КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Цветы зла [Наталья Свидрицкая] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Цветы зла

1.
Не думала, что меня так увлечёт моё занятие! Мне нравится вспоминать и выкладывать мои воспоминания на бумагу. Так они становятся словно бы и не моими, начинают жить своей, отдельной от меня, жизнью, и я уже воспринимаю ту девочку, которой тогда была, не как себя саму, а как героиню этой книги, и всё, что с нею произошло – как перипетии сюжета, не как реальность. Может, мне стоило сделать это уже давным-давно и избавиться, наконец, хоть от части давящего на меня груза прошлого?.. Да, оно давит на меня. Я давно избавилась от того ужаса, я даже отомстила, я победила, и всё равно мне больно. Если бы я верила, хоть немного, что те, кто делает такое с людьми, особенно с юными и неопытными, ранимыми, имеют хоть какую-то совесть, хоть что-то человеческое в душе, я сказала бы им: из сиюминутной прихоти вы калечите целую жизнь – зачем?! Неужели ваш поганенький кайф стоит таких мук и такого горя?! Но я не верю в то, что эти люди способны понять и остановиться. Я столько их видела, и ни один из них не способен был даже раскаяться, даже о чём-то пожалеть. Таких останавливает только страх перед наказанием.

Может, я и ошибаюсь. Дай Бог. Может, есть и такие, кто просто не задумывается о том, что творит, просто привык потакать себе во всём и не умеет думать о последствиях, не понимает ответственности. Я не хочу огульно клеймить всех. Но то, что я знаю, подсказывает мне: большинство из них не просто всё понимают, они наслаждаются именно тем, что получили какую-никакую власть, оставляют в чужой душе болезненный и глубокий след. Они хотят этого и наслаждаются этим.

Но я и так уделила им слишком много внимания! Я закрыла страницы горя, позора и насилия, чтобы без особой нужды не возвращаться к ним больше, закрыла с облегчением. Оказывается, писать о них так же тяжело, как и вспоминать, и я так и не смогла написать, как было, я всё равно смягчала и вуалировала, хоть в это и верится с таким трудом. Это просто невозможно для меня теперь: по-настоящему вернуться туда, окунуться в это безумие. Я всё равно стараюсь оградить себя от него, как угодно, но оградить. Честное слово, паузу в своей повести я сделала не для того, чтобы напустить таинственности или испытать терпение того, кто, возможно, всё же прочтёт это. Просто мне захотелось подольше остановиться на тех волшебных часах того чудесного дня. Конечно, для меня, да и для многих других моих героев, чудесным он не был. Но и в нашей жизни, и в жизни всех, кого я уже упоминала и ещё упомяну, этот день начал новый отсчёт, даже если мы этого ещё тогда и не знали, и даже помыслить не могли. Это был такой отчётливый и контрастный рубеж, что не сделать здесь паузу я просто не могла, мне как-то показалось, что она здесь уместна.

Эльфы по-особому относятся к судьбе. Они верят в избранность, но по их вере, те, кто избран, не обязательно непременно совершат своё деяние. Прежде, чем они совершат то, к чему предназначило их мироздание, их ждут испытания и страдания, так их испытывают на прочность, дают возможность накопить опыта и сил, научиться чему-то. Даже дайкины говорят, что кого Бог не любит, того не наказывает. Смысл в этом, я думаю, такой: если тебя постигло несчастье, если ты потерпел какой-то ущерб, испытал какую-то боль, то вместо того, чтобы сетовать на судьбу и на Бога, жаловаться и ныть, подумай: чему тебя учит это, от чего впредь предостерегает, за что наказывает? Что ты делаешь не так?.. Если ты, как котёнок, которого натыкали носом в собственную лужу, только злишься и шипишь на хозяина, то тебя так и будут макать в твои лужи, и в конце концов вышвырнут из дома вон. Я думаю так: вместо того, чтобы ныть и клянчить у судьбы милости, утри сопли, поблагодари за урок и меняйся, учись, ищи верный путь! А если не найдёшь, твоё свершение так и останется несделанным, и мир пойдёт иным путём, не тем, которым он пошёл бы, окажись ты сильнее и мужественнее. А может, и умнее. Я так же думаю, что было бы, если бы все мы оказались хоть немного слабее?.. Да, нам часто везло. Но и везение приходит не просто так. Это часть узора судьбы, слишком сложного, чтобы в наших силах было распутать хоть малую его часть. Но я решила попытаться. Сначала я думала, что это будет короткий и простой рассказ… наивная! Я столько написала, но не подобралась ещё и к середине. Но и изменять что-то, что-то выбрасывать я не хочу. Пусть всё будет, как есть, как получается, ведь меня саму чрезвычайно захватило это повествование. Чем дальше я ухожу в наше прошлое, тем живее вспоминаются и рисуются мне его картины. Говорят, нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Но оказывается, можно. В моей повести шумит листва, которая давно облетела и истлела, идёт дождь, который давно ушёл в землю и исчез, напитав корни растений, что давно иссохли, и я вновь опускаю руку в ту воду, что давно смешалась с водами мирового океана. В ней звучат голоса, что давно умолкли, и сердца, которых больше нет, вновь бьются, страдают, любят и ненавидят. И уже только ради одного этого можно было затеять этот труд! Так что: назад, в прошлое! Ведь мы, с моими героями, вплотную подошли к тому, что стало началом легенды – ибо все легенды о нас начинаются именно здесь, наше прошлое окутано тайной для всего острова. Если вы не знаете эти легенды, поезжайте в Лионес, там вам расскажут их так красочно, как больше, пожалуй, нигде; и вы согласитесь, что это самые прекрасные и страшные легенды из всех, что вы могли услышать в обоих королевствах.

Я же здесь рассказываю только правду. Без прикрас. Страшную… Но и ещё более прекрасную.


Часть первая: Хлоринги

Глава первая: Королевская Дорога.

Потерпев сокрушительное поражение от руссов, с которыми уехал Гор, Шторм едва смог сбежать, проклиная про себя своих подельников, не умевших как следует сражаться и рискнувших сунуться к умелым бойцам. Сам он спасся только потому, что бросился в реку и уплыл под водой. Вынырнул у небольшого островка посреди Фьяллара, отплёвываясь, стараясь отдышаться и успокоиться. Ему не в чем было себя обвинить, он единственный дрался хорошо и сумел ранить своего противника и спастись от него. Отжав одежду и развесив её сушиться на кустах, Шторм присел на солнышке – не смотря на очень тёплую погоду и жаркое солнце, была, всё-таки, ещё весна, и быстроводный Фьяллар, стекающий с Северных гор, не годился ещё для купания. Лязгая зубами, Шторм мрачно смотрел на покинутый берег. Он не видел того, что там сейчас происходило, но знал всё и так. Не чувствуя вины, он, тем не менее, переживал, что не выполнил приказ любимого Хозяина и подвёл его… Но и в глубине души был почти рад тому, что произошло. Гор ему нравился. Мало того: Шторм знал, что именно Гору обязан тем, что не отправился в Галерею, а ведь он насмотрелся, будучи в страже, на то, что там происходило! Гор был предателем, обманувшим доверие и предавшим любовь Хозяина, да – но он и уважения какого-то заслуживал. Кто-кто, а Шторм отлично понимал, что у Гора не было ни единого шанса, чтобы сбежать! И тем не менее он сбежал… В отряде не было ни Эрота, ни уродки, Гор был один. Значило ли это, что уродка сбежала отдельно, а Эрот погиб?.. Шторм не знал. Переживая о том, что и как он скажет Хозяину, Шторм против воли тихо радовался тому, что Гор жив. И страшно злился на себя за это.


– Что ты думаешь насчёт девчонки Хлоринг? – Спросил Кенка, едва дождавшись, пока брат закончит есть и переместится в кресло, покрытое шкурами с оленьих брюшек. Кресло было огромное, но Титус Сулстад, герцог Далвеганский, заполнил его целиком. Он был высоченный, толстый, прямо-таки необъятный, с крупным лицом, толстыми губами эпикурейца, огромным носом – ничего общего с братом, кроме немного выступающей вперёд челюсти и нижней губы. Не смотря на то, что съел он столько, сколько обычного человека убило бы на месте, герцог продолжал есть. Теперь он поглощал жареные и подсоленные орешки из большой чаши, запивая их густым красным вином. Посмаковав вино, он ответил брату кратко:

– Ничего.

Кенка занервничал:

– Может, на ней жениться мне?

– Пока жив Гарет Хлоринг, девка на хрен не нужна. – У герцога был забавный дефект речи: он и картавил, и шепелявил одновременно. – Если он женится и заделает наследника, что мне с девки? Ничего. Она, говорят, зараза та ещё и дура к тому же. У тебя тоже есть девка. Выдай её за Хлоринга!

– Сдурел?! – Выпучил глаза Кенка.

– Он поссорился с Эльдебринками. Кинул их бастардку. Это наш шанс. Пусть заделает тебе внучка-Хлоринга, да и сдохнет.

– Предлагаешь его убить?

– Дураком-то не прикидывайся. – Герцог, сопя и одышливо вздыхая, облизал пальцы, и макнул их в ореховые крошки, подбирая остатки. – Убьёт его Драйвер. Мы науськаем на него молодого Хлоринга, расскажем ему, что именно Драйвер убил его мать и брата, и тот, как миленький, помчится разбираться. Там и голову сложит, и ты отомстишь за зятя. Чем тебе история не нравится? – Он метнул на брата тяжёлый взгляд из-под длинных, загнутых, как у девушки, ресниц. – Убьёшь трёх зайцев. Рим знает про Сады Мечты.

– Откуда знаешь? – Напрягся Кенка.

– Знаю. – Кратко ответил герцог. Не будь он таким толстым, он был бы по-настоящему красив; не будь он таким ленивым, он правил бы миром. Для этого у него было всё: цепкий ум, отвага, решимость, интуиция, которая тем, кто знал его, казалась сверхъестественной, блестящее образование и недюжинные аналитические способности. Вдобавок, он прекрасно разбирался в людях. Порой он утверждал что-то без всяких на то доказательств, интуитивно – и всегда оказывался прав.

– Пока они приберегут эту информацию. А потом используют, чтобы принести сюда инквизицию на копьях иоаннитов. Их командор уже на Острове, в Элиоте, это точные сведения. – У герцога была одышка, и говорил он отрывисто, коротко. – Драйвера нужно бросить псам, он больше не нужен, он опасен. И он, и его притон.

– Но…

Герцог скривился:

– Знаю я, Дристун, что ты жмёшься. Притон придётся сдать, но его фермы, а главное, его сеть по поиску этих полукровок достанутся тебе, не ссы, без игрушек не останешься.

– Как будто ты не оттуда же кормишься! – Огрызнулся Кенка. Его бесило детское прозвище, но поделать он ничего не мог. Брат знал его позорную тайну: Кенка был трус. В детстве он боялся темноты, пауков, сороконожек, уродливых старух, змей, гусей и собак. Старший брат, сам будучи бесстрашным, жестоко глумился над ним, но и защищал. В этой ленивой глыбе жира горел огонь, было то, чего Кенке фатально не хватало: отвага, полнейшее презрение боли и всех страхов мира.

Герцог не ответил, но это было и не нужно. Кенка хмурился, обдумывая план.

– Ну, девка у меня, положим, вышла не хуже кардиналовой бастардки. Но как я её Хлорингу предложу? Мы же в контрах?

– Всему учить надо! – Выпятил толстые влажные губы его брат. – Твоя девка в Лосином Углу киснет…

– Не киснет!

– Без разницы! Устрой так, чтобы на неё напали, и чтобы он спас. На радостях примирись с ним, и всё пойдёт, как по маслу. – Он тяжело положил жирные руки на подлокотники кресла. Ему всё ещё хотелось что-нибудь съесть, и он приказал принести ему маринованной капусты с грибами.

– Ты опять с мальчишкой. – Заметил хмуро.

– Он мой армигер!

– Он красавчик из тех, что тебе нравятся. Он Эльдебринк, Дристун. Не играй с огнём, отошли мальчишку к мамочке! В мире полно задниц, из-за которых не порвут твою, пользуйся ими, а пацана отправь домой!

– Ну, ты уж совсем! – Прошипел Кенка. – Я не идиот, слава Богу.

– Нет, ты как раз идиот! – Повысил голос герцог. – Я сказал, ты меня услышал! Пеняй потом на себя. Если мы рассобачимся с Эльдебринками из-за того, что ты «уй в штанах удержать не можешь, я тебе сам его оторву! Ты понял?!

Из соседнего помещения донёсся детский визг и смех, там играли маленькие дети, девочки. Кенку передёрнуло. В глубине души он был уверен, что не смотря на собственные грехи, он, всё-таки, не то, что брат – пятилетних девочек не трогает! Да и мальчиков моложе двенадцати – тоже! Герцог же был уверен, что в отличие от Кенки, пытающего и убивающего своих жертв, он просто добрый папочка. Он, в конце концов, вообще ничего плохого не делает! Он своих девочек любит, балует, они у него живут, словно принцессы, да что там – лучше принцесс! Он ведь их даже не насилует, а уговаривает, задабривает, приручает к себе… И оба брата, втайне презирая друг друга, черпали в этом презрении и самооправдание, и самоуважение.


Гарет помчался из Гранствилла сломя голову, с небольшой свитой, еле поспевающей за ним и недоумевающей, куда это так несётся их герцог?.. Гарета в самом деле бил мандраж; ему казалось, что нужно торопиться, встретить кого-то где-то, что-то немедленно сделать, предпринять… В таком состоянии он домчался аж до Орешков, где почувствовал, что его любимый конь на пределе своих сил, и остановил его на околице, словно очнувшись. Огляделся, проморгался: было светло, пели птицы… Почему только что ему казалось, что сумерки и идёт дождь?! Он приложил ладонь ко лбу.

– Патрон! – Подъехал к нему Марчелло, конь которого тоже тяжело дышал и ронял пену, весь покрывшись тёмными пятнами и белыми разводами подсыхающего пота. – Патрон, что с вами?

– Я не знаю. – Дико глянул на него Гарет, вытер рукой лицо. – Я не знаю, что со мной будет, если я вернусь ни с чем. Я этого не вынесу, Марчелло. Я не вынесу.

– Успокойтесь, патрон. – Попросил Марчелло. – Эта девушка, она перевернула вашу душу… Помните, что они могут быть и самозванцами, придумавшими особенно тонкую игру. Держите себя в руках! Послушайте своё сердце, что оно говорит о вашем брате?

– Ничего. – Испуганно взглянул на него Гарет. – Я ничего не чувствую… Вообще ничего, понимаешь?! – В голосе его Марчелло уловил первые нотки паники. Решительно взял его коня под уздцы:

– Нам нужно отдохнуть, дать передохнуть лошадям и успокоиться. Здесь есть хороший трактир, патрон, остановимся там!

Гарет не спорил. Желание мчаться куда-то не пропало, но как-то притихло; он понимал, что Марчелло прав, а главное, герцогу не нравилось собственное состояние, его следовало превозмочь и вновь стать полноправным хозяином своих чувств и поступков. И нужно было отправить человека к отцу, как-то обосновать для него свой внезапный отъезд, успокоить, и ни в коем случае не волновать его раньше времени упоминанием о брате. Наверняка его высочеству уже доложили, что герцог умчался, как бешеный, не сказав, куда и зачем, и тот с ума сходит от волнения!

Но даже полчаса спустя, уже сидя в отдельном зале трактира, вымытый и переодевшийся, Гарет успокоиться не мог. Страшное дело, но у него даже аппетит пропал! Высокий и не худенький, ел герцог всегда от души, и что бы ни случилось, от хорошего куска мяса он не отказывался никогда. До сегодняшнего дня. И видя это, Марчелло встревожился не на шутку.

– Я не знаю, что мне делать. – Признался Гарет. – Я чувствую, что надо что-то делать, но что – не понимаю. Не могу понять. Знаю одно: он в опасности, если сбежал, и в огромной опасности! Драйвер вот так просто не позволит ему уйти, не сможет так рисковать тем, что брат встретится со мной или с теми, кто его может опознать.

– Да, патрон. Судя по моим сведениям, он рвёт и мечет. И особенно – на дорогах, ведущих на север. И не только он. Мои источники сообщают о людях инквизиции, о некоем Торкилле Ван Даллене, мяснике из Элиота…

– А этому-то что нужно?! – Воскликнул, искренне изумлённый, Гарет.

– Он частый гость некоей Барр, патрон. Так же, как и граф.

Гарет издал долгий тихий свист, глядя на Марчелло и не видя его. Пазл начинал потихоньку складываться настолько, что проступили кое-какие очертания картинки.

– Наверное, и Кенка, тварь, знал, где мой брат. – Сказал очень тихо. – Я это чувствовал. Мы как-то встречались, в Сансет, у королевы. Мне было четырнадцать, отец собирался отправить меня в Данию. Я как раз тяжело болел, только начал вставать. Это было из-за брата, в то время плохо было и ему. Кенка поздоровался с отцом, и потрепал меня по щеке. Сказал: «Красивый растёт мальчуган! Вылитая мать, пусть земля ей будет пухом». Я тогда… такую ненависть почувствовал… Мне захотелось броситься на него, руку его поганую оторвать и в глотку ему воткнуть… Отец мне тогда долго выговаривал. Говорил, что Кенка и ему неприятен, но люди нашего круга не должны так вести себя, не имеют права. И наши чувства, какими бы они ни были, не должны проявляться так явно. Что человек, который вызвал во мне гнев и заставил его проявить, тем самым получил надо мной и моими чувствами власть. А я не имею права позволять кому бы то ни было манипулировать мной. Я должен быть выше этого и недоступен для манипуляций. – Гарет расстегнул ворот сорочки, посмотрел в окно. – Я возненавидел тогда Кенку, не смотря на все слова отца, и ненавидел его всегда, хоть и не так, как Драйвера. А Кенка замешан в этом… И я уверен: его жирный извращенец-братец тоже! Ненавижу их… Ненавижу их всех! Пусть отец говорит, что хочет, пусть даже он тысячу раз прав, и я знаю, что он прав!!! – Гарет оттолкнул прибор, рывком поднялся, распахнул створки окна. – Воздуха не хватает… Марчелло, что мне делать?! Я не знаю!!! Что, если я помчусь ему навстречу и разминусь?.. А его схватят из-за меня?! Что, если всё это только мои мечты, а на самом деле его уже давным-давно нет, и мне только кажется, что я его чувствую?! Я слышал, как старые воины с ампутированными руками и ногами говорят, что у них болит несуществующая конечность?! Что, если это такая же боль, боль того, чего нет, а мой брат умер тогда, когда нам было тринадцать?!

– Скажите, патрон, – осторожно спросил Марчелло, – а что вы сделаете, когда найдёте его?..


Первый раз на них напали сразу после деревеньки Броды, в лесу на полпути в Лебяжье. Это были наёмники Драйвера, уже знакомые Гэбриэлу кватронцы и полукровки, в чёрной одежде, с закрытыми лицами. Они были хороши против крестьян и горожан, но против профессионалов у них не было ни единого шанса; схватка оказалась короткой, и никто в отряде Ставра, кроме пары царапин, никакого ущерба не получил. Половина нападавших позорно бежала, остальных положили на месте. Ставр и Ульян осмотрели тела, но никаких гербов или опознавательных знаков не обнаружили.

– И с кем же мы дело имели? – Поинтересовался Ставр.

– Моисей звал его бароном Драйвером. – Припомнил Гэбриэл. – А сам он себя зовёт Хозяином.

– Знаю я этого Драйвера. – Кивнул отец Михаил. – Ожидаемо! Он был пасынком Райдегурда, о котором я говорил.

Ставр присвистнул.

– Понятно, откуда ноги-то растут… Поехали-ка поскорее отсюда. Не люблю я эти чародейские дела!

– Я хочу сражаться! – В отчаянии заявил Гэбриэл. – Хочу постоять за себя…

– научишься! – Отрезал Ставр. – А сейчас – вперёд!

Они ехали со всей возможной для коней скоростью, и к ночи уже были в Грачовнике, перед которым, на перекрёстке, обнаружили оставленные Гаретом, посаженные на колья трупы и головы.

– А одежда-то знакомая! – Заметил Ставр, задерживая коня перед трупом кватронца со шрамом, который уже ощутимо пованивал. – Кто это их так?..

– Его светлость, – тут же откликнулся дремавший в тени большого тополя крестьянин, которому велели каждому, кто остановится и заинтересуется, объяснять, что к чему, – герцог, то есть, Элодисский. Это, господа хорошие, Дикая Охота, паскудники и охальники, которые девчонок и мальчишек по деревням крали средь бела дня и всяческим непотребствам того, подверживали. За то их его светлость перебил всех, головы

самолично посрубал, а которых живыми взял, на кол посадил. Вчера только последний хрипеть перестал! Живучий. Теперь у нас все говорят, что молодой герцог здесь ещё всем покажет, дай ему Бог здоровья!

– Это хорошо, – повеселел Ставр, – что с герцогом мы не поссоримся, это очень хорошо! – И скомандовал привал на пологом берегу Фьяллара, под сенью здоровенных тополей. Три фонаря с нефтью на ветках, и три больших костра дали света достаточно, чтобы заняться, кому это было необходимо, починкой амуниции и одежды и прочими бытовыми мелочами. Местные принесли на продажу продукты, и на кострах вскоре, нанизанные на вертела, зашкворчали куски баранины от двух туш, распространяя упоительный аромат. Савва предложил Гэбриэлу поупражняться на мечах, и свободные воины тут же собрались в кружок, чтобы посмотреть и посоветовать. Гэбриэл взял в левую руку огромный шаршун, перехватил его поудобнее, услышал, что это двуручный меч, и, отрицая уверения зрителей, что одной рукой сражаться не сможет, легко взмахнул им и рубанул воздух.

– Силён! – Восхитился Савва. – А ты только левой можешь?

– Я и правой могу. – Пожал плечами Гэбриэл. – Только она у меня сломана была, и ещё побаливает.

Физическая сила в эти времена вызывала огромное уважение, и акции Гэбриэла мгновенно взлетели до небес. Он сразу же получил советов от бывалых воинов на всю оставшуюся жизнь, а главное – Гэбриэл чувствовал себя так, словно уже держал меч в руках. Он точно знал, что этого никогда не было, но рука его словно помнила тяжесть меча, когда он перехватил его половчее и повторил показанную Саввой «звезду».

– Ты точно впервые меч в руки взял? – Спросил Ставр, который тоже подошёл посмотреть. Гэбриэл кивнул, и глаза его горели таким детским восторгом, что усомниться в его словах было бы грешно.

– Ты быстрый. – Заметил Ставр несколько минут спустя. – И гибкий. При такой силе и таком росте – это неожиданно и опасно. Убивать-то понравилось?

– Нет. – Насторожился Гэбриэл. – Но будет надо – убью опять

– Это хорошо… – Задумчиво глядя на него, сказал Ставр. – Что не понравилось. – И отошёл.

Поужинав, Савва и Гэбриэл вновь взялись за мечи, и воины снова потянулись к ним, советуя и подсказывая, пока Ставр не напомнил им, что завтра вставать с рассветом, а ночи нынче короткие. Тогда воины начали устраиваться на своих лежанках вокруг костра, Ставр с Ульяном и священники ушли в шатёр, а Гэбриэл отошёл к воде, вымыл руки, умылся и начал обёртывать куском чистого холста сбитые костяшки пальцев, глядя на реку и на еле видный отсюда противоположный берег, залитый волшебным лунным светом. В реке плескалась рыба, тихо, и как-то умиротворённо урчали и свиристели ночные существа. В этот миг Гэбриэлу даже мечтать было незачем – всё было прекрасно и так. Он смотрел и слушал, погрузившись в странное состояние, доступное одним лишь эльфам, грёзу наяву, став одним целым с погружённой в дрёму природой и растворившись в ней. Пульсация огромного леса, его энергия, его тайная жизнь вошли в него и наполнили его вены, его душу, стирая зло и боль, излечивая и обновляя… Только благодаря этой способности эльфы могли жить сколь угодно долго; пока они жили в одном ритме с родной землёй, они не умирали и даже не старели – и потому же никогда не покидали свою землю, а если им приходилось это сделать, быстро умирали. Гэбриэл этого не знал, он даже не вполне понимал, что происходит, и как он это сумел. Это произошло само собой, совпало так. Но от этого транса он очнулся, словно и не было изнурительных тренировок, а до этого – долгого пути верхом. Даже нога больше не болела. Но Гэбриэл этому почему-то ничуть не удивился.


Александру Барр унижала сама мысль о том, что в поисках щенка проклятой эльфийской ведьмы она вынуждена полагаться не на свою магию, а на донесения поганых людишек. Попик, которого она нашла сама, оказался никчёмным ничтожеством; всё, что он смог пролепетать, так это: что волшба – смертный грех. Правда, когда она подняла его и допросила, он рассказал массу никчёмных вещей: что щенок, которого он называл Гэбриэлом – и это было неприятным сюрпризом, Барр не ожидала, что мальчишка помнит своё настоящее имя, – просто ангел, щедрый, добрый, и всячески прекрасный. Что попик отвел его к какому-то еврейскому банкиру, но забыл имя. Он мог показать дом, но на полпути рухнул, и ничего с ним больше сделать Барр не смогла. У евреев была собственная волшба, совершенно Барр не понятная; может, дело было в ней… Какая теперь была разница! Барр расположилась в гостинице Старый Дуб в Сандвикене, дожидаясь своих агентов. Получив наконец донесение о том, что щенок с русами едет на север по Королевской дороге, Барр рванула в погоню, проклиная себя за то, что не расположилась где-нибудь в Грачовнике, где легко перехватила бы их сама.

Она почти их нагнала. Она чуяла, что нагоняет, едва не загнав своего вороного Лирра. И вынуждена была остановиться у моста через Черемиху, за которой начинался Элодисский лес. Деревья зашелестели, вздохнули протяжно, вкрадчиво, в их шелесте ведьме послышался шепот: «Добро пожаловать в мой лес, убийца моей внучки. Что же ты медлишь?.. Входи». И Барр не посмела. Прошипела сквозь зубы:

– Будь ты проклята, эльфийская ведьма… Я найду на тебя управу, всё равно найду! Немного осталось! – Разворачивая храпящего коня. Сдаваться она и не помышляла, и вернулась в Сандвикен.

Как она и думала, Аякс нашёлся в корчме, где, как обычно, жрал. Иначе то, что он делал, назвать было нельзя. Вместе с хозяином в зале находилась его жена, молодая и застенчивая блондиночка, опрятная, чистенькая, как и всё их заведение, светлое, чистенькое, уютное, с букетиками цветов на столах. Аякс потребовал себе живого цыплёнка и сначала оторвал ему крылья, потом откусил голову, и теперь жрал, вдоволь насладившись ужасом молоденькой женщины, которая едва не упала в обморок, а теперь рыдала у себя в спальне. Хозяин тоже был сам не свой. Постояльцы потихоньку покинули трактир, не доев и не допив заказанную еду; чёрно-белый кот, спрятавшись, шипел и выл, нервируя Аякса, который, как и Хозяин, и сама Барр, ненавидел кошек. Когда Барр вошла, он как раз рявкнул вне себя:

– Заткнись, тварь, поймаю, голову оторву!!! – И швырнул на голос полупустой бутылкой. Барр приподняла место, где у обычных людей растут брови:

– даже так?..

– А ты, небось, магией его уделаешь? – Сощурил и без того мелкие глазки Аякс. Барр предпочла не ответить. Не стоит ему знать, что кошки, как и эльфы, магии смерти неподвластны! Села напротив, с отвращением глянула на кровь, пух и перья, прилипшие в щекам, губам и подбородку.

– Присоединяйся! – Подмигнул Аякс, и Барр слегка передёрнулась.

–Чё кривишься? – Тут же отреагировал Аякс. – Это свежачок, тёпленький ещё! Не то, что тухлая мертвечина, с которой ты возишься!

– Я нашла щенка. – Сказала Барр, и Аякс тут же напрягся. Бросил останки растерзанного цыплёнка на утративший чистоту и опрятность стол, утёр рукой рот и подбородок:

– Где? – Спросил коротко.

– Я скажу тебе, где он, с кем и куда отправляется, если ты…

– Я и без тебя знаю. – Перебил её Аякс. – Есть только одно место, куда ты не попрёшься за ним сама. Это Элодисский лес! Он у эльфов, а?

– Я должна получить его ненадолго целым и невредимым. А потом можешь забирать его и делать всё, что хочешь.

– С чего это мне делать что-то для тебя?

– Я тебя отблагодарю.

– Чем?! – Фыркнул Аякс. – Что ты можешь, ведьма?! Я срал на вашу магию, и эльфийскую, и твою!

– Но ты хочешь потомства, а его у тебя нет. – Скромно опустила очи долу Барр. – Ты последний рыжий тролль, и вот незадача: бесплодный! Ни одна изнасилованная тобой девка не понесла от тебя!

– Ты-то что здесь можешь? – Огрызнулся Аякс. – Это не твоя епархия, труподелка!

– Ты недооцениваешь магию смерти. – Сладко улыбнулась Барр, глаза её засветились злобным торжеством. – Я могу и это, и многое другое. Мне нужна будет беременная эльфийка с живым плодом в утробе. Или, хотя бы, эльдар. И рыжие тролли вновь заселят Остров.

– Хорошо. – Сипло сказал Аякс. – Но я тоже хочу щенка живым и по возможности здоровым.

– О, насчёт этого не беспокойся! Мне он нужен не для этого.

– А для чего? – Искренне поразился Аякс.

– Это моё дело. – Пожала плечами Барр.

Уходя, она наложила проклятие на дом и его хозяев и домочадцев, но из-за паскудного кошака проклятье вышло смазанным, в пол силы. Ну, ничего. Барр надеялась, что с гадким животным разберётся Аякс. По-своему.


По-настоящему кровопролитная стычка произошла в лесу, сразу за Старой. Эта стычка, где противниками руссов были уже не отморозки Драйвера, а настоящие бойцы, наёмники вроде них самих, стала боевым крещением Гэбриэла, потому, что он тоже вступил в бой. Недостаток навыков компенсировали ловкость, реакция, скорость и сила, помноженные на жгучее желание не быть бесполезным. Забыв все наставления Саввы, он схватился с первым подвернувшимся под руку противником, здоровенным латником, вооружённым огромным топором и круглым щитом, которыми он орудовал с завидной ловкостью. К своему удивлению, Гэбриэл на своей шкуре убедился, что щит – это не только защита, но и вполне себе успешное оружие в умелых руках, когда получил краем этого щита в живот и едва успел отшатнуться, так, что удар, который должен был выпустить из него воздух и вывести из строя, только доставил пару неприятных ощущений. В очередной раз его спасли ловкость и быстрота. И, может быть, везение. И то, что от человека его роста и сложения обычно быстроты и ловкости не ждут?.. Разделавшись с первым противником, Гэбриэл стремительно обернулся, увидел, что к Савве, который схватился сразу с двумя, мчится конный с пикой, и ринулся ему наперерез. Не долго думая, изо всех сил толкнул обеими руками коня в плечо, и тот, взвизгнув, споткнулся и упал на колени, а всадник красиво перелетел через его голову. Гэбриэл мечом плашмя, как палкой, огрел его по голове с совершенно убийственным результатом, обернулся, но Савва уже справился, и весело подмигнул ему. Нападавших оказалось двадцать пять человек, дрались они отменно, и трое руссов были ранены, один убит. По каким-то признакам Ставр определил, что они были из Далвегана; Гэбриэл не заморачивался этими вещами. Он неожиданно для себя самого оказался героем дня, воины хлопали его по спине, трепали по голове, поздравляли и хвалили все, даже Ставр. Двое убитых в первом же бою! Да ещё отличные трофеи, в виде вороной лошади, нервной, молодой, с белой полоской по морде и в белых носочках на задних ногах, её снаряжения, арбалета, двух щитов, топора и очень хорошего меча, не говоря уже о содержимом двух сумок, в которых обнаружилось обычное солдатское барахло и два весьма увесистых кошеля с деньгами, золотыми и серебряными цепочками и кольцами, и отличные латы. Деньги и золото отдали князю, и тот, пересчитав, выдал всем их долю. Гэбриэлу достались пятьдесят талеров, то есть, целый дукат, и пригоршня пенсов и геллеров. Он усмехнулся, вспомнив Иосифа – жизнь не только не потребовала от него отданные деньги, но уже часть их вернула обратно. Савва помог Гэбриэлу продать всё, кроме лошади, её снаряжения и меча, на рынке в Белом Яре, и к капиталу Гэбриэла прибавились ещё сорок талеров. Но больше всего его радовала лошадь. Каждую минуту он любовался ею, назвал Красавицей, при первой же возможности начистил её шкуру и начесал гриву так, что те заблестели, как шёлк и атлас, и всё никак не мог вполне нарадоваться самой мысли, что стал наконец-то полноценным владельцем собственной лошади. Даже то, что знатоки из руссов определили её, как полукровку английского шайра и местной породы олджернон, его умилило: он ведь тоже был полукровка!

Из Белого Яра им не дал уехать ливень: налетел совершенно неожиданно, и превратил землю, очень чёрную в этой местности, в жидкую грязь, воды Фьяллара в свинцовую рябь, а противоположный его берег – в серую пелену. Савва и Гэбриэл укрылись на сеновале, а остальные – в трактире. Симпатичная служанка-кватронка принесла им обед, и Савва поймал её за подол, притягивая к себе. Та взвизгнула, но скорее кокетливо, чем возмущённо, и присела к нему на колени, делая вид, что покоряется судьбе.

– Живёшь-то где? – Спросил он, с удовольствием оглядывая её ладную фигурку. Гэбриэл с изумлением созерцал происходящее: флирт и заигрывания были для него вещами фантастическими.

– В чулане при кухне. – Ответила та. – Хозяин пристроил, симпатичный такой, просторный. Вроде всё по Эдикту, но там уютно и чистенько, и светло.

– А хозяин, – Савва стиснул её сильнее, – тоже симпатичный, а?..

– Ничего такой. – Девушка поёрзала, высвобождаясь. – Получше прочих.

– И лучше меня?

Она фыркнула:

– Много думаете о себе, сударь! – Вырвалась. – Мне с вами тут прохлаждаться недосуг! Гостей надо обслуживать… – И убежала, взмахнув юбками. Савва подмигнул Гэбриэлу:

– Ничего, ночью будем с тобой при бабах. Здесь, в Элодисском лесу, к полукровкам относятся получше, чем везде, видел – слугами их держат, в дом пускают. Заночуем на сеновале в Июсе, вот увидишь, сами набегут! Женский пол нас очень даже уважает… Считается, что полукровки в этом деле ого-го! Ну, – потёр он руки, – что там нам князь прислал?! Окорок, ого! Сочный какой! Лучшие окорока и колбасы в Элодисском лесу делают, это я тебе говорю, я много, где бывал, и много, что едал! Пирог, солёные огурчики из бочки, сидр – ум-м-м! Обожаю! Не Твидловский, но тоже очень даже ничего. Сыр… – Он понюхал. – Козий, фи! Но как закусь пойдёт. Давай, Гаврила, налетай, не то не останется, я серьёзно говорю, до еды я такой же злой, как до баб!


Немного придя в себя и всё-таки взяв себя в руки, Гарет очень серьёзно обсудил с Марчелло, как ему быть. И они решили, что Марчелло лучше всего поднять всех своих агентов и дать им приказ высматривать, во-первых, шпионов Драйвера и Далвеганцев, во-вторых, искать полукровку, хоть немного похожего на герцога, и вообще любого полукровку – Гарет допускал, что брат мог попытаться изменить внешность. При его росте это сделать было мудрено, но попытаться он мог. Сам он решил ехать дальше по Королевской Дороге, просто потому, что сидеть и ждать не мог, ну, и вдруг?.. В Блумсберри к нему обратился Натаниэл Грэй, с вопросом об Алисе.

– Да, я увёз эту девчонку. – Ответил Гарет надменно. – И что?..

– Прошу прощения, ваша светлость, но это как-то… не правильно.

– А правильно – укрывать двух беглых полукровок? – Спросил Гарет. – Которые неизвестно, с кем связаны, и неизвестно, что замышляют в моём городе?.. Кстати, где второй, где Фанна?

– Понятия не имею. – Ответил Нэш спокойно. – Я и о нём хотел спросить вашу светлость, но вижу, что зря я к вам обратился.

– Да, скорее всего. – Гарет помолчал. – Конечно, если ты не скажешь мне, что они здесь замышляли. Если я смогу убедиться, что ничего дурного у них на уме не было, что они, к примеру, просто хотели здесь встретить кого-то, то так и быть, я позволю вам воссоединиться и снова зажить одной счастливой семьёй.

– Да что дурного они могли замышлять! – В сердцах воскликнул Нэш. – Вы эту девочку ведь сами видели, маленькая, нежная, как ангел! Какой от неё может быть вред?!

– Зато ей многое может угрожать. Не просто же так вы её под мальчика маскировали! – Возразил Гарет. – У меня ей будет безопаснее. Пока я не вернусь. Вернусь, решу, что с нею делать. Всё, Грэй, аудиенция закончена. – Он резко встал, и Нэш, хотя ему много, что было ещё сказать, не посмел возразить и звуком.

На выезде из Блумсберри к Марчелло вдруг обратился какой-то человек, который что-то тихо рассказывал ему в течение нескольких минут, после чего Марчелло, крайне взволнованный, привёл его к Гарету.

– Вот этот человек, патрон, – начал он, – утверждает, что совсем недавно видел полукровку, который очень похож на вас.

– Насколько похож? – насторожился Гарет. Человек, по одежде – подмастерье какого-нибудь цеха, какой-то неприметный, никакой, низко поклонился ему:

– Да прямо-таки ваш портрет, ваша светлость, только глаза тёмные такие, волосы подстрижены по-другому, и одежда, прошу прощения, совсем простецкая.

– Где ты его видел? – Гарет стиснул кулак, даже не замечая этого, сердце сильно забилось.

– В деревеньке Торжок, это…

– Я знаю, где это. – Перебил его Гарет. – Что он там делал?

– Их двое было, ваша светлость, он, и ещё один полукровка, светловолосый… Мне показалось, что они опасаются чего-то. Может, хотели через лес пройти в Гранствилл?.. Полукровкам, говорят, эльфы это порой позволяют. И ещё…

– Что ещё?

– Интересуются ими. – Понизил голос человек, который назвался Чудилой Тимом. – И много, кто интересуется.

Гарет и Марчелло переглянулись. Эльфийское чутьё кричало об опасности; Гарет чувствовал её всей кожей, но опасность могла угрожать не ему, а брату, так безрассудно пустившемуся в путь… Куда?.. Гарет и Марчелло долго обсуждали это, и обоим казалось странным, что Гэбриэл, если это в самом деле был он, выбрал именно опасный и долгий путь в Гранствилл вместо того, чтобы, как это, вообще-то, было бы нормально для полуэльфа, не положиться на инстинкт и не податься более коротким и безопасным путём в Таурин, на земли Дуэ Сааре! Что его сюда потянуло, не родственные же чувства! Если он каким-то чудом помнит, кто он, то не безопаснее ли было укрыться у эльфов и отправить семье весточку о себе?..

– Кто-нибудь мог воспользоваться им. – Предположил Марчелло. – Чтобы что-то поиметь с вас.

– Да. – Сказал Гарет. – Это самый вероятный вариант. Я не верю, что они вот так, сами по себе, смогли и сбежать, и добраться до Блумсберри. Девчонка что-то скрывает, и это явная интрига кого-то, кто хочет сполна получить с нас за нашего Гэбриэла. Вполне может быть, что и девчонку эту ему подсунули намеренно… Больно у неё невинный и ангельский вид. – Гарет подумал. – Вот что. В Торжок мы поедем. Я не могу не поехать, наживка больно лакомая. Но этого Чудилу, или как там его, на М, что ли, задержать здесь. Если что-то пойдёт не так, я вернусь и пообщаюсь с ним. В любом случае, мы что-то узнаем сегодня, я чувствую. Что-то случится. – Он решительно пошёл к коню. – Едем, Марчелло, и будь, что будет!

Чудила Тим явно не обрадовался тому, что ему придётся задержаться до возвращения герцога. Он хотел поехать с ним, но Гарет отказал ему в этом наотрез, заявив, что на собственной земле проводник ему не нужен. Что и подтвердил, отправившись в путь не по Королевской Дороге, а по лесным тропинкам через Малую Кемь и Лесную. У него были прекрасная память и отличное эльфийское чутьё, которые помогали ему безошибочно ориентироваться на местности и никогда, ни при каких условиях, не плутать и не теряться.

Из Лесной в Торжок вела известная только местным, и то не всем, лесная тропа, проложенная уже через самую настоящую лесную пущу, которой люди побаивались. Считалось, что здесь невозможно скрыться от эльфов Элодис, которые бдительно следят за каждым чужаком, и если им что-то не понравится, в тот же миг пустят стрелу. Ещё считалось, что деревья здесь живые и очень неприветливы к людям, и множество ещё бродило слухов об этих местах, и реальных, и совершенно вздорных. Гарет эльфов не боялся – его кровь, кровь эльфийских князей и Перворожденных, пусть и смешанная с человеческой, надёжно защищала его от их недовольства; к тому же, он был прямым потомком Дрейдре, лесной королевы, до сих пор почитаемой и оплакиваемой эльфами Элодис. Поэтому он без колебаний проехал вдоль деревни, вызвав переполох среди местных крестьян – таких всадников они видели впервые! – и углубился в таинственную лесную глушь. Деревья здесь росли так густо, что под их сенью царил вечный прохладный изумрудный сумрак, земля всегда была влажной, а пространство меж деревьями заполняли только эндемики Нордланда, ажурные элодисские папоротники, почти в рост человека, необычайно красивые и пышные. Они «цвели» – в июне их вайи окрашивались в огненно-красный цвет, – и, возможно, отсюда и пошли легенды о цветке папоротника. Здесь, в сердце Элодиса, царили удивительная тишина и свежесть, даже какая-то торжественность. Даже закоренелому скептику здесь начинало казаться, что буквально рядом, среди осторожно вздрагивающих папоротников, таится прелестная и опасная дриада, а из древесной кроны за ним следят внимательные эльфийские глаза. Марчелло, скакавший рядом с патроном, то и дело выхватывал взглядом то колыхание папоротника, то какое-то еле заметное движение в ветвях…

– Эльфа и дриаду ты не увидишь, если они не захотят. – Сжалился над ним Гарет. – Это животные. Они ведь тоже любопытные. Я чувствую волков. – Он засмеялся. – Да не бойся ты. Хлоринги не враждуют с волками. Ни один волк никогда ещё не напал на Хлоринга и на его владения. Потому люди здесь и селятся так глубоко в лесу: волки их скот не тронут.

– А почему, патрон? – Удивился Марчелло.

– Потому, что мы – потомки Белой Волчицы Элодиса. Дрейдре, наша пра-пра-прабабка, была из Перворожденных, эльфов-оборотней, Белых и Чёрных Волков. Они все погибли в войне с драконами, а Дрейдре умерла сама, не захотев жить после смерти своего мужа, нашего предка, Карла Великого. В Берегвайне, столице Элодис, до сих пор каждый день оплакивают её в эльфийских песнях. Есть легенда, что она возродилась в Изелине, королеве, супруге Генриха Великого, как он сам – возрождённый Карл. И что Изелина не умерла, а навеки превратилась в волчицу и стала королевой всех волков Острова. Так или иначе, а волки – нам не враги. Напротив, волки часто спасают Хлорингов. И я, – он обернулся, глаза его горели красными огонёчками, – всегда их чую.

– Запах? – Неуверенно спросил Марчелло.

– Нет. – Резко возразил Гарет. – Просто чую. Что они здесь, рядом. Сопровождают нас.

У Марчелло против воли мурашки пробежали по коже, он тоже огляделся, и на всякий случай постарался держаться поближе к своему патрону. Он-то не Хлоринг!

Ещё какое-то время спустя Гарет придержал коня, вскидывая руку, и его спутники – Марчелло, Матиас и десяток кнехтов, – послушно остановились, прислушиваясь. Вверху, в лесных кронах, шумел ветер, то ли погода портилась, то ли лес предупреждал о чём-то – здесь все чувствовали себя неуютно и готовы были поверить в любую чертовщину.

– Будьте здесь. – Гарет спешился, отдал поводья Матиасу. – Мне надо… туда.

– Патрон! – Марчелло тоже спешился, намеренный идти с ним, но Гарет резко обернулся, расширившиеся почти на весь глаз зрачки горели, словно у сиамского кота, нечеловеческим золотисто-красным огнём.

– Не смей! Это эльфы. Это Элодис, они тебе не тауринские Ол Донна! Один неверный шаг, и тебе крышка. Будьте на тропе и не дёргайтесь, вы под прицелом! – И Марчелло не посмел ослушаться. Гарет тут же исчез в папоротниках, и как ни присматривался Марчелло, так и не понял, в какую сторону тот пошёл. Как бы Гарет ни относился к эльфам, но многие свои эльфийские способности ценил и развивал – в том числе и способность двигаться так, чтобы не только не было слышно ни малейшего шороха, но и никакие колебания ветвей не выдавали его движения.

Спустившись в неглубокий овраг, Гарет по его дну, усыпанномусгнившими сучьями и сухими листьями, вышел в прелестную и словно бы заколдованную лощину. Из каменной расселины в известняковой скале с громким журчанием вытекал ручей и спадал в выточенную прямо в золотистом камне чашу, рядом с которой была скамеечка из такого же камня. Скамейку осенял своими ветвями куст дикой розы, уже расцветающей, и наполняющей воздух лощины тонким и ярким ароматом. На скамейке сидела высокая светловолосая эльфийка, в светло-серой одежде эльфийского следопыта: куртке, не сковывающей движения, таких же штанах; босые её ноги нежились на мягком мху. Гарет никогда не видел Мириэль, королеву Элодис, одну из трёх последних Перворожденных, остающихся ещё на острове. Свою прабабку. Но узнал её мгновенно: она была королевой Элодис, но сама Элодиссой не была. Её волосы, собранные в простую причёску, обхватывал венец, тонкий, изящный, увенчанный единственным камнем, определить природу которого Гарет, большой знаток и любитель камней, даже не стал и пытаться. Сдержанно поклонился:

– Королева.

– Виоль Ол Таэр. – Она встала, и оказалось, что она не уступает в росте самому Гарету. – Я давно хотела встретиться с тобой.

– Зачем? – Дерзко спросил Гарет. – Ты же знаешь мои чувства к вам.

– Знаю. И понимаю.

– Плевать мне на ваше понимание.

– Мои внуки очень сильно обидели тебя. – Сдержанно возразила Мириэль. – Они были не правы, но ими, особенно Диалем, двигал гнев, и горе, огромное горе. Лара была твоей матерью, но для эльфов она была больше, чем родной по крови, больше, чем одной из них, и даже больше, чем сестрой. Мы даже оплакивать её не можем, так сильна боль. Ты мог бы попытаться это понять.

– Почему ты говоришь только о моей маме, – закипая, сказал Гарет хрипло, – и не говоришь о моём брате?! Он – тоже ваша кровь! Он – сын Лары! А вы отказались его искать!

– Мы не отказывались. Я – не отказывалась. Я не смогла.

– Ложь!!! – Гарет больше не сдерживался, старая обида накрыла его с головой. – Ты?! Ты самая могучая луа на этом Острове, и ты – не смогла?!

– Тебе следовало бы получше владеть собой, Виоль. – Нахмурилась Мириэль. – Да, я – не смогла. Ты знаешь, что мы, эльфы, не умеем бороться с некромантией. Это – не наша магия, не наш мир. Некромантия не в силах коснуться нас, а мы не в силах как-то повлиять на неё, опознать её, бороться с ней. Твой брат был во власти именно некромантии, именно чёрных человеческих чар. Эти чары сильны и сейчас. Всё, что я могу, это сохранять неприкосновенными от этой мерзости границы Элодисского леса. И я рада сказать тебе, что Сетанта Ол Таэр жив, и что он сейчас – здесь, в этом лесу. Он дома. Птица его души недавно впервые ожила и поднялась в воздух.

Гарет был так счастлив услышать это, что забыл даже свои обиду и гнев.

– Значит, я правильно еду, – воскликнул он, – он в Торжке?!

– Нет. Тебя заманивают в ловушку. – Сообщила Мириэль. – Это довольно опрометчиво со стороны тех, кто задумал повредить моему правнуку в моём лесу. Возьми вот это. – Она протянула ему два серебряных кольца, в виде серебряных проволочек и зелёных и бирюзовых травинок, изящной вязью переплетённых друг с другом. – Пока на вас с братом эти кольца, вам не страшны ни стрела, ни арбалетный болт, ни кинжал, ни яд. Вернись на Королевскую дорогу, и предоставь этих безумцев мне.

– Но я бы хотел…

– Вернись на Королевскую Дорогу. – С мягким нажимом повторила Мириэль, и глаза её на миг блеснули красным – не приглушённым, золотисто-красным, как у Ол Донна, а ярким, как рубин, огнём. И Гарет молча поклонился, не посмев спорить. Мириэль была не только королевой и ведьмой; она была пророчицей, оракулом эльфов. Её слушали все, ведь её слова были не просто словами – за ними стояло предвидение. Ему очень хотелось бы повидаться с теми, кто поджидал его в ловушке… Но ничего. У него был тот, кто его туда заманил.


До Июса добрались уже в глубоких сумерках. Гэбриэл ехал на своей собственной лошади, на своей вороной Красавице, и ему по-детски казалось, что все видят, как он едет, и смотрят на него. Он страшно гордился своей лошадью, она хоть и не была чистокровкой, как кони священников и князя, но казалась гораздо красивее и изящнее коней остальных воинов, а начистил он её так, что её круп только что солнечные зайчики не пускал во все стороны. Ему ужасно хотелось проскакать на ней галопом, только пока что повода не было. В предыдущей деревне он купил и скормил ей столько морковки, сколько смог найти, наслаждаясь тем, как охотно она хрупала угощение. Савва над ним посмеивался:

– Ты ещё женись на ней и в постель к себе забери! – Но Гэбриэл не обижался.

– Я с раннего детства мечтал о своей лошади. – Признался ему со смущённой улыбкой. – И вороные мне всегда больше всего на свете нравились!

– Здорово, когда мечты сбываются. – Савва зевнул, кивнул ему на свет впереди:

– Смотри-ка, Июс. Добрались наконец-то. Жрать хочу, как волк. И бабу хочу. У меня уже четыре дня бабы не было, ох, и оттрахаю я кого-то сегодня!

Лошади, до этого понуро опустившие головы под дождём, почуяв близкий отдых, оживились и без понукания пошли бодрее. Великолепный, белый в мелкое яблоко, олджернон Ставра даже заржал: места ему были знакомые, и он сам свернул, минуя городскую площадь, в живописную яблоневую рощу, в конце которой их ждал уютный трактир из брёвен – постройка, необычная для этих мест, где всё строилось из местного золотистого известняка. Оказалось, что хозяин – тоже рус, давний знакомец Ставра, который мигом разогнал большинство своих завсегдатаев, позволил своим гостям, не делая исключений и для полукровок, попариться в бане, и накрыл им шикарный стол. Гэбриэл, которого впервые в жизни отхлестали берёзовым веником, и которому впервые же в жизни экзекуция понравилась, переодетый в чистую сорочку навыпуск, заботливо сшитую ему Тильдой и уложенную в его сумку на смену, сидел за общим столом, слушал комплименты в свой адрес – русы хвастали его силой, утверждали, что он и коня может поднять, и подкову согнуть, – ел, и чувствовал себя почти абсолютно счастливым. Если бы не неотступные мысли об Алисе, ему нечего было бы больше желать. Это боевое братство ужасно ему нравилось; это было его, он хотел быть тут своим. За столом шумели, хвастали, смеялись; нанятые музыканты с барабаном, флейтой и лютней старались вовсю. Прислуживали им две симпатичные деревенские девушки и сам хозяин с сыном; Савва в первые же минуты начал проявлять к девушкам повышенный интерес, иногда даже грубовато, но, к удивлению Гэбриэла, им это явно нравилось. Спать они отправились на сеновал – не потому, что хозяин не захотел пустить под свой кров полукровок, а потому, что в доме всем не хватило места, и Савва сам вызвался переночевать на сене, заявив, что им это привычно. И девушки, как ни странно это было Гэбриэлу, увязались с ними, под предлогом того, что постелют им постели и посветят. Снаружи вновь разошёлся дождь, и под его шум сеновал показался Гэбриэлу просто необычайно уютным.

– Я пироги с черникой захватила, – сообщила одна из девушек, которую, конечно же, звали Мартой, – угощайтесь. – Она кокетливо глянула на Гэбриэла. – Твой друг такой голодный! Прямо р-р-р-р!

Гэбриэл, охотно запустивший зубы в пирог, испуганно глянул на Савву: что не так?.. – и тот рассмеялся:

– А мы во всём такие! Мы ж полукровки, мы ж звери! Не боишься?.. – Он толкнул девушку на сено и навис сверху. – Мы же стр-р-рашно опасные, и совер-р-ршенно себя в руках держать не умеем!

Девушка выгнулась под ним так, что сильнее обозначилась соблазнительная грудь, притворно застонала:

– Пощадите, мастер волк, не губите, я совсем без сил от страха… – И, взвизгнув, вывернулась из-под него, со смехом бросила в него сеном. Савва ринулся за ней, в глубине сеновала настиг, и оттуда донеслись радостный визг, сопение, возня, хихиканье, рычание, снова визг, и наконец всё сменилось недвусмысленным сопением, стонами, всё более жаркими, бряцаньем железок на куртке Саввы и шлёпаньем бёдер о ягодицы. Гэбриэл отложил пирог. Он был в смятении. Вот, значит, как у людей это делается! Так просто. Бог ты мой, как просто! И все довольны… В каком же уродском, извращённом мире он прежде жил?! Вторая девушка, которую звали Тиной, кокетливо поглядывала на него, теребя косу. У неё были весёлые зелёные глаза и пухлые губки бантиком. У него не было женщины уже больше месяца, и к такому посту он не привык… Желание накрыло его так, что в глазах стало как-то нечётко.

– Я… – Хрипло сказал он, – так не умею… не знаю, что тебе сказать.

Она стрельнула в него зелёными глазами:

– Ну, и не говори тогда. – Сама толкнула его на спину, оседлала, откинув косу назад, распустила ворот сорочки, и Гэбриэл ухватился за увесистую грудь деревенской девчонки. Она засмеялась, и он рывком подмял её под себя, задирая подол таким уверенным движением, словно всю жизнь так делал.


– Они от полукровок тащатся. – Довольно продолжительное время спустя, в течение которого они пару раз менялись партнёршами и развлеклись на славу, заявил Савва, развалившись на сене и тонкой щепкой прочищая меж зубами. – Где ни появимся, и бабьё и девки так и вешаются!

– А тебе это в тягость? – Хмыкнул Гэбриэл. Савва засмеялся:

– Ещё чего?! Если сами дают, почему не взять?.. Я что, больной?

– Они ж от тебя могут родить.

– Да уж наверное! – Савва рассмеялся ещё самодовольнее. – Я их, поди, уже не один десяток настрогал…

– Они же кватронцы. – Чуть побледнев, сказал Гэбриэл.

– И что? – Удивился Савва.

– А тебе не всё равно, – тихо сказал Гэбриэл, – как им теперь живётся, и что с ними делают?

– Веришь, нет, – Савва даже чуть привстал, лицо ожесточилось. – Вообще по фигу. А тебе-то что?!

Гэбриэл стиснул зубы, отвернулся. Сказал:

– Спать давай. – Устроился на боку спиной к Савве. Тот полежал немного, и заговорил, словно оправдываясь:

– Я не насилую никого. А о том, что там с её помётом будет, баба сама должна думать. Что, я силой их сюда тащил?! Заставлял?! Принуждал?! А я тебе скажу: они шалавы, как все бабы, понятно?! Наши с тобой мамаши что, думали о нас, когда с эльфами е»лись?! Нет! Я …в детстве тоже хлебнул всего, ты не думай! И мне, ты понял, мне не стыдно! Мне не стыдно!!! И нечего тут… лежать и фигню всякую про меня думать!.. Сам тоже их трахал будь здоров!!!

– Спи давай! – Фыркнул Гэбриэл. – Скоро уже рассветёт. И ничего я не думаю. Устал просто.

– Слабак! – С облегчением ухмыльнулся Савва. – Да разве ж это трах был?.. Вот, помню, в Европе, нарвался я на кучу девок, которые бельё стирали… – И полился обычный мужской трёп. Гэбриэл слушал про подвиги своего приятеля вполуха. Он утолил голод, и ему стало стыдно. Алиса, её нежность, её ревность… Боже, он ведь ей поклялся!.. Гэбриэл даже разозлился на Савву: разсопелся здесь, разбрякался… Если бы не он, уж Гэбриэл бы ни за что… Но и разозлился как-то вяло: очень уж было комфортно и хорошо. Отдохнул, попарился в баньке, хорошо поел, лежит в тепле и на мягком, только что отлично провёл время с двумя горячими девчонками… О чём ещё мечтать?! Под бесконечные подвиги Саввы, который, судя по его словам, поимел женщин больше, чем их вообще живёт на Земле, и под умиротворяющий шум и плеск дождя Гэбриэл уснул.

И снилась ему Алиса. Она сидела в какой-то… арке?.. Окне?.. На ней было что-то симпатичное такое, светленькое, на коленях лежала открытая книга. Пальчики её были сплетены меж собой, под приспущенными ресницами горело золотое пламя. «Даже не думай, Гэбриэл! – Явственно услышал он её голос. – Даже не думай поменять меня на какую-нибудь… дуру!!!». «Солнышко! – Растерялся он. – Я никогда тебя ни на кого не променяю, ты что?! Да мне они на фиг не нужны! А ты представляешь, я думал, что тебя потерял!». «Даже не мечтай! – Вредным голосом возразила она. – Я от тебя никогда не отстану!».

– Эй, Гаврила! – Голос Саввы вырвал его из сладкого сна. – Просыпайся, лодырь, кобылу твою чистить пора!..


– Не нравится мне здесь. – Заметил один из пятнадцати человек, которые не так давно прошли через маленькую лесную деревеньку Торжок и скрылись в лесу, поднявшись по деревьям на заранее приготовленные настилы. Они были так удачно замаскированы ветками, что с тропы, ведущей в деревню, их разглядеть было совершенно нереально. И сами люди, вооружённые тяжёлыми боевыми луками, были одеты в зелёное и коричневое, что позволяло им уже с пары шагов сливаться с деревьями.

– Лес как лес. Папоротники интересные, я таких даже во Франции не видел. – Говорили они по-нордски, но второй – с сильным акцентом.

– Этот лес, – заметно нервничая, продолжал первый, – эльфийский, пакостный лес. – Его говор выдавал в нём далвеганца, уроженца Лав и его окрестностей. – Про него всяческие байки рассказывают…

– Байки – они и есть байки. – Засмеялся второй. Остальные лениво прислушивались к их беседе, но молчали. – Приходилось нам и ведьм ловить, про них тоже, знаешь, какие байки сказывали?.. А мы с ними делали, что хотели, и попы потом, после нас, резвились от души, и ничего, до сих пор живы и здоровы, а ведьм тех давно с дымом пустили… И эльфов твоих, вот погоди, мы тоже в оборот возьмём. Там и посмотрим, насколько они вечные!

Один из лучников фыркнул одобрительно.

– Я не знаю, – упорствовал далвеганец, – что там у вас за ведьмы, а здесь всё не так, как в Европе. Я сам из Болотного, это на Серебряных Озёрах, так там, в земле фей… – Он не договорил. С соседнего помоста подали знак, и все лучники мигом посерьёзнели, собрались и приготовились.

– В бой не вступать. – Сказал лучник с акцентом. – Только стрелы. Убивать всех, но первого – герцога. Этого – чтобы наверняка.

Но на тропе, откуда слышался мягкий перебор копыт и голоса, никто не появлялся. Было полное ощущение, что едет небольшой отряд, только самого отряда не было и не было. На лицах участников засады сначала отразилось нетерпение, затем – недоумение. Они начали переглядываться, нервничать. Потом главный, тот, что говорил про ведьм, приподнялся и открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел: ему в лоб с тошнотворным звуком вонзилась стрела, прилетевшая, казалось, из ниоткуда. Лучники повскакивали с мест, натягивая тетиву до онемения в руках и стремительно озираясь, выглядывая и выцеливая противника – но противника не было. Его просто не могло быть – прежде, чем устраивать засаду, эти люди, очень грамотные, очень опытные, всё проверили и провели разведку по всем правилам, оставили, помня об эльфах, растяжки и ловушки, которые даже лиса не смогла бы миновать незамеченной! Противника не было, а стрелы – были. Полтора десятка человек были расстреляны за пару минут, и никто из них так и не выстрелил, потому, что не увидел цели. В Торжке это событие обсуждали потом несколько лет, мало того: оно стало своеобразным мерилом времени. Жители Торжка говорили: «Это было через год после Побоища, или: Это ещё до Побоища было!». Никто в деревне так и не узнал, кто были эти люди, зачем пришли, кого ждали?.. Дрэду очень хотелось узнать, как так вышло, что такой отличный план не сработал; но ему так и пришлось довольствоваться домыслами и предположениями.


Организовав побег Чудилы Тима, староста Малой Кеми, деревеньки, где Гарет оставил своего пленника, не мог не нервничать. Шутка ли: герцог Элодисский! Тим ясно дал понять, что герцог из Торжка не вернётся, и старосте нужно задуматься о том, чтобы новые хозяева, ждать которых осталось всего ничего, были им довольны. Но – Хлоринг… почтение к древней королевской крови было у старосты в крови. Конечно, герцог – полукровка, чельфяк, и это грех, это неправильно, и неправедно. Но всё-таки – Хлоринг… И староста вздыхал, ворочался в постели и проклинал тот день и час, когда вообще встрял во всё это. Он искренне ненавидел полукровок, хотя спроси его кто, что они сделали ему лично, и ответить он бы не смог. Просто церковь, и знающие люди говорят: полукровки, чельфяки эти позорные, злобные, преступные, того, воруют, насилуют… как-то так. Не будут же говорить просто так! И староста исправно ненавидел и верил, что всё плохое в его жизни – от того, что его высочество болен, а герцогом стал молодой полукровка. Может, он и отца своего того, а это уже совсем погано, потому, что его высочество – он, всё-таки…

И, как оказалось, нервничал он не зря. Гарет ворвался в дом старосты на рассвете, когда служанки, позёвывая, выходили на утреннюю дойку. С пинка вынес дверь богатого дома, и за волосы выволок старосту из постели во двор. Швырнул его на землю с крыльца, ломая перила. Завизжали служанки, злобно залаял цепной кобель, единственный, кто рискнул заступиться за хозяина. Гарет, спрыгнув с крыльца, пнул старосту раз, другой – тот даже кричать не посмел, закрывая голову и лицо, и поджимая ноги к животу.

– Я тебе что сказал, сука?! – Прошипел Гарет, выпустив пар. – Я тебе что приказал, тварь?! Не слышу?!

– Милосердия… – Пролепетал староста. – Милосердия прошу… Умоляю…

– Милосердия?! – Рявкнул Гарет, и снова начал пинать несчастного, пока Марчелло не остановил его. Глаза Гарета горели красным, зубы оскалились в волчьем оскале. – Скажи спасибо, тварь, что не прирезал на месте!!! Что, думал, не вернусь уже, а?! – заорал он. – Говори!!! Ты тоже в этом участвовал?!

– Не… – Заскулил староста. – Не, не, смилуйтесь! На деньги польстился… на… деньги… Не знал ничего…

– К позорному столбу его! – Сплюнул Гарет. – И написать: «Иуда проклятый!». Н-на! – С силой швырнул ему окровавленную голову Чудилы Тима. – В Элодисском лесу затеяли мне ловушки ставить?! Здесь каждое дерево за меня, ты понял?!! Ты понял, Иуда?!! Больше ты не староста! – Его аж плющило от злости и разочарования. Труп Чудилы он обнаружил на околице, эльфийская стрела пригвоздила того к воротам. Узнать, кто организовал засаду, не осталось никакой возможности; но из слов Чудилы выходило, что тот видел Гэбриэла, знал про него что-то, и скорее всего, знал, где тот на самом деле! Усталость, разочарование и бессильное бешенство вывели Гарета из себя; напряжение последних дней взорвало его изнутри, как бомба. Слуга старосты сдал хозяина, сказав, что именно тот отпустил Тима. – К столбу, клеймо на лоб и ноздри вырвать… Заткнись!!! – Рявкнул герцог на беснующегося пса, и тот задом, рыча, отступил в будку. Староста – бывший староста, – всхлипывая, плакал в пыли, пытаясь отползти от страшной головы, глядевшей мимо него широко раскрытым мёртвым глазом.


На выезде из Июса, на мосту через ручей, ждал довольно хорошо одетый, даже франтоватый, господин на тяжёлом соловом бельгийце. Одежда и конь были великолепные, а вот внешность господина внушала безоговорочную неприязнь любому, даже самому непредвзятому и добродушному существу. Рыжий, краснорожий, с маленьким вздёрнутым носом и огромными губами, с маленькими, очень близко посаженными глазками, волосатый, бочкообразный, он выглядел, как какое-то отвратительное животное, ради смеха наряженное в человеческую одежду. Его толстые короткие пальцы были унизаны вызывающе огромными перстнями, на шее висела цепь, наверняка тоже золотая, хоть и плохо верилось в то, что золотая цепь может быть такого размера, с цеховым знаком элиотских мясников. Гэбриэл при виде него весь застыл изнутри, затем по телу медленно сошла волна шока, подняв дыбом даже самые мелкие волоски на всём теле. Это чудовище он помнил так хорошо, что узнал бы его и через тысячу лет! Это был Аякс, на его глазах страшно замучивший мальчишку в Галерее, и не менее страшно мучивший его самого. Гэбриэл уже не был подростком, но страх остался, чудовищный, бесивший его самого, подлый детский страх.

– Этот полукровка, – отвратительным дискантом заявил Аякс, – принадлежит мне. Я его забираю.

– Этого полукровку, – спокойно возразил Ставр, – я подрядился доставить до места живого и здорового. И я это сделаю. Ступай своей дорогой, человече. Не нравишься ты мне.

– По десять золотых дукатов тебе и вот этим святым отцам. – Предложил Аякс. – И по десять серебряных талеров твоим людям. И мы разойдёмся с миром.

Ставр молчал, и тут подал голос отец Михаил.

– Дорого нынче стоят полукровки. – Сказал он. – Христос был продан за тридцать серебряников, а ты нам предлагаешь сорок.

«Буду драться. – Отчаянно подумал Гэбриэл. – Он не получит меня живым, нет, только не он!».

– Репутация, человече, стоит куда как дороже золота. – Сказал Ставр, прервав напряжённое молчание. – Если меня можно перекупить, ни один честный человек мне больше свою жизнь не доверит, а это мой хлеб. Я сказал: ступай своей дорогой.

– Любой, – Аякс посмотрел на людей Ставра, – кто сдаст мне этого полукровку, получит всю сумму, о которой я говорил, целиком. Всего хорошего! Счастливого пути.

Никто ничего не сказал, но напряжение стало почти осязаемым, его, казалось, можно было потрогать руками. Савва чуть слышно выругался. Ставр подозвал Гэбриэла:

– Люди у меня надёжные, но и соблазн велик. – Сказал он нервно. – Уезжай от греха; деньги у тебя есть, кобыла тоже, меч при себе. Гранствилл вон там, – он указал рукой, – дороги я тебе посоветовал бы пока что избегать. Вон там Торжок, а из него, говорят, эльфийская тропа есть до самого Блумсберри.

– Я провожу! – С готовностью вызвался Савва. И после моста оба полукровки свернули на узкую боковую дорогу.

– Спасибо, что поехал со мной. – Благодарно сказал Гэбриэл. – Я не знаю… – Он осёкся, увидев выражение лица Саввы.

– Прости, Гаврила. – Пробормотал тот, обнажая меч. – Парень ты хороший, но таких денег мне в жизни не видать, если не сейчас…

Что-то свистнуло, и Савва замер с чем-то маленьким и чёрным во лбу, глаза быстро погасли, он тяжело повалился на шею заплясавшего коня. Гэбриэл смотрел на него, ничего не понимая, в шоке, пытаясь понять случившееся.

– Быстро за мной, если жить хочешь! – Крикнул, поднимая гнедого коня на дыбы, какой-то человек в чёрном, нагнувшись прямо из седла, ловко выхватил черный предмет изо лба Саввы. – Бегом, бегом, бегом! – И хлестнул коня. Гэбриэл, даже не пытаясь что-то сообразить, погнал Красавицу за ним.

Оказалось, что лошадка у него очень даже резвая. Промчавшись по каким-то зарослям, они вылетели на дамбу вдоль какого-то пруда, проскакали по ней, влетели в овраг. Это было не первое предательство в жизни Гэбриэла, но оно оказалось таким болезненным, что несколько минут он не мог прийти в себя, и только тупо следовал за странным человеком, появившимся так вовремя. Цены денег он до сих пор ещё по-настоящему не понял, и алчность была чужда его сердцу, потому это предательство было так ему непонятно, казалось таким бессмысленным и чудовищным.

Его спутник спешился перед узкой расселиной, взял коня под уздцы, скомандовал Гэбриэлу:

– Спешивайся, пойдём.

– Ты кто? – Упёрся немного пришедший в себя Гэбриэл. – Тебе чего от меня надо?

– Если бы мне что-то было надо, я сейчас с той рыжей образиной бы насчёт тебя торговался. – Сказал человек. – И я всё ещё колеблюсь, как мне быть. – Он был худощавый, довольно высокий, хоть и намного уступал в росте Гэбриэлу, со светлыми кудрявыми волосами и ангельским лицом, но с холодными волчьими глазами. И говорил с каким-то незнакомым Гэбриэлу акцентом. – Пока что я спасаю твою жизнь. – Гэбриэлу казалось, что он где-то этого человека уже видел… И голос его слышал. Вот только где?.. Он напрягся. Не в Садах ли Мечты?.. Если так…

– Жить хочешь? – Повернувшись, устало спросил человек. Гэбриэл спешился и повёл свою Красавицу вслед за ним.

Расщелина привела их в просторную и сухую естественную пещеру, в которой, судя по всему, часто бывали люди, здесь даже были котелок, своеобразный очаг, пара бочек и какие-то мешки. С противоположной стороны в пещере было естественное отверстие, довольно большое, частично заросшее кустарником, в которое видны были склон холма и дальний луг за живописным лесным озером. Человек привязал лошадей, присел на бочку, устремив на Гэбриэла внимательный холодный взгляд. Тот занервничал.

– Ну, и что ты уставился так на меня? – Спросил с вызовом. Тот пожал плечами:

– Странный ты парень. Я недавно из Европы; прежде никогда не видел эльфов и не верил в их реальность. Многие в Европе вообще считают, что эльфы – это крошечные человечки со стрекозьими крылышками, которые живут в цветах и питаются нектаром. Кстати, меня зовут Лодовико. А тебя, если я не ошибаюсь, Гэбриэл?

– Не ошибаешься.

– Расслабься, Гэбриэл. Нам нужно дождаться темноты.

– Зачем?

– За каждым твоим шагом следили. Я до сегодняшнего дня не мог понять, чем ты так насолил стольким людям… От королевы до мясника?.. Сегодня, кажется, понял. Но ты должен мне кое-что ещё рассказать.

– Чего рассказать? – Напрягся Гэбриэл.

– Что такое Сады Мечты.

Гэбриэл выпрямился, напрягшись и стиснув кулаки. Лодовико спокойно смотрел на него. Усмехнулся:

– Если бы я хотел твоей смерти, ты был бы уже мёртв. Если бы я хотел тебя выдать, выдал бы ещё в Элиоте. Кстати, именно благодаря мне ты смог беспрепятственно уйти из дома Райя, а сам Райя остался не при делах, и его никто не тронет.

– Женщина! – Воскликнул Гэбриэл. – Ты был женщиной… Которая продавала там всякое!

– У тебя глаз верный. И слух хороший. Ты ведь первым делом мой голос узнал, верно?

– Кто ты? – Повторил Гэбриэл. – И что тебе надо?!

– Что мне надо, – возразил Лодовико, – я ещё не решил. Ты чем-то мне понравился, и я решил тебе помочь. Как сказал один еврей, это заразно.

– Мне нужно в Гранствилл. – Упрямо произнёс Гэбриэл.

– Зачем?

– Меня там ждут… Ждали. Может, всё ещё ждут.

– Друг, с которым ты сбежал?..

– Да.

– Ты даже не представляешь, сколько народу в страшной панике из-за того, что ты движешься именно к Гранствиллу. Тебе просто не позволят туда пройти.

– Мне больше некуда идти. – Тихо сказал Гэбриэл. – И незачем. Я всё равно туда пойду.

– Я узнал, что сюда едет герцог Элодисский. – Сказал Лодовико. – Сам я его ещё не видел, но то, что слышал, позволяет надеяться, что он сможет взять тебя под свою опеку. Не бескорыстно, конечно. Он захочет знать кое-что о том, что происходит в его герцогстве, и очень тебе советую, рассказать ему всё, что только сможешь. Он ненавидит Хозяина Драйвера, и твой рассказ может ему пригодиться. И это, по большому счёту, для тебя единственный шанс остаться в живых. У герцога тебя никто уже не сможет ни купить, ни отнять. Так вот. К ночи, по моим расчётам, он будет в Июсе. Туда же к ночи придём мы. Осторожно придём, не показываясь никому на глаза. Ты меня понял?..

– Да. – Ответил Гэбриэл, как-то разом чувствуя, до чего же устал, и как всё это его измотало. Сел на камень возле очага, ссутулил широкие плечи, уронив руки на колени. Стоит ему только расслабиться и чему-нибудь обрадоваться, как жизнь тот час же бьёт его то под дых, то по морде… Когда же всё это кончится, когда в его жизни наступит, наконец, какая-то определённость?.. Не до хорошего – хоть какая-то?.. Прежде ему казалось, что как только он вырвется из Садов Мечты, как его жизнь тут же изменится, засияет новыми красками, станет просто волшебной. Но свобода доставалась невероятно дорогой ценой. И снова Гэбриэл с неприятным холодком в груди вспомнил слова женщины из сна. Часть вины он оплатил кровью, но осталось ещё… Да, он виноват. Гэбриэл даже не пытался лукавить с собой и перекладывать свою вину на Хэ. Он виноват. Он мог не становиться вожаком, и тогда весь груз вины ложился бы не на его плечи. Он хотел стать вожаком, он целенаправленно шёл к этому, он дотошно исполнял свои обязанности, и он виноват. Подумав об этом, Гэбриэл закрыл лицо руками, не притрагиваясь к пирогу, который протянул ему Лодо. В течение последних суток его то и дело начинал бить мандраж, какое-то волнение, непонятное, пугающее, тяжкое, ему даже хотелось заорать и начать крушить всё вокруг. Но держать на замке бушующие внутри эмоции ему было не впервой, и внешне Гэбриэл был неподвижен и спокоен. На все вопросы Лодо о Садах Мечты он отвечал скупо, неохотно и по большей части односложно.

– Значит, они в самом деле существуют?

– Да.

– И находятся в Редстоуне?

– Да.

– Я слышал, что принц Элодисский не раз обыскивал Красную Скалу, и ничего не нашёл?

– И никто не найдёт.

– Почему?

– Потому, что там один только вход, и он спрятан. В здоровой такой печке.

– А гостей там бывает много?

– По десять человек в день бывает. Когда меньше. Когда два или три. – Гэбриэл говорил глухо, не глядя на Лодо. Он упрямо смотрел в огонь.

– Нелепо спрашивать тебя, как они туда попадают.

– Да. Нелепо. Как-то попадают.

– Ты хоть понимаешь, что ты знаешь? Какая мина – твои знания? То, что ты можешь рассказать, да ещё если ты сможешь узнать кого-то из гостей, просто взорвёт этот Остров ко всем чертям.

– Я их всех узнаю. – Тихо сказал Гэбриэл. – Хоть они и в масках, но я их узнаю.

– Странно, что ты смог сбежать, и ещё более странно, что ты до сих пор жив. – Задумчиво сказал Лодо.

– Да. – Согласился Гэбриэл. – Сам удивляюсь.

– Тебе кто-то помогал?

– Нет.

– Я понимаю, что ты не хочешь выдавать своих друзей. Но без помощи ты не мог обойтись, в это просто невозможно поверить.

– Ну и не верь.

– Ладно. – Сказал Лодо, поняв, что многого он от Гэбриэла не добьётся. Но он и так узнал больше, чем рассчитывал узнать. И то, что он узнал, ему очень и очень не нравилось. Настолько, что он усомнился во многом… Очень во многом. И уже не в первый раз.

– Скажи мне ещё одно… Как ты думаешь, священников среди этих гостей было… много?

– До фига. Некоторые прямо в сутанах своих приходили. Один мне всё про грехи рассказывал. Мои. А сам при этом дрочил под сутаной. Думал, я не вижу.

– Понятно. – Сказал Лодо. Встал. – Я пойду, посмотрю, что там, снаружи. Сиди здесь. – Он взглянул на лошадей. – Или нет… Нарви травы для лошадей, пусть едят. Нам не нужно, чтобы они в неподходящий момент заржали, верно?..

Когда Гэбриэл занялся делом, ему стало полегче. Заботиться о Красавице по-прежнему было так приятно, что на какие-то минуты он забыл о своих переживаниях и вообще обо всём плохом.

– Когда мы с тобой найдём Алису, – шептал он, ласково поглаживая свою Красавицу по крутой шее, – ты её полюбишь. Её нельзя не полюбить. Она такая… прелестная! От неё так хорошо всегда пахнет. И голосок такой… просто слов нет. Господи! – Вырвалось у него, и он прижался лбом к лошадиному боку в полнейшем отчаянии, обращаясь к Богу, о котором узнал так недавно. – Я хочу её найти! Я должен её найти… Помоги мне, пожалуйста. Я не знаю, что мне ещё делать, на что ещё надеяться, на что надеяться ей! У неё есть только я, я один, а она, может быть, сейчас мучается где-то… Она такая хрупкая!.. Я бы не просил, если б не она… Я бы давно уже на всё плюнул…

Лодо, который только что вернулся, замер в тени, став невольным свидетелем этой мольбы. Несмотря на свою профессию, он не совсем был чужд подобным чувствам, и очень хорошо Гэбриэла здесь понимал.


Гарет приехал в Июс поздним вечером. Шёл маленький дождик, сильно пахло влагой, от реки тянуло свежестью. Управитель местного замка, принадлежащего Хлорингам, примчался встретить своего господина, не успел тот появиться у околицы; проезжая вместе с ним по улице, ведущей на холм, увенчанный небольшим, но очень красивым, как большинство замков Элодисского леса, замком Июс, Гарет замечал на себе странные взгляды, словно бы немного… шокированные. Люди переглядывались и перешёптывались.

– Что случилось? – Спросил он управителя. Тот пожал плечами.

– На Королевской Дороге произошла стычка; на делегацию русских священников в лесу южнее напали какие-то разбойники.

– Почему я ничего об этом не знаю?.. И почему эти люди так на меня пялятся?

– Так я вам докладываю, а в Хефлинуэлл я гонца уже отправил, вы с ним, видимо, разминулись. Руссы не захотели поднимать шум, разобрались сами, как они обычно делают. Все налётчики мертвы, тела сейчас в подвале ратуши, стража пытается выяснить, кто они и откуда. Никто пока не опознал ни одного из них, но некоторые считают, что среди них есть далвеганцы.

– Далвеганцы! – Гарет дёрнулся, словно от пощёчины, натянул поводья. – Поехали в ратушу!

– Сейчас?.. – Немного растерялся управляющий. – Но, милорд…

Гарет, не слушая, уже мчался к ратуше. Был немедленно вызван сторож, который безропотно открыл для герцога холодный подвал. Там ещё царила зима – даже стены были местами покрыты инеем, – и потому тела еще были свежими.

– Как живые. – Похвастал сторож. – Не провоняли ещё.

– Я смотрю, с них уже поснимали всё, что только можно. – Поморщился Гарет, разглядывая тела, некоторые из которых раздели аж до белья, в отличие от тел, крайне несвежего. – С чего взяли, что здесь есть далвеганцы?

– Так русы и сказали. – Сторож то и дело посматривал на Гарета с каким-то нездоровым любопытством. Гарет, который в последние сутки и так был на взводе, резко спросил:

– Ты чего так пялишься на меня, словно я сиськи святой Анны?!

– Прошу прощения у вашей светлости! – Низко поклонился сторож. – Ничего дурного… без злого умысла! Просто с руссами чель… полукровка был, прошу прощения, очень уж на вас похожий…

– Похожий на меня?! – Крикнул Гарет. Сторож побледнел, начиная оправдываться:

– Я ничего такого не хотел сказать… вроде и похожий, а вроде и нет… И даже, наверное, нет… И одёжа другая, и волосы по-другому лежат, и глаза, вроде, другие… И шрамик на губе такой был, знаете, вот тут…

– Шрамик… – Гарет забыл про тела, про нападение, про всё на свете. Шагнул прочь, опершись о стену.

– Куда поехали эти руссы?!

– Ну, известно, куда. К себе, на Русский Север. В Валену, кажись.

– Давно?..

– Ну… Вчера.

– Мне нужен свежий конь. – Обернулся к управляющему Гарет. – Сейчас же! – Он был так бледен, что даже Марчелло встревожился. – И покрепче, чтобы выдержал хорошую скачку. – Он стремительно пошёл к выходу. Да, конечно же! На руссов напали, потому, что с ними был его брат. Чёрт!!! Гарет обернулся к сторожу, который переглядывался с управляющим, всячески выражая свое недоумение.

– Этот полукровка, он не пострадал? – Спросил он с замиранием сердца. Сторож поспешно помотал головой:

– Не-не-не, ваша светлость! Совсем не пострадал! Так один из руссов, раненый, сейчас в гостинице, шибко его ранили, ехать дальше не мог, остался здесь, пока не поправится… – Последние слова он говорил уже в спину герцогу.

В гостинице Гарет бесцеремонно ворвался в комнату к раненому наёмнику, которого звали Жидятой. Тот так уставился на Гарета, что у герцога не осталось сомнений: тот тоже знаком уже с его лицом. А услышав голос нежданного посетителя, Жидята просто-напросто перекрестился, решив, что бредит:

– Чур меня… уйди, лихорадка!

– Полукровка, похожий на меня, он был с вами? – Нетерпеливо спросил Гарет.

– Чего?.. Да… Гаврила, что ли?.. Ну, был… Он и сейчас с князем…

– Какой Гаврила… А, да! – Гарет всё-таки сообразил, что так руссы на свой манер могли переиначить имя Гэбриэл. – Где он с вами встретился?

– В Элиоте. Его еврей привёл.

– Какой еврей?

– Из банка. Ну, где князь золото на хранение сдал. Еврей деньги за него заплатил, и спросил довести его до Блумсберри, живого и здорового, князь взял, а что? По пути же. Хороший парень этот Гаврила, князь ему даже предложил к нам присоединиться. Он под Элиотом впервые меч в руки взял, а в давешнем бою уже двух положил, а у самого – ни царапины! И веры он правильной, нашей, православной. Отец Михаил с ним часто беседовал.

– Веры он правильной! – Фыркнул Гарет. От сердца отлегло. Руссы Гэбриэла в обиду не дадут… До Блумсберри; ну, а там?..

Он идёт к своей девчонке! – Осенило Гарета. Она лжёт, конечно же, лжёт, они договорились встретиться именно там! Это какая-то интрига, затеянная банком Райя, известными интриганами и кукловодами. Пазл получался почти идеальный. Они используют Гэбриэла, чтобы повлиять на Элодисцев, на отца и на него, а девчонка – это приманка для брата, который, само собой, ничего в этом не понимает. Наверняка, евреечка: рыженькая, темноглазая, нежненькая… Такая скромница, а внутри – кремень. Ничего. Только бы найти брата, только бы успеть… В Блумсберри он останется без защиты, а там наверняка уже ждут. Найти, а там Гарет уже разберётся, что к чему. Благодарность – само собой, но играть с собой, да ещё используя брата, он всё равно никому не позволит!

– За Тальцами холмы и обрывистые склоны, – озабоченно говорил ему Марчелло, – там может оказаться ещё одна засада.

– Знаю. – Огрызнулся Гарет.

– Может, передохнёте? – Жалобно спросил с другой стороны управляющий. – Я стол накрыл, пирог сладкий с корицей моя хозяйка готовит…

– Нет! – Рявкнул Гарет. – Не до пирога! В другой раз… Я должен успеть, ясно, должен!

Лодо, как раз приблизившийся к нему, услышав голос герцога и увидев его лицо, замер и осторожно отступил назад, стараясь не попасться на глаза ни ему, ни его людям. Теперь он до конца понял, зачем так гоняются все, кому не лень, за этим полукровкой Гэбриэлом! Понял, что именно оказалось у него в руках. Теперь следовало не торопиться, и как следует разобраться, прежде чем решить, что делать. 

Глава вторая: Братья

«Дорогая моя племянница! С трудом выделила минутку на то, чтобы написать тебе письмо, но ради общения с тобой я готова пожертвовать не только временем, дорогая моя Габи. Брату я пишу регулярно, и он так же своевременно мне отвечает, но по его письмам трудно судить об истинном положении дел, не с па? (Знаю, у вас в Хефлинуэлле в моде итальянский язык, французского больше никто, кроме тебя, не знает, но я старомодна, увы! И прости мне этот грех, малыш!). Ты же знаешь, дорогая, что ближе тебя у меня никого нет, ты мой единственный дружочек. Только тебе я могу признаться в том, в чём не признаюсь больше никому! Сейчас у нас всё так зыбко, так неверно и опасно, что быть откровенной с кем либо, кроме тебя и бедного моего брата просто преступление, ведь на мне вся моя страна и весь мой несчастный народ. Как бы мне хотелось бежать из Сансет, который давно уж стал моей тюрьмой, куда-нибудь в глушь, в домик с садом и цветником, но так я предам Нордланд, а это грех! Одно греет мне сердце: что у меня есть ты, мой дружочек, и ты меня понимаешь! Обязательно напиши мне, как на самом деле чувствует себя Гарольд – мне кажется, они с Тиберием меня обманывают, и всё гораздо хуже, чем они стараются мне показать. Как болит о брате моё сердце, этого никто не понимает, Никто, никто! А теперь и Гарет нанёс мне новую обиду. Представь, он уже трижды минует устье Фьяллара, не нанеся мне визита – каково?! Отговаривается нездоровьем, но я, естественно, не верю ни единому слову. Я уверена, что это Стотенберг и Эльдебринки интригуют против меня. Они вознамерились женить его на своей бастардке, но это же катастрофа! Вот увидишь, став тестем наследника, Эльдебринк сразу же приберёт всё к рукам, а когда появится ребёнок, они избавятся и от Гарета, и от нас всех! Эльдебринки пятьсот лет мечтают о реванше, о нордландской короне. Ты, дружочек, выспроси как-нибудь Гарета насчёт его дальнейших планов, договорились? И надо что-то придумывать, как-то спасать его от Эльдебринков и кардинала! Гарет хороший мальчик, по крайней мере, не безнадёжный. Он прислал мне такие милые подарки! И среди них несколько итальянских гравюр с такими прелестными туалетами! С одной из них мне уже шьют платье из белого эльфийского шёлка с морозными узорами. Будет ещё золотая вышивка и отделка рубинами, а так же белоснежный лебяжий пух, посыпанный золотой пудрой. В этом платье я планирую встречать испанского посла с супругой. Они прибывают в июле. Для них уже готов дворец через квартал от Сансет, на площади Святого Аскольда, по соседству с особняком мастера Дрэда, и дворцами послов Дании и Ирландии. Хотела бы я, чтобы ты присутствовала со мной на этом приёме и на балу, который я собираюсь дать в честь нового посла! Я планирую украсить зал тысячами алых и белых роз, представь?! И я, в белом платье с рубинами! Это будет что-то невероятное. Тебе бы я сшила туалет с сапфирами, и мы с тобой выглядели бы двумя сестрёнками, двумя прекрасными двойняшками… Как было бы чудесно! Твоя преданность несчастному Гарольду выше всяких похвал, и я сама рада, что с ним есть хоть кто-то, кто искренне любит его. Но я так скучаю по тебе, моя драгоценная! Понимаю, что обязанности хозяйки дома, которые ты так мужественно взяла на себя, не позволяют тебе надолго покинуть Хефлинуэлл, но всё же: как мне хочется с тобой увидеться! Поболтать, посплетничать, просто обнять тебя, моя любимая племянница! И я очень соскучилась по Гарету. Как только он вернётся в Хефлинуэлл, передай ему, пожалуйста, что его королева им недовольна, а его тётя на него обижена! Но я прощу его немедленно, как только обниму его, даю слово. Ведь вы – вся моя семья, мои родные человечки! Передавай приветы Гарольду, Гарету и Тиберию, и обязательно напиши Алисе, что я не злюсь на неё за холодное письмо с отказом в моей просьбе – она знает, в какой. И передай, что я ни за что не стану прибегать к своей королевской власти и приказывать родной сестре. Я могу только благословить её и надеяться смиренно на то, что её сердце смягчится. Безумно рада, малыш, что ты любишь меня даже не смотря на то, что твоя мать пытается этому воспрепятствовать и настроить тебя против меня. Не бросай меня, милый мой дружочек, не иди в поводу тех, кто злословит обо мне! Я королева, я на самом верху, и многих раздражает моя власть, моя красота и мои успехи. Даже те, кого я сама люблю и уважаю, становятся жертвами предвзятости! Но только не ты, малыш, умоляю, только не ты! Я так одинока, если бы ты знала!».


Письмо это, насквозь лживое, Габи перечитывала несколько раз. Цели своей оно достигло: ещё сильнее настроило Габи против Эльдебринков и подогрело её мечту уехать в Сансет, к тётке. Ложь и лесть – самый лёгкий путь к цели, самый быстрый, но и самый ненадёжный. Лжец всегда ходит по грани разоблачения; впрочем, Изабелла, которая лгала всегда, с самого рождения, уже сама с трудом отделяла одно от другого, и уличить её во лжи было невероятно трудно, почти невозможно. И уж точно не Габи, девочке самовлюблённой, спесивой и, увы, не особо умной, было суждено сделать это!


Гэбриэл сидел в верхней комнате харчевни, в которой оставил его странный Лодовико, и нервничал. Он больше не доверял никому, и тем более – непонятно, откуда взявшемуся человеку, который так много о нём знал и так странно себя вёл. А что, если он сейчас договаривается с Аяксом, и тот вот-вот войдёт в эту дверь?.. Гэбриэл ненавидел Аякса и до сих пор боялся его. Этот человек – если он былчеловеком, – когда-то давно, очень давно, получил Гэбриэла в полное свое распоряжение в Галерею, где сначала на его глазах двое суток пытал и калечил другого мальчишку, делая с ним такое, что Гэбриэл сходил с ума, и сошёл бы, если б полукровки вообще были способны на сумасшествие. То, во что превратился на вторые сутки мальчик, потом несколько лет являлось Гэбриэлу в самых страшных кошмарах; не менее жуткими были те кошмары, в которых Аякс брался за него самого. После того, как Аякс ещё двое суток забавлялся с ним, у Гэбриэла не осталось, наверное, ни одного целого ребра, ни одного ногтя на руке, ни одного целого пальца… Ужас, отчаяние и ощущение полнейшей беспомощности до сих пор были для Гэбриэла самым страшным воспоминанием, самым большим страхом его жизни, вообще-то и так богатой на страшные воспоминания. Зная, что если Аякс доберётся до него, пощады не будет, и лёгкой смертью он не умрёт, Гэбриэл просто физически не мог сидеть и ждать, не попытавшись сделать хоть что-то. В конце концов, он больше не был подростком пятнадцати лет, связанным и измученным! Он вырос, стал сильнее, более того – у него были оружие и свобода! И если встретиться с Аяксом лицом к лицу, ещё не известно, кто возьмёт верх! Во всяком случае, у Гэбриэла будет шанс хотя бы умереть, не давшись этой твари! И он, решившись, стремительно пошёл наружу, хлопнул дверью, спустился по узкой лесенке, и нос к носу столкнулся с таким же высоким, как он сам, полукровкой, только очень богато, даже шикарно, одетым.


– Что за… – Начал Гарет, и замер. Перед ним стоял Гэбриэл. С его собственным лицом, но с тёмно-серыми глазами, со шрамом на губе, и даже с пресловутыми веснушками на переносице! Глаза у него были отцовские, настолько, что даже жутко стало, тот же цвет, тот же взгляд…

– Матерь Божья! – Воскликнула хозяйка харчевни, у которой Гарет потребовал холодного вина, роняя кувшин и глядя на них. По харчевне тут же распространился божественный аромат крыжовенного вина.

– Я это… – Гэбриэл покраснел, отступая, – прошу этого… прощения. – И чуть не наступил на хозяйку, которая нагнулась, чтобы собрать в фартук черепки кувшина. Снова извинился, нагнулся, чтобы ей помочь, так стремительно, что стукнулся с нею лбом, чертыхнулся. Всё это странный полукровка созерцал с совершенно неописуемым выражением глаз и лица. Хозяйка шёпотом попросила Гэбриэла не беспокоиться, и на полусогнутых шмыгнула куда-то, а Гэбриэл выпрямился с черепком в руках, который и крутил, не зная, как себя вести и что делать. Больше всего ему хотелось смыться поскорее, но роскошный полукровка загораживал ему дорогу, и Гэбриэл совершенно не понимал, что сделать и как быть. Чего от него вообще ждут?

– Что ж ты, гад, на месте-то не сидел? – Спросил полукровка. – Что ж ты меня гонял по всей дороге, как суку с хвостом намыленным?

– Господин? – Испуганно спросил Гэбриэл, с опаской глядя на него.

– Да знаю я, что ни хрена ты не понимаешь. – Вздохнул тот. – Ты дай мне в себя прийти, а то мне дышать нечем… Хозяйка, отдельная комната у тебя есть?

– Наверху. – Откуда-то сбоку сообщила хозяйка. – Откуда его милость спустились.

– Марчелло, – обернувшись куда-то назад, скомандовал полукровка, – чтобы ни одна пара ушей, ни кошки, ни мышки, нас не подслушивала! Гэбриэл, пошли.

И Гэбриэл безропотно двинулся вслед за странным полукровкой, гадая, откуда тот знает его имя?.. Но в то же самое время это было и не важно, потому, что он готов был следовать за ним куда угодно и как угодно. Он хотел понравиться ему и остаться при нём; слугой, конюхом, кем угодно!

– Тебя в самом деле Гэбриэл зовут? – Поинтересовался полукровка, едва за ними закрылась дверь. Гэбриэл кивнул.

– А дальше?

– Что – дальше?

– Гэбриэл… а дальше?

– Нету никакого дальше. Я просто Гэбриэл… Господин.

– И прозвища у тебя никакого нет?

– Нет. – Гэбриэл подумал, что Гором не назовётся ни за какие блага мира.

– Ну, я, например, Гарет Агловаль Хлоринг, герцог Элодисский. Слышал обо мне?

