Грязные ангелы [Наталья Альбертовна Свидрицкая] (fb2) читать онлайн

Грязные ангелы

Предисловие

Остров Нордланд – Северная земля, – находится к югу от Исландии и Гренландии, как раз между ними, но не в нашей реальности, а в альтернативной. Большинство выдуманных европейских городов, от Зурбагана до Лионеса и Маскареля, находятся именно там. Там же находится и мифический Авалон, который нордландцы зовут Анвалоном, таинственная земля, куда отправился раненый Артур. Остров этот создал и подарил своему сыну, рождённому смертной женщиной, скандинавский бог Тор, которого викинги называли так же Хлориди – потому потомки Бъёрга Чёрного зовутся Хлорингами. Супруга Тора, Сив, ненавидела и Рёксву, мать Бъёрга, и самого Бъёрга, и сделала всё возможное, чтобы отравить им жизнь. В результате её козней Бъёрг, добравшись до своего Острова, совершил по неведению страшное кощунство, и за это Страж Острова, местное божество, проклял Бъёрга и всех его потомков, а сам исчез. Это исчезновение повлекло за собой страшные времена. Остров порождал чудовищных тварей, пришли чума и смута, расколовшая единое королевство на три части. Драконы, недовольные правлением эльфийских королей, объявили эльфам войну, и эта страшная война едва не стёрла эльфов с лица земли. Карл Хлоринг, второй сын Бъёрга, сражался с драконами плечом к плечу с эльфами, и снёс голову Драге Урду, королю драконов. Король эльфов, Кину Ол Таэр, его брат Тис и сестра Лара, выпив крови драконьего короля, закляли остальных драконов этой кровью, навеки закрыв их на крайнем севере Острова, в пещерах Дракенсанга, лишив их возможности покинуть свою тюрьму, рожать детей, заставив прозябать в изгнании и проклинать Драге, эльфов и Хлорингов. Казалось, что слава Карла незыблема, но проклятие Стража настигло его и братьев: его старший брат Хельг, позавидовав славе Карла, отравил его, и младший, Скульд, обожавший Карла, убил Хельга над его телом. Остров погрузился в страшную междоусобную войну, королевство Бъёрга распалось на три, враждующих между собой, страшная чума пришла на Остров. И не было Стража, чтобы спасти его.

Но согласно эльфийскому пророчеству, Страж должен был вернуться на Остров потомком четырёх женщин: Белой Волчицы, Коснувшейся Единорога, Повелительницы Бурь и Дающей Имена. Когда дары всех этих женщин объединятся в одном потомке – этот потомок и будет Стражем. Но последней Белой Волчицей острова была Дрейдре, эльфа-оборотень, которая полюбила Карла Хлоринга, и родила ему единственного сына. Так Страж оказался обречён родиться Хлорингом, проклятым самим собою.

И это произошло – на свет в свой срок появился Арне Гуннар, сын озёрной феи и Барне Хлоринга, который вместе со своим сводным братом, Генрихом, ставшим впоследствии Генрихом Великим, одним из величайших королей Нордланда, снял проклятие и вернул на Остров мир и покой. С тех пор прошло триста лет. Остров забыл о войнах, смутах и эпидемиях. Три королевства, Элодис, Анвалон и Далвеган, стали тремя герцогствами, а Остров стал един, как при Бъёрге. Позади осталась Десятилетняя война людей и эльфов, закончившаяся подписанием Священного мира и изгнанием Кину Ол Таэр, предавшего эльфов ради смертной женщины. Почти уничтоженные драконами, эльфы залечили раны, нанесённые этой войной, и стали настолько многочисленными, что вновь задумались о возвращении своих исконных земель, когда-то отданных Хлорингам в память о подвиге Карла. Люди забыли об ужасах Десятилетней войны и начали с завистью поглядывать на эльфийское побережье, вдруг решив, что Священный Мир как-то слишком уж обременителен и несправедлив. Мир менялся. Менялся Нордланд. Менялись люди и даже эльфы. Что-то должно было произойти.

1.

Какая занятная штука: наша память! Она играет с нами в игры, которые и сами мы не понимаем, а другим понять и вовсе мудрено. То она полна милосердия, то подводит коварно и некстати. Одно я научилась понимать: эти игры отнюдь не случайны. Они – следствия каких-то процессов внутри меня самой, на первый взгляд непроизвольных, но на деле – всегда подчинённых внутренней логике. Я много лет жила, не вспоминая то, что постоянно перебираю в памяти сейчас. И понимаю, что именно сейчас эти воспоминания не могут ни ранить меня, ни как то ещё навредить мне. Ещё недавно я подумала бы, что эти воспоминания, если они и вернулись, непрошенные, следует немедленно похоронить ещё глубже, потому, что там только боль, стыд, ужас и ненависть. Есть тысячи причин, чтобы так поступить, и три из них сейчас играют на берегу со своим кузеном и соседским мальчишкой. Они не должны знать, и я верю свято в это; ни теперь, ни после. Может быть, когда-нибудь, когда они станут взрослыми, а меня уже не будет?.. Сейчас они не должны даже подозревать, что подобные вещи не то, что случаются, а что они в принципе возможны. Но чтобы они так думали, чтобы они так жили, мы прошли через такой ад, да что там – ад блекнет в сравнении! Мы – легенда. Мы – те, кто создал новый мир, навеки изменив прежний. Ещё несколько лет назад имена наши были у всех на устах, в нас играли дети. Но у людей такая короткая память! Самые великие и удивительные события как-то легко и незаметно стираются из неё, словно эльфийские картины из песка. Только что они восхищали – и уже забыты.

А я не хочу, чтобы это забыли. Тщеславие?.. Возможно. Желание почивать на лаврах? Пусть и так; и что? Люди должны помнить то, что случилось. Должны помнить то, что сотворили их предвзятость, зависть, глупость и злоба; помнить, в какую бездну они чуть не рухнули по собственной глупости и подлости, где они чуть было не оказались, если бы не мы, те, кого они ненавидели и презирали.

Есть и ещё одна причина. Когда пройдут равноденственные шторма, сюда придёт корабль, и сбудется самая несбыточная, самая прекрасная моя мечта, самое невероятное чудо, которое ещё месяц назад я считала абсолютно невозможным, и запретила себе и думать об этом давным-давно, и научилась жить так, чтобы не сожалеть о его несбыточности. И, – если совсем-совсем честно, – я взялась за эту книгу, чтобы занять себя и не сойти с ума от ожидания и нетерпения. И потому хватит уже извиняться и оправдываться. В конце-то концов, где моё хвалёное мужество? Пора вернуться на один из кругов ада и вспомнить всё с самого начала. С самого первого дня, которым, пожалуй, стоит считать тот далёкий день, когда один мальчик встретил одну девочку, и это положило начало удивительным и роковым событиям, перевернувшим наш мир.  

Пролог

Но если нас спросят: чего мы хотели бы, то мы бы взлетели, мы бы взлетели.

Агата Кристи, Би-2 и Люмен, «Мы не ангелы».

Это был самый обыкновенный день на самой необыкновенной ферме. Фермы эти находились в самых глухих местах Острова, там, где появление незнакомцев и случайных путников было практически полностью исключено; на расстоянии по меньшей мере дня пешего пути вокруг этих ферм не было больше никакого жилья. Я так и не выяснила, на какой из них росла я, хотя было время, мне хотелось этого… Дети, росшие на этих фермах, не знали ни названия места, ни имён тех, кто растил и воспитывал их, они не видели ничего, кроме фермы, не получали никакого образования, кроме одного: их учили покорности. Девочек много и часто били, хотя и тщательно следили за тем, чтобы они были здоровы; мальчикам было немного попроще и посвободнее; они имели возможность проводить часть дня сами по себе, в окрестностях фермы, играть, учились каким-то простым ремёслам и занятиям, хотя били их не меньше. Воспитывались они, естественно, раздельно, не видя друг друга и даже не подозревая о существовании друг друга. Если мальчики ещё видели женщин – своих воспитательниц, служанок, – то девочки мужчин не видели вообще, их окружали только женщины. Их разделяли на группы, по десять человек в три года разницы в возрасте, и когда у младшей девочки шли первые месячные, а младшему мальчику исполнялось двенадцать, группу увозили куда-то. Навсегда.

Гэбриэлу на тот день, о котором шла речь, было тринадцать лет. Это был летний день; не жаркий, но солнечный и тёплый. Его ферма находилась на плоскогорье Олджернон, ближе к предгорьям Хмурых гор, и на тех пустошах, как повсюду в том краю, паслись лошади и овцы. Гэбриэл обожал лошадей, проводил почти все дни с ними, прекрасно ездил верхом и, не смотря на отсутствие заботы и любви, бывал частенько счастлив и чувствовал себя свободным. Это был очень красивый мальчик. Как все дети на фермах, он был полукровкой – плод незаконной связи человека и эльфа, церковным эдиктом лишённый любых человеческих и гражданских прав. Церковь, чрезвычайно усилившая в те годы своё влияние, ненавидела эльфов, отвергающих крещение и не желающих даже миссионеров допускать в свои земли и города; в своей борьбе с их влиянием на простых людей отцы церкви не признавали полумер. Земли и города эльфов Ол Донна привлекали умы и сердца, их красота, свободный образ жизни, привлекательность их стиля казались священникам очень опасными. Эльфы Фанна, живущие в Синих и Эльфийских горах и избегающие людей, никого пока не волновали, но Ол Донна, живущие на восточном побережье, и постоянно контактирующие с людьми, были бельмом в глазу и священников, и многих рыцарей и вельмож. Им не давали покоя и богатство и красота их городов, и недоступность прекрасных эльфийских женщин, и многое, многое другое, в том числе и военная слава эльфов, их знаменитые лучники, их Танцоры Лезвий, наводящие ужас на самых опытных рыцарей. Я бы не упоминала о политической ситуации того момента, но она имеет прямое отношение к моему рассказу, она – причина и следствие всего хода вещей. С самого первого дня, как появились люди на этом Острове, им правили Хлоринги – потомки, как принято считать, языческого бога Тора, или Хлориди, ну, или его сына, первого конунга Нордланда, Бъёрга Чёрного. Хлоринг – королева Изабелла, – правила им и в тот момент. Собственно, она правит Нордландом и сейчас. За свою семисотлетнюю историю Хлоринги не раз мешали свою кровь с эльфийской, и традиционно противостояли любым попыткам нарушить мир с эльфами и священный договор, заключённый Артуром Хлорингом с Ол Донна после страшной Десятилетней войны. Пока Хлоринги были в силе, никто и не пытался этого сделать, но в тот момент сложилось так, что при всех внешних признаках силы и благополучия влияние и само существование этого рода висело на волоске. Дело в том, что младший брат королевы, его высочество герцог Элодисский, был неизлечимо болен – его в молодом ещё (всего пятьдесят) возрасте хватил удар, и он, полупарализованный, уже не участвовал в политической жизни и управлении. Королева была бездетна, а сын герцога, Гарет, был ещё слишком юн, и вдобавок – полукровка. Мать его, Лара Ол Таэр, эльфийка королевского рода, приняла крещение и была законной женой герцога, но она была эльфийка, и сын её был полукровка, а в тот момент это само по себе было преступление.

Сейчас в это уже никто не верит, а тогда уже упомянутым церковным эдиктом полукровки были приравнены к животным и лишены всяческих прав. Если они были рождены вне брака, их не крестили, не пускали в чистые помещения дома и магазины, им нельзя было появляться ни в харчевнях, ни на постоялых дворах. Если кто-то решался оставить такого ребёнка, его следовало держать в хлеву либо где-то в подсобных помещениях, как собаку или козу. Откуда они тогда брались, при таком-то отношении? Дело в том, что в те дни эльфы ещё допускали на свои праздники полнолуния всех, в том числе и людей. А люди, особенно женщины, вожделели к Ол Донна, невероятно красивым, высоким, славящимся своей страстностью и искусностью в любви. До сих пор считается, что Ол Донна, как никто, способны доставить неземное наслаждение своему партнёру. Спорить не стану – в основном, так оно и есть. Во время полнолуний Ол Донна дарят любовь кому угодно: друг другу, феям, дриадам, русалкам… Это их обычай, святая традиция. Эльфийки избегают людей, их раздражает резкий запах мужского пота и волосы на телах людей, но эльфы мужчины нередко снисходят к человеческим женщинам, юным, чистоплотным и красивым. Не смотря на церковные запреты и наказания, среди девушек восточного побережья было принято терять невинность именно с эльфами – девственниц эльфы никогда не обижали отказом. В итоге полукровки появлялись и сразу становились проблемой для всей семьи.

До эдикта их было гораздо больше, и они часто жили со своими родственниками, как многие бастарды, не испытывая никаких неудобств. Они были красивы, очень сильны физически, очень здоровы и выносливы, отважны, дерзки, горды и вспыльчивы, и это уже до эдикта многих раздражало. Эдикт развязал руки ксенофобам и разом поставил всех полукровок вне закона. Естественно, они не смирились, и не пошли жить в хлев – они сбивались в банды и терроризировали целые округи. Случалось, такие банды захватывали целые замки и держали в страхе целые феоды. В Синих горах и по сей день есть такие замки, хоть их владельцы-полукровки больше и не промышляют разбоем. Страх породил ненависть и предвзятость; стало нормальным считать, что полукровки вообще являются средоточием всех пороков, что они безжалостны, нечисты на руку, развратны, что они вообще не способны жить в обществе, и прочая, и прочая… Герцог Элодисский освободил со временем юг герцогства от самых опасных банд, но отношение, ненависть сохранились. К тому моменту, о котором пойдёт речь, полукровок на юге почти не осталось. Дети, конечно, рождались, но от них спешили избавиться, продавая работорговцам и монахам, которые уверяли, что увозят детей с Острова и пристраивают в добрые руки в заморских землях, где нет ненависти к таким детям.

Вот эта предвзятость и была причиной того, что Гарет Хлоринг, законный сын, крещёный, принц крови, вызывал очень неоднозначные чувства в своих подданных. Он был единственным прямым наследником Хлорингов в Нордланде, и потому положение этого некогда всесильного рода, не смотря на его несметные богатства и кажущееся благополучие, в самом деле висело на волоске. Судьба всего Острова висела на волоске вместе с ним. Церковь мечтала о той власти, которую имела во всей остальной Европе, Рим в лице инквизиции искал предлог прийти сюда с кострами и пытками, вельможи страстно желали богатств эльфов и их смерти, эльфы тайно готовились к отпору… Зрело страшное, о чём, естественно, никто не подозревал. И меньше всего об этом думал мальчик Гэбриэл, когда утром, стянув со стола на кухне краюху хлеба, собирался проведать своего любимца, вороного Орлика.

Убежать из дома он не успел: приехал Доктор. Он приезжал раз в полгода, осматривал мальчиков, лечил, если нужно. Приезжал он всегда один, но в этот раз он вёл за руку пятилетнюю девочку, маленькую и такую хорошенькую, что даже Мамаша, женщина суровая и холодная, воскликнула:

– Прелесть какая!

Малютка была крошечная для своего возраста, с маленькими ручками и ножками, кудрявыми рыжими волосами, огромными глазами прекрасного карего цвета, чуть красноватого, как спелая вишня, обрамлёнными длинными ресницами, и нежной, сливочно-белой кожей.

–Да, девочка необычная. – Густым басом подтвердил Доктор. – Видимо, кватронка, эльфийские признаки слабо выражены. Ей не следует присутствовать на медосмотре, отошли её с кем-нибудь, будь добра.

Мамаша заметила Гэбриэла, пытавшегося проскользнуть за дверь, и строго окликнула его. На ферме его звали Джоном, и он спокойно откликался на это имя.

– Возьми эту девочку – как её зовут? Алиса? – Алису, и поиграйте с нею где-нибудь неподалёку. Будь с нею осторожен, не пугай и не обижай её.

Гэбриэл без видимой неохоты протянул девочке руку:

– Что ж, малютка, пойдём. – И она храбро протянула ему крошечную ладошку.

– Красивый мальчик. – Сказал Доктор, оценивающе глядя ему вслед. – Сколько ему?

– Зимой будет тринадцать.

– Слишком высокий для своих лет. И слишком взрослый. Его следовало поместить младшим в группу и забрать лет в двенадцать.

– Его привезли больным. Все группы к моменту его выздоровления уже сформировались, и он стал старшим в новой.

– Ах, да. Я забыл. – Степенно кивнул Доктор. – Собирайте мальчиков для осмотра.

– На самом деле я не Джон, а Гэбриэл. – Первым делом сообщил мальчик своей маленькой спутнице. – Я это с самого детства знал. Они мне: Джон, Джон… А я Гэбриэл, и всё тут.

– А почему вас зовут Гэбриэл? – Спросила Алиса, стараясь успевать за своим высоким спутником и высоко задирая кудрявую головку. – Вы ангел?

– Не, я не ангел. – Улыбнулся Гэбриэл. У него была прекрасная улыбка, смягчавшая его правильные холодноватые эльфийские черты, искренняя, даже чуть нежная. – Я сам себя так назвал. Мамаша дала мне имя Джон, а я стоял на своём: я Гэбриэл, да и всё. Они меня и пороли, и в тёмный чулан садили, и на хлебе и воде держали, но я стоял на своём. Не отзывался на Джона ихнего. Сам не знаю, почему, захотел так. Со временем притерпелся, но для пацанов и для себя я всё равно Гэбриэл. Пацаны зовут меня Гэри, ты тоже можешь так звать.

– Мне нравится Гэбриэл. – Сказала Алиса. Они остановились на склоне холма, над укромной лощиной, в которой паслись лошади. Вороной с белой стрелкой во лбу, узнав Гэбриэла, с тихим ржанием подбежал к ним, и мальчик, подняв Алису на руки, вручил ей краюху хлеба:

– Дай ему, не бойся!

Девочка дала коню хлеб и тихо захихикала, когда его мягкие губы коснулись её ладошки.

– Хочешь его погладить? – Спросил Гэбриэл.

– Хочу! – Алиса без тени страха погладила коня. – Он хороший, и я ему нравлюсь!

– Мне тоже. – Откровенно сказал Гэбриэл. Сел в траву, Алиса села на бревно рядом с ним, благовоспитанно сдвинув коленки и сложив на них ручки. На ней было простое, даже уродливое платьице из серой дешёвой ткани, и грубые дешёвые башмаки, но она была такая хорошенькая и нежная, что казалась трогательной и милой даже в этих обносках – как бриллиант, завёрнутый в грязную рогожу. Гэбриэл, никогда не видавший маленьких девочек – вообще никаких девочек, – был как раз в том возрасте, когда мальчики становятся, с одной стороны, болезненно восприимчивы к определённым вещам, ещё не осознавая их, а с другой – они ещё чисты и очень, очень романтичны и полны восторженности. Их чувства и влюблённости в этом возрасте необычайно сильны и искренни, и являются для них источником самых ярких, болезненных, светлых, счастливых и несчастных переживаний. Гэбриэл влюбился в маленькую Алису мгновенно, со всей силой нерастраченного сердечного мальчишеского пыла. В этой влюблённости не было и тени чувственности – он не понимал ещё, что это, да и Алиса ещё была слишком мала, чтобы вызвать в нём её, – но в ней уже было всё, что есть в настоящей большой любви. Он испытывал к ней безграничную нежность, когда она, такая маленькая, такая хрупкая, со своими вишнёвыми глазами, бархатистыми щёчками, нежными маленькими ручками, смотрела на него и слушала про его лошадей. Ему хотелось что-нибудь подарить ей, сделать что-то для неё, спасти от диких волков, например; но единственное, что он мог ей предложить – это набрать ей вишен в крутом овраге, где было очень трудно добраться до лакомых спелых ягод, и на это отваживались только он да ещё пара самых храбрых и ловких мальчиков. Сев на траве у ручья, они съели ягоды, болтая и смеясь, и Гэбриэл позвал Алису строить запруду, чтобы половить рыбок. Запрудив глинистое русло, они ловили в скользких ямках юрких вьюнов и отпускали их в воду, и были так счастливы, что не замечали течения времени. Алиса выболтала ему все нехитрые секреты пятилетнего человечка, а он серьёзно выслушал и поделился своими собственными, уже гораздо более обширными, хоть и такими же наивными, планами. Он был умный и живой мальчик, и хоть о его развитии и образовании никто не заботился, он ухитрялся развиваться за счёт любознательности и острой наблюдательности. Он многое умел, у него были чуткие и ловкие руки и цепкий ум, он жадно интересовался всем: почему то, почему это, откуда берётся ветер, почему одни предметы тонут, а другие нет; сам изобретал и мастерил водяные колёса, игрушки и забавные штучки, и всё это спешил показать Алисе, наслаждаясь тем, как восхищённо она смотрит на него. Он продемонстрировал ей и свою физическую силу – не смотря на возраст, он уже мог на равных соперничать со взрослыми работниками фермы. И она влюбилась в него тоже, по-детски, восторженно и пылко. Он казался ей прекрасным, умным, взрослым, сильным и добрым.

Заметив, что Алиса вся вымазалась в глине, Гэбриэл, как мог, помыл её и почистил её платьице и ботиночки, которые помог обуть. Задержал её ножку в своей ладони:

– Какая у тебя ножка мягонькая и крохотная! – Произнёс, с нежностью пряча её в ладони и гладя. – И вся ты такая маленькая и прелестная! Как цветочек, анютины глазки, знаешь? Ты такая же, как он, нежная и хорошенькая…

– Почему тогда меня никто не любит? – Печально спросила Алиса, взглянув на него с трогательной доверчивостью.

– Не правда. – От всего сердца возразил Гэбриэл. – Тебя люблю я.

Она ахнула, прижав кулачки с переплетёнными пальчиками к груди:

– Правда?! Правда-правда?! А вы на мне женитесь?

– Угу. – Кивнул Гэбриэл. – Это огромная тайна, но тебе я могу сказать: Мы с Каем, моим другом, весной сбежим отсюда, в горы, вон туда. Станем разбойниками, и тогда я найду тебя, заберу с собой, и мы поженимся.

– А что такое горы? – Спросила Алиса. Гэбриэл легко подхватил её на руки и поднял повыше:

– Вон, видишь?.. Такие огромные, видишь?

– Это горы?! – Ахнула Алиса, восторженно глядя на огромных каменных великанов в снежных одеяниях, с окутанными облаками вершинами. Это были Норвежские Горы, не самые высокие – самыми высокими были Северные, – но девочке они показались такими громадными, такими таинственными и прекрасными, что это впечатление осталось с нею на всю жизнь.

– Как красиво! – Воскликнула она. – А почему они белые?

– Это снег. В горах он никогда не тает. Знаешь, как сверкает на солнце?.. Как в сказке. – Гэбриэл тоже восхищался горами, и много мечтал о них.

– Но снег же холодный! Как мы будем там жить?

– Ну, куропатки же ночуют зимой в снегу, значит, им тепло. И под снегом трава зелёная, не замерзает.

– И вы правда, меня возьмёте туда с собой?

– Обязательно. – Гэбриэл бережно опустил девочку на камень, присел рядом.

– А как вы меня найдёте?

– Что-нибудь придумаю. – Беспечно пожал плечами Гэбриэл. – Доктора поймаем, и будем его пытать, и он нам всё выложит, как миленький. – Услышав звук колокола, призывающего их домой, он с неохотой поднялся. – Вот бы вы остались здесь на пару дней, я бы тебе столько всего показал!

– А что сделать, чтобы остаться? – Спросила Алиса. Гэбриэл колебался. Ему безумно хотелось, чтобы эта девочка осталась с ним. Он бы заботился о ней, кормил, защищал её. Несколько секунд он всерьёз обдумывал, как бы спрятать и не отдать её, но ему достало ума понять, что это трудноосуществимо и чревато многими проблемами. Отказавшись от этого намерения, он взял её за руку и повёл к дому. И всю жизнь потом жалел о том, что не поддался этому порыву…

Доктор уезжал. Гэбриэл, давно приученный к тому, что спорить, огрызаться и вообще проявлять какое-то своеволие чревато неприятными последствиями, в этот раз решился на страшный бунт: выступил вперёд и сказал:

– Может, вы останетесь? Хоть на ночь. Алиса такая маленькая, ей надо поесть и отдохнуть… – И получил жестокую оплеуху от Доктора.

– Не смей, – прошипел тот, – даже в мыслях думать об этих существах, как о себе подобных! Она женщина! Маленькая, но женщина! Низшее существо, грязь, вышедшая из грязи и в грязь обречённая! Ты понял?

– Нет! – Огрызнулся побледневший от гнева Гэбриэл. – Не смейте так говорить, она лучше вас! – И новый удар опрокинул его на землю.

– Плетей ему! – Глухо приказал Доктор. – И на ночь коленями на горох! – И неожиданно вскрикнул: крохотная Алиса укусила его за руку и, вырвавшись, бросилась к Гэбриэлу, крепко обхватила его за шею, отчаянно воскликнула:

– Я вас люблю!!!

Её Доктор не ударил, не смотря на весь свой гнев – грубо оторвал от Гэбриэла и потащил за собой к карете. Кто потревожил осиное гнездо, и где оно было, так никто и не понял. Мамаша потом приказала работникам обшарить всё в поисках этого гнезда, но его так и не нашли. Невесть откуда взявшиеся взбешённые осы набросились на Доктора и Мамашу, жаля и кусая, и в поднявшемся переполохе Гэбриэл бросился к Алисе и закрыл её собой от страшной опасности.

– Не бойтесь. – Прошептала Алиса. – Они вас не тронут.

– Я найду тебя. – Пообещал Гэбриэл. – Я обязательно тебя найду!

– Я буду вас ждать. – Алиса погладила мягкой ладошкой его щёку. – Всегда-всегда!

Свою порцию розог Гэбриэл получил, и всю ночь простоял на горохе, но утром, когда Мамаша вошла к нему, встретил её дерзким и прямым взглядом тёмно-серых, со стальным блеском, как карандашный грифель, глаз.

– Забудь эту девочку. – Сказала Мамаша. – Тебе сказали, как ты должен относиться к таким, как она.

– Я женюсь на ней. – Возразил Гэбриэл, даже не морщась от сильной боли.

– Я не гадалка, и не пророчица. – Холодно произнесла Мамаша, не торопясь отвязывать его. – Но одно могу сказать совершенно точно: на ней ты не женишься никогда.

Часть первая: Господин горных дорог

Глава первая: Гор

Через десять с половиною лет после этого события, давно забытого всеми его участниками, в городе, названия которого на тот момент мои герои не знали, во дворе дома, каменного, большого, погружённого во тьму, остановились две большие грузовые повозки с крытым верхом. Была глубокая ночь, город словно вымер, улицы были погружены во тьму и тишину. Но двое охранников, впустившие повозки во двор, какое-то время внимательно вглядывались в темноту улиц, прислушиваясь к малейшему шороху. Но было тихо. Только чуть слышно шуршала ледяная крошка, которой посыпали мостовые низкие тучи вместо снега или дождя. Убедившись, что всё в порядке, охранники затворили тяжёлые ворота и задвинули засовы. И лишь тогда с козел первой повозки спрыгнула невысокая полная, но подвижная женщина, и первым делом потёрла свои озябшие руки, приветствуя неподвижно стоявшую на верхней ступени широкого крыльца другую женщину, в полумонашеском одеянии, прямую, с холодным лицом и змеиным взглядом. У ног женщины застыл пёс, громадный мастифф, чёрный, как сажа, а за спиной, у двери – шестеро охранников, очень высоких, одетых в чёрное, с закрытыми лицами.

– Все здесь? – Ледяным голосом спросила женщина.

– Все тринадцать! – Весело ответила приезжая, энергично согревая руки. – Здоровёхоньки, не смотря на мороз!

– Иди в дом. Я посмотрю, что ты привезла, и вручу тебе твою награду. Новеньких уже отобрали; сегодня их десять.

– Маловато!

– Времена такие. Ступай. – Хозяйка дома подошла к повозкам, кивнула охраннику, и дверцы повозок открылись. Факелы осветили лица совсем юных девочек, с боязливым любопытством поглядывающих на неё и на собаку.

– Сейчас вы тихо и чинно выйдете, и так же тихо проследуете за мной. Ни звука! Всем понятно? Меня зовут Госпожа, но вам незачем ко мне обращаться, вам вообще незачем разговаривать. Ступайте за мной, по двое.

Замёрзшие девочки молча поспешили за ней. Они были взволнованы, замёрзли и сильно нервничали, но никто не издал ни звука. Самой младшей из них было двенадцать, самой старшей – семнадцать, но большинству было четырнадцать. Воспитывались они на ферме, как и та, где когда-то встретились Алиса и Гэбриэл, находящейся в глуши, и воспитывали их сурово, даже жестоко. С утра до ночи они работали на ферме, выполняя самую грязную работу, мыли, пололи сорняки, ухаживали за животными. Их ничему не учили, даже шить и готовить; болтовня наказывалась, вольности наказывались, лишние вопросы наказывались. Одевали их в бесформенные серые халаты, белые передники и серые косынки; ничего более красивого и яркого девочки в жизни не видели. Воспитывала их женщина, велевшая называть её Матушкой, и точно так же девочки не знали имён остальных людей, присматривающих за ними. Каждый вечер Матушка перечисляла их проступки, и порола их, каждую соответственно её вине; хоть девочки были в целом послушными и молчаливыми, как от них и требовалось, без порки всё равно дня не проходило, как бы они не старались. Самым страшным преступлением считалось непослушание или сопротивление; девочек, склонных к этим страшным грехам, наказывали чаще и суровее, и заставляли носить жёлтые ленты на рукаве. Развлечений не было, но девочки есть девочки: все они, тайком от Матушки, всё-таки позволяли себе маленькие шалости и вольности, плели себе венки, колечки из трав и ягод, инстинктивно стремясь украсить себя и как-то раскрасить свою жизнь. Тайком от Матушки они дружили, играли в какие-то нехитрые игры, и если им запрещали развлекаться, то они жили в очень красивом месте, и любоваться красотой окружающего мира им никто не мог запретить.

Вслед за Госпожой девочки пришли в сумрачный зал, где им велели снять верхнюю одежду и сесть за широкий стол, на котором стояли печенье в оловянных блюдах и подогретое вино. Сегодня девочек не кормили и не давали пить, поэтому, едва им позволили, они мгновенно съели печенье и выпили вино.

– Слушайте меня. – Заговорила Госпожа. – Ваше воспитание закончено, вы, подкидыши, рождённые от противоестественной связи людей и эльфов, давно объявлены вне закона, и если бы не мы, вас давно бы придушили или утопили, как щенков, которые никому не нужны. Мы подобрали вас, кормили, защищали, и пришла пора за это платить. Всё, что с вами будут делать, правильно, законно и необходимо для вас же. Ваша обязанность – покоряться всему и беспрекословно делать всё, что вам прикажут. Что бы вы об этом ни думали. Послушание, покорность и безмолвие – вот ваша жизнь отныне. Вы принадлежите нам, и мы… – Она говорила, а девочки, согревшись, клевали носами и одна за другой засыпали, уронив голову на стол. Когда уснула последняя, Госпожа хлопнула в ладоши, и мужчины в чёрном вошли в зал, сноровисто раздели девочек и, обнажённых, выложили рядком на стол. Госпожа придирчиво осмотрела их: зубы, волосы, кожу, пальцы, гениталии и ноги.

– Семь кватронок, пять полукровок и одна эльдар. – Заметила, окончив осмотр. – Все в самом деле здоровые, и привлекательные. Почему эльдар такая взрослая?

– У них поздно течка начинается. – С поклоном напомнила Матушка. – Как раз после Нового года впервые кровь пошла. Нелюдь!

– Получи свои деньги. – Сказала Госпожа. – По дукату за кватронок, по три – за полукровок, и пять – за эльдар. – Она прошлась, разглядывая девочек, остановилась возле полукровки, беленькой и нежной, лет тринадцати на вид. – Эта останется, остальных уносите.

Мужчины в чёрном одели девочек в холщовые рубашки, и Госпожа проводила их в погреб, где неожиданно, в бочке из-под масла, открылся ход, уводивший вниз, в темноту. Закрыв за последним из них дверь, женщина вернулась в зал в сопровождении пса, который заскулил и попытался облапать спящую девочку, но Госпожа строго прикрикнула на него:

– Сидеть, Бут! Спокойно. Не сейчас.

Пёс замер, всем своим видом выражая молчаливый протест: нет, сейчас! Хвост вытянулся, не виляя, взгляд маленьких красных глазок…

…был недобрым, угрожающим. Из горла, прикрытого железным шипованным ошейником, вырывалось глухое рычание, с вспененных брылей текла слюна. Гор ненавидел собак. Весёлых, преданных и дружелюбных псов-приятелей в его жизни не было, были лишь вот такие: злобные, кровожадные, свирепые твари. Он напрягся в полуприседе, глядя псу в глаза. Гор был обнажён, только чёрная маска, простая и плотная, прикрывала верхнюю часть лица, оставляя открытыми только рот, сейчас оскаленный почти так же, как у пса, да подбородок. Тело было покрыто ореховой настойкой, превращая его светлую, не знавшую солнечного света уже почти десять лет, кожу в смуглую, соответствующую его прозвищу. И он, и здоровенный мастифф, в точности такой же, как у Госпожи, сейчас находились на небольшой, метров четырёх в диаметре, арене, посыпанной песком, уже обильно политом кровью – это был не первый поединок сегодня. На каменных ступенях вокруг арены, покрытых роскошными коврами и звериными шкурами, располагались зрители – все, как один, мужчины, тоже обнажённые и тоже в масках, только роскошнее. У одних были синие, с золотом, у других – красные с золотом, их было меньше всего, и у третьих – чёрные с золотом. Кто-то угощался вином, кто-то – подростками-полукровками. В основном, мальчиками.

Пёс, всё ещё стремясь инстинктивно избежать поединка и запугать противника, оскалился страшно, захрипел, сделав вид, будто сейчас бросится – и Гор тоже зарычал, почти, как зверь. И пёс бросился на него, целясь в горло.

Это был момент истины: успеет Гор, или умрёт. Он знал, чего от него ждут, ради чего зрители платят золотом и торчат здесь сегодня. Успел: перехватил оскаленные челюсти почти у самого лица, и зрители затопали, закричали, засвистели оглушительно, многие подскочили, в азарте наклоняясь вперёд и вниз, туда, где Гор боролся с псом, тоже отчаянно сражающимся за жизнь. Даже мальчишки, которых ненадолго оставили без внимания, тоже уставились на арену, азартно прикусив губы или напротив, приоткрыв рты. Пёс бесновался, вырываясь, его лапы яростно рвали тело Гора, оставляя глубокие порезы, голова извивалась в железном захвате. Гор исхитрился поудобнее перехватить эту голову, прижимая тело пса к себе и лишая того возможности царапаться; напрягся, лицо покраснело, мускулы на шее, руках, плечах и даже на спине вздулись и окаменели, перевитые венами. Пёс рвался, хрипел, наконец, заскулил и завизжал, как щенок, когда Гор победил, сломав ему челюсти. Он кричал, как человек, когда Гор, зная, чего от него ждут, перехватил его поудобнее и сломал ему хребет о своё колено под восторженные рёв, свист и вопли. Животное агонизировало; не смотря на свою ненависть к собакам, Гор испытывал сильное желание прекратить его мучения, добив его, но он знал, что зрителям это не понравится, и просто стоял, зная до долей секунды, что теперь будет и как ему поступать. Картинно, играя безупречным телом, по которому ручейками текла кровь из порезов, он развернулся к чёрному провалу под арену, из которого в этот самый миг вышел ещё один полукровка, и тот час же арена начала заполняться водой, превращая смесь песка и крови в жидкую грязь.

Если Гор своим сложением оправдывал имя, данное ему в честь античного божества: был высоким, даже через чур высоким, на голову выше любого высокого человека и даже эльфа Ол Донна, которые считались самым высоким народом на Острове, но при том стройным, тонким в поясе, широкоплечим, скорее изящным, чем мощным, с мускулами не бугрящимися повсюду, а красиво играющими под кожей, то и Арес – так звали его нового соперника, – тоже в полной мере ему соответствовал. Он был ниже ростом, с более рельефной мускулатурой, не таким длинноногим: истинный бог войны, выточенный из мрамора. Каждая мышца его была безупречно вылеплена и отчётливо выделялась на его обнажённом теле, покрытом бронзовой пудрой.

– Что, – глумливо сказал Арес, двигаясь по кругу по колено в грязи и давая зрителям возможность полюбоваться собой, – »», за»чил пёсика и возомнил себя о»нно крутым? – Сквернословия от них тоже хотели зрители, которые насладились агонией и смертью пса и теперь жаждали зрелища полегче. – А с мужиком попробовать слабо?

– А не пойти ли тебе на «й, у»ок? – Сплюнул Гор, тоже кружа по арене. – Пока по матюгальнику не в»»ли? – Танец их тел, без всякого преувеличения и пафоса прекрасных, завораживал и возбуждал стремительно сомлевающих зрителей.

– Вали его!!! – Непонятно, к кому обращаясь, завопил кто-то, и Гор и Арес стремительно бросились друг к другу, сцепились, меся грязь.

– Хэ сказал, сегодня ты побеждаешь… – Быстро прошептал Гор. – Но не сразу, а после того, как вроде бы я…

– Понял… – Сквозь стиснутые зубы бросил Арес. Игра была им знакома и осточертела до «не могу». Они боролись, а зрители стремительно делали ставки, азартно подбадривали бойцов и наслаждались зрелищем. Очень быстро от коричневого и бронзового великолепия борцов не осталось и следа под слоем грязи, а у Гора – грязи, смешанной с кровью. Но, не смотря на кровь и боль, он побеждал – его физическая сила давно стала легендарной в Садах Мечты. Он осилил бы Ареса в первые две минуты, и они оба это знали, но Хозяин распорядился иначе, и они подчинялись. Гор практически взял верх, схватив соперника за горло и почти утопив в грязи, но Арес – вот неожиданность! – извернулся и бросил в грязь Гора, лицом вниз, для надёжности сев на него верхом. Стройный рыжеволосый кватронец пошёл по рядам с чашей, в которую дождём – золотым дождём, – сыпались монеты. Юноша был не менее красив, чем Гор и Арес, но иначе: он был явно моложе, ему было не больше восемнадцати, ниже ростом, чем Гор и Арес, не такой мужественный и брутальный, более гибкий, менее мускулистый. Но по своему и он был великолепен, что признавали все зрители, кидавшие ему монеты и норовившие потрепать его по какой-нибудь части тела, особенно по ягодицам. Локи – так звали рыжеволосого, – не обращал на это никакого внимания, захваченный происходящим на арене. Старшие в подоплёку своих боёв его не посвящали, и Локи искренне считал, что в этот раз победил Арес, чему был несказанно рад: Гора он боялся и ненавидел. Со злорадной дрожью во всех своих внутренностях Локи следил исподволь за тем, как Арес макает Гора лицом в грязь, вынуждая признать его победу, и слушал, как тот матерится и плюётся.

– Сука!!! – Очень натурально выругался Гор, который и вправду был в бешенстве – кому понравится глотать грязь?! – Сука, сука, сука!!! Да, признаю, победил, тварь, «уй с тобой!!! – И Арес спрыгнул с него, издав победный вопль.

В тёмном коридоре, уйдя, наконец, с арены, Гор пошатнулся и оперся о стену, и Арес подставил ему плечо:

– Чё, это, херово?

– Нормально. – Сплюнул, утирая грязный рот, Гор. – Сильный, сука »»», попался, чуть брюхо мне не вспорол когтями своими »»»». – Стянул грязную маску. – Чашка полная?

– С горкой. – Шлёпая по камню босыми грязными ногами, юноши вошли в тёплое светлое помещение, полное звона воды и сладких запахов: мёда, цветов, каких-то косметических снадобий. На первый взгляд оно было очень красивым, и Гору, да и другим парням оно очень нравилось. Напоминало римские бани, с бассейном, колоннами, мраморным полом, выложенным из чередующихся и складывающихся цветочным узором плиток нордландского черного и зелёного мрамора с прожилками цвета слоновой кости. Стены были облицованы в пол человеческого роста красным, в искрах, гранитом, а дальше шли каменные барельефы, и вот они-то разрушали первое впечатление напрочь – или могли бы разрушить, взгляни на них нормальный человек, потому, что на этих барельефах вереница монстров с телами людей и головами животных насиловала и истязала женщин, связанных самыми немыслимыми способами. Неведомый художник – кстати, довольно неплохой, – постарался, чтобы не оставалось никакого сомнения, что это именно насилие: у женщин были искажены лица и раскрыты в крике рты… Точнее, если приглядеться ещё, это была одна женщина, эльфийка, с повторяющимися чертами и одним и тем же телом, изображённым не без любования. Насилуя, вервольфы полосовали её когтями, минотавры рвали на ней волосы, и так далее, и тому подобное. Эти барельефы всё ставили на свои места: это не было римской баней, это было место насилия и ещё раз насилия. Несколько ступеней от бассейна вели к ряду дверей, точнее, решёток, с наружными засовами, за которыми находились узкие камеры с тюфяком на полу и котлом для естественных надобностей, которые сразу же недвусмысленно обозначали положение их обитателей, точнее, обитательниц. Сейчас все они были на оргии, которая началась после боя Гора с Аресом, и здесь было пусто, если не считать Доктора и трёх его беременных рабынь. Беременных девушек временно освобождали от основного занятия, и они становились служанками Доктора, моя, чистя, убирая, прислуживая ему – Доктор был маньяк чистоты и порядка, – и терпели его издевательства. На сленге обитателей Садов Мечты это место называлось Девичником, хотя Хозяин звал его Чистилищем, так как ненавидел женщин, особенно эльфиек. Чем больше было в девочке, попавшей сюда, эльфийской крови, тем более страшным издевательствам и пыткам она подвергалась. Потому, что Сады Мечты не были борделем, вернее, они не были только борделем. Человек, создавший их, исповедовал собственную философию и имел собственные взгляды; а хуже того – он имел средства, чтобы воплотить их в жизнь. Человек, называющий себя Хозяином, во-первых, болезненно, истово, страшно ненавидел женщин, настолько, что в его замке не было даже животных женского пола, а все служанки были старухи либо уродины, карлицы, горбуньи, кто угодно, кроме нормальных женщин, и заняты были самой чёрной, самой тяжёлой работой, не имея доступа в ту часть замка, где жили сам Хозяин и его доверенные слуги. Во-вторых, этот человек был извращенцем, содомитом и садистом, то есть, просто секс не доставлял ему удовольствия, ему требовались мучения жертвы, и нравственные даже более, чем физические. Он любил предаваться таким гнусным вещам, о которых противно даже думать, и без нужды я не стану описывать их. Не знаю, как он делал это вначале, и когда ему пришло в голову создать Сады Мечты такими, какими они были на момент начала моей истории, но к тому моменту это был целый мир, некая извращённая секта, со своими посвящёнными, своим уставом, своими адептами. Размещались они в четырёхэтажной башне, которую видно было только с моря, стены замка и скалы скрывали её от города и окрестностей. Попасть туда можно было только через потайной ход, скрытый от непосвящённых, покинуть – так же. На верхнем этаже размещались покои Хозяина, Голубой Зал, где он и несколько самых его доверенных и влиятельных гостей лично насиловали новеньких мальчиков, Красный зал, где происходили оргии и жертвоприношения, и будуары, где развлекались те гости, которые предпочитали мучить своих жертв, не убивая и не калеча их, те, кто ограничивался обычными побоями и связыванием. Этажом ниже находилась Галерея Сладкого Насилия, главное место Садов Мечты, где происходило главное, ради чего многие тайно посещали эту башню, где маньяки, убийцы, подонки предавались своей главной страсти: пыткам и медленному убийству своих жертв. Галерея опоясывала весь этаж, и здесь было всё, что только могло понадобиться извращенцам и маньякам: дыбы, тиски, жернова, железные девы, испанские сапоги, жаровни, всё, что толькомогла породить больная и злобная фантазия. Здесь жертвам дробили кости, сжигали руки и ноги живым, вспарывали животы, жгли раскалённым железом, садили на кол, варили в кипящем масле; здесь стояла невыносимая вонь, пахло кровью, требухой, рвотой и мочой, калёным железом, гниющей и горелой плотью. Здесь кричали и рыдали, и здесь даже тогда, когда не происходило ничего, было жутко и мерзко. Ещё ниже этажом находились Девичник, где содержали девушек, и Домашний Приют, где жили удостоенные чести быть подручными Хозяина в оргиях и повседневной жизни Садов шестеро парней, а так же Конюшня, где жили остальные мальчики. Это было самое грязное и запущенное место, здесь воняло, и кроме соломы на полу не было ничего: ни столов, ни лавок, ни лежанок. Большинство гостей Хозяина были содомиты, и мальчиков было больше, чем девочек, ценились они выше, и отношение к ним было лучше, хотя помещение для них и было таким мерзким. Девочки физически содержались лучше: из-за особенностей женского тела, требующего чистоты и тепла, и ещё из-за Доктора, который, как уже было сказано, был фанатиком чистоты; но в остальном жизнь их в Садах Мечты была непрерывным кошмаром. Ненависть Хозяина воплотилась здесь в полной мере: он создал мир, в котором женщина занимала место, по его мнению, подобающее ей. Им нельзя было говорить, вообще, ни с кем, никогда. За попытку что-то сказать их сразу же били, жестоко и безжалостно. Чтобы они тайком, в одиночестве, не переговаривались друг с другом, их держали в стойлах, как скот, на привязи, чтобы не наложили на себя руки, надевая на лица глухие маски. Ни одежды, ни каких-либо повязок им не давали, как, впрочем, и юношам и мальчикам с Конюшни; на них не было ничего, кроме ошейника. Многие гости любили рвать одежду, избивая прежде, чем изнасиловать, для таких гостей девочек наряжали порой даже изысканно – по желанию гостей, в античных богинь, нимф, монахинь и так далее. Полукровки и кватронки были гораздо выносливее людей, и выживали и поправлялись после таких издевательств, какие ни один человек и ни одна человеческая женщина не вынесли бы, и всё-таки срок существования девушек в Садах Мечты не превышал года. Наблюдал за ними Доктор – другой, моложе и поганее того, кто увёз когда-то Алису. Насколько мне известно, врач он был гениальный, и продлевал жизнь даже тем, кого истязали в Галерее Насилия, а его снадобья были просто чудодейственными, заживляя синяки, переломы и раны в считанные дни. Он содержал Девичник в идеальной чистоте, следил, чтобы девушки не простывали, чтобы нормально питались, но не смотря на это умирали они часто и быстро. Беременных, как только беременность становилась заметна, не трогали – Доктор делал их своими помощницами, и они убирали в Девичнике, мыли, кормили, причёсывали и одевали остальных, прислуживали ему и помогали в лечении. Как только ребёнок появлялся на свет, Доктор осматривал его, и если находил здоровым, то отправлял на ферму, а если находил изъяны, то убивал, на глазах у матери, обычно взяв за ножки и разбивая голову о стену, но иногда и ещё более гнусным способом – он ненавидел женщин не меньше самого Хозяина, и любил издеваться над ними, находящимися в полной его власти, так, что даже Хозяин, пожалуй, был предпочтительнее, чем он.

Войдя сюда, Гор и Арес сразу же бросились в воду. В скале, на которой стояли Сады Мечты, находились какие-то термальные источники, и их горячую, желтоватую, с лёгким душком, воду строители башни использовали для обогрева всех помещений и для бассейнов, всегда тёплых и быстро самоочищающихся.

Первым, отфыркиваясь и хватая ртом воздух, вынырнул Гор, откинул на спину длинные чёрные волосы, разделённые на пробор и обычно убранные за уши. Без маски, грязи и краски лицо его, овальное, с крупными, но правильными чертами, поражало всякого, кто его видел, своей нечеловеческой красотой. Все эльфийские полукровки были красивы, но Гор выделялся даже среди них. У него был крупный, безупречно и мужественно вылепленный нос, не прямой и не горбатый, царственных очертаний, присущих только эльфам Ол Донна, князьям эльфов, с изящными и характерными ноздрями, высокий чистый лоб, точёные скулы, прямые чёрные, словно нарисованные, брови, длинные эльфийские глаза какого-то очень тёмного, почти чёрного, но не карего, цвета, и исполненный уверенности, силы и воли подбородок. В этом лице не было ничего женственного, ничего слабого, нежного; оно было сильным, волевым, даже немного суровым. Прекрасные глаза смотрели холодно, отстранённо, немного презрительно и даже жестоко, линия рта была безупречной, стопроцентно эльфийской, исполненной так привлекающего и так раздражающего людей эльфийского надменного превосходства. Эту безупречность ломал шрам на верхней губе, слева, заметный, но странным образом не портивший его, а смягчающий его суровую красоту и придающий ему даже своеобразный и очень чувственный шарм. Отбросив волосы, Гор принялся с остервенением отмываться от остатков грязи и крови, не обращая внимания на жгучую боль во всех ранах, вызванную жёлтой водой, которая буквально вскипела вокруг них с Аресом, пенясь и источая неприятный душок. На мраморные ступени перед ними вышел человек, ростом почти не уступающий двухметровому Гору, но в остальном – полная его противоположность. Насколько Гор был красив, настолько Доктор был неприятен: худой, сутулый, с костлявым телом, покрытым поросшей редкими бесцветными волосами бледной, красноватой кожей, с реденькой, но длинной шевелюрой на шишковатом черепе, с огромными руками и ногами, водянистыми глазами навыкате и широким, но тонкогубым ртом фанатика. Он имел противную привычку выпучивать глаза и облизывать свои лошадиные зубы, щерясь. Определить его статус в Садах Мечты было трудно: Доктор был, с одной стороны, почти свободен, то есть, мог покидать их и заниматься какими-то делами снаружи, был практически бог в Девичнике, имея над его обитательницами абсолютную власть, но при этом заискивал и пресмыкался перед Гором, что, скорее всего, происходило потому, что был содомитом и вожделел к нему. На Гора он смотрел с тоскливым и алчным обожанием, ничуть его не скрывая, просто пожирал его глазами, ощупывая мысленно каждую деталь, и не находя ни малейшего изъяна, даже не смотря на то, что тело это было покрыто старыми и новыми шрамами. Вместо левого соска на груди Гора был старый ожог своеобразной формы, напоминающей тавро, которым клеймят скот, такие же ожоги были на животе, на бёдрах и на ягодицах; помимо ожогов была масса рубцов, шрамов и мелких царапин, а спина была просто одним сплошным месивом самых разнообразных отметин. Пальцы его рук, когда-то по-эльфийски длинные и изящные, были переломаны и навсегда искривлены. Но Доктора это не смущало – это никого в Садах Мечты не смущало, следы насилия здесь были нормой, хотя Гор в этом смысле переплюнул всех: его живучесть была под стать его физической силе.

Он выбрался из бассейна и выпрямился, морщась: царапины кровоточили и болели.

– Что, здоровый кобель попался? – Угодливо спросил Доктор. Больше всего на свете ему хотелось бы сейчас самому заняться Гором, а заодно и полапать его, но он сдерживался, зная тяжёлый нрав и страшный удар предмета своих желаний. Увы! В этом притоне содомитов содомитом Гор не только не стал, но и проникся к ним сильнейшим отвращением. Доктор был уверен, что Гор отдаёт такое демонстративное предпочтение женскому телу назло, но поделать с этим ничего не мог. Крикнул злобно:

– Шевели жопой, Паскуда, гнида затраханная! – И к Гору метнулась девушка-эльдар, красивая, с очень светлыми, почти белыми волосами и чёрными глазами, и с огромным животом – она дохаживала последние недели беременности. Одежды на ней не было никакой, как и на других подопечных Доктора. Упав перед Гором на колени, она начала старательно промывать его раны водой из серебряного кувшина, потом промокнула смоченной в специальном отваре тканью, остановив кровь, и намазала каждую царапину густым слоем мази. Гор вздохнул, расслабляясь: мазь приятно холодила и унимала жжение и боль просто мгновенно. Паскудя стёрла остатки мази и так, на коленях, отползла прочь… И получила удар дубинкой, без которой Доктор по Девичнику не ходил, по худеньким плечам:

– Что встала, тварь писежопая, одежду неси! – И девушка бросилась опрометью прочь.

– А я? – Спросил Арес, тоже выбираясь из воды.

– Обойдёшься! – Огрызнулся Доктор. – Дубина здоровая.

– Ага. Гор зато у нас воробышек. – Беззлобно фыркнул Арес. – Да на нём, как на собаке, всё заживает!

– Заткнись. – Бросил Гор, задумчиво глядя на Доктора. Он знал цену услуг последнего, но не выносил, когда тот касался его. И Доктор, положение и статус которого были неизмеримо выше, практически, пресмыкался перед ним, но при том был опасен, обладая злобной, мелкой, мстительной и поганенькой душонкой. Гор получал от него многое такое, на что, как собственность Садов Мечты, права никакого не имел, но за эти привилегии вынужден был кое-что позволять. Не много; но даже, как он это называл, «дать себя полапать» ему было противно. Доктор же был им одержим настолько, что и за это готов был на всё, надеясь своей угодливостью и полезностью всё-таки завоевать сердце предмета своих желаний.

– Что Хэ? – Спросил Гор. «Папа Хэ» было их прозвище для Хозяина, но чаще всего он был для них просто Хэ. – У себя или там? (там имелось в виду на оргии).

– У себя. – Хихикнул Доктор, облизнул зубы, возбуждённо пуча свои водянистые глазки. Это выглядело так противно, что Арес поморщился и отвернулся, но на суровом лице Гора не дрогнул ни один мускул, не смотря на всё его отвращение. Даже выражение его тёмных холодных глаз не изменилось ни на грамм.

– Я пойду к нему. – Сказал он. Доктор знал, зачем, вновь противно облизнулся:

– Давай… рискни.

Арес быстро глянул на них. Он не знал, что за дела у Гора с Доктором; они вообще друг о друге знали крайне мало. В Домашнем Приюте – так называлось место, где жили шестеро избранных, имеющих статус не много, ни мало, как помощников Хозяина, – царила жесткая иерархия, каждый имел чуть больше привилегий перед последующим, и потому они были соперниками всегда и во всём. Все следили друг за другом, и, как Гор подозревал, доносили друг на друга постоянно. И самым уязвимым в этом смысле был сам Гор, так как занимал высшую ступень этой иерархии, был вожаком, с самыми большими привилегиями и свободами из всех, кто до него занимал эту «должность», благодаря собственным воле, харизме, уму и, нельзя это отрицать, обожанию Доктора. Но разве остальные парни, невежественные и основательно запутавшиеся в реальности, думали о том?.. Им казалось, что каждый из них достоин быть вожаком и иметь всё, что имеет он. И в любом случае, исчезни Гор, выигрывал каждый, поднимаясь на одну ступень выше. Арес в целом был не плохим парнем, но стать вожаком не отказался бы и он, и Гор это знал. Он об этом ни на секунду не забывал, и потому друзей в Домашнем Приюте у него не было. У него вообще, давно уже, друзей не было.

Паскуда принесла ворох тряпок, чистых, но на том их достоинство и заканчивалось. И рубахи, и штаны были из серой дрянной ткани, сшиты были кое-как и висели мешком; но Гор, надев их, странным образом не стал выглядеть хуже. У него было врождённое чувство стиля и умение носить вещи; дрянная одежда выглядела на нём так, словно это тоже был некий стиль, скажем, молодой аристократ решил поиграть в крестьянина. А вот Арес, хоть и фигура у него была не хуже, и на лицо он был не менее красив, и осанка была великолепная, изменился разительно, превратившись в босяка в обносках.

– Он только что отсюда ушёл. – Сообщил Доктор, и Гор быстро глянул на него:

– Что делал?

– Мясо смотрел. – Голоса у них тоже были под стать: у Гора низкий бархатный тенор, почти баритон, у Ареса хрипловатый бас, у Доктора – противный блеющий тенорок. – Двух писежопых в Галерею велел продать.

– Эту, со сломанным носом, и вторую, с порванной губой?

– Ага.

– Давно пора. Уродок всё равно никто не берёт.

– Хэ того… уезжает завтра. – Сообщил Доктор. – А ты сегодня… э?

– Потом. – Резко бросил Гор, и поймал настороженный взгляд светло-серых, как песок, античных глаз Ареса. Но тот ничего не спросил – знал, что не ответят. Какие-то у Доктора и Гора были секреты… Впрочем, Арес подозревал, какие. В отличие от Гора, ему было плевать. Время, когда он умирал от отвращения, ненависти и жалости к себе, давно прошло. Теперь ему было плевать, что и с кем, и как. Доктор, так Доктор – бывали у него гости и попротивнее, когда он был моложе, тоньше и больше нравился гостям деликатного пола. Теперь его держали в Приюте в основном для того, чтобы боролся на Арене, и для того, чтобы дрессировал Чух – так это здесь называлось. Если Гор даёт Доктору – так и что?.. За кое-какие привилегии и Арес бы это сделал… Как это ни противно. Знать бы ещё, за какие, да подлизаться к Клизме – так они звали Доктора между собой? Но Арес был неплохим парнем – насколько это было возможно в этом месте, – и кое-какие понятия о правильном и неправильном у него всё-таки были.

– Я пошёл. – Чуть поколебавшись, что вообще-то было ему не свойственно, сказал Гор.

– Смотри. – Странно ухмыльнулся Доктор, ощерив огромные зубы. – Твоё дело.

Так, как сейчас, Гор не волновался уже давным-давно. В первые свои годы в Садах Мечты он бунтовал, боролся, пытался драться, пытался бежать, пытался покончить с собой, – всё тщетно. Он внешне смирился и принял условия игры, но не сдался и не сломался. Был ещё один способ вырваться отсюда, по сути, единственный путь, длинный, тяжёлый, полный компромиссов и унизительных уступок, но Гор, раз приняв решение и встав на него, шёл до конца. И вот он забрезжил перед ним – свет длинного, длиной в десять лет, тоннеля. И Гору было очень, очень страшно, хотя совсем недавно ему казалось, что всякая способность к страху в нём давно уже умерла.

Голуби страстно урчали, толпились на широком подоконнике, жадно глотали пшено и успевали тут же пофлиртовать; к ним постоянно подлетали всё новые и новые. Высокий долговязый человек, лет сорока пяти, неприметный ничем, кроме высокого роста и лица классического растяпы, с удовольствием подсыпал им пшено и наблюдал за ними. Одет он был тоже неброско и с виду очень скромно; только намётанный глаз сразу определил бы, что одежда и обувь его были самого отменного качества и пошива, а камень на скромном колечке был дивной красоты и огромной стоимости инклюзом.

– Запечатай и отправь в Рим. – Он только что закончил диктовать письмо монаху-доминиканцу. – Обычными путями, чтобы все видели, что у нас нет тайн. Смотри, какой красавец! – Он указал на рябого, как далматинец, голубя. – Ну, как не верить в мир божий, когда он так прекрасен?

– Воистину. – Согласился секретарь. Человек, обожающий голубей, был Патрик Дрэд, специальный посол-инквизитор, предпочитающий, чтобы его называли просто мастер Дрэд. Впечатление на людей он производил самое благоприятное и безобидное: добрые, близорукие глаза, ласковые и словно чуть виноватые, добрая полуулыбочка на узких бледных губах, чуть заискивающие манеры. Но тех, кто с ним успел столкнуться вплотную, это уже не могло обмануть; как всякий высокопоставленный доминиканец, он был страшным человеком. В Нордланде Дрэд пока что держался в тени: у него здесь был свой интерес, ни в коем случае не совпадающий ни с интересами королевы, которую поддерживал официально, ни с интересами Далвеганцев, которых поддерживал тайно, ни с интересами междуреченских баронов, которых поддерживал тайно от королевы и Далвеганцев, ни с чьими бы то ни было ещё здесь. Цель его была проста: посеять смуту, раздор и смятение, уничтожить нелюдей, противных церкви, уничтожить ключевые фигуры во всех трёх герцогствах, полностью уничтожить Хлорингов, Далвеганцев и Анвалонцев, поставить на их место марионеток Рима и утвердить власть Святого Официума и на этом краю земли. Он знал гораздо больше того, что знали все его оппоненты, вместе взятые, в его распоряжении были огромные средства, и всё это: знания и деньги, – он использовал, чтобы манипулировать людьми, словно куклами. У него был врождённый дар психолога, он отлично разбирался в людях и каким-то внутренним чутьём почти мгновенно распознавал их слабости и самые тёмные и постыдные тайны, что давало ему власть над ними. Дрэд знал, например, о трусости и развратности графа Кенки, и тот, как бы ни бесился, склонялся перед этим знанием, скрежеща зубами, внутренне проклиная Дрэда и себя. И то же самое происходило с другими людьми, которых использовал Дрэд. Они бессильно бесились, ненавидели его, боялись, мечтали избавиться от него – и подчинялись.

Отпустив секретаря, мастер Дрэд продолжал подсыпать пшено голубям, любуясь ими и забавляясь их проделками: он искренне любил птиц. В клетках у него распевали щеглы, малиновки, дрозды и скворцы, экзотические канарейки и кардиналы, был даже попугай. Дрэд сам ухаживал за ними, кормил, поил, чистил клетки и часами разговаривал с ними. А вот животных он не переносил, особенно кошек и собак.

Тихо постучав, вернулся секретарь.

– К вам посетитель, мастер.

– Кто? – Не поворачиваясь, спросил Дрэд. – Я никого не жду.

– Он не назвался. Но сказал, что у него есть для вас очень важная информация.

– Как он выглядит?

– Пожалуй, – почтительно, но без раболепия, склонил голову молодой, высокий и ладный сероглазый доминиканец, больше похожий на молодого воина, чем на монаха-секретаря, – он производит впечатление человека, у которого в самом деле есть что-то интересное.

– Он назвался?

– Нет. Я бы сказал.

– Впусти. – Дрэд не без сожаления прикрыл окно, отрезая уличный шум и голубиную возню, завязал мешочек с крупой, красный, бархатный, с золотым шитьём, и положил его в бюро, к нескольким таким же мешочкам. Пока он делал это – очень неторопливо, как делал всё и всегда, – дверь открылась, и вошёл неизвестный. Дрэд медленно развернулся к нему, придал своему лицу выражение самое что ни на есть безобидное и чудаковатое, но на гостя, судя по его странно неподвижному и очень холодному взгляду, впечатления это никакого не произвело. То ли он нисколько не удивился, увидев вместо грозного инквизитора классического растяпу, то ли ожидал этого, то ли просто так хорошо владел собой. Одет он был хорошо и в то же время как-то нейтрально, не поймёшь, к какому именно сословию и роду деятельности его можно было отнести. Ни дворянского герба, ни кольца с печаткой, ни цехового знака, ни рыцарской цепи и шпор… И на духовное лицо он не походил. Дрэд, мгновенно оценив его, решил, что это воин. Рыцарь, по какой-то причине не выставляющий напоказ свой герб, наёмник на службе какого-то крупного вельможи, но непременно человек, умеющий обращаться с оружием и уверенный в себе, не привыкший склоняться и подчиняться, зато умеющий командовать – и убивать. Глаза профессионального убийцы Дрэд узнавал мгновенно.

Что-то ещё насторожило Дрэда. Что-то… непонятное. Он даже молниеносно окинул взглядом скулы и уши незнакомца – но нет. Не эльф, не полукровка и даже не кватронец. Человек. И всё-таки…

– Чем могу помочь, сударь? – Он радушным жестом предложил гостю сесть, и тот спокойно уселся в кресло напротив хозяина, который тоже сел, демонстративно охая и поправив подушечку, какие подкладывают при геморрое.

– Возраст, возраст… – Пожаловался Дрэд, но гость и глазом не моргнул, никак не изобразив понимание и сочувствие, хотя бы из вежливости. Ниточка не протягивалась, сцепка не получалась; Дрэду, как всякому манипулятору, нужен был контакт, но пока не вышло. Легче всего ему было достигать своей цели, внушив гостю, что у того есть какое-то превосходство над ним. Человек неизбежно расслаблялся, преисполненный сознания этого самого превосходства… И Дрэд читал его, как книгу. Этот гость был крепкий орешек.

– Это я могу вам помочь. – Сказал гость, и Дрэд невольно дрогнул при звуке этого голоса: низком, невероятно низком, каком-то прямо… подземном. В лице гостя было что-то восточное: в очертании чеканных скул, раскосых глаз почти без век, в бронзовом оттенке кожи. В принципе, лица азиатов вообще отличались непроницаемостью для европейца, и Дрэд это знал… И говорил гость с акцентом, почти незаметным, но явственным. Дрэд улыбнулся мягко, словно хотел сказать: «Ну-ну. И чем же?». Но гость иронию улыбки так же проигнорировал.

– Посмотрите на это. – Он бросил перед Дрэдом на низкий столик тяжёлый кожаный мешочек. Дрэд наклонился, осторожно развязал кожаную тесёмочку, и застыл, не веря своим глазам.

Большую часть золота, доставшегося Хозяину от его опекуна и дальнего родственника, тот потратил именно на Сады Мечты, и не меньшую – на собственные покои. Здесь были и бассейн с горячей водой из тёплого источника, и статуи обнажённых юношей, амуров, греческих и римских богов и героев, ковры, меха, дорогая мебель, золото, позолота, серебро, шёлк и бархат. Входя сюда, Гор всегда начинал себя чувствовать неловко и неуместно, пряча эти чувства за своей обычной ледяной наглой невозмутимостью. У бассейна, где всегда тихо журчала вода, стояла позолоченная клетка, в которой когда-то долгие месяцы сидел он сам, связанный, чтобы не покончил с собой – Гор пытался сделать это столько раз, и столькими способами, что связывал его Хэ тщательно и так крепко, что у юноши до сих пор остались следы на руках, ногах и даже на шее. Теперь там сидел мальчик из нового Привоза, тоже темноволосый, полукровка, весь в синяках, голый, стыдливо сжавшийся при виде Гора и спрятавший лицо в коленях. Сердце Гора неожиданно сжалось. Больно резанули по сердцу воспоминание о самом себе и жалость к этому незнакомому пока мальчишке, и гнев, который он поспешно подавил в себе. Хозяин лежал в бассейне, обнажённый, но в маске, без которой Гор никогда его не видел, потягивал вино из высокого изящного бокала с золотым орнаментом. В полумраке в нише стояли его телохранители, без которых он никогда в Садах Мечты не появлялся и не оставался. В его покоях барельефов с монстрами и женщинами не было; только одна картина, на дереве, которую Гор ненавидел и которой даже боялся: на ней большой чёрный козёл насиловал эльфийку. Она висела напротив бассейна, в котором любил нежиться Хозяин, и, по-видимому, пользовалась его особой любовью. Художник, изобразивший это гнусное действо, немного не угадал с пропорциями и размерами, но главное – муку женщины и её отчаяние, – схватить сумел, навеки запечатлев её искаженное лицо и движение её тела. Находясь когда-то здесь, Гор не мог смотреть на эту картину, она рождала в нём болезненное и страшное чувство, до тошноты, до спазмов. Хозяин, обожавший наблюдать за мучениями нравственными даже больше, чем за физическими муками, очень любил следить за тем, как Гор прячет глаза и отворачивается от этой картины. Даже сейчас, давно, вроде бы, привыкнув к тому, Гор инстинктивно сжался, не видя этой картины, но чувствуя её. И зная, что Хозяин это видит.

– Что-то случилось, Гор? – Спросил он, делая знак мальчишке. Видя, до чего тому стыдно, он решил позабавиться, велев ему ублажить себя на глазах у Гора. Мальчишка съёжился, чуть не плача от бессильной ненависти и стыда, и то же самое, пополам с острой жалостью, чувствовал и Гор. Но Хозяин зорко следил за ним из прорезей своей чёрной, с золотом, маски, и Гор знал, что на его лице не дрогнет ни один мускул – это была его месть Хозяину за всё. Чего-чего, а своего удовольствия от его мук тот больше не получит!

– Всё в порядке? – Мягко, своим приятным голосом, даже с полуулыбкой, спросил Хозяин. Но Гор давным-давно не верил в его мягкость, не доверял его улыбками и знал, что в любой момент оттуда может проглянуть хищная и безжалостная злоба. Хозяин играл; но и Гор играл тоже. Их поединок начался давным-давно, и до сих пор Гор его выигрывал, по капле, по чуть-чуть, но отвоёвывал свои позиции. Он был сильнее в том, что не боялся смерти, и Хозяин это знал. Не было больше и тех, кем он мог шантажировать его – Гор больше не заводил ни друзей, ни любимчиков. Он был спокоен, холоден и почти бесстрастен.

– Да, в полном. – Ответил он.

– Я слышал, тебе досталось на арене.

– Фигня.

– Береги себя, Гор. Ты ведь знаешь, как вы мне дороги, все шестеро, но ты – первый из всех. Это место – моя Аркадия, где я создал земной рай… А вы – аркадийцы, Гор, юные, прекрасные, нагие и счастливые, лишённые предрассудков, ложного стыда и тлетворной женской власти…Так что привело тебя ко мне?

– Мне двадцать три.

– Понимаю. – Лицо Хозяина чуть исказилось от удовольствия, он запустил пальцы в волосы мальчишки, а глаза так и впивались в лицо Гора, ища в нём хоть тень истинных чувств, отношения к происходящему… Ничего. Лёд. – Ты хочешь в семью.

– Я полагаю, что буду там тебе полезнее, господин.

– Возможно. Но почему ты хочешь в семью? Каковы твои собственные желания, Гор?

– Я сделал здесь всё, что можно было сделать. – Осторожно сказал Гор. Он был умён, и этот вопрос предвидел, и в долгие часы раздумий отвечал на него и так, и эдак. Зная, что Хэ не поверит, если он будет говорить о пользе дела и прочей чухне, Гор решил быть предельно искренним. – Мне просто здесь уже скучно. Одно и то же каждый день… Чухи надоели уже так, что я их почти уж не хочу.

Хозяин мелодично рассмеялся:

– Вот тут я тебя, как раз, понимаю!.. Ну, и свобода, а?.. Ну, признайся, Гор, тебе хотелось бы время от времени покидать насиженное место?..

– Да. – Ответил Гор, делая, в то же время, вид, что колеблется. Чуть-чуть, точно отмерив дозу, чтобы Хозяин решил, будто углядел, наконец, отголосок его истинного чувства и обрадовался.

– Что-то не так? – Тот клюнул и аж подался вперёд, жадно впившись в него глазами.

– Да… Я ведь полукровка. Ты сам говорил, и парни из стражи, они тоже подтверждают: полукровкам снаружи не сладко.

– И ты боишься? – Недоверчиво рассмеялся Хозяин.

– Ещё чего! – Гор сделал вид, что обиделся и прячет обиду. – Если и боюсь, то только того, как бы не наломать там дров… Я не привык, чтобы всякое быдло меня одёргивало.

– А вот это как раз хорошо. – Задумчиво произнёс Хозяин. Гор видел, что он что-то решает для себя, в чём-то сомневается, даже колеблется, и очень сильно. – Это, как раз, очень хорошо… Быдлу нельзя давать спуску, и ты как раз тот, кто это сможет… Кто сможет. Да и в руках остальных своих приятелей ты держать сможешь… Хорошо, Гор. Преемника ты себе уже приготовил?

– Арес справится, господин.

– Ты научил его всему?

– Нет ещё, но…

– Научи. Даю тебе… Три месяца на то, чтобы приготовить Ареса и Приют. И найди в Конюшне ещё одного мальчика, чтобы занял опустевшее место. Через три месяца я скажу тебе, что решил насчёт тебя.

– Спасибо, господин! – Гор так возликовал в душе, что чуть было не выдал это ликование, но Хозяину на несколько мгновений стало не до того. Отдышавшись и придя в норму, он посмотрел на Гора затуманенными похотью глазами:

– Завтра Привоз… Госпожа сказала мне, что там будет эльдар. Не трогайте её сутки, пусть смотрит, как вы работаете с остальными… Я завтра уезжаю, и не смогу сам ею заняться, но ты знаешь: ей – особое внимание. Эти твари самые опасные, её надо сломать так, чтобы головы поднять не смела и если надо, кровью ссала! Ты меня понял?

– да, господин.

– Ступай. – Хозяин махнул рукой, унизанной драгоценными кольцами и перстнями. И Гор ушёл.

И не сдержался: в два гигантских скачка слетел с крутой лестницы, подпрыгнул и завопил во весь голос:

– Й-а-аху!!!

Счастье, какого он не знал, наверное, никогда в жизни, и в последние десять лет уже точно, распирало его изнутри. Гору требовалось как-то спустить пар, но он точно знал, что поделиться ни с кем не может. Он добился-таки своего! Он дожил, он пришёл к концу пути и увидел свет в конце этого долбаного тоннеля! Хозяин любил рассказать ему, что он, Гор, никто, ничтожество, не имеющее ничего, и даже он сам не принадлежит себе, а является вещью Хозяина. Что он ничего не может, не может ни решать, ни действовать, ни как-то влиять на свою собственную жизнь… И вот – оказалось, что может! Он терпел, ждал и верил, и всё получилось! Прислонившись спиной к стене в тесном коридоре, Гор смотрел на узкое окно высоко вверху, и ему хотелось кричать и смеяться. Хозяина ждёт сюрприз! Нет, Гор не бросится опрометью прочь, как только у него возникнет такая возможность. Он был наивен и невежественен, но не глуп. И понимал, что, не зная ничего, абсолютно ничего о жизни снаружи, он в тот же день и пропадёт к чертям собачьим. Нет, у Гора и тут был план. Сначала он прикинется послушным, благодарным и исполнительным, всё выяснит, разведает, что за жизнь такая там, за стенами Садов Мечты, с чем её едят, подготовится, и свалит отсюда, от Хэ, от собак и волков, от извращенцев и убийц… Он столько ждал. Он столько терпел!.. Он не думал ни о реванше, ни даже о мести. Когда-то он не только хотел, но и пытался убить Хозяина, бросался на него, как впавший в бешенство от страха, боли и отчаяния зверёк. Но за прошедшее время тот успел основательно прочистить ему мозги, внушив веру в то, что всё происходящее – отвратительно, но неизбежно. Гор даже верил, что Хозяин на самом деле не самый злой и отвратительный человек на свете, что есть гораздо страшнее и злее, а главное – могущественнее, и вот они и вынуждают даже Хозяина поступать не так, как он хотел бы поступать с ними, которых считает своими детьми, а так, как он и поступает… В то же самое время Хозяин ведь находит возможность и как-то поощрить их, как-то продвинуть, дать им какие-то привилегии, и Гор не мог не признать, что где-то он прав. А жестокость… Что ж, в Садах Мечты без неё было никак, и это тоже Гор не мог не признавать. Он давно принял, как данность, то, что в его бедах и вообще в том, что он – вот такой и живёт вот так, виноваты не Хозяин, и не гости, а их паскудные мамаши, которые бегают трахаться с эльфами, не смотря на запреты и на то, что потом происходит с их детьми. А так же сами эльфы, которые тоже это знают, но, тем не менее, от траха с человеческими шлюшками не отказываются и судьбой своих детей совершенно не интересуются. И Гор ненавидел и тех, и других. Свою мать он даже мысленно иначе, как «эта тварь», не называл; а отца… Понятия об отцовстве у него были самые смутные, но откуда берутся дети, и куда деваются, родившись здесь, Доктор его просветил, и с той поры, как узнал это, Гор старался, чтобы его семя не попало ни к одной Чухе из тех, что он брал. В той части его души, где должны были находиться мысли и чувства к матери, у него была страшная чернота, какая-то пугающая его самого злоба и отчаянное неприятие этих чувств и мыслей; он не хотел, не мог и не позволял себе много думать о ней. Вообще старался не думать. А когда всё-таки приходили, непрошенными, эти мысли, он испытывал такую тоску, такую боль и злость, что быстро изгонял их из головы… жаль, что не мог окончательно изгнать из сердца. Порой Гор начинал непроизвольно мечтать о том, как оно будет: его свобода, его жизнь ТАМ?.. И порой он думал и о том, как найдёт свою мать, посмотрит ей в лицо, расскажет, что с ним было. В подробностях. И сделает с нею то же самое, что делали с ним – пусть попробует, каково это: стоять с содранными ногтями и исполосованной спиной коленями на битом стекле и подыхать от боли и жажды! А он оставит её вот так, и уйдёт… Навсегда уйдёт, обретя – Гор в это верил, – покой, свершив свою месть и восстановив справедливость. Потому, что, не смотря на всё его спокойствие, не смотря на выдержку и хладнокровие, и на то, что в целом теперь своей жизнью он был доволен, даже гордился собой, в глубине его души продолжал жить униженный и истерзанный подросток, который требовал справедливости и реванша.

Сердце вытворяло чёрт знает, что, радость клокотала в нём, разрывая грудь и превращая кровь в какую-то бурлящую весельем и сумасшествием смесь. Нет, в таком состоянии в Приют идти было нельзя! Три месяца… всего три – целых три!.. Теперь, когда появился этот срок, включился обратный отсчёт, и Гор почувствовал себя одной ногой на воле. При этом он с особой остротой ощутил, до чего ему опостылело здесь всё, всё, всё! Три месяца! Когда он не остался бы здесь и трёх минут! Как же их пережить?..

У них с Доктором был уговор – и вовсе не о том, что подумал Арес. Просто порой Гор оставался на ночь в роскошных гостевых будуарах, где те отдыхали от трудов своих неправедных, мылись и переодевались. Некоторые здесь же и развлекались, не отводя жертву в общий зал со станками и прочими приспособлениями, а так, в уединении и на банальной постели, потому и последние здесь тоже были, и довольно роскошные – по мнению Гора, никогда не видавшего настоящей роскоши. Что он вообще знал?.. С фермы, находившейся в страшной глуши, он попал прямиком в Сады Мечты; их везли в закрытых возках и в трюме баржи, он и дороги-то не видел. Он не знал, что такое замок, что такое город или деревня, он вообще ничего не знал. Но он был очень умён, и понимал, до чего сильно его невежество. Душа его жаждала какой-то информации, каких-то новых впечатлений, какого-то знания, и крупицы этих знаний и информации о внешнем мире он получал от гостей, Доктора, Хозяина и частично – от одного из своих парней, Эрота, который попал на ферму в восьмилетнем возрасте и кое-что помнил о жизни «на воле» и мог об этом вспомнить и рассказать. Ещё у Гора была книга: ему подарила её его постоянная гостья, дама Бель, когда он как-то признался ей, что хотел бы побольше узнать о мире и о людях. Читать он не умел и вообще не понимал, что значат чёрные затейливые значки, но книга была богато иллюстрирована, и Гор часами рассматривал картинки. На картинках люди занимались, мягко говоря, неприличными вещами, но Гора интересовало не это. Он рассматривал всё, что окружало этих людей, каждую мелочь, ведь художник помещал своих персонажей в интерьеры и пейзажи недоступного Гору мира. Книгу Гор хранил в тайнике, который обустроил в комнате при Приюте, где хранилась солома для их лежанок: соорудил из досок будку и закидал её соломой, надёжно скрыв от любых глаз. Там же он хранил и остальные свои сокровища: четырнадцать золотых дукатов, которые зачем-то давал ему второй его постоянный гость, священник, называющий себя Гелиогабалом, самодельную заточку и кусок вишневого пирога, давным-давно превратившийся в камень. Гор, обожавший вишню, хранил его куда трепетнее, нежели деньги, изредка позволяя себе отгрызть небольшой кусочек и воскресить в памяти забытый вкус. Бегом добравшись до своего тайника, Гор достал оттуда книгу и помчался в Девичник, уже не боясь встретить там Доктора: в сумерках тот, приняв измученных девочек, и велев Паскуде вымыть их и наложить компрессы на синяки и кровоподтёки, закрывался у себя, чтобы уже до рассвета не высовывать носа из своих покоев. Но Гор знал, где он прячет ключ от гостевых покоев специально для него, и, забрав его, остановился перед клетками, разглядывая бессильно лежавших на своих тюфяках девчонок, с которыми от души развлеклись на оргии. Нет… пожалуй, что не стоит. Не от жалости – жалости к девочкам Гор давно научил себя не испытывать. Просто никакого удовольствия измученные, избитые и истерзанные Чухи сегодня доставить ему уже не могли. Две из них тяжело, с надрывом, дышали, одна стонала, лёжа в странной и неудобной позе, четвёртая вообще сидела, вся тряслась и раскачивалась из стороны в сторону, держа перед собой опухшие и посиневшие руки. Груди и бедра всех четырёх были облеплены примочками и компрессами. Что с них было взять?.. Каким бы ни сделали его Сады Мечты и Хозяин, но садистом Гор так и не стал, и удовольствия от побоев и вида увечий и травм не испытывал, напротив. Бил, если требовалось, и бил легко, но никогда – для собственного удовольствия. Как бы он ни презирал девочек, но мучить тоже не хотел, и переключил своё внимание на Паскуду, которая старательно мыла столы. Две другие беременные девушки, которых Доктор, не мудрствуя лукаво, звал Пузатая и Брюхатая, уже спали в своих стойлах.

Паскуда была достопримечательностью Девичника: она жила здесь уже три года. Из девочек дольше года здесь не протягивал никто: даже если они не умирали от побоев, отчаяния и издевательств, их убивали просто потому, что они «теряли вид». Паскуда была эльдар – эльфийская кватронка, и возможно, поэтому «вид» не теряла, хотя носила уже третьего своего ребёнка. Оба предыдущих младенца были здоровенькими и хорошенькими девочками, просто на удивление, не смотря на скотскую жизнь их матери, и Доктор, глумясь, говорил, что держит Паскуду «на племя». На лицо Паскуда так же оставалась на удивление красивой, и каким-то образом сохраняла искру жизни в глазах, тогда как остальные девочки уже через пару месяцев превращались практически в зомби. Синяки под глазами и резкая худоба её, конечно, не красили, так же, как живот, казавшийся из-за худобы особенно огромным, зато груди у неё были, так же из-за беременности, прямо-таки отменными. Гор любил секс. Собственно, кроме секса, других удовольствий от своей жизни здесь он и не имел. И все свои знания о женщинах он подчерпнул здесь же, от Хозяина и Доктора. Последнего Гор презирал и никогда особо не слушал, но вот Хозяин… Ненавидя его, Гор, тем не менее, относился к его речам серьёзно. А поговорить тот любил, и говорил много, красиво, логично и очень аргументированно, так что Гор, юноша весьма не глупый, изъянов в его рассуждениях не видел. От Хозяина Гор узнал уже в первые же недели своего пребывания в Садах мечты, что женщины – существа подлые, ничтожные, тупые, но при том очень опасные. Не имея настоящего ума, они, тем не менее, очень хитры, и их хитрость смертельно опасна. «Чаще всего, – поучал он в своё время Гора, – они берут на жалость. Ты её пожалеешь, и она тут же присосётся к твоей душе, как пиявка, и ты сам не заметишь, как начнёшь ради неё рисковать собой, терять то, другое, третье. Все твои усилия будут направлены на то, чтобы ей было безопасно, комфортно, тепло и сухо, она ведь такая бедненькая, хорошенькая, хрупенькая, такая беззащитная в жестоком мире… А когда она возьмёт от тебя всё, что ты сможешь ей дать, она просто тебя бросит, и забудет. Ты отдашь ей всё, она не даст тебе ничего, да ещё и погубит, как погубили Сета – ты помнишь его?.. Считаешь, я жестоко поступил с ним?.. Но у меня не было выбора – он уже погиб. Ты же помнишь, что ради той дряни он готов был убивать даже вас, своих братьев! И его кровь – на ней, а не на вас и не на мне. Я давно живу на свете, мальчик, и научился не только видеть скверну в этих ядовитых тварях, но и выжигать её, выдирать с корнем, спасая вас же, дуралеев, от этой заразы!». Ещё он говорил, что девушки – ничтожества, в них нет ничего того, что есть благородного и высокого в мужчинах и юношах. Им неведомы ни честь, ни гордость, ни отвага. «Посмотри, как они пресмыкаются перед вами и с какой готовностью унижаются, и вспомни себя, вспомни, как боролся ты – так, что даже я восхищался тобой! Нет, кроме презрения и суровости, они не заслуживают ничего!». – И вот эти последние доводы действовали на Гора сильнее всего, потому, что сам он сильнее всего презирал именно раболепие и покорность. Девочек ему, не смотря на презрение и предвзятость, часто бывало даже жаль, но он научился игнорировать свою жалось, как учится колоть животных любой живущий в деревне мужчина. Да он и относился к девочкам, как к животным. Для него они были скотиной, которую нужно обучить, обломать и использовать. Методы Хозяина действовали безотказно: выросшие в глуши, неграмотные, невежественные, с детства забитые и запуганные, девочки попадали в Сады Мечты, где их сразу же самым жестоким образом ломали и втаптывали в грязь. Естественно, они своим поведением и повадками только подтверждали всё, что он говорил о них! Но Гор об этом не думал. Он вообще о них, как о живых и чувствующих существах, не думал.

– Пст! – Решив, что лучше Паскуда, чем вообще никого, скомандовал он, и девушка, бросив тряпку, метнулась к нему, опустившись на колени. – Пошла со мной.

Жизнь удалась! Полулёжа на роскошной постели перед горящим камином, Гор наслаждался вином, пирожными с серебряного блюда, засахаренными кусочками фруктов и орехами, да тем, что делала Паскуда, стоя на коленях у постели меж его ног. Отсюда живота было не видно, зато груди – вот они, а женские груди Гор любил. Особенно любил видеть, как они подпрыгивают в такт его движениям, но и так посмотреть было приятно. За столько времени Паскуда стала просто виртуозом в своём деле, и Гор не пожалел ничуть, что взял её. Он даже порой бросал ей печенье и кусочки сыра, с тем же самым чувством, с каким люди бросают подачки животным, не ощущая унизительности своего поступка, напротив: считая, что поощряет её и делает ей приятно. Ладно уж, пусть тоже порадуется! Паскуда, которую Доктор держал в чёрном теле, беременная и потому вдвойне голодная, жадно хватала эти куски и торопливо съедала, чем забавляла Гора весьма.

Он был очень, очень, очень доволен собой. У него всё получилось, он был успешен, он был на коне, нет – он был царь горы! Три месяца, потом – какое-то время на подготовку, и он пошлёт это место, и Хэ заодно, в самую вонючую жопу, а для него – свобода!!! Гор упивался этими мечтами. Всё, он победил! Только бы пережить эти три месяца, но это не проблема, он уже такое пережил! Довольный собой и своей жизнью, Гор готов был даже Паскуде уделить толику удовольствия, потому, получив от неё всё, что хотел, поставил щедрой рукой ей у камина на пол тарелку с остатками печенья и сыра:

– Валяй, жри, пока я добрый! – И, развалившись на постели, открыл книгу.

У него здесь и любимые картинки были. Например, картинка, где кавалер наяривал даму «по-собачьи» в портике богатого дома, а люди на улице и не подозревали, что происходит у них под боком. Гор любил эту картинку именно за то, что здесь видна была часть улицы, прохожие, балкон со свисающим с него богатым ковром, торговка молоком, и самое главное – панорама города на заднем плане. Гор с замиранием сердца рассматривал тщательно прорисованные художником детали: крепостные стены, башню, стражников с копьями, человечка с вязанкой хвороста, и двух лошадей, на которых ехали мужчина и дама… Гор до сих пор безумно любил лошадей, и каждый раз сердце его сладко сжималось, когда он рассматривал эту картинку. Или другую, где женщина ублажала конюха так же, как недавно его самого Паскуда, прямо на конюшне, в стойле, в присутствии роскошного белого коня. Гор даже гладил этого коня пальцем, наслаждаясь своей ностальгией, и мечтая, как уже скоро, очень скоро, будет иметь своего коня – может, даже белого, как знать! – и будет свободен… В голову лезли всякие глупые мысли, спать не хотелось совершенно: он был слишком возбуждён, чтобы спать. Хотелось поговорить; высказаться, похвастаться, в конце концов! Пусть даже и Паскуде, и что?.. разговаривают желюди с собаками! Гор был так счастлив, что не прочь был сделать счастливым кого-то ещё, поэтому щедрой рукой плеснул Паскуде вина:

– Держи, выпей. Пей, говорю! Пользуйся моей добротой. Пей, это вкусно! – И девушка несмело взяла бокал. Некоторые гости любили так начинать свои игрища: прикидывались добренькими, предлагали еду, вино… Чем это заканчивалось, Паскуда отлично помнила. Но Гор, похоже, в самом деле просто дал ей вина. Она осторожно пригубила и аж зажмурилась, до слёз: вино было терпким, сладким, густым, и показалось ей нереально вкусным. С непривычки оно подействовало очень быстро: щёки её порозовели, глаза заблестели, даже настроение поднялось, стало как-то легко и почти хорошо. От очага было тепло, ковёр был мягким, сыр и пирожные – вкусными. Паскуда отлично понимала, что Гор взял её просто потому, что других было сегодня не взять… А жаль – ей понравилось. Вот бы почаще!

А Гор меж тем трепался:

– Ты даже не представляешь, что со мной скоро произойдёт, да и куда тебе! А я свалю отсюда, поняла?.. Свалю на фиг; кому что, а мне – свобода-а!!! – Он проорал это слово так, что Паскуда вздрогнула. – И будет у меня жизнь, понятно тебе, жизнь, настоящая, моя, и только моя, без уродов этих всех, без Клизмы, без Хэ… и без вас.

Девушка слушала трёп Гора, смакуя сыр и вино, и губы её порой трогала злорадная улыбочка. Не всё было так радужно, как ему представлялось, ох, не всё! Но Гор на неё не смотрел и её злорадства не замечал. Он наслаждался, и не подозревая, что это его последняя подобная ночь.

Глава вторая: Мария

На рассвете девочки начали просыпаться; первая проснулась эльдар, Мария – она и уснула последней. Она была эльфийской кватронкой: дочерью эльфа и полукровки, почти эльф, поэтому была сильнее и здоровее своих подружек. По дороге нёсший её мужчина потерял жёлтую ленту с её платья; остальных трёх девочек с такими же лентами уже не было с ними. Проснувшись, Мария удивилась неприятному привкусу во рту, а так же тому, что все они, одетые в короткие и уродливые рубашки, как попало лежат прямо на каменном полу в странном, абсолютно пустом помещении. Здесь был очень высокий потолок, но само помещение было длинным и узким, как коридор. Три стены были каменными, из пёстрого мрамора, украшенные странными барельефами, а четвёртая стена – деревянной, с большой двустворчатой дверью, запертой снаружи. До потолка она не доходила, и Мария, задрав голову, увидела, что помещение снаружи – очень большое, с большими окнами высоко под потолком, светлое. Встав, Мария осмотрелась. Внимание её сразу же привлекли барельефы: на них очень реалистично и талантливо изображены были монстры с головами животных и телами людей, которые тащили за волосы, избивали и насиловали связанных женщин. Половые органы монстров были изображены настолько реалистично и тщательно, что у Марии, никогда не видавшей мужчин, но жившей на ферме и наблюдавшей спаривание животных, не возникло ни малейших сомнений насчёт того, что она видела. Как и насчёт того, что всё это было именно насилием: художник постарался, чтобы и в этом сомнений не было. У связанных женщин были страдальчески искажены лица и растянуты рты в беззвучном крике. Марии стало так жутко, что её даже затошнило. Что там говорила вчера Госпожа?.. Что всё, что с ними будут делать, правильно и законно?.. Но что именно с ними будут делать? Почему на них эти нелепые рубашки, оставляющие открытыми ноги, с огромными вырезами, из которых выпадают груди?.. Остальные девочки просыпались, поднимались; посыпались вопросы:

– Вот я уснула! Ты тоже?

– Где мы?

– Ой, а кто меня раздел?

– Мои волосы! Смотрите, мне обрезали волосы до лопаток!

– Ой, и мне!

– Где мы?

– А где Мина? И Тина, и Агнес?!

– И Ким нет! Девочки, где мы?

Мария молча показала Трисс, своей подруге, белокурой полукровке с серыми большими глазами и пухлыми губами, на барельефы, и та скривилась:

– Ой, нет! Фу-у!

– Что – нет?! – Тут же повернулась к ним Марта, кватронка, пепельная блондинка, кудрявая и кареглазая. На юге Нордланда каждую третью девушку звали Марта, и так же много здесь было сухопарых, грациозных кудрявых блондинок. Подойдя к подругам, она зажала рот ладонью:

– Ге-е-е! Вот мерзость! И придумают же такое!

– Где мерзость?! – Побледнела самая младшая, черноволосая темноглазая кватроночка, Клэр. – Что это? Что они делают?! Зачем это?!

– Тихо! – Приложила палец к губам Мария, у которой был самый хороший слух. – Кто-то идёт!

– Сколько сегодня? – Услышали девочки холодный низкий голос. Голос был мужской, несомненно мужской; с мужчинами, работавшими на ферме, девочки не общались под страхом самых суровых репрессий; они и видели-то их только со стороны и никогда – близко.

– Тринадцать. – Ответил голос, выше первого, скрипучий и неприятный, но тоже мужской. – Четыре для особых удовольствий, и того для вас – девять. Есть одна эльдар, правда, старая – семнадцатилетка, но красотка при том, в самый раз для тебя, Гор.

– Одну нам! – Напомнил кто-то, тоже мужчина, и холодный голос подтвердил:

– Вам, вам. – Сказано было у самой двери, и девочки отпрянули от неё. Они не понимали, что происходит, но им было очень страшно.

Дверь заскрипела, открываясь, и Мария первым увидела Гора: она как-то сразу поняла, что это он. Да его и невозможно было не увидеть первым, при его-то росте и красоте лица!. Но слишком правильное лицо и ледяной взгляд тёмных глаз были такими же, как его голос: жестокими и бесстрастными. Он посмотрел на Марию, задержал взгляд на её ногах, потом окинул взглядом остальных девочек, словно смотрел на животных, которых собирался использовать.

– Давай, сразу нашу выберем, Гор? – Обратился к нему рыжеволосый юноша, тоже красивый, хоть и иначе, и явный кватронец: из эльфийского в нём были лишь слегка заострённые уши, да нездешний блеск в глазах. Гор осмотрел девочек и вновь задержал взгляд на Марии, от чего она вся похолодела и сжалась.

– Выбирайте. – Кивнул он. – Мне вот эта нравится, эльдар.

– Она здоровая, как лошадь! – Сморщился Арес. – И старая, ей, поди, за шестнадцать уже! Мне вот эта, рыжая нравится! – И он рванул на себя взвизгнувшую Розу, пятнадцатилетнюю кватроночку с медными кудрями, молочно-белой очень красивой кожей и прекрасными чёрными бархатными близорукими глазами. Парни мгновенно содрали с неё рубашку и принялись щупать и осматривать, тиская груди и ягодицы:

– Смотри, какая смачная!

– Вы на рожу её повелись. – Холодно сказал Гор. – Она кватронка; чё, не знаете, что с кватронками бывает?.. Рожа станет страшная, а жопа у неё так себе, сиськи в стороны торчат, как у козы, и ноги короткие! Длинная-то круче! – И он потянул к себе Марию. Девушка молча, но сильно рванулась, и Гор от неожиданности выпустил её, а она, зашипев, как дикая кошка, попыталась проскользнуть между ними к выходу.

– Бешеная Чушка!!! – Завопил Арес азартно; они мгновенно схватили Марию и принялись лапать, награждая пока несильными, но чувствительными оплеухами. Мария отбивалась молча, пыталась царапаться, пинаться и кусаться, и её быстро скрутили.

– Гор, с неё начнём?! – Спросил Арес, чуть покраснев от раздражения и азарта.

– Нет. – Сказал Гор. – Её последней. Пусть смотрит.

– Так чё, кого возьмём? – Арес присмотрелся к Трисс, побледневшей, дрожащей от ужаса и страха за Марию.– Рыжую или вот эту, губатую? Смотри, какие у неё сосалки смачные!

Парни заспорили, осматривая и ощупывая девочек, которые плакали, вырывались и пытались сжаться и прикрыться. Кроме Ареса, Трисс никто не захотел. Эрот, высокий, нереально красивый блондин с синими глазами и чёрными бровями и ресницами, полукровка-Фанна, редчайшее на Острове существо, так как Фанна практически не контактировали с людьми, захотел маленькую Клэр, но та была такой тоненькой, такой хрупкой, почти без груди, с узкими бёдрами, что его только подняли на смех. Приют явно склонялся к грудастым пышечкам: Розе и Саманте. Вторую, хоть Гор решил, что она получше Розы, тоже забраковали из-за возраста: ей было уже шестнадцать. Гор попытался предупредить парней, что Роза им очень быстро разонравится, но Локи, который часто спорил с Гором просто потому, что ненавидел его, всё-таки убедил всех остановиться именно на ней. Девушку заперли обратно в загон, Марию привязали за руки к кольцам в стене, а остальных… В помещении был длинный стол с захватами для рук и талии, и на этот стол, который на сленге Садов Мечты назывался Доской, валетом выложили всех девочек. После чего их изнасиловали: первым шёл Гор, за ним Арес, потом Эрот, за Эротом Локи, за Локи – ещё один кватронец, жгуче-чёрный, гибкий, мрачноватый, с неожиданно-светлыми, пронзительными глазами без всякого выражения – Ашур, и Янус, самый молодой полукровка, темноволосый и темноглазый, немного слащавый, с сонными глазами, обрамлёнными дивно-длинными пушистыми ресницами. Насилуя, девочкам втолковывали, что они должны молчать. «Кричать, визжать, стонать – можно, нам это нравится, говорить – нельзя!». Тех, кто всё-таки пытался умолять и жаловаться, били, били безжалостно, по-настоящему, до крови, и снова насиловали. Заправлял всем Гор: следил, чтобы «свежее мясо» не повредили раньше времени. Заметив, что Клэр стала белой, как смерть, и закатывает глаза, велел оставить её на время, и «учить сосать». Кудрявая Марта сопротивлялась сильнее других, а когда её начали насиловать, визжала не переставая, так, что Гор, не выдержав, крикнул какого-то Доктора.

– У неё крови много. – Сказал, когда тот появился. Его девочки знали: он раз в полгода появлялся у них на ферме и осматривал их. Доктор бесцеремонно осмотрел пах Марты и сказал:

– Просто истерит, не волнуйся. Думает, что если будет орать, вы её оставите в покое. Е»», не парься.

– А я говорю, крови много. – Упрямо повторил Гор. Мария, наблюдавшая за всем этим с бессильной яростью и ужасом, почувствовала, как земля уходит из-под ног. Бедра всех девочек, которых стащили с Доски, были в крови… У Трисс были в кровь разбиты губы, Саманту трясло, а Нэнси, светленькая, тихенькая девочка, двигалась и смотрела как-то странно, с каким-то диким блеском в глазах. Их затащили в бассейн и велели подмыться; Доктор снова, уже внимательнее, осмотрел Марту.

– Ну, много. – Согласился неохотно. – Ничего страшного. Такое бывает с кватронками.

– Эта тварь обоссалась! – Завопил Янус и ударил наотмашь Нэнси, которая и впрямь обмочилась, когда её повели обратно к доске. Та упала, а когда её рывком подняли на ноги, захихикала, дико блестя глазами:

– Тык-тык! – Показала пальцем на Гора. – Тык-тык!

– Ты чё, дура? – Удивился Гор. Доктор подошёл к девочке и, схватив за волосы, задрал ей лицо, заглядывая в глаза.

– Свихнулась. – Сказал досадливо. – Чокнулась. Вот тварь!

– И чё теперь?

– А ничего. В клетку её. Толку-то с неё теперь… Только в Галерею. Да и то не каждый согласится… Они ведь, озорники, любят, чтобы мясо всё понимало и боялось. А этой теперь всё по фигу.

Мария потеряла сознание.

Когда очнулась, ничего не изменилось – девочек насиловали, били и заставляли «сосать». Кого-то из них рвало, все плакали и задыхались, кашляли, стонали. Кудрявая Марта продолжала кричать и рыдать. При виде того, что заставляют делать её подружек, Марию вырвало. Она ничего не ела вчера и сегодня, и рвало её тяжело, желчью.

Вечность спустя стало почти тихо. Девочки, которых вновь заставили подмыться, плакали и тихо стонали; их согнали к Доске и оставили там.

– Мы жрать. – Сказал Гор. – Этим дай пить, только немного; длинной не давай, пусть созревает. – После этого шестеро парней ушли, и с девочками остался Доктор. Неведомо, почему, так как рабом Садов Мечты он не был, мог покидать их, когда хотел, имел собственные покои и немалую власть, Доктор здесь всегда ходил голым, с дубинкой, обшитой кожей, с кожаной же петлёй. После ухода парней девочки приготовились немного отдохнуть, но не тут то было. Он прошёлся вдоль них, разглядывая и то и дело тыча в кого-нибудь дубинкой, и командуя:

– Эй, жопобрюхие! – Невыносимо-противным голосом, который только усиливал тошноту, овладевшую Марией. – Помойте мясо! Ты, Паскуда, побои им смажь, а вы, писежопые, слушать меня! В ваших убогих головёнках должна отложиться одна простая мысль: вы никто. Вас нет! Вы не существуете. Звать вас, всех до единой, Чухи, ну, и как мне захочется вас обозвать: паскуды писежопые, тварины поганые, гнилушки позорные, и как ещё мне захочется, фантазия у меня богатая. Всё, что в вас есть ценного – это ваши жопы и пипки, а кое-кому нравятся ещё ваши сиськи, рты и языки; так как без ваших поганых душонок это быстро приходит в негодность, то вас держат живьём, но боже вас упаси что-то о себе возомнить! Вы хуже скота; скот не разговаривает, и вы не смейте. Пищать, стонать, орать – сколько угодно, нам это нравится, но за любой членораздельный звук вас будут бить, пока не обосрётесь, и это не метафора. Я бы вообще ваши поганые языки поотрезал, но кое-кто из наших гостей любит их использовать, а желание гостя – закон. Сейчас Брюхатая вам покажет место, и вы будете стоять так, пока вам не прикажут что-то другое. Все смотреть! – Одна из беременных девушек встала на колени, чуть раздвинув бёдра и немного отведя в стороны руки, чтобы хорошо можно было разглядеть тело, опустила глаза в пол, не опуская головы.

– Видели?.. Поняли?.. Место! Место, я сказал!!! – Не все девочки сразу исполнили команду правильно, и на то, чтобы они всё сделали, как надо, ушло несколько минут, в течение которых их безжалостно били и материли такими погаными и страшными словами, что большинство зажимали уши, и за это их опять били. Каждое слово, произнесённое в их адрес, Мария ловила, затаив дыхание, и в груди её делалось горячо и тесно от возмущения и ненависти. Да как так можно?! Они не скот! Если, как говорила Госпожа, всё это правильно и законно, то можно же им объяснить, рассказать, как правильно, что от них нужно, и если наказывать – они ведь привыкли к наказаниям! – то наказывать за дело, а не так, не так! И почему нельзя говорить, почему?! Она не смирится, не позволит поступать с нею так!!! И Марию трясло от волнения и готовности бороться, от нестерпимого ожидания неизбежности.

– Ну, что? – Наконец, после некоторой тишины, заполненной только сдавленными рыданиями и всхлипами, злорадно спросил Доктор. – Добро пожаловать в Сады Мечты? Паскуда, дай им воды, и клизму всем! Ты, рыжая, соси!

Потом он приказал кудрявой Марте «встать раком» и изнасиловал её как-то так, от чего та мучительно стонала, рыдала и даже выла, и снова стонала… А Доктор издевался, посапывая от удовольствия:

– Знаешь, писежопая, что самое отрадное? Что тебе больно. Что ты корчишься, мучаешься, а сделать ничего не можешь. А я в эти минуты наслаждаюсь. Я е»у твою паскудную жопу, и мне хорошо. Такой ты и создана, мне и другим мужикам на забаву, а если бы ты чего-то стоила, если бы ты была кто-то, ты бы мне не дала. Я, если тебя не захочу, я тебя не стану, и никто меня не заставит… А тебя может любой, кому приспичит: любой жак, любой смерд с вонючими ногами, твои жопа и пипка в общем пользовании, вот потому-то ты и никто! – Он засопел громче. – Вот потому… хух! – ты строишь раком… и скулишь… О-о-о! – Мария зажмурилась, но не могла не слышать быстрые шлепки по голому телу и натужные стоны Марты, пока противный не издал долгий выдох явного наслаждения и неожиданно так сильно ударил Марту, что та издала громкий вопль.

– Не радуйся, паскуда, что отдыхаешь! – Прошипел злобно. – Тебе вообще больше радоваться не придётся! Получи… Получи, тварь! Заткни пасть!!! – Он орал от ненависти и бил Марту, пока не устал. Потом приказал ей:

– Место, тварь!!! Брюхатая! Мой её и к остальным! Привязать!!! – И ушёл.

Наконец-то наступила тишина, если не считать горьких тихих рыданий Марты и всхлипываний остальных. Только теперь Мария поняла, что так напряжена, что у неё свело все мышцы. Кто-то из девочек вздохнул и зарыдал, остальные постанывали и тихо всхлипывали.

– Трисс! – Позвала Мария, – Трисс!

– Мария? – Слабо отозвалась Трисс.

– Мария, замолчи! – Шикнула на неё вторая после неё по старшинству, черноволосая зеленоглазая Саманта, или Сэм. – Ты слышала, что он говорил, говорить нельзя!

– Трисс, – не слушала её Мария, – ты меня отвязать сможешь?

– Дура, что ли? – Истерично всхлипнула Трисс. – Я тоже связана, и у меня в зад что-то вставлено, мне даже говорить больно! Мне больно, я устала, я пить хочу! У меня кровь…

– Я бы помогла тебе, бедненькая, – у Марии слёзы хлынули из глаз. – Но я нечего не могу, я привязана! О, Трисс, бедная моя!

– Себя пожалей! – Прошипела Сэм. – Это всех нас ждёт!

– Но зачем?!

– А я знаю?! – Истерично крикнула Трисс и разрыдалась, а Сэм вновь зашипела:

– Тише, тише, пожалуйста же! Вы слышали, что говорила Госпожа? – Дрожа, Сэм пыталась говорить уверенно и разумно. – Всё это законно и правильно… Мы должны отрабатывать своё содержание. Будем послушными, и нас не будут так бить… Главное, понять, что им нужно от нас, и что надо делать, чтобы они не злились, и всё исполнять правильно…

– Вам же сказали, что нужно! – Воскликнула Мария. – Наши жопы и прочее. Ты согласна быть этой… Чухой?!

– А у тебя есть выбор?! – Воскликнула Сэм. – Настоящего вреда нам никто причинять не собирается…

– А то, что они все в крови – это не вред?! – Крикнула Мария.

– Тише! – Воскликнул кто-то. – Идут!!

В Приюте парни горячо обсуждали новеньких. Не смотря на откровенное презрение, как и все другие мужчины во все времена, они говорили о девочках и о сексе часто, да практически, всегда. А сегодня и вовсе не могли говорить ни о чём другом. Обсуждали их внешность, сходясь на том, что длинная, конечно, красотка, но старая и слишком высокая, только Гору и годится, а вот «губастая» – так они обозвали Трисс, – ничего такая, и жопа классная. Маленькая Клэр, тоненькая, с едва наметившейся грудью и узенькими бёдрами, понравилась одному Эроту, который любил именно таких, и над ним подшучивали, кто безобидно, а кто и почти оскорбительно, как Локи, к примеру. Эрот был очень красивым – мог поспорить в красоте с Гором, да и гостям Садов Мечты нравился куда больше, потому, что был гибким, стройным, необычным, немного женственным, ярким таким: синие глаза, светлые, почти белые, без желтизны, волосы, тёмные брови и такие же, и очень длинные, ресницы, – и довольно-таки странным мальчиком. Он единственный не скрывал, что жалеет Чух, и никогда их не бил, и ему единственному же это почему-то сходило с рук. Никто в Приюте не знал, кто такие Фанна, полукровкой которых был Эрот, но почему-то считали, что эта кровь даёт ему какие-то права, опять-таки, неопределённые какие-то, но даёт. Что бы ни случилось, кто-нибудь говорил: «Ну, он же Фанна!» – и готово дело. Один Локи, завистливый, амбициозный, скандальный, постоянно качал права, обвиняя Гора в предвзятости, но Гор такие разговоры обычно обрывал одним рыком, а если не помогало – и тумаком.

Да Эрот и сам мог постоять за себя. Не смотря на нежную экзотичную красоту, он был довольно высоким, совсем не много уступая в росте Гору, и неожиданно быстрым и сильным, на равных соперничая с Аресом. Просто насилия как такового, ни в сексе, ни в драке, он не любил и до последнего старался этого избегать, от чего казался слабым и уступчивым. Гор эту его особенность понимал и даже ценил, остальные пребывали во власти приятной иллюзии. Спокойно обедая, Эрот все подначки насчёт его любви «ко всякой дохлятине» встречал усмешкой и ленивым: «Да, мне нравится, и чё?».

– Да вы сами себе что выбрали? – Усмехнулся Гор. – Страшилу косожопую. У неё щас глаза потухнут, волосы паклями повиснут, синяки под глаза вылезут, и будет такое у»»ще, что вы сами и взвоете. Лучше бы чёрную, – так они обозвали черноволосую Сэм, – выбрали, раз длинная вам не по нраву.

– Не взвоем. – Упрямо возразил Локи. – И потом, ты же сам нам разрешил выбрать! Ты постоянно в Девичнике, когда хочешь, а нам что, забавляться с тем, что тебе нравится?!

– Рот закрой. – Привычно рыкнул Гор. Локи насупился.

– А с длинной чё? – Спросил Арес. – Когда её можно будет того, вы»»ать?

– Хэ её к себе потребовал. Будет забавляться.

– Посмотреть бы!

– Не насмотрелся ещё? – Приподнял бровь Гор.

– А ты что-то против Хозяина имеешь? – Жадно напрягся Локи. Гор посмотрел на него спокойно, но в тёмных глазах зажглась опасная красная искра:

– Это кто тебе такое сказал, у» бок? Фантазируешь? Мечтаешь меня сдать и на место моё сесть? Не бывать тебе на нём, и не мечтай. Даже если ты и меня, и Ареса, и Эрота сдашь и подвинешь, тебе вожаком не бывать.

– Это почему это?! – Запальчиво спросил Локи, покраснев, как все рыжие, до корней волос.

– Значит, всё-таки мечтаешь? – Лениво спросил Гор. – Это потому, что прежде я тебя придушу, как последнюю Чуху, и даже не вспотею.

– Или я. – Пригрозил Арес. – Мы здесь крыс не потерпим.

– Кто крыса, я?! – Вскинулся Локи, и Гор отвесил ему оплеуху, не слишком сильную, но ощутимую, от которой Локи поперхнулся и выронил кусок пирога. Красный и злой, но уже не смея огрызаться, он полез под стол, чтобы достать пирог, и продолжил есть молча, про себя бесясь и придумывая, как бы он отомстил Гору, если б мог.

Домашний Приют был самым большим и, пожалуй, самым красивым помещением на этом этаже Садов Мечты. Он был больше и просторнее Девичника, с очень большим бассейном, который предназначался не только для мытья, но и для плавания. Физическая красота обитателей Приюта стоила дорого, поэтому Хозяин позаботился, оборудовав здесь зону для занятий спортом – всё, что было известно и доступно на данный момент для поддержания хорошей физической формы, здесь имелось. Обитатели Приюта качали пресс, занимались с гантелями, подтягивались, поднимали тяжести, плавали, и делали всё это охотно и с удовольствием, так как всё равно, больше заниматься здесь было нечем. Разве что играть в нарды и развлекаться со своей собственной Чухой – для этого на другой стороне бассейна тоже было оборудовано местечко со столом, станком, перекладиной, чтобы подвешивать, и целым инвентарём плетей, хлыстов, ремней и кожаных пут. Приют был обустроен, как и другие помещения Садов, в псевдо-античном стиле, с колоннами, ступенями, с теми же барельефами на стенах светлого мрамора и песчаника, и ступенями и колоннами поделён на зоны вокруг бассейна. Одна зона была отведена под занятия спортом, другая – под развлечения, третья – под жилой сектор, где вдоль стены шли шесть лежанок в два этажа, на которых когда-то лежали засаленные и грязные тюфяки. Гор, любивший чистоту ничуть не меньше Доктора, давно выкинул их и вместо этого велел класть свежую солому, которая и пахла вкусно, и легко менялась. Так же здесь были пара лавок и два стола: большой, за которым ели, и маленький, за которым играли в нарды. Окон тоже было шесть, но располагались они так высоко наверху, что высоченный Гор даже в прыжке не мог достать рукой до подоконника, и забраны в частые решётки. У входа было стойло Чухи – настоящее стойло, как у животного, – а в дальнем углу сортир, на диво чистый и не вонючий. Как поддерживать его в таком состоянии, тоже придумал Гор: на дыру в каменном полу он клал две доски, которые, как только появлялся запах, скидывал вниз и клал новые. Порядок он наводил здесь сам, отправляя своих парней в Девичник на пол дня, и выглядел Домашний Приют благодаря его стараниям весьма опрятно.

Кормили их немного получше, чем девочек и Конюшню, им даже доставалось мясо – чаще всего курятина, но порой перепадали и пироги с мясной начинкой, и даже сыр, а яйца, молоко и творог давали через день. Овощи они получали варёными и крупно нарезанными, а по большим праздникам им доставалось печенье или сладкие пироги. Гор, да и остальные парни, ещё помнившие Конюшню, искренне считали, что живут роскошно.

– Пошли! – Проглатывая последний кусок и запивая его молоком, скомандовал Гор, вставая. – Чухи там заждались нас! – И изобразил бёдрами недвусмысленное движение, вызвав громкий смех у своих парней. Оживлённо переговариваясь, они отправились к Доске.

Мария думала, что теперь её очередь, но к ней никто не подходил. Для остальных девочек, кроме запертой в загоне Розы, сходившей с ума от страха неизвестности, продолжились мучения, насилие и побои, а Марию просто не замечали. Она хотела пить, ей было страшно, плохо, и становилось всё хуже – ждать в этой ситуации чего-то страшного было ещё хуже, чем подвергаться этому самому страшному. Она просто изнемогала от страха, ненависти, жалости, гнева и бессильной ярости. Когда с Трисс обращались особенно безжалостно, Мария, вне себя, рвалась и кричала, чтобы её оставили в покое, но на неё не обратили внимания… Ну, по крайней мере, казалось так.

На самом деле, Гор ощущал нешуточный дискомфорт. Ситуация слишком напоминала его собственную – когда его привезли в Сады Мечты, всё происходило практически один в один… И вёл он себя так же, как сейчас вела себя Мария. Но она не могла быть такой же, как он! Не имела права! Она была Чуха, жалкое, поганое существо, и Гор специально накручивал себя, сам не понимая, откуда в нём такое ожесточение, такая злость? Мария не просто раздражала – она бесила его, настолько, что он даже, пожалуй, хотел ударить её, когда она встретила его взгляд, и в её глазах Гор не увидел ни покорности, ни заискивающей жалкой готовности угодить ему, лишь бы её пощадили. Она боялась, ей было плохо, но она не сдавалась и не собиралась сдаваться. Она готовилась драться! И это бесило Гора и лишало его равновесия. Так не должно было быть, просто: не должно было быть!

Внешне Гор старался быть таким, как обычно. Теперь он больше руководил процессом, чем сам участвовал в нём. Чух следовало сразу же сломать и принудить к полнейшей покорности, но ни в коем случае не калечить, а некоторые из его парней в азарте могли и повредить свежее мясо, что очень злило Хозяина. Чухи были имуществом Садов Мечты, приносящим доход, пусть и не такой ощутимый, как мальчики, но и не такой уж маленький, и должны были иметь товарный вид. Им нельзя было выбивать зубы, портить лицо, ломать носы и пальцы, и Гор бдительно следил за этим, безжалостно останавливая увлёкшихся Локи и Ашура, особенно обожавших подобные забавы. Мария, жадно следившая за всем и за всеми, прониклась уверенностью, что именно Гор здесь – главный, и именно ему они обязаны всем, что с ними происходит, что с ними делают. В первый миг, увидев его, она поразилась его красоте, которая проникла в её сердце так глубоко, что теперь только усугубляла её ненависть. Среди красивых парней он выделялся не только ростом. Всё, что он делал: двигался, смотрел, говорил, – было красиво; в его движениях были ленца и грация большого, красивого, здорового зверя, и что-то ещё, такое… Мария никогда не видела никаких других людей, кроме тех, что жили с ними на ферме, да вот теперь Доктора, и не знала ещё, что люди тоже разные, делятся на сословия и ранги, но в Горе чувствовалось что-то благородное, какой-то врождённый аристократизм. И Мария, хоть и не могла бы это назвать или определить, это ощущала, выделяя Гора из всех. И другие парни, даже бунтарь Локи, это чувствовали. Гор был главным среди них. Они смотрели на него, подражали ему, слушали его. Если кто-то сказал что-то смешное, или произошло что-то смешное – с их точки зрения, – они смотрели на Гора, ждали его реакции и копировали её. Он был светилом этой маленькой системы, и остальные вращались вокруг него, нравилось это им, или нет. Его недовольства они боялись, даже Арес, тоже сильный и самостоятельный парень. Он был почти светилом – почти. Но Гор затмевал его во всём. Даже Доктор, мерзкий, страшный, почти лебезил перед ним! Как Марии было не увериться в том, что именно Гор – её главный враг?!

До неё очередь так и не дошла. Марию оставили привязанной к стене. Хоть пить дали; немного, так, что Мария проглотила эту жалкую порцию тепловатой воды, даже не ощутив её. У неё болели руки и ноги, она устала, ей было дурно. Она не могла ни присесть, ни как-то облегчить своё положение, и постепенно всё её тело наполнялось усталостью и болью… Но она не сдавалась. Гор, перед уходом взглянув на неё, встретил всё тот же, горящий ненавистью и упрямством, взгляд, и это его взбесило окончательно.

– Длинную, – приказал он Доктору, и красный огонь в его зрачках выдавал его возбуждение, – больше не поить. Будет орать, дёргаться, палкой её отхерачь, разрешаю.

– Знаю я её. – Доктор противно облизнулся. – Это ж я её нашёл. Её, и всю её поганую семейку.

– В смысле? – Настороженно взглянул на Доктора Гор. И тут Доктор совершил одну из самых больших ошибок в своей жизни, о чём и тогда не подозревал, и после так и не узнал. Он рассказал Гору то, чего тот ни в каком случае услышать был не должен.

– Они в лесу жили, мамаша их паскудная со своим хахалем-эльфом, ну, а я на них наткнулся случайно. Смотрю, и сама их мамаша красотка – вылитая вот эта, – и пацанчик у них маленький, лет восемь, а ничего такой, с мордашечкой симпатичной, со сладенькой попкой… Ну, и эта лежит, дристунья, в колыбельке, попискивает. Ну, я и вернулся с нашими, с Гестеном и парнями… Напали на них врасплох, эльфа сразу же скрутили, по башке и на кол… Пусть повисит! А мамаша её, тварь паскудная, за меч схватилась, и так, тварь, дралась – не всякий мужик сможет! И пацанчик туда же, белый весь от злости, а кидается на нас с кинжалом! Парни сначала не хотели эту тварь убивать, красивая больно, хотели попользоваться. Но когда она троих уложила, пришлось её пикой проткнуть. Нашим-то это без разницы… Пока не сдохла, успели попользоваться, и ещё как! А я хотел посмотреть, может, можно её того, спасти, красотка-то была та ещё, так она, мразь, представь, укусила меня! – Он продемонстрировал Гору шрам в виде полумесяца, который тот не увидел – от услышанного у него всё помутилось перед глазами. Он стоял, как оглушённый, не слыша, как Доктор рассказывает, как самолично прикончил мать Марии, выдавив ей глаза, как оглушили и связали мальчишку… Значит, вот так это происходит?.. Их мамаши не продают их без всякой жалости, а их убивают, забирая их детей, а их самих… Гор с огромным трудом взял себя в руки, но когда он справился с собой и посмотрел на Доктора, это смотрел уже совершенно другой Гор.

– Я ей припомню, – жадно облизнулся Доктор на Марию, которая с ужасом смотрела на него, вся белая, как сметана, зрачки расширились и горели красным огнём, грудь вздымалась. Гор взглянул на неё, но теперь уже совсем иначе. Если бы Доктор рассказывал о ЕГО семье, как бы смотрел на него он?..

И словно в ответ на его мысль, в глазах Марии полыхнула такая дикая ненависть, что Гор даже вздрогнул. Руки её, связанные и бледные, сжались и напряглись, по скулам забегали желваки. Гор физически ощутил, до чего той хочется убить Доктора, но уже не мог её за это ненавидеть.

– Я ей припомню мамашу её паскудную, – продолжал Доктор, с угрозой рассматривая Марию, – она у меня ссаться от боли будет, тварь…

– Она эльдар. – Сказал Гор хрипло. – За неё будут не меньше пятидесяти давать. Поэтому не смей её калечить. Ты меня понял?

– Но Гор… – Слегка удивился Доктор, но Гор перебил его, рявкнув:

– Всё! Парни, кончай развлекаться. Ты – Он обернулся на Доктора, – кудрявую, губатую и рыжую оставь здесь, завтра их ещё немного поучим, остальных забирай к себе, они готовы. Наша пусть пока тоже здесь посидит, ей дай пить и корку какую-нибудь.

Ушли. Всех, кроме Марии, обеих Март, рыжей и кудрявой, и Трисс, Доктор, как овец, погнал куда-то, охаживая по пути палкой, и сыпя оскорблениями и проклятиями. Стало тихо… Сгущались сумерки. В тишине оставшиеся девочки тихо плакали и утешали друг друга. Мария всем сердцем рвалась к Трисс; они с Трисс искренне любили друг друга, как сёстры, делились абсолютно всем, заступались друг за друга, покрывали друг друга, помогали и заботились… Марии было бы гораздо легче, если бы они сейчас были вместе, или, хотя бы, если бы ей можно было утешить Трисс и позаботиться о ней. Дать ей воды, просто обнять её… Но та была так измучена, что отвечала коротко и очень тихо, чаще стонала. И всё-таки ухитрилась рассказать кое-какие подробности, от которых у Марии кровь стыла в жилах.

– Больнее всего, когда тебя в зад насилуют… – Говорила Трисс. – Кошмарно просто, у меня до сих пор всё болит так, что я лежать не могу.

– Зачем?!

– Не знаю! – Простонала Трисс. – Им это нравится, а на нас им плевать… От того, что мы кричим и сопротивляемся, им только веселее, они сами говорили, что те, кто сильнее сопротивляются, им больше нравятся…

– Я слышала. – Ответила Мария, – Бедненькая моя, как я хочу тебе помочь! Хуже всего, что мы с тобой сейчас даже утешить друг друга не можем!

– А я за тебя боюсь. – Призналась Трисс. – Я-то уже всё вытерпела, а тебе это только предстоит… А ты такая гордая! Матушка тебя всегда ругала и била… Прошу тебя, Мария, терпи завтра, не сопротивляйся! Пожалуйста! Не сопротивляешься, они тогда почти не бьют…

– Миленькая, я сама знаю, что делать. – Всхлипнула Мария. – Я уже всё решила.

– Не надо, пожалуйста, – заплакала Трисс, – не надо! Я тебя знаю, ты же дурная и отчаянная, а что будет со мной?! Как я буду здесь без тебя?!

– Всё будет хорошо, вот увидишь. Всё будет хорошо. Я их заставлю… заставлю отнестись к нам иначе. Им придётся, слышишь, придётся с нами считаться!

– Перестань! – Заплакала Трисс, и вдруг испуганно шикнула:

– Мария! Слышишь?! Слышишь, как Марта стонет?! Мамочка! Мне страшно!

Мария прислушалась. Рыжая Марта и вправду, как-то странно хрипела, словно захлёбывалась.

– Помогите!!! – Закричала Мария, заколотив по стене руками и ногами. – Помогите, кто-нибудь, Марте плохо!!! Помогите!!!

Она стучала, кричала и умоляла долго, пока не охрипла и руки и ноги не заболели. Но никто не пришёл. Марта скоро затихла, и Трисс, которую привязали неподалёку от неё, на охапке соломы, плакала и твердила, что ей очень страшно. Все девочки, включая Марию, уверены были, что не уснут ни за что, но сон всё-таки сморил их, измученных и страдающих от голода, страха и неизвестности. Проснулась Мария опять первой, от громкого глумливого голоса Доктора:

– Подъём, писежопые, подъём! Эй… Проклятье! – Доктор заматерился на завизжавшую Трисс:

– Заткнись, паскуда! Сдохла и сдохла, вы все скоро сдохнете! Вот тварь, не иначе, нарочно! Эй! Брюхатые! Уберите падаль! Ты, иди мойся! И не пялься, – он принялся безжалостно колотить Трисс по рёбрам и заду, – привыкай, корова! Заткнись, заткнись, заткнись!!! – Каждый крик сопровождался ударом и жалобными криками Трисс. Мария в отчаянии завопила:

– Перестаньте, слышите?! Перестаньте её бить!!! Она и так измучена, хватит!!!

Повисла недолгая тишина. Доктор повернулся к ней, и девочки съёжились, уверенные, что теперь-то Марии конец.

– Это что это за бешеная чушка? – Глумливо спросил Доктор, медленно приближаясь к Марии и поигрывая палкой. – Это что ещё за говорящая скотина?..

– Я не скотина! – Хрипло крикнула Мария, рванув руки тщетно. – Это ты… ты скотина и тварь!!! Ненавижу тебя… ненавижу!!!

– Ах ты… – Задохнулся Доктор и ринулся к Марии, но от двери его настиг голос Гора:

– Стоять!!! – И Доктор замер с перекошенным от бешенства лицом, с выпученными глазами и ощеренным ртом.

– Рано. – Сказал Гор, подходя. – Хэ сказал: сначала пусть смотрит.

– Ты слышал, что эта Чуха здесь орала?! – Голос Доктора от ярости дал петуха. – Ты понял, что она творит?!

– Слышал и понял. – Холодно сказал Гор и, заметив, что Брюхатая и Пузатая с натугой волокут к колодцу тело Марты, на что с ужасом смотрят Трисс и кудрявая Марта, повысил голос:

– Я же говорил тебе! – Это прозвучало так угрожающе, что Доктор залебезил:

– Бывает та-такое, неизвестно, по-почему. С ней всё в порядке было!

– С ней всё не в порядке было! – Рявкнул Гор. – Она громче всех орала, и крови было до фига, и я говорил тебе это! Ты допрыгаешься, ты меня слышал?!

– А ты-ты не много взял на себя?! – По голосу Доктора Мария поняла, что тот отчаянно трусит. – Ты не забыл, кто-то ты, и кто я?

– И кто ты? – С нескрываемым презрением спросил Гор. – Валяй, напомни мне!

– Да ла-ладно, Гор, – заюлил Доктор, – перестань. Ты-ты же меня знаешь, я не ри-рискнул бы, ежели б…

– Заткнись, клизма волосатая, – с презрением сказал Гор. – С Хозяином поговоришь.

– Да и поговорю. – Хозяина Доктор боялся не так, как немилости Гора. – Приедет, и поговорю…

– А длинную не тронь! – Сверкнул глазами Гор. – Мало тебе, что одна сдохла а другая чокнулась?!

– Такие, как эта тварь, с жёлтыми лентами идти должны. – С ненавистью глянув на Марию, сказал Доктор. – Их Мамаша, паскуда, совсем ничего уже не понимает, или пожадничала!

У Марии лента была, просто она потеряла её в пути. Но она никогда, и ни за что, не сказала бы об этом ни Доктору, ни Гору!

Последний приказал девочкам помыться и отдал их своим парням, а сам подошёл к Марии и развязал её.

– Иди, мочись, и мойся. – Приказал отрывисто. – Быстро!

Мария потёрла запястья, низко нагнув голову. Дверь, через которую пришли Гор и его парни, осталась открытой, между Марией и дверью в этот момент была только Доска. Согнувшись, Мария стремительно рванулась к двери, проскользнула под Доской, и, провожаемая криками и свистом, выскочила за дверь. За дверью был тёмный каменный коридор; Мария надеялась на своё эльфийское чутьё, подсказавшее бы ей безопасный путь к свободе, но чутьё молчало, и Мария растерялась. Здесь не было безопасных мест, не было возможности бежать… Но за нею слышались маты, проклятья и звуки погони, и Мария опрометью бросилась, куда глаза глядели. В коридорах было так темно, и они были такими запутанными, что Мария сразу же потерялась и притаилась в каком-то тупике, с каким-то колодцем, закрытом деревянной крышкой. Её вновь трясло, ещё сильнее, и она надеялась, что волнение и усталость виной тому, что она не может сориентироваться. Нужно было переждать, успокоиться, обязательно успокоиться, и Мария пыталась унять бешеное сердцебиение и срывающееся дыхание. Рядом её искали, матерясь и обещая ей такое, что страшно было даже просто слышать, не то, что представлять.

– Валите обратно! – Раздался совсем близко ненавистный низкий голос. – Я сам её найду. Вы мне только мешаете.

– Но Гор…

– Я что сказал!

Вскоре стало тихо-тихо. Мария не дышала, чтобы дыханием не выдать себя – Гор был совсем близко. И вдруг он тихо засмеялся и сказал:

– А из пипки-то пахнет! Сама подойдёшь, или ловить?

Мария, естественно, не издала ни звука, и вдруг увидела в темноте мерцание золотисто-красных зрачков. Рванулась, но Гор уже схватил её, и её ужаснула его сила.

И всё же она не сдавалась. Она боролась отчаянно и так истово, что Гор – даже Гор! – не мог справиться с нею. Она кусалась, царапалась, уворачивалась, извиваясь, не давая ему подмять её под себя, рыча от бешенства, и от отчаянного бессилия причинить ему голыми руками серьёзный вред. Если бы у неё было хоть какое-то оружие в руках, она убила бы его не колеблясь, и не испытывая никаких сожалений! Ногти её рвали его кожу до крови и даже попытались вцепиться в глаза, но Гор, схватив её за волосы, приложил её головой о камень, раз, и другой. И когда Мария обмякла на несколько секунд, Гор изнасиловал её, возбуждённый так, что сам рычал и сжимал её изо всех сил, и даже не вспомнил, что никогда не кончает им в пипку – никогда с тех пор, как узнал, откуда берутся дети. Он словно обезумел, набросившись на неё, и кончил так, как давно уже не кончал, привыкнув и к насилию, и к красивым телам.

– ненавижу… – Рыдала Мария. – Ненавижу… Ты подонок… Ненавижу!!!

– Заткнись, Чуха. – Хрипло сказал Гор. – Заткнись!

– Я не Чуха! – Рванулась она. – Я Мария! И ты меня не заставишь…

Он наотмашь ударил её по губам, потом опять, так, что она упала на колени, зажав разбитые нос и губы. По пальцам хлынула кровь.

– Лучше молчи. – Прошипел Гор, схватил её за волосы и поволок, легко, словно тряпичную куклу.

Их возвращение встретили улюлюканьем и свистом, струйки крови на бёдрах Марии – разочарованными возгласами.

– Эй, так не честно! – Воскликнул Локи. – Мы все хотели посмотреть!

– А кто это тебя так ободрал?! – Удивился Арес.

– Она. – Коротко сказал Гор, подтаскивая Марию к бассейну и с размаху окуная её в воду, не выпуская волос. – Ты! – Приказал Паскуде. – Мой её! – И Паскуда торопливо и тщательно подмыла и помыла Марию, которая стиснула зубы, чтобы не стонать от боли: Гор держал её нарочито грубо. Мокрую, рванул на себя, подтащил к станку, и начал привязывать, действуя так же намеренно грубо и нарочно причиняя боль. Мария терпела изо всех сил.

– Ты же говорил, её к Хозяину? – напомнил Доктор.

– Ему её целка не нужна. – Огрызнулся Гор. – Ему другое нужно. Это он и получит. – И зло воскликнул:

– Ну, и что?! Подумаешь, вы»» ал!.. Она от этого не сдохла и не испортилась!!!

Он опять ненавидел самого себя. Какого чёрта?! Да, Мария была необыкновенно красивой: высокой, ладной, золотистой, словно отлитой из какого-то вещества, которое хотелось трогать, гладить и мять, всё сильнее и сильнее, всё требовательнее и… Гор тряхнул головой: возбуждение вновь накатило с прежней силой. Мария была не просто красивой: от неё волшебно пахло, она вся была – жизнь, сила, страсть. Жизнь и страсть пульсировали в ней, она вся сияла и манила, соблазняла, сводила с ума. Упругая грудь, крутые бёдра, волнующий изгиб спины, тонкая гибкая талия, золотые кудрявые волосы, глаза цвета лесного ореха, с золотыми искрами… Гор изо всех сил давил в себе восхищение и жалость. Эльфийский инстинкт кричал в нём: не бить и ломать её надо, ею нужно восхищаться, её следует ласкать и любить!.. Её прекрасную кожу хотелось трогать руками и даже губами, прижиматься лицом к её груди и животу, дышать ею, наслаждаться ею… Когда-то он уже испытал нечто подобное, и теперь яростно боролся и с собой, и со своими нелепыми чувствами и желаниями, и с этими воспоминаниями. Тем более, что Мария уж точно не захочет, чтобы он ласкал её. И от этой мысли было как-то… досадно.

Девушка была так подавлена, что не замечала ничего вокруг. Ей было очень больно, и очень страшно. Что же это за место, в котором даже её эльфийский инстинкт был бессилен?.. Насилие не стало для неё потрясением: Мария насмотрелась на это за два дня и ждала этого; боли почти не было, крови тоже было немного – она была сильной и здоровой девушкой, довольно взрослой и крепкой. Лишение девственности отошло для неё на задний план, главным потрясением и главным ужасом было всё остальное. Не сдаться, ни в коем случае не сдаться – вот было главноееё стремление сейчас, то, что поддерживало в ней дух и волю. Из разговоров других парней, а особенно – из поведения Гора, Мария поняла, что сопротивление и крики их только сильнее возбуждают и доставляют особое удовольствие, а значит – сопротивляться и кричать, даже стонать, она больше не будет. Насилия ей не избежать, но всё, что может, чтобы испортить им удовольствие, она сделает! Она докажет им, что никакая она не Чуха, и другие девочки – тоже! Мария заставит их считаться с собой, заставит заметить себя и если не отнестись по-хорошему, то хотя бы возненавидеть себя она их вынудит!

Гор злился, и чем дальше, тем сильнее. Его бесило всё, и все получали от него и резкие окрики, и даже оплеухи. Все справедливо решили, что это из-за того, что какая-то Чуха посмела ободрать его, и Доктор озвучил общую мысль:

– Да давай, её от»»здим, да и всё, а от Хэ я тебя отмажу!

– Как? – Зыркнул на него Гор.

– Скажу, что это я её, потому, что мясу дурной пример подавала, следовало срочно что-то делать. А ты валяй, – он мерзко облизнул зубы, пуча от возбуждения и предвкушения глаза, – накажи её!

Гор взглянул на длинную. Марию – он теперь знал это имя и мысленно называл её так, всё время одёргивая себя при этом и бесясь ещё больше. Вот ведь тварь!

– Валяйте. – Сказал он своим парням. – Жарьте её все по очереди, пока не заскулит и не прогнётся. По роже и животу не бить! Всё остальное – пожалуйста.

Сам он пока что к Марии прикоснуться боялся. Не хотел терять контроль над собой.

А Мария и тут ухитрилась взбесить его. Что бы с нею не делали, она не сопротивлялась и не издавала ни звука, от чего парни начали злиться и даже Арес, обычно спокойный, и, как и Гор, не бивший зря, принялся награждать её чувствительными ударами. Отвязав, они за волосы притащили её к Доске и, награждая болезненными шлепками по грудям и промежности, оплеухами и тычками, пытались заставить её кричать. Мария стиснула зубы и, жмурясь порой от нестерпимой боли, молчала. Заметив, что парни начинают выходить из себя, Гор прикрикнул на них:

– Не калечить!!!

– Да её убить мало! – Рявкнул Арес. – Вот ведь тварь, а?! Настырная, наглая, упёртая… тварь!!!

– Плетей. – Сказал Гор, сам вне себя от бешенства. – С насадками, как надо. И солью посыпать! И на ночь на горох!!!

– Может, мне её отдашь, а? – Шепнул Гору Доктор. – Я, в память о её мамаше, малость с нею позабавлюсь… Больно уж мне та тварь в душу запала, я ведь чуть руку из-за неё не потерял!

– Нет. – Сказал Гор. – И так, одна сдохла, по твоей вине, кстати, вторая чокнулась… А эта – эльдар, она долго протянет, и красивая, за неё можно будет не меньше полтинника брать за раз!

– Жаль… – Доктор вновь облизнул свои огромные зубы, и Гор неожиданно схватил его за шиворот:

– Только попробуй, клизма чёртова, сказать, что она сама сдохла! – Он понизил голос, почти шипел, и глаза его горели красным огнём. – Только попробуй! Понял?..

– Это же просто Чуха, Гор!

– Это не просто Чуха! Это дорогая и красивая Чуха, с большим сроком годности! И потом, эта Чуха – в моём вкусе, я таких люблю, считай, она моя. Понял?! Смотри, если с ней что-то случится раньше времени, ты ко мне не прикоснёшься больше никогда, я не шучу!

– Гор! – Испугался Доктор, чуть ли не пресмыкаясь перед ним. – Да что ты, в самом деле! Я же ничего такого… Ничего! Ты же знаешь, я для тебя всё… Ты для меня… Я же даже Хозяину…

– Заткнись! – Шикнул Гор. – Ты меня слышал и понял, да?

– Конечно! – Закивал Доктор, протягивая к Гору дрожащую руку, но не смея коснуться его. – Как ты скажешь, как скажешь, я для тебя на всё готов, жестокий!

После ухода Приюта в этот раз девочек, всех, кроме Марии, помыли, и Доктор каждой из них поставил на ягодицы клеймо Садов Мечты, в виде виньетки СМ. Такое клеймо было у всех – даже у гостей, которые принимали его, как некий пропуск в этот мир разврата и ужаса, в качестве гарантии того, что не предадут его и не сделают достоянием гласности свои посещения этого места. Такого клейма не было только у самого Хозяина и нескольких его доверенных гостей, имеющих слишком высокие титулы и слишком большую власть, чтобы даже просто угрожать им чем-то.

Но гостям, естественно, клеймо ставили со всеми предосторожностями, тут же обезболивая и обрабатывая ожог. Над девочками же Доктор покуражился и здесь, задерживая раскалённую виньетку немного дольше, чем нужно, прижимая немного сильнее и наслаждаясь их визгом и судорогами. И, естественно, ни обезболивать, ни обрабатывать ожоги он и не собирался. После этой процедуры девочек причесали Брюхатая и Пузатая, красиво уложили их волосы, на них надели ошейники с хитрым замком, который практически невозможно было снять, не зная его секрета, и Доктор велел им идти за Паскудой, сам ступая сзади, разглядывая их ягодицы со свежими клеймами и получая от этого своё, неведомое нормальным людям, удовольствие, да время от времени охаживая их напряжённые спины палкой, подгоняя – а когда они ускоряли шаг, охаживая снова, чтобы не бежали. По тёмным и намеренно запутанным и неудобным коридорам их привели в Девичник, и каждую, кроме Марии, заперли в клетке-стойле с тюфяком на каменном полу и котлом для естественных надобностей в углу. Для того, чтобы от отчаяния они не наложили на себя руки, здесь приняты были все меры предосторожности: здесь невозможно было ни повеситься, ни повредить себя никаким иным образом. Перегородки были достаточно толстыми, чтобы девочки не могли переговариваться потихоньку друг с другом, вдобавок, новеньких разместили промеж «стареньких», которых осталось всего четверо от всех прошлых Привозов. Эти девочки уже совершенно погасли; двигаясь и подчиняясь на автомате, они уже не способны были ни на разговоры, ни на интерес к чему-либо. Как забитые животные, они весь день ждали одного: темноты, чтобы лечь на свой тюфяк и отдохнуть… Потому, что днём, как ещё предстояло узнать подружкам Марии и самой Марии, им отдыхать не придётся. Зная сильный и строптивый дух полукровок, Хозяин выстроил за годы существования Садов Мечты почти идеальную систему подавления и ломки, начиная с ферм, где девочек только кормили, поили и били, не обучая даже самым примитивным ремёслам и рукоделию, и заканчивая Садами Мечты, где их начинали бить и насиловать в первый же день, и продолжали делать это до самой их смерти. Насиловали их постоянно; насиловали гости, стража, насиловал Домашний Приют – если в день это происходило не больше десяти раз, то считай, это был очень спокойный день. И столько же их били; били так, забавы ради, даже тогда, когда было не за что. Чтобы не калечить, обычно били плетьми с железными насадками, а потом сыпали соль на ссадины. Если же было за что… Догадывайтесь сами. Гости измывались над ними страшно; собственно, за этим они сюда и ехали. То, что не позволительно было делать даже в самых разнузданных притонах, делалось здесь. Когда девушка от всего этого впадала в полное отупение, или её слишком сильно калечили – теряла товарный вид, – её продавали в Галерею Сладкого насилия, на убой. То же самое происходило и с мальчиками, с одним отличием: мальчикам можно было разговаривать, у них были клички, и у них был шанс попасть в Домашний Приют, а оттуда – в стражу Садов Мечты. Попадали единицы, но это всё же был шанс, это была надежда. Девочки же, которых всех, поголовно, звали просто Чухами, ни малейшего шанса не имели. Разве что, забеременев и не скинув в самом начале от побоев ребёнка, они получали относительную передышку на несколько месяцев, когда их не насиловали и почти не били. Но если роды портили тельце, то она отправлялась в Галерею, не успев увидеть ребёнка.

Самых строптивых, таких, как Мария, обычно сразу же изолировали от остальных, чтобы не подавали дурной пример послушному «мясу». «Матушки» ещё на фермах заставляли таких девочек носить жёлтые ленты в знак того, что они «хуже всех». Их сразу же запирали отдельно и продавали тем из гостей, кто любил девственниц, а потом – если после такого гостя она оставалась жива, – Доктор подлечивал её, и девушку продавали прямиком в Галерею. Мария свою жёлтую ленту потеряла, и это избавило её от самой страшной судьбы – зато обрекло на более долгие и не менее жестокие мучения… Притащив её, связанную, в Девичник, Доктор позвал двух стражников, которые весь день находились в собственном помещении, светлом и почти комфортном, и передал приказ: пять плетей с насадками.

– А потрахать? – Спросил один из них, жадно ощупывая Марию глазами. Синяков и разбитых губ он не замечал: для всех здесь это являлось скорее нормой, и не отвращало от любимого удовольствия.

– Да на здоровье. – Ощерился Доктор. – Только учти, это тварь упёртая, она терпит, не визжит и не стонет даже.

– У меня застонет! – Уверенно заявил стражник, схватив Марию за волосы и рванув к себе.

Но Мария терпела. У неё болели даже стиснутые изо всех сил челюсти, и слёзы ручьями бежали по щекам, но она не издала ни звука, и не дёрнулась ни разу, пока её насиловали и били, выворачивали груди, кололи ягодицы ножом… Доктор не раз останавливал зарвавшегося и сатанеющего от её молчания стражника, напоминая, что это «свежее мясо» и его следует пока что «поберечь». Второй стражник всё это время стоял рядом с отсутствующим видом, на настойчивые предложения Доктора тоже «проучить тупую тварь» не реагируя вообще никак. Он был моложе своего напарника, но выше ростом, тоньше в поясе, и намного красивее. В сущности, если бы поставить рядом его, Гора, и даже Эрота, прекрасного, как сладкий девичий сон, сложно было бы выбрать того, кто из них красивее. Каждый был красив по-своему. Этот стражник был, как и Мария, эльфийским кватронцем, эльдаром; как у большинства уроженцев Дуэ Сааре, эльфийского юго-восточного побережья, у него были тёмные, почти чёрные, глаза и светлые волосы. Выглядел он настоящим эльфом, чистокровным, без всякой примеси человеческой крови, только в глазах, больших и мрачных, горел слишком жаркий для эльфа огонь. Он тоже был сдержанным, но его сдержанность отличалась от ледяной маски Гора – глаза выдавали натуру страстную, до бешенства, опасную. Сам себя он называл Штормом; в Садах Мечты его звали Фрейр, но на это имя он не откликался. В Приют, как поначалу хотел Гор, Фрейра взять не получилось – главным предназначением и занятием обитателей Приюта был секс, насилие над девочками, ежедневное и длительное, а Фрейр девочек – впрочем, как и мальчиков, – игнорировал и сексом занимался крайне редко, только в полнолуния, когда его эльфийская натура требовала того. Он вообще был невероятно строптив, зол и бесстрашен; когда он стал взрослеть, и для гостей Садов Мечты стало по-настоящему опасно связываться с ним, Хозяин хотел продать его в Галерею, не смотря на его экзотическую красоту и на то, что за «настоящего эльфа» содомиты готовы были выкладывать хорошие деньги. Спас его от этой участи Гор – сказал Хозяину, что мальчишка, конечно, бешеный, но в страже его качества здорово пригодятся – если Хозяин сможет его приручить. Гор хорошо изучил Хозяина, и знал, как его спровоцировать, а пацана спасти хотелось. Клюнув, Хозяин тут же принялся «приручать» дикого кватронца – и приручил. Мальчишка поверил ему, и стал самым его преданным слугой. Шторм смотрел Хозяину в рот, слушал каждое его слово, как откровение свыше, стремился служить ему лучше всех… Хозяин этой преданностью тяготился. Возможно, в глубине души он сам себя презирал – иначе, как было объяснить то, что наибольшее презрение и наибольшую ненависть в нём вызывали именно те, кто его любил и кто им восхищался?.. Как бы то ни было, Шторма он презирал и порой даже ненавидел, именно поэтому мальчишка уже третий год оставался в страже Садов Мечты и практически не получал заданий снаружи. Но Шторм этого не понимал. Ему казалось, что он не достаточно умел, ловок, полезен, и старался изо всех сил, чтобы доказать обратное. В то время, как его напарники в минуты отдыха пили вино, играли в кости и нарды, а то и навещали Девичник, Шторм занимался с холодным оружием, отрабатывал удары, блоки и подсечки. По сути, на данный момент он был лучшим бойцом из всех стражников Хозяина; остальные, даже его любимая Дикая Охота, состоявшая исключительно из высоченных кватронцев, привыкли иметь дело с перепуганными крестьянами, горожанами и рабами Садов Мечты. Стоило им столкнуться с настоящими бойцами из рыцарей или наёмников, и они способны были взять только числом. Шторм же в самом деле научился отлично владеть мечом – вот только Хозяина это не радовало. Напротив. Он никак не мог заставить себя отнестись к Шторму так, как тот того стоил; ну, ненавидел он эльфов, и всё тут!.. Впрочем, Шторм этого не видел и не понимал, а Хозяин неизменно обращался с ним лицемерно-ласково, называл «Сынок» (так как всё равно не помнил его имени) и даже то, что не даёт ему настоящих ответственных поручений, объяснял тем, что не хочет отпускать его от себя.

Шторм легко и безжалостно убивал, и ему было абсолютно всё равно, кого: женщину, ребёнка, старика или рыцаря. Хозяин уже дважды отправлял его с карательными функциями в провинившиеся деревни, и Шторм даже превзошёл его ожидания: на него не действовали ни угрозы, ни мольбы, и подкупить его оказалось тоже невозможно. Помимо его эльфийской крови и внешности, недостаток у Шторма был ещё один, и серьёзный: он не желал секса в Садах Мечты. Как уже было сказано, он не хотел ни мальчиков, ни девочек, и только когда в полнолуние эльфийская суть брала своё, он брал в Девичнике девочку, предпочитая, как и Эрот, тоненьких, с маленькой грудью, и уводил их в коридор, в темноту. Вот и сейчас, Доктор настойчиво предлагал ему Марию, даже настаивал, пока Шторм не выхватил кинжал, не приставил его к горлу Доктора и не произнёс медленно и холодно:

– Отвяжись.

– Ты-ты-ты осторожнее, эй! – Обозлился Доктор, с непонятной ненавистью ощерившись на Шторма. – Страх потерял, выблядок эльфийский?!

Шторм не произнёс ни слова, не шелохнулся, но взгляд его почти чёрных глаз с пылающими красным зрачками стал таким, что Доктор подался назад, ворча и бледнея от бешенства и меленького страха – Доктор был невероятно труслив. Стражники связали Марию, и пять раз от души ударили плетью с металлической насадкой. Это только кажется, что пять – это не много. Но когда каждый удар рвёт плоть до крови – это очень много. От первого же удара Мария закричала, правда, потом всё-таки нашла в себе силы стиснуть зубы и не кричать – и всё-таки стон рвался сквозь стиснутые зубы, она зажмурилась, напрягая все свои силы и всю свою волю. Доктор понял, что ещё удар – и девушка лишится чувств, после чего издеваться над нею какое-то время будет уже бесполезно, поэтому не попросил добавить пару ударов, хоть ему этого и хотелось. Мария сразу же вызвала в нём ненависть – и потому, что очень была похожа на свою мать, которая когда-то спасла Доктора от рысьих когтей, привела к себе домой, накормила и отвела в безопасное место, и которую он после этого предал и убил; и потому, что оказалась строптивой и гордой, а главное – смелой, а Доктор, как последний трус, смелых ненавидел особенно сильно, – и потому, что её хотел Гор, которого хотел Доктор. Гор знал, что делал, когда пригрозил ему. Если бы не эта угроза, Доктор именно так бы и поступил: замучил Марию до смерти, а потом сказал бы, что всё произошло случайно.

Но он и так без удовольствия не остался, самолично щедро посыпав солью раны на теле девушки и заменив горох, который назначил ей Гор, на битое стекло, у самого бассейна, чтобы её видели все остальные девочки из своих стойл и помнили, что бывает со строптивицами. После чего остаток времени до сумерек прохаживался вдоль клеток и расписывал им, какая жизнь их ждёт. Что выхода нет, что надеяться не на что. У них нет ни будущего, ни какого-то шанса не то, что улучшить свою жизнь, но даже просто выжить. Особенно красочно Доктор расписал Галерею, обещая каждой из них, что там они и сдохнут рано или поздно, и скорее всего, рано. Девочек в это время тщательно помыли и причесали беременные рабыни Доктора, красиво заплели их, смазали синяки и раны, наложили, где нужно, примочки. После того, как Доктор, напоследок изнасиловав Марию, наконец-то ушёл к себе, Паскуда занялась Марией. Омыв и смазав её раны, она вдруг шепнула:

– Смирись. Они ни умереть тебе не дадут, ни в покое не оставят.

– Я не могу. – Простонала Мария. – Я не Чуха!

– Т-с-с! – Паскуда положила палец ей на губы. – Доктор ненавидит, когда мы говорим. Он вообще нас ненавидит… Они всё равно сделают тебя Чухой, хочешь ты, или нет. Всех делают.

– А тебя?

– И меня. Всех. – Она причесала Марию и завязала её волосы в узел. – Как бы тебя ни били, а он требует, чтобы все были чистыми и опрятными. Я смажу тебе колени, через какое-то время они онемеют, не пугайся. Это, чтобы было не так больно. Какое-то время сможешь отдохнуть и поспать. И ещё раз говорю: смирись.

– Нет. – Чуть слышно выдохнула Мария. Паскуда покачала головой:

– Ты ничего не добьёшься, поверь мне. Ничего.

Стемнело, и Доктор заперся в своих покоях. Огней в Садах Мечты не зажигали, по крайней мере, ни в коридорах, ни в помещениях. Если обычные бордели работали по ночам, то в Сады Мечты гости приходили в обед и покидали их в сумерках, даже те садисты, что брали мясо в Галерею на несколько дней, на ночь уходили в замок. Ночью здесь было темно, тихо и жутко. Все окна здесь находились высоко вверху, и лунный свет по ночам освещал только потолок, а внизу царил непроглядный мрак. Даже полуэльфы, с их кошачьим зрением, ничего здесь не могли рассмотреть. В темноте шуршали в соломе крысы, тихо стонали и всхлипывали девочки. Трисс, безумно уставшая и измученная, всё-таки нашла в себе силы, чтобы позвать Марию.

– Тебе очень больно? – Спросила жалобно.

– Не очень. – Соврала Мария. – Матушка меня порой куда больнее порола.

– Ты врёшь, дурочка! – Всхлипнула Трисс.

– Нет.

– Зачем, Мария? Зачем?!

– Я не Чуха. И ты не Чуха, и другие! Если мы обязаны их ублажать, то почему не обращаться с нами нормально, не позволить отдыхать, разговаривать, жить вместе?! За что, Трисс?!!

– Мы не люди! – Подала голос Сэм. – Ты же знаешь, мы никому не нужны…

– Но парни тоже не люди! Но им можно, а почему нельзя нам?!

– Доктор же говорил: потому, что мы не такие. Мы созданы, чтобы нас использовали, кто захочет. Это не справедливо и ужасно, но как можно идти против всего порядка вещей?!

– Я не знаю, кто завёл этот порядок, – горячо воскликнула Мария, – но это жестоко и несправедливо, и я в это не верю! Если бы я была создана бессловесной, как корова, то я бы и не могла говорить, а раз я могу, не правильно мне это запрещать! Что дурного в том, что мы поговорим иногда?! Ничего!

– Тише! – Испугалась Трисс. – Он услышит тебя, и снова изобьёт, а я этого не вынесу! Я сегодня чуть не закричала, Мария, я тебя умоляю, не надо больше! Ты представляешь, как мне больно видеть всё это?

– Прости! – Мария вновь, не выдержав, заплакала. Как и обещала Паскуда, боль немного притупилась, но не ушла совсем; в отличие от остальных девочек, её не покормили и пить дали совсем мало. Мария страдала от боли, обиды, унижения, страха и отчаяния, и не было ни малейшей надежды как-то изменить своё положение… А ведь она была такой молоденькой! Пусть старше других, но что это: семнадцать лет! Её враги не могли её видеть, и Мария дала волю слезам и отчаянию, прижавшись лицом к плечу и отчаянно рыдая. Пока не подействовало снотворное, которое Паскуда из сострадания подмешала ей в питьё, и она не забылась тяжким сном.

А Гор, в отличие от неё, спать не мог. Он лежал на своей лежанке, глядя в темноту сухими глазами, и вспоминал то ферму, то первые дни в Садах Мечты, то самого себя, каким он был до того, как стал Гором, и в груди его что-то томилось и металось, не давая уснуть и успокоиться. Гор изо всех сил пытался вернуть прежнее равновесие, проклинал Марию, и тех, кто привёз её сюда, не отметив жёлтой лентой, но при этом чувствовал, что проклинать надо не её, а себя самого. Гор не сломался, он просто достиг компромисса с собой и окружающей его действительностью; подчиняясь правилам, он в то же время сохранил живую душу и сердце, способное чувствовать и сострадать. Хотя самому ему казалось, что он совершенно бесстрастен и равнодушен, и Гор даже гордился этим втайне. Гостей он презирал, Хозяина ненавидел, хоть и подчинялся ему, и во многом ему верил. Промывая мозги Гору перед тем, как забрать его в Приют, Хозяин заставил его поверить, будто женщины – воплощенное зло, хитрые, нечистые, тупые и очень подлые. Гор верил – как он мог не верить, не зная ничего иного?.. – но в глубине его сердца жила память о девочке Алисе, единственном существе во всём мире, заступившемся когда-то за него и сказавшем: «Я вас люблю!», и при всей своей искренней вере, Гор не мог думать об Алисе так.

Её он тоже вспомнил впервые за очень, очень долгое время. Так же, как и мальчика Гэбриэла, доброго, доверчивого и очень гордого; мальчика, которого когда-то безжалостно унизили, сломали и растоптали его гордость и доверчивость… И как же больно было это вспоминать! Гор стиснул зубы и зажмурился, пережидая душевную боль так же мужественно и безмолвно, как научился переживать боль физическую – сколько он её перенёс! Сердце подсказывало, что сейчас кое-кто страдает точно так же, как сам он когда-то; а страшнее всего то, что теперь мучителем и подонком выступает он сам.

«Она не может чувствовать то же, что и я. – Ожесточённо доказывал он себе, – она Чуха, у неё ни мозгов настоящих, ни души нет, она даже соображает не так, как я, почти, как корова или коза, тупее лошади! Они все сначала брыкаются, а потом дают и сосут без проблем всем подряд… Тупые и покорные, как коровы!». Но никто еще не боролся так, как Мария! Даже пацаны в большинстве своем сдавались раньше! Гор ворочался на своей лежанке, вороша солому и превращая своё ложе черте во что. Неправильно всё было, неопределённо, даже страшно. Как теперь жить, каким теперь быть?.. Как вести себя, чтобы не выдать, и зачем не выдавать, ради чего?.. «Ради свободы. – Напоминал он себе. – Ради того, чтобы выйти наружу…». А сердце вновь настойчиво напоминало Гефеста – и его последние слова, которые Гор услышал от него, когда ночью, рискуя оказаться рядом с ним, пришёл добить его и прекратить его мучения. «Я просто понял, что стою на краю ямы с дерьмом, от которого уже никогда не отмоюсь. – Сказал тот. – Я и так уже весь в грязи, и ты, и все здесь… Но то, что я должен был ТАМ сделать – это уже не грязь. Это кровь, дерьмо и ужас. От этого не отмоешься, Гор. Никогда». Гор его тогда не понял… И сейчас не понимал, хоть помнил каждое слово. Но что-то уже брезжило перед его совестью, что-то… Чего он ни видеть, ни понимать не хотел. Но Гор был очень сильным и цельным существом, очень умным, и в целом честным. Как он сам выражался, в голове у него «много было насрано», но природный ум и способность мыслить самостоятельно и здраво рано или поздно брали своё: и брали именно теперь. Врождённое чувство чести говорило ему: если ты, чтобы удрать, будешь терпеть всё и дальше, притворяться и участвовать во всей этой мерзости, если и дальше будешь мучить Марию, ты окажешься в том самом дерьме, о котором говорил Гефест, и не отмоешься от него, и не надейся».

«Но что мне делать-то?! – Возопил он мысленно, перевернувшись в тысячный раз и лихорадочно горящими глазами глядя вверх, туда, где в недоступные окна лился лунный свет, чуть подсвечивая высоченный потолок. Здесь, внизу, царила кромешная тьма, в которой даже глаза полуэльфа были бессильны что-либо рассмотреть. Похрапывал кто-то из кватронцев – Локи или Ашур; полуэльфы не храпели. Всё было такое привычное – и в то же время какое-то чужое, неприятное, опостылевшее настолько, что хотелось заорать от ненависти и отчаяния. Гор зажмурился, пережидая приступ сильной душевной боли. А ведь совсем недавно он был так счастлив!!!

«Ненавижу Привозы. – Мрачно сказал он себе. – Ненавижу Чух… И себя ненавижу тоже».

