не знаю, это до меня еще было. Все говорят: «Дунькина башня», да и все. – Он почесал в затылке. – Там страшно очень.

– В смысле?

– А в самом, что ни на есть. Мы туда в ночь творилы забирались, так того… испужались малость. Внутрь не пошли. Нечисто там. Все говорят: там черт живет. Наверное, правда. – Кони их, шедшие бодрой рысью, сбавили шаг, выбравшись на берег моря, почти к самой кромке прибоя, пошли, потряхивая головами, по прибрежному песку, «украшенному» гниющими и высохшими водорослями, мусором и обломками дерева. Море, спокойное, ленивое, с легким шипением облизывало песок и гальку рядом с лошадиными копытами. Гэбриэла так и тянуло всматриваться в морскую даль – не увидит ли он, как Лада, охотящегося дракона? Но сколько хватало глаз, горизонт был чист, если не считать обитателей Птичьей Скалы. Острова и островочки, похожие на спины морских зверей, голые и ощетинившиеся лесом, скалистые и с пологими берегами, были повсюду, сколько хватало глаз. Кое-где острый глаз полукровки замечал лодки и паруса шхун, рыбаки и охотники на морского зверя вели свой ежедневный промысел. Солнце пекло, но с моря дул освежающий ветерок, и Гэбриэлу все больше здесь нравилось.

Пройдя под отвесной скалой по узкой полоске галечного пляжа, они поднялись на пригорок, с которого на скалу уходила узкая и прихотливая тропинка, как и сказал Андрей, для лошади не подходящая. Гэбриэл спешился, отдал поводья мальчишке, который тут же принялся наглаживать эльфийского коня, любуясь им и лукаво погладывая на графа.

– Да прокатись, прокатись. – Хмыкнул Гэбриэл, и мальчишка, бросив поводья своего коня, который тут же спокойно потянулся к травке, птицей взлетел в седло. Глаза горели чистым подростковым восторгом: на эльфийского коня пацан сел впервые, а легенд об этих скакунах по острову ходило предостаточно. Гэбриэл вновь ощутил себя мальчишкой, который, припав к конской гриве, в галопе забывал ферму, Мамашу, забывал все на свете, и оставались только он, конь и стремительное движение, ветер в лицо, всепоглощающая, истинная свобода. Невесело усмехнулся своим воспоминаниям и пошел по тропе вверх.

Тропинка оказалась впору разве что для козы. Тропа опять неприятно напомнила Гэбриэлу его побег с Красной Скалы. И почему он здесь постоянно думает о прошлом, причем, о самом тяжелом прошлом?.. Легко прыгая по камням, Гэбриэл поднялся на скалу, огляделся. Все, что он видел отсюда, было так прекрасно, величественно и даже торжественно, что горло сжал спазм восторга. Суровые, непомерные в своей высоте горы, подернутые сизой дымкой Дебри, обитель прекрасных Фанна, море… Теперь Гэбриэл вдруг подумал, что лучше понимает своего оруженосца. Иво тоже красив, даже кажется немного нежным, но внутри он, как эти скалы и море – дикий, свободный и сильный. "А тетка-то его где-то тут проживает. – Мелькнуло в голове. – Надо бы ее навестить… Что бы он там про это ни думал". Восторг так и распирал его изнутри, захотелось как-то выплеснуть его, и Гэбриэл, раскинув руки, закричал от всей души, как он когда-то говорил брату, "что-то глупое, но громкое".

– Совершенно с тобою согласен, юноша. – Раздался рядом спокойный голос, и Гэбриэл резко развернулся.

Он представлял себе Афанасия Валенского сухоньким старичком, но перед ним сейчас стоял крепкий мужчина среднего роста, не старше пятидесяти, светло-русый, с короткой аккуратной бородкой и убранными в хвостик волосами. Одет он был в простую рясу, подпоясанную веревкой с узелками, из под краев рясы выглядывали добротные сапоги. Глаза – спокойные, серые, у губ морщинки, наводящие на мысль о непростом, немного насмешливом нраве. Гэбриэл в первый миг растерялся, разглядывая его, потом вспомнил, что это невежливо, а мужик для местных чуть ли не святой, не стоит его обижать, и вроде поклониться надо, а с другой стороны, он граф, или не граф?! Потом все-таки решил поклониться, но тут Афанасий поклонился сам:

– Здрав буди, княже.

– Я не князь…

– Ты сын принца, по-нашему, великого князя, значит, княжич. По-нордландски эрл, по-нашему, князь Валенский. – Глаза Афанасия улыбались насмешливо, но насмешка была доброй, без ехидства, и Гэбриэл улыбнулся сам:

– И тебе не хворать. Я тут…

– Знаю, за благословением пришел. Ну, что ж, коли пришел, благословлю. – Он оглянулся, вздохнул от всей души:

– Красота! Ничем отечество мое, Новгород Великий, не напоминает, а все же любо мне здесь все. А к Северу, к Вызиме, еще краше. Фьорды, как лабиринты в горах, развалины замков драконьих…

– Ты был в Ивеллоне?

– Был. Далеко мы зашли, дальше всех. До озера Табат, есть там такое, красоты место неописуемой, маками и ромашками холмы поросли, просто ковер цветной, низины – ирисами, да таких расцветок необычайных, глаз не верит. Там всех Орда и растерзала. Я один ушел. Чудо спасло, не иначе… – Он вновь огляделся. – Слышал я, что ты нашей веры, православной?

– Да, я… То есть, я хочу в вашу веру. Римская мне не нужна, не верю я в нее. После Эдикта этого…

– От противного, значит?

– Я из Элиота в Гранствилл шел с руссами. Со Ставром. Я тогда шальной был, только одно и понимал: что свободен. Но там священник был, отец Михаил, он мне рассказал много, и молитве научил, я только так и молюсь, хотя Отче наш знаю.

– Ну, что ж. – Афанасий указал на камни. – Присаживайся, Гэбриэл, сын Гарольда. – Он один не назвал Гэбриэла на русский манер, Гаврилой. – Поговорим.

Гэбриэл сам не понял, как произошло, что он рассказал Афанасию все. Про маленькую Алису, про ферму, про Сады Мечты, про Сета и Гефеста, про Конюшню, про Домашний Приют, про Марию и Киру. Даже про Мертвую Королеву. И при этом не чувствовал ни стыда, ни неловкости, ни сожаления о том, что так раскрылся незнакомому человеку. Афанасий слушал спокойно, как-то отрешенно, не показывая никаких эмоций, но Гэбриэл чувствовал, что он не просто слушает, а впитывает его рассказ, пропускает через себя, и возникало чувство какого-то облегчения. Словно с него сняли часть невыносимой тяжести, часть страшной его вины.

– Я каждую ночь молюсь о них, но разве им от этого легче? Их мучают при жизни и делают монстрами после смерти. И никому до этого дела нет! – Гэбриэл ударил кулаком по камню. – Брат говорит: интересы государства, то, се… Да манал я интересы такие, ради которых такое зло терпеть надо! А вот слушаю его, не перечу, прав он, наверное… И при этом такое в душе творится, что сил нет терпеть. Они ведь живые, мальчишки те, девчонки, Кира – она помогает, чем может, и каждую секунду жизнью рискует ради них. Попы говорят: они, мол, животные, у них души нет, то, се… Но разве эта девчонка, Кира – не святая?! Скажи?! Ее бьют, насилуют, в стойле держат, как скотину, Паскудой зовут, вместо имени, а она делает то, что должна делать, не смотря на страх, на ужас, на неминуемую смерть… Что моя молитва, она мне помогает, а не им! Марк этот говорит, что в монастырь надо идти, чтобы грехи отмолить, а я готов грешить и погибнуть, но хоть кого-то спасти!

– Ты прав. – После небольшой паузы произнес Афанасий. – В монастырь люди не для Бога идут, для себя. Бегут от мира, от горестей, страстей и страхов его, в тишину келейную. Ты не такой. Не могу я тебя утешить и успокоить, да и не нужны тебе ни покой, ни утешение. Много тьмы в тебе, страстей еще больше, но любовь в тебе такая, что жжет, как огонь. И я не о плотской любви говорю сейчас. Ты их истинно любишь, малых своих, поруганных, истерзанных. А любовь, Гэбриэл, это все. Любовь – это Бог, это начало и конец, это жизнь и смерть. Как сказал апостол: Теперь пребывают сии три: Вера, Надежда, Любовь, но Любовь из них больше. Ты всю свою жизнь ненавидел своего Хозяина, мечтал сбежать от него, но куда ненависть твоя привела тебя? На что дала сил? И сколько и сейчас душ ненавидят там, мечтают о том, чтобы сгинуло место этого поганое, смерти желают Хозяину его. Но что может ненависть?.. Ведь тебя, Гэбриэл, любовь спасла и вывела оттуда. Любовь спасла тебя, спасет и других, любовь разрушит Красную Скалу. Запомни: не ненависть, не жажда мести, а любовь и кровь сердца твоего, что болит за них. Я не буду говорить тебе о грехе и спасении, о покаянии – все это к тебе придет в свой черед, потому, что душа у тебя живая. Есть люди, которые всю свою жизнь живут по правилам, все посты соблюдают, ни разу перекреститься не забудут, в церковь ходят, милостыню подают – и при том ни Богу свечка, ни черту кочерга. Не холоден и не горяч, а только тепл – и с отвращением исторгнут тебя уста Мои. Ты горяч, ты так горяч, что люди тянутся к тебе, обожают тебя, ненавидят, боятся и боготворят, проклинают и восхищаются, и так будет всю жизнь твою. Завтра на рассвете прими от меня крещение в православную веру, и благословение тебе и всем, кто пойдет с тобой. И иди своим путем, иди туда, куда сердце зовет, и ничего не бойся. Страх – отец всяческой лжи и всякого греха. Захочется солгать – спроси себя: чего боишься? И только потом решай, лгать ли. Вот это мое тебе напутствие, Гэбриэл Хлоринг. А молитвы… что ж, это мой путь: молиться за других. За тебя теперь молиться буду, за девочек твоих, за Марию, за Киру. Пусть даст ей Господь сил дождаться тебя и не сгинуть во тьме.

– А Бог… он есть? – Спросил Гэбриэл с сомнением и с некоторым страхом. – Он со мной?

– Бог есть любовь. Никогда не забывай этого, не гони от себя любовь, и Он тебя не оставит.

Спускаясь со скалы, Гэбриэл ощущал нешуточный душевный подъем и облегчение. Прав был Устин, когда сказал, услышав о его предстоящем визите к отшельнику: "Сила в нем великая. Он каждого выслушает и услышит, каждому в самую душу заглянет и скажет так, что люди от него, словно птицы, улетают, а которые и исцеляются". Теперь Гэбриэл понимал, почему Афанасий был так уважаем и почитаем на Севере. Он и сам уже уважал его и верил ему. Если такой человек верит в Бога и живет вот так, значит, Бог есть, его не может не быть. "Наверное, – думал он еще, – права и Алиса, когда говорит, что люди приписывают высшим силам собственные глупости и предрассудки, а потом их же упрекают за это… Солнышко мое, как же я скучаю по тебе!!!".

И Мириэль была права. Она сказала: «Пройдя Альвалар, ты не будешь прежним". Он уже – другой.

Глава вторая: Золото Старого Короля

– Ой, он такой высокомерный! Он мне ничуточки не нравится.

– И мне! Вот даже не понимаю, что все говорят, будто он самый красивый мужчина в королевстве? Заносчивый и ужасный.

– Я так вообще его ненавижу. – Мария Кальтенштайн мрачно передернулась. – Видеть его не могу! Он мне сегодня улыбнулся, я аж отвернулась. Еле сдержалась!

– И не говори! Он такой наглый! – Поддакнула одна из ее сестер. – Думает, что лучше него никого нет!

– Просто, девочки, никто еще не ставил его на место.

Дочери Унылого Ганса щипали корпию для перевязок и резали и скручивали полосы чистого холста на бинты. И обсуждали – конечно же, Гарета Хлоринга. Нравился он им безумно, отчаянно. И ни одна не желала, даже боялась, признаться в этом остальным. Эти девочки давно уже понимали и свою бедность, и свое положение. Их даже не отдали на воспитание в монастырь – у их отца не было на это денег, и он взял им наставницу, монахиню-клариску, сестру Гертруду, которая и старалась, как могла, внушить девочкам нужные мысли о самих себе. Другими словами, некрасивая и немолодая женщина, потеряв всякую надежду на то, что вдовый рыцарь склонит ее к греху, вымещала свое разочарование на его дочерях, изо всех сил стараясь, чтобы у девочек не осталось никаких иллюзий. «Для вашей же пользы. – Обосновывала она свою жестокость. – Разочарования сердца разбивают и до ранней могилы доводят». «Были бы вы хотя бы хорошенькие, – мстительно сетовала она с притворной жалостью, – на хорошенькую рожицу жених бы, может, и нашелся. Но вы в отца удались, горлицы мои горемычные. Так, видать, господь пожелал»,

Ганса Кальтенштайна сестра Гертруда ненавидела и заочно унижала и поносила с неустанным пылом, жаром и изобретательностью. Прошли те времена, когда она с замиранием сердца и с бабочками в животе прислушивалась ночами к звукам в коридоре подле своей комнаты, которую специально не запирала. Как большинство монахов, монахинь и старых дев, она была почему-то убеждена, будто у представителей противоположного пола нет мечты слаще, нежели их застарелая честь. И страстно желала грехопадения – разумеется, со всеми положенными эмоциями: девственным страхом и (авансом) раскаянием.

Вот только Ганс Кальтенштайн оказался маниакально порядочным человеком, и относился к сестре Гертруде с неизменным почтением. Распаленная фантазия монахини принимала это почтение за нечто иное, и долгое время женщина (точнее, весьма перезрелая девица сорока двух лет), не то, чтобы надеялась, но была абсолютно уверена в том, что вот-вот эту девственность у нее отнимут. Только Ганс все не приходил и не приходил, не замечая даже ее весьма прозрачных намеков на то, что она ложится поздно и не запирает двери. Он был настолько порядочным и честным, при этом и очень простым человеком, что в самом деле ее намеков не замечал и не понимал. И когда она, не выдержав, сама ввалилась, полуодетая, среди ночи в егоспальню, лопоча что-то о напугавших ее крысах, Унылый Ганс и тут поступил, как порядочный человек, то есть, увы – по-свински. Этого унижения женщина простить ему не смогла, и любовное томление сменилось лютой ненавистью. Ганс как не знал о первом, так продолжал пребывать в неведении и о втором, а вот его дочери оказались заложницами его недогадливости и ее разочарования. Сестра Гертруда успешно навязывала им целый букет комплексов, и по поводу своей внешности, и по поводу своего поведения, ума, да вообще: пригодности для брака и жизни. Только старшая, Мария, еще пыталась противостоять этому давлению, без особого, впрочем, успеха. Поэтому появление блестящего герцога, а с ним – более десятка видных и привлекательных во всех смыслах мужчин, так подействовало на девочек. Они всем своим существом тянулись к новым людям, и в то же время боялись их, дичась, пугаясь и вызывая искреннее недоумение и даже насмешки – обсуждая их между собой, Гарет, его друзья и оруженосцы сходились на том, что девочки миловидные, но дикие и не умеют вести себя. Правда, их отцу они об этом не говорили. Гарет был неизменно вежлив, даже галантен, и это рождало в девичьих сердцах панику, грешные мысли и жгучие надежды. Не имея никаких навыков общения с такими загадочными существами, как молодые привлекательные мужчины, девочки действительно вели себя смешно и трогательно. И постоянно убеждали друг друга, что Гарет им ничуточки, вот нисколечко, не интересен!

Люди в осажденном Кальтенштайне на удивление быстро наладили свой быт: под навесами вдоль стен стояли лавки и столы, висели котелки над очагами, возникли отгороженные углы, внутри которых настелены были лежанки. Бегали, визжали и кричали дети, говорили и ругались женщины, ревела скотина, недоумевая, почему ее не отпускают на пастбище и вместо вкусной травы потчуют старым сеном и безвкусной соломой. Этот нескончаемый рев раздражал и без того все время раздраженного герцога Элодисского. Он то и дело поднимался на стену и смотрел на быстро обретающие узнаваемые очертания осадные машины, все сильнее мрачнея: корнелиты свое дело знали, что бы он о них не думал и как бы не презирал. Но тяжелее всего было день и ночь думать про брата и ждать, когда несчастье, настигшее его, ударит и по самому Гарету. Это могло произойти в любой момент, без какого-либо предупреждения, как уже происходило прежде. Беда была в том, что Гарет не мог ни просчитать, ни даже просто предположить, куда отправится Гэбриэл, как он поступит? Герцог хорошо знал карту Междуречья, местные дворянские семьи и расклад сил между ними, но понимал, что Гэбриэл-то ничего об этом не знает, и действовать будет, исходя из своего незнания, как тогда, при побеге с Красной Скалы, выбрав почти недосягаемый Гранствилл вместо близкого Таурина. Конечно, с ним Кину. Но что посоветует эльф, кроме того, чтобы махнуть через Каяну за помощью к наместнику? Почти уверовав в это, Гарет прикидывал, сколько времени потребуется на то, чтобы добраться до Лисса и договориться с дядьками. Если те согласятся помочь, до Кальтенштайна эльфы доберутся очень быстро – это-то они умели. Но при любом раскладе выходило, что уйдет все равно не меньше двух недель. И что отчебучит Младший, если дядьки пошлют его подальше?.. Что Гэбриэл сдастся и отступит, Гарет не допускал даже теоретически. А вот в то, что Младший способен ринуться ему на помощь даже в одиночку, верил легко и всерьез опасался этого. Зато о Русском Севере Гарет почему-то не подумал ни разу.

А вот о корнелитах и их осадных машинах думал постоянно. Быдло-то оно быдло, но дело знает – приходилось ему признавать себе через сильнейшую досаду голубой крови высшей пробы. Изготавливая их с таким искусством, они и используют их грамотно. Наверное. И ладно бы они строили свои хреновины, так еще самые горластые из них подъезжали поближе, но так, чтобы стрелой было не достать, и орали всякую мерзость. Например, предлагали защитникам крепости самим повеситься на ее стенах, чтобы смерть их была легкой и "приятной". Грязно намекали на Гарета и Гэбриэла и их небратские отношения друг с другом, в выражениях, от которых Гарет просто сатанел и успокаивал себя лишь тем, что рано или поздно эти крикуны ему попадут в руки… Со всеми приятными и поучительными последствиями. А корнелиты, глумясь, обещали пройти мечом и огнем все Междуречье, расписывали, что сделали с Анвилским аббатством и его монахами, кричали, что из Междуречья отправятся прямо в Пойму Ригины, где достанется всем, и особенно – женщинам Хлорингов, а там дойдет очередь и до "старой суки Изабеллы!". "Мы ваш Элиот с землей сравняем и известью присыпем, где он был! – Орали они. – Мы свой собственный город построим, всех попов и рыцарей изведем, не будет больше десятины! И бабы будут общие!".

– Быдло, оно и есть быдло. – Кусая губы, мрачно говорил Гарет. – Про что бы ни начинали, а все сворачивает на баб.

– И выпивку. – Добавил меланхолично и как-то по-особому задумчиво Унылый Ганс.

– И выпивку. – Повторил Гарет, и вдруг его глаза вспыхнули злорадными огонечками:

– Ты гений, сэр Иоганн!

Столько простаивая на стене, он не просто слушал оскорбления и злился. Он по старой, приобретенной в Европе, привычке наблюдал за лагерем неприятеля, за его распорядком, делая в уме отметины, которые теперь оказались очень важными. Да, организованы они были довольно грамотно… Почти идеально. Но в том-то и дело, что – почти.

На следующий день, к вечеру, ворота крепости неожиданно распахнулись, и корнелиты напряглись, не понимая, что задумали осажденные. Вожаки корнелитов, Ангел и Петр Дуля, сразу же предположили, что это какой-то обманный маневр, и точно: с северной стороны их лазутчики заметили корзину, которую пытались спустить со стены. В корзине оказался мальчишка-подросток, который чуть не угодил в расставленную корнелитами ловушку, но ловок оказался, гаденыш, вывернулся и удрал обратно под защиту стен и лучников. Со стены его благополучно и забрали, под свист и улюлюканья корнелитов, которые, не стесняясь в выражениях, поносили защитников крепости, глумились, что разгадали их "замысел тупорылый", и что "хоть сто лет думайте, не придет ничего умного в башки ваши чугунные!". Крепость угрюмо отмалчивалась, но стоило хоть одному корнелиту опрометчиво подойти ближе, как в его сторону тут же летели стрелы. Ворота закрылись. Лодка, во время всех этих событий отчалившая от юго-восточной башни Кальтенштайна, скрылась в камышах прежде, чем кто-либо мог заметить ее и проследить за нею.

К вечеру следующего дня в лагере корнелитов возникло оживление: поймали мелкого купца с товаром. Купцу надавали по шее и прогнали, забрав телегу с мулами и товар: несколько кругов желтого козьего сыра и десять бочонков темного пива. Купец дал деру, радуясь, что жив остался, а корнелиты распечатали бочонки и вскрыли сыр, устроив себе маленькую сырную вечеринку. Дуля и Ангел, раздавая матерки и тумаки, попытались упорядочить этот праздник желудка и мочевого пузыря, но в основном тщетно… И зря: пиво оказалось каким-то уж очень забористым. Не успели сгуститься сумерки, а половина лагеря уже валялась мертвецки пьяная, а вторая половина пела песни и дралась. Почуяв неладное, Ангел и Дуля принялись спешно организовывать всех, кто оставался более-менее адекватным, но поздно: из крепости вырвались два больших отряда всадников в броне, под руководством Гарета и Мильестона, и вихрем промчались по позициям корнелитов, сея хаос и панику. Метались с диким ржанием кони, вспыхнули свечками осадные машины, палатки и фургоны. Бросившиеся за всадниками в погоню немногие трезвые корнелиты вынуждены были остановиться, обстрелянные со стен лучниками. Наглецы скрылись в замке не только с победой, но и с трофеями: несколькими лошадьми и с пленными. Всю ночь в лагере корнелитов бушевали огонь и вожди, наводившие порядок пинками и плетками, а со стен им улюлюкали, свистели и выкрикивали ответные оскорбления, высовывали меж бойниц голые зады и даже вывесили на стены полотнища с наспех намалеванными оскорбительными картинками, изображающими позор корнелитов. А утром совершили над пленными показательную казнь, расправившись с ними именно так, как перед этим обещали расправляться с осажденными сами корнелиты, не пропустив ни одной детали.

Разумеется, озверевшие корнелиты, едва оправившись и организовавшись, пошли на штурм, вновь не слушая своего самого адекватного вождя – Ангела. Штурм был к вечеру отбит, но пожрал столько людского ресурса с обеих сторон, что Гарет отчетливо осознал: следующий штурм будет последним. Но и вожди корнелитов поняли, что крепость они, может, и возьмут, но после этого им останется только самораспуститься на мелкие банды и бегать вокруг Зеркального, скрываясь от междуреченских дворян и Птиц.

Крещение произошло на рассвете, прямо в море. Гэбриэл, в простой белой рубашке, скрывающей его шрамы, вошел по пояс в воду, спокойную, теплую. Море в этот час словно бы ластилось к нему, вкрадчиво и приятно шурша галькой за спиной, чуть покачивалось, слегка покачивая и его. Небо было карамельно-розовым, почти безоблачным, и, что было удивительнее всего – обитатели Птичьей Скалы не кричали и почти не летали над бухтой. Народ, собравшийся в отдалении поглазеть на крещение князя-полукровки, тоже застыл в благоговейном молчании. Гэбриэлу вспомнилась акколада: было так же торжественно и волнительно, и хотелось какой-нибудь нелепой выходкой уравновесить пафосность момента. Но он держал себя в руках. Слава Богу, Афанасий в который раз оправдал свою славу: провел церемонию просто, без причуд и пафоса, но при этом так, что Гэбриэла все-таки пробрало до самых печенок, и на вопросы вроде: "Отрекаешься ли ты от Лукавого и всех дел его?" – он отвечал со всей серьезностью и искренностью. Самовнушение это было, или нет, но после того, как Гэбриэл, повинуясь легкому нажатию ладони Афанасия, погрузился в теплую воду и вынырнул, ему показалось, что воздух стал прозрачнее и слаще, краски утра – ярче, запахи острее, а звуки – отчетливее.

– Живи по совести, Гэбриэл, князь Валенский. – Сказал Афанасий. – И не забывай, что Бог есть любовь.

– Да. – Сказал Гэбриэл. – Не забуду.

И словно только того и ждали, обитатели Птичьей скалы всем скопом сорвались с ее уступов, с громкими криками и писком сделали петлю над их головами и рассыпались кто куда, о чем потом с упоением рассказывали очевидцы, и пересказывали кто во что горазд люди по всему Острову. Крещение обрастало деталями, вроде чудесного благоухания, дивных птиц, певших ангельскими голосами, и даже загробного дьявольского голоса из бездны, стенавшего, что "пришел его конец". Но как для Гэбриэла, так и все, что случилось, само по себе было чудом. Вернувшись в "Светлый Яр", он заметил праздничную одежду и радостные лица челяди, и ему это, чего там, стало приятно. Смыв в бане морскую соль и переодевшись в чистое, он вышел к столу.

– Что мои спутники? – Поинтересовался у нарядной и румяной Лады.

– Все ухожены, княже. – Ответила она певуче. – Хворый юноша лучшее себя чувствует, откушал с утра творожку, друзья его с ним завтракали. И школяров, охальников, – Лада чуть покраснела от возмущения, – не обидели. Вольно им руки-то распускать! В кухню забрался, негодный! Но я его скалкой-то приголубила, он и заулыбался. Ой, что это я! – Опомнилась она. – Мы вас поздравляем, – она поклонилась от души, в пояс, красиво поведя рукой, – и в честь такого дня откушайте на славу!

И Гэбриэл откушал. Слов нет, то, что он ел здесь вчера, было шикарно, но сегодня у него уже просто не осталось слов.

– Мне нужен местный повар. – Решительно заявил он. – Которого я того, с собой заберу. Пусть дома это-вот все мне тоже того, готовит!

Устин так и замер с большим подносом, на котором разлегся среди овощей и свежей зелени жареный каплун, с ужасом взглянув на жену. Гэбриэл поймал его взгляд:

– Да не боись, что я, зверь, семью разбивать? Мне бы того, кто и уехать мог бы, и готовил вкусно.

– А разве Саввишну? – Оживилась Лада, тоже струхнувшая было. – Она вдовая, детей нет, а готовит так даже и лучшее моего.

– Так уж и лучшее! – Возмутился Устин. – И это же не баба, а чистый аспид, гадюка семибатюшная, она хоть кого до греха доведет, право слово!

– Но готовит-то она так, что ангелы во рту поют. А пироги такие заводит, что чисто поэмы!

– Да и что говорить, стряпуха она от Бога. – Согласился Устин, ставя блюдо с каплуном перед Гэбриэлом. – Мужик ее жив когда был, земля ему пухом, бедолаге, сколько раз зарекался, выгнамши ее, обратно пускать, а за ради еды ее бесподобной принимал, сердешный, взад.

– Мне ее нрав без разницы. – Засмеялся Гэбриэл. – Лишь бы готовила.

К обеду снова приехал голова с князем Михаилом и валенским капитаном стражи, по местному воеводой. Теперь, после встречи с Афанасием и крещения, как и обещал Ратмир, местные изменились. Глаза потеплели, рты заулыбались, разговор пошел самый дружеский. Князь Михаил пообещал еще пять сотен копий, итого набиралось достаточное количество. Гэбриэл еще раньше слышал от брата, что русская конница считается лучшей на Острове, а может, и в Европе, во всяком случае, русских всадников боятся даже иоанниты и прочие крестоносцы. "В Европе про это вспоминать в приличном обществе не принято, – говорил ему как-то Гарет, – но крестовый поход на Русь провалился в треском, причем в буквальном смысле. Бравые крестоносцы ушли под лед на каком-то русском озере". Теперь все эти нюансы, вроде бы основательно подзабытые – Гарет говорил ему об этом, когда они плыли на "Единороге" в Гранствилл в самый первый раз, – кстати всплывали в памяти. В руссах была какая-то непоколебимая уверенность, что ничего невозможного нет, все решаемо. "Проблемы? – Читалось в их взглядах и повадке. – Разве ж это проблемы? Сейчас порешаем с мужиками и все утрясем". Глядя на них и их слушая, Гэбриэл почувствовал, как слегка отпускает невыносимое напряжение, державшее его в плену с той самой минуты, как его конь перемахнул фургон и помчался вдоль Каяны, оставив Гарета в осаде за стенами Кальтенштайна.

– Еще бы пять сотен конных. – Говорил князь Михаил. – И ладно бы, и никакие корнелиты, Верные и прочая шваль не страшны. Благодаря Афанасию, княже, весь Русский Север теперь твой, и не сомневайся даже. Свистнешь, придут, и людей дадут, и денег, и корабли снарядят. Вот только времени на это уйдет не мало, а его, как я понимаю, нет.

– А если, – осторожно предположил голова, – сей же час отправить в Новоград, к князю Федору? Он даст хоть пять сотен, хоть пятнадцать. Ежели только конных, то они к Коням в самый раз поспеют.

– А что? – Кивнул Ратмир. – Я сей же час Олекшу пошлю в Новоград, коли князь не возражает.

– Князь не возражает. – Откликнулся Гэбриэл.

– А ежели деньги нужны… – Начал голова, но Гэбриэл возразил:

– Деньги – это моя проблема. Я Хлоринг, или где?!

– Корабли я нашел, снаряжают. Завтра утром можем отплывать. – Кивнул Ратмир. – Коли деньги капитанам будут, так и мешкать не станут. Тем более, теперь, когда Афанасий дело это благословил.

Кину, который нашелся на южной стене, созерцающим море, кивнул, услышав, что нужны деньги:

– Я обещал и сдержу слово. Поехали.

Гэбриэл на полном серьезе ожидал, что эльф приведет его к какому-то древнему эльфийскому кладу, и все, похоже, к тому и шло: они долго ехали по тропе, уводившей их все выше и выше по склонам Туманной, по скалистым уступам, через звонкую березовую рощу, полную золотых солнечных бликов, трепетных теней и цветущего разнотравья, над головокружительными обрывами. Очень скоро Гэбриэл понял, что цель их – та самая Дунькина башня, которая оказалась даже выше и дальше, чем это казалось снизу. От ее подножия видна была вся Сайская бухта, далекие Сая и Фьесангервен, Лукоморье, Винетта и кораблики и шхуны далеко в море. Сама же руина вблизи утратила всю свою живописность и привлекательность. Буйные заросли крапивы и лопуха наглухо прикрывали все подступы, древняя каменная кладка казалась ненадежной и ветхой даже на вид. Во многих местах камень искрошился и осыпался мелкой крошкой, как рассыпается источенное червями дерево. Спешившись и накинув поводья на длинный сук, эльф несколькими взмахами сабли расчистил себе и Гэбриэлу, тоже спешившемуся, путь к дверному проему, пошел, хрустя подошвами эльфийских сапог, по источающим острый травяной запах остьям. Удивительно, но, в отличие от Башни Тополиной Рощи, здесь совсем не воняло мочой.

– Видно, местным сюда далековато по нужде бегать. – Заметил Гэбриэл, заходя вслед за Кину внутрь.

– А сам ты что тут чувствуешь? – Как-то странно спросил Кину. Гэбриэл пожал плечами, оглядываясь. И почти сразу понял, что Кину спросил не просто так. Здесь все было как-то не так, как должно быть. Понятно стало теперь, что имел в виду Андрей, говоря, что здесь "страшно". Перешагнув искрошенный временем каменный порог, Гэбриэл словно очутился в ином измерении, или в гулком подземелье, захлопнув за собой дверь. Зной, запахи свежесрезанной травы и июльского полдня, стрекот кузнечиков, птичий щебет и лошадиное фырканье исчезли, как отрезанные, так, что Гэбриэл даже недоверчиво оглянулся – но нет, за дверным проемом по-прежнему были лес и кони, щиплющие траву. А здесь не слышно было даже мухи, ощущение было такое, что они в огромном, пустом и холодном зале.

– Что за фигня? – Спросил он вполголоса, и под несуществующими сводами зашептало, зашелестело вкрадчивое эхо. В тот же миг с треском и хлопаньем крыльев, с оглушительным карканьем, сорвалась и пролетела мимо них невидимая воронья стая. Гэбриэла даже обдало ветром и запахом птичьих гнезд. От неожиданности он вскрикнул и крепко выматерился, а Кину повелительно воскликнул:

– без фокусов, Юхан!

– А чем плохи мои фокусы? – Услышал Гэбриэл скрипучий голос, чуть не подпрыгнул от неожиданности, разворачиваясь и хватаясь за рукоять Виндсвааля. И лишь опустив глаза к полу, увидел карлика с маленькими слезящимися глазками, в нелепой шапке с завязками, с огромным носом и тонкими кривыми ножками. Вместо одежды на карлике было какое-то еще более несуразное, чем шапка, тряпье. К бедру, точнее, к тому месту, где у нормально существа должно было бы находиться бедро, карлик прижимал большой кошель, в котором порой что-то нежно позвякивало. Ростом он едва доставал Гэбриэлу до бедра.

– Хи-хи! – Он ткнул в бок Гэбриэла длинным узловатым пальцем. – А я знаю тебя, эфеб, хи-хи-хи!

– Какого хрена?! – Как всегда, от испуга Гэбриэл разозлился.

– Одна моя знакомая греховодница очень уж хотела заполучить тебя себе, но цена оказалась непомерной, хи-хи-хи! Коли уж идти против того, кто так силен, так не задарма же!

– Что ты несешь?! – Отстранился от него Гэбриэл. От карлика несло плесенью и гнилью, а эфебом в глаза Гэбриэла называла только дама Бель. Все это разозлило графа Валенского еще сильнее.

– Я бы объяснил, но не задаром, нет-нет, не задаром! – Задрал нос карлик. – Одно маленькое…

– Я сказал: – голос Кину стал ледяным, – оставь свои фокусы!

Гэбриэл впервые видел Кину таким разгневанным, и словно впервые до него дошло, что его родственник, спутник и наставник – не абы кто, а настоящий король, древний, как само время, величественный и властный. Карлик сбавил тон, слегка даже струхнув – это чувствовалось, не смотря на всю его браваду, – и стал даже чуть меньше размером, заметно съежившись.

– И что же угодно королю, – спросил он смиренно, но не без затаенного злорадства, – если не моих фокусов?

– Со мной Хлоринг, – сказал Кину по-прежнему холодно, – который имеет право на клад Старого Короля.

– Ах! – Красные слезящиеся глазки карлика вспыхнули злобными огонечками. – Вон, вы куда метите?! О цене напоминать излишне, король, нет? Плата Ключнику священна!

– А ты не мечтал бы наложить свою когтистую лапку на часть его сокровищ, нет? – С издевкой спросил Кину. – Вот тебе и плата.

Алчный огонек в маленьких глазках вспыхнул ярче.

– Пепельные алмазы. – Сказал он, не в силах скрыть охватившее его вожделение, больше похожее на похоть, настолько, что Гэбриэла передернуло. – Пять пепельных алмазов, пять! Маленьких, хорошеньких алмазиков! – Он облизнулся длинным, узким, ядовито-красным языком, и Гэбриэлу почудились волчьи клыки за его бескровными узкими губами. – И я, так и быть, открою тебе дверь в оплот Старого Короля!

– Один пепельный алмаз. – Возразил Кину. – И считай, что это неслыханная щедрость с нашей стороны.

– Ах, вот как?! – Зашипел карлик, и Гэбриэл увидел, что ему не показалось: во рту карлика и впрямь волчьи клыки, меж которых, в пене слюны, вращается кончик омерзительного языка. – Щедрость! Вот как, вот, значит, как?!

– Ты знаешь меня, Юхан. – Отрезал Кину. – А я знаю тебя. Не забыл? Я ЗНАЮ тебя.

– Конечно, знаешь. – Карлик весь сжался, в голосе появились одновременно и смиренные, и исполненные ненависти нотки. – Ты король трех миров, владыка Белой Башни, твоя власть велика. Один ничтожный пепельный алмазик, ОДИН, ах, это так щедро! А юный принц понимает, на что идет?.. Ах, что это я! Все в твоей власти, ты все знаешь, все предвидишь, что это я, конечно, да…

– А ничего, что я рядом стою? – Не сдержался Гэбриэл. – Я вам как, не мешаю?

– Я говорил тебе, что клад Драге Урда принадлежит его победителю, Карлу Хлорингу, или его потомкам. Это неслыханные сокровища. – Сказал Кину сухо.

– Да, я помню. – Хмыкнул Гэбриэл. – И что дело за малым: найти и взять.

– Юхан – Ключник. Он открывает двери между мирами. За оговоренную плату он откроет для тебя дверь в пещеру Драге прямо отсюда. Даже малой части золота, что там лежит, хватит, чтобы купить все корабли и всех наемников Острова пожизненно. Камни из драконьей пещеры стоят еще дороже золота. Легендарные же пепельные алмазы вообще бесценны.

– А как я их найду?

– Ты законный владелец клада… Подумай о них, позови мысленно, и они сами покажутся тебе. Драконьи камни – особые, в них особая сила. Рубин в кольце Алисы – тоже из драконьего клада.

– А насчет того, понимаю ли я, все такое… Это чего?

– Ты справишься. Я тебя знаю.

– Да-да-да… – Протянул Юхан, облизываясь. – Хорошо, когда кто-то все знает, да-а, хорошо!

– Хватит паясничать, Юхан, открывай дверь! – Приказал Кину.

– Повезло засранцам. – Узнав последние новости, заметил герцог Далвеганский, имея в виду Хлорингов. – Черт им ворожит, что ли?

– Повезло? – Нахмурилась Анастасия. – Прости, дядя, но что такого? Они в осаде, их могут убить!

– Они по всему Междуречью болтались, как два щенка лопоухих по загону с волками. – Хмыкнул герцог. – И отделались тем, что в крепости заперлись. Конечно, повезло. – О том, что один из братьев ускользнул, в остальном Междуречье не знали, корнелиты не докладывали об этом никому, осажденные – тем более. Не знал пока и герцог Далвеганский.

– А может, про Стража все правда? – Нервно поежилась Анастасия. Она, как повелось после ее драматического возвращения в Клойстергем, ужинала с герцогом. – И им ворожит он?

– Чушь. Сверхъестественное не существует, Анастейша. Призраки, духи, баньши и прочие тролли – это больная людская фантазия. Люди, ребенок, вот худшие монстры на свете! Они гораздо кровожаднее вампиров, поганее гоблинов и злее драконов.

– А эльфы?

– А что в них сверхъестественного? Что, они молочком писают или бабочками пукают? Или, напротив, огнем дышат и дым из жопы пускают? Нет, ребенок. Они всего-навсего дольше живут и иначе выглядят, но они такие же, как мы, в том смысле, что у них красная кровь и их можно убить обычным оружием, не каким-то волшебным.

По бледному, осунувшемуся лицу девушки скользнула тень усмешки. Утрата страшно подействовала на нее, по сути, смерть Вэла разметала ее жизнь в клочья. И теперь из этих клочьев на оставшуюся целой жесткую основу нарастала новая Анастасия. Ее порыв, побудивший ее все бросить и попытаться отомстить отцу, не только спас ее в минуты страшного отчаяния, но и придал ей веру в себя, даже некоторую самоуверенность. Дядя совершал остальное. Человек жесткий, умный и свободный от предрассудков, он рад был увидеть в племяннице наследственные ум, дерзость и способность действовать и смело, и рассудительно. Какой парень на ее месте сумел бы сбежать из монастыря и добраться через половину Острова в другое герцогство, не зная ни дороги, ни людей, ни мира за стенами монастыря?! А что не парень… так и что? Для герцогини и королевы это не недостаток. И Титус Сулстад, не обращая внимания на гневные попреки брата и его требования наказать "Неблагодарную" гадину, предоставил племяннице полную свободу, обедал и ужинал в ее обществе, с удовольствием убеждаясь, что Анастасия умна, беспринципна, точно так же, как и он, презирает предрассудки и готова с легкостью нарушить любое табу и поступиться любой добродетелью. Герцог Далвеганский считал эти качества признаками истинного величия, тем, что и делает человека достойным власти, ставит его на недосягаемую высоту. Он с удовольствием начал пестовать в племяннице ее нарождающуюся самоуверенность и поддерживать ее цинизм. О его малолетних любовницах она недавно узнала, но отнеслась к этому спокойно. Дядя успел так очаровать ее, что девушка уже готова была оправдать любой его грех. К тому же, это, все-таки, было не то, что грех ее отца, о котором она пока даже просто подумать не могла без содрогания.

О чем она не знала – никто не знал, – так это о том, что герцог скопец. Анастасия знала, что отвратительный человечишка, к которому она с первых секунд почувствовала глубочайшее презрение, готовит какое-то лекарство для дяди, но полагала, как и все, что это от его болезни, настигшей его совсем недавно. Его мучили одышка и изжога, часто настигали изнурительные сердцебиения; он то по нескольку дней не мог облегчиться, то начинал мучиться жесточайшим поносом. Порой его бросало в жар, охватывала слабость, тошнота и рвотные позывы, он постоянно и очень сильно потел, и запах пота стал как-то по-особому неприятным. Доктор осторожно посоветовал ему отказаться от некоторых продуктов и вообще есть поменьше, но получил только проклятия, угрозы и требование лекарств. Снадобья Доктора помогали, но ненадолго, и с каждым новым разом становилось все хуже.

Сам Сулстад считал – и был не так уж и не прав, – что всему виной то, что с ним сотворили по приказу Хлоринга. А прав он был в том, что огромный стресс, пережитый им, явился спусковым крючком для давно зревшей болезни, заставив ее развиваться со стремительной силой. И нравственные муки не ослабевали ни на миг. Поэтому он думал столько о мести… И поэтому так тянулся к Анастасии – болезнь сделала его сентиментальным, заставила тянуться к единственному родному существу, которое не осуждало и даже любило его. Анастасия искренне переживала о его здоровье, и ему это было, что ни говори, приятно.

– Все равно Хлорингам не вывернуться. – Ковыряясь в мясном рагу, вдруг заметила она. – Все против них. Ну, и что, дядя? Это ведь хорошо для Бергстремов, не для нас.

– Я бы не был так уверен насчет Хлорингов. – Герцог пососал хрящик, бросил его псу, такому же толстому старому мастиффу, который сначала долго обнюхивал подачку, и лишь затем осторожно съел. – Могут и вывернуться, и для нас, ты права, так будет лучше. Но и в другом случае мы не прогадаем. Нет, Анастейша, не прогадаем.

– Не понимаю?

– Рон женится на девчонке Еннер и станет хозяином Северной Звезды и эрлом Северного Междуречья, от Фьёсангервена до Анвила. Если Бергстремы воспользуются тем, что, как им кажется, само плывет им в руки – убьют мальчишек, и сошлются на корнелитов, – Рон Сулстад, и мы вместе с ним получим формальное право призвать их к ответу за это убийство.

– И встать на сторону Хлорингов?

– Формально – да, ребенок. Встать на сторону Хлорингов. – Герцог с самодовольным видом обгладывал очередной хрящик.

– Но, дядя… Я не понимаю…

– После смерти сыновей Гарольд Элодисский – человек конченный. Что у него останется? Бездетная сестра-королева и племянница? Да прижитая невесть от кого бастардка-внучка? И удар, который, не случись он сам по себе, можно и ускорить, у меня есть отличный медикус для этого.

– Понимаю… – Анастасия забыла о еде, охваченная восторгом от понимания. – Бергстремы избавят нас от Хлорингов, Рон – от Бергстремов… И вы женитесь на Габриэлле, и никто на свете не упрекнет вас в кознях против Хлорингов.

– Бергстремы, – герцог бросил очередной хрящик псу и шумно перевел дух, – сами вырыли себе могилу. Да еще и легли через нее, став для меня мостиком к цели. Да, у меня еще недавно планы были иные… но запомни, ребенок: ты должна и можешь строить далеко идущие планы, и это могут быть чертовски хорошие планы, но не цепляйся за них слепо и тупо. Всегда держи глаза и уши открытыми, и не пренебрегай ничем. Изучай людей, изучай ситуацию, и будь всегда готова извернуться в прыжке, как кошка. Ситуация меняется каждый день, и каждый миг вносит коррективы в твои планы, может даже в корне поменять их. Держи в голове главную цель и следи за ситуацией. Информация – вот твой бог! Быть в курсе всего и вовремя – вот главное, а не планы и интриги. Уничтожить врага – это приятно. Но куда приятнее воспользоваться врагами. И следить, хихикая, как они сами ведут себя к гибели, а тебя – к цели.

– А если Хлоринги выживут и уничтожат Бергстремов?

– Вряд ли. Но если уничтожат, это тоже прямая выгода для нас. Они избавят нас от Бергстремов, и начнут конфликт с Роном.

– Почему?

– Они не простят ему Еннеров, и не поверят в то, что их девка идет за него добровольно. Мы будем вынуждены вступиться за Рона, ведь он Сулстад.

– И тогда война?

– Да, ребенок, война. Честная, открытая, выгодная нам. У Хлорингов не будет в этой войне могущественных союзников – с Эльдебринками они и так в контрах, а если спросят напрямую Бешеного Зубра, откуда среди корнелитов анвалонские наемники – а они спросят, – этот вопрос приведет его в ярость, я хорошо его знаю!

– А у нас будут союзники?

– Будут. – Подмигнул ей герцог. – Скоро я встречаюсь с новым командором Иоаннитов. Я кое-что знаю, и это знание поможет мне договориться с Римом.

– Значит, война все-таки будет?

– да, Анастейша. Ничто и никто ее не остановит – ни Бог, ни королева и ни герой. Ее остановлю я – когда случится все то, что должно случиться. И стану королем этого Острова.

– Ты будешь хорошим королем, дядя. – Убежденно произнесла девушка, глядя на него влюбленными глазами. – Лучшим в мире!

– А эти Хлоринги-то, – сыто рыгнув, громко заметил один из посетителей сандвикенского трактира "Очаг и свеча", – братцы-чельфяки-то эти, как есть, сквернавцы, содомиты и богохульники великие! Людишки болтают, что они в Великую Ночь такое промеж собой и с эльфами вместе вытворяли, что кто видел – поседел совсем, а то и ума лишился. Теперь вот на Север убрались, а туточки нечисть вся осталася! Слышали поди, что творится-то на энтом свете, что в Пустошах-то делается? На руках волосы, и то дыбом! А с чего все началось? А с того, что братовья-чельфяки возвернулись домой. До того все здесь спокойно было!

Трактир был солидный, кого попало сюда не пускали, и хозяин с недовольством поглядывал на говорунов. Выглядели они прилично, платили щедро, но болтали такое про принцев крови, а это ведь…

– Измена это, вот что. – Прошептал его брат, вместе с которым они вот уже много лет содержали трактир. – Государственная измена. Воля твоя, ты старшой, но доложить следует. Не то иные доложат, и пойдем, как соучастники.

– Выставим, но вмешиваться и связываться не будем. – Так же тихо возразил брат. – Сам говоришь: дело государственное, за ними и нас потянут, а там докажи, что ни при чем!

– Уродцы и умертвия всякие – дела ведьмы Барр. – Недовольно произнес один из посетителей. – А сэр Гэбриэл, о котором вы скверные и изменнические речи здесь ведете, чудов этих резал, да и герцог Элодисский, едва вернувшись из-за моря, Дикую Охоту изловил и на колья посадил. Спокойно было, говорите? А Дикая Охота, по-вашему, что такое было?!

– А стоило им уехать, как ведьма и затеяла дела свои чародейские. – Поддакнул другой посетитель. – Но ничего, вернутся Хлоринги!

– Ожидайте, ожидайте. – Скривился пришлый оратор. – Если только вернутся они…

– Шли бы вы отсюда, по-хорошему. – Негромко произнес брат трактирщика, склонившись к их столу. – Чтобы не пришлось стражу звать.

– Заячьи душонки вы, вот кто! – Воскликнул говорливый гость, хлопнув кружкой по столу. – Знаете, что мы правду говорим, только королевы да стражи боитесь! В Междуречье народ-то посмелее вашего будет, поднялся да и проучил всяких-разных, а вам только и сидеть в болоте своем, да по-жабьи квакать… – Он вдруг странно крякнул, скосив глаза к переносице, где словно сам собою появился темный предмет, похожий то ли на гвоздь, толи на небольшой арбалетный болт. Не успел он упасть, а посетители – понять, что произошло и отреагировать, как в переносицу второго говоруна вонзился с еле слышным звуком второй такой же предмет. И никто даже не понял, откуда прилетел этот предмет, кто его кинул, или им выстрелил? Все оглядывались в страхе и смятении, с подозрением глядя друг на друга, и не доверяя никому. Правда, вот только на священника с приятным и невыразительным лицом, который тоже стоял и оглядывался со всеми, никто с подозрением глянуть и не подумал.

Гэбриэлу было ужасно любопытно, как будет открывать некую дверь Юхан. Ему представилась дверь в кирпичной стене, возникшая по волшебству, но все оказалось еще волшебнее: воздух прямо перед ним засеребрился, замерцал, и превратился словно бы в овальное зеркало, но отражались в нем не внутренности Дунькиной Башни, а какое-то длинное, узкое, невероятно высокое помещение, которое пронзали падающие слева и сверху косые лучи света. И в свете этом стены помещения мерцали и искрились. Карлик сделал приглашающий жест, и Гэбриэл протянул руку, ожидая встретить сопротивление холодного стекла, но рука не встретила никакой преграды. Преодолевая сопротивление всех своих чувств и инстинктов, Гэбриэл набрал в грудь побольше воздуха и шагнул в драконье логово.

Кину как-то говорил, что драконье золото образуется от трения чешуи дракона о породу, из которой сложена его пещера, а камни – от драконьего жара, когда дракон, расширяя свое жилище по мере своего роста, выжигает его своим пламенем. Не случайно среди драконьих камней так много сапфиров, чей цвет напрямую зависит от нагрева – чем горячее, тем голубее. В пещере, которая не одну тысячу лет служила жилищем старому, огромному дракону, стены были гладкими, оплывшими, как стекло, и мерцали позолотой с вкраплениями разноцветных искр. Золото и камни лежали у стен, как в иных помещениях лежат пыль и мусор. Местами Гэбриэл угадывал извилистый след драконьего хвоста – с тех пор, как Карл Хлоринг, предок близнецов, убил Драге Урда, ни одна душа не потревожила покой этого места, и здесь еще чувствовались дух и мощь его обитателя. Очарованный мерцающей красотой, Гэбриэл, забыв обо всем на свете, медленно шел вперед, хотя мог набрать золото и камни прямо здесь, пока не очутился подле драконьего ложа. Урд почивал на грудах золота и камней, среди золотых колонн, и Гэбриэл, медленно поворачиваясь вокруг себя, с благоговением рассматривал все, что попадалось в поле его зрения. Порой он замечал следы когтей и другие свидетельства драконьего присутствия, и величие, мощь древнего зверя, тишина все еще ожидавшей его пещеры начали давить на Гэбриэла, гнать его прочь – и хрен с ним, с золотом! Ему захотелось бегом броситься назад, не останавливаясь, выскочить из башни вон и умчаться в Валену. Желание было таким сильным, что Гэбриэл, борясь с ним, прикрыл глаза и представил себе брата. "Испугался? Ты?! – Не поверил Гарет. – Ты ж у меня дурилка бешеная, таких ничем не проберешь! Ну же, я же с тобой!". И Гэбриэл, чувствуя, что брат в самом деле с ним, перевел дух, подумал о пепельных алмазах и открыл глаза.

И камни отозвались! Окружающее сияние как бы померкло, зато пять темных звездочек загорелись ярче, притягивая взгляд. Это было так необычно и здорово, что Гэбриэл подумал о своем Солнышке и о камнях для свадебного убора. И тут же стал обладателем трех больших и пяти маленьких розовых алмазов. Увлекшись, он принялся искать камни для брата, для Вэнни, для Марии, для Мириэль… Мириэль достался большой прозрачный камень, названия которому Гэбриэл не знал, но, видимо, о королеве эльфов он подумал зря -0 пещера отозвалась вдруг странным, чуть слышным гулом и вибрацией. Струхнув, Гэбриэл поспешно нагреб в седельные сумки зернистого золотого песка. Алчность была ему чужда, и он не стремился набрать как можно больше, напротив, взвесив сумки и решив, что они слишком тяжелые, Гэбриэл немного отсыпал обратно. И едва он сделал это, как по пещере словно бы вздох пронесся… Подспудно ожидающий этого, Гэбриэл почувствовал, как его внутренности ошпарило одновременно и льдом, и огнем. Изо всех сил борясь со своим страхом и стараясь не бежать, он сделал пару шагов в сторону выхода, споткнулся, упал на одно колено. Пещера качнулась, Гэбриэл вдруг ощутил себя раздающимся вширь и ввысь, полным неслыханных силы и ярости. А снаружи раздался слитный рев такой мощи, что пещера задрожала сильнее, посыпались камешки… Тут уж Гэбриэл плюнул на гордость и как заяц драпанул к зеркальной "двери". Буквально выпав в Дунькину Башню, к ногам Кину и Юхана, он упал на четвереньки, и его вырвало. Все продолжало качаться, сам он – пухнуть изнутри, в ушах стоял рев драконов, сквозь который бился крик Гарета: "Младший, что с тобой?! Ты где, Гэйб, ты где?!!".

– Смотри на меня! – Кину с силой сжал его голову в ладонях. – Смотри мне в глаза, слушай меня, одного меня! В глаза мне смотри!!!

Гэбриэл, зрачки которого плясали в расширившихся глазах, становясь то вертикальными, то снова круглыми, наконец поймал взгляд Кину, сосредотачиваясь на его голосе. И постепенно бешеная пляска его зрачков утихла, гул и рев отдалились и смолкли, качка утихла.

– Вот так… – Кину отпустил его лицо, погладил по голове. – Все хорошо. Все хорошо. Держись за меня. Поднимайся.

Гэбриэл хотел спрашивать, но лишь открывал и закрывал рот, не в силах издать ни звука и в ужасе чувствуя, что забыл, как нужно говорить, не помнит ни одного слова. Цепляясь за эльфа, кое-как поднялся на дрожащие ноги, и Кину обнял его, прижимая к себе. Гэбриэла все еще мутило, внутри все тряслось, ноги подкашивались. "Что это было со мной, интересно?" – Мелькнуло в голове, и он чуть не заплакал от радости: оказывается, он помнит слова и говорить не разучился! И поймал цепкий взгляд карлика, одновременно и злорадный, и разочарованный.

– Скажи ему, король. – Проскрипел Юхан. – Скажи, не томи его!

– бери свою плату и проваливай! – Яростно огрызнулся эльф. Гэбриэл, отстранившись, достал из кармана темный алмаз.

– Что там было? – Спросил хрипло. – Я чуть не обоссался впервые в жизни от страха…

– Драконы приветствовали тебя, хи-хи-хи! – Карлик облизнулся, весь дрожа, не сводя глаз с алмаза. – Дай мне его скорее, дай! Мой хороший, хороший, МОЙ!!!

Но Гэбриэл сжал кулак, и карлик завизжал:

– Отдай! Это мое, это моя плата! Нельзя лишать Ключника платы, смерть преступнику, смерть! Скажи ему, король!!!

– Это верно. – Неохотно произнес Кину. – Лишать оговоренной платы Ключника нельзя, это закон, и он древнее самого Острова.

– Я не собираюсь его лишать платы. – Гэбриэл быстро приходил в себя и возвращал уверенность. – Но пусть скажет! Я должен понять, что произошло.

– Один маленький розовый алмазик в придачу к пепельному, – облизнулся карлик, – и я все расскажу сиятельному принцу…

– Я сам расскажу все своему племяннику. – Возразил Кину. Гэбриэл бросил Юхану алмаз, и тот вцепился в него, воркуя, облизывая, поднося его к глазам и чуть не плача от вожделения и удовлетворения. А Кину заговорил сухо, словно торопясь отбыть неприятную повинность:

– Я уже говорил, что в драконьих сокровищах заключена страшная сила. Если ты не подчинишь их своей воле, они подчинят тебя себе. И ты уже никогда не выйдешь из этой пещеры. Превратишься в низшего серого дракона, который будет сторожить эти камни и золото, пока не умрет.

– О-о-о, какое лицемерие! – Пропел Юхан. – Ни слова лжи, но какая неправда!..

– И ты меня не предупредил? – Напрягся Гэбриэл.

– Я знал, что никакой опасности для тебя нет. Ты не алчен и не труслив.

– О-о-о-о! – Закатил глазки карлик и пустился в какой-то странный, дерганый, паралитический пляс.

– Хватит! – Взорвался Гэбриэл. – Я хочу знать, что происходит! – Он снова сунул руку в карман. – Розовые алмазы не для тебя. – Он вынул руку, встряхнул ладонью, рассматривая вынутые камни. – Но вот этот карбункул, пожалуй, я мог бы тебе отдать. – Он показал карлику крупный кроваво-красный камень, который взял для себя. – За ВСЮ правду обо мне и этой пещере.

– Не стоит! – Быстро сказал Кину.

– Может, и нет. – Согласился Гэбриэл. – Даже скорее всего – нет. Но плата уже назначена. Как насчет Ключника? Должен ли он отработать плату полностью?

– У Бъерга Черного, сына Тора, было три сына. – Облизнувшись на камень, произнес карлик. – Двух сгубило проклятие Стража, остался один. Прекрасная Дрейдре спасла Хлорингов, родив Карлу сына… одного сына.

– Я знаю. – Хмыкнул Гэбриэл. – "История Нордланда и Хлорингов", первая книга, вторая глава.

– Прекрасная Дрейдре, – карлик аж причмокнул на слове "прекрасная", и Гэбриэла передернуло вновь, – была оборотнем, Белой Волчицей. Превращалась в белую большую собачку и бегала по лесу, кроликов кушала, олешков, человечков всяких… да-а-а-а. Все Хлоринги до единого, живущие ныне – только ее потомки, и во всех есть такие маленькие, такие невидименькие, такие крошечные частички оборотня, во всех до единого, да-а-а! Но чтобы Хлоринг стал оборотнем, нужно, чтобы эти маленькие частички со стороны отца спарились с такими же крохотными частичками оборотня со стороны матери, и тогда, хи-хи, родится огромный могучий зверь, хи-хи-хи-и-и! – Карлик зашелся в кашле, а Кину рявкнул вне себя:

– Лара не была оборотнем!

– Но король драконов, чью кровь вы выпили – был. – Карлик бросил придуриваться и произнес это четко, низким, значительным голосом. – Это был КОРОЛЬ драконов. Его кровь – не водица, Владыка Белой Башни. О, нет! Его кровь объединилась в крови юного принца с кровью Белой Волчицы, и кто в итоге получится, волк, или дракон, не знаю… Кого ты видел в его глазах, когда драконы ревели, приветствуя своего сородича и брата?

– Довольно! –Сдавленным голосом оборвал его Кину. – Держи! – Забрав из безвольных пальцев ошарашенного Гэбриэла камень, он швырнул его Юхану, подхватил сумки и, ухватив племянника за плечо, повлек его к выходу.

Выйдя наружу, и ощутив вновь все запахи и солнечное тепло, и услышав все положенные в лесу звуки, Гэбриэл присел на камень. Его потряхивало, каждая жилочка в теле тряслась, причем каждая – сама по себе. Пекло июльское солнце, но Гэбриэлу было холодно.

– И кто я? – Спросил он у эльфа. Тот, отойдя к краю обрыва, над которым стояли руины башни, заложил руки за спину и смотрел на море. При звуке голоса Гэбриэла чуть дрогнул, опустил голову ниже, но не ответил и не оглянулся. Гэбриэл встал, игнорируя дурноту – он и не такое научился игнорировать в свое время, – подошел к эльфу.

– Значит, во мне сидит все-таки дракон. – Произнес не без вызова. – Ненавистная тебе тварь.

– В этом нет твоей вины. – После мучительной паузы возразил Кину, но опять не обернулся.

– Спасибо и на этом. – Гэбриэл начинал злиться. – Нет, я серьезно. Спасибо и на этом. Интересно, а почему вы об этом не подумали, когда глотали кровь этого самого…

– Мы глотали кровь этого самого, – развернулся Кину, глаза его сверкали почище, чем у Гэбриэла, красивое лицо, не изменившись ни одной черточкой, стало жутким, – стоя на сожженной земле Альвалара, политой кровью эльфов, людей и драконов! Если бы не это, драконы, опомнившись, ринулись бы мстить за своего короля, и тогда не осталось бы ничего и никого живого! И да, ты сейчас меня этим бы не попрекнул! Да, я ненавижу драконов, они наши враги, естественные, вечные, лютые враги! А меру их ненависти ты сам знаешь, тебе рассказал твой ассасин, что они заказали твою гибель!

– Сейчас речь не о них. – Тихо сказал Гэбриэл. – А обо мне. Я не хотел этого и для меня это так же, словно обухом по голове. Меня до сих пор всего трясет. Что мне делать? Мне, и брату, ведь он такой же, как я?

– Я не знаю. – Кину отвернулся. – Я не только твой наставник, я твой дядя. Я люблю тебя, Сетанта Ол Таэр. Мне тоже трудно осознать и принять то, что мой любимый племянник – потенциальный дракон. Я видел дракона в твоих глазах, самого ужасного из них, черного. Мне надо это пережить.

– Я тоже… – Гэбриэл запнулся. – Мне тоже… – Слова не шли из него, застревая в горле. – Мне не все равно, что ты чувствуешь. Если бы я мог убить этого дракона в себе, я сделал бы это для тебя.

– Не нужно. – Смягчился Кину. Подошел, положил руку на плечо. – Не казни себя, тебе не в чем каяться и не за что извиняться. Ты таков, какой есть, и дракон в тебе – это часть тебя самого. Кто знает, может быть, именно благодаря ему ты такой? Твоя нереальная сила, твое мужество, твоя выносливость превосходят все, что свойственно людям, эльфам и даже полукровкам, а вот драконам свойственно вполне, даже в облике двуногого. Каюсь, я порой думал об этом и боялся этого. Я хотел проверить… Убедиться. Деньги можно было достать и иначе… Но я устал бояться и сомневаться, поглядывать на тебя с неуверенностью и подозрениями.

– Так это проверка была… – Хмыкнул Гэбриэл, не в силах избавиться от неприятного чувства. – Но ты же продумал, что делать будешь, если убедишься?

– Я надеялся, что не прав. До последнего надеялся. А что бы чувствовал ты? Что чувствовал бы ты, окажись, к примеру, кто-то, кого ты любишь, кто тебе безгранично дорог, связан родственными или иными узами с твоими врагами, с Красной Скалой?

Гэбриэл промолчал, подумав, что даже представлять этого не хочет. Довольно с него и дамы Бель.

– Предвзятость и ненависть к расе в целом – это качество людей, не Старшей Крови. Я давно перестал напоминать себе об этом, и к чему я пришел?.. Как Тис, я ослепил себя собственной ненавистью. Прости мне мое смятение. Мы разберемся с твоим драконом и с тем, как тебе с ним жить. Вместе.

– Фу-у, – выдохнул Гарет, плеснув себе в лицо водой. Он тоже понемногу успокаивался. – Куда ж он влез-то, а, дурилка бешеная?!

– Ваш брат, милорд? – Матиас стоял рядом, с водой и полотенцем наготове. – Как он?

– Он только что, – Гарет вытерся полотенцем, все еще тяжело дыша, – так испугался, что я тоже чуть не обделался. Чтобы его так испугать, это я не знаю, что должно на него навалиться, но у меня осталось ощущение, дурацкое, конечно, но… что я слышал рев драконов.

– Опять?! – Поразился Матиас.

– Да, снова. – Гарет перевел дух, прислушиваясь к своим ощущениям. Брат успокаивался, ускользал, их связь таяла, как всегда, когда кризис миновал. – Мне даже казалось, что он меня звал, и, merde, этот драконий рев у меня так и стоит в ушах.

– Не приведи, Господь. – Поежился Матиас. – Только где он мог с драконами столкнуться, не в Лиссе же?

– Хрен его знает, куда эта дурилка бешеная отправилась! – Гарет успокоился и разозлился. – Где его демоны носят, чего ищет?! Он ведь на все способен, – произнес ожесточенно, – вообще на все! Хрен угадаешь… А ты сиди тут, как крыса на сырной голове, ногти грызи и гадай, что он отчебучил, и что тебе рикошетом прилетит… и обо что!.. Ну, вернется, встретимся, я ему… рожу набью, вот не сойти мне с этого места!

– Сами же, милорд, в синяках и будете… – Хмыкнул Матиас, и получил тычок под ребра:

– Поговори мне еще!

В Гармбурге ранним утром причалил корабль из Англии, с которого высадились в порт худощавый смуглый валлиец с голубыми глазами и его люди – четыре сотни одетых в легкие кольчужные и кожаные доспехи молодцов с большими английскими луками и короткими мечами. Валлиец принялся расспрашивать местных, не говорит ли кто по-английски, нашел толмача и заявил ему:

– Я Джек Грайс, прислан моим принцем, Джоном Ланкастером, в помощь его другу, Гарету Элодисскому, или как там называется ваше герцогство? Где мне его найти? Мне сказали, что их светлость в этом городе с ужасным названием.

– Их высочества направились в Замок Зеленого Леса, охотиться на зубра. – Ответил переводчик, мастер одного из кожевенных цехов. – Вон замок, это Воронье Гнездо, оплот брата его светлости, эрла Валенского, там вам будут рады.

К счастью и для Грайса, и для обитателей Гнезда Ворона, управляющий Уэст хорошо говорил по-английски, он был из старой английской семьи, в которой не забывали свои корни и свой язык. Он познакомил Грайса с Гейне, который места себе не находил от беспокойства, проклиная себя за то, что отпустил патрона с малым числом, в то время, как отовсюду доходят слухи один другого противоречивее обо всяких мятежниках и врагах Хлорингов. На намек по поводу малого числа посланных бойцов Грайс фыркнул:

– Мои йомены – лучшие в подлунном мире, таких молодцов вы больше нигде не найдете! Каждый попадает со ста шагов в центовую монету против ветра, а каждый следующий попадает в стрелу предыдущего! Это вам не кто-нибудь, это английские лучники!

– Сегодня-завтра мы ждем его высокопреосвященство и королевского маршала мессира Кюрмана, они должны подойти с основными силами Хлорингов и гвардейцами ее величества. Заодно должны вот-вот прибыть гонцы из Зеленого Леса с приказами от его светлости. Хотя я рискнул бы, и, не дожидаясь, направился бы в Зеленый Лес уже сейчас. Не спокойно у меня на душе. – Признался Гейне.

– Что ж, мои молодцы с вами. – Согласился Грайс. Подобно многим островитянам, он считал, что разборки местных – это мелкие, провинциальные дела, с которыми они, бравые английские молодцы, разберутся одной левой. Не представляя величину Острова на самом деле, он полагал, проплыв на морском корабле от Элиота до Гармбурга, что уже видел весь Остров и нашел его небольшим, симпатичным, провинциальным и довольно веселым. Как и большинство европейцев, впервые попадающих сюда, он считал разговоры об эльфах занятными байками, и весело смеялся, когда ему рассказывали, как эрл Валенский убил дракона. Во что только не верят эти провинциалы!

– Смейся, сударь, смейся. Вот увидишь первого остроухого, собственный язык проглотишь. – Пообещал ему Уэст. На следующее же утро четыре сотни англичан и две с половиной сотни наемников под командой Гейне выступили в сторону Зеленого леса. Немецкие наемники и нордландские копьеносцы ехали верхом, англичане дружно шагали в арьергарде и пели слитными мужественными голосами печальную песню, в которой старый отец рыдал над телом мертвого сына, павшего геройской смертью на поле брани. Местные останавливались, встречая их на дороге, отходили и отъезжали на обочины, и провожали глазами незнакомые броню и знамя. Крестьяне оставляли свои бороны, косы, грабли и тяпки, выпрямляли усталые спины и смотрели из-под руки на сверкающие металлическими частями доспехи, каски и шлемы, на лоснящихся лошадей. Сюда уже дошли обрывочные и не всегда правдивые слухи о корнелитах и их зверствах, и бойцов, направляющихся в места, где те самые корнелиты лютовали, провожали со смешанными чувствами. Маловато как-то бойцов-то будет… А с другой стороны, корнелитов-то поди тоже немного, откуда им много взяться-то?.. Самая страда, и урожай нынче такой богатый, что воевать-то?!

– Успокойся. – Барр ласково коснулась рукой руки Драйвера, но тот нервно отдернул ее:

– Успокойся?! Успокойся?!! Ты понимаешь, что творится?! Наших гостей убивают, уже одиннадцать убийств, Сандра, ОДИННАДЦАТЬ!!! Это все люди, которые несли нам деньги, взгляни, – он протянул ей руки, – манжеты истрепались, два перстня уже пришлось продать! Я оборванцем стану скоро, уже становлюсь!.. Свежего мяса нет, девок вообще не осталось, я такие унижения терплю от гостей каждый день, такие унижения, что хоть в омут головой, только бы избавиться от этого… – Он импульсивно закрыл лицо руками. Барр смотрела на него с жалостью и тревогой.

– Ну, прости. – Произнесла мягко, почти воркуя. – Я увлеклась нашими делами на севере. Что эта тварь, лечит мясо?

– лечит. – Неохотно ответил Драйвер, кусая ногти. – Хорошо лечит, не отнять. Почти, как Фриц Вонючка. Вот дрянь, а?! Никогда бы на него не подумал, только не на него, что он за моей спиной девку обучает!

– Он ее не обучал. Она научилась сама. – Рассеянно произнесла Барр, и Драйвер громко фыркнул:

– девка?! Сама?! Сандра, я тебя умоляю! Это тупое мясо на подобное не способно… Это скот, низшие твари… А ты понимаешь, какое зло – эта девка?! – Сменил он вдруг тон, глаза фанатично блеснули. – Глядя на нее, и мои питомцы, мальчики мои из Домашнего Приюта, начнут думать, что девки – не такое уж и тупое мясо, что они на многое способны, вот, в чем самое страшное зло, вот, почему девку эту нужно уничтожить, уничтожить прямо теперь!

– Пока нельзя. – Сухо ответила Барр. Ей не особенно приятно было слышать от Драйвера его рассуждения о женщинах вообще. Да, тупое мясо, но не все же. Есть она, есть другие гордые и умные души, зачем всех под одну гребенку-то чесать? – Я хочу выманить обратно Фрица, он нам нужен, без него никак. Как только Вонючка вернется на Красную Скалу, мы избавимся от девки, и так, чтобы бездна содрогнулась. Она получит сполна за все.

– Хорошо бы. – Капризно фыркнул Драйвер, оправляя манжеты, и впрямь, не свежие и слегка потрепанные. – Пока ты даже Гелиогабала не нашла.

– Ошибаешься. – Усмехнулась Барр. – Я его выследила. Он в монастыре в Росной Долине, близ Кьелля. Мой подарочек ему уже отправлен, скоро он его получит.

– Правда? – Оживился Драйвер. – Что за подарочек? Крыса?

– Вроде того. – Барр встала из-за стола, потянулась, как кошка, разомлевшая у очага. – Боюсь, моя зверюшка наделает делов, прикончив нашего добросердечного епископа…

– Опять вель?

– Да, вель. – засмеялась Барр, и Драйвер тоже рассмеялся, подумав и представив. – Она сожрет весь этот монастырь, отложит кладки, и к весне по всей Росной Долине будут только руины и совы ухать по ночам… ТАМ же нет проклятого Хлоринга с его волшебным мечом. – Эти слова она произнесла, вновь ожесточаясь.

– Ты хотя бы видела его?

– Видела.

– И как он?

– А ты что, скучаешь по нему?!

– Поверишь, нет? Порой – да. – Вдруг признался Драйвер. – В нем что-то было, эдакое… Необычное. И притягательное. Если бы он не был Хлорингом, если бы его не нужно было убить во что бы то ни стало, он стал бы лучшим из моей Семьи. Он был… сильным. – Драйвер не сразу нашел нужное определение. – Ты ведь и сама это признавала. Ты же так и не смогла его сломать. Даже Аякс не смог… Кстати, куда он пропал?

– Твой распрекрасный силач его убил. – Скривилась Барр. – Не знаю, как, но я не смогла поднять тело. Оно не отзывалось на зов, видимо, гаденыш догадался его обезглавить и вынуть сердце. А скорее всего, его научила эта проклятая эльфийская ведьма.

– Почему ты не избавишься от нее?

– Она сильна. Слишком сильна в своем лесу. Выманить бы ее, как сучку Лару!

– А если ее убить?..

– И кто это сделает?

– Тот эльдар, как его? Которого я отправил в Пойму. Он отличный исполнитель, убийца от бога, ему плевать, кого, я прикажу, он и эльфийскую королеву положит.

– А это мысль… – Медленно, так и эдак просматривая в голове идею, заметила Барр. – Это злобная тварь, без мозгов и души, он ведь и в самом деле сможет… Но эльфы его уничтожат.

– Ну, и что? Он уже не нужен, всех его парней Хлоринги нашли и убили. Его и самого вот-вот поймают и убьют, пусть хоть полезное дело сделает напоследок.

– Но меня он не слушает, этот приказ должен отдать ему ты.

– Ну, так вызови его, ты же можешь.

– Могу. – Барр воспряла духом, на губах заиграла легкая полуулыбочка. – А насчет денег не волнуйся. Они вот- вот к нам рекой потекут. Я сделала для этого все, что требовалось, и даже более того.

Драйвер хотел спросить, что именно, и даже состроил скептическое лицо, но тут, оборвав его, в дверь вежливо постучали, и мажордом объявил:

– Барон Гуннарсон, хозяин Лосиного Угла!

– А вот и наши деньги. – Усмехнулась Барр.

– То, что вы сейчас прочтете, – произнес герцог Анвалонский, обращаясь к трем своим старшим сыновьям, Эрику, Седрику и Хильдебранду, – должно быть тут же похоронено в ваших сердцах. Ни одна живая душа, помимо нас с вами, об этом знать не должна. Впрочем, прочитав, вы и сами так решите. Читай! – Он отдал письмо Эрику, и тот, хмурясь, развернул его, а герцог встал и прошелся по своему обширному кабинету. Прочитав, Эрик, бледный и ошеломленный, протянул письмо Седрику, но пальцы его дрожали и не хотели отпускать лист. Седрик и Хильдебрант, неразлучные погодки, которых многие принимали за двойняшек, принялись читать вместе, прильнув друг к другу рыжими головами, пока Эрик большими глотками пил портвейн.

– Когда я увидел лицо моего мертвого сына, – герцог всю ночь думал, как и что скажет, и теперь речь его лилась легко, – я был озадачен выражением его лица. Я его не понимал, и дух мой был страшно смущен этим. Я не мог смириться и молиться за упокой его души. Его лицо не шло у меня из головы, я его не понимал, и это тревожило меня. Это письмо помогло мне его понять.

– Но вдруг это ложь?! – Воскликнул Седрик. – Граф Кенка…

– … здорово задурил всем головы. – Закончил его фразу, перебив его, Эрик. Он был умнее своих братьев, а порой соображал даже быстрее и яснее, чем отец. Телом и лицом он пошел в Эльдебринков, крупный, рыжеволосый, но характером и умом – в Стотенбергов. Когда герцог злился на него, то заявлял, что он – вылитый кардинал. – Кто-нибудь слышал о его фаворитках, любовницах, нет?.. Зато о том, что он посещает найнпортскую ведьму, знают многие. А теперь скажите мне, отец, Хил, зачем ему знаться с ведьмой, повышающей мужскую силу, если бабы у него нет? – Эрик поднял руки. – И почему мы такие тупицы?!

– Верно, сын. И я об этом всю ночь думал. – Кивнул герцог. – Зато эта ведьма обитает слишком близко от извращенца и паскуды Драйвера, а тот мужеложец известный, нам это доподлинно было известно с Гарольдом Элодисским, но тот взял с меня слово молчать об этом.

– Но как это… – Седрик все не хотел сдаваться, – что, если… но тогда, значит, Вэл… сам? – Это он произнес шепотом, и повисла тишина.

– А что бы сделал ты, – нарушил долгое молчание Эрик, – если бы верил, как Вэл, восхищался, как Вэл, преклонялся и уважал, и столкнулся с его извращенством?

Герцог издал рычащий стон, порывисто шагнув в сторону, а Седрик прошептал:

– Черт… – Сник и тоже налил себе портвейна. Хильдебрант, тот уже пил, молча, бледный до того, что все веснушки ярко выделялись на его обычно румяном лице.

– И еще одно. – Герцог справился с собой, вернулся и сел во главе стола, – будь у вас брат, растлевающий пятилетних девочек, как поступил бы любой из вас?

– Застукал бы с девочкой – убил бы. – Хором ответили погодки.

– Начистил бы рожу и заставил уйти в монастырь. – Подумав, сказал Эрик.

– И по-любому отдалился бы от него, верно? – Герцог положил на стол тяжелые кулаки. – Но Кенка этого не делает, он верный брат.

– Потому, что сам извращенец и выродок. – Скривился Эрик. – А выродок выродка всегда поймет. Что мы будем делать, отец?

– Сожги письмо, Хил. – Приказал герцог Хильдебранту. – Никто не должен знать о том, что там было написано. Ни одна частичка этой грязи не должна коснуться чистого имени нашего мальчика, и он не должен быть похоронен, как самоубийца, на перекрестке, с отрубленной головой. Но те, кто виновен в его гибели, должны поплатиться. – Он побагровел от долго сдерживаемой ярости, грохнул кулаками о стол. – Эта гнусная тварь и весь его род должны ответить! Мы сотрем Сулстадов с лица земли, и ангелы в небе… возрадуются!!!

– Война? – Встрепенулись погодки, словно старые боевые кони при звуке трубы.

– А причина? – Деловито поинтересовался Эрик.

– Нью-Нэш. – Лаконично ответил герцог. – И провокация.

– Это должна быть чертовски хорошая провокация… – Протянул Эрик.

– А на что тебе башка Стотенберга на плечах?! – Рыкнул герцог, вставая. – Думай! Наших истинных причин ни одна душа не должна даже заподозрить!

– А что, если из-за Еннеров? Этот бастард Сулстадов…

– Он не их бастард, это сынок Антона Бергстрема, нагулянный от какой-то безродной девки. – Бросил через губу герцог.

– Но Кенка объявил его своим сыном.

– Забудь. Я думал об этом. Сюда первыми вмешаются Хлоринги, это их епархия. Вот если они потерпят крах, тогда другое дело, нам сам Бог велит. Но Гарольд постарается обойтись без войны любой ценой, нам это не надо.

– А Марк-то так и не нашелся. – Вспомнил Седрик. – Если этот хренов байстрюк его тронул, нам никакая провокация не нужна!

– Типун тебе на язык, дубина! – Взорвался герцог. – Я не собираюсь терять второго сына! Ты – думай над провокацией, а вы, – он указал пальцем на погодков, – отправляйтесь в Сайскую бухту, и без Марка на глаза мне не показывайтесь!

– Когда едем?

– Вчера!!!

Портнихи, белошвейки и кружевницы Девичьей Башни трудились круглые сутки, не покладая рук, и двух дней не прошло, а Клэр появилась в саду Алисы преображенная настолько, что все ахнули, и сам Иво – в том числе. На тоненькой девочке все платья сидели великолепно сами по себе, а в Хефлинуэлле портнихи были прекрасные, и из кремового, белого и шоколадного эльфийского шелка и кружева сотворили шедевр. Кроме тонкого красивого личика и шелковистых прямых черных волос, у Клэр были маленькие изящные руки и ноги, настолько, что некоторые из девушек, кто не мог похвалиться этими модными частями тел, утратили часть своей обычной живости. А главное – рядом с Иво она смотрелась так, словно была его продолжением. В них было столько общего, не смотря на разницу в росте, сложении, цвете волос и глаз, что казалось – их создавали именно друг для друга, по какой-то единой мерке, имея в виду именно пару, а не двух отдельных особей. Острее всех это почувствовала Алиса, и сразу же поняла, что противиться браку Иво и этой девушки не будет – высшие силы явно предназначили их друг другу, даже если сами они пока этого и не понимают, и не хотят.

– Ты такая красивая! – Иво взял безвольную руку своей невесты, наполовину скрытую кремовым кружевом, поцеловал прохладные пальчики. – Знаешь, что?.. Я свожу тебя в Гранствилл, покажу собор Богослова и Танец Ангелов.

– Мне поехать с вами? – Вопросительно глянула на Алису Мина Мерфи. Женщина легко согласилась стать наперсницей для маленькой невесты Иво, она была доброй и покладистой, и историю Клэр, смягченную и завуалированную, насколько возможно, приняла близко к сердцу.

– Спасибо, дама Мерфи. – Тут же откликнулся Иво. – Под моей защитой компаньонки Клэр не нужны. Я верну ее к вам сюда в целости и сохранности. Идем, Клэр. Франтик пока побудет с Алисой.

Девушка неохотно отпустила своего верного кота. Перечить она не смела, но без Франтика чувствовала себя почему-то беззащитной. Разговоры, которые вели вокруг нее девушки и портнихи о ее замужестве, не могли ее успокоить – она слишком часто была "невестой" в игрищах гостей Красной Скалы, которых вдохновляли ее юность и невинный вид. И именно так Клэр и восприняла известие о своей свадьбе с Иво – как очередную прелюдию к жестокой игре. Другого она все равно не знала и пока не понимала. Но пошла покорно – что она могла еще?..

– У меня такое чувство, – когда они покинули сад, заметила Аврора, помогая Алисе разобраться с золотыми нитками для кружев, – что Иво сам себя уговаривает считать эту Клэр красивой. На самом деле она ему совсем не нравится.

– Я тоже так думаю. – Кивнула Алиса. – Это так и есть, Аврора. У него разбито сердце, и он думает только о той жестокой девушке, что разбила его.

– Да ладно! – Аврора оживленно склонилась к Алисе. – Ты же знаешь, я никому не скажу! Кто она?

– Он не признается. – Покривила немного душой Алиса. Ну, как покривила? Иво в самом деле ей не признавался, она догадалась сама. – Он не хочет ее называть, а зря – я бы ей показала… МЫ бы ей показали. Нельзя быть такой жестокой и бессовестной! – Она чуть покраснела, говоря это, глаза сверкнули золотыми огонечками. – Он приходил ко мне, когда ЭТО с ним случилось, ах, Авророчка, ты просто его не видела! Он плакал, как ребенок. Но это наш секрет!

– Могила! – Аврора навесила замочек на губы и поцеловала ключик, который символически спрятала в декольте. – Мне умереть, как хочется узнать, что это за гадюка Мирмидонская! Ты хотя бы догадываешься?!

– Не знаю. – Покачала Алиса головой. – Это ТАК странно… Мой Гэбриэл говорил, что у Иво была девушка в Блумсберри, которую недавно жестоко убили. Может, это из-за нее?..

– Ах! – Аврора с самым сострадательным видом прижала ладони ко рту. – Но какая ты скрытная, Алисочка, кто бы мог подумать!

– Я просто об этом забыла, у нас столько было других дел.

– Да уж… – Аврора спохватилась, уронив моток ниток в траву, нагнулась. В этот миг к ним подошла Роза, с заговорщическим видом склонилась к уху Алисы.

– Миледи! – Прошептала возбужденно. – Ах, миледи, что я сейчас узнала!

– Что такое, Роза? Опять какие-то сплетни?

– Это про невесту сквайра Иво… Оказывается, она… ужас, какая дурная!

– О чем ты? – Резко спросила Алиса, почувствовав неприятный холодок в груди.

– Весь Гранствилл из-за нее на ушах стоит! Она, говорят, сквернавка такая, и распутница, на глазах у порядочных людей такое вытворяла, что сказать нельзя, и даже думать о таком порядочной девушке скверно!

– А Иво знает? – Воскликнула Аврора.

– Говорят, что знает… что он нарочно, назло всем, ее пригрел… Но как он мог!

– Как он мог ее к тебе привести! – Аврора ахнула в искреннем возмущении. – Как он мог тебя так подставить! Что теперь будут говорить о тебе и о нас всех! А мы ее наряжали!

– Батюшка… – Алиса встала, прижав кулачки к груди. – Я должна с ним посоветоваться! Там же неизвестно, что произойти может! Ах, какой же он… Как я иногда его ненавижу!! – И опрометью бросилась вон из сада, в Золотую Башню.

Саввишна оказалась маленькой, приятно полненькой женщиной с круглым симпатичным лицом и живыми черными глазами. Гэбриэлу она макушкой едва доставала до груди, как и Алиса, но глядела на князя без робости, так, что он почувствовал себя мальчишкой несмышленым, которого следует воспитывать и опекать.

– Худой какой. – Констатировала она, когда ее представил князю Валенскому Устин. – И то, разве на югах ваших кормить-то умеют?

– А ты умеешь? – Поинтересовался Гэбриэл. – Мне не болтушка, мне повар хороший нужен.

– А я еще не согласилась с тобой ехать-то. – Дерзко заявила Саввишна. Голос у нее оказался не под стать – низкий, грубоватый, он скорее подошел бы Ладе, высокой, статной, с широкой грудной клеткой.

– Да и я тебя еще не зову. Сначала покажи свое искусство, потом поговорим. Я, если что, не обижу.

– Ну, так ступай в баню, да садись за стол. – Скомандовала Саввишна так, что Устин зашипел на нее, испугавшись гнева князя. Но Гэбриэл только бровь приподнял:

– Ну, смотри. Не понравится – накажу. За наглость.

– Вот и иди, готовь розги-то. – Без тени смущения и испуга фыркнула маленькая толстушка и направилась в сторону кухни.

– Ну, такая вот она. – Извиняясь, развел руками Устин. – Уж и муж ее бил, и батюшка в церкви каждую неделю епитимьи накладывает, а ей все нипочем.

– Ладно. Мне бы ополоснуться, вспотел на жаре. – Гэбриэл оглянулся, но эльф уже исчез.

Ополоснувшись и переодевшись, Гэбриэл заглянул к Гарри и его друзьям, посидел с ними, получив неожиданное предложение: чтобы Марк стал его знаменосцем, раз у него пока такового нет, а Кирнан – оруженосцем. Гэбриэл почесал в затылке:

– У меня так-то два армигера, Иво и Кайрон… Но сочту за честь, чего там. У отца, точно знаю, есть знаменосец, этот, как его, Виттингтон. А у меня до сих пор и рыцарей-то не было.

– Теперь есть. Две тысячи – это не мало. – Заметил Кирнан. – Это целое войско. Кто понесет твое знамя, граф?

– А это достаточно почетно для Эльдебринка? – Подумав, поинтересовался Гэбриэл.

– Как для пятого сына – так даже слишком почетно. – Чуть усмехнулся Марк. – Но я заслужу эту честь, милорд, клянусь.

– Ладно. Заметано. Я должен что там сделать, сказать, бумаги какие подписать?..

– Вообще-то, да… Но обстановка все равно не располагает. – Признался Марк. – Подтвердишь, когда будем праздновать твою победу, это всегда на общем собрании и на пиру делается. Может, к тому моменту и не понадобится.

– А это ты выброси из головы – мысли такие. – Пригрозил Гэбриэл. – Проигрывать еще до начала!

– Граф! – Гарри чуть приподнялся на постели, И Кирнан сунул ему еще одну подушку под плечи, – я, как твой вассал, прошу у тебя… защиты и помощи. Это официально, так как я последний живой Еннер мужского пола, я наследник своего отца и его феода. Этот феод был предательски захвачен, мой отец и его жена, леди Луиза, убиты, а мои сестры захвачены в плен. Я прошу защиты и справедливости, граф.

– А я против, что ли? – нахмурился Гэбриэл. – Я сам хотел предложить: выручим брата и пойдем на Фьесангервен. Твой отец был лучшим другом моего отца, в Хефлинуэлле траур, чтоб ты знал, а брат в ярости из-за графа.

– Жаль, что вы пришли так поздно. – Откинулся назад, прикрыв глаза, Гарри. – Почему вы не отвечали, отец же посылал к вам Девлина?

– Мы тоже посылали твоему отцу и письма, и людей. – Ответил Гэбриэл. – Ни от вас ничего не приходило, ни, как я понимаю теперь, от нас вы ничего не получали.

– Кто-то здорово все продумал и провернул. – Констатировал Кирнан. – Рассорил вас с Эльдебринками, заставил дядю Лайнела и моего отца самим попытаться разобраться с Корнелитами. Круто, что скажешь.

– Это Бергстремы. – Убежденно произнес Марк.

– Это тот бастард, Гирст. – Возразил Гарри слабым голосом.

– А Гирста признал Кенка. – Напомнил Кирнан. – так что кандидатов много. Можно гадать на кофейной гуще, а можно и выяснить. Со временем.

– Или поубивать всех на хрен. – Засмеялся Гэбриэл, вставая. – И не гадать, и не париться. Нет врагов, нет проблем. Пошли ужинать.

– А это чего такое? – Поинтересовался Гэбриэл, осторожно ковыряясь ложкой в густой похлебке, поставленной перед ним собственноручно Саввишной.

– Ты ешь, не сомневайся. – Заявила женщина. – Это солянка. Мы летом ее не готовим обычно, но за ради тебя расстаралася, сварила.

– А чего туда входит?

– Все, что надо, то и входит, лишнего ничего нету. Ешь, не ковыряйся! Сметану вот размешай, да и ешь.

Гэбриэл фыркнул весело и, послушно размешав сметану, попробовал густое горячее варево. И зажмурился:

– Ух, ты! Что там, что я ем?!

– Баранина парная, телятинка нежная, окорок свиной копченый, – принялась любовно перечислять Саввишна, – гусятина, капуста свежая, капуста квашеная, огурчики из бочки, грибы: грузди соленые, белые грибочки, только-только выросли в бору, свежие, лисички, опята, горошек зеленый, лук репчатый и лук перо, молоденький, чесночок, все свежее, наилучшее. Готовится отдельно, потом вместе в печке томится. Блюдо зимнее, но наилучшее для мужчины, не сомневайся. На моей солянке ты такой тощий-то не останешься, не бойся.

– Я не боюсь. – Гэбриэл с наслаждением доел солянку, выскреб ложкой все, что смог. – Признаю: ты готовишь круто, слов нет.

– Пироги вот еще.

– Съем. – Пообещал Гэбриэл, переводя дух. – Если они хоть вполовину, как эта… со-лян-ка, – он медленно повторил незнакомое слово, – то хоть лопну, а съем. Но я не тощий!

Саввишна легко согласилась поехать с ним на юг, но отказалась плыть в безопасности кораблем прямо в Гармбург.

– Где это видано, – возмутилась она, – князю солдатскую баланду хлебать?! Это у вас, на югах, может, такое и принято, а я не допущу!

– Но у нас нет времени на долгие сборы…

– У-у-у! Это я вас еще ждать буду! – Фыркнула Саввишна, и не обманула: собралась раньше всех, затребовав для себя фургон, припасов, возчика и мальчишку в качестве прислуги за все. На рассвете пятого дня с момента легендарного прыжка Пепла четыре корабля, снаряженных за драконье золото, отчалили от валенской пристани, провожаемые горожанами и даже крестьянами с окрестных деревень. Гэбриэл долго видел белые платки и даже рубахи. "Я сюда вернусь. – Пообещал он себе. – Жив буду, вернусь обязательно. Здесь кусок моего сердца".

Еще до сумерек корабли, сопровождаемые чайками и дельфинами, входили в Сайский порт. Гэбриэл ждал вестей от Ри, и они не заставили себя ждать: черная, как антрацит, птица принесла ему письмо. Гэбриэл жадно схватил свиток и отдал его Кину, который принялся читать, на ходу переводя с эльфийского:

– Девятого июля. Кальтенштайн все еще в осаде, пережил два штурма. Герцог сделал удачную вылазку, сжег осадные орудия, но корнелиты мастерят новые. От Лав двигаются граф Бергстрем и его союзники, всего три с половиной тысячи бойцов, из них тысяча ополчения. От Гармбурга к Кальтенштайну идут шестьсот пятьдесят человек, но они опаздывают. Вы – успеете".

– Сегодня одиннадцатое. – Быстро подсчитал Гэбриэл. – Черта с два мы успеем!

– Успеем. – Возразил Кину. – Мы пойдем по эльфийской территории вдоль Каяны и переправимся близ Кальтенштайна, у нас будет преимущество неожиданности – на эльфийской земле нас никакие разведчики не выследят. Люди пусть выступают прямо сейчас, а мы навестим Ольховник.

– И время потеряем?!

– Пехотинцы идут медленнее всадников. Мы их нагоним. Доверься мне. Я так же стремлюсь на помощь Виолю, как и ты, но опережать воинов не стоит. Мы должны подойти к Кальтенштайну все вместе.

Портшез с Гарри, который не захотел оставаться ни в Валене, не в Сае, сопровождаемый неразлучными друзьями и школярами, отправился вслед за Гэбриэлом, Кину и Ратмиром в Ольховник. Дэн повел основные силы к Каяне, договорившись встретиться на эльфийском берегу этой небольшой, но характерной речки близ Кальтенштайна. Гэбриэла вновь снедали нетерпение и тревога за брата, но по ощущениям, с Гаретом пока все было в порядке, а увидеть вновь озеро феи хотелось.

Озеро Малый Конь было все таким же спокойным, манящим и волшебным. Спутникам Гэбриэла незачем было знать про озерную фею, но и без этого им хватило впечатлений. Гор чуть не опрокинул Гэбриэла, обезумев от радости. Он отъелся, похорошел и залоснился, Ри и Альви отлично о нем позаботились. Не менее радостно встретил хозяина и Пепел, великолепно проводивший время на заливных лугах. Ри подтвердил все, о чем написал, и добавил свежие новости: Междуреченцы будут у Кальтенштайна завтра к обеду, чуть раньше туда подойдет ополчение из крестьян, откликнувшихся на зов Дули и Ангела.

– Я предлагаю дать им немного времени, чтобы подраться друг с другом. – Сказал Ри за ужином. – Ваше появление может заставить их сговориться друг с другом, пусть дерутся, полагая, что никто не вмешается.

– А если они все равно сговорятся?

– Не думаю. Скорее, даже уверен, что нет. Бергстремам нужна ваша смерть, и нужно списать эту смерть на корнелитов, поэтому до последнего момента они будут драться. Кстати: они не знают, что один из братьев сбежал. Из лагеря корнелитов этот слух никуда не просочился, от нас – тем более. Междуреченцы уверены, что в Кальтенштайне заперты оба брата.

– Это хорошо?

– Разумеется, это очень хорошо. Они даже не предполагают, что может появиться какая-то подмога раньше, чем подоспеют кардинал и маршал, а их они ждут не раньше третьего дня.

– А что за семьсот человек?

– Люди герцога, что оставались в Гармбурге. Они шли в Зеленый Лес, но по пути их встретил эльф… потом узнаете, какой, и ведет сюда.

– Погоди, их же две с половиной сотни было?

– Откуда взялись остальные, я не знаю. Какие-то иностранцы. А тебя уже третий день дожидается Ворон, вожак Птиц. У него для тебя важные новости. Поговори с ним.

Не смотря на насмешки Гарета, что он, якобы, "маскируется под мышь", Гэбриэл с рождения имел безупречное чувство стиля. Даже откровенное рванье, служившее ему одеждой в Садах Мечты, он ухитрялся носить так, что выглядел графом инкогнито, решившим поиграть в нищего. Делал он это почти неосознанно: там одернул, тут подвернул, там напротив, чуть выпустил, и вот он уже отлично выглядит не смотря ни на что. Брат, – казалось ему, слегка перебарщивает, стараясь подчеркнуть свою красоту и свое богатство, хотя до откровенной безвкусицы и нелепости нарядов Габи Гарет никогда не опускался. А наряды Габи казались Гэбриэлу таковыми даже в первые дни в Хефлинуэлле, когда он понятия не имел ни о моде, ни о стиле. Сам он не допускал в своей одежде ни малейших неряшливости, чрезмерности или вычурности. Правда, в одежде предпочитал, и в самом деле, только черные, темно-серые и, в крайнем случае, белые цвета. Поэтому при первом же взгляде на легендарного Ворона он оценил именно стиль вожака восточной банды. Как большинство полукровок Ол Донна Элодис, к которым принадлежал и сам Гэбриэл, Ворон был высок, темноволос и очень красив. Пожалуй, даже через чур красив, вызывающей, яркой, чрезмерной красотой. Может быть, именно поэтому он выбрал стиль небрежный и даже слегка неряшливый, который уравновешивал впечатление от его яркой внешности, от зеленых, как мох, глаз и темно-коричневых, почти черных, волос и густых бровей, и темного женственного рта. Свои густые и по-эльфийски прямые волосы он стриг необычно и небрежно, с левой стороны почти сбривая их, с правой – отпуская рваную длинную челку. У бровей, на подбородке, на шее и на бритом затылке у него были татуировки в виде рунно-травяного эльфийского узора, татуировки обвивали запястья и наверняка другие части тела, сейчас скрытые одеждой. Гэбриэл только взглянул на его куртку – черную бригантину из шерсти крупной вязки, кожи и серебряных плетения и заклепок, – и тут же понял, что спать-есть не будет, но обзаведется такой же. Ее, в отличие от кожаных доспехов, можно было носить и в пир, и в мир, и в добрые люди, как говорила Саввишна. Все, надетое на Ворона, было черным: даже камни, ониксы и агаты, даже кожаные ремни и пряжки, и даже, как потом оказалось, воронеными были клинки его сабель. Боевая подруга Ворона была под стать ему самому, такая же высокая, красивая, ловкая, странно и коротко стриженная и украшенная татуировками. Правда, серебро в ее одежде и амуниции было обычное, светлое, заметил Гэбриэл пару колец, серьги с гранатами и эльфийский шнурок на запястье. Она кого-то так сильно ему напомнила, и не только лицом, но и манерой держаться, и повадками, и даже голосом, что он быстро вспомнил бы, кого, не взбеси она его так своим откровенным пренебрежительным хамством. Что ни говори, а к почтению к себе Гэбриэл привык, и привык очень быстро. Его авторитарная натура приняла и впитала в себя это почтение, как нечто должное и естественное.

– Для тебя не Хлоринг, – холодно произнес он в ответ на небрежное "Здорово, Хлоринг", – а сэр Гэбриэл. Как минимум.

– Может, тебя сразу твоим высочеством величать? – Фыркнула Сова.

– Величай. – Разрешил Гэбриэл. – И кланяться при этом не забывай, хамло.

Сова взвилась, как ужаленная, но наткнулась на ловко вытянутую руку Ворона:

– Сова!

– Но, Ворон!!!

– Сова!!

– Я на твоем месте на цепи бы ее держал. – Без тени улыбки заявил Гэбриэл. – Не то хлопот не оберешься.

– Держал один такой! – Зашипела Сова. Гэбриэл удостоил ее взглядом:

– Ого! А сиськи у тебя тоже с узорчиком?– И Сова, молниеносно выхватив саблю, наставила ее на Гэбриэла:

– Руки, или язык, скотина?!

– Ни тем, ни другим не могу. – Отмахнулся Гэбриэл. – У меня невеста очень ревнивая. Ворон, уйми свою подружку, не то…

– Сова, заткнись и сядь на место, живо! – рявкнул Ворон, и Сова отошла к окну, шипя и сверкая глазами. – А ты, высочество, полегче. Мы себя оскорблять не позволяем никому!

– Я тоже неуважения не потерплю. – Резко ответил Гэбриэл. – Тем более, со стороны тех, кто жжёт мои замки и убивает моих людей! Скажи спасибо, что я не мой брат. Он вас на месте бы убил, и слушать не стал. А я выслушаю.

– Ты же уже все решил! – Скривился Ворон.

– Решил бы – убил бы. И сабелька твоей расписной титьки меня бы не остановила.

– Сова! – Остановил Ворон свою подругу на вздохе. – Мы твой замок не жгли и людей не трогали. Это подстава чистой воды. У нас свидетельница есть, мы ее недалеко от пожарища подобрали. Она сперва была малость того… Несла что попало, сама себя за волосы дергала. Я боялся, что совсем свихнулась. Но ничего, отошла и все рассказала. И мы поехали сюда – знали, что через хозяина Коневых Вод на вас выйдем.

– Кто ваша свидетельница? – Спросил Гэбриэл настороженно. Ворон шикнул на Сову, и та, демонстративно дернувшись, ушла.

– Не обижай ее. – Попросил Ворон Гэбриэла почти миролюбиво. – Она такое пережила, что тебе и не снилось. И злющая поэтому.

– Мне не снилось? – Хмыкнул Гэбриэл. – Ну-ну.

– Откуда бы тебе нас понять?! Ты – крещенка, принцев сынок, хоть и полукровка, но под Эдиктом не ходишь. У тебя один конь стоит больше, чем весь этот замок, и разносолов ты за день сжираешь больше, чем все твои подданные за всю жизнь!

– А ты завидуй молча. – Возразил Гэбриэл. – От зависти печенка сохнет и яйца скукоживаются.

Ворон не успел ответить, что хотел: вернулись Сова… и Ингрид. Гэбриэл при виде девушки не сдержал изумленного восклицания, подался к ней, и та сжалась, но тут же узнала, всхлипнула:

– Ваше… ваше высочество!.. – И зарыдала. Гэбриэл подошел, обнял, поглаживая плечи:

– Всё, всё… слава Богу, жива, цела! Мы с братом уж тебя оплакали и мстить собрались.

– Их светлость, – всхлипнула Ингрид, – переживал обо мне?!

– Он и сейчас переживает. – Искренне веря в это, ответил Гэбриэл. – Ох, и обрадуем мы его!

Немного его испугав, Ингрид вновь расплакалась, теперь – от радости и облегчения. Кое-как ее успокоив, Гэбриэл наконец-то узнал от нее подробности того, что произошло.

– Ты не ошибаешься? – Спросил, хмурясь, – они в самом деле называли его Шторм?

– Я никогда в жизни этого не забуду! – Содрогнулась девушка. – Он такой… красивый… и такой… жестокий! Он мне во сне снится, я от ужаса спать не могу… Он голову отрубил женщине у меня на глазах, саблей, одним взмахом… О, Господи!!! – Ингрид закрыла лицо руками.

– Значит, Шторм. – Он вновь обнял Ингрид, успокаивая, и при этом кусая губу. Чувства его охватили сложные. "Поймать и убить, наконец, паскуду! – Требовала одна часть его натуры. – Но это единственный родной брат Марии, дядя моего сына!". – Напоминала другая. "К черту!" – Отбросил он эту проблему до лучших времен. Пока что его ждали задачи посложнее.

– Очень уж удачно все складывается. – Пробормотал фон Берг. – Не к добру.

– Не каркай. – Перебил его Венгерт. – Не так уж и удачно, не льсти себе. Нормальные рабочие моменты, как обычно. Все идет, как обычно.

– Верно. – Хмыкнул Андерс. Без навязчивого присмотра отца, оставшегося в Лавбурге, с двумя верными друзьями, в привычном ему полупьяном состоянии, он вновь стал самим собой. – Кончай ныть, фон Берг. Скоро пересажаем этих ""чих корнелитов голой жопой на кол, и с Элодисцами разберемся. Эти """ные Хлоринги за Смайли мне ответят! Сполна! – Он потемнел лицом, вспомнив лучшего друга.

– Граф велел герцога… – Начал Венгерт, но Андерс переменился в лице и вспылил при одном упоминании об отце:

– Еще раз вспомнишь графа, в """ло получишь на ""й! Это он влез и все испортил! Это не наш Корнелий всю эту """ню заварил, а присланный папашей Гирст! Это, сука, их с папашей сраные дела! – Андерс повел рукой вокруг. – А это, "" их мать, мои земли, МОИ! Урожай потравили, пидоры, а что не потравили, то один "уй, убирать будет некому! Кого не убили, те с голоду передохнут или разбегутся, что одно""йственно. Удачно у него все складывается! – Андерс снова фыркнул. – Молчи лучше, удачник ""ев!

Местность, по которой они проезжали, и в самом деле, выглядела удручающе. Корнелиты, пройдя по цветущим угодьям, с непонятной злобной тщательностью уничтожили все. Даже яблони и вишневые деревья они секли и разбивали цепами и кистенями. Ухоженные поля были вытоптаны, строения сожжены. Всюду видны были следы бессмысленного буйства. Часто попадались трупы, реже – людей, чаще – хозяйственных животных. И Андерс больше всего бесился именно при виде последних. Скотину-то нахрена?! Если бы корнелиты их по общему обыкновению угоняли, то он, Андерс, впоследствии отбил бы и значительно пополнил собственное стадо. Ведь каждая корова – это пять серебряных талеров, мать ее! Андерс отхлебывал можжевеловую водку, морщась и злясь все сильнее. Монастыри – хрен с ними, отстроятся. Монахи, конечно, будут ныть, жаловаться и клянчить, но все равно справятся сами, сил и средств хватит. А вот деревни до зимы надо как-то восстанавливать… Нет, Андерс, конечно, ничего имдавать не собирался – сам в убытке, и в каком! Но ведь и с них ничего не возьмешь, вот что скверно. Одна надежда – на военные трофеи и на герцогство. Да на женитьбу на Габриэлле Хлоринг, богатейшей невесте Европы, не только Острова. А если ее братьев не будет, то и вовсе…

О подходе междуреченцев в Кальтенштайне стало известно задолго до того, как они появились на склоне западного холма. Осажденные поняли это, заметив сильное оживление в лагере корнелитов. Вождям мятежных сектантов донесли о приближении междуреченского войска разведчики, и те объявили общий сбор. Корнелиты забегали, облачаясь в доспехи, расхватывая оружие, особым образом выстраивая фургоны. Гарет, рыцарь Кальтенштайн и их люди наблюдали за этой суетой со стен, как ни странно, мало пострадавших от двух штурмов. Сумасшедшая вылазка Гарета, Фридриха и Мильестона уничтожила почти готовые осадные машины, и теперь корнелиты мастерили их заново, подальше от передовой линии, да еще и поливая их водой. Ближайшие большие деревья корнелиты вырубили, и теперь таскали их издалека, что давало время и надежду на вовремя подоспевшую помощь.

Корнелиты, вновь демонстрируя грамотную слаженность действий, успели перестроиться и приготовиться к встрече врага задолго до его появления.

– Слишком грамотно для черни. – Мрачно заметил Гарет.

– Вы предвзято смотрите на вещи, ваше высочество. – Заметил Ганс Кальтенштайн. – Этим же грешили и милорд Лайнел, и сэр Ардо. И жестоко поплатились за это. Среди этого сброда наверняка есть наемники, вернувшиеся из Европы и прошедшие не одну стычку. Не исключаю я и самородка, талантливого в военном… Смотрите, ваше высочество!

– Вижу. – Гарет, у которого было по-эльфийски острое зрение, сощурился на всадников с множеством знамен, штандартов и вымпелов. – Однако! Сколько гербов… И с чем же они идут?

– На помощь? – Предположил Мильестон.

– Видишь красного вепря? Это Андерс Бергстрем. Чтобы претендент в герцоги Междуречья шел мне на помощь? Скорее коровы в замке запоют хором "Славен наш господь в Сионе", чем Бергстрем поможет Хлорингу. Антон, его папаша, поступил бы умнее – взял бы меня в заложники и потребовал от отца выполнения его условий. Например, Габи в жены Андерсу – тот же недавно очень удачно овдовел?.. Андерс проще и тупее. Он меня убьет, полагая, что это убийство спишет на корнелитов. Скажет потом: "А-я-яй! Мчался на помощь, копыт не покладая…". Думаю, они вступят в бой с корнелитами, надеясь, что я, как дурачок деревенский, выйду из замка им на подмогу. Тут-то меня и настигнет печальный конец. Но мы не выйдем. Кто бы ни победил, будем ждать за стенами Кальтенштайна подмоги от брата или кардинала. Думаю, корнелиты преподнесут нашим друзьям сюрприз… И кто бы ни победил, для штурма они будут готовы не сразу… – Говоря, Гарет присматривался к гербам. – Ну, надо же! Хьюитты, О'Келли, Квейды, Морганны, Сэведжи, Рорки, Дилэни… Останусь жив, я им это припомню! У Рорков отличный замок и городок на Королевской Дороге, с которого они жирно кормятся. Мне они лишними не будут. У старого Фолка О'Келли наследников мужского пола, вроде, нет? У вдовой дочки две своих девчонки. А их замок, как его: Балибах… Баллибабах…

– Старый Фолк сватается к племяннице фон Бергов, Грейс Дилэни. – Заметил Кальтенштайн.

– Она же, если не ошибаюсь, мелкая совсем?

– Ей тринадцать. Дилэни только что забрали ее от кармелиток.

– Старый козел! выслуживается перед фон Бергом и его дружаней Андерсом! – Гарет был страшно зол, и больше всего его угнетали бездействие и неопределенность. Междуречье все же поднялось! Не все – Гарет всматривался в гербы и не видел среди них многих и многих, и, хоть и к слабому, но удовлетворению, многих именно из тех, кто был наиболее влиятелен и силен. Вряд ли это была верность Хлорингам – скорее, неприязнь к Бергстремам. И все же масса тех, кто пришел, была для Гарета холодной водой в лицо. М-да-а, а они с Гэбриэлом отправились сюда с малыми силами, самоуверенные, как два токующих глухаря… Идиоты! Сама мысль тащиться в сердце Междуречья с пятью десятками копий казалась теперь такой тупой, что впору побиться башкой о стену – может, мозги встряхнутся и встанут, как надо? Если вдуматься, им с братом просто дичайшим образом повезло. Просто нереально повезло. Даже принимая во внимание все обстоятельства. Но что дальше?! И Гарет злорадно желал Бергстрему и всей его кодле, чтобы Кальтенштайн оказался прав, и корнелиты надрали бы им задницы, хотя его герцогско-рыцарская спесь и восставала против этого всей своей мощью. Но что ему еще оставалось?!

Глава третья: Гранствиллская лилия

Четыре дня подряд Вепрь терзал эльфийскую гитару, захваченную в качестве трофея у людей Карла Брэгэнна, останки которых болтались на дереве при въезде в поселок. С подветренной, разумеется, стороны. Да, с Очень Большой Болью Вепрь Карла познакомил плотненько. Пусть не так долго и тщательно, как пытал его тот, но моральное удовлетворение Вепрь получил. Полукровки, ушедшие в ту ночь с ним вместе, исчезли, и искать их Вепрь запретил. Вообще-то, главным Ворон оставил Беркута, но после налета тот безропотно и даже охотно уступил бразды правления Вепрю. А Вепрь, хоть и очень хотелось с ними поболтать о том – о сем, особенно с Сорокой, но понимал, что окончательно оставлять Светлое без защиты нельзя. Нужно дождаться Ворона, а там уж решать. Зяблик ходила, задрав нос, гордясь своим парнем, а Вепрь разбирался с гитарой. Синица показал ему основные аккорды, и обладающий, оказывается, отличным слухом Вепрь быстро их освоил… Но не только их.

– Я тут, это… – Страшно волнуясь и привычно не показывая этого, как мог, небрежнее, сообщил он Зяблику как-то вечером, – того, песню сочинил. Так, для прикола. Хочешь послушать?

– Хочу. – Зяблик тут же устроилась напротив него с ногами на большом сундуке, служившем хранилищем их вещей, постелью и лавкой. – Хочу-хочу! Обожаю парней, которые на гитаре умеют!

– Ты смотри мне, – полусерьезно пригрозил Вепрь, – обожает она…

– Но раз ты тоже умеешь, мне другие и не нужны! – Хихикнула Зяблик. – Ну, давай, что ли, мне не терпится!

Вепрю казалось, что песня получилась не самая лучшая, хотя чувства он в нее вложил немеряно. Голос у него оказался красивый, не очень мощный, зато звучный, низкий, чуть хрипловатый, с цепляющими душу нотками. Зяблик сначала слушала с благосклонной улыбкой, на лице ее так и читалась готовность подбодрить и хвалить его во что бы то ни стало, но после первых же слов глаза ее расширились, а потом и слезы на глазах появились, и искренний восторг, и гордость за него – и Вепрь, увидев все это, испытал, наверное, самое огромное счастье, какое знал до сих пор. И засмущался, прочистил горло, произнес с нарочитым безразличием:

– Это, как бы, первый у меня этот… опыт. Может, и не стоит другим-то показывать…

– Да как не стоит?! – Зяблика переполняли эмоции. – Надо вечером, у костра, всем спеть, спой еще, я слова выучу, подпою тебе немножко, вот увидишь, как у нас здорово получится!

Вепрь не был уверен, что женский голос будет кстати, но когда Зяблик тихонечко, эхом, начала подтягивать ему в некоторых местах, у него аж мурашки побежали по коже, до того это показалось ему красиво. Но выйти вечером ко всем со своим детищем, которое теперь было ему еще дороже и любимей, было страшно. Может, даже страшнее, чем пытки и угроза казни. Там опасность грозила телу, а здесь – самому тайному, уязвимому, даже нежному, что у него, оказывается, тоже было: душе. Вепрю потребовались все клятвы Зяблика, что песня у него классная, пара больших кружек пива и вся смелость, что у него была.

Обычно у общего костра на околице Светлого, над Зеркальным, пел Ворон, у которого был самый красивый голос и самая лучшая гитара. В его отсутствие пели Синица, Козодой и Пеночка, девушка-полукровка с нежным голоском. Сегодня, придя сюда с гитарой, Вепрь онемел и сидел, вцепившись в нее, слушая Синицу и его любовные вирши, посвященные абстрактной красавице, и мечтая исчезнуть. Но Зяблик не дала, привлекла к нему всеобщее внимание, указав:

– Вепрь тоже вам споет. У него новая песня есть. Про нас про всех.

– Ну-ка, сбацай! – Предложил Синица, ничуть не обидевшись. Вепрь закашлялся:

– Это… в горле что-то першит… – И получил большущую кружку пива:

– Пей и давай, пой!

Вепрь послушно перебрал струны и ударил по ним, от волнения охрипнув чуть сильнее, но быстро набравшись уверенности, от чего его голос зазвучал в свою полную силу:

Еще на втором-третьем куплете Вепрь краем глаза отметил, что Птицы тихонько отбивают ритм пальцами, и приободрился, заиграл свободнее, лучше, так, что девчонки откровенно плакали, да и у парней блестели глаза. Зяблик сказала правду: в этом волке почти все они, узнавшие с раннего детства и побои, и ненависть, и насилие, и людскую злобу к беззащитным, узнали себя сразу же.

– Здорово! – Вполголоса озвучил общую эмоцию Синица. Вепрь застеснялся жутко, так, что захотелось провалиться сквозь землю, но и приятно было почти невыносимо. Его принялись наперебой просить спеть еще что-нибудь, он отнекивался, утверждая, что других песен у него пока нет – что было чистой правдой, – тогда у него потребовали, чтобы он спел еще раз про волка. Вепрь согласился. Это была его минута славы. В эти моменты он ни о чем не сожалел, ничего не боялся, нечего больше не хотел и ни к чему иному не стремился, был счастлив здесь и сейчас, на берегу огромного озера, на околице недостроенного поселка, среди таких же, как он. На рассвете, после шикарнейшего секса с Зябликом, которая открыла в своем парне новые достоинства, Вепрь вышел из дома, ушел к кромке воды, и долго стоял, смотрел на озеро, в котором отражался розовый, как карамель, рассвет. Сочиняя эту песню, он хотел извиниться за то, как жил прежде, оправдаться хоть как-то, что ли. Да, он был зверем, выродком, как сказал ему прямо в лицо бывший Гор. Он творил такое, чего Птицы, узнав, никогда ему не простят. Но разве в этом было так уж много его вины? Он не знал другой жизни и других отношений… "Но Клык-то другой. – Напоминала ему совесть. – И Гор другой". "Я тоже теперь другой. – Возражал он своей совести. – Как Ворон говорит? Лучше поздно, чем никогда". Но что-то в тайниках сердца опасливо спрашивало: "А может, лучше никогда, чем поздно-то?".

На Королевском Мосту который день не успокаивались обитатели: четыре убийства в Сандвикене и два на мосту, за какую-нибудь неполную неделю! Мостовые были народом ушлым и прожженным, и мигом сопоставив все обстоятельства, вычислили, за что жертвам вспарывают животы и вырезают языки: за сплетни о Хлорингах и за визиты в Найнпорт, к некоей ведьме. Народная молва гласила, что в Элиоте счет убитым идет уже на сотни, но на то она и молва, чтобы преувеличивать. Мостовые знали точное число убиенных, но и этого было вполне достаточно. Тем более что каждый день приносил новые сведения.

– Вот те крест, – утверждал Джо Воля в трактире "Пегая крыса", – сам видел: в самой, что ни на есть, толчее баба как завижжит, люди как шарахнутся в стороны-то, а на пустом месте он и лежит, дрыгается еще, и кровишша вокруг растекается, а в кровишше все кишки, как есть, наружи. Очень, говорят, часто к Барр наведывался, человечек-то энтот. А в энтот самый день, как раз перед тем, выходил из трактира, где всякое о Хлорингах болтал, смеялся и утверждал, что точно все знает.

– Смеялся, говоришь? – Переспросил трактирщик, философически протирающий стаканы на стойке. Стаканы эти были непростые: с виду широкие и массивные, они обещали жаждущему утолить эту жажду с лихвой. Но толстенные стенки и массивное дно оставляли удручающе мало места для вожделенной жидкости. Не менее замечательной личностью был сам хозяин. Не высокий и не низкий, не худой и не толстый, не красивый и не урод, он ничем не был бы примечателен, если бы не глаза. Серые, спокойные, с пытливым, цепким и циничным взглядом, глаза эти были зеркалом души опытной, мудрой, бесстрашной, жестокой и холодной, как у библейского аспида. Глаза эти цепляли и даже пугали, если, конечно, обладатель их позволял встретиться с ним взглядом. Обычно он был неуловим, бесстрастен и нейтрален, способен поддержать любой разговор, но никогда не брал ничью сторону и не позволял себя втянуть ни в какой спор. В его трактире разговоры о сильных мира сего пресекались мгновенно.

– Смеялся. – Кивнул Воля. – Дурень. – Воля был примечателен тем, что слыл человеком, близким к мифическому Серому Дюку. Сам он был человечек средненький, пронырливый, но в целом безобидный.

– А что за слух, будто в Сандвикене трактир "Голубой огонек" сгорел? – Трактирщик налил ему пива в глиняную кружку, невзрачную, но вместительную.

– Сгорел. – Кивнул Воля. – Про хозяина-то его болтали, что он того… – Воля хихикнул, – женским полом брезговает, итальянску любов предпочитает. Ну, это когда мужик и мужик… Тьфу, страмотье! И гости его были из этих самых… Тьфу! Язык-то, насчет Хлорингов, тоже распускали…

– Что ж. – Помолчав, и выровняв за время молчания стаканы, спокойно произнес трактирщик, – язык, он, конечно, без костей, это всем известно. Но если им трепать по ветру почем зря, то не обессудь: можешь из-за этой безделицы и головы лишиться, и хорошей недвижимости.

Сказано это было неторопливо, с ленцой, с еле заметной насмешкой над собственной доморощенной философией. Воля согласно закивал, смакуя пенное:

– Во-во. Сами и виноваты.

– Но не сами же братья убивают этих болтунов.

– Да уж конечно! – Воскликнул Воля. – Итальянца, к примеру, своего герцог здесь оставил, а он, болтают, ловок до таких дел…

– Прямо слов нет, до чего ловок… – Скептически протянул хозяин. – Сам в Гранствилле, а убивает здесь…

– Я слыхал, – Воля почти лег грудью на стойку, понизив голос, – про некоего Ангела…

– Что именно?

– Что он ловкач из ловкачей, а дорожка за ним кровавая такая тянется, что в кромешной тьме с повязкой на глазах не собьешься.

– И он тоже с братьями связан?

Воля не ответил, только изобразил пальцами какую-то фигуру, потом постучал указательным пальцем себе по носу. Трактирщик кивнул, прекрасно поняв его пантомиму, и перевел взгляд на молодого священника, который вошел минуту назад, занял угловой столик и смиренно ждал, когда на него обратят внимание, перебирая коралловые четки.

– Добрый день, святой отец. – Подошел к нему трактирщик, которого звали Августом. – Не желаете ли мясного пирога? день нынче скоромный.

– Пожалуй, можно и пирог. – Благосклонно произнес священник, и взглянул Августу прямо в глаза. Он был молод, не старше тридцати, и, как и Август, был миловиден, но нейтрален, не приметен ничем, кроме глаз. Встретившись с ним взглядом, Август весь внутренне подобрался. Хищник учуял хищника, убийца столкнулся на узкой дорожке с убийцей. Фигурально выражаясь, они ощетинились, принюхиваясь друг к другу.

– У вас хорошие пироги. – Мягким, "пасторским" голосом произнес священник. – И замечательное жизненное кредо. С таким кредо вы имеете отличные шансы на долгую жизнь. А не знаком ли вам…эээ… чадо, – некий Серый Дюк?

– Впервые слышу. – Искренне ответил Август, он же – Серый Дюк, король всех воров Элиота и Элодиса.

– Что ж, это тоже хорошо. Богоугодные знакомства – еще один залог долгой жизни.

– А вам, падре, не знаком ли некий Ангел?

– Увы. – Вздохнул Лодовико дель Фьоре, он же Ангел. – Ангелы далеки от грешной земли, обитают в горних высях, иже еси на небеси, и лично знать их даже мне не доводилось.

– Жаль. – Август поставил перед священником мясной пирог, тарелку сухариков, сырную нарезку и кувшин с вином. – А как вам думается, отче, что сказали бы друг другу Серый Дюк и Ангел, ежели бы встретились?