– да. – Лицо Гэбриэла было и холодным, и немного суровым, но в то же время простым и честным, а от взгляда его тёмно-серых глаз у Гарета мурашки бежали по коже, до того он походил на взгляд их отца! Прямой и пристальный, не оценивающий, а… сложно сказать. Гарету всегда казалось, что отец видит его насквозь, но не судит – никогда не судит. И точно такой же взгляд был у Гэбриэла, и от этого можно было сойти с ума. Гарет готовился снизойти к своему опозоренному, невежественному брату, и по сути, Гэбриэл таким и был. И в то же время – не был.

– И что же ты слышал?

– Немного. – Осторожно произнёс Гэбриэл. – Что ты… вы, – с этим… бароном Драйвером, да, – враги. А ещё я этих видел, ну, у Грачовника. Это его… слуги, как бы.

– Барон преследует тебя? За что?

Гэбриэл чуть побледнел.

– Он там слухи распускает, что я убийца, ограбил там кого, но это враньё. Я от него сбежал, да, но не грабил никого, и простых людей не это… не убивал.

– А кого убивал?

– Его стражников. – Ещё сильнее побледнев, признался Гэбриэл. – При побеге, двух, да. А остальное, что он говорит – враньё всё.

– И чёрт с ним. Хоть бы ты их всех поубивал, и его самого заодно, не важно. – Быстро сказал Гарет. – Тебе ничто не кажется странным?

Гэбриэл дрогнул, но промолчал, взгляд стал тревожным, даже чуть испуганным. Гарет прошёлся по комнате, комкая перчатку. И как же ему сказать, что они братья? В лоб? Или постепенно, подвести его к этой мысли… Гарет понятия не имел, как быть. Брат нравился ему, был такой… искренний, и в то же время держался с таким достоинством, какого не ожидаешь встретить в таком, как он! И страшно было, так страшно, что даже подташнивало, и хотелось схватить и тормошить его, кричать: Да отомри же ты, смотри на меня, ты что, не видишь, как мы похожи?!

– Ты себя в зеркале видел когда-нибудь? – Пришла ему в голову простая мысль.

– Нет. – Ответил Гэбриэл.

– Что ты знаешь о себе?

– В смысле?

– В прямом. Что ты о себе знаешь? Кто ты? Кто твои родители? Откуда ты родом?

– Я не знаю ничего. – Поколебавшись, ответил Гэбриэл. – Ну… рос на ферме, а откуда туда попал – не помню. Меня там Джоном называли, но я откуда-то знал, что я Гэбриэл, и на Джона ихнего отзываться не хотел. Потом привык… Джон, так Джон. Но про себя всё время помнил, что Гэбриэл. А родители… Какие родители у такого, как я?.. Какая-то курва перепихнулась с эльфом, вот я и получился.

– Это Драйвер тебе сказал? – Лицо Гарета потемнело.

– Он, вообще-то, врать мастер. – Признался Гэбриэл. – Но здесь, похоже, так и есть. – Он взглянул на перчатку в руке Гарета, и у него вдруг перехватило дыхание. Гарет перехватил его взгляд, и сердце его бешено забилось:

– Что случилось? – Спросил, аж подавшись весь к Гэбриэлу.

– Эти перчатки… – Гэбриэл протянул руку. – Я их… знаю.

– Откуда?

– На них ещё узор такой… меч и ещё хрень… какая-то.

– Лилия и грифон. – Гарет протянул Гэбриэлу перчатку. – Это мой герб. Где ты его видел?

– Ты не поверишь, господин. – Гэбриэл взглянул ему в глаза.

– А вдруг поверю?

– Во сне. Во снах. – Признался Гэбриэл. – И я… я когда с друзьями в детстве играл… требовал, чтобы моего друга как бы Гаретом… звали.

Сказать, что он ничего не чувствовал, было нельзя: Гэбриэл, несомненно, был переполнен эмоциями. Этот юноша, богатый, красивый, роскошный, нравился ему так, как никогда и никто не нравился; по силе это чувство не уступало тому, что он испытал при первой встрече с Алисой, хоть и имело другую природу. Гэбриэл безумно хотел понравиться ему, у него даже возникла дерзкая мысль: попроситься к нему на службу. Чистить его коня, подносить его вещи, к примеру, или дом его охранять…

– Значит, Гаретом звали? – Переспросил тот, глядя так странно! Но не зло, и не холодно, наоборот. В его глазах было столько чувства, что Гэбриэл решился и выпалил:

– Господин! Возьмите меня к себе!.. Вам бы я служил, как никому другому! И можете мне не платить ничего, просто позвольте быть с вами! – У Гарета увлажнились синие глаза, он смотрел на Гэбриэла с такой радостью, с таким облегчением, что Гэбриэл просто лишился дара речи. А тот прошептал:

– Я знал… Знал!!! – Тихо, но с таким торжеством, что у Гэбриэла мурашки побежали по коже. А потом, не говоря больше ни слова, Гарет шагнул к Гэбриэлу и обнял, крепко, так крепко, как обнимают только родного человека после долгой и мучительной разлуки. Гэбриэл почувствовал, как сильно тот напряжён и как сильно его чувство, которого он не понимал, но которое разделял в полной мере. От него и пахло, словно от родного, знакомо, соком ясеня, кожей, немного лошадью и дымом. Гэбриэл оцепенел от неожиданности, но ему было хорошо. Так хорошо, что хотелось стиснуть Гарета в ответ и остаться так навечно.

– Ты ведь не понимаешь ничего. – Отстранившись, но не отпуская плеч Гэбриэла, и пристально глядя ему в глаза, сказал Гарет, и тут же непоследовательно добавил:

– Надо же, и веснушки на месте!.. Бог ты мой! С рукой что?

– Собака… – С трудом выдавил Гэбриэл. – Того… схватила. Когда бежал. Нет, не понимаю,.. господин.

– Да прекрати ты господинкать мне… Жаль, здесь зеркала нет, а то ты мигом бы сам всё понял. Мы братья с тобой, Гэбриэл. Близнецы. Родились в один день, ты на час позже. Видишь? – Он показал ему свою перевязанную руку. – Меня тоже укусили… не собака, но почти. Уверен, что точно так же, как и тебя! Я во сне себя тобою видел много раз, и уверен, чёрт, уверен, что и ты меня видел!

– Видел… – Немеющими губами чуть слышно произнёс Гэбриэл. – Перчатки видел… и орла с короной… И руку мне… тебе… во сне прижгло!..

– Ага. Чтобы заражения не было, эльф Терновник её серебряным раскалённым кинжалом прижёг. – Гарет широко улыбался, а глаза плавились от невольных слёз. – Я искал тебя, Гэбриэл, как ненормальный, всё это время… Меня даже отец помешанным считал, все думали, что ты умер давным-давно. А я во сне видел огонь вдали, между скал, над морем, и знал, что это ты, ты на него смотришь… – Он говорил быстро, сильно сжимая плечи Гэбриэла и чуть потряхивая его. – Знал, что ты жив, знал, знал, знал… И искал, по всему Острову искал… Господи!!! И нашёл, совсем недавно нашёл – маяк тот увидел, и понял, что ты в Найнпорте… А мне не верил никто, даже отец не верил, даже Марчелло!!!

– Я смотрел… да. – Выдохнул Гэбриэл. – И всё время слышал: «Где ты, где ты…». Только я… не знал, где.

– Название забыл, да? – Засмеялся Гарет, вновь чуть нервно. Гэбриэл покачал головой:

– Нет, я тогда его и не знал. Я вообще не знал, где я.

– Потому я и не мог сообразить… Что ты сам не знал! – Озарило Гарета. – Боже, Гэбриэл!!! – Он вновь прижал его к себе, и Гэбриэл тоже обнял его, уже смелее. – Я не верю, не верю!!! Господи, столько поисков, столько страхов, столько надежд и столько обломов – и вот ты здесь, живой, только малость… – Он схватил ладонями щёки брата, глядя в глаза, жадно, восторженно и в то же время чуть ли не с испугом, – офигевший!.. – Засмеялся нервно, и Гэбриэл, отмирая, бледно улыбнулся ему. – Тебя зовут Гэбриэл Персиваль Хлоринг, ты принц крови, граф Валенский и Новоградский, барон Гармбургский, младший сын его высочества. Ты вообще ничего не помнишь?.. – Он вновь сжал его плечи, не переставая пожирать его лицо глазами, словно хотел изучить поскорее каждую его чёрточку и каждое пятнышко.

– Нет. – Прошептал Гэбриэл. – Я только… всегда имя Гарет любил. И злился, когда мне говорили, в детстве, что я не Гэбриэл, а Джон. А ещё мне сны снились, что я маленький-маленький, и кто-то обещает мне коня подарить, когда я вырасту… И ещё там… Всякое. Но я думал, что это так… приснилось когда-то.

– Значит, имя Гарет любил, да? – Гарет смотрел на него с нежностью и гордостью. – А я и не сомневался, что ты меня не забыл. Что невозможно это, просто невозможно!.. Мы ведь с тобой больше, чем братья, Гэбриэл! Каждый человек один в этот мир приходит, в одиночестве зреет, а нас с самого начала было двое, понимаешь?.. Мы даже там, откуда души приходят в мир, были вдвоём! И всегда нас было двое, даже тогда, когда нас разлучили, мы продолжали внутри, в сердце, чувствовать друг друга, верно?..

– Но почему, как вышло, что я был не здесь…

– Тебя и маму похитили. Наша мама – Лара Ол Таэр, эльфийка королевского рода, она вышла замуж за нашего отца за семь лет до нашего рождения. Когда нам исполнилось три года, тебя случайно ошпарило кипятком, и ты чуть не умер. Мама повезла тебя к нашей эльфийской родне, чтобы вылечить, и по дороге вы пропали. Бесследно. Отец искал вас, пока был здоров, и я искал, когда стал старше… Никто уже не верил, что ты жив. Никто, кроме меня. А я точно знал, что ты жив. Я так же, как ты, видел сны и чувствовал… Практически, всё. Я знаю… – Он спохватился. – Поехали домой. В наш замок. Здесь говорить я не хочу.

Они спустились вниз, и служанка, случайно попавшись им на пути, тихо ахнула, взглянув на Гарета и Гэбриэла, и перекрестилась. Они в самом деле были практически одинаковыми – если бы не разная одежда, разная стрижка и глаза, их невозможно было бы отличить друг от друга. Гэбриэл вздрогнул, и Гарет сказал с усмешкой:

– Сейчас город с ума сойдёт. Готовься.

Во дворе у коновязи стоял Лодо, улыбнулся им неуловимой улыбкой, не разжимая губ.

– Спасибо. – Сказал ему Гэбриэл, приостановившись. – Я… этого не забуду.

– Я надеюсь на это. – Сказал Лодо.

– Не забудешь чего? – Насторожился Гарет, кладя руку на рукоять меча.

– Он меня от Аякса спас. – Ответил Гэбриэл, улыбнувшись коротко, но ярко и так искренне, что Лодо смутился, подумав, что на самом-то деле намерения его в последние несколько минут отнюдь не заслуживали ни благодарности, ни такой улыбки. – Спас, и сюда, к тебе привёл.

– Сколько ты хочешь? – Высокомерно спросил Гарет.

– Я позже скажу. – Поклонился Лодо. – Сейчас я ещё не готов назвать цену.

– Не продешеви. – Гарет был не так доверчив, но радость от обретения брата, после стольких поисков, тревог, разочарований и страхов, была так сильна, что он сейчас был снисходителен ко всему миру разом. – Я не шучу. У тебя сейчас есть возможность стать богаче прежнего раз в двадцать. Когда я успокоюсь, я уже не буду так щедр.

– И всё-таки я подожду.

– Коня моему брату! – Приказал Гарет, и Гэбриэл встрепенулся:

– У меня лошадка есть, Красавица, я её не брошу!

– Ну, так где твоя Красавица, давай её.

– Я приведу. – Сказал Лодо и исчез, услышав, что лошадь нужно привести в Июсский замок. А Гарет велел брату сесть на коня, которого ему подвели слуги, и они наконец-то, к большому облегчению управляющего, поехали в замок. Гэбриэл ехал рядом с братом, и всё не мог поверить собственным чувствам. И что теперь?.. Больше не надо бояться, тревожиться, ждать нападения, думать о будущем?.. Что теперь?! Одно он знал совершенно точно: он наконец-то не один. Как всегда в минуты сильного волнения, Гэбриэл онемел; а хотелось ему сказать очень и очень многое. Хотелось бы рассказать, как всегда стремился заполнить пустое место в своей душе, и не знал, как и чем, не знал, что у него отняли, не помнил… Но в каждом своём приятеле искал брата, отдавал им слишком много себя, был слишком предан тем, кто этого от него не хотел и не ждал, и мучился своей невостребованной преданностью, думая, что с ним что-то не так. А с ним всё было так! Он просто тосковал по брату.

Они быстро поднялись на замковый холм, проехали в ворота, освещённые горящими светильниками с нефтью, спешились во дворе. Гэбриэл, словно во сне, прошёл вслед за братом в большой холл, ярко освещённый, с гербами и головами животных, оленей и медведей, с перекрещенными алебардами и топорами, и увидел большой накрытый стол. Люди, поспешившие приветствовать герцога, изумлённо уставились на его спутника. Это был тот случай, когда иные доказательства, кроме внешности, были уже не нужны. Братья, при всей их разности, были просто удивительно похожи. У них были одинаковые фигуры, не смотря на то, что Гарет был помассивнее и помускулистее, они одинаково двигались, одинаково держались, даже одинаково смотрели.

– Это мой брат, граф Валенский, – громко заявил Гарет, которого просто распирало от восторга. – Тащите вина, будем отмечать! Марчелло, музыку сюда! Гэбриэл, ты голодный?

– Не знаю. – Изумлённо оглядываясь вокруг, сказал Гэбриэл. – Наверное… Не помню.

– А я голодный! Я в последние дни, пока психовал и носился по Королевской Дороге, как сука с намыленным хвостом, почти не ел путём. Это мой младший брат! – Гордо сообщил он слуге, который с поклоном забрал у него перчатки и хлыст, и тот рассыпался в поздравлениях, пожирая Гэбриэла глазами. – Там сейчас приведут его лошадь, пусть о ней позаботятся, как подобает… Ты где лошадь раздобыл?

– Ну… как бы в бою добыл. – Не без гордости заявил Гэбриэл, и Гарет рассмеялся:

– Военный трофей?.. Уважаю! Марчелло! Помнишь, я говорил, что Хлоринги притягивают к себе золото, что все Хлоринги богаты?.. Не верил?.. Вот тебе мой брат: у него уже есть лошадь!

– И деньги есть. – Добавил Гэбриэл. – Почти два дуката.

– Ты слышал?! Два дуката! У тебя сейчас есть при себе два дуката?! Садись за стол, Младший, будем пить. Если я не выпью и не поем, меня порвёт изнутри, как ссаную тряпку… – Гарет шумел и болтал что попало, его в самом деле распирало от эмоций. С хор заиграла музыка, и Гэбриэл изумлённо поднял голову: это ещё откуда?.. А Гарет распоряжался:

– Дайте брату салат, вон тот, с огурцами и курицей… Мне нравится, значит, и ему понравится! И пирог с олениной, да побольше, и грибы!

Гэбриэл попробовал салат, и зажмурился. Он раньше думал, что в Приюте была отличная жратва! Простая, но вкусная еда Тильды и то понравилась ему больше; кухня герцогского стола развенчала последний его миф о Садах Мечты. Салат из свежих тепличных огурцов, яиц, жареной курицы и оливок, щедро приправленный укропом, зелёным луком и сметаной, показался ему райской пищей, но едва он попробовал пирог, как понял, что ничего о рае прежде не знал. Экономка Июса не зря гордилась своей кухней и славилась на всю округу: пирог из восхитительного теста с поджаристой корочкой, с нежнейшей мясной начинкой, истекающей соком, поверг его в транс. У Гэбриэла, как и его брата, всегда был хороший аппетит, они даже в раннем детстве, в отличие от многих своих ровесников, не отказывались ни от какой еды, особенно мяса, даже предпочитали котлеты сладостям. Гэбриэл не терял аппетита даже во время сильных душевных потрясений и болезни, напротив, начинал хотеть есть даже больше, чем обычно. Может быть, именно поэтому этот ужин больше и скорее, чем что бы то ни было, помог ему осознать перемену своего положения. Ему было странно, что еду ему подают другие люди, а заметив, какое свинство творится на столе перед ним, тогда как у его брата нет и крошки, он совсем стушевался. Они как раз прикончили основное блюдо – точнее, основные блюда, так как помимо пирога им подали тушёные грибы с овощами и сметаной, копчёного угря и копчёные же куриные желудки, – и служанка ловко убрала со стола перед Гэбриэлом, поставив ему чашу с водой, в которой плавали цветочные лепестки и кусочки лимона вместе с кожурой. Гэбриэл, слегка недоумевая, примерился уже это выпить, подивившись величине чаши, но Гарет со смехом остановил его:

– Это для рук! Сполосни руки… – И прикрыл глаза ладонью, когда Гэбриэл с готовностью погрузил руки в воду и тщательно, по-крестьянски, вымыл их, щедро полив стол и скатерть. Сам подал ему большую салфетку:

– Вытри, Младший. М-да. Тебя ещё обтёсывать, и шлифовать, и полировать…

– Я тут… – Гэбриэл мучительно покраснел, глядя на скатерть перед собой, – насвинячил… сам не знаю, как так…

– Забудь. – Похлопал его по плечу Гарет, и свирепо глянул на переглядывающихся слуг. Те тут же приняли нейтральное выражение лиц. – Сейчас подадут сладкий пирог с корицей, я на что хочешь поспорю, что ты такого сроду не ел!

– Да я и того, что уже было, не ел. – Признался Гэбриэл. – Я огурец свежий прежде только раз пробовал, случайно. А всё остальное… – Он с опаской посмотрел на блюдо с финиками и вяленым инжиром. – А это… чего?

– Еда. – Фыркнул Гарет. – Ням-ням. Попробуй, – он сунул ему финик. – Только учти, там внутри косточка. – И уставился ему прямо в рот, пока Гэбриэл пробовал. – Ну, как?..

– Сладко… – Гэбриэл замялся.

– Противно, да?! – Обрадовался Гарет. – Я их тоже терпеть не могу! Просто хотел убедиться, что мы с тобой во всём похожи. Инжир тогда и не пробуй, тоже не понравится. – Он махнул рукой, и служанка мгновенно убрала блюдо. – А вот марципаны люблю, – он предложил Гэбриэлу блюдо поменьше, наполненное кусочками засахаренных фруктов, изюмом и курагой. – Угощайся, я их обожаю, и тебе понравится.

Гэбриэл с удовольствием поглощал угощение, когда вошла розовая от гордости экономка с огромным сладким пирогом на большом блюде. Такого Гэбриэл уже точно и вообразить себе не мог! Пирог был пропитан ромом, щедро начинён изюмом и полит заварным сливочным кремом, а сверху посыпан корицей – пряностью, необычайно редкой и бешено дорогой в те времена. Позволить себе блюда с корицей в Северной Европе могли только самые богатые люди.

– Как только узнала, что вы будете в Июсе, – ещё сильнее розовея, призналась экономка, – как тот час же принялась готовить тесто. По нашему семейному рецепту, ещё от нашей прабабушки остался. Приятного вам аппетита, ваши светлости! – Она отступила, спрятав руки под фартук, вся в ожидании, трепеща от волнения. Гарет сам отрезал себе кусок пирога, сам положил такой же пирог на блюдо брата, и, ловко орудуя ножом, проглотил первый кусочек. И зааплодировал:

– Снимаю шляпу, госпожа Вэйл! Идеально! Как говорят итальянцы: браво! – И женщина, покраснев от радости, аж до слёз, поклонилась ему и выскочила вон, расплакавшись на кухне от полноты чувств. Сбылась её маленькая мечта: ей всё мечталось, что принц или герцог когда-нибудь заглянет в свой июсский замок, она подаст ему свой пирог, и он её похвалит… Только Хлоринги путешествовали по Фьяллару на «Единороге», и их местные владения совершенно не интересовали… И вот – как снег на голову! Как она боялась, что по какому-нибудь капризу судьбы-злодейки пирог выйдет не таким, как обычно, и она осрамится перед герцогом в этот, скорее всего, единственный раз! Но пирог оказался на славу: и пышный, и в меру румяный, и пропитался отменно, и с корицей не ошиблась… Все вокруг поздравляли и утешали её, а она рыдала и рыдала, и смеялась, и не могла остановиться. Для герцога что – крохотный эпизод, который он скоро забудет. А для неё это – вершина всей её жизни, её слава и триумф!

– А этот-то, – вернувшись из трапезной, сообщил слуга, – второй, граф, – он вообще в полном восторге, и сам признался нашему герцогу, что думал, такое только в раю едят-то!

– Святая Катарина, и где только герцог его нашёл?.. Такое ощущение, что в хлеву…

– Ну-ка, примолкни! – Строго велел повар. – Видели, как герцог счастлив, и как он на своего брата смотрит?.. Не дай вам Бог, чем-то ему не угодить!

– А может, и в хлеву. – Протирая тарелки, заметила ещё одна служанка. – Он ведь полукровка, и ежели там, где он был, не знали, что он граф, то в хлеву и держали, как Эдикт велит.

– Бедный. – Всхлипнув, заметила Вэйл. – Как хорошо-то, что мы его так угостили! Пусть побалует его брат, бедняжку, ведь прежде-то судьба к нему была, видать, не ласкова.

– Ещё бы. – Понизил голос прислуживающий герцогу слуга. – У него руки-то все в шрамах, и пальцы все изломанные. Сам заметил!


Гэбриэл съел весь пирог, и почувствовал, что объелся так, что сидеть стало неудобно. Он понятия не имел, что из-за него пирога не досталось спутникам Гарета – Марчелло и Матиасу. По этикету, блюдо первым подавали господину и его гостям, и только когда они наедались, остатки относили его оруженосцам и ближайшим соратникам. Ну, а то, что осталось от них, уже доставалось слугам. Гэбриэл же подумал, что если они не доедят пирог, это обидит милую женщину, которая его испекла, и трудился из последних сил, под тоскливыми взглядами итальянца и армигера. Экономка постаралась, испекла пирог в расчёте на нескольких человек, и чувствовал себя Гэбриэл не очень комфортно. Гарет, которого это скорее позабавило, чем рассердило, послал своим людям блюдо с марципанами и срочно запечённую на кухне яблочную шарлотку, тоже слегка посыпанную корицей, чтобы они не слишком переживали из-за пирога. С весёлой нежностью посмотрел на брата, который со слегка осовелым видом рассматривал и пробовал как-то незаметно очистить свои руки и одежду, залитые мясным соусом и заляпанные заварным кремом. Гарет не стыдился его, он злился из-за того, что остальные могут посмеяться над ним, и наверняка смеются у себя в кухне, а больше того – Гарет боялся, что брат это заметит или поймёт, пообещав себе, что шкуру спустит с любого, кто только посмеет как-то не так посмотреть на Гэбриэла. Его тайный страх, в котором он самому себе признаться боялся – что они с братом в самом деле окажутся чужими людьми, не найдут общего языка, и что он сам, Гарет, столько его искавший, не сможет его полюбить, – оказался напрасным. Он любил его, и то, что брат был таким неловким, таким уязвимым, рождало в нём нежность и желание защитить и опекать. Он сам отвёл Гэбриэла в спальню, старинную, общую для всей семьи хозяина, с огромной кроватью, где уже бушевал огонь в огромном камине – в каменном замке, с толстенными стенами и маленькими окнами, всё ещё было холодно, особенно по ночам, – и помог ему раздеться. Взглянул на его спину, и на какие-то секунды онемел. Гарет воевал с пятнадцати лет, сначала оруженосцем датского короля, своего деда, потом рыцарем в его войске, и видел всякое, в том числе и различные увечья. Но такого он не видел никогда, и даже не представлял себе, что такое бывает. Даже преступники, которых пороли плетьми, и которые выжили после этого, такими шрамами похвастать не могли. На спине Гэбриэла в буквальном смысле этого живого места не было. Шрамы уродовали даже плечи и кое-где руки. Были здесь и рубцы, и ожоги, и рваные раны… Гарет бережно погладил эту спину, и Гэбриэл вздрогнул, напрягшись.

– Да, Младший. – Сдавленным голосом произнёс Гарет. – Досталось же тебе. Я знал, что ты страдаешь, каждую твою рану чувствовал, но всё равно… Увидеть этого не ожидал.

– Я прежде об этом не задумывался. – Зябко повёл плечом Гэбриэл. – А теперь как-то стрёмно. Кто ни увидит, ужасается. Словно я урод какой-то.

– Урод тот, кто сделал это с тобой. – С ненавистью и угрозой сказал Гарет. – И я даже знаю, кто это. На вот, рубашку ночную, и ложись, не мёрзни.

– А ты? – Испугался Гэбриэл. Он здесь стеснялся всех и каждого, и боялся, что без брата просто не будет знать, что делать и как себя держать.

– Я схожу, узнаю, привели ли уже твою кобылку, и распоряжусь кое о чём. Я не хочу, чтобы нашему отцу рассказали, что ты нашёлся, раньше меня. Поэтому нужно отправить гонца в Хефлинуэлл, предупредить Тиберия, чтобы ни в коем случае не допустил до отца эту новость.

– Почему?..

– Я потом объясню. – Гарет откинул одеяло, убрал грелку. – Ложись, она тёплая. – Он всё ещё переживал, и голос его стал усталым и глухим, от бурлящего воодушевления следа не осталось. Гэбриэл утонул в тщательно взбитой перине, с непривычки почувствовав себя даже некомфортно, но ничего сказать не посмел. Гарет укрыл его и ушёл, а Гэбриэл какое-то время лежал неподвижно, глядя на огонь, с лёгким гулом пожирающий большие поленья. Камин был по последней моде инкрустирован глазированной плиткой, ещё очень редкой и очень дорогой, и покрыт резьбой; над камином висела голова лося с гигантскими рогами – трофей какого-то прежнего владельца. Гэбриэл хотел дождаться брата, но глаза слипались сами собой. Он так устал!.. С мыслью, что всё равно ни за что не уснёт, Гэбриэл крепко уснул.

Гарет убедился, что лошадь Гэбриэла привели и поставили в конюшню, отправил Матиаса в Блумсберри за «Единорогом», и дальше, с письмом к Тиберию, приказав во что бы то ни стало обогнать любого сплетника, и вернулся в спальню. Гэбриэл спал, и Гарет не стал его будить, хотя ему хотелось говорить, спрашивать, узнавать. Сидел в кресле у камина и смотрел на спящего брата, по лицу которого прыгали отсветы от огня. Рука Гэбриэла лежала поверх одеяла, тяжело придавив его, вторая спряталась под подушкой. Гарет сидел и тихо радовался тому, что его долгие поиски увенчались таким неожиданным успехом. Всё теперь будет правильно. Он перестанет жить наполовину, кончится его осознанное одиночество… Герцог сидел и мечтал о том, как будет знакомить брата с замком, расскажет ему всё, что хотел рассказать столько лет, будет охотиться с ним, купаться, научит его обращаться с оружием, подарит ему коня – он даже уже знал, какого. Не так давно в Хефлинуэлл пригнали молодых лошадей с Олджернона, среди которых был просто фантастический жеребец, мечта, а не конь, даже среди прочих великолепных олджернонов Хлорингов. Если брат любит лошадей так же, как сам Гарет – а теперь герцог в этом даже не сомневался, – он будет счастлив. И Гарету приятно было мечтать о том, как счастлив будет Гэбриэл.


Проснулся Гэбриэл от того, что за окном расшумелись ласточки. Потянулся, широко зевнул, и тут же услышал:

– Доброе утро, соня! – напротив него стоял Гарет, уже полностью одетый, весело усмехался чему-то. Гэбриэл быстро привык к его постоянной усмешке, и полюбил её. – Давай, поднимайся, «Единорог» уже в гавани, поплывём домой.

– А мы не дома? – Сонно спросил Гэбриэл. – Мне тут понравилось…

– Ты в Хефлинуэлле не был. – Гарет засмеялся. – Госпожа Вэйл ночь не спала, испекла тебе ещё один пирог, в дорогу.

Гэбриэл покраснел:

– Я вчера объелся, кажется…

– Да уж. Я догадываюсь, что это из самых лучших побуждений, но хочу тебя обрадовать: в следующий раз вовсе не нужно будет так напрягаться. То, что не доедим мы с тобой, доедают наши слуги.

– Мне надо в Гранствилл. – Сказал Гэбриэл. – Обязательно надо в Гранствилл.

– Туда мы путь и держим. Там наш дом. А зачем тебе в Гранствилл?

– Меня там должны ждать. Друзья.

– Ты мне ещё должен всё рассказать. Где ты был, как сбежал. Вообще всё. Но это не сейчас, а дома. А пока что вот, надень это. – Гарет дал ему тёмную рубашку, простроченную серебряной нитью, и чёрный, тоже простроченный серебром, жилет. – Больше ничего не нашёл. Дома у тебя полно одежды, я приказал шить по одной мерке два комплекта, один себе, один – тебе. Цвета Хлорингов – чёрный, белый и золотой, кроме того, у нас есть личные цвета. Мои цвета – индиго и золото, твои – маренго и серебро.

– Ма… Чего?..

– Маренго. Тёмно-серый, как твои глаза. Твоя одежда вся, как и моя, выдержана в твоих цветах. Очень, скажу я тебе, эффектно смотрится. А это ещё зачем? – Удивился он, глядя, как бережно Гэбриэл сворачивает вязаную фуфайку и рубашку. – Брось их в камин, всё равно для графа и Хлоринга это не подобающие тряпки.

– Мне их одна очень хорошая женщина сшила и связала. – Возразил Гэбриэл, чуть потемнев лицом. – Я не могу вот так взять, и подарок её в огонь швырнуть, это неправильно. Прежде у меня вообще ничего не было, и это первая моя нормальная одежда.

– Ну… оставь. – Пожал Гарет плечами. – Ты прямо как отец. Он тоже очень сильно привязан к сентиментальным уси-пуси всяческим… Для тренировок сойдёт, я думаю. Оделся?

– Мне бы это… – Гэбриэл понизил голос:

– В сортир.

– Вообще-то под твоей постелью есть ночной горшок. Но раз уж ты встал, пойдём, покажу сортир.

Сортир оказался за неприметной дверью, и представлял из себя весьма комфортный деревянный стульчак; тут же были салфетки для гигиенических целей, и даже чья-то потрёпанная книга. Стены были из голого кирпича, с узкой дыркой вместо окошка под самым потолком, и из дыры в стульчаке ощутимо тянуло холодом и не самыми приятными запахами. Зато были рукомойник, где Гэбриэл смог сполоснуть руки, и чистое полотенце.

– Жалко, – сказал он, выходя, – что нет ни бассейна, ни бани.

– Дома есть баня. – Пообещал Гарет. – И не одна. Поехали, пока рано и народу мало. Не хочу ажиотажа раньше времени. – Они спустились во двор, где слуги уже вывели и седлали лошадей.

– Это твоя Красавица? – Сразу же заметил незнакомую лошадь Гарет. Подошёл, погладил, посмотрел зубы – кобылка дёрнулась, перебирая ногами, задирая голову и выкатывая белки.

– Я поражён. – Похвалил Гарет, успокаивая лошадь ласковыми поглаживаниями и похлопываниями. – Хоть и не чистокровка, но и не какой-нибудь деревенский одр, можешь подарить армигеру.

– Я оставлю себе. – Гэбриэл ревниво следил за каждым движением слуги, седлавшего его лошадь. – Это мой трофей, я её в бою добыл.

– Красавчик! На этой кобылке явно не рядовой кнехт ездил. Но рыцарь и дворянин на кобыле ездить не может. Тебе нужен хороший жеребец. – Гарет потрепал по шее своего Грома. – А это мой красавец, чистокровный олджернон, по прямой происходит от Георга, коня Генриха Великого. Как тебе?

Гэбриэл только кивнул. Такого коня он не только не видел никогда, но и вообразить себе не мог в самых сладких грёзах. Высокий, мощный, но длинноногий и стройный, с широкой грудью, невероятно красивой головой, холёный, горячий, он бил копытом о камни, которыми был вымощен двор, изгибал шею и косил налитым кровью глазом, фыркая и встряхивая гривой. Гэбриэл погладил свою Красавицу, чувствуя даже какую-то ревность. Ну, и пусть она не чистокровная. Он тоже! И тоже уступает своему брату по всем статьям. Но разве это важно?..


– А я видел этот корабль! – Воскликнул он, увидев фигуру единорога на носу роскошного судна. – Он проплыл мимо нас, когда я в Элиот плыл… – И Гарет с чувством выругался, сообразив, что мог уже давным-давно найти брата и избежать многих проблем и тревог. Корабль отошёл от причала, величественно разворачиваясь носом на север, под крик речных чаек, скрип дерева, упругое хлопанье парусов и возгласы капитана и команды. Гэбриэл жадно смотрел на реку и её берега. Здесь было так красиво! Фьяллар здесь был очень широким, полноводным; начавшие таять в горах снега и льды добавили ему мощи. Острова, которых было много здесь, почти скрылись под водой, деревья стояли в воде. Среди них, по затонувшей траве, бродили аисты, манерно вскидывая ноги и что-то отыскивая клювом.

– Мир такой красивый. – Сказал Гэбриэл, восторженно глядя вокруг. – Уже ради одного этого стоило бежать.

– Я так понял, ты был в Найнпорте? – Спросил Гарет.

– В Редстоуне. Это я потом узнал, что это так называлось. До того я вообще ничего не знал. Не знал, что вот такие реки бывают, корабли, что города такие большие, что дома бывают вот такие большие… Столько цветов не видел, да вообще – почти ничего не видел.

– А где… – Гарет обернулся, и передумал расспрашивать. Его просто распирало от вопросов, но он не хотел, чтобы их разговор мог хоть кто-то услышать. Даже гипотетически. Поэтому он приобнял брата за плечи и начал рассказывать ему про места, мимо которых они проплывали, про Элодисский лес, про Далвеган… Гэбриэлу всё было интересно, он слушал, затаив дыхание. Брат нравился ему всё больше и больше, он буквально влюблялся в него, такого умного, такого блестящего, раскованного, властного. Гэбриэлу в своё время довелось пообщаться – если это можно так назвать, – с сильными мира сего, и он теперь ясно видел разницу между гостями Садов Мечты и своим братом, именно в том, что касалось природы их власти и уверенности в себе. Он пока что не смог бы выразить это в словах, но чувствовал и в самом деле совершенно безошибочно. Гарету Хлорингу не нужны были допинги в виде унижения кого-либо, глумления над кем-то, ему не нужно было даже кого-либо запугивать. Если он чего-то и боялся, то был хозяином своего страха и умел справляться с ним. Отец Михаил сказал как-то Гэбриэлу, что отец всякого греха и всякой лжи – страх. Гэбриэл возразил: а если я вру, чтобы кому-то не было больно? Или страшно? И тот ответил: «И это страх. Страх за того, кого любишь, страх благой, и всё же страх». Много думая над этим, Гэбриэл сам пришёл к выводу, что это правда. Все гости Садов Мечты, самые большие грешники, каких он знал, были трусами, и главным трусом был Хэ. Правда, насчёт Аякса Гэбриэл сомневался. Ему казалось, что это чудовище просто чудовище само по себе, и не боится никого и ничего. Ему хотелось рассказать про Аякса брату; раз эта тварь нашла его, значит, он где-то кружит рядом, и что, если сейчас его поганые красные глазки наблюдают за ними из леса на берегу?.. Но Гэбриэл заметил, что брат не хочет сейчас с ним обсуждать что-то важное, и даже понимал, почему. Он вообще понимал его так, словно между ними была какая-то мистическая связь; порой он думал о чём-то за секунду до того, как эту мысль озвучивал Гарет, а когда брат рассказывал ему про что-то, виденное далеко отсюда, в голове Гэбриэла мелькали яркие картинки, и он был уверен, что это именно то, о чём рассказывает ему Гарет, и что сам видит внутренним взором. Гэбриэл даже пару раз переспросил, чтобы подтвердить свою догадку: «Такой толстенький, с серой гривой?» – Когда Гарет рассказывал ему о своём пони, который был у него в детстве, или: «Такая зелёная дверь, с большим таким кольцом?». И каждый раз оказывался прав. Это переполняло его ощущением счастья и покоя. Словно он в самом деле вернулся домой, и больше, кроме Алисы, ему ничего уже не нужно… Но было ещё кое-что.

– Наш отец, – говорил Гарет, – он… Я безмерно им восхищаюсь, и так же сильно люблю. Он на самом деле блестящий человек, идеал человека, истинный человек Возрождения, как говорят в Европе, настоящий рыцарь, без страха и упрёка, как говорят в куртуазных романах. Он был блестящим турнирным бойцом, ни одного поражения ни в одном бою и ни в одном турнире; переписывался, да и сейчас переписывается, с лучшими умами Европы, учёный, и… да много, кто! Лучший в мире отец… Я боготворил и боготворю его. Но так получилось, понимаешь, после того, как пропали мама и ты, особенно после того, как он убедился, что тебя не найти, с ним случилось… Как бы сказать… Марчелло говорит, что он утратил способность радоваться жизни, наслаждаться её вкусом. Он живёт, словно исполняет некую обязанность, по принуждению, такое чувство, словно он давно и безнадёжно устал и уже ничего не хочет, кроме покоя. Страшно, Младший, видеть, как на твоих глазах тот, кто был для тебя образцом, идеалом, кого ты привык видеть сильным и безупречным, перестаёт таким быть. А потом начали появляться эти самозванцы. Меня рядом с ним не было, я бы сразу, с одного взгляда, определял бы, кто есть кто, ведь узнал же я тебя. И не во внешности, не в шраме дело… Даже если бы твоё лицо превратили в то же, что и твою спину, я всё равно бы тебя узнал. Как и ты меня, я прав?.. Но он отправил меня в Европу, надеялся, что там я перестану рваться на твои поиски, ведь я из дома сбегал, несколько раз, чтобы самому тебя искать. Мне всё время казалось, что я найду, что ты мне сам подскажешь, где ты. Я видел место: холмы, лошади… Я только не мог сообразить, где это, я тогда сопляком был и мало, где бывал. Но мои эльфийские дядьки, они, если б захотели, могли бы… – Гарет стиснул кулаки, и Гэбриэл ощутил его гнев, эхом отозвавшийся и в нём. – Ладно. Я сейчас не про них, я про отца. В общем, он к тому моменту поверил, что ты тоже мёртв. Он же не чувствовал того, что я чувствовал, не понимал меня тогда – меня никто не понимал. Эльфы могли бы ему объяснить… – Он вновь оборвал сам себя. – В общем, он отправил меня в Европу, и вернулся я только этой зимой. А пока меня не было, к нему потянулись разные подонки, выдавая себя за тебя – дескать, выжил, вырос в дальнем монастыре, бла-бла-бла. И одному из них отец поверил. Тиберий говорит, у него в самом деле были чёрные волосы, и черты лица очень похожи, только глаза голубые, но отец твердил, что с возрастом глаза у детей часто цвет меняют. Отец даже не хотел, чтобы этого мерзавца врач осматривал, но Тиберий всё-таки, тайком от отца, на осмотре настоял. И оказалось, что шраму на губе всего полгода, а треугольник из родинок на плече – татуировка. Ну, они взяли лже-Гэбриэла в оборот, и тот сознался, что это идея нашего бывшего мажордома, который решил погреть ручки свои липкие на горе и тоске отца. Отца от горя и разочарования хватил удар. Они даже мне об этом не написали! – Вырвалось у него. – Удар… это такая хрень… в общем, отец его пережил, и даже не остался парализованным, всё-таки ещё молодой, сильный мужик, и врачи хорошие, но удар, Младший, он бесследно не проходит. У отца теперь и реакция не та, и правый глаз почти не видит, и рука правая плохо слушается, оружие в руки он больше не берёт; соображает он медленнее, чем прежде, путается иногда. А самое страшное – теперь ему постоянно грозит новый удар, который может его убить, а может и приковать к постели, сделать овощем. Именно поэтому я так боюсь сейчас. Радость тоже может убить. Я хочу, чтобы отец узнал о тебе от меня, и хочу так ему это преподнести, чтобы… в общем, осторожно, очень осторожно. Конечно, с этим и Тиберий справился бы, но я хочу сам. Я мечтал об этом хрен знает, сколько лет. – Ему не нужно было долго что-то объяснять Гэбриэлу или оправдываться перед ним, и это было так здорово! – Он и так ослаб; ему чуть что, сразу врач кровь пускает, и отец теперь из замка вообще не выезжает, у него просто сил на это нет.

– Зачем кровь? – Насторожился Гэбриэл, перед глазами которого тут же пронеслась оргия в Садах Мечты, и Гарет дрогнул, глянул на него с сомнением и опаской.

– Чтобы удар предотвратить… Врачи считают, это от полнокровия, типа, она к голове приливает, и мозг не выдерживает, лопается… А то, что я сейчас увидел… Это твои воспоминания?..

– Наверное.

Они замолчали. Гарет пытался сообразить, что же мелькнуло перед его внутренним взором. Вроде как, люди, голые, в масках, лакают кровь из какой-то большой мраморной чаши, всё смутно, смазано, окрашено в какие-то серые цвета, и эмоция Гэбриэла: тяжесть, отвращение, ненависть, безнадёжность… Внезапно вспомнилась девушка, её большой зелёный глаз, широко открытый, полный ужаса и такой же безнадёжности. Тут же на это воспоминание наложилось другое: та же девушка, но живая, плачущая, вырывающаяся, с искажённым лицом и широко раскрытым в крике ртом. Быстро взглянул в глаза брату, и понял, что это уже ЕГО воспоминание, каким-то образом они обменялись ими. Гарет тряхнул головой, и тяжкая, мутная серость исчезла, отпустила, вернулись яркие краски, которые, оказывается, в эти мгновения словно померкли. «Единорог» быстро приближался к Блумсберри, впереди уже встал лесистый островок, разделивший здесь Фьяллар на две неравных протоки, в большую из которых и устремлялся сейчас корабль. Холмы на правом берегу стали круче, превратились визвестняковые скалы, золотистые, местами позеленевшие от лишайника и мха, поросшие ещё одним эндемиком Нордланда: медвянником, ползучим кустарником с жёсткими и блестящими, словно лакированными, листьями, и обильно цветущим весной и в начале лета красно-белыми цветами, а к осени покрывающимся желто-красными лакированными твёрдыми ягодами, горькими, но необычайно полезными; из них готовились лекарства буквально от всех болезней. Название он получил из-за сладкого сильного аромата и из-за того, что его обожали пчёлы, а мёд, который получался в пору его цветения, ценился далеко за пределами Острова за свои вкусовые, а главное, лечебные свойства. Сейчас корабль плыл, окутанный этим ароматом, и все плохие и даже просто грустные мысли улетучились в один миг. Впереди справа из-за древесных крон высоко на скале уже показалась башня городской ратуши, как все башни городов и сёл течения Ригины, квадратная, с острым шпилем, сложенная из известняка и золотистая под полуденным солнцем, а с колоколен города уже доносился звон: звонили к обедне. Скоро Гэбриэл увидел и крыши города, покрытые где дорогой красной, а где и дешёвой серой черепицей, города, дома которого строились, подчиняясь изломам скалы, на которой он был построен, и от того необычайно живописного. В устье Ригины, впадавшей здесь во Фьяллар, реки тоже довольно широкой, образовалось достаточно места для большого порта, куда и входил теперь «Единорог», швартуясь к каменному причалу. Этот порт был меньше, чем в Элиоте, и как-то ярче, и в то же время спокойнее – или Гэбриэлу, попривыкшему, что ни говори, к людям и толпе, так казалось?.. С корабля сначала свели коней, потом сошли и их хозяева. Матиас ждал их на берегу, и Гарет приподнял бровь:

– Однако?

– Да я назад по воде, ваша светлость. – Объяснил Матиас. – Хотел встретить вас здесь, сказать, что всё сделал, Тиберию сказал всё, что нужно, тот обещал, что ни один таракан с новостями к его высочеству не подкрадётся. Он уж и башмак приготовил, давить их, гадов.

– Быстро ты обернулся. – С одобрением заметил Гарет. Бросил Матиасу выуженные из кармана пять талеров:

– Вот, на девок. – Засмеялся, когда Матиас, ловко поймав деньги, возразил:

– Девки мне и так теперь дают! Даже в очередь становятся.

– А ты для них соревнования устраивай. – Предложил Гарет. – Пусть соревнуются, которая быстрее вокруг Гранствилла обежит и ни разу не споткнётся, та и в дамках!

– Так что только по бегу-то? – Весело подхватил Матиас. – Пусть уже себя покажут во всей красе! Песни там поют, на дудке играют…

– Пляшут! – Веселился Гарет. – И пироги пекут, это обязательно, если девка готовить не умеет, а только бегает шустро, на хрена такая девка?! – Громко хохоча, они сели верхом и поехали по причалу в другую часть порта, где их поджидало судно поменьше, речное, способное ходить по широкой, но более мелкой, чем Фьяллар, реке. На борту Гарет рассказал Гэбриэлу, как Матиас стал его армигером, и заодно – про девушку, которая была кем-то превращена в чудовище.

Гэбриэл подтвердил: да, была такая девушка, он её видел в Редстоуне. И снова повисла пауза: они вновь подошли вплотную к тому, о чём говорить пока не решались. На речном судне места было ещё меньше, чем на «Единороге», рядом были Марчелло и Матиас, мимо то и дело проходили или пробегали матросы. Гэбриэл любовался Ригиной: река была красивой, какой-то женственной, если только это слово подходит к реке. Мягкие очертания берегов, пышные заросли ивняка по берегам, сейчас почти затонувшие, огромные вётлы, сейчас стоявшие по колено в воде и мочившие в ней свои нижние ветви. Течение Ригины, когда-то доставшееся в наследство от Дрейдре её потомкам, было обжитым: не проходило мили, чтобы не встретился домик, ферма, пасека, целая деревня, замок или целый городок, а между ними были покосы, поля, выпасы, на которых паслись местные коровы: не рыже-белые, как на юге, а чёрные или палевые, с белым ремнём по хребту, крупные, с тёмными глазами ланей. Гэбриэл привычно задерживал взгляд на лошадях, но теперь к его восхищению примешивалась и гордость собственника: его Красавица лучше всех! Ну, лучше тех коней, что паслись на берегу, уже точно. И наконец

настал момент, когда Гарет приобнял его и показал вперёд и чуть влево, где на скале возвышался замок, ещё словно бы чуть смазанный, тонущий в сиянии уходящего дня, но от того только ещё боле красивый и даже волшебный.

– Это Золотая Горка и Хефлинуэлл. – Сказал Гарет, гордясь впечатлением. – Наш дом.

– Весь?.. – Выдохнул Гэбриэл. На миг вспомнился силуэт другого замка, бывшего его тюрьмой целых десять лет, и тут же стёрся из памяти. Хефлинуэлл не зря считался самым красивым замком не то, что Нордланда – Европы. Даже Урт в Блэкбурге, замок величественный, мощный и торжественный, уступал творению эльфов и людей, цитадели Хлорингов, возведённой вокруг древней эльфийской Золотой Башни, единственной круглой башни в этом краю.

– Этот замок никогда не захватывали враги. – Говорил с гордостью Гарет. – А осаждали четырежды. Раз это были анвалонцы, которые пытались уничтожить маленького Аскольда, единственного на тот момент потомка Бъёрга Чёрного, законного короля Нордланда; дважды это были южные дикари, ненавидевшие норвежцев, и в последний раз это было во времена Ричарда Чёрного, или Ричарда Бешеного, нашего предка, деда Генриха Великого. Тогда на него пошли войной все соседи и собственные вассалы, так он их достал своими преступлениями и своей жестокостью. Но Ричард отбился и отомстил. Во времена Карла Третьего, или Карла Отважного, в Хефлинуэлл проникло предательство. Гости молодого короля, нашего предка, тайком, с помощью предателя-кастеляна, пронесли в замок, на пир, оружие, и во время пира устроили резню. Весь Рыцарский Зал был залит кровью и устлан телами… Но Карл отбился. Мы, Хлоринги, особый род, особая кровь. Наш предок, Бъёрг Чёрный, был сыном языческого бога войны, Тора, и смертной женщины, Рёксвы. Его сын, Карл Великий, женился на эльфийке, Перворожденной, и это единственный случай в тысячелетней эльфийской истории, когда Перворожденные смешали свою кровь с людьми. Эльфы были против, целая буря поднялась из-за этой женитьбы, даже Фанна, обычно миролюбивые и нейтральные, были возмущены – тем более что Хлоринги, как тогда считалось, были прокляты местным божеством, духом этого Острова, или Стражем, как его называют. Но Дрейдре любила Карла и стояла на своём. Этой бучей воспользовались драконы и попытались уничтожить эльфов и захватить Остров… Им это почти удалось, но Карл, муж Дрейдре, убил короля драконов, и тем прекратил войну, а заодно и примирил эльфов со своим браком. Мы с тобой сейчас почти в центре Элодисского леса, в земле, которую в качестве своего приданого принесла Хлорингам Дрейдре. В остальной лес людям ходу нет, эльфы Элодис на этот счёт компромиссов не признают.

Гэбриэл слушал, словно новую сказку, и вдруг в какой-то момент его осенило:

– Погоди… Ты говоришь: мы, наши… что: и я?.. Ну… эти все короли, эльфы – они и мне тоже родня?! – И Гарет от души рассмеялся:

– Ну, наконец-то дошло, Младший! Да, и ты, и ты, конечно же! Ты Хлоринг, ты потомок Хлориди и Дрейдре, принц крови, граф, сын его высочества Гарольда Хлоринга и племянник её величества Изабеллы. Брат герцога Гарета Элодисского. И ты нашёл дорогу домой. – Губы его улыбались, а глаза блестели и плавились от волнения. – Ты вернулся домой, Гэбриэл. Как предсказала когда-то Мириэль нашему отцу: «Вы его не найдёте. Он сам найдёт дорогу домой, когда придёт час». Вот он и пришёл, твой час.

– Я только поверить не могу. – Признался Гэбриэл, его чуть потряхивало от волнения. – Вчера ещё я никто был, как так?! И что, весь этот замок – наш? И мой тоже?

– Я тебе больше скажу, Младший. – С весёлой иронией, которую Гэбриэл уже обожал, тряхнул его Гарет. – Наше здесь всё.

– В смысле?..

– Всё. – Гарет широко повёл рукой. – Эти деревни, дома в них, люди на полях, поля, коровы, лошади, утки, деревья, олени в лесу, вон тот город, река, по которой мы плывём – это всё наше. Всё, Младший, ВСЁ. Буквально. Без нашего соизволения здесь даже дровосек не пёрнет. Дошло?..

– Нет. – Честно признался Гэбриэл. Из полной задницы без всякого перехода очутиться на самом верху – это и для него было через чур. – Я не… не понимаю. – Добавил он почти жалобно. – Как-то это всё… не реально, да. – Он взглянул на Марчелло, который тоже улыбался, глядя на них. Итальянец кивнул и учтиво поклонился ему. Гэбриэл посмотрел на город, стремительно вырастающий перед ним по мере того, как река делала небольшой плавный изгиб, огибая городской холм. Солнце садилось, и из-за его спины ярко освещало Гранствилл, Хефлинуэлл и тополиную рощу между ними. Эта картина была такой прекрасной, такой умиротворяющей, такой живой и манящей, что впечаталась в его память на всю оставшуюся жизнь. Он влюбился в этот город, в этот замок и в эту реку, они для него навсегда стали символом его новой жизни, нового себя. Да, он был дома.


Александра Барр вошла в грязноватое и дымное помещение маленького трактира в далвеганской деревне Топь, у паромной переправы в Элодис, в Блумсберри, и трактирный слуга почтительно поклонился ей. Её одежда, в целом не монашеская, очень сильно напоминала рясу, и вся она, постная, строгая, почти бесцветная, вызывала в людях ассоциацию с клиром, с постами, с молитвами и покаянием. А ещё – внушала почти неосознанную робость. Или даже страх.

Не ответив на поклон, даже не заметив слугу, она села на лучшее место у окна, и сидевший там мужчина в скромной, но добротной и чистой одежде цехового мастера, тут же пересел на другое место, и не подумав не то, чтобы спорить, но даже обидеться.

На него она тоже не глянула, а вот на мелькнувшую в дверях девочку, внучку трактирщика, метнула змеиный взгляд.

– Чего желает госпожа?

– Воды. – Сказала Барр своим негромким голосом. – Чистой, ключевой. Нарежь капусты, капни туда немного уксуса. И хлеб, черный, вчерашний. И пусть подаёт девчонка.

Трактирщик поклонился. Заказ вызвал уважение: пусть день был не постный, но женщина, видать, очень благочестивая! Пусть навар с неё небольшой, но само присутствие столь благочестивой особы – уже почёт. Барр склонила голову, перебирая чётки и прислушиваясь к голосам трактирщика и внучки.

– Деда, я её боюсь! – Ныла девчонка, и по губам Барр скользнула довольная усмешка. Она была злобной тварью, и наслаждалась страхом и даже отвращением тех, кого ненавидела – а ненавидела она почти всех и почти всё. Но особенно – девочек, и особенно – миловидных и любимых кем-либо. Угадав в светловолосой девчушке-сироте дедову любимицу, она испытала страстное желание причинить зло, разрушить эту жизнь, утвердить и здесь свою власть, как бы ни были малы и ничтожны эти люди, и как бы ни было ей безразлично это место.

За несколько мгновений до того, как хлопнула низкая входная дверь, Барр чуть скривилась и прикрыла глаза. В трактир ввалился такой персонаж, что притихли все, кто здесь находился, даже матросы с торговой баржи. Здоровенный, почти подпирающий потолок, массивный рыжий детина с уродливым лицом, обезьяньими глазками, весь поросший рыжей шерстью, длиннорукий и коротконогий, он походил на огромное уродливое животное, вырядившееся в богатую человеческую одежду. Даже золотая цепь с цеховым орденом главы гильдии и роскошные перстни не делали его хоть чуточку солиднее и привлекательнее. Он подошёл к Барр и бесцеремонно плюхнулся на скамью напротив неё. Заговорил – и вот странно: все вокруг слышали его слова, но никто не мог ни понять, ни запомнить их, хотя говорил он на нордском. Для Барр это было несложное и будничное колдовство; люди рядом вроде бы понимали каждое слово в отдельности, но смысл сказанного от них ускользал и не откладывался в памяти.

– Серой аж за милю воняет. – Сообщил Аякс. Он, единственный, не боялся Барр. Он даже в самом начале их знакомства угрожал ей и попытался хамить, но Барр, хоть в целом её колдовство на него не действовало, сумела нагадить: у Аякса, скажем так, потерял работоспособность очень нужный ему орган. С тех пор, вынужденный перед нею извиняться и отдариваться, Аякс не то, чтобы её опасался, но предпочёл сохранять нейтралитет. Хотя не удерживался от того, чтобы дать ей понять, кто она такая, и что он, Аякс, её нисколько не боится.

– Как ты ещё это почувствовал, – прошипела она, – сквозь собственную вонь?

– Собственное дерьмо приятно воняет. – Осклабился Аякс и демонстративно рыгнул, зная, что Барр не выносит всех этих естественных отправлений организма.

– Что, – удовлетворённо потупилась Барр, – не вышло схватить ублюдка?

– А может, вышло? – Разозлился Аякс. Он совершенно не умел владеть собой и раздражался на любой намёк на свои недостатки или неудачи.

– Нет. – Покачала головой Барр, даже не пытаясь скрыть удовольствие. – А я предупреждала тебя.

– В жопу твои предупреждения! – Аякс аж побагровел. – Ты же говорила, что меня эти сраные эльфы не увидят и не почуют!

– Тебя-то нет. – Сладко пропела она. – А вот щенка – да. Почуяли, увидели и позаботились. Это Элодисский Лес, животное. Я говорила тебе: есть только одна возможность схватить его. Выманить из леса. На живца, животное, на живца!

– На какого живца?! – Рассвирепел Аякс. – Что ты несёшь, ведьма?!

– Я сама его добуду. – Барр взглянула прямо на него своими холодными голубыми глазами. Они были неожиданно красивыми, с необычным, даже изящным, вырезом крупных век, с длинными ресницами. Но их взгляд полностью перечёркивал их необычную красоту. Холодный, даже ледяной, жестокий, циничный, тяжёлый, лишённый и тени женского кокетства или мягкости, пусть и напускной. Впрочем, ответом ей был взгляд ничуть не лучше. У Аякса был взгляд отморозка, оловянный, не имеющий и тени искры Божьей, тупой и злобный. Эти двое друг друга стоили во всех смыслах этого выражения. Аякс гнусно усмехнулся:

– Да?.. И зачем? Что ты с ним будешь делать?

– Больше не лезь впереди меня и не порти мне игру. Я знаю, что делаю, и справлюсь сама. В Элодисский лес больше не суйся. Эта проклятая эльфийская ведьма сильна, даже я её не одолею.

– Сучку Лару же одолела!

– Сучка Лара была не Перворожденной. Она была лишь дочерью и внучкой Перворожденных. И она боялась за своего выблядка… Выманить бы эту тварь из леса, но она никогда не покидает лес! За пределами Элодиса я бы рискнула… Повторяю, если хочешь победить, учись ждать.

– Чёрта с два я буду ждать. – Фыркнул Аякс. Дрожащая девочка принесла Барр только что нашинкованную и политую уксусом капусту, и ведьма с наслаждением, с чувством, с расстановкой, покуражилась над бедняжкой, не отпуская её от себя и буравя своими ужасными глазами, пока не довела её до слёз. Аякс, в этом деле солидарный с Барр полностью, добавлял ужаса бедной девочке, тоже буравя её своими оловянными глазёнками и плотоядно усмехаясь. Девочка боялась их до истерики. Она, в отличие от отца, никакой святоши не видела; она видела именно то, что и было перед нею: страшную злобную ведьму и людоеда из страшной сказки. Отпустив плачущую девочку, Барр наслала на неё порчу и, довольная собой, вновь взглянула на Аякса.

– Ты понял меня?.. Не лезь в Элодисский Лес. Эта ведьма Мириэль не по твоим зубам. Оставь её мне. Я возьму выродка, тогда и тебе хватит, и мне, и Хозяину останется.

– Кому хозяин, тому хозяин. – Презрительно бросил Аякс, ковыряясь в зубах – он заказал себе полусырой бараний окорок. Барр чуть заметно скривилась:

– Ты что, равняешь себя с ним?.. Даже не мечтай когда-либо сравняться с ним хоть в чём-то!

– Ну-ну. – Ещё веселее фыркнул Аякс. – Ну, вот что. Я подожду, так и быть. Не полезу вперёд тебя, хоть мне плевать, хоть ведьма эльфийская, хоть дракон, хоть сам архангел Михаил, мне всё едино. Я никого не боюсь! Даже тебя, хоть ты и та ещё тварь. – Он сжал перед её лицом огромный кулачище, весь покрытый рыжей шерстью. – Помни это. Надо будет, я и тебя порешу, не сомневайся.

Барр с презрением посмотрела на кулак, чуть сощурила глаза:

– Попробуй хотя бы эльфийку или эльдар мне добыть. И чем скорее ты это сделаешь, тем скорее мы заполучим Хлоринга.

– Не справишься, я справлюсь сам. – Аякс поднялся и швырнул полуобглоданную кость на пол. – Без тебя. – И пошёл к выходу, огромный, косолапый, страшный. А Барр с постным лицом принялась за свою капусту.


Появление герцога Элодисского на улицах города с братом стало такой сенсацией, что весь Гранствилл содрогнулся. Люди бежали к Ригстаунским воротам, чтобы своими глазами увидеть эту сенсацию, и рассказывать потом тем, кто не успел. Откуда он взялся, где был? – эти вопросы прямо-таки роились в воздухе. Гарет подгонял коня, не давая задерживать их, и вскоре они очутились на ригстаунской дороге, повернув налево у садов Твидла, вдоль огромной тополиной рощи промчались к мосту через Ригину, когда-то построенному эльфами.

У Гэбриэла были такие смятение и каша во всём его существе: и в уме, и в голове, и даже в теле, – что когда брат по дороге говорил ему про город, про дорогу, про какой-то хутор и даже про мост, про вид со скалы, по которой они поднимались к замку, он вроде и слушал Гарета, и в то же время ничегошеньки не запомнил и не увидел. Ему было страшно; он боялся того момента, когда придётся отвечать на вопрос: где он был всё это время?.. В голове его всё время вертелся вопрос: и где же он был?.. Гэбриэлу казалось, что если он расскажет брату правду, это навеки разделит их. Брат станет презирать его точно так же, как он сам себя презирает за всё, что делал в Садах Мечты, пока верил Хэ. И как же ему было страшно!.. Лишиться уважения и любви брата теперь, когда они вместе, казалось Гэбриэлу страшнее всего на свете. Страшно сказать, но в эти мгновения он забыл даже про Алису!

А между тем дорога, ровная, вымощенная местной известняковой плиткой, делая плавные изгибы по скале, подняла их на Золотую Горку, самую высокую точку в округе, с которой и в самом деле, открывался такой захватывающий дух вид, что даже Гэбриэл очнулся и огляделся, остановив лошадь подле брата, предложившего ему оглядеться. Отсюда видны были и Гранствилл, весь, словно на ладони, и Ригина, и Омки, и сады Твидла, и монастыри урсулинок и францисканцев, и соседняя Белая Горка, и бескрайние дали великого леса. Вдали виднелись даже шпили и красные крыши Блумсберри, находившегося отсюда почти в дне пути, а на севере, за лесом – призрачные очертания какого-то неведомого города, тоже стоявшего высоко на скале. Окрестности Гранствилла, где уже больше ста лет не было никаких войн или катаклизмов страшнее града или неурочных заморозков, поражали своей ухоженностью и добротностью; поля были ровные, словно по линеечке, пышно цвели сады, бело-розовой пеной кипели обширные владения Твидла, мужа кормилицы герцога, в деревнях хорошо видны были побеленные колокольни и церкви, крытые дорогой эльфийской синей черепицей, и дома зажиточных крестьян, под красными крышами. Насколько Гэбриэл помнил – а помнил он, вообще-то, не очень отчётливо, – владения Драйвера были поплоше.

– В Европе мне часто снилось, что я вернулся домой и смотрю с Золотой Горки. – Признался Гарет. – Так скучал по этому всему!.. Если, не дай Бог, придётся стать королём и жить в Элиоте, я ж с тоски сдохну! Там куда как унылее виды, и гор нет, и леса тоже нет, так, перелесочки убогие… это наш замок, младший. – Он как-то сразу прилепил Гэбриэлу это прозвище. Гарет вообще называл по имени или титулу только чужих и безразличных ему людей; если кто-то удостаивался от него прозвища, даже насмешливого, это означало, что он выделяет этого человека, и тот не безразличен ему. Марчелло, пока не понял эту особенность своего патрона, какое-то время сильно, хоть и молча, обижался на прозвище «Изя», данное ему не потому, что его звали Израилем, а потому, что он был на самом деле крещёным евреем, скрывающимся от инквизиции. Называл его герцог так, правда, только тогда, когда их никто не мог услышать, и вдобавок, когда они говорили по-итальянски. И лишь когда Марчелло понял, что прозвищами герцог награждает лишь избранных, и это не насмешка, а знак доверия, стал считать это едва ли не честью.

Гэбриэл, неохотно оторвавшись от созерцания прекрасного зрелища, взглянул на замок, и сглотнул. Тут уже никаких сомнений не было: Редстоун, по сравнению с Хефлинуэллом, был убогой хижиной, не смотря даже на все перестройки и улучшения! Один барбакан над гостеприимно опущенным мостом чего стоил! За время, пока Гарет отсутствовал и искал брата, Глэдис сумела-таки навести порядок: ворота были не только добротными и крепкими, но и чистыми, словно новыми, – их теперь мыли раз в неделю, – и знамёна Хлорингов с гербами рода, вышитыми золотом по чёрно-белому полю, казались чистыми и новыми. В центре был родовой герб: корона, орёл и меч, по краям гербы его высочества – белый единорог и золотая корона на голубом фоне, и Гарета – золотые грифон и меч на фоне цвета индиго. Увидев герб, Гэбриэл вновь ощутил уже знакомые мурашки: сколько раз он видел его во сне! Кони вошли в прохладную тень, и подковы гулко прогремели в замкнутом пространстве. Очутившись во дворе, Гэбриэл вновь приоткрыл рот, настолько его поразило то, что он увидел.

Когда-то Хефлинуэлл состоял из Золотой Башни и нескольких пристроек к ней, обнесённых крепостной стеной, без всякого плана и порядка, а город Гранствилл располагался там, где теперь были внешний двор и барбакан, прямо под стенами замка, и дорога к мосту была его главной – и единственной, улицей. Во времена Карла Второго город, по какой-то забытой ныне причине, перенесли на другой берег Ригины, а замок понемногу обрастал различными пристройками, без всякого плана и системы, пока дед и отец Генриха Великого, Ричард и Бьярне Хлоринги, не снесли всё, кроме башни, и не построили правильный квадрат нового замка, с Золотой Башней в центре: появились пристроенный к ней Рыцарский Зал, и сообщающиеся с ним Рыцарская и Девичья квадратные четырёхэтажные башни. Два другие угла квадрата образовывали Северная и Служебная башни, а между ними, напротив Рыцарского зала, по другую сторону Золотой Башни, была башня Военная, где располагались казармы и тюрьма. Внутри квадрата находились разные постройки: конюшни, псарни, кухни, мастерские, разные башенки, прилепившиеся к основным, словно ласточкины гнёзда, даже домики. Потом, уже во времена его величества Ричарда Первого, всё это было обнесено внешней капитальной стеной со сторожевыми башнями, в виде неправильного восьмиугольника. Из внутреннего замка убрали конюшни и другие хозяйственные постройки, и разбили сады с павильонами и беседками, а за Военной Башней появились большой хозяйственный двор с собственными воротами, куда подъезжали гружёные подводы с продуктами и материалами, Казарменный, Конюшенный и Парадный дворы, а к Рыцарскому Залу был пристроен холл.

Гэбриэл всего этого пока, конечно, не знал и знать не мог, пропустив мимо ушей и упоминание брата о Гранствилле, по бывшей улице которого они ехали к замку; он просто был потрясён строгой красотой Парадного двора. Сразу за барбаканом они с братом спешились, слуги забрали у них лошадей и повели куда-то направо, в высокую арку, а братья в сопровождении Марчелло и Матиаса пошли к широченному высокому крыльцу по чистым, без каких либо следов грязи, навоза и даже пыли плитам, тёмно-серым и цвета слоновой кости. По обе стороны стояли четыре мраморных контейнера, наполненные землёй, в которые были высажены розовые кусты, ухоженные и пышные, сбрызнутые водой, алые и белые, набравшие цвет, и кое-где начавшие распускаться. Их тонкий аромат уже чувствовался в воздухе, и этот аромат – хоть Гэбриэл никогда и нигде не видел роз, – был не просто знаком ему. Он будил в нём такие давние, глубинные воспоминания, что это были и не воспоминания вовсе, а тени воспоминаний, скользившие по границе сознания и подсознания, словно силуэты рыб в мутной воде. Его сны, в которых всё было огромным, а он хвастался кому-то новыми сапожками… Эхо, тень какого-то голоса, уже совершенно бесплотного: «Если мы с тобой отпустим сейчас эту гусеницу, она превратится в волшебную и прекрасную бабочку, а если ты её раздавишь, она так и умрёт чудовищем, а в мире станет чуточку менее красиво!», «Гари, посмотри, как сидит Гэри, и сядь так же, не балуйся!», «Если ты не станешь есть суп, я отдам его Марте!». Гэбриэл внутренне весь затаился, боясь спугнуть эти тени, которые все несли в себе ощущение мира, безопасности и простой и прекрасной детской любви… А брат говорил, показывая:

– Там за аркой Конюшенный и скотный дворы, а слева – псарня и кретчатня; но это я потом тебе всё покажу. Сейчас мы к себе, в Рыцарскую Башню. Пошли со двора войдём, чтобы слуг не нервировать. – Они, не поднимаясь на крыльцо, свернули в открытую галерею, в тень меж каменных колонн, объединённых арками, по которым к середине лета будет виться девичий виноград, а пока – только решётки для него. У каждой колонны тоже стояли вазоны с землёй и зеленью, будущими лианами и вьющейся розой, а внутри галереи стояли в нишах скамеечки, и было видно, что здесь частенько отдыхают – где-то лежали забытые книга и платок, где-то аж целая лютня, и деревянное блюдо с остатками какого-то печенья. Гэбриэл напрягся: к ним бросились две собаки, не волкодавы, вроде тех, что порвали его, но тоже большие, гладкие, тёмно-рыжая и пёстрая, с короткими хвостами и длинными красивыми мордами, начали радостно ластиться к Гарету. Гэбриэл застыл, инстинктивно прижимая к груди руку.

– Отомри, Младший! – Засмеялся Гарет. – Это Нора и Куш, мои любимцы. Особенно Нора… Красавица, девочка! – Он нагнулся и поцеловал собаку в розовый нос, и та поспешно, с радостным визгом, облизала его лицо. Гэбриэл непроизвольно поморщился: его знакомство с собаками не располагало к подобной фамильярной нежности.

– Они охотничьи. – Пояснил Гарет, трепля собак по спинам и тиская их уши. – Я только с ними и охочусь. Местная порода, выведены от английских биглей, местных овчарок и ирландских волкодавов; с ними можно и на оленя, и на зубра, и на кабана, и на медведя даже ходить. Ты что так застыл, боишься?

– Я… – Гэбриэл сглотнул. – Да. Я и хромаю из-за собаки.

– А своих собак у тебя не было?..

Гэбриэл только посмотрел, и Гарет перестал улыбаться. Оглянулся к Марчелло:

– Иди к Тиберию, предупреди его, что мы уже здесь, но отец пока не должен ничего знать. Я сам ему расскажу, а сначала подготовлю… Ну, и мы с братом обсудим, что и как отцу рассказать, и как всё представить.

Марчелло кивнул и пошёл к главному крыльцу, а братья пошли дальше, сопровождаемые собаками и Матиасом. Но Гэбриэл как-то вдруг заметил, что от арки Конюшенного двора на них пялится несколько человек, что-то оживлённо обсуждая, и почувствовал себя неловко и скованно.

У двери в конце галереи стояли два стражника с огромными алебардами, в чёрных вамсах с гербами его высочества, которые при виде герцога и его брата молодцевато вытянулись, но при том изо всех сил скосили на Гэбриэла изумлённые глаза. Гарет не обратил на них никакого внимания и не сделал никакого движения, чтобы открыть дверь, но та, словно по волшебству, сама распахнулась перед ними – Гэбриэл успел заметить чьи-то руки, прежде чем они прошли внутрь, и дверь так же словно сама по себе закрылась за ними.

– Ну, вот мы и дома. – Сказал Гарет, стаскивая перчатку. – Это Рыцарская башня, здесь всегда жили наследники хозяина Хефлинуэлла, сыновья. Дочери и жены жили в Девичьей Башне, там располагается Женский Двор, а здесь – Малый Двор, мы с тобой, наши рыцари, пажи, армигеры, придворные, слуги и прочая. Здесь всё, как в Золотой Башне, у отца… ну, почти всё. У нас своя приёмная есть, мы сейчас в ней, есть Малый Рыцарский зал, наши с тобой покои, мои на втором этаже, твои на третьем, покои для армигеров, библиотека, оружейная… Я тебе потом всё покажу и расскажу. Здесь, – он повёл рукой вокруг, – наши армигеры и пажи время коротают, пока нам не понадобятся. – Гэбриэл огляделся. Время коротали загадочные «армигеры» со всем возможным комфортом: помимо кресел-карл здесь был стол, заставленный печеньем, копчёностями, от одного запаха и вида которых Гэбриэл сглотнул слюну, вином, сидром и сладостями, стояли шкафы, лежали чьи-то книги, какие-то свитки, мандолина и лютня, несколько оселков, чтобы править оружие, какие-то ещё мелочи… Был здесь большой камин, а по стенам развешаны панно, изображающие птиц и цветы, оружие, щиты и головы кабанов и оленей. Большое чучело медведя стояло в углу, и какой-то шутник дал ему в лапы лютню и надел на голову шаперон, лихо сдвинув его набекрень. Гэбриэл и медведей не видел, и с опаской засмотрелся на его внушительные клыки – большие, да.

– Сейчас они все ужинают, – пояснил Гарет, опережая его вопрос, – в Малом Рыцарском, а мы с тобой поедим у тебя в покоях, там же и поговорим без лишних глаз и ушей… Матиас, понял меня?.. – И тот, коротко кивнув, куда-то направился.

– И Альберта мне! – Повысил ему в спину голос Гарет, увлекая брата к широким дверям, которые так же, словно по волшебству, распахнулись перед ними. Внутрь они не пошли, Гарет от дверей показал ему большой зал, красивый до того, что у Гэбриэла перехватило дыхание: да ну на фиг! Зал был высоченный, с потолка свисала огромная люстра с множеством светильников, заправленных нефтью, которую в Нордланде называли каменным маслом. Эту люстру, как потом видел Гэбриэл, слуги опускали вниз с помощью колеса, и зажигали вручную, и та ярко освещала огромный зал. Помимо люстры здесь были светильники на подставках, на несколько свечей каждый, два высоких кресла, стоявших рядом под двойным окном, в каждой из половинок которых были выложены из цветного стекла гербы Гарета и Гэбриэла, на стенах друг против друга висели два огромных гобелена, на одном из которых была вышита охота на единорога, а на другом, над огромным камином, инкрустированным эльфийской глазированной плиткой, – какая-то битва. Помимо того, на стенах висели небольшие эльфийские цветочные панно, вышитые шёлком и золотой нитью, головы медведя, зубра, рыси и лося, щиты с различным оружием, от меча до гизарды, и даже стояло чучело лошади со всадником в золочёном доспехе, в натуральную величину! Но больше всего Гэбриэла поразил пол. Он был из белой, бежевой и чёрной плитки, выложенной в виде розеток и геометрических фигур, и отполирован до зеркального блеска.

– Это сарацин. – Показал на всадника Гарет. – Доспехи какого-то сарацинского князя, наш прадед привёз из Иерусалима; а конь его – ахалтекинец, азиатская порода, считается красивейшей на земле… А полы видишь, какие?! Я ещё помню старые наши полы, простые каменные, посыпанные травой. А потом отец сделал такие. Их слуги моют каждый день, и дважды в месяц полируют специальной пастой, мы покупаем её в эльфийском квартале. Пол тоже изготовили эльфы. В приёмные дни от входа стелется дорожка, чтобы посетители нам не топтали полы почём зря… Пошли к себе. – Гарет увлёк брата к боковой двери, которая вывела их на лестницу. Там тоже стоял стражник, который при виде Гэбриэла так же остолбенел и крепче вцепился в алебарду.

– А он что не ест? – Спросил тихо Гэбриэл брата, когда они прошли мимо и начали подниматься наверх. Тот усмехнулся:

– Он на дежурстве. Не боись, после поест, голодным не останется. Мы очень богаты, Младший. Очень. Мы самая богатая семья на этом Острове, да и в Европе. Есть легенда, что Хлориди, бог, отец Бъёрга, наградил своих потомков способностью притягивать к себе золото и боевыми яростью и мастерством. И это, наверное, правда, потому, что все Хлоринги богаты…

– Это точно. – Усмехнулся Гэбриэл. – У меня тоже золото было. Ничего не было, а золото было. С его помощью я и сбежал…

– Расскажешь. – Коротко бросил Гарет, увлекая его за собой.


В городе и замке в эти часы царил настоящий ажиотаж. Кто видел, бежали рассказать взахлёб всем потрясающую новость, кто не видел – не мог поверить и только потрясённо ахал. И все гадали: что же теперь будет?! Очень многие считали, что Гарет, даже если брат найдётся в конце концов, не захочет делиться с ним ни богатством, ни влиянием. Дело в том, что старший брат, как предполагалось, унаследует корону, поэтому его владения включали в себя, помимо Гранствилла, юг герцогства, традиционно менее изобильный и более проблемный, нежели север – золотые земли Острова, междуречье Лав, Еи и Вопли, богатейшие угодья, серебряные рудники, леса, не охраняемые, как Элодис, эльфами, богатые города Гармбург, Лионес, Фьёсангервен, Новоград, Хорсвил, Валена, Винетта… Всё это отходило теперь младшему, в пожизненное владение, и никто не хотел верить, что Гарет уступит эти земли без всякого противодействия. О Гарете вообще сложилось мнение, будто он человек легкомысленный, высокомерный, занятый любовными интригами и турнирами; все знали, что он любит дорогое оружие, лошадей и драгоценные камни. Чтобы такой человек, и добровольно отдал такие богатства?.. И многие уже гадали, что это он не приказал потихоньку придушить своего брата, а открыто провёз его по городу и привёз в замок?

Гэбриэл не подозревал ни о чём подобном, когда вошёл вместе с братом в его покои. Стены здесь были обшиты дубовыми панелями, отштукатурены, окна были больше, чем в нижних помещениях, с венецианскими стёклами, в простенках висели зеркала. К одному из них Гарет сразу подвёл брата.

– Смотри. – Сказал, обняв его за плечо. – Сам смотри.

Гэбриэл в самом деле видел себя впервые – и не впервые, потому, что он действительно был на одно лицо с Гаретом. При внимательном взгляде видно было, что Гэбриэл худее, стройнее, бледнее и жёстче, взгляд у него был холоднее и мрачнее, но выражение губ напротив, было проще и мягче. Он не был таким холёным, высокомерным и снисходительным, как его брат, похожий на сытого льва; чувствовалось сразу, что у него за плечами гораздо больше всего и всякого. Самому Гэбриэлу показалось, что его брат намного красивее и интереснее, чем он сам. Одни глаза, синие, как драгоценные камни, чего стоили!

– Ты красивее. – Сказал он от всего сердца.

– Я ещё и старше, и умнее, и лучше одет. – Фыркнул Гарет. – Но это мы исправим очень скоро, практически, сейчас. Когда я вернулся из Европы, я приказал, чтобы твои покои всегда были готовы принять тебя, в любой момент. Там почти всё, как и у меня, чисто, постель готова, огонь горит. Я следил сам за их состоянием. Знаешь… мне приятно было это делать. Я когда заботился о них, мне легче было верить, что ты в самом деле найдёшься. И одежда там твоя – я распорядился, чтобы нам два комплекта шили, что мне, то и тебе. Только моя одежда в чёрном, индиго и золоте, а твоя – в чёрном, маренго и серебре… Ах, да, это я уже говорил. Пошли.

Они поднялись на верхний, четвёртый, этаж башни, по узкой лестнице бокового коридора, и вошли в покои Гэбриэла, ждавшие его больше двадцати лет. Они, как и у Гарета, состояли из гостиной, спальни, бани, комнат оруженосца, столовой и кабинета. В алькове стоял пюпитр с книгой, роскошным часословом, заказанным его высочеством в Италии к пятнадцатилетию сыновей – одним из двух, у Гарета был похожий. В гостиной висели два гобелена, так же вытканные в Италии, на одном было изображено стадо единорогов на водопое у скал, на втором – цветущие деревья и девушка, напомнившая Гэбриэлу Алису: тоненькая, большеглазая, изящная. Она была украшена цветами, держала в руках гроздья винограда, яблоки и какие-то ещё фрукты и цветы… Гэбриэл остановился возле неё.

– Кто это? – Спросил удивлённо.

– Лавви. – Ответил Гарет небрежно. – Фея цветов. Это легенда, их не существует. Но картинка красивая, правда?

– Почему их не существует? – Гэбриэл потрогал ткань. – Вот же она.

– Это фантазия. Считается, что фея цветов приносит счастье, здоровье и процветание туда, где живёт; были времена, когда на них охотились все, кому не лень. Если они и существовали, то их тогда всех уничтожили. Сейчас их на острове нет… А жаль. – Он вдруг тоже подумал, что лавви похожа на Алису. И сам удивился своей мысли. Провёл брата по покоям, показывая:

– Здесь спать будешь, полог – для тепла зимой и от насекомых летом; зимой, впрочем, у нас теперь почти и не холодно, не так, как прежде было, пока стены не обили деревянными панелями и не отштукатурили – после этого и сквозняков таких не стало, и теплее в сто раз, а заодно и уютнее, и красивее. Здесь будешь гостей принимать, меня, к примеру, отдыхать, читать – когда научишься, писать, короче, здесь большая часть твоей жизни и будет проходить, – работать будешь…

– Как работать? – Искренне удивился Гэбриэл, который наивно полагал, будто жизнь графа – это одни удовольствия. Гарет засмеялся:

– Как лошадь, младший! Особенно первый год. Поначалу со мной вместе, учиться будешь править, а потом – сам, сам… Владения у тебя огромные, самые большие на Острове, после моих, без хозяина они стояли долго, разгребать свои Авгиевы конюшни будешь ого-го, сколько!

– Конюшни?..

– Ох, младший… – Гарет перестал смеяться. – М-да. Ну, вот тебе пример. Ты – хозяин деревни… Нет, большого дома. Начнём с малого. У тебя есть жена, двое детей, управляющий, слуги, хозяйство, лошади, коровы, и масса всего ещё. И всем этим нужно управлять…

– Я знаю. – Резко ответил Гэбриэл. – Я управлял. Я понял. Порядок нужно поддерживать, контролировать всех, кормить, распределять обязанности, жратву, наказывать, если что, вся такая фигня. Я понял. Только там дом, а там – куча всего. Не думай, я понял. Я не дурак. – Сказал он почти просяще. – Ну, я дикий, я понимаю, и ничего не знаю, а не умею ещё больше, Алиса мне об этом иногда говорила, намекала, но я не дурак. Я быстро понимаю, что нужно, ты не думай.

– Я и не думаю. – Гарет даже не спросил, кто такая Алиса, а Гэбриэл в этот момент не придал этому значения. – Пошли дальше, раз про работу ты в целом понял. Здесь баня, – он открыл небольшую и очень толстую дверь, плотно пригнанную к косяку. – Это отец придумал сделать у нас бани, на вроде тех, что у руссов на севере, но, конечно, не такую, без парной. Парная нам в несколько лет все стены бы порушила, а прежде они бы отсырели и заплесневели. Здесь просто мыться можно не сидя в бадье, как на остальном Острове, а с комфортом, стоя, из ведра себя окатывая. Здесь печь, как видишь, при ней бак… в нём вода закипает, и ты её смешиваешь с холодной, как тебе нужно, намыливаешься, – он дал Гэбриэлу понюхать кусок мыла, – понюхай, византийское, розой пахнет, стоит десять дукатов кусок! А ещё бывает лавандовое и фиалковое, потом выберешь, какое вкуснее. Отец любит розы. Видел розовые кусты во дворе?.. Это мамины, за ними следят наши садовники, как за зеницей ока, вручную от насекомых обирают, листики моют… Но и красивые же они!.. Поэтому у нас много духов и мыла с запахом розы. И наша кузина, Габриэлла, тоже розовым маслом пользуется, причём немеряно, льёт его на себя столько, что задохнуться можно. А мне фиалковое мыло нравится, и фиалковые пастилки, чтобы жевать. Ну, от запаха изо рта.

– У полукровок не пахнет изо рта.

– Нет. – Согласился Гарет, и подмигнул брату:

– А пастилки всё равно прикольные. Про баню понял?..

– Да.

– Пошли дальше. Здесь столовая: здесь будешь завтракать и обедать с теми, с кем решил пообедать там, или поужинать без лишних глаз, чтобы перетереть что-то… или с любовницей. Для любовниц здесь есть отдельная лестница, чтобы твою даму никто не увидел и не спалил её мужу.

– Любовниц?..

– Любовниц. Женщин. Женщин, с которыми у тебя будет секс.

– У меня не будет женщин. – Сказал Гэбриэл. – У меня будет Алиса. Я поклялся ей, что ни одной женщины после нашего побега у меня не будет, только она.

– Кто такая Алиса? – Теперь Гарет спросил, и Гэбриэл вдруг сообразил, что в первый раз он не удивился… Напрягся.

– Моя невеста. – Сказал твёрдо, смутно чувствуя, что здесь кроется какой-то подводный камень.

– Младший, ты граф. И не просто граф, а сын принца, и сам можешь стать принцем, если только не дай Бог с твоими отцом и братом что-то случится. – Мягко, но мягкость эта обещала какой-то неприятный сюрприз, произнёс Гарет. – Твоей невестой может быть только благородная дама, не ниже баронессы.

– Алиса – благородная! – Убеждённо произнёс Гэбриэл. – Она не хуже принцессы умеет вести себя, разговаривать и всё такое…

– А кто она? Графиня, виконтесса? Может, принцесса?

– Она – моё солнышко. – Прямо глянул в глаза брату Гэбриэл. – Она – моя невеста, моё… моё всё. Я на всё готов ради тебя, это честно, но от Алисы я не откажусь даже ради… – Он обвёл глазами помещение, – ради всего этого. Даже ради тебя. Прости, если что, но я не сдамся. Я жизнь за неё уже раз отдавал, и снова на всё пойду.

– Никто не заставляет тебя от неё отказываться. – С тенью досады сказал Гарет, отворачиваясь. – Но жениться на ней ты не можешь. Ты можешь поселить свою Алису в замке, поблизости от себя, можешь сделать её своей официальной фавориткой, но жениться тебе придётся на благородной даме, которая укрепит наши связи с влиятельным домом… На Софии Эльдебринк, например.

– Я женюсь, – отчеканил Гэбриэл, – только на Алисе, или ни на ком.

– Младший… – Спасло их обоих появление такого роскошного и идеального господина, что Гэбриэл решил, будто это и есть его высочество и его родной отец, от одной мысли о котором ему делалось так страшно, охватывало такое волнение, что все мысли мигом вылетали пробкой из головы, а руки делались влажными и слабыми. Но господин сам поклонился им, изящно, с достоинством, так, что Гэбриэл вновь закомплексовал из-за своих внешности и неловкости. У господина было тонкое правильное лицо, неброское, с несколько бледной расцветкой бровей, ресниц и губ, какой-то… неопределённой, но приятной, по-модному побритые короткие усы и бородка, почти щетина, серые глаза, которые одни можно было бы назвать красивыми и яркими, если бы не выражение, бесстрастное и просто невыносимое, которое могло довести до бешенства. Короткие, модно подстриженные волосы лежали волосок к волоску так, словно он только что за дверью тщательно уложил их, и в таком же идеальном состоянии была вся его одежда, изысканно-простая, но очень дорогая даже с виду, и даже руки его, почти эльфийские, большие, с длинными красивыми пальцами и ухоженными и чистыми ногтями. Если все другие жители замка при виде Гэбриэла впадали в ступор, то этот господин и бровью не повёл, и даже глаза его так и остались бесстрастными и спокойными.

– Альберт, это мой брат. – Сказал Гарет, и господин поклонился Гэбриэлу с тем же вежливым уважением, от которого почему-то зубы заныли, и захотелось ущипнуть его, что ли, или выкинуть что-нибудь нарочито грубое и непристойное. – Мне нужно срочно к отцу, а моему брату нужно привести себя впорядок, переодеться, и кое-чему научиться, чтобы на первых порах не ударить в грязь лицом. Он, как видишь, у меня ещё совсем дикий, хоть и симпатичный, а по части этикета так и вовсе младенец. Жил в глуши, на севере, – он с усмешкой глянул на брата, обиженно насупившегося, – подробностей я ещё не выведал у него, но ты и сам лишних вопросов задавать не будешь, и другим не дашь, я тебя знаю, и потому оставляю его ненадолго в твоих надёжных руках.

– А ты?! – Испугался Гэбриэл, и Гарет дружески встряхнул его:

– Я к отцу, ненадолго. Не бойся, Альберт Ван Хармен не кусается, хоть и выглядит таким устрашающе-идеальным. Он за тобой присмотрит, быстренько натаскает, что необходимо хотя бы на первых порах, слуг пригласит надёжных. Они помогут тебе переодеться, покормят… – Гарет глянул на брата. – И подстригут. У тебя такой вид, словно ты сам себя стриг. Не глядя. – Он отошёл и придирчиво осмотрел Гэбриэла с ног до головы.

– Ты в отца. У тебя и цвет глаз в точности, как у него, и волосы. У меня больше в коричневое отдают, а у вас с отцом чёрные, как смоль. И ты часто говоришь и смотришь в точности, как он. Надо же. – Гарет ласково улыбнулся брату. – С младенчества его не видел, но столько от него взял… Ну, мойся, переодевайся…

– Гарет, это…

– Погоди, младший. Потом. Пора идти, боюсь, что кто-то успеет отца порадовать, надо подсуетиться. – Замер, разглядывая его со странной полуулыбкой…

– Поверить не могу. – Признался тихо. – Мой брат… Живой, настоящий! Ты не вздумай исчезнуть, слышал? Второй раз я этого не вынесу.


Оставшись один на один с безупречным Альбертом, Гэбриэл замкнулся, настороженно поглядывая на него. А тот, игнорируя и его враждебность, и его настороженность, и неловкую паузу, подошёл к двери и приказал кому-то невидимому:

– Мне нужны Ганс, Кевин и Максим. И очень быстро, со всем необходимым. – Вернулся к Гэбриэлу и осмотрел его с задумчивым видом мастера, изучающего сомнительный, но перспективный материал.

– На севере, – сказал спокойно, – раз уж вы решили быть северянином, не повторяют через слово «ЭТО», так говорят южане. И звук «ч» говорят чётко и с нажимом, не «што», как здесь и на юге, а «что». Так же, не добавляют ко многим словам частицу «то», типа, «а холодно-то», «А мы-то», и так далее, северная речь более близка к правильному нордскому. И северяне используют много русских и финских слов. Вам следует либо научиться им, либо придумать другую легенду.

Гэбриэл промолчал, но про себя решил, что ненавидит этого господина всеми фибрами души. За его бесстрастной вежливостью скрывалось такое хладнокровное высокомерие!.. Демонстративно сел в кресло:

– Валяй, учи меня, чему там надо. Про слова я понял, дальше что?

Альберт проигнорировал и демонстративность, и вызов, и принялся «валять».

– Прежде всего, милорд, вам придётся избегать в своей речи слова «.уй» и производных от него. Бранные слова допускаются лишь в обществе сверстников и равных по происхождению, но в присутствии старших, простонародья, слуг и женщин такие слова недопустимы. Так же я вам посоветовал бы избегать слов «жрать», «Срать», и тому подобных, это в обществе высокородных господ недопустимо, хоть вы можете себе их позволить в разговоре с теми из своих друзей, кого это не коробит. В данном замке, кроме вашего брата и его высочества господ, равных вам по происхождению, либо выше вас, нет, но есть рыцари и дамы, с которыми следует соблюдать этикет, или хотя бы, – он одарил Гэбриэла снисходительным взглядом, – известную сдержанность. На скорую руку я вас многому не научу, могу лишь дать совет. При простонародье и слугах вы должны обращаться и к своему отцу, и к брату, и к вашей благородной кузине на «вы» и по титулу, никаких «Эй, Гари», или каких-нибудь домашних прозвищ. К принцу следует обращаться «Ваше высочество», к герцогу – «ваша светлость», милорд или сэр Гарет, так как его светлость – рыцарь, к её сиятельству графине – миледи. От себя могу дать небольшой совет: старайтесь при людях копировать своего брата, больше молчать, и делать то же, что и он. Держитесь вы достойно, пока не открываете рта. А вашей внешностью мы займемся прямо сейчас.

– А к тебе как обращаться? – Нарочито грубо поинтересовался Гэбриэл.

– Можете называть меня Альбертом, как его сиятельство, а вообще-то я дворецкий его светлости. Как вам будет угодно, либо Альберт, либо Ван Хармен, это не принципиально. Я отзовусь и на «эй, ты», как это позволяют себе некоторые из придворных рыцарей, хотя мне это, конечно же, неприятно и сильно роняет их авторитет в моих глазах.

Он так и сказал: не «мой авторитет», а «их авторитет», и Гэбриэл мгновенно его понял, от чего испытал ещё большее желание его уесть – но не словами «эй, ты», а чем-нибудь… ну, важным таким, благородным. Вот только он пока не знал, как. А Альберт продолжал:

– При женском дворе, конечно, будет труднее. Я бы вообще советовал вам в ближайшие дни, пока не научитесь держаться, туда не показываться. Дамы – существа крайне привередливые, склонные к злословию и лишённые милосердия. Первое впечатление, которое вы там произведёте, останется на всю жизнь, как бы вы потом не изменились и какой бы лоск не приобрели. Если всё-таки пойдёте, чтобы быть представленным госпоже графине, как хозяйке дома, будьте очень осторожны, немногословны и во всём слушайте и копируйте своего брата. Теперь прошу вас, пройдите в баню, приведите себя в порядок, а когда вернётесь, я уже приготовлю вашу одежду, и слуги тоже будут здесь со всем необходимым.

Гэбриэл, чуть покраснев, рывком поднялся и «прошёл в баню». С наслаждением помылся. Не сравнить, конечно, с бассейном, но мыло и впрямь пахло изумительно, да и мыльная пена была неожиданно приятной, душистой, мягкой. Гэбриэл с удовольствием пропустил её между пальцами: прикольно, да. Мокрые горячие доски пола, чуть наклонного, по которому вода тут же стекала в отверстие в углу, были такие приятные для босой ноги! Уже чистый, он ещё пару раз намылил мочалку и прошёлся по телу, чтобы вновь испытать удовольствие от мытья и от водопада тёплой воды по всему телу, вытерся – тоже новое для него ощущение, – мягким полотенцем, и вышел в комнату, лишив дара речи трёх слуг, которые не привыкли к тому, чтобы кто-либо выходил к ним в чём мать родила. Один Альберт вновь и бровью не повёл, протянув Гэбриэлу белейшую рубашку из тонкого полотна:

– Наденьте, милорд.

Кто-то из слуг глухо вскрикнул при виде спины Гэбриэла, и даже в лице Альберта что-то дрогнуло, когда он увидел все эти рубцы и шрамы, в том числе и последние, на бедре, от собачьих зубов. Дворецкий предложил ему на выбор несколько штанов, тёмно-серых, – этот цвет Гарет называл «маренго», – чёрных, из тёмно-рыжей замши, со шнуровкой, и даже цветных, с каким-то нелепым чехлом на причинном месте. Гэбриэл взял чёрные, узкие, со шнуровкой, надел, и Альберт предложил ему сесть.

– Это Ганс, ваш цирюльник. – Представил он ему человека с какими-то инструментами – бритвами, ножницами… на которые Гэбриэл покосился с некоторой опаской.

– Я бы посоветовал, Ганс, – вежливо сказал Альберт, – подстричь их светлость по французской военной моде, для другой стрижки волосы их светлости слишком неровные.

– Это как? – С опаской поинтересовался Гэбриэл, косясь на бритвы.

– Это очень коротко. – Пояснил Альберт. – На затылке и висках волосы сбриваются, на макушке остаётся чуть более длинный волос, чтобы смягчать давление шлема.

– Какого шлема?

– Рыцарского.

– Я чё… что, – шлем надену?..