Всё было такое привычное, такое красивое, дорогое, и такое… опостылевшее! Королева Изабелла прикрыла глаза, чтобы вернуть себе обычное спокойствие и ровное расположение. Перед встречей с кардиналом Стотенбергом следовало быть обычной. В меру сварливой, в меру язвительной, в меру… Собой. Встреча и разговор предстояли не из простых. Кардинал хлопотал о браке племянницы королевы, Габриэллы Ульвен, и Седрика Эльдебринка, старшего сына герцога Анвалонского, но у королевы были на племянницу собственные планы. Да и не хотела королева отдавать единственную девицу Хлоринг, одну из самых знатных, богатых и прекрасных невест Европы, за анвалонского пентюха! Королева ненавидела Эльдебринков. Она была бездетной, и ничто не помогало: ни смена консортов, ни сильные чары, ничто. А герцогиня Анвалонская, в девичестве Стотенберг, бледная серая мышь, тощая, как кикимора, рожала каждый год, как из рога изобилия, и всё мальчиков, мальчиков, и всё здоровых, как на зло! На данный момент братьев Эльдебринков было аж восемь! Восемь здоровых молодых мужиков, не в мамашу высоченных, горластых, здоровых жрать и ржать! Королева их не выносила. Как только при её дворе появлялся какой-нибудь Эльдебринк, и у неё начиналась страшнейшая мигрень. Но как сказать это кардиналу, за которым стояли старейшие дома Нордланда, кичившиеся своим происхождением от соратников Бъёрга Чёрного, предка самой королевы, викингов, приплывших с ним на Остров в незапамятные времена?.. Высокомерному, спесивому мужлану, (королева всех не Хлорингов считала быдлом), такому же тощему, как его дорогая сестрица, и такому же… двужильному! Ничто его не брало: ни оспа, которая сильно попортила его лицо, и без того не особо красивое, ни горячка, ни мор, который во времена его послушенства выкосил весь монастырь, а Стотенберг даже не простудился, хоть и ухаживал за самыми заразными и безнадёжными! За то и продвинулся в церковной иерархии, а в итоге и вовсе надел красную сутану, змей постный. Хотя не без греха – королева знала, что осторожные сплетни о том, будто приёмная дочь герцогини Анвалонской София – на самом деле внебрачная дочь кардинала и графини Карлфельдт, чистая правда. Мало того: она знала, что связь кардинала и графини продолжается, хоть та формально была монахиней в монастыре святой Бригитты в Элодисе. Только что толку от того знания?.. Стотенберг был, хотя бы, свой. Островитянин. В последние годы, чуя слабость трона и Хлорингов, Рим усилил давление, присылая своих агентов; вот даже инквизитора прислал… Тот обещал Изабелле всяческую поддержку, но королева иллюзий не питала: она Риму не нужна. Ему вообще не нужны были сильные и влиятельные рода Острова, в том числе и Эльдебринки, и Далвеганцы, что бы они там ни думали. Свалить их всех, и на их место посадить свою марионетку… Стотенберг, слава Богу, это понимал, и хоть в этом вопросе, хотелось бы Изабелле верить в это полностью, они были заодно…

Служанка бережно перебирала пряди волос Изабеллы. Никто не сказал бы, что этой тонкой, гибкой черноволосой красавице с яркими синими глазами Хлорингов недавно исполнилось шестьдесят два! Она и сама в это не верила. А ведь так оно и есть. Неоднократно смешав свою кровь с эльфийской, Хлоринги получили в итоге и редкостную красоту, и непостижимое простым людям долголетие – прадед королевы прожил двести два года. Единственное, что мешало мужчинам-Хлорингам доживать до двухсот и более лет – это наследственный порок, передающийся именно по мужской линии, больное сердце. Каким-то странным образом он напрямую был связан с другим пороком, так же наследуемым мужчинами: бешенством, охватывающим их в бою, но и не только. Многие Хлоринги были берсерками – и тогда сердце их не беспокоило. Именно из-за больного сердца его высочества на трон взошла его старшая сестра, Изабелла, в то время, как мальчик до двенадцати лет был болезненным, хилым, хрупким, вечно мёрзнувшим и быстро устающим подростком. Вылечила его эльфийская княжна, Лара Ол Таэр, похитив навсегда сердце, которое спасла…

Нет, об этом Изабелла думать не хотела. Она до сих пор не могла простить брату этот брак. Если бы он женился на нармальной принцессе! Которая родила бы ему наследника, да хоть бы и наследницу – какая разница! И не возникла бы эта отвратительная ситуация, когда в отсутствии полноценного наследника и при болезни Его высочества трон под Изабеллой опасно зашатался, да и само существование Хлорингов оказалось под угрозой. Будь она проклята, эта Лара, хоть о мёртвых, как говорится, или хорошо, или ничего… Вот ведь сделала одолжение, снизойдя до Гарольда Хлоринга! И создала такую проблему, что можно бы хуже, да не бывает! Брат после её гибели и утраты младшего сына потерял волю к жизни и добился того, что вернулась давняя сердечная болезнь, и результат: он уединился в Хефлинуэлле, и совершенно не интересуется ничем, кроме своей скорби, а ей в одиночку борись за трон и за жизнь…

Изабелла прикрыла глаза. Только хрен-то они все угадали: она ещё поборется!

Прислуживать особе королевской крови имела право только титулованная прислуга, не ниже баронессы. Вот и причёсывала Изабеллу баронесса, баронесса Шелли, полненькая миловидная блондиночка, весёлая и беспечная. У неё всегда было хорошее настроение, всегда рот до ушей, и никаких мозгов в голове, курица-курицей, зато руки у неё были золотые, и она никогда не унывала, не куксилась и не умничала, чего Изабелла не выносила.

– Мы все ждём-не дождёмся вашего племянника, ваше величество! – Трещала она, ловко укладывая роскошные вороные волосы королевы в две тугие улитки. – Говорят, что он просто неслыханный красавец, что и не мудрено, он ведь сын эльфийки! А правда, что сами эльфы сыновей эльфиек признают равными себе?..

– Нет. – Ответила Изабелла резко. – Эльфы никого не признают равными себе. Но таких детей они в самом деле презирают немножко меньше, чем других.

Шелли украсила волосы Изабеллы сапфировыми шпильками и жемчужными нитками, надела лёгкую корону, по сути, просто алмазно-сапфировую диадему, удобную и красивую в отличие от парадно-официальной, от которой у Изабеллы всегда болела голова: Венец Снежного Принца создавался, всё-таки, на мужскую голову. Диадема смотрелась просто роскошно на вороных, без единой седой нити, волосах королевы, которая выглядела едва за сорок, царственно и роскошно. Королева любила белое и чёрное; её утреннее платье, белоснежное, вышитое золотом и украшенное сапфирами, бирюзой и жемчугом, невероятно шло к её изысканной красоте. Перед кардиналом и его спутником, шестнадцатилетним юношей, предстала свежая и величественная красавица, с загадочной и немного утомлённой полуулыбкой на розовых, прекрасно очерченных губах с капризной морщинкой в одном из уголков. Мальчик так был потрясён красотой королевы, что забыл поклониться, как того требовал этикет, уставился на неё в восторженном ужасе. Кардиналу пришлось больно ущипнуть его, возвращая на землю. Юноша ойкнул, покраснел, как маков цвет, попытался извиниться, поперхнулся, и наконец поклонился, неловко, но очень почтительно.

– Позвольте представить Вашему величеству своего восьмого племянника, Вэлери Эльдебринка, младшего сына герцога Анвалонского. – Голос у Стотенберга разительно контрастировал с его суровым длинным скандинавским лицом: был мягким, приятным. Казалось, что голос этот принадлежит очень доброму и хорошему человеку.

– Надеюсь, это последний? – Поинтересовалась королева. – Мне казалось, что они никогда не кончатся! – Взглянула на мальчика, и пожалела о сказанном.

Вэлери Эльдебринк был свежий, красивый, румяный, что называется: кровь с молоком. Круглые серые глаза были чистыми, весёлыми и наивными, полные румяные губы с вечно приподнятыми уголками приоткрывали краешки крепких белых зубов. Светлые, почти белые волосы крупными кудрями вились вокруг простодушного лица. Глядя на него, Изабелла сморщилась, потом не выдержала, и весело и ласково улыбнулась: всей её предвзятости оказалось недостаточно против его обаяния. Он смотрел на неё с таким восторгом! «Дурачок!» – Подумала королева, но в этом слове было больше симпатии, чем насмешки. Толку-то с его восторга было… Но приятно, чёрт возьми.

– Вэл мечтает стать армигером графа Кенки. – Поведал кардинал. – Для того и приехал так далеко. – И на лицо королевы легла лёгкая тень, тут же и исчезнувшая, словно от дуновения ветра. Она высоко приподняла тёмные брови, зная, что это ей очень идёт:

– Кенки?.. Что ты знаешь о графе, дитя?

– Ну как же! – Оживился тот, проглотив «дитя». – Ваше величество! О нём знает весь Остров! Все знают, что он последний рыцарь без страха и упрёка, что он не гонится ни за богатством, ни за модой, одевается строго и просто и ненавидит грех! И не делает различий между бароном и смердом, искореняя зло и ересь! Да такой справедливости в мире больше почти что и нет! Он даже для своей дочери поблажек не делает! А как он верен своей Прекрасной Даме, своей покойной жене! – Глаза мальчика, став ещё больше и круглее, горели чистым восторгом и гордостью. – Двенадцать лет прошло после её смерти, а он по-прежнему носит траур и никому не позволил занять её место в своём сердце, а в её кресле подле его собственного всегда лежит свежий букет её любимых цветов!

«А о том, что он лично забил свою Прекрасную Даму насмерть прялкой, когда увидел, что она не прядёт, а тайком от него лакомится свежими сливами, ты знаешь?» – Подумала королева, но вслух не сказала ничего. Графа Кенки, младшего брата герцога Далвеганского, побаивалась даже она. Особенно – она. Мальчик начал и дальше восторженно перечислять достоинства и подвиги своего кумира, но кардинал остановил его:

– Все это и так знают, Вэл. И её величество – тоже.

Мальчик так откровенно покраснел и обиделся, что королеве стало его жаль. Она протянула ему свой молитвенник и сумочку:

– Будь сегодня моим пажом, Вэл. Доставь мне такое удовольствие! – И мальчик вновь вспыхнул, на этот раз – от гордости и благодарности, вновь – таких откровенных! Даже любимицы королевы, левретки Мими и Момо, дочери легендарной Жози, левретки графини Маскарельской, своим визгливым лаем не смутили его и не убавили в нём восторга и рвения. Две дамы, на приличном расстоянии сопровождавшие королеву, улыбались и переговаривались друг с другом шёпотом, то и дело хихикая и тоже слегка краснея, и отчаянно строя глазки смущённому этим вниманием мальчику.

Королева и кардинал, прохаживаясь по галерее, говорили о текущих делах: о налогах, о приближающихся праздниках, о слухах из Междуречья. Между делом кардинал поинтересовался здоровьем его высочества, и нет ли из Хефлинуэлла каких-нибудь новых вестей.

– Мой племянник возвращается из Дании. – Ответила королева. – Со дня на день будет здесь. «Единорог» отправился за ним ещё в октябре; они переждали равноденственные шторма, и сразу же пустились в путь.

– Море зимой опасно… Но его можно понять. Событие ожидаемое, только вот своевременное ли?.. Что его матримониальные планы?

– Это моя самая большая забота. – Призналась королева. – Мальчику двадцать три года; он красив, очень богат и знатен; сражаясь за датского короля, он приобрёл славу и известность в Европе. Практически все королевские дома Европы прислали уже мне портреты своих невест. Даже его святейшество прислал мне портрет юной Лауры Сфорца…

– Ей всего одиннадцать лет, я не ошибаюсь? – Чуть помрачнел кардинал.

– Да… – Королева засмеялась. – Тем не менее, придворный художник расстарался и пририсовал ей грудь пятнадцатилетней девы.

– Трудный выбор…

– И делать его именно мне. – Почти не скрывая ожесточения, произнесла королева. – Мой брат… Вы знаете. Читает книги, наблюдает звёзды и скорбит о Ларе, земля ей пухом, или что там желают эльфам после смерти.

– Её светлость приняла крещение, стало быть, ей открылось царствие небесное.

– Дай Бог. – Королева небрежно перекрестилась. – Девочка Сфорца мила, и очень выгодная партия, но пройдёт ещё три-четыре года, пока она сможет родить наследника, а нам он нужен уже теперь. Не полукровка, а полноценное дитя человеческое, самых безупречных кровей.

– Она принесёт не наследника, но нечто не менее выгодное и важное. – Заметил кардинал. – Покровительство Святого Престола.

– Угу. – Скривилась королева. – Разумеется. – Подумав при этом: «В этом случае до брачной постели может и не дойти. Гарет Хлоринг неожиданно скончается, а его вдова при поддержке Рима и крестоносцев сделается герцогиней Элодисской и станет вратами, через которые Ватикан придёт на остров. Если уж Ватикан придёт, то уже навсегда».

Вслух она этого не сказала, но кардинал в этот момент думал о том же самом, и мысли эти ему очень не нравились. Он был священником, занимал высокое место в церковной иерархии, но при том он был нордландцем, анвалонцем, крепко повязанным с этим Островом узами крови, и не хуже королевы понимал, что древние королевские семьи будут для Рима опасны, а потому – обречены.

– Мальчика нужно женить немедленно. – Возобновила свою речь королева после того, как отвлеклась на громкий смех одной из своих дам, которые всё-таки вступили в разговор с её пажом, и теперь напропалую кокетничали с ним. Их с кардиналом разговор протекал на фоне непрерывного хихиканья, щебета и прысканья. – Нет слов, Габриэлла – это тоже вариант, но она Ульвен, а Гарет – Хлоринг.

– И полукровка.

– И полукровка. Фиби! – Окликнула она одну из дам, и та тут же, оборвав хихиканье, присела в поклоне:

– Да, ваше величество?

– Потише. Не портите мне мальчика.

– Да, ваше величество. – Фиби опять присела и снова прыснула, взглянув на Вэла Эльдебринка, который подмигнул ей и скорчил забавную рожицу.

– Он полукровка, – снова произнесла королева, – но дети его полукровками уже не будут… А вот Хлорингами – будут.

– И у вас уже есть на примете подходящая девица? Одна из принцесс Европы?

– Брак с европейской принцессой – дело долгое. Пока будут длиться переговоры, пока невесту соберут и доставят к нам, пока свадьба, пока то, пока другое… Это дело не менее двух лет. Невеста есть здесь… Вам никто не приходит на ум, ваше высокопреосвященство?

– София Эльдебринк. – Кардинал не смог скрыть того, что произносит это с явной неохотой. От Изабеллы не укрылись ни эта неохота, ни тень на лице кардинала. Как почти все Хлоринги, в которых текла изрядная доля эльфийской крови, в том числе кровь Перворожденных, Изабелла была эмпатом, тонко чувствовала собеседника и ловко пользовалась этим. Практически любой её собеседник был для неё музыкальным инструментом, на котором она могла «по слуху» сыграть всё, что хотела. «Оберегаешь дочурку, папочка?» – Злорадно подумала она.

– Есть слух, что она незаконнорожденная. – Чопорно произнёс кардинал.

– Она Эльдебринк. – С нажимом произнесла королева. – Удочерив её, герцог и герцогиня Анвалонские укрепили её статус и узаконили положение. Да и её формальное имя, Бергквист, весьма древнее и статусное. Бергквисты по прямой происходят от Вальдра Однорукого, двоюродного брата Бъёрга Чёрного. Так что София – девица весьма правильных и чистых кровей. За нею не только Анвалонцы, за нею весь Норвежский Север. И подумайте о Эффемии. Если София родит наследника престола, она станет бабушкой короля! Или королевы. Ведь всем известно: внуки от дочери – твои внуки, внуки от сына – чужие! Вы знаете мою сестру Алису, ваше высокопреосвященство!

– О, да! – Усмехнулся, оттаивая, кардинал. Королева вновь сыграла блестяще, заставив его взглянуть на брак Софии и Гарета именно с той стороны, с какой он начинал выглядеть весьма и весьма заманчиво. Стотенберг в самом деле был настоящим отцом Софии. И любил дочь.

Очень.

Глава третья: Алиса

Девочек утром подняли ворчание и маты Доктора, проверяющего больных. Он носил с собой гибкую тяжёлую палку, полированную, обтянутую кожей, с петлёй для руки; удары этой палки сыпались на беременных девушек, хоть те и не провинились абсолютно ни в чём, просто потому, что у Доктора с утра было дурное настроение. Впрочем, если у него было хорошее, было ещё хуже, потому, что в таком случае он не бил, а забавлялся – одной из самых безобидных забав его было заставить привязать одной из девочек себе деревянный член и насиловать им остальных. Другие забавы были ещё поганее и все причиняли боль, поэтому лучше уж, когда он просто бил.

Обследовав больных, Доктор переключился на Девичник. Девочкам приказано было по двое идти в нужник на клизму, потом мыться в бассейне, показаться ему, позволить рабыням причесать их, поесть и занять своё место на верхней ступеньке над бассейном, как положено, выпрямившись и опустив голову. Им запрещено было не только переговариваться, но даже переглядываться. Вскоре пришёл Приют; до обеда они развлекались с новенькими, не обращая ни малейшего внимания на их синяки и кровоподтёки. Парни чувствовали себя в Девичнике вполне вольготно. Бассейн здесь был меньше, чем у них, в Домашнем Приюте, но зато более удобный и тёплый; на его ступенях можно было очень комфортно устроиться с Чухой, угощением и лёгким вином – другого им не полагалось, да и это они получали только здесь, в Девичнике. Доктор добавлял в него какие-то возбуждающие средства, и Приют с огромным удовольствием шёл и за этим допингом в том числе. Они бездельничали, пили и развлекались, потягивая вино и тиская девочек. В такие минуты они были вполне довольны собой и своей жизнью, и прежде так было и с Гором – а теперь ему мешало присутствие Марии, было для него, как бельмо в глазу, как кость в горле. Девушка стояла на коленях, под которыми натекла и запеклась небольшая лужица крови, и он, заметив это, быстро подошёл, увидел стекло, и заорал:

– Какого чёрта, Клизма, ты ей стекла насыпал?! Она же кровью истечёт! Убрать, живо! Придурок тупой, клизма волосатая… Мне не надо, чтобы она сдохла, мне надо, чтобы она стала нормальной Чухой!

– Не станет она нормальной. – Возразил Доктор, с ненавистью глядя на Марию. – Я тебе говорю. Эта дура, их Мамаша, или совсем свихнулась, или лишний дукат захотела; эта тварь – не для Девичника, она для Галереи. Паскуда вонючая, тварь поганая!

– Я не паскуда! – Собрав все силы, хрипло закричала Мария. – Это ты! Ты паскуда, ты – тварь!

– Чего-о?! – Задохнулся Доктор. – Это ты – мне?! Ах, ты… Он рванулся к ней, и Мария – и как только исхитрилась освободить руку?! – вцепилась ногтями ему в лицо. Доктор заорал, а Гор медлил, глядя на него с нескрываемым злорадством.

– Убери её! – Орал Доктор. – Убери её, она сейчас мне глаз вырвет!

Гор сжал руку Марии, и та вынуждена была разжать пальцы в его железной хватке. Веки Доктора были вкрови, он выл от боли и ярости:

– Мой глаз! Мой Глаз!!!

– Гор, это, надо что-то с нею делать! – Серьёзно сказал Арес. – Она же бешеная, в натуре бешеная!

– Стой! – Гор остановил Доктора. – Ты что, не видишь, она специально нарывается?! Она сдохнуть решила… Я тебя предупреждал, – повернулся он к Марии, – что за каждый твой косяк попадёт ей? – Он указал на Трисс. – Доктор, валяй. Бери губатую, развлекайся.

Мария дёрнулась, и он добавил:

– Про язык не забыла?! – И Мария задрожала от ужаса и отчаяния. Её по настоящему трясло, когда Доктор, щерясь от бешенства, принялся за Трисс, выплёскивая на ней зло на Гора, на Марию, на всё сразу. Трисс визжала, Марию трясло, она рыдала, кусая до крови губы и заливаясь слезами.

– Я тебя сейчас отвяжу, – наконец остановив экзекуцию, холодно сказал Гор, – и ты мило, охотно, с радостью – поняла, тварь, с радостью, обслужишь нас всех, так, как только нам захочется. Сделаешь всё, что тебе прикажут, будешь послушной, понятливой, услужливой Чухой, и всё у твоей подружайки будет хорошо. Начинай. С Доктора начинай! И не дай бог ему не понравится…

Как он ненавидел себя в эти мгновения! Как ненавидел Марию, которая оказалась в точности такой, как он сам – ведь его самого сломали точно так же! Как ненавидел всё, всё, всех – и больше всего себя и свою паскудную жизнь здесь! Как она посмела, как посмела быть такой, поступать так, КАК?! Почему он не позволил Доктору убить её вчера, когда ещё не было поздно?! Парни швыряли её друг другу, глумясь, сами раздражённые до крайности – надо же, какая-то Чуха! – Трисс плакала, привязанная к столу, а Гор бесился. В эти мгновения он был на грани срыва, и сорвался бы, если хоть кто-то в этот момент тронул бы его, что-то сказал не то. Перед обедом он оставил парней в Девичнике и пошёл за едой для них, проклиная себя. «Ну, и как тебе?! – Бесился он в собственный адрес. – Что ты с этим будешь делать?! Она такая же, как ты, ТАКАЯ ЖЕ, так же чувствует, так же борется, так же страдает… Она не корова, не Чуха, и Доктора она правильно…». – При мысли о том, как Мария вцепилась в глаза Доктору, Гор стиснул зубы и сам непроизвольно скрючил пальцы. А если она ещё понесла от него… Нет, этого Гор даже как предположение не хотел допускать. Сел в тёмном тупике на край колодца, обхватил голову руками. У него было чувство, что произошла какая-то катастрофа, и что теперь делать, и как быть, он понятия не имел.

А в следующее мгновение он разозлился. Нет, он не позволит никому разрушить его жизнь! Он прошёл долгий и страшный путь, он столько сделал и вынес, он построил лучшее, чего мог здесь достичь, и не даст, никому не даст это разрушить! Он в одном шаге, в полшага от стражи и свободы из Садов Мечты – и как долго и как страшно он к этому шёл! К чёрту эту Чуху, к чёрту их сходство – нет никакого сходства! Он не Гэбриэл, Гэбриэл умер, он Гор!

С этой решимостью в сердце Гор пошёл за едой.

Марии казалось, что это никогда не кончится – но когда она начала терять сознание, её оставили, наконец, в покое, и Приют отправился обедать. Доктор поставил ей клеймо и приказал вымыть и причесать. Мария была, словно во сне. То и дело она начинала падать, ей совали под нос какую-то вонючую дрянь и продолжали ухаживать. Что-то говорил Доктор, но Мария его не слышала, не понимала в полубреду. Когда ей позволили наконец лечь, она с облегчением провалилась в черноту. И не видела, как в Девичник пришли гости – мужчины в богатой одежде и масках, полностью скрывающих лицо, как выбрали себе девочек и объяснили, что им нужно – один потребовал, чтобы черноволосую девочку нарядили монашкой, а второй захотел фею со светлыми волосами. Выбранных девочек натёрли какой-то мазью, приятно и возбуждающе пахнущей, накапали в глаза, чтобы оживить потухший взгляд. Всё время, пока их готовили, явившиеся за ними охранники, высоченные парни в чёрном, с закрытыми лицами, развлекались с другими девочками, грубо и ещё более бесцеремонно, чем Приют. Потом вернулись Гор, Локи и Янус с Аресом; Эрота и Ашура тоже кто-то купил. Гор пошёл взглянуть на Марию, предупредил Доктора, чтобы тот не калечил её и не избивал больше положенного, и вскоре куда-то ушёл, а остальные провели здесь время до вечера. Охранники приволокли вечером выбранных девочек, избитых, с кровоподтёками и ожогами, и Доктор занялся ими. К этому моменту девочки безумно устали и еле держались на ногах, но за это время уже усвоили, что любая смена позы чревата побоями, поэтому терпели изо всех сил. В сумерках с ними ещё развлёкся Доктор, заставив их насиловать друг друга, сам изнасиловал Клэр и наконец-то их, помыв и покормив, отпустили в их стойла… Они рухнули без сил, кто-то тихо плакал, но в целом стояла полная тишина. Всем новеньким, без исключения, страшно было даже подумать, что теперь это вся их жизнь – изо дня в день, из недели в неделю, без всякой надежды и всякого избавления.

В тот же день Приют, наконец, забрал Розу: ей выпала честь стать их личной Чухой, и жить в Приюте, в отдельном стойле. Вот только Роза не подозревала, что это честь, и визжала и рыдала так же, как все остальные. Приют развлёкся с нею от души, устроив целое представление; и не смотря на все свои тревожные мысли и чувства, Гор участвовал в любимой забаве наравне со всеми. Если вдуматься, то Розе на самом деле повезло, только она этого не знала. Уже одно то, что она была избавлена от Доктора, остальные девочки посчитали бы чудом и счастьем, а ведь её ещё и не продавали гостям! Её насиловали только шестеро обитателей Приюта. Но она не знала о своём счастье, и страдала страшно. Она была слабой девочкой, и физически, и морально, и то и дело срывалась в истерику, что только бесило Приют. Как и говорил Гор, её красота заключалась в сияющих глазах, нежной коже и пышных волосах; как только её начали насиловать и бить, с неё всё это слетело, как пыльца с крылышек бабочки, и на первый план проступили не очень ровные зубы, чуть скошенный подбородок, короткая шея и некрасивые грудь и спина. Гор заявил, что они сами её выбрали, а он их предупреждал; и наотрез отказался просить о замене. Да и не могло быть никакой замены – личная Чуха и так была привилегией, которую Хозяин то и дело отнимал за любую провинность. Теоретически Гор мог поменять Розу на девушку с прошлого Привоза, но те уже давно превратились в зомби, и не привлекали парней совершенно. Само собой, злясь на себя и на Гора, отыгрывался Приют на Розе. Тем более, что три дня спустя, когда у новеньких зажили синяки, их выставили для гостей, и Приют стал посещать Девичник не чаще двух раз в неделю.

Как обычно после Привоза, гостей было много. Все хотели попробовать «свежее мясо», и в Садах Мечты был аншлаг. Даже Гор, которого купить было баснословно дорого, в эти дни был занят. Гостей, способных заплатить за него пятьсот золотых, было всего двое: дама Бель и Гелиогабал. Но помимо этого, Гор участвовал в боях, когда ему приходилось бороться с другими полукровками, не уступающими ему в росте и физических данных, и даже с животными. Оружия, естественно, им в руки не давали никакого; но Гор отлично научился обходиться и без него. Он боролся с охранниками Хозяина, с Аресом и почти таким же сильным Ашуром, с собаками, и на его теле было немало отметин от собачьих зубов помимо следов от плетей и калёного железа. Это были бои всерьёз, и Гор был пока единственным, кто выжил в них во всех.

Первой пожаловала дама Бель, женщина, на взгляд двадцатитрехлетнего юноши, преклонных годов, то есть, лет сорока-пятидесяти, но при том прекрасно сложенная, сохранившая фигуру нерожавшей девушки, и с такими синими глазами, что они сияли, как сапфиры, сквозь прорези маски. Гор давным-давно, раз и навсегда, усвоил с гостями и Хозяином холодный, безразличный, грубовато-наглый тон, и не изменял ему, что бы ни случилось, и перед кем бы он ни оказывался. Все требования гостей он исполнял неукоснительно и холодно, была ли это дама Бель или извращенец Гелиогабал, обожавший смотреть, как Гор насилует мальчиков. Для более нежных созданий деликатного пола Гор был слишком высок, холоден, нагл и силён. И его это устраивало. Подросток, которого избивали и насиловали, остался в прошлом, и Гор не хотел его воскрешать. Этот подросток когда-то страшно страдал от насилия и связанного с ним унижения, и придумал вот такую манеру, которая была его последним рубежом, и который он не перешёл бы даже под страхом смерти. В своё время Хозяин встал перед дилеммой: уничтожить строптивого полукровку, или всё же предоставить ему некоторые вольности, и он предпочёл второй вариант. Гор тоже благоразумно пошёл на кое-какие уступки, и до сих пор они вполне приемлемо сосуществовали. Гор не вставал на колени, разговаривая с Хозяином или гостями, не позволял лапать себя и не участвовал ни в каких играх, кроме борьбы; но, с другой стороны, он содержал Приют, Девичник и Конюшню так, что лучше и придумать было нельзя. Он ввёл кое-какие собственные нововведения, навёл образцовый порядок, и вот уже три года, с тех пор, как он стал вожаком, Сады Мечты существовали словно бы сами по себе, без происшествий, срывов и проблем. Мясо умирало реже и служило дольше, не было ни попыток побега, ни самоубийств, ни срывов. Дошло до того, что стражники, которых Хозяин набирал из бывших обитателей Приюта, перестали показываться в коридорах Садов днём, не караулили в Девичнике, не дежурили на кухне. Не было нужды, потому, что не было происшествий. Правда, как всегда в таких случаях, всем, в том числе и Хозяину, казалось, что это происходит само по себе, и он давно уже не замечал заслуг Гора, уверенный, что всё это – целиком заслуга его самого и системы, которую он создал.

А вот Гор знал, чего это ему стоило. Он обладал мощнейшими лидерскими качествами, тем, что в более позднее время будут называть харизмой, был умён и осторожен, отважен, отлично научился владеть собой, скрывать свои чувства и намерения, умел, если нужно, проявить жестокость и решительность, презирал боль и слабость. Он был доволен собой и гордился тем, как изменил мир вокруг себя. И не ожидал, что из-за какой-то Чухи мир этот начнёт рушиться, и сам он окажется на грани гибели… Ведь, не смотря ни на что, дурным и озлобленным Гор так и не стал, сохранив живую душу и горячее сердце. От природы он был прям и честен, и эти прямота и честность вкупе с врождённым благородством и мужеством, требовали признать то, чего признавать Гор не хотел никак: что ему встретилась Чуха, достойная уважения. С болью и неохотой, что называется, «с мясом», вырывал он из своего сознания прежний стереотип. Лёжа вновь без сна уже которую ночь подряд, Гор пытался и так, и эдак пристроить новое открытие в стройную систему прежних ценностей, но оно не встраивалось, корячилось, заставляя его нервничать и даже беситься.

Дольше всего и тяжелее всего Гору в своё время давалась борьба с жалостью. Он всегда жалел всех, кто был слабее, уязвимее, чем он сам. Всякие чудики, странные и хрупкие создания находили в нём заступника и опекуна; и жалость к девушкам была для него самой большой и опасной проблемой. Хозяин отлично сознавал, как опасны взаимные чувства меж его рабами, и бдительно выслеживал малейшие признаки их проявлений. Юноше, заподозренному в симпатии к какой-то конкретной Чухе, приказывалось забить её до смерти. Если он отказывался, её жестоко убивали у него на глазах, а его самого казнили, и тоже… весьма изобретательно и показательно. Гор уже не единожды становился свидетелем подобных расправ; но страх смерти его бы никогда не остановил сам по себе.

Когда он почти смирился, и стал обычным мальчишкой в Конюшне – ему было тогда уже семнадцать лет, – Хозяин позвал его к себе и велел у себя на глазах изнасиловать девочку. Это была первая девочка Гора, тогда ещё безымянного мальчишки, и он до сих пор помнил её, хоть очень хотел бы забыть. У неё были медового цвета глаза и волосы и прекрасные, пухлые, нежные губы, сложенные «поцелуйчиком». Она была эльдар, как Мария, хоть и моложе последней – как Гору теперь казалось. Он так и не смог вытравить из своего сердца память о том горячем, восторженном чувстве, которое переполняло его после первого в его жизни секса. Он испытал тогда благодарность к той, что подарила ему – хоть и против своей воли, – такое наслаждение, и восторг перед красотой и одуряющим соблазном женского тела, нежного, сладкого, душистого и невыносимо желанного… Хозяин, как обычно, распинался о том, насколько женщина ниже, как она убога и отвратительна по сравнению с мужчиной, а мальчик, не слыша его, пожирал её глазами, мечтая вновь дотронуться до её кожи, до её груди, и ощутить её упругость, нежность и теплоту… Гор больше никогда не видел эту девушку – в Приют он попал через полтора года после этого, и в Девичнике её не застал, – но помнил и желал её до сих пор. Ему до сих пор втайне казалось, что она была прекраснее всего, что он когда-либо видел и знал… А тогда Хозяин приказал ему бить её. Бить тело, которое было ему так желанно, внушало такую нежность! Мальчишка отказался, и Хозяин пообещал, что если он этого не сделает, её будут бить его телохранители – и не просто бить, а ещё и резать. Отрежут одну грудь, потом другую… вспорют живот… Гор знал уже, что это не пустые слова, и взял в руки плеть. В этот миг что-то в нём умерло тогда, умерло страшно, больно, так больно, что потом, вернувшись на Конюшню, он пытался вновь покончить с собой… Но ему опять не дали. Пришлось жить, пришлось бить снова… Но потом это стало уже не так страшно. Гор так и не полюбил насилие, но бил легко. Легко рвал пасть собакам и ломал им хребты, легко насиловал, без колебаний порол и сыпал соль на рубцы. Первый удар по той, первой девушке убил того мальчика, каким он был когда-то, и породил Гора – совсем другого зверя. Он не любил об этом вспоминать, старался не думать – и вспоминал и думал сейчас. Мария была чем-то похожа на ту девушку – тоже эльдар, тоже медово-золотистая, сияюще-прекрасная. Душа Гора металась, сердце упрямо требовало чего-то ненужного. Он знал, что нельзя делать того, что он делает, но не сделать не мог – и среди ночи отправился в Девичник, прихватив с собой кое-что.

Коридоры Садов Мечты были намеренно запутанными, изобилующими тупиками, в большинстве своём узкими и тёмными. Огня здесь никогда не зажигали. Живой огонь освещал только покои Хозяина и Доктора, будуары для гостей и коридоры, по которым они ходили; все остальные помещения тонули во мраке. Ночью всякая жизнь в Садах Мечты вообще умирала. Если в обычных борделях это был самый пик, то в Сады Мечты гости приходили к полудню и уходили в сумерках. Доктор ещё до ухода гостей запирался в своих покоях, и никакая сила не могла до восхода солнца выманить его оттуда. Только никто в Садах Мечты, кроме Гора, этого не знал… И коридоров Садов Мечты так досконально, как он, пожалуй, тоже никто не изучил. Гор несколько раз пытался бежать, и однажды почти месяц прятался в этих коридорах, в будуарах и даже в Галерее, питался сырыми крысами и пытался отыскать выход – тщетно. Его в конце концов поймали, и жестоко наказали за побег; но зато он с тех пор знал каждый уголок башни, пожалуй, едва ли не лучше, чем сам Хозяин. В ней было что-то… жуткое. Жутью дышало из колодцев. В поисках выхода Гор как-то проследил за процессией, состоявшей из самого Хозяина, мрачной тощей женщины в чёрном – Госпожи, – двух неизменных охранников и двух подростков, мальчика и девочки. Они спустились по винтовой лестнице глубоко в недра скалы, на которой стояла башня. Лестница кончилась площадкой без перил, освещённой зеленоватым вонючим пламенем, пылавшим в каменной чаше, а за площадкой угадывалась бездна, в которой, как показалось Гору, было нечто. Госпожа, произнося какие-то непонятные слова, нарисовала на обнажённых телах подростков какие-то чёрные знаки, которые вдруг вспыхнули таким же зелёным огнём. Дети закричали, вырываясь, и из бездны им ответил звук, от которого Гора всего скрутило: звук, похожий на скрежет железа по стеклу. Охранники швырнули визжащих детей туда, в бездну, и Гор опрометью бросился прочь, подгоняемый нестерпимым ужасом: он боялся услышать, и по звуку понять, что там происходит.

Помимо ужаса, обитавшего в недрах скалы, в Садах Мечты было что-то ещё. Гор не видел, что именно, но во время своих блужданий не раз слышал: шелест и скрип, шлёпанье и скрежет, клацанье когтей по камню, рычание и хрип… Гор был отважен, но ночных коридоров боялся даже он. И в эту ночь в Девичник пошёл, преодолевая нешуточный страх, то и дело замирая и напряжённо прислушиваясь и принюхиваясь, и сжимая в руке самодельную заточку.

От двери Приюта один коридор вёл в тупик и на Конюшню, а так же на лестницу в Красный Зал. Другой, покороче – ещё в один тупик, но в этом тупике были маленькие дверцы, одна из которых открывалась в маленькую светлую комнату с запасом соломы и его личным тайником, а вторая – в проходную комнату, через которую можно было попасть к Доске. И уже через помещение с Доской можно было выбраться в не менее запутанные и тёмные коридоры, с тупиками и дверями, за которыми скрывались тёмные узкие чуланы с охапками соломы на полу – там держали девочек с жёлтыми лентами, похищенных деревенских детей, и проданное в Галерею мясо, так или иначе пришедшее в негодность: они были или покалечены, или из-за издевательств, побоев и отчаяния впали в тяжёлую апатию, или вовсе в кататонию. В отличие от девственниц с жёлтыми лентами или деревенских детишек, они стоили дёшево, но «затейники» из Галереи могли заставить закричать и их. Ещё из этого коридора можно было попасть в Девичник, в покои Доктора, в лазарет, в его лабораторию и кладовку, а так же на узкую лестницу, ведущую в маленькую, но очень светлую, аж с двумя небольшими окнами, угловую комнатку, где обычно лежали самые тяжёлые пациенты Доктора, которых почему-либо необходимо было вылечить. Гор лежал там четырежды, и знал, что только там можно было выглянуть наружу, и увидеть скалы и кусочек моря – все остальные окна в Садах Мечты находились высоко и были убраны в частые решётки.

Мария, разумеется, находилась не здесь, а в стойле, в Девичнике. Лежала, скорчившись, на своём тюфяке, с трудом найдя позу, в которой было не так больно, и держа перед собой изуродованные руки, которые то и дело дёргала сильная боль. Услышав шорох возле своего стойла, она сначала удивилась, потом насторожилась: ничего хорошего она ни от кого здесь не ждала. Когда дверь открылась, и к ней склонилась высокая фигура, она дёрнулась и чуть не заорала, но Гор зажал ей рот, прошептал:

– Тихо, тихо… Я тебя не обижу.

– Ты кто?! – Прошептала Мария, дрожа.

– Не важно. Друг.

– Друг?!

– Ну… считай, да. Ну, точно не враг.

– Что тебе нужно? – Мария тяжело дышала. Изуродованные пальцы болели, их аж дёргало, и так сильно, что она сама вся вздрагивала и непроизвольно стонала на выдохе.

– Сам не знаю. – Искренне признался Гор. – Смотрел на тебя эти дни, и не мог успокоиться. – Мария видела в темноте только чёрный силуэт и блеск зрачков – полукровка. Что это Гор, ей в страшном сне не могло присниться, и она гадала, Арес это, Эрот или Янус?.. – Очень больно?

– А ты как думаешь?

– Что мне думать, я знаю. Я тоже… тоже всё это вытерпел. И тоже ради друга сдался. А тот меня предал потом, чтобы сюда, в Приют, попасть.

– Вас что, тоже бьют?..

– И как! – Невесело усмехнулся Гор.

– А от вас чего хотят?

– Того же, что и от вас. Пацанов здесь тоже насилуют, как и вас же, и чаще, чем вас – здесь в основном содомиты, тех, кто девок любит, сюда ходит мало, от силы двое-трое в день. Дай, пальцы намажу мазью… Она боль снимает. И выпей вот это, уснёшь. – Он заботливо придержал Марию, пока она жадно пила – пить девочкам давали очень мало, и они всегда чувствовали жажду и голод. Даже такое усилие утомило её, и она приникла к Гору, почувствовав себя так уютно! Он обнял её, придерживая, погладил плечо:

– Ничего. Эльдар быстро поправляются, куда быстрее людей и даже полукровок.

– Почему ты мне не помог? – Прошептала она, прижавшись к нему крепче. От его одежды пахло соломой, а от него самого – свежим распилом ясеня и хвоей. Он был горячим, горячее, чем она, кожа его была гладкой и твёрдой, мускулы под кожей – почти железными. У Марии мелькнула мысль, что он совсем, как Гор, но она тут же испугалась этой мысли и прогнала её. Может, все мужчины-полукровки пахнут одинаково?..

– Нельзя. – Тихо сказал он, уткнувшись в её волосы. – Нам запрещено вас жалеть. Если меня только заподозрят, что мне тебя жаль, меня заставят избить тебя, даже убить… А если я откажусь, меня самого убьют. После того, как ты умрёшь у меня на глазах. Я ничем не могу тебе помочь.

– Но ты помогаешь. – Так же тихо прошептала Мария. – Ты сейчас мне помогаешь. – Мазь и напиток начали действовать, боль притупилась, стало легче, и Мария обмякла в его руках, пригрелась, перестала стонать, дыхание успокоилось. – Спасибо тебе… Мне бы поговорить с Трисс, просто поговорить, побыть с нею…

– Вы подруги?

– Да… С самого детства, сколько себя помню, мы вместе… Она такая добрая, и весёлая! Если бы ты только знал… Почему, почему нам нельзя говорить и общаться?! Зачем надо нас так унижать?! Я готова подчиняться, пожалуйста, раз это моя судьба, я покорюсь… Но вы отнимаете у меня меня саму! Что я вам сделала? Что вам сделала Трисс?! Она в жизни своей никого не обидела, не ударила, всегда была послушной и ласковой! Зачем?!

– Я до вчерашнего дня думал, что знаю. – Грустно сказал Гор. – А теперь ничего не понимаю сам. Я сам в смятении и не знаю, что делать и что думать… Прости меня, прости, я ничем не в состоянии тебе помочь. Но что тебе делать с Трисс, я подумаю. Доктор на днях уедет, дня на четыре… Я попробую уговорить Гора дать вам побольше свободы. Закрывать вас на ночь в одной клетке, например.

– Пожалуйста!.. – Задрожала Мария, сильнее прижавшись к нему. – Сделай это! Мне она так нужна, так нужна!

– Я сделаю. – Пообещал Гор, глотая комок в горле. – Обязательно. Обещаю. Пока Доктора не будет, вы будете вместе.

– А Гор? Он же такой…

– Гор не такой, как ты думаешь. – После долгой паузы сказал он. – И все остальные пацаны, они не такие, какими кажутся. Нас заставляют быть такими.

– Но кто?!

– Хозяин. Это всё его, всё, и мы в том числе… Ты его вряд ли увидишь, он вами брезгует, он любит пацанов.

– Тогда зачем мы ему? – Сонно спросила Мария – снотворное действовала всё сильнее, и она с трудом боролась со сном.

– А вы ему на фиг не нужны. Но гости платят за вас деньги, потому он вас и содержит… Для нас и для гостей. И для оргий.

– А это что?..

– Была бы у тебя жёлтая лента – узнала бы. А так – не узнаешь. Повезло тебе.

– У меня была… – Сонно хихикнула Мария, уже не в состоянии открыть глаза и расслабившись в тепле его рук. – Я её… наверное, потеряла…

Гор сам чуть не засмеялся, напополам с проклятием. Это надо же! Какая мелочь иногда рушит парню жизнь!

Когда он всё-таки вернулся к себе и уснул, снилось ему, что он занимается… любовью. С кем-то, кто был и Марией, и той девушкой с медовыми глазами, и ещё кем-то… Не так, как привык и как делал постоянно, а именно любовью, обнимая, лаская, наслаждаясь ощущением желанного тела и ощущая его ответную ласку. И сон этот был таким блаженным и прекрасным, что, ощутив, что просыпается, и сон уходит, Гор чуть не заплакал от разочарования и сожаления.

Погода на юго-востоке Острова зимой всегда была отвратительная. Кое-кто утверждал, что вовсе не всегда, а после войны эльфов с драконами, которая произошла лет пятьсот тому назад; что до этой войны весь юго-восток был эльфийским королевством Дуэ Сааре, и больше походил на цветущий райский сад. Но драконы выжгли не только сады и рощи; драконий огонь сжёг плодородную почву на несколько метров в глубину, превратив цветущие луга в унылые пустоши, болота и топи. От эльфийских дворцов остались только оплывшие камни, похожие на странных форм и очертаний столбы, которых много было разбросано на пустошах и вдоль дорог, и которые одни остались свидетельством и напоминанием о роскоши и силе эльфийского королевства. Ровные, выложенные местным камнем, широкие и удобные, эльфийские дороги устояли и перед драконьим огнём, и перед не менее беспощадным действием времени.

Главная дорога вела из Элиота, где когда-то, говорят, находился город эльфийских магов Тарн, через Сандвикен в Кемь и дальше, через Кемское ущелье, в Найнпорт, когда-то большой эльфийский портовый город, а ныне – принадлежавший местному барону порт, утративший всё своё величие и всю красоту. Барон Теодор Драйвер вёл своё хозяйство из рук вон плохо. Доходы его происходили из какого-то другого источника, и благополучие подданных его не волновало нисколько. За последние двадцать с небольшим лет, с тех пор, как Драйвер окончательно разругался с его высочеством, юго-восток разительно изменился, и изменился в худшую сторону. Дворяне, владетельные хозяева самых крупных феодов, таких, как Лосиный Угол, Кемь, Сандвикен, Ашфилд, Грачовник, – либо загадочным образом погибли, либо стали преданными друзьями и вассалами Драйвера, полностью попав в зависимость от него; деревни и маленькие посёлки нищали, фермеры разорялись, то же происходило и с цехами, и с мастерскими. Об этом никто не беспокоился. Но хуже всего был беспредел, который чинили на юго-востоке подручные барона, все, как один, высоченные кватронцы, одетые в чёрное, на вороных и тёмно-гнедых лошадях, которые бесчинствовали не только в Найнпорте, но и в остальных городах и посёлках, и никто не мог поставить их на место. Жители посёлка Прелестное попытались пожаловаться его высочеству, в итоге жителей убили, посёлок сожгли, а детей увезли куда-то, и никто так и не узнал, куда и зачем. Впоследствии судьбу Прелестного повторили Гремячее и Вороний Камень, и после этого у остальных пропало всякое желание кому-то жаловаться и у кого-то просить помощи. Жители нищающих деревень уходили на дорогу, грабить проезжающих и хоть так находить пропитание для семей. Некоторые, попав в кабалу к местному барону, вынуждены были продавать собственных детей, которые так же исчезали, неведомо, куда, и об их судьбе не было ни слуху, ни духу. Говорили, что Драйверу служит чёрная ведьма, Александра Барр, которую здесь звали Госпожой, и что ведьма эта служит дьяволу, приносит ему в жертву девственниц и молоденьких мальчиков, а так же купается в крови невинных детей. Правда, или нет, но Госпожу боялись хуже чёрта.

А в последние месяцы появились разные слухи о кошмарных колдовских тварях. О вампирах, выпивающих людей и животных досуха, так, что оставались только обескровленные сморщенные тела. О каргах, чудовищах Смутного Времени, с телом и лапами собаки, мордой и щетиной свиньи и глазами и хвостами крыс. О крылатой нечисти настолько страшной, что те, кто хоть краем глаза видели её, трогались умом и несли что попало, трясясь и заикаясь. И о том, что какие-то смельчаки всё-таки добрались до его высочества, но тот просто выгнал их вон, не пожелав ничего слышать и заявив, что проблемы Юга его не касаются.

– Никому-то мы не надобны. – Сплюнув, хрипло сказал щуплый небритый персонаж, грея руки в грязных митенках над костром, разведённым в убежище меж оплавленных камней на выходе из Кемского ущелья. – Ни королеве, ни принцу. Да и богу-то мы без надобности, а?..

– Богохульствуешь, Обротай. – Не менее хрипло и как-то лениво, без запала, произнёс сидевший у костра на корточках толстяк с бритой благообразной, хоть и грязной, физиономией бывшего духовного лица. – Только бог-то нас и помнит ещё, грешных. Это мы его забыли. Разбоем вот промышляем.

– Так ты, это, валяй. Покайся да оставь промысел-то. – Так же лениво возразил Обротай. – А не хошь, так и молчи. – Они все – пятеро оборванцев, хмурых, замёрзших и вооружённых как попало, – были голодны и с нетерпением ожидали, пока приготовится на огне их добыча: украденная с постоялого двора в деревеньке Дичь собачка. Погода, крайне скверная в последние дни, лишила их и того жалкого заработка, который они имели обычно, грабя таких же оборванцев, какими были сами. На дичь побогаче, сопровождаемую обычно вооружёнными наёмниками, нападать они не решались. Северо-восточный ветер, который здесь называли Белым Эльфом, нёс промозглый влажный холод и мокрый мелкий снег, вынудив возможных жертв задержаться у тёплых очагов в придорожных харчевнях. Бродяги костерили Белого Эльфа, эльфов вообще и свою поганую жизнь. Говорили о том, что в Междуречье и ветров таких нет, и народ богаче, но там и банды свои промышляют, сплошь из полукровок. А в Далвегане делать нечего, там народ такой же нищий, как здесь. Поближе к Элиоту бы податься, да там лесов и скал нет, не спрячешься… Кругом засада, а виноваты, знамо дело, Хлоринги. Его высочество послал людишек подальше с их бедами, да взвинтил налоги до небес, чтобы сынок его, полукровка, чельфяк проклятый, и дальше пировал, беспутничал да с бабами озоровал – а баб у него, говорят, бывает по четыре в раз.

– Тьфу! – Сплюнул рябой работник меча и топора, – срам и паскудство, больше ничего! Ну, разве это дело: сразу четыре бабы?..

– Тут одной-то месяцами не видишь. – Просипел его коллега, лысый тощага с перебитым носом. – Четверо детей было, двое осталось. А может, и к лучшему: кормить меньше-то. Они ж, это, как сороки: дай, дай, дай! И жена-то, это, нудит и нудит, жрать, жрать, дети, дети… Домой идти-то не хоцца. Чё я, не знаю, чё дети-то?.. Чё нудить?.. Хоть бы раз улыбнулась да дала бы с радостью, да подмахнула бы, да…

– Тихо! – Привстал Обротай. – Никак всадник?..

Все притихли, вслушиваясь с надеждой. Потрескивал костёр, посвистывал Белый Эльф. К этим звукам примешивался такой желанный и долгожданный звук: чавканье копыт по грязи, слегка схваченной холодом. Бродяги оживились, потянулись к оружию. Копыта – это конь, а конь – это деньги. Или конина, на худой конец. И то, и то хорошо. Всадник, судя по всему, был один – неосмотрительно с его стороны! Бродяги собирались убить его, не задумываясь; им нужны были его деньги, его вещи, его одежда – любое рваньё можно было продать трактирщикам, которые давали за него хотя бы дешёвое пойло. А если всадник был одет хоть немного добротнее и теплее, то и вовсе хорошо: что-то могло перепасть и семьям. А жизнь всадника… Кого она волновала?.. Рябой вышел на дорогу, Обротай и лысый вооружились арбалетами, скверными, но убить способными.

Всадник и в самом деле был один. Ну, если не считать огромного чёрного мастиффа, бегущего подле лошади. Обротай тут же прицелился в собаку. Конь переступил длинными ногами, захрапел, выпустив облачко пара из раздутых ноздрей – очень хороший конь. Олджернон, или даже кастилец?.. Вороной, без единой отметины, с модно подвязанным хвостом. Всадник, закутанный в подбитый мехом плащ с капюшоном, похлопал коня по шее, успокаивая.

– Спокойно, Лирр. – Голос был женский, и бродяги заухмылялись.

– Эй, слезай с коня-то, дамочка. – Сказал, ухмыляясь, Рябой. – Это четыре бабы на одного мужика – срам и паскудство, а одна на пятерых – самое то, а, Гнилой?.. Ну? Чё, это, непонятно чё-то?!

– В самом деле непонятно. – Голосом как бы немного утомлённым произнесла женщина, откидывая капюшон, и бродяги окостенели от ужаса. – Как вы ещё живы, идиоты такие?

Женщина была уже не молодая, но и не старая. Мария и её подруги сразу узнали бы Госпожу; бродяги тоже её узнали – ведьму Барр знали все. И все же боялись.

– Госпо… – Заговорил Рябой, но договорить не успел: женщина щёлкнула пальцами, и бродяги застыли, роняя оружие. Бледное, некрасивое, но волевое лицо женщины, с большим горбатым носом, странным образом не казавшимся уродливым, а делавшим её узкое костистое лицо характерным и даже сексуальным, с ледяными бледно-голубыми глазами и узкими бледными губами осветилось изнутри мрачным удовольствием – она любила делать ЭТО. Способная убить этих бродяг мгновенно, она поступила иначе, наблюдая своими гадючьими глазами за агонией четырёх человек, которые дрожали и корчились от невыносимой боли, раздирающей их внутренности. Из глаз, носов и ушей их сначала сочилась, а потом хлынула чёрная кровь, но они не могли даже кричать. Рябой видел, по крайней мере, одного из них, и лицо его напряглось от ужаса и попытки крикнуть, взмолиться.

– Что-то хочешь сказать? – Лениво поинтересовалась Барр и вновь щёлкнула пальцами.

– По… по… поща… – Пролепетал Рябой, по щекам его ползли мутные слёзы.

– Пощады? – Изогнула почти невидимую бровь ведьма. Усмехнулась змеиной усмешкой.

– Я не знаю, что это такое, смерд. – Голос её мгновенно утратил ленивую томность. – Ты сдохнешь, но не совсем. Твои попы не врут, говоря, что смерти нет. Но то, что ждёт тебя, тебе не понравится.

Некоторое – не слишком большое, – время спустя всадница и большой чёрный пёс продолжили свой одинокий путь. Четыре страшно изуродованных трупа остались на обочине, а то, во что превратился Рябой, деревянно переставляя ноги, двигалось в обратную сторону. К постоялому двору, где ведьме не понравилась молодая жена хозяина.

Гор исполнил обещание: в первый же вечер после того, как Доктор уехал по своим делам и оставил Девичник на Гора, он позволил Марии и Трисс спать вместе, в одной клетке. С некоторым испугом слушал, как девочки плачут, обнявшись, и быстро шепчутся о чём-то своём. Они обнимались, рыдали и снова и снова твердили одно и то же: Милая, родная, как ты, не плачь, всё нормально… Гору было тяжело это слышать и понимать, что он творит на самом деле. Прежде ведь он искренне считал, что Чухи не имеют никаких чувств, и им всё равно, что с ними делают. Что он лично ничего плохого не совершает, просто следует естественным порядком вещей… А теперь он видел так ясно, что это не допускало никаких компромиссов, что они калечат их, издеваются над ними и ломают им жизнь, в сущности, убивают их… И ведь на самом деле, что плохого в том, что Мария и Трисс общаются?.. Пусть хоть ночью они побудут вместе, утешат друг друга, отдохнут, хоть чуть-чуть отдохнут?! На ум приходили мысли о коварстве Чух, о котором так много и с таким ожесточением говорил Хозяин. «Ты её раз пожалеешь, и она уже вцепится в тебя, как пиявка, и ты станешь делать для неё то, и это, и вся твоя жизнь в итоге станет принадлежать ей, а она высосет из тебя все соки, вынет из тебя душу, сломает тебя и выбросит, найдя себе другого дурака…». Может, он и прав? Ведь Гора сейчас терзает именно жалость и чувство вины?.. Если бы это не было так опасно и коварно, не стал бы Хозяин так стараться и так строго следить за этим?.. Ведь Гор уже делает для Марии что-то опасное лично для него. Если узнает Доктор, он обязательно донесёт Хозяину, и всё, Гору конец, не смотря на всю его цену и все его заслуги. Хозяин прекрасно понимал, какая взрывчатая сила таится во взаимном притяжении полов, особенно между такими юными, красивыми и обездоленными существами, как его рабы, и безжалостно карал любое непослушание, душа бунт в зародыше. Четыре дня, пока Доктора не было, Гор маялся, думая то так, то эдак, то решаясь больше не потакать Марии и не думать о ней, то напротив, и не зная, к какому берегу прибиться. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы с возвращением Доктора с ним не случилась удивительная вещь, перевернувшая его жизнь и судьбу, а вместе с ним – и всего Острова.

Утром Гор пришёл в Девичник один, и привычно потребовал, чтобы Мария шла ублажать его, но тут из своих покоев вышел Доктор и подмигнул:

– Брось эту паскуду! Пошли, я тебе особенную Чушку покажу. Ты таких даже во сне не видал!

Гор пошёл за ним, скептически приподняв бровь, но через минуту это выражение исчезло, стекло с его лица, он просто выпал из реальности…

На столе Доктора без чувств лежала девушка. Самая прекрасная девушка, какую Гор только мог вообразить и пожелать. Маленькая, тоненькая, но с красивой и отнюдь не маленькой грудью, которая даже у лежавшей не расплывалась по телу, а вызывающе и красиво вздымалась, завораживая взор и томя тело. От макушки до пальчиков ног эта девушка была прекрасна; в ней не было ни одной чёрточки, которая не вызывала бы восхищение и вожделение. Все линии её маленького, но изящного и женственного тела были совершенны, сливочная кожа светилась в луче света, падавшего из высокого окна на стол, тёмно-рыжие волосы сияли на сливочной коже. От длинных ресниц на щёки ложились голубоватые тени, губы, полные и нежные, красные, были чуть приоткрыты, маленькая рука с длинными и тоненькими пальчиками лежала на животе, почти касаясь рыжих завитков в паху, другая трогательно свесилась со стола. Ножки и бёдра её были невероятно длинные, стройные, завораживающе соблазнительные; Гор не видал таких даже у эльдар. Если бы Доктор смотрел на Гора, он понял бы, что с тем происходит, но он тоже смотрел на девушку, поэтому и не заметил смятения, так не свойственного вожаку Приюта. Миг, и Гор совладал с собой, вновь надев маску спокойствия и безразличия.

– Какая, а? – Гордо сказал Доктор. – Такую бы даже я… В жопку, разумеется.

Гор содрогнулся от внезапного приступа отвращения и гнева и с трудом взял себя в руки. Девушка была такой чистой, такой нежной, такой беззащитной в своей наготе и в своём беспамятстве, что Гору было стыдно от собственного вожделения, а бесстыдные слова Доктора резанули по сердцу.

– Кто она? – Спросил он, тем не менее, довольно равнодушно.

– Это для Папы Хэ.

– Для него? – Поразился Гор, зная об отвращении Хозяина к женскому телу.

– Он наследника хочет. – Пояснил Доктор. – Но на равной себе жениться не может – она ведь может про Сады узнать, родня там у неё, вся фигня. И потом, не факт, что она понесёт. Вот он и выбрал четырёх чушек, кватронок, красивеньких и здоровеньких, документы им справил, типа знатные сиротки, воспитал, как принцесс. Видал? Она читать, писать умеет, на лютне играет, за столом с королевой может сидеть. А Хэ её щас трахнет, если сможет, как самую тупую чушку, и если она понесёт, женится на ней, а после родов избавится – типа, жёнушка родами сдохла, такая трагедия! Элегантно придумал, а?

Гор не мог выдавить ни звука – так потрясло его то, что он услышал. Как происходят такие вещи, почему? Несколько мгновений назад он ничего не знал об этой девушке, был слегка взбудоражен, но в целом доволен собой, и вдруг что-то случилось. Что-то случилось! Гор не понимал всей величины катастрофы, он даже не осознавал её, и тем не менее она случилась. Эта девушка лежала перед ним, обречённая, прекрасная, беззащитная, и она уже была в нём – навсегда, хоть он этого и не понял ещё.

– Щас брюхатые её подготовят, и отнесёшь в Красный зал. – Продолжал Доктор. – Только маску надень. И не вздумай лапать! Она ни одного мужика не видала, жила в уединении, про тык-тык не знает ничего. Не напугай раньше времени, а то Хэ кайф сломаешь. И Эрота вызови. А то без помощи наш гигант не справится! – Доктор захихикал.

– Что с ней? – Спросил Гор. – Чего она, как мёртвая?

– Чтобы не потревожить, усыпил её. Она ведь, как цыплёнок, невинная и непуганая. Прикинь, её ни разу не стукнул, не тронул никто, она непуганая, – Доктор осклабился, – дура дурой, вот поржёшь, когда он ей ноги раздвинет! Ох, и напугается же она! Вот бы посмотреть! Расскажешь?

– Нет. – Сказал Гор. – Я пошёл одеваться.

Он даже испугался того, что чувствовал. Он не хотел видеть того, что сделает Хозяин с этой девочкой, он был обязан быть там, он хотел быть там и всё видеть, он боялся этого. Гор уговаривал себя, одеваясь: это очередная Чуха, жопа с сиськами, с нею сейчас сделают то, что положено делать с такими, как она. Проклятье, ей ещё повезло: её трахнет только Хозяин, и бить её никто не будет, да она просто в привилегированном положении! – и мучился от непонятной жалости, даже от какого-то непонятного страха. Он боялся себя самого. Впервые за эти годы он перестал владеть собой, и боялся этого. Гор боялся того момента, когда эта девочка придёт в себя и осознает происходящее. Жалость рвалась из него наружу, как он ни давил её, и в каком-то непонятном смятении Гор несколько раз завязал и вновь развязал тесёмки ворота новой рубашки. «Я не хочу. – Понял он. – Не хочу участвовать в этом. Я не хочу». Звук гонга позвал его, и он пошёл обратно.

Девушку уже одели в белую тонкую тунику и причесали. Она ещё находилась под действием дурмана, держалась с трудом, глаза были сонные, невидящие… Огромные глаза необыкновенного, вишнёвого цвета, мохнатые из-за густых длинных ресниц. Она сонно взглянула на него, заморгала, пытаясь присмотреться, покачнулась. Гор решительно, и нарочито небрежно подхватил её, такую маленькую – она едва доставала макушкой ему до груди, – такую лёгкую, как котёнок. От неё вкусно и нежно пахло, аромат был чистый, какой-то яблочный, с нотками жасмина, она была тёплой и мягкой, и какой-то… родной. У Гора возникло странное чувство: он уже держал её на руках, знал этот аромат, это тёплое нежное тело под прохладной тонкой тканью. Сердце его колотилось, как бешеное, он с трудом удерживал на краю сознания мысль о Докторе, который смотрит на него, борясь не просто с желанием – с потребностью погладить её, прижать к себе, вдохнуть глубже этот волшебный аромат, и остаться с ней наедине. Ничего в жизни ещё он так не хотел! Пошёл в темноту коридора, почти не сознавая, куда идёт, ноги сами несли его привычным путём. Девушка пошевелилась на его груди, ладошка скользнула по ней:

– Скажите… Где я? – Спросила она сонно, и голосок её, нежный и чистый, вновь сотряс до основания его душу.

– Скоро узнаешь. – Буркнул он.

– Вы мужчина? – Вновь спросила она.

– А ты сомневаешься?

– Я просто не видела никогда мужчин. – Призналась девушка. – Меня зовут Алиса, а вас?

– Как тебя зовут? – Споткнулся на ровном месте и выругался Гор. – Как ты сказала?

– Алиса. – Чуть слышно повторила девушка. – Что с вами?

– Ничего. – После очень долгой паузы ответил Гор. Что он мог ещё сказать? Что он мог сделать? Слишком хорошо и давно он понял, что ничего, абсолютно ничего сделать он не может!

Свет впереди заставил его очнуться. Они пришли.

Алиса чувствовала себя странно и как-то… даже страшновато. Дурман ещё действовал, она не вполне владела собой, и это очень волновало её. Ей было так важно произвести хорошее впечатление! И что такое с нею приключилось?! Сколько она себя помнила, она готовилась к этому дню. Ей внушали, что ей предстоит что-то важное и очень ответственное, что её готовят к какой-то особенной судьбе. С детства она вполне уяснила себе благодаря стараниям своих воспитателей, что ей очень повезло: кватронка, сирота, подкидыш, она никому не нужна, у неё ничего нет, и то, что о ней заботятся, её учат, как принцессу, настоящее чудо. Алиса была девочка очень старательная и ответственная, она серьёзно относилась к тому, что считала своим долгом, а тут такое… Что, если у неё ничего не получится, и еёневедомый благодетель сочтёт её никчёмной и глупой?! Она всю дорогу повторяла про себя французские фразы, которым её учила Мадмуазель, в тысячный раз решала, какую французскую канцону исполнит, если потребуется… И так волновалась! Так волновалась! А ещё эта слабость и дрожь в руках – она ведь даже играть не сможет! И тошнота… Ей казалось, что она упадёт, едва этот огромный человек её отпустит. Вот, значит, какие они, мужчины. От него хорошо пахло: свежим распилом ясеня, терпко и свежо. Он был такой твёрдый, горячий, сердце его так сильно колотилось под её ладошкой. Вот бы он оказался тем самым её благодетелем, уважать которого заочно Алису учили всю её жизнь… Доктор дал ей что-то возбуждающее, и странные ощущения от близости Гора, волнение во всём теле, совершенно ей незнакомое, испуг… Помещение, в котором Гор отпустил её, поставив на пол и слегка поддерживая за плечо, было почти тёмным, но Алисе показалось, что оно очень большое. Перед нею на троне сидел человек, между ног которого спиной к Алисе на коленях стоял белокурый юноша и делал что-то непонятное; человек, как и Гор, был в бархатной маске, почти полностью скрывающей лицо, синей, с золотом. Он был в белой шёлковой рубашке с кружевами, ворот которой был расстёгнут, и видна была грудь, поросшая черными волосами. Алиса впервые видела волосы на человеческом теле, это поразило её до глубины души, показавшись каким-то… неприличным. Рядом, освещённый светильником на высокой витой ножке, стоял мраморный алтарь на львиных лапах, украшенный сценами насилия, которых, впрочем, Алиса не рассмотрела, потому, что ей было не до них. Почему-то ей стало страшно, хотя она и не понимала происходящего, но чувствовала, что это что-то нехорошее, ощущала какую-то опасность. Прижала кулачки с переплетёнными пальцами к груди, испуганно глядя на макушку юноши, ритмично двигающуюся туда-сюда. Она не могла понять, что и зачем он делает, и это пугало её. Но девушка помнила, что перед нею человек, которому она обязана всем, что у неё есть, было и будет, и помнила, в чём её долг. Поклонилась ему грациозно, почтительно, но и с достоинством, стараясь не смотреть на странного юношу.

Хозяин показался ей противным. Вообще-то, он был всё ещё красив, хоть и несколько обрюзг, когда ему перевалило за сорок; черноволосый, сероглазый, прежде худощавый и стройный, и теперь ещё довольно привлекательный, он напоминал художника или артиста, в том числе и благодаря очень красивому, хорошо поставленному голосу. Но Алисе он показался противным – у неё было обострённое чутьё на людей. Она почувствовала, что брезгует им, и это расстроило её, заставив считать себя неблагодарной и стыдиться себя.

– Как тебя зовут? – Спросил Хозяин, рассматривая Алису.

– Алиса. – Ответила она, вновь чуть поклонившись. Его красивые губы чуть скривились:

– Я смотрю, ты хорошо воспитана, красиво двигаешься, красиво говоришь. Возможно, это тебе пригодится… позже. А сейчас меня интересует только одно: ты здорова? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, господин мой.

– Ты помылась?

– Что?! – Поразилась Алиса. Гор сказал:

– Конечно, её помыли. Ты что, Клизму не знаешь? – Он мучительно переживал за Алису, ему было плохо. Но он знал и то, что помочь ей не в силах, а попытка за неё заступиться приведёт только к тому, что с ними обоими поступят ещё страшнее.

Хозяин засмеялся. Смех у него был красивый, бархатистый, негромкий, чарующий.

– И верно! Ну, тогда снимай с себя тунику, Алиса, ложись на алтарь и раздвигай ноги.

– Что?.. – Вновь прошептала Алиса. У неё всё похолодело внутри, она даже подумала, что ослышалась. Возможно, если бы она знала, что такое мужчина и женщина, и каковы отношения между ними, она не ужаснулась бы так; если бы хоть кто-нибудь её предупредил, подготовил… Но она знала только, что нельзя представать перед другими, и особенно перед мужчинами, в неподобающем виде, что это страшный позор и грех. Алиса попыталась прикрыться, но Гор легко сорвал с неё тунику и заломил ей назад руки, чтобы Хозяин мог полностью увидеть её тело.

Тот скривился:

– Сисястая. Ненавижу сисястых. Но считается, что для моей цели такая лучше всего. – Встал, и Алиса тихо пискнула, увидев внизу его живота в чёрной густой поросли какой-то орган, ноги её подкосились, но Гор удержал её без малейшего усилия.

– Что… что происходит? – Прошептала Алиса. – Что вы делаете? Кто вы?

– Я твой хозяин, дура. – Бросил человек. – За мой счёт тебя учили, кормили и одевали всю твою никчёмную жизнь. И сейчас я собираюсь воспользоваться твоим телом по его прямому назначению. Гор, разложи мне её.

Гор легко, словно куклу, швырнул Алису на алтарь и прижал её живот рукой, так, что она не могла шевельнуться. Хозяин подошёл и раздвинул её ноги, встав между ними. Алиса, потрясённая какой-то абсолютной постыдностью этого положения, вышла из ступора, в который её вогнали ужас и неожиданность, рванулась, пытаясь сомкнуть и поджать бёдра, забилась, пытаясь оттолкнуть руку Гора, заскулила, потом закричала, почувствовав, как что-то твёрдое начало вторгаться в самое сокровенное местечко её тела. Она рвалась, звала на помощь, умоляла, корчилась, в ужасе, не понимая, что с нею делают, зачем, за что… Хозяин, не жалея, овладел ею, и дикий визг Алисы оборвался коротким воплем, когда она ощутила посторонний предмет в своём теле. Гор убрал руку, отстранился, и Алиса осталась один на один со своим мучителем, с ужасом глядя на свой живот и пах. Придерживая её дрожащие бёдра, он ритмично двигал чреслами, жадно разглядывая её искажённое лицо. Его орган мелькал, исчезая в её теле и появляясь оттуда, причиняя сильную боль и жжение, но сильнее боли был шок.

– Почему… – Тоненько твердила она, вздрагивая в такт его движений, – почему… Не надо, хватит… Хватит… Мне больно! – Но на её мольбы и жалобы никто не обращал никакого внимания. Хозяин оставил её только целую вечность спустя, отпустив бедра и отстранившись, поднял обрывок её туники и вытер свой орган, брезгливо скривившись. Дрожащая Алиса увидела кровь и едва не лишилась чувств, поняв, что это её кровь. Нога её сама собою тряслась в истерическом тике, она испуганно переводила взгляд с Хозяина на Гора и обратно, уже не веря в нормальность этих людей и в адекватность происходящего. Это были, наверное, какие-то преступники, какие-то монстры, вроде тех еретиков, про которых рассказывала Мадмуазель, которые клали тело девственницы на алтарь, творили с нею «всякие гнусности», а потом выпускали из неё кровь… Алисе было страшно, как никогда в жизни, она не хотела умирать! Она так старалась, она так ждала, так готовилась… К чему?! Сильнее, чем боль и кровь, её шокировали и ужасали безразличие, безжалостность и пренебрежение к ней; грубые руки, пригвоздившие её к алтарю, сотворили с её душой такое же зло, какое тело Хозяина сотворило с её телом – а может, и худшее.

– Унеси это к Доктору. – Хозяин чуть повёл бровью в сторону дрожащей и всхлипывающей Алисы. – А Эрот останется. Мне нужно утешиться после этого… ничтожества. И поосторожнее с нею, в ней всё-таки моё семя.

Гор подхватил Алису подмышки и под трясущиеся колени и понёс вниз, в темноту.

В целом его подготовило к этому появление Длинной и все те чувства и мысли, которые она разбудила в нём – он уже не был прежним. От природы в нём был очень силён инстинкт защитника, покровителя, была потребность защищать и опекать кого-то; и как все по-настоящему сильные люди, он благоговел перед хрупкостью и нежностью. Алиса просто взорвала его сердце: она была как раз такой, чтобы он не устоял перед нею. Девушки Ол Донна и полукровки были красивыми, сексуальными, какими угодно, но только не хрупкими, а Алиса была сама нежность, такая… беззащитная! Гор давно, сильно, даже истово ненавидел Хозяина, даже теперь, даже заставив себя забыть, что тот сделал с ним, но никогда его ненависть не была такой, как в моменты насилия над Алисой. Он очень сильно ощущал её невинность, так сильно, что сам устыдился своего вожделения, чего прежде с ним никогда не происходило. Гор не мог ей помочь, и не потому, что боялся за себя – просто это бы её не спасло, напротив, могло быть ещё хуже. Насилие над нею шокировало его самого, хоть он пока этого и не осознавал; он сам был потрясён. Гор даже растерялся и не понимал сам себя, не понимал своих чувств, желаний, даже некоторых действий. В каждом коридоре Садов Мечты был тупик, в конце которого находился колодец, назначения которого, помимо того, что в такие колодцы сбрасывались мёртвые тела, Гор не знал, но возле которых, в темноте, частенько сидел один, когда всё доставало, отдыхая. Ноги сами занесли его туда, и он сел на край колодца, бережно придерживая дрожащую и стонущую Алису. Ему хотелось как-то успокоить, утешить её, но он никогда этого не делал и не знал, как и что сказать. Вдобавок, утешение нужно было ему самому, о чём он не думал. Он просто сидел, не шевелясь, и держал её.

Алиса была в полуобмороке, но остро ощущала всё происходящее – из-за страха смерти. Она больше не верила этим существам и не понимала их, не понимала происходящего, ей казалось, что это какое-то безумие, что она сама сходит с ума. Если бы ей дали хоть минимум информации, она поняла бы, что её только изнасиловали. Это тоже был бы шок, были бы стыд и ужас, но не такой страшный, какой переживала она сейчас, ожидая, что её будут убивать, может, рвать на части, или ещё что-то жуткое… Её трясло всё сильнее – этот огромный человек сидел в кромешной темноте, молчал, сердце его угрожающе колотилось о её кожу, дыхание было неровным, жутким. Их презрение к её боли и мольбам ещё сильнее ужаснуло её; Алиса поняла, что молить бесполезно, что она никто для них, что с нею сделают, что угодно, и она не сможет помешать им абсолютно никак…

– Что ты так трясёшься? – Вдруг спросил он хриплым шёпотом, и она болезненно содрогнулась при звуке его голоса, едва не закричав. – Всё кончилось, расслабься.

– Мне очень страшно… – Жалко призналась она. – Вы убьёте меня?

Он помолчал, и его молчание показалось ей очень красноречивым.

– Нет. – Сказал он наконец. – Тебя не тронут больше. Даже заботиться будут. Если ты понесла, то и вовсе… Женой Хозяина будешь.

– Если я… что? – Не поняла Алиса. Он опять промолчал. Почему такие вещи происходят? Может, потому, что её звали Алиса? Может, потому, что с самого отрочества Гор любил именно таких: маленьких, нежных и глазастых? Может, потому, что его инстинкт защитника не мог не сработать, когда кто-то так нуждался в нём, как Алиса? Может, на него произвели впечатление слова Доктора о том, что она не такая, как все, что образована и воспитана, как принцесса? Может, потому, что ему не суждено было обладать ею в любом случае? В конце концов, может, потому, что от неё так волшебно пахло? Может, все причины, может, ни одна?

– Почему вы молчите? – Спросила Алиса. – Не хотите пугать меня? Мне и так очень страшно.

– Я же говорю: не бойся. – Очнулся Гор. Рука его, поддерживающая её плечи, сама собой погладила и бережно приподняла их повыше. Это прикосновение, этот жест, такой добрый, Алиса ощутила так же очень остро, вдруг вся затрепетав от смутной надежды. Подалась к нему, прижалась, спрятав лицо на груди, зашептала горячо, вложив в эту мольбу всю себя, всё, что могла:

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не убивайте меня! Я буду послушной, я не глупая, не бесполезная, клянусь! Я столько могу для вас сделать – не убивайте меня, умоляю!

– Я не собираюсь тебя убивать. Никто тебя не убьёт, даже не тронет, если сама не нарвёшься. – Резко сказал Гор, вставая. – А ты запомни одно: молчи. Не проси, не жалуйся, не плачь, не говори вообще. Чухи здесь должны молчать. Если не молчат, их бьют, и очень страшно бьют, пока не заткнутся. Поняла?

– Да! – задрожала Алиса. – А что это за место? Что здесь делают?

– По-моему, ты меня не поняла. – Усмехнулся Гор. – Сейчас мы придём к Доктору, там закрой рот. Если ты только попытаешься со мной там заговорить, я сам тебя ударю – подыхать из-за разговоров с тобой я не намерен. Я не говорил с тобой, ясно?

– Я… Да. – Шепнула Алиса. Ей не всё было понятно, но ужас слегка отступил. Инстинкт самосохранения подсказал ей, что Гор может её защитить. Что он единственный, кто её хоть как-то пожалел – Алиса чувствовала его жалость, не смотря на его грубость и резкий тон. И что удивительного, что её потянуло к нему? Она прильнула к его груди, сжавшись, и робко погладила её там, где билось сердце. Прошептала:

– Я сделаю всё, что скажете.

– Тогда, – с трудом сглотнув, сказал Гор, – молчи, не смотри на меня, не проси ни о чём. Я сейчас уйду, и мы больше не увидимся. Так что не проси зря, я ничего не могу для тебя сделать.

– Всё равно спасибо.

– Что?! – Он вновь запнулся, застыл. – За что?!

– Вы немножко утешили меня. Мне же было так страшно… А теперь уже не так. Вы… хороший. – Слёзы вновь побежали по её щекам, она зажмурилась. Гор молча пошёл дальше, всё ускоряя шаг. Ему было больно.

– Что наш Хэ, кончил? – Спросил Доктор. Он почему-то никогда не присутствовал ни на вскрытиях, ни на оргиях, хотя любил такие вещи. Возможно, был слишком узнаваем, и маска не помогла бы ему? Ему часто приходилось уезжать из Садов Мечты, и его могли узнать за их пределами? Гор не думал о таких вещах. Кивнул:

– Точно. – Положил Алису на стол для осмотров, отступил. Это был опасный момент: Алиса могла, не смотря на его предупреждение, вновь попытаться заговорить с ним, и выдать его. Доктор тут же сдал бы его Хозяину, иллюзий на этот счёт Гор не питал… Но Алиса молчала. Увидев очередного мужчину меж своих ног, она сжалась, заскулила, и Доктор грубо рванул её бёдра:

– Ну-ка, Чуха, заткни е…о! О, как вскрыл он её, а? Визжала, поди? Шовчик надо наложить, держи, чтобы не дёргалась… Жаль, я не видел! – Гор зафиксировал бёдра Алисы своими железными руками так, что она не могла трепыхнуться, и Доктор, неприятно сопя, наложил пару швов в промежности Алисы, повреждённой насилием. Она тряслась и стонала, ухватившись за запястья Гора, и обмякла, когда они отпустили её, по-прежнему не понимая ничего, кроме того, что над нею зачем-то нелепо и страшно надругались, до крови ранив её, и кошмар не кончился, что бы Гор ни говорил.

– Ну, вот, будет, как новенькая! – Заявил Доктор, моя руки в серебряном тазу. – Если понесла – а они почти все на вскрытии и залетают, – то через пару месяцев у Хэ будет свадьба. Пошли, отнесёшь её, куда покажу, не хочу в крови мараться. Брезгую я кровью из ихней пипки.– Он захихикал, оскалив крупные жёлтые зубы. Гор поднялся вслед за ним почти на самую крышу, в светлую угловую комнату. Там было всё готово для «невесты» барона: на деревянную кровать положили чистый тюфяк, набитый соломой, и бросили шерстяное одеяло, рядом поставили маленький деревянный стол, на котором уже стояли кувшин с каким-то питьём, и тарелка с краюхой хлеба и творогом, а в углу – котёл для естественных надобностей. Паскуда, ожидавшая их здесь, надела на Алису полотняный шенс, сшитый на гораздо более крупную даму, помогла лечь на лежанку. Сунула под бёдра сложенное в несколько раз чистое полотно. Когда её одели, Алиса почувствовала себя немножко лучше, нагота сильно мучила её, ей было стыдно и страшно. В этот момент Гор стянул надоевшую маску, и Алиса, взглянув на него, приоткрыла рот, забыв на миг все свои страхи, таким прекрасным показалось ей его лицо. Но Алиса, первой из всех, кто до сих пор смотрел на это лицо и восхищался его красотой, увидела не холодную его суровость и высокомерие, а бесконечную, безграничную и обречённую усталость, затопившую его эльфийские глаза. Вся затрепетав от нелепой в её положении нежности, Алиса мгновенно простила ему участие в надругательстве над собой, и так же мгновенно полюбила: навечно. Она откуда-то знала, что собственная жестокость причиняет ему боль; что Гор не такой, как Хозяин и омерзительный Доктор, что он им чужой. Ей захотелось сказать ему, что он не одинок больше, что она видит и понимает, какой он на самом деле, и теперь есть та, кто готов прижать к груди его голову и дать ему отдохнуть… Но его взгляд напомнил ей: молчи! – и Алиса отвела глаза. Только вот с этого мгновения Гор вошёл в её душу и кровь и растворился в ней весь. Алиса наполнилась им и почувствовала в себе силы пережить случившийся ужас, который стал вдруг уже и не таким страшным в свете чуда, произошедшего в миг, когда Гор стянул с лица чёрную маску.

Гор тоже был переполнен этой девушкой так, что всё его существо томилось, металось и то ликовало непонятно, от чего, то ужасалось неведомо, чему, и всё это одновременно. Руки его до сих пор пахли Алисой, и он прижимал их к лицу; и ему хотелось смеяться, плакать, кричать, бежать, орать… Прежде, чем вернуться в Приют, он долго сидел на краю колодца, где сидел с Алисой, и дышал её запахом, и пережидал смятение, которое не мог показать Приюту.

И там Гору было больше не комфортно. Локи и Ашур, его постоянный напарник, такой же садист, издевались над их Чухой, и она стонала и кричала, переходя на визг. Гор почувствовал такое бешенство, какого давно уже не знал, подскочил к ним, пинком отшвырнул Ашура, плетью ожёг Локи, хлестнул девушку:

– Заткнись, тварь! – Заорал вне себя. Повернулся к Локи:

– Хватит уже, достали!

– Она жрать попросила, имею право! – Огрызнулся Локи.

– Ты здесь не один! – Вызверился Гор. – Визжит и визжит, у меня башка взрывается! Она жрала сегодня, Арес?

– А «уй её знает. – Пожал тот плечами. – Кажись, нет.

– Помой и покорми. – Гор пошёл в бассейн, с мощным плеском бросился в воду. Через пару минут к нему присоединился Эрот. Высокий, почти как сам Гор, изящный, синеглазый, он пользовался бешеной популярностью у гостей Садов, и стоил, конечно, не столько, сколько Гор, но дороже всех остальных – сто пятьдесят золотых дукатов. На ферму он попал не младенцем, как все остальные, а восьмилетним ребёнком – его продала туда тётка после смерти его деда, любившего и опекавшего внука. Эрот многое помнил о большом мире, многое мог рассказать, и Гор ценил его за это. Алиса, сама того не подозревая, задела самую чувствительную струнку в его душе: Гор очень страдал от информационного голода. Он был живым, любознательным, наблюдательным, думающим, с огромной потребностью не просто знать, но, главное, – понять. Барельефы, разговоры гостей и Хозяина, наблюдения над ними, даже книга с её картинками давали ему так мало! К мечте о теле Алисы присоединилась и мечта поговорить с нею, ведь она была не такая, как они все и их несчастные забитые девчонки. У Гора крепко засели в голове слова Доктора: «Она читать, писать умеет, воспитана, как принцесса!». Вот бы поговорить с нею, расспросить, раскрасить свою убогую реальность виртуальными красками… Он думал о ней весь день; Алиса приснилась ему во сне. В этом сне он ответил на её мольбу о помощи, подхватил её на руки и побежал, пытаясь спасти, но спасения не было – их настигали, рвали её из его объятий, насиловали прямо в его руках… Гору почему-то казалось страшно важным не отпустить её, не смотря ни на что, и он держал её из последних сил, гладил по голове, пока она стонала и кричала, твердил: «Не бойся! Не бойся, я не отпущу тебя! Я с тобой, не бойся!» – И проснулся от того, что Эрот трясёт его за плечи:

– Эй, Гор, очнись! Ты чего?!

Алиса снилась ему и на следующую ночь, и в последующие. Он думал о ней беспрерывно, неотступно, боясь спросить, даже самым небрежным образом, а Доктор не упоминал о ней. Что с нею? Понесла ли она? Когда её свадьба с Хэ? Гор шёл в Девичник с тайной мечтой хоть услышать об Алисе, но это было безнадёжно. И всё-таки ему хотелось быть хоть немного поближе к той, о которой теперь были все его помыслы. Он жадно прислушивался к разговорам Доктора со стражниками, ожидая, не промелькнёт ли хоть слово о девушке наверху; заходя в Девичник, с острой и непонятной ему самому нежностью смотрел на лестницу, ведущую туда. Еду для Садов Мечты получал он, в огороженной решёткой кухне, где орудовал злобный усатый повар с неестественно-жёлтым цветом кожи и синяками под глазами; какое-то время назад Гор стал получать помимо двух обычных больших корзин ещё одну маленькую корзинку, и догадался, что это для Алисы. Заглянув в неё украдкой, он увидел там творог, сушёные фрукты, тёртую морковь, тёмную бутылку с каким-то напитком… И не удержался: погладил эту бутылку и прижал к щеке. Тоска его была такой сильной, а потребность думать об этой девушке, хоть что-то знать о ней, творила такие вещи с его душой, что с этим что-то срочно нужно было делать. Гор боялся, что не сдержится и совершит какую-то глупость, как-то выдаст себя. Он и так почти перестал задерживаться в Девичнике; ему не хотелось тратить время и силы на тамошних девчонок. Доктор, тот сразу же заметил это, и уже поинтересовался, всё ли в порядке у Гора с потенцией. Гору снились то Алиса, то – как он любит её, и эти сны отнимали всякое удовольствие от секса наяву с забитыми и покорными рабынями.

Дни шли. Гор не видел Алису и ничего не слышал о ней, но чувство к ней не угасало. Она снилась ему во сне, мерещилась наяву. Однажды, придя в Девичник, он явственно ощутил её аромат и понял, что Доктор зачем-то приводил её сюда – и как же Гор страдал от того, что не пришёл чуть раньше и не увидел её!.. В корзинку еды для неё он тайком подкладывал украденные из будуаров для гостей печенье и орехи, и хоть так получал небольшое утешение в своих терзаниях. По ночам он тайком пробирался к двери, за которой была она, и, страшась заглянуть, сидел подолгу, прислонясь к двери и наслаждаясь подобием близости. Однажды ему показалось, что она плачет, и Гор, с бешено бьющимся сердцем, испытывая неведомый прежде ужас, осторожно отодвинул засов, стараясь не издать ни звука, и заглянул в щёлку. В комнате с двумя окнами после мрака коридоров ему показалось светло, как днём. Алиса спала, свернувшись в клубочек, откинув в сторону одеяло, натянув свой огромный шенс на поджатые в груди коленки. Лицо её, осунувшееся, бледное, было лицом настрадавшегося и наплакавшегося ребёнка, но и теперь прекрасное. У Гора сжалось сердце от болезненной нежности. Не в состоянии противиться силе, влекущей его к этой девушке, он подошёл, бесшумно ступая и почти не дыша, и опустился на колени, пожирая глазами её лицо. Мельком Гор увидел на столике нетронутый ужин, и заметил и то, что съела Алиса только орехи, которые положил ей он… Это наполнило его счастьем, как ничто ещё до сих пор. Что-то такое было в красоте Алисы, что сворачивало его душу в узел, заставляя её томиться, ликовать, болеть и сладко сжиматься. Пока Гор смотрел на неё, вздрагивая от священного ужаса, когда ему казалось, что она вот-вот проснётся, его переполняли нежность и наслаждение, сердце билось сильно и часто, и хотелось смотреть и смотреть на неё, долго, всегда… Дикая мысль пришла в голову: он не смел прикоснуться к ней! Гор её безумно хотел, хотел так, что все прочие девушки, даже самые красивые, потеряли свою привлекательность, не доставляя больше прежнего наслаждения, но он не смел её тронуть! Она была… как драгоценность, как что-то священное, неприкосновенное в своей чистоте и прелести. Потому так больно он до сих пор переживал внутри себя насилие над нею, шок и гнев ещё владели им, тревожа его сны, полные насилия, боли, ненависти и всегда теперь посвящённые Алисе.

Гор так и не решился ни разбудить её, ни прикоснуться к ней. Только осторожно вдохнул аромат от её рассыпавшихся по подушке волос и, осенённый внезапной мыслью, осторожно отрезал небольшую прядку самодельной заточкой, без которой ночью из Приюта не выходил. К богатствам его тайника в куче соломы прибавилась тёмно-рыжая прядь, которую он мог целовать, прижимать к щеке, гладить…Чувства им владели сложные и слишком тонкие, чтобы он сам мог их понять. Гор даже толком не понимал, чего хочет от Алисы и чего ждёт, потому, что поступать с нею, как с другими девочками, было немыслимо. Собственное вожделение к её телу Гор считал каким-то… постыдным, и ненавидел себя за него. Каким-то немыслимым чудом, отгородившись раз и навсегда от всего, что происходило вокруг, Гор ухитрился не пустить в себя ужасающую грязь, среди которой жил столько лет, и сохранил сердце и душу чистыми. И это сердце теперь любило, даже не осознавая пока своей любви, любило так, как можно полюбить только впервые, только в юности. Гор любил без всякой надежды, без всякой корысти, но в душе его исподволь происходила напряжённая работа – и в один прекрасный день его осенила мысль: он ведь всё равно выйдет отсюда, так почему… не с Алисой?! Ведь Хэ намерен убить её, едва она родит, а он, Гор, её спасёт!

И как только он подумал об этом, в сердце его, впервые за все эти годы, вспыхнула спокойная, непоколебимая уверенность: вот теперь он точно выйдет отсюда.

Глава четвёртая: Гарет

Королева была несправедлива к Стотенбергам: кардинал не был ни скучным, ни невзрачным. Он был худ, высок, строен, с лицом длинным, но мужественным и довольно правильным. Оспа не сделала его уродом, так как привлекательность этого лица была не в красоте и не в совершенстве черт, а в его брутальности, которая осталась при нём. Более того – Адольф Стотенберг с возрастом становился только интереснее. В юности, благодаря крупному германскому носу и тощей кадыкастой шее он носил прозвище Гусёнок; заматерев, он превратился в стройного, мужественного, харизматичного мужчину, которому очень шла сутана. То же и его сестра Эффемия: худая, высокая, сухопарая девушка с возрастом добавляла полноты и мягкости, немного, ровно столько, чтобы становиться всё привлекательнее и женственнее год от года. А её материнство, вызывавшее столько злобной зависти у бездетной королевы, было вовсе не таким радужным: после седьмого своего сына, Артура, Эффемия подряд родила трёх мёртвых девочек, и эти мёртвые крошки до сих пор заставляли её рыдать по ночам и горько оплакивать их каждую годовщину. Вэлери просто спас её своим появлением от тоски и горя. Родив его, герцогиня Анвалонская вновь ожила, и постепенно вышла из опасной депрессии, а там и София появилась. Герцогиня так хотела девочку! Вэл и Софи были одногодками, очень дружили и были любимцами старших братьев. В этом Анвалонцам повезло: их дети были не ревнивы. Дружные, весёлые, добродушные, они были гордостью родителей, их главным богатством.

Нет слов, женить старшего, Седрика Эльдебринка, на Габриэлле Ульвен Анвалонцам очень хотелось. Во-первых, Хлоринги, как считали уже многие на Острове, доживали последние дни, и муж Габриэллы становился их естественным преемником. А во-вторых, весь Остров и пол Европы знало, что шестнадцатилетняя Габи неслыханно прекрасна, а какой отец не желает своему сыну красавицу-жену?.. Правда, ходил слушок, что красавица не в меру горда, строптива и спесива, но Седрика это не пугало. «Если в постели мы с нею поладим, – откровенно заявил он родителям, – то пусть её брыкается, мне это даже забавно будет». Письмо брата по поводу марьяжа Гарета и Софии застало герцогиню Анвалонскую врасплох. Первой эмоцией была: «Да ни за что!». Софи – дитя, ей ещё и шестнадцати нет, чистое, наивное и умненькое – и это беспокоило герцогиню больше всего. Умная девочка не будет уважать своего мужа только за то, что он муж. В случае, если в ней не будет настоящего уважения, она будет очень, очень несчастна в браке. Если средненькая девица найдёт утешение в тряпках, цацках и длине шлейфа, такая умненькая и пылкая девушка, как София, даже в детях едва ли обретёт счастье или хотя бы равновесие. Читая письмо брата и вникая в каждый из его доводов pro и contra, которые он излагал, как всегда, последовательно и дотошно, герцогиня начала, скрепя сердце, признавать выгоды и целесообразность этого союза.

«Насколько мне известно, – писал кардинал Стотенберг, – Гарет Агловаль не глуп, благороден, отважен и очень красив. Король Дании, рассказывая о нём в своём письме ко мне, использует только превосходную степень, и это, несомненно, говорит в пользу молодого человека. Гарет Агловаль начитан, образован, и это должно понравиться Софи. То, что он полукровка – серьёзный минус, но и не менее серьёзный плюс. Ты спросишь, как так может быть? Я отвечу. И отвечу так: полукровку на роль короля серьёзно никто не рассматривает, и это минус. Но вот его дети, дорогая сестра, обоего пола, от родовитой и достойной супруги, такими наследниками уже, несомненно, БУДУТ, со всеми вытекающими отсюда последствиями, и это уже для семьи невесты очень и очень серьёзный плюс. Габриэлла Ульвен, как мы с тобою это не раз обсуждали, дорогая сестра, вернёт Анвалону Маскарель, и это очень хорошо и выгодно для нас. Но по традиции Нордланда, которую ты знаешь не хуже меня, жених обязан сделать подарок невесте, и тут мы можем настоять на озере Долгом и на Эдессе, а это уже нечто большее, чем один Маскарель, и ты не можешь этого не понимать.

Теперь о том, что будет, если Гарет Хлоринг женится на Лауре Сфорца – а королева, конечно же, не случайно рассказала мне о ней. Лаура – родственница его святейшества. При всей моей преданности святому престолу, я не могу не сознавать, что, придя на Остров, Рим не потерпит конкуренции со стороны королевских семейств Нордланда, и избавится не только от Хлорингов, но и от остальных. Даже если у нас будет Габриэлла – она, всё-таки, не Хлоринг, она Ульвен. А вот дитя Гарета и Лауры будет Хлоринг – и Рим сумеет избавить его от соперников. О возможности брака Гарета Агловаля и Анастасии Кенки, я думаю, говорить вообще незачем. Подумай над этим, дорогая Эфи, и если найдёшь изъяны в моих рассуждениях, напиши мне, и я вновь хорошенько обдумаю всё это».

Далее он подчеркнул, что всё это следует не только обдумать, но и обсудить и с герцогом, и с самой Софией, и только после этого принимать решение. «Обстановка очень непростая, дорогая Эфи, очень непростая. Грозит новая война. Слабость Хлорингов привела к тому, что обстановка в герцогстве накалилась до предела. Юг уже совершенно им не подчиняется, и Междуречье всерьёз намерено отделиться в отдельное герцогство. Людей всё сильнее возмущает соседство эльфов, и то, что Хлоринги традиционно им благоволят. Лично я считаю, что эльфов пока что трогать нельзя. Нет слов: их давно следует изгнать на Север, в Эльфийские Горы, а лучше всего вообще уничтожить без всякой жалости, но ввязываться в войну с Ол Донна теперь, когда на Острове нет единства, и каждый готов вцепиться в глотку каждому, – самоубийство. Сначала нужно решить собственные проблемы, добиться мира, единства, и уже тогда, объединёнными силами, бросить вызов спесивым нелюдям. Но меня, увы, мало, кто слышит. Ох, боюсь, Эфи, Нордланд на пороге катастрофы! Северу пора вспомнить, что именно здесь возникла цивилизация людей; именно наши предки – Стотенберги, Эльдебринки, Карлфельдты, Бергстремы, – пришли сюда с Бъёргом Чёрным и сохранили и преумножили то, что он завоевал! По сути-то, Эфи, само государство заложили не Хлоринги, а их соратники, о чём Хлоринги предпочитают не вспоминать. Мы обязаны навести порядок! И самый простой путь к этому – брак наших детей, который развяжет нам руки и даст законное право вмешаться в процесс. Я считаю, что мирный путь к этому – самый правильный, и он более всего угоден Богу».

Эффемия, конечно, признавала все доводы брата вполне разумными, но как же ей не хотелось отдавать лапочку Софи за полукровку!

– Ведь все знают, как они неистовы и распутны! – Жаловалась она мужу, – нашу нежную, чистую девочку – этому красноглазому… сатиру!

– Ну, он сын Гарольда Хлоринга, – возразил герцог Анвалонский, Аскольд Эльдебринк, – так что я не думаю, что он плохо воспитан или слишком уж распутен. И потом, а кого бы ты хотела видеть мужем нашей Софи? Далвеганца, жирного извращенца? Его братца Кенку? Конрада Лефтера?

– Пусть это будет не принц крови, не герцог и не граф! – Воскликнула герцогиня. – Лишь бы девочке он был по сердцу и любил и уважал её! У нас есть сыновья, которые могут помочь нам укрепить своё положение и завязать нужные отношения; а девочка пусть будет просто счастлива!

– А давай, познакомим их. – Пожал плечами Аскольд. – Я приглашу его в Урт – он ведь, насколько мне известно, уже вернулся?.. Погостит у нас, познакомится с Софи. Она у нас не уродина, не зануда, верно? Да и он наверняка не урод, ведь полукровка и Хлоринг! Может, всё между ними сладится само собой, а? Обещаю, Эфи, неволить девочку я не буду. Как бы ни было выгодно нам это событие, Софи пострадать не должна.

– А он примет приглашение? – Усомнилась герцогиня. – Он ведь только что приехал…

– Если не дурак и хоть что-то понимает в том, что творится – приедет. Мы ему очень нужны. А если он дурак, то он нам ни к чему… Да и не проживёт долго.

– Я буду дурак последний, если не поеду в Урт. – Широко шагая по внутренней галерее Хефлинуэлла, ведущей из Золотой Башни в Рыцарскую, отрывисто бросил Гарет Хлоринг в ответ на вопрос Марчелло Месси, своего друга, доверенного лица, врача и телохранителя. Молодой Хлоринг был зол и возбуждён – только что серьёзно поссорился с отцом, – и зрачки его длинных эльфийских глаз горели красным огнём, а ноздри породистого носа дрожали от гнева и отчаяния. Злился он на себя: отцу после ссоры ожидаемо стало плохо, и Гарет только что по лбу себе не стучал. Ведь знал же, знал! Что стоило промолчать?! Но теперь невозможно что-то исправить: отказаться от своего Гарет не мог, а без этого примирение с отцом было невозможно. Так что приглашение на Север было даже кстати…

– Они наверняка хотят женить одного из своих сыновей на Габи. – Продолжал он, смиряя гнев. – И хотят обсудить это, а то и посвататься… Нам это тоже очень выгодно. Всё плохо, Марчелло, всё плохо. Не знаю, насколько, сейчас Тиберий придёт, обрисует ситуацию. Но если мы ещё не в жопе, то настолько к ней близко, что я явственно ощущаю вонь. – Он говорил по-итальянски, потому следовавший за ними слуга не понимал ни слова. – Эльдебринки и их поддержка нам очень нужны. Потому я поплыву в Блэкбург так скоро, как только смогу.

– А ваш отец, патрон…

– Нам с ним какое-то время лучше не общаться. И там, на севере, – он остановился и посмотрел в глаза итальянцу, – я и начну поиски.

– Вы не отступитесь. – Итальянец не спросил, констатировал факт.

– Нет. – Выдохнул Гарет резко, разворачиваясь и рванув дальше. – Не обсуждается. Никогда! Либо ты без разговоров и сомнений ищешь со мной, – или возвращайся в Ломбардию, баста!!!

Марчелло благоразумно промолчал. Он знал своего патрона, и знал, когда тот шутит, а когда – нет.

Поднявшись на второй этаж Рыцарской башни, Гарет вошёл в свои покои – и застыл. Он ожидал привычные комфорт, тепло и покой, но помещение выглядело так, как и должно было выглядеть помещение, хозяина которого не было здесь десять лет – кругом были пыль, запустение, дорогая мебель была покрыта дерюгой и укутана в грязные от пыли полотна, дорогие ковры и шкуры убраны, в камине было темно, холодно и пусто.

– Merde! – Выругался Гарет. – Дор-рогая кузина! Роберт!!! – Заорал так, что звякнуло дорогое стекло. Минуты не прошло, как нарисовался оруженосец Гарета, девятнадцатилетний юноша с весёлыми зелёными глазами. И Гарет вызверился на него:

– Где слуги, »» вашу мать, где огонь в камине, где вино?!! Совсем здесь о»» ели?! Я домой вернулся, или где?!! Ты уже час здесь, твою мать, говнюк недоношенный, почему я прихожу сюда и вижу здесь вот эту »»ню?!!! Меня в харчевне лучше встречали – может, мне в харчевню вернуться?!!!

Марчелло, не говоря ни слова, занялся камином, Роберт, взгляд которого мгновенно утратил всякую весёлость, исчез.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – Рявкнул Гарет, с каждым ругательством ударяя кулаком по стене. И сел за стол, на котором стояла ваза с какими-то высохшими, покрытыми пылью кусочками. В бешенстве смахнул её на пол и обхватил голову руками, ссутулив широкие плечи. Всё в самом деле было плохо. И не готовые к его приезду покои были не самой худшей из проблем.

Через минуту – Гарет только-только укрепился в мысли, что ни за что не пойдёт ночевать в другое место, переночует здесь, а утром… утром, во-первых, устроит разнос кузине, которая исполняла обязанности хозяйки дома при вдовом дяде и холостом кузене, и которую ещё неделю назад предупредили, что он вот-вот будет дома. А во-вторых, повыгонит всех слуг! – так вот, не успел он укрепиться в своих мстительных намерениях, как появился примечательный, незнакомый ему господин, чуть выше среднего роста, с благообразными и правильными чертами лица, неяркими волосами и бровями, и вообще, весь какой-то… идеальный. С одной стороны, неяркий – глазу не за что зацепиться, с другой – совершенно не к чему придраться. Волосы уложены волосок к волоску, брови – словно он их выщипывал или подбривал, аккуратная модная бородка, больше похожая на трёхдневную щетину, выглядела благообразной и ухоженной, одежда – опрятной, в меру модной и безупречно чистой. И голос у господина оказался приятным и негромким, а дикция – безупречной. Более того! Двигался господин неслышно и словно бы неторопливо, но покои Гарета преображались просто волшебным образом. Поклонившись Гарету, он поставил на стол канделябр о пяти свечах, отстранил Марчелло от камина, и там тут же загудел огонь; повернулся к столу – и две неведомо откуда возникшие служаночки ловко и быстро, а главное – почти не побеспокоив Гарета, смахнули пыль, покрыли стол скатертью и перед молодым Хлорингом появились подогретое вино с пряностями, блюдо с сыром и хворостом, салфетка и полотенце. Девушки, оказавшиеся при том и прехорошенькими: одна чёрненькая худышка, вторая – рыжая пышечка, – продолжили споро и бесшумно наводить порядок, а идеальный господин вновь поклонился Гарету:

– Прошу прощения у вашей светлости. – Сказал он. – Я подозревал о том, что подобная неприятность может возникнуть, но дворецкий Рыцарской башни слушать меня не стал, а без приказа её светлости действовать…

– Ты кто? – Перебил его Гарет, которого в значительной степени успокоили вино и сыр, но в гораздо большей – очаровательные девушки.

– Альберт Ван Хармен, милорд, один из младших герольдов его высочества. Понимаю, что сунулся не в своё дело…

– Нет, Альберт, ты не герольд. С этой минуты – ты мой управляющий. Дворецкого к чёрту, с Габи я поговорю сам. Откуда знаешь, какое вино я пью?

– Я слышал, как об этом говорил Тиберий, милорд. Ваше назначение – огромная честь для меня. Я всего лишь…

– Ты всего лишь сделал то, чего в этом доме не захотел сделать больше никто. – Буркнул Гарет. – Слуг поменяешь, подберёшь сам. Ни одна сволочь, которая не захотела жопой двинуть и позаботиться о моём приёме, здесь оставаться не должна. Девчонки твои?

– Нет, милорд, это горничные для чёрной работы, простые девушки, но расторопные и не болтливые. Я подозревал, что они понадобятся, и потому велел на свой страх и риск находиться поблизости со всем необходимым.

– Будут горничными Рыцарской Башни. – Гарет взглянул на девушек, и его синие глаза потеплели, губы чуть изогнулись в многозначительной полуулыбке. Чёрненькая изобразила показное смущение, рыженькая же вызывающе облизнула губы и повела плечами так, что белая блузка как бы невзначай, но очень сильно обтянула грудь.

– Мы можем вам и постель согреть, коли хотите. – Сказала она, стрельнув глазками. – Там холодно! Только скажите, которая.

– К чёрту выбор. – Быстро сказал Гарет. – Согреете обе.

– Мы – девочки горячие. – Хрипловатым сексуальным контральто возразила чёрненькая. – Как бы жарко не стало…

– Мне?! – Фыркнул Гарет. – Да хоть всех своих подруг приводите! Как звать?

– Ким. – Сказала рыжая.

– Инга. – Сообщила чёрненькая, и призывно облизнула пухлые губы: молодой Хлоринг был чертовски хорош.

– Валяйте в спальню, Ким и Инга, займитесь постелью. А тебе, Альберт, кое-что на будущее. Ты знаешь, что у меня есть брат?

– Разумеется. – Вежливо наклонил голову Альберт, не выказав ни смущения, ни неловкости.

– Скоро он. Будет. Здесь. – Раздельно произнёс Гарет, твёрдо глядя ему прямо в глаза. – Я хочу. Чтобы. Для него. Были готовы. Покои над моими. Огонь. Бельё, Вино. Всё прочее. Без вопросов. Без комментариев.

– Насколько мне известно, – бестрепетно выдержав его взгляд и не выказав никаких эмоций, произнёс Альберт, – цвета их светлости – белый, маренго и серебро?

– Точно.

– Всё будет исполнено, милорд. Не извольте беспокоиться.

– Скоро привезут вещи и подарки, которые я приобрёл в Европе, – оттаял Гарет, – разберёшь там… Я всё подписал. Для брата и его покоев там тоже кое-что есть.

– Всё будет исполнено, милорд. – Повторил Альберт. Обменялся почтительным кивком с вошедшим Тиберием, и бесшумно исчез.

Когда Тиберию Фон Агтсгаузену было десять лет, его приставили к шестилетнему принцу Элодисскому в качестве наперсника, няньки, телохранителя и товарища для игр. Теперь его высочеству было пятьдесят семь, а Тиберию – шестьдесят один, и они по-прежнему были неразлучны. Тиберий был для его высочества много больше, чем друг и даже чем родственник – родственники могут обидеть, могут предать, но вообразить, чтобы Тиберий причинил зло принцу, было не реально. Гарольд Хлоринг был для Тиберия всем: солнцем, водой и солью, он жил ради него. Гарет с детства привык относиться к Тиберию не как к слуге, а как… к дяде, к примеру. И только Тиберий мог сделать ему выговор.

– Доволен, Гарет Агловаль Хлоринг?! Доволен тем, что сделал с отцом?!

– Он в порядке?

– Нет! Не в порядке! Он пережил самый сильный приступ с тех пор, как с ним случился этот треклятый удар. Ему всё ещё плохо, а главное – он страдает! – Голос Тиберия задрожал, на глаза выступили искренние слёзы. – Ссора с тобой ударила его в самое сердце, в его бедное больное сердце!

– Не начинай, а? – Гарет чувствовал себя виноватым и потому злился. – Сам знаю…

– А знаешь – вдвойне виноват! Трудно было уступить?!

– И соврать? – Вспыхнул Гарет. Поднялся. Он был не высокого – огромного роста, выше двух метров, и возвышался над любым своим собеседником, как молодой великан. – Я не отступлюсь, понятно?! Я буду искать своего брата, потому, что я знаю: он жив. Он жив! Я вырос, я мужчина, чёрт побери, а не мальчик, которого вы могли взять за шкирку и выбросить с Острова куда подальше! Больше вы этого сделать со мной не сможете! Я вернулся не голым, я вернулся с золотом, и намерен потратить это золото на поиски, слышал?! – я ни геллера у вас не попрошу и не возьму! Я вернулся со своими людьми, которые прошли со мной всю Европу, а знаешь, что это значит?.. Что я ни в чём не завишу от вас, и вы ничего не сможете сделать теперь, ясно?! Ничего!!! – Глаза его пылали золотисто-красным огнём. – Вы похоронили его заживо, оплакиваете, как мертвеца – вместо того, чтобы искать!Смотри!!! – Он швырнул на стол пергаментный потрёпанный свиток, развернул его, и Тиберий увидел длинные столбцы цифр. Очень длинные. Перечёркнутые крест-накрест. – Я написал эти цифры, пока плыл в Данию по вашему приказу. Это десять лет, которые я прожил там!.. Я зачёркивал их, каждый день, после вечерней молитвы, и умолял брата дождаться меня. У меня целая сумка писем, которые я ему писал! У меня целый сундук подарков, которые я дарил ему на день рождения! Я знаю, зачем вы послали меня в Европу, но ничего из этого не вышло. Я не завёл ни одного друга, боялся брата предать. План был неплохой, но он не удался.

– Гарет… – Тиберий смотрел на него с жалостью, которая ранила Гарета в самое сердце и вновь разозлила его. – Гарольд и ты – моя единственная семья. Он пытался женить меня, но я не захотел его оставить, побоялся, что семья помешает мне отдавать ему всего себя, так, как он этого заслуживает. Думаешь, я не любил твоего брата?.. – Голос его задрожал. – Я ведь его крёстный отец! Я качал его вот на этих руках, он писал мне на колени! Если бы был хоть один шанс, что он жив…

– А я?.. – Перебил его Гарет. – Мои слова – это не шанс?.. Мы с ним близнецы, понимаешь?! Я знаю, что он жив, я знаю, когда ему плохо, а когда хорошо, ты понимаешь?! Я знаю!!! Почему вы меня не слышите?! Почему вы меня ни во что не ставите?!

– Потому, что мы искали, Гарет! – Тиберий тоже встал, гордо вскинув красивую седую голову, и Гарет почувствовал, до чего он оскорблён подозрением, будто они не искали мальчика. – Мы десять лет искали, Гарет – десять лет!!! Мы дважды перерыли Редстоун, заглянув под каждый камень, мы просеяли каждую песчинку на Юге сквозь мелкое сито, обыскали каждую деревеньку, нашли каждый охотничий хутор! Но мы не успокоились на этом – за Красной Скалой следили день и ночь, следили и с помощью людей, и с помощью эльфийских следопытов! И мы не забывали и об остальном Острове, мы искали и там. Даже в Далвегане – особенно в Далвегане. Мальчика нет, его нет нигде! – Голос Тиберия задрожал. – Мы оплакали и Лару, и его. Не думай, что это было легко! Посмотри на своего отца, посмотри, что горе сделало с ним! У него нет сил жить, нет воли к жизни, его дни пусты. Всё, что у него осталось – это ты. Он страдает из-за тебя, глупец! Он боится, что твои поиски приведут к разочарованию, которое убьёт тебя!

Гарет вновь сел, снова обхватив голову руками.

– Я не могу иначе. – Произнёс тихо. – Я знаю, что брат тоже страдает, что он в опасности. У отца есть я, есть ты, Габи, тётя Алиса, золото, слуги… А у него нет никого, он совсем один. Мне очень страшно, Тиберий. С каждым днём надвигается что-то непоправимое, я чувствую, что времени всё меньше, я обязан торопиться.

– Непоправимое надвигается не на него, а на тебя, Гарет. – Вздохнул Тиберий. – И на всех нас. Я скрываю правду от Гарольда и жду тебя. Ты нужен нам, а не призраку своего брата, при всей нашей любви к нему и скорби о нём.

– Ну, говори. – Обречённо вздохнул Гарет, и Тиберий присел напротив. Марчелло вложил в протянутую не глядя руку Гарета бокал с вином, подал вино и Тиберию. И тот заговорил. Про отколовшийся юг, про заговор междуреченцев, про вольный Русский Север, про Далвеган, про полукровок, про Рим. Про эльфов.

– Гарольда по-прежнему любят, но никто уже не верит в него и не считает его важной фигурой. Лайнел Еннер, самый старый и преданный его друг, прислал письмо мне, а не ему. Пишет, чтобы мы были готовы к самому страшному; пишет, чтобы опасались наёмных убийц, и предлагает подарить междуреченцам автономию, положившись на него. Предупреждает, что эльфы готовятся к войне, а сошедшие с ума междуреченские фанатики, которых подкармливает и подзуживает Далвеганец, то и дело провоцируют их. Я думаю, к величайшему нашему сожалению, он прав: Междуречье нам не сохранить. Передав легитимную власть Лайнелу, мы сохраним в нём сильного союзника, и, возможно, предотвратим войну… Хотя на это надежды мало. Но хотя бы войны с эльфами избежать удастся.

– Что королева? – Устало спросил Гарет.

– Её величество нам не союзник. Она обвиняет нас в том, что сложилась такая опасная обстановка, и бросит нас псам, спасая корону, без всяких колебаний и всякой жалости. Настойчиво приглашает в Элиот Габриэллу.

– Габи теперь – разменная монета. – Криво усмехнулся Гарет. – Кто её получит, тот и в дамках.

– Герцог Далвеганский сватался к ней. Не скрывая угрозы. Нами уже многие пренебрегают, Гарет. Многие – в открытую. Если дойдёт до схватки, нам не собрать людей. Я предлагаю взять золото графа Валенского и нанять людей. Хотя бы для защиты Гранствилла.

– Я подумаю над этим, Тиберий. – Устало потёр руками лицо Гарет, тяжело вздохнул. – Понятно, что если дойдёт до такого, золото ему может просто не понадобиться. Ступай к его высочеству и скажи, что я безумно его люблю. И уезжаю именно потому, что не хочу спорить и ссориться. И ещё… Я начну поиски по время поездки. И если не нащупаю ничего – вообще ничего, – то обещаю отказаться от поисков раз и навсегда.

– Куда ты едешь?

– В Анвалон. Меня приглашает герцог Анвалонский. Помнишь, ты рассказывал мне притчу о двух мышках?.. Хочу попытаться сбить масло. А если не выйдет, хоть нагадить кому-то в сливки – тоже вариант.

Терзаясь и мечтая, Гор перестал уделять Приюту должное внимание, и результат не заставил себя ждать: Локи и Ашур убили Розу. От пинков в живот у неё открылось внутреннее кровотечение, и она умерла в ту же ночь. Хозяин не выносил, когда его имущество уничтожалось бесплатно, да ещё совсем новое и способное послужить ещё долго, а потому Приют был наказан: Гор получил тридцать плетей, к счастью, простых, без насадок, а Приюту было отказано в новой Чухе и запрещено ходить в Девичник. Теперь туда ходил только Гор, да стражники, так как Чух необходимо было учить каждый день. К плетям Гор привык, и не обращал внимания на слегка воспалившиеся рубцы на спине, добавившиеся к старым, а вот Приют без любимой забавы очень страдал. Гор, обычно очень активно действующий в таких случаях, в этот раз словно забыл о них – он все эти дни жил, словно в каком-то очарованном сне, погружённый в себя, с мыслями всё об одном и том же. Каждую ночь ему по-прежнему снилась Алиса, почти каждую ночь он ходил к её двери. Всё остальное стало таким неважным! Он раздражался из-за каждой ерунды, но Приют приписывал его состояние злости из-за произошедшего, и старался своего вожака не злить.

А потом случилось не иначе, чудо: Доктор позвал его и сказал, что уезжает вместе с Папой Хэ на две недели, не меньше, и Гор будет заменять его в Девичнике.

– Паскуда всё сумеет, – небрежно сказал он, – если заболеет кто, с ожогами, синяками и прочей хренью она справится. Всё остальное ты знаешь. Спать можешь в одной из комнат в том коридоре, ты знаешь.

– А эта… – Как можно небрежнее сказал Гор, – ну, которая для Хэ?

– Да с ней всё в порядке. Течки вроде нет, здорова, разве что куксится, тварь, но это без разницы. Можешь не париться о ней; еду ей Паскуда будет относить, главное, получай на неё отдельно, она гадина разборчивая, не жрёт ничего. И слышь… – Доктор украдкой потрогал его, – Длинную свою не затрахай!

– Ничего, от этого она не сдохнет. – Гор с трудом сдержался, чтобы не отстраниться – Доктором он брезговал, но и ссориться с ним не хотел. Две недели!.. Две недели, в течение которых он сможет общаться с Алисой!.. Гор и боялся, и хотел этого безумно. Прошло меньше месяца с тех пор, как он увидел эту девушку, а ему казалось – это длится уже много недель. Вся его жизнь разделилась на до и после. В случае с Алисой Гор даже не переживал, прав ли Хэ насчёт опасности и вредоносности женщин, нет ли – если прав, Гор счастлив был бы стать её добычей, пусть даже на время, плевать!..

В обязанности Гора, как вожака и правой руки Хозяина, которого они звали Папа Хэ, входило множество вещей. Он обязан был получать на кухне еду для Приюта, Девичника и Конюшни – мясо для особых удовольствий было в ведении Доктора, Гор их даже не видел, – распределять эту еду, убирать в Приюте, решать споры между парнями, назначать наказания, и Гор подходил к этому очень ответственно. При нём Конюшня, например, стала гораздо менее гнусным местом, чем была в то время, когда он сам был там. Он вынудил Хозяина устроить там сортир, заставил мальчиков каждый день убираться там и менять солому, на которой они спали, каждые три дня водил их в бассейн к Доске мыться, и сам следил за тем, как они едят. Слишком хорошо он помнил, как ел от голода сырых крыс, когда старшие отнимали у него и других новичков их порции! Поэтому, принося еду, Гор сам распределял эти порции и приказывал съедать их при нём. Всё это он рассказал Аресу, который должен был его заменять; Арес в эти дни всюду сопровождал Гора и внимательно слушал. Он выглядел медлительным и не очень сообразительным, но на самом деле был глубоким и обстоятельным парнем, просто ему требовалось всё как следует обдумать прежде, чем принимать решение и высказываться о чём-то. Гор очень хорошо относился к нему, они были приятелями. Друзей Гор не заводил уже давно – все его друзья либо умерли страшным образом, либо предали его так или иначе, и он закрыл своё сердце для любых глубоких чувств. Арес, кстати, относился к этому вполне адекватно, не пытаясь лезть к Гору в душу и принимая его правила игры, и Гору нравилось в нём и это.

Когда они пришли в Девичник, Гор рассказывал ему о нюансах, и его впервые не отпускала неприятная мысль о том, что девочки слушают их, понимают, и у них есть своё мнение о происходящем, каким бы оно ни было. Что они как-то оценивают их всех и что-то о них думают… Прежде он, привыкнув к тому, что они безгласны и бесправны, просто их не видел и не думал о них, они в самом деле превратились для него в вещи. Мария заставила его понять, что это не так, и теперь Гору было нелегко, но виду он привычно не подавал.

– А здесь ты почему ничего не переделал? – Спросил Арес. – Как в Конюшне?

– Нельзя потому что. – Резко ответил Гор. – Не парься об этом.

– Хэ запрещает?

– Да. Сам знаешь, какие они хитрые твари… Хэ особо насчёт них приказывает, и проверяет постоянно. Да и ничего тут такого нет.

– Мрут они часто. – Заметил Арес.

– Да их много и не надо, сам знаешь. И вид они быстро теряют, так что надолго они и не нужны. Короче, ты меня понял?.. Не парься о них. Единственное, что Хозяин приказал насчёт них – любые признаки беременности выслеживать. Мясо Садам нужно; в последнее время, говорят, его стало меньше, поэтому эти твари должны рожать.

– А это какие признаки?

– У полукровок их мало. Кватронки начинают в обморок падать, их рвёт не с того ни с сего, ну, и пузо, конечно. Они худые, поэтому пузо сразу же видно. У полукровок, кроме пуза, ещё сиськи начинают увеличиваться, такие, знаешь, становятся… Вон, посмотри на Паскуду, какие!

– Гор, прекращай! – Застонал Арес. – Ты же нас сюда не пускаешь, у меня уже яйца опухли!

– А кто нашу Чуху угробил?..

– Она сама виновата, корова тупая!!!

– А кто вас предупреждал, что так и будет?.. Меня надо было слушать, долбо»бы!

– А сейчас можно, а? – Взмолился Арес. – Хоть одну?!

– И я даже знаю, какую. – Гор скривился. – Хрен с тобой, я тоже… Длинную оттрахаю.

Ожидая отъезда Доктора, Гор изнывал от нетерпения, но как только тот уехал, и Гор официально перебрался в Девичник, его охватил страх. И как он войдёт к Алисе, что скажет?.. Как она посмотрит на него – на того, кто помогал Хэ изнасиловать её?.. Слова Доктора о том, что Алиса воспитана, как принцесса, глубоко запали в душу Гору. Кто их знает, принцесс, какие они, что им нравится, что не нравится?.. Он чувствовал, инстинктивно, что как-то надо оправдать свой визит, заявиться не просто так, а по делу, и заодно попытался принарядиться. К счастью, на его рост ничего достаточно нелепого не нашлось. Та жёлтая туника с лентами, которая показалась ему роскошным одеянием, просто на него не налезла, и Гор ограничился, скрепя сердце, новой серой рубашкой и такими же новыми штанами. Из гостевых покоев он спёр два пирожных и глиняную бутыль со сладким красным вином, и после обеда, встретив единственного гостя, посетившего Девичник, совсем было собрался идти, но решил ещё на раз помыться. Подобно всем полукровкам, Гор был очень чистоплотным созданием и мылся при каждой удобной возможности. Это оказалось очень удачной мыслью: в Девичник пожаловал Гестен, управляющий Хозяина, в его отсутствие присматривающий за Садами Мечты. Он, в отличие от Хозяина, любил и мальчиков, и девочек, да и вообще всё, что двигалось – Гор слышал от Доктора, что Гестен не побрезгует ни козой, ни овцой. Зная, как пахнут и те, и другие, Гор Гестеном брезговал, тот же его – ненавидел, и старался при каждой встрече оскорбить, обозвать, унизить всеми доступными средствами. Гор в ответ избрал тактику игнорирования. Абсолютного. Смотрел сквозь Гестена, рослого, длиннолицего, с жидкими каштановыми волосами, но крепкого, жилистого, с невероятно сильными руками и длинными ногами с огромными ступнями, со своей обычной ледяной невозмутимостью, и делал вид, что его здесь нет. Гестена это бесило страшно, но сделать он ничего не мог – Хозяин запретил третировать ценного полукровку.

– Выстави мне новеньких, – приказал он отрывисто, – сюда, передо мной! Хочу всех посмотреть.

Прошёлся перед смирно стоявшими на коленях девочками, сплюнул:

– Все?

– Нет. – Кратко ответил Гор. Гестен подождал, и почувствовал, что вновь начинает закипать: полукровка намеренно его бесил! Ведь знал же, что от него хотят, но из подлой вредности своей отвечал только на конкретный вопрос! Ладно… Хозяина-то нет, и будет не скоро.

– Шибко умный, чельфяк? – Подошёл к Гору вплотную Гестен, дохнув на него свежим чесноком – он только что пообедал. – Шибко умный, шибко смелый… Смотри ты, жопа драная, как осмелел, а?.. Забыл науку нашу?.. – С торжеством заметил, как напряглось лицо Гора, который науку их помнил. Чуть-чуть, но напряглось. Гестен ухмыльнулся. – А что ты скажешь, если я тебе сейчас велю её вспомнить?

– Что колодцы здесь глубокие. – Тихо сказал Гор, глядя ему в глаза. – Никто и никогда концов-то не найдёт.

– Чего?! – Ноздри Гестена раздулись. – Ты что… о»» ел совсем, чельфяк?

Гор бестрепетно смотрел ему прямо в глаза.

– Сделать что-то со мной ты сможешь только со связанным. – Произнёс так же тихо. – Но развязывать меня после этого не советую.

Гестен выхватил короткий меч.

– Ты и вправду о» ел, мясо. – Сказал жёстко. – Но я наглых люблю. Правда, люблю, я не то, что Хозяин твой. Докажешь сейчас, что ты не только наглый, но и не трус, я тебя пощажу. И даже не сдам Хозяину. Слово рыцаря. Не сможешь – обслужишь меня по полной. Пока мне не надоест. – Взмахнул мечом крест-накрест перед Гором, но тот даже не вздрогнул, глядя прямо в глаза Гестену. Тот бросил ему палку. – Сможешь выстоять передо мной – живи.

Гор никогда не сражался, никогда не держал в руках ни меча, ни даже ножа. Но в то же время ему казалось, что он… сражался во сне, что ли?.. Во всяком случае, он откуда-то знал, что нужно делать и как двигаться. Чувствуя, что палкой, как мечом, и даже как дубиной, орудовать не сможет, он схватил её за концы обеими руками и, не отводя глаз от глаз противника, ловко уходил от ударов и финтов, встречая меч палкой даже тогда, когда самому Гестену казалось нереально это сделать. Тот присвистнул с невольным восхищением, приостановившись:

– Где научился, чельфяк?

– С собаками сложнее драться. – Сплюнул Гор. – Они быстрее и злее.

– Злее, говоришь?.. – Гестен оскалился от злости. – Значит, злее… – Налетел со всей боевой силы – он был отличным рубакой, одним из лучших на Острове и уже совершенно точно лучшим на Юге. Каким бы Гор ни был ловким и быстрым, шансов против опытного мечника у него не было. Разрубив мощным ударом его палку, Гестен одной рукой схватил его за горло, другой направил меч в лицо, в опасной близости от глаз.

– Ну, что? Теперь страшно, щенок?..

– Думаешь, я смерти боюсь? – По-волчьи оскалился Гор и сам сделал движение навстречу острию меча. – Я десять лет её жду! Давай!

Гестен отступил, отталкивая его. Нахмурился, в лице уже не было того презрения, только настороженность, сомнения и опаска. Он вспомнил, что мальчишка и в самом деле пытался покончить с собой несчётное количество раз.

– Хорошо. Я дал слово, а рыцарь на ветер слов не бросает. Живи, чельфяк. Пока что. Так где, говоришь, ещё девки?..

– Одна. Гость забрал. Вот деньги. – Гор отдал Гестену пятьдесят золотых, и тот снова присвистнул:

– Однако? Что за девка такая, у неё что, манда золотая, что ли?

– Эльдар.

– Эльда-ар?.. Хорошо… Завтра наведаюсь, посмотрю, что за эльдар такая… А пока мне двух пацанчиков из нового Привоза, помоложе и посмазливее, на часок.

Часок растянулся на целую вечность – пока Гестен был тут, уйти Гор не мог. Но, в конце концов, тот ушёл, натешившись, и Гор, отведя пацанов обратно в Конюшню, наконец-то поднялся к заветной двери и остановился, смиряя волнение и прислушиваясь к бешеному стуку собственного сердца. Войдёт сейчас и скажет – небрежно так, – мне-то без разницы, но Хэ велел тебя кормить… нет, не так…это тебе прислал Хозяин… или нет… Гор осторожно отодвинул засов. И что он так боялся?! Ведь это Чуха, просто Чуха, это она должна бояться! Несколько раз вздохнув, Гор открыл дверь.

Алиса, всё в том же огромном полотняном шенсе, сидела на постели, натянув подол на ноги так, что виднелись только пальчики, и смотрела через стекло на море. Стекло было грязным, а море – серым и неспокойным. Лицо Алисы было печальным и нежным, измученным, под глазами лежали тени, губы сложились в усталую и печальную гримаску. И всё же она была такой красивой, что у Гора перехватило дух, отнялся язык и ослабли ноги. Он смотрел на неё вне себя от священного ужаса, не в силах поверить, что это обычное смертное существо, а не что-то волшебное и неземное… Она смотрела на море, хоть и поняла, что кто-то вошёл, а Гор стоял и смотрел на неё, не в силах ни заговорить с нею, ни уйти. Затянувшаяся пауза удивила Алису, и она повернула голову, увидела его, и лицо просияло от недоверчивой радости:

– Это вы! А я думала, что вы никогда не появитесь, что это запрещено… Я про вас часто думала!

– Я… – Гор забыл всё, что хотел сказать, чувствуя себя невыносимо глупо. – Я это… тебе вино принёс. И пирожные.

– Спасибо. – Она смотрела на него своими дивными большими глазами, и Гор не мог отвести взгляд. Ему хотелось встать на колени и сказать: погуби меня, выпей мою душу, возьми у меня всё, что тебе надо, только позволь мне на тебя смотреть! Пусть ты даже в сто раз хуже, чем говорит Хэ, мне всё равно! Если ты моей крови захочешь, я горло тебе подставлю! Только захоти от меня чего-нибудь, возьми меня, всё равно, зачем и как! Но он не мог ни сказать ничего, ни двинуться с места.

– Вы торопитесь? – Спросила она с надеждой.

– Нет. – Сказал Гор. Со стороны казалось, что он недоволен, и говорит хмуро и неохотно.

– Тогда, может быть, – робко сказала она, – вы поговорите со мной?.. Мы можем вместе выпить это вино. Если вы хотите.

– Да. – Сказал Гор, и наградой ему была радость в её глазах, сразу же заблестевших и просиявших так, что Гор зажмурился, не в силах вынести это сияние. Сел у стены напротив неё, не решаясь приблизиться.

– У меня одна кружка. – Смутилась Алиса.

– Да ничё. – Поторопился Гор. – Я с горла могу. То есть… Я не очень-то хочу. – На самом деле он умыкнул это вино из покоев для гостей, оно было хорошим, густым, тёмно-красным, и пахло изумительно, и конечно же, он его хотел. Осторожно положил перед Алисой пирожные, немного помявшиеся по дороге. Застыдился их помятого вида:

– Они это… немного помялись, но они вкусные. – Сказал чуть ли не заискивающе.

– Я съем, спасибо. – Сказала Алиса. Голос у неё был мелодичный и нежный, она говорила так красиво и правильно, что Гор, не умевший так, чувствовал её изысканность и особенность всем сердцем. – Если второе съедите вы, вместе со мной. И почему вы не садитесь на постель? На полу же холодно! – У неё была очаровательная манера некоторые слова словно бы подчёркивать интонацией, при этом слегка сжимая губки так, что в их уголках возникали просто волшебные ямочки, от которых невозможно было оторвать глаз.

– Не, нормально. – Быстро сказал он. – Я привык. – На самом деле он просто боялся сесть рядом с Алисой, стесняясь себя.

– Хорошо, что вы пришли. – Вдруг призналась Алиса. – Мне так плохо.

– Тебя бьют? – Тихо спросил Гор.

– Нет. Меня никто не трогает. – Девушка опустила глаза, теребя кончик рыжей косы тонкими пальчиками. – Меня никто не замечает… Словно я вещь. Я плачу, прошу, кричу… А меня никто не слышит. Осматривают, щупают грудь и живот, заставляют есть, купаться. Мне так страшно! Так плохо… Я хочу умереть, но и этого я не могу. – Она повернулась к окну, и Гор понял, не увидел, а именно понял, что она пытается справиться со слезами и отчаянием. Сердце сжалось.

– Доктор не трогает тебя?

– Трогает… – Смутилась Алиса, опуская голову. – Часто.

– Я не в этом смысле. Он тебя… не трахает?

– А как это? – Спросила Алиса. Гор смутился.

– Ну, я имею в виду… То же, что сделал Хозяин.

Алиса покраснела, ещё ниже нагнула голову. Прошептала:

– А разве это все… могут делать?..

– Вообще-то… да. Каждый мужик может.

– И вы?.. – Она не смела поднять глаз, руки чуть задрожали. – Вы для этого пришли?

– Не бойся. – Сказал Гор, ему вдруг отчего-то стало больно. – Я тебя не трону. Меня можешь не бояться.

– Я вас не боюсь. – Она решилась и посмотрела на него. – Я только вас одного здесь не боюсь. Я верила, что вы придёте и поможете мне! Хотя бы просто со мной поговорите… Я к вам часто обращалась, в душе, мне ведь больше не к кому… У меня никого нет на всём свете. Те женщины, которые меня воспитывали, они просто продали меня, как вещь – я сама видела, как они берут за меня деньги… Я думала, что у меня есть мой господин, для которого я росла и училась, но он… он оказался… – У неё запрыгали губы, она быстро повернулась к окну, и Гор увидел, как она напряглась, кусая губы и вновь пытаясь справиться со слезами. Прошептала:

– Простите… Я такая… Вам, наверное, не интересно со мной… Вы хотите уйти?.. – Голос её дрогнул от отчаяния и робкой надежды на то, что он возразит.

– Не, не парься. – Смущённо ответил Гор, отчаянно жалея её, и Алиса вновь почувствовала эту жалость, благодарно взглянула на него, утёрла слёзы.

– Скажите… Зачем он со мной это сделал? Я ведь и так готова была сделать всё, что он велит, меня этому учили, меня к этому готовили… Я так этого ждала! Я готова была быть послушной и благодарной… А вышло всё так… Безжалостно и жутко! Что это, что он со мной сделал, зачем?..

– Ему ребёнок нужен. – Пожал плечами Гор. – Наследник, как-то так. Для этого ему нужна жена.

– Я знаю, что такое жена. – Сказала Алиса торопливо. – Она ведёт дом, принимает гостей, заботится о муже. Всё это я умею! Меня столько лет этому учили! Я могу быть очень-очень хорошей женой!

– Ну… это… про всё это я не знаю, а вообще-то, жена должна давать мужу, принять его семя и родить ему ребёнка.

У Алисы широко раскрылись глаза и приоткрылся рот:

– Я не понимаю?.. Как это… Давать?

– Ну… – Гор мучительно подбирал слова, инстинктивно понимая, что с Алисой нужно быть деликатным, избегать грубостей и похабщины. – Вот то, что сделал Хэ… В общем, он тебя взял. У каждого мужика есть конец, или член, а у каждой чу… девушки есть пипка. Когда конец встаёт, надо его… Ну… ну… вставить, понимаешь?

– Нет?..

– Сунуть в пипку и это… ну… поиметь её. Когда кончаешь, это так клёво, что лучше этого нет ничего на свете; при этом выливается семя, которое прорастает у женщины в животе и становится ребёнком. Мне Доктор рассказывал. Выдела его служанок?.. Они беременные, они в животе детей носят.

– Нет! – Быстро покачала головой Алиса. – Этого быть не может. Мадмуазель говорила, что детей приносят ангелы! И потом, как ребёнок там дышит, что он там ест?.. И как он выходит наружу?!

– Я не знаю. – Признался Гор. – И Доктор сам не знает, как они там дышат, но как они выходят наружу, он знает, и обещал позвать меня, когда Паскуда будет рожать, чтобы я это увидел. Говорит, кошмар и мерзость… Но он вообще дрянь, и ненавидит вас, а потому… Я не очень-то ему верю. А про ангелов… Откуда тогда подкидыши, вроде нас, берутся?

Алиса долго смотрела на него, переваривая сказанное. А Гор добавил:

– Иногда ребёнок там, внутри, шевелится. Я это видел: у Чу… у девушки живот шевелится, бугорки такие появляются, и пропадают. Странно так.

– И у вас есть этот… конец? – Спросила чуть слышно. Он кивнул.

– И у всех? У всех-всех мужчин?

– Угу.

– Можно… посмотреть? – Алиса чуть побледнела, прижав кулачки к груди. Гор смутился, неловко встал. Неохотно развязал пояс, и глаза Алисы расширились: он был возбуждён, и там было, на что посмотреть. У Хозяина пах был слегка обрюзгший, потемневший, очень волосатый и чуть обмякший даже не смотря на старания Эрота; у полукровки всё было красиво и здесь. Алиса закрыла глаза, и Гор завязал пояс. Алиса побледнела сильнее; информацию следовало переварить и пережить. Гор отошёл к окну. Ему было сильно не по себе, и он вновь не понимал сам себя. Прежде он очень гордился собой, как мужчиной. Но с Алисой всё встало с ног на голову, всё было не так, и сейчас он почти стыдился себя, особенно почему-то того, что она увидела, как он возбуждён.

– И теперь я его жена? – Дрожащим голосом спросила Алиса. – Я рожу ему ребёнка?..

– Если родишь, станешь женой. – Сказал Гор, не поворачиваясь.

– А сейчас?..

– Сейчас ты ещё никто.

– Я не хочу быть его женой. – Сказала Алиса тихо, но твёрдо. – Он очень дурно поступил со мной. Я не рожу ему ребёнка.

– У вас никто не спрашивает. – Гор повернулся к ней. – У Чу… девушек.

– Но не у меня. – Возразила Алиса. – Смейтесь, если хотите, но я уверена в этом, а почему, не знаю. Я не понимала, что происходит, но теперь понимаю, и больше он со мной этого не сделает. Спасибо вам… Спасибо, что рассказали. Мне теперь противно, но больше не страшно, я больше не боюсь. Жаль, что я не знала этого раньше.

– Тебе лучше родить ему ребёнка. – Сказал Гор хмуро. – Поверь мне, лучше тебе быть беременной.

– Я не хочу! – Быстро помотала Алиса головой. Он посмотрел на неё с жалостью.

– Я когда-то тоже говорил: «не хочу», и полагал, будто это что-то значит… Идиот. Никого моё «не хочу» не волновало. Наоборот, нравилось, это, возбуждало. Оно и сейчас ничего не значит. Пацаны и девчонки в Приюте думают, что я здесь сила, я власть… А я этот, никто. Я делаю то, что мне велят, и только так и живу, но пойди я против Хэ, и мне конец. – Он вздрогнул, услышав звук колокола. Алиса тоже услышала, вопросительно посмотрела на него.

– Мне пора. – Сказал Гор. – Сейчас охранники мясо вернут, я должен быть там.

Алиса затрепетала. Деликатность и воспитание не позволяли ей унижаться, но так страшно было остаться одной вновь! Гор был единственным, кто вообще воспринимал её, как живое существо, с кем можно было поговорить. Кроме того, она чувствовала его жалость, как бы он её не скрывал, чувствовала, что если кто-то в этом непонятном и страшном месте и может ей хоть как-то помочь, то это только он. Как попросить его вернуться поскорее, чем соблазнить, что у неё есть?!.. Девушка робко сказала:

– Вы вернитесь, пожалуйста… Когда-нибудь! Не думайте! – Воскликнула пылко, оправдываясь. – Я не хочу вас стеснять, или причинять вам неудобства… напротив, я могу… могу… вы можете… – Она густо покраснела. – Сделать со мной всё, что… хотите. – Последние слова она произнесла чуть слышно, даже слёзы выступили на глаза от стыда и страха. Но отчаяние и страх вновь переживать это невыносимое одиночество придали ей мужества, и она посмотрела Гору в глаза, готовая в самом деле позволить ему всё.

– Да не… – Он сглотнул, ему стало трудно говорить и дышать. – Не бойся, я приду. Сегодня приду, и на всю ночь останусь, если хочешь.

– Очень хочу! – Воскликнула Алиса так радостно и искренне, что Гор почувствовал себя счастливым. Быстро вышел, с её голосом и взглядом в сердце.

Марию вернули сильно избитой и уставшей, но в общем, целой – так, несколько синяков, для Садов Мечты ерунда. Зато одного из мальчишек приволокли волоком, ему разбили голову, и он был без сознания. Паскуда занималась им, а Гор следил за нею заинтересованно и задумчиво. Когда она закончила, он вдруг подошёл и сказал:

– Твой ребёнок шевелится?

Она застыла, потупившись, руки её непроизвольно прикрыли живот. Она побледнела, дышала быстро, и так же быстро билась жилка на её шее.

– Не бойся, – сказал Гор нетерпеливо, – я не причиню тебе зла. Ни тебе, ни ему. Просто мне любопытно. Можно потрогать? – Он протянул руку, и она послушно отвела руки, но видно было, как ей страшно. И Гор вдруг понял, что она боится не за себя, а за то, что у неё в животе. Когда он погладил её горячий живот, она вся содрогнулась и вновь сделала движение защиты, но слегка успокоилась, когда поняла, что Гор в самом деле не станет её бить.

– Ты знаешь, как он там живёт? – Спросил Гор. Девушка еле заметно покачала головой, ниже опустив её.

– Странно… – Сказал он. – Правда, странно… – Запнулся, почувствовав, как что-то изнутри толкнуло его в ладонь, воскликнул:

– Он шевелится! Блин, он в самом деле шевелится! Прикольно… – И запнулся: Паскуда вдруг расплакалась, тихо, горько, безнадёжно. Пытаясь удержать слёзы, она вся сморщилась, с силой кусая губы, и всё же не сдержалась, заревела в голос… Гор отступил, не понимая, и слегка встревожившись, и чувствуя невесть, почему стыд и жалость. Быстро пошёл прочь, проклиная себя. Ещё один удар по его спокойствию и его совести! У них ЕСТЬ чувства, у этих несчастных девчонок, они страдают, мучаются, боятся и переживают. И им не плевать на своих детей. И вновь шевельнулась страшная мысль: а что, если его тоже родила не какая-нибудь человечья Чуха, которая потрахалась с эльфом, а плод своей похендожки бросила на произвол судьбы, как говорил Хэ, а такая же, как эта, запуганная и униженная девчонка, которую потом убили без всякой жалости?

Он оставил, как всегда, клетки Марии и Трисс открытыми, и поднялся к Алисе, вновь прихватив с собой угощение, теперь целый ужин, и не просто ужин, а настоящий пир. В корзинке он принёс жареного цыплёнка, маринованную капусту, пирожки со щавелем и тёртую морковку, а так же немного мёда и краюху хлеба. И ещё вина. Больше всего Гор гордился цыплёнком – он вообще любил мясо, всякое, особенно жареное, но Алиса обрадовалась мёду и пирожкам со щавелем. Гор положил на постель Алисы доску, на доску поставил еду, и они ели, сев друг напротив друга, Гор жадно и быстро, Алиса – деликатно и изысканно. Время от времени поглядывая на него, Алиса поражалась его манерам. Гор был прискорбно невежественным и во многом совершенно диким, и в то же время в нём было какое-то врождённое благородство и даже… что-то почти изысканное. Он ел и жадно, и красиво в одно и то же время. Он не был неприятным и отталкивающим даже теперь, чавкая и роняя крошки. При этом он посматривал на неё, и лицо и взгляд его были такими странными, что Алису начало это смущать.

– Вы так смотрите на меня. – Сказала она, смущаясь. – Я как-то не так ем?

– Я вообще никогда раньше не смотрел, как Чу… как девушка ест. – Признался Гор. – Так красиво. Мы-то, мы просто жрём, да и всё. А ты… Ну… – Он опять не находил слов, смутно чувствуя какую-то свою несовершенность перед Алисой. – Смотреть приятно.

Девушка потупилась, смущённая и счастливая, подумав вдруг, что никто и никогда не смотрел на неё так восхищённо и не говорил ей такие приятные вещи…

– Зря ты мясо не ешь. – Произнёс между тем Гор с набитым ртом, за что в детстве Алиса получала строгий выговор от Матушки. – Лучше мяса только трахаться.

– Я ничего мясного не ем. И яйца не ем. – Алиса благовоспитанно делала вид, что не замечает изъянов его поведения. – И из молочного только творог.

– А что ты тогда ешь? – Изумился Гор. Для него больше еды не существовало, всё остальное было так, дополнение к еде.

– Ягоды, грибы, хлеб, булочки, – начала перечислять Алиса, – орехи, ах, как я люблю орехи!!! Овощи и фрукты, особенно яблоки и огурцы. И рыбу, только ту, которую ловят в море, не речную. Я жила в Ашфилде, он стоит на море, и Матушка говорила, что по утрам на рынке прямо в порту можно купить треску или макрель, я очень люблю макрель. Я никогда не была на рынке, – призналась она, – и моря никогда не видела. Я вообще никогда не выходила на улицу. Меня не выпускали. Я гуляла только в маленьком садике за домом, он был обнесён очень высокой стеной. Я никого не видела, кроме Матушки, Мадмуазель, Служанки и Учителя… Но я никогда не думала, что у Учителя есть что-то… как у вас. Он был такой старенький! Я ничего не знала о… Нет, я знала, что есть мужчины и женщины. Мадмуазель объяснила, когда я спросила, что у мужчин грубые голоса, они сильнее, больше, и у них есть кадык на шее, и ещё сказала, что мужчина – муж, а женщина – жена, и они живут вместе. Мужчина добывает еду и защищает женщину, а та ведёт его дом и заботится о нём… Но это всё. Понимаете?.. Я читала много книг, но там нигде не было про… про это.

– У меня есть книга. – Похвастал Гор.

– О чём?

– Не знаю. Там картинок много, но они как раз про это. Мне дама Бель подарила. Она бывает в Садах и покупает меня, чтобы я её… ну… имел.

– Правда?! – Расширила глаза Алиса. – Она сама это покупает?! Но это же так больно!

– Только в первый раз, когда целка рвётся. – Возразил Гор. – А потом… Бель вообще это обожает. Она здесь редко бывает, но уж если дорвётся, то только я её и могу утешить, как она говорит. Я, вообще-то, мало, с кем…

– Значит, – волнуясь, перебила его Алиса, – сейчас мне больно не будет?!

– Что? – Почти испугался Гор. Она смотрела ему в глаза широко распахнутыми глазами.

– Но я же обещала вам… Я хочу, чтобы вы почаще приходили ко мне, и хочу, чтобы вам было со мной хорошо. Если вам это так нравится, то я готова… – Глаза её против воли увлажнились от слёз, – готова вам… это дать.

Гор онемел. Он хотел её, это правда. Но почему-то сейчас, в том, как она это предложила, как она это сказала, было что-то… постыдное для него. Он сам себя не понимал, не понимал, почему так: он хочет, хочет до дрожи во всём теле, и она ведь сама не против!.. Но… Да что с ним такое?! Когда это видано – по крайней мере, в его мире, – чтобы он боялся прикоснуться к девушке, хочет она того, или нет?!

– Почему вы так смотрите?.. – Оробела Алиса. – Я что-то не так сказала?.. Я обидела вас?! – Это перепугало девушку до смерти, она даже заплакала. – Простите меня! Простите, пожалуйста, я не хотела сказать ничего плохого! Не уходите… пожалуйста, не уходите! – Вскрикнула, потому, что Гор сделал рывок к двери, вне себя от смятения и непонятной боли. Он выскочил за дверь, и Алиса, съёжившись, обхватив себя всю, спрятав лицо в коленки, заскулила от отчаяния. Что же она натворила!!! Он больше не придёт, никогда не придёт, а она умрёт здесь – она же умрёт здесь!!!

Гор стоял в коридоре, прислонясь к стене, сердце его гулко билось в груди. Он изо всех сил пытался справиться со своими чувствами, понять их. Что его так испугало, что с ним?!

Она предложила себя в оплату, вот что. – Вдруг дошло до него. Как мальчишки в Конюшне отдавали свои куски тем, кто сильнее, чтобы те их защищали или хотя бы не били. Она думает, что… думает, что он не станет к ней приходить просто так, что Гор – такой же, как все здесь, как Хэ, как Доктор… И это понимание вновь причинило ему боль. Никогда ещё так не ранил его никто, даже предавший его друг. Гор, который прежде знал только злость, отчаяние, отвращение и гнев, узнал и обиду. Но он был великодушен. Пережив приступ обиды и вызванного ею гнева, он понял и то, что просто не может позволить Алисе думать о нём так, что должен пойти к ней и сказать в лицо, что она ошиблась в нём, пусть поймёт, как была не права, пусть раскается!

Войдя, он увидел, что девушка лежит, свернувшись в клубок, и плечи её трясутся от беззвучных рыданий. И сердце его, только что холодное и гневное, мгновенно растаяло и даже заболело от жалости. Он хотел заставить её каяться, но раскаялся сам, опускаясь на колени и неловко кладя руку ей на плечо:

– Ну, ты это… чего? – Спросил смирно, забыв все свои гневные и гордые слова. Алиса болезненно вздрогнула, отняла руки от лица, заплаканные, огромные её глаза впились в его лицо, полные испуга, недоверия и – радости, такой болезненной, огромной радости, что Гор сам чуть не прослезился.

– Вы вернулись! – Дрожащими губами проговорила она. – Простите, простите меня!!! – Слёзы хлынули у неё из глаз с новой силой. – Я не знаю вашей жизни, я такая… такая нелепая… Я даже не понимаю, чем обидела вас, но я не хотела, не хотела, клянусь!..

Лицо Гора окаменело, и Алиса мгновенно поняла, что вновь причинила ему боль. Но чем?! Он молчал, собираясь с силами, но Алиса, всем сердцем, всей душой стремясь понять его, и отыскивая в его лице и глазах малейшие тени его чувств и мыслей, вдруг сама поняла, что его обидело.

– Ах, какая я ужасная! – Прошептала отчаянно, прижимая к груди кулачки с переплетёнными пальчиками, совсем так, как когда-то давно-давно, в ином мире и иной жизни. – Как я могла подумать… подумать, что вы пришли не потому, что вы добрый и хороший, а чтобы что-то получить от меня… Ах, как я перед вами виновата! Что мне сделать, что сделать для вас?! Я не могу видеть, как вам больно! Это от страха, – призналась доверчиво, – мне всё время, с того самого дня, как я очутилась здесь, страшно, очень, очень страшно, я чувствую, что я здесь умру… И никому это не интересно, никого это не трогает, моя жизнь, вся моя жизнь – ничто здесь…

– Я не хочу, чтобы ты умерла. – Сказал Гор, преодолев ком в горле. То, что она поняла его, то, что ей тоже оказалось не всё равно, что он чувствует, что Алиса приняла и излечила его обиду, окончательно сокрушило его дух. В эти мгновения он отдал ей всего себя, целиком, раз и навсегда, прекратив всякое сопротивление происходящему и всякую борьбу за себя. Может быть, более благополучному существу это показалось бы слишком огромным даром за такую малость – но для Гора, никогда в жизни не знавшего ни заботы, ни внимания, ни сочувствия даже, это малостью отнюдь не было! Эта девушка плакала от того, что причинила ему боль, тогда как большинство тех, кто его знал, причиняли ему боль, чтобы получить удовольствие. Он только не знал, как ей сказать, как дать понять всё это, слов было мало, и они были такие… жалкие! То, что с ним сейчас творилось, было куда больше всего, что он знал прежде, гораздо важнее и прекраснее. Ему говорили, что девушки – существа хитрые, бездушные, жадные и жестокие, но какой же это оказалось ложью! По крайней мере, в отношении Алисы… Гор не просто что-то понял, не просто влюбился – он переродился, целиком и полностью, он стал другим существом.

– Но вы неправильно меня поняли, – Алиса взяла его за руки, робко, едва касаясь, но и от этого легкого прикосновения мурашки брызнули по коже Гора и приподняли волоски на шее, он даже дышать перестал. В сущности, к нему впервые девушка прикоснулась так. – Я не купить вас хотела… Нет! – Глаза её сияли, а руки нежно гладили его ладони, и Гор, застыв, смотрел на её тонкие изящные пальчики, скользящие по его изуродованным… клешням. – И себя я предложила только вам и больше никому-никому! Это же такое личное, такое интимное, ваше тело, моё… Это так ужасно: когда тебя хватают против твоей воли и делают с тобой… такое! – Глаза её наполнились слезами. – Это больно, но боль – она пройдёт… И страх, – ах, как мне было страшно! – тоже кончится рано или поздно, но ведь это такое унижение! Как его пережить?! Этот человек, Хозяин, он очень дурной, – она покраснела от гнева, – дурной, подлый и трусливый… Он ничтожный, вот правильное для него слово! – Алиса обхватила его ладони, насколько хватило пальчиков. – Я не позволю ему больше взять себя; я лучше умру, но не предложу этого сама ни ему, ни этому ужасному Доктору, ни кому другому, только вам… Я маленькая, это верно, я ничего не могу вам противопоставить, я могу только умереть – и я лучше умру, но не позволю делать с собой ничего унизительного или недостойного! – Она была такой храброй и хорошенькой, когда торопливо говорила это! Гор смотрел на её ресницы – на нижних её веках они были непривычно длинные и очень пушистые, от чего глаза её казались двумя звёздочками, мохнатыми, яркими, тёплыми, чуть красноватыми. Это вишнёвое пламя, которое просвечивало сквозь карюю поверхность, завораживало и затягивало. Под глазами Алисы пролегли голубоватые тени от слёз и усталости, но это делало их только ещё красивее, они ещё сильнее манили… И пугали.

– Вам я так сказала потому, что вы мне нравитесь. Мне кажется, – заторопилась Алиса, чуть покраснев, – что вам одиноко. Что вы страдаете. Простите, если опять говорю не то, пожалуйста, простите! Я так чувствую, мне так кажется, но я такая… нелепая, да? Вы первый мужчина, с которым я вот так разговариваю, я просто не знаю правил…

– Я тоже. – Чуть хрипло от волнения признался Гор. – Не знаю. Ты тоже первая чу… девушка, с которой я, это, так разговариваю.

Алиса прыснула, легонько сжав его руки:

– Вот забавно, правда? – Девушка вдруг звонко хлопнула в ладоши, и Гор вздрогнул:

– Я придумала! Мы с вами сами выдумаем правила! Ах, как весело! Первое правило придумаю я, второе – вы, и так далее, по очереди, я хорошо придумала?! Кто молодец?! – Она щёлкнула пальцами, – Алиса молодец… – Внезапно примолкла, вглядываясь ему в лицо. – Вам не нравится? – Спросила неуверенно. – Вы не хотите… Я и вправду какая-то нелепая, да? – Голос её задрожал. Гор содрогнулся, не зная, как сказать. Он чувствовал всё так сильно, и столько сейчас было в нём всего! Алиса была такая иная, настолько чуждая всему, что его окружало с самого детства! Она красиво ела, красиво и нежно говорила, держалась так непринуждённо и грациозно! Гору и во сне такого не могло присниться, он и не подозревал, что такое возможно, что такое бывает! И ему так было жаль Алису! Сердце его просто рвалось на части. Такая нежная, такая трогательная, такая… чистая! Непосредственная, порывистая, милая! И такая, как она – здесь! Большего контраста и придумать было невозможно! Гор с ужасом думал, что будет, когда Алиса столкнётся с жестокостью и безжалостностью Садов Мечты. То, что она уже видела – не в счёт; как бы это ни было ужасно, всё-таки, это не тот ужас! Как спасти её от этого, какзащитить?!

– Я… – Он мучительно искал слова. – Я просто… ну… это, не умею так, и говорю как-то… это. – Ему стало так противно от самого себя, что он чуть не бросился снова прочь. Алиса так пристально вглядывалась в его глаза, словно хотела увидеть что-то в самой их глубине, и у Гора от этого взгляда, от того, что она держит по-прежнему его руки и чуть поглаживает их большими пальцами, мурашки бежали по коже. И такое желание охватило его всего, что терпеть было почти невозможно.

– Вы очень хороший, Гор. – Убеждённо сказала Алиса. – Я не знаю, как этот противный человек заставляет вас служить ему, но это не важно… не важно здесь и сейчас. – Она отпустила его руки и осторожно коснулась его щеки. – Я хочу, чтобы вам было хорошо со мной. Очень хочу. И поэтому сказала вам… предложила вам… Если вы, конечно, хотите. И я не хотела вас обидеть, правда, не хотела! Мне так одиноко здесь, и очень, очень страшно… Это очень плохое место, и я, наверное, умру здесь. – Губы её задрожали. – Я так не хочу умирать! Почему я должна погибнуть, я же ничего плохого никому не делала?.. Я готовилась, и была благодарной и послушной, как меня учили, а меня… мне… – Слёзы выступили на её прекрасных глазах, и сердце Гора превратилось в мягкий-мягкий кусочек тёплого воска, с которым эта девушка могла делать всё, что хотела. – Давайте честно говорить друг другу всё-всё? Это будет первое правило!

Гор кивнул, не в силах издать ни звука. Желание стало таким сильным, что он аж дрожал, сдерживая его изо всех сил. Вспомнился его сон: как он занимается любовью, и так вдруг захотелось этого наяву! Быть нежным, и ощущать ответную нежность… Но разве девушки получают от этого удовольствие?.. Он прежде вообще об этом не думал, а теперь ему казалось, что они просто терпят, и всё… Но как поступить подобным образом с Алисой?! Сделать ей больно, и она перестанет вот так смотреть на него, превратится в запуганную и сломленную девчонку… Нет, только не это! Закрыв глаза, Гор чувствовал в себе такой сильный протест против этого, что самому было страшно.

– Что с вами? – Нежно спросила Алиса, снова коснувшись его щеки так, что у Гора всё внутри оборвалось и потянулось к ней, потрясённое, тронутое до самых глубин души. Так впервые почувствовавший ласку бродячий пёс тянется к приласкавшей руке, чуть не плача от удивления и радости. Его били, жгли, резали и рвали, оглаживали, восхищаясь статью, как породистого коня, порой даже облизывали, но никогда не ласкали – никогда! И никогда, никто, ни одна живая душа, не спросила у него, что с ним, даже тогда, когда он лежал, умирающий, в луже собственной крови. Гор задрожал сильнее от переполнивших его чувств, даже зажмурился, так захотелось обнять её и прижаться к ней – но он боялся того, что за этим последует, знал, что тогда уж не сдержится ни за что. А Алиса, не понимая, что творит с ним, погладила его губы, коснувшись шрама, и спросила снова, с таким сочувствием, с такой нежностью:

– Вам плохо?! Вы дрожите! – Она метнулась за одеялом и набросила на его плечи, и Гор судорожно усмехнулся:

– Мне не холодно. – Произнёс хрипло. – Я… Мне надо… уйти. Ненадолго.

– Мы же договорились! – Воскликнула Алиса. – Честно говорить всё-всё! Вы мне не верите?! Вы ещё обижаетесь на меня?

– Нет! – Гор открыл глаза, взглянул на неё с отчаянием. – Не могу я… Возле тебя! Хочу потому что… Не могу, как хочу!!!

– Это даже вот так?.. – Поразилась Алиса, расширив и без того огромные глаза. – Но ведь я же… я же согласна?..

– Я боюсь. – Признался Гор. – Ты ведь такая… маленькая. И это… – Слово, непривычное для его губ, вышло из него с трудом, как-то коряво, – нежная.

– Не бойтесь. – Алиса потянула с плеч шенс, такой большой, что легко соскользнул с них, открыв изящные плечи и такую прекрасную грудь, что Гор аж задохнулся, и уже больше не видел ничего, и не хотел видеть. – Я вам верю… – Сквозь какой-то туман доносились её слова, которых он почти не слышал и уж точно не понимал. – Вы меня не обидите…

Как тогда, во сне, он прижал её к себе, и Алиса прижалась к нему в ответ. И как в том сне, он не пользовался ею, а любил её – и пусть это было в первый раз, но чувство к этой девушке, нежность к ней и восторг обладания сами диктовали все его движения, подсказывали рукам и губам, как это делается. Сладость её кожи, запах возбуждения, смешанный с запахом яблока и жасмина, горячечность её объятий, удивлённые ахи и стоны, ответ её хрупкого тела, ласки её рук, зарывающиеся в волосы на его затылке пальчики, ноги, сплетающиеся на его пояснице, – это было таким наслаждением, какого он никогда не знал и даже не представлял! Во сне он только мечтал, сейчас его мечта обрела реальность и превзошла всё, что он только мог пожелать! Испустив громкий крик торжества и наслаждения, Гор замер, стиснув Алису в объятиях и чувствуя, как она бурно дышит и как сильно, почти так же сильно, как его собственное, колотится её сердце о его грудь. Она, так же, как и он, горела огнём, и так же медленно расслаблялась в унисон с ним, смиряя дыхание и возвращаясь из пучин наслаждения в реальность.