– Понятия не имею. Откуда нам, порядочным людям, знать, что творится в голове у грешников? – Лодо делал вид, будто не замечает, как переглядываются остальные немногочисленные посетители трактира, вооруженные кастетами, доминиканскими свинцовыми дубинками и прочим неприметным, но смертоносным оружием. Он был уверен, что положит их всех прежде, чем они успеют дернуться. Он даже точно знал уже, как. Да и хозяина Лодо не опасался. Тот был, словно тертый, битый, прошедший огонь и воду бродячий пес, вожак песьей стаи, хитрый, опасный, виртуоз выживания. Но – пес. А Лодо был волком-одиночкой. Не рождаются на свет псы, способные в бою один на один одолеть волка. Не существует их в природе.

– Но я слышал кое-что из вашего разговора… – Продолжил он мягко, как и положено священнику. – О клевете на сильных мира сего, и о расплате за эту клевету. Хлоринги молоды и только-только вступили в игру… Но они богаты, сильны и безжалостны. Воистину, безумие движет теми, кто пытается идти против такого тандема: силы и золота. Зато выигрывает тот, кто становится на правильную сторону…

– И помогает, чем может? – Чуть прищурился Август.

– А уж если помогает, чем может, – ласково улыбнулся Лодо, наливая недрогнувшей рукой вино в бокал, – то и вовсе обретает немало выгод… и не только материальных. Считай это моей проповедью, чадо.

– Благодарю. – Август нагнул голову. – Благословите, отче.

– Благослови тебя, Господь. – Согласно осенил его крестным знамением Лодо.

– Ваше высочество! – Алиса, заявившись к принцу Элодисскому в неурочный час, выглядела такой взволнованной, что он тот час же отослал всех, даже Тиберия, и велел ей говорить. Он грешным делом испугался, не получила ли Алиса каких страшных известий от Гэбриэла, и протянул Алисе руку:

– Что стряслось, девочка моя?

– Мне очень страшно, батюшка! – Призналась Алиса. – Речь об Иво и этой девушке, которую он берет в жены…

– Я слышал об этом. А сегодня мне донесли, что эта девушка, которую он осмелился привести прямо к тебе, отнюдь не…

– Эта девушка – с Красной Скалы! – Перебила его Алиса. – Ее сделали такой, жестоко над нею издеваясь! Ее били, запугивали! Она не виновата! Ей всего тринадцать лет, батюшка! Она всех и всего боится, она даже разговаривать боится!

– Я понимаю. – Чуть смягчился его высочество. – И мне жаль это погибшее дитя. Но для всех людей в Элодисе она – блудница, а закон к блудницам суров.

– Я знаю! – Алиса прижала к груди кулачки. – Я все понимаю, и думаю, что ради нее же самой ей бы быть где-то в уединенном месте, не на виду у людей, не здесь… Я не знала всего, когда Иво привел ее, он мне ничего не сказал… Он… он поступает ужасно! намерения у него добрые и благородные, он хочет ее спасти и исцелить, но это так жестоко: держать ее при себе и заставлять слышать проклятия и обвинения, и бояться расправы – а она ужасно, ужасно боится, батюшка! Если бы Гэбриэл был здесь, он все сделал бы правильно, я уверена в этом. Но его нет! Он защитил бы их обоих, я знаю, знаю! Ведь он любит Иво, и все те, кто, как и он, страдали на Красной Скале, для него дороги…

– Я понял тебя. – Нахмурился принц. – Ты, как верная невеста, пытаешься защитить то, что дорого твоему возлюбленному. Ты права: Гэйб дорожит этим юношей, он его друг. Что он задумал?

– Он повел Клэр в Гранствилл. В собор!

– безумец! – Принц встал. – Или хуже того: провокатор! Ты права: если произойдет катастрофа, Гэйб не простит этого ни нам, ни жителям Гранствилла. Я не рискну даже предполагать, во что выльется его гнев, но в истории нашей семьи уже был случай, когда Хлоринг уничтожил целый город из-за своей женщины. – Он громко позвал Тиберия и велел седлать коней. – Необходимо любой ценой помешать этому Иво наделать глупостей. Мы немедленно едем в город. И почему Гэйб не забрал этого Иво с собой?!

Иво был полон священного рвения отстоять честь Клэр и заступиться за нее – как он это понимал. Что при этом думает сама девушка, что происходит в ее измученном сердце, он не думал – не по злобе, не из черствости, а просто потому, что такой он и был: искренний, добросердечный, по-своему благородный, он жил в собственном мире и заменял чувства и мысли других людей своими представлениями о том, какими они должны быть. Другими словами, он сам выдумывал их себе, а сталкиваясь с несоответствиями, оскорблялся и разочаровывался. Как оскорбился сейчас, столкнувшись с людской несправедливостью и предвзятостью в адрес Клэр. Несправедливость и жестокость жгли ему сердце, и Иво был полон готовности сразиться за честь этой несчастной девочки со всем миром разом, пренебрегая всей его жестокостью и предвзятостью. И пусть Клэр увидит, на что он готов ради нее! Иво искренне считал, что его благородство и верность тронут сердце девочки и исцелят его. Почему нет-то?! Она будет полна благодарности и любви, он – верности и заботы. И все у них сложится хорошо. Чем не идеальная семья?

Вот только Клэр была от мыслей о его верности и заботе далека, как никто. Попав на Красную Скалу, девочка усвоила, что вина, невинность, покорность, смысл, причины и следствия не значат ничего. Ее будут бить и насиловать в любом случае, и к этому не привыкнуть, не приспособиться, и этого не избежать. В начале, когда она еще пыталась как-то приспособиться, что-то понять, как-то заслужить иное обращение, было жутко, обидно и очень больно, и Клэр просто запретила себе думать и понимать. Сейчас она думала только о том, что ее кот, Франтик, остался где-то там, позади, а он был единственной ниточкой, связывающей ее с реальностью. Смысл обвинений и визгливых выкриков горожанок, заступивших им путь в Старый Город, от нее ускользал, она не понимала выражений "поганый рот", "срамница", "блудница вавилонская" и "шлюха анафемская". Да и не пыталась понять. Зато отлично чувствовала общий настрой толпы, и сразу поняла, что все привело к неизбежному: насилию и побоям. И в этот раз, судя по накалу общей ярости, это будут такие насилие и побои, какие ее хрупкое тело может и не вынести… Она сжалась и упала на колени, не слушая отчаянных требований Иво "не унижаться перед ними!". А горожанки и примыкающие к ним мужчины хором требовали, чтобы с нею поступили, как положено поступать с блудницами: поставили к позорному столбу, а потом остригли, выжгли клеймо шлюхи, били плетьми и выгнали из города. В какой-то момент Иво понял, что переоценил свои силы и возможности, а вот власть толпы, напротив, недооценил, и приготовился пасть смертью храбрых, прикрывая собой Клэр от готовых полететь в них камней и прочих, менее смертоносных, зато более вонючих, снарядов. Его высочество со свитой появился как раз вовремя: камни и снаряды были уже готовы полететь в блудницу и ее защитника, тоже, как известно, фигуру неоднозначную и вызывающую бурю различных эмоций у горожан.

– По какому праву, – понеслись к его высочеству горячечные претензии, – эту девку пускают на чистые улицы?!

– Разбить ей рот ее поганый, чтобы зубами плевалась, шлюха бесстыжая!

– Зад ей розгами иссечь до костей, чтобы не о мужиках думала, а о чем другом!

– Клеймо ей на лбу выжечь, чтобы честные люди вслед плевались, а не жалобились на рожу ее, тьфу! Ишь, прикидывается овечкой, тварь паскудная!

Его высочество поднял руку, подъезжая ближе. Его белоснежный олджернон в роскошной сбруе тихонько пофыркивал, поглядывая влажным глазом на Иво и Клэр из-под густой челки, бережно переступая изящными копытами. Крики быстро стихли, но принц, отлично чувствующий толпу, прекрасно понимал, что просто велеть им разойтись, пообещав во всем разобраться, не получится – люди на взводе и готовы на все, чтобы добиться своего. Как же этот Иво раздраконил-то их!

Но и отдать им на расправу девочку, которую его высочество увидел впервые, поразившись ее детской хрупкости, было нельзя. Нельзя и из соображений человечности, и помня о сыне, который не простит этого ни ему, ни Иво, ни горожанам. Гранствилл однажды уже поплатился за подобное преступление, чего Хлоринги вспоминать не любили, но и забывать не смели.

Пока принц Элодисский собирался с мыслями, выглядывая отца Марка, спешившего сюда, произошло вдруг настоящее чудо, которое в городе вспоминали и столетия спустя: камни мостовой перед Клэр с тихим хлопком раскололись, и из земли стремительно возник и начал расти зеленый побег. За несколько секунд он окреп, поднялся, обзавелся листьями и тугими бутонами, один из которых раскрылся в белоснежную большую лилию, с таким сильным ароматом, что его ощутили все в толпе. Даже Клэр, перед которой и распустился цветок, тихонько ахнула и стиснула руки, что со стороны выглядело молитвенным жестом. Стало тихо-тихо. Отец Марк, спешивший сюда в тревоге и смятении – он любил Иво, и стремился его хоть как-то защитить, – мгновенно понял, что сказать и как усмирить толпу.

– Чудо Господне, суть христианства, – заговорил он волнуясь, так как сам верил во все, что говорил, – состоит в том, что Господь дает надежду каждому, ВСЕМ. Каким бы ты ни был грешником, как бы ни пал, Господь говорит: "Покайся, и Я прощу и приму тебя в безграничность любви Своей". Это несчастное падшее дитя Он избрал сейчас, чтобы напомнить нам, грешным, о милосердии и чуде покаяния. Гнев и осуждение греха есть естественные чувства человеческие, они похвальны, ибо суть проявления праведности; они справедливы. Но любовь и милосердие выше справедливости! Никто, понеже человека, не знает милосердия – ни зверь лесной, ни эльфы, ни гады морские… только люди могут пожалеть и простить… Что будет милее Господу – если мы сейчас накажем это несчастное дитя, заклеймив ее навеки, изгнав ее на погибель и лишив всякой надежды, или милосердно примем ее покаяние, простим ей, ради ее хрупкой юности, тяжкие грехи ее, и дадим ей возможность в уединении, в молитвах, в посте и целомудрии, заслужить иную жизнь и божье прощение? Господь послал нам знак недвусмысленный – можем ли мы им пренебречь?

– Не можем. – Пока толпа колебалась, быстро произнес его высочество, спешился и опустился на колени перед лилией, после чего на колени упала вся толпа. В наступившей тишине слышно стало, как заиграла музыка Танца Ангелов – на полчаса раньше положенного. – Я поручаюсь перед лицом Господа за эту несчастную. Жизнь ее отныне будет целомудренной и праведной, слово мое залог этому. А чудесный цветок повелеваю оградить и приставить к нему стражу. Пусть каждый житель Острова сможет прийти сюда и увидеть это чудо: Гранствиллскую Лилию, свидетельство благодати и милости Божьей.

Не все остались довольны тем, как все обошлось для Клэр, но возразить не посмел никто. Впрочем, уже в тот же день местные сообразили, какие перспективы открываются для города в связи с чудесной лилией – к вечеру появились первые паломники из окрестных деревень и поселков, которые, помимо религиозного рвения, понесли в город деньги за ночлег, еду и питье. Это примирило горожан с тем, что блудница избегла наказания. А девочка вернулась в Хефлинуэлл в свите принца и была отдана под надзор Мины Мерфи и отца Северина, который обязался научить ее молиться и приготовить ее к крещению.

Маленький, невзрачный, тихий попик был неказистым, и на первый взгляд, ничем вообще не примечательным. Потому многие, в том числе и близнецы, им пренебрегали. Гэбриэл жалел его, как вообще жалел всяких чудиков, но, как и брат, всерьез не принимал, а отец Северин был человеком умным, пылким и добрым, искренне верующим, хоть и слегка безвольным, и тихим, и лишенным честолюбия и напористости. Его высочество, пожалуй, был единственным, кто оценил его веру, ум и талант, и сделал его настоятелем домашней церкви. Клэр отец Северин сразу же пожалел и преисполнился желания ей помочь. И прочитал девочке проповедь, рассказав ей про святую Юлию, над которой надругались язычники, но душа которой осталась неприкосновенной и чистой, про святую Сесилию, Марию Магдалину и некоторых других. И о, чудо – Клэр его услышала. Лилия, распустившаяся перед ней, слова отца Марка о милосердии, а теперь проповедь отца Северина, пробудили в ней робкую, но настоящую надежду. Надежду на то, что есть некто, кто знает, как она страдала, кто любит ее, и заботится о ней. Кто послал прекрасный цветок, чтобы ее спасти… И только Иво и принц Элодисский знали, что лилию эту вырастила для нее Алиса.

Битва началась стремительно и без особых прелюдий – корнелиты не стали вступать ни в переговоры, ни в разговоры, и первыми пошли в атаку. Гарета, наблюдающего за битвой со стен Кальтенштайна, продолжали терзать самые противоречивые чувства. С одной стороны, глядя, как корнелиты бьют междуреченцев, он не мог не злорадствовать: не ждали, суки, предатели, клятвопреступники херовы?! Ведь все присягали королеве и Хлорингам, все изменники, все до единого! Вон, длинными крючьями стянули с коня Вальтера Сэвиджа, и набросились, как крысы на пса, дубасят и колют его чем ни попадя… А остался бы ты, Вальтер, верен короне и своему герцогу, сидел бы дома, мял титьки служанкам, попердывал и горя не знал. Но, с другой стороны, умелые и безжалостные действия корнелитов, их маневры и сам факт того, что мужичье бьет рыцарей, были принцу крови невыносимы. Быдло, холопы оборзевшие, которых немедленно следует осадить и вернуть на место, обозначенное всем ходом вещей! О, как Гарету хотелось быть сейчас там, на поле битвы, добраться до Ангела их проклятого, но не убить, а взять живьем, чтобы потом показательно и позорно казнить в столице! Находясь в выгодной для наблюдения позиции, Гарет видел все успехи, косяки и ошибки и корнелитов, и междуреченцев, и скоро сам запутался, за кого "болеет". Ибо так уж устроен человек: зная, что и те, и те его смертельные враги, Гарет просто не мог почти бессознательно не выбирать "свою" сторону, которая, правда, то и дело менялась: он "болел" то за рыцарей, то за корнелитов. Сверху, со стены, ему казалось, что рыцари бестолково носятся по полю, больше спасаясь от корнелитов и их крючьев, чем сражаются. Арбалетчики корнелитов на диво слаженно и споро стреляли из-под защиты своих фургонов, сменяя друг друга: одни стреляли, другие заряжали, в три очереди, почти не делая пауз между залпами, производя катастрофические опустошения среди кнехтов и ополчения междуреченцев. Несколько больших групп ожесточенно рубились друг с другом по всему полю, между ними сражались одиночки и малые группы. Несколько конных копьеносцев прорвались к обозу корнелитов, но были встречены толпой женщин-корнелиток, которые, вооруженные чем попало, с диким визгом бросились на конников и под изумленные выкрики со стен, улюлюканье и свист защитников Кальтенштайна, обратили их в бегство, а тех, кто не успел сбежать, растерзали с еще большим остервенением, нежели их соратники-мужчины.

– Это не бабы, а фурии адовы какие-то! – Озвучил общую мысль Фридрих.

– Сектантки. – Вздохнул Унылый Ганс.

– Ваше высочество! – Донесся с поля чей-то вопль. – На помощь! Ваших вассалов убивают!!!

– Ага. Сейчас. – Фыркнул Гарет. – Черта с два вас убивают. – Он видел, как Бергстрем и его рыцари, перегруппировавшись, разворачиваются по склону холма, сообразив, в чем сила корнелитов, и в чем их слабость. Увлекшись, те теперь оказались между своими арбалетчиками и междуреченскими рыцарями, и арбалетчики корнелитов не могли пока стрелять; зато междуреченские лучники с холма обстреливали пехотинцев с крючьями. Андерс, верхом на роскошном вороном фризе, сам вел рыцарей, набирающих смертоносный разбег. Рыцаря на тяжелом боевом коне, облаченных в боевую броню, остановить на полном скаку было почти невозможно, это были живые танки, способные смести все на своем пути. Так что корнелиты, – Гарет видел это теперь совершенно четко, – были обречены.

Ястреб закричал, пролетая низко над башнями Кальтенштайна. Гарет, взглянув вверх, успел увидеть золотое оперение и изнанку широкого крыла. Со стороны Зеркального и Каяны стремительно надвигалась грозовая туча, превращая день в сумерки и угрожающе погромыхивая чернильным нутром. "Младший!" – Внезапно сказал себе Гарет. Что брат здесь, он понял еще до того, как тот появился на склоне северо-восточного холма, под надвигающейся грозой, верхом на Пепле, рысью сбегающем по пологому склону. За ним скакал знаменосец с его знаменем, трепещущем на усиливающемся свежем ветру: графская корона, орел, полумесяц и меч. А за ним…

– Ваш брат, ваше высочество, – невозмутимо констатировал Кальтенштайн, – несомненно, умеет преподносить сюрпризы.

Люди Гейне и английские лучники, так уж вышло, появились на опушке южной рощи одновременно с Гэбриэлом, который появился с северо-востока. Острый глаз эльфа, который привел их, проведя тропами Зеленого Леса и укромными тропинками, скрытыми от любопытных глаз, разглядел гербы на стене и знамя Гэбриэла Хлоринга, и указал бойцам, где друзья, где враги. Гейне, бывалый наемник, мгновенно оценил обстановку; понимая, что теперь, когда появилась подмога, герцог выйдет из крепости, он приказал своим людям и англичанам ждать этого момента, а потом прикрыть и поддержать герцога.

Задача Гэбриэла и его людей была предельно проста: врагами были ВСЕ на поле, и бить следовало всех. Слева и справа слышались команды на русском языке, которые выкрикивали Ратмир, воевода Дмитрий и Олекша, сам Гэбриэл вел сотню, которую дал ему Ри. Думал ли он еще полгода назад, когда хвастал голодной беременной девчонке своим успехом, что такое успех на самом деле?! Ливень, как всегда в эту пору года, упал стеной, словно окатил из ведра. Завеса воды снизила видимость, мешая арбалетчикам корнелитов и лучникам междуреченцев, но нисколько не мешая эльфийским лучникам Ри и Дэна, которые носились по полю, на скаку посылая стрелы точно в цель. Гэбриэл увидел всадника на вороном фризе, с вепрем в гербе, и забыл все на свете. Он думал, что это Антон Бергстрем, его враг, один из тех, кто терзал его, один из самых гнусных из них. Возможность убить еще одного врага вскружила голову, Гэбриэл закричал:

– Бергстрем!!! – Так, что переорал шум боя и грозы. Рыцарь в белой миланезе, – полном миланском доспехе, стоившем больше, чем целый город со всеми жителями, – с окровавленным мечом-бастардом в руке, развернул храпящего вороного, чистокровного фризского жеребца, который стоил больше миланезы. Конь двигался с тяжелой грацией, сверкая белками глаз и раздувая жаркие ноздри. Дождь хлестал нещадно, сверкали молнии, озаряя кипящую на равнине битву. Защитники крепости, не сдержавшись, вышли за стену, и теперь рубились среди фургонов с арбалетчиками корнелитов; их поддержали тяжелые конники Гейне и английские лучники, которым почти не мешала гроза, благодаря и искусству, и выбранной не спеша под покровом грозы позиции. Основная масса корнелитов и междуреченцев, спохватившись, ухитрилась каким-то образом объединиться и теперь пыталась организовать контратаку. Гэбриэл этого не видел. Для него мир сжался до небольшого пятачка залитой кровью и ливнем земли, по которому на него, набирая разбег, мчался вороной конь с закованным в белые латы всадником. Вода текла по лицу, заставляя Гэбриэла досадливо морщиться. Пеший, в черной бригантине, которую ему подарил Ворон, без щита и шлема, он ждал своего противника, уверенный в своей ярости. Ему не нужны ни доспехи, ни оружие, чтобы убить их – всех. Достаточно слепящей ненависти и уверенности в своем праве на месть.

Набравшего скорость рыцарского коня, конечно, остановить не могло ничто, но Гэбриэл и не собирался его останавливать. Легко увернувшись от оружия замахнувшегося противника, Гэбриэл изо всех сил толкнул коня в бок, и тот, поскользнувшись, с диким визгом рухнул, увлекаемый инерцией по мокрой траве. Вскочил, стряхивая с себя седло и всадника, и, брыкаясь, бросился прочь, а Гэбриэл подошел к упавшему противнику. Тот елозил в грязи, матерясь, не в состоянии сам подняться. Заорал на Гэбриэла:

– Пошел вон, щенок! Не смей ко мне прикасаться, понял?! за мной все Междуречье, тронешь меня, и ты труп, понял, ты труп!!!

– Плевать. – Хрипло сказал Гэбриэл и с силой пнул его в забрало шлема, вызвав вопль ярости и страха.

– У тебя нет чести, щенок! – Гнусаво заорал Бергстрем сквозь погнутое забрало. – Упавшего легко пинать, сука!!! Дай подняться, и я тебя…

– Связанного пацана труднее резать и калечить? – Прошипел Гэбриэл, и снова пнул противника в голову. – Или в этом чести больше?!

– Какого па… – Андерс захлебнулся, получив новый удар, а Гэбриэл, вскочив ему на грудь, ногой припечатал его голову, вдавливая железо в череп. Порывы штормового ветра трепали и мотали все, что могло двигаться, швыряли воду гигантскими пригоршнями, но на востоке небо уже светлело, обещая очень скорый конец грозы. Светлело на глазах, ветер стихал. По равнине одни русские всадники гоняли немногих уцелевших бойцов, другие сопровождали пленных, сгоняя в одну кучу и корнелитов, и латников, и междуреченских пехотинцев. Но Гэбриэл вновь заметил это лишь краем глаза, выпрямляясь и утирая воду с лица. По телу разливалось физически ощутимое блаженство, облегчение и тихая радость: к нему шел брат, в забрызганных чужой кровью доспехах, с неизменной перчаткой в левой руке, с зеркальным отражением всех его чувств на лице. Произнес, подходя:

– Merde, Младший, ну, и сюрприз!.. – Обнял его, выдохнув остатки напряжения и тревоги.

– Я старался. – Скромно ответил Гэбриэл, и Гарет рассмеялся, отстраняясь:

– Да уж! Дурилка бешеная! Неужели в Валену сгонял?! Для бешеной собаки сто миль не крюк… – Он посмотрел на тело у ног.

– А по забралу кто его кувалдой долбанул?

– Не кувалдой, а ногой. – Поправил Гэбриэл справедливости ради.

– М-да… А хотел стать герцогом. И ведь почти стал! Без церемоний ты его. Папаше придется так в шлеме сынка и похоронить.

– Сынка?! – Вздрогнул Гэбриэл.

– Да, сынка. Это не Антон, это Андерс – видишь, титульный воротник в гербе? И у папаши еще раковины есть, в предках тамплиеры были. И так ссучился род, да и загнулся на хер – у Антона больше сыновей и внуков мужского пола нет.

Гэбриэл даже ссутулился от разочарования и недовольства собой, но Гарет похлопал его по плечу:

– так даже лучше получилось. Убить, это что? Сдох, и все дела. А так он еще помучается, сука, зубами будет клацать и волосенки себе с причинного места драть… Оба-на! Кого это я имею честь, охреневая, лицезреть?! Марк Эльдебринк, да еще и знаменосец графа Валенского!

Марк, подъехавший к ним со знаменем Гэбриэла в одной руке и поводьями Пепла в другой, склонил учтиво голову. К ним подвели фризского жеребца, все еще фыркающего и храпящего.

– Хочешь себе? – Спросил Гэбриэл у брата.

– Хочу. – Тут же ответил тот. – Рыцарь Кальтенштайн заслужил хороший подарок… Для начала.

Туча отошла к Фьяллару, доносившееся оттуда ворчание стало мирным, добродушным. Братья, сопровождаемые оруженосцами, знаменосцем и рыцарями, подъехали к группе пленных. Корнелиты сбились в отдельную общую группу, междуреченские рыцари и их оруженосцы стояли отдельно от простых кнехтов. Гарет придержал коня подле корнелитов.

– Ого! – Усмехнулся ядовито. – Ангел, собственной потрепанной персоной! Как шустро нашивки-то спорол с вамса! Только я полукровка, и вижу дальше людей. И острее. Я на тебя столько дней любовался, что ни с кем не спутаю. Как ты там кричал нам? Что мы с братом кто?.. Теперь ответишь за каждое слово свое, гнида.

– Что ж делать, отвечу. – Ангел сплюнул. – Жаль, кожу с тебя содрать не успел. Я б из нее флаг себе сделал.

– Хорошая идея. – Хмыкнул Гарет. – Флаг-не флаг, а среди трофеев Хефлинуэлла место твоей шкурке найдется. Растянут в рамке, с биркой. Где-нибудь между кабаном и козлом.

Ангел побледнел от бессильной ненависти, встретил взгляд Гэбриэла, прохрипел злобно:

– Хороший конь у тебя, Хлоринг. Молись на него.

– Это вы херово бегаете. – Отмахнулся Гэбриэл и тронул поводья, следуя за братом. Многие провожали его мрачными, ненавидящими взглядами, именно его справедливо считая виновником разгрома и плена. Эх, если бы удалось его тогда остановить, и кишки выпустить! Но что получилось, то уж получилось.

В отличие от корнелитов, понимавших, что пощады не будет, междуреченские кнехты особенно не беспокоились. Тех, кто шел биться из идейных соображений, за новое герцогство и против Хлорингов, среди них почти не было. Почти все они готовы были хоть сейчас присягнуть Хлорингам и встать под их знамена – так обычно и происходило в рыцарских междоусобных войнах. Поэтому они провожали братьев взглядами скорее любопытными: близнецы, а разные. Разные волосы, броня, повадка. Герцог живой, насмешливый, брат его – мрачный, серьезный. Вначале показалось – и более опасный… Но последующие события показали, что герцог Элодисский и сам по себе не подарок. Именно после событий близ Кальтенштайна он навсегда получил прозвище Красный Жнец. И не смотря на улыбчивое лицо, уповать на его милосердие еще бессмысленнее, чем на жалость графа Валенского.

– О'Келли, Хьюитты, Рорки… – Гарет, с высоты своего роста и роста своего коня разглядывалпотрепанных боем, хмурых рыцарей. – Не вижу фон Берга и Венгерта… Но и так улов неплохой. О, имена, о, люди!

– Мы не понимаем, что произошло, герцог. – Гордо произнес граф Анвилский, Эдуард Морганн, Бергстрем по матери, дальний родственник Эльдебринков, самый родовитый из пленных. – Мы узнали о вашей беде, шли на помощь…

– И объединились с корнелитами, едва появился граф Валенский. – Насмешливо перебил его Гарет, а Гэбриэл добавил:

– Хватит врать, как там тебя. Вы собрали малый тинг в Лавбурге, где порешили взять нас с братом в заложники и торговаться с королевой насчет собственного герцогства в Междуречье. Думаешь, мы об этом не знаем?

– А это измена, Морганн. – Холодно добавил Гарет. – Измена, как она есть. Ты клятвопреступник и бунтовщик, как и все, здесь присутствующие. Что скажешь в свое оправдание?

– Мы не собирались вас убивать. – Хмуро произнес Эдуард. – Мы всего лишь хотели прекратить царящий в Междуречье бардак. Сколько можно было смотреть на зверства корнелитов и ждать вашего вмешательства?!

– Столько, сколько нужно. – Сурово произнес Гарет. – Убивать нас вы, может, и не собирались, но наша гибель от рук корнелитов была более чем вероятна, а, Морганн? Ну, а я собираюсь. Измена карается смертью, и вы это отлично знаете. Ваши земли конфискуются нами, ваши жены и дети отправятся в монастыри пожизненно. Приговор окончательный и отмене не подлежит, помилования не будет. Казнь свершится здесь и сейчас.

Рыцари, ожидавшие чего угодно, но не этого, встрепенулись, зароптали, раздались возгласы:

– Ваше высочество! Милорд! Ваше… как же так?! Милорд!!! – Но Гарет, не оборачиваясь, развернул коня и, дав знак Адаму, поскакал в сторону Кальтенштайна.

В этот день на поле перед крепостью Кальтенштайн были казнены восемьдесят рыцарей и сто два оруженосца, а так же около тысячи корнелитов и корнелиток, и поле это впоследствии окрестили Красным. Казнили пленных немецкие наемники герцога; титулованным особам самолично рубили головы Адам и Гейне, для корнелитов соорудили наспех виселицы из того леса, что шел на осадные машины – это приказал сделать с мстительным удовольствием сам Гарет, – для тех, кому не хватило деревьев в ближайшей роще. Гарет и Гэбриэл наблюдали за казнью двенадцати самых знатных рыцарей, после чего развернули коней и поехали в крепость, откуда уже тянулась вереница крестьянских телег – собирать трупы, трофеи и раненых. Крепость готова была принять раненых, и монахи-францисканцы уже ушли на поле, отыскивать тех, кто еще дышит, и отпевать покойников с обеих сторон. В конюшни Кальтенштайна вели коней, каких эта крепость не видала и в лучшие времена – по крайней мере, в таких количествах.

– Сэр Йоганн! – Окликнул его Гарет. Тот стоял посреди двора, оценивая обстановку и отдавая распоряжения, но на голос герцога откликнулся сразу. Подошел, кланяясь Гэбриэлу:

– Граф!

– Пора тебе пересесть на другого коня, рыцарь Кальтенштайн. – Весело сказал Гарет. Рыцарь с нежностью поглядел на своего конягу:

– Это не конь, это мой старый боевой товарищ.

– Так пусть теперь отдыхает в холе и покое. – Усмехнулся Гарет без тени насмешки. – Ест отборный овес и люцерну, резвится на лугу среди хорошеньких кобылок. Прими мой первый подарок! Не взамен, но на пару к твоему другу.

Рыцарь Кальтенштайн сглотнул, рука дрогнула: такого коня, которого сейчас подвели к нему, он мог разве что погладить при случае… И то не факт. Конь нервничал, атласная шкура была в грязи и крови, но стать, порода и цена были видны невооруженным глазом. Коней лучше в данный момент во дворе крепости просто не было, фриз не уступал даже олджернонам Хлорингов и эльфийцам сотни Дэна Мелла. Он был ниже, чем олджерноны, и ниже, чем длинноногие кони руссов, но мощь и грация соединялись в нем с необыкновенно гармоничными пропорциями и роскошными мастью и гривой с хвостом. Ганс Кальтенштайн любил своего старого коня, но отказаться от этого красавца было выше его сил. Рыцарь был из той редкой породы людей, кто искренен в чувствах и поступках, руководствуется в жизни своими понятиями о чести и достоинстве, и совершенно не честолюбив и не завистлив. Ему и в голову не приходило, что теперь он может ожидать от герцога, которого, что ни говори, спас в самый безнадежный момент, рискуя своей жизнью и жизнью всех своих подданных и собственных дочерей, какого-то вознаграждения. Подарок в виде роскошного коня его тронул чуть ли не до слез и преисполнил благодарности, прямо скажем, непропорциональной ни заслуге, ни дару за нее, но искренней и честной.

– Будем пировать! – Воскликнул Гарет. – Матиас! Отправляйтесь в Торхвилл, бегом, туда-обратно, за провизией и пойлом! Не будем же мы у местных крестьян последнюю скотину сжирать!

Гэбриэл пошел к своему коню, которого окружили руссы и немцы, разглядывая и восхищаясь, и мельком заметил, что Кину у дальней стены, под навесом, разговаривает с каким-то другим эльфом, похожим на него, на первый взгляд, как две капли воды. Конечно, для людей все эльфы были одинаковы, да и полукровки различались лишь цветом глаз и волос, но Гэбриэл-то подобной предвзятостью не страдал… Приглядевшись, он понял, что они все-таки разные: у незнакомого эльфа были шире расставлены глаза очень светлого, орехового цвета, тогда как у Кину глаза были яркие, янтарные, как у рыжего кота. Но похожи они были так, что Гэбриэл и без подсказки брата сообразил, что видит одного из своих дядек – Гикори, или Тиса.

– Гикори Ол Таэр, брат вашей матери, Лары Ол Таэр. – Сказал эльф приятным голосом с небольшим акцентом, когда Гэбриэл подошел к ним. – Счастлив видеть тебя, Сетанта. Я выехал, чтобы встретиться с вами, еще до того, как узнал о ваших неприятностях. Ри постоянно держит нас в курсе. Мы, несомненно, поможем: наши личные воины, мои триста лучников и Золотая Ала Тиса, стоят у Каяны со вчерашнего дня. Но мы понимаем, сколько ненужного вам шума вызовет даже такое эльфийское вмешательство, которое не противоречит Священному Миру, и потому медлили, видя, что вы справляетесь сами. Я лишь помог подмоге подойти короткой дорогой через Зеленый Лес… Рад, что вовремя.

– Угу. – Кивнул Гэбриэл. Лично ему дядька понравился: простой такой, как для эльфа, искренний. Но он помнил, как к дядькам относится брат, и помнил, почему. Немного узнав возможности Кину, Гэбриэл верил, что дядьки, если б захотели, в самом деле могли через сны брата найти его на ферме. Все было бы тогда иначе. Он вернулся бы домой, не изувеченный физически и морально. Отец узнал бы о фермах и о Красной Скале, и уничтожил бы их в зародыше, с Драйвером заодно. Сколько душ было бы спасено при этом! От этой мысли стало так тошно, что Гэбриэл стиснул зубы и отнял руку, которую машинально протянул было для рукопожатия. Эльф чуть дрогнул, недоуменно нахмурился.

– Нам не привыкать без вас обходиться. – Сухо произнес Гэбриэл. – Незачем было волноваться. Ножки эльфийские мочить, ручки пачкать. Мы уж сами как-нибудь.

Недоумение исчезло – Гикори понял. Произнес спокойно:

– Мы сожалеем, если ошибались, но мы были уверены, что найти тебя нельзя, и что мы сделали все, что могли. И сейчас уверены, что это было так.

– Брат думает иначе.

– Мы знаем. И сожалеем. Дайте нам шанс, если мы не правы, понять это и заслужить прощение.

– Кого я вижу! – Гарет, освободившись, поспешил к ним. – Дядюшка Гикори, сам, своей собственной величественной персоной! А что без дядюшки Тиса? Не по Сеньке шапка? Много чести? Ты и без него рассчитываешь узнать все, что вам надо?

– Я понимаю, – так же невозмутимо произнес Гикори, хоть глаза чуть сузились и лицо потемнело, – что тобою движут давние обида и горе. Потому не сержусь.

– Обида?! Не-ет, merde, вы меня не обидели. Вы меня унизили, плюнули и растерли! Отшвырнули прочь, когда были нужны, даже слушать не стали то, что я пытался вам рассказать: что вижу брата, связан с ним, и могу показать вам место, где он сейчас находится. Вы знаете Остров, как никто, вы без проблем нашли бы его! Но зачем вам это?! Вы же до сих пор нас ненавидите за то, что мама нас родила.

– Это не так…

– Это так! Так вот: идите к черту вместе с ненавистью со своей. Вы не нужны ни мне, ни брату, ни моей племяшке. И да: мы знаем, кто и как убил маму. Ты же за этим приехал на самом деле? Так вот, передай Тису, который даже ради этого с нами увидеться не захотел: что мы справимся без вас. Мы отомстим за маму, и воспитаем маленькую луа Айвэн. А главное, – голос Гарета от злорадства стал ниже, – я запрещаю вам соваться в мое герцогство. Если мои подданные, или вассалы моего брата, сунутся на эльфийскую территорию и что-то там напакостят, я сам с ними разберусь, как требует Священный Мир, либо выдам вам на расправу, но нарушить наши границы не позволю. Я знаю, чего на самом деле вы хотите. Но пока живы мы с братом и наши наследники, у вас это не выгорит! Так Тису и передай!

– И он прав. – Закончил Гикори, вернувшись к брату. – Мы в безвыходном положении, брат. Эльфы не позволят нам пойти против сыновей и внуков Лары. Мы не в силах это преодолеть.

Повисла тишина. Тис прошелся по шатру, скрестив руки на груди и низко нагнув голову. Спросил вдруг, не поворачиваясь, совсем не то, что ожидал услышать Гикори:

– Как они ее назвали? Айвэн?

– Да. ОН дал мне увидеть ее… Она в самом деле вылитая Лара. Она даже магию использует так же и такую же, как это делала сестра.

– Ты говорил с НИМ?

– Немного. – Гикори чуть смутился. – Ты же знаешь, я всегда любил его и восхищался им. И не смотря ни на что кое-что от той любви и того восхищения… осталось. Я поговорил с ним. Спросил про девочку. ОН показал мне ее. Хочешь ее увидеть?

Тис молчал очень долго. Лицо его было мрачновато-грустным. Потом, вновь удивив брата, кивнул:

– Да.

Гикори мимолетно коснулся его руки, посылая ему образ Вэнни, играющей в саду с рыжим котом.

– Как думаешь, – спросил Тис после новой долгой, очень долгой паузы, – они позволят нам забрать ее в Лисс?

И каким бы неожиданным для Гикори ни был этот вопрос, ответ слетел с губ мгновенно:

– Нет. Никогда.

– Может, зря ты с ним так? – Спросил Гэбриэл, провожая Гикори глазами.

– А ты догони, извинись. – Огрызнулся Гарет. – Поклонись в ножки, скажи: "Прости, дорогой дядюшка, что обидели твое гадищенство. Вы ни в чем не виноваты, это мне, дураку, надо было думать, когда рождался у нашей мамы". Они нас и отца никогда не перестанут ненавидеть, свиноты надменные.

Гэбриэл заметил въезжающий в ворота фургон Саввишны, положил руку брату на плечо:

– Забудь. У меня тут для тебя сюрприз небольшой… Думаю, ты будешь рад.

– Ты меня пугаешь, Младший! – В дурашливом ужасе отшатнулся от него Гарет. – Не знаю, что, после всего, что ты уже сделал, по-твоему значит "небольшой сюрприз", но мне уже страшно!

– Ну… Он в буквальном смысле небольшой. Маленький такой. Я сейчас. – Он нырнул в фургон, потом появился вновь и принял оттуда на руки девочку… нет, хрупкую девушку в темном платье, которая, поставленная на ноги перед Гаретом, потупилась и покраснела.

– Ингрид. – Произнес Гарет. Слов нет, мысли о смерти этой бабочки-поденки его мучили несказанно. И жила хреново, и умерла кошмарно, да еще по его вине. Но в то же время он чувствовал нечестивое облегчение: не придется заморачиваться с официальной содержанкой. Ну, не лежит у него к этому душа! Поэтому в ее имени, произнесенном Гаретом, прозвучали одновременно облегчение и обреченность. Он был искренне рад, что она не погибла, просто камень с души свалился. Но теперь ее вообще не бросишь, она совсем одна, из-за того, что он в недобрый момент решил перебежать дорожку Фридриху… "Вот это и называется ответственность!" – уныло напомнил он себе и обнял Ингрид, которая тут же начала всхлипывать.

– Не плачь. – Сказал он, вздохнув и прощаясь с беззаботной жизнью свободного повесы. – Тебе не о чем беспокоиться, малышка, я тебя не оставлю. Заберу тебя в Гранствилл, куплю дом… Ты ни с чем не останешься.

– Спасибо! – Ингрид расплакалась сильнее, прижимаясь к нему. – Спасибо… спасибо! Я совсем одна… Мне так страшно!..

– Все, ты больше не одна, и бояться тебе нечего. – Смягчился Гарет, почувствовав желание и подумав не без приятности, что зато у него теперь есть любовница, которая будет под рукой в любой момент этой войны. Тоже, между прочим, ничего себе. Одеть только ее надо. Страх и ужас, а не платье!

– Говоришь, выросла лилия? – Марк весело усмехался, откровенно потешаясь над Котом. Они сидели в любимом кабаке у Южных ворот, на Брыльской дороге, и Кот, заказавший миску гусиных потрохов и пинту пива, с круглыми от волнения глазами рассказывал Марку о Гранствиллском Чуде. – Прямо на глазах, а?!

– Да хоть кого спроси! – Горячился Кот. – Прямо на глазах взяла и выросла! Я же там сам был! Весь город вслед за его высочеством на колени бухнулся!

– И ты бухнулся? – Продолжал потешаться Марк. Кот смутился:

– Ну, да. А че? Принц это, а я че?

– Девка-то хоть симпатичная? Из-за которой буча вся?

– Ага. – Разбитная трактирная девка принесла ему большую тарелку потрохов, стукнула о стол большой кружкой с пивом, и Кот жадно набросился на еду, продолжая говорить с набитым ртом. – Тощенькая, но ниче такая, смазливая с рожи шибко, и такая, знаешь… Ну, для тех, кто от малолеток невинных тащится.

– Жаль, что ее в тюрягу не заперли. – Посетовал Марк. – Я б ее оттуда выкупил, толпе бы сказали, что померла… И все довольны. В свите принца, говоришь, уехала?

– Ага. И хлыщ этот, армигер графский, из-за которого вся буча.

– Ну, а насчет цветка-то брехня, а? ну, признайся!

– Да ничего не брехня! – Взорвался Кот, изо рта вывалились кусочки мяса, он торопливо запихал их обратно. – Говорю: сам видел! Офигел аж!

– Цветы сами собой за секунду не вырастают. – Ухмыльнулся Марк, отхлебнул темного холодного пива, и вдруг ухмылка стерлась с его лица, он завис, на какое-то время выпав из реальности. Кот, хихикая и продолжая трудиться над потрохами и пивом, рассказывал, как разочарованы были благочестивые горожанки, но Марк вдруг перебил его на полуслове, спросив невпопад:

– А помнишь, как пацанву, которая кота мучила, осы покусали?

– А?.. Ага! – Хохотнул Кот. – Ох, и орали они тогда, ох, и драпали!

– Тогда мимо еще графиня Июсская со свитой проезжала…

– Да?.. Не помню. – Кот сыто рыгнул, вытер рукавом жирные рот и подбородок, собрал со стола то, что уронил из тарелки. Потянул к себе кружку с пивом. – А че?

– Ниче… – Марк встал.

– Ты куда?

– Отлить. – Марк выскочил на задний двор, распугав копошившихся там кур и цыплят, плеснул в лицо из бочки с дождевой водой. Да ну, нафиг! Не может быть! Не может такого быть!!! Но все же сходится, все! Ее внешность. Осы. Нереальное цветение в округе, даже комаров и гусениц нет! И наконец, лилия… Надо сходить, посмотреть на эту лилию, хотя и так ясно, Кот такого просто не выдумает, мозги не те. Но если это правда…

– Ох, че-о-орт… – Марк ослабил ворот, провел мокрой пятерней по лицу. Думай, Хант, думай! Эти сведения стоят целое состояние. И существо, которое прикидывается графиней Июсской, тоже стоит состояние… черт, да больше, чем любое состояние!

– Думай, думай! – Он постучал себя кулаком по лбу. Как срубить бабло наверняка? Ведьме все сказать за бабки? А если она, узнав от него все, что нужно, его просто заколдует, как в тот раз, и сама заберет себе девку, а он сдохнет ни за что?.. Пригрозить его высочеству, что если он не заплатит, о лавви станет известно всем, и пусть тогда охраняют свое сокровище, если смогут?.. Продать сведения врагам Хлорингов? далвеганцу, например?

– Ох, черт! – Повторил он. А может, похитить лавви самому и там уже решить, как распорядиться таким призом?..

– Думай, думай! – Почти просяще пригрозил он себе. Ясно одно: на него свалилась нежданная, гигантская, прямо-таки космическая удача. И от того, как он распорядится тем, что знает, зависит его дальнейшая жизнь. Или смерть.

Хозяин Лосиного Угла явился с рассказом о том, что город и особенно окрестности осаждают какие-то неведомые твари, которые убивают людей и скот. Округа охвачена ужасом, стражники и кнехты графа ничего сделать не могут. Что делать?

– Все просто. – Сказала Барр, стоя позади Драйвера, который сам ничего не понял. – Я могу вас избавить от этих тварей, но за это придется платить. По пять дукатов с рыцарей, по дукату с цеховых мастеров, по десять талеров с лавочников и корчмарей, и по талеру с дыма.

– Помилуйте, барон! – Изумился граф, обращаясь к Драйверу, – откуда такие деньги?! И за что?! Ведь год неурожайный, бедствия одно за другим, люди последний кусок доедают…

– Жить захотят – найдут деньги. – Равнодушно ответила Барр. Граф по-прежнему избегал смотреть на нее, обращаясь к Драйверу, который ерзал в своем кресле, стоявшем в приемной, пусть и не такой огромной и роскошной, как приемная принца Элодисского, но тоже достойной – кучу золота в свое время в нее вбухал! В целом повторив обстановку и стиль приемной в Золотой Башне.

– Из камня крови не выжать. – Сказал решительно граф. – Что-то мы, конечно, выделить сможем, но эти суммы – это же… смешно!

– Смотри, не умри от смеха, Этельберт. – Сказала Барр, глядя на него в упор, так, что ему пришлось перевести на нее взгляд, и поежиться. – У тебя есть время, подумай. Послушай, о чем говорят людишки в корчмах… Поинтересуйся, что там, с Майским Деревом? И после этого вернись, и мы обсудим суммы. А уж смеясь, или нет, это вопрос десятый.

– Хм… – Значительно кашлянул Драйвер. – Согласен. Это и есть мой вердикт, граф. Подумай, и вернись с окончательным ответом…

И, как только тот ушел, со злости громче обычного гремя шпорами, повернулся к Барр:

– Сандра, объяснись, что ты имеешь в виду?

– Только то, дорогой, – промурлыкала она своим как бы утомленным голосом, звучавшим почти нежно, когда она обращалась к нему, – что время нищеты кончилось. И пришло время собирать камни, время процветания и реванша. Только и всего. Доверься мне. Разве я когда-нибудь тебя подводила?

Драйвер подумал мельком про оставленного по ее требованию в живых Гора, но не напомнил. Суммы, озвученные ведьмой, прозвучали до того заманчиво, что он воспрял духом и встрепенулся, предпочтя думать о том, как они заживут, если все сработает. Что именно "все", Драйвер решил не думать. Не его это дело. Ведьме лучше знать.

Фон Берг, Венгерт и пара десятков конных кнехтов гнали лошадей вдоль русла мелкой каменистой речушки, текущей в неширокой лощине, мало, кому известной из-за своей укромности. Этой лощиной пользовались в основном пастухи и охотники, да те, кому не хотелось лишний раз мозолить глаза путникам на главных дорогах. Дожди превращали тропу вдоль речушки в болото, и пока этого не произошло, беглецы торопили шпорами, плетями и матюгами храпящих коней, пока шум яростной битвы не стих, и они не оказались надежно укрыты от любой погони расстоянием и кустами. Только тогда Венгерт придержал покрытого потом коня и обратился к Фон Бергу:

– Эй, Герб! Куда мы?

Они оба видели, как погиб их друг Андерс, и пребывали в шоке.

– В Дракенфельд. – Сказал Герберт фон Берг. – У меня семья там.

– Думаешь, отобьешься, или отсидишься?

– Соберу все, что можно, и рвану в Далвеган. Сулстады меня Хлорингам не выдадут, враги моих врагов…

– Не успеешь. – Отрезал Венгерт.

– А что ты предлагаешь?

– В Блэксван, к Элоизе. Она не выдаст. А Хлоринги к ней не пойдут, не сейчас… И к тому же, она графа, вроде как, спасла.

– И всю жизнь у нее отсиживаться?!

– Почему всю жизнь?.. Переждем, пока Хлоринги и их прихвостни лютуют, и свалим в твой Далвеган. На службу к Сулстадам.

– У меня семья! – Повысил голос фон Берг. Надо же! Еще сегодня утром он был лучшим другом почти что герцога и потенциального короля, владельцем богатого междуреченского города и окрестных сел и угодий, и вот – он беглец, которого если еще не объявили мятежником, то вот-вот объявят, и тогда ему хана. Он пока что никак не мог сообразить, откуда взялись эльфы и англичане, а главное – руссы, да еще в таком количестве, и почему граф Валенский, который должен был находиться в крепости, оказался снаружи?.. Да и не важно сейчас это было. Важно было то, что дом, в который он стремился сейчас всем существом своим, и в самом деле мог стать для него смертельной ловушкой. Но там оставались жена Миранда, которой он чаще всего просто пренебрегал, дочки Ники и Анни, сын, наследник, гордость и надежда, десятилетний Андерс, крестник покойного друга, а главное – старики-родители, да и теща тоже… Все они, если его объявят мятежником, отправятся навеки в монастыри на Севере, где людей-то в окрестностях нет, одни волки и медведи. А его любимый город станет добычей Хлорингов и будет ими пожалован какому-нибудь схизматику, который даже нордского языка не знает!

Остатки совести, мужества, сыновьих и родительских чувств гнали его в Дракенфельд. Попытаться успеть собрать все самое ценное, что можно унести, собрать семью, погрузиться на какой-никакой корабль, идущий по Лав вниз, к Фьяллару, и скрыться в Далвегане. Спасти родителей от горя и позора, а детей – от вечного заточения, – вот, что он обязан был попытаться сделать. И внутренне именно к этому фон Берг и склонялся, но, как всегда, стоило последнему оставшемуся в живых другу надавить, напирая на то, что уже слишком поздно, опасно, да и бессмысленно, и фон Берг сдулся, поворотив коня в направлении Блэксвана и своей судьбы. Черпая при этом какие-то странные крохи утешения в мыслях о том, что ему следовало сделать, прежде чем отправляться с Андерсом на Кальтенштайн: отправить семью к сестре тещи в Нью-Нэш, собрать и отправить вместе с ними фамильные ценности и дорогие вещи…

Выбрав самую укромную и малоизвестную тропу, Венгерт и фон Берг не ожидали столкнуться на ней с теми, кто так же хотел бы избежать ненужного внимания. Друзья ехали молча, рысью, и так же молча им наперерез выехала другая группа всадников, поменьше. Пара мгновений обоюдного замешательства – и фон Берг узнал Птиц, а главное – проклятую Сову. А она узнала их с Вегертом.

Имея за спиной два десятка бойцов, фон Берг не колебался ни секунды. Хоть мелкую, но он сегодня победу одержит, хоть такой, но реванш возьмет! Ради мертвых друзей, Иеремии и Андерса, да и Элоизе будет приятно, если он явится с головами убийц ее племянника! Все это пронеслось в его голове за доли секунды, а в следующую он уже орал:

– Взять их! – Обнажая меч и бросаясь в бой.

Их было намного больше, чем Птиц – тех было всего девять. Но побежденные есть побежденные. Не успела Конфетка, действуя по-эльфийски молниеносно, тремя стрелами снять трех всадников, а Ворон и его полукровки – издать свой фирменный пронзительный вопль и поднять на дыбы коней, как кнехты бросились наутек во главе с Венгертом, а фон Берг обнаружил себя в гордом одиночестве погоняющим усталого коня на превосходящих числом ровно в девять раз противников.

Нужно отдать ему должное: осознав, что друг предал, кнехты бежали, а он сейчас умрет, Герберт фон Берг не остановился, не попытался удрать, а с яростью обреченного устремился к Сове: хоть одно доброе дело сделать перед смертью, убить поганую суку! Порадовать души друзей! Но Конфетка пустила стрелу прямо в центр лошадиного лба, и конь под фон Бергом рухнул, как подкошенный, не успев даже взвизгнуть.

– Он мой! – Крикнула Сова, спешиваясь. Ворон подхватил под уздцы ее горячую, как порох, или ее хозяйка, кобылу, остальные Птицы, свистя и подначивая, закружились вокруг, горяча тонконогих лошадей. Сова обнажила тонкие эльфийские сабли, закрутила их, искусно и эффектно фланкируя. Фон Берг поднялся из грязи, сплюнул. В последний раз он видел Сову зареванной девчонкой с длинными растрепанными косами и в драном платье; сейчас, увидев ее стриженной, в кожаной броне, с саблями в руках, он поразился ее сходству с Элоизой Сван. Те же сумасшедшие широко расставленные глаза, те же рот, скулы, мускулистая мальчишеская фигура и длиннющие ноги… Эльфийская грация делала ее более женственной и соблазнительной даже в мужской одежде, но сходство было таким разительным и недвусмысленным, что фон Берг мгновенно вспомнил сплетни о том, что Элоиза вроде бы в ранней юности родила от какого-то эльфа байстрючку. Ему вдруг стало смешно. Эх, мужики-то не знали!

Он ухмыльнулся широко, выписывая кончиком двуручного меча восьмерки и зигзаги:

– Что, шлюшка, помнишь меня? Помнишь, как попискивала, когда на моем ""е вертелась? Не соскучилась по моему дружку?

– Соскучилась. – И голос у Совы был почти в точности, как у Элоизы! – Я его отрежу, засушу и на поясе носить буду. Хочешь, петушиными перьями украшу? Тебе понравится.

– Языкастая, смотрю, стала! – Фон Берг сделал выпад, уверенный, что своими сабельками она его меч никогда не отобьет. Сова тоже это знала, потому ускользнула, быстрая, словно солнечный блик, мигом очутившись у него за спиной – но и он был быстр, стремительно развернулся, угрожая мечом и скалясь от злости и азарта.

– А я много, что языком умею. – Не растерялась Сова. – Только это не для таких, как ты!

– Да ну?!

– Тебе во сне не снилось, что я могу. Только и знаешь, что объедки силой вырывать. Слаще редьки и не жрал ничего.

– Это ты-то сладкая?! – разозлился фон Берг. Снова пошел в атаку, и снова Сова ускользнула, заплясала, усмехаясь.

– Дерись, сука! – Вызверился фон Берг. – Раз полезла в мужское дело, дерись, не "уй кривляться!

– Не умеешь, ""ли сам лезешь?! – Хищно и весело оскалилась Сова, и Птицы выразили свое одобрение свистом и смешками. Понимая, что сучка специально его злит, фон Берг попытался, взяв себя в руки, самому перехватить инициативу, сказал:

– Жаль, мы тебе не заделали девку! Была бы через несколько лет забава добрым людям! Не зря бы сдохла.

– А мне жаль, что я от тебя пащенка не родила. – Тут же откликнулась Сова. – Я б его в бордель сдала, и каждый пидор на этом Острове мог бы сказать, что в жопу фон Берга поимел!

Птицы заржали, фон Берг, побагровев, рявкнул:

– Да ты ж тварь!!! – И бросился на нее. Сова, высоко подпрыгнув, оттолкнулась ногой от ближайшего большого валуна, взлетела в воздух, перекувырнувшись над головой фон Берга, и приземлилась позади. Он начал в запале разворачиваться, не понимая, почему вдруг в воздухе сгустился черный дым, стало темно, а тело стало легким и непослушным, и полетело, полетело куда-то во тьму – навсегда.

Сова, успев полоснуть его острыми, как бритвы, саблями, по ногам и по шее, приземлилась позади упавшего в мокрую траву и принявшегося отчаянно дергаться тела, выпрямилась, обернулась.

– Красиво. – Ворон перевел дух – переживал за свою подружку страшно, да и слова фон Берга в ее адрес бесили несказанно. Сам бы зарубил падлу! – Ты чего хочешь, Сова? – Спросил, увидев, как она встала над телом, широко расставив длиннющие ноги, и достала нож.

– Думаешь, я пошутила про член? – Зыркнула на него красным зрачком Сова.

О Клэр в эти дни говорили все и все почти осуждали, но так, как возмущались Габи и ее дорогая подруга Беатрис, не возмущался, наверное, никто. Чувствуя свою добродетель оскорбленной присутствием в Хефлинуэлле такой порочной твари, как эта «типа, невеста!», они только что ядом не плевались, словно две королевские кобры, с утра и до вечера, перемывая косточки несчастной девушке с такой ненавистью, что удивительно, как растения не жухли и не чернели близ них. И конечно же, Алисе доставалось при этом не меньше.

– Я тебе говорю, дорогая, это все ее план. – С проницательным видом замечала Беатрис. – Она специально подобрала эту тварь, можешь мне не верить, но это так.

– Но зачем? – насторожилась Габи. Они сидели вдвоем в окне-фонаре над садом, в сгущающихся сумерках. – А ты не понимаешь? – Изобразила искреннее недоумение Беатрис. – Она же трахается с Иво, это же всем, кроме бедного его высочества, уже известно. Но скоро же вернется граф, и их блаженству придет конец.

Ах, как Габи на это надеялась! Разрыв с Иво продолжал мучить ее. Принцесса не могла смириться ни с тем, что ее бросили, и кто?! – ни с тем, что Иво никогда уже не вернется к ней, ни с тем, что он достался Алисе, которая наверняка глумится над нею, развлекаясь с ЕЁ парнем. Ей нужно было вернуть Иво, любой ценой, так нужно, что душу выворачивало наизнанку, когда Габи о нем думала. Вернуть, заставить вернуться, приползти к ней, умолять ее простить его! А она еще подумает… И как та маленькая тварь может помешать этому?!

– А ты не понимаешь?! – Удивилась Беатрис вновь. – Сейчас эта «типа, графиня» выдаст ее замуж за армигера своего жениха, и тварь будет ей так благодарна, что слова против не скажет, когда та будет трахаться с ее мужем. Еще и свечку подержит! И прикроет их, в любой момент, перед графом. Понимаешь?!

Теперь Габи поняла! И сердце ее вспыхнуло от злобы, страха перед таким коварством со стороны ненавистной Алисы, и желания сломать им интригу любой ценой.

– Но что я могу сделать?! – Вырвалось у нее. – Нельзя же позволить, чтобы зло торжествовало, Трис, нельзя!!!

– Пока не вернутся герцог и его брат, мы ничего сделать не можем. – Покачала головой Беатрис, обвила рукой плечи своей подруги, нежно утешая и увещевая ее. – Но когда они вернутся, мы должны, нет, мы ОБЯЗАНЫ что-то сделать, чтобы у графа открылись глаза на его невесту. И мы это сделаем.

Кухня и кухонная прислуга Кальтенштайна впервые переживали такой аврал. Посуды не хватало, печь не растапливалась, вертел не хотел крутиться… Матиас справился с приказом герцога, проявив и инициативу: вместе с винными и пивными бочками, мясными тушами, хлебами, птицей и прочими продуктами привез посуду, кастрюли, сковороды и даже полотенца, и тем спас положение. А в кухне взяла в свои руки бразды правления Саввишна, которая мигом прогнала опешившую от такой наглости сестру Гертруду, обозвав ее "дурой толстомясой". И потребовала хозяйку замка.

– Это что ж ты молоденькая-то такая? – Поинтересовалась покровительственно. – Но ничего, я тебя научу уму-разуму. Жаль, времени маловато. А упыриху свою не слушай. Эта образина толстомясая любому кровь свернет.

– Уже свернула. – Улыбнулась Мария.

– Хорошая улыбка у тебя. – Похвалила Саввишна. – Хочешь хорошего жениха споймать – перво-наперво ему улыбнись, а потом накорми, как следовает. А там уж и Вася не чешись: коли прикормишь, так он никуда уже не денется, а и денется, так взад вернется все равно. Поняла?

– Да.

– И хорошо. Дом-то у тебя, смотрю, не богатый… Я смотрю, служанки твои скатерки там какие-то теребят?.. Брось это дело. Скатерками ты ничего не скроешь, только хуже сделаешь. А что покраснела, чисто рак вареный? Я дело говорю, позора в том нет. Брось, говорю, скатерки да прикажи столы скоблить дочиста да бронзу и медь чистить до блеска. И отправь парней посмышленее за зеленью и цветами на гирлянды. Мы так твой зал уберем, что будет лучшее, чем со скатерками твоими. Да распорядись готовить мыло и щелок, и уксус…

– Зачем? – Наивно удивилась Мария.

– У-у-у! – Махнула на нее рукой Саввишна. – Пиры-то такие тебе в новинку?.. Перепьются мужики, ссать пойдут по всем углам, соломы накидайте побольше! Обоссут все, обблюют, зальют и загадят, чем ни попадя, это же, прости, Господи, их мужицкий главный обычай, это для них, что для нас песни петь. К утру чтобы было полно воды горячей, да песку, да щелоку, чтобы отмыть это все – не кто попало, сам дюк завтракать спустится, ему подавай чистенькое и умытенькое все, и чтоб не воняло. А ты что здесь? – Заметила она Ингрид, возникшую неслышно в проеме.

– Я помочь. – Почти умоляюще произнесла девушка. – Я не помешаю! Мне просто одиноко сидеть там… Его светлости не до меня.

– А давай. – Кивнула Саввишна, неодобрительно поглядывая на девушку. Мария ей понравилась, а вот Ингрид женщина, имеющая отменное чутье на людей, сразу же отметила, как "дрянь-девку". "Не мое это дело, что там дюк к себе в постель тащит, – думала про себя Саввишна, – а вот князю-то своему я мозги-то в голове бы встряхнула, чтобы ровно лежали!".

– Флёр, – Фиби вошла в комнату сестры, которая с тех пор, как узнала о смерти леди Луизы, вот уже который день не ела, не выходила из комнаты и не хотела ни с кем разговаривать, – Флёр, милая, поговори со мной, пожалуйста.

– Уходи! – Зарывшись лицом в подушку, глухо выкрикнула младшая сестра.

– Не держи в себе горе, выговорись. – Попросила Фиби со слезами на глазах, так жаль ей было девочку. – Поплачь, покричи…

– Я выговорюсь! – Девочка вскинулась, откинув покрывало, под которым пряталась от сестры. Встрепанная, изможденная, с покрасневшими глазами и носом, и сильно распухшими и бесформенными от слез губами – так бывало и с леди Луизой, в те редчайшие моменты, когда она плакала. – Только тебе это не понравится! Он убил отца и маму, а ты выходишь за него замуж! Ты… ты… – Девочка некрасиво сморщилась, лицо ее выражало крайнюю степень ненависти и презрения, – ты… поганая тварь, нет, ты хуже, ты… ты… Ты не любила маму!!! Ты над ее гобеленом смеялась, говорила, он тряпка для пыли!!! Ты говорила, что не хочешь быть, как она, я слышала, слышала!!! Иди, иди к своему убийце, милуйся с ним, смейся над мамой дальше, ты же этого хочешь! Ты все равно мне больше не сестра, ненавижу тебя, тварь! Уходи!!! – Она перешла на визг, слезы брызнули из глаз, рот открылся и скривился в отчаянном рыдании. – Уходи, видеть тебя не могу, вон отсюда, предательница, тварь! – Она забилась в истерике. – Уберите ее отсюда, не могу, не могу ее видеть, пусть ее уберу-у-у-ут!!!

Фиби, словно очнувшись, бросилась прочь. Выскочила в коридор, пошла, пошатываясь, придерживаясь рукой за стену. Да, высмеивала гобелен, да, огорчала маму. Да, выходит за Гирста. да, тварь.

– Мама, мама, мамочка, прости! – Выкрикнула в муке, упав на колени перед кроватью матери и уткнувшись в нее лицом. – Мамочка милая, как мне больно! Зачем меня не убили тоже, зачем, зачем?!

Рон Гирст, который в эти дни часто подсматривал за Флер и ее сестрой и подслушивал их, услышал вопли Флёр и видел, в каком состоянии ушла от нее Фиби. Он все время боялся, что девушка покончит с собой, поэтому и теперь послал к ней служанку, чтобы "глаз с госпожи не сводила!", а сам пошел на террасу, которая так ему нравилась, и уставился на море, стараясь взять себя в руки. С тех пор, как ему донесли, что Гарри Еннер и его друзья живы и бежали в Валену с кем-то из Хлорингов, он утратил и покой, и веру в то, что все было сделано правильно. И что странно – больше всего он боялся не потери замка, и даже не потери жизни, а потери девушки, которую считал уже своей женой, и не одну ночь провел без сна, в горячечных мечтах о том, как будет обладать ею. Как она, впервые познав наслаждение с мужчиной, полюбит его и будет принадлежать ему и телом, и душой, а потом, возможно, даже сумеет его простить. Он мечтал о том, как нежен и терпелив с нею будет, как будет постепенно, осторожно и бережно приручать ее, пока она сама не потянется к нему. И тут ее сестра… которая, слов нет, очень ему нужна. А с другой стороны… Проклятая соплячка! Каково Фиби, гордой и нежной (так он думал о ней), слышать эти обвинения, да еще от родной сестры, ради которой она пошла на такие жертвы! Выпороть бы ее, но и перед нею Рон чувствовал себя виноватым. Глядя на страдания Фиби и девочки, он не мог не думать, каково им, лишиться матери, которую они так любили. Он свою мать, хоть та его и ненавидела, любил до сих пор… Убил бы тварь, которая подняла бы на нее руку! А все папаша, проклятый интриган и сволочь последняя, все началось с него! Он отнял у него любовь матери, использовал, и даже бастардом не признал, с самого начала имея в виду его подставить, случись какая неприятность. И Рон в ожесточении признавался себе, что вернись все назад, и он поступил бы так же. Постарался бы не допустить, чтобы Фиби увидела смерть матери, тщательнее ловил бы Гарри и его друзей, но в целом все сделал бы так же. У него был один путь: по колено в крови, по головам, потому, что он непризнанный бастард, и все козырные места заняты. И добровольно его никто не пустит к кормушке и пуховой перине. Идти вперед, стиснув зубы, и никого не щадить!

– Знаешь, что ты должен сделать? – Спросил, подходя, Эдд. – Взять эту девку за холку и трахать, каждый день, чтобы ноги не сходились. Тогда и сам успокоишься, и у нее вся дурь из башки выветрится.

– Ты дурак, ты знал? – Хмуро огрызнулся Рон. Эдд фыркнул:

– А по-моему, дурак ты. Все правильно сделал, все получил, и из-за девки сдулся.

– Это не твое дело! – Вызверился на него Рон. – Не лезь, куда не просят! – И пошел прочь. Не объяснять же Эдду, который вообще не под это заточен, что нельзя допустить, чтобы его сына ненавидела родная мать? И все это паскудство повторилось сначала?!

Конь у Альберта Ван Хармена был под стать ему самому: ухоженный, лоснящийся палефруа, порода, чрезвычайно распространенная в Нордланде. На палефруа ездили многие состоятельные люди, небогатые рыцари, слуги богатых рыцарей, дамы и все, кому не требовались под тяжесть доспехов мощные выносливые дестрие, к которым принадлежали и олджерноны. Палефруа были хороши для кортежей, торжественных выездов, и стоили сами по себе не мало, но и чем-то особенным, привлекающим взгляд, вроде чистокровных олджернонов или фризов, не были. Как и сам Альберт, человек безукоризненный и в то же время невыразительный. Его каштановый Каро был идеально вычищен, подстрижен и расчесан, белая полоска на морде шла точно по центру, белые носочки на всех четырех ногах тоже были безупречны. Единственное, что отличало его от остальных палефруа и выделяло из всех – это то, что он был иноходцем. Альберт своего коня любил и берег, выбирая всегда тропы и дороги наиболее удобные для него. Своих отлучек из замка он не скрывал, но и не афишировал, посещения дома, где жила его мать под присмотром сиделки и слуг – тоже. Для самых любопытных, старая больная женщина, которую он содержал, была его кормилицей, которую он отыскал и о которой в память детской симпатии заботился. Полусумасшедшая женщина, которая по сто раз на дню меняла воспоминания, собственное имя и обстоятельства своей биографии, ничем ему повредить не могла. Она то была наложницей египетского паши, то женой византийского императора, то возлюбленной эльфийского короля, то еще кем-то, так что к ее болтовне ни слуги, ни ее сиделка, вообще не прислушивались. Сам Альберт к ней никогда не заходил, встречаясь с сиделкой в гостиной у золотошвеек. Он не мог себя заставить вновь увидеть свою мать, которая, заболев сифилисом, так страшно и необратимо изменилась. Ему хватило одного раза. По годам женщина еще не была старой – ей было всего сорок два, – но на вид она была глубокой старухой, беззубой, безносой, плешивой, покрытой язвами, с вечно обметанным какой-то желтоватой субстанцией слюнявым ртом. Ее навязчивые рассказы о том, какой она была красоткой и как соблазняла направо и налево королей и императоров, казались смешными и жалкими. Но она была его матерью. Его жизнь при ней в борделе не была радужной и безоблачной, но мать его по-своему любила, не обижала и даже пыталась порой побаловать, и защищать, сколько могла, от хозяина. Да, она по большей части была пьяна или с похмелья, но без этого она не выжила бы, как и большинство ее товарок. И Альберт делал для нее все, что мог. А еще – он ненавидел сутенеров, содержателей борделей и всех, кто помогал женщинам и девушкам попадать туда. Марк Хант и его приятели давно были у него на заметке, и он осторожно собирал о них сведения, чтобы покончить с их бизнесом раз и навсегда.

– Капризничает, – жаловалась ему сиделка, пряча руки под фартук, – господин лекарь, которого вы присылали, говорит, что двигаться надо, вставать, ходить, через «не могу», не то вскоре встать и вовсе не сможет. Так она назло улеглась и лежит, даже садиться не хочет, чтобы поесть. Костерит меня, почем зря, дни напролет, я и тварь, я и жадина, я и воровка, ей, мол, ампиратор какой-то колец и ожерельев надарил, а я своровала все и спрятала. Вы говорите, пусть нужной себя чувствует, делом занимается, так ведь не желает! Пряжу выбросила, пяльцы сломала, прялку ногами топтала. Только и знает, что есть требует каждый час, да ругает меня срамными словами, прости, Господи, вспомнить стыдно! Не стоит она доброты вашей, хоть и кормилица. Жизнь, видать, вела совсем беспутную.

– Христос не бросил камня в блудницу. – Спокойно возразил Ван Хармен. – Нам ли считать себя добродетельней Его? Если тебе это в тягость, получи расчет, я найму другую.

– Ну, что вы! – Испугалась женщина. – Я ведь только, чтобы выговориться, чай, живая, не железная. Присмотрю за кормилицей вашей в лучшем виде. Она чистенькая, умытая, опрятная. Все нечистоты ее убираю сразу же, в доме никакого скверного запаха нету.

– Язвы лечатся?

– Нет. Нет, честно скажу, врать не буду. Но других не появляется, и то хорошо, так господин лекарь говорит.

– И то хорошо. – Вздохнув, согласился Альберт. Выдал женщине деньги, которые та приняла с нескрываемым удовольствием, отпустил ее мановением руки. Вышел на улицу и бросил два геллера подростку, приглядывающему за Каро.

– Сударь Ван Хармен? – Из подворотни возник молоденький еврей в светлой безрукавке на чёрном фоне остальной одежды. Поклонился. – Загляните в банк Райя на Монетной улице. Реб Ицхок очень просит об одолжении: имеет сказать важную вещь.

– Это срочно?

– Чтоб меня соблазнила богатая вдова так же срочно, как это надо!

– Ладно, поехали. – Ван Хармен пустил коня легкой рысью по улочке, и паренек побежал рядом, придерживаясь порой за стремя. На Монетной улице Альберт оставил ему коня и вошел в банк. Ицхок Райя ждал, и сразу же провел дворецкого Рыцарской Башни в уединенный кабинет, жестами и вздохами выражая крайнюю степень озабоченности.

– Недалекий человек, получив такое, – как обычно, завел он речь издалека, – поспешил бы в Хефлинуэлл. Но вы знаете мое правило? Мое правило: три раза подумай, а потом спроси умного человека. За эти вещи запросили в Лионесе очень дорого, – он положил на стол сверток и начал бережно его разворачивать, – но мой троюродный племянник Зисе, – вы его не знаете? – заплатил, не торгуясь. И сразу же – вот разумный мальчик! – сам поехал ко мне и привез…– Он, наконец, развернул сверток, и перед Альбертом предстали регалии Гэбриэла Хлоринга: рыцарская цепь с орденом святого Георгия и его гербами на эмали, гербовое кольцо, перстень с голубым топазом, подаренный Гаретом, и подарок Алисы – серебряный кинжал эльфийской работы. У Альберта на миг сжалось сердце, он глубоко вздохнул, справляясь со спазмом в груди. Рыцарскуюцепь можно было и украсть, но гербовое кольцо, с помощью которого дворянин удостоверял свою личность и запечатывал корреспонденцию, оставляя его оттиск на воске или сургуче, можно было снять только с мертвого… или с пленника. Одно другого было не лучше. Кольцо могли отправить в подтверждение требования выкупа. Или нет? В голове Альберта с быстротой молнии проносились возможные варианты и их последствия: горе и возможный рецидив болезни его высочества, непредсказуемая реакция королевы и местных дворян, смятение в Гранствилле и в Пойме…

– Где твой родственник взял эти вещи?

– Обычно мы скрываем такую информацию. – Помедлив, и склонив голову набок, осторожно произнес старый еврей. – Но не в этом случае. Нет-нет, только не в этом! Думаете, мы не знаем, что спокойной своей жизнью и безопасностью наших детей мы обязаны его высочеству, да продлит бог Авраама и Иакова его дни? Думаете, евреи не знают благодарности? Зисе купил эти регалии у человека, который получает свой гешефт с Птиц, междуреченской банды полукровок. А тому продал их полукровка по имени Вепрь. Это все, что мы знаем. – Райя спрятал руки в рукава своего лапсердака и тяжело вздохнул. – Ни намека, ни угрозы, ни просьбы, ни похвальбы не сопровождало эти вещи. Стоили они дорого, но вы не знаете Зисе! Это не голова, это ларец с блестящими мозгами! Он тут же купил все оптом, отдал целое состояние, чтоб у меня была хотя бы половина на черный день! И я вам вот что скажу. Другой мой племянник, Шимон, вы знаете Шимона? – хотел бежать с этим в Хефлинуэлл. Но я спрашиваю вас: что с этим делать?

– Меня? – искренне удивился Альберт. Райя вновь склонил голову и посмотрел на него честными, грустными, немного навыкате и от того очень выразительными карими еврейскими глазами:

– Таки вас. – Ответил вежливо и как бы удивляясь его удивлению.

– Во-первых, у меня нет средств, чтобы выкупить это. Во-вто…

– Ай, кто говорит за «во-первых»? Если бы старого Ицхока волновали только деньги, он торговал бы нитками вместо Франтика. Если бы проблема решалась деньгами, это была бы трата, а не проблема, и человека я искал бы другого. Берите это. Вы решите сами, как с этим поступить, а старый Ицхок умывает руки.

Альберт несколько секунд стоял, нахмурясь и поглаживая подбородок холеной рукой. На языке вертелись сотни возражений, но он оставил их при себе, решительно забрав сверток.

Сначала Ван Хармен планировал посоветоваться с Марчелло Месси, но по пути в Хефлинуэлл отказался от этого. Подумав о Тиберии, отце Северине и даже о Мириэль, в конце концов, он попросил встречи с Алисой. Наедине.

Алиса, в отсутствие Гэбриэла, так сдружилась с Авророй, с которой дни напролет разговаривала только о Гэбриэле и о своей к нему любви, что редко, когда теперь соглашалась встретиться с кем-то без своей подруги. Но для Альберта сделала такое исключение, уйдя с ним в сад, к своим ульям и осиным гнездам. Там никто не мог ни помешать им, ни подслушать их – ее смертоносное летучее воинство было начеку.

– Я заранее прошу у вас прощения, ваше сиятельство, – мягко заговорил Альберт, – за то, что обрушиваю на вас этот удар. Но дело очень важное и очень… странное. Я верю, что вы удержитесь от взрыва естественных чувств и не станете торопиться с выводами, как не могу торопиться с ними и я.

– Если до вас дошло что-то про Гэбриэла, – Алиса чуть побледнела, сердце забилось сильнее, – то я знаю, что он жив. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю, я просто в этом уверена. Говорите, сударь, и не волнуйтесь, я все вынесу.

– Я рад, что не ошибаюсь в вас, леди Алиса. – Ван Хармен чуть поклонился. – Дело в том, что я сейчас получил в банкирском доме Райя вещи вашего жениха. Неизвестно, как они попали к тем, у кого Райя выкупили эти вещи. Ничего не известно о том, что сейчас с графом и как его здоровье.

– Какие… вещи? – У Алисы перехватило дыхание, она прижала кулачки к груди и, прикрыв глаза, прерывисто вздохнула.

– Только не волнуйтесь больше, чем оно того стоит, дорогая графиня. – Попросил Ван Хармен, уже сомневаясь, правильно ли поступил. – Это очень странное дело, и потому решение я принял тоже очень странное. Я очень надеюсь на вас.

– Спасибо. – Алиса открыла глаза. – Покажите!

Он с поклоном выложил сверток перед Алисой на крышку улья, и она торопливо развернула его. Ахнула, в глазах на миг потемнело. Она знала достаточно, чтобы понять значение гербового перстня… И своего подарка. Алиса верила, что Гэбриэл не расстался бы с этим ножом ни за что на свете!

– Он жив! – Повторила твердо. – Он жив, я знаю! Но… может, он ранен… в плену?!

– Я думал об этом. – Склонил голову Альберт. – Если бы граф был в плену, эти вещи прислали бы его высочеству с требованием о выкупе. Но так… без каких-либо намеков и сведений…

– Вы правильно поступили. – Алиса взяла себя в руки. – О, как вы правильно поступили! Если об этом узнает батюшка, я даже не знаю, что с ним будет, чего он будет ожидать и бояться, и как это отразится на его бедном сердце! Какие пойдут слухи, и сплетни, и всякие разговоры, когда и так все зыбко и тревожно!

– Я рад. – С облегчением поклонился Ван Хармен. – Рад, что не ошибся! Вы сохраните эти вещи до возвращения их сиятельства, и никто ничего не узнает раньше времени. Пользы это не принесет, а вот вреда может причинить немеряно. Позвольте, ваше сиятельство, заверить вас в своей безусловной преданности вам и вашему жениху, которого безгранично уважаю. И которому благодарен за проявленные им благородство и великодушие в мой адрес. Знайте, что я ваш слуга и раб, вам достаточно намекнуть, приказать, и я в вашем распоряжении. Я, и все, что у меня есть.

– Спасибо. – Повторила Алиса, одарив его своим невероятным взглядом. – Я рада, что у нас с Гэбриэлом есть такой друг, как вы. Простите меня, я хочу остаться одна. Ненадолго. – Она прижала сверток к груди. Альберт откланялся. Алиса села в траву, зажмурившись. Несмотря на всю уверенность, не смотря ни на что, вид регалий Гэбриэла, с которыми он не мог расстаться по своей воле, Алису и испугал, и причинил боль. С ним что-то стряслось! Заливаясь слезами, Алиса прижимала сверток к сердцу и только повторяла сквозь слезы, зажмурив глаза:

– Никогда… никогда больше, Гэбриэл Персиваль, я тебя не отпущу одного!

Глава четвертая: Девиз Хлорингов.

Из уважения к хозяину замка, ни Гарет, ни, тем более, Гэбриэл, наряжаться в роскошные камзолы к пиру не стали. Так и вышли в зал, Гарет – в лентнере, который надевал под доспехи, и который сохранил их оттиски, а Гэбриэл – в своей черной бригантине. Остальные, вслед за герцогом, так же пришли в том, в чем шли в бой, сняв только латы и кольчуги, чем тронули еще раз сердце Унылого Ганса чуть ли не до слез. Ему казалось, что доброта и деликатность Хлорингов не знает границ, и переживал, и гордился, и был действительно, очень рад, что судьба подарила ему возможность помочь сюзерену. Рад искренне и бескорыстно, не ждал никаких дополнительных наград, считая и коня уже охренеть, каким щедрым и благородным даром, и заранее стеснялся, полагая, что герцог как-нибудь отметит его роль в приветственном слове. "Не надо бы! – Мысленно просил он. – Я и так уже награжден, так, как и не чаял!".

– Благородные рыцари, сквайры и доблестные воины! – Громко произнес Гарет, поднявшись с кубком во весь свой замечательный рост. – Сегодня мы одержали блестящую и справедливую победу, о которой будут долго помнить на этом Острове! Но первый тост я хочу поднять не за победу, а за человека железного меча, за рыцаря без страха и упрека, чьи руки чисты, сердце бесстрашно, а помыслы… блин, помыслы тоже чисты. Этот рыцарь не искал ни славы, ни жирного куска, и пошел в бой за своего герцога, не чая остаться в живых. Первый тост – за тебя, сэр Иоганн Кальтенштайн! – И, вскинув кубок, зычно рявкнул:

– Кальтенштайн!!!

– Кальтенштайн! Кальтенштайн! – Закричали, затопали, застучали пирующие. Хозяин дома засмущался, как подросток, густо покраснел, не зная, куда себя деть, но Гарет еще не закончил. Едва все выпили за Кальтенштайна и притихли, он продолжил:

– Кто помнит девиз дома Хлорингов, напомните мне? Не слышу!

– За верность – награда, за предательство – смерть! – Ответил нестройный гул голосов. Руссы девиза в большинстве своем не знали, англичане не знали вовсе, и если бы не дружный рев Адама и Гейне, девиз прозвучал бы бледно.

– Ничего, – усмехнулся Гарет, – скоро его вновь вспомнят и будут повторять без запинки, хоть ночью разбуди, хоть от бабы оторви! Сегодня все вы стали свидетелями того, как мы караем за измену. Сейчас вы узнаете, как Хлоринги чествуют доблесть! Во-первых, помимо военной добычи, каждому рыцарю мы жалуем по десять золотых дукатов, каждому армигеру – по два дуката, по дукату каждому сотнику, по двадцать талеров каждому сержанту, и по десять – рядовым кнехтам!

Это обещание встречено было новым взрывом восторга, криков, стука и топота.

– Теперь во-вторых. Изменник Морганн, граф Анвилский, был лишен мною титула, чести и жизни, его семья – лишена дворянства и будет сослана на Север, в один из самых отдаленных монастырей, пожизненно. А графскую корону и город Анвил со всеми пригородами и угодьями получаешь ты, сэр Йоганн, и твои потомки, за верность и доблесть, и бескорыстную помощь, навечно!

Теперь крики: "Кальтенштайн!", стук и свист были еще громче. Бедный новоиспеченный граф, мгновенно вспотев, упал на стул – ноги подломились. Тут же испуганно попытался вскочить – принцы крови-то стоят, и весь зал тоже! – но Гарет, смеясь, добавил:

– И ладно, черт с тобой, получаешь привилегию сидеть в присутствии своего герцога. Только не злоупотребляй, граф, – положил он руку на плечо Кальтенштайну, – не все герцоги столь великодушны! Я еще графиню тебе сосватаю, ведь твои старшие дочки станут придворными дамами в Хефлинуэлле!

За поднявшимся приветственным шумом никто, разумеется, не услышал, как на балконе для дам, где сегодня было пусто, и где прятались старшие девочки и их доверенные служанки, послышался сдавленный восторженный писк. А Гарет продолжил:

– Без хозяев остались Дракенфельд, Надорет, Бравилл и всех перечислять не буду. Зато заверяю: я не забуду и не обделю никого, кто был верен и доблестен! И теперь тост за героев и победу!

– И наконец, – после тоста и очередной бури восторга, сказал он тише, так, что все притихли, кроме собак, дерущихся из-за костей и объедков, – последний в моем спиче, но первый в моем сердце. Гроза монстров и драконов, граф Гармбургский, князь Валенский, герой, похеривший пределы возможного одним прыжком своего коня. Гэбриэл Персиваль Хлоринг, мой брат. Ничего не дам тебе, Гэйб Всадник, у тебя своего больше, чем у меня. Я просто обниму тебя, зараза ты такая, если, конечно, ты еще не загордился и к звездам не улетел!

Братья обнялись, вызвав новый взрыв восторга и приветствий. Теперь кричали даже дольше и громче – руссы постарались. И пир начался. Музыканты играли, рыцари и оруженосцы плясали хеллехавнен сначала посреди зала, а потом и на столах, слуги сбились с ног, разнося угощения, рекой лились вино, пиво, наливки и можжевеловая водка. Как и обещала Саввишна, гости, все больше тяжелея и соловея, справляли малую нужду кто в коридоре, а кто и у стеночки, делая вид, что их никто не видит, но всем на это было плевать. Первыми сдулись междуреченцы и немцы, покидая поле боя кто упав под стол, а кто и – лицом в закуску. Немного дольше продержались англичане, дольше всех – руссы и полукровки. Князь Федор, явившийся вместе со своими всадниками как раз вовремя, теперь осторожно выведывал у Гарета, как, к примеру, он смотрит на то, чтобы земли между Виверридой и Лав отошли бы руссам? И все предгорья стали бы Русским Севером окончательно и бесповоротно. Гарет кивал, и отвечал, что ничего против не имеет, но как быть с Еннерами, которым, по сути, большинство этих земель и принадлежит? И как сам князь Федор, в свою очередь, смотрит на то, чтобы его сын получил Дракенфельд? Князь задумался. Гарет не пьянел вообще, а Гэбриэл, хлебнув с руссами можжевеловой водки и пообещав всем подряд, что его фантастический жеребец покроет всех их кобыл, слегка окосел. Гарет, подхватив его за пояс и закинув руку на плечо, отправился в опочивальню, положив конец застолью где-то в четвертом часу ночи.

– Чего-то мне нехоро… – Пробормотал Гэбриэл, поднявшись на два пролета, и свесился через перила.

– Легче? – Заботливо придержав его, поинтересовался Гарет некоторое время спустя.

– Легче. – Проскрипел Гэбриэл. – Прилечь бы…

– Идем, пьянчуга! Говорил, не пей можжевеловку, ну, или не мешай пиво, вино и водку…

– Неуд…бн… – Выдавил из себя нечто получленораздельное князь Валенский. – Они ж помгл…

– Да у них глотки луженые – британцев перепили! Нашел, с кем тягаться! – Гарет завел брата в свою опочивальню – лучшее помещение в замке, куда хозяева стащили все самое новое и красивое. Гэбриэл рухнул на постель со стоном облегчения, и Гарет стащил с него сапоги, сетуя, что превращается в прислугу при загордившемся брате.

– Спинку еще почеши, и ладно будет. – Прикрывая глаза и закидывая руки за голову, пробормотал Гэбриэл. Гарет, фыркнув, пригрозил ему сапогом, который потом кинул к двери.

– Скажи спасибо, Пепел еще не знает, сколько ему работать придется. А узнает, задерет хвост и удерет на Плоскогорье. – Гарет налил стакан воды, дал брату:

– Запей, и ради Бога, не пей ты больше можжевеловку! Гадость ведь!

– Я и сам не хотел. – Гэбриэл значительно протрезвел после лестничного конфуза. – Так вышло как-то.

– Руссы вообще на тебя плохо действуют. В свою веру обратили, пить учат…

– Где б мы были, если б не моя вера? – Выпив воды, но не избавившись от неприятного привкуса во рту, возразил Гэбриэл.

– А теперь подробнее. – Уселся подле него брат. – С начала и по порядку.

По поводу пещеры Старого Короля, Ключника и угрозы превращения в дракона для них обоих, Гарет заметил:

– Ни почем бы не поверил, если бы не тот страх, что вместе пережили. Ну, и если бы не знал точно, когда ты врешь, когда нет. Надеюсь, это несерьезно все.

– А я бы хотел в дракона. – Мечтательно произнес Гэбриэл. – Вот все враги бы офигели! Я б их огнем р-раз – и нету врагов.

Гарет рассмеялся:

– А я бы только ради того, чтобы посмотреть при этом на рожу Тиса. Он драконов ненавидит еще сильнее, чем нас с отцом, а это много значит. Камни и золото-то где?

Гэбриэл приподнялся, указал на сундук:

– Когда переодевались, туда бросил. Достанешь? Они тяжелые.

Гарет, крякнув, извлек из сундука тяжеленные седельные сумки, высыпал часть содержимого – все не вошло, – на стол, и на довольно продолжительное время лишился дара речи, перебирая камни и взвешивая на ладони золотые гранулы.

– Merde, Младший! И много там еще такого?

– Как тебе сказать? Ну, зал, где мы пировали, с верхом засыпать хватит. А может, и еще останется. Только я туда больше не полезу. Даже если этот карлик меня туда вновь пустит. Я там в натуре чуть не обоссался.

– Я тоже… – Пробормотал Гарет, разглядывая на свет большой темный топаз.

– Это твой. – Сказал Гэбриэл. – Ну-ка, с тобой работает, или нет? Спроси, какие камни тебе.

Гарет странно посмотрел на него, потом присмотрелся к камням. Лицо его слегка изменилось, и он начал отбирать камни: топазы, один сапфир и один пепельный алмаз.

– А эти камни до фига, какие ценные. – Поведал Гэбриэл. – Надо у Кину спросить, почему, я как-то замотался, не спросил, хотя все время помню. Карлик шибко их хотел, аж трясся весь.

– Он прекрасен. – Согласился Гарет, любуясь камнем. – Он словно ртутью отливает изнутри… или серебром. Я даже не уверен, что это алмаз. У меня просто слов нет. Черт, Младший – у меня, и нет слов! – Он уставился на Гэбриэла, словно прежде его по-настоящему так и не рассмотрел. – Я как только не прикидывал, что только не думал, но что ты рванешь в Валену, а там покрестишься в эту свою…

– В православие.

– Пусть будет оно. Я, если честно, боялся этого, и отец тоже, мы считали, что это только вред нам принесет, ухудшит и без того хреновое положение. А ты… Я, как русские штандарты увидел, глазам не поверил. Думаю, вот оно и пришло: то самое, что заставляет чертей болотных видеть и с ангелами разговаривать. Привести две с половиною тысячи руссов и сотню эльфийских стрелков! Гроза, конечно, тоже подфартила: кроме эльфов, в такую бурю никто стрелять не мог, разве что англичане. Надо же, Ланкастер, не забыл, не проигнорировал просьбу, прислал подмогу! А ты, прям, как наш предок, бог грозы, во главе стихии на легендарном коне… Я все это время в крепости только и слышал, как скотина ревет, бабы ругаются, да мужики твоего коня обсуждают.

– А этот где, как его – армигер мой, Кайрон?

– Надеюсь, скоро вернется. Он торговца сыром и пивом изображал, сам вызвался. – Гарет рассказал брату про вылазку в лагерь корнелитов. – Я смотрел со стены, они, вроде, его не убили, только по шее надавали и прогнали. Он хотел отправиться на поиски кардинала. Чтобы позвать его поспешить. Храбрый парень, и башковитый.

– Что дальше делать будем?

– Завтра идем в Лавбург. Я отправил гонцов к тем, кто к мятежу не присоединился, пусть стягиваются туда же. Города по пути, что не откроют ворота и не подтвердят присягу, с землей сровняю – не шучу ни разу, я бешено зол. Фон Берга, Венгерта, Антона Бергстрема – в колодки и под суд, сбегут – награду объявлю такую, что им даже сквозь землю провалиться не дадут, выковыряют хоть из преисподней.

– А Фьесангервен?

– Сначала Лавбург и Антон.

– Я слово дал Гарри, что как только помогу тебе, отправлюсь за его сестрами. Он ночей не спит. Гарет, у мальчишки убили родителей, дом захватили, с сестрами невесть, что происходит.

– Если происходит, то уже произошло, и ничего тут уже не поправишь.

– Только одно: избавить их, наконец, от этого. Для них сейчас каждая лишняя минута среди этих подонков – пытка и мучение. Так-то, если что, отец что бы сделал?

– Ты прав. – Кусая губы, нехотя согласился Гарет. – Отец рванул бы в Северную Звезду.

– Можно Ратмира и его людей отправить в Дракенфельд, за фон Бергом этим самым. Они не подведут. У нас времени мало, у меня ведь свадьба восьмого августа, не забыл?

– Забудь. Свадьбу придется перенести.

– Черта с два!

– Что, бросишь меня и рванешь жениться?

– Брошу и рвану. – Гэбриэл стиснул кулак. – Мне еще когда, на ферме, Мамаша заявила: "Я, мол, не гадалка, но ты на ней никогда не женишься". И эти ее слова у меня вот здесь, – он указал на свой затылок, – сидят. Я все боюсь, что случится что-то. И вот, пожалуйста: надо перенести! А там еще чего, и еще… И я ее потеряю, а я этого не вынесу, Гари! Она мне так дорога, что я… Вот клянусь: приеду, и каждый пальчик ее расцелую, и даже если она опять мордочку свою вредную сделает и будет мне опять мозги кипятить, на колени перед ней упаду и продолжу целовать! Веришь, нет, но я не бабу хочу, а ее хочу, для меня других баб нет, даже теперь, когда… ну, ты понимаешь.

– М-да… Это не лечится. – Констатировал Гарет. – Но свадьбу перенести придется, Младший, и даже не ради тебя, а ради нее. Свадьба наспех, хуже этого для девушки и не придумаешь. Перенесем на двадцатое августа, и… Погоди! Не кричи! Она сама тебе за это спасибо скажет! Ты гостей наприглашал, тех же руссов, им тоже больше времени нужно, чем его до восьмого осталось. А я тебе клянусь – слышал, Младший, – клянусь! – что ничто не помешает вам пожениться, и никакие Мамаши с Папашами между вами не встанут!

– Но мы ведь можем успеть! – Взмолился Гэбриэл. – Почти месяц ведь остался!

– Только если бросим все и рванем. Мы не имеем права этого делать, Младший. Мы сейчас на гребне волны, мы Междуречье за глотку держим! И пока мы их не шваркнем хорошенько мордой о стол, не заставим подавиться своей мечтой о герцогстве собственном, нам уезжать ни в коем случае нельзя! Довольно мы глупостей наворотили.

– Ладно. – Не без внутренней борьбы смирился Гэбриэл. – раз ты так говоришь…

– А сейчас мы сядем, и напишем Алискину письмо. – Примиряюще предложил Гарет. – И отцу тоже. Они должны знать все, как есть, и поскорее.

– Надо еще кое-кому письмо написать. – Сказал Гэбриэл. Гарет мгновенно понял, о ком он, напрягся. В животе неприятно похолодело.

– Надо, напишем. – Сказал совершенно спокойно, но Гэбриэла было не обмануть:

– Если не хочешь, сам напишу.

– Она не настолько хорошо умеет читать, – так же спокойно возразил Гарет, – чтобы каракули твои разбирать. Сказал же: раз надо, напишем.

– Почему ты…

– Не нужно. – Перебил его Гарет. – Я не хочу об этом говорить. И думать не хочу тоже. Я с этим… справлюсь.

– А она?

– А она мне сама сказала, что нам не о чем переживать. Обоим. Мы оба не при делах.

И вот странно: Гэбриэл давно определился, что кроме Алисы, ему никто не нужен, и что Мария – возлюбленная не его, а брата… Но при этих словах Гарета испытал болезненный укол чего-то, очень похожего на ревность и досаду.

В пустой комнате Марокканского коттеджа служанки рассыпали по полу груду лепестков поздних роз, сушиться и стать основой для розовой воды, заменяющей духи. Запах близ открытых в безветренную жару окон стоял волшебный, и девушки собрались здесь, с рукоделием и разговорами – все об одном и том же, о братьях и Междуречье. Алиса все больше молчала, старательно плетя кружева для свадебных нарядов. Она даже Авроре не могла рассказать, что она знает и что так сильно ее гнетет, но притворяться феечка не умела, и все ее подруги догадывались: с Алисой что-то не так. Авроре лавви призналась, что давно нет известий от жениха, и это пугает ее. Аврора чувствовала, что Алиса говорит не все, но достаточно уже узнала свою своенравную подружку, чтобы не приставать к ней с лишними расспросами. Придет время – расскажет все сама. К тому же, и без того проблем хватало. С Клэр все было сложно; Габриэлла бесилась больше обычного и то и дело обвиняла девушек из свиты Алисы не в одном, так в другом грехе или проступке. То она решила поспать в саду, а из-за стены ей мешало пение Алисы, то в трапезной кто-то не так мимо нее прошел и нарочно задел, то одно, то другое… Успокаиваться Габи не желала и даже нотации его высочества не могли ее усмирить. Дикая ревность терзала Габриэллу. Иво если и появлялся в Хефлинуэлле, то только в саду Алисы да у своей невесты – как Габи ее ненавидела! К тому же штатные подхалимы и подхалимки дни напролет рассказывали ей все, что удалось узнать, подслушать и подсмотреть, а то и присочинить, растравляя и без того пылающее злобой, ревностью и обидой сердце Габи. О Клэр в эти дни в Хефлинуэлле и Гранствилле не говорили только глухонемые. Обсуждали ее красоту, юность, прошлое, положение, статус невесты скандального армигера. Возмущались (часто), осуждали (тоже часто), порой жалели (очень редко). Алиса, жалеющая и девушку, и Иво, общаться с Клэр не могла – это было небезопасно для ее репутации. Но Мина Мерфи охотно взяла на себя роль дуэньи и проводила с Клэр почти весь день, сопровождая ее в домашнюю церковь Хлорингов и на занятия, которые проводил с нею отец Северин.

А Алиса ждала. Она верила, чувствовала, что Гэбриэл жив, но не могла не бояться и не мучиться сомнениями. Каждый день она начинала с вопроса Розе: «Не было вестника?», и неизменное «нет» подтачивало ее веру и стойкость, как капля точит камень, медленно, но верно. Порой она начинала плакать, безудержно, навзрыд, не признаваясь ни Розе, ни Авроре, чем вызваны эти слезы, порой часами простаивала на башне, выглядывая одиноких всадников у Старого Места, или корабль, идущий вверх по Ригине, молясь про себя, чтобы это были так долго и напряженно ожидаемые ею вести. Розе было приказано, как только появится хоть кто-то, хоть с какими-то вестями, немедленно вести этого человека к ней.

– Привет, принцесса. – Поздоровалась она однажды утром с Вэнни, которую каждое утро приводили к Мириэль, заниматься. – Поцелуй свою Алису.

– А папочка прислал тебе письмо. – Сообщила девочка промежду прочим. – Ты больше не будешь плакать?

– Что?.. – Поразилась Алиса. – Какое письмо?!

Вэнни жеманно пожала плечиками, высвобождаясь из ее ставшими слишком крепкими объятий:

– Обыкновенное. Какие все пишут.

– А ты откуда знаешь?

– Оттуда. – Был ответ, и Вэнни умчалась вглубь сада, где в павильоне жили эльфы. Алиса нахмурила тонкие темные брови, переглянулась с Авророй, но сказать ничего не успела: в калитку вошла розовая от спешки и приятного волнения Роза, а за ней – молодой парнишка в дорожной одежде, при виде которого Алиса вся обмерла. Взяла дрожащими руками письмо, вся трепеща, всмотрелась в печать – не Гэбриэл! Гарет!

– Я буду читать одна! – Выдохнула, отстраняя Розу, и бросилась в грот.

"Здравствуй, мое Солнышко! – Читала Алиса вскоре, плача от радости и облегчения. – Прости, что долго не писал. Много всего случилось, в трех словах не расскажешь. А если коротко, то мы разбили корнелитов, и завтра идем на Фьесангервен и Верных, а потом на Лавбург, потому, что Бергстремы затеяли мятеж. Андерс Бергстрем убит, а Антона, папашу его, мы хотим взять в Лавбурге. Было немножечко опасно и неопределенно все, я пугать тебя не хотел, ангел мой. Но теперь все в порядке. Со мной две с половиной тысячи руссов, с Гаретом – тысяча, да еще его высокопреосвященство должен подойти, так что людей у нас достаточно. Мы с Гаретом целы и невредимы, Фридрих только ранен. И еще очень хорошая новость: Гарольд Еннер жив, ранен, но не опасно, я его в Ольховнике оставил, чтобы поправлялся. Скажи отцу, он будет рад. Кирнан Бергквист тоже жив и мой армигер, теперь их у меня три, как положено по статусу – так Гарет говорит. А мне с одним бы разобраться! Новостей очень много, всего сразу и не вспомнишь, и не расскажешь, ты уж потерпи, мое желтенькое, вернусь, спрашивай, что хочешь, расскажу все. Скучаю по тебе безумно, на уме одно: как ты там, что делаешь, что нового у тебя в саду выросло, что поешь, и часто ли меня вспоминаешь? Подарков тебе набрал у эльфов и у руссов, надеюсь, тебе понравятся. Что до свадьбы, то придется отложить на двадцатое августа, к этому времени мы уж точно вернемся и все успеем сделать, и гости, которых я здесь наприглашал, как раз успеют собраться и приехать. Никого не слушай, не торопись, не нервничай, мой маленький цветочек, продолжай готовиться и верь мне, как всегда верила. На двадцатое я согласился, чего там, понимаю, но дальше – никаких отсрочек, двадцатого умру, но женюсь на тебе. (Присоединяюсь и со своей стороны обещаю: двадцатого свадьба состоится в любом случае! Гарет). Помни: никакой опасности больше нет, осталось только Северную Звезду Гарри вернуть, да междуреченцам указать, где их место. А там я к тебе вернусь, мое Солнышко, и сначала долго-долго буду тупо сидеть и смотреть на тебя, пока не насмотрюсь досыта, а потом каждый пальчик твой расцелую, и на ножках тоже. Глаза закрываю, и вижу твои глазки мохнатые, губки твои, от которых у меня крышу сносит, ямочки твои, и сил нет, как хочется бросить все, вскочить верхом и помчаться в Гранствилл, чтобы все это вживую увидеть! Недолго осталось, рыженькое мое сокровище, ты уж прости мне отсутствие, и отложенную свадьбу, и все остальное. Пиши мне в Гармбург, я там по-любому остановлюсь, когда на Юг будем возвращаться. Поцелуй за меня Вэнни, по ней я соскучился почти, как по тебе. Она, наверное, еще больше подросла? Напиши мне о ней что-нибудь. И про Иво, и про отца. Передай им от меня поклон и привет. Гарет отцу, конечно, напишет, но от меня отдельный поклон все равно лишним не будет. На этом до свидания, мое Солнышко, люблю и целую тебя жарко-жарко. Твой Гэбриэл".

Прочитав письмо несколько раз, особенно самые личные моменты, Алиса прижала его к сердцу и дала волю счастливым слезам. Да, все эти дни она твердо говорила: "Мой Гэбриэл жив, с ним все хорошо!", и гнала от себя любое сомнение, да что там – тень сомнения. Но страшно было… очень. Почему он написал в последний раз из Саи, и написал сам, не при помощи Гарета? Почему не запечатал письмо своей печатью? Как его регалии попали к Райя? Что с ним, где он?.. "Было немножечко опасно!". Немножечко?! Алиса плакала, злилась и смеялась, все одновременно. "Я побью тебя, Гэбриэл Персиваль! – Грозилась сквозь смех и слезы. – Побью, а потом буду целовать, как ненормальная, на глазах у всех!".

– Алисочка?! – Аврора и Юна, едва выждав какое-то время, поспешили к подруге. Вестей с Севера жадно ждал весь Хефлинуэлл, каждая служанка в последние дни говорила только о сыновьях его высочества и о том, что творится в Междуречье. Увидев заливающуюся слезами Алису, ее подруги замерли в искреннем ужасе: неужели все так плохо?! – но через миг обе увидели, что она и смеется тоже.

– Что?! – Не сдержавшись, Аврора тоже засмеялась.

– Девочки! – Всплеснула руками Алиса, – все хорошо! – И подружки обнялись, расплакавшись от радости все трое. Немного успокоившись, Алиса прочла им те места из письма, которые не касались ее лично, но так при этом краснея, и так счастливо и самодовольно улыбаясь, что подружки многозначительно хихикали и закатывали глаза. "Ну вас!" – неубедительно пеняла им Алиса и продолжала читать.

– Карнелиты разбиты! – Воскликнула Юна. – Граф Лавбургский мертв, королевский сенешаль вне закона… Это надо всем рассказать! Это же самые горячие новости, их ждут все-все! Ах, Алисочка, какая ты счастливая! Твой жених такой герой! Спорить готова, что именно он победил графа!

– Девочки… Девочки!!! – Топнула ногой, прерывая их, Аврора. – Бергстремы подняли мятеж, а у нас при дворе есть их родственники и вассалы… Вы понимаете, что это значит?!

Алиса не поняла, но очень скоро ей пришлось узнать, что это значит. Даму Маргариту Бергстрем, женщину скучную, но совершенно безобидную, а так же дам Верлинду Квейн, Джейн О'Келли, Викторию и Элизабет Сэведж лишили их положения при дворе Габи и, растерянных, заплаканных, отправили в Разъезжее, до дальнейшего решения герцогом их судьбы. Алиса, по просьбе дамы Бергстрем, навестила их перед отъездом.

– Простите, если когда-то чем-то обижали вас, графиня. – Дама Маргарита Бергстрем изо всех сил старалась держаться, как подобает, но следы слез и отчаяние было не скрыть. – Я никогда не была вашей ярой гонительницей, вы могли бы это знать.

– Я знаю. Вы были лояльны по отношению к вашей госпоже, я понимаю. – Ответила Алиса.

– Я была так же лояльна по отношению к его высочеству и всем членам его семьи. Я никогда не знала ничего о мятеже. Я подозревала, но у меня не было оснований, и я полагала, что если никак не буду с этим связана, то меня это не коснется. Я не была, и никогда бы не стала шпионкой, или предательницей… Я для этого слишком робка. Они и не обращались ко мне с этим. Мы давно не общались ни с Андерсом, ни с Сенешалем. Дама Алиса… я не хочу обременять вас своей просьбой, не хочу доставлять вам неудобств, и если для вас это будет по каким-то причинам неприемлемо…

– Вы хотите, чтобы я похлопотала о вас перед его высочеством?

– Нет… не перед его высочеством. Перед его светлостью, когда он вернется. Я понимаю, что даму с именем Бергстрем он в Хефлинуэлле не оставит… Но если бы можно было мне остаться хотя бы в Разъезжем, в монастыре святой Бригитты, я Бога молила бы о вас!

– А разве вы там не останетесь? – Искренне удивилась Алиса. Маргарита грустно улыбнулась:

– Господь и его ангелы да сохранят вашу наивность!.. Нас ждет ссылка в самый дальний монастырь, один из тех, где заживо хоронят жен и дочерей преступников, неугодных жен,.. или отправляют на перевоспитание строптивых девиц. Поверьте, жизнь там – не сахар. Хуже. Это сущий ад. С женщинами, заключенными там, обращаются хуже, чем с каторжниками в рудниках. Самые гордые и непокорные девушки возвращаются оттуда к родителям покорными, тихими и сломленными, и делают все, что им велят, без слова поперек.

– Я поняла. – Алиса протянула ей руки. – Я обязательно похлопочу о вас, чего бы мне это ни стоило. Я вас не оставлю. Вы никому не делали ничего плохого, и такой участи не заслужили!

– Вы ангел, ваше сиятельство! – Дама Бергстрем не сдержалась и заплакала. – Как мне вас отблагодарить?.. Я чувствовала себя такой одинокой…

– Мне это знакомо. – Просто ответила Алиса. – Не стоит благодарности.

Впрочем, с дамами поступили еще более-менее милосердно. Родственников мужского пола, рыцарей свиты его высочества, оруженосцев и даже пажей опальных фамилий, всего сорок два человека, до приезда герцога заперли в Тюремной башне. Имена их перечислил в письме к отцу Гарет. Во все города, поселки и деревни Поймы и Королевской Дороги помчались глашатаи, разнося главные новости: корнелиты разбиты, мятежники наказаны, наследник эрла Еннера спасен Гэбриэлом Хлорингом и находится в безопасности, ему вот-вот будут возвращены земли и родовой замок, Антон Бергстрем и все его родственники объявлены вне закона. Его высочество со всей семьей и свитой отстоял праздничную мессу в Богослове, но пира не было – Хлоринги все еще соблюдали траур.

Королева, получив письмо от Гарета и донесения от своих шпионов, заперлась в своих покоях и почти полчаса приходила в себя, решая, как быть и как реагировать. Антон Бергстрем явился в Сансет буквально накануне, со своей версией произошедшего. Якобы его сын и междуреченские лорды шли на помощь осажденному в Кальтенштайне Гарету Хлорингу, но явился Гэбриэл Хлоринг с бандой руссов, которые соблазнили его в свою еретическую веру, и, подстрекаемый ими, напал на междуреченцев и жестоко убил Андерса. Который, якобы, даже не сопротивлялся, боясь пролить священную королевскую кровь. Королева не поверила ни единому слову – зная, как в этом случае поступила бы сама, Изабелла не сомневалась и в намерениях Бергстремов. Сама являясь виртуозной лгуньей, она отлично распознавала и чужую ложь. А уж Антона Бергстрема, человека неглупого, но узколобого и плохо разбирающегося в людях – что бы он там о себе не думал, – она и вовсе видела насквозь.

– Дорогой мой мессир! – Произнесла нежно, взяв его руки в свои. – О, как мне рассказать вам, каким сочувствием к вашему горю, какой скорбью полно мое сердце? Сэр Андерс! Как он был прекрасен! Настоящий прекрасный рыцарь, сердечная заноза юных дам, отважный и мужественный, как молодой бог! Не могу поверить, и никогда не смогу простить! Да смилуется Господь над моими племянниками! Теперь я еще тверже, чем прежде, готова следовать всем нашим договоренностям. Но, мессир, сами видите, как складываются обстоятельства! Я не могу укрыть вас в Сансет. Это будет выглядеть, как вызов брату и его дерзкому сыну-полукровке, который так разочаровал и даже пугает меня. Я бы не побоялась бросить им открытый вызов, но это побудит их укрыться в Пойме Ригины, и тогда их почти невозможно будет достать оттуда. Вы же это понимаете?.. Сейчас племянник раздает земли ваших вассалов своим сторонникам, понимаете?.. При такой поддержке, да еще при поддержке этого дикого Русского Севера, они станут почти недосягаемы и почти непобедимы. Гораздо лучше мне оставаться якобы лояльной к ним, и со временем мне удастся выманить их в Элиот. А тут уж все будет зависеть не от них, а от меня и от вас… и от других братьев по Красной Скале.

– Но что сейчас-то мне делать?!

– Поезжайте в Бирхолл, к Скоггланду. Езжайте инкогнито. Я все устрою – ни одна живая душа не будет знать, где вы. Я буду поражена и опечалена вашим бегством; не берите в голову, если до вас дойдут какие-нибудь мои нелицеприятные слова в ваш адрес. Помните: я ваш друг.

– И сколько мне прятаться в Бирхолле?

– Вы и ваши друзья обещали мне гибель моих племянников – помните? Я готова поспособствовать этому, но открытой конфронтации с братом от меня не ждите, я еще не сошла с ума. Остров мне этого не простит, да и Европа тоже, вы же это понимаете?..

Бергстрем понимал, и особо-то этой синеглазой сирене не доверял, но все, что она говорила и обещала, было логично. Вдобавок, как ни крути, ей совершенно незачем было сейчас способствовать его побегу. Он встрял, он больше не ключевая фигура, он почти никто. Лишенный титула и имения, без наследников и явных покровителей, да еще и с Сулстадами поругался! Если королева сейчас бросит его в темницу и после отдаст Хлорингам на расправу, ей даже "Ая-яй" никто не скажет. Бронсоны и Айзеки, Карлфельдты и Бергквисты – даром, что общий предок, Берг Молоторукий! – да и проклятый предатель Гирст, все мигом разоблачат его ложь, рассказав, о чем на самом деле толковали они на тинге в Лавбурге. Зато легко верилось в то, что королева желает племянникам смерти. Ревнивая, властолюбивая и бесстыжая, она чувствует в мальчишках угрозу своему положению. В самом деле, если у них все так пойдет и дальше, одного из них нордландцы могут захотеть видеть на троне, а там – как тинг в Лионесе решит, тому и быть. Изабелла – старая бездетная баба, ее норвежцы поменяют на Гарольда, а то и на молодого льва в один миг. И где тогда она окажется, со всем своим коварством и властолюбием? С прялкой в монастыре? В лучшем случае! И на кого ей сейчас опереться? Только на старое доброе братство Красной Скалы! Изабелла и сама в этом замарана по самое "не балуйся"… И вот это было, пожалуй, единственное, на что еще надеялся, и крепко надеялся Антон Бергстрем: на то, что огласки своей связи с этим местом и этим братством "дама Бель" боится крепче, чем черт ладана. И это единственное, чем мог бы пригрозить ей Бергстрем в крайнем случае… Но это же было для него смертельной угрозой, поэтому, когда на рассвете, переодетый в монаха-францисканца и даже выбрив тонзуру, он спускался к ожидающей его лодке в сопровождении двух других молчаливых монахов, Антон Бергстрем молился про себя не о том, чтобы все удалось, а о том, чтобы его по приказу королевы не удавили втихаря и не сбросили в воду с камнем на шее. Но проводники честно доставили его в Бирхолл, где аббат Скоггланд без особого восторга, но принял и укрыл брата во грехе.

"Драгоценный мой Гарольд! – Принесла его высочеству письмо очередная летучая мышь. – О, как рассказать мне, каким ликованием наполнили мое сердце известия об успехах и победах твоих мальчиков – нет, Гарольд, НАШИХ мальчиков! Как же я горда ими, как их обожаю, этого не поймет никто, никто, кроме тебя! Но мне приходится держать мое ликование при себе. Мятеж шире, чем кажется, и у меня есть достоверные сведения о том, что предатели и при мне, и при тебе, они в ближайшем нашем окружении. Я не знаю, кто они, и вынуждена играть свою роль до конца. Я была вынуждена закрыть глаза на побег Антона Бергстрема, но всем сердцем верю, что вы простите мне эту слабость. Мне остается только уповать на вашу поддержку и верить в то, что наши мальчики справятся и с остальными предателями и обманщиками. Не оставляй меня, милый брат, ты все, что у меня есть, все, во что я верю! Не бери в голову, если до тебя дойдут какие-то нелицеприятные мои высказывания в твой адрес, или сведения о каких-то моих двусмысленных поступках. Помни: на самом деле я с вами всем моим сердцем, верю в вас и надеюсь только на вас. Я женщина, и я боюсь! Это порой толкает меня на поступки, которых я стыжусь. Прости меня, прости от всей широты твоего благородного сердца, и знай, что я вечно твоя – сестра Иза".

Во всей этой суете, для одних праздничной, для других – неожиданной и шокирующей, Мина Мерфи едва нашла уединенный уголок, чтобы поплакать всласть. Чувство к Гарету довело молодую женщину до такого отчаяния, что все прочие чувства, привязанности, даже инстинкт самосохранения, перестали для нее что-то значить. Она все понимала: понимала, что Гарет птица не ее полета, – куда серой куропатке до горного орла! – отлично понимала, что он ею просто попользовался и даже сам этого не скрывал. Ведь такому, как он, не пристало пользоваться продажными девками или дамами с подмоченной репутацией, ему требовалась чистая женщина, и его взгляд пал на нее. Но по сути, чем она отличается от служанок Рыцарской Башни, которые кичатся тем, что герцог их имеет, и рассказывают об этом всем подряд? Да только тем, что имеет он их чаще, гораздо чаще! И об этом никто не знает, даже подруги. Не то, чтобы Мина боялась их осуждения или сплетен, нет, Алиса и Аврора никогда ее не предадут, в это Мина верила. Просто не хотела, чтобы они ее жалели.

Да, она не только не красавица, но и не особенно родовита. Рядом с красавицами Алисой и Авророй, даже с обаятельной, искрящейся весельем Юной, она, Мина, просто курица, толстушка невзрачная. Но ведь Гарет сам ее высмотрел и взял в любовницы, сам! Она и мечтать о нем не посмела бы. И смотреть бы не стала, понимая и себя, и свое место. И жила бы себе спокойно, вязала бы салфетки и кошелечки, вышивала бы наволочки, а после свадьбы Алисы с графом Валенским набралась бы храбрости и попросила бы их поспособствовать ее второму замужеству. Ей не так уж много лет, до тридцати еще далеко, могла бы и дитя родить. Но разве это реально – теперь?! Когда Гарет стал ее болезнью, наваждением, хуже чумы?! Мина засыпала и просыпалась с болью, с занозой в сердце, нет – во всем ее существе: Гарет! Как он был хорош! Хорош внешне, хорош в постели, хорош во всем! Его мимика, его жесты, улыбки и голос, божественный, мужественный, походка, даже оборот головы и взгляд синих глаз, – все переплавилось и спеклось в душе Мины в смесь боли и обожания, заставляя неимоверно страдать и столь же неимоверно любить. И понимать всю фатальную безнадежность этой любви, знать, что он ее не только не любит, но даже не уважает, не привязан к ней нисколько, и забывает, если не видит, в тот же миг. Но от этого любовь ее и боль не становились ни меньше, ни легче. Дошло до того, что где бы и с кем бы она ни была, Мина бесконечно вела про себя монолог с Гаретом, упрекала его, проклинала, обвиняла и благословляла, все одновременно. "Бессердечный, бессердечный! – Стенало ее измученное сердце, – зачем ты так со мной поступил, за что? Если не нужна, зачем играл со мной, как с куклой?! Иных кукол бережнее используют дети, чем ты – меня, а я ведь живая! Ты мог взять любую, так почему – меня?! Неужели тебе абсолютно все равно?! Я не верю, не верю! Это слишком бессердечно, а ты не бессердечный! Ты избалованный женщинами, это они виноваты, такие, как эти Ким и Инга, другие, они все виноваты в том, что ты – такой! Ты не можешь быть дурным, мужчина с такими глазами, с такой улыбкой, с таким голосом не может быть дурным, я не верю!.. Но как мне объяснить тебе, что со мной происходит, как донести до тебя мою боль… И зачем – ради жалости твоей?! Что мне она?! Нет, уж лучше нож в сердце!". Во всех своих молитвах, и утренних, и вечерних, на сон грядущий, Мина призывала благословение на Гарета, и просилаохлаждения к нему – для себя. Забыть его, вырвать его из сердца, самое сердце свое заставить больше не любить – Мина хотела этого совершенно искренне. Когда Гарет был в Хефлинуэлле, ей все-таки было полегче – благодаря дружбе с Алисой она могла если не общаться с предметом своей мучительной любви, то хоть видеть его почти каждый день и слышать его голос. Когда же он уехал, каждая минута без него превратилась для женщины в пытку. С каким напряжением слушала она письма Гэбриэла к Алисе! Она знала, что все "мы, нам, нас" в этих письмах относились именно к Гарету, и жадно поглощала эти крохи, пытаясь угадать что-то большее между строк, и зная, что он никогда о ней не вспомнит и ей не напишет, и тайно мечтая об этом. Порой она шла в Рыцарскую Башню и, если ее никто не видел, прижималась щекой к двери в покои Гарета, целовала и гладила эту дверь, и хоть так становилась чуточку к нему ближе. Дошло до того, что она искала встречи с Ингой или Ким, хоть и ненавидела этих сквернавок люто. Но они тоже принадлежали Гарету, и через них тоже тянулась невидимая ниточка, связывающая Мину с ее божеством. Это было унизительно и так болезненно, что Мина созрела для того, чтобы обратиться к какой-нибудь знахарке, хоть это и грех, и можно душу погубить, и гореть потом за это в аду, но ад, – казалось Мине, – не может быть намного хуже этого!

И как только она попросила служанку осторожно разузнать, какие знахарки есть в округе, как та тут же принесла ей известие, что Ирма, новая служанка Габриэллы, знает такую сильную знахарку, что лучше и искать не надо. Берет она дорого, но того стоит. Мина заколебалась. С одной стороны, за одну надежду покончить со своими мучениями она готова была отдать все, что скопила – а скопила она, будучи дамой скромной и непритязательной, вполне приличное приданое, в том числе и в денежном эквиваленте. С другой, обратиться за посредничеством к Ирме ей было страшновато. Та служит Габриэлле, и сама по себе особа неприятная. Если пустит слух при Женском Дворе, то ее, Мину, живьем съедят. И потянулись дни: с утра Мина была готова, и не готова, хотела и не хотела, решалась и боялась. Он вот-вот вернется, неужели не вспомнит о ней?.. "Он истосковался по женской любви, – тешила она себя надеждой, – на войне не до женщин! Придет, и возможно, обо мне вспомнит… Надо просто попасться ему на глаза, и все… А там уже можно и покончить с этим".

Мария тоже скучала по братьям – по обоим. По каждому особо, но по обоим – сильно. Только жизнь ее была такой насыщенной, такой интересной и даже чудесной, что тосковать времени просто не было. Она читала, училась помогать Моисею и для этого собирала травы и прослушивала лекции об их свойствах, шила приданое ребенку, готовила с Тильдой компоты, заливки и всяческие соленья и маринады на зиму, ухаживала за козами и телушками, которые должны были стать в скором времени молочным стадом Тильды, и все это и многое другое не только не было ей в тягость, но и служило источником радости и удовлетворения, даже счастья. У места, где от дороги в Хефлинуэлл и на Белую Горку начиналась тропа в башню Тополиной Рощи, Гарет приказал поставить сторожку, где теперь постоянно стоял караул из пятнадцати человек, которые патрулировали дорогу вплоть до перекрёстка с Ригстаунской дорогой, и здесь же Тильда заложила будущие молочню и сыроварню. Благодаря сырам Тобиаса Шпака, которые Гарет не забывал посылать к столу королевы, кардинала и других вельмож, Гранствиллские сыры начали стремительно набирать популярность. И сыроварни принялись расти, как грибы, по всей Пойме. Молочного скота тут было много, хороших пастбищ – тоже, и местные сыровары мечтали затмить славу знаменитых Лионесских и Бирхоллских сыров. Во всяком случае, Тильда была непоколебимо уверена в успехе. В планах у нее были и собственные колбасы, и ветчина, и прочие мясные деликатесы, в общем, женщина развернулась во всю и тоже была счастлива. Мария слегка волновалась за Моисея – он был такой пожилой! – но тесное общение с лавви если не молодило его, то уж точно укрепляло и тело, и дух. А Марию он полюбил всем сердцем, со всей нежностью много выстрадавшего сердца, со всей снисходительностью зрелого ума, со всей щедростью мудрой души, и почти такой же любовью отвечала ему девушка. Ей было не скучно слушать его пространные рассуждения и воспоминания, как это обычно бывает с молодыми, она внимала каждому слову с жадной радостью, ей нравилось понимать его и учиться все новому и новому, все шире раздвигая пределы своего понимания мира. Эта девушка, прекрасная и душой, и телом, в недавнем прошлом страдала так, что собственные страдания меркли перед внутренним взором старого еврея. С нею творили жуткие и гнусные вещи. Но она не ожесточилась, в ней не было ни грязи, ни злости, ни надлома, ни отчаяния. Словно библейские отроки, вышедшие невредимыми из огненной печи, она вышла из недр Красной Скалы живой, способной любить и радоваться простым вещам, и сердце ее не было отравлено. Напротив, Марию просто переполняла радость бытия. В этом во многом была заслуга Гэбриэла, который, вытащив ее из Садов Мечты, сразу же оградил ее от зла, грязи и нового насилия, что непременно коснулось бы ее, будь ее спаситель чуть менее благороден и чуть более склонен пользоваться ее доступностью… Не говоря уже о том, что было бы с нею, окажись она во внешнем мире, как Клэр, такая как есть и без всякой защиты и заботы об ее сердце и душе. Но и сама Мария была именно такой, как есть, и ее собственная заслуга в том, как она изменилась и какой становилась, была не меньше. Она не уставала радоваться дождю, цветам, вкусной еде. Ей нравились красивые и счастливые люди, а к остальным она испытывала сочувствие, но никак не презрение. Она любили своего будущего ребенка, не смотря на то, как он был зачат, и ожидала его появление на свет с такой трогательной нежностью. И она так стремилась учиться, знать, понять, что общение с нею было для Моисея наслаждением. Когда он делился с нею познаниями и опытом, Мария понимала его и стремилась запомнить и понять еще больше и лучше. Он видел, что она не жалеет его и не терпит его старые причуды, – ей на самом деле интересно и важно все, что он стремился ей дать. Она понимала и ценила его еврейские шутки, обожала свойственную ему тонкую, умную и не злую иронию, в общем, Моисей считал Марию подарком судьбы и любил, как собственную, когда-то утраченную и вновь обретенную внучку. Любил ее, гордился ею. Стремился защитить и уберечь. Мечтал, как будет любить ее дитя; оно даже снилось ему порой, волшебным образом смягчая страшную боль разбитого сердца, делая тоску по собственным погибшим детям не такой острой. До сей поры он боялся воскрешать в памяти свои отцовские чувства, вспоминать их детские шалости, их младенческую прелесть и свою отцовскую нежность, так как одновременно ему вспоминался и их ужасный конец.