– Не сегодня. – Бесстрастно сказал Альберт, но Гэбриэл мигом понял, что вновь позабавил его, и стиснул зубы так, что желваки по скулам прошлись. Ганс ловко заработал над его волосами, действуя так осторожно и касаясь так легко, что Гэбриэл почти не чувствовал его прикосновений. В это время слуга, которого Альберт назвал Максимом, снял у него с ноги мерку и занялся выбранными Гэбриэлом короткими сапогами из рыжей кожи, короткими, домашними, очень мягкими, заметив, что ноги у них с герцогом одинаковые, только у Гэбриэла, большую часть жизни проходившего босиком, ступня шире, и пальцы сильнее растопырены. Третий, Кевин, поинтересовался у Гэбриэла, что накрывать на стол:

– Сэр Гарет приказал накрыть на стол по вашему выбору. – Поклонился Кевин. – Что бы вы хотели?

– А что есть? – Осторожно спросил Гэбриэл, подозревая уже, что и с едой может попасть впросак. Может, принцы и герцоги какую-то особую хрень жрут?..

– Салат из первой зелени, яиц и овощей, милорд, говяжий язык, пирог с олениной, рябчики с брусникой, капуста, тушёная со свиной рулькой, грибами и сметаной, козий сыр, виноград, апельсины из Кастилии, русинский мёд, пряное вино, сидр Твидлов…

– Ну… – Вот так он и знал, а?! – А что мой брат бы выбрал? Я буду то же самое.

– Апельсины почистить, милорд? – Позволил себе понимающе улыбнуться Кевин.

– Почистить. – За Гэбриэла, для которого слово «апельсины» было пока что набором непонятных звуков, ответил Альберт.

Пока две хорошенькие служанки, чёрненькая худышка и рыжая пышечка, накрывали на стол, поглядывая на него, перемигиваясь и хихикая, Ганс закончил стрижку и продемонстрировал Гэбриэлу с помощью двух зеркал, как он теперь выглядит. Отражение Гэбриэлу понравилось: он стал казаться ухоженнее, старше, жёстче, брутальнее – этого слова Гэбриэл, конечно, не знал, но суть его ощутил, глядя на своё новое отражение. Понравилась ему и сорочка, простая, но из очень дорогого материала и безупречно сшитая, без всяких кружев, с отложным воротом, гораздо лучше и красивее, чем то убожество, что носил он в Садах Мечты, и даже лучше, чем сшила ему Тильда из простого полотна. В рукавах сорочки оказалось по две прорези, и сами рукава, слишком длинные, почти до середины ладони, и широкие, Гэбриэла слегка смутили. Он хотел было их завернуть, как делал когда-то на ферме, но глянул на Альберта, на его руки, и не рискнул. А тот уже предложил ему тунику, чёрную, вышитую серебром, и камзол, тёмно-серый, того богатого, даже роскошного цвета, что Гарет назвал «маренго», и который сразу же полюбился Гэбриэлу, с чёрными полосами, серебряным шитьем и разрезами на широких рукавах, в которые видна была белая сорочка. Пока Гэбриэл с помощью Альберта облачался в него, вошёл Гарет, и Гэбриэл, страшно стесняющийся служанок и слуг, с облегчением повернулся к брату. Тот оценивающе оглядел его:

– Неплохо. Хорошая стрижка. Я носил такую же, когда воевал в Англии. И подумываю вернуться к ней снова. Слушай, а это отличная идея: проверять друг на друге, как нам пойдёт очередная стрижка… Только запонки нужны на сорочку, – Гарет высыпал на стол несколько побрякушек, и те засияли мягкими цветными огонёчками. Выбрал две запонки с синими камешками, сам закрепил ими рукава сорочки на запястьях Гэбриэла. Протянул ему перстень с таким же синим камнем:

– Это тебе. Синий топаз, мой любимый камень. Они всякие бывают, но в основном, жёлтые и золотистые, а синие – самые редкие и дорогие. Носи его ради меня, они – как мои глаза. Свободны, Альберт. Спасибо за брата, я доволен. Никого сюда не пускай. Нам с братом нужно поговорить наедине!

– Сначала поедим. – Он потёр руки, садясь за стол. – Рябчики с брусникой! Ха! И пирог с олениной… Отлично! Рябчиков попробуй, мне нравится, значит, тебе понравится тоже.

Гэбриэл, смущенно поглядывая на него, начал есть. Вздохнул. Это был просто взрыв всех его чувств: он видел роскошную еду, поданную затейливо и красиво, он её нюхал, он её ел. Сказать, что он не представлял себе прежде ничего подобного – значит, не сказать ничего. Только брат смотрел на него с насмешливой искрой в синих глазах, и Гэбриэл понял, что того смешит его неумение держать себя, на которое деликатно намекала ему Алиса…

– Мне нужно узнать здесь, в Гранствилле, про своего друга и невесту. – Осторожно сказал он, возвращаясь к прерванному Альбертом разговору, и Гарет с некоторой досадой взглянул на него – он-то надеялся, что Гэбриэл забыл! Ну, не знал он, как быть с этой Алисой! Гэбриэл просто представить себе не мог, насколько невозможна была его женитьба на этой девушке, по мнению Гарета! Тот даже думал, возвращаясь сюда, потихоньку приказать Марчелло увезти её в монастырь на озере Ригс, но побоялся. Кто-то наверняка заметил её появление, женщина в «Золотом драконе» отлично помнит, что девушку забрал герцог, в замке кое-кто знает… Всем рот не заткнёшь; а если Гэбриэл узнает, что Гарет спровадил его «невесту», простит ли он?.. И какими после этого будут их отношения?.. Дружбой с новообретённым братом Гарет рисковать не хотел, и оставил пока всё, как есть, решив, что сначала выслушает брата и его историю, и вновь попытается осторожно подвести его к мысли оставить Алису не более, чем фавориткой.

– Алису? – С деланной небрежностью уточнил он. И тут Гэбриэл поразил его до глубины души:

– Не притворяйся. Я заметил, что ты совершенно не удивился, когда я упомянул её в первый раз. Ты знаешь что-то о ней.

– Допустим, знаю. – Не стал отрицать Гарет. – Только я не знал, что эта девушка – твоя невеста.

– Ты не удивился. – Настойчиво повторил Гэбриэл. – Когда я её упомянул.

– Я догадывался, что вы как-то связаны. – С нажимом произнёс Гарет. – Но откуда мне было знать, что она тебе именно невеста?! Просто она услышала мой голос и бросилась ко мне с криком: «Гэбриэл!». Сам должен понять, как это на меня подействовало – после всех моих поисков! Только она мне так ничего и не рассказала. Упёрлась рогом и молчала, словно я страшный людоед и пытаю её с целью тебя поймать и сожрать… А что я мог с нею сделать?! Пытать её железом?! Запугивать?! Как вообще можно было обращаться грубо и жёстко с такой, как она?! Ты же понимаешь!

– Солнышко… – растрогался Гэбриэл. – Она просто… просто боялась, за меня боялась, понимаешь?! она ведь не знала, кто ты… Ты бы сказал ей, что мой брат…

– Пока я тебя не увидел, как я мог быть уверен, что это именно ты?..

– Где она?! – Воскликнул Гэбриэл, подавшись к брату. – Где она сейчас, здесь?! Гарет, пожалуйста, я тебя прошу… у меня сердце разорвётся, если я её потеряю, я не вынесу этого…

– Понимаю. – Помолчав, сказал Гарет. – ладно, разберёмся. Но сначала я хотел поговорить с тобой о том, где ты был, что с тобой происходило всё это время, и кто в этом виноват. Доедай, поговорим потом. Боюсь, когда мы начнём, аппетит исчезнет.

Гэбриэл помертвел. У него самого аппетит пропал моментально, хоть салат ему и понравился. Он так и не решил для себя, что именно и как рассказать брату. Пасть в его глазах было хуже смерти, но как врать?.. Не так уж и обширны его познания о реальности, чтобы что-то выдумывать, брат раскусит его ложь моментально, и это навсегда лишит Гэбриэла его доверия. Ему казалось – они оба никогда не смогут врать друг другу, так сильно чувствуя всё. Вот и кончилась сказка… Сейчас он всё расскажет, и отправится восвояси. Но рассказать было надо. Вспомнив, что отец всякого греха и всякой лжи – страх, Гэбриэл вдруг подумал, что это даже хорошо: что он ещё не успел привыкнуть ко всему этому, и отца не видел. Сказал хмуро, но решительно, словно в воду холодную бросился:

– Я должен был сразу тебе всё сказать. Пока ты не привёз меня сюда, пока не дали мне одежду эту. Теперь даже не знаю. Но ты не думай, я всё приму, как ты решишь. Я не обижусь на тебя, и зла не затаю. Только позволь нам с Алисой уйти куда-нибудь подальше, где я вас не опозорю.

– Ты думаешь, я не знаю?! А почему, как ты думаешь, я столько ждал этого разговора, не хотел, чтобы был риск, что нас услышат?! – Вспыхнул Гарет. – Я десять лет назад сам несколько раз с собой покончить пытался, отец чуть с ума не сошёл… Я даже знаю, когда это началось: десять лет назад, в наш с тобой день рожденья, двадцать седьмого декабря! – Гарет стукнул кулаком по столу:

– Неужели ты думаешь, что из-за этого я откажусь от тебя?! Что, ты тоже полагаешь, что я искал тебя для того, чтобы избавиться потихоньку?! Хорошо же ты обо мне думаешь! Я всю жизнь… всю жизнь тебя искал и ждал… у меня ни одного друга так и не появилось, кроме Марчелло, потому, что мне нужен был только ты! У меня кипа писем к тебе лежит, я их писал почти каждый день, тебе писал! Подарки тебе готовил, на Рождество и день рождения, они так и лежат у меня в покоях… А ты?! Неужели ты этого не понимаешь, не чувствуешь?!

– Чувствую. – Виновато посмотрел на него Гэбриэл. – Я, как только тебя увидел, понял, что ты мне нужен. Я слугой твоим стать хотел, разве не помнишь?.. И стал бы, и сапоги тебе чистил бы, и всё остальное…

– Тогда как ты мог усомниться во мне? – Спросил Гарет, остывая, но всё ещё обиженно. – Ты! Во мне!!!

– Я не то, чтобы сомневался… Только позорно мне, и я боюсь, что и тебе будет позорно. – Признался Гэбриэл, – просто хочу, чтобы без вранья и как… ну… честно всё было.

– Я тоже хочу. – Гарет, смиряя эмоции, налил себе и брату вина. – Поэтому расскажи мне всё, чего я ещё не знаю, а я потом тебе расскажу. Я не прошу тебя рассказывать подробности. Я сам бы не смог это рассказать. Но я хочу слышать то, чего я не знаю. Что с тобой было до этого? Где ты был? Отец ведь несколько раз был в Найнпорте и обыскивал Редстоун от подвала до чердака, каждую щель, с собаками и даже с колдуном. Тебя там не было!

– Я расскажу. Только раз, и только тебе.

– Само собой. – Гарет, зная, что разговор будет трудный, заранее приказал принести крепкого португальского вина, и сам налил себе и брату.

– Так где ты был первые годы?

– На ферме. – Гэбриэл, впервые пробующий крепкое вино, глотнул, поморщился, и Гарет молча сунул ему кусочек сыра.

– Что за ферма?

– На них нас всех растили и растят для Садов Мечты.

– Это бордель? – Прямо спросил Гарет, давая брату понять, что он и в самом деле знает.

– Я не знаю, что такое бордель. Сады Мечты – это такая башня… В ней гости Хозяина развлекаются, как хотят. По большей части, убивая полукровок, медленно и по-всякому. Жгут калёным железом, дробят кости, сдирают живьём кожу. Всяко делают. Я жил там десять лет, с того дня, как мне исполнилось тринадцать. Меня тогда с фермы привезли, с двенадцатью другими мальчишками. Я был старший, младшему, Каю, десять только исполнилось. Как нас везли, я не знаю; мы ехали в закрытой повозке, несколько дней, какое-то время плыли по воде, только в трюме – мы и тогда ничего не видели. Выпускали нас на воздух только изредка, и в темноте. Ни нас никто не видел, ни мы ничего не видели. Я никогда ни деревни, ни города не видел, людей никаких не видел, кроме тех, что жили с нами на ферме. Как я попал в Сады Мечты, я тоже не знаю; нас чем-то опоили, привезя в какой-то дом. Привезли ночью, я помню только, что дом был большой, в несколько этажей. Очнулся я уже в Садах Мечты. Без одежды, привязанный к кольцам в стене. На моих глазах люди в масках били и насиловали моих друзей… Страшно били. Это такой был ужас… такой шок… Я не понимал, как и они, что происходит, зачем, почему… за что. На всё это смотрел человек, черноволосый, в маске. Когда весь этот ужас кончился, и остальных пацанов уволокли, он подошёл и спросил: «Ты знаешь, что у тебя сегодня день рождения, эльфийский выблядок?» – И облапал меня. Я плюнул в него, и он ударил меня, так, что я потерял сознание… А когда начал приходить в себя, он уже меня…

– Я знаю. – Сдавленным голосом произнёс Гарет, закрывая лицо руками. – Я хотел умереть после этого. Мне казалось, что после такого нельзя жить.

– Мне тоже. С ним были ещё люди… двенадцать человек. Они вместе несколько часов меня… Такое со мной творили… Били, резали, жгли, ломали пальцы, сдирали ногти, прутья втыкали насквозь, – он показал запястья со страшными шрамами, – и в ноги тоже… – Гэбриэл говорил глухо, без эмоций, глядя на свои руки, тяжело лежавшие на столе. – Спицы раскалённые в тело вгоняли, медленно так. На собственной коже подвешивали. Я так кричал, что горло сорвал, и потом только сипел. Меня в чувство приводили, и снова… Пока я не отключился окончательно. Почему не сдох, не знаю. Кажется, от того, что Доктор – есть там такая тварь, – меня выходил тогда. И Хэ не добил, но этот – Наверное, потому, что я сам хотел умереть, а он по натуре тварь, ему нравится издеваться, мучить, наблюдать, как кто-то мучается. Он и мучил меня… Я не сдавался, не хотел делать то, что он от меня хотел, терпел всё… Мне пальцы ломали, по одному, медленно, ставили коленями на битое стекло и держали так по многу часов…

– Я знаю. – Прошептал Гарет.

– Мне жаль, что ты знаешь. – Взглянул на него Гэбриэл. – Я не знал, что кто-то мучается вместе со мной… Мне бы этого не хотелось. Хотя то, что я никому не нужен, что я совсем один, сильно меня мучило. Когда я валялся, в крови, избитый, связанный, и подыхал от жажды, самым страшным мне казалось, что на это всем плевать, что нет ни одной живой души, которая просто… хоть пожалела бы меня. А они ещё свежие раны мне солью присыпали…

Гарет глухо вскрикнул, вновь закрывая лицо руками. Потом, придя в себя, налил ещё вина себе и Гэбриэлу, жадно, залпом, выпил.

– Я могу не рассказывать дальше. – Сказал Гэбриэл, с жалостью глядя на него.

– Нет. – Выдохнул Гарет. – Говори. Не пропускай ничего. Я хочу знать. Прошу тебя.

– А что рассказывать?.. Это с год где-то продолжалось, пока Хэ не понял, что либо я всё-таки сдохну, либо ему придётся сменить обращение со мной. О, он хитрый, тварь! Я сидел в клетке в его покоях, а он меня потихоньку обрабатывал. Что, мол, зауважал меня, что я достоин быть среди избранных, а избранные – это Домашний Приют, его семья, его любимые сыновья, и что он мечтает когда-нибудь увидеть меня среди них. Лакомства мне совал сквозь прутья, говорил так сочувственно. Что, мол, всё это только для моего же блага, чтобы я смирился, потому, что непокорных полукровок люди сразу убивают, а он, мол, нас готовит к жизни в жестоком мире. Много ли мне было надо? – Усмехнулся он горько. – Я настолько к тому моменту был измучен… И душой даже больше, чем телом. Я устал, я устал бороться, мне так хотелось сочувствия… Помощи. Он, сука, это угадал. Но сначала он заставил меня выполнять всё, что хотел… Он для этого отправил меня в Галерею, где у меня на глазах мальчишку три дня убивали два урода, Нерон и Клавдий. Глаза ему выдавили, руки жерновами раздавили, по одной, не торопясь, потом, приведя в себя, жгли их… Насилуя при этом – один калечит, другой насилует, пока тот шевелится и кричит. Они его отпустили, только когда от него одна болванка осталась, без глаз, без кистей рук, без ступней, почти без кожи. Я думал, что я следующий… Меня трясло и рвало через раз, я почти помешался. Когда ко мне подошли, чтобы воды дать, я заорал и чуть не убился о прутья клетки… Я думал, что сейчас меня… Но не меня. Они Кая туда притащили. А Хэ, который тоже пришёл, сказал: или ты сейчас сдашься, или следующий – он. Я сломался. Он отправил меня на Конюшню, к другим пацанам, сказал, тварь, что я должен заслужить, чтобы меня повысили, и тогда, мол, я буду сам король над всеми Садами Мечты. И три года я прожил там. Сбежать пытался, трижды. Первый раз сказал Каю, мы вместе побег планировали, но он сдал меня Хэ, чтобы в Приют попасть… Не попал. Нас обоих выпороли так, что Кай умер сразу, под плетьми, а я выжил, хоть и валялся в бреду и в крови долго… Несколько дней. Меня бросили, связанного, наверху, лето было, я был в комнате без окон… Там жарко было, и мух – миллион. Они ползали по мне, по моим ранам, по лицу… Я выжил, и попытался сбежать во второй раз. И опять меня друг выдал. Но его не выпороли – только меня. А я всё равно вновь попытался бежать, в этот раз один, и в этот раз более удачно: я много дней прятался в коридорах этой проклятой башни, крыс ел, воду воровал по ночам, искал выход… И понял, что нет выхода. Меня снова поймали. Я думал, что мне конец – меня Аяксу отдали, в Галерею, на два дня. За эти два дня он мне грудь сжёг, пальцы снова переломал, в общем… Покуражился надо мной всласть. У меня рёбра и ключица были сломаны, я дышал через такую боль, что вспомнить страшно. Вообще-то, в Галерею навсегда отдают, оттуда никто не возвращался, но меня вернули. До сих пор не понимаю, почему. Помню, как валялся тогда один, прямо на каменном полу, ожоги болят, так, что аж глаза из орбит вылазят, пальцы и рёбра переломаны, пить хочется так, что глотка слипается, а кувшин с водой стоит у самой двери… Я сутки к нему полз. Чуть проползу и сознание теряю, и в бреду доползаю и начинаю пить, а вода в горло не проходит, и снова… А когда всё-таки добрался, то взять кувшин не могу – он тяжёлый, а у меня пальцы все сломаны. Я тогда аж заорал от отчаяния, лежу, ору, слёзы градом… И тут дверь открылась, и вошёл Гефест, тогдашний вожак Приюта. Он мне воды дал, велел Клизме меня лечить, а потом забрал в Приют.

– Я помню. – Гарет, бледный, надолго приложился прямо к бутылке, вытер рот. – Я помню эти сны. Я тогда проснулся, и что со мной было, это никому, кроме нас с тобой, не понять! Я тогда в Дании был… Выполз на крышу, упал на колени, и плакал и молился, криком кричал, требовал у Бога, чтобы он тебе помог… Надо же. Помог.

– Помог. – Кивнул Гэбриэл и тоже отхлебнул вина. – Не знаю, кто, но помог. В Приюте стало легче. Меня больше не продавали садистам, вообще почти никому не продавали. Я стал дорого стоить, у меня четыре своих гостя осталось… Меня почти больше не били. – Он рассказал про Приют, про порядки там, про Гефеста, про вскрытия, Девичник. Гарет слушал и то и дело прикладывался к бутылке – ему было так тяжко, так жутко, так невыносимо больно слушать Гэбриэла, что он едва сдерживал себя. У него не укладывалось в голове, что всё это – правда, что всё это происходило, когда он жил, обижался на отца из-за пустяков: коня не подарил, меч не тот; терял аппетит из-за дамы старше себя, да ещё замужней, прочие мелочи… А в это самое время… Да что там, это и сейчас всё происходит! Вот сейчас, в эту самую минуту происходит!

– Мне нравилось, представляешь? – Продолжал Гэбриэл. – Я ведь не знал больше ничего, только это всё. Мне казалось, что по-другому и не бывает, а значит, я хорошо устроился в жизни, добился многого. Думал о том, чтобы в страже очутиться и больше никогда никому не угождать. Ну, это мне казалось вообще чем-то запредельным! Но тут появилась Алиса, и я…

– Алиса?! – Содрогнулся Гарет. – Твоя невеста?! Она – там?!

– Да. – Смутился Гэбриэл. – Понимаешь, Хэ хочет наследника, мне Доктор рассказал. Ну, типа, он жениться на ровне не может, она его разоблачит, её родные могут вмешаться, как-то так. Вот он и отобрал четырёх девчонок на фермах, их воспитали, как принцесс, всему обучили, языкам там, манерам, музыке, всякое такое. Он их того… решил поиметь и ждать, которая понесёт – тогда бы он на ней женился, а при родах избавился.

– Но зачем четырёх?!

– Он ведь содомит… Он женщинами брезгует. Ему непременно нужно было, чтобы девственница, и чтобы мучилась и боялась, чтобы в ужасе была – по-другому он не возбуждается. Он специально настаивал, чтобы она вообще росла в полном, как его, неведении, да?.. Чтобы даже не знала, чем мужик от девушки отличается. Чтобы чистая и невинная была, как цыплёнок.

– И Алиса…

– Да, она – первая из них. Её привезли… Я её увидел, и всё. Не знаю, как сказать, чтобы всё, что я тогда почувствовал, объяснить. Она такая была… Её тоже опоили, как нас всех, она такая была… чистая. Маленькая, нежная, и вся светилась… Я стоял, смотрел на неё, и мне было… стыдно. Стыдно от того, что я смотрю на неё, когда она ничего не знает о нас, о том, что с нею сейчас сделают, не подозревает, что мы на неё пялимся. Стыдно от того, что я такой. Не знаю, как понятнее сказать?

– Я понимаю. – Тихо сказал Гарет. Он представил себе Алису – маленькую, трогательную, такую хрупкую. У него не укладывалось в голове, что она – она! – была там, с её невинным лицом, прекрасными глазами… – Но её же не…

– Если бы! – Горько взглянул на него Гэбриэл. – Он изнасиловал её, а я держал. Она настолько невинная была, что даже не поняла, что с нею сделали, в панике была – думала, мы сумасшедшие, и так решили её убить. А я с этого дня словно свихнулся. Она у меня постоянно была перед глазами, я только о ней мог думать. И становился… Другим. Всё возвращалось, я становился таким же, как был… Гордость вернулась, боль, стыд вернулся; я стал понимать, что делаю, во что превращаюсь, кто такой Хэ, и кем становлюсь я… Я ночью к ней приходил, смотрел на неё, как она спит, волосы украл… Нет, – перехватил он его взгляд на волосяной шнурочек на своём запястье, – это она сама мне сделала, а украл я маленький локон, короче… Прятал его, и когда мог, рассматривал, гладил. А потом и Хэ, и Клизма уехали, и я днём к ней пришёл. С вином и пирожными, за золотой купил у Марты, поварихи. Стеснялся, – он усмехнулся нежно, – жуть. Она ведь такая… ты не представляешь, как она отличалась от всего, что там было! Какая была нежная, какая… особенная! У неё и голос, и речь были совсем другими, такими чудесными! Как она ухитрилась меня, такого, как я был, не возненавидеть, не смеяться надо мной, а полюбить! Я до сих пор порой думаю, что может, она вовсе меня не любит, просто она такая добрая, и благородная, и такая… Ну, благодарная! Но я-то, Гарет, я её люблю, люблю так, что аж больно порой, но я ради этой боли на всё готов – даже больно, лишь бы с нею! Когда она со мной, всё сияет, когда её нет – всё меркнет. Она моё солнышко, без неё мне даже днём темно.

Он рассказал про оргию, и Гарет пришёл в негодование и ужас.

– Кровь пьют?! – Воскликнул с отвращением. – Боже мой! Вот… вот ублюдки… погоди! Ты сказал: сначала насилуют, потом протыкают жилу на шее и сливают кровь… А последняя их жертва, она не та зеленоглазая была, тёмненькая такая?

– Да? – насторожился Гэбриэл.

– О, Боже… – Гарет встал, прошёлся по комнате, не зная, что делать и куда себя деть. – О, Боже… – Остановился, закрыв глаза ладонью.

– Ты чего? – Не понял Гэбриэл.

– Они после смерти, – сказал Гарет, – в чудовищ превращаются. На нас в лесу напали твари, среди которых была одна, крылатая, самая страшная. После смерти она превратилась в девушку, и Марчелло, осматривая её, сказал, что над нею именно надругались, а потом проткнули артерию и выпустили всю кровь. Она вся была… истерзана, в синяках, страшно смотреть было…

– Точно. – Подтвердил Гэбриэл. – В Конюшне пацаны много говорили о том, что те, кто умер, превращаются потом в нечисть всякую и вечно по коридорам бродят.

– Это обычные байки подростков. – Возразил Гарет. – И не сами они превращаются, Младший. Их кто-то превращает. Кто-то, кто потом имеет над ними власть и науськивает их, на кого хочет. И я думаю, что это не кто-то, а Барр. Ведьма Барр, которая, возможно, служит нашему Драйверу. – Он поморщился. – С неё и начнём… Потом обсудим, с отцом и Марчелло, что нам с нею делать. А сейчас продолжай. Неужели твою Алису ждало именно это?.. Поверить не могу!

Гэбриэл подтвердил, и рассказал, как спас её от этого, но лишь для того, чтобы она стала временной игрушкой Приюта. Рассказал, как обещал спасти её, и пришлось думать, как…

– Мне пришлось по-другому уже обо всём этом думать, потому, что на кону её жизнь стояла, не моя уже. Она таяла, ты бы видел… Я знал, что если она достанется моим пацанам, она умрёт, и скоро умрёт, если я что-то не сделаю. А когда меня не было, и её избили… Я не могу, вспоминать больно до сих пор! Она чудом выжила, я на коленях перед этой Кирой стоял, помощницей Доктора, чтобы она спасла её, и всё равно, она чуть не умерла. А как её изуродовали… Рот чёрный, распухший, глаза… Нет, не могу. – Он прижал стиснутые кулаки к глазам. – Мне один… гость, – деньги давал, каждый раз один золотой. И в тот раз разговор такой странный начал – я до сих пор не понимаю, что он имел в виду, но это натолкнуло меня на мысль, за деньги купить помощь. У нас повариха приходила, выдавала жратву, она мне и помогла. Согласилась на деньги, рассказала мне много, помогла советами. – Он рассказал, что произошло, и Гарет слушал с напряжением, словно не о том, что уже случилось, а был свидетелем того, что происходит вот сейчас, и боялся, переживал, нервничал… Если в первые минуты, слушая Гэбриэла, он чувствовал стыд, отчаяние и горечь, то теперь стыд ушёл окончательно; он смотрел на брата с восхищением. У Гэбриэла не было ничего, даже нормальной одежды; и вот так, без поддержки, без плана, без опыта и практически, без какой-либо помощи, тот сумел выйти! Убил стражников, вытащил друга и девушку, да ещё и пожертвовал собой, чтобы они спаслись! Такого брата герцог не просто готов был принять в сердце и свою жизнь – он гордился им.

– Моисей говорит, – продолжал Гэбриэл, – что в бреду я постоянно Алису звал. И когда очнулся, думал и думаю только о ней. Пока я её не найду, мне ничто не нужно, ничто не поможет. Понимаешь?..

– Да. – Кивнул Гарет.

– Они беззащитные, как дети, они знают не больше меня, а может, и меньше. Я боюсь за них! И особенно – за неё. Она такая красивая, и такая хрупкая! Что она сможет, если попадёт в беду, как она защитится?! У меня сердце кровью обливается, каждый момент, даже сейчас, говорю с тобой, а во мне Алиса: в сердце, в голове, в крови. Если ты можешь мне сказать…

– Сейчас – нет. – Преодолевая сильное внутреннее сопротивление, произнёс Гарет. – Мне нужно поговорить со своими людьми. Если она вернулась в Блумсберри, или всё ещё в Гранствилле, завтра я буду это знать. И ты, естественно, тоже. Обещаю.

– Прошу тебя. – Гэбриэл смотрел на него с надеждой и такой мольбой, что Гарет едва не сказал сразу, что Алиса здесь – пусть бежит к ней, Бог с ними. Но он колебался. Как брат, как человек, он хотел помочь и брату, и Алисе. Но он был ещё и сыном принца, герцогом, и ответственность тормозила его. Он должен был решить для себя, как быть, но при этом, глядя на брата, чувствовал страшную душевную боль. Гэбриэл так сумел рассказать о своих чувствах к этой девушке, что Гарет поверил в них, хотя сам был далёк от подобных вещей – он относился к женщинам очень легко и просто. Любовь брата для него была не просто словами – он чувствовал большую часть того, что чувствовал Гэбриэл, и ощущал эхо его любви. Ему сложно было поверить, что Алиса, маленькая, изысканная, прелестная, прошла через то же, что и брат, и что её прелестное личико, её хрупкое тело были такими же ужасными, как у бедной Анжелики – но Гэбриэл описывал то, что с нею сделали, именно так, и Гарет чувствовал настоящую боль, сознавая это. Он специфически относился к женщинам, это верно, но, как и брат, был сильным человеком, и не только физически, и так же, как Гэбриэл, благоговел перед хрупкими и беззащитными созданиями. Он никогда не давил пауков, садил их на какую-нибудь щепку и выносил прочь, но не давил, в жизни не ударил ни собаку, ни женщину, а тех, кто способен был на подобное, искренне и безоговорочно презирал. Он сразу же заявил Гэбриэлу, что тот прав, убив Локи, и пусть даже не переживает на этот счёт.

– Я, как герцог, приговорил бы их к порке, позорному столбу и… Чёрт, к чему?.. Вообще-то, для насильников после позорного столба казнь простая: их топят в сортире, если изнасилована девица, и вешают, если изнасилована женщина. Но здесь были не только насилие, но и избиение, и глумление… Пожалуй, я бы остановился на четвертовании.

– Так что, это всё – преступление?! – Поразился Гэбриэл.

– И ещё какое! – Воскликнул Гарет. – Если на Острове узнают о забавах ваших гостей, им конец! Содомия – не просто грех, это преступление, и карается очень жёстко. И даже сильные мира сего избегнуть наказания не могут – про герцога Далвеганского когда-то только прошёл слух, что он извращенец, и всё, он до сих пор не женат! Знатные и сильные не хотят выдавать свою дочь за извращенца; на бедной ему самому жениться не резон, баба ему не нужна, ему нужны связи и приданое. Ему сорок два, а наследника нет. Он имел наглость даже к Габи свататься, но ему отец отказал, даже не пытаясь сделать это вежливо. Практически, прямым текстом напомнил ему, кто он есть. При всех своих богатствах и всей своей силе, Далвеганец – персона нон грата, о нём не вспоминают, приглашая гостей на пиры и балы, и к нему в Клойстергем никто не едет. У него даже друзей нет – кому захочется быть замаранным?.. А если слух подтвердится… Так что не просто так они боятся ваших побегов, не просто так Драйвер никого не продаёт из своих Садов Мечты. Малейшая утечка, и им конец. Потому такой шухер поднялся, когда ты сбежал; думаю, Драйверу от его гостей ещё достанется, если уже не досталось. Теперь понятно, зачем он поторопился меня в ловушку у Копьево заманить!.. Просто чудо какое-то, что мы с тобой оба не только живы, но и встретились. Я, как узнал, что от Драйвера кто-то сбежал, так и понял, что это ты. И ринулся на Королевскую Дорогу, как ненормальный, понимал, что ты в опасности. До меня всякие обрывки доходили: что ты с какими-то евреями связался, что с русами в Блумсберри идёшь… Грешным делом подумал, что это всё евреи и затеяли, с твоим побегом, чтобы на нас с отцом надавить, или продать нам тебя подороже… Бесился, ты бы видел, как! Меня же ещё в одну ловушку чуть не заманили, в Торжке, я после этого старосту Малой Кеми чуть не убил от бешенства. До сих пор неприятно, чёрт, погорячился я тогда… Мне ведь и в голову не могло прийти, что ты это всё сам! Но объясни мне, лопуху, почему ты своих друзей в Дуэ Сааре не направил?! Два часа пути, и они на эльфийской земле, а там их уже никакой Хэ бы не достал – кстати, подходящее прозвище для этой мрази! И сам бы потом так же добрался… Эльфы бы в тебе сразу же признали Ол Таэр, они кровь определяют на раз. Какими бы высокомерными ублюдками они ни были, но вреда бы тебе сами не причинили, и другим бы не выдали. Почему, Младший, Бога ради?!

– Но я же тебе говорил! – Изумлённо посмотрел на него Гэбриэл. – Я же ни одного названия, ни одного места не знал! Мне Марта сказала про Гранствилл, что там, дескать, меня Хэ не достанет, я и сказал единственное, что знал… Я и не подозревал даже, что этих самых городов так много, и что этот Гранствилл так далеко!

Несколько секунд Гарет смотрел на него, чувствуя столько всего сразу, что у него просто слов не было для своих эмоций и своего отношения к происходящему. А они-то с Марчелло какие коварные планы подозревали, какие схемы строили!.. Засмеялся, качая головой, увидел, что у брата нет вина, встал, принёс от камина ещё две бутылки, ему и себе. Открыл.

– А с руссами ты почему расстался?

Гэбриэл рассказал ему про Аякса.

– Жаль, мне это убоище не попалось. Значит, говоришь, этот Лодовико тебя спас? Ну, спасибо ему на этом. – Гарет чокнулся с братом бутылкой:

– За нас! – Выпил, не удержался, и обеими руками взлохматил брату короткие волосы:

– Ох, и дадим мы им жару, Младший! Тебя нужно срочно женить, я тебе и невесту… нет, погоди! Наш брак – это дело государственное, к любви отношения не имеет в принципе. Люби свою Алису, ради Бога, но если мы породнимся с Эльдебринками, это очень нам поможет в сложившейся ситуации. Мы в жопе, Младший, или настолько близко к ней, что вонь чувствуется уже довольно явственно. Нам нужны союзники, и Анвалонцы, как наша дальняя родня и могущественный северный клан, нам очень кстати. В Европе орда крестоносцев спит и видит, как режет эльфов, трахает дриад и грабит Лисс и Гранствилл – всё это, разумеется, под пение псалмов и с благословения Папы; о том же самом мечтают Далвеганцы, мерзкая жирная жаба герцог и его пакостный братец, граф Кенка, который корчит из себя такого святошу, что ему даже родство с извращенцем не в падлу. Междуреченцы вопят, что платят нам слишком большие налоги, в то время, как эльфы не платят ничего, и накручивают своим смердам хвосты истерикой по поводу полукровок и каких-то мифических планов эльфов возродить Дуэ Альвалар – я тебе потом расскажу об этом подробно. Схизматики на Севере, по слухам, собираются отделиться от нас и основать собственное королевство, или, как они говорят, княжество, но это ещё требует проверки. Королева сидит на своём троне, как крыса на сырной голове, и готова лизать любую жопу, которая поможет ей сидеть прочнее. То, что я полукровка, здорово мне мешает. Ты мне так нужен, Младший, Господи, как ты мне нужен!

– Но я тоже полукровка. – Гэбриэл старался понять брата изо всех сил, и в целом ему это удалось. – Да ещё вот такой… Ты же сам говорил: малейший слух…

– А здесь мы с Драйвером крепко держим друг друга за яйца. Если он проболтается, ему конец, и он это знает. Нам этот позор, конечно, совершенно не нужен, но он нас не свалит, только нагадит. А вот он… и его гости – о, они совсем в другом положении, куда как худшем. Я готов к террору, потому, что у нас нет выбора. Всё это зашло слишком далеко, и мирным путём это не разрулить. Я не знаю, что по этому поводу думают эльфы, и что на самом деле задумали схизматики; но и без этого всё плохо, Младший, всё плохо! На кону не просто наши шкуры, на кону весь этот, мать его, Остров и всё, что тут живёт и дышит. ПО легенде о Хлориди Остров он подарил своему сыну и его потомкам, и в этом что-то есть. В истории Нордланда был период, когда Хлоринги лишились трона, и за этот период всё чуть не скатилось в пропасть, не лучше, чем теперь. Я долго корчил из себя повесу, которому плевать на всё, кроме баб и оружия, делал вид, что проблемы герцогства и Острова мне до фени. Но я работал, как вол. Я изучил право всех европейских государств, составил проекты новых законов, наметил несколько реформ. Нам нужны союзники, нужна поддержка, нужна информация! Золото, слава Богу, у нас есть, а у тебя – и вовсе до хрена. Ты даже богаче нас с отцом, потому, что доходы с твоих земель мы не тратили, они все твои теперь, в целости и сохранности – все доходы за двадцать лет, Младший! Это огромные деньги.

– Так берите их! – Обрадовался Гэбриэл. – Мне-то они зачем?!

– Спасибо за предложение, – засмеялся Гарет, – и врать не стану, я на тебя сильно рассчитываю. Но ты не торопись швыряться золотом направо и налево, сначала узнай, как оно зарабатывается. Если ты полагаешь, что всё здесь для нас и ради нас, а мы можем сидеть на жопе, есть орешки и попёрдывать, то забудь об этом. С завтрашнего дня начнёшь учиться, и учиться прямо на ходу, без права на ошибку, потому, что времени у нас нет.

– А если я не смогу?

– Значит, мы проиграем. И так крупно, что лучше сразу сдохнуть, чем очутиться лицом к лицу с последствиями. Но я в тебе не сомневаюсь. Ты смог управлять этими погаными Садами, сможешь управлять и графством. Я не верю, когда мне рассказывают, как какой-то неудачник переехал, и всё у него срослось, и наоборот – тоже не верю. Всё, что помогает нам добиться успеха или мешает этому – здесь. – Он постучал себя указательным пальцем по голове. – А перемена места ничего не меняет. Ты сможешь, я уверен.

– А что… Отец? – Со страхом спросил Гэбриэл.

– Я сказал ему, что кажется, ты нашёлся, но это не точно. Тиберий, егосенешаль и друг, обещал, что не позволит никому из слуг проболтаться. Завтра всё станет ясно. Он ждёт… За ночь он подготовится, и вынесет завтра встречу с тобой, я уверен.

– А что с мамой? – Вспомнил Гэбриэл.

– Ты забыл? Она пропала вместе с тобой. Она мертва, мы точно знаем. У неё, как у всех Ол Таэр, была птица души. Птица души жива, пока жив её хозяин; дербник мамы умер через неделю после вашего исчезновения. Отец говорит, он умер с таким страшным криком, что у него волосы зашевелились на голове. Поэтому отец уверен, что умерла мама в муках.

– Погоди. – Гэбриэл вдруг сильно побледнел. – А мы с тобой… Похожи на маму?

– Отец говорит, что очень. – Тоже побледнел Гарет. – Что…

– Я… кажется… – Гэбриэл отошёл от стола, покачнулся, схватился за стену. – Я, кажется… Знаю…

– Что?! – Схватил его за плечо Гарет, тряхнул. – Чёрт, да говори же!!!

– У Хэ в его покоях висит картина. – Сказал Гэбриэл, губы его дрогнули и искривились. – На которой наша мама. Она там… умирает.

– Как? – Шепотом спросил Гарет. Гэбриэл покачал головой:

– Не могу… Сказать. – И внезапно побелев ещё больше, рухнул без чувств. Гарет бросился к нему, поднял – не без труда, не смотря на всю свою силу, и, крича Марчелло, уложил на постель. Марчелло примчался тут же, пустил Гэбриэлу кровь, и, мельком взглянув на его лицо, перекрестился, указал Гарету:

– Смотрите, патрон!..

Глянув, Гарет стиснул зубы, с трудом подавив короткий стон: в волосах брата, словно по волшебству, появились белые пряди.


Через полчаса, когда Марчелло заверил его, что Гэбриэл вне опасности, и что ему надо отдохнуть, Гарет вышел от него, спустился к себе и долго сидел за столом, размышляя. Подумать было, о чём; но, решив для себя, что следует разобраться сначала с главным, Гарет думал об Алисе. С одной стороны, она была ну, совершенно лишней; мало того, что сам Гэбриэл… как бы это сказать… Придётся здорово постараться, чтобы объяснить его отсутствие, его появление и его прискорбное невежество, (хотя кое-какие мысли у него уже есть); так ещё и с невестой, такой же… Или не такой? Гэбриэл утверждал, что она хорошо воспитана, но ему ли судить?.. А с другой стороны, как можно поступить так жестоко с братом, столько выстрадавшим ради этой девушки, и с нею самой, такой, какая она есть? И Гарет колебался, не зная, как быть. Рассудок подсказывал: отправить её тайком, с Марчелло, в монастырь в Ригстауне, а потом переправить к эльфам. И она в безопасности, и брат тоже. И проблемы нет. Он её обеспечит, купит ей дом в Лиссе, а лучше где-нибудь подальше, в Эльфгарде или Креоле… Это будет вполне милосердно. Гарет вставал, ходил по комнате, снова садился, тёр руками виски, пока не понял, что на самом деле гадает, как сделать так, чтобы брат и Алиса всё-таки были вместе. Он был, как ни крути, совсем не плохим молодым человеком, и с Гэбриэлом в этом смысле у них было много общего. Решив что-то для себя, он велел накрыть стол для двоих, позаботившись о том, чтобы в блюдах не было мяса, и приказал Марчелло привести Алису так, чтобы её никто не видел. Через несколько минут она вошла в его покои.

Теперь он смотрел на неё уже совсем иначе. В первые же часы она произвела на него впечатление; он даже думал, не попытаться ли… Но его останавливала её чистота. С девицами он дела не имел. Алиса же оказалась… мягко говоря, не девицей. Гарет в этом смысле был сыном своего времени и своей морали: девушка, потерявшая девственность не с законным супругом, была обесчещена, как бы это не произошло – с её согласия или без. Утратив чистоту, она становилась, как бы это поделикатнее сказать, вещью для общего пользования – кто захотел, тот и взял. Чего стесняться и что беречь? Но при взгляде на Алису все подобные мысли и намерения умирали без остатка. Едва она вошла, как Гарет понял: ни хрена он с нею не сделает и никуда не отправит. Брат прав: она чудо. Одна на весь мир. Простое платье смотрелось на ней прелестнее, чем самые роскошные наряды на иных дамах; даже короткие волосы её не портили, напротив, она казалась с кудрями вокруг тонкого личика ещё милее, а открытая шея казалась ещё изящнее. Гарет подошёл и церемонно подал ей руку:

– Прошу, сударыня, отужинать со мною. Составьте мне компанию, будьте добры.

Алиса, хоть вовсе не хотела есть, поклонилась и прошла с ним к столу. Села, поблагодарив его, сполоснула пальчики в чаше с водой. Гэбриэл вовсе не преувеличивал – она была великолепно воспитана. Ни скованности, ни развязности, такт, грация, скромность и достоинство – и всё это такое, что впору многим дамам из тех, что видел Гарет даже при королевском дворе, было поучиться этому у неё. Съела она ровно столько, чтобы не обидеть хозяина при полном отсутствии аппетита, вино пила осторожно, деликатно. На столе перед ней не было ни крошек, ни капель, пальчики были чистыми, изящно споласкивая их, она не брызгала водой по сторонам, в общем, была безупречна. Разговаривая с нею на самые отвлечённые темы, Гарет говорил то на латыни, то по-французски, то по-итальянски. Итальянского Алиса не знала, но на латыни и по-французски говорила свободно и даже красиво, знала Аристотеля, Овидия, Платона… Гарет был приятно удивлён и страшно рад: такую Алису он просто должен был оставить. От неё даже польза могла быть.

– Я получил огромное удовольствие, сударыня. – Он поцеловал её руку. – У меня к вам есть просьба…

Алиса дрогнула, с мольбой взглянула на него:

– Я ничего не могу вам рассказать, простите меня.

– Мне это уже не нужно. – Улыбнулся Гарет коварно. – Этот вопрос утратил свою актуальность. Твой Гэбриэл здесь.

– Гэбриэл!!! – Просияла Алиса, прижимая кулачки к груди, привстала. – Где он?! Скажите, где он?!

– Ты же не думаешь, что я позволю полукровке, так скандально похожему на меня, свободно разгуливать по улицам моего города или встречаться здесь, с кем ему вздумается?

Алиса похолодела, глаза расширились.

– Но вы же не…

– А это зависит от тебя. – Ещё коварнее улыбнулся Гарет. – Если будешь умницей…

– Чего вы хотите? – Побледнев, обречённо прошептала Алиса.

– У меня есть младший брат. – Сказал Гарет. – Мы его никому не показываем, больно он уродлив, и свиреп, как медведь. Наше семейное позорище. Но он мой брат, и я беспокоюсь о нём. Он мужчина, у него есть свои потребности… Я хочу, чтобы ты сейчас пошла к нему и сделала его счастливым. Ты меня понимаешь?

– Нет? – Глаза Алисы наполнились слезами, губы задрожали. – Не понимаю?..

– Это трудно для тебя?

– Что именно? – Но Гарет видел, что она его понимает, и что понимание это делает её несчастной. Это его порадовало: она по-прежнему была чиста, не смотря ни на что.

– Ты же хочешь, чтобы твоему Гэбриэлу было хорошо? Чтобы никто не причинил ему вреда?

– А если я откажусь?

– Он умрёт.

– Я не верю! – Вырвалось у Алисы. – Вы не такой! Вы не можете быть таким, вы ведь… вы на рыцаря похожи, и зовут вас сэр Гарет… Зачем…

– Я такой, каким должен быть герцог. – Сурово ответил Гарет. – И поступаю не так, как хочется, а так, как того требует благо моего народа и моей земли. Твой Гэбриэл слишком похож на меня, это может вызвать ненужные сплетни и смуту, и нам этого не нужно. Но я готов рискнуть и отпустить вас, если ты, во-первых, поклянёшься, что вы уйдёте из моего герцогства куда-нибудь на эльфийское побережье, и вас больше не увидит ни одна живая душа, а во-вторых, окажешь мне эту услугу.

– Но эта услуга… Для меня она хуже смерти! – Дрожащими губами прошептала Алиса.

– Вздор. Женщины постоянно это делают.

– Вы правда, его отпустите? – Алиса подняла на него свои дивные глаза, и мурашки побежали по коже Гарета от её взгляда. – Вы не обманываете?.. Я всё сделаю, что прикажете, если вы не причините ему вреда. И если обещаете отпустить его. Я… Вы только не говорите ему про меня. Я не хочу, чтобы он знал, что я… Пусть он меня не ищет.

– Почему же? – Гарет приподнял её лицо, взяв за подбородок. – Сделаешь, что надо, и…

– Нет. – Тихо сказала Алиса. – Я не смогу прикоснуться к нему после такого. Не смогу даже на него посмотреть…Вы не думайте об этом. Куда надо идти?

– Идём. Я тебя провожу.

Они поднялись по узкой лестнице, остановились у резной двери:

– Подожди меня здесь. – Коротко бросил Гарет, вошёл внутрь. Не было его минуты три; потом он вышел, ободряюще улыбнулся Алисе:

– Ну, кажется, он вполне готов заняться тобой. Ты дрожишь?

– Не мучайте меня. – Прошептала Алиса. – Я сделаю всё, что нужно. Вы только скажите ему, что я уехала на это побережье, и он отправится меня искать, и никогда не побеспокоит вас больше.

– Тогда иди. – Гарет приоткрыл дверь. – Готов поспорить, что когда я увижу тебя в следующий раз, ты скажешь мне спасибо.

Она ничего не сказала, только глянула, и молча пошла в комнату. Гарет с усмешкой прикрыл за нею дверь, но в тот же миг усмешка исчезла с его лица.

– Чёрт, – сказал он сам себе, – а ведь мне даже завидно!


Алиса вошла внутрь, чуть не плача. Ей было страшно. Сама мысль об измене Гэбриэлу, о том, что её будет касаться чужой человек, была ей нестерпима, а Гарет ещё нарочно описал ей такое чудовище… Она решила: сделает всё, что нужно, что потребует от неё брат этого… Добьётся, чтобы Гэбриэла отпустили, а потом бросится из окна. Ничьей игрушкой она больше не будет! Возврата в Сады Мечты не будет, она этого не переживёт. Пусть на миг, но она одержит над ними верх, сотрёт усмешку с лица Хлоринга. Он ещё поймёт, что поступил подло и жестоко, только не будет ему покоя, никогда!

Комната была такой же роскошной, как и та, где она ужинала с Гаретом. Только накрытого стола не было. Мужчина, к которому её привели, сидел в кресле, накрытом медвежьей шкурой, спиной к ней, рука бессильно свесилась с подлокотника, голова откинута на спинку – Алиса видела только очень коротко стриженый затылок, чёрные волосы с седыми прядями у висков, и острое ухо. Полукровка… Ухо короче, чем у эльфа, почти человеческое, только острое. Конечно, ведь Гарет тоже полукровка… И вовсе не похож на чудовище, всё, что видела Алиса, было вполне привлекательным. Интересно, а его брат тоже похож на Гэбриэла? И может быть, удастся воззвать к его доброму сердцу, и… С этой мыслью Алиса, бледна, покорна и горда, легонько постучала по косяку, чтобы дать знать о себе. Сидящий слегка качнул головой и спросил:

– Гарет? Это ты? – И от звука этого голоса Алиса вся оцепенела. Это не может быть, не может быть…

– Гэбриэл? – Спросила, шагнув в его сторону. Он повернулся, как ужаленный, Алиса встретила его взгляд – и бросилась к его ногам с отчаянным криком:

– Гэбриэл, прости меня, прости!!!

Он наклонился к ней, не веря своим глазам, губы шевелились в беззвучном: «Алиса…». Подняв на него взгляд, Алиса всё прочла на его лице, и, плача и смеясь, повисла у него на шее. Гэбриэл прижал её к себе так, что она вообще исчезла в его объятиях на какое-то время, но не слишком на долгое, потому, что Гэбриэлу необходимо было смотреть на неё, трогать, целовать, перебирать стриженые кудри, гладить лицо, снова целовать… Она тоже разглядывала его, удивляясь и восхищаясь, целовала, гладила…

– У тебя веснушки! – Хихикала сквозь счастливые слёзы. – Ты такой… красивый!!! Гэбриэл! Мой Гэбриэл… Живой!!!

– Солнышко! – Счастливо улыбался он, и Алиса впервые видела его улыбку. – Какая ты прекрасная… Ты снова светишься, маленькая моя!

– Прости меня! – Вновь просила она, и он возражал:

– Это ты меня прости, придурка, я совсем тогда развалился на куски, сам не понимал, что делаю… Сколько я думал о тебе, сколько я жалел, что не поцеловал тебя, ты бы только знала! – И тут же исправлял это упущение, всё жарче, всё настойчивее. Алиса помогла ему снять с себя платье – у него не было пока нужного навыка, он даже не знал, как оно держится, где расстёгивается, как развязывается, – и Гэбриэл совсем потерял голову, увидев её грудь. Алиса сама сходила с ума от его близости, его тепла, его запаха. Его короткие волосы на затылке, жёсткие и такие… мужские! Шептала, задыхаясь:

– Гэбриэл… Гэбриэл… – Падая на шкуру, постеленную поверх ковра у камина, обвивая его руками и ногами. Они так изголодались друг по другу, что им было не до ласк, не до игры. Они набросились друг на друга, дрожа в любовной лихорадке, беспорядочно целуя друг друга, шаря друг по другу руками, тяжко дыша со стонами и вскрикиваниями… Замерли, крепко прижавшись друг к другу с бурно бьющимися сердцами, пока дыхание не выровнялось и сердца не присмирели. И только после этого пришло время ласк, тихого шёпота, нежных поцелуев и любви.

– Мы можем не шептаться… – Шептал Гэбриэл, любуясь отсветами огня из камина на её лице и целуя её. – Мы теперь в безопасности и никто нас не тронет…

– Я привыкла. – Отвечала Алиса так же шёпотом. – Мне так хорошо с тобой. Я так счастлива… Я так по тебе тосковала, так тосковала! Я знаю, ты был ранен, ты меня звал… А я не знала, где ты, не могла тебя найти!

– Я тоже боялся за тебя. Я каждый день, каждую минуту за тебя боялся. У меня сейчас такое облегчение, ты не представляешь, у меня словно… камень свалился с души, мне так хорошо, так свободно… Иво бы ещё найти…

– С ним всё в порядке, он в Гранствилл поехал, ему Марта и Нэш поручения дали, и о тебе он хотел узнать… Он у сестры Марты, завтра ты его найдёшь!

– Слава Богу! – Смеялся тихо Гэбриэл, глаза сияли. Никогда Алиса не видела у него такого взгляда, никогда прежде не видела его улыбки! И как же она ей нравилась! Прежде, даже нежный, взгляд его был полон усталого и холодного напряжения; губы вздрагивали и слегка изгибались порой, но он не улыбался…

– Как хорошо… – Целовала его Алиса. – Как хорошо! – Они перевернулись так, что она очутилась сверху, и на время опять забыли обо всём на свете, кроме своей любви. В свете огня свечей и камина Алиса была так прекрасна, что у Гэбриэла сердце сжималось и рвалось из груди, он задыхался, не в силах сам поверить, что эта девушка принадлежит ему, что они наконец-то вместе, столько вытерпев, столько пройдя! Она выгибалась и запрокидывалась от наслаждения, стонала, лицо искажалось от страсти, становясь ещё прекраснее, если только это возможно. Он кричал с ней вместе, теряя чувство реальности, проваливаясь в пучину безумного наслаждения, и всплывая оттуда, мокрый, опустошённый, счастливый, улыбаясь чуть дрожащими губами, ловя её дрожащие губы, целуя влажные, дивно пахнущие плечи и ключицы, запуская дрожащие пальцы в мягкие волосы…

– Ты такая же ненасытная, как и я. – Сказал, когда за окном забрезжил рассвет. Они уже переместились в постель, и лежали поверх безнадёжно сбитого покрывала, на скомканных простынях, обессиленные, счастливые, переплетя пальцы.

– Я просто очень-очень тебя люблю. – В тысячный раз произнесла Алиса, с обожанием глядя на него.

– Я тоже люблю тебя. – В тысяча первый раз сообщил Гэбриэл, глядя на неё точно так же.

– А ты представляешь, – хихикнула Алиса, – сэр Гарет обманул меня. Сказал, что здесь меня ждёт его брат, и я должна ублажить его, чтобы они тебя не тронули!

– Ну… он не обманул. – Признался Гэбриэл. – Мы братья. Близнецы.

– Что?! – Глаза Алисы широко распахнулись, губы приоткрылись. – Гэбриэл, но он же такой знатный, и богатый, и…

– Ну, – довольно усмехнулся Гэбриэл, – типа того. Я тоже, этот, как его… граф. Теперь. – Добавил справедливости ради. Алиса села, прижав руки к груди.

– А я? – Спросила испуганно.

– А ты моя невеста.

– Но разве тебе позволят жениться на мне?! Я же никто… Ой! – До неё вдруг дошло. – Вот почему он заставил меня ужинать с ним, и говорил со мной так… Он проверял… проверял, достойна ли я… Я всё-таки сдала этот экзамен! – Она истерично засмеялась, слёзы хлынули из глаз. – Я всё-таки… Боже мой, это всё-таки случилось! После всего… всего… – Бурно зарыдала, и Гэбриэл, пока ещё не понимая, ласково прижал её к себе, успокаивая.

– Я ехала… ехала… – Вздрагивала она, крепко вцепившись в него, – и переживала, хорошо ли я всё выучила, смогу ли я… понравиться тому, к кому меня везут?.. А он взял, изнасиловал меня и… И я так страдала… Мне было так… больно, когда я думала про свои переживания… Мне казалось, что это так глупо было, так… жалко! А это всё-таки случилось! – Она подняла к Гэбриэлу заплаканное лицо. – Но как ты думаешь, я справилась?! Он ничего мне не сказал, просто привёл сюда, и так посмеялся надо мной! Нет, правда! Мне было так плохо, я думала, что мне придётся, как в Садах Мечты, кому-то… А он смеялся, сказал, что я спасибо ему скажу! Ох, Гэбриэл, и я ведь скажу! Я… я его стукну! – Воскликнула, вспыхнув. – Честное слово, хоть он твой брат, и такой знатный, я стукну его, честно-честно! Он… он… – Засмеялась, увидев улыбку Гэбриэла.

– Маленький мой храбрый человечек! – С нежностью поцеловал он её. – Я так счастлив! Я и не знал, не думал, что так скоро тебя увижу. А брат, значит, проверку тебе устроил? Как будто, если б ты её не прошла, это что-то изменило бы!

– Нет? – Спросила Алиса. – Не изменило бы? Ты бы всё равно не отказался от меня?

– Никогда. – Перестал он улыбаться. – Ты моя жизнь, моё сердце… Твоё тело – мой рай. Я живу и счастлив, только когда у меня есть ты. Тебя не было, и всё было наполовину: радость от свободы, радость первых дней под открытым небом. Я радовался, но и тосковал по тебе. Знаешь, чем мне было лучше, тем сильнее ты мне была нужна – разделить эту радость с тобой, показать тебе то, что меня так восхищало, просто посидеть с тобой на берегу речки, чтобы ты видела то же, что и я… Чтобы тоже была счастлива! И здесь всё это мне было бы не в радость, если б я не мог тебя порадовать. Всё, что ты хочешь, любые… вещи, которые женщины любят, и… Ой! – Он вскочил, зацепившись за покрывало, метнулся к своей одежде, стянув его на пол, стряхнул с ноги с досадливым возгласом, нашёл мешочек с кольцом, вытряхнул его на ладонь, протянул Алисе:

– Это тебе, солнышко.

Кольцо сияло мягким волшебным светом, бросая отсветы огня и крови на их руки и лица, искристые льдистые блики играли в этом сиянии, дробя его и делая ещё волшебнее.

– Ой… – Прошептала Алиса, нерешительно принимая кольцо. – Это… это так прекрасно, Гэбриэл! Где ты его взял?!

– Не поверишь – нашёл, в домике таком, там статуя ещё лежит, её зовут Мёртвая Королева. Оно такое простенькое было, а как я его в руки взял, оно засияло.

– Спасибо. – Шёпотом поблагодарила Алиса, ошеломлённая, счастливая – у неё никогда не было таких прекрасных вещей! – Оно волшебное, правда?

– Ну, я думаю, да. Я думаю, – смущённо признался он, – только ты не смейся, хорошо? – теперь вот думаю, что оно мне на тебя показывало, а я, дурачок деревенский, не понимал. Ну, понимаешь, оно как-то так вспыхнуло, когда я его взял, и того, погасло. А пока я с руссами сюда ехал, мне почудилось, что в нём огонёчек загорается, всё ярче и ярче. А здесь и вовсе, смотри, что происходит! Значит, мы с тобой никогда друг друга не потеряем больше, если ты его носить всё время будешь.

– Смотри, оно как раз для меня! – Обрадовалась Алиса: кольцо скользнуло на её тоненький пальчик, как будто было создано именно для неё. – Ой, как красиво… – Она отвела руку подальше, любуясь колечком и своими пальчиками так, словно поступала так всегда, и Гэбриэл с гордой нежностью наблюдал за этим.

– У тебя будет много таких. – Пообещал он. – У тебя всё-всё будет, чего пожелаешь. Я только одного хочу: чтобы ты была счастлива, хочу тебя баловать, хочу… всё-всё тебе дать. И ты даже не представляешь, какое счастье это будет для меня!

– Ты самый хороший, Гэбриэл. – Алиса потянулась и поцеловала его, вновь обвивая руками его шею и прижимаясь всем телом, трепет и жар которого мгновенно нашли отклик в его теле. Он отвык от такого долгого воздержания, как и Иво, вообще отвык отказывать себе в этом удовольствии, и теперь не мог насытиться. Он уже устал, уже с трудом открывал глаза, и всё равно хотел, всё равно сливался с Алисой в неторопливом, нежном слиянии. Какая ещё женщина могла быть такой для него? Она ничего не стыдилась, ничего не боялась, принимала его со всеми шрамами на теле и в душе, касалась любой части его тела и рукой, и губами без тени смущения, с готовностью откликалась на любое его желание… На рассвете пошёл спокойный дождик, и они, наконец-то почти насытившись друг другом, уснули, обнявшись, под его нежный шелест – впервые спокойно уснули вместе, без страха перед пробуждением. 

Глава третья: Принц Элодисский

В эту ночь не спали не только Гэбриэл и Алиса. Не спал его высочество, встревоженный рассказом сына. Он заметил, что тот говорит неправду, и мучился, не зная, с чем это связано, и какая весть ожидает его утром следующего дня. Тиберий тоже вёл себя странно, и принц чувствовал себя раздражённым. Именно поэтому, боясь в раздражении сказать или сделать лишнее, он и делал вид, будто верит всем и не замечает странностей, но внутри был страшно напряжён.

Не спала Мина Мерфи, изо всех сил придумывая оправдания для своего любовника. Конечно же, он не поторопился к ней только потому, что был с братом! Не в силах оставаться одна, она пришла в комнату к Авроре, которая тоже не спала, расчёсывая волосы – этим девушка могла заниматься много часов подряд, – и присела к ней прямо на постель, чтобы обсудить неслыханное происшествие. И они долго и увлечённо рассуждали о том, на самом ли деле это пропавший брат, или очередной самозванец, и может ли самозванец, даже самый искусный, обмануть брата – близнеца?.. В целом, во всём замке люди не спали ещё очень долго, гадая, расспрашивая тех, кто видел, как герцог вернулся в замок с братом, и с нетерпением ожидая утра. Не спала Глэдис, которая не смела помчаться без зова в покои герцога, но которая была просто сама не своя от волнения и нетерпения. И Гарет почти не спал. Его против воли волновали мысли о том, чем заняты брат и Алиса; он ломал голову над тем, как лучше поступить в их случае, но больше всего ему хотелось немедленно показать брату замок, похвастать своими трофеями, подарить ему коня – герцог уже выбрал ему этот подарок, молодого, всего пяти лет, отлично выезженного жеребца, самых чистых кровей и великолепной стати, – в общем, он был возбуждён, полон предвкушений, и спал плохо, и во сне продолжая разговаривать с братом. Проснувшись под шум дождя, он уснуть уже не смог, приказал накрыть стол для завтрака на три персоны и оставить его наедине с его гостями – чтобы ни одной души не было, – спустился в конюшню, приказал вычистить и приготовить коня для Гэбриэла, и, предвкушая радость и удивление брата, с радостью и удовлетворением сам какое-то время любовался конем: редкой мышастой масти, тёмным, но со светлыми гривой и хвостом, и с брызгами мелких светлых яблок по крупу, крупным, высоким в холке, способным нести высокого Гэбриэла, с изящной длинной мордой и длинными крепкими ногами. Гарет, вообще-то, выбирал его себе, но дарил брату с лёгким сердцем и искренней радостью в душе.

– Служи моему брату верно, Пепел. – Говорил, трепля его по гладкой крутой шее. – Сделай его счастливым, он это заслужил!

– Милорд, – рискнул подойти к нему с низким поклоном конюх, – так это правда, и ваш брат нашёлся? Весь замок только об этом и говорит!

– Да, Сэмюель, это чистая правда.

– Такая радость! – Прослезился конюх, прижимая к груди древко грабель. – Я ведь помню его, маленького, такой был хороший мальчик! Всюду хвостиком ходил за вами – вы-то, простите, милорд, были маленьким разбойником, заводилой, а он от вас ни на шаг не отставал, что вы, то и он… Что же с ним было, где он пропадал, милорд?!

Гарет за ночь сочинил для всех целую историю, и теперь решил обкатать её на конюхе.

– Вообще-то, Сэм, это не для всех. Он был членом банды на Севере. Кошек. Но всем мы скажем… что он просто попал к добрым людям на Севере и долго жил там, не помня своего дома.

– Конечно, милорд! – Просиял конюх. – Не стоит всем знать такие вещи… Вины-то его в этом нет, благослови его Бог, беднягу!

Гарет усмехнулся, когда конюх отошёл. Вот так. Сделать одну часть лжи тайной, прикрыв её вторым слоем лжи – и все охотно ей поверят. Если Сэм не разболтает, разболтает кто-то другой… Особенно, если устроить так, чтобы кто-то это подслушал. Или продал эту информацию за деньги любопытным. Банда – это, всё-таки, лучше, чем эти… Сады Мечты. Гарет вернулся в Рыцарскую башню, по главной, широкой, лестнице из Рыцарского зала поднялся в покои брата. Осторожно заглянул в приёмную. Он, конечно, не думал, что брат и Алиса расположились прямо у порога, на полу, но совсем исключать такую возможность было нельзя… К его огромному облегчению, приёмная, так же, как гостиная и столовая, были пусты. Гарет позвал слугу, велел прибрать, принести свежие цветы и лаванду с мятой и мелиссой – для аромата, поставить на столы вазы с апельсинами, виноградом и корицей, с теми же целями. Прогнал служанок, надеясь, что голоса и суета разбудили Гэбриэла и Алису. Это было эгоистично, но он уже не в силах был ждать, да и к отцу надо было скоро идти. Тот уже присылал спросить, не прибыл ли Гэбриэл. Расчёт Гарета оправдался: через несколько минут из спальни осторожно выглянул Гэбриэл, увидел брата, улыбнулся:

– Ну, и перепугал ты нас! Алиса стесняется показываться…

– И правильно делает. Никто пока не должен её видеть. Пусть одевается и спускается ко мне по чёрной лестнице, по которой я вчера её привёл, а ты одевайся, и спускайся по главной. Я её встречу внизу.

– Почему? – Лицо и взгляд Гэбриэла стали жёсткими, подозрительными.

– Я внизу объясню, пока мы все трое завтракаем. Давай, я жду. – Он подмигнул брату, позабавившись его подозрительностью, но и учтя её. Алиса была ахиллесовой пятой Гэбриэла; следовало быть очень острожным, имея дело с нею.


Спустилась она быстрее, чем Гарет ожидал, зная, как собираются другие дамы. Он встретил её у двери внизу, спросил весело:

– Ну, теперь-то признаешься, Рыжик, почему так упорно не хотела мне ничего про брата рассказывать?

Алиса густо покраснела:

– Я не знала… Думала, что вы его… что-нибудь с ним… сделаете.

– Но почему я должен был его обидеть?!

– Мы ведь сбежали… Тот человек был нашим господином, он…Наверное, имел право так с нами обращаться, ведь мы принадлежали ему. Я боялась, что, поймав нас, вы вернёте нас ему.

– Глупый ты Рыжик. – Серьёзно сказал Гарет. – Никто не имеет права так обращаться с разумным существом. Даже со скотиной не имеет. Узнав всю правду, я не только не отдал бы вас ему, я ещё и наказал бы его. Серьёзно наказал. Понимаешь?

Алиса с готовностью и облегчением кивнула. Гарет подал ей руку, и церемонно повёл к столу, у которого уже маялся Гэбриэл. Быстро вгляделся в лицо Алисы, брата, перевёл дух – вроде, всё хорошо… Алису Гарет усадил во главе стола, они с Гэбриэлом сели по обе стороны от неё, и она, слегка смутившись от такой чести, постаралась оправдать её.

– Ну, голубочки, – сказал Гарет, – будем обсуждать ваше будущее.

– А нечего обсуждать. – Гэбриэл взял руку Алисы в свою. – Она будет со мной, вот и всё. Если ей не найдётся здесь места, я тоже уйду, вот и всё.

– Рыжик, умоляю: заставь его немного помолчать и послушать меня. Ладно? – Взглянул на Алису Гарет. – Ты умница у нас, и…

– Я тоже не дурак! – Обиделся Гэбриэл. – Если ты собираешься убедить её бросить меня, якобы для моей же пользы, то знайте оба: я не отступлюсь! Даже если Алиса сама будет гнать меня, я зубами за неё буду держаться, но не отпущу и не отступлюсь! А если тайком сбежит…Пойду пешком её искать, она меня знает!

– Гэбриэл, – успокаивающе погладила его руку Алиса, – давай, послушаем?

– Спасибо. – Улыбнулся ей Гарет. – так вот. Сначала, уж простите меня, я не хотел даже, чтобы вы встретились. Хотел позаботиться о тебе, Алиса, устроить тебя в безопасности, но подальше от моего брата, а ему соврать, что ты умерла. Тихо, Младший! – Поднял он руку. – Это было до того, как я увидел твою спину и услышал твой рассказ. Я думал, что Алиса просто маленькая интриганка, которая вместе с евреями пытается играть на наших с отцом чувствах. Она же упёрлась рогом и ни в чём не сознавалась, а я вижу, когда мне лгут. Уже когда я увидел, что с тобой сделали, я подумал, что жена, которую мы с отцом тебе сосватаем, будет тебя презирать за то, что ты такой, как ты пока есть, и её оттолкнёт твоя спина, шрамы все эти. Что ты с нею вряд ли будешь счастлив. И с этих позиций Алиса для тебя была бы… скажем так: приемлемым вариантом. Если бы не одно «но». Будь ты, Гэбриэл, просто Джон из Белой Горки, а Алиса – Марта из Омок, всё было бы просто. Но ты не Джон, ты Гэбриэл Персиваль Хлоринг, второй сын его высочества, брат герцога Элодисского, племянник королевы, и у тебя есть ответственность и обязанности, одна из которых – служить примером для черни. Примером, младший! Мы являемся законом для наших подданных, но, чтобы они уважали наши законы, мы обязаны соблюдать их сами. И один из наших законов – это закон, запрещающий нам жениться на простолюдинках. Вплоть до изгнания.

– Так изгоняй, в чём проблема? – Фыркнул Гэбриэл.

– О, Господи. – Поднял глаза вверх Гарет. – Дай мне сил. Сначала скажи, ты намерен жениться на ней?

– Это не обязательно! – Встрепенулась Алиса. – Мы могли бы просто жить вместе…

– То есть, ты согласна быть просто постельной грелкой в его покоях? – Уточнил Гарет. Алиса покраснела, Гэбриэл гневно сверкнул глазами:

– Ты слова выбирай!

– Я-то выберу. В самом деле, это был бы самый простой выход: милорду полюбилась красивая кватроночка, он взял её к себе, это, в самом деле, нормально и часто происходит. Такие грелочки порой влиятельнее жён. Но сможешь ты терпеть презрение, которое будут выказывать Алисе даже простые служанки? Женская война, младший, это такая вещь, где мужчина проигрывает в первый же момент, по умолчанию, без вариантов. Это как с мечом против мух – толку ноль. А Алиса? Она формально не будет иметь прав ни на что, даже сидеть с тобой за одним столом. Ты, конечно, можешь, наплевав на всех, усадить её хоть на трон, но ей жестоко отплатят за это, и так хитро, что ничего не сделаешь ни ты, ни я, никто. Ты понимаешь?

– Нет.

– Я понимаю. – Сказала Алиса.

– Отлично. Я полюбил тебя, Рыжик, потому и затеял весь этот разговор здесь и сейчас. Ещё раз объясню тебе – потому, что младший безнадёжен, – что мною движет. Ты как раз такая жена, которая ему нужна. Он невежественный, неотёсанный, грубоватый, прости, младший, но ты сам знаешь, что я прав. Это не его вина, к тому же, это поправимо, но если сейчас его, такого, как есть, сосватать с нашей ровней, она будет презирать его. А он заслуживает уважения и любви, которые ты, Алиса, к нему питаешь – я прав?

– Да! – Воскликнула Алиса от всего сердца.

– Питаешь, не смотря на то, что сама обладаешь манерами и образованием, достойными любой принцессы, и это прекрасно и крайне полезно для него. Ты способна помочь ему избавиться от дурных манер, не оскорбляя его; и ты, я надеюсь, сделаешь это, и с этой позиции ты уже не просто приемлемый вариант – ты вариант идеальный. Ему не придётся скрывать от тебя своё прошлое, как неизбежно пришлось бы с другой женой, не придётся закрыть от тебя свою душу и сердце. Вот, я всё объяснил, и надеюсь, ты поняла меня и веришь мне.

– Я поняла. – Быстро кивнула она, ласково сжала руку Гэбриэла, который слегка оттаял, продолжив внимательно слушать брата.

– Отлично. Вот мы и подошли к самому сложному. Закон-то остаётся в силе. Ты – сирота, подкидыш неизвестного рода – племени, и к тому же неведомо, как попала в замок и уже ночуешь у Гэбриэла, то есть, узнай кто об этом, и твоей чести как ни бывало. А позволить брату жениться на обесчещенной девушке я не могу ни в каком случае.

– Но я уже… – Покраснев, опустила голову Алиса. – В Садах Мечты я…

– Забудь об этом. – Решительно произнёс Гарет. – Я видел вчера, чего тебе стоило согласиться, как ты думала, на новое бесчестье ради Гэбриэла. Я не издевался над тобой, как ты, может, подумала, я испытывал тебя, и испытание ты прошла с честью, я первый обнажу меч против любого, кто посмеет усомниться в твоих чистоте и целомудрии. Я говорю об общественном порицании, не о себе. В глазах всего мира ты должна быть безупречна, и вот тут у нас есть определённые трудности. Ты должна заново появиться в замке со всеми подобающими церемониями. Ты – сирота, бесприданница, но древнего обедневшего рода, твоим опекуном был барон Драйвер, который собирался бесчестно поступить с тобой, но ты сбежала от него и спряталась в монастыре, у моей молочной сестры, Герды – Герда добрая душа и сделает так, как надо, и скажет, если потребуется, всё, что надо.

– И мне придётся лгать? – Печально спросила Алиса.

– Нет. – Покачал головой Гарет. – Кроме побега и монастыря – ничего не придётся придумывать. Говори чистую правду: как воспитывалась в Ашфилде, как тебя всю жизнь кормили сказками про твоего доброго и великодушного опекуна. Про то, как он собирался поступить с тобой. Понимаешь?.. Говори, что не знаешь, кто твои родители, говори всё, как есть. Я подыщу тебе какую-нибудь обедневшую, но достойную семью, с норвежскими корнями, из тех, кто пришёл на Остров с Бъёргом Чёрным – пороюсь в архивах. Чтобы происхождение твоё было достаточно благородным и древним для того, чтобы стать супругой Хлоринга. Тиберия подключу – он человек надёжный и верный, так не бывает, но это так. А все древние семьи королевства, кто с кем в родстве, кто откуда, кто сейчас где, он знает назубок. Он тебе даже герб откопает. Ты молчи только об одном: что этот глист не только собирался, он и поступил с тобой бесчестно. Потому, что во втором случае твой брак с Гэбриэлом в глазах всех будет… Как бы это сказать… Во-первых, его собственная странная история, во-вторых – обесчещенная невеста…

– А мне плевать! – Вновь вскинулся Гэбриэл, и вновь Алиса остановила его:

– Гэбриэл, милый, он прав. – Глаза её увлажнились от слёз. – Я знаю, что не виновата, и всё-таки мне стыдно, мне так стыдно! Когда я о нём думаю, я чувствую себя грязной… Зло ведь не в том, что он сделал с моим телом, зло в том, что он меня унизил, понимаешь?!.. И если все вокруг будут знать, мне никогда не избавиться от чувства унижения, а я не хочу, чтобы тебе приходилось постоянно бороться с предвзятостью других людей, враждовать с кем-то из-за меня! Пусть всё будет так, как говорит твой брат. Он знает этот мир, а мы нет. Он хочет нам помочь, и лучше нас с тобой знает, как это сделать.

– Рыжик, – поцеловал ей руку Гарет, – ты просто чудо! Младший, ей-Богу, ты словно бык перед красной тряпкой, глаза кровью налились, и плевать на всё, затопчу и забодаю! Смотри на свою невесту, и послушай хотя бы её! Продолжим? – Алиса кивнула, вновь накрыв ладошкой руку Гэбриэла, который то и дело стискивал пальцы в кулак, но молчал.

– В монастыре Герда как бы убедила тебя обратиться к принцу Элодисскому, за помощью и убежищем. Отец примет тебя обязательно, он никогда не оставляет без внимания просьбы о помощи от сирот и бесприданниц. Мы в этом вообще никак замешаны не будем – мы о тебе ничего не знаем, всё должно произойти без нашего участия. От твоего лица Герда обратится к верному человеку… Я ещё не придумал, к какому…

– К Нэшу! – Воскликнула Алиса. – Это такой добрый и хороший человек! Он спас нас с Иво, привёл нас в Блумсберри, поселил у себя и защищал нас!

– Отлично! – Обрадовался Гарет. – То, что нужно! Старый друг твоего отца, качал тебя на руках, когда ты была малюткой, как-то так… Чёрт, это риск, но пойти на него придётся.

– Почему? – Гэбриэл слушал напряжённо, боясь пропустить хоть слово или чего-то не понять. Ведь решалась судьба его солнышка и их будущего!

– Доверив ему такую тайну, мы попадаем в зависимость от его порядочности и умения молчать… Но с этим справится наше золото, а если не поможет – то и меч. – Он засмеялся, увидев ужас в глазах Алисы:

– Не бойся, Рыжик, до этого вряд ли дойдёт. Что хорошо с этим Нэшем – он никак с нами не связан.

– А Хэ? – Продолжая напряжённо слушать и так же напряжённо думать, спросил Гэбриэл. – Он ведь может всё это опровергнуть?

– И окажется по уши в дерьме. – По-волчьи оскалился Гарет. – Пусть только вякнет что-то в опровержение, и мы возьмём его за жопу так, что он уже не соскочит. Опровергнет – мы вызовем его в суд, а суда ему не надо, он не идиот. Поверь, он предпочтёт отмазаться, соврёт что-нибудь типа: она что-то не так поняла, девичья истерика, то, сё… Худшее, что он может сказать – это что он не знает никакой Алисы, но это будет уже мой козырь. Получится слово благородной беззащитной сироты против его слова, и тогда я от её лица вызову его на Божий Суд и убью. И вы даже не представляете, с каким наслаждением я это сделаю!

– Что такое Божий Суд? – Спросил Гэбриэл. В глазах Алисы тоже был вопрос.

– Это единственная и последняя возможность для человека доказать свою правоту, если всё против него. – Сказал Гарет. – Допустим, вот эта ситуация: он обесчестил девушку, а потом отказался от всего, даже от того, что знает её, отмазался, и свидетелей подкупленных привёл, которые не только доказали, что он её никогда не видел, но даже поклялись на Библии, что сами с нею спали. Поверьте, и такое бывает. И единственное, что может в таком случае девушка – это потребовать Божьего Суда. Чтобы кто-нибудь от её лица выступил на ристалище, сразившись с обидчиком. Если Бог за неё, её представитель победит. И это не только девушки касается, теоретически, это кто угодно может потребовать, я имею в виду человека благородного происхождения. Я, например, если меня подставят и подтасуют показания и факты. Божий Суд только доминиканцы не признают, твари лицемерные, и их инквизиция, если речь о еретиках или кого они считают таковыми. Вообще-то, – усмехнулся он, – это не суд, и никакой справедливостью тут, конечно, не пахнет. Кто сильнее, тот и прав. Но в нашем случае, сильнее однозначно я, и Драйвер этого не понимать не может. Я с самого своего возвращения на Остров оскорблял его и прямо, и косвенно, не выбирал слов, когда о нём речь заходила, и что вы думаете?.. Он меня прощает. Трусливый ублюдок! Он в своё время дрался с нашим отцом, из-за мамы, и отец его победил… Так Драйвер, сука трусливая, в ногах у него валялся, прощение вымаливая, Тиберий рассказывал – слезами, соплями захлёбывался, чуть ли не землю жрал… Поэтому о нём не беспокойтесь. Если он хоть крупицу мозгов в головёнке своей имеет, он и не рыпнется. А если рыпнется – я его убью в тот же миг.

Гэбриэл нахмурился. Он давно понял, что Драйвер трус, но как же сейчас ему тошно было думать, что этот трус и червяк имел над ним такую власть! Алиса была права: наихудшим были не физические страдания. И даже не насилие само по себе. Худшим было унижение.

А Гарет продолжал:

– В монастырь тебя отвезёт Марчелло, а заберёт оттуда Нэш. Здесь ты войдёшь в свиту Габи, нашей кузины, познакомишься – формально, – с моим братом, он начнёт ухаживать за тобой, сделает тебе предложение, и вуаля: вы женаты, никто не пострадал, все формальности соблюдены. На всё это уйдёт не больше пары месяцев; не сверкай глазами, младший – это необходимо, чтобы потом жить долго и счастливо и не расстаться до самой смерти. Есть ещё одна опасность, но с нею мы как-нибудь… справимся.

– Какая? – напряжённо спросил Гэбриэл.

– Драйвер прямо выступить не посмеет, но сплетню какую-нибудь пустить способен. Надо будет так отточить её легенду, чтобы комар носа не просунул. Только самые надёжные люди в этом должны участвовать, мой Марчелло, Глэдис, сестра Герда… Ну, и Алиса должна быть безупречна и строго придерживаться нашей версии, вплоть до мельчайших деталей. Пока она будет ждать Нэша в монастыре, я какие-нибудь для неё документы сделаю, грамоту с печатями, в нашей сокровищнице какие-нибудь фамильные цацки подберу… Остальное – от тебя зависит. Справишься, Рыжик?

– Да. – Просто ответила Алиса. Гэбриэл растерянно взглянул на неё:

– Опять… Расстаться?!

– Он прав, Гэбриэл – так нужно. – Нежно произнесла она. – Всё будет хорошо. Я не боюсь.

– Умница. – Вновь поцеловал Гарет её руку, спрятал её, такую маленькую, в своих больших ладонях. – Глэдис купит тебе всё, что нужно бедной, но знатной девушке, и поможет со сборами.

– Уже? – Испугался Гэбриэл.

– Чем быстрее, тем меньше опасность, что кто-то пронюхает о ней, во-первых, и тем быстрее она вернётся, во-вторых.

– Я не умею верхом ездить. – Призналась Алиса.

– Поедешь с Марчелло. – Гарет встал. – Переоденешься мальчиком, мальчик из тебя отличный! Марчелло проследит, чтобы тебя никто не рассмотрел, и не узнал потом. Прощайтесь, только не тяните – нам с младшим идти к отцу. Пора, Гэри. Переодевайся.


– Я не хочу тебя отпускать. – Растерянно произнёс Гэбриэл, едва они остались одни.

– Гэбриэл, он прав: так надо! Так будет лучше. Я бы вытерпела и презрение ради тебя…

– Ну, уж нет! – тут решительно воспротивился Гэбриэл. – А я – нет! Пусть мухи, но хоть парочку, но я мечом бы посшибал!

– Вот поэтому надо сделать так, как говорит твой брат. Он хороший, почти, как ты. И ты слышал – он сказал, что я не уступлю принцессе!

– Но я опять тебя столько не увижу…

– Я тоже буду скучать. – Алиса погладила его лицо, коснулась пальчиками губ. – Но это для того, чтобы навсегда-навсегда быть вместе, и я потерплю. Я теперь знаю, что ты жив, что ты с братом… А ты знаешь, что жива я. Это же совсем другое дело, правда?.. И к тому же… – Бесёнком улыбнулась она, глаза блеснули золотой искрой, – в этот раз ты меня поцелуешь?..

– Тысячу раз! – Задохнулся он, – тысячу… миллион раз, солнышко моё!


Прощаясь, нужно было столько друг другу сказать! К тому же, Гэбриэлу нужно было переодеться, и Алиса с чисто женским восторгом рассматривала одежду Гэбриэла, ткани, каких и не видела никогда, примеряла на себя камзолы, в которых могла завернуться вся несколько раз, звонко хохоча и дурачась к безграничному восторгу Гэбриэла. В её непосредственности был шик, который не давал ей выглядеть при этом ни нелепой, ни смешной; она была такой очаровательной во всём!

– Я бы прямо щас тебе надарил всего-всего. – Говорил Гэбриэл, с нежностью глядя на неё. – Но Гарет говорит, что рано, что надо официально чтобы, да. Не знаю, на фига сложно так, но раз надо, так надо… – Он покорно позволил Алисе выбрать сорочку, жилет и сапоги, в которых он пойдёт знакомиться с отцом. – Я верю, что это для нас с тобой, иначе не согласился бы ни за что. – Задрал подбородок, позволяя Алисе колдовать над воротником его сорочки.

– …и вот так! – Алиса расправила воротник, отступила, любуясь им. – Ты такой красивый!

– Угу. – Скривился Гэбриэл. – Вот Гарет, он красивый. А я…Все, кто моё тело без одежды видит, в ужас приходят. Я уж как-то даже психовать начинаю.

Алиса даже порозовела от негодования:

– И ты переживаешь из-за этого?! Ты прекрасный, Гэбриэл, и не думай о всяких глупых людях!

– Ты правда так думаешь? – С надеждой взглянул на Алису Гэбриэл. – Мне, так-то, плевать на всех, но ты, солнышко, ты для меня всё, ты же знаешь. Тебе не стрёмно на меня смотреть?

– Ты иногда такой глупенький, Гэбриэл. – С видом такого превосходства вздохнула маленькая Алиса! – Ну, сколько можно тебе говорить, что ты прекрасный, ты самый лучший?! – Она обхватила его лицо руками, звонко расцеловала и затанцевала по комнате, давая Гэбриэлу возможность насладиться своей грацией:

– Как мне здесь нравится, ах, как мне здесь нравится! Гэбриэл! Здесь так красиво! Все эти вещи, – девушка, танцуя, касалась руками статуэток, панелей, мебели, – вся эта красота, ах, как это чудесно!

– И это всё будет твоё. – Пообещал Гэбриэл. – Чёрт, солнышко, не уезжай, а?!

– Гэбриэл! – Она остановилась перед ним. – Ну, если хочешь, я не уеду. Но ты же помнишь, что сказал твой брат – тогда мы не сможем пожениться!

– Сможем. – Упрямо возразил Гэбриэл. – А всех, кому это не понравится, я пошлю на… к чёрту пошлю, да.

– А твоя семья, – подняла тоненькие брови Алиса, – она тоже будет посылать всех к чёрту?.. Твой брат же говорил, что сейчас у вас очень сложное положение, а ты хочешь его ухудшить.

– Чёрт! – Гэбриэл хотел поворошить себе волосы, но наткнулся на непривычный ёжик, и снова чертыхнулся, а Алиса звонко рассмеялась. У неё было чудесное настроение, не смотря на разлуку с Гэбриэлом. Сбывалась её мечта: она вот-вот войдёт в этот чудесный мир, мир рыцарей, прекрасных и гордых дам, чудесных вещей. А разлука, теперь она была не такой ужасной. У Гэбриэла теперь есть семья, которая больше никогда не даст его в обиду, а о ней, разумеется, позаботятся люди Гарета Хлоринга… Пока её везли в Хефлинуэлл, Алиса имела возможность убедиться, как велика в этом краю власть Хлорингов, как велик их авторитет. И ещё. Девушке ужасно хотелось поехать, посмотреть округу, теперь уже спокойно, без тревог и нервов, насладиться путешествием. И она начала ластиться к Гэбриэлу:

– Ну, Гэбриэл, миленький, не расстраивайся! Время быстро пролетит, вот увидишь, тебе столько всего нужно теперь узнать и посмотреть, ты и не заметишь разлуки! И ты будешь с братом, он у тебя такой чудесный!

– Ты же его стукнуть хотела. – Хмыкнул Гэбриэл, отмирая.

– И стукну, обязательно стукну! – Вспыхнула Алиса. – Он сказал, что ты чудовище! Я ещё ему это при… – Оборвав её, в дверь со стуком вошла Глэдис, стиснула руки, увидев Гэбриэла. Её лицо, казавшееся Алисе таким суровым, сейчас было счастливым и взволнованным.

– Вы уж простите меня, – произнесла она, пожирая Гэбриэла глазами, – но я не могла уже сдерживаться, не могла терпеть… Гэри! Ты и в самом деле мой маленький Гэри! Святой Аскольд и все сорок мучеников!.. – И она бросилась на грудь Гэбриэлу, слегка остолбеневшему от такого проявления чувств.

– Я Глэдис, ваша кормилица, Глэдис, ты совсем меня не помнишь?

– Нет. – Признался Гэбриэл. – Я это… ну… ничего почти не помню.

– Худой какой! – Глэдис, плача и улыбаясь, осматривала и ощупывала его, к некоторому неудовольствию Алисы. – И глаза такие усталые! Сколько же ты вынес, мальчик мой, с тех пор, как покинул нас! Ты, как Гари, небось мясо любишь?.. Я сегодня прикажу на ужин приготовить олений окорок с корейкой, уверена, тебе понравится… – Она утёрла слёзы. – Как же я счастлива тебя видеть! Бедняга Тиберий так рвался на тебя посмотреть, вчера ещё, я еле уговорила его подождать. Здесь столько людей помнят и любят тебя, Гэри! Ты был маленьким чудесным мальчиком… А вырос такой же высокий и красивый, как Гари… И так же похож на вашу матушку, упокой, Господь, её душу! А глаза вашего отца, и голос его, но у вас обоих голоса одинаковые, правда, Алиса? – Она повернулась к девушке, стараясь взять себя в руки. – Ступай, Гэри, твой брат ждёт тебя у себя, вам пора идти к его высочеству. Я позабочусь о твоей Алисе, не бойся. Она в надёжных руках.

– Иди, Гэбриэл. – Кротко произнесла Алиса, привстала на цыпочки и поцеловала его в щёку. – Не волнуйся за меня.


– Отец с утра ждёт тебя, уже сам не свой. – Говорил Гарет, когда Гэбриэл встретился с ним у двери, и они сразу же пошли в Золотую Башню. – Мы, конечно, скажем ему, что ты был в плену у Драйвера, но всего ему знать не надо. Дело не в позоре, как и я, он не оттолкнёт тебя из-за этого. Просто он очень уязвим из-за своей болезни. Он и так будет страдать, не надо усугублять его страдания. Мне подумать страшно, каким ударом для него это будет! Скажем, что Драйвер мучил тебя, истязал, но подробностей не надо.

– Я понимаю. – Кивнул Гэбриэл. – Я больше не животное, не бойся.

– Понимаешь, – говорил Гарет, пока они шли по галерее, соединяющей Рыцарскую башню и главный холл, – отец очень благородный и принципиальный человек. Он всегда верил, что поступать надо по закону и справедливости, верил в милосердие, совесть… Только эти уроды, наши подданные, оказались тварями неблагодарными. Они понимают только террор. Что ж, будет им террор! Отец передал дела и управление герцогством мне, а я уж верну им страх и уважение! Они у меня горькими слезами умоются и молиться на отца будут. Только ему не говори о моих планах. Незачем его расстраивать. – Они миновали холл и поднялись по нескольким широким ступеням к огромной двустворчатой двери, которую охраняли двое стражников с алебардами. Двери были украшены гербом Хлорингов. Гарет вновь придирчиво осмотрел брата, подмигнул:

– Ничего не бойся! Я пойду первым, скажу, что ты уже здесь, и что я его обманул – ты здесь уже со вчерашнего дня. Когда Тиберий откроет двери, входи. И не волнуйся ни о чём. Я знаю, кто ты, это главное.

– А если отец не поверит?..

– Поверит. Все верят, как только видят тебя. Смелей, младший!

– Ты тоже верь мне. – Сказал Гэбриэл. Гарет улыбнулся и вошёл к отцу.


Гэбриэлу было очень страшно. Страшила его не утрата окружающего богатства и великолепия – он не воспринимал пока его всерьёз, любовался им, но не верил в него, – страшно было, обретя брата, открыв ему сердце, вдруг лишиться его. Ему было почти так же страшно, как тогда, когда он думал, что его казнят. Руки вспотели, лицо горело, сердце колотилось… И тут дверь открылась, и слуга в богатой одежде сделал приглашающий жест. После полумрака лестницы Гэбриэлу показалось, что покои принца залиты ослепительным сиянием. Собрав всё своё мужество, Гэбриэл ступил в это сияние.


В Садах Мечты все их узники, разумеется, были страшно далеки от тех проблем и страстей, что бушевали снаружи, но их эхо отражалось и на их положении. С одной стороны, Хозяину было не до них, и это мигом почуяли стражники, которые теперь исполняли свои обязанности спустя рукава. А именно: вместо того, чтобы обходить время от времени коридоры и заглядывать во все помещения, они забирали к себе пару девочек из девичника, из тех, кого не купили гости, и на весь день запирались у себя, с вином и угощением. Это заметил Арес и тоже стал самым бессовестным образом пользоваться нежданной свободой, среди бела дня уединяясь в незанятых покоях для гостей, взяв с собой Трисс, если она не была занята, или Марию. В Приюте было целых три новичка, молодые, диковатые, как все, кто только-только покинул Конюшню, и голодные – во всех смыслах. Такое случилось, во всяком случае, на памяти Ареса, впервые, обычно новички появлялись в Приюте не чаще раза в год, и обтесывались сами, подстраиваясь под остальных. Теперь же приходилось с ними воевать, что ни день, снова и снова доказывая, что у Приюта есть свои традиции и законы, и нарушать их нельзя. Новички всё равно их нарушали каждый божий день. После того, как Арес поколотил старшего из них, получившего имя Тор, они присмирели, и в присутствии Ареса вели себя, как полагается, но стоило вожаку покинуть Приют, как они уходили в отрыв. Гор наверняка смог бы навести порядок и в такой ситуации, но Арес был другим. Он попробовал раз, попробовал другой, столкнулся с проблемами и отступил. Ему всё это было не интересно и не нужно.

Не замечал он и того, что с Ашуром происходит что-то неладное. Гор всегда отслеживал такие вещи и старался разобраться до конца, Аресу же было плевать. Он был по-своему неплохим парнем и даже по-своему порядочным и благородным, но не лидером и не вожаком. Да и Ашура недолюбливал. В итоге тот был предоставлен сам себе, один на один со своими проблемами. В чём они заключались, он сам долгое время не мог понять, но с того самого дня, как они с Локи едва не убили рыжую Чушку, с ним что-то произошло. В низу живота постоянно он чувствовал какое-то шевеление, какой-то зуд, ему казалось, что там что-то живое. Ашур холодел от ужаса и до смерти боялся, что это кто-то заметит. В Садах Мечты не церемонились с мясом, так или иначе утратившим хоть часть цены. То, что у них больше нет собственной Чухи и их не пускают в Девичник, Ашуру было только на руку, потому, что сексуальное желание пропало у него абсолютно. Ему было так страшно, что он стал взвинченным, злым, дёрганым, чуть что – кидался в драку, не желал ни с кем разговаривать, отказывался от любимой прежде игры в нарды, и то и дело скрывался или в стойле Чухи, или в нужнике, чтобы взглянуть на себя – ему всё время казалось, что из его мужского органа что-то, или кто-то лезет. Спасало его пока что только то, что Аресу было не до него, Янусу вообще всегда и на всё было плевать, он был сам по себе, а новички и вовсе ещё не освоились и сами до смерти боялись, что не пришлись ко двору и их погонят обратно.

И в один прекрасный день его самый жуткий страх стал явью: уединившись в очередной раз в нужнике, Ашур глянул вниз и заорал от ужаса: из него в самом деле вылезал, извиваясь, толстый серый червь.