– Хорошо… – Прошелестели её губы у самого его уха. – Гор, это так хорошо! А вам?..

– Хорошо часто бывает. – Сглотнув, так же тихо ответил он, не открывая глаз. – А это волшебство какое-то.

Алиса пискнула от счастья и порывисто прижалась к нему, зарываясь лицом в его гладкие тяжёлые волосы.

– Вы же теперь никогда-никогда меня не оставите, правда?..

– Никогда. – Подтвердил Гор, хотя её слова вновь как-то царапнули сердце.

– Я всегда была одна. – Призналась Алиса шёпотом. – Меня никто не любил… Я никому была не нужна. Скажите, я вам… нужна?.. Хоть немножко?

Гор отстранился и лёг на спину рядом с нею. Сказал, не открывая глаз:

– Да. Ты мне и до этого была нужна. Ты как солнышко… тёпленькое, с лучиками. – Произнёс застенчиво, и Алиса порозовела от радости:

– Меня никто-никто так никогда не называл! Вы в самом деле так думаете?

– Я больше думаю. – Признался Гор. – Только сказать не умею. Ну… внутри столько всего, а в голове сквозняк какой-то. Но ты не думай, я только самое хорошее о тебе думаю. Честно.

Алиса склонилась над ним, заглядывая в лицо:

– Я хочу вас трогать. Можно?.. Вы такой хороший… Такой… сладкий! Можно?..

– Трогай. – Гор расслабился, чуть усмехнувшись. Ему было чертовски приятно, хоть как-то и неловко. Нет, всё-таки, Алиса была такой необыкновенной, такой странной и чужой! И такой близкой, такой… родной. Девушка потянула с него рубашку, и он приподнялся, помогая ей. Алиса оседлала его, готовая изучать, но увидела его грудь, и переменилась в лице.

– А это… – Спросила неуверенно, и Гор открыл глаза, удивлённый её тоном, – это… у всех мужчин так?.. Это так… надо?

– Это?.. – Гор с некоторым удивлением глянул на свою грудь. – А, это… не. Не у всех. Это вообще мне Аякс, скотина, сжёг.

– СЖЁГ?! – Алиса побледнела, глаза расширились. – Огнём?!

– Железом. Раскалённым. – Гор чуть нахмурился в лёгком недоумении. У Алисы увлажнились глаза, задрожали губы:

– Но вам же было… больно?!

Гор её совершенно искренне не понимал. Больно в Садах Мечты было всем и всегда; те, кто не умел терпеть, погибали тут же, подобно бедняжке Розе. Шрамы и ожоги были не у него одного – у всех. В его мире это было нормально, и никто друг друга не жалел. Иногда кто-нибудь смазывал приятелю испоротую спину да приносил воды в ответ на настойчивую просьбу. А следы жестокости на теле были привычными до того, что их никто здесь даже не видел. Девочки и мальчики сюда уже попадали со следами многочисленных порок, на это никто и не смотрел. Да, Гор в этом смысле переплюнул всех – столько, сколько у него, шрамов ни у кого больше не было. Но что в этом было такого?..

Он пожал плечами:

– Ну, да, ожоги страшно болят. Аж орёшь от боли. Но это когда было-то?

– А за что он вас? – Спросила Алиса, еле выговорив это сквозь слёзы дрожащими губами. Гор совсем растерялся. За что?.. «За что» их пороли и ставили коленями на толчёное стекло, а рубцы посыпали солью. А это так… развлечение. Как это объяснишь?

– Развлекался так. – Подумав, сказал Гор. – Да ты что? Зажило же уже всё.

– Я… я… – Алиса разрыдалась и упала ему на грудь. – Простите меня! – Взмолилась сквозь слёзы. – Вы так страдали… так страдали! Ну, почему, почему?! – Она порывисто села, утирая слёзы. – Что это за место, почему вы здесь?! Как этот человек вас принуждает… почему?! Вы настолько его лучше… настолько сильнее и добрее… Я не понимаю, не понимаю!!!

Гор взглянул на неё – и не ответил. Он сам вдруг осознал, что не понимает этого. Хозяин постоянно говорил, что он – никто, никому не нужное отребье, брошенное его шлюхой-мамашей. Что их содержание стоит дорого, их нужно кормить и одевать, содержать их в тепле и уюте. И что деньги, которые платят за них гости, он тратит на них же. Гор не очень понимал, что такое деньги, но сумел сообразить, что они нужны, чтобы обменивать их на еду и одежду. С детства он привык к мысли, что Хозяин имеет некое право держать его здесь и ограничивать его свободу; собственное стремление вырваться отсюда Гор считал преступным и как бы то ни было, а преступником себя сознавал.

– Не правда! – Воскликнула Алиса, когда он рассказал ей про то, что они так отрабатывают своё содержание. – Я в это не верю! Эта еда, которую нам здесь дают, и эта одежда – она очень дешёвая, она и одного дуката не стоит! Я не очень знаю жизнь, я жила так уединённо, меня не выпускали из дома, но я смотрела в окно, на улицу и рынок, я видела много всего, мне даже порт было видно! И я читала книги, и нигде, нигде такого не было! Люди, которые делали такие вещи, которые мучили других людей, были злом, и их наказывали! И были девушки, которых рыцари спасали от… от чего, я не понимала, теперь – поняла. – Алиса покраснела. – И эти рыцари были героями, а тот, кто поступал с девушками так бесчестно, был злом, и рыцарь его убивал! Это бесчестно, Гор, подло, бесчестно и гадко, и этот человек – гадкий, и… ничтожный, вот слово для него: ничтожный!!! Он мог сказать мне, что делает и зачем, и я не испугалась бы так, не была бы такой… и зачем, зачем он так унизил меня?!! – Вырвалось у неё от всего сердца. – Выставил голой перед вами, говорил такое, и так поступил – у вас на глазах!!! – Она была так ранена, так оскорблена и унижена, что не могла не говорить всё об одном и том же, пытаясь хотя бы выговорить свою боль, свой гнев и свою обиду. Все эти дни она говорила и говорила про себя всё одно и то же, обращаясь к человеку, так поступившему с ней, упрекала, даже угрожала, проклинала… И снова упрекала. И только Гор знал, что всё это было бессмысленно – Хозяин просто не считал её хоть сколько-нибудь достойной того, чтобы выслушать её упрёки. Зато с ним самим произошла удивительная вещь. Он вдруг задумался: а имел ли, в самом деле, Хэ права на него?.. По праву ли он держит здесь его и других?..

– Ты помнишь, как попала сюда? – Спросил он, вдруг перебив Алису. Та расширила глаза… И ответила:

– Да. Мне дали какой-то напиток, от которого я стала сама не своя и не могла пошевелиться. Но я всё видела! Меня несли по каким-то длинным лестницам и коридорам, тёмным, очень тёмным, и по каким-то пещерам, а потом один из тех, кто нёс меня, постучал в стену, вот так: – Алиса выдала по подоконнику замысловатую дробь, – и стена открылась перед нами. Словно дверь, хотя казалось, что никакой двери там нет. А потом я потеряла сознание. – Призналась смущённо. – И очнулась только тогда, когда рядом уже были вы.

Гору аж жарко стало. Он знал этот тупик, куда не было хода никому из рабов Садов Мечты, только ночью, когда стражники покидали их. На эту лестницу уходили гости и Хозяин, туда уходил порой и Доктор, но Гор, проследив их до лестницы, так и не смог увидеть, куда они выходят потом, а когда добирался туда ночью и шарил по стене руками, не находил никакого зазора, никакой щели, даже самой неприметной! Значит, теперь он знает, что нужно постучать… Только днём до этой двери не доберёшься, а ночью она вряд ли откроется – ночью к ней не может подойти ни стражник, ни гость.

– Что с вами? – Вновь поинтересовалась Алиса, заметив, что Гор где-то не с нею. Он перевёл на неё напряжённый взгляд.

– Задумался. – Признался смущённо. – Как удрать отсюда. До сих пор я думал, что это вообще никак… Что мы на острове каком-то. Из окон, – он кивнул на окошко, за которым давно наступила ночь, – только море и скалы видно.

Алиса помотала головой:

– Нет-нет! Это не остров! Мы не плыли на лодке, мы въехали в ворота какого-то большого дома…

– Мы тоже. – Оживился Гор, даже привстал, опершись локтём о постель. – Приехали ночью, в закрытой повозке. В доме нам дали вино и печенье, и всё, больше не помню ничего, очнулся уже здесь. – Помрачнел, вспомнив своё пробуждение. Алиса заметила тень на его лице, погладила по щеке, вынуждая посмотреть на себя:

– Вы обязательно покинете это место, Гор, я в это верю! Вы слишком хороший для него!

– А ты? – Спросил Гор, напрягшись. – Ты… пойдёшь со мной?

Алиса вся просияла, даже прослезилась, бросилась ему на шею:

– Я боялась, вы этого не скажете!!! Да, Гор, да, сто раз да: я пойду с вами, обязательно пойду, хоть куда, и я не буду вам обузой, нет-нет! Я столько всего умею, столько знаю! Я читать умею, и прочту всё, чего мы не знаем, я умею шить и плести кружева, и смогу зарабатывать нам на еду, смогу вести ваш дом, вам будет там уютно, Гор!

– Дом! – Хмыкнул Гор, обнимая её в ответ. – Откуда у такого, как я, дом?.. У меня одежды-то нормальной нет. Я даже не знаю, куда пойду… Да и не важно, главное, подальше отсюда!

– Я читала в книгах, – отстранилась от него Алиса, – про отшельников. Это такие люди, которые уходят далеко в лес, и живут там одни, уединённо, понимаете?..

– В лес?.. – Гор, который вырос на плоскогорье, и кроме небольших рощиц ничего не видел, слегка озадачился. И Алиса увлечённо рассказала ему, что такое лес – она не видела настоящего леса, но в гостиной дома, где она росла, висел гобелен с лесной поляной, небольшим озером и оленями, пришедшими на водопой. Гор слушал, затаив дыхание. Ему было так интересно, что он на какое-то время выпал из реальности, мыслями витая Бог знает, где. Домик, в лесу, вдали от людей, которые так их ненавидят… Пара лошадок, обязательно, Гор обожал лошадей и мечтал о них всю жизнь. Козочка для Алисы, куры… Он будет работать, охотиться – Алиса рассказала, что в лесу живут охотники, которые охотятся на оленей и птиц, – а Алиса – ждать его дома, готовить ему еду, шить ему одежду… А ночью они будут ложиться в одну постель, и…

– А если ты ребёнка родишь, – сказал Гор, неумело, но нежно гладя её волосы, – мы его будем любить. И пускай он от Хэ. Плевать. Он же не виноват. Главное, чтобы ему не пришлось, как я, сюда попасть…

– Я не рожу от него ребёнка. – Вновь убеждённо произнесла Алиса. – Я рожу ребёнка вам… если вы захотите. Но не сейчас. Я пока не готова. И не смейтесь, и не спрашивайте, почему я так уверена, я не знаю.

Ночь уже давным-давно вступила в свои права, но Гор и Алиса спать и не думали. Им было по-настоящему хорошо друг с другом, и каждый из них боялся потерять хоть минуту этого удивительного состояния, такого непривычного для них. Алиса обладала даром, которым обладают только женщины, и то не все: преобразовать пространство вокруг себя, создать уют практически из ничего. Она словно бы соткала вокруг них золотую паутинку, заключившую их в оболочку покоя и тепла, мягкого, почти физически ощутимого. В комнате было, вроде бы, очень чисто – Доктор, маньяк чистоты и опрятности, требовал от своих рабынь идеального порядка, – но всё равно здесь было убого, серо, до омерзения неуютно. Стёкла были мутными, грязными снаружи. За стёклами ветер гнал по небу рваные тёмные тучи, заставлял море бушевать и ходить бесконечными серыми волнами. Стёкла были так хорошо запаяны, что всё это буйство ветра и воды происходило словно бы в другом мире, внутрь не доносились ни звуки, ни даже малейший сквознячок. Но как бы ни было вокруг и снаружи убого и неуютно, рядом с Алисой было удивительно тепло. Словно они сидели внутри золотого фонарика, тёплого и безопасного. Гор отдыхал, обнимая её, и телом, и душой. Больше того: именно сейчас он осознал, в какой комок сжались его душа и сердце, чтобы выжить здесь! Медленно, неуверенно, но он расслаблялся и открывался Алисе, которая первая за столько лет добралась до его сердца, взломав наросшую за эти годы защиту, как хрупкий росток дерева взламывает каменную плиту. Теперь Гор знал, что всегда хотел именно этого: нежности и ласки. Как всякий по-настоящему сильный человек, он благоговел перед хрупкостью и нежностью; инстинкт защитника и покровителя в нём был невероятно силён. Алиса была идеалом в этом смысле: нежная, прекрасная, хрупкая. Ей Гор мог простить и слабость, и даже робость, ведь она такая маленькая… Беспомощная. Ей не зазорно бояться, тем более, здесь, где частенько страшно даже ему! И ведь, не смотря на свою хрупкость, и страх, она выказала такое мужество, когда говорила ему, что не сделает ничего унизительного! Отвага в таком хрупком существе умиляла и восхищала. Впрочем – хоть Гор этого и не сознавал, – его восхитило бы что угодно, и если бы не было ничего реального, он бы это придумал, настолько сердце его было покорено Алисой. Она не только подарила ему неслыханное наслаждение, не только приласкала. Гор полностью переродился, общаясь с ней. Всё, что бродило в нём и мучило после появления Марии, оформилось благодаря Алисе. Гор понял, кто он, что делает, и главное – что делать этого он больше не хочет, и не будет. Прежде Гор считал Хозяина подонком и сволочью, но ему и в голову не приходило взбунтоваться против него; юноша воспринимал своё подчинённое положение, как данность, неприятную, но неизбежную, а Хозяина – неким всесильным злом, с которым бессмысленно бороться, от которого можно только сбежать. Алиса, назвав его ничтожеством, сначала показалась Гору едва ли не еретичкой, и если бы Доктор в своё время не внушил Гору уважение к ней, сказав, что она могла бы сидеть за одним столом с королевой, он решил бы, что она просто наивная дурочка, ничего не понимающая в жизни. Но в данной ситуации Гор считал, что Алиса в любом случае знает о настоящей жизни куда больше, чем он, и не мог ей не верить. И вдобавок, всё как-то очень легко и логично складывалось, поражая самого Гора: как он не видел и не понимал этого раньше?! Конечно, Хэ ничтожество и трус! Именно поэтому он никуда не ходит без телохранителей, которые нужны ему даже наедине со связанным и измученным мальчишкой. И бить девчонок, измываться над ними он заставляет их потому, что иначе им понравится! Ведь это такое блаженство, такой восторг: любить друг друга! Их девчонки, пусть и не такие, как Алиса, но тоже красивые, желанные, молоденькие!

Это было так больно: сознавать, насколько он виноват перед ними всеми, сколько зла он совершил, что Гор, лёжа рядом с Алисой, которая рисовала тоненьким пальчиком какие-то арабески на его груди, прильнув к нему, и рассказывала, как жила в Ашфилде, как училась, какие книги читала, зажмуривался порой и стискивал зубы от стыда, гнева и отчаяния. И что же ему теперь с этим делать?! Как жить, как исправить хоть что-то?!

Но жить было нужно. И не потому, что он боялся смерти! А потому, что теперь у него есть Алиса, и он должен жить ради того, чтобы спасти её.

Впрочем, это-то как раз казалось Гору самым простым. Уже очень скоро, меньше двух месяцев осталось, – он станет стражником, выйдет отсюда, и тогда украдёт у Хэ Алису, и они сбегут. И если для этого нужно будет драться – он будет драться; нужно будет кого-то бить – он будет бить! Теперь у него хватит сил на что угодно, потому, что кроме него Алисе надеяться не на кого. Чувство ответственности у Гора было достаточно сильно развито, чтобы он осознал смысл, которого прежде в своей жизни и даже в своей свободе не видел.

– А хотите, я вам спою? – Мурлыкнула Алиса.

– А это чего? – Насторожился Гор. Алиса хихикнула:

– Это не больно!

– А-а, делай, что хочешь, я твой. – Великодушно позволил Гор. – Только не щекоти! – И Алиса тут же, зловредно хихикая, пощекотала его подмышкой закинутой за голову руки.

– А-а-а-а, я же просил! – Притворно зарычал Гор, и девушка залилась звонким, как колокольчик, смехом, отбиваясь от него. Несколько секунд счастливой возни – и они притихли, охваченные новым приступом взаимного желания. За окнами по-прежнему бушевала буря, а здесь, в тишине, слышались только дыхание, звуки поцелуев и сладкие стоны. Алиса была такой маленькой, что Гор, чтобы видеть её перед собой, сел в постели, а девушка оседлала его, очутившись с ним лицом к лицу. Этой позы Гор никогда не видел здесь; она родилась из его нежности к этой девушке, из его нежелания уподоблять её несчастным девочкам из Девичника. Любовь наделила его обострённой чувствительностью к каждому её стону, каждому вздоху и малейшему трепету её тела, позволяющей угадывать, и угадывая – делать всё, чтобы ей было ещё лучше. Испытав свой первый оргазм, Алиса вскрикнула, а потом расплакалась, не в силах объяснить, что с нею. Когда встревоженный Гор всё-таки добился от неё, что произошло, и понял, то сам был потрясён: он думал, что оргазм испытывают только мужчины! Как уж сумел, объяснил это Алисе.

– И вы всегда это чувствуете?! – Вскликнула Алиса недоверчиво.

– Всегда. – Подтвердил Гор, не подозревая, на какую опасную почву ступает. У Алисы замерцали в глазах золотые искры:

– И вы делаете это с другими девушками?..

Всё ещё не подозревая об опасности, Гор брякнул:

– Да каждый день!

– И много их?! – Голос Алисы сорвался, она задышала чаще. Гор насторожился. Считать он умел, правда, только до двадцати. Пока юноша мысленно пересчитывал девушек в Девичнике, Алиса успела закипеть. Оттолкнула его:

– Значит, много?!

– Да ни фига не много! – «Успокоил» её Гор. – Тринадцать всего… – Он хотел сказать, что все они никто по сравнению с Алисой, уверенный в своей простоте, что ей это польстит, но не успел: девушка закрыла лицо руками и разрыдалась. Гор растерялся и испугался, не понимая, что с нею. Слёзы Алисы причиняли ему боль. С женскими истериками он привык справляться с помощью пары хороших затрещин, но это было в прошлой жизни… Да и нельзя было ударить Алису! Она рыдала и отталкивала его, требовала, чтобы он ушёл, твердила, что хочет умереть… Гор терял терпение и самообладание. Ревности, как таковой, он до сих пор не знал; девочки принадлежали им всем одновременно, и при взгляде на чужой секс он чувствовал не ревность, а возбуждение. До сих пор.

В конце концов Алиса озвучила своё горе:

– Зачем вы… мне… – Она чуть задыхалась, словно плачущий ребёнок, – ска… за… ли о… дру…гих?! – И снова заревела, а Гор сдвинул брови, всё ещё не понимая.

– Вы их тоже… солнышком зо… вёте?!

И тут до Гора дошло. Сцены ревности порой закатывал Аресу Янус, единственный содомит в Приюте. Он был влюблён в Ареса, а тот отвечал на его страсть только потому, что любил ласки и поцелуи, а девочек ни целовать, ни ласкать было нельзя. Янус часто ревновал Ареса по поводу и без, к какой-нибудь девочке, гостю и даже к Эроту или Ашуру – без какого-либо повода с их стороны. Сначала Гор развеселился, с некоторой долей тщеславия, но тут, совершенно некстати, ему подумалось о том, что было бы, если бы Алиса занялась любовью с кем-то другим. И замер, впервые ощутив эту нестерпимую боль. Это невозможно было ни представить без боли и ярости, ни пережить. Смех исчез без следа. Гор опустился перед нею на колени, погладил по голове:

– Солнышко… маленький мой человечек, прости меня, а? Я это… ну… дубина конченая. Но ты не думай! Я ведь никогда, клянусь, никогда и это… никого, вообще ни разу так не называл, это только для тебя это, ну, слово.

– Правда? – С надеждой взглянула на него Алиса. Её губы чуть опухли и были мокрыми от слёз, но в отличие от большинства рыдающих девочек, она ничуть не подурнела. Только радужка глаз как-то почернела и расплылась двумя жутковатыми кляксами, делая её взгляд совершенно нечеловеческими и даже… жутковатыми. Гор даже поёжился, впервые подумав: а кто она такая?.. Повторил:

– Клянусь. Я это… с тех пор, как увидел тебя, и не хочу других девчонок, зуб даю!

– Зачем мне… ваш зуб? – Судорожно всхлипнув, вредным голосом спросила Алиса, и Гор засмеялся тихо, чувствуя, что гроза миновала:

– Это пацаны так говорят, когда клянутся.

– Это очень глупо. – Ворчливо огрызнулась обиженная Алиса. – Не ожидала от вас такого!

Гор замолчал, глядя на неё задумчиво и чуть отстраненно. Лицо его стало неподвижным, как маска, и безумно красивым, а глаза, странного тёмно-серого, бархатного, как карандашный грифель, цвета, стали холодными и пустыми, как серые камни. Алиса порывисто обхватила его лицо руками:

– Я не хотела вас обидеть, не хотела!!!

– Да чего там. – Безразлично произнёс Гор. – Ты права. Ты учёная, а я кто? Что я тут видел, что узнал?.. Книгу эту позорную? И в той только картинки смотрю… Ты живая такая, ну… такая… – Он не знал слова «непосредственность», а замены ему подобрать не сумел, и только сильнее почувствовал свою ущербность.

– Нет! – Воскликнула Алиса так пылко и живо, что это пролило настоящий бальзам на душевную рану Гора, мгновенно заставив простить себе и истерику, и вредность. – Вы хороший, Гор! Вы храбрый, добрый, смелый! Вы такой замечательный! Я ещё тогда, когда… – Она покраснела, – когда вы сняли маску, и я вас увидела, я вам простила всё-всё, потому, что вы такой прекрасный, и не такой, как они! И каждый день думала о вас, мечтала, чтобы вы пришли, и говорила с вами… Вы мне снились! И вы пришли, Гор, и это так чудесно было, я такое счастье испытала, когда вы вошли, такое счастье… Я никогда в жизни не была так счастлива, как в это мгновение, когда повернула голову и увидела вас в дверях! Никогда, никогда не говорите о себе такого, слышите?..

– Ты других-то мужиков не знала. – Пробормотал страшно смущённый, но ужасно счастливый Гор. – Может, я хуже всех…

– Я знаю двух! – Воскликнула Алиса. – И они омерзительные!!!

– Сравнила. – Хмыкнул Гор. – Хэ и Доктор! Особенно Клизма – уж он-то точно самая поганая погань из всех, кто небо коптит.

– Почему так случается? – Алиса погладила его лицо, пальчиками поправила прядь тяжёлых гладких волос за ухо. – Такие чудовища имеют власть над таким, как вы?.. Это так несправедливо, Гор!

– Я мальчишкой был, когда сюда попал. – Гор вновь закрыл глаза, устраиваясь подле Алисы. Она села, поджав ноги, привлекла его голову к себе на колени и принялась нежно перебирать и укладывать его волосы. Это было приятно… расслабляло… уносило куда-то в иной мир, где было тепло, хорошо и безопасно, внутрь золотого фонарика, где они были только вдвоём. – Никто меня не спрашивал, чего я хочу.

– Вам было очень плохо? – Прошептала Алиса. – У вас такие глаза… вы так устали быть здесь, правда?.. И вы здесь совсем один были прежде?

– Да. – Шёпотом ответил Гор, горло перехватил спазм, он зажмурился, испытывая такие сильные, такие яркие чувства, которым даже названия не знал!

– Теперь у вас есть я. – Промурлыкала Алиса нежно. – Вы не один, Гор. Да, я маленькая, и слабая, но я люблю вас. Я никогда-никогда не предам вас и не оставлю! Я пойду с вами на край света, и даже если вы будете бедный и никому не нужный, вы будете нужны мне, всегда, до моего последнего вздоха. Здесь, со мной, вам не нужно притворяться и скрывать что-то, потому, что какой бы вы ни были, что бы ни сделали, я вас буду любить. Если вы кого-то ограбите или убьёте, я спрячу вас и скажу, что это не вы; если вы заболеете, я буду сидеть возле вас и исполнять каждый ваш каприз.

Гор судорожно втянул в себя воздух, но заговорить побоялся: горло перехватило, он боялся, что не совладает со своим волнением и… заплачет?.. Он не плакал уже больше десяти лет, перестал плакать ещё на ферме, будучи подростком. Какое бы отчаяние не владело им, какую бы боль он ни испытывал, он не плакал и не жаловался. Эта девушка взяла его сердце, превратившееся в мягкий тёплый кусок воска, и делала с ним всё, что хотела, но делала это так нежно и бережно, что ему было хорошо. Никогда, никогда ни до, ни после, не испытывал он такой благодарности, такого благоговения, такой любви и нежности! В эти мгновения Алиса была для него всем, небом, солнцем, звёздами, жизнью, слезами и любовью. Её тепло, её слова, такие прекрасные, такие… нужные!.. Ведь он не слышал ничего подобного ни разу в жизни, ни от кого! Если бы он умел сказать об этом словами, если бы он знал такие слова, то сказал бы, что сейчас он на небе, в раю, и ничегошеньки ему в жизни больше не нужно, кроме этой девушки и её любви!

– Я сочинила эту песню для одного мальчика, – шептала Алиса, – он обещал мне, что заберёт меня и женится на мне… ОН так ко мне и не пришёл; наверное, забыл обо мне… Я очень долго его любила, даже поссорилась с Матушкой, и она ударила меня, когда я сказала, что люблю его и никогда не стану принадлежать Хозяину. Но вы – вы другое, Гор. Я совсем иначе чувствую вас и себя с вами. Я сейчас впервые её спою, и спою для вас. Хотите?.. Она на нордском; Мадмуазель говорила, что это вульгарно, но мне кажется по-другому.

– Для какого мальчика? – Спросил Гор, насторожившись.

– Для Гэбриэла. – Ответила Алиса, не подозревая, что этим ответом причиняет ему такую боль, словно ударила его в самое сердце. – Не ревнуйте, Гор! Да, я любила его, но мы были такими маленькими! Я была маленькой девочкой; моё детское сердце принадлежало ему, но моё девичье сердце – оно уже другое, и оно ваше. Мне придётся петь её без музыки – ах, как мне жаль мою лютню! – поэтому не судите меня строго, хорошо?..

– Угу. – Выдавил из себя Гор, не в силах пошевелиться. Несколько секунд было тихо-тихо, так, что были слышны его дыхание и шум ветра и моря снаружи. Потом Алиса запела, сначала тихо и нежно, но постепенно голос её креп и наливался силой и такой красотой, что у Гора мурашки бежали по коже и ком стоял в груди.

Гор зажмурился, а перед его внутренним взором возникло забытое, напрочь забытое прошлое. Он почувствовал запах чабреца, влажной земли и лошадей, пасущихся на склонах отрытых ветрам холмов. Увидел мальчика, мастерившего из трав, веток и собственных волос забавные штучки, чтобы развлечь маленькую девочку; мальчика, указывающего ей на величавые горные вершины и обещавшего, что заберёт её туда. Теперь эта девочка пела ему:

На грани ясного утра? – И ему было очень больно. Только что Гор разрывался между желанием признаться Алисе, что он и есть Гэбриэл, и стыдом за то, чем он стал. Песня Алисы сделала это признание совершенно невозможным. Господин горных дорог?! Скорее, Господин Доски и соломы! Какой невыносимый стыд жёг его душу в эти минуты, Алиса и вообразить бы не смогла! И в то же время он так восхищался ею! Восхищался её непохожестью, её способностью нанизывать слова на канву удивительно красивой мелодии так образно и ёмко. Гор вспоминал их детскую встречу так, словно это было вчера. «А почему они белые? – Это снег. – Он же холодный! – Ну, куропатки в нём ночуют, значит, им тепло. И трава под снегом зелёная».

И вновь повисла тишина. Алиса, вся трепеща и затаив дыхание, ждала реакции Гора, а тот боролся с болью и стыдом. Услышав мечту и тоску девочки, которая когда-то поверила ему и тщетно ждала все эти годы, Гор понял её и возненавидел себя сильнее прежнего. Ведь она, бедняжка, не только была одинока, как и он. Она вдобавок была абсолютно беззащитна и обречена. Да, чухой её не сделают, мясом в Девичнике на потеху извращенцам не выставят. Но её ждёт сомнительная честь стать женой Хозяина. Гор плохо представлял себе статус жены, зато он хорошо знал злобную подлость Хэ, его ненависть к девушкам. И помнил слова Доктора о том, что как только Алиса родит, её убьют.

– Вам понравилось? – Не выдержав, спросила Алиса, страшно стесняясь, но и надеясь на похвалу.

– Красиво, да. – Ответил Гор неловко. – И это… ну… волшебно как-то.

– Простите, что сама напрашиваюсь на похвалу. – Теребя кончик своей косы, сказала Алиса. – И что навязываюсь вам. Я не хотела быть обузой, не хотела, правда-правда! И меня хорошо воспитывали, я знаю, что нельзя так вести себя, как я веду. Но я…

– Ты не обуза. – Гор решился, присел, опершись на локоть. – Ты моё солнышко, ну, такое… тёпленькое, и это… моё чудо маленькое. – Его словно прорвало, и даже слова как-то ловчее стали складываться в голове и выходить наружу. – Я знаю, что значит: быть одному, никому не нужным, я всю жизнь таким был. Всё тянулся к друзьям, как дурачок какой, в грязь для них расшибался, а они либо продавали меня за мелочь какую-нибудь, либо… А, хрен с ними! Один парень был ничё такой, я им даже восхищался: Гефест, вожак наш бывший. Но его убили из-за Чу… из-за девушки. Я тогда не понял его, злился, девок вообще возненавидел. А теперь вот думаю: дурачок я, да. Всё думал неправильно, столько сделал глупого и дурного. Может, единственное, что я хорошего сделал – это пришёл к тебе сейчас. Потому, что ты – самое волшебное и хорошее, что со мной случилось за столько лет. Мне хорошо с тобой, солнышко моё, так, как никогда в жизни не было. – Он отдавал себе отчёт в том, что вручает себя в руки этой девушке, и отныне она вольна казнить его и миловать, как только ей захочется. Но это было не важно… Потому, что Гор был теперь уверен: если Алисы у него не станет по какой бы то ни было причине, он просто сядет и умрёт.

Алиса в ответ на эти слова обвила его шею руками и расплакалась у него на груди – от радости и облегчения. Когда она признавалась Гору в любви, ей было очень страшно, страшно от того, что она могла говорить в пустоту, что Гор вовсе не так сильно нуждается в ней, как она в нём. Алиса была искренней, пылкой, вспыльчивой, немножко вздорной, но ласковой девушкой, умненькой и отважной, не смотря на хрупкость и нежность. В таких крошках часто гнездится большое и храброе сердце; и Алиса была как раз из таких. Но, в отличие от Гора, не знавшего ничего и с девственной восприимчивостью впитывающего всё происходящее, Алиса много читала. И хоть её чтение проходило строгую цензуру, ей были знакомы, пусть только по книгам, и коварство, и лицемерие, и прочие вещи. К тому же сердечко её было больно ранено предательством женщин, воспитавших её, Матушки и Мадмуазель. Они никогда её не любили и не скрывали этого, но всё-таки Алиса не ждала от них такого жестокого предательства! Отправляя её с Госпожой и Доктором, Матушка сказала: «Лютня тебе не понадобится, и книги тоже». Алисе не дали с собой ни одной из её любимых вещей! А значит, – поняла теперь Алиса, – они знали, куда её везут и зачем. И вот так вот отправили, спокойно, безразлично… Ведь они жили с нею бок о бок столько лет, она привязалась к ним, она так старалась заслужить их одобрение и любовь! И – ничего?.. Все эти дни, пока Гор не пришёл к ней, Алиса переживала внутри себя эту страшную катастрофу, и плакала, плакала, плакала… Снова и снова говорила, упрекала, и вновь плакала… И если бы Гор, только-только обретённый ею, сейчас оставил её, Алиса была бы совсем убита, но не удивлена. Девушка всё время боялась, что он так и поступит, хоть это не мешало ей любить его. И вот он сказал ей, как сильно её… любит?.. Этого слова он не произнёс, хоть Алиса ждала его с замиранием сердца. Но он и так сказал такое, что наполнило Алису счастьем и подобием покоя. Солнышко… маленькое чудо… лучшее, что с ним случилось! Свернувшись, как котёнок, у него на груди, Алиса задремала, наконец-то спокойная, чувствуя себя в безопасности. У Гора было такое хорошее тело! Такое горячее, такое сильное, надёжное, большое; и так вкусно пахло! Так успокаивающе стучало сердце в его груди! Пальчики Алисы, гладя его, чувствовали шрамы и рубцы, и нежно ласкали их, напоминая ей, как он страдал. Женское сострадание мешалось с любовью; Алисе хотелось бы дать ему всю себя, всю свою любовь, всю нежность, чтобы он забыл о своих страданиях и…

И улыбнулся – хотя бы раз. За всё время с нею Гор не улыбнулся ни разу. Смеялся, усмехался, да – но его улыбки она не видела… Она еще не знала, что он не улыбнулся ни разу с тех пор, как вообще попал сюда, то есть, десять без малого лет.

Алиса спала у него на груди, а Гор, обнимая её и наслаждаясь её теплом и запахом, спать не хотел. Ему хотелось продлить это волшебное ощущение, насладиться им целиком, до последней капли. Он обнимал Алису и смотрел вдаль, туда, где на границе моря и неба, меж двух высоких узких скал, горел далёкий-далёкий огонь. Каждый раз, когда Гор смотрел туда, на этот огонь, ему казалось, что там – его дом. Что если он вырвется когда-нибудь отсюда, то он пойдёт именно туда, и там, наконец, будет спокоен и счастлив… А ещё ему казалось иногда, что кто-то зовёт его оттуда, и зов этот порой был таким сильным, что Гор почти слышал его наяву. Порой ему снилось странное место: мох, вода, дерево с длинными ветвями-косами, какие-то огоньки, голубые, розовые и золотые, какие-то искры, какое-то существо, которое он никак не мог увидеть, но которое было здесь и от его присутствия было хорошо и спокойно. Видел он и другие сны – в этих снах он был словно бы не собой, а кем-то ещё, и у этого кого-то был меч, был конь, он умел сражаться – и сражался, и порой получал раны, а самое странное было то, что если его ранили в таком сне, то потом у Гора наяву болело это место, эта рука, нога или бок. Он часто видел во сне изображение лилии, меча и грифона, хоть и не знал, что это грифон. Так часто, и так подробно, что мог бы нарисовать этот знак по памяти во всех деталях.

Луна, ненадолго заглянув сквозь разрывы в тучах в краешек окна справа, ушла, но её серебряное сияние заливало бушующее море, и в комнате было светло. Мечта о свободе вновь вгрызалась в сердце Гора, словно голодный волк, так, что он едва ли не стонал вслух. С мучительным недоумением смотрел на бушующее внизу море, кипящее белой пеной меж обломков камней у подножия башни. Вот же оно, вечно неспокойное, вечно в клочьях пены, – так близко, и так недостижимо! Оно есть – и его всё равно, что нет!

Боже, как же ему захотелось на волю! Немедленно, сейчас! Как же всё происходящее и находящееся вокруг ему постыло, и было омерзительно!!! И омерзительнее всего – тот самодовольный придурок, который давно-давно, в прошлой жизни – хоть по времени вроде и недавно, – лежал в будуаре для гостей, лакал ворованное вино и хвастался своими «успехами» замученной, голодной беременной девчонке! Как он не видел этого прежде, почему?! Что она сотворила с ним, Алиса, зачем, и как ему жить теперь с этим?!

Он не будет жить здесь. – Понял Гор. – Он любой ценой вырвется отсюда и заберёт Алису. И они уйдут в горы, как мечтал мальчик Гэбриэл, вместе, вдвоём. Он не отдаст её Хэ, не позволит ему…

От этой мысли Гору стало и смешно, и стыдно, и больно. Не отдаст?.. Не позволит?! Он – Хозяину?! «Ты никто. – Тут же вспомнилось ему. – Ты ничтожество, у тебя ничего нет, ты ничем не владеешь, ты ничего не можешь. Даже твоя жизнь – моя, я решаю, как тебе жить и когда умереть. Ты в моей власти, ты мой! И чем скорее ты это осознаешь и покоришься, тем лучше для тебя же самого!». И до сих пор Гор так и жил: сознавая власть Хозяина, не сломленный, но послушный. Но Алиса изменила ВСЁ. Она сама отдала Гору то, чего никогда не получит от нее Хэ: свою ласку и свое доверие. Никаким насилием, никакими побоями ЭТОГО он от Алисы не получит… И Гор оказался способен и понять это, и оценить. Лопнули и рассыпались в пыль последние незримые оковы, которыми сковал за столько лет его душу и разум Хозяин. Тело Гора ещё было в плену, но душа и сердце – уже нет. Прежде, ненавидя Хозяина, он всё-таки уважал его и верил ему. Но, осознав его ничтожность, Гор уже не мог его уважать. Страшный каменный идол рухнул со своего пьедестала, сброшенный хрупкой девушкой, почти девочкой, которую – как тот считал в гордыне своей, – он унизил, использовал и практически уничтожил. Рухнул и разбился в прах. Мария и вызванная ею буря в душе подготовила это, Алиса – завершила.

И Гору было страшно. Он был прям и честен, притворство было чуждо его натуре. Как, презирая свои обязанности вожака, он теперь будет исполнять их?! Как пойдёт в Девичник и будет мучить этих несчастных измученных девочек, сознавая в то же время, что творит?! Ведь прежде он, как бы то ни было, верил в то, что делает, и даже гордился собой… Ур-род!

«Ты пойдёшь, и будешь делать всё, что нужно. – Сказал он себе, поцеловав спящую Алису в висок и ощутив губами биение пульса. – Ради неё, чтобы она выжила и спаслась, ты будешь таким идеальным, чтобы аж тошнило. Ты даже к Марии больше не пойдёшь, ты будешь безупречным и послушным, хоть и противно. И тогда вы с нею спасётесь!».

«Я уйду отсюда. – Пообещал Гор далёкому огню. – Уйду, и Алису вытащу. И плевать, какой ценой».

Гарету вновь снился этот далёкий огонь – в последний раз он видел его года два назад, ещё в Европе, и тогда ещё был уверен, что на огонь этот смотрит его брат. Что если он, Гарет, разгадает загадку этого огня, поймёт, что это и где, он найдёт брата. Но единственная примета, в которой он был уверен – это две скалы, высокие, узкие, словно две оплывшие свечи, между которых и виден был этот огонь. Гарет почти уверен был, что это маяк, но где?.. В этот раз вроде бы море заливал лунный свет, но самой луны Гарет не видел… Сев в постели, он закрыл лицо руками, сохраняя в памяти видение. Откуда падал свет луны? Понять это – значит, понять, на каком побережье этот маяк, на западном, или восточном?..

– К чёрту! – Выдохнул он. Девушки, Ким и Инга, выскользнули из постели, едва почувствовали, что он проснулся, и теперь торопливо одевались где-то, переговариваясь шёпотом и приглушённо хихикая. Гарет самодовольно потянулся: собой, как мужчиной, онзаслуженно гордился, и считал, что побыть в его постели этим девчонкам за счастье. Но тут же и нахмурился: вчерашние проблемы проснулись тоже и омрачили утро, легли на сердце давящей тяжестью. Нужно было пойти, засвидетельствовать своё сыновье почтение отцу, и нанести визит кузине, на которую Гарет был так зол, что какое-то время всерьёз собирался вообще к ней не заходить и так и уехать, не поздоровавшись. Но соблазн поглядеть на дам Женского двора был слишком велик. Поступив десять лет назад оруженосцем к датскому королю, двоюродному брату его высочества, Гарет прошёл четыре войны в Европе. Сначала – как оруженосец короля, затем, посвящённый королём прямо на поле боя в рыцари, уже во главе собственного отряда копьеносцев, воевал в Англии, Франции, прошёл с мечом Саксонию, Тюрингию, Силезию и Богемию, присутствовал уже в качестве рыцаря, друга английского принца, при подписании мирного договора в Пекеньи, закончившего Столетнюю войну, и на бракосочетании Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского, брак которых объединил Кастилию и Арагон в новое королевство: Испанию. У него было шесть рыцарских орденов, в том числе знаменитый орден Розы. С ним вместе прибыли в Нордланд три сотни копий во главе с кондотьером Адамом Мелла, наёмником, который отдал ему свой меч и стал давным-давно не просто наёмником, но боевым товарищем и другом. Но три сотни – это так мало, так мало!

– Марчелло, – обратился он к итальянцу, пришедшему помочь ему одеться, – не узнавал, наших людей разместили достойно?

– Узнавал, патрон. Адам ждёт в гостиной, у него масса каких-то замечаний.

– Не удивлён… – Пробормотал Гарет, в то же время придирчиво разглядывая себя в зеркало. Он был так строен и красив, что ему шло абсолютно всё, он и в крестьянском рубище смотрелся бы переодетым князем. Но, тем не менее, Гарет Хлоринг остался своим отражением недоволен.

– Нужно будет выкроить время и наведаться в Эльфийский квартал. Подобрать сорочек из эльфийского льна и батиста, обувь купить подходящую. А то что это за жалкое зрелище?..

Жалким зрелищем он назвал скроенные по последней бургундской моде – Бургундия в то время была законодательницей мод, – белоснежную сорочку с отложным воротником и широкими рукавами, манжеты которых, только-только вошедшие в моду, были сколоты топазовыми булавками, и камзол из так называемого «рытого» бархата глубокого синего цвета, с широченными рукавами, разрезанными по моде, так, что сквозь разрезы видна была белая сорочка. Подчёркивая свое рыцарство, Гарет игнорировал модные ми-парти, то есть, двухцветные штаны в обтяжку, с гульфиком, прикрывающим и подчёркивающим мужское достоинство, и носил шерстяные штаны с кожаными вставками, серебряным усиливающим плетением и шнуровкой по бокам – эльфийское изобретение, смотревшееся на нём великолепно, – и короткие сапоги для верховой езды вместо ботинок с загнутыми носами. Волосы, чёрные, толстые, прямые и очень густые, он стриг лесенкой, позволяя роскошным прядям каскадом падать на плечи, к восторгу и дикой зависти не только мужчин, но и многих дам. Цепь с рыцарскими орденами, перевязь с боевым мечом, и серьга в ухе с синим, как его глаза, топазом завершали «убогий» наряд. Гарет надел перстень со своим гербом: лилия, меч и грифон, золотые на сине-белом фоне, – и взял у Марчелло берет.

– Вы великолепно выглядите, патрон. – Искренне сказал итальянец, и в синих глазах Гарета мелькнула искорка самодовольства.

– Хотелось бы лучше. – Тем не менее, заметил он, поправляя берет так, что тот стал смотреться просто убийственно на его блестящих чёрных волосах. Гарет спустился в обшитую панелями из светлого дуба приёмную, где убивали время его оруженосцы и рыцари. Сейчас там были Роберт и Генрих, оба его армигера, а так же Адам, высокий суровый голландец, и Дитер Гейне, один из сотников, румяный улыбчивый светлоусый немец. Оба встали, звякнув амуницией, при появлении Гарета. Адаму было тридцать восемь, Дитеру – тридцать три, но оба они уважали и даже где-то побаивались двадцатитрехлетнего юношу. В бою Гарет Хлоринг был не только отважен, но и хладнокровен, быстр и страшен, в поединках чести – непобедим и бескомпромиссен. Фамильярности Гарет с собой не позволял никому, даже королям, умел сразу поставить себя, и закалённые в боях наёмники относились к нему с почтением.

– Что наши люди? – Обратился Гарет к Адаму. – Где их разместили?

– В казармах Хозяйственного двора, сэр. – Ответил Адам по-военному чётко. – Жалоб нет, сэр.

– А вопросы и пожелания?

– Есть, сэр.

– При Рыцарской башне есть свои казармы. – Обратился Гарет к Марчелло. – Надо узнать…

– Я уже узнал, милорд. – Невероятный Альберт был тут как тут, Гарет даже еле заметно вздрогнул. – Я приказал от вашего имени привести их в порядок, и скоро они будут готовы. Там около ста лет никто не жил…

– Понятно. – Гарет с опаской глянул на него. Какой-то этот Альберт был… идеальный, аж подозрительно. Марчелло, на которого Гарет бросил один мимолётный взгляд, тем не менее, Гарета прекрасно понял и чуть склонил голову.

– Мы можем сами нести стражу, сэр, – продолжил Адам, – ведь здешние пентюхи вовсе ворон не ловят! – С наёмниками Гарет общался на немецком. – Я прошёлся ночью по всем коридорам и по наружной стене, и меня даже не окликнул никто!

– Merde! – Выругался Гарет. – Сотня Гейне будет нести караул в Рыцарской башне с сегодняшнего дня, дармоедов выгнать на хрен всех до единого. Об остальных я сегодня же поговорю с Тиберием. – Он слегка поколебался. Глянул на Альберта:

– Слушай, э-э-э…

– Альберт Ван Хармен к услугам вашей светлости.

– Я ещё не герцог.

– Это неизбежно, милорд.

– Ну, потом об этом… Что вообще здесь творится? Я имею в виду…

– Люди расслабились, милорд. – Мягко произнёс Ван Хармен. – Их высочество все любят, но никто не боится. Люди воруют, ленятся, пренебрегают своими обязанностями. Её сиятельство графиня слишком юна, чтобы навести порядок, и вдобавок несколько… хаотична, я бы сказал. Она не боится быть суровой, но её суровость бессистемна и зависит от её настроения. Люди не работают, а подстраиваются под неё. Когда она не в духе – просто от неё прячутся, когда гроза проходит стороной, продолжают лениться. Боюсь, милорд, ваше имущество рассматривается обитателями этого замка, как источник собственных благ.

– Понял тебя. – У Гарета желваки забегали по скулам. Ему вновь захотелось рвать и метать, выматериться от души, сорвать переполнявшие его злость и отчаяние на ком-нибудь рядом – да хоть бы и на Альберте этом! Но Гарет взял себя в руки и сказал ровно:

– Что, колодки и позорный столб на Хозяйственном Дворе ещё стоят?

– Разумеется, милорд. Я взял на себя смелость и совершил некоторые перестановки среди слуг низшего звена. Слуг его высочества я, разумеется, касаться не смею, все они – титулованные особы.

– А набрать новых людей в городе и пригородах сможешь?

– Разумеется, милорд. – Ван Хармен позволил себе одобрительную улыбку.

– За лень и праздность – вон из замка. За неисполнение обязанностей – пинка под сраку и вон из замка. За воровство – в колодки или к позорному столбу, отрубить пальцы на правой руке и вон из замка. За измену – на дыбу. Кто у нас в тюрьме?

– Ганс Фон Зиберт комендант, милорд, Иеремия Стоун – палач и экзекутор.

– С ними я позже поговорю. А сейчас…

– Кастелян Гриб хотел бы встретиться с вашей светлостью после визита к Женскому Двору. Я настоятельно рекомендовал бы принять его.

– Что у него?

– Дело касается рыцарей их высочества и их содержания. По словам кастеляна, оно превышено во много раз, боюсь, благородные господа давно сочли вашу казну своей.

– Я его приму. – Приуныл Гарет.

– С прочими проблемами, если позволите, я разберусь сам и доложу вам обо всём, когда будет исполнено.

– Позволю. – Поколебавшись, сказал Гарет. Ну, не могло существовать такого идеального господина без всякой задней мысли! Вот так вот взял и нарисовался в самый нужный момент, такой нужный, такой ненавязчивый и своевременный… Просто куда деваться?! Без особого настроения Гарет отправился в Девичью Башню, а Марчелло, с полным кошелём денег – в Гранствилл, по своим делам.

Девичья Башня была двойником Рыцарской. В первой традиционно жили наследники мужского пола, в Девичьей – супруги, дочери и их двор, называемый Женским Двором. Его высочество был вдовцом, Гарет был ещё холост, и роль хозяйки Женского Двора играла Габриэлла… ну, как играла?.. Кое-как. При дневном свете Гарет по пути отмечал признаки упадка: пыль, паутину, оборванные портьеры, отсутствие свечей в канделябрах, а порой и отсутствие самих канделябров, следы грязных ног на блестящих плитах в Рыцарском Зале… Стиснул зубы, поднимаясь по парадной лестнице Золотой Башни в приёмную его высочества.

– Как он? – Спросил Тиберия, который вышел к нему навстречу.

– Плохо. – Ответил тот. – Остался сегодня в постели, отказался от завтрака… Спрашивал про тебя.

– Ты сказал ему?..

– Твои слова я ему передал.

– И?..

– Дай ему время. Твой отъезд, на самом деле – хорошая идея. У вас обоих будет время.

– Слушай, Тиберий… – Гарет оглянулся. – Этот Альберт Ван Хармен…

– Которого ты назначил своим управляющим?.. Он недавно при дворе. Но зарекомендовал себя с самой положительной стороны. Ненавязчивый, грамотный, исполнительный. Только…

– Только что? – насторожился Гарет.

– Как тебе сказать?.. У него нет ни семьи, ни жены, ни братьев, ни сестёр. Он словно из ниоткуда соткался, и всегда там, где он нужен. Не пьёт, не играет, не ходит к женщинам, не оставляет себе на ночь служанку, чтобы грела постель. Я подсылал к нему людишек, которые предлагали ему взятку за разные услуги – не взял. Но и не доложил никому. Писем никому не пишет. Вообще странный тип. Вроде и положительный со всех сторон, но в замке его не любят. Может, как раз за то, что такой положительный?

– Может. – С сомнением кивнул Гарет. Ничего, если у этого Альберта есть хоть одна кость в шкафу, не говоря уже о целом скелете, Марчелло её отыщет.

В Девичьей Башне его визита ждали с таким нетерпением, что аж воздух вибрировал. Весь предыдущий вечер дамы и девицы свиты Габи, всего шестнадцать штук, мылись, душились, выбирали туалеты и украшения, ленты и платки, скандалили, рыдали и истерили. Сегодня в приёмной зале графини Маскарельской сильно пахло жжёным волосом, горячим утюгом, лавандовой и фиалковой водой, розовым маслом и истерикой; дамы, расфуфыренные в пух и прах, снова и снова уверяли друг друга, что совершенно не интересуются молодым Хлорингом, вздрагивая всякий раз, как открывались двойные двери, и меняясь в лице, когда оказывалось, что шухер напрасный. Габриэлла – Габи, – тоже нервничала. Она забыла о том, что комнаты кузена нужно подготовить к его приезду, и теперь готовила отмазки, главной из которых была: она отдала своевременные распоряжения, а твари служанки их не выполнили. Виновные служанки тоже уже были назначены, и не подозревая пока о том. Ожидая справедливо рассерженного на неё кузена, Габи заочно уже злилась на него, оправдывалась и переходила в контрнаступление, не слушая, что ей говорили другие дамы. Слух об убийственной красоте молодого Хлоринга уже пронёсся бурей по всем закоулкам Хефлинуэлла, и все особи женского пола, от баронессы до последней кухонной замарашки, уже обсуждали его. Обсуждали его ордена, его внешность, его военные успехи, а с раннего утра, с лёгкой руки не то Инги, не то Ким, ещё и его постельные подвиги. Дамы, которым шёпотом поведали о них камеристки, таким же страшным шёпотом пересказывали это своим товаркам, горничные которых оказались не так расторопны. В приёмной стоял гул, то и дело слышались шепотки, хихиканье, звонкие возгласы и ахи. Лучший менестрель Хефлинуэлла, признанная на Острове звезда, Лучиано Делла Вольпе, тоже нервничал и то и дело сбивался с ритма, извиняясь перед Габи, которая тоже его почти не слушала. Рыцари стояли, чуть надувшись и уже заранее тихо ненавидя такого сильного соперника, который, ещё не появившись, уже завладел вниманием всех признанных красавиц, и только пажи Девичьей Башни, по воспоминаниям Гарета – самые противные и наглые мальчишки на свете, – вели себя, как обычно, то есть, болтали, шкодничали, задирали друг друга и дам, и вообще не стеснялись всячески проявлять свой противный нрав. Как большинство мальчишек всех времён и мест, они плевали на субординацию, титулы и заслуги, и когда-то здорово изводили юного Хлоринга, дразня красноглазым, остроухим и чельфяком, за что он их нещадно бил и получал потом от отца и Тиберия хороших люлей. То и дело какая-нибудь дама, обычно одна из самых красивых, вскрикивала и набрасывалась на малолетних шалопаев с руганью и тумаками: они то задирали им юбки, то прикалывали к этим юбкам что-нибудь, то запускали под них собачку или кота – в лучшем случае! – в общем, выражали своё восхищение их красотой и свои юные чувства, как умели. Когда герольд торжественно объявил:

– Старший сын его высочества, граф Гранствиллский, Июсский и Ашфилдский, сэр дю Плесси, кавалер орденов Розы, святого Георгия, святого Андрея Первозванного, Золотого Льва и Креста святого Павла, Гарет Агловаль Хлоринг! – Обладателя всех этих титулов встретил дружный женский визг: кто-то из пажей выпустил в толпу несколько крыс. Гарет, войдя, остановился в дверях, приподняв правую бровь: дамы визжали и запрыгивали на скамьи и сундуки, стояли визг, крики, смех и проклятия. Сразу же определив, в чём причина, Гарет тоже засмеялся и прямиком направился к кузине, которая одна не визжала и не металась, с презрением созерцая всеобщую панику. Габи абсолютно не боялась ни крыс, ни мышей, вообще была на удивление бесстрашна. Гарет поцеловал её в щёку, вдохнув сильнейшую волну аромата розового масла, которое неумеренно использовала Габи, произнёс:

– Здравствуй, дорогая кузина. Ты прекрасна, слов нет. – Ничуть не покривив душой. Габи, высокая, стройная, тонкая и гибкая, как лоза, была похожа на королеву, словно сестра-близняшка, только намного моложе. Черноволосая, с белой, безупречно-матовой кожей, васильковыми глазами и розовыми губами, немного узковатыми, но прекрасной формы, Габи была без всякого преувеличения и пафоса прекрасной, как эльфийская восковая кукла. Гарету она показалась ангелом, благодаря своим удивительным широко открытым глазам, обрамлённым стрелами длинных чёрных ресниц, глазам ангела, попавшего в какую-то беду, но слишком гордого, чтобы в этом признаться. Он хотел устроить кузине разнос за вчерашнее, и – не смог. Ни один нормальный мужчина, с нормальными мужскими инстинктами, не смог бы грубить такому существу! Да и хрен с ним, с холодным камином… Не замёрз же!

– Я думала, ты приедешь завтра. – Габи, видно, на свою красоту не очень понадеялась, и поторопилась оправдаться. – Велела служанкам камин почистить и протопить, а они, дуры косорукие…

– Забудь. – Махнул рукой Гарет. – Познакомь меня лучше со своими красавицами. – И он глянул, казалось, на всех дам одновременно. Глаза его, ярко-синие, нечеловеческие, умели смотреть так, что эта нереальная синь становилась вдруг тёплой, ласковой, тающей, завораживающей. Смотреть ему в глаза было трудно от яркости его взора; уже через несколько секунд начинало казаться, что синева эта плавится, плавает и течёт. Гарет силу своих чар прекрасно сознавал, и смотрел на табунок дам перед собой, как сытый волчара на хорошеньких ягняток. Взгляд его мигом выхватил статную белокурую красавицу с глазами бархатисто-серыми, похожими на вьюнки, со светлой сердцевинкой и тёмными ободками радужки; у красавицы была прямо-таки роскошная для её возраста – не старше шестнадцати, – грудь. Гарет любил грудастеньких, но таких молодых и красивых не жаловал. После того, как его в двенадцать лет соблазнила взрослая дама, – Гарет был уже тогда высоким и крупным для своих лет мальчиком, – и по сей день, Гарета осаждали женщины всех возрастов, калибров и сословий, привлечённых его красотой, титулом и богатством. Он привык к лёгкой добыче и не хотел, и не умел завоёвывать и соблазнять. «Помилуйте, какое соблазнение?! – Говорил он в мужском кругу. – Я их строю перед собой и тычу пальцем: ты, ты, и ты – раздевайся и в постель!». Никаких серьёзных отношений он не хотел и не заводил; считал, что «все бабы одинаковы, просто есть гонористые и много возомнившие о себе, есть дуры, а есть честные давалки, и последние предпочтительнее». Светловолосая красавица была из первой категории – возомнившей о себе. И потому взгляд Гарета достался другой даме, на первый взгляд, скромной и незаметной, но на взгляд Гарета – почти идеальной. Лет двадцати пяти, пухленькой, даже пышненькой, мягонькой, с тёмными ласковыми близорукими глазами, белой сдобной кожей и маленькими, почти детскими, ручками, она не бросалась в глаза, но исподволь пленяла своей сдобной нежностью и невероятной женственностью. Гарет, знакомясь с дамами, приседающими перед ним по мере того, как их ему представляли, отметил себе, что пышечка носит имя Вильгельмина Мерфи, что она вдова, и что она страшно застенчива. Решив для себя, что она-то и будет его первой жертвой, Гарет подарил ей пристальный взгляд, который подействовал, как и положено: Мина Мерфи в полуобморочном состоянии отступила к стеночке и в сладком ужасе постаралась скрыться от этого ужасного и в то же время прекрасного взгляда. А Гарет вручил Габриэлле шкатулку с подарками и главное сокровище: альбом, переплетённый в тиснёную золотом телячью кожу, с миниатюрами итальянского художника, на которых были мастерски изображены дамы в самых модных на тот момент нарядах, с самыми модными аксессуарами, от диадем до собачек и горностаев. Появление этого роскошного издания было встречено стонами и ахами, дамы столпились вокруг Габи, которая сама, при всей своей вредности, не сдержала восхищения, увидев первую же миниатюру.

– Смотрите, как она повязала барбет! – Воскликнула одна из дам.

– Да и шляпка, смотрите, какая прелесть! У нас таких и не видали!

– Это из Бургундии? – С замиранием сердца спросила Габи. Бургундия была её розово-голубой мечтой.

– Художник итальянский, – сказал Гарет, – но мода да, бургундская. – Он мгновенно завладел общим вниманием и восторгом, рассказывая о моде и обычаях при дворах Европы, заставляя рыцарей дуться и негодовать в сторонке. Гарет сыпал комплиментами, утверждая, что дамы во Франции и особенно в Дании скучны и некрасивы, зато в Хефлинуэлле – о-о-о-о!!!

– Рыцарские косы в Бургундии, к примеру, – он подарил синий взгляд красавице Авроре Лемель, – плетут, вставляя в них нитки и ленты, чтобы выглядели пошире и попышнее, вам же, прекрасная Аврора, это совершенно ни к чему, ваша коса – чудо Божье!

Аврора лишь повела плечом и поправила косу, и в самом деле, такую толстую и длинную, спускавшуюся ниже колен девушки и отнюдь не истончавшуюся к концу, что от неё невозможно было отвести глаз. «Гордячка!» – Фыркнул про себя Гарет. Он был абсолютно уверен, что сломил бы сопротивление гордой красавицы и соблазнил бы её на раз, но он не имел дела с девственницами, как бы красивы они ни были. Конечно, особых проблем у сына принца, одного из самых богатых людей Острова, из-за девицы пусть и хороших кровей не возникло бы, он легко откупился бы от её родственников, но Гарету эти проблемы были ни к чему. Слёзы, упрёки, истерики, шантаж, – он насмотрелся на это, становясь свидетелем отношений своих приятелей и знакомых. Вот Мина Мерфи – идеал! Не красавица, но сочненькая, мягонькая, пышненькая, самый смак – и при том явно не избалованная и очень застенчивая, а значит, преследовать его постесняется. Потрахает её, а потом выдаст замуж – вдова же! – и даст хорошее приданое. Гарет искренне считал, что это предел желаний и мечтаний любой женщины. Ну, подарки, конечно же – Гарет Хлоринг любил драгоценности и знал в них толк. Колье с тёмными топазами из белого золота здорово украсит аппетитную нежную шейку, и пойдёт к её карим глазам. Не чуждо ему было и благородство: он намеренно не уделял Мине никакого внимания, чтобы не привлекать к ней внимания и сразу оградить её от сплетен и преследования. Их связь, какой бы по длительности ни была, будет для остальных секретом.

– А если честно, – им накрыли для завтрака один стол, где Гарет и Габи уселись только вдвоём, чтобы поговорить, – ты был в Бургундии?

– Был. – Усмехнулся Гарет. – А кухня у нас по-прежнему отменная! Я такой рульки десять лет не ел!

– Ненавижу рульку. – Скривилась Габи. – Вообще свинину не люблю! А в Бургундии едят свинину?

– Едят. И свинину, и оленину, и фазанов, и кабанину. И многое другое. Лучшая кухня, как всем известно, в Венгрии, но и в Польше, я тебе скажу, умеют покушать… Блюда простые, но вкусные – умереть, не встать! Такую капусту со свиными ножками, какие я ел в польской корчме в Силезии, только во сне теперь и вспомнишь. А что ты так интересуешься Бургундией?

– Смеёшься?! – Воскликнула Габи так громко, что играющие на лютне и арфе Лучиано и Аврора посмотрели на них, не прерывая, правда, игру. – Бургундия – это центр Европы, это цивилизация, это законодательница мод! Изящество, стиль! Наш Остров – фу! Гарет, ты был в Европе, ты видел Бургундию, Тулузу, Венецию! И ты хочешь сказать, что наша помойка хоть как-то сравнится с ними?! Я тебя умоляю!

– Наша, как ты выразилась, помойка, – холодно сказал Гарет, – снилась мне каждую ночь. Я люблю наш Остров.

– А я ненавижу! Холодная, тупая, отсталая, унылая дыра!!! Настоящие европейцы над нами только смеются! Знаешь, что они про нас говорят?!

– Знаю. – Гарет бросил нож на стол, промокнул губы салфеткой. – Что мы – сброд, сбившийся в кучу со всей Европы. И врут, что мы живём в убогих халупах, спим с овцами и собаками, трахаемся – прости, кузина, – с эльфами и троллями и жрём свиную требуху с отрубями.

– И ничего это не враньё! Я ехала с Тиберием в Хефлинуэлл, и мы по дороге в таких помойках останавливались, что там ещё хуже!!! И они вовсе нас не презирают, и вовсе не травят, это пропаганда тех, кто пытается нас рассорить, кому это выгодно! При тётином дворе есть европейские послы, они признают, что тётя – образец европейской культуры, и её дворец… Гарет, она меня постоянно зовёт к себе. Говорит, что ко мне сватается пол Европы, и граф Тулузский – в их числе. Тулуза – это же почти что Бургундия!

– Тулуза – это французская провинция. После Альбигойских войн она потеряла и власть, и престиж, и значимость. Нам только и осталось, что породниться с изгоями.

– При чём тут… – Габи надула губы. – Мне вообще до политики дела нет! Что плохого в том, что я мечтаю о тёплом юге, о красивой жизни, красивых людях, о цивилизации?! Тётя пишет, что я красивая и юная, и могу выбирать то, что хочется, а не то, что придётся!!!

– Я бы тоже хотел, но не могу. – У Гарета совсем испортилось настроение. – А королева-то с письмами этими хороша, а?!

– Что?! Ну, что?! – Обиделась Габи, ломая печенье длинными изящными пальцами. – Она хочет мне добра, она одна только и хочет его мне!!! Да дядя, бедный дядя, он вообще о себе не думает, – Габи в самом деле любила его высочество, и Гарет многое готов был ей за это простить, – заботится обо всех, а о нём – никто… Гарет, я так его жалею! Я так хочу ему помочь! Зачем вы поссорились?.. Ведь все, кроме тебя, понимают, что…

– Габи! – Гарет резко встал, толкнув стол, и тот опасно качнулся, посуда зазвенела, вино плеснуло на скатерть. – Ни слова о моём брате, ясно?! – И Габи, встретив его пытающий красным взгляд, поёжилась. – Иначе поссоримся и с тобой!..

Глава пятая: Анвалон

На рассвете Гор проснулся, по старой привычке, за пару минут до удара колокола. Ему было тепло и хорошо. Алиса сладко спала, свернувшись клубочком в его объятиях, бесшумно, её дыхание он чувствовал телом, но не слышал. Нежно погладил её волосы, чуть влажные у виска. Девушка поёжилась, что-то сладко мурлыкнула сквозь сон, губы изогнула прелестная сонная улыбка. Какой она была прекрасной! Гор смотрел на неё и не мог насытиться созерцанием. У неё был слегка крупноватый носик, но при том такой характерный и такой симпатичный! Его легкое несовершенство только усиливало прелесть её лица. А какие у неё были губы! У Гора всё сжималось и теплело в груди, когда он смотрел на них, такие яркие и свежие, такие нежные и пухлые, так невероятно изогнутые, с такими прелестными ямочками в уголках, чуть приподнятых вверх! Когда они приоткрывались – вот так, как сейчас, – и показывали краешки белых зубов, немного неровных, но при том таких красивых, округлых, таких… женственных, – Гор не мог уже ни отвести взгляд, ни оторваться от неё. Её красота что-то такое делала с ним, что ничего важнее и желаннее для него уже не оставалось. Но он любил не только её красоту. За это короткое время Гор был очарован и её искренностью и непосредственностью, её пылкостью и наивностью, её нежностью к нему, и чем-то ещё, чем-то неуловимым и необъяснимым, что юноша чувствовал всем сердцем и даже всем телом, но о чём не смог бы рассказать, чего сам не совсем понимал – но что покорило его и завладело всем его существом. Это неуловимое что-то и было Алисой, её душой. Чем-то таким, что возникло из небытия один-единственный раз и никогда уже не повторится и не вернётся; искра её жизни, её сути, неповторимая и уникальная. Гор был прост, но не примитивен, и думал об этом, любуясь Алисой, и эти тонкие и сложные мысли и чувства и мучили, и радовали его.

– Мне нужно идти, солнышко. – Шепнул он, целуя её ушко там, где прядь её рыжих волос образовывала изящный и трогательный завиток. Алиса потянулась, сладкая и тёплая со сна:

– Вы вернётесь?..

– Даже если меня того… убьют за это.

– Нет! – Алиса распахнула глаза и жарко обняла и поцеловала его… И Гор задержался-таки на несколько минут.

Отправляясь в Девичник, Гор чувствовал себя на седьмом небе. Ну, и что, что он ещё не на свободе?.. Зато у него только что был великолепный секс с Алисой, такой, какой никому здесь и во сне не снился, он скоро окажется на свободе, и заберёт Алису, и кажется себе самому героем. Смакуя про себя всё, что говорила ему о нём же Алиса, и напевая так же про себя «Господина Горных дорог», он исполнял свои ежедневные обязанности, и в то же время был с Алисой. Алисе он объяснял, что и зачем делает, не забывая похвастать, до чего сильно изменился при нём порядок в Приюте и на Конюшне, Алисе мысленно представлял своих парней, когда навестил их и принёс еду на день. Тех впечатлил его довольный вид, и Арес с завистливой усмешкой спросил:

– Всех девок, поди, ночью отодрал?

– А тебе завидно?! – Фыркнул Гор. – Всех-не всех, но пожаловаться не на что. А вы на хрена свою-то угробили, придурки?.. Вы ж сами её выбрали, сами настояли, хоть я и отговаривал. Вот и радуйтесь теперь, самостоятельные вы мои. – Гор потрепал по волосам Локи, и тот с психом отдёрнул рыжую голову, а Гор, насвистывая «Господина горных дорог», пошёл прочь. Осмотрел пацанов в Конюшне, одного отвёл к Паскуде, чтобы та наложила примочек на синяки и посмотрела огромный кровоподтёк. И всё время был с Алисой. Окружающие были какими-то ненужными, ненастоящими, настоящей была она одна, и Гор, что бы ни делал, продолжал вести свой внутренний диалог с нею, рассказывая ей то, что не успел сказать, дополняя и уточняя то, что успел, и заново обдумывая то, что она сказала о нём.

Девушкам сегодня он принёс еды немного больше, бессовестно обобрав Приют. Ему всё не давало покоя воспоминание о том, как жадно бросалась на его подачки Паскуда, и Гор в этот раз поставил перед беременными девушками отполовиненную у Приюта еду. Здесь были не только варёные овощи, но и немного жареной курицы, и глиняный горшок с простоквашей.

– Жрите. – Сказал Гор, как ему казалось, по-прежнему холодно, но вышло грубо – из-за того, что ему теперь приходилось лгать и притворяться. Девушки, испуганно сжавшись, старались не смотреть на еду – им, бедняжкам, давно уже привычно было только одно: что их ненавидят и бьют. Причём бьют не за что-то, а просто так. И когда притворяются добренькими, бьют потом особенно страшно. У них настолько изменилось сознание, что они почти не понимали, что именно им говорят, кроме простых команд. Потому, что всё, что говорилось, было прелюдией к жестокости и побоям, якобы добрые слова и жалость оборачивались издевательством, и после первой страшной душевной боли – когда девушки, поверив, какие-то минуты страстно надеялись, что их в самом деле пожалели и спасут, – они просто перестали воспринимать эти речи и слышать их. И чтобы им просто так предложили еду, да ещё и мясо?! А есть хотелось! Паскуда первой рискнула и нерешительно потянулась за цыплячьей ножкой.

– Валяй, жри. – Поторопил Гор. – Скоро посуду заберу! – И поспешил к гостям.

Сегодня в Девичник ввалились двое молодых полупьяных мужчин в красных, с золотом, масках – синие носили содомиты, красные – любители девочек, и черные – элита гостей, завсегдатаи Галереи, убийцы.

– Эй, ты, дубина, – глумливо обратился старший из них к Гору, – Ты-то хоть разговаривать умеешь?.. Нам нужна вон та девка, – он указал на Марию, – и одень её монашкой. Урсулинкой. – Они оба противно захихикали, толкая друг друга, словно в требовании именно урсулинки было что-то очень забавное, понятное только им двоим.

– Пятьдесят золотых. – Сказал холодно Гор.

– Деньги я отдам твоему хозяину. Давай, дубина, наряжай свою девку, подмывай её, чего там вы с ними делаете! Время дорого! Шевели своей траханой жопой!

– Пятьдесят золотых. – Повторил Гор, не двинувшись с места и не переменившись в лице. Но внутренне примерился: у гостя был кинжал, у второго – тоже.

– Че-его?! – Вспылил гость. – Ты не о» уел?!! Перед тобой рыцарь, чельфяк ублюдочный! Встал на колени, попросил прощения, и отдал мне девку, живо!!! – Он схватился за рукоять кинжала. Мария затаила дыхание. Этих двух, увы, она уже знала достаточно хорошо, чтобы сейчас её всю затрясло от ужаса. После их забав она три дня пролежала в горячечном бреду, а все её внутренности разрывались от боли. Они подвешивали её к палке, распяв руки и задрав ноги, и насиловали сами, насиловали палками, рукоятками кинжалов, бутылками, даже подсвечником… Засовывали всё, что попалось под руку, лили на неё вино и уксус, поджигали ей волосы на лобке, тушили об неё лучины, мочились на неё… Не смея шевельнуться, Мария зажмурилась, с трудом сдерживая крупную дрожь и едва не плача.

– Пятьдесят. Золотых. – Раздельно произнёс Гор. Длинные эльфийские глаза его чуть сощурились.

– А за него, – тихо сказал второй, – Хозяин берёт пятьсот. За живого. Убьёшь или повредишь его – будешь должен три куска.

У гостя желваки заиграли по скулам, он стиснул кинжал со всей силы, так, что костяшки пальцев побелели. Но приятель был прав: убьёшь подонка, и с бароном потом не расплатишься. У него не было денег, но хотелось снова эту девку; приехать в отсутствие барона и Доктора и взять девку бесплатно показалось хорошей идеей… Кто ж знал, что этот чельфяк окажется таким непробиваемым?

– Противно марать о тебя честную сталь. – Сказал гость злобно. Резким жестом протянул Гору горсть монет:

– Вот твои деньги.

– Здесь пять золотых. – Не шелохнувшись, возразил Гор.

– Ты ещё и считать умеешь?! – Вспылил гость, но второй поторопился вмешаться:

– Вот тебе ещё золотой, здоровяк, и давай, забудем, что это была ТА девка. Скажешь Хозяину, что была другая. А золотой оставь себе. По рукам?

Гор мог бы и согласиться. Но он защищал не Хозяина, а Марию. Он помнил, какой её принесли от этих гостей, называвших себя Катулл и Голубь. Хотя бы сегодня, но у неё есть шанс избежать издевательств, и Гор обязан был этот шанс ей дать.

– За пять золотых эта, эта и эта. – Он указал на девочек с прошлого Привоза и потому дешёвых. – Выбирайте.

– Ах ты, тварь! – Взбеленился Катулл. – Ах ты, чельфячина позорный! Ах ты, жопа затраханная! Я заплачу твоему хозяину твою цену, понял?! Заплачу! И знаешь, что я после этого с тобой сделаю?! Знаешь?! Ни хрена ты не знаешь! Но узнаешь, мать твою в жопу, ты узна-а-ешь, тварь! Пусти меня!!! – Вызверился он на тихо выговаривающего ему что-то Голубя. – Да плевать мне, какую!!! Бери любую… – Выходя, он пнул в живот Трисс, которая была к нему ближе всего, так, что та упала, задыхаясь: он попал ей в солнечное сплетение. Мария дрогнула, не смея броситься к ней и не умея не страдать за неё.

– Паскуда, одень Чуху монашкой. – Приказал Гор. – ТЫ! – Ткнул пальцем в Марию. – Подыми губастую и отведи в больничку, Паскуда потом её посмотрит. И будь с ней! – Он говорил грубо, но для Марии его тон был не важен – сейчас она была рада его слышать. Бросившись к Трисс, она помогла подруге подняться, молча, но с бесконечной нежностью поддерживая её и сжимая её руку. Повела в соседнее помещение, где стояли два стола, на которых Доктор осматривал пострадавших и даже оперировал их: зашивал, вынимал осколки и посторонние предметы, вправлял кости, принимал роды. На полках вдоль стен он оставил лекарства и мази, уверенный, что Паскуда сумеет их применить. За три года эта девушка наловчилась даже ассистировать ему, хоть Доктор и не допускал ни на секунду до себя мысль, чтобы Чуха могла научиться чему-то большему, нежели перевязки, накладывание примочек и компрессов. Паскуда была умной и очень сильной девушкой, сильной и духом, и телом. Роды не могли испортить её тело, Сады Мечты и Доктор не могли сломить её дух. Она на самом деле знала уже почти всё то же, что и сам Доктор, и могла бы, при желании или необходимости, лечить не хуже него и готовить многие из его знаменитых зелий. Доктор бормотал себе под нос, и Паскуда жадно ловила каждое слово, запоминая и учась. Смысл своей жизни она видела в том, чтобы тайком от Доктора облегчать страдания других девочек, давать им обезболивающее, утешать и даже – прекращать их страдания в Галерее. Взяв на себя эту рискованную миссию, Паскуда сохраняла этим свои душу и разум, оставалась живой. Ну, а чего это ей стоило, знала только она.

Ещё, как бы дико это не показалось бы, ей помогала выжить любовь. Паскуда любила, ещё раз доказывая собой, что любовь превыше всего, даже превыше веры и надежды, поскольку ни верить здесь было не во что, ни надеяться не на что. Она любила Ареса, и жизнь её состояла из часов и суток ожидания, и минут ликующего счастья, когда Арес приходил в Девичник. Паскуда верила, что он хороший, что ему не доставляет никакого удовольствия мучить девочек, и что если бы он мог и не боялся Доктора и Гора, он был бы совсем другим – и кстати, как ни странно, не ошибалась. Она не ревновала, нет – она исподволь любовалась им и мечтала, чтобы его ранили, а Доктора не оказалось бы на месте, и тогда она ухаживала бы за ним… Так что даже здесь, даже в этом кошмарном месте, среди грязи и жестокости, жили и Любовь, и Мечта.

Паскуда занималась выбранной девочкой: причесала её, накапала в глаза белладонны, чтобы придать блеск потухшему взгляду, намазала тело ароматной мазью. Настороженно глянув на Гора, дала ей выпить немного макового молока, чтобы девушка не чувствовала боли и не понимала, что с нею делают. А Мария, тоже пугливо поглядывая на Гора, который демонстративно повернулся к ним спиной, ласкала и утешала Трисс.

А Гор… краем глаза видел их. Знал. И страдал от этого знания страшно. Да, сегодня он Марию отстоял; и даже дал им с Трисс несколько минут утешения. А дальше-то что?! Он обводил глазами помещение и словно видел его впервые, представляя, что сказала бы о нём Алиса. Что она сказала бы о барельефах, о стойлах, о несчастных девочках, вынужденных стоять целый день на коленях и ждать, когда они кому-то понадобятся? И Гора охватывали отвращение и бессильная ярость. Разбить бы всё это, сжечь, отпустив девчонок и мальчишек на свободу…

И убить Хэ и Доктора.

От этой мысли все волоски на теле Гора встали дыбом, а во внутренностях образовался ледяной клубок. Схватить бы Доктора за загривок и колотить рожей о член вон того вервольфа, пока эта рожа не превратится в месиво костей, мозгов, крови и обломков зубов! Гор когда-то видел это в Галерее и чуть не сошёл с ума потом: ему и днём, и ночью мерещился огромный круглый глаз, торчащий из этого месива в неположенном природой месте. Представляя, как визжит и захлёбывается собственной кровью Доктор, Гор чувствовал возбуждение, почти, как при сексе. Руки сами собой сжимались в кулаки, зубы стискивались сильнее и сильнее. Бить, бить, бить!!! И слышать хруст костей, и видеть его мозги и кровь… Чёрт!!! Гор хватанул воздух, словно тонул, тряхнул головой, сгоняя дурман и кровавую муть. Нет, убить он хотел и прежде, и кидался на Хозяина с яростью отчаявшегося волчонка, но впервые захотел не от отчаяния и не в состоянии аффекта, а в здравом уме и твёрдой памяти, трезво, почти хладнокровно. Человеческая часть его существа ещё не понимала своих желаний и чувств, ещё металась в смятении, а эльфийская половина уже хладнокровно и расчётливо решала, насколько это реально и как, если что, это осуществить? «Хозяина – почти невозможно. – Шепнул разум. – А Клизму – легко. Пообещать ему секс, сказать, что приду ночью. Из Приюта уйти ночью, когда все уснут, чтобы не спалили. Убить погань, скинуть в колодец, и пусть Хэ хоть сто лет ищет, ничего не найдёт и не узнает! Мы спали в Приюте, девчонки снаружи заперты все».

Возбуждение накатило с новой силой, и Гор обернулся к Марии. Паскуда уже приготовила «Урсулинку», и стражник увёл её к гостям; а Паскуда занялась Трисс, которая тихо стонала и не могла разогнуться. Гор позвал Марию к себе – тащить этот животный порыв к Алисе, подвергать её такой яростной страсти Гор боялся. И всё это досталось Марии, но в этот раз девушка была не против. Не хотела, нет, и удовольствия, конечно, не испытывала, но и насилием сейчас это не было. Мария по-прежнему считала Гора врагом и ненавидела его, но сегодня он поступил по отношению к ней и Трисс как-то даже благородно. Потому Мария почувствовала потребность ему угодить, отблагодарить единственным, чем могла.

И отблагодарила так, что Гор потом несколько минут нежился в бассейне и мечтал о том, как заберёт из Садов Мечты и Марию тоже, и они заживут чудесно втроём, в любви и…

– согласии?!! – Алиса зашипела, голос стал странно-вибрирующим, глаза вновь превратились в две жутковатые кляксы и заполыхали золотым огнём. – Где она?! Где она, эта ваша длинная, я убью её!!! Слышали?! Убью!!!

В комнате сразу стало как-то темно и трудно дышать, а черты Алисы словно бы исказились и потекли, Гору даже на миг показалось, что сейчас он увидит не Алису, а что-то иное, ужасное. Но в следующий миг девушка всплеснула руками и разрыдалась:

– Зачем?! – Рыдала она, заламывая руки. – Зачем вы издеваетесь надо мной, я же вас проси-и-и-ила-а-а!!! Я… я… я… я убью себя! – Алиса, взвизгнув, прыгнула к окну и заколотила в него кулачками. Гор схватил её в охапку, вне себя от отчаяния и раскаяния, а Алиса вырывалась, выкрикивая невнятные фразы о том, что пусть лучше он убьёт её своими руками, или отпустит её и даст ей самой себя убить, а потом идёт и целует свою Длинную – в слово это Алиса вкладывала столько яда, что Гор воочию видел перед собой длинную, чёрную, жирную пиявку, – пусть она даёт ему на её, Алисы, могиле, ведь им же «ни капельки не СТЫДНО», и «Не зовите меня больше Солнышком!!! – Визжала Алиса, – не смейте, слышите, не смейте, никогда!!!».

Гор умолял её не кричать, уверял, что раскаивается, и никакая другая, кроме Алисы, ему на хрен не нужна, стоял на коленях, но всё это, похоже, распаляло Алису ещё сильнее.

– Хорошо! – Оттолкнув её, поднял руки Гор. – Я, наверное, точно придурок, да. Но тебе-то зачем помирать?.. Я сейчас сам туда… – Алиса тут же прекратила рыдать и кричать, и в ужасе уставилась на него. Гор, злой, как тысяча чертей, отошёл к двери, глядя на окошко, примерился, и…

И Алиса, прыгнув на него, и обхватив руками его пояс, а ногами бедро, повисла на нём с отчаянным воплем:

– Не надо-о-о!!!

– Ну?.. – После паузы спросил Гор, всё ещё ершась, всё ещё злясь, но уже остывая и даже чувствуя комизм ситуации. Алиса сильнее прижалась к нему и всхлипнула.

– Ну?! – Повторил Гор с нажимом. Алиса зажмурилась, не отпуская его ногу.

– Я не буду разбивать окно. – Пообещал Гор. – Если ты больше визжать не будешь. У меня и так в ухе звенит.

– Я не визжала! – Отлепилась от него Алиса и принялась торопливо приводить в порядок волосы. – Вы… вы… вы… жестокий!!! – Выпалила гневно. – Сначала унизили меня, а теперь…

– Ни фига я тебя не унижал!

– Это было унизительно!!! – Топнула она ногой. – Значит, унижали!!!

– Разумно. – Признал Гор. – Прости меня, а?

– И вы пойдёте снова к своей Длинной? – Казалось, что больше яда в одно слово вложить было невозможно… И зря казалось.

– Нет. – Честно ответил Гор. – Я и на десять таких тебя не променяю. – Подумав, для усиления эффекта добавил:

– Даже на пятьдесят.

Алиса прыснула, утирая слёзы, и Гор вздохнул с облегчением, с нежностью глядя на неё. Заплаканная, взъерошенная, словно птичка, такая… трогательная! Огромный шенс сползал с её хрупких плеч, и она то и дело поправляла его жестом, от которого сердце Гора вновь превращалось в кусочек тёплого воска. Упав с плеча в очередной раз, коварный шенс открыл и прелестный терракотовый сосочек… Гор так взглянул на него, что Алиса, весь женский опыт которой не насчитывал и целых суток, мгновенно поняла и его чувство, и то, как можно его использовать, чтобы Гора примерно наказать. С капризным выражением лица прикрыла грудь, отстранилась от его протянутой руки:

– Я не могу после такого! – И добавила пушечный залп:

– Хотя вы и силой можете, я ведь с вами не справлюсь!

Гор застыл, лицо вновь превратилось в безжизненную маску. Алиса, увидев это, мгновенно раскаялась и взмолилась:

– Не смотрите так, пожалуйста! Я не хотела вас обидеть!!! Просто вы мне сделали очень больно, и я хотела тоже… Нет, я не хотела, не хотела!!! – На глазах её вновь заблестели слёзы, – Ну, почему я такая нелепая?!! Я не могу вас наказать, не могу!!! Вы так меня обидели, а я не могу вас обидеть!!! Вы мне можете делать больно, а я вам – нет, почему, почему?!

– Солнышко… – Гор осторожно взял её за плечи, и она уже не сопротивлялась, поникла перед ним. – Я ведь это… не специально. Я это… болван какой-то просто, да. Я о тебе сегодня весь день думал, всё придумывал, что бы тебе такое хорошее сказать, чтобы ты улыбнулась, а пришёл, и того… до слёз довёл тебя. Ну, и кто из нас нелепый?

Алиса шмыгнула носом. Прыснула. Всхлипнула. Взглянула на него своими огромными, прекрасными глазами, трогательно улыбнуласьсквозь слёзы:

– Простите меня… пожалуйста. Я так вас люблю. – И Гор, выражаясь фигурально, пал к её ногам, так что Алиса вполне могла бы поставить ногу на него и повесить его скальп над своим очагом – если бы не принадлежала ему сама вся, без остатка.

– И я тебя люблю, маленький мой рыжий человечек! – Выпалил Гор, словно бросился в ледяную воду – так страшно ему было произнести это! – Я твой, солнышко, я весь твой! ТЫ не думай… Хэ мне ногти с пальцев срывал, требовал, чтобы я сказал: «Я твой, господин!». Я не сказал… Он мне все ногти поотодрал, я так и не…– Алиса, издав вопль возмущения и сострадания, принялась целовать его пальцы, орошая их слезами. Гору, которого всю жизнь только били и истязали, была так приятна её жалость, что, боюсь, он порой нарочно упоминал что-нибудь эдакое, чтобы получить от Алисы новую порцию сострадания и ласки. Поцелуи после ссоры, с привкусом слёз и адреналина, получились какими-то особенно жаркими. Совсем юная, неопытная и неискушенная, Алиса оказалась огненно-страстной и талантливой в любви. Может, – если только это применимо к этой сфере – гениальной. Её полнейшее невежество в этом вопросе, с одной стороны, заставило её пережить страшнейший шок, когда она не понимала, что с нею делают и зачем, и готовилась к страшной смерти, с другой стороны – оно же избавляло её от предубеждений и ханжеского стыда, от ощущения греховности. Но и бесстыдством это не было. Алиса просто любила, любила искренне, радостно, творчески, отдаваясь Гору вся целиком и так же, всего целиком принимая его самого. Ей нравилось – хотя нравилось, наверное, слабое слово, – восхищение Гора ею самой, она упивалась им, гордилась, оно дарило ей такое наслаждение и так возбуждало! Другими словами, огонь в ней загорался от его огня, но какой огонь! Принесённая Гором еда сиротливо стояла в сторонке, а они любили и любили друг друга, настолько потерявшись во времени, что Гор вздрогнул, услышав колокол. Колокол руководил всеми действиями в Садах Мечты: будил их, вызывал Приют, – у каждого из парней в Приюте был свой сигнал, – и напоминал гостям о том, что время вышло. Один вечерний удар означал, что пришла пора прервать развлечение, идти мыться, приводить себя в порядок и одеваться; второй – что пора покидать будуары и Галерею, и третий – что пора стражникам убирать в Галерее и отводить живых к Доктору.

– Чёрт! – Гор оторвался от Алисы, которую увлечённо целовал, готовясь к новому подвигу, – чёрт, чёрт, чёрт!!!

– Что случилось? – Встревожилась Алиса.

– Я… пора мне… – Гор не попадал в штанину и от того бесился, – да »»баная ты сука!!! – Кое-как натянув штаны под нервный смешок Алисы, он схватил рубашку и кубарем скатился с лестницы.

Успел – он успел даже рубашку надеть. Закрыл стойла девочек, встретил стражника, который принёс «урсулинку», чуть живую, всю в крови, держа её, словно куклу, поперёк живота.

– Куда мясо? – Спросил небрежно.

– Чего с ней? – Нахмурился Гор.

– Да хрен знает. Озверели прям. – Стражник, молодой полукровка, хорошо помнивший Гора по Конюшне и с симпатией, как и многие из них, относившийся к нему, пожал плечами, поудобнее перехватывая девушку. – На меня ещё наехали, прикинь? Еле удержался, чтоб не вломить.

– И правильно, что удержался. – Гор показал стражнику на стол. – Таких люлей бы отхватил потом!

– да знаю… – Стражник довольно осторожно положил девушку на стол. Постоял, глядя на неё, завороженный видом, потом вдруг сказал:

– Лучше б померла.

– Чего?! – Поразился Гор. Тот с вызовом глянул на него:

– А что? Не лучше для неё, что ль?.. Да ладно тебе, Гор. Я как стал наружу, в город выходить, о»» ел просто. Дайкинские Чухи по улицам шастают, болтают, сколько хотят, с мужиками лаются, цацками увешаны, одеваются во всякое такое. А наши-то, Гор, наши в сто раз красивее и лучше! Значит, дайкинам позорным можно, а наших надо вот так?..

У Гора похолодело всё внутри. Этого парня звали Клык, он помнил его – в стражу Клык попал только осенью, после Конюшни. Нормальный был парень, весёлый, смышлёный… Он сейчас искренне, или проверяет его?.. Ведь и такое в Садах Мечты бывало, Гор знал. Сказал холодно:

– Ты хороший парень, Клык. Только поэтому: ты этого не говорил, я не слышал.

– А, да ладно! – Клык махнул рукой, глянул последний раз на девушку и ушёл. Гор долго вздохнул и позвал Паскуду.

Та старалась не смотреть на Гора, не поднимать головы, чтобы не выдать злости, раздиравшей её душу. Она слышала отголоски скандала между Гором и Алисой, и естественно решила, что Гор истязает эту бедную маленькую девочку, которая так сильно запала в сердце Паскуде! Она любила всех своих деток, которых так трудно, с таким риском для них и себя, вынашивала здесь! Как она тосковала по ним, этого не знал никто, никому это и в голову здесь не могло прийти. И эта нерастраченная материнская нежность, этот лютый голод Паскуда тратила на девочек в Девичнике, они все были её дочерьми. Пусть она была очень молода, ей было не больше девятнадцати, но она в самом деле чувствовала себя матерью этих несчастных девчонок. А Алиса… Хрупкая, нежная, трогательная, она просто взорвала сердце девушки, страстно жалевшей её и переживавшей о ней… Потому с такой ненавистью Паскуда относилась сейчас к Гору. Тварь! Здоровая, бездушная, холодная тварь!!! Как же можно – такую крошку… И неужели он опять туда пойдёт и проведёт там ночь?! Паскуда лихорадочно гадала, что сделать, как спасти Алису от него?.. Дать ей сонное зелье! – Осенило её. Пусть малышка уснёт, и Гору не интересно станет с нею…

У несчастной «урсулинки» были сломаны рука и рёбра, вывихнуты обе щиколотки, разбито лицо, губы, выбиты зубы… Паскуда знала, что она выживет; но знала и то, что лишившись привлекательности, выздоровевшая девочка отправится прямиком в Галерею. Осторожно касаясь её, она, тайком от Гора, налила смертельную дозу в широкую плошку и дала ей выпить. Отошла. Всё ещё находясь под действием наркотика, девушка вряд ли вообще понимала, что происходит, вряд ли по-настоящему страдала… «Прощай, бедняжка Мэри. – Паскуда знала имена всех девочек в Девичнике. Она одна их и знала. – Прощай, моя хорошая. Тебе теперь никогда уже не будет больно…».

Гор оцепенел, заметив, как странно шевелится девушка, и поняв мгновенно, что она умирает. Дёрнулся было, чтобы приказать Паскуде сделать что-нибудь – и не стал. Как и Клык, и сама Паскуда, он понимал, что так – лучше.

Но бросить её в колодец, как мусор, Гор тоже не мог. Пусть он не знал, как зовут эту девушку, кто она такая, что чувствовала, о чём думала и на что надеялась. Но она была… его. Именно в этот миг Гор понял, что все они – его. Он встречал их здесь, он ломал их, превращал в то, во что превращал, он был их кошмаром и мучителем. Но они были – его. Он в ответе за них, бедняжек, он – и никто другой!

– Помой её. – Приказал он Паскуде. – И одень… это… красиво.

Она изумлённо взглянула на него, обожгла чёрными огнями огромных глаз, один из которых слегка косил, и потому придавал её взгляду какую-то роковую особенность. Но возразить не посмела, омыла ещё тёплое тело, с помощью Гора одела в белую, с золотым шитьём, тунику, дешёвую, но красивую. Гор поднял её на руки и ушёл, оставив Паскуду недоумевающей… Но недолго. Зная, что страшно рискует, она схватила бутылочку зелья и баночку с мазью, уверенная, что Алисе понадобится средство от побоев, и бросилась наверх так скоро, как только позволяло её положение.

И замерла в дверях: Алиса, счастливая, что-то напевающая про себя, переплетала косу и смотрела на море. Быстро повернулась к Паскуде, удивлённо приподняла тонкие брови:

– Вы?.. Я думала… – Она не только не казалась избитой и измученной, она выглядела счастливой. Её даже окружало какое-то еле видимое золотистое сияние, такое… манящее!

– Что с тобой? – Спросила Паскуда. – Что с тобой делает этот…

– Гор?.. – Губы Алисы тронула мечтательная улыбка. – Он такой хороший! Ах, какой он хороший!.. – Она взглянула на живот Паскуды, чуть порозовела:

– У вас же там… ребёночек?.. – Живо спустила ноги на пол, опустилась на колени перед Паскудой и прижалась щекой к её животу. – Я его чувствую… Он боится. – Прошептала огорчённо, погладила живот, и по телу Паскуды внезапно прошла волна такого блаженного тепла, что девушка тихо ахнула. И стало так легко! Тяжесть, боль в пояснице, лёгкая тошнота, – всё ушло, стало так хорошо! И ребёнок слегка шевельнулся, словно отвечая на ласку этой странной чудесной девушки.

– Кто ты, госпожа? – Спросила Паскуда, вся дрожа. Она была эльдар, и её эльфийское чутьё говорило: Алиса – нечто особенное… очень, очень особенное.

– Я Алиса! – Звонко засмеялась та. Паскуда дрогнула: женского смеха эти стены не знали вообще никогда! – Не бойтесь, этот ребёночек будет здоровенький и прекрасный.

– Это мальчик? – Прошептала Паскуда. Как она мечтала, чтобы это был мальчик! Чтобы хотя бы одного из её деток не ждал Девичник!.. Алиса, оторвавшись от неё и поднявшись на ноги, кивнула. Её глаза на миг утратили ласковую весёлость, стали вновь похожими на две чёрные кляксы, лицо потемнело… Она потянулась, и, погладив Паскуду по волосам, поцеловала её в лоб. Выдохнула:

– Вы сильная… вы – жизнь. Жизнь сильнее смерти, сильнее боли. Жизнь победит всё. Помните это. И живите.

Гор поднялся в Красный зал, взял с каменной скамьи роскошную рысью шкуру, завернул в неё хрупкое тело, и пошёл выше, на самый верх, на плоскую крышу, откуда и сбросил тело в бушующее далеко внизу море.

Было очень холодно, дул пронизывающий ледяной ветер, даже здесь, на огромной высоте, нёсший мельчайшие водные брызги и мгновенно вымочивший лёгкую рубашку Гора. Но он не торопился уходить, дрожа и жадно глядя в небо, хмурое, серое, но такое огромное! Выходить сюда было нельзя, да и не знал никто из рабов Садов Мечты – кроме него, – путь к этой неприметной низкой двери… Но Гор столько табу уже нарушил! Он и в самом деле был свободен теперь. Он не принадлежал ни Садам Мечты, ни Хозяину, ни Приюту, был пленником, но не рабом. Странное у него было ощущение: что поступил правильно, и что никогда себя не простит. Он спас Марию и разозлил гостей так, что они оторвались на этой несчастной девочке. По сути, он её убил… Или освободил?.. Какая разница?..

– Как мне им помочь? – Прошептал Гор, глядя в небо. И заорал, перекрикивая шум ветра и моря:

– Как мне им помочь, мать вашу, как?!

– Рим недоволен вами, ваше высокопреосвященство. – Говорил мастер Дрэд, мягко, даже словно бы извиняясь, близорукие глаза доброго чудака сочувственно смотрели на кардинала, который, тем не менее, не выказывал никаких признаков раскаяния или тревоги. Знает, что за ним – весь Норвежский Север и половина Элиота, включая королеву! А если их Седрик женится на Габриэлле Ульвен – то и вовсе вся их семейка станет почти неуязвима…

Но в том-то и дело, что – почти.

– Вы совсем не работаете в пойме Ригины.

– В пойме Ригины сложно работать чужакам. Это анклав в сердце эльфийского леса, каждый чужак на виду.

– Подключите местных. Мне ли вас учить!

– Местные любят его высочество и почитают Хлорингов.

– И это плохо!

– Но это естественно. Там люди живут безопасно и хорошо, отличные дороги, никаких грабителей и банд, зажиточные крестьяне, богатые деревни…

– Это не может и не должно быть так! – Твёрдо сказал Дрэд. – Ибо процветание возможно только в лоне истинной церкви, процветание же еретиков и отступников есть нонсенс и вредит церкви, а значит, противно Богу!

– Его высочество – добрый католик. Я не раз прежде беседовал с ним и исповедовал его.

– Добрый католик не может иметь сына-полукровку, ибо никогда не свяжет себя какими-либо узами с нелюдью. Добрый католик не может осуждать святую Инквизицию, и открыто препятствовать ей на этом несчастном Острове!

– Увы, элодисцы – не единственные, кто не видит света истины и препятствует торжеству веры в лице инквизиции. Этого не хотят на Русском Севере, и даже в Далвегане, не смотря на их показное рвение, делиться властью не желают. Я уж не говорю о королеве… Её нельзя сбрасывать со счетов, её политическая слабость – мнимая. Изабелла, как кошка, всегда падает на все четыре лапы, и как кошка же, хитра и изворотлива. Найдёт дыру там, где и не чаяли, и пролезет туда, оставив всех с носом.

– Его высочество – это, конечно, особая статья. – Помолчав, сказал Дрэд. – Хотя на свете нет совершенных людей, его высочество – истинный человек возрождения. Я даже не попытаюсь как-то принизить эту роль. Я понимаю, что он любим своими подданными, и даже мятежное Междуречье медлит именно потому, что речь идёт о нём. Говорят, он очень сильно болен?

– У него был удар, впрочем, довольно давно.

– Но удар – это же приговор.

– Не понимаю вас. – Холодно сказал кардинал, глаза стали холодными, как два кусочка серого льда. Он тоже любил Гарольда Хлоринга. Его нельзя было не любить; это и в самом деле был прекрасный человек, против которого нельзя было сказать ничего. Рыцарь без страха и упрёка, блестящий ум, начитанный, образованный, тонкий… Слишком тонкий. Ему не следовало быть политиком, он и не был им – никогда. Это знали все, и даже его враги всегда оговаривались: «Конечно, лично против его высочества мы ничего не имеем!».

Дрэд знал и это, и то, что кардинал считал Гарольда Хлоринга своим другом. Поэтому заговорил мягко, почти вкрадчиво:

– Удар – это неизлечимо. Господь был милосерден к нему, несомненно вполне заслуженно, и его высочество не был ни убит, ни даже парализован… Но мы же с вами понимаем, что это лишь отсрочка.

– Все мы умрём.

– Да, да… все мы в руках Божьих! Вы знаете, до меня дошли слухи, будто в некоторых церковных кругах идёт речь о том, чтобы признать крещение, а стало быть, и брак эльфийки Лары Ол Таэр недействительным, а её сына – бастардом…

– Её крестил я. – Совсем холодно напомнил кардинал. – И венчал их тоже я.

– Да… да. – Дрэд помедлил, сцепив пальцы. – Я прямо так и заявил: это невозможно. Это решило бы некоторые проблемы – не так ли?.. Но это невозможно.

– Особенно, если не забывать, что Гарет Хлоринг не только родственник, но и фаворит датского короля, весьма дружен с принцем Уэльским, и получил рыцарский орден из рук кардинала Бенцони.

– Да… да. – Покивал головой Дрэд. – Конечно. Это следует учитывать, даже орден, да, да. Но ведь этот молодой человек – полукровка. А полукровки, как это признано всеми, существа изначально порочные и не умеющие контролировать свои страсти… Что, если он решит, будто отец мешает ему? Что, если он захочет власти прямо сейчас? Как вы думаете, простят ли ему смерть его высочества, столь любимого всеми, столь… уважаемого?

– Я не верю в это. – Помолчав, сказал кардинал. – И никто, я полагаю, не поверит.

– О! – Усмехнулся Дрэд. – Люди так легковерны… казалось бы, абсурд, невозможно – а люди верят… Уж вы-то должны знать это, как никто другой. Порой малейшего слуха довольно…

Кардинал промолчал, глядя на Дрэда колючими серыми глазами. «Я тебя насквозь вижу. – Думал Дрэд. – Вы всё-таки надумали женить Хлоринга на своей бастардке! Но это не входит в мои планы, да, да. Юные девочки так часто умирают до свадьбы!.. И становятся ангелами-хранителями своих родных. Так трогательно!».

«Думаешь, сможешь помешать мне, крыса Римская? – Думал кардинал, чувствуя холодную ярость. – Угрожаешь мне, угрожаешь моему другу, плетёшь интриги за моей спиной… Ты чужой здесь, и ты ничего не сможешь против нас! Какого чёрта тебе вообще здесь надо, упырь?.. Чего ты хочешь от нашего Острова?..».

– Может быть, отобедаете со мной? – Мило улыбнулся Дрэд. – Трапезничаю я скромно, хоть день и скоромный, но для дорогого гостя найдётся и что-нибудь поизысканней…

– Благодарю, но – нет. – Приподнял руку кардинал. – Я, знаете ли, тоже предпочитаю умеренность во всём. Да и возраст мешает предаваться излишествам… Мой повар готовит мне специальные блюда, которые только и может вынести мой желудок.

– Да, возраст, да, да… – Покивал головой Дрэд, ласково глядя на кардинала, но про себя ненавидя его искренней ненавистью. С не меньшей ненавистью вежливо и даже сердечно прощался с ним кардинал. Секретарь-доминиканец созерцал этот карнавал неслыханной благожелательности с усмешкой в латинских глазах.

Мина Мерфи весь день после визита Гарета Хлоринга была сама не своя. Его взгляд пробрал её до самых печёнок, она не знала, куда девать себя, пока он на неё смотрел. Потом, правда, он совершенно перестал её замечать, и молодая женщина, вместо того, чтобы обрадоваться этому, почему-то страшно расстроилась и почувствовала себя разочарованной. Даже попеняла себе: размечталась, серая куропаточка! Это птица не твоего полёта! Но какая птица!.. Гарет ушёл, о чём-то чуть не поссорившись с графиней, и дамы тут же стали вполголоса передавать друг другу две основные версии: по одной, они поссорились из-за того, что покои Гарета были не готовы к его возвращению, он застал там страшный бардак, даже камин был холодный – «вы представляете, какой скандал?!», и молодой Хлоринг сделал кузине выволочку без свидетелей. По второй версии – кто-то, видимо, всё-таки обладал хорошим слухом, – графиня что-то сказала о пропавшем брате Гарета, и тот осадил её, и очень резко.

– Неужели он в самом деле собирается его искать? – Недоумевали дамы и рыцари. – После стольких лет, после стольких поисков его высочества! Быть того не может, ведь всё давно ясно!

– Вы не ошиблись, дама Лемель? – Рискнула обратиться к Авроре Мина. – Ведь это так…

– Нет, не ошиблась. – Повела плечом Аврора. – Они заговорили о брате его светлости, и он резко осадил свою кузину. Сказал, что если она хоть слово ещё скажет о его брате, они поссорятся.

– Наверное, ему просто больно говорить об этом. – Рискнула предположить Мина. Есть такой тип людей – и мужчин в не меньшей мере, нежели женщин, – которые, в глубине души сознавая, что объект их желания слишком хорош для них, стараются выискать в нём изъян, что-то такое, что будет отталкивать от него обычных людей, а его, (её), образец благородства, не оттолкнёт, а напротив. И тогда их кумир, потрясённый и благодарный им по гроб жизни, станет со всеми потрохами принадлежать им одним. И это вовсе не в упрёк им – просто все мечтают и о счастье, и о какой-то гарантии это счастье не только получить, но и сохранить. Хотя бы и так. Для Мины Мерфи, которая отдавала себе отчёт только в том, что никогда и ни за что не хотела бы себе такого любовника, как Гарет Хлоринг, вполне понимала, что ей и думать о нём не следует, таким изъяном показалась его безнадёжная любовь к брату. Погибшему давным-давно. Все осуждают его, – думала Мина, работая над сложной вышивкой у ажурного окна, – но разве это вообще можно осуждать?.. Они ведь были близнецами, для него, бедняжки, это был самый близкий человек… Нет, она не думала – сознательно, – что на самом деле ищет для себя причину любить Гарета и надеяться на что-то. Она считала, что просто… просто по-человечески ему сочувствует. Он ведь даже не посмотрел на неё, уходя. Зато уделил столько внимания Авроре! И есть, за что. – Должна была признать себе Мина. Красавица, яркая, статная, гордая… Из небогатой семьи, но всегда с таким вкусом одетая! А её волосы, о-о-о! Такой роскоши нет и у королевы! И какие бы шляпки и украшения не накручивали себе остальные дамы, Аврора всех их затмевает простой косой – какой косой! – Мина думала об этом и таяла от собственного благородства. Ведь она не ненавидит свою соперницу, а восхищается ею – ещё бы, она ведь справедлива и реально смотрит на вещи… Наслаждаясь своей справедливостью, Мина весь остаток дня старалась быть поближе к Авроре, которая не особенно благодарна была за такое внимание, но и не избегала его. У девушки не было здесь подруг: во-первых, она была очень красива и горда, во-вторых, много читала, а Габи, не читавшая ничего, и большинство её дам, читавших редко и мало, считали, что она просто «выделывается», ведь чтение – это такая скука! И в – третьих, её не любила Габи, а уделять внимание тем, кто вызвал недовольство Габриэллы – значило вызвать огонь и на себя. Мина Мерфи, вдруг воспылавшая к Авроре симпатией, была девушке не совсем понятна, но ничего против общения с нею Аврора не имела. Тем более, что Мина, как оказалось, тоже читала, хоть и не так много, как Аврора, и им было, что обсудить. Неизбежно разговор зашёл о Гарете – о нём сегодня здесь говорили все. И Аврора сказала, привычно дёрнув красивым плечом:

– Красивый, мерзавец. Но такой самовлюблённый, просто ужас!

– Вам так показалось? – Помрачнела Мина. Ей хотелось бы думать, что Гарет Хлоринг недооценивает себя.

– Давай на ты? Я не так уж и младше тебя. – Младше шестнадцатилетняя Аврора была Мины ровно на десять лет, но решила сделать той комплимент. – Разве это незаметно?.. Он уверен, что неотразим, и, увы, прав. Он неотразим. Наглый, обаятельный, неотразимый мерзавец.

– Он так мил…

– Не были бы они такими милыми, разве были бы они так опасны для нас, девушек?.. Ох, прости, Мина, ты же замужем… вдова, верно?.. Прошу прощения, я…

– Я давно перестала оплакивать своего Мерфи. – Мина успокаивающе положила ладонь на руку Авроры. – Не думай, что разбередила старую рану. Да, это было ужасно… Он был такой молодой, и попался этому кабану… Я очень тогда горевала, даже болела. Но это прошло, и могу об этом говорить, и слушать. Всё в порядке!

– А ваши детки?..

– Я была беременна, но скинула ребёнка, из-за шока. Когда я его увидела… хоть его и обмыли, и привели в порядок…

– Ой! – Аврора закрыла губы рукой. – Ой, наверное, это было… ах, прости, Мина, я не хотела! Сколько же ты пережила, бедняжка?!

– Спасибо его высочеству. – Мина при воспоминании о том страшном дне чуть побледнела, но и улыбнулась. – Я так ему благодарна! Он прислал мне письмо, где выразил соболезнование и пригласил в Хефлинуэлл, чтобы я не чувствовала себя одинокой… Обещал своё покровительство. Если бы не это, родные отдали бы меня в монастырь. Я ведь всего лишилась. Имение мужа переходило наследнику мужского пола, женщине в правах наследования в их семье отказано.

– Его высочество, – с искренним благоговением признала и Аврора, – просто святой. Я так ему благодарна, так его уважаю! Так жаль, что он болен… Так жаль!

– О, да. – Вздохнула Мина, склоняясь над шитьём. – Я ещё помню, какие пиры и турниры устраивались здесь… Я была маленькой, мне было лет двенадцать, меня только-только начали вывозить в гости, мы приехали в Хефлинуэлл с покойным батюшкой, и словно в сказку попали. Я до сих пор вижу фейерверк над Ригиной, это так волшебно! Столько было цветов, такие были красивые столы… И его высочество, прекрасный, как сказочный принц, и его сын, тоже прекрасный… – Мина покачала головой. – Жаль, что всё кончилось вот так.

– Я слышала, – Аврора от волнения уколола палец и, ойкнув, пососала его, – что удар хватил его высочество из-за самозванца?

– Да. Я тогда только прибыла к его двору, в трауре ещё ходила. Это было… Года два назад?.. Да… осенью, ещё до Михайлова дня. Появился молодой человек, высокий такой, полукровка, я видела его мельком. Черноволосый, голубоглазый. Заявил, что он и есть пропавший сын его высочества, показал родинки на руке, ожог на плече. И шрам, у младшего сына его высочества должен быть шрам на губе, брат случайно уронил на него котёл с кипятком, и разбил лицо, и обварил плечо… Такая страшная история. У этого юноши всё было, как надо. Его высочество обрадовался, приказал готовить пир, собрался писать сыну в Европу, он был так счастлив, так счастлив! – У Мины задрожал голос. – Сэр Тиберий с самого начала был против, настоял, чтобы самозваного принца показали врачу, и тот сказал, что ожогу не больше полугода, и шраму на губе – примерно столько же, а родинки – татуировка. Вот тогда и случилось это… страшное.

– Боже, какая жестокость! – Искренне воскликнула Аврора. – Так сыграть на чувствах несчастного отца, и ради чего?! Ради денег!

– Ради богатства и титула люди готовы пойти и не на такое. – Возразила Мина. – Этот самозванец мог бы, страшно подумать, чего натворить! Избавиться от его высочества и Гарета, и стать единоличным наследником трона! Слава Господу, у него ничего не вышло! Но здоровья его высочеству уже никто не вернёт. Так же, как и радость в его сердце, и веселье в этот замок.

– Я не думаю, что Гарет Хлоринг будет вести затворнический образ жизни. – Хмыкнула Аврора. – Он не из тех, о, нет! Вот увидишь, что здесь будет если и не так, как прежде, но и не так, как теперь. Такие, как он, тихо жить не умеют.

Мина, вроде бы, и поверила своей новой приятельнице, но в то же время верить ей не хотела. В её мечтах они жили именно тихо. Вернувшись к себе в комнату, Мина села к окошку, уже в домашнем платье – робб, с волосами распущенными и уложенными служанкой в сеточку. Села, и принялась мечтать… В её мечтах Гарет лишился титула и денег, попал в темницу, она спасла его оттуда, увезла на север, в некий замок, который, видимо, остался собственностью Хлорингов потому, что был очень скромным и бедным, и там они вдвоём… Мина мечтала, кстати, и о том, что Гарет частично лишился своей красоты. Стал, к примеру, хромым. Сильно хромым. И руку повредил. Не совсем потерял – всё-таки, безрукий муж – это… Но повредил. Так, что нужен стал одной Мине. И тогда они с ним зажили счастливо и мирно. Такие вот мечты.

В разгар её мечтаний постучала служанка, общая на этаж, и сказала, что к ней господин. Мина, волнуясь, вышла, и увидела итальянца, спутника Гарета. Не красавец, но яркий, харизматичный, со светлыми пронзительными глазами и опасной улыбкой, он с нездешней вежливостью поклонился Мине:

– Сеньора Мерфи?.. Вы совсем итальянка, темноглазая, белла, белла донна Мерфи! Меня прислал мой патрон, сеньор Хлоринг, с комплиментом прекрасной сеньоре. – Он с новым поклоном вручил Мине плоскую шкатулочку. Она открыла и ахнула:

– Я… я не могу это взять! Заберите! – Но итальянец поклонился вновь, прижав руку к сердцу:

– Не могу! Скузи, прекрасная сеньора, прошу прощения, я не могу, не имею права вернуться к патрону с этим, он решит, что я не выполнил его приказ, мой патрон в гневе – о-о-о! Если вы хотите вернуть патрону это, сделайте это сами! И умоляю, не доверяйте слугам – вещь безумно дорогая.

– Я знаю… – Мина с тоской рассматривала ожерелье с тёмными топазами, глубокими, сияющими, сочными… прекрасными. – Но я не могу принять, и пойти туда не могу, это же…

– О, не волнуйтесь! Никто не будет в известности, слово чести! Вот ключ, прекрасная сеньора, от калитки во внутренней стене, и если вы появитесь там, вас встретят и проведут к моему патрону. Наденьте маску, тёмный плащ, и ни одна живая душа не опознает вас, а от меня никто ничего не узнает, клянусь честью! Если сегодня вы не принесёте подарок обратно, патрон будет считать, что он принят, и вы…

– Я принесу! – Быстро сказала Мина, забирая ключ и краснея. – Я… я не такая! Может, в Европе женщины и готовы были на всё, как только им свистнут, то здесь – нет! Я отнесу вашему хозяину подарок, и я… – Мина задохнулась, полная решимости высказать Гарету всё. Да как он смеет?! Он что, думает, что её можно вот так… Игнорировал её, даже не смотрел, заигрывал с Авророй… Значит, комплименты – Авроре, а ей просто… а ей – что?! Молодая женщина искренне готовилась к гневной и гордой отповеди, но когда её привели в покои Гарета, где давно было убрано, давно горел огонь в камине, было тепло и уютно, Мина оробела и слегка ослабла и духом, и телом. Гарет был в белой рубашке навыпуск и чёрных эльфийских штанах, освещённое огнём свечей лицо его было таким красивым, что Мина отвела взгляд, боясь сама себя и своих чувств.

– Я принесла… – Пробормотала она, упрямо пряча глаза, – я хочу сказать…

– Что купить тебя нельзя? – Гарет подошёл близко, так близко, что Мина почувствовала его запах – от него пахло свежим распилом ясеня, свежо и терпко. – Дорогая Мина! Я не покупаю никого, даже таких обворожительных созданий, как ты! Это просто подарок.

– Но почему мне? – Прошептала Мина.

– Потому, что мне так захотелось – Пожал плечами Гарет. – Ты прелестна, эти камни – тоже. Но вместе вы и вовсе будете неотразимы. Ну же, Мина, – он приблизился ещё ближе, – давай, наденем и посмотрим… – Он взял из безвольных рук Мины ожерелье. А Мина вдруг остро ощутила, что у неё сейчас будет секс. То есть, то, что она уже почти забыла, и чего вновь почти по-девичьи боялась… Гарет застегнул ожерелье на её шее, и вправду, смотревшееся прелестно. Шейка была белая, тонкая, нежная, мягкая, от прикосновений Гарета покрывшаяся гусиной кожей. Он засмеялся, и крепко поцеловал пискнувшую Мину, стиснув так, что она и хотела бы трепыхнуться – не смогла бы. И уже через пару минут Мина, частично раздетая, отдавалась Гарету Хлорингу прямо на столе, задыхаясь от ужаса и восторга, вскрикивая и кусая губы…

– Нужно как-то оправдать твои обновки. – Говорил на рассвете Гарет, одеваясь. – Чтобы не пошли сплетни, как только ты наденешь хоть один из моих подарков. Передам-ка я тебе деревеньку Торжок… Якобы небольшое наследство после какого-нибудь дяди. У тебя есть дядя?

– Нет… не знаю.

– Значит, был. Любимый муж обожаемой троюродной тёти… – Гарет засмеялся. – У тебя такой испуганный вид! Ну, ты чего? – Он нагнулся и ласково потрепал её по щеке. – Словно я страшный серый волк, а ты – бедная сиротка!

– Я боюсь, что всё это какое-то наваждение. – Призналась Мина. – Что вы забудете обо мне уже завтра…

– А я и не собираюсь обещать тебе любовь до гроба! Мне придётся жениться на выгодной невесте, и это, увы, не ты.

– А меня вы так стыдитесь, что…

– Вообще-то, это не стыд, а забота о твоём добром имени. – Хмыкнул Гарет. – Но если ты так тщеславна, что желаешь похвастать связью со мной, я не против. Меня это никоим образом не опозорит. Даже наоборот!

– Боже! – Ахнула Мина. – Милорд! Я как-то не подумала… О, какой же вы…

– Не влюбляйся в меня слишком сильно. – Остудил её порыв Гарет. – У этих отношений нет будущего, и ты должна это сознавать.

– Я сознаю. – Прошептала Мина. – Простите.

– Нам лучше встречаться не у меня. – Продолжил Гарет. – В саду с южной стороны есть коттедж и башня, там когда-то жила мавританская любовница нашего деда. Я велю там прибраться и дам тебе ключ. – Он присмотрелся к ней, развернулся весь, приподнял бровь:

– А что у нас такой печальный вид? Нет, тебе это ужасно идёт, ты такая интересная сразу становишься, миленькая такая. Но что произошло?.. Я тебя чем-то обидел?.. Или не удовлетворил? – Он сам рассмеялся абсурдности этой мысли, абсолютно уверенный, что это невероятно. Мина вскинула на него влажные глаза, и в самом деле, очень красивые, немного близорукие, но от этого только казавшиеся ещё милее:

– Я никогда не была ничьей любовницей…

– И тебя это волнует? – Гарет подошёл к ней, потрепал по подбородку. – Ты волнуешься, не становишься ли ты блудницей?.. Я принц крови, дорогая Мина. Быть любовницей принца – не позор, а почёт. В Англии герцоги и графы дерутся между собой за право подложить под короля или принца свою дочь или жену. Мы, конечно, не столь цивилизованы, но, тем не менее, я слишком высоко ценю себя, чтобы связаться с блудницей или просто не порядочной дамой. Или у тебя есть своё мнение на этот счёт?

– Я не могу думать о вас плохо. – Прошептала Мина, страшась посмотреть ему в лицо. Даже после бурного секса и интимной близости она продолжала бояться его и обмирать от синевы и нереальности его глаз. Ей много хотелось ему сказать, ещё больше – попросить. Но она не смела. Молодая женщина боялась без памяти влюбиться в него и чувствовала, что этого не избежать. Ей хотелось сказать ему, что она, не смотря ни на что, какую-то гордость имеет и даже готова противостоять ему, как ни страшно ей даже подумать об этом. Но говорила она это ему только в мечтах; наяву же всю её сковывала робость перед таким ослепительным любовником. И похвастать – да, хотелось!.. Но он прав – сплетни ни к чему. Здесь, в Хефлинуэлле, в отсутствие развлечений, гостей и новой крови, сплетни и злословие цвели особенно пышным цветом, были особенно ядовитыми и вредоносными. Гарету они не опасны, а её – Мину, её они погубят на счёт раз.

И всё-таки, как бы все удивились, узнав, какого мужчину отхватила себе скромная дама Мерфи!!!

Расставшись с Миной, Гарет с тяжёлым вздохом спросил у Марчелло:

– Кто там в приёмной?

– Кастелян Гриб, патрон. Ждёт с самого рассвета. Смешной человечек!

– Человечек?.. – Скривился Гарет. – Не-ет, надо сваливать в Анвалон! Но оставлять всё, как есть, нельзя… Вели приготовить мне коня, и сам собирайся, поедем в сады Твидла. Как только закончу с этим… Мухомором.

Кастелян Бонифаций Гриб оказался совсем маленьким человечком, пожилым, круглолицым, румяным, с белоснежным пушком на голове, сквозь который просвечивал голый блестящий череп, и с тонким, немного плаксивым голосом. Перед высоченным Гаретом он казался настоящим карликом, вдобавок, у него были не по-мужски маленькие ручки и ножки. Словно постаревший мальчишка. – Подумал Гарет. – Такой въедливый, хронический ябеда и подлиза, дотошный отличник, который придумает сам себе новые обязанности на ровном месте и даже учителям надоедает хуже горькой редьки. Он принёс Гарету списки рыцарей свиты его высочества, списки назначенного им содержания и списки их реальных расходов. В чём-в чём, а в дотошности Грибу отказать было нельзя! И не лень ему было узнавать, выпытывать, вынюхивать и скрупулёзно заносить в свои свитки, что купил сэр Юджин, что он съел на завтрак, сколько салфеток использовал и выкинул, (и в каком состоянии, подлец, выкинул вещь, которую можно было постирать и выгладить!!!). Картина получалась унылая и основательно Гарета разозлившая. Получалось, что господа сэры и в самом деле относились к казне его высочества, как к собственному карману, причём бездонному и неиссякаемому.

– Извольте убедиться, – пищал Гриб, и от искреннего возмущения и рвения у него встал дыбом пушок на голове, – ваше сиятельство, только по принадлежностям для бритья бюджет превышен в три раза! Византийское мыло было заказано и привезено кораблём для его высочества личных нужд, десять дукатов кусок, было сто кусков, осталось восемь… Из них его высочество использовал два с половиной!

– А почему у меня в покоях нет такого мыла? – Некстати обиделся Гарет. – Я каким-то обмылком мылся вечером!

– Ваше сиятельство! – Испугался Гриб. – Мне известно, что полукровки не бреются, не растёт у них, то есть, у вас, ваше сиятельство, борода, я и не подумал…

– Может, я и не бреюсь, но я МОЮСЬ! – Фыркнул Гарет. – Чтобы сейчас же у меня было византийское мыло!

– Я думал, что вам для бритья не надо…

– Я понял, понял тебя!

– Ваше сиятельство! У полукровок не растёт борода, и я думал…

– Всё, я понял и не злюсь!

– Но у полукровок бороды нет, они не бреются, и я думал, что…

– ХВАТИТ!!! – Рявкнул Гарет. Он уже заметил, что у Гриба есть несносная привычка объяснять по десять раз одно и то же. Человечек сморщился от испуга и обиды, маленькое круглое личико скуксилось, и Гарету мгновенно стало стыдно.

– Ладно, – примирительно произнёс он, – я благодарен тебе за то, что так заботишься о нашем имуществе. И за ту работу, которую проделал. Поверь, я не забуду об этом и найду, как тебя наградить. А меры мы примем безотлагательные. Теперь ничто не будет выдаваться ни из казны, ни из погребов, ни из хранилищ замка, ни одна самая мелкая мелочь, без одобрения Альберта Ван Хармена или Тиберия фон Агтсгаузена. И всё будет записываться, самым подробным образом, а раз в три месяца проводиться ревизия и все записи будут сверяться.

Гриб мгновенно просветлел и напыжился, прижал к груди свои свитки:

– А с этим что делать, ваше сиятельство?

– Я постараюсь придумать, как лучше поступить. – Вновь потемнел лицом Гарет. – так это оставлять нельзя. Я смотрю, эти сэры ограбили казну моего отца не на одну сотню дукатов, и с этим что-то надо делать. Я посоветуюсь с господином Фон Агтсгаузеном.

Гриб чуть ли не вприпрыжку удалился прочь, а Гарет, весь в тоске и сомнениях, отправился во двор, где уже ждал его конь, его любимец, присланный отцом ему в подарок на двадцатилетие прямо в Кале, где Гарет тогда находился. Конь был чистокровный олджернон, местной боевой породы, созданной на основе кастильцев, английских шайров и эльфийских лошадей Нордланда, отличавшейся от европейских рыцарских лошадей ростом – олджерноны были выше, – и некоторым изяществом, при несомненных крепости и мощи. У Грома – так назвал своего коня Гарет, – были широкая грудь и длинные и стройные ноги с мохнатыми щётками у копыт, длинная изящная морда, какие были только у эльфийских лошадей, огненные глаза и горячий нрав. Иссиня-вороной, без единой белой отметины, конь был ухожен так, что сверкал на солнце, словно отлитый из какого-то металла, длинная грива была расчёсана и отмыта, длинный хвост модно подвязан. Холодный ветер колыхал гриву, унизывал её белой крошкой мелкого снежка. Гарет поплотнее запахнул короткий подбитый мехом плащ, набросил капюшон на тёплый шаперон, натянул перчатки. Огляделся. Насколько он помнил, двор Хефлинуэлла всегда содержался в идеальном порядке. Сейчас… Нет, здесь явно подметали, сгребали снег, убирали конский навоз. Но груды собранного снега так и лежали у стен, перемешанные с навозом и соломой. Это так резало глаз! Заниматься этим должна была хозяйка замка, так же, как и слугами, и хозяйством, и бельём, и салфетками, и мылом… Гарет стиснул зубы. Ладно… Габи ещё такая молоденькая. Да и как ей справиться со всеми этими рыцарями и нерадивыми слугами?.. Гарет взлетел в седло, разобрал поводья. Что ж, хотя бы с этим-то он справится?..

Знаменитые сады Твидлов по семейной легенде начались с пяти яблонек, которые посадил Старичина Твидл, живущий отшельником у Брыльского перекрёстка и бравший пошлину с проезжающих в Ригстаун. У Старичины Твидла была внучка, полукровка, родившаяся задолго до эдикта, и потому крещёная и живущая в семье, как обычный ребёнок. Эта внучка вышла замуж за сына мельника и родила ему двойню за полгода до того, как близнецов родила герцогиня Лара. Разумеется, её взяли кормилицей к новорожденным принцам – и потому, что она была полукровкой, а значит, её молоко должно было быть наилучшим для полукровок же, и потому, что у неё самой была двойня, и это посчиталось благоприятным условием. Старичина Твидл, одержимый сохранением родового имени, настоял, чтобы муж внучки взял его фамилию; молодой Твидл как-то равнодушно относился к мельничному делу, зато полюбил яблоньки, посаженные Старичиной. Когда его высочество, в благодарность Глэдис Твидл за то, что та выкормила его сыновей, подарил ей землю от Брыльского перекрёстка до ручья Голубого, её муж разбил там сад, а по соседству с садом – и пасеку. Если поначалу над ним посмеивались и покручивали пальцем у виска, то уже через десять лет, когда яблони не только начали плодоносить, но и приносить доход, имя Твидла загремело по всей пойме Ригины. У него была, как говорили, «лёгкая рука» – всё, что он втыкал в землю, росло, цвело и плодоносило с необыкновенной пышностью. Про таких, как он, говорили: его в детстве поцеловала фея цветов. Помимо яблонь, он вырастил и груши, и вишню, и сливы, и даже абрикосы. Из собранных плодов и мёда варил джемы, варенье, марципаны, а главное: совершенно бесподобный сидр. Сидр Твидлов теперь, двадцать лет спустя, был достопримечательностью Нордланда и продавался даже в Европу. Молочные сёстры Гарета, Марта и Герда, давно выросли; Герда стала монахиней в монастыре святой Бригитты, а Марта вышла замуж, и её муж так же вошёл в семью, взял имя тестя и работал в Садах Твидлов. У них с Мартой было пятеро детей, среди которых наконец-то появились и мальчишки, которые так же должны были продолжать дело родителей. На Твидлов работала уже масса людей, они открывали кондитерские по всему Острову, в которых продавались их фирменные пироги, шарлотки, мармелад и марципаны, их сидр каждый месяц огромными партиями грузился на шхуны и баржи… А сами Твидлы были одними из самых богатых людей в Нордланде; сам Ганс Христиан Твидл был членом муниципального совета Гранствилла. Гарет очень любил свою кормилицу, Глэдис Твидл, и теперь ехал именно к ней. За помощью.

Маленькая и тесная сторожка Старичины Твидла давным-давно превратилась в жилище сторожа, который работал на его правнуков. А сами они жили в большом и красивом доме в глубине сада, трёхэтажном, с квадратной четырёхэтажной башней, с множеством хозяйственных построек. Дорога к этому дому, лежавшая среди ровных рядов яблонь, самых старых, ухоженных, была вымощена плитняком и заканчивалась широким мощёным двором, на котором двое мальчишек и одна девочка играли в снежки. Мальчуган поменьше под присмотром молоденькой девушки бил по снегу лопаткой с таким сосредоточенным видом, словно работал на благо семьи. Услышав всадников, все они, включая девушку, замерли, чтобы посмотреть, кто едет…

– Ба-буш-ка-а-а-а!!! – Закричала старшая девочка, – Хлоринги еду-у-ут!!!

Не успел Гарет спешиться и отдать поводья коня подоспевшему слуге, как из дома на широкое крыльцо вылетела Глэдис Твидл, едва успевшая накинуть на домашнее платье тёплую накидку, всплеснула руками:

– Гарет! – И бросилась к нему, широко улыбающемуся и раскинувшему руки для объятий.

– Какой же ты стал… – Сияя от счастья и глядя на него увлажнившимися от слёз большими серо-голубыми глазами, твердила Глэдис, высокая ладная женщина с правильными чертами красивого лица и нежной кожей. – Какой высоченный, и красивый, и модный! А конь у тебя какой! Это тот самый подарок его высочества?.. Мне Тиберий рассказывал… Пойдём в дом, мальчик ты мой, я тебя угощу, как раз всё готово… Я как узнала, что ты вернулся, так и готовилась тебя встретить… – Она говорила, и утирала слёзы, и знакомила его с домочадцами, и вела его в дом, и помогала снять тёплую одежду, и давала слугам распоряжения, и всё одновременно, и всё – обнимая Гарета снова и снова. Гарета тут же напичкали такими восхитительными сладостями и выпечкой, что он только мычал и жмурился, а потом налили расточающий божественный аромат напиток тёмно-вишнёвого цвета:

– Попробуй наш новый сидр! Ганс Христиан сварил его из вишни!

– Вишнёвый сидр?.. – Гарет понюхал напиток, – ум-м-м! Запах просто… божественный… – Он пригубил. – И вкус тоже! Марчелло, как тебе?

Итальянец, которого тоже усадили за стол и накормили, выразил восхищение ещё более эмоционально, мешая нордландские и итальянские слова и междометия. Ганс Христиан, не смевший сесть за стол спринцем крови, стоял подле и краснел от счастья.

– Мы отправили десятину, как и положено, к столу его высочества. – Глэдис погрустнела. – Никто уже больше двух лет его не видел. Он не покидает свои покои, живёт затворником. Как он? Слухи ходят самые ужасные. Что он-де не встаёт с постели, парализован, за него правят Тиберий и рыцари, даже какие-то якобы эльфы, которые скрываются в Хефлинуэлле и полностью подчинили своим колдовством там всех… Я часто встречаюсь с Тиберием, он и сюда к нам приезжает, говорит, что всё вздор, но ты же людей знаешь.

– Мы поссорились. – Признался Гарет. – Отец не такой, как прежде, но всё чушь, он не парализован. Правая рука только почти не работает, и правая сторона лица слегка перекошена, но он разговаривает, ходит, ясно мыслит. Если бы не его тоска и апатия, он бы даже, я думаю, поправился бы.

– А поссорились вы из-за…

– Да.

– Милый ты мой. – Глэдис погладила его по руке. – Как бы я хотела тебе помочь! И в поисках этих…

– Только не говори мне, что я не должен…

– Да как же не должен?! – Возразила живо Глэдис. – Как же ты не должен, когда он твой брат?! Мои Марта и Герда одной жизнью живут! Одна пальчик поранит, вторая из другой комнаты кричит и бежит к ней! Они сны одинаковые видят, и даже сейчас, Марта порой вышивание отложит и говорит: «У Герды стряслось что-то, мама!». И как в воду глядит… И если ты говоришь, что мой маленький Гэри жив, значит, он жив, значит, его нужно найти!

– Глэдис! – От всей души вырвалось у Гарета, который устал от неверия, от осуждения и неприятия своего упорства. – Спасибо тебе… Ты одна мне веришь!

– Ты же мне сыночек. – Ласково произнесла Глэдис, погладив его снова. – И Гэри тоже, бедный мой малыш. Мне никогда не забыть, – она быстро утёрла слёзы, – как тогда, когда это случилось, ему так больно, бедному малышу, а он твердит: «Не наказывайте Гари, он не нарочно!». И как ты, мой хороший, бежал и кричал, когда его увозили, за повозкой, у меня чуть сердце не разорвалось… Он так и стоит у меня перед глазами, маленький, хорошенький, как ангел, глазки эти его чудесные, веснушки…

– У него были веснушки? – Преодолевая смятение, сквозь ком в горле спросил Гарет. Глэдис закивала, утирая слёзы:

– Ага. И прехорошенькие! У тебя не было, а у него были… Госпожа Лара говорила: «Маленький мой человечек!». Как она вас любила! Ты был разбойник, непоседа, капризный и упрямый, она называла тебя «Мой дерзкий рыцарь», а Гэри был тихоня и умница, доверчивый такой, и очень ласковый… Она говорила: «Мой отважный паладин»… Поёт вам по-эльфийски, песенку про божью коровку: «А ну ап коэн, а ну ап…» – У Глэдис сорвался голос, и она заплакала, уткнувшись в грудь Гарету. Ганс Христиан, человек немногословный, но душевный, отвернулся, тоже утирая глаза.

– Я всё время думала, – успокоившись, произнесла Глэдис, – что же с ними случилось?.. Госпожа Лара была очень сильной, очень! Она была эльфийской луа, ведьмой, очень, очень сильной! Кто же смог её одолеть, какой силы это был колдун?.. И молюсь, молюсь каждый день о маленьком Гэри. Он и вправду отважный мальчик, и сильный. Он должен был выжить, не смотря ни на что. И ты ему нужен, и не сомневайся в себе ни секунды, Гарет. Если тебе нужна помощь…

– Нужна. – Признался Гарет. – Очень нужна.

Через два часа Глэдис Твидл въехала во двор Хефлинуэлла верхом на спокойном соловом палефруа, откинула отороченный собольим мехом капюшон и неодобрительно посмотрела на кучи снега и мусора. Глаза её чуть потемнели, став почти серыми, без голубизны, в глубине зрачков затеплился красный огонёк. Гарет, ожидавший вместе с Альбертом Ван Харменом и Грибом на верхней ступени парадной лестницы, злорадно произнёс вполголоса:

– Ну, ребята, вы попали! А я могу спокойно ехать в Анвалон.

Глава шестая: Домашний Приют

Странно, но Гор так и не спалился ни стражникам, ни Гестену, пропадая у Алисы все дни напролёт и ночуя с ней же. Домашний Приют он посещал раз в день, принося им еду и быстро расспрашивая Ареса обо всём происходящем. С Алисой они не только и не столько занимались любовью; они говорили долго-долго, и обо всём на свете. Алиса тоже была наивна и несведуща, но она была всё-таки образованной. Она много читала, изучала риторику, латынь и географию, и могла рассказать Гору, жадно слушающему её, гораздо больше, чем он мог узнать до сих пор. Он принёс ей свою книгу, в которой прежде мог только смотреть картинки, и Алиса сказала ему, что та называется «Охота на единорога». Прочитала вслух несколько страниц, и призналась:

– Я ничего не понимаю… Это так странно. Я не понимаю, о чём она. – И Гор засмеялся презрительно:

– Да всё о том же. Это как игры их поганые, когда они прямо не хотят сказать, что думают и чего хотят, а всякими там словами прямые вещи называют. Ну, там, член – копьём, траханье – пахотой, всё такое. И думают, что это как-то их оправдывает. Эта охота на единорога – это про траханье, от первого и до последнего слова. Вон, и картинки про то же!

Алису поражало не столько то, как мало он знает, сколько то, как он умён. Он не только книгу эту понял с первых же страниц. Когда она объясняла ему что-то, Гор понимал быстро, схватывал самую суть, сразу выделяя её зерно из всех плевел. Алиса смотрела на него с ужасом и состраданием, и искренним возмущением в адрес тех, кто так преступно пренебрегал этой душой, этим умом… Как можно было превращать его в простую игрушку, запирать его здесь?! И что сделать для него, как ему помочь, как спасти его из этого места?! О себе она не так беспокоилась. Гор изо всех сил оберегал её наивность и покой, следил за каждым своим словом, чтобы не рассказать ей больше, чем она может вынести, не поселить страх и отчаяние в её душе. Её игривость, её живость так ему нравились, так его умиляли! Когда она пела ему, приплясывая, детские французские песенки, когда, прищёлкивая пальцами, хвалила себя: «Кто молодец?! Алиса – молодец!», он смотрел на неё с нежностью и чувствовал, насколько же ему легче и светлее рядом с ней! Юноша стремился не только её защитить; он чувствовал в себе настоятельную потребность помочь ей, побаловать её, приносил ей орехи и сладости и ощущал себя счастливым, глядя, как она их ест. Десять дней пролетели незаметно и спокойно. За это время Гор подготовил Алису к тому, что с возвращением Доктора они не смогут быть вместе днём и им останется только ночь; девушка смирилась с этим, хоть и нехотя. Гор обещал ей, что скоро – уже совсем скоро, – он станет стражником, получит возможность выходить на волю, и тогда похитит её у Хэ и увезёт подальше, в лес, где они и начнут свою одинокую, вольную и счастливую жизнь. Алиса обожала мечтать с ним вслух о том, как это будет, и Гор так поверил в эту мечту, так сжился с нею, что воочию видел и домик свой, и ручей, и даже мостик через него, невесть, когда виденный им когда-то в детстве, а может, и целиком плод его мечтаний, кто знает?..

Корабль Хлорингов, «Единорог», ещё не вошёл в гавань в фиорде Чёрного Короля, а всё женское и большая часть мужского населения замка Урт стояли на ушах, и было от чего! Молодой наследник Хефлинуэлла оказался неслыханно красив. Высокий, синеглазый, черноволосый – с ума сойти! София ходила гордая, притворяясь равнодушной, но и её не могли не впечатлить соблазны, которыми природа наделила молодого герцога просто непозволительно щедро. Увидев его в самый первый раз, девушка не поверила своим глазам: неужели он настоящий, и неужели это великолепное существо может принадлежать ей?! София не была дурнушкой, но Гор, например, сказал бы, что её привлекательность заключается не в красоте черт или фигуры, а в живости и яркости её взгляда, улыбки и манер. Девушка была высокой, от чего слегка сутулилась, стесняясь своего роста, и в первые минуты знакомства с новым человеком слегка комплексовала, но вскоре природные живость, остроумие и смышлёность брали своё, она забывала о том, что чего-то стесняется, и тогда её собеседник попадал под власть её очарования целиком и полностью. В ней сочетались вещи несочетаемые: София Эльдебринк была очень умной и не по годам проницательной девушкой, но при том – очень доброй и очень любила людей. Каждого нового человека она принимала, как дорогого друга, авансом даря ему интерес, доброту и уважение, и только какие-то дурные поступки этого человека, его неблагодарность или излишняя фамильярность, которую София не переносила, заставляли девушку отказать этому человеку в уважении – но это было уже навсегда. На вкус Гарета, София была слишком худа и молода, груди у неё, как он с сожалением отметил в первые же секунды, как таковой, не было, а то, что было, можно было назвать так лишь формально, но ему понравились и сияющий взгляд светло-карих глаз, и длинные ресницы, и густые волосы, двумя волнами, небрежно перевитыми золотыми шнурами, спущенные на грудь. Одевались в Анвалоне, все, даже герцогиня, довольно старомодно. «Провинциально» – вспомнилось Гарету модное в Европе словечко. Он привёз подарки, которые, он был уверен, окажутся кстати. Герцог Анвалонский ему понравился; понравилось, как он осведомился о состоянии его высочества и как добавил, что всегда считал себя другом Гарольда Хлоринга, и даже бился с ним бок о бок – в той памятной битве в Старом Торхвилле, когда будущий герцог Анвалонский, граф Фьёсангервена Лайнел Еннер и русский князь Фёдор Изнорский вместе с его высочеством, тогда ещё двадцатитрехлетним юношей, горячим и отважным, бились с чародеем и извращенцем Райдегурдом, которого до сей поры с ужасом вспоминают на Севере, пугая им детей и девиц. Гарет, обожавший отца, в последнее время с особой жадностью слушал о подвигах того в молодости. Это очень страшно: видеть, как тот, кого ты с детства привык видеть сильным и почти совершенным, кого боготворил и безмерно уважал, превращается совсем в другое существо, слабое, теряющее волю, память и даже, как казалось порой – разум. Для Гарета это было – как носить в душе открытую рану, как ожог, который не даёт забыть о себе ни на миг. Он потому, наверное, и сбежал – чтобы привыкнуть к этой реальности и как-то примирить себя с нею. Отец порой вдруг словно бы забывал нужное слово, глаза становились какими-то тусклыми, и в глубине их появлялся страх, видеть который было и больно, и жутко. Рассказ герцога Анвалонского о той памятной битве Гарет воспринимал как поток целебного бальзама на свою душевную рану. За столом герцог предался воспоминаниям, и его слушали все, даже София, которой он никогда не рассказывал всё так подробно о тех страшных днях.

– Ну, я вам скажу, и страшно там было! – Грохотал герцог, могучий, статный викинг, с рыжей бородой, светло-голубыми глазами и огромными руками, поросшими рыжей шерстью, – аж жопа съёживалась под доспехами, когда…

– Ваша светлость! – Укоряла герцогиня, но тот отмахивался:

– да ладно тебе, Эффи! Гарет – ничего, что я запросто к тебе? – Гарет, говорю я, сын Гарольда, а значит, парень с понятиями!

– Но здесь Софи и девушки!

– И что? – Смеялся герцог, и Гарет невольно смеялся с ним, хоть его и шокировали манеры старшего из Эльдебринков, – у всех есть жопа, и все про это знают!

– Но это слово…

– Слово! Подумаешь, слово! Что, так бывает, что ли: жопа есть, а слова нет?! – И София жизнерадостно рассмеялась, Гарет подмигнул ей, а герцог проревел:

– Молодец, Софи, молодец, моя девочка, ты настоящий сорванец, я тебя обожаю! Так вот… – Он осушил до дна здоровенный кубок, утёр рот салфеткой, предусмотрительно подсунутой герцогиней, – подошли мы с тысячей копий к Старому Торхвиллу… Город-то там давно разрушен был к тому времени, ещё Гэролдом Хлорингом, тем вашим предком, который кучу умных книжек потом написал, уехав в Ирландию… Прежде, чем книжки начать писать, он настоящим мужиком был и воякой доблестным, Север его ещё хорошо помнит. Так вот, этот самый Гай Гэролд разрушил Старый Торхвилл, одни развалины на берегу Виверриды остались, а этот дьявол Райдегурд их как-то ухитрился восстановить, не сами развалины, конечно, а замок на скале. Вот и представьте себе: дорога к замку идёт через разрушенный город, стены, обломки, старые камины обугленные, и из всех щелей вдруг полезло такое, что и рассказать-то не расскажешь! Какие только твари на нас там не кидались! Самые обыкновенные там были карги: помесь такая пакостная крысы, свиньи и собаки, размером со здоровенного секача, а зарубишь такую – и остаётся дохлая провонявшая крыса. Ох, и трудно было их рубить, шкура – как дублёная кожа, не всякий меч их брал… Ещё были такие летучие твари, вроде бабы, только с крыльями летучих мышей и зубами, как у щуки, их вообще было не убить, и если бы не эльфийские лучники, снимавшие их стрелами, задрали бы эти гарпии нас, как пить дать. Но самыми страшными упыри были какие-то, чёрные, с красными глазьями, как уголья, и такими же зубами щучьими, только длиньше, чем у щуки… Эй, музыканты! Чего заглохли?.. А ну, давай нам Найтвич! Ты, Брон с волынкой! Ну-ка, зажги нам!

– Ваша светлость…

– Молчи, Эффи! Не боись, меня и сквозь волынку слышно! Так вот… упыри, ага же. Ноги короткие, лапы длинные, и с вот такенными когтями, которыми они даже кольчуги рвали, твари… А самое страшное – убьёшь такого упыря, а на его месте, вот вам крест святой, мальчонка оказывается, и тоже – как будто не сейчас его убили, а неделю без малого назад… И так это жутко было, что если б не эльфы и не русы, которые как дьяволы в битве, бежали б мы оттуда… особенно, когда тьма настала дьявольская, и вой со всех сторон пошёл такой, что у некоторых из нас кровь пошла носом… Тогда твоя матушка, Гарет, тогда ещё даже не невеста Гарольда, выехала вперёд, руки подняла, скрестила их вот так, и заговорила эдак… даже жутко, и громко так, по-эльфийски, я, понимаешь, в их языке ни бельмеса. Заговорила, и как бабахнет! Как завизжит что-то, как полыхнёт! Она ведь луа эльфийская была, прекрасная герцогиня Лара… Ты, кстати, Гарет, похож на неё невероятно, правда, Эффи?..

– Да, – подтвердила несчастная герцогиня, которая очень боялась, что Гарет, прибывший из Европы, сын блистательного принца Элодисского, чей двор всегда был даже прогрессивнее королевского, сейчас в душе смеётся над их провинциальностью. Музыканты наяривали Найтвич, проглотив страшное разочарование – им тоже хотелось послушать. София постукивала ножкой в такт развесёлой мелодии, и Гарет – вдруг с облегчением заметила герцогиня, – тоже отбивал такт пальцами, с блестящими глазами и без тени насмешки слушая её мужа.

– И тогда мы ворвались в замок, потому, что ворота той эльфьей магией сорваны были с петель, и такая в нас, понимаешь, лютость образовалась, когда тех пареньков мы увидели и поняли, что Райдегурд – некромант паршивый и сначала их замучил, а потом в нежить превратил… Рубили мы слуг этих колдунских, как одержимые. Отец твой, скажу я тебе, бился так, как не всякий рус тогда бился. Многие считали, да и сейчас так думают, что он такой… изысканный, добрячок такой… Не так это, и не верь дуракам всяческим. Он боец знатный, от меча его ни одна тварь тогда не спаслась. Ворвались мы в замок, а в замке… Ох, дамы, что мы там увидели! – Герцог вновь приложился к кубку, и Гарет выпил на пару с ним. – Лужи крови на каменном полу, ручьи крови, вонь такая, что слёзы из глаз, и кругом мясо… человечье мясо, руки, ноги, головы, половинки голов, мозги, глаза… А самое ужасное – что всё это дети, – герцог хватанул кулаком по столу, – представляете?! Детишки, и порой и вовсе маленькие, только-только от мамки… Ох, и тошно нам там стало, ох, и муторно! Даже русы при виде эдакого ужаса плакали, а были и такие, кто поседел прям там, кого трясло, кто словно бы ума лишился… А биться там пришлось, я вам скажу! У Райдегурда не только нежить в слугах была, были и живые, то ли люди, то ли нет, и тоже колдуны: они в нас огненными шарами пулялись, камни обрушивали… Да, досталось нам тогда! Ежели б не эльфы, там и полегли бы мы все. В самое-то логово мы впятером прошли, я, луа Лара, её брат Тис, эльфийский князь, и тоже колдун, Гарольд Хлоринг и князь Изнорский. А Райдегурд… Вот как бы вам его описать?.. Пакость такая… лысый, как коленка бабья, тощий, весь какой-то жёлто-синюшный, с синяками под глазами, а воняло от него… Он, как эльфов увидел, так и затрясся весь, а они стали эдак, и Тис сказал ему что-то по-эльфийски. И тот на колени упал, весь дрожит, зубы ощерил свои, хрипит что-то о том, что, дескать, он вернётся, вернётся, убить его нельзя, якобы. Вокруг – тела детские, каким-то таким манером колдунским выложены, и личики у них такие, что сразу видно, смерть их лёгкой не была. Ну, мы и озверели малость… Фёдор Изнорский и говорит: «У нас, мол, обычай такой есть, на Руси. Ежели князь слишком уж лютует и подданных своих кровь проливает почём зря, значит, связывают его, подвешивают к потолку вниз головой в его собственном доме, и дом тот поджигают». Твой отец против был, говорил, что его судить и казнить надобно, но мы, и вправду, словно малость озверели. Но ведь и было, от чего! Связали мы этого гада, – заканчивал рассказ герцог в гробовой тишине, все смотрели на него, впечатлённые рассказом, София побледнела, – побили его тоже… немножко… и подвесили к потолку, как Фёдор говорил. Он извивается, визжит, а из тёмного угла вдруг кто-то как зашипит на нас! Я думал, крыса, посветил туда факелом, а там в железной клетке живой парнишка сидит, лет так шестнадцати, голый, в кулаке крысу держит, и, прошу прощения у дам, жрёт её. По подбородку кровь течёт, глаза бешеные. Рычит на нас, щерится… Мы и его хотели того… Но Гарольд прям крестом между нами кинулся: «Не надо, говорит, не убивайте его! Он, говорит, жертва этой твари, он, говорит, несчастное создание, я, говорит, его не дам убить, это не правильно, не по-божески!». Эльфы парнишку этого проверили, и Тис говорит: Он, мол, не колдун, у него и искры магии нет. Безобидный, то есть. Ага ж, безобидный! На нас рычал и щерился, а к Гарольду прижимался, как собака, и на Лару всё таращился, глаза, как у голодного кобеля… Ох, и противен он мне тогда был! Вот не жаль мне его было, верите, нет?.. Тварь он был, и плевать на причины, которые его таким сделали. Тварь и пакостная мразь. Надо было тогда оттолкнуть Гарольда, да и прирезать его…

– Кто это был, дядя? – Дрожа, спросила София.

– Теодор Драйвер, теперешний барон Найнпортский.

После праздничного, и при том такого домашнего ужина, как-то сами собой начались танцы. Вообще, Гарету здесь нравилось. Братья Эльдебринки, по словам герцога, в данный момент охотились в ущелье Кьёлль, но им уже сообщили, и они скоро должны были быть здесь, а тогда, по словам того же герцога, здесь и вовсе станет весело. Гарет не знал, куда уж веселее – местные рыцари и дамы не слишком обременяли себя условностями. София Эльдебринк серьёзно начала его увлекать: девушка была куда интереснее, чем его обычные пассии, живая, смелая, дерзкая, с нею хотелось спорить и общаться снова и снова. Когда в третий раз заиграл любимый герцогом Найтвич, Гарет вдруг спросил Софию:

– А хотите, леди София, я научу вас танцевать Хеллехавнен?

– Это же мужской танец? – Чуть пригнула голову София, глядя с таким лукавством, что казалась при этом привлекательнее всех красавиц мира.

– Это вас смущает?.. – Приподнял одну бровь Гарет. Она помедлила… и засмеялась:

– Я умею танцевать Хеллехавнен, милорд!

– Тогда – как говорит его светлость, – зажжём?.. – И София отважно протянула руку:

– Легко!

Рядом с высоченным Хлорингом высокая София сама перестала сутулиться – не смотря на свой рост, она была ниже Гарета на голову, – и держалась непринуждённо и оживлённо. Герцогиня смотрела на неё со смесью облегчения, грусти, ревности и лёгкого страха: а ну, как бедняжка Софи увлечётся этим красавцем слишком сильно?.. Когда они с Гаретом вдруг начали лихо отплясывать мужской танец, все остальные как-то немного растерялись, не зная, как реагировать, и герцогиня тоже, но герцог Анвалонский встал во весь свой рост и, захохотав и воскликнув:

– Э-хой, деточка!!! – Начал громко отбивать такт, хлопая в ладоши. За ним и весь его двор зааплодировал двум смельчакам. Этот танец, вообще-то, танцевали обычно рыцарь и его оруженосец; длинные юбки и шлейфы дам не позволяли выделывать такие прыжки и подскоки… Но София отлично вышла из положения, перекинув шлейф через руку, и давая всем присутствующим возможность полюбоваться её стройными щиколотками, а порой – и икрами. Они удивительно здорово смотрелись вместе: Гарет Хлоринг и София Эльдебринк. Уступая ему в совершенстве черт, София не уступала ему в привлекательности, яркой, юной дерзости. Она не жеманилась и не манерничала, как это было модно при европейских дворах, и поначалу этим Гарета озадачила и смутила, но потом – понравилась до того, что к ночи он уже думал, что едва ли не влюблён в неё.

Наряду с Лионесом и Гранствиллом Блэкбург считали красивейшим городом Нордланда. Столичный Элиот и скучный Клойстергем уступали ему по всем статьям, а прекрасные эльфийские города были закрыты от большинства людей. Лично сам Гарет пальму первенства отдавал блистающему Лиссу, но находил Блэкбург весьма приятным городком. В отличие от мягких меловых холмов Элодиса, Анвалон был сложен из другой породы: мрамора, базальта, гранита. Скалы здесь были огромными, суровыми и дикими, подпирающими небеса и почти постоянно закрытыми облаками; здесь добывались железо, олово, медь, серебро, ртуть, малахит, множество иных минералов и металлов; поэтому Анвалон был, не смотря на маленькие размеры и скудость земли, богатым герцогством, почти не уступающим Элодису, а его кузнецы и бронники славились далеко за пределами Острова. Всё здесь было основательным, гигантским, поражающим воображение и подавляющим дух… День выдался солнечный, с оттепелью, и Гарет решил проехаться по окрестностям, осмотреться, подумать. Следовало подумать не только о том, с чего начать поиски брата, но и о том, что делать. Сюда он ехал, уверенный, что его зовут для того, чтобы обсудить брак Габи и Седрика; за те три дня, что провёл здесь, Гарет понял, что у герцога и герцогини Анвалонских план немного другой: насчёт него и Софии. Потому и братьев спешно отправили на охоту в далёкое ущелье, и София, обожавшая охоту, осталась здесь. И Гарету следовало хорошенько подумать, прежде чем принимать решение. Девочка ему нравилась, несомненно. Анвалонцы, союз с ними были ох, как нужны! Такой был соблазн, довериться могучему Анвалонцу и сложить на него все свои проблемы! Аскольд Эльдебринк казался таким суровым, простым, надёжным. И любил приёмную дочь, прямо-таки обожал, как и герцогиня, сестра, между прочим, кардинала Стотенберга, которого тоже отнюдь не лишним будет иметь в союзниках… И всё же Гарету потребовалось подумать. Он и Марчелло не взял с собой потому, что знал, что начнёт спрашивать у него совета, и отлично знал, что итальянец посоветует. Да и что тут советовать, что думать – всё очевидно!.. Анвалонцы возьмут всё в свои руки, им придётся кое-что уступить, скажем, ту же спорную Эдессу, зато остальные проблемы…

И независимость, вероятно. Гарет вздохнул. Отец… отец больше ему не опора. Он сам должен теперь стать опорой отцу. Только сможет ли?.. В Европе казалось, что сможет. Что он такой умный и решительный, просто куда деваться?.. А здесь всё так…

Ну, а если совсем серьёзно, то что он имеет против Софии?.. Ничего. Ему так и так придётся жениться не для себя и сердца, а для герцогства. И если жена вдобавок будет ему интересна, приятна и мила, так это же просто дар Божий? Здесь, в Нордланде, ему супруги лучше и полезнее не найти. Не к Анастасии Кенка же свататься! Гарет никогда не видел эту девушку, которой сейчас, кажется, должно было быть семнадцать лет, но и не горел желанием увидеть. Между Далвеганцами и Элодисцами ещё со времён Генриха Великого существовала вяло текущая вражда, и они даже не пытались прекратить её с помощью брака, к примеру, между своими детьми. Далвеган с каждым десятилетием становился всё более проблемным и гиблым местом. После того, как люди частью уничтожили, а частью изгнали озёрных фей, озёра и их окрестности превращались в болота, населённые всяческими кошмариками, избавиться от которых оказалось невозможно. Феи прежде держали озёрную нечисть под своим контролем, без них же всё покатилось под откос. Люди нищали и бежали из герцогства, либо промышляли разбоем и контрабандой, королевские дороги заглохли, и все коммуникации теперь совершались через Элодис. Этим пользовались бандиты и прочие деклассированные элементы, и теперь Далвеган был местом опасным, неуютным и небогатым. Герцог Далвеганский Титус и его брат, граф Феликс Кенка, как большинство людей во всём мире, вместо того, чтобы как-то исправить положение дома, жадно смотрели через Фьяллар, на богатый и процветающий Элодис, на Междуречье и Эльфийское побережье. Чувствуя слабость Хлорингов, они торопились воспользоваться своим золотым случаем. Далвеганец, по словам Тиберия, уже дважды сватался к Габи и не сдержал угрозы, получив решительный отказ. Про него ходили неприятные слухи, что он то ли содомит, то ли ещё какой извращенец, и ему упорно, вот уже больше двадцати лет, отказывали все, к дочерям кого он пытался свататься, и в сорок с лишним лет Титус Далвеганский был ещё холостяком. Жениться на его племяннице?.. Нет, ни за что, даже если у неё сиськи из чистого золота!

Значит, остаётся София…Проезжая под скалой, на которой стоял замок, Гарет, откинув на время все нелёгкие мысли, любовался гладью фиорда, по которому плыл корабль, отсюда казавшийся булавочной головкой. Скалы поросли елями и берёзами, меж которыми ещё лежал снег – а дома, на юге, уже расцветали крокусы. И всё же Гарету здесь нравилось.

Ястреб закричал в небе, и Гарет задрал голову, пытаясь рассмотреть его. Не то, чтобы он верил в древнюю легенду – он давно уже в ней разочаровался, – просто по привычке. Ястреб, которого глаза полукровки отлично рассмотрели в вышине, был обыкновенный, пёстрый, маленький… Гарет усмехнулся своей наивности и детской привычке, и продолжил путь. Добравшись до Моста Горного Короля, Гарет придержал коня, любуясь им. Давнее восхищение никогда не покидало его: мост был настоящим чудом. Его построили цверги и эльфы Фанна для Карла Великого, предка Гарета, в благодарность за помощь в войне с драконами. Человеку такое явно было бы не по силам: невероятно высокий, мост мог пропустить под собой самые большие морские корабли, но в то же время был лёгким, изящным и ажурным; построенный из местного мрамора, цвета слоновой кости и бордового, с белыми прожилками, он и в цвете был шедевром, верхом совершенства. Гарет, чья эльфийская кровь делала его крайне восприимчивым к красоте, просто не мог не полюбоваться этим мостом.

– Не проезжай мимо, добрый человек. – Услышал он чей-то тихий голос, когда конь ступил на мост. Гарет обернулся. Сказано было тихо и как-то безнадёжно; это так не походило на обычное назойливое причитание нищих, что граф невольно заинтересовался. Человек сидел на земле, сильно ссутулившись и опустив голову, но Гарету показалось, что он молод.

– Я не подаю на улице. – Холодно сказал Гарет.

– Я знаю. – Был ответ. Роскошный вороной жеребец дёрнулся, прядая ушами, и Гарет успокоил его.

– Тогда что тебе нужно?

– Милосердия. – Человек откинул покрывало с ног, и Гарет увидел, что ног, как таковых, нет.

– Что я могу? – Резко спросил Гарет. – Разве что прирезать тебя из жалости!

– Хотя бы это.

Гарет прикусил губу. Конь закрутился под ним, и он вновь сдержал его.

– Где ноги потерял?

– Я пренебрёг правом господина. И тот наказал меня…

– Понятно. – Оборвал его Гарет. – Умеешь что-то делать руками?