Ему и теперь было страшно. Да, евреев в Нордланде терпели не в пример Европе, здесь еще ни разу не было погромов и массовых убийств, а в герцогстве Элодисском это и вовсе было запрещено и строго каралось законом его высочества. Пока, по крайней мере. Все это здесь выпало на долю полукровок… То есть, одинаково грозило и Марии, и ее ребенку, которых пока защищали Хлоринги, но случись что с ними – а еврейская родня Моисея по всему Острову считала это весьма вероятным, – и их будет очень трудно спасти и спрятать. И нет-нет, но накатывал порой мучительный страх: только не они, только не Мария и ее дитя!

Чего он не знал – никто не знал, Мария даже Гэбриэлу пока не стала этого сообщать, – так это того, что Ганс смастерил Марии по ее просьбе лук и стрелы и учил ее стрелять. Начал он с того, что вручил ей камень на длинной веревке, и девушка, уйдя к любимой березе, вытягивала руки и медленно накручивала веревку на деревянный брусок вместе с камнем, подтягивая его все выше и выше. И с каждым днем руки и запястья ее становились все крепче и сильнее. Хватало и других упражнений, направленных на укрепление рук и тела, и Мария старательно делала их все, лишь бы не повредили ребенку. Беспомощной жертвой она больше не будет! Под руководством Ганса она метала ножи и осваивала лук. От природы сильная, сообразительная и ловкая, Мария обретала новые качества и навыки стремительно. Соломенной мишени, изготовленной Гансом все на том же излюбленном девушкой местечке, Мария нарисовала выпученные глаза и лошадиные зубы, ухитрившись с помощью всего лишь пары штрихов придать соломенному болвану удивительное сходство с рожей Доктора. И день ото дня, обязательно выкраивая время среди всех своих дел, метала в это чучело ножи и слала стрелы, с каждым разом попадая все чаще и точнее. Осторожно выясняя у Моисея особенности анатомии человеческого тела, Мария училась не просто попадать, а попадать так, чтобы убить не сразу. Чтобы утыкать его стрелами за каждую из своих несчастных подружек, и видеть страх в его глазах, чтобы пресмыкался, орал и кипятком ссал от боли и ужаса! А потом послать стрелу прямо промеж его выпученных глаз и стереть эту тварь с лица земли, словно и не было! «Я это сделаю. – Лелея розы, олицетворяющие бедных своих подружек, обещала она. – Я найду и убью его, родненькие вы мои, но прежде смерти он получит от меня стрелу за каждую из вас, в печень, в пузо, в ляжки, и услышит все ваши имена, чтобы знал, скотина, что это мы, все вместе, его убили! Двенадцать стрел в тело, и последняя, тринадцатая, промеж глаз!». Конечно, это произойдет не скоро – она должна родить, оправиться после родов… Но это произойдет обязательно. Мария обречена была убить его, потому, что не сделав это, она никогда не избавится до конца от унижения и страха, которые он заставил ее переживать каждый день, каждую минуту! Только вернув ему этот страх и эту боль, девушка сможет окончательно вычеркнуть Красную Скалу из души и памяти – в это она верила свято.

Брат давно спал, а Гарет спать не мог. Он подумывал пойти к Ингрид, и вдруг понял, что не хочет. Отговаривая самого себя тем, что пьян, напугает ее, ей будет неприятно и все такое, он вдруг ясно-ясно подумал: Кого я обманываю?.. Какого черта я себе-то вру?.. Я ее не хочу. Я никого не хочу. Есть одна девушка, у которой, как в какой-то старой полузабытой сказке, хранится сейчас его сердце. Гарет вышел на балкончик, опоясывающий верхний этаж жилых покоев Кальтенштайна. С этого балкончика не только можно было окрестностями полюбоваться, сейчас заполненными бивуачными кострами расположившихся на Красном Поле войск, но и стрелять по врагу, если он, не дай Бог, ворвется в крепостной двор. С бутылкой в руке Гарет стоял, смотрел на огни костров, слушал гул большого скопления людей и лошадей, и просто переживал свое странное состояние. С одной стороны – легкая эйфория от победы, от облегчения – все страхи и мрачные предчувствия оказались ложными. С другой – неудовлетворенность собой, не раскаяние – нет, в содеянном он не раскаивался. Гарет понимал, что только жестокостью они усмирят желающих сопротивляться и качать права. У них с братом пока что нет надежных союзников, помимо Русского Севера, на который герцог Элодисский всерьез полагаться пока просто не мог, давние стереотипы и убеждения в один день не сломаешь. Да и союзникам неплохо было продемонстрировать свои решительность и жесткость. Пусть имеют это в виду. Но в то же время Гарет знал, что воспоминания о казнях на Красном Поле будут долго еще тревожить его совесть. Он пошел на это сознательно, сознавая все последствия, и пусть не раскаивался, и знал, что продолжит репрессии, но в то же время не мог не испытывать жалость, недовольство и даже какой-то иррациональный страх. Он не выбирал эту жизнь, не искал власти. Он родился с нею, и от него и только от него зависело, как он распорядится своей властью. Потому, что на кону стояли не его жизнь и благополучие, а благополучие тысяч людей по всему герцогству. Прикрыв глаза, Гарет подумал о себе и о Марии. Его сердце, его любовь и мечта о том, что когда-нибудь он будет просыпаться, держа эту девушку в своих объятиях, – это просто сказка. Реальность – вон она, на поле, щедро политом кровью его врагов… Он не хотел быть герцогом, не искал прозвища Красный Жнец, которое уже слышал сегодня. Но принимал эту реальность с открытыми глазами и спокойной душой. Так надо. От этого не убежать. Он потомок верного сына и Марфы, и это судьба. Но и с любовью бороться бессмысленно. Сегодня он вдруг понял, что чем сильнее борется, чем больше усилий прилагает к тому, чтобы победить свою страсть, тем сильнее она овладевает им – это как тонуть в зыбучих песках.

– Что ж. – Сказал он, обращаясь к самому себе и салютуя себе бутылкой. – Будем жить и с этим. Я люблю ее, и буду, видимо, любить еще очень долго… Не скажу за вечность, ибо надеюсь, что реалист, но подозреваю, что долго. Принимаю тебя, моя жизнь! И никаких соплей, как написано на щите моего брата: «Моя печаль – только моя, и на этом все»!

И вновь братство Красной Скалы собралось, чтобы обсудить проблему по имени «Гэбриэл Хлоринг». В этот раз, правда, в урезанном составе: не было не только дамы Бель и Драйвера, но так же обоих Кюрманов, Кенки, казначея Юрсена и барона Хаврского. Не было, но уже по печально-положительной причине, графа Сен-Клера и барона Смайли. Живые из отсутствующих, кроме маршала Кюрмана, считали компромисс с Хлорингами невозможным, да и нежелательным, настаивая на физическом устранении обоих братьев. Как это сделать – дело второе, но компромисс они даже обсуждать отказались. Самым ярым сторонником уничтожения был граф Кенка; сторонников компромисса возглавлял епископ Скоггланд. В его аббатство, находившееся в красивом местечке на юго-западном побережье Нордланда, и съехались те, кто считал возможным и желательным примириться с Хлорингами. Правда, и они в перспективе стремились к уничтожению Хлорингов вообще, как семьи, как клана, но – чтобы все было пристойно, по-европейски. Все должно было выглядеть и происходить по видимости законно и нравственно. Ну, не дикари же они, в самом деле? Здесь их поддерживал и старший из Кюрманов, маршал Фредерик, который сейчас был в Междуречье по поручению королевы, и вот ему-то Скоггланд и предлагал отправить поручение поговорить с Хлорингом и передать ему их предложение. Если Гэбриэл Хлоринг – разумное существо, он просто не может не принять компромиссный вариант. Да, ребенком он имел некоторые основания обижаться на них. Но прошло столько лет! Теперь он сам стал одним из сильных мира сего, и должен уже понимать, что такие люди живут по иным законам, и судить их следует с осторожностью.

– Главное, господа, – прогундосил Скоггланд, – правильно прочитать его послание и дать адекватный ответ. Ведь убийства на юге – это послание нам, господа, и никак иначе!

– С посланием все ясно. – Красиво поставленным, сладким пасторским голосом почти пропел Сёренсен. – Умирают те, кто распускает язык и те, кто связан с ведьмой. «Молчите, – говорят нам, – и оборвите все связи с Барр».

– Откуда мальчишке знать, кто мы? – Возразил Антон Бергквист, живущий в аббатстве на правах монаха и вынужденный соблюдать устав монастыря. Он даже здесь был в рясе.

– А почему, как вы думаете, граф, – сморщился Скоггланд, – мальчишка так убил вашего сына? Уверен, все эти страшные увечья предназначались вам. Он просто слабо еще разбирается в геральдике. Он знает, и откуда – не секрет. Граф Сандвикенский рассказал мне о том, как «мальчишка» изувечил некоего Доктора. Он пытал его, тот чудом остался жив. И уж конечно, тот ему все выложил. Вы же видели этого слизня, это недоразумение пучеглазое, его и пытать особо не нужно было, чтобы он обделался и рассказал все. А может, это был и Сен-Клер. Мы не знаем, как и где тот умер… бедняга. Может, он и не умер еще, а заточён в подвалах Хефлинуэлла… Или достался эльфам. А уж эти-то не пощадят. Мы не можем сидеть и гадать, что и кого Хлоринги знают, что и кого – еще нет. Мальчишки продемонстрировали, что с ними нужно считаться. И мы должны решить, что делать и что им отдать. Сулстады решили отмежеваться от нас – прекрасно. С этого момента они сами по себе.

– Придется покончить с визитами на Красную Скалу. – С сожалением произнес Сёренсен. – Драйвера и Сады Мечты придется отдать Хлорингам.

– Да, этому пришел конец. – Насупился Скоггланд. – Что мне предложили в последний раз? Срач собачий! Убожество, вспомнить противно!

– На Красной Скале свет клином не сошелся, господа! – Подал голос молчаливый епископ Клойстергемский Сигварт, худой, приятный, с близорукими серыми глазами и приятным мягким тенором, больше похожий на доброго учителя. – Мне не так давно рассказали изящный анекдот. В Орлеане некая мадам открыла приют для благородных сирот. Деток, которые родились от благородных родителей не совсем законным образом. Приют существует на средства богатых, влиятельных людей. Все более чем пристойно, сиротки ухожены и сыты, одеты, получают образование. Благодетели счастливы. Вы меня понимаете?

– Понимаем. – Кивнул за всех Скоггланд. Остальные, даже Бергстрем, посветлели лицами, оценив перспективу. – Я давно хотел предложить образовать монастырь, в который принимали бы девочек из бедных семей и сироток без всякого взноса. Можно объединить монастырь и приют… Это мы обсудим позже. Значит, решено: на Красной Скале мы ставим крест отныне и навсегда. Хлоринг хочет крови Барр и Драйвера – он их получит. Лично я только рад буду, если кто-то расправится с проклятой ведьмой.

– Да уж! – Рискнул подать голос Антон Бергстрем. – За ведьму им многое можно простить… Та еще тварь! Слышали, что в Пустошах делается?

– Нас не касается, – немного сварливо произнес Сёренсен, – справятся с Барр Хлоринги или нет. Мы отдадим им ведьму и Драйвера, а что там они с ними сделают, нас вообще не касается. Еще меньше нас волнуют Пустоши. Это тоже проблема Хлорингов. Наша проблема – это компромисс с ними и дальнейшее их цивилизованное устранение. Значит, мы молчим и со своей стороны пресекаем любые сплетни. Это было неумно, честно-то говоря – пускать такой слух. Хлоринги ожидаемо взбеленились, и вот результат: кровь и кадавры.

Бергстрем слегка покраснел и насупился. Он не без оснований считал, что слух в Междуречье пустил Смайли. А, скорее всего, язык распускала вся четверка. Долбанные пьянчуги! А он, увы, не то, чтобы внимания не обратил и не пресек, но даже как бы позлорадствовал. А оно вон, как обернулось!

Но кто мог подумать?! Мальчишки на Острове всем чужие, отец на ладан дышит, да еще так удачно герцог с Эльдебринками поссорился… Казалось бы, и кардинал должен из-за своей бастардки обидеться. С Еннерами и Бергквистами они тоже связаться не успели – уж он проследил. А больше им и помочь было некому. Полукровки, чужаки. Как?!

– Как ни прискорбно, – Скоггланд прям-таки с языка у него снял мысль, – но, по-видимому, славе и успеху Хлорингов немало поспособствовали Драйвер и Барр. Предоставили им и Дикую Охоту свою, и дракона: только успевай. Но самая огромная глупость – это корнелиты. – Аббат мрачно глянул на Бергстрема. – За которых мы должны благодарить уже персонально вас, мессир. Кому вообще пришла в голову мысль выпустить в Междуречье этого полоумного попа?

Антон низко опустил голову. Кому? Не Андерсу точно. Или Смайли, бычьей морде, или Венгерту, твари хитрожопой. Собутыльники хреновы! Андерс и фон Берг попроще были. – Как многие на его месте, Бергстрем предпочитал думать, будто сына испортили негодные друзья. А он просто не досмотрел, проморгал… вот и нет сына. И Рон предал. Ублюдок – он и есть ублюдок, шлюхино отродье, грязная кровь! Сетуя на Рона, Антон Бергстрем как-то выпускал из виду, что предназначил его в козлы отпущения. Ну, да. Ну, на убой. Но как посмел-то, а?! Забыл добро, засранец! С дороги же подобрал, из грязи, брошенного шлюхой-мамашей. Сдох бы на улице, если б не отец – и все забыл, предал, предал!

– Впрочем, не важно. – Не дождался ответа Скоггланд. – Главное, что и это пошло Хлорингам на пользу. И теперь мы вынуждены искать с ними мира и предлагать компромисс.

– Что мы им предложим, помимо Драйвера и Барр?

– Малой кровью здесь не обойтись. – Вздохнул Скоггланд. – Что-то придется отдать. Золото; земли; что-то иное? Не сейчас. Нужно заручиться, через Кюрмана, их согласием на переговоры, назначить эти самые переговоры и уже в процессе, услышав их претензии и требования, что-то уступить, что-то отстоять.

В животе у Бергстрема противно похолодело при этих словах. Что-то уступить… или кого-то уступить… герцог Элодисский потребует его голову, наверняка потребует… И эти отдадут, к бабке не ходи! А если даже и не отдадут – что, ему так и жить теперь монахом в аббатстве Скоггланда? А все его добро, земли, замки, четыре охотничьих дома с отличными угодьями, особняк в Элиоте – почти дворец! – достанется Хлорингам? А с чего бы это, черт возьми?! Королева, конечно, обещала иное, но ей верить, стерве…

– Разумеется, – веско произнес Скоггланд, – со временем мы все вернем. Но пока Хлоринги в силе, с ними придется договариваться. Иного пути пока нет. – Поднялся, тяжело опершись о подлокотники застланного ковром и шкурами кресла. – За сим приглашаю отобедать, господа. День скоромный, и Господь благословил нас обильной трапезой. Прошу!

Глава пятая Майское Дерево

Марчелло, которого Гарет просил, помимо всего прочего, приглядывать за Альбертом Ван Харменом – герцог никак не мог побороть свою спонтанную неприязнь к нему, – был несколько удивлен, когда сам Альберт попросил его о встрече, и не в замке, а на дороге к Старому Месту, как бы случайно. Сам он, как тут же донесли Марчелло, ездил в Голубую, чтобы заказать у Калленов их знаменитые пряники – их очень полюбили жительницы Марокканского коттеджа и маленькая Вэнни. Альберт договорился, что теперь эти пряники будут трижды в неделю поставлять в Хефлинуэлл, и возвращался к вечеру следующего дня, не торопясь, чтобы поберечь своего любимца Каро. Приостановился неподалеку от шибеницы и лобного места, заметив итальянца, вежливо приподнял красивый дорогой берет:

– Добрый вечер, синьор Марчелло.

Неподалеку у позорного столба был заключен в колодки какой-то бродяга, в которого дети принялись бросаться репьями и зелеными яблоками, и тот начал хрипло материться. Каро вздрогнул, заплясал, храпя, и Альберт успокаивающе похлопал его по шее.

– Приветствую синьора. – Поклонился в ответ Марчелло, и два всадника поехали рядышком, стремя в стремя, в объезд города по южной дороге, по которой не так давно совершила свое ужасное путешествие Габи. Итальянец не мог не оценить выбор места: видеть их могли все, подслушать – никто. А смотреть могли хоть сколько: на лице Альберта никогда не отражалось никаких эмоций, всегда одно и то же спокойное, вежливое, приветливое выражение.

– Я вас, синьор Марчелло, побеспокоил вот по какому поводу. – Альберт вновь успокоил продолжавшего храпеть коня. – У меня есть серьезные сомнения насчет исчезнувшей госпожи Твидл. Изменником в Хефлинуэлле была не она.

– Почему вы так думаете? – Осторожно спросил Марчелло, который склонялся к такому же выводу, но пока молчал об этом.

– Великая любовь – мотив бесспорный и весомый. Но само преступление было бессмысленным, а бессмысленные действия не были свойственны госпоже Твидл, я успел ее хорошо узнать. Если бы она взялась устранить соперницу, то только с какой-то целью. Что изменилось для нее со смертью герцогини? Ничего. Все осталось, как было. Но даже не это заставляет меня думать, что истинный злодей так еще и не разоблачен.

– А что же?

– Ко мне так никто еще и не обратился с приказом дать яд их высочеству. Почему?

– И почему же, по-вашему? – насторожился Марчелло.

– Я не стану вам напоминать, что госпожа Твидл к этому шантажу не могла быть причастна в силу некоторых, весьма веских, причин. Ведь, по-вашему, этот шантаж я мог выдумать сам, от начала и до конца. Кроме их сиятельства, графа Валенского, и любезной госпожи графини, мне никто не верит, и ваш патрон – менее всех. Но давайте на минуточку предположим, что я не лгу и шантаж имел место. Кто-то действительно намерен причинить вред их высочеству через меня. Почему же он медлит, ведь я согласился?

– И почему же? – Повторил, хмурясь, Марчелло.

– Я думаю, он знает, что отравить их высочество сейчас невозможно. И выжидает, либо ищет другие возможности.

– А с чего вы взяли, что отравить их высочество невозможно? – Марчелло нахмурился сильнее.

– Мне сказал его сиятельство про кольца эльфийской королевы.

– Он в самом деле доверяет вам… синьор. – Марчелло сказал это не язвительно, скорее, раздумчиво.

– И поверьте, его доверие очень ценно для меня. А что касается леди Алисы, то я, конечно, не рыцарь, и вряд ли когда-нибудь им стану, но ради ее спокойствия и благополучия готов на все. Сложившееся положение вещей беспокоит меня. Вы можете верить мне, или не верить, но я-то твердо уверен, что в окружении их высочества есть какой-то тайный и безжалостный враг, и он очень близок к принцу – очень близко, раз знает про кольца.

– Мой патрон подозревал это, потому и оставил меня здесь.

– Очень вас прошу, давайте объединим свои усилия. Если госпожа Глэдис мертва, в чем я уверен, это не значит, что не нужно выяснить то, что пыталась выяснить она. Эта информация, учитывая все произошедшее, чрезвычайно важна. Я мог бы попытаться все выяснить, не привлекая лишнего внимания и не вызывая подозрений. Поверьте, я это умею.

– Верю. – Кивнул Марчелло. Думал он недолго. Если Альберт ведет хитрую игру, он и так все знает, и ничего нового итальянец ему не откроет. А если Гэбриэл и Алиса правы, доверяя ему, то такой помощник будет на вес золота.

– Патрону крайне важно знать, из кого состояла двадцать лет назад свита герцогини. Поименно. Кто был с нею и ее бамбино в Гнезде Ласточки в роковой день.

– Что ж, – Альберт тоже почти не раздумывал, – полагаю, я смогу это узнать, никого не встревожив. Пожилые люди любят поговорить о былых временах, и вспоминают порой удивительные подробности…

– Сделайте одолжение. – Они переехали горбатый мостик через Ом и пустили коней рысью вдоль общественного пруда, к которому как раз подошло деревенское стадо, возвращающееся домой. Степенные коровы, робкие овцы, жавшиеся друг к другу, озорные козы заходили в пруд и надолго припадали к воде, а у ворот по всей деревне уже стояли хозяйки с ломтями хлеба и иными лакомствами для своих кормилиц. Альберт посматривал на эти свидетельства покоя и достатка с удовольствием. Откормленные коровы и поросята были милее его сердцу, чем самые сказочные единороги, а добротные, опрятные деревенские дома – чем самые живописные руины, и самые дикие пейзажи проигрывали перед мирными пастбищами и ухоженными покосами. Такой уж он был.

Рано утром Гарет проснулся первым, с трудом поборол желание послать всех подальше и поспать еще, и поднялся, толкнув брата. Гэбриэл сквозь сон невнятно выругался и спрятал голову под подушку, для верности придавив ее согнутой в локте рукой.

– Вставай, лодырь. – Гарет поднялся, потянулся, широко зевая, вышел на небольшой балкончик, глянул во двор. Дивное зрелище! Никаких крестьян, коз и коров, только навоз, лошади и солдаты. И дочери Ганса Кальтенштайна, со своими служанками… Старшая, Мария, подняла глаза и покраснела, увидев голый торс герцога Элодисского. Ничуть не смутившись, Гарет подмигнул девушке, и та вспыхнула, как маков цвет, поспешно опуская голову. Другие девушки тоже глянули туда, куда смотрела Мария, и тоже покраснели, увидев улыбающегося герцога. Слегка встрепанный со сна, в одних штанах, босой, Гарет выглядел красивым, доступным и навевал такие грешные мысли, что девушки даже перекрестились мимоходом, торопливо пряча глаза. Он засмеялся, сделал большой глоток пива, скривился – напиток был теплым и выдохшимся.

– Подъем! – Вернулся в комнату. – Давай-давай-давай, лодырятина, на пол стащу!

– Стащил один такой… – Простонал из-под подушки Гэбриэл. – Ночь еще…

– Уже день. Матиас! – Крикнул Гарет так зычно, что Гэбриэл содрогнулся и зарычал от отчаяния. Оруженосец мгновенно возник на пороге с холодным квасом, полотенцем, кувшином с водой и свежими сплетнями:

– В двух часах от Кальтенштайна Торгнир Андерсон, и рыцари Северных Гор.

– Слышал, Младший? Подъем!

– И что это за хер такой, – проворчал Гэбриэл, разворачиваясь и освобождаясь от подушки, – чтобы я ради него вскакивал, как ужаленный?

– Это наш и Еннеров дальний родственник, магистр единственного в Нордланде рыцарского ордена, состоящего не из монахов.

– А кого? – Гэбриэл сел, потянулся, потер лицо руками. – Сука, пить охота… – Не глядя, взял протянутую братом бутылку.

– Орден основал в свое время Эплгейт Хлоринг, или Эплгейт Странник. Кстати, они с братом тоже были близнецы. – Гарет, говоря, одевался, пока Матиас быстро убирался в комнате. – Членами этого ордена становятся младшие сыновья, которым не светит никакое наследство. Поэтому у них горная вершина и мартлет в гербе. Они не принимают постриг, но отказываются от брака. Впрочем, женского пола они не чураются… Если бы у нас с тобой было еще трое-четверо братьев, то два последних стали бы рыцарями Северных Гор. Это северный Орден, его цитадель находится в Драконьем Логе, так же и называется. Их немного, двести собственно рыцарей, у каждого по два оруженосца и по двое вооруженных слуг.

– И что им тут надо?

– Хороший вопрос. – Гарет глянул на Матиаса.

– Внизу рыцаренок ихний, он скажет. – Ответил тот.

– Убью когда-нибудь. – Фыркнул Гарет. – К черту завтрак, я вниз. Кто там уже?

– Граф Анвилский и князь Федор.

– Приготовьте все для совета. Карту не забудь! Младший, быстрее.

В главный зал братья спустились через несколько минут уже одетые, без малейших следов заспанности или похмелья на лицах, в отличие от большинства собравшихся. Даже новоиспеченный граф Анвилский впервые в жизни на радостях сильно перебрал и теперь усердно отворачивался и заслонял рот рукой, если приходилось говорить – тщетно, разумеется. Но буквально каждый на его месте полагал и полагает, что это действенный метод. Присутствующие вспоминали вчерашнюю попойку, вспоминали разные курьезные моменты и даже придумывали на ходу, чтобы подтрунивать друг над другом. Но при появлении братьев все разговоры и смешки стихли. Это произошло как-то стремительно и незаметно, но близнецы умудрились, не смотря на свой возраст и расу, заставить себя уважать. Их приветствовали, им заглядывали в лицо, чтобы понять их настрой, и все, даже те, кто не стремился им угодить, ждали их слов и решений. Даже Фридрих неосознанно признал их приоритет, поклонившись и вопросительно взглянув на Гарета. Тот взял в руки кубок с сидром:

– Завтракать будем на ходу, господа, времени мало. Где человек от магистра?

– Витарр Нюстрём, ваша светлость! – Гордо вскинул подбородок молоденький рыцаренок в новехоньком котте с гербом Ордена – синей горной вершиной, – поверх длинного хауберка, которые носили все рыцари Северных Гор, от простого сержанта до магистра. – Мессир Торгнир будет здесь в ближайший час. Мы выступили, как только узнали об осаде Кальтенштайна.

– Что ж, я поблагодарю мессира Торгнира, когда увижу его. – Гарет принял от слуги кусок пирога и, жуя, подошел к карте. – Уже сегодня мы покинем Кальтенштайн, как ни жаль мне покидать эту крепость – я ее полюбил. – Он подмигнул сэру Иоганну, и тот покраснел от смущения и удовольствия. – Долг чести требует от нас пойти на Фьесангервен, чтобы отомстить убийцам нашего вассала и друга нашей семьи, и вернуть его детям отцовское наследство. Кроме того, там остались последователи Корнелия, так называемые Верные, которые ежедневно убивают и сжигают наших подданных. Я хотел разделиться с братом, но передумал. Мы пойдем на Фьесангервен вдвоем. Вы, ваше высочество, – он указал кубком на Фридриха, – пойдете к Лавбургу через Анвил, с вами пойдет половина наших людей. Всех, кто будет противиться и посмеет не пустить вас в город или поселок, уничтожать к чертовой матери, – один-два городка спалите, остальные рыпаться уже не посмеют. Особое внимание – Дракенфельду и его хозяину, фон Бергу, одному из главных бунтовщиков.

Присутствующие заговорили разом, как только он спросил советов и предложений. Все это посыпалось на него со всех сторон. Гарет в последний раз был в Сайской бухте двенадцать лет назад, с отцом, когда Хлоринги навещали Еннеров, и, конечно же, почти ничего не помнил, кроме неприступных стен Звезды Севера и красоты ее интерьеров и хозяйки. Сейчас те, кто часто бывал в Фьёсангервене, рассказывали о том, как он расположен, где что находится. Граф Анвилский рисовал план города, Ратмир говорил:

– Насколько я знаю, горожане ненавидят Верных. Те, в отличие от корнелитов, больше по религиям с ума сходят по всяким, продолжают, как Корнелий, девок жечь и всякую бесовщину проповедовать, вроде как Корнелий был сам святой Михаил и на небо вознесся, а им наказал дело свое продолжать. И университетские так запершись и сидят, а ребята там боевые. Ежели мы только к стенам города подойдем, горожане внутри подымутся, к бабке не ходи.

– Знать бы точно… – Куснул нижнюю губу Гарет.

– А на что с нами два школяра? – Хмыкнул Ратмир. – Пока что они только песни похабные петь, да за девками гонять горазды были. Пущай проберутся обратно в универок свой, да поговорят там с местными.

Завернуть в Ольховник и договориться со школярами обещал Гэбриэл, у которого были и свои собственные резоны туда наведаться. Марк вчера сказал ему, что в Звезду Севера ведет тайный эльфийский ход со стороны моря, и что Гарри этот ход знает. Гарету князь Валенский пока что о своих планах говорить не хотел – знал, что брат будет наверняка против. А вот Кину план одобрил, и Дэн Мелла обещал полную поддержку и преданность своего отряда. Сотня Дэна расположилась за стенами Кальтенштайна, на берегу Зеркального, подальше и от военного лагеря, и от Красного Поля, как теперь стали называть поле перед Кальтенштайном, на котором были казнены мятежники и корнелиты. И Гэбриэл сразу же после военного совета поехал туда, просто, чтобы отдохнуть от многолюдности и суеты, царивших сейчас в крепости. Необходимо было срочно приготовиться к назначенному на утро выступлению, и бойцы, оруженосцы и слуги суетились, чистили коней, правили оружие, проверяли и чинили утварь, упряжь и все, что следовало проверить и починить. Гарет тоже был занят, встречал рыцарей Северных Гор, и Гэбриэл под шумок просто смылся, туманно передав брату, что едет «посмотреть, как там все».

И отлично провел время, наслаждаясь всем происходящим. Это было его, он чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Ощущение крепкого боевого братства, простота общения, равенство без панибратства… Гэбриэл мгновенно перенял некоторые специфические особенности и обычаи своих новых бойцов, от особого шика, с которым следовало носить перевязь с ножнами, до особой обмотки на рукоятях, их символику, их особые словечки и шутки, понятные только им. Здесь было намного комфортнее, даже чем в Хефлинуэлле, который стал ему родным. Все-таки многое дома Гэбриэлу было в тягость, и он просто успешно делал вид, будто все в порядке. А здесь притворяться не приходилось: все как-то быстро стали своими. Марк, поехавший с ним, тоже как-то быстро и органично вписался в компанию, и Гэбриэлу его знаменосец начал нравиться по-настоящему. Сидя на берегу Зеркального, огромного, словно море – противоположного берега отсюда вообще не было видно, – и любуясь лебедями, которые густо населяли окрестности и из-за которых Альвалар и получил свое эльфийское название, они разговорились, и Гэбриэл рассказал своим новым друзьям про Ивеллон.

– Понимаете, штука какая, – говорил он увлеченно, – мы, полукровки, всегда будем чужие и людям, и эльфам, чего там. Одним наша эльфийская кровь не нравится, другим – человечья. По сути получается, что и люди, и эльфы кучу всяких обидок друг на друга имеют, а мы, по сути, получаемся как бы мишенью, на нас они отыгрываются друг за друга, если я понятно сейчас сказал. Я все время думаю про этот сраный Эдикт, и про все, что вообще происходит. И такая мысль во мне образовалась: а не пошли ли на хрен и те, и другие? Мы никогда им не докажем, что мы тоже ничего такие, нормальные, не хуже других. На самом деле, они отлично и сами это знают, просто им удобно иметь такое вот страшило в нашем лице, чтобы на него все свои косяки переводить. Но и воевать – не вариант. Нас мало, намного меньше даже, чем тех же эльфов, я о людях и не говорю. Да и убивать – не способ доказать, что мы ничего такие, да. А тут я узнал про этот Ивеллон, и загорелось у меня: а что, если мы пошлем на хер и тех, и других – прости, Верба, ничего личного, – и создадим там свое это, королевство? И придется и людям, и эльфам принять это как этот, факт, и как-то с нами договариваться, ну, или хотя бы не лезть к нам? Я и с Кину говорил, и карту смотрел, и руссов расспрашивал, которые там были, получается, что по суше туда вообще не добраться, да и с моря можно только летом, до равноденственных штормов, и то не везде, там скалы, фьорды и все такое. А земля там хорошая, и тепло, из-за этих, – он щелкнул пальцами, – теплых ключей, да. Одна проблема: духожаба эта и ее Орды… Но я не верю, что ее нельзя никак вообще убить. Что-то, да можно сделать. И в любом случае, я так думаю: оно стоит того, чтобы хотя бы попытаться, нет?

– А ты не извиняйся. – С сильным акцентом, но не коверкая слов, произнес молодой эльф по имени Верба. – Мы потому и ушли из Лисса, что не согласны с Правителями и их фобиями в отношении дайкинов и полукровок. Мы не помним войны, мы родились уже после, и нам кажется, что с местью и жаждой реванша Правители слегка перебарщивают. Они навязывают свою месть и нам, а нам, по большому счету, мстить дайкинам не за что. Да, мы особенно их не любим, не за что нам дайкинов любить, и дружить с ними нам и в голову не приходит, но можно ведь сосуществовать как-то, до сих пор это удавалось.

– А что касается полукровок, – заговорил обычно молчаливый Клен, – здесь мы вообще категорически против того, что делают Правители. Нужно либо перекрыть людям доступ в наши земли, чтобы полукровки не появлялись больше, либо брать на себя хоть какую-то ответственность за наших детей. Ты сказал правду, сын Лары: полукровки – удобная мишень. И для Правителей – такая же удобная, как и для дайкинов. Повод для конфликта, запал для большого пожара. Это мерзко. И поэтому мы ушли к Ри. Он тоже Ол Таэр, и по крови больше Правитель, чем Тис и Гикори, он сын короля.

– Или ты. – Добавил Дэн. – Мы тут поговорили, и решили предложить тебе себя в качестве личной сотни, как наемники твоего брата. Ри не против, он уже в курсе. Мы будем биться на твоей стороне и за тебя, и полукровки, и дайкины, и эльфы, здесь, в Ивеллоне и где угодно. Дайкины, духожабы, тролли – нам не важно и не страшно. Если, конечно, тебя не смущает реакция других дайкинов на то, что с тобой будут эльфы и полукровки.

– Не смущает. – Ответил Гэбриэл, донельзя тронутый, польщенный и даже счастливый. – Мне вообще плевать. Это брат вынужден следовать всем этим, как их – условностям, ему королем быть, да он уже герцог целый. А я кто? Я – брат-бандит, плохиш, паршивая овца в стаде. Мне многое с рук сходит под это дело. – Они рассмеялись. – И руссы, которые сейчас вроде как за меня, по этому поводу вообще не парятся, у них ни с эльфами, ни с полукровками особых терок нет, да. Так что – я сочту за честь, без шуток. Отец говорит, что главное богатство правителя – это люди, и я не дурак, от такого предложения отказываться.

Когда Ворон и Сова вернулись в Светлое, страсти уже улеглись, и встречали своего атамана Птицы со смехом, рассказывая о случившемся в юмористическом ключе. Но самому Ворону было не до смеха. Получалось, их предал свой же, который, кстати, в поселок так и не вернулся.

– Больше они сюда не сунутся. – Утверждал Беркут, которого Ворон оставлял за главного. Но Ворон был другого мнения.

– Пришли один раз, придут и во второй. – Мрачно сказал он, скрипнул зубами:

– оставлять поселок придется, уйдем в Денн. Но это неважно теперь. Граф Валенский, князь-квэнни, нам обещал кое-что. И это не брехня, Птицы, это верняк. Даже Сова не спорит.

Сова фыркнула, но смолчала.

– У нас есть шанс получить свою землю, без дураков, далеко отсюда и от дайкинов с их вонючим Эдиктом.

– И в чем подвох? – Сощурился Вепрь, которого неприятно задело упоминание о графе Валенском.

– Там очень опасно. – Сообщил Ворон. – Кто слышал про Ивеллон?

– На Севере есть что-то такое… – Неуверенно произнесла Зяблик. – Вроде сказки. Ну, что там чудовища живут и все такое.

– Это не сказки. – Заявил Ворон. – Ни про Ивеллон, ни про чудовищ. Это земля за Длинным Фьордом и Эльфийскими горами. Прежде там жили драконы и Ледовые Эльфы, потом тролли и всякая шваль. Прадед нынешней королевы обещал любому, кто отобьет в Ивеллоне у нечисти клок земли и сможет на нем закрепиться, эту землю и титул.

– Ага! – Засмеялся Синица. – К полукровкам-то это как относится?! На нас никакие дайкинские права и привилегии не распространяются.

– Так было до сих пор. А теперь есть граф Валенский, который стребовал с королевы герцогскую корону для себя и герцогство Ивеллон для нас. Это теперь – его герцогство, и жить там будем мы.

– С чего такая щедрость? – Усомнился кто-то из Птиц.

– Он же квэнни, как и мы. И, в отличие от брата, до сих пор сам, как и мы, жил под Эдиктом, и всякого хлебнул, не сомневайтесь. Я рассказывать подробности не буду, но Сова не даст соврать, сама видела отметины, оставленные дайкинами на его теле. Честно скажу: Ивеллон – место страшное. Эльфы говорят, что победить тамошнюю духожабу – дело нереальное. Но если мы сумеем, то будет у нас собственное герцогство, где мы сами себе будем закон и порядок. И тогда ни дайкины, ни Эдикт их, нам будут уже вообще не интересны.

– Так они нам это и позволили. – Хмыкнул Вепрь. – Мы очистим Ивеллон от этой, как ее там, а дайкины потом очистят его от нас.

– Сова, дай карту. – Ворон расстелил на столе эльфийскую карту Острова, подробную, красочную, с изображением не только гор, рек и болот, но и деревьев, животных и представителей народов, обитающих в той или иной местности. Птицы заинтересованно сгрудились над ней. Все надписи были сделаны на эльфийском, и Сова читала их для остальных – она была самой грамотной в банде.

– Вот это – Дебри. – Показывал Ворон. – Вот это – Эльфийские Горы, это Длинный Фьорд, а это – Дракенсанг. С суши в Ивеллон не попасть никак, горы не дадут. Это территория Фанна, они никого сюда не пускают, дажеостальных эльфов. Побережье – почти сплошь скалы, вглубь Ивеллона ведет вот этот фьорд. Поставить крепости здесь и здесь, и никогда никакие дайкинские корабли к нам не прорвутся.

– А здесь что?

– Здесь Вызима, руссы. Они тоже абы кого не привечают. И еще. Граф обещал, что крещение мы получим. В православную веру.

– И вот эту землю. – Сова указала на Лукоморье. – Если зассым сунуться в Ивеллон, то можно здесь обосноваться, и в Вызиме нас примут с удовольствием, им народ ой, как нужен. Земля здесь суровая, но наша.

– То есть, уже наша, без дураков. – Кивнул Ворон. – Граф сказал: собирайтесь и переправляйтесь туда уже сейчас, с руссами он договорился. Там всего пара русских поселков, но если мы их трогать не будем, они против нас тоже ничего не имеют.

Птицы примолкли, переглядываясь. Кое-кто начал внимательнее изучать карту.

– А добираться как? – Спросил Синица, уже не так скептически.

– Из Саи, на кораблях. Граф обещал помочь со снаряжением, если нам что-то надо будет.

– А я бы рискнул. – Заметил Беркут. – Насчет Ивеллона не знаю, но сюда, – он ткнул пальцем в Лукоморье, – я бы перебрался. Я тоже слыхал, что руссы полукровок не гнобят и Эдикт не признают. Если про пустое побережье не брехня, то что может лучше-то быть? От наших междуреченских сук далеко, ну, и по фигу, что земля суровая! Здесь, между дайкинами и эльфами, нам все равно жизни не будет. Сколько у нас ребятни народилось за год? Четверо? А убили наших – семнадцать! Валить надо отсюда, это ведь и козе понятно!

– И что, – осторожно поинтересовалась Зяблик, – мы можем вот прямо сейчас собраться и отправиться туда?

– Сначала мы должны кое-что сделать. – Переглянувшись с Совой, признался Ворон. Вепрь рассмеялся:

– Всегда есть подвох!

Выслушав Ворона, Вепрь приуныл. С некоторых пор страх, что Птицы узнают про Дикую Охоту и другие подробности его службы на Красной Скале, стал его навязчивой идеей. В отличие от Гэбриэла, угрызениями совести Вепрь не маялся: было и было. Да, дурак был, мозги вправить было некому, но виноват он был в этом? Нет! Теперь он другой, он изменился и сам выбрал, с кем ему быть и каким быть. И это, считал Вепрь, важнее того, что когда-то решили за него. Только поймут ли это Птицы, и особенно – Зяблик? Сам Вепрь полностью дистанцировался от себя прежнего. Ему казалось, что до того момента, как герцог Элодисский поймал их, и Вепрю пришлось сидеть и созерцать собственную рвоту и беспечных насекомых, ожидая кола в промежность, был один Вепрь, а после помилования – уже другой, прежний умер окончательно и бесповоротно. Но поймет ли это Зяблик? Что она будет думать о нем, увидев в нем убийцу и насильника? Да и другие Птицы тоже. Завоевав их расположение и уважение, Вепрь готов был на все, чтобы их не лишиться. И вот теперь нужно плыть на Юг, в Пустоши, где его опознает любая собака – в отличие от других своих подельников, Вепрь, бравируя, лица не прятал! Ткнет в него пальцем какая-нибудь оттраханная ими девка, и готово дело. То есть, не будет больше того, что он так полюбил в последнее время. И Зяблика не будет, а Вепрь прикипел к своей девчонке всем своим суровым сердцем.

Но и отказываться от мероприятия по освобождению ребятни с ферм Вепрь тоже не мог, Ворон рассчитывал на него и на его знание Юга. Да Вепрь ведь сам вызвался, не подумав тогда о последствиях… А верил всегда, что не дурак! Настроение в эти дни, пока Птицы собирали все, что хотели переправить в Денн, город полукровок на Безымянном Коне, было препоганейшее. Вепрь всеми правдами и неправдами пытался заставить Зяблика остаться в Денне, и что ни день, у них гремели скандалы с криками, попреками, слезами со стороны Зяблика и рукоприкладством со стороны Вепря. Зяблик, впрочем, в долгу не оставалась, и они оба ходили с синяками, а Вепрь – еще и с царапинами. Причем если Вепрь силу свою сдерживал, то Зяблик-то и не думала его щадить. Остальные Птицы только потешались над ними. Особенно развеселили Вепрь и Зяблик Светлое, когда после вечерних посиделок с песнями у костра Конфетка соизволила обратить на Вепря свое капризное внимание. Зяблик застукала их в пикантном положении, благо, только прелюдию, и гоняла потом полуодетую Конфетку по всему поселку с визгом, матами и страшными угрозами. Ну, и все. После этого, стоило Вепрю только заикнуться о том, чтобы Зяблик осталась в Денне, как вспыхивал скандал: «С этой шалавой наедине хочешь остаться?! Не выйдет! Я ей всю рожу расцарапаю, сучке дрисливой, болонке блохастой!!! Я ей все волосенки выдеру, пусть только попробует после этого к чужому мужику подкатить!!!». «Да не нужна она мне!» – Пытался взывать к разуму разгневанной ревнующей подружки Вепрь, с вполне предсказуемым результатом. В общем, все шло не так. Оставалось только надеяться, что к западу от пустошей, где им нужно было отыскать последнюю ферму – начать Птицы решили с Плоскогорья Олджернон, позвав на помощь Кошек, – Вепрь не встретит ни одного знакомого, и его никто не опознает. Кроме как надеяться, Вепрь больше ничего не мог: судьба несла его, словно морская волна в далекой Ашфилдской бухте. Какие, все же, кренделя выписывала его судьба! Спасла от кола и забросила в темницу Хефлинуэлла без малейшего шанса освободиться. Вытащила из темницы и вынесла на берег во время страшной бури. Вынула из петли в Междуречье и подарила новую жизнь и новых, настоящих, друзей… Не дала совершить самый тупой поступок в его жизни и стать подручным Смайли. До Светлого слух о том, как поступил Хлоринг с бароном, дошел очень быстро – их частенько навещали молодые эльфы, которые были против политики Правителей в отношении полукровок и демонстрировали свой протест, общаясь и дружа с ними. Эльфы каким-то образом ухитрялись узнавать все новости почти мгновенно, а Птицы узнавали все от них. Некоторым казалось невероятным, что убийство произошло именно так, как описывали слухи: что Хлоринг разбил лицо Смайли кулаком, переломав все кости и превратив это лицо в кровавый фарш, но Вепрь – верил. Гэбриэл Хлоринг – Гор, – был с Красной Скалы, а Красная Скала вылечивала от всех сантиментов и прочей жалостной фигни на счет раз. Потому, что счета «два» не существовало, не поймал на лету – издох. И никто лучше Вепря не понимал, что дни Садов Мечты и Драйвера сочтены. Гор вернется туда рано или поздно, и их не станет. В это Вепрь верил так же, как в восход солнца и приход зимы… А может, и больше. Не знакомый с законами мироздания, Вепрь готов был допустить, что солнце не взойдет или зима не наступит, но что Гор простит или забудет – никогда. И порой ему вдруг начинало хотеться быть с Гором, когда тот будет рушить Красную Скалу… Потому, что ненависть к этому месту жила в Вепре всегда, даже тогда, когда он служил ему.

Шторм приехал в Редстоун через четыре дня после того, как получил зов. Совсем не приехать он не мог, его преданность Драйверу все еще была непоколебима; но уехать, не предупредив Габи, что какое-то время его не будет, и не проведя с нею еще несколько безумных часов, он не мог. Это была самая невероятная и безумная связь. Их общение походило на ссоры, а секс – на драку, но оба не в состоянии были оторваться надолго друг от друга. Габи в перерывах между руганью и оскорблениями выбалтывала ему многое из того, что происходило в Хефлинуэлле, а так же жаловалась ему на Алису, Иво, дядю даже, и порой требовала, чтобы он убил ее обидчиков. Шторм молчал. Он хотел убить Алису сразу же, как только Габи пожаловалась ему на нее и на то, что Алиса портит ей жизнь. Но увидел лавви и понял, что трогать ее нельзя. Это был какой-то глубинный эльфийский инстинкт, с которым бороться было бессмысленно. Но и спорить с Габи он не хотел, и потому молчал, как бы она ни жаловалась и не давила на него. Это бесило девушку, но от ее бешенства секс становился только горячее и безумнее. В отличие от огромного числа женщин во все времена, Габи никогда не пыталась наказать или поощрить сексом своих любовников – так как сама любила секс едва ли не больше них, и наказала бы прежде всего себя.

Странные это были отношения с обеих сторон. Как и Вепрь, Шторм, воспитанник Драйвера, изначально считал женщин глупыми, никчемными, порочными существами, и это играло с ним в злую игру: делало беззащитным перед Габи. Перед его страстью к ней. Шторм не ждал от нее ничего хорошего, никаких добрых чувств, никакой последовательности действий, воспринимал ее недостатки, как должное и принимал ее такой, как есть. Ее глупость, мелочность и истеричность его не отталкивали, поскольку он изначально считал ее такой. При этом он ее жалел, словно котенка или щенка, неразумного, но бесконечно любимого и беззащитного. Любил ли он ее? Наверное. Его собственное сердце, собственная натура были жестоко искажены, но, как и Гэбриэл, когда-то он знал родительскую любовь и получил хоть какое-то воспитание прежде, чем очутился на ферме, а затем и в Садах Мечты. Пусть об этом Шторм не помнил, но помнило его сердце. Суровое, жестокое, недоверчивое, но сильное и преданное. Не чуждо ему было и чувство справедливости, пусть и сильно искаженное, и эльфийские инстинкты, с которыми не смогли справиться ни Сады Мечты, ни обаяние и влияние Драйвера. Наверное, Габи он любил. Вопреки всем своим предрассудкам, вопреки ее собственным порокам, Шторм любил ее – возможно, единственное существо в мире, которое любило ее такой, какой Габриэлла была на самом деле.

Шторм пустился в путь через Элодисский лес, так как на Королевской дороге слишком сильно рисковал – ее постоянно патрулировали люди Нэша, которых сопровождали Ветер, Клык или Волкодав, знающие Шторма в лицо. А эльфы Элодис хоть и не привечали его, но и не трогали, позволяя пользоваться запретными для людей тропами своего леса. В поселки свои и в город Берегвайн они его, конечно, не пускали, но Шторм и сам к ним не рвался. Ехал по эльфийским тропам в изумрудном лесном полумраке и думал о том, как будет встречаться с Габи, если Хозяин отправит его в другое место или оставит при себе, и о том, что убьет Доктора и Гестена, и как объяснит это Хозяину. И то, и другое было непреложным, Шторм не в состоянии был отказаться ни от Габи, ни от убийства. И никакие муки совести – а они были, – не могли этому помешать.

До Лосиного Угла он добрался за день, купил себе ветчины, завернутой в капустный лист, и кувшинчик сливового вина, перекусил на околице, в тени берез. Пока он отдыхал и перекусывал, на глаза ему попался мужик, который шел к реке, волоча за собой на веревке старого пса. Пес был стар, подслеповат, лапы почти не гнулись, он оступался то и дело и получал ругань, тычки и рывки, но не роптал и старался успевать за своим хозяином, преданно и виновато заглядываясь на него. Шторм ел, запивал ветчину вином, смотрел. Мужик дошел до берега, привязал на шею псу кусок веревки с большим камнем, – пес продолжал преданно заглядывать подслеповатыми глазами ему в лицо, виляя облезлым хвостом, и даже подставил шею, чтобы хозяину было удобнее завязать веревку, – и не сопротивлялся, когда тот столкнул его в реку. Шторм замер, зубы стиснулись сами собою. Он не был сентиментальным, но в этот миг гнев, отвращение и жалость захлестнули его с головой. Он и прежде не испытывал к дайкинам никаких добрых чувств, но сейчас, глядя на спокойно отряхнувшего одежду и вытершего руки пучком травы мужика, он испытывал только презрение и ненависть. Пес был стар и болен, но такого конца не заслужил! Если бы Шторму пришлось убить больное или покалеченное животное, он сделал бы это быстро, без мучений. В какой-то миг ему даже захотелось вытащить пса, но он понял, что тот побежит вслед за хозяином, и Шторм только отсрочит его конец. В сумрачных и тревожных раздумьях он поехал дальше, не в состоянии забыть этот эпизод и перестать жалеть пса и ненавидеть его хозяина. Даже хотел в какой-то момент вернуться и прирезать тварь, но не стал. Он и так опаздывал.

Как ни крути, а Редстоун был ему домом. И Драйвера он любил, по-настоящему, словно родного отца. Увидев замок, Шторм почувствовал радостное воодушевление, как всякий, кто возвращается домой после долгого отсутствия. Даже тоска по Габи слегка поблекла, когда он думал о скорой встрече с любимым Хозяином. Был уже поздний вечер, когда он въехал в ворота, на которых уже зажглись огни, и стражники устроили перекличку, готовясь запирать их. Шторм отдал поводья коня слуге и поспешил в замок, узнав, где сейчас Хозяин. Тот встретил его доброй улыбкой, протянул руку, и Шторм почтительно поцеловал ее, как принято было в Семье.

– Рад тебя видеть, сынок! – От этих ласковых слов в груди Шторма стало тепло и покойно. Наваждение по имени «Габи» вдруг схлынуло, ему стало стыдно. Он опустил глаза.

– Поешь, отдохни. – Мягко сказал Хозяин, радуясь, что тот не таращит больше на него свои мрачные эльфийские глазищи – никогда Драйвер не мог понять, что там, в этих глазах! То ли обожание, то ли ненависть, и по-любому ничего хорошего. – Устал ведь наверняка!

– Нет, не устал, господин. – Быстро ответил Шторм. – Я в твоей власти, я твой. Приказывай. Поем и отдохну потом.

– Хорошо, давай, присядем. – Они уселись в нарядном эркере, и слуга поставил перед ними на низкий столик бутылку с вином и бокалы. – Как дела в Пойме, как твоя миссия?

– Я остался один. – Чуть переменившись в лице, ответил Шторм. – Так вышло… – Он готов был признаться в том, что сам убил последних своих спутников, рассказать про эльфа и про то, что узнал о своей семье, но Драйверу было не интересно, что он там еще скажет. Миссия провалилась, он знал это от Барр, и оправдания Шторма, подробности его провала Драйвера не интересовали.

– Я знаю, что ты сделал все, что мог. – Сказал он совсем не то, что думал, перебив Шторма. – Скажи… Что происходит в Хефлинуэлле? Ты что-то смог узнать?

– Да, я… – Шторм сглотнул, по-прежнему не смея посмотреть в глаза Драйверу, – кое-что знаю. Принц Элодисский выздоравливает, это не сплетни. Все готовятся к свадьбе Гора и этой девки, которую он украл у вас. Эрот недавно притащил еще одну нашу девку, я пока не выяснил, где он ее взял, но что она наша, из Садов Мечты – это точно. Я пока что не смог подобраться к ним, чтобы убить, но я…

– Погоди. – Драйвер был неприятно удивлен и уязвлен. – Ты точно знаешь? Она из моего Девичника?

– Да. Я ее здесь видел. Это точно она.

– Ч-черт!!! – Рявкнул Драйвер, вскочив. – Черт, черт!!! – Швырнул бокал о стену, и слуга, испуганно поглядывая на него, поспешил убрать осколки и вытереть образовавшуюся лужу.

– Я хочу знать, как она попала туда! – Произнес он сквозь зубы. – Кто… и как!!!

– Я узнаю, господин. – Быстро сказал Шторм.

– Само собой. – Драйвер с трудом, но взял себя в руки. Да что же это такое?! Сначала эта мелкая рыжая сучка, потом – эльдар, которую похитил какой-то эльф, и вот еще и третья! – Если это Фриц-Вонючка… Если это он…

Шторм вздрогнул от радости. Он подумал, что Хозяин мог вызвать его именно для того, чтобы он отыскал и убил Доктора. О, с каким наслаждением он исполнит этот приказ!

– Но это потом, это не главное. – Драйвер нервно убрал волосы за уши. – Скажи, это правда: что эльфийская королева живет в Гранствилле?

– Правда. – Ответил Шторм. – В Хефлинуэлле. Это знает весь город. Я порой слушаю людей на площади. Они часто об этом говорят.

– Хорошо. – Драйвер стал прямо-таки олицетворением любви и заботы. – Понимаешь, есть вещи, которые я не могу… в которых не могу признаться никому… только такому преданному, умному и решительному сыну, как ты. Видишь ли, моя жизнь висит на волоске.

Шторм вскинул голову, изумленно, с искренней тревогой уставившись на него.

– Да, сынок. – Вздохнул Драйвер. – Я стараюсь не показывать виду, стараюсь держаться, но тебе могу признаться: мои дни сочтены.

– Вы больны, господин? – Голос Шторма предательски дрогнул.

– Нет… я здоров, как никогда. Просто мне стало известно, что эльфийская ведьма… которую Элодис считают своей королевой, намерена уничтожить и меня, и Красную Скалу, и всю мою Семью. Она намерена отомстить мне за своего правнука, Гора. Клянусь, сынок, я понятия не имел, кто на самом деле этот мальчишка. Он попал ко мне, как все вы, проданный и преданный всеми, я вырастил его и выкормил, научил всему, ты сам знаешь, в каком привилегированном положении он находился здесь! Я любил его, почти, как тебя, а может, – каюсь теперь, о, как я в этом каюсь! – и сильнее. Мало того, что я испытал от его предательства страшную душевную боль… Мало того, что он предал, бросил меня и похитил Эрота и девку… Он клевещет теперь на меня, и месть со стороны эльфийской ведьмы – это результат его клеветы. Если она захотела моей смерти, деваться мне некуда. Она убьет меня руками своих эльфов-подданных.

– Я могу что-то сделать?

– Можешь. Только ты и можешь, сынок.

– Что я могу?

– Ты почти эльф… Они признают тебя за своего. Только ты сможешь приблизиться к этой ведьме настолько, чтобы убить ее. Впрочем, это рискованно, и если не хочешь, откажись, я пойму и не буду в обиде на тебя. – Драйвер лицемерно вздохнул. – Для меня главное – это ваши здоровье, безопасность и ваше будущее. Ты же это знаешь.

Шторм молчал, вновь опустив глаза. Внутри все застыло.

– Я могу положиться на тебя? – Осторожно поинтересовался Драйвер, смущенный его молчанием. Шторм кивнул.

– Я знал, что могу положиться на тебя! – Воскликнул Драйвер. Он добился, чего хотел, и теперь стремился поскорее отделаться от эльдара – тот по-прежнему смущал и раздражал его. Он так явно этого хотел, что даже Шторм, всегда смотревший на него с обожанием, это ощутил.

Это произошло как-то вдруг, словно с глаз его упала некая пелена; просто только что он ничего не видел, и внезапно прозрел. То ли Драйвер был слишком зациклен на своих проблемах и забыл следить за собой и собеседником, то ли так сильно презирал Шторма и не считал его сколько-нибудь умным, то ли со Штормом что-то произошло, то ли и то, и другое, но это случилось: Шторм понял, что этот человек презирает его, тяготится им и использует его. Отправляет на смерть и даже скрасить ему этот момент не желает. Добился своего и поскорее старается отделаться… Как от ненужного больше пса. Он повернулся и пошел в общую столовую, где трапезничали члены Семьи. Сейчас там было пусто, но Шторму это было даже кстати: он хотел быть один. Убить эльфийскую королеву! Эльфы не проливали крови эльфов, это был непреложный закон, и он, Шторм, должен стать первым, кто его нарушит? Стать выродком-эльдаром, проклятым на веки веков? Даже если эльфы его не убьют… ему-то будет лучше быть убитым. И Хозяин это знает. Только ему плевать. Бросил своего пса в реку, отряхнулся и пошел.

Шторму было больно, стыдно за себя и свою любовь. Страшно: как он теперь? Что он теперь?! Старый пес, преданно смотревший в лицо человеку, стоял перед глазами, не отпускал. «Я – как ты. – Мысленно признался ему Шторм. – Я – как ты…».

Как ни странно это показалось Гэбриэлу, но брат ничего против его плана проникнуть в Звезду Севера через потайной ход не имел. Только спросил, когда Еннер показывал сыну этот ход, давно ли? – и, узнав, что в прошлом году, и ход был вполне себе проходимым, согласился. Гэбриэл даже глянул на него подозрительно: чего это с ним? – и Гарет, заметив этот взгляд, рассмеялся:

– Конечно, я хотел бы, чтобы ты был у меня на глазах. Но после твоего возвращения из Валены я больше не могу тебя сдерживать. Ты взрослый мужик, как и я, и тебе нереально везет. Честно-то говоря, мне как-то не по себе… Прямо-таки ощущаю пятой точкой волшебный пендель судьбы, который уравновесит наше нереальное везение. Но у нас с тобой иного пути нет – только вперед. Фьесангервен мы возьмем, и даже, скорее всего, быстро. А вот Звезда Севера – это кость в горле… Взять ее невозможно, ни с наскока, ни осадой… Осада будет долгой, очень долгой. И твой вариант – он самый лучший. С кем пойдешь?

– С сотней Дэна.

– Хорошо. – Подумав всего пару секунд, кивнул Гарет. – Эльфы для такого дела – наилучший вариант. Гирста не убивай.

– Почему?

– Его объявил своим бастардом Кенка. Формально Гирст – Сулстад… Хрен его знает, правда это, или нет, мне тут сорока на хвосте принесла, что на самом деле он внебрачный сынок Бергстрема-старшего, но это нам не поможет, если Сулстады захотят призвать нас к ответу за его смерть.

– И хрен бы с ними! – Фыркнул Гэбриэл.

– Не скажи. – Покачал головой Гарет. – Отец считает, что Далвеганцы хотят войны, и я думаю, он прав. Мы с тобой не знаем, сколько междуреченских рыцарей встанет на их сторону, а так же – кто с Пустошей останется нам верен? Драйвер и его «гости» уже точно встанут за Далвеганцев. Юг вообще не наш, понимаешь?.. Здесь, в Междуречье – это только прелюдия, подготовка к тому, что ждет нас там. Здесь у нас есть союзники, там – не будет ни одного. И войну с Далвеганом нужно отсрочить, насколько это вообще возможно.

– Понял, не дурак. И что мы будем делать с этим Гирстом? Он же убийца. В заложники возьмем?

– По-хорошему надо бы… Будь это законный сын, то без вариантов. Но он бастард, и не факт, что родной. И смерть Лайнела и дядьки Кнуда я ему не прощу ни за что… Предложим ему денег и корабль, чтобы валил в Европу, а по пути его ограбят и убьют.

– Хм. – Гэбриэл глянул на брата. – Принято. Хорошо, не убью.

– Когда ты так говоришь, – засмеялся Гарет, – грешно даже сомневаться в том, что у тебя этот выбор будет. – Посерьезнел. – Не рискуй зря. Помни – у тебя 20-го свадьба.

В третий раз к Торхвиллу подходило войско. Горожане смотрели с тоской на сверкающие доспехи и поднятую тысячами конских копыт пыль: чем откупаться от Хлорингов, не знал никто. Город отдал все, что мог. Округа была разорена полностью, не осталось ничего и никого. Верные, корнелиты, а потом и междуреченские мятежники уничтожили, разорили, убили и ограбили все и всех. В сожженных деревнях нельзя было найти ни куренка, ни щенка. Гэбриэл смотрел по сторонам, и желваки бегали по скулам: он не понимал этого, отказывался понимать! Зачем?! Брат пожимал плечами: так всегда бывает. Военная добыча – это святое. От этого никуда не денешься. Города откупаются, бывает, откупаются целые округи, договариваются с противником, платят отступные и остаются целы… Так, по крайней мере, воюют в Европе. Но корнелиты, похоже, устроили резню именно на уничтожение. Зачем?..

– Спроси у Ангела. Я спрашивал, он матюгается и не признается.

Делегация от Торхвилла вышла из города с белым флагом. Братья, в сопровождении внушительной свиты, встретились с ними на виду у города, затаившего дыхание от волнения и страха.

– Бояться вам нечего. – Сказал Гарет. – Если среди горожан нет бунтовщиков и их родственников, то городу ничто не грозит. Если есть, выдайте нам их, и город не тронут.

– Помилуйте, ваша светлость, какие бунтовщики? – Фогт приложил руки к сердцу. – Наш барон покинул город еще до того, как Верные к нам нагрянули. Мы о нем и не слыхали с той поры. Семья его с ним уехала. А мы верны короне и Хлорингам, присягали уже, и снова присягнуть готовы. А если выкуп… то помилуйте, ваши высочества, отдали Верным все, что имели, и сверх того отдали графу Лавбургскому.

– Зачем мне ваши гроши? – Засмеялся Гарет. – Подтвердите присягу, поклянитесь, что в городе нет бунтовщиков, и живите спокойно.

Не смея поверить в такое счастье, горожане все же открыли ворота войску Хлорингов. Братья переночевали в городском замке, принадлежавшем сбежавшему барону. Пришлось выслушать бесчисленные жалобы местных на то, что округе грозит голод и страшная смерть, если не случится чуда. Гарет пообещал, что как только они возьмут Фьесангервен, то снарядят корабли в Европу, за зерном, и тем немного успокоил местных. Уже около полуночи к ним прорвался монах-францисканец со слезной жалобой: в паре миль отсюда, близ деревни Мутный Пруд, какая-то банда, то ли корнелиты, толи полукровки, то ли и те, и другие, захватили женский монастырь, обосновались там и творят жуткие дела.

– Как глаза мои не вытекли, а уши не оглохли, – плакал монашек, – от того, что видел я и слышал? Что творили в деревне демоны эти, нет сил моих рассказать! А что творят они в обители, так и думать не хочу, а думается, сердце мое обливается черной кровью! Девочки, послушницы, туда девочек дворяне небогатые, горожане достойные, отдавали, в воспитание монашкам… Ваши высочества, на коленях умоляю, – монашек упал на колени, – помогите! Если есть еще кому, если выжил кто… уцелел…

– А ты-то как туда попал? Монастыря францисканцев там нет. – Поинтересовался Гарет. – Говоришь ты больно вычурно… летописец?.

– Трое нас было, странствовали, милостыню собирали. – Всхлипнул монах. – Я писарь, летописец, подрабатываю тем, что письмо какое, или грамоту, или прошение, или жалобу для неграмотных составляю. Робок я, каюсь, есть грех… Брат Ансельм, и брат Титус, они похрабрее будут, не сдержали гнева, нарушили обет, за деревенских вступились… Биты были безжалостно, надругались над ними демоны страшно… Так, что и сказать не могу… а я спрятался… – Он снова заплакал, утирая грязное лицо. – Ваши высочества…

– Я поеду. – Встал Гэбриэл.

– Сейчас? Ночью? – Нахмурился Гарет. – Отправим людей…

– Я поеду. – Повторил Гэбриэл. – Пока соберемся, уже светать начнет. На рассвете подъедем, они спросонья не поймут, что к чему.

– Да мы и сами справимся. – Хищно усмехнулся Ратмир. – С бандой-то. Позволь, княже.

– Поедем я и Дэн с его сотней. Вы утром отправляйтесь дальше, на Фьесангервен, а мы – в Ольховник и дальше, в Саю. Будем в бухте раньше вашего, связь будем держать через Ри.

– А если это ловушка? – Тихо спросил Гарет.

– Потому и едем с Дэном. – Так же тихо ответил Гэбриэл. – Эльфов пошлем вперед, с разведкой.

Как и прикинул Гэбриэл, к Мутному Пруду они подъехали в предрассветных сумерках. Мутный – не мутный, но выглядел большой пруд, вдоль которого вытянулась живописная и когда-то зажиточная и тихая деревня, почти прелестно. Почти – потому, что украшавшие его берега старые ивы были частью сожжены, частью поломаны, а на самых старых уцелевших деревьях весели трупы крестьян и священников. Деревня казалась вымершей. В эти часы обычно уже просыпалась деревенская жизнь, хозяйки шли доить скотину, просыпались птицы, лаяли собаки, блеяли козы, повизгивали голодные поросята. Здесь же была тишина. Некоторые дома были обгоревшими, без окон, некоторые – и без крыш.

– Крестьяне есть. – Говорил Верба, который вместе с Кленом отправлялся на разведку и только-только вернулся. – Но запуганы и сидят по домам. Скотину забрали и перерезали бандиты. Никаких полукровок там нет; но вожак – кватронец, Туз, молодой совсем. Все там, в монастыре. – Гэбриэл глянул на возвышающиеся над дальним, заросшем ивами, берегом пруда монастырские стены и башни. – Лошадей там двадцать две, стены патрулирует единовременно четверо. Меняются через три часа. Девушек не видел, но женские крики и плач слышал.

– Как действовать будем? – Спросил Дэн.

– По-простому. – Усмехнулся Гэбриэл. – Поехали прямо к монастырю, да и все.

– А может…

– Не может. – Отмахнулся Гэбриэл. – Я сказал: поехали.

– Я отправлю пару ребят с луками, прикрыть? – Все-таки настоял Дэн, и Гэбриэл, пару секунд подумав, кивнул. Эльфы и несколько полукровок мгновенно исчезли, словно не было. Впоследствии Гэбриэл с каждым разом убеждался в том, какой отличный подарок ему сделал кузен Ри: эльфы и полукровки из отряда Дэна были идеальными диверсантами, лучниками и разведчиками, но и в ближнем бою были на порядки лучше простых бойцов.

У бандитов, засевших в монастыре, разведка работала тоже неплохо: о приближении большого отряда во главе с графом Валенским Туз уже знал, поджидая над воротами, окруженный свитой, лапающий молоденькую заплаканную девушку. Довольно молодой, красивый, очень высокий, он щегольски был одет, еще лучше вооружен, и абсолютно уверен в себе.

– Хороший конь у тебя, Хлоринг! – Крикнул со стены. – Себе хочу. Это же правда, что он через фургон перескочил и тебя из боя вынес? Молодец! Для трусоватого хозяина – самое оно!

– так потому-то ты себе его и хочешь? – Скривился Гэбриэл, и Туз напрягся. «Не любишь, когда тебя не уважают. – Подумал Гэбриэл. – Злющий, как падла, дерганый, вон, как ручонки-то сжались и рожу перекосило! Это хорошо».

– У меня здесь, в монастыре, тридцать две девки. – С вызовом произнес Туз. – И двести человек бойцов! С этой кучкой чельфяков ты нас не возьмешь! А полезешь – мы этих сучек всех порешим, и найдешь ты тут одно мясо!

Гэбриэл потемнел лицом, но ответил спокойно:

– А теперь, мудак, слушай меня. Я сейчас возьму этот монастырь, и посажу тебя на кол. Девок жаль, конечно, но ничего. Мы за них отомстим и похороним красиво.

– Возьми сначала! – Туз из-за мудака завелся с пол оборота, глаза засверкали, губы задергались. Огрызнулся на своего подручного, который попытался что-то тихо ему сказать, и Гэбриэл чуть усмехнулся. Повысил голос:

– А если я, к примеру, того, кто мне голову этого Туза поднесет и ворота откроет, помилую и сто дукатов ему отвалю? Как вам такой вариант?

– Да кто тебя слушать будет, чельфяк?! – Воскликнул Туз. – Здесь таких… – Он не успел сказать «не водится» – в него вонзились сразу три ножа, один в спину, два – с боков. Гэбриэл угадал верно: Туза, дерганого, жестокого и вспыльчивого, ненавидели свои же приближенные. Помилование и обещанная награда показались слишком заманчивым призом, да и само деяние стало скорее удовольствием.

Въезжая в услужливо распахнутые ворота, Гэбриэл огляделся. Двое щедро улыбающихся бандитов встречали его уже с головой. Быстро, однако!

– Пусть все ваши люди соберутся во дворе. – Сказал Гэбриэл. – Девку отпустите, пусть бежит к своим. – Остановил коня посреди монастырского двора, не очень большого. Сам монастырь был маленький, когда-то очень уютный. По стенам по-прежнему вился девичий виноград, цветы почти не вытоптали, узорные решетки на окнах были выкрашены светло-бежевой краской, в тени стояли лавочки, окрашенные такой же краской. Над дверью в маленькую, очень красивую церковь висел труп обнаженной пожилой женщины, над которой перед смертью здорово поглумились. Марк, одной рукой придерживая его знамя, другой перекрестился и зашептал молитву за упокой души, опустив глаза. Гэбриэл, сдерживая пляшущего коня, оглядел высыпавших во двор бандитов: разносторонняя шваль. Есть и жаки, оборванцы, нахватавшие среди награбленного одежду получше, но рожи, опухшие от пьянства и обветренные, все равно выдают шваль. Но есть и серьезные персонажи, наемники, судя по амуниции и оружию, а главное – по глазам и повадке. Такими были люди Адама и Гейне, и Гэбриэл уже научился их узнавать.

– Всех прикончить. – Сказал Гэбриэл достаточно громко, чтобы его услышали все его бойцы.

– Ты обещал!!! – Крикнул тот, что держал голову. Гэбриэл, обнажив меч, возразил:

– Ни хрена я тебе не обещал. Я предположил. Гипотетически.

Бандиты пытались сопротивляться, но тщетно – их перебили в считанные минуты. Бойцы Дэна обшарили все закоулки монастыря, нашли еще трех персонажей, пытавшихся спрятаться. Помимо этого нашли в подвале трупы нескольких женщин, пожилых монашек и обслугу. Молодые девушки и девочки, которых и в самом деле родители определили сюда на воспитание, были запуганы, изнасилованы, все, даже самые молоденькие, но жизни их уже ничто не угрожало.

– Советую, дамы, – сказал им Гэбриэл, когда они собрались в трапезной, – предать забвению все, что с вами здесь произошло. Ради вашего же блага. Расскажете кому о том, что с вами сделали – позору не оберетесь, и замуж хрен выйдете. Я и мои люди, мы – могила. Скажем, что вас тронуть не успели, но впрочем, вам самим решать. Скоро из Торхвилла за вами приедут, до этого приведите себя в порядок, переоденьтесь, все такое, чего надо. Мы подождем, пока вы не окажетесь в безопасности. Нас не бойтесь, никто вас больше не тронет. Есть что-то, что я должен знать?

Никто из девушек не проронил ни звука. Кажется, словам Гэбриэла они не очень-то поверили, на бойцов поглядывали с неприкрытым страхом, жались друг к другу. Граф Валенский даже не был уверен, слышали ли они его, и поняли ли? Но, учитывая то, что им пришлось пережить, когда в их тихую обитель внезапно ворвались бандиты, убивали и истязали на их глазах настоятельницу и монахинь, насиловали их самих – винить их было не в чем. Его бойцы стаскивали тела за ворота, рыли общий ров. Сам Гэбриэл стоял на берегу пруда, смотрел на воду. Да, думалось ему, война – это не только драчка между вооруженными мужиками. Это только в самой малой степени – такая драчка. По большому счету война – это трупы, сломанные судьбы, горе, боль, ужас и опустошение. Ни в чем не повинные люди, оказавшись на пути войска, становятся расходным материалом, перемолотым жерновами войны, и никому нет дела до этого. Отец не один раз говорил ему об этом, но Гэбриэл, вроде понимая его, и соглашаясь с ним, как-то иначе это воспринимал, нежели сейчас, созерцая поруганный монастырь и разоренную деревню. Деревенские осторожно выбирались из своих укрытий, подходили, и на лицах их каким-то непостижимым образом уживались отчаяние, обреченность, надежда и покорность судьбе. Урожай, в который они вложили столько сил, был уничтожен; скотину либо сожрали, либо просто забавы ради перерезали; дома нуждались в восстановлении. Они посматривали на него, брата своего герцога, с робкой надеждой, но просить не смели. Гэбриэлу материться хотелось, но он сдерживался. Спросил Марка:

– Сколько стоят корова там, коза?

– Корова – до пяти талеров, коза – талер. – Тут же ответил Марк. – У них должен быть староста, который за всех отвечает и знает нужды каждого.

– А с чего ты взял, что я ради этого спросил?

– А разве нет?

– Хм. Умные все такие. – Засмеялся Гэбриэл. Спокойный, сдержанный и не глупый, Марк понемногу начинал ему нравиться. Не Иво, конечно, которого Гэбриэлу сильно не хватало, но тоже – наверное, – можно подружиться.

Оказалось, что староста убит, но его жена, женщина с виду суровая, хоть и красивая, решает здесь сейчас все его дела. Гарет бы усомнился и потребовал мужчину, но Гэбриэл принял это спокойно: женщина, так женщина. Лишь бы толк был. Старостиха ему понравилась: видно, что пострадала не меньше других, на лице синяки, муж убит, младшие дети тоже, старший сын лежит при смерти, но духом не пала, глаза смелые и живые, в отличие от большинства деревенских, которые слушались ее, как зомби. Она сдержанно, без причитаний и слез, рассказала ему, как сейчас в деревне обстоят дела, что им нужно, и кто способен сейчас работать.

– Не волнуйтесь шибко-то. – Сказал ей Гэбриэл. – На произвол этой самой, судьбы я вас не брошу. Скоро будет зерно, рыбу, думаю, вы и так ловите… ладно, не жмурься, чешуя вон на подоле налипла, – он рассмеялся, и обмершая было женщина, которую звали Элизабет, тоже осторожно улыбнулась. – Ловите, не бойтесь. Только того, меру знайте. Лес и камень, чтобы строиться, будет. Решай, пока я здесь, кому корову, кто козой обойдется, птицу подгоню, ну, и по поросенку – кому на семью, если не малая, кому на несколько дворов одного. Сады жаль, – он поиграл желваками. – Жаль, один раз убить мразь можно только, я б их раз так двадцать оживил бы и снова убил. Может, и прав брат: наказывать так надо, чтобы другие от одной мысли об этом ссались и не смели рыпнуться. – Он заметил, что «железную» Элизабет пробрало: она задрожала, глаза налились слезами, которые она сдерживала изо всех сил. Прикрикнул:

– Только без сырости мне! Эй! Дел по горло, я здесь надолго не задержусь! Давай, бегом, метнулась и рассказала мне, кому и сколько! И не борзейте! У меня вы не одни, и карман не бездонный!

Элизабет вышла, с силой вытирая глаза, чтобы не плакали, подлые. Не верилось, что граф-полукровка не шутит! Еще несколько минут назад она не знала, переживут ли они зиму, и что будет с Мутным Прудом вообще? Кто-то собирался к родственникам, хоть и сомневался, что те не пострадали или не пострадают в свою очередь, и лишние рты там будут кому-то нужны, кому-то просто некуда было податься. Люди впали в отчаяние, даже шевелиться не хотели, и она всю свою энергию и весь свой авторитет пустила на то, чтобы заставить их шевелиться, не впасть в окончательную апатию. Организовала ловлю рыбы, которая, вообще-то, принадлежала монастырю, велела посадить морковь и репу – хоть и понимала, что к зиме они не вырастут до положенного размера, но любая еда лучше, чем ничего. Летом земля все равно, так или иначе, прокормит. И яблоки можно будет собрать с разоренных садов, и охотиться можно на мелкую дичь – зайцев, куропаток… Она упорно искала для себя и других какие-то варианты, какой-то способ, ведь не может же быть все так плохо, как выглядит, не может!.. Ее большой каменный дом почти не пострадал, есть еще пара домов – можно поселиться и пережить зиму всем вместе, было бы, что есть… И теперь получается, что будет! Она послала мальчишку собирать людей, и, огорошив их новостью, принялась распоряжаться. Нужно было похоронить монахинь, начать убирать в деревне, разбирать обломки и пожарища. Пресечь на корню разборки, которые вспыхнули из-за гипотетических пока коз и поросят – из-за того, чего и не было еще, чуть не до драки начало доходить. Элизабет орала, до хрипоты, материлась, урезонивая спорщиков, забыв про слезы и депрессию. Жизнь не закончилась. Это было главное.

Переночевали Гэбриэл и его люди в монастыре. Деревенские быстро навели здесь какой-никакой порядок, и Гэбриэл с комфортом переночевал в келье настоятельницы. Утром появился Петер, один из наемников Гарета, с сотней своих людей, и монахи-францисканцы – улаживать монастырские дела. Кнехтов Гэбриэл оставил в качестве охраны, монахам заявил, что позволил деревенским ловить рыбу в пруду и брать лес, чтобы строиться. Монахи попытались жаловаться и клянчить деньги на восстановление монастыря, но Гэбриэл ответил, что с этими просьбами они должны обратиться к кардиналу – тот скоро будет в Лавбурге.

– Я в вашей церковной фигне не разбираюсь. – Махнул рукой. – Ну, к брату обратитесь, к герцогу, то есть. Я что мог, что он мне позволил, – тут он безбожно соврал, – то и сделал. Деревенских не трогайте! Наши люди за этим присмотрят. На работу в монастыре, чтобы восстанавливали там, все такое, всех не ставьте, пусть деревню восстанавливают. До зимы не так много времени осталось! Девчонок пусть родители разбирают, как можно скорее.

– Ваше сиятельство, – осторожно завел речь один из монахов, старший, и Гэбриэл по изменившемуся его лицу сразу понял, о чем тот поведет речь. Стало как-то неприятно. – Осмелюсь спросить, по поводу… девиц. Как они… что с ними… э-э-э…

– Да давай прямо. – Фыркнул Гэбриэл. – Не попортили ли их бандиты и мы? Нет. Бандиты не успели, а может, выкуп хотели за них стрясти. Мы – не стали. И своим тонзурам накажи: если дойдет до меня, что хоть одну, хоть пальцем – утоплю в дерьме, и как звали, не спрошу. Домой они вернутся напуганные, но целые. Я ясно мысль свою выразил? Отлично. – Оскобленную рожу монаха Гэбриэл проигнорировал. Брат говорил, что злее монахов до баб никого нет, и Гэбриэл ему верил. Если долго не есть, то кроме еды в голове уже и нет ничего. Уж он-то знал! И с сексом абсолютно то же самое: если долго воздерживаться, то плющит так, что дым из ушей, а в голове и в теле только одно: хочу-хочу-хочу, и плевать, кого и как! Даже в окрестностях Гранствилла то и дело всплывали жалобы деревенских на то, что монахи домогаются девчонок и молодок, подглядывают за купающимися, пугают детвору, показывая им свое понятно, что. Так что, помимо внушения и угроз, Гэбриэл наказал и Петеру, чтобы следили в оба глаза. Саксонец кивнул. Выдав Элизабет деньги на скотину, и приказав кнехтам сопровождать ее за покупкой, Гэбриэл отправился в Ольховник – нужно было торопиться. Здесь он сделал все, что мог. Остальное все сделают – или не сделают, – люди, которым он это поручил… Да, – думалось ему по пути, – главное богатство правителя – это люди. Иных, как Локи, хоть пугай, хоть уговаривай, они без мозгов и тормозов от рождения, им главное – быстро поиметь то, что захотелось, а уж потом как-нибудь все устроится. Украсть, хапнуть, трахнуть, выпить – и хоть трава не расти. Такие обычно живут хреново – не умеют действовать с учетом перспективы, хватают мелочь там, где, подождав, могли бы взять больше, – и потому ненавидят весь свет, считая не себя придурками, а всех вокруг гадами и жлобами. Их любимое оправдание: я тоже по-человечески жить хочу! И от таких больше всего на свете зла. Как от мошки – мелочь, зато количеством берет.

Настроение из-за этих всех мыслей было хреновое – не передать, и исправилось только в тот момент, когда Гэбриэл увидел озеро Малый Конь и Ольховник. Еще одно место, где он счастлив, и где ему рады… Приятно, черт возьми.

Ребятня в поселке Майское Дерево дни напролет не столько играла, сколько искала, что бы съесть. Или кого бы. Они ели стручки акации, высасывали нектар из цветков мелиссы, ели семечки вязов, семена травы, похожие на маленькие лепешечки, выкапывали корешки пряной травы, похожей на белую морковку, лизали брюшки муравьев и разоряли птичьи гнезда. Все, что было не смертельно ядовито, выкапывалось, срывалось, извлекалось и съедалось. Грибов еще не было, ягода отходила, да и не было ее почти в этом страшном году, птенцы вылупились, и находить пропитание стало трудно, как никогда еще. От зеленых твердых яблок пучило животы, дикая слива, которую здесь называли дёром, годилась только как снаряд для рогатки. Обычно июль был щедрее к этим тощим, голенастым, чумазым, покрытым грязью, синяками и ссадинами, бородавками и коростами, соплями и царапинами, пронырливым и неугомонным существам. Но в это лето словно проклятие какое легло на Пустоши, и так не особенно плодородные. Даже ливни и грозы, поливающие Пойму Ригины и Междуречье, сюда доходили раз в две недели, и то поливали в основном Сандвикен и Ашфилд, обходя Найнпорт, Кемь и прочие поселки и деревеньки. Сушь, скудость и насекомые-вредители одолевали Пустоши. Люди роптали и норовили, кто мог и кому было куда, удрать с насиженных мест, многие потянулись в столицу, пополнять ряды нищих и голодных. Дворяне и рыцари старались пресечь это бегство на корню – и так неурожай, еще и налог брать будет не с кого! И вдоль дорог у населенных пунктов в это лето было, как никогда, много позорных столбов, виселиц и клеток с заключенными в них на показательную голодную смерть. Крестьяне надрывались из последних сил, стараясь наскрести налог и пропитание себе и скотине. Ни маленькие дети, которых еще невозможно было привлечь к работе, ни старики, которые уже отработали свое, не были нужны никому. Частенько даже родные матери называлисвоих чад «короедами постылыми» и «объедалами ненужными», и гнали со двора, чтобы не мозолили глаза и не клянчили еду. Вот они и носились по окрестностям маленькими жадными бандами, и спасения от них не было ни ящеркам, ни лягушкам, ни птичкам.

Майское Дерево, довольно большой поселок с замком местного барона, с целой улицей двухэтажных каменных домов, мощеной булыжником площадью, большой красивой церковью, стоял на Кемской дороге, ведущей через Жерлык и Белый Камень в Грачовник. Дорога была не такой оживленной, как Королевская, конечно, и даже не такая популярная, как та, что вела из Сандвикена в Ашфилд, но ездили по ней стабильно, и Майское Дерево хорошо кормилось с нее. Вдоль главной улицы стояло четыре трактира и несколько лавок, и ни один трактир не пустовал, да и лавки были далеки от разорения. Местный барон, Витольд Глюк, гостем Садов Мечты не был, но с Драйвером не ссорился – понимал, чем это чревато. До сих пор он ухитрялся сохранять статус кво, но недавно, как гром среди ясного неба, пришло требование новых налогов, как никогда, нереально-грабительских, и еще этот странный налог «на мясо»: по одному подростку от десяти до пятнадцати лет с каждых десяти дворов. Сама формулировка: «на мясо» вызывала оторопь. К тому же, Глюк знал, – а чего не знал, о том догадывался, – чем так крепко держит Драйвер большинство дворян и рыцарей в Пустошах. И не только в них. Почему графы и высокопоставленные церковные чины пресмыкаются перед простым бароном, который в открытую называет себя Хозяином Юга.

Глюк слышал о том, что в Пустошах появились какие-то нечистые твари, и понимал, что подобные требования – это, по сути, угроза. Но где-то следовало поставить точку. Глюк очень сильно надеялся на Хлорингов – молодой герцог уничтожил Дикую Охоту, от которой страдал весь Юг, а его брат, говорят, убил какую-то кошмарную тварь, чуть ли не целого дракона. Поэтому, получив требование, он категорично отвечать сразу не стал, сначала спешно отправил свою семью – двух детей, тещу и дедушку Глюка, – в Гранствилл, сам, лично, посадив их на корабль в Грачовнике. И только вернувшись, дал ответ: идите к черту. Он хотел отправить и жену, но баронесса отказалась покидать мужа наотрез. Что ж… зато дети в безопасности. Барон собрал ополчение и укрепил замок и поселковые стены и ворота. Чудища, так чудища, их можно убить. Своих людей дали соседи – не все, но те, кто так же не связан был с Драйвером. Люди были полны решимости дать отпор. Сколько можно глумиться над ними?! Тем более теперь, когда и так все плохо, люди перед угрозой голода!

Барон и его ополчение ждали каргов и упырей, о которых вовсю ходила молва по Пустошам, обрастая жуткими подробностями, ждали и готовились, но ни тех, ни других пока не было. Не было и ужасных крылатых фурий, о которых молва рассказывала и вовсе кошмарные вещи, например, что с ними не могут справиться даже рыцари в полной броне, и что когти этих фурий рвут броню на раз. Два дня прошли в бесплодном ожидании, и в какой-то момент даже барон начал думать, что нападения не будет, и что угрозы Барр – это просто блеф. Дорога в обе стороны на много миль была пуста, об этом свидетельствовали и разведчики, и отсутствие сигналов, которые должны были подать оставленные часовые. Крестьянам и горожанам надоело прятаться и ждать неведомо, чего, да еще теперь, когда каждый день «кормил год», а урожай и без того обещал быть скудным. Утром барон велел открыть поселковые ворота, чтобы путники могли беспрепятственно проезжать туда и обратно, но часовых не снял, и сам остался у восточных ворот – ему было неспокойно. Ополчение угрюмо роптало: всем хотелось вернуться домой поскорее, – и барон вяло спорил с ними, как вдруг кто-то испуганно закричал, указывая на небо. Барон поднял голову – и онемел, не веря своим глазам. Над поселком скользнула огромная тень, кто-то воскликнул:

– Господи Иисусе! – кто-то выматерился. Барон, первым придя в себя, зычно крикнул:

– Лучники!!! – И люди бросились к деревянным башням, пристроенным к каменным стенам, огораживающим поселок, хватая луки и стрелы, поспешно надевая каски и шлемы. Сам барон взбежал на барбакан, вооружившись двумя арбалетами. Тварь, которая могла быть только драконом – кем еще?! – мягко развернулась в воздухе, встала свечкой, мерно взмахивая широченными кожистыми крыльями и слегка водя из стороны в сторону длинным хвостом. По команде барона в нее полетела туча стрел, в том числе и арбалетных болтов, но ничто не причинило твари серьезного вреда, отскакивая от ее морщинистой серой кожи. Тварь заскрипела, издала оглушительный звук, словно железом по стеклу, от которого многие зажали уши руками, из ноздрей вырвались два клочка сажи.

– Лучники!!! – Вновь завопил барон, оруженосец подал ему заряженные арбалеты, схватил разряженные и торопливо начал заряжать по новой. Вновь полетели болты и стрелы, и снова – безрезультатно. Чудовище раскрыло широченную пасть с множеством острых, как иглы, зубов, и плюнуло в сторону ворот какой-то зеленоватой вонючей жижей, которая, едва попав на что-то, занималась таким же зеленым вонючим огнем. Раздались дикие крики людей и лошадей. Горя, они метались по сторонам, поджигая все, чего касались. Уцелевшие, мгновенно потеряв волю к сопротивлению, бросились врассыпную, под защиту стен и домов. Некоторые, самые расторопные, успели вскочить верхом и помчаться к противоположному выезду из поселка, но там их встретил такой же огненный хаос и второе драконище. Уничтожив ворота, укрепления и всех, кто пытался хоть как-то сопротивляться, включая самого барона, монстры принялись летать над растерянным городком, плюясь своей горючей жижей, которая растекалась по стенам, горя, затекала в разбитые окна, сочилась сквозь щели в потолках и полах, проникая даже в подвалы. Одно драконище погналось за людьми, бегущими и скакавшими к замку, второе, прыгнув на купол церкви, в которой укрылось большинство горожан, обхватило его крыльями и принялось, словно огромный кот, драть и пинать его задними лапами, пока не проделало дыру. В которую и плюнуло своей адской слюной. Из церкви раздались дикие крики и визг, двери распахнулись, люди, давя друг друга, бросились наружу, где драконище, играя, хватало их, подбрасывало, швыряло о крыши домов, плюясь снова и снова. К нему присоединилось второе, вернувшееся от замка, и вдвоем они долго летали над поселком, поджигая все, что еще не горело, и убивая все, что еще жило, превратив богатый и спокойный поселок в огненный ад, где спасения не было никому. Наигравшись, твари утащили на пригорок труп лошади и принялись ее жрать, отрывая от туши огромные куски и заглатывая их целиком, словно ящерицы, дергая шеей и то и дело огрызаясь друг с другом. Все это с ужасом наблюдали с дальнего холма забытые взрослыми детишки, которые перед этим увлеченно жалили на костре лягушек, нанизывая их на палочки. Самые маленькие плакали и неизбежно привлекли бы внимание драконищ, как только стало бы потише, но тут с юго-востока, издалека, донесся чуть слышный низкий, похожий на мычание звук. Драконища бросили свою жуткую трапезу, заволновались, попеременно сгибая и вытягивая длинные шеи, забулькали, зашипели, заскрипели, и, наконец, встав свечками, оттолкнулись от земли мощными задними лапами и хвостами и взлетели, оставив на земле подле растерзанной лошади глубокие следы. Эти следы потом в недоумевающем ужасе разглядывали явившиеся на дым пожарищ соседи, стражники и ополченцы из Знаменки. Они подобрали растерянных, перепуганных детишек, но те мало, что могли внятно рассказать. Но и этого хватило графу из Лосиного Угла, чтобы вернуться к Драйверу и не скрывающей торжествующей змеиной усмешки Барр, и согласиться на все их прежние и несколько новых условий, в том числе и на налог «живым мясом». После чего в ближайшей же харчевне напился вдрызг и уже не просыхал сутки и недели напролет.

Глава шестая: Звезда Севера

Трактир «У Красной королевы» был выстроен, как большинство богатых домов Элиота, буквой «п», внутри которой был уютный двор. Только в отличие от других таких же домов, здесь не было ни сараев, ни стаек для животных, ни мастерских, только колодец и деревья, дающие приятную тень. Дорожки в этом садике, хоть и были выложены плиткой, во время июльских ливней, частых на юге, все равно превращались в ручьи, хоть и ненадолго. Огарь, Красная королева драконов, их главное, и с некоторых пор единственное сокровище, любила во время ливня сидеть перед открытой дверью и смотреть на воду. Драконов, детей огня, вода влекла и завораживала точно так же, как людей завораживает пляска пламени. Проем двери перед ней, частично затянутый девичьим виноградом, был похож на живую картину, полную изумрудного света, блеска воды и бесконечного движения: вздрагивали листья, пронизанные светом, текли с карниза струи дождевой воды, бурлил поток, в который превратилась тропинка. Ливень шелестел и журчал, изредка погромыхивала уходящая гроза. Королева неподвижно сидела в удобном кресле с высокой спинкой, уронив на подлокотники крупные, но белые и очень красивой формы руки. У нее были темно-рыжие, почти красное дерево, волосы, черные глаза и очень белая кожа, на которую волосы, ресницы и брови отбрасывали неуловимо-огненные тени. Черты лица с азиатскими скулами и большими, но раскосыми глазами, были скульптурно-прекрасны и неподвижны. Волосы она укладывала в высокую затейливую прическу, которая подчеркивала изящество длинной шеи и мраморных плеч. Но драконы обожали ее не за красоту. Точнее, не за ЭТУ красоту.

В такие минуты, когда их Сокровище погружалось в размышления или медитацию, драконы даже двери трактира запирали, чтобы никакой случайный любопытный прохожий не нарушил покой Королевы. И сами почти не двигались и почти не разговаривали, а если и говорили, то вполголоса. И лишь заметив, что она шевельнулась и поменяла позу, Горн налил в высокий бокал розового вина и подошел к ней.

– Я все думаю о том, что он сказал. – Огарь, не глядя, взяла бокал и пригубила вино. Ливень стихал, ручьи мелели на глазах, обнажая бело-охряную плитку. – А ты? Ты думал об этом?

– Мне кажется, он просто посмеялся над нами. – Мрачно ответил Горн. Они ни разу не обсуждали эту тему с того момента, как «Красную Королеву» посетил Страж, но оба мгновенно поняли, о чем речь. Собственно, ни о чем другом с того момента драконы и не думали.

– Это не в его правилах.

– С тех пор, как он родился полу-человеком, он изменился. У него появилось отвратительное чувство юмора. Помимо прочих неприятных человеческих черт.

– Но не в вопросах жизни и смерти.

– Что ему наша жизнь? Ничто – он сам сказал.

– Он сказал, что как человек, дал нам шанс.

– Но не сказал, какой! Даже не намекнул! И это – не издевательская человечья шутка?!

– Он сказал. Да, Горн. Я долго думала над его словами, и поняла: он все сказал. Прямо и недвусмысленно. Не понимаешь?

– Нет. – Горн напрягся. – Не понимаю, Королева, прости.

– Мы начали глупую войну и глупо проиграли ее. Мы потеряли короля, Ивеллон и свободу, и зациклились на этом поражении и на мести за него. Мы все еще проигравшие, Горн. Мы все еще ТАМ, на Пустоши Старого Короля, все еще в плену наших боли, гнева, обиды и разочарования… Это прошлое все еще не отпускает нас.

– И не отпустит, пока не отомстим! Мы уже отомстили Ларе Ол Таэр…

– И лишились возможности снять ее проклятие! Нам не уничтожить всю ее кровь, уже нет, никогда. Ты помнишь, как довы в Дракенсанге приветствовали нового короля?

– Они помешанные. Откуда там взяться королю?!

– Я тоже так подумала в первый миг. А потом… Горн, ты помнишь, что Хлоринги – потомки Белой Волчицы?

– Что с того?

– А Лара выпила кровь Драге…

– Ты хочешь сказать…

– Что ее сыновья – драконы, Горн. – Прошептала Огарь. – Кровь Белой Волчицы и Черного Короля создала драконов. Мы думали, что Белая Королева сошла с ума, когда кричала: «Король родился! Слава королю!». Мы заперли ее в ее пещере, как помешанную… Но он родился. Сын Лары – наш новый король!

– Безумие. – Горн помотал головой, отошел, опершись о спинку второго кресла. – Нет! Откуда ему взяться в Дракенсанге?!

– В пещере Драге, он пришел за его сокровищами.

– Но как?!

– С помощью Ключника, конечно.

– Нет. Нет, нет, нет! – Горн продолжал мотать головой, глаза остекленели. – Нет, это невозможно!

– Очнись, Горн. – Горько произнесла Огарь. – Все сходится. Именно об этом сказал нам ОН. ОН дал нам шанс – сохранил нашего короля, которого мы так упорно старались уничтожить! Король сможет снять с нас все проклятия и подарить нам новую жизнь и свободу… Если сможет простить нам смерть матери.

– Новости хочешь? – Эдд, оруженосец и верный друг Рона Гирста, вернулся из города, как никогда, взбудораженный. – Хлоринги стакнулись с руссами, разбили корнелитов под Кальтенштайном, да и междуреченцев заодно. А еще новость хочешь? Гэйб Хлоринг прикончил твоего братана.

– Андерса? – Не поверил Рон. – Брехня!

– Черта с два брехня. Все точно. Ногами его запинал. Барону Смайли, говорят, рожу в фарш кулаком превратил, а твоего братана – ногами. А герцог объявил вне закона твоего батю, и назначил награду за его голову. Все точно, Рон.

– Вот это да… – Рон встал, прошелся, ослабил ворот, снова сел. Новость потрясла его. Никто не верил, что элодисцы унесут из Междуречья ноги, сохранив при этом головы. Он сам не верил. Считал это само собой разумеющимся, и в его уравнении таких величин, как братья Хлоринги, не было вообще. Папаша Бергстрем казался неуязвимым, несгибаемым, как дуб. Кто против него были эти мальчишки-чельфяки? Один только что из Европы вернулся, ни друзей, ни связей, уж они с папашей проследили, чтобы он с единственным своим союзником никак не стакнулся. Второй – вообще не пойми, кто…

– Он точно Андерса завалил?

– Точно. Говорят, так в шлеме и пинал, там потом месиво кровавое, шлем так и не смогли снять.

– Проклятье… – Рон снова встал и снова уселся, не в состоянии определиться. Братца ему не жаль было ни в малейшей степени, но брат ведь, черт побери! Он, Рон, просто ОБЯЗАН был сейчас что-то чувствовать! И потом, Нордланд перевернулся после Кальтенштайна, изменился в одночасье до неузнаваемости, И Рон, наделенный чутьем и мозгами, как никто, сразу же это понял.

– Герцог тыщу человек казнил прямо на поле. – Продолжал Эдд. – Говорят, сам, лично, головы рубил, пока в крови весь не уделался, как гребаный мясник. – Кстати, этот слух, ничего общего с реальностью не имеющий, циркулирует по Острову по сей день. – Его так теперь и зовут: Красный Жнец. И куда они двинулись от Кальтенштайна, угадай.

– Фьёсангервен им не взять.

– Да? Уверен? Говорил я тебе: Зон и Вальтер девок косяками в огонь швыряют, горожане в бешенстве. А ты, как кобель, своей девке носом под хвост уткнулся и оглох и ослеп! Как только Хлоринги подойдут, горожане тоже подымутся, и тогда Верным конец… А заодно и нам с тобой. Что делать будем, Рон?

– О мальчишке Еннере что слышно?

– Якобы, он ранен и укрыт в безопасном месте. Может, правда, может, нет – не важно, потому, что Эльдебринк и Кирнан точно живы. Один знаменосец у князя Валенского, другой – его армигер. Это задница, Рон.

– Ничего. – Рон взял себя в руки. – Во-первых, я Сулстад, за мной далвеганцы. Это тебе не в тапки срать. Во-вторых, Звезда Севера – ее не возьмешь ни с налета, ни измором. У Хлорингов времени на долгую осаду нет.

– И девки еще. – Напомнил Эдд. – Можно обменять их жизнь на нашу.

Рон промолчал, посмурнев, и Эдд скрипнул зубами: вот же… придурок! Да что ж он так уцепился за девку-то эту?! Ну, красотка – но что, красоток на свете мало?! Что ж он, Эдд, не убил ее сразу, там, на террасе, пока Рон не увидал ее и на нее не повелся, как полоумный?! Знал бы – прирезал в тот же миг и не покаялся бы!

В эти самые мгновения Фиби, как обычно, сидела в покоях своей матери, которые теперь принадлежали ей, и старательно работала над гобеленом. Если поначалу ей было нелегко – Фиби презирала женские рукоделия, считала их чем-то унизительным, низводящим ее на какой-то низший уровень, и не особо усердствовала, постигая их, – то со временем талантливая и ловкая девушка почти сравнялась мастерством с матерью. Не общаясь с оставшимися в замке слугами своих родителей открыто, она постоянно держала с ними связь через свою служанку. Которая и в этот день поспешила к своей госпоже с важными новостями.

– Вам привет, моя госпожа, от мессира Бронсона, они готовы и только и ждут, когда Хлоринги подойдут к городу. Все ждут, сил нет уже терпеть это все!

– Про брата узнала хоть что-нибудь?

– Говорят, что он ранен, но жив, Хлоринги его укрыли в безопасном месте.

– Спасибо, Мэри.

– Господь с вами, моя госпожа, за что?! Мы все скорбим по нашим дорогим господам, царствие им небесное, наилучшие люди были! И за вас готовы хоть в огонь, хоть на плаху, дорогая вы наша! Все готовы, все ждут, только подайте знак, когда – и все поднимутся, не сомневайтесь! Сама топор возьму, – служанка покраснела от гнева, – и кого-нибудь, да отблагодарю за ласки их постылые! Ночью бы порешить их всех, пока спят… Рука не дрогнет!

– Пока не надо. Опасно. – Не отрываясь от гобелена, спокойно произнесла Фиби. – Я скажу, когда. Пусть все будут готовы. Оружие есть?

– Да, госпожа, нашли там, где вы и сказали, всего достаточно.

– Хорошо. – Фиби прикрыла глаза, перекрестилась. – Немного осталось. Совсем немного, мама…

Среди вождей Верных тоже поднялось смятение. В намерениях Хлорингов сомневаться не приходилось, и если с Бергстремами была возможность договориться, которую обещал им Гирст, то насчет того, как ответят на предложение переговоров Хлоринги, никто иллюзий не питал. Гарри Еннер и его друзья живы, а это значит, что ответить придется и за Брэдрик, и за разоренные земли, и за сожженных горожанок, и за смерть Лайнела Еннера. Говорили, что братья шутить не станут и крови не боятся; на Красном Поле их не остановили ни титулы, ни родство. Зон и Вальтер Лысый поспешили в Звезду Севера, но Рон Гирст их ничем не обнадежил.

– Боитесь драться, – сказал он, – садитесь на корабль и драпайте отсюда. В Далвегане вас, может, и примут… А то валите в Европу.

– А ты что делать собираешься? – Разозлился Зон. – Мальчишка Еннер жив, говорят. Надеешься отсидеться в Звезде?

– На что я надеюсь, – спокойно ответил Гирст, – то не твоя печаль, Зон. – Бестрепетно встретил взгляд опешившего от такой наглости рыцаря. Да, это именно он подбил Зона и Вальтера на эту авантюру. Не он бы, и их бы тут точно не было. Может, не было бы и Брэдрика, и Кальтенштайна тоже. Но Рону не было ни стыдно, ни стрёмно. Рыцари, опешившие от такого цинизма, тщетно пытались жечь его презрительными взглядами. Кто они были? Никто. Нищета, пусть и опоясанная. Что опоясанная – даже хуже, так как не могли даже ремеслом каким или торговлей заняться, для рыцаря – позор. Сухую корку водой запивали, надеть-обуть было нечего! А теперь – в богатых доспехах, на хороших лошадях. Хоть немного, но пожили, как люди, могут быть благодарны.

– Думаешь, – чуть ли не дрожа от злости и обиды, попытался уесть его Зон, в то время как усатый седоватый Вальтер жег его презрением молча, – что твой новоиспеченный папаша тебя спасет?

– А почему нет? – Пожал плечами Рон. – Я не только как хозяин Звезды Севера ему нужен. Я, сударь, и сам по себе персона полезная. Мой папаша номер один тебе это подтвердил бы, если б мог.

– Знаешь, что? – Зон встал, руки дрожали. – Ты – бесчестный… негодяй, вот ты кто!

Рон только засмеялся, тоже вставая.

– Не теряйте времени. – Напомнил насмешливо. – Корабль ждать не будет.

Вожди Верных ушли, пылая гневом, обидой и слегка подрастерявшись, а Рон отправился на так полюбившуюся ему террасу. Невесело усмехаясь, осматривал все здесь, понимая, что преждевременными были его восторги и планы. Как ему здесь нравилось, и как он гордился тем, что теперь это роскошное жилище принадлежит ему! Сколько было мечтаний о том, как он будет здесь проводить время с любимой женой и детьми! Теперь, – напомнил он себе, – попрощайся со всем этим, Рональд.

Бояться ему особо было нечего. Можно было уплыть в Далвеган, почему нет? Хоть его планы стать графом Фьесангервенским потерпели крах, сам по себе он – ценный человек, и новый папочка, или, что важнее, герцог Далвеганский его обязательно оценит. Он не пропадет, вот уж точно. Но…

Рон вздохнул полной грудью, устремив взгляд на море. Наверное, Эдд прав – он совсем с ума сошел по этой девушке. Но другой такой на свете нет, это самый волшебный и ценный приз, которым когда-либо манила его судьба. Только вот каково и ей, да и ему тоже, пережить, что ее родители погибли зря?..

Высказав друг другу и своим оруженосцам все, что думали о Гирсте, вожди Верных начали рассуждать, что делать дальше, и тут пересобачились уже между собой. Кончилось все тем, что Зон, собрав немногочисленную горстку соратников, отправился в порт, где спешно готовились выйти в море немногочисленные шхуны – с тех пор, как Верные вошли в город, богатый и оживленный порт опустел, – чтобы сесть на корабль и отплыть в Найнпорт. Не зная, как их примет герцог Далвеганский, Зон уверен был, что Драйвер врагам его врагов будет рад. Вальтер же остался и готовил город к осаде, вызывая восхищение в своих соратниках своими верностью делу и мужеством. Все это и в самом деле в нем было, и даже горожане потом вспоминали его с некоторым уважением. Несмотря на все то зло, которое он совершил в их городе.

В отношении горожан Верные совершили обычную ошибку непопулярных правителей. Поначалу глашатаи принялись надрывно орать на площадях, что «враг у ворот», расписывали зверства, которые «братья-полукровки» устроили в Кальтенштайне, грозились, что герцог Элодисский «утопит город в крови». Глашатаев забрасывали всякой дрянью, свистели и кричали из толпы: «А вы-то нас тут ласками радовали!». Кончилось тем, что людей разогнали по домам, объявив повсюду, что если кто во время осады только высунет нос – его сразу же, «по законам войны», убьют на месте. Но даже самые большие оптимисты из Верных не особо надеялись на действенность этой меры. Все понимали, что поддержки города у них не будет – и это мягко говоря. Но деваться Верным было некуда – несколько небольших шхун не могли вместить всех, кораблей взять было негде, отступить было некуда. Единственный путь отхода – по берегу Сайской бухты в Валену, но Верные не питали иллюзий по поводу руссов. Те давно уже однозначно дали понять, как к ним относятся и как, если что, встретят. И Вальтер принял действительно мужественное решение, оставшись со своими людьми. Понимая, что они обречены, он не желал смириться с неизбежным, и лихорадочно размышляя, как быть, принял в конце концов решение, шокировавшее даже многих из его собственных соратников.

Нордско-русское войско Хлорингов приближалось стремительно: только что разведчики докладывали, что они в двух днях пути, и не успело свечереть, а они уже показались на дальнем юго-западном склоне, безлесном, прогретом июльским солнцем, покрытом большими валунами и поросшем вереском. Вальтер со своими приближенными бегом, бросив накрытые к обеду столы, не надев доспехов, помчался на городскую стену. И верно: блистающий золотом королевский штандарт Хлорингов виден был даже издалека. Древний золотой орел, знакомый каждой собаке на этом острове, сверкал и бесил.

– Делай, что приказано. – Насмотревшись, коротко велел Вальтер Майклу Пресли, в недалеком прошлом – нищему однощитному рыцарю, зарабатывающему на кусок хлеба и дешевое пиво тем, что устраивал показательные бои на ярмарках и рынках, на потеху черни, а теперь – его правой руке, сменившему нищий драный лентнер и ржавую чиненную-перечиненную кольчугу на богатые одежду и доспехи. Их очень много было в Междуречье и Далвегане – обедневших рыцарей, которым не посчастливилось войти в свиту богатого сеньора, лишенных земельного надела и возможности кормиться с него, но при том строгим рыцарским уставом им запрещено было и работать, и – особенно! – торговать, как и заниматься каким-либо ремеслом. Кто-то стал раубриттером, но в Междуречье и это занятие было сопряжено с огромным риском из-за лютой конкуренции и большой плотности населения – не так много здесь было мест, где можно было скрываться. Самый большой лесной массив, Зеленый Лес, держали люди Элоизы Сван, а та конкурентов не терпела абсолютно. Унизительная нужда и беспросветная нищета, постоянные насмешки, сопровождавшие их и в трактирах, и в дороге, и на помосте, где они вертели мечами и сражались друг с другом, ожесточили их сердца. Словно озлобленные до крайности голодные псы, которых спустили с поводка и скомандовали: «Взять!», они набросились на тех, кого им указали в качестве врагов с криком: «С нами БОГ!». Давно копившаяся усталость и недовольство собой и жизнью нашли выход в фанатизме, ненависти к тем, кого объявил врагами Корнелий. Это была понятная ненависть, правильная, «святая». Каждый из них истово верил, что не просто сдался нужде и пошел убивать и грабить, чтобы разбогатеть, нет! Они исполняют некую священную миссию. Они не сброд, назвавший себя корнелитами, не оборзевшее быдло, они – иные, они Верные! И это были люди, в сто раз худшие и опасные, нежели их вожди, прекрасно понимающие, что они делают и зачем. С циником, действующим во имя выгоды и власти, договориться можно, с фанатиком – никогда.

Эти слова отца Гарет вспомнил, когда они поджидали группу конных рыцарей с флагом Верных, облаченных в белые котты с черными крестами в завитушках, символизирующих огонь и дым. Его зоркие эльфийские глаза заметили у стен города, прямо напротив ворот, группу женщин и детей, и нехорошее предчувствие сжало грудь и стиснуло зубы. Рыцари подъехали, двое, молодой, чуть старше братьев, и мужчина в годах, с обвислыми черными усами, в сопровождении небольшой свиты из мрачных кнехтов. Гарет узнал герб молодого: Пресли, род обширный, со многими побочными ветвями, из которых не все сохранили прежние славу и достаток. Какой-то совсем захудалый Пресли, – пренебрежительно подумал Гарет, – не известный естественным наукам. Сэр Майкл Пресли заметил пренебрежение во взгляде герцога – нищенское существование сделало его болезненно чувствительным к малейшим проявлениям неуважения. Он мгновенно понял, что герцог узнал его герб и безошибочно причислил его к самым захудалым представителям славного рода, не смотря на новую богатую амуницию и хорошего коня. Стиснул зубы, в глазах затеплился мрачный огонь.

– Обсудим вашу капитуляцию? – Насмешливо спросил Гарет. – Если сами, добровольно, сложите оружие, выйдете из города, выстроитесь на поле и подставите шеи палачу – так и быть, умрете легко и приятно. – Выраженьице это он подхватил у корнелитов. – Тех, на кого не укажут горожане, как на самых рьяных убийц, может, даже помилую. Отправлю в рудники. Там тоже люди живут.

– Никакой капитуляции. – Отрывисто бросил сэр Пресли. – Вы выпускаете нас из города и даете слово чести, что не тронете ни одного Верного.

– С дуба рухнул? – Насторожился Гарет. Он знал – еще до того, как Пресли произнес ядовито:

– Там, перед воротами, стоят женщины с детьми. Как только вы пойдете на приступ, лучники расстреляют их со стен. И на местное население не надейтесь. Они знают, что стоит им дернуться, и их жены и дети умрут. Вы войдете в город по трупам невинных! Хлорингам тысячу лет не забудут этого.

– Ах, ты… – Гарет до половины обнажил меч, но сдержался, заметив, как радостно вспыхнули глаза Верных. Скривился. – Я подозревал, что вы мрази конченные, но не думал, что настолько.

– Я рыцарь! – Вскинулся Пресли.

– Ты?! – По-волчьи ощерился Гарет. – Ты – падаль, как и вся твоя кодла, за спинами баб и детишек спрятались и ждете уважения?! Пшел вон, пока не отходил тебя вожжами, как быдло!

– Твой ответ? – Остановил побелевшего от гнева молодого приятеля черноусый.

– Нам нужно посовещаться. – Кривясь, ответил Гарет. – Ответ вы узнаете.

– Дети и женщины стоят в поле, ждут. – Напомнил тот и развернул коня.

В шатре, который уже успели разбить для герцога кнехты, сидели Ингрид, молодая монашка из какого-то сожженного монастыря, которую Гарет подобрал в Новом Торхвилле и сделал служанкой своей любовницы, и эльфийка из отряда Дэна, наигрывающая на эльфийской гитаре что-то нежно-романтическое.

– Ты сказала, что можешь связать меня с братом. – Стараясь говорить вежливо, обратился к ней Гарет. – Для того и осталась в отряде.

– Верно. – Ответила та, не отрываясь от своего занятия и не поднимая головы. – Я для этого и осталась.

– Ингрид, покинь нас. И ты, – он не помнил имени худенькой запуганной девушки, – тоже.

Девушки послушно поднялись и вышли, оставив рукоделие – они шили белье для Ингрид, пока герцог не купил для нее в большом городе все необходимое. Гэбриэл обещал заказать для содержанки герцога в Коневых Водах платья, обувь и головные уборы, но пока что выглядела Ингрид для своего нового положения очень скромно.

– Можешь называть меня Цветок Жимолости. – Заметила эльфийка. – И прошу, будь повежливее. Я не твой вассал и не служанка.

– Прошу прощения, если обидел. – Сухо ответил Гарет. – У нас сейчас такая проблема, что…

– Я знаю. Хочешь говорить с братом?

– Хочу.

– Хорошо. – Она подула в сложенные ладони, и на них возникла уже виденная Гаретом птица: черный, как антрацит, дербник с яркими, горящими янтарным огнем, глазами.

– Младший? – Осторожно спросил Гарет, глядя в горящий глаз.

– Говори. – Прошептала птица с неподражаемой родной интонацией.

– Младший, ты?

– Я, кто же.

– Где ты?

– А хрен знает, в скалах где-то. Гарри говорит, скоро будем у входа. Тут с моря гроза идет опять, то еще зрелище. А ты?

– Мы подошли к городу. – И Гарет скупо рассказал о случившемся.

– Отпустить я их не могу. – Озвучил проблему. – Выпускать на Остров этих тварей – все равно, что волков в овчарню запустить. Они не успокоятся, и куда пойдут и кого по дороге жечь будут, один хрен знает. Да и кто я буду после этого? Но если дать им баб положить, эту кровь на нас спишут как пить дать, и от нее мы уже никогда не отмоемся.

– Да и стремно, – согласилась птица, – баб-то с детьми за что? Что думаешь?

– Если посадить их на корабль и того… вместе с Гирстом отправить куда-нибудь в Европу, а с кораблем подгадать так, чтобы он затонул по дороге?

– И сколько времени на это уйдет?

– Много. – Согласился Гарет. – Ты у нас мастер на неожиданные решения, давай, думай.

– А что тут думать? Тяни время.

– Зачем?

– Положись на меня. Тяни время, предложи им этот самый корабль, скажи, что на Острове им делать нечего, пусть соглашаются свалить. Думаю, согласятся они.

– Думаю, тоже. – Кивнул Гарет. – Но что задумал-то?

– Так… ворочается в башке идейка одна. Мы тут ждем Джона, школяра, он давно уж в город подался. На разведку. Порешаем вместе. Договорились? Тяни время.

– Хорошо. – Гарет колебался, но решил довериться брату. В Гэбриэле было что-то такое, что заставляло верить ему, причем действовало это «что-то» как на близких и друзей, так и на врагов. А в свете последних событий Гарет и вовсе чувствовал, как они с братом чуть ли не меняются местами, но принимал это, как должное, так естественно это происходило. Выйдя из шатра и мимолетно поцеловав зардевшуюся Ингрид, он подумал: а что бы он сам сделал в такой ситуации? И, как ему показалось, решение все-таки нашел. «Merde, а может и сработать». – Подумал с облегчением. И пошел к своим спутникам, которые сейчас ломали головы над ультиматумом Верных, понимая, как и Гарет, что и отпускать их из города нельзя, и пожертвовать горожанками и их детьми невозможно.

– Может, амнистию им пообещать? – Предложил новоявленный граф Анвилский, как только Гарет подошел к ним.

– Всем? – Хмуро спросил Гарет. – Вождей мы помиловать не можем, нас не поймут на Острове. А задумали эту хрень волшебную именно вожди.

– Дать слово, что отпускаем, а как только выйдут, перебить? – Приподнял бровь Ратмир. – Подло, но иного выхода нет.

– Подло. – Согласился Гарет. – Но я бы пошел не это не задумываясь, только и они не дураки. Они так и пойдут, прикрываясь детишками. И что в остатке у нас будет? Мародеры и фанатики на свободном выгуле, или навеки испорченная репутация и море невинной крови на руках.

– Нарушить слово чести? – Изумился рыцарь Торгнир. – Даже как простое допущение…

– Ради невинных людей? – Перебил его Гарет. – Да. Господь мне простит этот грех, Он знает, что стоит на кону. Отмолю. Только наши враги не простачки, и слову моему не поверят. Они себе-то не верят.

– Подонки без чести! – Скривился Торгнир. – Вы правы, милорд, с такими не стоит церемониться. Ни один рыцарь, истинно являющийся таковым, женщинами прикрываться не станет.

– У меня есть план, но он требует времени. – Заявил Гарет. – Что, эти – ждут?

– Ждут, милорд. – Матиас, как всегда, был рядом и все знал. – Отъехали к роще и ждут.

– Граф, – обратился Гарет к Кальтенштайну, – передайте им мое предложение…

– Остаться на этом Острове вам невозможно. – Говорил через несколько минут Ганс Кальтенштайн, обращаясь в Пресли. – Вы и сами должны понимать это. В качестве компромисса мой герцог предлагает вам корабли, чтобы отплыть в Европу. Куда вам будет угодно, только подальше от Нордланда. Если вы высадитесь хоть где-то на Острове, все компромиссы будут признаны недействительными и на вас откроется охота. Мой герцог назначит вознаграждение за каждого из вас, и вы знаете, что рано или поздно вас продадут. Если вы согласны, то в Саю немедленно будут отправлены нарочные за судами. Это не займет слишком много времени. Ваш ответ? – Ганс Кальтенштайн, сам человек чести и очень серьезно относившийся к своему сану рыцаря, к самой идее рыцарства, был шокирован и возмущен поведением Верных до того, что не пытался скрыть свое презрение. Майкла Пресли это задело – все знали, что Кальтенштайн, хоть и признанный всеми чудак, но человек благородный и честный, и защититься от его презрения собственным презрением, как в случае с ненавистным полукровкой Гаретом, не получалось. И Майкл Пресли не мог не попытаться оправдаться:

– Мы действуем так, чтобы спасти не себя, а наших людей, которые виновны только в том, что исполняли наши приказы честно и достойно! Что сделали бы вы на нашем месте?

– Я, – холодно ответил рыцарь, – невинных людей не тронул бы. Я пришел бы к герцогу и предложил: возьми мою голову, забери город, но пощади моих людей. Я думаю, его светлость согласился бы на такой компромисс. Многих помиловал бы, кого-то сослал в рудники. А я достойно принял бы свою кару.

– Это только слова! – Вспылил Майкл. – Говорить легко…

– Ваш ответ? – Чуть повысив голос, перебил его Кальтенштайн. Майкл несколько секунд смотрел ему в глаза, понимая, что не сможет того ни переубедить, ни поколебать… Это было неприятно. Черт, это было даже… болезненно. Гарет Хлоринг знал, кого послать!

– Мне нужно тоже посовещаться. – Сказал, взяв себя в руки. – Если мы согласимся, поднимем зеленый флаг. Если нет – черный.

Первые порывы ветра, несущего с моря очередную грозу, всплеснули ветвями дерева, трепанули флаги.

– Будьте милосердны, – не сдержался Кальтенштайн, – дайте женщинам и детям укрыться где-нибудь от грозы! Они же стоят на поле!

– Ничего. – Буркнул Пресли. – Не растают. Быстрее зашевелитесь.

– Куда бы вы ни пошли, – сказал Кальтенштайн, – сколько бы теперь не прожили, чести вам не вернуть. Этот позор теперь с вами навечно. Живите с ним, сударь.

Первый удар грома словно поставил точку его словам. Он развернул своего роскошного коня, которого назвал Экселенцем, и поехал прочь, не оглядываясь.

Рон, которому донесли о происходящем в городе в тот же час, только хмыкнул. Он отлично понял, какая проблема встала перед Хлорингами, и даже попытался прикинуть, а не помочь ли им, чтобы выторговать себе кое-какие бонусы? И каким образом?

– Спустимся к ним, скажем Вальтеру, что ты передумал и готов биться с ним плечом к плечу. – Уверенно предложил Эдд. – Перережем Вальтеру и его рыцаренкам глотки и сдадим Хлорингам город.