Пока взрослые работали в поле, обрабатывая свои небольшие клочки земли, с трудом оберегаемые от болота близ далвеганского озера Коль, дети возились на лужайке под большой развесистой ветлой под присмотром девочки-подростка и старой бабки, глухой на оба уха и слепой на один глаз. Здесь, в Далвегане, и детей, и взрослых подстерегало столько опасностей, что люди как-то даже перестали бояться. Срабатывал, наверное, какой-то предохранитель; ведь жить, постоянно испытывая страх и постоянно ожидая нападения, удара, укуса – невозможно. Болота, в которые медленно, но неизбежно превращалась бывшая земля фей, кишели нечистью и всяческими ядовитыми и просто злобными тварями. Изгнав фей, люди полагали, что решили все свои проблемы, так как феи, в целом создания не злые и не агрессивные, часто без объяснения причин объявляли какие-то места запретными и довольно сурово обходились с теми, кто пытался нарушить этот запрет. А самое главное, что раздражало больше всего: относились к людям с пренебрежением, без уважения, не желали сходиться с ними и не отвечали ни на любовь, ни на посулы, ни на ласку, бывали даже оскорблены вниманием, которое сами люди считали лестным. Никто и подумать не мог, что именно феи держат под контролем всю болотную нечисть и сдерживают распространение болот! Что только благодаря феям озёра не зарастают тиной, а земля не отсыревает и не превращается в топь. Впрочем, это и теперь понимали далеко не все. Большинство считало это местью фей и ненавидело всех нелюдей скопом, виня их в своих проблемах. Феи твари, и эльфы тоже твари, а уж дриады и вовсе мерзость! И в этот весенний денёк, собравшись подле старухи, дети слушали, как она, шамкая беззубым ртом, рассказывает им страшную сказку про злую фею, безжалостных эльфов и бедных сироток, которых мачеха-полукровка, обманом вышедшая замуж за их туповатого безответного папашу, выгнала в дикий и опасный лес. Женщина в чёрном полумонашеском одеянии, с постным суровым лицом, приехавшая на чёрном, как ночь, кастильском жеребце, подойдя, какое-то время тоже слушала, пренебрежительно кривя тонкие губы. Девочка постарше, первой заметив её, вскочила, и, как это было принято в этом краю, вежливо поздоровалась и спросила, не заблудилась ли незнакомая гостья.

– Да, я немного сбилась с пути. Как называется эта деревня? – Спросила та немного утомлённым голосом.

– Коль, как озеро, сударыня.

– А! Тогда я знаю, где я. Спасибо. – Она взглянула на детишек. – Какие милые малыши. Надеюсь, все крещёные?

– Все, сударыня, кроме маленького Дика, ему ещё шести месяцев нет, у нас раньше не крестят.

– Да, – кивнула ведьма, – на всём Острове так. Где-то и до года не крестят, но это, конечно, грех… – Она впилась взглядом в малыша с грязной рожицей и голенькой попкой, который, сидя в подоле у бабки, сосал свой кулачок и таращился на детей поблизости. – Какой симпатичный малыш… – Щёлкнула пальцами, и все: бабка, девочка, дети – застыли, не в силах не то, что пошевелиться, но даже вздохнуть или моргнуть. А ведьма подхватила мальчика на руки и пошла к своему коню. Некрещёный младенец нужен был ей, чтобы сотворить колдовство, которое помогло бы ей проникнуть в Пойму Ригины, не встревожив лесную ведьму. Позади неё умирали от удушья дети и бабка, но ведьме это было кстати – никто не сможет рассказать, кто здесь побывал. Словно и не было.


Когда Алиса ехала сюда в первый раз, её состояние помешало ей хорошенько рассмотреть дорогу. Сейчас было иначе; ей даже нравилось, она воспринимала это, как приключение. Пока они ехали по довольно крутому спуску к мосту, она с восторгом оглядывалась вокруг. Это было безумно красивое место! Не случайно в незапамятные времена Перворожденные выбрали именно это место, чтобы возвести здесь свою Золотую Башню! Скалы из золотистого известняка выглядели светлыми и живописными, склоны поросли берёзой, сиренью, орешником, соснами и ясенями, всё пространство цвело миллионами весенних цветов всех возможных оттенков, но больше всего было белого и жёлтого. Алисе было необыкновенно легко здесь, словно это место создано было именно для неё. Ей здесь нравилось всё: деревья, река, светлая и чистая, камни, цветы…

– Как здесь красиво! – Воскликнула она, и Марчелло, чуть повернувшись, кивнул:

– О, да, сеньорита, здесь очень красиво! Я родился в Неаполе, там совсем по-другому, бене, я здесь, и научился любить эти места. Это холодная и суровая земля, но это щедрая и добрая земля. Я полюбил своего сеньора, он достойный человек, достойный рыцарь, настоящий мужчина. Верьте ему, сеньорита, он знает, чего стоит слово мужчины.

– Я очень рада, что буду здесь жить. – Мечтательно глядя вокруг, вздохнула Алиса. Кони Марчелло и свиты с грохотом проскакали по мосту, миновали развилку и поля хутора Твидлов, и окунулись в упоительный аромат, источаемый цветущими садами Твидлов – яблоневым, грушевым, вишнёвым, сливовым цветом… Алиса запрокидывала голову, глядя на нависающие местами над дорогой цветущие ветви, и сердце её пело от счастья. Вот бы погулять среди этих деревьев, пообщаться с ними, подышать и порадоваться! Но и так ей было хорошо. Её Гэбриэл нашёлся, он цел и любит её по-прежнему, и скоро они навсегда-навсегда будут вместе…

– Вы научите меня говорить по-итальянски? – Спросила она у Марчелло, и тот охотно согласился. Всё было просто здорово.


Принц Элодисский, хоть и был ниже ростом, чем его сыновья, но был могуч телом и статен даже сейчас. Сыновья унаследовали от него цвет волос, форму рта и рук, физическую силу и низкий приятный голос с ласкающими слух бархатистыми нотками. Цвет глаз, редчайший до странности, достался только Гэбриэлу; Гарету достались синие ирландские глаза Хлорингов. При появлении Гэбриэла принц встал, руки его дрожали, губы предательски кривились. Гэбриэл же, только взглянув на него, понял, что любит этого человека так же сильно, как Гарета и Алису; а может, даже сильнее.

– Господи! – Голос отца был знакомым и любимым; ощущение дежавю охватило Гэбриэла: он знал этот голос, глаза эти, взгляд их… – Это в самом деле ты, мой Гэбриэл… После стольких лет! Знаешь, эльфа Мириэль когда-то сказала, что я не найду тебя; но ты сам вернёшься, сам найдёшь дорогу домой… Я не поверил, сдался отчаянию… И вот ты вернулся! Как она и сказала, вернулся сам! – Он взял его за плечи, как Гарет, жадно разглядывая его лицо, – мальчик мой! Простишь ли ты меня, сможешь ли…

– Господин! – Гэбриэл, охваченный искренним чувством, опустился на колени, – мне нечего вам прощать! Я ваш, я с вами, если бы это было не так, разве я чувствовал бы к вам столько любви?!

– Ты не изменился! – Глаза принца увлажнились, он дрогнувшей рукой благословил его, потом нагнулся и поднял. – Как был добрым и любящим мальчиком, так и остался. Гарет был маленьким разбойником, а ты был таким нежным! Послушный, спокойный… – Он погладил его руки, заметил, как они покалечены, содрогнулся. – Гарет говорил, что Драйвер истязал тебя… Это правда?!

– Я только здесь узнал, как его зовут. – Признался Гэбриэл смущённо. – Он велел называть его Хозяином, и в маске всё время ходил. Да… Мне от него досталось.

– Но что он хотел от тебя? Зачем… он это всё делал?

– Сначала хотел, чтобы я ему подчинился. Делал всё, что он приказывал. Я не делал…

– И он пытал тебя?! – Глаза принца сверкнули гневом. – Пытал?!

– Вы посмотрите на его тело, отец. – Вмешался Гарет. – Просто посмотрите, и сами всё поймёте. Младший, покажи.

Гэбриэл смущённо взглянул на отца, на брата, на неподвижно стоявшего за креслом его высочества Тиберия, неохотно снял камзол и расстегнул сорочку. У принца вырвался глухой возглас, когда он увидел его грудь; когда же увидел спину, закрыл лицо руками. Тиберий тоже ступил вперёд, и тоже, побледнев, стиснул задрожавшие руки.

– Марчелло говорит, – продолжал Гарет, – что его били, жгли калёным железом, держали в кандалах столько, что остались рубцы, на шее следы от ошейника…

– Ошейника?! – Гневно воскликнул принц. – Хлоринга – в ошейнике?! Подонок… Боже! Неужели я должен раскаяться в своём милосердии?! Неужели я не прав?.. Да… ведь есть в Писании слова: «Не накажешь нечестивого, он ничего не поймёт…». Но… – Он коснулся волос Гэбриэла. – Ты вернулся. Как ты смог вырваться?!

– Сам не знаю. – Признался Гэбриэл. Говорить с отцом ему было легко, так же легко, как с братом. – Мне один… человек дал золото и сказал, что оно открывает любые двери. Я не очень-то знал, что это такое и как оно откроет эти двери; но рискнул, и… повариха наша мне помогла; правда, при побеге меня здорово покалечили, я со скалы упал, чуть не сдох. Моисей меня подобрал и спас; выходил меня, помог сюда добраться. Я не знал, что здесь мой дом, мне просто сказали, что Хозяин… Драйвер, – сюда ни за что не сунется. Я и отправился сюда.

– Благослови, Господь, Моисея и эту повариху! – От всего сердца произнёс принц, вновь обняв Гэбриэла и целуя его в лоб. – Каждый, кто был добр или жесток к моему сыну, получит по заслугам.

– Я обещал Моисею, – расхрабрился Гэбриэл, – что отблагодарю его, как только у меня появится такая возможность. Можно…

– Ну, разумеется! – Ласково улыбнулся принц. – Мы пригласим его сюда; хороший врач здесь не помешает.

– Я скажу Марчелло, чтобы отправил за ним людей, – сказал Гарет, – как только младший объяснит, где его искать. А что касается Драйвера…

– Что касается Драйвера, – жёстко сказал принц, – то к королеве мы обращаться не будем. К закону тоже. Мы разберёмся с ним сами. Я виноват во всём, только я и моё милосердие. Я породил этого монстра… Мне и уничтожить его.

– Я всю ночь думал об этом, отец. Я тоже не хочу обращаться к королеве. Во-первых, не хочется предавать гласности несчастья моего брата. Во-вторых, Драйвер может увернуться от правосудия. Скажет, что не знал, кого держит в плену, бла-бла-бла… А Гэйб никогда не видел его лица, тот всегда был в маске. Мы можем просто выставить себя дураками и опозориться, если попытаемся действовать по закону.

– Чего же хочешь ты?

– Спровоцировать его. Он мой вассал; я спровоцирую его на открытое неповиновение, пойду на него войной и уничтожу. Его самого я убью, а его поганый замок сожгу, сровняю с землёй и засыплю солью то место, где он стоял!!! А пока что я хочу выяснить, кто поддерживает его, откуда он черпает такую наглую уверенность, которая позволяет ему так глумиться над нами…

Принц побагровел, стискивая кулак, из горла вырвался гневный хрип… Братья бросились к нему наравне с Тиберием и врачом, но принц оттолкнул лекарство, сам справился с кашлем, произнёс яростно:

– Пусть он сам окатит себя грязью! Сделай так, чтобы он сам обосрался с ног до головы, а потом – огонь и меч! Огонь и меч!!! – Он вновь закашлялся, лицо посинело. – Пощады… никому!!!

На этот раз Тиберий и врач завладели его высочеством; ему пустили кровь, и пугающая синева отступила от его лица, он перестал хрипеть. Гарет уже не в первый раз был свидетелем такого приступа, а Гэбриэл, который видел это впервые, перепугался до полусмерти. Отец, которого он только что обрёл, умирал у него на глазах – после того, как всё обошлось, Гэбриэл сел в ближайшее кресло, почувствовав противную слабость и дрожь, бледный, как бумага. Гарет подошёл и успокаивающе обнял его за плечи:

– Привыкай, младший. – Прошептал сочувственно. – Это не первый и не последний раз. Теперь ты понимаешь?..

– Понимаю. – Прошептал Гэбриэл. Гарет потряс его:

– Пойдём. Пообедаем с отцом, когда он придёт в себя.

– Я хочу остаться с ним. – Возразил Гэбриэл. – Просто посижу вот тут… Я ему не помешаю!

Принц услышал – открыл глаза, ласково улыбнулся ему, сделал движение рукой: всё хорошо. В этот миг в двери заглянул слуга, делая знаки Гарету, и тот вышел за дверь.

– Милорд, вас спрашивает каноник Кейр. Говорит, что это очень срочно.

– Сам приехал? – Удивился Гарет. – Где он?

– В приёмной Рыцарской башни, милорд.

– Я сейчас приду. – Гарет вернулся к отцу и брату. Склонился над Гэбриэлом.

– Младший, у меня дела. Приехал каноник из Гранствилла, что-то срочное, раз сам приехал. Будешь с отцом?

– Да.

– Тогда я подойду позже, когда будете обедать. Давай. – Он похлопал брата по плечу и быстро вышел.


Каноник Марк Кейр был совсем молодым ещё – ему не было тридцати. Среднего роста, стройный, светловолосый, он мало походил на священника, и был уже очень популярен у прихожанок всех возрастов. Впрочем, Гарет знал, что Марк этой популярностью пока не пользуется, соблюдая свой обет довольно строго, и пристрастий епископа Гранствиллского тоже не разделял. (Гарету уже успели донести, что епископ очень нежно относится к мальчикам – подросткам, особенно рыжеволосым и темноглазым).

– Милорд! – Шагнул каноник к Гарету. Выглядел он удручённым и взволнованным. – Простите за ранний визит, но дело сложное и деликатное…

– Я не занимаюсь делами церкви.

– Но это дело не церковное… Точнее, не совсем. Видите ли… На днях я встретил в церкви юношу, полукровку, по имени Иво. Он выказал такое похвальное рвение в вере, что я заинтересовался им, заговорил, и увидел, что он искренен в своей любви к Богу, и в его лице…

– Ближе к делу, святой отец. – Гарет сразу насторожился при упоминании имени Иво.

– Конечно. Я исповедовал его, и он открыл мне такие ужасы, такое беззаконие, что я… Понимаете, тайна исповеди священна, и я не могу вам рассказать…

– Я сам угадаю. – Сказал Гарет. – Он рассказал вам о месте, называемом Сады Мечты, где молоденьких полукровок подвергают самым гнусным издевательствам и надругательствам?

– Милорд! – С ужасом воззрился на него каноник.

– Я сам буквально только что узнал об этом. Из другого источника. Но этот юноша мне нужен. Где он?

– Я к этому и веду. – Глубоко вздохнул, переводя дух, каноник. – Понимаете, я так смутился духом, так был потрясён, что мне самому пришлось исповедаться у епископа. И епископ… повёл себя странно. Он не был ни удивлён, ни возмущён. Нет, он выказал внешнее возмущение, но, милорд, когда столько имеешь дело с тайнами и истинными чувствами людей, начинаешь понимать, когда видишь истину, а когда – притворство. И потом, он даже не слишком притворился, а начал говорить, что то, что нам кажется злом, может оказаться благом, и что-то про демонов, которые, если не давать им пищи, растерзают своего хозяина… Он даже сказал, что Сады Мечты вовсе не так ужасны, как кажется, потому, что полукровки, которых там якобы истязают – порождение противоестественного блуда, позор нашего Острова, из-за которого Европа отворачивается от нас и истинная церковь осуждает. К тому же, они вне закона, так что никакого преступления, если вдуматься, здесь нет. И это не всё. Я переживал за Иво, так как он говорил мне, будто за ним была погоня, и что он в постоянной опасности. И узнал, что его задержали люди епископа, после чего юноша исчез. Я спросил епископа, но тот сказал, что не видел этого Иво, не интересуется им и ничего не знает. Говорил он это очень враждебно. Я не смирился… И выяснил, что недавно епископ отправил гонца в Найнпорт, откуда, по его словам, и бежал этот несчастный. Он же крещён, это же кощунство – так губить крещёную душу!

Гарет, который перед этим присел в кресло, порывисто встал.

– Когда его схватили?

– Вчера он не пришёл на службу, хотя очень хотел этого. Или вчера, или даже раньше, после моей исповеди, я не знаю, но очень боюсь за него! Может быть, я не прав, обращаясь к светской власти, не в Элиот, но я боюсь за него!

– Вы правильно поступили, святой отец. Я об этом не забуду! Оставайтесь на обед, вам накроют здесь.

– Благодарю…

– В Гранствилле вам лучше в ближайший час не показываться. Подождите лучше здесь. Ван Хармен о вас позаботится. Ван Хармен!

Дворецкий быстро, но красиво возник на пороге.

– Позаботься о моём госте, он отобедает в Малом Рыцарском зале. Брат у отца?

– Да, сэр.

– Я поеду в город, брат со мной. Пусть седлают Грома и Пепла, и Мартин со своими людьми едет с нами. Жаль, нет Марчелло, но ничего, справимся без него. – Гарет спустился в Золотую башню и поднялся к отцу. Тот что-то рассказывал Гэбриэлу, сидевшему с ним рядом; взглянул на Гарета:

– Что-то случилось, Гари?

– Да. – Коротко ответил Гарет. – Простите, отец, но Гэри я у вас на время заберу. Он нужен.

Гэбриэл встал, вопросительно глядя на него.

– Кажется, твой Иво нашёлся. – Сказал Гарет. – Его друг, отец, с которым он вместе сбежал, он в Гранствилле, и, возможно, в опасности.

– Иво?! – Воскликнул Гэбриэл.

– Да, Иво. Поехали.

– К обеду вернётесь? – Спросил принц, неохотно выпуская руку Гэбриэла.

– Постараемся, отец.

– Будьте осмотрительны, Гари.

– Всегда, отец. – Братья вышли на лестницу и стремительно спустились во двор, где слуги уже ждали их, держа под уздцы двух коней, вороного и серого. Гэбриэл засмотрелся на серого: таких красавцев он никогда в жизни не видел! Он любил лошадей, и считал их одними из самых прекрасных созданий в мире, после Алисы, но и представить себе не мог такой красоты! Явно одних кровей с Громом Гарета, похожий на него, словно родной брат, статью, из-за масти конь казался даже красивее и уж точно наряднее. Олджерноны были выведены в Нордланде, от английских шайров, андалузских и эльфийских лошадей, и потому конь был очень высокий, в самый раз для высоченных братьев, поджарый, длинноногий, с изящными очертаниями головы и тела. Лоснящийся, ухоженный, с расчёсанными и блестящими гривой и хвостом, модно подвязанным, что делало его очертания ещё изящнее, конь рыл копытом землю и приплясывал на месте от полноты сил.

– Это мой подарок. – Сказал Гарет, похлопав по шее Пепла. – Нравится?

– Мне?! – Задохнулся Гэбриэл. – Это… мой конь?!

– Твой. Один из самых лучших жеребцов из нашего табуна. Он, как и мой Гром, по прямой происходит от Георга, коня Генриха Великого, а мать его – одна из самых лучших андалузских кобылиц, которых подарил нашему отцу герцог Сфорца. Кстати, вместе с портретом своей племянницы, Лукреции. Красавец, правда?

Гэбриэл не мог ни слова произнести, от полноты чувств совершенно онемел, но глаза его самым настоящим образом сияли, когда он подошёл к своему коню и погладил его изящную длинную морду. Конь всхрапнул, выше подняв голову и разглядывая его, потянулся, понюхал, тряхнул головой, звякнув удилами.

– Красавец… – Прошептал Гэбриэл, – мальчик… Пепел?.. Красивый! – Взялся рукой за холку, миг – и очутился в седле, забрав у слуги поводья. Повинуясь сильной руке и коленям, конь с места взял в галоп и сделал круг по двору, картинно изогнув шею и пустив по ветру хвост. Остановился на месте, грызя удила и блестя белками глаз, ударил копытом о камни. Братья переглянулись, улыбаясь – им не надо было сговариваться; оба подхлестнули коней и галопом вылетели за ворота, не придерживая коней даже на крутом спуске. Наперегонки рванули к мосту, сопровождаемые собаками Гарета, далеко опередив свиту, промчались по нему, почти голова к голове, Гэбриэл чуть опережал. У развилки он первым осадил коня, Гарет промчался чуть дальше и тоже остановился, разворачивая пляшущего, роняющего пену вороного.

– Здорово ездишь! – Сказал брату.

– Я, пока на ферме жил, сутками из седла не вылезал. – Счастливо улыбаясь, признался Гэбриэл. – Обожаю лошадей, с детства! О таком коне я и мечтать не смел… – Похлопал приплясывающего Пепла по шее. – Куда?

– Направо.

– А что это за крест?

– Кто-то из наших предков поставил. Когда человек сильно согрешил – друга там убил, жену, или невиновного, – принято вот такой крест ставить, символ покаяния. На развилке дорог.

Гэбриэл внимательно посмотрел на крест.

– А где его берут? – Спросил заинтересованно.

– Заказывают мастерам. Те выточат, и поставишь. За Локи?

– Да.

– Позже этим займёмся. Здесь развилок много.

Свита почти догнала их, и они пустили коней уже лёгким галопом к городским воротам. По дороге Гарет рассказал всё, что услышал от каноника, и Гэбриэл быстро сказал:

– Епископ знает про Сады Мечты, да?

– Получается, так. И не просто знает, а тесно связан с Найнпортом и почти наверняка бывает в Садах Мечты, раз так говорит о них… Но если это так, помоги ему, Бог, потому, что я готов на любой грех! Ни его сан, ни сам Папа римский его не спасут. – Гарет скрипнул зубами. – Зарублю тварь прямо на улице!

– Если я его там видел, я узнаю.

– Ты говорил, что все они в масках.

– И всё же я любого из них узнаю. Из тех, что видел часто. – Мрачно сказал Гэбриэл. Они, не придерживая лошадей, миновали Ригстаунские ворота и очутились на Эльфийской улице, на которой находились лавки, палатки торговцев, два трактира, «Пескарики» и «Пьяный музыкант», и ворота Эльфийского квартала, у которых стояли два стражника-эльфа. Ворота были узорчатые, литые, и за ними видны были гладь Эльфийского пруда и пышная зелень. Гэбриэл даже придержал коня, заглядевшись на ворота и больше всего – на стражников. Ему понравился их лёгкий кожаный доспех, вообще внешний вид, спокойствие без напряжения, оружие…

– Ол Донна. – Сказал Гарет, заметив взгляд Гэбриэла. – Эльфы-воители, наша родня.

– Родня? – Удивился тот.

– Ну, в том смысле, что мы полукровки именно Ол Донна. Хотя здесь живут даже несколько Фанна. Здесь находится эльфийское посольство, Город Мёртвой Королевы они не жалуют.

– Наша мама отсюда была? – Гэбриэлу так невыносимо больно было думать о матери, что он даже слово это произносил через силу, с напряжением.

– Нет. – Ответил Гарет. – Из Лисса. – Он чувствовал то же напряжение, хоть Гэбриэл так и не рассказал ему, что именно изображено на картине в покоях Драйвера. Они даже чуть не поссорились. – Но здесь она бывала, здесь они и познакомились с отцом… И с Драйвером.

– Драйвер был знаком с отцом? – Гэбриэл был неприятно удивлён.

– Да. В юности Драйвера едва не казнили; отец был единственным, кто заступился за него, и Драйвер долгое время изображал, будто благодарен и предан ему. Поссорились они из-за мамы – Драйвер посватался к ней первым, а когда она публично высмеяла его, он так её оскорбил, что отец бросил ему вызов… Победил его, но пощадил. Не убил. Я люблю отца, и восхищаюсь им, но этот его жест осуждаю… Не могу не осуждать. Если бы тогда он его добил, мама была бы жива, а мы с тобой росли бы вместе! – Последние слова он произнёс с таким ожесточением, что кто-то из прохожих даже удивлённо взглянул на него. Вообще же, на них не таращился, наверное, только слепой и глухой. На площади перед ратушей, куда они выехали пару минут спустя, было столько народу, сколько не бывало в базарные дни – сюда сбежались все, кто не видел Гэбриэла вчера, и хотел восполнить этот пробел, а так же те, кто уже видел, но не мог отказать себе в удовольствии посмотреть ещё раз. Слух о том, что Гэбриэла уже принял принц и обласкал и принял брат, успел добраться до Гранствилла едва ли не раньше, чем всё это на самом деле произошло; теперь все могли полюбоваться братьями, ехавшими вместе так, словно не разлучались ни на день. Гэбриэл, помня совет Альберта, старался во всём подражать брату, и довольно успешно. У собора, к которому примыкал особняк епископа, братья спешились, причём Гэбриэл так успешно копировал брата, что казалось, они репетировали такую слаженность движений не один день. Походка у них была тоже почти одинаковая, Гэбриэл только сильнее гнулся в поясе и покачивал плечами при ходьбе. Приказав своим людям охранять все выходы из дома и собора, Гарет, гремя шпорами, решительно пошёл в дом, наступая на пятки слуге и не обременяя себя этикетом. В глубине души он понимал, что не имеет права так вести себя с епископом; тот был лицом, неподсудным светским властям, хоть бы даже и самой королеве. Гарет делал это сознательно; нарываясь, он хотел продемонстрировать свою решимость, и дать волю своей ненависти. Он всегда чувствовал какую-то инстинктивную неприязнь к епископу Олафу, хоть тот всегда демонстрировал самое тёплое расположение к Хлорингам.

Он и сейчас, не смотря на явную грубость визитёров, продемонстрировал прямо таки нечеловеческое расположение и кротость, приветствуя их… И Гэбриэл мгновенно его узнал. Он столько раз видел эти руки со шрамом в виде полумесяца на правом запястье, эти чёрные гладкие волосы с пробором посередине, эту стройную фигуру в сутане! Столько раз слышал этот голос, вызывающий у него тошноту! К чёрту маску, он узнал его всё равно.

И тот его узнал. Это видно было по паническому блеску в светло-серых глазах, по мгновенно изменившемуся выражению лица. Но держался он неплохо.

– Ваша светлость? – Изобразил вежливое удивление. – О, прошу прощения, ваши светлости! Чем обязан такой чести?

– До нас дошли сведения, – сказал Гарет, – что полуэльф Иво, которого мы разыскиваем, находится здесь. Он нужен мне немедленно.

– И лучше тебе не запираться, Гелиогабал. – Добавил Гэбриэл. – Богом клянусь, намного лучше.


– Как – нашёл брата?! – Выслушав гонца от графа Сандвикенского, аж задохнулся от ярости герцог Далвеганский. Кенка, гостивший у брата, привстал, сильно побледнев. – Какого, к чёрту, брата он нашёл?! Он же сдох! Дристун, он же сдох?!

– Драйвер клялся, что сдох… И ведьма подтвердила… Самозванец опять?

– Ты почему сам его не убил?! – В ярости Титус Сулстад был страшен так, что даже брат его боялся до чёртиков. – Я тебе что говорил, »»ный ты говнюк, сам, своими руками сучёнка придуши, только тогда будешь уверен!

– Драйвер…

– Что – Драйвер?! Что – Драйвер?! – Заорал герцог, ударив огромным кулачищем о стол. – Надёжного человека нашёл, придурок! Что теперь делать будешь, идиот, когда они возьмут за яйца Драйвера, а тот сдаст всех вас?! Этот дерьмохлёб засратый всё, как миленький, выложит!

– Он клялся, что мальчишка сдох. – Стоял на своём Кенка. – Это опять самозванец, не иначе! Не мог он выжить, Тит! Не мог, что хочешь, поставлю на кон! Ему руки ножами к столу прибивали, кости ломали, кожу…

– заткнись!!! – Герцог поднялся и заходил по комнате, жирный, грузный, страшный. – Заткнись, пока в е»ало не получил, извращенец херов! Срать… срать, что он брату наябедничает, кто эти пацаны против нас?! Но эльфы, мать их, эльфы! – Он на ходу бил кулаком о кулак. – Элодисская ведьма – их прабабка… И тут уже ничего не поделаешь, если она уже знает, то уже знает… А от неё узнают эти дьяволы Ол Таэр. Они обожали сестру, придурок, и прежде, чем трогать её, подумать надо было, крепко подумать!

– Что они нам сделают? – Кенка струхнул, но пытался храбриться. – Войной пойдут?!

– Нет, Дристун, не пойдут. И убивать вас они не станут. – Герцог остановился, утопив в жирных складках на груди тяжёлый подбородок. – Нет, они сделают так, что ты сам будешь смерти просить. Когда Рональд Райдегурд эльфу изнасиловал, они его прокляли, и знаешь, что с ним было? – Он засопел. – Он вонял, как яма с дерьмом, от него слуги убегали, из него лилось со всех дыр, гной и вонь, он опаршивел, не спал, ни сидеть, ни стоять не мог, и с собой покончить не мог тоже – ни яды его не брали, ни даже о камень не разбился насмерть, когда с башни сиганул. Валялся ещё полгода, смердел и криком орал, чтобы кто-нибудь его добил. Ты этого хочешь?! А?!

– Он не вспомнит. – Содрогнувшись, хмуро сказал Кенка. – Мы все в масках были…

– В ма-асках бы-ыли! – Передразнил его герцог. – Заткнись, придурок! Обосрался, так не спорь! Извращенец… Вот дал же Бог брата-придурка! Драйвер, сука, Драйвер тебя сдаст, ты что, не понимаешь этого?! Нет?!

– Он не посмеет. – Кенка, не смотря на уверенность тона, ослабил ворот, двинул шеей, словно при удушье. – Нас одиннадцать было, Драйвер двенадцатый. Это такие люди, Тит, такие люди… Хлоринги даже тронуть их не посмеют!

– Я ему об эльфах, он мне о Хлорингах! – Рассвирепел герцог. – Ты что, издеваешься?! Надо, чтобы этот Драйвер, этот засратый пердохер, рта не посмел открыть! Поезжай в Сандвикен, и запугай его так, чтобы он штаны обосрал, но не убивай, понял?.. Ни в коем случае не убивай!

– А не проще будет – проткнуть его, и того…

– Того-о! – Передразнил его брат. – И кто будет его наследником? А?! Если у него никакой родни нет?!

– Гарет Хлоринг… – Протянул, соображая, Кенка.

– Вот именно! – Вновь грохнул кулаком по столу герцог. – Войдёт в его замок, найдёт Сады Мечты…

– И что?! И пусть его… Мы-то ни при чём, как он нас свяжет?

– И пусть?! – Вновь рассвирепел герцог. – И ПУСТЬ?! Щенок не успел вернуться из Европы, как сразу нашёл потерянного братца, посадил на кол Дикую Охоту, по слухам, порядок наводит в Гранствилле, и притон извращенцев обнаружил и ликвидировал, а?! Каков?! Хлоринги опять спасли Остров – вот что «И»! После этого нам останется только слюной утереться и сесть на жопу, ожидая эльфийского проклятия. Потому, что этих Хлорингов будут носить на руках. Нет, Дристун… Драйвер должен оставаться в живых, пока мы не разберёмся с Хлорингами. Я буду думать, как нам быть, а ты срочно поезжай на встречу с этим пердохером. Пусть сядет в своём Редстоуне и сидит, не вылезая ни в Элиот, ни даже в Сандвикен, как мышь под метлой, и радуется, что жив! Хлоринги попытаются его выманить, чтобы расправиться, но он не должен ни на какую провокацию поддаваться, пусть сидит и не рыпается! – Герцог тяжело оперся о стол сжатой в кулак рукой. – Вали давай в Сандвикен, не теряй времени…

– Не забывай про ведьму. – Буркнул Кенка, вставая. – Она с Драйвером, и это сука страшная!

– Су-ука, стра-ашная! – Фыркнул герцог. – Ты с детства каждой карги боялся. Не смеши меня! Ведьма! Ха! – Герцог в самом деле не боялся ни чёрта, никого. А брату, пытавшемуся рассказать про Барр, просто не верил, зная, что тот с детства до чёртиков боялся уродливых старух. Ему предстояло думать, и герцог, человек, обладающий мощным умом, но страшно ленивый и праздный, заранее злился на весь свет и больше всего – на брата. Чтобы компенсировать себе затраты сил при мозговом штурме, он приказал накрыть стол, а пока слуги суетились, уставляя его блюдами и снедью на пятерых, герцог принялся морить червячка копчёными куриными желудками, блюдом, чрезвычайно распространённым на юге, практически, национальной нордландской едой. И думать.


Это было путешествие совсем иного рода, чем прежние. Алисе не о чём было беспокоиться и нечего бояться; ну, разве что немного печалила разлука с Гэбриэлом. Но мысль о том, что больше им нечего будет беспокоиться, и она вернётся к нему уже навсегда, смягчала печаль, и Алиса находила время любоваться дорогой, взбирающейся на холмы, ныряющей в ложбины, вьющейся по краям обрывов, под которыми весело струилась Ригина, деревнями, мельницами, садами, замками и полями, то и дело попадающимися им по пути. Марчелло, как истинный итальянец, был великолепным спутником: галантным, внимательным, весёлым, остроумным и темпераментным. Когда он ругался с трактирщиком, обзывая его канальей, бастардом и прочими итальянскими словами, Алиса едва сдерживала смех, настолько это было не страшно. Он называл Алису маленькой сеньоритой, бамбиной, смеялся над её нарядом мальчика, рассказывал про Италию, учил её итальянским словам. Его поражало, как быстро она учила язык – на второй день, когда они добрались до монастыря святой Бригитты близ Разъезжего, она уже сносно произносила простые фразы и многое понимала из того, что он (медленно) говорил ей.

Разъезжее оказалось маленьким городом, почти деревней. Чего здесь было много, так это леса и складов с товарами для отправки вниз по Ригине – здесь находились склады торговцев, которые покупали товары у эльфов Элодис. Порт и склады были едва ли не больше, чем сам город, вытянувшийся вдоль берега Ригины. Примечательностью Разъезжего был один из древнейших на Острове монастырей, обитель святой Бригитты, которая славилась благочестием монахинь и в то же время – мягкостью устава. Здесь была лучшая в Нордланде и в Европе женская школа, основанная матерью его высочества, леди Галисией Датской, женщиной образованной, даже, скажем так, высокообразованной, дочерью датского короля и племянницей венецианского дожа, красавицей, талантливой, властной, нежной и, увы, ранимой. Леди Галисия была второй женой Артура Хлоринга, внука Генриха Великого, первая жена, итальянка, умерла родами, произведя на свет Изабеллу. Артуру Хлорингу не везло – Галисия тоже умерла рано, родив болезненного и слабенького сына, и вполне здоровую и полную сил дочь – но вторые роды её убили. Она так и не оправилась от них, и зачахла за два года. И так и не узнала, что её сын, вопреки всем страхам и прогнозам, вырос нормальным, красивым и почти здоровым ребёнком… Почти – потому, что унаследовал порок сердца от своих нордландских предков. Мать свою его высочество не помнил, но чтил её память и поддерживал и монастырь, ишколу. Сюда со всего Острова уходили женщины свободные, мыслящие, которым было тесно в рамках семьи и традиционной роли своей. Здесь они получали возможность заниматься науками – медициной, историей, философией, даже политикой, что в других монастырях, и уж тем более дома, было совершенно немыслимо, много читали, общались с лучшими умами Острова и переписывались с лучшими умами Европы. Здешние монахини изобрели собственную униформу, которая, в отличие от рясы монахинь других орденов, выглядела почти светской, весьма красивой и стильной, позволяли себе дорогие вещи и украшения, носили серьги и кольца. Строго говоря, это был даже не монастырь в полном смысле этого слова, а, скорее, женский университет; статус монастыря он имел для того, чтобы обезопасить себя и своих подопечных от неизбежных гонений и общества, нетерпимо относящегося к любым проявлениям женской свободы и женского образования, и церкви, относящейся к женщинам и того хуже. С точки зрения католической церкви, грехом было уже то, что она женщина; женское тело именовалось церковью адовыми вратами, и это было одно из наиболее мягких определений женской плоти и женской сути того времени. Элодисский монастырь святой Бригитты был для официальной церкви Нордланда, словно бельмо на глазу, давно уже в Элиоте звучали обвинения здешних монахинь в ереси, колдовстве, связях с эльфами, чтении бесовских книг и прочих страшных грехах, и клир Острова не раз уже поднимал вопрос об учреждении на Острове святой инквизиции. Но кардинал Стотенберг, по слухам – любовник настоятельницы монастыря, неизменно отстаивал иную позицию, да и принц Элодисский покровительствовал монахиням, поддерживал их и золотом, и своей властью, к тому же, среди них были представительницы знатнейших семей Острова, в том числе и самых древних, норвежских фамилий, потомков тех, кто пришёл в Нордланд с Бъёргом Хлорингом, и трогать их пока что было опасно. Если бы удалось свалить Хлорингов – иное дело.

Одной из монахинь этого монастыря была Герда, в монашестве – сестра Таис, молочная сестра Гарета и Гэбриэла, дочь их кормилицы, молодая женщина с безупречной кожей, тонкими чертами лица кватронки, очень стройная и лёгкая в движениях. На ней была нижняя сорочка из тончайшего батиста, сиреневая ряса из китайского шёлка, головной убор из накрахмаленных кружев, руки унизаны перстнями и кольцами, чётки в руках были выточены из малахита, чередующегося с жемчужинами. В отличие от монахинь других орденов, она не брила ни брови, ни волосы на лбу и висках, и походила скорее на знатную даму, чем на монахиню. Выйдя к ним в монастырский двор, она приветливо улыбнулась Алисе:

– Я сестра Таис, молочная сестра Гарета и Гэбриэла. У Гарета нет от меня секретов, Алиса, письмо его я уже получила, и всё знаю. Как мне хочется увидеть Гэбриэла! Я совсем его не помню, но его высочество и Гарет столько его искали, и так переживали за него. Он очень похож на Гарета?

– Одно лицо и даже голос. – Сказал Марчелло. – Только глаза тёмно-серые, как у его высочества.

– И веснушки. – Добавила Алиса. – На переносице, немножко.

– Какая моя Марта счастливая – она его увидит! – Вздохнула Таис, и пояснила Алисе:

– Марта – моя сестра-двойняшка. Мы родились за полгода до братьев Хлорингов, и маму взяли к ним в кормилицы, потому, что она была полукровка и тоже родила двойню! Мама замужем за Твидлом, но часто бывает в Хефлинуэлле, ты ещё с ней познакомишься, её зовут Глэдис. А Марта вышла замуж за ювелира в Гранствилле, у неё трое детей, хоть и не двойняшки. – Они, не торопясь, прогуливались по галерее, в тени. – У нас есть дом за оградой монастыря, там живут паломники и гостьи, они постоянно меняются, но сейчас там пусто, и тебе никто не помешает. Я убрала для тебя хорошенькую комнатку, там ты и подождёшь своего провожатого. Гарет просил присмотреть для тебя надёжную служанку, я ещё не нашла никого, кто подходил бы, но ты не переживай, я найду. А пока ты поживёшь одна. В монастырских угодьях нет мужчин, одни сёстры и послушницы монастыря, поэтому ты здесь в полной безопасности. Ты ходишь в церковь?

– Мне это не разрешалось. – Тихо сказала Алиса. – Меня воспитывали, не позволяя вообще выходить из дома, где я росла, и не учили молиться.

– Какое кощунство! – Возмутилась сестра Таис. – Но не переживай. Я займусь этим, пока ты здесь. – Они прошли под массивной стеной монастыря, через яблоневый сад и выгон, на котором паслись палевые телята, мимо пасеки, благоухающей цветами и мёдом, проследовали к довольно милому домику в два этажа, почти скрытому плющом и деревьями. На двери не было и намёка на замок, не было никакой ограды, и окна были большие – здесь явно не ждали никаких неприятных гостей. Внутри было чистенько, пахло воском, травами, сушёными яблоками. На подоконнике, куда падали солнечные лучи, в ящике сгрудились в пушистую кучку цыплята: два рыжих, чёрный и жёлтый. Рядом сидела и вылизывалась кошка, наградила их внимательным взглядом раскосых жёлтых глаз, увидела Алису, с приветственным криком бросилась к её ногам.

– Как ты ей понравилась! – Заулыбалась Таис. – Наша Мура очень придирчиво к людям относится. Ну, вот здесь ты будешь жить, пока за тобой не приедут. На втором этаже твоя комнатка, я там прибралась. Продукты будет приносить послушница, готовить… готовить ты умеешь?

– Нет.

– Тогда и готовить будет она. Ты не переживай! Ты будешь придворной дамой, зачем тебе кухня?

– Я не ем мяса, и яиц тоже.

– Умница. – Улыбнулась Таис. – Мы здесь часто постимся, рада, что наши посты тебе будут не в тягость. Ты читаешь?

– Да. На латыни, по-французски и по-нордски.

– В монастырской библиотеке много книг. Я подберу книги по закону Божию, которые тебе надо прочесть, и в первую очередь, святого Августина и Золотую Легенду. Обязательно прочти Апостола, особенно послания Павла, это лучшее, что может дать христианская мысль и христианское учение. – Она постояла, глядя на Алису, которая взяла на руки кошку, поглаживая её. Кошка извивалась от удовольствия, жмурилась, оглушительно мурлыкала, от избытка чувств прикусывала пальчики Алисы, в общем, всячески показывала, как ей нравится.

– Ты такая милая! – Произнесла Таис с чувством. – Обустраивайся, дорогая, я провожу сеньора Марчелло. Мужчинам здесь долго находиться нельзя.

– Спасибо вам. – Алиса протянула руку итальянцу, и тот галантно поцеловал её. – Мне было очень приятно ехать сюда с вами! Вы не передадите Гэбриэлу записочку от меня? – Получив согласие, она торопливо набросала несколько строк, отдала белый треугольничек письма Марчелло, и, когда они вышли, оставив её в новом доме, прильнула к окну. Марчелло что-то серьёзно говорил Таис, та кивала, шагая с ним рядом. Алиса проводила их взглядом, вернулась в комнату, огляделась. Здесь было просто, но чистенько и уютно. Алиса раскрыла створки окна, впустив в комнату ароматы сада и пчёл, которые садились на её пальчики, щекоча их. Улыбнулась и радостно, и печально: мир такой прекрасный! Столько хорошего, простого и доброго вокруг! А она столько лет прожила вдали от всего этого, и была обречена на гибель без всякой своей вины перед кем либо, просто потому, что так захотелось кому-то… Содрогнулась, вспомнив Сады Мечты, прошептала:

– Спасибо, Гэбриэл… Спасибо!!!


– Я не понимаю. – Епископ сильно побледнел, переменившись в лице, но изо всех сил сохранял достоинство. – Вы меня с кем-то путаете!

– Голос, фигура, манеры, шрам на руке – нет, не путаю. – Возразил Гэбриэл, с нескрываемым презрением глядя на него. – Я столько слушал твой словесный понос, что и хотел бы забыть, да не удастся.

Гарет мгновенно понял брата, и его охватило бешенство.

– Где Иво? – С угрозой спросил Гэбриэл.

– Я не знаю.

– А если мы сами его найдем?

– Вы не посмеете! – У епископа побелели даже губы.

– Я не посмею?! – Взвился Гарет. – Я?! – Выхватил меч, глаза его горели бешеным красным огнём. – Ты не понял?! Ты ещё не понял?!! Ты не видел нашего сходства?! Ты не знал о беде моего отца?! Ты предавался разврату с его сыном – и жрал и пил в его доме, и смеялся нам в лицо!

Епископ в ужасе рухнул на колени: таким страшным стало лицо Гарета с нечеловеческими глазами, таким хриплым и жутким сделался голос. Молодой человек, которого он видел спокойным, насмешливым и, казалось, занятым более женщинами и своими драгоценностями, чем чем-то ещё, в один миг превратился в совершенно иное существо, абсолютно иную личность.

– Вы думали, отец калека, а я никто?! – Гарет ткнул меч под кадык епископу так, что тот весь вытянулся, боясь сглотнуть, глаза вытаращились от ужаса. – Вы серьёзно думали, что вам всё сойдёт с рук?!! – Это он почти прошипел, но так было ещё страшнее, чем когда он кричал. – Я вырос!!! Я Хлоринг!!! Вы издевались над моим братом, наслаждались этим, и смеялись над нами – так, выродок вонючий?!!

– Нет! – Прохрипел епископ. – Клянусь Богом…

– Заткнись! – Дёрнулся Гарет. – Не марай Его имя своим поганым языком, грязный содомит! Поганый извращенец! – Он сплюнул, и епископ сломался. Он был совестливым грешником, и презрение Гарета добило его. Гарет убрал руку с мечом, и епископ низко нагнул голову, не в силах вынести взгляды братьев, одинаково брезгливые.

– Ты мне о грехе рассказывал каждый раз. – Скривился Гэбриэл, который гораздо лучше владел собой и говорил холодно и спокойно. – Мне вот интересно, дрочить под сутаной, говоря о грехе, это само по себе грех или нет? Я бы послушал мнение знающих людей на этот счёт! Может, у людей на площади спросить? А?

– Где Иво? – Повторил Гарет. – Ведь я прикажу обыскать твой дом, Олаф, и весь город сбежится сюда. И я назову причину, по которой я это делаю, небом клянусь, назову!

– Я покажу. – Прошептал епископ. – Но слуга… – Они совершенно забыли про слугу епископа, который стоял и смотрел на них полными ужаса глазами. Гарет удобнее перехватил в руке меч, и слуга рухнул на колени:

– Ваша светлость… Пощады! Умоляю… Я ни одной душе… У меня старики на руках, отец и… мать… Я ни слова!

– Он лжёт! – Простонал епископ. – Он из Найнпорта!

Гарет взмахнул мечом, и вопль слуги оборвался жутким всхлипом. Он тяжко завалился на бок, агонизируя, и Гэбриэл потемнел лицом, глядя на него. Брат перерезал ему горло до самых шейных позвонков, кровь потоком лилась из пореза и рта. Гарет тут же отвернулся, а Гэбриэл не мог отвести глаз – ему было жутко, но при том нельзя было не смотреть. В памяти всплыли убитые им Локи и стражники, затошнило.

– Младший! – Окрик брата привёл его в себя. – Пошли.

Епископ привёл их в подвал, где внутри винной бочки оказался вход в ещё один подвал, тёплый и сухой, но совершенно тёмный. Там, жмурясь на свет, к ним повернули лица Иво и знакомый Гэбриэлу рыжеволосый парнишка. Последний сразу же зашёлся в мучительном сухом кашле, а Иво шарахнулся к стене, сжимая в руках обломок доски.

– Да брось ты! – Воскликнул Гэбриэл, с радостным облегчением. – Ну же, Иво, это же я, глаза разуй!

– Гэбриэл? – Спросил Иво, усиленно моргая. – Гэбриэл… ты?!!

Они оба были голые, и Гэбриэл набросил на Иво свой камзол, крепко обнял. Тот сначала оцепенел, а потом расплакался.

– Всё хорошо. – Привычно взлохматив его белые волосы, уговаривал его Гэбриэл. – Всё хорошо!

– Он пытался заставить меня, – вздрагивая, указал на епископа Иво, – трахать этого мальчишку перед ним! Сегодня ночью приходил… Обещал, что не отправит меня обратно в Редстоун, если я соглашусь…

– Ложь! – Попытался возмутиться епископ, но Гэбриэл только взглянул, с нескрываемым презрением, и тот сник.

– Пацана кровью рвёт. – Сказал Иво. – Он говорит, у него всё горит внутри.

– Он не болен! – Воскликнул епископ. – Просто простыл! Господь не допустит…

Никто ничего не сказал. 

Глава четвёртая: Золотая башня

Епископ был так подавлен и расстроен, что даже не попытался спорить, когда Гарет сказал, что ему придётся поехать в Хефлинуэлл, попросил лишь, чтобы ему позволили ехать словно бы по своей воле, не подозревая, насколько самого Гарета устраивает такой вариант. Тот прекрасно отдавал себе отчёт в том, что не имеет никакого права обращаться так с епископом, тот был неподсуден светскому суду, и его делом в любом случае должны были заниматься власти церковные. Как только в Элиоте узнают, что он натворил, как сюда явится посол от кардинала, и у герцога возникнут серьёзные проблемы. Единственным выходом было – надавить на епископа так, чтобы тот сам во всём сознался и покаялся, раньше, чем из Элиота прискачет посыльный. Когда кардинал узнает, что епископ Олаф – содомит и посещает сомнительные притоны, он сам поспешит замять это дело. Если он, конечно, не в курсе… Но даже если и так, перед лицом огласки он тем более не посмеет поднимать шум.

Гэбриэла пока что подобные вещи не волновали даже в самой малой степени. Он притащил Иво к себе, и тот, очумев от неожиданности и роскоши места, в котором очутился, замер на пороге, оглядываясь в благоговейном ужасе: такого он не видел даже краем глаза! Он ведь даже в покоях Хозяина никогда не был! Роскошные гобелены, ковры и шкуры медведей и рысей на полу, камин с изразцами, венецианские стёкла с витражами, зеркала, люстры, светильники, канделябры, изысканная мебель, вазы… Гэбриэл тем временем заглянул в комнаты своего оруженосца, осмотрел там всё – не так роскошно, но тоже весьма недурно, – позвал Иво:

– Ну, чего встал столбом? Иди сюда!

– Гэбриэл… Простите – милорд…

– Эй, даже не вздумай! – Испугался Гэбриэл. – Этих «простите» и «милордов» всяких, понял?! Мы друзья! Иди, смотри – это твои комнаты, и их у тебя… – Он заглянул во все углы, – …две. Постель меньше моей, повезло! Но тоже с хренью этой, как её… а, неважно. – Он имел в виду балдахин. – Вся эта «уйня, – он обвёл рукой обстановку, – твоя, ты будешь здесь жить, чтобы всё время быть у меня под рукой. Ты мой оруженосец, или, как Гари говорит, армигер, тебе полагается одежда с моими гербами, и всё такое. Понял?

Иво покачал головой, влюблённо глядя на Гэбриэла.

– Я говорил, говорил, что ты рассуждаешь, и ведёшь себя, как рыцарь! Я был прав… Но, Гэри, Алиса…

– Алиса в монастыре, мы её не знаем и никогда не видели! Её скоро привезут, как бы впервые, понял? Я с нею как бы только что познакомлюсь, влюблюсь и сделаю предложение, всё по чести, ясно?

– Да. – Кивнул Иво, немного сбитый с толку.

– Жрать хочешь?

– Да! – Оживился Иво.

– Посмотри одежду в своих сундуках, там что-нибудь есть подходящее, а потом к тебе портной придёт. Помоешься в бане, а я прикажу на стол накрыть. И… это. Бабу хочешь?

Иво покраснел.

– А здесь что… есть?..

– Не как в Садах, – ухмыльнулся Гэбриэл, – обычные, но если хочешь, я отправлю тебе спинку потереть.

– Хочу. – Признался Иво. Даже щёки покраснели.

– Иди. – Гэбриэл открыл дверь бани, объяснил Иво, что и как. Выглянул на лестницу. В комнате внизу сидели двое слуг, играли в нарды. Гэбриэл, спросив, где брат, спустился к нему. Сказал, смущаясь:

– Мне бы это, стол накрыть, для Иво, и… Ты говорил, что если мне захочется, то я могу служанку… Ну… это.

– Не успела Рыжик за порог, а ты в разнос?! – Шутливо ужаснулся Гарет, и Гэбриэл покраснел:

– Это не мне.

– Ладно-ладно. – Гарет позвал слугу.

– Пошли Ким и Ингу накрыть стол на двоих для моего брата и его армигера. – Повернулся к брату. – Видишь? Это просто. Я так полагаю, нужны будут портной, сапожник и цирюльник? Да не красней ты, как красна девица, честное слово! Это твой дом и твои слуги. Мне не трудно покомандовать за двоих, но учись и сам это делать! А то ощущение такое, словно ты здесь гость. Да что там! Гости командуют смелее, чем ты! Давай!

– А…

– Служанка?.. Просто отправь её потереть спинку твоему армигеру, да и всё. Эти две – девчонки доступные, я сам ими порой пользуюсь… Ким такое умеет! Даже в рот… хм. Только смотри, младший, среди служанок есть и вполне приличные девчонки, их не трогай. Лучше спроси меня, если какая приглянется. Идёт?

Гэбриэл кивнул, сам не свой от смущения, поднялся к себе. Через пару минут вошли две девушки, молоденькие, и обе прехорошенькие: одна рыжая, как огонь, светлее Алисы, с голубыми бесстыжими глазами, пышненькая, с соблазнительной грудью, распиравшей корсаж, веснушчатая, как птичье яичко; вторая тоненькая, черноволосая и кареглазая, с узкими бёдрами и небольшой грудью, как раз во вкусе Иво.

– Как звать? – Чуть грубовато от смущения спросил Гэбриэл. Они присели:

– Ким. – Сказала рыженькая, поиграв ямочками и двусмысленно поправляя платье на груди.

– Инга. – Сверкнула карими глазами черненькая.

– Инга… Иди в баню, помоги моему оруженосцу, он там… не знает ничего. Ким, накрой стол на двоих. Мой армигер – Фанна, он не ест мясное, жирное, молоко и яйца, только овощи, грибы, рыбу и фрукты. Посмотри там… Что есть вкусного. И запомни это на будущее… Всё. – Он стеснялся, и поэтому возникали неловкие паузы. Ему показалось, что девушки насмехаются над ним, когда они переглянулись, и Инга фыркнула, ставя на стол блюдо с апельсинами. Виляя узкими бёдрами, прошла в баню, на ходу развязывая косынку. Ким хихикнула и скрылась за дверью…

Инга вошла, и застыла, увидев оруженосца. Она никак не ожидала, что это будет высокий, великолепно сложенный полукровка с белыми волнистыми волосами и синими, как васильки, глазами, вдобавок, великолепно… оснащённый. Она лишилась дара речи, не сводя очарованного взгляда с этого самого оснащения. Иво был приятно удивлён, что девушка в его вкусе: тоненькая, как подросток, – и это тут же сказалось на объекте внимания Инги. Чего Иво совершенно лишился в Садах Мечты, так это стыдливости и страха перед наготой. Он лишь прикрыл ладонью предателя, спросил:

– Тебя Гэбриэл прислал?

– Да, сударь… – Инга сглотнула. – Вам помощь нужна, он сказал. Я, наверное, сначала разденусь, а то намочу… одежду. – Не отводя очарованного взгляда от того, что почти не скрывала ладонь, она медленно начала снимать с себя корсаж, юбку… Иво задышал чаще. Он и не подозревал, как усиливает возбуждение процесс избавления от одежды! К тому же, Инга так откровенно смотрела ему в пах, то и дело облизывая пухлые губы, что ладонь его не могла уже скрыть абсолютно ничего. Тело Инги оказалось смуглым, точёным, как фигурка из кости, грудки высокие, маленькие, но круглые, с крохотными сосками. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Иво перебил её:

– Повернись. – Сказал хрипло. – И нагнись.


Не было их так долго, что даже Гэбриэлу надоело ждать. Пришли уже и скромно ждали в стороне портной и сапожник; Ким накрыла на стол и сунула горячее на каминную полку, маясь у стола. Наконец, из бани вышла, словно пьяная, Инга, чуть взъерошенная, с пьяными, шальными глазами, хихикнула, увидев их, покачнулась и пошла, пытаясь поправить растрёпанные волосы. За ней вышел Иво, совершенно нормальный, разве что глаза такие же пьяные, в шерстяных штанах со шнуровкой, сапогах оленьей кожи и вамсе с гербом Гэбриэла, сел за стол. Слуги смотрели на него с уважением – ни один из них не смог бы столько времени ублажать женщину и отпустить её в таком состоянии, но довольную! Даже Ким теперь стреляла глазками не в Гэбриэла, а в него, пытаясь всячески привлечь его внимание. Через несколько минут всё женское население замка знало, что у нового армигера сногсшибательное копьё, а работать им он может просто невероятно, сколько и как!

Ни Иво, ни тем более Гэбриэл, в эти минуты о популярности Иво и её последствиях не думали совершенно. Им нужно было поговорить о стольком, столько обсудить; Гэбриэлу столько надо было показать Иво, стольким похвастаться!

– Ты ешь, – счастливый, как ребёнок, он торопился угостить Иво всем самым лучшим. Именно в эти моменты его новое положение и богатство доставляли ему самое большое удовольствие – когда он мог поделиться этим с другом. Отослав слуг, Гэбриэл то и дело подсовывал Иво самые лакомые кусочки:

– Апельсин попробуй! Знаешь, как здорово?.. Салат, тоже шикарно… – Пока Иво не взмолился:

– Гэри, я лопну! Честно, обожрался я! Нет, ну, правда, я больше не могу. Апельсинов только ещё хочу, здоровские! – Он откинулся в кресле. – Я думал, у Нэша и Марты здорово, но тут… Слушай, вот здорово, а? И как ты сюда попал?

Гэбриэл начал рассказ. Иво реагировал, как он и ждал: переживал, сострадал и радовался благополучному исходу. Гэбриэл был счастлив. Приключения Иво и Алисы он знал со слов последней, не хватало только рассказа Иво про то, как он очутился в плену у епископа. Когда Гэбриэла пришли звать на ужин к его высочеству, они и половины не успели обсудить.

– В общем, – поднялся Гэбриэл, – я к отцу, а ты тут будь, как дома. Это ведь и есть теперь наш дом! Твои комнаты ты знаешь, там делай, что хочешь. И это… Про Алису – ни слова. Мы её не знаем пока! Да?

– Конечно. – Кивнул Иво. – Не волнуйся ты!

Гэбриэл ушёл. Иво достался на растерзание портному и сапожнику; потом, оставшись один, прошёл к себе. Выглянул в окно, посидел на постели, щупая перину и покрывала, подпрыгнул и повалился навзничь с восторженным воплем:

– Йя-ху!!!


Лучиано и светловолосая девушка играли на лютне и на флейте; слуги обносили стол, за которым ужинали принц и его сыновья, винами и фруктами. Его высочеству подавал блюда и наливал вино Тиберий, братьям – другие слуги, как и Тиберий, имеющие титул не ниже баронета. В промежутке между столами вовсю старались шуты: горбун Холкин, карлица Шмыга и хромой Шнюк, над проделками которых порой смеялись Тиберий и его высочество. Гэбриэлу вид такого уродства смешным не казался, он едва сдерживал себя – так ему было жаль этих людей, и он старался не смотреть в их сторону. Молочный поросёнок с гречневой кашей постепенно превращался в скелет молочного поросёнка, уменьшался пирог с кроличьими языками, потом пошли в ход копчёные угри и раки. Принц Элодисский уже давно не ужинал так – и аппетита не было, и желания. Ел у себя, без всяких церемоний… Сейчас он первым заговорил о пире в честь Гэбриэла, который должен был состояться через две недели – чтобы успели приехать гости.

– Отличная мысль, отец! – Обрадовался Гарет. – Сколько в Хефлинуэлле не было большого торжества? Уже лет пятнадцать!

– Драйверу обязательно пошли приглашение. – Сказал принц. – Я напишу ему письмо, предложу забыть все наши недоразумения и в знак примирения встретиться в Гранствилле, на пиру. И постарайся сделать так, Гари, чтобы он получил его, будучи в Элиоте, в присутствии королевы.

– Он откажется. – Сказал Гарет.

– И тем нанесёт мне оскорбление. Если же рискнёт согласиться, живым отсюда он не уедет.

– Да, отец.

– А почему он нас так ненавидит? – Спросил Гэбриэл.

– На то есть две причины. – Принц Элодисский пригубил вино. – Первая – Гармбург. Драйвер – потомок Оле Отважного, молочного брата и сподвижника Карла Второго. В благодарность за дружбу Карл подарил ему и его потомкам город Гармбург и окрестные земли, одни из самых лучших на Острове. Долгое время Драйверы были одними из самых преданных вассалов Хлорингов. Но во времена Генриха Великого у Драйвера была красавица-дочь, Мерилин, в которую Генрих влюбился, еще не будучи ни королём, ни даже принцем. Влюбился, сделал ей предложение и получил согласие. Но в момент свадьбы открылось, что Мерилин, оказывается, дарила свою благосклонность до свадьбы очень многим мужчинам, в том числе и старшему брату Генриха. Генрих отрёкся от невесты, Мерилин и её семья были опозорены. Драйвер этого Хлорингам не простил, и присоединился к герцогу Белых Скал, Райдегурду, восставшему против Хлорингов. Восстание было подавлено, Генрих стал королём. Герцогство Белых Скал исчезло; мужчины старше четырнадцати лет из восставших семей были казнены, женщины сосланы в монастыри на севере. Так получилось, что и из Райдегурдов, и из Драйверов уцелели только мальчики… Их правнуки – и были Рональд Райдегурд и Теодор Драйвер. Райдегурд был хозяином Старого Торхвилла, родового гнезда их проклятого рода. Тридцать лет назад… Нет, однако, – герцог вновь пригубил вино, – уже тридцать пять лет назад! – мы ворвались в его замок, так как его подданные, крестьяне, горожане и даже мелкие рыцари, жаловались королеве, будто Райдегурд колдун и чернокнижник, что похищает детей и девиц, и творит с ними жуткие вещи… Мы – это ваша мама, Тис Ол Таэр, ваш дядя, Аскольд Эльдебринк, Лайнел, граф Фьёсангервена, русинские князья из Хорсвилла, Пригорска и Сарыни, и я со своими людьми. Мне было тогда, как вам сейчас, да… Молодой болван. В замке Райдегурда и в самом деле творились жуткие вещи. Кругом человеческие кости, клетки с обезображенными трупами и ещё живыми, но безнадёжно покалеченными детьми, и лужи, целые… ручьи гниющей крови! Райдегурд оказался настоящим колдуном: он метал в нас шары огня, молнии и насылал живых мертвецов. Это была славная и страшная битва! Если бы не эльфы с их волшебством, не русины, которые бились, как дьяволы, и не боялись этих оживших трупов, нам бы не справиться… Но мы одолели его, захватили живьём, повесили за ноги в его собственной лаборатории, облили всё каменным маслом и сожгли.

Гэбриэл слушал, затаив дыхание. Принц вновь приложился к вину, помолчал.

– Там был Теодор. – Сказал, кивнув каким-то своим мыслям. – Сидел в клетке, голый, и ел сырую крысу, как зверь. Аскольд и князья настаивали, что следует сжечь и его… Оставить в клетке, пусть горит. Но я, молодой, глупый, ринулся на его защиту, как лев. Мол, он жертва, а что рычит и скалится, так не его это вина, над ним издевались, его мучили! Он жался к моим ногам и рычал, как пёс, на остальных. Его тщательно проверили на то, не колдун ли он, как его господин и мучитель… Оказалось, в нём нет ни капли колдовства. Я заботился о нём, хоть, честно скажу, он вызывал во мне отвращение, до тошноты. Но именно поэтому мне и жаль его было, я понимал, что остальные относятся к нему ещё хуже. Он даже… – принц поморщился, – предлагал мне… себя. Так мы узнали, что Райдегурд был ещё и содомитом. Теодор был очень красив, потому тот и не убивал его, держал для… нет, слишком мерзко. Я вернул ему один из городов, принадлежавших его матери, Найнпорт, и старый замок, Редстоун. Золото и все не сгоревшее имущество Райдегурда я тоже отдал ему. Он очень долго делал вид, что благодарен мне, клялся, что будет верен мне до самой смерти, говорил, что всё, связанное с Райдегурдом, для него ненавистно. Много времени гостил у меня в Хефлинуэлле. Я страшно тяготился им, он мне был… неприятен. Но я по-прежнему его жалел, и потом, такая рабская преданность, которую он демонстрировал мне, требовала, как я думал, какой-то благодарности с моей стороны. Странно, но я, спасший ему его поганую жизнь, тот, в чьём доме и за чей счёт он жил, скоро уже ощущал, что это я обязан ему чем-то. Думаю, всё это, вместе взятое – первая причина его ненависти ко мне. Родовая обида на Хлорингов, унижение, которое он сам на себя принял, но которое ненавидел… Думаю, он знал, что я презираю его. Вторая причина – это ваша мама. Когда-то она гостила в Гранствилле, у своей родни, узнала о моей болезни – я был болезненным ребёнком, часто простужался, постоянно чувствовал себя слабым, большую часть своего времени проводил в кресле, укутанный, – и пришла в Хефлинуэлл, чтобы помочь мне. Она меня вылечила, а я – я влюбился в неё. – Он мечтательно улыбнулся. – Как это у Данте… И шло такое от неё сиянье… Я даже не могу сказать, что это была любовь – это было такое чувство, что и сейчас, вспоминая те минуты, я чувствую, как сердце моё замирает. Ничего прекраснее я не могу себе и представить!.. Когда мы сражались с Райдегурдом, я увидел её во второй раз, и тогда уже понял, что люблю её всем сердцем и никогда не полюблю никакой другой женщины. Но тогда же её увидел и Драйвер. Он сразу же понял, что я погиб. И начал преследовать её. Она была эльфийка, знатного рода, королевского рода Ол Таэр; она смеялась над ним. Как-то публично она заявила ему, что уж лучше она согрешит сразу с козлом, нежели с ним. Она сразу поняла, кто он, и в отличие от меня не скрывала своего отвращения.

У Гэбриэла закружилась голова, он вцепился в край стола, низко нагнув голову. Кровь зашумела в ушах, он почти не слышал, как отец рассказывает о своих отношениях с прекрасной эльфийкой.

– Она согласилась выйти за меня. – Мечтательно и печально, глядя в свои воспоминания, говорил принц. – Я почти не надеялся на это, и вдруг она приехала, из Лисса, одна, и сказала, что согласна. Это был самый прекрасный день в моей жизни… Прекраснее него был лишь день, когда вы родились. Целых два мальчика! Два сына сразу!!! Драйвер был в таком бешенстве, что впервые показал всё, что было в его грязной душе. Он высказал мне и ей всё, что скопилось в его поганом сердце, обвинил меня в том, что я презираю и унижаю его, а Лару… О, этого я повторять не буду. Я тут же вызвал его на бой, и победил. И опять не добил. Как я жалею, что не ударил его!!! – Он покачал головой, рука задрожала, голос сорвался. – Он валялся у моих ног, и рыдал, и грыз землю… Мне стоило только ударить, один удар!!! Но я… плюнул, сказал: «Живи, дерьмо», и ушёл. Я ушёл!!! Я считал себя гордым, великодушным и благородным. Если б я знал, что моё благородство принесёт моей любимой и моему мальчику!.. Если б я только мог знать… Я прирезал бы его без тени сожаления, наплевав на всякие законы рыцарства и чести, только бы спасти вас… Но что теперь об этом?.. Думаю, Гэри, ты теперь знаешь его причины. Может, были и ещё, но я думаю, вполне хватило бы и этих. Вполне.

– Что ж. – Сказал Гэбриэл. – Я тоже сидел в клетке. И тоже жрал крыс. – Гарет быстро глянул на него, предостерегающе. – Он, я думаю, отомстил. Странно, что он не убил меня.

– К нему в замок трижды приезжали мои люди и люди королевы. Он ухмылялся и показывал свой замок, каждый уголок… Искали и маги, но ничего не нашли.

– Нас тогда там и не было. – Пояснил Гэбриэл. – Я рос до тринадцати лет на ферме где-то очень далеко – меня везли в Редстоун много дней, наверное, целую неделю.

– Я думал, что он где-то тебя прячет. – Задумчиво произнёс принц. – Мои шпионы много лет не спускали с него глаз. Если бы тебя привезли прямо в замок, это стало бы мне мгновенно известно.

– Нас привезли в какой-то дом в городе. – Вспомнил Гэбриэл. – Там чем-то одурманили…

– Он заплатит. – Сказал принц. – И теперь – никакой жалости, никакого сострадания! И я не хочу, чтобы он умер быстро. Нет! Он должен дохнуть долго. А перед тем, как он начнёт подыхать, он должен бояться. Я болен, но моё золото и моя власть ещё при мне. Гари, я хочу знать, на кого он опирается и почему. Далвеганец – само собой, без него не обошлось, и без этого мерзавца Кенки тоже, но я хочу знать, кто ещё поддерживает его. Хорошо бы поссорить их, но это ещё следует обдумать хорошенько. Я заставлю эту мразь поджариваться на медленном огне прежде, чем нанесу, наконец, этот удар! Удар, который задолжал ему так давно.


– Ну, младший, – когда они вышли от принца, сказал Гарет, – пошли, покажу тебе Золотую Башню. Пошли-пошли, пока время есть! – Гэбриэл засмотрелся на голову оленя, увенчанную такими роскошными рогами, что оторопь брала. Меж рогами красовался щит с гербом: белый волк и корона, – и скрещенные боевые топоры на длинных рукоятках.

– Это герб и топоры Аскольда Хлоринга. – Пояснил Гарет. – Аскольд был сыном Дрейдре, белой Волчицы Элодиса, эльфы-оборотня. Но то, что он был полукровкой, отнюдь не мешает нашей церкви считать его равноапостольным святым, поскольку он первым среди рыцарей и королей Нордланда принял христианство и всемерно поддерживал и насаждал его.

– А топоры настоящие? – Спросил Гэбриэл, благоговейно созерцая простые, но прекрасные в этой смертоносной простоте лезвия.

– Нет, блин, деревянные! Конечно, настоящие! Аскольд прежде, чем болезнь сердца – такая же, как у отца, кстати, – приковала его к Золотой Башне и к трону, сражался с анвалонцами и дикарями, как лев. Есть наша домашняя легенда, что жену свою, королеву Зуру, он добыл в бою. Она была дочерью вождя, и посчитала делом чести отомстить Аскольду за поражение своего племени и смерть отца, поэтому не пошла на ритуальный костёр, а сама пришла к Аскольду в шатёр, якобы смирившись с тем, что является военным трофеем. Спрятала в волосах – у неё были пышные кудрявые волосы, – женский кинжал… Я тебе потом покажу, у нас хранится такой, Дева Леса называется, наверняка тот самый. Представь: красавица входит в шатёр к воину, скидывает с себя всё, подходит к нему – а в пышных волосах нож, о котором он даже не подозревает…

– И?.. – Затаил дыхание Гэбриэл, охваченный романтичным напряжением.

– И не ударила, когда он её обнял.

– Почему?!

– Влюбилась. Без памяти, прямо, как ты в свою Алису. Отдалась ему и стала его женой. – Гарету, не смотря на кажущийся цинизм, история тоже нравилась. – Вместе с ним приняла христианство, и только после этого смогла родить ему сына, Карла Основателя. Нашего предка. – Они поднимались уже по широкой, плавно изгибающейся лестнице, освещённой изящными коваными светильниками с горящей нефтью.

– Красивая была, наверное. – Вздохнул Гэбриэл, чьё романтичное сердце продолжало любоваться красивой историей и смаковать её.

– Да уж. – Согласился Гарет. – Страшненькую, поди, Аскольд замуж бы не взял. Он ведь был полукровка, как и мы с тобой, и наверняка такой же красавец… Ну, почти, потому, что таким красавцем, как я, быть просто нереально, согласен? – Он весело рассмеялся, и Гэбриэл рассмеялся тоже. Он чувствовал, что в самолюбовании брата имеется значительная доля здоровой самоиронии, но в то же время тот искренне уверен в своей неотразимости. Впрочем, Гэбриэл тоже был в ней уверен – в отличие от собственной внешности, основательно, как он думал, изгаженной Садами Мечты.

Они прошли по третьему этажу, минуя двери в чьи-то покои, и остановились перед дубовой дверью, заколоченной почерневшими и рассохшимися от времени досками. Прочие двери на этом этаже были современными, легче, изящнее, с изысканной обивкой, эта же, старая, грубая и надёжная, могла, если надо, выдержать удары тяжёлых боевых топоров, но резко контрастировала с современными своими соседками.

– Эта дверь стоит заколоченной больше пятисот лет. – Сообщил Гарет, и Гэбриэл немедленно приник глазом к замочной скважине меж двух досок. Но там всё было так затянуто паутиной, что Гэбриэл увидел только какую-то серую муть и большого паука.

– Ни фига не рассмотришь. – Таинственно и гордо произнёс Гарет. – Там покои, вроде, спальня, вроде отцовской, что над нею. Эту дверь заколотил сам Карл Основатель, а вот почему, никто уже не знает. Говорят, что там, внутри, осталась его первая неверная жена, будто бы она изменяла ему, и он оставил её там, внутри, помирать от голода и жажды. А Карл женился на Юне, нашей прабабке.

– А почему дверь не открывают? – Дрогнувшим голосом спросил Гэбриэл, выпрямляясь. Выражение «подыхать от голода и жажды» для него было не фигурой речи – он и сам через это прошёл в своё время. Женщину, чьи останки, возможно, лежали там, внутри, до сих пор, ему было искренне жаль – пусть она и изменяла мужу.

– Потому, что нельзя. – Пожал Гарет плечами. – Считается, что тот, кто откроет эту дверь, навлечёт на себя страшное проклятие. А ещё – что призрак той ирландки обитает там по сей день, и в безлунную ночь порой можно услышать, как она укачивает ребёнка и напевает ему колыбельную. По-ирландски.

– А ты слышал? – По коже Гэбриэла брызнули мурашки так, что все волоски встали дыбом.

– Нет. А вот наша тётя Алиса слышала, и как раз перед тем, как она говорит, как пропали ты и мама. Я всё хотел покараулить у дверей и подслушать, но тебя ждал, хотел с тобой – с тобой мне ничего бы не было страшно. В детстве.

На следующем этаже были жилые покои его высочества и Тиберия, их кабинеты, гардеробные, большая библиотека и музей, в котором впоследствии Гэбриэл провёл не один час – здесь хранились древности, трофеи многочисленных предков Гарета и Гэбриэла, редкости, привезённые ими из Палестины, Европы и даже из Египта, реликвии, оружие и драгоценности, человеческие и эльфийские. В этот раз братья заглянули сюда на пару минут, Гарет сказал, что это такое, и они двинулись дальше, на следующий этаж, где жили дворяне, прислуживающие его высочеству, его повар, черноусый толстый венгр Иштван, которого все в Хефлинуэлле называли почему-то «мастер Ракуш», и горбун Холкин, который по сути являлся виконтом Лосадой, и только из-за своего физического недостатка служил шутом. Позже Гэбриэл не раз болтал с ним, поражаясь его уму, злости и невероятно острому, циничному, но необыкновенно притягательному юмору. Слуги всех этих господ, снующие из двери в дверь – дверей здесь было великое множество, – почтительно кланялись братьям. Гарет прихватил с блюда, которое несла миловидная служанка, две виноградные кисти, и отдал одну брату. На последнем, пятом этаже были обсерватория, ещё одна библиотека и лаборатория, пропахшая химическими реактивами, с пентаграммой на полу и множеством стеллажей, на которых стояли толстенные фолианты на разных языках: на латыни, на арабском, иврите; различные баночки, колбы, и прочие, самые разнообразные, сосуды. Сюда братья тоже заглянули лишь мельком. Гарет наконец-то выбрался с братом на крышу Золотой Башни.

Когда-то – и не так уж давно, – крыша была плоской, окружённой сдвоенными зубцами, и на ней всегда дежурили часовые, наблюдавшие за окрестностями. Прадед братьев, Ричард Первый, сын Генриха Великого – кстати, тоже полукровка, так как женой Генриха была эльфа Изелина, – увенчал башню высоким конусом крыши, крытой синей эльфийской черепицей, и огромным позолоченным флюгером в виде коронованного дракона. Для часовых между крышей и зубцами была оставлена небольшая дорожка, на которой, между зубцов, и устроились братья. Над их головами шелестел и порой хлопал на ветру флаг с короной Хлорингов, да поскрипывал, слегка покачиваясь, флюгер. Гарет протянул Гэбриэлу виноградную кисть, махнул рукой на юго-запад, куда сейчас указывал и язык пламени из пасти дракона:

– Смотри, здесь вся пойма Ригины, как на ладони. Вот там Блумсберри, – Гэбриэл и сам видел вдали, так далеко, что только глаза полуэльфа могли различить детали, красные и серые крыши города на меловом холме. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралось зелёное море огромного леса, по которому бежали серебристые волны колышимой ветром листвы. Видел Гэбриэл ленты Ригины, по которой шли баржи, шхуны и лодки, под парусами и без, Ома, Ветлянки и Ивлинки; видел большой и нарядно-красивый отсюда, сверху, Гранствилл с его красными и синими крышами, колокольнями, золотисто-белыми крепостными стенами и сторожевыми башнями; видел деревню Омки, несколько укрывшихся в листве садов монастырей, голубые глаза искусственных прудов, в которых монахи разводили карпов, сазанов, линей и карасей, поля, покосы, пастбища, сады… Как у любого живого существа, забравшегося так высоко и увидевшего так много, у Гэбриэла дух перехватило от восторга.

– Как подумаю, – признался Гарет, – что сама Дрейдре стояла здесь когда-то и смотрела на Элодисский лес, у меня аж мурашки по шкуре! И каждый, представь только, Младший, каждый из наших предков в своё время забирался сюда и стоял там, где мы теперь с тобой стоим! И Аскольд, и его сын Карл, и герцог Артур Великолепный, и сам Генрих Великий, когда ещё был пацаном и звался просто Гарри… И наш отец сюда тайком от нашего деда забирался с маленькой тётей Алисой, держал её на руках – она совсем маленькая была, намного его младше, – и показывал своё герцогство… Теперь вот мы с тобой здесь стоим. А потом наши с тобой сыновья сюда поднимутся, а?..

Гэбриэл только кивнул, в горле стоял ком от приятного волнения, которое он в полной мере разделял сейчас с Гаретом. А тот признался:

– Я впервые здесь. Я многого в детстве не сделал потому, что ждал тебя. Мне казалось, что если я это сделаю один, я как бы признаю то, что тебя больше нет. Как бы узаконю это состояние и начну привыкать жить без тебя. А пока я жду и чего-то лишаю себя, то между нами остаётся связь, знаешь, нить такая невидимая, которую я берегу и не рву. Я столького сам себя лишил! Зря, не зря?.. Хочется верить, что это я тебя тащил из того поганого места, верой своей, упёртостью. Я не хвастаюсь, ты не думай!

– Да я знаю… – Преодолевая неловкость, поспешил помочь брату Гэбриэл. – И спасибо тебе за то, что… что говоришь мне это. Тому пацану, которым я был когда-то, именно от того так хреново было, что один был… Что не было никого. Я это… всегда чувствовал, что один, что никого нет… Мне всегда нужен был кто-то. Друзья – они так… я им предан был, как пёс, а они меня предали – все… Или сдохли. Всё было не то, понимаешь… все были не ты. Я не знал, не помнил в смысле, но видать в сердце – знал про тебя. Ты мне снился, часто. Я уж говорил. – Он напрягся, глядя на лес и не видя его. Как всегда в такие моменты, ему хотелось сказать много, сказать красиво, но слов как-то не находилось. Хотелось сказать, что он всегда чувствовал эту поддержку, что сердце его всегда рвалось к кому-то. Что сейчас слова Гарета были для его раненой и до сих пор больной души словно успокаивающий бальзам на старую незаживающую рану. Что кипящие в его душе гнев и боль стихают и пусть частичный, но приходит покой. Покой и уверенность, что наконец-то закончилась глава о позоре, боли и бессильной ярости, что в прошлом остались страхи, унижения, истязания и страх смерти, в прошлом остались одиночество и ненависть. Гарет закрыл своей рукой дверь в прошлое и изменил всю его жизнь. Гэбриэл не знал, как высказать всё это – но это было и неважно здесь и сейчас.

Как он обожал своего брата! Это тоже была своего рода влюблённость. Гарет был совершенство – с его, Гэбриэла, точки зрения. У него было всё, чего судьба лишила самого Гэбриэла; к счастью для обоих братьев, Гэбриэл был не завистлив и способен искренне радоваться чужим успехам и чужому совершенству. Брат был красив, весел, остроумен, образован, он был рыцарем из красивой книги, всё знал, всё умел, во всём разбирался. Его тело и душа не были изуродованы, и Гэбриэл от всего сердца гордился им.

Разумеется, Гарет это чувствовал, и разумеется, восторг и гордость брата грели ему душу и наполняли сердце благодарностью и ответным обожанием. Кто знает, как бы сложилось всё между ними, будь Гэбриэл хоть немного менее бескорыстен и щедр душой! Или будь на его месте сам Гарет, куда более тщеславный, амбициозный и самолюбивый! Начни Гэбриэл подсчитывать, чего ему не додали и насколько Гарет благополучнее его самого – и не бывать между братьями настоящей близости и хоть какой-то дружбы. Ксчастью для них обоих, в Гэбриэле не было ни капли эгоизма, спеси и зависти, он был искренним и очень простым. Но это относилось только к тем, кого он любил, или к тем, кто пробуждал в нем инстинкт защитника и покровителя; ко всем прочим Гэбриэл относился с недоверием и настороженностью того, кто с детства знал только плохое отношение и часто становился жертвой предательства. Те, кто совсем недавно помог ему, пока что не сумели вовсе излечить его предвзятость, а предательство Саввы, такого же полукровки, весёлого спутника, почти товарища, только усугубило его инстинктивное недоверие. Но тем сильнее была его привязанность к тем, кому он доверился: Алисе, брату, отцу. Что касается всего остального человечества, то здесь Гэбриэл не мог доверять даже себе: ошибся же он, доверившись Савве! И, ничтоже сумняшеся, переложил всю ответственность за отношение к незнакомцам на брата: Гарет-то уж разберётся! Впоследствии, когда им приходилось иметь дело с различными людьми, от рыцарей до бедняков, Гэбриэл просто был рядом с братом, молчал, смотрел, слушал и почти всегда безоговорочно принимал оценку и вердикт брата, даже если не совсем его одобрял. Совсем немного времени прошло, пока они не начали даже ссориться и спорить – но всегда наедине, на людях неизменно демонстрируя единство.

Торопясь воспользоваться отсутствием Алисы, пока брат целиком и полностью принадлежит ему одному, а Иво отсыпается после перенесенных невзгод и страхов, Гарет потащил Гэбриэла знакомиться с конюшнями, псарнями, кретчатней, тут же подарив брату двух молодых соколов, и перед ужином отправился с ним ко рву, искупаться. Там, где Ригина огибала Золотую Горку плавной петлёй, прадедом Генриха Великого был выкопан ров, соединивший Ригину и Ветлянку и превративший Золотую Горку в остров, а Хефлинуэлл, и без того неприступный, в изолированную от всего мира крепость. Здесь, в низине, на берегах рва, ухоженного, тщательно очищаемого от тины и грязи, слуги Хефлинуэлла разбили огороды и сад, а в самом укромном месте, там, где ров соединялся с Ветлянкой, был устроен песчаный пляж, укрытый от нескромных взглядов старыми вётлами и обрывистым берегом. Сюда Гарет и притащил брата, велев свите и даже верному Марчелло оставаться в замке, и сопровождаемый только любимыми собаками герцога. Оба отлично плавали, и вволю порезвились в уже по-летнему тёплой воде, завалившись затем на ярко-оранжевый песок пляжа, под заходящее, но ещё жаркое солнышко.

– А копьё у тебя не меньше моего. – Заметил Гарет, и Гэбриэл самодовольно фыркнул.

– И ты в самом деле не изменишь Алисе?..

– В самом деле.

– Ну, в бане со служанкой – это не измена! Это гигиеническая процедура!

– Алисе это скажи. – Вздохнул Гэбриэл.

– Что, ревнивая?

– Как… Как не знаю, кто! – Пожаловался Гэбриэл. – Ревёт, дерётся и обзывает меня по-всякому.

– А ты её что, боишься? – Весело подначил брата Гарет.

– Ну, не то, что бы… Просто не могу, когда она плачет. Мне легче в огонь руку сунуть, чем видеть, как она страдает. Она ведь… ну… нежная такая. Лучше уж перетерплю. Тем более, что так, как с нею, ни с кем в целом свете быть не может.

– Серьёзно?! А кажется такой скромницей!

– Она скромная!!! – Возмутился Гэбриэл. – Со мной у неё любовь, понял?! Я знаю разницу между грязью и любовью, ты не думай!!!

– Прямо грязью? – Гарет почувствовал себя задетым. – А промежуточных нюансов ты не признаёшь?

– Я их просто не видел. – Признался Гэбриэл. – Хотя… Ну… было у меня раз, в Июсе… Там, вроде, и не по-скотски было, не как в Садах Мечты, хотя…

– Ага! – Обрадовался Гарет. – Ну-ка, ну-ка! А как же Алиса?!

– А вот Алисе об этом знать незачем! – Испугался Гэбриэл. – Это случайно вышло, просто Савва там прямо, при мне, с одной девчонкой…

– И ты не удержался и завалил вторую?. И как?

– Как-как… трахнул её. Раз, наверное, шесть. И вторую. Потом. Столько же.

– Ого! Я однажды в Дании двух сестричек в грангии трахнул раз шестнадцать за ночь… Спал после этого двое суток, а мяса сожрал – чуть пузо не лопнуло. У меня до этого три месяца бабы не было, оголодал, как зверь. И девки-то были не то, чтобы очень… Белые, как моли, ресницы, и те белые. Близняшки, на то и купился. Плоские, что твоя доска, сиськи вообще больше на прыщи похожи, но заводные, я тебе скажу, с огоньком… Выдумщицы такие! – Он фыркнул. – У них там война шла уже года три, мужиков почти не осталось, вот бабам и пришлось фантазию включить, чтобы редкого мужика соблазнить и поиметь. А я обожаю баб с фантазией. Жаль, попадаются они редко. Большинство баб здесь считает, что если она на спину легла и ноги раздвинула, то большего от неё и не требуется, остальное уже – твои проблемы. Мои служаночки, Ким и Инга, как раз выдумщицы. Я их специально в Рыцарской Башне держу. А ещё монашек люблю – ох, и горячие штучки! Я у местных кларисок уже восемь штук поимел, включая настоятельницу. Они теперь, как в городе меня завидят, бледнеют, краснеют, чуть ли не в обморок падают, но всё равно летят ко мне, как жужелицы на кусок сахара. Это как в анекдоте, знаешь?.. Монашку в овраге рота кнехтов завалила и отодрала на славу. Она потом встала, отряхнулась, и говорит: «Спасибо тебе, святая Клара! И без греха, и досыта!» – Гарет захихикал, но Гэбриэл смеяться над историей с изнасилованием не мог. Для него это уже никогда не могло быть поводом для смеха.

– Что надулся? – Сразу же почуял неладное Гарет.

– Так. – Гэбриэл сел, стряхивая песок с высохшей кожи. – Вспомнилось.

– Ясно. – Гарет помрачнел. – Ты извини. – Тоже сел. – Это же просто анекдот.

– Я знаю. – Гэбриэл взглянул на него. – Знаешь, мы там никогда вот так не шутили. Вообще не шутили. Анекдотов не рассказывали. Я ни одного не знаю, русы рассказывали, ржали, а я… А смеялись над таким, что сейчас вспомню – и нутро словно кипятком ошпаривает. – Он вспомнил Мёртвую Королеву. – Я должен спасти их всех. – Повторил обречённо. – Они ведь и после смерти мучаются. Я о них каждую ночь молюсь перед сном. Встаю на колени, и молюсь, о каждой, которую помню – а я почти всех помню. Лицо представляю, и прощения у неё прошу, и молю Бога, чтобы он о них позаботился. И не простил меня – нет, я сам себе этого не прощу никогда, как я Его могу просить?.. – но дал бы мне их спасти. А для начала – поймать Госпожу, тварь пакостную, которая их в нежить превращает, которая над ними измывается, псу своему даёт на расправу…

– А эта Госпожа – не Александра Барр, случайно?

– Барр, точно! Доктор, мразь, её так называл!

– Поехали в замок. – Гарет подхватил одежду, оставленную на травке под старой ветлой. – Займёмся этой сукой прямо сейчас.

Они галопом примчались в замок, оставив лошадей, стремительно и одинаково, в ногу, шагая, вошли в приёмную Рыцарской Башни.

– Альберт!!! – На ходу рявкнул Гарет, и тот материализовался откуда-то почти сразу же, безупречный и невозмутимый, как всегда. Гарет упал на свой герцогский трон, сказал, как всегда в минуты раздумий, покусывая ноготь большого пальца:

– Нужен указ. Бывшая настоятельница монастыря святой Анны Кемской Александра Барр, девица, проживающая ныне в Найнпорте, обвиняется в ереси, некромантии, скотоложстве, непотребствах, творимых с невинными девицами, наложении порчи, клевете… нет, не клевете, а в государственной измене и злом умысле против королевской семьи. И за её голову объявляется награда… За живую – пятьсот золотых дукатов, за мёртвую – двести пятьдесят. Написать, именем герцога Элодисского объявить по всему королевству, в Элиоте – в том числе. Во всех населённых пунктах герцогства поместить рукописные копии с описанием примет преступницы. Марчелло! Скажешь писарю приметы. – Он встал. – А нам с тобой, Младший, пришла пора представить тебя нашей кузине. Официально она – хозяйка Хефлинуэлла, поскольку без хозяйки дому нельзя, отец вдовец, а я холост.

– Что такое «Кузина»? – Спросил Гэбриэл.

– Двоюродная сестра. Дочь нашей тёти Алисы, графини Маскарельской, сестры отца и королевы. Когда у меня будет сын, а у тебя, скажем, дочь, они будут кузенами.

– Понял. – Гэбриэл напрягся. – И она… тоже полукровка?

– Нет. Она дайкина… Необычная дайкина, поскольку Хлоринг, но всё же дайкина. Ужасно красивая, что есть, то есть. На королеву похожа, не на тётю Алису. Глупенькая, правда, но милая и добрая… Ну, местами. С нею трудно, если принимать её всерьёз; я к ней отношусь, как к маленькой, злющей, но безобидной собачке. Она тявкает, я угораю. Если относиться иначе, голова взорвётся. Она сама не знает, чего хочет на самом деле, и способна своими капризами и истериками святого в грех ввести. И всё же мы с отцом её любим. Ты тоже её полюбишь, когда увидишь. Она похожа на ангела, который попал в беду, но слишком горд, чтобы просить помощи.

– А мне обязательно это… знакомиться с нею?

– А как же?! Она же хозяйка Хефлинуэлла, и твоя сестрёнка, как без этого?! Женский двор просто изнывает от нетерпения, как только услышал о тебе.

– Что такое женский двор?

– Ах, младший! – Засмеялся Гарет. – Пошли, переоденешься, и по дороге я тебе расскажу…

– Переодеться? – Гэбриэл осмотрел себя. – Я что, уже грязный?!

– Просто для представления к женскому двору ты не достаточно элегантен. – Гарет потянул его за собой. – Пошли же!

– Женский двор, – объяснял он, – это свита Габи. Габи – ты ведь и этого не знаешь! – это сокращённо от Габриэллы. Тётя Алиса была твоей крёстной, и так тебя любила, что назвала дочку в память о тебе. Она даже не хотела выходить замуж, пока ты не найдёшься, но жених, граф Маскарельский, долго ждать не захотел. Отец, кстати, сообщил ей о тебе, и она наверняка скоро будет здесь…Так вот, у Габи, как это полагается хозяйке Хефлинуэлла, есть свита из благородных девиц, её придворных. И куча всякой прочей челяди, пажи, слуги, служанки, горничные, стража, короче, всё, что полагается такой важной особе. Знаешь, – продолжал Гарет, когда они поднялись к Гэбриэлу, и он принялся выбирать, в чём пойдёт ко двору Габи брат, – у меня такое чувство, что хоть мы, мужики, и хозяева жизни, но всё, что мы делаем, мы по большому счёту делаем ради баб. Понимаешь… – Он выбрал белоснежную сорочку с серебряным шитьём, бросил Гэбриэлу, – в Девичьей башне на самом деле собрано всё самое лучшее, что есть в Хефлинуэлле. Самые роскошные драгоценности и наряды, самые шикарные украшения, лучшие музыканты, прочая фигня… Увидишь, как они одеваются, эти стервы! Что мне надо, по большому счёту? Хороший конь, отличный меч и пара верных гончих. Но сколько надо Габи, это же с ума сойти! – Он протянул Гэбриэлу, надевшему сорочку, жилет, тёмно-серый, тоже с серебряным шитьём и глубоким треугольным вырезом, из очень дорогой ткани. – Сам посмотришь, сколько на них всего надето, наворочано и накручено… Рыцарского ордена тебе не положено, надень вот эту графскую цепь. Ну, вот! – Он отступил, оглядев брата. – Шикарно выглядишь! Держишься ты отлично, и пока не говоришь, ты идеален.

– А что, можно не разговаривать? – Хмуро спросил Гэбриэл.

– Можно. – Засмеялся вновь Гарет. – Держись вот так, как всегда держишься; когда к тебе будут обращаться, отвечай односложно, да или нет; если такой ответ явно не канает, загадочно усмехнись и пожми плечами. Сразу предупреждаю: они кажутся жеманными дурами, но многие из них далеко не дуры, это во-первых, а во-вторых, они страшные интриганки и умеют вертеть мужиками, которые из-за них теряют голову. Они вполне способны сделать твою жизнь здесь неприятной или невыносимой, настроить против тебя остальной двор, и даже к отцу подобраться. Они опасны, младший, и недооценивать их нельзя. Поэтому не расслабляйся. Рыжик, я думаю, не даст тебе связаться с какой-нибудь юбкой и натворить делов, но всё равно… лучше я за тобой сам присмотрю. Готов?..

– Нет!

– Всё равно пойдём. – Гарет ехидно ухмыльнулся.

Дворецкий Девичьей башни объявил их, и братья вошли в большой зал, где принимала Габи.

Первое, что пришло в голову Гэбриэлу, когда он увидел Габи, это: и правда, ангел в беде! У неё было такое необыкновенное, прекрасное, утончённое и притягательное лицо! Тонкая, гибкая, довольно высокая, она была такой, что её невозможно было не заметить, не восхититься ею, не любоваться. В своём роде она была не менее прекрасна, чем Алиса, хоть и не походила на неё нисколько. У неё были чёрные, с вороным отливом, волосы, белая кожа – не бледная, а именно белая, здоровая, нежная, чуть матовая, с россыпью золотистых веснушек на переносице, узкое овальное лицо идеальной формы, розовые губы, не узкие и не полные, словно цветочные лепестки, и глаза, глаза, при взгляде в которые можно было потерять голову. Голубые, как небо, как незабудки, большие, широко раскрытые, со стрелами длинных чёрных ресниц, они, как метко сравнил Гарет, были глазами ангела, попавшего в какую-то беду и умоляющие о помощи. Хотелось немедленно окружить её заботой, помочь и утешить… Гэбриэл глянул на брата, и опустил глаза. В Девичьей башне было, в самом деле, очень красиво и роскошно, не менее красиво и роскошно, чем в Золотой. Приёмная Габи была светлой, просторной, и всем бы была хороша, если бы не запахи, царившие здесь. Множество дайкин пахли именно так, как должны были пахнуть: почти невыносимо для полуэльфа. У кого-то из них явно были месячные, и от этого запаха не было никакого спасения, не помогали ни сильный аромат розового масла, который обожала Габи, ни запахи курений и цветов. Пожалуй, они только усугубляли проблему. Гэбриэл с трудом сдерживался, чтобы не морщиться и не выдавать своего отвращения, поражаясь, как это брат всё это терпит?.. Дамы окружили их, кланялись, улыбались. По-настоящему красивыми здесь Гэбриэлу показались, конечно же, сама Габи, и высокая статная блондинка с серо-голубыми глазами и роскошными волосами, которую звали Аврора – странное и непривычное для Гэбриэла имя. Остальные, на его вкус, едва тянули на миловидных, и то не все. Одеты они были роскошно, да. Его поразило изобилие и разнообразие головных уборов, драгоценностей и нарядов; больше всего драгоценностей было на самой Габи, которой явно не хватало вкуса, зато средств было хоть отбавляй. На ней были и сапфиры, и рубины, и алмазы, и турмалины, и аметисты… Её чёрные волосы, заплетённые в несколько виртуозно сложенных кос, покрывала сеточка с огромным сапфиром, каплей свисавшим на лоб, руки были унизаны перстнями и кольцами, по большей части совершенно не подходящими друг к другу и остальным украшениям, платье украшено таким множеством драгоценностей, что сверкало и переливалось в свете из двойного окна. Улыбнулась она как-то вымученно, глядела надменно и снисходительно, и приветствовала двоюродного брата немного свысока.