– Я лучник.

– Вот тебе три талера; поешь, приведи себя в порядок и найди в Блэкбурге Марчелло Месси, моего друга. Если ты готов работать, он пристроит тебя в какую-нибудь мастерскую; хорошему лучнику ноги не нужны.

– Благодарю. – Ещё ниже опустил голову нищий. – Позволь и мне помочь тебе.

– Что ты можешь! – Презрительно фыркнул Гарет, и конь его, нагнув голову и скосив огненный глаз, забил копытом.

– Только подсказать тебе, как искать то, что ты жаждешь найти. – Сказал бродяга, и Гарет, вздрогнув, аж нагнулся к нему весь:

– Что ты знаешь о моих поисках, говори!!!

– Поезжай в Гленнан. Это твой шанс, используй его!

– Что за Гленнан, что это?! Куда мне ехать?!

– Поезжай вперёд, и узнаешь.

– Чего?! – Поразился Гарет, но больше ничего не услышал. Что-то его смутило, но что, он сам не мог понять. Послав коня вперёд, он всё-таки обернулся через пару минут, и никакого калеки не увидел. Хмыкнул:

– Надо же, какой шустрый! Нагнал туману… – И выбросил его из головы.

Мост объединял Старый Город и пригороды на правом берегу фиорда. Здесь, в пригородах, жили рудокопы и рабочие с рудников и шахт. Богатства Анвалона стояли на крови и увечьях; в пригородах, в невзрачных домах и лачугах, не стихал надсадный кашель, много было калек и слепых. И много было неприязни и нескрываемой ненависти во взглядах, когда Гарет проезжал, красивый, богатый, на великолепном коне, по этим убогим улицам. Он даже слышал, проезжая мимо какой-то харчевни:

– Людям жрать нечего, а тут животные по улицам катаются, нарядные, как майское дерево! – Но не повернул головы. Полукровок здесь не терпели совершенно. После печально знаменитого церковного эдикта, приравнявшего эльфов, дриад и прочих существ к животным, а полукровок – к противоестественным порождениям животных и людей, и потому особенно ненавистным, полукровкам было отказано в человеческих правах. Гарет родился за несколько лет до эдикта, и его мать, Лара Ол Таэр, эльфийка королевского рода, была обвенчана с принцем Элодисским, приняла крещение и причастие. Поэтому, скрепя сердце, церковные иерархи были вынуждены признать, что в особых случаях может быть исключение. Но препятствий было столько, что не всякий мог и хотел бороться с ними. После эдикта достаточно взрослые для этого полукровки бежали в горы и стали сбиваться в банды. Сами эльфы признавали, что те получались сильнее эльфов и умнее людей; это были существа сильные, ловкие, очень умные и опасные; и банды их, как уже было сказано, терроризировали север, как хотели – ведь именно в северных горах они могли чувствовать себя комфортно и безопасно. Если на юге, по крайней мере, в Элодисе, полукровки чувствовали себя в относительной безопасности, то здесь, на севере, картина была иная. Озлобленные и отчаявшиеся люди с готовностью ополчались против общего врага. Здесь в домах не было даже слуг – полукровок; только в борделях попадались девушки-полукровки, которые ценились на вес золота потому, что были очень красивы, у них не гнили зубы, они не болели срамными болезнями и от них всегда хорошо пахло. Вот только держать их было опасно: они были строптивыми, сообразительными и ловкими, и часто убегали, нередко покалечив, а то и прикончив хозяина. В Нордланде вообще, по большей части благодаря усилиям тех же священников, цвёл миф о том, что полукровки развратны, нечисты на руку, жестоки и безжалостны. А о том, что творится в их притонах, и подумать-то было страшно, не то, что обсуждать это! Поэтому ничего удивительного не было, что на севере их ненавидели страшно. Если полукровку ловили где-нибудь, его ожидала мучительная казнь без всякого разбирательства и уточнения вины. Вина была уже в том, кто он есть. И полукровки отвечали ответной ненавистью; случалось, они вырезали целые замки и посёлки, где казнили одного из них. В общем, обстановка была та ещё, и Марчелло, друг, любимый слуга и врач, и постоянный спутник герцога, не даром так боялся отпускать его в эту самоубийственную поездку. Но Гарета не пугали и не волновали злобные взгляды и нелестные замечания, он просто их игнорировал. Галопом миновал узкие грязные улицы, где помои выплёскивали прямо под ноги прохожим, и в них ковырялись свиньи и дети, и где надсадный кашель и детский плач сопровождали Гарета по всему его пути; выехал на рудничную дорогу в виду гавани, свернул к посёлку, где жили добывающие мрамор и мраморную крошку рабочие, и совсем уже решил свернуть на дорогу, ведущую вдоль фьорда обратно, как вдруг ему почудилось, что кто-то произнёс слово «Гленнан». Гарет вздрогнул и внезапно почувствовал, как мурашки неторопливой волной прошли по телу и приподняли все волоски на коже. Придержал коня, прислушался, и вновь совершенно отчётливо услышал:

– …в Гленнан?

– Да прямо по дороге, и в ущелье, а там уже не спутаешь, тропа там одна!

Гарет зажмурился, тряхнул головой… и пустил коня лёгким галопом по дороге в сторону ущелья. Всё он понимал: и что это глупо, и безрассудно, даже опасно, и что это наверняка просто совпадение… Или ловушка?..

Место, нельзя было не признать, было выбрано идеально. Стремительно обернувшись, Гарет увидел за доли секунды всё, что требовалось: двое с крючьями для всадника и обученного биться коня, трое с пиками, и два арбалетчика. И рыцарь с незнакомым гербом на вамсе. Синие глаза Гарета заморгали, и он зачастил:

– Господа, господа, только без насилия! Я сам вам всё отдам… – Изумление напавших сменилось глубоким презрением. – Вот, я спешиваюсь, смотрите, конь какой хороший! – а это… – Гарет свистнул коню, и тот, повинуясь сигналу, прянул прочь, – кинжалы! – Он метнул их в арбалетчиков, мгновенно преобразившись. Блестящие эльфийские глаза почернели и заполыхали красным огнём, белые крупные зубы оскалились в волчьей ухмылке. Он обнажил меч, тяжёлый и длинный, выкованный в Лиссе, эльфами, на заказ, под стать его росту и силе, и такой же тяжёлый кинжал с шипами и мечеломом, поиграл ими, приняв боевую стойку.

– Шут ублюдочный! – Скривился рыцарь, тоже выхватывая меч.

– Да что с ним церемониться! – Воскликнул один из копейщиков, и они, все трое, разом напали на Гарета. И были неприятно удивлены его гибкостью и скоростью, которой совершенно не ожидали, видя его рост и тяжесть его меча. Гарет был быстрым и ловким, как огромный кот; два метра стальных и невероятно гибких мышц, скорость и реакция, превосходящие человеческие в несколько раз – вот, почему полукровок так боялись и ненавидели! Всё произошло в несколько секунд: Гарет пинком направил пику одного в живот второго, мечеломом вырвал пику третьего, ломая ему руку, проткнул мечом первого, стремительно крутанулся и разрубил почти пополам солдата с крюком. Против него остались рыцарь и второй солдат, и Гарет оскалился на них, с забрызганным кровью лицом, с окровавленным оружием.

– Тварь! – Крикнул, как плюнул, рыцарь. – Нелюдь вонючая!

– Кто тебя послал? – Сверкнул глазами Гарет.

– Весь Анвалон! – Голосом фанатика, решившего постоять за святое, воскликнул рыцарь. – Вы, животные, одним своим присутствием воздух портите…

– От тебя потом и псиной разит за милю! – Скривился Гарет. – И чесноком за две! Чья бы корова мычала…

– Сдохни, нелюдь!!! – Завопил рыцарь, бросаясь на него с тяжёлым двуручным мечом. Это было серьёзное оружие, и не будь Гарет так силён, поединок мог бы затянуться. Но Гарет был в разы сильнее рыцаря, и на голову выше, потому не стал с ним церемониться. Поймав и блокировав своим мечом меч противника, Гарет развернулся и перерезал противнику горло кинжалом, ногой оттолкнув затем содрогающееся тело. Солдат от греха бросился наутёк, и Гарет отвернулся, стирая кровь с лица рукавом. Пробормотал:

– Сам сдохни… Людь. – И мир вдруг обрушился на него и погрузил во тьму.

Очнулся он от того, что его зачем-то протирали мокрой тряпкой. Вяло отстранился и открыл глаза.

– У тебя всё лицо и шея в крови. – Сказал женский голос. Гарет сел и сморщился: голова кружилась и болела. Чья-то рука мягко уложила его обратно, и сопротивляться он не мог.

– А ты красивый, герцогёнок. – Заметила женщина. – Дай, кровь хоть с глаз уберу, а то ведь не видишь ничего!

– Кто меня ударил? – Гарету пришлось смириться. – Ты?

– Что ты! – Она засмеялась. – Солдат, которого ты не добил.

– Вот с-с-су… – Гарет вовремя вспомнил, что здесь дама, сдержался. – А я – лось!

– Лось – умный зверь, благородный и красивый. – Заметила женщина. Прополоскала тряпку и ещё раз, тщательнее, протёрла Гарету лицо. – Не чета человеку.

– Я не человек. – Гарет наконец-то проморгался, снова сел, отняв у неё тряпку. И увидел перед собой высокую, худую зеленоглазую полукровку со светло-рыжими, как огонь, волосами.

– Я вижу. Я тоже. – Засмеялась она.

– Как я сюда попал?

– Мои друзья принесли.

– Благодарю.

– Не благодари. Мы разбойники… А ты богач.

Гарет, продолжая сам стирать кровь, усмехнулся исключительно паскудно:

– Берегись, разбойница. За помощь я отблагодарю… А вот за попытку вреда – убью. И шантаж я тоже не потерплю.

– Я не боюсь. – Так же нагло улыбнулась рыжая. – Те, кто больше говорит, чем делает, здесь больше не живут.

– Как тебя зовут? – Спросил Гарет. – Кто я такой, ты, похоже, и так знаешь.

– Я Манул. – Без тени страха или смущения ответила та.

– И где я нахожусь, Манул?

– В Гленнане, граф.

– Где?!! – Вскричал Гарет, приподнимаясь снова. Манул пожала плечами:

– А что ты так всполошился-то?..

– Мне надо поговорить с вашим главарём. – Сказал Гарет, бледный, потрясённый, но уверенный в этот миг, как никогда, что он что-то узнает о своём брате, узнает прямо теперь, и его пробрала дрожь. Всё было не случайно, нет, не случайно! Ястреб в небе, калека на дороге, разговор, засада… Если бы он, такой, как есть, добрался бы до этого Гленнана, то в лучшем случае ничего бы не нашёл, Кошки – так называлась северная банда полукровок, – ему бы не показались. Всё было взаимосвязано, и это была – судьба.

– Чего тебе надо? – Жёстко спросила Манул.

– Это я скажу вашему главарю. – Гарет относился к женщинам не то, чтобы плохо, он их просто не считал за полноценных людей, как многие в его время.

– Он поговорит с тобой, только если я ему это посоветую. – Откровенно разглядывая его, сказала Манул. Гарет усмехнулся:

– И чего же ты хочешь? Сколько тебе надо?

– Если мне понравится, – Манул беззастенчиво запустила руку ему в штаны, – то нисколько!

– Никогда не расплачивался сексом. – Гарет не шевельнулся.

– А я расплачивалась. В борделе в Китежбурге меня покупали, кто хотел и мог.

– И ты этим хвастаешь? – Хрипло спросил Гарет. Манул была красивой, хищной и сексуальной, пожалуй, не так уж будет и накладно купить у неё что-то ТАКИМ образом…

– Этим – нет. – Она скинула платье, под которым ничего не было. – А вот тем, что я сбежала оттуда, прирезав клиента и хозяина, и забрав их золото – да.

– А если я… – Гарет сглотнул пересохшим горлом, – откажусь?

– Не откажешься. – Она самодовольно улыбнулась. – Только не ты!

Гарет не сдержался, и скрутил наглую Кошку, развернув к себе спиной. Он старался не заниматься этим ни с полукровками, ни даже с кватронками – потом долго не мог вновь привыкнуть к человеческим женщинам, к их запаху, волосам и прочим деталям, – но всегда этого хотел. Поэтому одним разом и одной позицией они не ограничились.

– Ну, что? – Спросил несколько хвастливо, надевая штаны. – Я расплатился?

– Ты хорош! – Согласилась Манул, надевая платье. – Не всякой женщине понравится, когда её имеют без предварительных ласк, но, чёрт возьми, ты и без этого хорош! Жди, главарь с тобой встретится. А пока поешь и выпей вина. Тебе принесут. – Она исчезла.

От еды – пирога с олениной, довольно вкусного, и вина, тоже очень неплохого, Гарет не отказался. Секс всегда возбуждал в нём зверский аппетит. «Бедная Мина! – Думал он некстати. – С твоими волосатыми икрами и подмышками, нам больше не суждено быть вместе! Не надо мне было поддаваться этой Манул. Я, как запойный пьяница, стоит раз сорваться, и иду в разнос… Ух, как она пахнет, эта полукровочка! А грудки какие твёрдые, так и съел бы её! Ласки, Ха! Ласки для слабаков. Тот, кто не может как следует оттрахать, тот и ласкает изо всех сил… Мне это ни к чему!».

Греясь затем у очага в ожидании главаря, Гарет задремал. И снился ему всё тот же сон: словно он смотрит сквозь грязное стекло на бурное море, а где-то вдали, на границе моря и неба, горит огонь… Море было неспокойным, свинцово-серым, холодным. Его волны пенились и бурлили далеко внизу; по небу неслись грязные тучи. «Где ты?! – На границе сна и яви крикнул он в отчаянии. – Я весь Остров перерою, только намекни!.. Где же ты, мать твою?!!».

Гор вздрогнул, просыпаясь от того, что кто-то звал его. Ему уже не в первый раз мерещилось такое; и всегда он просыпался в смятении и сомнениях. Рядом тихо спала Алиса, дыхания не было слышно, он лишь чувствовал, как приподнимается её грудь и бьётся сердечко о его грудь. Она была тёплая, мягкая, тяжёлая, как сонный щенок, и Гор, хоть у него затекла рука, не шевельнулся, чтобы не потревожить её, только несколько раз сжал и разжал пальцы. И долго-долго смотрел на неё, пока у самого не начали слипаться глаза.

Приснилось ему море, свинцовое и холодное, бурное; над морем – такое же свинцовое и холодное небо, а меж морем и небом – корабль, на палубе которого они с Алисой были привязаны к мачтам друг против друга. Гор знал, что корабль вот-вот разобьётся, и оба они погибнут, и очень важно было, пока это не случилось, смотреть в глаза Алисе и говорить ей: «Не бойся! Я здесь, с тобой, я не брошу тебя! Я здесь, не бойся!»

«Я не боюсь. – Отвечала она ему. – Скоро мы будем вместе, навсегда-навсегда!»

Проснулся он от собственного стона, сел. Было ещё сумрачно, за окном кружились мелкие снежинки. Алиса тоже проснулась, погладила его лицо:

– Что с вами?

– Сон… тяжёлый. – Сказал Гор. – Ничего; бывало и хуже. Мне такие кошмары снились, что вспомнить страшно. Пережил же.

– А мне вы снились. – Призналась Алиса. – Только я не помню свой сон, помню лишь, что мне было вас очень-очень жалко.

– Мне пора. – Он поцеловал её в припухшие со сна губки, потрогал их, влажные от его поцелуя, пальцами. – До следующей ночи, солнышко моё рыженькое.

– Я буду вас ждать и думать о вас. – Улыбнулась Алиса. Гор не понимал, почему она зовёт его на «вы», но у неё это выходило так мило, что он не возражал. Эти дни, и особенно ночи, были и сладостными, и мучительными для Гора. Сладостными от любви, а мучительными от страха за Алису и от того, что ему теперь постоянно приходилось притворяться и сдерживаться, он же был слишком прям и горд для притворства. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что он в ответе за Алису, что ему нельзя ошибиться, потому, что из-за его ошибки пострадает именно она. Гору было странно, хорошо и в то же время тяжело. Всё, чем он гордился, всё, что составляло его жизнь, теперь было сломано и потеряло свою ценность, но при том ему следовалокак-то справляться со своим отвращением, вести себя, как обычно, пройти по лезвию ножа, чтобы уже всего месяц спустя обрести свободу и Алису. Ведь Алиса дала ему не только любовь, но и смысл. Прежде Гор хотел умереть на свободе, теперь же, благодаря Алисе, он мечтал о новой жизни. В самом деле, как ему теперь виделось, – ничто не мешает им уйти в лес и жить вдвоём, вдали от людей! Он так детально представил себе свою жизнь, свой дом, даже своих лошадей, каждой из которых уже дал клички, что уже верил в достижимость этой мечты, она почти что уже сбылась, осталось только дождаться… И не выдать себя. Это стало вопросом жизни и смерти, и что гораздо важнее – не его жизни и смерти, а Алисы! Она сплела ему цепочку из своих волос, и Гор, сам себе поранив руку, спрятал цепочку под повязку, чтобы всегда носить с собой и целовать украдкой, когда сильно скучал. Когда появился Доктор, Гор вернулся в Приют и теперь мог навещать Алису только по ночам, но не пропускал ни одной. Ему было по-прежнему страшно, но и выносить разлуку с Алисой Гор не мог, и потому каждую ночь шёл к ней, с бешено бьющимся сердцем, замирая от каждого шороха, с мокрыми от волнения ладонями. И её радость и облегчение при виде него искупали всё. На обратном пути он порой навещал Марию, особенно когда видел, что она сильно пострадала от какого-нибудь гостя, приносил ей лекарства и какое-нибудь лакомство. Для него это было необходимо, чтобы хоть как-то успокоить свою совесть и свои чувства в отношении этой девушки, для Марии же в полном смысле этого слова это было спасением. Гор и не подозревал, что эти визиты, короткие и тайные, спасали её душу и жизнь, давали сил терпеть и бороться – с ненавистью, с отчаянием, с собственным страхом и болью, с усталостью, побуждающей её смириться и покориться. Да, она исправно делала то, что ей приказывали, но в душе она не смирилась и не сдалась, как другие девочки. Она постоянно искала для себя выход, любой, хоть бы и самоубийство, ненавидела Доктора и мечтала о его смерти. Представляя себе эту смерть, Мария испытывала какое-то облегчение – хоть какое-то облегчение!

Гор был уверен, что Алиса беременна, не от Хэ, так от него, и не слишком волновался за неё… И как оказалось, зря. Не успел Гор сходить за едой и проведать Конюшню, как его вызвал Доктор, и, придя к нему, Гор увидел Алису. Бледная, подавленная, она сидела в углу, на тюфяке, с прижатыми к груди кулачками, и при виде Гора низко-низко опустила голову. Гор почувствовал холод и мертвенную жуть; ему пришлось отвернуться и сделать вид, будто он что-то высматривает в Девичнике, настолько трудно оказалось взять себя в руки.

– Хочешь её? – Спросил Доктор.

– Что это значит? – Резко спросил Гор.

– А у неё течка. Ни фига она не понесла, просто задержка была. А может, для неё и нормально раз в два месяца. Хэ её не захотел повторно, и теперь она обычная Чушка, для оргии. Сегодня как раз будет.

– Она не целка! – Гор боролся с собой изо всех сил.

– У неё течка, – подмигнул Доктор, – за целку сойдёт! Я уже её в жопку того… хе-хе! Отличная жопка! – Доктор отвернулся в этот момент и не видел глаз Гора. Тот впился ногтями в ладонь и с трудом, но справился с собой. – И ты, если хочешь, можешь попользоваться… Небось, никогда не е»ал такую, а?! Будешь?

– Буду. – Хрипло сказал Гор, и Алиса съёжилась сильнее, слёзы потекли по бледным щекам. – Но без тебя.

– Чё так?

– А хочу так. – Гор еле держал себя в руках. Ему было жутко, хотелось закричать и броситься на Доктора с кулаками, и он был вынужден собрать в кулак всю свою волю и выдержку, чтобы вести себя нормально. – Оргия когда?

– Через час. Гости уже съезжаются. Дама Бель будет!

– Вау. – Мрачно сказал Гор, и Доктор заржал. Гор за локоть схватил Алису и повёл, почти потащил, к Доске – первое, что пришло ему в голову. Алиса не противилась и не удивлялась. Насилие, совершенное над нею Доктором, было таким ужасным и омерзительным, что она чувствовала себя грязной и противной. Поэтому грубость Гора её не удивила…Хоть и причинила боль. А Гор, толкнув её на Доску, обхватил голову руками и несколько раз метнулся по помещению, вне себя от ужаса и отчаяния.

– Чёрт, чёрт, чёрт!!! – Заорал он страшно и несколько раз так сильно ударил кулаком в стену, что на руке показалась кровь. Алиса тихо взвизгнула, сжимаясь и закрывая лицо руками. Он стоял, тяжело дыша, не обращая на кровь внимания. Алиса робко обратилась к нему, он повернулся, и в глазах его было так темно и страшно, что она жалобно заскулила в смертной тоске:

– Пожалуйста… пожалуйста… Я не виновата! Я просто ничего не смогла сделать… Я не смогла!..

Он молча смотрел, примеряясь, как бы сломать ей шею, чтобы она не почувствовала ни страха, ни боли. Но она уже была в ужасе, и Гор не мог вынести её ужас. Поднял голову к окну высоко вверху. Интересно, сможет ли он выломать решётку и выброситься с Алисой на скалы?.. Он даже не понял, о чём Алиса ему пытается сказать.

– Не убивайте меня, пожалуйста. – Прошептала она, и Гор очнулся. – Я не хочу умирать… Я же не виновата! Я не хотела… Пожалуйста!..

Гор замер. У неё тряслись губы и руки, она смотрела на него с таким ужасом! Он понял, что убийство написано у него на лице, и скривился от боли и ненависти к себе, не способному скрыть от неё ничего. Сказал хрипло:

– Если бы я мог сам умереть вместо тебя, я был бы счастлив. Я бы прямо сейчас это сделал… Если бы я только мог купить тебя собой, я всю кровь бы отдал! Если бы я мог что-то…

– Что происходит? – Всхлипнула она. – Пожалуйста, пожалуйста, скажите… Объясните мне что-нибудь!

– Крепись, моя маленькая! – Гора трясло, и это ещё больше пугало Алису. – Они собираются тебя убить; я не дам им этого сделать, я лучше сам убью тебя! Ты хотя бы мучиться не будешь! Тебя и себя…

– Я не понимаю… За что меня убивать?! Что я сделала?!

– Ты не беременная. Хэ ты больше не нужна; и он отдал тебя для жертвоприношения. Поверь, это мерзко. И я не дам им с тобой это сделать, ни за что. Верь мне: ни за что!

– Вы не злитесь на меня?

– Да за что?!

– Я не хотела… Но он меня ударил такой палкой, и повалил на стол… Прямо лицом на стол повалил… И я не смогла ему помешать… – Алиса зарыдала. – Мне было так больно, и так проти-и-ивно-о!!! Но я сопротивлялась, я не хотела, клянусь!!! – Она вцепилась дрожащими пальчиками в его запястье, глядя огромными, полными слёз, глазами. – Я не хотела!!!

– Господи… – Гор сам почувствовал, как у него защипало в глазах. – Солнышко… что ты такое… Разве я не знаю эту мразь?! Я же знаю, что ты не могла ничего против него! Жаль, что меня с тобой не было… Я бы там его убил!

– Вы не сердитесь?! Вы не сердитесь! – Алиса снова расплакалась, теперь от облегчения.

– Да забудь ты об этом! – Взмолился Гор. – Ты меня не слышишь?! Ты меня не понимаешь?! Не важно уже это!

– Не важно?! – Вскричала Алиса. – Не важно?!! – У неё началась истерика, которую Гор, всегда справлявшийся с женскими истериками с помощью пары хороших ударов, долго не мог успокоить. Время катастрофически таяло, а она всё не хотела слушать его, вырывалась, рыдала и упрекала в жестокости, пока он не выдержал и не заорал страшно:

– Да заткнись же ты!!! Дура!!!

После этого Алиса притихла, глядя на него так, что Гор почувствовал себя жестоким убийцей и садистом, не достойным жить на земле. Но ему было плевать, сейчас его волновало другое.

– Как только я тебя выведу в Красный зал, – торопливо заговорил он, игнорируя упрёк в её глазах, – делай вид, что потеряла сознание, и не подавай признаков жизни, что бы ни происходило вокруг, ты поняла?.. И что бы со мной ни происходило, тоже терпи и не подавай признаков жизни! Остальное я сделаю всё сам. Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?!

– Мне всё равно. – Гордо сказала Алиса очень вредным голосом. – Делайте, что хотите.

– Да что ты за… – Гор сам был близок к истерике. – Времени больше нет, тебя вот-вот поведут в Красный зал, а ты здесь дурью маешься!!!

– Дурью?! – Взвизгнула Алиса. – Дурью?! Да как вы можете?!!! Как вы…

– Ты сейчас умрёшь, дура! – В сердцах крикнул Гор. – Ты поняла меня, нет?! Ты поняла?!

– Нет!!! – Крикнула Алиса. – Ничего я не поняла! И не хочу понимать!!! Не надо мне вашей помощи, ничего мне от вас не надо, уходите!!!

– Нет, ты невозможная дура! – Гор кипел от бешенства. – Не-ет, прав Хэ, вы отрава, вы – зло! И пасть вам затыкать – единственный выход!

– А вы… А вы… – Алиса с визгом бросилась на него. И Гор понял, что делать. Понял, и, перехватив кулачки Алисы, которыми она пыталась ударить его в грудь, скрутил её и сжал сонную артерию, как его когда-то научил Доктор. После чего, призвав всю свою решимость и собрав в кулак всю свою волю, несколько раз ударил бесчувственную Алису так, чтобы разбить лицо и наставить синяков. На шум прибежал Доктор, и завопил, увидев Алису:

– Ты что, сдурел, долбо» б хренов?!

– Она сопротивлялась и с кулаками бросилась на меня! – Вызверился Гор. – Ты бы слышал, что она орала, тварь такая! Мелкая, а дикая!

– Да ты хоть понимаешь, что натворил?! – Доктор наклонился над Алисой, делая судорожные движения длинными руками. – Гости уже здесь, кого я им выведу?!

– Целку из нового Привоза. – Пожал плечами Гор.

– Обыкновенную?! – Взвыл Доктор. – С фермы?!

– Думаешь, они спросят, умеет ли она читать?..

– А Хэ?! Он тебя убьёт!

– Тебя тоже. – Нагло сказал Гор. – Это ведь ты мне её дал.

– Сука! – Заорал на него Доктор. – Сука ты, понял?!

– Поможем друг другу? – Невозмутимо спросил Гор. – Скажешь Хэ, или я скажу, прямо щас, что она сбесилась, бросилась на нас, кусалась, царапалась, и пришлось её успокаивать.

– И обо что она тебя укусила? – Недоверчиво спросил Доктор. Гор, не переменившись в лице, сам себе до крови рванул ногтями по плечу и по груди, с силой укусил за руку:

– Так пойдёт?..

– Ты сам бешеный… – Доктор страшно боялся боли, и не то, чтобы самому себя укусить, но от малейшей царапины впадал в ступор. – Допустим… Но ты на себя всё возьмёшь, понял?! Я только тебя прикрою! И ты мне должен, понял?.. Ты мне должен!

– Сочтёмся. – Гор посмотрел на Алису. – Запри её пока. Я ей припомню всё, сучке.

– Такая крошечная? – Недоверчиво спросил Хозяин. – Такая жалкая и мелкая тварь?..

– Я сам удивился, господин. – Сказал Гор. – Потому, наверное, и не сдержался, вышел из себя… Боюсь, она долго не придёт в норму, и я готов за это ответить.

– Само собой, ты ответишь. – Кивнул Хозяин. Он был недоволен, но не настолько, как боялся Гор. Девственницы у него были, и катастрофы не случилось. Гор только боялся за дальнейшую судьбу Алисы, но сейчас было важно, что она спасена от оргии.

– Отведёшь им ту, с зелёными глазами. – Покусав губы, сказал Доктору Хозяин. – Она красивая, кажется… Для меня они все на одно лицо, тупое и грязное мясо… А что делать с этой, мелкой… тварью…

– Господин! – Гор, неожиданно даже для самого себя, опустился на колени и склонил голову. – Прости Приют, господин! Парни всё поняли и впредь будут умнее. – Он почти не верил в успех, просьба родилась сама собой, сию секунду. До этого он думал только о том, как покончить с собой и с Алисой, не причинив ей ни страха, ни боли.

– Чего ты хочешь? – Спросил Хозяин. Гор практически никогда не вставал на колени, и Хозяин был впечатлён.

– Парни мучаются без Чухи. И без визитов в Девичник. Уже почти два месяца прошло, господин! Прости их!

– Однако, это нагло, нет? – Хмыкнул Хозяин, но в голосе его не было обычной злобы, так, лёгкое раздражение. Ну, надо же, как этот парень предан своим друзьям! Хозяин подозревал, что Гор содомит, и с кем-то из Приюта у него связь. Скорее всего, с Эротом, а скрывает эту связь он только потому, что уже не раз Хозяин шантажировал его этими отношениями и многого добивался. Расспрашивая парней из Приюта, Хозяин колебался между Эротом и Аресом, даже хотел как-нибудь проверить, но пока руки не доходили… Что Гор мог польститься на какую-нибудь девушку, Хозяин и в страшном сне не мог предположить.

– Накажи меня, но прости их. – Быстро сказал Гор.

– Ладно. Пусть снова ходят в Девичник. А что касается новой Чухи, то у меня нет сейчас для них лишней. Привоз был неудачным, трёх уже нет… Можете взять из старого Привоза… Хотя…

– Да они уже никакие. – Возразил Гор. – Парни про них и слышать не хотят…

– Тогда терпите до следующего Привоза.

– Господин, тогда это… А отдай нам эту, мелкую!

– Что?!

– В Девичнике она всё равно сразу сдохнет, она дикая, но хлипкая. А у нас протянет до следующего Привоза. И у меня, – Гор постарался, чтобы это прозвучало угрожающе, – есть к ней кое-какие счёты. Ещё не хватало, чтобы меня Чуха какая-то мелкая до крови царапала! Она у меня эту кровь собственным языком слижет, и ноги мне будет лизать, паскуда.

Хозяин несколько секунд молчал, потом спросил Доктора:

– Она в самом деле хлипкая?

– Точно. – Кивнул тот. – Она и в Приюте долго не протянет. Да и на оргии с неё проку было бы не много… Гонору много, а толку мало. Её больше лечить придётся, чем использовать…Я бы её просто сбросил в колодец, да и всё. Но если Гор проследит за этим, она какое-то время в Приюте сгодится.

Гор почти не дышал; сердце его билось тяжело и бурно. Он даже боялся, что Хозяин и Доктор слышат его стук. Если получится… если получится… Но ему страшно было даже надеяться; это был акт отчаяния, и больше ничего. Ему казалось, что он не смог скрыть своё смятение, что сейчас Хозяин его разоблачит, и всё, это будет его конец. У него тряслось всё внутри, в животе возникла ледяная сосущая пустота, дыхание перехватывало, и он только ниже нагибал голову, понимая, что не в состоянии скрыть своих чувств.

– Гор, – заговорил Хозяин, – ты должен понять кое-что. Это не простая Чуха. Она действительно много думает о себе, и, благодаря своему воспитанию, не похожа на других. Я отдам вам её… Но ты должен обещать мне, что открывать рот она не будет. Это очень опасно, Гор.

– Не для меня. – Надменно возразил Гор, сам поражаясь тому, как спокойно и равнодушно звучит его голос.

– Я полностью доверяю тебе. – Кивнул Хозяин. – Но что касается других, особенно Эрота, следи за ними во все глаза! Она опасна больше других, и затыкай ей рот сразу же и любой ценой! Ты меня понимаешь?

– Я всегда так делаю.

– Я знаю. Потому и доверяю тебе. Можешь забрать её, но если увидишь хоть какую-нибудь опасность для своих парней, убей её в ту же минуту, я не стану наказывать тебя за неё. Ты меня понял?

– Да, господин. Спасибо, господин. – Пробормотал Гор. Внутри него всё ликовало так, что он с трудом сдерживал дрожь и восторг. Алиса по-прежнему находилась в опасности, но от оргии и жертвоприношения он её избавил, и уже это было чудом. – Я хотел спросить ещё про… про Семью. – Это он сказал уже для того, чтобы теперь, после такой неслыханной удачи, как-то обыграть своё волнение.

– Позже, Гор.

– Я мог бы, – не сдался Гор, – обслуживать своих постоянных гостей и будучи в страже, это не…

– Я сказал, позже, Гор. – Оборвал его Хозяин мягко, но эта мягкость, как Гор уже давно знал, была ещё хуже ярости, поэтому заткнулся он мгновенно. И поспешил за Алисой.

– Скажи мне спасибо! – Хвастливо заявил Доктор. – Я тебе подыграл, и ты мне кое-что должен!

– Не сейчас.

– Но сегодня! И смотри; что бы Хэ не говорил, но когда она сдохнет, он у меня спросит, почему. И от меня зависит, что я ему скажу, и что он после этого с тобой сделает!

– Да, да. – Раздражённо произнёс Гор. – Я помню; не волнуйся. Давай мне её. – Он уже почти не владел собой.

– Прямо щас?.. После оргии заберёшь.

– Оргия за полночь затянется, ты же их знаешь.

– Ну, завтра.

– Я сейчас её заберу! – Повысил голос Гор. Доктор сощурился.

– Что-то ты какой-то нервный…

– Не твоё дело! Где она?!

– Да забирай… Просто она ещё не пришла в себя.

– Ничего. Я это как-нибудь переживу.

И только забрав Алису и унеся её из Девичника, Гор без сил опустился на край колодца, потому, что ослабевшие от волнения ноги его отказались держать. Его трясло, он даже радоваться пока не мог, и даже облегчения не чувствовал, настолько пережитый стресс был силён. Он бил Алису… Он её бил!.. Ради её же спасения, но что это значило для него! Он пережил свою с нею смерть, физически ощущал её дыхание, видел себя на месте Гефеста, с выдавленными глазами и содранной кожей; видел, как глумятся над Алисой гости! Приходя в себя от страшного напряжения, Гор крепко прижимал к себе Алису и, качаясь взад и вперёд, смеялся и плакал, не в силах сдержаться. Он её спас! Он её спас… Она была жива! И он был жив, и у них по-прежнему был шанс поселиться вдвоём в лесу… А ведь только что он уже попрощался с мечтой и самой жизнью!

С трудом успокоившись, он пошёл к Приюту. Но внутрь Алису не понёс, решил на ночь спрятать её в своём тайнике. Ночью он придёт к ней, всё объяснит, успокоит… Только сначала нужно успокоиться самому. Гор сполз по стене, продолжая прижимать к себе бесчувственную Алису, откинул голову назад, закрыв глаза. Простонал, зажмурясь:

– Я не хочу туда идти… Солнышко, как я не хочу туда идти!!! – Этот полу-стон, полу-крик вырвался из его сдавленного горла невольно, Гор не привык как-то выражать свои чувства наружу.

– Как я ненавижу это всё! – Шептал он, глядя лихорадочно блестящими глазами в пустоту перед собой. – Как я этих… тварей вонючих ненавижу! Раньше как-то… как-то выключал это в себе и словно бы меня там и не было… Я их не видел и не слышал… А теперь… Я не могу! – Он вновь зажмурился, стиснутым кулаком постучал себя по лбу. – Не могу, не могу! Лучше сдохнуть, чем туда… – Он притих, постепенно расслабляясь и беря себя в руки. Взрыв отчаяния прошёл, и Гор сознательно замораживал в себе отвращение, гнев и ужас перед тем, что сейчас будет происходить. Он всё сделает, как надо. Он всё вытерпит и не выдаст себя ни единым взглядом. Чтобы вырваться отсюда, чтобы спасти свою Алису. Лицо его словно бы замёрзло, вернув выражение ледяной невозмутимости, усталости и затаённого презрения. Он знал, что там будет, и понимал, что виноват в участи девочки, которая займёт место Алисы, сам. Он даже не пытался найти себе оправдание, хоть оно у него и было: эта девочка всё равно была обречена, не сегодня, так завтра, в любой другой день, и каждый день невыносимого ожидания длил её муку. Гор принимал эту вину и готов был с нею жить. И так же отдавал себе отчёт в том, что сделал бы это снова, и снова, и опять, потому, что не мог отдать на это Алису. Бережно приподнял её плечи и поцеловал в лоб, прошептал в закрытые глаза:

– Ничего не бойся. Я с тобой. И всё зло на мне… Ты будешь чистой, солнышко. – Уложил Алису в будку, прикрыл соломой, вышел и запер дверь. Уже прозвенел колокол, и Гору надо было торопиться в Красный зал.

– Не понял? – Холодно спросил Гарет. – Где главарь?

– Это я. – Дерзко улыбнулась Манул. Теперь она была в эльфийской кожаной броне, которая выгодно облегала ей точёную фигуру; рыжие волосы гладко зачёсаны и сколоты сзади. Так она казалась и старше, но и сексуальнее.

– Что за шутки? – Гарет встал, пылая от гнева. Манул тоже поднялась, неуловимым кошачьим движением, и не успел Гарет моргнуть, а у его лица уже был длинный эльфийский кинжал:

– А так?.. ЭТО тебя убеждает?.. Я Манул, Кошка, и все остальные Кошки подчиняются мне.

Стена позади её кресла была завешана всяческим оружием, от меча и гизарды до кистеня и дубины. Сама Манул держалась так, что ясно было: она отлично умеет пользоваться, по меньшей мере, кинжалом.

– И к чему был весь этот маскарад? – Спросил Гарет, не пряча злости. Манул хихикнула.

– Чтобы увидеть выражение твоего лица! Ты ведь женщин презираешь. А тут тебе без меня не обойтись!

– Ты ошибаешься, вовсе не презираю. – Гарет взял себя в руки. – Не доверяю, это точнее.

– А зови, как хочешь. Главное – ты не доволен!

– А тебя это радует?

– Забавляет. Так что тебе нужно, Гарет Агловаль Хлоринг, граф Гранствиллский и Июсский?

– Мне нужен мой брат.

– Ого!.. И всё? Больше ничего?.. А с чего ты взял, что он у меня?

– Я не уверен… Вообще ни в чём не уверен. – Гарет готов был даже унижаться, чёрт с ним, только бы поймать за хвост этот невероятный шанс, если он вообще был. Но он должен был быть! Гарета бил какой-то странный мандраж, словно бы всё происходило и с ним, и не с ним одновременно. Может быть, что-то похожее сейчас испытывал его неведомый брат, и это было эхо его чувств?.. Гарету казалось, что он стоит на коленях, а может – и придётся встать… – Но если он жив, то только в банде где-нибудь!

– Если он вообще жив.

– Он жив! – Воскликнул Гарет. – Я знаю это совершенно точно! Я чувствую всё, что с ним происходит; я знаю, когда ему больно, когда хорошо; знаю, когда… А, чёрт! – Он взъерошил себе волосы, встав и пройдясь по комнате.

– Как трогательно. – Манул следила за ним без тени эмоций. – Братские чувства – это так волнует! Но у меня его нет. У меня нет никого, кто хоть немного походил бы на твоего брата. Ведь, насколько я знаю, вы близнецы?..

– Он не совсем похож на меня. – Признался Гарет. – У него серые глаза, не синие; и в детстве у него были веснушки. Может быть, он и в остальном отличается, с братьями, родившимися в один день, такое бывает. У него шрам на губе, вот здесь, и ожог на левом плече; а на предплечье три родинки, как треугольник…

– Я же сказала, у меня его нет. – Повторила Манул. – Мне очень жаль. Можешь возвращаться обратно.

– Может быть. Может быть! Но вы не единственная банда в Нордланде. И я знаю, что вы общаетесь! Клянусь, я не сдам вас никому, мне это не нужно! Мне нужен мой брат, и больше ничего! А вот благодарность моя не будет знать границ. Я душу продам за малейший намёк, хоть за что-то!

– Его нет двадцать лет. Может, пора уже о нём забыть?.. Если он найдётся, тебе же придётся делиться! Или ты как раз для того и ищешь его, чтобы наверняка избавиться?

– Что?!! – Взвился Гарет. Глаза его полыхнули красным, но он вновь взял себя в руки. – Да что ты можешь понять, баба…

– Ты определённо ищешь не там. – Ледяным тоном произнесла Манул. – Всё, что я могу тебе сказать: поищи в Винетте. У схизматиков.

– Я… – Гарет прикусил губу. – Я просто хочу сказать. У меня нет ни одного друга. Я письма ему пишу, целую кучу накатал… Я подарки ему дарю на Рождество и наш день рождения, разговариваю с ним… Отец отправил меня в Данию, чтобы я успокоился; но каждый день, понимаешь, каждый день, я ждал и считал дни, пока мне не исполнилось двадцать три и я не вернулся на Остров! А ты говоришь… Ладно, раз тебе нечего сказать, прощай. Я поищу в Винетте… Возможно, ты и права.

– В Таурине есть эльф, его зовут Килмоэль. Или Ковыль…

– Я знаю эльфийский.

– Тем лучше. Так вот… Твой брат, насколько я знаю, исчез, не оставив никаких следов, словно и не было. Ни следов, ни сплетен, ни слухов, ни намёков… Даже евреи ничего не знают, а у нас говорят: чего не знает еврей, того не знает никто. Спроси Килмоэля, Виоль Ол Таэр. Он тебе расскажет о бесследных исчезновениях кое-что интересное. Может, это и не связано с твоим братом, но это всё, что, в благодарность за наслаждение, я могу тебе дать.

Он постоял… Кивнул, и вышел.

Гарету было досадно, но он умел держать удар. Снова разочарование… А ведь он был уверен, что здесь что-то есть, он это чувствовал! Что же, и чувства – ложь?! Порой ему становилось жутко: а что, если отец прав, и брат мёртв вот уже двадцать лет, и кости его сгнили в том лесном озере; а он, Гарет, лишь придумывает себе, что чувствует его и видит во сне то же, что и он?.. Что, если это самообман?..

Нет! – Напомнил он себе. Это были не только чувства, и не просто сны! Ведь у него и следы на теле появлялись порой, и боль он чувствовал настоящую!.. Гарет всё подгонял и подгонял коня. Винетта… Винетта. Гарет, всю юность прослуживший датскому королю, научился думать о финнах и руссах – схизматиках, как об особых и не очень понятных людях, не верил им и побаивался их. Рим он не любил и считал опасным врагом, но Рим был известным злом, понятным и предсказуемым, а русы… Нет, прадед, однако, что-то странное учудил, отдав им северо-восток Элодиса! Теперь они жили там, как хотели, и требовали собственную епархию и разрешение строить свои храмы во всех крупных городах герцогства, от чего католики впадали в ярость и грозили всеми карами земными и небесными.

Но если вдуматься, – успокаивался Гарет, – то совет Манул очень логичен. Русы вполне могли держать у себя сына принца Элодисского, воспитать его так, как ИМ было нужно, и в нужный момент… «Маяк! – Вдруг осенило его. – Тот огонь, что мне снится – это может быть маяк в Винетте!». Аж жарко стало…

Нет. Не в Винетте. – Словно бы со стороны сказал ему кто-то прямо в ухо. Ты сам вспомни. Это эльфийский маяк. Это Таурин.

– Таурин. – Сказал Гарет вслух сам себе, и конь развернул в его сторону подвижные уши. – Эльф Килмоэль. Что ж… Ковыль, так ковыль… Э-хой, Гром! – И конь рванул вперёд таким галопом, что никакой больше разбойник, пожалуй, не смог бы встать у него на пути.

Сегодня всё помещение Красного зала было ярко освещено: с потолка свисал гигантский обруч со светильниками, горящими во всю мочь каким-то странным, белым, с лёгким зеленоватым оттенком, пламенем. Это пламя источало сильный запах, от которого Гора всегда слегка мутило, напоминая о каком-то давнем, забытом, но мучительном кошмаре. Помещение, как и показалось в тот раз Алисе, было очень большое, выстроенное в форме античного театра, очень красивое, даже роскошное. Белый и красный мрамор, золоченые орнаменты по колоннам, вишнёвый бархат портьер, медные светильники. Барельефы с прекрасными обнажёнными юношами, ласкающими друг друга, чередовались с обычными для Садов Мечты изображениями насилия над женщинами. На полукруглой сцене, декорированной гирляндами из бронзовых листьев и виноградных кистей, стоял белоснежный алтарь на львиных лапах, украшенный резьбой, позолотой и сценами насилия со всех четырёх сторон, и трон из сахарно-белого мрамора, с великолепной резьбой, устланный рысьими шкурами. От сцены с алтарём и троном веером расходились ступени-сиденья, застеленные коврами и шкурами, на которых вольготно, с вином и закусками, расположились гости, два десятка человек, из них всего две женщины, в чёрной и синей масках, обильно украшенных золотом. (Синие маски носили содомиты, красные – садисты, любящие мучить и калечить, но не убивать, и чёрные с золотом носили убийцы, считавшие себя элитой гостей). Все они были обнажены, и почти все были непривлекательны – толстые, либо слишком худые, с безобразными животами и волосатыми телами. По контрасту с великолепным телом Гора, и такими же телами его партнёров по Приюту, они казались по-особому убогими и мерзкими. Гор, смотревший теперь на всё глазами Алисы, с трудом сдерживался, собирая в кулак всю свою волю, постоянно напоминая себе, что если только он не сдержит отвращение и гнев, ему конец – а потом умрёт и Алиса, и умрёт страшно.

Четверо юношей из Приюта, в простых чёрных масках, стояли по обе стороны от трона, Гор и Эрот держали девушку – полукровку с каштановыми волосами и зелёными, как мох, глазами, очень красивую. Она была в простой белой рубашке, волосы заплетены в простую косу. Бледная, как смерть, она со страхом смотрела на гостей, на Хозяина, сидевшего на троне. Всё это время её держали взаперти, не отвечая на вопросы, не объясняя ничего, не разговаривая с ней… Она не знала, ни что стало с остальными девочками, ни того, что будет с нею самой. Ей было очень страшно, очень, слёзы бежали по бледным щекам.

– Друзья мои! – Сказал Хозяин.– Дорогие мои друзья! – Голос у него был приятный, богатый оттенками, сочный и звонкий, голос, способный очаровывать и влечь. Да и сам он, не смотря на некоторую обрюзглость тела, всё ещё был красив; в нём было что-то изящное, артистичное, некий богемный шарм. Чёрные волнистые волосы роскошной гривой спадали на плечи и спину, осанка у него была прямо-таки царственная, жесты красивых рук были изящны и полны достоинства. – Сегодня особенный день: двадцать пять лет нашим Садам Мечты. И у меня для вас подарок! Взгляните на эту особь. – Он сделал широкий жест, и Гор с Эротом, сорвав с девушки шенс, завели руки ей назад, выставляя её в самом выгодном ракурсе. Та вся затряслась, зажмурилась, слёзы потекли сильнее. – Она выросла в закрытом доме, в полнейшем целомудрии и абсолютной чистоте; она нежна, неискушённа и непорочна.

– Какая прелесть! – Хрипло произнесла высокая женщина в синей с золотом маске – дама Бель. По скамьям пронеслись ахи, восхищённые присвистывания и причмокивания.

– Она настолько чиста, насколько вообще может быть чиста женщина. – Продолжал Хозяин. – И, насколько я могу судить – вы знаете, мои дорогие, я не любитель этого, – довольно красива. Поэтому, полагаю, это хороший подарок. Поступим так, как и в прошлые разы. Трое счастливцев, заплативших больше всех, угостятся первыми, потом она достанется залу. Локи!

Рыжий парень пошёл в зал с золотым блюдом; начался торг. Гор придерживал жертву; для него это была рутина, он не думал прежде о чувствах девушек, но сейчас его мелко потряхивало изнутри от нетерпения, волнения, сомнений. Он очень давно научился отгораживаться от всей этой грязи стеной равнодушия и ледяного презрения, найдя компромисс между своей так и неуничтоженной Садами Мечты гордостью и своим положением. Он ухитрялся сохранять достоинство, даже исполняя прихоти оплативших его извращенцев, даже участвуя в оргиях, где достоинство утрачивали даже сильные мира. Но сегодня барьер не работал. Гор видел происходящее, словно бы впервые; и словно впервые, слушал Хозяина. Нежна, неискушённа и непорочна! Значит, изначально она не грязь, как Хозяин всегда говорит – это они сейчас смешают её с грязью! «Ты врёшь, – думал он с ненавистью, – опять, как всегда и во всём! Ты сам – грязь, враньё и дерьмо… Как же я тебя ненавижу… Как же я тебя ненавижу!!!» Он смотрел на гостей, и словно впервые видел и их тоже: лица затуманены похотью, сальные глаза, уродливые тела, жадные рты… Внезапно он почувствовал присутствие рядом с собой Гефеста – спокойного черноволосого парня, кватронца, который был вожаком Приюта до него. Раньше Гор его не понимал, считал его смерть глупой и напрасной, полагая, что никакая Чуха, как бы жалко её ни было, не стоит этого. Теперь же он словно воочию слышал его низкий глуховатый голос, которого тот никогда не повышал: «Наконец-то ты меня понял, Гор. Дело даже не в ней. Дело в тебе. Ты, как и я, стоишь на краю бездонной ямы с дерьмом. Тебе решать, свалишься ты туда, чтобы выжить, или устоишь и умрёшь чистым».

Про яму он сказал ему тогда, ночью, когда, уже с сорванным скальпом и выдавленными глазами, ещё жил, ещё был в сознании, когда впереди были ещё два дня страшнейших мучений. Гор его тогда не понял; зато понял теперь.

– Дорогой Гектор – сто двадцать пять золотых дукатов. – Подводил итог Хозяин. – Уважаемый Аякс – двести золотых. Восхитительный Катулл – сто пятьдесят…

– Пятьсот. – Сказала дама в синей маске. – Чтобы этот жеребец первым поимел её!

Гор вскинул голову. Дама Бель приезжала сюда, чтобы покупать его; она использовала его по прямому назначению, и заставляла отработать все пятьсот с лихвой. Гору и в голову не могло прийти, что кто-то из гостей сделает его участником всего этого! А главное – он вдруг понял, что именно произошло с ним тогда, когда Хозяин насиловал Алису. Он в очередной раз сломался, и произошедшее тогда отвратило его от насилия раз и навсегда. Гор больше не мог этого сделать, и не мог не только морально, но и физически! Это была катастрофа. Если только чудо какое…

– Э-эй! – Возразил «уважаемый Аякс». – Девка моя! Я буду первым, и вот золотой поверх твоих пятисот, Бель. И поверх каждой твоей суммы будет один сверху.

– Сдаюсь. – Недовольно произнесла Бель, разваливаясь на своей скамье и поднося к губам бокал, чтобы скрыть досаду. Гор прикрыл глаза, переводя дух.

Из зала уже поднимался высокий, как Гор, но при том совершенно безобразный, рыжий, весь, вплоть до пальцев огромных рук поросший жёстким волосом, кривоногий, пузатый Аякс, по-медвежьи ступая, приблизился к девушке. Завизжав, та скользнула под рукой Гора и бросилась в зал, где её тут же услужливо поймали, пользуясь моментом и облапывая в самых лакомых местах. Девушка визжала и молила не отдавать её ему, звала на помощь, вырывалась… Аякс схватил её за волосы, безжалостно вырвал из тискающих рук и так, за волосы, поволок обратно на алтарь, визжащую и дрыгающуюся. Схватил её груди, насилуя, вывернул их без всякой жалости так, что она завопила от нечеловеческой боли, царапая его руки и тщетно пытаясь их оторвать от себя… Оскалившись, он покраснел от натуги, мощно работая бёдрами – жертва захрипела, глаза закатились. Она в самом деле лишилась чувств. Гор потряс её, когда Аякс кончил, похлопал по щекам, сбрызнул водой, и она открыла глаза. Следующим был Брут; пока он насиловал её, Гор кивнул Аресу и Эроту, и те исчезли, вернувшись через какое-то время с четырьмя новенькими девушками, Марией, Трисс, Мартой и Сэм, и шестью мальчиками, тоже из новеньких. Оргия понеслась.

Как Гор и думал, его купила дама Бель, которая вновь вынудила его ублажить её с лихвой на все пятьсот золотых. Мария, которая думала, что видела уже всё самое страшное и мерзкое здесь, поняла, что всё предыдущее было только цветочками. На её глазах жертву, её подругу Мину, зеленоглазую красавицу, на алтаре насиловали сразу трое: спереди, сзади и в рот; помимо этого, кто-то совокуплялся с насильниками, и дальше, получилась какая-то немыслимая свалка… То же самое делали и с другими девочками и мальчиками, и с нею самой… Вскоре Мария начала терять сознание, и её бросили на полу, как ненужную вещь. Приют подобрал измученных жертв, кроме Мины, и уволок их к Доктору; в Красном зале с гостями, Хозяином и жертвой остался только Гор, который обмыл истерзанную девушку и положил на алтарь. Она не шевелилась, но жилка на шее билась – Мина была ещё жива. Хозяин подошёл к ней и кривым и тонким ножом проколол эту жилку… Кровь ударила ключом, Мина захрипела и задрожала. Гор закрыл глаза – никогда не мог видеть того, что происходило после. Хозяин выпустил кровь в мраморную чашу, смешал её с вином, и гости принялись, толкаясь и торопясь, облизывая пальцы, пить эту смесь… Гор не смотрел, но знал, что они делают, и его мутило от отвращения. Он чувствовал боль и стыд, отвращение, облегчение: для этой несчастной девчонки всё кончилось, – и радость от того, что он избавил от этого Алису. Любовь эгоистична; и Гор мог думать только о той, кого любил.

Прощаясь, дама Бель провела рукой по его груди и животу:

– Жаль, что Хозяин не продаёт вас. Я не пожалела бы никаких денег, прекрасный Дионис, чтобы ты был только мой. Пошёл бы ко мне?

– Купила бы – пошёл. – Холодно ответил Гор. – Мне плевать.

Она засмеялась.

– Не думаю, что на самом деле ты не хотел бы поменять эту помойку на более приятное место, вроде моего дво… дома. Спал бы на перинах, ел бы всё, что хотел, и всё было бы только твоим…У тебя были бы слуги, и… служанки. Я не прочь порой побыть зрителем, как сегодня. Это было великолепно! Так что ты скажешь?

– О чём?

– Ты хочешь ко мне?

– Я сказал: купишь – пойду.

– Купить тебя невозможно. Но я привыкла получать то, что хочу. – Она потрепала его по щеке. – До свидания, мой прекрасный жеребец!

Гор проводил её презрительным взглядом. Он всех их презирал, это была его внутренняя защита. Не в первый раз ему приходило в голову, что их никто не заставляет приходить сюда и делать то, что они делают; а значит, не Гор развратен и грязен, как они говорят, а они. Гости удалились через верхние двери, Гор – через нижние, за алтарём. На мраморном полу осталось лежать тело жертвы – его потом уберут стражники, выбросят в ближайший колодец… Словно и не было. Гор поёжился: эти мысли донимали его теперь постоянно. Если бы у него не получилось, там сейчас лежала бы Алиса. Стражники грубо подобрали бы её нежное тело, за руку, или за ногу, и швырнули бы в колодец, как мусор… Что было бы с нею там? Куда бы она попала? В рай, как говорил Эрот, единственный из них, кто хоть что-то про это знал? А её тело?..

Войдя в Приют, Гор стянул маску, на ходу потянулся с довольным рычанием:

– Ух, кончилось!

– Хорошо тебе. – Сказал Эрот. – Ты бабу трахал. А я сперва Хэ ублажал, а потом этого, помнишь, с бородавкой на подбородке…

Гор обхватил его за шею:

– Расслабься! Представь, как он срёт, мигом успокоишься! А у меня для вас новость, хорошая. Вас простили! Валите с утра в Девичник, а то Чухи там всю науку позабыли.

– Йя-ху! – Заорал Арес. – В Девичник с утра, парни!!!

Остальные ответили восторженными воплями, Локи запрыгнул сзади на Ашура, и так, с матом и хохотом, они повалились в бассейн. Гор вновь заметил, что Эрот старается держаться рядом с ним, и постоянно пытается угадать его желания, чтобы исполнить их. Вообще-то, Гору Эрот нравился; он вообще испытывал слабость к странным, хрупким и нуждающимся в нём существам. Его сердце было, как сказал однажды кто-то, любимым прибежищем для слабых и беззащитных, для всех странных и непохожих на других. Но, как уже было сказано, эти создания не единожды предавали его, или не успевали предать, погибнув у него на глазах. Гор больше не хотел ни того, ни другого. И когда Эрот принёс ему к бассейну кусок пирога, Гор спросил дружелюбно, но твёрдо:

– Ты, случаем, не влюбился в меня? Тогда сразу должен сказать: это зря. Я не содомит, мне девки нравятся. Тебя я могу только оттрахать, но без удовольствия, из жалости.

Эрот покраснел:

– Я тоже не содомит! Да, внешность у меня девчачья… Но я не содомит! И мне тоже девки нравятся, хоть и не такие, как вам.

– Угу. – Кивнул Гор. – Тощие и хилые, без сисек. Благодарение небу, таких здесь раз – два, и обчёлся!

– А мне нравятся. – Упрямо сказал Эрот. – Что здесь такого?..

– Ничего. – Гор впился зубами в холодный пирог, жёсткий, как подошва, но с некоторым количеством мяса внутри. Ему нравилось – лучше он всё равно не пробовал. Эрот не отходил, и Гор, прожевав, повернулся к нему:

– И снова здравствуйте. Чего теперь?

– Я поговорить хочу.

– Говори.

Эрот покраснел.

– Ты можешь подумать, что я прогибаюсь перед тобой, но это не так. Я ни перед кем не прогибаюсь, и если бы я сам не захотел с тобой сблизиться, ничто бы меня не заставило…

– Я не собираюсь сближаться. – Холодно сказал Гор. – Лучше разойдёмся сразу, чтобы не было никому из нас неприятно.

– Я хочу знать причину. – Упрямо сказал Эрот. – Если дело во мне, это одно; если нет – совсем другое.

– Ты мою спину видел? – Гор встал. – Это следы дружбы. Дело не в тебе. Просто я не хочу никаких друзей. Они мне не нужны. Ты хороший парень, но даже для хорошего парня исключений я делать не собираюсь. Всё. – Эрот открыл было рот, но Гор оборвал его так решительно, что настаивать юноша не посмел. – Спать ложитесь. Не знаю, как вы, а я устал, как собака.

Он страшно переживал за Алису, которая наверняка уже пришла в себя и сходит с ума от страха и неизвестности. И, наверняка, от боли… Гор приготовил для неё мазь и примочки, но уйти, пока все не уснут, не мог. Огней здесь не зажигали, и зимой в это время Приют уже крепко спал; но был уже конец марта, и дни стали длиннее. Часто, задрав головы, обитатели Приюта заглядывались на ярко-голубое небо в высоких окнах. Они были юными и полными жизни; их тянуло на волю, и теперь, весной – особенно. Поэтому засыпал Приют долго. Янус флиртовал и обжимался с Аресом, Локи и Ашур о чём-то шептались и хихикали, свесив с лежанок рыжую и смоляную головы. Эрот сидел по-турецки и смотрел, не отрываясь, на гаснущий в окнах свет. «Да чтоб вас…» – Гору казалось, что время не движется, и Приют засыпать не собирается. А что, если на Алису сейчас… крысы напали?! Картинка была такой яркой, что Гор аж подобрался весь. Спасая его, вдруг прозвучал гонг, и он сорвался с места, бормоча:

– Какая бля… – И бросаясь к дверям. Так поздно его ещё никогда не вызывали, и он с ужасом подумал, что кто-то обнаружил Алису… Или Хэ передумал… Или Доктор настучал на него…

Вызвал его, в самом деле, Доктор. Весь опухший и красный, он трясся, и бессвязно бормотал что-то, смазывая себя какой-то мазью.

– Ты чего бормочешь, эй?! – Рассердился Гор.

– Говорю тебе, пауки! – Доктора трясло. – Со всех сторон, вот такие! Как полезли на меня, я просто о…

– Звонил чего?

– Так они на меня полезли!!! – Заорал Доктор. – Что я должен был делать?!

– Ты что, с тараканами не мог справиться?

– Какие тараканы? Пауки, – Доктор чуть не плакал, – здоровые! Вон, смотри! И стражи уже нет, я тут один… От этих паскуд толку никакого!

– А чего ты от них хотел?.. – Гор нагнулся, разглядывая давленых пауков. И в самом деле, большие, чёрные, жирные… Даже ему стало неприятно. – Им тебя любить не за что!

– А что я их потом отхерачу, всё равно?!

– А ты их и так херачишь, какая им разница? – Гор раздавил ещё несколько пауков, не додавленных Доктором, смахнул с него и убил ещё пару. – Откуда они, интересно?.. Я никогда таких не видел!

– Я тоже. – Мрачно кивнул Доктор. И заканючил:

– Останься, а?

– Не-а. – Ухмыльнулся Гор. – Я пауков боюсь до смерти!

– И тебе всё равно?!

– Абсолютно. – Гор задумчиво осмотрел стены. – А на Чух они нападали?

– Прикинь – нет! Только ко мне все ринулись; ни на одну тварь не заползли, вон, смотри, и к тебе не лезут! Да что же это такое, а?!

– Может, на какой запах лезут? – Предположил Гор. – Короче, мне пора, совсем темно уже. Пошёл я! – Не обращая внимания на причитания и протесты Доктора, Гор пошёл, а потом и побежал, обратно. Тяжело дыша, ворвался в комнату с соломой, огляделся. Алисы не было. Он позвал её по имени, и нечеловеческое ухо уловило слабый шорох. Гор длинно вздохнул от облегчения, и сказал:

– Алиса, солнышко, это я!

Она тихо всхлипнула где-то в соломенных недрах:

– Гор?.. Это вы?..

– Я, я… – Он прошёл к подоконнику и сел под ним, откинув голову. – Вылезай, никто сюда сейчас не придёт. Мы одни… На всю ночь.

Алиса выбралась к нему, с соломинками, застрявшими в волосах, с синяком под глазом и разбитыми губами. Он с нежностью и жалостью посмотрел на неё, привлекая к себе.

– Где я? – Прошептала Алиса, уткнувшись ему в грудь.

– В хранилище для соломы. – Пояснил Гор. – У меня тут тайник, я порой здесь прячусь.

– У меня голова болит. – Пожаловалась Алиса. – И половина лица, и рот… У меня кровь на губах! Что со мной?

– Я… – У Гора перехватило дыхание. – Я… понимаешь… Надо было, чтобы ты не попала на оргию; и я тебя… я тебяударил. Чтобы ты стала… ну, непригодной для них.

– Вы меня… били?! – Прошептала Алиса, с ужасом глядя на него огромными глазами… Нет, одним огромным, и другим чуть заплывшим глазом. У неё задрожали губы. – Но за что?!

– Не за что, а зачем. – Гор испугался, что она вновь начнёт кричать и громко плакать возле самого Приюта, и их услышат. – Тише, умоляю, солнышко! Нельзя, чтобы тебя услышали, нельзя, чтобы нас с тобой увидели!

– Вы стыдитесь меня?!

– Боже мой! – Застонал Гор. – Нет! Я люблю тебя, обожаю, горжусь тобой, но здесь…это… да как сказать-то! Тебя убьют, и меня убьют, если тебя увидят здесь со мной! Ты это понимаешь?! Ты вообще, способна это понять?!

– Я не дура! – Обиделась Алиса. На самом деле она, разумеется, Гора не понимала. Он щадил и оберегал её, и она до сих пор не знала, где именно находится, что именно ей грозит, и как вообще устроены Сады Мечты. Алиса, конечно, была чуткой и умной девочкой, и понимала и чувствовала, что здесь, в этом месте, очень страшно; видела, что Гор не договаривает чего-то, что-то скрывает от неё, но от этого было ещё страшнее…Когда Доктор изнасиловал её, она была уверена, что Гор этого не стерпит и не простит ему; очень боялась этого, молилась про себя, чтобы Гор не совершил чего-нибудь непоправимого, за что его накажут, но когда он так спокойно и холодно отреагировал, это ранило Алису в самое сердце, даже сильнее, чем само насилие. Особенно горько было от того, что она всё равно его любила. Обречённо прощала ему предательство, и замыкалась в себе, мучаясь от недоверия и страха… Внешне притихшая и покорная, Алиса внутри была вся напряжена и до смерти перепугана.

Гор, и не подозревая об этом, постарался, как мог, извиниться перед ней, попытался даже объяснить, что не ударил бы, если б была хоть какая-то альтернатива, и Алиса, вроде бы, покорилась и приняла его извинения. Послушно позволила поухаживать за собой: Гор принёс мазь, которой щедро снабжал их Доктор, и чистую ткань, которую пропитал мазью и сделал примочки на синяки Алисы.

– Ну, вот. – Сказал, целуя её в тёплую макушку, пахнувшую и соломой, и всё тем же тонким и сладким, её запахом. – Клизма, хоть и тварь конченая, а дело своё знает, мази у него шикарные. К утру никаких отёков уже не будет, так, синяки, но они тоже скоро пройдут. Всё заживёт, солнышко моё. Думаешь, легко мне было тебя ударить?.. Я словно себя самого бил, нет, даже хуже… Себя, наверное, и то легче было бы.

– А вас кто поцарапал? – Всхлипнула Алиса.

– А… это я сам. – Засмеялся Гор. – А свалил на тебя. Типа, ты на меня набросилась, вот я тебя и ударил, не удержался…

– Вы невозможный. – Не сдержалась Алиса, голосок стал вредный-вредный. – Не только меня побили, но ещё и выставили меня… истеричкой какой-то.

Гор опять откинул голову на стену, устало прикрыл глаза. Нет, порой ему с Алисой было очень трудно… И в чём-то Хэ был прав: они не такие, как парни. Пробормотал:

– А тебе так важно, что Клизма о тебе думает?.. Тогда я тебя успокою: он вас вообще ненавидит и презирает, всех, чохом, и тебя в отдельности – тоже. Для него вы – не люди. Чухи просто, да.

– Я знаю! – Обиделась Алиса, даже попыталась отстраниться от него. – Он мне много раз это говорил, спасибо, что напомнили!

Гор промолчал, ничего не ответил. Он устал так, что мелькало даже обречённое чувство: а пошло всё… Что будет, то и будет. Завизжит, расплачется, выдаст их обоих – и пускай… Усталость была не физическая, а душевная. Он так давно, так долго был один, так долго нёс в себе боль, ярость и отвращение ко всему, что делал, и в то же время делал хорошо… Столько перенёс, добиваясь свободы, что даже свободы уже почти не хотел. Сильнее всего его тяготило одиночество. С раннего детства Гор был уверен: он не один, он не должен быть один. С ним должен быть кто-то, пустота рядом тяготила его. И он стремился заполнить эту пустоту, находя себе друзей, которым был предан всем сердцем – а они либо предавали его, либо покидали… Постепенно Гор стал сознавать, что с его дружбой что-то не так. Что он стремится дать своим друзьям больше того, что те могут дать ему в ответ; ждёт от них чего-то невозможного. И с того самого момента, как он это понял, в нём поселились страх и пустота… Эту пустоту заполнила Алиса, она дала ему то, чего ему так не хватало: понимание и любовь… Но понимала она его, всё-таки, не настолько, насколько понял бы друг. Гор уже понял, что не всё может доверить ей, встречая порой какое-то почти фатальное непонимание таких простых вещей! Ведь он не хотел обижать её, а она порой обижалась на пустом, по его мнению, месте. Нет, это не отталкивало его, и не делало его любовь и восхищение меньше. Она просто была другая, и с этим приходилось считаться, вот и всё.

Он просто устал. Просто устал, и всё… Сегодня случилось столько всего… Душа его надорвалась и томилась, душевная боль овладела им. Ещё месяц впереди, месяц, в течение которого он должен как-то уберечь Алису от насилия со стороны Домашнего Приюта, как-то не выдать себя, исполняя обязанности вожака, которые теперь так ненавидел. Всё это казалось сейчас Гору такой непосильной ношей, настолько надежда и силы покинули его, что он почти сдался в этот момент давящей тяжести, которую нёс всё это время, бессознательно противясь ей, отказываясь отчаиваться и сдаваться.

Алиса почувствовала его состояние, и какой-то смутный страх. Она тоже чувствовала эту тяжесть, словно какая-то злая, чёрная и даже словно бы одушевлённая воля сознательно давит её и стремится завладеть ею. И так же, как Гор, Алиса не давала этой воле подчинить себя, берегла в себе память о радости, свете и тепле, берегла в себе любовь и жажду жить. В это мгновение ей стало так страшно, что она аж похолодела вся, прижалась к Гору сильнее, поцеловала его грудь:

– Что с вами? – Спросила нежно-нежно, погладила его, приласкалась, заглянула в лицо, бледное, усталое, какое-то обречённое.

– Устал. – Прошептал он. – Сильно… сильно устал.

– Тогда поспите. – Она вновь привлекла его к себе. – Отдохните, я с вами, я же с вами! Я позабочусь о вас… – Она наклонилась и начала осторожно целовать его висок, скулу, краешек рта. – Я вас люблю… Очень-очень люблю, Гор… – Замурлыкала чуть слышно, так нежно, что у него опять мурашки побежали по коже:

– Под небом голубым есть город золотой, С прозрачными воротами и яркою звездой… а в городе том – сад, все травы, да цветы… Гуляют там животные невиданной красы… – И Гор, повинуясь этому нежному напевному шепоту, расслабился, успокоился и погрузился в золотистый свет, покинув Сады Мечты и вернувшись в маленький золотой фонарик, где было легко, тепло и покойно, где были Алиса и её сияние, и никаких тревог, никакой усталости. Может быть, ничего у него и не выйдет… Но это не страшно. Страшно жить без цели и надежды; но сейчас надежда есть, она есть! Да, будет страшно и трудно. Но зато, если всё получится, какой будет награда!.. Гор вновь увидел, ясно-ясно, рождённые его мечтой ручей, деревья и домик, такие настоящие! Услышал, как сочно хрустит травой вороной конь с белой стрелкой на лбу, такой живой – протяни руку, и коснёшься блестящей шерсти. А в доме… У Гора перехватило дыхание: он увидел Алису, качающуюся на качелях. На ней было такое прекрасное платье, розовато-бежевое, с золотисто-коричневым и белым узором, и волосы были уложены красиво и даже изысканно, и покрыты шляпкой из накрахмаленных кружев, кокетливой и тоже изысканной. Она качалась и смеялась, запрокидывая голову, такая беззаботная, счастливая, такая… прекрасная! Он даже не подумал, что никогда не видел качелей, и уж тем более – прекрасных платьев и кружев. Он даже не нашёл бы слов, чтобы всё это описать! Но это видение окончательно успокоило его и придало ему сил.

– Я тоже очень люблю тебя, Алиса. – Прошептал он, не открывая глаз. – Очень. Нам с тобой столько вытерпеть здесь надо…

– Мы вытерпим. – Пообещала Алиса. – Я всё вытерплю, если вы будете со мной и будете меня любить. Вы не смотрите, что я такая маленькая. Я сильная! Я знаю, что сильная, знаю! И вы мне верьте, пожалуйста!

– Кстати… Солнышко… На Доктора сегодня пауки напали. – Гор прекрасно помнил ос, напавших когда-то на Мамашу. Алиса чуть напряглась, и спросила деланно-безразличным голосом:

– Правда?.. И что?..

– Да ничего… Просто странно. Я здесь ни разу…

– Так ему и надо. – Вредным голосом произнесла Алиса. – Мне его ничуточки не жалко. А вам?..

– Я его убью. – Сказал Гор. – Когда-нибудь. Не смогу простить ему того, что он тебя трогал, тварь.

– Ну, тогда и не беспокойтесь об этих пауках. – Приласкалась к нему Алиса. – Лучше расскажите мне, я теперь всегда здесь буду жить?..

– Не получится. – Кусая губы, сказал Гор. – Хорошо бы, но нельзя… Хэ и Доктор знают, что ты здесь, и нечего не поделаешь. Ты будешь в Приюте, а там… – Он зажмурился. Отдать Алису Приюту – это было совершенно немыслимо. – А, ладно, завтра всё расскажу. Давай, сейчас отдохнём, а?.. Я сегодня так устал, что просто слов нет…

– Вы спите. – Нежно погладила его Алиса. – Я здесь, и присмотрю за вами…

– И пауки, да? – Хмыкнул Гор. – Они тоже за мной присмотрят?..

– О чём вы? – Невинно спросила Алиса. Гор близко посмотрел ей в лицо: ресницы её затрепетали, взгляд стал таким честным-честным! Он засмеялся, и поцеловал её. Какая она, всё же, была прелесть! Даже когда злилась и выводила его из себя! Даже когда обманывала его!

– Хотел бы я знать, кто ты. – Прошептал он.

– Я тоже хочу. Но я не знаю.

– Похоже, никто не знает… – Гор тяжело вздохнул, устраиваясь поудобнее. Завтра будет тяжело и снова очень опасно… Но то – завтра. Сейчас есть редкая возможность отдохнуть, и он, чёрт побери, её заслужил!..

На рассвете Гор оставил Алису, вновь заплакавшую – она не хотела оставаться одна, ей было страшно. Гор, как мог, успокоил её и вошёл в Приют. Он понимал, что существования Алисы всё равно не скроет, нечего и надеяться. О ней мог сейчас спросить Доктор в Девичнике, мог поинтересоваться Хэ – Гор знал, что каждого из его парней Хэ то и дело расспрашивал о происходящем в Приюте и о нём, о Горе, тоже. Кстати, рассказал ему об этом только Эрот; даже Арес скрыл от Гора эти расспросы. А про Алису Хэ спросит обязательно, это после того-то, как он самого Гора предупреждал насчёт неё!

– Где был? – Арес уже проснулся, и встретил его у бассейна.

– На Клизму пауки напали, он истерить там начал, как Чуха.

– Какие пауки? – Удивился Арес. – Тут даже мух нет!

– Сам удивился. Но пауки точно были, и жирные, падлы, такие! Клизму искусали, он весь опух. Щас сам увидишь.

– И ты что, – захихикал Арес, – пауков от него отгонял?

– Нет, помогал им его кусать. – Фыркнул Гор. – Жрать накрывай.

– Там фигня одна осталась…

– Вот фигню и накрывай. – Гор разделся и бросился в воду. Рявкнул от наслаждения, выныривая и откидывая с лица мокрые волосы. В Приюте бассейн был больше, глубже, хоть и прохладнее, чем в Девичнике; здесь можно было плавать. – Щас в Девичнике быстренько Длинную оттрахаю, и пойду за жратвой. И приберусь здесь, а то грязно, как у дайкинов. А вы, так уж и быть, развлекайтесь до вечера, а то Чухи там уже сохнут от скуки!

– Чухи, мы пришли! – Завопил Локи, врываясь в Девичник. Гор услышал смех Доктора, вышедшего посмотреть. Рожа у него, не смотря на то, что тот обработал её всем, чем только мог, выглядела плачевно. Но говорить о пауках с Аресом или кем-то из Приюта он не захотел, злобно огрызнулся и ушёл. Гор, подозвав Марию, развлёкся с ней, не забывая наблюдать за своими парнями. Они соскучились и отрывались во всю… Гору было сегодня тяжело наблюдать это. Он настолько переменился, что сам себя не узнавал. Он вдруг стал видеть всех этих девчонок, которых вообще прежде не воспринимал по отдельности. Раньше они для него были набором тел на любой вкус, теперь он видел их лица, их глаза, замечал гримасы боли, отвращения и отчаяния на этих лицах. Ему было так страшно, что Гор с трудом давил в себе этот страх. И понимал, что нельзя больше оставаться здесь, он погибнет, с таким отношением ко всему происходящему – погибнет, и очень скоро. Терпеть и делать вид, будто ничего не происходит – но до какого предела?! Если всё его существо рвётся надавать по мордам Локи и Ашуру, измывающимся над Клэр, рявкнуть на Ареса и Януса, вдвоём насилующих плачущую от боли Трисс? Позволить дрожащей от усталости Марте пойти и прилечь?! Она ведь здесь на фиг пока не нужна, её никто пока не выбрал! Позволить им спать вместе, немного поговорить, пожалеть друг друга?! Что в этом плохого, чёрт возьми?! Даже если верить, что они вредные, хитрые и всячески плохие, во что теперь Гор верить не мог, но даже если в это верить, почему, чёрт возьми, с ними нужно ТАК?!

И почему он раньше не думал об этом?.. Это было так очевидно, так явно, что теперь Гор только что по лбу себе не стучал, негодуя на собственные слепоту и глупость. Вспоминая о том, как слушал Хэ и верил ему, Гор чувствовал себя униженным; думая о своём участии в развлечениях и оргиях гостей – запачканным. Своих парней ему было… жалко, но он ни за что не стал бы открывать им глаза и повергать в пучину тех же мук, в какой пребывал сейчас сам. Одно он знал совершенно точно: если бы не Алиса, не стремление спасти её во что бы то ни стало, он уже сегодня сделал бы что-нибудь отчаянное. Первое – убил бы Доктора. Гор так хотел его убить, что аж скулы сводило и кулаки сжимались, а ногти больно вонзались в кожу! Тварь мосластая, пучеглазый урод… А потом… Потом убил бы Марию и покончил с собой. Он знал, что этим ничего бы не изменил и никому бы не помог. Просто это было невыносимо, невыносимо!!! Всё это зло, вся эта мерзость!.. До чего это было всё убого, гнусно… Разговоры парней, их развлечения! Сам он, придурок, участвующий во всём этом! Гор закрыл глаза, стиснул зубы, чтобы не заорать и не наброситься на них на всех прямо здесь и сейчас. Чтобы сдержать себя, он представил себе Алису, перепуганную, заплаканную, ожидающую его, и только на него надеющуюся… Помогло. Оставив Приют развлекаться, Гор пошёл на кухню. Вместо злобного усатого повара сегодня там была маленькая горбунья с длинным лицом.

– А ты из Приюта, великан? – Спросила она, сверкнув ослепительно белыми крупными зубами.

– Да. А ты кто?

– Новая кухарка. Повар помер, земля ему пухом. Вас шестеро?

– Семеро. Шесть парней и Чуха. Один у нас…

– Знаю, Фанна, животной пищи не жрёт, ему капуста с грибами и чай из ромашки.

– А есть что-нибудь вкусненькое? Мёд там, или орехи?

– Сливы засахаренные есть. Хочешь?

– Хочу.

– Но их мало, только на одного.

– Мне одному и надо.

– Тебе самому, а?

– Не твоё дело.

– Может, и не моё, только с меня же спросят, если чё!

– Я знаю, что у тебя и для гостей есть что-то. – Обычно с поваром сидел стражник, но с горбуньей никого не было, и Гор решил рискнуть. – Вино там, фрукты…

– А тебе-то что?

– Дай мне. – Нагнулся к ней Гор.

– А нельзя. – Оскалилась горбунья, и подмигнула.

– А я никому не скажу.

– А нельзя. – Повторила та, и снова подмигнула.

– А в глаз?

– А рискни.

– Тебе что, жалко, Чуха?

– Марта, великан. – Перестала улыбаться горбунья. – Зачем тебе вино?

– У меня болеет кто-то, я хочу… побаловать.

– Что мне будет за это?

– Золотой.

– Че-его?!

– Чего слышала. – Гор выпрямился. – Дай мне вина и что-нибудь вкусное, что для гостей делаешь, я дам тебе золотой.

– Монету. – Жадно сказала горбунья. Гор выплюнул на ладонь золотой, спрятанный за щеку, и получил глиняную, запечатанную сургучом бутыль с вином и пару пирожных, а так же горсть засахаренных слив, и поспешил в тайник, к Алисе.

Алиса дремала, склонив голову к плечу, и Гор присел рядом, любуясь ею. Осторожно коснулся её руки. Не смотря на бережность прикосновения, она проснулась, открыла глаза, посмотрела на него, и взгляд осветился облегчением и радостью – и как же ему это было приятно!

– Вы вернулись! – Пошептала она. – Я долго спала?

– Не знаю. Я вернулся, как только смог, сказал, что уберусь в Приюте. – Гор поднял её на руки. – Пошли, маленький человечек, я покажу тебе, как мы живём…А потом поешь. Я вина для тебя достал, и хрень какую-то вкусную…

– Мне не хочется есть. – Призналась Алиса.

– А надо. – Покачал головой Гор. – Тебе выздороветь надо.

Он занёс её в Приют, чувствуя некоторое волнение, но и гордость. Приют был ещё красивее Девичника; сложенный из гранита, зелёного мрамора с прожилками цвета слоновой кости, белого мрамора и обсидиана, с колоннами, ступенями, он был куда больше и удобнее. Гор усадил Алису на свою лежанку, пододвинул стол и выложил на него свои сокровища. Алиса печально посмотрела на слипшиеся сливы, помятые пирожные и репу. Но Гор был так горд, что она изобразила удовольствие, и торопливо отпила вина, в самом деле вкусного. Спросила, задумчиво глядя на него:

– Как же вы здесь живёте?

– В смысле? – Удивился Гор. Огляделся. Красиво ведь, нет, правда?.. – А что не так?

– Эти страшные картины на стенах… – Алиса пугливо глянула на ближайший барельеф, на котором вервольф с мужским телом и волчьей головой насиловал женщину и одновременно терзал её клыками, – эти постели… Они же такие… – Она сморщила носик. – У меня была маленькая комнатка, чистенькая и светлая, и такая уютная и мягкая постелька! Всё было светлое, милое… А здесь всё так… – Она покраснела, виновато посмотрела на него. – Вы, наверное, просто привыкли?.. Но разве так можно жить, Гор? Не видя солнышка, зависимыми… Бояться даже посмотреть на кого-то, кто тебе нравится… Я, наверное, сейчас очень глупой вам кажусь, да? – Совсем тихо спросила, заметив, каким страшным стало его лицо. – Вы так смотрите… Словно вам очень-очень больно? – Её испуганные глаза увлажнились, но она выдержала его взгляд, хоть и затрепетала вся, как листок на сильном ветру. Гор сам отвёл взгляд. Аппетит пропал, он отложил недоеденный пирог, встал, вытирая рот.

– Пей вино. – Сказал хмуро. – Я приберусь.

Алиса не посмела возразить.

Он принялся за уборку, а Алиса осторожно рассматривала его и место, в котором она очутилась. Она не знала, как должен выглядеть красивый мужчина, но, глядя на Гора, чувствовала его мужскую красоту всем сердцем и всем телом. Он убирался, скоблил ножом дерево, убирал солому, унося её в дальний конец помещения, за деревянную перегородку (как потом Алиса узнала, там был нужник), раскладывал на лежанки новую, которую брал из большой охапки в углу, за которым было стойло Чухи, смывал водой из большого бассейна грязь и мусор с пола, облицованного пестрым красноватым камнем, и Алисе нравилось смотреть даже на то, как он идёт – мягкой, уверенной походкой, чуть покачивая широкими плечами. Близился момент, когда нужно будет объяснять Алисе про Домашний Приют и про её роль здесь, и Гор боялся этого момента ужасно, придумывая себе всё новые и новые дела. Он даже грешным делом начал тяготиться её присутствием. Но вернулся к столу, налил себе вина, взглянул на неё – и опять смутился и почувствовал волнение. Когда она, покоряясь его настойчивому предложению, пригубила вино, он застыл, глядя на её губки, сомкнувшиеся на краю бокала, а потом – на то, как она промокнула их друг о друга. Несмотря на собственное прискорбное невежество, Гор всем сердцем угадывал и чувствовал её утончённость, какой не видел никогда и ни в ком.

– Вы опять на меня смотрите. – Прошептала Алиса.

– Я не смотрю. – Возразил Гор, глаза его глядели так, что казалось – из них струится мягкий свет. – Я любуюсь.

Она чуть улыбнулась, потупилась. Вино помогло: стало как-то легче на душе, появилось какое-то беспечное чувство: ну, и что, что всё вот так, сейчас-то всё хорошо… Ну, почти всё. Гор думал о чём-то своём, и Алиса со скуки принялась за сливы, кислые, но вкусные.

– А вы живёте здесь один? – Рискнула она нарушить раздумья Гора, когда пирожных и слив не осталось. Он вздрогнул, и пару секунд смотрел на неё так, словно не понимал, откуда она здесь. Потом понял её вопрос, и лицо его омрачилось, стало каменным.

– Нет. – Ответил он сухо. – Нас здесь шестеро.

– Но… – Растерялась Алиса. – А как же… как же я? Я буду здесь при них… Почти голая… И… и они… может, они будут против, что я тут, с вами…

– Не будут. – Гор порывисто поднялся, прошёлся по каменному полу. Он должен был объяснить Алисе, что происходит и что её ждёт, но он так и не нашёл достаточно деликатных слов, и у него не поворачивался язык. Она смотрела на него выжидающе и чуть встревоженно, и он не то, чтобы решился – у него просто не было выбора. Стоя к ней спиной, он спросил:

– Ты хоть понимаешь, что это за место?

– Нет. – Искренне ответила она. – Оно странное и страшное, и я вообще ничего не понимаю. Но я жила так странно, и уединённо, и у меня часто мелькала мысль, что я совершенно не знаю жизни за пределами моего дома. Но я не ожидала, что она будет вот такая. В книгах всё описывалось немного… Не так.

– Я тоже не знаю, как там, снаружи, живут, но уверен, что совсем не так. Это место, оно для развлечения всяких… уродов. Они приезжают сюда, чтобы бить нас, жечь железом, убивать, насиловать. Ты – девушка, а значит, вообще никто. Чуха. Мы, в общем-то, тоже никто, но нам кое-что позволено, а вот тебе – нет. – Он говорил медленно, тщательно подбирая слова, и не посмотрел бы при этом на Алису ни за что на свете. – Вообще-то, если бы ты попала в Девичник, тебя отдавали бы гостям, стражникам и всем нам. Гости Чух так иной раз уделывают, что те, если и выживают, неделями валяются полудохлые. А здесь, в Приюте, Чу… девушка только для шестерых.

– Но меня же… – Робко произнесла Алиса, но договорить не смогла, губы её запрыгали. – Нет, я не верю! Вы не можете!!!

– Поверь, это лучшее, что я мог для тебя сделать здесь. И потом, это намного лучше, чем в Девичнике! Здесь здоровые, чистые парни, а там… Сволота всякая, дайкины старые, вонючие, с отвалившимися носами…

– Нет! – Всхлипнула, дрожа, Алиса. – Я не могу!!! Не надо, пожалуйста… Как вы можете?! Зачем вы меня сюда забрали?! Это же я! Это же я!!! – Слёзы хлынули ручьём на бледные щёки. – Как же… вы… и я… Как?!

– Не знаю я!!! – Взорвался Гор, метнулся по сторонам. – Думаешь, мне легко?! Думаешь, я этого хочу?!! Я голову себе сломал, чтобы понять, как тебя избавить от всего этого, как тебя уберечь… Нет выбора, Алиса, нет!!! Или я сам тебя убью, и себя потом, или терпеть…

– И вы сможете меня убить? – С ужасом спросила Алиса. – Вы…

– Алиса, ты мне душу рвёшь так, – признался Гор, рискнув взглянуть на неё, – что я и сказать не могу. Сам не понимаю, как терплю всё это!!! Да от одной мысли, что тебя кто-то коснётся, меня всего корёжит, и… – Он не нашёл слов, стиснул зубы, оскалившись, ударил кулаком по стене:

– Чёрт, чёрт, чёрт!!!

– Я не дамся! – Простонала Алиса. – Я сопротивляться буду… Я не могу, поймите, не могу! Я…

Гор опустился перед ней на колени, сказал терпеливо:

– Хорошо. Не надо сопротивляться. Я прикажу не трогать тебя. Только, прошу тебя, не надо вмешиваться, когда после этого меня начнут бить. Хорошо?.. ЭТО ты сможешь вытерпеть?..

– Как вы можете?! – Вскрикнула Алиса. – Зачем?!

– А как тогда?! – Вскочив, заорал Гор, и она съёжилась от его крика. – Как, мать твою?!

Она заплакала, на этот раз беззвучно и тихо. Сидела, прижав кулачки с переплетёнными пальчиками к груди, и заливалась горькими слезами. «Хэ прав. – Подумал Гор. – Они другие. Из другого мира, с другой головой. В них отрава какая-то».

– Хватит реветь. – Попросил, делая над собой нечеловеческое усилие и стараясь говорить терпеливо и мягко. – Просто послушай меня. Просто: послушай.

– Вы… вы меня теперь… не-на-ви-ди-те-е-е… – Рыдала Алиса. – Вы…вы… мне надо уме-е-е-ре-еть!!! Скажите пра-а-авду-у!!! Я же ви… жу… как я вам меша-а-аю-у! Я о-бу-за для ва-а-а-ас!!! Без меня вам лучше!!!

Зарычав от отчаяния, Гор бросился прочь от неё, но уловил краем глаза движение, обернулся и, выругавшись, прыгнул к ней – она пыталась броситься в бассейн.

Попытавшись вырваться из железных рук Гора, Алиса быстро оставила тщетные трепыхания, и разрыдалась с новой силой. Он обнимал её и пытался утешить, бормоча что-то бессвязное в остром приступе жалости. Какой бы нелепой ни была её истерика, а Гор любил её, вот такую – ещё больше, чем когда-либо.

– Вы меня из жалости остановили? – Всхлипнула Алиса, немного успокоившись.

– Молчи. – Взмолился Гор. – Умоляю, молчи… Я не могу так больше. Если не хочешь меня понять, то хоть из жалости помолчи, а?.. У меня сердце взрывается, а голова и подавно. Ещё пара слов, и я сам себя убью!

Алиса почувствовала, что он и правда, на грани, и поступила очень мудро: начала молча гладить и целовать его. И Гор превратился в мягкий-мягкий кусочек воска, обнимая её в ответ и чувствуя, как тает напряжение между ними. Губы её были солёными от слёз, а объятия – крепкими-крепкими.

– Вы только не оставляйте меня! – Просила Алиса. – Я больше не буду, честно-честно! Если вы хотите, я всё сделаю… Всё, что скажете… Пусть противно, я потерплю…

– Алиса. – Гор отстранился. – Зачем ты меня оскорбляешь?

– Я?! – Ужаснулась Алиса. – Что вы…

– Тс-с-с! – Он выждал несколько секунд. – Я вот думаю… Наверное, если всем Чухам позволить говорить, здесь этот дурдом каждый день будет.

Алиса промолчала, но ответила ТАКИМ взглядом! Гор тяжело вздохнул.

– Алиса… Всё это время ты видела меня, слышала меня, мы с тобой говорили, что мы чувствуем, ты мне говорила такие вещи прекрасные, от которых мне лететь хотелось. И вдруг ты ба-бах, и всё… И я вижу, что твои слова не значили ничего, что на самом деле ты мне не веришь! И всё, что ты говорила – это… – Он скривился, подбирая слова, – ложь, чтобы выжить?

– Нет!!! – Алиса в ужасе отшатнулась от него. – Да как вы можете! Вы… Вы…

– А ты как можешь?! Умереть, если вы хотите, бла-бла-бла! Я хочу?! Я ХОЧУ?!

– Но тогда объясните, просто объясните, и всё!

– А я что делаю, мать твою?! – Вскричал Гор. – Я тебе говорил: послушай меня, просто послушай!!! Нет, не говорил?

– Не кричите на меня! – Алиса, почувствовав, что он прав, а она нет, коварно прибегла к запрещённому приёму. – Вы большой и сильный, а я маленькая… Но я не позволю на себя кричать!!!

– Не хочу я на тебя кричать. – Взял себя в руки Гор. – Просто я устал… И тяжело мне, да! Я здоровый, и сильный, верно, Но… В общем, Алиса, я не дам тебя насиловать, об этом и речи быть не может, но кое-что ты вытерпеть сможешь… наверное. Нам с тобой придётся это вытерпеть.

– А если нет? – Покорно спросила Алиса.

– Нас убьют. Очень долго будут убивать, и очень тяжело.

– Но почему?!

– Алиса… просто, поверь мне! Просто поверь, пожалуйста!

– Я верю. – Алиса покривила душой, чтобы угодить ему. – Я всё сделаю, что скажете.

– Я скажу, что ты сильно пострадала, и что тебя нам отдали, потому, что ты при смерти. Ты, пожалуйста, подыграй мне. Будто тебе очень плохо, ноги тебя не держат, в обморок падаешь… Понимаешь?

– Да… – Она свела к переносице тоненькие брови. Здесь она его и в самом деле поняла, стало немного полегче.

– Поэтому, хоть какое-то время, но от насилия я тебя спасу. Но тебе придётся вытерпеть, когда парни будут тебя рассматривать, щупать и обсуждать. Рубашку придётся снять, они захотят тебя посмотреть и пощупать. Солнышко! – Гор правильно понял выражение лица Алисы. – Если бы я мог, я бы тебя от этого избавил… Упади в обморок, только не разговаривай, ни в коем случае! Здесь Чу… девушкам запрещено говорить. Запрещено сопротивляться и вообще как-то проявлять себя. Если ты нарушишь это правило, я буду обязан избить тебя; сделать это я не смогу, поэтому нам с тобой придёт конец.

– Вы могли меня избить. – Вредным голосом напомнила Алиса. – У меня до сих пор всё болит!!!

Гор прикрыл глаза, смиряя раздражение, и, когда смог успокоиться, продолжил ровным голосом:

– У меня был выбор: убить тебя, отдать тебя на растерзание, или ударить. Если бы ты мне верила и не притворялась, то знала бы… поняла бы, чего мне стоило это сделать!

– Я не притворялась! – Вновь обиделась Алиса. В общем, им понадобилось какое-то время, чтобы прийти к какому-то знаменателю, и Гор после этого чувствовал себя выжатым и злым… ровно до того момента, как Алиса вновь приласкалась к нему и пообещала, что сделает всё, что нужно. Они занялись любовью, истово, отчаянно, словно в последний раз… Гор, прижимая Алису к себе, долго потом смотрел в её глаза, такие близкие, что он видел в них каждый узелок вокруг зрачка, золотистые точки, почти чёрный ободок. Он впервые в жизни так рассматривал женские глаза… Она улыбнулась грустно и нежно, и сердце Гора снова превратилось в мягкий-мягкий кусочек воска. Он бы убил для неё, сам умер бы, прыгнул в колодец, бросился на чудовище – что угодно, только бы облегчить узел в груди, в который стянулась его душа.

– Ты самое прекрасное, что есть на свете. – Сказал он искренне. – Я ничего не видел более красивого. Я в детстве любил… лошадей, и на небо смотреть… Но ты лучше неба. Ты лучше всего на свете… Ты светилась, когда я тебя впервые увидел, вся сияла… Как солнышко. Маленькое рыжее солнышко.

Она улыбнулась веселее:

– Вы так на меня смотрите, что мне тепло-тепло в груди. Хорошо… – Она погладила его по лицу. – Так хорошо, что мне даже не страшно. Я, наверное, смогу немножко потерпеть, если вы будете смотреть так на меня хоть иногда… И говорить мне, что я солнышко.

Остаток дня они мирно просидели на соломе в углу. Гор рассказывал Алисе про порядки в Приюте, причём её реакция вновь заставляла его пересматривать собственное отношение ко всему этому: он до того привык, даже считал, что всё нормально, и даже здорово. Но вот рассказывал обо всём Алисе, и вновь внутренне мучился отчётливым сознанием, до чего всё убого, и сколько в этом… зла и мелкой, бессмысленной никчёмности. Она, такая беззащитная, полностью зависимая от него, смотрела на него с откровенной жалостью, когда он ответил на её вопрос, чем занят их день, и Гор вдруг подумал, что так же живёт и домашняя скотина: жрёт, спит и совокупляется…

– Ну, мы ещё занимаемся. – Возразил он. – В мяч играем, на турнике там… ну… всякое делаем. Боремся. Бороться прикольно.

– Вы даже не выходите на воздух. – Грустно сказала Алиса. – Здесь ни цветов нет, ни травы, ни деревьев. Знаете, – она посмотрела ему в глаза, и лицо её стало храбрым-храбрым – Гор уже заметил, что таким оно становится, когда Алиса очень боится и собирается с силами, чтобы преодолеть свой страх, – я всегда умела… только не смейтесь надо мной! – умела позвать на помощь всяких… живых существ, особенно я люблю пчёл и ос, и они меня любят, но могу позвать и других… А здесь никого нет! Только пауки, мокрицы, черви…И крысы. Но крысы здесь – они не… – она наморщила лоб, сдвинув тёмно-рыжие брови, – они не… в общем, они кому-то подчиняются и словно бы… не совсем живые. Что-то страшное командует ими. Не смейтесь! – Поторопилась она. – Я кажусь вам дурочкой, да?

– Нет. – Возразил Гор. – Пауков я своими глазами видел.

– Они только долго добирались. – Алиса покраснела, спрятала виноватый взгляд. – Я их позвала, когда… когда…

– Да. – Гор поцеловал её в лоб. – Я понимаю, когда.

– Но им здесь было тоже страшно. Им здесь не нравится. – Прошептала Алиса. – И никому не нравится. Здесь всё мёртвое и страшное. И вы… так страшно живёте. Я не верю, что настоящая жизнь такая, этого не может быть. Я читала книги, и там всё было иначе. Люди любят друг друга, заботятся друг о друге, живут настоящей жизнью, я её не очень представляю, но точно знаю, что она совсем другая! Там, в книгах, ничего не было о том, что происходит здесь, а люди, которые бьют и обижают слабых, были злом, и их обязательно наказывали, и это называлось торжеством справедливости. И там были рыцари, которые приходили на помощь беззащитным девушкам и спасали их… Я раньше не очень представляла себе, от чего их надо было спасти, а теперь знаю. Жаль только, что… – Она оборвала сама себя. – Нет, что я? Вы всё-таки меня спасли. Вы, наверное, рыцарь.

– Знаю я пару рыцарей. – Мрачно сказал Гор. Но подробностей рассказывать не захотел. Скоро должен был вернуться Приют, и Гор постарался приготовить Алису, как мог. Отвёл её в стойло, и сидел там, пока не услышал голоса и скрип двери. Тогда только он ушёл к бассейну, оставив Алису мелко трясущейся от волнения. Его и самого трясло; он готовился пережить один из самых кошмарных эпизодов своей жизни. Вернулись не все – Локи и Януса купили. В Приюте было заведено, что, расставшись с гостем или гостями, парни оставались на ночь в их покоях, доесть угощение, допить вино и выспаться в нормальной постели. Чаще всего покупали Ашура и Эрота, стройных, очень красивых и немного женственных; Локи и Януса покупали почти так же часто, а Гора и Ареса покупали крайне редко, и потому, что Гора купить было дорого, и потому, что оба они, и особенно Арес, могучий и мускулистый, не отвечали вкусам завсегдатаев Садов.

– Оба-на! – Остановился возле стойла Арес. – А это что ещё за варежка?..

– Форменная варежка! – Хихикнул Ашур. – В соломе искать замучаешься! Гор, откуда она?

– Её на оргию привезли. – Хмуро сказал Гор. – Но оказалось, что она слишком дохлая… И я выпросил её в Приют.

– Чё, правда? – Удивился Арес, дернул Алису за локоть, вытаскивая на свет.– Ну-ка, варежка, скидывай тряпку! Ого! – Глаза его разгорелись. – А у неё всё на месте… Ничё себе, какая эта, жопка! А тверденькая какая, я фигею!

– А сиськи какие классные! – Воскликнул Ашур. Алиса зажмурилась, сильно прикусив губу.

– Хватит тискать! – Дёрнулся Гор, который чувствовал физическую боль от того, что они лапали Алису. – Она чуть живая! Не успели одну угробить, и уже вторую собираетесь?!

Алиса, вспомнив его слова, тяжело упала на пол. Ей почти не пришлось притворяться – ей в самом деле было дурно.

– А чё ты, это, её у Доктора не оставил? – Спросил Арес, отстраняясь от Алисы и с опаской глядя на неё.

– Я еле её выпросил. – Неохотно сказал Гор, подходя и тоже глядя на неподвижную Алису. – Если она там останется, кто его знает, стражники, или сам Клизма её уделают… Или Хэ передумает.

– А она вообще-то поправится, нет? – С сомнением смотрел на Алису Арес. – Это… мелкая такая.

– Поправится. Кватронки, они хоть и не такие живучие, как полукровки, но тоже оправляются быстро. Главное, не трогать её раньше времени…

– И чё, всё это время смотреть на неё, что ли?!

– Я вас почаще буду в Девичник отпускать. – Нервно пообещал Гор. – Эрот, одень её, видишь, дрожит… Мёрзнет, паскуда. Одень, отведи в стойло и дай лекарство. – Гор кивнул на стол, где стоял чай с чабрецом, мёдом и ромашкой.

– А чё я?!

– А в е»ало?

Эрот промолчал и поднял рубашку Алисы. Гор хотел бы сам позаботиться об Алисе, но прежде он никогда этого не делал, и боялся, что это покажется слишком странным. Поэтому он передоверил своё солнышко Эроту, но не мог не следить за ними украдкой, пока Эрот обихаживал Алису. Делал он это ловко и не грубо, и Гор поздравил себя с тем, что выбрал кого следует. Эрот, странный и не похожий на других, мог и позволить себе больше; он никогда не бил девушек, и откровенно признавался, что их жалеет, но ему это сходило с рук. Что с него взять, с Фанна! Гор немного схитрил, и был доволен результатом своей хитрости, насколько он вообще сейчас мог быть доволен.

– А ты вчера на ночь у Клизмы не остался. – Присев рядом с Гором, вдруг тихо сказал Арес. – Где был?

Гор помедлил. Стало неприятно, в груди застыл крохотный холодный шарик. Но он мгновенно справился с собой. Воровато оглянулся на Ашура и так же тихо сказал:

– Спалил ты меня, каюсь. Я порой ночую в покоях для гостей. Вино, постель мягкая, Чуха, чтоб отсасывала, всё такое.

– Красавец! – С завистью посмотрел на него Арес. – Клёво придумал… А мне можно?..

– С Янусом?

– Да ну! С Чухой.

– А Янусу нас не спалишь?

– Клык даю!

– Хорошо. Только надо, чтобы всё выглядело, словно тебя заказали… Или чтобы ни Хэ, ни Доктора не было.

– Замётано! – Обрадовался Арес. – Ты, это, Гор, красавец! Я никому не скажу. – Он толкнул кулаком Гора в грудь. – Клык даю! В нарды будешь?

Гор посмотрел на окно. Было ещё достаточно светло, и он кивнул:

– Тащи доску.

Но ледяной шарик в груди не рассасывался. Арес узнал от Доктора – от кого ещё? – и тот не мог не спросить про новую Чуху. Или мог?.. Или не спросил? А если спросил, почему Арес молчит? – Гор, смеясь и подкалывая медлительного Ареса, которому в этот раз не особо везло, внутри весь был напряжён, как струна. Он даже на полном серьёзе обдумывал: не придушить ли Ареса ночью, пока все спят, чтобы не рисковать?..

К играющим Гору и Аресу подсел Эрот; когда Арес выиграл во второй раз и пошёл в бассейн, Эрот вдруг спросил:

– Скажи, Гор… Тебе совсем её не жалко?

– Кого?! – Поразился Гор.

– Новенькую Чуху. Вон, её. – Эрот кивнул на Алису.

– А тебе что, жалко, что ли?

– Да. – Сказал Эрот, чуть побледнев, но смело глядя в глаза Гору. У него самого глаза были васильково-синие, с вертикальным, как у кошки, зрачком. – Ты что, не видишь, что она не такая, как все здесь? Она не отсюда, Гор! Она другая. Я чувствую, что её нельзя ни мучить, ни обижать, это моё эльфийское чутьё, понимаешь?! Мучить её – страшное преступление.

– Почему? – Нахмурился Гор.

– Я не знаю. Просто чувствую это.

– Чем она лучше других? – Громко сказал Гор, вставая. – Чем она лучше Длинной, а? Если её нельзя, то нельзя и других. Но других можно, и нужно. Ты сам знаешь, что такое Чухи! Какая одна, такие и все, и поблажек делать ни одной из них я не намерен сам и не позволю тебе. Замечу, что ты болтаешь с нею, или облизываешь её, яйца оторву, понял?!

– Я не собираюсь никого облизывать! – Вскочил Эрот. – Я просто предупреждаю, что её нельзя обижать! Это не от того, что я на неё запал, понятно? Это… это предчувствие!!

– Эй, он Фанна. – Сказал Арес. – Его предчувствия надо того, это, слушать. Помнишь, он предсказывал, что…

– Я ВСЁ помню! – Рявкнул Гор. – Но облизывать Чух здесь не будут! Как и убивать ни за что! – Он быстро обернулся к ухмыляющемуся Ашуру, и тот перестал ухмыляться. – Если её надо будет наказать, это буду делать только я, понятно? Никаких забав с нею! Она дохлая и слабая, просто не вынесет их, ясно?! Если она сдохнет, я тебя, и того рыжего у»бка, в раме напополам разорву!

– А чё я сразу?!

– А ты подумай, придурок! Спать, живо!

Ночью он едва дождался, когда Приют затихнет, и ровное дыхание парней не подскажет ему, что они спят. Тогда он осторожно прокрался к Алисе, и та, задрожав, прижалась к нему и тихо заплакала.

– Не плачь. – Чуть слышным шёпотом уговаривал он. – Не плачь… Это было самое плохое, дальше будет лучше… Я к Хэ пойду снова, попрошусь в Семью. Ты умница, хорошая моя девочка, смелая моя девочка!

– Так противно! – Всхлипнула Алиса. – Так противно!!! И вы… Вы такой… Грубый… Злой… Так страшно разговариваете! Почему?!

– Я таким и был. Пока ты не появилась, я такой был. Ты меня сделала другим. Но мне нельзя сейчас себя выдавать… Нельзя показывать, как я переменился. Понимаешь?..

– Да. – Прошептала Алиса. – Понимаю… – Крепко обняла его. – Я вас не подведу, Гор, я храбрая! Не смотрите, что я варежка, я храбрая! Правда-правда!

– Я знаю. – Грустно усмехнулся Гор, целуя её макушку. – Я горжусь тобой, маленький человечек!.. Легко быть храбрым, если здоровый, как я… А когда такая крошечная девочка такая храбрая, как ты, это же просто… просто чудо!

– Хорошо, что вы пришли. – Призналась Алиса, вновь прижимаясь к нему. – Не бросайте меня одну, пожалуйста!.. Я всё-всё сделаю, что скажете, только не бросайте!!!

– Ни за что. – Пообещал Гор. – Ни за что не брошу, солнышко. Не бойся.

Глава седьмая: Без милосердия

София была так очарована Гаретом Хлорингом, что в эти дни парила в облаках, смущая и тревожа этим приёмную мать. Герцогу тоже нравился Гарет, и он не понимал тревоги своей жены, смеялся над нею.

– Эффи, ты прям клуша! Да это ж прекрасно, что девочке он нравится! И она ему нравится, это я тебе, как мужик, говорю! Ишь, как у него глаз-то горит, когда он на неё смотрит! И правильно! Софи наша девушка видная, красивая, огненная!

– Но если что не так, ей будет больно! – Сморщилась герцогиня. – Я так боюсь её боли… Она такая искренняя, такая… прямолинейная, ей будет тяжело перенести, если что не так…

– А что не так-то? – Удивился герцог. – Ну, ты, Эффи, даёшь! – При всей своей огромности и видимой неуклюжести, герцог Анвалонский был умён, соображал быстро и остро, был безжалостным и решительным человеком. – Да я уверен, что сейчас он поехал всё обдумать и решимости набраться. Шаг-то серьёзный. Мы от него не скрывали, что поощряем его, София и подавно. Мы ему нужны, Эффи, очень нужны. А как он, подлец, Хеллехавнен пляшет, а?! А?!! – Он тряхнул свою жену, и та заулыбалась:

– Да, это у них хорошо получилось…

– И конь у него – огонь! Я хочу, чтобы он нашу Звезду покрыл, как ты думаешь?..

– Как думаешь, Анжела, куда он поехал? – София всё посматривала в окно, выходившее во двор. Оттепель к вечеру сменилась пронизывающим северным ветром и мелким снежком, сыпавшимся на камни двора.

– Даже представить себе не могу. – Призналась Анжела Андерсон, бессменная подружка и компаньонка Софии. – Я же говорила тебе, его итальянец, и тот переживает.

– А если с ним что-то случилось?.. Полукровок не любят!

– Ай, Софи, не накручивай себя! Может, просто заблудился, он ведь здесь впервые.

– Он слишком отважный. – Вздохнула София, вновь устремляя взгляд за окно. Она сидела с ногами в высоком окне второго этажа, и любимый кот Маффин уютно устроился под боком, успокаивающе мурлыча. Северные коты были здоровенные, лохматые, с длинными умными мордами и кисточками на ушах, и характером – больше собаки, чем кошки. Маффин всюду следовал за Софией, как щенок, гонялся за мячиком и приносил его девушке в зубах, и признавал только её одну. Чувствуя, что хозяйка в смятении, он, как мог, пытался её утешить: бодал её большой лобастой головой, басовито урчал и изображал любимые её позы, которые Софию неизменно умиляли – но сегодня тщетно.

– Смотри, смотри! – Встрепенулась она, вставая на колени и почти прижимаясь лицом к окну. – Итальянец, и сам дядя, они поехали искать!!! – София спрыгнула с подоконника и помчалась к герцогине.

– Мама! – Воскликнула, влетая в комнату. – Мама, они поехали искать Гарета?! Что-то случилось?!

– Во-первых, твои волосы. – Попыталась быть строгой герцогиня. – Во-вторых…

– МАМА!!! – Закричала София, и герцогиняпочувствовала, что всё внутри неё оборвалось. Вот и случилось то, чего она боялась: девочка без ума от этого красавчика! Вся бледная, глаза испуганные…

– Ничего ещё страшного не случилось. Возможно, он просто заблудился. Успокойся немедленно! Что это такое?! Ты хоть понимаешь, что подаёшь повод…

– Какая разница, мама! – София заломила руки. – Я должна была поехать тоже…

– Ничего и никому ты не должна. Гарет Агловаль взрослый мужчина и сам знает, что ему нужно и как ему поступать. Он в опеке не нуждается. Тем более – в опеке молоденькой девочки.

– Здесь так ненавидят полукровок! – София вся сжалась, и герцогине стало её жаль так, что сердце заболело. Ну, вот что с нею делать?! Как её защитить, как ей помочь?! Страдает, дурочка, и как ещё страдает!!! Герцог считал, что Гарет увлечён Софией, но герцогиня особого увлечения-то не видела. Да, ему с девочкой весело и интересно, но это не то! Огня, который загорелся в Софи, в нём не было и в помине. Девочка его одного слышала, его одного видела, а он вспоминал о ней время от времени – и это не то! Вот сейчас, уехал – ничего не сказал, и ладно, что не сказал им – но не сказал и ей!

– Софи… – Герцогиня подошла и поцеловала её в лоб. – Милое ты моё дитя…

– Мама, я не дитя. – Вздохнула София. Да. Не дитя больше… Когда она была маленькой, все её проблемы герцогиня с лёгкостью руками разводила. Поцелуи, подарки, игрушки, новые платья.…Теперь – всё. Девочка вот-вот останется один на один со всей сложностью мира, и ничем ей не помочь, только что состраданием и поддержкой… Но выйдет замуж, уедет на юг – и поддержать-то будет сложно. Сыновья – они другое. И за них душа болит, но их не так жаль, не так за них страшно. Когда она мечтала о девочке, не так ей всё виделось!

– Посиди со мной. – Вздохнула герцогиня. – Посидим вместе, подождём… Мы женщины, это наше дело: ждать. Выйдешь замуж, так и будешь: он то на охоте, то по делам герцогства на какую-нибудь задрипанную ферму ускачет… То в столицу, то в гости к таким же шебутным соседям. А ты сиди себе и пряди, вышивай, служанок гоняй, чтобы не ленились и не воровали, да заставляй себя не думать о том, что с ним может произойти.

– Я буду на охоту с ним ездить. – Всхлипнула София, по-детски прижимаясь к герцогине.

– Ох, я и забыла, ты же сорванец у нас! – Они обе нервно рассмеялись. Кот, прибежавший за Софией, прыгнул на колени девушки и тоже пытался её утешить, как уж умел. За высоким окном сгущалась темнота, и мело мелким, мокрым снегом, налипая на рамы и наличники.

Герцог вернулся уже под утро, но женщины, не сомкнувшие глаз, бросились ему навстречу, едва услышали стук копыт и голоса во дворе. Уже в холле София увидела, что ни итальянца, ни Гарета с герцогом нет, и побелела, как смерть, споткнулась, схватилась за герцогиню. Та жадно смотрела на мужа: тот выглядел разгневанным, но ничего страшного, вроде, не случилось…

– Жив ваш… – глянув на своих женщин, выплюнул герцог. – Жив, здоров и плывёт в Таурин!

– Куда?.. – Переспросила поражённая до глубины души герцогиня.

– В Таурин, мать его! – Рявкнул герцог. – Верно говорят, хоть в жопу эльфа целуй, а добра от него не дождёшься! Холодные и паскудные твари они, все до одного!

– А что случилось? – Спросила герцогиня, – Аскольд?! Вы поссорились?..

– Поссорились?! С кем?! – Герцог сбросил на руки слуге посыпанный снежком плащ, принял из рук другого слуги бокал с вином. – С гадёнышем этим?! Я, как проклятый, носился по дорогам и по тропинкам в поисках следов его, нашёл, рванул в ущелье… трупы там нашёл!

– Трупы?! – Ахнула герцогиня, сильнее сжимая руку Софии, которая стояла ни жива, ни мертва.

– Трупы. – Нехотя признал герцог, до дна осушив кубок одним махом, и рукой утирая рот. – Рубится этот гадёныш знатно, от пятерых отбился один… Дорога там одна, в Гленнан, где по слухам Кошки отираются. Ну, думаю, забрали его в плен, ради выкупа. А он, гляди-ка, едет нам навстречу! Живой, невредимый, наглый, как твоя мать! Я, говорит, должен немедленно ехать в Таурин, вещи можете прислать позже, или оставить себе, и всем привет! Чтобы я ещё хоть когда-нибудь произнёс имя этого…

– Как это?! – Поразилась герцогиня.

– А мне?! – Воскликнула София. – Что он передал мне?..

Герцог посмотрел на неё, и на лице его София прочла всё.

– Привет передал. И извинения. – Буркнул герцог.

Но София знала, что он лжёт.

Гарет стоял на корме корабля и смотрел на удаляющиеся огни Блэкбурга. Он только здесь вспомнил, что ничего не передал Софии, и его мучили сожаления – девушка, наверняка, будет оскорблена. И конечно же, подобного пренебрежения не заслужила. Марчелло, отчаянно мёрзнувший, кутался в меховой плащ и старался встать так, чтобы хоть что-то защищало его от пронизывающего ледяного ветра.

– Патрон, вы сами говорили мне, что будете дураком, если…

– Считай меня дураком. – Перебил его Гарет. – Герцог, по крайней мере, именно так обо мне и думает. Для него я дурак и скотина.

– Но что случилось?

– Ты будешь смеяться, – горько усмехнулся Гарет, – но ничего такого, что оправдывало бы мою дурость. Совсем наоборот. В конце концов, я просто плыву искать брата.

– И что бы он с ним стал делать, если бы нашёл? – Презрительно усмехнулся граф Кенка.

– Вряд ли он сам это понимает. – С таким же презрением ответил барон Драйвер.

– Но он направляется в Таурин. Драйвер, ты не лжёшь, щенок давно мёртв?

– Само собой. В Таурине, а равно и где угодно ещё, он ничего не найдёт, как и его отец. Ничего нет! Щенок мёртв, и его кости истлели в недрах башни. Даже эльфийская магия крови ему ничем не поможет.

– Тогда почему, чёрт возьми, – внезапно побагровел Кенка, – он тащится в этот долбанный Таурин?! Ему там нечего делать! У него ни эльфийской родни там нет, ни друзей, а он прётся туда всё равно! Побывал в вонючем Гленнане, у ублюдочных Кошек, и сразу потащился в Таурин! Какого чёрта?! Это совпадение, а?!

– Там ничего нет. – Повторил Драйвер. Он боялся Кенки, как почти все на юге и западе Нордланда. Герцог Далвеганский, старший брат графа, был единственным, кто не трепетал под ледяным взглядом глаз графа, светло-серых, таких светлых, что казались бесцветными, но с тёмным ободком, что придавало его взгляду какую-то нечеловеческую выразительность. Драйвер боялся его, даже не смотря на то, что Кенка был гостем его Садов Мечты, и Драйвер знал, кем на самом деле является ревностный католик, безупречный муж и суровый отец, рыцарь без страха и упрёка, и так далее. О его брате ходил слух, что тот извращенец и держит у себя в замке маленьких девочек, не старше семи лет; говорить об этом вслух не решались, но этого слуха было довольно, чтобы равные герцогу рыцари и дворяне объявили ему молчаливый бойкот; его не приглашали в гости, его приглашения отклоняли при малейшей возможности, и он до сих пор был холостяком. Ни один дворянин из тех, кто был равен ему происхождением, не отдал бы за него свою дочь, а безродные девицы, которых родня готова была продать с потрохами хоть извращенцу, хоть чёрту, за деньги и привилегии для себя, герцогу были не нужны. Кенка прекрасно понимал, что даже самые безобидные из его забав – а он был постоянным гостем Галереи Сладкого Насилия, – покончат с его авторитетом раз и навсегда, и во власти Драйвера было сделать это, так как только он один знал, кто скрывается за маской Агамемнона. Гости Садов Мечты всегда были в масках, и считалось, что они не знают друг друга… И всё же Драйвер боялся его, а не наоборот. Он тщательно скрывал это, но Кенка это знал, потому и обращался с Драйвером нагло и презрительно, и тот терпел, бесился, но терпел.

– С ним следует покончить. – Сказал Кенка. – Как и с его братцем, и их эльфийской мамашей. Но действовать надо осторожно. В тот раз мы не знали, что эльфы могут с помощью своей магии крови, по сути, нам просто дико повезло. Сейчас так повезти нам не может. Вдобавок, гадёныш на короткой ноге с королями и принцами половины Европы. Это должно быть обставлено так, чтобы к нам не вело никаких нитей, вообще никаких. Говорят, этот выродок эльфийский любит замужних баб?.. Хорошо бы сделать так, чтобы его убил ревнивый муж.

– Говорят, он хороший боец.

– На каждого хорошего бойца найдется боец ещё лучше. Я займусь этим. А ты задействуй всех своих шпионов и выясни, какого чёрта элодисец тащится в Таурин! Слышал?.. Любой ценой выясни! Не хватало ещё, чтобы эти поганые эльфы откопали-таки какие-то следы! – Кенка с подозрением взглянул на Драйвера. – Ты, случайно, ничего не скрываешь от меня, а? Например, мальчишка вдруг, да совершенно случайно уцелел! Нет?.. Если так, то берегись, Драйвер! Ты меня знаешь!

Драйвер знал, знал очень хорошо, а его страх додумывал остальное. Любой садист по своей сути трус, поскольку именно страхом и порождается жестокость. Трусами были и Драйвер, и Кенка, просто Кенка был сильнее и умело прятал свой страх, а порою даже превозмогал его благодаря лютой гордости; потому и брал верх над Драйвером, с его душевной хрупкостью, комплексами, чрезмерно развитым воображением и артистизмом. В этот век брутальных мужчин, которые начинали убивать раньше, чем бриться, поэты были не в чести. Артисты и художники принадлежали к самым презренным членам общества, что-то среднее между проституткой и трубочистом. Рыцарь мог позволить себе написать стих между боями, или играть на лютне – это даже возвышало его над другими, но боже его упаси сделать это своей профессией, зарабатывать этим себе на жизнь! Или, хуже того, пренебречь войной ради искусства! А у Драйвера была душа артиста, причём, худшей их разновидности: середнячка, но при том обладающего отменным вкусом и в глубине души сознающего, чего он стоит. Барельефы Садов Мечты были его произведением, и с технической стороны они были даже не дурны, но истинному знатоку Драйвер не показал бы их никогда.

С Кенкой они встречались в Сандвикене. Кенка посещал Сады Мечты тайно, соблюдая строжайшую конспирацию, никогда не бывал в Редстоуне, проникая туда через дом Барр. Для всех же они встречались только на нейтральной территории. У Драйвера здесь был дом, большой, удобный, в самом престижном районе этого не очень комфортного города, и туда он отправился, чтобы выпить и прийти в себя. Он пребывал в нерешительности. Внутреннее чутьё подсказывало: надо было срочно мчаться в Сады Мечты и убить опасного раба. Уничтожить так, чтобы и запаха его не осталось! Но Драйвер был жаден, и это была его самая большая слабость. Гор стоил пятьсот золотых дукатов; на этой неделе должен был посетить его очередной гость с нужной суммой, вдобавок… Вдобавок, Драйвер не мог удержаться, и не заработать даже на смерти Гора. Алчность помешала ему сделать то, что следовало, прямо сейчас. Он приказал на утро готовить коня, чтобы ехать в Элиот. Не домой.

– А я согласен, что надо искать в Винетте, патрон. – Говорил по-итальянски Марчелло, стоя на корме «Единорога». – Я всё обдумал, и, бене, сеньор, в этом есть смысл! Но что мы найдём в Таурине? Это пограничный эльфийский город, закрытый для людей.

– Она сказала, что там есть, кого спросить. – Кратко сказал Гарет. – А не кого искать. У моих дядек много недругов и среди эльфов; возможно, они что-то знают, но не говорят?

– Насколько я узнал сеньоров эльфов, это маловероятно, патрон. Они не мстительны…

– Эльфы не мстительны?! – Фыркнул Гарет. – Эх, Марчелло, и наивен же ты! ОНИ не мстительны?.. Просто они считают чушью наши поводы для мести. Но если ты в самом деле задел их гордость, или обидел их, берегись! Ты слышал об эльфийском проклятии?

– Не доводилось, сеньор?

– Наша мама была из рода Ол Таэр, рода эльфийских королей, их ещё звали эльфами Белой Башни… Это особая тема, эльфийские королевские башни. По преданию, первыми на Острове очутились Гонна, ледяные эльфы. Остальные эльфы называют их Перворожденными. Они появились прежде всех других народов и рас; между собой потомства они не давали, но с другими эльфами в браки вступали. Таких браков было пять; и наша мама… Она была особенной даже среди них. Она, и её брат Кину, были детьми Перворожденной и сына Перворожденной. То есть, с обеих сторон несли в себе кровь Перворожденных. Она обладала особой силой, особой благодатью. И властью эльфийского проклятия, которое нельзя снять, нельзя превозмочь и нельзя избежать. Эту благодать она могла использовать как угодно, в том числе и проклясть своих врагов. Но она поступила иначе… Вот почему я думаю, что мой брат жив. Я думаю, она отдала свою благодать ему. И умерла ради него. Понимаешь?..

– Вы так думаете, патрон?..

– Смейся, если хочешь, но я уверен в этом.

– Бене, сеньор! Вы знаете, у меня душа поэта, а это очень красиво звучит! Бениссимо! Но разум у меня учёного, и мне сложно в это поверить…

– Ты и в эльфов не верил. – Засмеялся, дразня его, Гарет. – Помнишь, что с тобой было, когда ты увидел мои уши и красный огонь в глазах?!

– О, помилуйте, патрон! – Взмолился Марчелло со смехом. – Мне по сей день стыдно об этом вспоминать!

Гарет перестал смеяться, увидев маяк на мысе Дейл. Нет, это было не то место. Точно, не то… Западное побережье было другим, здесь не было таких скал, только песчаные дюны, поросшие соснами. Но и у эльфов брат не мог быть… Или мог? Эльфы звали их маму Светоч Красоты, её имя, Лара, означало «Возлюбленная». Они считали, что принц Элодисский украл Лару у эльфов, и что именно он виновен в её смерти. Они могли бы отомстить, украв его сына и скрыв его…

«Но маму бы они не тронули. – Напомнил он себе. – А она ни за что не бросила бы меня. Я в это не верю».

На другой день Алиса могла наблюдать повседневную жизнь Приюта, которая показалась ей даже веселее в чём-то, чем её собственная. Парни играли в мяч, много смеялись, раз почти подрались, но как-то весело. Особенно ей понравилась игра в мяч – она была юной, и хотела движения и игры, даже не смотря на то, что сейчас ей было не очень хорошо. Прислушиваясь к их разговорам, Алиса поразилась, во-первых, тому, с каким презрением они говорят о девушках, которых, как и говорил Гор, они звали просто Чухами, а во-вторых тому, что не смотря на это презрение, разговоры их вертелись только вокруг этих самых девушек. Они вспоминали такие подробности, что у Алисы кровь застывала в жилах. Она просто не могла поверить, что это реально, что они это делают – и совершенно этого не стыдятся, даже хвастают этим!.. При том она чувствовала – Алиса всегда очень тонко чувствовала людей, – что в целом они вовсе не дурные и не злые, злой среди них был один, по-настоящему злой, от него исходило ощущение опасности, страха и злобы, такие отчётливые, что Алиса боялась взглянуть в его сторону. Почти так же остро она ощущала и их похоть. Если Гор её любил, и его чувство к ней вызывало у Алисы ответное желание, грело её и заставляло гордиться собой, то чувства этих парней были звериными, словно у животных. Они не просто не грели – они внушали страх и отвращение. Они хотели есть, пить, облегчиться и поиметь её – одинаково по-звериному.

Говорили они и о ней, и слушая эти разговоры, Алиса вся цепенела внутри. Они, не стесняясь её присутствия, гадали, сколько раз в день её можно насиловать, чтобы она не «сдохла слишком быстро», и сколько она протянет, и доживёт ли до «следующего Привоза». Причём её смерть, к которой они относились проще, чем к гибели какого-нибудь животного, они считали делом неизбежным и быстрым, и нисколько по этому поводу не переживали. Упрекали Гора, что он взял её – такую дохлую, что не даёт её им сейчас «По разочку только, попробовать!». Вот теперь Алиса стала лучше понимать, куда попала, ощутила вполне ужас этого места. И страшно перепугалась. Защиты от этого места и его жестокости у неё, как она думала, не было… Только Гор. Только его желание, или не желание, защитить её и спасти… Но сможет ли он?.. Алиса смотрела украдкой на него, и чувствовала, что это не обязательно. Если для всех здесь жизнь такой, как она, ничего не значит, станет ли он рисковать своей жизнью ради неё?.. Если встанет перед выбором: заступиться за неё или спастись, какой выбор он сделает?.. Сейчас он её защищает – и то тайно, при всех делая вид, что тоже её презирает… или это не вид?.. Пойдёт ли против всех?.. Алиса внутренне так хорошо представляла себе, как он в последний момент уступает и оставляет её на растерзание, чтобы спасти свою жизнь! И обречённо прощала ему это, и страдала так, словно это уже произошло.

Но если она наблюдала за Приютом, то и Приют – каждый из них в тайне друг от друга, – наблюдал за Алисой. Хозяин и помыслить не мог, что сделал, позволив Приюту взять к себе эту девушку – нет, даже ещё прежде, позволив Гору увидеть её. Он был так уверен в своей абсолютной власти и абсолютной победе, что и не думал об этом. Его ненависть и презрение к женщине были абсолютными и искренними, именно поэтому он не понял, что делает, не разглядел в Алисе опасности, как разглядел бы любой мало-мальски нормальный мужчина, как разглядел даже Доктор, содомит и извращенец, но ещё способный видеть.

Алиса, хрупкая и нежная, была наделена той силой, которая позволяет нежному побегу растения взломать каменную плиту; в ней были сила и власть женственности, которые торжествуют даже там, где все другие силы терпят полный крах. Она была воплощенная женственность, прелесть, чистейшая, как капля росы, и это было то, чего помрачённый ненавистью гений Хозяина не заметил и не просчитал. Если бы он мог это увидеть, он ни за что не допустил бы её в Сады Мечты, даже на сутки, даже на час… Но в злобной гордыне своей он был так уверен в себе, что и не подозревал, что в сердце мира его мечты происходит чудовищное кощунство.

Проявилось это в то же утро, когда Эрот вывел Алису из стойла, чтобы помочь искупаться, сводить в нужник и покормить. Гор осмотрел её синяки, заявил, что сегодня использовать её ещё рано, и Алису оставили на соломе, с куском пирога, чашкой творога и кружкой молока. Она сидела тихонько, не поднимая глаз, страдая от откровенных замечаний на её счёт; Гор позвал всех играть в мяч и заниматься, и стало ясно, что Приют неведомым образом изменился в считанные минуты. Все они вдруг начали рисоваться друг перед другом и неудержимо хвастать; Гор поднял жердь, на одном конце которой повисли Локи и Янус, а на другой – Арес и Эрот, и покрутил её, рисуясь своей силой, но так же выпендривались и другие, что привело к ссоре, и, в итоге, к стычке, в которой закономерно победил Гор – просто раздал тумаков. Но прежней покорности в Приюте не осталось. Его победа неожиданно обозлила Локи и даже добродушного Ареса, и они начали качать права.

– Страх потерял, огрызок?! – Обрушился на Локи Гор, тот огрызнулся, и получил страшный удар под дых, который на время вывел его из строя. Но Арес заслуживал другого обращения.

– Ты это, Гор, ты давай по справедливости. – Сказал он. – Никто ничего не сделал, чтобы ты вот так. Мы ведь можем и сдачи дать.

– Ну, дай. – Гор чуть сощурил длинные эльфийские глаза, блеснувшие опасным красным огоньком.

– Ты вожак.

– А ты забудь на время, что я вожак, и дай. Чтобы потом таких вопросов не возникало.

– Я могу, Гор.

Гор смерил его взглядом.

– Можешь. – Согласился спокойно. – Вот и выясним, насколько удачно. Если справишься со мной, Приют твой.

Зачем он это сказал, Гор и сам не знал; но он очень остро ощущал присутствие Алисы и не мог допустить, чтобы в её сердечке появилась хоть тень сомнения в нём. Чего он не знал, так это того, что так сейчас чувствовал каждый в Приюте. Не смотря на свою вынужденную испорченность и жестокость, они всё равно оставались молодыми мужчинами, и присутствие юной, прекрасной и бесконечно желанной девушки взрывало их привычки и ломало предубеждения, превращая их в обычных парней, мечтающих ей понравиться – хоть они и сами не осознавали этого. Это проявлялось уродливо в их изуродованных душах; они действовали, как умели.

– Без обид, Гор. Чтобы потом, кто бы ни победил, было всё нормально.

– Кто бы ни победил? – Повёл бровью Гор. – Ну-ну.

– Ты сильнее, я знаю. – Арес вышел в центр мгновенно образовавшегося круга. – Но и я не слабачок.

– Болтать долго будешь? – Ощерился Гор, и Арес молча бросился на него.

Они не владели никакой техникой боя, и это была просто драка, ожесточённая и яростная – на них смотрела девушка. Так в Приюте ещё не дрались! Они били в лицо, в пах, под дых, защищались, увёртывались, сплетались, падали на пол, мутузя друг друга, пачкаясь в крови друг друга, под свист и вопли остальных. Алиса сидела, ни жива, ни мертва. Она никогда не видела не то, что драк – простых ссор! Ей казалось, что происходит что-то ужасное, непоправимое, но вмешаться, кинуться к Гору не смела, помнила его просьбу. К тому же, победил Гор быстро – скрутил Ареса, придавил коленом его шею, заломив руку, сплюнул кровь с разбитой губы:

– Ну, что, я победил? Или ещё?

– Победил… Пусти! – Прохрипел Арес, побелев от боли в вывернутой руке. Сила в руках Гора была страшная. Тот встал, помог встать Аресу, обнял его, похлопал по спине:

– Без обид. Иди, купайся. – Победно взглянул на остальных:

– Может, кто-то ещё думает, что одолеет меня?

– Вместе мы по любому тебя от..здим! – Не сдавался Локи.

– Что, хотите попробовать?

– Нет. – Сказал Эрот. – Не хотим. Арес самый сильный из нас после тебя; а всем вместе – это не честно.

– Сопля эльфийская! – Сплюнул Локи.

– А ты вонючий дайкин! – Не остался в долгу Эрот. – У тебя даже волосы растут, как у дайкина!

Ещё миг – и вспыхнула бы новая драка, но Гор сразу её пресёк, пообещав вломить и волосатым, и лысым. Он наконец-то почувствовал неладное, и, хоть и не понял его причины, понял, что необходимо принять меры.

Мера у него на этот случай, как и на любой другой, была одна: Девичник. Оставив Алису запертой в стойле, они отправились туда, вымещать на несчастных девчонках свои стрессы. Гор сразу же подошёл к Длинной. Теперь в его интересе к ней был и расчёт: если ему нравится такая, то кому придёт в голову, что он неравнодушен к Алисе? Очень красивые, они были совершенно разными, и одна исключала другую. Длинная была крепкая, ладная, с небольшой грудью, плоским животом, крепкими ногами, золотистой кожей, высокая, сильная. Алиса была маленькая, тоненькая, но с хорошей, развитой грудью, с чувственно обозначенным животиком, тоненькой талией, пышной попкой, мягкой сливочной кожей, мягкая и нежная даже с виду. В Марии были вызов и дерзость, которых не видно было в Алисе; агрессия, которой в Алисе не было вовсе. Выбирая одну, как мог Гор выбрать другую? Он сознательно подставлял эту девушку, понимая, что делает, но не в силах поступить иначе. Ради Алисы.

Странно, но Гор хотел Марию едва ли не так же, как Алису. Остальные девчонки вообще утратили для него свою привлекательность, но Мария возбуждала по-прежнему. Гор даже думал, что если бы не Алиса, он, наверное, влюбился бы в неё. Он уважал её. Проявляя жестокость, Гор всё время остро чувствовал их духовное родство, и мучился этим чувством страшно. Впрочем, когда её насиловали другие, никакой ревности он не ощущал, это только возбуждало его ещё сильнее, как и прежде. А вот думать о том, что Приют будет прикасаться к Алисе, было невыносимо… Оставив своих развлекаться, он пошёл, как обычно, за едой для Конюшни и Приюта.

Горбунья Марта вновь была на месте, и вновь не было никакого стражника с нею. Это удивило Гора настолько, что он даже спросил:

– А чего ты одна? – И та осклабилась:

– А тебе кого надо, великан?

– Стражник где?

– А скучно ему со мной сидеть. С мужиком он поболтать мог, а я-то Чуха. Он подходит в обед, жрёт, и снова уходит. Куда, не знаю, может, к вам.

– И ты тут одна весь день?

– И слава Богу. – Лицо горбуньи на миг стало злобным. – Куда как здорово в замке-то. Лучше уж здесь. Там хуже собаки, каждый пнёт, а то и… Тебе сегодня вина надо?

– Да.

– Бисквиты есть. Вкусные. Надо? И орехи в меду.

– Давай.

– Сладенькое любишь? – Подмигнула она ему.

– Я всё люблю. – Гор забрал корзины и свёрток для себя. Постоял.

– Что такое замок?

– Это где Хозяин живёт. И мы. Но тебе там не бывать, великан. Ступай, давай! Обед на носу, стражник вот-вот придёт.

– Не бойся, я его почую. – Гор чувствовал даже лёгкую дрожь. – И далеко этот замок?

– Ты чего? Сады – его часть. За дверью он и начинается. А тебе зачем?

– Я любопытный.

– От любопытства кошка сдохла. Мне запрещено с вами говорить!

– Но ты говорила. И я могу на это пожаловаться. Ты Чуха, тебя никто даже слушать не станет.

– А я-то ему вкусняшек наложила! – Разозлилась и испугалась горбунья. – Пошёл вон!

– Я не скажу никому, если поговоришь со мной. Как ты выходишь?

– Вон оно что… – Протянула горбунья. – Оставь эти мысли, великан. Ты не выйдешь. Там стража, снаружи, они видят каждого, кто к двери подходит, и снаружи открывают. Понятно?

– Нет.

– Там окошко есть, чтобы смотреть, олух. Они в него смотрят, и если видят, кто подошёл, открывают. Там их трое, они тебя ещё раз рассмотрят, и тогда пропустят в замок. И все с мечами и дубинками. Как ты пройдёшь? Вот то-то и оно. Забудь. И иди давай, хватит.

– А ты как выходишь?

– Через вот эту дверь. – Она кивнула на дверь позади себя. – Но тут решётка; ни ты сквозь неё не пролезешь, ни я.

Гор задумчиво оглядел решётку, потряс даже: сидела крепко. Окошко, куда горбунья подавала ему еду, которую он складывал в корзину, было очень маленьким, даже Марта бы в него не пролезла. А вот Алиса… Гор прикусил губу, примеряясь. Алиса, может, и пролезла бы: она маленькая и мягкая…

– Ещё один вопрос. – Настаивал Гор. – А что, если я всё-таки выйду? Ну, если допустить просто.

– Тебе ещё из замка выбраться надо будет. А потом из города. Не выйдет, великан. – Она произнесла это почти сочувственно. – Забудь.

– Что такое город?

– Э-э-э… Ты вообще ничего не знаешь? А куда тогда собрался?!

– Никуда. Я просто спросил. – Гор повернулся и пошёл. В душе было гадко и пусто, но решимость его не поколебалась ни на йоту.

Занёс еду мальчишкам в Конюшню, велел им встать перед собой и осмотрел всех. Многие были в синяках и кровоподтёках, но доктор никому не требовался. Гор проследил, чтобы они разобрали еду поровну – он всегда следил за этим, помнил, что происходило, когда здесь жил он, и когда старшие и более сильные отнимали еду у младших, и те подыхали от голода, охотясь на крыс и даже на мокриц. Подождал, наблюдая за ними. Что было, то было: когда он стал вожаком, смертность на Конюшне сильно уменьшилась, мальчишки стали здоровее и спокойнее. Сам Хозяин не раз хвалил его за это. Гора боялись и здесь; он не оставлял без внимания никакие увечья, и всегда выяснял у стражи, какие являются результатом законных забав Хозяина и гостей, а какие – несанкционированными драками и издевательствами старших, и страшно карал за самоуправство. Теперь подобного практически не происходило. Раз в три дня он отправлял сюда двух девушек, под надзором стражи, чтобы мальчишки сняли напряжение; что при этом приходилось вытерпеть девушкам, на которых набрасывалось тридцать голодных пацанов, лучше не говорить. Порой это кончалось смертью одной из них, но с этим никто ничего не собирался делать: это было в порядке вещей. До Гора в Конюшню попадали только потерявшие вид и вышедшие в расход Чухи, попадали крайне редко, и всегда умирали; Гор слегка изменил порядок, насколько мог, и теперь смерть здесь была более редким явлением, чем прежде.

Вернувшись в Приют, он застал Алису спящей, и присел рядом, чтобы полюбоваться ею, но, при первом же взгляде на её лицо, Гор похолодел от ужаса. Алиса… изменилась. Нет, она не стала менее красивой – наоборот. Но на её лицо легла какая-то страшная печать, которая и ужаснула Гора. Девушка сделалась бледной до того, что казалась почти прозрачной, из лица ушли все краски, кроме белой и голубоватой, даже губы, ещё вчера такие сочные и яркие, стали бледными, чуть розоватыми. От ресниц на щёки легли глубокие тени, от чего лицо её стало каким-то потусторонне-прекрасным, но Гор не мог восхищаться этой переменой. Его сердце сжалось от жалости и отчаяния. «У неё нет месяца! – Мелькнуло в голове. – У неё и недели-то нет!!!».

– Я не хочу есть. – Тихо сказала она, когда Гор разбудил её.

– Нужно немного поесть, солнышко. – Гор на руках отнёс её на свою лежанку. – Ты такая стала бледненькая, у меня сердце болит, на тебя глядя.

– Я очень вам мешаю? – Спросила она, страшась взглянуть ему в глаза. – Мне, наверное, лучше умереть, да?..

Он с тяжёлым вздохом опустился на колени перед лежанкой, прижал её к себе.

– Я не могу свои мысли тебе в голову переложить, солнышко. – Произнёс спокойно. – Не получится. Не знаю, как тебе сказать, чтобы ты поняла и поверила: ты моё всё. Моё солнышко, мой воздух, вода моя, всё моё – это ты. Если меня к тебе бы пускали, к примеру, только после того, как палец мне на руке отрубят, я ходил бы к тебе, сколько хватит пальцев. Ну, что мне ещё тебе сказать?! Как мне тебя успокоить?!

– А теперь вы на меня злитесь! – Всхлипнула Алиса, вся сжимаясь.

– Не на тебя! Я злюсь на всё… всё, что происходит. На себя злюсь тоже, да.

– Мне очень страшно здесь. – Призналась Алиса.

– Да. – Кивнул Гор. – Я знаю.

– Вы… – Она робко взглянула на него, – вы… что-нибудь придумали?.. Долго нам ещё здесь быть?

– Есть пара идей. – Ответил Гор после долгой паузы, во время которой он кусал губы и смотрел прямо перед собой. – Но пока что… так себешные какие-то идеи.

– Я сегодня слушала, и…

– Я тоже слушал. – Он прикрыл глаза. – Знаешь, раньше я всё это по-другому как-то воспринимал. Ну, нормально, что ли. А теперь… Аж камень холодный в животе. У нас на ферме, где я вырос, свиньи были. Они в хлеву жили, у них загон такой был, а на волю их не пускали. Лошадей, коров пускали, а свиней – нет. Мы с парнями – как те свиньи. Жрём, пьём и трахаемся. И даже на травку под солнышко нам нельзя. И противно, и жалко. И страшно. – Он открыл глаза, лицо его было суровым и взрослым. – Очень.

Алиса взяла его руку, тяжёлую, холодную и сухую, поцеловала, прижалась щекой:

– Вы придумайте что-нибудь, пожалуйста. – Попросила тоненьким детским голоском. – Мне тоже очень страшно… даже если я смогу это стерпеть, я умру… Я умру здесь, Гор, я не хочу… не хочу умирать так ужасно, не хочу!..

– Я… про тебя я почти придумал уже. – Гор опять привлёк её к себе. – Ты не бойся. Я теперь о себе думаю. Может… – Он хотел сказать, что можно будет ей пролезть к Марте, которая, может, спрячет её где-то в замке, если как-то её уговорить, и там Алиса, находясь в безопасности, подождёт, когда он станет стражником и тоже выйдет?.. Следовало как-то договориться с Мартой, и прежде, чем он всё устроит, Гор рассказывать Алисе свой план не рискнул. Слишком больно будет ей разочароваться, если у него ничего не получится. А чтобы её не искали, – думал Гор, – нужно будет как-то инсценировать её смерть. Лучше всего это сделать, когда в Садах Мечты не будет Клизмы, чтобы не предъявлять ему тело. Опять устроить показательный спектакль с её истерикой? Подговорить её и устроить так, чтобы она словно бы сбесилась и набросилась на него, а ему пришлось её ударить… Ну, здесь Гор больших проблем не видел. Вздохнул полной грудью, подумав, что почти решил эту проблему. Улыбнулся Алисе:

– Скоро я тебе расскажу свой план. Вот схожу на кухню, поговорю там с Мартой, и потом всё тебе расскажу, обещаю. А завтра я тебя к Доктору свожу. Ну, типа, чтобы он разрешил тебя… ну… ты понимаешь. – Алиса вся оцепенела и напряглась. – По фиг, что он там скажет, здесь я скажу, что тебя ещё пару дней надо поберечь. За эти дни мы что-нибудь придумаем и сделаем, это я тебе клык даю.

Гор сам не заметил, как, общаясь с Алисой даже то немногое время, что у них было, расширил свой словарный запас и стал говорить куда увереннее и лучше. Он в самом деле был очень умён и открыт всему новому, интересному и просто необычному; новые идеи и знания юноша схватывал на лету и даже развивал их в себе, обдумывая так и эдак. У него очень сильно развито было, как бы это сказать, рациональное ощущение мира, вещественного мира прежде всего; в детстве и отрочестве, сооружая придуманные им же самим поделки, он почти интуитивно чувствовал материал, с которым работал, его возможности и предел прочности. Почти то же самое он ощущал, общаясь с людьми, да и с не-людьми.

– Вы ведь сильно рискуете, да? – Спросила Алиса немного погодя, приласкавшись к нему. – Защищая меня?.. Сильно?

– Не думай об этом. – Усмехнулся он. – Ты моя жизнь… А смерти я не боюсь. Страшно, если убивать будут долго, вот это да, это страшно. Ты и не представляешь этого, а я-то видел. Я такое видел, солнышко моё, что после этого уже не знаешь, а есть ещё на свете что-нибудь страшнее?.. А главное – понимаешь, что предела нет человеческой злобе, и грязи их дна нет тоже. Я так людей презираю и ненавижу, что это слов нет, как сильно. На Клизму посмотришь, и уже не надо другого примера… Это мразь такая, что ищи там хоть сто лет, ни одного чистого угла не сыщешь в душонке его поганой.

Алиса содрогнулась. Она до сих пор не могла забыть насилия со стороны Доктора, боли и унижения, которые она при этом испытала! Жаль, что пауки не смогли его убить. Яда не хватило. Не раз по ночам Алиса, закрыв глаза, блуждала по окрестностям, отыскивая хоть кого-то, кто мог бы откликнуться на её зов… Но всё живое бежало от этого места. И сама Алиса чувствовала, как тают и слабеют её силы, как трудно ей становится с каждым днём звать и искать. И уверена была, что ещё немного – и она вообще не сможет никого позвать и вовсе умрёт.

– Но мы же с тобой к людям не пойдём, верно? – Гор прижался губами, а потом всем лицом к её волосам, заплетённым в толстую косу. – Я, когда совсем хреново, представляю наш с тобой дом, и как там красиво, и какая ты красивая, и знаешь, мне легче становится… Спой мне что-нибудь, а?.. Спой про то, как мы будем с тобой жить…

Так они и просидели всё оставшееся им время, утешая друг друга, лаская друг друга и мечтая, как сбегут и поселятся в лесу. Даже, увлёкшись, стали придумывать, какие у них будут комнаты, и что они поставят на стол, и как назовут свою корову… Гор настаивал, что корова им нужна обязательно; после мяса он больше всего на свете любил молочные продукты, любые, от молока до творога. Алиса коров помнила смутно – в последний раз она видела корову на ферме, будучи ещё пятилетней малышкой; ей помнилось, что они огромные, как горы, и всё время что-то жуют, но ради Гора была согласна на это чудовище. В целом, они очень спокойно и даже мило провели этот день; вечером Гор поужинал с Приютом, велел Эроту покормить Алису и дать ей «лекарство» – напиток из ягоды, вина и мёда. Ночью, едва дождавшись, пока его парни уснут, Гор прокрался к Алисе, и всю ночь провёл с нею, чуть слышно шепча ей в самое ухо, как любит её, какая она у него прекрасная, и как им будет хорошо, когда они сбегут… Эти слова, ласковые, нежные, немного пафосные, он частью подчерпнул у Марии и Трисс, частью у самой Алисы, частью придумал сам. Ему казалось, что эти слова – это своего рода противоядие от окружающих грязи и зла, что каждое слово добавляет света и тепла в их собственный золотой фонарик.

Утром Гор, искупавшись в бассейне, заявил, что идёт в Девичник, показать их Чуху Доктору.

– Чё её показывать? – Арес алчно уставился на Алису. – Бледная и тихенькая, но с виду здоровая…Оттрахаем её все по разу, не умрёт!

– Пусть Клизма скажет, что не умрёт. – Холодно сказал Гор. – Только после этого я вам её дам!

– А кто её вскрывал? ТЫ?

– Хэ.

– Че-его?! – Поразился Арес, и к нему присоединились все остальные. – Да ну на фиг! Ему же Чухи на фиг не нужны!

– Он наследника хочет. Оттрахал её, она не понесла. Он её на оргию отдал, а она хлипкая оказалась, не покатило. Они с Доктором как раз решали, что с ней делать, вот я и… выпросил её для вас. Он же отказался вам новую отдавать, предложил из старых.

– Фу-у! – Скривился Локи. – Да они уже не живые! Они даже не пищат, когда им сиськи выкручиваешь!

Алиса задрожала, он заметил и заржал:

– Смотри, смотри, испугалась!!! Ох, и поразвлекаемся мы с ней!

– Заткнись. – Огрызнулся Гор, грубо хватая Алису за локоть. – Извращенец…

– А чё?! – С вызовом возразил Локи. – Гостям и Хэ можно, а нам нельзя?!

– Гости их за деньги уделывают, а ты забесплатно хочешь, придурок!

– Да, хочу! А чё?! Мы для Хэ тоже не хилые деньги приносим! А эти твари только для того и устроены, чтобы получать от них всё удовольствие, какое они могут дать! И стоят копейки…

– Это ты-то деньги приносишь? – Скривился Гор. – Сколько ты стоишь, у»бок! Эрот в три раза больше! И кстати, Длинная дороже, чем ты, так что сильно-то не вы»бывайся!

Арес заржал:

– Дешевле Чухи!! Это что-то!! Локи, ты чмо!!

– Заткнись! – Заорал Локи, покраснев густо и мгновенно, как всегда бывает с рыжими. Он, как и все остальные, болезненно и остро ощущал присутствие Алисы, и то, что его унизили при ней, задело его очень больно. Алиса мгновенно завладела всеми его мыслями, как только он её увидел; но, в отличие от Гора, он ненавидел её так же сильно, как хотел. У Локи не было той внутренней силы, той душевной стойкости, что была у Гора, Сады Мечты жестоко изуродовали его. Алиса пробуждала в тех, кто видел её и общался с нею, все лучшие, но и все худшие качества. Локи был очень впечатлительным и от природы не очень стойким мальчиком; у него было богатое воображение, и он был, мягко говоря, не очень храбр. Страх перед болью заставил его причинять боль другим – это переводило его из разряда жертв в разряд палачей, а палачом быть оказалось не так страшно. Появление Алисы как-то само собой оформило его в законченного подонка, и реагировал он именно, как подонок. К Алисе он чувствовал вожделение, жажду обладания и нешуточную ревность. Так же, как Гору, ему невыносимо было думать, что она достанется другим, и он в первую же минуту решил уничтожить её. Локи чувствовал, что нет ни единого шанса понравиться ей или вызвать в ней симпатию, и за это он ненавидел её особенно сильно. Гор пасёт её, но это не страшно… Локи умел ждать.

Гор ушёл с Алисой, предоставив Приюту выяснять, кто дороже и кто чмо… И свернул к колодцу, почувствовав, что она вся трясётся.

– Мне страшно! – Простонала Алиса, прижимаясь к нему. – Мне так страшно, что я, наверное, умру! И мне так стыдно, и так противно… ТАК ПРОТИВНО! А вам я не противна?..

– Ты?! – Поразился Гор. – Почему?!

– После всего… – Прошептала Алиса. – После всего… Мне ТАК стыдно… так мерзко…

– Что я могу сказать? – Горько спросил Гор. – Это мне стыдно, а ты ни в чём не виновата. Это я не могу ничего для тебя сделать…Только просить: потерпи, солнышко. Немного потерпи. Я к Хэ пойду, проситься в Семью. Я всё, что он скажет, сделаю. Всё, что захочет… Только бы вытащить тебя отсюда. Потерпи! И не плачь, пожалуйста! Я сам готов заплакать. Я с ума схожу. Сейчас ещё Доктора вытерпеть… Только бы он лапать тебя не начал, иначе я убью Клизму эту поганую…

– А почему, – Спросила Алиса совершенно неожиданно для него. – Почему все говорят о вас и о Длинной? Вы по-прежнему ходите к ней?!

– Ну… Я делаю вид, что она мне очень нравится.

– Делаете вид? – Насторожилась Алиса. – Или она вам в самом деле нравится?

– Алиса, в самом деле! – Возмутился Гор, но так неискренне и поспешно, что она задышала чаще, в глазах замерцали золотые огонёчки.

– Вам она нравится!!! – Воскликнула она. – Так значит, вы к ней всё время ходите?!

– Я хожу туда, куда обязан ходить! – Воскликнул Гор, вставая и поднимая её. – Пошли!

– Нет! – Крикнула Алиса, и голос её как-то странно завибрировал. – Пока вы не скажете, что у вас с этой Длинной, никуда я не пойду!

– Хочешь знать? – Рассердился Гор. – Я избиваю её, насилую и измываюсь над ней! А после меня это делают парни, стражники, Доктор и гости!!!

Алиса аж задохнулась… И Гор беспрепятственно потащил её за собой.

Юго-восток Элодиса формально назывался Дуэ Сааре, по имени когда-то существовавшего здесь эльфийского королевства, но сами жители и особенно жители других областей Нордланда звали эти места Южными Пустошами. В самом деле, по причинам, которые я уже упоминала, пустошей здесь было много. Самые большие назывались Пустошь Старого Короля и Пустошь Злого Глаза. Лесов здесь было мало, и те, которые по праву могли называться таковыми, находились на севере Пустошей, у границ Элодисского леса. Почти у самой границы, в густом еловом лесу, находился небольшой городок, Лосиный Угол, куда и приезжал, – формально, – граф Кенка, когда вообще ехал в эту сторону, поскольку в маленьком монастыре святой Анны Кемской, славящемся строгостью устава, жила его единственная дочь, семнадцатилетняя Анастасия Кенка. Девушку строгий и славящийся благочестием и аскетизмом отец не баловал: одевалась дочь одного из знатнейших вельмож Острова, прямого потомка правой руки Бъёрга Чёрного, Торда Железная Рука, как и все послушницы монастыря, в унылую форменную одежду, питалась постной монастырской едой. Девушка была не особенно красивая, хоть и не уродина; просто несколько блёклая, лишённая ярких красок: светлые, какие-то серые, волосы, брови, ресницы и даже глаза. Если бы эту девушку кто-нибудь постарался приодеть, и хоть как-то украсить, она была бы даже не дурна, хоть и слишком худа, сутула и – хоть это казалось всем окружающим невозможным, – запугана. На глазах Анастасии, тогда ещё четырнадцатилетнего подростка, отец насмерть забил мать за ничтожную провинность, а до этого она не раз видела, как он избивает её, слуг, служанок, детей. Анастасия панически боялась отца. Сама она, кстати, отнюдь не была овечкой. За драки с другими девушками её наказывали, а хуже того – сообщали отцу, и Анастасия старалась держать свои наклонности при себе, но они всё равно проявлялись, так или иначе. Анастасия испытывала болезненное влечение к уродству, боли и смерти. Она любила оторвать мухам или другим насекомым крылья и часть лапок, и долго, часами, завороженно наблюдать, как они пытаются ползти. Любила поджигать насекомых и мышей, и смотреть, как они корчатся и агонизируют. Любила смотреть, как режут животных на кухонном дворе, смакуя подробности агонии. Любила рассматривать раны и увечья, как свои, так и чужие. Любила расчёсывать свои болячки и рассматривать всё, что при этом происходило, выделялось и оставалось… В общем, она была странной девушкой. Молчаливой, погружённой в себя и какие-то свои мысли, никому не ведомые, и уж тем более, её отцу, который, приезжая к ней только лишь затем, чтобы прикрыть этими визитами свои приключения, компенсировал это такой суровостью, что даже благоговевшие перед ним монахини порой тихо роптали просебя: всё таки, Анастасия его родная дочь, отпрыск его якобы обожаемой супруги! Приезжая, он вызывал к себе девушку, ставил перед собой и форменным образом допрашивал её, сверля взглядом прозрачных бешеных, как у хищной птицы, глаз. С братом, герцогом Далвеганским, они совершенно не были похожи. Герцог был толстяк с крупными чертами мясистого лица, с большим носом картошкой, с толстыми вечно влажными тёмно-красными губами, с сонными тёмными глазами, неожиданно красивыми, с длинными ресницами. Кенка был мужественный, поджарый, даже сухопарый, с волевым лицом, необычайно некрасивым из-за давнего уродства: у него был так перебит нос, что переносицы словно бы и не было вовсе, и эта значительная часть графского лица напоминала какой-то гротескный клюв. Губы у него были очень тонкие и бледные, подбородок сильно выдавался вперёд. Глаза навыкате, очень светлые, почти бесцветные, с точками зрачков, вкупе с носом превращали лицо Кенки в маску какого-то сбесившегося фанатика. Но многие женщины, во всяком случае, пожилые монашки монастыря святой Анны, находили это лицо мужественным, волевым и очень привлекательным, и очень волновались во время его визитов.

В этот раз Кенка прибыл с новым армигером: шестнадцатилетним мальчиком, таким красивым и румяным, что взволновались и молоденькие монашки и послушницы. Пока юноша ждал во дворе, с очень гордым видом держа оружие и вещи своего господина, все до единой девушки и молодые женщины монастыря под самыми разными предлогами ухитрились пройтись по галерее вокруг двора, а самые отважные и привлекательные – и пробежать через двор. Вэл Эльдебринк провожал их весёлыми глазами, улыбаясь так ярко и жизнерадостно, что девушки, поймав его взгляд, не сдерживались, и кто прыскал, прикрываясь рукавом, кто краснел и хихикал, но никто равнодушной не остался.

Вэл был необычайно горд своим статусом. Он восхищался Кенкой, граф был его кумиром. Быть его оруженосцем – что могло быть почётнее?! Вэл по-мальчишески был уверен, что все смотрят на него и все знают, что он – армигер великого графа Кенки, и все же или завидуют ему, или восхищаются, и уж точно – уважают. На девушек ему было очень любопытно взглянуть, как любому его ровеснику, но больше всего ему хотелось увидеть дочь своего кумира. Эта девушка для него уже, заочно, была окружена неким ореолом, и окажись она даже страшной, как чума и мор, Вэл нашёл бы в ней свои достоинства. Но Кенка вывел во двор довольно симпатичную, застенчивую, молчаливую девицу, и милостиво познакомил их. Ему необходимо было как-то отделаться от мальчишки, на время, пока он ездит в Найнпорт, чтобы лишний раз убедиться, что Драйвер не обманывает его; и он придумал: предложил Вэлу погулять по городу с его дочерью.

– Никому другому я своё главное сокровище не доверил бы. – Торжественно сказал он, взяв в обе свои ручищи узкую вялую ладошку своей дочери. – Но ты, Вэл, оправдаешь моё доверие, я в этом уверен! Погуляйте, сходите в церковь, развлекитесь. Дурного я от вас не жду.

– Можете на меня положиться! – Весело ответил Вэл, счастливый и гордый оказанной честью так, что аж засветился весь. Он, наверное, единственный в окружении графа не боялся его и всецело в него верил. И граф, известный своей жестокостью, мстительностью и злобой, не терпевший малейшего признака фамильярности, был так тронут этой мальчишеской верой и влюблённостью, что относился к Вэлу почти мягко. Во всяком случае, многое ему спускал. Мальчишка осмеливался даже шутить с ним и порой дерзить, но при там его неизменная почтительность и даже благоговение смягчали суровое сердце графа, и он прощал ему даже дерзости. Оставив ненужного свидетеля в Лосином Углу, граф помчался в Найнпорт. Он знал, что Драйвера там ещё нет, но и не собирался с ним встречаться. Ему нужны были или Барр, или Гестен, и последний – предпочтительнее. Барр, эту гнусную ведьму, граф боялся, бесился из-за этого, так как бояться бабы ему было вдвойне противно, и ничего не мог поделать: Барр была реально сильна. Кенка был один из тех, кто напал на кортеж Лары Ол Таэр и перебил людей и эльфов, сопровождавших её. Он очень хорошо помнил, на что была способна эльфийская луа, и при воспоминании об этом у него до сих пор противно сжималось что-то внутри. И так же хорошо он помнил, что победить эльфийскую ведьму смогла только Барр.