– Хорошая идея. – Согласился Гирст. – Может и сработать. Мне надо подумать.

– Подумать? – Прищурился Эдд. – Или дело в девке? Хлоринги ее заберут, как пить дать. Только ты ее и видел. Только знаешь, оно и к лучшему. Перебесишься вдали от нее и снова человеком станешь.

– Хватит! – Огрызнулся Рон. – Достал уже! Это не твое дело!

– А вот это ты ошибаешься! – Вспыхнул Эдд. – Это и наше дело тоже! Мы пришли сюда за тобой, Рон. Мы с тобой делили все, и победы, и преступления. Ты рисковал не только своей головой, но и нашими, и теперь все, что мы вместе замутили, нам вместе и расхлебывать. И только попробуй ради какой-то смазливой сучки предать нас, только попробуй!!!

– Отвяжись! – дернулся Рон. – Сказал же: подумать надо!

Эдд прожег его гневным взглядом, но ничего больше не сказал. Он-то знал: взгляды, упреки, попытки пристыдить или взывать к совести и чести на Рона не действуют уже давно. Как, впрочем, и на него самого. Ушел, но на душе скребли кошки. Сколько раз он готов был уже тайком прирезать девку, из-за которой Рон так ссучился! Не прирезал потому, что понимал: только брак Рона с этой девкой сделает их положение легитимным. Есть и вторая, но та мелкая совсем и дурная, больная на голову. Но сейчас положение изменилось. Теперь им брак этот на хрен не нужен, и девка – тем более. Если только Рон все-таки не надумает принять вариант со сдачей города – тогда без девки никак… Но чутье подсказывало Эдду: не примет Рон такой вариант, при котором теряет сучку. Выход один: прирезать ее, и валить с Роном в Далвеган. Из-за девки, конечно, Рон взбесится, но он не дурак, поорет и поймет, что так надо было. Они ведь с Роном с тринадцати лет вместе, больше, чем братья, прошли все, что можно, столько вместе пережито! Не пересобачатся же они из-за нее, не бывает так! А на службе Далвеганцам им кисло не будет. Рон считал, и Эдд согласен был с ним, что текущие события – так, разминка перед большой заварушкой, которая прям-таки напрашивалась, прям-таки мерещилась уже довольно явственно. И в этой заварушке, да на службе такому человеку, как герцог Далвеганский, как знать, не обретут ли они куда больше, чем теряют теперь? Во всяком случае, Эдд в это верил. И лишиться всего этого из-за смазливой девки?.. Вот уж нет! Спросив у одного из своих людей, где Фиби, Эдд уверенно направился в ее покои.

И замер перед дверью, услышав голос Рона. Так и знал – тот уже там! Ладно. – Решил Эдд. – Сделает позже, делов-то.

– Была у меня мысль, – говорил в этот самый момент Рон Гирст, он же Рональд Сулстад, склонившей голову и чуть покрасневшей Фиби, – обмануть тебя. Обвенчаться с тобой прямо сейчас, якобы я мелкую твою тогда отпущу. Но я передумал. Я уезжаю, Фиби. Отправлюсь в Клойстергем, к папаше Сулстаду. В порту шхуна стоит под парусами, пока тут Верные с Хлорингами бодаются, я на ней отплыву. А вас с сестрой я отпускаю. Я не шучу. Я и так много зла вам причинил, и жаль мне так, что не могу высказать, за то, что сделано. Простить ты меня не сможешь, но если бы ты могла, вспоминая обо мне, думать: «Не все в нем было дурно, и если бы жизнь его сложилась иначе, мы могли бы по-другому встретиться, и тогда все у нас получилось бы красиво, как в поэме». Если бы ты могла так думать…

– Я день и ночь так думаю. – Тихо, не поднимая головы, призналась Фиби. – Ты – мужчина моей мечты, моя греза, мое наваждение. И ты – убил мою маму! Я знаю почему, знаю! И ненавижу все, что привело тебя к этому! И себя ненавижу тоже. Я дурная дочь, предательница своей семьи, лживая невеста… Я говорю то, что девушке говорить не пристало, но мне все равно. Я уже ничего не боюсь. Я дурная, лживая…

– Ты ангел! – падая перед ней на колени, перебил ее Рон пылко. – Ты мой ангел…

– Грязный ангел. – Всхлипнула Фиби. – Лживый и бесчестный.

– Поплыли со мной! – Взмолился Рон. – Стань мой женой, и поплыли в Клойстергем вместе! Я для тебя… Господи, да чего я не сделаю для тебя?! Хочешь, сделаю тебя герцогиней?! Я серьезно, Фиби! Да хоть королевой! Во мне такая сила, когда я смотрю на тебя, что я, наверное, землю перевернуть способен!

– Я не могу, мне не нужно в Клойстергем. Отец и Сулстады всегда были врагами. И что я буду там? Ты и сам это понимаешь. Мое место здесь… – Она подняла голову и взглянула ему прямо в душу. – Но если бы ты остался…

– Хочешь? Я останусь. И приму все, что заслужил. – Тут же ответил Рон.

– Нет… я не хочу так. – Фиби задрожала, глаза потемнели. – Я ужасная, но это сильнее меня. Мне стыдно, мне так стыдно, но я ничего не могу с собой поделать!.. Я хочу… хочу, чтобы ты остался со мной, Рон… Как мой спаситель. – Он чуть наклонил вопросительно голову, и девушка продолжила, дрожа и запинаясь:

– Если бы ты… избавился от своих людей… И открыл бы ворота Хлорингам… Я сказала бы, что ты – мой спаситель. Что ты вынужден был играть свою роль, чтобы оберегать нас с сестрой, но на самом деле все преступления совершали твои люди…

– Ты в самом деле этого хочешь? – Задумчиво спросил Рон. Фиби, залившись слезами, кивнула и обхватила себя руками. Простонала:

– Я не могу расстаться с тобой!.. Сделай же что-нибудь для нас!..

– Хорошо. – Рон поднялся. – Я весь твой, Фиби, ангел.

– Мои люди поддержат тебя. – Решительно отринув все колебания, заявила Фиби. – Они давно этого ждут. Мы могли перерезать вас во сне… Но я не могла. Ты понимаешь?

– да. – Рон тоже отбросил колебания. Он был умен, искушен в разных интригах и каверзах, решителен и в то же время осторожен… Но эта девушка была и в самом деле его идеей фикс. Он в самом деле потерял голову от нее. И за одну надежду быть с нею поставил на карту все. – Спасибо, Фиби. Я знал… Но тоже не мог. – Он заколебался. – Если что…

– Ты не поцелуешь меня? – Фиби покраснела, и стала такой прелестной, что у Рона перехватило дух. Девушка, зардевшись, опустила глаза, и он качнулся к ней, вне себя от счастья и гордости: надо же! Значит, он и в самом деле что-то стоит, раз девушка, такая девушка, как Фиби Еннер, готова пренебречь даже тем, что он сотворил с ее семьей, ради такого, как он?! Фиби ответила на поцелуй неумело, по-девичьи, но так пылко, что не оставалось сомнений: она отвечает ему искренне, это не может быть притворством.

– Мне позвать людей? – Прошептала она, вся дрожа и пылая от его поцелуя, и машинально вновь почти касаясь его губсвоими губами, напрашиваясь на новый поцелуй.

– да. – Ответил он. – Но с Эддом я разберусь один. Сам. – И вновь прильнул к ее губам, покрасневшим от поцелуев, чуть припухшим, прекрасным. С силой заставил себя оторваться от нее, наградил сияющим взглядом и вышел прочь. Служанка выбралась из-за полога, неуверенно взглянула ей в глаза:

– Госпожа, уместно ли это?

– Не спрашивай. – Фиби зажмурилась, стискивая себя руками. – Умоляю: не спрашивай меня ни о чем!.. Сегодня все кончится. Все. Так… или иначе.

Эдд дождался, когда Рон выйдет из покоев Фиби и завернет в коридор, и решительно подошел к двери. Распахнул ее, нащупывая рукоять кинжала. Да, – мелькнула в голове мысль, едва он увидел девчонку и встретил ее взгляд, – хороша, сучка. Даже жаль немного такую красоту… Но красавиц много, а он, Эдд, – один. Только бы крик не подняла… Это была его последняя осознанная мысль. Чья-то твердая жесткая ладонь легла сзади на лоб, запрокидывая голову, и нож полоснул по обнажившемуся горлу, как по маслу.

– Прости, Эдд. – Сказал Рон. – Я так и знал, что ты на это решишься. – Взглянул на побелевшую, как полотно, Фиби. – Вот теперь дай сигнал, Звезда Севера.

Ход был длинным и извилистым, но на удивление удобным и сухим. Кину пояснил, что эльфы привлекли к его строительству гномов, или, как их звали в Нордланде, цвергов, которые творили под землей чудеса из камня и металлов. Это был настоящий коридор, облицованный каменной плиткой, с гнездами для светильников. Шедший впереди Гарри, одна рука которого висела на перевязи, зажигал светильники от факела, который нес в здоровой руке. И пояснял:

– Светильники всегда должны быть заправлены. Это делал доверенный слуга моего отца, каждый раз после того, как ходом пользовались.

– И часто им пользовались?

– Нет. Обычно – только для того, чтобы отец показал его сыну, ну, и для того, чтобы проверить, все ли в порядке, это делалось раз в год.

– Удобная штука. – Похвалил Гэбриэл. – Я думал, мы по какой-нибудь норе полезем, а тут удобно, мне почти пригибаться не приходится. – Он был слишком высок для этого прохода, и машинально втягивал голову в плечи, чтобы не скрести макушкой потолок. А Кину, тоже очень высокий, но пониже, шел свободно, хотя ему тоже было не особенно комфортно – потолок был слишком низок и для него. Марк тут же сообщил, что в Урте тоже есть туннель, вот там действительно тесно. Гэбриэл озадачился: а есть ли такое в Хефлинуэлле? – и решил спросить у брата. В общем, им было, о чем поговорить, пока они шли – довольно долго шли, – к дубовой двери, обитой железом. Тут Гарри приложил палец к губам:

– Тише! – Произнес шепотом. – Теперь мы попадем в замок. Это тоже тайный проход, в стене, к донжону. Но здесь могут уже услышать.

– Теперь я первый пойду. – Двинулся к нему Гэбриэл, но Гарри отрицательно качнул головой:

– Нет. Проход узкий, только для одного. А только я знаю, как открыть фальшпанель.

– А если ты выйдешь, и прямо на меч? Или на стрелы? Я не могу рисковать единственным Еннером. Отец мне этого не простит. Ты его крестник, считай, наш младший братишка.

– Спасибо. – Усмехнулся «братишка», который был младше братьев всего на три года. – Но первым пойду, все-таки, я. Там кладовая, вряд ли, кроме слуг, кто-то там будет. А из кладовой двери в женскую половину и покои мамы. Там, возможно, сёстры… Я надеюсь на это. Так что за мной, только очень тихо!

– Это ты эльфам и полукровкам говоришь? – Ухмыльнулся Гэбриэл. – Это вы, приятели, не топайте!

Проход и в самом деле оказался узкий, только для одного, правда, к счастью, с учетом доспехов. Крутые ступени вели вверх и вверх, то и дело поворачивая вместе со зданием. Были даже ответвления, которые, по словам Гарри, заканчивались слуховыми отверстиями. Чуткое ухо полукровки одновременно с эльфами уловило звон стали – в замке шло сражение.

– Там дерутся! – Прошептал он. – Скорей!..

– Все, Фиби. – Рон, разгоряченный коротким боем, стремительно вошел в покои Фиби, отшвырнул окровавленный клинок, порывисто обнял ее и жадно поцеловал. – Замок твой… И я тоже.

– Благодарю… – Прошептала Фиби, запрокидывая голову. Она вся пылала и дрожала, на бледных щеках играл румянец, глаза блестели, потемнев от расширившихся зрачков. – Я тоже твоя, Рон… навеки, клянусь. – Ответила на его очередной поцелуй. Рон чувствовал отклик ее тела, ее ответную страсть, в которой не мог обмануться. Пальцы ее, зарывающиеся в его волосы, пробежали по щекам, по шее, нащупали яремную вену и вонзили в нее острую, специально заточенную по ее просьбе одним из слуг заколку. Рон отшатнулся, схватившись за шею, но во взгляде его упрека не было. Он даже попытался улыбнуться, даже произнес:

– Все равно… люблю.

– Я тоже люблю!!! – закричала Фиби. – Но ты маму убил! Ты маму убил!!! Зачем, Рон?!! Зачем ты, почему?!! Ненавижу… ненавижу твоего отца, твою мать, ненавижу всех, из-за кого ты такой!!! Боже, помоги мне!!! – Она бросилась к нему, подхватила, опустилась с ним на колени, обнимая. – Боже, помоги мне и ему!!! – И зарыдала, прижимая к груди его голову и не обращая внимания на кровь, от которой стремительно промокали ее платье и даже волосы. Так их и нашли ворвавшиеся в ее покои брат и его спутники.

– Фиби?! – Воскликнул Гарри, бросаясь к ней. – Фиби, сестренка, что случилось? Ты ранена?!

– Все в порядке, Гарри. – Подняла к нему бледное, залитое слезами лицо Фиби. – Замок свободен… все хорошо.

– А это…

– Это Рон. – Фиби бережно отстранилась, опустила тело на пол. – Его нужно… похоронить. Он… заслужил покой.

– Что здесь произошло? – Гарри изумленно смотрел на тело, на руки сестры, на заколку. – Фиби! Это ты – его?!

– Он убил нашу маму. – Прошептала Фиби. – Но он за это заплатил. Не мсти мертвому.

Мужчины замерли, не издавая ни звука – никто не знал, что здесь можно сказать и что сделать. А Фиби нагнулась и осторожно поцеловала мертвого в губы, бережно придерживая его голову.

«Красивая какая. – Подумал Гэбриэл. – Прям Звезда Севера. Бедняга Марк… Да и Гирст тоже». Снаружи раздался мощный удар грома: гроза началась.

Гроза разошлась не на шутку. Молнии били, казалось, одновременно все, грохот стоял такой, что уши закладывало. Женщины и дети в поле, под проливным дождем, плакали и молились, каждую секунду ожидая, что гром небесный обрушится на них. Лучники и дозорные напряженно вглядывались сквозь завесу дождя – не попытаются ли враги воспользоваться грозой, чтобы освободить заложниц и подло напасть? Вальтер Лысый прохаживался по стене в сопровождении Майкла Пресли, черноусого Виттриха Крэля, родственника Шарлотты Крэль из замка Воронье Гнездо, точнее – брата ее покойного мужа, и оруженосцев, нервно поглядывая то на море – не видно ли просвета? – то на поле.

– Эти проклятые полукровки, – жаловался он без малейшего проблеска самокритики, – на все способны. Даже напасть сейчас. Ведь вынудят же, мерзавцы, принять крайние меры!

– Мы что, – напрягся Майкл, – в самом деле будем стрелять по бабам и детям? – Он изначально согласился на эту авантюру только потому, что поверил: это блеф, и Хлоринги не посмеют пойти по трупам.

– Это война, сударь. – Огрызнулся Вальтер. – Лес рубят – щепки летят. Одна-другая жертва все равно понадобится, чтобы доказать, что мы не шутим. Видит Бог, я хотел без этого обойтись, но если полукровки не оставят нам выбора…

– Я не стану этого делать. – Отчеканил Майкл. – И мои люди – тоже! Довольно с меня позора!

– Не смей, – гневно напустился на него Вальтер, – перечить мне, мальчишка! Где твоя честь, и где сотни жизней тех, кто нам их доверил?!

– Моя честь пока при мне, – побледнел Майкл, – хоть ее основательно смешали с дерьмом те самые полукровки, которые сейчас спасают мирян, которых поставили под удар мы. Это еще нужно посмотреть, кто здесь Божий воин, а кто мразь! Я согласился на уловку, а не на преступление!

– А чем ты занимался все это время?! – Хрипло выдохнул ему в лицо старым перегаром Вальтер, глаза от злости остекленели. – Что ты делал в городе, откуда на тебе все, что ты нацепил?! Ты голый и босый пришел к Святому Корнелию, ты с нами Брэдрик брал! Вот это тряпье, – он дернул рукав его лентнера так сильно, что Майкл пошатнулся, – ты с трупа горожанина снял, нет?!

– Я воевал с еретиками! – Вырвал рукав из цепких пальцев Майкл. – Я боролся со злом! – Он почти кричал, чтобы перекричать грохот грозы и шум ливня. – И с трупов я не снимал… одежду! – Он вовремя вспомнил, что оружие и драгоценности он-таки брал. – А это – он указал в поле, – не еретики!!! Это дети!!!

– Нет, вы посмотрите, какой у нас Ланцелот Озерный выискался! – Зашипел Вальтер. Сейчас был ну, совсем не подходящий момент для внутренней распри. – Закрой рот, пацан! И делай, что приказывают!

– Я не стану, – запальчиво дернулся Майкл, – убивать мирян! И не дам никому другому… – Договорить он не успел. Вальтер, молниеносно выхватив кинжал, полоснул им по горлу Майкла Пресли. Кровь веером брызнула на его котт и лицо, попав и на спутников. Вальтер оглянулся, страшно оскалившись:

– Есть еще предатели?! Кто еще вдруг решил вспомнить о своей чести?!

Все молчали. Если кто и сочувствовал в душе Пресли, вслух и даже взглядом выразить этого никто не посмел.

– Поймите, придурки, – Вальтер старательно вытер клинок, – это наш единственный шанс спасти свои жизни и жизни наших людей! Они доверили нам свои судьбы, пошли за нами, верили нам и выполняли наши приказы! Я мог уплыть к чертям со скотиной Зоном, но у меня своя честь, и она не позволит мне бросить своих людей, не сделав для них все, что можно! И пусть меня в грязи изваляют, я готов на эту жертву! Все, что свершится, я беру на себя, понятно?!

– Красиво сказал. – В паузе между ударами грома произнес, выступая из сумрака дверного проема, высоченный полукровка с седыми прядями в коротких черных волосах. – Аж понравилось. Нет, кроме шуток. Уговорил, чертяка, простых кнехтов убивать не будем. Отправятся в рудники, если быковать не станут. Тихо! – Предупредил, вскинув руку с кинжалом, – вы все под прицелом эльфийских лучников, дернетесь – ежиками станете. Ты проиграл, Вальтер, смирись. Здесь, со мной, граф Фьёсангервенский, законный граф, не Гирст. Оружие бросьте. – Он помедлил. – Бросьте, сказал. – И так это произнес, что оруженосцы, а за ними и Крэль, кто сразу, кто с заминкой, но бросили ему под ноги свои мечи и кинжалы. За спиной Гэбриэла, поторапливая их, появились Гарри, Марк, Кирнан и эльфийские лучники. Один Вальтер не шелохнулся, весь натянутый, как струна, прожигающий Гэбриэла глазами.

– Я не сдамся, – произнес отчетливо, – проклятому полукровке. Ты – не человек, не рыцарь, ты – порождение скверного чрева, демон, низшая тварь, но никак не рыцарь, которому не позорно было бы отдать свой меч! Ненавижу тебя и таких, как ты! Я выжигал вашу нечисть, сколько мог, и горжусь этим! На моих руках кровь ваша, и я горжусь этой кровью, и руки мои, – он вскинул сжатый кулак, – святы!!!

– Надеешься, что убью тебя сейчас? – Чуть нагнул голову, глядя на него исподлобья, Гэбриэл. – Не надейся. Пойдешь на плаху, выродок бесноватый, где тебе откромсают ручки твои священные. Но не за полукровок, урод, а за Брэдрик и его жителей, которые полукровками не были, а были простыми людьми, нордландцами, крещеными, как и ты. За деревни разоренные и крестьянок убитых, за детишек, которые погибают от голода в сожженных избах. И можешь орать с плахи, что хочешь про скверное чрево, спросят с тебя не за это.

– Не-ет. – Покачал головой Вальтер, отступая. Гроза стихала, и говорил он уже нормальным голосом, не пытаясь перекричать ее. – Не-ет, не выйдет. Не потащите вы меня на плаху, скоты… – И, не успел Гэбриэл дёрнуться в его сторону, как Вальтер, прыгнув на парапет, бросился вниз.

Через полчаса герцог Элодисский и его люди входили в Фьёсангервен через открытые бойцами Гэбриэла ворота, и с ними входили заложницы с детьми, заплаканные, перепуганные и промокшие, но целые и невредимые. Гроза ушла, погромыхивая где-то над Анвилом, оставив запах сырой земли и озона, на мокрые стены и мостовую щедро палило солнце. По водостокам еще с плеском бежала вода, сливаясь с цокотом копыт. Горожане еще были слишком потрясены последними событиями, чтобы приветствовать освободивших их воинов и своего молодого графа слишком радостно, но все же встречали Гарри Еннера тепло и с искренними облегчением и сочувствием. Гарри и сам не мог поверить, что еще совсем недавно он был совершенно другим человеком, сыном, братом, другом, беспечным, почти мальчишкой, за которого всегда решали и которого всегда прикрывали мудрые и любящие родители. Он даже не знал, что будет делать с графством, одним из самых больших на Острове, да еще так пострадавшим от бунта? Сумеет ли, будет ли соответствовать поднятой отцом и мамой планке, не опозорит ли их?..

– Не ссы. – Тихо сказал ему Гэбриэл, когда Гарри выдал этот страх вслух. – Я тоже не знал, да и сейчас не знаю. Нифига, поможем, друзья помогут. Поедешь со мной на мою свадьбу, отец тебя всему научит. Улыбайся, на тебя подданные смотрят. И рукой помаши, не отвалится.

Глава седьмая: Черный дракон! Рок и судьба твоя, Альвалар!

– И вот что интересно, – жадно поглощая жаркое, говорил голодный, уставший гонец, а герцог Далвеганский и его племянница, без которой он вообще теперь не появлялся на люди, слушали его молча, – что под Кальтенштайном, что под Фьесангервеном, как по заказу, бац: гроза! Да такая, с грохотом, с молниями, с лившем сумасшедшим! Людишки говорят: не иначе правда, что Хлоринги – потомки этого самого, как его – языческого бога грозы. Ведь и к Анвилу подошли – тоже: бац! Гроза.

– Чушь. – Сделал губами пренебрежительный звук герцог Далвеганский. – Вот если бы в январе гром и молния, я еще усомнился бы. А сейчас июль, дубина, грозы по три раза на дню гремят.

Анастасия прыснула. Девушка носила черное в знак своего траура по любимому, но это черное было роскошно, красиво и очень ей шло. За время своего безумного путешествия через весь юг Острова она похудела, повзрослела, лицо стало строгим и довольно привлекательным. Гэбриэл бы ее красавицей не назвал, но она несомненно притягивала мужской взгляд, тем более теперь, когда под влиянием дяди, конченного эстета, привела себя в порядок, приоделась, когда ее причесывали лучшие портнихи Клойстергема, и когда к ее услугам была практически вся сокровищница Сулстадов. Чувствуя себя фавориткой дяди, его любимицей, которой многое позволено, Анастасия быстро приобрела уверенность и властность. Теперь забитую серую монастырскую мышку мало, кто вообще признал бы в молодой, роскошной, самоуверенной, даже слегка высокомерной даме, повсюду сопровождавшей герцога Далвеганского. Она даже командовала дядей, и тому это было приятно, так как он чувствовал, что племянница искренне пытается ему помочь. Он стал под ее влиянием меньше есть, она прямо-таки заставила его ограничить себя в копченом и жирном, не есть бобовые, зато пить козье молоко, как советовал Доктор, и результат не заставил себя ждать: почти сразу герцог почувствовал себя получше, стал крепче спать, исчезла противная изжога. Как ребенок, он порой, тайком от племянницы, баловал себя любимыми копчеными желудками, но помалу и украдкой, так прибрала его к рукам Анастасия. Они вместе разговаривали обо всем на свете, в том числе и обсуждали ситуацию на Острове. Герцогу нравилось, что племянница приняла его решение женить на ней одного из Эльдебринков по-деловому, и даже не спросила, умница, за кого именно ей пойти и каков он из себя. «Помилуй его, Бог, – смеялся он, подначивая ее, – кто бы он ни был, воли ему век не видать!». И девушка смеялась в ответ, при этом делая такую многозначительную мину, что увидел бы ее тот самый гипотетический жених – испугался бы не на шутку. Анастасия охотно становилась такой, какой Титус Сулстад и хотел ее видеть. И герцог был доволен, игнорируя жалобы и недовольство младшего брата, все не способного простить и забыть ей не столько покушения, сколько… романа с Вэлом, думая о котором, Кенка чувствовал себя обманутым и даже преданным.

– И что в Анвиле? – Поинтересовался герцог, когда гонец примолк, жадно поглощая жаркое. Тот закивал, торопливо прожевывая отлично приготовленное мясо:

– Вот-вот, сейчас… прожую… Анвил Элодисец отдал этому пугалу, Унылому Гансу… Погиб город, ей-ей, погиб! Тот же блаженный, он ничего для себя и для города не оставит втихаря, как все нормальные люди делают, он будет честно налоги собирать и платить, обнищает в момент, как и в Кальтенштайне получилось. Сам без штанов, и город таким же сделает. Горожане уже плачут. Только тихохонько, все герцога боятся, как черт помела, а его братца, того самого, и подавно. Я его видал, как вас сейчас, близёхонько, суровый, черт! Чёт не верю я, что он содомит. Те как-то понежнее будут… Да и про невесту его все говорят. Что она бесприданница, но такая красотка, что хоть сейчас за короля.

– А ты много содомитов знаешь? – Пренебрежительно поинтересовался герцог, и Анастасия снова прыснула тихонько. Гонец состроил задумчивую мину, активно работая челюстями:

– А не знаю. Чёт не помню. Только так считается.

– Меня сплетни не интересуют. Ты по делу рассказывай.

– А по делу-то… Что по делу?.. А! Дракенфельд Элодисец сыну русинского князя подарил, как его, имя такое, что язык сломаешь. Веле… ве…

– Велемиру Федоровичу. – С жутким акцентом, но правильно произнес герцог Далвеганский, потемнев лицом. Наглец! Это был вызов, вызов всем норвежским семьям. Каковы братья! Смелые, удачливые, наглые. Титус Сулстад и ненавидел их, и в то же время не мог где-то в душе не восхищаться. Все против них! А им сам черт не брат.

– А, какая разница! – Беспечно отмахнулся гонец. Он был молодой, из той же породы, что был Орри, и хоть не дотягивал до уровня покойного барда, все-таки был хорош, и герцог многое ему спускал. Быстрый, сметливый, смелый, с великолепной памятью – таких герцог Далвеганский ценил и всячески поощрял. В отличие от спесивого брата, он умел ценить и привлекать к себе людей даже не смотря на свою репутацию. Люди если служили ему, то служили на совесть.

– Так вот, – продолжал гонец, – семью фон Бергов они, понятное дело, из замка их родового поперли и в монастырь в Росной Долине снарядили, но бабка ихняя, – он фыркнул, – уперлась рогом, заперлась в покоях своих, и давай их матюгать и позорить. Я сам там потом побывал, так, из интересу. Она так и сидит там, руссы ее не трогают. Ржут, заразы, над бабкою, людям показывают, как чудо какое, а она сидит у себя, горгулья-горгульей, ну, вы же фон Бергов знаете: рожа узкая, длинная, нос и подбородок вперед торчат, рот ввалился, глазки вместе: ну, – он уже хихикал вместе с Анастасией, – форменная горгулья! Страшная, тощая, злющая! А матюгается, как пьяный докер! Они в нее кинут чем, она и зарядит минут на двадцать, обплюется вся, палкой об пол стучит, а они ржу-ут!

– Потешно, должно быть. – Недовольно произнес герцог, и Анастасия, умница, смеяться мгновенно перестала. – Фон Берги – семья древняя, хоть и не норвежцы, но одни из первых пришли в Нордланд. Служили анвалонским королям, потом остались в Междуречье, присягнули Хлорингам. А эта бабка в девичестве Лофгрен, древний норвежский род. А теперь вместо мартышки для еретиков. Очень забавно, Карл.

– И я про то же. – Молодой человек быстренько закинул в улыбающийся рот добрую порцию мяса, серьезно нахмурил брови, вновь насмешив Анастасию, которая, чтобы скрыть это, закашлялась, деликатно, в ладошку, отвернувшись. – Ужас, что делается. Полукровки да схизматики – такое теперь в Междуречье окружение.

– Что узнал про Рона?

– А! – Гонец поднял палец. – Интересненькое. Элодисцы заявили, что он погиб во время заварушки в замке. Дескать, челядь Еннеров, как завидела войско, взбунтовалась, и порешила всех его людей и его самого.

– Но?

– Да просто я перепихнулся там с одной из служанок, что при девице Еннер были… Ох, и красивая! – Сбился он, мечтательно повлажнев глазами. – Такая пройдет мимо, а ты стоишь столбом, словно окно в рай увидел. Глаза у ней…

– Что служанка? – Перебил его герцог.

– Она мне по секрету сказала, что убила его эта самая девица. Заварушка была, верно, слуги Еннеров всех пришлых врасплох застали, у них, оказывается, и оружие было готово, схрон какой-то в замке оказался, которого Рон не нашел, а девица знала. Но сам Рон и помог своих людей перебить.

– Врешь?

– Я?! – Обиделся Карл. – Разве что служанка, но не думаю. Говорю же: девица краше ангелов в раю. Ради такой и не такое сделаешь, лишь бы улыбнулась. Вот он и пошел против своих для нее. А она его убила. Когда он все сделал для нее. Только брат ее и Хлоринги, они это скрывают, прячут красавицу от всех, а сами везут ее в Пойму, в Разъезжее, в тамошний монастырь.

– Ясно. – Герцог тяжело вздохнул. Он хотел есть, но утром Анастасия сама подала ему кувшин козьего молока, и требовала, чтобы он пару часов выждал перед приемом пищи. Титус Сулстад привык есть и перекусывать постоянно; получаса не проходило, чтобы он что-нибудь не зажевал, и ему до сих пор еще было тяжеловато такое воздержание. Только племянница оказалась права: результат чувствовался. Потому герцог держался. Терпел. Но жаркое так аппетитно пахло! Нужно было дать парню поесть в одиночестве, но больно уж торопился герцог узнать все последние новости.

– Пришли Хлоринги в Лавбург, теперь это владение герцога Элодисского. Кому пожалует, пока не ясно, может, брату своему. Сенешаля и всю его семью, кто там остался, объявил вне закона, вознаграждение за них объявил не малое. Дочек графских, двенадцати и восьми, кажется, лет, правда, обещал выдать замуж, когда подрастут, но пока в монастыре оставил, под Тендренором.

– С чего такая щедрость? – Удивился герцог.

– А! – Весело фыркнул Карл. – Там история такая была…

Лавбург был очень красивым, чистым городом на Королевской Дороге, в месте впадения Лав, или эльфийской Сати, в Фьяллар. Королевская Дорога здесь встречалась с Сайским Трактом, древней эльфийской торговой магистралью, ведущей в Сайскую бухту, а там – вниз по побережью до самого Таурина, и вверх, на Русский Север. И, как и Гармбург, Лавбург был процветающим и очень богатым городом с древней историей – когда-то на его месте стоял эльфийский Шайлемм, сожженный драконами, но многое осталось нетронутым. Большинство фундаментов в городе были эльфийской кладки, потому часто можно было встретить, гуляя по улицам и площадям Лавбурга, дома и особняки без прямых углов, с круглыми крышами, крытыми дорогой синей черепицей. Город славился своими кондитерами и ткачами, местные сладости и ткани считались лучшими на Острове, а может, и в мире. Но помимо этого, в последнее время в городе и его пригородах расцветали цеха часовщиков и ремесленников, изготавливающих разные занятные механизмы и приспособления. В Лавбурге были изготовлены первые пищали – штука на тот момент неудобная, громоздкая, вонючая, опасная не столько для врагов, сколько для неумелого владельца, но – уже огнестрельное оружие. В общем, лавбургские ремесленники были пионерами технического прогресса в Нордланде. А еще здесь варили отличное ячменное пиво и изготавливали игральные карты и жутко запрещенные церковью срамные книги с соответствующими картинками, вдохновившими в свое время Беатрис, которая сама была родом из-под Лавбурга и как-то увидала такую книжку у своих легендарных кузенов. Ушлая девчушка еще тогда здорово наварилась на этой книжке, грозясь, что все расскажет родителям кузенов, и те вынуждены были отдариваться и пихать в ненасытный крысиный ротик сладости, геллеры и всякие ценные мелочи, чтобы Беатрис держала этот ротик закрытым.

Главным украшением города и окрестностей был, конечно же, Замок Ангелов. Он тоже был выстроен на эльфийском фундаменте, выложенном в форме розы, и был стилизован под эльфийские строения, с закругленными углами, круглыми башнями, богато декорированными резьбой по камню и всяческими арками, вазонами, ангелами и единорогами. Дед Андерса, отец Антона, Александр Бергстрем, пытался привлечь к перестройке замка эльфийских мастеров, но в Сае его даже слушать не стали, после чего Александр стал непримиримым врагом эльфов, которых до того просто боготворил. По инерции и сын его, а затем и внук, подхватили эту ненависть, как семейный флаг из его старческих рук, уже не заморачиваясь тем, с чего все началось. Эльфы, полукровки – Бергстремы ненавидели и тех, и других, и ничуть этой ненависти не стеснялись и не скрывали ее ни от кого. И Гарет, въезжая в ворота Замка Ангелов и поглядывая на умильных ангелочков, поддерживающих карнизы и улыбающихся с пилонов, державших щиты с вепрями и складывающих ладошки в благословляющем жесте над входящими, не мог не думать об этом не без некоторого злорадства. Да что там, он даже и не пытался это злорадство скрыть. Замок теперь принадлежал ему, как и город, и вся округа, с тремя небольшими городками, богатыми угодьями, парой десятков деревень. Фридрих взял город без боя, просто вошел в него вместе с войском кардинала и маршала Кюрмана, с которыми встретился под Лавбургом, и здесь дожидался Хлорингов, весть о славной победе которых над Верными уже неслась впереди них. Люди, напуганные корнелитами и перспективой войны своих лордов с Элодисцами, вздохнули с облегчением: кажется, пронесло и обошлось малой кровью. И встречали Хлорингов если не с восторгом, то и без враждебности. Говорили, что Хлоринги уже отправили в Европу корабли за зерном и крупами, чтобы не дать умереть с голоду пострадавшим крестьянам, и быстро (не без помощи самого Гарета) распространялся слух о том, как Гэйб Хлоринг поступил с деревней Мутный Пруд. В Брэдрике тот же эрл Валенский дал муниципалитету большую сумму золотом на восстановление города, да еще сверх того приказал францисканцам открыть столовую для всех. Прямо так и сказал: пусть любой приходит и ест. Без условий и условностей. И на это тоже дал денег. Так что теперь он стал ни много, ни мало, а всеобщей надеждой. О том, что там же, в Брэдрике, по городу провезли в клетке взятых живыми вождей Верных и корнелитов, на радость всем жителям, и казнили несколько человек, тоже вспоминали, но в нужном Хлорингам ключе. Делегации из окрестных крестьян, торговцев и монахов уже маялись в городских тавернах, ожидая, когда Хлоринги начнут принимать просителей. В городе было много беженцев из разоренных деревень, и горожанам это здорово не нравилось: с беженцами появились и грязь, и кражи, и мелкий разбой, и изнасилования, и горожане хотели, чтобы новая власть что-то с этим сделала. Как можно быстрее.

– Смотри, сколько ангелочков. – Кивнул брату Гарет.

– Угу. – Тот окинул взглядом фасад парадного входа, к которому вела широкая лестница. – Страшные-то какие.

– А по-моему, миловидные. – Удивился Гарет. Надо сказать, что это были не похожие на пухлых амурчиков ангелы Возрождения, а готические ангелы в строгих хитонах, с большими сложенными крыльями. С довольно миловидными лицами.

– С лица да, ничего такие. А тела? Ты посмотри, если с них все снять, там такие горгульи получатся, что заорешь и убежишь.

– Merde! – Гарет присмотрелся, и не сразу, но понял, что имеет в виду его брат. – Ну, и взгляд у тебя! Я так вижу складочки, складочки и рожицу ничего себе. Крылья еще.

– Такие крылья, – пренебрежительно заметил Гэбриэл, – не то, что ангела – курицу в воздух не поднимут.

– А ты откуда знаешь?

– Я? – Гэбриэл прислушался к себе и даже удивился немного. – Понятия не имею. Просто знаю, и все.

– Красивый замок. Наш лучше, и Звезда Севера тоже вне конкуренции, но ничего.

– Ничего такой, да. – Согласился Гэбриэл, спешиваясь. Им навстречу уже вышли кардинал, маршал, Фридрих и их свита. Отвечая вслед за братом на их приветствия, Гэбриэл глянул на маршала раз, другой, и вдруг понял, кто это. Он знал это со слов Лодо уже давно, но сейчас, даже еще не зная, что это именно он, узнал сам – и в груди стало горячо и тесно. Отведя взгляд, он перестал вообще слышать, как обмениваются приветствиями брат и кардинал, а после и все остальные. Машинально кивал – его обычный образ был таков, что никто его сдержанности и некоторой отстраненности не удивлялся и не обижался, – сосредоточившись на своем. Он убьет Кюрмана. Прямо здесь и теперь. Только нужно придумать, как.

А Гарет, дождавшись, когда из портшеза выйдет Ингрид, церемонно подал ей руку:

– Ваше высокопреосвященство, выше высочество, мессир, господа. Позвольте представить вам мою спутницу, леди Ингрид Руни.

Девушка, наконец-то одетая с ног до головы во все новое, заказанное Гэбриэлом у полукровок и эльфов в Коневых Водах, украшенная обещанными герцогом опалами, которые и в самом деле очень шли к ее необычной, нежной, неяркой красоте, с модно уложенными волосами, покрытыми кружевным барбетом, оказалась и в самом деле необыкновенно хороша. Тонкая, гибкая, изящная, с прекрасными руками, тонким лицом и волшебными глазами, она зарделась под удивленными, оценивающими, одобрительными взглядами, опуская глаза долу, как положено было девушке в такой ситуации. Кое-кто из тех, кто бывал в Гармбурге и видел там Дитишема и его племянницу, теперь просто дара речи лишился. Кто бы мог подумать, что под убогими платьями и рядом с пьяницей из Зеленого Леса скрывается такой самородок?! Гарет знал о впечатлении, которое производили он и Ингрид, и торжествовал: кусайте локти, придурки! Да здравствует взгляд Гэйба Всадника!

– Просто сильфида. – Заметил немного ревниво, но весело Фридрих, когда Ингрид удалилась вслед за местной экономкой на женскую половину, где когда-то коротала свои дни Ники Бергстрем. – Браво, принц!

– Съел? – Фыркнул Гарет, дружески толкнув его в бок. Они вошли в большущий и довольно красивый холл замка, и Гарет огляделся с видом нового собственника:

– Ничего домишко. Что слышно об Антоне?

– Его видели в Сандвикене, но дальше его следы потерялись.

– Ничего, поймаем. Да, Младший? – Он пытливо взглянул на брата. – Что такое?

– Маршал. – Тихо, сквозь зубы ответил Гэбриэл. Гарет мигом посерьезнел.

– да, знаю. – Ответил так же тихо. – И все же сделай лицо попроще. Прямо сейчас его убивать нельзя.

Кардинал сообщил, что взял на себя ответственность, и пригласил норвежцев на тинг прямо сюда, в Лавбург, и все они скоро будут здесь.

– Некоторым из них не лишним будет увидеть вас во всей вашей силе, со всеми вашими союзниками и соратниками, в бывшем оплоте мятежников. Казнить вождей корнелитов и Верных не помешает тоже тогда, когда съедутся все норвежцы. Это поможет им принять новую реальность без сопротивления и долгих споров. Вы удивили всех, – он позволил себе улыбнуться одобрительно, – даже меня. Узнав, что вы в осаде, в Кальтенштайне, и что туда идут мятежные лорды, я, признаться, пал духом. Отмаливаю теперь этот грех.

– Это мой брат. – Засмеялся Гарет. – Это он, на своем легендарном коне, перемахнул через фургон корнелитов и ушел на север, в свою Валену, откуда и привел через пять дней целое войско. Я, признаться, тоже слегка приуныл в это время.

– Его высочество нам все уши прожужжал, рассказывая об этом прыжке и об этом коне. – Улыбнулся вновь кардинал. – Мы все уже готовы поставить ему памятник.

– А я поставлю. – Подал голос Гэбриэл. – Попрошу эльфов сделать точную копию, и поставлю в Гранствилле. Другого такого коня, как мой Пепел, во всем мире нет.

Это открыло любимую мужскую тему: кони. Разговор за накрытым для гостей столом сразу сделался оживленным и непринужденным. Все торопились вспомнить и рассказать, кто какого коня знал, видел, каким владел, да какие они бывают умные, преданные, быстрые, необыкновенные; а так же чисто профессиональное: о мастях, породах, преимуществах и особенностях. Все сходились на том, что теперь популярность олджернонов взлетит вверх на небывалую высоту, и они наверняка подскочат в цене. А у кого лучшие олджерноны на Острове? Правильно, у Хлорингов. Собственно, их предок, Черный Ричард, дед Генриха Великого, и вывел эту породу, и племенной табун на плоскогорье принадлежит именно им. А уж о том, чтобы овеянный легендами серый жеребец Гэйба Хлоринга покрыл хоть одну их кобылу, мечтают сейчас все конные заводчики Острова! Даже масть эта уже стала чрезвычайно в Междуречье популярной. Все хотели именно серого, со светлой гривой, жеребца. По словам лавбургского бургомистра, кто-то уже передрался из-за такого коня на рынке. Гарет, слегка ревнуя – своего Грома он считал ничуть не хуже, и даже в чем-то лучше, – тем не менее, признавал, что Пепел – жеребец уникальный. Внук белоснежного отцовского Холга, прямой потомок другого легендарного нордландского коня – Георга, на котором ездил Генрих Великий, сын чистокровной андалузской кобылицы из отцовского табуна. Ух, сколько об этом было говорено в этот вечер! Когда заговаривал маршал, Гэбриэл весь костенел, и хоть замечал это только брат, все равно обоим было не по себе. Гэбриэл старался не смотреть на своего врага, а Гарет заметил, что тот поглядывает порой на князя Валенского с тревогой, сомнением и даже опаской. Гнев закипал в груди герцога Элодисского. Все, что произошло с братом, он воспринимал как личную трагедию, и жаждал мести не меньше, чем тот. Его всегда бесило, если его не воспринимают всерьез, не видят в нем силу, герцога. Пренебрегают его властью. А то, что сделали с его братом эти подонки, было хуже, чем просто пренебрежение… И это нельзя было оставлять без возмездия.

В какой-то момент кто-то упомянул фризов, Кальтенштайн сознался, что владеет таким жеребцом, а прежним его хозяином был граф Лавбургский. С этого разговор, естественно, перескочил на Бергстремов. Все как-то вспомнили вдруг, что сидят не абы где, а за столом того самого Андерса Бергстрема, который так недавно пал от руки Гэйба Хлоринга, и едят снедь из его закромов. Возникла легкая неловкость, которую нарушил Гарет, поинтересовавшись, а где теперь остальные дети Андерса – и сколько их?

– Я, вроде, слышал о двух дочерях?

– Точно так, ваша светлость, – подтвердил Кальтенштайн, – у него две дочери, двенадцати и восьми лет. Лионелла и Алисия.

– И где они?

– Это нужно спросить у капеллана. – Сказал Кальтенштайн. – Видел я его, поп из домашней церкви Бергстремов, он где-то здесь.

– Потом. – Отмахнулся Гарет. – Если не забуду, Гэйб, напомнишь?

– Давай, сейчас спросим? – Предложил Гэбриэл. – И разделаемся с этой темой раз и навсегда.

– Хорошо. – Гарет шевельнул рукой в сторону разносившего напитки вдоль нижнего стола слуге:

– Капеллана сюда.

– Как тебя зовут? – Поинтересовался у низенького, толстенького, добродушного на вид попика.

– Отец Августин, ваша светлость.

– Дочери мятежника Андерса Бергстрема – где они теперь? Здесь?

– В монастыре кармелиток близ Тендренора, это на опушке Зеленого леса. Дозвольте спросить… что теперь с девочками будет?

– Что и со всеми родственниками мятежников. – Холодно ответил Гарет. – Ступай, занимайся своими делами. Это тебя не касается.

– Милорд! – Вмешался Гэбриэл. – Позвольте ему сказать.

– Благодарю, ваше сиятельство. – Низко поклонился ему поп. – Я только хотел сказать… Потому, что никто не скажет больше. Эти стены, даром, что роскошные и светлые, и ангелы вокруг, много зла и жестокости видели, столько слез, крови и мук видели, что ежели бы ангелы эти стонать могли, стон стоял бы такой, что вы себя бы не слышали. Их сиятельство граф был человек жестокий и буйный. Сколько он бил жену свою, прямо здесь, на глазах у нас, у слуг! Сколько она потом лежала без памяти, избитая, а сколько скинула детей! Рожала она несколько раз, но только две эти девочки выжили. И если бы не отправил их мессир сенешаль в монастырь, то не выжили бы и они. Я тогда рискнул и обратился к нему, как вот к вам сейчас, упросил его спасти внучек и сына от греха. Там справедливостью и не пахло, и милосердия там не было, я о прежних господах говорю. Сенешаль хоть и улыбчивый был, но по натуре своей хуже сына даже, что я говорю, хуже аспида ядовитого. Но внучек в монастырь услал. Девочки они хорошие. Добра только в жизни почти не видали. Ни добра, ни жалости, ни любви. Мать вечно побитая, вечно в слезах, вечно жалуется на мужа да на жизнь, отец… И говорить не хочу. А недавно госпожа графиня и вовсе руки на себя наложила, выбросилась из окна своих покоев, все мозги по камням разметало. И вот появляетесь вы… Слух идет, что вы справедливы и по совести поступаете с простыми людьми. А справедливо будет этих двух девочек сейчас навечно сослать на Север, в тюрьму? Они и так детства не видели. Отец их мучил и бил, теперь вот вы наказать без вины хотите. Правильно это?

Гэбриэл так и встрепенулся высказаться, но глянул искоса на брата, и смолчал, титаническим усилием воли заставив себя сдержаться. Обратились к герцогу, решения насчет родственников мятежных дворян принимал герцог, и перечить ему при всех – значит, оскорбить его.

Гарет его движение, как бы ни было оно мимолетно, заметил, и сдержанность оценил, дернув уголками губ. Несколько секунд смотрел на попа, пока тот совсем не согнулся, вновь кланяясь. Сказал:

– Согласен: это не справедливо. Наш закон требует беспристрастности и неотвратимости, но в данном конкретном случае, я думаю, возможно проявить милосердие. Наш отец, его высочество Гарольд Элодисский, обязательно пожалел бы этих сирот и взял бы их под свою защиту. Я стараюсь, по мере сил и возможностей, брать с него пример. А потому возьму под свою опеку сирот своего мятежного вассала. Состояние я им не верну, но замуж выдам и приданое дам хорошее. Пока же пусть остаются в монастыре. Матиас!

– Милорд? – Нагнулся к нему сзади его оруженосец.

– Узнай, в чем там эти девчонки нуждаются, не нужно ли их перевести в другой монастырь, поприличнее. Одной уже двенадцать?.. Скоро жениха искать. – Он усмехнулся, и люди за столом с готовностью рассмеялись.

– Это благое деяние. – Заметил кардинал.

– Вот интересно, – подал голос Гэбриэл, – а прежде ты, отец как там тебя, к местному епископу обращался, просил его за женщину и ее детей заступиться?

– Просил. – Смиренно склонил голову поп. – Но церковь в семейные дела не вмешивается. Все, что мы можем – это немного пожурить, подсказать, указать на грех и наложить епитимью. Муж – владыка в своей семье, он в своем праве. Граф… крайне сурово относился во вмешательство в свою семейную жизнь, и прежде всего это сказывалось на госпоже графине – он попросту бил ее за то, что пожаловалась. Она и перестала жаловаться. Тут могли бы заступиться брат или отец женщины, но не в этом случае.

– За нее могли бы мы заступиться. – Сказал Гэбриэл, когда они с братом остались наедине. – Если бы нам кто-нибудь рассказал бы…

– Знаешь, Младший, – задумчиво протянул Гарет, – семейные дела – это такая муть… Придешь, набьешь ему рожу, как я как-то делал, а он, как только ты за порог, ее отметелит и запретит жаловаться, вот как поп говорил. Ты и не узнаешь ничего. Нет, тут ничего не сделаешь.

– Этого быть не может. – Упрямо заявил Гэбриэл. – Что-то, да можно сделать.

– А чаще всего получается так: вступишься за эту идиотку, дашь мужику по морде, а она в крик: не трогайте его, любимого, единственного!

– Да ладно. – Не поверил Гэбриэл, и Гарет рассмеялся:

– Отца спроси, когда вернемся. Бабы, Младший, это такое племя странное… Ну их, эти чужие семейные дела.

– Но как?! – Не сдавался Гэбриэл. – В моем графстве, мои люди… А отец ее куда смотрел?! Да если мою Вэнни… – Он не договорил, от возмущения чуть не задохнувшись.

– Если твою Вэнни, то мне просто страшно за этого придурка. Заранее. – Фыркнул Гарет. – Хотя я больше, чем уверен, что это будет эльф, а там такого не бывает. Но в целом, говорю же: сложно там все. Скорее всего, она просто жаловаться побоится. Хотя, с другой стороны, я вот собираюсь жениться на Софии Эльдебринк, а там такой у меня будет тесть, что не дай Бог мне Софию обидеть, и он узнает. С людьми, Младший, нет однозначных оценок и простых решений. В каждом случае все по-своему. Бывает, муж жену бьет, а бывает, жена мужа. Вот Рыжик, она же тебя колотит!

– Ты Алису-то не трогай! – насупился Гэбриэл. Он понимал, что Гарет нарочно его дразнит, чтобы покончить с неприятной темой, но сделать ничего с собой не мог. Сложная это штука: знать свои грехи и владеть ими!

Они с братом еще немного поговорили, разглядывая кабинет и покои Андерса. Тот был, как и положено знатному рыцарю, удачливым охотником: голов зубров братья насчитали аж семь, кабаньих – девять. Чучело кабана стояло в алькове, матерый вепрь, победой над которым Андерс особенно гордился: здоровенный секач стоял в угрожающей позе, во всей красе являя свои клыки и красные глазки. Были и волки, и медведь. Одного не было, как и у Смайли: книг и принадлежностей для письма. Чем бы ни занимался в своем кабинете сиятельный эрл Лавбургский, но точно не чтением и письмом. Вместо подписи Андерс ставил личную печать своем гербовым перстнем, а письма и прочие документы писал секретарь.

– У Смайли хоть бестиарий был. – Фыркнул, разглядывая любимый кубок Андерса, серебряный с золотой инкрустацией, Гарет. – на досуге, поди, картинки разглядывал.

– Их самих стоило бы туда тиснуть. – Откликнулся Гэбриэл, трогая рога огромного лося. – Где-нибудь между виверной и жряком. А это, господа, зверь дикий и похотливый, называемый Смайли. Обычно бароном прикидывается, чтобы сущность свою скрыть звериную…

– Да у тебя уже личный бестиарий подбирается! – Засмеялся Гарет. – Вернемся, закажем Северину, пусть… – Его оборвал негромкий, но решительный стук в дверь.

– Чего там, Матиас? – Повысил голос Гарет, зная, что никто, кроме оруженосца, побеспокоить его здесь не посмеет.

– мессир маршал, – просунул голову в щель Матиас, – почтительно просит их сиятельство дать ему аудиенцию.

Братья переглянулись.

– Я пошел. – Мгновенно отбросив веселость, повернулся к двери Гэбриэл.

– Младший! – Нахмурился Гарет.

– Я знаю. – Отмахнулся тот. – Не волнуйся, справлюсь.

– Никаких драк и убийств… Здесь и сейчас. Нужно спровоцировать его на поединок чести. Только так. Не надо разом рушить все, чего мы уже добились!

– Знаю, не дурак. – Повторил Гэбриэл, выходя за Матиасом.

Под присмотром Мины и Северина Клэр понемногу начала оживать. Голоса она ещё подавать не смела, а может, просто до того привыкла молчать, что уже не хотела и не считала нужным, но уже явно интересовалась происходящим, прилежно училась у Минывышиванию. Ее так поразило, что с помощью простой иглы и ниток на белой ткани возникают чудесные цветы, что она искренне загорелась научиться этому искусству. В первый раз у нее, естественно, ничего не вышло, хотя самой девушке показалось, что это просто здорово. И когда Мина, взяв у нее пяльцы с первым опытом, пожурила ее, Клэр низко нагнула голову, и на сложенные руки закапали слезы – первые за много, много дней и даже недель. В Садах Мечты она быстро перестала плакать, замкнувшись в себе, а тут вдруг стало так горько! Она так старалась, так гордилась собой!

– Ну что ты, моя хорошая, не плачь! – Сама расстроилась Мина, которой ужасно жаль было девочку, даже не смотря на ее репутацию. – В первый раз ни у кого не получается. Ты бы видела, что я наделала! У тебя для первого раза очень даже неплохо. Но посмотри… Сама-то видишь разницу? Посмотри, посмотри! – Она предложила взглянуть на ее и собственное рукоделие, поставив их рядом. – Видишь?

Клэр неохотно взглянула и смотрела долго. Потом вновь неохотно, чуть заметно, кивнула. Машинально погладила Франтика, который, как обычно, лежал на ее коленях и мурчал. Мина даже отца Северина попросила, чтобы Клэр приходила на их уроки с котом, и добряк с готовностью согласился. Он и сам искал способы и средства разбудить девочку от ее апатии. Будучи человеком тонким, умным и внимательным, с сильно развитой эмпатией, он быстро заметил, что любое упоминание о ней самой, о ее прошлом и даже будущем еще сильнее заставляют Клэр замыкаться в себе. Даже разговор о том, что все плохое кончилось, и теперь все у нее будет хорошо, Клэр воспринимала не так, как планировали те, кто пытался говорить с нею об этом – она сжималась вся внутренне и даже внешне, и старалась вновь уйти в себя и не слышать. Зато, как случайно заметил Северин, о разных чудесах и чудесных созданиях слушала охотно, оживая, даже рискуя поднять свои удивительные глаза, казавшиеся черными, но порой отсвечивающие глубокой синевой. «Интересно, кем была ее мать? – Порой думал Северин. – Отец, разумеется, эльф, а мать точно не была нордландкой. Такая оливковая тонкая кожа бывает у испанок и француженок с юга Франции. – Сам он был родом из Руссильона. – И черты лица типичной южанки, и хрупкое сухопарое сложение. Но у тех обычно еще и горячий и бойкий нрав… Эта девочка от природы вряд ли была тихоней. Как же ее, несчастную, ломали и унижали, чтобы она стала вот такой?.. И сможем ли мы вернуть ее?». Он готовил ее к крещению, Клэр должна была стать крестницей самого принца Гарольда, но и принц, и сам Северин хотели, чтобы она не просто покорно сделала все, что от нее требовали, как делала она это прежде. Они хотели, чтобы девочка сознательно приняла веру и понимала значение крестика, который наденет на себя. Чтобы она хотела этого – только тогда в этом деянии был бы смысл. Но вначале нужно было девочку разбудить, встряхнуть, и Северин, не обращая внимания на суету и общее возбуждение, царившее сейчас в замке и в Гранствилле, связанное с междуреченскими событиями и репрессиями в адрес семей бунтовщиков, дни напролет, и даже ночи, думал и искал, приглядывался к Клэр, пробовал.

И нашел! Однажды он рассказал ей о стране Пресвитера Иоанна и о чудных тварях, ее населяющих, и Клэр так было интересно, что она взглянула на него и несколько минут, не отрываясь, смотрела ему в рот с видом очарованным и восторженным. И Северин, сам ощутив прилив сил и душевный подъем, принялся рыться в замковой библиотеке, надо сказать, самой обширной в Нордланде и одной из лучших в Европе, в поисках книг о дальних странах, дивных созданиях, чудесах и странствиях, бестиариев и атласов.

– О, сколь опасны и дивны пучины морские! – рассказывал ей Северин увлеченно, добавляя голосу драматизма и таинственности. – Бездонны они и темны, и населены тварями незнаемыми. Есть там зверь Левиафан, размером он, как гора, а пасть его – как пещера, в которой корабль со всеми снастями и матросами поместиться может… – И Клэр, сидя с ним рядом с неизменным Франтиком на коленях, завороженно внимала ему, с ужасом и восторгом созерцая картинки с Левиафаном, кровопроливцами, Кракеном и прочими ужасными созданиями. Подле книги всегда стояла вазочка со сладостями и блюдо с фруктами, которые прежде Клэр, опасаясь, таскала помалу и украдкой, а теперь брала, не глядя, вся погруженная в чудесный мир вымысла, в котором были дивные и ужасные звери и фантастические создания, но не было ни мучителей, ни Садов Мечты.

Поговорил Северин о Клэр и с Иво. Объяснил ему, как мог, что с девочкой не стоит пока говорить ни о ней самой, ни о предстоящей свадьбе, а лучше рассказывать ей сказки, показывать разные чудеса и просто интересные и забавные вещи. Гулять по городу с нею не стоит, а если и свозить ее куда, так в Эльфийский квартал, где ее никто не тронет, не осудит и не крикнет ей вслед ничего худого. Иво всегда трепетно присушивающийся к словам священников, послушал его и на этот раз. Читать он любил, и охотно взялся читать те книги, которые посоветовал ему священник. Рассказывал он не так красочно и драматично, как Северин, но подробно и интересно, и Клэр к нему прислушивалась. Он уводил ее из замка вниз, ко рву, где купался с Гэбриэлом, и где целовал девочку и рассказывал ей обо всем, что прочел. Клэр на поцелуи не отвечала, и первые поцелуи ее заставляли оцепенеть и напрячься; но быстро привыкла и принимала, как должное. Иво садился на камень, или на ствол склоненной к воде старой ивы, которая, возможно, помнила, как на ней покоились седалища прапрадедов нынешних хозяев Хефлинуэлла, усаживал Клэр к себе на колени, и они целовались, слушали журчание воды, и обоим не было это времяпрепровождение в тягость.

– А еще в Африке живет зверь Анталоп, – рассказывал как-то Иво, – он в пятнах…

– Нет! – Неожиданно перебила его Клэр. – Это Леопарс в пятнах. – У нее оказался чуть хрипловатый, детский голос мальчишки-сорванца. – А Анталоп в зарослях живет, и иногда рогами в кустарнике запутывается… – Она вдруг испугалась, смешалась, а Иво, вначале пораженный, вскрикнул от радости и, крепко обняв, расцеловал ее:

– Радость ты моя! Господи, спасибо тебе! Дурочка ты моя, как я счастлив!

Он стиснул ее так крепко, что Клэр машинально попыталась отстраниться, и тут же перепугалась своей наглости, ведь ее отучили сопротивляться давным-давно. Но Иво тут же отпустил ее и даже извинился:

– Ой, что это я, прости, не задушил? – И Клэр, изумленная, обрадованная, помотала головой. – Это я от радости. Ты же поговоришь со мной? Ну, не сейчас, ладно, но когда-нибудь – поговоришь? А то я болтаю и болтаю, как сорока, а ты – ни гу-гу в ответ. – И Клэр, вновь опустив голову, кивнула. Она, вообще-то, была не прочь поговорить прямо сейчас. Благодаря Северину, она знала теперь о чудесных тварях куда больше Иво, который читал то, что Северин прочел ей в самом начале, и ей просто жуть, как хотелось его поправить и дополнить его рассказы! И, раз рискнув, она уже не молчала. Иво чуть не плакал от радости и гордости собой. Он все еще думал, что безнадежно любит Габи, но Клэр занимала в его мыслях и сердце теперь такое важное место, что, боюсь, о Габи он вспоминал все реже и реже, и уже без прежней острой мучительной боли. А как ему хотелось похвастать своей победой Гэбриэлу! Уж он-то знал, как отнесется друг к тому, что еще одна живая душа спасена с Красной Скалы и физически, и морально! Он написал ему в Гармбург уже два письма, с нетерпением считая дни и ожидая ответа. А Клэр оживала прямо на глазах. Гуляя каждый день с Иво по роще под скалой, на берегу Ветлянки, она теперь отходила от него, бродила по берегу, срывала цветы, порой спрашивала, как они называются, и даже рассказала, поощряемая Иво, о рукоделии, которое у нее не получается.

– Мина вышивает для Алисы анютины глазки. – Призналась в ответ на настойчивые вопросы и понукания Иво. – Салфетки, наволочки, накидки. Чтобы вся спальня у Алисы была в цветах. А у меня не получается. Мина хочет, чтобы я пока маки вышивала. Но Алиса не любит маки.

– Зато я люблю. – Тут же возразил Иво. – Пусть Мина вышивает цветы для Алисы, а ты вышей пару платков для меня. Договорились?

– Хорошо. – Подумав, согласилась Клэр. – Красные? – Она еще и чуть картавила, но Иво это казалось таким милым!

– А маки другие бывают?

– да. Желтые бывают. И пурпурные.

– Пуррпуррные! – Передразнил ее, смеясь, Иво. Клэр насупилась и чуть отстранилась от него, и он, поймав ее за руку, вновь привлек к себе:

– Мне нравится, не дуйся! Ну, не дуйся! – Он потянулся к ее лицу, нагнувшись, и Клэр охотно подставила ему губы. Ее крупный, темный, пухлогубый, красиво очерченный рот так и манил, так и притягивал, так и просил поцелуя! Порой, некстати вспоминая Габи, Иво чувствовал себя предателем и ветреником, но ничего с собой поделать не мог. Да, если честно, и не хотел.

Но, как ни жаль, процесс возвращения Клэр в реальный мир радовал и интересовал очень малое число людей в замке. Дамы, даже в свите Алисы, чурались ее, считая порченной, грязной и неприкасаемой, а мужчины, начиная с рыцарей и заканчивая оруженосцами, поглядывали на красивую и доступную девочку с повышенным, но плотоядным интересом. Многие жалели, что девочка не бывает одна, всегда под надзором Мины Мерфи или Северина, а среди озабоченных пажей начали циркулировать дурные сплетни о том, что кто-то из них уже и успел с нею то и это, и она не противилась и даже наоборот. Эти сплетни активно подогревала Беатрис, которая любила пофлиртовать с рыцарями и оруженосцами. Собственно, это она как-то в разговоре с кем-то из оруженосцев впервые со смешочками заявила, что «слышала, что она не прочь, и даже более того. Это секрет, конечно, и не точно, я врать не стану, я не сплетница… Но говорили, что она дает любому, кто захочет, и делает это в саду, как только избавится от своей дуэньи. Но это не точно! Я не хочу ее порочить, ей и так достается». Для мужчин замка этого оказалось довольно, и Клэр, сама того не подозревая, вновь стала объектом их сексуальных фантазий. Пока, правда, к счастью, виртуальных. Не знал пока этого и Иво. Он ни с кем из оставшихся в замке оруженосцев не сдружился, слишком уж завидовали они его успеху у противоположного пола, слишком сам он был странный. В позднее время его называли бы «ботаником» за любовь к книгам и чтению, за пространные и философические рассуждения и странные порывы. По той же причине его не боялись – мало, кто вообще способен был разглядеть стальную основу под шелковой шкуркой женственного красавчика. Да и не любил Иво ничто из того, что любили мужчины его времени: ни охоту, ни дуэли, ни драки на мечах, ни потрепаться обо всем этом в дружеском кругу. О нем говорили, что он вообще только трахаться и горазд, потому, дескать, граф его в Междуречье с собой и не взял – чтобы под ногами не путался в серьезной драчке. И потому о его невесте говорили без опаски, не ожидая, если что, с его стороны какого-то серьезного протеста.

Ранним утром хозяйки с окраины Июса, подоив коров и коз, провожали их на пастбище, стоя у ворот, пока городское стадо, медленно пополняясь все новыми буренками, милками и бяшками, проходит мимо в сопровождении вечно поддатого пастуха и двух подпасков с пастушьими собаками. Стояло прелестное, безветренное, благоухающее свежестью, росной травой, цветами и навозом, июльское утро. На небе не было ни единого облачка, ни единого облачного перышка, и хозяева, наточив косы, поспешно расправлялись с завтраком: сенокос не ждал. В полдень будет пекло, а сейчас – хорошо, прохладно, и мух и слепней еще почти нет. Благодать!

Пастух брел, позевывая и почесываясь, ведя в поводу крепенькую, низкорослую, лопоухую крестьянскую лошадку, а подпаски, подросток лет четырнадцати и мальчишка лет восьми, следили за козами. Козы – существа крайне хитрые, своевольные, капризные и даже, как говаривал пастух, злонравные. Избрав своим вождем злющего, с внушающими почтение рогами и длинной бородой серого козла, они так и норовили удрать и забраться в чей-нибудь огород, двор или цветник.

Выйдя за околицу, стадо растеклось по веками проторенным тропкам, вросшим в землю и превратившимся в неширокие канавки, неторопливо двигаясь к лесным выпасам. В других лесных районах Нордланда пастухов всегда было больше, и они всегда неплохо вооружались, опасаясь не только волков и медведей, но и людей. Здесь же, в Элодисском лесу, люди давным-давно ничего не боялись. Волки скот здесь не трогали, про медведей никто и не слыхал, бандитов здесь не водилось, а эльфов Элодис никто так же не боялся: не суйся в их лес, и они не тронут. У июсского пастуха за пояс был заткнут топор, больше для дров, чем для врагов, у подпасков – кнут и длинная хворостина, и у старшего, помимо кнута – еще дубинка. Когда шедшая первой пожилая крупная корова цвета топленого молока, с темными мордой и ногами и спиленным рогом, остановилась и пронзительно, с надрывом заревела, останавливая все стадо, пастух пьяно выматерился и велел старшему подпаску пойти посмотреть, что там, не ожидая ничего опасного. Тот пошел, сопровождаемый большим рыжим псом, которого так и звали: Рыжий, умнющим, бойким, отважным.

Навстречу стаду, по центру дороги, шла, а точнее, ковыляла, странная женщина. Ее богатая светлая одежда была покрыта пылью и заляпана чем-то темным, волосы, тоже пыльные, растрепались и торчали патлами, вся она была какая-то скособоченная, словно одеревеневшая, голову держала немного назад и вбок, ноги ставила косолапо, подволакивая. Но самым странным и, пожалуй, что и страшным, было ее лицо, искаженное, нечеловеческого, синевато-серого цвета. Второй пес, сопровождавший мальчика, взвизгнул и бросился прочь, а Рыжий, захрипев, выскочил на дорогу перед женщиной и, пятясь, отчаянно залаял на нее, отступая, дрожа от страха, но прикрывая хозяина собой. Странная женщина остановилась, качнула голову вперед, почти уронив ее на грудь, снова вскинула резким, дерганым движением, и, наконец-то уравновесив ее, вперила мутные, пустые, мертвые глаза в мальчишку. Тот, открыв рот, смотрел на нее, не в силах поверить, что видит именно то, что видит: мертвичиху, упыриху, что угодно, только не живого человека. Подтверждая это, на ее горле зияла почерневшая, запекшаяся рана. Увидев его, нежить без единого звука, нереально быстро, рванула к нему. Мальчишка заорал и бросился прочь, за ним, с визгом и рычанием, Рыжий. Толкаясь, блея и взревывая от страха, врассыпную ринулось стадо. Натыкаясь на паникующих овец, нежить рвала их напополам и отбрасывала, стремясь за мальчишкой. Увидев его, орущего, с искаженным от ужаса лицом, заорал и побежал впереди него и младший мальчик. Пастух же, не ожидавший ничего подобного и туго соображающий с похмелья, застыл столбом – и это его сгубило. Нежить набросилась на него с невероятной для только что деревянно ковыляющей по дороге прытью, и растерзала в несколько секунд, отрывая голову, руки, и отбрасывая конечности с силой и пугающей непостижимой яростью. Мальчишки в это время уже бежали по городской улице, вопя и рыдая. На их крики на улицу поспешно выскакивали горожане, озираясь, недоуменно спрашивая друг друга, что произошло и кто напал.

– Послушай, э-э-э… Хлоринг. – Кюрман откашлялся, прочищая горло. Гэбриэл, усевшись в кресло в его покоях, молчал и смотрел на него своими нечеловеческими глазами, в зрачках которых поблескивала краснота, как у животных-альбиносов. Он казался настолько спокойным, что маршал почувствовал себя увереннее. Как бы то ни было, но Хлоринг – существо разумное, хоть и не человек. С разумным существом можно и договориться. Прав Сёренсен! Днем Кюрману показалось, что мальчишка его узнал и сам этого испугался. Отводил глаза, цепенел. Похоже было на то, что друзья по братству Красной Скалы правы: он не признался родне, где и кем был, и теперь ему страшно. В такой ситуации можно и нужно было договариваться и даже диктовать свои условия. Правда, сейчас Хлоринг ни смущенным, ни испуганным не выглядел. Но, с другой стороны, здесь и брата его нет.

– Во-первых, я должен сказать: я сожалею. Слово рыцаря: я сожалею. Всегда сожалел. Если бы можно было все назад вернуть, я протестовал бы. Решительно бы протестовал. Меня втянули в это безумное мероприятие, сам я предпочел бы не иметь с этим ничего общего. Но мы тогда только-только создали свое братство Красной Скалы, и… короче… э-э-э… я выпил…

– Еще скажи, что удовольствия не получал. – Мрачно усмехнулся Гэбриэл. – Страдалец.

– Я предпочел бы… не обсуждать.

– А я предпочел бы забыть. Только что-то, сука, не забывается. Говори, Кюрман, что во-вторых?

– Эта ситуация всех, как бы, э-э-э… расстраивает. Мы все… то есть, многие из нас, – сожалеем. И это не просто слова. Мы признаем за тобой право на обиду, и даже на месть. Но это, как бы, э-э-э, не по-христиански. Я надеюсь, мы надеемся, я, остальные члены Братства – мы надеемся, что ты примешь цивилизованное решение нашей, э-э-э, общей проблемы. Я сейчас говорю от лица нас всех.

– И что предлагаете вы?

– Предать забвению эту печальную э-э-э… страницу. Никакой огласки. С нашей стороны обязательное покаяние, извинения, нет, глубочайшие извинения, и компенсация. С Красной Скалой и Драйвером уже покончено, мы больше не имеем с ним никаких дел. Он ваш. В остальном… Мы состоятельные люди, и готовы на любые жертвы. Деньги, ценности, даже земли. В разумных пределах, конечно.

– Даже земли? – Гэбриэл стремительно встал. – И разумеется, в разумных пределах? А теперь слушай мое предложение, Антей. Я каждое ваше слово, каждое прикосновение ваше поганое помню, каждый запах ваш отвратный. И я так вас ненавижу, – глаза его вспыхнули, голос стал хриплым от сдерживаемой ярости, – что никаких, слышал, тварь, никаких извинений, никаких компенсаций, ничего, кроме крови и смерти вашей, ничего!!! – Он саданул кулаком в стену, и Кюрман содрогнулся. – Помнишь, как пальцы мне ломал и стилет мне под ногти вгонял? Сколько это стоит, сука, каких земель и ценностей?! Сколько стоит рожу твою красную видеть, вонь твою чувствовать и отвернуться не мочь?! – Он говорил тихо, но лучше бы орал. – Я тебя убью, Кюрман, как Смайли, забью до смерти! И когда глаза твои лопнут и вытекут, а зубы с мозгами перемешаются, вот тогда я получу свою компенсацию, но не раньше, ты понял?! Ты понял меня?!

– Ты не сможешь, не посмеешь без причины убить меня! Будет суд…

– Ой ли? – По-волчьи осклабился Гэбриэл. – И кто его затеет? Дама Бель? Она посмеет, а? Или братец твой рискнет? Что напрягся? Думал, я не знаю остальных имен? Знаю, Кюрман, всех до единого знаю! И знаю, что вы пуще смерти боитесь огласки. А я причину озвучу, небом клянусь! Меня ваша Красная Скала давненько отучила и бояться, и стесняться. Ты отвратное, вонючее, похотливое дерьмо, и убив тебя, я не только отомщу, но и мир очищу от поганой мрази. А грех – хер на него, отмолю. Куплю пачку самых дорогих индульгенций, и снова чист, как стеклышко.

– Я не потерплю, – выпрямился Кюрман, – оскорблений такого рода. Даже от принца крови.

– Так давай! – Весело откликнулся Гэбриэл, разводя руки и прохаживаясь перед ним. – Вызывай меня на поединок чести! Прямо с утра, мудак!

– Причина? – С побелевшими от бешенства глазами и губами, Кюрман сдерживался из последних сил.

– Будет тебе завтра причина. Не заржавеет за мной, не ссы. И попробуй сбежать!

– Хватит! – не выдержал Кюрман. – Я не ниже по происхождению и крови, чем Хлоринги, я королевский маршал! Изволь относиться ко мне с уважением!

– Не изволю. – Холодно ответил Гэбриэл. – Нет у меня к вам ни уважения, ни милосердия. Ты – не рыцарь, не мужчина, нет у тебя чести. Похерил ты честь свою, когда на Красной Скале оказался, когда над детьми связанными издевался и кровь девчонок убитых лакал. Хоть передо мной-то грудь не выпячивай… Антей. – И вышел, аккуратно прикрыв дверь.

– Он хороший мечник. – Озабоченно сказал Гарет, когда Гэбриэл слово в слово пересказал ему свой разговор с Кюрманом. – И поединок с ним будет не простым. Ты уверен, что готов? Я сам бы с удовольствием его прирезал, как свинью. Тварь! Еще и компенсацию предлагает! Как будто это можно компенсировать!!! – Его тоже взбесило все произошедшее. – Они право на обиду признают! Они – признают!!! Ну надо же! А если бы не признали, что тогда – заплакать и уйти?! Надо же, какие власть имущие выискались! Равны нам по крови! Это Кюрманы-то?! Их предок в лучшем случае за Бъёргом Чёрным ночной горшок выносил!!!

– Я готов был уже десять лет назад. – Ответил Гэбриэл. – не волнуйся.

– Это ты мне говоришь? А ты? Ты бы – не волновался?

– Волновался бы. – Согласился Гэбриэл. – Но веришь, нет? Во мне такая ярость, когда я о них думаю, что кажется – поставь меня перед ними голым, безоружным, я все равно их порву. В клочья, в ошмётья кровавые. И знаешь, что? – Он мрачно глянул на брата. – Его нужно перед поединком того, опозорить как-то. Не могу смириться, что он просто умрет, и в глазах всего Острова останется героем. Ты видел?.. Он к нашей победе примазывается, а сам, как мог, медлил и кардинала тормозил.

– Не проблема. – Усмехнулся зло Гарет. – Заодно и повод будет для поединка.

Кюрман не спал всю ночь, обдумывая произошедшее и решая, что делать теперь. Успокоившись – Хлоринг-таки задел его за живое, скотина, – маршал решил, что так даже лучше. За такое короткое время, что провел дома, щенок не мог стать хорошим бойцом, а он, Кюрман – боец не просто хороший, а один из лучших. Смерть щенка в поединке – что может быть лучше и правильнее? Что касается озвучивания мотивов – Хлоринг блефует, не пойдет он на это. Какую бы они с братом не придумали причину, она не будет слишком позорна для него. А лучше всего сыграть на опережение. Кюрман слышал сплетни о девушке, которую привез с собой герцог, что якобы это племянница какого-то лесничего, горького пьяницы, которая в доме дядюшки еще до встречи с герцогом прошла огонь и воду, и все подворотни. В Гармбурге о ней только немой не говорил, высмеивая герцога. Да и из Поймы какие-то сплетни доносятся, насчет невесты графа, что-то… крайне пикантное. Решив так, Кюрман даже усмехнулся про себя. Вот так. Нашли, с кем связаться, щенки. Повезло под Кальтенштайном и Фьесангервеном, и возомнили себя крутыми? Это вы с настоящими мужчинами и воинами еще не сталкивались. Смайли был отличным рубакой, да и Андерс – не плохим, верно. Но оба – пьянчуги, небось, нажравшись можжевеловки в бой поперли. Теперь конец. Убьет щенка, а если его брат будет что-то иметь против – убьет и брата. И даже принц Элодисский ничего тут поделать не сможет, его друг кардинал подтвердит, что все было законно, и мальчишки нарвались сами!

Но и братья дураками не были. Гарет еще ночью сказал брату, что Кюрман может опередить их, повторив какие-нибудь грязные сплетни об Алисе или Ингрид, чего допустить ни в коем случае нельзя. Честное имя обеих девушек следует беречь. Поэтому утром, после завтрака, спустившись в общую залу, Гарет с порога обратился к Кюрману, шокировав не только его самого, но и всех, кто успел собраться здесь с утра. Не было только кардинала и русских князей, кроме Ратмира, но Фридрих, Мильестон, Торгнир, Гарри Еннер с друзьями, Кальтенштайн – все были здесь, в том числе и рыцари из свиты кардинала и маршала.

– Я тут услышал, Кюрман, – повысил голос Гарет, – что ты женщинами брезгуешь? Что ты и вовсе содомит? Неужели верно?

Все замерли, не веря своим ушам. Кюрман побагровел.

– Это ложь!

– Ты моего брата лжецом назвал? – Выступил вперед Гэбриэл, положив руку на эфес Виндсвааля.

– Нет, но…

– Значит, все-таки содомит? – Приподнял бровь Гарет. Все переглядывались, не понимая, что происходит.

– Кто-то оклеветал меня перед вами, ваше высочество. – Твердо заявил Кюрман. – Пусть он назовет себя, и ответит за свои слова.

– Это я был. – Спокойно ответил Гэбриэл. – У меня есть сведения, что ты частенько навещаешь ведьму и извращенку Александру Барр, а так же – что ты надругался над мальчиком-подростком из благородной семьи. И не просто так, а с особой жестокостью, о которой даже говорить не хочу.

– Ты навещаешь Барр, маршал? – Холодно спросил Гарет.

– Навещал. – Понимая, что отрицать это рискованно – многие из присутствующих здесь его приближенных знали об этом, облизнув губы, согласился Кюрман. – Я не знал, что она ведьма.

– А кто она, по-твоему?

– Моя… моя любовница. – Он чувствовал себя крысой, загнанной в угол. Скажи, что ездил к ней, как к гадалке и знахарке, и от церкви потом дешево не отделаешься. Семь шкур сдерут, пока отцепятся. А так вроде и от содомии открестился…

– А ты знаешь, что мы объявили ее вне закона и назначили награду за ее голову?

– Как только узнал, порвал с нею. А что касается содомии – вы заблуждаетесь, ваше высочество. – Маршал, успокоившись, посмотрел прямо в глаза Гэбриэлу. – Вас кто-то обманул.

– Черта с два я заблуждаюсь. – Возразил Гэбриэл. – Я абсолютно уверен в том, что сказал.

– Тогда у нас есть только один способ разрешить нашу проблему. Видит Бог, я этого не хотел. Но вы не оставили мне выбора. Да падет ваша кровь на вашу же голову!

– Я видел маршала в деле, пятнадцать лет назад. – Говорил Кину, пока Гарет сам, лично, проверял ремни и застежки на бригантине и поножах брата. – В ближнем бою он опасен, как, пожалуй, никто, кроме Виоля. Он мастер обманных маневров, любитель поиграть с противником, выматывая его. И вдобавок левша. Его любимая фишка – ранить в самом начале, а потом мастерски защищаться, выматывая раненого соперника.

– Защита – это его все. – Согласился и Гарет. – Я тут поговорил наспех кое-с кем, все говорят, что он, сука, реально хорош.

– Он боится. – Коротко бросил Гэбриэл. – А я – нет.

– Чего ему бояться? Он уверен, что ты новичок зеленый, которому со Смайли и Андерсом просто свезло. И где-то это так и есть. Не задумай придурок Смайли с Виндсваалем попижонствовать, и кто знает, одолел бы ты его?

– Я знаю. Одолел бы.

– Младший! – Гарет оправил все, что можно и даже не нужно было оправить, положил руку на плечо брату. – Не дай ему себя покалечить. Ради меня, ради отца, Вэнни и Алисы, – если хоть немного сомневаешься, откажись от поединка, я сам его убью.

– Ты все еще в меня не веришь? – Поинтересовался Гэбриэл, приподняв бровь в точности, как брат. – Точно? Боя не будет, Гари. Я выйду, и убью его. Без боя. Плевать мне на финты и фильдерчпоки его, понимаешь? Следите за руками. – И он, одергивая бригантину, пошел к выходу, чуть покачивая плечами при ходьбе.

– Дракон. – Прошептал эльф, глядя вместе с Гаретом ему вслед. – Истинный черный дракон. Мощь и ярость… И рок. Суо-ап-Моргварт, мэнне-врал диен Дуэ Альвалар!

Глава восьмая: Честь и милосердие

Гарет молился про себя святому Аскольду Равноапостольному, и веря брату, и переживая за него страшно. Он все время чувствовал, что не может так нереально везти, как до сих пор везло в Междуречье им с Гэбриэлом. Миром правит не добро или зло, а равновесие; весы то и дело качаются то в одну сторону, то в другую, но рано или поздно все приходит в какую-никакую, но норму. Судьба обязательно уравновесит их везение какой-нибудь пакостью. Лишь бы это была не гибель брата от руки такой сволочи!

Гэбриэл вышел на замковое ристалище, специально огороженную площадку для тренировок и боев. Кюрман уже ждал его там, в легком неполном доспехе, с длинным мечом-бастардом и небольшим удобным щитом.

– Возьмите щит, милорд. – Предложил учтиво.

– Мне не надо. – Коротко ответил Гэбриэл. Брат и эльф, наверное, правы, волнуясь за него, но сам Гэбриэл не волновался. Он сейчас видел перед собой то, что, казалось, давно и глухо забыл: не рыцаря в доспехах, а голого мужика, жилистого, мускулистого, но при том некрасивого, блеклого, как моль, с узкими плечами и прямым, как бревно, коротконогим телом. Они называли это «Братством», были издевательски учтивы друг с другом. «О, погодите, дорогой Нерон, оставьте немного и мне!». «Уступаю вам свою очередь, благородный Агамемнон!».

– Вот и моя очередь пришла. – Произнес он негромко, наматывая на руку ремень. О том, как разбил в хлам руки, расправляясь со Смайли, Гэбриэл уже вряд ли когда смог бы забыть. Кюрман картинно отсалютовал ему мечом, и Гэбриэл, крутанувшись, замахнулся Виндсваалем. Маршал ожидаемо поймал лезвие на свой меч, щитом прикрылся от длинного кинжала, но получил ногой в печень удар такой силы, что из него вылетел воздух. У проклятого полукровки были слишком длинные ноги! Кюрман покачнулся, а Гэбриэл, в мгновение ока перехватив рукоять кинжала, этой рукоятью засадил тому в глаз. Маршал издал такой вопль, что в округе на милю вокруг зашлись в отчаянном лае все собаки. Зрители, ожидавшие зрелищный бой, приготовившиеся к нему, застыли от изумления. Продолжая дико орать, маршал упал на колени, выронив щит и опираясь на меч. Свободной рукой он потянулся к глазнице, но прикоснуться не посмел; растопыренная пятерня тряслась в нескольких сантиметрах от кровавой раны. Вокруг ристалища повисла тяжелая тишина. Гэбриэл, ступая мягко, как большой кот, прошелся вокруг своего врага.

– Ваше высочество. – Подал голос кардинал, который только что подошел к ристалищу. – Вы победили. Будьте милосер… – Он не договорил. Гэбриэл вновь перехватил кинжал и с силой вонзил его прямо в темя Кюрману, словно в спелый арбуз. Толпа ахнула, и стало еще тише. Князь Валенский выдернул кинжал, ногой оттолкнул тело и пошел с ристалища. Люди расступались перед ним, провожая изумленными, возмущенными, задумчивыми, напряженными и даже восхищенными взглядами. Такого поединка чести никто из них еще не видел. К нему бросился Кайрон, забрал кинжал, чтобы очистить.

– Что ж. – Произнес кардинал, справившись с собой. – Это был честный поединок. Помилуй, Господь, душу усопшего раба твоего…

Услышав такие привычные и нужные слова, люди словно очнулись и заговорили все разом. Большинство поздравляло Хлоринга с победой, кто искренне, кто лицемерно, верноподданнически восхищаясь быстротой этой победы. Рыцари свиты маршала, его оруженосцы и слуги не могли поверить в произошедшее, это не укладывалось у них в голове. Как?! Маршал пришел Хлорингам на помощь, а те обвинили его в содомии и убили! И что самое ужасное – никто не собирался по этому поводу ни горевать, ни оправдываться. Хлоринги тут же затеяли пирушку в замке еще одного своего убитого вассала, чуть ли не на костях пусть мятежника, но благородного рыцаря и дворянина. И, посовещавшись над телом своего маршала, самые старшие и значительные рыцари составили небольшую делегацию и отправились в трапезную, где под музыку менестрелей собирались, как ни в чем ни бывало, пировать нечестивые братья-полукровки.

Едва рыцари появились в зале, гремя шпорами, в полном доспехе, как музыка смолкла, и все с жадным интересом уставились на них. Старший из рыцарей, седоусый, с благообразным лицом честного вояки, официально обратился к Гарету, сидевшему за главным столом на возвышении, с братом, кардиналом, русскими князьями, Фридрихом, Мильестоном, Торгниром и Кальтенштайном:

– Ваше высочество.

– Что-то не так? – Поинтересовался Гарет.

Седоусый прокашлялся и произнес твердо:

– В рыцарстве не богатство, но честь превыше всего. И даже король не может поступить бесчестно с рыцарем, хоть бы тот был беден и не так родовит, как его бароны. Мессир Кюрман был маршалом королевы, был рыцарем. Мы приносили ему клятву верности.

– И? – нарушил затянувшуюся паузу Гарет.

– Мы требуем ясности. – Твердо заявил седоусый. – Вам было угодно обвинить рыцаря, пришедшего к вам на помощь, в позорном грехе и убить его. Вы можете оставить все, как есть, и отправить нас, его вассалов, восвояси с чувством глубокой несправедливости в сердце, ваше право, вы герцог и победитель. Но если бы вы объяснились, предоставили доказательства… к примеру, того юношу, которого якобы обесчестил маршал, то это был бы поступок рыцаря, поступок человека чести.

– Юношу мы не покажем. – Сказал Гэбриэл. – Довольно с него позора и горя. Но он подробно описал своего обидчика. Кюрмана сейчас обмывают. Советую пойти и взглянуть: у него нет волос на теле, сбриты даже в паху, член, возможно, перевязан кожаным ремешком с голубыми жемчужинами, и в паху татуировка: красные буквы СМ, нанизанные на черную стрелу с синим оперением.

Рыцари тихо пошептались, и один из них, отделившись от общей группы, пошел к выходу. Гарет предложил остальным присесть за один из столов, но седоусый гордо отказался, и остальные последовали его примеру. Гэбриэл поглядывал на юного сквайра с расстроенным нежным лицом и томными глазами, хмурился, чуя в нем известно, кого. Не иначе, милый друг Кюрмана. Хватило же дерзости прийти сюда! Или, кто знает – любил своего маршала любовью своей непонятной? Гарет махнул рукой музыкантам, и те вновь заиграли, слуги, застывшие было, вновь понесли угощение. Саввишна, оккупировавшая кухню, для герцогского стола наготовила таких блюд, что Гэбриэл в душе ужасался каменной твердости ее покойного супруга: как же был мужик крут, что находил в себе силы и прогонял ее от себя?! Был бы он, Гэбриэл, на его месте, а Саввишна помоложе, то плакал бы, волосы на себе рвал от злости, но терпел бы…

Угощение по знаку Гарета подносили и рыцарям, но те отказались. Наконец вернулся тот, что уходил, и все, не только его товарищи, уставились на него с жадным любопытством, даже музыканты снова перестали играть. Вестник, на котором лица не было, только кивнул, и седоусый переменился в лице. Он был так потрясен, что некоторое время просто стоял, ничего не видя и не слыша. Один из его спутников положил руку ему на плечо и стал что-то негромко говорить. Тот низко опустил голову, потом, очнувшись, вскинулся, расправил плечи и обратился к Гарету:

– Благодарю, ваше высочество. Вы были правы, а мы, выходит, все это время служили гнусному грешнику. Благодарю и вас, ваше сиятельство. – Обратился он к Гэбриэлу. – Что не побоялись сразиться с ним и уничтожить мерзавца, защитив чью-то поруганную честь. Ваша собственная честь не запятнана, имя ваше безупречно.

– Вы доблестно служили, мессир Ритц. – Сказал Гарет. – Вам себя упрекнуть не в чем. Как может обнаружить в себе подозрение в таком грехе нормальный мужчина, если в нем и тени подобных мыслей нет? – Гэбриэл при этих словах брата бросил взгляд на сквайра, и поразился выражению его лица: тот, как пресловутый спартанский мальчик, изо всех сил старался сдержать боль, раздирающую его внутренности.

– Благодарю вас, ваше высочество. – Поклонился Ритц. – Ваше великодушие равно вашей отваге. И вашей чести. Спасибо за приглашение, но нам сейчас невозможно предаваться веселью. Дозвольте нам удалиться.

– Дозволяю. – Гарет чуть наклонил голову. – И почту за честь, если такой рыцарь будет служить мне или короне.

Гэбриэл проводил глазами сквайра, испытывая смесь жалости и недовольства. В который раз ему подумалось, какая страшная у таких мужчин жизнь. Да, ему непонятны и неприемлемы их чувства. Но так вышло, что они – такие. Их презирают, их стыдятся близкие, их ненавидит церковь и закон. Даже те, кто, по идее, должен олицетворять милосердие, их проклинают и гонят. Неужели, если бы они могли что-то сделать со своими чувствами, они не сделали бы?.. Значит, это так же непреодолимо, как его любовь к Алисе. Но, в отличие от него, они вынуждены это прятать, скрывать ото всех, давить это в себе, или жить в постоянном страхе. И сколько же преступлений и трагедий происходит от элементарного стыда и страха перед осуждением и возмездием?.. Не трогали бы их, не преследовали, и скольких трагедий можно было бы избежать, сколько горя не было бы причинено и вынесено! Ведь страдает не только этот мальчишка. Страдают вассалы Кюрмана, которых терзает нестерпимый стыд. А относились бы люди к этому проще, глядишь, не мучился бы так рыцарь Ритц… Ведь его вины, если подумать, вообще никакой ни в чем нет. Гэбриэл задумался так глубоко, что даже на какое-то время перестал слышать, что говорят рядом брат и остальные.

– Ритца мы удовлетворили. – Сказал наедине Гарет. – Но остальных так просто мы не успокоим. Как минимум брат Кюрмана, граф Ейсбургский, наш смертельный враг отныне.

– Я давно его смертельный враг.

– Они в родстве со многими норвежскими семьями. Я не о том, что… Нет, не о том. Ты прав – я и сам его убил бы. Но теперь заманить в западню нам их будет труднее.

– Если только они не будут думать, что это они нас в западню заманили.

– Точно. – Засмеялся Гарет. – А круто ты его. Сказал: боя не будет, – и не было. У меня потом час руки тряслись.

– Я заметил. – Гэбриэл помолчал, усмехнулся:

– У меня тоже. До сих пор в животе сосет что-то.

– Жалеешь?

– Только того, что нельзя его оживить и еще пару раз грохнуть. Каждый раз по-разному, сука. Но и так неплохо получилось. Орал он хорошо, громко. От души. Жаль, остальные не слышали.

– Им расскажут.

Братья помолчали. Они так хорошо знали и понимали друг друга, что много слов им было и не нужно. Их приближенные замечали, что порой они вообще обходились без слов. Заметив что-то, понятное только им, один делал другому жест с каким-нибудь междометием, и второй отвечал кивком и таким же неопределенным утвердительным междометием. Они одинаково двигались, всегда шли в ногу, практически одинаково, слаженно бряцая шпорами, и со стороны это выглядело внушительно и красиво. А еще – и это замечали только те, кто был им по-настоящему близок, – братья даже врозь, не видя друг друга, в один и тот же момент принимали одинаковую позу, сидя, или лежа. Если в одном помещении ногу на ногу закидывал один, то в другом так же непроизвольно это делал и второй, это уже знали все их оруженосцы и слуги в Хефлинуэлле. Если один сидел, развалившись, у себя в кресле, то можно было дать голову на отсечение, что сейчас у себя точно так же сидит и второй.

– На тинге будет непросто. – Заметил наконец Гарет.

– Прорвемся. – Пообещал Гэбриэл. И столько в этом слове было уверенности и силы, что Гарет не произнес больше ни звука. После Кальтенштайна и в самом деле многое изменилось, и прежде всего между ними двумя. Гарет навсегда утратил снисходительно-покровительственный тон, с которым прежде обращался к брату, окончательно перестал ощущать его простачком, только что посаженным за графский стол. Более того: размышляя о том, что сделал его брат, он не мог не задаваться вопросом: а сам он смог бы так? И ответа не находил. Чего он точно не сделал бы, так это не подался в Валену, в которой никогда не был и не мог знать наперед, как там его примут, одного, без людей, доказательств своего происхождения и прав. Не стал бы креститься в чужую веру. А Гэбриэл рискнул, и вуаля: у них внушающее страх и уважение войско с лучшей в Европе конницей, перед которой не в состоянии устоять даже крестоносцы, они победители и цари горы. Герцог чувствовал, что никогда ему не забыть того момента, когда он увидел Пепла и его всадника, спускающихся с холма, набирающих разбег по пологому склону, а за ними, на крыльях грозы, под полощущимися знаменами и вымпелами – русских всадников, все возникающих и возникающих из-за гребня того самого холма. Проживи он еще хоть сто лет, – думалось ему, – но никогда и ни что уже не затмит красоты этого момента!

А вот тинга Гарет опасался. Брат самоуверен, даже слишком, и в чем-то прав, но тинг – это не бой, точнее, не тот бой. Стоит им разругаться с норвежцами, и все их победы станут пшиком. Остановить большую войну, которая, как считал отец, начнется на юге и охватит весь Остров, можно было только, получив поддержку большинства норвежских кланов, из всех трех герцогств, а их враги из Братства Красной Скалы были видными представителями, а то и главами, этих кланов… И они сделают все, чтобы единения на тинге не произошло. С Эльдебринками бы замириться, merde! И тут Гэйб вновь подсобил – сдружился с Марком. Правда, зная Бешеного Зубра, можно было ожидать, что тот скорее с сыном разругается, чем с ним помирится. Но лучше такая ниточка, чем никакой… Да и брак с Софией Гарет считал единственно для себя возможным и приемлемым. Он давно привык считать Софию своей будущей женой, и не считал этот брак чем-то обременительным для себя. Пусть он не будет любить свою жену так, как любит Марию, но и несчастным с нею – Гарет верил в это твердо, – не будет.

Подумав про Софию, Гарет сел писать девушке письмо, и просидел над ним до самого рассвета, надеясь, что кое-что из этого письма девушка донесет и до родителей. Был, правда, гигантский подводный камень в его отношениях с Анвалонцами: анвалонские арбалетчики среди корнелитов и Верных. Пленные анвалонцы в голос твердили, что их нанимал Хильдебрант Эльдебринк специально, чтобы отправить в Междуречье. И в первый момент, узнав об этом, Гарет решил, что такого предательства им прощать нельзя. Но Марк категорически отрицал причастность братьев и отца к такой подлости, и теперь Гарет колебался. Чем черт не шутит, может, это и в самом деле подстава со стороны жирного Сулстада – тот вполне на такое способен. Вот только на какой кривой кобыле подъехать с этим вопросом к Бешеному Зубру? Он ведь даже слушать до конца не станет, глаза кровью нальются, и пойдет на таран…

Как, собственно, и произошло с погодками Седриком и Хильдебрантом, которые появились в Лавбурге на следующий же день. Они уже знали последние новости – услышали обо всем в Маскареле, – и беспокойства о судьбе Марка больше не испытывали, отправив письмо отцу оттуда же, из Маскареля. А общение с братьями Хлорингами у них началось с крупной ссоры. Едва герцог Элодисский заикнулся об анвалонских ополченцах, как Хильдебрант, а за ним и Седрик, мгновенно покраснев, как умеют только рыжие, принялись слаженно орать, что оскорблений не потерпят, тем более от гада, клеветавшего на их сестру! Гарет тоже вспыхнул от гнева, и если бы не Марк, который еще не совсем пришел в себя, узнав о смерти младшего братишки, но держал себя в руках, и не Гэбриэл, не потерявший головы, Хлоринги и Эльдебринки рассорились бы уже навсегда. С трудом, то и дело вновь вспыхивая и обижаясь непонятно, на что, но братья Хлоринги и братья Эльдебринки все же прояснили для себя и друг для друга, что же произошло.

– Да был я в Клойстергеме. – Подтвердил Хильдебрант. – Не столько ради герцога, сколько ради Вэла. Мама волновалась насчет того, как ему у Кенки. Они там удочку насчет моей женитьбы на их Анастасии закидывали, но так, для проформы. Не показалось мне, что они и в самом деле этого хотят. А вот спросить, когда это Кенка с герцогом Элодисским встречался, и где, мне что-то в голову не пришло. – Он почесал яркую светло рыжую, коротко стриженую макушку. – Вэл,бедняга, и не подумал бы усомниться… – Тут у Седрика и Хильдебранта одинаково сжались кулаки и сузились глаза, – но я-то должен был подумать.

– Я никогда не позволил бы себе так отозваться о любой девушке, не только о той, что мне так понравилась. – Вновь напомнил сильно задетый таким подозрением Гарет. – И уж тем более не стал бы откровенничать с Кенкой!

– А что, – весело подмигнул ему Седрик, – понравилась Софи?

– Точно. – Согласился Гарет. – Собираюсь жениться на ней. Но не от нужды, а по зову сердца. Потому и не стал делать предложение. Посватаюсь к ней победителем.

– Наш мужик! – Хлопнул его по плечу Седрик. – А, Хил?! А что мы в сухую, как попы, сидим? Помянем Вэла, отметим знакомство. Жизнь-то продолжается! Так ты говоришь, ваша Габриэлла похожа на королеву?..

Вечером пятеро братьев: двое Хлорингов, трое Эльдебринков, – один Еннер и один Бергквист тесной компанией наклюкались в кабинете покойного эрла Лавбургского, орали песни, плясали Хеллехавнен, мерялись силушкой на руках с Гэбриэлом, на спор гнули каминные инструменты, попортив с десяток, не меньше, и оставив весь этаж без единой нормальной кочерги, напоили замковых служанок, и под утро уснули, а потом (главное!) и проснулись лучшими друзьями. В порт Лавбурга в это утро пришло судно из Элиота, на котором прибыл очередной отклик европейских друзей Гарета: трое итальянцев с подарком от молодого Сфорца. Большой чугунной пушкой, с полным комплектом каменных ядер. О таком оружии в Нордланде слышали, но еще не видели, и только один Гарет из собравшихся видел ее в действии. Вещь была бешено дорогая, можно сказать, эксклюзивная, и герцог Элодисский мысленно, а потом и письменно, возблагодарил своего итальянского приятеля: это было получше даже, чем английские лучники с их знаменитыми тисовыми лонгбоу! Так как все трое итальянцев не только привезли пушку, но и оказались мастерами, способными изготавливать такие же на месте. Эльдебринки потребовали демонстрации, того же жаждали остальные соратники Хлорингов, и вскоре на окраине Лавбурга эта самая демонстрация состоялась: итальянцы с очень важным видом жахнули каменным ядром по старой овчарне. Попали – что вообще-то с теми, первыми пушками получалось не всегда, – с первого раза, и так поразили всех без исключения зрителей, что о чудо-оружии тут же заговорил весь Остров. А лавбургские мастера загорелись стать первыми пушкарями в Нордланде и продались Хлорингам с потрохами за такую возможность и привилегию. Когда и куда исчез в этой суматохе Гэбриэл, Гарет даже не заметил сначала, да и внимания особого не обратил, но смутное и неприятное чувство заставило его начать поиски. Тщетные. К вечеру стало понятно, что никто князя Валенского не видел, и никто понятия не имеет, где он, с кем и куда подался и куда делся.

Примерно за неделю до этого, как раз, когда братья подходили, каждый со своей стороны, к Фьесангервену, в Блумсберри, в портовом кабаке «Пьяный крыс» встретились мастер Дрэд и неизвестный ему человек в темной неприметной одежде и маске, закрывающей лицо по самые ноздри. Нижняя часть лица была замотана шарфом. Дрэда он поджидал в эркере, где предусмотрительно потушил все свечи, кроме одной, которую поставил подальше от себя. Говорил он через шарф немного невнятно, с нарочитым акцентом, то итальянским, то немецким, то вообще не пойми, каким – так поступают некоторые люди, пытаясь подражать иностранцам.

– Никакого следствия, никакого разбирательства. – Говорил он. – Быстрый суд и мгновенная казнь.

– Следствие необходимо. – Возразил Дрэд. – Он должен сознаться…

– Не сознается. – Перебил его незнакомец. – Он – не сознается. Это первое…

– У инквизиции все сознаются, да, да… – Иронично усмехнулся Дрэд.

– Только не он. Я успел его узнать достаточно. На Красной Скале он вытерпел такое, что ваши палачи вряд ли чем-то его удивят или испугают. Второе – эльфы. Даже не надейтесь спрятать его от эльфов. Найнпортская Ведьма однажды это смогла, но ей просто повезло. Вы – не сможете. Они по капле его крови, пусть даже оброненной годы назад, не только узнают, жив ли он, но так же – и где именно находится. И придут за ним, и очень быстро придут, они передвигаются с потрясающей скоростью, есть у них так же выход на некоего Ключника, тот, говорят, открывает проход через пространство мгновенный. Опомниться не успеете, а подле вас уже эльфийские убийцы. Они имеют полное право вступиться за него, это специально оговорено условиями Священного Мира, ведь он – родственник эльфийских князей и королей. Поэтому скорость, скорость и точность! Не везите его на юг, в Элиот или доминиканский монастырь, советую Гонор, бывшую твердыню нордландских тамплиеров, а теперь – замок иоаннитов. Это неприступный замок над плоскогорьем, идеальное место, везите его туда, как можно скорее судите и казните. Как бы не отреагировал на это его брат, открыто враждовать с церковью и Орденом он не посмеет. Его никто не поддержит в этом. Если его брат будет осужден и казнен, как еретик, колдун и слуга дьявола, даже Бергквисты и Карлфельдты не посмеют связаться с герцогом, он быстро станет изгоем. И либо вынужден будет пойти на мировую с церковью и принять все ваши условия, либо погибнет.

– А что же эльфы? – Осторожно поинтересовался Дрэд.

– Эльфы будут мстить. Но они будут мстить за своих принцев в любом случае. Если боитесь этого – отступитесь уже сейчас и забудьте про братьев. Если же нет – их месть станет хорошим поводом для войны с ними. Не этого ли все здесь так хотят? Главное – не дайте им его отбить, поэтому, напоминаю и настаиваю: никакого следствия и долгих допросов! И еще. На левой руке у него – неприметное серебряное кольцо. Это подарок эльфийской Лесной Королевы. Оно оберегает его от яда, стрел и болтов. Пока оно на нем, его ни отравить, ни пристрелить невозможно.

– Благодарю. – Церемонно наклонил голову Дрэд, дав себе зарок: любой ценой узнать, кто это. Такой человек в сердце Поймы ему не помешает! Интересно, кого он ненавидит больше: Хлорингов или эльфов? Он ни словом не упомянул его высочество, и о братьях говорил скупо и как-то неохотно. Зато едва упоминал эльфов, как Дрэд, сильный эмпат, чувствовал кожей ярость и ненависть. «А личная ненависть, – думал он, отправляясь по Великой Реке дальше на Север, – это вещь очень нам полезная, да, да…».

Нэш со своими бойцами помчался в Июс сразу же, как оттуда прискакал перепуганный гонец. Объяснить тот толком ничего не сумел: только бормотал про «умертвие кошмарное», да умолял о помощи. Иво, а так же Клык и Ветер со своим приятелем Волкодавом, в этот раз тоже были с Нэшем. Чистенький сонный городок был взбудоражен и потрясен до самого основания, на околицах наспех сооружали баррикады, жители вооружились, кто чем мог, и патрулировали улицы и окраины. Нэша и его спутников сразу же провели в тот самый подвал, где когда-то герцог Элодисский услышал первую достоверную весточку о своем брате.

– Лица только прикройте, – посоветовал сторож, у которого нижняя часть лица была замотана грязным платком, – ибо вонюче оно дюже. Смрад стоит такой, что слезу вышибает.

– Оно – что? – Спросил Нэш.

– А увидите. Мы-то сами так и не поняли, что ОНО такое и откуда такие берутся-то. – Он долго прислушивался у двери, потом, стараясь не греметь ключами, отпер могучий замок. Снова прислушался, приоткрыв дверь, и Нэш, отодвинув его в сторонку, вошел внутрь.

И понял, что зря не послушал доброго совета и не прикрыл рот и нос: смрад и в самом деле стоял невыносимый. Воняло даже не понять сразу, чем: то ли падалью, толи чем-то еще хуже, если такое, конечно, возможно. В подвале, служившем и моргом, и пыточной, и тюрьмой для самых отъявленных преступников, приговоренных к казни, помимо столов, пыточных инструментов и дыбы, были и железные клетки, три или четыре, тонувшие во тьме. К одной из них сторож и подвел Нэша, посветил на то, что было внутри.

То, что там было, уловило свет, а может, и звук слышало: зашевелилось, поднялось на карачки и, вихляясь, поползло в сторону двери. Ткнулось в решетку, захрипело, и принялось колотиться о нее с неожиданной и пугающей силой. Крестьяне проткнули ЭТО вилами, и теперь внутренности волочились следом, обвалянные в пыли и мусоре. Когда оно ударилось о решетку, отшатнулся даже Нэш, зажимая нос и рот ладонью:

– Да что ж это такое-то?!

– Умертвие. – Повторил сторож.

– Оно самое. – Подтвердил Клык. – Их Госпожа делает. Убитого поднимает, и оно так вот ковыляет и бросается на все живое, пока не развалится. Я их не раз видел.

– И как их убить? – Поинтересовался Нэш, глядя на внутренности. – Башку отсечь?

– Оно все равно бегает, даже без башки. – Возразил Клык. – Но тогда оно не видит, куда бежать, и запаха живого не чует, так мечется, стукается обо все подряд. Потешно так… – Он осекся под яростным взглядом обернувшегося на него великана.

– Сжечь. – Сказал Волкодав. – Или в известь того, сунуть. Ну, или на жаре оставить, оно тогда быстро сгниет и само развалится. В темноте и холоде его как раз держать нельзя, оно тогда долго того… фунциклирует.

– Негашеная известь есть? – Спросил у сторожа Нэш.

– А как же! Яма целая. – С готовностью откликнулся тот.

– Как вы его поймали?

– Так мы его и вилами, и топором, а ему хоть бы что. Двух человек разорвало, кроме пастуха-то, пока мы его на вилы не подняли и так цепями не спутали, вон валяются. Так приволокли сюда и бросили, оно уже само того, распуталося-то. Когда темно и тихо, оно само не шевелится, а как только почует людей, так и бесится. Страшное оно… очень. – Боязливо произнес сторож. – Я вот хоть и стою тут с вами, а страшно так, что аж коленки подгибаются: а ну, как клетка не выдержит? И откуда только силушки в нем столько! Может, того – пойдем отсюдова-то? А?

– Откуда оно взялось, – кинул последний взгляд на умертвие Нэш, – кем было при жизни, и где жило? Кто знает?

– По дороге ковыляло, с юга, вот все, что пастушата знают. А мы в ту сторону и не ходили, страшно!

– Люди оттуда сегодня были?

– Были. Никто ничего не видал. Может, ОНО с лесу, только разве ж эльфы его выпустили бы?

– Мы тут гадали-рядили, – признался бургомистр, – откуда ОНО на нас напустилось, и даже гадали, не обидели ли мы чем Лесную Королеву, может, это Она на нас кару такую напустила?

– Эльфы некромантией не занимаются. – Подал голос все это время молчавший Иво. Ему казалось, что он узнал бывшую женщину, но ему так страшно было признаться в этом самому себе, что он отчаянно не хотел в это верить. И то сказать: умертвие настолько уже мало походило на человека, что ошибиться было не мудрено. – Они мертвых не поднимают. Это дела ведьмы Барр. Госпожи с Красной Скалы.

– Одежа у женщины-то, – заметил капитан местной стражи, – богатая была. Не из простых женщина. Только здесь никто ее не знает.

– Я, кажется, знаю. – Неохотно сказал Иво, и Нэш стремительно повернулся к нему:

– И что молчишь?

– Я не уверен. Лицо… не опознать уже. И волосы в пыли, не поймешь, какого цвета. Но такую одежду и такое кольцо я видел у госпожи Глэдис Твидл. Которая уехала в Варчу и исчезла, помните?..

– А дорога на Варчу-то здесь, в миле всего. – Пробормотал капитан.

– Так ведь она давненько пропала. Еще до отъезда герцога с братом на Север. – Заметил Нэш.

– Верно. – Кивнул Иво. – Говорю же, не уверен я.

– Скинем нежить в известь, и отправимся в Варчу. – Решил Нэш. – Кто его знает, что там творится.

Герцог Анвалонский, получив с почтовым голубем весточку от погодков, засобирался в Лавбург. Вообще-то, ехать на тинг он не хотел. Или, точнее, упрямо решил не ехать, хоть в душе его шел разлад: было ужас, как интересно, как там справляются сыновья Гарольда, что представляет собой младший из близнецов, хотелось получить все последние горячие новости не из писем, а на месте, и вообще – быть в гуще событий, которые оказались нешуточными. Дома было тяжело. Герцогиню сломало горе, она разваливалась на глазах, и видеть это было тяжко. Она перестала следить за собой, потеряла всякий интерес к дому, к происходящему, даже начала, по словам слуг, «чудить». Герцог по-настоящему мучился этим. Он любил жену, гордился тем, что является верным супругом, а теперь у него жены-то и не было – Эффемия перестала внезапно быть женщиной, потеряла и интерес к нему, как к супругу и любовнику, и внешнюю привлекательность. И герцог Анвалонский преисполнился ярости и ненависти к виновнику смерти Вэла и преображения жены: к графу Кенке. Мразь, пучеглазый выродок! И как только посмел, как посмел этот подонок оскорбить ЕГО сына, как?! Страх потерял, извращенец чертов, на кого покусился, КАК посмел?! И спустить ему это?! Ни за что! Каждый день, получая новые и новые подтверждения тому, что его жена погружается в пучины горя, кажется, уже безвозвратно, герцог Анвалонский растравлял в себе ярость, лелеял и холил ее. На фоне этой ярости проступок Гарета уже не казался таким уж смертельно обидным. Пишет ведь письма девочке, обнадеживает. С одной стороны – прохвост, а с другой – завидный жених… Узнав, что Марк в порядке, жив и свободен, и что спас его и мальчишек Еннера и Бергквиста Гэйб Хлоринг, герцог в одночасье решил ехать. Дать шанс Гарету оправдаться и извиниться, черт с ним. Такой союзник в грядущей стычке с Далвеганом не помешает… И даже если Гарольд откажется присоединиться к войнушке, то и против уже не будет.

И женщин нужно повезти с собой. – Решил герцог. – Для Эффи это будет полезно, может, оживет, встретится с Марком, оттает. Дав приказ собираться, он принялся сам утрясать свои домашние дела. В разгар этих сборов мажордом сообщил ему о визите какой-то пожилой женщины, которая настоятельно просит аудиенции.

– Не до старух мне. – Отмахнулся герцог. – Пусть идет, откуда пришла. А если очень нужно, пусть подождет, пока вернусь.

– Мое дело не может ждать. – Произнесла вошедшая вслед за мажордомом женщина, закутанная в темный плащ.

– А тебя не учили, сударыня, что входить к герцогу без дозволения нельзя? – Нахмурился Анвалонец.

– Нет. – Женщина откинула капюшон, выпрямилась, и герцог втянул с шипением воздух сквозь стиснутые зубы: перед ним была не обычная женщина. «Фея!», – понял он. Он не жаловал нелюдей – ни эльфов, ни прочих. И феям исключений не делал. Но женщина была красива, а герцог от рождения был грубовато-галантен, это было у него в крови, как у всех Эльдебринков до него.

– Меня не учили этому. – Она чуть улыбнулась. Ее глубокие глаза почти без белков, прозрачные, переливающиеся и блестящие, как вода, то голубые, то зеленые, то синие, притягивали взгляд и поглощали внимание. Завораживали. – Когда я родилась, не было на свете герцогов.

– Ступай. – Мановением руки герцог отпустил мажордома. – Чем обязан,.. сударыня?

– Мы узнали, что вы собираетесь воевать с Далвеганом.

– Откуда? – нахмурился герцог.

– У нас свои способы. Мы можем вам помочь. Наша помощь будет неоценима.

– Чем? – Прищурился герцог, размышляя. Может, и нелюдь… но если реально может помочь – почему нет? – И что захотите взамен?

– Наши озера. – Ответила фея. – Они все равно не пригодны для людей. Изгнав нас оттуда, люди получили проблемы и топи. А мы содержали их в чистоте и безопасности. Верните нам наши озера, а мы поможем вам. Вы не найдете информаторов лучше и проводников искуснее, чем мы и наши слуги. Мы проведем вас через топи и позволим напасть в тыл вашему врагу. Мы поможем вам с провокацией, мы разозлим далвеганцев так, и так настроим их против своих властей, что вам не придется встретить большого сопротивления от местных. Взамен мы хотим только наши озера. Навсегда. Обещаю: когда война будет окончена, мы не будем вмешиваться в ваши дела, если вы не будете вмешиваться в наши.

Герцог задумался, поглядывая на свою неожиданную гостью. Заманчиво… что он теряет, соглашаясь? А ничего. Все на Острове знают, что избавившись от фей, далвеганцы не только не получили озера и их богатства: рыбу, птицу, дичь, – но и стремительно начали терять ближайшие к озерам земли, превращающиеся в топи, заполненные всякой болотной нечистью. Пускай феи забирают свои озера. Герцог намерен был, уничтожив Сулстадов, посадить герцогом там одного из своих сыновей. Эрика, скорее всего. И зачем мальчишке разрастающиеся топи и болотные черти?

– По рукам. – Решил он, даже не попросив время подумать. Что думать? В войне любые средства хороши.

Фея улыбнулась, зовуще так, загадочно… Глаза мерцали. Герцог напрягся, в паху защекотало. Эффи больна… а фея хороша… нечеловечески хороша. Не уходит, смотрит, улыбается… плащ стек с нее, обнажая тело в мерцающем платье, облегающем ее, словно вторая кожа, и какое тело! Герцог сглотнул. Где-то, когда-то он слышал, что феи невероятно разборчивы, и удостоиться их внимания может не каждый, далеко не каждый… но если повезло – мужчина познает невероятное наслаждение. Он верный муж… Но Эффи больна и сама не принимает его, а фея – это же, все-таки, не обычная женщина… Разве же это измена?..

– Предлагаю, – проворковала фея, медленно приближаясь, – скрепить наш союз… герцог. По-нашему.

Платье вдруг само собой словно бы впиталось в кожу, и Аскольд Эльдебринк громко выдохнул: тело было такое, каких он и не видал никогда, и даже не мечтал о таком. Если бы он и помыслил об отказе, его собственное естество не дало бы ему отказать, не в его это было силах.

В Варче Нэш и Иво почти ничего не узнали. Госпожу Твидл здесь никто не видел, зато о женщине, к которой та направлялась, судачила вся деревня: ее разорвали в овраге не то собаки, не то волки. Останки нашли недавно, и произошедшее ужаснуло тихую деревеньку: здесь отродясь не слыхали ни о нападении волков, ни о нападении медведей или какого другого зверя, а так же – о каких-то лиходеях или разбойниках. Люди были так напуганы, что Нэш пообещал прислать к ним отряд стражи из Гранствилла. Озадаченные и встревоженные, возвращались они в Блумсберри, и Нэш всю дорогу хмурился и был до того рассеян, что порой отвечал невпопад или не отвечал вовсе, если к нему обращались спутники.

– Скажи, Нэш, – спросил Иво вечером, когда они остановились в придорожной харчевне, каких немало было на Королевской Дороге, и, поужинав, сидели и правили амуницию, – что я делаю не так?

– В смысле? – насторожился Нэш.

– Ну… – Иво поколебался. – Мне кажется, что я поступаю правильно. Но все как-то наперекосяк получается, понимаешь, о чем я? Алиса вечно мне пеняет, что я не прав, Гэйб порой на меня злился по-страшному. А сам порой поступает хуже меня в сто раз, но ему ничего, сходит с рук. Люди в городе меня ненавидят. Мне вообще до них дела никакого нет, а им до меня, оказывается, есть, да еще какое! А ведь я никому ничего плохого не только не делал, но и не желал. Почему так, Нэш? Потому, что я Фанна?

– Послушай-ка байку одну. Шибко она мне нравится. Собрал, значит, царь зверей, попросту Лев, всех своих подданных на большой пир на вершине скалы. И вот, значит, сидят они, пируют, и кого тут только нет. Ну, и Волк, само собой. Смотрит, а за соседним столом Ворона куражится. Принес королевский паж ей вина, она орет: «Кислое! Пива хочу!» – и р-раз, вино пажу в лицо! Тот утерся, приносит ей пиво. Ворона орет: «Теплое, свинья!». И снова – р-раз, пажу в лицо. Волк думает: «Эге! Какая-то помойная ворона тут так куражится, а я, рыцарь, чем хуже?». И, значит, тоже подзывает к себе пажа, и вино ему в лицо выплескивает: «Кислое, мол!». Паж осерчал, пошел к королю и пожаловался ему на волка и ворону. А паж этот у короля был любимчик. Недолго думая, Лев приказывает своим баронам скинуть Волка и Ворону со скалы. Ворона что, встряхнулась и полетела. А Волк падает, лапами машет, орет: «Спасите, помогите!». Ворона подлетает к нему и спрашивает: «Так ты летать-то не умеешь?». «Нет! – Вопит Волк. – Не умею, помогите!». «А хер ли тогда вы»»ешься?» – Удивилась Ворона. – Нэш собрал глаза в веселые морщинки, ожидая привычного смеха, но Иво не засмеялся. Нагнул голову, какое-то время ожесточенно правил кинжал о кожаный ремень, потом спросил холодно:

– Волк – это я? Летать не умею, а выделываюсь? А Гэйб, тот умеет, да? – Голосом, надломленным от обиды поинтересовался еще. – Он рыцарь и граф, а я…

– Нет, не понял ты.– Вздохнул Нэш. – Тогда я тебе быль расскажу. Был у нас десятник один, правильный был мужик. Прямо правильный. И от нас того же требовал. Дисциплина чтоб была, доспех начищен, оружие наточено, сапоги надраены. Если на посту заснул, ну, тут пеняй на себя. В самоволку удрал, тоже. Но, понимаешь, он именно что был… правильный. И всегда нужное слово найдет, в точку прям, к месту, и знал, когда орать, а когда и посмеяться, или доброе что кинуть, такое, знаешь, крепкое, мужицкое. А если что, так поговоришь с ним, так и так, по-человечески, наедине, такие, мол, обстоятельства… И вроде можно и в самоволку, или еще что. Бойцы его любили, хоть и строгий, и придирчивый, а – любили. Его десяток лучший был, кто-кто, а мы всегда готовы были и к бою, и к тревоге внезапной. У нас такого не бывало, чтобы выступаем – а что-то не готово, или нет кого. Повысили его в сотники, а к нам десятником поставили другого. Тот тоже правильный оказался, куда бежать. Тоже все требовал, что и первый, но… не хватало ему чего-то. Сам безупречный, отчищенный, отдраенный, но словно не человек, а нелюдь какая-то правильная. Понимаешь?.. Съели мы его потихоньку, а за ним я десятником стал. Такие вот дела. Не знаю, понял ли…

– Я пытаюсь. – Подумав, уныло признался Иво. – Я такой, да? Нелюдь неправильная?

– Понимаешь… – Нэш прищурился на догорающий за окошком закат. – Как говаривал еще один наш командир: устав для всех один, но есть нюансы. Тебе бы научиться эти нюансы различать… Людей немножечко зауважать… понимать их, что ли… Цены тебе не будет. Так-то парень ты хороший. Но людей ты в упор не видишь, живешь в своем мире. Вот и выходит, что в твоей голове одна картинка сложится, а реальность – другая совсем. Ты и злишься. Ведь нужно-то немного совсем. Простить людям, что они не такие, как ты хотел бы. И думать об этом порой, а не о том, как ты сам себе придумал, в своей голове.

– Я не люблю людей. – Негромко признался Иво. – За редким исключением. Я не человек, я другой.

– И граф другой. – Кивнул Нэш. – А он эти нюансы различает.

– Он всегда такой был. – Уныло вздохнул Иво. – Я всегда им восхищался. Только я не такой.

– И я не такой. – Добродушно усмехнулся Нэш. – И кто еще такой? Даже брат его, при всем моем уважении, не такой. Что ж теперь, аппетит терять и локти грызть? Как говаривала моя бабуля, царство ей небесное, Бог леса не сравнял и нам не велел. А ты что так заскучал-то? Жениться не хочешь? – Он подмигнул и чуть толкнул Иво в плечо. – С мужиками обычно перед свадьбой такая вот хрень приключается. Начинают смысл жизни терять, на философию их тянет, тоска грызет вселенская. Не боись. Я вот женился на старости лет…

– И что? – С проблеском интереса глянул на него Иво.

– А ничего. – Хмыкнул Нэш. – Веришь, нет – никакой разницы не ощущаю. Как жили мы с Мартой в своем «Золотом драконе», так и живем. Так же в одну постель спать ложимся, так же завтракаем вместе по утрам, прежде чем трактир открывать. А вот детишки круто жизнь поменяли, но я рад этому. – Голос и взгляд его смягчились. – Марте, наверное, труднее с ними приходится, ну, а мне пока только радость. И благодарен я моей благоверной не меньше, чем если бы сама она их мне родила… А то и больше. Своих любить – не велика заслуга, а вот к чужим так прикипеть – это, я тебе скажу, подвиг. Вот родит тебе твоя тростиночка дочку, и поймешь тогда, что такое семья.