– Где же вы так долго пропадали, милорд? – Спросила чуть хрипловатым и странно и неприятно знакомым голосом. – Все мои дамы просто с ума меня свели вопросами на этот счёт.

Помня наставления брата, Гэбриэл пожал плечами и загадочно усмехнулся. Ну, он надеялся, что загадочно. За него ответил Гарет:

– Недалеко от Винетты, в русинской деревне. Представьте себе, он понятия не имел, кто его родители и родня, считал себя сиротой… Рыбу ловил!

– Рыбу?! – Фыркнула Габи, в голубых глазах замерцали весёлые искры. – Удочкой?!

– Сетью. – Рискнул подать голос Гэбриэл. – Как-то так.

– Как забавно! – Засмеялась Габи. Смеялась она некрасиво: хрипло, словно простолюдинка. Этот смех совершенно не шёл к её утончённой красоте, и сразу рушил образ ангела. Её дамы угодливо захихикали, вызвав у Гэбриэла ещё большую неприязнь. Не особенно красивая, но очаровательная маленькая брюнеточка, которую, кажется, звали Беатрис, с сахарной улыбочкой и жемчужными зубками, тут же оборвала смех и произнесла довольно мило:

– Не сердитесь на нас, милорд, мы, право же, не желали вас обидеть. Просто это, действительно, забавно: Хлоринг с сетью!

– Я не знал, что я Хлоринг. – Сказал Гэбриэл. Та маска, которую он носил в Садах Мечты, и которую почти неосознанно надел теперь, очень ему помогла. Он был каким угодно, только не смешным. Желание позабавиться за его счёт как-то сразу умирало под взглядом его холодных тёмных глаз.

– И как же вы вернулись к семье? – Спросила дама средних лет.

– Я в Гранствилл приехал. – Глянув на брата, рискнул сказать Гэбриэл. – С другом. А тут оказалось, что я на одно лицо с герцогом… Так и получилось.

– А где твой друг? – Спросила Габи.

– да тут, в замке. Его зовут Иво. Я его взял к себе… – Он посмотрел на Гарета, почувствовав, что увлёкся. Тот закончил за него:

– Иво станет армигером моего брата, я полагаю. Этот молодой человек, несомненно, заслуживает того, чтобы его наградить. Если бы не он, мы, возможно, никогда не нашли бы Гэбриэла.

– А как по-русски будет: «Вы очень привлекательная девушка?». – Мило стрельнув тёмными глазками, спросила одна из дам. Гэбриэл, выучивший от Саввы и других своих спутников несколько русских слов и выражений, ответил:

– А ты бабёнка, что надо. – Почти без акцента, и Гарет одобрительно и несколько удивлённо взглянул на него и украдкой показал большой палец.

Последующая болтовня показалась Гэбриэлу утомительной и неинтересной. Первая скованность прошла, он просто сидел и смотрел на Габи и на окружающих их дам. Брат был прав в одном: Габи была глупа, не сдержана и высокомерна, жуткое сочетание! А вот милой и безобидной она Гэбриэлу не показалась, тут Гарет явно был пристрастен и принимал желаемое за действительное. Аврора была надменна и язвительна, Беатрис навязчива и угодлива; в течение всего вечера она делила своё внимание поровну между госпожой, герцогом и Гэбриэлом, причём последнему – особое. Она явно старалась его очаровать. О чём и сообщил брату Гарет, едва они покинули Девичью башню.

– В смысле? – Нахмурился Гэбриэл.

– В прямом! – Засмеялся Гарет. – Она глаз на тебя положила, младший! Она и ко мне пыталась подкрасться, когда только появилась при дворе, но не на того напала! Не вздумай её трахнуть, даже если она сама будет предлагать!

– От неё течкой воняет за версту! – Скривился Гэбриэл. – И неужели ты думаешь, что я способен променять Алису на эту… Она ведь даже не красивая!

– Ты слишком привередливый… Но согласен: рядом с Рыжиком все наши дамы – никто. И всё же смотри! Всякое бывает. Бабы здорово умеют подкрасться к мужику, когда тот и не ждёт! Сам не поймёшь, как это получится… И тут же начнётся истерика: я была девицей, я благородная, ла-ла-ла… И придётся тебе или жениться на ней, или откупаться, и всё равно окажешься в дерьме по уши.

– Знаешь, – задумчиво произнёс Гэбриэл после небольшой паузы, – а Хэ был не так уж и неправ насчёт баб… Что-то в его порядках есть.


– Но как?! – Драйвер схватился руками за голову. – КАК?!! Как он смог очутиться там, как вы его просрали, уроды?! – Его трясло от бешенства. – Как он смог добраться до Гранствилла, и вы его нигде – НИГДЕ!!! – не перехватили?! Одни придурки поскакали аж в Лисс, другие не смогли устроить нормальной засады, остальные… Ах, чёрт!!! – Он содрал со стола скатерть вместе со всем, что на ней стояло, на полу очутились черепки от французской вазы и вода вместе с цветами, вперемешку с печеньем, миндалём и инжиром. Драйвер заколотил кулаком по столу, матерясь и брызгая пеной. На самом деле ему было страшно. Так страшно, как никогда в жизни. Он должен был убить Хлоринга ещё семь лет назад, он почти сделал это – и не убил!!! Люди, от которых он зависел, всё ещё зависел, не смотря на близость к своей цели, требовали смерти Хлоринга уже давно, а он… протянул. И всё-таки он никак не мог поверить, что тот сумел добраться до дома. И снова и снова задавал себе вопрос: КАК?!! – как будто, найдя на него ответ, он что-то исправит… Ничего больше нельзя было исправить, ничего, следовало думать, как быть сейчас, как исправить ситуацию в свою пользу, как не допустить катастрофы… Но всё же: КАК?!! Ведь он всё предусмотрел, всё спланировал, у ублюдка не было ни единого шанса, он просто не мог никуда сбежать, никуда добраться!!! Он ничего не знал, нигде не был, полный придурок… Кто-то ему помог! – При мысли об этом у Драйвера сводило скулы. Как будто это могло хоть чему-то помочь, он приказал найти того или тех, кто помог Гэбриэлу бежать и добраться до Гранствилла, и привезти к нему. Позвал Шторма. Этот ублюдок хоть что-то узнал – он смог ответить на все вопросы, связанные с побегом и дал вполне дельные советы по поводу того, как избежать подобного впредь. Мозги у него варили… Смотреть на него было неприятно – он был практически чистокровный эльф, а Драйвер давным-давно испытывал ненависть к эльфам, особенно к их глазам, – но он был пока полезен. И Драйвер вымученно улыбнулся ему.

– Что ты смог узнать? – Спросил хмуро.

– Мало, господин. – Покаянно признался Шторм, искренне страдая от того, что не может ничем порадовать Хозяина. – Как он попал в Элиот, я так и не смог узнать. Ему наверняка кто-то помог, но кто – не ясно.

– Гелиогабал, мокрица в сутане, кто ещё. – Скривился Драйвер. – Или сам помог, или подкупил кого… Не зря же тварёныш сбежал сразу после его визита!

– Слуги говорили, что видели у уродки золотой. – Припомнил Шторм. – Мне кажется, Хозяин, это у неё от Гора, а Гору кто-то дал это золото для побега.

– Я же говорю, Гелиогабал!!! – Даже обрадовался Драйвер. – Мокрица, слизняк проклятый, выродок!!! Он ответит за предательство… Ответит!!! Значит, говоришь, щенок двигался в сторону Гранствилла с руссами… Это сколько же золота дал ему этот епископ недоделанный, а?! А вы?! Как вы могли сплоховать перед этими русскими дикарями?!

– Они хорошие воины. – Хмуро сказал Шторм, пряча глаза. – А мы – плохие.

– Кто бы сомневался! – Не сдержался молча слушавший всё это Гестен. – Они у тебя, – обратился он к барону, – вместо того, чтобы меч осваивать, пьют, жрут и девок лапают, вот и дохнут, как петухи на бойне, едва с серьёзными соперниками встречаются! Я давно говорил: дай им хорошего учителя, надери им жопы, чтобы за ум взялись! Сколько ты за последние две недели людей потерял, а?!

– Вот ты и займись ими! – Разозлился барон. – Вот тебе ученик, бери его и занимайся!!! А меня в покое оставь, ясно тебе?! Где эти уроды, что с Южной ушли?!! – И Драйвер рванул прочь, оставив Гестена и Шторма наедине друг с другом.

– Господин, – сказал Шторм, – если вы научите меня чему-нибудь, я буду вам вечно благодарен. Я не хочу вновь опозориться перед Хозяином.

Гестен несколько секунд смотрел на Шторма с сомнением. Он всегда его недолюбливал, и у него были на то причины, о которых Шторм не знал. Волю Драйвера Гестен мог исполнить, а мог и проигнорировать, он был дерзким и самоуверенным вассалом. Но Шторм смотрел мрачно, но искренне, ничего такого особенного, никакого подвоха Гестен не видел и не чувствовал. Потому сказал коротко:

– Пошли, эльф. Посмотрим, на что ты способен. Если не дерьмо – позанимаюсь с тобой. Но если ничего ты не стоишь, не обессудь, пошлю на хрен.


Приют всё это время оставался в немилости у Хозяина. Они сидели у себя тише воды, ниже травы, их даже не покупали. Арес один решался ходить за едой, но кормили плохо, хлебом и водой. Они не понимали, за что наказаны, но терпели… Пока в один прекрасный день всех их не вызвал общий гонг, но не на оргию. Доктор отправил их всех в Галерею, где Хозяин продемонстрировал им труп молодого, высокого, отлично сложенного мужчины. Ни скальпа, ни лица, ни срама у трупа не было; кисти рук были обожжены до кости, ноги раздроблены, кожа содрана широкими лоскутами с груди и полностью – со спины, живот вспорот. При виде трупа Борея вырвало; остальные сбились в кучу, пряча глаза. Вонь стояла невыносимая – труп уже начал портиться, пахло, помимо этого, требухой, мочой и рвотой.

– Вы ещё не соскучились по своему вожаку? Нет? – Хозяин стоял, поигрывая окровавленным тесаком. – Посмотрите на него в последний раз! Этот болван решил, что отсюда можно бежать! Что ж… Он свободен теперь. Можете с ним попрощаться. А кто хочет на волю вслед за ним – милости прошу! Есть добровольцы?

Все молчали. Арес низко склонил голову, Ашур жадно разглядывал труп, но при том весь дрожал, по лицу струился липкий пот. Остальные, испытывая те же позывы, что и Борей, переминались с ноги на ногу и крупно сглатывали. Хозяин разразился длинной тирадой о том, что относится к ним, как к своим детям, об их особой миссии и чудовищной неблагодарности тех, кто идёт против него, своего отца, и своего высокого предназначения. Ведь они носители высокой миссии, у их служения есть очистительная, высшая цель: лечить особенные души, души, оказавшиеся свободными, избранными, настолько особенные и тонкие, что человеческое быдло, бездушное, призванное лишь жрать и размножаться, их ненавидит. Быдлу нужно, чтобы все были одинаковыми, чтобы вокруг было только послушное и тупое стадо. Не дай Бог, – распалялся Хозяин, – кто-то выбился из толпы, поднимает голову и говорит: «Я – другой!». Его заклеймят позором, его распнут, и чернь закидает его тухлыми яйцами! И только здесь, в Садах Мечты, эти избранные, эти высокие и свободные души, могут быть самими собой; здесь им нечего стыдиться и некого бояться! И здесь их ждут они, его любимые дети, свободные, нагие и счастливые, лишённые лицемерной морали и ханжеского стыда, прекрасные, как жители Аркадии, не тронутые алчностью и женской похотью, коя губит мир. И всё это дал им он, Хозяин, не взирая на риск и расходы по их содержанию, на всё, что делает содержание Садов Мечты таким опасным. И что он хочет? Немного понимания. Немного, чёрт возьми, сочувствия!

– Ваши отцы-эльфы плюют на вас, ваши шлюхи-мамаши продают вас за флягу пива. Люди вас убивают и травят, как зверей! Только мне, одному мне вы нужны, я забочусь о вас, кормлю вас, содержу, защищаю от человеческого быдла! Неужели трудно иметь хоть немного благодарности за заботу, за еду, за кров над головой, за безопасность?! Гор преступил предел дозволенного…

Лишь когда вырвало и Януса, и Ашура, а Борей просто свалился в обморок, Хозяин отпустил их, велев Аресу задержаться.

– Я прощаю вас. – Сказал милостиво. – Надеюсь, вы всё осознали и поняли. С сегодняшнего дня вас снова будут кормить. И можешь прямо сейчас пойти в Девичник и выбрать там Чуху для вас.

– Спасибо, господин. – Арес стоял на коленях, не поднимая головы.

– Ступай. – Хозяин повернулся, и Арес поспешил прочь, прямиком в Девичник.


Мария, которую вслед за Гором Приют называл Длинной, невольно таким образом выделив её из общей массы Чух, упрямо цеплялась за жизнь, хоть уже и не знала, зачем. Трисс была мертва – умерла у неё на глазах, после того, как её принесли от очередного гостя избитую и истекающую кровью. Доктор осмотрел и прощупал её, и брезгливо скинул со стола, после чего несчастную Трисс, еще стонавшую, стражник отволок к колодцу и скинул туда. Это стало постоянным ночным кошмаром Марии, которая так тяжко восприняла смерть единственного близкого существа, что едва не сдалась. Те, кого привезли с ними вместе, постепенно впадали в тупое оцепенение, молча выполняя приказы и желая только одного: чтобы их покормили и оставили в покое. Мария – нет. Она постоянно напоминала себе своё имя, и строила планы… Она хотела убить Доктора. Гор исчез; он был первой её целью. Теперь остался Доктор, и она следила, думала… Ненависть и мечта убить была её спасением. Так она цеплялась за остатки себя, своей воли и личности, так спасала свою душу. Она была так красива, что её заказывали чаще остальных; и издевались над нею куда более жестоко – именно из-за её красоты, которая восхищала и одновременно вызывала ненависть в тех, кто уже не умел чувствовать, как нормальные люди. Ублюдки, посещающие Сады Мечты, испытывали извращённое удовольствие, надругаясь над её красотой, придумывая наиболее грязные и унизительные забавы с её телом. Это часто кончалось тем, что она лежала в бреду сутками, страдая от сильнейшей боли. А когда не лежала – над ней издевался Доктор. Он испытывал к ней иррациональную ненависть, видно, чуял в ней непокорённую душу. И куражился над нею всласть, но так ни разу и не смог добиться ни слёз, ни криков, ни мольбы. Это очень быстро убило бы её, но однажды в Девичник пришёл новый вожак, Арес, и сказал:

– Нам Хозяин позволил Чуху выбрать. Где эта, губастая?

– Сдохла. – Брезгливо скривился Доктор. – Ей в пипку бутылки пихали, и порвали ей там всё. Выбирай другую!

Арес посмотрел на девушек, скрывая разочарование. Трисс ему нравилась; он частенько думал о том, как бы забрать её в Приют и… но теперь это было уже не важно. Взгляд его упал на Марию, и он вспомнил Гора. Арес часто его вспоминал, не без зависти и уважения… И именно ради Гора, ради своего уважения к нему, сказал:

– Тогда я длинную хочу.

– Эй, она дорогая! – Возмутился Доктор. – Её каждый день покупают!

– Скажешь, что сдохла. – Арес прошёл в её стойло. – Я её хочу, и точка. Пошла! – Ухватил её за руку повыше локтя.

– Слышь, – попытался отстоять свою жертву Доктор, – я тебе другую дам!

– Я уже взял, что хотел. – Сплюнул Арес. – Жалуйся Хэ, если хочешь. Он сказал: любую, какую я хочу. Я хочу эту.

Мария не удержалась и бросила на Доктора горящий красным взгляд, прежде чем склонить голову и покорно пойти за Аресом. Ничего хорошего от перемены она не ждала, но неожиданно оказалось, что перемена эта – к лучшему. В Приюте было всего шестеро, и только один из них любил жёсткое насилие, со связыванием и причинением боли – Ашур. Остальные просто насиловали, как правило, группой, по двое-трое за раз, но ей к этому было не привыкать. Её не били, не жгли, не выламывали руки и пальцы, не душили, не мочились на неё… Это был просто курорт.


– Это был не Гор. – Сказал Арес утром следующего дня. Никто не переспросил и не удивился – все думали об одном и том же. – Гор, это, наверное, сбежал.

– С чего ты взял? – Спросил Ашур.

– А с того, – Арес, подчёркивая каждое слово, стучал кулаком о раскрытую ладонь, – если бы это был Гор, Хэ нас заставил бы смотреть на его казнь, от начала и до конца, по любому, Хэ, он же такой! А он нам готовый труп показал, и заметили? – ободраны были именно те места, по которым Гора опознать можно было.

– А кто это тогда, такой здоровый?

– Охранник, из тех, что Гора упустили. Они там многие здоровые. Гор сбежал, пацаны, отвечаю – Гор сбежал!

– Но как?! – Воскликнул Борей.

– Он всегда был парень башковитый, не нам чета. Но нам-то, точно, никто не расскажет, как. И по следам его не пойти – Хэ теперь сделает так, чтобы так же никто уже не выбрался. А всё же здорово, что он сумел. Что хоть ОН сумел! Вы как хотите, а я уважаю его за это, парни!

Мария, на которую никто не обращал внимания, почувствовала, как жаркая волна смешанных чувств затопила её. Значит, Гор сбежал, всё-таки сбежал! И Эрот с ним… Получается, что Эрот – и есть её Гэбриэл, её единственный друг! И пусть она по-прежнему не могла всерьёз надеяться на то, что Эрот сможет её вытащить, но думать о том, что он свободен и, может быть, не забыл её, было почти отрадно…


– Что с Алисой? – Был первый вопрос Гэбриэла, когда они вернулись в свою башню.

– Представь, некто Натаниэл Грей просит почтительно аудиенции у моей светлости. Полагаю, переживает за Алису, бесстыдно мною похищенную. Я назначил ему встречу в «Старом месте», завтра, после «Ангелос».

– И когда он приедет уже с Алисой?

– Дня через три. Если поторопится, то через два.

– Так долго? – Гэбриэл взял бокал, грел его в ладонях, нерешительно глядя на брата. – А мы не могли бы туда поехать, а? Ну, как бы случайно нам там что-то надо…

– Младший. – Гарет с усмешкой взял его за плечо. Тряхнул. – Это недолго. И не страшно, слышал?! У нас куча дел. Нет, правда, так будет лучше. Естественно. Никто и не подумает ничего. Я легенду придумал – пальчики оближешь. И к Алисе не подкопаешься, и Драйверу нагадим. Кстати, мне нравится, как вы его называли: Папа Хэ. Подходящее имя для такого ублюдка.

– Представь, – нахмурился Гэбриэл. – Он же сам через это прошёл… Сам знает, каково это: сидеть в клетке, всё такое. Не понимаю… Я никогда не смогу сделать то же самое с кем-то ещё, я знаю, как это, мне будет… стрёмно.

– А я не понимаю, – Гарет отошёл к окну, – почему отец не убил его. – Лицо его стало суровым. – Я люблю отца и восхищаюсь им… Ты не помнишь его во всей его силе, а я помню! Он был сильным человеком, и физически, и духовно, настоящим рыцарем, истинным принцем крови. Но духом отец по-прежнему силён, ты не думай!

– Я не думаю. – Просто сказал Гэбриэл. – Я тоже его люблю, и знаешь… Я понимаю, почему он его не убил. Я чувствовал всё так же, как отец, наверное, потому, что я знаю Хэ. Он… умеет нравиться. Умеет влезть в душу, даже после того, как сам же туда нагадил. В нём есть что-то такое… Привлекающее. Я тоже иногда его жалел. Смешно, да? Сидел, избитый им же, на цепи, слушал его понос, и жалел его!! Ненавижу себя за это…

– М-да. – Гарет поболтал остатки вина в бокале. – Это многое объясняет. – Помолчал. Неохотно признал:

– Я тоже… умом, – понимаю, почему. Но сердцем… Ты так мне был нужен!!! Я несколько раз сбегал из дома, чтобы тебя искать. Раз меня похитили, отец платил за меня выкуп. Мне тогда здорово от похитителей досталось – бандюги какие-то, даже не полукровки. Я сопротивлялся, и они меня поколотили так, что я кровью плевался.

– Я знаю.

– Ещё бы! – Усмехнулся Гарет. – А перед днём рождения… За месяц… когда нам должно было тринадцать исполниться, я словно с ума сошёл. Я был так уверен, что должно что-то страшное произойти, что в обморок упал, когда отец мне запретил ехать тебя искать. Я удрал, но умный же был уже – я поехал в Лисс, к нашей родне, братьям мамы. Добрался! Они меня выслушали. Я умолял их помочь мне найти тебя, я же знал, что они могут, что есть колдовство крови, я на колени перед ними бухнулся… Они смотрели так снисходительно… Объяснили мне, как маленькому, что всё, что можно было сделать, было сделано, давным-давно, ещё когда вы пропали. И что больше сделать ничего нельзя. Отправили сообщение к отцу, и заперли меня в своём доме, чтобы я не сбежал. А через месяц… это случилось. С-суки! Я их с тех пор… не переношу. – Он залпом допил вино. – Их спокойствие это эльфийское, взгляд… Столько высокомерия, мама моя! Словно таракашка какая-то явилась и прыгает перед ними, ножками сучит. Они звали меня недавно в Лисс, я им даже не ответил. Пошли они… – Он вновь налил себе вина. – Знаешь… я столько раз в мыслях с тобой разговаривал! Сейчас даже не знаю, что сказать. Столько всего! Я счастлив, да, но и растерян немножко.

– У нас вся жизнь впереди. – Улыбнулся Гэбриэл. – Я хочу с тобой говорить, о чём угодно. Мне самому только, боюсь, мало, что сказать. Только про Алису…

– О, это само собой! – рассмеялся Гарет, повернулся к нему. – Любовь болтлива! Я никогда никого не любил и не собираюсь. Я в целом крайне невысокого мнения о женщинах, знаешь ли. Но Алиса – тут я согласен с тобой, – случай особый. Я никогда в жизни не видел девушки, похожей на неё. Я уже молчу о её красоте, ты меня, боюсь, не так поймёшь… Но как она себя держит! Маленькая принцесса, честное слово! Мне подумать страшно, каково ей было, такой деликатной, такой нежной, в вашем кошмарном… мире.

– А мне и представлять не нужно. – Помрачнел Гэбриэл. – Я это видел. Она умирала. Таяла. Она на свою тень была похожа в последние дни.

– Невозможно даже в мыслях её в чём-то осудить… – Задумчиво произнёс Гарет. – Бедняжка. Бедный маленький ангел. Но другие… Понимаешь, Гэри, красота – это тоже своего рода… фетиш. Как объяснить? Мы, мужчины, рыцари, мы стремимся всегда к победе. Я должен быть лучшим, и всё у меня должно быть лучшее: великолепный конь, такой же меч. И женщина у меня должна быть тоже… лучшая. Как трофей. Чтобы другие смотрели и локти кусали. Алиса – она… лучшая. Она – как драгоценность, как реликвия, одна на весь мир. Готовься к тому, что её захотят все… Почти все. Тебе придётся постоянно быть начеку, охранять её, как святой Грааль, потому, что она и есть – святой Грааль, для тебя, по крайней мере. И станет такой для многих. Я помогу тебе, я на вашей стороне, целиком и полностью, но ты сам, внутренне, готовься к соперничеству.

– Алиса меня любит.

– О, я знаю! Видел бы ты этот свет в её глазах, когда она думала, что защищает тебя от меня, злого волка! – Засмеялся Гарет. – Я не это имел в виду. Я не думаю, что кто-то сможет похитить у тебя её сердечко. Но попытаться похитить её саму – вполне вероятно. Это не такой уж и редкий случай, когда девушку похищают и увозят, чтобы сделать своей женой. Особенно – девушку беззащитную, не имеющую сильных покровителей и мощного статуса. А если её вынудят к венчанию, то тебе останется только убить её мужа и сделать её вдовой.

– Ну, значит, убью. – Гэбриэл слушал брата с каменным лицом. Тот вздохнул.

– Да. Я не сомневаюсь. Нам нужно будет как можно скорее определить её статус, как твоей невесты, чтобы желающие сделать её своей невестой малость охладили пыл. Если будет надо, я устрою пару-тройку дуэлей, я, чтоб ты знал, лучший турнирный боец Острова; а дуэлей за мной – не счесть. И все с победным концом.

– Я сам хочу сражаться за Алису.

– Сначала научись держать меч. – Посерьёзнел Гарет. – Чёрт, младший, пока ты не сможешь выстоять против меня, я тебя к ристалищу близко не подпущу. Я предупреждаю! Я терял тебя и не собираюсь потерять снова. Ты и сам на моём месте не дал бы мне погибнуть или покалечиться по своей дури!

– Значит, учи меня. – Хладнокровно отреагировал Гэбриэл.

– Что касается твоего Иво. – Гарет зажёг свечу и поставил подсвечник на подоконник. – Чтоб ты знал, Младший, прислуживать королеве и нашему отцу могут только титулованные дворяне не ниже баронского звания; нам с тобой прислуживают тоже дворяне, не ниже баронета. Твой Кевин – дворянин, хоть и не рыцарь, Альберт, мой Джон – все они знатные люди, не простолюдины.

– И что? – насторожился Гэбриэл.

– Ну, зная, что ты ответишь, – вздохнул Гарет, – я ожидаемо предлагаю тебе выдать твоего Иво за бастарда знатного рода…

– Он и так не абы кто. – Обиделся Гэбриэл. – У его деда мельница была, он никакой не бастард, а очень даже законный, и крещёный!

– Да ну! – Приятно удивился Гарет. – А в эти… Сады Мечты он как попал?..

– У него дед умер. – Признался Гэбриэл. – А тётка, чтобы мельницу захапать, продала его. Ему уже восемь лет было! Он знаешь, как много помнил о нормальном мире?

– А где эта мельница находилась, он помнит? – Нахмурился Гарет.

– Вроде, какое-то название он знает. – С сомнением произнёс Гэбриэл. – Надо у него спросить.

– И всё равно. Внук мельника – даже самого богатого, – это не дворянин. Сделаем-как мы его… Внуком лесничего. Скажем, из окрестностей Винетты. А?.. То, что он Фанна – для нас огромная удача. Фанна – северный народ, и познакомиться и подружиться ты с ним мог только там. А историю свою пусть не меняет, только заменит мельника на лесничего, и насчёт того, куда его продала тётка – тоже ни звука. Как-нибудь расплывчато: выгнала, мол, из дома. Все будут думать, что вы оба с ним примкнули к какой-нибудь банде, а это нам и надо: такие слухи.

Ночь давно спустилась на замок; за открытым окном видны были часть густо-синего неба, лунный серп и часть Золотой башни с ярко светящимися узкими округлыми окнами. У братьев сна не было ни в одном глазу, они говорили и говорили, не в силах наговориться. Они в самом деле были нужны друг другу. Тот, кто не имеет своего близнеца, наверное, никогда не понял бы, как можно, столько не зная друг друга, встретиться без тени неловкости, нормальной для взрослых и разных людей, но они настолько сильно ощущали свою близость, что этих лет разлуки словно бы и не было – они понимали друг друга с полуслова. И нравились друг другу всё сильнее и сильнее. Гэбриэл, тот просто влюбился в своего брата; всё, что тот делал, было классно, всё, что он говорил, было понятно и фантастически важно, его ирония покоряла, его юмор внушал обожание и восторг, его манеры были верхом совершенства… То, что было в них разного, только сильнее притягивало их друг к другу. Гарет посмеивался над фанатичной любовью брата к Алисе, утверждая, что сам женщин никогда даже ухаживаниями не баловал – просто тыкал пальцем в одну из тех, кто бегал за ним, и говорил: раздевайся, – но на самом деле относился к любви брата очень трепетно, даже с нежностью. Гэбриэл восхищался блестящей раскованностью брата, его образованностью, смотрел влюблёнными глазами, слушал. Они и в первые годы своей жизни были в том же положении: Гарет был старшим, и не только на час, а вообще, по сути своей, был заводилой, лидером, организатором идей, а Гэбриэл восхищался им и во всём поддерживал… Но, если копнуть поглубже, то скорее Гэбриэл был защитником своего брата, чем наоборот. Он был его надёжным тылом, его опорой во всём. Гарет мог сколько угодно пробовать, рисковать, лихачить… Потому, что теперь с ним был брат, который по умолчанию был на его стороне, даже когда тот ошибался, когда был не прав и сам кругом виноват. Гэбриэл был тем, кто всегда прикроет, поддержит и поймёт… И исправит, по возможности, все косяки, а то и возьмёт вину на себя. Именно поэтому так нужен он был своему брату. Гарет всю жизнь ощущал эту пустоту рядом, словно жил наполовину; от Гэбриэла исходило ощущение тепла, так нужного ему! Присутствие Гэбриэла, его безоговорочное восхищение и поддержка придавали ему сил и уверенности в себе. Он и так не отличался робостью, но всё же… Гэбриэл был очень ему нужен. А Гэбриэлу нужны были его дерзость, лёгкость в отношении к жизни и происходящему, его опыт, знания, отвага и кураж – сам он был слишком серьёзен и много думал о последствиях, о том, как это отразится на окружающих, на тех, кого он любит… Он не был нерешительным, но часто не мог пойти на риск, боясь, что это повредит тому, другому, третьему… Гарет делал решительный шаг за него, увлекая брата за собой, не беспокоясь о последствиях. Вместе они составляли идеальное целое. Им было очень хорошо вместе. Только под утро они смогли расстаться, договорившись, что с утра Гарет покажет брату окрестности, а потом они вместе съездят в дом епископа, чтобы найти там какие-нибудь доказательства его связи с Редстоуном. Гэбриэл поднялся к себе, заглянул в комнату Иво – тот сладко спал, обняв подушку. Усмехнулся, прошёл в спальню. Прошлую ночь он провёл с Алисой и даже не заметил ничего, теперь же потрогал перину: мягко, да. Взбили её от души, пышно, пышнее, чем в Июсе… Гэбриэл опустился на колени перед альковом, в котором помещался триптих с Иоанном Крестителем, Спасителем и святым Аскольдом, и, сложив руки, как его научили, закрыл глаза. В такие минуты, пока что редкие, он оставался наедине со своей болью, которуюпо-эльфийски не мог ничем заглушить. Да, он был не виноват. Да, у него не было выбора – ему не оставили выбора. Да, если бы он поступил, как Гефест, он сохранил бы себя чистым, но при том – мёртвым. И у него не было бы возможности что-то исправить и кого-то спасти, не говоря уже о брате, который остался бы один навеки, об отце, об Алисе… И о тех девочках и парнях, которых – Гэбриэл поклялся себе в этом своей жизнью и кровью, – он спасёт. И всё-таки ему было больно… Боль была безнадёжной и жгучей, как свежий ожог. А он ещё намеренно растравлял в себе её, вспоминая лица – красивые, недоумевающие, испуганные и измученные. Глупенькая Роза, губастенькая Трисс, рыжеволосая безымянная девочка, умершая в первую же ночь в Садах Мечты, и та зеленоглазка, что умерла во время оргии – и другие, так много, так много!..

– Простите меня, девчонки, если сможете… – Шептал он, жмурясь и скалясь от невыносимой муки. – Я – не могу… Прости меня, Мария… Я обещал, что вытащу тебя, а сам пока и в ус не дую… Я не забыл, не забыл!!! И я вас вытащу, клянусь, вытащу!!!


Алиса встала рано утром, сразу после рассвета, привела в порядок свою постель, умылась во дворе, почистила платье. Служанка пришла, подсадить в коробку ещё одного цыплёнка, на вопрос Алисы разулыбалась:

– Да пока наседка остальных высиживает, они тут посидят. Я им яичко покрошила, надо покормить.

– Если хотите, я за ними присмотрю. Мне это будет приятно. – Сказала Алиса.

– Спасибо, милая. А ты сможешь?

– Смогу. – Уверенно ответила Алиса. Служанка сняла с коробки платок:

– Один хворенький был, поди… – Удивлённо хмыкнула: цыплята были бодрые, подвижные, попискивали в коробке, дружно набросились на еду. Алиса радостно улыбалась им, протянула руку, ощущая их живое тепло.

– Они не умрут. – Сказала уверенно. – Не бойтесь! Здесь никто не умрёт. Всё будет хорошо.

Позавтракала принесёнными служанкой оладьями с мёдом, и помогла убрать на столе. Зашла сестра Таис и ещё какая-то женщина, высокая, строгая, с ясными глазами, похожими на вьюнки: темный ободок радужки окружал очень светлую, почти белую сердцевину с точкой зрачка в центре. У этого взгляда, казалось, не было никакого выражения, настолько глаза эти были странными и пронзительными. Таис представила её, как настоятельницу, мать Адриану. Потом уже она рассказала Алисе, что в миру мать Адриану звали Камилла, графиня Карлфельдт, и она приходилась двоюродной сестрой, или кузиной, её величеству, но не его высочеству – у принца Элодисского и королевы были разные матери. Ей было около пятидесяти, но выглядела она моложе, была стройной, статной и очень гордой с виду. Ей следовало уже рассказать придуманную Гаретом историю, и Алиса страшно волновалась, но в грязь лицом не ударила. Как советовал Гарет, она говорила чистую правду, только до известного предела: что сирота, что её воспитывали в закрытом доме, в уединении, что она не покидала дом даже для того, чтобы побывать в церкви. Настоятельница поинтересовалась, чему её учили, что она читала, и вздохнула, услышав ответ:

– Стандартный выбор. Эти книги дают набор знаний и истин, которые не так уж необходимы, а то и совершенно бесполезны и в жизни, и в быту, и совершенно не развивают ум. К сожалению, это всё, что позволено знать женщине в наше время, и даже это считается хорошим образованием. Я не думаю, Таис, что девочке так уж нужна эта Золотая Легенда. Это чтиво для малообразованных людей, и содержит много абсурдных выдумок и откровенного фальсификата. Подумать только, назвать Понтия Пилата, знатного римлянина, из сословия всадников, сыном звездочёта и дочки мельника! Этот человек совершенно не знаком был с иерархией римского общества того времени… Почитать Золотую Легенду ты можешь, дитя моё, – обратилась она к Алисе, – когда получишь более обширное образование и разовьёшь свой ум настолько, что эти враки уже не смогут повлиять на него. Скажи, ты в самом деле любишь читать и стремишься к образованию?

– Да, – ответила Алиса, которой начала нравиться эта женщина, – мне очень хочется знать, как можно больше, и как можно больше понимать. Мне говорили, что это не нужно, и даже вредно…

– Чушь! – Глаза настоятельницы загорелись огнём внутреннего убеждения. – Человек невежественный – раб, если не по статусу, то по сути своей. Раб любого, кто сможет склонить его на свою сторону любой мало-мальски красивой ложью. Истинную свободу даёт только знание, только умение анализировать, сопоставлять и понимать. Вот, например, разговоры о конце света… Ты слышала их?

– Нет. – Покраснела Алиса.

– Ты не много потеряла! А в нашей среде, и особенно в среде обывателей эти эсхатологические ожидания очень популярны уже не одну сотню лет. Невежественные люди слушают бред всяческих сектантов о том, что наступают последние дни, и верят, и сходят с ума от страха… А ведь достаточно только вспомнить историю и понять, что мир отнюдь не скатывается к худшему, напротив, он медленно, но неуклонно идёт к свету, и с каждым годом становится немного лучше, чем было до этого… Но прости меня, – она улыбнулась неожиданно мягко и нежно, и её суровые гордые черты волшебно преобразились. – Я могу заговорить тебя совсем…

– Мне интересно! – Воскликнула Алиса, прижав кулачки к груди. – Я так рада, и польщена, и мне так хочется… – Она смутилась, – так хотелось бы…

– Поговорить? – Настоятельница взяла её за руку. – Не стесняйся. Сколько девочек, прибыв сюда, чувствовали то же, что и ты! Я и сама когда-то была точно такой же. Сколько душ пропадают, погибают, душ, которые могли бы способствовать развитию человеческой мысли, человеческому движению к свету! И всё из-за глупой предвзятости и косности… Конечно же, здесь ты найдёшь и собеседниц, и собеседников – да, дорогая, не все мужчины ограничены и полны ненависти ко всему женскому. Большинство священников логику подменяют казуистикой и нагромождают горы слов, чтобы скрыть зерно истины… Но есть и настоящие, просвещённые умы, есть люди, которым истина дороже традиций! – Она была, судя по всему, увлечённой и истово верующей натурой, и легко загоралась. – Ах, если бы ты осталась с нами, ты смогла бы поговорить с такими людьми, узнала бы столько нового и важного, перед тобой открылись бы такие дали!.. Но это мы ещё обсудим. Может быть, ты и не захочешь нас оставить – кто знает? – И она продолжила светским тоном:

– Чем ты занимаешься целый день?

– Я бы помогла вам, если можно, всем, чем могу. – Сказала Алиса. – Я умею вышивать гладью, плести кружева, играю на лютне…

– Довольно. Достаточно того, что умеешь плести кружева. Я бы советовала тебе посвятить часть твоего досуга чтению, часть – работе над кружевами, всё необходимое тебе принесут, и часть – работе в огороде. Надеюсь, ты не слишком горда для того, чтобы полоть грядки?

– Нет, вовсе нет!

– Хорошо. Сестра Таис сказала, что ты не ешь мяса. Это похвально. Но мне бы хотелось знать, почему. Это по религиозным соображениям?

– Просто я плохо чувствую себя от такой еды.

– И всё равно это похвально. – Настоятельница встала, кивнула сестре Таис. – Пусть девочка начнёт с Апостола, а там посмотрим…Надеюсь, Алиса, твоё пребывание под нашим кровом пойдёт тебе на пользу, а нам – в удовольствие.

Оставшись, наконец-то, одна, Алиса с облегчением открыла книгу, устроившись в нише узкого окна. Здесь было так мирно, так хорошо, так красиво… И ещё… Алиса протянула руку в сад, и на неё с тяжёлым гудением опустились, щекоча её, семь огромных шершней. Любой другой на месте Алисы, даже самый отважный рыцарь, обмер бы от ужаса: укусы этих чудовищ из мира насекомых были смертельны даже для взрослого мужчины. Но Алиса нежно улыбнулась им, как старым друзьям, губы её шевелились – она беззвучно разговаривала с ними. С этого момента эти семь летающих копьеносцев всегда были при Алисе – её свита, её охрана и её рыцари.


Гэбриэл проснулся, как и брат, поздно. Фыркнул на слугу, разбудившего его, отвернулся, пряча голову под подушку. Солнце светило прямо в окно, на кровать.

– Милорд, ваш брат ждёт вас завтракать. – Сказал Кевин вежливо. – Что вам подать?

– Дубину. – Пробормотал под подушкой Гэбриэл. – Чтобы я тебя огрел.

– Не согласен с вашим желанием, милорд. – Чуть усмехнулся Кевин. – Я имел в виду – из одежды.

– Давай что-нибудь. – Смирился Гэбриэл, переворачиваясь, стаскивая с лица подушку и слегка приоткрывая глаза. – Где Иво?

– Если вы имеете в виду вашего армигера, милорд, он давно встал, помылся, и ждёт вашего пробуждения.

Гэбриэл сел. Покрывало соскользнуло с его плеч, и слуга содрогнулся, увидев шрамы… Гэбриэл покраснел, вновь натягивая покрывало:

– Ты мне дай одеть что-то… ну, как вчера было. И иди.

– Простите, милорд, но эти шрамы… – Не выдержал слуга. – Что же с вами было?!

– Так. Всякое. – Буркнул Гэбриэл. – Давай одежду.

Оделся, вышел в гостиную. Там сидел в кресле Иво, листая огромную книгу с иллюстрациями. Как раз внимательно разглядывал миниатюры времён года; глянул на Гэбриэла:

– Ну, наконец-то! Ни хрена ты спать!

– Ты завтракал? – Спросил Гэбриэл, сладко потягиваясь.

– Тебя ждал.

– Ну и зря. Я к брату. Он меня ждёт. А ты пойдёшь на конюшню, прикажешь оседлать моего коня, его Пепел зовут. И это… Тебе тоже надо коня, сбрую, всё такое.

– У меня как бы есть конь… – Испугался Иво. – Он, конечно, не мой, я его оставил в Гранствилле…

– Такого коня, какого ты здесь будешь иметь, – фыркнул Гэбриэл, – ты не видал никогда. Забудь про ту клячу. Едешь со мной в Гранствилл, кстати, и со своим Нэшем встретишься. У нас встреча в «Старом месте». Только это, если будут слуги спрашивать, куда и зачем мы едем, говори: в Гранствилл, а зачем, не знаешь. Понял?

– Понял. – Иво мешкал. – А мне… самому надо туда идти?..

– Я тоже дорогу не помню. – Ухмыльнулся Гэбриэл. – На конюшню можно пройти прямо из нашей башни; если окажешься в главном этом, как его, холле, значит, не туда попал, возвращайся. Привыкай! Всё это теперь – твоя забота! И это… Короче, о том, кто ты, можешь рассказывать, что там дед у тебя был, только не мельник, а лесничий, понял?.. Моим слугой или армигером может быть только этот, дворянин. Всю правду говори и про деда, и про тётку, только поменяй мельника на лесничего. И про Сады Мечты не говори. О том, где ты был всё это время и где со мной подружился, можешь говорить уклончиво: все должны думать, что мы в банде вместе были. Этого не подтверждай, но… – Он с сомнением посмотрел на Иво. Искусству блефа он научился благодаря Хэ, и виртуозно умел сделать вид, будто лжёт или уклоняется от темы, чтобы напротив, подтвердить сомнения собеседника, но сможет ли это Иво?.. Добавил со вздохом:

– Но и шибко не отрицай. А теперь давай, на конюшню! – И, не слушая возражений Иво, потащил его за собой вниз; показал двери, через которые можно было попасть на конюшню и на хозяйственный двор. В передней сидели оруженосцы Гарета, слуги – все убивали время, ожидая, что господин позовёт их. Кто-то играл в кости, кто-то тренькал на расстроенной лютне, кто-то даже читал. Почтительно поклонились Гэбриэлу, с любопытством разглядывая Иво. Гэбриэл похлопал Иво по плечу, коварно усмехаясь, и вошёл к брату. Иво постоял, смущаясь и сердясь одновременно, потом сказал чуть хрипловато:

– Нужно коня оседлать для моего… милорда.

– Я уже распорядился. – Лениво сообщил молодой блондин. – Так и знал, что они вместе поедут. Пепла уже седлают. Садись, перекуси. Меня зовут Матиас, тебя Иво. Ты откуда?

– Из Блумсберри. – Буркнул Иво.

– Полукровка! Да ты не волнуйся, здесь к полукровкам нормально относятся. – Матиас присел рядом с Иво. – Да ты не переживай. Я смотрю, ты нас боишься? Правильно делаешь, мы – стая волков. – Он весело усмехнулся, забавно сморщив нос. – У нас отличное место, здесь здорово кормят, не унижают, почём зря, и здесь есть реальный шанс стать кем-то. То есть, при других господах, если ты армигер не шибко знатного рода, так и сдохнешь армигером, не смотря на то, что якобы можешь стать рыцарем. Здесь же шанс есть, понимаешь?.. И за этот шанс мы сожрём друг друга с какашками. Но всё равно, здесь здорово. Расскажешь про своего господина? Откуда он взялся, где был всё это время?

– Я не знаю. – Неискренне пожал плечами Иво. Матиас рассмеялся:

– Не так надо говорить. Я бы тебе наговорил с три короба совершеннейшей чуши, если б не

хотел говорить правды; и ты не смог бы ни обвинить меня в скрытности, ни повторить этой чуши без того, чтобы не прослыть идиотом.

– Я учту. – Иво почувствовал себя свободнее; оказалось, что говорить с другими армигерами довольно легко. – Как только придумаю достаточно интересную чушь, расскажу обязательно.

– Вот это наш парень! – Весело воскликнул Матиас, трепля его по плечу. – Тебе здесь понравится!


Гэбриэл и Гарет довольно весело позавтракали вместе, прошли к отцу, поприветствовать его и пожелать доброго утра, и спустились в конюшню. Конюшня оказалась вовсе не такой, как помнил по ферме Гэбриэл и как представлял себе её и здесь. Это было очень красивое, длинное, тёплое здание, каменное, больше похожее на дворец, чем на конюшню. У коней были не стойла, а отдельные просторные денники, очень чистые, тщательно выметенные и даже помытые, и пахло здесь хорошо: лошадью, сеном, но не навозом и не лошадиной мочой. Конюхов здесь было несколько, и все были заняты делом: кто чистил коней, кто мёл, кто носил воду. На каждом деннике была табличка с именем коня, и Гэбриэл, уже научившийся у Алисы писать и узнавать буквы своего имени, шевелил губами, пытаясь найти что-то знакомое.

– Это не все кони, – пояснил Гарет, гладя изящного вороного жеребчика с белой звездой во лбу. – Только наши, вот это Грачик Габи, её любимчик, андалузец, великолепная порода под дамское седло и для парадных выездов; а это, – он подошёл к мощному и белому, как облако, коню с длинной роскошной гривой, – олджернон, как и наши с тобой, Холг, на нём ездит отец. Холг – патриарх, ему уже тридцать лет. Другие кони – тоже породистые, кастильцы, олджерноны, шайры, бельгийцы. Андалузцы – они под дамское седло, наши дамы их любят за масть, особенно вот таких, – он погладил изящную морду кобылы цвета топлёного молока, со светлой, почти белой гривой, – называется масть «изабелла». Мы твоей невесте такую же подберём. Вот твоя Красавица, – они подошли к деннику, в который уже поставили кобылку Гэбриэла, и лошадь тихонько заржала, потянувшись к нему. Гэбриэл, довольный, что о ней не забыли, сунул ей одну из запасённых морковок. – А кони для армигеров в соседней конюшне, там лошади тоже отличные, но, конечно же, не сравнить с нашими, и денники у них поскромнее, хоть чистота там такая же, отец ненавидит грязь и неряшливость, и меня к тому же приучил.

– Я тоже не терплю.

– Да ты вообще весь в отца! – Засмеялся Гарет. – Пошли, выберем коняшку твоему Иво.

В соседней конюшне было не хуже, чем в первой, разве что денники и в самом деле были поменьше, и в некоторых кони стояли по двое и даже по трое. Сюда братья попали через крытый манеж, где конюхи гоняли на корде роскошную каштановую, в еле заметное мелкое яблочко, кобылу, и Гэбриэл полюбовался ею. Кобыла, почувствовав внимание, заиграла, «завыделывалась», по словам молодого конюха, тоже любующегося своей подопечной:

– Ох, и любит, когда на неё смотрят, ох, и любит! Кокетка!

– Красавица! – нежно произнёс Гэбриэл. Так и жил бы здесь! Не был бы графом – стал бы конюхом! Ему хотелось не просто владеть этими лошадьми, но ухаживать за ними, быть с ними, жить с ними. Для Иво он выбрал высокого каштанового мерина с белыми чулками на всех четырёх ногах, молодого и спокойного, зная, что друг ещё не очень уверенно сидит в седле. Выехали в сопровождении свиты в шесть человек; с моста Гэбриэл заметил башни, вроде той, в которой жили Моисей с Гансом и Тильдой, спросил у брата:

– А здесь кто живёт?

– Никто. В той, что на нашей стороне, располагается стража, а в той, что на том берегу, пусто. Раньше стража была в ней, но когда дед построил башню здесь, ту забросили.

– Я мечтал жить в такой. – Признался Гэбриэл. – С Алисой. Я бы охотился, работал, она бы готовила, убиралась… А вечером мы бы сидели вместе, читали какую-нибудь книгу… У нас есть книга про Гийома и Бьянку?

– Найдём. – Почему-то усмехнулся Гарет. – Гийом и Бьянка… Что-то знакомое. А ты откуда про них знаешь?

– Моисей читал по вечерам. Только не до конца. Там такой момент был, когда мы остановились, мне так интересно, что дальше будет!

– Узнаешь, раз интересно. – Гарет велел свите, в том числе и оруженосцам, ждать на развилке, а сам, кивнув брату, подхлестнул коня, и братья помчались по извилистой дороге на Белую Горку.

Это была маленькая, не больше десяти дворов, но очень зажиточная и красивая деревенька, с прекрасной церковью Марии Магдалины, с утопающими в кустах сирени и вишни дворами. Посреди деревенской площади рос огромный ясень, древний, как сам Остров, наверное, единственный настолько старый ясень в Нордланде, слегка корявый, дуплистый, но зелёный и крепкий, без единой сухой ветви. Деревенские считали, что это священное дерево живущих здесь прежде эльфов, очень его уважали и звали Наше Дерево. Лужайку вокруг него обнесли кованой оградкой, вдоль которой поставили скамейки, и по вечерам собирались под его ветвями, чтобы отдохнуть от дневных трудов, пообщаться и посплетничать. Гарет показал брату и ясень, и церковь; спешившись, они вошли в её прохладный полумрак, и Гарет подвёл брата к чаше со святой водой:

– Есть поверье, что эта вода – особенная. Что она из ключа между корней Нашего Дерева, и у неё, помимо святости, масса других удивительных качеств. Говорят так же, что здесь жила наша пра-пра-пра-бабка, Белая Волчица Дрейдре. В память о ней Хлоринги никогда не охотятся на волков. Но, не смотря на это, волки Элодисского леса людей не трогают и скот не режут. Мы с ними живём в мире. – Он зачерпнул серебряным кувшинчиком немного воды, протянул Гэбриэлу:

– Выпей. Это тоже примета. А потом умойся и вымой руки. Я тебе полью.

– И что будет? – Гэбриэл послушно выпил. Вода была приятно холодной и свежей, вкусной.

– Просто обычай такой у Хлорингов. – Светло улыбнулся Гарет. – Если долго не был дома, надо приехать сюда и выпить этой воды, а потом умыться ею и вымыть руки. Тогда всё зло прошлого уйдёт в землю вместе с водой, и вся грязь – тоже.

– Это хороший обычай. – Раздался рядом чей-то голос, и братья вздрогнули – им казалось, что здесь никого нет, но из полумрака выступил молодой человек, стройный, темноволосый и синеглазый – его глаза поблёскивали синим даже в полумраке. – Вода в самом деле может помочь. Люди даже не представляют себе, сколько в воде силы и сколько тайных возможностей!

– Кто ты? – надменно спросил Гарет, смерив незнакомца взглядом и пытаясь определить его статус. Не рыцарь, не горожанин, не священник, не крестьянин… Но кто?..

– Я путешественник. – Усмехнулся юноша, и Гарет вдруг подумал, что он старше, чем кажется. – Странник.

– Ты не похож на иностранца.

– А я не иностранец. Я родился на Острове, и с тех пор странствую по нему, наблюдаю, и не устаю удивляться.

– Бродяга?

– Странник. – Повторил человек, снова усмехнувшись, без обиды, без гнева, но Гарет почувствовал, что не хочет больше спрашивать. – Не спрашивай Странника об имени, ибо оно – тайна.

Гэбриэл чувствовал больше. У него при появлении странника мурашки побежали по коже, и так и продолжали бежать, приподнимая дыбом короткие волоски на шее. Сердце билось сильно-сильно, Гэбриэл смотрел на него во все глаза, и ему казалось, что того окружает словно бы голубоватое сияние, еле видное, мерцающее… прекрасное.

– Я герцог Элодисский. – Сказал Гарет. – Это мой брат, граф Валенский. Милости просим, странник, в наш замок. Ты сможешь там отдохнуть, а мы охотно послушаем твои рассказы.

– Благодарю. – Чуть нагнул голову странный странник. – Это щедрое предложение, и я тронут и даже растроган, но сейчас принять его не могу. Ещё не время.

– Но… – Гарет почувствовал себя задетым, и хотел высказать претензию, но Гэбриэл помешал: вдруг сильно стиснул его руку, и сказал:

– Воля ваша, господин.

– Рад был повидать тебя, Сетанта Ол Таэр. – Сказал тот. – Наконец-то. Поезжайте в Гранствилл; там вас ждёт нечто очень нужное вам.

Гарет возмущённо дёрнулся, но Гэбриэл дёрнул его за руку, и тот повернулся к брату, сверкая глазами:

– Да что ты… – В этот миг незнакомец отступил в тень и исчез, испарился, заставив Гэбриэла приоткрыть рот и вздрогнуть от внезапного и сильного озноба. Гарет развернулся обратно, и выругался, увидев, что странник исчез.

– И что это было?! – Воскликнул в спину брату, который поспешил наружу.

– Не знаю. – Сказал Гэбриэл. – Но это не человек. Или не просто человек.

– Почему?

– Смотри. – Гэбриэл показал ему руку, покрывшуюся «гусиной кожей». – Мне до сих пор холодно.

– Да ладно! – Воскликнул Гарет. – Молодой, синеглазый, темноволосый… ДА ЛАДНО!!!

– Что?

– По приметам это Страж. – Просто сказал Гарет. – Но этого быть не может! ОН не существует, это легенда! Эй, ты! – Он окликнул человека, робко стоявшего у забора, и не решающегося приблизиться к герцогу. – Ты кого здесь сейчас видел?

– Вас, милорд! – Поклонившись несколько раз, признался тот.

– А такого темноволосого типа в тёмной одежде – видел?

– Нет, никого не было, милорд! В деревне бы его не просмотрели, уж поверьте! А птицу видели!

– Какую птицу?

– Ястреба! С крыши Магдалины нашей взлетел сейчас, здоровый! Я думал, ваш…

– Кто такой Страж? – Спросил Гэбриэл брата, но тот шёл, почти бежал, к своему коню.

– Поехали в Гранствилл! – Крикнул тот на ходу. – Там нас ждёт что-то очень нужное!..


Для Гэбриэла эта неторопливая поездка стала настоящим знакомством с городом; в предыдущие разы он как-то пропустил его мимо себя, занятый совсем другим. Теперь он имел возможность ощутить приближение большого города: по оживлённому движению на этой дороге, где в сторону города и от него шли и ехали люди, тащились повозки, мчались всадники, толпились люди возле богатого придорожного трактира у развилки Брыльской дороги, попрошайничали нищие… Гарет рассказывал брату всё, что тот должен был знать об округе, по крайней мере, на первое время, показывал достопримечательности. Знаменитые Гранствиллские дубы, посаженные сыном Карла Основателя, Генрихом Кротким, вдоль Ригстаунской дороги, трактир «Пескарики», находившийся у развилки Брыльской дороги, лавку еврея Франтика, стоявшую у ворот вот уже без малого пятьдесят лет… В стороне от дороги, рядом с городом, звенел молот кузнеца, за дубами виден был стихийный рынок, как обычно, расположившийся на турнирной площадке, у ворот засуетилась при виде герцога кучка нищих… Проезжая мимо, Гарет небрежно бросил им горсть геллеров, и те кинулись подбирать их в пыли, отчаянно скандаля. В город братья въехали в отличном настроении, дав всем убедиться в том, что воссоединившиеся братья прекрасно понимают друг друга. Вместе с каноником вошли в дом епископа. Каноник переживал, даже нервничал, твердя, что не знает, имеет ли право рыться в вещах епископа; но согласился осмотреть его бумаги. Пока он рылся в его архивах, Гарет рассматривал гравюры и картины в доме епископа, фыркая то и дело:

– Ни одной симпатичной бабёнки, всё юноши и мальчики! Святой Себастьян, в шести различных вариантах, ну надо же! За версту содомятиной прёт, и как никто не обращал внимания? Смотри, рыженькие, как этот несчастный пацан из подвала. Вот… урод долбаный!

– Я кое-что нашёл… – К ним подошёл каноник с кипой свитков. – Не могу понять, что это, просто показалось странным, и связано с бароном Драйвером, как вы и хотели. Больше ничего, как-то связанного с Редстоуном, Драйвером и Найнпортом. Вообще ничего.

– Что это? – Гарет развернул маленький свиток со свисающими печатями, одной большой и двумя маленькими. – Вирсавия Энсли… – Взял другой:

– Евгения Тодд… Матильда Фокс… Алиса Манфред… Чёрте-что!

– Что там про Алису?! – Дрогнул Гэбриэл.

Гарет вновь развернул свиток:

– Алиса Манфред, дочь сэра Августа Манфреда из Трёхозёрок и полукровки Раисс из Элодиса, обвенчанных преподобным Титусом Мнихом… Ла-ла-ла… Крещена… Судя по датам, этой Алисе сейчас шестнадцать, и её опекун – Теодор Драйвер, барон Найнпортский… – Гарет быстро развернул другой свиток, потом ещё, и ещё…

– Как много было обвенчано полукровок и мелких рыцарей преподобным Титусом Мнихом! – Воскликнул, просмотрев все. – И у всех их дочек крёстный отец – Теодор Драйвер! Прямо слеза прошибает. Смотри, личные подписи епископа и Драйвера, документы – подлиннее некуда! Трёхозёрки… Это где-то недалеко от Сандвикена, на болотах…

– Это какое-то мошенничество? – Неуверенно спросил каноник.

– Не думаю. – Быстро сказал Гарет. – Скорее, это преступные замыслы в отношении этих девочек. В этом следует разобраться. Я забираю эти документы. – Он кивнул Матиасу, и тот сгрёб свитки в мешок. Гарет оставил себе только тот, что касался Алисы, и как только они вышли во двор, сунул его брату:

– Это тебе свадебный подарок от Хэ.

– Что это?! – Гэбриэл пока что ничего не понимал, и начал уже нервничать, так как здесь что-то касалось Алисы.

– Ты говорил, что он отобрал несколько девочек, на роль своей будущей жены. Он не просто их отобрал, он выправил им документы, самые, что ни на есть, подлинные, чтобы наследник получился абсолютно законный. Твоя Алиса – благородная леди, пусть из бедного, но достойного рода. Ничего не нужно придумывать, всё уже есть! И он даже пикнуть против не посмеет, потому, что он сам сюда свою печать тиснул и сам расписался, вместе с нашим епископом! Думаю, когда он узнает, какую услугу тебе оказал, он будет петь от счастья!

– Да он себе все волосёнки с причинного места повыдирает от радости! – Фыркнул Гэбриэл весело. – Он же так часто говорил, что заботится о нас, что он нам как отец! И ведь не врал, да. Я ему личное спасибо передам. Можно?

– Нужно, младший! – Воскликнул Гарет. – Вот и нечто, очень нужное нам… Поехали в «Старое место». Время есть, поехали через Южные ворота, покажу тебе город и Омки.

Пустив коней шагом, они поехали вниз по улице Монетной, и Гарет показывал брату шпили церквей и башни Нижнего города, хорошо видного с горы. Слева сразу бросались в глаза стены и башни Эльфийского квартала, не похожие на постройки людей, светлые, без единого прямого угла; крыши зданий внутри этих стен были крыты дорогой синей эльфийской черепицей, вокруг зданий кипели зелень и цветы. Хлоринги проехали мимо нарядного сквера с белой эльфийской скульптурой, пары фонтанов, выехали на улицу Полевую, где по правую руку шли богатые дома банкиров и меховщиков, а по левую – прилепившиеся к стенам Эльфийского квартала лавки тех же меховщиков и торговцев тканями и доспехами. Много было цветов, улица была широкая, чистая, спокойная, не смотря на то, что вела к воротам и объединяла их со Старым Городом. Гарет увлечённо рассказывал брату историю города и городских кварталов, и Гэбриэл не уставал удивляться его осведомлённости и обширности его познаний. Брат знал, сколько дохода приносят те или иные цеха и лавки, какие проблемы возникают перед цеховиками в тот или иной сезон, рассказывал, как придумал увеличить доход своих подданных и соответственно – свой.

– Некоторые придурки, – говорил он, – проехать мимо хозяйства своего крестьянина не могут спокойно – как только видят, что тот чем-то обзавёлся, как тут же тянут к его хозяйству ручонки свои загребущие… Поскорее отнять, хапнуть, сейчас, сию секунду – сегодняшним днём живут, болваны. Я же хочу, чтобы мои подданные процветали. Чем они богаче, тем полнее будут платить в казну и тем больше налог можно с них взять. И три шкуры драть – тоже глупо. Они, чтобы не платить, просто работать не станут. Нет у них ничего – и взять с них нечего. Нет, пусть у них будет дома погуще, побогаче, пусть им будет, что беречь и что терять. Тогда они и за тебя встанут грудью, если что – а точнее, не за тебя, а за своё добро, но это без разницы, поверь, – и платить будут. А с нас с тобой, младший – их покой и безопасность. Чтобы воры не борзели, чтобы безопасные дороги, улицы были, чтобы люди не боялись детей на улицу выпустить. Правосудие тоже на нас с тобой… Законы, порядок, стабильный завтрашний день… А ты говоришь: откуда я всё это знаю?.. Мне нельзя этого не знать. Я знаешь, что думаю?.. Надо ещё с отцом посоветоваться, он в этом плане на голову выше меня. – Они выехали за ворота и поехали мимо огороженных плетнями выгонов, где паслись коричневые и палевые телята с тёмными глазами ланей. – Я думаю: а что, если крепким, надёжным семьям давать деньги на то, чтобы они расширили своё хозяйство – вот, как отец дал Твидлу, когда тот женился на нашей кормилице… Он ему выделил землю под сады, дал денег и освободил от налогов на три года. И ты посмотри, во что Ганс Христиан превратил эту землю и эти деньги! Его сады, его сидр и джемы, его яблоки и варенья такой доход приносят в нашу казну, что любо-дорого! За его сидром и джемами приезжают из Анвалона, да что там! – их даже эльфы покупают! Я хочу попробовать с одним мужичком… Он сыровар от Бога, работает на хозяина… А если бы ему ссудить денег и дать землю в аренду, и помочь построить сыроварню, да со скотиной помочь… Сейчас мы к нему заедем, сам посмотришь.

Гэбриэлу отнюдь не было скучно – он всё это проглатывал на ура, завороженно глядя брату в рот. Он был умён и понимал даже то, чего брат не договаривал, у него даже появлялись собственные, пока осторожные, мысли на счёт всего этого. Они свернули в Омки, небольшую, но зажиточную деревню, с большой красивой церковью Троицы, с двухэтажными каменными домами под красной черепицей, с мощеной кирпичом центральной улицей. В дверях застыли опрятные хозяйки, пожирающие глазами братьев, кланялись низко-низко, когда на них падал их взгляд. Гэбриэл ревниво следил не за тем, как встречают его самого, а за тем, как смотрят люди на его брата, достаточное ли почтение ему выказывают?.. Видел, что Гарета уважают и даже слегка побаиваются, и был доволен.

Братья запросто вошли в сыроварню, чистенькую, выложенную плиткой, и работники, перепуганные, удивлённые, но и страшно польщённые, склонились в низких поклонах. В дверях и окнах тут же возникли любопытствующие лица, а оруженосцы братьев, включая и Иво, оставшиеся с лошадьми, посмеивались над деревенскими.

– Вот, граф, это Тобиас Шпак. – Сказал Гарет, представляя невысокого плотненького человека, лет тридцати с небольшим, светловолосого и светлоглазого, с щекастым и немножко несерьёзным, как у подростка, лицом, но очень внимательным и словно бы сердитым взглядом. Он и для человека-то был невысок, а рядом с рослыми полукровками выглядел и вовсе карликом, и возможно, ребячливо-сердитый его вид был вызван именно этим. Он словно хотел сказать: ну и что, что вы лбы такие здоровенные, ничего это не значит!!! Но поклонился он почтительно и с достоинством.

– Тобиас, – предложил Гарет, – угости его светлость своим сыром. Моим любимым, сливочным!

Гэбриэл, отнюдь не будучи знатоком сыров, послушно сжевал кусочек, поданный ему с почтительным поклоном. Вкусно, да. Все смотрели на него, и он, изобразив одобрение, молча кивнул. Он дико стеснялся и боялся, что опозорит брата, сделав или сказав что-то не то, но со стороны его смущение выглядело суровой и высокомерной сдержанностью.

– Я такого сыра, – пояснил Гарет, – даже в Голландии не ел. Тобиас его под маркой «Гранствиллского» делает, для хозяина этой вот сыроварни, но я хочу, чтобы он открыл собственную, и дал бы этому сыру – и другим своим сырам, – собственное название. Как вы смотрите, ваша светлость, чтобы новый сыр назвали, скажем, сыр «Валенский»? – Синие глаза Гарета смеялись. – В честь вашего возвращения в семью?

Гэбриэл осторожно пожал плечами.

– Его светлость не возражает. – Милостиво обратился Гарет к Тобиасу. – Мы с ним обсудили тут твоё прошение и решили его удовлетворить. Я отдаю тебе в аренду землю за ручьём, напротив Старого Места, под усадьбу и сыроварню, и пятерых дойных коров из нашего стада. Но есть и ещё кое-что. Граф Валенский выделяет тебе десять золотых дукатов на строительство и обзаведение. За деньгами зайдёшь в банк Райи, – Гарет дал ему лист бумаги, на котором размашисто черкнул что-то и тиснул печать перстнем, который бесцеремонно забрал у брата, – в качестве расплаты будешь два года поставлять свои сыры в Хефлинуэлл бесплатно, как положено, одну десятую часть. Обычно мы так не делаем, но больно уж они у тебя вкусные, так что плата будет адекватная. К тому же, на год я тебя освобождаю от налога – будет время встать на ноги, отстроиться и обжиться. – Он протянул руку, и Тобиас поцеловал её, вне себя от недоверчивого восторга: неужели?! Обращался-то он к принцу Элодисскому, ободрённый похвалами зажиточных горожан, но тот устами тошнотворно-идеального Ван Хармена ответил, что делами города и герцогства теперь занимается его сын. От герцога Тобиас такой щедрости и ждать не мог, и меньше всего надеялся, что Ван Хармен не забудет его посещение и действительно поговорит с герцогом. Но герцог заехал к нему, ещё до своего отъезда, перепробовал их сыры, похвалил, пообещал подумать, и уехал… Тобиас и мечтать себе запретил о том, что из этого что-то выйдет. Хозяин сыроварни, толстый немец, узнав откуда-то, что Тобиас хлопотал о собственной сыроварне, словно крысу проглотил. Терять ценного работника ему не хотелось, но и позволить ему что-то возомнить о себе хозяин не мог тоже, поэтому в последнее время только и делал, что гонял и шпынял Тобиаса, стремясь унизить и внушить ему мысль, что никакой он не ценный работник, напротив, растяпа, лодырь и всяческий негодяй. Он даже устроил так, что Тобиас оказался виновен в порче целой партии почти готовых сыров, чтобы повязать его долгом в целых полтора дуката. И вдруг такой неожиданный исход! Тобиас ещё долго после отъезда братьев не мог прийти в себя, руки тряслись, он сам себе не верил. Побежал к жене, рассказал, и та, такая же маленькая, но миниатюрная, тоненькая женщина, мать четырёх их сыновей, сначала всё не могла поверить, всё переспрашивала, а правильно ли он понял, а в самом деле ли так всё, долго рассматривала расписку герцога с печатью, а потом бросилась на шею мужу и расплакалась от счастья. И сразу же, как только она немного успокоилась, они вместе с детьми, не в силах дождаться завтрашнего утра, поспешили посмотреть свои новые владения. ПО пути их останавливали соседи, расспрашивали, дивились и поздравляли, кто искренне, а кто и с горечью зависти в сердце.


– Чего надулся? – Засмеялся Гарет, как только они покинули Омки. – Сыр не понравился, или денег жалко?..

– Да нет… Сыр вкусный, да. И денег мне не жалко. Я просто… Ну… десять дукатов – это много?

– Ну, если учесть, что крестьяне расплачиваются друг с другом почти исключительно геллерами и пенсами, а серебряный талер для них огромные деньги – да, дукат – это очень много. Он столько за десять лет не заработает, даже если тратить ни на что не будет. А что? Переживаешь, что так продешевил перед побегом?

– Нет. – Гэбриэл не мог объяснить, что именно его так поразило. – А почему ты меня к этому приплёл?

– Чтобы создать тебе с первых дней добрую славу. Это всегда пригодится. Эй! Ты что, против?!

– Нет.

– Ну, тогда и расслабься. Я хочу, чтобы ты как можно скорее вошёл во все наши дела и лучше стал понимать, кто мы и что делаем. Кстати: сегодня ты видел только венец всего дела, его итог. На самом деле работу мы с Ван Харменом проделали большую. В моё отсутствие он проверил этого Тобиаса так, что у того никаких тайн не осталось, ни одного скелета в шкафу. Прежде, чем давать ему деньги и землю и скот в аренду, мы выяснили, кто он, какой, чем дышит, отдаёт ли долги, не пьёт ли, не ходит ли в кабак и по девкам, любит ли семью, как работает, что о нём думают соседи… Нужно объяснять, зачем?..

– Нет. – Пожал плечами Гэбриэл. Они быстро доехали до «Старого места», вошли, велев армигерам ждать снаружи.

Нэш сидел в углу и пил пиво из здоровенной кружки. На блюде перед ним в зелени лежали раки, и Гарет потёр руки, подходя к нему:

– Раки! Ух, ты! Позволишь?

Нэш привстал, вытирая руки:

– Ваши светлости…

– Сиди. – Похлопал его по плечу Гарет, усаживаясь напротив. Гэбриэл стоял, удивлённо рассматривая наёмника. Алиса рассказала ему про Нэша, и он знал, что тот тоже очень высокого роста, и ещё мощнее и здоровее, но всё равно – Нэш производил сокрушительное впечатление на неподготовленного человека. Гэбриэл сроду не поверил бы, что в этой тяжёлой голове с приплюснутым теменем и крошечным лбом есть хоть какие-то мысли! Гарет тоже, при виде идиотской ухмылки и маленьких глазок, глубоко сидящих под тяжёлыми нависшими бровями, усомнился, а к тому ли человеку они хотят обратиться… Но брат сказал взволнованно:

– Меня зовут Гэбриэл, Гэбриэл Персиваль Хлоринг, ты, наверное, слышал обо мне…

– Само собой, слышал. – Добродушно усмехнулся Нэш, и Гарет увидел, что его маленькие серые глаза светятся умом и даже юмором. – Столько, сколько о вашей светлости, я ни об одном незнакомце прежде не слыхал. Как они, Иво и Алиса, они с вами? А то мы уже с Мартой извелись от беспокойства. Я сам поехал Иво искать, ваш гонец мне на полдороге повстречался.

– Они со мной… Точнее, Иво сейчас со мной, здесь, за порогом, он теперь мой армигер, а вот об Алисе…

– Садись, младший. – Гарет уже высасывал рака из панциря с аппетитом истинного гурмана. – Хозяин! Ещё раков, и пива тоже, мне и моему брату. Есть мясо?

– Есть копчёные колбаски…

– Давай, тащи колбаски. Что там у тебя ещё, рулька? Тащи и рульку. Короче, тащи всё лучшее. Посмотри на нас внимательно, что ты видишь?

– Господин… – Растерянно поклонился хозяин, боясь не угодить с ответом.

– Ты видишь трёх здоровенных мужчин. – Снисходительно бросил Гарет. – Которым пришло время перекусить. Понимаешь?.. Валяй!

– Короче, так, Натаниэл Грэй. Я буду звать тебя мастер Грэй, не возражаешь? – Спросил Гарет. Нэш кивнул.

– Ты вернулся из дальних стран, где служил наёмником, и решил навестить своего друга, Августа Манфреда, с которым пятнадцать лет назад воевал в Палестине.

– Старина Август… – Усмехнулся Нэш. – Да разве ж я мог его не навестить?

– Само собой. – Улыбнулся Гарет. – Жаль только, что оказалось – он уже тринадцать лет, как скончался, и его жена тоже. Осталась только их дочка, Алиса. Когда ты её видел в последний раз, она была годовалой малюткой… Да и та сбежала от своего опекуна, так как подвергалась с его стороны нечестивым домогательствам. Ты узнал, что она укрылась в монастыре, и поехал за ней, чтобы помочь, защитить, и обратиться к принцу Элодисскому, чтобы тот взял девушку под своё покровительство – ведь у бедняжки нет ни приданого, ни родных, ни крыши над головой. Понимаешь меня?

– Как не понять?.. И я привезу её обратно в Гранствилл. – Кивнул Нэш. – Я так понимаю, всё это потому, что у милорда Гэбриэла самые честные намерения относительно Алисы? Я прав?

– Я собираюсь жениться на ней. – Просто сказал Гэбриэл. – Я женюсь на ней в любом случае, но для моей семьи будет лучше, если всё будет обставлено именно так. И для Алисы так будет лучше. Она достойна самого лучшего, и я не допущу, чтобы кто-то даже подумал о ней скверно.

– Я понимаю. И уважаю, милорды, и подписываюсь. Дело доброе.

– Вот документ. – Гарет положил перед Нэшем свиток с печатями. – Он подлинный, печати Драйвера и епископа Гранствиллского настоящие, так же, как и их подписи. Береги его! Вот здесь, – он поставил на стол скромную, но изящную шкатулочку, – фамильные драгоценности Манфредов. Здесь, – положил приятно звякнувший мешочек, – деньги. Заберёшь её из монастыря святой Бригитты, в Разъезжем, и привезёшь сюда, как привёз бы дочь своего старинного друга – ты понимаешь меня? Не связываясь с кем-то из нас, испросишь аудиенции, как все, представишь его высочеству Алису, изложишь ваше дело, просьбу о покровительстве, всё, как положено. Думаю, говорить о том, что с тобой будет, если попытаешься обмануть наше доверие…

– Я понял, ваши светлости. Дело хорошее, правильное, и я ваш.

– Я хочу поблагодарить тебя. – Хозяин принёс рульку, распространяющую упоительный аромат, и Гэбриэл на миг запнулся, ласково поглядев на румяные бока, натёртые хреном и чесноком. – Ты спас их, без тебя они до Гранствилла бы не добрались… Я твой должник.

– Я не за награду это делал. Они ведь, как котята были, беспомощные… Особенно девочка – ведь такая маленькая, нежная, а ласковая какая! Обидеть-то желающих до хрена, а заступиться… Мне с ними веселее было, им со мной – безопасно, вот так как-то и путешествовали. А что они в трактире с нами жили, так ведь и польза от них была, тоже.

– И всё же позволь мне тебя отблагодарить. – Упрямо повторил Гэбриэл. – Ты не должен был этого делать, и всё же сделал.

– Ну, коли вы настаиваете, ваша светлость, – добродушно и хитро усмехнулся Нэш, – то дали бы мне лицензию на торговлю русинским мёдом у себя в трактире… А если бы вы позволили мне для Хефлинуэлла мёд поставлять, то я ваш раб навеки.

– Позволим. – Засмеялся Гарет. – Вот вернёшься из Разъезжего, и получишь лицензию.

– И ещё кое-что, ваши светлости. – Посерьёзнел Нэш. – Я замечаю с недавних пор движение какое-то нездоровое вокруг Блумсберри. Там, как я понимаю, застава была… Вот бы её снова открыть, потому, что там тропка есть через Черёмушки, и по ней, я вам скажу, в сторону Гранствилла какие-то странные… личности просачиваются. Не нравится мне это.

Гарет посуровел.

– Какие личности?

– Здоровые; кватронцы, а то и полукровки; на кастильцах, гнедых, либо вороных, и сами обычно в чёрном. Вамсы с гербом каким-то, прямо скажу, убогим: сине-белая клетка.

– Сине-белая клетка. – Усмехнулся Гарет. – Ясно. Много?

– Я лично насчитал двенадцать. Но думаю, их больше.

– Хорошо… что предупредил. – Задумчиво проговорил Гарет. – Идея насчёт заставы мне нравится. Вещь нужная… Я разберусь с этими личностями. И кстати, раз такой глазастый: про ведьму Барр слышал?.. Нам она нужна. Предпочтительно живой, но если не получится – можно и мёртвую.

– А это как изволите. – Усмехнулся Нэш. – За такую награду, она ваша будет не позже, чем через пару месяцев.

– Она настоящая ведьма. – Предупредил Гарет. – Очень опасная, будь осторожней.

Во дворе ещё состоялась встреча Нэша и Иво – великан с чувством сгрёб его в охапку, потряс:

– Ну, и напугал ты нас! Мы тебя потеряли, и сестра Марты сообщила, что ты до неё не добрался… Эх!

– Нэш, прости, я… ну, меня поймали здесь, в подвал сунули, собирались в Найнпорт отправить… Если бы Гэбриэл меня не нашёл, даже не знаю, где бы я был! Твой конь в конюшне у ворот, я его там оставил… А всё остальное…

– Да Бог с ним! – Нэш потрепал его по голове, взъерошив волосы:

– Разбойник, а?! Ты навещай нас с Мартой, как оказия выдастся, мы всегда тебе рады, и Гретель тоже – страдает девка. Скучает… – Он подмигнул.

Иво покраснел:

– Привет ей… И вот это. – Он поспешно снял с пальца подаренное Гэбриэлом кольцо с бирюзой. – Пусть не скучает. Если смогу, я вас навещу обязательно! 

Глава пятая: Терновник

Когда Нэш уехал, отправив к Марте посыльного, братья шагом поехали в сторону города.

– Я понял, – говорил Гарет, – что со мной творилось по дороге домой. Драйвер боялся, что мы с тобой встретимся, и постарался меня обложить… А то и избавиться без особого риска. Если б я погиб тогда от нечисти, то вроде и не виноват никто. Заблудился, забрёл в гнилое место… И эти кватронцы с невнятными гербами – это от него. Но что он задумал, тварь? Неужели собирается прикончить тебя прямо здесь?..

– Он тварь. – Ожесточённо произнёс Гэбриэл. – Тварь и беспредельщик. Он на всё способен.

– А сейчас он в опасности. – Кивнул Гарет. – И суетится, как мышь под метлой. Тебе нужно постеречься, младший. Не выезжай из замка один, и Иво своего не отпускай.

– Ты тоже не рискуй. – Мрачно сказал Гэбриэл. – Думаешь, он перед тобой остановится?

– Сейчас же начнём с тобой уроки. – Помолчав, признал Гарет. – Возьмёшь меч и будешь учиться.

– Здравая идея. – Наперерез им на дорогу неожиданно выехал из-за дуба эльф на высокой каурой лошади с длинной гривой.

– Терновник?.. – Слегка удивился Гарет. – Младший, это Терновник… Я рассказывал тебе, как он меня спас на юге.

– Добрый день… Господин. – Гэбриэл впервые видел так близко настоящего эльфа. Его комплекс насчёт эльфов, которые были чем-то виноваты перед ним, живущим в Садах Мечты, почти исчез, а жгучий интерес остался. Эльф был высокий, худощавый, стройный, длинные тёмные волосы, разделённые на прямой пробор, свободно лежали по плечам. Глаза у него были янтарные, как у рыжего кота, а правильные черты овального лица чем-то неуловимо, но вполне отчётливо напоминали лица Гарета и Гэбриэла. Одежда на нём была добротная, рыже-зелёно-коричневая, неуловимо меняющая цвет в зависимости от освещения, со скромным рунно-травяным узором; на пальцах – серебряные кольца. (Эльфы не признавали золото и никогда не носили украшения из него, если не считать знаменитых реликвий Фейри, но те, как считалось, были изготовлены из драконьего золота). За плечами у него висели знаменитый длинный тисовый лук Ол Донна, стрелы из которого пробивали любую человеческую броню, колчан со стрелами и две длинных эльфийских сабли с изящными рукоятками.

– Приглашение осталось в силе? – Поинтересовался он.

– Я хозяин своего слова. – Надменно ответил Гарет.

– Я рад. – Чуть улыбнулся эльф, пока Гэбриэл гадал, сколько ему может быть лет. – И в качестве благодарности предлагаю себя в качестве учителя для твоего брата. – Он чуть поклонился Гэбриэлу, и тот беспомощно посмотрел на брата, не зная, как отреагировать.

– Это честь. – Вежливо поклонился в ответ Гарет, и Гэбриэл скопировал его поклон.

– Я покажусь навязчивым, – продолжил эльф, – и вы можете меня неправильно понять, но я так же хочу… нет, даже настаиваю, что твоему брату нужен наставник и наперсник не только в обращении с мечом. И хочу стать этим наперсником.

– Я… – начал Гарет, но Терновник перебил его:

– Я знаю о твоей неприязни к эльфам, особенно к твоей родне. У меня с ними тоже сложные отношения, не стану объяснять, почему. Я веду кочевую жизнь, эльфийские города и земли Ол Донна для меня закрыты, и даже Элодис меня едва терпят. Я буду крайне полезен твоему брату, а у меня появится крыша над головой.

– Ещё один странник?.. А твоё эльфийское имя…

Эльф вновь перебил его:

– Оно пока будет скрыто. По разным причинам.

– А взять на себя заботу о моём брате тебя побудило только желание иметь крышу над головой?

– Не только. Собственно, он – настоящая моя цель. – Они поехали рядом, так же шагом. Эльф держался спокойно и непринуждённо, словно они вели простую светскую беседу. Гэбриэл слушал их и закипал.

– А меня кто-нибудь спросит? – Не выдержал наконец. – Речь, так-то, обо мне!

– Я давно жду этих слов. – Вновь сдержанно улыбнулся эльф. – Потому, что решающее слово, конечно, за тобой, Сетанта.

– Я хочу научиться владеть мечом. – Сказал Гэбриэл, помедлив. – Очень. И быстро. Ты в самом деле сможешь меня научить?

– Чемпионом за неделю я тебя не сделаю, но научу тебя быстрее и лучше, чем любой человек, каким бы он мастером ни был.

– А это… как его… наперсник – это что?

– Я буду постоянно при тебе. Учить, удовлетворять твоё любопытство. Наставлять тебя в сложных ситуациях… Где-то защищать, в общем, присматривать за тобой.

– Я что, дитё малое?

– Почти. – Теперь это сказал Гарет. – И ты сам это понимаешь, младший – мы говорили с тобой об этом. Отец уже говорил со мной, что тебе нужен наперсник, и мы гадали, кого приставить к тебе. Эльф, конечно, это… но лучше, чем полукровка, а с моей точки зрения, и вовсе хорошо.

– Ладно. – Гэбриэл чувствовал себя как-то… глупо. – Надо, так надо. Если отец так хочет…

– Послушный сын. – Улыбнулся эльф. – Надеюсь, со временем твоё отношение ко мне немного изменится. Не все эльфы одинаковы.

– Я с детства ничего хорошего о них не слышал. – Признался Гэбриэл. И сам же добавил:

– Но это, наверное, такое же враньё, как и всё остальное.

Гарет присматривался к эльфу со странным чувством: ему казалось, что он его знает. Большинству людей эльфы казались все практически на одно лицо, но Гарет и сам был полукровкой, и с эльфами общался чаще, чем простые жители Нордланда, и давно научился видеть их разными, как и людей. По поводу внешности и поведения Терновника у него было много вопросов, но, зная эльфов, он понимал, что ответов не будет, если эльф того не хочет. Предложение стать учителем и наперсником Гэбриэла следовало считать честью, и Гарет решил подождать с вопросами. Определить истинный возраст эльфа было практически невозможно, но Гарет всё же кое-что знал, и умел отличить Старших Эльфов от молодых. Это, несомненно, был Старший, из тех, кто помнил Остров ещё до войны с драконами, а то и до прихода сюда людей; ему могла быть не одна тысяча лет, и уж точно не меньше семисот. Но это был и не один из Ол Таэр – Ол Таэр были последними из рода эльфийских королей, королей Ол Донна, он знал их всех… Кажется. Был ещё кто-то… какой-то опальный эльф, о котором никто не говорил вслух. Уж не он ли?.. Но тогда тем более спрашивать не имело смысла. И Гарет промолчал.

Они ехали по городу, разговаривая. Гарет вновь показывал брату достопримечательности, они даже свернули на площадь святой Анны, чтобы Гэбриэл увидел церковь, небольшую, но безумно красивую, всю лёгкую, не смотря на немалые размеры, покрытую ажурной резьбой по камню, с великолепными цветочными витражами, исполненную изящества простоты, любимую церковь коренных гранствиллцев.

– Нас крестили в этой церкви. – Сообщил Гарет брату. – В Пойме считается, что детей надо обязательно крестить у святой Анны…

– Что поистине удивительно. – Усмехнулся Терновник. – Потому, что именно святая Анна указала вашей пра-пра-пра-бабке Мэг на дверь, когда та, с младенцем Александром на руках, прибежала к церкви, спасаясь от убийц. И младенца не пожалела.

– Но она же спаслась? – Дрогнул Гэбриэл.

– Нет. – Сказал эльф. – Её убили прямо там, на улице, недалеко от церкви. Ребёнка чудом спасла Юна, будущая королева. У тебя глаза Мэг. – Вдруг сказал он, взглянув на Гарета. – Синие, как небо осенью.

– Ты видел её? – Спросил Гарет.

– Видел. Один раз, в Лионесе, когда приезжал к вашему предку, Карлу Второму. Мы тогда не оправились ещё от войны с драконами, нас было всего три тысячи, и мы предложили ему свою помощь в войне за Междуречье; согласились даже уступить Хлорингам эти земли, если он оставит нам побережье с уцелевшими городами. Он согласился. Он был внук Дрейдре… Прекраснейшей эльфы на земле. Он не мог отказаться.

– Ты и Дрейдре видел?.. – Благоговейно спросил Гарет.

– О, да. – Мягко улыбнулся Терновник. – Я видел Дрейдре.

– Кто это? – Удивился Гэбриэл.

– Последняя Белая Волчица, эльфа – оборотень, Перворожденная, возникшая из небытия вместе с этим Островом. – Ответил эльф. – Та, кто спасла Хлорингов от проклятия, наложенного на вас Стражем, потому, что безумно полюбила Карла Великого. Она была так красива, что всякий, кто смотрел на неё, испытывал такие сильные чувства, которые невозможно было сдержать.

– Какая она была? – Спросил Гарет.

– Белокурая. Голубоглазая. Тонкая, как стальной клинок, гибкая, как вереск. Весёлая, как март, сильная, как вода. Ваша мать, Лара Ол Таэр, была почти так же прекрасна, хоть и не похожа на неё… Красота многолика и неповторима. Лара была другой – и всё же её свет был так же силён и ярок. Эльфы боготворили её… А она тоже выбрала Хлоринга. Это рок.

– Ты знал маму? – Спросил Гэбриэл. Настороженности не осталось и следа, он смотрел эльфу в рот, боясь пропустить хоть слово.

– Знал… – Кивнул эльф. – И многое отдал бы, чтобы узнать, как она умерла, и кто виновен в этом.

Гэбриэл тут же погрузился в глубокое и мрачное молчание, а Гарет пытливо взглянул на эльфа. Ему показалось, что он знает, зачем на самом деле Терновник приехал сюда.

– Расскажи про войну с драконами. – Попросил он. – Я же ничего о ней не знаю. Люди вообще о ней помнить не хотят, я ни одной книги не нашёл с упоминанием о ней, а эльфов… Не расспросишь путём. Мама бы рассказала, я уверен, но не судьба.

– Расскажу. – Кивнул Терновник. – Почему нет? Хотя это тяжёлое воспоминание для меня. У меня на глазах погиб мой мир… Мои близкие, друзья, наша слава, наше будущее. Мы, эльфы, не умеем забывать, как умеют люди, для нас боль так же сильна, как и в первый день. Мы не так бурно страдаем, зато страдаем вечно.

– Это как? – Спросил Гэбриэл.

– Чувства людей… – Эльф слегка шевельнул пальцами. – Более острые, более бурные. Они могут страстно возненавидеть, влюбиться без памяти, увлечься. Их горе и отчаяние может быть безгранично. Мы, эльфы, подобной пылкости чувств лишены, мы холоднее и сдержаннее, и внутри себя – тоже. Но люди наделены и способностью забывать, а мы – нет. Забыть любовь – печально, но забыть горе – благо. Мы этого блага лишены. Мы чувствуем всё так, словно в первый день.

– И любовь? – Спросил Гэбриэл.

– И любовь. – Глаза Терновника на миг стали печальными и тёмными, словно он подумал о чём-то очень горьком. Но тут же он и улыбнулся:

– Вам это не совсем чуждо. Полукровки по матери – больше эльфы, чем полукровки по отцу. Вы, практически, эльфийские кватронцы, тем более, что в вас течёт кровь многих эльфов: Дрейдре, Лаэда Ол Таэр, Изелины, которую считают вторым рождением Дрейдре, Лары…

– Лаэд Ол Таэр! – Воскликнул Гарет. – Вот о нём-то я ничего и не знаю! Скажи…

– Нет. – Резко отрезал Терновник. – Это запретное имя. О нём тебе не расскажет ни один эльф. И я не исключение.

– А почему? – Спросил Гэбриэл.

– Причина – и есть запрет. – Коротко ответил эльф, и братья больше не спрашивали. Гарет предложил брату проехаться до банкирского дома Райя, а потом посмотреть Танец ангелов.

– А к Райя зачем? – Спросил Гэбриэл немного скованно.

– Затем, что у тебя есть собственные средства, младший. Я не трогал доходы от твоих земель; ты просто неприлично богат. И банкиры должны знать тебя в лицо. Ты говоришь, Рыжик научила тебя нацарапать своё имя?.. Им не мешает знать твою подпись и твою печать.

– И я смогу покупать… всякое там? И подарки?

– О, да. Только я хотел бы, чтобы ты понимал цену денег. Видел, я бросил геллеры нищим? Это не от жадности. Я мог бы накормить их всех, и порой, по церковным праздникам, на Пасху, например, я так и делаю. Но если кормить их постоянно, они оборзеют и зажрутся. Отец жалел их, создал для них столовую при муниципалитете, и что? Они его благодарят?.. Как бы не так! Обижаются, что он не даёт им больше. А я их столовку закрыл и не даю почти ничего. Пусть сравнивают и помнят отца. Благотворительность – это прерогатива хозяйки Хефлинуэлла; но сейчас её роль исполняет наша кузина Габи, а ей на самом деле всё равно, знаешь ли. – Гарет придержал коня перед двумя монахами в опоясанных верёвками рясах, с оловянными кружками. – А вот им я всегда подаю. Это францисканцы. – Он бросил в кружку несколько талеров. – Они просят милостыню и тратят её на нищих и сирот. Хотя это ещё вопрос: что идёт сиротам, а что отцу настоятелю… Впрочем, это не моё дело. – Гарет свернул в тихую чистенькую улицу, где Гэбриэл уже бывал. Молоденький еврей в чёрной шапочке принял у них лошадей. Эльф не пошёл внутрь, присев на каменную скамеечку в тени увитого девичьим виноградом балкона, а братья поднялись на невысокое крыльцо. Внутри их встречали, улыбаясь и кланяясь, два еврея, старый и молодой.

– Какой день, какой день! – Пропел старый, отец знакомца Гэбриэла, Исаак Райя. – Счастливый день для Гранствилла, счастливый день для меня! Ведь я имею видеть младшего сына их высочества, графа Валенского?

– Имеешь, имеешь, Райя, старый ты пройдоха. – Засмеялся Гарет. – И запомни его хорошенько, а так же его печать, и его каракули. И выдай ему… – Он посмотрел на брата, прикидывая, – пятьдесят дукатов.

Гэбриэл старательно, прикусив кончик языка, нарисовал мало понятные ему пока значки, которым научила его Алиса, уверявшая, что это и есть его имя, и заверил их своей печатью, выбитой на перстне: орёл и меч. Райя посыпал бумагу песком, сдул его и бережно запер её в шкатулку, заверив Гэбриэла, что будет несказанно счастлив видеть его когда угодно. Гэбриэл получил деньги в дукатах, талерах, пенсах и геллерах, и Гарет вручил ему кошелёк для мелких монет, в которые ссыпал талеры, пенсы и геллеры, а дукаты велел спрятать в седельную сумку.

– Но пока не знаешь цены денег, без меня ничего не трать! – Предупредил, вручая брату кошелёк. – Золото – оно, как дорогая куртизанка. Если слишком ею увлечён, жизни без неё не мыслишь, угождаешь ей во всём, она ноги об тебя вытрет, душу вынет и выбросит. Но и пренебрегать ею и не уважать её нельзя, она тебя бросит, а то и отомстит. Так что не будь рабом золота, но и уважать не забывай, понял?.. Эти золотые не с неба падают. Их для нас зарабатывают наши подданные, зарабатывают трудом и солёным потом.

– Золотые слова, ваше высочество, – не удержался от комплимента Райя, – прямо-таки золотые слова!

– Скажи, – немного скованно, потому, что до сих пор стеснялся всех и вся и боялся как-то опозорить брата, спросил Гэбриэл, – а в… – Он хотел по привычке сказать «этом», но вспомнил Альберта и чуть запнулся, но проглотил привычное слово-паразит, – Элиоте, у тебя есть кто… родня какая?

– У нас большая семья, ваша светлость, – Райя прекрасно был осведомлён о том, что произошло – получил уже и почту, и даже гонца от племянника со всеми подробностями, – есть племянник, такой хороший мальчик!

– Я… – Он опять проглотил своё «Это», – ему обязан, очень. Он мне жизнь спас, и помог домой вернуться. Я бы хотел… Хотел, – он посмотрел на брата, и тот пришёл на помощь:

– Мой брат, и я, и его высочество – все мы хотели бы как-то отблагодарить твоего племянника за эту помощь, весьма своевременную. – Он усмехнулся. – В пределах разумного, конечно.

– А не будет ли большой дерзостью уточнить, – со всем возможным почтением всё же рискнул спросить Райя, – где таки пролегают эти пределы?

– Будет. – Ответил Гарет. – Но так и быть, услуга велика и один раз дерзость я тебе прощу.

– Я вас прекрасно понял, ваше высочество. – Райя склонился в поклоне. – Я свяжусь со своим племянником.

– Валяй. – Позволил Гарет и пошёл из дома. Гэбриэл – за ним, слегка недоумевая: брат держался с евреем, пожилым и очень почтенным на вид, чуть ли не с пренебрежением. Спросил об этом, когда они уже выехали с улицы, и Гарет ответил:

– Так принято. На самом деле я к ним с уважением отношусь – ну, к некоторым из них. Но евреи считаются преступным и презренным народом, из-за того, как они поступили с Иисусом Христом. Их по всему миру гонят и презирают, многие ненавидят. И в Европе – так, что там быть евреем – это смертельный риск и ежедневный подвиг.

– Мне Моисей рассказывал… – Пробормотал Гэбриэл. – Но ты же так к ним не относишься?

– Нет.

– Тогда почему…

– Потому, что так принято. – Отрезал Гарет. – И потому, что по-другому они и сами уже не поймут, на голову сядут и ноги свесят, приняв за слабость.

Гэбриэл промолчал, но – впервые за эти дни, – не вполне согласился с братом.