И как она это умела?.. В Белозёровке граф решил поменять коня, остановился возле постоялого двора, отдал необходимые распоряжения, вошёл внутрь, и вуаля! Ведьма тут как тут, сидит за лучшим столом, с кислым видом жуя какую-то траву. В своём показном благочестии Барр переплюнула даже его самого. Кенка соблюдал все посты, Барр же постилась всегда. Вот и сейчас она угощалась квашеной капустой, водой и чёрным хлебом, сука постная. Кенка, который сам так всегда делал, уверен был, что наедине с собой, в своём проклятом особняке, ведьма жрёт от пуза… А может, и нет – вон, какая тощая. Бряцая шпорами и шумно дыша из-за травмы переносицы, Кенка уселся напротив, по-рыцарски, отставив одну ногу и упершись рукой с перчатками в колено. Смотрел, внутренне свирепея, как ведьма, не торопясь, прожёвывает капусту, с омерзительно-благочестивым видом утирает губы – кстати, бледные и узкие, – крестится, потупив змеиные свои зенки, и наконец соизволяет взглянуть на него.

– Не ожидал, – фыркнул Кенка, – увидеть ваше гадючество прям здесь.

– Не сомневаюсь. – Барр чуть приподняла то место над левым глазом, где теоретически должна была быть бровь. По европейскому обычаю, считающему вид женских волос грехом, Барр брила волосы надо лбом, и полностью выщипывала брови. – Я давно устала удивляться вашей спеси и ограниченности.

– Ты поосторожнее, ведьма! – Потемнел лицом Кенка.

– А то что? – С величайшим презрением поинтересовалась Барр, и Кенка стиснул челюсти так, что желваки заходили и явственно скрипнули зубы.

– Ты что-то хотел узнать?

– Да. Я хотел уточнить… ты видела дохлого щенка Лары?

– Видела. – Не моргнув глазом, сообщила ведьма.

– И что ты с ним сделала?

– Ничего. Его сбросили в колодец.

– Не верю! – Кенка аж нагнулся к ней, и Барр тоже потемнела лицом. Она не переносила, когда кто-то нарушал дистанцию между нею и остальным миром.

– Что бы ты, да не сделала из него какую-нибудь свою некромантскую мерзость?!

– Это оказалось невозможно. – Холодно сказала Барр, глаза вспыхнули от ненависти. Давней, лютой ненависти. – Эта тварь, эта его поганая мамаша, что-то наложила на него. Какое-то эльфийское… какие-то эльфийские чары.

Кенка слегка расслабился.

– И как он сдох?

– А ты как думаешь? – Скривилась Барр. – Вы развлекались с ним неделю. Странно, что он столько-то протянул.

– Сильный был, тварёныш. – Кенка против воли слегка напрягся, почувствовав приятное щекотание в паху при этом воспоминании. – Красивый, сильный и упорный… А всё равно сломали.

– Не сломали. – Барр, казалось, читала его мысли, и Кенка вздрогнул, впиваясь в неё глазами.

– Если бы сломали, я бы справилась с её чарами. Но он так вам и не сдался. Не по зубам вам оказалась древняя кровь.

– И правильно! – Стукнул кулаком по столу Кенка, и хозяин трактира нервно вздрогнул у себя в углу. Он разговора своих странных гостей не слышал, благодаря простеньким чарам Барр, да и не хотел – больно страшной была эта женщина, которой боялся весь юго-восток, – но судя по выражению их лиц и по их жестам, ничего хорошего там не происходило. Как бы не рассвирепели окончательно! Потому, что когда такие люди приходили в ярость, почему-то страдали в первую очередь окружающие, а не они сами.

– Это королевская кровь! – Просипел Кенка. – То, что сделали с ним мы, это одно. Мы, в конце концов, ему ровня! А вот ты, ведьма, и твой хозяин – совсем иное!

– Теодор Драйвер происходит из древнего рода. – Лицо Барр напряглось, глаза засверкали. – Не менее славного и древнего, чем ваш!

– Древнего?! – Кенка чуть не сплюнул, удержался в последний момент. – Столько поколений шлюх, которые перехерили всякую надежду на чистоту крови – это ты имеешь в виду?! А твой Драйвер?! Все знают, что он давал себя в жопу извращенцу Райдегурду, помои у него в замке жрал, голый в клетке сидел! И это рыцарь?! Это – дворянин?! Та сучка, Диана, его мамаша, отсасывала даже конюхам и пастухам! Если я узнаю, если я только узнаю, что он скрыл у себя сынка Лары, если только узнаю… Помоги ему, дьявол, потому, что я его уничтожу! И ты ему не поможешь, ведьма, и не надейся! – Он встал. – Если со мною только случится что-то, хоть что-то, эльфы узнают, кто на самом деле победил их возлюбленную Лару Ол Таэр, и узнают, как она умерла! И тогда, – Кенка нагнулся, опершись кулаками о стол и с наслаждением наблюдая, как его угроза попала в цель, – ничто не спасёт уже тебя! Ведьма Элодисского леса – её бабка, Барр, и она сильнее тебя раз в двести!

– Вы не бойтесь, миледи, я же с вами! – Вэл протянул руку заробевшей перед перелазом Анастасии. – Ну же! Я, если что, всегда вас поймаю!

– Я не боюсь. – За те двадцать минут, что они гуляли по городку, Анастасия подала голос первый раз. – Только вы отвернитесь.

– Боитесь, что я лодыжки ваши увижу? – Подмигнул ей Вэл. – Да ладно! Мы, на севере, на такие мелочи внимания не обращаем! Моя сестрёнка Софи, та вообще. Она даже Хеллехавнен пляшет, и ещё лучше меня!

– Я не знаю, что такое этот хеле…

– Хеллехавнен – это мужской танец такой. Давайте руку, я не смотрю. – Вэл обаятельно улыбнулся Анастасии, и девушка покраснела и опустила глаза. Осторожно прихватив подол своего унылого одеяния, она аккуратно перебралась по специальной лесенке через ограду – такие ограды были здесь повсюду, от коров и овец, которые иначе забредали на городские улицы и площади и активно и старательно «минировали» их. Девушка быстро одёрнула юбку, и тут Вэл весело подмигнул ей:

– Я видел, я видел!.. – И рассмеялся, и Анастасия, вспыхнув от неожиданности, вдруг поняла, что он просто подшучивает, и сама вдруг прыснула, почувствовав себя с этим юношей так легко и просто! Ей никогда в жизни, ни с кем, так хорошо и просто не было! Даже с матерью, которую она любила просто болезненно-сильно, и до сих пор не отмерла после её смерти. Остаток времени, что прошёл до возвращения Кенки, молодые люди бродили по городку, маленькому, уютному, чистенькому, полному звона капели, оживлённому и весёлому в этот солнечный и тёплый мартовский день. Даже то, что Анастасия очень много читала, а Вэл не читал вообще, как и его отец, и его братья, им не мешало чувствовать себя настоящими друзьями. Вэл изначально готов был найти Анастасию, дочь обожаемого кумира, бесподобной и милой, а девушка впервые в своей жизни чувствовала себя свободно и легко, а главное – «пора пришла», она влюбилась. При полном отсутствии не то, что привлекательных молодых людей, а вообще молодых людей, был ли у неё шанс?.. Ей было семнадцать лет! Кенка, вернувшийся в Лосиный Угол, неожиданно для себя самого обнаружил, что его дочь, во-первых, уже не унылая маленькая девчонка, а во-вторых, весьма и весьма привлекательная особа! После прогулки с молодым Эльдебринком девушка разрумянилась, глаза сияли, губы улыбались… «Надо выдавать её замуж. – Подумал Кенка. – Пора уж! Девчонка-то ничего себе, есть, что предложить женихам… Тем же Эльдебринкам, к примеру… Или Конраду Лефтеру?.. Он недавно овдовел…».

Или Хлорингу?.. – Кенка фыркнул, подумав в первый момент, что идея, конечно, абсурдная. А потом, уже отправившись в сопровождении слуг и Вэла в Сандвикен, задумался. А почему, собственно, абсурдная?..

– Смотри-ка. – Осмотрев Алису, сказал Доктор. – Синяки заживают, как на эльдар или чистокровке. А по виду максимум кватронка… Кто она, интересно? Для Ол Донна слишком мелкая, для Фанна слишком сисястая…

– А кто ещё есть, ну, из нелюдей? – Спросил Гор, которого тоже чрезвычайно интересовала раса Алисы.

– Гномы… но она точно не гном; русалки – но у них рожица сердечком, глаза кошачьи и они невменяемые совершенно… Дриады… Опа! А не дриада ли она? Маленькая, рыжая, гибкая, пахнет вкусно… И понятно, почему дикая такая и злющая – вон, даже на тебя набросилась! Дриады, они ведь прям коты лесные! Буду в городе, посмотрю в книге, точно ли. Вот прикольно! В первый раз е»ал дриаду! – Он фамильярно похлопал Алису по попке, и она сжалась, а Гор с трудом подавил порыв ударить его. – Хэ дурак; он на этой Чушке может такую голду зашибать! Не меньше, чем на тебе. В каком-нибудь обычном борделе хозяин бы жопу ей лизал и пятки целовал, только бы она служила подольше. Повезло вам, Гор, эта Чушка – на миллион одна!

– Ты же их ненавидишь.

– И эту – больше всех! О-О, эта тварь хуже Длинной! И опасная, смотри за пацанами за своими! Я тебе серьёзно говорю. Особенно за Эротом и Аресом. Им ничего не стоит на эту вот, – Доктор схватил Алису за волосы и задрал её склонённое лицо, – рожу повестись. А там и всё, пропал пацан…

– Какую-то ты чушь порешь. – Гор дёрнул Алису на себя и даже чуть прикрыл её собой. – Мои пацаны сроду на Чух не велись, а красивыми рожами их не удивишь!

– Про дичь ты зря! – Доктор жадно облизнулся на Алису, и та оцепенела, почувствовав его похоть. – В обычном мире такие Чушки по цене алмазов идут. Из-за них всё зло в мире: войны, убийства, самоубийства… Мужики от таких дуреют и чего только не творят! Хэ красавчик, что с ними не церемонится! Сколько мужиков он этим спас! Дай-ка, я её…

– Нет. – Гору было плевать, что Доктор подумает, отдать ему Алису своими руками он не мог. – Раз она такая дорогая и клёвая, я сам буду её использовать. Хоть что-то у меня будет дорогое. И собственное.

– Ты смотри, – глаза Доктора злобно выпучились от разочарования, к которым он не привык, – я Хэ скажу!

– Говори. – Фыркнул Гор. – И что? Прикажет мне её выпороть или прикончить; прикончу, да и дело с концом. А ты после этого даже не приближайся ко мне, Клизма проклятая!

– Ты-ты-ты, – начал заикаться Доктор, – ты совсем меня не ценишь, Гор!.. Я, между прочим, сколько тебя спасал?! Да ты вообще только благодаря мне-не жив!

– А я просил тебя об этом? – Прошипел Гор, так сверкнув глазами, что Доктор на всякий случай отступил подальше. Заныл:

– Я-я-я тебя неделю выхаживал после того, как тебя привезли сю-сюда, между прочим. Гости тогда так тебя уделали…

– Я помню, что со мной сделали. – Оборвал его Гор. – И не надо мне напоминать! А что касаемо лечения, так лучше бы ты мне тогда сдохнуть дал!

– Ну, как же, Гор. – Почти нежно произнёс Доктор, протягивая к нему руку. – Ка-как же, зачем?.. Я ведь…

– Лапал меня, как хотел, пользуясь, что я без памяти? – Скривился Гор. Алиса вся вспыхнула, наконец-то поняв кое-что.

– Зря ты так со мной. – Негромко сказал Доктор. – Зря, Гор. Ты был бы со мной понежнее, глядишь, что-то изменилось бы.

– Например? – Вскинул голову Гор, с откровенным презрением глядя на него.

– Тебе совсем на-на меня плевать? – Со странным выражением на лице спросил вместо ответа Доктор. Гор заколебался. Ему захотелось сказать: «Нет, тварь, я тебя ненавижу так, что не знаю, как могу сдержаться и не вломить в твою рожу отвратную!». Но с ним была Алиса, и он помнил, что пока она не в безопасности, он должен быть идеально послушным и правильным. Сказал неохотно:

– Да не плевать мне на тебя. Настроение просто поганое. Не трожь меня пока.

– А что, длинную свою не хочешь сегодня? – Оживился Доктор. – Она прямо как новенькая сегодня, никто не заказал, синяки все сошли! Хочешь, я тебе её прикажу духами натереть?! Эй, Паскуда, длинную причеши покрасивее!

– Да я и так её трахну. – Гор толкнул Алису в ближайшее стойло и прикрыл дверь. Алиса сквозь решётку видела подошедшую девушку и так и впилась в неё глазами. Пресловутая длинная была так хороша, что Алиса чуть не застонала от отчаяния. Себя она не видела и не могла судить объективно; в одном Гор был абсолютно прав: они были настолько разными, что нельзя было их даже сравнивать. Один вид Длинной заставил Алису страдать так, как не заставило страдать даже насилие. Длинная была настолько под стать Гору, такая же высокая и прекрасная, что легко было поверить, будто они созданы друг для друга. По крайней мере, легко для Алисы, просто ослеплённой ревностью. Как она мучилась, пока Гор был с этой Длинной! Даже думать об этом было мучительно, но видеть… Алиса закрыла лицо руками, вся дрожа от невыносимой душевной муки. Ей хотелось закричать, закричать изо всех сил, её трясло. Потом она всё-таки зарыдала – когда подошёл Доктор, и Гор сказал ему, КАК ему нравится Длинная.

– Пахнет шикарно, сиськи так перед глазами подпрыгивают, что у меня крышу сносит. А рост… Меня она всё равно ниже, и тело-то у неё всё равно о»уенное! Вот бы чистокровку поиметь, она, поди, ещё шикарнее, чем эльдар!

– А я ненавижу ихние сиськи. – Скривился Доктор. – Как вымя у коров… Они же этими сиськами своих выблядков кормят! Меня просто воротит, когда я это вижу. Я и молоко никогда не пил, с детства ненавидел… И е»у их всегда только в жопу и сзади, чтобы сисек их не видеть и рож паскудных… Особенно у этой! – Доктор с ненавистью глянул на Марию, стоящую на коленях перед Гором и ублажающую его. – Тварь… Думаешь, она сломалась?.. Ни фига! У неё зенки так и горят, чистая волчица! Выберет момент и покалечит кого-нибудь, я тебе говорю! Я бы её бил, тварь, каждый день, пока не обоссытся, с утра, профилактически. Чтобы не оставалось сил и времени на паскудные мысли!

– Не смей её калечить. – Напомнил Гор. – За неё полтинник дают, для Чухи это рекорд. Остальные по десять, самое большее, идут! Ни рожу, ни тело не калечь!

– А ты не о себе печёшься? – Хитро осклабился Доктор.

– И о себе тоже. – Равнодушно сказал Гор. – Мне она нравится больше других! Чего это я себя такого удовольствия буду лишать?

– Смотри, – вдруг заметил Доктор, – у твоей Чушки истерика. Чего это она?

Гор быстро глянул на Алису, с деланным равнодушием пожал плечами:

– Хрен её знает. Она постоянно ревёт. Чё мне, утешать её, что ли?.. Ещё разок кончу, тогда заберу… – Он рывком поднял Марию и повернул к себе спиной. – Раком! И не стой столбом, шевели жопой!

– Сдохнет она. – Сказал вдруг Доктор. – До Привоза не дотянет.

– Кто? – Удивился Гор.

– Ваша Чушка. Вот эта, рыжая.

– С чего?

– Гордая. – Доктор сплюнул. – И с фантазиями… Мои коровы понятия не имеют, что можно иначе жить, и те дохнут. А эта, она ведь того, воспитанная и деликатная. Книжек наверняка начиталась, возомнила о себе… Или порешит себя, или от тоски сдохнет. Туда и дорога… Мир чище станет!

Гор так глянул на него при этих словах, что если бы Доктор перехватил его взгляд, ему было бы, на что срочно донести Хозяину. Но тот был так увлечён подробностями того, что делал Гор с Марией, что не видел больше ничего вокруг.

Алиса просто оцепенела после этого разговора. Она пыталась доказать себе, что Гор так говорит, чтобы скрыть их чувства; но ведь о Длинной он говорит иначе! Длинную он не боится хвалить! Горе, ненависть и ревность захлестнули её с головой. Низко нагнув голову, содрогаясь от рыданий, Алиса переплела тонкие пальчики прижатых к груди кулачков. Меж её ресницами полыхало золотое пламя, губы беззвучно шевелились.

– Кончай реветь! – Грубо дёрнул её Гор. – Пошли! – И потащил за собой. Когда они ушли, Доктор занялся у своего стола мазями, в изготовлении которых был настоящий гений. Помогала ему безгласная и безответная Паскуда; она подавала ему ингредиенты и инструменты, смешивала и следила за подогревающимися смесями. Доктор до того к ней привык, что относился уже, как к ещё одному инструменту. Ему в голову не приходило, что за три года она стала разбираться в мазях, примочках и лекарствах не хуже него самого, а если бы кто-то сказал ему об этом, он бы долго ржал. Чуха?! Лекарь?!!

Почувствовав, что по ноге что-то ползёт, Доктор, занятый особо деликатным процессом, досадливо дёрнул ногой и потёр одну о другую; тут же последовал укус. Одновременно с этим раздался пронзительный визг со стороны бассейна, где стояли на коленях и ждали своей участи Чухи. Доктор повернулся и тоже заорал: по нему лезли двухвостки, река двухвосток… Дико завопив, он затряс головой: двухвостки были уже в ушах и волосах. Он бросился в бассейн, где уже была Мария, которую тоже атаковали насекомые, все, как одно, взрослые, огромные, жирные.

Гор об этом не знал. Его ни пауки, ни двухвостки не тронули; Алиса так его любила, что не в состоянии была причинить ему вред, даже теперь, когда была так им оскорблена и пережила такую боль. Она так рыдала, что Гор завернул к своему излюбленному колодцу и присел на его край, удерживая вырывающуюся Алису.

– И что случилось? Ну, что, солнышко?.. Что ты плачешь?

– Вам же плевать! – Содрогаясь совсем по-детски, с искривившимися губами, выпалила Алиса. – Вы же так были заняты!!! Я же постоянно реву!!!

– Солнышко…

– Замолчите! Не называйте меня так… Я ведь никто… Я ведь не ваша… Длинная!!!

– Да ты что, опять ревнуешь, что ли? – Понял Гор. – С ума сошла? Да я нарочно так с нею… Чтобы на нас с тобой не подумали! Вы такие разные, ты и она, что не можете обе одинаково нравиться! Понимаешь?

– Конечно! – Задрожала Алиса. – Конечно, понимаю! Я ведь всё рано не такая, как она! Я маленькая, и сиськи у меня не такие, и всё не такое, и…

– Да ты в сто раз лучше! – Встряхнул её Гор. – Ты самая прекрасная девочка, какую я только видел… Ты самое… самое…

– Вы врёте!

– Прекрати!

– Вы врёте!!! – Алиса вновь разрыдалась. – Я смотрела на ва-а-ас!!! Я… на вас… смотрела-а-а!!! Я вас… видела-а-а!!!

– Прости! – Гор представил себя на месте Алисы, и только теперь понял, что заставил её пережить. – Прости, маленький человечек, я не подумал, что ты смотришь…

– Конечно-о! – Стонала Алиса. – Как вы могли обо мне думать, когда у вас… у вас… была Длинная-а-а!!! Фу!!! Я вас… ненавижу! Ненавижу-у-у!!!

– Я сам себя ненавижу. – Вздохнул Гор. Алиса всё ещё вырывалась, но уже не так активно, она словно приглашала его: успокой меня, ну же! И Гор успокаивал, легко ломая её сопротивление и прижимая к груди, вынуждая мочить слезами свою светло-серую рубашку.

– Есть большая разница между моим отношением к ним и к тебе. – Шептал он, когда Алиса притихла. – Их я могу, а тебя хочу. Клянусь, солнышко, что когда мы вырвемся отсюда, я не прикоснусь ни к одной чу…девушке, кроме тебя! Я по горло нелюбимым телом сыт. У меня только ты будешь, больше никого. Обещаю тебе, солнышко.

– Зуб даёте? – Всхлипнула Алиса, и Гор усмехнулся с облегчением:

– А то! Ну, что? Всё? Ты успокоилась? Ты меня простила?..

– Вы же знаете, – вновь всхлипнула Алиса, – что я вас люблю! Даже теперь люблю! Я вам всё-всё прощаю… Не могу не простить… не могу!!! Но мне было так больно… так больно!!! Не заставляйте меня больше смотреть на вас и другую, пожалуйста, не заставляйте!..

– Не буду! – С облегчением пообещал Гор. – Я сам… сам на себя сейчас так зол, что слов нет! Подожди меня, я еды возьму.

Оставив Алису на колодце, Гор пошёл на кухню, чтобы взять еду для Садов Мечты. Горбунья вновь была одна, напевая что-то довольно приятным голосом, резала морковь. Весело кивнула Гору:

– Здорово, великан! За вкусняшками?

– Да. – Коротко ответил Гор. – Что есть?

– Морковки могу дать, варенья крыжовенного, крекеров… Вина ещё. Чего хочешь?

– Всё хочу. – Гор смотрел, как она собирает корзину. – А ты тоже с фермы?

– Поначалу да. – Охотно ответила Марта. – А как стало ясно, что я уродка, меня сразу сюда, в замок привезли, чтобы прислуживала. Повезло мне!

– Да. Повезло. – Согласился Гор. – И ещё как. И так и живёшь в замке?

– А где мне ещё жить? Кому я нужна?

– Скажи… Это правда, что полукровок ненавидят?

– Правда, великан. В городе, когда за продуктами хожу, могут и яйцами тухлыми закидать, и в канаву спихнуть, и все проклинают. Хотя замка-то они боятся, боятся в открытую выступать.

– А из замка только в город можно выйти?

Она быстро взглянула на него.

– Нет… Там две дороги. Одна в город, по скале, а вторая – в деревню, над обрывом.

Гор не знал ни про обрыв, ни про скалу, он вообще гор вблизи не видел, но пока что переспрашивать не стал. Он выяснил две важные вещи: надеяться на какую-то помощь и убежище вне замка смысла нет, и ещё – что есть шанс скрыться, минуя город.

– А лес вокруг есть? – Спросил он, подумав.

– Под скалой лес и ручей. Но там высоко очень. – Горбунья вновь проницательно взглянула на Гора. – Убиться насмерть можно… На дороге к замку ты, как на ладони.

– А ночью? – Спросил Гор. Марта выпрямилась, сколько смогла, прямо взглянула на него.

– Выбрось это из головы. Понял? Ночью, днём – ты не выйдешь отсюда. Никто не выйдет.

– Но гости же выходят. – Дерзко сказал Гор.

– Так то гости. Ты же не гость.

Гору вдруг стало аж жарко в груди. Он понял, как выйти! То есть, не понял, но идея возникла, сама собой, поселилась в голове и стала ворочаться, оформляясь. Гор отнёс еду в Конюшню и Девичник, и вернулся в Приют. Там были только Арес, Янус и Локи – Эрота и Ашура кто-то заказал. Их часто брали вместе, из-за контраста между белокурым и синеглазым Эротом и жгуче-чёрным Ашуром.

– Чё, Чушку-то уже можно? – Спросил Локи, жадно глядя на Алису.

– Нет. – Сухо сказал Гор, толкая Алису в стойло и протягивая ей напиток в глиняной бутылке:

– Вот твоё лекарство, дура. Пей давай!

– И долго? – Скривился Арес.

– От вас зависит. Не тронете – дня через два очухается совсем. А если какая сволочь, – Гор в упор посмотрел на Локи, – сейчас её попробует потрахать, жить нам без Чухи до нового Привоза.

– А чё ты сразу на меня смотришь? – Обиделся Локи. – Чё я у тебя чуть что, так крайний?!

– А ты подумай, убогий. Может, сообразишь чего. Жрать пошли!

– Слушай, – сидя за столом, сказал Арес, – а она соблазнительная, эта Чушка. Маленькая, но со всем, что надо! Как-то муторно здесь сидеть и смотреть на неё, а трогать не моги.

– Потерпишь.

– Да это-то понятно… А помнишь, мы о чём с тобой говорили?

Гор быстро глянул на Локи и Януса.

– Помню.

– Хэ-то здесь?

– Нет. – Гор ещё больше помрачнел. Он успел узнать у Доктора, что Хэ нет, и вернётся тот не скоро… Освобождение откладывалось, и в сердце Гора копился страх за Алису. Сколько он ещё сможет её оберегать? День? Два?

В течение дня Приют купался, занимался своим телом, Арес и Гор боролись, как делали это для гостей, только без грязи, под азартное улюлюканье и крики остальных, играли в нарды, потом они вновь сели ужинать. Гор приказал Янусу покормить Алису, отнести ей варёные овощи и творог, а остальные сели за стол, на который Гор выложил пироги, такие же варёные овощи и мочёные яблоки. Вкусное он припрятал для Алисы, чтобы покормить её ночью.

– А помните, – вдруг сказал Локи, – как мы позапрошлую Чуху собакой сделали? Хвост ей в жопу вставили и палку носить заставили? Ржачно было, а?! Давайте эту заставим! А то валяется просто так, толку-то от неё… Дохлятина мелкая.

– За такую спасибо скажи. – Хмуро буркнул Гор. – Жри, мойся и спать ложись, а то я из тебя самого собаку сделаю.

– Нет, а чё? Она же не сдохнет от этого.

– Заткнись! – Гор встал. – Я здесь решаю, кто кем будет, и кто от чего сдохнет! Спать, огрызок!

Локи в бассейне что-то тихо говорил Янусу, но Гор не стал прислушиваться. Жалуется, конечно. Хрен с ним. Локи не мог получить удовольствие, не мучая при этом жертву, как и многие гости, и Гор считал, что в Приюте он не нужен. В стражу, в Галерею, куда угодно, но из Приюта его нужно убирать. Пассивный и себе на уме Ашур находился под полным его влиянием, и на пару с Локи готов был реализовывать все его фантазии, но без Локи был вполне нормальным, с ним можно было разговаривать. Гор ждал только Хэ, чтобы обсудить с ним это. По-настоящему зла Локи он не желал, и собирался порекомендовать его в стражу – там такому мерзавцу было самое место.

Но ещё Гор знал, насколько Локи упорен и хитёр. Если он решил, что Алиса должна изобразить собаку, ей придётся это сделать… Вот только Гор не мог этого допустить.

И Алиса ночью категорически заявила, что собакой не будет.

– Довольно и всего остального. – Дрожа, храбро прошептала она. – Есть вещи, которые я никогда не стану делать, то, что я могу. Я не стану унижаться, ни за что! И вы не станете просить меня об этом, если меня любите!

– Не стану. – Согласился Гор. – Я тебя понимаю. Такая маленькая, и такая храбрая! Не бойся, я тебя не дам унижать.

– Но если не получится, не надо меня спасать. – Попросила Алиса. – Не надо рисковать ради меня. Я сама так решила и всё-всё вытерплю.

– А если бы это я был на твоём месте, – подумав, спросил Гор, – ты вытерпела бы? – И Алиса не смогла ответить.

Когда до Дрэда дошла весть о том, как Гарет Хлоринг разом настроил против себя Эльдебринков, он долго и со вкусом смаковал эту новость наедине со своим секретарём.

– Кто бы мог подумать, что он такой болван! – Веселился Дрэд. – Нет, в самом деле! Я не ожидал от него, по молодости лет, ни большого ума, ни какой-то опасности моим планам, но чтобы мальчишка был настолько туп… Видно, и правда, время Хлорингов на этом Острове ушло. Что ж, девушки, бывает, умирают… Да, да. А бывает, и не умирают, живут, здравствуют и выходят замуж… за того, за кого следует. Ты бы женился на бастардке? А?

– Женился бы. – Спокойно ответил секретарь. – Если бы за ней давали хорошее приданое, я сам не был бы доминиканцем, а её родня – настоящая родня, естественно, – была бы мне полезна.

– Похвальное здравомыслие. – Кивнул Дрэд. – Да, да… настоящий швейцарец!

Глава восьмая: Кира

Утром Гор убедился, что Локи вчерашнего намерения не забыл, и у них вышла крупная ссора. Спас и его, и Алису вернувшийся с утра Эрот. В разгар ссоры, когда Алиса стояла, стиснув руки и прижав их к груди, и низко опустив голову, полная решимости умереть, но не унизиться, Эрот спросил:

– Эй, Чуха, а ты собаку видала хоть? – И Алиса помотала головой.

– Да не беда! – Обрадовался Гор. – Локи тебе щас покажет! Локи, живо на карачки и тявкай!

– Я чё, Чуха? – Обиделся Локи.

– Ты будешь Чухой, урод, если с этой раньше времени что-то случится! – Прошипел Гор. – А после Привоза я тебя в Галерею отправлю, скотина!

– Ты из-за этой Чухи совсем озверел! – Рявкнул Локи, и все замерли.

– Ты без неё меня достал. – Сквозь зубы огрызнулся Гор. – Совсем достал, ты понял? Сколько раз я говорил, а ты плевал на мои слова?! Я вам эту Чуху замутил, когда ты всех подставил, козлина тупой! И меня первого, урод! Тридцать плетей из-за тебя, огрызок – и я тебе их ещё не простил!

– Это случайно вышло! Ты сам их бьёшь!

– И что?! Хоть одна сдохла после этого?! Возьми розги, выпори, и после солью посыпь – от этого ни одна ещё не сдохла, а больно так, что аж визжит! Чего тебе ещё надо, урод?!

– Она отказывается приказ выполнить!

– Она собак в жизни не видела! Забыл? Она особенная, жила взаперти, ни черта не видела. Оставь её в покое!

Близилось время, когда кого-то из них могли вызвать для гостей; для каждого был свой сигнал. Чаще всех вызывали Эрота, Януса и Ашура, иногда вместе, иногда по отдельности. Но в этот день совершенно неожиданно вызвали Гора.

– Опа! – Едва он вышел, потёр руки Локи. – Чуха, ты моя! Иди-ка сюда…

– Эй, – недовольно окликнул его Арес, – ты это, поосторожнее! Поаккуратнее! Сам видал, какая она дохлая.

– Да ничего с ней не будет. – Локи рванул Алису за волосы на себя. – Я из неё всю её учёность-то выбью. ТЫ, говорят, учёная, а? Читать, писать умеешь?.. Поди, умной себя втихушку считаешь?! Я тебя научу всему, чё надо, тварь мелкая!!!

Гора заказал постоянный гость Садов Мечты, требующий, чтобы его называли Гелиогабалом. Приходил он раз в два месяца, и всегда с рыжим мальчишкой лет пятнадцати. Сам он никогда ни к кому не прикасался, в том числе и к мальчишке, и не позволял, чтобы прикасались к нему. Гор к нему единственному приходил без маски, но сам Гелиогабал, и его мальчишка всегда были в масках.

Мальчишка Гора боялся, но, похоже, именно это Гелиогабалу и нравилось. По его приказу Гор проделывал с ним всё, что только можно было, а Гелиогабал самоудовлетворялся под сутаной, как он считал, незаметно, и без конца трепался о грехе. Именно он каждый раз, уходя, давал Гору один-два золотых дуката. У Гора уже накопилось их довольно много. Он не знал цены деньгам, вообще плохо представлял себе, что это за хрень такая, но монетки были красивые, и он их прятал. Поменяв один золотой на скромные объедки, он не понимал, что совершил крайне убыточную сделку. На один дукат в те дни можно было купить приличного, хоть и не боевого, коня, хорошую дойную корову, табунок коз или овец, дом в деревне… А на ту сумму, что уже накопилась у Гора, можно было купить лавку в городе и открыть свою торговлю, только он этого не знал.

Гелиогабал, как всегда, предавался слово и рукоблудию, но сегодня Гор вообще его не слушал. Мысли его были с Алисой. Он и надеялся на то, что Арес и Эрот за неё заступятся, и холодел от ужаса при мысли, что ей всё равно придётся рано или поздно вытерпеть от Локи. В какой-то момент он глянул на мальчишку, делающего ему минет, и чуть не вздрогнул: у него были такие же рыжие волосы, и такая же узкая спина и сливочная кожа, как у Алисы. Гор с новым интересом глянул на Гелиогабала, впервые обратив внимание, что тот довольно строен, и что волосы у него, хоть и намного короче, чем у Гора, тоже чёрные и разделены на прямой пробор. У него аж похолодело в груди, но потом он сообразил, что Гелиогабал слишком невысок – Гору он едва доставал макушкой до плеча. А как бы всё срослось!

Когда прозвучал первый удар колокола, возвещавший, что гостям пора заканчивать и начинать сборы, Гелиогабал, как всегда, протянул Гору две золотые монеты.

– Возьми, сын мой. – Гелиогабал вдруг задержался, уже отправив мальчишку в альков, где они мылись и переодевались. – И не относись к деньгам с таким пренебрежением. Это сила, которая правит всем миром. Золото всемогуще. Оно стирает все препятствия и открывает любые двери.

– Не все. – Скривился Гор. Ему казалось, что Гелиогабал имеет в виду больше, чем говорит, но тревога за Алису мешала ему мыслить так же быстро, как обычно. А тот вдруг – чего не делал никогда, – коснулся его руки и тихо произнёс:

– Все, сын мой, все. Просто для очень крепкой двери нужно больше золота, вот и всё. И рука, которая откроет дверь, если вложить в неё золото.

Гор сжал в кулаке монеты, глядя в глаза, таинственно мерцающие в прорезях маски.

– А зачем ты мне это говоришь? – Спросил прямо. Гелиогабал отстранился:

– Меня задело то презрение, с которым ты берёшь моё золото. Ты не прав, сын мой, ты не прав. – Он вновь погладил его плечо. – Во многом не прав. Подумай о том, как ты живёшь. Подумай о грехе, в котором ты погряз, подумай… О двери, которую Господь держит для тебя открытой… Пока не поздно.

– Да что вы. – С презрением возразил Гор. – Я обожаю свою жизнь.

Он мог остаться здесь, в роскошном будуаре, допить вино, доесть изысканное угощение, выспаться в мягкой постели, но Алиса была одна и уже очень долго, и он поспешил к ней. Его аж морозило от напряжения и волнения, он знал, как бежать! Во всяком случае, идея оформилась почти полностью. Он хотел ещё обсудить её с Алисой – он очень ценил её мнение, – но в целом уже был уверен, что это может сработать. Это была такая новая для него мысль, совершенно новый уровень, на который он неожиданно для себя вышел, что его захлёстывала эйфория от самолюбования, гордости собой. На волне этой эйфории он влетел в Приют, мельком увидел Алису на своём месте, и бросился в бассейн. И тут же почувствовал напряжение, возникшее с его появлением. Локи и Ашур тут же отправились на кольца, а Арес встал на краю бассейна, виновато глядя на Гора. Ледяная игла страха прошила Гора насквозь. Неужели в его отсутствие они что-то сделали с Алисой?! У него всё оборвалось внутри; такого ужаса он не испытывал никогда в жизни. У него даже ослабли на какие-то мгновения ноги, он чуть не ушёл под воду, но это дало ему возможность совладать с собой и спросить довольно резко, но нормально:

– Что вы опять накосячили?

– Гор, – пряча глаза, сказал Арес, – я думал, до утра как-то всё… Но раз ты пришёл…Я, это, смотрел сначала за ними, и запретил им собаку из неё делать, но потом своими делами занялся, а Эрота заказали, ну, я и просмотрел… Она не кричала, понимаешь? Они ей рот заткнули, верёвкой, ну, я и это… Потом увидел, что они хлещут её, и отнял, но она уже… Ты сам посмотри. Я не знаю, что делать.

Гору было жутко. Он выбирался из бассейна целую вечность, ноги и руки были словно чужие. Подошёл к стойлу Алисы и в первый момент не узнал её. Рот её распух и был окружён страшными кровоподтёками, под обоими глазами легли синяки, тело было в ссадинах, рубцах от хлыста и кровоподтёках, под носом была кровь.

– Я её помыл, – сказал Арес. Гор слышал его словно через вату. – У неё солома в жопке была, я её вынул, но не совсем – она вдруг закричала так, и того… вот такая стала.

Алиса мучительно вздрогнула, и у неё вырвался короткий мычащий стон.

– Вот так всё время. – Сказал Арес. – Дёргается и мычит.

Гор страшным усилием воли подавил готовый вырваться из него звериный вопль ярости и горя. Алиса была жива. Алиса была жива… Это было главное. Её надо было спасти, больше ничего в этот момент его не волновало. Как – тоже было не важно. Он бережно поднял её на руки:

– Я к Доктору. Заночую в будуаре.

– А эти?

– Завтра с ними разберусь. – Гор поспешно вышел из Приюта.

Уже темнело, и он сразу бросился в Девичник. Доктора на месте не оказалось, и Гор вновь едва не закричал от отчаяния. Но тут взгляд его упал на Паскуду. Положил Алису на стол, сказал:

– Эй, ты! Иди сюда.

Девушка подошла и привычно опустилась на колени.

– Встань. – Сказал Гор. – Голову подними и посмотри на меня. Смотри, не бойся. Я знаю, что ты можешь лечить не хуже самого Доктора. Да?

Девушка молча смотрела в пол. Алиса вновь вздрогнула и замычала, и Гор тоже содрогнулся.

– Да не молчи ты, дура! – Вырвалось у него. – Ты можешь говорить, я разрешаю, слышала?! Ничего тебе не будет, клянусь! Да посмотри ты на меня! – Он схватил её за плечи и встряхнул. – Она умирает, слышишь?! Да слышишь ты?!

Девушка молчала, безвольно поникнув в руках Гора. И он опустился на колени перед ней.

– Я знаю, – сказал, чуть не дрожа от напряжения и страха за Алису, – что ты умеешь лечить не хуже Доктора, и знаю, что ты разговариваешь и ходишь, куда хочешь – мне Алиса рассказала. Я не говорил этого ни одной живой душе и дальше не скажу. Чего ты хочешь? Ненавидишь меня – так избей, я не шелохнусь, клянусь! Хочешь, я носить тебе еду буду, потихоньку от Доктора, скажи же, чего ты хочешь, в конце-то концов!!! – Это он почти проорал, стиснув её запястья, и услышал тихое:

– Я хочу, чтоб вы сдохли, сдохли, в муках сдохли все!!!

Замер… и произнёс так же тихо:

– Хорошо. Спаси её, дай мне её вытащить отсюда, я приду, и убей меня, как хочешь. Скинешь потом тело в колодец, никто и не узнает, что это ты. А чтоб тащить было легче, прямо к колодцу пойдём, там и убьёшь.

Девушка отшатнулась от него, зашипела:

– Издеваешься?!

– Нет. – Ответил Гор, глядя так, что она поверила, и так была поражена, что на миг забыла всякое притворство, всякую осторожность:

– С ума сошёл?!

– Полукровки с ума не сходят, тебе ли не знать? – Гор по-прежнему стоял на коленях. – Ты была добра к Алисе, почему не хочешь помочь ей?

– А зачем? – Дрогнула Паскуда. – Чтобы вы и дальше издевались над нею?.. Для неё смерть здесь – благо!

– Как для той девушки, которую ты отравила?..

– Что ты знаешь?!

– Я всё знаю. Ну… многое. С недавних пор. С тех пор, как появилась Алиса, я другой. Не знаю, как тебе это сказать, но я уже не тот урод, который перед тобой тогда в будуаре куражился и думал, что объедками тебя осчастливил. Я изменился, Па… Нет. Не хочу так тебя называть. Я знаю, простить мне всё это нельзя, ну, что я делал. Я и сам себя не могу простить, как мне у вас просить прощения?.. Но для себя я ничего и не прошу, и не жду ничего. Помоги ей, пожалуйста. Её избили, пока меня не было, но больше её никто не тронет, клянусь.

Девушка колебалась несколько секунд, но Алиса вновь застонала, на этот раз чуть слышно, и она быстро склонилась над ней.

– Что с ней делали?

– Меня не было. Я не знаю. – Гор заставил себя встать. – У неё внутри что-то, они пихали ей туда солому и что-то ещё. Я… не знаю.

– Сейчас сюда стража придёт. Они напоследок обходят всё, сам знаешь. Ты вот что… Отнеси её в ту комнату, где её держали. Я запру снаружи, тогда они туда не заглянут. А моя клетка часто открыта остаётся. Быстрее.

Гор больше не спрашивал. Понимая, что она права, подхватил Алису на руки и быстро поднялся в знакомую комнату. Бережно уложил Алису на постель, встал рядом на колени, сжал её руку, горячую, как огонь, вялую, прижал к щеке. Здесь было светло, и Гор хорошо мог разглядеть синяки и рубцы Алисы. Мысль о том, что она вынесла, пока его не было, рвала его душу в клочья. Сердце его билось тяжело и часто, он вдруг почувствовал, что задыхается, что кровь бросилась в голову… Уткнулся лицом в волосы Алисы, спутанные, смешанные с соломой, почувствовал эту солому, и машинально начал выбирать её, бережно перебирая и распутывая кудрявые прядки; руки его при этом страшно тряслись и почти не слушали его.

– Солнышко моё. – Шептал тихо. – Прости меня. Прости меня, пожалуйста. Только не умирай, не бросай меня, пожалуйста, пожалуйста, держись… Я не оставлю тебя больше одну, клянусь, я не брошу тебя больше, только не умирай…

Девушка вошла, с какими-то вещами, тряпками и склянками, и Гор сказал в отчаянии:

– Она такая горячая!

– Это хорошо. – Та склонилась над Алисой, пощупала лоб. – Если горячая, значит, борется. Вот если станет холодная, значит, всё, конец. Вонючка всегда так говорит, а он-то знает. – Осторожно ощупала синяки Алисы, заглянула в зрачки.

– Синяки и ссадины не опасны, мы и не такое выдерживаем. У неё что-то внутри. Помоги мне. – Она осторожно запустила руку, смазав её мазью, внутрь Алисы. – Так… Тут чисто. Посмотрим в попке…

Алиса вдруг содрогнулась и издала короткий вопль боли. Девушка отпрянула от неё:

– Точно! Там что-то твёрдое, возможно, острое… Молись, Гор, чтобы оно не проткнуло ей кишку – если так, то её ничто не спасёт.

Алиса вся как-то неудобно выгнулась, бёдра её мелко дрожали, она часто-часто дышала, и Гор, от ужаса и жалости, больно укусил себя за руку.

– Держи её крепко-крепко. – Сказала девушка. – Если она дёрнется, то можетпораниться сильнее. Держишь?

Гор кивнул, крепко стиснув бёдра Алисы. Та напряглась, застонала долгим, мучительным стоном, затрепетала в руках Гора – но он был слишком силён, и удержал её в совершенно неподвижном состоянии. Девушка извлекла наружу кусочек дерева, сучок, может, случайно попавший в Алису вместе с соломой, может, его засунули специально – кто знает?

– Подожди, не отпускай, я ещё проверю… Нет, ничего нет. Неси её к котлу, промоем, вдруг воспаление какое.

– Как тебя зовут?

– Кира.

– Кира, с ней всё будет хорошо?

– Не знаю. Если за ночь не умрёт, значит, выживет. – Кира ловко, не хуже самого Доктора, наложила компрессы на раны и синяки Алисы. – Если кровотечения внутри нет, если дерьмо в живот не попало, выживет. – Она вытерла лоб тыльной стороной руки. – Ждать надо.

– Ну. – Кивнул Гор. Тоже выпрямился, и вдруг пол бросился прямо на него, и всё померкло. Кира побежала в лечебницу, по запаху нашла в сумерках нужное лекарство, вернулась, влила его в рот Гора и, похлопывая по щекам, привела его в чувство.

– Алиса? – Ещё не до конца очнувшись, Гор уже позвал её.

– Это её так зовут? – Придерживая его, спросила Кира.

– Да. – Гор с трудом, пошатываясь, приподнялся, и Кира уложила его обратно на солому:

– Лежи уже! Я ей снотворное дала, она проспит до утра. И боль уймётся, и синяки спадут. И ты лежи, слышишь?

Гор скорее вынужденно, чем по зову сердца, лёг обратно на солому, которую успела постелить ему Кира. Ему было дурно; он пережил страшный шок, да и вообще всё последнее время жил в страшном напряжении, и теперь платил за это.

– А я думала, только девочки без чувств падают. – Сказала Кира. – Вам-то с чего?

– Ты же лечишь мальчишек из Конюшни?

– Нет. Они отдельно лежат, Вонючка их сам лечит.

– Вонючка? – Гор фыркнул. – А мы его Клизмой зовём.

– Я сама его Вонючкой называю. Про себя. Поговорить здесь не с кем… Девчонки боятся его до смерти. Даже когда его нет.

– А ты?

– Я тоже боюсь. – Призналась Кира тихо. – Я как его палку вижу, у меня всё внутри обрывается. Он постоянно бьёт нас, не важно, виноваты мы в чём, нет ли… Но это не самое страшное. – Кира бережно погладила живот. – Я за ребёночка боюсь…

– Он что, и их бьёт?! – Поразился Гор.

– Нет… – Кира всхлипнула. – Он их смотрит, и если нормальный, отправляет на ферму, а если нет… На глазах матери берёт за ножки и разрывает на части… Или голову разбивает о стену… – Киру затрясло. – Мои деточки родились красивыми, он их не тронул… Но что, если вот этот родится не таким красивым?.. Меня много били, когда я понесла, а от этого можно скинуть, или ребёночек получится слабенький… Ты не представляешь, как мне страшно!

Гор взял её руку, и крепко сжал, не зная, что сказать. Его самого затрясло сильнее. Он всегда презирал Доктора, но после услышанного тот вызывал в нём просто мистический ужас и отвращение. Сам Гор не то, чтобы убить младенца, он его тронуть бы побоялся. Правда, он никогда их не видел… Но помнил маленьких мальчиков с фермы, и чувство, которое вызывали они в его сердце.

– Я никогда прежде не думал, что вы тоже страдаете и всё понимаете. Мне Хэ говорил, что вы тупые, что у вас ни ума нет, ни чувств, как у нас, и я верил. Дурак был… Урод был конченый. Да и сейчас… не знаю. Знаешь, я иногда удивлялся, как ты выживаешь здесь. Ты единственная, кто так долго здесь держится.

– Я сама не знаю. – Вздохнула Кира. – Мне девочек жалко. Я потихоньку от Вонючки им помогаю, чем могу. Боль там снять, намазать чем. А иногда и…

– Да, как с той девчонкой, я догадался.

– А ты что с ней сделал?

– В море кинул. – Помолчав, признался Гор. – Не хотел, чтобы в колодец её… Тошно так стало. А ты не боишься, что Клизма догадается?

– Боюсь. – Призналась Кира, теснее прижимаясь к нему. – Но если я им помогать хоть как-то не буду, не поговорю с ними тихонечко, не пожалею, не облегчу им, что смогу, что с ними будет, с бедняжками, кто для них это сделает?.. Я так за них всех переживаю, так мне их жалко, что в груди больно, и такое отчаяние порой находит, что кажется: сейчас я не выдержу этой боли и умру. Но мне нельзя умирать. Если меня не будет, им станет совсем плохо, совсем!!!

Гор зажмурился. Ему сейчас было больно почти так, как говорила Кира, и так было страшно, и так тошно, что захотелось заорать и разбить руки о камень, но он побоялся напугать Киру и Алису. А ещё он понял, что должен что-то сделать. Как Кира: не умереть, а сделать что-то, как-то что-то изменить, только он пока не знал, что и как, что он может, что в его силах?.. Мечта просто вырваться и зажить счастливо с Алисой вдруг как-то утратила свою яркую и заманчивую прелесть. Как он будет жить и радоваться, зная, что здесь остались Мария и Кира, Эрот и Арес, мальчишки в Конюшне, Доктор и его жертвы в Девичнике?.. Зная, что какого-то из детей, что сейчас носят эти бедные девчонки, Доктор убьёт у них на глазах?.. За грязным окном вновь свирепствовала буря, стёкла мелко дрожали. Тучи неслись по небу так быстро, что луна то и дело ныряла в их разрывы и вновь появлялась в считанные минуты.

– Раньше мне куда проще жить было. – Наконец заговорил Гор. – Раньше я не знал, что можно по-другому; мне говорили, что так надо, и я верил. Не любил свою службу, но служил исправно. Иногда даже думал, что когда войду в Семью, смогу что-то сделать, чтобы что-то изменить…

Кира вдруг как-то заёрзала, засопела, потом сказала:

– Прости, Гор, но в Семью ты не войдёшь.

Гор напрягся, внутри стало горячо и страшно.

– Почему?

– Они ведь не обращают на нас внимания, Вонючка и Хозяин, говорят обо всём прямо при нас. Недавно они о тебе говорили.

– Хэ здесь бывает?..

– Да. Редко, но бывает. Сам смотрит девочек, которых привозят отдельно, для каких-то… особых удовольствий. И когда Алиса здесь была, он заходил посмотреть на неё.

– И что они говорили?

– Что тебя пора убить.

Гор резко сел, и Кира привычно съёжилась, прикрывая живот, но Гор не смотрел в её сторону. Он смотрел на луну в тучах, такой же бледный, как она. Хрипло спросил:

– Это точно?

– Да. Они говорили о том, как ты стараешься, чтобы попасть в Семью, смеялись над тобой. А потом Хозяин сказал: «как ни жаль, а придётся убить его. Дальше его держать нельзя. Да и Аякс ждёт-не дождётся, когда сможет закончить с ним то, что начал». А Вонючка сказал: «А может, всё же взять его в Семью? Смешно же будет, если он будет на тебя работать!». Хозяин согласился, что это будет смешно, но сказал… непонятное. Он сказал: «Щенок и так почти не подчиняется; выпусти его наружу, и он тут же освободится. Да и красноглазые только того и ждут». А ещё они говорили о том, что тебя кто-то ищет.

– Кто? – Вяло спросил Гор.

– Не знаю. Вонючка сказал: «Папаша ничего не нашёл, и он ничего не найдёт». А кто он, я не поняла.

Гор молча рухнул обратно на солому. Отчаяние было глухим и чёрным, как эта ночь… Удивительно, но он и не удивился нисколечко, и в то же время испытывал чувство искренней и почти детской обиды. Сколько стараний, унижений, жертв! И он даже лёгкой смерти не заслужил?! Значит, его ждёт Аякс?! А он старался и из кожи вон лез… Идиот!!!

– Ненавижу дайкинов. – Произнёс сквозь зубы. – Грязные, вонючие твари… Подлые и поганые… И хуже всех моя дайкина-мамаша! Если бы она не е»алась с эльфами, я бы не родился, и ничего бы не было!

– Мне жаль. – Голос Киры звучал участливо. – Правда, жаль. Похоже, ты умрёшь даже раньше меня.

– Себя пожалей. – Сквозь зубы сказал Гор. – Я ещё не умер.

Черногорск, 16 декабря 2017 года

Часть вторая: Элодисский лес.

2.

Я и не подозревала, что история моя окажется такой длинной! Я столько бумаги уже истратила, столько перьев сточила и выбросила, но даже к середине ещё не подобралась. Зато время летит незаметно, и ожидание моё стало легче. А главное – меня захватило это погружение в моё прошлое. Сначала мне казалось, что писать про то, что когда-то происходило с нами, будет тяжело, и это действительно, нелегко, но так завораживает меня саму! Сначала мне казалось, что я не вспомню никаких подробностей, так давно это было… Но чем глубже погружаюсь я в книгу, тем отчётливее проступают самые мелкие детали, запахи, оттенки, звуки… Даже ползущая по стеклу божья коровка, которой давным-давно и след остыл, в моей памяти ползёт и потирает усики, как живая. И она и есть живая… Сказал же кто-то, что пока нас помнят, мы живы. Мы – живая память прошлого, такого ещё близкого, и уже такого безвозвратного! Мир принадлежит юным, будущее – детям… А нам принадлежит прошлое. Мы ещё здесь, мы ещё любим, ещё живём, ещё строим планы, ещё надеемся, и всё же мы – уже отчасти то, что ушло. Наши дети сидят сейчас у камина, головами друг к дружке, что-то горячо обсуждают, то и дело взрываясь весёлым смехом, и мне кажется, что настоящие – это они… А настоящие мы остались в прошлом, когда были вот такими же, лёгкими на смех, на слёзы и на любовь.

А на самом деле-то, о чём я?.. Разве не меня ждёт такое счастье, что голова кружится, стоит только подумать об этом?! Мне кажется, что я вынырнула сейчас из омута, в который превратилось всё, что мы пережили, и мне даже как-то странно видеть вокруг себя нечто совсем иное. Своих героев в этот раз я оставила в самый чёрный час их жизни, но не зря же говорят, что ночь темнее всего перед рассветом?.. Вот только не все они дожили до него, и мне сейчас хочется просто посидеть и вспомнить их, погоревать о них немножко… Я так давно этого не делала. Вспомнить всех, всех – тех, кого до сих пор помню, о ком тоскую, и память о ком во мне никогда не умрёт.

Глава первая: Найнпорт

В Найнпорте, городе на юго-востоке герцогства Элодисского, удивительным образом переплетались нищета и роскошь, эльфийская красота и человеческие трущобы. Построенный на руинах эльфийского Дариала, столицы Дуэ Сааре, уничтоженной драконами, Найнпорт, Ночные Врата, был неповторим, отвратителен, прекрасен, удивителен и уникален. Эльфы когда-то создали его прямо в скале, обработав её естественные уступы и неровности и превратив их в улицы и площади. Эльфийские мостовые и лестницы сохранились по сей день, не подвластные ни человеческому разгильдяйству, ни времени, сохранились и части эльфийских построек, любимых эльфами Дуэ Сааре аркад, кариатид и гротов. Благодаря тому, что барон Драйвер не стремился к процветанию своего титульного города, напротив, прижимал налогами и поборами, а так же тому, что большие торговые корабли, не желая платить барону огромную пошлину, предпочитали Ашфилд, Элиот и Клойстергем, Найнпорт стремительно беднел и с каждым годом ветшал, но пока держался, по большей части за счёт контрабанды, рыбной ловли и охоты на морского зверя: китов, тюленей, котиков и моржей, за которыми найнпортские промысловики ходили аж до самого Длинного Фьорда на севере. Издали, особенно с моря, город казался неповторимо-очаровательным благодаря прилепившимся к скалам домам, остаткам эльфийских построек с ажурной резьбой и светлому цвету местного камня. Внутри было похуже, мягко говоря. Места на скальных уступах было мало, и дома росли ввысь, срастаясь верхними этажами с домами напротив и превращая улицы в длинные, тёмные, зловонные тоннели. Из окон верхних домов можно было запросто выйти на крыши нижних, и здесь частенько возникали лавочки и харчевни. Улицы, проулки и тупики Найнпорта подчинялись не строгому плану, а прихотям скалы, на которой он был построен, и превращали город в непостижимый лабиринт, полный ловушек в виде тупиков, обрывов, лестниц, балконов и просто арок в никуда. Где-нибудь в узком проулке меж двумя высокими домами можно было вдруг обнаружить лестницу вниз, которая, спускаясь меж двух глухих стен, в полумраке могла вывести на нижнюю улицу, а могла и завести в чей-нибудь глухой дворик, где на неосторожного путника могли броситься злобные сторожевые псы. И даже те, кто жил здесь всю жизнь, хорошо знал только свой район, ну, от силы соседний, но блуждал в чужом.

Эту особенность своего города удачно использовала Жанна Стерн, которая как-то неосторожно попалась на глаза кватронцам барона. Эти его кватронцы, эта его любовно подращённая сволота, три десятка высоченных, холёных, безжалостных подонков, которых сам барон звал своей Семьёй, самым настоящим образом терроризировала город. Время от времени кто-то из них, обычно всей десяткой, во главе с вожаком, отправлялись в Найнпорт, поразвлечься, и не отказывали себе ни в чём. На рынках и в лавках они брали всё, что понравится, а что не нравилось, могли разбросать, разбить и даже поджечь. То же самое происходило и с людьми – их могли избить, изнасиловать, убить, поглумиться – и порой и то, и другое в раз, и ни пол, ни возраст для бывших рабов Садов Мечты значения не имели, так же, как и место: не раз они ловили и насиловали женщин и подростков прямо на людных улицах, провоцируя очевидцев.

Жанна попалась на глаза одному из главарей десятки, здоровенному полукровке, ветерану – ему было уже под тридцать, он успел заматереть и совершенно утратить всякие совесть и жалость на службе барону, – на рынке у городских ворот. Собственно, Жанна там отиралась вот уже пять лет, продавала всякую мелочёвку вроде ниток, иголок, кресал, напёрстков, оселков и тому подобного, но только в эту зиму гадкий утёнок с голенастыми коленками и длинными руками, чьи тощие запястья торчали из любого платья и любой куртки, вдруг оформился в стройную длинноногую девушку с приятными округлостями в нужных местах. В первый раз она от Вепря – так звали главаря, – сбежала. Соседи по рынку говорили ей, чтобы она не возвращалась, но девушке жаль было оставлять прикормленное место, приносившее семье небольшой, но стабильный доход. Она уже трижды была вынуждена удирать от Вепря по запутанным улочкам Найнпорта, и лёгкость, с которой ей это удавалось, вскружила девушке голову. Но Вепрь был кто угодно, но не дурак. Драйвер и Сады Мечты вытравили из него всё человеческое, извратили его натуру, но дураком не сделали. Иначе он не выжил бы и не стал тем, кем стал! В первые разы он сразу же забывал о наглой девке, но в третий раз она уже его зацепила, и сегодня он ехал с определённой целью: поймать наглую тварь. Выяснив, что девушка на рынке, он организовал облаву по всем правилам, перекрыв все четыре выхода с рынка.

Жанна, заметив конных кватронцев и их вожака, споро скатала покрывало с товаром – в первый раз столько добра пропало у дурочки! – и отдала на хранение соседке, и только после этого попыталась, прячась за прилавками, смыться с рынка… Но вовремя заметила всадника и бросилась к другому выходу. И заметалась по рынку, ускользая от охотников, выкрикивающих глумливые обещания, улюлюкающих и веселящихся от души, в панике видя, как отворачиваются и спешно собираются люди, ещё недавно такие радушные, приветливые, и начиная понимать: всё, она попалась. Охотники ещё погоняли её по рынку, так, для забавы, пока она совершенно не выбилась из сил, и не прижалась к какому-то прилавку, с горящим лицом, с бешено колотящимся сердцем, на дрожащих от усталости и страха ногах, с холодком ужаса в животе. Вепрь неторопливо подошёл: огромный, на полторы головы её выше, с красными огоньками в глазах, взял её за горло, и Жанна, помертвев, тихонько простонала:

– Мамочка…

– Вот и попалась, Чуха. – Хрипло сказал он. – Не ссы, дура, я добрый. Я всего раз тебя трахну. И он – всего разок. И они – всего по разу.

Кто-то сзади разрезал юбку Жанны от пояса до самого низу, стиснул ягодицы. Все остальные охотники собрались вокруг, больно лапали девушку, награждали шлепками и тычками, больно выкручивали грудь. Те посетители и торговцы, кто остался на рынке, старательно делали вид, что не только не видят, как на прилавке с дорогими тканями насилуют девушку, но и не слышат ни криков о помощи, ни визга, ни болезненных жалобных стонов. Кто-то стискивал зубы в бессильной ярости, кто-то молился про себя, но не вмешался никто. И только когда Вепрь и его кватронцы, побродив ещё по рынку, в надежде, что кто-нибудь спровоцирует их на новую забаву, ушли в ближайший трактир, Жанну подняли – всю покрытую синяками и кровоподтёками, в разорванной одежде, со слипшимися от спермы волосами, – и, прикрыв, отвели на улицу, где жили её родители. Там и оставили на мостовой, не решаясь взглянуть в лицо её отцу. Жанна так и сидела, где её оставили – от пережитого она повредилась рассудком. Во что бы её ни одевали потом родные, она норовила распороть себе подол, как ей распороли тогда на рынке, и в таком виде отправиться в город, выбирая самые людные места. Даже когда стал всё сильнее выпирать живот. Родами Жанна умерла, вслед за этим умер отец, который так и не перенёс позора. А младенец, мальчик, выжил – маленькое, ненавидимое родной бабкой существо, отчаянно цепляющееся за свою ненужную никому жизнь.

Гарету пришлось проявить изобретательность, чтобы, огибая дельту Фьяллара, избежать посещения Элиота и королевы. В Ашфилде «Единорог» встал на якорь, чтобы набрать свежей воды и оранжерейной зелени, и через бухту Гарет, не отрываясь, смотрел на далёкий Найнпорт. Когда-то, до войны Драконов, это было королевство Дуэ Сааре, со столицей в Найнпорте, и тогда это был прекрасный город, блистающий и славный, соперник Лисса. Драконы сожгли его почти полностью, уничтожив и дворцы, и леса вокруг, и почти всех жителей. Король Дуэ Сааре тоже погиб, не оставив наследников и преемников. Драконы налетали с моря, неся смерть и огонь, и спасения от них не было… Теперь на здешних пустошах паслись овцы и коровы, как и пятьсот лет назад – ничего не изменилось. А Найнпорт, когда-то великолепный и славный, превратился в провинциальный портовый город, не самый лучший даже по южным меркам. Вокруг него и других южных городов витали дурные слухи, крестьяне и горожане были угрюмы и казались запуганными. Гарет пытался узнать в Ашфилде что-нибудь о местных проблемах, но ему никто ничего не хотел говорить; бургомистр отделывался общими словами, люди попроще вообще молчали. Гарет подозревал, что Драйвер правит этой землёй из рук вон плохо. Тиберий возражал, что отчёты с юга всегда хорошие, и налоги в королевскую казну, и десятину герцогу барон платит исправно. Жалоб от его людей не поступает, и пытаться сейчас что-то предпринимать против него – это напомнить всему Острову об их вражде и дать повод обвинить Хлорингов в предвзятости. Мол, они третируют верного вассала из мести за прошлое, которое давно забыто и быльём поросло. Гарет не боялся обвинений в предвзятости; но пока что он был в полном подчинении у отца, которого любил и безгранично уважал.

Но выяснить правду было жизненно важно, и потому Гарет, как всегда, прибег к помощи своего приятеля Марчелло. Марчелло, не смотря на итальянские имя и фамилию, был евреем-выкрестом, которого в Европе Гарет практически вырвал из рук инквизиции. Смена религии была формальной – и только Гарет знал истину и нисколько по этому поводу не волновался, хоть и был добрым католиком. На Острове вообще довольно терпимо относились к евреям, здесь были другие враги и злодеи, а Гарет успел полюбить своего спутника, который отвечал ему взаимностью – сначала вынужденный скрываться под защитой странного иностранного вельможи, а потом – и искренне, от всего сердца, так как узнал и тоже полюбил его. Гарет был, не смотря на ветреность и внешнее легкомыслие, человеком – хоть это слово и не очень подходило в данном случае, – глубоким, бесстрашным, честным и благородным. Все эти качества, свойственные и самому итальянцу, врачу, авантюристу, бродяге и учёному, нашли живой отклик в его горячем сердце, и он посвятил молодому Хлорингу свои меч и жизнь от всего сердца, став для него другом, соратником, телохранителем, личным врачом и всем на свете ещё. В Ашфилде он взял некоторую сумму денег и отправился к местным соотечественникам, для сбора информации. Гарет остался на корабле. Было тепло и свежо, пригревало мартовское солнышко, кричали чайки, поскрипывало дерево… Шумел большой порт. Ашфилдский порт был больше, чем Найнпортский, хоть сам Ашфилд был городком поменьше и попроще, чем баронский сосед. По местной легенде, когда-то он был подарен Арне Гуннару, легендарному Стражу, тогдашним герцогом Элодисским, Бьярне Хлорингом, отцом Генриха Великого, как своему внебрачному сыну от озёрной феи. Так или не так, но город любил эту легенду и постоянно подчёркивал свою принадлежность местному божеству – здесь повсюду были изображения золотого ястреба и белого волка, горожане даже особый герб себе изобрели уже двести лет назад. Гарет, потягивая вино, смотрел на город, уютно и очень живописно расположившийся по уступам мелового холма, невысокого, как все местные скалы и холмы, золотисто-рыжеватого. Ему хорошо видны были и ратуша, и замок, куда его уже приглашали отцы города, явившиеся с положенным визитом к нему на корабль. Гарет отказался, сославшись на кратковременность визита, задал горожанам обычные вопросы, и получил крайне обтекаемые ответы: мол, всё прекрасно, всё хорошо, все их проблемы решает барон Драйвер, пожаловаться им не на что. Гарет в это не верил. В Гранствилле к нему тянулись просители и жалобщики с утра до вечера, и если бы не вездесущий Альберт Ван Хармен, который сам разбирался с девятью десятыми их них, Гарет утонул бы в этом море сутяжничества, жалоб, попрошайничества и доносов. Здесь же – о, чудо! – даже доносить никто ни на кого не рвался… А ведь Гарет был местным графом, Драйвер был всего лишь его вассалом. Что, никто не хотел пожаловаться даже на него?! Гарет не верил в это. Он ненавидел Драйвера лютой ненавистью, хоть никогда и не видел. Драйвер оскорблял его отца, оскорблял мать, так, что его высочеству пришлось даже вызвать его на поединок чести, а главное – Гарет был уверен, что мать и брата похитил он. Его высочество тоже был в этом уверен и не раз обыскивал со своими людьми замок Драйвера, его люди много лет следили за замком, и если бы мальчика привезли туда, это сразу же стало бы известно. Драйвер постоянно жаловался всем и везде на то, что его подозревают и обвиняют безвинно, всего лишь из мстительных чувств и личной неприязни, делают из него монстра, тогда как он давно просил прощения за вырвавшиеся в гневе слова, давно раскаялся и является преданным вассалом, искренне уважает, даже боготворит его высочество и страдает безмерно от его предвзятости. В дело вмешивались и королева, и даже кардинал. Принц Элодисский был вынужден формально отказаться от своих обвинений и оставить Драйвера в покое, тем более, что никаких доказательств того, что он и вправду причастен к той истории, не было найдено, а эльфы, нашедшие в лесу поляну, на которой кипел последний бой эскорта Лары Ол Таэр, и озеро, где были обнаружены трупы её эльфийской и человеческой охраны, обнаружили и следы рыжего тролля – страшной твари, которых, как считалось, перебили ещё Генрих Великий и Арне Гуннар. Эти твари были нечувствительны к эльфийской магии, страшны и безжалостны, и их участие в нападении в какой-то мере объясняло поражение луа. И отсутствие ребёнка – его тролли могли сожрать без остатка, с костями, как ни страшно это звучало. Рыжего тролля эльфы, по слухам, искали по всему Острову до сих пор, но он как в воду канул… или в болота Далвегана. Теперь принц Элодисский считал, что, возможно, и в самом деле погорячился и заподозрил Драйвера зря, а ноги всей этой страшной истории росли вовсе не из Редстоуна, а из Клойстергема. Далвеганцы тоже были давними врагами Хлорингов, это нельзя было не учитывать. И только Гарет продолжал считать именно Драйвера виновным в том, что у него нет матери и брат неведомо, где. Иррационально, инстинктивно, но уверенность его была абсолютной и яростной. Он считал Драйвера подонком и грязной мелочной тварью, и не мог поверить в то, что тот правил, не вызывая в подданных ни страха, ни недовольства. Этого просто не могло быть!!!

А значит, – думал Гарет, мрачно глядя в сторону Найнпорта, в такую ясную погоду отчётливо видного на другой стороне Ашфилдской бухты, – здесь всё ещё хуже, чем могло бы показаться. Либо Драйвер запугал местных, либо они заодно – но вот в чём?.. А может, и то, и другое. Одних запугал, другие заодно с ним, и разумеется, против Хлорингов. Так что Междуречье – это только одна из проблем, и как знать, не самая ли малая?..

Крик ястреба раздался прямо у него над головой. Гарет стиснул зубы, решив не смотреть. Была легенда, что Страж, явившийся Хлорингу в виде золотого ястреба, исполнит его желание. Самое невероятное, самое фантастическое, даже совершенно неисполнимое, правда, всего одно за всю жизнь, но исполнит… так как сам по отцу тоже был Хлорингом. В детстве Гарет верил в эту легенду, и, потеряв надежду на отца, на эльфийских дядек и на себя самого, часами высматривал в небе золотую птицу, с одним-единственным желанием, с одной-единственной просьбой, вернуть маму и брата домой. С тех пор разочарование постигло его и здесь… И он больше не хотел надеяться ни на кого, кроме себя, не хотел ни просить, ни ждать. Он вырос, стал рыцарем, научился сражаться и убивать, у него были силы, золото, люди… И только это Гарет и согласен был принимать во внимание.

Но ястреб закричал снова, совсем близко, и Гарет не сдержался: внутренне посмеиваясь над собой, глянул.

И обомлел: на рее сидел золотой ястреб, очень большой, гораздо больше своих обыкновенных собратьев. Зоркие глаза полуэльфа различали каждое перышко, и в самом деле отливающее золотом, видели яростный золотой глаз, даже язык в приоткрытом клюве.

– Не может быть. – Сглотнув, хрипло произнёс Гарет, растерявшись и даже испугавшись. – Не может этого быть!!!

Ястреб чуть склонил голову, разглядывая его в свою очередь. А Гарет вдруг понял, что не знает, как попросить, как сформулировать вопрос правильно. Просто смотрел на ястреба, быстро впадая в панику. Тот переступил когтистыми лапами, и Гарет, боясь, что тот сейчас улетит, и он потеряет, может быть, свой единственный шанс, выпалил:

– Я хочу, чтобы брат вернулся домой! – И тут же ястреб с громким криком сорвался с реи и канул в небо.

Марчелло поднялся на корабль одновременно с кастеляном Редстоуна, Гестеном, который вручил Гарету приглашение погостить в Найнпорте. Вежливое и достаточно верноподданническое. Просто, на вкус Гарета, издевательски верноподданническое.

Гестена сопровождали двое высоких кватронцев в чёрной стильной одежде и с закрытыми нижними половинами лиц. Куртки и штаны у них были красивыми, из чёрной шерсти, с кожаными вставками и стальным плетением, защищавшим уязвимые места. Назвав себя, Гестен вручил Гарету письмо от своего господина, которое Гарет порвал и бросил на пол.

– Милорд… – Гестен чуть переменился в лице, – я готов немедленно забыть это, если вы соизволите…

– Не соизволю. – Ледяным тоном отрезал Гарет. – Я никогда не забуду, что твой хозяин называл мою мать разными погаными словами. И подозреваю его в её гибели.

– Ваш батюшка, насколько мне известно, вызвал моего господина на честный рыцарский поединок, после которого принял его извинения и простил его.

– Мой отец – человек. Человек благородный и великодушный. А я, как видишь, нет. Я полукровка; как говорите вы, люди – тварь мстительная, жестокая и исключительно подлая. И во всём, что касается твоего хозяина, я намерен и впредь давать волю всем этим порокам, до единого. А если он чем-то недоволен, я к его услугам, в любое время и в любом месте.

– Вы молоды…

– Что ж, это поправимо. И в любом случае, я рыцарь; и получил я этот сан в бою, от датского короля, а не купил его за деньги колдуна и извращенца!

Гестен побледнел.

– Ваше неразумное поведение…

– А об этом не тебе судить. Знай своё место! Вот увидишь, Драйвер простит меня и стерпит всё, что я ещё скажу и сделаю, коли мне будет угодно. После того, как мой отец дал ему хлыстом по роже, он стал на удивление сговорчив. Забирай свой мусор, – Гарет движением бровей указал Гестену на обрывки письма, – и ступай к хозяину. Скажи ему, что ответ сына Лары Ол Таэр другим быть не мог!

– Не зависимо от моего господина, – бледный от ярости, Гестен стиснул рукоять меча, – я считаю, что вы нанесли мне обиду, которую стерпеть нельзя!

– И что?.. – Скривился Гарет.

– Вас защищает ваша кровь. Вы знаете, что пролить королевскую кровь – святотатство.

– Слышь, ты! – Грубо оборвал его Гарет. – А ты наплюй на мою кровь и вызови меня! Решим всё, как подобает рыцарям! Или ты, как твой хозяин, тоже будешь свою трусость моим титулом прикрывать?!

– Мне нужно доставить ваш ответ моему господину. – Официальным тоном сказал Гестен. – После этого я к вашим услугам.

– Выбирай место. – Пряча азартный блеск в глазах, ответил на это Гарет. Гестен повернулся и вышел, нарочито стуча шпорами и припечатав каблуком обрывки.

– Хоть у слуги есть яйца! – Гарет принят от Марчелло кубок с вином. – Убью его кастеляна… Мелочь, а приятно.

– Патрон, – осторожно произнёс Марчелло, – может, не стоило…

– Я ненавижу Драйвера. – Сказал Гарет. – Я всегда считал, что маму и брата похитил он! То, что его в этом никто не смог уличить, для меня ничего не значило!

– Местные говорят о Редстоуне много всего, в том числе и то, что барон держит в подвале молоденьких девочек-полукровок и кормит их мясом своих собак. И что его слуги, кватронцы, тоже питаются человечьим мясом.

– Всё это тебе рассказали твои друзья-евреи?

– Это всё слухи, патрон. – Они вновь говорили по-итальянски, прохаживаясь по корме. – Мои друзья ручаются, что в подземельях Редстоуна нет никого, кроме самых обычных узников. Но с замком что-то нечисто, и это совершенно точно.

– Что именно? – Остановившись, нахмурился Гарет.

– Последние лет пять, по словам моих друзей…

– А у тебя здесь уже есть друзья? – засмеялся Гарет, и Марчелло прижал руку к сердцу:

– Обижаете, патрон! Так вот, по словам моих друзей, последние лет пять из скалы, на которой стоит замок, доносится странный гул, и земля в это время слегка трясётся.

– Похоже на вулкан? – Удивился Гарет, и посмотрел в сторону Редстоуна. Сгущались сумерки, и в той стороне видны были только цепочки огоньков.

– Совсем не похоже, патрон! – Воскликнул Марчелло. – Один из моих друзей, как бы это сказать, имеет некоторое отношение к магии, и он утверждает, что этот гул – магического происхождения. Ещё мне рассказали о том, что людей барона здесь панически боятся. Они никогда не платят в лавках и магазинах, забирая всё, что им нравится, а что касается убийств и изнасилований, то они, по слухам, не стесняются делать это прямо на городских улицах. Во всяком случае, в Найнпорте и окрестных деревнях. Но жаловаться на барона не смеют.

– Почему?

– Здесь есть три небольшие деревни, которые были полностью сожжены, а жители уничтожены, патрон. Как раз за попытку пожаловаться.

– Вот… ублюдок! – Выругался Гарет. – Что-то такое я и подозревал… видел его молодчиков?.. Оба кватронцы, мать их. Интересно, где он их берёт?..

– Этот вопрос давно волнует и моих друзей. Понимаете, патрон, они не приезжают, не приплывают, не приходят в Редстоун, но то и дело появляются оттуда новые.

– Это точно? – Приподнял бровь Гарет.

– Патрон!

– Ладно… любопытная информация. Наводящая на размышления.

– Не смотря на то, что у них всегда закрытые лица…

– Да потому и закрытые! – засмеялся Гарет. – Чтобы не заметно было, что их много, и с каждым разом всё больше… Или что они меняются. Чтобы вопросов не появлялось.

– да, патрон. Вопросы появились только у некоторых моих соотечественников – мы-то знаем, как важна информация, как важна своевременная информация, и как важно отслеживать все, что только можно, всё, что на первый взгляд и незаметно, и не важно. Готов поспорить, что больше никто здесь на этот странный факт внимания не обратил.

– Кватронцы, – Гарет спорить не стал, – не цыплята и не котята, которых можно дома разводить. Как-то они туда попадают…

– Кажется, у меня есть, что сказать об этом прямо сейчас.

– Говори?

– Как-то, месяца два с половиной назад, один мой… знакомый, Ицхак бен… Не важно, – видел, как в дом местной гадалки, по слухам, ведьмы и знахарки, Александры Барр, приехали две крытые повозки. Ночью. Ему стало интересно… Просто любопытство, ничего особенного… И он увидел, что из повозок вывели молоденьких девушек, тринадцать душ, которые вошли в дом.

– И что? – Нахмурился Гарет.

– Странность в том, – Марчелло понизил голос, – что никто больше этих девушек не видел. Они не покидали дом ни сами, ни в виде мёртвых тел, никак. И в доме их нет. Моему приятелю стало очень интересно, и он заплатил кое-кому… из слуг. В доме нет ни самих девушек, ни их следов. Они словно растворились!

– А ему не померещилось?

– Нет, патрон! Только не Ицхаку.

– А Драйвер, – помедлив, спросил Гарет, – в каких отношениях с этой Барр?.. И кто она вообще такая?

– Насчёт её отношений с Драйвером я выясню. А кто она такая… Она – знаменитая гадалка и лекарка, к ней приезжают со всего Юга… – Он замолчал, и они посмотрели в глаза друг другу.

– Ты думаешь о том же, что и я? – Приподнял бровь Гарет со странной усмешкой.

– Си, патрон. – Так же странно усмехнулся Марчелло.

– Скажи своим друзьям, что в смысле оплаты за сведения, которые мне нужны, небо – не предел. А так же – кое-какие привилегии в моём герцогстве, по крайней мере, в пойме Ригины. Я хочу больше знать об этой Барр, а так же – о том, что связывает её с Драйвером. Всё, что только можно, любую мелочь, любую… ерунду.

– В прошлом она была настоятельницей монастыря святой Урсулы, и была отдана под суд за издевательства над послушницами. Но кто-то помог ей избежать кары, и она очутилась в Найнпорте, в качестве акушерки, гадалки, знахарки, настолько популярной, что к ней очень трудно попасть; к ней приезжают люди солидные, богатые и знатные. Мои друзья называют таких вельмож, как Аксель Скоггланд, приор доминиканцев в Элиоте, и сам граф Кенка. Что интересно, патрон, местные вообще к ней попасть не могут, их гонят под предлогом того, что все её приёмы на год вперёд уже расписаны, и никого она принять не может. Говорят, она умеет справиться с бездетностью и возвращает мужчинам потенцию.

– Потенцию, говоришь? – Усмехнулся Гарет. – А не напроситься ли мне к ней на приём?

– Нет, патрон. Если хотя бы половина слухов о ней – правда, она страшная женщина, и я ни вас к ней, ни её к вам и близко не подпущу, и делайте со мной, что хотите! Мы придумаем, кого отправить к ней, но только не вас! А что касается девочек, которых к ней привезли – есть слух, что к ней часто приезжают крытые повозки. Раз в полгода, как правило; повозок всегда две, а то и три; они всегда приезжают по ночам, и их сопровождает стража. Люди гадают, что такое к ней возят, слухи идут всякие разные, вплоть до самых нелепых – её ведь подозревают в колдовстве и некромантии.

Гарет присвистнул.

– Если предположить, что в каждой из них дети… Да ладно, хотя бы, в половине из них дети! Что она с ними делает?!

– Подумать страшно, патрон. – Сказал Марчелло. – Европа знает примеры, от которых кровь стынет в жилах. Из крови девственниц создаются эликсиры и снадобья, в ней купаются стареющие женщины… Много, что можно сделать. Подумать страшно.

– Мне всё это не нравится. – Гарет прошёлся по корме, раздумывая… И вдруг повернулся к итальянцу; глаза его сверкали красными огоньками:

– Марчелло, отец обыскивал Редстоун. И никто не обыскивал дома в самом Найнпорте! Понимаешь, о чём я?! Драйвер не мог не понимать, что отец заподозрит его, и не мог не принять мер! Да, за ним следили. Но что, если ему и не надо открыто приходить в дом Барр, потому, что…

– Потому, что у неё есть какой-то тайный ход в другое помещение, хоть бы и в сам Редстоун! – Торжествующе воскликнул Марчелло. – Патрон, вы гений! Я займусь этим немедленно. Мои агенты выяснят, что это за ход, если он есть!

– Он есть. – Уверенно произнёс Гарет. – Я с самого детства всегда точно знал, где находятся те, кого я люблю, и то, что мне нужно. Это эльфийская особенность, я просто знаю это, и всё. Может, ты заметил, что я всегда иду именно туда, куда мне нужно, и никогда не плутаю?

– Да, патрон. – Поклонился Марчелло. – Это удивительно, но это так.

– И я всегда знал, что мой брат на юге. Всегда! Я и сейчас знаю, где он. Он где-то рядом, где-то совсем близко… – Гарет сжал кулаки. – Я должен сделать так, чтобы не подставить его. Если он и вправду здесь, и Драйвер заподозрит, что я нащупал след, он убьёт его и спрячет следы, а мне не нужна месть, мне нужен живой брат. Понимаешь?.. Мы должны дать Драйверу понять, что движемся на поиски в Винетту, а сюда прибыли… по другой причине. По любой, но убедительной! Это я придумаю позже… Может, она сама обрисуется. Ты меня понимаешь!

– Да, патрон. – Поклонился Марчелло. – Даже если нужный нам дом – не дом Барр, мы всё равно найдём его теперь, когда знаем, что искать.

– Теперь в Таурин. – Решил Гарет. – И обставь отъезд так, словно мы торопимся.

Огибая Ашфилдскую бухту, Гарет стоял на корме и, не отрываясь, смотрел на Найнпорт, в который они решили не заходить, и Редстоун. В груди что-то тянуло и подсасывало от волнения. Ему казалось, что здесь что-то непременно должно случиться, что-то, что начнёт новую страницу его поисков. И вроде бы что-то уже произошло, что-то определённо произошло; и всё же Гарет ждал. Ждал с напряжением и волнением… И дождался. Выходя из бухты, на несколько мгновений всего, герцог увидел меж скалами, которые быстро скрыли его, огонь маяка вдали, в стороне Таурина. И закричал, вне себя от радости и волнения:

– Марчелло, это он!!!

– Где, патрон?! – Ринулся к нему Марчелло, грешным делом подумавший, что герцог увидел своего брата во плоти.

– Маяк! Тот огонь, который мне снился! Это он, чёрт побери! Очертания скал, положение, всё! – Он обернулся. – И видеть он может его только из Найнпорта или с Красной Скалы… Я был прав: мой брат здесь!.. Он здесь, и я его найду!

Гор и Кира сидели молча, глядя на небо за окном. Окно было грязное и мутное, но видно было, как по небу стремительно движутся грязные клочья туч. Луна то появлялась, то исчезала, запаянная свинцом рама иногда чуть дрожала от порывов шторма. Гор немного погодя привлёк Киру к себе, и та прижалась к нему, сначала настороженно и нерешительно, потом доверчиво и целиком. Сначала уснула она, потом задремал Гор, устав прислушиваться к дыханию и стонам Алисы. Во сне он смотрел на огонь вдали, и слышал вновь чей-то голос, прежде звавший его, а теперь – ликующий. «Я знаю, где ты! Я тебя найду!!!» – эти слова звучали в нём и тогда, когда громкий стон Алисы разбудил его, и он, вздрогнув, проснулся и склонился над ней. Она взглянула на него замутнёнными болью глазами, попыталась что-то сказать, не смогла, жалко сморщилась и застонала так жалобно, что Гор совсем растерялся. Он догадался, что у Алисы болят рот и язык, потому она не может произнести ни слова, и вновь сердце его ножом резануло понимание того, что же пережило его бедное солнышко, и что терпит сейчас.

– Больно? – Спросил нежно. – Что-то хочешь? Может, пить? Или ещё что? В туалет?

Алиса кивнула, у неё даже слёзы выступили на глаза, изуродованные губы искривились.

– Я тебе помогу. – Сказал Гор, поднимая её на руки, и Алиса заскулила.

– Не надо! – Схватила его за локоть Кира. – Не поднимай её! Я тазик принесу. Ей не надо шевелиться.

– Извините… – Пробормотал Гор, бережно устраивая Алису обратно. – Я не хотел… Я… не знал.

Ухаживать за Алисой ему было не в тягость. Он не чувствовал ни смущения, ни отвращения, осторожно подмывая её. Сады Мечты напрочь излечили его от стеснительности и брезгливости, вдобавок, он так сильно любил эту девушку, что, наверное, в любой ситуации не почувствовал бы и тени неловкости. Зато Алиса страдала безмерно. Ей было стыдно, она чувствовала, что выглядит ужасно, ей было невыносимо чувствовать заботу Гора, представать перед ним вот такой, жалкой, уродливой… Она заплакала, отворачиваясь от него, чего Гор совершенно не понял, и даже обиделся. Но виду не подал. Бережно погладил Алису по руке, заметил, что пальцы её распухли и как-то странно вывернуты, и подозвал Киру.

– Вывихнуты. – Сказала та. – Подержи её, я вправлю. Больно будет. – Она с сочувствием посмотрела на Алису. – Очень больно! Терпи.

Алиса зажмурилась и прижалась к Гору, который крепко держал её. Вздрогнул, когда Алиса болезненно крикнула.

– Всё в порядке. – Прошептала Кира. – Всё, иди. Потом придёшь. Скоро стража появится. Нельзя, чтобы они тебя здесь увидели, и нельзя, чтобы я была не в клетке.

– Позаботься о ней. – Тихо сказал Гор. – Прошу.

– Позабочусь. Иди!

В Приют Гор вошёл уже успокоившийся, злой, но холодный, как глыба льда. Вчера он готов был рвать и метать, но то было вчера. Алиса выжила, и он вновь был должен думать о ней и её безопасности. Но не наказать её мучителей он не мог; к тому же, это был наглый вызов со стороны Локи, вызов его власти и влиянию.

– Что Чуха, сдохла? – Спросил Эрот, который вернулся немного раньше.

– А зачем она вам? – Холодно спросил Гор. – У вас Локи есть. Я ему пообещал, что он будет вместо Чухи, и он поторопился эту угробить. Знать, мечтает стать Чухой. Чё я, зверь, его мечты топтать? Но сначала… – Он подошёл к раме, пинком установил её. – Чуха, в раму!

– Чего это? – Локи, тем не менее, струхнул, отступая за бассейн. – Я не виноват! Я не хотел ничего с ней делать… Кто виноват, что она такая дохлая… И она не даёт!

– О чём ты, у»бок?!

– В неё вставить нельзя! Суёшь, а он не входит… Вот мы и разозлились!

– Или ты сейчас сам сюда идёшь, – холодно указал пальцем на раму Гор, – или я за яйца тебя приволоку. Я тебе что говорил? Что ещё раз – один раз! – ты сделаешь назло мне, и тебе конец. Ты думал, я шучу, вонючка?! Ко мне! – Рявкнул так, что остальные присели. Локи не посмел ослушаться, зная, что в таком состоянии Гор страшен. Подошёл, но в раму не полез, встал в позу:

– Я ничего особенного не сделал! В живот и по голове мы её не били, ничего не делали, просто развлека… – Гор бросился на него, Локи попытался сопротивляться, Гор ударил его в лицо, и тот обмяк. Под гробовое молчание остальных Гор привязал Локи в раме, взял плеть. Её ремень вымачивался в крепком соляном рассоле, и раны от него причиняли страшную боль, не проходившую очень долго – Гор убедился в этом на собственной спине, и не раз. Облил Локи водой, чтобы пришёл в себя, щёлкнул плетью.

– Что, ты удивлён? – Спросил ледяным тоном. – Ты думал, я лошара, которого можно вообще не слушать? Я тебя здорово щас разочарую. Буду пороть, пока не обоссышься.

Локи заорал на первом же ударе. Гор с трудом держал себя в руках. Перед глазами стояло изуродованное личико Алисы, и хотелось не просто пороть его – бить, размозжить голову, затоптать ногами… Скоро Локи визжал и молил остановиться, клялся, что никогда не сделает ничего против, рыдал и в самом деле обмочился.

– А теперь ты отсосёшь. – Сказал Гор, отпустив его. – Всем, по кругу. И будешь делать это целый день, и завтра, и послезавтра – пока у нас нет другой Чухи. Сидеть будешь в стойле Чухи, спать там же. Жрать – как Чуха, когда дадим, и то, что дадим. И спасибо скажи, вонючка, что яйца сохранил! Я добрый, всё-таки.

Никто не посмел возразить. Все знали, что когда Гор в бешенстве, он страшен, но знали и то, что когда он так холоден и спокоен, это ещё страшнее. Никто не посмел заступиться за Локи, особенно Ашур, который страшно трусил, что Гор вспомнит и его участие, и усиленно прятался за спиной Ареса.

Когда все успокоились, и Гор отправился плавать, Эрот присоединился к нему.

– Так что, она сдохла?

– А тебе-то что?

– Не переношу, когда здесь кто-то дохнет. – Откровенно признался Эрот. – Снится потом всякое…

– Она Чуха. Сдохла, или нет, какая тебе разница?

– Почему мне нельзя её жалеть? Они ведь живые, они плачут, боятся, переживают. Что плохого в жалости?

– Ты недавно здесь. А Арес Сета помнит – да, Арес?

– Помню. – Арес присел на край бассейна недалеко от них. – Ещё бы не помнить!

– Здоровый был, почти, как я, рыжий, а глаза чёрные. Красивый парень, и… нормальный такой, ну, ты понимаешь. Как-то выбрали мы с привоза себе Чуху, беленькую такую, сиськи, жопка, ножки – всё как надо, и даже более, чем. Нарочно на Доску её не клали, забрали сюда целкой. Ну, а Сет вдруг словно заболел. Давайте, говорит, я её первый, нравится она мне, очень. Я тогда всего два месяца, как вожаком стал, позволил, дурак: вскрывай первый, какие дела? Она пищит: нет, мол, не трогайте меня, как обычно. Сет давай её облизывать, как, мол, тебя звать, ты не бойся, я тебя бережно, бла-бла-бла… Она от его уговоров только пуще реветь, в визг… Короче, я её у Сета отнял, и быстренько вы»л, потом пацанам отдал. Она смирная оказалась, уже под следующим визжать и брыкаться перестала, и в рот смирно взяла, бить почти не пришлось. А потом Сет её сграбастал, и давай её облизывать. Ты, мол, не плачь, тебе ещё повезло, что ты у нас, то, сё… Ну, Чуха и правда, была хорошенькая, рожица такая, что ударить жалко, жопка не хуже, чем у теперешней, сиськи поменьше, но кругленькие, крепенькие такие, и прыгали – загляденье. Короче, Сет на неё запал, и жёстко запал. Весь день с нею носился, кормил, купал… Она и рада: ревёт и жалуется, всё, как Хэ говорит. Чем он её пуще облизывал, тем она пуще ныла. На ночь он её на лежанку к себе взял, шушукался с нею, а утром нам заявляет: «Я свою Лизу люблю, я её вам не дам, хотите её, убейте меня». Мы ему морду начали бить, потащили в раму, а она, прикинь, как сбесилась: кидается, визжит: «Не троньте его!». Он тоже орёт: «Не троньте её!». Короче, мрак. Мы её на стол, и давай… Сет в раме орал на нас такое… Я решил Чуху от греха в Девичник, а с ним поговорить как надо, но кто-то Хэ уже донёс. Пришли стражники, забрали Чуху, Сета и меня, и, как положено, велели Сету бить её, пока не сдохнет. Он вместо этого начал на стражников кидаться, Хэ что попало орать, мол, он тварь, гад и дьявол, короче, мрак. Тогда их и меня потащили в подвал. Там Чуху привязали к станку и выпустили сначала чёрных кобелей, потом козла…

– Погоди, – поперхнулся Эрот, – зачем?!

– Зачем-зачем… Трахали они её.

– Что… псы?!

– И козёл тоже. Сет смотрел на это и орал, потом плакал. До козла и она орала, потом стонала только и хрипела. От козла воняло… меня чуть не вырвало, когда я его увидел, со мной даже что-то такое сделалось… Не могу объяснить, я как будто уже видел такое.

– А потом?

– Потом осла выпустили. А у него такой «уй! Он в неё начал совать, она заорала и сдохла.

– Ни «уя! – Прошептал Эрот, сильно побледнев.

– После этого Сета притащили сюда и начали при нас кромсать. Ногти посодрали, скальп сняли, «уй клещами вырвали. Доктор его всё время подпаивал и смазывал чем-то, он не дох и сознания не терял долго… С него кожу снимали заживо, страшно было. Глаза выдавили…Брюхо вскрыли, и всё, что у него внутри, наружу выпало, вон туда. А он ещё какое-то время живой висел, шевелился, дрожал… – Гор сам дрожал, вспоминая, хоть и пытался это скрыть. – А потом меня выпороли, за то, что сразу не донёс, да так, что я потом три дня встать не мог, даже бредил, у меня по рукам какие-то пиявки ползали, я их убрать просил… Арес вон помнит.

– Угу. Ничего нет, а он их сдирает, кожу в кровь расчёсывает. А ещё он про козла твердил всё время. Что-то по-эльфийски.

– Я не говорю по-эльфийски! – взвился Гор.

– А тогда говорил. – Упрямо набычился Арес. Чувствовалось, что это не первый их спор.

– Просто язык в бреду заплетался, ты ведь эльфийского тоже не знаешь!

– Это был эльфийский язык. – Упрямо произнёс Арес. – А не бред. Я что, бреда не слышал?

– А что он говорил? – Заинтересовался Эрот. – Я немного помню эльфийский.

– Что-то вроде… алим шахид, или как-то так.

– Ил”лим шах хир?

– Типа того. – Обрадовался Арес. – Чего это?

– Я убью вас, как-то так.

– Во, видал! – Обрадовался Арес. – А говоришь, не знаешь.

– Спать. – Гор выпрыгнул из воды, встряхнулся. – Отвяжись от меня с этим эльфийским раз и навсегда!

Упав на свою лежанку, Гор лежал и думал про Алису. Себя он практически уже чувствовал мёртвым; но сейчас он должен был спасти Алису. И Гелиогабал, намеренно, или случайно, помог ему понять, как это сделать. Дождавшись, пока все уснут, Гор выскользнул из Приюта и бегом припустил в Девичник. Вошёл к Алисе, присел возле неё прямо на пол, погладил по бледному лбу, поцеловал. Она сморщилась от боли, тихо застонала, и её жалобный стон, словно нож, полоснул по его сердцу. Гор так хорошо знал, что такое боль, что сейчас страдал так же сильно, и даже сильнее, видя, как страдает Алиса.

– Солнышко ты моё бедное. – Прошептал нежно. – Маленький мой человечек… Главное, что ты жива, и больше это не повторится. Ничего не бойся. Ты здесь больше не останешься. – Он гладил тыльной стороной ладони её горячие, как огонь, щёки, целовал снова и снова. – Ты поправишься, всё заживёт… Всё заживёт, девочка моя. Я знаю, тебе больно. Если б я мог твою боль себе забрать, я забрал бы… Жаль, что не могу! Я-то привык… мне это так, а ты… Ты такая нежная, такая… хрупкая. – Он смочил в тазу у постели кусок холста, и бережно вытирал время от времени лоб, шею и ключицы Алисы. – Знаешь, – признался, – я счастлив, что ты меня нашла. Счастлив, что всё вот так у нас с тобой получилось. Это единственное счастье, которое в моей жизни было. И очень большое счастье. Если бы не ты, я так и сдох бы, словно та свинья, на бойне, и даже не узнал бы об этом. Не понял бы, что я не свинья и не зверь какой… Ты самое прекрасное, что я знал, самое лучшее, самое-самое, ты моё солнышко, ты мой ангел… Моё счастье.

Глаза Алисы расширились, она громко застонала, подавшись к нему, даже попыталась пошевелить разбитыми и распухшими, почерневшими губами, и Гор остановил её:

– Ш-ш-ш-ш! Тише, солнышко… Лежи спокойно, не шевелись. Я здесь, с тобой. На рассвете уйду ненадолго, но как только смогу, вернусь. Ты не бойся, ничего больше не бойся. Я сам больше уже ничего не боюсь. Если кто-то хоть пальцем тебя попытается тронуть, я его убью на месте, и плевать, что будет после. Ничто не стоит вот этого, – он бережно провёл кончиком пальца по её губам, – ничто на свете… И больше тебе никто не сделает больно. Ты отдохни, маленький человечек, отдохни, ладно?.. Я здесь, я с тобой, я тебя охраняю.

Алисе было страшно, ей казалось, что Гор прощается с нею. Она боялась за него. Что он придумал, чего хочет?! Несколько раз она собиралась с силами, чтобы спросить его, что происходит, но распухший язык не хотел произносить членораздельные звуки, и только просыпалась кошмарная боль, от которой Алисе хотелось зарыдать и заскулить, словно щенок; хотелось закричать и пожаловаться, но она не могла, и слёзы безостановочно струились по её бледным и горячим щекам, горячим настолько, что слёзы почти мгновенно высыхали на них. Девушке было больно и дурно от боли и жара, она то и дело начинала бредить, проваливаясь в какое-то мутное и вязкое беспамятство. Её страшно избили; когда Локи и Ашур поняли, что изнасиловать её не получается, они просто озверели от злости и непонимания; сначала они пытались затолкать в неё палку, а когда не вышло и это, стали бить её этой палкой и кулаками по чему попало… В рот они ей запихнули тряпку и завязали верёвкой, чтобы не кричала и не привлекла внимание Ареса, и эта верёвка сильно поранила ей рот и язык. Это ничем не спровоцированное с её стороны насилие причинило Алисе страшный шок; она не понимала, не понимала!.. За что?! Ненависть Локи она ощущала очень ясно, он в самом деле ненавидел её и хотел убить, но что она ему сделала?! И что самое ужасное, её продолжали избивать и сейчас, не смотря на то, что всё было кончено. Алиса продолжала переживать это избиение уже в себе, не понимая его и вне себя от ужаса и отчаяния, это длилось и длилось, и лучше ей не становилось, не смотря на всю нежность и заботу Гора, на лекарства и мази. В ушах её звучали их проклятия и грязные оскорбления, которых она не заслужила ничем, она видела их искажённые от ярости и ненависти лица… За что?! – Кричало всё её существо, но из переполненного болью рта с распухшим языком и ободранным нёбом вырывался только стон. Гор наклонялся и целовал её, и Алиса видела, что он плачет от жалости. Эта жалость немного успокаивала её, она была ему за неё благодарна, так благодарна! И жалела его в ответ, и боялась за него. Почему он так странно говорит, зачем?! Что он придумал?.. Алисе казалось – он решил отомстить за неё, убив её мучителей, но ведь его самого накажут за это!.. «Не надо, пожалуйста, не надо! – Молила она его про себя, глядя в глаза лихорадочно горевшими глазами. – Пожалуйста, не оставляйте меня, пусть, пусть они живут, пусть, лишь бы вы тоже жили, лишь бы были со мной!!!».

На рассвете пришла Кира, спросила:

– Она спала?

– Нет. – Ответил Гор, бледный и осунувшийся за эту ночь так, что казался собственной тенью. – Ей больно.

– Вот. – Кира поставила перед ним глиняный кувшинчик, обмотанный тряпкой. – Вонючка за него убьёт, но это всё равно. Здесь настойка маковой соломки, она снимет боль и даст ей поспать.

– Долго? – Спросил Гор.

– Несколько часов. – Кира сама налила в плошку необходимое количество. – Только нужно осторожно, и не много, а то не проснётся… – Ласково нагнулась к Алисе:

– Выпей. Она горькая, правда, но тебе будет легче. Выпей, и запей потом мёдом… Трудно глотать, я понимаю, но надо, детка, надо… Вот так!

Гор придерживал Алису, а Кира влила ей в рот наркотик. Алиса закашлялась, вновь заплакав от невыносимой боли во рту и в горле, и Гор прижал её к себе, утешая. Кира странно смотрела на него, прижав кувшинчик к груди.

– Ты чего? – Заметив этот взгляд, спросил Гор. Алиса постепенно расслаблялась в его руках, тяжелела, засыпая.

– Глазам не верю. – Призналась Кира. – И ушам не верю тоже. Ты в самом деле Гор?.. Правда?.. Такой добрый… такой нежный… Что она такое с тобой сделала, что ты превратился в такого?! Что такое у неё есть, чего во всех нас нет?! Почему нас ты никогда так не жалел?!

– Я жалел. – Возразил Гор. – Только научился не думать об этом. Поломал сам себя, ради того, чтобы в стражу попасть и выйти отсюда. А оказалось, что всё это было зря… Что я даже лёгкой смерти не выслужил себе этим. Но теперь всё. Теперь я ничего и ни от кого скрывать не намерен. – Глаза его загорелись красным. – Кончилось их время, пришло моё. – Он встал. – Дай девчонкам поесть, я сейчас принесу чего-нибудь вкусного, устройте пир. – Вышел, прошёл по будуарам, собрал всё вино, всё печенье и все марципаны, принёс в Девичник, выложил на мраморном полу у бассейна. – Ешьте, не бойтесь, я за всё заплачу! – Забрал Алису и унёс. Девочки нерешительно приблизились к угощению, после того, как Кира несколько раз пригласила их, с облегчением опустились на тёплый пол и принялись за непривычное лакомство, то и дело пугливо поглядывая на двери. А Гор забрал из тайника своё золото, всё, до последней монетки, поднял Алису на руки и пошёл к горбунье.

Марта, напевая себе под нос, колдовала в своей кухне. Как бы ни было здесь скучно, но для неё здесь было вполне ничего. В замке она часто подвергалась насмешкам и даже издевательствам, и со стороны стражи, и со стороны гостей Хозяина, и со стороны других служанок. Но она была смышлёной – что часто бывает с калеками, – и отважной девушкой. Впрочем, жизнь научила её эгоизму и тому, что заботиться и помогать надо прежде всего о себе и себе, и потому не собиралась помогать Гору бежать. Это было крайне опасно для неё. Сдавать его она тоже пока не собиралась – ну, пока это не было ей выгодно. Она просто хотела вытянуть из него все деньги. Золото дало бы ей возможность сбежать самой и купить себе корчму где-нибудь на севере. Она мечтала завести собственную корчму или харчевню, а то и гостиницу, и десяти дукатов ей вполне бы хватило… Хозяина она ненавидела, но он давал ей возможность жить и есть, давал крышу над головой; Марта достаточно насмотрелась на то, как относятся к полукровкам в ближайшем городе, где слуги Хозяина, почти все полукровки и кватронцы, бывшие обитатели Приюта, пользовались самой дурной славой. Да, она знала, что здесь, в Садах Мечты, полукровкам приходилось не сладко, но ей что было за дело? Ей самой не слишком-то сладко жилось. И она предавалась приятным мечтам о том, как уедет отсюда и заведёт своё дело, как вдруг к её кухне вновь подошёл Гор с каким-то… ребёнком?.. Марта вздрогнула – она, всё-таки, была девушкой доброй. В следующий миг она поняла, что ошиблась, и с Гором девушка, просто очень маленькая и хрупкая. Но лицо и тело этой девушки её потрясли по-настоящему.

Её саму нередко били, и довольно жестоко, и избитых она видела, и всё же никогда она не видела, чтобы кого-то так страшно истязали, как эту девушку. Жуткие кровоподтёки вокруг распухшего рта, заплывший глаз, рубцы от плетей на нежной коже…

– Ох, Господи! – Выдохнула Марта. – Да кто же… что же с нею сделали, бедной малюткой?!

– Меня не было весь день. – Сказал Гор тихо. – Я не мог её защитить. Но это пустяки по сравнению с тем, что с нею сделают, когда вернётся Хозяин.

– Он через два дня вернётся. – Быстро сказала Марта. – А может, позже. Не раньше.

– Марта. – Гор достал золото. – Здесь больше десяти. Десять и пять. Я сквозь твою решётку не пролезу, и ты не пролезешь, но она – пролезет.

– С ума сошёл?! – Воскликнула Марта, в то же время не сводя глаз с золота. Стопка золотых так и притягивала её. – И что я с нею делать буду?!

– Спаси её. – Попросил Гор. – Пожалуйста. Когда Хозяин вернётся, меня убьют, и тогда ей ничто не поможет. Никто её не спасёт. Я скажу, что она умерла, искать её не станут, ты не бойся. Вы сможете отсюда сбежать, ты же знаешь, куда.

– Ты что… – Поразилась Марта. – Всё, что у тебя есть, за неё отдаёшь?! Не за себя?!

– Я… – Гор попытался улыбнуться, – кто я такой?.. А она… она ещё чистая, нежная… Я, как мог, берёг её от здешней грязи. Она сможет жить нормально, и на полукровку она не похожа, её ненавидеть не будут. Её Алиса зовут. Она воспитана, как принцесса, умеет читать, писать, петь… Она не будет тебе в тягость! Возьми себе десять, а ей отдай пять, пожалуйста, Марта.

Марта долго молчала. Потом сказала взволнованно:

– Нет, так нельзя! Слышишь, великан?! Да, я её вытащу. Слушай! В субботу крестьяне привезут припасы, скотину, птицу, зерно и прочее. Тут полно народа будет! До этого дня я буду прятать твою девчонку у себя, всё равно она пока что бежать не сможет, ей отлежаться надо. Её точно, искать не будут?..

– Нет, Марта, клянусь. Я её полумёртвую унёс… Все поверят, что она умерла.

– Тогда вот что. – Марта чувствовала такое волнение! Гор серьёзно задел её; сердце у неё было не злое, даже по-своему благородное, а такой романтики, какую она увидела в стремлении Гора ценой своей жизни и всего, что у него было, спасти свою девушку, Марта и вообразить не могла. К его счастью, она была не завистлива и не мелочна, и сумела оценить его порыв. – Ты выбирайся, слышишь?.. Как-нибудь уж сумей до субботы, понял?.. А мы будем ждать тебя. Попытайся выбраться наружу, слышишь?!

– Я не знаю, как. – Растерянно сказал Гор.

– Придумай! – Горячилась Марта. – Чёрт, да что, нет способа, что ли?! Я не знаю, охранника раздень! Они лицо закрывают, хрен узнаешь, кто там, под маской! А здоровые они такие же, как ты! Погоди спорить! – Заторопилась она. – Тебе ведь только выйти в замок, и всё! Выйдешь, там будет коридор и две двери, одна направо, другая прямо. Направо – это ко мне сюда, в кухню, а ты иди прямо, и выйдешь через старый очаг в зал. Там нет никого, вообще никого; слуги там не ходят, считается, что там привидения живут. Через зал пройдёшь прямо, до арки, в арке повернёшь направо и вверх. Дойдёшь до самого конца, там будет дверка, низенькая, только для нас с нею. Войдёшь туда, отодвинешь бочку, и увидишь лестницу наверх. Поднимешься, а там у меня тайник, постель, стул, столик маленький, свечи… Там жди меня. Я буду перед рассветом туда заглядывать, пока мы не сбежим с крестьянами – я и твоя Алиса. Дольше тянуть нельзя, такой возможности больше не будет; но три дня я подожду, слышишь?! Не сдавайся! Нельзя сдаваться! – Марта была совершенно искренна. – Ты… ты благородно хочешь поступить, но остаться в живых и поддержать свою Алису и дальше – ещё благороднее! Что я могу ей предложить? Да и примет ли она?! Что я ей скажу, если она спросит про тебя?

– Скажи, что я умер. – Ответил Гор. Но огонёк в потухших глазах зажегся. А ведь Марта-то права! Есть шанс… Что ему терять?! Он много раз наблюдал, задумывая побег, как охранники покидают Сады Мечты. Мотив, который следовало отстучать по двери, он знал от Алисы…Фокус был в том, что они всегда ходили по двое, и Гору требовался напарник… Но и это, в конце концов, не было больше проблемой. Ему нечего было терять. Он помог Марте пронести бесчувственную Алису сквозь прутья решётки, огораживающей кухню, и та в самом деле оказалась такой миниатюрной, что легко проскользнула внутрь. Гор принял у Марты полотенца и грязную посуду, вместо которой горбунья устроила в корзине Алису, и выбросил их в ближайший колодец. Долго смотрел сквозь прутья на Алису, не в силах расстаться с ней вот так, и, скорее всего, навсегда.

– Вот тебе ещё вина, – подала Марта Гору небольшую глиняную бутылочку. – Очень хорошее, для Хозяина и самых козырных гостей.

– Спасибо, Марта! – Гор стиснул в руке бутыль. Ему было так странно, но так приятно чувствовать, что они нашли друга в лице этой девушки! Её уродство для него ничего не значило, как и собственные шрамы, и синяки Алисы. Он в этом смысле сильно отличался от обычных людей – хоть и не знал этого.

– Пошёл вон. – Сказал Гор, вернувшись в Приют и увидев Локи по-прежнему в стойле Чухи. – Вон туда, к параше. Чуха сдохла, так что е»ите с Ашуром друг друга. Вам даже в Девичник вход заказан.

– Слышь, ты! – Взвился Локи. – Ты что возомнил о себе!

Гор стремительно рванулся к нему, замахнувшись, остановил кулак возле самого лица побледневшего там, где не было черно от синяков, Локи.

– Ну, давай. – Сказал тихо, с жутковатой ухмылочкой. – Давай, говнюк! Ты же хочешь меня стукнуть, стукни, у»бок! А потом я. Давай! Справишься со мной – ты король! Давай! – Рявкнул во весь голос. – Нет?.. Тогда вали к параше, чмо. Арес, Эрот! Жрать пошли.

Гор не думал о том, что происходит в душе Локи, а зря. Тот пытался настроить остальных против Гора, но у него не вышло – кроме Ашура, никто больше не присоединился к нему, а Ашур был слишком пассивен, на него нельзя было положиться. Сейчас, наказанный, он только ныл и огрызался, виня Локи во всех своих бедах. Толку с него не было. Открыто Локи Гора уничтожить не мог, но были варианты сделать это исподтишка, в спину – в прямом смысле.

Днём ранее в Элиоте, или, как его ещё называли, Городе Мёртвой Королевы, в собственном доме на главной городской улицы, в сотне метров от собора святого Матвея, Хозяин принимал главу гильдии мясников: гиганта с бесцветными глазками и красноватой кожей, поросшей сплошь звериной рыжей шерстью. Отталкивающая внешность знающих людей наводила на мысль о рыжих троллях, когда-то терроризирующих Нордланд. В числе прочих своих злодеяний они часто насиловали женщин и имели от них потомство. Те, кто поумнее, топили этих пащенков, либо жгли их, но были и более глупые, либо слишком уж жалостливые, которые не могли их уничтожить. Как ни странно, эти полукровки не были так ненавистны, как полуэльфы. Не смотря на то, что они отличались свирепым нравом, дурными привычками, отвратительной наружностью и редкостным похабством, их даже жалели – дескать, они же не виноваты, да и матери их не виноваты в том, что их изнасиловала мерзкая тварь. И всё дурное в них – не их вина, а дурная кровь. Их часто усыновляли священники в знак своего великого милосердия: вот я какой, чудовище не побрезговал приютить и наставить на путь истинный! – Все они были крещены и, стало быть, являлись полноправными гражданами Нордланда. Торкилль Ван Шиффер был именно приёмным сыном и наследником священника, трагически погибшего (уснул у горящего очага и свалился туда), когда приёмышу исполнилось восемнадцать и вопреки воле приёмного отца он устроился работать на бойню. В детстве он мучил и убивал животных, предпочитая самых маленьких и беспомощных, обожал издеваться над детьми. Всё шло к тому, что его либо прикончат родители покалеченного крошки, либо казнит королева, но Сады Мечты оказались спасением для него: давая там волю своим инстинктам мучителя и убийцы, он не трогал никого вне их, и слыл человеком неприятным, но приличным. К лорду Хозяину он пришёл с деловым вопросом, касающимся поставок мяса, но не только.

– А у меня для тебя ещё одна хорошая новость. – Заметил Хозяин небрежно. – Этого щенка, Гора, пора кончать. И я отдаю его тебе. За хорошую цену, разумеется.

– Да что вы! – Глазки Аякса торжествующе загорелись. – Сколько?

– Тысячу дукатов.

– А не дороговато?

– Мне за него предлагали десять.

– Гелиогабал, поди?.. Мокрица в сутане! Ну, десять-то я за него не дам, но тысяча у меня есть. И когда?

– Хоть прямо сейчас. Его давно пора кончать, и я предоставляю эту честь тебе.

– Кому честь, тому честь! – Фыркнул Аякс. – Но новость-то отличная. Ради этого гадёныша я выезжаю прямо сегодня. Предчувствие у меня какое-то… Странное.

Уже не первый раз Гор замечал, что с Эротом что-то не ладно. Ол Донна отличались от других эльфов и ростом, и силой, и близостью к людям; Фанна же ещё более, чем Элодис, были не от мира сего, особенным народом, замкнутым, погружённым в себя. Вдобавок, Эрот попал на ферму не младенцем, как другие, а восьмилетним мальчиком, и слишком хорошо помнил другую жизнь и другие отношения. Гор забрал его из Конюшни, поразившись, с одной стороны, его обречённости и обособленности, с другой – готовности до конца стоять на своём. Не смотря на душевную хрупкость и тонкую красоту, Эрот умел постоять за себя, и во всём Приюте не смог бы противостоять только самому Гору, но уже с Аресом готов был померяться силами практически на равных. Обманчиво гибкий и тонкий, он был очень ловким, очень быстрым и довольно сильным. Человеческого в нём практически не было, хоть он был и не эльфийский кватронец, а самый, что ни на есть, полукровка; тело у него было эльфийское, гибкое, изящное, и за это его обожали содомиты, посещающие Сады Мечты. Лицо, красивое, было странным и даже немного пугающим из-за нездешнего взгляда синих раскосых глаз с вертикальными зрачками, в темноте горящими бирюзой. Приют так привык к тому, что Эрот не от мира сего, что ему многое сходило с рук; даже то, что он порой заступался за Чух, никого не удивляло. Но в последнее время что-то происходило, и Гор это видел. Если бы не его отношения с Алисой и собственные переживания, он озаботился бы происходящим раньше; но Алиса заслонила от него весь мир, и Эрота в том числе. В этот раз, заметив, что Эрот сел в стороне от всех и спрятал лицо в ладонях, Гор подошёл и сел рядом.

– Не хочу говорить. – Глухо сказал Эрот, не отнимая рук от лица.

– И я не хочу. – Согласился Гор. Они молча сидели рядом, думая каждый о своём, а остальные рассуждали о том, когда следующий Привоз, и что нужно вновь взять целку прямо сюда и развлечься с нею, как в прошлый раз.

– Помнишь, как та от нас по Приюту бегала и под стол пряталась?!

– Ох, и визжала она, когда мы её оттуда вытаскивали! А как верещала, когда мы тряпки с неё сдирали и ноги рогаткой делали!

– Точно!

Гор не выдержал и взглянул на Януса с отвращением. Несколько дней назад он сам возбудился бы при одном воспоминании и с удовольствием вместе со всеми обсуждал подробности; сейчас же… Он уже не понимал, как прежде находил удовольствие в подобных забавах. Ему вдруг вспомнилась Алиса, беспомощная, распластанная по алтарю, с ужасом в огромных глазах, с кровью на бёдрах…

– Развлечение?! – Услышав о развлечениях в Девичнике, вдруг вскочил Эрот. – Это – развлечения?! Трахать Чух, которые уже мёртвые?! Мы же все, и они, и мы, умерли, попав сюда, мы уже мертвецы! С нами покончено… Вы о свежих Чухах мечтаете, потому, что они живые, вы как упыри, свежей крови хотите!!! Ненавижу!!! – И Гор, вскочив тоже, сгрёб его в охапку и швырнул в бассейн. Остальные встали, молча глядя на них.

– Чё уставились? – Не зло рыкнул на них Гор. – Пошли отсюда! Жрать и спать! – И прыгнул за Эротом в воду.

Тот попытался вырваться, но от Гора это было не просто. Тот стиснул его плечи, встряхнул.

– Ну-ну. Тихо. С кем не бывает?

– Гор…

– Перестань. Где-то я тебя понимаю, но не стоит ТАК. Слышал? Не стоит. Мы все здесь такие: и ты, и я, и даже эта вонючка Локи. Не усугубляй. Есть свои радости и в нашей жизни, оставь их нам и себе. – Он говорил в точности то же самое, что когда-то Гефест говорил ему. – Хорошо?

Эрот, дрожа, кивнул, и Гор похлопал его по плечу:

– Вот и славно. В целом-то ты отличный! Давай, спать ложиться.

– Да? – Вдруг рванулся вперёд Локи. – Вот так, значит, да? Значит, как я, так меня избить надо, Чухи лишить, к сортиру отправить… А любимчику всё можно?! – Он весь пылал от справедливого негодования. – Он сейчас тоже правила серьёзно нарушил, Гор!

– Он никого не подставил. – Сказал Гор холодно. – От его слов больно ему одному; никто ничего не потерял от этого.

– Просто он твой любимчик! – С ненавистью выпалил Локи. – Ты меня ненавидишь, а его обожаешь, вот и всё! Что бы он ни сделал, ты ему мигом оправдание найдёшь, а меня даже из-за вонючей Чухи готов пи»дить! Какой ты вожак после этого?! А?!

– Он никогда, – повысил голос Гор, – никого не предал и не подставил!!! Из-за Эрота, или Ареса, или Януса, никогда никому плохо не было, они нормальные парни, да и Ашур может нормальным быть, если бы не ты! Ты только о себе печёшься, лишь бы сейчас что-то урвать, а что там будет потом, срать, да, огрызок?! Сколько раз из-за тебя мы встревали, вспомни? Не только я, но и весь Приют за твои удовольствия платил?! Я терплю, но до поры, понял? Да, я херовый вожак, но только потому, что такую вонючку, как ты, до сих пор не вышвырнул отсюда!

– Ещё посмотрим, – в бессильной ненависти сжал кулаки Локи, – кто кого вышвырнет! Ещё увидим!

– Ты не боишься, – спросил Гор с угрозой, – что до утра не доживёшь?

– Я тебя не боюсь! – Локи так явно врал, что Арес с усмешкой взглянул на него, а Янус фыркнул.

– Так в чём дело? – Гор с обманчивой ленцой в движениях подался к нему. – Отхерачь меня, да и дело с концом. Станешь вожаком, и всё тут твоё. Давай, огрызок!

Локи стиснул зубы. Он знал, что не справится с Гором, он слишком сильно боялся его. В отличие от Гора и Эрота, да и Ареса, он никогда не вступил бы в заведомо безнадёжный бой, он никогда не стал бы драться даже с равным себе противником, боясь ран и боли. Гор постоял, с презрением глядя на него, с таким явным, что Локи покраснел от унижения и бешенства. Ухмыльнулся и повернулся к нему спиной, и тут Локи не выдержал. Молниеносно выхватив из-под соломы заточку, он прыгнул и ударил Гора в спину.

Он не знал, куда бить, не умел этого, и попал в мякоть спины; заточка была короткой, и большого вреда Гору нанести не могла. Тот стремительно развернулся, не рассуждая, повинуясь только инстинкту, страшно, со всей силы, ударил – и Локи рухнул, как подкошенный. Все вскочили; Арес, подскочивший к Гору, быстро выдернул оставшуюся торчать заточку, и лишь потом склонился над Локи.

– Ты это… – Сказал после долгой паузы, выпрямляясь. – Того, убил его.

– Что?! – Поразился Гор.

– Дохлый он. – Сказал Арес.

– Да ну на «уй! – Испугался Гор. Упал на колени возле Локи, не обращая внимания на текущую по спине кровь, встряхнул его:

– Эй! Эй!!! Кончай придуриваться, сам виноват… Эй, Локи! Локи!!!

Глаза того были широко открыты, и быстро стекленели. Внутри у Гора всё застыло от ужаса, он быстро заслонил ладонью эти глаза. Гладил Локи по груди, бормоча:

– Ты сам виноват… Зачем… Зачем… Давай, перестань… Перестань же!!! Вставай, я больше не буду… Локи, пожалуйста!!!

Арес осторожно потянул его на себя, поднял, отвлекая от Локи.

– Он сам нарвался. Нечего было в спину бить, правильно ты сделал…

– Он не мёртвый. – Убеждённо сказал Гор. – Он же не мёртвый!!! Его нужно положить, он отлежится, и всё будет в порядке! – Его затрясло, глаза были, словно пьяные. – Его нужно положить на его лежанку, и всё будет… хорошо…

– Дай, кровь уберу. – Арес кивнул Янусу, тот вместе с Ашуром подхватили Локи за руки и плечи, потащили к нужнику. Гор увидел, рванулся:

– Не надо! Охренели?! Он же живой! Не смейте!

– Гор… – С силой стиснул его Арес. – Прекрати… Он сдох!

– Нет!!! – Страшно заорал Гор. Вырвался, дико оглянулся. – Я не мог… не мог… Я хотел его в стражу… Не убивать!!! Я не хотел его убивать!!!

– Он сам нарвался. – Повторил Арес. – Любой на твоём месте так поступил бы. Ты это, правда, долго его терпел. – Поняв, что слова на Гора не действуют, что тот в истерике, поступил так же, как сам Гор только что поступил с Эротом: улучив момент, столкнул его в бассейн. Гор всплыл, фыркая и чертыхаясь, но это привело его в чувство. Он понял, что произошло, принял это, и ему стало так плохо, так дурно, что он уткнулся в локоть согнутой руки и тихо зарычал от невыносимой душевной боли. Звук отодвигаемых досок заставил его содрогнуться и стиснуть зубы. Он не хотел! Он не хотел!!!

– Гор… – Дотронулся до него Эрот. Гор рванулся.

– Доволен?! – Спросил бешено. – Доволен?! Это из-за тебя всё! Из-за вы»бонов твоих! Ты здесь не один такой, понял?! Придурок конченый… Плохо ему! Нам всем хорошо! Мы все здесь херовые, ты хороший! Пошёл на «уй! – Выпрыгнул из воды и ушёл из Приюта. Бессильно сел в своём тайнике, прислонился к стене. Ему было дурно, по-настоящему дурно, он находился в предобморочном состоянии. Кровь текла по спине, рану жгло, в голове сгущался туман. Гор не думал о том, что Локи хотел убить его, что он ранен – его ужасала мысль о том, что он стал убийцей. Как это просто, оказывается, как быстро, и как… непоправимо. Миг, удар – и жизнь разделилась на до и после. До этого был один Гор, и одна жизнь, теперь – другая. Теперь он другой, и никогда уже не станет прежним. И исправить ничего нельзя, но как же так, это же несправедливо, не правильно! Он ведь не хотел этого, не смотря ни на что – не хотел?! В ушах стоял звук отодвигаемых досок. Был парень – и не стало. Гор не ненавидел Локи; злился на него, хотел убрать из Приюта – да, но не ненавидел! Смерти ему он не желал. Да, Локи страшно издевался над Алисой, и был момент, когда Гор мог убить его, в ярости, в страхе за свою девочку… Но этот момент прошёл, а злиться долго Гор не умел. Сердце его было великодушным, как у всякого по-настоящему сильного человека; он умел прощать… Всех, но не себя.

Вернулся в сумерках. Есть не хотелось; он молча, не отвечая на вопросы Ареса и Януса, лёг к себе и отвернулся к стене. Арес подошёл, начал стирать кровь влажной тканью – Гор не шелохнулся. Арес смазал рану мазью, прилепил кусок ткани, молча отошёл. Гор так и не шелохнулся и не издал ни звука. Все говорили мало и шёпотом, устраиваясь спать. Быстро наступила тишина. Гор лежал и думал об Алисе. Что сейчас с его девочкой?.. Она давно очнулась, конечно; что она чувствует, о чём думает, страдает ли из-за него?.. Он и хотел, и не хотел этого. Мысли о том, как она оплакивает его, причиняли ему боль, но боль была сладкой.

Алиса проснулась уже в каморке Марты. Горбунья работала на кухне, и в клубах пара и полумраке казалась колдуньей из сказки. Пахло дымом и едой. Алиса попыталась сесть, позвать Гора, но ей было так плохо, что она не могла пошевелиться. То, что его нет, по-настоящему испугало девушку, она аж похолодела вся, попыталась пошевелиться, сесть, но не смогла, только вырвался короткий стон. Марта, услышав, тут же подошла к ней, осмотрела её раны. Поменяла примочки, грубовато сказала:

– Лежи тихо, если жить хочешь! Поняла?

Алиса поспешно кивнула, на глаза выступили слёзы. Ей хотелось спросить про Гора, но она не могла даже двинуть челюстью, так ей было больно… И просто тихо заплакала, от страха, от обиды, от бессилия… Марта готовила, потом набросила на неё грязное и провонявшее жиром и кухней покрывало, и Алиса слышала, как она с кем-то говорила. Кажется, отдавала кому-то еду… Потом подошла и, не убирая покрывало, предупредила:

– Тихо лежи, пока я не вернусь! Захочешь помочиться, мочись под себя, я тебе толстую пелёнку положила, приду, выкину. Главное – лежи тихо, как мышка, чтобы ни одна душа тебя не услышала! – И ушла. «Гор!!! – Кричало всё внутри Алисы. – Где ты?! Мне страшно… Ты меня бросил?!». Боль страшно терзала Алису весь день, позволяя забываться лишь на какое-то время, и снова набрасываясь на неё. И всё это время она молила Гора прийти. Наверное, Марте следовало как-то объяснить Алисе, где она и что с ней, но та и не подумала об этом – выросшая среди пинков и презрения сирота, что она знала о таких вещах?.. Чудо уже и то, что она пожалела Алису и решилась помочь Гору.

Вернувшись вечером, Марта первым делом взглянула, как Алиса. Заметила, что пелёнка сухая, помогла Алисе сесть, неумело, но заботливо ухаживая за нею. Алиса собрала все свои силы, чтобы спросить, где она и где Гор, но получилось только жалкое мычание. И всё же Марта её поняла. Сказала, всё так же грубовато:

– Ты у меня в каморке. Дружок твой, великан, мне тебя отдал, и ты теперь не в Садах. Веди себя хорошо, слушайся меня, и мы с тобой отсюда выберемся. Ты поняла?

Алиса застыла. Дружок твой… Гор – отдал её! Вот почему он говорил так, словно прощался – он прощался!.. Он её бросил, бросил!

Алиса кивнула. Слёзы вновь побежали по её лицу. Гор отдал её этой горбунье – как она и думала! Алиса даже не услышала, что она больше не в Садах Мечты, и что скоро они выберутся отсюда. Да и не было у неё настоящего страха перед Садами Мечты, Гор уберёг её от него. Алиса даже не подумала, что само по себе уже чудо, что она не там… Вообще ни о чём не могла думать, кроме того, что Гор бросил её… Бросил!!! Зачем она ему теперь, такая: страшная, избитая, от которой одни неприятности?! Избавился от неё, как от надоевшего котёнка, а сам вернулся к своему Приюту и своей… своей Длинной!

Мысли были не очень-то здравые, но кто в такой ситуации, находясь в таком состоянии, вообще способен мыслить здраво?..

Если бы Алиса знала, что Гор сейчас крадётся в темноте в сторону Девичника, чтобы в последний раз поговорить с Марией! Это окончательно разбило бы ей сердце… Но, к счастью, Алиса этого не знала и знать не могла.

А Гор в самом деле решил повидать Марию. Он испытывал к этой девушке совершенно особые чувства; не то, что к Алисе, не то, что к кому бы то ни было вообще; он уважал её, страдал за неё, постоянно думал о ней. Алиса была для него всем, но для Марии тоже было место в его сердце; Гор всегда чувствовал, что обязан помочь и ей. Теперь он этого сделать не мог; он не мог спасти её и страшно мучился от этого. И никак не мог не попрощаться, пусть даже рискуя жизнью.

Мария не спала: сегодня её купил особенно противный гость, который не только совершенно измучил, но и страшно унижал её, и она вновь чувствовала себя грязной, опустошённой и отчаявшейся. Вдобавок, с её телом продолжали происходить пугающие её вещи… У неё увеличилась грудь, как-то вся налилась, отяжелела, и Мария постоянно чувствовала её, тогда как раньше даже не думала о ней. Девушка понимала, что беременна: она достаточно насмотрелась и наслушалась здесь. Доктор был болтлив и не сдержан; а Мария была очень умна и умела слушать, наблюдать и сопоставлять. Знала она и то, что будет с её ребёнком: его заберут, отправят на ферму, как когда-то её саму, а потом привезут сюда. И всё повторится… всё! Её разрывали противоречия. Она не знала, что чувствует по отношению к своему ребёнку; в сущности, она и не считала его своим. Это был пришелец, отродье ненавистного Гора, паразит, который использовал её тело, и умом, головой, Мария ненавидела его. Но инстинкт, мощнейший из существующих, срабатывал независимо от головы: Мария стала болезненно относиться к прикосновениям и ударам по животу, бессознательно стараясь защитить его, любой ценой не дать обидеть ненавистное существо, помешать повредить ему. Особенно боялась она Доктора, который продолжал ненавидеть и истязать её. Он настолько её ненавидел, что целенаправленно изводил её, стремясь превратить в измученное чудовище, которое отправят в Галерею, как можно скорее. Её мало и скудно кормили, небрежно лечили; Доктор часто оставлял её на ночь связанной и голодной, Мария страдала от жажды и усталости, постоянной, невыносимой усталости… И её неведомый друг не приходил больше, так, что Мария уже перестала его ждать и гадать, кто из Приюта был им. И когда он пришёл, она была так удивлена, и так… счастлива! Нерешительно подалась к нему, услышав его успокаивающий шёпот, и с облегчением прижалась к его груди, когда он привлёк её к себе. Расплакалась, чего не позволяла себе при Докторе.

– Тяжело тебе? – Спросил он, гладя её волосы, прежде такие гладкие и нежные, теперь – сухие и безжизненные. Мария кивнула несколько раз, плача сильнее.

– Я тебе поесть принёс. – Он вложил в её руку пирог. – Я знаю, Клизма, тварь, тебя не докармливает… Гор ему запрещает, а ему срать… Поешь.

Мария аж задрожала, вцепившись в пирог. Давилась, почти не жуя, всхлипывая и продолжая плакать.

– Бедная ты моя… – Прошептал Гор, гладя её по голове. – Я не могу тебе помочь… И как же меня это мучает! Не торопись, подавишься… Икота нападёт. Да и не наешься. Тише, тише! Жуй подольше, так лучше насытишься. Вот молоко, оно уже немножко… ну, кислое, но пойдёт.

Немного утолив голод, Мария перестала плакать – ей стало легче. И так хорошо было находиться в его руках! Она расслабилась, прижавшись к его груди. Никакого секса в этом не было – она потому и льнула так к нему, что не чувствовала в нём угрозы. Тело её просто не способно было теперь стремиться к чему-то иному, настолько её измучили и унизили, настолько сломали. Если бы Гор сейчас попробовал овладеть ею, она не стала бы сопротивляться, но он окончательно разбил бы её сердце… И он это чувствовал. Это шло не от ума, от сердца, из глубины души; так тонко понять её Гор мог только потому, что сам прошёл через всё это.

– Почему ты не приходил? – Спросила Мария.

– Страшно. – Признался Гор. – Там, в коридорах, нечисть какая-то бродит. Я когда-то… когда сбежать пытался, сталкивался с нею. Ну… просто слышал, и чувствовал, к счастью, они меня не нашли. Но страху я натерпелся тогда…

– Вонючка тоже их боится. – Прошептала Мария. – Ночью он у себя запирается и никогда наружу не высовывается. Но здесь они не появляются.

– И в Приюте тоже. А вот в коридорах…

– Но ты всё равно пришёл. И тогда… И теперь.

– Я всё время о тебе думаю. – Признался Гор. – Понимаю, что ничего сделать для тебя не могу, и всё равно больно. Убил бы Клизму… А толку?..

– Мне страшно. – Призналась Мария шёпотом. – У меня, кажется… ребёнок в животе.

Гор похолодел. Крепче обнял её, прижавшись лицом к волосам. А Мария продолжала:

– Я знаю, это от Гора… Я ещё тогда, в самый первый раз, это почувствовала… Я не знаю, что со мной будет, когда Вонючка это поймёт! Я не знаю, что он со мной сделает тогда… Я боюсь! Я не боюсь смерти, я её хочу. Я боюсь того, что он со мной будет делать!

– Ты уверена? – Взяв себя в руки, спросил Гор.

– Нет. – Призналась Мария. – Ну… почти. Я изменилась, и всё время чувствую… чувствую его в себе. Что мне делать?

Гор молчал. Он не знал. Ему было больно и страшно… И так жалко эту девушку! Не говоря уже о её ребёнке, который был и его ребёнком… Больно было так, что он готов был кричать. «Сбежать. – Мелькнула дикая мысль. – Сбежать, а потом вытащить её… Не знаю, как… Там, снаружи, я смогу что-то узнать и решать, сейчас я всё равно ничего не знаю».

– Надеяться. – Сказал Гор вслух. – Я не знаю… Как тебе сказать… Меня, возможно, скоро убьют. Я попытаюсь сбежать до этого. Если смогу… Я вернусь за тобой. За вами. Я всё сделаю для этого! Честно говорю, это почти невозможно. Наверное, вообще невозможно! Но я постараюсь. Клянусь: если останусь жив, я найду способ вернуться и вытащить тебя.

– Как тебя зовут? – Спросила она.

– Гэбриэл. – Ответил Гор.

– Я буду молиться за тебя, Гэбриэл.

– Я тоже буду молиться за тебя, Мария. Знай, что я всё время думаю о тебе и о том, как тебя спасти. Если я больше не приду, и ты не услышишь, что кого-то в Садах казнили… Знай, что я сбежал и теперь ищу способ тебя спасти. Знай, что я о тебе помню, думаю о тебе и молюсь за тебя.

– Я тоже… буду думать о тебе! Я буду очень-очень сильно хотеть, чтобы ты спасся и вернулся за мной. Я всё вытерплю, думая о тебе! – Она в темноте нежно погладила его лицо. – Не знаю, как правильно молиться, но я буду, буду!

– И не думай о нас плохо. – Попросил Гор. – И… про Гора тоже не думай. Не он здесь главный.

– А кто? – Не поверила Мария.

– Видела здесь дайкина в золотой маске, с чёрными волосами до плеч?

– да. – Насторожилась Мария. – Два раза.

– Это Хозяин. Сады Мечты придумал, построил, и содержит он. Он владеет тобой, мной, Гором, Вонючкой, всеми. Здесь всё так, как он придумал, как он велит. И если кто-то противится ему, его убивают.

– Значит, – Мария с гордостью прижалась к нему снова, – ты противишься ему? Раз тебя могут убить?

– Ну, уже и то, что я здесь,значит – противиться ему. – Признался Гор. – И рисковать тобой… Если бы кто-то заподозрил, что я беспокоюсь о тебе, и донёс Хэ, меня заставили бы запороть тебя до смерти. А если бы я отказался, нас обоих убили бы… Очень долго бы и страшно убивали.

– Поэтому… – Мария не договорила. Она поняла, и он понял, что она поняла. Молча кивнул, и она почувствовала его кивок макушкой, к которой он прижимался подбородком. Они ещё долго сидели так на лежанке Марии, молча, каждой клеточкой тела ощущая друг друга. Журчала вода в бассейне.

– Мне пора идти. – Наконец тихо сказал Гор. – Пока ещё доберусь до Приюта.

– Иди. – Прошептала Мария. – Моё сердце… Оно с тобой. Помни, что я очень хочу тебе добра. По-настоящему хочу!

– И ты помни. – Гор поцеловал её в лоб, потом, поколебавшись, нагнулся и поцеловал её живот. – Не надо ненавидеть своего ребёнка… Мы с тобой, наверное, так же появились на свет: нас родили несчастные девчонки, которых замучили и убили здесь. И они не виноваты… И мы не виноваты тоже. И твой малыш не виноват.

– Но я… – Губы Марии задрожали. – Но он… Что я могу… как я могу ему помочь?!

– Наверное, любить его. – Сказал Гор. – Я не знаю. Знает он там, в тебе, что ты думаешь и чувствуешь?.. – Он не отнимал руку от её живота. – Для меня женское тело – это такая тайна! Когда я думаю, как это в вас происходит, ну, зачатие, рост ребёнка, как он рождается, у меня голова взрывается: я этого не понимаю! Наверное, это и есть настоящее волшебство.

– Слышал бы ты, – всхлипнула Мария, – что Вонючка об этом говорит!

– Он мразь. – Убеждённо произнёс Гор, – грязь и мерзость – это он, тварь поганая, выродок… Если я выживу, я убью его, чем угодно поклянусь, он заплатит за всё, что делал, за всё, что вы от него вынесли! Я не садист, но его я буду убивать долго. И пока убиваю, он услышит всё, что я о нём думаю…Клянусь!

– Убей! – Мария задрожала, глаза её загорелись так, что Гор увидел этот огонь. – Убей его за меня!!! Отомсти ему!!! – Больно стиснула его руку. – Умоляю, пусть он мучается, пусть ему будет больно и страшно, пусть он визжит и ссытся от боли!!! Плюнь ему в глаза за меня!!!

– Обещаю. – Повторил Гор.

Вернувшись, уснул Гор не сразу, спал мало, и сон видел тяжкий, страшный. Они с Алисой сбежали, но почему-то сразу же расстались, и Гор остался в каких-то бесконечных подземельях, каких-то коридорах, горел в зелёном огне, какие-то существа вонзали ему крючья в бедро и в руку и пытались разорвать его на части… Он стонал и просыпался, мокрый, измученный, чувствуя нарастающий страх. Что-то надвигалось, что-то плохое, какая-то опасность или беда.

Проснулся окончательно он, разбуженный громкими голосами, и тем, что Арес выкрикивает его имя. Вскочил, стряхивая остатки сна. Все столпились возле бассейна и смотрели вверх, где высоко, в оконном проёме, стоял Эрот. Гор подошёл ближе, крикнул:

– Какого «уя ты там делаешь?! Как ты туда попал?!

– Я хотел на воле умереть. – Ответил Эрот. – Думал, влезу, окно выбью и выброшусь наружу. А тут решётки, прикинь?! Зато море видно, и небо!

– Эрот, дурака не валяй! Я тебе верёвку кину…

– Я не Эрот! Я Иво! Умирать под своим именем надо, а не под кличкой собачьей! Прости меня, Гор. Я тебе был другом.

– Нет! – Заорал Гор, но Эрот – Иво, – не слушая, качнулся и камнем рухнул вниз. Реакция Гора была мгновенной. Он не успел подумать, тело среагировало само: бросившись вперёд, он отшвырнул Януса, подставился под падающего Иво, оттолкнув его в воду, рухнул под его тяжестью, больно ударившись рёбрами о камень, и с коротким стоном сполз в воду. В глазах потемнело; он сразу же пошёл ко дну, но кто-то схватил его и выдернул на поверхность. Отфыркавшись, увидел ошеломлённое лицо Эрота, заорал:

– Убью придурка! Яйца голыми руками вырву на «уй! – И обнял его, застонав от облегчения и боли. Арес тоже спрыгнул к ним, помог выбраться. На боку у Гора на глазах наливался огромный кровоподтёк, от боли перехватывало дыхание; он сел прямо на ступени, задыхаясь и морщась.

– К Доктору надо. – Виновато произнёс Эрот. – Помочь?

Гор, напрягшись, с трудом встал, стараясь не стонать и как можно прямее держаться на ногах.

– Я тоже помогу. – Двинулся к нему Арес, но Гор махнул рукой:

– Эрота довольно. Надеюсь, никто больше помирать не собирается… – Сказав это, он вспомнил, что Локи умер, и всё похолодело внутри. Надо было как-то рассказать об этом Доктору и Хозяину, но не это его пугало. Сам факт, что Локи умер от его руки, сегодня казался ещё ужаснее. Оперевшись на Эрота, он двинулся к двери.

– Ребро сломал. – Доктор, который вернулся как раз в это утро, ловко и умело прощупал бок Гора, почти не причинив боли. – А может, и не одно. Я сейчас примочку приготовлю, чтобы боль снять и синяк сделать поменьше. Как это ты?

– Доктор, у нас это, Локи умер. – Первым сказал Эрот. Тот быстро выпрямился.

– Чего это? – Спросил жёстко, глаза сузились.

– Я ему двинул в рожу. – Обречённо произнёс Гор. – И не подрассчитал. Сам не знаю, как получилось. Достал он меня, сильно достал, да. Я не хотел.

– Труп где?

– Мы его в колодец сбросили. – Это уже сказал Эрот. – Мы сильно растерялись, что ли. Гор говорил, чтобы мы этого не делали, а мы как-то… Ну, в панику впали. Не хотелось, чтобы он там лежал, рядом, всю ночь.

– Ты его по лицу ударил? – Обратился Доктор к Гору.

– Локи его в спину ударил заточкой, видишь? – Вновь встрял Эрот. – Гор развернулся и ударил его. Сбоку, вот сюда. – Он показал пальцем на свой висок.

– С твоей-то силой. – Недовольно произнёс Доктор. – И всё же лучше бы вы мне труп показали. Локи ещё вполне в силе был, мог протянуть ещё не один год. Замена есть?

– Есть. – Признался Гор. – Он меня давно выводил из себя, я собирался его того, в стражу Хозяину посоветовать, а на его место взять мальчишку из Конюшни, полукровку, я его и проверил уже…

– В стражу, говоришь? – Подозрительно хмыкнул Доктор. – Или в колодец?

– Это случайно вышло. – Повторил Гор. – Я не думал, что он сдохнет. Вообще не думал.

– Ладно. – Доктор почесал плешивый затылок. – А ребро-то как сломал?

– Я полез на окошко, и упал. – Сказал Эрот виновато. – А Гор поймал меня.

– Силён! – Доктор, хоть и знал, как все в Садах, об огромной силе Гора, посмотрел на него с удивлением. – А ты-то, придурок, чего туда полез? Насмерть ведь мог убиться!

– Я хотел на море посмотреть. – Краснея, признался Эрот. – Вот и…

– Какая разница теперь? – Поморщился Гор. – Живой и ладно. Давай свои примочки…

– Тебе надо здесь полежать. – Доктор, пользуясь случаем, вновь облапал его.

– Пошёл ты… Эрот мне будет помогать. В Приюте полежу. Где длинная?

– Её пока не стоит. – Кивнул в сторону Доктор. – Удовольствия никакого.

Гор подошёл ближе. Мария лежала на лежанке, вся облепленная пластырями и обмазанная мазью, на лице – глухая маска. Ей было очень больно – она стискивала зубы то и дело, и начинала часто дышать, но не стонала.

– А что с нею? – Спросил Гор настороженно.

– Я её поучил немного утром. – Похвастался Доктор. – Начала вдруг снова строптивость проявлять, уворачиваться. Паскуда писежопая! Если я бью, стой и терпи, а она уворачиваться вздумала! Прикрываться! У-у, тварь! – Он замахнулся на девушку, и вдруг Гор перехватил его руку. Просто перехватил, но хватка у него была такая, что Доктор заскулил и согнулся с воплем:

– Ты что, о»уел?!

– Да. – Тихо ответил Гор и без замаха, но со всей силы, ударил в ненавистную рожу так, что явственно хрустнули зубы, а Доктор, не издав ни звука, отшатнулся и рухнул, как подкошенный. Девочки замерли, и на лицах новеньких отразился такой дикий восторг, что видеть это было больно. Гор потряс руку – удар получился от души, он даже повредил костяшки пальцев о зубы. Эрот уставился на него чуть ли не со священным ужасом:

– Ты что, Гор?!

– Давно мечтал об этом. – Беспечно ответил Гор. Ему вдруг стало легко и даже весело. – Ненавижу эту тварь! – Поднял Доктора за ноги:

– Давай, в комнату его оттащим, чтобы раньше времени шухер не поднял… – Они уволокли Доктора в первую подвернувшуюся комнату, запирающуюся снаружи, и Гор задвинул засов. Потёр руки, словно стряхивая с них что-то:

– Ну, вот, теперь пошли. С тобой разберёмся.

– Зачем ты меня спас? – Спросил Эрот на лестнице. Гор остановился, прислушался. Свернул к колодцу. Сел, зашипев от боли, на его край.

– Говори. – Приказал устало. – Всё говори.

– Гор…

– Гэбриэл. Гэйб, если хочешь. Так что?

– Гэбриэл! Это же имя ангела…

– Не про моё имя речь. О себе говори.

– А что говорить? Я не могу больше. Я хочу умереть. Вот и всё.

– Умереть никогда не поздно. Я сам всё время себе это говорю. Настанет самый херовый момент – сдохну, а пока повоюю.

– Для меня он настал. – Просто сказал Эрот. Гор помолчал. Потом спросил:

– Почему? Почему именно теперь?

– Лучше бы ты не забирал эту Чуху в Приют, Гор. Нет, не думай, я на неё не запал… Просто она меня заставила думать о том, кто я и что делаю. Вся эта брехня, что Чухи злобные, тупые, хитрые – не про неё. Как объяснить? Ты только не злись, Го… Гэйб! Но я скажу, я не могу больше! Знаешь, кто мы? Мы – шайка бесов, которая захватила маленького ангела и глумится над ним! Она – нежная, беззлобная, а мы – тупые, злобные уроды, понимаешь?! И я не могу этого вынести, не могу, Гор! Она не лебезила перед нами, не унижалась, не пыталась нам угодить, чтобы не били, не клянчила еду… Не злилась, не пыталась нам нагадить. Она просто умерла в наших руках. Ты видишь? Видишь?! И я не могу это вынести, не могу! Я и участвовать в этом не мог, и заступиться не посмел! А длинная в Девичнике?! Смелая, гордая, красивая! И что мы с нею сотворили?! А?! – Он почти перешёл на крик. – А со мной?! С тобой?! Гэбриэл, что сделали с нами?! Где твои крылья, ангел Севера?! В крови, в грязи? В дерьме?!

– Иво…

– Кто я такой, Гэбриэл?! Чуха – тело с сиськами, а я?! Тело с «уем?! Жрать и е»аться, больше ничего! И можешь убить меня за это, мне плевать, я всё равно хочу сдохнуть! Кому я нужен?! Извращенцам?!

– Мне. – Тихо сказал Гор после долгой паузы. – Если бы и ты сегодня умер, меня бы это сломало совсем.

– Ты и так сломался. – Растерянно попытался пошутить Эрот. Гор ухмыльнулся:

– Ломай ещё, не жалко.

Они ещё помолчали. Потом Эрот сказал:

– Я с дедом жил, когда мама умерла. Дед хороший был, смешной. А потом взял и умер. Вот так, просто: мы говорили, смеялись, он кашу мне варил. И вдруг его вырвало кровью, он упал и умер. После него дом и мельница остались, дед мне говорил, что они мои. Но моя тётка, вдова его сына, взяла меня за руку и отвела на ферму. Деньги за меня… получила. А я, дурачок, по дороге про деда ей рассказывал, понравиться ей старался… Понимаешь?!

– Понимаю. – Тихо сказал Гор.

– Зачем?! Зачем я это помню, скажи? Зачем горюю по деду, он не вернётся! В его сказках всегда хорошо всё кончалось, а он упал… с ложкой каши в руках… Мне до сих пор страшно! Понимаешь?!

– Понимаю.

– А как мне позорно было в первые дни… здесь! Я боялся деда вспоминать, словно он мог увидеть, как я чей-то «уй сосу. И до сих пор позорно! Я здесь заживо похоронен, мои мысли, сердце моё – они не нужны никому, словно я уже умер, но я же… я же живой, Гор. Я мечтаю, я… думаю о чём-то постоянно… Но к чему это всё?.. Ты знаешь?

– Нет. – Сказал Гор. – Не знаю. Я долго старался не думать об этом, и у меня получалось. Но ты прав – всё началось с этой… девчонки. Ты прав. Во всем.

– Тогда как? Зачем, Гэбриэл, ЗАЧЕМ?!

– Ты хорошо помнишь жизнь там, снаружи?

– Что?.. – Искренне удивился Эрот.

– Ну… Ты столько помнишь. А как там, снаружи, живут, ты помнишь?

– Кое-что. Но что… Зачем?

– Ты сказал, что со мной!

– Да! – Тут же ответил Эрот. – Во всём!

– Согласен бежать со мной?

– Бежать?! – Прошептал Эрот. Вцепился в Гора. – Бежать?!!

– Тихо! – Тряхнул его Гор. – Да, бежать!

– Гор, но как?

– Двое охранников будут убирать после гостей. Мы убьём их, разденем, возьмём их одежду…

– Тела в колодец! – Глаза Эрота вспыхнули бирюзой. – Гор, Гэбриэл, ты гений! А дальше?

– Мне… Нам помогут. – Прозвучал первый гонг, и Гэбриэл – навсегда теперь, – первым двинулся к лестнице.

– А где мы оружие возьмём? – Эрота тоже бил мандраж.

– В Галерее. Там полно всякой дряни, крючья, пики, железки всякие. – На ходу нервно отвечал Гэбриэл.

– А ты сможешь того… убить?

– Да. – Просто ответил Гэбриэл. Он мог, и знал это совершенно точно. Ему стоило огромного напряжения всех его душевных сил, чтобы не торопиться, не бежать в Галерею со всех ног, не рвать и метать.

В Галерее было тихо. Если сегодня здесь и были гости, они уже ушли. После первого удара колокола они оставляли своих жертв, шли мыться, одеваться, приводить себя в порядок; после второго – выходили на лестницу, чтобы до третьего покинуть Сады Мечты. Когда Гэбриэл и Иво добрались туда, уже несколько минут, как прозвучал второй удар.

Гэбриэл уже был здесь, причём в качестве жертвы; Иво попал впервые. Здесь было жутко, по-настоящему жутко. Просторные галереи с низкими сводами, мрачные, из дикого камня, даже без обычных для остальных помещений барельефов, клетки, жаровни, орудия пыток, а главное – запах, запах крови, требухи, мочи и рвоты. По наклонному полу шли желоба, в которых часто застаивались целые лужи крови, источая настоящий смрад. Иво сморщился, едва войдя туда, прошептал:

– Значит, это здесь всё… они делают?

– Да. – Так же шёпотом ответил Гэбриэл. Настороженно прислушался. Охранники приходили сюда после ухода гостей, убрать трупы, смыть водой кровь и прочее. Иво заметил что-то в клетке, сделал туда шаг, и Гэбриэл схватил его за плечо:

– Не надо. Не смотри. Не подходи.

– Там что…

– Да. Они не сразу убивают. По нескольку дней иногда. Но уродуют порой страшно. Лучше тебе этого не видеть.

– Я-я-я… – Иво задрожал, справился с дрожью. – Я лучше и правда… не буду смотреть.

– Ты отвлечёшь их, – Гэбриэл выбрал в жаровне тяжёлую и острую пику, – я убью. Сможешь?

– Смогу. – Кивнул Иво. Гор посмотрел на него с сомнением, мимолётно подумав, что лучше бы взял Ареса – Иво какой-то слишком уж… хрупкий. Но в нужный момент Иво не сплоховал. Они с Гэбриэлом спрятались в нише, едва заслышали шаги и голоса; когда стражники приблизились, Гэбриэл толкнул Иво, тот вышел и, как ни в чём ни бывало, пошёл вперёд, даже слегка посвистывая.

– Эй! – Справившись с изумлением, окликнул его один из стражников. Иво, не оборачиваясь, сделал им неприличный жест, и они дружно поспешили за ним. Гэбриэл вышел позади и со всей своей огромной силы обрушил пику, как дубину, на голову одного из них. Голова лопнула, словно спелый арбуз, охранник рухнул, даже не вскрикнув. Но у второго оказалась прекрасная реакция и неплохая выучка. Не успел Гэбриэл поднять пику во второй раз, как тот уже развернулся, выхватив меч и мечелом; мечеломом вырвал пику из руки Гэбриэла, мечом полоснул его по боку – Гэбриэл, обладавший прекрасной реакцией, каким-то почти чудом увернулся, и получил только длинный, но не опасный порез. Отшатнулся к стене, уходя от второго удара; Иво кинулся ему на помощь, но охранник просто отшвырнул его прочь, как котёнка, вновь устремляясь к Гэбриэлу, распластавшемуся по стене. Иво, сообразив, что им не справиться с ним, просто бросился ему под ноги. Тот замешкался всего на миг, но этого мига Гэбриэлу хватило, чтобы засадить кулаком ему в лицо, вырвать из обмякшей руки меч и вонзить в горло. На какие-то мгновения он замер, тяжело дыша и изумлённо глядя на агонию, но тут же опомнился и бросился срывать с ещё дрожащего тела одежду.

– Гэбриэл, мы их убили! – Иво крупно дрожал, глаза стали дикие. – Гэб…

– Одежду снимай! – Рявкнул на него Гэбриэл. – Время, время, время!!!

Оттащив тела в колодец, они поспешно начали одеваться.

– Одежда, – лязгая зубами, сказал Иво, – она того… в крови вся!

– Она чёрная. – Отмахнулся Гэбриэл. – Одевайся, живее! – Он надел светлую рубашку и лёгкие штаны, затем более плотные штаны из кожи и чёрной шерсти, натянул сапоги, не подумав, что они могли быть ему не по размеру – но сапоги, вот чудо, подошли почти идеально. Иво помог ему, обрезав у самой шеи волосы, прямо так, ножом, и перевязал сильно кровоточащую рану, порвав серую рубашку. Помогая друг другу, они надели куртки, стильные, тоже из кожи и шерсти, усиленные металлическим плетением, с метательными ножами в рукавах, закрыли низ лица черными шарфами и поспешили к выходу. Это был момент истины: сумеют, или нет?.. Не задерживаясь, не давая себе времени на колебания, Гэбриэл, подражая раскованной и стремительной походке всех стражников, взлетел по лестнице и настучал подслушанный Алисой мотив.

И дверь открылась! Иво коротко, судорожно вздохнул.

– Быстро вы сегодня. – Раздался голос. – Куда?

– Южная. – Сказал Гэбриэл первое, что пришло в голову.

– Валите. – Разрешил голос.

Гэбриэл тогда не знал, что им просто нереально повезло. Он угадал с паролем, но не только – они должны были подняться на южную башню и сменить там пост. Если бы их не дождались, тревога поднялась бы самое позднее, через полчаса. Но отсутствие Хозяина сыграло беглецам на руку: стражники не дождались смены и свалили, а в казарме наврали, что смена уже там. Не зная этого, Гэбриэл вышел в пустой очаг, такой огромный, что в него мог въехать всадник; очаг находился в конце пустого заброшенного зала. Всюду висела паутина, толстым слоем лежала пыль на сваленных в кучи по углам старых лавках, столах и прочем хламе. Когда дверь встала на место – совершенно бесшумно, – Гэбриэл и Иво очутились в заброшенном пустом зале с мёртвым очагом, месте, где никому и в голову не пришло бы искать что-то ещё. Помня наставления Марты, Гэбриэл шёл вперёд.

В башне, как и говорила Марта, они нашли тайник. Там стоял фонарь со свечкой внутри, была постель, на столе стояли две бутылки вина, на блюде лежал пирог с мясом. Иво с долгим выдохом упал на стул, схватился за голову:

– Я не верю. Не верю. Не верю. Мы сбежали?! Мы сбежали, Гэбриэл?! Давай, передохнём, я тебя перевяжу… Ты себя не видишь, ты белый весь, садись!

Гэбриэл тяжело опустился на стул. Безучастно позволил Иво снять с себя куртку, стереть кровь и вновь перевязать рану шарфом. Ему было дурно. Он видел, как лопается голова, видел агонию убитых им самим людей, видел пустой зал, и дрожал в лихорадке, вызванной этими видениями. Этот пустой, заброшенный зал почему-то оказался ещё одним шоком. Гэбриэл увидел, что они действительно похоронены заживо, их нет, они не существуют, их никто никогда не найдёт и не спасёт, и от этого почему-то было почти так же жутко, как чувствовать себя убийцей. Попав туда, они умерли, Иво был прав, они умерли для мира!

Иво надкусил пирог, протянул ему, но Гэбриэл только головой покачал: есть не хотелось. Отхлебнул ещё вина, откинул голову к стене.

– Как ты? – Осторожно спросил Иво.

– Не ссы. Нормально.

– Я не ссу. Ты правда, нормально? Ты весь белый, и… дрожишь весь. Ты чего?

– Я двух парней убил. – Хрипло сказал Гэбриэл. – Я, мать твою, ранен! – Он вдруг рванулся и крепко сжал руку Иво:

– Слышал?! Внизу!

– Да! – Прошептал тоже побледневший Иво. Гэбриэл сжал в руке меч. Пользоваться им он не умел, но надеялся на внезапность и свою силу. Они с Иво затаили дыхание… Оба надеялись, что наверх незваный гость не поднимется. Но скрип и шорох раздались на лестнице, потом они услышали чьё-то усталое дыхание, и шёпот:

– Высоконько, Марта, ты забралась… Хреново для ног, а?

Гэбриэл выдохнул с облегчением, шагнул к выходу из тайника, и перепугал Марту так, что она пронзительно завизжала, а когда Гэбриэл зажал ей рот, так больно укусила его за руку, что он сам чуть не заорал.

– Марта… Марта, это я! – Умоляюще протянул он к ней руки. – Тихо, не кричи, пожалуйста!

– Ох. – Узнала она его. – Я уже почти и не надеялась!

– Марта, что с Алисой?! Как она?

– Плохо ей. Сейчас уже шевелится, встаёт, сама по нужде ходит, но говорить ещё не может, и плачет всё время, не знаю, что с нею делать.

– Что ты ей сказала обо мне?.. Когда я её увижу?!

– Увидишь сейчас… А говорить я почти ничего не говорила. В душе всё надеялась, а вдруг?.. Как вы сбежали-то?..

Гор рассказал. Коротко, не вдаваясь в детали. Марта тоже осмотрела его раны, и покачала головой.

– Тихо только! – Предупредила прежде, чем начать спускаться. – Здесь почти никто не ходит, по ночам особенно, это крыло замка пользуется дурной славой. Тем более не стоит шуметь. Шум отсюда всех привлечёт!

Гэбриэл впервые был в замке, но не видел пока большой разницы между ним и Садами Мечты. Разве что чадящие чаши с горящей нефтью, накрытые решётками, и колеблющиеся тени от них. Но когда они миновали нежилую часть замка, здесь неожиданно оказалось теплее, уютнее и совершенно иначе. Когда-то, получив в наследство большую часть от богатств Райдегурда, своего опекуна и дальнего родственника, Драйвер перестроил Редстоун, добавив к нему новое крыло, куда больше и современнее, чем прежнее. Именно поэтому старое находилось в таком запустении и так обезлюдело… Там стены были сложены из плитняка, здесь – из кирпича и мастерски обтёсанных каменных блоков. Полы были чистыми и ровными, паутины и пыли не было. А главное – светло! Для Гора это было так ново, и постепенно в голове его прояснялось. Он сбежал?.. Он сбежал! Пусть ещё не до конца, но половину дела он сделал! И это наполнило его гордостью.