– Я хочу сына. – Вздохнул Иво, который тоже немного повеселел.

– Все мужики хотят сына. – Засмеялся Нэш. – А дочек любят все равно больше. Сын – это приз, победа, а то и подвиг. А дочка – это… это… не знаю, как и сказать, но радости в ней столько, столько нежности, что слов нет. Такая она, моя Агнес, что сердце тает, становлюсь не мужик, а розовый мишка какой-то, – он смущенно усмехнулся, – все на свете сделал бы и отдал для нее! Ты на друга своего посмотри, вот где мужик, а как свою дочурку обожает?

– Он и сына обожал бы. – Протянул Иво. – И будет еще обожать, у них с Алисой наверняка дети будут. И много. – Добавил с озорной улыбкой. – С их-то темпераментом!

Шторм сидел в сандвикенском трактире «Очаг и свеча», перед бутылкой крепленого вина, и смотрел в пустоту. Он не знал, что делать и куда ехать. И зачем. К Габи? Пожалуй, только она и осталась единственным огоньком в море тьмы, поглотившей его. Да сестра еще… Наверное. Но этого было мало здесь и сейчас, чтобы вырвать его из лап отчаяния. Мир его рухнул, все, что он делал и во что верил, рассыпалось в прах. Нет, даже хуже: оно никогда и не существовало, он жил в плену иллюзии, морока. Был честным и служил верно… Только кому?.. Он сам себе казался таким жалким, а собственное существование – таким бессмысленным, что жить не хотелось. Эльф в принципе способен убить себя, но только если видит в таком поступке спасение от еще худшей смерти и от бессмысленных мучений. А Шторм, хоть и яростно отрицал, под влиянием Хозяина, что эльф, был эльфом в гораздо большей степени, чем сам думал и ощущал. И потому отчаяние, как бы ни было сильно, не могло убить его, не могло заставить решиться на последний шаг. Хотя ничего другого для себя Шторм не видел. Служа Хозяину, он стал изгоем, его ненавидели все и везде. В Пустошах, в Пойме, даже в Междуречье. И эльфы ясно дали ему понять, что не примут его с невинной кровью на руках. Не тронут, но и не примут. Так куда ему?! Вернуться к Хозяину невозможно – только чтобы убить его, но Шторм понимал, что это невозможно.

А может… к сестре? Он вспомнил, как наблюдал за ее тренировками. Шторм тоже узнал рожу, которую сестра нарисовала соломенной мишени, и сомневаться в ее намерениях было бы нелепо. Знает ли она, как погибли их родители, и кто в этом виноват, Шторму было неизвестно, но что она ненавидит Доктора, сомневаться не приходилось. Может, им вдвоем отправиться на поиски в Клойстергем, где, как он слышал, теперь Доктор, служит герцогу Далвеганскому? Шторм никогда не бывал западнее и севернее Бирхолла, в окрестности которого как-то ездил с Вепрем за «мясом», но заблудиться не боялся. Он ведь и в Междуречье не бывал!

Он обхватил голову руками, вдруг осознав, что в Междуречье он не Хлорингам отомстил для любимого Хозяина. Он подставил тамошних полукровок, которых и так там ненавидят. Да и в Пойме он занимался именно этим, а вовсе не благородной миссией. Почему прежде он этого не видел?! Был псом, которого науськивает злой хозяин на кого хочет, а тот, дурачок, и рад стараться, за вонючие объедки и редкое доброе слово, не замечая брезгливости и пренебрежения. А хуже всего то, что он и теперь – пес, у которого нет хозяина, и которому некуда бежать и нечего делать.

«Поеду в Пойму. – Пришло спокойное решение, но это было спокойствие отчаяния. – Поеду по Королевской Дороге, не таясь. Схватят, так схватят, убьют, так убьют. Все равно».

И только он подумал так, даже обрадовавшись окончательности и логичности своего решения, и потянулся к бутылке, как за стол перед ним неслышно, как эльф, сел человек, светловолосый, миловидный, хоть и невзрачный, но с волчьими холодными глазами.

– Здравствуй, Шторм. – Произнес мягко. – Давно хотел встречи с тобой.

– Ты кто? – Холодно поинтересовался Шторм.

– Гораздо важнее сейчас, кто ТЫ. И что мне с тобой делать. – Лодо усмехнулся, заметив взгляд и жест Шторма:

– Тебе со мной не совладать, эльф, даже не пытайся.

– Я не эльф. – Машинально возразил Шторм, напрягшись. Только что он искренне хотел, чтобы кто-нибудь его убил. Оказалось, – ошибался сам в себе.

– Поверь, – проигнорировал поправку Лодо, – мне даже подмоги не потребуется. Я свяжу тебя и сдам сеньору Грэю один. И очень легко.

– И что не связываешь? – Хмуро поинтересовался Шторм, внутренне готовый драться не смотря ни на что. И еще вопрос, сможет ли этот дайкин так уж просто его повязать.

– Молодец. – Одобрительно усмехнулся Лодо. – Понимаешь. Да, ты мне нужен, и я готов пренебречь поисками моего приятеля Грэя.

– Я не собака. – Огрызнулся Шторм. – Чтобы меня вот так взять и использовать. – Чувствуя себя, как раз, собакой и злясь от этого.

– Я не собираюсь тебя использовать. Я предлагаю сотрудничество в деле, в котором мне без посторонней помощи не обойтись. Ты поможешь мне, я помогу тебе. Как я понял, с Хозяином Красной Скалы у тебя вышло какое-то недоразумение?

– И что? – Шторм не стал ни отрицать, ни соглашаться, но Лодо и так понял, что попал в точку. Шторм был тоже сдержанным, как и Гэбриэл Хлоринг, но Гэбриэл был холоден и непроницаем, а Шторм был открыт, как книга. За сдержанностью прямо-таки горели, кипели и вырисовывались огненными рунами все его чувства и намерения. Он был страстным, диким, импульсивным. В руках он себя держать умел, а вот скрывать свои порывы – нет.

– Мне нужно попасть внутрь, в так называемые Сады Мечты, и забрать оттуда столько детей, сколько получится. Желательно всех. Я был там уже однажды, но теперь этот способ для меня закрыт. Я обязательно отыщу другой, но время уходит, дети гибнут каждый день. И мой патрон, и я, мы очень переживаем из-за этого.

– С чего бы?

– Некоторым людям не все равно, когда в мире творится зло. – Сказал Лодо серьезно, и Шторм мрачно и недоверчиво глянул на него. Подумав, поинтересовался:

– И ты хочешь, чтобы я помог тебе попасть внутрь?

– Хочу. – Согласился Лодо. – И ты мне поможешь. Я знаю, что есть ход в Сады Мечты из дома ведьмы Барр, и он слишком опасен, чтобы соваться туда без проводника.

– А если я откажусь?

– И что ты будешь делать, эльф? – Поинтересовался Лодо. – Куда ты пойдешь? В Гранствилл? В лес? Все пути для тебя закрыты. Тебя ненавидят все, люди, эльфы, полукровки, – все. И ты ненавидишь или просто не любишь – всех.

– А тебе что за печаль? – Отгрызнулся Шторм.

– Мой патрон просил меня приглядывать за тобой и, если что – позаботиться.

– Это кто же?

– Габриэль Хлоринг. Он, в отличие от всех, не считает тебя порождением зла.

Шторм промолчал, не зная, что сказать и как отреагировать. Это было для него новостью. До этого момента эльдар считал, что Гор – Гэбриэл, – ненавидит его так же, как и остальные, так же, как и его брат-герцог, что это его враги. Услышать, что тот, оказывается, вновь пытается позаботиться о нем, было странно и не то, чтобы приятно… Но что-то теплое, удивленное и даже благодарное в душе шевельнулось. Шторм всегда в глубине души восхищался Гором, даже не смотря на решимость причинить им с братом как можно больше вреда, а то и уничтожить.

– Он верил, что ты рано или поздно оставишь Красную Скалу. – Продолжал Лодо. – Как это сделал и он сам. А теперь он хочет спасти оттуда всех, кого еще можно спасти.

– А если я откажусь? – Подумав еще, вновь поинтересовался Шторм.

– Не откажешься. – Уверенно возразил Лодо.

Плоскогорье Олджернон, лежавшее на пути из Междуречья в горные районы Анвалона, было безлесным, ветреным и довольно суровым местом. Городов здесь не было, больших поселков и деревень – тоже. Поэтому ферм, на которых подращивались полукровки для Красной Скалы, здесь было аж три. Они были затеряны среди оврагов, скальных выступов, мелких куп деревьев, в основном, неприхотливых сосен и вязов, которых практически нигде не набиралось не то, что для леса, но даже для полноценной рощи. Но все же люди здесь селились, разводили коней и овец, добывали соль, песок и сланец. Там, где плоскогорье переходило в обширные альпийские луга, издревле пасли свои табуны элитных коней Хлоринги. Один из Хлорингов задался целью вывести местную породу рыцарских лошадей, которые были бы так же красивы и выносливы, как эльфийские кони, но и так же сильны и высоки ростом, как рыцарские дейстриэ. В конце концов, ему это удалось. И появились олджерноны – порода, идеальная под рыцарское седло, для боя и парада. Сам Ричард, основавший породу, любил вороных лошадей, он и сам носил прозвище Черный, но из-за большой доли андалузских лошадей, участвовавших в выведении породы, частыми были и белая, и серая в яблоках масти, а эльфийские кони дали гнедую и рыжую масть всех ее разновидностей – от караковой и игреневой до буланой и соловой. Мода на ту или иную масть все время менялась; долгое время в моде были вороные, как смоль, жеребцы, потом, когда появился Холг, принадлежавший принцу Гарольду Элодисскому и считавшийся эталоном породы, стало модным и престижным разъезжать на белоснежных конях. И теперь, после триумфального прыжка Пепла, все в самое короткое время помешались на серых лошадях. Но Пепел был редчайшего окраса: серый, но со светлой гривой, и не весь в яблоках, а лишь с небольшой россыпью светло-серых яблочек по крупу. Больше в табунах, принадлежавших Хлорингам и привольно пасущихся на альпийских лугах, таких коней не было. О чем и сокрушались табунщики, к которым прибыл посланный из Хефлинуэлла со специальным требованием: отобрать всех серых жеребцов подходящего возраста и доставить в Гармбург, в окрестностях которого находился самый большой лошадиный торг на Острове.

– У Морозной Росы, матери того жеребца, жеребенок народился. – Говорил, почесывая затылок, табунщик. – Черный, как головешка. Кто знает, может, перелиняет, как в возраст войдет, станет серый. Статный так-то будет конь, не хуже Грома и Пепла.

– А отец кто? – Спрашивал Даркхуд, конюший Хефлинуэлла.

– А тот же самый, сынок Холга, Дельный, он главный производитель у нас.

– Надо, чтобы нескольких кобыл Пепел покрыл. Его сыновей с руками отрывать будут. – Озабоченно сказал Даркхуд, глядя на резвившихся в загоне лошадей. Он был так загружен, что едва замечал красоту зрелища. Вороной жеребец, о котором они говорили, носился по своему загону, отгороженный от кобыл, и то и дело взбрыкивал от полноты чувств. Солнце пускало искры по его начищенной до блеска шерсти, каждая жилка мощного и гармоничного тела играла, переполненная азартом и радостью бытия. Он то останавливался, как вкопанный, сверкая белками глаз, то взбрыкивал и, отпрянув в сторону, пускался в галоп, пустив по ветру роскошный хвост, то вновь останавливался и плясал на месте, выгибая шею и раздувая жаркие ноздри.

– Ишь, выделывается перед кобылами. – Заметил табунщик, который любил лошадей, и которому это зрелище никогда не надоедало. – Хорош-то, а?!

– Хороший конь. – Согласился Даркхуд, очнувшись от своих забот. – Один в один Гром, сын его, который под герцогом ходит. – Его грызла тревога, которую он, не сдержавшись, и озвучил:

– Я всадников видел недавно. Показалось, что на эльфийских конях.

– Эльфы? Здесь? – Изумился табунщик.

– Не может здесь быть эльфов. – Согласился Даркхуд. – Я то и говорю. Это только полукровки могут быть.

– Сюда только Кошки порой забредают. – Насторожился и табунщик. – Коней угоняют, балуют.

– Сейчас кони Хлорингов в цене, – кивнул Даркхуд, – так что ты смотри. Охрану нужно усилить, людей нанять, я бы послал на твоем месте в Маскарель, к графу.

– Граф в отлучке, они с графиней в Хефлинуэлл отбыли. Но вы правы, ваша милость, за людьми я пошлю. Кошки, они ж, как демоны какие, налетают неведомо, откуда, и исчезают неведомо, куда. С добычей. Страх, какие пакостные твари! И хуже всех ихняя девка-атаманша, Манул, вот уж тварь из тварей! Не столько украдет и ограбит, сколько напугает и покуражится. В Гнилом Яре, говорят, Кошки стражников полонили, так она велела им раздеться, и в чем мать родила, погнала их по поселку, да еще велела за руки держаться попарно, словно мужеложцев каких. Мужики от стыда не знали, куда себя девать, а она знай, потешается! Так на плоскогорье их и оставила, без клочка ткани, уж как мужики добирались, как срам прикрывали, одному святому Аскольду известно. И любит она, ух, любит над нашим братом, мужиками, измываться! Прям, фурия какая-то.

– Люблю. – Ответила Манул на вопрос Ворона, с которым встретилась буквально в нескольких милях от загонов, где сейчас беседовали Даркхуд и главный табунщик. – Не могу с собой ничего поделать, люблю покуражиться. Вот, где они у меня! – Она взяла себя рукой за горло. – Пока в борделе была, так их возненавидела, что в глазах темнеет от злости.

– Не суть. – Отмахнулся Ворон, в то время как Сова, да и Конфетка, посматривали на Манул с пониманием. А та, не скрываясь, призывно поглядывала на Вепря, по-кошачьи щуря свои зеленые, с дымком, глаза. Чем очень злила Зяблика. – Что скажешь насчет того, что я тебе передал?

– Как-то это сказочно все. – Фыркнула Манул. – Нереально. Я тут поспрашивала про Ивеллон, кто что говорит, и никто правды не знает, так я поняла. Но что король как-то пообещал титулы и тамошнюю землю тем, кто там закрепится – это, вроде бы, правда.

– Теперь эта земля принадлежит Гэйбу Хлорингу, и он отдает ее нам, квэнни.

– А доказательства этому хоть какие-то есть? – Прищурилась Манул. Ворону пришлось пустить в ход все свое красноречие, призывая в свидетели Сову, чтобы убедить ее хотя бы рискнуть.

– Меня бы больше убедила какая-никакая грамота. – Откровенно ответила Манул. – Почему твой друг-граф не дал тебе какую-нибудь записочку, хотя бы? Подтверждающую наше право на эти земли?

– Все будет. – Ответил Ворон. – Манул, ты меня знаешь. Я не простачок, на туфту не поведусь. Все правда. Но даже если бы нет – спасти ребятню-квэнни с этих чертовых ферм мы обязаны. Разве нет?

Манул какое-то время молчала, глядя вдаль и задумчиво покусывая крепкими белыми зубами сорванную травинку. Не смотря на ненависть анвалонцев к полукровкам, не меньшую, чем у междуреченцев, положение у Кошек было лучше, чем у Птиц. Горы и горные долины, ущелья и скальные лабиринты служили Кошкам надежными убежищами и естественными крепостями. Ловкие, наглые, отважные, они уходили от любой погони по таким тропам, по каким отваживались карабкаться только козы да эльфийские кони, не уступающие козам в ловкости, и не боялись ни бога, ни черта у себя в укромных горных уголках. Конечно, они рисковали… Но не так фатально, как Птицы. Манул заслуженно гордилась достигнутой стабильностью, и не уверена была, что стоит рушить все, что они построили и чего достигли ради призрачной надежды на какую-то мифическую землю. Но вот эти фермы… И дети, которых, по словам Ворона, выращивали на убой… Нет, тут она отказаться не могла.

– Насчет Ивеллона, это нужно еще подумать и все выяснить. – Сказала она наконец. – А вот с детьми – поможем. Квэнни не должны быть мясом для дайкин. Никогда. Если что, мы заберем их к себе, не вопрос.

– Сколько у тебя людей?

– Пятьдесят девять здесь, со мной шестьдесят, еще сотня с гаком – в Гленнане. Не бойся, хватит. На этих фермах вряд ли большая охрана.

– А ты богато живешь! – Не скрывая зависти, заметил Ворон. – У меня столько нет. Нас всех вместе, с теми, кто не сражается, едва-едва сотня наберется.

Зяблик, которая уже еле терпела откровенные взгляды Манул на ее Вепря, пренебрежительно фыркнула. Хвастает, поди! Кто их считал, ее людей?!

Неожиданно Манул вновь сблизила ее с Конфеткой. Маленькая лучница тоже заметила, как открыто соблазняет Вепря Манул, и тоже рассердилась. И скоро вчерашние лютые соперницы уже были не разлей вода, держались вместе и сообща прожигали бесстыжую Кошку ревнивыми взглядами… На которые Манул не обращала никакого внимания. Ворона она соблазнила уже давно, несколько лет назад, еще до того, как у него появилась Сова. И была абсолютно уверена, что если захочет – соблазнит снова, и Сова ей не помеха. Дерзкую и, чего уж там, совершенно беспринципную полукровку только забавляли взгляды Совы и двух бывших соперниц, а ныне боевых подруг Зяблика и Конфетки. В чем-то Манул походила на Амалию, которой никогда не видела и не знала, разве что ею двигали не зависть и подлость, а азарт и страсть к озорству. Она обожала дразнить, провоцировать и разрушать, хотя разрушение чужих отношений всегда объясняла просто: «Все мужики козлы. Не хотел бы – не повелся бы». На что формально возразить бывало нечего.

А Вепрь ей понравился. И дело было даже не в красоте последнего. По большому счету, Вепрь значительно уступал в красоте тому же Ворону или Синице, но выглядел куда мужественнее, брутальнее и опаснее, чем те оба, вместе взятые. Один его наглый, цепкий, пристальный взгляд чего стоил! Когда он посматривал на Манул исподлобья, но прямо и откровенно, с еле заметной усмешкой на хорошо очерченных губах крупного, но жесткого, даже сурового рта, у девушки аж мурашки пробегали по телу. Ну, и нахрена такому мужику такая девчонка, как Зяблик? Пустоголовая, один ветер в голове, бим-бом, только и есть, что смазливая! Чем дольше Манул посматривала на Вепря и прислушивалась к его скупым репликам и суровому, но притягательному голосу, тем сильнее он ей нравился, и тем больше она убеждалась в том, что его нужно не просто соблазнить, его нужно сманить к себе. А когда на привале он по многочисленным просьбам спел про волка… Ну, тут Манул поняла, что это – ее мужчина. Ради которого можно даже и позабыть о других… Наверное.

Руководствуясь указаниями, которые Гэбриэл, в свою очередь, получил от Лодо и от эльфов, Птицы и Кошки отыскали первую из ферм почти мгновенно. Гэбриэл того не знал, а это была та самая, на которой рос он когда-то, где впервые встретил малышку Алису и получил такое категоричное и злое предсказание. Даже Мамаша была та же самая. Теперь, правда, он не сразу узнал бы ее, если бы узнал вообще: женщина была вся в копоти, истекающая кровью, в изорванной одежде. Она упрямо ползла прочь от дымящейся фермы, хрипя, цепляясь за траву и торчащие из земли камни. Ворон и Манул, спешившись, первыми подошли к ней. Ворон присел на корточки, спросил:

– Что случилось? Кто это сделал?

– Воды. – Прохрипела женщина, и Манул подала Ворону стильную серебряную флягу.

– Это Гестен, сука. – Напившись и отдышавшись, женщина повернулась на спину. – Тварь, паскуда… Это награда, за то, что я столько лет растила этих сучат паскудных. Не нужна теперь стала. Ни я, ни ферма. Они всех соберут, а фермы сожгут. Все… поменялось. – Она устало закрыла глаза. – Всех соберут, и девок, и мальчишек… И увезут на Красную Скалу. – Голос ее стал еле слышен.

– Давно они здесь были? – Нахмурился Ворон.

– Давно? Не знаю. – Она закашлялась, в углу рта появилась кровь. – Сколько без памяти была… Сколько горело… не знаю. Они медлить не будут. Боятся. Догони их, чельфяк. – Гаснущие глаза ее, приоткрывшись, на миг сверкнули лютой ненавистью. – Убей Гестена, суку подколодную! А я его… в аду… встречу!..

– Как думаешь, – Ворон повернулся кВепрю, – куда и как они подадутся, когда фермы разорят?

– Я думаю, – ответил Вепрь, – что они в сторону Далвегана двигаются, чтобы всех собрать. Там в районе Лав есть еще ферма, и еще есть, толком не знаю.

– У нас все они на карте на эльфийской отмечены. – Кивнул Ворон. – Но как нам за ними гнаться, если они уже на корабле?

– А зачем гнаться? – Хмыкнул Вепрь. – Спустимся по Фьяллару в устье, и там встретим. Уже со всей ребятней на борту, тепленькими и возьмем. – Его очень воодушевила мысль, что им не придется отправляться в Пустоши. На юге его практически никто не знал. – Только бы не разминуться.

– Значит, нам нужно судно… – Протянул Ворон. – Или два… Найдем. – Он глянул на женщину, которая уже не дышала. – Не успел спросить, сколько их. Впрочем, не важно. Да, Манул?

– Конечно, не-ет. – Влажно блеснув зубами, улыбнулась та Вепрю.

Абакан, 7.05.2020 г. 

2.

Какие, иной раз, нелепые случайности круто меняют жизнь! Невпопад сказанное слово, необдуманный жест, поступок, не совершенный из лени или отложенная на «потом» встреча… И вот уже ничего изменить нельзя, дружба разрушена, любовь угасла, нет семьи, нет близкого человека, а то и жизни. А мы даже порой и не понимаем, что именно произвело такие разрушения. Нам случившееся, сказанное или не сказанное, казалось пустяком. И только общаясь с ассасином, я впервые начала задумываться, как много значат эти «пустяки». Ведь любой шпион знает, что порой мимолетного небрежного жеста достаточно, чтобы рухнула вся игра, так тонко задуманная и так хитро спланированная. Да и сама я сталкивалась порой с тем, что один жест, один взгляд, случайно пойманный, вдруг открывает истину: чью-то интимную и тщательно скрываемую связь, чей-то обман, чью-то измену. Это происходит непроизвольно, вдруг, и порой этот миг и в самом деле меняет все течение жизни, направляет его в иное русло. Судьба то бережно оберегает нас и удерживает на самом краю, то дает безжалостного пинка на ровном, как нам казалось, месте. Порой человек, стараясь понравиться случайному собеседнику, позволяет себе что-то нелицеприятное в отношении хорошего друга или супруга, просто так, пустяк, да и сказано, вроде бы, зря, и вскользь… И обижаться, вроде бы, не на что… Но такие пустяки уничтожают доверие и вызывают охлаждение, и остается вопрос: а ради чего? И ради кого? Кто-то наделен особым чувством такта и эмпатией от рождения, кто-то проходит долгий путь, чтобы понять простые вещи, а кто-то так ничего и не поймет до самой смерти, всю жизнь сетуя на судьбу и «неблагодарных, самовлюбленных эгоистов». Одна моя знакомая, бывшая подруга – из таких. Мне искренне ее жаль, хотя другие мои близкие и друзья категорично не переносят ее. Я же понимаю, что самое большое ее наказание за бесконечную ложь, лютую зависть и неблагодарность – в ней самой. Зависть иссушила ее душу и даже тело, она бесится от одного вида чужого благополучия, нет ей не то, что счастья, но даже покоя. Наворотив горы лжи, она панически боится, что ее разоблачат, и когда те, кому она лгала, начинают говорить друг с другом, она мечется вокруг, вне себя от тревоги и желания немедленно подслушать и быть в курсе – не говорят ли о ней, не разоблачают ли ее вот прямо сейчас? Она видит, что другие не любят ее, и уверена, что это от того, что нет хороших людей, все притворщики, эгоисты и развратники, только скрывают это, а она, бедняга, скрывать не умеет. «Я хотя бы не притворщица, в отличие от вас!» – вот ее любимое присловье в ответ на все попытки ее образумить. И к чему это я? К тому, что наказание дурного человека – в нем самом. Завистник никогда не будет счастлив и доволен, потому, что всегда будет кто-то, кого он считает удачливее, богаче, красивее и так далее. Алчный и жадный – никогда не будет удовлетворен, потому, что всех сокровищ мира ему не захапать. Лжец всегда будет бояться разоблачения своей лжи, и так далее, и так далее, и так далее… И те, кто считает, что раз негодяя не засудили и не наказали, то у него все хорошо – не правы. Они слишком просто смотрят на вещи и не понимают главного: самый благополучный с виду человек может быть глубоко несчастен в душе, и пусть этого никто не видит, разве это важно?..

Но что это я снова ушла куда-то в сторону от своей повести? Всему свое время, как говаривал бедняга Экклезиаст. Я набросала на протяжении всей своей истории множество камней, и пришла пора их собирать.

Здесь, в этой части моей истории, меня не отпускает ощущение хаоса. Тогда происходило одновременно столько всего и буквально везде, что мне трудно систематизировать и упорядочивать этот хаос. Все, что зрело долгое время, что копилось, формировалось, скручивалось в тугую пружину, начало развиваться, распрямляться и рассыпаться стремительно и повсеместно. Не знаю, был ли в Нордланде на тот момент кто-то, кто видел и понимал всю картину целиком, кроме, разве что, герцога Далвеганского, но и тот получал все сведения с опозданием на несколько дней, в течение которых происходило столько всего и повсюду, что обесценивало их в тот же миг. Пожалуй, эльфы имели самую полную картину происходящего, но проследить все связи и правильно оценить их не могли, наверное, даже они. Размышляя над этим, я не могу не признать, что в людях есть удивительный дар: интуиция. Тот, кто обладает этим даром в полной мере, в таких ситуациях принимает верные решения, ведомый даже не разумом и не точным знанием ситуации, а каким-то наитием, которое даже эльфам кажется едва ли не волшебством. Почему они принимают именно те решения, которые оказываются единственно верными? Они и сами не знают. Кто-то верит в Судьбу, кто-то нет, кто-то верит в Бога, кто-то не верит ни во что. И вот что я заметила: выигрывает тот, чья вера сильнее. Тот, у кого меч в сердце, а не в руке. Пастушок Давид убил великана Голиафа камнем; человек, упакованный в самые надежные доспехи и вооруженный самым совершенным оружием, может проиграть почти безоружному противнику – если тот верит в свою победу. Был момент – к которому идет сейчас моя повесть, стремительно приближаясь к концу, – когда я поняла, что старые, кажущиеся такими затасканными и банальными слова о вере размером с горчичное зерно, и о любви, которая превыше всего, – правда. Единственная, непреходящая, вечная правда.

Но для моих героев, для моей книги это еще впереди. По времени это совсем немного, но по обилию событий и значимости для всего Острова это целая вечность. Мне необходимо собраться, да и поговорить кое с кем из моих друзей, кто лучше меня помнит те дни. Боюсь что-то забыть, или напутать… в мелочах, потому, что главные события тех дней выжжены в моей памяти огненными рунами, и никогда мне их не забыть.

Часть вторая: Холодное блюдо

Глава первая: Гонор.

Новый командор Иоаннитов был чертовски хорош собой. Не особенно правильное, лицо его было гармоничным, приятным глазу, мужественным, с породистым крупным носом, темными живыми галльскими глазами и обаятельной улыбкой. К тому же он был высок ростом, строен и умел носить любую одежду с врожденным шиком. Дрэд, который срочно собирался отбыть на Север и не брал с собою даже секретаря, задержался именно для того, чтобы предупредить нового командора насчет Изабеллы. Убедившись в том, насколько опасна эта женщина, посол-инквизитор уже не мог пустить все на самотек. Когда он увидел Флоренса Дезире, графа де Бельера, у него отлегло от сердца – как большинство некрасивых и необаятельных людей, Дрэд сильно преувеличивал власть красоты над противоположным полом. Новому командору не было и сорока, он был в самой поре мужественности, зрелой мужской красоты и силы, и Дрэд испытал облегчение и злорадство, увидав его впервые у себя в приемной. Этот не то, что прежний урод, – подумалось ему, – он сам красоток на завтрак ест и жмых выплевывает. Конечно, посол-инквизитор был не так прост и глуп, чтобы в лоб предупреждать Дезире о коварной обольстительнице, он понимал, что этим только раззадорит рыцаря. О королеве он заговорил как бы между прочим, вкратце обрисовывая обстановку на Острове и расстановку сил. Сказал, что прежде королева была ослепительно хороша, но теперь, когда ей пошел седьмой десяток, только эльфийские чары и косметика, да и то издали, позволяют ей выглядеть достойно.

– Но она же как-то ухитрилась соблазнить де Латрея. – Заметил командор. – Об этом говорит весь Орден, и не только здесь, но и в Европе.

– Де Латрей был суровым, но добрым человеком, да, да… Женские прелести, даже самые чарующие, не опасны были для него. Изабелла взяла его на жалость. Стареющая бездетная женщина, всеми покинутая, то, се, да, да…

Дезире рассмеялся:

– Это да, это верно. На жалость клюют и не такие монстры веры, каким был бедняга Бриан. А женщина, врата адовы, не зря зовется таковыми: в ее арсенале полно уловок и хитростей. Верить им нельзя. Только не беспокойся, мастер: я не из тех, кого легко соблазнить. И уж кого-кого, а молодящихся старух мне никогда не было жаль. Мне даже хочется, чтобы она попробовала на мне свои чары и обломала остатки зубов! – Он искоса бросил самодовольный взгляд в зеркало. Дезире знал, что хорош, очень себе нравился и подобно Дрэду, считал себя неотразимым. У него уже нарисовался в голове образ влюбленной в него старухи, которая чахнет от его пренебрежения и ничего не может с этим поделать. А Дрэд тем временем обрисовал ему обстановку в Пустошах и проблемы, с которыми столкнулись местные.

– Мы должны убедить королеву в том, что только Орден может спасти ее подданных от зла и опасностей. О, командор, не делайте такое лицо! Я так же, как вы, не верил в туземные сказки, пока не столкнулся с тем, что здесь творится, вживую, да, да… Как и ваш предшественник, я считал и считаю, что существование этого Острова и его поганых тварей, которые расплодились здесь милостью Хлорингов, неестественно, опасно и противно Богу.

– А может, с королевы и начнем?

– Пока сильны ее племянники, которые сейчас пожинают плоды своего нежданного триумфа в Междуречье, ее не стоит трогать. Королева сама побаивается своих же племянников и своего брата, те слишком популярны. Временно мы используем ее и ее власть, но только временно, командор, да, да… События в Междуречье показали, что на местных дворян рассчитывать нельзя, они или слабы, или глупы, или и то, и другое. В них во всех, без исключения, живет какой-то неестественный страх перед святой Инквизицией, и гнездится ересь, которая не может не владеть их умами и сердцами, пока они видят вольное житье всяческих, – Дрэд скривился, – эльфов и прочих лепреконов. Очистив от противоестественных тварей Юг Нордланда, вы будете для простых людей и большинства дворян спасителями и надеждой, да, да… Но для того, чтобы отправиться в этот очистительный поход, вы должны заставить королеву дать вам соответствующие полномочия. То, что вскоре произойдет на Севере, куда мне срочно предстоит отбыть, милостью Божьей подстегнет ее. Добавит ей решимости и покорности, да, да… Вы меня понимаете?

– Понимаю. – Серьезно кивнул Дезире. – Положитесь на меня, мастер. Мы вернем этот остров в лоно истинной веры, а его жителей навеки очистим от еретической скверны. Я только счастлив буду стать орудием Господа в этом деле!

– Оставляю вас и все здешние дела со спокойным сердцем, да, да… – Почти искренне произнес Дрэд. В дороге ему тоже приятно было представить, как разочарована и зла будет Изабелла, столкнувшись с таким противником, как Флоренс Дезире. Его крайне редко, да что там, почти никогда, не постигали такие неудачи, даже провалы, как в случае с Изабеллой и Брианом де Латрей, и Дрэда грызла злоба. Хлоринги вообще оказались трудными противниками, возможно, – думал Дрэд, – из-за их проклятой эльфийской крови. Но это ничего. Умный человек не тот, кто никогда не ошибается, а тот, кто не делает одну и ту же ошибку дважды и учится на ошибках вместо того, чтобы унывать и жаловаться на судьбу. На этот раз все будет так, как нужно ему.

Изабелле всю подноготную о Дезире рассказали уже давно. Манипулировать мужчинами, которые для нее готовы были на все, она умела, и шпионы у нее были не хуже, чем у герцога Далвеганского. Готовясь к визиту нового командора, она раздумчиво сидела у зеркала, перебирая пряди своих роскошных волос. Она думала о Дрэде и о том, что именно мог наговорить, готовя нового командора к визиту в Сансет, старый интриган. Что сказала бы она сама?..

Дезире ожидал увидеть искусно накрашенную, роскошно одетую женщину с богатой прической. Но когда его пригласили в покои королевы, объяснив, что та в знак траура по своему другу не устраивает официальных приемов, командор увидел женщину в простом темном платье, без драгоценностей, без малейшего следа косметики на лице, с волосами, заплетенными в простую косу и уложенными на затылке в тяжелую петлю. И не поверил своим глазам. Этой тонкой, изящной женщине не могло быть столько лет, сколько ему сказали! Может быть, около сорока… Но не более того! Королева подняла на него свои изумительные сапфировые глаза, усталые, печальные, и разбила в прах последние укрепления: в ней не было и тени кокетства или попытки понравиться ему. Рыцарь смотрел на изящную тонкую девичью шею с единственной морщинкой поперек, которую королева и не попыталась скрыть ожерельем, на покойно сложенные на коленях руки с единственным скромным гербовым кольцом, которые тоже были руками молодой женщины, и думал, что или его обманули и это не королева, или он ничего не понимает в женщинах. Поклонился, вручил, как положено по этикету, королеве свои верительные грамоты.

– Положите здесь. – Своим хрипловатым, надломленным голосом произнесла королева. – Я вижу, вы тот, кто есть. Простите мне мою скорбь, командор. Я потеряла последнего, и самого лучшего друга, какой только может быть у человека… и у женщины. Поверьте, теперь мне все равно, что обо мне говорят и думают. Теперь мне осталось только дождаться, когда у моих племянников появится наследник, и уйти на покой в какой-нибудь северный монастырь. Вы знали Бриана?

– Да… знал. – Дезире немного напрягся. Чего он совершенно не ожидал, так это того, что королева заговорит с ним о его предшественнике. Ему казалось, что эта щекотливая и крайне неприятная для Ордена ситуация должна быть табу.

– Скажите честно, что вы думаете о нашей дружбе? Не стесняйтесь, говорите все, как есть. Я столько слышала грязных сплетен о себе, что уже давно нечувствительна к ним. Мне больно лишь то, – королева на миг прикрыла глаза, словно и в самом деле от нестерпимой боли, – что марают не только меня, но и чистейшего, честнейшего, доблестного и верного человека… И это моя вина. Моя репутация – виной тому, что никто не верит в чистоту его помыслов и безупречность его поведения. А для меня это было как… как глоток чистой воды, как дуновение чистого воздуха, как прикосновение ангельского крыла… Мы молились вместе о моей душе и о моем королевстве, мы говорили о Боге и о том, как велико Его всепрощение… Теперь, когда его нет, я пропала. У меня нет сил.

И столько в ней, во всей ее позе, в ее глазах, было искренней печали и скорби, что Дезире, ожидавший совершенно другого, подготовленный совершенно к другому, сначала растерялся, попытался сомневаться, но как можно было сомневаться в этой печальной, прекрасной, трогательной в своей скорби женщине?! И он преисполнился искреннего негодования в адрес Дрэда и прочих сплетников, которые усомнились в честности старого Бриана, а заодно испытал прилив гордости за своего покойного друга и рыцарское стремление поддержать, в память о нем, эту женщину, такую искреннюю, такую одинокую, такую печальную! Проклятый старый интриган пытался, – теперь Дезире ясно понимал это, – настроить его против этой женщины, преследуя свои грязные цели. И, конечно же, лгал! И не только о королеве, которую представил ему старухой и жалкой кокеткой, но он посмел, ничтожество, оболгать командора де Латрей! Но как сам Дезире, зная Бриана столько лет, мог поверить в эту ложь?! Преисполненный стыда за себя и искреннего раскаяния, новый командор опустился на одно колено и произнес:

– Нет, Ваше величество, Вы не одна. В память о своем дорогом покойном друге я предлагаю Вам свою дружбу и служение. Может быть, это и не равноценная замена, так как с Брианом не мог сравниться никто… Но я весь – Ваш. Располагайте мною, положитесь на меня.

Королева обожгла его взглядом своих чудесных глаз, влажных, еще более прекрасных от этой влаги, закрыла лицо руками и расплакалась, и это было лучшим и, наверное, единственно верным ответом на его тираду. Дезире поверил окончательно, что перед ним – оклеветанная, одинокая, прекрасная женщина, за честь и корону которой он теперь готов был на все.

Проговорили они потом с королевой не один час, даже пообедали вдвоем, в ее покоях. Как она умела слушать, эта женщина! Попросив рассказать ей о командоре, она вовремя и правильно заданными вопросами провоцировала его рассказывать и рассказывать, о себе, о своих планах, победах и даже сомнениях. Чувствуя своего собеседника, проникаясь им в процессе разговора, Изабелла вскоре, как опытный музыкант, играла на этом инструменте, что хотела. А инструмент был только счастлив от этого, расправляясь, окрыляясь, восхищаясь своей собеседницей, которая правильными замечаниями, взглядами, к месту вставленными вопросами и уточнениями, рождала в нем приятнейшее чувство на свете: чувство, что он интересен, остроумен и чертовски умен. Тот или та, кто пытается понравиться своему собеседнику, расхваливая себя, совершает обычную, банальнейшую ошибку: мало, кому интересны другие, и всем, без исключения, интересны они сами. Собеседника, который проявляет интерес к тебе, любимому, и делает это достаточно тонко и умело, ты сам сочтешь умным, интересным и обаятельным. Тогда как хвастун или хвастунья вызывает по большей части чувство ревности и соперничества, и жгучее желание его (ее) осадить и поставить на место. Изабелла уже родилась с пониманием этого в себе, а годы правления и манипулирования другими развили в ней эти способности до того, что они казались чуть ли не сверхъестественными. Командор убедился, что Изабелла вовсе не против церкви и инквизиции, но считает, (и правильно считает, думалось теперь ему), что перемены должны быть или медленными и мягкими, или произойти из-за какого-то огромного потрясения для всех подданных, которые примут их, как единственное спасение. Она так же была противницей сосуществования с эльфами, хоть и сама имела в себе эльфийскую кровь, (Но это не моя вина, командор, увы! Я борюсь с этим проклятым наследием ежечасно, и если бы вы знали, как помогал мне, как поддерживал меня Бриан в этой борьбе! Как далеко я продвинулась под его влиянием!) но любила брата, как бы ни огорчали Изабеллу его убеждения.

– Брат слишком благороден и оторван от мира. Он верит в сказки о рыцарях Круглого Стола – не зря же он назвал своих сыновей их именами! – и верит в светлое, солнечное начало эльфов. Он искренен, и если бы не был наследником престола, то и Бог бы с ним, жил бы в мире своих грез… О, как бы мне хотелось этого! (Как я ее понимаю! – думал при этом Дезире). Я намерена щадить его до последнего, мессир, это моя слабость…

– Благородная слабость, и Бог простит Вам ее. – Тихонько вставил тот.

– Не знаю, слышали ли вы… – Чуть смутилась Изабелла, – о том, какие ужасные вещи в последнее время начали происходить на Юге моего Острова…

– До меня дошли кое-какие сведения, но я пока не могу…

– Не можете поверить? – Она улыбнулась. – Никто из европейцев, впервые попадая сюда, не верит. Но именно из-за них, этих странных порождений каких-то неведомых сил, царящих на этом Острове, и не следует торопиться и принимать поспешные решения. С этим нужно покончить, Остров следует полностью очистить от этой скверны, и мой дорогой, мой самый лучший друг твердо обещал мне помочь с этим…

– Ни слова больше, Ваше величество! – Воскликнул командор. – В этом и мой долг отныне, я весь Ваш, повелевайте!

– О, что вы! Повелевать… другом? Как можно? – Этими словами Изабелла просто окрылила Дезире, он готов был летать и петь. – Но если бы я могла попросить…

– Умоляю: просите!

И королева предложила ему то же самое, что и Дрэд, вновь заставив Дезире проникнуться искренним негодованием в адрес посла-инквизитора. Королева-то вовсе не противница церкви и веры! Ее желания и намерения совпадают с желаниями Святого Престола! Старый подлец просто сводит какие-то личные счеты, вот что! – Осенило рыцаря. – Ну, он просчитался! Граф де Бельер оказался умнее, чем думал старый негодяй.

А «старый негодяй», и не подозревая, что королева Нордланда вновь цинично поимела его, плыл на Север в комфортной каюте быстроходной речной шхуны «Испуганная нимфа», весь во власти приятных мыслей и грандиозных планов.

Кристина, молодая жена мельника Джона Горки, приехала с сынишкой и братом, Майком Калленом, в Гранствилл с калленовскими пряниками. В последнее время, как пряники стали брать для обитателей Хефлинуэлла, работы Калленам прибавилось, пришлось нанимать работников и строить отдельное помещение для пекарни. В Гранствилле пряники тоже распробовали, и Твидлы заинтересовались, попросили рецепт, даже предлагали купить, но Каллены не согласились, а вот сотрудничать – пожалуйста. Твидлы ведь торгуют сладостями и напитками по всему королевству, и даже эльфы берут их продукцию. Для переговоров с Твидлами старший брат Кристины в Гранствилл и подался, а вот сама женщина поехала с другой целью. Дома она сказала, что хочет посетить церковь святой Анны Ирландской, вымолить заступничество для сына от злой ведьмы, которой Кристина боялась каждый день. Ей казалось, что она чувствует пристальное, недоброе внимание к себе и сыну, и изнемогала от него.

И была близка к истине: ведьма ни о ней, ни о ее ребенке, ни о своем позорном бегстве не забыла. Теперь она должна была во что бы то ни стало сделать эту семью своей жертвой, вот только колдовать в Пойме ей стало почти невозможно, Барр чувствовала, что Лесная Королева ищет ее, ждет малейшего колебания Силы, чтобы выйти на ее след. Потому, проникая сюда под защитой своего колдовства, Барр даже пальцем шевельнуть не смела. И это бесило ведьму несказанно. Ничего. Если у проклятого эльдара все получится, – а ведьма была уверена, что он сможет, – Элодисский лес перестанет быть препятствием ее планам. И тогда ее драконы расправятся с Хефлинуэллом и Гранствиллом, как расправились с Майским Деревом, не оставят и камня на камне от этих проклятых замка и города!

Не зная об этом, но опасаясь, Кристина на следующий же по приезду день, сказав брату, что пойдет в церковь, отправилась в Эльфийский квартал.

В таком большом городе Кристина была впервые. Несколько раз была в Блумсберри, у родственников мужа, частенько посещала ярмарку в Разъезжем или в Орешке, а вот в Гранствилл наведаться как-то не доводилось. Даже венчались они в Разъезжем, в монастырской церкви, а не у святой Анны Ирландской, как хотел муж. Все казалось, город близко, выберут денек да и поедут, и все некогда и некогда… А город-то какой большой! Прежде Кристина считала большим городом Блумсберри и представляла Гранствилл похожим на него. А здесь, как увидела Кристина от Старого Места, пожалуй, пять таких городков, как Блумсберри, поместится! А дома какие большие и красивые! И богатые. Выйдя из дома дальнего родственника Джона, у которого они остановились, Кристина справилась в ближайшей лавке, как пройти к Эльфийскому кварталу, и отправилась в указанном направлении. Повезло: дом стоял в Яблочном переулке, примыкавшем к улице Полевой, тут до Эльфийского Квартала было рукой подать. А народу на Полевой было! Непривычная к толчее деревенская женщина даже чуть подрастерялась. Полевая вела к Южным воротам, вдоль нее было множество лавок, в том числе и эльфийских, трактиры, конюшни, мастерские… По этой улице шли в город и из города, гнали скот, вели коней, прохаживались коробейники. Кристине и в самом деле повезло, что ворота Эльфийского Квартала оказались совсем рядом! Эльфийская стража у ворот молодую женщину не остановила, формально эльфы не запрещали людям посещать их квартал. Но и привечать – не привечали. Кристина, очутившись в зеленом сумраке первой же аллеи, сначала обрадовалась тишине, прохладе и чистоте, дивилась плитке, которой выложены были здесь все дорожки, фонарикам, выглядывающим из листвы статуям. Но попыталась обратиться со своим вопросом к первым встреченным ей эльфам – и сникла перед их недоумевающим снобизмом, с которым они разглядывали незваную и нежеланную гостью. Не отвечая ни на ее приветствие, ни на ее вопросы.

И снова Кристине повезло: она встретила двух эльфов Элодис. Элодис не то, чтобы лучше относились к людям, они просто недолюбливали Ол Донна и Фанна, так как те считали лесовиков своего рода эльфийской «чернью». Углядев здесь желанный случай досадить спесивцам, Элодис Кристину выслушали и проводили к хорошо знакомому братьям Хлорингам дому, в котором Кристину встретили Бук и Снежный Рассвет.

Конечно, Кристине было неловко, даже страшновато. Но цель, которая вела ее: защита сына и семьи, – была больше страха, больше гордости – ведь она видела, что эльфы смотрят на нее с пренебрежением, и это обижало ее. И взгляды эльфов она встретила с твердостью, и не колебалась, озвучивая свои причины и просьбу.

– Мы не учим дайкин. – Сказал Бук. Довольно вежливо. – Никогда…

– Постой. – Перебила его Снежный Рассвет. – Все верно, мы никогда не учили людей. Но теперь настали сложные времена, ты сам это признавал. Нам понадобится каждая крупица Силы, а эта девочка очень сильна. И она сталкивалась с Ведьмой Пустошей и смогла противостоять ей, а мы – не можем, ибо над человеческой магией нет у нас власти. – Она говорила по-эльфийски, но Кристина почему-то понимала суть ее речи. Она действительно владела большой Силой, хоть сама пока этого и не знала.

Эльфийка коснулась руки Бука:

– Мы должны обучить ее. Ты не можешь с этим спорить.

– И кто этим займется?

– Девясил. Он когда-то изучал магию людей, ты же помнишь. Он сможет ей помочь и научить, чему возможно.

Бук помолчал. Не то, чтобы он презирал или ненавидел людей, нет, он даже относился к ним, как ему казалось, с симпатией и уважением. Но он не признавал их равными себе и не считал достаточно разумными существами. Так иные люди относятся к приматам: забавные, умные, да, но не люди, в конце-то концов! И относиться к ним, как к равным – просто нелепо. Разве может что-то понять в высшей магии эта девочка, которой не больше двадцати лет – мгновение в жизни Вечного? Но Снежный Рассвет в чем-то права. Зло творит именно человеческая ведьма, избрав самый худший вид колдовства, эльфам не подвластного. И если они не могут бороться с ее колдовством, это обязаны взять на себя люди.

Получив согласие эльфов учить ее и познакомившись со своим новым учителем, Кристина возвращалась домой счастливая. Даже напевала по пути. Нужно было что-то придумать, чтобы остаться в Гранствилле с сыном, как-то объяснить родне свои ежедневные отлучки, но Кристина этого не боялась. Она добилась главного. Теперь она сможет защитить сына и свою семью, а причины… Придумает, не впервой.

Крепость Гонор, твердыня печально памятных тамплиеров, была небольшой, и казалась еще меньше из-за огромного ангела над нею, отлитого из бронзы и покрытого позолотой. Ангел стоял на уступе скалы над замком, простирая над ним руки, в одной из которых был зажат меч, в другой – крест, и выглядел, что уж говорить, внушительно. Сам замок был компактным, правильной формы, в сущности, одна приземистая квадратная башня с немногочисленными пристройками, большой холл, парадный двор, он же плац, обнесенный крепкой стеной, две мощные сторожевые башни и массивный мост, перекинутый через пропасть, на дне которой шумел горный ручей, стремительно бегущий к молодому Фьяллару. Вся крепость уместилась на большом скальном выступе и была так же неприступна, как Звезда Севера или Урт, но к его постройке не приложил руку ни один эльф или гном, и иоанниты, теперешние хозяева Гонора, особенно гордились этим обстоятельством, заявляя свою обитель местом особой святости и чистоты. Подъезжая к Гонору, Дрэд, бывший тут впервые, с одобрением посматривал на суровые скалы, на ангела и мощные стены. Пожалуй, даже эльфам будет не просто взять эту крепость штурмом! Обернувшись с моста, посол-инквизитор посмотрел на расстилающиеся перед ним холмистые дали нордландского плоскогорья с чувством собственника. В этот миг он испытывал законное чувство победителя, принадлежности к могущественнейшей организации в мире. Ватикан пребудет вовек, а все эти туземные земли рано или поздно падут к подножию Святого Престола! И этот маленький Остров с его несметными богатствами и неестественными тварями в самом скором времени встанет на свое место, а его теперешняя богомерзкая реальность станет нелепой сказкой. Уж они постараются сделать так, чтобы уже следующее поколение не верило в эльфов, драконов и прочее! Чтобы внуки смеялись над дедами, рассказывающими им про троллей или фей. И никто больше не усомнится в единственной, правильной, праведной реальности.

Правда, при мысли о том существе, которое представилось ему, как сэр Гохэн, по коже пробежал невольный озноб. Но Дрэду хотелось верить, что твердыни рыцарей святого Иоанна устоят и перед этим злом. Какой бы злобной и могущественной, – думалось ему, – ни была эта тварь, что она сможет против этой силы, уже подмявшей под себя почти весь мир? Рыцари и сержанты, облаченные в белые котты с красными крестами, выглядели такими мужественными и спокойными, твердыня Гонора – такой надежной! А Гэбриэла Хлоринга он уничтожит вовсе не в угоду этой… твари, а потому, что тот стал слишком опасен для целей Святого Официума. Хотя мысль о сапфирах душу все-таки грела.

«Остров северный, – думал он, въезжая под гулкие своды барбакана, – а пекло, как в Африке. Даже в благословенной Италии не бывает так жарко. Забавно. Все европейцы, приезжающие сюда впервые, ждут адских холодов и собираются соответственно. И я не избежал этого заблуждения в свое время, да, да…».

Молоденький, едва ли лет четырнадцати, послушник принял его коня, второй придержал почтительно стремя. Дрэд спешился медленно, как все, что он делал, обстоятельно, неторопливо. Погладил по голове мальчика, подарив ему свою добрую улыбку классического чудаковатого растяпы, легонько похлопал по крупу коня, подумав, что следует приобрести серого олджернона, как дань местной моде. Он любил не только красивые камни, голубей и нежных девушек, но и дорогих лошадей, и его красивый буланый палефруа в нарочито простой сбруе был тому подтверждением. Как знать? Дрэд не исключал и того, что легендарный Пепел Гэбриэла Хлоринга в не таком уж и далеком будущем достанется именно ему. Пока спешивалась и общалась с местными его свита, Дрэд поднялся по широким ступеням к арочному входу в парадный холл замка, где его ждал магистр Ордена нордландских Иоаннитов. Они были ровесниками, и знакомы так давно, что их встреча обошлась без церемоний и велеречивых приветствий, они просто обнялись, легонько похлопали друг друга по плечам и пошли в дом, причем магистр, как радушный хозяин, приобнимал гостя за плечи.

– Ты мне скажи сразу, – Дрэд заговорил по-английски, так как оба они с магистром были англичанами, – наш гость прибыл?

– Прибыл, прибыл. – Успокоил его магистр. – Но пообщаться с ним пока нельзя, поэтому пойдем, прими ванну с дороги, отведай наших разносолов, поговори со мной.

– Почему нельзя?

– Всю дорогу его поили водкой, и он мертвецки пьян. Ему нужно как минимум проспаться, чтобы он хоть что-то начал соображать.

– Он не знает, где он?

– Откуда? Он понятия не имеет, кто он сам такой. – Магистр засмеялся. Он был полноват, с мелкими, но приятными чертами лица, остреньким носом и узкими глазами. Улыбка у него была озорная, циничная, но тоже приятная, собирающая вокруг глаз мелкие веселые морщинки и обнажающая желтоватые, но ровные и крепкие зубы.

– У нас мало времени. – Озабоченно посетовал Дрэд. – Мы не можем ждать, когда он очухается и придет в себя, мы даже признания от него получить не успеем.

– Ты видел мой Гонор?! – Упрекнул его магистр. – Старина, это самый крепкий орешек из всех, что достался здесь Ордену!

– Согласен… – С сомнением протянул Дрэд. – И все же я предпочел бы не рисковать. Эти эльфы… Они все время не выходят у меня из головы.

– Пошли-пошли. – Увлек его за собой магистр. – Здесь ты смело можешь выбросить их и из головы, и из других частей организма.

Однако Дрэд пренебрегать советом неизвестного не спешил. Внутреннее чутье подсказывало, что тот не блефовал и не преувеличивал. Кто его знает, возможно, у проклятых нелюдей в самом деле есть какие-то способы проникать внутрь замков? Да и сбрасывать со счетов герцога Элодисского не стоит. Если он успеет подойти к стенам Гонора до казни, будет огромный скандал и придется устроить открытый суд. Норвежцы будут бдительно следить, чтобы все права и процедуры были соблюдены, и если обнаружат, что подследственного принца крови пытали, то поднимется такой шум, который сейчас совершенно был не нужен. Даже если в результате пыток он сознается – а Дрэд не сомневался, что сознается, у инквизиции сознавались все, – трудно будет обосновать это признание, если врач герцога – а его придется допустить до подсудимого, – обнаружит следы пыток. Малой кровью тут не обойтись, Дрэд это понимал. Он слышал о необыкновенной выносливости и живучести полукровок, и пытать его придется со всем усердием, не жалеючи, чтобы добиться быстрого результата. Нет, – почти не чувствуя вкуса отменной пищи, усиленно размышлял Дрэд, – как ни греет эта мысль сердце – сполна отомстить проклятому полукровке за унижение, которому они с братом подвергли его, чрезвычайного посла-инквизитора, у себя в Гранствилле, – последовать совету неизвестного придется. Но кто сказал, что совсем отомстить не получится?.. Некоторое время у него все-таки есть.

Зрелище, которое предстало перед ним, когда он спустился в подвал, где заперли важного пленника, Дрэду понравилось. Хлоринг был не в себе – и это мягко сказано. Три дня, что понадобились, чтобы доставить его сюда, мальчишку накачивали можжевеловой водкой, и сейчас он был еще пьян, ничего не соображал и выглядел не лучшим образом. От его наглости и самоуверенности, с которой он смотрел и разговаривал тогда, в Гранствилле, с ним, с мастером Дрэдом, с которым уважительно говорили даже европейские короли и герцоги, ничего не осталось. Это было правильно. Это было справедливо. И очень приятно, чего уж там.

– Облейте его водой. – Брезгливо приказал Дрэд. Магистр уселся в сторонке, предоставив Дрэду полную свободу действий.

Понадобилось три ведра ледяной колодезной воды, чтобы Гэбриэл Хлоринг наконец-то очнулся, перестал пьяно бормотать какие-то ругательства и взглянул более-менее осознанно на человека перед собой. Дрэд не отказал себе в удовольствии поставить прямо перед мальчишкой удобное кресло и усесться в нем с наивозможнейшим комфортом. Тот был в колодках – простейшая и надежнейшая конструкция, две доски с дырками для рук и шеи, запертые на замок, исключали всякую возможность сопротивления. А так же ставили узника в крайне унизительное положение без всякой возможности его изменить. Дрэд наслаждался. Не смотря на показные смирение, христианскую незлобивость и сдержанность, он был крайне самолюбив и мстителен, и братья Хлоринги наступили ему прямо на любимую мозоль, сделав его своим непримиримым врагом. Никакая выгода, никакие деньги и никакие политические соображения не дали бы им теперь никакой поблажки. Сначала отплатить сполна, заставив испытать боль и унижение, а потом – уничтожить. Только так.

– И как вам здесь, ваше высочество? – Поинтересовался он у Гэбриэла, когда понял, что тот пришел в себя и узнал его. – Не мокро? Не холодно? Надеюсь, удобно?

– Нормально. – Хрипло ответил тот, глядя без тени страха и даже растерянности. Понятно: он уверен, что находится где-то рядом с Лавбургом, или в самом этом городе, и не сомневается, что его тут же найдут. Неизвестный прав – Хлоринг верит в помощь эльфов. Не сомневается в ней. В мутном взгляде даже проблеск торжества наблюдается. Дрэд чуть нагнулся вперед:

– Как вы думаете, ваше высочество, где вы?

– А какая разница? – Насмешливо ответил тот. – Кому надо, меня найдут, и очень скоро. И вам придется очень постараться, чтобы все это как-то объяснить.

– Объяснение у нас есть. Ты обвиняешься, – Дрэд отбросил издевательски-уважительный тон, – в сговоре с дьяволом. В одержимости бесами, в колдовстве и содомии.

– Самому-то не смешно? – Сплюнул Хлоринг.

– В этом нет ничего смешного. – Жестко ответил Дрэд. – И советую отбросить мысли о помощи, ты очень далеко от Лавбурга и своих сообщников. Даже если они выяснят твое местонахождение, помешать правосудию они не успеют. Ты сгоришь в очистительном огне, Хлоринг. И ничто не помешает этому. Ничто.

Гарет был в растерянности. Он никак не мог понять, что чувствует, что происходит с его братом. По всем ощущениям, брат был… пьян. Никто не видел его, никто не знал, куда он подался от старой овчарни, разрушенной выстрелом пушки, даже Кину был в некоторой растерянности. Появление Марчелло Гарет воспринял, как подарок судьбы и ответ неба на его мольбу.

– Я рискнул податься к вам, патрон, – пояснил Марчелло, – когда узнал здешние новости. В Пойме пока все под контролем, я оставил надежных людей следить за происходящим, а сам помчался к вам, полагая, что здесь я буду нужнее.

– Ты очень нужен мне, верно. – Согласился Гарет. – Брат пропал. Его нет со вчерашнего дня, и ни одна собака не знает, ни где он, ни где может быть.

– А что чувствуете вы?

– Ничего. Мне кажется, что он пьян. Но это бред. Мой брат не из тех, кто все бросает и отправляется в запой. До сих пор он этого не делал… – Гарет запнулся. Как-то Гэйб отправился куда-то по Ригстаунской дороге, и пропьянствовал там с кем-то целую ночь. И еще пару раз… Нет! Это не то. Гарет не знал, куда деваться от напряжения и беспокойства. Ему очень хотелось думать, что Гэбриэл просто в самом деле где-то с какими-нибудь руссами или полукровками ударился в загул. И обещал про себя ему такие кары небесные, когда тот вернется, что мало ему не покажется, заречется употреблять можжевеловку на всю оставшуюся жизнь! И в то же время Гарет чувствовал, что это не то, что все серьезнее, даже страшнее. Но что?! Гор, которого братья обычно запирали в своих покоях, чтобы тот не травмировал своим видом и волчьим запахом местных собак, выпущенный и отправленный по следу хозяина, привел их с Кину и с Марчелло на пристань, к штабелям дров и ящиков, и там закружил по причалу, шумно сопя, фыркая и поскуливая. Значит, Гэбриэл уплыл – или его увезли, – по воде. Но вверх или вниз по Фьяллару, на шхуне, лодке или барже, этого, увы, даже такой умный пес рассказать не мог. Марчелло взялся выяснить хоть что-нибудь, и к вечеру второго после исчезновения Гэбриэла дня сообщил Гарету неожиданное: кое-кто видел здесь деву Элоизу Сван и ее людей. И они вели на причал какого-то высоченного и в стельку пьяного парня, именно в нужный день и час.

Теперь Гарет и вовсе не знал, что и думать. Брат рассказал, как дева Элоиза признавалась ему в любви, а сам Гарет как-то слышал о ее страстности и безбашенности в страсти, и первой мыслью, как бы ни нелепо она выглядела, была: не похитила ли Элоиза Гэйба, чтобы утолить свою страсть? Даже от сердца немного отлегло, и как-то смешно стало: Гэйб – в плену обезумевшей от страсти атаманши раубриттеров! Но тогда она отправилась вверх по Лав, к Зеркальному, на котором стоял Блэксван, это самое логичное.

Кардинал воспротивился тому, чтобы Гарет отправился в Блэксван, за братом, сам, воспротивился решительно.

– Вот-вот начнут подъезжать норвежцы на тинг. – Сказал он. – Это важнейший день в твоей жизни, герцог Элодисский, от него зависит будущее твое, твоей семьи и всего Нордланда. От ошалевшей от похоти бабы твоего брата спасут твои и его люди, а ты должен быть здесь и встречать гостей. Не смей пренебречь своим долгом герцога и принца крови!

– Я и не думал ничем пренебрегать. – Недовольно ответил Гарет. – Просто много времени это не займет…

– Никто из тех, кто приедет сюда, не должен быть предоставлен сам себе. Они должны быть подле тебя, слушать тебя и меня, слушать о ваших с братом победах и успехах, видеть вашу силу и славу, слышать о том, как справился с тяжелой болезнью Гарольд, как изменился и похорошел Хефлинуэлл. Это – главное сейчас. Если ты умчишься, что им останется? Общаться друг с другом и местными дворянами. На вас с братом гибель Смайли, графа лавбургского, королевского маршала! Да и о бастарде Сулстадов забывать не стоит! И первой норвежцы должны услышать именно твою версию событий, неужели ты этого не понимаешь?! Да, я буду здесь и буду действовать в ваших интересах, но этого не достаточно. Этого – не достаточно! Встречай людей, герцог, очаровывай их, убеждай в том, что с вами следует считаться. Не подводи своего отца.

– Да. – Ответил Гарет. – Разумеется.

Погодки, услышав обстоятельства дела, разразились дружным хохотом, и тут же было решено, что за плененным девой Элоизой Гэбриэлом отправятся Хильдебрант с Марком, Кину, Марчелло, и Дэн с его людьми. Кину, как и Гарет, все это время испытывал какие-то сомнения, хотя эльф, побывав на причале, подтвердил, что дева Элоиза там была, и была с Гэбриэлом. Все было, вроде бы, логично… Но Гарета терзал страх, который возрастал с каждым часом. Седрик остался с ним: рыжий здоровяк знал лично многих из приглашенных на тинг норвежцев, с некоторыми был дружен сам, с некоторыми крепко дружил его отец. Многие были соседями с русскими князьями и тоже дружили. Так что группа поддержки у Гарета собралась неплохая. Да и граф Анвилский, Ганс Кальтенштайн, оказался даже еще более ценным другом, чем ожидал этого Гарет: его хоть и считали чудаком, хоть и посмеивались, но все верили в его безупречную честность и в его благородство, все, даже те, кто в принципе не верил никому. И то, что такой человек остался с герцогом Элодисским и верно служит ему, бросало некий положительный отсвет и на самого герцога: все верили, что недостойному сеньору Унылый Ганс служить бы не стал, и графства от него не принял бы. Кто другой, может, и польстился бы на графскую корону, но не Ганс Кальтенштайн! С этим не рисковали спорить даже отъявленные циники и врагиХлорингов. Последние могли напирать только на то, что Унылого Ганса обманули, так как он не более чем честный простак. Но Ганс присутствовал при сражении под Кальтенштайном, видел, как Гэбриэл Хлоринг расправился с графом Лавбургским, был на Красном Поле и видел казнь, а так же от начала и до конца знал ситуацию с королевским маршалом, и этого свидетельства уже никто не мог ни опровергнуть, ни очернить. Казалось, что Хлорингам продолжает дичайшим образом везти. И те многочисленные людишки, что, как флюгеры, всегда поворачиваются в сторону господствующего ветра, уже забыли, как еще вчера называли Хлорингов чельфяками и огарками славного рода. Сегодня это были уже достойные наследники великих нордландских королей, а «королевская кровь оказалась даже сильнее проклятой эльфийской, вот оно как!». А мнение этих людишек и было тем пресловутым «мнением большинства», которое в итоге играет важную роль даже для королей и герцогов. Но ситуация оставалась крайне нестабильной; Дрэд рассчитал абсолютно правильно: если сейчас вдруг окажется, что один из Хлорингов обвинен в сговоре с дьяволом, признан одержимым бесами и казнен иоаннитами, все мгновенно изменится. Позиции церкви были еще необычайно сильны, а люди в большинстве своем верили в Бога, или, точнее, как верно когда-то подметили Гэбриэл и Алиса, всерьез боялись ада и дьявола.

Но Дрэду и магистру нужен был суд. Нужен был протокол этого суда, нужны были свидетели и публичная казнь. Просто убить по-тихому в подвале проклятого полукровку было мало и опасно. За свидетелями дело не стало: в крепости было больше тысячи человек военных, обслуги и гостей, специально приглашенных сюда по какому-то надуманному поводу местных горных баронов, которых никто не сможет обвинить в предвзятости или враждебном отношении к Хлорингам. И нужно было признание, получить которое было проблематично. Если Хлоринг сознается, то к свидетелям обвинения вопросов уже не будет, его признание будет достаточным обоснованием казни, к которому не придерется даже его брат. Если не сознается, то возникнет некоторая… щекотливая ситуация, появятся претензии к свидетелям, которых захотят допросить норвежцы… Придется их убрать и объяснить их исчезновение местью со стороны эльфов. В любом случае, если казнь уже свершится, говорить с герцогом Элодисским Дрэд будет совсем иначе, чем прежде. Либо наглый мальчишка смирится и будет беспрекословно выполнять волю Святого престола, начав с женитьбы на выбранной Папой невесте, либо будет уничтожен, Дрэда устраивал любой вариант. Считая вопрос с Гэбриэлом Хлорингом уже решенным, Дрэд размышлял о будущем, перебирал варианты, и будущее это ему нравилось. Все здесь скоро будет так, как следует. Все.

Гэбриэлу даже не дали привести себя в порядок – одежда, в которой его везли связанным, провоняла водкой, трюмом и черт знает, чем еще; мощный аромат можжевеловки перебивал запах тухлой рыбы. Он чувствовал себя скверно, его мутило, тело затекло и болело, казалось, все целиком. Колодки тянули к полу, но ни сесть поудобнее, ни лечь, ни стоять с ними было невозможно. Гэбриэл злился. Он отвык от такого обращения, отвык от неуважения и дискомфорта, и все еще не принимал происходящее всерьез. Он не представлял себе, сколько прошло времени, ему казалось, что демонстрация возможностей итальянского чудо-оружия произошла вчера. А значит, что бы там ни болтал Дрэд о том, что брат и эльфы не успеют ему на помощь, Гэбриэл в это не верил и ждал освобождения с минуты на минуту. Но вместо Кину или Гарета в его камеру вошли Дрэд, магистр и секретарь – молодой послушник в простой белой рясе с пергаментом и перьями. И тощий высокий тип в сером, с перебитым носом и глазами, напомнившими Гэбриэлу Доктора: навыкате и противненько возбужденными.

– Будет неплохо, – сказал Дрэд, – если ты, Гэбриэл Персиваль Хлоринг, полукровка, сознаешься в своих злодеяниях, отречешься от Дьявола и всех его дел, вверишь себя святой матери-Церкви и…

– Кому будет неплохо? – Поинтересовался мрачно Гэбриэл, перебив его на полуслове.

– Тебе. – Ответил мягко Дрэд. – Конечно же, тебе. В таком случае перед казнью к тебе проявят милосердие, и гореть ты будешь уже мертвым.

– О, ну если так, то я во всем сознаюсь. – Усмехнулся Гэбриэл. – И начну, пожалуй, с того, что знаю кое-что о сделках с демонами. В начале июня ты, мастер Дрэд, встретился в лодочном сарае в Элиоте с неким сэром Гохэном, который вручил тебе огромный инклюз, в качестве аванса, за мою смерть. Только сэр-то был не совсем сэр, да, Дрэд? Помнишь глаза его змеиные?

– Замолчи немедленно. – Процедил Дрэд. Секретарь пригнулся над пергаментом, рука с пером дрожала, он испуганно смотрел на Дрэда, не смея записывать.

– Еще могу рассказать интересные вещи, – усмехаясь, продолжал Гэбриэл, – про приора доминиканцев в Бирхолле, аббата Скоггланда. Ну, помимо того, что он сифилитик и содомит…

– Хватит! – Вскочил Дрэд. Человек в сером даже рот открыл от возбуждения и любопытства, магистр хмурился, кусая губы.

– А хотите, расскажу про ведьму? Настоящую, черную ведьму? Она детей кромсает, мертвяков поднимает и каргов стряпает, а вы тут со мной цирк устраиваете. А про Серенсена рассказать? Тоже поп…

– Довольно! – Прошипел Дрэд. Глянул на секретаря. – Ничего не пиши. Пошел вон! Все вон! Томас, выйди, прошу.

Магистр молча вышел. Дрэд подошел к Гэбриэлу почти вплотную.

– Я смотрю, тебе весело. – Прошипел, лицо, исказившись, уже не казалось лицом доброго чудака даже в самой малой степени. Все недостатки этого лица, которые обычно скрадывались приятным и приветливым выражением, выпятились так, что противно было смотреть. – Кажется, ты не понимаешь, в каком ты положении? И всерьез веришь, что придет помощь? ОНА НЕ ПРИДЕТ. И в этом ты сейчас убедишься.

– Ну, и воняет у тебя изо рта, Дрэд. – Скривился Гэбриэл. – Ты бы хоть пожевал что, а?

Дрэд несколько секунд молчал, глядя в серые, сумеречные глаза Гэбриэла, борясь с бешенством и желанием ударить. Не потому, что не хотел бить, а потому, что понимал: бить он не умеет, и его удар вызовет лишь очередную насмешку. Он так ненавидел Гэбриэла в этот момент, что если бы ненавистью можно было дышать, как огнем, то от проклятого полукровки в тот же миг остался бы лишь пепел. И видел, что тот это видит, и насмехается. Все равно насмехается!..

– Отдохни. – Произнес, справившись с собой. – Скоро суд. Силы тебе понадобятся.

– Суд на рассвете. – Сказал магистру, выходя из камеры. – Он не должен на суде быть в состоянии болтать. Ты его слышал. Все ложь, но людей это смутит.

– Я не успел представить тебе своего помощника. – Магистр указал ему на человека в сером, и тот выпучил глаза и придурковато осклабился. – Это Гримхольд. Не смотри на его внешность, – тут Гримхольд осклабился сильнее, – он виртуоз своего дела. В каком состоянии полукровка нужен тебе утром?

– Чтобы не было и следа членовредительства. – Быстро ответил Дрэд, который все еще тяжело дышал от злости. – На все остальное – плевать. Если он сдохнет прямо на суде – плевать. Скажем, что это кара Божья.

– Как пожелаешь! – Весело сощурился Томас, потрепал Дрэда по плечу. – Ну же, старый приятель! – Но глаза смотрели цепко, испытующе. Дрэд понял, что слова проклятого полукровки о ценном инклюзе тот запомнил. И новый приступ ярости стиснул горло. Откуда, ОТКУДА тот знает?!

– Расслабься, все образуется. – Продолжал Томас. – Хреново, что он столько выболтал, и зря ты не предупредил, что он столько знает… Но ничего, все решаемо.

– Я хочу знать, – собравшись с силами, произнес скованно Дрэд, – откуда он знает про…

– Про этого Гохэна? Расслабься, мы же старые друзья. – Улыбка Томаса стала просто лучезарной, и Дрэд понял, что придется кое-что тому рассказать. В обмен на большую услугу.

– Ты понял, Гримхольд? – Обратился Томас к долговязому. – Все, что хочешь, но никаких следов. До утра он твой. И пусть расскажет, откуда у него такие странные сведения.

– У него есть кольцо. – Вспомнил Дрэд. – Простое, серебряное. Это магическая эльфийская штучка. Ее нужно снять. Без членовредительства, напоминаю!

– Гы-гы-ы! – Снова осклабился Гримхольд.

– И еще она такая смешная. – Увлеченно рассказывал Иво Алисе про Клэр. – Как мальчишка-сорванец, порой она забывается и становится такой… такой смешной, такой очаровательной! – А Алиса с радостью наблюдала за его лицом. Иво изменился просто волшебным образом. В последнее время, удрученный своими страданиями по поводу Габи, он был какой-то погасший, замкнутый, бледный. Это было интересно, конечно, и девушкам нравилось, но Алиса переживала о нем страшно. В отсутствие Гэбриэла феечка чувствовала себя в ответе за его лучшего друга. Вернется жених, а друг совсем впал в депрессию. Ну, куда это годится?! Они даже гадали с Авророй, не свести ли его с Дженни, к примеру: милая, тихая, хорошая девочка. Не совсем в его вкусе, конечно, но зато нравилась обеим подружкам. Только Иво, слава Богу, справился сам. И с отцом Северином стал часто общаться, возвращаясь к церкви, что тоже шло ему на пользу – отдалившись от того, что было для него так важно, Иво совсем пал духом. Здесь он нашел в Клэр единомышленницу: все это тоже увлекло девочку своей чудесностью, возвышенностью и полной оторванностью от ее жестокого прошлого. Мало интересуясь животными и монстрами, Иво зато обожал библейские истории и всяческие жизнеописания святых и праведников, и со своей стороны знакомил Клэр с ними.

– Я начал учить ее читать. – Продолжал он. – Она так смешно сейчас читает, ударения ставит неправильно, это так забавно!

– Ах, Иво! – Алиса, не выдержав, схватила его за руки и сжала их. – Я так за тебя рада!

– Почему? – Удивился он.

– Ты снова улыбаешься, у тебя глаза сияют! Эта Клэр сама совершила чудо. – Алиса кивнула головой, показав ямочки у губок:

– Я полностью на вашей стороне, и мне не важно, что говорят о ней и о тебе. Не волнуйся. Батюшка тоже на твоей стороне. Он жалеет Клэр и будет ее крестным. Положись на меня! – Иво открыл рот, но Алиса не дала ему заговорить. – К свадьбе мы все приготовим сами.

– Твои девушки, они…

– Они сделают так, как я скажу. – Глаза феечки сверкнули. – Не сомневайся. Мне не интересны их глупости. Ах, если бы я могла помочь еще и Мине!

– А что с ней?

– Она… – Алиса вздохнула. Они сидели среди ульев, прямо в траве и цветах. Иво был одним из немногих, кто совершенно спокойно воспринимал пчел и шершней, летающих вокруг и порой ползающих по нему. – Она так несчастна! Я просто не знаю… Если бы она призналась, пожаловалась, я бы ей помогла… Но она такая гордая! Она думает, что я ничего не понимаю, но это же ТАК видно!

– Что видно?

– Только ни слова никому, понятно? – Сделала страшное лицо Алиса. Иво с готовностью кивнул.

– Она влюблена в Гарета.

– Да ну? – Искренне удивился Иво.

– Точно-точно. – Снова многозначительная игра ямочек. – Она с ума по нему сходит.

– Я ее понимаю. – Вздохнул, на миг тоже опечалясь, Иво.

– Вот этого она и не хочет: чтобы ее понимали и жалели. Ее только это и держит: ее мечта, что об этом никто не знает, и никто ее не жалеет, понимаешь?

– Не очень.– Признался Иво. – Как-то у вас, у девушек, сложно все.

– Ну, просто прими это к сведению. – Снова поджала губки Алиса. Принялась накручивать на пальчик золотую вязочку с платья:

– И я хотела бы… Понимаешь, это очень деликатно и секретно…

– Ты же знаешь, я твой. – Галантно поддержал ее Иво.

– Я бы хотела… чтобы за ней кто-нибудь… поухаживал. Не всерьез, конечно, хотя лучше бы всерьез… Не важно, кто! Просто если бы она почувствовала себя привлекательной…

– Она привлекательная. – Мина была не во вкусе Иво, но он не раз слышал, как сквайры и пажи признают ее аппетитной. – Нет, правда, Алиса, я сам слышал, как парни о ней отзываются.

– Только о ней? – Приподняла бровки Алиса, и Иво покраснел, поняв, что затронул не ту тему.

– Ну… обо всех.

– И что они говорят?

– Что вы очень красивые.

– Мы?..

– Ты, и девушки твоей свиты. Что вы в сто раз привлекательнее, чем дамы в… в свите… графини Маскарельской. – Иво было трудно, почти невыносимо говорить о Габи и упоминать о ней. Произнести «графиня Маскарельская» было все же легче, чем «Габриэлла» или «ее высочество». Словно речь не о ней.

– Правда? – Живо поинтересовалась Алиса. – А что еще они говорят?

– Мы ведь о твоей подруге говорили? – Попытался вернуться к основной теме Иво, но Алиса была непреклонна:

– А почему ты не хочешь об этом говорить? Что-то нехорошее?! Они про нас сплетничают?!

– Алиса, я тебя умоляю! – Сложил в умоляющем жесте руки Иво. Девушки свиты Алисы, сидевшие в отдалении, в патио, с рукоделием, то и дело посматривали в их сторону – большая их часть, включая служанок, была влюблена в Иво, и каждый его жест и взгляд был пищей для размышлений, обсуждений, мечтаний и подозрений. – Давай, отложим это!

– Но это же важно! – Воскликнула Алиса.

– Важнее, чем твоя подруга?

– ты прав. – Подумав, и поиграв ямочками, согласилась Алиса. – Но мы с этим не закончили!

– Хорошо. – Вздохнул Иво. – Так что ты…

– Я понимаю, что ты сам не можешь. – Вздохнула Алиса. – Она знает, что ты любишь других девушек, и поймет, что тебя просила я.

– Поухаживать за ней. – Уточнил Иво.

– Ну, разумеется! – Фыркнула Алиса, словно Иво сморозил ужасную глупость.

– дело в том, Алиса, что я… Не очень-то дружен с другими сквайрами…

– А они не годятся! – Воскликнула Алиса. – Ну, какой ты не догадливый! Мина же не дурочка. Она сразу подумает: почему он прежде на меня не смотрел, и вдруг я ему понравилась! Понимаешь?!

– Не очень. А кто годится?

– Твои новые знакомые. Любой. Ну, Иво! Ты же ездишь с Нэшем в разные… места. И с ним тоже ездят… мужчины. Ты же общаешься с ними?

– И что? – Удивился Иво, мельком подумав, как далеки от проблем Алисы и ее подруги люди Нэша.

– Иво, не зли меня! – нахмурилась Алиса. – Ты сегодня просто какой-то…

– Прости, я в самом деле много думаю о своем. – Покаялся Иво. – Но я не вижу…

– Тут и не надо ничего видеть. Ты же можешь в воскресенье сделать так, чтобы кто-то из твоих друзей был с тобой у Богослова? Ну… попроси его, чтобы он поглядывал на Мину… Просто поглядывал, ничего другого – остальное сделаем я и Аврора. Мы уж сумеем ее убедить, что она ему понравилась. Пусть даже он ей и не понравится – ей станет приятно, понимаешь?! Она перестанет так ужасно страдать. Я просто очень боюсь за нее. – Понизила голос феечка, став совершенно серьезной. – Даже больше, чем боялась за тебя. Она в таком отчаянии, что может… что-нибудь себе сделать.

– Понял. – Посерьезнел и Иво, и непроизвольно бросил взгляд в ту часть сада, где в тени сидели Мина и Клэр, занимаясь рукоделием. Он был добрым юношей, склонным к экзальтации и рефлексии, но при том благородным и сострадательным. И одной мысли о том, кто кто-то рядом страдает так же, как он сам страдает из-за Габи, – а Иво все еще верил, что именно Габи остается владычицей его сердца и пребудет ею вовек, – было для него довольно, чтобы он проникся к Мине сочувствием и желанием поддержать и помочь. Как он это понимал. – Знаешь, – сказал он Алисе, – я ведь понимаю ее, хорошо понимаю. Я тоже…

– Иво, забудь уже, наконец, ты сам знаешь, кого! – Вспыхнула Алиса. – Она не достойна твоих мыслей и твоих страданий!

– Ты не понимаешь. – Вздохнул Иво. – Она не такая, как все о ней думают. На самом деле она несчастная и сама от себя страдает больше всех, кто обижается на нее. Ей нужна помощь, а никто ей не помогает. Все только злятся и отталкивают ее…

– Это она всех от себя отталкивает! – Возразила Алиса. – Я сколько раз пыталась пойти ей навстречу, пыталась с нею подружиться, но это бессмысленно! Она вбила себе в голову, что я ее враг, но почему?! Я ничего дурного не сделала ей, я слова о ней дурного не сказала, и теперь не скажу! Я даже не сказала никому про бедную девочку, хотя это ужасное преступление, но об этом даже мой Гэбриэл не знает…

– И спасибо тебе, Алисочка, за это огромное! – Иво поцеловал ее руки, сжав в своих ладонях, и девушки тут же принялись многозначительно переглядываться и перешептываться.

– Я сама понимаю, что это не правильно. – Алиса даже чуть покраснела от переполнявших ее чувств. – И с твоей стороны это не очень хорошо, Иво, знай это! Люди, которые сотворили такое с этой бедняжкой по наущению твоей… сам знаешь, кого, – они все еще гуляют на воле и радуются, и я даже не знаю, сколько еще бедняжек они обесчестили за это время?! Ты это понимаешь, Иво, ты понимаешь, какая на тебе лежит ответственность?! Ты знаешь о преступлении, знаешь, кто виноват, и скрываешь! И из-за этого, возможно, страдают невинные жертвы!

Иво, опустив глаза, покраснел, потом побледнел. Он не думал об этом вообще. Его мысли и чаяния зациклились на одной только Габи, все остальное выпало из поля его зрения.

– И я тоже ужасная, – покаялась Алиса, – потому, что когда тебя спросят, откуда ты знаешь, тебе придется сознаться в твоей связи с… НЕЮ, а за это тебя казнят. А я не могу этого допустить, и мой Гэбриэл не мог бы. Я тоже в ответе, и это печалит меня, ах, ты не представляешь, как меня это огорчает! Если бы узнать, кто это сделал… я наказала бы их по-своему. Так было бы лучше всего. – Она взглянула на Иво. – Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Не… очень.

– ты мог бы это узнать.

– Как?! – Ужаснулся Иво.

– Поговори… с НЕЮ. Я не думаю, что она настолько дурная, что не раскаивается и не сожалеет о той бедняжке. Может, она укажет на ее обидчиков? Тогда я что-нибудь сделала бы.

– Я не могу! – Ужаснулся Иво. – Я даже посмотреть на НЕЕ не могу!

– Иво! – Алиса до сего момента и не думала об этом, у нее было много других забот, но теперь феечка загорелась этой идеей всерьез. – Ты обязан! И ради нее – в том числе. Если она раскаивается – а я думаю, что да, она же не чудовище, – то ты просто обязан дать ей шанс хоть что-то исправить. Если она поможет нам наказать этих негодяев, то это хоть как-то смягчит ее вину. Ей самой же станет легче!

Иво замер, взгляд ушел в себя, он смотрел на Алису и не видел ее. И феечка читала на его лице с легкостью все его мысли.

– Как, – сказал он наконец, – как мне поговорить с нею?

– Мы попросим служанку Мины, Марту, передать ей, что ты будешь ждать ее в их доме. Ну, о котором ты говорил. Если я попрошу Розу, то боюсь, ОНА неправильно все поймет.

– Да уж… – Иво охватил мандраж. Он и боялся этой встречи, и уже безумно ее хотел. Алиса права, – думалось ему, склонному к такой мысли, – Габи не такая уж и дурная, она будет рада снять с себя хоть часть этой страшной вины, хоть и не покажет этого, наверняка не покажет. Но это не важно! Именно из-за ее характера, из-за ее вздорности, Габи и нуждалась, по мнению Иво, в помощи, как никто.

И, разнообразия ради, в этот раз не ошибался: Габи отчаянно нуждалась в помощи, которой попросить ей было не у кого. О том, что именно она натворила, связавшись с Марком и погубив Гагу, Габриэлла не рассказала даже Беатрис, та почти ничего не знала. Габи было стыдно и безумно страшно, и посоветоваться она ни с кем не могла; не у кого было и попросить помощи – Шторм, к кому она совсем было решилась обратиться, исчез и не появлялся. Тем временем Марк давил и давил, требуя, чтобы она сблизилась с Алисой и выманила ее в Гранствилл или в его окрестности, не оставляя ее в покое ни на день, используя эту ужасную служанку, которую приставил к ней. Что Марк, что Ирма, пользуясь глупостью и страхом Габи, делали с ней, что хотели, и глупой, но гордой и самоуверенной девушке это было хуже смерти. Она давно бы взорвалась и призналась во всем, но не дяде, только не ему! При одной мысли о том, что с ним будет, Габриэлле становилось дурно. Как некстати уехал Гарет! Даже этот ужасный кузен – Габи, наверное, легче всего было бы рассказать все именно ему, но и его не было рядом. Раздумывала Габи и о том, чтобы попросить о помощи Тиберия, но тот был так предан его высочеству, жил только его интересами, и Габи понятия не имела, как он отреагирует и будет ли щадить ее, хоть чуть-чуть. Ей бы обратиться к Алисе! Но этот вариант Габи просто не в состоянии была не то, что рассмотреть, но даже предположить, как об одной из возможностей, настолько она раздула в себе ненависть к невесте кузена. Сгорая от отчаяния, чувствуя себя загнанной в угол, Габи даже не подозревала, что ее дорогой подруге на самом деле почти все известно, и что та во всем заодно с Марком.

Получив известие, что Иво ищет с нею встречи, Габи сначала не поверила, грубо переспросила Марту:

– А почему он сказал это тебе?

– А кому, ваше высочество? – Пожала плечами та. – Я со всеми общаюсь, но не болтушка, это все знают, мне тайну доверить можно. Я и госпоже не скажу, вы не бойтесь.

– А может, они тебя нарочно подослали? – Прошипела Габи, тут же подумав про Алису.

– А думайте, что хотите. – Пожала Марта плечами. – Что мне было велено, то я и передала: он вас будет ждать завтра там, где вы сами знаете.

– Где именно?

– Он не сказал. Сказал, что вы знаете, и довольно с меня.

– Верно. С тебя довольно. Ступай.

– Что-то передать сквайру Иво?

– Я подумаю. – Высокомерно ответила Габи, но как только Марта ушла, Габи бросилась к себе и принялась метаться по своей комнате, с нетерпением ожидая Беатрис. Она знала, что не просто пойдет – помчится в Гранствилл, на эту встречу, но нужно было пережить эти сутки, и лучшим, излюбленнейшим способом девушек всех времен и народов было – провести это время за бесконечными разговорами с любимой подругой все о нем и о нем. О том, как она, Габи, его презирает, и что, наверное, она ни за что туда не пойдет, надо же его примерно наказать, а то возомнил невесть, что – думает, только он свистнет, и она побежала?! – А Беатрис, как положено верной подруге, при том отлично зная, чего хочется самой Габи, очень серьезно возражала, что пойти Габи должна. «Я понимаю, дорогая, как тебе не хочется этого, но сама подумай, когда еще ты сможешь поставить его на место и высказать ему все, что он заслужил? Ты столько из-за него выстрадала!». И снова одно да потому в различных вариациях – отличный способ скоротать невыносимое ожидание.

У Гримхольда оказались кривые лошадиные зубы, и сам он был весь какой-то кривой, словно в момент появления на свет его повело не в ту сторону, да так и осталось. Говорил он с кучей дефектов, Гэбриэл даже не смог бы определить, с какими именно. Да и не смешно было ни разу, так как скотиной Гримхольд оказался под стать своей внешности. Не зря, подумал Гэбриэл, он так напомнил Доктора! Не иначе, где-то кто-то лепил этих выродков по одной мерке, ставя клеймо на лоб: мразь. Всей силы Гэбриэла оказалось недостаточно, чтобы освободить из колодок хоть одну руку, и даже головой ударить Гримхольда было невозможно – мешала доска. «Теперь самое время превратиться в дракона», – думалось Гэбриэлу, но тоже тщетно – не смотря ни на что, дракон, если он, конечно, был, притаился где-то внутри и покорно сносил адскую боль. Гримхольд все время что-то говорил, но Гэбриэл его речь понимал через слово, и то в лучшем случае. Просто набор каких-то гнусавых, шепелявых, и хрен его знает еще каких звуков, совместно с невыносимой чесночно-сивушной вонью. Понадобилось какое-то время, чтобы Гэбриэл понял: палач спрашивает, как он узнал про Гохэна.

– Гохэн? – Прохрипел он. – Да он сам мне рассказал.

Что следующим словом было: «Врешь», Гэбриэл просто догадался. Бил Гримхольд умело, виртуозно, и не кулаками или палкой, а какой-то мокрой тряпкой, особым образом свернутой. Тяжесть была такая, словно в палке были камни – а может, и были. Очень скоро во рту появился привкус крови, а в глазах – мушки и квадратики. Пытался Гримхольд сорвать с его пальца и кольцо Мириэль, но кольцо не только не снималось, но еще и жгло пальцы палачу, и тот, поколебавшись, оставил его. Отрубить палец, чтобы снять кольцо вместе с ним, он не рискнул – ему ясно дали понять, что никаких следов пыток на полукровке быть не должно. Через какое-то время Гримхольд оставил Гэбриэла в покое и уселся трапезничать под маленьким окошком, судя по запаху – освежал чесночные миазмы. Гэбриэл проморгался, присмотрелся: точно. Гримхольд лопал кровяную колбасу, штуку, по мнению полукровки, и так отвратную, да еще и заедал ее чесночными дольками, щедро насыпанными на салфетку, которые предварительно обмакивал в крупную серую соль. И столешница, и салфетка, и дольки, и руки были грязными, и Гэбриэла отчаянно затошнило, он зажмурился, жалея, что смотрел. Пришел кто-то, судя по разговору – подручный Гримхольда, молодой и отлично понимающий чудовищную речь палача. В окошке темнело. Гэбриэл сначала подумал, что темнеет в глазах, но подручный зажег светильники, значит, и вправду темнело. Его мутило, порой он слышал голос Гарета. Брат спрашивал одно и то же: «Где ты, где ты, где ты?».

– Не знаю я. – Вяло отвечал вслух Гэбриэл. – Но здесь Дрэд.

– Чего он? – Донесся голос помощника. Гримхольд ответил на своем чудовищном наречии, и тот понял – захихикал.

– Да уж, в Гоноре его никто не найдет. – Сказал немного погодя.

– Гонор. – Прошептал Гэбриэл. – Они называют это «Гонор».

Первыми в Лавбург приехали Карл Бергквист, будущий епископ Гранствиллский, и Вольфганг Бронсон, ближайший родственник Карлфельдтов и Еннеров. Хозяин Росной Долины приехал сразу вслед за ними, еще один давний друг принца Элодисского прибыл не просто так, а со своими знаменитыми арбалетчиками и тремя сотнями копий тяжелых всадников. По его словам, он торопился на помощь сыну лучшего друга. И Гарет причин ему не верить не видел. Тем более что времени Конраду Карлфельдту как раз хватало, чтобы добраться от Кьелля в Росной Долине, старинного замка Карлфельдтов, до Лавбурга, если отправился он сразу после достопамятного Малого Тинга, на котором было решено взять Хлорингов в плен. И доказывало, что он спешил, как мог. И если бы не пропажа брата, Гарет чувствовал бы сейчас себя отлично. Все оказывалось отнюдь не так мрачно и опасно, как ему казалось. Новый Гранствиллский епископ ему понравился: не старый еще, даже, пожалуй, молодой, лет тридцати пяти, не красавец, но очень симпатичный и обаятельный, очень умный, а Гарет Хлоринг любил умных людей, даже прощая им за это кучу недостатков. С некоторым напряжением Гарет ожидал появления герцога Анвалонского – тот дал знать через своих сыновей, что обязательно будет, не смотря на траур по младшему сыну, нелепо погибшему буквально только что. Герцог Далвеганский ожидаемо прибыть отказался, ссылаясь на здоровье, но вместо него обещался быть граф Кенка, и его появления Гарет тоже опасался. Боялся, что не сдержится, лицезря одного из главных мучителей своего брата, но больше того – боялся, как отреагирует брат… Который вот-вот вернется, не может не вернуться, из Блэксвана.

Норвежцы продолжали собираться в Лавбург, представители старейших родов Нордланда, потомки легендарных двенадцати соратников Бъерга Черного, сына бога грозы и войны. На данный момент всего их было двадцать два, и девять из них были друзьями или союзниками Хлорингов, восемь были открытыми врагами, остальные формально придерживались нейтральных позиций. Обсудить следовало происходящее в Междуречье, новый расклад сил, судьбу оставшихся без хозяев земель, и, как подозревал Гарет, – судьбу его сестры и его брак. Причем о его браке с Фиби Еннер заговаривал каждый второй. Девушка была красива, слов нет, и вроде бы была все еще девицей, хотя это как раз герцога Элодисского волновало меньше всего. Но Гарет решил бороться за свой брак с Софией до конца. Да, его сердце и личная жизнь должны быть принесены на алтарь пресловутого общего блага. Он обязан жениться не для себя и ее, а для королевства. Но хотя бы иллюзию выбора, хотя бы глоточек свободы, но он должен для себя здесь урвать! А еще – он обязан был сейчас продемонстрировать свою силу, так внушал ему кардинал, так неназойливо советовал епископ Карл. Он обязан отстоять свои решения по поводу уже отданных феодов, пресечь все разговоры о Северном Герцогстве, даже если, как советовал Вольфганг, герцогом станет его брат. «Тебя пробуют на прочность, как молодого вожака волчьей стаи. – Говорил Конрад Карлфельдт. – Прогнешься хоть немного, и тебе конец. Но и хамить, быковать не стоит. Нужно быть гибким, но несгибаемым, бескомпромиссным, но обаятельным и приветливым. Это очень серьезные и сильные люди. Даже те, кто считается другом Гарольда, отнюдь не обязательно будут таковыми для тебя».

«Обязательно зайдет речь об Эльфийском побережье. – С другой стороны говорил Вольфганг. – Этот вопрос назрел давно, это больной, щекотливый вопрос. Люди не хотят в соседях эльфов, и не желают больше облизываться на их земли и города. Тебе решать, герцог, чью сторону ты примешь: людей, или своих эльфийских родичей. В идеале – пусть бы оставили побережье и скрылись навсегда в Дебрях или в пресловутом Ивеллоне, туда им и дорога. Если ты сумеешь их в этом убедить, Остров будет носить тебя на руках, как нового великого короля». Но Гарет, во-первых, знал, что никогда «его эльфийские родичи» на это не пойдут и предпочтут воевать, а во-вторых, знал, что война эта вовсе не обязательно будет выигрышной для людей. Эльфы готовились к ней триста лет, изучали противника, копили силы. «Ты нужен мне, Младший! – твердил он про себя, обращаясь к брату. – Ты мне нужен, merde!». Один он не мог одновременно быть и гибким, и несгибаемым, и бескомпромиссным, и обаятельным, но с братом у него все получится! Эту игру в «хорошего и плохого» они освоили в совершенстве, и именно ради таких вот случаев и людей.

Тему эльфов и эльфийского побережья за трапезами в Замке Ангелов поднимали почти так же часто, как тему брака Гарета и Фиби Еннер. Никто не был в Лиссе, Креоле или Зурбагане, но все хотели знать, что это за города, насколько они велики и какова там защита. И обращались, естественно, к Гарету, который там бывал, и не раз. Он чувствовал, что норвежцы не столько интересуются городами эльфов, сколько пытаются понять, как настроен он лично. Готов ли он пойти с ними против эльфов? И Гарет не знал, что делать. Из своего отношения с дядьками он секрета не делал, но нарушать условия Священного мира не собирался. Гарет во-первых не хотел зла и войны Эльфийскому побережью и остальным эльфам, которые, в отличие от дядек, ему ничего плохого не делали, а во-вторых, как уже было сказано, не верил, что у людей есть хоть один шанс выиграть эту войну. Он видел в бою Кину, он знал, на что способны были его мать и Тис Ол Таэр. Знал это и герцог Анвалонский, и Гарет крепко надеялся на него и его здравый смысл. Ол Таэр не единственные, кто в течение бесчисленных веков отточил свое боевое и магическое мастерство, но норвежцы, похоже, этого не понимали. Они относились к эльфам, как к обычным противникам, они даже считали их боеспособное население так же, как население соседнего герцогства – отметая «бабье, ребятню и старичье». Понимая, что тема слишком опасная и серьезная, Гарет пока что отмалчивался или отшучивался. То же советовал ему и кардинал. Общую беседу захватывали погодки, которые своими громкими голосами, скабрезными шуточками и слитным ржанием делали невозможным любое серьезное обсуждение в принципе, и Гарета это пока вполне устраивало. Он с нетерпением ожидал возвращения Младшего.

Пока на четвертый после его исчезновения день оно и не пришло. Гарета «накрыло» после общего обеда, прямо перед ужином, когда он был у себя, в бывших графских покоях Замка Ангелов. Брата били, и били подло, безжалостно отбивая почки, печень, селезенку. Били в солнечное сплетение, в пах. Связь возникла такая, что Гарет наплывами ощущал запах чеснока и сивухи.

– Где ты?! – Орал он вслух. – Где ты, мать твою, кто с тобой?! – Но в ответ слышал только глухое: «Не знаю, не знаю…». Потом имя: Дрэд. Гарет на миг лишился дара речи, задохнувшись от ярости и страха. И в этот миг в его покои вошли Матиас и Тис.

Увидев своего дядьку, на которого был так зол, Гарет на какие-то мгновения перестал даже корчиться от боли. Он был так изумлен, что окончательно лишился дара речи. «Может, это не Тис? – Мелькнула шальная мысль. – Я его сто лет не видел, может, просто похож?». Но венец наместника и черты лица, сильно напоминавшие черты их с братом, даже больше, чем черты Кину или Гикори, не оставляли места сомнениям: это был именно наместник Дуэ Элодис, собственной персоной.

– Я прибыл на ваш тинг. – Сказал Тис спокойно, по-эльфийски. – Знаю, что происходящее напрямую касается и Эльфийского побережья, и полагаю, мое присутствие необходимо.

– Какого… – Выдохнул Гарет, и вдруг отчетливо услышал: «Гонор. Они называют это «Гонор».

– Гонор?.. – Повторил вслух.

– Гонор? – Переспросил Тис. – Твой брат в Гоноре?

– Я сам разберусь. – Нахмурился Гарет.

– Что тебе важнее: жизнь брата, или детские обиды? – Поинтересовался Тис.

Глава вторая: Суд Божий

Гримхольд оставил Гэбриэла только после того, как его вырвало кровью. Сказал своему подручному – и Гэбриэл сквозь шум в ушах услышал, и даже понял, что тот говорит: «Не давать ему пить, а то сразу сдохнет». Внутри все было не просто отбито, а превратилось, по ощущениям Гэбриэла, в кашу, не оставляя ни иллюзий, ни надежды. Так хреново ему не было даже в Садах Мечты. И никакие лекарства, никакая магия, наверное, его уже не спасет. Даже пресловутая живучесть полукровок здесь не поможет – Гэбриэл понимал, что внутреннее кровотечение убьет его, не сразу сейчас, так позже: он слышал от Доктора, что это убивает даже эльдар, только позже, чем людей. Ну, так и мучаются они тоже дольше. Проклятый Дрэд все-таки отплатил им с братом, не зря отец предупреждал, что тот очень опасен… И зря они с Гаретом так нагло с ним обошлись. «Отомсти за меня. – Просил Гэбриэл брата, плавая на границе яви и бреда. – Не спусти им всем этого, понял?! Я с того света тебя достану, если оставишь их жить и радоваться». «Держись, не сдавайся. – Слышал он в ответ. – Мы тебя вытащим, не сдавайся!». «Разве что, чтобы похоронить. – Вяло отмахивался Гэбриэл. – Вэнни отдай Мириэль, в лесу ей будет лучше… О ребенке Марии позаботься, очень тебя прошу… И о Солнышке…». Больнее всего Гэбриэлу было за брата. Тот не просто вновь оставался один, и вновь будет всю жизнь корить себя за это. Он переживет с Гэбриэлом все, включая его смерть. Это было несправедливо. «Это я дурак, это я виноват во всем, ты не при чем!». – Пытался он внушить брату, не зная, слышит ли тот его, или это только бред.

Алисе все эти дни тоже было не по себе. «Пламя Фейри» вело себя как-то странно, цвет его из винно-рубинового превратился в кровавый, бросая на ладонь тревожные отсветы. Алисе то и дело слышалось, что ее зовут, только кто, она не могла понять: то ли Гэбриэл, то ли Гарет, то ли вообще кто-то неизвестный? Она ничего и никому не говорила, и старалась вести себя, как обычно, но не могла не тревожиться, то и дело бросая осторожные вопросительные взгляды на Мириэль, когда та гуляла с Вэнни в ее саду. Эльфийская королева не отвечала на эти взгляды, и Алиса не знала, что думать и что делать, пока однажды ночью не проснулась от того, что кольцо врезалось в палец. Вскрикнув, Алиса глянула на палец, и похолодела от ужаса: из-под кольца сочилась кровь, пятная руки и наволочки. Не помня себя, феечка бросилась в сад, всем существом своим ощущая чей-то зов.

Мириэль уже ждала ее подле грота.

– Ты это тоже чувствуешь. – Произнесла утвердительно.

– Гэбриэл! – Прошептала Алиса, протягивая к ней руку. Мириэль только кивнула. Подле нее, на камне, сидел, нахохлившись, большой черный орел, и весь вид птицы говорил о том, как ей плохо. Даже глаза, обычно яростно-янтарные, были наполовину затянуты пленкой. Приоткрыв клюв, птица тяжело дышала.

– Что с ним?! – Спросила Алиса, чувствуя, как от настоящего, теперь уже совершенно конкретного ужаса приподнимаются волосы на затылке. Если прежде она пугалась, в то же время надеясь и не веря по-настоящему в плохое, то сейчас что-то неминуемое, холодное, неизбежное сжало сердце и внутренности ледяными тисками.

– Он умирает. – Ответила Мириэль чуть слышно, и Алиса едва сдержала вопль отчаяния и протеста.

– Нет, мой Гэбриэл не умрет! – Глаза ее полыхнули золотым огнем. – МОЙ ГЭБРИЭЛ не умрет!!! – Голос ее начал как-то странно вибрировать. – Я никому его не отдам, даже смерти, слышишь?!

– Слышу, и очень надеюсь на тебя, маленькая лавви. – Спокойно ответила Мириэль. – Сейчас если кто и может хоть что-то сделать, то только ты. Если я не ошиблась в тебе, то твоя сила велика. Коснись птицы. Обними своего жениха.

В подвале замка Гонор, где остался висеть в колодках Гэбриэл, в этот глухой ночной час бодрствовали только крысы. И только они и увидели, как перед поникшей мужской фигурой, от которой так вкусно пахло свежей кровью, прямо из воздуха соткалось странное существо: все состоящее из текучего изумрудно-золотого огня, гибкое, с неестественно-длинными ногами и пальцами на тонких руках, с треугольной головой, увенчанной похожими на рога ветвями, или похожими на ветви рогами. Глаза у существа были огромные, миндалевидные, черные, без белков, мерцающие золотыми искрами. Несколько мгновений оно рассматривало, чуть склонив рогатую голову, висящего в колодках узника, и неподвижное лицо каким-то образом, не дрогнув ни единой черточкой, выразило безграничные скорбь и нежность. Потом оно прильнуло к нему, обвив гибкими руками голову и плечи узника, и так замерло, постепенно бледнея, теряя свой яркий огонь, отдавая его весь, пока не растаяло без остатка. За много миль к югу отсюда, в саду у грота в замке Хефлинуэлл, бледная, как полотно, Алиса упала к ногам эльфийской королевы, и та, подхватив ее, бережно поцеловала в лоб и понесла в дом. Орел встряхнулся, тихо проклекотал что-то, и глаза его были ясными и яростными, как прежде.

Утром весь Хефлинуэлл был потрясен новостью: Алиса, графиня Июсская, невеста графа Валенского, тяжело больна. Несколько дней потом она лежала без памяти, бледная, с темными кругами под глазами, и Моисей понятия не имел, что делать и как ей помочь, а главное – что с ней такое? Только Мириэль была спокойна, и отвечала неизменно, что очень скоро девушке станет лучше, просто сейчас ее не надо трогать и тревожить.

А в Гоноре утро выдалось приятным. Для суда все было готово. Гости замка – рочестерский барон Макс Поллестад, барон из Оленьего Ручья Улоф Острёмм и его сын, барон из Сонной Лощины Пер Олафсон и их люди, – заняли свои места на трибуне, точнее, просто на каменных ступенях, пристроенных к стене над плацем. Они должны были выслушать свидетелей, и после осмотреть тело Хлоринга и засвидетельствовать, что на нем нет никаких следов пыток и увечий, кроме самых старых, о которых и прежде знали все. Магистр поручился за своего Гримхольда, заявив, что тот просто виртуоз своего дела. И если он сказал, что Хлоринг одной ногой в могиле, значит, беспокоиться не о чем.

Барону Поллестаду, близкому родственнику Карлфельдтов и Бергквистов, происходящее очень не нравилось. Он мрачно поглядывал на магистра и на Дрэда, решив про себя, что воспротивится происходящему, если только увидит хоть какое-то беззаконие. Иоаннитов, как, впрочем, любых пришельцев из Европы, он не любил и не доверял им, так же, как не доверял ни инквизиторам, ни клиру в целом. Ему было невдомек, что именно поэтому на него и пал выбор магистра – лучшего свидетеля незачем было и искать. Поллестаду придется в конце концов подтвердить, что все было законно и пристойно, у него просто не будет другого выхода. И ему поверят даже Хлоринги и Бергквисты, не говоря уже о кардинале. Который, – пообещал себе Дрэд, – не долго будет оставаться таковым.

День вновь выдался жарким, даже душным. Тяжелое пекло сгустилось над Гонором с самого утра, ни единое колебание воздуха не шевелило повисшие знамена. Сам воздух над разогретыми камнями, казалось, дрожал и струился. Такое редко случалось здесь, в предгорьях, где всегда дул освежающий ветерок, и предвещало большую грозу, не редкую в эту пору года.

– Некрасиво получится, – прошептал магистр, – если ливень хлынет во время казни.

– Он все равно его не спасет. – Так же тихо прошептал почти на ухо магистру Дрэд. – Но ты прав: будет некрасиво. Будем уповать на Господа и на удачу. До сих пор она нас не оставляла.

– Хлорингов она не оставляла тоже… – Пробормотал магистр и промокнул потное лицо платком. И над ним, и над гостями были натянуты тенты, которые спасали от палящих лучей, но не от духоты. А вот рыцарей, охранявших судей и подсудимого, в их длинных кольчужных хауберках не спасало ничто.

– Его ведут, ведут! – Прошелестело по трибуне свидетелей, и из темного проема появился Гэбриэл в сопровождении четырех рыцарей. Магистр подобрал в эту стражу самых высоких из них, чтобы проклятый полукровка не выделался так на их фоне. Руки его были закованы в кандалы; на ногах остались темные кожаные эльфийские штаны и сапоги, но вместо богатой сорочки, запятнанной кровью, на него надели грубую тюремную рубаху.

– Выглядит неплохо. – Недовольно произнес Дрэд.

– Доверься мне. – Усмехнулся магистр. – Гримхольд выглядит полным придурком, но дело свое знает. Он профессионал, у него осечек не бывает. Ты сам знаешь, что полукровки сильнее людей. Храбрится щенок. Гордый. Таких ужасно приятно ломать. – Он тихо засмеялся, почти захихикал. – Жаль, ты не дал нам времени на вдумчивое и тщательное дознание, очень жаль!

Дрэд промолчал. Ему тоже было жаль. Сейчас, здесь, при виде стройного каре иоаннитов, в торжественной атмосфере судебного процесса, в появление каких-то там эльфов не верилось вообще. В конце концов, Дрэд их вообще еще не видел! Видел полукровок, верно. Один из них вон стоит, даже головы не опустил, выпрямился, словно все еще ощущает себя облеченным властью. А эльфы? Где они, кто они? Что они могут? Если они так сильны и могущественны, как рисуют их летописи Десятилетней Войны, почему они еще не захватили весь Остров? Мышление Дрэда было по-европейски простым: если кто-то что-то может, он обязательно сделает. Если противник силен и опасен, он не станет ждать нападения с твоей стороны, он нападет сам и присвоит все твое себе. Раз эльфы этого не делают, значит, не могут. В конце концов, прошло триста лет, за это время они могли просто выродиться.

Члены суда были торжественно представлены присутствующим. Протокол соблюден был скрупулезно. Имелись даже пресловутый «адвокатдьявола», невысокий улыбчивый толстячок, и врач, молодой, светловолосый, с утомленным и чуть брезгливым лицом. Он официально засвидетельствовал, задав Гэбриэлу несколько вопросов, что подсудимый здоров и пребывает в здравом уме. Другого от врача ни Дрэд, ни магистр и не ждали, потому ничего пока и не заподозрили. А Гэбриэл, сам пребывая в полнейшем недоумении: очнувшись утром от холодной воды в лицо, он не чувствовал никаких последствий вчерашнего избиения, словно его вообще никто не трогал, – решил пока что свое чудесное исцеление не демонстрировать. У него была одна надежда, безумная, но в сложившейся ситуации другой просто не было. А для того, чтобы «прокатило», он должен изображать умирающего. Он и изображал: пошатывался, пока шел к плацу, даже застонал, когда в глаза ударил солнечный свет. Стоял прямо, но кандалы устроил о деревянные перила так, что со стороны выглядело, будто он нуждается в опоре. Когда были озвучены обвинения в его адрес, Гэбриэл едва не рассмеялся, настолько они показались ему нелепыми. Якобы, он продал душу дьяволу, был одержим бесом, и даже имя этому бесу было, какое-то непроизносимое, которое, однако, обвинитель произносил, делая при этом невероятно значительное лицо. Бес в лице Гэбриэла, будто бы, соблазнял девиц и женщин, делая их одержимыми и заставляя их совершать постыдные вещи, грешил содомией, был еретиком-схизматиком, хулил и поносил святую церковь и ее служителей, в общем, был крайне неприятным и очень опасным субъектом. Первым свидетелем выступил небезызвестный Гэбриэлу Венгерт, который чуть ли не со слезами на глазах расписывал, как Гэбриэл, полыхая огнем из глаз, расправился голыми руками сначала с его другом Иеремией, бароном Смайли, а потом и с Андерсом, графом Анвилским, которого топтал ногами, на которых он, Венгерт, явственно видел копыта.

– То не человек был, и не эльф даже, а чудовищная адская тварь, – крестясь, говорил Венгерт, и даже горные бароны начали посматривать на Гэбриэла с опаской. – И видели это не только я и мои спутники, но и все на Красном Поле.

Трое кнехтов после подтвердили все: и огонь из глаз, и копыта, и даже клыки во рту.

– Истинно словно дьявол, бесновался на поле. – Говорил, дрожа, молоденький кнехт. – Не было от него спасения никому, кого рубал мечом своим, напополам с одного удара человека разрубал, кого копытами топтал, кого рвал зубами, а зубы белые, острые, страсть!

– Что ты можешь сказать на это, несчастный? – Вопросил обвинитель, обращаясь к Гэбриэлу.

– Все чушь и вранье. – Ответил тот. – Венгерт врет потому, что от рождения врун и тварь, да еще и ненавидит нас, а кнехтам просто со страху померещилось. Я высокий и сильный, и глаза у меня, да, эльфийские, красные бывают. При чем тут демоны и бесы? Вроде серьезные люди, а несете хрень какую-то. – И горные бароны у себя под тентом запереглядывались, закивали, теперь поглядывая на Гэбриэла с симпатией.

– Церковь милосердна. – Обратился к Гэбриэлу «адвокат». – Господь учит прощать, и церковь готова простить тебе грехи твои, если покаешься, признаешь все и отдашь себя на милость Божью.

– А Господь не учит, случайно, что врать грешно? – Огрызнулся Гэбриэл. – Если я покаюсь, то совру. Здесь уже и так достаточно вранья прозвучало.

– Суд вызывает следующего свидетеля. – Провозгласил коронер. – Девица Элоиза Сван, дочь покойного Конрада Свана из Блэксвана.

Гэбриэл дар речи на миг утратил. Дева Элоиза обрядилась в женское скромное платье, и выглядела, как он и подозревал, в нем едва ли не как корова в седле. Стриженые волосы она покрыла темным платком, глаза опустила смиренно долу, руки, сложенные на животе, покрыла, как положено по этикету, платком. Гэбриэл даже не сразу ее узнал.

– Женское платье-то не жмет, Элоиза? – Спросил громко. – Ты когда-нибудь прежде-то платье носила?

Его тут же жестко призвали к порядку, а Элоиза, потупившись, демонстративно приложила платочек к глазам.

И понесла, едва обвинитель дал ей слово. По ее словам, не Смайли привез Гэбриэла в Блэксван, связанного и избитого, а сам Гэбриэл явился туда, и сразу так опутал ее своими чарами, что она сама себя не помнила, не понимала, что делает и что говорит, и даже не заступилась за Смайли, которого бес, прикинувшийся Хлорингом, голыми руками превратил в кровавые ошметья. Фантазия у Элоизы оказалась столь же изощренная, сколь и все остальные ее таланты, она такие «подробности» и детали вспоминала, что даже горные бароны вновь засомневались. Каялась, плакала, просила помощи и защиты у церкви.

– Он и сейчас меня соблазняет, – всхлипывая, твердила она, – я даже смотреть на него боюсь, дьявола, такие соблазны он мне наговаривает вот прямо сейчас…

– Ты, однако, водки обожралась, – не выдержал Гэбриэл, – вот тебе черти и мерещатся! Сама подумай, дура, ты-то отсюда уйдешь живая?! Они со мной покончат и за тебя возьмутся, не потерпят они бабу, которая живет так, как ты!

Поднялся невообразимый шум. Судьи требовали, чтобы подсудимого призвали к порядку и заставили замолчать любой ценой, шумели люди Элоизы, враждебно поглядывающие на рыцарей-иоаннитов, возмущались горные бароны.

– Все знают эту «девицу»! – Перекрыл все голос Поллестада. – Распутная и бесстыдная девка, вот она кто такая, раубриттерша, пьянчуга и развратница! В гробу я видал таких свидетелей! Кто вообще видывал, чтобы девка на суде свидетелем была?!

– Суд инквизиции… – Подал голос Магистр, но тут возмутились все горные бароны, они даже повскакивали со своих мест.

– Нет никакой инквизиции в Нордланде! – Орал, покраснев, Олафсон, – и суда Инквизиции нет! Вы не дома, не во Франции какой-нибудь, прости, Господи, чтобы порядки здесь свои устраивать! Уберите это чучело ряженое, или мы за себя не отвечаем!

– А ты слова-то выбирай, Олафсон! – Окрысилась на него Элоиза. – Ты, «удак вонючий, у меня кровавыми слезами умоешься и козлу «уй отсосешь за «издеж обо мне!!! Ты, «лядь, меня знаешь!!!

Что тут началось! Многие рыцари откровенно ржали, Дрэд покраснел от злости. Элоизу в качестве свидетельницы посоветовал магистр, но кто мог подумать, что ее красивое и качественное выступление обернется таким фиаско?! Свидетельство было – пальчики оближешь, но вот репутацию дамы они недооценили… Элоизу увели, но ее людей магистр решил все-таки допросить, чтобы их показаниями перекрыть негативный эффект. Говорить согласился только один из ее рыцарей, он скупо подтвердил, что Гэбриэл дрался со Смайли безоружным, и убил его голыми руками. Что Элоиза до того момента в Смайли души не чаяла, а тут, словно ее и в самом деле очаровал кто, вцепилась в Хлоринга, словно ненормальная.

– Копыт не видел, врать не буду. – Неохотно ответил на очередной вопрос обвинителя. – Но глаза красным огнем горели, и зубы, того… скалил, словно зверь какой.

После выступления последнего свидетеля «адвокат» вновь предложил Гэбриэлу все признать, покаяться, и вручить себя на милость «матери-церкви».

– Все ложь, и я ни в чем таком не виноват. – Вздохнув, сказал Гэбриэл. – Но доказать это, похоже, я могу только одним способом. Я требую Божьего Суда.

– Правильно! – Воскликнул Поллестад. – Это его право!

Напоминать, что инквизиция не использует Божий Суд и не признает его результаты, магистр не посмел и вопросительно уставился на Дрэда.

– Обвиняемый, – сказал, поднявшись, Дрэд, – как было уже доказано, обладает нечеловеческой силой. На это он и рассчитывает.

– Если так сильно боитесь, – тут же перебил его Гэбриэл, – то пусть противник будет не один. Сколько поставите против меня, столько и будет, хоть все ваши рыцари и рыцарята. Вы в Бога не верите, смеетесь над ним, суды эти устраивая. А я верю. И не боюсь ничего. Если Бог со мной, то кто против меня?

Стало тихо, и тишина эта сильно не понравилась Дрэду. Впервые за эти дни в душе шевельнулось предчувствие, что все не так удачно складывается, как казалось.

– Ты уверен в своем палаче? – Тихо спросил он магистра.

– Абсолютно. – Ответил тот так же тихо. Дрэд поднял руку, приковывая к себе внимание.

– Да свершится Суд Божий. – Сказал он торжественно. – Противников подсудимого выберет жребий.

Удалившись затем, чтобы обсудить ситуацию, Дрэд позвал Гримхольда, от которого вновь потребовали заверений, что Хлоринг – не жилец. И получили их. И Гримхольд, и магистр были абсолютно в этом уверены.

– Он у меня ночью кровью блевал. – Заявил Гримхольд. – Верный знак. До ночи не доживет. А если дать ему пить, то сразу и сдохнет. Проверено.

– Вот как! – Обрадовался Дрэд, когда магистр перевел ему «речь» своего палача. – Хорошо бы заставить его перекреститься… Дать ему пить, и заставить перекреститься и прочесть Отче наш… Если он при этом умрет, это будет просто великолепно. Это будет несомненный Суд Божий!

Не смотря на болезнь Алисы, Иво все-таки поехал в Гранствилл, в тот самый дом, который теперь внушал ему трепет и смятение. Сколько этот дом помнил страстных часов и счастливых моментов! И то ужасное потрясение помнил тоже. Войдя в комнату, в которой они с Габи пережили столько страстных мгновений, Иво почувствовал томление и тоску. Снова стало страшно: как они встретятся? Как обычно, приписывая Габи чувства, которые она по его мнению испытывала, Иво отчаянно ее жалел и всем сердцем стремился дать ей сразу понять, что сочувствует ей гораздо сильнее, чем осуждает. Ему ведь и в голову не приходило, что сама Габи чувствует и думает на самом деле совершенно иначе! Пребывая в плену приятной иллюзии, что Габи сознает, насколько она сама всем не угодна и не нужна, Иво в глубине души верил, что она оценит его преданность. Должна оценить – как же иначе?! Вот только Габи понять, что она чем-то кому-то не угодна, была просто не в состоянии, и по-прежнему ощущала себя венцом Вселенной, хотя, надо сказать, в последнее время очень и очень страдающим и перепуганным венцом. От Иво она хотела и ждала извинений, признаний в любви и помощи, и прилетела к нему на свидание даже раньше урочного часа, чего прежде с нею никогда не случалось.

Габи не надела даже маску. К черту – он и так знает, кто она. Перед дверью она несколько секунд помедлила, не хотела, чтобы он видел, как она запыхалась, кое-как успокоилась – не могла заставить себя выждать дольше, мысль о том, что Иво там, за дверью, ждет, подстегивала ее, – и вошла.

Он был такой красивый! Да, Габи влюбилась в него потому, что красивым его считали все, но он и в самом деле был безумно красив! Лицо, губы, тело, волосы – все было красиво! Васильковые глаза со странными зрачками, взгляд… Габи хотела заставить его извиняться, каяться, может, на колени встать, чтобы она его простила – и не смогла, бросилась ему на шею, глубоко втянув в себя его запах, сводивший ее с ума.

– Габи… – Иво страшно смутился, он ожидал не такого, – Габи… подожди…

– Зачем?! – Крикнула она, отстраняясь и вцепившись в ворот его сорочки. – Зачем ты заставил меня столько страдать, столько думать о тебе?! Зачем ты затеял этот цирк с женитьбой, почему, зачем?!

– Габи… – Беспомощно повторил Иво, потому, что она принялась торопливо расстегивать его сорочку, одновременно ухитряясь распускать тесемки своей юбки. Больше он ничего сказать не смог, потому, что Габи принялась жадно целовать его, увлекая всей своей тяжестью, надо сказать, не такой уж ощутимой, к постели. И Иво сдался, не смотря на свою решимость не изменять своей будущей жене, не иметь с Габи больше секса никогда и ни за что, сдался, потому, что на порыв Габи не ответить было невозможно. В ней был такой огонь, что не вспыхнуть рядом с нею было нереально и для мужчины покрепче и посильнее волей, чем Иво. Она вся была – страсть, дикое, неконтролируемое желание, откровенное и бесстыдное в своей откровенности. И так красивая, в страсти она становилась нереально желанной, просто воплощенное желание.

В перерывах между поцелуями и объятьями Габи, плача, призналась ему в том, что Марк шантажирует ее, а навязанная им служанка сделала ее жизнь невыносимой.

– Погоди. – Иво попытался быть серьезным. – И чем они шантажируют тебя?

– Той историей с Гагой. – Быстро ответила Габи. – Молчи! Не говори об этом ничего! Ты не знаешь, как мне жаль, как я жалею, какая я тварь, но как они смеют держать меня этим?!

– Они в самом деле не смеют. – Подумав, заметил Иво. – Ты же можешь просто послать их подальше.