Они выехали на Соборную площадь в Старом городе, поднявшись по извилистой улочке к Бронзовым Воротам. Гэбриэл, как мальчишка, радовался тому, что он едет по настоящему городу, свободный, богатый, хорошо одетый, на великолепном коне, с братом, которым безумно гордился. Всё, что по пути ему рассказывали Гарет и эльф, который порой тоже вставлял пару слов, ему было по-настоящему интересно. Собор Иоанна Богослова его впечатлил: большой, да. – Но далеко не так, как Иво. Гораздо сильнее ему понравились танцующие ангелы и конная статуя Генриха Великого, на вытянутой руке которого сидели голуби и висели цветочные венки разной степени свежести. По преданию, Генрих Великий женился по большой любви, и венок, надетый на его руку, приносил счастье.

– Господа, – предложила им бойкая цветочница, – купите веночек на счастье!

– Мой брат и так счастлив. – Хмыкнул Гарет.

– Ах, не жадничайте! – Состроила хитрые глазки девчонка. – В жизни всякое бывает! А вдруг король Гарри обидится?

– Не обидится. Он мой прадед, разберёмся по-родственному.

– А вдруг?

– Дай венок. – Засмеялся Гэбриэл. – Анютины глазки есть?

– Конечно, есть! Десять пенсов.

– Чего-о-о?! – Воскликнул Гарет. – За повялую траву?!

– За счастье! – Фыркнула девчонка. Гэбриэл дал ей геллер, повернулся к брату:

– Правильно? – Тот кивнул, и Гэбриэл, подъехав к фонтану почти вплотную, примерился и красиво и точно закинул венок прямо на вытянутую руку. Девчонка и зеваки зааплодировали, и Гарет ревниво потребовал:

– Дай-ка мне!

Венок коснулся руки, соскользнул, но не упал, а повис на мече.

– И в чём же моё счастье? – Поинтересовался Гарет. – В военном трофее? Я добуду себе наложницу на войне, в бою?..

– Тут, в пруду, что, рыбки?! – Как ребёнок, обрадовался Гэбриэл, склоняясь к самой воде, и Гарет застонал.


У ворот Эльфийского квартала их поджидали оруженосцы и слуги; проезжая мимо ворот, Гэбриэл заметил, какими каменными стали лица эльфов-стражей. Они так демонстративно не увидели их спутника, что это бросилось в глаза. А тот… так же не увидел их. Отвернувшись, Гэбриэл погрузился в глубокую задумчивость, продолжая ехать рядом с братом и Терновником. Оруженосцы и слуги ехали на почтительном расстоянии позади них, чтобы не слышать бесед, не предназначенных для их ушей; Матиас болтал с Иво. У развилки перед хутором Твидлов их поджидал всадник – Марчелло. Снял шляпу, кланяясь.

– Что с ней?! – Оживился Гэбриэл. – Она…

– Всё в порядке, ваша светлость. – Расплылся в улыбке Марчелло. – Она здорова, счастлива, ей понравилось путешествие, она передаёт вам поклон и тысячу поцелуев, и ждёт-не дождётся возвращения. Сестра Таис взяла на себя заботу о ней, её поселили в домике за монастырской стеной, там безопасно и тихо. Вам совершенно не о чём волноваться. Здесь письмо для вас, – он с поклоном вручил Гэбриэлу белый треугольничек, – небольшая записочка, она скажет вам всё лучше, чем я, и гораздо более приятным образом.

– Дай, – забрал записку Гарет, – я прочту тебе её. Дома.

Эльф улыбнулся, весело глянув на Гэбриэла:

– Так твоё сердце уже занято?.. Как я сразу не заметил! Но… – Он вдруг перестал улыбаться, вглядевшись в Гэбриэла. – Но разве это возможно?.. Кто твоя возлюбленная? – Спросил резко.

– Не здесь. – Быстро сказал Гарет, оглянувшись по сторонам. – Дома. Если, конечно, это имеет значение.

Гэбриэл этого забывать не собирался. Для него всё, что хоть как-то касалось Алисы, было чрезвычайно важно, практически, жизненно важно, и странное поведение эльфа его напрягло.

Дальше дорога огибала огромную тополиную рощу, росшую на обрывистом берегу Ригины. В роще был большой овраг, по которому бежал ручей, впадающий в Ригину, и в глубине самой рощи было всегда сыро, потому дорога и огибала её так далеко; тополя были огромные, почти как дубы, и покрывали дорогу ажурными узорами теней и солнечных бликов; а справа было сплошное бело-розовое благоухающее жужжащее сияние.

– Мы как-нибудь с тобой заедем к Твидлам. – Говорил Гарет. – У них куча детей, все – мои крестники, нужно будет им подарки привезти. Когда отец подарил нашей кормилице эти земли, никто и помыслить не мог, что Твидл разобьёт здесь такую красотищу! За двадцать три года смотри, какие яблони вымахали! Отец заказал ему саженцы даже из Италии и Венгрии, здесь такие есть яблони, ум-м-м! Винный налив – просто сказка, они, когда спелые, аж светятся насквозь, а сок…

– Погоди! – Поднял руку Гэбриэл, останавливая коня. – Плачет кто-то… – И, не успел Гарет прислушаться и что-то сообразить, как Гэбриэл спешился и исчез в овраге.

Человеческое ухо не услышало бы этого слабого писка: крошечный белый котёнок отыскался в глубине оврага, в путанице веток, травы и тины, и Гэбриэлу пришлось вымокнуть по пояс, чтобы выудить его оттуда. Тот вцепился в его рукав крохотными, но цепкими коготками, и принялся выкрикивать ему жалобы, широко открывая розовый ротик с крохотными зубками.

– Мамма миа! – Воскликнул Гарет, увидев грязного и мокрого по пояс брата. – Ты всех утопленных котят будешь вылавливать?!

– Я его к себе хочу взять! – У Гэбриэла блестели глаза от детского энтузиазма. – Можно ведь?!

– Да ради Бога… – Гарет забрал у Гэбриэла котёнка и бесцеремонно задрал ему хвостик:

– Пацан! Как назовёшь?

– Не знаю. – Гэбриэл забрал котёнка, бережно сунул за пазуху. – Спрошу у Солнышка…

– Назови Утопликом. – Фыркнул Гарет. Гэбриэл мог теперь говорить и думать только о своём новом приобретении: как его кормить, и не простыл ли он, и не обидят ли его собаки, которых в замке было полно… Но слова эльфа о своей невесте не забыл, и в Рыцарской башне, вместо того, чтобы идти переодеваться для обеда с принцем, даже раньше, чем услышать послание Алисы от брата, он обратился к Терновнику:

– Что не так с моей девушкой?

– Я не знаю. – Терновник уже успел взять себя в руки. – Пока не увидел её – не знаю. Просто мне почудилось… Что на тебе есть особая… метка. Простым глазом её не увидеть. Что ты отмечен совершенно особым существом… Каких не существует больше в этом мире.

– Каким существом?

– Мне почудилось. – Повторил эльф. – Забудь.

– Тебе читать записку, или нет? – Спросил Гарет, и Гэбриэл, бросив на Терновника последний пристальный взгляд, обернулся к нему.

– «Милый Гэбриэл, – прочёл Гарет, – со мной всё хорошо, я спокойна и счастлива. Здесь очень красиво, и тихо, и безопасно. Я думаю о тебе и жду с нетерпением возвращения в Хефлинуэлл; нет времени, чтобы написать тебе обо всём, что я думаю и чувствую, просто: благослови тебя, Бог, и до встречи! Твоё Солнышко». Написано на прекрасной латыни, изящным почерком, ни одной ошибки или помарки. Она сокровище, истинное сокровище!

– Это всё… вот этими самыми значками здесь изображено? – Гэбриэл погладил листок с буквами. – Её слова, и всё такое?.. И я смогу, если что, ей свои слова и мысли вот так отправить, когда мы не вместе?..

– О, да! – Засмеялся Гарет. – Собственно, для того они и существуют.

– И про Бьянку так же написано?

– Точно.

– Ты обещал найти…

– Кевин! – Рявкнул Гарет. Вошёл слуга, поклонился.

– Моему брату нужна книга про Гийома и Бьянку.

– Слушаюсь, милорд. – Кевин снова поклонился. Гарет, скинув рубашку и натягивая свежую, фыркнул:

– Учись это делать сам, младший. Если в замке нет этой книги, Кевин раздобудет её в городе, или где угодно, и принесёт тебе. Ты – Хлоринг, ты – граф, хозяин трети Острова, племянник королевы. Не надо спрашивать неуверенным голоском: а нет ли у нас… Если тебе что-то нужно, просто зови слугу и говори: Я хочу. Понимаешь?

– А если я, к примеру… девушку захочу? Ну, к примеру. Не себе, а другу?

– Её к тебе приведут. – Сурово сказал Гарет, выпрямляясь в свободно висевшей рубашке. Эльф молча смотрел на них. – И ты сделаешь с нею, что пожелаешь, и никто – НИКТО, – тебя не накажет за это. Ты можешь её даже убить. Скажешь, что она у тебя колечко украла, или ножом на тебя замахнулась, и всё. Её родные поплачут, кто-то втихаря назовёт тебя подонком, но и всё. Ты можешь убить крестьянина, к примеру, в Омках, если он тебе что-то не так скажет. Формально не можешь – это грех, – но существует покаяние, крест на развилке, в конце концов. Если крестьянин не жак какой-нибудь, а крепкий хозяин, штраф его семье заплатишь. Мелочь, полтора дуката. Можешь приказать, и тебе каждый вечер девчонок с округи будут возить. Крестьянок можешь бесплатно, горожанок – трахнешь, десять талеров заплатишь, и пусть идёт и радуется, что разбогатела. За девственницу, правда, дукат выложишь, но это если она докажет каким-то чудесным образом, что была девственницей – кто это подтвердит? На крайний случай прикажешь своему армигеру сказать, что он с другом её драл уже неделю назад, и тогда ей не талеры полагаются, а позорный столб и десять плетей на шибенице, за разврат и клевету на милорда. Понравится чужая жена – тоже не проблема. Забрал в замок, развлёкся, сколько хотел, дал развлечься армигеру, и отпустил домой с теми же десятью талерами. Формально, правда, она может пожаловаться епископу, и тот тогда тебя жестоко покарает: назначит покаяние. Сто раз Отче наш, к примеру, прочитать. На коленях. Или мяса не есть до Пасхи.

– Ты это серьёзно? – Не выдержал Гэбриэл.

– Да. – Сказал Гарет. – Ты – власть. Ты – закон в этом уголке Ойкумены. Ты даже жену своего вассала можешь забрать. Тут, конечно, шума больше будет, но на шум ты можешь просто насрать, а от церкви, которая тоже вмешаться попытается, просто откупишься, и, поверь, не так уж и дорого. А что касается простолюдинов… Тут вообще никто тебе не судья, ТЫ – судья для них. Нет, конечно, если начнёшь им без разбора головы рубить и в крови девственниц купаться, в конце концов королеве придётся что-то с тобой сделать, чтобы не восстали все вокруг, но и там не факт. Что касаемо имущества твоих подданных, то и тут ты царь и бог: обвинил его в измене, свидетелей купленных предоставил, и всё: ему голову с плеч, его барахлишко – в свою казну.

– А если мне этого всего не хочется? – Подумав, спросил Гэбриэл.

– Мне тоже этого не хочется. – Одним уголком губ усмехнулся Гарет. – Мало того. Я боюсь этой вседозволенности, как чумы. Я даже правом господина не пользуюсь, хотя… не все девицы на выданье против. Наши законы – они не всегда справедливые, младший, и многие мне не по душе, но закон – это… Это всё. – Он заправил рубашку в штаны, надел тунику с золотым шитьём, такого насыщенного чёрного цвета и из такого богатого материала, явно эльфийского, что она отнюдь не казалась ни траурной, ни простой, подпоясался широким богатым ремнём. – Наши подданные верят в закон, верят, что мы сами первые соблюдаем его, верят нам. Поэтому в нашем герцогстве жить безопаснее и лучше, чем в том же Далвегане; поэтому казна наша полна, люди платят налоги, не боятся заводить хозяйство, расширять его, заниматься торговлей, строиться. К нам бегут из других частей Острова, и мы даём им землю на севере, и не берём с них налог первые три года – чтобы встали на ноги. Мне ничто не мешает плевать на закон, но именно поэтому я горжусь собой – я сам в себе закон. Понимаешь? Я, Я решаю; я выше любого моего вассала именно потому, что пусти его на моё место – и он оскотинится тут же, во все тяжкие пустится, будет грабить и глумиться над теми, кто беззащитен перед ним. Власть страха – дерьмовая власть. Такая власть есть у любой бешеной собаки, которая силачей на дерево загоняет. Я – не собака, не бугай, сорвавшийся с привязи, не волк даже. И власть у меня – иная. Настоящая. Я знаю, что мои люди и в моё отсутствие делают так, как надо, потому, что я так сказал. Они не за страх мне служат, и потому… ножа мне в спину не воткнут и не продадут при первой же оказии. Ты понимаешь меня?

– Да. – Сказал Гэбриэл. Подошёл, поправил брату цепь с рыцарским орденом. – Понимаю.

– Я рад. – Гарет взглянул на Терновника. – Прошу с нами, господин. Я представлю тебя своему отцу.


Иосиф Райя получил письмо своего дяди из Гранствилла ранним вечером, когда по городу, залитому жидким золотом предзакатного солнца, раздавался колокольный звон. Райя не был христианином, и к церквям и клиру у него было отношение своё, но звон колоколов ему нравился. Он сидел у открытого окна с видом на небольшую площадь, по которой шли нарядные горожане на церковную службу, и читал письмо дяди, написанное на иврите, но даже и в этом случае полное намёков и иносказаний – страх перед шпионами и инквизицией крепко въелся в плоть и кровь, стал второй натурой. Святой Официум имел и знатоков иврита, насчёт этого у Райи и его соплеменников иллюзий не было. Но он прекрасно понял всё, что хотел сообщить ему дядя, и усмехнулся, отпивая лёгкого вина из дорогого бокала:

– Надо же! Я думал, что совершаю худшую глупость своей жизни, а вышел мой самый лучший гешефт!


– Принесла?! – Чуть задыхаясь от страха, возбуждения и стыда, шёпотом спросила дама Элизабет.

– Деньги. – Без обычной сахарной улыбочки Беатрис становилась похожа на крыску со своей короткой верхней губой, маленьким ротиком и крупными передними зубами. Элизабет, красная от смущения, чуть дрожащими пальцами отсчитала ей в ладонь три талера, четвёртый уронила, подняла, ещё сильнее краснея, и тоже вложила в маленькую твёрдую ладонь. Беатрис сунула деньги в сумочку и достала спрятанные на груди листки картона размером с мужскую ладонь:

– Выбирай.

– Я же не себе!!! – Пролепетала несчастная Элизабет, выхватила один наугад, тоже спрятала на груди и бросилась прочь. Беатрис, аккуратно сложив рисунки, повернулась, чтобы уйти, и замерла, расширив чёрные глаза: перед нею стояла Габи. Требовательно протянула руку:

– Дай сюда!

– Что… что дай?! – Мертвея, пролепетала Беатрис.

– Покажи, говорю! – Повысила голос Габи. – Мне стражу звать, чтобы отняли силой?!

Ни жива, ни мертва, Беатрис отдала Габи рисунки, за которые минимум, что ей грозило – это позорный столб. Габи, морщась, перебрала их: на каждом обнажённые мужчина и женщина занимались сексом. Художник был не очень умелый и анатомию знал плоховато, но зато отлично знал сам процесс и строение половых органов, что и подчёркивал всячески. А большего от этих картинок и не ждали.

– Гадость какая! – Габи сунула картинки в свою сумочку. – Где ты их берёшь?

– Покупаю у одного сквайра по талеру. – Пролепетала Беатрис, которая рисовала их сама, а это уже грозило ей смертной казнью. – Продаю по… по… по четыре…

– А ты корыстная бесстыжая тварь, а, дама Беатрис?.. – Фыркнула Габи. – Не трясись, я никому не скажу. А ты за это будешь оказывать мне кое-какие маленькие услуги, идёт?

– Миледи! – Чуть не задохнулась от облегчения Беатрис. – Я и без этого для вас на всё пойду!!!

– С этим будет надёжнее. – Отрезала Габи, повернулась и пошла к себе, а Беатрис вынуждена была присесть, чтобы прийти в себя. Ноги и руки противно дрожали, в животе было пусто и холодно. И так стыдно! Вообще-то, Беатрис давным-давно была лишена всяческой скромности, не то, что девичьей, но на людях, что называется, «хранила лицо». Сирота и бедная родственница, она, сколько себя помнила, жила в доме своего дяди по матери на правах приживалки и практически прислуги «за всё». От природы не щепетильная и алчная, девушка мигом сообразила, как улучшить своё материальное положение и добыть средства на разные девичьи мелочи: ещё в детстве начала показывать мальчишкам и парням за особую плату самые пикантные части своего тела, за большую – и потрогать. Тщательно оберегая свое единственное сокровище: свою девственность, – Беатрис, становясь взрослее, начала брать в рот и давать в зад. Она мечтала собрать достаточно денег, чтобы купить себе приличный дом в Гранствилле и давать деньги в рост – занятие, называемое в то время симонией и считающееся одним из смертных грехов, но для Беатрис грех был понятием условным и малозначимым. Если делать все грамотно и тайно, никто не узнает, а значит, и говорить не о чём. Ради своей мечты Беатрис не брезговала ни единым геллером. Она рисовала и продавала пажам и девушкам срамные картинки, давала деньги в рост, оказывала интимные услуги – всё это жестоко каралось, но Беатрис была не только бесстыжей, но очень хитрой и изворотливой особой. Чтобы стать придворной дамой графини, она подставила свою кузину так, что та до сих пор отбывала наказание в дальнем северном монастыре, хоть и была невинна, как младенец. Отсутствие ума Беатрис с успехом заменяла природной хитростью, вот только хитрости было недостаточно для крупной игры и большого приза, а потому Беатрис клевала по зёрнышку: картинки, анальный секс, мелкие займы под проценты… Понимая, что ходит по грани, Беатрис всегда готова была врать, изворачиваться, подставлять и клеветать, потому, что все эти прегрешения в её время, при всей своей мелочности, карались очень сурово, вплоть до повешенья при совокупности вины. Она бы даже монастырём не отделалась.

Немного придя в себя и уговорив себя считать всё произошедшее досадной, но ни в коем случае не позорной случайностью, Беатрис поспешила к себе, чтобы принарядиться и приукраситься. Ей хотелось подкараулить Гэбриэла Хлоринга. Вот он идёт, – вся такая нарядная, разрумянившаяся, поглощённая приятными мечтами, торопилась во двор Беатрис, – а тут – она. Такая интересная из себя… Естественно, ему захочется спросить, что она здесь делает. Он спросит, и Беатрис ответит: «Я любуюсь розами вашей матушки! Они так прекрасны, что слов нет!». Ему, разумеется, будет приятно упоминание о матери, и он сразу почувствует симпатию к ней. Присядет, они поговорят о розах. В процессе беседы граф Валенский всё больше будет убеждаться в том, насколько Беатрис умна, мила и так далее, а главное – она обязательно даст ему понять, что в отличие от остальных вовсе не считает его невоспитанным и грубым, что он очень нравится ей такой, как есть. И тут уж он, преисполненный благодарности, и вовсе не устоит перед ней!.. Расчёт Беатрис был прост, как и все её мыслишки и расчёты: герцог, разумеется, для неё недосягаем, и максимум, что она могла бы здесь словить – это отдаться ему, а потом стребовать с него компенсацию за свою невинность, распутно им похищенную. План был не плох, и Беатрис до сих пор лелеяла его в сердце, так как компенсации вполне могло бы хватить на домик и первоначальный капитал. Но появление Гэбриэла Хлоринга придало её мечтам иной размах. Гэбриэл, хоть и граф, и Хлоринг, а всё-таки – как думалось Беатрис, – не его брат. Он явился неизвестно, откуда, вести себя не умеет, говорить не умеет, хмурый вечно, не улыбнётся, комплимента сказать не может даме приличного… При сомнительном своём прошлом он вряд ли найдёт себе невесту вроде той, какая достанется Гарету. Кто захочет позориться рядом с таким мужем?.. А она, Беатрис – хоть сейчас! Род у неё, правда, мелковат, но отец её был бароном, а в Уложении Ричарда Второго сказано, что супругом (супругой) особы королевских кровей не может быть особа ниже баронского звания. Значит, баронского-то может!!! А что бесприданница – так и что?.. Даст Гэбриэлу себя поиметь, и пусть потом попробует отвертеться! Беатрис до кардинала дойдёт, но заставит его жениться на беззащитной сироте! В наглой своей наивности Беатрис уже видела себя супругой удобного мужа, который будет своей более умной и светской жене в рот смотреть, и при том будет красивым, высоким, знатным и богатым… Умереть – не встать!!! Сказка о женском счастье!!! Добравшись, наконец, до галереи, Беатрис была неожиданно и весьма неприятно удивлена: полюбоваться эльфийскими розами кроме неё явилось ещё семеро прелестниц, расфуфыренных в пух и прах.


Информации и вообще всего нового на Алису обрушилось в монастыре море. Девушке, по сути, пришлось, как и Гэбриэлу, и Иво, постигать повседневную жизнь среди людей с азов, с нуля. И ей очень повезло, что это происходило именно здесь, где собрались люди образованные, свободные, в целом добросердечные и деликатные. Сестра Таис, прямо-таки влюбившись в свою прелестную и милую протеже, часами беседовала с нею, рассказывала, объясняла, отвечала на вопросы. Алиса рассказывала ей о своей жизни в Ашфилде, и по-новому начала смотреть на своё детство и юность. Таис сразу же, узнав все подробности и странности, решила, что с Алисой изначально собирались поступить бесчестно.

– Сама рассуди, – говорила она, когда они засиделись за этими разговорами за полночь, – тебя оберегали не только от людской скверны, как утверждали твои воспитательницы. Тебя намеренно лишили всякого знания о мире, чтобы ты не могла, если что, убежать, или указать на то, где жила, не могла даже ни одного имени назвать! Милая моя, да тебя легче легкого объявить лгуньей, обвинить в том, что ты всё выдумала!

– Но как же… – Испугалась и обиделась Алиса, – разве я могу, разве вы…

– О, я тебе верю! Ты слишком наивная, милая и откровенная, и так несведуща, что это только и доказывает, что ты росла вдали от мира и людей. Но своего опекуна ты обвинить не сможешь, бедняжка. Мужчины вообще имеют над нами слишком большую власть. Мы полностью зависим от них. Если нам повезло, и наши мужчины – люди чести и жалеют нас, то это одно… Но гораздо чаще случается так, что мы оказываемся во власти безжалостных или равнодушных мужчин. Для таких женщина – это в лучшем случае предмет для гордости, как новый конь или хорошее оружие. А в худшем… К рабыне отношение лучше, потому, что рабыня – это имущество, и стоит денег, а жена – не стоит ни гроша. Твой опекун может заявить, что тебе просто всё померещилось, месячные в голову ударили, или ты решила его оболгать, и всё! Ты и положенных трёх свидетелей найти и предоставить суду не сможешь… Вся надежда на его высочество, он человек справедливый и благородный!

– И что же мне делать? – Глаза Алисы наполнились слезами.

– Не волнуйся! Раз Гарет уже взял тебя под свою опеку, ты в безопасности. О, теперь я хорошо понимаю, зачем им понадобилась такая сложная история! Но будь уверена, я – могила. Я поддержу любое дело, которое затеял Гарет, потому, что он человек чести, и дурного бы не потребовал. Если будет нужно, я всегда в вашем распоряжении и готова подтвердить всё, что будет нужно.

– Спасибо вам! – Ответила Алиса, слёзы быстро исчезли из её глаз.

– А ты хорошо знаешь человека, который приедет за тобой?

– Да, очень хорошо! – Обрадовалась Алиса. – Он выручил меня в Копьево, когда люди там хотели… хотели… – Она смешалась, и Таис взяла её за руку и сжала её:

– Я понимаю. Можешь не продолжать. Красивая и одинокая девочка… Как же тебе повезло!.. Мне вот в своё время не повезло так.

– Что… – Испугалась Алиса. – Вы…

– Да. Потому я и здесь. – Вздохнула Таис. – Столько времени прошло… Мне двадцать три, как Гарету, а случилось это, когда мне было тринадцать. Их двое было. А я любила уходить из дома и гулять по полям и в роще… В роще они меня и поймали. Их потом нашли, его высочество в ярости был, и Гарет, он тогда так меня поддержал! Сутки просидел возле моей постели, держал за руки, чтобы я не сделала с собой ничего. Утешал… И уговаривал, и рассказывал, что с ними сделают, когда поймают. Их-то поймали, и в сортире утопили, как и положено… Но мне после этого жизни уже не было. Многие жалели, но даже мать называла порченой, в глаза. В пятнадцать я пошла к его высочеству, и попросилась в монастырь. Он предлагал выдать меня замуж, дать мне приданое, но я не захотела. Муж всё равно меня бы попрекал всю жизнь, если даже мать не считала нужным сдержаться… И его высочество устроил меня сюда. И как я ему за это благодарна! Здесь очень хорошо, и свободно, и дышится легче, чем в миру, уж поверь мне! Я и тебе советую хорошо подумать, может, захочешь к нам?..

– Я подумаю. – Кивнула Алиса. – Мне пока сложно решать… Сложно думать, столько всего…

– Не влюбись в Гарета. – Предостерегла напоследок Таис. – Он прекрасен, но влюбляться в него не стоит.

На следующий день с утра Алиса посетила службу в церкви, а потом с удовольствием возилась с цыплятами, козами, ухаживала за цветами, что никогда ей не надоедало, а потом пошла на пасеку и сидела в траве между ульев, подставляя ладошки пчёлам, которые смирно ползали по её тонким пальчикам, щекоча их. Алиса гладила их спинки, любовалась прозрачными крылышками… Солнышко грело, цветы благоухали, пчёлы жужжали… Алиса была почти счастлива, шёпотом рассказывая пчёлам про Гэбриэла. Пообщалась она и с птицами, особенно с любимыми дроздами, малиновками и нахальными воробьями; и с разными зверьками – белками, ежами, енотами… Как и в Блумсберри, место, где она поселилась, уже окутывали покой, пышность цветения и особенная умиротворённость. Куда-то исчезли гусеницы, комары и прочая вредная нечисть, кроты каким-то чудом не портили грядки, делая свои кучки там, где они никому не мешали. В полной тишине порой чудился слабый золотистый звон, и в ярком солнечном свете над цветами и деревьями переливалось золотистое мерцание, почти незаметное, и всё же иногда совершенно отчётливое. Его лучше всего видели дети и самые молодые послушницы; они и рассказали о странных и прекрасных, с их точки зрения, вещах настоятельнице. И та задумалась… Она интересовалась легендами и преданиями Острова, читала труд монаха Исайи Омбургского, посвящённый странным существам Нордланда, и теперь, сомневаясь, извлекла его на свет, стряхнула пыль и погрузилась в чтение.

Читала она всю ночь. К утру у неё не осталось сомнений: Алиса была не человек. Но и не эльф, не кватронка, не полукровка даже… Она была совершенно особенным созданием, отличным от всех иных не людских рас;она была более особенным существом, чем даже дриады, которых настоятельница видела и знала. Исайя Омбургский относил её к тем же тварям, что и волколаки, и истинные вампиры, то есть, носферату, и истинные драконы. Все они отличались тем, что в одной своей ипостаси были гуманоидами, то есть, выглядели, как люди, говорили, вели себя, как люди, и могли даже обмануть своей внешностью незнающих людей, но на самом деле являлись тварями совсем иного, враждебного людям, толка. В книге были и рисунки – и настоятельница содрогнулась, увидев рядом с изображением прелестной гибкой большеглазой девушки другое… Совсем другое. «Считается, – писал Исайя, – что это существо не злое по природе своей, и ничем не угрожает тем, кто приходит в место её обитания с миром. Но кто знает, что сия тварь примет, как угрозу, и от чего она придёт в ярость? Ибо и чувства, и мысли сей твари нечеловеческие, она понимает всё иначе. Поэтому, как и в случае с носферату, надобно, ежели сия тварь обнаружена, отсечь ей голову, а тело сжечь».

Освежив лицо и голову прохладной водой, настоятельница вновь перечитала те места из Исайи Омбургского, где рассказывалось о чудесных свойствах этого создания. Соблазн оказался так велик, что ей пришлось всерьёз помолиться и даже наложить на себя строгую епитимью. Процветание, здоровье, счастье и покой… В воображении настоятельницы возник волшебный уголок, где всегда будет царить покой и мир, где никто не будет болеть, никогда не будет неурожая или мора, где все будут довольны и счастливы… И разве же они этого не заслужили?! Люди будут узнавать о том, что существует такое волшебное место, и мечтать побывать здесь; а своим врагам она теперь сможет всегда говорить, будто сам Господь благословил их обитель, и это будет лучшим ответом всем ненавидящим их… Ведь она желает этого не для себя! Ради своих сестёр и послушниц, ради их общей идеи, ради блага, в конечном итоге, всех женщин, неправедно страдающих в этом мужском мире! Мужчины увидят, как процветает обитель, где живут одни женщины, и всей их предвзятости и злобы не достаточно будет, чтобы как-то опорочить их! А там, опираясь на свои успехи, они… Но это уже было слишком хорошо, настолько, что аж страшно было. Осталось только убедиться, что Алиса – то самое существо, и уговорить её остаться. Ну, или заставить её остаться. Настоятельница позвала к себе сестру Таис, и между ними состоялся непростой разговор. Сестра Таис прямо сказала, что Алису привезли по приказу Гарета Хлоринга, и что трогать её нельзя – гнев герцога обрушится на монастырь.

– Ты думаешь, герцог знает, кто она? – Усомнилась настоятельница. – Может быть, он просто очарован её красотой? Она, конечно, не человек, и для неё подобный статус не позор… Но разве ей это нужно?..

– Я уверена, что она сама не знает, кто она. Мы проговорили всю ночь, и она рассказала мне, что сирота, что никогда не знала своих родителей, и что все вокруг, в том числе и она сама, считают её эльфийской кватронкой.

– Тем более. Если она не знает, кто она, не понимает своей силы, ты представляешь, как опасно ей оставаться среди людей?!

– Но герцог вот-вот пришлёт человека за ней!

– А мы скажем, что её здесь нет. Что она… сбежала!

– Я… я в чём-то согласна с вами. – С сожалением проговорила сестра Таис. – Но я не могу лгать герцогу. Я очень люблю его, и многим ему обязана. Я предлагаю поговорить с Алисой и убедить её остаться. Она нежная, добрая и послушная девочка, я думаю, мы сможем её убедить… А против её воли герцог ничего не станет предпринимать, я его хорошо знаю, он слишком благороден для этого.

И она отправилась к Алисе, чтобы поговорить с нею. Ей казалось, что уговорить Алису будет легко, но девушка обнаружила непробиваемое упорство, не смотря на всю свою кажущуюся мягкость и нежность. Ничего не смогла добиться и настоятельница: Алиса стояла на своём. Настоятельница уже склонялась к тому, чтобы запереть Алису силой, а там будь что будет, но не успела: явился посланный от герцога, некий Натаниэл Грей…

– Нэш!!! – Просияв, закричала Алиса и бросилась прочь из дома, где настоятельница и сестра Таис вдвоём пытались промыть ей мозги, соблазняя покоем, безопасностью, учёными занятиями, прекрасным садом и океаном любви.

Нэша она увидела через ограду, снова закричала, и он живо развернулся к ней, расплылся в шикарной улыбке:

– А вот и малютка моя! Иди сюда, моя хорошая, как я соскучился по тебе!

– Я тоже соскучилась! – Алиса вся сияла, и Нэш едва не прослезился, тронутый её детской радостью. – Столько всего произошло! Столько всего!!! Мне кажется, это было целую вечность назад!..

– Да уж! А у меня хорошие новости для тебя, моя крошка. Я вчера видел твоего жениха и говорил с ним. Они раздобыли твои документы, да ещё и настоящие, которые твой опекун проклятый хранил у местного епископа… – Он дал Алисе свиток с печатями, и Алиса торопливо развернула его, быстро пробежала глазами:

– Значит, это мои настоящие родители?! – Воскликнула возбуждённо. – Август Манфред из Трёхозёрок и полукровка Раисс из Элодиса… – Прижала свиток к груди, глаза её сияли. – Я не подкидыш, не безродная, у меня были мама и отец?! И где они, что с ними?!

– Тут сказано, что ты сирота. – Напомнил Нэш. – А вот и ваши фамильные драгоценности, это тоже для тебя герцог Элодисский передал. Ты собирайся, поедем мы, наверное. Не спокойно мне как-то. – Он обернулся. – С утра чувство такое, словно шею и затылок что-то щекочет… Следит, что ли, кто-то.

– А как Гэбриэл? – Прошептала Алиса, потому, что к ним подходили настоятельница и сестра Таис. – Что с ним, какой он?!

– Ничуточки за три последних дня не изменился. – С лукавой улыбкой ответил Нэш. – Разве что очень кое-по кому скучает. У меня для тебя записочка, написал-то герцог, но со слов кое-кого другого… Прочитаешь на постоялом дворе, я там коней наших оставил и обед для нас заказал. Поедим и поедем.

Алиса трогательно поблагодарила настоятельницу и Таис за приют и заботу, и те, скрывая разочарование, нежно простились с нею.

Великан и маленькая, но дивно красивая девушка, идущие от монастыря, привлекли всеобщее внимание, едва появились на дороге. Они пришли на постоялый двор, где Нэш оставил лошадей, и устроились в отдельном эркере, за накрытым столом. Алиса, выхватив наконец-то у Нэша записку, прочла её взахлёб, потом ещё раз, медленнее, сияя глазами и шевеля радостно улыбающимися губами, и Нэш глаз от неё оторвать не мог: как, всё-таки, приятно смотреть на юное, счастливое, влюблённое существо! Сердце у него было большое и щедрое, и он не испытывал ни капли зависти или раздражения, только умиление и радость.

«Солнышко, посылаю тебе через Нэша привет. Скучаю так, что и сказать не могу. Только и радости, что думать о том, как скоро мы уже будем жить в одном замке и видеться каждый день. Я наконец-то встретился с отцом, и не знаю, как сказать о своей к нему любви, но ты у меня солнышко умненькое и сама меня поймёшь, когда его увидишь. Вернись ко мне, мой маленький ангел, поскорее, это всё, чего я сейчас хочу. Твой Гэбриэл». Алиса перечитала эту коротенькую записку раз десять, прежде, чем смогла оторваться от неё и прижать к губам, а потом к сердцу, и уставиться в пространство сияющими глазами. Это было так восхитительно: получить письмо от возлюбленного! Словно в романе… Нэш вернул её с небес на землю, предложив поесть и поскорее выехать, чтобы как можно скорее встретиться с автором счастливого послания, и Алиса, радостно рассмеявшись и обругав себя за рассеянность, с аппетитом поела овощного салата, оладьев с мёдом и орехового печенья. По дороге она продолжала щебетать, расспрашивала Нэша про Гэбриэла, рассказывала про него своё, перемежая восхваления Гэбриэла рассказами о том, какие были цыплята в монастыре, и какие там были вредные и смешные козы, и как там было хорошо… Она весело болтала, как девочка, а Нэш, слушая краем уха, зорко поглядывал по сторонам и прислушивался к лесным звукам. Но до самых Орешков – большой деревни с замком и двумя отличными трактирами, – ничего особенного не произошло. Здесь они остановились на ночь, сняв две комнаты в трактире «Весёлая свинка». Всю ночь Нэш не спал, чинил уздечку, и внимательно прислушивался к тишине в трактире. Но утром по нему нельзя было сказать, что он провёл бессонную ночь, – а что касается Алисы, она отлично выспалась. Они позавтракали и вновь пустились в дорогу, не смотря на маленький тёплый дождик. В обед они должны были быть в Гранствилле; и Алиса просто не могла дождаться, когда же она вновь увидит замок… И Гэбриэла. 

Глава шестая: Прелестное

 Деревенька Прелестное, находившаяся почти на границе Пустошей и Элодисского леса, когда-то полностью оправдывала своё название: находясь в очень красивом месте, она и сама была хороша. Жители её были в основном зажиточными крестьянами, жившими в крепких и красивых домах; был у них общинный дом, тоже очень красивый, двухэтажный, с квадратной башней, где стояла стража, и прекрасная церковка святой равноапостольной Марии Магдалины. Но это было до того, как жители Прелестного на общем собрании решили пожаловаться его высочеству на произвол барона Драйвера и его приятелей. Кто-то из деревенских донёс, и на другой же после собрания день деревню спалили, жителей убили, детей забрали в Редстоун. И теперь от деревни остались медленно исчезающие под зарослями крапивы и лопухов руины, остов церкви, да общинный дом, выгоревший изнутри, но построенный так добротно, что уцелела даже крыша. В этом доме нынче состоялось необычное сборище, для которого приехавшие загодя слуги убрали из дома весь хлам, тщательно подмели выложенный каменной плиткой пол, положили на него ковры и поставили столы и лавки. Чтобы перебить до сих пор не выветрившийся запах прошлогодней гари, расставили везде кувшины с охапками полевых цветов и развесили пучки ароматных трав.

Чуть позже начали подъезжать вельможи, такие, каких эта несчастная деревенька не видала и в дни своего расцвета. С малой свитой, хмурые и сосредоточенные, входили в общинный дом, едва кивнув друг другу, приор доминиканцев Элиота, аббат Аксель Скоггланд, прямой потомок соратника Бъёрга Чёрного, Скальда Леворукого; братья Кюрманны, маршал королевы Изабеллы Фредерик и граф Ейсбургский Эдуард, потомки одного из ближайших соратников Бъёрга, Эрика Синеокого; граф Антон Бергстрем, сенешаль королевы, потомок побратима Бъёрга, Ингольфа Безумного; граф Кенка; епископ Клойстергемский Сигварт; граф Кемский Доминик Сен-Клер; междуреченский барон Иеремия Смайли; аббат Сюренсен; барон Хаврский Тилль Андерсен и Бьерн Юрсен, казначей герцога Далвеганского. Все они в своё время участвовали в нападении на герцогиню Лару Ол Таэр и в её убийстве, а так же – в издевательствах над её сыном. Все они были уверены, что этот сын тогда умер, и что та давняя история давно забыта и быльём поросла, что их преступление никто и никогда не раскроет. И все они были страшно шокированы, узнав, что мальчишка не только выжил, не только сбежал, но и вернулся в семью. Крепко надеясь на то, что мальчишка не знает никого из них и никогда не узнает – они все тогда были в масках и обращались друг к другу не по именам, а используя прозвища античных персонажей, как это принято было в Садах Мечты, – они, тем не менее, боялись. Не смотря на всё их могущество, на всю власть, они прекрасно понимали, что всплыви их причастность к убийству герцогини, сестры эльфийских князей, и от эльфов пощады не будет; но и это было не самое страшное. То, что они делали с мальчишкой, нет, не просто с мальчишкой – с принцем крови, с Хлорингом, – и то, что продолжали делать, посещая Сады Мечты, (а все они были гостями именно Галереи), – уничтожит их авторитет, их власть, и породит, открывшись, такую бурю, которая способна уничтожить сам Остров. Следовало обсудить, что делать и как, как обезопасить себя, что делать с Хлорингами, и что делать с Драйвером, в котором единственном они видели сейчас реальную угрозу для себя – он один знал их всех в лицо и знал их настоящие имена.

И Драйвер, который приехал позже всех в сопровождении Барр, прекрасно это понимал и трусил так, как не трусил никогда в жизни. Слыша гул голосов, доносившихся из общинного дома, он то и дело вытирал лицо, непрестанно покрывающееся липким потом, и не знал, как справиться с противной дрожью всех своих внутренностей и решиться войти внутрь. Что его может оправдать, что может спасти?! Что с ним сделают?!

– Не волнуйся. – Ласково сказала Барр. – Я с тобой. Пойдём. – И первая пошла к двери, гордо подняв голову и чуть изгибаясь на ходу длинным тонким телом, облачённом в чёрную одежду, напоминающую монашескую рясу. Драйвер, проглотив слюну, пошёл за ней, чуть ли не в обмороке от страха.

Встретила его, тем не менее, гробовая тишина. Вельможи, прервав разговор, уставились на него такими глазами, что Драйвер едва ли не осел на пол с жалобным писком: ну, всё, конец…

– А вот и наш герой. – Довольно спокойно констатировал Кенка. – Вот и наш, мать его, затраханный говнистый засранец, ошибка природы, называемая бароном Драйвером. Я не ошибаюсь – что-то какашечкой пахнуло? Не обделался ли ты, случаем?..

Граф Сен-Клер, томный белокурый красавчик, приложил к лицу надушенный платочек:

– Прекратите, граф, меня стошнит.

– Тазик подставь. – Скривился, не глядя на него, Кенка. – Не собираюсь я с этим говнюком церемониться.

– А что с ним церемониться? – Холодным баритоном поинтересовался сенешаль Бергстрем, осанистый красивый пожилой рыцарь, сидевший боком, отставив ногу и опершись о колено рукой в перчатке. – Он и сам этого не ждёт. А, Драйвер?.. Может, объяснишь нам, как так вышло, что мальчишка не умер? Ты же клялся, недопырок, что он сдох?

– ОН умер… почти… – Пролепетал Драйвер, мигом теряя остатки своего достоинства. – Он… умирал…

– Так что, – свирепея, всё ещё спокойно спросил Кенка, – к папочке и братцу вернулся кадавр? Оживший мертвяк?! Ходячий труп?!!

– Он… он выжил… я думал…

– Думают те, у кого есть всё необходимое для этого!!! – Рявкнул Кенка, грохнув о стол кулаком, и граф Сен-Клер вздрогнул и поморщился. – У кого есть мозги в голове!!! А ты, утырок, ты одним только местом думаешь, и то…

– Полагаю, – прогнусил Скоггланд, жирный, неопрятный, с носом сифилитика и гноящимися глазами, – нет смысла с ним вообще беседовать на эту тему. Это не та личность, которую необходимо принимать во внимание. Он никто. Надо решить, что делать и ним и с этой прискорбной ситуацией.

– А я всё-таки хочу знать, – кипятился Кенка, – как ты посмел, как посмел, мразь, держать мальчишку королевской крови в своём гнусном вертепе?! Как посмел давать Хлоринга на потеху быдлу, урод?!! Мы – это мы, мы ему равны во всём… Но ты, тварь, поскрёбыш больной шлюхи и неведомо, какого свинопаса, как в твоей больной головёнке сама мысль об этом возникла?!!

Драйвер, сжавшись, молчал, сатанея от оскорблений и умирая от страха. Да, о его матери ходили именно такие слухи: что она, после смерти отца, барона Драйвера, трахалась со всеми подряд, забыв всякий стыд. Да он и сам видел её забавы – она и сына не стеснялась, и маленький Теодор насмотрелся на всякое, пока играл на ковре подле постели, в которой резвилась его мамочка с одним, а то и с тремя и более мужиков разом… Пока его не забрал к себе Райдегурд. И что бы ни говорили о его повелителе, а Драйвер и теперь благодарен был ему за то, что тот наказал баронессу и положил конец её забавам, а его взял к себе! И почему позор мамаши до сих пор преследует его?! Что он мог поделать с этим, ему шесть лет всего было?! Украдкой глянул на Барр – та сидела в отдалении, у стены, прямая и спокойная, и вязала что-то, не поднимая глаз.

– Ему не понять. – Сплюнул на ковёр Бергстрем. – Он не рыцарь, он даже не дворянин. Выблядок, бастард, прижитый шлюхой от какого-то грязного жака…

– Или от роты кнехтов. – Подал голос, похабно ухмыляясь, барон Смайли, здоровый, похожий на бугая своими широким лицом с квадратной челюстью и мощным затылком. – Она по мелочи не разбрасывалась, Диана-во-все-дыры.

– Вы слова выбирайте. – Прошелестел от стены тихий голос, который, не смотря на тишину, заставил всех мгновенно услышать его и притихнуть. – Мне вас слушать противно.

– В самом деле. – Сладким, пасторским голосом пропел аббат Сюренсен. – Здесь же дама, господа.

– Ну и пусть заткнёт уши, дама, коли влезла в мужское общество и сидит здесь! – Покраснел от злости Кенка. – Нам здесь важные вещи обсудить и решить надо…

– Это насколько же важные? – Барр встала, вышла в центр, меж столами. – Сколько мужиков ублажила давно сдохшая баба?.. Это ваши важные мужские дела?.. – Говорила она тихо, но слушали её все, и слушали с напряжением. С неприязнью, с откровенной злостью, но слушали. – Я хочу вернуть вас к главной проблеме: Хлоринги. И сказать вам, что проблемы не вижу. Щенок не только не помнит никого из вас. Он ни за что не признается своей семье, где был и что делал. Никто из Хлорингов не узнает… А даже если и узнает, этот позор им не нужен.

– А ведь верно! – Прогундосил Скоггланд. – И можно этим даже воспользоваться! Припугнуть их разоблачением, и они как шёлковые у нас будут…

– А заодно зададутся вопросом: откуда вам всё известно. – Скривилась Барр. – Пожалуйста, действуйте, сударь, только не удивляйтесь потом удавке на шею или ножу из-за угла. А то и яду в вине.

Скоггланд гневно засопел.

– Они скорее будут врать всем, что мальчишка был в какой-нибудь северной банде – не зря же второй плавал в Анвалон. И по Королевской дороге мальчишка путешествовал с руссами.

– Хотел бы я знать, – тут же завёлся Кенка, которого бесила Барр, – почему ты сразу не сообщил нам о побеге?! Мы бы так обложили этого щенка…

– Да потому, что обосрался от страха, – возразил Смайли, презрительно скривившись, – и хотел всё втихую обделать, а не вышло…

– Хватит! – Тихо оборвала его Барр. – Ещё можно всё исправить.

– Нет уж. – Кенка встал и оперся обоими кулаками о стол. – Вы уже сделали всё, что могли. Дальше будем действовать мы. А ты, Драйвер, ты – сиди в своём Редстоуне и носа оттуда не кажи!!! Скажи нам спасибо, что не повесили тебя прямо здесь, на воротах, и затаись, как мышь! Из замка не выезжай, даже в Элиот. Ведьма права: мальчишка наверняка скрыл от родных свой позор. Но если только… если брат его знает – если брату он всё-таки проболтался, – тот попытается тебя достать. И если тебе дорога твоя поганая шкурка – не смей высовываться из своего замка, ты понял меня, Драйвер, ты меня понял?! Мы после решим, что с тобой делать, и если жить хочешь – сиди тихо и не рыпайся!!!

– А в искупление своей вины, – причмокивая толстыми губами, прогнусил Скоггланд, – дашь нам возможность развлекаться у тебя бесплатно. И не с полудохлыми затраханными ошмётками, а со свежим, живым мясом! На которое посмотреть приятно и потискать сладостно!

– Поддерживаю! – Живо отозвался Сен-Клер. – А то этих… даже трогать противно, зная, что их не меньше года пользовали все подряд… Я, знаете ли, несвежим мясом брезгую!

– А почему, господа, мы не пытаемся выяснить, – впервые подал голос маршал Кюрман, – как именно произошло так, что мальчишка сбежал? Насколько мне известно, Сады Мечты устроены так, что побег исключён начисто. Как он смог?!

– А тебе это зачем? – Насторожился Кенка.

– Сам он сбежать не мог, значит, ему помогли. Кто-то из гостей причастен к побегу, кто-то из нас, господа. Драйвер пустил в Сады Мечты предателя, и это уже – прямая угроза для всех нас! Он помог сбежать мальчишке, он и нас сможет выдать, я так думаю. Что, если эта гнида уже соловьём разливается, сдавая нас с потрохами?..

– А ведь верно! – Сообразил Кенка. – Ведь щенок не просто сбежал, он отправился прямиком в Гранствилл, а не в Таурин и не куда-то ещё! Ехал с руссами – стало быть, за него заплатили! Откуда у него такие деньги?! Ты хоть это-то выяснил, а? – С отвращением взглянул на потеющего Драйвера. Но тот не ответил – вновь заговорила Барр.

– Были две кандидатуры: Бель и епископ Гранствиллский. По совокупности последствий стало ясно, что это именно последний.

– Мокрица дрожащая! – Выругался Кенка, а Скоггланд сказал:

– Я не раз слышал о том, что он кается в каких-то страшных грехах. Он, насколько мне известно, даже обращался к Стотенбергу, чтобы тот снял с него сан и позволил уехать в северный монастырь на покаяние.

– А откуда он узнал, что щенок у тебя, если даже мы этого не знали?! – Прищурился на Драйвера Бергстрем, и тот еле устоял на ногах. Он отправлял Гора к епископу, чтобы поиздеваться над тем, наблюдая за его душевными терзаниями, но как это сказать?..

– Случайно… – Промямлил он, – это вышло случайно…

– Это уже не важно. – Выручила его Барр. – Епископ много знает. Но я беру его на себя.

– Ну, помоги ему тогда бог! – Фыркнул Кенка, и Барр посмотрела на него в упор, так, что Кенка ослабил ворот, двигая шеей и отводя глаза. Вот ведь тварь!!!

– А что Бель? – Не унимался Кюрман. – Она тоже в курсе?

– Нет, – сглотнув, смог выдавить Драйвер, – она не знает… не знала. Ей просто нравилось с ним… Он ей нравился. Он всегда был в маске…

– Так он что – трахал Бель?! – Воскликнул Бергстрем, и заржал, за ним заухмылялись остальные. – И ей нравилось?! Она трахалась – с ним?!!

– Да… И несколько раз предлагала мне большие суммы, чтобы купить его для себя. Но я не… не мог… не стал…

– А ты понимал, придурок, – мгновенно перестав ухмыляться, спросил Кенка, – что как только она встретится с его братом, и никакая маска ничего не даст, она всё поймёт?

– Я хотел его уничтожить… Уже приготовился… он сбежал в последний момент… – Пролепетал Драйвер, чувствуя себя скверно, как никогда. – Я же не ожидал…

– Ты придурок, опасный для окружающих!!! – Припечатал Кенка. – Ты говно, в которое мы вляпались по своей вине, и от которого лучше избавиться, как можно скорее, ради собственной безопасности – ты это понимаешь?! У тебя вообще никаких понятий нет, ты вообще берегов не видишь, утырок!!! Принца крови отдавал быдлу, позволил епископу узнать, что он у тебя, перед Бель открылся… Урод, выродок, ты что, совсем ничего не понимаешь, ты вообще дебил, а?!! – Остальные гневно зароптали, и Драйвер совсем ослабел от страха, трусливо ища глазами Барр, которая, может, его спасёт?..

– Я повторяю: – стукнул кулаком о стол Кенка, – сиди в Редстоуне и не рыпайся!!!

– Может, – причмокнув, спросил Скоггланд, – убить его? А? Отдать Хлорингам его голову… Сказать: вот убийца вашей герцогини, и мучитель вашего мальчишки… А?..

– Если бы всё так просто было. – Возразил Кюрман. – Чего бы лучше. Нужно будет и Сады Мечты Хлорингам показать. Не стоит пока. Ситуация такая, что Рим за это ухватится, как волк за мясной бок. Отдать его голову Хлорингам мы всегда успеем, но момент для этого должен быть подходящий. Я согласен с нашей дамой, мальчишка хвастать своими занятиями не станет, это ему ни к чему. А мы проглотим любую ложь, которую они нам представят, и сделаем вид, что в неё верим. Хорошо, что герцог оказался таким болваном, кобыле легче, как руссы говорят. Но его высочество способен на большую игру, здесь нужно быть очень осмотрительным, и не вспугнуть его раньше времени. Согласен с графом: – кивок в сторону Кенки, – Драйвер должен сидеть в Редстоуне и не рыпаться. А с епископом нужно что-то решать, и как можно скорее. Вы в самом деле сможете решить эту проблему, уважаемая? – Обернулся он к Барр, и та ответила ледяным тоном:

– А когда было иначе?

– Значит, полагаемся на вас. Лишь бы он не заговорил раньше времени! И не наболтал Хлорингам лишнего. Я что-то слышал в Блумсберри о том, что его забрали в Хефлинуэлл, так что стоит поспешить.

– Забрали? – Насторожился Бергстрем. – Или сам спрятался?

– Не имею ни малейшего понятия. – Пожал плечами Кюрман. – Слух есть слух, болтовня.

– Нужно поторопиться. – Решил Кенка. – Слышала, мадам?..

Барр только глянула презрительно. Дальше разговор пошёл по кругу – обсуждали Драйвера, его происхождение, его тупость, его будущее, будущее Острова, будущее королевы и её племянницы. Барр, внимательно прислушиваясь к этим разговорам, поняла главное: они уже приговорили Драйвера, и теперь решают судьбу его наследства. Наследником покойного, при неимении родных, является его сеньор, то есть, в данном случае – герцог Элодисский, Гарет Хлоринг. Но если не будет Гарета, наследует любой его родственник… Половине собравшихся довольно было, чтобы барону наследовала королева Изабелла, вторая половина не желала видеть Изабеллу на троне и требовала более радикальных мер. Бергстрем заговорил о Междуречье, и тут уж они так перелаялись, что забыли и о Драйвере. Лидером междуреченских мятежников был, судя по всему, молодой Андерс Бергстрем, сын сенешаля и граф Лавбургский, который готов был надеть герцогскую корону и объявить Междуречье самостоятельным герцогством. И не всем присутствующим это нравилось. Особенно бушевал Кенка, в мыслях своих уже видевший своего брата королём Нордланда, а себя – герцогом Элодисским, и соперник-герцог, да ещё хозяин такого богатого куска Элодиса, как Междуречье, ему вообще был ни к чему. Сенешаль яростно отстаивал права своего сына, остальные присутствующие дворяне поддерживали в основном Кенку, и страсти накалились до предела.

Но так как столы предусмотрительно не накрыли, господа рыцари и духовные лица проголодались и засобирались прочь, по дороге продолжая яростно переругиваться. Барр взяла Драйвера за руку и пожала успокаивающе. Удивительно, но даже такая тварь оказалась способна на нежные чувства: Барр в самом деле любила Драйвера. Любила платонически, скорее, как старшая сестра, чем как женщина; всё женственное в ней, что уцелело не смотря на черноту, затопившую её душу, обращено было на Драйвера, такого красивого, такого необыкновенного, и такого… слабого! Она служила ему бескорыстно и истово, готовая защитить от всего света – и от этих дворян в том числе.

– Не волнуйся. – Сказала заботливо, как только они очутились на постоялом дворе, заняв его целиком. – Не бойся их, они мне не соперники. Я любого из них могу уничтожить, как только придёт срок. А когда мы достигнем своей великой цели, от них и вовсе ничего не останется.

– Да? – Капризно огрызнулся Драйвер, которого до сих пор трясло так, что даже аппетит пропал напрочь. – Если раньше они не подарят мою голову Хлорингам!!!

– Не подарят. – Возразила Барр. – Не посмеют. Давай, – она зашла к нему со спины, – помассирую тебе плечи, ты слишком напряжён.

– Ты единственная женщина, которая может меня касаться. – Драйвер привычно расслабился, подавшись к ней и прикрыв глаза. – Самая чистая из всех.

– Да, дорогой. – Никто, знавший Барр, не поверил бы, что она способна так нежно мурлыкать! – Я тебя не позволю обидеть никому, не бойся ничего и никого! Успокойся… Мы с тобой всех перехитрим, а когда они спохватятся, будет поздно…

– Они меня прикончат! – Ныл Драйвер. – Прикончат!!!

– Не смогут. – Промурлыкала Барр. – Они дураки: сами велели тебе сидеть в замке. И это для нас не так уж и плохо. Там нас не достанут ни Хлоринги, ни эти спесивые болваны!

– И верно! – Расслабляясь, ухватился за эту мысль барон. – Не достанут, ты права!.. – И тут же стиснул зубы:

– Но ты слышала, а?! Ты слышала?!! Они отказываются платить!!!


В то время, как Кенка решал свои вопросы и проблемы в Прелестном, Вэл и Анастасия встречались в Лосином Углу, и были счастливы, как только могут быть счастливы влюблённые юноша и девушка. Кенка как-то упустил из вида такую возможность, а его расцветающая и похорошевшая дочь, и его красавчик-армигер не на шутку были влюблены. Оставляя оруженосца с дочерью, чтобы обделывать свои местные делишки, Кенка не задумывался, что именно происходит между молодыми людьми. Может, он по прежнему считал свою дочь слишком маленькой, глупой и неинтересной, может, будучи любителем мальчиков и испытывая, что бы он ни говорил брату, к Вэлу нежные чувства, он подсознательно уже определил мальчишку в «свои» и не думал о его возможной влюблённости в существо женского пола? Так или иначе, а он в самом деле не подозревал об их чувствах.

Вэл же никаких преград своей любви не видел – да, Анастасия была единственной наследницей обоих Сулстадов, но ведь и он не абы кто! Пусть восьмой сын герцога Анвалонского, но ведь Эльдебринк! А с его подачи, этих преград не видела и Анастасия. Девушка была впервые в жизни так счастлива, что счастье это преобразило её из посредственной блёклой девицы в настоящую красавицу, с сияющими глазами, румяными щеками и томным взором. Переживая лучшие дни своей жизни, она жила от визита до визита своего возлюбленного, и не видела большого греха в том, что их отношения, скажем так, стали слишком близкими. Уверенная, что всё равно станет супругой Вэла, Анастасия не особенно переживала по поводу возникшей близости. Всё равно ведь они будут принадлежать друг другу, так что, спрашивается, зря время терять?.. Строгий монашеский устав монастыря и отцовское самодурство сыграли с нею злую шутку, как это часто происходило с девицами из благородных семей, которых с детства отдавали в монастыри на воспитание и лишали общения с противоположным полом: мужчина для таких девиц был всё равно, что единорог или другой диковинный зверь. Они совершенно не умели ни общаться с ним, ни правильно оценивать его, ни понимать его, ни распознать обман. Потому так многочисленны и печальны были истории соблазнения и предательства… Впрочем, Вэл свою прекрасную даму предавать не собирался. Она ведь была дочерью обожаемого кумира! Он был искренне влюблён… ну, или думал, что влюблён, ведь в его глазах Анастасия сияла отраженным светом его звезды; но в этом случае это было всё равно. Соблазнение произошло слишком легко и быстро именно потому, что Анастасия понятия не имела, что происходит и не попыталась остановить своего возлюбленного, сомлев от жарких поцелуев и ласк; и была искренне удивлена, узнав от него же, что то приятное и волнительное, что между ними произошло, и является тем самым грехопадением, о котором ей так сурово толковали настоятельницы и отец. Девушка отца боялась, а настоятельницу ненавидела, и нарушить их правила ей было даже приятно. Давало сладкую, хоть и слегка пугающую, радость некоей мести, что ли. Анастасию с детства именно запугивали, а не воспитывали, и понятия правильного и неправильного у неё вообще, как таковых, не было. Было наказуемое и ненаказуемое. То есть, попросту говоря, она придерживалась единственного правила: не пойман – не вор. И, пережив первый испуг, она с радостью отдалась своей первой страсти, получая удовольствие от своей влюблённости и своих интимных переживаний. Вэл написал матери о своих чувствах к Анастасии Кенка, и просил её благословения, а так же – чтобы она похлопотала перед отцом, которого Вэл побаивался; не ожидая сурового отказа, он тоже наслаждался довольно частыми в последнее время свиданиями с предметом своих чувств. Они бродили по городу и его окрестностям, болтая, целуясь, счастливые, влюблённые и беззаботные, строя планы и мечтая о своём доме и о детях. Анастасия хотела только мальчиков, Вэл, поддразнивая её, утверждал, что у них будет две девочки. «У нас в семье и так полно пацанов, – говорил он, – нужно ведь какое-то равновесие! А мама как рада будет!». Они даже затевали шуточные потасовки, толкаясь и хохоча. Им было очень хорошо вместе в эти счастливые весенние дни.


Гэбриэл пришёл в тренировочный зал после завтрака с отцом. Терновник был уже там, рассматривал оружие, которым были увешаны стены и заставлены стойки: топоры, секиры, копья, алебарды, палаши, сабли, мечи… Здесь было и устаревшее трофейное оружие, и современные образцы, и всё это вместе стоило баснословных денег, целое состояние. На стойках красовалось боевое оружие, отлично ухоженное, блестящее. Было даже эльфийское, и Терновник как раз разглядывал длинный клинок, украшенный рунами из алмазной пыли. Повернулся к Гэбриэлу и Иво:

– Когда-нибудь случалось сражаться?

– Да. – Сказал Гэбриэл.

– Нет. – Сказал Иво.

– Каким оружием пользовался? – Спросил Терновник у Гэбриэла.

– Палкой железной. И мечом. Меня руссы мечу учили, недолго, правда.

– Меч – благородное оружие, но с твоей силой ты мог бы попробовать и другое. Меч быстр, но топор или секира – гораздо тяжелее и мощнее.

– А сам ты что предпочитаешь? – Коварно спросил Гэбриэл.

– Я могу сражаться чем угодно. – Усмехнулся Терновник. – У меня была вечность для тренировок. У тебя её нет. Ты будешь жить дольше, чем люди, и всё же меньше, чем я. Так что советую посвятить себя какому-то одному…

Гэбриэл взял один меч, другой, взвесил их в руке, махнул пару раз, и примерился к здоровенному двуручнику. Взял он его одной рукой, легко взмахнул и ткнул в манекен.

– Вот это сила… – Эльф произнёс это почти уважительно. – Это же двуручный меч.

– В смысле, вот так? – Гэбриэл взялся за рукоять двумя руками. – Неудобно как-то. Лучше так… – Вновь взял меч одной рукой. – Ловчее, да.

– Что ж. – Эльф взял два длинных клинка. – Начнём.

– Кладбища людей, – говорил он, виртуозно поигрывая оружием, – полны неудачливыми мечниками. С самого начала запомните несколько простых вещей. Первая: главное – это напор. Не останавливайтесь в бою, ни в коем случае, но всегда следите за тем, чтобы не выбиться из сил; не теряйте головы, иначе её мигом снесут. Соизмеряйте свои силы, не выкладывайтесь в первый же удар. Смотрите противнику не на руки, а в глаза – это ещё один важный урок. Никогда не смотрите туда, куда собираетесь ударить! Постоянно двигайтесь! Не давайте остановить себя, загнать в угол. Деритесь не только мечом, деритесь ногами, щитом, если он есть, второй рукой, если она свободна, деритесь всем, что есть, всеми собою, даже головой! Пинайте врага, кусайте, если получится, толкайте, бейте кулаком по зубам и мечом по печени, и не давайте ему возможности сделать то же самое с вами. Используйте всё, что попадается под руку, песок, траву, камни… Получив преимущество, не теряйте его, усильте натиск, бейте врага, не давая опомниться, добивайте, если упал – нечего разводить слюни, он вас не пощадит. И не забывайте о защите! Отбивайте его удары – пропущенный удар будет стоить вам нужной части тела, а то и жизни. Запомнили?.. Ты, Фанна, что выбрал?

– Лук. – Сказа Иво. – Не могу даже представить себе, что ударю живое существо и раню его!

– Владеть кинжалом и мечом всё же придётся. – Покачал головой эльф. – Ты армигер знатного лорда, это тебя ко многому обязывает.

– Я понимаю. – Иво нерешительно поднял длинную эльфийскую саблю. – Она, хотя бы, красивая…


Занимались они около двух часов, но Гэбриэл не чувствовал усталости – только азарт. К концу занятий эльфу уже не удавалось так легко и играючи разоружать его в первые же секунды, Гэбриэл ухитрялся держаться против него довольно успешно… Хоть и понимал, что Терновник поддаётся. У Иво неплохо получалось защищаться и парировать, но нападения он упорно избегал. Зато Гэбриэл рвался в бой, не боясь ни ударов, ни синяков. У него была великолепная реакция, он был гибким, не смотря на рост, очень быстрым и абсолютно бесстрашным. Терновник с самого начала отметил это бесстрашие, и даже сделал ему комплимент, сказав, что при его силе, росте и быстроте он очень скоро, даже скорее, чем можно было ожидать, станет для многих страшным противником. Гэбриэл даже слегка возгордился, но тут пришёл Гарет, посмотреть, как идут дела. Он Гэбриэла сразу же спустил с небес на землю, начав ехидничать и зубоскалить.

– А ты покажи класс. – Вытирая лицо влажным полотенцем, предложил Гэбриэл. – Чтобы мне было с кого пример брать.

– А что. – Гарет лениво отвалился от стены, на которую только что опирался. – Почему нет?

Герцог сражался длинным, почти таким же большим, как двуручный, мечом – он был почти так же силён, как Гэбриэл. В левой руке Гарет сжимал уже виденный Гэбриэлом и Иво мечелом: он тоже был быстр и ловок, а длина его рук и меча позволяла ему щегольство с двумя клинками; вместо щита он использовал наручи, усиленные стальным плетением, со щитком на тыльной стороне запястья, с острым, как шило, лезвием. Эльф был ещё быстрее, но Гарет успевал: какие бы сложные и скоростные приёмы не применял Терновник, его всегда встречали клинок и холодный взгляд синих внимательных глаз. Гарет мгновенно преобразился: вместо ироничного, даже слегка ленивого и насмешливого вельможи, занятого, казалось, только своей внешностью, возник умелый, быстрый и жёсткий воин.

– Неплохо, Виоль. – Одобрил Терновник. – Для человека ты – вне конкуренции.

– У меня и с эльфом неплохо получается. – Дерзко ответил Гарет.

– Смотри. – Усмехнулся Терновник, и вдруг вихрем налетел на Гарета в сверкании клинков. Минута – и они замерли: один клинок Терновника был прижат к горлу Гарета, другой – к животу. Гэбриэл выдохнул: он даже не понял, как это произошло.

– Ты меня подловил. – Хладнокровно заметил Гарет. – Второй раз тебе это не удастся.

– Второго раза жизнь обычно не даёт. – Терновник убрал клинки. – Не переживай. У меня было на добрую тысячу лет больше для тренировок.

– Я не переживаю. – Гарет оскалился на ухмыляющегося мокрого Гэбриэла. – Хватит на первый раз. Продолжите перед ужином.

Когда схлынуло возбуждение, Гэбриэл ощутил все свои синяки и ушибы. Из бани он выполз, охая и демонстративно потирая больные места. Но Гарет над ним не сжалился: графу Валенскому пришлось идти и прослушать лекцию Альберта Ван Хармена о геральдике. Гэбриэл откровенно скучал и томился, пока не ухватил суть. Переспросил Альберта:

– Так что… если я буду знать всю эту хрень, то, к примеру, встречу я незнакомого рыцаря, и по его гербу пойму, кто он и откуда?

– Я рад, что вы наконец-то меня услышали, милорд. – Вежливо склонил голову Альберт, сильно смутив этим Гэбриэла. Смущение тот прятал за наглой холодностью, поэтому небрежно бросил:

– Ну, тогда дело нужное. Валяй, рассказывай.

– Благодарю. – Просто сокрушительно вежливо поклонился Альберт. Наглость Гэбриэла его ни капельки не тронула.

– А скажи мне, – вспомнил Гэбриэл, – почему отец… его высочество – принц, Гарет – герцог, а я – граф?

– Все Хлоринги до единого – принцы и принцессы. И его высочество, и герцог Элодисский, и вы, и графиня Маскарельская. В вашем случае титулы «герцог» и «граф» означают лишь размер ваших владений. В Нордланде титула «маркиз» нет, тогда как в Европе этот титул идёт сразу за герцогским, и в Европе вы были бы маркизом Валенским. Нордландские титулы восходят к рангам скандинавских вождей, и граф в Нордланде – это то же, что ярл в скандинавских странах. На севере, особенно в Анвалоне, так и говорят: эрл Валенский, а не граф Валенский. А на Русском севере вас будут титуловать князем Валенским.

– То есть, у меня, типа, земель меньше, чем у брата?

– Типа да. – Чуть улыбнулся Альберт. – Вы – вассал вашего брата, как и все остальные дворяне Элодиса. Но ваши вассалы – это уже только ваши вассалы, и ваш брат не имеет над ними власти.

– А я имею? – нахмурился Гэбриэл.

– Да. – Просто ответил Альберт. – И со временем вам придётся досконально разобраться во всём, чтобы знать, где начинается ваша власть и где заканчивается.

Гэбриэл нахмурился сильнее. Ему не очень всё это нравилось… Зато Иво геральдика понравилась гораздо больше, чем уроки Терновника. Он просто в рот смотрел Альберту, а потом признался Гэбриэлу, что мечтает хоть чуть-чуть походить на него… Гэбриэл только фыркнул. Он точно знал, что никогда на него походить не будет. А так как он всё воспринимал через своё чувство к Алисе, то и мысли его всё время были с нею и о ней. И он вновь, но уже совсем с другим чувством, задумался о том, что Алиса-то была всегда такая – ЕЙ Альберт не посмел бы улыбаться и кланяться с таким видом! Она с детства была воспитанной, деликатной, утончённой… Как же она ухитрилась полюбить его?! За что?! Гэбриэл сам понимал, что ему ещё до этикета и куртуазного поведения, как до неба – а может, и вообще никогда он так не сможет. За ужином, сидя по левую руку от отца, он мрачно наблюдал за Гаретом: у того не было ни луж, ни крошек на столе, он не разбрызгивал воду, когда споласкивал пальцы в специальной чаше, он не проливал подливку с мяса или пирогов, когда макал их туда и отправлял в рот… Гэбриэл же, чем больше старался, тем больше свинячил, и страшно переживал по этому поводу. Ему казалось, что все слуги потешаются над ним, и он зло косился на них, подозревая, что они хихикают и перемигиваются, пока он не видит.


– М-да. – Сказал Гарет, когда Гэбриэл поздно вечером признался ему в этом. – Манеры у тебя оставляют желать лучшего… Завтра я уже жду твою Алису. И очень надеюсь, что она научит тебя нужным вещам, в частности, вести себя за столом. Она в этом смысле безупречна, но при том относится к тебе без того превосходства, с которым относилась бы любая другая из свиты Габи.

– А ей обязательно становиться придворной дамой Габи?

– Для начала – да. Иначе как мы её примем? На каком основании она здесь останется?.. Я же тебе, по-моему, говорил. Ты не переживай, младший. Ты же видишь: я за вас. Я женю тебя на ней, обязательно женю, не сомневайся!

– И как это будет? Ну, как это: жениться?

– Вас обвенчает лично кардинал Стотенберг. Ты ведь не абы кто, ты Хлоринг! Будет красивая церемония в церкви, я думаю, в Богослове, весь город будет праздновать, главные улицы украсятся коврами, цветами, зеленью. Красиво будет. Но до свадьбы будет кошмар. Я помню свадьбу тёти Алисы, это страх и ужас. Она постоянно ревела и истерила, куча баб с ножницами, иголками, в мыле и истерике, портные, сапожники… Но мальчишник у дяди Вильяма был – класс! Меня не пустили, но я подглядывал. Тебе я тоже мальчишник устрою такой, что его ещё лет пятьдесят помнить будут!

– Что такое мальчишник?

– Это последняя холостая вечеринка у жениха. По нашему, Нордландскому обычаю, нужно бить посуду, как можно больше, и с каждой разбитой тарелкой или кувшином желать жениху чего-нибудь, чаще такого, что животы надорвёшь. Я самых лучших музыкантов найду, мы с тобой так зажжем!.. Эх… Слушай! – Встрепенулся он. – Ты танцевать-то хоть умеешь?!

Подумав про Хеллехавнен и Найтвич, Гарет вспомнил о так и не прочитанном письме Софии, и слегка потемнел лицом. Читать письмо девушки ему было… страшно. И стыдно, чего уж там.

Но надо.

Танцевать Гэбриэлу понравилось. Первая неловкость быстро прошла, и он с удовольствием отдался музыке. Найтвич вызывал у Гарета сложные чувства, имузыка была другой, но такой же лихой и зажигательной. Через несколько минут братья уже двигались совершенно одинаково, и это вызывало восхищение у всех, кто их видел, им аплодировали даже музыканты.

– Это почти как сражаться! – Возбуждённо сообщил Гэбриэл Гарету, когда их отвлёк Марчелло, который сделал своему патрону знак: есть разговор.

– А то! – Согласился Гарет. Возразил, когда Гэбриэл попытался смыться:

– Нет, Младший, пошли со мной. Привыкай. У нас теперь нет ничего отдельного друг от друга… кроме женщин, само собой!


Мина не находила себе места. Она оправдывала невнимательность герцога тем, что у него сейчас столько дел, столько забот, брат, свалившееся на него герцогство… Но он мог хоть привет ей передать! Ладно, во время визита к Женскому Двору он не послал ей никаких сигналов – при их дворе это обязательно заметили бы, и из этой скудной искры могло разгореться такое пламя, что мало никому не покажется… Но время шло, она изнывала от волнения, ожидания, растущей обиды – а ему, видно, было плевать. Вспомнил ли он в эти дни о ней вообще?! Страдая, она искала общества, и всё больше времени проводила с Авророй, которая ничего не имела против. Зато Габи, ревниво следящая за всеми, кто общался с неугодными ей людьми, сделалась придирчивой и раздражённой сверх всякой меры. Она тоже в последние дни очень нервничала. Кузен дал ей понять, чтобы она и не мечтала о Европе. Её выдадут замуж здесь, на Острове, за Эльдебринка или Конрада Лефтера, Гарет ещё не решил. Попытка получить поддержку дяди провалилась: тот сказал, что это необходимо. И даже мать, которой, скорее всего, наябедничал кузен или Тиберий, написала Габи письмо с категоричным: сделаешь, как скажут, и дело с концом!.. Отношения Габи с матерью с самого детства как-то не задались. Леди Алиса Маскарельская, урождённая Хлоринг, умом не блистала, зато была очень властной, настоящей собственницей. Дочь она обожала, опекала со страстью матери-волчицы, и сначала нереально избаловала, потакая ей во всём, а после – так же сильно на неё рассердилась, когда младенческие капризы, вызывавшие у неё умиление, превратились в несносность растущего подростка. Чем старше становилась Габи, тем сильнее отдалялись они с матерью друг от друга. Габи, внешне похожая не на мать, а на королеву-тётю, даже втайне лелеяла мечту, будто на самом деле она дочь королевы, внебрачная, почему её и отдали тётке, которая ей вовсе не мать. А графиня Маскарельская считала, что дочь – избалованная, несносная, капризная, вздорная девчонка, которую слишком балует через чур добрый брат, но забирать её домой не спешила, зная, что дома они будут только ссориться и раздражать друг друга. Так что со стороны матери Габи поддержки даже не ждала и не искала. Ей казалось: всё против неё. Никто, кроме тёти, её не понимает, даже дядя в последнее время – как только нашёлся этот… двоюродный братец! – словно бы вообще о ней забыл, только и слышно: Гэбриэл, Гэбриэл… чудище лесное, а не граф! Держится, правда, слава Богу, не слишком позорно, и пока рта не открывает, и не начинает есть, то вполне даже ничего, но как только что-то начинает делать… Габи было так стыдно в его обществе, что она чуть не плакала злыми слезами. Она знала, что её дамы между собой перемывают ему косточки и смеются над его манерами, и её бесило это. Пришёл на приём в перчатках!!! А потом, стоя рядом с братом, их снял и в комок скатал – ну, вот что это такое?! И Гарет хорош – не объяснил ему, что перчатка должна быть на одной руке, а вторую нужно держать в этой же руке; на обе руки перчатки надевают во время верховой езды, а полностью снимают за столом и в церкви!!! Ну, как можно было не знать таких мелочей?!! И как Гарет мог притащить его к ней, не объяснив таких важных вещей?!! И так таращиться на дам тоже не принято, словно мерку с них снимает… короче, всё было плохо, всё!.. Когда ещё его обтешут – за это время позора не оберёшься. Когда её дамы начинали о чём-то тихонько беседовать между собой, Габи считала, что они обсуждают её кузена и сразу же начинала злиться; Аврору она и так не любила, а тут ещё её постоянные шушуканья с дамой Мерфи…

– Вам кто-нибудь говорил, дама Мерфи, – раздражённо заметила она, – что шептаться в присутствии других дам и вашей госпожи – невежливо?! Заметили пятно на моём носу?! Или перемываете косточки другим дамам?! Занимайтесь своими сплетнями в других местах!!!

– Но мы… – Расстроилась Мина, но Аврора тихо одёрнула её:

– Не спорь с нею, хуже будет! – И только вежливо поклонилась графине, и Мина скопировала её поклон. Но стало вообще ужасно. И зачем только она уступила герцогу?! Зачем согласилась на эту связь… Да и связь ли это?! Может, он просто попользовался ею, пока нет другой игрушки, и думать о ней забыл?!


– Я проследил за Ван Харменом по вашему приказу, патрон. – Сообщил Марчелло. – В наше отсутствие за ним следили мои знакомые, и особо ничего за ним нет. Единственно, что он раз в неделю, обычно в среду, отправляется в Гранствилл, и идёт на Гороховую улицу, своим ключом открывает калитку и заходит во двор. Этот двор общий с тремя домами; в одном живёт какая-то старуха, за которой присматривает симпатичная особа, в другом живёт семья лавочника, лавка которого находится в том же доме, а в третьем живут две сестры-золотошвейки. Никто из них не признался, к кому ходит наш управляющий, но даже если он навещает одну из швей, я особого греха в том не вижу.

– Да даже если и обеих, – фыркнул Гарет, – я тоже ничего особенного в этом не вижу, честно то сказать. Даже хорошо: всё-таки он у нас живой человек, нормальный мужик, а? – Он подмигнул брату. – Что ещё?

– Настроение в городе в целом нормальное. К вам люди ещё присматриваются, но уже появились разговоры о том, как вы расправились с Дикой Охотой, и людям это понравилось. Уличные музыканты уже поют об этом песенки, и я заплатил парочке самых толковых из них, чтобы они пели погромче и восхваляли вас пожарче. Продал одному субъекту «достоверные» сведения о графе Валенском: что он был в северной банде, его якобы видели с Кошками, но он поссорился с их атаманшей Манул и перебрался в Валену, где нанялся в охрану местного князя, с которым и прибыл сюда. В Июсе, после стычки, о которой здесь уже говорят, был легко ранен, отстал от своего князя, и там и встретился случайно с вами, а остальное уже сделало ваше сходство, которое бесспорно и двойных толкований ни у кого не вызывает.

– Дорого продал?

– Очень, патрон. – Ухмыльнулся Марчелло. – Если вы меня однажды прогоните, мне будет, на что доживать свой век. Но тем эти сведения ценнее и правдивее.

– Райя знает, что это ложь. Он наверняка знает от племянника, как Гэбриэл попал к нему, и что к руссам пристроил его именно он.

– Это не важно. Во-первых, он знает только то, что графа прислал к нему Моисей. В самом крайнем случае, он выдаст только это. А во-вторых, я уверен, что Райя никому не скажет. Это подставит и его самого – графа искали в Элиоте, и если ваши враги узнают, кто помог ему ускользнуть у них из-под носа, Райе не поздоровится. И подставит того еврея, Мойше Левина, а его они боготворят, и не выдадут ни за что.

– Мы с братом хотим, чтобы этот Мойше был доставлен сюда. – Сказал Гарет, и Гэбриэл, встрепенувшийся при упоминании о своём спасителе, добавил:

– И Тильду, и Ганса тоже! Они там в опасности, а здесь я бы им дом купил, или эту, башню напротив моста – ты же мне сказал, она наша и там не живёт никто? – Обратился он к брату.

– Она давно заброшена, и ремонтировать её надо, но ты прав – можно и там их поселить. Если он любит уединение, и при том такой хороший врач, то лучше места не придумать. К замку близко, от города их тополиная роща будет отделять, там тихо, вид шикарный. По соседству Белая Горка и Твидлы. Мамма миа, да я бы сам там жил!

– Может, поедем, посмотрим на башню?! – Подорвался Гэбриэл, который, как мальчишка, до сих пор не наигрался с Пеплом и своей свободой.

– Можно и поехать. – Пожал Гарет плечами. – Попозже, перед ужином. Пусть сначала Марчелло расскажет самое важное, что напоследок приберёг.

– Патрон! – Марчелло поклонился ему. – Снимаю шляпу!

– Да ладно, я же тебя знаю. Говори.

– Епископ Гранствиллский раз в три месяца уезжал к своей бывшей кормилице, живущей, как это ни странно, в Найнпорте. Якобы, старушка осталась совсем одна, больна, он и навещает её, чтобы скрасить её последние дни, она ведь в нём души не чает.

– Какое милосердие! Прям слеза прошибает. – Фыркнул Гарет. – Целый епископ – и старушку больную навещает, я щас расплачусь. Ясно, куда он ездил и зачем; дальше?

– Он часто сообщается с Найнпортом, посылает письма, получает письма оттуда. Тоже, якобы, от старушки. Беспокоится о её здоровье. К нему приезжает какой-то молодчик оттуда, которому епископ даёт деньги.

– Для старушки.

– Разумеется.

– Но никаких писем из Найнпорта мы не… понял! – Воскликнул Гарет. – Мы от бабушки-кормилицы писем и не искали! Марчелло…

– Уже, патрон. – Марчелло с довольной усмешкой протянул ему пачку писем, перевязанных тесьмой. – Писано, кстати, и в самом деле, старческой рукой, видите, почерк?..

– Прочитал?

– Си… – Марчелло попытался изобразить смущение, но это ему плохо удалось. Гарет похлопал пачкой по ладони:

– И?..

– В замке есть информатор, патрон. – Марчелло перестал ухмыляться. – Они в переписке называют его Сокол, и он, судя по всему, держит в курсе наших дел барона Драйвера. И не только. – Марчелло отделил от пачки писем верхнее. – Это последнее письмо, пришло уже после того, как вы забрали епископа, прочтите, патрон.

Гарет развернул письмо, написанное в самом деле дрожащей старческой рукой. «И передай нашему Соколу, – говорилось там между прочим, – что болезный наш может неожиданно преставиться, и ежели такое произойдёт, не дай Господь, то сын его может пострадать от людской молвы, как бы не он ли ему и помог». Некоторое время молча смотрел прямо перед собой, потом воскликнул, вскакивая:

– Тиберия зови, быстро!!!

– Что? – Насторожился Гэбриэл, тоже вставая.

– Они хотят убить отца. – Глаза Гарета сверкнули красным. – И свалить это на меня. Марчелло, мы едем к Мириэль, в Элодис; ты будь здесь и следи за всем, что отец ест и пьёт. Ты разбираешься в ядах, как никто…

– Патрон…

– С нами поедет эльф, как его, Терновник, и в Элодисе мы всё равно в безопасности! – Он ткнул пальцем в грудь итальянцу:

– Глаз с отца не спускай!!! Никаких новых вещей, никаких книг, никаких безделушек и подарков… Сам понимаешь!!! А я, как вернусь, из этого епископа жилы выну, но заставлю сказать, кто есть наш Сокол!!!

– Могу я…

– Нет! Он епископ. Нельзя его пытать, не так, понятно?.. Я не хочу ссориться с клиром, и со Стотенбергом ссориться тем более не хочу. Пальцем его не трогать! Я сам с ним разберусь.


– Что случилось-то? – Успевая за братом, встревоженно спрашивал Гэбриэл, – что там написано?

– Они хотят убить отца. Сделать так, чтобы он умер. – Коротко отвечал Гарет. – И сделать так, чтобы виновным в этом оказался я. Или ты, как вариант. Отца любят все, уважают даже враги, нам не простят его смерти. Даже те, кто поддерживает нас, обернутся против. Даже мои европейские родственники и друзья, они мне отца не простят тоже.

– Но как они это сделают?

– Сделать можно всё, что хочешь. Если кто-то решил убить кого-то, он убьёт всё равно, подкупит слугу. Подсыплет яд. Есть такие яды, которые можно нанести на цветы – понюхал розочку, и кранты; есть яды, которыми пропитывают бумагу, или кожу, или наносят на вещи, на посуду…

– Тогда куда мы едем?!

– К нашей прабабке, Мириэль. Вот эти наши колечки, – он показал брату своё, точно такое же, какое в первый же вечер отдал и Гэбриэлу, – защищают нас от яда, стрел и болтов. Я хочу что-то такое же, для отца. Ему нужна защита, обязательно! – Они вошли в покои Гарета, – срочно, немедленно! Не важно, чья это интрига, Драйвера, или его друзей – а я всё равно уверен, что за ним стоит кто-то гораздо более влиятельный, чем эта мокрица! – сейчас главное – защитить отца. И Мириэль это может, я уверен. Матиас!!! – Зычно крикнул он, и оруженосец через минуту появился в дверях.

– Эльфийские латы для графа Валенского готовы?

– Да, милорд. Я как раз их показывал Иво, объяснял, что и как.

– Тащите их сюда. Мы едем в Элодисский лес. Срочно! Вели седлать коней. Ты и Иво едете с нами, ещё едет эльф Терновник, больше никого.

– Но, милорд…

– Ты меня слышал?!

– Будет исполнено, милорд. – Матиас тут же исчез.

– надевай вот эту куртку, – Гарет бросил Гэбриэлу тёмную шерстяную куртку, подбитую ватой, – Матиас сейчас принесёт эльфийский доспех. Он лёгкий, кожаный, в дороге и в седле не помешает, и в бою, если что, не стеснит и не утяжелит. Сапоги… – Он глянул на ноги брата, крикнул Кевина и приказал ему принести графу сапоги для верховой езды. Гэбриэл молча переодевался. Он заразился от брата волнением; за отца стало так страшно, что озноб бежал по коже.

– Я выясню, кто нас предаёт. – Сквозь зубы пообещал Гарет. – И когда выясню, поймаю эту мразь… и не-ет, лёгкой смертью он у меня не умрёт!!!


Кемь была довольно большим городом, находившимся почти в самой середине Пустошей, на пересечении двух больших дорог, перед входом в Кемское ущелье, ведущее на побережье, к городам Ашфилд и Найнпорт. Других дорог на побережье не было, только тропы, охотничьи и тропы контрабандистов, доставлявших в Сандвикен и Элиот эльфийские товары и товары с Русского Севера. Как почти все города Пустошей, Кемь была городом неопрятным, небогатым и не очень красивым; единственное, что поддерживало её в относительно приличном состоянии и кормило графа Сен-Клера, хозяина Кеми, так это большой рынок, куда свозились не только товары со всех Пустошей, но и рыба и морепродукты из Ашфилда, соль с южных отмелей и овечьи шерсть, шкуры, мясо, сыры, войлок и каракуль, а так же легальные эльфийские товары из Таурина и Зурбагана. За всем этим приезжали купцы со всего Острова, даже из Анвалона, чтобы закупить по оптовым ценам и продавать у себя втридорога. Так что торговцы и владельцы постоялых дворов и гостиниц в Кеми процветали.

– Очень надеюсь, что здесь нет блох. – Вздохнул Дрэд, ожидая в одной из Кемских гостиниц барона Драйвера, которому отправил короткую записку, отлично зная, откуда тот сейчас едет и зачем там был. Записка была с намёком, который Драйвер проигнорировать не мог. Секретарь-доминиканец кивнул:

– Все говорят, что блох здесь в самом деле нет. И дружно советуют вам попробовать местную выпечку.

– Изжога у меня от свежей выпечки, – вздохнул Дрэд, – да, да… Возраст, грехи, заботы… Когда-то отдохну, наконец? Бросить бы всё, поселиться в Таормине, собственный виноградник, птички… Эх, эх, да кто ж мне позволит?.. – Он врал, так как ни за что на свете не бросил бы своё занятие, интриги, игры в человеческие шахматы, так как упивался своей закулисной властью, и секретарь прекрасно знал, что он лжёт, и Дрэд знал, что тот знает. И всё равно говорил это раз, примерно, пять в сутки.

Он пил местный сидр и закусывал его домашними колбасками и вчерашним хлебом, когда появился Драйвер в сопровождении высокой мрачной женщины. Дрэд прекрасно знал, кто она, но, как всякий нормальный европейский инквизитор, в её колдовство не верил. Сколько он в своё время видел этих страшных могущественных ведьм и колдунов! И никто из них и пальцем не мог шевельнуть в свою защиту и избавить себя от страшных пыток и костра. Посмеиваясь про себя над глупостью местных, Дрэд довольно радушно приветствовал Драйвера и предложил разделить с ним его скромную трапезу. Тот отказался. Он явно нервничал и выглядел бледно, но это шло к его артистичной красоте и делало его весьма интересным. Барр, не говоря ни слова, устроилась на стуле в углу и, скромно потупившись, принялась перебирать чётки.

– Как прошла встреча в Прелестном? – Мягко поинтересовался Дрэд, и Драйвер вздрогнул, серые его глаза впились в лицо Дрэда, благодушное, безмятежное.

– Какая… встреча? – Чуть задохнувшись, неубедительно поинтересовался он и ослабил ворот.

– Полноте, барон! – Ласково усмехнулся Дрэд. – К чему это?.. Тем более, что я хочу помочь, да, да… Ваши бывшие друзья отреклись от вас, как только возникли какие-то проблемы, и вы теперь в большой опасности. Не говорите ничего, я знаю, что прав. У нас с вами один враг, барон. Я предлагаю взаимовыгодное сотрудничество. Мне нужно, чтобы в Пойме Ригины люди разочаровались в Хлорингах. Сейчас они безоговорочно на стороне своего принца и его детей, и это следует изменить. Людям нужно открыть глаза, показать им истинное положение вещей. И вы можете мне в этом помочь, а я помогу вам. У меня есть средства и силы, чтобы держать ваших бывших друзей в узде, не давая им вас в обиду, да, да… Так что мы решим?

– Что я должен делать? – Хрипло спросил Драйвер.


Шторм появился в Гранствилле под вечер. Клонившееся к горизонту солнце золотило крыши и стекла, улицы казались такими мирными и красивыми! Его проводник, бронник из Орешков, тайно шпионивший для Драйвера и помогавший его людям из какой-то давней обиды на Хлорингов, довел его до площади Принцессы в Старом Городе, где Шторм встретился с каким-то ювелиром, маленьким толстячком в роскошных и слишком тёплых для летней поры одеждах, даже мехом отороченных. При том незаметно было, чтобы человечку было жарко.

Вид у него был невероятно спесивый. При виде бронника и Шторма он прикрыл нос и рот надушенным платочком, от чего Шторма слегка покоробило: делает вид, вонючий дайкин, будто брезгует! Между тем, от самого, как бы ни облился он духами, потом разит за версту, а в смеси с духами запах вообще получился чудовищный. Но эльдар промолчал и даже не нахмурился. Его бесстрастность ничего не имела общего с ледяной невозмутимостью Гэбриэла. Глаза Шторма выдавали натуру страстную, горячую, до бешенства, и его сдержанность никого не обманывала и внушала, по меньшей мере, опасения, а то и страх. Слишком тёмные, почти чёрные, глаза эти одни отличали его от эльфа, все остальное в нём, от гибкого и стройного тела до длинных сильных пальцев, было эльфийское, человеческой крови в нём практически не ощущалось. Ювелир, которого звали господин Гакст, заметил, поглядывая на него:

– Это хорошо, что ты эльф, э-э… как тебя?

– Я не эльф. – Своим мрачным, очень низким, голосом возразил Шторм. – И как меня зовут, не важно.

– И в самом деле. – Гакст вновь прикрыл платочком нос. – И не важно, на самом деле, эльф ты или нет… А хорошо потому, что на тебя в Гранствилле никто не обратит внимания, эльфов здесь много, и не все они селятся в Эльфийском квартале. Некоторые из них держат ювелирные и оружейные лавки и живут в городе… Ох, проклятая мигрень!.. Тут такое событие произошло намедни! – Пожаловался капризным тоном, неприятным у женщины и втройне противным у мужчины. – Вернулся сын его высочества, который пропал давным-давно. Мало нам было одного ублюдочного полукровки, теперь их стало двое… Просто какой-то кошмар. Это правда, что он сбежал из Редстоуна? – Он посмотрел на Шторма, и от взгляда мрачных тёмных глаз последнего его передёрнуло. Шторм промолчал.

– Хлорингов давно пора поставить на место. – Продолжил Гакст. – Зажравшиеся высокомерные твари… Я рад, что наш дорогой барон наконец-то хоть что-то решил предпринять, перешёл, так сказать, от слов к делу… Нет, какая ужасная мигрень! – Он томно вздохнул, приложив холёные, но толстенькие и некрасивые пальцы ко лбу. – О чём я… ах, да! – Он выпил вина из изящного бокала, и не подумав предложить выпить своим собеседникам. – Значит, я снял для тебя дом на улице Вязов, по соседству с домом Хлорингов… Кто-нибудь из них обязательно там появится, а то и останется на ночь. Это будет очень хороший шанс. Мой слуга отдаст тебе ключ и проводит тебя туда. Что касается твоих… ох! – людей… Здесь в округе очень много заброшенных лесопилок. Эти проклятые эльфы требуют, чтобы долго на одном месте лес не заготавливали… И Хлоринги безропотно этому подчиняются! Просто возмутительно! Ох, грехи наши тяжкие… И за что мне эта мигрень, право?.. – Он посмотрел на бронника, и скривился. – Может, из-за запаха?.. Я совершенно не переношу посторонних запахов… Вот бы удалиться в пустыню, питаться акридами и диким мёдом… Но нельзя, нельзя… суета сует и всяческая суета… Ах! Никто не знает, как тяжело жертвовать собой. Но Хлорингов нужно свалить. Иначе это герцогство погибнет, повергнутое в пучину бед. Они ведь совершенно не в состоянии постоять за нас! И что делать, что делать, ума не приложу… Ах, я опять забыл про тебя. Так вот. Я бы советовал твоим людям избрать для своих стоянок эти лесопилки и простаивающие водяные мельницы, их в округе пять, мой слуга вас проводит и покажет их все. Ну, что ж? – Он не скрывал своего облегчения. – Не смею вас задерживать, не смею, вы же так заняты… А я останусь со своей мигренью, увы… Оливер, скажи Морису, чтобы окурил здесь помещение, и проводи этого эльфа на улицу Вязов… Ох, грехи мои тяжкие!..

– Сударь… – Посмел подать голос бронник. – Я ведь мастерскую оставил, два дня потерял.

– Сочувствую. – Скривился Гакст.

– Мне бы… компенсировать как-то?

Гакст посмотрел на Шторма, но тот не шелохнулся. Он презирал и бронника, и Гакста, к тому же, последний взбесил его демонстративной брезгливостью. И ювелир, тяжко вздохнув, дал броннику несколько геллеров… Которые больше разозлили того, чем удовлетворили, но настаивать на увеличении суммы он не посмел.