Чёрный орёл, вот уже много лет сидевший, нахохлившись, где-нибудь на камнях или на уступе скалы, летая неохотно и недалеко, вдруг встрепенулся и заклекотал, замахав крыльями и подняв ветер, разносивший пыль и мусор. Мириэль, королева Элодис, не веря своим глазам, подалась к нему. Птица спорхнула ей на руку, глаза, золотистые, как топазы, смотрели зорко и яростно.

– Ай! – Сказала Мириэль, глаза её сияли. – Ар мариат, мири ой алэ! Вэ омариэ, Сетанта Ол Таэр! Ай! – Она подкинула птицу, и орёл, мощно взмахивая крыльями, быстро набрал высоту, сделал круг над лесом, переливчато прокричал что-то и устремился на юго-восток.

На рассвете «Единорог» вошёл в гавань Таурина, пограничного эльфийского города на юге Элодиса. Скалы Таурина были последним осколком Дуэ Сааре, когда-то здесь правили эльфы Красной Башни. Башня сгорела в драконьем огне, прямые потомки тоже были уничтожены, и Таурином правил наместник, муж погибшей королевы. Детей у них не осталось, и не было никакой надежды возродить род. Местные эльфы, в отличие от Ол Донна Альвалар, живущих севернее, были не такими высокими, более изящными, светловолосые и темноглазые; при этом они считались самыми свирепыми и умелыми бойцами среди эльфов, опережая даже альваларцев.

– Хотя, как я слышал, – Гарет всё это рассказывал Марчелло, которому предстояло впервые попасть в эльфийский город, – мой дядя, Кину Ол Таэр, был Ол Донна Альвалар, и при том считался самым непобедимым и великим бойцом Острова, а может, и всего мира.

– Был?.. – Удивился Марчелло. – Сеньоры эльфы ведь живут вечно; что с ним случилось, если он был непобедим?

– Никто не знает. Может, он и жив; это неприятная семейная история. Эльфы злы на него страшно, и упоминать его в приличном эльфийском обществе не принято. Может, странствует где-то на севере…

Марчелло заметил на скалах укреплённые башни явно с сильными гарнизонами – эльфы опасались человеческого соседства. На Марчелло они смотрели, как на пустое место, Гарету кланялись, хоть и с оттенком превосходства. Выйдя из гавани, они очутились в идеально упорядоченном пространстве. Эльфы строили без острых углов, и дома их были овальными, с округлыми крышами, крытыми синей и серой черепицей. Дома эти были светлыми, красивыми, с ровными побеленными стенами, с большими окнами. По сравнению с городами людей здесь было просторно, чисто, очень красиво. Человеческие дома в те времена строились, как маленькие крепости, способные, если надо, выдержать осаду и приступ маленькой армии; здесь же не было ни запоров, ни заборов, ни ставень, и даже террасы были без дверей. Кругом были деревья и кустарники, цветы. Лес здесь был среди домов, соседствовал с небольшими дорожками и арками, любимыми Ол Донна портиками с аркадами… Порой Марчелло видел разговаривающих и поющих эльфов; они с любопытством поглядывали на Гарета, по-прежнему упорно игнорируя Марчелло, и отворачивались, удовлетворив любопытство.

– Я теряюсь, патрон. – Говорил Марчелло. – Как держать себя, что говорить?

– Ничего. – Покачал головой Гарет. – Эльфы настолько плохо относятся к людям, что произвести на них впечатление невозможно. Будешь держаться нагло – они примут это, как привычное грязным дайкинам состояние; попытаешься быть вежливым – не поверят. Лучше молчи и дай говорить мне. Молчание и невозмутимость – это единственное, что они ещё принимают и не осуждают.

– Понимаю…

– Нет, не понимаешь. Эльфы не читают мыслей, но все они эмпаты и хорошо чувствуют намерения и отношение людей. Их бесит двуличие людей, которые почти всегда думают одно, а говорят другое. Они нуждаются в защите от вас, от ваших похоти, лжи и агрессии, и потому так подчёркнуто игнорируют вас. Не принимай это на свой счёт, прошу. Для эльфов люди – малопонятные и малоприятные существа.

– А для вас?

– Я сам наполовину человек.

– Вы эльфинит – сын эльфийки. Я узнавал; эльфы гораздо больше почитают кровь матери, чем отца. Эльфинит равен эльдару, а в чём-то и превосходит его. Эльфинитам эльфы позволяют селиться в своих городах и принимают их почти, как равных.

– Ты хорошо изучил вопрос! – Засмеялся Гарет. – Да, эльфы считают, что мать даёт куда больше, чем отец. Потому и нет браков между эльфийками и людьми.

– Патрон!

– Мы – исключение. Единственное исключение. Хлоринги – не люди в полном смысле этого слова; мои предки мешали кровь с эльфами не один раз. Мы потомки Белой Волчицы Элодиса, Дрейдре, которая в своё время была таким же сокровищем эльфов, как и моя мать. Если бы я жил с эльфами, они принимали бы меня за своего, я был бы им равен… И даже более того, как внук двух Перворожденных. Но я живу человеческой жизнью, и это мой собственный выбор. Я намеренно давлю в себе всё эльфийское. Они осуждают меня за это… Но мне плевать. Я знаю, что делаю, и с меня этого довольно. – Гарет остановился перед узкой каменной лестницей, извивающейся прямо по скале.

– Пошли. Сейчас выясним, зря ли мы сюда ехали.

На скале высился дворец наместника Таурина: группа строений, связанных башенками, стенами, арками. Здесь были великолепные аркады, галереи и террасы, с каждой из которых открывался сказочный вид на море, всякий раз разный. На одной из таких террас Марчелло впервые увидел эльфийских детей: мальчика лет семи, девочку не старше трёх, и младенца, с которым водилась прекрасная, как ангел, эльфийка. Заметив, что Марчелло смотрит на них, она заслонила от него младенца и сделала непонятный жест, словно ограждалась от него.

– И всё же, почему они нас так не любят? – Спросил задетый Марчелло – слишком прекрасна была девушка, чтобы просто так стерпеть её неприязнь.

– Потому, что от людей исходит много непонятного эльфам зла. Пытки, например. Сами эльфы всегда убивают быстро и чисто, даже врагов. Или отношение к женщинам. В некоторых ситуациях люди считают насилие чуть ли не доблестью; на войне это в порядке вещей. Крестьянки и служанки вообще считаются вещами для общего пользования; если рыцарь, проезжая по лесной полянке, увидел пастушку на лугу, он разрешения спрашивать не станет. Эльфы же считают насилие самым гнусным из преступлений, а насильников – самыми презренными тварями из всех. Ни один эльф и не подумает взять женщину силой. И не важно, кто она – королева, или крестьянка. Понимаешь… эльфы считают – и я, кстати, считаю так же, – что насилие унижает прежде всего насильника. Оно означает, что ты не нужен, противен и тебе не дадут даром то, что ты хочешь.

– Таков порядок вещей. – Пожал плечами Марчелло. – Женщины всегда были частью военной добычи, с этим невозможно бороться… И потом, гуманный человек не сделает ничего подобного! Нельзя же относиться ко всем одинаково…

– А как вас различить? – Спросил совсем рядом холодный голос, говоривший с нарочитым надменным акцентом. Эльф, заговоривший с ними, носил тонкий серебряный обруч с рубином – венец наместника Красной башни. Гарет склонил голову в знак приветствия. – Разве ты, гуманный человек, смотрел на мою сестру без вожделения?

– Что бы я ни думал о красоте эльфийских женщин, – Марчелло чуть покраснел, – мне бы и в голову не пришло их оскорбить или обидеть.

– А тем тридцати, что напали на неё четыреста лет назад у Зеркального, пришло. – Жёстко ответил наместник. – Слишком поздно они поняли, что она – танцор лезвий, и они не получат того, ради чего старались до последнего щадить её жизнь. Ничего уже не получат – им конец. Ты проявляешь вежливость, потому, что вокруг тебя лучники и стражники. Что бы ты проявил наедине, знаешь только ты – я не знаю этого.

– Я ручаюсь за него, наместник. – Вмешался Гарет. – Марчелло Месси – благородный человек.

– И всё же присматривай за ним, Виоль Ол Таэр. – Ничуть не смягчился наместник. – Дайкины нам здесь не нужны. Их соседство обходится нам дорого, особенно в последнее время.

– Что значит: в последнее время? – Насторожился Гарет.

– Не здесь. – Наместник вновь одарил Марчелло настороженным взглядом глубоких тёмных, почти чёрных, глаз. – Пошли.

Они поднялись на террасу, крытую наполовину, с изящными арками и белыми перилами, за которыми блистало полуденное море. В дальнем конце террасы двое эльфов играли на лютне и флейте изумительно красивую, чуть печальную музыку; для наместника и его гостей принесли угощение и поставили на низкий столик из цельного малахита. Марчелло не удержался, погладил поверхность: камень был покрыт узорами просто изумительной красоты.

– Нам всегда было нелегко соседствовать с дайкинами так тесно. – Говорил наместник. Голос его поражал тем, что был и низким, и в то же время ясным, глубоким и звучным. У эльфов Элодис и Фанна были более высокие и музыкальные голоса; Ол Донна же всегда отличались харизматичной мужественностью во всём. – И многие эльфы имеют претензии к Элодисцам.

– Я был за границей. – Напомнил Гарет. – Вернулся только что. А отец тяжело болен.

– Я знаю. – Наместник провёл перед собой ладонью. – И рад, что ты нашёл время посетить нас так скоро. Пусть даже привели сюда тебя поиски брата, а вовсе не наши проблемы.

– Это так. – Согласился Гарет. – Но теперь это стало большим, чем просто поиск. Здесь что-то происходит. От нас, принца и меня, это тщательно скрывают; но я успел насторожиться. Простые люди запуганы насмерть, а дворяне врут. Никто не сравнится в осведомлённости с эльфами; я надеюсь, что ты немного просветишь меня.

– Просвещу. – Сказал наместник. – О том, что здесь происходит, кое-кто расскажет тебе больше, чем я; это перст судьбы – то, что ты оказался здесь именно сегодня. Остальное, что ж, я расскажу тебе. – Они говорили по-эльфийски, причём Гарет говорил на нём без малейшего акцента.

– Нас мало беспокоит жизнь дайкинов. – Говорил наместник. – Но ты прав, мы держим уши и глаза открытыми. Мы видим много тревожных вещей. Наши разведчики порой исчезают бесследно, если приближаются к границе; и мы не в состоянии обнаружить их следы, так как юг прикрывает какая-то незнакомая нам, но явно человеческая магия. Для нас это сумрак, тёмный туман, закрывающий окрестности от моря и наших границ до границ Элодисского леса. Что творится в этом тумане, мы не знаем и опасаемся его, тем более, что он растёт, приближаясь к нашим границам. Для нас не новость сожжённые деревни и самое худшее – появление тварей времён Великой Смуты.

– То есть? – Напрягся Гарет.

– Например, карги. Мы, эльфы, зовём их суо ап грахх. Это творение некромантов, как ты, может быть, знаешь.

– Я слышал о каргах, с ними воевал Генрих Великий. Но никогда не видел их…

– И не увидишь, если только живьём. Они выглядят чудовищами с глазами и хвостами крысы, собачьими лапами и туловищем и мордой дикой свиньи; они бешеные и злобные твари, которых очень трудно убить; мёртвый суо ап грахх превращается в крысу, из трупа которой сотворил их некромант. Поэтому трофея из него не получится.

– Откуда они взялись? – Гарет выглядел озадаченным и злым. Марчелло, который лишь по выражению их лиц мог следить за их беседой, насторожился – он редко видел своего патрона таким. Гарет обычно хорошо скрывал свои эмоции, особенно отрицательные; откровенность эльфов, их богатая мимика были для итальянца неожиданностью. Он представлял их себе холодными и высокомерными, как немецкие герцоги; высокомерия у эльфов хватало, но и других чувств они своих от собеседника не прятали.

– С некромантией мы дел не имеем. – Покачал головой наместник. – Она не в состоянии как-то подействовать на нас, но и мы никак не можем действовать на неё. Суо ап грахх может убить эльфа так же, как и дайкина, и мы можем бороться с ними только оружием. Той же природы туман, поглотивший юг: мы ничего не можем сделать с ним. Мы ничего не можем найти в нём. Всё, что мы знаем: он есть, и он враждебен всему живому, в том числе и дайкинам. Суо ап грахх не единственные чудовища, приходящие из этого тумана и орудующие в нём. Есть крылатые твари, и ещё что-то совершенно омерзительное; мы так же слышали о странных тварях, похожих на маленьких драконов, но эльфы их не видели. Дайкины не зря боятся. Они совершенно беззащитны перед этими тварями; если мы, Ол Донна, можем бороться с ними, то они не способны ничего им противопоставить.

– Но как так вышло, что об этом не знает принц, не знаю я?!

– Это вопрос не ко мне. – Вновь поднял ладонь наместник. – Я не знаю и не хочу знать.

– В Элиоте я слышал о том, что эльфы готовятся к войне с людьми. – Прямо сказал Гарет. Наместник улыбнулся одними глазами:

– Эльфы не нарушат клятвы, данной Хлорингам. Мы не ищем драки… и не бежим от неё.

– И последний вопрос. – Гарет встал одновременно с наместником. – Где я могу найти Ол Донна Килмоэля?

– Я пришлю его к тебе. – Наместник сделал новый непонятный для Марчелло жест. – А теперь тебя проводят к разведчикам, которые покажут тебе, ЧТО происходит в твоём герцогстве.

Гэбриэл забежал вслед за Мартой в её каморку и разочарованно вскрикнул, но тут же Марта, приложив палец к губам, отдёрнула с Алисы грязное покрывало. Та, увидев стражника с закрытым лицом, вся сжалась и прикрылась руками. Гэбриэл упал перед ней на колени, стаскивая с лица чёрный шарф:

– Солнышко… солнышко, это же я!

– Ах, ты… – Иво и усмехался, и укоризненно качал головой. Вот Гор, а?! Так вот, к чему всё это было!

Алиса испуганно посмотрела на него. Гор?! Это был Гор?! Стал, наконец, стражником?! Её затрясло. Заставил её столько мучиться, столько страдать, бросил, оставил одну, и даже ничего не сказал! Не потрудился её успокоить, хоть как-то, хоть как-то! Мог бы сказать, что оставляет её не насовсем, что переходит в стражу! Столько копившееся напряжение вырвалось, словно что-то в ней сломалось. Она бросилась на него, молотя кулачками по его груди и заливаясь слезами. Он попытался её удержать, успокоить, но Алиса впала в истерику, и только колотила и царапала его. И Гэбриэл сам не выдержал. Он и без того был измучен и издёрган. Оттолкнув её, он поднялся и сказал:

– Да и чёрт с тобой! – Поднял руки. – Как хочешь, ясно?! Хоть сейчас бы истерик не закатывала… Дура! – Отошёл в угол кухни, и Алиса бессильно взвизгнула и разрыдалась. А Гэбриэл сел и позволил Иво вновь посмотреть свои раны.

Увидев его кровь, Алиса ахнула и подалась к нему, но Гэбриэл, страшно довольный, что может уязвить её, сказал гордо:

– Без тебя обойдусь! Не лезь ко мне! – И Алиса, вся похолодев от его грубости, бессильно села обратно, прижав кулачки к груди. Марта тем временем дала ей крестьянскую одежду, и Алиса переоделась, всхлипывая и то и дело с ужасом глядя на окровавленные тряпки, которые Иво бросал в очаг. Сколько крови! Сколько крови! И лицо такое бледное, измученное… Иво она тоже узнала с трудом. И завидовала ему ужасно.

– Волосы лучше обстричь. – Сказала Марта. И тебе, великан, и ей. Вы и так заметные очень, ещё и волосы… Стражники длинные волосы не носят.

– Я её стричь не буду. – Сварливо произнёс Гэбриэл. – И ей не дам себя стричь!

– Я подстригу. – Покладисто вызвался Иво, взяв у Марты большие ножницы. Алиса покорно позволила ему обстричь свои роскошные кудри, и Марта подняла ей капюшон:

– Вот как хорошо! Твои синяки здесь очень кстати, никто ничего и не заподозрит! Нет худа без добра! Солонина… – Она поставила перед Гэбриэлом, который тоже расстался с большей частью остатков своих волос, тарелку с мясом. – Нежная, вкусная, для барона привезли!

– Я не хочу. – Гэбриэл сидел, откинув голову на стену, покачал по ней головой. Иво собрал куски солонины в кошель, повернулся к Алисе:

– А ты поешь что-нибудь?

Алиса помотала головой, и Гэбриэл, который вроде бы не смотрел на неё, но все помыслы которого были с нею, тут же ядовито заметил:

– Она хочет в обморок от голода упасть и подставить нас всех! Молодец!

Алиса снова заплакала и схватила молоко. Её тошнило; ну и пусть! Пусть её вырвет, пусть она умрёт, тогда он узнает, поймёт всё, да поздно будет!

– Гэбриэл, ей глотать больно. – С укором заметил Иво. – И надо же ей всё объяснить!

Гэбриэл?! – Алиса уставилась на него широко раскрытыми глазами. Губы приоткрылись, в глазах появились изумление, упрёк и боль. Он не сказал ей… так и не сказал! Но почему?! Она ведь рассказывала ему, как любила его, как вспоминала постоянно, как ждала и тосковала! А он слушал всё, и не подумал признаться. Может, это был не тот, не её Гэбриэл? Или тот?! Но тогда почему, почему он молчал?! Если бы она могла говорить! Возможно, всё получилось бы иначе, потому, что сердце Гэбриэла уже дрогнуло и таяло.

– Ну, так и объясни. – Тем не менее, буркнул он, демонстративно не глядя на Алису.

– Слушай, мы сбежали. – Повернулся к ней Иво. – Но только из Садов; мы всё ещё в замке и всё ещё в опасности. В большой опасности. Ты понимаешь? – Алиса быстро кивнула, и он продолжил:

– Один облажается, и всем конец. Нам нужно делать всё в точности, как Марта говорит, она одна знает, что тут и как. Ты это понимаешь? Ты понимаешь, что если что, нам такой пи»дец придёт, что сказать страшно?..

Алиса кивнула несколько раз. Ах, какая она дурочка! Они сбежали! Вот зачем Гор… Гэбриэл, – отдал её Марте! Вот зачем всё было… И он вовсе её не бросил, наоборот!

– Вот и славно! – Улыбка Иво была чарующе-светлой и яркой. Он был так хорош, что на него было даже как-то неловко смотреть. Марта, так та даже не поднимала на него глаз, остро чувствуя, до чего она уродлива по сравнению с ним. Странно, но красота Гэбриэла в ней такого чувства не вызывала; Гэбриэл вовсе не походил на небожителя, в нём было слишком много земного. И он не улыбался. Алиса, глядя на улыбку Иво, вдруг подумала, что ни разу с того мига, как увидела Гэбриэла в Садах Мечты, не видела его улыбающимся. Видела, как он усмехается, ухмыляется, даже смеётся, но простой улыбки не видела. Стало так больно за него! А Иво продолжал:

– Я рад, что ты с нами. Я с самого начала был за тебя, вот хоть у Гэйба спроси.

– Я лечь собираюсь. – Внезапно почувствовав ревность, сказал Гэбриэл резко. – Время ещё есть, надо отдохнуть!

До рассвета стояла полная тишина. Марта собрала свои вещи, и, похоже, она и Иво всё-таки ухитрились задремать. Алиса спать не могла. Чем больше она всё обдумывала, тем совестнее ей становилось. И что она, в самом-то деле, придумала! Всё было от страха, от глупого страха, что Гор… Гэбриэл, – её бросит. Но ведь он доказал, что не собирается делать этого! Сейчас она для него настоящая обуза, больная, беспомощная, но он и теперь не бросил её! Как она могла так его обидеть, так к нему отнестись! Он выбирался из Садов Мечты, рискуя жизнью – Алиса своими глазами видела его раны и кровь! – и что получил, выбравшись?! Её истерику! Алиса повернулась на лавке так, чтобы ей было видно его лицо, и отчаянно молила его про себя: повернись, посмотри на меня! Говорить она не могла, но верила, что глаза её скажут ему обо всём, что она чувствует. Но он не поворачивался, хоть Алиса чувствовала, что он не спит. Во сне он дышал совсем не так, и лицо его теряло напряжение и суровость, становилось простым и открытым… Он не шевелился, и по лицу его порой пробегала тень, губы приоткрывались – боль в ранах, начиная с той, что нанёс ему Локи, периодически дёргала его тело. Болели сломанные рёбра, мешая забыться. Расслабившись, Гэбриэл с ужасом чувствовал, что расклеивается. Что, возможно, даже не встанет утром… Это была катастрофа. Потрескивал огонь в очаге, звенел первый дождик: начался апрель, и в этот год он выдался необычайно тёплым. Пахло кухней: дымом, травами, жиром, вчерашним жарким… Домашний, обычный запах. Гэбриэл стремительно вспоминал мелочи и забытые подробности жизни до Садов Мечты, разбуженные этим запахом. Ему хотелось, чтобы Алиса к нему подошла; и если бы он посмотрел на неё, она сразу же это сделала бы: она не сводила с него глаз, ожидая малейшего его движения. На рассвете запел петух, и Марта тут же встала, привычно проснувшись с его криком. Гэбриэл сел, и почувствовал, что ему худо. Совсем. Сердце забилось, как сумасшедшее, его пробил холодный липкий пот, колотила дрожь. Иво переодевался в крестьянскую одежду; Гэбриэл шевелиться не захотел. Марта пошла посмотреть, что и как; Иво присел возле Гэбриэла:

– Ты как?

– Хреново… Не трогай! – Болезненно дёрнулся, когда Иво попытался коснуться повязок. – Не стоит… Не сейчас.

– Болит? – Прошептал Иво.

– Очень. – Признался Гэбриэл, с тоской посмотрев на него. Иво впервые увидел у него такой взгляд, жалобный и какой-то растерянный, и сердце его сжалось. – Ты это… – Прошептал Гэбриэл, – если что… не бросай её! Поклянись, что не оставишь её и поможешь!

– Гэйб, даже не думай! – Теперь Иво по-настоящему испугался. – Слышал?! Я тебя не оставлю ни за что!

– Что, вместе подыхать будем?! – Зло спросил Гэбриэл. – И всё зря?!

– Я говорю тебе: не брошу я тебя!

– У меня рука не работает…

– Чтобы залезть в телегу, рука не нужна! Я тебя на себе понесу, если нужно, но не оставлю!

Услышав, о чём они, Алиса бросилась к Гэбриэлу, опустилась перед ним на колени и попыталась коснуться его.

– Я тебе больше не нужен. – Сказал он гордо. – Я понимаю, что раньше ты цеплялась за меня, чтобы уцелеть. Я тебя за этоне осуждаю: у тебя не было выбора. И теперь ты вот-вот освободишься совсем… Будь счастлива.

Алиса издала возмущённый вопль, и тут в кухню ввалилась Марта, бледная, с дикими глазами.

– Конец. Всё. – Сказала, прислонясь к стене рядом с Гэбриэлом.

– Что? – Быстро выпрямился Гэбриэл.

– Знают, что кто-то сбежал. Охранников хватились. Щас весь замок шмонать будут! И зачем я связалась с вами…

– Не будут ничего шмонать. – Сказал Гэбриэл.

– Ещё как будут!

– Нет. Если поймают того, кто сбежал – не будут.

– Кого поймают?

– Меня.

– Гэбриэл? – Вскинулся Иво. – Не вздумай!

– Другого выхода нет. – Сказал Гэбриэл. Глаза его были измученные, тёмные и пустые. – Ты же сам понимаешь? И я не собираюсь сдаваться. Я просто сбегу один, а вас потом Марта вытащит. Я суматоху устрою, засвечусь, и про вас просто никто не вспомнит.

– Он дело говорит! – Оживилась Марта.

– Это – вам с … нею. Было у стражника в кармане. – Он отдал Иво мешочек из замши. – Надо пробираться в город Гранствилл, Марта говорит, Хозяин там нас достать не сможет.

– Он туда и близко не сунется, принца Элодисского он на дух не переносит! – Подтвердила Марта.

– Значит, будем пробираться туда. – Сказал Гэбриэл спокойно. – Марта, покажи мне дорогу во двор.

Алиса продолжала цепляться за него, и он сказал:

– Давай, погуби нас всех, валяй! – И Алиса бессильно опустила руки, с ужасом глядя на него. Гэбриэл опрометчиво посмотрел ей в глаза, и сердце тут же ухнуло в пропасть. Он едва не кинулся к ней, но заторопилась Марта, потянула его за собой, и Гэбриэл сказал только:

– Иво, поклянись, что не бросишь её! И придёшь с нею в Гранствилл!

– Клянусь. – Подбородок Иво дрогнул. – Только и ты приходи, слышишь?!

Гэбриэл попытался улыбнуться, но вышла только кривая усмешка. Не глядя больше на Алису, чтобы не передумать, он быстро пошёл за Мартой. Сердце его вновь превратилось в кусочек тёплого воска. Он так её любил! Как он мог с нею быть таким жестоким?! С каждым шагом обида его таяла; скоро Гэбриэл уже ничего не хотел так сильно, как вернуться и поцеловать Алису, сказав ей, что простил и любит. Он хотел сказать об этом Марте, но та показала ему коридор, сказала, что он выведет его во двор, и исчезла, отчаянно труся. С какой-то странной спокойной уверенностью Гэбриэл, не таясь и не прислушиваясь, пошёл дальше один. Галерея вела во двор, крытая слева и сверху; справа, за полукруглыми просветами, был двор, лошади, поившие их конюхи, куры, забыто квохчущие по всему двору, человеческие голоса, всё такое громкое, отчётливое, непривычно врезающееся в уши. Фыркали лошади, скулила собака. Гэбриэл шёл, словно во сне. Он не видел и не слышал всего этого десять лет!.. Спустился во двор по широким ступеням, машинально перешагнул кучку конского навоза, взглянул на небо… Оно было огромное, голубое, с крохотными белыми облачками. В проёме ворот видны были часть скалы, долина, переходящая в холмы и лесные дали, кусок города с красными и свинцовыми крышами. У Гэбриэла перехватило дыхание. Свет, воздух, солнце! Мрачная готовность к смерти, остатки обиды слетели с него, как шелуха. Жизнь была так близко, такая… манящая! Он быстро оглянулся. По стене шли двое стражников в такой же, как у него, одежде; он почему-то сразу заметил именно их, и ещё почему-то так же сразу понял, что они идут закрыть ворота – и тогда всё, конец. Заметил неподалёку от ворот двух осёдланных лошадей, такой же уверенной и спокойной походкой, не прибавляя шагу, двинулся к ним. Отвязал одну, погладил, вскочил в седло. Он не ездил верхом десять лет, но тело само помнило, что надо делать и как.

– Эй! – Окликнули его. Лошадь переминалась под ним, прицениваясь к седоку. Гэбриэл машинально справился с нею, оглянулся. К нему шёл стражник в чёрной одежде, но с открытым лицом, необычным – он был эльфийский кватронец, светловолосый, но темноглазый, с тёмными бровями и ресницами, необычайно красивый. Тяжко заскрипела решётка перед тем, как начать опускаться. Гэбриэл взглянул на неё, на стражника… Сдёрнул шарф с лица и пустил коня в галоп, прямо на стражника, который увернулся, выругавшись. В последний момент Гэбриэл успел проскочить под решёткой, но в спину и в плечо тут же вонзились арбалетные болты. Конь, в которого тоже попали, закричал пронзительно, садясь на задние ноги. Гэбриэл успел заметить тропу, уходившую от моста и от дороги над обрывом, под которым волновались древесные кроны, уже покрытые нежной апрельской листвой, и, превозмогая боль и слабость, бросился туда. Тропа была ненадёжная, опасная, может, и не тропа вовсе, а сток паводковой и дождевой воды, но раздумывать и бояться было некогда. Гэбриэл начал свой сумасшедший спуск, и вроде бы кусты и камни быстро скрыли его от стрелков, но позади раздалось хриплое рычание – за ним пустили псов. Ещё минута, и огромный чёрный мастифф вцепился ему в бедро. Закричав, Гэбриэл проткнул его мечом, но второй пёс справа схватил его за руку повыше запястья, ломая мощными челюстями руку. От дикой боли помутилось в голове, Гэбриэл ещё успел ткнуть мечом куда-то, кажется, в собаку, не удержался на ногах, и заскользил вниз по склону, роняя оружие, цепляясь за камни, увлекаемый тяжестью и в смерти не разжавшего челюстей пса… Сознание милосердно покинуло его, и с обрыва он рухнул, не сознавая, что летит. Трое стражников, почти настигшие его, постояли на том месте, где он сорвался вниз, и один сплюнул ему вслед:

– Готов.

– Само собой. – Второй вложил меч в ножны. – Видишь, сколько крови? Он, поди, уже дохлый свалился.

– Хозяин потребует тело. – Холодно, низким красивым голосом произнёс темноглазый кватронец. – Надо найти.

– Каргов приведут из подвала, и пойдём. Место запомните… Куда теперь торопиться-то?

Гэбриэла спасли деревья. Ветви подхватили его, сдержав падение; благодаря им, он упал не на камни у подножия обрыва, а в неглубокий ручей. Ледяная вода привела его в чувство; он выполз на берег, оставляя кровавый след, но встать и даже приподняться уже не смог. Падая, он поранился о ветви и камни, что-то ещё сломал, кровь заливала лицо. Дрожа в лихорадке, рыча от боли, он лёг на бок, инстинктивно прижимая к груди сломанную руку, с последней осознанной мыслью: увидеть напоследок небо. Но залитые кровью глаза не открылись. Гэбриэл застонал от отчаяния, и тут, совсем близко, раздался пронзительный крик ястреба. Откуда-то пришла уверенность: если он попросит, желание будет исполнено. Немеющими губами прошептал чуть слышно:

– А-ли-са… – И, уже угасая, выдохнул:

– спасти… – Переставая дрожать и погружаясь во тьму.

Разведчиков оказалось двое, эльф и эльфийка. Назвались они Падуб и Омела – эльфы всегда назывались чужим своими прозвищами, которые обычно были растительные. Редко кто назывался Белкой, Лисой или ещё каким зверем, как, например, Кину – рысь. Разведчики проводили Гарета и Марчелло за пределы Таурина, к одной из сторожевых башен. По дороге Падуб говорил на нордском, и Марчелло проникся к нему благодарностью за это:

– Мы нашли её под скалой, у ручья, на самой границе. Она кватронка, потому и смогла выжить. Дайкина бы умерла.

– Что она говорит? – Спросил Гарет.

– Она сама тебе расскажет. Но предупреждаю: смотреть на неё жутко.

– Что с нею?

– Всё. – Лаконично сказал эльф. – Омела говорит, что её подвергли насилию, очень много раз, гоняли и таскали по камням, совершенно обнажённую, и страшно подумать, что ещё с нею делали. Она совсем дитя, не больше пятнадцати. Для нас это имбре суо мет, чудовищно. Мы не понимаем это.

– Кто это с нею сделал?

– Они называют это Дикая Охота. Спроси её – она лучше знает, что это. – Падуб остановился у двери. – Омела приготовит её. Она боится. Вы можете перепугать её до смерти, появившись без предупреждения.

Омела скрылась за дверью, и вскоре оттуда донеслись стоны и жалобы, и нежные увещевания Омелы. Довольно долго пришлось ждать, пока эльфийка не появилась вновь и не сказала на очень ломаном нордском:

– Будет осторожна, она очень слабый. – И села затем у постели девушки, при виде которой даже Марчелло не сдержал глухой крик. Смотреть на девушку в самом деле было страшно: один глаз заплыл и не открывался, во втором от удара лопнули сосуды, и он был ярко-красный. Нос был сломан и распух, всё лицо опухло и было просто чудовищного цвета, губы превратились в огромные бесформенные лепёшки. И, судя по тому, что оставляло открытым покрывало, которым она была укрыта, так же выглядело всё её тело. Марчелло сразу заметил сломанные ключицу, руки, пальцы. Гарет осторожно присел на край её постели, и она задрожала, задышала чаще, быстро поглядывая на Омелу. Та успокаивающе погладила её.

– Меня зовут Гарет Агловаль Хлоринг. – Сказал тот. – Я – сын и наследник принца Элодисского. А как зовут тебя?

– Анжелика. – Прошептала она довольно внятно, что было, наверное, нелегко – у неё не было нескольких зубов, и дёсны тоже опухли.

– Я вижу, тебе больно. – Сказал Гарет, стараясь, чтобы голос его звучал как можно мягче. – Я не хочу тебя мучить, но мне надо знать, что с тобой, и кто это сделал. Я хочу прекратить это и наказать виновных. Ты сможешь мне рассказать, или оставить тебя в покое?

– Я смогу рассказать. – Тихо сказала девочка. – Я хочу, чтобы их убили.

– Я убью их. – Глядя в её страшно красный глаз, Гарет не дрогнул лицом, тогда как Марчелло, хоть и врач, отводил взгляд. – А ты храбрая девочка! Откуда ты?

– Из Крыжа. – Она произнесла, как «Гвыш», но Гарет понял. – Я сирота. Жила с тёткой… Они приехали, выбрали нас и увезли. Дали тётке три геллера.

– Кто?

– Дикая Охота.

– Что это? Я впервые об этом слышу. Что это, Анжелика?

– Это… банда полукровок. И кватронцев. Они по деревням ездят, все в чёрном, лиц нет… Собирают, две девочки и мальчик, увозят на пустошь Старого Короля.

– Зачем? – Спросил Гарет. Анжелика задрожала, и Омела успокоила её.

– Может, ты больше не можешь говорить? – Спросил Гарет. – Я тогда оставлю тебя…

– Нет. – Прошептала Анжелика. – Я скажу. Больше никто не скажет, они боятся. А я скажу. Я… уже не боюсь. Они нас… Раздели, догола, и велели бежать. Свистели вслед… кричали. Потом стало тихо. Я бежала по ручью, думала, они по следам меня не найдут… Они нашли. Окружили, схватили, стали бесчестить… всячески. Потом бросили и велели снова бежать, а сами ускакали. Я снова пыталась прятаться… в овраге, кустах, чтобы верховые не достали. Видела с оврага, как они мальчишку схватили и тоже… бесчестили. А потом привязали за ноги и таскали по камням, пока он кричал и шевелился, а потом поскакали в стороны и разорвали его на части.

Марчелло перекрестился, и начал тихо шептать молитву. Гарет же не шелохнулся, только глаза потемнели. Омела дала Анжелике выпить что-то, та перевела дух и снова заговорила:

– Они меня снова поймали, на круче, над ручьём. Я визжала и вырывалась, им это нравилось, и они меня не убивали. Били только… таскали по земле, бесчестили снова и снова. Не знаю, как сил хватило. А потом они стали меня привязывать, у них верёвка порвалась, я покатилась и упала в ручей. Как не разбилась, не знаю… Как сюда выбралась, тоже не знаю. Они это каждую неделю делают, то здесь, то там. А кто пытается заступиться. Тех убивают. Крестьяне из Гремячего поехали в Гранствилл, к принцу, их по дороге поймали, убили, а деревню сожгли. Жителей на колья посадили… а детей увезли с собой. Их никто больше не видел.

– А твоя тётка?

– А что она могла? Стояла и плакала, деньги в пыль… уронила. Плакала и молчала.

– Ты устала. – Гарет бережно погладил девочке руку. – Ты храбрая девочка, Анжелика! Спасибо, что нашла в себе силы и смелость всё рассказать. Теперь всё зависит от меня, и я найду их и накажу. Они ответят, клянусь тебе!

– Спасибо вам. – Прошептала Анжелика. Она явно устала; дыхание участилось, глаз наполовину прикрылся.

– Я позабочусь о тебе. – Пообещал Гарет. – Как только ты поправишься, я сниму для тебя дом. Никто больше не причинит тебе зла.

– Спасибо… – Вновь прошептала она, уже чуть слышно. И Гарет встал.

– Я мог бы посмотреть её раны, я врач. – Сказал Марчелло. Омела презрительно глянула на него.

– Дайкин! Ты думать лечить? Ты – не лечить! Ты – не врач!

– Пойдём! – Быстро увлёк за собой Марчелло Гарет. Уже на воздухе пояснил:

– Ты великолепный лекарь, друг мой. Но эльфы – лучше. Они лечат травами, магией и минералами, и творят такие чудеса, каких людям, наверное, никогда не достичь.

– Но женщина?!

– Эльфы не предвзяты в вопросах пола. Эльфы-мужчины и эльфы-женщины равны во всём… кроме вопросов наследования. Здесь преимущество у женщин, увы. Вот почему я никогда не женюсь на эльфийке! Но забудь своё разочарование, друг. – Они вернулись в Таурин и поднялись на второй этаж эльфийской гостиницы. Устроились в эркере.

– Мне нужен совет. Что мне делать с этой Дикой Охотой?

– Прежде всего, обратиться к его высочеству…

– Нет. Долго. Я не могу допустить, чтобы эта Охота получила ещё хоть одну жертву. Ты видел эту девчонку; ты её слышал. Что ты думаешь?

– Я мог бы подумать, что для этой Охоты привозят детей в дом Барр… Но зачем тогда забирать крестьян?

– Разумно. И всё же я нюхом чую Драйвера возле всего этого, чувствую его липкие потные ладошки. Не знаю… У меня маловато данных, чтобы увидеть полную картину, но чутьё меня никогда не подводит. Мы должны найти эту Дикую Охоту, Марчелло. Заодно будет ясна причина, по которой мы прибыли сюда. Не в поисках брата, а в поисках этой поганой охоты… И убьём сразу двух зайцев.

– Как мы найдём их? – Приподнял бровь Марчелло.

– Это нам расскажет Гестен. – Усмехнулся Гарет своей самой поганой усмешкой.

Глава вторая: Моисей

Командир крестоносцев, родственник короля Филиппа, высокопоставленный член ордена святого Иоанна, Бриан де Латрей, прибыл в Нордланд, на какой-то затрапезный островок на севере Европы, о котором и не знал-то почти никто, в начале апреля 1387 года по просьбе посла-инквизитора Дрэда, несколько возмущённый и просьбой, и невозможностью отказа, на которую намекнули ему лично от лица Понтифика. И встретившись с Дрэдом, командор прямым текстом поинтересовался у него, что, собственно, происходит, что с этим Островом такое, что тут требуется присутствие не только папского посла, но и командора крестоносцев, и самих крестоносцев?..

– Присутствие самих крестоносцев прямо здесь пока не нужно, – мягко возразил Дрэд. – Да, да. Это может переполошить местный курятник и заставить враждующих дворян объединиться, а нам это не с руки. Но мне нужны крестоносцы где-нибудь в пределах недели пути, готовых явиться сюда в самые сжатые сроки и навести порядок.

– А беспорядки вы обеспечите, верно? – Криво усмехнулся де Латрей.

– Беспорядки, – возразил мастер Дрэд, очень мягко, даже вкрадчиво, и набожно перекрестился, – они обеспечивают себе сами со всем упорством неразумных детей. Церковь не вносит хаос, она стоит на страже и борется с хаосом, и с врагом рода человеческого, коий этот хаос сеет упорно и безжалостно. Вам ли этого не знать?

Крестоносец нетерпеливо подёргивал ногой, и Дрэда это слегка раздражало, но он и глазом не повёл. Бриан де Латрей был в целом человеком благородным, влиятельным и довольно опасным, но если привлечь его на свою сторону, успех был неизбежен. А для этого следовало сообщить ему столько правды, сколько это вообще возможно и допустимо в этой ситуации. Иоаннит был умён и щепетилен, очень горд и несколько спесив. Манипулировать им было трудно и очень опасно; он не сразу, но вычислял попытки манипуляции и бывал страшен в гневе. Зато союзником он мог быть бесценным и очень, очень сильным. Дрэд по возможности сжато обрисовал ему ситуацию на Острове, действующих лиц и расклад сил, добавив, что мальчишка Хлоринг оказался неимоверно глуп, настроив против себя своего единственного возможного союзника.

– Это нам, конечно, на руку, но не стоит вот так сразу расправляться с ним. Мне не нужны ни Эльдебринки, ни Сулстады; поэтому я думаю временно поддержать Хлорингов, просто для сохранения равновесия. Нельзя дать никому из них объединиться между собой. Это будет не сложно: Хлоринг уже настроил всех против себя, Эльдебринки очень щепетильны, а у Сулстадов отвратительная репутация. Но из этого трио претендентов у Сулстадов на данный момент больше всего шансов на успех, которые я собираюсь немного… откорректировать, Немного их уравнять, если вы меня понимаете. Да, да… Принца Элодисского любят в Нордланде, и трогать его опасно. Я думаю, в конце концов его сын, вздорный мальчишка, захотев отцовской власти и устав ждать естественного исхода, как-то… поможет отцу. Принца ему не простят даже те, кто сейчас ещё поддерживает его: старые друзья его отца, и европейские монархи и принцы… Нам и вмешиваться не придётся, я надеюсь. Здесь мне всё кажется довольно ясным, хотя, конечно, требуется постоянно держать руку на пульсе, да, да…

Командор внимательно слушал, но дёргать ногой не переставал. Это всё сильнее раздражало Дрэда, но он по-прежнему не подавал и вида.

– Наш козырь в этой игре – Габриэлла Ульвен, дочь графа Маскарельского и Алисы Хлоринг, родной сестры принца и королевы.

Командор дёргать ногой перестал и подался вперёд:

– Кажется, начинаю вас понимать, Дрэд. Девушка, как я понимаю, после всего случившегося с её семьёй будет нуждаться в покровительстве?..

– И возьмёт её под опеку лично его святейшество. Он и выдаст её замуж за того, кто в конце концов и станет королём Нордланда. И это должен быть человек, в Нордланде уже известный… И известный, как герой.

– То есть?

– Здесь есть один барон… – Дрэд медленно, как делал почти всё, растопырил пальцы и сложил их кончиками вместе. – У него в замке, как мне стало не так давно известно, существует некий притон… Эти слухи следует проверить, и я хочу поручить это Ангелу. Но уже теперь достаточно оснований считать, что это не просто притон разврата, это нечто худшее. Там процветают содомия, членовредительство и даже каннибализм… Завсегдатаи этого притона – люди известные в Нордланде, люди знатные и влиятельные. Правильно поведя дело, мы разом обезглавим всю знать этого Острова. И возьмём этот притон, явив людям Острова ужасающую картину разврата, совладать с которым смог только Рим. Вы понимаете меня?..

– Понимаю. – Командор теперь сидел, чуть подавшись к нему. – Так вот зачем вам нужны мои крестоносцы?

– И вот зачем мне нужны вы. – Приятно улыбнулся Дрэд, откидываясь назад и поднимая руки выше, почти к самому лицу. – Герой, спасший Остров от войны и разврата и скотства его дворян.

– Я иоаннит. Я давал обет безбрачия.

– папа освободит вас от обета, если…

– Прежде всего – если я соглашусь. – Немного резко возразил командор. Дрэд всплеснул руками:

– Я вас умоляю! Насильно вас под венец никто не потащит. Но подумайте, насколько этот Остров нуждается в вас… В таком, как вы, в герое, в человеке чести! И как нуждается в вас эта бедная девочка… Я сам ещё не видел её, но все, кто видел, говорят в голос, что не видали ещё на этой грешной земле такой красоты.

Командор вновь задрожал ногой.

– Все упомянутые мною лица имеют свои виды на эту девочку, уж поверьте мне. Оба Сулстада, и герцог Далвеганский, и его брат Кенка – грязные извращенцы. Первый совращает и растлевает маленьких девочек, от пяти до восьми лет, второй предпочитает мальчиков. И, возможно, один из клиентов того притона, о котором я говорил. Это просто чудовищно: позволить им завладеть и девочкой, и герцогством Элодисским, и троном Нордланда! Кстати, королева тоже имеет виды на свою племянницу. Она намерена, как я полагаю, объявить её своей наследницей.

– Что в этом не устраивает Рим?

– Королева против власти Рима. Она против священной инквизиции и против нарушения мира с эльфами.

– Вы верите в эльфов?! – В глазах командора скакнули весёлые бесенята, необычайно украсив его обезображенное старым шрамом и ожогом лицо. Дрэд улыбнулся ласково, словно неразумному ребёнку:

– Я верю глазам своим, командор, да, да… как можно не верить в то, что видишь почти каждый день?.. Но я не буду вас убеждать. Не пройдёт и суток, как вы увидите какого-нибудь полукровку, и сами всё поймёте. А что до королевы… в своём упрямстве она окончательно развалит трон и погрузит Остров в хаос, да, да. Сулстады и междуреченцы считают эльфов лёгкой добычей, но это не так. Предыдущая война с эльфами длилась десять лет и закончилась миром, для самих эльфов крайне выгодным. И это, заметьте, была спонтанная война, к которой эльфы не готовились. А к этой войне, поверьте, они готовятся, они готовятся упорно, командор, да, да, упорно, готовятся не одну сотню лет. Добывать информацию об эльфийском побережье крайне сложно, крайне, почти невозможно… да, да… но и те крохи, что удаётся раздобыть, говорят о том, что эльфы серьёзно готовятся к войне. Не усмехайтесь так! Это воины, которые имеют за своими плечами опыт войн с драконами, произошедшими пятьсот лет назад, тогда, когда и прадеды наши еще не родились.

– Эльфы в самом деле живут так долго?..

– Да, да. Я слышал, что королю эльфов, легендарному Кину Ол Таэр, начавшему ту десятилетнюю войну, более тысячи лет.

– Я не могу в это поверить! – На этот раз насмешки в голосе командора Дрэд всё-таки не уловил.

– Они страшные противники. Я перечитал хроники тех лет, которые сами нордландцы хранят на пыльных полках и даже не думают заглянуть и изучить противника, с которым так рвутся воевать. Эльфы устроят резню, командор, да, да – резню. Они не берут пленных и вырезают людей полностью, не щадят даже младенцев. Вы хоть представляете себе, каково это – убить младенца?!

Лицо командора посуровела, он замер.

– Нет. – Сказал холодно. – Не представляю. Почему прямо сейчас мы не пойдём и не возьмём это гнездо разврата – как его там? Я и мои крестоносцы сравняем его с землёй! А потом зачистим этот Остров занюханный от эльфов, да и дело с концом!

– Не всё так просто, командор. – Вздохнул Дрэд. На подоконник спланировала пара голубей, и он, не спеша, поднялся. Командор развалился в кресле, откинувшись назад и разглядывая его. Дрэд ему не нравился – слишком какой-то… слащавый, мутный, липкий какой-то. У Бриана де Латрей были ясные глаза, и он не видел приятного доброго чудака, каким видели Дрэда девяносто девять людей из ста. Все эти интриги… А зачем?! Островок маленький, затрапезный, и пусть его местные грызутся друг с другом… Нет, существование каких-то там нелюдей, да и еретиков заодно, он, командор, считал вызовом всему роду людскому, и здесь, положим, он готов был помочь. Но вся эта сложная интрига для того, чтобы полностью захватить Остров – к чему?.. Дрэду делать нечего? Хочется господом богом себя ощутить? Помешался на интригах, они ему вместо анаши?..

Дрэд, посюсюкав голубям, достал из бюро мешочек из красной замши, с золотой отделкой, медленно развязал – движения его длинных белых пальцев напоминали командору двух пауков, белых, жирных, неторопливо плетущих свою сеть, – серебряной лопаточкой подчерпнул пшено и начал сыпать на подоконник. Едва на пшено набросилась первая пара, как остальные, дежурившие на соседних крышах, ринулись сюда же и устроили настоящую возню, толкаясь, торопливо склёвывая угощение, урча, шелестя оперением и то и дело слетая с подоконника и вновь садясь на него.

– Всё не так просто… – Любуясь голубями и изредка подсыпая им пшена, заговорил Дрэд. – Хлоринги… Хлоринги вросли корнями в этот несчастный Остров, у них есть родственные связи с эльфами. Мальчишка Хлоринг – сын эльфийки Лары Ол Таэр, сестры короля эльфов и каких-то там ещё высокопоставленных эльфийских вельмож. Условия их древнего договора позволят эльфам выступить на стороне мальчишки, случись только что опасное для него. Пойма Ригины выступит на стороне Хлорингов в любом случае, а это внушительная сила, Пойма – место многолюдное, процветающее и богатое. Его высочество, нельзя этого не признать, до своей болезни управлял этим краем отменно и разумно. Потом, Европа… Принц отправил в Европу своего сына на десять лет, и тот ухитрился там сдружиться не только с датским королем, у которого служил оруженосцем, но и с принцем Уэльским, и с венецианцами, и с саксонцами… Кто-то из них, как не все они, может и выступить ему на подмогу, а уж поддержать его морально не поленятся они все. Поэтому вмешательство Рима до того, как Хлоринги падут – не желательно.

– Но вы же собрались его поддержать?

– Только чтобы уравнять шансы. Да, да… И вот здесь мы возвращаемся к барону Драйверу с его притоном. Они нам пока нужны. В Пойме Ригины работать очень сложно. Очень. Люди любят своего принца, и неприязненно встречают всех, кто пытается как-то дискредитировать его. Даже всё плохое они списывают на болезнь его высочества и терпят, жалея его. Барон Драйвер вынужден будет – после того, как Ангел соберёт достаточно информации о нем и его притоне, – сделать эту работу по дискредитации Хлорингов в Пойме вместо нас, да, да… И только после того, как он сделает своё дело, крестоносцы покончат с ним. Этот притон станет золотым ключиком, который откроет для Рима шкатулочку – Нордланд. Крестоносцы возьмут замок Драйвера и вскроют такой гнойник, такую скверну, что весь мир содрогнётся, а Остров ляжет к ногам Понтифика, умоляя и впредь защищать их и пасти, словно стадо заблудших овечек. – Дрэд завязал мешочек и протёр серебряную лопаточку красной бархоткой.

– Браво. – Командор трижды хлопнул в ладоши. – Красиво, признаю. Но зачем всё это, Дрэд? Стоит ли этот затрапезный Остров таких сил и затрат?..

– О, стоит, стоит! – Загадочно улыбнулся Дрэд, и в его глазах командор уловил блеск торжества. А старый пройдоха-то и в самом деле что-то такое учуял, что ли?!

Всё так же медлительно двигаясь, Дрэд открыл бюро, положил туда один мешочек и вынул другой, точно такой же. Развязал его и поставил перед командором. Тот подался вперёд с недовольным и недоверчивым видом – и переменился в лице при взгляде на содержимое. Потрогал, вынул одну крупинку, блестящую, даже слегка сияющую, размером с крупную фасолину и такую же овальную и гладкую.

– Это так называемое драконье золото. – Пояснил Дрэд, уже не скрывая торжества. – Оно образуется, как я понял, от трения драконьей чешуи об определённую породу и жара драконьего тела там, где он спит, то есть, в драконьей пещере. Всё ложе старых драконов усыпано этим золотом, там его груды, командор.

– Я… не верю в драконов. – Сглотнув, и не отрываясь от золота, выдавил командор.

– Никто из нас не верил. Но там, где существую эльфы, и драконы – реальность, да, да… Или были реальностью. Ту, давнюю, войну драконы эльфам проиграли. И эльфы закляли их каким-то своим эльфийским заклятием так, что те не могут ни размножаться, не покидать своих пещер на севере Острова. Тот, кто принёс мне это золото, утверждает, что почти все драконы умерли, а те, кто остался – дряхлые, вечно голодные звери. Справиться с ними будет нелегко, но гораздо проще, чем было бы лет триста назад. И что этих пещер на плато – сотни! Сотни, командор!!! И даже если их меньше, да, да – даже если она всего одна, подумайте, сколько золота там лежит?! Драконье золото не только окупит все затраты Священного Официума на этом Острове, оно позволит Риму воцариться во всём мире, включая Московию, Тартарию и Царство Пресвитера Иоанна!

– Странно, что нордландцы не знают об этом… – Командор завороженно разглядывал и трогал золото.

– Это знают только эльфы, а они своих секретов людям не выдают. Тот, кто принёс мне это золото, по его словам, ненавидит эльфов и желает им гибели, но не верит, что сами нордландцы победят в войне. По его убеждению, эта война приведёт к победе эльфов и к тому, что они вновь захватят власть на Острове, а он и те, кто стоит за ним, этого не желают. А мешочек возьмите. Его святейшество должен увидеть это золото воочию, я обещал ему это в своём письме. – Дрэд самым приятным образом улыбнулся. – Не желаете ли отужинать? Сегодня постный день, но к столу подадут отменные бобровые хвосты и местную кашу, которую на Русском Севере зовут греческой, уж совершенно непонятно, почему.

Старый еврей, возвращающийся с покупками из города Найнпорта, подошёл к броду через своенравный ручей, ведя в поводу смирного толстенького ослика, и только подобрал полы своего длинного одеяния, чтобы ступить в воду, как раздались шум и треск. Где-то справа что-то большое и тяжёлое упало с обрыва, на котором стоял замок, ненадолго застряло в ветвях, и медленно, то и дело застревая в густой кроне, свалилось на землю. Еврей замер. Несколько секунд любопытство боролось в нём с осторожностью, но вскоре послышался мучительный стон, потом ещё, и еврей, обречённо вздохнув, оставил ослика и осторожно двинулся на звук.

Увидев Гэбриэла, он нахмурился, отлично зная, как и все местные, эту чёрную одежду. Но плачевное состояние юноши, окровавленное лицо, прижатая к груди рука – всё это подействовало, и, проклиная свою отзывчивость, еврей склонился над раненым.

Уже через пару мгновений он понял, что юноша, скорее всего, не жилец. Кровь если и не била ключом, как в совершенно безнадёжном случае, но бежала из многочисленных ран довольно сильно, и хуже всего были рука и бедро. Конечно, – соображал еврей, а руки привычно ощупывали и проверяли, – упав с такой высоты, тот не мог себе ничего не сломать; и всё же какие скверные эти раны! Не смотря на безнадёжность, он не мог бросить беднягу здесь, ещё живого, не попытавшись как-то помочь.

Со стороны моря зашла низкая тёмная туча, такая тёмная, что казалось – наступили сумерки.

– Вельзевул! – Позвал еврей. – Вельзевул, серый негодник, иди уже сюда!

Пока он смог остановить кровь и взгромоздить здоровенного Гэбриэла на терпеливого ослика, начался дождь, первый в этом году, да не просто дождь, а настоящий потоп, холодный – но холод помог Гэбриэлу, приостановив кровотечение. За каких-нибудь пару минут он смыл и кровь, и следы и Гэбриэла, и еврея, и ослика, философически тащившего свою нелёгкую ношу в сторону, противоположную городу и замку. Погоня, спустившаяся по далеко огибавшей это место тропе, разминулась с евреем буквально метрах в пяти, но ливень скрыл его и ослика со своей ношей. Собаки ничего не нашли и не учуяли там, где упал Гэбриэл; не осталось следов крови, и даже мелкие ветки и листья, осыпавшиеся при его падении, смыло в раздувшийся ручей. Большой золотой ястреб, сидя высоко на скале, внимательно следил за погоней, чуть приоткрыв изогнутый клюв. Ястреб был слишком крупный для своего вида, с небывалым золотым оперением, и очень пристальным, не совсем птичьим, взглядом. Меж обычных собак была странная тварь: с телом и пятаком дикой свиньи, глазами и хвостом крысы и мордой и лапами собаки. Она дольше псов кружила по поляне, где еврей подобрал Гэбриэла, фыркала, похрюкивала, кашляла и порыкивала, но в конце концов сдалась и она. Ястреб проводил её злым клёкотом, взъерошившись, снялся со скалы и полетел в сторону моря.

В Садах Мечты что-то происходило. Узники их – ни мальчики в Конюшне, ни девочки в Девичнике, – ничего не понимали, но все чувствовали: что-то случилось. Коридоры и помещения обшаривали с огнём и псами, Приют допросили – те ничего не смогли сказать, и их избили. Допрашивал высокий, почти как сам Гор, эльфийский кватронец со светлыми волосами и тёмными глазами, которого спутники называли Шторм; в отличие от остальных стражников, он не закрывал лицо чёрным шарфом, презирая суд и бессильные угрозы горожан и крестьян, которые уже не раз пострадали от него и его людей. Осмотрев Галерею Сладкого Насилия, он уверенно, словно был там сам, рассказал, как Гору удалось бежать: он убил стражников, с сообщником раздел их, тела сбросил в колодец, и вышел. Сообщник, видно, был ранен, и где-то в замке либо сдох, либо Гор избавился от него, чтобы не мешал. После того, как выяснил это, Шторм пришёл к поварихе.

– Ты помнишь полукровку, – спросил, с презрением глядя на горб Марты, – что приходил к тебе за едой?

– И что? – Фыркнула Марта.

– Ты говорила с ним?

– Он говорил.

– Что он говорил?

– Вопросы разные задавал.

– Какие?

– Где Сады Мечты находятся, что есть снаружи, и так далее.

– Что далее?

– Ну, всё про то, что в мире делается.

– Что ты ему говорила?

– Да почти ничего. Смеялась над ним, говорила, что голышом ему там всё равно делать нечего.

– Почему не донесла, что он говорит об этом?

– А меня никто не спрашивал. – Дерзко ответила Марта. – Это дело стражника, который должен был со мной сидеть, а он тут сидел? Этот великан здоровый был, как дракон, что, если б он разозлился, да и прибил меня на хрен?

– Значит, что-то ты сказала? – Зловеще нахмурился Шторм.

– Сказала… – Неохотно бросила Марта. – Что если что, то лучше места, чем эльфийское побережье, ему не найти. И что ближе всего здесь Таурин.

– Что ещё?

– Ещё я ему вина давала. Он требовал.

– Почему не попросила стражника, чтобы охранял тебя?

– Потому.

– Отвечай, уродка, – отвесил ей пощёчину Шторм, – почему не пожаловалась стражнику?!

– Он издевался надо мной! – Огрызнулась Марта. – Всячески меня…

– Пошла вон! – Скривился Шторм. – Десять плетей, и больше на кухне тебе делать нечего! Будешь убирать навоз, там тебе самое место!

Марта и испугалась плетей, но и почувствовала злорадство: так тебе, скотина! Так вам всем! Они и не заподозрили её истинной роли, и она испытала огромное облегчение. На кухне она и сама не собиралась оставаться, она хотела как можно скорее свалить отсюда.

День этот показался Иво бесконечным. Устроив голову и плечи Алисы у себя на коленях, он сидел, чутко прислушиваясь к каждому звуку и шороху, с ужасом ожидая, что их найдут. Очень страшно было за Гэбриэла – как и Алиса, он почти уверен был, что его схватят и убьют, уже это сделали, и он напряжённо ждал Марты, уже почти не надеясь, и всё-таки… Алиса то впадала в забытьё, то приходила в себя и начинала тихо плакать, и Иво, пытаясь отвлечь её, рассказывал ей о себе, спрашивал про то, как это началось у них с Гэбриэлом, и правда ли, что она учёная? Он жалел Алису очень. Он не был, как Гэбриэл, наделён чувством ответственности и благоговением к слабости и нежности, но зато был сам по себе существом добрым, полным сочувствия и жалости ко всему живому – как и положено Фанна. К тому же он очень сильно ощущал особенность Алисы, инстинкт Фанна подсказывал ему, что с нею связано что-то очень важное, совершенно особенное и даже… сакральное; что она – не простая девушка, она нечто большее. И он заботливо ухаживал за нею, уговаривал пить, правда, так и не уговорил поесть; успокаивал. Алиса за этот день прониклась к нему самыми тёплыми чувствами, доверием и благодарностью, и почувствовала себя немножко лучше, ободрённая его присутствием и заботой. Под вечер она уснула, и Иво, уставший от тревоги, бессонницы и ожидания, задремал тоже… Разбудил его голос Алисы. Она уже могла говорить, не очень внятно, но вполне доходчиво. Попросила пить. Иво дал ей воды, и Алиса, жадно выпив, спросила:

– Вы не знаете, что с Гэбриэлом?..

– Не. Марта должна знать. И чего ты мне выкаешь?.. Обращайся «ты».

– Я не привыкла. – Прошептала Алиса.

– Я тоже не привык. – Ласково улыбнулся Иво. Вошла Марта – они прятались в крохотном чулане за кухней.

– Пошли ко мне. – Сказала хмуро. – Ох, и связалась я с вами на свою голову! Одно утешает: завтра я с деньгами буду уже далеко. Что с малюткой?

– Мне лучше. – Сказала Алиса, и прижала кулачки к груди:

– Что с Гэбриэлом? Умоляю… скажите правду, пожалуйста! Я с ума сойду… Если он умер, – продолжила она, и глаза её наполнились слезами, – я тоже умру. Я не хочу… не буду жить без него. Я умру, и не буду вам обузой…

– Я не расспрашивала, боялась. – Сказала Марта. – Но ушки на макушке держала. Вроде, его ранили, и думали, что убили, но тела не нашли, и теперь ихний главный выспрашивает, куда бы он мог отправиться.

– Вы сказали?!

– Ну, сказала… Сказала, что он собирался бежать к эльфам, в Таурин. Надеюсь, они поверили.

– Я чувствовала, – прошептала Алиса, – что он жив. Но мне при этом так страшно, так тяжело… Он ранен! Он ранен, и где-то, может быть, умирает, один, без всякой помощи…

– Успокойся. – Иво неумело, но ласково погладил её по голове. – Успокойся, пожалуйста! Пошли… – Поднял её на руки, поразившись тому, какая она лёгкая.

В кухне Марта уже приготовила две котомки, маленькие и неприметные, в которые положила по маленькому ножу, хлеб, сыр, пироги, огниво, трут и две бутылки с каким-то травяным отваром. Испачкала и Иво, и Алисе волосы и лица сажей, заметила:

– Больно вы приметные… Так-то лучше будет. Обыкновенные крестьянские замарашки, никто и внимания не обратит. Ты, красавчик, только глаз не поднимай, они тебя мигом выдадут. Да и не принято это, на господ и стражников пялиться! Убегать будем отдельно. Я и так с вами рискнула, не знаю, как. Ну, вот! Сидите тихо и ждите. Крестьяне вот-вот здесь будут; их телеги и мулы весь двор заполонят, столпотворение будет то ещё. Я ещё постараюсь свинушку какую упустить, прибавлю суматохи… Вы в это время спрячетесь в телеге. Ты, мелкая, забирайся сразу в сено и забивайся под доски, на которых возница сидит; стражники, даже если будут для порядка в сено тыкать, туда не полезут. А тебе, красавчик, лучше под телегой схорониться. Там, на осях, можно устроиться и продержаться до ближайшей харчевни. Вчера гроза была, и сегодня собирается, так что повезло нам, просто не знаю, как сильно повезло. Под дождём из телеги выберетесь, и в лес бегите…

– А дальше? – Нерешительно спросил Иво.

– А дальше, – отрезала Марта, – сами справляйтесь. Я и так много для вас сделала. Жизнью рисковала, между прочим!

Уже к вечеру еврей, которого звали Мойше, или Моисей, Левин, лесными тропами добрался до сгоревшей и заброшенной деревеньки, где в старой трёхэтажной башне, в которой прежде стоял отряд стражи, жил со служанкой Тильдой и немым полукровкой Гансом. Мальчишку этого Моисей подобрал в ноябре: кто-то оставил его на перекрёстке привязанного к столбу, избив, отрезав язык, раздев и облив водой. Моисей долго выхаживал его, так как помимо прочего тот ещё и сильно простыл, но так и не узнал, кто и за что поступил с пареньком так жестоко. Ганс помогал по дому, делал всю мужскую работу и уходить не собирался. Тильда поначалу Моисея ругала, но на самом деле к найдёнышу привязалась, сама дала ему имя и даже баловала… Не смотря на внешнюю сварливость, Тильда была женщиной доброй и не очень умной, но весьма добродетельной. Они с Моисеем прибыли в Нордланд из Силезии, где в погроме погибла вся семья Моисея; Тильда, хоть и не была еврейкой, тоже потеряла всю свою семью – она имела глупость выйти за поляка, которого тоже прикончили погромщики, вместе с сыном Тильды. Моисей, чудом тогда выживший, подобрал её на пожарище, чуть живую, выходил, и это спасло его самого – после гибели семьи он не хотел жить, и только Тильда, раненая и отчаявшаяся не меньше него самого, помогла ему выстоять, как он помог ей. Так они и приехали на этот остров, вдвоём, и поселились в деревне Гремячей, пока её не спалили за какую-то провинность. И в этот раз уцелев, они так и остались здесь. Моисей, прекрасный врач и аптекарь, готовил зелья, сушил травы, приготавливал декокты и мази, и продавал их в Найнпорте довольно дорого; теперь, когда их хорошо знали, он пользовался большой популярностью, но не открывал места своего обитания, и отказывался от самых заманчивых предложений – даже от предложения самого барона, стать его личным врачом. Он предпочитал свободу и возможность помогать тем, кого здесь ненавидели, пожалуй, даже больше, чем евреев на его далёкой родине, в Европе. Он находил, выхаживал и помогал скрыться на эльфийское побережье многим из них. Тильда страшно переживала, что это может погубить его, утверждала, что полукровки сами виноваты, но всё же тех, кого подбирал Моисей, жалела, ворчала, но помогала выхаживать.

Увидев Гэбриэла, она сначала ахнула, потом возмутилась:

– Матерь Божья, ну, тут ты сам себя превзошёл, старый ты олух! Ты посмотри, это же бандит с Красной Скалы, наёмник, убийца, и поделом ему досталось!

– Не шуми, женщина, лучше помоги! Ганс! Ганс!

– Ну, зачем он тебе?! – Не сдавалась Тильда. – Ты знаешь ведь, кто они такие, насильники, убийцы, живодёры! А ты его в дом! А?!

– Он не один из них, Тильда. – Подоспевший Ганс помог Моисею, и Тильда присоединилась к ним.

– Осторожнее… – Хрипел Моисей. – Я унял кровь, но в любой момент…

– А тяжёлый какой! Просто великан! Наверх мы его не затащим! Погодите, я внизу приготовлю… – Тильда метнулась, отодвинула от окошка под лестницей стол, при помощи Ганса на широкие чурки уложила две крепкие доски, и на это импровизированное ложе они уложили Гэбриэла, сняв с него изорванную, окровавленную одежду.

Тильда перекрестилась, увидев израненное тело Гэбриэла, её светло-голубые глаза увлажнились от жалости.

– Он не из них. – Повторил Моисей, склоняясь над своим приобретением. – Судя по его коже, он много лет не был на солнце, может быть, никогда. Местные евреи говорят, что в ТОМ замке есть тайные подземелья, где с молоденькими полукровками делают страшные вещи, насилуют, избивают, сдирают живьём кожу. Тильда, я думаю, этот юноша оттуда, а одежду он использовал для побега.

– Тем более! Его же искать будут! Забыл, почему Гремячее сгорело?! Да с нас со всех шкуру сдерут, если найдут его здесь!

– Он уже здесь, Тильда, он-таки уже здесь. – Моисей приготовился извлекать остатки болтов, и Ганс помогал ему. – А прятать беглецов, за которых больше, чем убивают, нам уже не впервой. Посмотри на него! Молодой, красивый и сильный, как Самсон, но что ему пришлось вынести! Разве не кощунство – так терзать живое существо? – Он извлёк первый болт, бросил на подставленное Гансом блюдо. – Тем более, такое молодое и прекрасное!

– Все они красивые, эти полукровки. – Тильда сдалась. Красота и более, чем бедственное состояние Гэбриэла тронули и её. – За то они и страдают. – Она вытерла окровавленное лицо Гэбриэла влажной тканью. – Разве я не понимаю?.. Просто с парнем этим беду ты в дом принёс, глупый ты еврей.

– Я знаю. – Моисей извлёк второй болт, обработал раны. – Беда и горе – они-таки верные спутники любого еврея. С этим ничего не поделаешь.

Он зашил рану на боку Гэбриэла, обработав её, и занялся рваными ранами руки и бедра.

– Это раны от собачьих зубов, их шить нельзя. Они могут загноиться. Кости руки обе сломаны – какой огромный был пёс!Бедный, бедный юноша! Помоги мне, Ганс. – Моисей промыл раны отваром трав и лекарств, вправил кости руки и наложил шины. Ганс споро и умело помогал ему, бросая на лицо раненого сочувственные взгляды.

– Слишком много он крови потерял. Мало шансов выжить… Да ещё боль, уже была, и ещё будет. У него ещё два перелома, рёбер, уже не свежие, им дня три. Прижми корпию, Ганс, кровь надо остановить раз и навсегда. Приготовь отвары, Тильда, от гноя и жара, и для очистки крови, а мази приготовлю я сам.

Выбросив в огонь окровавленные тряпки, – Тильда решила сохранить только штаны, в отличие от куртки почти целые, и сапоги, – они обмыли Гэбриэла от крови, положили на доски войлочный матрас, накрытый чистым холстом, и уложили на него раненого. Пока Тильда и Моисей готовили лекарства, Ганс сидел с ним, присматривая за раной на бедре – она была самой страшной, пёс не только схватил его, но и вырвал часть кожи вместе с мясом.

После первой порции лекарства, осторожно влитого Моисеем через воронку прямо в рот Гэбриэлу, тот вышел из глубочайшего беспамятства, хоть и не очнулся окончательно. Качнул головой по подушке, явственно произнеся:

– Алиса…

– Девушку зовёт! – растрогалась Тильда. – Бедняжка!

Искренне жалея его, она мысленно уже прикидывала, каких трудов им будет стоить утащить его на кладбище и похоронить. И очень жаль было нового холста.

Алиса дремала, свернувшись клубочком и положив голову на колени Иво, который придерживал её рукой, словно защищая. От его руки Алисе было тепло и спокойно; сам же он был, словно на иголках. Чем ближе был окончательный побег из замка, тем страшнее ему было. Он не знал мира, который лежал за стенами этого замка, не мог даже представить, что ждёт его и Алису, куда идти, как быть?.. Он надеялся, что Марта пойдёт с ними, но та решительно отказалась, заявив, что они будут только мешать друг другу, и Иво боялся того мига, когда они останутся одни… Он даже думал, что лучше бы Гэбриэл дал ему умереть, а вместо него взял Ареса… От последнего было бы больше толку.

Алисе снилось странное место. Серое море, над которым очень-очень низко нависало серое небо, и бледно-зелёная полоса горизонта между ними… Алиса стояла на палубе корабля, вокруг деловито сновала команда: серые, безликие существа, в щелях глаз которых горел тот же бледно-зелёный огонь. Алиса знала, что они её не видят, и не боялась их. Но у мачты стоял… Гэбриэл. Лицо у него было спокойное и обречённое, но наряду с обречённостью на нём было и облегчение.

– Гэбриэл! – Бросилась к нему Алиса. – Прости меня!

– Это уже так неважно. – Покачал он головой. – Жаль, что я не поцеловал тебя.

– Ты поцелуешь меня, Гэбриэл, правда? – Алиса дотронулась до него и поразилась холоду, который шёл от него. Это был какой-то ненормальный, не живой холод, не такой, какой бывает, когда просто замёрз.

– Нет. – Сказал он. – Уже никогда. Жаль, солнышко. Так жаль.

– Ты больше не любишь меня? – Испугалась Алиса. – Гэбриэл, пожалуйста, только не это…

– Люблю. – Он погладил её по щеке. – Даже здесь люблю.

– Тогда… – Она взяла его за руку, – пойдём со мной, пойдём отсюда!

– Алиса, – он не шевельнулся, рука по-прежнему была тяжёлой и холодной, – я устал. Я не хочу больше боли, страха. Я хочу покоя. С тобой всё будет хорошо, я знаю.

– Не будет, Гэбриэл! – Взмолилась Алиса, сжимая его руку изо всех сил. – Со мной не будет ничего хорошего, если я останусь без тебя! Я не хочу, не хочу жить, мне ничего не нужно без тебя, ни свободы, ни жизни. Если ты не пойдёшь со мной, я останусь с тобой.

– Я не хочу. – Глаза его потемнели. – Не надо.

– Тогда пойдём. – Она мягко, но настойчиво потянула его за собой. – Пойдём!

Серые фигуры угрожающе зашевелились, медленно двинулись в их сторону. Алиса чувствовала, что Гэбриэл тоже их не видит, и почему-то уверена была, что если увидит – останется здесь уже навечно.

– Не оглядывайся, – вела она его за собой, – смотри на меня, иди со мной!

– Я пойду. – Кивнул он. – Но это так больно! Алиса, это так больно!

– Боль пройдёт, Гэбриэл! – Алиса повела его по трапу. – И мы всегда-всегда будем вместе!

Серые фигуры собрались позади них, и Гэбриэл дрогнул, сделал движение, словно хотел оглянуться, но Алиса удержала его:

– Нет, милый, не оглядывайся, смотри на меня!

– Алиса, мне страшно. – Рука его похолодела ещё сильнее и начала ускользать от неё. – Я, кажется, не могу… Не оставляй меня!

– Ни за что! – Она уцепилась за него обеими руками. – Я люблю тебя больше жизни, ты моё счастье, мой мир! Смотри на меня, иди со мной! Пожалуйста, Гэбриэл, совсем чуть-чуть…

Он через силу, преодолевая сопротивление, двинулся за ней, и корабль вдруг исчез, всё исчезло. Они очутились в кромешной тьме, Алиса больше не видела его, только слышала его дыхание. И голос:

– Алиса, мне так больно! И так холодно… Я не вынесу этой боли! Не уходи от меня!

Закричав его имя, Алиса вскинулась, и очутилась в объятиях Иво, который зажал ей рот:

– Тише, тише! Не кричи! Пожалуйста! Уже пора…

– Так темно… – Алиса огляделась, пытаясь вспомнить, где она. – Я видела Гэбриэла, на корабле…Он хотел там остаться!..

– Уже рассвело, крестьяне уже в замке. – Сказала Марта. Она, как и Иво, не спала, и выглядела уставшей и измученной. – Я вам дам корзину и клетку куриную, пойдёте во двор. Там полно народа, ведите себя естественно. Ссутультесь, глаза опустите, на стражников не смотрите, могут ударить. Про телегу всё помните?

– Вы больше ничего не слышали про Гэбриэла? – Трепеща, спросила Алиса.

– Нет. Его не нашли. – Бросила Марта. – Ни его, ни тело. Пошли. Я суматоху устрою, вы быстро прячьтесь, и сами постарайтесь не суетиться, чтобы на вас внимания не обратили!

По дороге Марта быстро объясняла, что в замке нет нормальных женщин, поэтому, чтобы стражники не бесчинствовали в окрестных деревнях, крестьяне кидали жребий и везли в замок вместе с едой женщин. Поэтому большинство стражников думает только об одном: когда подойдёт их очередь очутиться с крестьянкой на сене, особенно, когда отсутствует Хозяин, и свои обязанности исполняют кое-как, ничего особенно не досматривают и ни за кем не следят. Так что шанс ускользнуть у них всех троих имеется не малый.

Стражник во дворе, мимо которого пришлось пройти Иво и Алисе, ковырялся в корзине, которую держала пожилая крестьянка, и ворчал что-то, а крестьянка угодливо распиналась перед ним:

– Вот на этом кусочке, смотрите, господин, сколько мяса!

Стражник даже не глянул на чумазого хиленького мальчишку и парня с куриной клеткой в руках; они беспрепятственно дошли до телег. Те, что освободились, отъезжали к воротам, у полных толпились крестьяне, управляющий и слуги замка. Стражники, как и говорила Марта, почти все собрались у навеса, откуда доносились женские стоны и вскрикивания. Когда Иво и Алиса уже дошли до телег, раздались ругань, поросячий визг, и по двору ринулись во все стороны поросята. Иво поставил клетку в пустую телегу, возчик которой активно включился в ловлю поросят, и подсадил Алису:

– Прячься в сено, под досками, скорее! – И, поправив сено над Алисой, скользнул под телегу, где и правда, оказалось возможно устроиться на осях и опорах. Они не знали, и не могли знать, что если бы Гэбриэл не убил вчера сторожевых псов, у них практически не было бы шанса – этого и Марта не знала. После почти полуторачасовой задержки стражники для вида заглянули в пустые телеги, ткнули мечами в сено, и велели ехать.

На досках над Алисой всхлипывала женщина; мужчина ворчал:

– Заткнись, дура. Подумаешь, рубашку порвали, новую купим.

– Она и так новая была! И ногу натёрли кожей своей… Кобели проклятые!

– Зато теперь два месяца свободна. Смотри, собака-то валяется какая! Чисто телёнок!

– Это вчерась сбежал кто-то. – Включился ещё мужской голос. – Двух кобелей ихних завалил и убёг.

– А кто убёг-то?

– А кто его знает. Людишки болтают, тут в подземелье полукровок держут.

– А на кой?

– А на кой тебя сюда привозили?.. Только их тут, говорят, потом ещё живьём кромсают и мясо едят.

– Матерь Божья!

– Видала этих, у ворот, здоровых, в чёрном? С глазами красными? Это они на человечьем мясе такие вымахали-то. Вами-то они брезговают, ни один на тебя не полез. У них-то в подвале полукровочки, чистые, не тебе, дура, чета.

– Так это одна из них сбежала?

– Не, мужик сбежал. Собак заколол, слышь, и туда вон – во-он, туда, – побёг.

Телега приостановилась, доски над Алисой заскрипели – крестьяне смотрели на тропу.

– Ну, и тропинка! Там только козам бегать-то.

– Он, поди, с обрыва – то свалился.

– Ой, смотрите, ещё собака! Ух, здоровая какая!

– Смотрите, туча какая заходит! – Перебила всех женщина. – Щас дождина начнётся, промокнем все!

– До харчевни бы успеть! Пошли, клячи, пошли!

Телега покатила быстрее, грохоча и подпрыгивая на камнях. Алиса зажмурилась и стиснула зубы, Иво, который из-за скрипа и грохота ничего не слышал, цеплялся под телегою за всё, что мог, из последних сил. Ветер поднял пыль, сорвал шапку с возницы, взлохматил гривы мулов. Под первыми тяжёлыми каплями крестьяне остановили телегу возле придорожной харчевни, бросились внутрь. Потемнело, посвежело; ливень хлынул сплошной стеной, порывы ветра швыряли воду на съёжившихся мулов. Под этим ливнем Иво беспрепятственно выбрался из-под телеги, помог вылезти Алисе, и, нырнув под защиту ближайших кустов, они бросились в лес, не разбирая дороги, настолько напуганные тем, что их могли заметить и пуститься в погоню, что не скоро смогли остановиться и перевести дух. Алиса тут же в изнеможении, с тихим стоном боли, повалилась на землю, и Иво подхватил её на руки, понёс вдоль ручья, пока не нашёл нависший каменный карниз, под которым можно было спрятаться. Здесь, глубоко под скалой, было сухо, сюда не проникал сквозняк; здесь лежали рогожи, лежал сушняк для костра на месте старого кострища, и даже огниво, с помощью которого Иво сумел разжечь костёр, хоть и не делал этого уже давно. Небольшой костерок согрел и успокоил их немного.

– Как ты? – Иво бережно устроил бледную и вялую Алису на рогоже.

– Плохо… – С трудом выдохнула она. – Мне больно… Но это не главное, Иво! Он сбежал – Гэбриэл, он сбежал!

– Откуда ты знаешь?

– Люди в телеге говорили… – Алиса теряла сознание. – Собаки… Гэбриэл… Гэб… – Глаза её ушли под веки, она обмякла на руках у Иво. Он стиснул её в объятиях, замёрзший, растерянный… Зажмурился, и сквозь веки полезли слёзы.

– Ты искал меня. – Эльф Килмоэль говорил почти без акцента. – Зачем?

– Двадцать лет назад, – ответил Гарет, – мои мать и брат были похищены. Брат получил большой ожог, и мама повезла брата к нашей эльфийской родне, чтобы вылечить. В пути они пропали. Бесследно. Впоследствии отец нашёл только останки их слуг и охраны в лесном озере. Больше ничего.

– Я знаю об этом. Лара Ол Таэр была любимицей эльфов. Светоч Красоты.

– Что ещё ты об этом знаешь?

– Ничего. – Был лаконичный ответ. Гарет растерялся. «Ничего» значило ничего – с эльфами бессмысленны были подкуп, уговоры и угрозы.

– Но мне сказали… – Он так явно был расстроен, что эльф улыбнулся.

– Мне ничего не известно о похищении твоей матери; но о бесследных исчезновениях я кое-что рассказать могу. Не ручаюсь, что тут есть связь, но похожи они несомненно. Лара была Звезда Эльфов, Светоч Красоты, и если тебе поможет то, что я знаю, я буду горд.

По человеческому счёту, прошло чуть больше пятнадцати лет. У меня был брат, Энлиль. Мы с ним повздорили: он влюбился в полукровку, надо признаться, девушку редкостной красоты, и ушёл с нею из Таурина. Ты знаешь, эльфы берут полукровок в прислуги или для работы на ферме; но если они начнут рожать, они быстро вытеснят нас. Они сильнее. Это серьёзно, и поблажек мы не делаем. И Энлиль ушёл. Они с женой поселились за пустошью, которую дайкины называют «Пустошью старого короля». Брат и его жена, её звали Мария, охотились и добывали янтарь и ониксы; меха и камень они время от времени приносили на рынок в Таурин. Потом у них родился сын, Рил Рамар, что значит, Золотой Дождь, и ещё через семь лет дочь, которой дали два имени: её назвали Мария, в честь матери, и Гуэнда, Серебристый Тополь – так захотел отец. Когда я узнал, что Эрны благословили их союз вторым ребёнком, да ещё девочкой, я смирился с выбором брата и поехал искать его и его детей.

– И… – Выдохнул Гарет. Лицо эльфа было бесстрастным.

– Я опоздал на пару часов. Когда я нашёл его, мой брат ещё жил, но спасти его было нельзя: его изуродовали и посадили на кол. Я воспользовался магией Крови и увидел, как погибли моя невестка и мой брат. Я увидел его глазами, как Мария привела в дом дайкина, который заблудился и попал в капкан; они дали ему еды, лекарств, приняли его радушно, и Энлиль потом проводил его до дороги в Найнпорт. Ночью этот дайкин вернулся. Не один. С ним были рослые, одетые в чёрное молодчики, с закрытыми лицами. Они застали Энлиля врасплох. Марию они захотели сначала изнасиловать, но она сражалась мечом, и им пришлось проткнуть её копьём. То, что она умирала, не помешало насилию. Они насиловали её, а человек, которому она помогла, встал ногой на её голову и почти выдавил ей глаза. Всё это видел мой брат. Но детей они не убили. И мальчика – он тоже пытался драться, хоть ему было всего семь лет, и его ударили по голове, и девочку, которой было всего полтора года, – эти твари забрали с собой.

– Я прервал мучения моего брата. – Таким же ровным голосом продолжал Килмоэль. – А перед этим поклялся ему, что найду его детей и спасу их. Я думал, что это будет легко.

– Ты не смог. – Сказал Гарет. Килмоэль чуть наклонил голову.

– Ни магия крови, ни попытка идти по следам, ни поиски ничего не дали. Они словно канули в ничто. Их нет ни среди мёртвых, ни среди живых.

– Как и мой брат! – Вскричал Гарет, не в силах больше сдерживаться. – Но что-то за это время узнать ты смог?!

– Да. – Глаза Килмоэля свернули куда ярче, чем глаза Гарета. – Узнавать было трудно, всё это покрыто какой-то странной магией. Дайкины этого не видят, но для эльфов она выглядит, как серый туман. И в этом тумане невозможно искать и действовать. Я покупал помощь дайкинов, как бы мне не претило это… Но мои племянники важнее моих амбиций. И узнал от этих дайкинов, что существуют какие-то фермы, где содержат детей-полукровок, которых по всему Острову скупают монахи, называющие себя… Румыния, если я правильно произношу это слово. Эти монахи утверждают, что в их стране к полукровкам относятся очень хорошо, их там примут в добрые семьи, они будут счастливы. Девушки, которые в лице своих младенцев получили огромную проблему, охотно продают их. Или не охотно – мои источники говорят, что если монахи не могут купить такого ребёнка, они похищают его. Я пытался следить за ними, но это невозможно: их прикрывает та же самая серая мгла. Я бессилен перед нею. Но однажды я видел дайкина, предавшего семью моего брата и выдавливающего глаза моей невестке. Я видел его мельком, в Сандвикене, и сразу упустил; но успел услышать обрывок его разговора с другим дайкином, который называл своего собеседника Доктором. Они говорили о партии свежего мяса. Но я понял из контекста, что говорят они о живом товаре, о рабах. Я упустил их в том проклятом тумане. – Повторил Килмоэль. – Но я умею ждать. Я умею ждать и искать. Мои племянники живы, я знаю это. И пока я сам жив, я буду искать.

– Как ты сказал, назывались эти монахи? – Спросил Гарет.

– Румыны, патрон. – Поклонился Марчелло. – Румыния – это страна далеко на юго-востоке. Слишком далеко, чтобы здесь, в Нордланде, кто-то мог уличить этих, якобы румынов, во лжи.

– Не суть! – Воскликнул возбуждённый Гарет. – Я не вижу этого тумана, для меня его не существует. Значит, я могу искать. Покажи мне этого… Доктора. Я знаю, ты можешь.

– Ты не эльф, и не моей крови.

– Я внук Перворожденных и эльфинит. Я смогу.

– Хорошо. – Поколебавшись, сказал Килмоэль. – Я попробую. Но если ты узнаешь…

– Если я узнаю, я сообщу тебе. Если я буду поблизости, я вытащу твоих племянников, клянусь!

– Ему уже двадцать два, а девочке, ей шестнадцать, с половиной. Если они хоть немного похожи на своих родителей, они очень красивы. У мальчика очень тёмные глаза, темнее даже, чем у местных эльфов, и почти белые волосы; а вот девочка… Брат считал, что она вылитая мать, а значит, она вся золотистая: золотистые глаза, волосы, смуглая кожа. Его зовут Рил, а её – Мария. Мария Гуэнда. У Рила, возможно, сохранился шрам на голове. Я буду вечным твоим должником, если ты сумеешь хотя бы что-то узнать! – Килмоэль ловко уколол палец Гарета и выдавил каплю крови, которую растворил в небольшом количестве воды и выпил её. Затем протянул руку, и положил ладонь на лоб Гарета. Марчелло привычно подался к ним, насторожившись, но ничего не произошло. Только Гарет вдруг побледнел и как-то задрожал. Килмоэль убрал руку и сказал:

– Прости. Это то, что я мог тебе показать; но теперь ты знаешь мой кошмар.

– Мне кажется, – Гарет облизнул пересохшие губы, – что мне знаком этот ублюдок. Я точно его никогда не видел – больно противная рожа… И всё же мне кажется, он мне знаком. Марчелло, дай вина. Я, всё же, не эльф… Для меня эта картина…

– Ты её скоро забудешь. – Тихо сказал Килмоэль. – А я буду видеть её вечно. Я хочу только сказать ещё: если понадобится эльфийская помощь, скажи мне.

– Да. Возможно, понадобится. – Гарет сделал эльфийский жест признательности и обещания, и они расстались. Хлоринг залпом выпил огромный бокал вина, закрыл лицо руками.

– Простите, патрон… Но что он вам показал… и КАК?

– Магия крови. Эльфийская. Я видел глазами его брата, на глазах которого его жену, уже умирающую, насиловали и… видел того ублюдка, что давил её голову. – Гарет громко выдохнул, потёр лицо руками. – Господи! Меня аж трясёт. Как не ненавидеть после такого, Марчелло, КАК?!

– А что он говорил о памяти?

– Эльфы не забывают. Понимаешь, люди более страстные и пылкие существа, чем эльфы; они сильнее любят, сильнее ненавидят. Но постоянно гореть невозможно, и со временем человеческие чувства угасают. А эльфы холоднее, но их чувства постоянны. Выражение «Время лечит» – не про них. Он в самом деле будет помнить это всегда. Я забуду… слава Богу. А он – нет.

– Это ужасно. – Содрогнулся Марчелло. – Теперь и я понимаю, за что они так сильно ненавидят нас…

– Ты понимаешь? – Перебил его Гарет. – Ты понимаешь?! Мы нащупали нить! Эти монахи… из этой, как её… не важно, но их можно найти! Я найду их, и кровью ссать заставлю, жилы из них выну, но заставлю их сказать, для кого они покупают детей и куда увозят! Спасибо, Манул, спасибо, моя дикая киска, благодарю тебя от всей души! Надо отправить ей подарок. – Гарет любил драгоценные камни, знал в них толк и щедро дарил их женщинам. – А тебе надо вновь обратиться к твоим еврейским друзьям. Я должен знать, как найти эту Дикую Охоту. Если они приезжают в деревни и выбирают там детей, я хочу знать, какая деревня будет следующей. Потому, что я уверен: они действуют в согласии с Драйвером. Они не скрываются! Приезжают среди бела дня, выбирают, забирают, ещё и дают деньги… Бандиты так не действуют. Так действуют те, кто работает на местного лорда.

– Великолепно, патрон! Бандиты устроили бы налёт, ограбили бы, что-то сожгли… Но местному хозяину это не нужно. Он не хочет, чтобы горели его деревни.

– Кроме тех, кто пытался сообщить обо всём принцу. – Напомнил Гарет. – Их как раз не пощадили. А почему крестьяне хотели ехать к принцу?

– Потому, что на местного барона не надеялись. – Усмехнулся Марчелло. – И тот хотел запугать остальных так, чтобы они и думать не смели о повторном обращении.

– Ублюдок. – Сквозь стиснутые зубы заметил Гарет. – А отцу сообщает, что всё прекрасно. Никаких жалоб, никаких проблем, налоги приходят в срок, в полной мере… Подданные довольны и счастливы, отец рад. А там детей гоняют вместо лис… Деревни жгут… Марчелло, я обязан найти эту охоту! Найти и уничтожить.

– Да, патрон.

– Поехали на рынок. – Встал Гарет. Он был слегка пьян, но отлично владел собой. – Скажи капитану, пусть готовит корабль к отплытию. Поплывём по Фьяллару. Пока добираемся, пусть твои люди поработают, как следует. Мне нужно знать всё про Драйвера. Знать всё про его замок, его слуг, распорядок его дня, что он жрёт, что пьёт… С кем и где встречается. Мне кажется, Марчелло, что это камень в наш огород.

– То есть?

– Его люди не могут не жаловаться ему. А что, если он отвечает: «Я, мол, обо всём докладываю принцу, а ему всё равно, он не желает этим заниматься, потому, что благоволит полукровкам, и во всём поддерживает их»? Что ты на это скажешь?

– Что если это так, то он наносит вашей семье огромный вред.

– Точно. Поэтому я думаю… Что Дикая Охота – это не всё. Он наверняка гадит нам и по-другому. Как-нибудь. Узнай это, Марчелло.

– Узнаю, патрон. – Серьёзно кивнул Марчелло.

Гарет купил на рынке в порту изящный эльфийский кинжал, украшенный изумрудами и яшмой, оправленный серебром и кожей, чтобы отправить его в Гленнан, для Манул. На рынке же Гарету в первый раз стало плохо. Острая боль пронзила спину как раз в том месте, где Гэбриэлу достался удар от Локи.

– Брат. – Коротко объяснил герцог встревоженному Марчелло. – Он ранен… Ему плохо. Я в порядке…И буду в порядке. Господи… только не сейчас. Только не сейчас, когда я так близко!

Утром, уже в каюте «Единорога», Гарет в полной мере ощутил полученный Гэбриэлом перелом рёбер. Марчелло качал головой и сомневался; но Гарет был бледен, дышал с хрипом и натужно, то и дело хватаясь за бок, в то время, как видимых признаков повреждения не было и в помине. Лёжа в каюте, он то и дело шептал что-то по-эльфийски, бледный, мокрый. Марчелло пытался даже выяснить, не отравлен ли он, но, в конце концов, должен был сдаться: Гарет по всем признакам был здоров, и всё-таки ему было плохо.

– Я в порядке. – Повторил он уже немного раздражённо, когда Марчелло принёс ему виноградный сок. – Я вполне владею собой. Я бы мог… мог покончить с этим. Но я не хочу. Мне кажется, что я этим помогаю ему. Беру часть на себя… Понимаешь?

– Нет. – Виновато улыбнулся Марчелло. – Я не понимаю, как можно увидеть чужими глазами; не понимаю, как можно чувствовать то, что чувствует другой человек, пусть и очень близкий. К тому же, патрон, вы ведь почти не были близки?.. Сколько вам было лет, когда вы виделись в последний раз?

– Три года. – Сказал Гарет. – Но он всегда был со мной. Я всегда о нём думал; я делился с ним всеми своими секретами, писал ему письма, готовил подарки на каждый праздник, и каждый день молюсь о нём. Я так и не завёл друзей, потому, что у меня был брат. Я несколько раз сбегал, чтобы искать его, и поэтому отец отослал меня в Европу. Но я и там его не забыл. И не забуду. Он мне нужен, каким бы он ни стал. Пусть он бандит, преступник, сумасшедший, калека, кто угодно, он мне нужен. И знаешь, что?.. Я верю, что он тоже меня не забыл. Когда мы встретимся, я верю, он сразу же примет меня, как я его.

На следующее утро, сразу после рассвета, Гарет рухнул без чувств. Они вновь были в Ашфилдской бухте; и «Единорогу» пришлось встать на якорь, чтобы герцог отлежался в покое и без качки в снятой полностью для него одного гостинице.

Имя Алисы было единственным словом, которое произнёс Гэбриэл. Моисей сделал всё, что мог, наложил компрессы, дал все возможные лекарства. Гэбриэл до вечера пребывал в пограничном состоянии, не в силах очнуться, и не забываясь совсем; вечером же впал в какое-то оцепенение. Кровь больше не бежала даже из разорванного бедра; он притих, сердце билось поверхностно и быстро. А уже ночью, когда Моисей сменил дежурившего возле Гэбриэла Ганса, он увидел на лице раненого знакомую многим хорошим медикам печать. Вроде бы лицо не изменилось, и не стало бледнее или голубее, на него просто лёг какой-то потусторонний отсвет. Увидев это, Моисей, чувствуя глубокую и искреннюю печаль, накрыл руку Гэбриэла своей, закрыл глаза и начал молиться.

Время словно остановилось. Как всегда, в час меж волком и собакой, сделалось как-то по-особому тихо и смутно. Пальцы Гэбриэла похолодели; он задышал быстро и неглубоко. Моисей, уже уверенный в исходе, тяжело вздохнул и сжал в своей руке холодную безжизненную руку… И вдруг раненый застонал и явственно произнёс:

– Алиса… Мне так больно! И так холодно… Я не вынесу этой боли! Не уходи от меня!

Аромат жасмина и яблока окутал Моисея, и был таким сильным, что он даже оглянулся, недоумевая, откуда он взялся. Взгляд его упал на стекло, и там он увидел своё собственное отражение и… отражение девушки, тоненькой, зыбкой, словно видение, светящейся золотистым светом. Моргнув, он больше ничего не увидел, вытер пот со лба, перевёл дыхание: почудилось!

Но что ему точно не почудилось, так это то, что с лица раненого ушла та страшная печать, это вновь было измученное и страдающее, но совершенно земное лицо.

К рассвету началось воспаление: руку Моисей спас, но бедро всё же начало гнить. У раненого открылся жар, он дрожал, горел и бредил, безостановочно качая головой по подушке. И самым приличным словом из тех, что он произносил, было, опять же, имя Алисы. Он был в Садах Мечты, ругался, проклинал и спорил, защищал Алису, не мог удержать от самоубийства Эрота, посылал Доктора… Боль в сломанных руке и рёбрах, и особенно в гниющем бедре терзала его страшно; он то и дело начинал стонать, громко, до крика, и Моисей давал ему опиумную настойку, но помогала та плохо – на полуэльфа она почти не действовала. Уксусные компрессы, охлаждающие лицо и грудь, давали так же лишь минутное облегчение. Моисей занялся приготовлением сложного лекарства, с множественной формулой, требующего долгих приготовлений и тщательного соблюдения всех сроков и доз, а за раненым ходили Тильда и Ганс. Гэбриэл видел их, даже смутно понимал, что он не один, что рядом кто-то есть, но боль и бред искажали их фигуры и лица, они представали его воспалённому взору то Хозяином и Доктором, то вовсе какими-то чудовищами, которые вонзают крючья в его ногу и руку и пытаются разорвать его на части. Он звал Алису, уверенный, что только она в состоянии ему помочь, прогнать чудовищ, облегчить боль… Но Алисы не было. Вместо неё ему мерещился Локи, но не такой, каким был, а жутко изменившийся, с горящими ядовито-зелёным огнём глазами, острыми зубами – он, словно одержимый, бился об какое-то окно, пытаясь добраться до Гэбриэла, щёлкал зубами, шипел что-то беззвучно… Гэбриэл звал Алису снова и снова, потеряв её в каких-то тёмных подземельях, метался по постели:

– Я не могу больше… не могу! Алиса, пожалуйста, не бросай меня, не уходи! Помоги мне, солнышко, пожалуйста, я не могу!

Тильда плакала, крестясь и вытирая его лоб смоченным в уксусе полотенцем. Ей было так его жаль, что она не могла ничего делать, всё валилось из рук.

– Да сделай же что-нибудь, – обратилась она, не выдержав, к Моисею. – Сердце ведь надрывается, на него глядя, сил нет никаких! Как же он страдает, бедный!

– Здравствуйте, добрые люди. – Раздался от двери мужской голос. Вздрогнув, Моисей и Тильда обернулись, одновременно пытаясь загородить собой Гэбриэла. В дверях стоял высокий и стройный юноша, на первый взгляд, одних лет с Гэбриэлом, темноволосый, синеглазый, очень красивый. Одежда на нём была добротная и удобная, даже дорогая, но угадать по ней, кто он – рыцарь, горожанин, духовное лицо? – было невозможно. Уши у него были обычные, человеческие, но почему-то Моисей сразу подумал, что он не обычный человек. От него не пахло потом, двигался он, когда подошёл к Гэбриэлу и склонился над ним, легко и бесшумно, а в глазах его были такие бездна и опыт, что мороз бежал по коже. Какой у него был взгляд! Под этим взглядом опустилась бы рука убийцы, и смирился бы самый лютый гнев.

– Кто вы, господин? – Испуганно спросила Тильда, тоже почувствовавшая что-то особенное.

– Меня зовут Арне Гуннар. – Сказал юноша, приглядываясь к Гэбриэлу. – Гной, бред, жар, переломы… Огромная потеря крови. Странно, что он до сих пор жив. – Он взглянул на Моисея. – Ты вылечишь его?

Тот с достоинством, свойственным его народу, среди представителей которого даже пастухи вели род от великих царей, поклонился:

– Я делаю, что могу, сударь. Но позвольте спросить…

– Не позволю. – Перебил его Арне Гуннар, провёл ладонью по лицу раненого, и тот перестал стонать, лицо расслабилось, глаза закрылись, он тяжело вздохнул. Пришелец подошёл к рабочему столу Моисея, понюхал почти готовое зелье.

– Отличная тинктура. – Сказал одобрительно. – Но с гнилым жаром при большой кровопотере ей не совладать. Вот. – Он поставил на стол бутылочку тёмного стекла. – Добавь этот порошок, когда слегка остынет, его нельзя ни кипятить, ни сильно нагревать. Начни давать с трёх капель, через каждые два часа, увеличивая каждый раз дозу на две капли, пока не дойдёшь до двадцати одной, потом начинай так же уменьшать.

– Вы врач?

– Иногда. – Улыбнулся Арне Гуннар.

– Может, – присела перед ним Тильда, – откушаете, сударь?

– Благодарю. Я не голоден. А вот сидру твоего выпью – я слышал, ты делаешь отличный сидр.

Выпив ковшик холодного сидра, он вежливо сказал:

– Всего хорошего, добрые люди! – Вышел во двор и запрыгнул на спину великолепного серого коня, на котором ездил по-эльфийски, без седла и удил. Быстро скрылся из глаз. Ганс, страшно волнуясь, нарисовал на доске углём ель, волка и ястреба, но Тильда и Моисей, люди не местные, его не поняли; Тильда ещё и отругала его за испорченную доску.

Моисей долго колебался: добавлять незнакомый порошок в лекарство, или нет. Нюхал его, лизал, мял в пальцах, и не мог понять, что это. На вкус порошок был горьким, как хинин; хинин, несомненно, там присутствовал, но явно было что-то ещё, незнакомое Моисею, а ведь он знал все известные и малоизвестные лекарственные ингредиенты, и мог распознать их в любой комбинации, так же, как и яды, вплоть до самых сложных и экзотических. По тому, как следовало принимать это лекарство, в нём явно содержался какой-то яд, но какой? Пока он колебался, Гэбриэл вновь так глубоко погрузился в беспамятство, что даже не стонал больше; губы, потрескавшиеся и обмётанные, стали одного цвета с лицом, глаза запали, обведённые тёмными кругами. Сердце билось быстро-быстро, пульс едва прощупывался… Моисей понял, что либо неизвестный порошок спасёт раненого, либо не спасёт ничто, и, добавив его в своё лекарство, дал Гэбриэлу три капли, поставив на стол двухчасовую клепсидру.

К вечеру Моисей заметил первые признаки улучшения: жар стал немного меньше, пульс – сильнее и чётче. Не смея ещё надеяться, он всё же обрадовался этим признакам так, словно Гэбриэл был его родным сыном. Ему безумно жаль было этого юношу; как врач, он читал на его теле страшную повесть о перенесённых им издевательствах и муках, и проникался всё большим сочувствием и уважением к нему.

– Его часто и очень жестоко избивали, – объяснял он Тильде и Гансу, – и даже не пытались после этого лечить. Он, как видно, сутками лежал с этими ранами, не получая никакого лечения, брошенный на произвол судьбы. А вот это сделано раскалённым железом, и эти раны лечили, и неплохо лечили, но одни появлялись поверх других – его истязали железом снова и снова. Что за жуткий мир, что за звериная жестокость! Посмотрите на его руки и ноги – его часто связывали, надолго и так грубо, что остались шрамы. А на шее, вот тут и вот тут – следы от ошейника, который он тоже носил долго, не один месяц, пожалуй. Бедный, бедный мальчик – какая страшная судьба!

– Как же он бежать-то смог! – Крестилась Тильда, а Ганс сочувственно гладил волосы Гэбриэла, морщась от жалости. – Вот уж чудо!

– Он упал с обрыва, – возразил Моисей, – и это просто чудо и промысел Божий, что он не разбился при падении, а я в этот миг проходил мимо! Сам Господь послал дождь, из-за которого я рискнул и выбрал короткий путь, не иначе. Я должен спасти его – этот мальчик заслуживает милосердия!

Тильда с этим абсолютно была согласна. Она жалела Гэбриэла так же истово, как в первые минуты стремилась от него избавиться, сидела с ним, подменяя Моисея, варила крепкие бульоны в надежде, что он вот-вот очнётся и захочет есть, и разговаривала с ним.

– Я тебе фуфайку вяжу, – рассказывала она ему, проворно работая спицами, – встанешь, а надеть нечего. Штаны я твои сохранила, выстирала и залатала, и рубашку тебе сошью – холст у меня есть, белый, хороший, – а куртка твоя вся в крови, вся в клочья, я её сожгла… Да и не нужна она тебе! Кто так одевается, их же все ненавидят, а тебе и вовсе их любить не за что, верно? Вот и хорошо. Бледный ты, ужас один! А всё же красивый мальчик, будь ты моим сыночком, уж я бы тобой гордилась! У меня было трое сыночков; двое умерли ещё до первых зубок, а третьего, мою радость, моего Густава, убили во время погрома, а какой из него, беленького, еврей! Копьём к воротам пригвоздили, Бог мой, – она утёрла слёзы, – так он и загорелся, у меня на глазах, бедняжечка, такой же бледный, как ты сейчас!

Гэбриэл, который слышал её, но в сознании которого, помрачённом болью и бредом, её рассказ трансформировался в какие-то химерические образы, качнул к ней голову и тихо застонал. Тильда благодарно погладила его по голове:

– Только что про это вспоминать? Не вернёшь ничего… Вот и получается, что кому надо – Господь не даёт, а кому не надо – даёт такого красивого и сильного сыночка, как ты, а она его – прочь, как щенка ненужного… Но ты не бойся, мы тебя не выгоним. Поправишься, а то и останешься…

– Скажите Алисе, – прошептал Гэбриэл, с трудом шевеля пересохшими губами, – что мне так жаль, что я её не поцеловал! Пожалуйста!

– Вот поправишься и сам скажешь. – Тильда поменяла компресс на его лбу, смочила губы, виски и ключицы, поправила подушку и постель. – Вот и говорите, что любви нет на свете! А это что, по-вашему?!

Сон, сморивший Иво, был следствием страшной усталости и перенапряжения, а не здоровой сонливости; но он помог ему отдохнуть. Проснулся он, немного освежённый, с ясной головой, и сразу понял, что Алисы нет. Быстро сел, уже готовый кричать, но тут же и увидел её: она сидела, скрестив ноги, в луче солнечного света, стриженые волосы на непокрытой голове светились тёмно-рыжим кудрявым облачком. Возле неё, опершись лапками об её колени, стоял енот, в траве копошились какие-то зверьки, по плечам прыгали две белки, а на подставленных ладошках копошились пчёлы. Это, видимо, было щекотно, потому, что Алиса тихо хихикала… Иво смотрел на всё это, онемев от изумления, пока енот не заметил его и не оскалил острые белые зубки.

– Иво! – Обрадовалась Алиса, – хочешь есть? Белочки принесли нам орехи, и корешки, а пчёлки и шмели дали вот: – она протянула к нему ладони, на каждой из которых была лужица янтарного благоухающего мёда. – Попробуй, знаешь, как вкусно!

– Как ты это делаешь? – Хрипло спросил Иво. Она пожала плечами:

– Я не знаю. Я проснулась, и подумала, что хочу есть. И они появились. Они такие хорошие!

– Ты понимаешь их язык?

– Они не говорят, у них нет языка. Они чувствуют и переживают, я слышу их сердечки. – Алиса нежно погладила енота, и тот зажмурился и заурчал от удовольствия. – Они очень-очень хорошие! Они просят меня остаться, я им нужна… Но я не могу. Мне надо к Гэбриэлу…

Иво слизнул мёд с ладошки Алисы, положил в рот пригоршню орехов. Всё это было странно, и даже более чем странно, и он спросил:

– Кто ты?

– Не знаю. – Пожала Алиса плечами. – Мне очень хорошо здесь, настолько, что я совсем поправилась. Я слышу лес вокруг, деревья, травку, цветы. Мне нравятся пчёлы, и осы, и шмели, и муравьи; а вот других я не люблю, они портят лес… Мне нравятся птицы – слышишь, как они радуются, что я здесь?.. А все они очень рады мне, правда! И они меня слушаются… Но почему, я не знаю.

– Может, ты ангел? – Спросил Иво. Алиса хихикнула:

– Придумал тоже! Какой я ангел? Я – всего лишь я… Знаешь, они понимают, что нам грозит опасность, и обещают отвести нас в безопасное место.

– А как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Я поправилась! Правда-правда! – Она вскочила на ноги. – Надо идти. Нас ищут. Идём скорее!..

Получив голубиную почту и прочитав письмо Барр, Драйвер испытал нешуточное облегчение. Он-то почти испугался! А щенок Хлоринг задумал всего-навсего обвинить его в организации Дикой Охоты! Пускай себе. Ловушка расставлена, и так искусно, что как только щенок в неё сунется, сам увязнет в ней по самое не балуйся. Приятный день! Драйвер собирался обратно в Найнпорт – корабль уже был снаряжен, слуги готовы и ждут его. И с Гором вопрос решён. Напоследок он принёс Драйверу кругленькую сумму: за возможность прикончить его, предварительно от души развлёкшись, Аякс выложил ни много, ни мало, а две с половиной тысячи дукатов! В очередной раз убедиться, что ты почти всемогущ, и всё тебе удаётся, и судьба тебе благоволит – разве не великолепное ощущение, бодрящее и пьянящее лучше всякого вина?.. Драйвер со вкусом, с толком, с расстановкой унизывал перстнями и кольцами перед зеркалом свои холёные пальцы, одновременно любуясь ими и собой. Да, уже не молод. Но всё ещё чертовски хорош собой, что есть, то есть! Драйвер гордился своей внешностью, и особенно грела ему душу мысль, как женщины, которых он презирал и ненавидел, восхищаются им и вожделеют его. Он даже преувеличивал это тщетное вожделение, воображая, что его желает буквально каждая на его пути, – желает, но не получит! И собственные желанность и недоступность ласкали ему душу и сердце. Он на самом деле нравился, но очень не многим – во что не поверил бы ни за что. Женщины обычно тонко чувствуют в мужчине и силу, и слабость, и такие, как Драйвер, нравились только экзальтированным восторженным дамам, да тем, в ком силён был материнский инстинкт, тем, кому непременно надо было защищать и опекать какого-нибудь страдальца. Но Драйверу это и в голову не приходило. Он воображал себя всеобщим кумиром и идолом, и купался в этом приятном ощущении, как в тёплом молоке. Сам он считал, что по-настоящему красивы и желанны могут быть только мужчины, мальчики, юные и стройные, с бархатистой кожей и гибкими телами… Но даже и их Драйвер ненавидел. Он ненавидел всё желанное, всё красивое; и больше всего он презирал и ненавидел тех, кто испытывал к нему самому какие-то добрые чувства – так как в глубине души презирал и ненавидел самого себя. И виновными в этом он всегда считал Гарольда Хлоринга, принца Элодисского, и его жену, Лару Ол Таэр, прекрасную эльфийку, разбившую его сердце. Когда-то он искренне и истово хотел стать похожим на Хлоринга, одеваться, как он, держаться, как он, быть таким же блестящим и популярным. Но его больная душа превратила это желание в манию, в болезнь. Драйвер до сих пор носил такие же волосы, какие тогда носил принц; до сих пор подражал его интонациям и манерам, хотя скажи ему кто об этом, и барон убил бы наглеца – ну, или затаил бы на него нешуточную злобу… хотя на кого только он её не таил!.. Когда-то Драйвер мечтал о другой жизни, жизни без греха и страхов, он влюбился, и это на самом деле на какое-то время сделало его иным, он стал лучше, чище, у него отросли крылья за спиной, он летал! А она, Лара, посмеялась над ним и отвергла его. Вышла замуж за Хлоринга! И поплатилась за это. Драйвер искренне считал, что именно Лара и виновна во всех его грехах – он же понимал, что грешен, и даже понимал, насколько. Но все эти счета предъявлял именно ей. Он ведь пытался стать иным, он почти стал – и что же?! Ему не дали! Проклятая эльфийка сломала ему жизнь, отняла надежду и радость, отняла крылья. И остались только месть, горечь и Сады Мечты, его детище, его гордость, его рай, источник его силы и даже богатства. Драйвер упивался своей гениальностью, думая о том, как всё устроил там. Особенно он гордился своими порядками в отношении девочек. Во-первых, эти твари иного и не заслуживают. А во-вторых, полукровки – существа сильные и дерзкие, и если не сломать их сразу же, не бить, не держать в постоянном страхе и не подвергать ежедневному насилию, они ведь всё равно найдут лазейку, всё равно взбунтуются и попытаются освободиться! О, он-то это знал очень хорошо! Его детищу было двадцать пять лет – сколько барон в самом начале боролся с их бунтами, с их побегами, а особенно – с их нелепыми влюблённостями друг в друга! Он даже – страшно сказать! – сам как-то раз получил удар ножом от одного влюблённого придурка, вообразившего себя защитником своей грязной девки! Но не зря он гений. Он всё предусмотрел, всё превозмог, и вот уже больше десяти лет, как его рай существует без единого прокола. При том, его Сады Мечты давали неслыханный доход. Ведь развратник хуже пьяницы! Если второй за бутылку из дома последнее унесёт, то первый пойдёт ещё дальше, он душу продаст, убьёт, руки в кровь сдерёт, пробираясь к вожделенному! Пьяница способен и завязать; развратник, вкусивший крови, не остановится ни за что. Кровь – это та отрава, от которой противоядия нет. И с каждым годом гостей в Садах Мечты всё больше! Пресыщенные богатые ублюдки сначала приходят в будуары, где можно безнаказанно и вволю глумиться над красивыми, как ангелы, мальчиками и девочками, а потом начинают неизбежно искать большего. Придать делу такой размах Драйверу помогала Александра Барр – Госпожа. Она, как коршун, кружила по Острову, выдавая себя за знахарку и целительницу, выслушивала откровения жён, жалобы мужчин, и где сама начинала исподволь обрабатывать потенциального «гостя», где сливала информацию Драйверу – и так они улавливали слабые души, заманивая их сначала развлечениями на грани дозволенного, но, с точки зрения «гостей», почти невинными. Им внушали, что девочки и мальчики сами готовы на всё и не против того, что с ними делают (они ведь не жалуются и не сопротивляются, разве нет?! Полукровки, они ведь распутны от природы!), потом осторожно, исподволь, обрабатывали и давали попробовать всё более горячие и рискованные вещи… Кто-то охотно стремился в бездну сам, кого-то повязывали шантажом и кровью, угрозами огласки. Но, будучи человеком особого склада, Драйвер не признался бы ни за что даже себе самому, насколько грязно и подло то, что он делает. Он создал целую философию, согласно которой всё, что он делает, исполнено особого смысла, а его Сады Мечты – просто необходимы для всеобщей вселенской гармонии. И так умел это подать, что с точки зрения формальной логики его почти невозможно было опровергнуть, когда он начинал разглагольствовать о подавленных желаниях, отраве смертного греха, трагедии инакомыслящих и прочей пафосной дряни. Драйвер говорил о своей особой миссии так, что даже сам себе верил, не говоряуж о его слушателях. Он был прав, был в силе, и был… хорош! Закончив туалет, Теодор Драйвер ещё несколько минут не мог оторваться от зеркала, самодовольно созерцая своё отражение. Ухоженный, холёный, великолепно одетый, с выразительными большими глазами артиста, с роскошной гривой шелковистых волос… Он подкрашивал их, так как от природы брюнетом не был, но был его ненавистный враг, – но об этом знал только Доктор, изготавливающий ему краску. Многим барон казался образцом мужской красоты; его даже нередко приводили в пример тем, кто говорил, что красивее эльфов и полукровок мужчин не бывает…

– Милорд? – К нему, торопливо постучав, вошёл доверенный слуга. – Срочное, из Редстоуна… – Протянул снятое с голубиной лапки письмо. – Пометка, что срочно и важно, я взял на себя смелость…

Драйвер с брезгливой гримасой выхватил у него письмо, взмахом руки отправил прочь и развернул маленький рулончик писчей бумаги, недавно появившейся в Нордланде и пока что очень дорогой. После первых же строк небо обрушилось на барона, он даже пошатнулся в ужасе. Нет! – Была первая, отчаянная мысль. – Нет, это не правда! Этого быть не может, этого просто не может быть, это ведь катастрофа, небо не может быть так безжалостно к нему!..

Шторм стоял на крепостной стене и, недовольно хмурясь, смотрел на море. Пазл не складывался; что-то в картине побега, которую он нарисовал себе, было не так. Сюда никак не вписывался пропавший Эрот; зато если предположить, что Гор и Эрот бежали вдвоём, всё вставало на свои места. Гор нарочно подставился, а Эрот…Спрятался где-то в замке! Шторм щёлкнул пальцами. Уже лучше, но всё равно… как-то не так.

– Тащи ко мне уродку! – Крикнул он одному из стражников. К возвращению Хозяина, который уже мчится сюда, он всё устроит и во всём разберётся. Он станет-таки самым приближённым телохранителем обожаемого Хозяина!

Через четверть часа стражник вернулся и слегка растерянно произнёс:

– А её нет нигде. Она исчезла!

– Я так и знал. – Даже обрадовался Шторм. – Эта тварь подобрала Эрота, и они сбежали, вместе!

– Но как?!

– С крестьянским быдлом! – Рявкнул Шторм, бросаясь к лестнице. – Коней! Взять двух каргов! Нагоним быдло и обыщем телеги! – Он понимал, что они опоздали – уродка и Эрот наверняка уже где-нибудь в лесу. Но карги должны взять след, если они найдут телегу! Эти суки ещё будут желать смерти, особенно эта чёртова уродка! Шторму так невыносимо было думать, что какая-то сука обманула его – ЕГО! – что сводило скулы от бешенства.

Кто из крестьян был в эту субботу в замке, выяснилось очень быстро; когда погоня спустилась со скалы, Шторма вновь осенило, и он остановился у придорожной харчевни. Поднял руку:

– Они только здесь могли выскочить из телеги. – Сказал уверенно. – С быдлом они бы не стали договариваться – времени не было, да быдло и боится нас до усрачки. Не стали бы они помогать побегу. Здесь они выбрались – опять был дождь, и телеги наверняка здесь остановились. Спроси! – Кивнул он одному из своих, высокому кватронцу по имени Курт. Тот спешился и пошёл к харчевне, откуда уже спешил хозяин, который тут же подтвердил, что утром, во время дождя, у него останавливались крестьяне, порожняком возвращающиеся из замка.

– За их мулами кто смотрел? – Спросил Курт. Шторм презрительно смотрел на долговязого хозяина харчевни, который так боялся их, что с трудом понимал, что от него хотят; у него тряслись руки, в глазах метался ужас.

– За мулами-то… – Тот сморщился. – Так это… никто. Дождь был… Сильный. Они-то их привязали, и в дом сразу, а мои-то тоже не пошли…

– Повезло сукам. – Усмехнулся Шторм. – Но везение не вечно. Слушай сюда! Из замка сбежали горбатая уродка-кватронка и полукровка, Фанна, белобрысый. Увидишь их, или услышишь что, сообщишь в замок. Если хочешь жить.

Шторм не любил говорить; он вообще был молчалив и сдержан, и особенно он не любил разговаривать с людьми. В нём, эльфийском кватронце, человеческого было так мало, что его многие вообще принимали за чистокровного эльфа. Если бы не слишком светлые для Ол Донна волосы, он и вправду ничем не отличался бы от них. Людей он презирал абсолютно; и Хозяин, приручая его, делая из него своё орудие, умело сыграл на этом презрении, внушив ему, что его семья была убита, жестоко убита человеческим быдлом; что его судьба и всё плохое, что ему пришлось пережить в Садах Мечты – это следствие людской злобы. Про себя Хозяин говорил, что он сын дриады, и тоже в своё время подвергся человеческой злобе и предвзятости, и Шторм свято ему верил.

Шарахаясь от каргов, хрипящих ему в лицо, хозяин поклялся, что сообщит в тот же миг, если что узнает, и Шторм ему верил – вся округа панически боялась замка. Не так давно была сожжена со всеми жителями деревня Прелестное за то, что одна пожилая крестьянка укрыла девушку, сбежавшую от Дикой охоты. Даже в Найнпорте, городе большом и богатом, портовом, стража Хозяина делала, что хотела, убивала, кого хотела, брала, что хотела, и никто не смел не то, что возразить, но даже заступиться за очередную жертву, даже посмотреть в сторону насилуемой на улице девушки или избиваемого человека. И никто, пожалуй, не посмел бы помочь… Почти никто.

След карги после дождя не нашли; но Шторм приказал обыскать округу, и убежище, где спрятались от дождя Иво и Алиса, было найдено довольно скоро. Там, где дождь не смыл следы их присутствия, карги словно сбесились от ярости. Что-то так озлобило их, что они разорвали в клочья рогожу, на которой спала Алиса, а потом завыли и зарычали так, что весь лес вокруг притих и словно потемнел. В ручье они потеряли след, но Шторм приказал одной группе отправиться вниз по течению, а сам с оставшимися двинул вверх, рассудив, что где-то на берег беглецы выберутся.

И тут же начались странности. Дважды над ними пролетел огромный ястреб, так низко, что шарахались лошади, а карг припадал к земле и хрипел от бешенства. Потом вдруг отовсюду пополз туман, густой, белый, как молоко; стало так тихо, что даже у Шторма, существа абсолютно бесстрашного, мурашки поползли по телу.

– Ты что-нибудь слыхал про Стража? – Спросил Курт, вплотную приблизившись к нему и понизив голос.

– Нет. – Отрезал Шторм, нервно сжимая рукоять меча. – Что ещё за Страж?

– Хозяин Острова. Он здесь главный, практически, бог. Его можно встретить в виде волка, человека, или ястреба. Здорового такого ястреба, с золотыми перьями. Не напоминает ничего, нет?..

– Я пле… – Шторм хотел сказать, что плевать хотел на ястребов, но тут с животными, вдохнувшими туман, произошло неладное. Карг закашлял, захрипел, принялся крутиться на месте, упал в судорогах… Кони словно ошалели, затрясли головами, принялись брыкаться, визжать, и бросились в кусты, не разбирая дороги – Шторм и Курт едва успели спешиться, остальных взбесившиеся кони унесли куда-то в лес; долго было слышно их дикое ржание, вопли всадников и треск ветвей. Карг сдох в страшных корчах, Шторм инстинктивно замотал лицо платком, но на них, похоже, туман не действовал – ни с ним, ни с Куртом ничего не происходило. Кроме того, что они совершенно потеряли ориентацию, и лишь когда стало тихо, Шторм смог, не теряя головы, сориентироваться по журчанию ручья и вернуться, почти таща за собой впавшего в истерику Курта, к воде, по которой они вышли назад, к харчевне. Курт, сидя у колоды с водой для животных, дрожал и поминутно вытирал лицо, словно по нему текло или ползало что-то.

– Это он, – твердил Курт, – это Страж! Он против того, чтобы мы искали этих беглецов!

– Ерунда. – Не сдавался Шторм. – Хозяину нужны будут эти суки, и я из земли их вырою, но доставлю к нему!

– Как? – Истерил Курт. – Как, если ОН тебе не даст?!

– Даст. – Кусая губы, тихо огрызнулся Шторм. – А не даст, я и с ним справлюсь.

Ястреб вновь пронзительно закричал, низко пролетая над ними, и Курт, чуть не плача, упал на колени:

– Это он, не я, господин Страж! Я никогда против тебя не пойду! Клянусь, я этих гадов и пальцем не трону, если ты не велишь!

– Заткнись. – Брезгливо толкнул его ногой Шторм. – Возьми у быдла каких-нибудь коней, нам надо в замок.

Алиса с Иво скатились вслед за белками в овраг, по дну которого бежал ручей, и съёжились в кустах орешника, обнявшись.

– Я боюсь! – Шептала Алиса. – Там что-то очень-очень страшное! Лес тоже их боится!

– Тихо! – Обнимая её, тоже шёпотом попросил Иво. – Может, нас не заметят! Тихо, Алиса…

Они слышали шум близко-близко – хрипы и рычание каргов, визг сбесившихся лошадей, крики людей. Слышали разговор Шторма и Курта… Видели туман, ползущий по краю оврага, над ними. Наступила тишина, но они боялись шелохнуться, пока на краю оврага не появился огромный белый волк с синими глазами. Иво заслонил собой Алису, черпая храбрость в необходимости защитить её, но Алиса вдруг сказала:

– Он нас не тронет. Он говорит, чтобы мы не боялись и шли за ним.

– Говорит? – Переспросил Иво.

– Ага. – Кивнула Алиса. Глаза её потемнели, в них мерцали золотые искорки. – Говорит. У меня в голове его голос. Пошли.

Волк лёгкой неторопливой волчьей трусцой направился вдоль ручья, потом повернул налево, вдоль ещё одного оврага, и наконец остановился на начале лесной тропы, узкой, но нахоженной и удобной. Алиса и Иво взялись за руки, стоя на этой тропе.

– Он говорит, чтобы мы шли по этой тропе, не сворачивая никуда. Всё, что нам на ней встретится, будет к добру. – Сказала Алиса. И поклонилась:

– Спасибо вам, господин волк.

Зверь исчез так неожиданно, что Иво показалось – он не убежал, не прыгнул, а именно исчез. А они пошли по тропе, обсуждая странного зверя, и вообще всё, что только что случилось, не зная, что тропа за их спинами мгновенно исчезает, зарастая кустарником и травой, без всякого следа.

Скоро главной темой их беседы вновь стало то, кто такая Алиса. Она рассказала всё, что помнила о своём детстве, о том, как она воспитывалась, как жила.

– Со мной почти ничего необычного никогда не происходило. – Призналась она. – Только в раннем детстве, в тот день, когда я впервые Гэбриэла увидела…

– Погоди – ты с детства с ним знакома?!

– Да… Меня с фермы забрал Доктор, не этот, другой, старый, и по дороге мы с ним заехали на ферму, где рос Гэбриэл. И его Мамаша велела ему погулять со мной, пока Доктор смотрит мальчиков. Мы гуляли, и ловили рыбок, и отпускали их сразу же, и нам было так хорошо! Он пообещал жениться на мне, но Доктор забрал меня, и ударил Гэбриэла… Вот тогда и произошла одна странная вещь. Я очень-очень рассердилась, из-за Гэбриэла, и на Доктора и Мамашу напали осы… Много-много! Я знаю, что это из-за меня, это я их позвала. Только я никому-никому об этом не говорила.

– А с Локи и Ашуром ты почему так не сделала?

– Я не злилась так. Когда мучили меня, мне было просто страшно и больно… Но мне кажется, если кто-то вновь попытается причинить вред Гэбриэлу, я снова смогу что-то такое сделать. Ну, я не уверена, но мне кажется так.

– А что ещё ты можешь?

– Не знаю. – Пожала плечами Алиса. – В саду дома, где я росла, у меня были свои цветы, и они были такие красивые! Матушка говорила, что никогда не видела таких пышных и красивых цветников, и чтобы они росли так быстро… Но это не чудо, наверное, ведь это никого не пугало и не удивляло. Она говорила, что у меня просто лёгкая рука.

– Ерунда. – Иво сжал её ладошку. – Ты – какое-то совершенно необычное существо, Алиса. Я думаю… Ты ангел.

– Да брось ты! – Хихикнула польщённая Алиса. – Какой я ангел, я просто… Ну… не знаю, кто я. – Она остановилась.

Они не знали того, а справа и сзади у них осталась большая деревня Белозёровка, и теперь они вышли краем лесной опушки на холм, под которым видна была деревенька Уты, лежавшая между холмами и торфяными болотами. Волшебная тропа вела их, минуя деревни и хутора, где им неминуемо грозила опасность быть если не схваченными, то узнанными. Даже не подозревая об опасности, поджидающей их во владениях Хозяина, они присели в тени сросшихся у корня берёз, достали орехи, поделили их, и смотрели на волшебный мир, который так долго был у них отнят. Вид был симпатичный, а для них, вырвавшихся из заточения в каменных стенах, так просто волшебно-чарующий: перелески, округлые холмы, луга, покрытые молодой травой, куртинки цветущих крокусов и подснежников, цветков ярко-жёлтых и небесно-голубых, белых и синих, малиновых, фиолетовых и сиреневых. Птицы весело распевали вокруг на все голоса, по дальним лугам разбрелись козы, овечки и коровы, где-то играл на свирели пастух, апрельское солнышко грело ласково и нежно, гудели пчёлы, садились на ладошки Алисы, кружились вокруг её головы. Стриженая, вымазанная сажей, в ветхой крестьянской одежде, она всё-таки была трогательна и мила, как ребёнок – как его ни испачкай, а он всё равно очарователен.

– Знаешь, – любуясь ею, сказал Иво, – а я понимаю Гэбриэла. Я бы тоже сделал всё, чтобы спасти такую, как ты. Тебе нельзя было там быть, ты не для того страшного места… Другим тоже нельзя, но ты – особенная, ты… Нет, ты точно, ангел! Я прямо вижу тебя с двумя белыми крыльями, мне кажется, я и крылья твои вижу… Краем глаза я всё время вижу вокруг тебя какое-то сияние, золотистое, как пыльца.

– Как ты думаешь, где он? – Испуганно спросила Алиса.

– Не знаю. Я тоже всё время о нём думаю. Может, этот волк и о нём позаботился? Тогда мы встретимся где-нибудь на дороге. Кстати, ты помнишь, как город называется, который он говорил?

– Гранствилл.

– Слава Богу! А то я уж боялся… – Иво не договорил. Где-то за деревней, далеко, пропел рог, и они дрогнули, схватившись друг за друга. Они не знали, что это за звук, но, боясь погони, во всём видели опасность.

– Давай, уйдём опять в лес! – Дрожа, прошептала Алиса. Иво кивнул, и они вернулись на тропу, ведущую их вниз, к окраине Торфяных болот.

Уже в сумерках они вышли к одинокому домику, стоявшему у подножия холма, окружённому лесом. По крыше его, замшелой, острой, стлались ветви гикори, любимого дерева эльфов Ол Донна, в маленьком, забранном в оловянную решётку, окошке уютно горел огонь, но внутри никого не было. На столе стоял ужин на двоих, у очага лежала одежда и две дорожные сумки, в очаге горел огонь, тут же были две постели… Алиса и Иво тщетно звали хозяев, никто не откликнулся.

– Знаешь, – сказал наконец Иво, – это как в сказках моего деда: волшебный домик, волшебное угощение… А утром всё пропадёт.

– Я тоже знаю такие сказки. – Сказала Алиса. – Только в тех сказках, что мне Мадмуазель рассказывала, всегда оказывалось, что это злая ведьма всё подстроила.

– Ну, и дура твоя Мадмуазель. – Иво сел за стол. – Смотри-ка, эльфийская еда! Никакого мяса, всё вкусное и полезное… Садись, ешь! Волк же обещал, что всё, что мы найдём, к добру! – Он с аппетитом захрустел листом салата. – Здорово! Кисленький!

Алиса сдалась. Она была вновь голодна, и очень устала, пройдя с непривычки так много. Грубая крестьянская обувь, которая была ей велика, натёрла ей ступни, и Алиса с удовольствием скинула её, вытянув под столом гудящие ножки. Еда в самом деле оказалась ей по вкусу, здесь были и грибы с клюквой, и орехи, и зелень, и брусника с мёдом, и чай из чабреца и малины… Наевшись, она, движимая чисто женским любопытством, решилась рассмотреть одежду.

– Смотри, – произнесла восхищённо, – здесь всё точно для нас! Обувь мне точно по ноге, и курточка, и штаны! И всё такое хорошее! – Она, забыв о своих опасениях, скинула, ничуть не стесняясь Иво, свои крестьянские тряпки, и натянула брюки из песочного цвета замши, белую рубашку и каштановую курточку, превратившись в маленького подмастерье из богатого цеха. Добротные и удобные башмаки и шапочка довершили наряд. Иво, глядя на неё, тоже рискнул переодеться, и тоже преобразился, в школяра, или студента, так же, со средствами, даже с длинным боевым кинжалом у пояса. Головной убор, довольно щегольской, скрыл острые уши, а его внешность Фанна вряд ли что-то сказала бы здешним жителям, хорошо знакомым лишь с эльфами Долин. На лице Алисы расцвела радостная улыбка, она взглянула на Иво блестящими от удовольствия глазами:

– Как здорово быть хорошо одетым и свободным… Да?

– Да. – Сказал Иво, и на его синих глазах заблестели слёзы. – Спасибо… спасибо тебе, Гэбриэл! Благослови тебя Бог, где бы ты ни был! – И Алиса, залившись слезами, бросилась ему на шею… Обнявшись, они плакали: от счастья, от облегчения, от страха за Гэбриэла, от тоски по нему…

– Мы его найдём. – Вытирая слёзы, отстранился первым Иво. – Мы его найдём! Я знаю, всё будет хорошо. Мы встретимся в этом самом городе, и будем вместе, всегда… Вот увидишь!

Через полчаса они уже крепко спали на приготовленных постелях по обе стороны очага. Туман окутал домик и дерево; если бы кто-то приблизился к этому месту, то увидел бы силуэт огромного волка, сидевшего на крыльце неподвижно, как сторожевой пёс, смутный и призрачный в тумане.

С рассветом туман начал таять. Волк встал, встряхнулся, и исчез… Исчез и домик, растаяв с первыми лучами солнца. Исчезло всё, кроме Алисы, Иво и двух дорожных сумок и одежды. Проснулись они на охапках елового лапника и травы; но даже не удивились произошедшему. Заглянули в сумки: там были огниво, трут, верёвка, еда, фляги с ягодно-травяным напитком, пара запасных рубашек, несколько льняных платков и мешочки с деньгами. Отдохнув, выспавшись, поев, получив такую странную, но своевременную помощь и обнадёженные ею, они сегодня уже совершенно по-другому смотрели на своё настоящее и будущее. Они верили, что всё у них получится, всё будет хорошо… Отсюда, со звонкой лесной опушки, Сады Мечты уже казались им страшным сном, ночным кошмаром, который юношеская память старалась как можно скорее стереть, или хотя бы затушевать так, чтобы он как можно меньше места занимал в их сознании, забылся, растаял, как туман. Новые ослепительные впечатления заменяли старые, жуткие. Даже страх за Гэбриэла сменился уверенностью, что в Гранствилле они встретятся, и всё будет хорошо. С таким настроением к вечеру второго своего вольного дня они вошли в Элодисский лес севернее Грачовника и южнее Копьево. Волшебная тропа вывела их на развилку двух дорог и исчезла. Грамотная Алиса подошла к столбу с указателями и прочла:

– Элиот… Найнпорт… Лионес… Гранствилл! Нам туда! – Они вновь взялись за руки, стоя в нерешительности на дороге, вымощенной диким камнем, исчезающей в зелёном, искристом, шепчущем листвой, звенящем птичьими голосами и гудящем насекомыми сумраке самого большого на острове леса. Не без робости ступив наконец на эту дорогу, Иво и Алиса почувствовали, что что-то в их жизни, к добру ли, или к худу, но закончилось навсегда, а что-то началось, как и эта дорога, ведущая в их новую жизнь и таящая неведомое, пугая и маня. Совсем недавно они не смели даже мечтать о чём-то, жизнь была такой жуткой. А теперь их переполняли радость бытия и ослепительные надежды, такие естественные в их возрасте! Алиса ещё помедлила, инстинктивно обернувшись в ту сторону, где лежал в бреду Гэбриэл, чувствуя, что она ему нужна, но Иво взял её за руку и потянул за собой, и она пошла за ним. Весенний лес пел и благоухал; жизнь была такой прекрасной! Особенно для тех, кто ещё так недавно был похоронен заживо без всякой надежды на какое-либо будущее…

Глава третья: Дикая Охота

По плану Гарета, им с Марчелло предстояло вернуться обратно, задержавшись в Ашфилдской бухте, где дождаться Гестена – а если он не вспомнит про свой вызов, напомнить ему, – драться с ним и выведать у него всё, что возможно, про Дикую Охоту, создав впечатление, что именно это и волнует Гарета больше всего на свете. Гарет очень боялся, что брат в самом деле здесь – в этом он почти не сомневался, – и что Драйвер, испугавшись появления Элодисца у самых своих стен, уничтожит его или перепрячет, да так, что придётся начинать всё по новой. Скажет, или нет, Гестен про Дикую Охоту – не существенно, Марчелло обещал, что его соотечественники снабдят его всеми необходимыми сведениями, в том числе и сведениями о том, что на самом деле происходит на Южных Пустошах и как правит Драйвер своими землями. Особенно Гарета интересовало, как он, простой барон с тёмным прошлым, сумел взять здесь такую власть, что перед ним склонялись даже такие вельможи, как графы Кемский и Сандвикенский?.. Гарету казалось, что без пресловутой Барр и её магии здесь не обошлось… Почему – ему сложно было сформулировать, это, скорее, было чутьё. Гарет Хлоринг ещё не видел эту ведьму, не сталкивался с нею, но уже ощущал её. После того, как он увидел скалы и огонь маяка, столько снившиеся ему, Гарет постоянно чувствовал сильное возбуждение, все его чувства были обострены до предела, настолько, что порой он слышал даже ток крови в жилах окружающих его людей. Краски стали ярче, запахи – сильнее и отчётливее, и всё время его мучило ожидание чего-то важного и, пожалуй, страшного. Гарет всерьёз боялся того, что теперь, когда его отделяет от брата всего ничего, случится вновь что-то такое, что опять разлучит их. Может быть, им просто не судьба быть вместе?.. Оставаться здесь было нельзя, и Гарет после долгих мучительных раздумий решил, что надо возвращаться в Хефлинуэлл и советоваться с отцом. Как бы то ни было, а отец оставался для Гарета идеалом и примером во всём, юноша верил в его ум и мудрость безоговорочно. Но сначала они разберутся с этой Дикой Охотой. Гарет справедливо полагал, что если ему это удастся, он переломит сложившийся о нём и о его семье стереотип. Во всяком случае, положит начало новому видению вещей. И, чем чёрт не шутит, поможет местным, даст им надежду на справедливость и защиту?..

На бой с Гестеном Гарет тоже надеялся крепко, и кастелян Драйвера не подвёл – явился на пустынный берег Ашфилдской бухты, как миленький, как только Гарет послал ему весточку о времени и месте. Высокий, худой, но с крупной костью, с оттопыренными ушами, Гестен, тем не менее, уродом не был и казался даже обаятельным. Двигался он, не смотря на кажущуюся нескладность, плавно и легко, с грацией умелого воина, и оружие его Гарет оценил сразу же: отменный клинок, почти ничем, кроме лунного камня в навершии, не украшенный, но ухоженный и отлично сбалансированный. Вместо щита Гестен использовал щиток на рукаве, и усмехнулся, увидев, что Гарет вышел против него и вовсе без щита, с мечом в одной руке и мечеломом в другой. На его лице так и читалось: «Пижон!», но и что-то ещё, Гарета почти напугавшее. Гестен словно бы сравнивал его с кем-то, смотрел так, что у Гарета засосало в животе. Неужели же всё правда, он не ошибается, не обманывает сам себя, и брат в Найнпорте, и Гестен его знает, видел, и теперь сравнивает их?! Но что брат там делает столько времени, что там с ним происходит, чёрт возьми?! Ох, как захотелось Гарету схватить этого проклятого кастеляна за глотку и вытрясти из него правду – немедленно, сейчас и здесь! Но он не решился. Гарет понимал, что если всё так, как он думает, Драйвер сейчас на измене, он боится, что Гарет что-то нащупал, что-то знает. И исчезновение Гестена, особенно, если тот и вправду в курсе, переполошит барона, и тот может просто избавиться от брата. В лучшем случае – перепрятать, в худшем – убить. Гарет не хотел ни того, ни другого. Нужно было искать какой-то другой путь; кого-то подослать в Редстоун, кого-то подкупить… Или разведать тайный ход – если он есть, – и пробираться внутрь, но так, чтобы Драйвер ни сном, ни духом…

Все эти мысли стремительно проносились у него в голове в то время, как они обменивались с Гестеном положенными приветствиями и готовились к поединку. Оба выбрали пеший бой на мечах, и, как и ожидал Гарет, Гестен оказался отличным бойцом. А вот Гестен не ожидал, что Гарет, при его росте и массе, окажется так быстр и ловок, а главное – он не ожидал, что Гарет амбидекстер, как прочти все Ол Донна. Двигаясь, как огромный кот, Гарет то и дело менял меч и мечелом, перебрасывая их из одной руки в другую, дразня противника и откровенно насмехаясь над ним. Длина его рук и меча не позволяла приблизиться к нему, а ловкость и быстрота – получить преимущество. Гарет даже рисовался слегка, чем страшно бесил Гестена.

– Хватит играть! – Не выдержал он, когда Гарет в очередной раз ускользнул от него, почти танцуя, и имел наглость подмигнуть. – Дерись, как мужик, чельфяк, а не как чёртова балерина!

– Сам виноват. – Осклабился Гарет. – С тобой по-другому и незачем!

Побледнев от бешенства, Гестен замолчал, но, к удивлению и досаде Гарета, не взбесился и не совершил ни одной ошибки, напротив, как-то подобрался весь, сосредоточился, глаза стали холодными и бешеными. А у Гарета постоянно было чувство, будто он знает и это лицо, и эти глаза, более того – что он уже дрался с ним! Сделав движение, словно собирается вновь поменять оружие, и зная, что Гестен уже оценил эту игру и готов к ней, Гарет в последний момент просто ловчее перехватил меч и мечелом, и, рубанув по вскинутой под меч руке, крутанулся и мечеломом полоснул по груди, вырвав меч из мгновенно ослабшей руки. Замер, глядя, как Гестен, схватившись за грудь, падает на колени, и отчаянно надеясь, что не убил его, а только тяжело ранил.

– Ловкие вы… ублюдки! – Выдохнул Гестен, и Гарет на миг утратил самообладание, заорав:

– Кто – мы?! Кто мы, тварь?!

– Чельфяки. – Ответил Гестен, сплёвывая. – Ублюдочные полукровки, долбаные животные, вонючие скоты… Довольно?!

– Насчёт вони, это ты, конечно, себя не нюхал. – Скривился Гарет.

– Не будешь добивать – помоги! – Огрызнулся Гестен. – Мне врач нужен!

– Сначала расскажи мне про Дикую Охоту. – Сказал Гарет. Он был уверен теперь. Гестен знал его брата, и не просто знал – они сражались, Может быть, это по вине вот этого подонка его брат сейчас на грани жизни и смерти?..

– Пошёл ты…

– Тогда подыхай. – Гарет отошёл и сел на нагретый солнцем камень. – Это будет не скоро, я полагаю…

– Я не знаю никакую Дикую Охоту!

– Знаешь. Весь Юг о ней знает. Все Пустоши боятся её, как огня. И я уверен, что к ней имеете отношение ты и твой ублюдочный хозяин.

– Чёрта с два мы к ней имеем отношение! Это банда полукровок, приходят из Таурина…

– Ложь. Эльфы не стали бы потворствовать подобным развлечениям, и на свою территорию эту Охоту не пустили бы.

– Говорю же: мы не при чём… мы сами за ними охотимся…

– Значит, вы не будете против, если я выловлю эту Охоту и на правах местного сеньора пересажу их всех на колья?

– Поймай сначала… – Гестен чувствовал, как стремительно теряет кровь, и испугался не на шутку. – Помоги, чёрт тебя побери, или добей!

– Знаешь, – Гарет встал, укладывая меч в ножны, – а не хочу. Ни того, ни другого. Не верю я тебе. Что ты, что твой хозяин – одна мразь.

– Я окажу ему первую помощь, патрон. – Вмешался державшийся в стороне Марчелло. – Я врач и не могу оставить его без своей помощи, кто бы он ни был.

– Валяй. – Бросил Гарет. – Раз иначе не можешь. А мне плевать. – И пошёл к воде, туда, где ждала его лодка с двумя матросами, издали наблюдавшими за боем.

Очутившись на околице Копьево, Иво и Алиса, естественно, перепугались и растерялись. У обоих не было никакого опыта, никакого навыка, они даже не знали цены денег, и вообще, что с этими деньгами делать, кому их давать и за что? Как вести себя, что говорить? По уже сложившейся традиции они взялись за руки, и так вошли в деревню. Иво искренне намерен был исполнить данную Гэбриэлу клятву: защитить Алису и позаботиться о ней, – но в этой ситуации, как ни странно, больше сам надеялся на неё: всё-таки, она в городе жила…

– Это Гранствилл? – Шепнул он, уверенный, что это громаднейший населённый пункт.

– Написано: Копьево. – Так же шёпотом ответила Алиса.

На их счастье, безопасная жизнь в пределах Элодисского леса, на тщательно охраняемом тракте, ведущем через весь Остров из Элиота в Блэкбург, сделала местных жителей в целом добродушными и приветливыми к путникам, настолько безобидным с виду. Когда Алиса робко спросила у полной и добродушной с виду женщины, стоявшей у ворот, где здесь можно поесть и отдохнуть, та улыбнулась и указала в конец улицы, где находилась харчевня «Толстый кот».

– Куда путь держите? – Общительно спросила женщина.

– В Лионес. – Вспомнив названия городов, и не желая выдавать истинную цель, сказала Алиса. – К дедушке.

– А что пешком? Туда много едут, договорились бы с кем.

– Мы доехали до развилки с одним человеком; дальше опять к кому-нибудь попросимся. – Алиса была, что ни говори, девочка умненькая, и соображала быстро.

– Какой голосок у тебя нежный! – Удивилась женщина. – Ну, чисто девочка! И личико такое тоненькое. Счастливого пути, малыш! А ты ему братец? – Взглянула она на Иво. Тот кивнул.

– Береги братишку, он такой у тебя славный! А в «Толстом коте» вы обязательно и спутника найдёте. На дорогах сейчас безопасно, но пешком-то зачем?

– Кто такой Толстый кот? – Шёпотом спросила Алиса, когда они пошли дальше. Она никогда не видела кошек – Хозяин ненавидел их так же сильно, как и женщин, и в его замке не было ни одной; так же их не держали ни на одной ферме, и ни в одном доме в Найнпорте, от чего крыс и мышей там было великое множество.

– Зверь такой. – Иво заботливо поправил её шапочку. – Мышей ловит. А ты молодец! Быстро придумала!

– Я побоялась сказать про Гранствилл. Вдруг кто-нибудь будет про нас спрашивать!

– Молодец. – Повторил Иво. – Только не побоялась, а побоялся – ты мальчик, не забудь.

– Ладно! Я хочу есть и отдохнуть.

– Я тоже. – Они подошли к харчевне, на перилах которой в самом деле сидел толстенный котяра и любовно вылизывал своё достояние. Алиса остановилась и восхищённо уставилась на него, а он – на неё, прикусив розовый язык.

– Какой красивый! – Пискнула Алиса. – Ой, какой! Это кот?!

– Да, да! – Иво поспешно увлёк её внутрь.

И в харчевне Алисе стало дурно. Здесь пахло, как в казарме: дымом, мужским потом и спиртным; было так же полутемно, трещал огонь в очаге, и много мужчин столпилось у стойки и за столами – в первый миг Алисе показалось, что здесь вообще одни мужчины. Ужас сковал её, ноги предательски ослабли и задрожали, она покачнулась, в глазах потемнело… Иво еле успел подхватить её, но шапочка упала с её головы, открыв прелестное личико. Детина за ближайшим столом оглянулся, и впился в это личико жадным взглядом.

– Что это у твоего братишки мордашка девчачья, а? – Спросил вкрадчиво, утирая влажный рот и приподнимаясь. – Дай-ка пощупать…

Иво шарахнулся к стене, закрывая собой Алису и выхватывая кинжал.

– Только прикоснись к ней, слышал?! – Воскликнул угрожающе.

– Оба-на! – Присвистнул детина, и тоже выхватил нож – быстро и незаметно, словно по волшебству. – А мы с характером?

– Ну-ка, вон! – Грозно рявкнул хозяин. – У меня приличное заведение! Никаких драк! Ты, хлюстик, бери свою девку и вон!

– А пойдёмте-ка. – Погано усмехнулся детина, и его приятели, пятеро, встали и присоединились к нему. – Сразу на сеновал. Мы и мальчиков красивеньких обожаем!

Из-за углового стола, не торопясь, поднялся гигантский человек, выше Гэбриэла и в разы шире, с ужасным лицом: тяжёлые челюсти, широкий приплюснутый нос, маленькие глазки; лоб заканчивался прямо над бровями. Растолкав посетителей, он подошёл к Иво, неторопливо пережёвывая мясо.

– Нож неправильно держишь. – Сказал спокойно. – Кто такие?

– А он не полукровка? – Поинтересовался приятель белобрысого детины, и потянулся к шапке Иво. Гигант легко толкнул его, и тот рухнул, как подкошенный.

– Кто такие? – повторил гигант.

– Я Иво… А это… Алиса. Идём в Лионес, к деду.

– Откуда?

– Из Элиота.

– Сестрёнка твоя?

– Да. – Искренне ответил Иво, и вправду, считающий уже Алису своей сестрой.

– Пошли за мой стол. Прячь нож, и пошли. Хозяин! Пирог, каплуна и пива! И чего там выпить для девочки.

– Погоди. – Хозяин вышел из-за стойки. – Тут чего-та говорили про полукровок. Мне тут этой дряни не надо!

– Это мои гости, а никакие не полукровки. – Гигант бросил хозяину золотой. – Обслужи. А ты, Иво, бери свою малютку, и пошли со мной.

Под злобными взглядами Иво отнёс Алису в угол, посадил на лавку у стены и сел рядом, заслонив от зала. Алиса прислонилась к нему, в полуобмороке от ужаса. Она прижала кулачки к груди и изо всех сил прикусила пальцы.

– Меня зовут Нэш. – Сообщил гигант. Засмотрелся на Алису:

– Чего это она?

– Боится. – Коротко ответил Иво. Он не ел ни пирогов, ни мяса, но отказаться – значило обидеть этого странного и страшноватого человека, и он через силу откусил от щедрого сдобного куска, невольно подумав, что это очень понравилось бы Гэбриэлу. Нэш вдруг смутился:

– Морда у меня страшная. Всегда была страшная, а как палицей по носу схлопотал, так и вовсе. Но ты, малютка, не бойся.

– Она не лица вашего боится. – Хмуро сказал Иво. – И не только вашего.

– Что, маленькая ещё такая, а уже… – Нэш помрачнел, покачал головой, выпил пива. – Что за мир! Но меня, девочка, всё равно не бойся. Мне как энто дело стрелой к ляжке пригвоздило, так бояться меня стало совсем нечего, право слово.

Алиса подняла на него свои прекрасные глаза, и он застыл, встретив её взгляд. Трудно сглотнул. А она спросила чуть слышно:

– Вам очень было больно?

– Больше обидно. Сорок пять лет всего, а уже мерин. И детей так и нет, но это и к лучшему. Что, если девочка, да вся в меня?

Ни Алиса, ни Иво не улыбнулись его шутке, и он вновь предложил:

– Да вы ешьте! Не бойтесь; я вас в обиду не дам. Ты, парень, правда, полукровка?

– Да. – Опустил взгляд Иво.

– Я в эту чухню, что про полукровок говорят, не верю. Эльфы не воруют, не сильничают, не убивают зря; а что они в полнолуния со всеми, так разве ж иные люди не круглый год так? В кого вам быть хуже людей, верно я рассуждаю? А, рыженькая? Ну, и глазастая ты, аж мороз по шкуре! Я как гляну на тебя, так веришь, нет, мурашки по телу шмыгают. Ты кто будешь-то? Ушки человечьи, но на человека… Как-то не похожа ты.

– Она наполовину русалка. – Сказал Иво.

– Не похожа. У них рожицы сердечком, кожа бледная, ротик маленький, глаза мерцают, как у кошек. А у тебя… – Он запнулся, быстро огляделся, успев заметить, как жадно смотрит на Алису белобрысый детина.

– А идёмте-ка отсюда. – Сказал, проглатывая последний кус мяса и запивая его огромной кружкой пива. Утёр рот рукавом. – Поживее, малышня.

Расплатился с хозяином, отмахнувшись от денег Иво. Во двор их провожали недобрые жадные взгляды, и Алису вновь затрясло. Нэш отвязал крепкого гнедого конягу, увешанного сумками, и посадил поверх сумок Алису:

– Он тебя и не почувствует, ты же лёгкая, как котёночек.

– Почему мы так быстро ушли? – Спросил Иво.

– Угадай. – Ведя коня в поводу, хмыкнул Нэш. – Ну, и отчаянный ты парень! Одел её пацаном, и думаешь, всё нормально?

– А что мне делать?!

– Вопрос… – Нэш покачал головой. – Где ты её взял?

– Я не могу сказать.

– Любишь её?

– У неё есть жених, мой лучший друг. ОН её любит. А я поклялся её защищать.

– А он где? – Они вышли за околицу, и окунулись в тишину и сияние леса. Элодисский лес, вотчина лесных эльфов, был самым огромным лесным массивом на Острове, занимая едва ли не четверть его, и люди населяли очень маленькую его часть, по самым окраинам, вдоль Фьяллара и опушек. Здесь было по-особому светло, ясно и хорошо, и Алиса чувствовала это в сто раз острее, даже чем Иво, тоже тонко чувствующий такие вещи. Она, сразу успокоившись, ехала, задрав голову вверх, и с восторгом рассматривала кроны клёнов и ясеней, пронизанные солнцем и изумрудным сиянием молодой листвы. Она никогда не видела такого, но как ей это нравилось, с каким упоением Алиса этим любовалась!

– Мы должны встретиться… Кое-где. – Сказал Иво.

– Гонится кто за вами?

– Нас… может быть, ищут. Пока не здесь – надеюсь, не здесь. Он их отвлёк, и ещё – нам… помогли.

– Тогда что ж вы сразу в придорожную харчевню-то сунулись, а?

– Мы есть хотели, и Алиса устала. Мы думали…

– Эти, в харчевне, вряд ли поняли, кто она, но личико-то её им приглянулось!

– В смысле – поняли, кто она?

– Да ладно. Я-то знаю, кто. Знаю, у кого глазки такие дивные, сложение такое изящное, кто лёгонький такой, словно не весит ничего, и у кого золото в зрачках! Сейчас уже мало, кто это знает, практически, никто, а когда-то за ними весь Остров охотился! Потому их и не осталось больше.

– Но о ком вы, господин?!

– Да о ней же! – Кивнул на Алису Нэш. – Говорю же, нет смысла отпираться, знаю я! Ох, и задачку вы мне задали, ох, и соблазну вы меня подвергли! – Он всё ускорял шаг, ероша волосы, весь во власти противоречивых чувств. – Сам-то я солдат удачи, наёмник… Воевал в Константинополе, с тамошними схизматиками, во Франции, с еретиками, в Ирландии… И понял, что бред всё это. Якобы, грешники они, младенцев убивают, сильничают, жгут, то, сё… А мы? Жгли их, сильничали, младенцев… Вот и завязал я. Поднакопил золотишка и рванул домой. Сам я из Саи, сестра там вдовая у меня, поди, не прогонит. Опять же, не пустой возвращаюсь. Но вот вы… И она! Слушайте, а может, со мной поедете, а? Скажу, что детишки вы мои, прижил от эльфы…

– Почему вы нас зовёте?

– Как будто не знаешь, почему! Такая, как она, в доме, это же… Это же дар судьбы, это же…

Он прервался на полуслове. Они успели отойти совсем недалеко от деревни, но их уже ждали: тот самый белобрысый детина и его дружки, вооружённые кто мечом, кто старой алебардой, а кто и дубиной.

– Катись своей дорогой, здоровяк. – Сказал белобрысый. – Нам деньги наши нужны… И девка. А с полукровкой мы разберёмся, как следовает, за кражу.

– Какую кражу?! – Поразился Иво.

– Вы деньги у нас украли. – Погано ухмыльнулся белобрысый. – Полукровки-то только тем и занимаются, верно?

– Мы ничего у вас не брали! – Воскликнула Алиса.

– А ещё какие будут приказы, командир? – Спокойно спросил Нэш.

– Хватит с тебя! К тебе у нас претензий нет.

– А к девочке, выходит, есть?

– Девочка-то девочка, а ворует шустро. Наказать её за это требовается-то, а? Но мы с нею слишком суровыми не будем. На первый раз. Шлёпнем пару раз по попке, да и всё… Ей даже понравится.

– Я не воровала!!! – Со слезами на глазах воскликнула Алиса, а Иво вновь выхватил кинжал:

– Ты и пальцем до неё не дотронешься!!!

– Погоди. – Остановил его невозмутимый Нэш. – Смешно как-то получается. Я тут слушаю, что полукровки грабят, сильничают, так как-то.

– Точно! – Обрадовался белобрысый. – Они и есть!

– Вот я и говорю: смешно получается. Вижу я людей, которые хотят ограбить и ссильничать полукровок. Прямо комедия.

– Кончай придуриваться, жирдяй! – Нахмурился белобрысый. – Вали давай отсюда!

– Я бы пошёл. – Сказал Нэш, снимая с седла узел, и вынимая оттуда боевой топор – прекрасное оружие с великолепно выделанной рукояткой. В другую руку он взял круглый щит. – Но что поделать, не люблю я, когда всякая деревенщина командовать мною начинает!

Его ленивые, неспешные движения и внешнее туповатое добродушие обманули налётчиков: они не ожидали стремительной профессиональной атаки. Белобрысый получил щитом по лицу, а топором по ногам так быстро и точно, что никто даже не понял, как это произошло. Остальные и напасть не посмели – поняли, что имеют дело с профессионалом, и мгновенно исчезли, словно и не было. Белобрысый, живой, но с окровавленными ногами, хрипло орал и матерился у ног Нэша.

– Я не убийца. – Сообщил ему Нэш, аккуратно вытирая топор краем его одежды. – Наёмник, но не убийца. Не вынуждай меня, и жив останешься. А ноги… Ноги заживут.

– Я понял, господин! – Залебезил белобрысый. Нэш подышал на сверкающее лезвие и протёр его насухо мягкой тряпочкой, которую достал из кармана. Не обращая больше никакого внимания на незадачливого налётчика, Нэш тщательно упаковал оружие обратно и двинулся по дороге дальше, как ни в чём ни бывало.

– Господин! – Через несколько минут Иво перестал оглядываться, и переключился на Нэша. – Господин, вы так дерётесь!

– Я пиво хорошее варю. – Добродушно возразил Нэш. – И этим горжусь. А драка…

– Научите меня драться, господин! – Иво не захотел слушать про пиво. – Я все деньги вам отдам, только научите! Я должен уметь защитить Алису, я поклялся!

– Вы на самом деле-то куда идёте, в Лисс, поди?.. Да ладно вам, все полукровки туда бегут. Так вот что я вам скажу. Если погони боитесь, лучше вам пойти через Гранствилл и Ригстаун; людей эльфы дальше не пускают, а вас пропустят. Так что пошли до Блумсберри вместе. Я вас сумею защитить, а вы мне компанию составите. Как вы на это смотрите?

– Спасибо вам большое! – Вмешалась Алиса с высоты седла и сумок. – Мы с удовольствием вам составим компанию, вы не сомневайтесь!

– Вот и славно. А защитить… Научу, чему смогу, почему бы и нет? Только деньги свои спрячь, мне они не нужны.

Хозяин примчался уже на третий день, и никто в замке не сомневался, что будет плохо. К этому моменту Шторм мог рассказать ему в подробностях, как всё произошло; всё казалось связным и логичным. В целом он был прав: как именно смог сбежать Гор, он расследовал досконально, нашёл тех стражников, кто не дождался смены на Южной башне, что и позволило беглецу выиграть время, нашёл даже тайник Марты в заброшенной башенке в старом крыле, где обнаружилась кровь – подтверждение того, что один из беглецов был ранен.

– Я считаю, что ранен был Гор, – говорил Шторм своим низким глуховатым голосом, – крови было много, с такой раной Гор просто не смог бы сбежать; и он подставился, чтобы сбежал второй.

– А уродка? – Скрипнув зубами, спросил Хозяин.

– Она сбежала отдельно – мы уже выяснили, её видели в порту, но на какой корабль она села, не смогли узнать. Нас не очень… любят. Я думаю, – продолжил он, – что всё-таки Гору кто-то помогал извне. Иначе куда делось тело?.. И куда делся Эрот? Он не мог уйти никуда, минуя хоть одну деревню; его ждали везде, но он словно испарился. Их кто-то подобрал. Кто-то, кто организовал и оплатил побег извне.

– Кто-то… извне. – Хозяин закрыл глаза, стараясь успокоиться. – Но кто?! А?! Какая тварь?! Его братец?

– Исключено. – Сказал Гестен, который тоже присутствовал. – Мы следили за ним и его итальянцем, не выпуская из вида ни на минуту. Он ни с кем не встречался, а его итальянец расспрашивал о Дикой Охоте и о связях Барр.