– Сдурел?! – Габи стукнула его в грудь. – Они же все расскажут!

– Кому? – Пожал плечами Иво. – Габриэлла, дорогая, все, что грозит тебе – это монастырь. Это неприятно…

– Это ужасно! А дядя?! А мама?! Ты совсем идиот, или притворяешься?!

– Погоди, выслушай! Ты принцесса, а они кто? Эта служанка, как я понял, лжесвидетельствовала в суде.

– Да, она сказала…

– Я понял, что она сказала. С таким же успехом ты можешь пригрозить ей, что выдашь ее. И она-то, Габи, она монастырем не отделается, ее поставят к позорному столбу. И это в лучшем случае. А если станет известно, что она неподобающим образом вела себя с тобой, ее вообще казнят. Как и Марка. Когда они попробуют вновь угрожать тебе или что-то от тебя требовать, просто пошли их подальше. Будут настаивать – пообещай, что покаешься дяде и отправишься в монастырь, а вот они получат столько, что мало не покажется.

Габи замерла, глядя на него и переваривая услышанное.

– А ведь ты прав! – Сообразила наконец. – Ты прав! – С ее души свалился такой камень, что Габи охватила настоящая эйфория. Она завизжала и бросилась на шею Иво, горячо целуя его и обвивая ногами его поясницу. Во время последующих любовных игрищ она неохотно, но назвала Иво двух обидчиков Гаги: Кота и Жака.

– Зачем они тебе?! – Спросила резко, когда он поинтересовался, где их можно найти.

– Их нужно наказать. – Твердо (ну, по крайней мере, он очень старался быть твердым) произнес Иво.

– Не знаю, где они. В «Наливном яблочке», наверное. – Капризно отмахнулась Габи, и больше уж на эту тему говорить не захотела. Ей хотелось вырвать у Иво обещание, что тот не женится на Клэр, но тут она потерпела фиаско, разозлилась, но, как сама же и призналась потом своей дорогой подруге, попрощалась с ним гораздо нежнее, чем он «того заслужил».

– Не могу ничего с собой поделать. – Откровенно любуясь собой и ситуацией, «покаялась» она. – В нем вся моя жизнь. Вся моя жизнь! – Не понимая значения этой фразы, Габи повторила ее, так как больно уж красиво она звучала. Значительно так, романтично, надрывно. Ух! Аж мурашки.

– Дорогая, – не обманула ее ожиданий верная Беатрис, – он тебя погубит. Ты так сильно его любишь! А он чем отвечает на твою любовь?! Ты ради него рискуешь всем, всем, а он? Что он? Нет, дорогая, ты просто… ты просто ангел. Мне больно за тебя!

Габи только сладко вздохнула. Нужно ли вспоминать, что вот она-то как раз почти ничем и не рисковала, а Иво, в свою очередь, мог потерять жизнь?

Макс Поллестад потребовал, чтобы его пустили к графу Валенскому, и лишил этим магистра и Дрэда возможности еще раз убедиться, что Гэбриэл находится в нужном состоянии, а заодно подправить что-нибудь. Собственно, подозревая их в коварстве, барон Рочестерский и действовал. Среднего роста, очень плотно сбитый, с фигурой борца и бычьим затылком, с перебитым носом и очень красивыми серыми глазами, мужчина сразу понравился Гэбриэлу. Граф Валенский даже почувствовал себя увереннее и вздохнул свободнее. Барон похлопал его по плечу:

– Как оно, сынок? Я Макс Поллестад, отец твой не упоминал меня, нет?

– Упоминал. – У Гэбриэла была отличная память, и это вновь пригодилось. – Барон Рочестерский? Вы вместе с отцом брали Старый Торхвилл и чародея.

– Верно! – Барон разулыбался, и это был очередной сюрприз: у него не только были очень красивые глаза, но и обаятельная, мальчишеская лучезарная улыбка, полностью преображавшая суровое лицо, обычно больше подходящее бандиту или стражнику-ветерану. – Помнит его высочество, надо же. Наилучший человек твой батюшка, что верно, то верно. В скверную ты переделку попал, сынок. Но не бойся.

– Я не боюсь. – Спокойно ответил Гэбриэл.

– Эти рожи поповские, – барон, как большинство горных баронов, клир терпеть не мог, а церковная десятина была вечным камнем преткновения между ними и церковью, – на любую подлость способны. Ты скажи мне, если что. Было что?

– Попал я сюда странно. Не помню ничего. – Скупо ответил Гэбриэл. О ночном истязании и своем чудесном исцелении он говорить не стал: сам ничего не понимал, а барон и так наслушался о нем всякой мистической хрени.

– Ну, кто бы сомневался! – Нахмурился барон. Лицо его мгновенно стало суровым и даже страшноватым. – Когда попы, да честно действовали? Нас они, понимаю, для протокола вызвали сюда, давно готовились. Но это палка о двух концах. Мы им не позволим с тобой бесчестно обойтись, даже не сомневайся. Доспеха у меня нет для тебя подходящего, больно ты здоров, как вижу. Дам кольчугу, в плечах будет самый раз, коротка только немного, но уж что есть. Меч дам, и щит…

– Щита не надо, лучше кинжал. И руки чем-нибудь прикрыть.

– Это найдем. – Барон распорядился, и его армигер бросился выполнять. – Я, признаться, чуть было не поверил во все это. – Усмехнулся виновато. – Но как эту курву междуреченскую увидел, так и отпустило. Скажи кому: Элоизу видел в женском платье! – не поверят! Что там у тебя с нею было-то?

– Да не было ничего. – Досадливо поморщился Гэбриэл. – Она мне в любви признавалась… пришлось отшить ее.

– Ясно. Хуже нет твари, чем обиженная баба. Тем более такая. – Барон положил руку на плечо Гэбриэлу, глядя с сочувствием. – Сделаю, что могу, но могу я немного. Вытащить тебя отсюда не получится, крестоносцев здесь много. Но мы проследим, чтобы никакой пакости они не устроили, и все было честно, в этом не сомневайся.

– Если что… – Гэбриэл помедлил, – брату передайте, чтобы не корил себя. Он не при чем.

– В этом не сомневайся. – Барон не скрывал своего сочувствия. Не верит в его победу, – понял Гэбриэл. Никто не верил. А он сам?..

– Он надеется погибнуть в бою и избежать костра. – Наставлял выбранных крестоносцев магистр. – Но он должен получить свое. Это наш святой долг: иным способом душу из порабощенного демоном тела не спасти. Помните: вы деретесь не с рыцарем, а с демоном! Который жаждет ускользнуть любой ценой. Если тело погибнет от меча, демон вырвется на волю и овладеет другой жертвой. Возможно даже – кем-то из вас! – Рыцари быстро перекрестились. – Ранить, оглушить, но не убивать! Вы понимаете?.. Не убивать!

Как и боялся Поллестад, для поединка с Гэбриэлом Хлорингом жребий чудесным образом «выбрал» пятерых сильнейших рыцарей ордена. Трое были французы, один арагонец и один англичанин, ни одного нордландца, что тоже было важным условием – нордландцы нормально относились к признакам эльфийского происхождения, острым ушам и особенно красным зрачкам, а вот для европейцев это было аномалией, явным признаком «демонического» начала. Крестоносцы редко покидали цитадель ордена и еще реже общались с местными, монашеский устав ордена требовал обособленности. Гэбриэл Хлоринг, с его ростом и внешностью, был для них и вправду какой-то нелюдью, небывальщиной. И выйти пятеро на одного, в полном доспехе против почти безоружного, им было не зазорно: они же не с человеком сражались, с демоном!

Как и рассчитали Дрэд и его приятель-магистр, Гэбриэлу перед самым поединком принесли пить, простую родниковую воду. И магистр потребовал, чтобы Гэбриэл перекрестился и прочел «Отче наш». В наступившей тишине все слушали напряженно, как Гэбриэл, прикрыв глаза, отчетливо произносит слова молитвы. Дрэд с напряжением вглядывался в лицо Хлоринга, ожидая признаков того, что ему дурно, или хотя бы не по себе… Но нет! Тот был спокоен, слегка бледен, но вполне себе здоров с виду.

Помолившись, Гэбриэл открыл глаза. Большой золотой ястреб с переливчатым криком опустился на ближайший флагшток. Гэбриэл улыбнулся и отсалютовал мечом своим противникам.

Проклятый полукровка и не думал умирать! Да что там, умирать – он не собирался и уступать пяти вооруженным рыцарям в полной броне! Уворачивался, ускользал, легкий и подвижный, не давая зажать себя в тиски между тяжелыми соперниками, даже дразнил! Дрэд впился пальцами в подлокотники кресла, даже не замечая боли, прикусил губу. «Сдохни! – Кричал он внутри себя. – Сдохни, проклятый выродок, сдохни же, наконец!!! Убейте его, убейте!!!». Магистр сидел, нахмурясь, мрачнея все сильнее и сильнее. Похоже, Гримхольд что-то сделал не так. Вполне доверяя его профессионализму, магистр заподозрил, что проклятый палач… продался? Польстился на деньги Хлорингов? Другого объяснения магистр не видел.

Когда первый рыцарь, англичанин, рухнул на плиты плаца, захлебываясь кровью из проткнутого кинжалом горла, все присутствующие все еще были уверены, что исход поединка все равно предрешен. Макс Поллестад сочинял про себя речь, с которой обратится к герцогу Элодисскому, как и какими словами опишет ему беспримерное, хоть и безнадежное, сражение его брата с превосходящими силами крестоносцев, пока второй рыцарь не пополз по плитам с надрывным воплем: Хлоринг, увернувшись, подло пнув его сзади и повалив на землю, вонзил меч в плохо защищенную спину, повредив позвоночник. После этого трибуна загудела приглушенными голосами, рыцари, образующие каре охраны, напряглись. Трое оставшихся противников Гэбриэла отступили и начали тихо переговариваться между собой, в то время как Гэбриэл, залитый солнцем, поигрывая мечом и кинжалом, прохаживался перед ними мягко, словно огромный кот, с усмешкой поглядывая то на них, то на Дрэда. Глаза его в самом деле поблескивали красными зрачками, выглядело это… жутковато. Любой другой на его месте, наряженный в грубую бесформенную тюремную рубаху, поверх которой была надета кольчуга явно с чужого плеча, выглядел бы нелепо, Гэбриэл Хлоринг же ухитрялся выглядеть так, словно именно так и нужно было выглядеть здесь и сейчас.

Рыцари, договорившись, двинулись к нему, намеренные окружить его с трех сторон и прикончить, что бы там ни говорил магистр. Но Гэбриэл, прикинув, как поступил бы он сам, маневры их с легкостью не только разгадал, но и опередил. Не пытаясь в этот раз ни играть, ни ускользать, он сам первым перешел в атаку. Дождавшись поднятого для знаменитого «удара сокола» тяжелого двуручного меча, он крутанулся вокруг неповоротливого в броне рыцаря, увлекаемого инерцией удара, ударил кинжалом в загривок, прямо под шлемом, в самое незащищенное место, оттолкнул ногой и сам, использовав этот толчок, взвился в воздух и сверху рубанул мечом по шлему следующего противника, не убитого, но оглушенного и рухнувшего на плац без чувств. Мягко, по-кошачьи, приземлившись на полусогнутые, тут же пригнулся и ускользнул от очередного удара двуручником своего последнего противника, который бросился на него с воплем отчаяния и нешуточной ярости, перемешанной со страхом.

– Демон!!! – Вопил рыцарь. – Демон!!! Проклятый демон!!! А-а-а!!!

– Рыцари! – Вскочил магистр, тоже вне себя от ярости и нешуточного страха. – Рыцари, убить демона!!! Уничтожьте его, сейчас!!!

– Рочестер! – Закричал барон Макс Поллестад, вскакивая и выхватывая меч. – За Нордланд и Хлорингов!!!

Его люди и остальные горные бароны со своими людьми высыпали на плац, окружая Поллестада и Гэбриэла. Из главного входа и подсобных помещений Гонора бежали рыцари, сержанты, оруженосцы и послушники, кто в броне, кто без, но все с оружием. Дрэд не шевелился, с ненавистью впившись глазами в фигуру проклятого полукровки, продолжая твердить про себя: «Сдохни, сдохни, сдохни!!!».

На плацу Гонора готовилась вспыхнуть настоящая резня между горными баронами и иоаннитами. Мощный порыв ветра рванул флаги, сорвал и понес тенты, черная туча стремительно надвигалась на белое от зноя небо над замком. С оглушительным грохотом, который в первую секунду все приняли за удар грома, ворота Гонора лопнули и разлетелись мелкими щепками и осколками. Замерли все: и иоанниты, и их противники, и пригнувшиеся на трибуне судьи и магистр с Дрэдом. В проеме ворот возник всадник, эльф на караковом эльфийском жеребце, приплясывающем, храпящем и трясущем головой от бурлящего в нем азарта.

– Я Тис Ол Таэр, Наместник Дуэ Элодис. – Произнес эльф негромко, но услышали его все. – Я пришел за своим племянником.

Элоиза была в бешенстве. Хлоринг оказался прав: ее не выпустят отсюда. Женщину доставили, не совсем по ее полному согласию, в какую-то комнатку и заперли. Здесь все было готово к ее приему, Элоиза поняла это, едва взглянув на пряжу и пяльцы, издевательски выложенные на видное место. Дверь была заперта крепко, толкнувшись в нее с бешеным рыком, Элоиза сразу же поняла тщетность попыток ее вынести. Вдобавок, за дверью ей послышался издевательский смешок. Вот она влипла-то, а?! Поверила попам, гнидам гребаным, а все падла, дрищ проклятый, Венгерт, дул в уши: «Отомстить Хлорингу, отомстить, убить мало, надо, чтобы сполна получил…». Хлоринг-то, положим, заслужил и получит, но и она влипла, и крепко влипла! Элоиза обернулась, ощупывая помещение глазами. Ничего. Ничего, что хоть как-то сошло бы за оружие, ничего, что можно было бы использовать, чтобы выбить дверь. И платье это мерзкое… Как другие бабы в этом ходят?! Подол длинный, грудь тесно стянута, дышать тесно… Элоиза подошла к окну.

А вот окно ее порадовало. В том смысле, что было достаточно большим, чтобы в него вылезти, во-первых, а во-вторых – как раз под окном проходили стражники по наружной стене. Высота была – метра два с половиной-три, рискнуть можно. Недолго думая, Элоиза сорвала с себя гадское платье и длинную, слишком длинную рубашку. Оставшись в чем мать родила, она придвинула к двери кровать, на которой так и лежали проклятые пяльцы, выставила раму и выскользнула наружу.

Молодой рыцарь, который должен был патрулировать стену, но не устоял перед соблазном посмотреть на Божий Суд над демоном, увидев перед собой голую стриженую женщину, замер, выпучив глаза. Женщин рыцари-монахи и так видели редко, а уж голых и вовсе никогда, и на рыцаренка напал столбняк. Женщина сделала ему глазки, послала воздушный поцелуй, приблизилась, соблазнительно виляя узковатыми, но мускулистыми и длинными бедрами, спокойно достала у рыцаренка кинжал из ножен и перерезала ему горло. Надела его штаны и рубашку, сняла пояс с ножнами. Сапоги оказались великоваты, но это ерунда. Теперь – найти своих людей и убираться отсюда… Глянув на плац, а затем на приближающуюся с юго-востока черную грозовую тучу, Элоиза оскалилась в злой усмешке:

– Валяйте, расправляйтесь с Хлорингом на его Острове, придурки!

Ветер и гроза оказались кстати. Пока на плацу образовался кипеш, пока все отвлеклись на эльфа, Элоиза отыскала кое-кого из своих людей, тоже запертых, и тоже воспользовавшихся суматохой, и скоро они уже гнали коней прочь от Гонора, над которым бушевала гроза.

Еще одним качеством Дрэда, делавшим его успешным интриганом, было умение понять, не смотря на все эмоции, когда надо сваливать. Взорвавшиеся ворота были недвусмысленным знаком, и в то время как магистр, вскочив, надрывал горло, призывая рыцарей к порядку и к обороне Гонора, Дрэд, пригнувшись от ветра и прикрываясь от пыли, скрылся, как можно скорее, за боковой дверцей, не заметив, каким пристальным взглядом проводил его эльф.

Не увидел он и того, как молния с оглушительным грохотом ударила в темечко золотому ангелу, и тот начал валиться прямехонько на замок и, казалось, и на плац. Тут уж и иоанниты, и их противники забыли друг о друге, о Божьем суде, о демонах и эльфах, и бросились спасаться, кто куда мог и успевал. Потом, как обычно, оказалось, что у страха глаза велики – ангел оказался не таким большим и отнюдь не таким тяжелым, как всем в тот момент привиделось, и, рухнув, он почти ничего не разрушил, а до плаца и вовсе не достал. Но это было много позже, когда все успокоились и рискнули взглянуть на разрушения. А в тот момент страшно было всем. Под грохот грозы и вопли перепуганных людей Тис с Гэбриэлом покинули замок и погнали галопом эльфийских коней по плоскогорью, подальше и поскорее от твердыни крестоносцев. На гребне холма, где дождя уже не было, Гэбриэл приостановил коня и оглянулся. Зрелище ему открылось в своем роде уникальное: повсюду над плоскогорьем сияло солнце, и только над Гонором клубилась темная туча, из которой столбом лил проливной дождь и били молнии – прямо в замок.

– Это ты устроил? – Спросил он, глянув на своего дядьку.

– Немного помог. – Невозмутимо ответил тот. – Для нужного эффекта.

– Как я понимаю, ты третий мой дядька – Тис Ол Таэр.

– Дорэйвен Ол Таэр. И по старшинству – первый.

– Да, извиняюсь. – Гэбриэл вновь оглянулся на Гонор. Не верилось, что все, что с ним там произошло – произошло на самом деле. Все было каким-то бредом, от начала и до конца. Похмелье, Дрэд, Гримхольд, избиение, чудесное исцеление, суд, поединок, – все теперь казалось каким-то сновидением.

– А ты – Сетанта Ол Таэр, второй сын моей сестры и Рок Дуэ Альвалар. Черный Дракон, Моргварт.

– Ты знаешь? – Быстро глянул на него Гэбриэл.

– Я знал еще до твоего рождения. Именно поэтому я так противился браку моей сестры, и так болезненно отреагировал на ваше рождение. Я знал, что так будет: что ее ребенок будет драконом. Она тоже знала.

– И? – Гэбриэл еле сдерживал злость.

– И Лара, и твой отец, – ответил Тис, сдерживая горячего коня, – верили в одно и то же: что возможно прийти к миру даже между эльфами и драконами. Лара мечтала, что ты, Сетанта, будешь залогом этого мира.

– так и отец знал?! – Изумился Гэбриэл.

– Вряд ли. – Поколебавшись, ответил Тис. – Не думаю. Лара хотела привести его к этому постепенно. Два мечтателя нашли друг друга, – горько произнес Тис, – и погубили себя.

– Нет. – Возразил Гэбриэл, уже не сдерживая гнев. – Не они погубили себя. Ваш поганый, переполненный ненавистью мир погубил маму. Она любила и мечтала о мире… А ее…

– Что с ней сделали? – Быстро спросил Тис, потемнев лицом. – И кто?

– Хочешь знать? – Хрипло спросил Гэбриэл, подъехал к нему вплотную, глянул в глаза. – Ты же умеешь. Взгляни.

Тис некоторое время колебался, так же глядя в глаза Гэбриэлу. Он давно решил, что не примет дракона, даже не смотря на то, что тот – сын его любимой сестры, которая любила его больше всего на свете, больше братьев, больше мужа и второго сына. Он закрыл для него свое сердце, решив, что так будет лучше не только для него, Тиса, но и для Острова в целом. Пусть он умрет, – решил он когда-то. Раз такова его судьба – значит, так и будет. Но судьба спасла его и привела в Дуэ Альвалар… И сестра взглянула на него глазами своего сына, не янтарными, темно-серыми, но все равно такими же, как у нее. «Я люблю его больше жизни. – Услышал Тис ее голос. – Он чудо… Когда-нибудь ты это и сам поймешь, и полюбишь его не меньше, чем я». «Этого не будет». – Вновь возразил он сестре в душе, и решительно коснулся лба Гэбриэла ладонью.

И тот обрушил на него все: оргии, пытки, изнасилования, Марию, избитую Алису, маленькую Вэнни, худенькую, чумазую, в синяках и с окровавленными ножками, Аякса, Галерею, картину в покоях Хозяина, Конюшню, недра Красной Скалы, Братство, глумящееся над ним, и, наконец, самое страшное свое воспоминание, запертое в его сердце наглухо – смерть его матери. Глухо вскрикнув, Тис отшатнулся, прикрыл глаза рукой. Ужас, гнев, отчаяние овладели им с небывалой для эльфа силой. Человек мог бы отгородиться от этой правды неверием, мог бы подавить в себе хоть часть этого ужаса, но эльф не мог.

– Прости. – Сказал тихо, немного придя в себя.

– А ты простил бы? – Быстро поинтересовался в ответ Гэбриэл, и Тис опустил глаза. – Ты мог меня найти, когда брат приехал к тебе. И всего этого не было бы. Красной Скалы не было бы – отец нашел бы и уничтожил это место еще до того, как все там так окрепло.

– Я не поверил твоему брату. – Попытался оправдаться – хоть отчасти, – Тис. – Это казалось немыслимым. И сейчас кажется.

– Но ты мог бы хотя бы проверить. – Скривился Гэбриэл. – Ты не захотел. Спасти черного дракона? Да гори он огнем. Мир спасал?.. От суо-ап-Моргварт? Ну и как, спас?! Теперь именно дракону исправлять все, что получилось при вашем попустительстве. Какова ирония, а, Тис?! Твой брат, которого ты тоже ненавидишь, нашел в себе силы принять меня вместе с драконом у меня внутри. Я, мать его, этой судьбы себе не выбирал, не искал, и даже понятия об этом не имел до самых последних дней. Но оказывается, меня за это ненавидели еще до рождения моего! Ну, и чем ты лучше людей, Тис? Знаешь, что? На мой взгляд, люди даже как-то симпатичнее. – Развернул коня и погнал его на юго-восток, безошибочно определив направление.

Забывшись ночью тяжелым сном, Гарет проснулся утром и – ничего не почувствовал. Связи с братом не было, не было ни боли, ни тошноты, вообще ничего. Несколько секунд он лежал, не в силах поверить в это, потом пришла единственная разумная и логичная мысль: брата больше нет. То, что накрыло его вместе с этой мыслью, вообще невозможно было выразить в простых словах. Несколько минут он лежал, глядя в пустоту, не в силах собраться, принять эту мысль и как-то существовать с нею. Гэбриэл не зря боялся за него: Гарет вновь обвинил себя. «Он был один. – Думал Гарет, и боль от этой мысли была такая, что могла бы и убить. – Я оставил его одного… Он опять был один!!!».

В конце концов, ему пришлось вставать, умываться, одеться и идти к гостям. Не смотря на отчаяние и пустоту, большая его часть продолжала оставаться герцогом. Гарет Хлоринг общался, улыбался, шутил, отвечал на шутки, справлялся о том, комфортно ли гостям в его новом замке, сетовал на то, что получил этот замок совсем недавно и не успел навести в нем порядок, «я сам тут пока гость!», гадал, что сегодня приготовит на завтрак повариха, которую брат привез из Валены. Саввишна продолжала баловать его и его гостей бесподобными закусками, выпечкой и мастерски приготовленными дичью и мясными деликатесами, напитками на ягодах, травах и меду. Готовила женщина в самом деле божественно, и Гарет оставался глух ко всем жалобам, которые уже сыпались на сварливую властную женщину со стороны слуг Замка Ангелов и даже его собственных. «Гадюка ядовитая! – Жаловался общий хор. – Язык, как жало, хоть вешайся!». «Может, и ядовитая, но то, что она готовит, точно нет! – Отвечал обычно брат. – За ради такой еды я готов все стерпеть!». И Гарет будет терпеть тоже. Не волнуйся, – вела про себя беседу с братом меньшая его часть, оглушенная болью, но находившая силы держаться в сознании своего долга, – я позабочусь о твоих детях, об Алисе и Марии. Все, кого ты любишь, будут моими, я до гроба их не оставлю. И все, чего мы тут с тобой добились, я сохраню. Трудно будет без тебя, Младший, и я буду орать, материться и плакать, но не теперь». И в то же время все его существо противилось этой обреченности и хотело верить, что брат жив. Почему нет связи – Гарет даже гадать не хотел. То, что чувствовал он вместе с братом ночью, в одни сутки не прошло бы без следа, тут сомнений быть не могло. И в покое его тоже не оставили бы, Дрэд уж точно бы не оставил… так что для надежды места не оставалось. Кроме одной, крохотной, которая держала Гарета на краю отчаяния: может, Тис успел добраться до него и каким-то своим эльфийским волшебством вылечил брата?.. «Тогда я тебе многое прощу, Дорэйвен Ол Таэр! – мысленно обещал он дядьке. – Клянусь!».

День прошел, еще один день без брата. Скоро должны были вернуться Хильдебрант и его спутники, вернуться ни с чем – раз брат был в Гоноре. Но может, нет? – цеплялся и за эту надежду Гарет. – Брат не знал, его могли ввести в заблуждение намеренно… Только об Элоизе он тоже не говорил, Гарет и тени мысли о ней в ощущениях Гэбриэла не поймал. А вот Дрэд там был точно. И как все это было объяснить? Гарет гнал эти мысли от себя, но они кружили и кружили в голове нескончаемой каруселью, в то время как он говорил с гостями, усмехался шуткам Седрика, как обычно, перехватившего инициативу и развлекавшего гостей охотничьими байками и смешными скабрезностями. Еда не лезла в горло, но если бы он отказался есть в собственном доме, при гостях, его не поняли бы. И он жевал и глотал, не чувствуя вкуса, пил, не пьянея даже в самой малой степени, словно простую воду, почти не осознавая происходящего, хоть исправно участвовал в нем. «Я всех их уничтожу, Младший. – Обещал он в душе. – Всех. А Дрэд… плевал я на его полномочия и статус, если он виновен, если по его вине хоть волос с твоей головы упал, я его так уничтожу, что небо содрогнется!!!».

После обеда к нему явился гонец от герцога Анвалонского: тот прибывал на днях, с женой, одним из старших сыновей, невесткой и приемной дочерью. Вся семья! Гарет понял, что это равносильно прощению и поощрению к сватовству. Возникла крайне щекотливая ситуация: здесь находилась Ингрид, его официальная любовница. Находиться под одной крышей для нее и его потенциальной невесты было невозможно, тем более, зная нрав ее приемного отца, и учитывая все сопутствующие обстоятельства. Но и послать подальше девушку, у которой, кроме него, никого больше не было, Гарет не мог тоже. И спешно отправил Ингрид по воде в Гармбург, решив, что как-нибудь разберется с этим после. Конечно, Анвалонцу про Ингрид тут же расскажут… Но он уж как-нибудь с этим справится. Нужно было пригласить Анвалонцев в Хефлинуэлл. По-хорошему, следовало пригласить их на свадьбу брата и Алисы… которой не будет. И снова нахлынула боль, такая сильная, что Гарет рискнул и оставил ненадолго гостей на Седрика, чтобы перевести дух и позволить себе слабость, погоревать немного в одиночестве перед ужином. Долго сидел в кресле, в котором сидел его брат, опершись локтями о колени и обхватив голову руками. Наверное, если бы не все эти хлопоты и необходимость быть герцогом, он горевал бы куда сильнее, и горе поглотило бы его с головой, кто знает? Чувство долга держало его в узде и в ежовых рукавицах, не давая расслабиться и начать жалеть себя и брата. Никто в его окружении еще не догадался, что творится в его душе. И Гарет, немного даже гордясь этим, продолжал вести себя так, словно ничего страшного не случилось.

Но кардинал что-то, все-таки, заподозрил. И на следующий день, вызвав Гарета в сад, полный роз и неизбежных ангелов, спросил в лоб:

– Сын мой, что случилось?

– С чего вы взяли, ваше высокопреосвященство, что что-то случилось? – Ровным голосом поинтересовался Гарет.

– Я успел за время, проведенное с вами, немного узнать тебя. Ты сам не свой. Похвально, что ты помнишь свой долг, но нести тяжкое бремя в одиночестве трудно. Ты знаешь мою любовь к вашей семье, и знаешь, что я всегда готов выслушать и помочь.

– Знаю. – Помедлив, признал Гарет. – Благодарю вас, мне дорога ваша поддержка. И в свою очередь, соболезную вашей утрате. Я не знал Вэла, но знаю, как его любили братья. И сожалею.

– Благодарю. – В свою очередь чуть наклонил голову кардинал. – Не хочешь исповедаться и облегчить себе душу?

– Не сейчас. Вы правы, я должен помнить свой долг. – Гарет чуть-чуть, но приоткрылся перед Стотенбергом:

– Вы знаете, что брат пропал, но вместе со всеми думаете, будто он у Элоизы. Но это не так. Он в Гоноре. И там же – Дрэд.

– Ты уверен? – Насторожился кардинал, и Гарет в очередной раз убедился, что его страх и горе не беспочвенны – по лицу и манере кардинала он понял, что и тот встревожен и ожидает худшего.

– да. – Ответил Гарет. – Уверен. Я говорил вам про нашу связь… Он сказал мне это. Ночью.

– Я никогда не понимал этой вашей связи, но не могу не верить в нее. – Поколебавшись, сказал кардинал. – Это кажется каким-то чудом, но это правда. Если ты уверен, то он там… И это плохо, Гарет.

– Что Дрэд может сделать с братом?

– Единственное, что напрашивается – это обвинение в ереси. В Нордланде нет инквизиции и суда инквизиции тоже нет, но закон о колдовстве, ереси и одержимости имеется, и ты его хорошо знаешь.

– Знаю. – Внутри Гарета вновь все похолодело. Он молчал, и кардинал какое-то время молчал тоже. Потом сказал:

– Я мог бы постараться утешить тебя, но ты мужественный юноша, и утешение тебе не нужно. Дрэд понимает, что положение у него щекотливое, и времени очень мало.

– Да. – Кивнул Гарет. – Он будет добиваться от брата признания любой ценой.

– Мы можем только одно: поднять этот вопрос на тинге. Норвежцам не понравится самоуправство посла-инквизитора, да и магистра многие не любят, больно он спесив. Сегодня же мы поднимем этот вопрос. И отправим к Гонору людей.

– Сколько туда добираться?

– По воде – дня полтора, и еще столько же по плоскогорью. Если гнать коней, то достаточно будет двух дней. Или даже меньше, если это легендарные эльфийские кони, или не менее легендарный конь твоего брата.

«Значит, Тис уже там. – Подумал Гарет, прикрыв глаза. – Если, конечно, уже не поздно. Получается, Младшего пытали, выбивая признание, но что-то пошло не так». И надежды нет.

Как и ожидал кардинал, норвежцев возмутила попытка посла-инквизитора чинить самоуправство на их Острове. Но особенно возмущены были русские князья, которые на одно только словечко «еретик» среагировали, как бык на красную тряпку. «Это паписты – еретики!» – Был их вердикт. «А мы – православные, наша вера из самого Рима, из Царьграда, от самого Хориста!».

– Если наш князь – еретик, то мы и подавно. – Заявил князь Федор. – Не бывать суду над нашим князем, пока мы живы! Сей же час отправлю конницу к Гонору, и ежели крестовики только посмеют нас не допустить, сравняем этот Гонор с землей!

Возникший было спор о правильности веры на корню прервал кардинал.

– Не время и не место спорить о том, чья вера истиннее. Несмотря на некоторые расхождения, православие не было признано ересью ни одним из Вселенских Соборов. Мы остаемся братьями во Христе, так говорит сам Папа, а его слово для нас, католиков – слово самого Бога. Самоуправство полномочного посла-инквизитора, тайное похищение принца крови есть преступное деяние, оскорбляющее рыцарство этого острова, и потому следует действительно отправиться к Гонору и разобраться на месте, призвав посла и Орден к ответу. Нравится это им, или нет. Если принц в чем-то и виновен, должен состояться открытый суд, законный, без похищений и тайных дел. Мы, нордландцы, еще не являемся колонией Ватикана, мы свободные люди в свободном королевстве.

– Верно! – Рявкнул Седрик. – Вот это хорошо сказано: мы свободные люди в свободном королевстве! Долой инквизицию с ее интригами и прочей хренью, верно я говорю?!

– Но ссориться с римской церковью тоже нестоит. – Осторожно высказался будущий епископ Гранствиллский. – А так же открыто пренебрегать ею.

– Никто не говорит о пренебрежении. – Подал голос Гарет. – Мы всего лишь хотим, чтобы были соблюдены наши законы. И уважение, разве мы можем позволить проявить к нам такое неуважение? Сможем мы после этого уважать сами себя?

– Верно! – Подал голос и Торгнир. – Римской волчице дай только палец, она мигом отгрызет всю руку, по самые яйца! Если сейчас мы спустим инквизитору самоуправство, он совсем распоясается и будет ногой двери в наши замки открывать. – Рыцарь Торгнир особенно не любил магистра, который считал его провинциальным вожаком мелкой рыцарской банды, а вовсе не рыцарского ордена, хоть как-то сравнимого с иоаннитами. Остальные, сознавая, что на данный момент большинство собравшихся норвежцев являются сторонниками Хлорингов, возражать не рискнули, и был объявлен сбор. К Гонору уходили рыцари Синих Гор, конники князя Федора Изнорского и гвардейцы кардинала Стотенберга, и уход их должен был состояться на следующий день. А вечером этого дня к Гарету явились его новые друзья: Седрик и Гарри Еннер.

– Мы тут подумали, и решили. – С порога, сделав попытку быть серьезным, заявил Седрик, – что нам нужно посидеть тут тихо, втроем, поговорить, может, выпить чего-то. Мы ведь, как ни крути, почти что товарищи по несчастью. У нас с Хилом и Марком брат погиб, у Гарри – почти вся семья. У тебя брат в плену у инквизиции. Ты не думай, мы все понимаем. И шумим и веселимся не от души, а потому, что надо.

– Я знаю. – Ответил тронутый Гарет. – И благодарю.

– Дядька Стотенберг тоже мается, он маму нашу, сестру свою, очень любит, они каждый день друг другу письма пишут, о каждой ерунде советуются, а теперь она совсем плохая. – Седрик понизил голос, и теперь его серьезность была уже не напускной. – Но он тоже держится, потому, что все, что сейчас говорится и делается, важное до не могу. – Седрик уселся во главе стола, налил себе и друзьям водки. – Не чокаясь, ребята, за наших. – И они выпили в торжественной тишине, не торопясь, до дна. Некоторое время сидели и молчали, глядя на стол перед собой. Потом Седрик шумно вздохнул и сказал:

– Вот попомни мои слова: все образуется. Не тот Гэйб парень, чтобы вот так нелепо сгинуть. Чуйка у меня, хочешь верь, хочешь – нет. – На самом деле «чуйка» Седрика срабатывала фифти-фифти, но и он, и его близкие обычно благополучно забывали осечки и превозносили удачи, поэтому у Седрика в семье сложилась стойкая репутация пророка. В которую он и сам искренне верил.

Поверил и Гарет. Он так хотел, так нуждался в чем-то таком, простом, глупом, но основательном, что вцепился в «чуйку» Седрика, как утопающий в последнюю соломинку. Здравый смысл и все обстоятельства говорили: не на что надеяться. Но сердце не желало верить и отчаиваться. Седрик прав, – думалось ему. – Не тот Гэйб парень, чтобы так нелепо сгинуть.

На следующий день, в самый разгар сборов, кардинал, Бронсон и князь Федор препирались с Гаретом по поводу того, стоит или не стоит ему отправляться к Гонору вместе с рыцарями Торгнира. Гарет стоял на своем: он отправляется. К дьяволу тинг, если норвежцы не смогут подождать его лишних пару дней.

– Там мой брат! – Повысил он голос, перебивая их на полуслове. – И там же буду я! Все, это не обсуждается!

– Но… – Кардинал взглянул в сторону дверей и осекся. Гарет проследил за его взглядом, тоже взглянул на дверь, и задохнулся: к ним шел Гэбриэл, живой, здоровый, чем-то крайне недовольный, в сопровождении Гора и улыбающегося до ушей Седрика.

– Кто-то куда-то ехать собирался? – Воскликнул Эльдебринк, хлопая Гэбриэла по плечу.

– Ты где шатался все это время? – Спросил резко Гарет, преодолев спазм в груди.

– Не поверишь – с Элоизой встречался. – Сварливо ответил Гэбриэл. – Ну, там еще Гонор разрушил, пару крестоносцев завалил, так, мелочь. Мы домой собираемся, или где? Четвертое августа! У меня, так-то, свадьба двадцатого!

В ближайшей же лощине Элоиза остановила коня, дождалась немного отставших рыцарей.

– Не уедем мы сейчас. – Сказала зло. – Остальных надо вытащить, а главное – рассчитаться кое с кем. Олафсон, «удак, посмел меня позорить на весь мир. Если ему пасть не заткнуть сей же час, то и другие о»уеют, нет? Да и дрищ Венгерт должен мне кое за что ответить. Потом домой, а по дороге, – она хищно осклабилась, – прихватим пару коняшек у Хлорингов. В качестве сатисфакции и контрибуции, или как там это обзывается у ученых «удаков.

Ее люди заухмылялись и залыбились вместе с нею. Кони Хлорингов сейчас были в самой цене.

Расчет Элоизы был прост и верен: из Гонора сейчас спешно валили все, кто мог. Барон Рочестерский со своими людьми рванул вслед за Гэбриэлом в Лавбург, Дрэд со своей свитой – в Маскарель. Рассчитав, что Венгерту в Элодисское герцогство путь заказан при любом раскладе, Элоиза прикинула, куда бы он мог податься, и решила, что он рванет в Нэш, чтобы затем уплыть в Далвеган и прибиться к Сулстадам. На плоскогорье она чувствовала себя не очень уверенно, бывала тут не часто и давно, но кое-кто из ее рыцарей здесь отлично ориентировался, и вскоре они уверенно взяли след: Венгерт побывал в старой харчевне поблизости от песчаного карьера. Отсюда к Нэшу дорога была одна: через Пригорск на Гонтвилл, а там, из Гонтвилла, в Нэш. Вряд ли, – думала уверенно Элоиза, – Венгерт рискнет отправиться по Королевской Дороге в Блэкбург. За его голову, как и за голову фон Берга и Антона Бергстрема, назначена большая награда, и до Блэкбурга эта весть по-любому дойти успела.

Ей и самой Королевская Дорога была не желательна… Или она на Королевской дороге была не желательна, не суть. Перекусив в харчевне, побив там посуду и поскандалив, Элоиза переоделась, наконец, в нормальную одежду, переобулась в более подходящие сапоги, затащила в свою постель дочку хозяев харчевни и, не смотря на ее мольбы и слезы, хорошенько отвела душу сама и приобщила к этому кое-кого из своих рыцарей, не забывая между делом угощаться можжевеловкой, хозяйскими копчениями и пирогами. Утром, щедро «одарив» хозяев и их дочь матюгами и хлыстом, сожрав и выпив все, что нашли и опустошив кассу, Элоиза и ее рыцари отправились восвояси. Догонять Венгерта.

И нагнали, уже под вечер того же дня, на постоялом дворе в небольшом городке Руния. Двое рыцарей Элоизы, не стесняясь других постояльцев и стражников, вытащили его на задний двор и швырнули к ногам Элоизы, прямо в грязь и навоз.

– Что, Дрищ, не ожидал меня увидеть? – Хищно оскалилась Элоиза. Венгерт поднялся, утирая лицо.

– Элоиза, любовь моя… Слава Богу, ты в порядке!

– Не твоими молитвами, Дрищ «»чий! – Фыркнула Элоиза. – Ты меня затащил в Гонор, «удак паршивый, ты за это и ответишь.

– Но что я сделал?! – Возопил Венгерт.

– Подставил меня, пидор жидкий!!! – Рявкнула Элоиза. – Попам «»чим сдал, сука гнойная!!! За пяльцы меня решили посадить?! Меня, Элоизу Сван, в платье «»чее вырядили и за пяльцы посадили?! Н-на! – Она пнула Венгерта в пах, и тот сложился пополам со сдавленным воплем. Он хотел что-то сказать, хватал ртом воздух, чтобы собраться с силами, как-то оправдаться, но не успел – один из рыцарей, схватив за волосы, рывком поднял его, и Элоиза вонзила в него кинжал своим излюбленным образом, в живот под самые ребра и немого вверх. Так не стало последнего из четверки закадычных друзей, заваривших по пьяной глупости в Междуречье кровавую кашу.

Глава третья: Муха

Вместо герцога Далвеганского или обещавшегося приехать Кенки, на тинг явилась, поразив всех собравшихся, Анастасия Кенка, племянница герцога. Эту девушку никто до сей поры не видел, и ходил слух, что это невзрачная, запуганная отцом девица, прозябающая в монастыре, где-то у черта на куличках на окраине Пустошей. Явление юной, но уверенной в себе, одетой в роскошный траур дамы, было для всех на тинге самым большим сюрпризом. Ее сопровождала положенная такой даме свита из рыцарей герцога Далвеганского, но не похоже было, чтобы кто-то из них руководил девушкой.

– Я представляю своего дядю. – Заявила Анастасия без тени смущения или положенной такой юной девице прямо из монастыря робости. – Он болен и не покидает замок, но дал мне необходимые указания и полномочия.

– А что с твоим отцом, девушка? – Поинтересовался самый старший из собравшихся норвежцев, Конрад Аронсон.

– Мой отец, – ответила Анастасия, – сам по себе, а я представляю дядю, герцога Далвеганского. Все вопросы об отце задавайте ему самому.

Гарет смотрел на девушку с интересом, более личным, чем остальные, потому, что эту девушку ему прочили в жены некоторые из собравшихся. Те, кто не настаивал на кандидатуре Фиби Еннер. Далвеганские норвежцы намекали, что это положит конец вражде Элодисцев с Сулстадами и предотвратит возможные столкновения. Ничего девушка, – признался он себе, – привлекательная, с норовом, не дура и не кукла. Но жениться на дочери убийцы матери и мучителя брата, племяннице извращенца, чуть было не растлившего его собственную маленькую племянницу, – это перебор. Даже его чувство долга перед Островом этого не стерпит. Об этом не могло быть и речи… Хотя при других обстоятельствах и с другой родословной, девушка ему, пожалуй, приглянулась бы больше. Ноги коротковаты и шея не такая изящная, как он любил, но все остальное, включая более чем аппетитные округлости в декольте, было на уровне. И держится отменно, знает, что шокировала всех собравшихся, знает, что ее, девицу, многие не хотели бы видеть на тинге, не воспринимают ее всерьез, – и бровью не ведет. Отличная будет герцогиня… Для другого герцога.

Гэбриэл тоже согласился, что девушка не плоха.

– Шея да, короткая. – Заметил он. – А ноги ничего, талия низко, из-за этого и ноги короче кажутся. И по-моему… не уверен, но что-то у нее с животом. Не в положении ли она? Потому и сиськи… извини, груди у нее такие налитые. Аж вываливаются из платья, сука, домой хочу. – Затосковал Гэбриэл. – Я так по Солнышку своему соскучился, что аж выть охота.

Из врагов Гэбриэла не рискнул появиться никто. Вместо аббата Скоггланда приехал его племянник, Ульф Скоггланд, Кюрман отговорился трауром по брату и невозможностью встречаться сейчас с его убийцей, даже если тот и прав, Серенсен сослался на подагру, Сигварт – на загруженность делами, Андерсен просто не приехал, не прислав ни заместителя, ни оправданий. «Боятся! – Понял Гэбриэл, в душе воцарилась мрачная радость. – Наконец-то поняли, наконец-то начали ссать, суки! Правильно, твари, бойтесь меня. Каждый день и каждую ночь оглядывайтесь и ждите, когда и откуда нахлобучит. Не будет у вас теперь спокойных ночей. И дней».

Последним появился в Замке Ангелов герцог Анвалонский. Гарет и Гэбриэл встречали его в Лавбурге, на пристани, вместе с его сыновьями.

– Что, прохиндей?! – Громогласно вопросил Гарета герцог, с чувством толкнув его в плечо. – Извиниться, небось, хочешь, а?

– Извиняюсь. С почтением. – Ответил Гарет. – А перед вашими дамами извиняюсь вдвойне.

– Дам я решил морем в Гранствилл прямиком отправить. Вы же, небось, нас на свадьбу в Хефлинуэлл приглашаете? – Он прищурил светло-голубые глаза. – Или нет?

– Какие могут быть сомнения?

– Ладно тогда. – Отмахнулся герцог Анвалонский. – Ну, я не напрашивался, но раз надо, так надо. Моим дамам путешествие только на пользу пойдет, а уж в Хефлинуэлле они и вовсе все печали позабудут, я Гарольда знаю. – Он подошел к Гэбриэлу, взял за плечи. Они были почти одного роста, герцог пониже, но намного шире и мощнее. – Дай на тебя глянуть, разбойник. Хорош! Даже у нас в Анвалоне, куда не повернись, только и слышно, что «Гэйб Хлоринг», да «Гэйб Хлоринг». Молодец! Ради такого молодца можно и брата твоего простить, хотя честно скажу: хотел его предать анафеме на веки вечные и забыть о нем, словно и не было. – Говорил он так громко, что его слышал, наверное, не только весь Лавбург, но и пригороды. – Но что делать, люблю я отца вашего, ради него и нахала этого молодого прощаю. Но на вид ставлю! – Поднял он указательный палец перед лицом Гарета. – На испытательном сроке ты у меня! Понятно?

– Я вообще понятливый. – Усмехнулся Гарет. – Прошу в мой замок, бывший Бергстремов. Ждем только вас.

– От Сулстадов прибыл кто? – Поинтересовался герцог Анвалонский, чуть нахмурясь. Услышав ответ, не стесняясь, громко, на всю улицу, выматерился.

– Девку, значит, прислали. – Заявил с непередаваемым презрением. – Под юбку, значит, схоронились. Ну, пусть не обижаются тогда. – Он тряхнул рыжей гривой, подошел к Пеплу. – Тот самый, а? – Глянул на Гэбриэла. – Хорош, чертяка! – Потрепал Пепла по шее, с видом знатока заглянул в зубы, провел ладонью по крупу, похлопал. – Без изъянов конь, что есть, то есть.

– Его мать недавно ожеребилась. – Сказал Гарет. – Жеребчик, от того же отца, по словам табунщиков – отменный конь получится. Пока вороной, но может перелинять и в серого. Если соблаговолите принять в подарок, как подрастет – сочту за честь.

Герцог громогласно расхохотался, толкая Гарета в плечо и утирая слезы.

– Ну, ты и жук! – Выговорил, немного отсмеявшись. – Ну, ты и прохиндей! Приму, приму, жулик, знаешь слабость мою… От такого коня только что дурак и откажется… Ах, ты, проныра! Поехали, посмотрим, как там, у Бергстремов, все устроено. Ты что, – он повернулся к Гэбриэлу, – и впрямь ногами его запинал?

– Не совсем. – Ответил Гэбриэл. – Но почти.

Они вместе, сопровождаемые свитой Анвалонца, проехали по Лавбургу к Замку Ангелов, причем по дороге герцог, не стесняясь, говорил и матерился так же громко и смачно, как и на причале. В основном он расспрашивал братьев, как дела у их отца, как Гэбриэл ухитрился уйти от корнелитов и очутиться в Валене, про Фьесангервен и про пленных корнелитов и Верных.

– Это хорошо, что вы их оставили нам на сладкое. – Заявил категорично. – У меня к этим недоноскам тоже есть претензии, за Лайнела, царствие ему небесное, за Луизу, чудесная была женщина, да и Кнуд мне был другом, хоть и похабник, и матершинник был злостный, но человек был хороший, это кто угодно вам скажет. А это, значит, Замок Ангелов. – Он придержал фриза, на котором ехал, разглядывая ангелов. – Черте-что, верно? Что за финтифлюшки бабские? Никогда здесь раньше не был, и ничего не потерял. Ангелочки! Тьфу! Еще бы бантиков налепили. Вепрь на гербе, и тот красный от стыда.

Гэбриэл надеялся, что они разделаются с тингом за пол дня, но он растянулся на четыре полных. Нужно было обговорить столько всякой фигни (по мнению князя Валенского), что голова пухла. Одним событиям в Гоноре отвели целый день. Все слова Гэбриэла подтвердил барон Рочестерский, тоже приехавший в Лавбург немного позже Гэбриэла, и его оруженосец. С дополнительным герцогством они разобрались сразу; как только об этом зашла речь, как Гарет заявил категорично:

– На хрена? И кто им править будет? Вы, междуреченцы, без нас с каким-то проходимцем, попом полоумным, разобраться не смогли, пришлось нам с юга ехать и разбираться. А теперь еще кучу проблем с пострадавшими городами и деревнями решать, людей чем-то кормить, которых корнелиты и Верные без всего оставили. Кто это делать будет? У нас ведь просить станете!

– А мне даже не предлагайте, – поддержал его Гэбриэл, – я с братом соперничать не стану. Я был, есть и буду его верный вассал, и это не обсуждается.

– А молодец! – тут же пресек все возражения герцог Анвалонский. – Как вы вообще позволили этому попу здесь так развернуться, хвосты овечьи? Стыдно сказать: первоклассных рыцарей победили какие-то прощелыги, жаки подзаборные! А двое мальчишек приехали и руками развели все ваши проблемы. Тьфу!

– Мы поддерживаем. – Сказала и Анастасия. – Дядя считает, что новое герцогство в данный момент создавать ни к чему.

Герцог Анвалонский потемнел лицом, но сдержался. Он был из тех мужчин, кто в душе является рыцарем от природы, с рождения; как бы ни был он настроен против отца и дяди этой девушки, хамить ей или быть с нею невежливым он не мог. Но и нормально общаться с нею не мог тоже, и потому просто ее игнорировал. Анастасия по большей части, понимая, как к ее присутствию относится большинство дворян, собравшихся здесь, помалкивала, прислушиваясь, приглядываясь, и стараясь, как наказал ей дядя, составить свое мнение о Хлорингах. Особенно о Гэбриэле. Девушка понимала, что мир между Эльдебринком и молодыми Хлорингами – для дяди штука неприятная, но он чего-то такого и ожидал, когда узнал, что Гэйб Хлоринг спас Марка и Гарри Еннера. Заметила Анастасия, что Хлоринги не только помирились с Анвалонцем, но и подружились с его старшими сыновьями. «Дяде это тоже не понравится. – Думала Анастасия. – Но что тут можно сделать?».

Гэбриэл и предположить не мог, что его давнее вынужденное умение, делая мелкие уступки, добиваться своего в главном, пригодится ему в такой полной мере здесь и сейчас. Часто, обсуждая ту или иную ситуацию, они с братом брали паузу и горячо спорили у себя: Гарет не хотел уступать вообще, в принципе, но Гэбриэл убеждал его, что кое-что уступить придется, тогда легче будет настоять на своем в главном. Именно так он отстоял многие свои неслыханные привилегии в Садах Мечты, и теперь неожиданно для себя самого вспомнил об этом. В итоге камнем преткновения остались браки Габи и Гарета и Эльфийское Побережье. Не говоря прямо, что невесту себе он уже выбрал, Гарет пообещал, что женится еще до Нового Года, и его жена устроит всех. А вот по поводу Габи возникли трудности. Часть норвежцев считала, что Габриэллу следует отдать замуж за сильного европейского монарха, другая часть считала, что она как можно скорее должна стать супругой нордландца из хорошего норвежского рода. Но и это удалось утрясти, сославшись на то, что здесь следует услышать мнение королевы и родителей девушки. И тинг подошел к главному: к проблеме Эльфийского побережья. Собственно, соблюдать и дальше условия Священного мира собирались только братья; остальные поделились на две неравные части. Одна считала, что эльфов Ол Донна вообще следует убрать с побережья, уничтожив ли, или вытеснив в горы, но – убрать. Другая была настроена не так радикально. Эльфы могли остаться в Таурине и Зурбагане, но при этом должны были допустить людей в свои города, позволить им селиться и торговать там, и признать власть королевы и церкви над всем Островом, и над их городами – тоже. Когда все это было озвучено, братья даже чуть растерялись, но не надолго, потому, что на тинг явился Тис Ол Таэр.

В наступившей тишине он прошел к креслам своих племянников и опустился в тут же поставленное для него такое же кресло. Насмешливо оглядел Рыцарский зал Замка Ангелов, полный таких значительных и богато одетых людей, что все вокруг даже чуть мерцало от обилия золота, серебра и драгоценностей. Сказал со своим нарочитым благородным акцентом:

– Подобные условия диктуют побежденным. А вы нас еще не победили. Вы собираетесь объявить нам войну?

Норвежцы переглянулись и все уставились на Гарета. Тот стиснул подлокотники кресла.

– Мы не нарушим первыми условия Священного мира. – Сказал он, чувствуя неодобрительные взгляды и игнорируя их. – Это позиция Хлорингов, и она неизменна.

– Это радует. – Безмятежно заметил Тис. – Я здесь для того, чтобы напомнить вам кое-что. Я делаю это исключительно ради своих племянников. Даже если между нами и имеются какие-то разногласия или недоразумения, они наши племянники. Наша кровь. И ради них, повторюсь, я напоминаю вам: мы отдали Дуэ Альвалар не людям, а Хлорингам. Мы – это лично я, король эльфов Кину Ол Таэр и наши брат и сестра. Если Дуэ Альвалар перестанет принадлежать Хлорингам, он вернется нам.

Что тут началось! Кто-то кричал, что это «они еще посмотрят», кто-то возмущался, кто-то призывал к спокойствию и порядку. Тис слушал и смотрел с легкой усмешкой в темных глазах. Гэбриэл смотрел на него, Гарет молчал и смотрел в пол.

– Хватит! – Не выдержав, Гэбриэл встал и крикнул во весь голос, хрипло, так, что все замолчали и уставились на него.

– Эльф прав: вы еще их не победили. – Сказал Гэбриэл, выдержав небольшую паузу. – И прежде, чем мечами размахивать и звать в поход на побережье, подумайте: силенок-то хватит?.. Наместник, у меня просьба к тебе. Я понимаю, что дерзкая, и понимаю, что наглая. Можешь отказать, я не обижусь. Но это самый простой способ сейчас все решить.

– Говори. – Спокойно кивнул Тис.

– Предлагаю вот что. Если кто-то из вас, – он обернулся к норвежцам, – победит в поединке один на один эльфа, который согласится драться с вами, не знаю, кто это будет, – я сам, лично, возглавлю ваш поход на Эльфийское побережье. Я не шучу. Если никто не сможет эльфа одолеть – не обессудьте, никакого похода и никаких условий не будет, все останется, как есть.

Повисла тишина.

– Я сам готов быть этим эльфом. – Сказал Тис. – И усложним условия задачи. Я вызываю на поединок вас всех. – Он чуть заметно улыбнулся. – Обещаю никого не убить.

– К черту! – Торгнир поднялся. – Это вызов, и я его принимаю!

– А я – нет. – Сказал герцог Анвалонский. – Я бился плечом к плечу с этим эльфом и его родней в Старом Торхвилле, и знаю, на что они способны. Я согласен с парнями Хлорингами: а силенок-то хватит?.. У них, помимо мечей и стрел, и колдунства всякие, и опыт, какой нам и не снился. Вы же только что услышали от барона Рочестерского и молодого Хлоринга, как один эльф ворота Гонора в пыль обратил. Я и сам, своими глазами видел, как они это делают! Это просто милость божья: что они сами не собираются с нами воевать. И благодарить за это мы должны Хлорингов. Нравится это нам, или нет. Анвалон к вам в вашей самоубийственной авантюре не присоединится, так и знайте.

– Но я явился не только за этим. – Помолчав, продолжил Тис. – Существует проблема, на которую мы, эльфы, не обращали внимания очень долго. Это проблема полукровок. Это ваша кровь, но и наша тоже. Недавно я узнал о том, что вы делаете с нашими общими детьми. Мы, эльфы, считаем детей, как бы ни были они зачаты и рождены, нашим главным богатством, нашим сокровищем. Теперь я узнал еще кое-что, что усилило мое отношение к вам. Полукровок больше не будет. Мы закроем свои земли от людей, в том числе и от ваших женщин, даже в праздники полнолуний. Вы не достойны такого сокровища, как эльфийские дети. Всех детей-полукровок, которым не исполнилось еще десяти, мы примем к себе и воспитаем эльфами.

– Что значит: закроете свои земли? – осторожно поинтересовалась Анастасия. Хоть и не сразу, но Тис ответил:

– Это значит, что найти дорогу к нам ни один дайкин не сможет. Есть простое и надежное колдовство, замыкающее путь. Желающие попасть к нам будут бродить кругами и не смогут выйти туда, куда стремятся. В Гранствилле есть Эльфийский квартал, и все, кто желает с нами торговать, милости просим туда или в Саю, но больше – никуда. – Он еще помолчал. – Что-то я не слышу благодарности. Ведь полукровки – такая проблема для вас. Вы даже создали этот мерзостный Эдикт для решения этой проблемы. – Он взглянул на кардинала. – Скоро он станет просто не нужен. Проблема решена.

– Ну, это для вас, эльфов, это «скоро». – Возразил герцог Анвалонский. – А для нас это головная боль на всю оставшуюся жизнь. С бандами полукровок-то нам разбираться. С теми же Кошками, занозой в заднице, прости Господи.

– С бандами все будет решено в ближайшее время. – Сказал Гэбриэл. – Они отправятся в Ивеллон. А кто побоится, поселятся на севере Лукоморья, я отдал тамошнюю землю им. Русские князья не против. Земля там суровая и опасная, а обживать ее надо.

– Правда, значит, – засмеялся герцог Анвалонский, – про связь-то твою с бандами, а?

– Разумеется. – Ответил Гарет. – Разумеется, НЕТ.

Но ему, само собой, никто не поверил – чего он и добивался. Правда, были здесь люди, которые, теоретически, правду знать могли – Улаф Скоггланд, или та же Анастасия. Но близнецы их уже не опасались. Они внушили своим врагам должное уважение, а итоги тинга, хоть в целом были не окончательными по многим позициям, были положительными для Хлорингов: их или поддержали, или не стали им возражать и препятствовать, большинство норвежцев. Многие – и Гарет отчетливо это сознавал, – благодаря присутствию и поддержке герцога Анвалонского. Бешеного Зубра боялись и уважали почти все, и никто, в здравом уме и твердой памяти, открыто спорить с ним или проявить неуважение к его мнению, не посмел бы.

– Тесть у меня будет – врагу не пожелаешь. – Несколько уныло пожаловался он брату, когда они остались одни вечером.

– Ты твердо решил. – Констатировал Гэбриэл.

– Да. И давно. Еще зимой. Когда мы с ней плясали Хеллехавнен, я еще до того, как музыка умолкла, подумал: вот она и будет моей женой.

– Ты ее любишь?

– Тогда думал, что влюблен.

– Ясно. – Гэбриэл пригубил портвейн. – А Анастасия?

– А что с ней?

– Меня она почему-то зацепила. Не в том смысле, – быстро отмахнулся он от открывшего рот в шутливом ужасе Гарета, – а просто как есть. С отцом у нее, как я понял, не простые отношения.

– Это все поняли. Зато дядя для нее свет в окошке. Тот самый дядя, который хотел сделать своей постельной игрушкой твою дочь. И сделал не одну чужую.

– Я не сказал, – помолчав и основательно приложившись к портвейну, заметил Гэбриэл, – что она мне понравилась. Я сказал: зацепила.

– Но ты упомянул ее в связке с Софией. Как мою возможную невесту, а?

– Ну, типа того. – Вздохнул Гэбриэл.

– Никогда мы не породнимся с Сулстадами. Никогда. Даже если на свете останется одна баба детородного возраста, и это будет Анастасия, я не взгляну даже в ее сторону. И дело не в ней. Дело – в ее отце и дядьке. Ты разве меня не понимаешь?

– Понимаю. – Пожал плечами Гэбриэл. – Убедиться только хотел, как далеко ты готов зайти в своем исполнении долга перед королевством.

– Убедиться он хотел. – Глаза Гарета хищно блеснули, он оперся о подлокотники, подавшись вперед. – Сомнения у него были…

– Ай, боюсь! – Отмахнулся от него в дурашливом ужасе Гэбриэл. – Помогите, на меня напали!

– Я тебе сейчас покажу, – Гарет вскочил, хватая подсвечник, – как меня проверять… Так проверишь – на всю жизнь заречешься!

– Не бей меня, дяденька, я припадочный! – Завопил Гэбриэл, спасаясь от Гарета по роскошной спальне покойного Андерса Бергстрема. Эту отмазку он как-то слышал от мальчишки-нищего на улицах Сандвикена. Они скакали по постели, гонялись друг за другом по всем углам, вскакивали на мебель, роняли ее, в общем, устроили отличную, душевную, основательную свару.

Утром Лавбург, всласть налюбовавшись на шикарные одежды, шикарных коней и знаменитостей, получил еще одно зрелище: публичную казнь тех, кто совсем недавно держал Междуречье в таком страхе, и совершил столько зверств. В городе были и лично пострадавшие от корнелитов люди, и их родственники. Были беглецы из Брэдрика и сожженных деревень и монастырей, монахи из Анвилского аббатства, от которого остались только головешки, обугленные остовы стен да трупы на обгоревших деревьях. Толпа бесновалась, швыряла в приговоренных, которых привезли в поставленной на телегу, влекомую двумя вороными арьежуазами, клетке, тухлые яйца и гнилые овощи, выкрикивала проклятия и пожелания дохнуть подольше. Герольд зачитывал обвинения несколько минут, с очень длинного свитка. Были здесь и сожжение по оговору девушек и молодых женщин, и глумление над святынями, и государственная измена, и изнасилования, и убийства, и грабеж – в общем, весь список особо тяжких преступлений, за которые в Нордланде полагалась особо жестокая казнь.

– Помни Брэдрик, – орали из толпы, – тварь!!!

– Попомни сноху мою, беременную, выродок поганый!!!

– Горите сами в огне адском, изверги!!!

В угоду толпе, каждого из пленных приговорили к разной казни, все – изощренно жестокие. Действо растянулось на несколько часов, удовлетворив самых обозленных. Если не считать криков и жутких хрипов и воя казнимых, происходящее напоминало ярмарку: в толпе ходили продавцы воды, тыквенных семечек и пирогов, люди галдели, смеялись, обменивались впечатлениями и заодно – свежими сплетнями; даже флиртовали. Гэбриэл смотрел и тосковал. Это опять было как-то… не правильно. Не удовлетворяло до конца его жажду справедливости, правильности. Да, эти люди – преступники, и получают по заслугам… Тут, вроде бы, не придерешься. Они с братом взяли их на поле боя, можно сказать, на месте преступления. Но почему все похоже на балаган какой-то? С одной стороны, мучения и смерть, с другой – торговля, флирт, смех и сплетни… Брат посоветовал ему выбросить из головы эту ерунду, и Гэбриэл промолчал. Не ерунда это. Как наказать, чтобы все было правильно и справедливо, чтобы все встало на свои места – вот проблема, над которой он внутри себя бился уже давно. Убить? Вообще не наказание, просто избавился от очередного урода и забыл. Но зло-то осталось. Сотворенное преступником зло, то, что он сделал, оно никуда не делось! Убитых не воскресишь, изувеченных не исцелишь, а про исковерканную судьбу и надрыв в душе и говорить нечего. Гэбриэл ломал голову так и эдак, и не мог прибиться ни к какому берегу. И так не то, и эдак – не то… Все мало, все как-то… не правильно. Хотя, кажется, кроме него, никто больше этим не маялся. Все согласно считали, что творимая казнь – самое правильное, справедливое и действенное, что может быть. Гэбриэл видел, как горят глаза людей, которые видят наказание тех, кто сотворил такое зло с их жизнью и жизнями их близких, и понимал: они это заслужили. Черт возьми, люди заслужили хотя бы это, если уж ничего не исправить и не вернуть.

И наконец, настал желанный момент: отплытие на юг. На прощанье Хлоринги дали в Замке Ангелов роскошный пир, такой, что о нем говорили потом несколько лет, перечисляя с придыханием имена и титулы знатных гостей, блюда и вина. Вдобавок, братья поставили угощение и горожанам, так что пировал и Лавбург. Вся округа трещала фейерверками, сверкала огнями, гремела музыкой, смеялась и вопила тысячами глоток. Братья приглашали направо и налево всех на свадьбу в Хефлинуэлл, плясали, пили – причем Гэбриэл стойко воздерживался от можжевеловой водки, даже когда его позвали выпить и посидеть с ними руссы. В целом, все их новые союзники остались довольны: Гарет ухитрился каждого одарить если не феодом, то конем, оружием, деньгами или иным ценным подарком, а главное – они с братом дали официальное разрешение руссам строить православные храмы и монастыри во всех городах герцогства Элодисского, что прежде королева не дозволяла. В Дракенфельде остался сын князя Изнорского Велемир, за что князь особо был благодарен и своему князю, как теперь все руссы называли Гэбриэла, и его брату, дюку Элодисскому, а это, учитывая влияние князя Изнорского на Русском Севере, дорогого стоило. Русские всадники, кроме людей Ратмира, возвращались на Север, но по зову князя Валенского обещались быть в любом месте и в любой день. Ратмир и его гарнизон оставались в Гармбурге и в окрестном городке Вороний Глаз, который Гэбриэл пожаловал Ратмиру, сотня Дэна Мелла направлялась по Королевской Дороге в Хефлинуэлл – они становились личной охраной и свитой князя Валенского. Сами братья и кое-кто из приглашенных, включая всех Анвалонцев, барона Рочестерского, графа Анвилского со старшими дочерьми, и Гарри Еннера, отправились на трех речных судах в Гармбург, где им предстояло встретиться, наконец, с тетей Алисой, графиней Маскарельской.

Чтобы проникнуть в Найнпорт, не привлекая лишнего внимания, Лодо решил, что они со Штормом станут двумя монахами-доминиканцами. Монахи ордена святого Доминика, так называемые «псы господни», формально не были рыцарями или воинами, на деле же являлись таковыми. Все инквизиторы были доминиканцами; монахи этого ордена обучались специальному стилю боя, у них даже было свое специфическое оружие: дубинка, в которую заливался свинец. Лицемерно отказываясь проливать кровь человеческую, римская церковь изобрела массу способов убивать ближних, не проливая таковую. Помимо сожжения на костре, таким способом был и доминиканский рукопашный бой с использованием их смертоносных дубинок. Именно такие личины Лодо избрал потому, что для монахов других орденов Шторм был слишком высок ростом и держался слишком гордо и независимо. Монашеского смирения францисканцев или домеритов в нем не было вовсе. Помимо облачения в рясу, Лодо потратил несколько дней, обучая Шторма держаться нужным образом, необходимым фразам на латыни, нескольким приемам доминиканского стиля, а так же жестам благословения и манере держать четки. Неожиданно для себя самого, Шторм увлекся. Ему понравилось. Все, что он делал на службе у Хозяина, теперь казалось ему детской игрой, а то, чему сейчас учил его Лодо – настоящим и важным делом. Лодо вынужден был признать, что Шторм оказался талантливым учеником: скоро его и в самом деле можно было принять за монаха, так естественно он двигался, перебирал четки, и таким заученным, автоматическим жестом благословлял.

– Главное, чтобы никто не заметил твоих красных зрачков. – Наставлял его Лодо. – Тогда вся маскировка и вся скрытность – насмарку. Никто не поверит, что среди доминиканцев мог затесаться полукровка. Поэтому не поднимай глаз, перебирай четки и делай вид, что молишься. Будешь шведом – они бывают такими высоченными. Молчаливый, набожный… Нет, не набожный. – Лодо осматривал Шторма, как скульптор – кусок мрамора. – Сдержанный, собранный, настороженный. Все вокруг будут думать, что мы выполняем задание инквизиции, ну, и пусть себе думают. Местные будут надеяться, что мы вынюхиваем что-то насчет ведьмы Барр, и отнесутся к нам приветливо. Клир будет бояться, что мы прибыли по их душу, расследуем злоупотребления местных священников, и это тоже нам на руку.

Шторм так быстро и так артистично освоил шведский акцент и манеру поведения монаха-доминиканца, что Лодо сделал ему пару комплиментов, заметив:

– Из тебя получился бы отличный ассасин. – И Шторм ожил. Он захотел стать таким же, как Лодо, заниматься тем же самым, это было его. Природная сдержанность и немногословность мешали ему расспрашивать Лодо о его профессии, о его занятиях, но Лодо, увлекшись, сам очень многое рассказывал своему молчаливому спутнику, пока они шагали по пыльным, твердым, как камень, от долгой засухи дорогам Пустошей. Выцветшая на яростном солнце трава, колючая, словно в пустыне, угрызаемые паразитами деревья, мухи, роящиеся над останками погибших от обезвоживания птиц и животных – такими были Пустоши в этот год. Поля, поросшие сорными, чахлыми рожью и овсом, сухие плети гороха, мелкие тыквы, пожелтевшие до времени листья… Крестьяне усиленно поливали свои огороды и палисадники, чтобы хотя бы овощи и фрукты выросли и спасли от голода. И в каждой деревне, в каждом городке люди с застывшим ужасом в глазах рассказывали про ужасных тварей.

– Прежде Дикая Охота лютовала, – говорили в трактирах и харчевнях, – так то просто милость была по сравнению с тем, что теперь творится. От деревни отойти ни в лес, ни на поле нельзя, а ночью так и в домах не безопасно.

Лодо слушал, все больше мрачнея. Шторм подтвердил, что источником всех этих тварей была Красная скала, а точнее – ведьма Барр.

– И в том проходе, через который мы пойдем, находятся те же твари? – Поинтересовался Лодо.

– Да. – Кивнул Шторм. – Но не везде. Есть проходы, где они не появляются. И мы их знаем. Кое-кто из нас. Там безопасно, но их надо хорошо знать. Если не знаешь, сгинешь, без следа.

– Отлично. – Обрадовался Лодо. – А в дом Барр мы как-нибудь уж попадем.

– Если ее нет в городе, это не трудно. – Согласился Шторм. – Ее так боятся, что она даже охрану большую не оставляет. Все равно не сунется никто.

– А если есть?

– Лучше не соваться. – Подумав, сказал Шторм. – Она очень сильная. На меня, эльдар, ее магия не действует, но вас – в полной мере ударит.

Прошли они и через бывшее Майское Дерево, которое представляло собой кошмарное зрелище. Настолько, что за несколько дней образовалась обходная дорога, делающая большую петлю, лишь бы не проходить через сожженный мертвый поселок… Но Лодо хотел взглянуть, и они пошли прямиком через поселок, перешагнув большое дерево, специально положенное поперек старой дороги.

Первым звоночком был ужасающий смрад. На жаре разлагались обгоревшие тела людей и животных, воняло гарью, падалью и особой, свойственной огню Красной Скалы, вонью, отдающей серой и тухлым яйцом. Среди обгоревших руин было тихо-тихо, только громко гудели мириады, полчища мух, всяких разных, от мелких черных до гигантских зеленых. И каждый шорох, каждый посторонний звук заставлял вздрагивать и настораживаться, а шорохов и звуков было не мало: пировали здесь не только мухи. Шторм, который и слышал, и чувствовал куда лучше своего спутника, первым понял, что здесь есть что-то еще, помимо падальщиков. Мимолетно коснувшись руки Лодо, он огляделся, приостановившись. Прошептал:

– Здесь что-то есть.

– Живое?

– Нет. Но активное.

– Много?

– Не думаю… Но нам хватит.

Лодо привычно огляделся в поисках укрытия, чего-то, что станет оборонительным рубежом. Но любая обугленная руина могла быть, в свою очередь, убежищем для какой-нибудь твари. Лодо до сей поры не доводилось видеть даже каргов, о которых он много слышал. Но тварь, которая вышла из-за какого-то обгоревшего забора, каргом не была.

Это была в прошлом, видимо, большая собака, а может, и волк. Шкура на ней сгорела, обгорела и кожа, почти сгорели мягкие ткани на морде, и все ее клыки были на виду, производя жуткое впечатление даже на ассасина. Не сгоревшая плоть уже основательно подгнила, и с нее капали на землю тяжелые вонючие капли, а в прорехах на всем теле копошились явственно видные черви. Но что-то держало труп на ногах, заставляло скалиться и идти на живых, горело бледно-зеленым огнем в пустых глазницах. Метательные ножи, втыкаясь в гнилую массу, не причиняли твари никакого беспокойства, она их просто не замечала, не чувствуя ни боли, ни дискомфорта. Шторм, зная про это, бросаться на тварь с оружием не стал, и убегать, – он это хорошо знал, – было бессмысленно. Поэтому он схватил первый же большой камень и швырнул его в монстра, стараясь попасть в голову. Лодо, соображающий мгновенно, поступил так же. Слишком уже гнилая, туша начала распадаться, и удар большой горелой палкой свалил ее с ног, а Шторм еще и проткнул ее той же палкой, и быстро кинул Лодо:

– Бежим обратно! Здесь их полно!

Не спрашивая, не уточняя, Лодо развернулся и бросился наутек. Им повезло: они пришли сюда тогда, когда, на адской жаре, большинство умертвий, поднятых силой тех же чар, что создали убивших здесь все живое драконищ, уже сгнило и не могло передвигаться так же прытко, как в первые часы. Если бы они пришли хоть на день раньше, их ничто не спасло бы – ни человека, ни эльдар.

Элоизу подвела жадность. Выследив коней, которых Даркхуд отобрал для торга в Гармбурге, она решила, что угнать пару-другую с пастбищ будет слишком мало, ей понадобился весь табун. Молодые, уже неплохо объезженные олджерноны, в основном, гнедые и рыжие, но были среди них и пара серых, в яблоках, и трое вороных, и один белый, были знатной добычей, которая, по разумению девицы Сван, окупила бы все ее моральные терзания. Почему она считала, что Гэбриэл Хлоринг ей что-то должен – Бог его знает, но она искренне так думала. К тому же она понятия не имела, что герцог Элодисский и ее объявил вне закона, за похищение графа Валенского и государственную измену, и что если даже ее предприятие по угону и последующей продажей олджернонов и удастся, то она все равно обречена. Междуречье стало другим, победы Хлорингов, тинг и казнь мятежников изменили настроение людей. И на прежнее отношение, когда указы власти, которая где-то далеко, в Элиоте и Гранствилле, – это одно, а местные дела – совсем другое, – дева Элоиза вряд ли уже могла рассчитывать. Теперь и в Дракенфельде, и в Коле, и в Кельфисе – ближайших к Блэксвану городах, – сидели люди Хлорингов. Но ни Элоиза, ни ее люди пока что всей философии перемен не осознали и мыслили прежними категориями. Элоиза была абсолютно уверена, что ей сойдет с рук и похищение, и убийство Венгерта, которое она совершила средь бела дня на постоялом дворе, и угон лошадей. Как сходило с рук все остальное. Но судьба и теперь распорядилась по-своему.

Ибо ей было угодно, чтобы в этой точке огромного плоскогорья, с его пространствами, холмами, оврагами и лощинами, сошлись на одном пятачке дева Элоиза, Птицы и Кошки. Последние хотели угнать пару лошадок, Элоиза хотела забрать всех, но едва они столкнулись и узнали друг друга, как и тем, и другим стало не до лошадей. Элоиза мгновенно узнала свой подарок племяннику, сивого олджернона, на котором теперь ездил Вепрь, и пришла в ярость. Табунщики, не успевшие испугаться и приготовиться к битве, быстро сориентировались и погнали лошадей прочь, а Элоиза и около шести десятков ее людей – ее рыцари, их оруженосцы и вооруженные слуги, – бросились на Птиц и Кошек.

Ворон в этот раз в вылазке не участвовал, и большинство его бойцов – тоже. Он не захотел нападать на людей Хлорингов. С Манул, не желавшей упустить такой жирный куш, из Птиц отправились Синица и его приятель Вепрь, Сова, Коршун и Конфетка. Зяблик, обидевшись на Вепря за то, что тот не противится наглым притязанием Манул, в этот раз с ними не поехала, а Сова, по обыкновению, в очередной раз решила продемонстрировать Ворону, насколько вольная она птица. Вообще-то, они спешили к Фьяллару, чтобы найти корабль и спуститься в устье, где перехватить корабль Гестена. То есть, встретиться здесь и сейчас с Элоизой шансов было исчезающе мало… И все же они встретились.

Людей Элоизы было больше, и все они были матерыми бандюганами, но ни Птиц, ни Кошек это не остановило. Завопив, они рванули навстречу противнику, и завязалась отчаянная схватка. Конфетка, вскочив на ноги прямо в седле, кругами носилась на своем соловом эльфийском коньке вокруг схватки и с непостижимой ловкостью выцеливала и снимала и лошадей, и их всадников, а арбалетчики и лучники Элоизы тщетно пытались выцелить и снять ее саму. Кто-то рубился с коня, кто-то уже вынужденно спешился, и женщины – с одной стороны, Элоиза, с другой – Манул и Сова, – рубились наравне с мужчинами. Схватка вышла кровавой и убыточной с обеих сторон. И Кошки, и Птицы редко теряли столько бойцов за раз, как теперь. Но и раубриттерам до сей поры не приходилось сталкиваться с таким противником. Кто-то все-таки попал в солового конька Конфетки, и маленькая лучница кубарем скатилась с него, вытянувшись и замерев в жесткойтраве. Увидев это, Вепрь и Сова одновременно, с двух сторон, бросились на помощь, и, заслонив ее собой, ожесточенно принялись защищать ее. Элоиза, прорубавшаяся именно к Вепрю, правильно угадав в нем убийцу своего племянника, рванула к ним. Вепрь попытался было остановить ее, получил удар кинжалом куда-то в левый бок, упал, стараясь и в падении прикрыть Конфетку, а перед Элоизой выросла Сова.

Что они родственницы, видно было невооруженным взглядом – они и сами это мгновенно поняли. По-свановски длинноногие, узкобедрые, с широко расставленными одинаковыми глазами, с одинаково густыми, прямыми, тяжелыми волосами, одинаково гибкие и поджарые, они оскалились одинаково друг на друга, сжимая в руках липкие от крови рукояти оружия: у Совы две эльфийские сабли, у Элоизы – кинжал и короткий меч.

– Никак мамочка? – Прошипела Сова.

– Никак дочечка. – Не осталась в долгу Элоиза. И это было все, что мать и дочь сочли нужным сказать друг другу, встретившись в первый и последний раз. Элоиза была старше, сильнее, опытнее и коварнее; Сова была моложе, злее и по-эльфийски быстрее и гибче. Элоиза бросала в глаза песок, обманывала, даже притворялась раненой; Сова ускользала, перекатывалась, отпрыгивала, тоже бросалась песком и обманывала. Остальные даже на несколько секунд прекратили бой, чтобы посмотреть на такое небывалое зрелище: две женщины, так похожие друг на друга, и так мастерски и яростно сражаются на смерть между собой. В какой-то момент показалось, что опыт, сила и коварство победили: Элоиза зацепила Сову мечом и стремительно развернулась, чтобы добить кинжалом, и получила крест-на крест по груди и животу удар острых, как бритва, легких сабель. Споткнулась, упала на колени. Раненая Сова, согнувшись, тяжело дышала, выставив перед собой саблю, не сводила с нее глаз – та могла и обмануть. Элоиза зашипела, попыталась подняться, и рухнула на бок, подтягивая колени к животу. Прохрипела:

– Молодец… дочка. – И закрыла глаза. С диким кошачьим воем из ближайшей лощины появились мчавшиеся во весь опор Кошки и Птицы. Люди Элоизы – те, кто остался, – бросились наутек, но не ушел ни один. Эльфийские кони оказались быстрее, а полукровки, потерявшие столько своих друзей – злее.

И Кошки, и Птицы тоже понесли потери. Навсегда завязал со своими любовными похождениями Синица, погиб Коршун, погибли почти все Кошки, отправившиеся с Манул за заманчивой добычей, – восемь Кошек и двое Птиц. Конфетка, к счастью всех Птиц, обожавших свою маленькую лучницу, оказалась жива, только получила сотрясение мозга, приложившись лбом о камень. Серьезно ранен был Вепрь, ранена и Сова. Только Манул не получила и царапины, и долго препиралась с Вороном, который был в ужасе от таких потерь, а заодно безумно испугался за свою боевую подругу.

– Думаешь, она в самом деле твоя мать? – Подойдя к ней и взглянув на мертвую Элоизу, спросил Сову.

– Надеюсь. – Ответила та.

– Не жаль?

– Я такого хлебнула по ее милости, – ожесточенно ответила Сова, – росла в хлеву, кормилась тем же, что свиньям мешали. Били все, кто хотел, и как хотел, а когда грудь расти начала, и вовсе света невзвидела. Да ты же сам все это знаешь, Ворон! Давно я хотела в глаза этой потаскухе взглянуть и спросить с нее… за все. Вот и свиделись. – Она в последний раз глянула на Элоизу. – Собаке – собачья смерть.

– Может, хоть закопаем ее?

– Нет. – Резко ответила Сова. Но ночью, проснувшись, Ворон все-таки услышал, как она всхлипывает и давится рыданиями, тихими, чтобы никто не услышал.

Путь вниз по реке оказался быстрым: уже к вечеру братья очутились вместе со шхуной в тени Вороньего Камня. Гэбриэл всей душой был уже в Гранствилле, и даже попытался уговорить Гарета: пусть тот остается с гостями, встречает тетю, все дела, а он, Гэбриэл, верхом, один, рванет на юг, домой? Но Гарет так грозно поинтересовался в ответ: «Сдурел?!», что Гэбриэл мгновенно перестал канючить и смирился. Теперь они стояли на носу шхуны, выглядывая на причале людей в цветах графов Маскарельских, но увидели только мажордома Уэста.

– Ее сиятельство, графиня Маскарельская, еще не изволила прибыть. – Церемонно сообщил Уэст. – От нее был человек, с посланием. Вас, ваши высочества, ожидают несколько писем.

– Узнаю тетю. – Просмотрев послание, усмехнулся Гарет. – Она гостит в Лионесе, у тамошних Ульвенов. Завтра будет здесь.

– Завтра! – испугался Гэбриэл. – Гарет, осталось десять дней!!!

– Отсюда до Блумсберри полдня пути по реке. От Блумсберри – сам знаешь. – Гарет положил руку ему на плечо. – Все нормально, Младший! Без тебя не начнут!

– Вот именно. – Мрачно ответил Гэбриэл. – Ты же знаешь, что для меня это значит!

– Я обещал: ты женишься на Рыжике двадцатого, это не отменяется.

– Угу.

– Что: угу?

– Ничего. – Гэбриэл поднял глаза к небу. – Если завтра эта тетя не появится, я плевал на все и погнал домой.

Гарет промолчал. Он и сам понимал, что дольше задерживаться нельзя. Но если тетя не застанет их здесь… То все, что было до сих пор, включая Гонор, покажется увеселительным пикником.

В замке их ждали: уже готовы были и бадьи с горячей водой, и ужин, и убранные и готовые принять хозяина и его гостей покои. Для всех, включая Ратмира и людей Дэна. Шарлотта, страшно гордая собой, скромно принимала похвалы. Она немного досадовала на то, что герцог прислал свою содержанку, но вела себя безупречно. Тем более что Гарет, всегда щедрый даже к мимолетным своим любовницам, подарил ей аметистовые серьги и кольцо. Гарет придирчиво огляделся в большой графской спальне:

– Вроде, все в порядке.

– А то что? – Лениво поинтересовался Гэбриэл, который с ходу рухнул в серединку постели, и теперь, прямо в сапогах, лежал там, закинув ногу на ногу, и читал письма. Брата он не просил потому, что письма были не только от Алисы, но и от Иво, и Марии. В письмах Алисы могло быть – и было, – что-то очень личное, даже интимное; в письмах Иво могло быть что-то опасное, а о Марии Гэбриэл просто не хотел брату напоминать лишний раз. Не смотря на то, что у всех троих почерк был куда лучше, чем у самого Гэбриэла, читал он медленно. Гор лежал у камина и грыз хрящи.

– А то тете что-нибудь не понравится, и будет кипеш.

– Да ну. – Гэбриэл тоже обвел глазами комнату. – Отлично все.

– Надеюсь. – Гарет уселся в кресло.

– А ты что не идешь… кое к кому? – Поинтересовался его брат.

– Успею.

– Тебе что, она совсем не нравится?

– Нравится. – Гарет помедлил. – Только, по-моему, ей совсем не нравлюсь я. Девчонка тупо пристроилась в тепленькое местечко.

– Почему ты так думаешь?

– А ты заметил что-то иное?

– Девчонка недавно такой кошмар пережила. А ты ждешь, что она кокетничать с тобой будет?

– Может, и так. – Гарет, тем не менее, не подскочил и не помчался к своей любовнице. Признался:

– Когда вот так… словно это не удовольствие, а обязанность… так прямо и не хочу.

– Почему обязанность-то? – Удивился Гэбриэл. – Ты же говоришь, она тебе нравится!

– Тело нравится. – Пожал плечами Гарет. – А что она такое сама по себе, я понятия не имею. Не понимаю я ее, не чувствую. Она замкнутая какая-то… чужая. Я ее спрашиваю, как она, что делала, она вся сжимается и отвечает… как по шаблону. Спасибо, все хорошо, мне все нравится, ла-ла-ла. Или дура-дурой, или…

– Понятно. – Вздохнул Гэбриэл. – Что думаешь-то?

– Не знаю. – Гарет зевнул. – Подарю ей дом Гакста, он пустой стоит. Район дорогой, спокойный, дом красивый. Там посмотрим. Так-то девочка красивая, эффектная. Как у всех местных глаза-то из орбит повылезли, поди?

– Отдал бы ты ее Фридриху.

– Ни за что!

В дверь, сильно стукнув пару раз, вошли Седрик и Хильдебрант:

– Скучаем? – И Гарету пришлось подавить зевок. Уснуть им довелось только под утро.

– Тётя – женщина с очень слабой головой, – пояснял Гарет утром, по дороге в порт, – в сущности, она такая же, как Габи, но при том у неё совершенно золотое сердце, она любит нас, и её любовь – она… ну… безграничная. Тётя, как солнце: горячая, щедрая, иногда чрезмерная, но всегда родная. Она всегда за меня заступалась и заступается по сей день, а когда ты пропал – ей было всего двенадцать лет, – она даже дала обет не выходить замуж, пока ты не найдёшься. Отец еле её уломал… Она ведь твоя крёстная! И дочку свою назвала в честь тебя. Тётя, как и я, всегда верила, что ты жив, хотя у неё это проявляется… по-другому. Ты сам увидишь. Но ты быстро научишься её любить, не смотря ни на что. Она чудная, порой даже невыносимая, но такая хорошая, что это просто перестаёшь замечать со временем. С мужем ей повезло; дядя Вильям Маскарельский мужик отличный. Терпеливый, спокойный, как дуб, и такой же надёжный. В отличие от жены, он почти не разговаривает, но ты любишь лошадей, а он заядлый лошадник, так что общий язык вы найдёте… я думаю. Погоди… – Гарет придержал коня. В переулке, мимо которого они проезжали, как раз пара голиардов пела куплеты, и Гарет прислушался. Хмыкнул:

– Быстро они!

Гэбриэл тоже прислушался и поразился: голиарды пели про них, про то, как братья Хлоринги разбили корнелитов. Песенка изобиловала непристойностями и страшно нравилась толпе – она подпевала и всячески выражала своё одобрение, свистом, гоготом и выкриками. Кто-то заметил проезжающих братьев, и их приветствовали с таким искренним восторгом, что даже Гарет почувствовал себя довольным. Подняв руку, он отвечал на приветствия, ослепительно улыбаясь толпе, но не сдерживая коня.

– Это слава, Младший! – Сообщил, когда они проехали улицы и поехали в порт. – Отец столько лет им дарил правосудие, справедливость, пытался образовать их детей, устраивал им бесплатные школы, выдавал им средства… А они полюбили нас, его сыновей, после того, как мы хорошо вломили кое-кому! Чернь глупа и кровожадна, помни это, Младший. – У Гарета, как всегда, когда он вспоминал отца, испортилось настроение. Он так искренне переживал из-за несправедливости! Ему казалось, что отец этого не заслужил; Гарет любил его и восхищался им, и так страдал из-за того, что его не ценили окружающие! Гарету казалось, что отец… слишком уязвимый и добрый для этой долбаной реальности. И так стремился его защитить!

– Господи! – Всплеснула руками графиня Маскарельская. – Это в самом деле мой крестник, мой маленький Гэбриэл! Мальчик мой! – Она бросилась к Гэбриэлу и схватила его за руки. – А почему волосы седые?! Боже, Боже, Вильям, смотри, у него седые волосы, у бедняжки! Чего ещё и ждать, а? Вдали от дома, бедненький… такой красивый! Гарет, ты рассказывал ему, как я его ждала? Вильям, ты помнишь? Я не хотела выходить замуж, пока ты не найдёшься! Ах ты, мой дорогой! – И графиня вновь обняла своего огромного племянника. Она была совершенно не похожа на Габи; так почему-то вышло, что леди Алиса не унаследовала благородную красоту Хлорингов, а удалась в их датскую родню. Высокая, крепкая светловолосая и светлоглазая блондинка, не сказать, чтобы не красивая, но очень… обыкновенная, она была из тех женщин, что с годами становятся только привлекательнее и долго не утрачивают свежесть. Но рядом с собственной дочерью, да и красавцами-племянниками, она выглядела серой курочкой. Впрочем, муж её обожал. Сам граф Маскарельский был из тех добродушных, флегматичных и молчаливых мужчин, которые принимают свою супругу, как стихию, не пытаясь её понять или как-то её урезонить; понимая, что здравый смысл и логика – вещи, к его супруге никакого отношения не имеющие, он просто её любил. Когда она слишком уж расходилась, он только покачивал большой головой, усмехаясь в усы. Он был ниже братьев, но намного крупнее, широкий, полный, с крупным, носатым лицом и небольшими лукавыми глазами. Гэбриэлу его новые родственники понравились. Граф и в самом деле оживлялся только тогда, когда заходила речь о лошадях, собаках и охоте; по дороге в замок он с интересом выслушал про Гора и историю его появления.

– Знал я одного егеря, – поведал племянникам, – тот подобрал в лесу волчонка, вырастил, и тот, поверишь ли, стал ему другом таким, что собака у него и рядом не стояла! Какой был умный зверь! Преданный, сильный, отважный! Когда он погиб, егерь, мужик суровый, не поверишь, плакал, словно женщина!

– И что с того, что мы плачем?! – Графиня не расслышала ничего, кроме последних слов, и тут же прицепилась к ним. – Да, нас такими создал Господь! А он знал, что делал, или ты, как попы, будешь с этим спорить?! Господь – не идиот, и если он нас сотворил такими, значит, именно такими мы и должны быть! А ваше дело – помнить это, и терпеть!

– Я ли не терплю, Алиса? – Укоризненно спросил граф, качая головой. – Что ты, право слово! Я ведь говорил совсем не об этом!

– А я об этом! – И муж, как всегда, отступил перед несокрушимостью её логики.

С графиней была собачка, старая растолстевшая левретка с седой мордой и подслеповатыми глазами. Это была Жози, праматерь всех левреток Острова, в том числе и любимых собачек королевы Изабеллы. Ей было уже около двадцати лет – возраст, для собачек более чем преклонный, она была толстая, медлительная, постоянно фыркающая, сопящая, чихающая, всем недовольная. Гарет вполголоса признался брату, что боится этой твари, потому, что тётя обожает её, и если что не так, злодея, вольно или невольно обидевшего её сокровище, постигнет страшная кара.

– Кошмарное животное! – Поддакнул граф. Графиня его в этот момент не слышала, потому, что они как раз поднимались в гору по довольно узкой дороге. – Я люблю собак, но это, веришь ли, не собака, а аспид какой-то, зловредный и пакостный. Когда она сдохнет наконец, я напьюсь, вот вам крест, напьюсь!

– Я тоже напьюсь! – Засмеялся Гарет. – Я как-то отдал этой твари кусок рыбы, а та его сожрала и подавилась костью… Мамочки мои, что там было!!!

– Во-во! – Обрадовался граф. – Она то давится, то рыгает, то кашляет, а виноват всегда, веришь ли, я один! С ума сойти можно!

– Что ты там опять говоришь?! – Раздался громкий голос графини, и муж ответил смиренно:

– Мы об охоте говорим, золотко.

– Вам бы всё о дряни этой! – Поморщилась графиня, считающая, что охоту мужчины придумали, чтобы не быть с жёнами. – Гэбриэл, деточка, мне Гарольд написал, что ты женишься! И ни слова об этом не говоришь…

– Я ждал, когда мы будем дома. Ну, в замке.

– И правильно! – Графиня говорила так громко, что её слышали, наверное, даже за городом. – Нечего потакать сплетням, я этого не одобряю. Гарольд пишет, что она красавица! Это верно?

– Да. – Кивнул Гэбриэл.

– Ты такой же немногословный, как мой Вильям! – Умилилась графиня. – А ещё говорят, что влюблённые болтливы! Ты в самом деле её любишь, или эти тираны, отец и брат, тебя заставили?! Если это так, не бойся, я тебя от них смогу защитить!

– Спасибо, тётя. – Гэбриэл чувствовал неловкость, из-за слишком громкого голоса и тона своей тёти. Теперь он понимал брата, который говорил, что тётя Алиса – это стихийное бедствие! В замке графиня неожиданно нашла с порога кучу недостатков – и это после того, как Гэбриэл нашёл всё идеальным! Шарлотте досталось за троих, и тоже ни за что; через пару минут в замке закипела работа, забегали служанки, стало совершенно невыносимо находиться – мужской покой и комфорт исчезли без следа. Куда бы ни ткнулись братья, они мешали какому-то процессу, что-то нарушали, и были абсолютно лишними. Герцог Анвалонский и его сыновья тут же отправились в гости к какому-то местному приятелю, другие гости тоже куда-то скрылись, только братья, которым по этикету не следовало оставлять тетю и дядю, вынуждены были оставаться в замке.

– Хочу на охоту. – Мрачно сказал Гарет, укрывшись на балконе. – На недельку!

Граф, который прекрасно знал, что ничего тут не поделаешь, подмигнул племянникам и извлёк на свет божий флягу вина. Несколько минут мужчины в полном согласии наслаждались жизнью, слушая рассказы графа об окрестностях, которые он великолепно знал; но и тут их спугнули: две служанки вытащили ковры, чтобы их выбить на балконе.

– Но ведь чисто же было… – Уныло заметил Гэбриэл. – Мне всё нравилось…

– Скажи это Алисе! – Подмигнул граф. – Она расплачется, скажет тебе, что ты её не любишь и не уважаешь, у неё всё заболит во всех местах, и поверь мне, будет ещё хуже. Поверь моему опыту!

Гэбриэл поверил. И графиня в полном покое продолжала свою разрушительную деятельность в месте, которое собиралась уже через день покинуть, возможно, надолго, если не навсегда. В замке затеяли стирку, уничтожение блох и моли – и совершенно напрасно управляющий доказывал, что блох здесь нет, – ревизию белья и провизии, и много ещё, что – на неделю, не меньше. Кругом клубился пар, пахло щёлоком, слышались чих и ругань служанок, то и дело кто-то из женщин ударялся в слёзы из-за придирок графини, часто совершенно несправедливых. Поздно вечером она рухнула в изнеможении в кресло в покоях Гэбриэла, ставших совершенно неуютными без снятых ковров, и простонала:

– Ничего, мальчики… Я сделаю этот замок жилым и достойным принимать моих племянников!

– Нам уезжать отсюда завтра. – Осторожно буркнул Гарет.

– И что?! – Встрепенулась графиня. – Пусть, значит, всё это пылится и гниёт?! Какие вы щедрые, мальчики! – Она прикрыла глаза рукой. – Вот благодарность! Я весь день не присела, а мне это надо?! Я стараюсь ради вас!!! Я, конечно, могу оставить все, как есть, но я предупреждаю тебя, милый Гэри: ковры необходимо просушить, как следует! Они не только сами сгниют, они воздух и запах в доме испортят, и тогда это будет уже не дом, а хлев!!! Вам уховёртки будут в вино и сидр валиться! Да! Уховёртки! И пауки – тоже!!!

Ингрид всё это время пряталась от графини; но та уже знала о её существовании, и устроила Гарету допрос с пристрастием:

– Кто эта девушка?

– Моя содержанка, тётя.

– Это я поняла – фыркнула графиня, – я не ребёнок! Я хочу знать: из какой она семьи, какого происхождения, кто её родственники?

– Она из Дитишемов, тётя, её мать была Ингрид Дитишем.

– Дитишем… Дитишем… Что-то знакомое, но я…

– Её дядя был лесничим в Старом Лесу.

– Ах, да!.. Ну, происхождение приличное… Не самое высокое, но так даже лучше: будет знать своё место. Но она, кажется, кватронка?..

– Она родилась в законном браке, крещена, прилично воспитана. Очень верующая. Я заплатил её дяде отступное, все, как положено. На её счёт положу деньги, подарю ей дом, всё, как положено в нашем кругу…

– Надеюсь, она не гулящая какая-нибудь?

– Нет, тётя, я взял её девицей. – Вздохнул Гарет.

– И без какого-то принуждения, я надеюсь?

– Тётя!!!

– Просто нам совершенно ни к чему такие сплетни. Вильям говорит – всё так опасно и неудачно складывается, что просто беда!

– Я знаю, тётя. – Вздохнул Гарет.

– Ты умница у меня! – Смягчилась графиня. – Ты не подумай, я на самом деле даже и не сомневалась, просто нужно было спросить, ты же понимаешь… – Леди Алиса считала себя очень умной и тонкой. И мужчины её семьи даже не пытались её разубеждать, дружно делая вид, будто очень ценят её советы… Тем более, что советовала она очевидные вещи, которые подчерпнула из разговоров мужа и его друзей.

– Идём спать. – С видом мученицы вздохнула графиня. Поцеловала Гарета в лоб, протянула руки Гэбриэлу, и застыла, увидев его пальцы. Схватила их, поднеся к лицу.

– Что это? Гэри, миленький – что это?!

– Это… ну… – Гэбриэл с мольбой глянул на брата, взглядом спрашивая, что делать.

– Это с ним делали в плену, тётя. – Прямо ответил Гарет. – Это только руки; ты его спину не видела!

– Ну-ка, снимай! – Скомандовала графиня, сверкнув глазами.

– Но я не…

– Глупости! Я тебя голенького на руках держала, когда тебя крестили! Я тебе пелёнки меняла и попку мыла! Давай, снимай! Живо!!!

Гэбриэл, прожигая брата взглядом, неохотно стянул тунику и сорочку. Графиня вскрикнула, прижав ладони ко рту.

– Силы небесные! – Произнесла потрясённо. – Боже милосердный… Да на тебе живого места нет! Это что же он с тобой делал?! Ведь это Драйвер?! Признавайтесь – Драйвер?! Подонок! Нет, представьте себе – какой подонок!!! Не-е-ет, это так оставлять нельзя! И что вы собираетесь делать? Нет, вы что-то собираетесь делать, или нет?!!

– Собираемся, тётя. Мало того – мы уже делаем. Но это мы тебе расскажем позже, когда будем одни, ты же понимаешь?

– Ну, разумеется! – Сделала умное лицо графиня. – Хорошо, спокойной ночи, мальчики мои… – Она помедлила, и нежно обняла Гэбриэла, по-настоящему, по-родственному. – Спи спокойно, мальчик мой! Теперь ты дома, снова с нами, и мы тебя больше в обиду не дадим! – И Гэбриэл понял брата во второй раз. При всех её недостатках, графиня Алиса Маскарельская имела то, чего не унаследовала её дочь: огромное, щедрое и любящее сердце, тепло которого Гэбриэл ощутил в полной мере и был им покорён в тот же миг. Тетя Алиса умела любить, её любовь грела и напоминала Гэбриэлу тот золотой фонарик, в котором он оказывался с другой Алисой, своей возлюбленной феечкой. Близкие графини никогда не чувствовали себя ни одинокими, ни потерянными; она дарила им дом и уют. И за это, прав был Гарет, можно было простить ей практически всё.

Не смотря на то, что тетя Алиса настаивала: нужна, как минимум, неделя, чтобы отдохнуть, привести замок в божеский вид и соблюсти все приличия и условности – она ведь, о ужас, не навестила местных знакомых!!! – Гэбриэл был неумолим. И графиня Маскарельская была шокирована тем, что свадьбу откладывать не собираются. С нею приключилась небольшая истерика: как так?! Это ведь свадьба, событие эпохальное! А она не успеет все проверить, все проконтролировать, за всем проследить и все приготовить! Замок наверняка не готов, свадебные наряды невесты наверняка ужасные, и что со свадебным столом? Кто будет готовить меню?! Эта ужасная женщина?! – Графиня уже столкнулась с неумолимой Саввишной и была в шоке от «этой ужасной женщины». Саввишна отстояла свою кухню, где графиня так и не смогла начать свою разрушительную деятельность, и даже посмела дать левретке Жози какой-то кусок какого-то мяса, которым Жози успешно подавилась – это стало причиной слез и причитаний на все утро. Жози питалась исключительно отварной телятиной, которую для нее разжевывала специальная служанка, так как зубов у собачки почти не осталось, творожком и яйцами всмятку. Старая, подслеповатая собака поминутно портила воздух, икала, рыгала, сопела, фыркала и казалась отвратительной всем, кроме графини, которая в ней души не чаяла, и Гэбриэла, которому дряхлую больную тварюшку стало жаль. Сама же собачка была исключительным мизантропом, возможно, из-за своего состояния, и ненавидела все и всех вокруг, огрызаясь даже на хозяйку. На Гора Жози ощерила остатки зубов и захрипела, что у нее давно уже означало рычание. Гор, чуть прикрыв глаза и высоко задирая морду, посматривал на старушенцию и на хозяина, словно говорил: «Я ее, конечно, сожру, но это же не комильфо, ты же против, хозяин, да?».

Удивительно, но Гэбриэл ухитрился отстоять их отъезд, не поссорившись при этом с графиней. Он признался ей, что безумно скучает по своей невесте, и графиня смягчилась: «Ох уж, эти влюбленные!». На «Единорог», отплывающий в Блумсберри, они грузились всего полдня, оставив «Гнездо Ворона» погруженным в хаос. Герцог Анвалонский, который теперь плыл с Хлорингами, и графиня Маскарельская, оба шумные, авторитарные, полностью завладели беседой. Герцог проявлял тяжеловесную галантность, заявлял, что всегда завидовал графу Маскарельскому, и если бы не был так счастливо женат, то давно бы отбил ее у графа и удрал с нею в горы. Графиня отмахивалась, обзывала герцога «врунишкой», но была довольна. Гэбриэлу все это было только на руку. Он стоял на носу судна и смотрел, как проплывают мимо меловые холмы, поросшие густым Элодисским лесом – приближался Блумсберри, и сердце Гэбриэла выпрыгивало из груди, стремясь полететь впереди корабля. Его Солнышко было уже совсем близко, и Гэбриэл едва держался, думая об этом. Ему все было уже не интересно, он уже не мог быть приятным с гостями. Увидев крыши и башни Блумсберри, залитые заходящим солнцем, он выдохнул: наконец-то! Впервые в жизни он возвращался домой после такой недолгой по времени, но такой насыщенной событиями разлуки, и чуть ли не прослезился, узнавая здесь все и обожая все. Гармбург, Валена, Лавбург, Сая… Все это было просто здорово, но дом – это дом. Даже запах здесь был особый – родной. Когда напахнуло вечерней речной свежестью и запахами порта, так знакомо-знакомо, так по-домашнему, Гэбриэл понял, что все: он больше медлить не будет. Гарет и гости направились в Гнездо Ласточки, а Гэбриэл, шепотом предупредив брата, вскочил верхом на Пепла и помчался по Гранствиллской дороге, сопровождаемый верным Гором – домой. Конь, застоявшийся сначала в лавбургской конюшне, а потом – на корабельной палубе, сразу попросил повод, и Гэбриэл пустил его в галоп по знакомой каждым кустиком дороге.

Графиня Маскарельская осталась этим поступком племянника слегка шокирована, и Гарет поторопился хоть как-то оправдать брата:

– Он, вообще-то, нормальный, но как только дело касается его Алисы, как он становится дурнее кабана. Она для него – солнце, воздух и вода, да и все остальное тоже. С этим ничего не поделаешь, это нужно просто принять, как есть.

– А эта девушка? Какая она на самом деле? Она не использует его одержимость в корыстных целях, нет?

– Слава Богу, тетя, она любит его точно так же, если не сильнее.

– Куда сильнее!

– Поверьте, тетя: я сам не верил раньше, что бывают такие чувства, как у них. Когда они вместе, то воркуют, строят друг другу глазки, и ведут себя так, словно кроме них в мире никого больше нет. На пиру или во время торжественного ужина мне даже неловко за них становится.

– Ах! – леди Алиса подобрела, взгляд стал мечтательным. – Видел бы ты нас с Вильямом, когда… Но что это я! – Она махнула рукой. – Если бы не дорогой мой брат, не возлюбленный наш Гарольд, который прямо-таки вынудил Изу согласиться на наш брак, я не знаю, что сделала бы от отчаяния, просто НЕ-ЗНА-Ю! – И графиня ударилась в воспоминания. Гарет вздохнул с облегчением, но не расслаблялся. Как именно отнесется леди Алиса к невесте своего племянника, зависело отнюдь не от Алисы и не от того, что скажут о ней ее племянники и даже отец. И не от того, как сложатся отношения леди Алисы с дочерью. От чего? Этого никто не знал. Просто от настроения графини, от того, что она увидит или услышит первым, от того, что ей померещится… И в семье принца Элодисского вполне мог возникнуть конфликт, который невесть, к чему может привести.

А Гэбриэл, забыв и о тете, и обо всем остальном, гнал коня вдоль Ригины, в сгущающихся сумерках, вдоль покосов, пастбищ, полей и садов Поймы, и сердце его пело от радостного предвкушения. Дорога была почти пустой, и Пепел свободно мчался по ней ровным галопом, пустив по ветру хвост, а Гор не отставал от него. В деревнях и небольших городках жители останавливались, провожая взглядом всадника на светлогривом сером коне, сопровождаемого бурым волкособом, и по Пойме полетело: герцог и его брат вернулись! Вернулись победителями, блистательно разделавшись с бунтовщиками и убийцами, осквернителями церквей.

Оценив разрушения, которые оказались, слава Богу, не такими катастрофическими, как показалось в пылу грозы, среди бушующих молний и грохочущего грома, магистр выяснил, что дорогой друг Дрэд удрал, пленник исчез, его родственник-эльф тоже, а заодно сбежала и Элоиза, и большинство ее людей. Понимая, чем это чревато, какой теперь разгорится скандал, и какое пятно ляжет на Орден, магистр и испугался, и безумно разозлился, и чтобы хоть немного выпустить пар, стал искать виноватых. И первым, разумеется, стал Гримхольд. Тщетно палач гнусаво выл, плакал и клялся, что исполнил все в точности и превратил внутренности проклятого чельфяка в кашу. Магистр справедливо возражал:

– Почему же тогда, урод, он вышел на плац и сражался, и удрал?! – И снова и снова подвергал Гримхольда тем же побоям и пыткам, каким тот много, много месяцев подвергал других пленников Гонора – а их было не мало. Пока Гримхольд не отдал душу… кому отдают душу такие, как он – вопрос открытый. В общем, Гримхольд умер, не выдержав пыток, а магистр уже в первый же вечер заметил, что по его одежде и телу ползают какие-то отвратительные мелкие насекомые, опознать которых не было никакой возможности, они не походили ни на что и ни на кого. Не клещи, не пауки, не мураши, не вши и не иная известная тварь, они причиняли неимоверный зуд, не давали спокойно поесть, отдохнуть, а уж о том, чтобы спокойно поспать, вообще и речи не было. Кожа сначала покрылась красной сыпью, потом появились небольшие болезненные язвочки, затем кожа по всему телу начала кровоточить и болеть. Никакое известное средство не помогало от этой напасти, изничтожить мелких тварей было невозможно. Магистр мылся по нескольку раз на дню, сжигал одежду и белье, менял постели, покои, перины и мебель – тщетно. Существование магистра превратилось в ад, в сплошное мучение, в медленную изощренную пытку.

Дрэд, выбравшись из Гонора живым и невредимым, только к вечеру остановился в каком-то северном монастыре в предгорьях. Скупо поведал об ужасном несчастье: плохо закрепленная статуя во время грозы упала и произвела в Гоноре ужасные разрушения. О Божьем суде над Гэбриэлом он упоминать не стал вообще: понимал, что это только увеличит славу проклятого Хлоринга и возвысит его в глазах простых людей. О, теперь посол-инквизитор вполне понял, почему демон требовал смерти именно этого брата! Теперь и Дрэд осознал, что уничтожение этого полукровки является делом первостепенной важности. И вслед за Братством Красной Скалы мысленно предавал анафеме Драйвера, оставившего твареныша в живых, когда имел такой шанс уничтожить его навсегда! Лежа без сна в монастырской узкой келье, на жесткой кровати – монастырь, как многие северные обители, славился строгостью устава, и роскошной спальни не было даже у аббата, – Дрэд усиленно размышлял. По всему выходило, что следующим его ходом будет – устроить встречу братьев с оставшимися членами Братства, якобы в поисках компромисса. Да и убить их там обоих к чертовой матери! А потом сдать их убийц эльфам, и в свою очередь напустить на эльфов Иоаннитов, с девизом: «Бей нелюдь, уничтожившую элиту Острова!». Постепенно успокаиваясь от созерцания безупречного плетения очередной интриги, Дрэд даже не сразу заметил и осознал, что его уже давненько донимает настырная муха, которая то и дело садится на лицо, норовя проползти по губам и забраться в нос. Выйдя из себя, Дрэд зажег свечу, вооружился башмаком и сел на постели, полный решимости уничтожить проклятую тварь. Прошло несколько минут прежде, чем он обнаружил, что может слышать эту муху, осязать ее, но ни увидеть, ни убить ее он не может. Невидимая муха донимала его всю ночь, не давая ни минуты покоя. Монах, которого Дрэд позвал, чтобы тот избавил его от напасти, стесняясь и извиняясь, признался, что никакой мухи не только не видит, но и не слышит, и Дрэд с проклятием прогнал его прочь. С рассветом муха исчезла, и Дрэд вздохнул с облегчением… Но едва стемнело, мухи стало две.

Глава четвертая: Дома

Алисе весь вечер было тревожно. Она только-только начала вставать и чувствовала себя еще настолько слабой, что не выходила дальше сада и даже не обедала с его высочеством, который очень беспокоился о ее здоровье и сам навещал ее раз в день. До свадьбы оставалось буквально несколько дней, и в Хефлинуэлл уже начали прибывать гости. В замке уже знали, что братья возвращаются, но когда? В своего Гэбриэла феечка верила, но предсвадебная нервотрепка сильно выматывала ее. С каждым днем напряжение возрастало, а с ним – сомнения в том, что свадьбу опять не отложат. Подруги ее успокаивали, но Алиса видела, чувствовала, что все они, даже Аврора, не верят в то, что двадцатого свадьба все-таки состоится. И верить в обратное становилось все труднее. Даже Тильда начала ее «утешать»: мол, ничего страшного, если свадьбу опять перенесут, ведь все всё понимают. «Не понимаете вы ничего!» – Хотелось крикнуть Алисе, но она держалась из последних сил.

В этот день ей почему-то стало особенно трудно. Как никогда, хотелось остаться одной и поплакать. У свадебного наряда топорщился подол, и его пришлось распарывать, на украшение туфелек не хватило жемчуга, и его пришлось заказывать, и еще масса всяких недоделок и мелочей, которые раздражали, словно комариные укусы. Ночью ей не спалось, и под утро Алиса вышла в сад, села на качели, повернула колечко камнем наружу и ахнула: оно сияло волшебным рубиновым сиянием, в котором перекрещивались и дробились алмазные сполохи. Свет был таким сильным, что заливал половину сада! И не успела Алиса подумать, что так сияет кольцо только тогда, когда Гэбриэл рядом, да и то тогда, когда они не в ссоре, как калитка тихо стукнула, кто-то что-то негромко сказал стражнику, и Алиса, вся обмерев, встала, прижав к груди кулачки с переплетенными пальчиками. Громко всхлипнула, увидев высокую темную фигуру, а через мгновение уже была в его объятиях, плача навзрыд от счастья. От Гэбриэла пахло разлукой, чужими домами и дорогами, он был какой-то иной, и в то же время – свой, и бесконечно, до слез, до спазма в груди родной и любимый. Его дыхание, его сердце, его руки без всяких слов доходчиво рассказывали ей, как он скучал и как рад встрече, а рубиновое сияние с ледяными всполохами окутывало их, отделяя от всего мира. Одной рукой прижимая к себе Алису, Гэбриэл другой обхватил ее затылок, целуя волосы, лоб, щеки, находя губы – и у обоих вырвался слитный стон наслаждения и счастья от долгожданного поцелуя. Сад лавви затаился и притих, оберегая их покой, укрывая их от любопытных глаз и ушей, давая время утолить свою тоску и свой любовный голод. Гэбриэл опустился на колени перед Алисой, прижался лицом к ее груди и с наслаждением вдыхал ее запах, а Алиса гладила и перебирала его короткие волосы, целуя каждый сантиметр его головы.

– Боже, неужели же все это на самом деле! – Выдохнул Гэбриэл. – Мне кажется, что я много-много лет дома не был и тебя не видел… Как мне тебя надо было, Солнышко ты мое, как я тосковал по тебе, я и сказать не могу!

– Я ни на секунду не переставала о тебе думать! – Призналась Алиса. – Я с тобой вставала и ложилась, пила и ела… Рассматривала карту и гадала, где ты сейчас… Батюшка мне эльфийскую карту подарил…

– Слушай, а что ты у меня такая… – Гэбриэл поискал подходящее слово. По его ощущениям, Алиса стала такой, какой была последние дни на Красной Скале: легонькой, чуть теплой, и словно бы похудевшей и слабой. – Ты не заболела, нет?

– Мне было нехорошо. – Призналась Алиса. – Но это ничего, Гэбриэл, это прошло, я просто сильно-сильно скучала. И столько всего случилось. – Она рассказала ему про регалии, привезенные Альбертом.

– И ты спрятала и никому не сказала?! – Воскликнул Гэбриэл. – Какая же ты у меня умница! Что бы с отцом было, я даже представлять не хочу! – И взглянул ей в глаза с безграничной нежностью:

– И ты одна, маленькая моя, все пережила и молчала!

– Я верила… – Голос Алисы сорвался, она вновь всхлипнула, – верила, что ты… что все хорошо… Только все равно было так…

– Маленькая моя! – Гэбриэл прижал ее к груди, баюкая и целуя. – Бедный мой ангел, такой храбрый, такой отчаянный! Но я рад, что все вернулось, знаешь, мне жаль было и ножа твоего, и цепи – красивая, да. А без перстня вообще борода: мне ни в одном банке не поверили, что я – это я. А деньги были нужны.

– Но ты же мне все-все расскажешь?

Гэбриэл подумал.

– А можно, – спросил осторожно, – я не буду рассказывать все-все?..

– Думаешь, я этого… не заслужила?! – Вспыхнула Алиса.

– Нет… что ты. Просто… не хочу расстраивать тебя. И так ты такая бледненькая, – светало, и Гэбриэл хорошо видел лицо своей феечки, – осунулась вся! К свадьбе-то все готово?

– Почти. – Алиса вздохнула. – Я не стеклянная вещь, Гэбриэл Персиваль, чтобы меня держать под колпаком! Я переживу все, кроме неизвестности.

– Ну, расскажу я, расскажу. – Про себя Гэбриэл решил, что, разумеется, ВСЕГО он ни за что рассказывать не будет. Слишком далеки были Алиса, ее мирный прекрасный сад, ее песни и подружки, от того, что пережили они с братом в Междуречье. Между этой жизнью и той была пропасть, и Гэбриэл не хотел их объединять. Пусть здесь все останется, как есть! Это такое утешение: что кровь, грязь, опасности, унижение, отчаяние и ярость остались там! В саду светало, зачирикали и запорхали по веткам птички, порой садясь на руки и плечи Алисы и Гэбриэла, засверкала роса на листьях и в паутинках. Насколько Гэбриэл успел узнать, Алиса была уникальной в своем роде девушкой: она терпеть не могла бабочек, но любила пауков. Объяснялось это просто: бабочки были бывшими гусеницами и плодили гусениц же, которые угрожали ее любимым цветам и деревьям, а пауки были защитниками ее сада от вредоносных насекомых. И защитниками ее самой – Нападений пауков на Доктора в Садах Мечты Гэбриэл не забыл. Он не раз видел, как Алиса подставляет паучкам пальчик и беседует с ними. И заставил себя самого не морщиться и не отпрянывать, когда какой-нибудь восьминогий приятель Алисы порой заползал и на него.

– Я тебе подарки привез, Солнышко. – Поведал он между поцелуями. – В Сае, и пока по эльфийской земле ехал, собрал там… цветочки всякие, с землей прямо выкопал, а Альви их для тебя упаковала.

– Кто такая Альви? – Нахмурила тонкие брови Алиса. Гэбриэл рассказал ей про Ри, про волшебное озеро и Ольховник.

– А ты действительно не изменял мне, Гэбриэл? – Поинтересовалась Алиса, и впилась взглядом в его лицо, чтобы уловить любую тень. Этого взгляда своей феечки Гэбриэл не любил, слишком тот напоминал ему неприятные вещи, которые он хотел бы забыть навсегда. Но виду он не подал. Ответил возмущенно:

– Когда?! Да у меня минуты свободной не было, не то, чтобы изменить, но подумать даже… Хотя, – Гэбриэл усмехнулся, – поклонница у меня там появилась, да.

– Поклонница?! – Глаза феечки мгновенно засверкали, на бледных щеках вспыхнул румянец. И Гэбриэл поторопился рассказать ей про деву Элоизу. Гнев Алисы был так силен, что попади сейчас Элоиза в поле ее зрения, живой не ушла бы точно. Это надо же! Домогаться ее Гэбриэла – ЕЕ Гэбриэла! – а потом подло похитить его и увезти в какую-то крепость, где ЕЕ Гэбриэла чуть не казнили!

– Жаль, я ее никогда не видела! – Выпалила Алиса, – ее уже черви ели бы!!!

– Не сомневаюсь, мое рыженькое. – Засмеялся Гэбриэл, целуя ее. – Да, у нас с братом к ней есть разговорчик, но я не мог остаться и искать ее, ты же понимаешь. Мы ее объявили вне закона и назначили награду за нее, и кто-нибудь из наших людей, – такие теперь в Междуречье есть, не сомневайся, – ее все равно поймает. И вот тогда мы с нею потолкуем по душам. Она не только меня похитила, она вообще… оторва. Та еще тварь, и крови на ней – ого, сколько.

– Какая ужасная женщина. – Приподняла бровки Алиса. – Я и не знала, что такие бывают. А она красивая?

– Ну… – Пожал плечами Гэбриэл, – не страшная. Наглая и здоровая, это да, но… не страшная.

– Ты же любишь длинных. – Не удержалась от шпильки Алиса.

– Алиса! – Возмутился Гэбриэл.

– И конечно же, – горько вздохнула феечка, – поедешь к ней…

– Конечно, поеду. – Признал Гэбриэл. – Поздороваюсь с отцом, Вэнни поцелую, и проведаю Марию. Там, так-то, еще один мой ребенок, хоть он и не родился еще.

– Хоть бы сейчас, – Алиса задышала чаще, глаза наполнились слезами, – не говорил бы мне об… ЭТОЙ!

– Алиса! – Гэбриэл чуть не задохнулся, – я и слова о ней не произнес, пока ты сама…

– Я у тебя всегда виноватая остаюсь, – по щекам феечки покатились крупные слезы, – всегда, всегда!!!

Впрочем, этого и следовало ожидать. Это нормально, смиряя себя, напомнил себе Гэбриэл. – Это в порядке вещей, это Алиса. Девушка, которую он любит такой, как есть.

Замок просыпался, и весть о том, что один из братьев уже дома, понеслась по нему быстрее лесного пожара. Стражники сказали кому-то из слуг, слуги понесли эту весть вместе с утренними водой, мылом, полотенцами и прочими атрибутами комфортного утра своим господам и госпожам, и скоро от уединения Гэбриэла и Алисы в ее саду ничего не осталось. Сначала выпорхнули девушки, окружив его со всех сторон и целуя в щеки, хлопая в ладоши, весело восклицая и тормоша, поздравляя Алису, которая дождалась наконец-то своего жениха – «Она так ждала вас, граф, так ждала!!!», – а там появился и бесподобный Альберт Ван Хармен, кланяясь, поздравляя его с приездом и сообщая, что их высочество ждут его к себе.

– Я с дороги, – смутился Гэбриэл, – не переоделся еще, не умылся даже…

– У их высочества никого нет. – Ответил Альберт. – Там никто не обратит внимания на мелкие недостатки вашей наружности.

Гэбриэл уже успел надеть на себя цепь и гербовый перстень, и отправился к отцу, оставив Гора в саду Алисы, где верный пес оставаться очень любил. Прыгая через ступеньку, как это делали до него практически все его предки, поднялся в покои отца, застав там неизменного Тиберия, опустился на одно колено, принимая отцовское благословение.

– Мужчина! – Принц поднял его, удерживая на вытянутых руках – обеих руках! – и любуясь им. – Настоящий мужчина, взрослый, мужественный… Ты еще узнаешь это отцовское счастье, Гэри, даст Бог. Я был счастлив, когда вы родились, счастлив, когда сказали первое слово, когда сделали первый шаг… Счастлив, когда вновь тебя обрел. И счастлив сейчас. Нет слов для моего счастья… Гордость – грех, и как же я грешен сейчас, кто бы знал это! – А Гэбриэл с радостью отмечал, насколько отец переменился, стал сильнее, здоровее, крепче даже с виду. «Это моя маленькая лавви! – Радость переполняла его. – Это моя Алиса… благослови ее Бог!».