Дом, в котором следовало поселиться Шторму, находился в глубине затенённого вязами двора, и был удобен тем, что позади него, в зарослях лопухов и крапивы, был сквозной пролом в стене, через который можно было попасть в соседний район, минуя ворота со стражниками. Дом стоял необитаемым так давно, что пришел в запустение, был полон хлама, пыли и паутины. Шторм порядок наводить не стал, только освободил от хлама комнату наверху, Вымел на лестницу мусор, бросил на доски старой кровати тюфяк, в очаг поставил фонарь, а на стул – ведро с водой, вот и вся меблировка. Парадный вход, выходящий на улицу, он открывать не стал, убирать доски, которыми были заколочены окна первого этажа и окна второго, выходящие на улицу – тоже. Зато из окна его комнаты, выходящего на соседний дом, были видны окна дома Хлорингов. Там жили сторож и служанка, которые присматривали за ним, но сами Хлоринги пока что и не думали там появляться. Но Шторм не собирался пока переживать по этому поводу. У него было много дел. Они сутками мотались по округе, запоминая, разыскивая места, где можно было спрятаться, куда уйти после удачной акции. Задачей Шторма было: разозлить подданных Хлорингов, внушить им ненависть к Хлорингам, которые не могут оградить их от бесчинства банды полукровок. Гакст и Госпожа должны были пустить в городе слух, будто братья и не собираются прекращать эти бесчинства, так как благоволят полукровкам и получают от них долю с грабежей. Шторм не был дураком, но Хозяин так основательно засрал ему мозги, что тот откровенной и довольно подлой подставы здесь не видел. Он верил, что совершает нужное и даже где-то благородное дело. Драйвер ухитрился сделать Хлорингов, богатых, презирающих всё, что не составляет для них интереса и ценности, виновными во всех бедах юга, во всех бедах полукровок и даже в том, что он вынужден продавать мальчиков в Садах Мечты гостям – якобы, у него нет иного выхода, так как содержание их стоит дорого, а он, благодаря Хлорингам, которые выкачивают из него и других своих подданных безумные налоги, чтобы оплатить свою роскошь, еле сводит концы с концами. «Вот увидишь, – говорил он Шторму, – насколько у них жизнь богаче и роскошнее, чем у нас!». И Шторм увидел, и проникся к ним ненавистью. Он нашёл виноватых в том, что сам в своё время подвергался насилию и издевательствам со стороны извращенцев! Откуда ему было знать, что Драйвер даже не помнил его имени – Штормом тот назвал себя сам, – впрочем, он вообще имён своих рабов, как правило, не запоминал, называя их всех «сынок», чтобы не заморачиваться и не путаться. Шторм оказался образцовым цепным псом, отличился после побега Гора, и Драйвер отправил его в Элодисский лес, отлично понимая, что отправляет его и сорок других своих выкормышей на убой, но не переживая по этому поводу. У него были ещё, и постоянно подрастали новые; самых ценных из них, рослых кватронцев, он оставлял при себе, создав из них что-то вроде личной гвардии, а остальные были расходным материалом, который он охотно и безжалостно подставлял и расходовал. Правда, потеря Дикой Охоты, в которую как раз и входило ядро его любимцев, его самых ценных и любовно выпестованных «гвардейцев», Драйвера взбесила, но и здесь он был уверен, что быстро наберёт замену. А Шторм зря надеялся, что со временем войдёт в эту элиту – он был эльдар, ненавистное Драйверу существо, а потому так же, как и все его люди, предназначался на убой. Их одежда и оружие были закуплены в Междуречье и в Анвалоне, и ничто в них не указывало на Юг и лично на него; а если они и укажут, скажем, под пытками, что их послал именно он, то Драйвер всегда может отказаться от них, заявив, что это происки Хлорингов, которые спят и видят, как бы избавиться от него, верного и несчастного вассала, чтобы завладеть всеми его землями. Вот и подучили своих полукровок…

А Шторм, и не подозревая ни о чём подобном, свято верил в свою миссию. Верил в то, что местные рыцари, возмущённые неспособностью Хлорингов защитить их, в конце концов поднимутся против них, и обожаемый Хозяин возглавит этот подъём и победителем войдёт в Хефлинуэлл, вернув себе всё, что так подло отняли Хлоринги у его семьи. Верил, что Хозяин первым делом отменит позорный эдикт, вернёт полукровкам свободу и возможность жить нормальной жизнью, верил, что поможет ему, Шторму, отыскать тех, кто убил его семью. И не удивится тому, что это окажутся люди Хлорингов…

Свою семью Шторм помнил очень смутно. Просто помнил, что она была. Что у него были отец и мать, что они жили где-то в лесу, помнил озеро, запруду, и страшную ночь, когда на их дом напали. Подробности расправы над его семьёй из его памяти совершенно стёрлись, но он знал, что эта расправа была, и что это были люди – он до сих пор не мог совершенно выносить их вонь, вонь людского пота, смешанную с запахом спиртного и конским потом, и не выносил плача младенцев. Людей он ненавидел, ненавидел и презирал, и не испытывал ни капли сострадания или жалости, убивая их по приказу Хозяина. Единственно, что он, как эльф, не испытывал и потребности их мучить, и убивал быстро и чисто, но своим людям не мешал и развлечься. И никогда не насиловал женщин. Он даже в Сады Мечты ходил только в полнолуния, когда зов луны брал своё, но при том ни разу не ударил свою партнёршу, правда, и лишний раз прикасаться к ней, и смотреть ей в лицо не хотел. Он просто не знал, что можно иначе, что бывает какой-то другой секс; но и этот ему не нравился. Он думал, что это потому, что он холодный и равнодушный, и в тайне гордился этим.


Уже вечерело, когда братья покинули замок и помчались к Брыльскому перекрёстку, чтобы через этот большой лесной посёлок углубиться дальше в лес. За Омками дорога поднялась на холм, с которого Гэбриэл, на несколько мгновений обернувшись, увидел мягкие огни Гранствилла и Хефлинуэлла, и гаснущий на западе небесный пожар. Лесная свежесть усилилась, пробовали голоса ночные существа: цикады, совы, лягушки. В зарослях бузины и шиповника распевались соловьи. Копыта дробно стучали по мощёной плитняком дороге. Ехавший впереди Матиас зажёг факел, освещая дорогу: они спустились с холма и очутились в лесном сумраке, но скорости не сбавили. Гарет всерьёз собирался мчаться всю ночь! Но доехали они только до Брыля, большого лесного посёлка, прилепившегося к южному склону Брыльской горки. На околице их встретили двое эльфов Элодис. Гэбриэл видел их впервые: темнокожие, рыжеволосые, с яркими кошачьими глазами на узких лицах, гибкие и стройные. Один из них поднял руку ладонью вперёд, произнеся повелительно:

– Даро! – И Гарет первым натянул поводья, за ним остановились и Гэбриэл с Матиасом и Иво. Тот же эльф заговорил с Гаретом на своём языке, которого, кроме Терновника и Гарета, никто не понимал. Последний попытался возражать, но вскоре замолчал, выслушал до конца и повернулся к спутникам:

– Поехали в гостиницу. – А эльфы мгновенно и бесшумно растворились во тьме.

– Что они сказали?

– Что нам и нашему спутнику, – Гарет кивнул на Терновника, – нечего делать в лесу. Но Мириэль знает, что нам нужно, и завтра пришлёт это нам. Чёртовы лесовики!..

– Лес – это живой организм, единое целое. – Безмятежно сообщил Терновник. – Эльфы берегут его покой, и они абсолютно правы.

– А ты, похоже, не удивлён. – Заметил Гарет. – И ничуть не расстроен.

– А чему расстраиваться?.. Я уже говорил тебе, что я изгой, и веду бродяжническую жизнь. Я знал, что меня ждёт, ещё до того, как делал свой выбор, и не удивляюсь и не расстраиваюсь.

– А предупредить мог?..

– О чём? О том, что Элодис не пустят нас в лес?.. Но ты же получишь то, что тебе нужно, верно? Разве не это было твоей целью?

– Ладно. – Отмахнулся Гарет. – Спорить с эльфом – это всё равно, что воду в ступе толочь. Максимум усилий и ноль результата.

Они ввалились в полупустую гостиницу, всполошив хозяина и его домочадцев – такие гости здесь появились впервые. Дальше Брыля никакой дороги не было, и останавливались здесь лишь дровосеки, камнетёсы и охотники, да торговцы мехом и прочими плодами охотничьего промысла. Женщины забегали, вытряхивая из сундуков новейшее и чистейшее бельё, чтобы застелить постели знатным гостям, хозяин тащил из погреба колбасы, окорок, сыр, всё самое лучшее, его сын споро накрывал выскобленный до белизны стол крахмальной праздничной скатертью, служанки взбивали перины и подушки. И все жадно таращились на Гэбриэла, стоило братьям отвернуться. «Похож, истинно похож! – Шелестело в воздухе, – как горошины в одном стручке!.. Только волосы другие… и глаза тёмные… А что он так поседел-то?.. Видать, жизнь побила хорошо, даром, что граф…». Даже в Брыле уже знали, что младший сын его высочества был членом самой опасной в Нордланде банды, и домочадцы хозяина, особенно женщины, посматривали на опасного бандита с опаской и жгучим любопытством. Суровый, сразу видно: душегуб! Но красивый… А потом появился Иво, привязавший во дворе вместе с Матиасом лошадей, и для женщин в гостинице словно солнце вернулось: таким красивым показался им этот юноша! Он разом затмил красавцев-Хлорингов, приковав к себе все взоры и заставив томно сжиматься женские сердца. Белые волнистые волосы, тонкий стан, широкие плечи, черные брови, голубые очи… Ласковый взгляд, скромная и нежная улыбка… Воплощая в жизнь свою мечту: достичь совершенства, подобно Альберту Ван Хармену, Иво уже приоделся, получив от Гэбриэла в подарок дорогую и красивую сорочку, роскошный вамс с его гербом, вышитым серебром, медальон на золотой цепи, так же с гербом графа Валенского, и прочие необходимые и очень стильные мелочи. Всё это сидело на красавце-полукровке так ловко, что глаз было не отвести! «С графом с Севера приехал… – шелестело повсюду. – Тоже в банде… Да не может быть! Такой милый… Ах!». Три зрелые девы: две дочери хозяина и их служанка, – метали на прекрасного юношу томные, с поволокой, взоры, краснели и смущались, не в силах удалиться от обеденного зала и то и дело появляясь там с тем или иным совершенно ненужным предметом. Даже строгие шиканья хозяина не действовали! Иво, который уже начал входить во вкус, мигом высмотрел служаночку, в отличие от хозяйских дочек, тоненькую и щуплую, то есть, в его вкусе, и порой дарил ей многообещающий взгляд, от которого она вся вспыхивала, как пион.

Окорок оказался вкусным и сочным, колбасы – отменными, сидр – твидловским, и этим всё было сказано. Гэбриэл сидел и крутил на пальце кольцо, которое, оказывается, каким-то чудесным образом могло спасти его от стрел. Каким?.. О волшебстве он имел самые смутные понятия.

– Мы проверяли с Марчелло. – Пояснил Гарет. – Он накапал в кубок с вином яд, и поднёс мне. В тот же момент вино в кубке почернело, забурлило и задымилось. И какой бы яд мы не испробовали, результат был один и тот же: он чернел и начинал дымиться, что в еде, что в вине, что на одежде.

– А стрелы?

– Не знаю. Подозреваю, что тот, кто рискнёт в нас стрелять, будет просто-напросто мазать.

– А она – ну, королева эльфов, – она в самом деле сделает то же самое для отца? А может, я ему своё отдам?..

– Такие артефакты делаются на конкретного субъекта. Эти кольца – для меня и для тебя, для отца будет что-то ещё. И с чего ты взял, что мы с отцом оставим без защиты тебя?!

Гэбриэл пожал плечами. Он слышал перешёптывания слуг и хозяев, и рад был, что почти все они теперь переключились на Иво. И очень переживал за отца… И только теперь сообразил, что Алиса завтра приедет в замок – а его, возможно, не будет на месте. И как быть?!


Сердце Алисы бурно билось: они проехали сады Твидлов, мост, и поднимались в гору, к замку! Там, внутри, её ждал Гэбриэл, которого она должна была увидеть буквально через несколько минут! И для них начнётся новая, совершенно другая, счастливая, замечательная жизнь… Въехали во двор, проехав в тени барбакана, под надзором равнодушных стражников – они оживились лишь, увидев нежное лицо Алисы. Во дворе, под солнцем, Нэш первым спешился, помог спешиться Алисе, подал ей руку. Она огляделась, уверенная, что Гэбриэл смотрит на неё из какого-то из окон, только она не знала – какого. Парадный двор был огромный, вымощенный голубовато-серыми гранитными плитами, привезёнными по реке с севера – здесь такого камня не было, – и золотисто-белыми плитами из местного известняка; из такого же камня была сложена лестница к парадному арочному входу, над которым, как и над барбаканом, висели штандарты Хлорингов. Позади парадного холла высилась огромная круглая Золотая Башня, самое древнее из уцелевших каменных сооружений Нордланда, стоявшая здесь задолго до того, как люди пришли на этот Остров, сложенная из известняковых плит разного размера, сияющих под солнцем золотистым сиянием. Окружающие её постройки были более современными и, хоть и сложенные из того же местного камня, сияния не источали. Но и без сияния они впечатляли: к постройке Хефлинуэлла в своё время приложили руку эльфы Ол Донна, и он носил почти неуловимый отпечаток эльфийской архитектуры: чуть более изящные очертания, чуть более вытянутые, чуть больше лёгкости в массивных формах, ажурные каменные орнаменты на карнизах. Сдвоенные стрельчатые окна галерей, большие окна верхних этажей, эльфийская розетка над парадным входом. Искусная резьба по камню превращала его в кружево… Алиса с восхищением рассматривала всё это, ожидая во дворе, когда их встретят и пригласят. У конюшенных ворот стояло трое шикарно одетых мужчин, которые рассматривали лошадей и с тем же интересом уставились на Алису. Не стесняясь, они рассуждали, кто бы она могла быть, обсуждали её скромненькое платье, её лошадь, её фигуру… Она отчётливо услышала: «Очередная попрошайка к его высочеству! Но на рожицу хорошенькая, и фигурка аппетитная…» – И мучительно покраснела. Ей вдруг вспомнился первый день в Домашнем Приюте, оглядывание и ощупывание – она чувствовала себя почти такой же униженной. Один из щёголей, о чём-то тихо пошептавшись с остальными, подошёл к Алисе, но путь ему заступил Нэш.

– Вы извините! – Развёл руки щёголь. – У меня нет ничего дурного на уме! Я просто хотел спросить, не могу ли я чем-то помочь. Позвольте представиться: Конрад фон Зальце, рыцарь его высочества, хозяин Белого Яра.

– Нам бы к хозяевам на приём, – сказал Нэш. – К кому здесь обратиться?

– К дворецкому. – Махнул рукой Конрад. – Альберту Ван Хармену, страшному зануде. Вот тебе, здоровяк, целый талер, ступай, поищи его, а я, так и быть, пригляжу за твоей прекрасной…

– Я сам пригляжу. – Довольно спокойно отрезал Нэш. – А деньги, сударь, оставь себе. Пригодятся – бантик там купить, или помаду для губ.

– Что ты сказал?! – Вспыхнул Конрад. – Ты, мужик…

– Прошу прощения. – К ним подошёл высокий человек в такой же богатой одежде и странном головном уборе: при дворе его высочества как раз вошли в моду скрученные наподобие тюрбана шапероны. – Вы на приём к его высочеству?

– Ну, можно бы и к его сыну… – Сказал Нэш.

– Их светлостей ещё нет в замке. – Чопорно произнёс человек, которого Алиса приняла за большого вельможу. – Я провожу вас к дворецкому его светлости, Альберту Ван Хармену. Он выслушает ваше дело и решит, стоит ли оно аудиенции у их светлости или его высочества. Прошу.

– Мы с тобой не закончили, деревенщина! – Прошипел в спину Нэшу Конрад. Алиса чувствовала себя потерянной; почему нет Гарета и Гэбриэла?! Они ведь знали, что она сегодня приедет! Или что-то напутали?! И что ей делать? Алиса по-настоящему испугалась.

Альберт Ван Хармен принял их в роскошном помещении, и выглядел и вёл себя так, что Алиса приняла бы его не то, что за герцога, но и за самого короля – легко. Нэш представил её, назвав Алисой Манфред, сказал, что она – сирота, дочь его старого друга, попавшая в сложную ситуацию: домогательства со стороны опекуна, отсутствие защиты… Альберт слушал молча, с приятным и ничего не значащим выражением лица, мельком посмотрел документ.

– Это действительно сложная ситуация. – Сказал он, выслушав всё. – Юридически, по крайней мере. Но есть пара нюансов, которые весьма заинтересуют его высочество. Поэтому я похлопочу о том, чтобы он принял вас прямо сейчас. Благодарности не нужно!

Алисе безумно хотелось узнать, где сейчас Гэбриэл, и почему они с братом не смогли встретить её, но помнила, что ничего не знает о них, что они не знакомы… Она ждала, что спросит Нэш, но он тоже молчал. Альберт удалился, а им слуга принёс печенье, лёгкое вино и апельсины в вазе.

– Почему его нет?! – Прошептала Алиса, едва слуга ушёл. – Почему?!

– Скушай. – Нэш дал ей апельсиновую дольку. – И не волнуйся. Если подумать, то так даже лучше будет. А почему их нет… Они – хозяева этих земель. Случилось что-то, ехать срочно понадобилось, разбираться. Привыкай, теперь часто такое будет. Где-то что-то произойдёт, и они помчались, если без них – никак.

– А что, например? – Испуганно взглянула на него Алиса.

– Да хоть что. Но скорее всего, преступление, или там, болезнь какая, или кража крупная… Или пожар большой.

– И он в опасности?.. – Испугалась Алиса.

– Нет. Уж точно, нет. С ним стражники, и слуги, и оруженосцы… И брат. Про сэра Гарета говорят, что он лучший рубака на всём Острове.

Ван Хармен вернулся довольно быстро. Сказал:

– Его высочество примет вас прямо сейчас, как я и говорил. Прошу за мной.


Вслед за Альбертом они поднялись по самой шикарной лестнице, какая только могла быть, по мнению Алисы; и вошли в приёмный зал принца Элодисского. Когда-то здесь был рыцарский и пиршественный зал Хефлинуэлла – когда весь замок, в сущности, располагался в Золотой башне. С тех пор здесь многое поменялось: расширились окна, в них появилось дорогое венецианское стекло, витражи, изображающие героев-Хлорингов (Карла Первого, Карла Второго, святого Аскольда, Генриха Великого…). Самый большой витраж, на фоне которого стоял герцогский трон, изображал золотого орла Хлорингов с мечом и короной. Пол был выложен плиткой, отполированной до блеска, прямоугольной, треугольной и ромбовидной, серых, чёрных тонов и цвета слоновой кости. По стенам висели щиты с мечами, топорами, пиками, алебардами и прочими трофеями, стояли доспехи разных веков, разных стран и народов, витрины с артефактами. Алиса, правда, пока видела только принца. Это был отец Гэбриэла! Она волновалась страшно. Её давнишняя мечта стала явью: она приехала, чтобы показать себя перед знатным вельможей, понравиться ему и изменить свою судьбу… Собрав всё своё мужество, она изящно поклонилась его высочеству, как её учила мадмуазель, и произнесла слова приветствия скромно, но вполне владея собой. Принц протянул ей левую, здоровую руку, и она учтиво поцеловала её. Отступила на шаг.

– Мне уже известно, для чего вы здесь. – Сказал принц Элодисский. – В целом. Я хотел бы знать подробности.

– Меня зовут Алиса Манфред. – Сказала Алиса, и Нэш с поклоном протянул ему документ. – Я сирота. Я никогда не видела своих родителей, и других близких родственников у меня нет. Я выросла в богатом доме в Ашфилде, где меня воспитывали… Три женщины. Они учили меня всему, что прилично девушке, я говорю по-французски, на латыни, вышиваю, плету кружево, знаю риторику, немного – историю, играю на лютне… Я жила в этом доме до шестнадцати лет, и никуда оттуда не выходила. Я знала, что у меня есть благодетель, который заботится обо мне, но не видела его и не знала, кто он. Мне… ничего о нём не рассказывали, говорили только, что я должна быть ему благодарна. И я была… Я клянусь – я была! – Она против воли почувствовала, как старая обида и страх вновь овладевают её сердцем. Глаза её заблестели от слёз. – А он так жестоко… так жестоко… так цинично со мной…

– Не плачь, девочка. – Мягко перебил её принц. – Успокойся. Присядь. – Он указал на скамеечку подле себя. Кивнул Нэшу:

– Что произошло?

– Старая история, ваше высочество. – Поклонился Нэш. – Мерзкая и старая, как мир. Беззащитная, красивая, одинокая девочка… Эти курицы, что воспитывали её, даже имён своих ей не называли, приказали звать их Матушка, Мадмуазель, и так далее. Из дома её не выпускали даже в церковь. Я так понимаю, что у её господина изначально на неё виды имелись не самые гуманные. У неё даже наперсницы не было, женщины, которая бы за неё заступилась. А её воспитательницы, я так понял, полностью преданы барону Драйверу и…

– Он хотел, – не выдержала Алиса, – изнасиловать меня, и если я… я… понесу от него, жениться, а потом сделать так, чтобы я умерла родами!!! – Выпалив это, вся красная от стыда, она закрыла лицо руками и заплакала.

– Но как девочка узнала об этом? – Удивился принц, глядя на неё с жалостью и делая знак Тиберию, который поднёс Алисе бокал вина. Та, вздрагивая, всё же взяла себя в руки и, забирая обеими руками бокал, чуть слышно поблагодарила Тиберия.

– Когда меня привезли… – Мучительно краснея от того, что теперь приходилось лгать, сказала она, – привезли в Редстоун, за мной ухаживала девушка, горбунья, Марта. Она оказалась такой доброй. Она мне всё и рассказала. Мы сбежали с нею вместе. Без неё я бы не добралась до Блумсберри… У неё были деньги, она хотела уехать в Лисс, чтобы завести себе там лавку. А я хотела в монастырь, чтобы барон не поймалменя и не вернул… себе. Но в монастыре святой Бригитты сёстры мне объяснили, что у меня нет никаких доказательств, что я не смогу назвать ни дом, в котором росла, ни имён моих воспитательниц, и не смогу доказать, что мой опекун собирался бесчестно поступить со мной. И что если я не обращусь к вам за помощью и защитой, то меня могут вернуть ему… Но я не могу! – Она с отчаянием взглянула в лицо принцу. – Я не могу к нему вернуться! Я не могу доказать, что я не лгу, – она вновь густо покраснела, – я в самом деле не смогу узнать дом, в котором выросла, я уехала из него ночью, и даже дороги не видела… Я могу только поклясться, что я… что мне… – Она вновь закрыла лицо руками.

– Теодору нужен наследник. – Криво усмехнулся принц. – И способ он избрал, вполне достойный себя. Никто в здравом уме не отдаст за него ни дочь, ни сестру. Но он даже на сироте не захотел жениться, не убедившись предварительно, что она… Каков подонок! Не волнуйся, бедная девочка. Ты даже у себя дома, в Трёхозёрках, никогда не была?

– Нет, ваше высочество. Я и Ашфилд совсем не знаю. Видела только дорогу в Блумсберри и потом сюда. Единственный, кого я вспомнила, это Натаниэл Грэй, он был другом моего батюшки… Сестра Таис помогла мне написать к нему, и он приехал, чтобы мне помочь.

Принц задумчиво смотрел на Алису. Он прекрасно видел, что девочка не вполне искренна с ним, – Гарет говорил Алисе, что она не умеет лгать, – и не мог сообразить, с чем связана эта неискренность, но кое-какое подозрение у него появилось почти сразу. Он был образован и начитан не меньше, чем настоятельница монастыря святой Бригитты, и тоже очень хорошо знал легенды и мифы Нордланда. Если он был прав, то перед ним сидело редкое, очень редкое ныне существо; считалось, что на Острове их нет вовсе. И оно, это существо, отчаянно нуждалось в защите и убежище… Знает ли она, кто такая, или в самом деле искренне считает себя Алисой Манфред, кватронкой из Трёхозёрок?.. Но грамота была подлинной, и стыд и горе девочки были настоящими, уж это-то он видел. Может быть, насилие всё же произошло, и именно этого она так стыдится и боится?..

– Я беру тебя под своё покровительство. – Решил он. – Твоему опекуну я пошлю письмо… С предложением приехать и разобраться в этой ситуации. Он, конечно же, не приедет. А тебе здесь совершенно нечего бояться. Тебя зовут Натаниэл Грэй, не так ли? – Обратился он к Нэшу. – Ты поступил благородно, защитив эту девочку и сопроводив сюда, и я благодарен тебе. Алиса будет жить здесь, в Хефлинуэлле, она поступает под мою опеку. Будь уверена, – он ласково погладил Алису по голове, – твои испытания кончились, всё будет хорошо. – И Алиса вновь поцеловала его руку… Не выдержала и тихо заплакала, качая головой:

– Простите… простите меня… я так боялась! Мне было больно, обидно и страшно… Очень страшно! Я не сделала никому ничего плохого, я даже…

– Успокойся. – Повторил принц. – Успокойся! Всё хорошо. Тебя уже никто не посмеет обидеть, пока ты под моей защитой. Подожди пока в приёмной, тебя проводят, а я поговорю с твоим другом.

Алиса вышла, вся трепеща от волнения, а Нэш остался, почтительно стоя перед принцем Элодисским.

– Ты знаешь, кто она? – Спросил тот, и Нэш, только пару секунд поколебавшись, кивнул:

– Знаю, ваше высочество. Но она не знает, и искренне считает себя обыкновенной девушкой. Она не врёт.

– Я догадался. – Принц побарабанил пальцами по подлокотнику. – Это… странная ситуация, но она нуждается в защите и убежище, как никто на этом Острове. Ты же знаешь, какая на них шла охота, и как безжалостны к ним были и люди, и даже эльфы.

– Знаю. – Вздохнул Нэш. – О вас говорят, что вы – самый благородный человек на этом Острове, и если уж кому доверить такое чудо, так только вам. Она малышка совсем, ей шестнадцати ещё нет.

– Это Адриана придумала отправить её ко мне? – Спросил принц. Нэш поколебался… И ответил:

– Нет, ваше высочество. Ваши сыновья.

– Мои… сыновья?! – Поразился и нахмурился принц. – Но как?..

– Ваш младший сын, граф Валенский, он-то и спас эту девочку от барона, ваше высочество. Собой пожертвовал, чтобы она и повариха та сбежали, считай, жизнь за них отдал. А я её в Копьево подобрал, где она чуть в беду не попала. Довел до Блумсберри, в трактире поселил. Мы её под мальчика одевали… – И он рассказал принцу почти всё. Тот продолжал хмуриться, трогая подбородок.

– Но почему они мне… Ладно. Я поговорю с ними сам.

– А на неё не сердитесь. Она боготворит графа, и что угодно скажет, если ей внушили, что так для него лучше. Она ведь такая благодарная! Она и мне благодарна уж не знаю, как, а я ведь по большому счёту ничего особенного-то и не сделал. А вот она… видели бы вы, ваше высочество, как преобразился Золотой Дракон! А она ведь пожила у нас всего ничего.

– Это плохо. – Нахмурился принц. – Это могут заметить не те глаза…

– Я всё списал на святую землю – дескать, привёз её из Иерусалима, вот всё и зацвело. Люди верят.

– Ты понимаешь, в какой она опасности даже здесь, верно?.. Это хорошо. Прошу тебя, это должно оставаться тайной от всех, я даже сыновьям не рискну рассказать вот так, сразу. Пусть она остаётся у нас, мы позаботимся о ней и защитим. Я ещё подумаю, как мне…

– Его светлость, герцог Элодисский, и его сиятельство, граф Валенский! – Войдя, торжественно объявил сенешаль, и братья вошли к отцу. Гэбриэл, увидев Нэша, вздрогнул, и это не укрылось от глаз его высочества, так же, как и то, что его младший сын быстро рыскнул глазами по залу, словно искал кого-то.

– Это мастер Натаниэл Грэй. – Сказал его высочество, представляя Нэша. – Я не ошибаюсь, вы знакомы?

Гарет замешкался, бросив на Нэша тяжёлый и недовольный взгляд, а Гэбриэл, только на миг растерявшись, порывисто шагнул к отцу и опустился на одно колено:

– Ваше высочество! Простите меня! Я должен был сразу всё вам рассказать, но я так запутался, всё такое новое для меня, такое сложное, столько непонятного… Эта девушка, Алиса… Я знаю её; это я… ну… – Он покраснел. – Это я её… вытащил из Редстоуна. Это та самая повариха, Марта, о которой я говорил… Она нам помогла. Они сбежали одни, а я подставился, чтобы их не поймали… Вот и расстались. Я долго не знал, что с ними, как они… Алиса не лгала вам, что бы она ни говорила, мы с Гаретом просто сказали ей, что так надо, чтобы все думали, что она с Юга, а я с Севера…Но я не хотел обманывать вас!!!

– Но то, что она рассказала про Драйвера…

– Всё чистая правда! Мне это рассказал один подонок там, в Редстоуне, и про то, что тот хочет наследника, и про то, что собирается получить от Алисы ребёнка, а её убить. Я не смог это допустить. Она ведь такая, такая… чистая! Я столько раз пытался бежать, но не получалось у меня; а вот Алиса… Ну… У меня просто выбора не осталось, понимаете?! Если бы я не смог, она бы умерла, а перед смертью с нею бы такое сотворили… Я не мог это позволить!!!

– Значит, вы уже прежде встретились с нею?

– Простите МЕНЯ, отец. – Покаянно склонил голову и Гарет. – Всё это придумал я. Я нашёл Алису в Блумсберри, она приняла меня за Гэбриэла, ну, я и вцепился в неё… А она боялась, что я верну её и Гэбриэла в Редстоун, и храбро молчала, прямо как маленький стойкий герой. Я так не хотел, чтобы кто-то знал, что Гэбриэл был в Редстоуне, что придумал всю эту историю, но брат прав: от вас вовсе незачем было это скрывать. Перемудрил я с достоверностью. А они ведь совсем не понимают в нашей жизни ничего, слушают меня, как дети. Эта девочка и не на такое готова для нашего Гэбриэла, он ведь ей больше, чем жизнь спас!

– Гарет, Гарет! – Покачал головой принц, протянул руку Гэбриэлу, призывая его встать. – Я ведь во многом в рассказе вашей девочки усомнился. Откуда бы простой поварихе знать о планах Драйвера, тем более, о таких?.. И ещё кое-что… Но теперь всё встало на свои места. Ты настоящий рыцарь, мой Гэбриэл, – он сжал его руку, глядя с гордостью и нежностью ему в лицо. – Ты спас одинокую и беззащитную девушку, жертвуя собой ради неё, а на это способны только великие духом. Конечно, эта девушка остаётся здесь. Я ещё не решил, как поступлю с нею, но теперь, после того, как всё разъяснилось и не осталось никаких подозрений, я могу сделать её придворной дамой в свите Габриэллы. Вы правы: то, что они с Гэри были знакомы прежде, следует тщательно скрывать. Хотя и жаль: такое благородное деяние следовало бы сделать достоянием гласности…

– Я уверен: – вмешался Тиберий, – что граф совершит ещё не один подвиг, так как благородство – это не разовая добродетель.

– Я тоже в этом уверен. – Согласился принц. – Тиберий, скажи Альберту, что отныне дама Алиса Манфред является придворной дамой Габриэллы и будет получать от меня содержание в размере ста дукатов в год… – Он лукаво взглянул на Гэбриэла:

– Если, конечно, в течение этого года её статус не изменится!.. – Перевёл взгляд на Нэша, который стоял в сторонке, помалкивая и поглядывая на всех собравшихся.

– Спасибо тебе, мастер Грэй, что не утаил от меня правды. Так вышло, что ты знаешь нашу тайну: что мой сын не с севера вернулся к нам, а с юга, и был в плену в некоем замке. Не дай нам пожалеть об этом. К верным людям я щедр и милостив, но предатели должны получать по заслугам.

– Какую тайну? – Удивился Нэш. – Я знаю только то, что и все: что их сиятельство ехали с руссами по Королевской Дороге, и случайно в Июсе с братом встретились, по благословению Господа и святого Аскольда. Вам это любая сплетница в округе расскажет.

– Вот и хорошо. – Улыбнулся принц. – Тиберий, награди мастера Грэя за его доброту и благородство. А Алису я приглашаю сегодня на ужин. Она призналась, что играет на лютне и поёт, и я хочу её послушать, а заодно представить её официально.

– Я правильно понял, – замер Тиберий, – это будет официальный ужин?!

– Да, Тиберий. – Принц глубоко вздохнул, расправив лёгкие, и повёл шеей:

– Хватит уже жить упырём каким-то. Пора вернуться к моим подданным.

Просиявший Тиберий поклонился, бросил на Гарета ликующий взгляд, и исчез, с ним вышел и Нэш. Гарет подошёл к отцу и вручил ему кольцо из белого драконьего золота, украшенное переливающимся александритом:

– Мириэль просила передать его тебе. – Сказал коротко. – Она передала так же, что это кольцо сделала мама, когда была совсем юной, и заклинала его тоже она.

Принц взял кольцо дрогнувшей рукой:

– Почему вдруг… почему она… – Зажмурился, сжав кольцо в кулаке, справился с собой, произнёс увереннее:

– Она ведь очень сильно злилась на меня за то, что я не отказался от Лары. Она считала, что я мог отказаться от союза с нею ради неё же самой, и может, даже была и права. Лару погубил я.

– Маму погубил Драйвер. – Мрачно возразил Гарет. – Он всё равно бы это сделал, ты сам говорил, что он стал одержим ею до вашей свадьбы, как только увидел и понял, что её любишь ты. Он всё равно что-нибудь сделал бы, отец, назло тебе, из ненависти к ней. Не казни себя, не надо.

– Да. – Тряхнув головой, согласился принц. – Как я могу жалеть о том, что подарило мне вас? – Он взглянул на сыновей, улыбнулся. – Гордыня – грех, но как же я вами горжусь!..

Глава седьмая: Девичья башня

Алиса ждала на лавочке под окном, чувствуя на себе взгляды двух стражников в цветах его высочества, и нервно переплетая пальцы и заламывая руки. Она чувствовала, что была не очень хороша, догадывалась, что принц ей не поверил, и жестоко страдала от того, что отец Гэбриэла считает её лгуньей. Когда вышли Тиберий и Нэш, она взглянула на них так печально, и так трогательно, что Тиберий счёл нужным ласково улыбнуться ей и, остановившись перед нею, сообщить:

– Хочу вас порадовать, леди Алиса, его высочество принял решение относительно вас. Вы становитесь придворной дамой графини Маскарельской, получаете содержание в размере ста дукатов в год и небольшое разовое вознаграждение для того, чтобы приобрести необходимые наряды и украшения. Вашим опекуном отныне является его высочество лично, он позаботится о вашей безопасности, и том, чтобы вы ни в чём не нуждались и чувствовали себя спокойно. Поверьте, ему можно доверять! Ваше будущее отныне безоблачно, дорогая леди Алиса, поверьте!

– Я знаю! – Алиса прослезилась от радости. – Ах, как я это понимаю! Я так благодарна его высочеству, так благодарна! Он такой чудесный… Мне бы хотелось…

– Вы приглашены сегодня на ужин. – Перебил её Тиберий. – Его высочество надеется услышать ваше пение. А сейчас вас проводят в ваши новые покои, где вы будете отныне жить, к вам приставят служанку и она поможет вам обустроиться на новом месте. На этом позвольте откланяться, – он церемонно поклонился, и Алиса, порозовев, ответила изящным поклоном. И бросилась на грудь Нэшу, едва Тиберий ушёл:

– Нэш, как хорошо, как хорошо!!! Я так счастлива, я задохнусь сейчас от счастья!!! Я буду жить в этом замке, и гулять в саду, и всё такое… ах, как это прекрасно!!! Спасибо тебе, ты такой замечательный!!! Ты столько для меня сделал!!! – Она запрокинула голову, глядя ему в глаза сияющими влажными глазами. – У вас с Мартой всё будет чудесно, всегда-всегда, Нэш, я обещаю!..

– Дама Алиса Манфред? – Подле них остановилась высокая статная женщина лет тридцати с небольшим, прекрасно одетая. – Я дама Карлотта Ульвен. Позвольте проводить вас в Девичью Башню, в ваши новые покои, и ознакомить с вашими обязанностями и нашими правилами.

– Ступай, девочка. – Ласково пожал её руки Нэш. – Ступай, и будь счастлива!


– А когда я могу её увидеть?! – Спросил Гэбриэл, едва они с братом покинули покои принца Элодисского.

– Младший. – Гарет повернулся к нему, взял за плечи. – В идеале – вам до свадьбы бы видеться поменьше. Но я знаю, что ты не сможешь и не захочешь этого. Поэтому я вам устрою свидание сегодня ночью. А теперь уймись, иди в баню, и ложись спать. Хорошо?..

– Я не усну. – Признался Гэбриэл. – Меня всего трясёт. Я хочу увидеть её, как ты не понимаешь?! Хочу убедиться, что с нею всё в порядке, что она довольна. Ведь всё это на самом-то деле ради неё, понимаешь?!

– Понимаю. – Гарет вздохнул. – Понимаю… Младший, если вдуматься – ты сделал для неё больше, чем вообще в силах сделать мужчина для женщины. Ты не только её спас, не только вытащил из жуткой ямы. Ты устроил её судьбу так, как и не могла мечтать девушка без роду-племени, без родственников, имени, приданого, наконец! Она – придворная дама принцессы крови, без пяти минут невеста принца крови и невестка королевы!

– И что, мне теперь плату с неё потребовать?! – Возмутился Гэбриэл.

– При чём тут плата? И при чём тут благодарность?! Я ведь не к тому это тебе говорю!.. Я говорю это тебе для того, чтобы ты перестал париться о пустяках теперь, когда ты обеспечил её главным!..

– Счастье Алисы – это не пустяк. – Со священным негодованием в глазах отчеканил Гэбриэл. – И что бы я для неё ни сделал, всего будет мало, такая она есть!

Гарет только вздохнул.


Алису проводили на женскую половину, в Девичью Башню, такую же, как Рыцарская, но куда более населённую. В башне братьев, помимо их самих, жили их армигеры, рыцари свиты Гарета – у Гэбриэла собственных рыцарей пока не было, – пажи и личные слуги. Стража жила в казармах при Тюремной Башне, а прислуга на всё жила в собственном дворе при Южной башне. В Девичьей Башне и прилегающих к ней галерее, башенках, гнёздами прилепившихся к ней, и домиках, пристроенных к стенам в саду и к самой башне изнутри Женского двора, жило множество народу, в основном, женщины – дамы, горничные, служанки, камеристки, портнихи, белошвейки, и масса прочего, страшно нужного, живого инвентаря. Здесь же жили музыканты, без которых женский двор просто жизни своей не мыслил, какие-то странные личности, занимающиеся гаданием и составлением гороскопов всем и вся, художники, рисующие день и ночь туалеты и драгоценности, которые потом заказывали – или не заказывали, – Габи и её дамы, копирующие платья и головные уборы с портретов и картин, и создающие личные часословы и молитвенники для графини и её придворных дам, на которые сейчас была бешеная мода в Нордланде. Молитвенник должен был быть непременно небольшим, чтобы помещаться в дамской сумочке, тоже только что вошедшей в моду. Эта сумочка представляла из себя бархатный мешочек, расшитый золотом и драгоценностями, на кожаном или шёлковом шнурке, который вешался на запястье. В сумочке непременно должны были находиться нюхательные соли, зеркальце, гребень и молитвенник… Ну, как минимум. И последний, естественно, должен был быть маленьким – как можно меньше и легче, но при этом изящным и украшенным миниатюрами, номинально – из жития святых, но хитроумные художники, чтобы сделать молитвенники желаннее и интереснее для дам, одевали своих святых в модные туалеты и помещали в модные интерьеры. Гарет, естественно, всех этих тонкостей просто не знал – зачем они ему были нужны?! – и у Алисы не оказалось в арсенале ни сумочки, ни молитвенника, ни одной модной шапочки, которые тоже были страшно популярны и жизненно необходимы при дворе графини Маскарельской, не говоря уже о прочих хитрых женских мелочах. У неё не было практически ничего, кроме красоты и такта. Но вкус у неё был, и она с восторгом и тайным вожделением посматривала на попадавшихся ей по пути в её личную комнату дам, на которых были такие восхитительные головные уборы! Особенно модны были теперь, в начале лета, шапочки из сильно накрахмаленных кружев, разнообразные, от ажурных конусов до таблеточек с вуальками. Такая таблеточка мгновенно воцарилась в воображении Алисы на её собственной головке, и она чуть не заплакала от того, что так плохо и бедно одета. Алиса и сама до сих пор не знала об этом, но ей не чужды были ни тщеславие, ни кокетство, ни женская страсть к нарядам и украшениям. Просто прежде ей негде и не у кого было ничего подобного подсмотреть. Она совершенно не умела общаться с другими девушками, она их просто не видела никогда, и волновалась, не покажется ли она им странной, или глупой, или неинтересной? Достаточно ли ей будет навыков, полученных в Ашфилде?.. Дама Ульвен сдала её другой богато одетой даме средних лет, которая ведала расселением дам и служанок в Девичьей Башне, и та отвела Алису в её новые покои, состоявшие из крохотной спаленки, фонариком прилепившейся к башне на третьем этаже, восьмиугольной и очень светлой, и такой же крохотной гостиной с секретером и рабочим местом, где можно будет вышивать, плести кружева и заниматься прочим рукоделием. Покои были скромные, но Алиса пришла в восторг от того, что это её собственное жильё, и, полная надежд и предвкушений, бросилась осматриваться, пока не придёт обещанная дамой-распорядительницей служанка. Не успела она заглянуть во все уголки, как в дверь постучали, и на пороге возникла уже знакомая Алисе Глэдис.

– Вот, – она подала Алисе шкатулку из кедра и слоновой кости, – это подарок от его светлости герцога, на новоселье. – И, чуть поклонившись, ушла, а Алиса, жадно схватив шкатулку, открыла её и ахнула: там были гребни для волос, настоящие, черепаховые, лавандовая вода, булавки, увенчанные кораллами и крохотными жемчужинками, и какие-то ещё мелочи, такие женственные и изящные! Взвизгнув от радости, Алиса чуть не прослезилась от благодарности: какой всё-таки у Гэбриэла хороший брат!.. Той ночью, что они провели здесь вместе, Алиса немного ревновала своего Гэбриэла к Гарету – тот просто не мог не говорить о своём брате, без конца рассказывая Алисе, какой он умный, какой великолепный, какой остроумный и шикарный… Ей даже показалось, что Гэбриэл обожает своего брата немножко больше, чем её саму. Но она была девочка умненькая и, не смотря на ревнивый нрав, великодушная, а потому приняла самое в данной ситуации верное решение: полюбить Гарета почти так же, как любил его сам Гэбриэл, отвести в своём сердце близнецу своего возлюбленного подобающее ему место. Тем более, что это не стоило ей никаких усилий – любить Гарета оказалось очень легко.

Пока она перебирала свои новообретённые сокровища, с лёгким стуком к ней вошла ещё одна посетительница: на этот раз молодая и приятная на вид, довольно опрятная пышечка, назвавшаяся её служанкой Люси. Она принесла с собой какие-то коврики, бельё, которым тут же застелила постель, взбила подушки, разложила коврики и салфетки, придав комнатками жилой и уютный вид. Алиса, устроившись с ногами на подоконнике, с живым любопытством наблюдала за её хлопотами.

– Я ещё трём дамам прислуживаю, – охотно говорила Люси, вытирая и смахивая пыль и брызгая кругом фиалковой водой, – вашим соседкам, даме Авроре Лемель, даме Вильгельмине Мерфи и даме Клариссе Пресли. Вот уберу у вас и к ним пойду… А причёсывать вас и с платьями возиться будет Жанна, она скоро придёт. Такая, право слово, лентяйка! Вы с нею построже, леди, не то она и вовсе обленится! Ой, стучит кто-то…

Это была ещё одна дама-распорядительница, которая сообщила Алисе уже не новую новость, что с этой минуты она является придворной дамой графини Маскарельской, и уточнила у Алисы, как её зовут, кто были её родители, придирчиво рассмотрела её документ, близко поднося к глазам печати, спросила, какие языки Алиса знает, какому рукоделию обучена, часто ли ходит на исповедь, поведав заодно, что священником домашней церкви Хефлинуэлла является отец Северин, и сообщила, что постельные и банные принадлежности ей будут выдаваться раз в месяц, есть она будет с графского стола, а вот одежда, обувь, драгоценности и булавки у неё должны быть свои, личные. За нею в комнату протиснулась вертлявая блондиночка с узким лицом и капризным маленьким ртом, оказавшаяся Жанной. Фыркнув на неунывающую Люси, Жанна выяснила, что у Алисы кроме гребней и булавок со шпильками ничего нет, и ушла куда-то за своим инвентарём. Комната Алисы, показавшаяся ей такой восхитительной, всерьёз начинала напоминать девушке проходной двор: кто хотел, входил к ней, стучась, видимо, только для вида. Люси ушла, вернулась Жанна, бесцеремонно разложила на мебели Алисы какие-то щипцы, жаровню с утюгом, какие-то деревянные косточки, какие-то пузырьки и бутылочки, и принялась «приводить даму в порядок».

– Потом от вас не пахнет, – бесцеремонно теребя её короткие кудри, говорила Жанна, – так что в баню можете не ходить. Её светлость графиня дама капризная, может ни с того, ни с сего самой благородной даме заявить, что от той воняет, и чтобы она шла помылась… У вас восхитительные волосы, леди Алиса, но зачем вы их обстригли?

– Чтобы уехать, мне пришлось переодеться… – Покраснела Алиса. Они с Гэбриэлом и Гаретом договорились, что будут говорить как можно меньше лжи, и всё равно она переживала, произнося неправду.

– Ах, да, я что-то слышала! Я думаю, я вот так их подберу, уложу веночком и прикрою сеточкой… Никто не заметит, что они обстрижены! И платья… Ах, леди, это совершенно не модно! Я попытаюсь что-то сделать… Что-то добавить… Может, косыночку вот сюда… или шарфик… Впрочем, вы такая миленькая, что это будет и незаметно… Наверное. Неужели совсем нет никакой возможности раздобыть новое платье? Я бы посмотрела, но вы такая миниатюрная, на вас ни у кого не найдёшь ничего… – Она болтала, со шпильками и булавками во рту, и очень расстраивала своей болтовнёй Алису, которая и не подозревала, что модная одежда – это так важно! Нет, она понимала, что её одежда и вообще вещи далеки от совершенства, но чтобы это настолько было серьёзно… Она чуть не плакала, думая, что Гэбриэл, герцог и принц увидят её такой… убогой! Служанка была такой жестокой – и всё это под видом сочувствия и искреннего желания помочь! Алиса на неё даже обидеться не могла, но при этом так ей было больно! Она ещё не знала, и не подозревала, что это любимый женский способ отомстить слишком красивой сопернице. Алиса была ещё такой наивной! Женский мир для неё был ещё совершенно непознанным, со всеми его особенностями, тонкостями и с его войной, вечной, безжалостной, упорной. В результате стараний болтливой служанки Алиса шла на ужин к принцу в самом удручающем состоянии духа. Она бы и вовсе не пошла, но, не смотря на хрупкость и нежность, она была девочка мужественная и смелая. Отец Гэбриэла пригласил её, ждал её, она обещала… И потому должна была пойти.


Его высочество в этот раз устроил общий ужин в малой трапезной Золотой Башни – со времени своей болезни он устроил такой ужин впервые, предпочитая трапезничать с Тиберием и, изредка, с сыном, по-домашнему, у себя в покоях. Сегодня впервые за долгое время на хорах, где слуги помыли и смахнули пыль и паутину, устроились музыканты, стоявшие буквой «п» столы покрыли богатыми скатертями, украсили цветами и лентами, и сервировали согласно этикету и достоинству хозяев. В самых передовых на тот момент странах Европы женщины покинули отдельную галерею, где трапезничали отдельно от мужчин, и сели за один с ними стол; в Нордланде пока что этот новаторский обычай переняли единицы, большинство знатных семейств придерживалось древних порядков. Но при дворе принца Элодисского женщины сели за общий стол одними из первых. Графиня Маскарельская, по-домашнему Габи, пришла в сопровождении двух своих дам, дамы Маргариты Бергстрем и дамы Карлотты Ульвен, самых знатных своих придворных. Гарет с европейской галантностью встретил кузину в дверях и повёл к столу, Гэбриэл, которого брат натаскивал в течение получаса, предложил руку высокой сухопарой блондинке: Маргарите Бергстрем. Карлотту к столу повёл Тиберий.

– Дети мои, Габи! – Начал принц, когда все заняли свои места. – У меня для вас есть сюрприз. При нашем дворе с сегодняшнего дня будет новая дама, леди Алиса Манфред. Она отныне находится под моей опекой и покровительством; это очень достойная и милая девочка, воспитывалась в закрытом доме, получила великолепное образование, но немного наивна и застенчива… Я хочу представить её вам. Она дивно красива, и при том – великолепно играет и поёт. Я хочу, чтобы вы послушали её, это что-то божественное.

– Она сирота? – Спросила Габи.

– Да, с самого рождения. Она никогда не знала ни отца, ни мать… Но это неважно, дорогая, ты сама сейчас её увидишь. Тиберий, пригласи даму Алису.

Гэбриэл задохнулся от неожиданности, хоть и знал, что Алиса здесь будет. «Я первый только раз её вижу, – твердил он себе, – я совсем её не знаю… Просто девушка, красивая – и только…»

И только?! Когда Алиса вошла и поклонилась, на какое-то время замерли все. Она была так хороша, что даже слуги засмотрелись на неё, на мгновения забыв о своих обязанностях, даже женщины притихли, разглядывая её. Ни один мужчина даже не понял, что на ней скромненькое не модное платье, так его золотисто-коричневый цвет подходил к её глазам и волосам, к её сливочной коже! Принц довольно улыбался, поглядывая на своих сыновей; присмотрелся к Гэбриэлу и улыбнулся задумчиво и грустно. Гэбриэл почти не дышал. Он знал, что Алиса – самое прекрасное существо на земле, но сейчас, когда вместе с ним на неё смотрели все, он видел её словно бы впервые, и понимал, что до сих пор даже на половину не представлял, какая она на самом деле! Она отличалась от графини безупречностью манер и движений, грацией, скромным достоинством. Она выглядела смущённой, но в ней не было ни неловкости, ни скованности, она держалась с истинным достоинством, которое никогда не даётся благодаря искусству – только благодаря душевному состоянию. Как бы ни страдала она от того, что ощущала себя бедной и не модной, держалась она хорошо: просто и свободно. Присела на место для менестреля, которое освободил ей Лучиано, приняла у него лютню и перебрала струны изящным движением красивых рук. Эльф Терновник, которого тоже пригласили к столу, не сводил с неё странного горящего взгляда, принц смотрел с благосклонной улыбкой, графиня приняла очень величественный вид, Гарет смотрел ласково и ободряюще… Алиса, встретив его взгляд, опустила глаза, ободрённая и успокоившаяся – на Гэбриэла посмотреть она побоялась, – и запела… Она спела дуэтом с Лучиано, длинную балладу о рыцаре, вернувшемся из долгого похода в Святую Землю, совершившему множество подвигов во имя своего короля и Бога. Рыцарь обнаружил, что замок его пуст, земли разорены, в живых не осталось никого из родных… И он обратился к Богу с одним-единственным вопросом. Лучиано пел за рыцаря, Алиса – за ангела, один по-итальянски, другая по-французски, но это никому, кроме Гэбриэла, не понимавшего ни слова, не мешало: при дворе герцога говорили на всех этих языках. У итальянца был сильный тенор из тех, что так ценились в католических церквях и соборах, чуть сладковатый, но очень красивый, у Алисы – сильное и нежное сопрано, чистое, как хрусталь, но богатое оттенками. Когда наступала её очередь, у многих её слушателей захватывало дух: без малейшего напряжения она выводила ноты, которые, казалось, вообще не способно взять человеческое горло. Голос её звенел и лился, словно вода в зачарованном источнике, словно льдинки и золотые искры, понижаясь, взлетая и скользя легко и свободно, без тени видимого усилия. Это было так прекрасно, что никто не пошевелился, не издал ни звука, пока они пели, и лишь когда стихли последние нотки, все зааплодировали так дружно и неистово, что Алиса покраснела от удовольствия, забыв все свои переживания и страхи, по-настоящему счастливая в этот момент. Первым, стоя, аплодировал Лучиано.

– Боже, – озвучил общую мысль принц, – Боже, дитя, это прекрасно! Это воистину ангельское пение, или я ничего не смыслю в этом! Спой ещё, умоляю, ещё хоть что-нибудь!

– Можно, – розовея, произнесла Алиса, – я спою балладу на нордском, я сама её сочинила недавно?

– Конечно, дорогая, конечно! – Принц снял с пальца кольцо с огромным изумрудом, сделал знак Альберту. – Это тебе подарок, награда за твоё пение, дорогая девочка. Тебе он велик, но ты можешь продать его – и купить на эти деньги драгоценности и платья, которые подобают придворной даме в Хефлинуэлле. Тиберий, Алиса будет каждый день завтракать со мной и петь для меня, а что касается жениха, то я сам подберу ей достойную партию… Со временем.

Алиса приняла у Альберта Ван Хармена кольцо и поклонилась его высочеству со словами благодарности… Но он перебил её:

– Спой же свою балладу, девочка, это лучшая благодарность! – И Алиса послушно тронула струны…


Ты был ангелом, танцующим на лезвии ножа,
Ты нёс меня на руках.
Я боялась идти и боялась смотреть,
Но тебе был неведом страх.
Были грязь и огонь,
Были камень и лёд,
А под нами была пустота,
Но без страха нёс ты меня вперёд,
Чтобы я осталась чиста.
От беды и зла заслонив крылом,
Ты не дал мне увидеть свой путь,
И подумала злое, не зная о том,
и потребовала: забудь!
Как могла не заметить израненных ног,
Не увидеть кровавый след?
Как могла я обидеть тебя, оттолкнув,
Без тебя улетая на свет?
Я смирю свою спесь и босая пойду,
Лишь бы знать мне, куда идти!
Где танцует мой ангел,
В каких небесах,
Разрешит ли себя найти?..

Слова были безыскусные, но в мелодию Алиса вложила столько души и нежности, столько раскаяния и любви, что даже Габи на время утратила спесивое выражение, смягчилась и стала удивительно прелестной и милой, как никогда, похожая на ангела, попавшего в беду. А Гэбриэл, тот просто не мог прийти в себя. Он сразу же понял, о чём поёт Алиса, понял, что она сочинила эту песню, пока переживала о нём и ждала его, сходя с ума от страха, что никогда больше его не увидит. Даже безыскусность её стихов объяснялась именно душевным напряжением, когда не до формы, не до гладкости, когда всё внутри болит и мечется. А главное – Гэбриэл понял Алису до конца в той ситуации, когда обида так обожгла его душу. Он ведь сам сделал всё возможное, чтобы она не понимала всего ужаса их положения! Видать, где-то какой-то червячок оставался и глодал его, не смотря на безоговорочное прощение, потому, что сейчас Гэбриэл чувствовал такое облегчение, был так счастлив! Ну, и горд тоже. Его просто распирало от гордости. Самая прекрасная девушка в мире сейчас сидит перед всеми и поёт – о нём! «Где танцует мой ангел…». Ух, ты! Все хвалили её наперебой, даже Габи, понуждаемая его высочеством, выдавила из себя что-то снисходительное – она вообще терпеть не могла хвалить нижестоящих. Как и королева, она считала всех, не имеющих королевских кровей, быдлом. Гарет высказался в том смысле, что не смотря на то, что песни на нордском считаются достоянием простонародья, давно пора покончить с этим предвзятым отношением, и Алиса вполне способна изменить его в корне своим божественным пением – он так и сказал: «божественным», и Алиса вспыхнула от счастья, став такой прелестной, такой очаровательной, что от неё невозможно было отвести глаз. Принц Элодисский пригласил её за стол, усадив подле себя, туда, где обычно сидела Габи, и последняя надулась, сразу почувствовав к Алисе глухую неприязнь. Дамы ревниво наблюдали за тем, как эта безотцовщина держится, как ведёт себя, и были вынуждены признать, что она безупречна. Алиса, хоть и не видела, и не пробовала никогда таких изысканно приготовленных и ещё более изысканно украшенных блюд, не подала и виду и уж тем более не бросилась пробовать всё подряд. Помня, что дама за общим столом должна есть совсем чуть-чуть, демонстрируя некоторую пресыщенность, Алиса так и поступала, как продемонстрировала это ещё во время достопамятного ужина с Гаретом.

А как болело её сердечко за Гэбриэла! Она видела, как он стесняется себя, как мается, очутившись за таким столом, как старается быть незаметным, и как плохо это у него получается! Её ревнивое сердечко сжималось от негодования, когда она подмечала насмешливые взгляды Габи и двух других дам, и как же она их в эти минуты ненавидела! Как они были приторно-любезны с его высочеством, с Гаретом и Габи, как настороженно относились к молчаливому эльфу, с которым больше общались его высочество и Гарет, и как были пренебрежительны к ней и к Тиберию! Разговаривая с ними и друг с другом, к Гэбриэлу они вообще почти не обращались, и Алисе так жаль было, что она не сидит с ним рядом! Она бы помогла ему, поговорила бы с ним! Нет, Гарету она была благодарна – он порой просто игнорировал этих надменных куриц, зато с братом общался так, что просто принуждал всех остальных за столом соблюдать осторожность и приличия в отношении графа Валенского. Сам не позволяя себе и тени пренебрежения или насмешки, он и остальных удерживал от явного проявления чего-то подобного. И Алиса так ясно это видела! В эти минуты она полюбила Гарета по-настоящему, ведь он любил её Гэбриэла – на самом деле любил.

– Откуда она здесь? – Тихо спросил у Гэбриэла Терновник, сидевший рядом.

– Вам же сказали… Алиса Манфред, из этих… как их… Трёхозёрок, кажется.

– Более глупой лжи и представить невозможно! Вы пытаетесь выдать лавви за обычную кватронку – но это так же смешно, как и опасно!

– Лавви? – Переспросил Гэбриэл. – Какую лавви? Что это такое?

– Ты в самом деле не знаешь. – Протянул эльф. – Ты знаешь, для кого она поёт?

– Для всех…

– Лавви не поют для всех. Особенно те песни, которые сочинили сами. Она поёт для кого-то одного. Она здесь для кого-то конкретного. Я думаю… Для тебя или для твоего брата – больше здесь нет никого, кто мог бы заинтересовать её.

– Хорошо. – Решился Гэбриэл. – Она поёт для меня. И что?

– Я так и думал. Но ты в самом деле не знаешь, кто она такая… А она сама – знает?

– Нет.

– И это меня не удивляет. Почему-то. Нам надо поговорить. Как можно скорее.

– Хорошо. – Гэбриэл почувствовал неприятный холодок в груди. Едва появилась возможность исчезнуть из трапезной, он поднялся с эльфом на башню, где их никто не смог бы подслушать. Было пасмурно; где-то в отдалении, над лесом, ворчал гром. Суда, идущие по Ригине, зажгли огни, огни горели в окнах замка и в далёком Гранствилле. Ветер трепал флаги и волосы.

– Некоторые называют лавви феями цветов, – начал Терновник, – но они не феи. Несомненно, у них много общего с феями, очень много, но на самом деле они – метаморфы, как волколаки, носферату или драконы. Это исконные жители Острова, они возникли вместе с ним, это порождение Острова, как Страж. Они в каком-то смысле тоже Стражи, хоть и не такие могущественные. Когда-то, до прихода людей, их было очень много. Они жили в лесах и рощах Острова, оберегая, леча и храня свою территорию от любого зла… Проклятие Стража ударило по ним, пожалуй, сильнее, чем по всем прочим существам. На них охотились все: рыжие тролли, некроманты, люди… Одни стремились уничтожить их, чтобы завладеть Островом целиком, другие – чтобы воспользоваться их силой и магией, заключённой в их крови, третьи – за ними самими, как за бесконечно желанными, прекрасными и странными созданиями. Для людей это самая сильная приманка! К тому же считалось, что лавви способна продлить жизнь своему владельцу… Избавить его от болезней и нужды, превратить его дом и место, где она живёт, в прекрасный сад, где нет ни болезней, ни вредоносных существ, где всё цветёт и пышно плодоносит. На данный момент на острове осталось всего три лавви, все они живут в Дуэ Элодис. Эльфы берегут их, как зеницу ока, потому, что без лавви мир этот лишится половины своей красоты и благодати. То есть, эльфы думали, что их всего три. Об этой малютке мы ничего не знали… Она совсем дитя, ей меньше двух десятков лет – возраст совсем детский для бессмертного создания.

– Ей шестнадцать. – Сказал Гэбриэл.

– Эрны! – Воскликнул Терновник. – Где вы взяли её?!

– Она – не вещь! – Вспыхнул Гэбриэл. – И нечего говорить о ней так! «Владелец»… Мерзость какая! Мы с нею ничего не знали о том, кто она…

– Это ещё хуже. – Нахмурился эльф. – Я же сказал: она метаморф! Она способна изменять свой облик, превращаться. В своём обычном облике она – воплощение той силы, что рождает жизнь, она – сама любовь, жизнь, рост… Лавви связана с той силой, что взламывает камни, чтобы взошёл цветок, и стирает их в пыль, она – суть того начала, которое порождает жизнь, безудержную, жизнь, как стихию. Но у всего есть оборотная сторона, и рушит лавви так же безудержно, как и создаёт. К тому же, лавви страшно ревнива; её ревность так же не знает удержу. Эльфы считают лавви, дриад, русалок низшими существами, потому, что они живут инстинктами, сиюминутными эмоциями, их рассудок подчиняется их чувствам. Лавви – это стихия природы, земли, леса, и, как любая стихия, она рождает, но она и убивает.

– Она ни разу не превращалась…

– Это ничего не значит, кроме того, что на её глазах ещё ни разу не подвергалось опасности то, что она любит. Поверь, если это произойдёт, её незнание только усугубит ситуацию. Она испугается, запаникует, и тогда… Никто не знает, что она натворит тогда.

– Но во что она превратится? – Спросил Гэбриэл, чувствуя себя несчастным и подавленным.

– Хочешь посмотреть? – Как-то странно взглянул эльф. Гэбриэл колебался не больше трёх ударов сердца:

– Да. Я должен посмотреть.

– Смотри. – Эльф уколол себе палец и выдавил каплю на парапет. Не долетев до камня, капля взорвалась мелкой пылью, и облачко её превратилось в странное крошечное создание. В целом оно напоминало человечка: голова, две руки, две ноги, – но только в целом. Оно казалось сплетённым из ветвей и сучьев, полым внутри, заполненным зелёно-золотым огнём, с треугольным подобием лица, больше похожим на маску, вырезанную из дерева, увенчанную двумя ветками, словно рогами. Глаза создания полыхнули золотом – так знакомо! – оно зашипело, вытянулось, поводя руками, окружило себя зеленовато-золотым сиянием… Кину быстро накрыл его ладонью.

– Даже такое крошечное, оно опасно. – Сказал без тени улыбки. – Потому, что эта сила не знает границ. Это та сила, что уничтожает замки и скалы стирает в пыль… Только в лавви она так сильна, что делает это в считанные мгновения, а не за века и тысячелетия. Я видел, как огромный дракон за несколько секунд превратился в прах. Даже драконий огонь его не спас. И поверь, силе этой всё равно: какого размера её носитель. Хоть бы и крошка вроде этой. Так же, как всё равно силе, которой владеет лавви в своём нормальном облике… Эта сила, напротив, способна, рождая жизнь, превращать в цветущие поляны выжженную землю за считанные часы. Это я тоже видел… Так возродился Дуэ Элодис, сожженный драконами.

Гэбриэл сглотнул, провёл рукой по лицу, с силой, прогоняя дурноту. Для него это крошечное существо оказалось потрясением… Алиса?! Алиса – вот ЭТО?! У него в голове это не укладывалось. Нет, он не мог в это поверить! Он просто не в состоянии был в это поверить!

– Ты откуда знаешь, что она лавви? – Спросил, не скрывая враждебности. – Она выглядит, как обычная девушка…

– Она не выглядит, как обычная девушка. – Возразил эльф. – Она слишком красива, изящна, необыкновенна для обычной девушки. Золотой огонь в её глазах – его не спутаешь ни с каким иным.

– Ну, может, она – полукровка…

– Полукровок лавви не бывает. – Покачал головой эльф. – Лавви берёт любое семя, какое сочтёт подходящим, но ребёнок лавви – это всегда девочка и всегда лавви, кто бы ни был её отцом. Обычно это альв или эльф Элодис, но иногда и кто-нибудь другой… Лавви может родить и мальчика, если любит его отца и желает дать ему сына, это случалось всего дважды за всю историю Острова, и оба раза это были необыкновенные существа. Снежный Принц, сын ледового эльфа и лавви, за тысячу лет до появления здесь людей разбил и полностью уничтожил снежных и горных троллей, их нет больше на Острове. Он был королём всех народов Острова, эльфов, драконов, цвергов, альвов, дриад… Его дворец и сейчас стоит в горах. Желал бы я тебе увидеть его!

– Погоди! – Гэбриэл обхватил голову руками. – Я не знаю… К чёрту этих принцев, сколько бы их ни было! Моя Алиса, моё солнышко – она и такой может быть?! Как ты показывал?! Я не верю! Не верю!!! Она столько вынесла… Над нею издевались… Её били… Она не превращалась!

– Потому, что сами по себе лавви абсолютно беззащитны. – Сказал эльф. – Они могут попросить помощи у леса, но только если находятся в лесу, или вблизи от того места, откуда может прийти помощь, но это, поверь, не настолько опасно, чтобы спасти им жизнь, если на них напал настоящий враг. Лавви превращаются только в гневе, защищая то, что охраняют и любят. Видимо, такой опасности до сих пор не возникало. Но это не значит, что она не возникнет.

– Мне всё равно. – С остановившимся взглядом произнёс Гэбриэл. – Я люблю её. Я люблю её даже такую… И буду защищать и любить.

– Кактолько люди увидят её настоящую, узнают её силу, они потребуют уничтожить её. Ты не знаешь людей – а я знаю.

– Я знаю людей. – Хрипло сказал Гэбриэл. – Так, как за все свои тысячи лет не узнал ты. Я… и Алиса, – мы оба их знаем. Я не оставлю свою девочку, своё солнышко, только потому, что люди опасны для нас. Нет – именно поэтому я её не оставлю ни за что. Я смогу её защитить! А брат мне поможет.

– Лучше всего ей укрыться у эльфов, в девственном лесу, где она будет счастлива, в безопасности и покое. Если ты и в самом деле любишь её, ты сам захочешь этого. Когда ты состаришься и умрёшь, она только-только достигнет зрелости, Станет самостоятельной и взрослой. Сейчас это дитя, нежное и несмышлёное. Посмотри на шестилетних девочек – разве, положа руку на сердце, ты смог бы захотеть такую?

– Нет. – Зажмурился Гэбриэл. Ему было больно.

– Но Алиса, при всей её женственной прелести – именно такое дитя. Она не знает ни самой себя, ни силы своей, ни правды о себе… А эльфы и другие лавви позаботятся о ней, научат всему, что нужно, поддержат, воспитают…

Гэбриэл молчал. В душе его шла такая мучительная борьба, что он больше не слышал эльфа. Тот был прав… Тысячу раз прав! Гэбриэл много раз чувствовал, что в Алисе слишком много детского для такой взрослой девушки, что она и вправду, как дитя, во многих своих проявлениях, во многих поступках, даже в движениях, по-детски непосредственных и трогательных. Чего стоит жест её, прижатые к груди кулачки с переплетёнными пальчиками! Он остался точно таким же, каким был у пятилетней! Но отказаться от неё… Расстаться… Хуже, чем умереть! Значит, он рисковал жизнью, терпел такие муки, бежал, боролся со смертью – всё ради того, чтобы расстаться с нею навсегда?!

Но с другой стороны, в лесу, с другими лавви, ей будет… лучше. Гэбриэл в самом деле любил её по-настоящему. Так сильно любил, что понимал необходимость отпустить её, как бы больно ему ни было. Он мучился сейчас от самых себялюбивых чувств – каково будет без неё ему?! А следовало думать, как это отразится на ней… И Гэбриэл вынужден был признаться себе: ей это пойдёт только на пользу. Сел меж зубцами башни, закрыв лицо руками. Терновник смотрел на него с неожиданными сочувствием и пониманием. Спросил почти мягко:

– Ты так любишь её?

– Да. – Прошептал Гэбриэл. – Я так люблю её. Я не знаю, как я буду жить без неё… Всё, что я делал до сих пор, всё, чего добивался, я добивался ради неё… Для чего я теперь? – Встал, прошёлся, посмотрел на Гранствилл, словно видел его впервые. Произнёс как-то странно:

– Она сегодня придёт ночью ко мне… Брат обещал устроить. Там и поговорим.

– Хорошо. – Эльф помедлил, словно хотел что-то сказать, но не сказал и ушёл – к ним по стене шёл Гарет. Проводил Терновника взглядом, убрал от лица волосы, растрёпанные порывом ветра.

– Вы чего? У меня всё нутро перевернулось, словно умер кто-то. Что случилось, младший, что он тебе сказал?!

– Алиса – лавви. – Тихо ответил Гэбриэл.

– Алиса – кто?! – Не поверил Гарет. – Да ты что, правда?! Да ну, их больше не существует!

– Их трое. Помимо Алисы. Три живёт в Дуэ Элодис. И вот Алиса ещё.

– Но это же потрясающе, младший! – Искренне обрадовался Гарет. – А он сказал тебе, что она может?! Да Хефлинуэлл через неделю будет не узнать! А отец?! Младший, он может поправиться! Ну, может, не совсем, но ему совершенно точно будет намного лучше! Ну надо же, а?! Фея цветов – у нас, в Хефлинуэлле!!!

– Она не фея. – Так же тихо возразил Гэбриэл. – Она этот… как его… метаморф. Она превращается.

– А! Я слышал про это. Типа, лавви может превратиться в чудовище и… Так. – Сам оборвал себя. – Понятно. – Опять убрал волосы от лица. – Ты что, из-за этого так расстроился?

– Он сказал – ей лучше будет уехать к эльфам. – Гэбриэл зажмурился. – Наверное, он прав. Только я что буду делать без неё?..

– Слушай. – Задержал его Гарет. – До сих пор она ни во что не превращалась. Ну… превратится. И что?.. Для этого нужно, чтобы что-то страшное произошло, ну, а мы этого просто не допустим. Будем беречь её, пусть живёт в замке, в безопасности, в покое… И ничего страшного не случится. Господи, вот проблема-то! – Встряхнул брата. – Да перестань ты, я сам сейчас зарыдаю! Вот наказание… Пошли!

– Ты устроишь нам встречу?

– Уже устроил. Пошли… – Первые тяжёлые капли упали на парапет, братья бросились под защиту крыши. Через минуту гроза набросилась на замок и город, поливая их потоками небесной воды, сверкая молниями и грохоча громом.


– Здесь, – говорил Гарет, пока они шли в свою башню, – она защищена ничуть не хуже, чем в эльфийском лесу.

– Почему? – С надеждой спрашивал Гэбриэл.

– Потому, что это Хефлинуэлл, младший. И потому, что с нею ты. Ни деньги, ни страх, ни нужда даже – не сделают то, что может любовь… Ты же сам это знаешь. Поверь мне, если какой-то урод прознает про неё и захочет заполучить, он и в эльфийском лесу её достанет!

– Спасибо тебе. – Немного погодя вдруг сказал Гэбриэл.

– За что?! – Удивился Гарет.

– За то, что принял меня, помогаешь, заботишься об Алисе… Я вот подумал, что если я умру, всё станет твоим.

– А ты бы хотел, – Гарет остановился и повернулся к брату, – чтобы Я умер, и всё стало твоим?

– С ума сошёл?! – Гэбриэл отшатнулся от него. – Да мне вообще, кроме Алисы и вас ничего не нужно!

– И чем я хуже тебя? – Гарет вновь привлёк брата к себе, встряхнул. – Мне нравится, что я сын принца, что у меня куча классных вещей, но я не собираюсь жизнь свою превратить в погоню за ещё большим, и уж точно не принесу в жертву богатству тех, кого люблю. Много лет всё наше богатство не могло вернуть нам тебя, оно не вернёт нам маму, не вылечит отца. Хотя… оно здорово поможет нам отомстить.


Поздно вечером, когда уже стемнело, Алиса, как было условлено с кормилицей Глэдис, накинула тёмный плащ с капюшоном и вышла в сад. Гроза уже не бушевала, передвинувшись куда-то к Блумсберри и ворча там приглушённым громом, но дождь ещё шумел, поливая уже пропитанную влагой почву, тяжёлыми каплями обрушиваясь с каждой ветки. У Алисы мгновенно вымокли ноги и подол платья; но она не обратила внимания – ей не терпелось увидеть Гэбриэла. Ей передали от принца в подарок жемчужное ожерелье, и Алиса спешила похвастаться Гэбриэлу, по которому страшно соскучилась, и которому хотела столько рассказать! Но увидела Гэбриэла в галерее, выходящей в сад, и тут же забыла обо всём: он весь погас, в глазах, как в Садах Мечты, вновь были усталость и тьма. Ахнув, Алиса коснулась его щеки:

– Что с тобой? Ты весь погас… Что с тобой?! Что-то случилось? Что-то плохое?!

– Господин всё тебе расскажет. – Сказал Гэбриэл, не отвечая на её ласку. Алиса развернулась к эльфу, и в глазах её замерцали золотые искры. Она мгновенно почувствовала, что этот странный… субъект – причина перемены в Гэбриэле, и насторожилась, словно кошка, котёнку которой грозит опасность. Маленькая, она не выглядела беззащитной в этот миг. Лицо эльфа стало слегка озадаченным, словно он столкнулся с тем, чего не ожидал и не понимал. Гарету, который пришёл с братом, вдруг показалось, что Алису окутывает золотисто-изумрудное сияние. А вот что ему точно не показалось, так это то, что в саду вдруг как-то посмурнело, и усилилось гудение насекомых. В воздухе заплясали такие гигантские шершни, каких Гарет и не видел никогда! И почувствовал страх. Что он сделает, при всей своей силе, если эти твари нападут?!

Не делая резких движений, эльф сказал мягко:

– Я не причиню никому зла, золотая госпожа. Напротив.

– Что ты сделал с моим Гэбриэлом? – В голосе Алисы зазвучали странные вибрирующие нотки. – Что ты ему сказал?!

– Господин рассказал мне, кто ты такая. – Поторопился Гэбриэл. – Помнишь, мы с тобой гадали?.. Ты – лавви, фея цветов. Он тебе сам всё объяснит…

И эльф объяснил. Но добавил:

– С тобой что-то не так. Ты и лавви, и… что-то ещё. В тебе есть что-то не знакомое мне. Но в любом случае, среди эльфов тебе будет лучше. Подумай! Дайкины всегда будут угрожать тому, что ты любишь; будут рубить твои деревья, рвать и вытаптывать твои цветы, убивать твоих животных. И особенно они любят пожирать детёнышей! А среди эльфов ты будешь в безопасности. У тебя будет всё, что ты любишь: безопасность, комфорт, любовь, прекрасные сады, забота и обожание…

– Я поняла. – Сказала Алиса. Вибрирующие нотки исчезли. Она повернулась к Гэбриэлу.

– А ты что мне скажешь? Ты тоже считаешь, что мне надо уехать?

– Да. – Глядя на свои руки, ответил Гэбриэл коротко.

– И что ты будешь делать, когда я уеду?

– Отец с братом решат. Надо будет, женюсь на ком-то… Уничтожу Хэ, брату буду помогать.

– Значит, ты всё уже решил, да? – Золотые искры вновь заплясали в глазах Алисы. – Всё-всё решил! Ты готов расстаться со мной! А я?! Посмотри на меня! – Голос Алисы задрожал от обиды. – Как ты обиделся тогда на меня! Ты помнишь?! А мне сейчас не обидно, А?! Мне – не обидно?! Посмотри на меня, Гэбриэл! Посмотри мне в глаза! – Крикнула запальчиво. – И скажи, что не любишь меня и хочешь, чтобы я уехала! Скажи, что тебе чудовище не нужно!!!

Гэбриэл посмотрел ей в глаза. Маленькая, разгневанная, она была, словно рассерженный дракончик. Глаза его тоже вспыхнули.

– Хочешь правду?.. Я скажу. Наверное, я должен сейчас сказать то, что ты ждёшь, чего хочет господин эльф, и так будет правильно и полезно для тебя. Но я не могу тебе врать, Алиса. Я люблю тебя так, что если ты и вправду станешь такой, как я видел, я буду тебя защищать от всего мира… Если ты… крови моей захочешь, я сам тебе подставлю себя: бери! Что ещё тут скажешь? Да, я готов тебя отпустить, потому, что тебе так будет лучше. А я буду утешаться мыслью, что ты счастлива, здорова, тебе хорошо… Видит Бог, я постараюсь утешиться этим. Я ведь знаю, Алиса, что в самом деле ты меня не любишь. Ты просто жалеешь меня, благодарна мне, а сердечко у тебя благородное и нежное, вот ты и считаешь, что должна быть со мной. Я же это понимаю! Я неловкий, невоспитанный, грубый… Я уже не говорю о своём теле и своих руках… А ты…

– Ты… – Алиса задохнулась, слёзы хлынули на щёки, – Ты… – Замолотила кулачками по его груди. – Ненавижу тебя! И поделом, поделом тебе, что я тебя брошу, поделом!!! Как ты можешь?! КАК ТЫ МОЖЕШЬ?! А когда я умру, ты ПОЖАЛЕЕШЬ!!! Ясно? Ясно?! – Она всплеснула руками и разрыдалась. Гэбриэл бросился к её ногам; эльф и Гарет перестали существовать, он ничего и никого не видел больше.

– Солнышко, только не плачь! – Он стиснул её руки, но Алиса вырвалась, выкрикивая что-то невнятное сквозь рыдания.

– Ну прости меня! – Умолял Гэбриэл. – Что мне сделать, Алисочка, что?!

– Никогда не прощу-у-у! – Рыдала Алиса. – Уходи, дай мне умере-е-еть!!! Пусти меня-а-а!!! Ненави…жу…те…БЯ!!!

– Ну, тебе-то зачем умирать?! – Гэбриэл встал, посмотрел на лестницу, ведущую на стену. – Щас поднимусь туда, хряпнусь вниз, и всё у всех станет хорошо!!! – И двинулся к лестнице.

– Нет!!! – Завизжала Алиса, повисая на нём. – Не смей!!!

– От меня одни проблемы у всех! – Крикнул Гэбриэл. – Я всем мешаю, я же вижу!!! Умру, и у всех всё наладится, и у тебя у первой!!! Пусти меня!!!

– Нет!!! – Алиса завладела его лицом, лихорадочно целовала его всюду. – Нет, нет, нет!!! Прости меня, прости! Не говори так, не надо!!!

– Ненавидишь меня? – Потребовал Гэбриэл. – Да?

– Нет! – Вскрикнула Алиса. – Люблю тебя, люблю тебя, люблю!!!

– Это любовь. – Прошептал эльф. Они вместе с Гаретом отступили подальше в тень. – Будь я проклят, но это любовь! Аж мурашки по коже…

Гэбриэл и Алиса самозабвенно целовались, забыв обо всём на свете. Эльф шептал:

– Си ман и йулма нин энкуантува? Она не умирает… она никогда не умрёт! – Глаза его светились печалью и нежностью. Гарет молчал. Зависть и какая-то непонятная тоска стиснули его сердце. Никто и никогда не целовал его ТАК, никто не кричал на него в таком отчаянии, и сам он не испытывал ничего подобного… Это было даже нелепо, но при том так… красиво! У него тоже мурашки бежали по коже. Прерывая поцелуи, Алиса и Гэбриэл смотрели друг на друга, что-то быстро говорили, и глаза их сияли таким счастьем, такой любовью, такой нежностью, что было бы грешно хоть на миг усомниться в их чувстве, и тем более помешать им… Нацеловавшись, Алиса и Гэбриэл ворковали и хихикали; Гэбриэл осушал поцелуями и нежными прикосновениями слёзы Алисы, она пальчиком рисовала какие-то узоры и знаки на его груди, требуя заверений в любви и извинений, и получая их. Вспомнив про эльфа, Алиса повернулась к нему, взглянула с вызовом, обвив себя рукой Гэбриэла и переплетя свои пальчики с его пальцами.

– Мне всё равно, что вы говорите про нас. – Произнесла уверенно. – И не надо мне никакой помощи от эльфов. Спасибо за мою долю ваших забот, но мне они не нужны. Я выбрала, где мне жить, и мне здесь нравится! Да, животным, растениям и цветам здесь нелегко, но тем я им нужнее! Здесь есть главное в целом свете: здесь есть любовь! И здесь есть мой Гэбриэл… Я никогда-никогда его не оставлю!

– Ты права, маленькая лавви. – Сказал эльф. – И я уважаю твой выбор. Настаивать я не буду… Я понимаю вас, поверь, я знаю любовь. Я лишь не ожидал, что она настолько… – Он запнулся, заметив красную искру на ладони Алисы. – Покажи мне своё кольцо! – Сказал изменившимся голосом. Алиса носила своё колечко камнем внутрь, потому, что оно порой так сильно сияло, что привлекало много лишнего внимания. Поколебавшись, она развернула колечко, и лица всех троих озарились льдисто-рубиновым сиянием.

– «Пламя Фейри»! – Благоговейно произнёс эльф. – Одна из эльфийских реликвий, дар любви и смерти! Но как… Где?!

– Я его нашёл. – Признался Гэбриэл. – Оно такое простенькое было… Пока я его не взял. Тогда оно так вот и засияло, и я решил его Алисе подарить, когда её найду.

– Это судьба. – Сказал эльф. – И не мне вмешиваться в эту историю. Я лишь хочу предупредить, что это очень сильный артефакт. «Пламя Фейри» принесёт влюблённым удачу, будет хранить их любовь и приведёт их друг к другу, как бы далеко не развела их жизнь. Но если кто-то из двух лжёт в любви, оно убьёт его. Потому и говорят: дар любви и смерти.

– Я не боюсь. – Сказал Гэбриэл. – Пусть я сдохну, если вру моему Солнышку! Не жалко.


– «И пусть я сдохну, если вру… не жалко». – Пробормотал Гарет, накачиваясь вином. Рядом сидела рыжая легавая собака и преданно смотрела на него. – Знаешь, Нора, а мне этого не дано… Мне предстоит жениться на толстой корове либо унылой швабре. Знаешь, кто я? – Он взглянул на Нору, и она подалась к нему, виляя хвостом так, что раздался быстрый стук.

– Я потомок верного сына и Марфы. Ну, того, кто пас стада своего отца, чтобы тому было, чем угостить своего блудного сына, и той, что готовила, пока Мария слушала Христа. Да-а-а. Потому, что я о многом пекусь. – С непередаваемой горечью поведал герцог собаке. – И в основном о том, что отнимется у меня.

Нора заскулила и подсунула голову под его ладонь.

– Ты самая настоящая сука. – Хохотнул Гарет, лаская её. – Глупая, ласковая и преданная.

– Гари? – Гэбриэл вошёл совершенно неслышно. – Мне показалось, я тебе нужен.

– Пить будешь?

– Буду.

Гарет был так пьян, что, наливая брату, пролил вино.

– Упс! Пролил…

– Дай, я.

– Стоп! Я сам. – Гарет с пьяной настойчивостью налил-таки брату вина и сунул бокал, облив его. – Ой… ты мокренький теперь! Пей. И ещё пей. Ты пьяный?

– Не совсем.

– Тогда ещё пей. – Он вновь налил вина, и снова разлил, на этот раз на себя. – Ой… я тоже мокренький! Выпил? Теперь скажи, какого «уя ты болтал, а?!

– Ну… – Гэбриэл прекрасно знал, о чём он; собственно, из-за этого он и пришёл. – Иногда я об этом думаю.

– Ты козёл. – Прокомментировал Гарет, и Гэбриэл парировал:

– А ты близнец козла! – И Гарет фыркнул, широким жестом поливая вином себя, брата, столик, кресло, и немного попадая в бокалы.

– Туше! – Мгновенно перестал смеяться, хмуро и сосредоточенно глядя на свои сжатые кулаки.

– Это я виноват. – Сказал вдруг. – Я один во всём виноват, я, сука, я!!! – Обхватил голову руками. – Я котёл с кипятком на тебя опрокинул, и маме пришлось тебя везти к Мириэль. Если бы я этого не сделал, всё было бы хорошо, понял?! Я двадцать лет живу с этим!!! Думал, найду тебя, и всё исправлю, а ни хрена не исправилось!!! Мама мертва, отец болен, ты весь в шрамах, и всё ИЗ-ЗА МЕНЯ!!!

У Гэбриэла сердце сжалось.

– Не ты виноват. Тебе три года было, ты ведь пацан был совсем! И не ты, а Хэ. Он ведь небось и без того соображал там, в головёнке своей поганой, что бы нагадить… Не могло это случайно всё получиться, значит, следили, ждали. Не тогда, так после бы. Не я, так ты.

– Кончай меня лечить, эй! – Пьяно возмутился Гарет.

– А я и не лечу. Кто виноват, тот и ответит. И нечего чужие подвиги себе присваивать!

– Ты не попал бы в Сады Мечты, если б не я! – Упорствовал Гарет.

– И не нашёл бы Алису. Чёрт с ними, со шрамами, мне без Солнышка ничего не надо.

– Ты помешался на Алисе своей.

– Да, помешался. И ни фига мне от этого не стрёмно.

– А если я заставлю тебя выбирать: Я, или Алиса, кого ты выберешь?

– Ты этого не сделаешь. – Гэбриэл замер. Он потихоньку убирал с постели Гарета тарелки и пустые бутылки, камзол и сапог, стряхнул крошки, расправил покрывало и замер с подушкой в руках, собираясь её взбить.

– Почему это?

– Потому, что я не стану выбирать. А если будешь заставлять, я и в самом деле залезу повыше и сигану вниз.

– Идиот!

– Придурок!

Гарет попытался встать и стукнуть Гэбриэла, но ноги отказались стоять, и он рухнул бы, если б брат его не поймал, не подхватил под мышки и не взгромоздил на постель. Стянул с него второй сапог:

– Пьяница! Спи уже давай!

– Не смей мне ком… дыво… командыво… тьфу! Я будущий король и твой сю-ю-узерен, понял?! Вив ле руа! И королева вив… мать её в жопу! Тащи сюда Мину, слышал?! Бабу хочу! И не смей мне Рыжика обижать, я её люблю, понял?!

– Понял, понял. – Гэбриэл кое-как придал брату удобное положение, и сунул под голову взбитую подушку. – Спи. Утром поговорим!

– А песенку? – Капризно спросил Гарет, у которого уже не открывались глаза.

– Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля, ля-ля. – Фыркнул Гэбриэл, нахлобучил на брата ещё одну подушку и пошёл к себе.

– Ля-ля! – Хихикнул Гарет, стаскивая подушку с лица и сладко зарываясь между ними.


Габи прогнала служанку, которая помогла ей раздеться, забралась под легчайшее одеяло, набитое лебяжьим пухом, и достала из тайника картинки, отнятые у Беатрис. Они вызывали у неё двойственное чувство: с одной стороны, они, несомненно, вызывали у неё отвращение. Они и исполнены были дурно, у той, что их нарисовала, не было ни таланта, ни вкуса, ни чувства меры; и сделаны были на дешёвом картоне, дешёвыми же красками. Но с другой стороны, они иллюстрировали ту сторону жизни, о которой Габи ничего не знала – знатной девице не следовало вообще что-то об этом знать… Но знать-то хотелось. Габи было почти семнадцать, и чувственность давно пробудилась в ней и томила и тревожила её неосознанными порывами и непонятными желаниями. Презирая всех своих дам и ставя их на одну доску с простыми служанками, Габи не откровенничала и не дружила с ними. Гарет был абсолютно прав насчёт неё: Габи была так же глупа, как и красива, и при том невероятно спесива, её придворные дамы, служанки и горничные едва ли не вешались из-за неё и её капризов. Габи считала своим долгом изводить всех вокруг сутки напролёт, при этом уверенная, что это её все доводят, раздражают и ненавидят. Она была из тех недалёких и эгоцентричных натур, которые и помыслить не могут, что кто-то может забыть о ней, не думать о ней, и делать что-то, не принимая её во внимание; так что если кто-то поступал не так, как ей того хотелось, Габи была уверена, что это обязательно назло ей, а не для собственных нужд. Единственная дочка, любимая племянница, красавица, графиня, хозяйка Хефлинуэлла, она была несокрушимо убеждена в своей исключительности и величии. Свататься к ней женихи начали еще четыре года назад. Среди них были принцы, герцоги, в том числе Далвеганский, и даже короли европейских держав. Примерно год назад впервые пошла речь о том, что Хлорингам необходимо породниться с Эльдебринками; Седрик Эльдебринк считался самой подходящей для Габи партией. Габи считала, что он стар – ему было двадцать семь, – что на портрете у него отвратительная борода, и вообще, она хотела выйти замуж за иностранного короля, желательно, французского, и покинуть этот унылый провинциальный остров! По своей глупости и эгоистичности, она и слушать не хотела о сложном положении Острова и Хлорингов, о том, что союз с севером им просто необходим – ничто из того, что не касалось её лично в данный момент, её не интересовало. Даже возвращение двоюродного брата она расценила, лишь как возможность для себя лично избежать нежеланного брака: пусть теперь Гэбриэл женится на Софии Эльдебринк, а её оставят в покое! И вообще… Нет, всё-таки, отвратительно!!! Чувствуя возбуждение и тревожное томление внизу живота, Габи торопливо сунула картинки под подушку. Всякий раз она собиралась их сжечь, и всякий раз что-то мешало… Противные, гадкие, да, но…

Надо посмотреть на этого новичка-армигера, о котором все говорят, на этого полукровку, который приехал с Севера вместе с новообретённым братцем Гэбриэлом. Те дамы и служанки, которым посчастливилось на него взглянуть, просто закатывают глаза и млеют, овечки. Габи ни за что не поверила бы, но собственного мнения у неё не было никогда. Она чутко улавливала общую тенденцию, общую тему, и всегда любила и ценила то, что модно и правильно было любить и ценить. Даже её любовь к Франции и Бургундии была не её собственная – ведь, по сути, она ничего об этих странах не знала, кроме того, что Бургундия – законодательница мод, а у французов очень красивый язык. Все восхищались Иво, и Габи чувствовала, что просто обязана на него взглянуть и оценить… Хотя на самом-то деле она уже всё оценила заранее.


После бурных ласк, обмена впечатлениями, новых признаний и новых ласк, Гэбриэл и Алиса просто лежали рядом в постели. Гэбриэл облокотился о подушку, рассматривая в свете камина и свечи Алису, трогая и накручивая на пальцы её рыжие кудри.

– Гэбриэл, – она в ответ поглаживала его руку, – неужели мы в самом деле поженимся?

– Да. – Ответил он. – Я попрошу благословения у отца, и сделаю тебе предложение. У нас будет помолвка…

– Это как?

– Мы при всех отдадим друг другу руки и сердца. И все будут с этого дня знать, что мы принадлежим друг другу.

– Правда?! – Глаза Алисы засияли. – И я смогу обнять тебя и поцеловать при всех, да?!

– Да хоть сколько.

– Гэбриэл, это так здорово!!! А свадьба – это как будет?

– Ну, я сам ещё не знаю толком. Но Гарет говорит, что будет очень торжественно, на тебе будут красивое платье и драгоценности, приедет королева поздравить нас, разные там герцоги, и бароны, и всё такое, и все будут на нашей свадьбе… А потом будет пир, в парадной зале замка, и на нем будут все самые крутые люди Острова… Ну, как-то так.

– Ой! – Пискнула, поёжившись, Алиса. – Я не могу поверить! Ну Гэбриэл, признайся, признайся, ты тоже в это не веришь?!

– Я знаю одно: нас уже никто не сможет разлучить. С платьем и драгоценностями, или без, но мы теперь навсегда вместе. На-всег-да. – Повторил раздельно и весомо, целуя её в лоб. – Поняла?

– Да. – С обожанием взглянула на него Алиса.

– Ты самая красивая девочка во всём мире. – Прошептал Гэбриэл после долгой паузы, в течение которой смотрел на неё, не отрываясь. – Ты волшебство, ты – мой рай… Я до сих пор никак не привыкну к тому, до чего ты прекрасная. Смотрю, и сам себе не верю!

– Ты тоже. – Возразила Алиса, проведя пальчиками по его лицу. – Ты тоже самый красивый.

– Знаешь, – помрачнел Гэбриэл, – кто видел мою спину, те в ужас приходят. Я уже боюсь слуг, закрываюсь от всех. Она в самом деле такая страшная?

– Мне больно её видеть. – Призналась Алиса. – Но не потому, что она страшная. А потому, что тебе было так больно… Так ужасно больно!.. И я всё время думаю об этом, когда вижу её. Мне так жаль, что тебе пришлось всё это вынести! Я даже плачу иногда потихоньку, когда об этом думаю!

– А я думаю… – Гэбриэл откинулся назад. – Только сначала выслушай меня, не спорь, ладно?.. Я думаю: ты настолько лучше меня, умнее меня, образованнее, и всё такое… В сущности, Солнышко, ты и не видела никого, правда же? Ну, я имею в виду, ты никогда не видела мужчин, и вдруг тут я, и я просто позаботился о тебе, помог тебе и защитил, но на самом-то деле у тебя даже выбора не было… Ты могла бы…

– Гэбриэл! – Алиса закрыла его рот пальчиками. – Ты что говоришь?! Ты забыл о нашей с тобой помолвке?.. Ты забыл, как мы впервые встретились? Гэбриэл!!

– И правда… Дурак какой-то! – С облегчением фыркнул Гэбриэл, поворачиваясь к ней. В окно заглядывала растущая луна, потрескивал огонь в камине, пел за окном соловей на фоне неумолчного пения цикад; пахло цветами, дождём и мокрой землёй. Они были счастливы так, как не были ещё никогда; в таком счастье, абсолютном, истовом, безграничном, может быть, и заключается смысл жизни, иначе зачастую совершенно невыносимой и беспросветной?

Черногорск, 28 февраля 2018 года


Часть вторая Сумерки

1.
Это уже стало привычно: делать паузу в какой-то момент, отдохнуть и подумать. Я думаю о счастье. О своём, чужом… Я не единожды читала в книгах, и слышала от людей, считающих себя мудрыми, что счастье – обман, иллюзия. Слышала, что всё на свете – обман, что нет дружбы, нет верности, нет ничего, и главный обман – это любовь. Мне странно это слышать. Я была и счастлива, и несчастна; я была в отчаянии, я прощалась с жизнью, я самую жизнь считала недоступной для себя роскошью; я не верила в любовь, я поверила в неё, потому, что полюбила сама. Были в моей жизни минуты, часы, месяцы даже, когда я не верила вообще ни во что. Но были и прекрасные моменты, моменты такого счастья, когда ты просто на седьмом небе и даже не веришь до конца самому себе. Да, это проходит. Да, можно даже разочароваться со временем в том, что дало такое счастье… Но ведь оно БЫЛО! Как можно отрицать это только потому, что что-то изменилось?.. Всё меняется. В этом печаль этого мира, но и его надежда. Жить вечно одним чувством, одним днём, одним счастьем – это же… Скучно? Глупо?.. Мы так устроены, что сами разрушим то, что стало слишком однообразно. Люди – и другие существа, – меняются, и я сегодняшняя – это уже другая я, не та, что была два года назад. И люди, окружающие меня, и мои друзья, даже мои любимые – они тоже меняются. Хорошо, если меняемся мы так, что остаёмся близки… Но мы можем измениться и так, что пути наши разойдутся. Это не повод возненавидеть и отвергнуть то прошлое, что объединяло нас. Это даже не всегда предательство. Суета сует?.. Когда я впервые прочитала это, мне очень понравилось, показалось таким мудрым! А теперь мне жаль этого мудреца. Смысл жизни – в счастье. Когда мы в какой-то момент забываем всё плохое, и самозабвенно счастливы, то – пусть это всего лишь момент! – мы живём, и Бог улыбается, замечая нас. А все наши потуги что-то постичь, что-то познать, чего-то достичь – это и есть та самая суета сует, в которой мы делаемся неинтересны и не нужны. Не правда то, что наш мир жесток и ужасен. Это неправда! Я смотрю на море со скалы, на которой сижу с принадлежностями для письма, и у меня дух захватывает от красоты окружающего меня мира. Всё плохое в нём – от нас самих. Эльфы говорят: дьявола нет, его создали люди. У него нет власти, кроме той, что люди сами дают ему. И я в это верю. Когда кто-то становится жертвой шантажа – кто виноват в этом? Шантажист? Или сам человек, который солгал, согрешил, украл – и теперь его есть, чем держать?.. И преступления множатся, разрастаются, как снежный ком. В желании скрыть малый грех, человек идёт порой на гораздо более страшный, но разве кто-то толкает его к этому, кроме его собственных тщеславия, глупости, нечестности?.. А алчность! Вот уж, воистину, король грехов! Я вижу людей, которые порой само своё желание любой ценой разбогатеть возводят в добродетель, хвастают им, оправдывают им самые позорные свои дела.