– Но разве может быть, чтобы его приезд сюда и побег этого засранца были совпадением?! – Хозяин встал и прошёлся. Волнение не проходило, наоборот. Противное чувство в груди усиливалось и мучило, страх стыл в животе, панический, мерзкий страх, которого он не знал уже давно.

– Может, и нет, но какони смогли бы договориться?! Они точно никак не могли пересечься, и никто из тех, кто мог бы донести, ни с герцогом, ни с Марчелло не общался.

– Это точно эта тля, Гелиогабал. – Прорычал Аякс. – Он же постоянно ныл, что это грех, держать здесь крещёную душу…И выкупить его пытался, помнишь?..

– Он не посмел бы!

– Или Бель. Эта тварь шибко хотела заполучить засранца, распутница старая, помнишь, сколько за него предлагала? А эта ни перед чем не остановится, если чего-то хочет.

– Может быть. – Драйвер приостановился, надежда затеплилась в его сердце. – Если это она, она ни слова никому не скажет. Никто не узнает… Шторм! – Он повернулся к нему. – Ты показал себя исполнительным и сообразительным. – Шторм чуть покраснел от удовольствия и гордости, глаза засияли. – Я доверяю это тебе. Он не должен, – задыхаясь, Хозяин рванул ворот рубашки, – слышишь, не должен попасть в Гранствилл, ни в коем случае! Ни в Гранствилл, ни в Лисс. Обложи все дороги, пошли кого-нибудь в окрестности самого Гранствилла, чтобы муха не пролетела!

– Он, возможно, уже там… – Заикнулся Шторм, ещё не смея поднять головы.

– Нет. – Прошипел Хозяин. – Он не там. Он не может быть там. Но если его похитил Гелиогабал, он может попасть в Гранствилл, а этого ни в коем случае нельзя допустить. Нельзя! Если он, конечно, жив.

– Это легко узнать. – Аякс бесцеремонно вырвал у Шторма окровавленные тряпки, которые тот нашёл в тайнике Марты, лизнул и пососал кровь – Шторма передёрнуло при этом. – Он жив. – Сказал Аякс уверенно, глаза его горели мрачным огнём. – Жив, тварёныш. Всегда был живучий, как собака! Я дам вам своих людей, а ещё советую нанять парочку головорезов, которые раскопают его и во дворце, и у самого папы Римского под кроватью! А сам прослежу за его братцем. Зашлю шпиона на его корабль, и если щенок там, убью их обоих.

– Займись этим. – Кивнул Хозяин. Посмотрел на Шторма. – Ты всё слышал?

– Да, господин. – Шторм ещё ниже нагнул голову. – Сделаю.

– А мне нужны эти уроды, – хриплым от бешенства голосом произнёс Хозяин, – которые ушли с Южной башни.

Гэбриэл никак не мог очнуться; терзаемый болью и жаром, мучился сам, мучил тех, кто ходил за ним. В башне стоял тяжёлый запах гноя, мочи и лекарственных снадобий; Тильда, причитая, рвала на повязки новые холсты один за другим. Потерявший столько крови, с гниющим бедром, Гэбриэл просто должен был умереть, но он упорно цеплялся за жизнь, и Моисей столь же упорно боролся вместе с ним. Он спал урывками, забросил все свои занятия и дела, и менял повязки и компрессы, по часам давал Гэбриэлу лекарства, вскрывал гнойники, протирал его настойкой от пролежней. Из глубины своего беспамятства Гэбриэл отвечал тихим шёпотом и тихими же стонами – сил не было больше ни на что. Разобрать, что он шепчет, кроме частого «Алиса!», было уже невозможно. В такие мгновения Моисей печально вглядывался в бледное, осунувшееся лицо, всё ещё прекрасное, не смотря на печать страдания, нечеловеческую бледность и тени вокруг глаз. Боль мучила его день и ночь, морфий почти не помогал; Моисей вскрывал гнойники в ноге, но их оказывалось больше, чем он думал, или какого-то, самого глубокого, он не мог найти – воспаление не проходило, раненый метался в жару. Тильда, в который раз подойдя к Моисею, чтобы посмотреть на Гэбриэла, вдруг покачала головой и со скорбной уверенностью произнесла:

– Не сможешь ты его у смерти отбить, бедный мой Мойше.

– Всё в руках Господа. – Моисей и сам уже начинал смотреть на Гэбриэла, так сказать, «в прошедшем времени». – Но пока бедный мальчик дышит, надежда таки есть!

– А ты заметил, туман какой? И страшно стало в лесу. Я ведь никогда не боялась, а тут отойду от башни, и жуть какая-то находит.

– Туманов в эту пору года не должно быть, Тильда.

– Вот и я о том же! – Понизила голос Тильда. – Помнишь, Ганс нам собаку, птицу и елку нарисовал? Так вот, ястреб над башней то и дело кружит, здоровенный такой, и волчьи следы я уже второй день нахожу совсем близко. Что-то здесь не так, Мойше, с мальчиком этим что-то не так. И парень странный приезжал, и сам он странный. Такой красивый, посмотри, разве бывают такие красивые, даже полукровки? Ему всё хуже, бледный, губы белые – а всё равно красивый.

Моисей покивал, сменил компресс на лбу Гэбриэла, полотенцем, смоченным холодной водой с уксусом, вытер лицо, шею и ключицы. Гэбриэл отреагировал на минутное облегчение: ненадолго прекратил качать головой, сморщился, тихонько застонал, сглатывая. Сухие, белые, с тёмными трещинами, губы приоткрылись, показав краешки голубовато-белых зубов. Моисей осторожно приподнял его голову и влил лекарство. Гэбриэл чуть сморщился от горечи, но в себя не пришёл. Он никак не мог выбраться из паутины бреда, хоть порой и понимал, что бредит, даже почти приходил в себя, но боль была такой, что очнуться окончательно было невозможно. Ему казалось, что если придёт Алиса, то ему станет легче, он сможет освободиться, боль станет терпимой – и он звал её, когда мог, то тихо, то громко, в надежде, что она услышит и придёт…

– Гэбриэл! – В который раз уже проснулась ночью Алиса с громким возгласом, и Иво проснулся тоже, гладил её по голове, успокаивая.

– Ему плохо! – Заливалась слезами Алиса. – Он меня зовёт! Я знаю, знаю, что я ему нужна!

– Но как мы его найдём? – Иво верил ей и тоже мучился. – Чем мы ему поможем?..

– Мне кажется, я могу его найти. – Всхлипнула Алиса. – Мне кажется, что это очень просто, только я ещё не знаю, как… А ему так плохо, так плохо! Иво, ему очень плохо!!! А что, если они его схватили и мучают?!

– Что это вы? – Сонно спросил Нэш. Они ночевали в лесу, вот уже вторую ночь подряд, потому, что Нэш не хотел вести их в человеческие гостиницы.

– Алисе опять кошмар про Гэбриэла приснился. – Сказал Иво. – Всё нормально, уже всё.

Им, конечно, несказанно повезло, что они встретили Нэша: с ним, под его защитой, они без помех и приключений, не торопясь, добрались уже до деревни Городок, и назавтра, до обеда, должны были быть в Блумсберри. Нэш много рассказывал им по дороге о тех местах, где они идут, про Элодисский лес, про деревни, про города… Наивные Иво и Алиса полагали, что деревни, которые они миновали, это и есть огромные города – столько людей за раз они никогда не видели! – но Нэш смеялся над их наивностью и говорил, что это всё были маленькие деревеньки, а завтра они увидят город, правда, тоже маленький.

– Гранствилл, – рассказывал он утром, собираясь, – вот тот город куда больше, но и он не такой уж и большой. Вот Константинополь – вот это да, малышня, вот это огромный город, его ни за день не обойдёшь весь, ни за два, и красиво там так, что и не выскажешь. Тепло там, куда теплее, чем здесь, и цветёт всё так, что дух захватывает. Цветы огромные, не то, что здесь, и пахнут… Эх. Такая красота!

– А это далеко? – Спросил Иво. – Посмотреть бы…

– Далеко, парень. Очень далеко. Года три добираться, через Англию, Францию, Италию.

– А это что? – Спросил Иво.

– Это другие страны. – Ответила Алиса. – Про Англию я почти ничего не знаю, Мадмуазель мне больше про Францию рассказывала, а Италия – это где Венеция и Рим, про это мне рассказывал Учитель. И про Константинополь я знаю, только мало. Он на Востоке, великое восточное царство, наследник Рима…

– Точно, девочка. – Кивнул Нэш. – Тамошние схизматики в больших контрах с Венецией; венецианские дожи здорово провернули эту аферу с Латинским королевством… Только зря они, право слово. Дальше своего носа не видят, а мы сталкивались на востоке с этими демонами, сельджуками, а ведь только Византия их и держала на расстоянии… Мы там… – Нэш вздохнул. – Это страшное зло – война. Это страшное, злодейское зло. – Они вышли назад на дорогу, с которой свернули поздно вечером, и она вскоре вывела их на самый берег Фьяллара. Когда Алиса и Иво впервые увидели эту реку, они визжали, кричали и прыгали от восторга, как дети: это была очень большая и очень красивая река. Каждый раз, когда дорога возвращала их к ней вплотную, река удивляла и восхищала их новым, совершенно не похожим на прежний, по-своему прекрасным видом. Сейчас она текла меж меловых холмов, поросших лиственными лесами, буками, клёнами, ольхой, орешником и дубами. Перед Блумсберри путники вошли в дубраву, похожую на парадный зал: вековые стволы-колонны, изумрудно-золотистый потолок и зелёный ковёр мягкой травы под ногами с ярко-жёлтыми, белыми и синими брызгами цветов. Алиса любовалась древесными стволами, запрокидывала голову и любовалась мощными ветками, широченными кронами, игрой солнца в листве… Апрельские ароматы окутывали их, кружили голову. Это было так здорово, и если бы не мысли о Гэбриэле, не тоска по нему и не страх за него, Алиса была бы абсолютно счастлива.

Почти по самой кромке воды дорога привела их к южным воротам Блумсберри, через которые они попали в порт: шумное, людное место, с деревянными настилами, грудами ящиков, мешков и корзин; у деревянных причалов стояли корабли, большие и маленькие, одни разгружались, другие загружались, грузчики носили товары, кричали, ругались, смеялись. Иво, как ребёнок, жался к Нэшу, по-настоящему напуганный таким столпотворением, пока Нэш, потрепав его по плечу, не сказал весело:

– Да не жмись ты! В городе, чем он больше, тем легче спрятаться. А знаешь, почему? Народа много, и никто не смотрит друг на друга. Ходи по улицам, смотри, радуйся жизни.

Приободрись, парень! Всё хорошо. Эх, давно я здесь не был! Когда я уезжал, это был ещё совсем маленький городок, пара лодок, так, почти деревенька… А теперь, смотри ты, какой здоровенный стал! Я и не ожидал. В сам город не пойдём; с восточной стороны, у заставы, трактир был хороший, «Золотой Дракон» назывался, стоял в дубраве… Надеюсь, он там и остался, больно там была кухня хороша… И хозяйка тоже. Эй, малютка, хочешь чего вкусного?

– Не хочу, спасибо. – Алиса так и ехала верхом, к большому удовольствию коня, которого звали Лаки.

– Ну, в «Золотом драконе»-то я тебя накормлю! А то клюёшь, как воробей, и худенькая такая! – Они миновали порт, и свернули направо, вдоль городской стены, по берегу Ригины, впадающей здесь во Фьяллар. Здесь тоже была дубрава; с каменной набережной два крестьянина ловили рыбу; гуляли куры, козы и телята, гудели пчёлы, пели и свистели птицы. Тропинка привела Нэша и Иво с Алисой к живописному трехэтажному трактиру, стоящему в тени большого дуба. Пел петух, звонко залаяла собачка, встречая незнакомцев. Симпатичная девица лет двадцати двух, с весьма откровенным декольте, встретила их в дверях, и, кокетливо поглядывая на Иво, поинтересовалась, чего они хотят.

– Есть отдельные комнаты наверху, где можно поесть в уединении, а можете остаться в общем зале.

– Спасибо, милая, – сказал Нэш, – нам отдельную комнату.

– Какой хорошенький студентик! – Шепнула девица Иво, словно бы случайно коснувшись его грудью. Он покраснел: он впервые общался со свободной, одетой женщиной, и впервые стал объектом заигрывания, и растерялся. Девица была старше него, но в его вкусе: худощавая, узкобёдрая, с небольшой высокой грудью. А он не привык к долгому воздержанию в Приюте. У него чуть не пропал аппетит, но то, что та же девица принесла им наверх, в чистенькую небольшую комнатку с узорчатым окошком, выглядело так аппетитно, что он на время забыл об этом. Гречневую кашу с грибами согласилась есть даже Алиса, понравились ей и вишни в меду, и брусника с жимолостью, и солёные огурчики с чесноком и хреном. Нэш налегал на тушёную капусту со свиными ножками, похлёбку из гусиных потрошков и крепкий холодный сидр из запотевшего кувшина.

– Скажи-ка, – обратился он к девице, – а хозяин у вас…

– Хозяин умер, царство ему небесное, три года уже как. А хозяйкой у нас вдова, госпожа Марта Ван Штурм, в церкви сейчас, но вот-вот должна вернуться. Вы знакомы с ними, господин?

– Да… Бывал я здесь частенько лет десять назад. Помню, хозяюшка твоя была молоденькая совсем, новобрачная, а хозяину… Лет сорок пять, однако, было?

– Да, он старенький был у нас. Так давно-то меня не было, конечно. Я бы вас запомнила!

– Меня все помнят. – Добродушно усмехнулся Нэш. – Это точно. Ты спроси хозяйку, помнит ли она Натаниэла Грэя, он, мол, кланяется ей.

– Обязательно. – Поиграла ямочками девушка, то и дело стреляя глазками в Иво. Тот совсем растерялся, не понимая этих знаков, но инстинктом верно угадывая их цель и не смея поверить в это.

– А Гранствилл далеко отсюда? – Спросила Алиса, которую волновало только одно.

– День пути. Если утром выйдем, на рассвете, то к темноте дойдём.

– Мы будем здесь ночевать? – Почти испугалась Алиса.

– А что? – Отхлебнул сидру Нэш. – Отдохнём. Здесь хорошо, тихо, спокойно. Ты не волнуйся, маленькая. – Они уже рассказали ему про Гэбриэла и свой договор с ним. – Не мог он нас обогнать. Если только по реке поплыл; я поспрашиваю здесь людишек, и узнаю – судя по вашим словам, парень он заметный, проскользнуть тайком не мог. Все, кто в Гранствилл идёт, проходят через Блумсберри, его не минуешь. За «Драконом» застава, так вот, помимо этой заставы, на Гранствиллскую дорогу не попадёшь. Есть ещё дорога, из Старых Черёмушек, но если он такой же, как вы, он её не найдёт.

– И он вряд ли нас обогнал. – Сказал и Иво. – Если он ранен, может быть, он до сих пор добирается. Он ведь в самом деле очень заметный, ему труднее, чем нам.

Алиса промолчала, опустив голову. Ей было так страшно за Гэбриэла! Иво сейчас задел самое больное место; она так боялась, что его всё-таки поймали и вернули назад! Да, она чувствовала, что он жив; но он мог быть жив, и в плену у Хозяина, и как ей мучительно было думать об этом! Она робко взглянула на Нэша, вновь подумав, согласился бы он помочь им спасти Гэбриэла, если это так, и что они могут предложить ему за это. Ей и в голову не пришло, что она могла бы предложить ему себя – а если бы пришло, Алиса никогда не пошла бы на это. Только Гэбриэла она любила, только ему могла принадлежать. И только он был нужен ей.

Постучав, появилась девушка и сказала:

– Хозяйка вернулась. Я передала ей ваш поклон, и она просит вас к себе, она вас отлично помнит!

Нэш с готовностью встал, вытирая рот платком.

– Вы пока ешьте, – сказал Иво и Алисе, – никого не бойтесь, а если что, зовите меня!

– А вы куда?! – Испугалась Алиса.

– Хочу с хозяйкой поздороваться. И потолковать… О том, о сём. Не бойся ты, маленькая, место здесь приличное, спокойное. Здесь вы одни, никто вас не потревожит.

Он вышел, сильно пригнувшись в дверях, и Алиса с Иво остались одни.

– А ты как думаешь, он уже в Гранствилле? – Спросила Алиса.

– Не думаю. – Ответил Иво. – Он действительно, очень заметный. Нэш прав. Ему сложнее, чем нам с тобой.

– Иво, – Алиса прижала кулачки к груди, – а что, если… Хозяин поймал его, и он там?!

– Я не знаю. – После мучительной паузы признался Иво. – Я думал об этом; но я не знаю. Мы с тобой такие… глупые. Мы ничего пока не можем. Я думаю поговорить об этом с Нэшем. Подождём ещё немного, и будем пытаться что-то делать. Бросить его нельзя; но и погибнуть с ним вместе – не вариант. Ты же понимаешь.

– Если они его поймали, они же его мучают! – Прошептала Алиса, и Иво, помрачнев, отложил ложку. Когда он думал об этом, у него перед глазами вставала Галерея и тамошние ужасы – он видел их только мельком, но запомнил на всю жизнь. Если Гэбриэл там…

– Алиса, мы ничего не можем. Пока не можем. Нам надо подождать, а пока ждём, придумать что-то. – Иво погладил её по руке. – Не мучай себя.

– Я не могу. – Горько прошептала Алиса. – Я всё время думаю о том, как его обидела, как мы расстались. Не вынесу, я не вынесу, если он умрёт… Так нельзя, Иво, так нельзя, это страшно, это несправедливо…

В дверь постучали, и Алиса вцепилась в рукав Иво, сразу побледнев. Вошла девушка с кувшином:

– Я подумала, вам пить хочется. – Близко подошла к Иво и нагнулась, почти прижавшись к нему. – Если захотите ещё что-нибудь, – она откровенно взглянула на Иво, – я внизу, в зале. Клиентов пока нет… Я свободна. – Она понизила голос, и Иво сглотнул, глядя ей в декольте.

– Она такая странная. – Прошептала Алиса, когда та ушла. Иво вздрогнул:

– Почему?

– Она на тебя так смотрела. Словно хотела съесть.

– Да? – Иво, чувствовавший смятение и желание, встал, и Алиса вновь переполошилась:

– А ты куда?!

– По нужде. – Соврал Иво. – Не бойся!

– Боюсь!

– Закройся изнутри. Вот засов. Я постучу и скажу, что это я; Нэша ты тоже узнаешь. Ну же! Перестань, ты же не маленькая.

Он не очень представлял себе, что будет делать, да и не мог представлять; Хозяин промыл ему мозги точно так же, как любому мальчишке в Садах, и Иво до сих пор так и представлял себе женщин: бесправными, покорными существами, безропотно исполняющими любые приказания мужчин. В каждой деревне он убеждался, что это, мягко говоря, не так. Эти женщины, свободные, пугали и озадачивали его. Что он должен был думать, что делать, как вести себя с ними?..

Оказалось, что ничего сложного тут не было. Девушка внизу вытирала стойку, игриво улыбнулась ему:

– Что-то нужно?

– Да, я… – Иво глянул ей в декольте и покраснел. Нехитрая одежда простых горожанок: рубашка, присборенная у горла, корсажик, поддерживающий грудь и подчёркивающий талию, и шерстяная юбка с широкой каймой, – практически ничего не скрывала.

– А ты хорошенький. – Поиграла ямочками девица. – Откуда такой?

– Из… из Ашфилда… То есть, из Гранствилла… Я хотел сказать…

– Какие хорошенькие пареньки живут в Гранствилле! Повезло тамошним девчонкам! Меня зовут Гретель, а тебя?

– Иво.

– Ух, ты! Прямо по благородному! У меня аж мурашки побежали! – Гретель неожиданно схватила руку Иво и прижала к горячей открытой коже чуть повыше груди. – Чувствуешь?– Недвусмысленно глянув вниз, быстро сказала:

– Жди меня на заднем дворе, в пустом стойле, где охапка сена! – И скрылась. Иво, словно пьяный, налетел на стол, на косяк, выбрался на задний двор, нашёл стойло – то, не то?! Его охватила паника. А что, если он просто чего-то не понял?.. Но Гретель быстро развеяла все его опасения: появившись почти сразу за ним, сама прыгнула ему на шею и жарко поцеловала. Поняв, что он не в состоянии ответить, удивилась:

– Ты что, не целованный, что ли?! Ух, ты! Вот повезло… – Сунула руку ему между ног, ахнула:

– Это копьё у тебя такое?! Ну, и повезло же мне!!! – Быстро распустила ворот, и Иво схватился руками за её маленькие, но крепкие груди, совершенно теряя голову. Гретель с тихим визгом повалилась на сено, вскрикнула от наслаждения, вцепилась в плечи Иво, вскрикивая:

– Ой, какой он у тебя… О, какой ты сладкий!!! О, как здорово!!!

– Вот ублажил, так ублажил, сладкий мой зайка… – Выдохнула, когда Иво замер, тяжко дыша.

– А ещё можно? – Спросил он, не очень, впрочем, веря в такую удачу.

– А ты хочешь ещё?! – Поразилась Гретель. – Ах ты, мой зая!!! А как ты хочешь, так же, или по-другому?..

– А можно, я сзади?

– Да конечно!

Они сделали это сзади, и стоя, и ещё, пока Иво совершенно не выдохся, а Гретель не размякла и не пожелала сделать для Иво всё, чего он только пожелает, накормить его всем, что он только хочет, и вообще – чуть ли не облизывала его, вне себя от удовольствия. Иво в целом был не против, и вообще: новая жизнь начала ему нравиться. Вернувшись к Алисе, он не утерпел и рассказал ей, что с ним произошло, добавив:

– А я и не знал, что Чу… прости, Алиса, – девушки, – сами не прочь! И это так здорово!

– Наверное, она влюбилась в тебя. – Решила Алиса. – Как я в Гэбриэла. А ты?

– Я? – Удивился Иво. – Но она же старая, ей лет двадцать пять… Я не знаю!

– Зато тебе хорошо. – Вздохнула Алиса. – А то я стала переживать за тебя. Тебе же нужно. Но я…

– Перестань. – Иво похлопал её по руке. – Ты мне теперь сестрёнка. Я тебя сам не трону, и никому не дам. Ты с Гэбриэлом! А я ему поклялся.

Алиса с тихим вздохом прижалась к его плечу. Она начинала верить, что всё на самом деле переменилось, и этот кошмар уже никогда не вернётся. После издевательств со стороны Локи и Ашура она так боялась мужчин и насилия, что с трудом держала себя в руках при виде чужих. Этот кошмар так глубоко её ранил, что она просто не в состоянии была его забыть и стать прежней. И защита Иво и Нэша была ей жизненно необходима, они спасали её от ужаса и паники. Но не от тоски по Гэбриэлу, усиливающейся с каждым днём. Это начинало превращаться в болезнь: неизвестность, невозможность что-то узнать наверняка, что-то сделать, так угнетали её! Да ещё его обида – Гэбриэл и не подозревал, что сделает его обида с её нежным сердечком! Она не просто чувствовала себя виноватой – она накручивала себя, преувеличивая свою вину, и к этому моменту уже чувствовала себя преступницей, без всяких смягчающих обстоятельств и без всякой надежды на амнистию. Если бы не Иво, не устающий терпеливо утешать её и убеждать, что она ни в чём не виновата и Гэбриэл обязательно её простит, Алиса, наверное, совсем пала бы духом. А так… Прижавшись к Иво, она погрузилась в мечту о том, как Гэбриэл встретит их в Гранствилле, и как она попросит у него прощения, и как он её простит, и как они наконец-то поселятся вместе, как мечтали, на берегу Фьяллара, в прекрасном лесу…

Гарета мучили кошмары. Ему снилось, что собаки вцепляются в его руку и ногу; что он падает, падает с обрыва, и вот-вот умрёт, и это было так жутко, что он стонал и метался во сне. Его мучила боль, терзал жар, он просыпался, пил холодную воду, и не получал облегчения. Падая обратно на постель, он смотрел в темноту воспалёнными глазами и молился. Гарет чувствовал, что его брат стоит на краю могилы, и молился, чтобы тот выдержал и дождался его. Он обращался к брату быстрым, лихорадочным шёпотом, просил держаться, обещал помощь… Потому, что всё, что он сейчас мог – это молиться и просить. «Единорог» быстро обогнул южный берег Острова, под крики чаек вошёл в порт Сандвикена, и здесь встал на якорь: нужно было дождаться вестей о Дикой Охоте, которые обещали доставить знакомые Марчелло. Адольф Феррис, граф Сандвикенский, тут же явился с визитом и приглашением в свой замок, и был чрезвычайно настойчив. Даже отмазка Гарета насчёт своего недомогания его не успокоила. Он настаивал, говоря, что тем более Гарету нужен покой и домашний уход, который они ему обеспечат с радостью и гордостью, так как являются самыми преданными вассалами Хлорингов на этом Острове, во всём мире и во всей Вселенной вообще. Марчелло, как всегда, выручил патрона: мешая свою речь с непонятными латинскими, греческими и арабскими словами, дал гостю понять, что Гарету нельзя не только плыть дальше, пока не полегчает, но вообще вставать, ходить и тем более ехать на чём бы то ни было – и в портшезе нельзя тоже! Гарет, внутренне смеясь, со страдальческим лицом слушал о том, что лимфа – она суть жидкость, аква минерале, которая под этой фазой Луны и Меркурия чрезвычайно уязвима, и любое колебание её в теле молодого герцога – смертельно опасно. Что бы ни думал граф о скорой возможной кончине молодого Хлоринга, которая как раз его-то и устраивала больше всего на свете, ему пришлось удовольствоваться этим и убраться восвояси. Гарет и Марчелло потом почти полчаса хохотали, вспоминая, какую чушь нёс итальянец, и с какой рожей слушал его граф. Последний прислал Гарету в подарок довольно хорошее португальское вино, которое Марчелло проверил на наличие ядов. Как ни странно, ядов там не оказалось, а магия, которой зарядила вино Александра Барр, на полукровку Гарета, в котором текла чистая кровь Перворожденных эльфов Гонна, на него не подействовала ничуть. Марчелло не любил португальские вина, и Гарет, к счастью для остальных своих спутников, наслаждался хорошим вином в одиночку, так и не узнав, что для него было припасено в этом «подарке». Барр, которая находилась тут же, в Сандвикене, с яростью вынуждена была признать: она не может ничего сделать с Гаретом Хлорингом так же, как не могла ничего сделать с Гором в Садах Мечты. Гор часто недоумевал, раздумывая, почему после всех издевательств и пыток неизменно оставался в живых, и почему даже у Аякса его всё-таки забрали и даже вылечили?.. Ему и в голову не могло прийти, что этим он обязан своей внутренней стойкости. Барр хотела сделать из него слугу-зомби, но, не сломив его волю, сделать это она не могла никак, и надеялась, что пытки и боль в конце концов сломают его. Просто отпустить ненавистного сына ненавистной эльфийской луа в смерть и утратить всякую надежду на власть над ним Барр не могла, а Драйвер привык слушать её во всём… ну, почти во всём. Даже сейчас, когда живой Гор стал для него смертельно опасным, он не сказал Барр ни слова упрека. А она, в свою очередь, успокоила его, заявив, что вернёт щенка, нечего и сомневаться.

Пока что она не могла даже найти его. Он был невидим для её магии, и что она только не делала, какие только жертвы не приносила, уничтожив за несколько дней кучу чёрных животных, убив и расчленив трёх девственниц и трёх мальчиков, её магия оказывалась бессильна. Полукровка исчез, словно канул в воду. Но Барр была настойчива и не верила, что её магия и её сила в конце концов не приведут её к закономерному успеху. Кровь Гарета Хлоринга могла бы помочь, но её следовало добыть – и это по её просьбе граф Сандвикенский так настаивал на визите. Нет, убивать его Барр не собиралась – не сейчас и не здесь, не вблизи от Драйвера, которого тут же обвинят в его смерти. Добыть кровь можно было и другими способами, тем более, что нужно-то было всего ничего. Гестен, болван, не смог… Теперь и граф провалился. Барр шибко надеялась на цирюльника, но оказалось, что проклятый полукровка не бреется – у него, как и у эльфов, не было никакой растительности на лице. А время шло… Подослать наёмных убийц – но Гестен сказал, что это бесполезно. Проклятый полукровка дерётся, как дьявол. Гестен, считавшийся на юге непревзойдённым бойцом, не смог его даже оцарапать. Следовало ждать, но не сложа руки – Барр настойчиво искала и другие пути и возможности.

Насчёт своей мужской безопасности Нэш, конечно, приврал, чтобы успокоить Алису. Марта, оказывается, в самом деле помнила его очень даже хорошо, и время они провели весьма приятно, и даже более того. И до того Нэш пришёлся трактирщице по душе, что она настоятельно принялась приглашать его пожить у себя.

– Ко мне многие сватаются, – не без хвастовства призналась она, – но зачем они мне? Все хотят мой трактир, спят и видят, как его и меня к рукам прибрать. А ты мужчина при средствах, одинокий, из себя видный, – он в самом деле ей очень нравился, она вообще любила всё большое: больших мужчин, больших собак, большие дома… – и если что, и за меня постоишь, и хозяйство у тебя под присмотром будет. Я ведь не жениться пока предлагаю! Просто поживи, похозяйничай здесь.

– Со мной детишки. – Сама мысль остаться здесь Нэшу понравилась. – Полукровки, понимаешь.

– Полукровок здесь терпят, если приличные и знают своё место. Места хватит.

– Они, вообще-то, тихие, послушные…

– Вот и хорошо! Старшего определим к лошадям – пусть у постояльцев принимает и обслуживает, – а младшего поставим гусей пасти.

– Тут видишь, Марта, дело какое… Девчушка это. И прехорошенькая; вот мы её и прячем – как бы не польстился кто.

– А сам-то ты? – Тут же насторожилась Марта.

– Побойся Бога! Она ж малютка совсем! Да я и… – Он игриво шлёпнул Марту по пышному заду, – другой калибр и возраст обожаю!

– Ну… пусть тогда в доме убирается?

– Не, ягодка, про гусей это ты хорошо придумала. Пусть пасёт на берегу, и при деле, и посетителям глаза не мозолит. Всем скажем, что детишки это мои, Енс и Юхан.

– Так значит, ты остаёшься! – Черные глаза Марты заблестели от удовольствия.

– А как уйдёшь от такой ягодки?! – Нэш вновь стиснул Марту в своих объятиях. – Десять лет, как в походах…

– А я три года, как вдовая! – Марта жадно поцеловала его. – Что, заставим друг друга старое-то вспомнить?!

Так Алиса и Иво поселились в трактире «Золотой дракон» на берегу Ригины, в километре от восточных ворот Блумсберри, неподалёку от деревни Черёмушки, деревни, названной так по имени ручья, впадающего здесь в Ригину, берега которого в самом деле густо поросли черёмухой. Алиса сначала рвалась в Гранствилл, но Нэш и Иво, которого зацепила своими прелестями Гретель, уговорили её. Нэш пообещал, что обязательно разузнает, не проходил ли уже в город Гэбриэл; а если нет, так даже лучше, если они будут ждать его здесь: это единственная дорога в Гранствилл, и он ни в каком случае их не минует. Сразу за трактиром был мост через Черёмуховый, и застава, обойти которые Гэбриэл ну никак не мог. А если он по реке поплывёт, – говорил Нэш, – то в порту всё равно засветится. И Алиса согласилась. Она и сама понимала, что такие, как она и Иво, без покровительства просто пропадут. А в «Золотом Драконе» было уютно и безопасно. Марта отвела им комнатку под лестницей, почти чуланчик, чистый, с небольшим окошком, где стояли две узкие кровати, стол и стул, и откуда можно было через вторую дверь выходить прямо на задний двор, не попадаясь на глаза посетителям, и это очень нравилось Алисе.

У стен трактира Марта когда-то разбила цветник, но, овдовев и взвалив на себя все заботы по содержанию трактира, забросила его. Ромашки, васильки, маки, мальвы, лаватеры, ноготки и вьющаяся роза росли, как вздумается, среди сорной травы; вьюны цеплялись за уцелевшие жгуты, хмель копной висел на одной-единственной раме. Алиса в первый же день, сняв шапку и сжав её в руках, подошла к Марте, которой едва доставала макушкой до подбородка, и спросила застенчиво:

– Можно мне поухаживать за вашими цветочками?

– А хорошенькая-то ты какая! – Поразилась Марта. – А Нэш-то прав; ты при постояльцах личика не открывай! И знаешь, что… – Она, как и другая Марта, испачкала Алисе лицо сажей, дала ей другую шапку, с полями пошире, почти совсем скрывшую лицо, – Ходи так! На замарашку-то и не посмотрит никто. А ещё руки почёсывай, как кто на тебя внимание обратит, вот так, между пальцами. Все подумают, что чесотка у тебя, и не подойдут лишний раз-то. А цветочки… Да ради Бога. Мне не до них.

Ей в самом деле было не до них, да и не до Алисы тоже; а если бы она посмотрела за последней, то была бы страшно удивлена: Алиса присела возле цветов, гладила их, шептала что-то… И цветы прямо на глазах наливались силой, распрямляли листья, тля и гусеницы осыпались бесполезной трухой… Нэш по просьбе Алисы поставил новую решётку для хмеля, сама Алиса натянула новые верёвочки вьюнам, убрала сорняки, обложила камнями клумбы, и уже на следующий день трактир было не узнать: он был окутан зеленью и цветами, словно по волшебству. Зелень была такой здоровой, сочной и свежей, что на ней останавливался взгляд каждого проезжающего; цветы были ярче и крупнее, чем в деревне. Над цветником вились пчёлы, шмели и осы, и всё дышало таким покоем и удовольствием, что к трактиру потянулись люди не только из Черёмушек, но и из Блумсберри. Нэш вместе с Иво вымостил местным плитняком площадку перед трактиром наподобие тех, что видел в Италии, поставил столы и лавки, и люди начали собираться здесь не только, чтобы выпить и поесть, но и чтобы поговорить о том – о сём, просто приятно провести время. Не смотря на близость воды, здесь никогда не кусались комары и не было слепней и мух. Нэш говорил, что был в Иерусалиме, привёз оттуда святой земли и святой воды, и вот – результат! Люди восхищались, удивлялись, и завороженно слушали его рассказы о святых местах, а Марта, довольная, подсчитывала прибыль. Иво ухаживал за лошадьми, подметал двор и разносил пиво на пару с Гретель, которая по-прежнему дарила ему свою благосклонность и всячески баловала, а Алиса с раннего утра, нахлобучив шапку на самые глаза и вымазавшись золой, выпускала четыре десятка гусей, и шла с ними на берег.

Здесь, на месте слияния Ригины, Фьяллара и Черёмухового, образовался небольшой тихий залив и остров, на котором стоял маленький, но очень красивый замок из местного золотистого известняка, с квадратными башнями, острыми крышами, крытыми когда-то красной, а теперь потемневшей от времени и дождей черепицей. Алиса устраивалась на берегу залива под старой-престарой ветлой, на мелкой кудрявой травке, а гуси благовоспитанно паслись рядом или плавали в заливе, над которым летали чайки и ласточки. Их было здесь видимо-невидимо, они гнездились под крышами и карнизами замка, который так и назывался: «Гнездо ласточки». Марта сказала, что в этом замке никто не живёт, кроме челяди. Этот замок, по её словам, принадлежал Хлорингам, которые жили в Хефлинуэлле, близ Гранствилла, а здесь проводили медовый месяц, и здесь же жили их дети до семи лет, пока не приходила пора девочкам ехать на воспитание в монастырь святой Клары, в Элиоте, а мальчикам – становиться пажами при дворе. Сейчас замок был пуст, но ходил упорный слух, что Гарет Хлоринг, самый завидный жених Острова, наконец-то начал подыскивать себе невесту. Марта очень надеялась, что скоро здесь поселится молодая пара со своей свитой, а свита, естественно, потянется к «Дракону».

Алиса об этом не думала. Замок очень ей нравился; она днями сидела, любуясь замком, рекой, дальним берегом с огороженными изгородью покосами и стеной деревьев, наблюдала за выплывающими из-за замка судами, большими и маленькими, и мечтала… Гэбриэл подарил ей целый мир, безжалостно отнятый когда-то, и она никак не могла ни привыкнуть к нему, ни насладиться им. С раннего утра и до позднего вечера Алиса наслаждалась этим миром, и не чувствовала ни скуки, ни однообразия. Прекрасная картина перед нею была то розово-золотистой на рассвете, то сияющей всем великолепием майского полудня, то жемчужно-расплывчатой в нитях тёплого дождя, то золотой и мягкой в свете заходящего солнца. Алиса просто смотрела, но сердце её было так переполнено тоской, любовью, благодарностью, восторгом, мечтами, надеждами и страхом, что каждую минуту этих дней она переживала на максимуме душевных сил.

И мечтала… Мечтала, как Гэбриэл придёт в «Золотого дракона», вечером, в дождь, переодетый, конечно, но Алиса мгновенно его узнает, разве может она его не узнать?! – и конечно же, не выдаст его своей радостью, а скажет Иво – она в подробностях рисовала себе эту картину, то так, то эдак, изменяя и добавляя новые штрихи, – и они с Иво тайком проведут Гэбриэла к себе, а там… Там она будет просить у него прощения, пока он не простит её, всё-всё ему объяснит, и он поймёт, обязательно поймёт, как плохо и страшно ей было, пожалеет её, он же добрый, такой добрый, такой великодушный! – и простит, а потом…

А потом было уже не важно. Они будут вместе, и будут счастливы, конечно, будут! Тоска по нему, по его телу, его теплу, его голосу порой до того накатывала, до того охватывала Алису, что она плакала в голос, стискивая себя в объятиях, и молила его с закрытыми глазами: «Приди за мной, пожалуйста, приди сегодня, я больше не могу!!!».

Но он не шёл. Шли и ехали другие, в Гранствилл и из Гранствилла, богатые и знатные, простые и бедные. Ехали странствующие барды, и рыцари, и купцы, и нищие, и монахи, и студенты, и все, как и говорил Нэш, хоть ненадолго, но заворачивали в «Дракона», чтобы выпить сидра, передохнуть, а то и закусить. Иво понемногу начинал ориентироваться в новой жизни, понимать и не опасаться людей; у него появились деньги, он начал выбираться из трактира по поручениям Марты и клиентов то в деревню, а то и в Блумсберри, изучил его улочки, прилегающие к порту и главной площади. Нэш научил его ездить верхом, а Гретель, та просто не знала, как ему угодить и как его баловать: утехи с пылким полукровкой стоили всего. Деревенские девушки, да и не только девушки, заглядывались на красивого синеглазого юношу, и Гретель покоя не знала: того и гляди, бесстыдницы, охмурят её заю! А сам Иво тщательно следил за Алисой – чтобы никто не смотрел на неё, не интересовался ею, заметив уже жадность людей до беззащитных хорошеньких девушек. Даже наличие доступных и весьма охочих до секса девиц не спасало таких, как Алиса, от угрозы насилия. Человечьим самцам вечно нужно было то, что нельзя – и плевать, какой ценой. Но, слава Богу, пока всё шло хорошо. Алиса, маленькая, хрупкая, перевязав грудь, выглядела маленьким мальчиком, и никому в голову не приходило присмотреться к ней – да и времени на это Алиса никому не давала, быстро ускользая из «Дракона» утром и так же незаметно возвращаясь туда вечером.

В один из дней, услышав оклик Марты, Иво пошёл принять лошадей у новых клиентов, но его задержала Гретель, поцеловать украдкой…

– А где эта Чуха, – вдруг услышал он, – которая здесь пиво наливает? Надо бы её раком поставить…

Его словно кипятком ошпарило. Здесь никто не говорил слова «Чуха», вообще не разговаривал ТАК, это был жаргон и интонации Садов Мечты. Иво метнулся к стене, выглянул, и увидел пятерых высоких кватронцев, в чёрной одежде, неуловимо напоминающей ту, в которой они с Гэбриэлом бежали. Бросился к Нэшу, что-то строгавшему на заднем дворе:

– Это они… Которые гонятся за нами… Пятеро!

– Они видели тебя? – Бросил рубанок Нэш. Голова его была повязана тёмно-красным платком, как у пирата.

– Нет! Я успел. Они заберут нас обратно, а потом убьют!!!

– Не суетись. Я всё улажу. Подметай здесь, шапку ниже на глаза надвинь. Не суетись, не привлекай внимания!

– Алиса!!!

– Она на берегу, в безопасности. Не боись, я к вам их не подпущу. – Нэш вышел и сам принял коней у посетителей. Намётанным глазом, сохраняя добродушно – глуповатый вид, очень подходящий к его лицу и фигуре, он оценил вооружение и манеры опасных гостей, и сразу понял, с кем имеет дело: с зарвавшимися, оборзевшими слугами какого-то вельможи, привыкшими к повиновению и страху, обожавшими унижать и мучить. В бою один на один они вряд ли были особенно опасны, а вот в куче были страшны. Четверо были кватронцы, один полукровка. Ростом они не слишком уступали самому Нэшу, все были красивы, только у полукровки был уродующий его шрам по левой щеке. Кони, великолепные тёмно-гнедые кастильцы, проделали долгий путь, но не выглядели ни уставшими, ни изнурёнными. Бело-синие гербы на вамсах ничего не сказали Нэшу; скорее всего, они были нашиты просто для отвода глаз, чтобы не выдавать, кому в самом деле служат эти молодчики. Нэш принёс им пиво и поинтересовался:

– Из каких краёв к нам?

– Твоё какое дело? – Сверкнул красными зрачками полукровка.

– Профессиональное. – Пожал плечами Нэш. – Мы, трактирщики, любопытный народ. Но пусть господа не беспокоятся. Что кушать будете? Есть суп с потрошками, тушёная баранина с молодым горошком, утка с черносливом, уха на курином бульоне, копчёный угорь, раки, каша гречневая со шкварками, сладкие рулеты…

– Тащи баранину, кашу, угря и пива побольше. И раков тащи. Девка почём?

– Что почём?

– Девка. – Кватронец кивнул на Гретель. – На всех?

– Девке я не хозяин. Договаривайтесь сами.

– Чтобы я с девкой договаривался?! – Кватронец сплюнул. – Может, попросить её ещё?

– Попросишь, не развалишься. – Фыркнула крайне возмущённая Гретель. – Только с таким хамлом я не то, что в постель, я срать на одном поле не сяду! С кулачком утешишься!

– Чего?! – Подскочил кватронец, но полукровка пинком усадил его обратно:

– Сядь, сказал! – И зашипел, пока Нэш ходил за едой:

– Ты что, сдурел?! Ты не дома! Хозяин сказал, что здесь надо осторожно себя вести!

– Эта Чуха совсем страх потеряла! Я её…

– Ты её и пальцем не тронешь, понял?! Чтобы все на нас подумали, и мы задание завалили?! Не орал бы и не прыгал, придурок, мы бы её потом тихонько в кусты утащили и всё, что надо, сделали… А теперь даже смотреть на неё не моги, понятно?!

– Да она у меня обосрётся, сука…

– Тихо!

Нэш вернулся с подносами, горшками и тарелками, и ловко расставил по столу снедь.

– Ты здесь хозяин? – Спросил полукровка.

– Вроде того, господин.

– Не видел ли здесь, за последние две недели, нашего приятеля, здоровенного полукровку, черноволосого, с тёмно-серыми глазами? С ним могли быть девка, маленькая, горбатая, и ещё один полукровка, белобрысый, с синими глазами. Они могли в Гранствилл идти.

– Не видел… Но слышал. – Сказал задумчиво Нэш. – Как раз десять дней назад мне рассказывали в порту про эту парочку, черноволосого и белобрысого, ребята-то заметные. Полукровок здесь терпят, но всё равно относятся немного… Настороженно. Только ребята эти не про Гранствилл в порту спрашивали, а про Лисс.

– А кто тебе это рассказал? – Настороженно спросил полукровка, и глаза его сделались холодными и колючими.

– Франтик. – Безмятежно улыбнулся Нэш. Лицо его, почти идиотское, всё расплылось в искреннем добродушии. – Человечек такой, он в трактире «Весёлая свинка» постоянно ошивается. Рыжеватый такой, на крысу похож.

– В Лисс, значит. – Кивнул полукровка. – Ступай. Нужен будешь, позову.

– Ага. – Фыркнул кватронец. – Я же говорил, они в Лисс подадутся. А Хозяин-то прав, Эрот выжил и тоже сбежал. Этот громила, Гор, отвлёк нас, вот и всё. Хитрый, сволочь! Кто бы мог подумать?!

– За десять дней они уже до самого Лисса добрались, поди. – Поиграл желваками полукровка. – Вот сволочь. Но как, а?! Его же собаки порвали, он же с обрыва свалился!

– Силён, чёрт. – Произнёс второй кватронец с невольным уважением.

– Так чё, домой?

– Нет. – Сказал полукровка. – Расспросим Франтика этого и проверим дороги. У них денег нет, и лошадей нет… Они могли и задержаться, или стража на какой-нибудь заставе их прихватила. Шанс есть. А если мы их поймаем, Хозяин нас озолотит. Сам знаешь!

Нэш тем временем вышел на задний двор, потрепал по плечу измученного страхом Иво, свистнул, и из дома выскользнул невысокий рыжеватый человечек, чем-то похожий на крысу. Нэш что-то прошептал ему на ухо, человечек покивал и исчез.

Через полчаса уехали и неприятные посетители. Гретель, убирая их стол, костерила их, на чём свет стоит. Марта соглашалась, возмущаясь такой наглостью. Иво подмёл площадку, отходя от шока. Он уже сбегал на косогор, убедился, что Алиса на месте, спокойно любуется «Гнездом ласточки».

– На этот раз без крови обошлось. – Сказал Нэш. – До Лисса путь не близкий… Ну, а ежели вернутся, придётся топор доставать.

– Надо было сразу их убить! – Воскликнул Иво. – Они садисты, уроды…

– Не люблю я убивать, понимаешь. – Вздохнул Нэш. – Ну, вот не лежит больше у меня к этому душа… Надо бы, да неохота.

Как и обещал Марчелло, Гарет уже через два дня знал, что следующей набегу Дикой Охоты подвергнется деревня Луговая. В тот же день он, Марчелло, двое его оруженосцев и пятеро кнехтов рванули туда. Луговая находилась недалеко, накраю пустоши Злого Глаза, и Гарет со своими людьми добрался до неё меньше, чем за день. И всё-таки не успел: судя по всему, нежеланные гости в деревне уже побывали. Возле крохотной часовни толпились местные; одна женщина плакала навзрыд, остальные пытались утешить её, мужчины стояли поодаль и молча смотрели на женщин. При виде незнакомых, но явно знатных и опасных всадников, люди поспешно сорвали головные уборы и опустили головы, хмурые, настороженные.

– Перед вами сын его высочества, граф Гранствиллский. – Громко сказал Марчелло. – Что здесь произошло?

– Я староста Луговой. – Неохотно вышел вперёд высокий, крепкий мужчина лет сорока, одетый только чуть-чуть получше, чем остальные жители деревни. – Ничего особенного не произошло, просто…

– Ничего?! – Рванулась вперёд плачущая женщина. – НИЧЕГО?!! Пусть знает, граф, что здесь творится! Пусть знает!!!

– Я для того и приехал! – Подняв руку, громко сказал Гарет, выехав вперёд. – Я знаю, что сегодня здесь должна была побывать Дикая Охота. Они здесь были? Куда они отправились?

– Мы ничего не знаем. – Сильно побледнев и опустив глаза, сказал староста. Женщина вновь закричала:

– Они были здесь! Были!!!

– Замолчи! – Закричал на неё староста. – Замолчи… дура!

– Да, я дура! – Женщину била истерика. – Не у тебя, не у тебя последнего сына забрали! Пятеро детей у меня умерло… пятеро… остался один… и его забрали!!! Да, я дура! Да!!!

– Кого ещё забрали? – Повернулся к женщине Гарет.

– Девочек, двух девочек, сиротку, что при церкви жила, и внучку старой Марты, та теперь лежит дома, плохо стало…Они туда поехали, на пустошь! – Женщина бросилась к Гарету, ухватилась за его стремя, запрокинув к нему страшное от слёз лицо с горящими глазами. – Найдите их! Спасите моего мальчика, спасите его, я вам буду ноги целовать, я на смерть ради вас пойду!!!

– Я спасу его. – Гарет оглянулся на мужчин. – Женщины смелее вас, верно?! Я вернусь, и очень скоро. Есть здесь хоть кто-то, кто покажет нам дорогу?

После долгой паузы вперёд вышел парень с длинным, хмурым лицом, по одежде – охотник.

– Я покажу. – Сказал так же хмуро. – Только вы потом заберите меня с собой, а то мне здесь не жить.

– Дайте ему коня. – Приказал Гарет. – Двое останутся в деревне, на случай неожиданностей всяких. Особенно следите за теми, кто вдруг решит срочно покинуть деревню. Пока мы не вернёмся, чтобы все были здесь!

Дорога кончилась сразу за деревней. Остались направления, по одному из которых и повёл Гарета с его людьми охотник, которого, как оказалось, звали Хьюго. Поля закончились лентой деревьев, ивняка и орешника, дальше была пустошь Злого Глаза. Бурьян, сосны, корявые и стойкие, как сорняки, камни, осыпи, овраги и дюны. Следы копыт легко было различить на влажной после недавних дождей земле; и даже там, где они терялись на камнях, их легко было найти вновь.

«Охотники», добравшись до заранее облюбованного места, вытряхнули из мешков запуганных, плачущих жертв, объезжая их вокруг и насмехаясь.

– Вы можете спастись. – Сказал один из охотников. Нижняя часть лица у него, как и у остальных, была завязана чёрным платком, глаза над платком поблёскивали красными искрами. – Вон там – лес. Добежите до него – вас догонять никто не станет. Мы дадим вам фору. – Трое всадников спешились и сорвали с детей одежду. – Ну же! Бегом!

– Стоять! – На гребень дюны взлетел всадник, поднял на дыбы вороного коня. – Расклад поменялся. – Произнес тише, когда конь под ним немного успокоился. – Побежите теперь вы.

– Ты кто такой? – Вепрь вышел вперед, абсолютно уверенный в своей безнаказанности. Ну, рыцарь какой-то. Но они и рыцарей убивали пару раз, и ничего, Хозяин как-то это дело решал. Правда, ору с его стороны было… Но Вепрь давно перестал бояться – еще будучи пацаном в Конюшне. Ни криком, ни оружием, ни болью его было уже давно не удивить и не напугать.

Рядом с вороным жеребцом на гребне холма возник гнедой мерин, и его всадник, с длинной пикой, на которой вился значок с незнакомым Вепрю гербом: лилия, грифон и меч, – произнес:

– Мы тоже охотники. – С акцентом, который Вепрь уже прежде слышал, хоть и не знал, чей он. Да и не хотел знать. Бойцы, тоже въехавшие на гребень, выглядели так, что Вепрь напрягся.

– Мы ничего противозаконного не делаем. – Он был не глуп, и знал, что ни он, ни его подельники с профессионалами не справятся. А это были именно профессионалы, не наймиты какого-нибудь мелкого рыцаренка, как и его люди, привыкшие иметь дело с крестьянами, горожанами или, в худшем случае, с городской стражей. Спокойные, уверенные лица, отличное снаряжение… Не-ет, это был кто-то очень значительный. Один жеребец под главным всадником, кстати, о, диво – полукровкой! – стоил примерно столько же, сколько весь Найнпорт со всеми пригородами. Вепрь о таком коне и мечтать не мечтал, и видел-то впервые. Олджернон, но даже круче, чем белоснежный Туман Хозяина.

– А эти дети? – Спросил всадник. В глазах его горел знакомый Вепрю огонек. Этот всадник без драки не уедет, Вепрь чуял это всей кожей.

– Мы их честно купили. – Сказал, тем не менее, спокойно, отчаянно обдумывая каждое свое слово и каждую возможность. Врассыпную. – Пришла мысль. – Единственный шанс – в рассыпную. Главное, чтобы этот, на вороном, за ним не погнался – от этого жеребца не уйти, да и от всадника его – тоже.

– В Элодисе запрещено покупать и продавать детей. – Полукровка паскудно ухмыльнулся. Играет, куражится. Он уже все решил, на морде написано, и не что-то, а смертный приговор.

– Запрещено?! – Засмеялся Вепрь. – Эй, ты где был последние двести лет, вашество? – Его подельники, в отличие от него, ничего еще не понимающие и уверенные в себе, загоготали.

– У меня здесь запрещенная работорговля, – спокойно, даже ласково произнес полукровка, – насилие над малолетками, содомия, глумление и что еще, Марчелло? – Он глянул на всадника с пикой.

– Дерзость в отношении особы королевской крови, патрон.– Ответил тот.

– Королевской?! – Похолодел Вепрь.

– Слышь, ты! – Неожиданно вылез вперед один из его подельников, Хват. – Здесь главный – наш Хозяин, и если ты…

– Заткнись! – Вызверился на него Вепрь. – Нет у нас никакого Хозяина! Мы сами по себе, и…

– Бродяги, значит! – Перебил хозяин вороного жеребца. – То есть, к общей куче преступлений у нас добавилось бродяжничество… Красота-то какая. – Он перебрал повод, готовясь. – Сами сдадитесь, или как? К примеру, вон там – лес. Только обещаю: фору не дам и догонять – стану.

Чего у Дикой Охоты было не отнять – так это отваги и спеси. Врассыпную не получилось – нападающие это учли и пресекли в первые же мгновения. Тогда Дикая Охота не только приняла бой, но и сражалась, как бешеная… Только тщетно. Они не смоги не только убить, но даже серьёзно ранить хоть одного из напавших, а вот напавшие в первые же секунды боя проредили их ряды, уменьшив десятку до четвёрки. И только когда Гарет крикнул, что ему нужны живые, резня прекратилась, и начались азартные гонки по поляне. Гарет, верно угадав в Вепре главаря, схватился с ним и не сразу, но сумел оглушить рукоятью меча. От его удара, в который Гарет вложил слишком много души, Вепрь рухнул кулём, глаза закатились так, что видны стали одни белки. Гарет позвал Марчелло, который осматривал освобождённых детей, успокаивая их и обещая, что их сейчас же увезут домой. Тот подошёл, согнулся над распростёртым на земле Вепрем, оттянул веко:

– Жив, патрон. Сотрясение мозга. В тенёк его, и скоро придёт в себя, хотя чувствовать себя он будет скверно.

– И всё же лучше, чем Анжелика. – Зло сплюнул Гарет. – К сожалению.

– Ты, чельфяк! – Глянул на Гарета снизу вверх один из кватронцев, которые сидели на земле, связанные попарно спина к спине, все тот же Хват. – Ты хоть пони…

– Как ты говоришь с Хлорингом, свинья! – Армигер Гарета, Роберт Лесли, ударил его по лицу так, что дёрнулась голова. – Перед тобой особа королевской крови!

– А кровь у всех, – кватронец попытался вытереть кровь из носа о плечо, – красная. Ваша королевская кровавость, поди, не знает, что его титул на этой земле – взять и обосра… – Получил ещё один удар и захлебнулся кровью, нагнул голову вниз, чтобы она свободно лилась на землю, потеряв всякое желание разговаривать. Гарет спешился, подошёл к ним, встал, заслонив солнце и похлопывая себя по бедру хлыстом:

– И кому же вы такому служите, – спросил напряжённо, – что так в себе уверены?

Кватронцы переглянулись, но промолчали, опустив глаза в землю. В этот момент зашевелился Вепрь, с глухим стоном приподнял голову, держа её немного боком. Взглянул на своих связанных товарищей, на светлоусого кнехта, который ловко рубил головы мёртвым, скидывая затем эти головы в большой мешок, и его вырвало. Гарет подошёл, скривился, взглянув на него, повернулся к Марчелло:

– Окати его водой, стоять рядом невозможно.

От воды Вепрю стало немного легче, хотя та сторона головы и даже плечо, по которым пришёлся удар Гарета, онемели и болели тупо, но сильно.

– Кому ты служишь? – Спросил Гарет.

– Никому. – Прохрипел Вепрь. – Собрал ватагу, развлекаюсь. А ты кто?

– Тот, кто посадит тебя на кол. – Ответил Гарет. – На котором ты будешь подыхать, учитывая твою живучесть, не меньше недели.

– Судить нас должен местный хозяин, барон Драйвер, а не пришлый…– Получив удар, едва не отправивший его обратно в беспамятство, Вепрь услышал от кого-то рядом:

– Перед тобой сиятельный граф Гранствиллский и Ашфилдский, сын его высочества Гарольда Элодисского, Гарет Агловаль Хлоринг! – И зажмурился, стиснув зубы. Он знал, кто такие Хлоринги, и понимал куда лучше, чем его подельники, что это всё, конец. Даже Драйвер от Хлоринга их не спасёт… Ему почему-то вспомнилась недавняя девчонка на рынке, обречённость и ужас в её глазах, и детское: «Мамочка…». Сейчас он вдруг почувствовал то же самое.

Глава четвёртая: Гэбриэл

Всё самое страшное, что видел Гэбриэл в жизни и что, со свойственным ему терпеливым мужеством, заставил себя похоронить в тайниках души, в бреду, освободившись, вернулось и терзало его. Он был привязан к кольцам в стене, а у него на глазах били и насиловали Кая, его друга… Дрожала и рыдала первая избитая и изнасилованная им девочка, её круглые светло-карие глаза с недоумением и ужасом заглядывали ему в лицо. Сет с выколотыми глазами, из которых по щекам текла кровь, с красным ободранным черепом, хрипел, и изо рта его лезла кровавая пена, а из разреза на животе выпирали сизые окровавленные внутренности, сильнее, сильнее, и с тошнотворным шлепком падали в лужу крови на полу… Козёл насиловал то Лизу, то эльфийку Ол Донна, и Гэбриэл бился и кричал; а Аякс уже тащил за волосы визжащую Алису, швырял её на алтарь и хватал своими лапищами её хрупкие бёдра. Гэбриэла кто-то звал, пытался помочь, но он был во власти кошмаров, боли и ужаса. Жизнь трепетала в нём, как свеча на ветру, готовая угаснуть от любого неосторожного прикосновения, и если бы не самоотверженность Моисея, он не выжил бы. Так прошло почти три недели; наконец, вечером, при помощи Ганса, Моисей в очередной раз разрезал повязку на бедре Гэбриэла и увидел вздувшийся чёрный бугор, неприятно лоснящийся при свете свечи. Вскрыл его, и оттуда хлынул такой зловонный гной, что даже привычного Моисея чуть не вырвало. Тряпки летели в огонь одна за другой, а гной шёл и шёл, сначала зеленоватый, густой, потом розоватый, почти прозрачный, но ещё более зловонный. Когда он иссяк, Гэбриэл ещё целую вечность колебался между жизнью и смертью – боль ушла вместе с гноем, но он был так слаб и так измучен, что ему всё ещё было плохо. Он часто и мелко дышал, напрягшись, и Моисей молился, сжимая его руку… На рассвете, когда запела первая птичка, Гэбриэл глубоко вздохнул, расслабился, и спокойно задышал, погрузившись в спасительный сон. Прослезившись, Моисей произнёс благодарственную молитву, и вместе с Тильдой и Гансом, бодрствующими сегодня вместе с ним, они поменяли провонявший тюфяк, постель и повязки, открыли окна, развесили везде пучки ароматных трав и убрались в комнате. Гэбриэл спал.

Он потратил столько сил на борьбу со смертью, что их не осталось больше ни на что. Три дня он лежал тихий, похудевший, осунувшийся, безразличный ко всему. Ни одной мысли в голове, ни одного желания; его не интересовало, ни где он, ни что с ним, ни даже – кто он. Лёжа по большей части с закрытыми глазами, он чуть слышно отвечал «да» или «нет» на вопросы о том, хочет ли он пить, или о естественной надобности, безропотно позволял ухаживать за собой, глотал то, что лили ему в рот, и хотел только одного: покоя. Его истерзанные болью душа и тело жаждали неподвижности и покоя, и больше ничего. Понимая это, Моисей, Тильда и Ганс вели себя тихо-тихо, оберегая его покой. Тильда затемнила окна, Ганс сложил для неё во дворе временный очаг, чтобы она готовила, не тревожа больного; в башне они ходили на цыпочках и говорили в полголоса. Даже раны его Моисей старался пока не трогать, не тревожить выздоравливающего понапрасну, надеясь, что долго это не продлится… И на четвёртый день Гэбриэл наконец-то окончательно очнулся.

Он проснулся на рассвете, в полном сознании, только очень слабым. Настолько слабым, что не в силах был даже повернуть голову. Всё тело онемело, правая рука была чем-то обмотана и лежала тяжело и неподвижно, но не болела… Ничто не болело. Оставался только фантом боли, память о ней – тело помнило и боялось движения, боялось разбудить эту жуткую боль. Может, та только притаилась на время?.. Гэбриэл полежал с закрытыми глазами, чувствуя, что происходит что-то странное, что-то неправильное. Незнакомые звуки и запахи насторожили его. Пели птицы… Бормотали куры. Позвякивал колокольчик. Гэбриэл открыл глаза. Над ним с потолочной балки свисали пучки травы с мелкими жёлтыми цветами; плясала золотая пыль; пролетела муха.

«Это не Сады». – Понял он. – «Я не в Садах. Где я?».

Помнил он только, как ушёл от Алисы, которая спрашивала: «Ты так и уйдёшь? Не поцелуешь?». Смутно вспоминалось что-то… Мост, лошадь… Собаки! Вспомнив, как эти твари вцепились ему в руку и бедро, он застонал и скрипнул зубами, и тут же над ним склонился бородатый старик с печальными чёрными еврейскими глазами. Сказал с облегчением:

– Ну, уже таки здравствуйте, молодой человек!

Гэбриэл несколько секунд смотрел на него, не понимая, как тот здесь очутился, потом прошелестел чуть слышно, не узнав своего голоса:

– Кто вы?

Старик взял его здоровую руку в свои:

– Я Моисей Левин. – Он говорил со странным акцентом, забавным, но приятным. – Три недели, как я нашёл тебя под скалой, у ручья, всего израненного, и три недели, как ты лежишь тут, между жизнью и смертью.

Гэбриэл прикрыл уставшие смотреть глаза, с трудом сглотнул сухим горлом:

– Так… долго?

– Уже таки да, мой мальчик. И скажу тебе прямо, за то, что ты не очнёшься никогда, я готов был сказать больше, чем за наоборот!

Гэбриэл с усилием взглянул на него:

– Вы знаете, кто я?

– Я знаю, откуда ты. – Моисей погладил его руку. – Но тебе не стоит за это переживать! Здесь тебе ничто не угрожает. Тебя ищут по всей округе, в основном, по дорогам, но сюда так никто и не заглянул. Я связывался со своими соотечественниками, они говорят, что сначала искали тебя одного, а после возвращения барона в замок стали искать и девушку…

– Значит, она спаслась! – Вздрогнул Гэбриэл, сжав руку Моисея. – Слава… – Это усилие оказалось для него чрезмерным, в глаза брызнуло рябью, в ушах зазвенело, и он «поплыл», чувствуя, как его уносит куда-то, прямо вместе с постелью. Моисей накапал ему снадобье в сыворотку, дал выпить, заботливо придержав голову, и долго гладил его руку, приговаривая что-то успокаивающее. Гэбриэл хотел спрашивать ещё, но слабость победила, и он отдался ей, позволив унести в спасительное забытьё, а потом и в сон.

И опять ему ничего не снилось, он просто провалился в черноту. Проснулся после обеда, уже почти здоровым, только всё ещё очень слабым и очень, очень голодным. На этот раз вместо старика с ним была женщина, эмоционально обрадованная его пробуждением:

– Проснулся! Мальчик ты мой! Слава Пресвятой Деве и святому Януарию!

– А где старик? – Спросил Гэбриэл. Голос его всё ещё был слабым, но уже не казался чуть слышным шелестом.

– Мойше? Он спит, я его сменила. А как славно, что ты ожил! Такой тихий лежал, словно сил совсем не осталось! Но чего удивляться – три недели одной ногой в могиле простоял, бедняжка! Бледный, худой, помилуй тебя Дева Мария! Вот, выпей говяжьего бульону, крепкий, свеженький, с укропом – только что взошёл укроп, с грядки! А за телятиной я Ганса в Крыж гоняла, принёс уж такой хороший кусок, я его тебе завтра в бульон покрошу. – Она говорила немножко странно, на слух Гэбриэла, никогда не слышавшего немецкого акцента – вообще никакого акцента. Но бульон с укропом, который Тильда дала ему, заботливо поддержав его голову, Гэбриэлу показался невероятно вкусным.

– Мало, а? – Сияя, спросила Тильда. – Это на первый раз, тебе нельзя сразу много, ты же столько не ел ничего, только пил. Я тебе к вечеру куриную грудку приготовлю, и бульону ещё сварю, хочешь бульону?

– Да. – Ответил смущённо Гэбриэл. Она улыбнулась и прослезилась:

– Ты такой большой мальчик, кушать тебе надо много! – Прижала к животу пустую чашку, созерцая его с гордостью и умилением. – Надо же, такой красивый мальчик, отрада для материнского сердца! Будь ты моим сыном, как бы я тобой гордилась! Мы прозвали тебя Самсоном, ты большой такой, а как на самом деле тебя зовут?

– Гэбриэл.

– Какое красивое имя! И тебе идёт.

– А вы кто?

– Я Тильда. Экономка у старого сумасброда Мойше, который подобрал тебя в лесу и выходил тебя.

– А Моисей?

– Ох, так Мойше – это и есть Моисей! Он аптекарь и доктор, и хороший доктор, за его тинктурами люди из самого Элиота приезжают, и он сам мог бы в столицу перебраться, и жить в своё удовольствие, но не хочет – нравится ему здесь, видите ли. Хотя что я говорю – мне тоже здесь нравится, здесь тихо, хорошо, никто не докучает… И как бы мы тебя приютили, если бы не могли тебя укрыть? Ведь тебя искали по всей округе.

Гэбриэл переменился в лице, и она поспешила его успокоить:

– Ты не волнуйся, сюда они так и не добрались! А теперь и не доберутся, они теперь здесь уже не ищут. Всё будет хорошо, Гэбриэл, всё будет хорошо!

Ему было так странно, но очень… хорошо. Забота, так явно проявленная, была ему непривычна, но так приятна! Когда Тильда помогала ему пить, он на миг ощутил что-то… Словно бы давно забытое, но очень, очень приятное. Ему даже хотелось, чтобы она сделала это снова.

– Вот увидишь, – заверила его Тильда, – теперь всё наладится. – Ласково погладила его по голове. – Может, хочешь чего?

– Есть. – Признался Гэбриэл. – Очень.

– Ну… Вот тебе ещё бульону! – решилась Тильда. – И подожди немного, пока Мойше разрешит тебе курицы дать. А уж как ты совсем поправишься, каких я пирогов тебе напеку! Тебе, поди, вкусненького-то поесть не доводилось? Я тебя побалую, вот увидишь. – Тильда обожала кормить и заботиться, животные в её доме были сытые сверх всякой меры, Ганс и Моисей привыкли к хорошей и обильной еде и уже воспринимали её, как само собой разумеющееся. Когда-то Тильда выхаживала и откармливала Ганса, теперь появился новый объект, и она чувствовала приятное воодушевление, предвкушая, как будет опекать и баловать Гэбриэла.

– Ты что любишь? – Спросила с надеждой, и Гэбриэл не подвёл: признался смущённо:

– Вишню. Я десять лет её не ел…

Вишни-то у Тильды и не было. Но, наверное, если бы была, она бы расстроилась! Ибо теперь у неё была возможность хлопотать, погнать Ганса на ночь глядя в деревню Блуд за вишнёвым вареньем, переживать, а вдруг там вишни не найдётся…

Гэбриэл тем временем лежал и смотрел в потолок. Вроде бы ничего особенного в потолке этом, деревянном, со щелями и сучками, с поперечными толстыми потемневшими балками и пучками трав, не было, но он настолько не походил ни на что, виденное Гэбриэлом изо дня в день в Садах Мечты, что для него это было дивное и желанное зрелище. Своей обыденностью потолок утверждал в его сердце и уме мысль: он бежал, Сады Мечты – в прошлом, он свободен!

Но три недели… три недели!

Иво, Алиса – что с ними? Добрались ли они до Гранствилла, ждут ли его? Алиса! – Гэбриэл застонал, закрыв глаза. «Ты так и уйдёшь? – звучал в ушах её жалобный голосок. – Не поцелуешь?» – видел измученное личико с синяками и кровоподтёками, с распухшими губами… Как он мог так уйти от неё?! Как мог так поступить с нею, когда она пережила такое?!

– Алиса! – Прошептал, зажмурясь. – Солнышко, где ты?..

Он говорил совсем тихо, но его услышали – Тильда тут же склонилась над ним, спросила участливо:

– Больно?

– Нет. – Ему действительно, не было больно. – Гранствилл… далеко?

– Ой, далеко. Два дня до Грачовника, потом три дня до Блумсберри, и ещё дня два до Гранствилла. Напрямую-то, пожалуй, дня два бы хватило, но эльфы Элодис через свою землю не пускают. А кто у тебя в Гранствилле?

– Что это за город?

– Столица герцогства Элодисского. Я там не была; но говорят, город богатый, чистый. Герцогиня была эльфа Ол Донна, потому и эльфы там живут, целый квартал. Говорят, очень красивый, с цветниками, с озером, и всё такое ухоженное, а дома и вовсе прелесть. – Её чуть заметный немецкий акцент придавал её речи степенность, очень успокаивающе действующую на Гэбриэла. – Его высочество очень болен, парализован наполовину, бедняга, а сын его совсем молодой, и полукровка к тому же. Но я слышала, что люди его уважают. Послы герцога сейчас в Европе, подыскивают для молодого Хлоринга невесту королевских кровей. Но что это я тебе голову засоряю ерундой всякой? У тебя кто-то есть в Гранствилле?

– Мне сказали, что тамошний герцог и Хозяин – враги. – Тихо ответил Гэбриэл. – Значит, там безопасно.

– Да, отношения между ними плохие. – Покивала головой Тильда. – Даже мы это слышали, а уж на что мы мало слышим таких сплетен. Вроде бы Хлоринги отняли у нашего барона земли и замки. И даже – что будто бы невесту, эльфу, его высочество тоже у барона увёл. Но это всё разговоры, мальчик мой, и не наше это дело.

Заскрипели ступени – по винтовой деревянной лестнице спустился Моисей, и последовал осмотр ран Гэбриэла. Все, кроме ран от собачьих зубов, уже затянулись, и Моисей просто протёр их какой-то тёмной жидкостью с резким запахом. Гэбриэл случайно глянул на своё бедро, и его замутило: рана выглядела страшно. Жизни она уже не угрожала, но лечения требовала, и Моисей тщательно обработал её. Гэбриэл вспомнил, как ломалась рука, как страшная боль сотрясла всё его существо, и тихо застонал, не от боли, от ещё не пережитого и не избытого страха. Моисей поднял его руку, зафиксированную в лубке, велел пошевелить пальцами, и остался доволен:

– Срослось хорошо. Перелом был сложный, и рана опасная. Чудо просто, молодой человек, что эта рана не загноилась! Я прямо-таки поражаюсь вашей живучести и везучести. Ни одна важная артерия и вена не задета, не то ты умер бы уже там, у ручья, и ничто бы тебя не спасло, даже чудо. Но всё равно, почти каждая из твоих ран по отдельности могла бы убить обычного человека, а ты выжил с ними со всеми. Я прямо-таки поражаюсь тебе! Страшно подумать о боли, которую ты терпел всё это время.

– Я привык. – Тихо сказал Гэбриэл.

– Я уже таки заметил. – Моисей, посмотрев рану и обработав её, вновь запеленал руку Гэбриэла, велел не шевелить ею и даже не поднимать её. – Твоё тело – это повесть о боли и мужестве поистине удивительных. Значит, правда это – что в Замке есть подземелья, где истязают полукровок?

– Это не подземелья. – Сказал Гэбриэл. – Это башня.

– Целая башня. – Покачал головой Моисей. – И много вас там?

– Много. – Гэбриэл закрыл глаза, почувствовав вдруг впервые ту тихую и горькую боль, которой суждено было мучить его ещё долгое время. – Много.

– Что за мир. – После долгой паузы, склонив голову, сказал Моисей, и в голосе его была такая искренняя скорбь, что Гэбриэл почувствовал благодарность. – Что за гнусный, жестокий, кровавый мир. Порой поражает меня долготерпение Господа, прощающего этому миру грехи и преступления его. – Он взял руку Гэбриэла в свои, погладил. Руки у него были сухие, прохладные, и очень знакомые – Гэбриэл понял, что чувствовал их и раньше, пока не пришёл в себя, очень часто.

– Как ты сбежать-то смог? – Спросила Тильда, глаза которой увлажнились от жалости. – Бедный ты мой мальчик!

– А я не смог. – Ответил Гэбриэл через ком в горле. – Просто так получилось… Что с обрыва упал, и не сдох. Я хотел их… отвлечь.

– Чтобы девочка твоя сбежала? – Тихо спросил Моисей. – Ты всё время в бреду её звал, Алиса.

– Вы что-нибудь знаете? – Напрягся Гэбриэл, дыхание участилось, щёки покраснели. – Вы хоть что-нибудь слышали о ней?!

– Мы слышали, – сказала Тильда, – когда ходили в Блуд, за припасами, что барон ищет двух полукровок, вроде бы они что-то украли у него и сбежали.

– Украли?.. – Изумился Гэбриэл, и Моисей похлопал его по руке:

– Это для правдоподобия. Не скажет же он правды. Про тебя говорят, что ты убийца и сумасшедший, что ты опасен, и тебя надо убить на месте, даже не пытаясь взять живым.

– Значит, они сбежали … – Гэбриэл зажмурился, кровь шумела в голове. – Но что с ними теперь, что с ними?! – Он говорил быстро, лихорадочно блестя глазами, обрывая фразы и делая долгие паузы. – Мы ведь не знаем ничего, мы там замурованы были, неба… Не видели! Я не знаю, что говорить, куда идти, как к людям подходить…

– Так вы там, бедняжки, с самого детства!!! – Ахнула Тильда, слёзы потекли по щекам. – Матерь Божья! Да как же это… Детей мучить!

– И убивать. – Гэбриэл скривился. – Там есть такие, кто именно малолеток любит резать и жечь живьём…

– И куда королева только смотрит! – Возмущённо воскликнула Тильда. – Вот узнают люди, как в Силезии узнали про графиню, которая ванны из крови девственниц принимала, сожгут его вместе с замком, и того будет мало изуверу!!!

– Не узнают. – Сказал Гэбриэл. – Мы когда вышли… Я понял, что там ход тайный, в старом очаге, а снаружи будто и нет ничего. Никто ничего не найдёт. Мы там заживо… похоронены.

– Но ты можешь герцогу всё рассказать! Живой свидетель! Доберёшься до Гранствилла, и иди к принцу!

– Тильда… – Попытался остановить её Моисей, но та была охвачена праведным гневом:

– Что Тильда?! Мойше, это же страшное, чудовищное злодейство, и одного замученного ребёнка бы хватило, а там их много! Как спать-то после этого, зная такое?! Это герцогство Элодисское, и принц обязан что-то сделать!

– Принц болен, а сын его молодой совсем…

– Как бы не так! Молодой! Да ему уже двадцать три года, в Силезии у таких мужчин уже дети взрослые! А этот, надо же, по пирушкам, да на турнирах копья ломает, а герцогство само по себе! Только и слышно, молодой Хлоринг баронессу соблазнил, да графиню увёз, да с мужем другой баронессы подрался… Что, это нормально?! А у него под боком детей убивают! Да я сама к нему поеду!

– Тильда, всё так. – Вздохнул Моисей. – И сказать его высочеству надо. И барону он нашего Гэбриэла не выдаст, это я уверен. Но что получится что-то… Сомневаюсь я. Здесь столько беззакония творится, сама знаешь. Дикие охоты только чего стоят. И принц молчит, словно не видит.

Тильда гневно высказалась насчёт безразличия, грехов и прочего, утирая слёзы – она была женщина добрая и справедливая, и очень переживала, если творилось беззаконие. Её богатое воображение рисовало ей картины загубленных детских жизней и мучений, и слёзы весь остаток дня то и дело начинали бежать по щекам, капая в тесто для пирогов и на рукоделие – она шила рубашку для Гэбриэла. Встанет, а кроме штанов ничего нет…

– А я думал, – сказал Гэбриэл, когда Тильда ушла, – что все знают, и всем плевать. Что все люди такие.

– Большинство людей такие, – сказал Моисей, – какие все. Такие, как принято. Все верят в Христа, и я верю. Так надо. Все считают, что красть грешно, и я считаю. Но все будут красть, и я тоже буду. Таково большинство. Да, сейчас то, что происходит там, грешно, и если об этом станет известно, и появится доказательство, то барону придётся туго.

– Значит, мне есть смысл пойти в Гранствилл, к принцу?

– Я не знаю, мальчик. Наверное, есть. Но тебе самому придётся нелегко. Это позор, это разговоры о тебе…

– Мне плевать. – Сказал Гэбриэл. – Вы не знаете, что там делается. Что там делают с девочками, что с ними делают! Они по полгода только живут, больше не выдерживают… Мы ещё держимся, с нами не так… А они… Меня продали Аяксу, а он такое делает… По много дней! Мы же живучие. Мы не болеем срамными болезнями, выживаем после побоев, и переломы у нас быстро срастаются… Вы не знаете, сколько у меня раз рёбра ломались, и вот здесь, – он коснулся здоровой рукой ключицы, – и нога сломана была… А пальцы – и вовсе, раз десять, наверное. Аякс мне их ломал, по одному… После того, как ногти сорвал.

Моисей прикрыл глаза рукой, другой похлопал по руке Гэбриэла, и тот замолк, поняв, что старику больно его слышать. Удивился, но и почувствовал вновь благодарность. У самого слёзы навернулись на глаза, от благодарности и слабости. Разговоры утомили его, но прекращать их он не хотел. Отношение этих людей было удивительным и странным, но Гэбриэл был наивен достаточно для того, чтобы принять их сразу, сразу поверить и открыться. Он от природы был таким: открытым и щедрым на привязанность и доверие. И сильным и стойким, раз Сады Мечты так и не сломали в нём это, не уничтожили его душу, не озлобили его.

– Права Тильда. – Горестно вздохнул Моисей. – Как спать, зная, что происходит здесь, под боком? Но что мы можем сделать?! Здесь все боятся барона страшно. В деревне, что была здесь поблизости, какая-то женщина пожалела девочку, которую выбрали для дикой охоты, и всю деревню сожгли за это… Загнали в церковь и сожгли живьём, и взрослых, и детей. Нас тогда здесь не было, слава Богу.

– Что такое дикая охота?

– Это когда девочек и мальчиков гонят по лесу, как зверей, на конях, с собаками, и с чудовищами этими… Каргами. А когда настигают… Ты лучше меня понимаешь, что с ними делают.

– И вы не побоялись меня подобрать? – Глаза Гэбриэла заблестели. – Почему?.. Меня же ищут.

– Я знаю. – Вздохнул Моисей. – И боялся всё это время, и теперь боюсь.

– И всё равно сделали? – Гэбриэл внимательно взглянул в печальные чёрные глаза. – Я же вам никто. Я вообще никто.

– Я родился в Испании, в Толедо. – Помолчав, сказал Моисей. У него тоже был акцент, но другой, не такой, как у Тильды, и сильнее, хоть он и не коверкал слов.– Дай мне свои уши, мальчик, я расскажу тебе длинную историю… Христиане этой страны уничтожили всю мою семью во время морового поветрия. Эпидемия началась из-за жары, грязи и обилия крыс… Людям следовало бы мыться, или хотя бы мыть руки почаще, уничтожить крыс, держать больных отдельно от здоровых, избегая людских скопищ, а они бросились в свои храмы, заражая друг друга. Они даже не сжигали умерших! Но быстро нашли виновных. Оказывается, эпидемию вызвали евреи: отравляли колодцы и вызвали мор. Толпы христиан врывались в дома евреев, грабили, насиловали и убивали несколько дней подряд. Тем христианам, кто смел пожалеть еврея, хоть бы и младенца, приходилось разделить нашу участь… И всё же нашлась женщина-христианка, которая спрятала мою старшую сестру Сару и меня, младенца. Я не видел её, я только знаю, что её звали Мария, и я молюсь о ней каждый день так же, как молюсь обо всей своей родне, и так же молятся и дети Сары, если они ещё живы. Страшно, мальчик, сделать что-то против всех, для этого нужна живая душа, горячее сердце и немалое мужество. Та женщина отлично знала, что будет, если нас найдут у неё, или узнают соседи после, и всё же она укрыла нас, и помогла потом добраться до безопасного места, где о нас позаботились другие евреи, переправив в Силезию, к нашей родне. В Силезии я вырос, взял в жёны прекрасную еврейскую девушку, у нас было четверо детей. И тут случилась сильная засуха. Священники-христиане сказали: это из-за евреев. Евреи выпускали кровь из христианских младенцев, бесчестили облатки, отравляли и засыпали колодцы, и наслали на Силезию гнев Божий… На самом же деле, мальчик, дело было в том, что епископ и прочие князья церкви взяли в долг у евреев огромные деньги на какую-то свою войну, и отдавать не хотели… Не хотели. За их долги были страшно, жестоко убиты многие евреи. Моя жена, мои мальчики, мои дочки. И хотя младшей было всего десять лет, её, как и старшую, изнасиловали перед тем, как убить. Я же, получив удар по голове, лежал без чувств… Раны головы всегда очень сильно кровоточат, меня сочли мёртвым и не добили… А лучше бы добили. Никогда мне не забыть, как я очнулся, среди трупов своей семьи, в разгромленном доме, как оплакивал их… рассудок мой помутился, я бежал наружу, чтобы найти смерть, но наткнулся на Тильду, тоже раненую, и забота о ней вернула мне рассудок и жизнь. Мы спасли друг друга, бежали из Силезии, а потом добрались и сюда. Здесь к евреям относятся терпимо, здесь ещё нет инквизиции, и Рим здесь не имеет достаточно силы и влияния. Пока… Но память о тех погромах во мне жива по сей день. Долгое время я жил, словно в бреду, и мысли о мире, Боге, людях мучили меня день и ночь. Что сделали мои дети, чтобы их так убить? Что сделал сын Тильды, что сделала она сама? Чем провинилась моя жена, моя бедная Ребекка? Я всё потерял, всё было у меня отнято. Я мог бы поступить подобно многим другим евреям, пережившим то же, что и я: поселиться в столице этого Острова, воспользоваться помощью других евреев и копить золото и власть ради того, чтобы упрочить положение своего народа и использовать для этого христиан, которые никогда не жалели нас. Почему нет? Милосердие, добро, справедливость – где они были, когда убивали мою семью? Где они были, спрашиваю я вас?

– И? – Тихо спросил Гэбриэл, слушавший с напряжённым вниманием. Многие слова Моисея ему были непонятны, он не знал ни про Толедо, ни про Испанию, ни про инквизицию… Многого не знал, но суть понимал; он понял, что чувствовал Моисей, очнувшись в разрушенном доме, так, как не понял бы тот, кто не пережил столько, сколько Гэбриэл, и в сердце его была боль уже за этого старика.

– Они здесь: – Моисей положил руку на сердце. – Здесь, в этой груди, и больше нигде. Негде больше их найти. Чужая душа – потёмки, добро может обернуться корыстью, помощь – предательством, любовь – игрой, милосердие – лицемерием. Истинно только то, что в моём сердце, только за это добро я могу сказать: да, оно существует. Только за любовь в своём сердце я могу сказать: да, она есть! А если искать их вне своего сердца, рискуешь разувериться во всём и во всех, стать жалким существом, с виду богатым и могущественным, на деле же – одиноким, озлобленным, пустым и холодным, как голем. Нет ничего в мире печальнее, страшнее и холоднее, чем пустое сердце, мальчик мой. Оно выпивает соки из живых сердец и не может наполниться, оно страдает, и уничтожает жизнь вокруг себя, даже не замечая этого. Разве понимает сердце, неспособное любить, что губит чью-то любовь?

– Я знаю, что такое любовь. – Прошептал Гэбриэл. – Я люблю мою Алису… Я так её люблю, что смог вырвать её оттуда… Я не раз пытался сбежать один, но так и не смог… А её – смог вытащить… Если бы только знать, если бы только знать, что не зря, если бы только я мог знать! Я думаю, что её могли поймать и вернуть, и её, такую нежную, такую… хрупкую, сейчас мучают… Аякс… – Он устал, его слова вновь стали походить на бред. – У меня сердце разрывается, я не могу… Не могу это вынести!

– Успокойся, мальчик. – Моисей сжал его руку. – Я напишу письмо Райя, это мой соотечественник, в Блумсберри, его семья держит банки по всему Острову, в Гранствилле, Элиоте, Блэкбурге… Мы многое знаем; мы, евреи, отлично понимаем, что кто владеет информацией, владеет миром. Твоя девочка не могла выйти из замка и исчезнуть бесследно; кто-то где-то видел её, и если это так, мы это узнаем. Даже в замке барона есть уши и глаза. Через несколько дней мы будем знать всё. Наберись терпения, его ведь тебе не занимать!

– А я когда смогу встать? – С трудом борясь с головокружением, спросил Гэбриэл. Моисей налил ему пить, помог приподнять голову.

– Думаю, скоро. Ты сильный мальчик. Вот так. Ты устал; слишком много разговоров, много волнений после такой болезни. Отдыхай.

– Я хочу… – Гэбриэл попытался повернуть голову к окну, – хочу… небо увидеть. Я не видел его десять лет. И когда убегал, так и не увидел путём. – Голос его упал до шёпота.

– Ганс! – Громко позвал Моисей. Вдвоём они чуть развернули ложе Гэбриэла и приподняли его, устроив полусидя, чтобы он мог без помех смотреть в окно; Ганс раскрыл створки, чтобы мутное стекло не мешало видеть. И Гэбриэл увидел двор – обычный деревенский двор, затенённый огромным клёном. Невысокая оградка отделяла его от сада, окутанного бело-розовым жужжащим сиянием; на кольях оградки сушились горшки, на длинной лавке стояли вёдра и кадушка для воды с ковшом на крышке; на столике стояли накрытые ситцем горшки и ведро. Ветви клёна наполняли двор игрой теней и солнца. Всё было обыденным, простым и уютным, но для Гэбриэла это было картинкой в волшебном фонаре, ожившей сказкой. После каменной однотонности Садов Мечты, жестоких барельефов, крови, безжалостного аскетизма во всём – этот деревенский уют, сияние весеннего дня, цветущий сад казались волшебством, сбывшейся мечтой, наполняющей душу счастьем вопреки усталости и тревогам. Губы Гэбриэла вновь задрожали, он прикусил их, пытаясь справиться со слабостью, не смог, и сдался, позволив паре слезинок скатиться на худые щёки. Куры копошились по всему двору, рылись в земле, бродили по лавке, деловито разглядывая и склёвывая что-то, квохтала наседка, прогуливая по двору лёгкие пёстрые комочки, которые так быстро перебирали тонюсенькими лапками, что казалось – их несёт сквозняком. На столе, в пятне света сидел и умывался удивительный зверь: бело-чёрно-рыжий, с эльфийскими жёлтыми глазами, гибким хвостом. Жёлтый петух с пышным хвостом и огромными шпорами на мозолистых лапах вспорхнул на ограду и уставился на Гэбриэла яростным жёлтым глазом. «Я вышел! – По-настоящему осенило Гэбриэла. – Я смог! И кто теперь ничтожество, урод?! Кто ничего не может?!»

И вновь: Алиса… Девочка, солнышко, любимый человечек, где она?! Видит ли всё это, как и он, счастлива ли, или вновь там, вновь в грязи и темноте… Нет. – Понял он. – Нет, это не так. Этого не может быть, это не правильно, это… страшно. Пройти всё, вынести, выжить – и узнать, что зря… Нет! И, словно отвечая на его мысли, большой золотой ястреб с неожиданным шумом опустился на створку открытого наружу окна. Глянул на Гэбриэла, взъерошился. И, как тогда, у ручья, пришла спокойная уверенность: всё хорошо. Всё получилось, всё устроится… Гэбриэл даже не заметил, как усталость и дрёма одолели его.

Снилась ему Алиса. Вся окутанная золотым сиянием, она стояла на каком-то возвышении, ослепительно прекрасная, в какой-то одежде, до того красивой, что Гэбриэл не смог бы найти ни единого слова, чтобы дать хоть какое-то понятие о её красоте, с красиво уложенными и прикрытыми полупрозрачной тканью, которую поддерживал тонкий сверкающий венец, волосами, сверкающими серьгами в ушах, с брошкой в виде букетика анютиных глазок на груди, смотрела на него и улыбалась, чуть испуганно, но и счастливо. Гэбриэл смутно чувствовал, что вокруг очень много людей, и все они, до одного, смотрят на него, как и Алиса, и чего-то ждут… Ему было хорошо и страшно, и он шёл к Алисе, чувствуя на себе все эти взгляды, но почти не осознавая их… Для него существовала на всём свете только она, только её глаза, сияющие, прекрасные, без тени боли и страха, постоянно омрачающих её дивный взгляд в Садах Мечты. Это ушло. – Сказал он сам себе, так уверенно, что поверил в эти слова от всей души. – Всё будет хорошо. К прошлому возврата нет.

Проснулся, не помня деталей, помня лишь сияние, исходившее от Алисы, и эту уверенность. Тильда хлопотала у стола – они, оказывается, потихоньку принесли стол к его ложу и поставили свои стулья, чтобы поужинать все вместе. Улыбнулась ему торжествующе:

– А мы с Гансом тебе сюрприз приготовили; он, бедняжка, за ним аж в Блуд бегал! Как спалось?

– Хорошо. – Шепнул Гэбриэл. – Мне Алиса снилась.

– Вот и хорошо! – Обрадовалась Тильда, ловко выставляя на стол тарелки и что-то, накрытое чистой салфеткой и распространяющее упоительный запах. На груди Гэбриэла вдруг что-то шевельнулось, и он с изумлением увидел на себе давешнего зверя: белого, гибкого, с чёрными и рыжими яркими пятнами, который проснулся и потянулся, широко зевнул, показав неожиданно большую пасть с белыми клыками. Сел, посмотрел на Гэбриэла янтарными глазами, и стал вылизываться, прихорашиваясь.

– Кто это? – настороженно спросил Гэбриэл. Зубы зверя его впечатлили – маленькие, но острые.

– Это Мика, наша кошка. – Улыбнулся Моисей. – Мика – маленький ночной воин. Каждую ночь она вступает в бой с огромными злобными крысюками, побеждает их, и съедает у побеждённого голову. Без неё наши припасы сжирали бы эти твари. А пока Мика здесь, они даже шуметь не смеют.

– Слышал бы ты, что они устраивали, негодяи, пока её не было! – Вступила Тильда. – Со всей сожжённой деревни крысы к нам перебрались, ходили при свете дня, на нас шипели, со стола еду уносили! А потом пришла Мика, худая, грязная, голодная – я ей молочка налила, она выспалась у очага, и начала! В первый день мы её трофеев пятнадцать штук насчитали, да все огромные, жирные, ужас! И шумели же они! Ей уши все покусали, мордочка была опухшая на один глаз, но Мика, вот уж точно, воин, боролась и раненая. А потом придушила такого здорового крысюка, что мы глазам своим не поверили! И веришь ли, они после этого притихли. Мы их не видим, не слышим. Видать, самого крысиного короля одолела! Теперь в день трёх, от силы пять задавит, и всех без головы под крыльцом бросает. А Ганс их связывает за хвосты и в подполье вешает – чтобы они помнили.

Гэбриэл посмотрел на Мику с уважением. Он ненавидел крыс… Хотя есть ему их приходилось. Хозяин ненавидел кошек, и Гэбриэл никогда их не видел, даже не слышал о них; но эльфы любят кошек, имея с ними некое мистическое родство, и эльфийской частью своей натуры он сразу же признал Мику и полюбил кошек на всю оставшуюся жизнь. Кошка требовательно ткнулась головой в его приподнятую ладонь, предварительно обнюхав, и Гэбриэл погладил её, удивившись нежности и мягкости этого грозного воина. Лапки со спрятаннымибезжалостными когтями игриво поймали его руку, пнули, зубы прихватили, не причинив никакой боли – и Гэбриэл, окончательно покорённый, улыбнулся кошке. Впервые за десять лет лицо его осветилось настоящей улыбкой, ещё скупой, быстро погаснувшей, но уже улыбкой…

– Ты не видел, как она играет! – Радостно сообщила Тильда, очарованная его улыбкой. – Прямо котёнок, весёлая такая!

– Какая удивительная. – Сказал Гэбриэл. – С крысами бьётся, а такая нежная. В Садах Мечты их нет, ни одной. И на ферме, где я рос, не было. Там капканы на крыс ставили. И яд бросали.

– Кошек любят сильные и добрые люди. – Сказал Моисей, садясь к столу, где всё уже было готово. Ганс помог Гэбриэлу сесть повыше, уложил удобно и безопасно сломанную руку, подал блюдо с тушёной куриной грудкой – Тильда сделала её без жира, но с зеленью и сметаной, – положил доску ему на колени и поставил блюдо на неё. Гэбриэл, одинаково хорошо владеющий обеими руками, как большинство эльфов, без труда смог есть, держа ложку в левой руке. Моисей помолился по-своему, Тильда прочла короткую христианскую молитву, и они приступили к еде. Алиса немного пообтесала Гэбриэла, научив не чавкать, не торопиться и не ронять куски еды; и всё равно он подозревал, глядя на них, что далёк от нормы. Такой ужин, спокойный, общий, с разговорами, был ему в новинку. Они ухаживали друг за другом, подавая то, что стояло ближе к подающему, обсуждали день. Молчаливый Ганс ограничивался кивками, улыбками и жестами, но, похоже, его понимали…

– А вот сюрприз! – Тильда, сияя, поставила перед Гэбриэлом тарелку с вишнёвым пирогом, от которого разлился божественный вишнёвый аромат. – Ганс за вишней в Блуд бегал! Еле нашёл! Тут теста почти нет, одна начинка; а ещё я для тебя вишнёвый морс сделала. Угощайся, бедный ты мой мальчик, кушай на здоровье!

У Гэбриэла задрожала рука, он прошептал:

– Спасибо… – Чуть не плача вновь от благодарности. Доброта этих людей лечила и оживляла его душу лучше любого лекарства; он не знал, как сможет отблагодарить их за всё это? У него ничего нет, он никто, да ещё и опасен для них! И как же врал Хэ, когда говорил, что люди ненавидят их, что они в опасности вне Садов Мечты! Ублюдок… Вновь ненависть всколыхнула душу, но тут же и ушла, душа нежилась в тепле и заботе, и не хотела помнить зло.

Снаружи сгустились сумерки; от открытого окна потянуло вечерней прохладой, такой блаженной, такой забытой. Тильда убрала посуду, вытерла стол, поставила на него лампу со свечой внутри, и Моисей выложил на стол огромную книгу. Они вновь сели, и Моисей, открыв книгу почти на середине, начал читать историю о прекрасной Бьянке Кастильской и Гийоме Бургундском. Как Гийом, охотясь на волшебного вепря, заехал в дикие места, был ранен, с трудом добрался до озера и упал на его берегу, истекая кровью, а прекрасная Бьянка в этот самый день приехала на озеро со своими слугами и служанками, и нашла раненого. Раненый был в цветах вражеского дома, и слуги советовали убить его, но Бьянку тронули красота и благородство молодого рыцаря, и она перевязала его раны и увезла в свой замок, где ухаживала за ним, пока он не очнулся. Увидев красоту девушки, потрясённый её милосердием, и умом, и умением говорить, Гийом влюбился в неё без памяти, но скоро узнал, что она дочь врага его герцога. Честь и долг вступили в яростную борьбу с любовью… На этом интересном месте Моисей прервался, сказал, что уже темно, и пора спать, особенно Гэбриэлу, который только-только начал выздоравливать.

Гэбриэл словно очнулся после зачарованного сна – так живо он переживал повесть, так погрузился в виртуальный мир, так ярко представлял себе персонажей! Гийом был совсем как он, Гэбриэл, а Бьянка – она похожа была на Алису, такая же прекрасная, такая же умная и образованная… Не удивительно, что Гийом в неё влюбился, уж он-то, Гэбриэл, знал, как это бывает! Моисей пообещал, что завтра после ужина он продолжит чтение, и Гэбриэлу пришлось послушно лечь, после чего его укрыли, Тильда поцеловала его в лоб и погасила огонь. За лестницей, у другого окна, спал Ганс, а Тильда с Моисеем ушли наверх, каждый в свою комнату. Всё стихло. Гэбриэл, возбуждённый услышанным, ещё переживал за Гийома и Бьянку: как-то у них всё обойдётся?! – с этих влюблённых мысли, естественно, перекинулись на Алису… Ей бы рассказ понравился! Это была последняя осознанная мысль – Гэбриэл уснул, ещё успев ощутить, что Мика вновь устраивается у него на груди.

Гарет и его люди некоторое время обсуждали, как доставить пленников в деревню – верхом, или подождать телегу? Была опасность, что кто-то из них сбежит, кватронцы были дерзкими, наглыми и сильными. Марчелло предложил способ, который видел на востоке: жердь с поперечными палками, к которым привязывали руки и шею, попарно, и кнехты принялись за работу. Вепрь жадно рассматривал всё вокруг: молодую траву, пробивающуюся сквозь прошлогодний мусор, пчёл и первых бабочек, нежные крокусы. Ему было дико: его собираются убить, а всё вокруг нисколько не изменилось, было таким обычным, ярким, весенним! Интересно, чувствовали ли то же самое те, кого убивал он?.. Вепрь не жалел о том, что делал, но признавал справедливость происходящего. Только вот менее страшно и тошно от этого не становилось. Смерть на колу была мерзкой, грязной и очень долгой, уж он-то знал. Может, удастся сбежать?.. Но устройство, сооруженное по совету Марчелло, убило в нём всякую надежду.

День, хоть и весенний, выдался солнечным и жарким. Вепрь, ковыляя среди своих подельников, то и дело оказывался на грани беспамятства, так плохо ему было. То и дело его рвало, тяжело, желчью – в желудке больше ничего не было. В деревне Луговой он кисло смотрел на то, как радуется женщина, которой вернули сына, и про себя ненавидел её: это из-за неё и таких, как она, их действия здесь считают такими уж преступными. А что они делают?.. С ними самими в прошлом, между прочим, эти же самые люди поступали ничуть не лучше, даже хуже! С ними, значит, можно, и это никакое не преступление, а с их щенками нельзя?! Это с какого ж хрена?! Те, кто мучил и убивал их, идут себе потом домой, посвистывая, а за этих грязных дайкинских щенков его, Вепря, посадят на кол?!

Чем ближе был Грачовник, тем отчётливее Вепрь понимал, что умирать не хочет. При мысли о коле, разрывающем его внутренности, ему становилось так жутко и тошно, что он шёл на автопилоте, не видя ничего перед собой и то и дело сотрясаясь от пустых спазмов – не было больше даже желчи. Понимал Вепрь и то, что его подельникам так же страшно и тошно, как и ему самому; и что кто-то из них, как только начнётся казнь, обязательно заговорит в надежде на спасение или даже на быструю смерть. Поэтому, как только с ними поравнялся один из конных кнехтов, Вепрь прохрипел:

– Эй, как там вас… с сиятельством говорить хочу.

– Ты, тварь! – Ахнул сзади кто-то из его уже бывших приятелей, но Вепрь не обернулся. Каждый сам за себя и все за Хозяина – так его учили?.. А теперь к чёрту и Хозяина. Теперь Вепрь только сам за себя.

– Чего тебе? – Гарет подъехал, сдерживая горячего вороного жеребца, который переминался и с храпом грыз удила, кося на Вепря огненным глазом.

– Я расскажу всё, что хочешь знать. – Ответил Вепрь. – Я много знаю про Хозяина и Красную Скалу, тебе интересно будет. Если жить оставишь.

– Скажем так. – Подумав, предложил Гарет. – Если я услышу от тебя что-то в самом деле полезное, жизнь я тебе, возможно, оставлю. Но если вся твоя болтовня гроша ломанного не стоит – за готовность отвечать, так и быть, умрёшь быстро. Устраивает?

– Да.

– Мы тоже кое-что знаем! – Возроптали его подельники. – Эй, сука, Вепрь, ты сука, понял?!

– Лучше быть живой сукой, – пробормотал Вепрь, – чем дохлым псом.

Его отвязали и даже дали пить, после чего они с Гаретом отошли на холм, с которого хорошо видны были местный замок, больше похожий на простой добротный каменный дом, Фьяллар и мачты кораблей в порту. Грачовник был последним большим портом перед Июсом, где могли швартоваться большие морские суда вроде «Единорога», и мачты образовали целый лес. Удобная была позиция: видеть их могли все, подслушать – никто.

– Твой хозяин – Драйвер? – Спросил Гарет, постукивая по бедру хлыстом.

– Он самый. – Прохрипел Вепрь, то и дело осторожно двигая шеей: левая половина головы, шея и даже левое плечо болели и тупо ныли, а левое ухо ничего не слышало, в нем что-то глухо шумело и при движении пощёлкивало.

– Сколько вас у него?

– Смотря кого нас. Тех, кто Семьёй называется, три десятка, а стражи – когда как.

– И что вы для него делаете?

– Всё, что прикажет. Долги собираем, запугиваем, убиваем. На кого укажет, к тем приезжаем, громим дом, сараи поджигаем, баб, детей трахаем. Что Хозяин велит, то и делаем.

– Дикая Охота – тоже по его приказу?

– Да. Чтобы шибче боялись и не расслаблялись.

– Откуда он вас берёт? Где он набирает столько полукровок и кватронцев?

– В Садах Мечты, где же ещё?..

– И что это такое: Сады Мечты?

– Сдаётся мне, – одной стороной рта усмехнулся Вепрь, – что кое-что интересное я тебе всё-таки расскажу… – И рухнул без чувств. Гарет от души и очень грязно выругался, повернулся к Марчелло:

– Он вообще-то очнётся? Говорить будет?

– Будет. У него сотрясение мозга, от души вы его приложили, патрон. – Марчелло, который тоже хорошо помнил Анжелику, никакого сочувствия к Вепрю не пытал. – Положим его в прохладное местечко, обольём водой, и он придёт в себя. Ему гораздо лучше, чем бедной бамбине Анжелике, гораздо!

– Я хочу спросить его про брата. – Тихо признался Гарет. – Он может что-то знать… Должен, обязан что-то знать! – Он, сощурившись, посмотрел на остальных пленных. Те, безумно уставшие и от жары, и от страха, и от долгого пути пешком, сидели угрюмые, опустив глаза в землю.

– Что приуныли? – Спросил Гарет, пройдясь перед ними. – Вы бы потешили себя, вспомнили бы, как беззащитных детишек гоняли и глумились над ними, глядишь, полегчало бы! Здорово, наверное, смотреть, как им страшно, как они мучаются, плачут? Я вот теперь тоже… потешусь. – На самом деле Гарету было жутко от того, что он собирается сделать, и он изо всех сил накручивал себя, вспоминал Анжелику, убеждал себя, что он обязан заявить о себе, как о жестоком правителе, и прежде всего это будет его послание Драйверу. Мало помогало. «Тебе герцогством править. – Убеждал он себя. – Придётся и казнить, и пытать даже, привыкай!». Нет, убивал Гарет, не дрогнув, но то в бою, а казнь – это… Палачей воины презирали, для палачей даже название было… нецензурное, и очень пакостное. Если воина сравнивали с палачом, это было оскорбление из тех, что смываются кровью и больше никак.

Как Гарет ни крепился, и всё же его вырвало. Хорошо хоть, он успел как бы невзначай переместиться за угол сарая, у которого происходила казнь! Местный барон, встретивший Хлоринга с выражениями фальшивого восторга, созерцал происходящее со смесью испуга и сомнения, но заступиться или как-то вмешаться не посмел. Хотя Гарет не сомневался: он знает. Знает, и кто это, и откуда. «Как же этот дрищ ухитрился взять здесь такую власть?! – Не переставал поражаться Гарет, имея в виду Драйвера. – Чем он их взял, он же дерьмо полнейшее, отец же рассказывал, а отец ошибаться не мог! Кто стоит за ним, ЧТО стоит за ним?».

Местным жителям, присутствовавшим на казни, было подробнейшим образом рассказано, что такое Дикая Охота, перечислены её преступления, и обещано, что если появится кто-то подобный и возьмётся за то же самое или подобное, его (их) ждёт такой же финал. Вепрь, как и обещал Марчелло, очнулся и тоже смотрел на казнь. Его трясло; вся левая сторона его лица распухла, глаз заплыл и стал красным от лопнувших сосудов, голова болела уже вся. Но хуже всего было ему от того, что происходило на его глазах. Вепрь смотрел, как насаживают на кол его бывших приятелей, как они дёргаются, орут и хрипят, как дёргаются их ноги и глаза вылезают от боли, и его тошнило и то и дело рвало желчью. При этом он дико радовался, что избавил себя от этого, жадно дышал, неимоверно страдал, хотел убраться подальше и больше ничего не видеть, боялся, что Хлоринг передумает и следующим будет он, и от всех этих чувств его била крупная дрожь. Тряслись, казалось, даже внутренности. Казнимых рвало кровью, кто-то из них натужно просил, чтобы его добили, таким голосом, что Вепрю хотелось зажать уши руками, но он был связан и вынужден терпеть. Колья с казнёнными установили вдоль дороги перед воротами в город, там же поставили и пики с головами. Местный писарь написал дощечку с перечислением преступлений казнённых и приговором графа Гранствиллского; вдобавок, к преступникам был приставлен человек из местных, который неграмотным должен был рассказывать всё устно. Одного из его приятелей, Хвата, не казнили с остальными. Его кастрировали – при чём орал он даже громче, чем те, кого посадили на кол, – выкололи глаза и отрубили пальцы на руках. И в таком виде Гарет отправил его в Редстоун, с сообщением о том, что он, граф Гранствиллский, Июсский и Ашфилдский, наконец-то выловил и уничтожил Дикую Охоту, которая принесла столько зла местным жителям, и призывает барона Драйвера порадоваться этому вместе с ним. У себя в каюте Гарет напился вдрызг и проспал – а точнее, впал в кому, – до следующего полудня. Всё это время «Единорог» не трогался с места, капитан ожидал команды графа. Проснулся Гарет злой, с больной головой и в поганейшем настроении, и сорвал его на всех, кто попался под руку – на Марчелло, на капитане и на Роберте. И отправился допрашивать Вепря.

Тот за ночь слегка отдохнул, пришёл в себя и приободрился. Казнь закончилась, а он жив… И то, что всё у него болит немилосердно, если вдуматься, только лишнее напоминание о том, что он жив. Он охотно рассказал Гарету о том, что такое Сады Мечты, где они находятся, что там происходит, откуда попадают туда дети, что там с ними делают – всё. Знал Вепрь и про проход в Редстоун из дома Барр – проложенный через цепь естественных пещер в скале, на которой стоял замок. На вопрос Гарета, не видел ли он в Садах Мечты кого-либо, похожего на него, Вепрь пожал здоровым плечом:

– Не приглядываюсь я к ним… Вроде, Гор на тебя похож, такой же здоровый, но глаза у него вроде другие… Да чёрт его знает! Я же двенадцать лет, как в Семье, в Садах бываю только во время нового Привоза, новых девок помацать. А Гор этот там лет десять, не больше.

Гарет, дрогнув, сломал в пальцах печенье, которое бездумно крутил, слушая Вепря. Мрачно взглянул на него, соображая. Информация о Садах Мечты стала для него шоком; он даже порадовался, что оставил Марчелло снаружи, и тот не слышал ничего. Если брат был там, об этом никто знать не должен, ни одна живая душа! Никто!!! И особенно – отец. А Вепрь… И зачем Гарет пообещал сохранить ему жизнь?.. С другой стороны, отпускать ведь он его не обещал, верно?..

Не прошло и двух дней, как Гэбриэл попытался встать. Силы стремительно возвращались к нему, рана на ноге затягивалась. Доброе отношение и непривычные забота и уход помогали юноше даже сильнее, чем компрессы и лекарства. Если бы не неотвязные мысли об Иво и Алисе, не страх за них, он был бы счастлив. День, когда он смог встать и, хромая, выйти из башни, стал особенным днём, который Гэбриэл запомнил на всю жизнь. Это был день первого майского полнолуния, великий праздник Старших Народов Острова. В этот день всегда стояла великолепная погода, он был полон света, звона и особой, волшебной прелести, которую ощущают даже самые грубые натуры. Ганс помог Гэбриэлу надеть штаны и сапоги, в которых тот бежал из Садов Мечты, почищенные и приведённые в порядок заботливыми руками Тильды, а рубашку, только что сшитую Тильдой и пахнущую свежестью чистого белья и лавандой, Гэбриэл надел сам, переждав головокружение, напавшее после возни с сапогами. Ганс поддержал его, когда Гэбриэл выпрямился, но тот уверенно шагнул к двери, только чуть опершись здоровой рукой о косяк. Дверной проём притягивал его, как магнит. Завешенный колеблемой слабым сквознячком ажурной тканью, он мерцал изумрудно-золотым мерцанием, за ним слышались шелест листвы, птичье пение, куриное бормотание… За ним была жизнь и свобода! Откинув полог, Гэбриэл шагнул на крыльцо.

Мир, ради которого он рисковал жизнью и столько выстрадал, был прекрасен. Прекрасен был затеняющий двор клён, изумрудные листья которого пронизывали солнечные лучи; прекрасно было синее, без единого облачка, небо; прекрасен был цветущий и благоухающий сад, полный пчелиного золотого звона, прекрасны были набравшие цвет кусты сирени и дикой розы, жасмина и бузины. Прекрасны были куры, горшки на кольях и доски, лежавшие у большого сарая так давно, что между ними проросли прекрасная крапива и акация. Склон холма, на котором стояла башня, порос мелкой кудрявой травкой. На травке паслись гуси с писклявыми гусятами, и это тоже было прекрасно. Ароматы свободы, все до единого, даже запах навоза из близкого хлева, кружили голову. И прекраснее всего были холмистые дали, видные с этого склона, поросшие ивняком, клёнами и берёзами, синеющие к близкому горизонту, на котором призраками вставали меловые холмы эльфийского побережья… Гэбриэла охватило столько эмоций сразу, что это было даже больно. Он сел на крыльце, опершись о косяк, и смотрел, дышал, впитывал в себя звуки, запахи, пляску теней и солнечных бликов, синеву неба, широту пространства… Мика – маленький ночной воин, – запрыгнула ему на колено, осторожно, не касаясь раны, словно зная о ней. Заурчала, легко покалывая колено когтями, и её урчание, а может, и эти уколы, вернули Гэбриэлу чувство реальности, расслабили узел в груди, в который сплелись все его чувства, и позволили, уже не задыхаясь в муке, просто наслаждаться происходящим.

С этого дня выздоровление его пошло просто семимильными шагами. Будучи практичнее и просто сообразительнее Иво, Гэбриэл постарался всё это время посвятить получению информации. Что такое деньги, как следует с ними обращаться, как общаться с людьми, чего избегать, чего опасаться, чего ни в коем случае не делать… И чем больше он узнавал, тем сильнее становился его страх за Алису. Она и Иво – они же, как младенцы, ничего не знают, не умеют, в дурацких крестьянских тряпках, поди, бежали! Он ждал вестей от друзей Моисея с напряжением и страхом, но и с надеждой. А пока ждал, уже старался помогать Гансу и Тильде, не смотря на то, что рука ещё была в лубке, и вдобавок, он сильно хромал. Порой они его почти силой прогоняли на берег ручья, текущего под холмом, и тогда Гэбриэл просто сидел в зарослях ветлы и мать-и-мачехи, любуясь чистейшей родниковой водой, весело струящейся по известняковому руслу. В воде, напоминая о детстве, юрко шныряли маленькие рыбки и головастики, над водой зависали стрекозы с хрустальными крылышками, стаями скапливались на прибрежной грязи оранжевые и голубые мотыльки, высасывая влагу. Обманутые тишиной, на плоские белые камни выползали лягушки, моргая золотистыми, с поволокой, глазами… Порой Гэбриэл замечал плывущую норку или осторожную цаплю, а если тишина была достаточно долгой, в ближнем лесу начинала выводить свою нежнейшую мелодию флейта иволги. Гэбриэл снимал рубашку и позволял солнцу ласкать свою бледную кожу, столько лет лишённую настоящего, живого тепла… Тильда поначалу переживала, что с непривычки он обгорит, и мазала его сметаной, но кожа полукровки мигом приспособилась к новым условиям. Лёгкий золотистый загар покрыл его за несколько дней, а главное – на лице, загоревшем и поздоровевшем прямо на глазах, вдруг возникли веснушки, такие трогательные, и так смягчившие его строгую правильную красоту! Ресницы выгорели, и тёмные глаза благодаря этому приобрели бархатную мягкость, лицо округлилось, стало моложе и проще, земное, и очень похожее на лицо того мальчика, прямодушного и ласкового, которого когда-то полюбила маленькая Алиса. Он много мечтал в эти дни… Сидя у воды, работая во дворе или укладываясь спать, он мечтал, как найдёт Алису и Иво, как они найдут в лесу вот такое же прекрасное и спокойное местечко, и будут жить там, счастливые, безмятежные. Построят дом… Или найдут свободную башню вроде этой – почему нет? – Алиса будет хлопотать по дому, а он – охотиться, рыбачить… Заведут корову, обязательно – лошадей, посадят яблони и вишни… И был счастлив предвкушением счастья. Сейчас ему не нужно было больше абсолютно ничего. Гэбриэл не хотел ни славы, ни богатства, ни приключений – достаточно было с него побега. Измученная душа его ждала простоты и покоя. По вечерам он жил приключениями Гийома и Бьянки, которые были самым безжалостным образом разлучены, и не имели возможности даже послать друг другу весточку, но хранили друг другу верность, не смотря на происки родителей и клеветников. А тем временем их герцоги, подстрекаемые бесчестными интриганами, вняв самой чёрной клевете, изготовились идти войной друг на друга, и в первой же битве встретились родной брат Бьянки и Гийом… Вот это был момент! Моисей прервался самым жестоким образом на моменте, когда они скрестили копья, и вдруг Гийом узнал гербы. А ведь тем временем Бьянка подслушала разговор клеветника и узнала, что война начата без всякого повода! И что на герцога, которому служит Гийом, готовится покушение! И терзалась, бедняжка, не зная, как быть – не было ни одной души, которой она могла доверить тайну, и её саму вот-вот должны были отправить в монастырь по наущению бесчестного священника, который воспылал к ней преступной страстью и захотел сделать своей пленницей и наложницей… А брат и отец на войне! А дядя и есть тот самый клеветник, и потакает священнику! Гэбриэл не мог заснуть, ворочаясь и терзаясь судьбой несчастной Бьянки. Да и Гийом в страшной опасности – он-то знает, что это брат любимой, а тот ничего не знает о Бьянке и о нём! Убить родного человека Бьянки невозможно, а брат вполне может прикончить не защищающегося Гийома! Ему-то что! Вот положение… Гэбриэл вздыхал, терзаясь мучениями книжных героев, и обижался на коварного Моисея. Мог бы хоть про конец поединка прочитать!

И где-то в сердце грелась и зарождалась мечта… Пока слабая, неназойливая, такая… нереальная. Мечта о рыцарстве, о сражениях. О мече в руках, о верном коне. И о смертельном поединке с Хэ. Поднять забрало, нанося последний удар, и сказать… Но так много было, что сказать, что как-то неподходяще это было для боя и последнего удара, и Гэбриэл, хоть и наивен был ещё сверх всякой меры, был достаточно умён и практичен, чтобы это понимать. Он просто оживал, отдыхая от пережитых ужасов, отвыкая от Садов Мечты и готовясь к новой жизни, наслаждаясь каждым мгновением.

Глава пятая: Город Мёртвой Королевы

Гарет уже совсем было собрался отдавать приказ отчаливать и плыть в Блумсберри, но его задержал неожиданный посетитель. На борт «Единорога» поднялся его высокопреосвященство, кардинал Стотенберг. Скрывая недоумение, неловкость и даже тревогу, Гарет встретил его, как подобает, демонстрируя прекрасные манеры и лоск, усвоенный в Европе. Стотенберг был для него загадкой. Гарет знал, что они дружили с принцем Элодисским, что отец отзывался о нём с уважением и не без восхищения, но в политике не было друзей, и этому Гарет тоже успел научиться в Европе.

– Много наслышан о сыне своего старого и глубокоуважаемого друга, – сказал Стотенберг, усаживаясь в кресло в каюте Гарета, – и давно хотел повидать. Вы не почтили Элиот своим визитом, и я дерзнул сам повидаться и познакомиться. Не помешал никаким вашим планам?

– Что вы, это большая честь, я польщён. Это первое моё знакомство с высокопоставленным вельможей в Нордланде.

– Я здесь скорее, как частное лицо. Я навещал его высочество перед Рождеством, и остался и рад, и удручён одновременно. Рад тому, что болезнь не одолела его, и он избежал наихудших последствий удара. Удручён тем, что горе совсем сломило его дух. Тиберий и все, кто искренне любит его высочество – среди них и ваш покорный слуга, – Стотенберг говорил медленно, отчётливо выговаривая слова, с присущей анвалонцам лёгкой странностью в произношении, на слух очень приятной, – надеялись, что ваше возвращение взбодрит и оживит его.

– Но? – Приподнял Гарет бровь, слегка задетый. Кардинал улыбнулся:

– Об этом, боюсь, рано судить. – Улыбка у него была обаятельная, и почти в точности такая, как у Софии. – Ваш отец очень гордится вами. Во время моего визита мы говорили только о вас: о ваших военных подвигах, о ваших орденах, о вашем скором возвращении. Он очень ждал вас.

Гарет почувствовал, как вся кровь приливает к щекам. Чёртов Стотенберг! Вроде и не сказал ничего, но пристыдил так, что тошно стало. И об Анвалонцах, и о Софии – пока не слова, а ведь Гарет был уверен, что кардинал прибыл из-за них и его с блеском проваленного визита в Урт. Кстати, по слухам, София – его дочь, и если присмотреться, похоже на то: те же узкий подбородок и широкий лоб, движения головы, улыбка, взгляд светло-карих глаз. Ну, ваше преосвященство, а?! А как же целибат?!

– Когда в последний раз вы были на исповеди, сын мой? – Спросил Стотенберг, и Гарет смутился:

– После возвращения – ни разу. – Признался несколько растерянно. – Всё как-то… Как-то не получалось.

– Я крестил вашу мать. – Напомнил кардинал. – И венчал ваших родителей. И крестил вас с братом. Был февраль, и в церкви святой Анны в Гранствилле было довольно холодно. Вы с братом были такие крошечные! Я, помню, увидев вас, побоялся, что и подрастая, вы будете маленькими и хрупкими… Как я ошибся! Я и не подозревал, что бывают настолько высокие… чуть не сказал, люди, хотя в вашем случае это верно только наполовину. – Он снова улыбнулся. – Я несколько раз исповедовал вашу мать, а ваш отец по сей день исповедуется только у меня. По сути – я личный духовник вашей семьи. Если вам нужна исповедь, я к вашим услугам.

– Да. – Колеблясь, всё-таки сказал Гарет. – Я прошу исповедовать меня. Я грешен, святой отец, а вчера и вовсе, такое сделал, что до сих пор тошно.

Разумеется, всего он Стотенбергу не сказал. Сады Мечты и вообще все сведения о своём брате он похоронил глубоко в сердце. Но об Анжелике, о Дикой Охоте и о казни он говорил охотно и много, признавшись, до чего отвратительно чувствует себя после казни, но считает её нужной и справедливой.

– Это не месть, – попытался он оправдаться, – это наказание, во-первых, и урок всем остальным. Но это страшно, и отвратительно, и я не могу не думать о том, что они всё ещё живы и страшно мучаются.

– Ты думаешь, что Дикая Охота подчиняется барону Драйверу? – Спросил кардинал. Гарет кивнул.

– Я это точно знаю. Я знаю и о других преступлениях барона. Мне рассказал вожак этой шайки убийц. Вопрос в том, что с этой информацией делать?..

– Посоветуйся с отцом. Я говорю это и как духовник, и как политик. Гарольд Элодисский очень умён и прозорлив. Ему никогда не хватало твоей решимости и жестокости, но ума у него не отнять. Ты ненавидишь барона, и это застит тебе глаза, мешает объективно взглянуть на ситуацию. Ненависть – один из смертных грехов, и не зря. Среди нынешней молодёжи считается ужасно модным и смелым чваниться грехами, гордиться ими, но это свойство незрелого ума. Это совсем так же, как мнение детей, которые считают, будто всё, что запрещают им взрослые – это здорово, и делает их значительнее… Но что это я?.. Привычка проповедовать, это, знаете ли, вторая натура. – Он обаятельно улыбнулся.

– Я, – колеблясь, добавил Гарет, – хотел бы ещё кое в чём покаяться. Я был на Севере, в Блэкбурге. – И он рассказал про то, как неучтиво поступил и с четой Эльдебринк, и особенно – с Софией.

– Она мне очень понравилась. – Признался совершенно искренне. – Очень понравилась. Настолько, что я охотно сделал бы ей предложение… Однако, сбежал.

– Что испугало вас?

– Она не средство. – Поколебавшись, сказал Гарет. – Каюсь, я ехал в Блэкбург с целью заручиться поддержкой Эльдебринков любой ценой, готов был дать им всё, что они попросят или потребуют: Эдессу, Габи, даже себя. Жениться на их девчонке? – даже это! Но София совсем другая. С нею так нельзя. Она… хорошая. К ней нельзя свататься так, к ней нужно приехать в силе, разобравшись со всеми проблемами самостоятельно, а не как утопающий, который хватается за неё в отчаянии.

– То есть, ты хочешь брака с нею?

– Хочу. – Твёрдо ответил Гарет. – Честно: хочу. Она замечательная. Она – сокровище. Я вообще уверен: это чудо, что на Острове есть такая девушка для меня, которая подходит мне и как будущая герцогиня Элодисская, и как милая моему сердцу супруга. Я давно готовил себя к тому, что брак мой будет государственным актом и ничего более мне от него ждать не стоит… Что я женюсь либо на толстой корове, либо на унылой швабре. Вот только, – добавил он уныло, – я, кажется, страшно сглупил. И именно с Софией мне больше ничего не светит. Герцог Анвалонский…

– Аскольд Эльдебринк – человек вспыльчивый, гордый и щепетильный. – Вздохнул Стотенберг. – Я даже пробовать не буду повлиять на него. Боюсь, если я попробую вмешаться, это возымеет обратный эффект. Вам придётся как-то решать всё это самостоятельно. – Он отпустил Гарету грехи и благословил его. – Софи написала вам письмо и прислала его мне с просьбой передать адресату. Я долго размышлял, как мне быть. Письмо Софи я не вскрывал: зная её, я уверен, что там нет ничего греховного или недостойного. Вы верно её поняли: Софи честная и чистая девочка. Выслушав вас сегодня, я передаю вам её письмо с лёгким сердцем. Ваш поступок был ребяческим и не очень хорошим, но ваши чувства делают вам честь, и я буду счастлив обвенчать вас в своё время и благословить ваш союз. А что касается вашего будущего, и ваших опасений, то позвольте мне дать пару советов. Опасаетесь вы не зря, но всё не так страшно, как вам пока кажется. Во-первых, не играйте в игру Драйвера. Он ухитрился создать для себя образ невинного вассала Хлорингов, которые ненавидят его за какую-то старую обиду, и многие верят ему, и почти все жалеют. Без веских оснований, а главное – без неопровержимых доказательств не трогайте его… по крайней мере, явно и открыто. Во-вторых, не думайте, что вы одиноки. Обратитесь к старым друзьям вашего отца, я имею в виду, прежде всего, Лайнела Еннера, Ричарда Карлфельдта, Карла Бергквиста. Напишите своим европейским друзьям. Их поддержка для вас сейчас настоящее спасение. Кое-кто из местного клира, во главе с доминиканцами, даже предлагал объявить крещение и брак эльфийки Лары Ол Таэр недействительными, и вы знаете, чем это грозило бы вам; и именно опасение разгневать ваших европейских друзей и покровителей помешало этому. Не говоря уже о вашем покорном слуге, который тоже на вашей стороне. А в-третьих, свяжитесь с вашей эльфийской роднёй. Положение крайне серьёзное, и эльфы могут его усугубить. Я опасаюсь провокаций со стороны междуреченцев; но больше того я опасаюсь, что эльфы ждут этих провокаций и готовы к ним. Нам не нужна война с эльфами, к которой мы не готовы. Жаль, что множество горячих голов на этом Острове не хочет этого понимать, и рвётся в бой с противником, которого не понимает, не знает и недооценивает. Я слышал, что у эльфов есть колдовство отвода глаз и отвода чужаков. Якобы, нежеланный гость будет сутками бродить вдоль их границ и не сможет их пересечь. Если это правда, я прошу вас постараться убедить ваших родственников применить это колдовство во избежание провокаций.

– Насчёт эльфов, ваше высокопреосвященство, я ничего обещать не могу. – Твёрдо ответил Гарет. – Я порвал отношения с ними и не собираюсь возобновлять. Я бы отложил в сторону свои гордыню и обиду, и попытаюсь связаться с ними, но в успех не верю. Вы просто не представляете, что это за бездушные, высокомерные, холодные тв… типы.

– Рад, – искренне заметил Стотенберг, – что наше отношение к эльфам не станет камнем преткновения между нами. Я не против северных эльфов, не против Фанна, но эльфы восточного побережья – это вечный источник проблем и вечная угроза войны. Эльфы безжалостны к людям. Я досконально изучил хроники десятилетней войны, знаю, как она началась, как был подписан мир, и отлично знаю, что победа людей – миф. Мир был выгоден прежде всего эльфам, они ничего не потеряли, даже выиграли. Странно для проигравших, не так ли?.. Многие обвиняют в этом Артура Хлоринга, инициатора этого мира, но я вам скажу абсолютно точно: ситуация тогда была такова, что иначе было нельзя. Просто чудо, что тогда этот мир вообще был заключён, что эльфы вообще пошли на это! Они практически не несли потерь, используя тактику скифской войны, в то время, как люди слабели, деревни разорялись, урожай гиб на корню, торговля хирела, крестьяне разорялись, Нордланд был на грани катастрофы. Эльфам нужно было только подождать, а ждать они умеют! У них в запасе вечность, а у людей?.. А что самое опасное – так это то, что людям сейчас противостоят те самые эльфы, которые воевали с нашими пра-прадедами! Эти эльфы воевали и с драконами, это опасные, умелые, безжалостные бойцы. Вы наверняка знаете, что во время войны, захватывая деревню или город, эльфы не грабили и не насиловали, но они убивали всех, до последнего старичка или грудного младенца. Я считаю, что соседство с такими существами нам ни к чему, даже мирное соседство!

Гарет промолчал. Он не совсем был согласен со Стотенбергом, но здесь, боюсь, он сознательно покривил душой. Он так рад был этому разговору! Ему было всего двадцать три года; он был молодым юношей, который оказался перед лицом таких огромных проблем, которые могли бы смутить и самого опытного и бывалого человека. Гарету так хотелось кому-то доверять, на кого-то опереться! Подобно многим близнецам, по какой-либо причине разделённым друг с другом, Гарет постоянно чувствовал пустоту рядом, ему не хватало брата, не хватало поддержки. Нет, он верил в себя и не боялся бороться и в одиночку, решимости ему хватало на двоих, но так хотелось порой расслабиться и почувствовать себя защищённым, в безопасности, переложить на кого-то хоть часть своих забот! Поверить кому-то… Стотенберг был великолепным собеседником и не зря так нравился принцу Элодисскому: он умел и говорить, и слушать, и слышать, был умён, наблюдателен, остроумен, был отличным психологом. Учился он в Датском университете, хорошо помнил Копенгаген, и они поностальгировали с Гаретом, сравнивая воспоминания – Гарет три года из десяти тоже учился там. Кардинал предостерёг Гарета и насчёт королевы, которой никогда не доверял.

– Родственные узы значат для Изабеллы весьма немного, если что-то значат вообще. Господь не дал ей детей, и это ожесточило её сердце. Её величество принадлежит к той породе людей, которые считают, будто лишения и невзгоды, истинные или мнимые, дают им право на зло. Они рассуждают примерно так: «Всем дано, а мне нет, значит, я могу позволить себе многое, это будет мне компенсация от высших сил». Так что бойтесь Изабеллы, Гарет, она непредсказуема, хитра и жестока.

– Я всех боюсь. – Признался Гарет. – Из всего мира я безоговорочно верю только Богу, брату и отцу.

Ни спрашивать ничего про брата, ни упрекать, ни переубеждать Гарета кардинал не стал, и юношу это только порадовало. Вообще же после общения со Стотенбергом Гарет ещё какое-то время ощущал душевный подъём и рассуждал, не зря ли он промолчал про Сады Мечты?.. Можно было бы рассказать о них и не упоминая брата?.. Нет, – успокоившись, решил Гарет, – если брат… КОГДА брат найдётся, это всё равно всплывёт, так или иначе. В сумерках, давно проводив Стотенберга и положив на видное место письмо Софии, но не решаясь вскрыть его, Гарет раздумывал о том, что узнал от Вепря, и на душе становилось только всё поганее и поганее. Многое стало понятным, например, то, что все дворяне юго-восточных пустошей наверняка посещают эти Сады и повязаны с Драйвером грехом и кровью. А он-то недоумевал, чем барон их держит! Но и это было не важно. И даже письмо Софии, которое и удивило, и заранее пристыдило его, отошло на задний план перед главным потрясением дня: Садами Мечты. В герцогстве его отца, в его собственном герцогстве, творится такое, что уму не постижимо, и в этом участвуют дворяне самых знаменитых старинных семей Острова! Да полное разоблачение этих чёртовых Садов Мечты способно полностью обрушить весь уклад жизни в Нордланде и посеять хаос! А там ещё ко всему прочему его брат! Потомок Бъёрга Чёрного и Карла Великого, Святого Аскольда и Карла Основателя, Ричарда Храброго и Генриха Великого! И он сейчас по сути заложник Драйвера. Стоит Гарету оступиться, напугать этого ублюдка, и всё, он уверен – брату конец. К Красной Скале и близко нельзя подходить!.. Стояла глухая ночь, на «Единороге» спали все, кроме ночной вахты. В Грачовнике тоже спали – на весь город горело всего пять-шесть окон. Поднялся ветер, и фонарь на мачте над окном каюты Гарета покачивался, играя пятном света. Вепрь рассказал, что помимо хода из дома Барр есть ещё один ход, из укромной бухточки, не видной из города ни с какой точки, где наготове всегда есть лодка. Взять Вепря проводником, и… Гарет даже Марчелло не хотел рассказывать всего, даже его не хотел делать свидетелем такого позора. Придётся идти одному. Пробираться туда через эльфийское побережье, скрываясь ото всех, даже от эльфов… Как довериться Вепрю?! А никак! Тварь и подонок… Но это единственное, что у него есть! И снова, и опять Гарет ходил и ходил по своей каюте, покусывая ноготь большого пальца. С тех пор, как Вепрь рассказал ему про Сады Мечты, Гарет не съел ни крошки, только выпил вина с кардиналом, но вино не подействовало на него никак, так силён был шок. Услышанное было настолько чудовищно, что Гарет, можно сказать, собирал себя по кускам заново. Его брат, его родной брат, Хлоринг – в притоне содомитов!!! Гарет не знал точно, что он чувствует по этому поводу. Точно он знал только одно: брат боролся, и всё, что он пережил, Гарет пережил с ним вместе. Теперь стало понятно многое из того, что с ним происходило несколько лет подряд, и это единственное, что как-то примиряло его с действительностью – если с этой действительностью вообще можно было примириться! Думать о возможной встрече с братом стало страшно: как он будет говорить с ним, зная, что он… Как смотреть друг другу в глаза, как… как прикасаться?! И Гарет ходил и ходил, бился головой о стену, стонал, стискивая зубы до скрежета, до шума в ушах, проклинал всё, всё, всех! Себя, эльфийских своих дядек, братьев матери – он же пытался обратиться к ним за помощью, когда стало ясно, что отец всё-таки отправит его в Данию. И никогда не забудет и не простит того, как они ему отказали. В сущности, они даже не соизволили облечь отказ в какие-то слова, просто заперли его и отправили известие о его местонахождении отцу! А это было ровно десять лет назад, как раз тогда, когда… Гарету тогда было так плохо, так жутко и тяжко, что он несколько раз пытался покончить с собой, и при нём днём и ночью находился двоюродный брат Глэдис, Джон – как Тиберий при отце… Он потом погиб в Силезии, до конца исполнив свой долг, и первое, что Гарет сделал, вернувшись сюда – это принёс землю с его могилы на могилу его родителей и заказал мемориальную доску в соборе Богослова.

Теперь Гарет понял, как всё происходило тогда, и каким образом Драйвер обманул отца. Он просто скрыл – и наверняка, ему помогла эта тварь, Барр, или ещё какой колдун, – брата где-то в глуши, пока тот подрос, а потом привёз, но не к себе в замок, а в дом Барр, на который никто и не думал, потому, что она явно с Драйвером не пересекалась и практически не общалась! Но что теперь от того, что он это знает?! Легче?! Чем?!

И снова, и снова одно и то же: «А если бы это не он был, а я?.. Я с собой бы покончил… И он пытался, я знаю, пытался, и не раз… Я знаю, что он пережил, я пережил это с ним… Не дай Бог, кто-нибудь узнает! Не дай Бог, узнает отец!.. Я убью Драйвера! Нет! Я его раздавлю, с дерьмом смешаю, опозорю, разорю, я… я его посажу в самую узкую и поганую нору, чтобы он в ней разогнуться не мог и сидел в собственном дерьме, пока не сдохнет!!! Господи, почему он, почему мой брат, за что?! Это же я виноват во всём, я, я, я!!! Это я пролил на него тот кипяток злосчастный, придурок косорукий, идиот!!!»

И только одного даже не промелькнуло ни в голове, ни в сердце, даже в самые чёрные мгновения: а не оставить ли всё, как есть, не похоронить ли брата и связанный с ним позор в этих самых Садах Мечты? Гарет собирался бороться за брата до конца, и теперь – с новой силой, с новым упорством. Брат стал теперь для него не абстрактной фигурой, он стал страдающим, живым и нуждающимся в его помощи и защите, как никто и никогда. Его следовало спасти от того, что куда хуже смерти и пыток… спасти, и уничтожить всех свидетелей и виновников этого позора, и уничтожить так, чтобы уцелевшие – если он кого-то пропустит, – дрожали от страха, ссали в штанишки и боялись не то, что вякнуть лишнее, но даже подумать что-то не то! Переживая позор брата, Гарет страдал не о себе, а о нём. Он боялся, что брат будет чувствовать себя неловко, стыдиться себя, и не знал, как дать ему понять сразу же, с первых мгновений встречи, в которую почти не верил, которой безумно боялся и к которой стремился всю свою жизнь, что всё не важно, они братья, были, есть и останутся, что бы ни случилось с ними обоими?! «Мы поделим это поровну, на двоих. – Мысленно обещал он брату. – Тот, кто сделал это с тобой, сделал и со мной, и мы вместе смоем этот позор таким количеством крови, какое только понадобится. Надо будет, я перережу весь Юг и не дрогну! Клянусь, мы переборем это в себе и справимся, увидишь, справимся! Никто не заставит нас с тобой опустить голову и устыдиться себя! После того, сколько ты боролся, сколько ты вынес – никто не вправе тебя в чём-то упрекнуть! Ты только дождись меня, я знаю, где ты, и я приду, даже если в ад придётся спускаться!».

Рассвело. В приоткрытую створку окошка потянуло свежестью, запели птицы, закричали чайки. Гарет, чувствуя, что всё равно не уснёт, крикнул Марчелло, потребовал принадлежности для письма и сел писать своим европейским друзьям. Его высокопреосвященство прав: не время деликатничать и чиниться, нужно хвататься за всё, что поможет удержаться на плаву. Кто-то, да ответит, кто-то чем-то, да поможет!

Наконец, Моисей получил весточку: прилетел голубь с запиской на лапке. Ганса отправили в Белозёровку, за письмом, видно, слишком объёмным для голубиной почты. Вернулся он к обеду следующего дня, привёз в самом деле объёмное и подробное послание на иврите, которого, кроме Моисея, всё равно никто бы не прочёл. Гэбриэл, пока Моисей читал, близко поднеся к глазам пергамент, сидел рядом и пожирал его глазами, пытаясь по выражению лица угадать, что там.

– Что ж. – Наконец отложив письмо, сказал Моисей. – Вести есть, и вести хорошие. Девочка твоя не с горбуньей, а с юношей, полуэльфом сголубыми глазами…

– Иво! – Воскликнул окрылённый Гэбриэл с нескрываемым облегчением.

– В замке, видно, неправильные сведения, какая-то путаница с вашим побегом. Горбунья в тот же день уплыла в Саю на клойстергемском торговом судне; этого в замке не узнали. Мои соотечественники такой информацией не делятся абы с кем. Неизвестно, как твои друзья смогли миновать все деревни и заставы по дороге к Фьяллару, но совершенно достоверно, что они были в деревне Копьево, там чуть не попали в беду, но за них заступился какой-то наёмник, и дальше они пошли с ним. Их видели в Июсе и Тальцах, это по дороге в Блумсберри и Гранствилл, они так и путешествовали втроём… Из Блумсберри пока никаких сведений, но нет никакой причины сомневаться, что они туда доберутся. Настоящая опасность была тут, вплоть до Грачовника, где кончается власть барона; но эту опасность они как-то ухитрились миновать. Возможно, им кто-то помог… Но мы так рисковать не станем. – Моисей понимал, что теперь Гэбриэл не задержится ни одной лишней минуты. – Вы с Гансом пойдёте в бухту, где ты сядешь на корабль одного моего знакомого еврея, он будет в этой бухте через три дня, и доставит тебя в Элиот. Он из моего колена, колена Левина, и не выдаст тебя даже самому папе Римскому. В Элиоте ты вот с этим письмом пойдёшь в банк Райя – мой знакомый даст тебе провожатого, – и Райя помогут тебе добраться до Гранствилла, туда постоянно ходят большие и малые суда, и с этим проблем не будет. В письме, – Моисей дал Гэбриэлу конверт, – говорится, что ты мой слуга, и я отправил тебя в банк Райя с важным поручением. Это ты покажешь, если тебя кто-то задержит; полукровок, которые служат почтенным хозяевам, не трогают и препятствий им не чинят. А это, – он дал Гэбриэлу ещё один конверт, – спрячь хорошенько где-нибудь под одеждой, это письмо Райя, отдашь ему, там мой привет и просьба помочь тебе добраться до Гранствилла. Гранствиллские евреи, возможно, даже смогут тебе помочь найти твоих друзей.

– У меня ничего нет, я никто. – Сдавленным голосом произнёс Гэбриэл. – Но если я хоть чего-то добьюсь в этой жизни, клянусь, первыми, о ком я вспомню, будете вы трое! Я никогда вас не забуду. И если… если моя благодарность хоть что-то значит, я ваш, моё сердце с вами, я помню вас… И ваши слова, о том, что добро и любовь надо искать в себе, я не забуду! Я буду, как вы… Жить и поступать так, как велит мне честь, и плевать на всех. Это вы сделали. Вы меня… сделали таким.

– Благословение мое да будет с тобою, Гэбриэл. – Моисей благословил его жестом своего народа. – Ты заслуживаешь большего, чем имел до сих пор, и, я верю, получишь это. Я пережил немало тяжёлых мгновений, выхаживая тебя, но когда ты открыл глаза и произнёс первое осмысленное слово, я был так счастлив и горд собой, что получил сполна за свои труды; ты ничего мне не должен. Но ты хороший мальчик, и мы полюбили тебя. Пусть наша любовь будет с тобою везде, куда бы ты не пошёл.

Гэбриэл молча поцеловал ему руку, весь во власти настолько горячих и сложных чувств, что не в состоянии был выразить их ни в словах, ни в междометиях. Новая жизнь и мир ждали его, наполняя дрожью предвкушения.

За несколько дней до полнолуния Алиса сделалась сама не своя. Иво тоже ощущал зов луны и земли, но, во-первых, он всё-таки был полукровка и ощущал его не так мощно, а во-вторых, у него была Гретель – утехи с нею не стали ни менее частыми, ни менее пылкими. А Алиса тосковала по Гэбриэлу, и чем ближе приближался праздник луны, тем сильнее становилась её тоска… Нэш всё это время усердно пичкал её колбасами, жирным творогом, яйцами, и добился того, что в вечер перед полнолунием Алиса слегла с жаром, жесточайшей рвотой и болями в животе. Иво всю ночь просидел с нею, держа за руку, меняя холодные полотенца на лбу и подавая тазик, а утром набросился на Нэша:

– Я же говорил, что ей нельзя это есть! Как и мне!

– Она худенькая такая… – Неловко оправдывался Нэш. – Я просто вижу, она чахнет, хотел, как лучше… Вон оно как. Что она, как?

– Плохо. – Иво выглядел несчастным. – Что я Гэбриэлу скажу?!

– Знаешь, – осторожно произнёс Нэш, – насчёт Гэбриэла вашего… Уже месяц почти прошёл. Ежели бы он был жив, то уже так или иначе появился бы. Ты погоди в меня глазами молнии-то метать! Кто, как не ты, сможет девочку утешить? Ты парень красивый, и её ровня…

– Вы не знаете Гэбриэла. – Покачал головой Иво. – Его нельзя забыть, и никто её не утешит, если она его потеряет. Если он погиб, целый мир умер вместе с ним… Это мир нашей Алисы. И я не хочу в это верить! Я буду ждать его до конца своих дней, и будьте уверены, Алиса тоже.

Алиса поправлялась несколько дней. Травяные чаи с мёдом постепенно привели её в норму, но только физически. В бреду она увидела Гэбриэла, утыканного стрелами, с окровавленным лицом, зовущего её, и утратила покой и сон.

– Иво, я чувствую, что это правда! – твердила она каждый вечер. – Он ранен и страдает! Иво, сходи в этот Гранствилл, постарайся что-то узнать, пожалуйста! Что, если он, как и мы, пробрался какими-то тропинками и уже там?! А мы – здесь, и ждём его…

– Я обещал защищать тебя. – Колебался Иво.

– Что со мной случится? Нэш и Марта так заботятся обо мне! Пожалуйста, пожалуйста, Иво, я так больше не могу! Он такой заметный, если он там ищет нас, он рискует каждый день, ты же понимаешь, понимаешь!

Иво не смог дальше отказываться – он и сам об этом думал. Нэш тоже был не против. Они с Мартой дали Иво смирную лошадку и кучу поручений в большой город, назвали адрес, где его примут, и дали денег. Заблудиться он не мог – мощёная дорога шла до самого Гранствилла, и была такая всего одна.

– Что ты так цепляешься за эту девчонку? – Ревниво спросила Марта, когда они с Нэшем готовились ко сну. Тот вытирал могучие руки и торс мокрым полотенцем, замер:

– А ты сама ничего такого не замечаешь, нет?

– Да уж кое-что замечаю…

– Только не то, что нужно, бабья твоя голова. Не видишь, как пышно сад и огород разрослись, что животные здоровы и лоснятся, молодняк растёт, как на дрожжах, и ни один паршивый гусёнок не умер? Нет?

– Нэш! – Марта села, глаза округлились. – Да неужто… Да разве они ещё есть?!

– Тише! Даже вслух не произноси! Да, одна каким-то образом уцелела. Она сама не знает, кто она такая, пока не знает. И никто не знает, кроме нас с тобой. Ты знаешь, как за ними охотились; есть, есть ещё такие, кто их помнит! Поэтому молчи, Марта, молчи, даже наедине со мной не говори о ней! Сама знаешь – малейшее подозрение, слух…

– Да уж знаю! Ох, Нэш, вот повезло-то! И она рада, ей здесь хорошо… Вот повезло! Хорошо ты про святую землю придумал, люди верят… Но, Нэш, а когда жених-то её…

– Не вернётся её жених. Слишком много времени прошло. Даже если он ранен был и задержался, время упущено, его схватили. Если он выжил. А если нет… надо сделать, чтобы они не встретились, да и всё.

– Нэш, а не грешно это?

– Я столько согрешил, Марта, что грехом меньше, грехом больше… А она нам нужна. Да и ей с нами хорошо. Довольно она намучилась, бедняжка; много горя перенесла. Зачем ей жених? Пусть живёт и радуется, а мы с нею. Так?

Марта, слегка колеблясь, согласилась. Больно уж велик был соблазн… Да и прав Нэш: с ними девочке хорошо. Вон как всё цветёт и благоухает! А если верить легенде, такое происходит только, когда она довольна и спокойна. Пусть всё так и будет… А жених её и вправду сгинул. И верно люди говорят: что ни делается, всё к лучшему.

Гэбриэл пустился в путь на рассвете, простившись с Тильдой, Моисеем, Микой и осликом Вельзевулом, с недельным запасом еды, деньгами, письмом к Райе, благословениями и добрыми пожеланиями. Расставаясь с первыми в его жизни добрыми людьми, Гэбриэл чувствовал и боль от разлуки, и благодарность, и страх перед неизвестным, но не уйти не мог – его ждала Алиса.

Перейдя с Гансом через ручей Гремячий по простенькому, в две доски, мостику, и поднявшись на противоположный холм, Гэбриэл остановился и оглянулся. Сердце его сильно билось в предвкушении чего-то значительного и важного. Верхушка старой башни выглядывала из кроны клёна, переливающейся серебром на лёгком ветру. На шпиле сидела белая голубка, её сородичи прогуливались по крыше. Позади башни, вокруг выгона и луга с копной прошлогоднего сена, смыкался лес, его кроны волновались серебром и золотом до самого горизонта, над которым вставала туманная глыба Красной скалы с призраком замка на нём. Взглянув на этого призрака, Гэбриэл почувствовал неприятное подсасывание в желудке, перевёл взгляд на фигуры Моисея и Тильды, стоявших на холме и смотревших ему вслед. Уже не пытаясь бороться с комком в горле, поднял руку и помахал им, и Тильда, замахав тоже, что-то крикнула ему – Гэбриэл не расслышал, но угадал. Пошёл дальше, унося в памяти это место и этих людей, как что-то очень-очень доброе, самое лучшее, что знал за всю свою жизнь.

Сам факт того, что горизонт его ничем не ограничен, и он может идти в любую сторону, куда и сколько хочет, для Гэбриэла всё ещё был чудом и счастьем неописуемыми. Как маленький ребёнок, он радовался абсолютно всему: ветру, облакам, муравьиной горке, бабочкам, птицам, ящерке в траве, запахам, ручью и камешкам, шелесту листьев. Он то и дело останавливался, чтобы рассмотреть незнакомый цветок, послушать незнакомую птицу, свистнуть вслед шустрому зайке. Его детство прошло на плоскогорье Олджернон, далеко на севере, где природа была не так богата на цветы, оттенки и формы, многого Гэбриэл ещё не видел: например, больших злющих рыжих муравьёв и их лесные башни, подснежников, самозабвенно цветущих повсюду, ландышей и эндемиков Нордланда: песчаную розу, усыпавшую дюны Дую Сааре, удивительно красивый цветок, родственницу орхидей, лепестки которой, в форме фантастической бабочки, играли оттенками розового и бордового, с белыми нежными ресничками; эланор – солнечный цветок, бело-золотисто-жёлтый, крупный, с мужскую ладонь, только-только расцветающий во влажных пазухах дюн, вдоль по-весеннему полноводных ручьев; и эльфов волос – кустарник с удивительно красивой листвой, похожей на шапку вьющихся волос. На самом деле это были осколки прежнего великолепия; эти места когда-то непоправимо пострадали от драконьего огня во время страшной войны, и цветущие островки перемежались заросшими полынью и ковылём пустошами, на которых то там, то здесь привольно росли причудливые сосны. Но Гэбриэлу, который пока что не видел и такого, всё казалось прекрасным и удивительным. Это был май, расцвет всего живого, буйство жизни и роста; и Гэбриэл всей эльфийской частью своей натуры был в одном ритме с этой радостью жизни, ощущал её каждой клеткой тела, всей душой, каждой капелькой крови. Они шли по еле заметной тропе, прыгая по камням, иной раз оказываясь над морем, и Гэбриэл замирал всякий раз, любуясь бесконечной водной гладью и восхищаясь безграничностью простора. В полдень на круче они с Гансом присели на нагретые весенним солнцем камни, чтобы передохнуть и перекусить; со стороны моря неторопливо надвигалась грозовая туча, и Гэбриэл, пока они отдыхали, не мог оторвать от неё глаз, настолько ему казалось это удивительным, даже чудесным… Когда туча разродилась лёгкой майской грозой, Ганс укрылся от неё под утёсом, Гэбриэл же напротив, вышел под дождь, раскинул руки, и от избытка чувств запел песенку Алисы. Она была на французском, которого Гэбриэл не знал, и французы животики бы надорвали, услышав, как он перевирает слова, но у него был абсолютный слух и эльфийское чувство ритма, и он очень красиво двигался, когда танцевал под дождём под собственное пение. Ганс смеялся, морща нос, пока наблюдал за ним. Он оказался прекрасным попутчиком; увлёкшись, Гэбриэл начал рассказывать ему про Алису, и Ганс слушал и выражал жестами и звуками своё отношение к рассказу, в целом сочувственно положительное. Заночевали они под каменным карнизом, в уютной пещерке, где судя по хворосту, следам огня и охапкам сухих веток и травы, ночевали часто. Ганс споро приготовил им обоим новые лежанки, покрыв свежие сосновые ветки травой и рогожей, после чего они перекусили и прилегли у огня. Гэбриэл, не смотря на усталость, долго лежал без сна, закинув левую руку за голову. Правая рука, хоть уже и без лубка, всё ещё покоилась в повязанной на шею косынке; она не болела, но прежние силы и ловкость к ней пока не вернулись. По совету Моисея, Гэбриэл каждую свободную минуту массировал её, сжимал и разжимал пальцы, осторожно, не напрягая запястья, чуть выше которого, если задрать рукав связанной Тильдой кофты, красовался чудовищного вида свежий шрам. Гэбриэл часто начинал безотчётно поглаживать и растирать руку от запястья до локтя; так и сейчас, глядя в звёздное влажное небо, и мечтая об Алисе, он гладил свою несчастную руку. Город он представлял, как замок: много коридоров, комнат, залов… Где-то в этих коридорах и залах он должен найти Алису. И в мечте он находил её, то так, то эдак… То тоскующей, то попавшей в беду, то мирно спящей и не подозревающей ничего… Предвкушать миг, когда они узнают друг друга, было до того сладостно, что он представлял его себе снова и снова, то так, то по-другому, не уставая и не пресыщаясь. Но, уснув, во сне увидел не Алису.

Иногда он видел подобные сны – редко, но они были такими яркими и сильными, что он переживал их, как реальные события, и запоминал навсегда. Мало того, если в таком сне он получал какое-нибудь увечье, то потом несколько дней ощущал реальную боль. В этот раз было то же самое… Гэбриэл был как будто не собой, а кем-то ещё, хорошо знакомым, даже родным. Он ехал верхом, в сопровождении каких-то людей, которые оставались для него смутными тенями, каким-то едва существующим фоном. Взгляд неожиданно фиксировал какие-то яркие детали: уши собственного вороного коня, чутко повернувшиеся на какой-то шум, перчатку на собственной руке, сжимающей поводья, из мягкой рыжей кожи, с надетым прямо на перчатку перстнем с гербом: меч, лилия и грифон. Такой же герб на одежде одного из спутников… И муторное чувство надвигающейся опасности.

– Говорил же я, – услышал он собственный голос, – не верю я этому вонючке!

– Чёртов засранец. – С чувством добавил Гарет, останавливая нервно дёргающего головой коня. – Я сразу подумал, что здесь что-то не то.

На поляну, лежащую на пути, наползал туман. Сумерки давно сгустились, хорошо ещё, что ещё почти полная луна уже взошла и освещала дорогу и окрестности.

– Может, мы просто заблудились? – Предположил Марчелло, но руки с рукояти кривой венецианской сабли не убирал.

– Да нет. – Сквозь зубы процедил Гарет. – Похоже на простую, добротную, заранее спланированную ловушку. Помните, этот священник… Он не вышел к позорному столбу; его вообще не было в деревне. Он помчался доносить. Мне его пакостная рожа сразу не понравилась.

– Вы думаете, что ловушку приготовил Драйвер?

– Уверен. Сыграл на моём тщеславии и желании навести здесь хоть какой-то порядок… Подослали ко мне этого поганца с жалобой на бандитов… Заманили сюда… Я и отказаться не мог – нас столько людей видели и слышали!

Конь под ним дёрнулся, всхрапнув и ударив копытами, кто-то из свиты закричал. Из тумана выскочило чудовище: кабан – не кабан, крыса – не крыса, собака – не собака, а кошмарная помесь всех трёх. Глаза сверкали красным, с клыков текла слюна, колючая шерсть встала горбом. Конь, не боявшийся ни матерых волков, ни крови, в один миг обезумел от ужаса, и Гарет едва успел спешиться; с ним вместе это смогли сделать Марчелло, два его оруженосца и пара кнехтов; остальных унесли куда-то в туман взбесившиеся лошади. Гарет, громко сматерившись, выхватил меч, и в следующий миг началось что-то невообразимое. Гарет и его люди оказались в кольце высоких фигур в чёрном, с закрытыми лицами, с ними были две твари с крысиными глазками и кабаньими клыками, а ещё – какое-то кошмарное существо, крылатое, с уродливым человекоподобным телом, но с когтистыми лапами на ногах, длинным и гибким, как плеть, хвостом и безумным женским лицом. Рот на этом лице был полон острых, как иглы, зубов, таких белых, что они светились в полумраке. Эта тварь камнем упала на одного из оруженосцев, Роберта, и мгновенно разодрала острыми когтями его лицо, шею и грудь. Гарет, заорав, прыгнул на неё, рубанул по узкой спине, но тварь оказалась быстрой, как мысль – швырнув окровавленное тело, взвилась в воздух. Марчелло схватился сразу с тремя чёрными, кнехты отбивались от чудовищ, второй оруженосец, Барнет Пресли, защищал спину Гарета… Но силы были неравны. Нападающих было много, нападение было спланировано и продумано. Гарет, хладнокровно просчитав шансы, принял решение убить как можно больше врагов, прежде чем они одолеют его. Жаль лишь, что на нём прервётся прямая линия Хлорингов…

Крылатая тварь схватила одного из кнехтов прямо за голову и взмыла вверх – человек корчился, дико вопя, всего несколько секунд, пока не захлебнулся и не затих – тварь отшвырнула его, и тут в её узкую грудину вонзилась тяжёлая стрела, исторгнув из неё хриплый каркающий вопль и ощутимо подбросив прямо в воздухе. Быстро взмахивая крыльями, она вцепилась в стрелу и мучительно, страшно застонала… Следующая стрела безжалостно впилась ей в глаз, и она молча рухнула, ломая ветки.

Подмога пришла в виде одного-единственного эльфа, чистокровного Ол Донна, высокого, почти как сам Гарет, с заплетёнными для битвы в длинную косу коричневыми волосами и двумя длинными, почти прямыми эльфийскими саблями в руках. Сверкая серебром и эльфийскими рунами, вившимися по клинкам и наносимыми алмазной пылью, сабли порхали в его руках так, что невозможно было уследить за ними. Эльф вступил в бой стремительно, молча, разбив нападающих и мастерски избавляясь от них в считанные секунды; со стороны казалось, что он сражается не с умелыми бойцами, а с неуклюжими детьми. Но, не смотря на помощь, с тварями оказалось справиться не так-то просто. У них оказались толстая шкура и полное презрение к боли; когда последняя из них наконец-то сдохла, проткнутая двумя мечами и тремя саблями, в живых остались только эльф, Гарет, Марчелло и один из кнехтов; не ранен оказался один эльф. Лелея укушенную чудовищем правую руку, Гарет обратился к эльфу на чистейшем эльфийском, благодаря за помощь. Эльф, подойдя, взял его руку, глянул.

– Нужен огонь. Рана, нанесённая каргом, очень опасна, человек от неё умрет в тот же час, ты можешь умереть от неё за пару дней, Виоль Ол Таэр.

– Откуда ты моё эльфийское имя знаешь? – насторожился Гарет.

– Кто его не знает, сын Лары Ол Таэр? – Эльф смочил платок из своей фляги, протёр рану, и боль стала тише, кровь унялась. Марчелло развёл огонь, и эльф, велев ему заняться ранами кнехта, начал нагревать в огне серебряный кинжал.

– А мне как тебя называть? – Гарет догадался, что хочет сделать эльф, и нервно сглотнул.

– Терновник.

– Я твой должник, Терновник. Если бы не ты…

– Да, живым бы ты отсюда не ушёл. – Без ложной скромности согласился эльф. – И опасность ещё велика. У меня есть в связи с этим пожелание.

– Какое?

– Я хочу напроситься к тебе в гости. Я бродяга, у меня нет своего угла. А иногда хочется пожить в комфорте.

– Будь моим гостем, сколько пожелаешь. – Гарет не сводил взгляда с лезвия, и сердце против воли забилось сильнее, а на лбу выступила испарина. Эльф выпрямился.

– С благодарностью принимаю твоё приглашение.

Гэбриэл вскрикнул, вскидываясь, когда раскалённое лезвие прижгло рану, часто задышал сквозь стиснутые зубы, застонал – и проснулся. Ганс тоже проснулся, встревоженный, вглядывался в его лицо. Гэбриэл несколько секунд смотрел на него, приходя в себя и становясь самим собой, потом, сильно и глубоко переводя дух, произнёс:

– Сон… страшный. Всё в порядке. Всё нормально.

Рука болела так, словно её в самом деле прижгли, как раз там, где у него был собственный шрам. Гэбриэл переживал сон, продолжая глубоко и взволнованно дышать. Естественно, помнил он не всё – больше ощущения, чувство обречённости, гнев, боль… И облегчение от того, что всё позади.