– Где ты оставил своего брата?

– В Гнезде Ласточки. – Ответил Гэбриэл, садясь к маленькому столику напротив отца. Им прислуживал один Тиберий. – С тетей, герцогом Анвалонским и другими гостями. Каюсь, не остался с ними и, поди, разобидел их всех, но не мог удержаться: так близко от дома, и ждать еще столько…

– Дорогая Алиса! – Засмеялся принц, который и в самом деле был безгранично счастлив и не мог насмотреться на своего сына, который так переменился за время своего отсутствия! Стал еще увереннее в себе, еще мужественнее, взрослее. Все, что оставалось в нем от прежнего: от того, кто бежал с Красной Скалы, добирался домой, привыкал к новой жизни, – слетело с него окончательно. Это был уже совсем другой Гэбриэл – граф, князь, победитель, принц крови. Он непринужденнопользовался столовыми приборами, ел, споласкивал пальцы в специальной чаше, уже не свиняча при этом и не краснея мучительно при виде того, что натворил, а главное – вообще не думая об этом. Держался просто, непринужденно и естественно, словно родился таким – да так оно и было. Принц отмечал все эти моменты, и сердце его пело от гордости. «Лара, дорогая, – думалось ему, – как бы ты сейчас гордилась им, как была бы рада!». «Воспитывать детей – тяжкий труд, – думал он еще, – но как он порой вознаграждается! С этой радостью не сравнится никакая другая. Ничто в жизни не сможет дать такого счастья, как твой ребенок, твое дитя, которое стало таким, как мой Гэбриэл!».

– Вы все-таки помирились с Аскольдом? – Говорил он вслух. – Я рад! Ну же, рассказывай, сын, не томи меня! Мы умираем от нетерпения!

– С чего начать? – Ловко орудуя ножом и двузубой византийской вилкой, поинтересовался Гэбриэл.

«Наяда», один из кораблей Драйвера, на который Гестен собирал всех обитателей ферм, была быстроходным судном, и пристала в порту Клойстергема, когда Птицы и Кошки, помирившись, погрузились на речные суда и только-только отплыли от причала в небольшом городке Бравил. Показываться в больших портовых городах Междуречья они не рискнули, даже не смотря на то, что выполняли поручение князя Валенского и могли, если что, сослаться на него. Гестен привез герцогу Далвеганскому заказанную девочку-эльдар, а еще у него было тайное задание: сманить домой Доктора. Драйвер наказывал: любой ценой, делай, что хочешь, обещай, что хочешь, ври, что хочешь, но чтобы он поплыл с тобой обратно на Красную Скалу. Драйвера бесило одно только существование Киры, и то, что он не мог с нею покончить, потому, что нуждался в ее мастерстве, мешало ему спокойно спать, настолько он ненавидел женщин, и не мог смириться с таким противоречием: женщиной, без которой ему никак. Каким-то непостижимым образом он когда-то принял Александру Барр в число тех, кого мог терпеть и даже уважать, но Александра была такая одна, с одной он мог худо-бедно примириться. Барр была некрасива и оставалась девственницей, это как-то отделяло ее от остальных тварей проклятого пола. Делало почти бесполой в его глазах. Но Кира была тварь из тварей: эльдар, почти эльфа, красавица, строптивица и дрянь. И Драйвер за последние дни стал просто одержим ею: отравлять ей все, что можно, не давать ей даже переглядываться с предателем- Аресом, заставлять обслуживать всех гостей и всех охранников, только чтобы не сдохла раньше времени – ее снадобья и лечение были ой, как нужны. Полукровок в Садах Мечты почти не осталось, а человеческие подростки были хрупкими, слишком хрупкими для того, к чему здесь привыкли. Они то умирали в разгар веселья, то сходили с ума. И Драйвер требовал и от Александры, и от Гестена: верните мне Доктора! И тогда эта тварь получит сполна все, что заслужила…

Гестен, помня об этом, намерен был приложить все усилия, чтобы заманить Доктора на корабль. Для этого ему нужно было попасть в замок Сулстадов, и он отправился туда сам, с девочкой, которой было всего одиннадцать, но она была высокой и очень похожей на эльфу Ол Донна: у нее были янтарные глаза, золотистая кожа и волосы цвета лесного ореха. Для человека, который, по словам Кенки, настоящих эльфов никогда не видел, отличный вариант. Да если вдуматься, она и в самом деле почти что эльфа! Гестен умышленно взял девочку слишком взрослую на вкус герцога Далвеганского. Никто не знал о том, что сделал с герцогом Лодо по желанию Гэбриэла Хлоринга; для всех посвященных он все еще оставался любителем маленьких девочек.

Встретил Гестена Кенка. Беспардонно осмотрел девочку, поворачивая ее перед собой, задирая голову и всматриваясь в лицо, даже пощупал. Девочка съежилась, на глаза выступили слезы. Ее учили не сопротивляться и быть покорной, но все было так унизительно! Непонятно, да и страшновато. Кенка, с его перебитым носом и ястребиными глазами, вообще производил устрашающее впечатление на неподготовленных людей, не то, что на маленькую девочку, которая до этого момента никого и ничего, кроме фермы и ее обитателей, не видела.

– Пойдет. – Заметил снисходительно Кенка. – Сойдет за эльфу. Дам тебе за нее… Десять дукатов.

– Что?! – Вспыхнул Гестен. – да мы за нее за раз будем брать не меньше пятидесяти! Она нам принесет не меньше тысячи, пока не пойдет в расход!

– Ни хрена она вам не принесет – слишком маленькая. Пойдет в расход с первого же раза.

– А первый раз обойдется любителю не меньше трехсот…

– Если это будем не мы, не Братство. – Засмеялся Кенка. – А тогда вы вообще ничего за нее не получите! Выбирай: или десять, или ничего. Нам собраться и получить свое – дело нескольких дней.

– Не выйдет. – Стиснул челюсти Гестен. Они собачились и торговались несколько минут, пока не сошлись, все-таки, на пятидесяти.

– А что ты глазами-то вокруг рыскаешь? – Погано усмехаясь, поинтересовался Кенка, неторопливо отсчитывая деньги. – Ищешь кого? Может, хочешь с кем-то поболтать, А?

– Знаю, Фриц наш у вас. Поздороваться хотел, перекинуться парой словечек. Как-никак, не чужие.

– Недосуг ему. – Перестал ухмыляться Кенка. – Занят. Забудь! Он велел передавать, что на Красную Скалу не хочет. – Он задержал в руке последний дукат. – Что там у вас еще есть, свеженького?

– За ваши деньги – побледнев от злости, нагло отчеканил Гестен, – боюсь, ничего. Не по вашему карману товар.

Но так вести себя с Кенкой ему не следовало, тем более, в доме самого Кенки – покраснев от бешенства, тот позвал людей, и не успел Гестен обнажить меч, как его скрутили, выволокли во двор и забили рот мылом, которым пользовались простые прачки, то есть, ужасно противным на вкус и едким.

– Рот прочисть, хамло. – Сплюнул Кенка. – И проваливай к себе, да не забудь передать Драйверу: мы знаем, сколько ему мяса везут, и какого! И пусть только попробует в следующий раз нам потасканные ошметья выставить, сам ублажать нас будет! А про медикуса забудь! Ему здесь нравится, и возвращаться он не намерен!

Сам весь багровый от унижения и бешенства, Гестен бросился к ближайшей канаве: отплеваться и прополоскать рот. Мыло было отвратным до того, что его то и дело трепали рвотные позывы. Избавившись от мыла, он еще стоял, согнувшись и схватившись за какой-то прут, и приходил в себя. Первым его побуждением было: вернуться и убить Кенку, и плевать на все последствия! Но рыцарь понимал, что ему даже в замок войти не позволят, и его порыв только усугубит положение. А унижение сделает сильнее вдвойне, а то и втройне. Но Гестен был не из тех, кто прощает. И Кенка даже не догадывался теперь, как силен будет для него риск, если он действительно в ближайшее время отправится к Красной Скале!

Доктор видел в окно своих покоев, как входит в бухту «Наяда», и с этого момента все его мысли были сосредоточены на том, как бы выбраться и удрать. Он понимал, что дни герцога Далвеганского сочтены – тот не соблюдал почти ничего из того, что рекомендовал ему Доктор, словно нарочно, ел и пил именно то, что ни в каком случае ему было нельзя. Да еще какой-то умник из ближайшего окружения посоветовал ему пить виноградный спирт, якобы, спирт очищает и сжигает все вредное. Стоило уехать Анастасии, как герцог налопался копченых желудков, копченой же рыбы, жирной баранины, и Бог еще знает, чего, а потом, наивно полагая, что причиняет себе неимоверную пользу, выпил галлон козьего молока. В результате он вновь едва не отдал Богу душу, и Доктору пришлось буквально вытаскивать его с того света. В этот раз обошлось. Герцог лежал у себя, постепенно возвращаясь к жизни, а Доктор метался у себя, кусая пальцы и поскуливая от отчаяния. Еще раз – и герцогу конец, а виноватым сочтут его! И зачем он польстился на посулы Кенки и удрал из Садов Мечты?! Теперь Доктору свое житье там казалось райским. Сам себе господин, все удовольствия, безопасность, покой… А здесь он покоя не знал ни днем, ни ночью. Его изводила противная девчонка, запугивал Кенка, унижал и высмеивал герцог. Слуги, видя отношение господ, позволяли себе всякие насмешки и вольности. Анастасия его откровенно презирала, даже брезговала, и ждать милосердия хотя бы с ее стороны было бессмысленно. Доктору некого было даже сделать громоотводом для своего унижения, вроде бесправных девочек из Девичника. Тех он мог избить, надругаться над ними, заставить выполнять свои самые поганые фантазии, и так спускал пар. Здесь же последняя служанка глумилась над ним, а трогать ее не моги! Явление «Наяды» заставило его надеяться, немного воспрянуть духом, засуетиться и искать удобный случай… Но его новые хозяева отлично это понимали, и его наглухо закрыли в его покоях. Через какое-то, весьма продолжительное время, «Наяда» ушла. Без него. Доктор сел в углу, под окном, и заплакал навзрыд, словно женщина.

Девочку по приказу герцога отвели в сад, к его пассиям, и оставили там, предложив «поиграть с новыми подружками». Дафна, увидев новенькую, заинтересовалась, подошла, не прочь познакомится и поболтать. Но Хлоя, которая была лидером в этой паре и абсолютно подчинила Дафну себе, оттерла ее и встала перед новенькой, уперев руки в бока.

– Ты что, – спросила с вызовом, – новенькая для Папочки? Даже не надейся! – Скривила рожицу, став похожей на маленького злобного демоненка. – Лучше выбрось это из своей поганой головы, не то я тебя так изуродую, что на тебя даже Вонючка смотреть не станет! У Папочки любимая девочка – это я! Поняла?! Пошла прочь! Здесь никто с тобой играть не будет, ты никому здесь не нужна! Папочка тебя выгонит, вот увидишь!..

В Гнезде Ласточки графиня Маскарельская никаких уборок не затеяла и придираться ни к чему не стала. Она росла в этом замке, по обычаю Хлорингов, до семи лет, пока не пришла для нее пора отправляться в Элиот, в монастырь святой Урсулы, для получения образования, приличествующего знатной девушке: обучению домоводству, шитью, вышиванию, немного латыни и немного же – математике, не больше, чем нужно в хозяйстве, пению, музыке, танцам, этикету и манерам, умению писать письма и вести светскую беседу. И начало всем этим наукам было заложено именно здесь, госпожой Хультквист, к которой леди Алиса сохранила любовь и уважение, такие редкие для нее. Именно госпожа Хультквист давала им с королевой Изабеллой, когда-то просто девочкой Изой, первые наставления о том, как должен выглядеть идеальный дом, как следует вести хозяйство, подбирать и контролировать слуг, и так далее. Графиня Маскарельская не раз высказывала сожаление, что Габи не росла здесь же, а оставалась в Маскареле, а ее муж благоразумно не напоминал жене, что это было целиком и полностью ее желание. Дело в том, что до Габи чета графов Маскарельских похоронила трех мальчиков, старший из которых дожил всего до двух лет; здоровая и красивая девочка была для леди Алисы благословением небес. Никто не подумал о том, что и со стороны Ульвенов, и со стороны Хлорингов, больное сердце является наследственной мужской болезнью, так как в роду Ульвенов тоже были Хлоринги. И соединение двух линий давало больных детей. Лишь Габи родилась здоровой, и графиня сразу же категорично отказалась и от кормилицы, выкармливая дочь сама, и от Гнезда Ласточки. Но это не мешало ей теперь, вместе с госпожой Хультквист, искренне сожалеть о том, что «никто ее не послушал, а как полезно было бы девочке расти именно здесь!».

Слушая, как читает жена письма от брата, граф Маскарельский как-то заметил: «Ну, уж если Гарольд пожаловался на нашу Габи, то значит, она там совсем распоясалась. Ты же его знаешь, если бы ничего серьезного, он и не заикнулся бы». И теперь леди Алиса изрекала: «Габи наша, боюсь, совсем от рук отбилась. Вы не знаете моего брата так, как знаю его я, а я вам говорю: он никогда не пожаловался бы, если бы там не что-то очень серьезное!», – искренне и непосредственно присвоив это замечание мужа себе. Гарет кивал:

– Я не хотел жаловаться, тетя, но боюсь, Габи и в самом деле рано было становиться хозяйкой в таком замке, как Хефлинуэлл.

– Никогда не думала, – безапелляционно заявила леди Алиса, – что элиотские урсулинки так оскандалятся! Прежде это было очень пристойное заведение. И я с легким сердцем доверила им свою дочь… И что же?! Позор, позор… Как я посмотрю брату в глаза, как?! А какая она была послушная и милая девочка, моя Габи! – леди Алиса аж прослезилась, совершенно забыв, что уже дома Габи была несносной, избалованной, капризной девчонкой, от которой с ума сходили все няньки и горничные, да и она сама! – В следующий свой визит в Элиот я обязательно заеду к ним и выскажу им все, вот попомните! Гари, милый, неужели все так плохо?

– Ну… не все… на людях она держаться умеет. При гостях она безупречна. Только слишком надменно держится, а так…

Граф Маскарельский, помалкивая, пил вино и грустно усмехался. Он был против того, чтобы Габи отправлялась так далеко от дома, можно было для ее образования выбрать монастырь в окрестностях Маскареля. Там они чаще навещали бы девочку и контролировали бы ее, вовремя заметив изъяны в ее воспитании. Но графиня была неумолима: дочь будет воспитываться там же, где все предыдущие и будущие девочки из рода Хлорингов! Граф очень любил дочь, но не питал на ее счет никаких иллюзий: вторая Алиса, только без ее огромного щедрого сердца. Капризная, злая, избалованная, несдержанная… Граф был и против того, чтобы она брала на себя обязанности хозяйки Хефлинуэлла. Он справедливо полагал, что Габи для этого не годится. Но и не заикался об этом, ибо теперь это было бессмысленно. У Алисы все будут виноваты, кроме нее самой, а ведь именно она и испортила дочь, и без того не особо умную. Вот только вслух граф об этом не сказал бы даже под страхом смертной казни. До графини это все равно не дошло бы, а вот скандалы после этого ему обеспечены были бы на годы вперед.

А графиня и госпожа Хультквист еще долго вспоминали, какой хорошей девочкой была Габи, которая провела в Гнезде Ласточки ровно один день девять лет назад, по пути из Маскареля в Элиот, и как бессовестно поступили урсулинки, скрыв от графини свою неспособность воспитать принцессу крови, да как с этим справились бы они сами, не помешай этому… неизвестно, что. «Но кто нас, женщин, когда спрашивал? – Был их горестный вердикт. – Мы – всего лишь приложение к своим мужьям, никто никогда нас не слушает, и вот: результат!».

Разумеется, утром, как планировал Гарет, никто не встал вовремя, все продолжали спать, проведя почти всю ночь в разговорах, и о том, чтобы отправиться в путь до обеда, не было и речи. Гарет и его новые друзья, Эльдебринки, Кирнан и Гарри Еннер, проехались по окрестностям, посетили «Золотой дракон», где наконец-то сбылась мечта Марты: Хлоринги остановились в «Гнезде ласточки», и ее трактир был доверху забит постояльцами, слугами и теми членами свит знатных вельмож, кто не поместился в замке. Счастливая Марта, наняв себе в помощь трех служанок и одного слугу, носилась по всем трем этажам своего трактира, успевая и поговорить, и выслушать, и принять заказы, и обслужить, и присмотреть за детишками, за которыми, вообще-то, присматривала нянька – десятилетняя девчонка из Черемушек. Когда еще и Хлоринг со знатными гостями нагрянул, Марта и вовсе засветилась от счастья: как чувствовала, велела приготовить сладкий пирог и запеченную рыбу под овощной шубой из моркови, лука, зеленого горошка и сметаны! Герцог от рыбы не отказался и очень хвалил, так же, как коронное блюдо «Золотого дракона»: свиную шею с приправами, которая так и называлась: «Хвост дракона». Трапезничали знатные господа на открытой террасе трактира, сделанной Нэшем на манер византийских, всю в буйной зелени, которая и в отсутствии Алисы продолжала радовать хозяев пышностью, свежестью, цветением и отсутствием вредоносных насекомых.

– Да, – признал Седрик, – в Пойме истинный парадиз, красота, словно на юга куда попал. У нас, на севере, не так.

– Положим, у нас тоже красиво. – Ревниво заметил Хильдебрант.

– А я море люблю. – Поддакнул Гарри.

– Да кто ж спорит. – Согласился Седрик. – И все же здесь край куда как богаче и пышнее. У нас разве так цветет все?

– Это мой хозяин привез горсточку святой земли из самого Иерусалима, с Голгофы. – Рискнула вставить словечко Марта. – Немного всего посыпал здесь, а все расцвело по благости Божьей…

Не дослушав ее – какая-то трактирщица! – погодки вновь оседлали общую беседу.

– Прям не терпится, – заявил Хильдебрант, – поглядеть на ваш Женский Двор. Я слыхал, здесь не Двор, а цветник, розарий! Мол, все красивые девушки Острова собрались вокруг Габриэллы Хлоринг, убийственной красотки. Верно?

– Мой брат считает, что там только три красавицы: его невеста, наша кузина, и дама графини Июсской, Аврора Лемель. Не так давно, правда, еще две красавицы прибавилось: дамы Вирсавия и Дженни. Я не так придирчив, и по мне, большинство девушек в Хефлинуэлле и впрямь хороши.

– Ну-ка, ну-ка! – Встрепенулись погодки. – Кто такие эти Аврора, Дженни и как ее?..

– Вирсавия.

– Ага, и она тоже.

– Вас что интересует?

– Ну, какие, чьих буду, происхождение, родственники, все дела?

– Аврора Лемель дочь старого оруженосца моего отца, из Лионеса. Род старинный и славный, но небогатый. Сама красавица, согласен: статная, блондинка, глаза красивые, а волосы прям, как у леди Годивы: густые, блестящие, до пят. Гордячка, каких мало. Вирсавия и Дженни сироты, бесприданницы, но рода хорошего и воспитание получили блестящее. Полукровки…

– Гордячка, говоришь? – Прищурился Хильдебрант, и Гарет засмеялся:

– Забудь! Она не только дама графини, она еще и ее любимая подруга. А значит, под особым покровительством Гэйба. Попробуешь приволокнуться, и сам не поймешь, как женишься!

– Да ну! – Самодовольно фыркнул Хильдебрант, но Гарет возразил:

– Заставит, не сомневайся! Иначе его Солнышко такое вам всем устроит, что света белого невзвидите. Она маленькая, как птичка, но Гэйб боится ее пуще любого дракона. – Они рассмеялись. На террасе было хорошо, прохладно, красиво, вино, сидр и закуска появлялись вовремя и словно сами собой; скрытые кипами увивающего решетку хмеля, играли музыканты, в общем, друзья засиделись здесь до обеда, пока не появились старшие рыцари во главе с герцогом Анвалонским и Вильямом Маскарельским.

– Бог даст, через два часа отправимся дальше. – Сообщил герцог, присматриваясь к закуске. – А хорошо вы тут устроились, прохвосты! Смотри, какой парадиз! Цветов-то, цветов сколько! Словно в роще лавви.

Гарет поперхнулся, и герцог впился в него цепким взглядом:

– Чего это ты? Не слышал присловья такого?

– Нет. – Ответил Гарет.

– Молодежь! – Воскликнул герцог Анвалонский. – Да вы и впрямь уже и не знаете, что были такие феечки на Острове…

Но у Гарета осталось неприятное чувство, что герцог его в чем-то заподозрил.

Не через два часа, и даже не через три, но в конце концов весь кортеж стронулся с места. И конечно же, графиня Маскарельская, из-за которой все и задержалось, под вечер обвинила всех в задержке. Больше всего досталось мужу, но даже и герцог Анвалонский попал под раздачу. Графиня, оказывается, намеревалась переночевать в Разъезжем, а теперь «кто его знает, где мы будем спать и есть, в хлеву?!». В Разъезжее приехали уже за полночь, наслушавшись от графини всякого и разного. Досталось всем. Даже его высочеству, который «мог бы и встретить, знает ведь, что едем!». Как это спасло бы положение, кроме того, что свита увеличилась бы вдвое и разместить ее стало бы еще труднее, не знал никто, но все покорно молчали.

Здесь, в Разъезжем, намерена была остаться Фиби Еннер, которая ехала отдельно от всех, в паланкине, не желая ни с кем ни видеться, ни общаться. Ее не трогали, отчасти из уважения к ее горю, отчасти из-за смущения, которое вызывала ее история у всех посвященных. Ни брат, ни, тем более, Хлоринги, не рискнули спросить ее, было ли у нее что-то с Роном Гирстом, а если было, то как далеко зашло? Что она его убила, скрывалось от всех, даже от братьев и отца Марка. С Марком девушка не разговаривала. Когда он попытался поговорить в первый и в последний раз, она попросила: «Умоляю, Марк… не надо». По общему согласию, временное пребывание Фиби в монастыре святой Бригитты устраивало всех. А каким будет это время – покажет… время же.

Здесь же оставались три младшие дочки графа Анвилского, но они – на воспитание. Их прежняя воспитательница получила почетную отставку и осталась в Кальтенштайне, жаловаться на судьбу и злобствовать в обществе слуг и служанок, а девочки, одетые в новые и красивые платья, возбужденные, повеселевшие, готовились перевернуть очередную страничку своей жизни, пока еще короткой и полной тайн и перспектив. Две старшие ехали дальше, в Хефлинуэлл, чтобы стать придворными дамами. Утром, после монастырского постного завтрака, они простились с сестрами, обещая навещать их, и вместе со всеми двинулись в дальнейший путь.

Разумеется, принц Элодисский собирался встречать сестру и дорогих гостей. Но, зная сестру, не торопился. Замок готовился к приему и последующему пиру в честь герцога Анвалонского и других именитых гостей, и все было перевернуто вверх дном. Слуги Хефлинуэлла знали леди Алису Маскарельскую не понаслышке, и по всему замку снимались, выбивались и сушились ковры, выбивались перины, менялось постельное белье, на заднем дворе кипели стирка, глажка, работали лудильщики и паяльщики, начищалась медная, бронзовая, серебряная и прочая утварь, садовники ползали по клумбам и изгородям, вручную подстригая, пропалывая начисто, ощипывая и выравнивая все, что только можно. Такая же работа кипела во всех службах замка, на конюшнях, на псарне, в кретчатнях, везде. Габи вся издергалась, понимая, что исполняла обязанности хозяйки кое-как и теперь ей за это влетит от матери по самое «не балуйся». Мама – не дядя и не кузен, она и за волосы оттаскать может, хоть бы даже и принцессу. И тут хоть плачь, хоть сваливай вину на других, хоть ври, хоть не ври – не поможет ничто. Боясь гнева матери и стремясь хоть теперь все сделать безупречно, Габи металась по замку, всем мешала, на всех набрасывалась с руганью, искренне при этом веря, что «руководит процессом» и «не дает слугам расслабиться». А ее дорогая подруга собиралась с духом для решительного шага.

Момент, по ее мнению, был самый подходящий. В замке пока только один Гэйб, брата и гостей нет. Она исхитрилась, и увидела Гэйба Хлоринга, побывав в галерее, и решила окончательно, что безумно его любит. Бог весть, почему, но она верила до сих пор, что Алиса, даром что хорошенькая, на самом деле – дурочка и простушка. Пренебрежение ее возникло в первые дни, когда она так цинично обманула и обобрала ее; Беатрис была хитра, но не умна; ей не приходило в голову, что доверчивость Алисы была следствием неопытности, но никак не глупости и не простоты. Мозги в ее голове были уложены самым простым образом и работали так же просто. «Если его смогла прибрать к рукам такая дурочка, как Манфред, – полагала Беатрис, – то уж я-то и подавно! Может, она и красотка, но главное – ум!». Да, сейчас Манфред была на коне: у нее была куча красивых вещей, она хорошо выглядела, и ей благоволил принц. Но как знать?.. Если правильно повести дело, то уже завтра все может измениться. Она, Беатрис, заслужила счастье. Сколько она унижалась, сколько ей пришлось вытерпеть и сколько сделать такого, что было ей противно и неприятно! Кто-то спрашивал у нее, хочет ли она все это делать?! Нет, всем было все равно! А она тоже живая, тоже девушка, и ей тоже хотелось и красивых вещей, и вкусной еды, и флирта с красивыми мужчинами! Да, она на многое пошла ради этого такое, от чего все эти спесивые дурочки, вроде Манфред и ее подружаек, скривились бы. Но попробовали бы сами, как она, сделать себя из ничего, на ровном месте! Добиться того же, чего добилась она, без всякой помощи, без всякого покровительства! Унижалась, улыбалась, когда ее презирали, сносила молча оскорбления и насмешки, брала в рот у каждого, кто платил, а кто сказал, что ей это нравилось?! А дружба с Габи?! Тупой, вздорной, спесивой! Да, она, Беатрис, добилась своего, и если сперва Габи ее шпыняла и унижала, то теперь считает подругой. Но зря она думает, что Беатрис забыла унижения и насмешки! Не-ет, она ничего не забыла! Но она все вытерпела. И как только станет графиней Валенской, она все и всем припомнит. Сколько часов провела Беатрис, сладко мечтая о том, как повернется спиной к тем, кто унижал ее! Как отомстит тем, на кого она затаила злобу! Муж, – думала она, – ради нее поставит их всех на место – уж она постарается настроить его, как надо! Даже Габи, даже она получит свое. Она, Беатрис, расскажет мужу про нее кое-что такое, что эта дрянь, называемая «принцессой», как миленькая, отправится в какой-нибудь монастырь! Беатрис дошла в своих мечтах уже и до первой брачной ночи, представляя себе в деталях, как изобразит невинность, как будет то, и это… Но сначала, в первую очередь, нужно срочно избавиться от Манфред. Свадьба на носу, а там уже, считай, Манфред победила, и она, Беатрис, осталась с огромным, лиловым, надутым носом.

Гэбриэл, повидав с утра Вэнни и выдержав шквал ее восторга, хвастовства, вопросов и ласк, поехал, как и сказал Алисе, в Тополиную Рощу. Он волновался почти так же, как перед встречей с Алисой, и ничего с собой не мог поделать. Да, она ему как сестра. Даже больше, чем сестра – ее любит его брат-близнец. Да, он весь, с потрохами, принадлежит своей феечке. Но при мысли о том, как увидит ее, и как она обрадуется, и как будет при этом выглядеть и вести себя, Гэбриэл чувствовал радостное возбуждение. И Мария его ожиданий не обманула – увидев его во дворе, она всплеснула руками, глаза просияли. Она стала еще красивее, чем Гэбриэл помнил ее по первым дням на Красной Скале. Жизнь, сила и свет переполняли ее, девушка сбросила остатки тьмы и горя, и превратилась просто в немыслимую красавицу. И не важно, что ее беременность не в силах уже было скрыть и платье. Ей необычайно шло ее состояние, ее осторожные движения, мягкость и какая-то отстраненность, которая появляется у многих беременных женщин на последних сроках беременности: они словно бы прислушиваются к тому, что происходит внутри них, и оставаясь здесь, в то же время во многом ТАМ. Мария любила своего ребенка и с нетерпением ждала его рождения, и это накладывало отпечаток на все ее существо. Она теперь и шла не так, как прежде: легко, и в то же время очень плавно, неторопливо и бережно, словно несла некое сокровище… да так оно для нее и было.

– Я не видела, как ты приехал. – Сказала она, ответив на его поцелуй и чуть задержав его руку. – А сегодня смотрю: всадник на Пепле. Не поверила даже! Даже ущипнула себя.

– Я ночью приехал. Под утро. Вы еще спали. – Гэбриэл опустился на одно колено, поцеловал ее живот сквозь платье, погладив его бережно, словно маленького зверька. – Как твой маленький?

– Хорошо. – Вздохнула Мария, глаза мягким светом подтвердили сказанное. – Он такой активный! Иной раз как расшалится, так даже немножко не по себе. Особенно, если ем что-то не то. Он сразу начинает пинаться. А еще он любит, когда мы ходим с Тильдой к Твидлам. У них такое горе: пропала госпожа Глэдис. Они очень переживают. Мы их стараемся поддержать. Там столько ребятишек! Когда они бегают и играют, он тоже начинает толкаться, словно тоже рвется поиграть. – Она положила руку на живот. – Вот и сейчас, ты положил руку, он задвигался. Приветствует тебя! Я познакомилась с эльфами, сюда даже Лесная Королева приезжала. Я ее спросила, кто у меня, мальчик или девочка? – А она засмеялась и сказала, что пусть будет сюрприз. А еще она сказала, что на этом Острове быть матерью Хлоринга – благо и привилегия.

– Прямо уж привилегия. – Фыркнул Гэбриэл, но ему было приятно. Мария повела его показывать их с Тильдой владения, он поздоровался с Гансом и подивился тому, как много было сделано в Тополиной Роще за это время. Теперь это была не большая, но одинокая башня, а целая усадьба. В загоне похрюкивали ухоженные, чистенькие поросята, не меньше десятка, кругом сновали бесчисленные куры, в хлеву нежно блеял козленок.

– У нас девять коров, – рассказывала Мария, – и четыре телочки, они пасутся на той стороне, где на нас с Гаретом напал тот ужасный монстр. Молочню ты видел, конечно. Скоро уже там будут делаться сыры, а зимой Тильда начнет делать колбасы. Мне немножко дико, – девушка виновато улыбнулась, – что вот этих поросят заколют на мясо. Я столько с ними вожусь! Они такие умные. Тильда говорит, что нужно проще смотреть на это, но разве мое отношение – оно такое уж сложное?.. Я понимаю, что они живые, сообразительные, веселые, мне их… жаль.

– Эльфы вообще не держат домашних животных на мясо. – Ответил Гэбриэл. – Мне Кину рассказывал. Он говорит, что дикий зверь до последнего не знает, что его сейчас убьют, и потому счастлив и свободен до самого мгновения смерти. А большинство домашних животных все понимает, и смерть их, как правило, ужасна. Я стараюсь об этом не думать. – Помолчав, признался он. – Очень уж люблю я мясо… и свинину в том числе.

– Да. – Весело призналась Мария. – Я тоже. А ты приехал один?

– Гарет с гостями. – Тут же ответил Гэбриэл, гордясь своим благородством и тем, что почти не ощутил ревности. Рано или поздно, но он вовсе вытравит ее из своего сердца, обязательно вытравит! – Вообще-то, и я должен был там быть, но я не смог сдержаться, так хотелось всех увидеть: отца, Солнышко, Вэнни, тебя. Я тебе подарки привез… – Он снял сумку с седла. – Книги, как ты любишь, в Сае купил, эльфийские, и во Фьесангервене, там университет, книг много всяких ученых, я их до хрена понабрал, какие брат советовал, сам-то я пока так… Ну, и побрякушки кое-какие, и для Моисея, про травы Нордланда, в Сае тоже купил, эльфийская, ты же ее переведешь ему? Ты же учишь эльфийский.

– Да, переведу. – Девушка благоговейно перевернула одну обложку, другую, в то время как драгоценности почти не привлекли ее внимания, не больше, чем требовала вежливость. – Какие рисунки красивые, Гэбриэл! Травы и цветы, как живые!.. И орнамент, смотри, какой орнамент… и текст, он словно… словно поверх трав написан, да?! Спасибо тебе, спасибо огромное, это такой прекрасный подарок!

– Я знал, что тебе понравится, да. – Изобразил смущение Гэбриэл, даже поковырял землю носком сапога, и Мария рассмеялась его немудрящему представлению.

– Пойдем, я тебя угощу пирогами. – Сказала, беря его за руку. – И ты мне расскажешь что-нибудь про места, где побывал.

Гэбриэл хотел поздороваться, подарить подарки, перекинуться парой слов, и уехать обратно, к своему ревнивому Солнышку, но так увлекся, и пирогами, и рассказом, и слушательницей, что провел в Тополиной Роще больше двух часов. Рассказал Марии про Ольховник и озеро феи, про Валену и Афанасия, про Фьесангервен и Саю. Мария слушала его и то и дело заглядывала в книги, любуясь иллюстрациями, орнаментами, заглавными буквами. Гэбриэл подарил ей и Моисею и карту Острова, с цветами, деревьями и животными, которые обитали в том или ином районе, вышитую эльфийским шелком, красочную, подробную, и показывал ей, где именно находятся места и города, о которых он рассказывает. Очнулся он лишь тогда, когда из Хефлинуэлла приехала Тильда на своем кауром коняшке, и ненавязчиво намекнула ему, что «наша милая графиня не в духе». Тут только Гэбриэл опомнился, сообразил, что слишком долго тут рассиживается, и заторопился домой.

Но было уже поздно: Алиса уже обиделась. Она не вышла к нему в сад и отказалась принять его у себя. Девушки, дружно вышивавшие и плетущие всякие подарки для приданого Алисы, поглядывали на него со смесью сочувствия и любопытства. Гэбриэла это задело. Нашла время выделываться!

– И сколько ты собираешься выпендриваться? – Поинтересовался он, без спроса зайдя к ней. – Ты в курсе вообще, сколько у нас времени осталось? Ты собираешься до самой свадьбы мне кровь сворачивать?

– Я вообще не хочу с тобой разговаривать. – Отчеканила Алиса. – Я хотела успокоиться, а для этого мне надо побыть одной.

– И что же такое, интересно, тебя так задело? – Нахмурился Гэбриэл. – Я же не скрывал, что поеду в Тополиную Рощу, и ты это прекрасно знала.

– Думаешь, если сообщать о своем плохом поступке заранее, то он перестанет быть плохим?

– Какой это плохой поступок? – Рассердился Гэбриэл. – И почему это он плохой?! Я проведал своего друга, мать своего ребенка, которую давно не видел! Так же давно, как тебя!

– Почему ты сравниваешь меня с ней?! – Взвилась Алиса.

– Алиса, прекрати!

– Прекратить?! Может, мне вообще… вообще исчезнуть, чтобы тебе можно было миловаться с твоей длинной хоть дни напролет?! Я могу уехать в Июс и жить там, у меня теперь есть свой дом!

– Ха! – Сказал Гэбриэл, радуясь, что сейчас здорово ее уест. – Разумеется! Я и не сомневался, ради чего ты за меня выходишь! Лицемерка! – Выпустив эту парфянскую стрелу, он торжествовал ровно три секунды, глядя на изменившееся личико Алисы, пока она не произнесла тихо:

– Ты понимаешь, что после таких слов я не могу выйти за тебя замуж? – И Гэбриэл задним числом сообразил, что попал, как всегда, в собственную ногу. Но, хоть и струхнул, идти на попятный счел позорным и тактически неверным ходом. Игру Алисы он понимал – не дурак, а любовь добавляла прозорливости. И знал, что и Алиса его прекрасно понимает, и знает, что он ляпнул со злости, и ничего такого в его сердце в самом деле нет. И сейчас она просто возвращает ему удар, чтобы проучить и победить. А вот хрен ей!

– А ты? – Поинтересовался он. – Ты понимаешь, что из-за глупой оговорки собираешься снова долбить мне по темечку клювом своим железным?

– А мне не нужна эта свадьба! – Взорвалась Алиса. – Мне всю душу вынули, примерки, приданое, приметы, украшения… – Она сорвала и швырнула в Гэбриэла какую-то брошку. – Фу!!! Я жить не могу, дышать не могу, меня дергают и дергают… А ты?! Я тебя так ждала, а чем ты мне помог?! Месяц где-то развлекался…

– Развлекался?! – Взвился Гэбриэл, только что готовый капитулировать и броситься ее утешать. – Бл»дь, чтоб мне сдохнуть, ну и дура ты, Манфред из Трехозерок!!!

– Ах, я дура?! – Полные слез глаза Алисы мгновенно высохли и засверкали от гнева. – Дура?! Ну, и женись сам на себе, умник!!!

– Нахрена же сам на себе? – Вот тут-то ты и попалась! – Мстительно возрадовался он. – К свадьбе все готово, возьму другую невесту, да и все…

– Вот ты чего добиваешься?! – Зашипела Алиса, задохнувшись от гнева, глаза превратились в жутенькие кляксы с золотыми искрами. – Сразу бы и сказал, что тебе нужна твоя Длинная! О-о-о, зачем, зачем ты столько времени меня мучаешь?! – Алиса топнула ногой, мгновенно погаснув и зарыдав – причинить Гэбриэлу вред она была не в состоянии, как бы ни была зла на него. – Почему надо так меня унижа-а-ать?! Я не навязывала-а-ась!!! – Она упала на стул, закрыв лицо руками. – Сказал бы, что хочешь ее, а не меня… я сама ушла бы… а ты меня… унижа-а-аешь!!!

– Это ты меня унижаешь! – Гэбриэл слегка растерялся, даже испугался, но виду постарался не подавать, решив раз и навсегда добиться своего. – Я тебе раз скажу о своих чувствах к тебе, два скажу, а толку мне языком чесать и душу перед тобой выворачивать, если ты тут же все забываешь и снова мне клювом по темечку?! Почему я обязан оправдываться что ни день, я кто, баклан желтопузый?! И кем ты меня считаешь, если все мои слова и поступки для тебя – х»ня полная?! Я не БУДУ больше оправдываться, поняла?! Не буду больше извиняться!!! Либо ты считаешь меня мужиком, либо нет, либо уважаешь слова мои, либо срать на них хотела! Сама решай! Сроку тебе… до завтра!!! – Повернулся и пошел, кипя. Правда, на душе кошки-то царапались. Мысль о том, что его Солнышко сидит теперь и плачет, практически лишала его воли. «Сама виновата! – Бушевала одна, меньшая часть его души». «Ну, что ж ты за дурочка-то такая, сама себя и меня довела, а теперь сама же и страдаешь…» – сокрушалась большая. Да и страшновато было. До свадьбы четыре дня, королева и важные гости на подходе, и вот те здрасьте!

Но он же прав?.. Он прав! Сколько можно над ним издеваться? Она ведь издевается, натуральным образом издевается! – Уговаривал себя Гэбриэл, не находя при этом себе места. Как успокоиться, если Солнышко где-то плачет, обижается и не хочет его видеть? Ну, и пойдет опять в задницу его правота, – чувствовал Гэбриэл, и заранее злился. В этом состоянии просьба Беатрис с ним встретиться Гэбриэлу показалась несвоевременной и досадной, но он побоялся, что речь пойдет об Иво и Габи, и согласился. Но речь пошла не об Иво.

Дама Беатрис ждала его в саду, на лавочке, под кустами давно отцветшей сирени, обмахиваясь её веточкой: было всё ещё жарко. Готовясь к этой встрече, она нарядилась с особым тщанием; костюм её был продуман до мелочей, каждая деталь подчёркивала её достоинства. Ворот платья украшала лучшая её драгоценность: аметист в оправе в виде сердца на чёрной бархотке, и она, словно невзначай, теребила его пальцами.

Выдав ему самую очаровательную и сладкую из своих улыбочек, ответной улыбки Беатрис не получила и слегка разочаровалась – но не слишком. В своей правоте она была уверена. В представлении Беатрис всё было просто и логично: она раскроет глаза графу на преступность и падение его невесты, как бы невзначай даст ему понять, насколько добродетельна она сама, а её красота и элегантность сделают всё остальное. Она не допускала даже мысли, что Гэбриэл, услышав о позоре Манфред, сам захочет видеть её. Ведь из-за чего-то они поссорились, значит, почва уже готова, верно?.. Беатрис даже не думала, что это разоблачение может причинить любящему мужчине боль: её понятия о любви были чисто умозрительные, раз она искренне считала, будто любви можно добиться красивой причёской и правильным поведением!

Гэбриэл выслушал её бредни о том, что Алиса спит с Иво, совершенно бесстрастно, только в зрачках тлело золотисто-красное пламя.

– Всё? – Спросил холодно, когда она умолкла.

– Всё, милорд. Я сочла своим долгом…

– Собирай вещи.

– Что?! – Беатрис подумала, что ослышалась. Или как-то не так его поняла.

– Собирай вещи, и чтобы духу твоего не было в Хефлинуэлле в течение суток. Сопровождение, так и быть, я тебе обеспечу.

– Что?! – Беатрис впервые в жизни ощутила, что выражение «Кровь стынет в жилах» вовсе не метафора. Ноги ослабли, и она села обратно на скамейку. – Но милорд?!

– Ты, видно, совсем берегов не видишь, идиотка. – Безжалостно произнёс Гэбриэл, и Беатрис вдруг увидела, что у него вовсе не такое доброе лицо и мягкий взгляд, как прежде ей мерещилось. – Если сама не свалишь, то придётся вспомнить, что полагается клеветникам по закону. Этого хочешь?

– Я благородная дама. – Прошептала в ужасе Беатрис. – Вы не посмеете…

– Посмею. – Заверил её Гэбриэл. – А если ты успела эти сплетни дальше распустить, я тебя собственноручно придушу. – Зная, какой страх внушает людям его сила, он взял её одной рукой за горло и приподнял со скамейки. Беатрис захрипела, выкатывая глаза и тщетно пытаясь разжать его пальцы. – Заплачу твоей семье потом пару сотен, и замну это дело. Поняла? Ты меня поняла?! – Разжал пальцы, и Беатрис вновь рухнула на скамейку, запуганная до полусмерти, раздавленная, задыхающаяся.

– Вон из замка. – Повторил Гэбриэл. – Я не шучу. – И пошёл прочь. Ему стало совсем тошно. Эта клевета, опутывающая его Алису, бесила и угнетала его. Клевету не разрубить мечом и не сокрушить ударом кулака; эта тихая, подлая бабья война, как называл её Гарет, была, возможно, и бескровной, но, несомненно, не менее подлой и разрушительной, чем мужская, так как калечила, ломала и отнимала жизней не меньше.

Входя к отцу, Гэбриэл ничего особенного не ожидал, но, увидев Габи и Беатрис, напрягся. Последняя выглядела не просто заплаканной, – зарёванной, и прикрывала шею косынкой, Габи пылала праведным гневом.

– Гэбриэл, что у вас случилось? – Обратился принц к сыну. – Вот эта девушка жалуется, что ты набросился на неё, запугивал, душил и требовал убраться из Хефлинуэлла.

– Ага. – Кивнул Гэбриэл. – Всё точно. И из Гранствилла – тоже.

– По какому праву ты моих девушек трогаешь?! – Запальчиво воскликнула Габи.

– А по такому, что она пыталась оклеветать мою невесту и моего друга. – Тяжело посмотрел на неё Гэбриэл. – Оклеветать Алису? – Поразился принц.

– Да, отец. Якобы, она изменяет мне с Иво.

– Это не клевета! – Воскликнула Габи. – Это чистая правда, и ты болван, что этого не видишь!!!

– Это очень серьёзное обвинение. – Сказал, хмурясь всё сильнее, принц.

– Это ложь! – Гневно повторил Гэбриэл.

– Ложь или не ложь, но это было озвучено в моём присутствии, и я обязан в этом разобраться. Если это подтвердится, ни о какой свадьбе не может быть и речи. Алиса будет лишена всех земель и подарков, и отправится с позором в северный монастырь на вечное заточение; если же…

– Прежде придётся убить меня. – Бледнея, сказал Гэбриэл. – Пока я жив, моё солнышко никто не тронет, не обидит и никуда не отправит!!!

– Если же, – с нажимом произнёс принц, – подтвердится клевета, даме Беатрис надлежит, урезав язык, дать десять плетей, и поставить к позорному столбу с надписью «клеветница», а после изгнать из Элодисского герцогства навечно.

Беатрис тоже побледнела.

– Я… я не вру! Мне сказала служанка!

– Я хочу видеть эту служанку. А так же Алису и этого Иво. Мне уже неоднократно говорили о нём. Правда, не в связи с Алисой.

– Отец, я верю Алисе и Иво, как самому себе. Пусть эта дура валит из замка и города, и я забуду…

– Поздно, Гэбриэл. – Не скрывая досады, поднял руку принц, неодобрительно глядя на Габи. – Твоя кузина сделала это необратимым. Значит, ты, девушка, сама не видела Алису и Иво вместе?

– Нет. – Поколебавшись и поняв, что врать опасно, призналась Беатрис. – Но я точно знаю…

– Что именно сказала тебе та служанка?

– Что они часто остаются наедине, и всё такое…

– Всё такое – это что? – Обычно мягкий и приветливый, сейчас принц выглядел именно так, как должен выглядеть правитель и судья: суровым, холодным, а его тёмные глаза смотрели внимательно, тяжело и проницательно. Беатрис струхнула. Этого она не ожидала! Но перспектива урезания языка и всё прочее её не на шутку испугала. И она приняла обычное своё решение: до конца врать, изворачиваться и попытаться и сейчас выйти сухой из воды. Любой ценой!

– Ну, она видела, как они трогают друг друга, и слышала… всякие звуки.

Но служанка Роза, которую привели к принцу, решительно всё опровергла.

– Да, леди Алиса со сквайром своего жениха много времени проводит, но ведут они себя, как братик с сестричкой,шушукаются, но не прикасаются друг к другу, Боже упаси! И не запираются они, а сидят в саду, и их всегда видно, и в двери, и в окно, а к ней в покои он и не поднимается никогда. И ничего они не трогают друг друга, ложь это, и я этого не говорила! Я только раз видела, как господин Иво плакал, а миледи гладила его по голове, что в этом дурного?! А я и не болтала об этом никому! Вам должно быть стыдно, сударыня, клеветать, да ещё на меня ссылаться! Фу! Я всего-то и сказала однажды другим служанкам, что господин Иво часто бывает у миледи, и вот результат! Ваше высочество, я готова на Библии поклясться, что ничего такого там не происходит, миледи своего жениха обожает, и в его отсутствие только и разговору у неё, как его встретить, что он любит, да что ему приготовить, да как ему услужить! Когда его не было, она уж так о нём тосковала…

– Заткнись! – Вскрикнула Габи. – Как не стыдно, дрянь?! Что, она своими подачками и лицемерными улыбочками тебя подкупила, а?! Или ты её жениха боишься?!

– Габриэлла! – Гневно оборвал её принц. – Я сам разберусь в этом деле! А твоя горячность наводит на нехорошие мысли. Ты не впервые выступаешь против этой девочки… Алиса! – Обратился он к вошедшей. Следом за Алисой вошли Аврора, Тильда, Юна и Мина. Иво еще не вернулся из очередного рейда с Нэшем.

Алиса не дрогнула, услышав обвинение. Сказала довольно твёрдо, с полнейшим самообладанием:

– Я чиста перед своим женихом и готова поклясться в этом где угодно. Я не изменяла Гэбриэлу ни в сердце, ни в мыслях, ни телом; а Иво мне как брат. Он тоже любит Гэбриэла, и очень ему предан, поэтому мы часто с ним сидим и разговариваем о нём, особенно, когда я тоскую по своему жениху. А не так давно Иво пережил тяжёлую душевную травму, его очень сильно оскорбили и ранили, сердце ему разбили, и я утешала его, но ничего дурного в этом не было, и стыдиться нам с ним нечего. Стыдно должно быть тому, кто клевещет на нас, либо видит дурное в самых невинных вещах, потому, что сам дурной и грязный внутри!

– Ваше высочество! – Тильда, крайне возмущённая, спрятала руки под фартук, и гордо подняла голову; от желания быть убедительной у неё даже кудряшки, не скрытые чепцом, слегка подрагивали и губы немного кривило от волнения – всё-таки, с принцем говорила! – но она твёрдо верила в свою правоту. – Я столько раз видела, как миледи скучает по своему жениху, как она на него смотрит, и как она ему рада, и считаю, что сомневаться в её верности и чистоте просто грешно! А что касается того, что происходит в её саду, так вам уже всё сказала Роза: миледи ни с одним мужчиной внутри не уединяется, а в саду она всегда у кого-то из нас на глазах! Я со всей ответственностью готова сказать, что всё это чистая правда!

Примерно то же самое сказала Аврора, добавив, что она всегда при Алисе, они близкие подруги и почти никогда не разлучаются, даже спят поблизости друг от друга.

– Ты просто её покрываешь, как собачка верная! – Не сдержалась Габи, и его высочество вновь резко одёрнул её.

– Отец! – Не выдержал Гэбриэл. Он взглянул на Алису – его солнышко была спокойна и держалась безупречно, но он-то видел, как бьётся жилка на её шее, и какими были её глаза – Алисе было обидно и больно, и сердце его взорвалось. – Самое заинтересованное лицо здесь я, а мне всего сказанного было не нужно! Зачем оскорблять их ненужным допросом?! Что Алиса чиста и верна мне, я знаю так же твёрдо, как то, что солнце в небе, а я на земле! Это не надо доказывать! Не мне, только не мне!!!

– Да как вы… как вы все можете… Вы что, не видите… – Задохнулась Габи.

– Чего? – Сурово спросил принц. – Что я должен здесь увидеть, кроме своего сына, который проявил сейчас истинное благородство духа, и девушки, его невесты, искренне его любящей и столько же благородной, которую прямо здесь, – он повысил голос, – пытаются опорочить в моих глазах?! Из-за чего? Из глупой ревности или других чувств?! Мне не понятны ни злость твоя, ни твоё упрямство! Ступай к себе, и подумай хорошенько, пересмотри своё отношение к моему сыну и его невесте… моей дочке! – Он протянул руку Алисе, и она попыталась её поцеловать, но принц привлёк её к себе и поцеловал в лоб:

– Я устроил это судилище не от недоверия к тебе, моя девочка, а как раз наоборот! Я верю в тебя не меньше, чем мой сын, но в таких случаях просто необходимо разом пресечь все сплетни. Нет ничего губительнее сплетен! Ты не сердишься на нас? Я понимаю, как всё это ранило твоё нежное сердечко…

– Нет, спасибо вам. – Возразила Алиса. – Я сейчас убедилась, как любит меня мой жених, и все мои друзья… И так вам всем благодарна! – У неё хлынули из глаз долго сдерживаемые слёзы. – Можно вас попросить?

– Конечно, деточка!

– Я прощаю эту девушку! Не надо её так страшно наказывать, она ещё так молода!

– Ну, как тебе отказать? – Улыбнулся его высочество, и Гэбриэл тоже вздохнул с облегчением: дуру ему тоже было жаль. Но он всё же напомнил:

– Но из замка пусть убирается. Не фиг ей здесь сплетни собирать и распускать!

– Милорд! – Беатрис бросилась было на колени, но Гэбриэл только скривился:

– Хватит уже! Я сказал, не смей здесь оставаться! И радуйся, что моё солнышко за тебя попросила. Иначе простым изгнанием ты бы не отделалась!

– Леди Алиса! – Умоляюще обратилась с колен Беатрис, но и Алиса покачала головой:

– Вы очень дурная девушка, Беатрис. Я давно слышала от других девушек, что вы злословите на мой счёт, и не только по поводу моего поведения, но и о моей внешности, о моём женихе и обо всём ином. Вы пытались разрушить мои отношения с моим возлюбленным, и это я не могу простить. Вам лучше не оставаться здесь.

– А я?! – Воскликнула Габи. – Я здесь ничего не значу?! Беатрис ведь мне как сестра, она моя подруга!

– Тогда почему ты не остановила её? – Сурово спросил принц. – Почему не объяснила ей, что будет с нею, если её клевета не подтвердится? Зачем довела этот случай до кризиса? Это только твоя вина, Габи, только твоя! Ступайте все; Габи, останься.

– Зачем ты это делаешь? – Спросил его высочество, когда остался с племянницей наедине. – Габи, я всё больше недоумеваю, и уже начал сердиться на тебя.

– Вы совершенно от меня отвернулись! – Всхлипнула Габи. – Вы только Алису видите и слышите, вам только она нужна, а меня вы забыли!

– Это не правда. Неужели ты думаешь, что я оставлял бы тебя здесь, если бы не любил тебя и не доверял тебе?.. Леди Алиса – моя будущая… да она уже моя дочка, жена моего сына, любимого сына! Как я могу не принимать её? Вдобавок, она умная и прелестная девушка, мне приятно в её обществе, её любят все, кроме тебя!

– Да! – Горячо воскликнула Габи. – И значит, я дура, а все умные, да?! Конечно! Если я не лицемерю и не пытаюсь подлизаться, если я говорю то, что думаю, то значит, я дурная, а всякие лицемерки правят бал!

– Лицемерие и вежливость – не всегда одно и то же, Габи. – Терпеливо произнёс принц. – А прямота и хамство часто идут рука об руку. Ты можешь смеяться над тучностью человека, а тот просто болен сердцем. Не всем интересно выслушивать твои мысли, и своё мнение ты можешь высказывать только тогда, когда тебя об этом спросили. Ты меня понимаешь?

– Я не смеюсь над тучными людьми!

– Ты только это услышала? – Вздохнул принц. Габи упрямо надулась. Она в самом деле не хотела слышать принца; она изо всех сил старалась не услышать и цеплялась к второстепенным словам, только чтобы остаться правой в собственных глазах. Она права, а он к ней придирается – такой была её позиция. Он говорил ещё долго, и реакция была одна и та же: Габи цеплялась за какие-то мелочи, придиралась к второстепенным словам, сама себя довела до слёз и разрыдалась, не услышав и не приняв ничего, что ей пытались объяснить. Дядя меня не любит, а я бедная жертва, и все вокруг в этом виноваты – вот, что она усвоила.

– Я специально не стал ждать твою мать. – С сожалением поняв это, вновь, ещё тяжелее, вздохнул его высочество. – Она слишком близко принимает это к сердцу, а эмоции сейчас ни к чему. Их вполне достаточно и с твоей стороны. Она пожелает увезти тебя в Маскарель.

– Я не хочу в Маскарель! – Всхлипнула Габи. – Это же дыра… Там скучно!!!

– Естественно. Но оставить тебя здесь при таком отношении твоём к происходящему, по меньшей мере, неразумно. Мой сын, Габи, для меня всё-таки ближе и дороже, чем ты, и раз ты ставишь меня перед выбором – он или ты, – я выбираю его, и Бог мне свидетель, что я этого не хотел. Когда у тебя будут свои дети, ты меня поймёшь. Отправлять тебя в Маскарель я тоже не хочу. Гарет предложил отправить тебя в Разъезжее, и я думаю, он прав. Мы поговорим еще с твоей матерью об этом, но что ты уедешь – это решено.

– Я не хочу уезжать. – Тихо и безнадёжно прошептала Габи.

– Это решено. – Повторил его высочество уже мягче. – Так будет лучше для тебя самой в первую очередь. Ты слишком много наделала глупостей и слишком еще молода. В Разъезжем ты научишься полезным вещам, и может быть, наберешься немного ума.

– Дядя, не наказывайте Беатрис. – Попросила Габи. При всех дурных качествах её натуры, она умела быть верной и по-своему, но была настоящим другом. Коварства и подлости в ней не было. Дурная, распущенная, избалованная, она всё-таки была Хлоринг, и многие черты её натуры достались ей по наследству и были хороши сами по себе. – Это я виновата. Вы правы, я её подначивала и потащила сюда. Она моя подруга… Мне будет её не хватать!

– Сожалею. Это решение моего сына, я не могу его отменить. Если она так тебе дорога, пусть остаётся в Гранствилле; у тебя же есть дом на улице Вязов? Пусть поселится там, а потом ты заберёшь её с собой в Разъезжее.

– А можно мне будет навещать её здесь, в Гранствилле?! – Обрадовалась Габи. Даже её ума хватило, чтобы понять, какая это возможность! И мать не помешает ей теперь ничуть!

– Ну, конечно. – Кивнул принц, и не подозревая, чему невольно способствует. – С твоей матерью я поговорю. Будешь навещать свою подругу, когда захочешь, только будь осторожна, и бери с собой охрану.

– Спасибо! – Габи и не пыталась скрыть радость и облегчение. Схватив руку дяди, она поцеловала её и бросилась к себе.

– Не реви! – Искренне обняла у себя рыдающую Беатрис. – Я уговорила дядю, чтобы он позволил тебе остаться в Гранствилле. Поселишься в моём доме, от аренды можно отказаться – теперь хозяйкой на Вязов будешь ты. А я буду тебя навещать – дядя позволил мне делать это хоть каждый день. Сама подумай, как будет здорово! Я дам тебе денег… – Габи перевернула шкатулку, но монет там оказалось совсем мало – зачем они ей были? – и Габи, недолго думая, сняла с пальца кольцо с аметистом, не самое любимое, но довольно-таки ценное. – Продашь у Райи, сошлёшься на меня, он даст тебе хорошую цену. Нужно будет ещё, я дам ещё. – Она ласково пригладила волосы подруги. – Ну, хватит, не реви! Мы же останемся подругами, все равно!

– Правда? – Зарёванное лицо Беатрис осветилось дрожащей и от того очень трогательной улыбкой. – Ты меня не бросишь?!

– Дура, что ли! – Грубовато ответила Габи и обняла её.

Гэбриэл, переживая о своем Солнышке, которое оскорбили такими подозрениями, тут же отправился к ней в сад, где она его и встретила, заплаканная, но уже спокойная.

– Я хочу поговорить. – Опустив глаза, она принялась откручивать петельку на его лентнере. – Извиниться. За давешнюю ссору.

– да ладно! – Отмахнулся Гэбриэл. – Забудь.

– Нет, я ДОЛЖНА! – Алиса вскинула на него свои изумительные глаза. – Ты… нисколечко-нисколечко не усомнился во мне?

– А должен был? – Нахмурился Гэбриэл. Алиса помотала головой, вновь опустив глаза. Вздохнула немного прерывисто и произнесла жалобно:

– Гэбриэл, я такая вздорная… Такая маловерная… Я бы не смогла вот так… я усомнилась бы, и приревновала бы, и… А ты – ты такой… – Она ткнулась лицом в его грудь, обхватила за пояс руками. – Ты не думай, пожалуйста, не думай, что я ничего не понимаю! Я помню, что ты сказал, я тебя услышала, честное слово! Я так злилась, хоть ты и прав! Я больше всего злилась от того, что ты прав! Но мне не хотелось… – Она помялась. Гэбриэл с веселой нежностью смотрел на нее. – Как бы это… уступать, что ли…

– Да ну?! Кто бы мог подумать?!

– Не издевайся надо мной!

– Боже упаси!

Алиса поникла:

– Я это заслужила. Нет, правда. Я ужасная. Ты в самом деле меня любишь? Даже зная, какая я ужасная?

– Да какое же ты ужасное, Солнышко мое? – ласково произнес Гэбриэл, бережно приподнимая ее лицо и стирая пальцем прозрачную слезинку со щеки. – Мне, к примеру, нравится.

– Правда?

– Нет, блин, вру! – Фыркнул Гэбриэл. – Алиса, ну зачем повторять одно и то же каждый Божий день? Без разницы, что в нас не так. Мне плевать, где ты права, где не очень. Нет, не плевать, конечно, – поправился он, – но на любовь это повлиять не может. Мы с тобой в золотом фонарике, да, мое Солнышко? Как тебе объяснить?.. Мы ссоримся, миримся, злимся, радуемся… Но остаемся внутри, вместе, да?

Алиса, улыбаясь и всхлипывая, кивнула несколько раз подряд.

– Так что? Свадьба будет?

– Конечно! – Алиса пылко обняла его за шею. Выпалила в ухо:

– Я буду стараться, Гэбриэл, честно-честно, я буду стараться сильно-сильно! Быть такой, чтобы тебе хорошо было со мной всегда-всегда! Ты даже… даже можешь к Длинной своей ездить… иногда.

– Ты не пугай меня так! – Засмеялся Гэбриэл. – Уж оставайся, как есть. Хотя… идея-то заманчивая…

– Гэбриэл! – Алиса стукнула его кулачком по плечу, уже смеясь. Он нашел ее губы, и они замолчали, полностью поглощенные друг другом. Каким бы разными они ни были, но начиная целоваться, Гэбриэл и Алиса обретали абсолютную гармонию. В полном соответствии с библейскими заповедями, они становились единой плотью и кровью, зная, любя и принимая каждую царапинку, каждую ресничку на теле друг друга; слышали каждый вздох, ловили каждый отклик любимого тела, как бы мимолетен он ни был. И близость их была такой прекрасной, что мгновенно делала неважными и бессмысленными все их размолвки.

Глава пятая: Мальчишник

После ловушки, в которую они угодили в Майском Дереве, Лодо приобрел двух лошадок. Это было не в обычае нордландских монахов – передвигаться верхом; они предпочитали ходить пешком, демонстрируя смирение и отсутствие гордыни, в крайнем случае, садились в чью-нибудь телегу. Садиться в телегу для знатного человека того времени было так же позорно, как ехать на осле, а для рыцаря – как ехать на кобыле. Поэтому для монаха сесть в телегу было показателем смирения, отсутствия гордыни. Но Лодо купил лошадей. Два гнедых смирных мерина неутомимо топотали по пыльным, от засухи превратившимся в каменные, дорогам Пустошей. В деревнях Лодо, останавливаясь на постоялых дворах, расспрашивал местных о том, что происходит, какие слухи ходят. Шторм сидел подле него молча, опустив голову в капюшоне и перебирая четки. И тоже слушал. Люди боялись. Боялись даже рассказать лишнее, но все-таки многое прорывалось из них, и это многое Лодо не нравилось. Часто, – говорили завсегдатаи постоялых дворов, – стали слышать с востока странный звук. Не то рык, не то рев, вроде как бык ревет, но глуше, и от этого рева стекла, у кого есть, в окнах дребезжат и кошки дуреют, а собаки начинают выть. Порой земля начинает дрожать, – добавляли на постоялых дворах, все чаще по мере приближения Лодо и Шторма к Найнпорту. Иной раз так сильно, что посуда падает. В ближайших от Найнпорта селениях исчезли все кошки – а перед тем, как удрать, носились по дому и орали, шипели и царапались, словно пытались что-то сказать глупым людям.

– Многие убегают отсюда. – Жаловался хозяин постоялого двора в деревеньке Дичь. – Вслед за кошками и люди побежали. Стражники на дорогах кордоны выставили, ловят беглецов, бьют без всякой жалости. А кого и вешают, чтобы другим неповадно было.

Лодо и Шторм этих покойников видели, видели и кордоны.

– Сначала неурожай, саранча всяческая и засуха. – Уныло продолжал хозяин. – Потом упыри и умертвия. Майское Дерево, говорят, драконы пожгли. Стражники за разговоры о драконах языки режут, но всем-то не отрежешь. Детей стали на Красную Скалу забирать. В прислуги, говорят. А зачем столько прислуги-то? Вот намедни делегация от Пустошей к королеве направилась. Может, и будет с того толк-то, а то страшно же. Карги проклятые стаями носятся, никого не жалеют. Мы уж по одному-двое и не ходим никуда, всегда толпой собираемся, с топорами, дрекольем всяческим. Детей никуда не пускаем, только их разве дома летом удержишь? Так и норовят удрать и найти беду на свою голову.

– А его высочество?

– А что его высочество? Герцогом теперь его сын-чельфяк. Они там, на севере-то, говорят, здорово задали жару тамошним бунтовщикам. Некоторые ждут, что вот они вернутся, да и наведут здесь порядок. Только не знаю я… Вражда между ними и здешним Хозяином великая. Может, и не захотят они связываться-то. Это ведь всегда так: господа дерутся, а лбы трещат у мужиков. Вот им, может, и в радость, что у ихнего врага так все плохо складывается-то.

Лодо, задав еще пару вопросов, благословил хозяина, и они со Штормом удалились в отведенную им комнатку, бедную, но чистую, с домотканым ковриком на полу, меж двумя узкими жесткими койками. На подоконнике горела свеча в тазике с водой – вот и вся меблировка.

– Что ты знаешь обо всем об этом? О звуках, о дрожи земли? – Спросил Лодо. Шторм пожал плечами.

– Я звуков не слышал, они, видно, недавно начались. – Ответил неохотно. Он вообще не любил много говорить. – А скалу то и дело потряхивает. Мы привыкли. Ребята в Садах Мечты говорят, что внизу, под скалой, что-то есть. Что-то очень страшное. Но что, никто толком не знает. Кого туда забирала Госпожа, тот не возвращался. Умертвий тоже Госпожа поднимает. И каргов она делает. Из дохлых крыс. Нам давала порой. Если что, нужно только крысу о землю бросить, и будет карг.

– И как только местная церковь терпит такую ведьму у себя под носом?! – Поразился Лодо. – Хотя, что я удивляюсь? Многие из местного клира являются их клиентами и гостями Красной Скалы. И Рим медлит, хотя все знает, поощряет это, выжидает удобный момент… Это и отвратило меня от Ватикана. Когда кто-то будет тебе говорить, что цель оправдывает средства – плюнь тому в глаза. Средства характеризуют цель, вот что вернее. Никто еще, и никогда, не достиг благой цели погаными средствами. Никогда! Иисус, – Лодо привычно поцеловал нательный крестик, произнося это имя, – мог всех своих мучителей повергнуть в прах и сравнять с землей и Иерусалим, и Рим. Но Он этого не сделал! Ни один волос с человеческой головы не упал по его вине! Даже преступники не были Им наказаны. А разве Его цель не была самой благой и праведной на свете?! Чего проще было для Него: уничтожить разом всех злых, и создать царство Божие на Земле в один день. Но Он не сделал этого.

Шторм, не понимающий и половины того, что говорил Лодо, тем не менее, задумался. Он уже успел усомниться в целях своего Хозяина, которые прежде полагал благими, и разувериться в самом Хозяине. Но других целей, другого смысла в своем существовании по-прежнему не видел. А ему это было необходимо, как воздух. Он создан был, как ему теперь думалось, для того, чтобы служить, чтобы за что-то биться. Но за что? И он напряженно слушал Лодо, надеясь хоть в его словах найти это «что-то», на что он готов был положить свою жизнь, всего себя. Но Бога он не знал, и слов Лодо о Боге не понимал. Зато понял кое-что иное.

– Что же, – спросил осторожно, – никого не трогать, и позволить всем вокруг гадить и убивать, так, получается?

– Нет, что ты. – Вздохнул Лодо. – Зло не должно оставаться ненаказанным, это только усиливает его, привлекает на его сторону новых адептов, плодит и размножает зло. Но на зло нужно отвечать справедливостью. И нельзя… уподобляться злу. Становиться злом самому. Я вот стал. И можно бы оправдаться тем, что не я выбирал свою стезю, меня в раннем детстве превратили в машину смерти. Я – зло, Шторм. И ты – зло. Так сложилась наша жизнь. Но посмотри на это так, как когда-то взглянул я. Когда я решился бежать от Старца Горы, я бежал в Иерусалим. Я сидел на Голгофе, на месте, где распяли Христа, и молился о том, чтобы Он указал мне путь. – Лодо помолчал. Тихо потрескивала свеча, тикал где-то жучок.

– Он указал? – Спросил, наконец, Шторм. Лодо покачал головой.

– Не знаю. Мое ли было решение – возвращаться в Италию, искать мать и сестер, или то было указание свыше? Я не знаю. У меня был только клинок и кусок хлеба. Я не знал даже, в какой стороне находится Италия. Но я встал и пошел, твердо зная, что мой путь ведет домой. И знаешь, что я сейчас думаю? – Он встал, подошел к двери, прислушался, приоткрыл. Никого не было. – Господь уже тогда знал о Красной Скале, и знал, что моя дорога ведет именно сюда. Мы не знаем планов Господа на нас. Мы не знаем, что находится там, в конце нашего пути. Но пройти этот путь мы обязаны. И рано или поздно, но нам откроется наше предназначение. Для кого-то – это просто родить и воспитать будущего гения или героя. Или стать предком этого гения. Для кого-то – разрушить Красную Скалу. Я молю Бога, чтобы он позволил мне участвовать в этом деянии, потому, что это – благо. Это – справедливость.

– Моих родителей, – сказал Шторм неожиданно для самого себя, – предал Доктор и убил Гестен. Они забрали нас с сестрой и привезли в Редстоун. Я верил всю свою жизнь, что матерью моей была шлюха, продавшая меня, а отцом – эльф, которому было на меня плевать. И служил тем, кто лишил меня семьи и превратил меня сначала в игрушку для гостей Красной Скалы, а потом – в верного пса тех, кто сделал все это со мной. Я теперь не знаю, как мне быть. Но план разрушить Красную Скалу мне нравится. Я только сначала хочу найти Доктора и убить его, а потом – найти и убить Гестена.

– Это просто месть. – Сказал Лодо. – Хотя это справедливая месть. Нужно не просто уничтожить этих злодеев. Нужно уничтожить саму возможность творить это мерзостное зло.

– И как? Вдвоем мы Скалу не разрушим. Мы даже с Барр не справимся. Она – тварь сильная.

– Мы узнаем все, что только можно узнать, это часть моей профессии. Спасем всех, кого сможем спасти. И даст Бог, наши сведения пригодятся Хлорингам и помогут им, вместе с нами, уничтожить эту язву. Мир это не спасет, но чище сделает намного, поверь. – Лодо хотел задуть свечу, но, поколебавшись, не стал этого делать. В отсутствие кошек в домах Пустошей развелось множество крыс. Они и теперь скреблись и перебегали под кроватями, в ожидании. А в темноте совсем распоясаются… ну их.

И почему ему кажется, что за ними кто-то внимательно наблюдает?.. Лодо всей кожей ощущал это пристальное, недоброе внимание. За окном была темнота, хлев, в котором возилась скотина, за дверью – никого. Да и Шторм не слышал ничего подозрительного, а слух эльдара был в разы сильнее человеческого. Но и он ощущал какой-то дискомфорт, и ему казалось, что где-то таится какая-то опасность. Они легли спать, не раздеваясь, и оружие положили рядом.

На другой день принц Элодисский со всей свитой, уже подъехавшими гостями и членами семьи, отправился встречать сестру, старшего сына и новых гостей. Для простых людей любой выезд господ из замка был зрелищем, и, не смотря на разгар страды, находилось достаточно зевак, чтобы посмотреть, обсудить, посплетничать и посмаковать подробности. Многих дам, рыцарей и оруженосцев в городе знали, были среди них и любимчики толпы, и аутсайдеры – сами того, кстати, не подозревая. Мощный белоснежный Холг виден был и узнаваем за версту, всякому ясно было, где едет его высочество; но героем дня был, конечно, Гэбриэл. На площади перед Богословом горожане устроили им импровизированную торжественную встречу, с подношением от города еще одного рыцарского ордена, на этот раз с изображением архангела Гавриила, небесного покровителя Гэбриэла. Маленькая внучка фохта в белом платьице что-то пролепетала, видимо, какое-то заученное приветствие, которое никто не понял, но, по всеобщей человеческой традиции, девочку похвалили, Гэбриэл, спешившийся, чтобы принять орден, ее поцеловал, искренне растрогавшись. На шею Пеплу и Холгу горожанки надели цветочные венки; девушки и молодые женщины окружили Гэбриэла, требуя, чтобы он их поцеловал всех.

– На счастье, ваше высочество! – Смеялись они. – Чтобы выйти удачно замуж! Это традиция такая!

– Ну, за ради этого – пожалуйста! – Со смехом согласился Гэбриэл, и перецеловал, в щечку, в лоб, а то и в нахально подставленные губы, целую толпу девушек. Это действительно была нордландская традиция: целоваться с женихом накануне свадьбы; считалось, что такая девушка обязательно выйдет в ближайшее время замуж сама. Алиса дежурно улыбалась, глядя на это безобразие, но глаза ее опасно вспыхивали, отмечая самых рьяных «поцелуйщиц». Толпа ликовала, аплодировала, свистела и прочими, доступными ей, способами, выражала свой восторг.

– Приятно вернуться домой! – Выдохнул Гэбриэл, возвращаясь в седло и поднимая руку в приветствии всем горожанам. Орден был шикарный: с алмазами и рубинами, символизирующими пламя и лед, стихии Гавриила, с мастерским изображением вооруженного ангела в сверкающей броне на белой эмали. Город готовился к его свадьбе, и Гэбриэл, проезжая по улицам, отмечал это не без удовольствия и странной, приятной тревоги: служанки мыли окна, двери и плиты у порога, начищали медные и бронзовые дверные кольца, с балконов уже вывешивали цветастые ковры. Продавцы цветов в эти дни были самыми востребованными торговцами во всех городских районах, даже в тех, где свадебный кортеж не появится ни при каких раскладах. По традиции, жених и невеста со своими свитами должны были въехать в город через разные ворота, и, как правило, это были Ригстаунские ворота для невесты, и Южные, или Брыльские, для жениха. Первой в церковь приезжала и входила невеста, и ждала жениха у алтаря с посаженным отцом, который вручал руку невесты жениху, появлявшемуся чуть позднее. А снаружи уже ждали дети и подростки с корзинами, наполненными лепестками роз и шишками хмеля, чтобы осыпать ими новобрачных, выходящих из церкви. Поэтому в окрестностях Гранствилла шла сейчас настоящая азартная охота на хмель, а цены на розы, особенно белые, взлетели до небес.

У Старого Места Гэбриэл заметил новенькую сыроварню Тобиаса Шпака, уже достроенную, и еще не достроенный двухэтажный дом. Усмехнулся, вспомнив их с братом визит к сыровару. И тут же, непрошенные, вернулись недавние воспоминания о сожженных и разоренных деревнях и поселках Междуречья. О тушах убитых животных, о пепелищах и трупах. Даже озноб пробрал. Это только кажется, – шепнул внутренний голос, – что благополучие и мир Поймы такие надежные и незыблемые. Достаточно четырех пьяных идиотов и одного придурка, чтобы все порушить и превратить эти процветающие земли в руины и пепелища.

Никогда. – Пообещал он себе. – Никогда! Пока я жив, в Пойму война не придет.

В Орешке состоялась, наконец, долгожданная встреча. Леди Алиса шумела, радовалась, пускала слезу и обнималась со всеми за семерых. Но не менее рады были и принц Элодисский с герцогом Анвалонским, хоть их встреча была с виду куда сдержаннее, куда менее эмоциональной. Погодки, не скрываясь, пожирали глазами девушек из свиты Габи и Алисы, а те поглядывали на них и перешептывались, многозначительно переглядывались и хихикали. Два рыжеволосых великана с гербами Эльдебринков произвели должное впечатление, а их откровенный интерес к девушкам сулил массу интересных моментов. Вообще же среди гостей было столько интересных кавалеров, что девушки себя не помнили от восторга и предвкушения. Бледный Гарри Еннер с его французским шармом и нордландской мужественностью тоже не остался без внимания, через несколько секунд девушки уже знали и кто это, и всю его подноготную. «Эрл Фьесангервена, такой молодой! Не помолвлен, в трауре!» – шептались они возбужденно. Только Габи, лишенная своей дорогой подруги, дулась и нервничала. Мать поздоровалась с нею холодно, и Габи поняла: взбучки не избежать. Маме уже наябедничали! Наверняка, кузены. Ну, от Гэйба она ничего и не ждала, но Гарет – как он мог!!! На Седрика, которого ей прочили в женихи брат и дядя, Габи смотрела враждебно. Рыжее животное. Здоровый, горластый, руки, как медвежьи лапы, все в веснушках и рыжих волосах – фу! Хоть бороду свою противную, как на портрете, сбрил! Габи не знала, что сделал это Седрик после того, как Гарет поведал ему о нелюбви кузины к бородатым, да ей было и плевать. «Ни за что. – Упрямо обещала она себе. – Не пойду за него ни за что, лучше сбегу!!!». Седрик же, и не подозревая, какие мысли бродят в голове голубоглазой красавицы, откровенно улыбнулся ей, рассматривая без всякого стеснения. «Красотка, – решил для себя. – Не в теле, конечно, жаль, но красотка, что есть, то есть!». И шепотом, вслед за Хильдебрантом, выразил Гэбриэлу восхищение красотой его невесты.

– Прям хватай и беги! – Признался Хил. – Отродясь такой не видывал, и никто не видал, честное слово! Ну, повезло тебе, Гэйб, я тебе скажу!

– Это победа почище, чем на Красном Поле. – Согласился и Седрик. – Это тебе повезло, так уж повезло!

А герцог Анвалонский, только глянув на невесту Гэбриэла Хлоринга, усмехнулся в рыжие усы, радуясь своей наблюдательности. Не зря тогда поперхнулся Гарет Хлоринг, ой, не зря! Девчонка-то – истинная лавви! А феи – они… Он крякнул, испытывая смесь беспокойства, стыда и блаженства. Да, феи – они да!

– Ну, и ушлые вы ребята! – Шепнул своему другу Гарольду. – Последняя лавви Острова – и в вашей семье!

– Ты смотри, не скажи еще кому-нибудь! – Нахмурился его высочество, и герцог Анвалонский возмутился:

– Я что, болван совсем?

– Даже сыновьям, даже жене – ни слова!

– Могила! Ты меня знаешь!

Герцог Анвалонский первым делом потребовал, чтобы ему предоставили дракона, о котором он уже столько слышал, и гостей повели в большую приемную Золотой Башни, где драконище и установили, прямо напротив трона. Только там было достаточно места для крылатого монстра. В Хефлинуэлле был великолепный таксидермист: он тщательно изучил материал, долго и въедливо выспрашивал Гэбриэла, как драконище двигалось, как изгибало шею, и так далее, и создал шедевр. Драконище, приподнявшись на задние лапы и полураскрыв крылья, изогнуло шею и надуло горло, словно перед плевком. В приоткрытой пасти видны были все его кошмарные зубы, а стеклянные красные глазки поблескивали, словно живые. Гости при виде него просто онемели – буквально. Несколько минут, обходя монстра со всех сторон и пристально его разглядывая, молчал даже герцог Анвалонский; да что там он! Молчали, ненадолго забыв про приколы и подначки, даже погодки.

– И как ты, говоришь, его завалил? – Спросил, наконец, у Гэбриэла Анвалонец. И Гэбриэл уже в который раз повторил всю историю, которая здесь, перед его трофеем, звучала особенно впечатляюще. Герцог молча поднял руки и стал мерно хлопать ладонями одна о другую, за ним так стали делать все. Это был знак особого одобрения у рыцарей Нордланда, которым публично награждали только настоящих героев. Стоя, торжественно, молча. Потому, что любые слова тут были излишни. Гэбриэл этого еще не знал, но взгляды отца и брата, преисполненные волнения и гордости, все ему объяснили, и слегка смутился: его чествовали такие рыцари, как Анвалонец, Ганс Кальтенштайн, Фридрих, Мильестон, Торгнир, Ратмир – все, кто прибыл на его свадьбу, а до этого прошел с ними север Междуречья с огнем и мечом. И это, как ни крути, дорогого стоило.

Мина, с нетерпением ожидающая властелина своего сердца, столько надежд вложившая в его приезд, столько ждавшая, в первые же минуты узнала, что он привез содержанку-кватронку, увидела эту содержанку – худенькую, изящную, – и уж больше не надеялась ни на что. Что она вообще возомнила для себя, толстушка, курица, на что смела надеяться?! Он меня выбрал, – во внезапном приступе самобичевания корила она себя, – не потому, что я чем-то лучше других, а потому, что он сразу понял: я самая доступная. Дура, дура! И твердо решила: она обратится к Ирме и попросит свести ее с гадалкой. Потому, что выносить эту душевную боль и эту тоску она уже просто не в силах. Вечером Гарет прислал ей, через своего Марчелло, подарок: богатое колье, серьги и перстень с роскошными рубинами. Он считал, что этот подарок, весьма дорогой и красивый, поставит точку в их отношениях, но Мину он только оскорбил и причинил новую боль, как будто мало было уже и того, что она испытывала! Не посмев отказаться, она приняла подарок, но после, закрывшись у себя, рыдала полночи, оплакивая свои глупые надежды, свою никчемную любовь и свои страдания. А горше всего было то, что остальной замок, все до единой девушки и женщины, в это же самое время переживали лучшие моменты своей жизни. Для вечернего пира они наряжались, как никогда, тщательно, и с самыми радужными надеждами и предвкушениями. Девичья Башня, казалось, гудела и вибрировала, словно там поселился огромный осиный рой: девушки перемывали косточки новым кавалерам.

Впрочем, страдала сейчас не только Мина. Беатрис в Гранствилле, в собственном доме, не находила себе места, представляя, как сейчас в Хефлинуэлле весело, интересно, и сколько там сейчас потенциальных женихов для предприимчивой девушки вроде нее. Не рада была и Габи. От матери ей в самом деле досталось, и еще как! Графиня устроила ей выволочку, узнав, что Габи не только хозяйство замка запустила, но и не занималась благотворительностью, оставив это на долю Алисы.

– Это позор! – Бушевала графиня Маскарельская. – Это такой позор, как я людям в глаза смотреть буду?! Мне тут рассказали, что когда вернулся твой кузен, у него даже камин в комнате был не натоплен и не вычищен!

– Я приказала служанкам…

– Молчать!!! Приказала она служанкам! Почему-то, когда я приказываю, все делается мгновенно! Ты запустила замок, мне уже рассказали, не сомневайся! Гарету пришлось обратиться за помощью к Глэдис, чтобы в замке жить можно было! Святая Анна, позор-то какой, Боже мой! А в городе что о тебе говорят?! Ты когда в последний раз у францисканцев была, дрянь такая?! Ты понимаешь, что это репутация твоей семьи, а не твое личное дело?! Как только мы ухитрились с Вильямом породить поганку такую, я не понимаю, не понимаю!!! Эта девочка, Алиса, она ведь не обязана была хлопотать вместо тебя, она вообще ни при чем, но она взяла на себя эту ношу, потому, что хозяйка замка – дрянь!!!

– Мама! – Оскорбилась Габи. – Эта Алиса…

– Молчать!!! А что я узнаю здесь?! Что ты пыталась ее еще и оклеветать?! Да как ты вообще докатилась до такого, я не понимаю, не понимаю! Не-ет, дорогая, после свадьбы – вон из замка, вон! В монастырь, заканчивать воспитание, и пока не исправишься, не будет тебе ни пиров, ни женихов, ни нарядов! И никакого Разъезжего! Слишком у них мягкий устав, да и к Хефлинуэллу близко! Поедешь в монастырь святой Катарины в Драконьем Логе, там на сто миль никаких женихов и никаких городов и развлечений!

– Мама!!! – Испугалась Габи. Ущелье Драконий Лог было в такой глуши, что тамошним монастырем пугали девушек по всему Острову.

– Твоей матери глаза девать некуда, на людей смотреть стыдно: дочь докатилась до того, что ее слуги и горожане осуждают! Лентяйка, бессовестная ты дрянь! – Орала графиня.– Ты что мне говорила, дрянь бесстыжая?! Что заботиться будешь о дяде, дом его будешь содержать в порядке! А сама чем тут занималась?! – Она отвесила Габи хлесткую пощечину. – Чем занималась, я тебя спрашиваю?! Наряжалась и глазки всем подряд строила?! Ты посмотри на себя! Ты посмотри, что на тебе надето! Позорище, Боже мой!

Габи, схватившись рукой за пострадавшую щеку, заплакала.

– Не реви! – Разозлилась графиня. – Поздно сопли распускать! Я думала, взрослая девушка, шестнадцать лет, твои ровесницы уже в третий раз матерями становятся! Осрамила нас с отцом, как же ты нас осрамила, дрянь такая!!! Это мне надо плакать, а не тебе!!! Я от стыда сквозь землю провалиться готова, а ей хоть бы хны… Бессовестная! – И она отвесила Габи еще пару пощечин. Накричавшись, и в самом деле оттаскав Габи за волосы, графиня слегка выпустила пар и заявила грозно:

– А ну, утерла сопли, переоделась и пошла ко двору! Веселая и спокойная! И не смей наряжаться в тряпки эти попугайские, тоже мне, шут ярморочный! Кто тебе сказал, что желтое и синее – пристойная одежда для приличной дамы?! И бирюлек понацепила… – Графиня сорвала с Габи половину драгоценностей. – Ты кто, шлюха распоследняя?! Платье и украшения сочетаться должны, со-че-тать-ся! Не-ет, я этим урсулинкам в Элиоте мозги-то вправлю! Во что мне дочь превратили, паршивки! Дряни, а?! Какие дряни! Ты меня слышала?! – Графиня оправилась, бросила на дочь последний грозный взгляд. – Веселая и спокойная!!! – И пошла прочь. Габи села прямо на пол и обхватила голову руками. Ей казалось, что все, жизнь кончена… Одно было слабым лучом утешения: только глянув на Ирму, графиня обозвала ту нахалкой, «халдой» (что бы это ни значило) и велела убираться вон. Но все остальное было беспросветно. Страшно было даже подумать, что будет, если мать узнает хотя бы о части ее грехов и приключений! Но кузен… Габи думала, что выдал ее и наябедничал на нее Гарет; и была не права – информаторов в замке у графини хватало и без него. Гарет, напротив, жалея кузину, постарался как можно меньше сказать о ней плохого и как можно больше хорошего. Но Габи, не считая слуг за людей, даже не подумала, что наябедничать мог кто-то из них.

Графиня же, покинув дочь, всплакнула, утерла слезы и принялась за дело.

– Не бывать такому, – заявила она, – чтобы Хефлинуэлл был не готов к такому торжеству, как свадьба одного из Хлорингов! – И созвала слуг. И тут же забурлила работа, забегали люди, закипела вода в больших чанах, а графиня, сопровождаемая счастливым и напыжившимся от гордости и злорадства кастеляном Грибом, погрузилась в ревизию кладовых и шкафов. Слуги и прислуга из благородных графиню хорошо знали, и потому у многих уже было не в порядке с сердцем и прочими органами: Гриб записывал все, что и кто брал, весьма скрупулезно, а брали, пользуясь казной Хефлинуэлла, словно своей собственной, многие. Глэдис и Гарет навели было кое-какой порядок, но Глэдис исчезла, а братья уехали в Междуречье, и немало было таких, кто решил, что они и не вернутся, или вернутся весьма и весьма не скоро. От бдительного же ока графини Маскарельской, – все это знали, – спасения не было никому. До свадьбы она решила репрессий не начинать, но после… Парадный, или Большой, Рыцарский Зал закрыли для глобальной чистки, мытья, обновления и украшения, и трапезы накрывались в Малом Рыцарском, в два этапа: для старших и младших. Гостей было так много, что вместе просто не получалось. Гриб сновал по замку с невероятной для такого пожилого человечка прытью, окрыленный тем, что пригодились его записи, его честное усердие, и оправдались все его надежды; то и дело он бежал с новой жалобой или кляузой к графине, которая, словно броненосец, тут же отправлялась рвать и метать.

Не только Гэбриэл всем сердцем рвался в Гранствилл. Все мысли и чаяния Гарета тоже были сосредоточены здесь, точнее – в Тополиной Роще. Он не только не излечился от страсти, он еще сильнее заболел Марией, если только такое возможно. Еще от Старого Места он искал глазами новенькую красную крышу тамошней башни, нашел и не мог больше не смотреть в ту сторону то и дело. Он знал, что никого там не увидит, и все же его тянуло туда снова и снова. Сам вид этой башни, которая порой даже снилась ему во сне, был для него желанным. Поймав себя на том, что придумывает, как бы отлучиться туда, он усмехнулся и сурово запретил себе даже думать об этом. Только так оно его и послушалось, его сердце. Брат, от которого Гарет наивно попытался скрыть свое состояние, посматривал на него с усмешкой, и наконец, когда состоялось представление новых гостей всем, кто уже был в замке, он тихо сказал Гарету:

– Если хочешь, вали в Тополиную Рощу, я прикрою.

– Кто тебе ска… – Гарет оборвал себя на полуслове. Тупее вопроса он задать сейчас просто не мог.

– Ладно. Спасибо. – Шепнул ему, и исчез, не прощаясь.

За полтора месяца произошли разительные перемены. Караулка у развилки была готова, почти готова была молочня. Травы, бурьян и цветы разрослись августовским пышным ростом, посаженные Тильдой желтофиоль, душистый горошек, красная фасоль и девичий виноград разрослись и скрыли новенькую стену. Яблони были увешаны плодами, от которых прогнулись ветви, и под самые тяжелые были подставлены подпорки. Гарет проехал по знакомой дорожке и очутился в аккуратном, начисто подметенном дворе. Все пристройки были уже готовы и покрыты новехонькой черепицей, все цвело и благоухало. Мария была во дворе, кормила цыплят. При виде него ахнула, крепче ухватила тарелку с дробленкой. Гарет спешился.

– Приятно, что меня здесь не забыли. – Сказал с улыбкой, подходя к ней. – Я только поздороваться и увидеть тебя; в замке сейчас такой кавардак!

– Все готовятся к свадьбе, я знаю. Тильда там с утра до ночи. Я не думала, что вы приедете… что найдете время.

– С каких пор мы снова на «вы»? – насторожился Гарет.

– Вы герцог.

– С Гэбриэлом ты тоже теперь на «вы»? Он граф.

– Он… другое. – Мария опустила глаза, говоря это.

– Я чем-то обидел тебя?

– Нет. – Но Мария не смотрела на него, произнося это короткое слово. – Что вы. Вы очень добры… и так благородно относитесь ко мне. Я очень, очень вам благодарна. За все. – Коротко, прерывисто вздохнула. – Вы ничего мне не должны… И не стоит принуждать себя к чему-то ради меня.

– Я не понимаю. – Нахмурился Гарет. – Принуждать? Себя? Мария, что с тобой?!

– Я имею в виду… если бы вы не приехали сегодня и в ближайшие дни, я не стала бы расстраиваться. Я вас сейчас и не ждала. Я понимаю, что у вас много дел, гости, свадьба брата, я понимаю!

– Я приехал потому, что хотел. – Возразил сильно задетый Гарет. – И я не понимаю тебя, прости.

Мария вздохнула глубже.

– Не надо считать меня глупенькой простушкой, ваша светлость. Мы с вами оба понимаем, насколько я вам не ровня. Какая пропасть существует между нами. Не бойтесь, это понимание меня не… не ранит. – Она чуть покраснела. – Я понимаю.

– Я не приехал проститься с тобой. – Сделал последнюю попытку что-то понять Гарет. – И тебя это обидело?

– Нет. Как можно обижаться, если кто-то не хочет видеть тебя? Было бы хуже, если бы вы не хотели, но лицемерно ехали бы, и досадовали про себя на это. Это было бы хуже. – Повторила она. – Я не хочу… не хочу, чтобы мне оказывали знаки внимания вынужденно. Пусть лучше их не будет вообще.

– Так. – Гарет взглянул на цыплят,которые склевали все, что им дали, и топтались внизу, по их ногам, заглядывая на тарелку и делая попытки подпрыгнуть и достать корм самостоятельно. Он машинально взял из тарелки горсть и бросил им. – Кто-то говорил мне, что женщинам лучше не уметь читать. В этом что-то есть. Что еще ты вычитала в своих книгах?

– Книги тут не при чем.

– А что при чем? Ты можешь мне рассказать? Я имею право знать, почему меня приняли так холодно и оскорбляют под видом почтительности?

– Я не оскорбляла вас.

– Мне лучше знать, что мне обидно, что нет.

– Простите, если так.

– Так ты объяснишь мне?

– Вы сами говорили – помните? – что некоторые вещи должны оставаться невысказанными.

– Ясно. А может, как и тогда, лучше все-таки не оставлять неясностей?

– Неужели правда – что вы жестоки? – Приподняла брови Мария. – Вы хотите заставить сказать вам что-то, что меня ранит – ради чего?

– Может, ты сама сейчас заборы строишь на пустом месте?

– Я все бы отдала, чтобы это было так. – Помолчав, тихо, но страстно произнесла девушка. – Но у меня больше нет того, что для этого нужно. Прошу вас. Вы поздоровались. У меня все хорошо, и я рада, что все хорошо у вас. До свидания.

Гарет, не отвечая, повернулся и пошел к коню. Он злился, недоумевал, пенял себе за глупый порыв, и вдруг, уже выезжая на дорогу мимо караулки, натянул поводья. «У меня больше нет того, что для этого нужно»! Он понял. Развернул храпящего и артачившегося Грома и помчался обратно.

Ворвался в кухню, куда уже ушла со двора Мария, без лишних слов подошел к ней, обхватил лицо девушки ладонями и поцеловал. Она сначала замерла и напряглась, взмахнув руками, а потом, как и в прошлый раз, вся прижалась к нему, затрепетав от волнения и сладкой истомы.

– У тебя столько сокровищ, – не отпуская ее лица и почти касаясь губ губами, сказал Гарет, глядя в самую глубину ее золотых, как топазы, глаз, – глупая ты девушка, что до самой смерти их все не изучить и не счесть. Я не приехал проститься с тобой не потому, что не хотел, а потому, что хотел слишком сильно. Подумай-ка лучше об этом, а не о той ерунде, которую вбила в свою голову. – Поцеловал еще раз, крепко, от души, поспешно оторвался от нее и вышел, почти выбежал из кухни. А Мария, коснувшись пальцами губ, ахнула тихо, потом засмеялась, прослезилась и снова засмеялась. Села на краешек стула, продолжая трогать пальцами губы. Он ее любит! Герцог – любит ее! Зная о ней все, зная, кто она и чем была – любит все равно! Мария в этот момент знала это так же точно, как то, что небо голубое, а солнце – горячее. Гарет не сказал это прямо, но иначе понять его было невозможно… «Потому, что хотел слишком сильно». Она подумает об этом. Обязательно подумает! Когда успокоится и сможет думать.

Долгое время, как оно обычно и бывает, всем заинтересованным и вовлеченным в процесс лицам, включая саму Алису, казалось, что до свадьбы еще уйма времени, и все всё успеют. Потом и вовсе большинство думало, что свадьбу опять отложат. И вдруг оказалось, что осталось только три дня! И начался кошмар. Свадебные наряды нужно было где подшить, где отгладить, где подправить; свадебную фату забраковала графиня Маскарельская, которая заявила, что требуется настоящий паучий шелк из Маскареля, а никак не та безобразная подделка, которую привезли из Элиота, выложив за нее пятьдесят дукатов. «Чтобы невеста Хлоринга шла под венец в этой дешевке!» – Воскликнула графиня, и Алиса расплакалась навзрыд. Голубое платье тоже забраковали, и остановили свой выбор на бледно-розовом, из эльфийского морозного шелка с алмазной пылью, но сюда не подходили свадебные драгоценности. Положение спас Кину – он исчез из замка и на другой день привез требуемую фату, к которой не смогла придраться даже графиня, настолько она была хороша. Ее изготовили эльфы в подарок лавви, и она была тонкой, как паутинка, матово переливающейся, белоснежной, сотканной в виде травяного и цветочного узора, почти невесомой, но положенной для графини длины. Драгоценности – букетик анютиных глазок на лиф, серьги в виде таких же цветов и диадему с ними же, – подарила Мириэль. Городская гильдия ювелиров преподнесла роскошные золотые свадебные кубки с изображением белых голубей в овалах синей эмали, окруженных мелкими жемчужинами, с травяными узорами и изящной чеканкой. Торопились все. В предпоследний день на свадьбу должна была явиться сама королева Изабелла с семьей герцога Анвалонского и парой европейских послов, и к ее появлению все должно было быть готово. Алиса нервничала ужасно, ее то и дело дергали и использовали в качестве манекена, чтобы примерить то или это, срочно нуждающееся в переделке; графиня находила новые и новые недостатки и, по ее словам, потребовала бы отмены торжества и переноса его на месяц, не меньше, если бы не прибытие королевы, которое отменить не мог никто.

– Но вы поступили безответственно, Гарольд, – безапелляционно заявляла она его высочеству по пять-шесть раз на дню, – назначив день свадьбы так рано и не дождавшись меня. Без-от-вет-ствен-но! А теперь мне нужно столько успеть всего сделать, что просто голова кругом. Но я успею. Не бывало такого, чтобы Хефлинуэлл был не готов к такому важному дню! И он будет готов.

Принц Элодисский считал, что многое из того, что затеяла графиня, в том числе и ревизию кладовых и запасов, можно было сделать и после торжества, но благоразумно молчал, зная, как отреагирует на такое замечание его младшая сестра. И все-таки ему было так жаль Алису, которая по-прежнему была безупречна, но следов слез вовсе скрыть не могла, да и личико ее в эти дни так осунулось и побледнело, что принц встревожился: не заболеет ли она вновь? И прямо-таки заставил на второй же день молодежь отправиться куда-нибудь на природу, на весь день, чтобы отдохнули, хорошо повеселились и «не мешались под ногами».

На пикники обитатели Хефлинуэлла и их гости обычно отправлялись на Белую Горку или в Сады Твидла, но в этот раз Гарет предложил найти симпатичное место на правом берегу Ригины, на опушке запретного Элодисского леса, испросив на это согласия у самой Мириэль. Прогулочное судно Хлорингов сначала доставило на выбранную поляну на берегу реки столы, продукты, вина, слуг и предназначенных на убой птиц и барашков, а потом – и довольно большую компанию нарядных мужчин и девушек. Стояла отличная погода – август в этом году выдался мало дождливый, что для Нордланда, вообще-то, было не типично. Обычно в это время начинались долгие, пахнущие близкой осенью дожди, но нынче еще сияло с летнего неба солнышко, но не жарило, как в июле, а просто пригревало. Небольшие белые пухлые облачка набегали на солнце, погружая поляну в приятную тень, и убегали, согревая ее вновь. Девушки, загадочно хихикая, окружили незнакомую даму, худощавую, смазливую, вычурно разодетую. Разумеется, Гарет и погодки захотели узнать, что произошло и кто эта дама, которая еще не была им представлена.

– Это Флоренс! – Сказала Алиса. Звонко хлопнула в ладоши. – И это игра! Меня называют на «м», потому, что у меня есть Меч, и Мускулы, и я Могучая и Мудрая!

– Это еще что за новости?! – Весело почесал рыжую макушку Седрик. – Мускулы и меч… Но это хоть точно – Флоренс?

– Да! Это точно Флоренс! – Воскликнула Алиса, и девушки разразились звонким смехом, наслаждаясь происходящим.

– Сдаюсь! – Вскинул руки Седрик.

– Да просто я мужик, противный! – Ломающимся баском воскликнул паж, переодетый девушкой, и бросился от возмущенных мужчин прочь по лугу, фривольно подхватив юбки и сверкая волосатыми тощими икрами.

– А я-то обрадовался! – Притворно сокрушался Седрик. – Этот паршивец обещал мне лодыжку показать, я аж вспотел от радости!

– Вам бы только пялиться на лодыжки и прочее! – Сверкая темными глазами, заметила Юна. – Мужчины!

– А вам не интересно разве посмотреть на мужика, как есть?

– Фу! – Дружно скривились девушки. А бойкая Юна добавила:

– Да очень надо! Хоть лодыжку покажите, хоть всю ногу, мы и не вспотеем!

– А если… – Седрик встал и сделал вид, будто развязывает штаны. Девушки дружно завизжали и прикрыли лица руками, Седрик заржал. Вернулись остальные, волоча упирающегося пажа Флоренса, который так потом и провел весь день в женском обличье, став предметом всевозможных шуток, представлений и розыгрышей. Гэбриэл, который в основном был подле Алисы и Иво, который только в этот день вернулся в замок, заметил, как часто Седрик обращается к Юне и как ему нравится бойкая и веселая девушка.

«Похоже, – подумалось ему, – кузина наша пролетела, как курица над Дракенсангом».

И в самом деле, откровенный и бесхитростный, рыжий Эльдебринк не умел скрывать своих предпочтений ничуть, и скоро ни для кого не было секретом, что он здорово увлечен бойкой, симпатичной и веселой девушкой. Невысокая, приятно пухленькая, курносая и конопатая Юна не была красавицей, но так искрилась жизнью и весельем, что от нее трудно было оторвать взгляд. Они с Седриком то подначивали друг друга, сыпля остротами и язвительными уколами, то дружно хохотали, не стесняясь, над какой-нибудь шуткой или чьим-нибудь промахом. Алиса созерцала происходящее с удовольствием: она мечтала выдать своих подруг замуж уже в этом году, и выдать выгодно. А кто мог быть выгоднее старшего сына герцога Анвалонского?! Юна была Ульвен, то есть, принадлежала к старинному и славному норвежскому роду, который был в родстве и с Эльдебринками, и с Хлорингами, дочерью младшего брата графа Маскарельского, кузиной Габи. Все заинтересованные стороны сватали Седрика и Габи, но феечка вынашивала другие планы… Хоть пока об этом никому и не говорила.

Как всегда бывает на природе, угощение сметали со стола с небывалой в замке скоростью и отменным аппетитом. Даже девушки отбросили свое модное жеманство и налегали на жареную на вертеле баранину и салаты из свежих овощей. Седрик продолжал подкалывать Юну, та весело и язвительно отбивалась, Гэбриэл, словно наседка, кружил над своим Солнышком, уговаривая ее съесть то и это, и удобно ли ей, и не жарко ли ей, и не дует ли ей? Аврора дулась. Ей тоже приглянулся Седрик. Хильдебрант, конечно, тоже ничего, и похож на брата, хоть и не так, как Гэбриэл на Гарета, но все равно очень похож. Но он – словно тень своего брата, только поддакивает, смотрит тому в рот и ржет над его шутками. Зачем ей, Авроре, чья-то тень?! Из восьми братьев Эльдебринков здесь всего трое, и только один из них стоит ее внимания, но им завладела коварная Юна. Подруга, называется!!!

Между тем, по мере того, как опустошались кувшины и бутылки с вином и портвейном, смех становился все громче, шутки – все рискованнее и горячее. Мужчины норовили усадить Флоренса к себе на колени и задирали ему юбки, мальчишка вырывался и удирал от них вокруг столов.

– Слушай, Гэйб, – перекрывая общий гомон, заорал вдруг через стол Седрик, – оказывается, в Хефлинуэлле есть еще одна красавица, о которой ты ничего не сказал! Говорят, веселая девочка, и доступная, скрашивает жизнь местным ребятам по ночам…

– Это ты о ком? – нахмурился Гэбриэл. Алиса возмущенно вспыхнула.

– Говорят, ее зовут Клэр. Где она?

Иво сжал бокал так, что тот хрустнул. Стало тихо.

– Ты говоришь о моей невесте. – Сказал Иво. Он сильно побледнел, но старался говорить спокойно. – Возьми свои слова обратно, или я…

– Погоди. – Положил ему на плечо руку Гэбриэл. – Сед не знает ничего, говорит то, что ему сбрехнули.

– Сначала, – Алиса встала, – скажу я. Эту девочку отдали к нам, мы поручились за нее. Сам ее высочество поручился за нее. Оскорбляя ее и утверждая, что она что-то там скрашивает по ночам, вы оскорбляете меня, как хозяйку сада, из которого эта девочка выходит только в церковь под присмотром моей подруги. Вы утверждаете, – голос Алисы стал ниже от гнева, – что в моем саду по ночам можно развратничать?!

– Это кому это здесь так умереть хочется? – Поинтересовался Гэбриэл, и вот теперь стало так тихо, что слышен стал плеск воды в реке.

– Прошу прощения. – Седрик аж покраснел, так, как умеют только рыжие, – я и впрямь не в курсях, мне сказали, я и ляпнул… Прошу прощения. – Он встал и поклонился Иво. – Я указывать пальцем не буду, это не по-мужски. Но тот, кто мне это сейчас рассказал, он знает, кто он. И пусть или ответит за свои слова и поклянется, что не лгал, или пусть знает, что отныне я считаю его дерьмом, прошу у дам прощения, свинячьим, смрадным, пакостным и гадостным, а мужика и рыцаря не вижу в нем в упор. И все, кто рядом был и слышал, тоже это знают. Я не болтун, а вот за остальных не поручусь. И снова прошу прощения у прелестной графини и у ее дам, – он развел руками. – Дурак и болван, каюсь и готов понести любую кару.

– Напротив. – Сказала Алиса. – Благодарю вас, сударь. Теперь я знаю, какие гадкие слухи распускают о моем саду и о нас в этом замке. Я девушка, мы все там – слабые девушки, и кое-кто решил, что можно безнаказанно поливать нас грязью! – Голос ее задрожал, и Гэбриэл уже не мог этого вынести. Он как раз считал до тридцати, но тут уж было не до счета. Встал.

– По-моему, – сказал негромко, глядя на соседей Седрика, – местный хлев подзарос дерьмом, пока нас не было. Рыцарей я пытать не могу, это так. Но пажей и слуг каждого из вас – он указал пальцем, – могу и буду. Это не шутки, судари мои. Это честь моей невесты и моя. И за это я вас на вымпелы порву, любого. Я буду пытать ваших слуг и пажей до тех пор, пока кто-то из них мне не расскажет, кто и что болтает о дамах в этом замке. Что за гнусь вы здесь развели, что за тинг сплетников и дерьмохлебов. Вы думаете, что вот сейчас отмолчитесь, утретесь после слов графа Лонгборского, и все будет, как было? Нет, не будет. Я выясню, Богом клянусь, выясню все. И разберусь. По-своему.

– А я помогу. – Бросил Гарет. – Мне это тоже все осточертело. Не двор, а притон баб-сплетниц. То и дело кто-то что-то да трепанет. Тайно, словно вор или иная какая паскуда.

– Сказал я. – Не выдержал давления Конрад фон Зальце. – Клянусь, я только передал то, что слышал от других. И я ни коим образом не хотел оскорбить или как-то задеть графиню.

– Но задел. – Гэбриэл смотрел на него так, что Конрад сглотнул.

– Гэйб, это мое дело. – Иво встал. – Оболгали и оскорбили мою невесту, и я требую, чтобы этот рыцарь или извинился, или ответил за свои слова.

– Я сказал то, что говорят все. – Набычился Конрад. – Почему я должен отвечать за всех? Ты, сквайр, думать должен был, когда невесту выбирал, на ком жениться собрался.

– Ах, ты… – Сверкнул глазами Гэбриэл, но его опередил Гарет:

– А ты ничего не попутал, Конрад? Ты не забыл, кто ты? Смаковать сплетни и порожнюю болтовню рыцарю не пристало! Если бы кто-то сказал такое мне, я потребовал бы доказательства этих слов, и не получив их, проучил бы болтуна так, чтобы он забыл, как говорить! Ты забыл, что такое честь? Кажется мне, здесь многие это забыли! Так мы напомним. Сквайр моего брата бросил тебе вызов.

– И если ты оскорбишь его отказом, – подхватил Гэбриэл, – то ответишь за это уже мне.

– Драться с полукров… – Конрад спохватился, сообразив, при ком он это ляпнул, покраснел, потом побледнел.

– Да у нас тут ненавистник полукровок? – Засмеялся Гарет. – Ты что-то имеешь против нас, Конрад? Какой интересный у нас разговор получается! А брат прав: сегодня вечером мы устроим опросник вашим слугам. И с пажами поговорим. Слушай, Сед, моя благодарность! Ты тут ненароком такой гнойник вскрыл, что хоть нос зажимай.

– Да уж. – Седрик уже сидел, как ни в чем ни бывало отхлебывая портвейн. – У нас в Урте такого не водится. На Севере еще помнят, что такое честь мужчины и доброе имя девушки. Там сплетники не живут долго.

– Здесь тоже пора им урезать языки. – Гэбриэл вышел из-за стола, положив руку Иво на плечо. – Мой сквайр вызвал тебя, Конрад. Ты примешь его извинения? – Поинтересовался он у Иво.

– Никогда. – Ответил тот. – Он оскорбил не только мою невесту, но и невесту моего господина, ее дам и его высочество, который за мою невесту поручился своей честью. Я обязан наказать его.

– Ты слышал, Конрад?.. Здесь и сейчас.

– не при дамах же. – Галантно возразил Седрик, подмигнув Юне. Та фыркнула, вздернув курносый носик, но видно было, что она, как и другие девушки, напугана всем происходящим. Другие, но не Алиса. Гэбриэл видел золотые искры под опущенными ресницами, и серьезно побаивался того, во что выльется гнев его феечки. Алиса любила Иво, он был ее другом не меньше, чем другом Гэбриэла.

Конраду не оставалось ничего иного, как принять вызов Иво. В отсутствие близнецов он еще подумал бы, принимать ли вызов полукровки сомнительного происхождения – говорят, он внук какого-то лесничего на Севере, но кто его видел, того лесничего?! – но при Гэйбе Хлоринге Конрад усомниться в знатности его армигера не рискнул. Гэбриэл, Хильдебрант, Фридрих и Иво с одной стороны, и Конрад и несколько его друзей с другой, ушли куда-то по берегу Ригины.

– Они что, в самом деле будут драться? – Дрожащим голосом поинтересовалась Дженни. – Это же так страшно!

– Для мужчин это нормально. – Спокойно ответила Алиса. – Как ты думаешь, что они делали на Севере?

Даже Гэбриэл не подозревал, какого мастерства в бое на мечах достиг его армигер. Иво никогда не нравились тренировки и не прельщала мысль о том, что придется убивать, но тренировался он с Гэбриэлом, и тренировал его Кину, а потом – Нэш. Движения его были быстрыми, отточенными, хладнокровными и красивыми; ни одного лишнего замаха или удара, все экономно, точно, мгновенно. Он постарался, правда, соперника не убить, а ранить, причем обидно, порезав лицо и добавив по ягодицам. Но ни у кого, в том числе и у самого Конрада, не осталось и тени сомнений: сквайр Гэйба Хлоринга не никчемный красавчик, и постоять за себя и свою невесту умеет. Гэбриэл, увидев, как порезал Иво зад Конраду, сначала нахмурился, потом рассмеялся. Разрез был качественный, по обоим полушариям, глубокий – при всей абсурдности и пикантности этой раны, ее придется шить и очень долго лечить. А сам Конрад на свою пятую точку присядет очень и очень не скоро. Где-нибудь подальше от Хефлинуэлла – Гэбриэл приказал матерящемуся от боли, злости и унижения рыцарю покинуть замок и Пойму, как можно скорее. Вернулся к столам, несколько секунд созерцал обращенные на него встревоженные лица.

– Дамы, – сказал церемонно, – расслабьтесь. Смертоубийства не было. Иво примерно наказал сплетника, поверьте: весьма примерно. – Он фыркнул. – Сказал бы, но при вас такое нельзя…

– Мы тут сегодня столько «такого» наслышались, благодаря нашему другу с Севера, – хмыкнула Юна, – что нас уже ничем не смутишь.

Фридрих уже, нагнувшись к уху Гарета, что-то ему шептал; Гарет, не дослушав, начал хохотать.

– Ну что та-ам?! – Вскричали хором девушки. Гарет, фыркая и прикладывая руку к сердцу, в самых витиеватых выражениях, избегая называть вещи прямо, но донес до девушек суть произошедшего. Пирушка была спасена: поднялся общий хохот. Громче всех ржал невольный виновник всей кутерьмы, даже утирал выступившие слезы, колотил в восторге кулаком по столу и кричал, что обожает Иво и считает его своим другом. За которого нужно выпить. Нужно ли говорить, что отголоски этого веселья раненый Конрад не слышать не мог?.. Возвращалась вся компания в Хефлинуэлл в сумерках вновь в прекрасном расположении духа, снова флиртуя, смеясь и громко перешучиваясь.

Габи, которой мать запретила ехать, велев помогать ей в хлопотах по хозяйству, «чтобы училась, пока совсем не поздно!», слушала отголоски этого веселья с закипающими слезами в глазах и сердце. Она вдруг осознала, что никому не нужна. Сейчас никто из девушек не прибежит к ней, чтобы все рассказать, и вряд ли кто там заметил ее отсутствие. Даже этот противный Седрик. Съездить бы в Гранствилл, к Беатрис, поплакать на плече верной подружки, ощутить себя нужной, небезразличной кому-то… Но мама разве отпустит?! Габи со страхом задумалась: как вообще мама отнесется к тому, что у нее есть подруга, что скажет, понравится ли ей Беатрис? Прежде ей не нравилась ни одна ее подруга, мать всегда находила в них какой-то изъян и считала, что все они будут дурно на Габи влиять. И тоже, по примеру дяди и кузена, твердила: «Тебе бы подружиться с Алисой, прекрасная девочка, изысканно воспитана, умница!».

«Не понимаете вы, не понимаете ничего! – Кричало все существо Габи. – она лицемерка, врунья, корыстная дрянь!!!». Габриэлла не просто так говорила – она в это искренне верила. И обида ее на всех близких была велика, а в этот вечер, под звуки чужого веселья, в котором ей не было места, Габи окончательно отгородилась от своей семьи огромной пропастью. Навсегда.

– Ну, – оставшись у себя наедине с Иво, заявил Гэбриэл, – рассказывай. Что за история с женитьбой? Я из твоего письма мало что понял, кроме того, что девочка вроде бы с Красной Скалы. Я потому и не пошел знакомиться с нею – увидит меня, признает во мне Гора, и все твои старания насмарку. Испугается до полусмерти.

– Спасибо, Гэйб. – Волнуясь, воскликнул Иво. – Правда, спасибо тебе огромное! Я не подумал об этом, но ты прав, как всегда. Она такая хрупкая…

– Кто она?

– Помнишь, та, с последнего Привоза, самая маленькая…

– Чернулечка? Живая! – Обрадовался Гэбриэл. – Я-то думал, она первая не выдержит… Как она спаслась?!

Иво рассказал ему все, что знал.

– Молодцы ребята, че. – Обрадовался Гэбриэл. – Я и не сомневался, что и среди них хорошие парни есть. Как их: Клык, Ветер и?

– Волкодав. Да, они ребята неплохие.

– Я так помню, что именно они Марию спасли от Доктора и Аякса. Надо бы их того, как-то наградить. А то, что о Клэр все знают, это, конечно, хреново. Ты точно решил? Я, так-то, со злости ляпнул, и заставлять тебя и не собирался.

– Я знаю. – Хмыкнул Иво. – Но я решил. Правда, Гэйб. Что ее ждет, если не брак со мной? С ее прошлым, с ее славой? Монастырь? Кто возьмет в монастырь полукровку, да еще и такую… запятнанную? Даже если возьмут, ты же понимаешь, как к ней будут относиться там?

– Да уж. – Гэбриэл встал, прошелся, почесал в затылке. – Ну, а с твоей… великой любовью что?

Иво покраснел.

– Ничего… Почти ничего.

– Иво, – серьезно произнес Гэбриэл, – ты видел нашу тетю? От отца и Гарета вы могли свои кувырки скрыть, какое=то время, да. От нее вы хрен скроетесь. Себя не жалко – о ней подумай. Тебя казнят, а ее запрут в какой-нибудь монастырь хрен знает, в какой глуши, а потом потихоньку выдадут замуж за первого, кто подвернется. Ты этого ей хочешь?

– Нет.

– Тогда прекращайте это.

– Мы прекратили! – Воскликнул Иво. – Я – прекратил. Но в последнее время с ней что-то происходит, она… ей нужна помощь, Гэйб. Она одна, ее подружка эта – она мне не нравится, я не знаю, почему, но ты меня знаешь: я чувствую!

– Мне она тоже не нравится… – Гэбриэл прошелся по комнате, постоял у окна, постукивая кулаком о подоконник. – Попробую я поговорить с кузиной. Бесит меня, что она мое Солнышко невзлюбила, но что поделаешь, не дал ей Бог мозгов, что теперь, утопить ее, как щенка бракованного, что ли? Я попробую с нею поговорить, и, если что, помочь, но ты – ты прекращай эти отношения! Ты теперь помолвлен, и думай о невесте, а не о посторонней бабе.

– Если бы я мог о ней не думать… – Покаялся Иво. – Хотя… ты знаешь…. Я и о Клэр теперь не могу не думать. Я словно раздвоился теперь, сам не понимаю, чего хочу.

Гэбриэл задумчиво глядел в окно. Ему эта раздвоенность была не совсем чужда.

– И как в этом разобраться, не знаю.

– А если с ними – с обоими, – беда случится, к которой ты на помощь бросишься?

– Я… – Иво запнулся. – Даже не знаю. Честно, не знаю. Говорю же: не понимаю сам себя. Но ты прав: об этом стоит подумать как следует.

– Вот ты и подумай. – Гэбриэл подошел, положил руку ему на плечо. – Я, знаешь, тоже… меж двумя огнями метался. И одну обожаю, и к другой тянет. Но как появился тогда Аякс этот, так я и понял: Солнышко для меня дороже всего на свете.

– Ты для нее – тоже. – Признался Иво. – Она так по тебе тосковала!

– Да… Я тоже. – Гэбриэл мельком подумал о той сплетне, которую пыталась выдать за правду Беатрис. Дура! Иво – друг. Настоящий. Такой, о каком ему всегда, с детства, так мечталось.

– А хорошо ты тут устроилась. – Марк развалился в кресле, в той самой комнате, в которой обычно Габи встречалась с Иво. Она была обставлена лучше всех, и здесь Беатрис принимала первого своего гостя. Подумав, поплакав и утерев слезы, она стала рассуждать о том, как быть дальше, и эти рассуждения неожиданно принесли ей успокоение и даже удовлетворение. Беспардонно обирая Габи и пользуясь ее доверчивостью и тем, что та совершенно не сведуща в денежных делах, Беатрис накопила за самое короткое время приличную сумму. Плюс драгоценные подарки Габи – та дарила, как сама носила, все подряд, не задумываясь, сочетаются ли украшения друг с другом и платьем, нет ли. Беатрис, поощряя ее, в душе беззастенчиво над нею потешалась. И кое-какие ее подарки, дорогие, но нелепо-безвкусные, решила тоже обратить в звонкую монету.

– Что, дом целиком твой? – Марк огляделся, с удовольствием отхлебнул вино, очень хорошее. – Вот повезло-то, а? Для такой, как ты, это просто нереальный фарт.

– Я это заслужила. – Огрызнулась Беатрис. – И заработала. Я все капризы этой дуры терплю и жопу ей целую, как ни противно мне это.

– Тебе-то противно?! – Фыркнул Марк. – Я думал, ты уж привычная. Скажи… а кто ее надоумил послать меня подальше? Самой-то ей до этого додуматься не судьба. Ты, что ли, рискнула мне свинью такую подложить?

– Не я. Точно, не я. Мне было плевать. Может, красавчик этот, Иво Валенский, может, ее эльф-любовничек… Но не я точно. А Ирму выставила вон графиня Маскарельская. Можешь теперь забыть про Габриэллу: мамаша глаз с нее не спустит.

– Жаль. – Откровенно посетовал Марк, но вид и тон его говорили скорее о безразличии. – Все равно, она дура такая, что толку с нее меньше, чем с драной козы. Что ей стоило подружиться с графиней Июсской? И сполна ей отплатить за все? А теперь… А! – Марк махнул рукой, искусно скрывая досаду. – А ты-то почему с ней не сблизилась?

– А у меня был выбор? – Вновь огрызнулась Беатрис. – Начни я с нею сближаться, и Габриэлла тут же послала бы меня подальше. – Ей не хотелось признаваться, что, не смотря ни на что, с Алисой она сблизиться пыталась, и не раз. Но феечка, раз утратив к ней доверие, уже не хотела этого сближения. Но Беатрис хотелось, чтобы у Марка оставалось впечатление, будто она все смогла бы, если б захотела.

– Дура. – Фыркнул Марк. – Если бы все получилось, как я хотел, я тебя так бы отблагодарил…

– Лучше синица в руке. – Не осталась в долгу Беатрис. – Габриэлла – это уже верняк. А ты – не знаю…

– Значит, из Хефлинуэлла тебя выперли. – Вздохнул Марк. – Жаль. Посоветуй кого-нибудь там, будь добра. Я в долгу не останусь.

– Выперли! – разозлилась Беатрис, и вновь проглянула крыска. – Да я сама там оставаться уже не могла, настолько там все стало противно!

– А, ну-ну. – Усмехнулся Марк. – Так что насчет совета? С кем там можно вести дела?

– Сейчас это опасно. – Заметила Беатрис. – Но я помогу, поищу кого-нибудь… Есть там кое-кто, кто уже, считай, на крючке. – Беатрис имела в виду одну из постоянных покупательниц ее картинок. – Но и ты помоги.

– Чего хочешь?

– Я хочу давать деньги в рост. Под проценты. – Откровенно ответила Беатрис, не заметив, как сверкнули глаза у Марка. – Но ты же сам понимаешь, это запрещено законом, и я, все-таки, девица…

– девица! – Фыркнул Марк, но тут же и произнес примирительно:

– ладно, ладно, не сердись. Это знак доверия, видишь, я не притворяюсь перед тобой. Только и ты, не строй из себя целочку, хорошо? Мы с тобой оба знаем, кто ты есть. Я не осуждаю, Боже упаси. – Тут он основательно покривил душой. – Я таких, как ты, даже уважаю. Хорошо, я найду тебе клиентуру. Ты, как я понимаю, хочешь оставаться в тени? Чтобы никто не знал, кто ссужает эти деньги?

– Разумеется. – Обрадовалась Беатрис. – И если не отдадут добром…

– Понятное дело. Но я хочу иметь свой процент с этого – чего ради мне стараться за здорово живешь?

– Ну, само собой. – Кисло согласилась Беатрис. Марк засмеялся жизнерадостно:

– да не переживай, в накладе не останешься. Найди мне человечка в Хефлинуэлле, и я помогу тебе с твоим маленьким гешефтом. – Нагнулся, похлопал Беатрис по коленке. – Давай, выпьем за наши общие дела!

Если бы Беатрис лучше знала его, или просто была бы поумнее и понаблюдательнее, она сообразила бы, что таким сладким и веселым Марк Хант стал не просто так. Но она была такой, какой была.

Утром разразился новый скандал – на этот раз на кухне. Повар Иштван, или мастер Ракуш, топтал ногами сорванный с головы колпак, и орал на чужом, непонятном языке какие-то ругательства, не иначе – так грозно выкатились его черные глаза и даже черные усы встали дыбом. Саввишна же, которой этот вулканический взрыв и был посвящен, была сама невозмутимость, даже насмехалась, негодная женщина:

– Ишь, усы-то порасстопырил, прям Таракан Тараканыч какой-то! Не кричи, не кричи, сердешный, не на таковскую напал! Кто ж летом столько сала и масла в еду кладет-то? Летняя еда должна быть не жирная, легкая, а ты что готовишь? Я своего князя морить такой едой не дам! Так и знай: не дам! Да хоть лопни, а не дам. Виданное ли дело: столько овощей свежих, яблоки поспевают, а ты им соленья да консервы! И ладно бы, но ты ж свинину им делаешь, рожа твоя иноземная, летом, в самую теплынь! – Она возмущенно фыркнула, высоко задирая нос. – И не кричи, не топочи тут! Ишь!

Венгр только гневно сопел, чувствуя себя дурак-дураком: женщина была такая маленькая, что Иштван, дамский угодник, тронуть ее не мог, но что еще делать – даже не представлял. И пожаловался Альберту Ван Хармену, который обещал найти какой-нибудь компромисс.

А приемную Рыцарской Башни тем временем осаждали желающие немедленно покаяться и испросить прощение рыцари, сквайры и пажи. Вчерашние угрозы братьев подействовали, никто из них в эту ночь не спал спокойно. Кто-то слушал эти сплетни, кто-то их обсуждал и передавал дальше, и никто не знал, кто успеет первым заложить всех остальных. И во что все это выльется. Герцог уже приказал не только Конраду, но и его ближайшим друзьям, с которыми обычно Конрад и Юджин проводили время и кутили в Гранствилле, убираться из Хефлинуэлла. Благо, сейчас желающих на теплое местечко в свите его высочества было предостаточно! Позавтракав и поприветствовав друзей и дам Женского Двора, близнецы спустились в приемную и застряли там до самого обеда, выслушивая доносы, покаяния, извинения, жалобы и обещания «никогда, и сразу пресекать!». Репрессий братья решили не учинять; Гарет предположил, что главных сплетников они выгнали, а остальным довольно будет и этого перепуга. Обедали они вновь в большом кругу, и после обеда к Гэбриэлу обратился Альберт.

– Ну-у, не знаю. – Смутился Гэбриэл, выслушав его. – Мне, так-то, и местная кухня нравится, чего там. Как-то бы отделить их друг от друга… А еще одной кухни у нас нет?

– Есть. – Ответил Альберт. – Я уже приказал навести там порядок и начать обустраивать ее. Мне даже пришло в голову отправить в Элиот, за печником, чтобы сложил для этой кухни русскую печь, госпожа Саввишна, – он произнес это русское отчество по-своему, довольно забавно, – уже возмущалась нашей печью. Но это на ваше усмотрение.

– Ну… да. – Обрадовался Гэбриэл. – Я за, давай. А там есть? В смысле, печник?

– Там большое Русское Подворье, там наверняка есть. – Ответил Альберт. – Я полагаю, там все устроено именно по-русски, и печи в том числе.

– Что бы мы без тебя делали! – Засмеялся Гэбриэл. – Все расходы за мой счет, само собой. Что здесь нового?

– Я очень рад, – серьезно произнес Альберт, – что негодную девушку, подругу ее высочества, вы удалили из замка. Боюсь, это следовало сделать раньше, но лучше поздно, чем никогда.

– Спасибо тебе. – Сказал Гэбриэл. – За то, что отдал мои вещи Алисе и ничего никому не сказал. Переполох бы случился знатный.

– Я так и подумал, ваше высочество. – На лице Альберта улыбнулись только глаза. – Но заслуга принадлежит целиком и полностью ее сиятельству. Она очень разумная и мужественная маленькая леди. И Райя. Они не пожалели денег, чтобы выкупить ваши регалии, и поступили очень мудро, не отнеся их его высочеству, а отдав их мне.

– Сколько ты за них отдал? – Удивился Гэбриэл. Он справедливо считал, что такие ценности Альберту не по карману.

– Ни сколько. Райя не взяли с меня ни геллера.

– Вот как! А они сказали тебе, где они их раздобыли?

– Одному из них продал их полукровка по имени Вепрь.

– Кто?! – Поразился Гэбриэл.

– Вижу, вы его знаете.

– Знаю… – Гэбриэл был по-настоящему ошарашен. – Кто украл их у меня, я знаю… Но как они попали к Вепрю… И как он оказался в Междуречье… Все-таки выжил, мерзавец! – Гэбриэл сам не знал, чего в нем больше, осуждения или восхищения. – Ну, кто бы мог подумать! Ладно. Когда буду в Гранствилле, возмещу им затраты. А тебе моя благодарность еще раз. И вот это. – Он дал Альберту кольцо с крупным изумрудом. – Бери, не стесняйся.

– Я не ради подарков… – Смутился Альберт, и Гэбриэл возразил:

– Тем оно ценнее. Я знаю, что не ради. Но это от души. За меня и за Солнышко.

Альберт не нашел, что возразить, принял подарок и поклонился. Кольцо было ценное, он разбирался в таких вещах. Но для такого вельможи, как Хлоринг, дарить дешевку было бы… мягко говоря, не красиво. И Альберт, вслед за его высочеством, подумал: до чего же изменился эрл Валенский! Тот юноша, что впервые приехал с братом в Хефлинуэлл и стеснялся даже служанок, и этот рыцарь – небо и земля.

– Я ваш слуга, ваше высочество, ваш верный слуга. Располагайте мною во всем. – И по мановению руки Гэбриэла вышел.

Погодки, узнав, что правило не охотиться в Элодисском лесу ненарушимо даже для них, приуныли. Они обожали охоту и жить без этой забавы долго не могли. Егеря же охотятся. – Была их претензия. – И оленина на столе всегда есть. На что им возразили: егеря охотятся по разрешению эльфов Элодис, в одиночку, соблюдая все неписанные правила. А шумную большую охоту с собаками, горнами, загонщиками и множеством всадников, эльфы не потерпят. Но как только Гарет сказал им по секрету (по секрету от Гэбриэла), что сегодня вечером он устраивает мальчишник, как Эльдебринки воспрянули духом, обрадовались и сообщили, что давно приготовили по такому случаю отличный сюрприз. В замок привезли целую подводу глиняной посуды – по обычаю Нордланда, чем больше посуды друзья жениха побьют накануне свадьбы, тем лучше сложится у молодых жизнь. Малый Рыцарский Зал теперь использовали под общие трапезы, поэтому мальчишник решили устроить в приемной. Для этого там установили столы и принесли стулья. Гэбриэла все просили заняться чем-нибудь другим, даже Гарет стал таким секретным, просто жуть. Граф Валенский пошел было в сад Алисы, но там тоже было не до него: предстояла главная, последняя примерка свадебного наряда со всеми положенными регалиями, вплоть до старинного пояса невесты, с которым выходили замуж все невесты в роду Хлорингов вот уже почти пятьсот лет. Реликвия была уже такой старой, что на нее старались почти не дышать. Хорошо, что ткань была так плотно вышита золотом и украшена жемчугами, что ее практически не было видно, а то оказалось бы, что она потеряла свой первоначальный цвет от времени. Но графиня Маскарельская даже слышать не хотела, чтобы взяли другой пояс. Как это?! Освященную временем реликвию – в отставку из-за ветхости?! Да весь мир рухнет!

Разумеется, жениху в такой момент видеть невесту было категорически нельзя, и его вежливо, но твердо завернули из сада. Он даже растерялся. В замке кипела жизнь, все были чем-то заняты, и только ему, главному виновнику торжества, места и занятия не было! Свадебный наряд он уже примерил, остался доволен тем, что портной учел его вкус и не превратил его в «цветное пугало», и больше готовить ему было совершенно нечего. На другой день ждали королеву с семьей герцога Анвалонского и парой-другой послов и важных вельмож, и слуги носились все в мыле, чтобы успеть приготовить Большой Рыцарский Зал и покои для ее величества. Вообще-то, считалось, что они готовы, но графиня рассудила иначе. Как при этом ухитрялись не чувствовать себя некомфортно остальные гости – был ее главный секрет, но графиня и в самом деле ухитрилась организовать все так, что никого из уже живших в замке гостей не касалась эта суета. Кроме домочадцев – тех леди Алиса щадить не собиралась. Пусть прочувствуют все, что ради них терпит эта святая женщина! Габриэлла с мученическим видом ходила за матерью, которая зря надеялась, что дочь учится у нее домоводству. Габи злилась, маялась и просто тупо ждала, когда это все кончится, и ее оставят в покое. От свадьбы она ничего хорошего уже не ждала. Наряд, который она заказала к этой свадьбе, и который был уже готов, графиня сочла вульгарным и вообще ужасным, категорически запретив Габи надевать его и «позорить своих родных!». Новый сшить было уже не реально, и графиня сама выбрала ей наряд, который теперь обновляли портнихи, и который Габи сочла отвратительным. Правильно, что мать вообще может понимать в моде?! Сидит там, в своем Маскареле, у черта на куличках, что она знает, что видела?! Что вообще может понимать такая старуха?! Ее платье! Ее драгоценности! Они ведь вместе с Беатрис их выбирали, три дня на это потратили, подруга заверяла ее, что Габи затмит даже эту карлицу Манфред! Уж Беатрис-то точно понимает в моде куда больше, чем мать! Что подружка только злорадствовала и в душе потешалась над нею, Габи и в голову не приходило. Все были просто одержимы этой свадьбой, и Габи, злясь и тоскуя, мечтала, чтобы случилось что-нибудь ужасное, и свадьбу эту отменили… Вот бы она порадовалась! Одна радость: приедет тетя, и возможно, Габи уговорит ее приказать матери отпустить дочь в Элиот! Уж королеве-то мать не откажет! Не посмеет!

День, который тянулся бесконечно, подошел к концу все-таки слишком быстро: столько осталось недоделок! Которые доделывались уже ночью. Большой Рыцарский Зал был, наконец-то, готов к встрече королевы и к торжеству. Под присмотром графини ни одна, самая малая, деталька не осталась не помытой, не починенной и не почищенной. Были спущены и отчищены, надраены и заправлены все светильники на люстрах, слуги, рискуя жизнью, забирались по приставным лестницам под самые своды и сметали там паутину, короче, все было безупречно, чисто, торжественно. Ковры сияли свежими красками, выбитые, постиранные и высушенные на солнышке, нижние скатерти, новенькие, белоснежные, аж хрустели от крахмала. Графиня была довольна, что с нею случалось не часто, и, показывая дочери предпраздничное великолепие в пол второго ночи, заметила:

– Вот так должен выглядеть идеальный дом! Поняла, бестолочь?

Габи, с трудом удерживая зевок, уныло кивнула. И к чему столько возни? Паутину под сводами все равно никто не видит, она высоко. Светильники тоже высоко, подумаешь. Кто из гостей вообще на это внимание обратит? Ковры все равно гости затопчут в первый же день. А скатерти новые и она бы догадалась постелить. Она так и делала… когда что-то делала. Развела суету… Никто и никогда не говорил о пирах в Хефлинуэлле плохо и без этой возни.

Пока все это происходило в Большом Рыцарском, в приемной готовили мальчишник. Гэбриэл узнал, что у него мальчишник, перед самым ужином, когда брат потянул его зачем-то в приемную.

– Сюрпри-и-из! – Хором заорали погодки, распахивая двери. Приемная была превращена в трапезную, заполнена его друзьями, слугами и угощением на накрытых столах. Причем дополнительно на каждом столе стояла куча глиняных чашек, кружек, кувшинов и прочей посуды.

– Это мальчишник, Младший! – Хлопая его по спине, заявил Гарет. И они хором затянули старинную нордландскую:

– Наш жених взгрустнул немного, – причем погодки пели фальшиво, но громче всех. Едва короткая песня закончилась, и Гэбриэл угнездился за столом, как в зал ввалила компания из четырех человек, точнее, одного человека, одного кватронца и двух полукровок обоего пола, вооруженных волынкой, эльфийской скрипкой, барабаном и бубном. Бубен держала тощая высокая рыжеволосая и зеленоглазая развязная полукровка с большим ртом и белоснежными зубами, которых, казалось, было вдвое больше, чем положено. У нее была широченная зеленая юбка, которая крутилась вокруг нее, когда она отплясывала со своим бубном.

– Это сюрприз для тебя, Гэйб, дружище! – завопил Седрик. – Лабухи, валяйте!

И музыканты сыграли и спели развеселую песенку, в которой речь шла о Гэйбе Хлоринге. Который пустился в путь со своим верным оруженосцем, верным псом и на верном коне, по дороге не жалея никого. Вампириху встретил – на кол ее! Тролля – освежевал и выбросил. Дракона – в фарш, чертей – в пекло. Прочие враги сами при его приближении вешались.

Но что случилось с героем вдруг, отчего тоска в глазах?

Кем напуган конь, от кого смылся пес,

Кто героя так испугал? -

Его леди Алиса у замка ждет со скалкою в руках!

Песенку встретили аплодисментами, свистом и требованием спеть еще. В итоге песню спели четыре раза, и Гэбриэл смеялся со всеми, хоть вначале было и неловко. Музыканты играли и пели отлично, а рыжая с бубном отплясывала так лихо, что глаз не отвести и на месте не усидеть. Потом пошли Найтвич, Хеллехавнен, и другие в том же роде, битье посуды, пляски, поздравления и пожелания жениху и невесте, неумеренные возлияния, борьба на руках, порча яблок – кто-то предложил Гэбриэлу на спор раздавить двумя пальцами яблоко, он раздавил без особого труда, и все загорелись попробовать. Получилось только у Гарета, но не так легко, как у его брата. А в зал уже притащили смирного гнедого мерина, которому стреножили все четыре ноги. Гэбриэл на спор подлез под него, взвалил на плечи, встал и, с конем на плечах, прошел несколько шагов. Мерин ошалел и решил, видимо, что пришел его конец: столько вокруг было крику, свисту, аплодисментов, восторженного (а для бедного мерина – кровожадного) рева! Погодки тоже хотели попробовать, но мерин с перепуга навалил на пол большую кучу и был с позором изгнан обратно в конюшню.

Потом Гэбриэл уже смутно помнил, что там было еще. Он пил со всеми, плясал со всеми, потом сидел за столом с братом и рыжим бубном, завороженно заглядывая ей в рот: хохотала она так громко, и так широко разевала при этом зубастый рот, что Гэбриэлу казалось – он видит в глубине подол ее зеленой юбки. «Ни за что бы такую не трахнул» – была его последняя осознаннаямысль.

Проснулся он в покоях брата, в его постели. Они с Гаретом спали валетом, одетые, но поперек них, закинув ноги на Гарета, а голову сложив на Гэбриэла, дрыхла вчерашняя рыжая, и из одежды на ней была только ее зеленая юбка, задранная и скатанная на талии. Гэбриэл пошевелился, застонал и вынул из-под щеки слегка деформированный и теплый бубен, от которого на щеке остались глубокие вмятины. Бросил его на пол, тот глухо брякнул.

– Убери свое копыто от моего лица. – Донесся откуда-то глухой голос Гарета. – О, Боже, корону за глоток воды!

– Подписываюсь, – широко зевнула Рыжая. – Твою корону за глоток воды мне.

– Что здесь было? – Садясь и с ужасом обозревая слегка костлявые, но симпатичные прелести рыжего бубна, поинтересовался хрипло Гэбриэл.

– Вы мерялись копьями. – Снова широко зевнув, сказала рыжая, – а потом поспорили, кто сможет дольше.

– И-и… – Гарет тоже зевнул, – кто победил?

– Я. – Она потянула на себя край юбки, разглядывая. – Э-э-э, мальчики, вы мне всю юбку испакостили своими детьми. Теперь, как честные мужики, вы должны мне новую.

– Кем?! – Ужаснулся Гэбриэл, просыпаясь окончательно и стряхивая с себя остатки хмеля. – Мы что… О, Господи!.. О-о-о, Господи!!!

От одной мысли, что об этом узнает Алиса, что кто-нибудь ей донесет, что проболтаются служанки или слуги, ему стало дурно. Только не это! Только не накануне свадьбы!!! В панике принялся осматривать свои штаны, и понял, что новая юбка нужна не только рыжему бубну. В дверь осторожно стукнули, и братья в голос крикнули:

– Входи! – Гарет, и:

– Нет!!! – Гэбриэл.

– Так входи, или не входи? – Поинтересовался из-за двери Иво. – Я один, если что.

Вошел, одарив рыжую своим васильковым откровенным взглядом, и та замурлыкала:

– Какой хорошенький синеглазик! Чур, я с тобой в баню!

Гарет же со стоном протянул руки к запотевшему кувшину в руках Иво:

– Умираю!.. Скорей! – Приложился к ледяному компоту из свежих яблок, красной смородины и малины.

– Фу! – Выдохнул. – Ты спас меня от смерти. Проси, что хочешь.

– Хочу царство Пресвитера Иоанна. – Ответил Иво, и Гарет величаво махнул рукой:

– Забирай, дарю. – Глянул на брата:

– Возьми мои штаны, переоденься. Да и сорочку с жилеткой тоже того – поменяй. Выглядишь ты так, словно тебя корова жевала.

– А ты, наверное, лучше.

– Не ссорьтесь, мальчики. – Рыжая без тени смущения вылезла из постели,       допила компот и принялась расчесываться. – Моя жопа веселее выглядит сейчас, чем оба ваши лица, хотя досталось ей от вас ого-го!.

– Я первый в баню. – Нервно заявил Гэбриэл. Повернулся от двери к Иво:

– И только не говори мне, что Алиса что-то об этом знает! Вот только не говори!!!

– Ладно. – Иво невинно закатил глаза к потолку. – Не скажу.

– Она знает?! – Помертвел Гэбриэл.

– Да нет, нет, не знает она ничего. – Сжалился над господином и другом Иво. – Они сейчас в саду, возмущаются нашей вчерашней пьянкой.

– Сильно?

– Сильно.

– Бл»дь. – Обреченно произнес Гэбриэл и пошел в баню. «Больше не пью. – Поклялся себе самой страшной клятвой. – Никогда больше не пью столько!!!».

Глава шестая: Свадьба

Встречать королеву и последних гостей выехали сразу после завтрака. Алиса ехала рядом с Гэбриэлом – до завтрака он ее так и не увидел, – бледна, покорна и горда. Гэбриэл, научившийся определять стадии гнева своей феечки, определил эту конкретную стадию, как умеренную. От сердца отлегло – если бы она знала про рыжий бубен, все было бы куда страшнее.

– Пьяница! – Выстрелила она в него со всем возможным сарказмом, когда они поехали рядом.

– Вредина! – Не остался он в долгу. Так они шепотом и переругивались до самых Ригстаунских ворот. Там уже ждали: сегодня больных, увечных, золотушных и всяческих убогих собралось даже больше, чем обычно. Притащились, видно, со всех концов Элодиса, а может, и из соседнего Далвегана, чтобы прикоснуться к одеянию королевы или принца Элодисского, а то и сподобиться их милостивого прикосновения. Люди верили, искренне верили, что прикосновение помазанника Божия исцеляет все на свете. И вера эта и в самом деле многих исцеляла. Убогие сидели и лежали под Гранствиллскими дубами, в тени ворот, вдоль дороги, прямо в придорожной пыли. И стоило появиться его высочеству, как поднялся крик и мольбы:

– Сыночка моего, сыночка благословите, ваше высочество!

– Десять лет маюсь, десять лет, будьте милостивы!

– Ради Христа!

Тут уж жениху и невесте стало не до ссоры – Гэбриэл бдительно следил, чтобы никто не коснулся Алисы, ехавшей на чудесной эльфийской лошадке, которую он купил для нее в Сае. Лошадка была удивительной масти: соловая, но не с белыми хвостом и гривой, как обычно, а одного цвета вся, и скорее розоватая, чем золотистая. Гарет, смеясь, говорил, что это «цвет бедра испуганной нимфы». Звали лошадку Имбер, она была до того красивая, до того изящная, точеная, грациозная, что казалась ненастоящей. Знатоки просто глаз от нее отвести не могли и заранее слезно умоляли «жеребеночка, любого, хоть самого завалященького!». Но и не знатоки не могли не видеть, до чего она хороша – под стать своей наезднице. Даже у королевы, выехавшей из портовых ворот навстречу, лошадь, тоже эльфийская, караковый мерин с белой звездой во лбу, была не так хороша.

Изабеллу задело, что эльфийская королева, которая до свадьбы решила оставаться в Гранствилле, в Эльфийском квартале, куда перебралась, как только приехали первые гости, встречать ее не выехала. Она никогда не видела Мириэль, и ей хотелось взглянуть, красивее ли она ее самой, или нет? Спору нет, эльфийки хороши, но все примерно одной масти и на первый взгляд – на одно лицо. Ни у кого из них нет таких сапфировых глаз, фарфоровой белой кожи и вороных, с синим блеском, волос! Чтобы солнце не тронуло ее ослепительную кожу, над королевой несли балдахин. При виде встречающих она спешилась с помощью своего нового сенешаля, Конрада Лефтера, пожилого высокого рыцаря с чеканным лицом римского легионера и красиво подстриженными усами, пошла навстречу тоже спешившимся членам своей семьи. Его высочество, как положено по этикету, хотел опуститься на одно колено, но Изабелла удержала его и порывисто обняла:

– Дорогой, дорогой брат мой, как я счастлива! Благодарение Господу нашему, как рада я видеть вас здоровым! Услышали Господь и все его ангелы мои молитвы! – Она отстранилась, глядя своими невероятными сияющими глазами ему в глаза. – Вот мы и женим ваших, нет, родной – наших детей! Неужели я дождусь, наконец, королевских внуков?!

Принц поцеловал ее руки:

– Ваше величество, какие внуки, побойтесь Бога! Вы так молоды и ослепительны!

Все это происходило под приветствия толпы и причитания убогих, так что выглядело поучительно. Барр была тут – смотрела из безопасного местечка, под тентом лавки, торгующей холодным сидром и яблочным соком. Рачительный хозяин натянул просторный тент и поставил пару столиков и лавки, чтобы жаждущие могли присесть и выпить прямо здесь. Барр сидела, потягивала сок, поглаживала по голове своего пса, и рассматривала процессию и «трогательную» встречу. Жаль, конечно, что нельзя применить силу и проклясть их всех – хотя бы! Или выпустить в эту толпу парочку каргов. Она предлагала это Марку, но тот отказался наотрез. Но Барр и не настаивала особо. Они оба понимали, что так близко от Эльфийского квартала, где затаилась Лесная Ведьма, это – верная гибель. Та, уж конечно, не дремлет, ждет, понимает, что эта свадьба – отличный шанс для Барр. И какой! Она прибыла сюда, используя драгоценные снадобья, в надежде хоть как-то испортить торжество этой маленькой сучки и ее женишка-Хлоринга. Какой, однако, живучий гаденыш оказался! Барр почти поверила Дрэду, когда тот заявил, что с Хлорингом покончено. Ан нет! И ведьма даже позлорадствовала немного. Думал, умнее и сильнее ее и Теодора?.. И Барр ждала, когда миссия Шторма увенчается успехом, в который верила. Этот отмороженный придурок не только эльфийскую королеву, он для Хозяина луну с неба собьет и выбросит. Только по ее гаданию на его волосах, он опять был в Найнпорте, зачем – непонятно. Ведьме ничего не оставалось, как смотреть, наблюдать и ждать.

Но свадьбы увидеть не получилось, и дождаться какого-нибудь благоприятного момента – тоже. ЕЕ срочно позвали на юг.

Мина едва не упустила Ирму, которую графиня Маскарельская выдворила из замка. Еще немного – и плакала бы ее надежда забыть Гарета Хлоринга! Но судьбе было угодно, чтобы они встретились в галерее, ведущей из Девичей башни на главный двор, минуя Золотую, и Мина, робея, преодолевая сильное внутреннее сопротивление, но остановила малоприятную девушку, с вопросом:

– Постой, как тебя – Ирма?.. Правду говорят, что ты знаешь сильную ворожею?

– Знаю. – Прищурилась Ирма. Неприятная была девушка! Вся какая-то… вроде, и чистая, и опрятная, и одежда довольно приличная и даже не дешевая, прическа модная, – и все-таки какая-то… потасканная. Если бы Мина хоть чуть-чуть получше знала жизнь и людей вне замка, не пряталась бы от жизни в своем узком мирке, то решила бы, что Ирма основательно закладывает за воротник, да и интимная сторона жизни ей не чужда, и даже более того. Но Мина просто думала, что с Ирмой явно что-то не то. Но что ей было делать?! Отчаяние и безнадежная страсть, обиды, ревность и горечь сводили ее с ума, она просто не могла уже с этим жить.

– Я бы хотела обратиться к ней… Это дорого?

– Это вообще не просто. – Ирма откровенно разглядывала Мину, ее платье, ее пальцы, унизанные не дешевыми кольцами. А Мина для себя решила, что отдаст ведьме последний подарок Гарета. Это будет ее такая месть! Пусть знает, что никакими драгоценностями не купить покой и не загладить такую вину!

– Я выясню и сообщу. – Сказала Ирма. – Скажу, где, когда, и какова цена.

– Я буду ждать. – Воспряла духом Мина. – Я не останусь в долгу, вот увидишь!

– Да уж, сударыня, вы расстарайтесь. Я ведь рискую за ради вас. С ведьмами знаться – великий грех, и карается строго!

А еще одна пассия Гарета, Ингрид, в это время обживала свой новый дом. Вчера утром Гарет привез ее сюда, завел, показал:

– Все твое. Обстановка, вещи, запасы в кладовой… Что-то выбросишь, что-то оставишь, что-то переделаешь. Людей я дам, деньги тоже. Владей! Это твой дом при любом раскладе. – Он не стал говорить, что они с братом убили прежнего хозяина этого дома, ювелира Гакста, прямо здесь. Кровь и запятнанные ковры и мебель уже отмыли или выбросили, всю остальную обстановку, богатую, модную, немного вычурную, оставили, как есть. Даже кое-кто из слуг остался. Они, конечно, Ингрид все расскажут… Да и ладно. Дом в лучшем городском районе, на площади Принцессы подле главной площади Старого Города, неподалеку собор Богослова, ратуша, магистрат, самые дорогие и модные лавки. Сама площадь маленькая, чистенькая, тихая, чинная, с небольшим фонтаном в центре, с кустами роз и жасмина. Сам бы жил!

Ингрид дом до того понравился, что она просто дара речи лишилась. Путешествуя с герцогом, она побывала уже во многих домах, и роскошных, и не очень. Но все же, представляя себе жилище, которое обещал ей Гарет, Ингрид видела что-то более скромное. Герцог был прав: узнав, что бывший хозяин этого дома был убит прямо здесь, девушка ничуть не смутилась. Ну, значит, заслужил. – Был ее вердикт. Дом так ей нравился, что она и глазом бы не повела, будь его история на порядок-другой ужаснее. Нравился дом, нравилась обстановка, нравились площадь и садик на задах. Никакой псины, никаких блох, никаких пьяниц не только в доме, но и по соседству, все приличные, степенные люди! Ингрид давно и безнадежно мечтала, что она приличная матрона, ходит в церковь, подает милостыню пристойным нищим, здоровается с соседями, делает им визиты, дает по выходным обеды. И вот мечта сбылась! Здесь ничего и никто не знал о Дитишемах, о пьянках и позорном доме, в котором она жила. Никто не говорил за ее спиной, что она, небось, переспала уже со всей швалью, что посещает дом ее дяди. Зато все знали, что она – содержанка герцога, а это был, как ни крути, статус. Немного двусмысленный, но такие содержанки зачастую были более выгодным знакомством, чем законная жена, ибо веса и влияния на любовника имели больше. Ингрид разобрала в первый же день вещи покойного Гакста, и самые лучшие из них велела слугам продать, часть отдала им: носите! – а часть отдала францисканцам, для «обездоленных и нищих». Францисканцы, последователи святого Франциска Ассизского, среди всей монашьей братии, наверное, больше всех соответствовали истинному духу монашества. Как их святой патрон, Бедняк из Ассизы, они были бессребрениками, нищенствовали, побирались Христа ради, но собранные деньги не брали себе, а отдавали бедным. Ну, в основном. Так же они заботились о погорельцах, вдовах, сиротах, собирая деньги и вещи для них, и о раненых, о которых в то время мало, кто вообще заботился. Ни госпиталей, ни Красного Креста не было, и если тебя с поля боя подобрали товарищи и оставили в каком-нибудь доме, хозяева которого согласились приютить и лечить, то считай, тебе очень и очень повезло. Роль госпиталей и сиделок исполняли именно монастыри, монахи и монашки, но далеко не всех орденов и монастырей. Леди Галисия, мать принца Гарольда и его сестры Алисы, тесно сотрудничала с францисканцами в Гранствилле и с монахинями в Разъезжем, в ее планах было множество нововведений, в том числе – приюты для сирот, в которых их не просто содержали бы кое-как до более-менее вменяемого возраста, а учили какому-нибудь полезному ремеслу, и госпитали и приюты для инвалидов. Но ее планам не суждено было сбыться, она умерла слишком рано. Кое-что делал его высочество, но подобные дела в Нордланде, да и во многом в Европе, были именно прерогативой знатных женщин, мужчинам и без того хватало собственных хлопот. А Габи, разумеется, ничего подобного делать и не хотела, и не умела. Теперь дело сдвинулось благодаря внукам леди Галисии и Алисе, невесте Гэбриэла. Но францисканцы были рады любой помощи, и Ингрид встретили, с ее пожертвованиями, с радостью. Гарет впоследствии страшно был удивлен, узнав, что Ингрид, оказывается, очень набожна. Но набожность ее была обрядовая, формальная – девушка скрупулезно соблюдала формальности, посты, посещала все службы, причащалась, исповедовалась каждую неделю в положенное время, молилась, и при том совершенно не вникала ни в тексты молитв, ни в слова проповедей, которые простаивала прилежно от слова до слова. Ей нравилось по-особому произносить слова, к примеру, говорить «братья и сестры» вместо «братья и сёстры», «млеко» вместо «молоко», и так далее – Ингрид казалось, что от этого речь ее становится более «божественной». И при том она даже не была христианкой в истинном, духовном смысле этого слова. Пожалуй, иные язычники, и те были ближе к Богу, чем Ингрид и такие, как она. Но сама Ингрид искренне верила, что она не только ревностная христианка – она более христианка, чем многие другие, и это возвышает ее, дает ей право судить и осуждать, презирать тех, кто не так ревностно соблюдает формальности, как она сама. Гарет, например. Он считал, что Ингрид ему благодарна, и это ему было приятно. Но с каждым днем впоследствии благодарности в девушке оставалось все меньше и меньше, а собственная роль начинала казаться ей ролью страдалицы и мученицы. Да, он ее поселил в роскошном доме, она ни в чем не нуждается. Но разве взамен она не уступает его похоти, не отдает ему «самое дорогое, что есть у женщины»?! (Цитата из очередной проповеди в соборе Богослова). Да если бы не чувство долга, Ингрид и близко бы его к своему телу не подпустила! И она пространно жаловалась исповеднику, и не только ему, до чего тяжела ей близость с герцогом, как ей не хочется, особенно в постные дни, которые сам герцог почти не соблюдает, но она помнит свой долг. Чем, кстати, заслужила у местного клира глубокое уважение и сочувствие.

Но это было позже. А пока – Ингрид ходила по дому, любовалась посудой, светильниками, занавесями, и была бесконечно счастлива. Наконец-то судьба улыбнулась ей и вознаградила! Ингрид, вообще-то, понимала, что главным ее призом оказался Гарет Хлоринг, но ей хотелось быть благодарной Богу и судьбе, а не ему.

С королевой прибыла, наконец, остальная семья герцога Анвалонского, и принц Элодисский был потрясен тем, как изменилась, как постарела и подурнела Эффемия, которую он помнил сухопарой, немного бесцветной, но очень привлекательной женщиной. Ему, да и всем, кто ее знал, казалось, что она будет оставаться такой очень и очень долго. Как правило, такие женщины и в самом деле долго не утрачивают привлекательности и моложавости. Теперь она казалась в разы старше своего мужа, и по контрасту с ним, полным сил и здоровья, казалась и в самом деле старухой.

Зато София ему очень понравилась. Он много слышал о ней, но не видел никогда; взглянув, принц порадовался за своего старшего сына: с этой девушкой ему никогда не будет ни одиноко, ни скучно.

Сама София разрывалась надвое: с одной стороны, она переживала за герцогиню, с другой – была счастлива видеть Гарета. Она не могла обмануться: он был рад встрече. Представил ее брату, будущей невестке, которая показалась Софии милой и прелестной, кузине, тете.

– Здесь так красиво! – Бурно радовалась София. – Я даже не думала, что когда-нибудь в мыслях и сердце изменю нашим горам и фьордам, но позор мне: я влюбилась в Пойму Ригины! Пока мы плыли по этой реке, я наглядеться не могла на ее берега. Вы живете в прекрасном месте! А вы, значит, Гэбриэл Персиваль. – Она подала ему руку, глядя прямо в глаза своими честными ясными глазами. – Я хочу стать вашим другом, ради Гарета. Это реально?

– Почему нет? – Мягко, как он это умел (иногда), улыбнулся ей Гэбриэл. Девушка ему понравилась с первого взгляда. Не красавица, но много, много лучше, чем красавица: очаровательная. Ее, как добродушного, игривого щенка, которого еще никто всерьез не обидел и не напугал, переполняли любовь к жизни, к людям, ко всему, что ее окружало, здоровое любопытство и юное озорство. Она стремилась как можно больше увидеть, пережить, узнать и понять, и это было заразно: рядом с нею становилось веселее любому, кроме, разве что, уж совсем желчным человеконенавистникам. Вроде, увы, Габриэллы: ей София показалась идиоткой. Говорит громко, постоянно то хихикает, то смеется, то улыбается, одета ужасно, манер никаких. Она, Габи, ее даже в придворные дамы бы не взяла, а ведь эта идиотка деревенская метит в герцогини! Манфред хотя бы вести себя умеет. Нет, определенно, ее кузены – дураки! Неужели это из-за эльфийской крови?.. Как ей не хватало Беатрис! Как бы они сейчас вдвоем обсуждали и высмеивали эту долговязую дурынду, как бы это было весело! А вместо этого она должна торчать одна подле мамы. Она так ждала тетю! Но королева только мило улыбнулась ей, заметила:

– Боже, какая красавица! – И забыла про нее. И Габи обиделась и на тетю. Никто в семье ее не любит, никто! Ну, так и она больше не любит никого из них!

Королеве и прибывшим с нею нордландским и иностранным вельможам тоже продемонстрировали дракона и другие трофеи Гэбриэла. Датский посол долго искал подтверждения тому, что дракон – не настоящий, собранный из частей каких-нибудь экзотических животных, как это порой делали в Дании и других приморских государствах Европы: мастерили русалок из скатов и тому подобное. Тогда ему показали драконьи кости, хранившиеся теперь в музее Золотой Башни. Кости, вываренные в специальном растворе, были твердыми, монолитными и даже блестели. Тут уж не было никаких сомнений: все подлинное. Гости ужасались, восхищались и поглядывали на Гэбриэла с удивлением и даже опаской.

Перед свадьбой королева и его высочество решили о делах и политике не говорить. Все дела были, с общего согласия, перенесены на послесвадебную неделю. Сейчас следовало поздравлять друг друга, веселиться и радоваться. Графиня Маскарельская с помощью Гриба и Альберта Ван Хармена разместила не только гостей, но их свиты, со всеми удобствами, не задев чувств никого из значительных персон. Ну, а что там промеж собой думали и говорили их слуги, ее мало трогало. На то она и чернь (считала графиня), чтобы вечно быть чем-то недовольной, собачиться и ерничать. В этом Габи была ее полная копия, разве что графиня старалась оставаться приятной даже с низшими, Габи же не утруждала себя этим никогда.

Оживился и раскрасился флагами, коврами, цветами, вымпелами и лентами и город. Часть гостей, слуг и челяди остановилась в Гранствилле, трактиры и гостиницы были забиты под завязку, даже самые непопулярные заведения нынче были на коне, а их владельцы торопились извлечь максимум выгоды из этого долгожданного подарка судьбы: цены взлетели не только на цветы и ленты, подорожало все абсолютно. Даже уличные торговцы и торговки сладостями, тыквенными семечками и напитками ломили цены за свой товар, в разы, кстати, подурневший: напитки безбожно разбавлялись водой, сладости стали не такими сладкими, а порции семечек и орехов стали меньше даже на глаз. За самые козырные места и участки разгорались нешуточные битвы, и не раз стражникам приходилось бежать и разнимать двух вцепившихся друг другу в седые космы бабулек-божьих одуванчиков, или дородную тетушку и какого-нибудь коробейника, а перебранки и словесные баталии случались на каждом шагу. Все изнывали в ожидании свадьбы.

И последний предсвадебный день, вроде бы, длинный и изнурительный, подошел к концу как-то неожиданно. Вечером, после ужина, графиня Маскарельская пришла к Алисе в сад и попросила оставить их с невестой наедине.

– Ты же сиротка. – Сказала она ласково. – Ты своих родителей-то совсем не помнишь? Мать?

– Нет. – Ответила Алиса осторожно.

– Я тоже выходила замуж без матери. – Призналась графиня. – Мне няня наша старая все рассказывала, что девушке перед первой брачной ночью знать полагается. А положено это матери рассказать своей дочке. Но ты теперь член нашей семьи, девочка, мы с Гарольдом тебе и отец, и мать, ты даже не сомневайся!

Алиса покраснела: не скажешь ведь, что они с Гэбриэлом близки уже давным-давно, а ее первый раз был ужасен! А графина – чего Алиса, кстати, совершенно от нее не ожидала, – начала просвещать ее так бережно, так деликатно, касаясь интимных подробностей с такой осторожностью, что не смутила бы и самое невинное сердечко. Думая о себе, такой невинной, такой доверчивой, и о своем первом опыте, Алиса расплакалась на груди у графини, как и Гэбриэл, тоже наконец-то приняв в свое сердце эту женщину, часто невыносимую и вздорную, но любящую и добрую. Гарет был прав: у леди Алисы было золотое сердце, которое искупало грехи головы с лихвой.

В это же самое время его высочество тоже позвал сына для разговора.

– Ты взрослый мужчина, – сказал он, – у тебя есть дочь, и будет еще дитя. Поэтому никаких тайн я тебе не открою, разумеется. Но твоя невеста – девочка нежная, деликатная и скромная, и тебе нужно проявить особый такт и особую выдержку завтра, в вашу первую брачную ночь.

Гэбриэл, смутившись точно так же, как Алиса, и по той же самой причине, покраснел:

– Я люблю Алису и никогда не обижу ее.

– Разумеется! Но послушай одну короткую притчу. Однажды мужчина спросил у Бога: «Господи! Почему девушки всегда такие красивые, веселые, милые, оживленные, а женщины – такие вздорные, сварливые, непривлекательные?». И Бог ответил: «Потому, что девушек создал я, а женщин из них делаете вы».

Гэбриэл криво усмехнулся.

– И это чистая правда, Гэри. Какой женщиной станет твоя невеста, зависит от тебя. Не обижай ее, не пугай и не торопи. Если почувствуешь, что ей страшно, что она не готова – не настаивай, сдержись. Пойми, что это окупится тебе потом сторицей. Женщина, чей первый опыт был болезненным или оскорбительным, может навеки остаться холодной, и превратится со временем либо в холодную и безразличную к тебе особу, либо, напротив, станет неразборчивой в связях и принесет тебе позор и горе. Да, да, и это – следствие мужской ошибки, поверь мне. – И он продолжил объяснять Гэбриэлу, как важно проявить максимум деликатности, терпения и такта с новобрачной, а Гэбриэл погрузился в свои тяжелые воспоминания. Сегодня он смотрел в саду Алисы на Клэр – просто смотрел, не приближаясь, чтобы не напугать ее. И на сердце его был праздник. Еще одна жизнь была вырвана у Красной Скалы, еще одно сердце оттаивало и училось жить без страха и горя. Но всего этого горя и страха могло бы не быть вовсе! Почему жизнь не могла быть правильной у всех?! Почему люди не хотят жить так, как учат их родители, церковь, мораль? Ведь это так просто! Как устроить все правильно, какие принять законы, как учить детей, чтобы никто и помыслить не мог сломать чужую жизнь, исковеркать чужие душу и тело?!

Гарет в это самое время принимал баронессу Глюк из Майского Дерева. Альберт Ван Хармен почти мистическим каким-то образом выцепил ее, направляющуюся к его высочеству, среди всех свадебных гостей, выслушал, и отвел к Гарету.

– Я не думаю, – сказал почтительно, – что перед свадьбой их высочествам следует слышать эту женщину. Но ее рассказ так важен, что и перенести аудиенцию на несколько дней невозможно. Впрочем, это ваша прерогатива: принимать решения.

Выслушав пожилую женщину, Гарет встал с герцогского трона и заходил взад-вперед, размышляя. Вести были тревожные, даже, можно сказать, страшные. Баронесса не знала, что произошло с поселком, ее сыном и невесткой, эти слухи сюда еще не дошли. Но хватало и того, что она поведала: требований страшной дани, угроз, жутких тварей и общего плачевного положения людей в Пустошах. Но если сейчас рассказать это отцу и брату, придется не свадьбу завтра праздновать, а проводить срочный совет и действовать. Он же поклялся брату, что свадьба будет! Впервые за эти дни шевельнулось в груди сомнение: а что, если страхи брата не напрасны? Свадьба будет отложена на неопределенный срок, а там может закрутиться такое, как в Междуречье, а то и хуже, что будет не известно, когда она состоится и состоится ли вообще. А между тем, брат спит с Алисой, и это может принести свои плоды – буквально.

Но и оставлять без внимания крик отчаяния его вассалов – нельзя. Междуречье – ленные владения брата, но Пустоши – это уже его земля и его люди.

– Я отправлю туда своих людей. – Решил он. – Немедленно, не смотря на свадьбу. Будьте нашими гостями, госпожа, и очень вас прошу, завтра, во время торжества и пира, не рассказывайте никому о том, что рассказали мне! Мы с братом разберемся, обещаю. Мы и так собирались сразу после свадьбы заняться Пустошами, сократив даже медовый месяц.

Свидетелем того, что Гарет собирает и отправляет в Майское дерево людей, оказался Фридрих – он старательно прятался от королевы и прилип к Гарету.

– Прошу, принц, – серьезно обратился к нему тот, – никому ни слова!

– Ты меня знаешь! – Возразил Фридрих. – Позволь, однако, мне возглавить твоих людей. Не желаю сталкиваться с женой, а это отличный повод!

Колебался Гарет недолго. Кого ни отправь сейчас из замка в Пустоши, это будет наказание, и человек останется недоволен. А отправлять кнехтов без знатного предводителя нельзя.

– Хорошо. – Кивнул. – Благодарю, принц. Это неоценимая услуга.

– Я все понимаю. – Возразил немец. – Передавай мои поздравления хорошенькой новобрачной и ее молодому супругу. А моя женушка пусть веселится без меня!

Проводив Фридриха и саксонцев под командованием Гейне, Гарет вернулся в Рыцарскую башню и поднялся к брату. Не ошибся: тот и не думал спать. Нервничал страшно.

– Мне все кажется: что-то случится. – Сказал Гарету. – Не могу успокоиться, хоть тресни. Не могу поверить, что завтра мы с Алисой станем мужем и женой, и не надо будет прятаться от всех, скрывать наши отношения, делать вид, будто мы только за ручки держимся. Стремно, сил нет! Отец сегодня мне рассказывал, как надо вести себя с новобрачной, а я чуть сквозь землю от стыда не провалился…

– Есть старый и не очень красивый обычай. – Сказал Гарет. – Показывать утром гостям простыню новобрачных. Вообще-то, Хлоринги отказались от него еще во времена Генриха Великого, а может, и раньше. На юге вообще его уже почти забыли, но на Севере еще помнят. Анвалонцы собираются у вас под окном «Ночь нежна» петь, и…

– Погоди, чего они собираются?! – Нахмурился Гэбриэл.

– Ну, тоже очень старый и на юге позабытый обычай: петь под окнами новобрачных «Ночь нежна», песня такая… Я ее не слышал, если честно, никогда.

– Еще не хватало! – Фыркнул Гэбриэл, представив, что будет с его Солнышком, если в самый пикантный момент Эльдебринки заорут под окном дурниной. Песня, может, даже и красивая, но как поют погодки, Гэбриэл уже слышал.

– Куда деваться, это ж Эльдебринки. – Сморщил нос Гарет. – Друзей обижать нельзя. И это не самое ужасное, Гэйб.

– ты опять о простыне?! – Гэбриэл нахмурился сильнее.

– Учитывая все сплетни об Алисе, всю эту суету мерзкую вокруг нее и тебя, лучше бы этот обычай соблюсти.

– И что мне ей, кровь пустить?!

– Я все устрою, не парься. Королева мельком мне подтвердила, что бумаги для тебя готовы. Завтра после свадьбы там же, в соборе, тебя коронуют герцогской короной. Ты станешь герцогом Ивеллонским. Кардинал и Альберт в курсе, короны для тебя и Алисы готовы.

– Ты веришь, что завтра все пройдет хорошо? – Гэбриэл глянул на брата блестящими от волнения глазами.

– Да. – Не колеблясь, ответил Гарет. – Все будет отлично, Гэйб. Ложись уже, попробуй поспать.

– Не могу. У меня все внутри дрожит и тошно как-то… Страшно, хоть тресни.

– Крепко же тебя эта Красная Скала держит. – Тихо сказал Гарет. – Столько уже пройдено, столько сделано, а все равно, не отпускает до конца.

– Да. – Помолчав, согласился Гэбриэл. – держит. Сам знаю, и бесит это меня, и злость берет не знаю, какая, но – держит. До сих пор пытаюсь в душе хоть как-то все переиграть, придумать, как надо было, чтобы не было ничего… И все упирается в тот день, когда я впервые Алису встретил. Надо было хватать ее и драть в горы. Без друзей, одному, черт с ними со всеми… Зачем я этого не сделал! – Воскликнул он. – Придурок!.. Мне же не столько себя, – сказал он еще, – сколько ее жалко! От каких мук я ее спас бы тогда!!!

– Добро пожаловать в мой мир. – Криво усмехнулся Гарет. – Я постоянно такой же херней страдаю. – Он налил себе и брату немного портвейна. – Зачем я котел перевернул, зачем я к дядькам подался, нужно было к Мириэль… Не надо было в Европу уезжать, и так далее. Вот, как-то так. Младший, забудь. Завтра самый важный день в твоей жизни. Ты станешь женатым человеком, это совсем другой статус. Да еще и герцогом! А твоя жена – герцогиней. Ты лучше об этом подумай, а не о том, что было бы, если б кое-чего не было. Поверь: это бег по кругу. От этого только тошно становится, а толку – никакого.

Ему еще долго пришлось успокаивать своего брата – тот никак не хотел спать или, хотя бы, настроиться на лучшее. И Гарет просидел с ним до утра. Рассвет застал их бодрствующими, слегка хмельными и смеющимися – они вспоминали разные смешные мелочи последних дней, мальчишник, «подвиг» Иво, и на душе у обоих было относительно легко.

Алиса тоже полночи не могла уснуть; с нею ее волнение разделяла Аврора. Под утро девушек сморил сон, и, как оно обычно и бывает, не успели они закрыть глаза, как нужно было уже вставать. Коттедж и башня Алисы уже стояли на ушах: нужно было одеваться, причесываться, украшаться, и так далее. Пахло горячим утюгом, глаженым бельем, паленым волосом, лавандой, розой, фиалкой и бергамотом. Графиня Маскарельская явилась помочь невесте одеться, и лучше бы она этого не делала! И без того взвинченные, девушки мгновенно были доведены ею до истерики, и получили от нее нагоняй: обязательно портить невесте праздник своими нервами?! Удивительно, но все было сделано красиво, безупречно и в срок. Алиса, в снежно-белом нижнем платье из морозного эльфийского кружева и в бледно-розовом, с алмазным блеском, платье-котт, была чудо, как хороша. Ни один мужчина не должен был сегодня ни прикасаться к невесте, ни видеть ее, и окружали Алису только девушки и женщины. Причем миловидные и веселые – еще одно обязательное условие. Прическу делали тоже девушки, хотя обычно Алису причесывал один из лучших парикмахеров Нордланда, живший в Хефлинуэлле. «Что-то новое, – бормотала Аврора, загибая пальцы, – что-то старое, что-то взятое у подруги и что-то голубое… ничего не забыли!». «Как моя прическа, посмотри сзади, мне кажется, не ровно… – Да что ты, все идеально!». За окнами, в саду, чирикали и щебетали птицы и жужжали пчелы. Было по-утреннему свежо. Служанки то и дело выбегали на стену, чтобы посмотреть на небо – не набежит ли тучка, не испортит ли погоду? – но небо было чистым. Наконец, Алиса была готова, ее подруги тоже. Поверх прекрасной свадебной фаты невесту покрыли еще одной накидкой, чтобы ее не увидел некстати ни один мужчина, и повели во двор, где уже ждали оседланные лошади. Разумеется, погодки подсматривали! Это была еще одна неформальная традиция, и как же было ее не соблюсти? На лошадь Алису тоже подсаживали подруги. Два разодетых по-праздничному пажа поехали впереди – в городе они должны были вести под уздцы лошадь невесты. Алису покрыли так, что не видны были даже руки, и погодки тут же донесли жениху: там не факт, что твоя невеста!

– Смотри, – делал таинственную рожу Хильдебрант, – и такое бывало: обвенчается парень в церкви, покрывало снимут, а там чучело такое, что хоть отравись!

– Да-да. – Серьезно кивал Седрик. – Бывало, и не раз! Заманят мужичка симпатичной бабенкой, а замуж ему другую подсовывают!

– Я что, – нервничал Гэбриэл, которого тоже одевали брат и друзья, – ее вообще не увижу, пока не обвенчаюсь?

– Не слушай их. – Гарет отступил, придирчиво оглядывая брата. – Увидишь, конечно. Перед алтарем покрывало снимут. Там уже не надо бояться сглаза, место-то святое.

– Да и стоит наряжаться так, – Иво подал Гарету цепь с рыцарскими орденами Гэбриэла, – если никто не увидит? Какая девушка на это согласится?

– Тебе нужен третий орден. – Гарет надел цепь, слегка поправил ее, – для симметрии. А то что это такое?

– Ты герцог. – Хмыкнул Гэбриэл. – Возьми, да награди брата и вассала. А то, кроме обнимашек публичных, ни фига, никакой награды за помощь, жадоба!

– А я-то все ждал, когда ты меня этим попрекнешь! – Засмеялся Гарет. – Ладно, Иво, тащи сюрприз.

– Орден Льва. – Объявил торжественно, и погодки засвистели, зааплодировали и заулюлюкали. – За храбрость и рыцарскую доблесть. Специально, по моему заказу (письменному), изготовили. Чистое золото, рубины. Ничего для брата и вассала не жаль!

Гэбриэл глянул на себя в зеркало. А ничего! Ну, не цветной. Черное, белое и глубокий серый. Зато драгоценности оживляют, сверкая. И ткань шикарная. Хорошо, что сейчас не июль, а конец августа, не сжарится на жаре. Глубоко вздохнул, зажмурился, тряхнул головой:

– ну, что? Едем?..

Марк, нервничая, ждал в таверне «Спящий великан». Сегодня! По обычаю, невесту будут сопровождать одни бабы да несколько пажей – самый удобный момент, другого такого может и не возникнуть никогда. В таверну вошел Кот, и Марк напрягся:

– Ты чего здесь?

Тот рухнул на стул подле него:

– Не получится.

– Это почему?!

– Кругом люди Хлорингов. В порт все подступы перекрыли, даже на дубах вдоль дороги засели. Словно знают. Не завелась у нас, случаем, «крыса», а?..

Марк промолчал, только с досадой стукнул бокалом о стол. Дело не в «крысе», разумеется. Просто Кот не в курсе, на кого на самом деле они охотятся, думает, что кто-то готов отвалить за смазливую девчонку кучу голды, такое порой бывало. А вот Хлоринги понимают, какая это желанная и диковинная добыча на самом-то деле. Вот и просчитали все… Кот перечислял: арбалетчики там-то и там-то, люди с собаками на дороге к порту… А если не по воде, то никак. В Пойме ни по какой дороге не уйдешь от эльфов. Только Барр, пожалуй, и сможет помочь. – Понял он. Но как, как обезопасить себя, как продать ей лавви и при том получить за нее то, что причитается, а не какое-нибудь смертельное заклятие?.. Об этом следовало подумать, и очень хорошо подумать. А пока поглазеть на свадьбу, может, удастся присмотреть в толпе или в свите кое-что интересненькое или полезное.

На дороге от Садов Твидла невесту и ее свиту уже ждали. Под копыта лошадям полетели цветы и хмель, раздались поздравления и приветствия. Встретить и поздравить невесту вышли все Твидлы, включая маленьких детей, люди пришли и приехали со всей Поймы и дальше; везде были музыканты, музыка звучала от перекрестка у Садов Твидла и до самого Богослова, где уже собрались гости, и его высокопреосвященство ждал невесту, облаченный в парадную мантию. Город готовился пировать вместе с замком, вновь накрывались столы под знаменитыми Гранствиллскими дубами, и у южных ворот на обширной поляне у ручья, и у Юго-Западных, и у ворот Блумсберри. День выдался на радость всем заинтересованным лицам прелестный: не жаркий, теплый, безветренный, пахнущий свежестью и поздним летом. Облака, белые, пухлые и небольшие, не грозили и каплей дождя. Когда кортеж невесты ступил в Ригстаунские ворота, в городе разом зазвонили колокола всех церквей, и от их веселого перезвона стало весело и как-то по-хорошему волнительно на сердце практически у каждого. Все в городе знали, слышали, что брак совершается по большой любви, что невеста – бесприданница и сирота, и в этой свадьбе нет и капли расчета или какой-то интриги. И это было приятно и волнительно вдвойне, ведь Гэбриэла Хлоринга Гранствилл успел полюбить, и большинство гранствиллцев радовались за него и его невесту совершенно искренне. Конечно, находились и такие, кто завидовал, или просто не верил, и даже такие, кто вспоминал все гадкие сплетни о невесте и о женихе, но их не слушали и не поддерживали в этот солнечный день. Даже нищие, которых стража убрала с пути невесты, чтобы не дай Бог, не расстроили своим видом ее в такой день, были не в обиде, тем более что по приказу герцога и его брата, для них тоже были накрыты столы под стенами монастыря францисканцев.

В Старом Городе над улицами протянули веревки с цветными флажками, дома были украшены цветочными гирляндами и коврами, вывешенными с балконов, горожане и горожанки все были в праздничных нарядах. Под их приветствия и отовсюду звучащую музыку, под звон копыт и колокольный перезвон, невеста подъехала, наконец, к собору. Спешилась с помощью подруг, и, не поднимая покрывала, скрывавшего даже свадебное платье, поднялась по ступеням ко входу. И только у алтаря, где ее ждали посаженные отец и мать – его высочество и графиня Маскарельская, – они бережно, чтобы не повредить свадебные украшения, сняли с нее покрывало, и Алиса вздохнула от облегчения. Под покрывалом было неуютно, не видно ничего, и весило оно, между прочим, не много, но ощутимо. Подружки невесты тут же оправили на ней все, что нужно и на всякий случай. И все собравшиеся гости, во главе с королевой, могли увидеть и оценить великолепие свадебного наряда невесты, ее тонкую красоту и изящество, подчеркнутое эльфийским морозным кружевом. Даже Изабелла вынуждена была признать, что девочка дивно хороша – чего признавать очень и очень не любила, и всегда ухитрялась найти в самой красивой женщине или девушке какой-нибудь изъян. Алису она считала слишком маленькой, слишком хрупкой для ее высоченного жениха… Которого все еще порой вспоминала не без сладострастного чувства в теле и сердце. Ключник не лукавил: она просила у него красавца с Красной Скалы, не подозревая, что это ее собственный племянник, и долго грезила о нем, не получив желаемое – Ключник заломил нереальную цену тогда. И на Алису королева смотрела не без некоторого ревнивого чувства в душе. Так вот, каких куколок выбирают самые желанные мужчины на Острове!

Жених с друзьями ехал куда быстрее, чем невеста, и обогнул турнирную площадку, направляясь к Южным воротам, когда невеста еще не добралась до ворот Старого Города. В городе, на Полевой улице, коней пришлось придержать, и все равно, к собору они подъехали сразу же за невестой. Слуги еще не закрыли двойные огромные двери с витражами за последней из подруг невесты, а жених уже появился на площади. Гэбриэла бил такой мандраж, что даже подташнивало. Все казалось каким-то зловещим именно из-за праздничности и легкости. Все так здорово, что просто не может быть без подвоха! Брат и Иво, понимавшие состояние Гэбриэла, как никто, изо всех сил старались успокоить и расслабить его, но у них не получалось. Его иррациональный страх был сильнее. И Гарет, вздохнув, решил положиться на время: церемония завершится, даст Бог, безупречно, и Младший успокоится сам собою. Герцог и его высочество приняли самые драконовские меры предосторожности; помимо вооруженных кнехтов во всех укромных местах, в толпе было полно переодетых агентов, из города незаметно удалили всех, кто вызывал хоть какое-то подозрение. «Если хоть кто-нибудь, – обещал себе Гарет, – только попытается что-то испортить, лично придушу голыми руками!». Помочь обещали и эльфы, которых Гарет попросил о помощи, наступив на горло собственной гордости: брат и его свадьба важнее. Мириэль заверила его, что ничто не помешает церемонии. И все же страх брата передавался и ему: Гарет тоже бессознательно ждал подвоха.

Но пока никакого подвоха не было и в помине. Жених вошел в собор и увидел впереди, на возвышении перед алтарем, свою невесту, залитую мягким цветным светом из витражных окон. И забыл обо всем, даже о страхе: такая она была прекрасная! Маленькая, хрупкая в тяжелом пышном платье, изящная. Кисти рук, наполовину скрытые кружевными рукавами, казались крохотными, как у ребенка. Хор запел тихонько и нереально-красиво нежными детскими голосами, и он пошел к ней, не сводя с нее глаз. Вспомнил вдруг, совершенно отчетливо вспомнил: ему снилось это еще на Красной Скале! Он видел во сне Алису, стоявшую на возвышении, сияющую, счастливую. Тогда это казалось просто красивым сном, которому никогда не сбыться. И все же это сбылось… Как сбылось многое другое, такое, что он тогда и вообразить бы себе не смог, не то, чтобы мечтать об этом. Какой путь был пройден до этого момента! Сколько было сделано, найдено, потеряно, сколько крови пролито! И все меркло перед красотой происходящего. Они смотрели в глаза друг другу, и ничего и никого больше не было вокруг, они были одни на своем седьмом небе.

Слова кардинала, венчавшего их, Гэбриэл слышал, понимал и даже вполне адекватно реагировал, и при том они были совершенно не важны. Ничто не было больше важно. Правда, когдакардинал задал сакральный вопрос, не знает ли кто того, что сделает этот брак невозможным, и пусть либо скажет сейчас, либо молчит вовек, все напряглись, даже Гарет, который быстро рыскнул глазами по собору. Но никто не сказал ни слова.

– Да. – Сказал твердо Гэбриэл, когда его спросили, своей ли он волей вступает в этот брак, и готов ли любить, хранить, беречь и так далее?

– Да. – Тихонько ответила на тот же вопрос Алиса.

– Можете обменяться кольцами. – Позволил с ласковой улыбкой кардинал, которому тоже очень нравилось все происходящее. Как редко приходилось венчать такую искренне влюбленную пару в их кругу! Да почти никогда. Кольца жениху и невесте поднесла на бархатной подушечке Вэнни, гордая, слегка испуганная, нарядная и красиво причесанная. Кольцо невесты было такое маленькое! Под стать пальчику, на которое было надето.

– Властью, данной мне… – Донеслось до них. – … объявляю вас мужем и женой. Можешь поцеловать свою супругу, сын мой! – И все присутствующие женщины, как по команде, прослезились от умиления, когда новобрачный нагнулся к своей маленькой новобрачной и поцеловал ее бережно-бережно. Даже королева украдкой утерла предательские слезинки! Нет, нисколько не портило впечатления то, что невеста такая маленькая! Напротив, было так трогательно, так… красиво.

«Мы женаты! – Осознал после поцелуя Гэбриэл. – Твою мать, это случилось, мы женаты!!!». Только когда камень этот рухнул с его души, Гэбриэл до конца осознал, как он был тяжел. Как страшно ему было на самом деле! В этот миг лопнула и осыпалась мелкой пылью последняя цепь, приковывающая его к Красной Скале. Злобное предсказание мерзкой женщины, которое точило его сознание и подсознание все это время, оказалось бессильным – как вся кажущаяся мощь и вся былая власть того проклятого места. Все теперь казалось окончательно решенным и возможным. Они с братом уничтожат Красную Скалу. Они уже ее уничтожили.

И настоящим сюрпризом для всех присутствующих стало заявление королевы, что она в качестве свадебного подарка дарует Гэбриэлу Персивалю Хлорингу, графу Валенскому и так далее, северо-восточные земли, именуемые Ивеллоном, и титул герцога Ивеллонского. Отныне это был его феод, и он получал из рук королевы все необходимые бумаги с королевскими печатями, подтверждающие его власть и право дарить эти земли своим вассалам, наделять их титулами и всем, что положено в таких случаях. А из рук кардинала – герцогскую корону. Многие из гостей, включая герцога Анвалонского, были не просто удивлены – шокированы и крепко озадачены. Это был сюрприз сюрпризов, воистину! А Гэбриэл возложил герцогскую корону на голову своей новобрачной. Отныне Алиса была герцогиней Ивеллонской. И это так больно задело Габи, что та чуть не заплакала при всех. А ей еще пришлось обнимать и поздравлять новобрачных, под суровым взглядом матери, которой ослушаться не смела! Даже Алису!

На ступенях собора их встретила настоящая метель из цветочных лепестков, и дождь из хмеля. Толпа бурлила, шумела, поздравляла, кругом были счастливые, улыбающиеся лица. Город едва ли не впервые видел графа Валенского так широко, беспечно и радостно улыбающимся, мигом помолодевшим до своего истинного, совсем еще юного, возраста. Обычая бросать букет невесты подружкам еще не было, невеста бросала свой букет к ногам коня Генриха Великого. Было множество всяческих мелких примет на этот случай: упадет ли букет к ногам коня, и к какой, или в воду, а если в воду, то куда именно? Алиса ухитрилась бросить букет так удачно, что все знатоки примет были единодушны: главой этой семьи будет именно она! Гэбриэл подхватил Алису на руки, то и дело легко касаясь губ губами, глаза обоих, не отрываясь, сияя, смотрели только друг на друга. Каким было блаженством: не скрывать больше своих чувств и своих поцелуев! Алиса мечтала давным-давно, что будет целовать Гэбриэла при всех! У нее был самый красивый, самый лучший, самый-самый муж, и пусть все вокруг смотрят, завидуют, пусть умирают от зависти – она будет целовать его, и плевать на условности!

– Ты только мой теперь, Гэбриэл Персиваль! – Твердила она между поцелуями. – Теперь никто не посмеет даже подумать, чтобы отнять тебя у меня! Теперь и ты не посмеешь думать о других, ты слышал?! Не посмеешь!

– Да я и так не смею, Солнышко! – Смеялся Гэбриэл, усаживая ее на Имбер. – Ты разве не знаешь? – Он замер, глядя на нее снизу вверх. – Я твой с того самого дня, как мыл тебе ножки в ручье. – Поцеловал туфельку, скрывающую эту самую ножку. – Навсегда твой, мой ангел.

– Ты знал про Ивеллон? – Спросил Анвалонец у своего друга, когда они подошли к своим лошадям. Тот пожал плечами:

– Что сын давно нацелился на эти земли, я знал. Но королева удивила и меня. Даже не представляю, когда они успели сговориться об этом! Он часто расспрашивал об юридических аспектах, о том, правда ли, что любой, кто отобьет часть тамошних земель у нечисти и закрепится там, получит титул… особенно интересовался тем, распространяется ли это на полукровок.

– Вон что у него на уме… – Протянул герцог Анвалонский. – Ну, будем надеяться, что он только полукровок туда отправлять будет, сам не сунется. Закрепиться в Ивеллоне невозможно, ты же знаешь. Кто только не пробовал! Тамошняя прорва все перемолола и даже жмых не выплюнула.

– Да. – Принц Элодисский с тревогой глянул на своего счастливого сына. – Я очень надеюсь, что он сам туда не отправится… Очень надеюсь.

Анастасия, едва спешившись во дворе клойстергемского королевского замка, услышала от слуги о болезни дяди, и, не сняв перчаток для верховой езды, как была, бросилась бегом в его покои, только полы ее черных одежд развевались за нею.

– Дядя! – Выдохнула, склоняясь к нему. Герцогу было лучше, он теперь полулежал в постели, обложенный подушками, даже читал, хотя слабость его еще была так велика, что, прочитав одну-две страницы, он откладывал книгу и, прикрыв глаза, отдыхал и набирался сил для нового подвига. Анастасия появилась как раз во время такой передышки. Схватила его руку, прижала к губам, потом к щеке:

– дядя, родной, как вы меня напугали! Как вы? Вам лучше?!

– Лучше, ребенок, лучше. – Ответил герцог Далвеганский, искренне радуясь возвращению племянницы. Как он был глуп, что позволил брату держать девушку Бог весть, где столько времени, когда они могли бы быть всем друг для друга уже давно!

– Теперь, когда ты вернулась, и вовсе хорошо. Садись, ребенок, рассказывай.

– Погодите! – Анастасия встала, прошлась по покоям герцога. – Что вы едите? Что пьете? – Понюхала кувшин с козьим молоком. – Свежее? Где этот… – она брезгливо скривилась, – медикус?

– Это обождет, ребенок. Я давно тебя жду, жду с нетерпением. Есть очень важное дело, которое я не могу доверить никому, даже брату. Сам я, увы, сейчас не в силах, а время не терпит. Садись.

Результаты тинга, хоть и ожидаемые, герцога не порадовали. Но мир между Анвалонцами и Элодисцами его не обескуражил.

– То, что молодые сдружились, не так и страшно, Анастейша. – Пренебрежительно заметил он. – Поссорить таких горячих парней – пара пустяков. Есть у меня одна идейка… Все завязано на этой их девчонке, Габриэлле. Она глупа, и, как мне успел написать Орри, распутна. Спуталась с каким-то сквайром. Уверен, Анвалонцам не понравится, что Хлоринги пытаются им подсунуть червивое яблочко. Пусть и королевских кровей. Это нужно как следует обдумать, и найти исполнителя понадежнее. Как жаль Орри, как жаль!.. Ты не знала его, а это был удивительный парень, таких на свет единицы рождаются. Так что ты думаешь о братьях? Рассказывай.

– Они… – Анастасия задумалась, подбирая слова. – Нравятся. Оба. Каждый по-своему. И я не только как женщина сейчас говорю, дядя. Они нравятся всем.

– Как бы ты в общем их охарактеризовала? Главное в них?

– Им нельзя не верить. – Подумав еще, осторожно произнесла Анастасия. – Когда князь Валенский грозит: «Убью», ему верят все и сразу. Он такой… чувствуется, что он не колеблется, если ему что-то нужно, не боится ничего. И никого. Я говорила, что он убил маршала?

– Я об этом уже несколько дней, как знаю. – Герцог вновь прикрыл глаза. – Отчаянный, подлец. Обвинил в содомии и убил… Весь Остров до сих пор в шоке, а особенно папаша твой.

Анастасия только глазами сверкнула, но сдержалась. Ей так хотелось, чтобы Хлоринг убил и ее отца!

– Ну-ну. – Укоризненно покачал головой герцог Далвеганский. – Он какой бы ни был, но мой брат, а тебе отец. Родню не выбирают, ребенок, а живут с такой, какая есть. Родной человек, родная кровь, он все равно – родной. Другого не будет. Не станет этого – не будет никого. Поэтому помни, ребенок, запомни на всю жизнь: дома можешь хоть кол ему на голове тесать, ругайся, как хочешь, хоть дерись. Но перед всем остальным миром ты должна стоять за свою кровь горой. Только так. Пока он есть у тебя, есть и семья, и дом. Есть ниточка, которая связывает тебя с твоей семьей, со всеми, кто был и будет. Ты – как зеленый лист на дереве, а не станет семьи – будешь лист опавший, игрушка ветров и случая. Поняла?

– да, дядя. – Кротко, не поднимая глаз, ответила Анастасия, и герцог усмехнулся:

– Упрямая. Люблю это в тебе. Но ты поймешь, что я прав, и лучше бы ты это сразу поняла, а не тогда, когда уже ничего исправить нельзя будет. Жаль, что я не забрал тебя к себе уже давно! Прости меня за это, ребенок.

У Анастасии сердце сжалось. Она услышала в этой просьбе первый звоночек: дядя сам уже думает о своей смерти. И это было страшно. Она только-только привязалась к нему, научилась его любить. Он был ей так нужен! За такое короткое время он сделал ее новым человеком, дал ей столько, что все, что было в прошлой жизни, казалось мелочным мороком. Кроме любви к Вэлу.

– А мне – нет. – Ответила она. – Да, я лишена была общения с тобой, и это ужасно. Но у меня был Вэл, дядя, и это было… прекрасно. Не смотря ни на что.

– Да… – Вздохнул герцог. А может, она и права. Не будь этой любви и смерти этого несчастного Эльдебринка, и девчонка так и прожила бы тенью на периферии его жизни, забитая, тихая. Выдали бы ее замуж лет в четырнадцать и забыли бы. А этот шок девчонку изменил, пробудил мужество и незаурядный ум. Мальчишка-то, – подумалось ему еще, – был, похоже, не самый умный и не самый выдающийся сам по себе, а каких делов понаделал!

При этом ему даже и невдомек было пока, каких именно.

Герцог Анвалонский долго колебался, рассказать ли Гарольду о том, что произошло с его младшим сыном, и о том, какую он задумал месть, или нет. И в конце концов решил, что не расскажет. Гарольд был ему другом, в этом Анвалонец не сомневался. Лучшим другом, какой может быть у мужчины. Он не предаст, не оставит в беде, не осудит и не станет злословить за его спиной, всегда придет на помощь. Но Гарольд – неисправимый пацифист, он против любой войны, твердит о своем «худом мире», о том, что нужно искать любые пути для мирного решения, идти на любые переговоры, на любые компромиссы, искать мирное решение. Так же, как и старина Лайнел, царствие ему небесное. Слов нет, именно благодаря этим двум миротворцам, остров не знал обычных для Европы кровопролитных стычек между дворянами почти полвека. Но разве ж это пошло на пользу?.. Рыцарь – он же, как добрый конь, от долгого стояния в конюшне дуреет, ему необходимо выпустить пар. И похоже, этого пара скопилось столько, что того и гляди, рванет. Нет, – пришел к выводу герцог, – лучше мы начнем, а там поставим Элодисцев перед фактом. Похоже, что мальчишки-то как раз будут не против. Боевые парни, хоть и полукровки. Ну, не любил герцог эльфов! Когда Гарольд на своей эльфийке женился, он сразу сказал: ничего хорошего из этого не выйдет, ты, друг мой, не в Аркадии, ты в Нордланде. Любовь – это прекрасно, но народ твой эльфов не любит, и твой брак сочтет предательством. Пока ты в небесах паришь и любовью упиваешься, тебе твои же подданные подложат такую здоровенную, такую вонючую свинью, что ахнешь. И что?.. А так и вышло. Жаль герцогиню. Да, эльфа, и, как говорили, ведьма. Но красивая была – глаз не оторвать. Вся такая светлая, сияющая, звонкая, словно песня. И девочка, – думалось ему, когда он смотрел на маленькую внучку Гарольда, – вся в нее. Только волосы черные, как у деда и отца, да глаза серые, а Лара вся была ореховая, золотистая. Пока молодожены целовались и наслаждались своей эйфорией на площади, Анвалонец присел, подозвал ее:

– А иди-ка к деду, маленькая эльфочка.

Девочка подошла, заложила ручки за спину, рассматривая его.

– А у меня есть деда. – Сообщила. – И кстати: как ваши дела?

– Хорошие у меня дела. – Засмеялся герцог Анвалонский. – Я друг твоего деда, красавица.

– Я знаю, Бешеный Зубр. А что такое «Бешеный Зубр»?

Анвалонец крякнул, принц Элодисский слегка покраснел, смущенно улыбаясь.

– Это такое прозвище, маленькая принцесса. Его светлость порой бывает несдержанным, потому его так и прозвали.

– А что такое «несдержанным»?

– Ну, Аскольд, держись. – Похлопал по плечу друга принц Элодисский. – После «что такое» будут «а почему», а следом – «зачем», и последние – самые ужасные.

– Разрешите? – Бледная, погасшая герцогиня Анвалонская вдруг обнаружила какие-то искры интереса, подойдя к Вэнни. – Кто эта прелестная девочка?

Вэнни, услышав, что она прелестная, напыжилась и принялась водить носком туфли перед всеми, чтобы показать, что у нее не только платье красивое, но и туфли новые.

– Это моя внучка. – Ответил принц Гарольд. – Наша маленькая эльфийская принцесса, дочка Гэбриэла. Внебрачная. Она Ол Таэр, и потому эльфы признали ее своей принцессой. Для них наши понятия о внебрачных или законных детях ничего не значат.

– И как зовут вашу принцессу? – Подобрев лицом, спросила герцогиня.

– Меня зовут Айвэн Ол Таэр. – Сообщила Вэнни. – Моя бабушка – Лесная Королева, а еще одна моя бабушка умерла. Ее звали Лара. Я на нее похожа. А вы кто? А мне вот столько лет. – Она показала герцогине четыре пальчика. – Я несла кольца папочки и Алисы в церкви, и все-все сделала правильно! А Алиса теперь мне мамочка, хотя моя мамочка тоже умерла. Но я должна называть мамочкой Алису. Алиса хорошая, я не против. А у вас есть дети? Ну-у, к примеру, маленькая девочка, я бы с нею играла… Или мальчик?

– Мои дети уже большие. – Сказала герцогиня, куда спокойнее, чем ожидал испугавшийся за нее муж. – У них у самих скоро будут маленькие дети. И тогда тебе будет, с кем поиграть.

– Так вы бабушка! – Поняла Вэнни. – У меня еще не было бабушки! Кроме Лесной Королевы, но она не настоящая бабушка, она молодая слишком! И одевается красиво.

Герцогиня покраснела. Обижаться на детскую непосредственность было нелепо, но и игнорировать ее – невозможно. Эффемия вдруг осознала, что не нарядилась на свадьбу, поехала в церковь в старом траурном платье. И выглядит ужасно – а ведь из-за этого могут переживать ее сыновья и муж, стесняясь ее. Она уже ощутила на себе влияние лавви, пронизавшее всю округу, но особенно сильное – в Хефлинуэлле. Горе не ушло, но как-то поблекло, женщина смогла уже видеть окружающих сквозь его пелену. Вспомнила, что у нее есть дочь, сыновья, муж. Которые тоже скорбят о Вэле. Каждый по-своему. Даже погодки, не смотря на их жизнерадостность, тоже скорбят. Уж она-то, их мать, это хорошо понимала!

Взрыв жизнерадостного смеха показал, что молодежь закончила ритуал бросания букета. Генрих Великий украсился свадебными венками и цветочными гирляндами, в бассейн у его подножия щедрым дождем просыпалась мелочь, которую гранствиллской ребятне предстояло собирать не один день. Пора было трогаться обратно, в Хефлинуэлл. Эффемия, ласково коснувшись руки мужа, который несказанно обрадовался ее новому состоянию и принялся горячо молиться про себя, чтобы оно не исчезло, приостановила коня, дождавшись брата, и поехала с ним рядом.

– Я хотела посоветоваться с тобой, – призналась ему, – прежде, чем рассказать все Аскольду. Мой сынок… – Губы ее задрожали, она несколько секунд боролась с собой и победила, – прислал мне письмо перед тем… перед тем, что случилось. Он писал о своей девушке. Он влюбился в Анастасию Кенка. И… и у них должен родиться ребенок.

– Уверена?! – нахмурился кардинал.

– Вэл был уверен. Он писал, что вина целиком на нем, что Анастасия – честная и чистая девушка, просто безумно любит его и не может ему ни в чем отказать. Он был благородным мальчиком, ты знаешь…

– Знаю, Эффи, родная. – Мягко сказал кардинал, касаясь ее руки.

– Но дело не в этом. Если все правда, она носит ребенка нашего Вэла, нашего… нашего внука. Или внучку. Я в эти дни… просто ничего не чувствовала, не помнила ни о чем, была, как в бреду. Как в кошмарном сне. Но эта малышка, внучка Гарольда, напомнила мне, что скоро на свет появится частичка моего мальчика, моего дорого, родного моего мальчика… Что мне делать, брат? Как сказать это Аскольду? Как быть?! Это дитя должно быть с нами! Оно должно быть со мной!!!

– Что ж. – Кардинал сразу понял, какая проблема встанет скоро перед ними. – Я подумаю, как лучше подать это Аскольду. Далвеганцы и сами могут в самом ближайшем времени обратиться к нам. Как только узнают о беременности их дочери и племянницы… если еще не знают.

– Что бы ты посоветовал?

– Ну, выход, который устроил бы всех, очевиден: Анастасия станет супругой одного из твоих сыновей, и дитя не родится бастардом. Но примет ли такой вариант Аскольд, – вопрос. Он не любит Сулстадов. И это еще мягко сказано.

– Все гораздо хуже. – Эффемия поймала и сжала руку брата на какое-то время, потом отпустила. – Я не знаю, почему, но он задумал что-то против Далвеганцев. Он не говорил мне, но я поняла. Я не обратила на это внимания, я была в таком состоянии… но я поняла. И запомнила. Он винит Кенку в… – У нее не повернулся язык произнести вслух слова «смерть» или «гибель», она, запнувшись, продолжила:

– …в случившемся.

– Я поговорю с ним. – Серьезно сказал кардинал. – Не переживай, дорогая Эффи. Я позабочусь обо всем. Ты еще обнимешь своего внука. Или внучку. Обещаю. Если что, возьмем в посредники Гарольда, он умеет ладить с нашим Бешеным Зубром!

Молодым, как и во время помолвки, накрыли на возвышении отдельный стол, украшенный лентами, бантами, цветами и кружевными салфетками. А вот еды поставили – чуть-чуть, это была еще одна традиция. Чтобы молодые, отправляясь в постель в первый раз, не икали, не рыгали, не пускали ветры и не маялись от переедания, не портили бы себе и друг другу важный момент. С той же целью им не наливали спиртное – они пили специальный свадебный пунш, очень вкусный, но безалкогольный. Зато остальным не пришлось отказывать себе ни в чем. Столы ломились. Это было счастливое время года в Нордланде, когда созрело практически все, и на столе были все местные фрукты, от яблок до абрикосов, все привозные, от винограда до инжира, все овощи, все ягоды. Полно было грибов, дичи, орехов, приготовленных всяческими способами и во всяческих вариациях, а какие доставили к пиру сладости Твидлы! Было пятьдесят перемен блюд. Даже королева была под впечатлением. Алисе и Гэбриэлу достались прозрачные солнечные абрикосовые дольки в меду, и они кормили ими друг друга, ничуть не смущаясь скудостью своего стола – им было не до еды. Это был их день, только их. Их то и дело поздравляли, а руссы научили всех присутствующих своему обычаю: кричать молодым «Горько!». Разумеется, больше всего полюбился этот обычай погодкам. Но новобрачным тоже понравилось. Они целовались, смеялись, пили пунш. Счастье пахло медом и имело вкус абрикоса. Потом были танцы, снова поздравления, снова «Горько!». И, наконец, новобрачные, стоя на возвышении, поклонились трижды всем собравшимся, не разнимая рук, и под общий приветственный гул и пожелания на грани приличного отправились в специально убранные и приготовленные для этого покои в Золотой Башне, в которых проводили свою первую брачную ночь все новобрачные Хлоринги вот уже около пятисот лет. Гарет, обнимая брата на выходе, сунул ему в руку какой-то пузырек, шепнул:

– Куриная кровь.

– Противно. – Шепнул в ответ Гэбриэл.

– Надо. – Возразил брат, похлопал его по плечу.

Высоченные двойные двери закрылись за ними, и стало тихо. Алиса огляделась. На возвышении стояла огромная кровать, в которой могли бы поместиться все ее подруги, служанки и дамы ее двора, и не чувствовали бы при этом себя стесненными. Всюду были цветы, крахмальное белье, кружево, ковры, серебро и золото.

– Красиво, да. – Заметил Гэбриэл, они с Алисой глянули друг на друга и прыснули.

– Мне так странно. – Призналась Алиса. – Все знают, что мы здесь будем делать. Мне не по себе.

– Так давай, обманем всех, и ничего делать не будем. – Фыркнул Гэбриэл, и они рассмеялись.

– У тебя такое платье красивое. – Сказал Гэбриэл немного погодя.

– Тебе нравится? – Обрадовалась Алиса.

– Очень. У тебя всегда платья красивые, но это вообще шикарное, да. А нижнее, оно все кружевное?

– Все. – Кокетливо сжала губки Алиса, поиграв ямочками. Гэбриэл собирался предложить снять верхнее и посмотреть, но тут внизу, в саду, кто-то запел.

Голос был женский, и такой красивый, чистый, хрустальный, что даже Алиса затаила дыхание. Она пела прекрасно, но эта девушка, кто бы она ни была, пела не хуже.

Ты прекрасней всех сегодня… – Девушка пела без музыки, но так получалось даже красивее. Новобрачные затаили дыхание.

– Кто это поет? – Прошептала Алиса.

– Не знаю. – Ответил так же шепотом Гэбриэл. – Я боялся, что Хил с Седом будут орать дурниной, хотел тебя подготовить…

– Как красиво! Нужно узнать, обязательно узнать, кто так красиво поет! – Алиса прижалась к Гэбриэлу, устроила голову у него на груди. Ей сделали очень красивую и при том очень простую прическу, чтобы не требовалась помощь служанки, чтобы освободить волосы. Гэбриэл поцеловал ее в макушку. Так они стояли, слушая песню, пока все не стихло.

– Знаешь, – сказал тихо Гэбриэл, – я все это время думал о том, как было бы здорово, если бы все было правдой. Если бы я не был в Садах мечты, и ты тоже. Если бы мы встретились здесь, я влюбился бы в тебя, ты была бы дамой кузины. Я сделал бы тебе предложение. Может, представим, только на эту ночь, что так и было?

– Гэбриэл… Это было бы здорово. Наверное. Мой первый раз был ужасным. Я хотела бы его забыть, навсегда забыть. Мне все время говорили те женщины, что воспитывали и учили меня, что никто меня не любит и не полюбит никогда. Что я подкидыш, никому не нужное ничтожество. Но я верила… что мальчик Гэбриэл, который сказал, что любит меня, меня найдет и заберет в горы. Потом… эта вера стала просто мечтой. Я стала думать о реальных – как мне казалось, – вещах. О том, что господин, к которому меня везут, увидит, какая я хорошая. Как я прилежно освоила все, чему меня учили, как я умею вести себя, как я пою. И он полюбит меня. Мне так хотелось, чтобы меня любили! Так хотелось! Я чувствовала, что без любви я умираю, словно деревце без воды и света. Я хотела и сама любить, но мне нельзя было даже этого. Меня привезли, и… и ты знаешь, что стало с этой моей мечтой. Я была такая… такая потерянная. Я чувствовала себя жалкой, брошенной, не нужной. Я хотела умереть. И я бы умерла, я знаю. Но пришел ты… – Она подняла на него полные слез и света глаза. – Ты совсем не интересовался тем, что я умею, что знаю, как учила свои уроки… Тебе было все равно, что на мне этот ужасный шенс. Но когда ты прикоснулся ко мне, я впервые за всю свою жизнь ощутила себя желанной, почувствовала, что нужна – тебе. И наш с тобой первый раз там был прекрасен, Гэбриэл. Я не хочу забывать его ни за что на свете. Это было так чудесно: ощутить себя желанной и нужной! Это было ужасное место, и все, что происходило там, было кошмарно… Только не наша любовь с тобой, Гэбриэл. Это я не забуду никогда-никогда. И не хочу… не хочу притворяться, будто этого не было. Даже на одну ночь.

– Умеешь ты, Солнышко мое, сказать так, что я взлетаю и курлычу от радости, как глупый баклан. – Засмеялся Гэбриэл, целуя ее, чтобы скрыть, до чего растроган. – Я вот как-то не умею, да. Я все больше надеюсь, что ты мои дела видишь и понимаешь, почему я все это делаю. Понимаешь, как сильно я тебя люблю.

– Ты так редко это говоришь!

– Эльфы вообще говорят о любви только один раз.

– Эльфы…

– А я-то кто, рыженькое мое?! Я эльфинит – больше эльф, чем эльдары.

– Но ради меня ты мог бы говорить это почаще?

– Мне кажется, что то, что часто говорится, как-то не очень ценится. Дорого только то, что редко – так брат говорит. Если бы алмазы по земле валялись, они не стоили бы ни фига. Если я каждый день буду говорить: люблю, люблю, тебе первой это надоест, хоть на что поспорю. – Он подхватил ее, посадил на подоконник высокого окна. Их глаза теперь были на одном уровне, и Гэбриэл, не скрываясь, любовался ее лицом, губами, касался ее, целовал. Прошептал:

– давай, снимем эти платья, а? Хочу на тебя посмотреть. Давным-давно тебя не видел всю, все прячемся, все украдкой…

– Ты только мне помоги… – Полузакрыв глаза и тая от его ласки, согласилась Алиса, – там столько крючков и шнурков… и пояс сначала… только осторожно, ему пятьсот лет!

– Ох, ты ж мать его! – Испугался Гэбриэл, дурашливо принялся сдувать с только что снятого пояса невидимые пылинки, торжественно уложил его на кресло, разгладил. Алиса смеялась. Протянула ему руки, когда он закончил эту церемонию.

– Можешь для начала поцеловать мне ноги. – Разрешила важно. – Вот тут, – указала пальчиком, – и тут.

– Не знал, что ты так красиво поешь. – Сказал Гарет, оставшись в саду наедине с Софией. Он догадывался, что погодки устроили им этот тет-а-тет нарочно, но был не в претензии за это.

– Ты о многих моих достоинствах не догадываешься. – Кокетливо сказала София. – Я, например, умею вязать крючком. Ты знал?

– Господи! – Приложил руку к сердцу Гарет. – Неужели?! Какая честь! Я знаю девушку, которая вяжет крючком! И она говорит со мной! Я лопну от гордости!

– да, я такая. – Рассмеялась София, тряхнула головой. – Я снисходительная особа, подумаешь.

– Это нужно увековечить. Изготовим табличку: здесь, на этом месте, двадцатого августа анно домини тысяча триста восемьдесят седьмого, Гарет Хлоринг, старший сын его высочества принца Гарольда Элодисского, имел честь беседовать с особой, вязавшей крючком.

София фыркнула, они рассмеялись.

– Мне нравится твой юмор. – Откровенно призналась она.

– Мне тоже. – Без ложной скромности согласился Гарет. – Не ступай в траву, – он поймал ее за талию, – ноги… намочишь.

Они были близко-близко друг от друга. София затаила дыхание. Гарет знал, что должен ее поцеловать. Даже не смотря на то, что в сердце, в голове, в теле даже – другая, и на губах еще чувствуется вкус и тепло ее поцелуя. «Ну почему так?! – Крикнул он в душе. – София – чудо. Мне повезло несказанно, я любил бы ее на самом деле, если бы…» – Не закончив свою мысль, он поцеловал девушку, и та обвила его шею руками, сомлев от первого в жизни поцелуя. Она была свежей, как полураспустившийся цветок с тугими лепестками – роза или пион. От нее даже пахло свежестью. Чистая, милая девушка. Как он любил бы ее! Но Гарету и в голову не приходило пожалеть о том, что на его пути возникла Мария. Жаль было Софию, даже себя – жаль, но от Марии он не отказался бы ни за какие блага мира.

– Я не ошибаюсь, – прерывисто от волнения и сладкой истомы поинтересовалась София, – за этим последует предложение?

– Не ошибаешься. – Ответил Гарет. – Прекрасная и домовитая девушка, которая даже крючком вязать умеет, окажешь ли ты мне честь, примешь ли мои руку, сердце и герцогскую корону в придачу?

– А если бы я не напросилась, когда ты сделал бы это?

– А ты напросилась?

– И еще как!

– Ну… я ужасно боюсь твоего отца. Поэтому куда ж я денусь? Кстати, – он не дал Софии возмутиться. – Почему герцогиню ты зовешь мамой, а герцога – дядей?

– Ты кошмарное чудовище, ты знаешь?

– Ой, только не льсти мне, я стесняюсь. Так почему?

– Они не родители мне, ты же знаешь.

– да, знаю.

– Герцогиню я зову мамой потому, что она… Мама. Ее и дядя зовет мамочкой. Она… как сказать? В ней материнского столько, что оно всего важнее в ней. Понимаешь? Она – Мама.

– Ах, в этом смысле… Да, понял. Ну, и каков же будет твой положительный ответ?

– А я не ответила?

– Нет. Я волнуюсь, девушка. Я чертовски взволнован, я жду. Смотри, у меня руки вспотели!

– Ты не взволнован ни капли! – Воскликнула София. – Ты смеешься!

– Я не взволнован?! Да я просто… просто умираю. – Гарет прижал руки к сердцу, закатил глаза. – Я… ой! У-ми-ра-ю-у-у… – Рухнул ничком в траву, и София бросилась его поднимать:

– Прекрати, ты ушибся?! Вставай, ты намокнешь!

– так да, или нет? – Приоткрыл один глаз Гарет.

– да, конечно, да! Вставай же! – София схватила его за плечи, и Гарет рванул ее на себя, они очутились в траве вдвоем.

– Завтра всем скажем? – Спросил Гарет после долгого-долгого поцелуя.

– Сначала дяде. Наедине. Если ты, конечно, ему уже не сказал. Сказал?

– Я не хотел ставить тебя в неловкое положение. А то вдруг бы ты не захотела, а я уже обо всем с твоей семьей договорился.

– Спасибо. – Серьезно сказала София. – Большинство мужчин ведь так и делают. Нас, девушек, никто не спрашивает.

– С такой девушкой, как ты, по-другому нельзя.

– Хорошо, что ты это понимаешь. Мне кажется, мы будем хорошей парой.

– Мне тоже. – Гарет ответил это совершенно искренне. – Больше скажу: я в этом уверен.

Потом был второй свадебный день, и третий. Гулянья в замке и городе затянулись на неделю. Были турнир, раз в замке кстати собрались такие рыцари, практически, цвет Нордландского рыцарства. Впервые с другими нордландцами сразились руссы, и оказалось, к огромной обиде первых, что вторые превосходят их на голову. Ни князя Федора, ни Ратмира победить не смог никто. Даже Гарет и Торгнир, считавшиеся непобедимыми бойцами, сразились с ними, что называется, «вничью». Гэбриэл, пока плохо управлявшийся с копьем и почти не умеющий биться конным, участвовал только в поединках мечников, но тут уж ему почти не было равных. Сложно было поверить, что он взял меч в руки каких-то неполных три месяца назад, но это было так. Мастерство Кину, помноженное на собственный талант Гэбриэла, превратили его в отличного бойца. Алиса, выбранная королевой турнира, страшно им гордилась.

О помолвке Гарета и Софии решено было объявить позже. Сначала нужно было утрясти кучу формальностей – это было куда серьезнее, чем брак Алисы и Гэбриэла, здесь шла речь о короне. Королева, которая на словах всей душой была за этот брак, теперь всячески оттягивала момент официальной помолвки, и никто, даже ее брат, не понимал ее.

А Изабелла просто выжидала. Брак Гарета укреплял позиции Хлорингов, и без того уже окрепшие, и с одной стороны, ей это было выгодно. Но уже не так, как было выгодно всего месяцем ранее. Теперь у Изабеллы была поддержка иоаннитов, в лице Флоренса Дезире, который был совершенно околдован ею и готов был на все ради своей королевы. И сильный соперник в лице собственного племянника, поддерживаемый Анвалонцами, ей был не нужен. Она опасалась возросшей популярности братьев, ненавидела Гэбриэла, знавшего ее позорную тайну, и полагала, что ей вполне хватит Габи, чтобы укрепить собственные позиции и обеспечить сменяемость власти. Только выдать девчонку следует не за местного, Эльдебринка там, или Лефтера, или Сулстада, не суть. Идеальным женихом был Фридрих, чужой на Острове, но породистый, как никто. Он куда-то исчез, и королева злилась, обещая ему в душе все кары небесные. А пока осторожно, исподволь, тайком от сестры и принца, раздувала в Габи неприязнь к Седрику, которого прочили ей в мужья. И указывала на то, что и Седрик не горит желанием жениться на ней – вон, как увивается за Юной!

Тут, правда, изощренная интриганка дала маху. А уж ей-то следовало знать, что ревность – лучшее горючее для нежной страсти в пору ее зарождения! Правда, полагая Габриэллу полнейшей дурочкой, королева не слишком старалась, у нее были заботы поважнее. Но Габи, при всех своих прочих недостатках, была женщиной, а тут уж ум или его отсутствие роли никакой не играют. Принцесса почувствовала себя задетой: как так?! Это ее жених! Пусть он ей не нужен, и что?! – и в этом она равна была и с самыми глупыми, и самыми умными дочерьми Евы всех времен и народов. И Габи взялась отчаянно флиртовать с Седриком, стремясь во что бы то ни стало обратить на себя его внимание и отвлечь его от Юны. Любой ценой! Пусть даже ценой ненужного прежде замужества.

Ожидала же Изабелла не столько Фридриха, сколько результатов похода иоаннитов под командованием Дезире в Пустоши. Об этом походе, а так же о катастрофическом положении дел на Юге, она не заикнулась и словом, и намеком. Потом она объяснила это брату тем, что «не хотела портить праздник». Она даже раздумывала о возможности женить на Габи не своего консорта, а Дезире. Пусть тот давал обет безбрачия, королева полагала, что ради этого брака Понтифик снимет с него сан и обет. Этот брак, устроенный ею, окончательно посрамил бы Дрэда, формально примирил бы ее с Римом, в то же время сохранив статус-кво, и сделал бы Дезире, с которым она поддерживала исключительно платонические отношения, играя на его набожности и чувстве чести, ее окончательным и вечным союзником.

А племянников следовало отпустить в Ивеллон. Вот уже триста лет эта земля была недоступна для людей и успешно поглощала всех, кто шел завоевать ее. Идеальный получался финт. Как говорится в бородатом анекдоте, слегка его перефразируя: «И без греха, и наповал». Лишь бы Гарет не оставил перед уходом беременную женушку. А что могло помешать помолвке?.. Правильно. Возвращение иоаннитов с победой и рассказом о том, что творилось в Пустошах. Срочная необходимость отправляться в эти самые Пустоши, чтобы наводить порядок, расправляться с Драйвером – этого хотела и Изабелла, ненавидевшая и барона, и его ведьму лютой ненавистью. Отправляться вместе с Дезире, разделив с ним славу. А в это время все, что угодно, могло произойти. Поссорить горячих Эльдебринков и близнецов – пара пустяков. Как и герцог Далвеганский, хоть и не зная об этом, Изабелла полагала, что поводом для этого как раз и станет Габи. Если Анвалонцы и Элодисцы снова разругаются, или, как говорили в Нордланде, «горшки промеж собой побьют», второй раз они уже не помирятся. Гордый и вспыльчивый герцог Анвалонский этого не допустит. И Изабелла ждала, изнывая от нетерпения, вестей от своего рыцаря и друга. Он отправился в Пустоши одновременно с нею, отправляющейся в Пойму. Скоро, скоро уже должны были стать известны все нюансы этого похода. Все новости. Как она их ждала!..

– Не доверяй Изабелле, сын. – Говорил его высочество, выбрав момент, когда смог поговорить с Гэбриэлом наедине. Его сильно тревожило, что королева и Гэбриэл провернули этот финт с герцогством тайно даже от него. – Она моя сестра, я люблю ее, но не верю ей и на ломаный грош. С виду она умнее и приятнее, чем Алиса, но Алиса, при всей ее суетности и вздорности, честна и никогда не предаст, а Изабелла предаст в любой момент, не прекращая улыбаться и льстить.

– Я чувствую это, отец. – Поколебавшись, сказал Гэбриэл. – И насчет тети Алисы, и насчет ее величества. Правда, чувствую. Думаю я, она мне отдала Ивеллон потому, что считает, будто ничего у меня там не выйдет. Думает, что я отправлю туда всех полукровок, и одной проблемой в королевстве будет меньше. А может, и сам туда отправлюсь и сгину. Тоже вариант. Но это не так. Я не такой дурачок, как она полагает. Только ей пока знать этого не надо.

– Гэри, Ивеллон непобедим. С его существованием и недоступностью все давным-давно смирились. Триста лет он поглощал людей, и каких людей! Даже младший брат твоего прадеда, Рональд Хлоринг, с пятью тысячами рыцарей, сгинул там, и черный это был день для Нордланда. С тех пор зло, гнездящееся там, стало только сильнее. Понимаешь?

– Понимаю я. – Вздохнул Гэбриэл. – Но не верю, что ничего поделать нельзя. Нужно изучить вопрос, разобраться, и что-то, да придумается. Обещаю: сдуру не сунусь, с мечом наголо на духожабу эту не попру. И людей, то бишь, полукровок, на убой не погоню.

– Вот и хорошо. – Его высочество положил ладонь на руку сына. – А статус и титул герцога тебе не повредят. Тем более, женатого герцога!

К трибуне, на которой они сидели, наблюдая за поединками рыцарей, подъехал герольд, поднялся к ним, прошептал на ухо Гэбриэлу:

– Ваша светлость, к вам какие-то иностранцы. Трое, дама и двое рыцарей. Благородной наружности. Хотят поздравить вас и поговорить с вами.

– Пригласи их.

– Они не хотят. Ссылаются на какой-то обет, который не позволяет им участвовать в торжествах и гуляньях.

= Где они?

– В стороне, вон там. – Герольд указал в сторону дубовой рощи. – Под дубом. Что им ответить?

– Что я сейчас подойду. Иностранцы… Х-м!

Идя туда, сопровождаемый Гором, Гэбриэл что только не думал. Даже ожидал очередного подвоха, как в случае с Элоизой. Как ему смутно помнилось, на пирс его тоже заманили под предлогом того, что некая благородная дама желает тайно поговорить с ним. А там просто треснули по башке, да и привет. Но при виде троих, ждавших его, все мысли и подозрения выветрились из его головы мгновенно. Гор, остановившись, ощетинился, нагнул голову, больше напуганный, чем разъяренный. У самого Гэбриэла по позвоночнику побежали ледяные иглы, заставляя все волоски на коже встать дыбом.

Драконы. Он понял это мгновенно, не умом, не рассудком – каким-то глубинным инстинктом, ощущением родства, может быть. Красивая, статная женщина в темно-красном, с белым матовым лицом и восточными чертами красивого надменного лица, и более смуглые, но похожие на нее мужчины, молодой и постарше, двое. Один в черном, другой – в темно-коричневом. Шагнув к нему слитно, словно по команде, женщина на шаг впереди, мужчины – сзади и по бокам от нее, – они преклонили колена. Женщина сложила руки под платком, мужчины вытянули одну руку назад, вторую согнули перед грудью в незнакомом жесте. И все трое низко опустили головы.

– Владыка. – Благоговейно произнесла женщина. – Твои подданные приветствуют тебя. Твой выбор супруги нам не оспаривать, ты – владыка. – Повторила она. – Прими наши поздравления.

– Я не ваш король. – Ответил Гэбриэл, слегка смутившись и напрягшись. – Я даже не дракон.

– Ты сразу узнал нас, владыка. Ты – король, ты рожден королем. Это не наш выбор и даже не твой. Ты – король по крови и праву рождения. А мы – твои навеки.

– Я этого не хотел. И не хочу.

– твоя воля. Ты можешь отречься от нас, но нашим королем быть не перестанешь. Это невозможно.

Гэбриэл оглянулся на ристалище. Кое-кто из зевак заметил его и его гостей, остановился, разглядывая. Кое-кто переговаривался, Гэбриэл явственно видел, что они подзывают знакомых.

– Вставайте, и отойдем отсюда. – Приказал он, и драконы беспрекословно повиновались. Хотя – и Гэбриэл ни на секунду не забывал об этом, – все это могло быть игрой, чтобы заманить его в ловушку. Ну, положим, это будет сделать не так-то легко.

– Ты подозреваешь нас в коварстве. – Вдруг сказал женщина. – Зря, владыка. Волею твоей матери, мы не в состоянии причинить вред никому на Острове. Мы беззащитны, нас может убить ребенок. Но даже если бы мы и могли, причинить вред королю, обмануть его, мы не посмеем. Мы полностью в твоей власти.

– И чего вы хотите?

– Если позволишь, мы и в самом деле отойдем в более укромное место.

– Нет уж. – Решил Гэбриэл. – Отойдем на видное место. Где никто не подслушает, но все будут видеть.

Они ушли на выпасы, где на скошенной траве стояли небольшие стога еще не убранного в овины сена. Возле такого стога они и остановились. Гор, по-прежнему ощетинившийся и тихо ворчавший, тем не менее, пошел за хозяином и лег у его ног.

– Мы пришли покаяться. – Сказала Красная Королева. – Покаяться и узнать свою судьбу, которую определишь ты. Мы виноваты перед тобой, как никто, и наша вина так велика, что возможно, ты захочешь убить нас… Мы готовы принять это.

– Я знаю, что вы заказали меня Дрэду. Мне плевать. Он облажался, и если снова попытается меня убрать, облажается снова.

– Это мелочи по сравнению с главной нашей виной. – Вздохнула Огарь. – Ты считаешь виновным в смерти матери и твоих несчастьях барона Красной Скалы… но это не так. Не совсем так. Даже эта ведьма – не главная зачинщица и виновница. Это мы. Мы все сделали.

Гэбриэл похолодел. Все внутри застыло. Он глянул на Огарь сверкнувшими красным глазами, переспросил глухо и медленно:

– Объясни?.. – рука сама собой стиснула рукоять Виндсвааля. Огарь вновь опустилась на колени:

– Я не прошу прощения, ибо его нет для меня. Мы не могли сами уничтожить Ол Таэр и их заклятие, но мы хотели избавиться от них. Наше существование в Дракенсанге кошмарно и унизительно. Покончив с Ларой, – думали мы, – мы вернем себе возможность бороться, просто постоять за себя, это казалось нам главным. Этот человек и его ведьма искали способ закончить создание лича, вернуть бывшего господина этого барона, некроманта и чародея Райдегурда. Тот начал процесс, но не закончил его, а барон каким-то образом сохранил нужный артефакт. И мы поняли, что это наш шанс. Это мы научили их, как закончить начатое. Это мы сказали им, что для этого нужна кровь эльфийской княжны из потомков Перворожденных. Это мы научили ведьму создавать каргов и поднимать нежить. И завесу тьмы на крови рыжего тролля научили создать тоже мы. Я знала, что единственной доступной для ведьмы и ее магии эльфийкой была Лара Ол Таэр, живущая в Гранствилле, с человеческим мужем. Ее смерть – на моей совести. Но не это самое страшное. – Она помолчала, но Гэбриэл тоже молчал. Гнев, дикая ярость, желание убить всех троих на месте, горечь, даже отчаяние – все боролось сейчас в нем так, что он пошевелиться боялся, взглянуть на них, даже вздохнуть глубже. Огарь вздохнула, и продолжила громче:

– Самое страшное то, о чем не подумали даже мы. В крови Лары была кровь Старого Короля. В недрах Красной Скалы возродился не Райдегурд. Это Старый Король. Это дракон-лич. Это он создает тех тварей, о которых мы слышали, и одну из которых ты убил. Это кошмар… Это страх и ужас, это погибель всего и всех. Эти твари… они становятся все больше и все сильнее. Но главное – что лич входит в силу. Он вот-вот выйдет наружу… И его неостановит никто и ничто. Он уничтожит Остров, и я не знаю, что он уничтожит еще. Может быть, с ним придет конец этого мира. – Она опустила голову. Драконы все так же молча стояли позади нее, их лица были непроницаемы, глаза опущены долу. – Владыка, отомсти мне. Убей меня! Но прости свой народ. Верни им свободу, сними с них заклятие Лары, и они помогут тебе биться с личем! Более верных слуг и отважных бойцов ты не найдешь среди двуногих! Прикажи, и они сами себе разорвут грудь и вырвут сердце, и ни звука не издадут, прославляя тебя!

Гэбриэл прикрыл глаза. Он не мог думать, не мог рассуждать и воспринимать все здраво. Убить! Разорвать на части, суки, суки, суки!!! Мама… Сады Мечты… Сотни невинных жертв, отданных кошмарной твари… И она стоит тут на коленках и верит, что этим все разрулит?! Все окупит, за все заплатит?!

– Двадцать шесть. – Он закрыл глаза и прилежно считал, хоть порой приходилось скрежетать зубами и стискивать руки, впиваясь ногтями в ладони до обжигающей боли. – Двадцать семь. Двадцать восемь… Идите к черту. – Не выдержал, открыл глаза, и взгляд его был тяжел и страшен, а голос – тих и хрипл. – Идите к черту, ясно?! Я бы тебя не просто убил, сука, я на части бы тебя порвал, если б это хоть что-то исправило бы. Но нет, не надейтесь, что этой жертвой вы от меня откупитесь. Ваш король вас ненавидит. Знайте это! Ненавидит так, что… Черт! – Он не находил слов, чтобы выразить всю свою ярость и ненависть. – Никогда я вас не приму, не прощу и не избавлю вас от ваших проблем, никогда!!! Мама… мама мечтала о мире между вами и эльфами… искала способ вам помочь… – Он задохнулся, в глазах потемнело. Чувствуя, что еще немного, и он сорвется, примется крушить их, рубить, пока одни клочья не останутся, развернулся и резко пошел прочь, запинаясь от того, что не видел дороги, матерясь и бурля и кипя от гнева. А навстречу уже спешил брат, встревоженный разделенной с ним яростью и пока не понимая ее.

– Кто это, Младший? – Спрашивал настороженно, поглядывая на потрясенных и застывших в безысходности драконов. – Что стряслось, ты вообще не в себе!

– Никто. – Выдавил Гэбриэл. – Это никто. Не смотри на них… Дай мне в себя прийти!!!

Анастасия никогда не стремилась не то, что узнать, но даже как следует рассмотреть маленьких пассий своего дяди. Если откровенно, она ими слегка… брезговала. Дядя ее не мог быть плохим и развратным по определению, она ведь его любила. Значит, развратными и грязными были эти маленькие полукровки. И то, что они были такими еще маленькими и зависимыми, никакой роли не играло – впрочем, в ее время это никого не смущало. В это время и дети, наравне со взрослыми, несли всю ответственность и кару за любое прегрешение, даже невольное. Их точно так же могли казнить, бросить в тюрьму, а в голодный год случалось, что сами родители отводили их подальше в лес и там бросали, чтобы выжить самим. Эхо того страшного времени звучит порой в наших сказках.

Другими словами, отношение Анастасии к девочкам не было таким уж странным или противоестественным. Она просто не хотела о них ничего знать и не стремилась их видеть или общаться с ними. Но у Хлои были другие планы. Хитрая, не годам умненькая девочка быстро поняла, что ее «Папочка» долго не протянет. На младшего брата Папочки надежды не было никакой, это Хлоя понимала. Оставался один путь: сблизиться с племянницей Папочки. Некоторое время понаблюдав за нею, Хлоя поняла: если она и сможет это сделать, то только через того же Папочку. Анастасия любила дядю, и это видели все. Поэтому во время отсутствия Анастасии и болезни герцога Хлоя напросилась ухаживать за ним. Она так трогательно просила Папочку «не прогонять ее», обещала, по-детски шепелявя, что будет приносить ему воду, сидеть подле него… герцог растаял. Да, Хлоя уже окончательно утратила то, что он так ценил в своих игрушках – начала понемногу превращаться в девушку. У нее обозначилась грудь, начало меняться тело. Но и герцогу больше не нужно было то, что прежде так возбуждало. А привязанность к девочке, как к самой своей красивой и ласковой игрушке, не только осталась, но и окрепла. Когда вернулась Анастасия, она обнаружила Хлою подле дяди, и тот просил не прогонять ее, а Хлоя старалась быть полезной и девушке. Приносила, как собачка, нужное, бегала по мелким поручениям, и была такой усердной и трогательной в своем усердии, что Анастасия незаметно даже для самой себя приняла эту девочку, стала использовать ее преданность, и даже нуждаться в ней. Это была первая победа Хлои. И ограничиваться этим она не собиралась.

А Доктор скатывался в депрессию все глубже и глубже. Его странное состояние, которое он так и не смог приписать никакой болезни, известной ему, усугублялось и усугублялось. Он по-прежнему не мог никак успокоиться, выспаться, элементарно наесться, а спать и есть хотелось страшно. Эта неудовлетворенность изводила его, он стал нервным, дерганым, слезливым, словно истеричная женщина, но никто не сочувствовал ему, напротив, он вызывал отторжение и брезгливость. Прежде он любил работать, обожал свою работу, ему нравилось создавать лекарства и мази, он мог часами, сутками возиться в своей лаборатории, смешивая, выпаривая, растирая… Теперь он делал это кое-как, сознание туманилось от недосыпания, отчаяния и усталости, он не получал теперь удовлетворения даже от работы. Но герцог и Кенка подстегивали его, угрожая, и Доктор, торопясь и чувствуя, что ничего у него не выйдет, с каждым днем чувствовал себя все хуже и хуже, страх трепал внутренности. А тут еще маленькая тварь, Хлоя, пришла и заявила:

– ты хочешь сделать лекарство, чтобы у Папочки писька вставала?.. Только попробуй, сделай! Понял, противный Вонючка?! Только попробуй сделай!

Это было последней каплей. Плача и сетуя на злобу «всех!», Доктор сам для себя приготовил яд. Так как он боялся боли больше всего на свете, он сделал яд со снотворным: сначала уснуть, и не почувствовать ничего, умереть во сне – что может быть лучше?.. Выпил… Но не умер. Он даже не уснул. При этом испытал все, что положено при смертельном отравлении: судороги, резь, тошноту, смертный ужас, боли, – все. . И при этом выжил… Как это вышло, он сам не понял, все-таки врачом он был прекрасным, и понимал отчетливо, что выжить в данном случае было нереально. Второй раз травится он не посмел, увеличивать дозу не стал. Но теперь его существование стало еще более невыносимым: отравление не прошло бесследно, теперь живот его болел постоянно, и боль усиливалась, стоило ему что-то съесть или выпить. При этом вкуса еды и насыщения по-прежнему не было, но безумно хотелось, и все это давно свело бы его с ума, но эльфийское проклятие, наложенное на него Килмоэлем, не давало ему и этого облечения. Он должен был все сознавать – до конца.

Не вынеся этой новой напасти и страшно мучаясь от боли в желудке, Доктор, не выдержав, сделал еще одну попытку: вскрыл себе вены. И орал и рыдал потом от ужаса, наблюдая, как длинные продольные разрезы сами собой закрываются, зарастают, не давая крови вытечь, рубцуются прямо на глазах. Только теперь он сообразил, что это не болезнь и не что-то временное, это какое-то злое колдовство.

Несправедливость того, что с ним случилось, Доктора просто оглушила. Он искренне не считал себя злодеем, который заслужил все, что теперь испытывал. Ему казалось, что с ним вообще не должно было случиться ничего подобного, что он – бедная жертва. Кто его заколдовал, у Доктора ни на миг и сомнений не возникло: конечно, Барр, тварь, за то, что он покинул Красную Скалу. А значит, он должен вернуться. Нужно бежать, бежать любой ценой, пока не умер герцог, пока он сам еще в своем уме и в состоянии передвигаться!

Двести копий под командованием Флоренса Дезире выступили из Сандвикена, когда королева отплыла в Гранствилл, на свадьбу племянника, и двинулись в сторону Кеми и Майского Дерева, о котором ходили совершенно нереальные слухи. Местным рыцари снисходительно обещали, что все их проблемы кончились, и бояться абсолютно нечего: орден святого Иоанна зачистит Южные Пустоши от всей нечисти. «Все, что разговаривает, но не человек – под нож!» – был их девиз. И начали они с рыжих. Эльфы, кроме Элодис, конечно, рыжими никогда не бывали – Фанна были белокурыми, без малейшей желтизны, Ол Донна – коричневыми, от песочного до шоколадного. Но полукровки Ол Донна получались рыжими через одного, и крестоносцы, зная об этом, начали азартно охотиться на рыжих. Ну, и что, что уши человеческие?.. Если вглядеться, то что-то эльфийское есть, по-любому! К рассказам очевидцев о монстрах, упырях и прочей нечисти крестоносцы относились с бодрым оптимизмом. В Европе тоже частенько поднималась паника из-за какого-нибудь невиданного зверя, оборотня или еще какой твари, на поверку же всегда оказывалось: либо зверь-людоед, волк или медведь, либо креативные разбойнички, прикидывающиеся упырями или вампирами, либо стая одичавших собак. Ничего такого, что не одолели бы рыцари, прошедшие не одну войну по всему Средиземноморью. Даже Дезире, выслушав то, что говорили ему Дрэд и королева, предпочитал думать по-своему.

Пока рыцари не наткнулись на первых каргов. Стычка со стаей этих тварей, мародерствующих на подступах к Жабьим Болотам, отрезвила рыцарей. Оказалось, что их трудно убить, они очень быстры, не чувствуют боли, не ведают страха, а их укусы ядовиты. Превращение каргов в протухших крыс после смерти впечатлило даже Командора. Но не испугало. Он даже приказал захватить тварь живьем, чтобы отправить потом в Европу, королю в Париж. И задумался, по-другому взглянув на ситуацию. Сами собой дохлые крысы в чудовищ вряд ли превращаются. Значит, слухи о некоей ведьме, запугавшей весь Юг, – правдивы. И следует не только зачищать Пустоши от чудовищ, но и выловить эту ведьму. Выловить, и тоже отправить в Париж. Какое аутодафе будет с ее участием! А то уже пошли нехорошие разговоры о том, что инквизиция – зло, что она никому не нужна, что творит преступления и беззакония, оправдываясь мифическими колдунами и ведьмами, которых на самом деле не существует… А вот вам ведьма и ее порождения – лопайте, не подавитесь!

И пока что получалось так, как будто его планы полностью сбудутся. Карга изловили и везли в крепкой клетке. Тварь бесновалась и грызла решетки, но оказалось, что ее можно кормить, она с жадностью жрет все, что имеет хоть какое-то отношение к мясу или ливеру животных ли, или птицы. А значит, не сдохнет по дороге! Продвигаясь на северо-восток по деревням и поселкам, рыцари уже более серьезно выслушивали жалобы местных на упырей и женоподобных летающих бестий, когти которых вспарывали любую кольчугу и даже броню, и которые были нереально быстры и так же нереально свирепы. Поэтому первая стычка с этими тварями для крестоносцев неожиданностью и шоком не стала. Закаленные в европейских войнах рыцари встретили атаку упырей на щиты и копья, а крылатых бестий сбивали болтами генуэзских арбалетов, как бы ни были те быстры. К ужасу рыцарей и кнехтов, убитые превращались уже не в крыс, а в молоденьких юношей и девушек, тела которых сохранили следы чудовищных пыток и издевательств.

– Как же Вы были правы, моя королева! – Глядя на сложенные в кучу трупы, произнес Дезире и поцеловал кольцо с аметистом темной воды, подаренное Изабеллой. – Эту скверну нужно уничтожить мечом и выжечь огнем, и как можно скорее! И кому, как не крестоносцам, суждено это?! Рыцари, сожгите ЭТО! И вперед! Все указывают на Найнпорт, как на гнездо этой мерзкой ведьмы. И мы уничтожим его! С нами Бог!

В Майском Дереве, уже окончательно и бесповоротно мертвом, крестоносцы, озираясь, почувствовали первые колебания. Первые подозрения, что все будет не так легко, как им казалось. Было непонятно, что выжгло городок. Хорошо знакомые с пожарами войны, рыцари и кнехты на глаз могли с уверенностью утверждать: здешний огонь с обычными пожарами ничего общего не имел. От чудовищного смрада артачились, фыркали, трясли головами кони. Крестоносцы обыскивали руины, стараясь не ступать на горелые доски, но повсюду находили одно и то же: головешки и, порой, скрюченные, обугленные тела людей и животных. Выслушав донесения своих людей, Дезире огляделся:

– Что за грязные дела творились в этом несчастном месте?..

– Командор! – Воскликнул оруженосец, указывая на пригорок, на который взбиралась, чтобы исчезнуть в невидимой отсюда ложбине, дорога из поселка. Там застыла всадница на вороном коне, вся в черном, с непокрытой головой. Подле ног ее коня так же неподвижно стояла и смотрела на крестоносцев черная собака. В точности так описывали Барр поселяне.

– Александра Барр! – Зычно крикнул Командор. Его могучий дестрие, грозно фыркая, медленно двинулся в ее сторону. – Любуешься на дела чар своих, ведьма?! Настало время ответить!

– Не думаю! – Звонко ответила та, развернула коня, и тот мгновенно скрылся из глаз, нырнув в ложбину.

– Взять ведьму!!! – Рявкнул Дезире, и рыцари с гиканьем помчались за ней. Взлетели на холм, и внезапно начали осаживать коней, кони закрутились, некоторые вставали на дыбы.

– Что за… – Начал было кричать Командор, но тут его конь, его бесстрашный боевой Бордо, захрапел и задергался, словно пугливая кобыла, и Дезире с трудом удержал его. Конь выкатил белки глаз, грызя удила, мгновенно покрывшиеся пеной, прижал уши, дрожа и покрывшись потом. То же самое происходило и с другими лошадьми. Сначала у Дезире заложило уши и стеснило грудь от беспричинного страха, перераставшего в ужас, а потом он уловил идущий с востока низкий мычащий рев, от которого волосы становились дыбом: невозможно было даже представить себе, ЧТО могло издавать такой звук! Всадники на холме, нахлестывая коней, уже мчались обратно, крича что-то про арбалеты. А позади них над холмом взмыла огромная летучая тварь, размером с хороший городской дом, с гигантскими крыльями летучей мыши, с тупой маленькой головой, разрезанной чудовищно зубастой огромной пастью. Перекрывая вопли ужаса, бросая взбесившегося от ужаса коня, Командор заорал:

– Рыцари!!! Спешиться!!! Встать в строй!!! Какой-то рыцарь на Острове недавно один прикончил такую тварь!!! Это знают все!!! Мы что, все вместе ее не одолеем?!! С нами Бог!!!

Подействовало: рыцари поспешно выстроились в боевой порядок, вооружившись арбалетами, и мгновенно усыпали чудовище болтами… Которые не повредили его ни в самой малой степени. Не получив и царапины, чудовище, тем не менее, взъярилось, зашипело, забулькало, издало омерзительный звук – словно железом по стеклу, от которого сводило судорогой тело, – надуло горло и плюнуло какой-то зеленоватой жижей в гущу бойцов.

И те вспыхнули, заметались, дико крича и поджигая все, чего касались. Но и тут Командор ухитрился остановить панику. По его команде люди рассредоточились, разбежались в стороны, заставив чудовище метаться, и продолжили осыпать его копьями и болтами. И повредили-таки ему крылья, заставив тварь опуститься на землю. Но и на земле она оказалась смертельно опасна и неуязвима. Крича, булькая, стрекоча и плюясь, она жгла, молотила длинным тяжелым хвостом, хватала зубами и топтала огромными когтистыми задними лапами. Но и рыцари не отступали. С отчаянными яростными криками они били и били, рубили, кололи, и в конце концов Дезире засадил копье ей прямо в пасть. Тварь завизжала, закашлялась, горлом пошла черная кровь. Рыцари, ободренные и разъяренные, принялись рубить и колоть в глаза, в пасть, снова и снова, и добили-таки драконище. Вскинув мечи, они издали слитный победный рев над тушей издыхающего монстра.

А потом Дезире огляделся. От шестисот человек осталось не больше двух десятков. Один-единственный монстр положил сотни рыцарей, сержантов и кнехтов, и не каких-то зеленых новичков, а закаленных в боях с маврами и сарацинами суровых бойцов! Командор утер лицо тыльной стороной руки, размазывая кровь, пот и копоть. Пока он раздумывал, сматериться или заплакать, с востока вновь раздался ужасающий рев. Добивали драконище рыцари на холме, и потому явственно увидели на востоке, пока еще ужасно далеко, шесть крестообразно взмахивающих крыльями чудовищ.

– Уходим!!! – Наливаясь кровью от натуги, заорал Дезире. – Отступаем, мать вашу!!! – Молясь только об одном: удрать самому и спасти остатки людей. Никогда еще не молился он так горячо и искренне, как в этот раз!

Черногорск, 30.06.2020 г.

Оглавление

Тень дракона

  Предисловие

  1.

  Часть первая: Рыцари Севера

    Глава первая: Афанасий Валенский.

    Глава вторая: Золото Старого Короля

    Глава третья: Гранствиллская лилия

    Глава четвертая: Девиз Хлорингов.

    Глава пятая Майское Дерево

    Глава шестая: Звезда Севера

    Глава седьмая: Черный дракон! Рок и судьба твоя, Альвалар!

    Глава восьмая: Честь и милосердие

  2.

  Часть вторая: Холодное блюдо

    Глава первая: Гонор.

    Глава вторая: Суд Божий

    Глава третья: Муха

    Глава четвертая: Дома

    Глава пятая: Мальчишник

    Глава шестая: Свадьба