На рассвете они позавтракали и отправились дальше. В обед им пришлось прятаться в кустах от нескольких всадников, и потом менять тропу, но эта тревога оказалась скоротечной. Ганс знал округу, как свои пять пальцев, и легко миновал опасные тропы и окрестности Найнпорта и пригородов; к вечеру второго дня они вышли на скалы над Эльфийской бухтой, и Гэбриэл вскрикнул от неожиданности, сердце сильно забилось: перед ним был маяк Таурина, огонь которого все эти десять лет дразнил и манил его! Отсюда, с другой стороны бухты, он казался маленьким, игрушечным, и очень светлым – как все местные эльфийские строения, он был сложен из золотистого известняка. Прежде Гэбриэл гадал и так, и эдак, пытаясь понять, что это за огонь, но и помыслить не мог, что это такое на самом деле! Детский восторг охватил его: сколько он мечтал, страдал и гадал об этом маяке, и вот – смотрит на него, и может, если только захочет, отправиться к нему – больше ничто его не остановит!.. Кроме, разве что, мыслей об Алисе и Иво. Они с Моисеем обсуждали возможность для Гэбриэла добраться до Гранствилла через эльфийские земли, но Моисей слышал, что эльфы неохотно принимают у себя полукровок, и очень негативно относятся к пришлым полукровкам, которые пытаются осесть у них. Эльфы в самом деле относились к полукровкам настороженно. Эльфийские женщины рожали редко и мало, и эльфы видели в полукровках угрозу себе, как народу; они охотно брали полукровок, воспитанных в эльфийской земле, на эльфийских традициях, в качестве слуг или помощников, но если девушка полукровка, к примеру, беременела не от эльфа, а от такого же полукровки, то её настоятельно просили покинуть эльфийское побережье. Эльфийских кватронцев принимали гораздо охотнее, и особенно лояльны эльфы были к детям эльфийской матери – как и евреи, они считали, что именно мать определяет расу. Детей эльфийской матери звали эльфинитами и считали практически равными в правах с эльфами; но человеческих эльфинитов на Острове, кроме детей Лары Ол Таэр, вообще не было. Эльфиниты от союза эльфийки и полукровки могли бы появляться куда как чаще, но эльфы мужчины крайне ревниво относились к тому, что эльфийки откровенно предпочитают им полукровок, и встречали каждого потенциального конкурента в штыки. Всех этих нюансов Моисей, конечно же, не знал, но одно мог Гэбриэлу сказать сразу: не факт, что эльфы позволят ему поселиться у себя, и вообще примут радушно. Гэбриэл почему-то нисколько этому не удивился. Он с раннего детства привык думать, что эльфам он не нужен так же, как не нужен и людям, что эльфы высокомерны, бездушны и жестоки, и не горел желанием отправиться к ним за помощью абсолютно.

И всё же он смотрел на далёкий эльфийский берег не без ностальгии и затаённой тоски. Сколько он в своё время думал о своих родителях! Вне себя от обиды и гнева, он в то же время частенько мечтал о том, что они не отказались от него. Что его эльфийский отец просто ничего о нём не знает, и возможно, ищет его. Что его мать… Но мысли о матери всегда были для него слишком болезненными и тяжёлыми. Почему-то даже просто почувствовав, что вот-вот начнёт думать о ней, Гэбриэл впадал в состояние какой-то тяжёлой, муторной тоски. Особенно после того, как осознал, что она могла и не быть бездушной шлюхой, а вполне могла быть одной из рабынь Садов Мечты… И всё же, сидя рядом с Гансом под защитой камней и корявых сосен, Гэбриэл невольно начал мечтать о том, что встретит свою мать, и та узнает его по какой-нибудь примете… Ну, к примеру, он – копия своего отца, и она мгновенно это поймёт, и догадается, что он – её сын… И каким-то чудом окажется, что она вовсе его не бросала, не отказывалась от него, а его просто похитил Хэ, после чего она не переставая искала его все эти годы. Надо сказать, история Гийома и Бьянки сильно подстегнула его фантазию! Гэбриэл сочинял про себя истории не хуже и не менее закрученные и романтичные. Так ему было просто интереснее жить.

Наблюдали они с Гансом за причалом: несколько досок на высоких сваях, шест с фонарём, домик в отдалении, убогий, покосившийся, возле которого сохли сети и висели под навесом длинные ожерелья сохнущей рыбы; у причала покачивалась длинная лодка с высокими бортами. Бухта была маленькая для морских судов, сюда заходили только рыбаки. Долгое время эту бухту караулили люди Драйвера; Моисей об этом знал, но знал он так же и о том, что вот уже несколько дней, как соглядатаи ушли. Но Гэбриэла он об опасности предупредил, и тот чутко прислушивался к своей интуиции, которой за годы в Садах Мечты научился доверять безоговорочно.

Но она спала – здесь было мирно и покойно в этот вечерний час. Облака, неслыханно-кучные, обширные, медленно и неотвратимо трансформировались, и Гэбриэл, затаив дыхание, следил за этой трансформацией. Как и Алисе, ему, столько лет лишённому этой возможности, не надоедало смотреть на бесконечно разный мир, наслаждаясь его безграничностью. Он рассказал Гансу, как жил в Садах Мечты, в самых общих чертах, почему-то ужасно стесняясь рассказать, что именно он там делал и кого представлял из себя. Так, отдельные моменты и основные порядки и ограничения… Рассказал, как боролся с другими полукровками и даже с животными.

– Это мне здорово помогло. – Признался не без гордости. – Ежели б не эти тренировки, хрен бы я справился со стражниками в Галерее. – И Ганс кивал, печально и задумчиво. Гэбриэлу очень хотелось бы знать, кто такой сам Ганс, как он очутился у Моисея, как жил до этого… Но Моисей этого не знал, Ганс молчал, и не хотел учиться писать, качая головой и улыбаясь – хранил свою тайну.

– Если бы не Иво и Алиса, – сообщил ему Гэбриэл, доедая пирог с вишней, заботливо уложенный в дорожную сумку Тильдой, – я остался бы с вами. Если бы вы были не против, конечно. Мне впервые в жизни было так хорошо. Я даже не думал, что так бывает… Теперь я знаю, как нам будет хорошо вместе с Алисой, как мы будем жить, как у нас всё будет. Я обязательно книгу найду, про Бьянку, и Алиса мне будет читать по вечерам, вот как вы. А потом и другие книги, такие же интересные.

Был уже поздний вечер, стремительно превращающийся в ночь, когда Ганс вскочил и указал на море, где у входа в бухту появился чёрный силуэт небольшой морской шхуны, на мачте которой горел огонёк. Второй огонёк, поменьше, двигался туда-сюда, потом вверх и вниз, и снова туда-сюда… У Гэбриэла сильно забилось сердце. Но прошло довольно много времени, пока он увидел, наконец, шлюпку, подплывающую к причалу, и они с Гансом побежали вниз.

На дощатой пристани пришла пора прощаться. Гэбриэл показал письмо Моисея капитану, который лично, в сопровождении двух матросов, приплыл за ним, и совсем не походил на еврея, и Гэбриэл и Ганс молча, но крепко, от души, обнялись. Ганс дал Гэбриэлу амулет: простенькое серебряное колесо, украшенное рунами. Гэбриэл надел его на шею, и сказал то, что постеснялся сказать Тильде:

– Передай Моисею и Тильде, что я их очень люблю и никогда не забуду. Береги их! – И Ганс кивнул, крепко пожав ему руку. Через пару минут, когда капитан дочитал письмо и кивнул матросам, шлюпка отчалила, и Ганс остался на причале, в тусклом свете фонаря.

Лодку сразу же начало сильно качать, и Гэбриэл, впервые очутившийся не на твёрдой поверхности, упал на лавку и вцепился в борт руками, едва не поддавшись панике. Капитан, которого, не смотря на широкое лицо, рыжую бороду и веснушчатые руки, звали Исраэлем, засмеялся:

– Впервые на море? – И Гэбриэл, сглотнув и бледно улыбнувшись, кивнул. Но главное испытание ждало его впереди: пришлось подниматься на борт шхуны под названием «Морская дева» по веревочной лестнице! Это стало для Гэбриэла нешуточным испытанием на прочность, но он справился, стиснув зубы и отринув страх – ну, как эта верёвка под его тяжестью оборвётся?! Ведь он был на голову выше самого высокого матроса, и уж точно тяжелее, да и нога ещё сильно болела! И как эти матросы, не обращая никакого внимания на бешеную качку, так ловко со всем справляются?! В каюте Гэбриэлу стало по-настоящему дурно; он мечтал посмотреть на море, но организм имел свои планы, и Гэбриэл пролежал в каюте почти всю ночь. Впрочем, полукровке оказалось проще привыкнуть к качке; он даже не воспользовался тазиком, который ему, посмеиваясь, оставил матрос, и уже к обеду выполз на палубу, бледный, кислый, но вполне здоровый. Капитан подошёл к нему и поинтересовался здоровьем Моисея.

– Старый упрямец, – весело сказал он, – мог бы жить в столице, или, если так хочется уединения, в её окрестностях, и иметь хороший доход со своих микстур и мазей! А какой он лекарь, я тебе скажу, какой-таки он лекарь! Такой лекарь мог бы лечить саму королеву, чтоб я так жил!

– Он меня от смерти спас. – Гэбриэл, немного стесняясь, – всё-таки он никогда ещё вот так не общался с посторонними! – постарался быть вежливым и общительным (как он это пока что понимал). Ему по-детски хотелось, чтобы его принимали за обычного человека, который всю свою жизнь жил так же, как все, был обычным, был со всеми на равных. Капитан «Морской девы», дальний родственник Моисея, оказался весёлым, спокойным и разумным человеком, и Гэбриэл не встретил с его стороны ни предвзятости, ни презрения, ни скрытой или явной агрессии, которые всегда ожидали полукровку при общении с людьми. Он охотно рассказывал Гэбриэлу о местах, мимо которых они плыли: южная оконечность Нордланда, мягкие округлые меловые холмы, поросшие вереском и ковылём, никаких деревьев, только холмы, травы и овцы, много, много овец, да валуны, гигантские, одиночные и сложенные в виде примитивных каменных коробок, в которых, по словам капитана, жили когда-то дикари, населяющие эти места, пасущие здесь своих овец из года в год, из века в век.

– А ещё говорят, – говорил он, – что здесь была война между эльфами и драконами, и что именно после неё здесь всё превратилось в пустоши, а эти валуны – оплавленные остатки эльфийских дворцов и крепостей.

– Чё, правда?! – Поразился Гэбриэл. – А драконы, они того, какие?! – И капитан прочёл ему целую лекцию о драконах, какими их представляют в Европе, что о них думают евреи, и как их представляют здесь, в Нордланде.

– Я таки думаю, что здесь они могли бы и быть, почему нет?.. По дороге сюда мы с Мойше слышали, что здесь можно встретить живого эльфа, и смеялись, как дети. Но прибыли на место, и смеяться стало не над чем, кроме собственной глупости. Теперь, когда я слышу разговоры о феях, гномах и драконах, я не смеюсь, таки нет. Но как выглядят местные драконы, я не знаю.

– Вот бы посмотреть! – У Гэбриэла загорелись глаза. Но капитан его энтузиазма не разделял. Ему почему-то посмотреть на дракона не хотелось.

А холмы всё не кончались, так же, как и валуны, и овцы. Кстати, капитан страшно удивил Гэбриэла, сказав, что качки вовсе и нет, так, лёгкая зыбь, и что то, что Гэбриэлу кажется гигантскими волнами – вообще не волны, а всего лишь рябь на воде. И последующие несколько часов Гэбриэл, сидя на палубе в тени большого паруса, делил своё внимание поровну между облаками и холмами, или свешивался с борта и смотрел на пенные волны от носа судна, которые одни выдавали, как быстро движется корабль – с палубы казалось, что он неторопливо скользит вдоль однообразных берегов. Развлёк его и даже немножко ошеломил встреченный ими большой морской корабль с фигурой единорога на носу. Капитан, приветствовавший этого монстра, сказал Гэбриэлу, что это один из кораблей Хлорингов, личный корабль герцога Элодисского. Гэбриэл долго провожал его глазами: корабль был больше, чем «Морская дева», с целым букетом парусов, от больших до самых маленьких, изящный, быстрый… Красивый, да.

Гарет хотел найти тело хоть одного монстра, чтобы показать отцу, но, как и говорил наместник Таурина, отыскал только крыс, воняющих падалью так, словно сдохли они не сегодня и даже не вчера. А вот на месте убитой крылатой твари его ждал жутковатый сюрприз: труп девушки-полукровки, красивой, с каштановыми волосами и широко раскрытым зелёным глазом – из второго торчала стрела. Тело девушки покрывали синяки и кровоподтёки, особенно в паху и на груди, но рана, помимо стрел эльфа, была одна: на шее, на самой сонной артерии.

– Перед смертью её били и насиловали. – Тихо сказал Марчелло. – Потом прокололи артерию и выпустили кровь. Видите, какая белая кожа? В ней нет ни капли крови.

– Чёрт… – Гарет покачал головой, потёр лицо. – Я сам своим глазам не верю. Значит, её убили, а потом превратили вот в… это?!

– Некромантия, патрон. Мерзостная и страшная магия. В Европе я только слышал о ней, но никогда не сталкивался с её последствиями и не верил, что это реально.

– Кажется, – сглотнув, сказал Гарет, – я знаю, куда деваются дети из дома Барр. Ты говоришь, она ведьма?.. Так почему не некромантка? Всё ещё хуже, чем мы с тобой думали, Марчелло. Мой брат… Господи, что они там делают с моим братом?!

– Позвольте, патрон… – Марчелло осмотрел и перевязал руку Гарета. Потом они сожгли тело девушки, собрали и сложили тела погибших людей Гарета. Герцог сам, склонившись, закрыл глаза Роберту, прошедшему с ним всю Европу.

– Прощай, Боб. – Сказал тихо. – Покойся с миром… У меня не осталось ни одного оруженосца. – Посмотрел на кнехта, который защищал его после гибели сквайра. – Как тебя зовут?

– Матиас Рут, сэр. – Ответил высокий, чуть полноватый, но даже с виду сильный и ловкий парень со спокойным и приятным лицом.

– Тебе повезло, Матиас. Ты теперь – мой армигер. Не на время – навсегда. Ты отлично сражаешься и не истеришь при виде чудовищ.

– Я просто исполнял свой долг, сэр. – Блестя глазами от неожиданно свалившейся удачи, произнёс Матиас. Стать армигером принца крови! Это была прерогатива знатных юношей, которые проходили такую службу прежде, чем самим стать рыцарями! Ему, простому парню из рыбацкой деревни в Далвегане, о таком и мечтать не стоило!

– Марчелло, в деревне надо найти людей, чтобы принесли тела на «Единорог». Возвращаемся домой. И как можно скорее. – Сказал Гарет устало. У него болела рука.

Уснув под вечер на своём любимом месте, на берегу, Алиса увидела удивительный сон. Ей приснилось, что она вернулась домой, загнала гусей на хозяйственный двор и вдруг явственно услышала голос Гэбриэла, говорившего: «Хозяйка, холодного сидра, живо!». С радостным криком Алиса бросилась к нему, но между ними неожиданно разверзлась пропасть, в которую она едва не сорвалась, чудом удержавшись на краю… Гэбриэл остался на той стороне, а она – на этой! Закричав его имя, Алиса проснулась от собственного крика. Солнце клонилось к западу, позолотив речную гладь, стены замка, крылышки стрекоз и спущенные паруса роскошной морской шхуны с фигурой единорога на носу, высившейся над всеми остальными судами. Но любоваться величественной красавицей было некогда: гуси уже потянулись к дому по знакомой тропинке. Пересчитав их и натянув шапку, Алиса поспешила за ними.

К «Дракону» в этот момент подъехала кавалькада всадников, роскошно одетых, на богато убранных породистых конях. Алиса, загоняя гусей на хозяйственный двор, на всякий случай ниже надвинула шапку и начала почёсывать меж пальцами, но вдруг услышала до боли знакомый голос, и задохнулась, тут же забыв обо всём на свете.

– Хозяйка! – Крикнул Гэбриэл. – Холодного сидра, живо!

Алиса живо обернулась и увидела его: высокого, стройного, черноволосого… Сорвала шапку, завопила:

– Гэбриэл!!! – Бросаясь к нему. Он развернулся, как ужаленный, и Алиса ахнула, раскидывая руки и тормозя на ходу: это был не Гэбриэл! Он был дивно похож, одно лицо, одна фигура, лишь глаза ярко-синие, да не было шрама на губе, изменившего бы очертания рта. Алиса остановилась, чуть не упав, и он быстро схватил её за руку:

– Стой! Кто ты?! – Спросил родным, до боли любимым голосом, и Алиса в ужасе уставилась на него. Ему пришлось повторить вопрос, больно сжав её руку, и только тогда Алиса очнулась.

– Я?! – Она тщетно попыталась вырвать руку. – Я племянник Нэша, Юхан…

– Брось, что я, парня от девки не отличу? Почему ты назвала меня Гэбриэлом? Кто ты такая?!

– Пустите меня, пожалуйста! – Взмолилась Алиса. – Я ничего не сделала!

– Что вы хотите от девочки? – Подоспела Марта. – Зачем вы пугаете её, милорд?

– Не твоё дело! – Фыркнул на трактирщицу Гарет. – Ещё раз: почему ты назвала меня Гэбриэлом? Отвечай!!

– Так её жениха зовут! – Марта потянула Алису к себе. – Она давно его не видела, обозналась…

– Пошла вон! – Вспыхнул Гарет. – Марчелло! Девка едет с нами, она что-то знает.

– Милорд! – Испугалась Марта. – Разве можно – девочку… Как же так?! Среди бела дня…

– Заткнись, дура, ничего ей не будет! Расскажет то, что знает, и пусть идет, куда хочет! Марчелло!

Черноволосый мужчина со странным именем легко усадил Алису в седло перед собой. Синеглазый двойник Гэбриэла, забыв про сидр, вскочил на своего огромного вороного коня с пышным хвостом и подстриженной гривой, послал его в галоп, и свита рванула вслед за ним. Всплеснув руками, Марта истошно позвала Гретель, и отправила её за Нэшем. А всадники, миновав заставу, помчались по дороге вдоль Ригины, в узорчатом лесном полумраке, в мелькании теней и золотых пятен.

Нэш, едва увидев Гретель, даже не слушая её, рванул домой. И почему-то совершенно не удивился, когда Марта кинулась к нему с криком:

– Нэш, её увезли!

– Да что ж ты…

– Это сам граф Гранствиллский, сын его высочества! Что я могла?!

– Кто?! Граф? Хлоринг?!

– Ну, да… А главное, Нэш, она сама к нему кинулась! Как услышала его голос, так с ума и сошла, как закричит: «Гэбриэл!!!», да как бросится к нему! Он хвать её за руку, аж затрясся весь: почему, говорит, ты меня так назвала? Я пыталась, да он не слушал, отмахнулся от меня, как от мухи какой…

– Мы и есть для него мухи. – С горечью произнёс Нэш. – Поеду за ними, может, смогу сделать чего. Он молодой, рыцаренок этот, не может знать, кого увёз…

Оседлав своего гнедого конягу, Нэш поскакал в лес, но далеко не уехал. Внезапно резко потемнело и похолодало, ветер рванул кроны. Конь захрапел, заплясал на месте, задирая голову и выкатывая белки глаз: на дороге стоял большой волк, белый, с синими глазами. Нэш положил руку на топор – волк угрожающе пригнул голову, в упор глядя на него человеческими синими глазами.

Нэш знал, кто мог принять облик белого волка на этом острове. Поэтому беспрекословно повернул коня обратно. Бывший наёмник умел признавать своё поражение. У него не осталось выбора.

Быстро освоившись с качкой и осмелев, да и соскучившись, Гэбриэл принялся шалить: повисал на одной руке на канате, над самой водой, и вопил от восторга, пролетая над волнами и ощущая брызги воды на лице и вкус соли на губах. В эти мгновения он чувствовал себя настолько живым и свободным, насколько это вообще возможно. Ему ещё только предстояло научиться жить свободно и просто, не насилуя себя, не подавляя свои чувства и отвращение к происходящему, просто жить – но он уже почувствовал вкус этой свободы, свободы тела и духа, и, пьянея от этого ощущения, был счастлив и полон предвкушений. Он скоро найдёт Иво и Алису, и они будут вместе; все их мечты исполнятся, и всё будет чудесно… Разве может быть иначе?!.

Увидев далеко впереди поблёскивающие шпили и очертания городских башен и стен Элиота, Гэбриэл какое-то время просто не в состоянии был сообразить, что это. У него в голове не укладывалось, что это – город, что на свете достаточно людей, чтобы заселить все эти здания. Это сколько же их?!! Он оробел и растерялся, растеряв даже всю свою радость. И вот в таком вот городе, среди всех этих домов, он будет искать Алису?.. Как?! Только теперь Гэбриэл начал понимать, что натворил, предлагая им встретиться именно в Гранствилле! Но, с другой стороны – а где?.. Что он знал?.. Что они знали?! Какой у них был выбор?.. Город приближался, самый большой город Острова и один из самых больших городов Европы, и для Гэбриэла, выросшего на крохотной ферме в глуши и всю жизнь прожившего в заточении, на крохотном пространстве, его размеры и красота были шоком, он словно попал на другую планету, в другой мир, где всё было незнакомым и пугающим, а сам он – чужим. Капитан подошёл и похлопал его по плечу:

– Не волнуйся, Гэбриэл, городишко не самый большой. Кстати, местные зовут его Городом Мёртвой Королевы, и никто толком не может объяснить, почему. Но самая распространённая версия – что это в честь королевы Алисандры, которой какой-то эльфийский князь снёс голову прямо в день её свадьбы, при скоплении народа, на ступенях собора.

Гэбриэл чуть отмер, когда его воображение и любопытство были так задеты. Он начал спрашивать, кто, зачем, за что, и капитан, который был таким же любопытным и очень разговорчивым, охотно рассказал ему всё, что знал. Впрочем, знал он не много, но и то, что Гэбриэл от него услышал, было так интересно, что юноша забыл на время о своих страхах.

А «Морская дева» тем временем, поймав попутный ветер, скользила вдоль предместий большого города, достаточно близко от берега, чтобы Гэбриэл видел окружённые садами в белой пене цветущих плодовых деревьев домики, выпасы, мельницы, церкви с колокольнями, даже замки. Там кипела жизнь: он видел занятых работой людей, играющих детей, пасущихся гусей, телят и даже лошадей, при виде которых у него всегда что-то сладко вздрагивало в груди. Гэбриэл обожал лошадей, и больше всего все эти десять лет тосковал именно по ним. До сих пор больно было думать о том неизвестном коньке, которого убили под ним на мосту Редстоуна. Гэбриэл страстно мечтал о собственном коне, которого будет любить, лелеять, баловать и холить, беречь от всего зла мира… Он и имя ему придумал: Холг… Или во сне слышал это слово?.. Так же, как имя своего воображаемого друга, который в детстве всегда был с ним: Гарет.

Уже в темноте кавалькада всадников, забравших Алису, остановилась у придорожной харчевни «Герб Хлорингов». Хозяин и хозяйка, предупреждённые о визите знатного гостя заранее, всё приготовили к его приёму: спальня убрана, пол посыпан хмелем и лавандой, разожжены камины, согреты постели и вода, готов ужин. Гарет сразу же поднялся на второй этаж, позволил служанке снять с себя сапоги и вымыть себе ноги, обулся в домашние туфли, снял камзол и украшения и приказал привести к себе Алису.

Алиса, девочка умненькая, но наивная и далёкая от реальной жизни, уже успела придумать себе страшную историю. Она понимала, что такое сходство Гэбриэла и этого вельможи случайным быть не может, и в её головке родился роман не хуже романа о Гийоме и Бьянке, которого она пока что не читала, но какая разница?.. По её версии, Гэбриэл был сыном какого-то большого вельможи и претендентом на его наследство. А Гарет ищет соперника, чтобы избавиться от него. Или что-то в этомроде. В любом случае, отдавать своего Гэбриэла этому вельможе она не хотела ни за что. И потом, как бы там ни было, а Драйвер был их хозяином, и побег от него, наверное, считался большим преступлением?.. Хорошим он был, или плохим, но они с Гэбриэлом принадлежали ему! Расскажи Алиса всё этому властному человеку, и что?! Он вернёт их обратно! Или накажет… Алиса интуитивно чувствовала угрозу всему, о чём мечтала, что хотела построить вместе с любимым, и решила не выдавать его любой ценой. Она и так его обидела; но не предаст ни за что! Робко присела напротив Гарета на краешек стула, на предложение что-либо съесть помотала головой.

– Кто ты? – Спросил он, отламывая куски пирога с олениной, макая их в подливку и отправляя в рот. Алисе стало жутко: он смотрел, как Гэбриэл, говорил, как Гэбриэл, он даже пах, как Гэбриэл, свежим распилом ясеня! Как могло такое быть?!

– Что молчишь? Боишься?

Алиса кивнула. Гарет поморщился.

– Я не ем на ужин девушек, и не покушаюсь на их честь. Каждая вторая на этом Острове спит и видит себя в моей постели, так что мне нет нужды применять силу. Поверь.

Алиса быстро взглянула на него. Он был красив, как Гэбриэл… Даже, наверное, красивее. У него были настолько синие глаза, что их синева, казалось, текла и плавилась, завораживая взор и даже немного пугая. Взгляд его был теплее и беспечнее, чем у Гэбриэла, а вот рот, не тронутый шрамом, напротив, был жёстче и холоднее. Линии и выражение его рта были чуть капризными и очень высокомерными; чувственность и в то же время холодное высокомерие этого рта могли свести с ума – и сводили женщин всех возрастов и рангов. Алиса не знала этого. Для неё он был человеком, страшно похожим на её Гэбриэла, человеком, который мог причинить её Гэбриэлу зло. Поэтому его похвальба осталась ею не понята и даже не услышана. Она прижала к груди кулачки с крепко переплетёнными пальцами, и уставилась на массивное золотое кольцо с печатью: лилия, грифон и меч, – лежащее на столике рядом с перчатками из мягкой рыжей кожи.

Гарет тоже рассматривал Алису, и видел перед собой прелестнейшее существо на свете. В свете очага и свеч она казалась ещё прекраснее; её тонкое лицо, огромные глаза в мохнатых ресницах, нежные губы и изящная шея тревожили и притягивали его. Похвастав своей популярностью, он пытливо взглянул на неё, не заметил никакого отклика и даже слегка обиделся.

– Так кто же ты такая? – Спросил, не дождавшись никакой реакции на себя, красивого.

– Алиса.

– Алиса… а дальше?

– Нет никакого дальше, господин. Я подкидыш. Я просто Алиса. – Она говорила так красиво и нежно, держалась так изысканно, что Гарет не верил ни единому её слову. Подкидыши не выглядят принцессами инкогнито; принцессы – не пасут гусей под видом мальчонки-пастушка. Такое бывает только в романах и сказках, а Гарет Хлоринг в сказки перестал верить в три года, когда пропали его брат и мама. Здесь было что-то не чисто, и его это раздражало.

– Так почему же ты назвала меня Гэбриэлом, просто Алиса?

– Я не знала, что это запрещено.

– Не шути со мной, девчонка! – Голос Гарета стал холоднее сразу на несколько градусов. – Это очень важно для меня. И пока я не выясню всё, я не отступлюсь. И так: почему ты назвала меня Гэбриэлом?

– Я ошиблась.

– Мы так похожи?

– Нет! Я на миг подумала…Но увидела – и поняла: ничуточки, ни капельки…

– Ты не умеешь врать. – Холодно остановил он её. В нём чувствовалась сила, способная подавить и более крепкую волю. Его окружала такая мощная аура значительности, что ему даже не было нужды быть высокомерным, самый тупой человек в мире мгновенно понял бы, что перед ним очень знатный и сильный человек. Но в Алисе, маленькой и хрупкой, была собственная сила, о которой она и сама не знала… точнее, не думала. Ей было очень страшно за Гэбриэла; чем яснее она чувствовала силу и решительность этого человека, тем страшнее становилось.

У Гарета испортился аппетит. Он не мог поделать с этой девчонкой абсолютно ничего: ни запугивать, ни мучить. Слишком она была нежна, беззащитна и прелестна. Но он должен был всё выяснить!

– Что мне с тобой делать? – Спросил он вслух. Она подняла на него глаза:

– Отпустите меня, господин. Я ничего плохого не делала.

– Но ты знаешь то, что надо знать мне, глупая девчонка! – Взорвался Гарет, вскочив и заполнив собою, казалось, всё пространство над Алисой. – Ты даже не представляешь, как это важно!

– Вы ошибаетесь. Я ничего такого не знаю.

– Я хочу знать. – Жёстко сказал Гарет, схватив её за подбородок и заставив смотреть в глаза. – Кто такой Гэбриэл, где он, как ты с ним встретилась, где вы были вместе, где он сейчас. Всё! Что в этом страшного, сложного или опасного?!!

Алиса смотрела ему в глаза и молчала. В отличие от Гэбриэла, она не слышала о вражде их бывшего Хозяина и Элодисцев, не помнила случайного упоминания, сделанного, когда она страдала от боли и размолвки с Гэбриэлом. Даже если этот человек и не родственник Гэбриэлу, который боится соперника, все равно: узнав о них, об их побеге, о том, что им пришлось сделать, чтобы сбежать, этот человек, не дрогнув, выдаст их обратно. Думая об этом, Алиса молчала. Даже если он отдаст Хозяину её саму, это не важно. Так ей и надо за то, что она так обидела Гэбриэла! Хоть и страшно было очень, она молчала. Пусть. Зато Иво и Гэбриэл будут в безопасности…

Эта тихая решимость отразилась на её лице, и Гарет её увидел. Сменил тактику.

– Понимаю. – Отпустил её, сел обратно. – Он член банды, как и ты, верно?.. Все полукровки, не работающие у своих родных, – бандиты. В какой он банде? Птицы, Кошки, Змеи? А ты? Что ты тут делаешь? Шпионишь для своих? С такой невинной внешностью, должен признать, ты идеальная шпионка. Что-то крупное затеяли, а? Или за мной следите?

– Нет!!! – Изумлённо задохнулась Алиса. – Вы что?!!

– Дорогая моя, – чуть нагнулся к ней Гарет, – но ваши преступления – это единственная причина твоего молчания. Что вы натворили? Убили и ограбили кого-то, сбежали, – Алиса съёжилась при этом слове, – бродяжничаете и побираетесь, что?! И пока я не выясню, я не отпущу тебя. Я отвечаю за безопасность и покой этих земель, и угроза от какой-то банды – это моя забота. Я хочу знать всю правду, и я узнаю, поняла? Марчелло!

Итальянец, постоянно находящийся поблизости, тут же нарисовался в комнате.

– Присмотри за ней. Не трогать и не обижать, но глаз не спускать! Она мне нужна. Если кто-то попытается что-то узнать о ней… – Гарет с удовлетворением заметил, как побледнела и задрожала Алиса, – проследить и выяснить всю подноготную! Следить за трактиром, выяснить всё!

– Вы думаете, сеньор… – Осторожно начал Марчелло, и Гарет резко перебил его:

– Да, Марчелло, я это думаю. И эта девчонка – ключ к правде, первый за столько лет! Можешь быть уверен, я его не выпущу!

Запертая в тесном, хоть и чистеньком, чуланчике, Алиса свернулась в клубок и тихо заплакала. Как она соскучилась, как боялась и тосковала! Гарет разбудил её тоску; внешность его, голос, родной и любимый, запах – сотрясли душу Алисы, смутили её сердечко. Тоска так скрутила её душу и тело, что она, не вынося этой муки, зарыдала в голос, умоляя:

– Гэбриэл, вернись! Найди меня, спаси меня, пожалуйста, пожалуйста-а-а!!!

Иво приехал в Гранствилл после обеда следующего дня. Остановившись возле харчевни «Старое место», на заросшем цветами косогоре, он присел в траву, пустив лошадь пастись, и, перекусывая, стал рассматривать город.

Его предупредили, что Гранствилл намного больше Блумсберри, но слышать, представлять, и увидеть – большая разница. Такого Иво не видел никогда. Здесь Ригина, довольно большая и широкая река, делала две петли меж меловых скал, на одной из которых стоял замок Хефлинуэлл, (Иво принял его за ещё один город), а на другой, напротив замка, находилась деревня Белая Горка, еле видная в лёгкой дымке. Под скалой, на холмах, лежал город, окружённый мощными крепостными стенами с квадратными башнями и острыми шпилями. Ворота Блумсберри Иво показались отдельным маленьким замком; очень красивым, кстати. Город Гранствилл был не самым большим городом по меркам Нордланда; Клойстергем и Блэкбург, столицы Далвегана и Анвалона, были гораздо больше, но Гранствилл признанно считался самым красивым, чистым и благополучным. Здесь издавна селились самые искусные в Нордланде ювелиры; город торговал деревом и держал монополию на торговлю воском, мёдом диких пчёл и мехами, которые продавали гранствиллцам эльфы Элодис – то есть, высочайшего качества, идущие в королевский дворец и за границу. Вообще, здесь торговали всем, что давал лес: мехами, дичью, пенькой, смолой, дёгтем, древесиной, грибами, ягодами и различными травами. Здесь были богатые гильдии меховщиков, аптекарей, самая богатая и влиятельная в Нордланде гильдия ювелиров; оружейники, одни из лучших в Нордланде, в эльфийском квартале – за их клинками и кинжалами ехали со всего света. Естественно, процветание города наложило отпечаток и на его облик: Гранствилл был чистым, красивым, несколько чопорным и сонным, но великолепным городом. Когда-то очень давно, в первые века существования, город находился на том же холме, что и Хефлинуэлл, но был полностью сожжён дикарями, которых впоследствии усмирил Карл Второй Основатель. После этого, по какой причине, толком никто не мог сказать, город заново начал отстраиваться уже на другом берегу Ригины, и поначалу занимал тот холм, где теперь находилась Старая Крепость, район, примыкающий к порту, с ратушей, собором Иоанна Богослова, или просто Богословом, и городской площадью. В Гранствилле, единственном из нордландских человеческих городов, был Эльфийский квартал, где оседло проживала уникальная в своём роде эльфийская община, объединяющая и Ол Донна, и Элодис, и даже нескольких Фанна. Эльфы вели торговые дела с людьми, держали магазины и мастерские, здесь было в некотором роде посольство эльфов в Нордланде, где можно было договориться о торговле, поставках и вообще каких-либо отношениях, поскольку в города эльфов ход людям был заказан. Изначально Эльфийский квартал находился отдельно от Гранствилла, как обособленная крепость, но постепенно слился с городом и стал его частью. Разрастаясь, город обрастал улицами, площадями и новыми стенами, и теперь части старых стен внутри города становились стенами домов и границами улиц, придавая неповторимое очарование Гранствиллу. Иво видел Старую Крепость, вздымающуюся выше остального города, но ниже Хефлинуэлла на другом берегу, контуры Богослова, одного из самых красивых соборов Острова, башню ратуши… По Ригине шли суда, большие и поменьше, хоть и не такие шикарные, как «Единорог» – морские суда по Ригине не поднимались, она была широкой, но не очень глубокой рекой. Между городом и замком красовался каменный мост с высокими арками, под которыми могли проплывать даже речные шхуны с парусами, идущие в Ригстаун – постройка, как говорили, эльфов. Эльфы же приложили руку к строительству Хефлинуэлла, замка огромного, великолепного, достойного славы и величия Хлорингов, самого большого и красивого в Нордланде и одного из самых красивых и больших в Европе. Иво любовался им, забыв про еду и лошадь, гадая, кто там живёт, что это за город, и как вообще можно было сотворить из грубого камня такое чудо?.. Кровь Фанна давала ему возможность наслаждаться красотой, как иные наслаждаются едой или питьём; он получал физическое удовольствие, созерцая эту картину. Хутора, мельницы, деревни, поля и монастыри окружали Гранствилл, сколько хватало глаз, в зелени полей цвели васильки и маки, бело-розовой кипенью цвели сады, на пастбищах паслись местные коровы, палевые либо почти чёрные, с белыми ремнями по хребтам, крупные, с короткими рогами, резвились телята…

Неожиданно в городе, близком, но всё ещё призрачно-таинственном, зазвонил колокол Богослова. И тут же откликнулись большие и малые колокола во всех городских, пригородных и монастырских церквях, и округа наполнилась тягучим сладостным звоном, от которого душа Иво стянулась в узел. Он вскочил, отряхиваясь, поймал лошадь и поспешил в город.

В воротах у него спросили, кто он и зачем идёт в город. Иво, как его научил Нэш, ответил, что служит в трактире «Золотой дракон», и идёт по поручению хозяйки, Марты, за покупками и с записками к её партнёрам и родне. Показал записку от Нэша. Заплатил пошлину, два геллера, сумму мизерную на тот момент, и был пропущен на Золотую улицу. Слева были дома, построенные так тесно друг к другу, что казались сплошными, с редкими и очень узенькими переулочками между ними. Все первые этажи этих домов были лавками: аптекарей, алхимиков и травников, справа – такие же добротные и большие дома и ювелирные лавки с заманчивыми цеховыми вывесками. Улица была вымощена камнем, кругом были цветники, кусты сирени, набирающие цвет, по стенам вились плющ, девичий виноград и хмель. Лошадь пришлось оставить в конюшне у ворот, чтобы не пакостила на улицах; Иво заплатил за её содержание талер, и получил деревянный номерок. Ему нужно было пройти до главной площади, свернуть направо и найти улицу Тихую; там, в угловом доме, жила сестра Марты, которая должна была приютить его и помочь с заказами и расспросами. Иво дошёл только до главной площади, где и застыл, не в силах отвести глаз от Богослова.

Главная площадь Гранствилла была местом людным, шумным и красивым. Здесь стояла посреди искусственного пруда, созданного эльфами, конная статуя Генриха Великого, на поднятую руку которого считалось доброй приметой для молодожёнов повесить цветочный венок; цветы вешали и на голову, и на конскую морду, в общем, Генрих Великий стоял весь в цветах, свежих и чуть увядших. В воду бросали мелкие монетки, геллеры и пенсы, и детвора бултыхалась в пруду, отыскивая эти монетки на дне – после свадеб их было видимо-невидимо. Сначала Иво остановился перед этим прудом, с весёлым недоумением наблюдая за малышнёй, и тут откуда-то сверху полилась дивная музыка… Он задрал голову, и увидел представление, единственное в своём роде: ангелов на фасаде собора. Механических ангелов создал приезжий итальянский мастер, бежавший от инквизиции; в час пополудни они выплывали из распахнутых ажурных створок высоко на фасаде собора, под хрустальную простенькую мелодию кружились в танце, расправляли крылья, поднимали руки, и исчезали обратно. Длилось представление пять минут; всё это время Иво, видевший подобное впервые в жизни, стоял, оцепенев, с мурашками по коже, с комом в груди… Это действо показалось ему таким дивным, таким прекрасным, таким… волшебным! Только ради этого стоило жить, стоило рисковать жизнью и терпеть любые муки – так ему казалось в эти минуты! Настоящие ангелы! От природы склонный к мистике, немного экзальтированный, совершенно не похожий на Гэбриэла, Иво был сокрушён великолепием собора, сладостью колокольного звона, чудесным танцем ангелов. Люди входили в собор, и из открытых дверей Иво слышал пение, от которого душа его трепетала и улетала куда-то… Робея, но жаждая послушать по-настоящему, он дерзнул войти внутрь. Сердце его, смутно тоскующее по чему-то такому, запело от счастья: он пришёл, куда надо! Мягкий цветной свет из оконных виражей, торжественность, пение невидимых певчих, обстановка, запахи – всё это окончательно сокрушило его дух, и он, упав на колени, молитвенно сложил руки. Те молитвы, которым когда-то учил его дед, он забыл, но устремился к Богу всем сердцем, очнувшись лишь, когда молодой священник коснулся его плеча и тихо сказал:

– Прости, юноша, но в храм входят с непокрытой головой.

Иво, залившись краской, вскочил, сдёрнул шапку, и замер, нагнув голову.

– Ты полукровка! – Заметил священник.

– Я не хотел никому помешать. – Прошептал Иво. – Я просто…

– Просто хотел помолиться? – Ободряюще улыбнулся священник. – Ты крещён?

– Да! – Быстро ответил Иво. – Меня дед крестил…

– Тогда что ты так растерялся? Храм открыт для всех. Наверное, ты не местный? Кое-где в Нордланде и в самом деле полукровок, даже крещёных, лишают права входить в храм, но не здесь. У нас храм открыт для всех, ибо разве не сказал апостол Павел: «Нет лицеприятия у Бога»?

– Я хочу молиться! – вырвалось у Иво. – Но я не помню ни одной молитвы! То, чему учил меня дедушка в детстве, меня заставили забыть, я ничего больше не знаю, не умею… Я жил в таком грехе! Но это было не моё, я ненавидел это! А здесь сердце моё поёт от счастья. Я понимаю, кто я, но если бы вы позволили мне побыть здесь, в уголке…

– Успокойся, сын мой! Конечно, никто тебе не запретит. Неужели ты думаешь, что Бог выбирает, кто какой крови? Эльфов винят не в том, кто они, а в грехе язычества, в отказе от крещения. Если душа твоя жаждет отдаться Богу, Бог примет её с радостью. Идём со мной. Ты умеешь читать?

– Нет.

– Я научу тебя самой главной молитве, «Отче наш». Меня зовут Марк, я каноник при Богослове. Ты когда-нибудь исповедовался?

– А как это?..

В обед Гарет был в Гранствилле. Чтобы не задерживаться на городских улицах, объехал город через деревню Омки, и, миновав мост, был, наконец, дома. Приказав Марчелло присмотреть за Алисой, как был, в дорожной одежде, пахнущей лошадью, дымом и потом, отправился к отцу.

Принц Элодисский был одним из тех высоких, крупных, полнокровных и багровеющих в гневе мужчин, которые легко становятся жертвами удара даже в относительно молодом возрасте. Хлоринги за сотни лет своей истории несколько раз мешали свою кровь с эльфами, и Ол Донна, и Элодис, и в результате получился совершенно особый человеческий тип, и внешности, и характера. Прежде всего, все Хлоринги были очень красивы. Когда-то Карл Второй женился на ирландке, и с тех пор среди них нередким стал синий цвет глаз, необычной, сапфировой синевы, яркий и влекущий. Выразительная и яркая внешность сочеталась с незаурядным характером – были ли они хорошими, или дурными людьми, они всегда были личностями, ни про одного и ни про одну из них нельзя было сказать: «серая мышь», «никакой». Гарольд Перси Хлоринг, принц Элодисский, был, возможно, одним из самых лучших представителей своего древнего и славного рода. Он был красив, благороден, великолепно образован и воспитан, был в своё время знаменитым и непобедимым турнирным бойцом, писал стихи, занимался алхимией, наблюдал небесные светила, переписывался с лучшими европейскими умами, в общем, был достоин того, чтобы его полюбила самая прекрасная эльфийская княжна Нордланда, Светоч Красоты, Лара Ол Таэр. Некоторые считали его мягким и бесхарактерным, но это была обычная ошибка хамов и людей мало цивилизованных, столкнувшихся с душевным благородством и культурой. Быдло всегда воспринимает культуру, как слабость. На самом деле, принц был человеком очень волевым и целеустремлённым, хоть и не особенно жёстким. Жёсткости, даже жестокости, ему частенько не хватало; он был милосерден к слабым и побеждённым. Потерянного сына он искал несколько лет, пока не разочаровался в этих поисках и не смирился с мыслью, что сын мёртв, как и его мать… Пока, в отсутствие Гарета, к нему не потянулись самозванцы. Один из них до того ухитрился втереться принцу в доверие, что тот поверил окончательно, что наконец-то нашёл своего ребёнка… Разочарование было так сильно, что принца хватил удар. Слабый, от которого принц практически полностью оправился, но последствия удара всё-таки были серьёзными, объединившись с апатией, охватившей принца после потери любимой жены, которую он боготворил. Он стал рассеянным, пропала прежняя ловкость и сила в руках, он соображал уже не так быстро и ясно, как прежде. Помимо этого, он абсолютно утратил вкус к жизни, ему ничего не хотелось, он перестал интересоваться тем, что привлекало его прежде, перестал искать что-то новое, писать стихи, читать новые книги, интересоваться новостями не только из большого мира, но и собственного герцогства, даже переписываться с друзьями. Всё, что его теперь ещё хоть как-то волновало – это сын. Поиски Гарета причиняли ему боль, но гораздо больше принц боялся за сына, боялся, что разочарование нанесёт ему незаживающую душевную рану. Перед теми, кого любил, Гарольд Хлоринг был абсолютно беззащитен; их благополучие, спокойствие и проблемы были для принца гораздо важнее собственных. Именно поэтому, поссорившись с сыном, принц уже давно раскаялся, переживал и ни о чём больше так не волновался, как о примирении. Слуги принца, и прежде всего его сенешаль и советник Тиберий, обожали его, опекали, возможно, даже излишне. Именно благодаря их заботе и опеке принц не знал ни о каких неприятных происшествиях в герцогстве, не знал о подозрениях насчёт готовящейся войны, о проблемах на Юге… Но он был умён, и понимал, что от него что-то скрывают. Только вот знать, что именно, не хотел. Он ждал Гарета, чтобы передать ему целиком и полностью полномочия по управлению герцогством, и страшно волновался по этому поводу.

– Здравствуйте, отец! – Принц заметил, что сын даже не привёл себя в порядок, и эта поспешность была ему приятна. Гарет хотел, по этикету, поцеловать отцу руку, но тот сам обнял его, похлопал по спине:

– Рад тебя видеть, сынок.

– Я поспешил к вам сразу, как приехал… У меня очень важные новости.

– Если это насчёт твоих поисков…

– Да. И не только. – Гарет чуть побледнел от волнения, но был полон решимости. – Я хочу рассказать вам всё, что узнал. Мне нужен ваш совет. Обещаю, что прислушаюсь к вашему мнению, оно для меня крайне ценно.

– Гари… – Поднял руку принц, но Гарет повторил с нажимом:

– Отец, это очень важно!! Просто выслушайте меня. Я вас прошу.

– Хорошо. – Ответил принц, не глядя на него. – Я выслушаю. Но моё мнение ты уже знаешь. Я не хотел причинять тебе боль или обижать тебя. – Он повернулся к сыну. – Ты молод и упрям; я ценю это твоё качество. Ты привык к самостоятельности; тебе кажется, что если ты сам этого не сделал, то это всё равно, что не сделано. Я прав?

– Я не критикую ваши действия. – Гарет чуть покраснел. – И не хочу сказать, что смогу что-то сделать лучше, чем вы. Я просто… просто знаю немного больше, чем вы. Я знаю, что происходит с моим братом; знаю, что он чувствует, и знаю, что он жив. Эта связь… Она только между нами. Я не могу её ни объяснить, ни доказать. Я понимаю, что вам сложно в неё поверить.

– Ты прав. Возможно, ты просто сам себя настроил, сам себе внушил, что эта связь существует…

– Я не дурак и думал об этом! – Пылко воскликнул Гарет. – Я опасался этого, и старался проверить себя. Но теперь я уверен. Я знаю, где он. Выслушайте меня! Если я где-то ошибся, поправьте меня, укажите на мою ошибку. Я столько узнал, что мне необходимо, просто жизненно необходимо услышать ваше мнение обо всём этом.

– Хорошо. – Принц сел в кресло, кивнул Тиберию, и тот принёс вино, смесь орехов и кураги с изюмом, и печенье – всё для сына, сам он почти не ел, утратив вместе с вкусом к хорошей еде и аппетит. Гарет сел напротив, и рассказал отцу почти всё, умолчав лишь о Садах Мечты. Начал он с того, как нашёл Кошек и поговорил с Манул, а закончил тем, как расправился с Дикой Охотой. Про засаду Гарет рассказывать тоже не стал – пощадил отца. Тот не должен был знать, что едва не потерял и второго сына. Во всяком случае – не теперь.

Забыв про угощение, принц погрузился в тяжёлое раздумье. Многие вещи в рассказе Гарета не были для него неожиданностями. Он давно подозревал, что на Юге неладно, только не хотел об этом знать. Но по-настоящему его взволновал рассказ о том, что на Юге возрождается некромантия.

– Я думал, что это невозможно. – Произнёс он наконец. – Когда мы покончили с Райдегурдом, мы очень тщательно изучили всё его наследие, всех его слуг, и самого Драйвера в том числе, на присутствие хоть каких-то магических сил или способностей. Поверь, там не было ничего. Вообще ничего. Драйвер не колдун. А об Александре Барр я даже не слышал ничего.

– Отец, но это чистая правда!

– Я не спорю! – Успокаивающе поднял руку принц. – И я верю тебе и вполне понимаю серьёзность положения. Ты прав. Я искал только в Редстоуне, а мне следовало подумать о том, что Драйвер мог схитрить и спрятать моего сына где-то вдалеке…Нет, – поправился он, – об этом я думал. Мы следили за ним, следили несколько лет… Но он оказался хитрее и терпеливее. Он мог, ты прав, мог прятать его под покровом этой магии, о которой ты говоришь, где-то вдали, в глуши, выжидая, пока я не утрачу веру и не перестану искать. И ты прав, что не бросился с мечом наголо в Редстоун. Этим ты только убил бы брата. Но теперь мы должны как-то вытащить мальчика оттуда, если, как ты говоришь, он ещё жив. Любой ценой. Это сделает наше золото… Может быть, наши власть и авторитет и в самом деле пошатнулись, но мы всё ещё чертовски богаты.

– Я прикажу Марчелло…

– Нет. – Остановил Гарета принц. – Не Марчелло. Его слишком хорошо уже знают на Острове. Нам нужен человек новый, неизвестный здесь никому, но достаточно умелый и отважный. И вот поиск такого человека вполне можешь поручить своему Марчелло.

– Мне страшно, отец. – Признался Гарет. – Я сделал всё, чтобы не показать своих подозрений, и всё же мне страшно. Я боюсь за него. Он чуть не умер – я чувствовал на себе дыхание смерти… Сейчас он здоров, но с ним что-то происходит. Что-то… странное. Я сам не понимаю своих ощущений. Каждую минуту я жду удара, и не знаю, когда он придёт, и придёт ли! Знаю только то, что почувствую его.

– Мне трудно это понять, и признаюсь, не уверен, что до конца верю в это… – Сказал принц. – Хотя и понимаю, что вы, эльфиниты, странные существа, и для нас, и для самих эльфов вы – загадка. И то, что ты говоришь… для меня непостижимо. И всё же мне жаль вас. Обоих. Он мучается где-то, а ты страдаешь здесь. Долгое время я пытался утешить себя тем, что для моего сына всё позади – и страх, и боль. И мне почти это удалось. – Принц отошёл к окну, из которого видны были Ригина, корабли и лодки, и крыши далёкого города. – Я думал, что ты не понимаешь, каково это: мучиться мыслями о том, как маленький мой мальчик страдает… Как плачет и зовёт меня… И мне ничего не оставалось, как смириться с его смертью и утешать себя тем, что, по крайней мере, он в раю и счастлив. А теперь понимаю, что ты страдаешь куда больше, чем в своё время страдал я. – Он повернулся к сыну, и его большие глаза удивительного, тёмно-серого, как карандашный грифель, цвета, излучали печальную нежность. – Нет ничего страшнее, чем ожидание там, где от тебя ничего не зависит.

– Я сознательно сохраняю эту связь. – Твёрдо сказал Гарет. – Мне кажется, нет, я почти уверен, что помогаю ему этим. Делю его боль с ним.

– Но что ты будешь делать, когда найдёшь его? – Вырвалось у принца. – Ведь по сути вы – чужие друг другу… Возможно, он даже не помнит, кто он и откуда… Он ведь был так мал!

– Не важно. – Сказал Гарет. – Я не дурак, и понимаю это, и готов к этому. Я верю, что и он чувствует меня, и эта связь поможет нам. Ну, а если нет… Всё равно, я верю в наше родство. Мы справимся. Лишь бы он нашелся! Лишь бы мы не опоздали.

– Я передаю тебе управление герцогством, Гари. – Помолчав, принц вернулся в кресло, и потянул к себе шкатулку с документами. – Целиком и полностью. Теперь ты здесь хозяин.

– Отец! – Рванулся Гарет. – Но вы же не оставите меня одного?! Мне нужны ваши советы, ваша мудрость и опыт… И ваше милосердие. У меня его нет. Я слишком эльф для этого… Я не прощаю. Не умею прощать. Не умею жалеть!

– Ты недооцениваешь себя! – Засмеялся принц. – И в любом случае, не надейся даже на то, что я постригусь в монахи и удалюсь в пустыню. Я останусь здесь, в Хефлинуэлле, с тобой, и мои советы и мудрость будут к твоим услугам в любой день и в любую ночь. Позови Тиберия. Мы подпишем всё, что требуется, и он передаст тебе ключи и печати.

Дрэд, искренне радуясь тёплой погоде, по своему обыкновению, кормил голубей, поздравляя их и себя с наступлением лета.

– Эх, вам бы в Италию! – Подсюсюкивая, рассказывал он птицам. – Там бы вы не мёрзли, не обмораживали бы лапки, не погибали бы от этих треклятых морозов! Ты мой бедняжка! – Он с непритворной жалостью обратился к голубю, припадающему на лапку со скрюченными пальцами. – На, кушай, кушай, мой хороший!

Тихо постучавшись, к нему вошла женщина в одежде кармелитки, с низко надвинутым капюшоном, глубоко спрятав руки в рукава рясы и ступая абсолютно неслышно.

– Почему кармелитка? – Не оборачиваясь, спросил мастер Дрэд по-английски.

– А почему нет? – Возразила она на том же языке с мягким приятным акцентом.

– В самом деле. – Дрэд посюсюкал голубям.

– Молодой герцог Элодисский в самом деле уничтожил Дикую Охоту. Очень эффективно и быстро. Я думаю, ему кто-то помогает в Найнпорте.

– Известно, кто ему может помогать. – Скривился Дрэд. – Евреи. Его итальянец – на самом деле еврей, выкрест, прикидывающийся христианином. Дикую Охоту давно надо было направить в Междуречье; там она была бы более к месту.

– В чём проблема? У Драйвера достаточно отморозков, чтобы создать новую.

– Верно. – Задумчиво кивнул Дрэд. – Я подумаю над этим. Что с другим слухом?

– Это тоже правда. Он жив. Хуже того: он сбежал.

Дрэд быстро обернулся к ней:

– Это точно?..

– Я… уверена. У меня отличный источник. В Редстоуне нет привлекательных женщин, и его слуги и приближённые… хм… испытывают дискомфорт от их отсутствия. Моя подруга… назовём её так, – утешает и спасает Гестена, очень доверенное лицо при бароне. Он многое ей рассказывает. И очень много знает. Так вот, из Садов Мечты сбежали трое: двое полукровок и девушка-горбунья. Драйвер совершенно обезумел; но самое главное – он стремится держать этот побег в страшной тайне, и очень боится. Его люди перекрыли дороги в Гранствилл – зачем бы это? Для полукровки логичнее было бы рвануть прямиком в Таурин, там и следует искать их в первую очередь.

– Согласен… А ты что об этом думаешь?

– Что ему помогли сбежать, конечно. Кто-то подкупил горбунью-повариху, она помогла им выбраться, а у замка их ждали лошади либо, что более вероятно, корабль. На Гранствиллской дороге они не появятся. Они поплывут в Таурин, либо в Элиот, зависит от того, кто организовал побег. Лично я склоняюсь к тому, что это дама Бель. Она, как вы знаете, сумасбродка и не выносит отказов и разочарований. Она захотела этого юношу, она его получила… Вопрос цены её никогда не волновал.

Дрэд поморщился.

– А его брат? Он мог организовать побег?

– Не сходится. Даже если он каким-то чудом узнал, у него не было времени, чтобы всё это спланировать и провернуть; это во-первых. А во-вторых, за ним постоянно следят – за ним, и за его Марчелло. Они уплыли в Таурин, где эльфы подобрали девчонку, удравшую от Дикой Охоты. После чего вернулись, подловили Охоту и уничтожили её… Всё указывает на то, что ради этого они и подались на юг. Все знают, что молодой Хлоринг ненавидит Драйвера и считает его виновным в смерти матери; я согласна с теми, кто считает, будто он будет стремиться уничтожить барона или хотя бы сильно навредить ему. Поиски брата он активно ведёт на Севере, в Винетте. Как мне думается, герцог довольно примитивен и предсказуем… Юный красавчик! Его слуга Марчелло куда опаснее.

– Зачем они хотели повидать Барр?

– До них дошли слухи, что она ведьма, я полагаю.

– Полагаю… Этого не достаточно. Мне нужно знать наверняка. Но ты займёшься другим. Если беглец объявится в Элиоте, он должен достаться мне. Это огромнейший козырь в сложившейся ситуации. Он знает такое – по крайней мере, должен знать, – что позволит держать мне местных вот так, – Дрэд сжал кулак, – и значительно упростит мне задачу. О, этот мальчишка – это очень ценная вещь, и он мне нужен любой ценой. Слышала?.. Любой! Описание есть?

– Полукровка, длинные прямые чёрные волосы, серые глаза, шрам на губе. – Кармелитка пожала плечами. – Необычно то, что черноволосый, таких полукровок мало. И ещё: он очень высокого роста, просто необычайно высокого.

– Хорошо. Я дам эти приметы ещё кое-кому. Если выследишь его, не рискуй. Обратись к Доминику, он поможет. Всё должно произойти без малейшего шума, без насилия и не привлечь никакого внимания. Все заинтересованные лица должны остаться в неведении.

– А что с этими… Садами Мечты?

– Пока ничего. В своё время сюда придёт Рим и покарает грех и разврат. Это будет первое дело Святого Официума, которое потрясёт всю Европу и послужит его славе. Сады Мечты должны оставаться неизменными.

– Аминь. – С тонко спрятанной насмешкой откликнулась женщина.

После визита к Дрэду женщина, сопровождаемая ещё одной девушкой, так же одетой кармелиткой, направилась прямо в Сансет, королевский дворец Элиота, расположенный на трёх островах в дельте Фьяллара, огромный, строгий, изысканно красивый и роскошный, и неуютный, как все дворцы Элиота, Города Мёртвой Королевы, имеющего славу города магии, ведьм, призраков и колдунов, алхимиков и чародеев. Какие только слухи не ходили об этом городе и его жителях! Главной легендой было то, что Элиот был построен на месте древнего города эльфийских магов, Тарна, а ещё – что первым камнем, заложенным при его строительстве, был надгробный камень некоей ведьмы, по одним слухам, похороненной заживо, по другим – отлучённой от церкви и проклятой. И что якобы именно из-за неё город и получил своё неофициальное, но более распространённое имя. Перед главной лестницей королевского дворца, на маленьком острове, находился мавзолей со статуей лежавшей женщины, изготовленной эльфами, в струящейся одежде, с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками, и именно её молва нарекла Мёртвой Королевой, хотя могильная надпись была давным-давно уничтожена кем-то. Вместо прежней надписи, о которой свидетельствовали следы резца и полировки, было высечено только имя Мэг. Кем была эта Мэг, никто, даже старожилы дворца, не знал, но ходил слух, что она и была той самой ведьмой, и что она была как-то связана с Хлорингами и Карлом Основателем, построившим Элиот.

Как бы то ни было, а острова многие побаивались, и даже бесстрашной авантюристке Амалии всегда было не по себе, когда она приближалась в лодке перевозчика к этому молчаливому мавзолею. Речная вода тихо плескалась о серый полированный гранит, от которого всегда тянуло холодом – он практически всегда находился в тени дворца, солнце освещало его только ранним утром и, летом, – вечером. Лодка причалила к широким ступеням, Амалия бросила монетку в подставленную ладонь и благословила перевозчика, который почтительно поклонился ей. А женщины, подобрав юбки, пошли по ступеням вверх, к одному из боковых входов во дворец.

– Клариска! – Со смехом распахнул объятия Амалии высокий, роскошно одетый блондин. – Амалия, птичка моя, я тебя умоляю! – Они обнялись и расцеловались. – За что тебя обожаю, так это за твой юмор… – Он говорил по-нордски с сильным акцентом, но других языков, кроме родного немецкого и немного латыни, он всё равно не знал. Это был очередной консорт королевы Изабеллы, немецкий принц из какого-то очень родовитого и столь же небогатого немецкого королевского рода. Изабелла частенько попрекала его тем, что его матушка сама штопала ему носки. Своей основной функции – зачать наследника или наследницу престола, – он не выполнил, как, впрочем, и все другие до него. Королева была бесплодна, и ей это говорили не раз и медики, и эльфы, и всяческие ворожеи, но та не переставала надеяться и пытаться до сих пор. Зато Фридрих мог не опасаться того, что его постигнет судьба четырёх предыдущих консортов – двух из них казнили за мнимые преступления, одного тихо отравили, последнего убили на дуэли, так же, по приказу королевы. Но время шло, и Изабелла больше не надеялась на то, что перемена супруга что-то изменит, поэтому Фридрих мог чувствовать себя в относительной безопасности. Был он так же красив, как и глуп, но ум ему с успехом заменяли осторожность и немецкая обстоятельность, поэтому он научился сосуществовать со своей прекрасной, опасной и своенравной супругой более или менее нормально, правда, на правах домашнего пёсика, не имеющего никакого влияния. Королева была старше него на двадцать три года, но, как многие Хлоринги, не раз мешавшие свою кровь с эльфами, выглядела не просто намного моложе своих лет – она до сих пор была блистательной красавицей. Фридрих, не смотря на разницу в возрасте, свою супругу обожал и ненавидел одновременно; но был осторожен и, зная о коварстве и жестокости Изабеллы, связями на стороне не злоупотреблял. Амалия была приятным исключением. Он считал её милой, легкомысленной, но искренне его любящей, и мысль о её чувствах грела его самолюбие и врачевала его уязвлённое мужское достоинство. С Амалией он был абсолютно откровенен; в его глупую голову не могло прийти, что Амалия – на самом деле хладнокровная авантюристка и шпионка Ватикана, убийца, отравительница и интриганка. От Фридриха она получала массу информации. Королева не стеснялась его и, считая полным идиотом, не боялась сболтнуть что-нибудь в самом деле важное, и эти важные сведения почти тут же становились добычей Амалии. Она изображала из себя ревнивицу и любительницу дворцовых сплетен, и Фридрих охотно выбалтывал ей всё до последней мелочи. Дополнительным бонусом было то, что он был хорош и неутомим в постели, очень этим гордился, и считал, что Амалия в полном сексуальном рабстве у такого знатного жеребца. Амалии даже не нужно было особенно напрягаться и изощряться, чтобы использовать этого придурка, это было легче, чем с ребёнком. Час спустя она уже знала всё, что хотела узнать, и даже более того. Королева окончательно оставила надежды родить наследника, и теперь носилась с идеей выдать замуж племянницу, Габриэллу Ульвен, дочь графини Алисы Маскарельской, родной сестры королевы и принца Элодисского, и ребёнка от этого брака усыновить и сделать своим официальным наследником.

– Она только боится, – смеялся Фридрих, – что об этом узнает её племянник, новый герцог Элодисский, и испортит ей всю игру… А ещё – что девку Ульвен выдадут замуж за кого-нибудь из Эльдебринков. Тогда Эльдебринки смогут тоже претендовать на трон.

– И кого она пророчит в мужья своей племяннице? – Промурлыкала Амалия.

– Идеальный вариант – я. – Скромно сказал Фридрих. – Я знатен, я веду свой род от Карла Великого, я не в родстве ни с кем из вельмож этого свинячьего острова, я под рукой…

– Но ты женат на королеве!

– Ну, и что?.. Она уже говорила о разводе. Я консорт, развода будет легко добиться.

– Ульвен очень красива. – Изобразила ревность Амалия. – И молода!

– Да уж, не то, что наша обожаемая королева-лошадь… Я не прочь стать отцом наследника, или наследницы, и регентом при несовершеннолетнем монархе! Говорят, что эта девчонка – глупа, как пробка.

«Или как ты». – Презрительно подумала Амалия. Визит оказался очень плодотворным; было о чём подумать, было, что сообщить Дрэду, и было, о чём умолчать.

Марчелло привёл Алису в скромную, но чистенькую комнату в какой-то башне, и посоветовал «взяться за ум и не разочаровывать сеньора Хлоринга». Служанка принесла ей простое платье из желтой в коричневую клетку ткани, и накрыла на стол, поставив и свечу в медном подсвечнике. Алиса переоделась, оставшись одна. Она давно не носила платьев, и не была в таких помещениях. Не видела таких чистых постелей, и такой добротной мебели… И таких подсвечников – в точности, как был у неё в Ашфилде! Та жизнь казалась такой далёкой-далёкой, словно прошло не три месяца, а три года, как минимум… До самого вечера Алису никто не побеспокоил. Она не смогла есть, только выпила вина, вновь вспомнив Гэбриэла: как он настойчиво угощал её в самый первый день в Домашнем Приюте. Села в оконной нише, глядя на высоченную круглую башню, такую широкую, золотисто-белую, очень, очень древнюю… Увитую плющом. Солнце и тени кочевали по ней, медленно, неуловимо… Просто только что были там, и уже здесь… Алиса написала на раме: «Гэбриэл», и водила пальчиком по буквам, а слёзы тихо струились по щекам…

Утром пришла служанка, забрала нетронутый ужин, принесла завтрак, миролюбиво сказала:

– Не переживай, милая. Тебе никто ничего плохого не сделает. За милордом Гаретом этого не водится, он женщин ни к чему не принуждает. Они сами рады до смерти всё для него сделать. Он даже правом господина не пользуется. А если он тебе что пообещал, то обязательно сделает, даже не сомневайся. Не бойся! Просто сделай то, что он хочет.

– Я не боюсь. – Тихо сказала Алиса.

Рано утром в Хефлинуэлл прилетел голубь, опустился на подоконник комнаты Марчелло. Тот забрал с голубиной лапки послание на тонкой бумаге, прочёл, и бросился прямо в спальню Гарета. Тот только что встал, был ещё полуодет и спросонья немного раздражён; но, увидев лицо Марчелло, тут же отослал слугу.

– Что?! – Спросил требовательно.

– Патрон, – сказал Марчелло по-итальянски, – возможно, ваш брат сбежал от барона.

Глава шестая. Другой мир

Впадая в море, Фьяллар разливался на четыре основных русла и множество проток помельче. И в этой речной долине, на всех этих протоках, был построен Элиот, столица Нордланда. Здесь было множество каналов, одетых в гранит в богатой части города, и загаженных и топких – в бедных окраинах; дома эльфийской постройки поражали своей красотой, дома бедняков, стоящие на сваях, – своей убогостью и вонью гнилого дерева и болота. В воде каналов бедной части города гнил мусор, туши мёртвых животных, и не только животных; чтобы всё это не выплывало за пределы кварталов бедноты, на границах этих районов меж башнями, охраняющими окрестности, стояли решётки. Городские хозяйки, не заморачиваясь особо, не только сбрасывали в каналы бытовой мусор, но и выливали содержимое ночных горшков. Как результат – бедные кварталы были рассадником заразы, то и дело здесь вспыхивали дизентерия, оспа и другие болезни, большинство животных здесь болели лишаём, паршой или чесоткой, и передавали эти болезни играющим с ними детям. Жизнь бедняков в Городе Мёртвой Королевы была сущим адом, и здесь процветали легенды и слухи о проклятых мертвецах, духах, привидениях, всяческих упырях, вампирах и прочей нечисти, о нечистых местах, ведьмах и колдунах. В этой тесноте и ужасающей вони во всё это верилось удивительно легко.

Зато в другой, богатой части города, где находились королевский дворец Сансет, дворцы Хлорингов, Эльдебринков – герцогов Анвалонских, и Сулстадов – герцогов Далвеганских, кафедральный собор Марии-на-водах, или Речная Дева, дворец кардинала Стотенберга, посольства, дома вельмож, – берега были одеты в гранит, обработанный эльфами. Те были благодарны Карлу Основателю, построившему Элиот, и город строился по их проекту и при их деятельном участии. Город былкрасивый, величественный и совершенно не уютный; многие считали его самой холодной и бездушной из столиц Европы. Капитан «Морской девы» говорил Гэбриэлу:

– Везде есть гений места; каждый город ощущается, как живое существо, и ты его чувствуешь. А вот в Элиоте гения места нет. А если есть, то он… какой-то не живой. С одной стороны – это самый чистый и благоустроенный из городов Европы, в каком я только был; я имею в виду его центр, его богатую часть. Эльфы построили и благоустроили его идеально; здесь есть водопровод, не уступающий римским, улицы освещены фонарями, заправленными нефтью, сточные каналы проложены в тоннелях под городом и улицы не воняют, подобно большинству европейских городов, нечистотами. За мусор на улице, даже за луковую шелуху, брошенную под ноги, полагается штраф; здесь имеются роскошные бани, где можно помыться. Но во всём этом нет души, нет… уюта. Человечности нет. Этот город – словно кладбище, усыпальница богатой семьи, здесь красиво, чисто и мертво.

– Это из-за мёртвой королевы? – Спросил Гэбриэл.

– Чтоб я знал! Но почему бы и нет?.. Если бы у нас была возможность, я отвёз бы тебя на остров перед дворцом, там таки и лежит эта самая Мёртвая Королева.

– Правда? – У Гэбриэла мурашки побежали по телу. – Мёртвая, прямо мёртвая – и лежит просто так?

Капитан рассмеялся:

– Нет, не тело, конечно. Статуя, из камня. Эльфийская работа, совершенная вещь!

«Морская дева» вошла в порт Элиота, полный кораблей, самых разных, от гордых морских красавцев до простеньких рыбачьих лодочек. Причалы были заполнены ящиками, мешками и бочками, повсюду работали люди, порт был полон шума: работали лебёдки кранов, скрипело дерево, ревели волы, ругались и кричали люди. Всё это столпотворение просто ошеломило Гэбриэла, и предложение капитана переждать в каюте, чтобы отправиться к Райя в сумерках, пришлось как нельзя кстати. Всё время до наступления темноты на корабле кипела работа, на причал выгружали товары, привезённые капитаном из Винетты, Саи и Лисса, матросы драили корабль, приготавливая его к новому плаванию. Наконец, темнота остановила работы, и капитан вызвал Гэбриэла наверх. Дал ему мешочек с деньгами, сказав, что эти деньги он всё равно должен Моисею, а Гэбриэлу они пригодятся сейчас гораздо больше, ещё раз рассказал, что ему следует сделать: если их остановит стража, показать им письмо Моисея и сказать, что он служит в его доме и послан в Элиот за аптечными ингредиентами, настрого запретил брать какое бы то ни было оружие – полукровкам запрещено ходить по городу даже с перочинным ножичком, – и отдал короткий меч Гэбриэла, который сохранился при падении, матросу, которого капитан отправил проводить Гэбриэла до места. Взял его за плечи, глядя снизу вверх:

– Ты хороший парень, Гэбриэл. Да благословит тебя Господь, хоть ты и не иудей. Если снова увидишь Мойше Левина, передавай ему поклон и неизменную мою благодарность, он знает, за что. И будь осторожен! Это злой и холодный город, он способен сожрать тебя без остатка и не поперхнуться.

– Спасибо вам. – Искренне, жалея, что кроме спасибо, отблагодарить капитана ему нечем, сказал Гэбриэл. – Правда, я очень, очень благодарен. Жаль, что ничего вам не могу дать.

– Благодарность – это тоже неплохо. – Засмеялся капитан. И Гэбриэл отправился, прихрамывая, вслед за своим провожатым в лабиринт ящиков и бочек.

Впечатления, запахи, волнения – всё это заставило его сильно мёрзнуть, до дрожи. Было тепло, но со стороны моря дул пронизывающий ветерок, а может, это было волнение. С наступлением темноты людей в порту поубавилось, но как для Гэбриэла, так всё равно было много. В портовом кабаке гуляли матросы, и шумели так, что слышно было за квартал от него. Пару раз им попадались сторожа с огромными псами, при виде которых у Гэбриэла чесалась рука, и он начинал сильнее ощущать свою хромоту. Так вышло, что он не любил собак и раньше, будучи свидетелем отвратительного разврата с участием псов, а потом – и участником боёв с ними, в которых приходилось драться с разъярёнными зверями на смерть, так как зрители жаждали крови и только крови, и пощады не приходилось ждать ни от собак, ни от людей. А теперь, после пережитого, Гэбриэл чувствовал, что боится их. Не клыков, не боли от укуса, а именно того, что последует после: заражения и долгого кошмара. Трусость ему была чужда и отвратительна, и ощущать трусом себя было унизительно до тошноты.

Весна была в разгаре, и в подворотнях страстно орали коты. Где-то брехали собаки, из домов доносились смутные голоса и порой смех, а порой даже музыка. Углубившись в переулки, грязные, дурно пахнущие, тесные и очень тёмные – все окна нижних этажей были наглухо закрыты ставнями, а свет из верхних окошек был тусклым, горела одна, редко две свечи, – Гэбриэл сосредоточился на своих ощущениях. Эльфийская интуиция подсказывала: здесь опасно. Опасность была не шибко страшная, он легко мог её превозмочь, но где-то в глубине переулков таилось что-то по-настоящему страшное. И Гэбриэлу как-то невзначай вспомнилось, как капитан говорил: эльфы не только не живут в Элиоте, но даже не бывают здесь по торговым делам, предпочитая посредников, и их посольство находится не здесь, а в Гранствилле. Что-то им здесь не нравится… И Гэбриэл начинал, пожалуй, понимать, что.

И всё же он завидовал жителям этих домов, потому, что они были дома, у них было тепло, спокойно и безопасно. Даже размечтался вновь о том, как случайно столкнётся со своей матерью, она узнает его, и… Шагая вслед за матросом по грязным улицам, Гэбриэл мысленно вел диалог со своей матерью, который сводился к тому, что она принимает его упрёки, признаётся ему, что раскаялась и вообще ни в чём не виновата – её обманули, его украли, – и, рыдая от счастья, заключает его в свои…

– Вот, чёрт! – Выругался его спутник, внезапно останавливаясь. А Гэбриэл как раз собирался со вкусом помечтать о том, что его мать оказалась ещё и богатой, и очень влиятельной, и у неё огромный дом, и множество слуг, которые захватят замок Хэ, а его самого… На помеху в первый момент он посмотрел не со страхом – с досадой.

– Гля, зенки красные! Никак чельфяк! – Сипло сказала одна из теней, заступивших им дорогу. Говоривший сплюнул. – Ты, дылда остроухая! С чего ты взял, что можешь шляться по нашим улицам, да ещё и по ночам?!

– Чего вам надо? – Спросил Гэбриэл с неприятным чувством где-то между грудью и животом. Его провожатый, что-то невнятно пробормотав, отступил – на него не обратили внимания.

– Нам надо, – мягким, но почему-то невыносимо противным голосом произнесла вторая тень, пониже, – чтобы полускоты вроде тебя воздух здесь не портили. – Из подворотни явственно тянуло старым, настоявшимся на моче дерьмом, а от говорившего даже в отдалении припахивало матёрым потом и гнилыми зубами, и Гэбриэл поморщился. – Ты, сын скота и потаскухи, скотоложицы, чельфяк, сраная тварь! – Говорил он с такой верой в свою правоту, с такой ненавистью, что Гэбриэлу стало не по себе. – За то, что сунулся сюда, надо платить! Я сейчас выпущу из тебя кишки, приколочу их вон к той колоде, и заставлю ползти, пока на всю улицу кишки не растянутся…

Кто-то из его спутников противно заржал, а Гэбриэл почувствовал, как в груди стало горячо от гнева и ответной ненависти. «Даже если не справлюсь, – пообещал он себе, – хоть одну тварь, да поломаю на хрен!».

– Стража! – Вдруг тревожно крикнул кто-то из налётчиков – тёмных фигур было четыре. Повернувшись, Гэбриэл увидел в конце улицы трёх вооружённых людей и своего провожатого, указывающего на них, и перевёл дух… Только рано.

– Так это полукровка! – Услышал он голос одного из стражников. – Было бы, о чём беспокоиться! Не, за полукровку мы впрягаться не будем. – И стражники преспокойно прошли мимо. Гэбриэл поискал глазами матроса – но и его больше не было.

И вновь Гэбриэла спасли скорость и реакция. Он успел перехватить руку с длинным и узким кинжалом и на гребне гнева сломать её, как сухую ветку, почти вырвав из плеча нападавшего. Тот заорал так, что примолкли даже коты, зато повсюду злобно залаяли собаки. А Гэбриэл перехватил вопящего налётчика, швырнул на остальных и бросился бежать. Дороги он не знал, но его вёл безошибочный эльфийский инстинкт. Он уверенно сворачивал в переулки, прыгал через какие-то невысокие преграды и однажды даже спрыгнул с какой-то крыши на лестницу, которая привела его к воде. Погоня давно отстала, но и здесь было опасно. Набережная была освещена фонарями, напротив, отражаясь в воде широкого канала, сверкал огнями огромный пятиэтажный дом – Сансет. Стражи здесь было больше, чем фонарей, и просто чудо, что никто из них не успел рассмотреть полукровку, дерзнувшего появиться в этом запретном для них месте! Гэбриэл, не раздумывая, бросился в тёмную и по-весеннему холодную воду и поплыл к тёмному островку между ним и дворцом. Там высилось какое-то строение, небольшое и явно нежилое, которое показалось Гэбриэлу не просто безопасным – что-то как будто позвало его туда. Катастрофически замерзая и немея, он выбрался на каменные ступени перед мавзолеем, внутри которого горели два светильника. Их заправили нефтью как раз с расчётом того, что к утру она догорит. Дрожа от небольшого и в сухой одежде незаметного весеннего ветерка, Гэбриэл вошёл внутрь. Вода ручьём лилась с него, оставляя лужи.

И сразу понял, что именно об этом мавзолее рассказывал ему капитан «Морской девы». Мавзолей был построен эльфами; внутри он был небольшой, шесть метров на четыре; напротив входа было большое стрельчатое окно, застеклённое цветными стёклами, изображающими розу, и забранное в узорную решётку, и по обе стороны – два узких простых окна, так же защищённых решётками. Камень – мрамор цвета слоновой кости с эльфийского побережья и местный тёмный, почти чёрный гранит, – был отполирован до зеркального блеска. Гэбриэл мгновенно устыдился своих мокрых ног и замер у входа, завороженно глядя на женщину, лежавшую на крышке большого саркофага из чёрного мрамора с золотыми блёстками – такой мрамор был только в Эльфийских горах, и людям он был недоступен. Женщина была выточена из светлого мрамора, и так искусно, что казалась живой. Лицо её, с закрытыми глазами, было юным и не столько красивым, сколько нежным; в линии губ, носа и подбородка было что-то невыразимо притягательное, наводящее на мысль о душевной чистоте. Такую девушку невозможно было, подумалось Гэбриэлу, обидеть или оскорбить, сделать с нею что-то плохое, быть с ней грубым. И как можно было подумать, что именно она виновна в том, что Город Мёртвой Королевы такой холодный и неприветливый?! Руки её были покойно сложены на груди, и казалось, что она просто спит; одежда – что-то свободное и наверняка эльфийское, – струилась по стройному телу. Но она не была эльфой, это было очевидно.

– Простите. – Пробормотал Гэбриэл, сглатывая. – Я это… Не нарочно. Мне бы обсохнуть и это… побыть здесь немного.

Не ощутив никакого неприятия, он присел между саркофагом и окном, найдя местечко, где не дуло от двери, и скорчился, стараясь согреться, лязгая зубами и дрожа и от холода, и от отчаяния. Огромная, жестокая несправедливость терзала его сердце, наполняя его обидой, гневом и бессильным желанием реванша. Значит, оружия ему нельзя, да?! Убивать его можно, на глазах у стражи, которая и пальцем не пошевелит – «Было бы, о чём беспокоиться!». А ему защищаться нельзя – он помнил, успел заметить, что в погоне за ним участвовали и стражники. Что ж ему теперь – чтобы всем им стало хорошо, самому об стену себе голову разбить?! Не дождутся! Моисей и Тильда, да и капитан, были приятным исключением, а в остальном Хэ был прав: люди полны ненависти и злобы. Настолько, что вряд ли у него есть реальные шансы выжить здесь. Стискивая зубы, чтобы не лязгать ими, Гэбриэл устремил невидящий взгляд прямо перед собой, охваченный абсолютным, беспросветным отчаянием. ОН никто; он никому не нужен; ему некуда идти. Как могли уцелеть в этом мире Алиса и Иво, они ещё беспомощнее его самого?! Он вытащил их из Садов Мечты и отправил на смерть, и сам теперь – посреди города, населённого ненавидящими его людьми, выбраться из которого у него нет ни единого шанса!

Но постепенно, согреваясь, Гэбриэл начал приходить в себя и превозмогать отчаяние. Да, он один, он никому не нужен и ему некуда пойти. А когда было иначе?! Моисей и Тильда были добры к нему, и он размяк, расслабился, но теперь всё. Нужно взять себя в руки и вернуть себе состояние холодной решимости, делающее его неуязвимым. У него есть деньги и всё ещё есть письмо Моисея. Люди любят деньги; значит, он должен найти человека, который за его деньги поможет ему добраться до банка Райя. Гэбриэл был достаточно умён даже для того, чтобы подумать и о том, что человек этот должен быть достаточно безобидным, или, точнее, безвредным, чтобы у него даже соблазна не появилось просто отнять у Гэбриэла деньги и всё. Женщина?.. Старик?.. Кто угодно сойдёт. Хорошо бы найти еврея – Гэбриэл непроизвольно доверял этим людям, проецируя на них свою искреннюю любовь к Моисею. Но это потом, это после того, как рассветёт, а сейчас надо согреться и отдохнуть.

И всё же, не смотря на свою решимость, Гэбриэл чувствовал себя таким одиноким! Теперь, после того, как он узнал счастье разделённой любви, а сердце его почувствовало тепло и заботу, это чувство одиночества было особенно горьким, а страх за Алису и Иво – особенно острым. Ему оказалось легко успокоить себя там, где дело касалось его одного, но совершенно невозможно было успокоить себя, думая об Алисе, снова и снова, терзая своё сердце различными картинами её страданий. Так много времени прошло! Все круги дантова Ада были ничто по сравнению с муками, терзающими его при этом! Ведь Гэбриэл даже не знал, где она, что с нею, куда бежать за ней, где искать, кому мстить, если что?! На какое чудо ему было надеяться?! Разве что на то, что она так красива, и ей сохранили жизнь ради её красоты… И он всё-таки сможет отыскать её и спасти. И эта надежда укрепила его решимость. Моисей прав: ему следует отправиться в Гранствилл и попытаться обратиться к герцогу Элодисскому. Если тот и вправду полукровка, то, может быть, им удастся найти общий язык и тот захочет помочь?.. Ну, или хотя бы не запретит ему жить в своём герцогстве и искать Алису…

Как бы тяжело ему ни было, но усталость и молодость взяли своё: Гэбриэл задремал. Но и во сне мёрз и искал место, чтобы согреться, искал и не находил… Пока женщина с саркофага, только живая, с прекрасными синими глазами и очень чёрными бровями и ресницами, не укрыла его тёплым одеялом и не приобняла за плечи, поцеловав в лоб.

– Всё будет хорошо. – Сказала она ласково. – Всё будет хорошо, дорогой. Не отчаивайся, только не отчаивайся. Ты причинил много зла, много душ загубил, много жизней исковеркал… Не по своей вине, но для судьбы одной невиновности мало. Ты отмыл часть вины кровью, оплатил муками и болью. Но это не всё. Тебе ещё платить и платить, Гэбриэл. Те девочки, которых ты помогал калечить и убивать, страдают и после смерти. Ты должен их спасти. Ты должен спасти их всех. Не забудь мои слова: ты должен спасти их всех!.. А мы будем с тобой. Мы все будем с тобой. – Она встала, тая в тумане. – Проснись, Гэбриэл! Проснись и возьми кольцо. Проснись; когда солнце встанет, будет поздно!..

Гэбриэл вздрогнул, просыпаясь. Голос странной женщины ещё звучал в голове; он с опаской взглянул на саркофаг: ничего не изменилось, женщина была на месте, и лицо её было прежним, спокойным и нежным. Светильники погасли; светало. Гэбриэл, совсем сухой и согревшийся, потянулся, встал, поглаживая руку, и выглянул за дверь… И понял, что проснулся вовремя: как только рассветёт, он окажется на этом острове в ловушке! По спине и бёдрам брызнули мурашки: значит, к нему и в самом деле приходила та женщина?.. Мысленно благодаря её, он взглянул на саркофаг и заметил у самого его основания какую-то красную искру. Нагнулся. На полу лежало колечко, с виду простенькое, тонкий ободок, овальной формы красный камень с женский ноготь величиной, окружённый венчиком мелких прозрачных камешков, огранённых так, как умели пока гранить алмазы только эльфы, только Гэбриэл, естественно, этого ещё не знал. Взял колечко двумя пальцами, и чуть не выронил его: внутри красного камня разгорелся алый огонёк, прозрачные камешки заиграли, отбрасывая льдистые отблески и искры на руку Гэбриэла. И колечко вдруг показалось Гэбриэлу таким прекрасным, что аж сердце сжалось. Он поцеловал его, представив, как обрадуется Алиса такому подарку, и бережно спрятал колечко. Вновь поблагодарив женщину – очень искренне и очень горячо, – Гэбриэл спустился к воде. Так не хотелось снова лезть в холодную воду! Но выхода не было. Оглядевшись, Гэбриэл определился, куда плыть: к Сансет смысла не было, и он решил вернуться на тот берег, откуда и приплыл. Он не знал, что напротив него королевский дворец, но идиотом не был и понимал, что стража такого роскошного дома уж точно не обрадуется, если на ступени перед ним вылезет из воды мокрый полукровка. Стараясь не шуметь, он скользнул в воду и поплыл, с удивлением обнаружив, что в воде теплее, чем снаружи.

Эльфийское чутьё заставило его взять чуть правее, и на берег он выбрался, вновь стуча зубами, возле решётки, перекрывающей боковой канал, под каменным карнизом, на скользкие позеленевшие камни, пахнущие болотом и тухлой рыбой. Гэбриэл, дрожа, снял всю одежду, тщательно отжал её и надел обратно. И обнаружил, что на него сквозь решётку смотрит ребёнок.

Ну, наверное, ребёнок. Существо было тоненькое, с тонким личиком, бледным и печальным, с большими, дымчато-зелёными глазами, в ветхом сером застиранном платьишке, послужившем, видимо, не одному поколению подобных же существ. Гэбриэл предположил, что это девочка – мальчик был бы в штанах, – и что ей лет семь.

– Ты эльф? – Поймав его взгляд, спросило существо слабеньким голоском.

– Я полукровка. – Ответил Гэбриэл. – Мой отец эльф, а мама – человек.

– Полукровки плохие. – Сообщило существо.

– Ну, и что тогда ты не убегаешь? – Обиделся Гэбриэл.

– Я плохо бегаю. Я болею. – Вздохнуло существо.

– Чем?

– От сглаза чахну. – Поведало оно с некоторой гордостью.

– А звать тебя как?

– Люси. А тебя?

– Гэбриэл.

– Ты ангел?

– Кто такой ангел?

– Ну-у, значит, не ангел. – Расстроилась Люси. – Ангел бы не спрашивал. Просто тебя зовут, как ангела.

– Ты читать умеешь, Люси? – Вздохнув, спросил Гэбриэл.

– Нет.

– А можешь привести кого-то, кто умеет?

– да. Томас! Мой опекун, священник, он хорошо читает. Только он не пойдёт. И меня отругает. Мне нельзя сюда ходить. Только мне нравится. Это похоже на замок, – поведала она ему, – совсем-совсем, как замок, а я – принцесса.

– Послушай, Люси. – Сказал Гэбриэл. – Мне нужно найти в этом городе одного человека. У меня к нему письмо. Если вы поможете мне, я заплачу, много денег дам, честно. У меня есть деньги!

– Ладно. – Кивнула Люси. – Я схожу. Только я медленно хожу, я слабая, и часто падаю.

– Ничего. Я подожду.

Она пошла, и Гэбриэл проводил её взглядом, с невольным состраданием наблюдая, как она осторожно ставит тонюсенькие ножки в деревянных башмаках.       Выглядывающие из-под старенького платьишка лодыжки были бледными, грязными и покрытыми синяками и царапинами. Принцесса!..

«Я, наверное, такой же нелепый со своими мечтами. – Подумалось ему. – Губу раскатал: рыцарем стать, коня, меч мне… Ага. А ещё барабан – чтобы возглавить армию идиотов».

Не возвращалась Люси очень долго, так долго, что Гэбриэл, страшно проголодавшийся и согревшийся, даже начал думать, что она и не вернётся, и ему нужно искать какие-то иные возможности. Но Люси вернулась с маленьким толстеньким человечком, в дешёвенькой сутане, подпоясанной верёвкой, с детски-добрым лицом. Сердце Гэбриэла, всегда жалевшее всяких чудиков и готовое принять их, защитить и щадить, сразу же приняло и этого странного человечка. У него были такие же нелепые башмаки на босу ногу и такие же грязные лодыжки, как и у Люси.

– Люси сказала, что здесь ангел. – Сказал человечек. – Я думал, она опять выдумывает. Вы, разумеется, не ангел, но вы реально существуете, я приятно удивлён. Вам нужна помощь?..

– Да, я… – Гэбриэл, волнуясь, встал, и оказалось, что человечек едва достаёт ему макушкой до плеча, а о росте Люси вообще не стоит и говорить. – Мне… Я служу у Моисея Левина, он живёт возле Найнпорта, и прислал меня в аптеку, за разными там травами и всем таким… Он лекарь, и аптекарь. У меня письмо к его родственнику, Райя. Вот, – Гэбриэл протянул письмо через решётку. – Здесь всё написано, но я читать не умею. Ночью мы шли из порта, и на нас напали… Я убежал, а теперь совершенно не знаю, куда идти, я впервые в таком городе.

– Ты, наверное, голодный? – Проницательно глянул на него человечек. – Увы, у нас с Люси не богато дома с припасами, но…

– У меня есть деньги! – Воскликнул Гэбриэл. – Вот! – Протянул Томасу кошелёк, подаренный капитаном. – Не знаю, сколько тут, не считал, но вы берите, вам нужнее! Только подскажите мне, куда идти, и я…

– Сначала, – решительно сказал Томас, даже покраснев от нечаянной радости, смущения и невозможности отказаться от дара странного незнакомца, – пойди к нам, Люси тебя отведёт… – Он открыл решётку, – мы тут рядом живём, я священник, но присматриваю и за решёткой. Я куплю что-нибудь поесть и вернусь, идите к нам, идите!

Домик, куда привела Гэбриэла Люси, был таким же нелепым и трогательным, как и его хозяева: узкая длинная пристройка к крепостной стене в тёмном и сыром тупике. Домик был в два этажа, и на каждом этаже было по одной крошечной комнатке, два с половиной на два метра, с очень старой и ветхой мебелью. Гэбриэл огляделся…

Живя на ферме, он очень любил мастерить что-нибудь. В Садах Мечты у него не было такой возможности, но и руки, и голова остались при нём. Когда Томас вернулся с корзинкой, Гэбриэл вовсю работал, успев починить лестницу и перила, укрепить окно, и теперь латал прохудившуюся крышу. У него получалось, может, и не очень красиво, но добротно и крепко. Люси держала в ручонках старый медный таз с разными железками: гнутыми гвоздями разного калибра, какими-то скобами, петлями, прочим хламом, среди которого Гэбриэл находил нужное, и смотрела на него круглыми от удивления и восторга глазами.

– И всё-таки, ты ангел! – Решил Томас, поставив на стол корзину. – Иначе просто не бывает.

Купил он столько нелепых вещей, что стало ясно: их с Люси изумляющая нищета идёт от его абсолютной непрактичности. Женщина или более-менее разумный мужчина постарались бы купить недорогих и сытных продуктов, например, горох, лук, муку, пшено… Которых хватило бы на несколько дней. Томас же купил голову сыра, только что ощипанную утку, горшочек сливового варенья и каравай хлеба. Но у Люси так разгорелись глазёнки при виде варенья! Томас щедро намазал ей ломоть хлеба, и девочка сосредоточенно засопела, пачкая вареньем и без того грязные ручонки, а Томас принялся готовить утку. Гэбриэл, глотая слюну, продолжил работу, споро навёл порядок, даже подмёл и сжёг в очаге мусор. Каким-то странным образом, чистый, домик стал выглядеть даже более убого и бедно, чем был грязный. Чистота и порядок только подчеркнули его нищету. Гэбриэл развязал мешок, собранный для него Тильдой, и вытащил оттуда всё, что только мог: смену рубашек, носки, чистые носовые платки, тёплую куртку, остатки сухарей, пару сладких пряников, остатки окорока.

– Что ты, это же всё, что у тебя есть! А нам не нужно! – Неубедительно замахал на него руками Томас.

– Вы лучше это, что съедите, а что поменяйте там, на платье для девчонки, что ли. – Возразил Гэбриэл, отчаянно жалея их и мучаясь мыслью, что больше ничего не может для них сделать – у него самого ничего нет и возможно, никогда не будет. И остаться с ними, чтобы защищать и помогать, он тоже не может. – И вот, ещё, тут лекарства… Мне Моисей дал, если снова жар откроется, или простыну. И траву, заваривать. Может, ей пригодится. Она же такая слабая у вас. Моисей, он такой лекарь! Он меня с того света вытащил! Люси ваша дочка?

– Нет. – Светло улыбнулся Томас. – Я священник, у меня нет детей. Никого нет. Я на улице её нашёл. Иду, а она сидит на ступеньке, грызёт сухарь. Оказалось, что у неё только что бабушка умерла, её последняя родная душа. Я и забрал её с собой. Я один, и она одна. – Он посмотрел на Люси с состраданием и острой, болезненной жалостью, и эта жалость эхом отозвалась и в сердце Гэбриэла. – Жаль только, толку-то с меня… Она слабенькая, ей бы питаться получше, да жить в более светлом месте, где-нибудь в деревне. Молоко бы ей козье, хотя бы пару раз в неделю, яйца, масло… И Люси бы у меня стала настоящей принцессой, правда, Люси?..

– Конечно. – Опять с непонятной Гэбриэлу, но очень трогательной гордостью ответила девочка, на мгновение оставив свой бутерброд. – Я же хорошенькая. Мне все соседи так говорят.

– Она незаконнорожденная. – Понизив голос, сообщил Гэбриэлу Томас. – Мы думаем, что её отец – какой-нибудь вельможа. Её мать была глухонемая, но тоже очень красивая. Никто не знает, кто её обесчестил, она же не могла сказать, бедняжка. Но из местных-то её никто бы не тронул, это же такой грех – обидеть убогую! А девочка получилась никому не нужна – как же, плод греха, выродок. Одна бабка её пригрела, но как, пригрела… Просто не гнала и кормила, худо-бедно, по соседям заставляла ходить попрошайничать. Вот, кажется, и наша утка готова… Поблагодарим Господа нашего за эту еду… и нашего гостя, да благословит его святая Люсия, да, Люси?.. – Он оживился, в глазах его Гэбриэл видел знакомый по Садам Мечты голодный блеск. Ему было больно, так больно, что он с трудом заставлял себя улыбаться. Аппетит пропал совершенно, и, не смотря на то, что был очень голоден, съел Гэбриэл совсем мало, обглодал утиное крылышко, полусырое, и съел кусок хлеба с ломтиком сыра. И как ни уговаривал его Томас, больше ни к чему не притронулся, особенно к варенью, оставив его девочке. Если бы он был богатый! Гэбриэл опять размечтался. Вот он подъезжает к их дому на собственном коне, и привозит им кучу всего, еду, вещи, деньги… Или ещё лучше: приходит, как бы обычный такой, и приглашает их с собой, прогуляться. Приводит их в предместье, к одному из прелестных домиков, что там видел, и говорит: «Он теперь ваш!». И так больно, чёрт, так больно от того, что этого никогда не будет! И дело не в нём, дело в том, что он полукровка, и сам-то живёт пока что только потому, что сбежал!

Поев, Томас повёл Гэбриэла, который тепло простился с маленькой принцессой, в банк Райи. Дорогу он знал, и по дороге охотно рассказывал Гэбриэлу про свой район. Нищий священник нищего прихода, он очень редко венчал, и очень часто отпевал. Большинство его прихожан, не имея никаких средств, в том числе и на венчание, и на свадьбу, жили невенчанные, и Томас их за это не винил.

– Детей рождается много, – говорил он, вздыхая, – много деток появляется на свет Божий, и тут же и покидает его, отправляется к ангелам, на небеса. Может, потому наш грешный мир и стоит ещё, не тронутый Божьим гневом, что у его престола столько маленьких ангелочков молят его о нас, грешных! Почти каждый день отпеваю их, миленьких моих, а кто и не приносит отпеть, так и зарывают, некрещёных и не отпетых… А это грех, большой грех. – Он вновь понизил голос. – Колдуны, сударь.

– Кто? – Не понял Гэбриэл.

– Колдуны. – Повторил Томас шёпотом. – Говорят, косточки некрещёных младенцев, сердечки их крохотные и всё прочее, на их мерзостные снадобья идут, и на колдунства всякие. Вот и откапывают таких деточек, и творят с ними… всякое. Я уж говорю своим: приносите, обязательно приносите, я без мзды, во спасение души, и окрещу, и отпою. Но людишки у нас глупые, прости меня, Господи, глупые, грешные и тёмные… Но как им такими не быть?.. Кто им разъяснит, что к чему? В такую дичь верят, это же мрак кромешный и изумление! И всё бы ничего, но от глупости и темноты этой легко они в ярость впадают и убивают почём зря. Вот, к примеру, полукровки, как ты, сударь. Эдикт, он ведь вовсе не призывает вас убивать и истреблять. Он вас приравнивает к животным, но особо оговаривает, что если крестить полукровку в младенчестве, то Господь даст ему живую душу и надежду на спасение. Но крестить нужно сразу после рождения. – Важно заявил он. – Тут ведь счёт идёт на часы! Вот ты: крещён?

– Я не знаю. – Ответил Гэбриэл.

– Я думаю, крещён. – Сказал Томас убеждённо. – Ведь такая доброта, она только от души идёт, только от Божьей искры. Значит, тебя родители окрестили при рождении, благослови их, Господь. Но я о чём?.. Я о том, что даже животных, как некрещёные полукровки, мучить и истреблять грешно, и Господь вовсе этого не хочет!

Гэбриэл помрачнел и притих. Он не всё понимал, и про Эдикт уже точно ничего не знал, но слова Томаса его задели. В Садах Мечты наверняка все они были не крещёные. Ну, кроме Иво, которого, по его словам, крестил дед. И что?! Они что, животные?! Они ничем не хуже людей! А многих из них – даже лучше!.. Гости Садов Мечты по любому крещёные все, и как это мешает им проявлять скотство и жестокость?!

Но с Томасом спорить он не стал. Молча слушал его, замечая, как меняются улицы, по которым они идут, и как меняются взгляды прохожих, которые смотрят на маленького чудака. С каким презрением они поглядывают на попика в ветхой рясе и убогих башмаках. И Гэбриэла охватили сострадание, возмущение и гнев. Две сытые, полные горожанки, болтающие у крыльца богатого дома, не скрываясь, рассмеялись над ним, указывая пальцем, а встречный горожанин в богатом лентнере и с кинжалом у пояса скривился, отступил и зажал нос двумя пальцами. Примерно так же на них отреагировал охранник у дверей банка Райя, но письмо взял и передал кому-то за дверью.

– У меня тут ещё немного денег осталось! – Гэбриэл внезапно вспомнил о том, что совсем забыл, и полез за зашитыми Тильдой в поясе тремя золотыми – всё, что осталось от его богатств. – Не знаю, на что их хватит, но вы возьмите, это вам.

Томас, увидев золотые, онемел. Он таких монет и не видел никогда! Нет, то есть, видел… Издалека. Его домишко, к примеру, не стоил и дуката, даже со всей обстановкой и клочком земли, на котором он стоял.

– Это же… Это же огромное богатство! – Прошептал он. – Я не могу взять!

– И очень правильно сделаешь, если не возьмёшь. – Раздался с крыльца голос, говоривший со знакомым Гэбриэлу приятным для его уха акцентом. Пока Гэбриэл боролся с подкладкой, к ним вышел еврей средних лет, очень богато одетый, ухоженный, с модной короткой ухоженной чёрной, как смоль, бородкой, с холёными пальцами, унизанными перстнями. – Ты ведь наверняка их пропьёшь.

– Не грешен. – Обиделся Томас. – Не прикасаюсь даже к дьявольскому зелью.

Еврей присмотрелся к нему, кивнул:

– Вижу, что не врёшь, на запойного не похож. Но тебе, юноша, я не советую вот так разбрасываться средствами. Золото – девица коварная, и пренебрежения не прощает. Сегодня ты отдашь эти золотые, а завтра, помяни моё слово, именно столько жизнь от тебя потребует, и потребует жёстко.

– Им нужнее. – Просто сказал Гэбриэл. – У него девочка больная, он ей козу купит.

– На козу им с лихвой хватит одной монеты. – Еврей бесцеремонно забрал у Гэбриэла деньги, и один золотой дал Томасу. – Этого хватит на целое стадо коз. Мы даже вот так поступим. – Он в последний момент ловко вернул золотой в ладонь. – Я разменяю ему эту монету. Потому, что там, где он живёт, ему её не только не разменяют, но скорее всего и ограбят, и хорошо, если он жив при этом останется.

– Ваша правда, господин. – Согласился Томас, безропотно уступая еврею своё нежданное богатство. – Я даже и не знаю, где смогу ещё эти деньги поменять…

– Пусть он всё заберёт. – Настаивал Гэбриэл. – Вы не видели, как он живёт! И девчонку не видели…

– Я видел гораздо больше того, что ты можешь придумать, молодой человек. – С иронией усмехнулся еврей. – Но зачем же пихать ему такие деньги и обрекать на гибель? Уверяю, с этими деньгами он не проживёт и дня, в первой же подворотне его зарежут за них. Если ты таки горишь мечтой его осчастливить, положи эти деньги в банк, и они с его дочкой проживут на них вполне пристойно три года. Сняв себе приличное жильё, купив пару коз и одевшись с ног до головы. А если не будут раздавать милостыню направо и налево, то смогут прожить и дольше.

– Правда?! – Поразился Гэбриэл, и еврей снова, уже веселее и мягче, усмехнулся при виде его детской радости. – Нет, правда?! А как это?

– Наш банк будет, скажем, каждый месяц выдавать ему по два талера, и этой суммы в его районе ему хватит с лихвой на питание и одежду.

Наградой ему была радость на лице Гэбриэла, и такое искреннее облегчение, что и самый чёрствый человек на свете почувствовал бы к Гэбриэлу симпатию. Даже бродячая торговка, высокая, статная женщина с вьющимися белокурыми волосами и красивым, но несколько мужественным лицом и очень холодным взглядом больших серых глаз, подошедшая к ним со своим лотком, взглянула на Гэбриэла с неожиданной теплотой. Он казался таким искренним и простым! Да и был таким. Что бы ни сотворили Сады Мечты и Драйвер с его телом, душу свою Гэбриэл от них уберёг, укрывшись за ледяным панцирем презрения. Во многом он так и остался тринадцатилетним мальчиком, мечтающим стать разбойником и жениться на Алисе!

– Ступай, сударыня, ступай. – Сказал торговке еврей. – Здесь у тебя ничего не купят.

– А я думаю, – развязно возразила торговка с незнакомым Гэбриэлу акцентом, – новоявленный богатей у меня что-нибудь, да купит! У меня в коробе совершенно случайно есть пара отличных башмаков, да и другие мои вещички ему будут интересны… Я дорого не возьму. Товар из самой Италии!

– Я, пожалуй, возьму башмаки. – Извиняющимся тоном сказал Томас, глаза его блестели детским восторгом, не меньшим, чем у Гэбриэла. – А ты, наверное, и правда, ангел?

– Что?! – Глаза торговки на миг сверкнули лезвием клинка, но она тут же взяла себя в руки. – Не иначе, господин богатей, не иначе!

– Подождёшь, любезная. – Бесцеремонно возразил еврей, приглашая Гэбриэла и Томаса в банк. – Нам нужно уладить небольшие формальности.

– Скажи честно, – обратился еврей к Гэбриэлу внутри. – Это Мойше дал тебе золото?

– Нет. – Гэбриэл даже покраснел. – Его деньги у меня тут, я их не трогал… Это… моё золото. Мне его один… ну… – Он заколебался, не зная, как сказать про Гелиогабала. – Знакомый давал. По одному золотому в месяц. У меня их было десять и ещё пять. А это всё, что осталось.

Еврей выразительно посмотрел на него, потом развёл руки в молчаливом обращении к небесам и даже возвёл очи горе. Такого он ещё не встречал! Молодой еврей в черной шапочке вроде той, что дома носил Моисей, засмеялся и почесал себе нос.

– Говорят, что простота хуже воровства. – Сказал еврей. – Но в твоём случае даже это довольно-таки мягко сказано. Ну, и что мне с тобою делать, юноша? Тебя же нельзя выпускать в дикую природу, ты – новорожденный телятя, я вас умоляю! – Он обратился за пониманием к Томасу, который стеснялся своих рваных башмаков и своего вида, и жался у двери. – Вы когда-нибудь видели такое диво, э?.. У него было пятнадцать дукатов, на которые он мог уехать в Винетту или Валену и жить там, как король, чтоб я так жил! Мне прямо таки стыдно брать проценты с этого попика, я чувствую приступ щедрости, это заразно.

Молодой еврей весело фыркнул, снова рассмеявшись, но встретил взгляд старшего, и быстро принялся чесать нос, скрывая смех и пытаясь принять серьёзный вид.

– Я прямо-таки не знаю, что с вами делать. – Еврей забрал в горсть свою холёную бороду, глядя на своих странных гостей, и в глазах его прыгали весёлые чёртики. Но как бы ему ни было смешно, он и в самом деле не знал, что ему делать. Очень серьёзные люди не так давно обещали ему огромную награду за этого юношу, или за какие-либо сведения о нём. Им интересовалась инквизиция, а инквизиции любой еврей боялся, как чумы. И не важно, что формально в Нордланде её не было. В это время люди верили, что она есть везде и достанет хоть со дна морского. Иосиф Левин, племянник одного из самых богатых евреев Европы, Соломона Райя, был человеком бесстрашным, как многие его соплеменники, вынужденные стать бесстрашными, живя в постоянной смертельной опасности, под угрозой погромов, чисток, просто каприза толпы. К нему могли прийти в дом и перерезать всю его семью в любой момент, по любому поводу или же просто без повода, и он всегда это помнил. Как многие его соплеменники в Европе, он постоянно имел этот страх в крови, в костном мозге, всегда ждал расправы – даже когда не ждал. Кое-кто из его народа предавал веру и крестился в христианство; но их презирали даже сами христиане, и в любом случае, Иосиф был не из них. Всем не евреям он платил той же монетой, презирая их и не имея к ним никакой жалости или сочувствия. Но эта парочка… Особенно этот полукровка… Иосиф мог легко забрать у них деньги и выпроводить, а за юношу ещё и получить солидное вознаграждение. Он даже просьбой Мойше мог бы пренебречь, поскольку считал его старым чудаком и выжившим из ума идеалистом. Но – не сейчас. Что-то было в этом юноше, что-то такое чистое, такое простое и… правильное, что Иосиф просто не мог поступить с ним так, как того требовали привычка и выгода. Кто его знает, что в нём было не так?.. То ли эти веснушки на переносице, превращающие красивое холодное лицо в симпатичную мальчишечью физиономию, то ли взгляд тёмных глаз, честный, откровенный, даже немного трогательный?.. Или то, как охотно, даже с радостью, он расстаётся со своим богатством – а для такого, как он, это настоящее богатство! – и как радуется тому, что может помочь этому нелепому чудику и его дочке?.. Когда-то и сам Иосиф мечтал помогать всем несчастным – и было это не так уж и давно. Пока им не пришлось бежать из Лиона, где жила его семья, в одном белье, зимой, в слякоть. И их, семью с шестью детьми, мал-мала-меньше, травили, как зверей. Тогда он поклялся себе, что не пожалеет больше ни одного христианина… И вот надо же: пожалел. Потому, что верил: этот мальчик и еврею отдаст вот так же всё, что у него ещё останется, и еврея закроет собой и будет спасать. И никакие деньги, и никакая выгода не заставят его поступить иначе. Иосиф Левин написал расписку о полученных от Томаса Босяка трёх золотых дукатах, выдал ему десять талеров, подтвердил обязательство банка выдавать ему ежемесячно по два талера, и отпустил осчастливленного попика восвояси. Повернулся к Гэбриэлу.

– Ты очень везучий юноша, Гэбриэл. – Сказал без тени улыбки. – Мойше пишет, что Господь любит тебя, и я думаю, это так. Ты знаешь, что тебя ищут?

– И здесь?.. – Дрогнул Гэбриэл.

– И здесь, и, я думаю, везде. Что ты сделал, что тебя так хотят?..

– Я сбежал. – Признался Гэбриэл скованно.

– Прихватив пятнадцать золотых, э?

– Я не вор! – Гэбриэл аж покраснел. – И не брал ничего из его поганого замка… – Запнулся. – Кроме девушки. И Иво. Это мои деньги. Их давали мне.

– Пусть надо мною посмеются все куры Элиота, если я не прав, но я верю тебе. Верю, что ты не вор. Я люблю Господа и люблю Мойше, хоть он и старый упрямый дурень. Поэтому я тебе помогу. Денег не дам – это будет прямо-таки издевательством над моей натурой, если я это сделаю! В Гранствилл завтра уходит шхуна моего хорошего друга, Исаака, «Жемчужина», я отправлю тебя с ней. Кстати, Мойше пишет, что отправил мне травяной чай… Э?

– Я его отдал… – Гэбриэл мучительно покраснел. – Люси, девочке, она такая… Но я вам отдам деньги, если… Я не знал!.. – Он вновь полез за пазуху.

– Не надо! – Со смехом поднял руки Иосиф. – Переживу и без чая. Иди; Симон проводит тебя в баню, а потом ты поешь.

Торговка, дождавшись Томаса, всё-таки всучила ему пару башмаков, в которые тот и обулся тут же, на месте, заодно накупив у неё обычной чуши: леденцов для Люси, куклу для неё же, бусы и пару дешёвых колечек. А торговка в это время, как бы невзначай, выспросила у него всё, что случилось. Проводила смешного человечка насмешливым взглядом холодных глаз. Внешность у неё была ангельская: такие лица уже чуть более, чем через сто лет, будут запечатлены на полотнах Леонардо да Винчи, правильные, мягкие, с большими глазами и крупными тяжёлыми веками, и неуловимыми улыбками на прихотливо изогнутых губах. И волосы у неё были такие же, вьющиеся крупными локонами, прекрасного, благородного золотистого цвета. А вот глаза у неё были волчьи: светло-серые, пристальные, тяжёлые, ледяные глаза убийцы. Не женские глаза. Торговка не спеша направилась в сторону городского парка с эльфийскими статуями и фонтанами, и какое-то время прогуливалась там, предлагая прохожим свой товар, и время от времени даже кое-что продавая, пока к ней не подошли две кармелитки.

– Из тебя получилась отличная женщина, Ангел. – Насмешливо сказала по-итальянски одна из них, Амалия.

– А из тебя плохая монашка. – На том же языке ответила… точнее, ответил Ангел. – Слишком сильно пахнет шлюхой.

Амалия только фыркнула на него:

– Как будто для монашки это не нормально! Я тебя умоляю. Твои тяжеловесные попытки меня уесть меня уже даже не забавляют. Поверь: ты не можешь меня даже задеть. Задевалка не отросла.

– А вот кораллы! – Умильно изобразил торгашку Ангел, – смотрите, сестра, какие отличные коралловые чётки! Благословлены самим папой, я их из самого Рима привезла, клянусь мощами святого Януария! – Мимо прошли две какие-то женщины.

– У Януария не мощи, а кровь! – Фыркнула Амалия. – Ну что, ты проверил информацию?.. Я о том полукровке, что ночевал в мавзолее этой… каменной бабы?..

– Проверил. – Ответил Ангел. – Проследил за ним и всё выяснил.

– И?..

– Мимо. – Глядя ей прямо в глаза, безмятежно сказал Ангел. – Этот мальчишка просто заблудился, за ним погнались какие-то бродяги, а он имел при себе несколько талеров для банкиров Райя. Это их слуга. Там всё чисто.

– Внешне похож. Черноволосый. – Упрямо прищурилась Амалия.

– Должен быть ещё шрам на губе. – Напомнил Ангел. – А его не было.

– Нет?

– Нет. Ничегошеньки; я смотрел ему в лицо, как вот тебе. Он конопатый, кареглазый, форменная деревенщина.

– У того должны быть серые глаза. – Амалия покусала губы. – И про веснушки ничего не было сказано… Впрочем, и так было ясно, что Бель не при чём. И всё таки, как бы всё срослось!..

– Может, скажешь, из-за чего такой шум? Что это за полукровка, из-за которого все так всполошились?

– Тебе это ни к чему. – Резко ответила Амалия. – Это не твоя игра. Я вообще не понимаю, зачем ты припёрся, мы справлялись и без тебя. Давай свои чётки. И прекрати врать, что их благословил сам папа, этим ты только порочишь Ватикан.

Ангел ничего неответил, и пошёл прочь развязной и абсолютно женской походкой, не забывая время от времени предлагать и расхваливать свой товар.

Гэбриэл, чистый, сытый и сонный, лёг в постель, чистую, мягкую и уютную, и всё его тело отозвалось блаженством: наконец-то! Тихо застонав от удовольствия, Гэбриэл закрыл глаза, наслаждаясь покоем и чистотой. Вспомнил, как прошлой ночью цепенел от отчаяния, и усмехнулся сам себе. Теперь воспоминание об этом отчаянии только усиливало наслаждение – по контрасту. Всё-таки, люди разные, и не стоит ненавидеть всех… Он уже почти уснул, когда вернулось воспоминание о словах той женщины из мавзолея: «Ты должен спасти их всех!». И почему-то сделалось очень страшно.

Когда Гарет вошёл к ней, Алиса мгновенно поняла, что он в бешенстве – Гэбриэл злился точно так же. Тем же огнём горели глубокие эльфийские глаза, так же напряглось лицо, так же бегали желваки по скулам. Она съёжилась, прижав кулачки к груди.

– Тебя никто не обижал? – Спросил он, скрывая гнев. При более беспощадном к недостаткам дневном свете Алиса выглядела всё такой же прелестной, даже не смотря на печать слёз и усталости.

– Нет. – Ответила она. Гарет глянул на нетронутый остывший завтрак, подошёл, проверил, что ей принесли.

– Ты ничего не ела. Почему?

– Мне не хотелось.

– Тебе не понравилось то, что тебе дали?

– Я не ем мясное. Мне плохо от такой еды.

– Я велю принести тебе другой еды. Чего ты хочешь?

– Отпустите меня. – Прошептала Алиса.

– Кое-что изменилось. – Сказал Гарет жёстко. – Теперь то, что ты знаешь, нужно мне ещё сильнее. Кто ты? Кто такой Гэбриэл, который так похож на меня, что у нас даже голоса одинаковые? Откуда вы появились здесь и зачем?

– Я не могу вам ничего сказать. – Прошептала Алиса, опуская голову. – Мне нечего вам сказать… Вы правы, врать я не умею.

– Ты говоришь, не как крестьянка. Ты говоришь, и держишься, как благородная девушка. – Гарет уже еле сдерживался. – Твоя крестьянская одежда – это маскарад!! – Гнев его всё же прорвался наружу. – Смотри на свои руки! – Он рванул её маленькую ладошку, поднёс к её глазам. – Это руки благородной дамы! Что вы затеяли?! Что вы затеваете в моём городе?!! Да знаешь ли ты, маленькая дрянь… – Он вскочил, саданул в стену кулаком:

– Чёрт, чёрт, чёрт!!! – В точности, как это делал Гэбриэл у неё на глазах, и Алиса зажмурилась от нового приступа тоски и душевной боли. Она не боялась его – она не могла бояться того, кто так похож был на её любимого. Но его гнев её пугал.

И с гневом он справился в точности, как это делал Гэбриэл – отвернувшись в сторону, сильно дыша и кусая губы. У Алисы слёзы хлынули из глаз, она закрыла лицо руками и осела на стул. Гарет сел напротив, знакомо ссутулился.

– Алиса… Я не верю, что ты плохая девушка. Либо тебя обманули и используют…

– Нет! – Воскликнула Алиса, отнимая руки от лица и аж подавшись к нему вся, глаза её, огромные, полные слёз, горели искренним убеждением в своей невиновности. – Мы никому не хотим зла! Мы просто сбежали оттуда, где…

– Откуда? – напрягся он.

– Нас должны были там убить. – Прошептала Алиса, спохватившись. – Нам ничего не нужно, поверьте, мы ничего никому не сделаем, мы просто хотим жить в безопасности… Где-нибудь в лесу… И всё! Никто ничего не замышляет, клянусь вам! Мы пришли сюда просто потому, что это далеко и… безопасно.

– И вы совсем не собирались обратиться к принцу? – Алиса видела, что он ей не верит, и не понимала, почему. – Вы не искали возможностей попасться ему на глаза?

– Зачем? – Так искренне удивилась Алиса, что Гарет заколебался.

– Ну, положим. А тебе не кажется странным наше сходство с твоим Гэбриэлом?

– Кажется. – Помедлив, призналась Алиса. – Но вы полукровки… Многие полукровки похожи.

– До такой степени?

– Я не знаю. И… вы, всё-таки, не одинаковые.

– И что в нас разного?

– Глаза. – Подумав, и решив, что ничего плохого для Гэбриэла из этого выйти не должно, призналась Алиса. – У вас они синие, а у него – тёмно-серые. И губы… У него шрам на губе, вот тут, и поэтому рот не похож. И волосы по-другому подстрижены. И… – Она запнулась. Лицо Гарета изменилось, он побледнел, так сильно, что она испугалась. Встал, даже пошатнулся, глядя на неё так странно!

– Где он? – Спросил сдавленным голосом. – Где он?!!

– Я не знаю! – Испуганно произнесла Алиса. – Я не вру: я не знаю! Мы сбежали… Не вместе. Может быть… может быть, он вообще умер, чтобы мы спаслись!

В дверь сильно постучали, и Гарет болезненно вздрогнул.

– Сеньор! – на пороге возник Марчелло. – Вы нужны, срочно. – И Гарет быстро вышел, прислонился к стене на лестнице. Закрыл глаза: сердце бешено билось.

– Марчелло, это он! – Сказал глухо. – Это Гэбриэл, это мой брат! Эта глупая маленькая дрянь знает, где он… Она его знает… Боже!

– Вы уверены?..

– Не до конца. Нужно узнать то, что знает она, но она не говорит, и я не понимаю, не понимаю, почему! – Он вновь ударил кулаком по стене. – Я просто не в состоянии соображать здраво… Нужно отвести её к отцу. – Решил он. – Если кто-то и сообразит, что с нею делать, так это он. Я выхожу из себя и становлюсь бешеным.

– Может быть, я попробую поговорить с нею? – Предложил Марчелло. – Возможно, со мной она не будет так стесняться и бояться. Скорее всего, она такого знатного вельможу видит впервые!

– Точно! – Гарет слегка повеселел, уцепившись за эту версию. – Ну, конечно же! Я только не понимаю, не понимаю, как она связана, как она может быть связана с моим братом! Не могла же она тоже быть у Драйвера, она не такая, это видно… Я что, ошибался?.. Или она связана с каким-то очередным самозванцем, и это всё игра, чтобы запутать нас?..

– Я поговорю с нею, патрон. – Успокаивающе произнёс Марчелло. Таким издёрганным и ранимым своего патрона он никогда не видел, и начал по-настоящему переживать за него.

Алиса плакала, когда Марчелло вошёл к ней, и итальянец галантно предложил ей свой платок. Алиса уткнулась в него, тихо всхлипывая.

– Мой патрон напугал вас, маленькая сеньорита? – Участливо спросил Марчелло. – Вам не стоит его бояться, он вовсе не дурной, нет. Просто он очень расстроен, скузи, если вас это испугало…

– Я не боюсь за себя. – Алиса взглянула на него, и у итальянца мурашки побежали по коже от её взгляда. «Какие глаза, мадонна миа, какие глаза!..». – В смятении подумал он. Нет, эту девушку совершенно невозможно было пытать, запугивать, даже просто обижать. Это было не в мужских силах.

– А за кого? – Вкрадчиво спросил Марчелло. Она помедлила. А может, сказать часть правды?.. Маленькую её часть?..

– Понимаете, я сирота. – Сказала она. – Я выросла в одном доме, в Ашфилде. Меня там воспитывали, учили всему, что должна знать порядочная благовоспитанная девушка, учили вести дом, быть примерной женой, и говорили, что это всё – для моего господина, которому я должна стать супругой, во всём слушаться и подчиняться ему. Я очень этого ждала. И вот меня отвезли к нему, а он… – Губы Алисы задрожали. – Он… оказалось, что ему нужна не я, а ребёнок, которого я могла ему родить, и чтобы получить от меня этого ребёнка, он решил… решил… – слёзы хлынули у неё из глаз, – надругаться надо мной, и если я понесу, только тогда жениться… Но только до родов сделать меня женой, а после родов… избавиться от меня! – Она разрыдалась, спрятав лицо в ладони. Марчелло ласково погладил её по голове:

– И вы… ну же, сеньорита, что было дальше?..

– Гэбриэл, – всхлипывая, сказала Алиса, – он спас меня. Он спас меня из этого ужасного места, от этого мерзкого человека. Он вытащил меня, но чтобы меня не хватились, он пошёл… Пошёл к воротам… – Она вновь задрожала, слёзы текли ручьём. – И все забыли о нас, погнавшись за ним… И больше я его… не ви-и-идела-а-а-а!!!

– Это было давно? – Сурово спросил Марчелло, и Алиса кивнула, не прекращая рыдать.

– А это место – Редстоун?

– Я не знаю, – всхлипнула Алиса, – как оно называется… И как зовут этого человека, я не знаю тоже… Они мне не говорили… Ничего… не говорили…

– А сюда вы как попали?

– Нас привёл Нэш. – Алиса всё-таки не решилась сказать, что ждёт здесь Гэбриэла, что он назвал ей Гранствилл, как место, где они встретятся. – Мы живём у него в трактире, у него и Марты. Нам же нужно где-то жить. Гэбриэл, он ничего не сделал, ничего не замышлял, я клянусь! И мы ничего не замышляли…

– Мы?..

– Иво, полукровка-Фанна, он сбежал с нами, он помогал Гэбриэлу. Гэбриэл, он ради нас… – Алиса вновь закрыла лицо руками.

– Но почему вы не хотели рассказать это моему патрону? – Удивился Марчелло.

– Я боюсь. – После паузы, которая понадобилась ей, чтобы взять себя в руки, призналась Алиса. – Боюсь, что нас вернут… туда. Мы ведь принадлежали этому человеку и сбежали от него. – Она испуганно посмотрела на Марчелло. – Вы не вернёте нас туда, нет?..

– Ну, конечно, нет! – Вздохнул Марчелло. – Как вы думаете, ваш Гэбриэл, он спасся?

– Он сбежал. – Утирая слёзы, сказала Алиса. – Я слышала, когда мы прятались в телеге, как люди говорили о нём: что его подстрелили, но он убил собак, которых пустили за ним, и сбежал. Его не нашли. Ни его, ни его тела. И это всё, – губы её вновь затряслись, – что я знаю.

– Скажите ещё, – осторожно спросил Марчелло, – а кем он был, ваш Гэбриэл, у того ужасного человека?..

– Я не знаю. – Откровенно ответила Алиса. – Знаю, что он был не свободным, что ему нельзя было выходить из той башни, где его держали, его, и других мальчиков и девушек. Я правда, не знаю. Он не хотел мне ничего объяснить, мне кажется, он меня жалел и не хотел пугать. – Она почти перешла на шёпот. – Их там избивали! У Гэбриэла всё тело в шрамах, и руки все, – она протянула свои руки к Марчелло, – все пальцы… переломанные! Это было очень страшно, очень… Мне до сих пор страшно! Я ничего никому дурного не сделала, я готовилась быть послушной и благодарной…

– И всё таки, сеньорита, – вновь попытался выяснить главное Марчелло, – может быть, у вас есть какие-то догадки… какая-то надежда на то, где вы могли бы встретиться с вашим Гэбриэлом? Это очень важно, очень!

Алиса опустила голову и помотала ею, вновь всхлипнув. Только бы её отпустили обратно к Нэшу! Нэш что-нибудь придумает, как перехватить Гэбриэла, если он всё-таки доберётся сюда, как ему помочь, как его спасти…

– Ничего не бойтесь, сеньорита. – Сказал Марчелло, вставая. – Будьте абсолютно спокойны, вам здесь ничто не угрожает. Мой патрон ненавидит вашего прежнего господина и никогда ему вас не вернёт. Вам следовало сразу направиться к нему и попросить помощи, вы получили бы её тот час же. Отдыхайте! Успокойтесь, и отдыхайте. – Он вышел в соседнюю комнату, почти чуланчик, где Гарет слышал каждое слово. Тот уже почти отгрыз ноготь большого пальца на левой руке, вне себя от волнения и нетерпения.

– Я чувствую, Марчелло, это он. – Сказал по-итальянски. – Слышишь?.. Она говорила о моём брате. Весь в шрамах! Драйвер, тварь… И бедная девочка! Я позабочусь о ней. Если мой брат рисковал жизнью, чтобы её спасти, я просто обязан взять на себя заботу о ней. Я отвезу её в монастырь святой Бригитты, в Разъезжее, Герда о ней позаботится. Даже если всё же это не мой брат… То я не оставлю её хотя бы назло Драйверу. Это надо же! Решил подстраховаться, тварь… Забеременеет – женится, а не забеременеет – тогда куда её?.. А? Как думаешь?.. – Ответ не требовался, они с Марчелло не сомневались в Драйвере и его подлости ничуть. – Меня смущает только одно. – Он запустил пальцы в свою роскошную шевелюру. – Твой источник ничего не говорит об этой девушке. Говорит о горбунье, о белокуром полукровке-Фанна, но о маленькой рыжей кватроночке – ничего?. Как думаешь?

– О Фанна упомянула и бамбина. – Возразил Марчелло. – Двух таких полукровок быть не может, я знаю, они невероятно редкие существа.

– Да… ты прав. – Гарет кусал губы. – Марчелло, но если он сбежал, куда ему идти?.. Где он?! И Драйвер наверняка ищет его, он обязан землю рыть и жопу рвать, чтобы вернуть моего брата и не дать ему добраться до дома. Эта девчонка в самом деле ничего не знает, как думаешь?..

– Может, и знает. Наверняка он сказал ей, где им встретиться. Вопрос – где?.. Я думаю, здесь, в Гранствилле. Даже если он не помнит, кто он такой, он может знать, что здесь может попросить о помощи. – Марчелло тоже волновался. – Или в Блумсберри. Может, в Блумсберри – чтобы потом податься дальше, на север, или на эльфийское побережье.

– А может, – сильно побледнев, вдруг сказал Гарет, – Драйвер уже его поймал. Я знаю, что он страдает, что ему страшно и плохо, что он пережил страшную боль. Ты знаешь, я сам её пережил… Так может, это ТАМ его вновь пытали?.. И он снова в Редстоуне?! – Гарет сорвался с места. – Марчелло, мы едем на юг. Немедленно! Я найду его, видит Бог, я найду его, любой ценой! – Замер. – И ни слова отцу! Понятно?! Меня всего трясёт, я на месте оставаться не могу, а каково будет ему?! Хорошо, что я девчонку эту отцу не показал… Её тоже никто не должен видеть, и ни в коем случае отцу про неё не должно быть известно… Наговорит ему ужасов про покалеченные руки, про собак… Я-то сам не свой… А это, всё-таки, ещё не точно!.. До нашего возвращения пусть сидит в башне, и никто, кроме Глэдис, пусть к ней не приходит! Нечего ей болтать о некоем Гэбриэле… Она грамотная… Книг ей пусть принесут каких-нибудь, интересных… Одежду, нормальную, не крестьянскую – раз она за барона замуж собиралась, не замарашка какая-нибудь. Скажи Глэдис, пусть поделикатнее с нею обходится. Я после решу, что с нею делать, сейчас я ничего не могу, меня всего трясёт!

Алиса, вновь оставшись одна и всласть выплакавшись, умылась, насухо вытерлась, сгоняя остатки истерики, и начала причёсывать свои стриженые кудри, когда к ней вошла уже знакомая женщина. Высокая, худощавая, она тоже была кватронкой, несколько суровой и даже слегка высокомерной, но, как чувствовала Алиса, не злой. Она сняла с Алисы мерки и сказала, что пока что Алиса останется здесь. И оставила ей книгу, старую, слегка потрёпанную – видно было, что её много и многие читали. Книга называлась «Ланцелот, или Рыцарь Телеги». Забравшись с ногами в нишу высокого окна с широченным подоконником, Алиса раскрыла книгу… И через несколько минут была вся во власти происходящего на её страницах. Прежде она таких книг не читала! Ничего романтического, ничего о чувствах между мужчиной и женщиной читать ей намеренно не давали; а здесь всё было так чудесно! Даже тоска и страх отступили перед очарованием куртуазного романа. Для Алисы это был первый роман такого рода, и свежесть и чистота восприятия дарили ей самое настоящее ощущение чуда. Стемнело, но она только поставила перед собой свечу, и жадно читала, не чувствуя течения времени. Как это было красиво! То и дело, прижимая к груди книгу, Алиса поднимала глаза к небу и шептала мечтательно:

– Я ей готов служить покорно, не прибегая к лести вздорной, Хотя б любой на этом месте Не воздержался бы от лести…». – Ей казалось, что это так тонко, так изысканно! Ведь это и есть лесть, но какая!.. Или: «Грустна, покорна и горда, садится госпожа в седло, И так вздыхает тяжело…», и ей казалось, что это она, это о ней! А страдания Ланцелота были ну в точности списаны с Гэбриэла, так жестоко обиженного ею: «Куда идёт, каким путём, Не помнил, словом, ни о чём, Опричь одной особы той, Из-за которой сам не свой»… Где-то за глухой стеной, увитой хмелем, до поздней ночи звучали музыка, весёлые голоса и смех, и как же Алисе хотелось хоть одним глазком посмотреть на эту удивительную и счастливую – так ей казалось, – жизнь! Книга кончилась так быстро, и на рассвете Алиса вновь сидела в окне и смотрела на пробуждающийся сад. Ей хотелось наружу, к цветам и деревьям. Когда ей принесли еду, она спросила, можно ли ей погулять в саду, и давешняя женщина сказала, что можно, только в сумерках. Алиса, набравшись храбрости, попросила ещё книгу, и вечером женщина принесла ей платье, простое, но милое, из белой ткани в оливковый цветочек, похожее на те скромные платьица, которые носила Алиса в Ашфилде, целую корзинку ниток для рукоделия, тёмную накидку и несколько книг – целое богатство! Но на этом всё приятное и окончилось, потому, что на вопросы Алисы о том, где она, где сейчас герцог, и когда её отпустят, та ответила:

– Не знаю. Герцог ещё не решил, как с тобой поступить. Сам он уехал, и когда вернётся, неизвестно. Жди его и веди себя прилично.

В сумерках, как та и обещала, Алиса, надев накидку с капюшоном, гуляла с нею в саду. Это было началом целой череды дней – может быть, не меньше недели. Алиса не считала дни, она терпеливо ждала – что ей оставалось?.. Тревожилась за Иво, переживала за Нэша, который, наверное, ищет её, и может быть, столкнулся с герцогом и пострадал… Но главное – она безумно переживала за Гэбриэла. Что, если он именно сейчас добрался до Блумсберри, а её там нет?! Нэш знает, конечно, как они с Иво его ждут, и знает, как Гэбриэл выглядит, но что будет с Гэбриэлом, когда он всё узнает?! И почему он так похож на герцога? И как сам герцог к этому относится?..

А ещё, не смотря на это, не смотря на все страхи и сомнения, Алисе здесь… нравилось. Ей ужасно хотелось стать частью этого заманчивого мира, который она пока что знала лишь по книгам, которые проглатывала залпом и перечитывала любимые места по многу раз, по отзвукам: музыке, пению, голосам, – и по красоте башен и сада, которые могла видеть из окна. Даже в этой комнатке, где она теперь жила, было очень чисто и красиво, и как же Алиса, оказывается, скучала по этой чистоте, опрятности, комфорту! По хорошей одежде, по чистым простыням… По вкусной еде, поданной в красивой посуде – даже более красивой, чем в Ашфилде. Женщина, которую звали Глэдис, казалась суровой, но вовсе не была злой, и часто отвечала на вопросы Алисы. Она рассказала ей, что замок, в котором Алиса сейчас находится, называется Хефлинуэлл, принадлежит он Хлорингам, древнейшей королевской семье на Острове, потомкам Бъёрга Чёрного, который первым приплыл сюда из Норвегии и основал здесь первое королевство людей. Что герцог – сын его высочества, принца Элодисского, которому буквально недавно передал все бразды правления в герцогстве и все полномочия, что она сама – кормилица герцога и пользуется полным его доверием. В замке она живёт не постоянно, только когда нужна Гарету, а вообще-то ей с мужем принадлежат знаменитые сады Твидла, которые её муж когда-то разбил на земле, подаренной его высочеством кормилице своих детей.

– Детей? – Переспросила Алиса. – У герцога есть братья и сёстры?..

– Есть… – Глэдис на миг запнулась, почему-то отведя глаза. – Её светлость Габриэлла, баронесса Ульвен, хозяйка дома, ведь его высочество вдовец, а герцог – ещё холост.

– Габриэлла! – Алисе почему-то стало очень не по себе. – Она сестра герцога?

– Кузина. – Глэдис отложила нитки, которые помогала мотать Алисе. – У тебя прекрасные кружева получаются, Алиса. Я принесу тебе золотые нитки и белый шёлк, попробуй сплести из них что-нибудь.

Что-то здесь было не так. Алиса, после ухода Глэдис, какое-то время ходила по комнате, пытаясь успокоиться. Габриэлла… И Гэбриэл. Казалось бы: ну, и что?.. Но Алиса чувствовала, что это не просто так. Что это не простое сходство имён. А что, если Гэбриэл… Но если так – то её сон был правдой, и между ним и ею, сиротой, да ещё и так опозоренной, такой нищей и бесправной, действительно лежит огромная пропасть. Но это если Хлоринги готовы принять такого, как Гэбриэл… А если они, такие богатые, такие роскошные, такие спесивые, решат, что он только опозорит их?.. И поспешат, найдя, спрятать его подальше, или и вовсе… – И Алиса, заломив руки, металась по комнате, не зная, что делать. Что вообще она может сделать?!!

Барр вновь стояла перед проблемой: она не могла увидеть проклятого щенка дохлой эльфийской ведьмы! Он с самого начала был невидим для её магии, что бы она ни делала, какие бы сильнейшие средства не использовала. Проведя сложнейший ритуал, ради которого пришлось умертвить и расчленить двух девственниц и двух мальчиков, Барр получила только Элиот. Щенок был там, но как туда попал, где именно там находился, в каком состоянии – не известно. Тем не менее, ведьма помчалась в столицу, прихватив окровавленные тряпки, на которых была кровь щенка. Сделав привязку по крови, она получила довольно приличный образ человека, который каким-то образом был причастен к побегу Гора, и направилась на его поиски. Щенка она не может увидеть, зато может узнать, где он… И с этой целью Барр добралась до нищего района и до нелепого домика, пристроенного к крепостной стене.

Гэбриэл провёл в доме Иосифа два дня. После купания в ледяной воде у него разболелись и рука, и нога; он старался не обращать на боль внимания, но хромота его усилилась, и, страшно его этим удивив, Иосиф обратил на это внимание и даже позвал врача, естественно, тоже еврея. Тот тоже знал Моисея, и, осматривая руку и бедро Гэбриэла, мог только восхищённо покачать головой:

– Снимаю шляпу перед искусством Мойше! Излечить такие раны! И перед вашим терпением, молодой человек, готов снять шляпу тоже. Терпеть такие муки!

– Я и хуже терпел. – Сказал Гэбриэл.

– Это таки видно. – Задумчиво произнёс врач. – Таки видно… Что я могу сказать?.. Постарайтесь больше не нырять в холодные реки, поменьше ходите, лучше всего не ходите вообще какое-то время. А рука теперь так и будет болеть, на погоду, на холод, на тепло. Терпите.

– Да я и не жалуюсь. – Буркнул Гэбриэл. – Мне не привыкать. – Оделся, чувствуя на себе взгляды врача и Иосифа, которые с изумлением смотрели на его шрамы.

– Я передумал отправлять тебя с «Жемчужиной». – Сказал Иосиф позднее. – Я кожей чую, что всё гораздо опаснее, чем я думал. Подожди ещё какое-то время, я найду тебе провожатых до Гранствилла. Жаль, что герцога Элодисского здесь сейчас нет; я полагаю, он единственный, кто сейчас рискнул бы взять тебя под свою защиту. Но есть и ещё люди, которые не побоятся бросить вызов инквизиции и церкви.

– А при чём здесь церковь? – Удивился Гэбриэл. – Где эта самая церковь, и где я?..

– Я не знаю. – Искренне ответил Иосиф. – И не хочу об этом ничего знать. Ты создал мне огромную проблему и представляешь из себя огромную опасность для меня и всего моего дома. Я не ропщу; но когда ты покинешь меня, я вздохну свободно.

– Я могу уйти прямо сейчас! – Дёрнулся Гэбриэл, побледнев от обиды.

– Моя проблема имеет гордость и желает пойти погулять, э? – Безмятежно спросил Иосиф. – Так вот что я тебе скажу: я не для того рискую, чтобы ты сейчас всё испортил. Я уже взял на себя большой риск. Раз уж это случилось, то пусть будет не напрасно. Отдыхай, Гэбриэл. И пусть твой небесный покровитель ещё немножко побеспокоится о тебе; до сих пор у него это хорошо получалось. Не разочаруй его в последний момент!

Гэбриэл послушно отправился отдыхать. В доме Иосифа, он же банк, было, по мнению Гэбриэла, очень красиво. Пожалуй, даже красивее, чем в покоях Хэ в Садах Мечты. Там, наверное, было роскошнее, было больше дорогих вещей и драгоценных материалов и украшений, но здесь – и это привлекало Гэбриэла гораздо больше, – было уютно, здесь был настоящий дом, здесь жили. По доносившимся время от времени до Гэбриэла голосам и детскому смеху, у Иосифа и в самом деле была семья, и присутствие маленьких детей чувствовалось везде: брошенные игрушки, детские вещички, обгрызенные и недоеденные пряники. Как-то раз Гэбриэл слышал сдавленную возню за дверью и хихиканье – кто-то пытался на него посмотреть. Иногда пахло молочной кашей, запах, почему-то знакомый Гэбриэлу и вызывавший в памяти какие-то настолько давние и глубинные воспоминания, что он скорее связывал их со сном, чем с явью. Крайне неустойчивые в последнее время, его предпочтения и мечты с башни, подобной башне Моисея, где он будет счастливо жить с Алисой, переметнулись к такому вот дому. Гэбриэл понимал, что сам такого дома никогда не построит и не купит; но в таком доме могла жить его мать. Почему бы ей не быть еврейкой?.. Он ведь черноволосый, а для полукровок это огромная редкость, обычно они шатены или рыжие, иногда блондины. Гэбриэл пока что не знал и знать не мог, что связь еврейки и эльфа была ещё невероятнее, чем его встреча с родной матерью – такая девушка просто не могла очутиться в одно из полнолуний на эльфийском берегу! Но помечтать было так приятно! И он сидел у окна, забранного в частую решётку так, что снаружи было невозможно что-либо рассмотреть, и смотрел на улицу, чистую, пустынную, с красивыми большими домами, увитыми девичьим виноградом и вьюнками, и мечтал. Опрятные служанки в белых чепцах мыли окна и мели мостовую, сбрызгивая её водой, драили дверные ручки. Пару раз Гэбриэл заметил давешнюю торговку, которая предлагала служанкам и прохожим свои товары и порой останавливалась, чтобы поговорить и посмеяться. Богато одетые господа с тросточками прогуливались по улице вальяжной походкой, выставляя напоказ свои украшения и обновки. Люди жили… Но ему в этой жизни места не было.

Во время ужина Иосиф сказал:

– Я нашёл для тебя провожатых. Это русы с севера, они плевали и на церковь, и на инквизицию, и на всех местных вельмож. У них своя вера и свои правила; они знают, что ты беглец и тебя ищут, но готовы взять тебя с собой до Блумсберри. Пойдём на рассвете; я сам тебя отведу – чтобы не беспокоиться ни за слугу, ни за тебя.

– Спасибо. – Сказал Гэбриэл. Иосиф взмахнул рукой:

– Не благодари. Сам не знаю, что со мной случилось. Это прямо-таки заразно, прямо-таки заразно. Какое-то поветрие. Завтра я отведу тебя на подворье русских князей, и забуду тебя, как страшный сон. – И Гэбриэл, покраснев, опустил глаза. Он догадывался, что его присутствие тяготит Иосифа, что он прячет его от своей семьи, и очень переживал по этому поводу – быть обузой он не хотел, был слишком горд для этого. Покинув на рассвете, когда улицы ещё пустынны, дом, приютивший его, Гэбриэл тоже почувствовал облегчение. Он пытался отдать Иосифу деньги, которые дал ему Моисей, но тот не взял, хотя деньги предназначались ему.

– Я говорил, что не дам тебе денег, и я не дам. – Сказал еврей. – Не хочу служить обогащению первого встречного тобой убогого или шарлатана. Но деньги Мойше не возьму. Тебе они ещё понадобятся, попомни мои слова, тебе они-таки очень понадобятся!

Шли они долго. Верхом было бы быстрее, но не по всем городским улицам, и не всем можно было ездить верхом. По самым богатым и чистым улицам они пришли к Русскому Двору – подворью, где останавливались приезжие с Русского Севера, кроме тех, кто имел собственный дом в Элиоте. Постучав в высокие и широкие, обитые медью, ворота, Иосиф и Гэбриэл вошли внутрь, и очутились на широком просторном дворе с навесом для лошадей. На высоком крыльце стоял молодой светловолосый мужчина, одетый так, что Гэбриэлу мгновенно захотелось так же: в кожаную длинную, с металлическим плетением, куртку, опоясанную по бёдрам роскошной перевязью с мечом-шаршуном и кинжалом, кожаные же штаны со шнуровкой, и в мягкие дорогие сапоги. Мужчине было не больше тридцати, у него была модная трёхдневная щетина, крупные, но красивые черты лица, и опасный, с огоньком, прищур умных, насмешливых и внимательных глаз. А рядом с ним стоял… полукровка, немного выше него, моложе, примерно, ровесник Гэбриэла, одетый почти так же, только перевязь не такая роскошная, и широкий боевой топор вместо меча. У полукровки были серые, как песок, глаза и волосы, что выдавало уроженца Дуэ Эланор – Креолы или Шара. О внешности полукровок и их типажах Гэбриэл знал от Доктора, который всегда мог сказать, откуда тот или иной узник Садов Мечты, и кто из них дороже, а кто – дешевле, кто в моде, а кто – нет. Уроженцы Дуэ Эланор считались самыми спокойными и самыми живучими, но и самыми упрямыми, так же, как Дуэ Сааре – самыми красивыми и самыми буйными, а Дуэ Элодис – самыми редкими и самыми дорогими. Полукровка подмигнул Гэбриэлу, и тому сразу же стало полегче.

– Это ты – Гэбриэл? – Спросил зеленоглазый. – Беглый?

– Да. – Ответил Гэбриэл, чуть побледнев и вскинув голову.

– Украл чего, убил кого?

– Я не вор. – Гэбриэл стиснул зубы.

– Но убить пришлось. – Заметил зеленоглазый.

– При побеге. – Признал Гэбриэл. – И снова убью, но туда не вернусь.

– Честный… Это хорошо. Я Ставр, воевода, это мои люди. Мы наёмники. Нанимаемся в охрану купцам, и вообще, кто заплатит.

– Я говорил тебе, что деньги тебе понадобятся. – Тихо сказал Иосиф, почти ему на ухо. – Это тебе урок, молодой человек. – И протянул Ставру кошелёк. – Здесь вся сумма. Доставьте его до Блумсберри.

Один из наёмников забрал у Иосифа деньги и кинул Ставру, тот ловко поймал кошель и спрятал в карман.

– Верю. Ну, Гаврила… Держись Саввы, – он кивнул на полукровку, – и поторопись, мы уже выезжаем.

Гэбриэл повернулся к Иосифу. Ему было стыдно: он было подумал о нём не очень приветливо… Еврей отступил и поднял руки:

– Не благодари! Поверь, юноша, это не стоит благодарности. Мне почти что стыдно за себя, э?.. Прощай, и надеюсь, мне не придётся пожалеть о содеянном сильнее, чем я жалею сейчас. – Он ушёл, а Гэбриэл остался возле крыльца, чувствуя себя немного скованно: все были заняты делом, седлали и навьючивали коней. Полукровка, которого звали странным именем Савва, подошёл к нему, ведя в поводу высокого, широкогрудого солового мерина с мохнатыми щётками у копыт:

– Вот тебе коняга, седлать умеешь?

– Да! – У Гэбриэла перехватило дух от радости. Он ласково погладил конскую морду, бережно подул в ноздри, потрепал по крутой шее. Конь фыркнул, разглядывая и изучая Гэбриэла. Тот прочистил ему глаза, оседлал и вскочил в седло, испытывая просто невероятное блаженство. На крыльцо вышли трое людей в рясах, но не таких, как у Гелиогабала или других католических священников; кресты на них тоже были другие. Савва тихо объяснил, что это священники из Валены, приезжали к королеве, просить разрешения строить свои церкви и монастыри, но опять ничего определённого не получили.

– Сучка латинянская. – Зло сплюнул он. – Сама живёт уже с пятым мужем, моложе себя на тридцать лет без малого, а туда же: о благочестии талдычит! Но ничего. Отделимся от них, создадим собственное княжество, и построим себе всё, что захотим. Будет после себе волосёнки на пи»дёнке драть, да поздно будет.

Гэбриэл хмыкнул: выражение ему понравилось, и он его запомнил. У священников были свои люди, человек десять, и два десятка наёмников Ставра, русы и финны, многие не говорили ни слова по-нордски, переговариваясь между собой на собственном наречии. Наконец, ворота распахнулись настежь, и всадники парами тронулись в путь. Гэбриэл, как и приказал Ставр, держался возле Саввы, который объяснил ему, что Ставр – младший сын младшего брата Холмогорского князя, своего удела у него нет, вот он и нанимается охранять купцов, паломников, священников вот охранять подрядился.

– И что, так тоже можно? – Перед Гэбриэлом наконец-то что-то забрезжило, какая-то перспектива устроиться в жизни. Савва засмеялся:

– Дикий ты, Гаврила! А то! Конечно, жизнь кочевая, и опасная, зато вольная и хлебная. Вот завалишь своего первого, и увидишь.

– Что увижу?

– Ну ты!.. – Савва покрутил головой. – Одно тебе скажу: будет стычка, выбирай себе противника побогаче. Всё, что с него снимешь, твоё, и конь его – твой. Золото и цацки – в общий котёл, потом князь поделит. А сколько увидать нового сможешь! Мы с князем ходили с паломниками в Иерусалим, в Польше были, в Венгрии, в Царьграде… Ох, и интересно! Вот, смотри… – Он начал показывать Гэбриэлу свои трофеи, крест из Иерусалима, кинжал дамасской стали, константинопольские ладанку и миниатюрную иконку Божьей Матери… У Гэбриэла горели глаза и щёки. Ох, как он захотел тоже стать наёмником!.. С князем и Саввой отправиться в далёкие и манящие страны!

– Покажи себя, и князь тебя возьмёт. – Сказал Савва. – Мы, полукровки, на севере в цене. Там-то нас чельфами или чельфяками никто не называет. Православные нас даже крестят.

– И ты крещёный?

– А то! – Хмыкнул Савва.

– Я не умею сражаться. – С сожалением признался Гэбриэл.

– Делов-то! На первом же привале начну тебя учить.

– Мне в Гранствилле надо друга найти, и невесту.

– Ну, смотри сам. А то догоняй нас потом. Только поторопись: междуреченцы до полукровок прям звери, одному там опасно, опаснее, чем здесь…

Они ехали через предместья, то и дело минуя мосты, мостики и дамбы, под крики чаек и скрип ветряных мельниц, которых здесь было великое множество, считай, на каждом острове. Миновав предместья, они под начавшимся мелким дождиком въехали на Королевский Мост – одну из главных достопримечательностей Нордланда, так же выстроенную для Карла Основателя эльфами. Королевский Мост был отдельным образованием, целым городом – и не маленьким. Длиной он был более десяти километров, перекинувшись через всю дельту и соединяющий Элиот и Сандвикен, город на левом берегу Фьяллара. Каждый пролёт увенчивался башнями с перемычкой, и в этих башнях жили люди, находились палатки, магазинчики, даже мастерские. Мост был широкий, настолько, что по обочинам тоже строились домики и лавки, и тем не менее, оставалось достаточно пространства, чтобы и всадники, и повозки могли не только проехать, но и свободно разъехаться, повстречавшись друг с другом. В начале моста их остановили стражники; самый старший из священников заплатил пошлину и поручился за всех своих спутников.

– Я смотрю, тут чельфяки с вами… – Сказал одни из стражников, с презрением глянув на Савву. Тот в долгу не остался:

– Да, дайкин, и если ты ещё раз дохнёшь на меня своей вонью, меня стошнит прямо в рожу твою собачью.

Стражник побагровел и сделал движение в его сторону, но его приятель остановил его:

– Не связывайся. И думай, что говоришь и где. – Враждебно глядя на князя. Тот молча проехал мимо, но, едва они отъехали подальше, выговорил Савве:

– Сколько раз тебе говорить: не задирайся!

– Хорошо тебе говорить, княже. – Огрызнулся Савва. – Не тебя чельфяком назвали.

– Ох, и зубастый ты парень! – Засмеялся один из воинов. – В бою ты ловок, слов нет, но язык твой тебя и закопает, вот помяни моё слово!

– Если б я все твои слова поминал, у меня башка б лопнула уже. – Тут же откликнулся Савва. Гэбриэл скоро убедился, что его новый приятель просто физически не способен промолчать, и всегда стремится оставить последнее слово за собой. Он был из тех людей, которые если и слушали то, что им говорят, то только для того, чтобы или возразить и поспорить, или похвастать, что он видел больше, пробовал лучше, и вообще, во всём круче. Но он был весёлым и казался простым и добродушным, и Гэбриэлу он нравился.

На съезде с моста пришлось показать стражникам деревянный жетон об уплате пошлины, и снова подтвердить, что главный из священников ручается за всех своих спутников. Гэбриэл подумал, что один никогда не миновал бы этот мост и не выбрался бы из Элиота…

Сандвикен, город, находившийся в полутора часах езды от Элиота, был уже совсем другим. Большой портовый город выглядел в то же время унылым и неухоженным. Земля здесь была болотистой и скудной, крестьяне – бедными и неприветливыми. А столько калек и нищих, сколько сидело вдоль дороги от Королевского Моста к главной площади Сандвикена, причём нищих активных, горластых, настырных и приставучих, Гэбриэл не видел больше никогда и нигде. Вонь здесь стояла такая, что ему хотелось зажать нос руками. И на площади Сандвикена было ничуть не лучше. Там стояла виселица с двумя трупами не первой и даже не второй свежести, под которыми безмятежно играли дети. Дождь разошёлся, но в трактир князь не свернул. Савва пояснил:

– Это из-за нас. Полукровок в дома и приличные заведения не пускают, запрещено. Нас можно только в хлев, с животными, князь этого не допустит. – Он заметил, что они как раз поравнялись с одним из таких заведений, и Савва нарочно повысил голос:

– Ну, они ж до хрена здесь какие богатые, им наши деньги не нужны. Зачем им столько постояльцев зараз?.. Они лучше голодными останутся, чем принципами поступятся. Ничего, в ближайшей деревне на сеновале обсохнем, перекусим и выспимся, как на перине. Там хоть дайкинами не воняет! – Ещё повысил он голос. – Они ведь здесь не моются, разве что когда сдохнут, и то не все!

– Савва! – Грозно одёрнул его князь. Савва промолчал, но скорчил в спину князю рожу.

При выезде из города снова была застава, где стража потребовала назвать полукровок по именам и подтвердить, что князь давно их знает.

– Я Савва, а это вот мой друг Гаврила. – Тут же с апломбом заявил неугомонный приятель Гэбриэла. – Тебе-то что с того?!

– Ничего. – Стражник с тяжёлым прищуром смотрел прямо на Гэбриэла. Тот ответил своим привычным ледяным ничего не выражающим взглядом. – Беглого полукровку ловят. Он убийца; и насильник. Целую семью в Крыже зарезал; детей ссильничал. – Он сплюнул. – Говорят, черноволосый, со шрамом на губе.

– Я этот шрам ему сам посадил, – засмеялся Савва, – в прошлом году, в Винетте. Расслабься, дайкин.

– А ты, полукровка, слова-то выбирай. – Спокойно сказал стражник, продолжая сверлить Гэбриэла взглядом. – Я ж тебя не называю так, как между некоторыми принято. И ты, будь повежливее. Если можешь.

Савва открыл рот, но князь, подъехав, пнул его в бедро и сказал:

– Всё? Мы можем ехать?

– Проезжайте. – Внимательно оглядывая оружие и броню наёмников, сказал стражник. И наградил напоследок Гэбриэла цепким многообещающим взглядом. У Гэбриэла что-то застыло в животе и засосало противно; узел не расслабился и после того, как они проехали дальше. Замолчал даже Савва, а молчание остальных было просто физически невыносимо. В пригородной деревеньке, у овина, все остановились, князь о чём-то договорился с крестьянами, и сделал знак спешиваться. Гэбриэл, двигаясь скованно и немного неловко, расседлал коня, и вслед за остальными повёл его к корыту с водой. Напоив и привязав его к яслям, он заметил, что Савва делает ему знаки, и пошёл в овин, где уже стояли столы, и за одним из столов сидели старший священник и князь. Гэбриэл, повинуясь их знаку, сел напротив.

– Савва, иди наружу. – Велел князь. Князя неугомонный Савва слушался беспрекословно. Гэбриэл чуть ссутулился, положив локти на стол, взглянул на людей напротив. Он не знал, как опровергнуть ту ложь, что распустили о нём, и уверен был, что сейчас его просто погонят прочь. А может, и хуже того: схватят и сдадут страже. «Живым не дамся». – Пообещал он себе.

– Это правда? – Спросил князь. У священника было спокойное, чуть усталое, тонкое славянское лицо с небольшой светлой бородой и серыми внимательными глазами. Он молча изучал Гэбриэла.

– Нет. – Ответил Гэбриэл. – Но доказать я не могу. Я даже не знаю, где этот Крыж.

– Тогда от чего ты сбежал? – Князь откинулся на стуле назад, скрестив руки на груди.

Гэбриэл, пару секунд подумав, вздохнул и встал. Снял связанную Тильдой фуфайку, развязал тесёмки сорочки на груди, стянул её, и кожа тут же покрылась ознобом.

– Вот от этого. – Ответил коротко. Князь опустил руки и подался к нему. Священник на миг опустил глаза и перекрестился. – Спину показать? – Спросил Гэбриэл.

– Не надо. – Сказал князь. – Довольно и этого.

– Слышал я про такие развлечения. – Подал голос священник. – Это дорого стоит… И люди за этим стоят большие и богатые. Был у нас на Севере чародей и греховодник, Райдегурд, герцог Белых Скал. Он любил такие развлечения. Только предпочитал малых деток.

– Да. – Сказал Гэбриэл. – Почти всё это мною в детстве получено.

– Так что, – поинтересовался князь, – этот греховодник на юг перебрался?..

– Нет. – Возразил священник, которого звали отец Михаил. – Его казнили, а замок его поганый сожгли и место, где он стоял, в Старом Торхвилле, солью посыпали. Но только, видно, корни зла не вырвали, осталось что-то. Ты не волнуйся, Гаврила. В Бога веруешь?

– Я не знаю. – Ответил Гэбриэл. – Нам запрещали о Боге говорить. Был у нас мальчишка крещёный, его били, если молился.

– Бесовщина-то какая… – Отец Михаил повернулся к князю. – Ты ступай, я ещё с Гаврилой поговорю.

– Так ты молиться совсем не умеешь? – Спросил, когда они остались одни. Гэбриэл как раз оделся, помотал головой:

– Я же говорю… Я даже не знаю, крещёный ли я. Наверное, нет. Но священников, – Гэбриэл криво усмехнулся, – к нам много ходит. Только, – добавил справедливости ради, – таких, как вы, я никогда там не видел.

– И среди нас грешников достаточно. – Добродушно усмехнулся отец Михаил. – Только грехи у православных всё больше обычные, человеческие; если прелюбодеяние, то с женским полом, а не с мужским, или, прости, Боже, скотом каким. – Он заметил, как потемнело лицо Гэбриэла, и добавил:

– Полукровок и эльфов скотами мы не зовём. Скот – он и есть скот бессловесный, коза или свинья. А эльфы даже в Бога по-своему веруют, и в отличие от людей, в грех многобожия или язычества никогда не впадали. Только чудное у них учение, нам не понятное и чуждое. Я тебя, Гаврила, ни соблазнять, ни учить не стану, ежели не хочешь. Но молитве научу. Молитва дух укрепляет, утешение даёт, если в грех отчаяния готов впасть. Тебе, я думаю, такая помощь очень нужна. Тяжело порой, одному-то, когда все против тебя?..

Гэбриэл дрогнул. В голосе и глазах отца Михаила была теплота, которой ему так не хватало, и участие, которого он ни от кого, кроме Алисы и Моисея с Тильдой, не видел. Инстинктивно он насторожился, но в то же самое время и потянулся к этому человеку. Да, ему необходимо было хоть что-то, что помогло бы ему в минуты отчаяния!

– Я научил бы тебя молитве «Отче наш», но со временем ты ей и так научишься. Научу я тебе одной древней молитве, которая сердцу близка и понятна, и которая утешает лучше всякой другой. Запоминаешь хорошо?..

– Да. – Гэбриэл и в самом деле мог похвастать абсолютной памятью. Каждое слово, что сказала ему Алиса, или что он сказал ей, он мог повторить сейчас без запинки, и то же относилось к остальным разговорам, что он когда либо слышал. Поэтому молитву, которой научил его отец Михаил, он запомнил сразу же, и, вернувшись во двор, повторял её про себя:

– Удостой меня быть орудием мира твоего, чтобы я вносил любовь там, где ненависть, чтобы я прощал там, где обижают… Чтобы я возбуждал надежду там, где мучит отчаяние, чтобы я вносил свет во тьму; чтобы я возбуждал радость там, где горе живёт. Господи Боже мой! Удостой, чтобы не меня утешали, но я утешал; чтобы не меня любили, но я любил; чтобы не меня понимали, но я других понимал. Ибо кто даёт – тот получает; кто себя забывает – тот обретает; кто прощает – тому простится; кто умирает – тотпросыпается к вечной жизни. Аминь.

Черногорск, 4 января 2018 г.

При оформлении обложки использовано изображение с https: //pixabay.com/ по лицензии СС0

Оглавление

Грязные ангелы

  Предисловие

  Пролог

  Часть первая: Господин горных дорог

    Глава первая: Гор

    Глава вторая: Мария

    Глава третья: Алиса

    Глава четвёртая: Гарет

    Глава пятая: Анвалон

    Глава шестая: Домашний Приют

    Глава седьмая: Без милосердия

    Глава восьмая: Кира

  Часть вторая: Элодисский лес.

    Глава первая: Найнпорт

    Глава вторая: Моисей

    Глава третья: Дикая Охота

    Глава четвёртая: Гэбриэл

    Глава пятая: Город Мёртвой Королевы

    Глава шестая. Другой мир