Про разврат я даже вспоминать не хочу. Довольно с меня этого… Лишь одно меня до сих пор удивляет и где-то… возмущает. Один из самых поганых в этом отношении людей, каких я знала – а знала я худших из них! – в момент, когда его настигла расплата, вопросил, и так искренне, с таким надрывом: «Господи, за что?!» – и этот вопль стоит в моих ушах по сей день. Он кричал это перед нами, перед нами!!! Перед теми, кого он пытал, унижал, бил, истязал месяцами, доводил до отчаяния, до смерти, отправлял на смерть и пытки… Для меня до сей поры величайшая тайна – как он ухитрялся ладить со своей совестью? ведь каждый человек с детства твёрдо усваивает, что такое грех, что можно, что нельзя? И он не исключение – он был ребёнком, его нянчила мать, или кто там его нянчил, он ходил в церковь, он знал, что делает! Как, КАК?! Я не понимаю! Он был совершенно искренен – он обращался с этим вопросом к тому, кто назвал грехом всё, что тот делал, и обещал расплату за эти грехи! И я понимаю своего друга – он порой говорит, что не удовлетворён тем, что сделал, что он хотел бы, чтобы те, кто так поступал с нами, осознали бы, что сделали, поняли бы, за что платят, чтобы восторжествовала справедливость… А так – словно что-то так и осталось незавершённым, недоделанным. Осталась какая-то неправильность, и порой она… беспокоит меня. Не настолько, чтобы я о чём-то пожалела. Так… сама не знаю, зачем я вообще об этом думаю. Как бы оно ни было, изменить всё равно ничего нельзя. Всё есть так, как оно есть. И я счастлива. Теперь, наконец, полностью, окончательно, счастлива.

Но я забыла ненадолго о своих героях. Я оставила их в один из самых счастливых моментов их жизни – ну, некоторых из них. До этого момента они все… мы все, – думали, что всё уже произошло, что мы достигли пика своей жизни, что теперь всё уже будет так, как есть, навсегда. Нам и в голову не приходило, что это даже ещё не начало… И разве кто-то из нас мог представить себе этот город, и нас в нём?! Даже так: разве мы смели о нём хотя бы мечтать?!

Эта часть моей истории была приятной для меня. Мне приятно было вспоминать и описывать почти всё, что я описала. Для каждого из нас в эти дни начиналось нечто новое, неожиданное, судьбоносное. Что-то такое, что и не мерещилось нам в нашем неведении. Начало этому, этой лавине, одних похоронившей, одних вознёсшей, многое разрушившей, положила, как я сейчас понимаю, любовь Гэбриэла и Алисы… Многие ненавидели Драйвера, многие проклинали, многие призывали на его голову все проклятия и кары неба и ада… А победила его любовь. Разве это не странно, и не показательно?.. Но я уже очень далеко ушла от своей повести. Я продолжу. И так… 

Глава первая: Шторм

 Поездив по окрестностям – Гакст был прав, на эльфа, за которого все принимали эльдара Шторма, никто не обращал особого внимания, – Шторм довольно скоро выяснил, что первое время орудовать здесь будет не сложно и практически не опасно: люди здесь привыкли к безопасности и покою. Охрана была, в каждой деревне стояли стражники, от трёх в маленьких посёлках, до пары десятков в больших, – но эти стражники совершенно обленились, не встречая ничего серьёзнее мелких краж, вроде похищенной курицы или поросёнка, или браконьерства. Гестен, науськивающий его несколько дней, предлагал начать с мелких преступлений, убийств купцов, изнасилований, похищений, поджогов, а потом устроить какой-нибудь хороший погром, но Шторм рассудил иначе. Нужно будет устроить несколько хороших погромов, а уже потом промышлять по мелочам. После первых же погромов Хлоринги спохватятся и усилят охрану, и его миссии придёт конец. У него было сорок человек – не человек, конечно, но проще будет называть их так, – почти все полукровки, из тех, кто мало бывал за пределами Редстоуна. Шторм ни на секунду сам не задумался над тем, почему бы это. Хозяин сказал, что это их шанс выслужиться, и Шторм верил. Твёрдо намеренный выслужиться, чего бы это ни стоило, он тщательно спланировал свои действия. Гестен выдал им всем одежду, скопированную с эльфийских доспехов, которые носили практически все бандиты-полукровки в Нордланде, они были крепкими, надёжными, и при том очень лёгкими и не стесняющими движений. По аналогии с бандами Птиц, Кошек и Змей, люди Шторма теперь именовались Псами, и на кожаных доспехах был выбит логотип: собачья голова. По Пойме Ригины уже полз слух, будто Гор, которого здесь знали, как графа Валенского, или Гэбриэла Персиваля Хлоринга, был членом северной банды, и Гестен, смеясь, предложил Шторму, чтобы его люди как-то донесли до обитателей Поймы, будто Псы – это и есть соратники Гора. «К примеру, – говорил он, – при налёте убивайте не всех, и громко говорите между собой о нём, словно о своём вожаке, что, дескать, ничего вам не будет, потому, что граф Валенский вас крышует. Пусть выжившие расскажут это остальным». Шторм, как уже было сказано, был не глуп, и согласился, что это очень хорошая идея. Разделив своих людей на три группы: большую, в двадцать человек, возглавил сам, две меньших, по десять, отдал под начало Курта, полукровки со шрамом через всё лицо, и Хвата, тоже полукровки, – Шторм велел им устроить временные базы в заброшенных лесопилках, и после каждой акции менять место, благо, заброшенных лесопилок и простаивающих водяных мельниц в округе было много. Три первых больших налёта он планировал устроить в больших посёлках: в Ельнике, в Яблоновке и в Орешках. Эти посёлки находились на границе обитаемых земель, и здесь люди вообще не боялись никого и ничего: кто мог сюда сунуться, когда с одной стороны лежали обитаемые благополучные области Поймы, а с другой – неприкосновенный Элодисский лес, откуда к ним не приходила беда ни от эльфов, ни даже от волков?.. Шторм побывал во всех этих посёлках, и убедился, что стражники там даже оружие держат в своих караулках, и у каждого там уже есть либо свой огородик, либо подработка у местных, а то уже и своя семья и хозяйство. Неожиданное нападение обещало быть успешным и безопасным – эти пентюхи пока ещё вооружатся, пока ещё на себя свои латы напялят! Он сам, лично, успеет прирезать их до этого несколько раз. Когда он объяснял это своим людям, они смеялись и горели предвкушением: Шторм сказал, что можно всё. Вообще всё. Единственное условие – оставить несколько живых, которые расскажут потом то, что нужно, но живых – не обязательно целых и здоровых.

– Девок и баб с собой в наши схроны не тащить! – Приказал категорично. – Развлекайтесь, как хотите, но использованных бросайте на месте. Это всегда след, а нам следы ни к чему.

– А пацанов? – Спросил Курт, и кое-кто захихикал, но Шторм так глянул на Курта, что тот даже улыбаться перестал.

– Ты меня понял. – Холодно, но с таким бешенством в тёмных глазах произнёс Шторм, что Курт только серьёзно кивнул:

– Да понял я, понял. Бросаем на месте.

– И если наткнётесь где по дороге на баб и оттрахаете, то тоже на месте бросайте.

– А можно трахать?..

– Можно. Нужно. Они должны взвыть здесь от страха и возненавидеть Хлорингов, которые не могут их защитить.

– А если смогут? Дикую Охоту-то Хлоринг на колья посадил, сука.

– Он за это заплатит, дай срок. А Охоту он схватил потому, что те страх потеряли и вообще перестали прятаться и бояться. А мы будем умнее. Мы будем умнее?..

– Будем. – Курт мечтательно усмехнулся. – Есть тут близ Блумсберри одна Чуха наглая… Ох, и проучу я её!..


Драйвер ворвался в дом Барр среди ночи, через потайной ход – открыто он к ней никогда не приходил, так же, как и она открыто никогда не посещала Редстоун. Хозяйки дома не было, она собиралась отправиться в Пойму Ригины, в Блумсберри и Гранствилл, чтобы что-то сделать с епископом Олафом и на месте разведать, что и как. Но на этот случай у Драйвера был способ, вызывающий у него отвращение и страх, но действенный: связь через мёртвое тело. Барон достал из сундука дохлую крысу, уже основательно провонявшую, бросил её на небольшой алтарь и проделал все необходимые манипуляции, зажимая нос платком. Через несколько минут крыса задрожала, из оскаленной пасти, сквозь жёлтые резцы, запузырилась вонючая пена. Драйвер страдальчески сморщился: как он это ненавидел! Но это было удобно; без этого – никак…

– Говори… – Отчётливо услышал он в сипении и хлюпанье, и торопливо, зная, что времени очень мало, заговорил:

– Что-то происходит… Замок дрожит, по стенам идут трещины, запах дыма стоит… Не знаю, что делать!

– Я скоро буду. – Надсадно выкашлянула крыса и скрючилась, сильнее пуская вонючую пену. Драйвер подхватил её за кончик хвоста платком и вместе с платком бросил в камин, вновь зажав рот и нос. Бросился прочь, гадая: скоро – это как?.. Ему было очень страшно. На предложение Барр, которую он из минутной прихоти спас от церковного суда и казни, Драйвер соглашался охотно, но он и подумать не мог, что всё обернётся такими сложностями и проволочками! Ведьма утверждала, что всё идёт хорошо, но Драйвер начал бояться, что на самом деле всё идёт как-то не так, и существо, которое воплощается в глубинах Красной Скалы– это вовсе не его опекун и наставник, не Райдегурд. А что-то совершенно другое… И очень, очень страшное. Но поделать он уже ничего не мог, и без Барр обойтись не мог уже тоже. Что бы ОНО ни было, но только ведьма знала, как усмирить ЭТО, и как с ним обращаться.


Когда-то – и ему странно было думать об этом, и, пожалуй, что и больно, – Теодор искренне считал Райдегурда преступником, восхищался своим спасителем и мечтал быть похожим на него и равным во всём, мечтал быть его другом, почти верил, что уже им стал. Любил эльфийку, и старался стать достойным её, со всей серьёзностью боролся с дурными мыслями и чувствами в себе, и каждую маленькую победу ставил себе в заслугу необычайную, считая, что и другие, особенно Гарольд и Лара, должны восхищаться этими победами и во всём поддерживать его на пути к совершенству. А они его… презирали. Гарольд никогда не был его другом, он жалел его и тяготился им, скрывал это, но отношение прорывалось, принц Элодисский не умел быть коварным и скрытным. А Лара… та и не скрывала. Когда она жестоко высмеяла его, Теодор вызверился на неё в ответ и был уверен в этот миг, что и Гарольд, его кумир, его друг, встанет на его сторону и отвернётся от жестокой надменной твари. А кумир встал на сторону эльфийки, ранив Теодора в самое сердце и превратив обожание в лютую ненависть. Вот тогда, в один миг, Драйвер и осознал, что он не друг Хлорингу; что он для него – ничто, жалкое, жалеемое и презираемое ничто!!! И он до сих пор не забыл ту страшную боль и то отчаяние, что охватили его. И до сих пор ненавидел Хлоринга, до сих пор готов был на всё, чтобы уничтожить его. Вернувшись в Редстоун, он очень быстро понял, что не может взять верх над своим врагом ни формально, ни морально, никак – что он слишком слаб во всех смыслах. Но был кое-кто, кто мог бы… И Драйвер вспомнил об амулете, который Райдегурд зачаровывал, чтобы превратиться в лича после смерти. И который сохранил. Правда, главным образом, из-за ценности – амулет был из драконьего золота и, как утверждал Райдегурд, драконьего же камня, почти чёрного, с вишнёвым огнём в глубине. Что делать с амулетом и как завершить процесс превращения колдуна в лича, Драйвер не знал, но знала Барр…

Вернувшись к себе, Драйвер не мог успокоиться и ходил по своим покоям, сильно растирая и заламывая пальцы. Ему всё не верилось, что дни благоденствия и везения кончились, и всё плохо и становится только хуже. Всё казалось: ещё немного, и всё устаканится, ему опять повезёт, как везло до сих пор практически во всём. Драйвер считал своё везение доказательством своей правоты и покровительства высших сил. Наверное, права Александра: бога и ангелов никто не видел, и никто никогда не видел, как они карают или чудесно спасают кого-то. Столько происходит вокруг зла и несправедливости, а небесному воинству – хоть бы хрен! Зато зло – реально. Оно существует, и торжествует. И награждает! Драйвер верил, что вернувшись, его господин наградит его, уничтожив всех его врагов и наказав всех, кто был несправедлив или непочтителен к нему. И надменный Кенка, и безжалостный Скоггланд – все они узнают силу и ярость! А он, Драйвер, станет его первым помощником, его верным слугой, и пожнёт все плоды любовно взращённых цветов зла. Он хотел себе Хефлинуэлл. Всё, что имел Хлоринг, было мечтой Драйвера. Даже так: только то, что имел Хлоринг, и было ценно и желанно для Драйвера! Барон хотел его коня, его оружие, его одежды, его замок, его жену, его детей. Он красил волосы в точно такой же чёрный цвет, копировал его стиль, его манеры, его голос и улыбку, ездил на точно таком же белоснежном олджерноне, и считал, что только после смерти Хлоринга заживёт полной жизнью и задышит полной грудью. Ему было невыразимо-приятно думать о том, что принц Элодисский совсем сдал после того, как лишился жены и сына. Жаль, что не обоих, но и так было хорошо. Получалось, что он, Драйвер, теперь владеет его жизнью и смертью, счастьем и бедой! И от него одного зависит, добить ли его окончательно, сообщив ему подробности того, что стало с его женой и сыном, или же подождать… И знать теперь, что сын вернулся к нему, знать, что Гарольд Хлоринг теперь в курсе его подлости и преступлений было… тяжко. Видно, в недрах его поганенькой душонки остались какие-то отголоски прежнего восхищения и уважения, потому, что эти мысли причиняли Драйверу нешуточную боль. Всё вдруг стало плохо, всё, и не только это!..

Как и обещала, вернулась Барр быстро, потратив на дорогу от Блумсберри до Найнпорта всего четыре дня. С нею прибыла крытая повозка, из которой слуги вытащили три извивающихся мешка, тщательно перевязанных верёвками, и внесли в дом, и дальше, вслед за Барр, шагавшей так стремительно, что полы её чёрного одеяния развевались за её спиной, понесли через чёрный ход и цепь пещер и галерей, в Сады Мечты.

Драйвер уже ждал её там, и они поспешили вниз, к площадке, когда-то виденной Гором. На этой площадке, перед самой бездной, прямо в каменной плите пола был вырезан в виде желобов знак, отдалённо напоминающий не то паука, не то свастику, но с тремя лучами вместо четырёх. Каждый луч поднимался и закручивался спиралью по трём каменным столбам вокруг знака. К этим столбам кватронцы-охранники привязали, освободив от всей одежды, жертв – трёх подростков, двух девушек и мальчика. Девушки были одеты и выглядели так, что не оставалось сомнения в их ремесле, о нём жесвидетельствовали распущенные волосы и напомаженные губы – сейчас помада размазалась, и выглядели встрёпанные девушки скверно. Мальчишка тоже был далёк от совершенства – маленький воришка или разбойник. Он сразу же начал сквернословить, и Барр, поморщившись, щёлкнула пальцами. Жертвы мгновенно умолкли. Драйвер скривился, разглядывая их:

– Что, больше ничего не было?!

– Это именно то, что нужно. – Усмехнулась Барр. – Идиоты, возомнившие себя колдунами и приносящие в жертву непременно невинных жертв, ничего не понимают в колдовстве. Невинная жертва может быть только добровольной. Ни один, даже самый мощный, колдун не может пожертвовать тем, что ему не принадлежит! Мы кормим Его не душами, а муками, страхом и болью. И тут сойдёт любая, поверь: что девственница, что старая беззубая шлюха, больно и страшно им одинаково. Вот только чистая душа девственницы ускользнёт, а больная душа шлюхи станет добычей. Сегодня мы отдаём именно души, и девственницы и девственники нам не нужны. А эти трое отлично подойдут – испорченные и озлобленные, но при том ещё молодые и здоровые.

Несмотря на эти объяснения, Драйвер нервничал: въевшиеся стереотипы были так сильны, что ему казалось, что девственницы всё равно были бы надёжнее, не понимая, что в данном случае и в самом деле, люди приписывали потусторонним силам собственные заблуждения и предпочтения. Подростков привязали к столбам, полностью раздев, и Барр нарисовала стеком на их телах символы, которые сначала выглядели просто как розовые полосы. В бездонном провале, заполненном мраком и жутью, что-то заворочалось, дохнуло, выпустив клочья чёрной сажи, которая, неторопливо поднявшись до уровня площадки, тремя ручейками потянулась к жертвам. Символы на их телах вспыхнули бледно-зелёным огнём, они задрожали, замычали от нестерпимого ужаса и такой же нестерпимой боли, пальцы скрючились, ступни ног вытянулись, мелко дрожа. Спирали вокруг столбов заполнились таким же бледно-зелёным огнём, который потянулся к центральному символу, а сажа, клубясь, окутала фигуры жертв, полностью скрыв их. Барр вся вытянулась, запрокинув голову и раскинув руки, глаза ушли под веки, оставив одни белки – это было жутковато. Драйвер сильно растирал пальцы, как делал это всегда в минуты сильнейшего волнения. Ему было не по себе; во время таких ритуалов он постоянно жалел, что вообще идёт сюда. Ему хотелось бы, чтобы всё происходило в его отсутствие. Но Барр требовала, чтобы он непременно находился здесь, и думал про своего опекуна. Хоть что, но чтобы обязательно мысленно был с ним. И Драйвер пытался, но плохо получалось. Он уже почти забыл Райдегурда. На самом деле ему и не хотелось помнить, очень многое не хотелось. Вот только Барр он об этом не говорил.

Чернота наконец-то сползла с жертв, оставив высушенные, как мумии, тела, тремя ручьями скопилась в центре, образовав не то яйцо, не то кокон, и, помедлив, начала съёживаться, впитываясь во что-то… живое. Драйвер ждал с невольным любопытством. Он не понимал, почему это происходит, и как получается, что в один момент получается одно существо, в другой – иное, а порой вообще ничего не получается, и как эти превращения помогают воплотить его опекуна. Но Барр непременно бывала очень довольна, а она знала, что делает – в это за столько лет Драйвер уверовал до конца.

Свернувшееся в клубок нечто было не похоже ни на что, получавшееся до сих пор. Оно было намного больше: как если бы в клубок каким-то чудом смог свернуться, скажем, большой конь. Издав слабый скрип, клубок дёрнулся, и на камни с влажным шлепком упал длинный, не меньше трёх метров, гибкий хвост; шевельнулся, подметая камень, напрягся и хлестнул по камню, как бич – Драйвер вздрогнул и невольно попятился. А из клубка отделились и приподнялись сморщенные, сложенные крылья, замерли, вздрагивая, пока не поднялась и не развернулась шея. В первый миг Драйверу показалось, что у существа нет головы, но в следующий миг он понял, что голова составляет одно целое с шеей, и что больше всего шея и голова этого существа похожи на червя: оконечность шеи заканчивалась огромной широкой пастью, усыпанной множеством острых, как иглы, и чуть загнутых внутрь зубов. По обе стороны пасти, почти в её углах, открылись и загорелись бледно-зелёным огнём маленькие глазки, из двух дырочек-ноздрей над пастью вырвались два клочка сажи. Существо заклокотало, булькнуло и заскрипело протяжно, с усилием расправило влажные крылья и взмахнуло ими, гоня вонючий воздух. Барр, бледная, усталая, улыбалась улыбкой удачно разрешившейся от бремени роженицы, как ни кощунственно это прозвучит.

– Разве он не прекрасен?! – Промурлыкала она. – Разве это не чудо?!

– Что это?! – Спросил потрясённый Драйвер.

– Это то, мой дорогой, что спасёт тебя от любого врага. – Ответила утомлённым голосом Барр. – Я просила об этом нашего господина, и он подарил нам это. Он стал сильнее! Прежние слуги ничтожества по сравнению с этим!

С шеей, крыльями и хвостом существо стало не в пример больше, чем казалось на первый взгляд, куда больше, чем конь или бык. А когда оно приподнялось на задние лапы, опираясь крыльями и когтями на сочленениях о камни, оно вообще показалось Драйверу огромным, и он сглотнул, прячась за спину ведьмы.

– Это дракон? – Спросил шёпотом.

– Да, дорогой. – Ответила Барр, любуясь тварью. – Это дракон. Первый из наших драконов.


– Драконы, – ответил Терновник на вопрос Гэбриэла, закончив тренировку, – были даже прежде Перворожденных. И считали именно себя настоящими Перворождёнными, но эльфы причисляли их к стихийным, как дриад, русалок, лавви и прочих полуразумных существ, и драконов бесило это.

– Алиса – не полуразумная! – тут же вскинулся Гэбриэл, страшно уязвлённый за своё Солнышко, и Терновник кивнул:

– Элодис тоже считают лавви равными себе, но Ол Донна и Фанна – нет, и потому лавви не жалуют эльфов Долин и Гор. Я, кстати, так же признаю лавви равноправными вечными, и часто ссорился из-за этого с… не важно. Я хорошо знал одну лавви, её звали Прю… Это было имя, которое она носила, скажем так, в миру. Она была замечательная, и полностью опровергала всякую предвзятость в отношении своего разума. Кроме одного: она любила людей и их мир, жила то в Элиоте, то в Лионесе, обожала наряды, драгоценности и комплименты…

– И что с ней теперь?

– Я не знаю. – Помрачнел Терновник. – Она поссорилась с правителями Лисса, сильно поссорилась. И кажется, с другими лавви рассорилась тоже. Кстати, именно из-за драконов. У неё был приятель, чёрный дракон, и она имела смелость – а правители посчитали это наглостью, – заступиться за него и взять его под свою защиту. Я говорил тебе, что лавви в гневе, защищающая то, что любит – страшна и безмерно опасна?..

– Угу. – Кивнул Гэбриэл. Он вытерся влажным полотенцем и вышел из-за ширмы, надев свежую рубашку. – Говорил. Так что там с драконами? Почему вы воевали?

– Потому, что они несли угрозу всему на Острове. – Помрачнел эльф. – Потому, что их жадность и высокомерие не оставили нам выбора! Ты видел, во что они превратили Дуэ Эланор?! А что они сделали с Дуэ Альваларом?! Пятьсот лет прошло, а раны той войны так и не затянулись! Дракенсанг – это безжизненные, спалённые драконьим огнём скалы, и если бы мы не встали на защиту Острова, он был бы сейчас таким весь! – Старые гнев и ненависть зажгли в глазах Терновника мрачное красное пламя. – Эти твари не щадили ничего, для них красота и гармония ничего не значат… Они жгли прекраснейшие рощи, дворцы, палили без разбору и беззащитных детей, и беременных женщин… А люди, спрятавшись на Севере, выжидали, чтобы мы обессилели в борьбе друг с другом… Только Хлоринг, только ваш предок Карл Великий, возлюбленный Дрейдре, встал на нашу сторону. И именно он снёс голову Драге Урду, королю драконов, мечом бога.

– И драконы сдались?

– Никогда бы они не сдались. – Терновник мрачно усмехнулся. – Но Урд был отцом или дедом всех драконов Острова, и трое эльфов, два брата и сестра Ол Таэр, Кину, Тис и Лара, выпили его кровь и закляли драконов этой кровью навечно.

– Лара – это наша мать? – Уточнил Гэбриэл.

– Да. Её заклятие лишало драконов возможности причинять вред всем, живущим на Острове, будь то эльфы или звери, заклятие Кину лишало их возможности передвигаться по Острову или над Островом в истинном облике, а заклятие Тиса лишило их возможности иметь потомство. Лара умерла, но остались вы с братом, и её кровь в ваших жилах, смешанная с кровью драконьего короля, даёт вам власть над драконами.

– В смысле?! – Удивился и слегка даже возгордился Гэбриэл.

– Повелевать ими ты пока не сможешь. – С мягкой иронией заметил Терновник. – Но ни один дракон не посмеет прямо навредить тебе. Ты можешь научиться пользоваться своей властью, но это долгий процесс.

– Так они ещё существуют?

– Да. Я чувствую их, я… – Терновник вновь оборвал сам себя. – Они ещё существуют, в Дракенсанге, вынужденные охотиться только на морского зверя и летать только над морем. Они вымирают медленно – как и эльфы, драконы живут практически вечно, – и полны ненависти и жажды реванша. Именно поэтому я с вами – как потомки Лары, вы в опасности. Ваш отец считает, что Лару убили из ненависти к нему, но это не совсем так. Кто-то воспользовался этим жалким существом, этим человечком Драйвером, и возможно, использует сложившуюся ситуацию и теперь, чтобы уничтожить вас, во-первых, а во-вторых, развязать войну с эльфами. Как только умрёт последний Ол Таэр, заклятию конец.

– А ты не того… – нахмурился Гэбриэл, – не преувеличиваешь?..

– Как говорят люди – дай-то Бог. – Кину выпрямился, закончив любовно начищать и полировать лезвие своей сабли. – Я ненавижу драконов – я воевал с ними, и на моих глазах уничтожалось всё, что я любил. Я так их ненавижу, что будь у меня такая возможность – я подался бы в Дракенсанг и добил бы их, каждого, раздавил бы, как червя!!! Тысячи эльфов мертвы, а они живут!!! Если я прав, они рано или поздно появятся здесь, в обличье людей, спрятавшись среди них… Но я узнаю их в любой личине! Узнаю, выслежу и уничтожу. – Он с силой вогнал саблю в ножны. – И лишь когда сдохнет последняя тварь, я смогу сказать: я победил.


Первые впечатления Алисы от своего нового положения, своего нового жилья и своих новых товарок были самые радужные. Девушки приняли её – как ей показалось, – очень ласково, говорили ей комплименты, утешали, утверждая, что её наряд и причёска – это такая ерунда! Все они, приезжая ко двору, выглядели провинциалками! Хвалили её пение, особенно те, кто его не слышал, и дружно поздравляли её с тем, что она так понравилась его высочеству. Меньше всего ей понравилась Аврора, показавшаяся высокомерной и неприветливой, а больше всего – Беатрис. Последняя плотненько взялась опекать и наставлять новенькую, рассказывала ей обо всех дамах, причём так искусно, что Алиса, девочка неглупая, но наивная, поначалу просто диву давалась. Начинала Беатрис примерно так: «Ничего не могу сказать плохого про даму Мерфи, мне она очень нравится, но…». И дальше несчастная дама старательно, желчно, тщательно вываливалась в грязи, оставляя у Алисы ощущение, во-первых, полнейшего нежелания с этой дамой иметь какие-то отношения, а во-вторых – что Беатрис чрезвычайно добрая и великодушная особа, раз так хорошо говорит о такой твари. Узнав у Алисы, что ей очень хочется иметь сумочку, шляпку и молитвенник, и что ей передали деньги от его высочества на обзаведение всем необходимым, Беатрис тут же заявила, что у неё как раз есть великолепная возможность достать Алисе немедленно всё необходимое, да ещё и очень недорого. Счастливая Алиса тут же отдала ей свои деньги и, уверенная, что уже утром будет владелицей вожделенных обновок, просто места себе не находила от счастья и предвкушения. Встретившись ночью с Гэбриэлом, она с таким восторгом описывала ему, какие у неё будут прекрасные вещи, и как она рада этому, что Гэбриэл, которому в любом другом случае было бы совершенно плевать, какие там вещички считаются у дам Женского Двора самыми модными, с самого утра озадачился этими мелочами, приказав Иво всё разузнать. Его оруженосец отправился с этими целями в девичью Башню, успев уже завязать знакомство с некоторыми армигерами и пажами его высочества, и дамы получили вожделенную возможность разглядеть таинственного эфеба. Во внутреннем дворе Девичьей Башни, у решётчатой двери в сад, молодые люди расположились так, чтобы поглядывать на девушек, спрятавшихся от утреннего солнышка в тени галереи, и при том делать вид, что совершенно на них не смотрят. Девушки были заняты точно тем же самым, и их оживлённые приглушённые голоса, хихиканье, шепотки и ахи сильно тревожили юношей, которые уверены были, что обсуждают их, и отдали бы что угодно, только чтобы узнать, что именно и о ком они говорят!

– Эта новенькая, дама Манфред, кто её уже видел? – Поинтересовался один из армигеров. – Говорят, симпотная, ужас.

– Я видел. – Откликнулся Иво. – Симпотная – не то слово.

– Какая она? Правда, что рыжая?

– Правда.

– Рыжие – ведьмы. – Глубокомысленно заметил самый молодой из юношей, пятнадцатилетний армигер Конрада Фон Зальце. – Так все говорят.

– Дама Манфред не похожа на ведьму. Скорее, на ангела. – Обиделся Иво.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать. Или шестнадцать.

– Старая уже!

– Тех, кто моложе, ко двору графини не берут.

– Вот графиня – та ангел!

– Дама Лемель куда красивее…

– Стерва!

– Прекрасная немилосердная дама: так французы говорят. – Заметил темноволосый Кевин Кайрон, оруженосец сэра Юджина.

– Пст! – Воскликнул Робин, второй оруженосец Гарета. – Графиня! Манфред с нею, зуб даю!

Но никого, похожего на рыжеволосого ангела – вообще никого рыжеволосого с Габи не оказалось. Иво насторожился, он знал, что Алиса здесь будет обязательно, и получил от Гэбриэла недвусмысленный приказ: проследить, как относятся к Алисе остальные дамы, не обижают ли её, как она выглядит, довольна ли, или несчастна. А так же выяснить, кто её служанки, и устроить им встречу.

Вначале очень стеснявшийся, даже напуганный своим новым статусом, Иво очень быстро нашёл себя в этом новом для себя мире. Ему нравились не только церковные обряды и пение; он полюбил геральдику, символизм, с охотой слушал лекции по философии, уже читал – начал он этому учиться ещё в Блумсберри, у Алисы, и довольно быстро освоил и чтение, и грамматику. Читал он труды Августина и главного апологета средневековья, Климента Александрийского; его теория о том, что вера выше разума и не может, и не должна быть рациональной, нашла отклик в душе Иво мгновенно, и он охотно беседовал об этом с домашним священником Хлорингов, отцом Северином. Помимо этого, он уже куда лучше Гэбриэла разбирался в титулах, дворянстве, символике, традициях и этикете двора его высочества. У него оказались великолепный врожденный вкус и умение одеваться и держаться, что при его внешности было не так уж и сложно. Сейчас, не прошло и месяца, Иво уже ничем не напоминал мальчишку из Садов Мечты. Никто не признал бы Эрота в стройном, красивом, как сказка, юноше с ласковыми и немного порочными голубыми глазами, одетом, как с картинки, с изысканными манерами и аристократической полуулыбкой. Копируя своего кумира, Альберта Ван Хармена, Иво весьма преуспел. Дамы, созерцая его, все хором признали, что новый армигер – просто божество. И оживлённо передавали свежайшие сплетни: что он переспал уже почти со всеми служанками, а может, и не только со служанками, что в этом деле, как утверждают те же служанки, он бесподобно хорош, и что у него ледяное сердце. У Габи сладко трепетало сердечко от всех этих разговоров. Иво и вправду был хорош! Девушки уже выяснили, что он не простой разбойник, невесть, где болтавшийся с кузеном-позорищем, а сын лесничего откуда-то из-под Валены, а значит, происхождения пусть не самого знатного, но и не плебейского. Считая, что ему достаточно просто взглянуть на неё, красавицу, чтобы потерять голову и забыть про всех распутных служанок Хефлинуэлла, Габи царственным жестом подозвала его к себе. Иво подошёл, давая возможность девушкам полюбоваться грацией своих движений и лёгкостью своей походки. Поклонился не без шика, скопированного у того же Альберта:

– Ваше сиятельство.

– Ты тот самый Иво из Винетты, который прибыл к нам с нашим кузеном?

– Да, ваше сиятельство. Тот самый. – Губы Иво тронула лёгкая полуулыбка, сражавшая женские сердца наповал. И Габи вдруг почувствовала, что волнение из груди распространяется куда-то вниз, концентрируясь в промежности и бёдрах. Впервые в жизни она посмотрела на мужчину именно как на мужчину – на его тело, совершенство которого было подчёркнуто тёмно-серым вамсом без рукавов, с гербом графа Валенского, на узкие бёдра, на красивые, как у эльфа, руки. Габи ещё не вполне понимала себя и созерцала неосознанно, пугаясь своего волнения и чувствуя вдруг, что в этом созерцании кроется что-то крайне неприличное.

Для Иво же Габи в этот миг напомнила ангела, попавшего в беду, так сильно, как ни для кого и никогда. Он не видел в ней ни одного изъяна. По какому-то непостижимому капризу судьбы Габи оказалась именно такой, как он всегда любил: тонкой, изящной, гибкой, узкобёдрой, с небольшой высокой грудью, черноволосой. От неё сильно пахло розовым маслом, но Иво нравился этот запах; и запах девичьего пота, пробивавшегося сквозь этот настойчивый аромат, так же не был неприятен. Напротив, даже тревожил и… немного возбуждал.

– И как вы познакомились с нашим кузеном? Вы ведь сын лесничего, верно?.. А он, как говорят… – Габи сделала небольшую паузу, переглянулась со своими дамами, – ловил рыбу?

– Он спас мне жизнь. – Ответил Иво. – Мой господин – самый щедрый, благородный, великодушный и отважный человек из всех, кого я знаю. Он дважды спасал меня, первый раз – ценой своего здоровья, второй – ценой своей жизни. Я его вечный должник и самый преданный слуга, ваше сиятельство.

– Преданность своему сеньору – одна из величайших добродетелей рыцаря. – Страшно удивив своих дам, сказала Габи. – Она вызывает уважение и восхищение. Вы удивительный юноша, сквайр Иво.

– Похвала из уст такой госпожи – это величайшая награда даже для короля. – Не остался в долгу Иво, поклонившись и прижав руку к сердцу. – А для скромного сквайра она священна. Я мало достоин такой награды… Вы слишком добры ко мне. Но с этого мгновения я буду изо всех своих сил стремиться к тому, чтобы оправдать ваше доброе ко мне отношение и стать и в самом деле достойным вашей похвалы!

– А вы не только верный сквайр, вы ещё и куртуазный кавалер! – Габи была так увлечена, что вдруг словно осталась наедине с Иво; вокруг никого не осталось, они были одни. И всё происходящее, и всё, что было сказано, вдруг заиграло какими-то новыми красками, приобрело какой-то едва ли не сакральный смысл! – Вы так льстите? Конечно же, льстите! Вы не можете говорить это всерьёз?

– Моя госпожа! – С упрёком взглянул на неё Иво, вновь прикладывая руку к сердцу. – Я не верю, что существует лесть, которая не перестала бы быть лестью, когда она адресована вам! Всё, что вам говорят о ваших совершенствах во всём – правдиво от первого до последнего слова! Как с вершины горы можно только вниз спускаться, так, говоря о вас, можно только преуменьшить, потому, что преувеличить невозможно!

– Как смело сказано! – Габи задышала чуть чаще, сердечко билось так, что чуть подрагивала брошь под «дьяволовым окошком»*. – Не зря мои дамы считают вас опасным!

– Меня?! – Поразился Иво. – Меня! Я просто преклоняюсь перед дамами; я считаю, что всё мужское – грубое, топорное, примитивное… А женщины – это утончённость, лёгкость, красота. Нет более влюблённого во всё женское, чем я! В куртуазном смысле, конечно.

– Ваш господин, однако, совсем другой… верно?

– Он не столь восторженный кавалер, как я, но он и не такой грубый и неприветливый, как некоторые говорят. Просто он… скрытный, немного суровый… Но он добрый, честный, благородный и отважный. Настоящий рыцарь. Мне далеко до него!

Весь этот разговор, при всей его банальности, положил начало очень сложной, в чём-то трагичной, и крайне неприятной для всех ситуации. Но в тот момент его участники об этом не думали. Они вообще ни о чём не думали. Как не думают об этом, начиная свой флирт, девушки и юноши всех времён и народов, от Евы и Адама и до конца времён.


Алиса не приступила до сих пор к своим обязанностям и не пришла с остальными дамами по уважительной причине: она рыдала, забившись в какую-то нишу под одной из лестниц Девичьей Башни. Там было пыльно, грязно, полно паутины, но Алиса этого даже не ощущала, так ей было горько! Утром ей принесли свёрток от дамы Беатрис, и Алиса, почти не спавшая всю ночь, торопливо развернула его, а там… Там было такое убогое старьё, такие старые, некрасивые и даже не целые вещи!!! Это было не только обидно, это было настолько унизительно – словно плевок в лицо, что Алиса сначала просто не хотела верить своим глазам, потом, схватив всё это и пылая от гнева, побежала к Беатрис. А та… Спокойно, цинично и нагло заявила, что ничего не обещала, что за те гроши, что Алиса ей дала, ничего другого ей и не достать, и вообще, такая нищенка и безродная кукла, как она, Алиса, не может рассчитывать на что-то иное. И что она, Беатрис, дальше разговаривать на эту тему не собирается. И просто вытолкала опешившую Алису за дверь.

И теперь Алиса рыдала в нише: она была унижена, оскорблена и даже напугана. Помимо прочего, Беатрис сказала, что над нею и так все смеются, что она пугало и дура… Эти слова так больно ранили Алису, так смутили её нежное сердце! Как теперь идти к графине и исполнять свои обязанности?! Как находиться среди этих лживых и жестоких существ и разговаривать с ними, улыбаться им, терпеть их лживые, насквозь лицемерные слова?! И Алиса рыдала, не зная, как ей жить здесь, как быть дальше, что делать?! Идти ей некуда, у неё есть только Гэбриэл, больше никого… Сейчас эти дамы выставят её перед принцем полной дурочкой, он подумает, и велит ей уезжать, да и Гарет, наслушавшись, переменит своё мнение о ней, а может, и Гэбриэл… Заливаясь горючими слезами, она не заметила, как к ней кто-то подошёл.

– Возьмите платок, милая леди. – Услышала она приятный мужской голос, быстро подняла голову: перед ней стоял мажордом, Альберт Ван Хармен, который с самого начала казался ей высокомерным, неприступным и злым. Громко всхлипнула, но взяла у него из рук тонкий платок из дорогого батиста.

– Здесь может быть паутина. – Продолжал Ван Хармен. – И уже совершенно точно есть пыль.

– Я просто… просто… – Смешалась Алиса.

– Вы просто столкнулись впервые с нашим женским двором. – Мягко улыбнулся он. – Это очень неприятное открытие для девушки, воспитывавшейся в одиночестве… Я угадал? Там, где вы росли, не было других юных девушек?

– Нет. – Горько вздохнула Алиса. – Только взрослые женщины. Трое.

– Могу дать вам совет. – Ван Хармен аккуратно поправил её платье и снял с юбки паутину. – Не принимайте происходящее близко к сердцу. Вы очень красивы, поэтому вызвали ревность и зависть.

– Но я плохо одета, не знаю итальянский, у меня волосы… стриженые!!! – Выкрикнула Алиса, тронутая его неожиданной добротой. – Я вообще… хуже всех!!!

– Вы лучше всех. – Возразил Ван Хармен.

– И у меня больше нет денег. – Она вновь разрыдалась. – Его высочество дал мне на то, чтобы я оделась, а она… – И Алиса выложила всё без утайки, плача в платок и вздрагивая, как заплаканный ребёнок. Ван Хармен мрачно смотрел на неё, что-то решая. Когда Алиса немного успокоилась, сказал мягко:

– Не берите в голову, леди Манфред. А что касается вашей одежды, то я вам помогу. Идёмте.

Алиса доверчиво пошла за ним, шмыгая носом и украдкой вытирая лицо. Они пришли в помещение, где сидела и писала что-то уже знакомая Алисе Глэдис. Взглянула на Алису, и та совсем смешалась.

– Дорогая Глэдис, – сказал Ван Хармен, – у меня здесь маленькая леди Алиса Манфред, у неё небольшая проблема с платьями и украшениями.

– Я вижу. – Глэдис встала, подошла к ней. – Какая миниатюрная фигурка, и в то же время всё на месте… Ну же, не жмись. Я только посмотрю, что можно сделать уже сейчас. Не одевать же тебя в детские платья… Какая тоненькая талия! Пожалуй, руками обхватить можно! Готовься к тому, что другие дамы будут тебя травить.

– Леди Алиса уже столкнулась с этой травлей. – Мягко сказал Ван Хармен.

– Могу себе представить.

– У меня… – Спохватилась Алиса, – у меня есть… – Поспешно извлекла на свет кольцо с изумрудом. – Вот… Мне дал его высочество, сказал, что я могу его продать и купить себе что-нибудь хорошее.

Ван Хармен взял кольцо, посмотрел на свет.

– Великолепный камень. Его высочество, как всегда, очень щедр… Но я бы посоветовал вам, леди Алиса, сохранить его. Изумруд редкий, и лучше бы вам со временем сделать из него брошь, кулон или эгретку на шляпку.

– Но у меня нет денег! – Всплеснула руками Алиса.

– Но есть у меня. Я оплачу её наряды, Глэдис.

– Да ладно. – Глэдис распустила волосы Алисы, придирчиво отошла, осмотрела её. – Мы тебя оденем и причешем так, что ни одна из этих поганок расфуфыренных не сможет придраться, и без всяких денег. Ты иди, Альберт, я сама. Сара! Сара, позови девочек, и пусть берут всё, что нужно.

Несколько минут спустя работа была в самом разгаре. Среди платьев, юбок и прочего нашлись более-менее подходящие, и теперь швеи подгоняли их к размерам Алисы. Она стояла, как манекен, разведя руки в стороны, а девушки и женщины, пятеро, примеряли, сметывали, распарывали, закалывали булавками…

– Ну и фигурка у вас, леди! – То и дело слышала она. – Как статуэточка из фарфора, право слово! Но на такую фигурку шить сложно. У госпожи баронессы фигура удобнее, она плоская, худая, на неё что ни сшей, всё сидит… А вы такая… и грудочки такие кругленькие, и попочка на месте. Тут надо обязательно талию подчеркнуть, иначе будете квадратная и толстенькая… Вот, смотри, Глэдис, хорошо?

– Да, теперь хорошо. Отдай Мери, пусть шьёт. Лили, ты гладишь? Давай быстрее. – Глэдис завладела Алисой. – А сейчас займёмся твоими волосами, леди. Я их так уберу, что никто и не заметит, что они стриженые. Интересное у тебя колечко… Что ты его камнем внутрь прячешь?

– Оно светится. – Алиса доверчиво показала Глэдис кольцо, и та ахнула:

– Да это же эльфийское, не иначе! Это фамильное?

– Ну… да. – Алиса тихо ойкнула – волосы спутались.

– Красивое. Но ты права – этим… гадюкам не показывай. Ну их.

– Я бы на их месте постеснялась вообще кого-то попрекать! – Подхватила одна из девушек, Тина. – Сами-то! Я-то знаю, мы все здесь знаем, что они себе сюда вот и вот сюда подкладывают! А кое у кого вообще накладные волосы, я бы на их месте вообще молчала! А эта красавица, дама Лемель, бледная, как моль, и брови и ресницы себе красит!

– Правда?! – Ахнула Алиса.

– Конечно! Да там все светловолосые это делают, хоть это и грех, и неприлично, в конце концов, но смойте с них краску, и куда только что денется?!

Глэдис так искусно заплела и уложила стриженые, но очень густые волосы Алисы, что казалось – у неё на головке просто такая интересная и затейливая причёска. Глэдис покрыла её сеточкой из золотых нитей, помогла Алисе надеть переделанное на неё платье, и подвела к большому зеркалу.

Платье было красивого тёплого бежевого цвета, очень светлого, с цветочным узором чуть темнее основного тона, отделанное серебряным шитьём. Поверх него был надет сарафан, зашнурованный спереди, тёмно-синий, как раз того оттенка, который прекрасно гармонировал с платьем, шитый серебром. Небогатый набор украшений Алисы: жемчужное ожерелье, подаренное его высочеством, жемчужные шпильки, два серебряных колечка с бирюзой, серьги, так же из серебра и бирюзы, – Глэдис пристроила и обыграла так, что они смотрелись очень уместно и с большим вкусом.

– Ну, вот. – Удовлетворённо произнесла Глэдис. – Теперь никто не посмеет что-то о вас дурное сказать, а если скажет, то соврёт, смело плюйте такой врунье в лицо. И мой вам совет – не верьте вы мужчинам. Вы одинокая и красавица, да ещё наивная такая, они сейчас вокруг вас начнут, как слепни, виться. Будут из себя заботливых и сострадательных изображать, вроде как они вас жалеют, поддержать хотят, всё такое. На самом деле им всем только одно нужно – а вы лёгкая добыча, у вас ни брата, ни жениха, ни отца нет.

– Его высочество обещал позаботиться обо мне. – Чуть дрогнувшим голосом возразила Алиса.

– И он позаботится, благослови его Бог! Он настоящий принц, настоящая защита для нас всех, но если вы сами себя скомпрометируете, и он вам не поможет. Помните: не оставайтесь с этими безобразниками наедине, не доверяйте слепо каждому, кто с вами заговорит ласково, не позволяйте ничего с собою лишнего. Держитесь от мужчин подальше! И особенно – от сэра Гарета. Хоть и говорят, что он невинных девочек не трогает, всегда бывает первый раз.

– Дьявольский соблазн и погибель – этот сэр Гарет! – Вздохнула Тина. – Какие глаза у него, синие, как свет ангельский, как перед ними устоять?!

– А ну, замолчи, бесстыдница! – Одёрнула её Глэдис. – Слушать противно!

– Я не боюсь сэра Гарета. – Сказала Алиса. – И никого здесь не боюсь.

– А тут дело не в том, чего ты боишься, чего нет. – Строго произнесла Глэдис. – Девичья репутация так хрупка! Неосторожное свидание наедине – может, там и не будет ничего, а люди уже будут думать, что было. А уж те, кто тебе завидует, те, кто тебе зла желает, они этого не упустят! Ничего не говори этим бесстыдницам, если кто нравится тебе – или понравится, девочка ты молоденькая, – то храни это в тайне, боже тебя упаси разболтать – потом так переврут твои слова, сама себя не узнаешь! Поняла?

– Спасибо вам большое. – Алиса слегка ожила, встретив вновь хороших людей, вновь ощутив заботу. – Вы так добры! И господин Ван Хармен такой добрый…

– Альберт хороший человек. – Суровое лицо Глэдис смягчилось. – Многие думают о нём чёрте-что, что он чёрствый, скрытный, самовлюблённый, и тому подобное… Но он хороший человек, добрый, вежливый. Будете слышать о нём всякие сплетни, не верьте. Он в самом деле хороший человек.

– Я не поверю. – Пообещала Алиса.


– Дама Беатрис? – Альберт подошёл к спешившей вдоль галереи с каким-то поручением девушке. – На два слова.

– Я спешу, меня ждёт графиня. – Беатрис относилась к дворянам на службе у его высочества и его сыновей с легким пренебрежением – всё равно слуги, хоть и с титулами.

– Я вас надолго не задержу. Я только хочу сказать вам, предупредить.

– О чём? – Сахарная улыбочка мгновенно уступила место крысиному оскалу.

– О ваших промыслах известно.

– О каких промыслах?! – Зашипела Беатрис, но на всякий случай очень тихо – в галерее находились стражники. – Что вы сочиняете?

– Я не сочиняю, и не пытаюсь вас запугать. – Спокойно, как всегда, почти бесстрастно, возразил Ван Хармен. – Я просто говорю вам, что знаю о них. О картинках, об известных услугах, которые вы оказываете не безвозмездно в саду марокканского коттеджа после захода солнца, в наряде служанки и в маске.

– Что вам нужно?!

– Чтобы вы сегодня же вернули всё до последнего пенса даме Алисе. Скажете, что это был розыгрыш, что так вы проверяете новеньких на вшивость. Мол, побежит она жаловаться, или нет. Что испытание она прошла. Извинитесь перед нею и вернёте деньги. Если сегодня вечером этого не произойдёт, я завтра иду к его светлости для разговора о вас. И вы отлично понимаете, что монастырём в данном случае вы не отделаетесь. Это не шутка и не блеф. Я говорю совершенно серьёзно. Всего хорошего. – И, не слушая жалких попыток Беатрис как-то оправдаться и что-то возразить, он пошёл прочь.


– Что Гелиогабал? – Спросил Гэбриэл, вернувшись после тренировки на мечах.

– Молится и грозит нам гневом кардинала. – Скривился Гарет. – И он абсолютно прав, сволочь. Я не знаю, что с ним делать. Отпускать его, пока он не раскаялся и не признался во всём, нельзя. Я уже грешным делом подумываю, не утопить ли его в сортире, напихав камней в брюхо.

– Что?! – Испугался Гэбриэл, и Гарет фыркнул:

– Дурацкая шутка, младший. Но что с ним делать ещё, я не знаю.

– А можно мне поговорить с ним?

– Думаешь, сможешь его расколоть?

– Нет… Я просто хочу узнать у него кое-что. Кое-что, что не давало мне покоя в Садах Мечты с тех пор, как я стал думать об этом. Меня знаешь, постоянно мучили об этом мысли, вся фигня. А тут такой случай. Такой шанс…

– Что узнать?

– Я не понимаю, – признался Гэбриэл, – не в состоянии понять, что чувствуют такие, как они, как себя оправдывают, за каким хреном прячутся? Я вот на занятия эти хожу, проповеди Северина слушаю, и думаю: они ведь тоже их слушали? Чёрт, да он сам их говорит!

– Думаешь, он тебе правду скажет? – Презрительно скривился Гарет.

– Не знаю. Но хочу попробовать. Хоть в глаза ему посмотреть.

– Ну, попробуй, младший. Рискни. Сомневаюсь я, что ты что-то узнаешь… Но попробовать-то можно. Марчелло тебя проводит.


Гэбриэл впервые оказался в тюрьме своего собственного замка. Были здесь и каменный мешок для пожизненного заточения, и грязные, тёмные камеры, где нельзя было выпрямиться ни лёжа, ни стоя, но были и вполне себе обычные комнаты, и даже настоящие покои, правда, без окон, только с узкими бойницами, забранными решётками. Она находилась в центральной башне хозяйственного двора, под оружейными и казармами. Епископа Гарет поместил именно в тюремные покои, где у него были мебель, ковры, слуга, приличная постель, распятие, даже книги – религиозные. Гарет постарался – с мстительным удовольствием выложил на видное место те сочинения отцов церкви, где шла речь о Содоме и Гоморре и о содомском грехе. Епископ не прикоснулся к ним, но и не убрал. Когда Гэбриэл вошёл и отпустил провожатого, тот молился, стоя на коленях. Гэбриэл присел на стол, разглядывая его. Епископ не выдержал первым, хотя хотел гордо игнорировать его. Не смог. Терпение Гэбриэла было не чета его собственному! Нервничая, поднялся, с вызовом глянул на него, слегка смешался, поняв, что это не Гарет.

– Я поговорить хочу. – Сказал Гэбриэл. Епископ вдруг с некоторой растерянностью понял, что он всегда был таким – всегда вот так смотрел, вот так же неохотно, глуховато говорил, с таким же непроницаемым, холодным взглядом тёмных глаз. Но только теперь епископ осознал, сколько в этом тоне, взгляде, голосе было холодного, абсолютного презрения. Он никогда его не скрывал, этот полукровка! Презирал их, насмехался им в лицо… Взял себя в руки.

– Отпустите меня, верните мне моего слугу, покайтесь, публично покайтесь! И может быть – может быть, – я вас прощу. И соизволю поговорить.

– Ладно. – Пожал плечом Гэбриэл всё с тем же ледяным презрением, доводящим епископа до исступления. – Тогда я поговорю. Я не один год тебя слушал; послушай ты меня.

– Я, – епископ сам не понимал, зачем говорит это, но терпеть уже не было сил – он был слишком импульсивен и совестлив, – платил большие день…

– Вот именно. – Гэбриэл тяжело взглянул ему в глаза, в эльфийских зрачках сверкнул красный огонёк. – Ты не просто таскался в эту помойку, в эту грязь – ты деньги платил, чтобы таскаться туда. Я больше года боролся, чтобы вырваться оттуда, убить себя пытался десятки раз, чуть не сдох, чтобы вырваться оттуда. А ты сам ходил, да ещё и деньги платил за это. И, веришь, нет, не понимаю я кое-чего. Почему, епископ, орудие греха – я, а не ты? Почему несчастные девчонки, которых избивают, насилуют, держат на цепи в стойлах, как животных, душат, режут на части живьём – грязь, а их мучители – чистенькие? Я дурак? Я чего-то не понимаю? Вы мне так опротивели там, все, я так вас ненавидел, что каждое ваше прикосновение мне было – как… – Он оскалил край рта, – как дерьма коснуться. Вонючие, отвратные, похотливые, готовые сколько угодно заплатить, чтобы лишний раз дрочнуть и кончить… А я, – он наклонился вперёд, глаза вспыхнули, – я готов был жизнь свою отдать, чтобы вырваться, и я вырвался… И спас, кого смог. И ещё спасу.

– Ты не понимаешь. – Епископ едва сдерживался. – Ты не понимаешь!

– Конечно, не понимаю. – Скривился Гэбриэл. – Куда мне.

– Ты делал это с удовольствием, я же видел!

– Херово смотрел, епископ. Хотя что я? Как ты мог что-то рассмотреть, дроча под сутаной? Туман, поди, в глазках похотливых стоял.

– Замолчи!!! – В истерике завопил тот. – Как ты смеешь… как ты смеешь… Ты!!!

– Именно я и смею – Хрипло, уже не скрывая ярости, произнёс Гэбриэл. – Потому, что я знаю ваши грязные душонки, ваше нутро гнилое… И я вас не помилую, Гелиогабал. Я десять лет там пробыл… За эти десять лет я ни от кого там милости не видел. Ни ко мне, ни к другим. Самым невинным, самым беззащитным – никакого сострадания от вас! – Прикусил губу, уже не сдерживая своего гнева и презрения. – И я вас всех уничтожу, понял?! Всех до одного! Выясню, кто скрывается под личинами и кличками вашими, найду и убью, Бог мне свидетель и судья!

– Ты не смеешь, – дрожа, так же горячо заговорил епископ, – не смеешь судить, ты не был в моей шкуре… Как может быть грехом любовь к мужскому телу, оно создано по образу и подобию… А женщина?! Только родила: и грудь отвисла, как вымя у щенной суки, пузо упало… А мальчики! Как они прекрасны… Но за эту любовь, ты знаешь, что бывает за эту любовь?! А как же… Если, – он аж захлёбывался, – если не угроза, если не наказание, то что удержит от этой самой естественной любви, самого естественного восхищения?! Ты же понимаешь меня, ты понимаешь?!

– Нет. – Бросил Гэбриэл. – Я всегда девушек любил. У меня невеста есть, я умереть за неё готов. Она – самое прекрасное, что есть на свете.

– Я не верю. – Епископ искренне был потрясён. – Ты же… но ты же…

– Ты спину мою видел? – Спросил Гэбриэл. – Это цена того, что я делал для вас. Знаешь, сколько раз я её заплатил?.. Ты мне про мучения говорить будешь?! Ты – мне?!!

– Ты не знаешь, сколько я слушал на исповеди… Сколько греха, сколько сожалений, сколько мучений! Как страдают люди… Мужчины… А там, там, в Садах Мечты, можно дать выход своим тайным мечтам, страхам, утолить жажду – и снова быть нормальным, снова жить!

– Знаешь, что? – Гэбриэл резко встал, и епископ шарахнулся от него. – Я не думаю, что ради благополучия кучки уродов молодые, полные сил и надежд мальчики и девочки должны мучиться и умирать.

– Это лучшие люди Острова! – Возмутился епископ. – Это люди, обладающие властью, богатством…

– А мне срать. – Скривился Гэбриэл. – Если лучшие из вас такие, то худшие тогда кто?.. Убийца и извращенец, обладающий властью – это в сто раз хуже, чем простой вор, это тварь, которую надо уничтожить, как бешеную собаку, и как можно скорее. И я этим займусь. А ты… Раз ты считаешь, что мне, сыну принца Элодисского, должна была нравиться моя жизнь там, то поживи-ка ею сам. Голый, на соломе, в каменной клетке! Интересно, есть у нас среди стражников содомиты?..

– Ты… вы не посмеете! – Задохнулся епископ. – Я – духовное лицо!

– Ты извращенец. – Возразил Гэбриэл. – Ты подонок и урод. Ты до смерти замучил своего пацана – он умирает, Марчелло ничего не может сделать для него. Он кровью харкает. Ты в подвале его держал, в темноте!

– Нет. – Потрясённый епископ даже забыл о своей участи. – Он не может умереть! Он не умрёт! Я хочу его видеть! Я вас умоляю…

– Не насмотрелся? – Зло сощурился Гэбриэл. – Хочешь напоследок подрочить?!

– Замолчите!!! – Завопил епископ, падая на колени. – Я… я не со зла в подвале его держал… Я… смотреть на него любил, я боялся этого, прятал его… от себя самого!!! Я любил его!! Я любил его!!! – Он уткнулся лицом в ладони и зарыдал. Гэбриэл несколько мгновений смотрел на него с брезгливой гримасой, потом позвал тюремщика и приказал раздеть пленника догола и поместить его в пустую, но не тёмную камеру, дав ему охапку соломы вместо постели. Ушёл… Но в сердце поселилась жалость. «Я любил его!!!» – стоял в ушах вопль. Гэбриэл не понимал такой любви – он сам стремился сделать тех, кого любил, счастливыми любой ценой, даже в ущерб себе. Закрыть Алису в тёмном подвале, мучить её, отдавая насильнику, и наблюдать за этим! Да у него это в голове не укладывалось. Но чутьё влюблённого подсказывало, что епископ не лгал – он любил. Как-то по-уродски, непонятно для него, даже не приемлемо для него, но всё-таки любил. И ему хотелось понять, как всегда, с самого детства: он стремился понять первопричину, проникнуть в суть. Почему?.. Проще всего было бы сказать: потому, что он, Гэбриэл, полуэльф, а епископ – чистокровный дайкин. Дайкины – все такие. Но Гэбриэл не мог так думать, помня Моисея, зная своего отца… Не мог и не хотел. Значит, было ещё что-то. И он хотел это понять.

Остановился на хозяйственном дворе – он впервые очутился здесь один, да и в прошлый раз, знакомясь с замком, заглянул сюда с братом на пару минут и ничего не разглядел. В оружейную и тренировочный зал, размещённые над тюрьмой, он попадал из Рыцарской башни. Двор был большой, но так тесно застроенный различными службами, что казался совсем маленьким. Это был почти что маленький городок, при том густо населённый. В лужах копошились дети, собаки и утки, всюду бродили куры и цыплята, тут же служанки рубили курам головы и потрошили тушки, а рядом шорник скоблил коровью шкуру. Здесь звенели кузнечные молотки, пахло свежим хлебом из пекарен, здоровенный парень в фартуке выплеснул сыворотку из сыроварни, вызвав визг и радость детей. Здесь почти никто не обращал на Гэбриэла внимания – поклонившись, люди вновь занимались своими делами. Точили оружие и топоры, чистили посуду, выбивали ковры… Гэбриэла поразила не эта многолюдность и суета, а то, насколько не похож был задний двор на парадный. Словно это был совершенно другой замок… Старые каменные плиты, кое-где потрескавшиеся, запахи навоза и прочего, шум, неряшливые одежды, грязь… «Если бы брат не узнал меня, – подумал он вдруг, – если бы не забрал домой, я вот так же жил бы. И я, и Алиса. Она бы цыплят ощипывала, а я… Что-то бы делал, наверное. Что-то такое… Может, кузнецом бы стал?».

Брат встретил его на лестнице:

– Ну, что, узнал? Что хотел – выяснил?

– Нет. – Бросил Гэбриэл.

– Я почему-то так и думал. В смысле – что он не сознается. Не тот это человек, знаешь ли.

– Я велел его голого на солому посадить. Разозлился очень.

– М-да. Ну… пусть посидит. Всё равно, скандала не избежать, так хоть моральное удовлетворение получим. Да?

Гэбриэл усмехнулся.

– Завтра приём в замке. Будут отцы города, во главе с фохтом, –продолжал Гарет, – тебя представят им официально, будет рассказана твоя история – где ты был так долго, что делал, – а потом, вечером, будет застолье с горожанами. В субботу будешь вместе со мной принимать посетителей, ну, и придётся ужинать с остальным двором – Габи и придворными. Всё, отдых кончился.

– А это всё… Зачем? – Осторожно спросил Гэбриэл.

– Это наша жизнь. – Пожал плечами Гарет. Плечами они пожимали совершенно одинаково. – Это наши люди, мы не можем пренебрегать ими. Они, во-первых, обидятся, во-вторых, могут и свинью какую-нибудь нам подложить. От обиды.

– А это всегда надо делать, или хватит раз в неделю… там?

– Всегда. – Отрезал Гарет. – Ну, раз в неделю можешь устроить себе отдых – если захочешь. Вообще-то, там весело. Иногда. И потом, там будет Алиса… Будешь разговаривать с нею, потанцуешь… Ох, чёрт!

– Что? – Испугался Гэбриэл.

– Ты же у меня кроме хеллехавнена и танцевать-то больше ничего не умеешь!

– А это-то зачем? – В отчаянии вопросил Гэбриэл.

– Ну, тогда с Алисой будет танцевать кто-то другой. Поверь, желающих предостаточно. Я уже слышал от армигеров о её красоте.

– В смысле?! – Возмутился Гэбриэл. – Как это – кто-то другой?!

– Ну, могу я, но боюсь, у меня такая репутация, что Алису мигом заподозрят в том, что я положил на неё глаз, если я буду приглашать её на танец слишком часто.

– А что дурного для Алисы? – Нахмурился Гэбриэл. – Репутация-то у тебя.

– Наивный ты у меня, младший. – Ухмыльнулся Гарет, встряхнув его. – В чём-то тебе так и осталось тринадцать. Тебе ещё учиться и учиться. Знаешь, что? Ты лучше молчи и старайся делать, как я. Ну, помимо обращения с дамами. Иначе неловких ситуаций нам не избежать. А танцевать я тебя научу… Или нет, пусть этим займутся профессионалы.

– А Алиса умеет танцевать?

– Рыжик умеет всё, что нужно. Кстати, ты не против, что я зову её Рыжиком?

– Нет. Я заметил, что прозвища ты даёшь только тем, кто тебе не безразличен, и мне это нравится. – Откровенно сказал Гэбриэл, и Гарет рассмеялся:

– А ты ведь тоже! И тоже порой говоришь: «Маленький человечек». Так звала нас мама. Подумать только, мы ведь её не помним, вроде бы, но отец говорит, что во мне часто проскальзывает что-то от неё… И в тебе, получается, тоже.

– Мне больно, что я не помню её. – Вдруг признался Гэбриэл. Тихо. – Я иногда начинаю о ней думать, но так больно делается, от того, что я знаю… Так больно… Что я не могу о ней думать. Просто не могу. Но это не правильно… Она меня любила, а я её предаю. Предал, когда Хэ верил и ненавидел, предаю сейчас.

Гарет помолчал. Потом сказал:

– Я не знаю, что сказать. Я не знаю, что ты знаешь, и не знаю, надо ли мне настаивать, чтобы ты рассказал. Я вижу, как ты мучаешься, чувствую это, и тоже боюсь.

– Дело не в тебе. – Сказал Гэбриэл. – Дело в ней. Я думаю… Уверен: она бы не хотела, чтобы вы знали, вы с отцом. И чтобы я знал, она бы не хотела тоже, но так уж вышло.

– Зная, что это за место, и кто такой Драйвер, – криво усмехнулся Гарет, – я догадываюсь, что это было… мерзко.

«Но даже не подозреваешь, насколько». – С болью подумал Гэбриэл.

– Пошли. – Обнял его за плечо Гарет. – У нас много дел.


Иво всё-таки дождался появления Алисы. Та пришла тихая, бледная, со следами слёз, но её новый наряд произвел впечатление, даже расстроил некоторых дам. Не самый роскошный, но весьма приличный, модный, и очень ей шёл. Светло-бежевый цвет очень выгодно смотрелся в сочетании с её волосами и глазами, и с её сливочно-белой кожей.

– Вы не здоровы, дама Манфред? – Резко спросила Габи. – Сядьте вон там, в теньке. И в следующий раз, если не можете прийти по здоровью или ещё по какой причине, пришлите служанку, чтобы мы знали и не ждали вас.

– Да, спасибо. – Тихо ответила Алиса, ища глазами Беатрис и не находя её. – Я сяду. Да, извините. Я обязательно буду предупреждать.

Через минуту к ней подошла дама Мерфи, присела рядом на скамеечку:

– У тебя заплаканный вид, а вовсе не нездоровый. Ничего, что я на ты?

– Ничего, я рада. – Так же тихо ответила Алиса, комкая платок Ван Хармена, который так и не выпускала из рук. Она думала: интересно, эта дама с нежным участливым голосом, она тоже за глаза высмеивает её?.. Как теперь вести себя, как жить?!

– Такое прелестное платье. И причёска замечательная. Здесь все только и говорят, что о тебе.

Алиса съёжилась и опустила голову, прикусив губу. О, да, ей это сообщили!!! Иво наблюдал за этим от ограды, и хмурился. Ему было ужасно жаль Алису: девушка выглядела такой потерянной, такой уязвимой и несчастной! Но как её защитить, а главное – от чего?! Попрощавшись со своими собеседниками, Иво поспешил к Гэбриэлу. А Мина тем временем, так же искренне сочувствуя Алисе, старалась изо всех сил, чтобы поддержать и утешить её:

– Все считают тебя прелестной. Многие даже завидуют! Боюсь, от зависти наши девушки могут стать очень злыми. Но тебе не нужно из-за этого расстраиваться!

– Но я не виновата! – Вырвалось у Алисы. – Я же не виновата, что я такая!!! Что мне сделать теперь, я не знаю!!! – И она закрыла лицо руками. Мина ласково приобняла её:

– Милочка, на нас все смотрят… Пойдём, отойдём в стороночку, и ты мне всё расскажешь… Идём! – Она увлекла Алису за собой под недовольным взглядом Габи и заинтересованными – мужчин.


– И ты поверила этой дряни! – Воскликнула негромко, но от всей души. – Это же такая дрянь, каких свет не видывал! Её здесь все не любят, она такая… крыска! Врушка, лицемерка, втируша, и говорят – только это пока не доказано, поэтому ни слова, – что она на руку не чиста. Здесь уже трёх служанок выгнали с позором, и всё за одно и то же, и мы подозреваем, что это не служанки, а наша крыска… Скажи же, Аврора? – Обратилась она к подруге, которая подошла к ним.

– Ты про нашу втирушу? – Поинтересовалась Аврора. – Что, она обидела маленькую Манфред?.. Нашла наконец себе достойную противницу! – Аврора презрительно сморщилась. – Меня-то она боится, хоть и ненавидит страшно. Только сделать ничего не может, крыса Мирмидонская. – Это было любимое присловье Авроры: «Дурачок Мирмидонский, вруша Мирмидонская, гусь Мирмидонский», позаимствованное у отца. Она понятия не имела, что это значит, но так это произносила, что неизменно вызывала смех у подруг. – Ты держись с нами, Алиса, – ничего, что я на ты? – мы тебя в обиду не дадим. Если ты, конечно, нормальная, а не такая же, как Беатрис.

– Я не знаю, – всхлипнув, сказала Алиса, – что значит, по-вашему, нормальная.

– Не врушка, не подставщица, не лицемерка. – Перечислила Аврора. – И учти, мы не пустотрёпки, как остальные дурочки, разговоры о тряпках и женихах – это не наша стезя. Тебе может с нами стать не интересно. А нам – с тобой. Ты читаешь книги?

– Читаю. – Алиса с надеждой взглянула на Аврору. – Я люблю читать.

– Ну, тогда нам будет, о чём поговорить. – С каждым мгновением Аврора нравилась Алисе всё больше и больше. И как она могла счесть её неприятной и высокомерной?! У Авроры была очаровательная улыбка, светлая, нежная, с прелестными ямочками на щеках. С одной стороны, Алисе было как-то страшновато, после утреннего урока, довериться, но она по природе своей была открытой и не склонной к меланхолии и рефлексии девушкой, а потому потянулась к своим новым подружкам. К их маленькому кружку присоединилась ещё одна девушка, Юна Ульвен, двоюродная сестра Габриэллы по отцу, смешливая, озорная, конопатая, не красивая, но очаровательная и до того живая и подвижная, что нравилась уже только за счёт бьющих через край оптимизма и веселья. С кузиной они были в отношениях, скажем так, не родственных – Габи терпеть Юну не могла, Юна в ответ её игнорировала. Как и Аврору, Габи не могла прогнать от двора родную кузину, и вынуждена была её терпеть, но считала бунтаркой и крайне неприятной особой. То, что Алиса, не успев появиться, уже спелась с самыми неприятными особами Женского двора, решило её судьбу: колеблющееся до сего момента сердце Габи, не решившей ещё, нравится ей дама Манфред, или нет, мгновенно определилось и ожесточилось: Алиса была ею прочно зачислена в разряд аутсайдеров.


В предместьях Сандвикена, таких же неприветливых, как сам этот город, дома и виллы богатых горожан прятались за высокими каменными оградами и охранялись, как маленькие крепости: в округе было неспокойно. Сандвикен считался негласно воровской столицей Нордланда; говорили, что у воров здесь существует даже некий воровской цех, со своим уставом и своими правилами и законами. Был, как поговаривали, у них свой воровской король, личность легендарная, если не мифическая, по прозвищу Серый Дюк, который обитал то ли во дворце в Элиоте и был дворянином самой высшей пробы, то ли в каких-то таинственных подземельях – точных сведений не было ни у кого. Но что было несомненно, так это то, что в Сандвикене промышляли самые умелые, наглые и беспардонные воры на всём Острове.

Среди надёжно защищённых особняков в предместье города, за глухой оградой, на берегу протоки Фьяллара, стоял ничем не примечательный среди всех остальных особняк, каменный, трёхэтажный, неприветливый. Прежде он даже имел претензии на роскошь, но теперь обветшал и оброс со всех сторон бузиной, черёмухой и дикими яблонями, на которых завязывались крошечные кислые яблочки, больше похожие на ягоду. Есть их можно было только после первых заморозков, когда они превращались в мягкое, как изюм, и такое же вкусное лакомство. Эльфы звали эти деревья квэнни, люди – дичками. Но цвели они в точности, как настоящие яблони, так же красиво, пышно и ароматно.

В этом неприветливом доме обитали такие же неприветливые люди: хмурый старик, по виду – бывший наёмник или стражник, прихрамывающий, но даже с виду очень сильный, и две женщины, толстая неопрятная тётка с широким лицом, толстыми щеками, носом-пуговкой и острыми колючими глазами, которая сроду не ответила на приветствия ни одной своей соседки, и тощая, как кикимора, девица, по виду – служанка, хмурая, нервная, даже дёрганая. Наружу они выходили редко, но гости у них бывали. Чаще всего приезжал к ним высокий, сутулый, противный с виду мужчина с выпученными глазами и лошадиными зубами, которые он имел привычку облизывать, разговаривая; он всегда привозил какие-то свёртки, и соседи думали, что он какой-то торговец. Реже появлялись на крытой повозке двое монахов, которые редко когда задерживались на негостеприимном дворе дольше пары часов и тоже не разговаривали ни с кем и не отвечали на приветствия, но тем не менее, слух о том, что они какие-то иностранцы, всё-таки шёл. То ли кто-то слышал, как они разговаривают, то ли кто-то разговорил дёрганую служанку, не суть. И уж совсем редко здесь появлялась Госпожа. Эту ведьму знали даже здесь, и благодаря её редким визитам, дом обходили стороной и к его обитателям не лезли. Любопытство – любопытством, но Барр боялись абсолютно все. Если у неё здесь какие-то делишки, значит, здесь опасно и лучше сюда не соваться!

Многое подозревали местные кумушки, судача промеж собой об этом доме, но как были бы они удивлены, увидев, что внутри него весь третий этаж занят детьми! И не просто детьми, а младенцами! Их было здесь не меньше десятка, совсем крохотных грудничков, и постарше, ползунков и уже ковыляющих на нетвёрдых ножках. Заботы эти дети особой не знали; помимо них здесь было несколько девочек постарше, тоже полукровок и кватронок, от пяти до семи лет, они и присматривали за малышами, кормили их козьим молоком из рожка, мыли, нянчили, меняли пелёнки и укладывали спать. Сами такие маленькие, они уже умели быть и ответственными – за огрехи их били, как взрослых, – и заботливыми.

В тот день, о котором идёт речь, Доктор вновь появился в этом доме со свёртком, вручил его толстой тётке, которую девочки называли Матушкой.

– Эльдар опросталась. – Сообщил ей важно. – На этот раз мальчишкой! Здоровенький пацанчик и сложен отменно, красавчик будет. Хорошенько за ним присматривай!

– Уж как умею. – Буркнула тётка и крикнула:

– Дора! Засранка мелкая, а ну, иди сюда!

На пороге появилась маленькая девочка лет пяти, темноволосая, с большими тёмно-серыми, как карандашный грифель, глазами и такими правильными и красивыми чертами нежного детского лица, что казалась бы эльфийской куколкой, если бы не была чумазой и не щеголяла синяками на личике и ногах, и если бы не уродливое серое платьице и такие же уродливые грубые башмачки.

– Возьми новенького, ты за него отвечаешь головой! – Тётка сунула ей спящего неестественно-крепким сном младенца.

– А как его зовут? – Спросила девочка, принимая ребёнка и чуть откидываясь назад от его тяжести.

– Рот закрой, чельфячье отродье! – Фыркнула тётка, и призналась Доктору:

– Житья от неё нет! Трещит и трещит, хоть лупи её, хоть башкой о пол колоти! Помолчит, поревёт, и снова за своё: а что, а почему, а где… У-у-у, – замахнулась она на девочку, – выродок поганый!

Доктор, не слушая Матушку, прямо-таки пожирал девочку глазами. Она была копией Гора, любви всей его жизни! Даже волосы её, тоже тёмные, почти чёрные, были прямыми и разделёнными на прямой пробор.

– Это кто нам ею опростался? – Вкрадчиво заговорил он. – Не помнишь?..

– Ты говорил, что та тоже была эльдар. – Брезгливо бросила Матушка.

– Точно! Косая, Майя Стина, из Лосиного Угла… Его зовут Брюс, Дора, Брю-ус. – Он чуть ли не сюсюкал с девочкой. Та опасливо посмотрела на его зубы и поспешила прочь.

– Красивенькое мясцо… – Мечтательно проговорил Доктор, глаза заволокло похотливой дымкой. – Красивенькое, и попочка сладенькая такая… Жаль, маленькая ещё. Но ничего… годика через два будет в самый раз.

– Тьфу! – Сплюнула тётка. Плевалась она, как мужик, и все её повадки были мужиковатые, грубые. – Слушать противно! Пошёл отсюда!!!

– Как будто не знаешь, для чего здесь это мясо подрастает! – Захихикал Доктор, игриво уворачиваясь от полотенца, которым замахнулась на него тётка.

– Знаю! – Огрызнулась та. – И ненавижу это срамотьё не знаю, как! От распутства родились и для распутства растут… Так и удушила бы ещё в пелёнках, мир чище стал бы!

– Тебе за это срамотьё звонкой монетой платят. – Напомнил Доктор.

– И потому и не душу их, паразитов! Терплю, хоть видит святая Агата, покровительница моя, чего мне это стоит! Всё, вали давай! У меня дел по горло: ваших ублюдков нянчить!


Доктор, покинув негостеприимный особняк, вальяжной походкой направился к гостинице, на вывеске которой было написано напыщенной вязью: «Золотой сокол», и нарисовано золотой краской крылатое нечто, что с большой натяжкой можно было признать некоей хищной птицей. Чтобы придать заманчивости и возбудить аппетит прохожих, хозяин повесил на двух кольцах под вывеской изображение жареной курицы, и местные остряки неизменно потешались над птичьей тушкой, утверждая, что это-то золотой сокол и есть! Владелец этой гостиницы был содомит и гость Садов Мечты, а потому Доктора здесь всегда ждали тёплый приём, роскошные покои на втором этаже и щедрое угощение.

Поболтав с хозяином о том, о сём, больше всего – о новом Привозе и сопутствующих ему удовольствиях, – Доктор устроился у очага в своих покоях, готовясь приятно провести время, хорошо поесть, посмаковать доброе вино и помечтать о Горе. Лишившись предмета своих желаний, он только теперь до конца понял, как же сильно желает его. «Хорошо, что сбежал. – Думал он. – Хоть жив остался!». Как бы он жил после его смерти?.. А теперь Гор жив, и есть шанс когда-нибудь его встретить. Совершенно не представляя себе реального положения вещей, Доктор был уверен, что эта встреча будет радостной для них обоих. Он, разумеется, даст Гору понять, как рад, что тот жив, и Гор наконец-то поймёт, какого преданного друга имеет в его лице! Его радужные мечты грубо прорвало появление самого неприятного персонажа из всех возможных: в гостиную ввалился Аякс. Из-за его спины выглядывал несчастный хозяин гостиницы, и делал ему отчаянные знаки: он не виноват, он пытался!

– Пшёл отсюда! – Рявкнул на него Аякс, и хозяин мгновенно испарился. Аякс подошёл, хлопнул Доктора по костлявому плечу:

– Здорово, гнида медицинская!!! – И заржал, усаживаясь напротив. Доктор, которого от мощи удара вдавило в кресло, насупился, потирая плечо, и зная, что Аяксу это нравится. Тот любил делать больно, и, будучи тварью незамысловатой, любил причинять именно физическую боль, душевные терзания были для него вещами умозрительными, а потому неинтересными. Панический ужас, отвращение, животный страх, животная боль – вот, чего он добивался от своих жертв и что причинял, упиваясь своей властью. Тонкости были не для него. Рассуждения Гарета Хлоринга о том, что такая же власть есть у любой бешеной собаки и у сорвавшегося с привязи бугая Аякс бы просто не понял и посчитал заумной хренью.

– Чё ты пьёшь? – Он понюхал вино, скривился:

– Моча козлиная! Да чего и ждать-то от тебя, кишка ты поросячья! – Смачно харкнул в бокал и протянул Доктору:

– Ну, пей, пей, чё, не хочешь?! – И снова шумно заржал, абсолютно уверенный, что пошутил смешно, тонко и очень изысканно. Даже слёзы набежавшие утёр, донельзя развеселившись бессильной злостью Доктора, который в панике отшатнулся от бокала и прикрылся руками.

– Че-чего вам… – От страха голос Доктора, и без того высокий, дал петуха. – Че-чего надо-до?!

– Че-че-че! – Передразнил Аякс. – Заика хренов! У тебя беременная эльдар есть, мне она нужна. Плачу щедро, ты меня знаешь.

– Не-нету. – Опасливо отстранился Доктор.

– Че-его?! – Набычился Аякс, мигом согнав с лица глумливенькую улыбочку. – Врать мне вздумал?! – С силой опустил на столик между ними огромный, заросший рыжей шерстью кулак. Столик крякнул, Доктор вздрогнул и съёжился, стараясь отстраниться, насколько это было возможно в кресле.

– Бы-была… Опросталась два дня назад, я то-только что её дристуна привёз…

Аякс матерно выругался, лицо перекосилось от гнева:

– А ещё у тебя есть эльдар – она брюхатая?

– Не-не знаю… нет… пока…

– Так заделайте ей пузо, в чём проблема?! Мне нужна брюхатая эльдар, живая и с живым щенком в утробе! Заплачу сто дукатов, ты меня знаешь!

– Не-нельзя продавать из Садов, это за-запрещено… – Проблеял Доктор.

– Ты мне тут не рассказывай, что запрещено, что нет! – Скривился Аякс. – Отведёшь в бухту, я заберу её в лодку, и поминай, как звали. А Хозяину скажешь, что сдохла – если спросит вообще! Ты понял?.. Ты понял меня, анус козлячий?!

– По-понял… – Доктор вновь отшатнулся от кулака Аякса, которым тот показательно потряс перед ним, и тот заржал: это опять была такая шутка. Встал.

– Сто дукатов. – Напомнил, направившись к двери. – Золотые такие тяжёленькие штучки – за беременную девку! Я жду от тебя весточки, противный! И попробуй кинуть меня, ты меня знаешь!


Мария часто и много думала о том, кто был её невидимый друг. Попав в Приют, она заметила, что новеньких здесь трое; не было Локи, Гора и Эрота. Слушая разговоры парней, она поняла, что Локи погиб от рук Гора, а сам Гор и Эрот сбежали… Что это был Гор, Мария ни за что бы не подумала, стало быть, её другом был Эрот… Что ж, имя Гэбриэл ему шло. Только вот в то, что он вернётся за ней, Мария не верила. И дело было не в том, что она не верила в его намерения, нет! Просто она чувствовала, что Эрот в принципе не способен на такие жёсткие и решительные действия. Гор – способен, а Эрот – нет. Они сбежали вместе, и наверняка инициатором побега был именно Гор. Мария ненавидела и боялась его, но и понимала, что он способен на всё, чего захочет, его не остановить… Эрот не вернётся за ней. Не сможет. Если бы Гор захотел…Но этого она даже во сне бы не заподозрила. И значит, надежды у неё нет… Доктор её больше не истязал, гости тоже, И Мария начала и чувствовать себя, и выглядеть намного лучше. По-прежнему она часто оставалась голодной, но и это была не беда – Арес всегда вечером кормил её, даже если в течение дня поесть ей и не удалось, а порой, когда никого не было, даже разговаривал, не запрещая ей тоже произнести слово-другое, спрашивал о чём-нибудь, что-то рассказывал. Он ей даже нравился… Мария, конечно, не испытывала удовольствия, обслуживая его, но это было ей и не в тягость. Она даже старалась доставить ему удовольствие сама, от всего сердца – девушка была так благодарна ему за то, что он забрал её от Доктора! Только в последнее время её вновь охватывал страх. Живот рос. Это замечали парни в Приюте, прямо заявляя Аресу, что её нужно вернуть в Девичник. Но тот, жалея Марию, отговаривался тем, что новую Чуху им не дадут, а эта пока что вполне способна их обслуживать… Скоро Привоз, тогда они её и поменяют. Это немного отдаляло для Марии возвращение к Доктору, но не отменяло его вовсе. Как она этого боялась!.. И страх был не только за себя, но и за существо, которое росло в ней. Гэбриэл сказал: оно ни в чём не виновато… И Мария всем сердцем верила в это. Но как она могла ему помочь?! И оно, и его мать были абсолютно беззащитны, полностью во власти окружающих, особенно Доктора, и как же Марию мучила эта мысль! Постепенно, против её желания и вопреки её воле, это существо подчинило её себе, и его безопасность и жизнь стали главным для Марии. Каждый раз, когда парни из Приюта были беспечны или грубы с нею, каждый раз, когда они били её – порой вообще просто так, от скуки, или вымещая на ней раздражение, – Мария старалась изо всех сил защитить живот, и вообще стала болезненно реагировать на каждое прикосновение к нему. Оставаясь одна, или по ночам, Мария разговаривала с этим пока неведомым существом, утешала его и просила у него прощения за то, что ему досталась вот такая мать… В ней произошли очень большие перемены. Нельзя было думать, что с нею обходятся жестоко и бесчеловечно просто так, и Мария начала верить, что у гостей и Приюта есть на это какие-то права. Она научилась думать, что в самом деле, неполноценная, преступная, грязная. Девушка почти смирилась со своей участью, и считала, что ей страшно повезло, когда она попала в Приют – просто нереально повезло! Так иной, живущий обычной жизнью, человек радовался бы кладу или богатому наследству. Когда парни из Приюта били её ни за что, она уже не возмущалась и не злилась про себя, а терпела, как терпит покорное животное. Так был устроен мир; жестоко, страшно, но и в этом мире, как думала Мария, можно было жить. Вот только жаль было маленького – и как жаль! Если это девочка… Нет, этого Мария не хотела так, что при одной мысли об этом её охватывало близкое к истерике отчаяние. Пусть это будет мальчик!!! Если бы она знала Бога, она просила бы Его, но она не знала; даже такого утешения она была лишена! Пусть это мальчик, – молилась она про себя в пустоту, – пусть это будет мальчик, пожалуйста, пожалуйста!!! Он, хотя бы, имел шанс потом, когда вырастет, попасть сюда, в Приют… Его не будут вот так презирать, унижать и истязать, как её!

И всё же что-то ещё в её душе осталось. Она ещё была жива, в ней ещё теплились искры протеста против судьбы. Мария часто думала: если бы она на самом деле должна была быть безгласной и покорной, она такой бы и родилась! Если при рождении ей дана была способность говорить и думать, значит, это правильно!.. И вина её, и беда только в том, что она – не человек. Гости, Доктор, все в один голос говорили: она – плод неестественного греха; а значит, всему виной было её происхождение, то, что её родили вот такой… Но разве она кого-то об этом просила?! Как ей не хватало Трисс и Гэбриэла! Она бы поговорила с ними об этом, и может быть, как-то определилась со своими мыслями и сомнениями… В минуты особенно сильных нравственных терзаний Мария думала: почему она не умерла?! Почему она не умирает?! Доктор говорил, что убить себя они не имеют права – их тела им не принадлежат… И это казалось несправедливым, но уже не удивляло. Мария приняла это, как данность. Её подруги, которые прибыли сюда вместе с ней, приняли всё это ещё раньше и ещё полнее, постепенно превращаясь в зомби, покорных, безразличных, запуганных и сломанных. В Девичнике давно уже не шептались по ночам, не делали ни малейших попыток как-то общаться. Девочки устали и физически, и морально, устали так, что им было уже безразлично, что ещё с ними сделают. И вот что странно: те, кто изо всех сил делали их такими, то есть, Доктор и Приют, больше всего и ненавидели их теперь за это. Безразличие жертв раздражало их, им бы хотелось, чтобы они как-то реагировали по-прежнему, плакали, боялись… Не видя никакой реакции, они бесились и проклинали их. В приюте не стихали разговоры о том, что этот Привоз с самого начала был какой-то «косячный», и Чухи попались малахольные, тупые и недолговечные. «Тринадцать, оно тринадцать и есть!» – повторяли парни слова Доктора, не очень, правда, понимая их. Мария слушала, и, будучи девочкой умной, поражалась: ведь они сами с ними это сделали?.. Чего же они хотели?.. Но понять это было невозможно. 

Глава вторая: Бледная вель.

 Услышав от Иво, что Алиса плакала, Гэбриэл стал просто сам не свой. Ему немедленно понадобилось в Девичью башню, и Гарет и Терновник вдвоём еле уговорили его повременить. Гэбриэл приступил к допросу с пристрастием: как Иво показалось, с нею там хорошо обращаются? Её не обижают? Как она одета? Эти её обновки чудесные, они при ней?.. Иво отбивался, как мог, объясняя, что слишком мало времени провёл там, не было возможности, но вроде ничего такого при Алисе не было, только новое платье, очень красивое… Спас его Альберт Ван Хармен, попросив аудиенции. Гэбриэл отпустил Иво и уселся в кресло в своей личной приёмной, смиряя тревогу. Альберт был, как всегда, безупречен и вежлив. Поклонился, заговорил ровным голосом:

– Я осмелился потревожить ваше сиятельство по просьбе одной девушки, сироты из деревни Белая Горка, которую взяли в замок в качестве прислуги за всё.

– Ну? – Насторожился Гэбриэл.

– Дело в том, что по умолчанию такие служанки используются господами рыцарями ещё в одном качестве… вы меня понимаете?.. И обычно девушки не возражают, им это нравится, подарки, привилегии, общение с высшей знатью, всё такое. Но Роза – другое дело, для неё это совершенно неприемлемо.

– И что я сделать должен?

– Конечно, я должен был обратиться с этим к его светлости, но он занят, и я рискнул обратиться к вашему сиятельству. Дело в том, что у дам Женского двора у всех есть личные служанки, но у новенькой, дамы Алисы Манфред, ещё нет. – Гэбриэл вскинул на него взгляд мигом потемневших глаз, в которых зажглись красноватые огоньки. Бестрепетно глядя прямо в эти глаза, Альберт продолжал:

– Личная служанка для дамы – это то же самое, что армигер для рыцаря, она не только прислуживает своей госпоже. Хорошая служанка является для дамы подругой, наперсницей, помощницей, поверенной, посыльной, и Бог ещё знает, чем. Роза как раз такая девушка, она не болтлива, преданна, исполнительна, скромна и не глупа. Если бы вы похлопотали перед дамой Манфред…

Гэбриэл открыл рот, чтобы спросить: «А почему именно я?» – и закрыл его. Снова открыл, чтобы сказать: «Я с братом посоветуюсь», – и снова закрыл. Встал, прошёлся… И сказал:

– Зови её сюда.

Ван Хармен склонил голову в благодарном поклоне и вышел. Через несколько минут вошла невысокая худенькая девушка, смуглая, темноволосая и темноглазая, гладко причёсанная, очень чистенькая. Такая девушка, – подумал Гэбриэл, – и в самом деле не станет греть постель господам рыцарям по своей воле. Правда, тёмные её глаза были блестящими, умненькими и очень живыми, но это была не распутная живость, а самая, что ни на есть, приличная и приятная. Девушка Гэбриэлу понравилась, и он мягко произнёс:

– Здравствуй, Роза. Ты ведь Роза?

От сильного волнения и от красоты стоявшего перед нею мужчины у Розы пропал дар речи, она только кивнула, почтительно присев перед ним. Потупилась.

– Дело в том, Роза, что я очень серьёзно отношусь к даме Манфред, служанкой которой ты можешь стать. Я намерен просить её руки. Сейчас у неё положение скромное, но это пока. И я хочу, чтобы ей не только платье там застёгивали, или волосы чесали. И это тоже, да, но главное для меня – это, чтобы моё солнышко было счастливо. Хочу, чтобы о ней заботились, как о родной, чтобы берегли её, пока мне официально этого нельзя делать. Шпионить за ней и мне докладывать не надо, я своему солнышку верю, как себе самому, но если проблемы возникнут, графиня там лютовать начнёт, сплетни полезут какие, или беспокоить кто начнёт, я хочу знать, чтобы её от этого оградить. Ты меня понимаешь?.. Ну, и всякое такое… если ей нужно что, вещи какие, одежду, бирюльки там всякие, я хочу тоже знать. Комнаты ей обставить, может, мебель какую, зеркало красивое, я в этом не очень разбираюсь, но ты-то сама девушка, разберёшься, поди. Я, в свою очередь, в долгу не останусь, ты будешь, как сыр в масле кататься, для хороших людей я не жмот.

– Спасибо вам… – Просияла девушка, но Гэбриэл перебил её:

– И главное. Не дай тебе Бог солнышку как-то навредить. Сплетню какую пустить, обо мне растрепать, всякое такое. На расправу я тоже не жадный, и слёзками и жалобными рожами меня не разжалобить. Мне что мужик, что девушка, в порошок сотру. Ни одной живой душе о том, что я на ней женюсь, до самой нашей помолвки, никому, даже кошке у печки! И о нашем разговоре вот этом тоже никому, даже ей! Надеюсь, ты всё поняла?..

– Конечно, милорд! – Обрела дар речи Роза. – Я не болтлива, милорд, я и без ваших слов никому ничего бы не рассказала, я место своё знаю!

– Тогда вот тебе, – он протянул ей бархатный мешочек, – серьги для Алисы. Оте… Его высочество подарил ей ожерелье, это серьги ему в пару. Пусть на ужин в них приходит. Скажешь ей, что тебя прислал я, она тебя не прогонит. На вот тебе… – Он порылся в кармане, – шесть талеров, на свои там всякие бирюльки, считай, это только для начала. Будешь хорошей служанкой для моего солнышка, я о тебе не забуду. Ступай, и помни всё, что я тебе сказал!


Роза выскочила из его покоев на лестницу, сжимая в кулачке целое состояние – у неё как-то раз в руках побывало два талера, плата за родительский дом на Белой Горке, а больших сумм за раз она и не видела никогда! Настоящее, полновесное серебро! Это каким же нужно быть богатым, чтобы вот так порыться в кармане и отдать простой девушке столько серебра?! Роза возвела глаза к потолку и горячо взмолилась святым Аскольду и Анне Кемской, покровительнице девушек, вынужденных трудиться ради хлеба насущного. А свою будущую госпожу она уже обожала. Даже если та стерва и каприза, каких мало, Роза ей руки целовать будет!

Но дама Алиса оказалась вовсе не стервой и даже не капризой. Только увидев её, такую миниатюрную, что на её фоне сама Роза, девушка хрупкая и невысокая, показалась вдруг вполне себе крупной, её новая служанка мгновенно поверила в серьёзность намерений графа Валенского: да, эта девушка – драгоценность, которую любящий мужчина будет защищать, опекать, баловать и обожать всю жизнь. И ей, Розе, уготована роль няньки, опекунши и защитницы; но Роза этому только обрадовалась. Опекать даму Алису будет даже приятно, а главное – выгодно! Присев перед нею, Роза произнесла со всей возможной вежливостью и одновременно приветливостью:

– Добрый день! Граф Валенский прислал меня, он только что назначил меня вашей личной служанкой.

– У меня есть служанка. – Алиса всё ещё не успокоилась, всё ещё выглядела несчастной. – Жанна.

– Жанна – она на всех, общая, она обслуживает тех дам, у кого личной служанки пока нет. – Пояснила Роза, протягивая Алисе бархатный мешочек. – Это для вас подарок, от их сиятельства. – И она сплетница и вруша, каких мало!

Алиса развязала тесёмочку и ахнула, мгновенно меняясь в лице: серьги были такие милые! У жемчуга был еле уловимый розовый оттенок, удивительно подходивший к её вишнёвым глазам. Стоило Алисе перед небольшим зеркалом в алькове вдеть серьги в ушки, как это сразу стало заметно; глаза засияли как-то ярче, а розовый оттенок стал заметнее. Жемчуг – две довольно крупные чуть удлинённые капельки, – подчеркнул и нежность девичьей кожи, и изящность шейки.

– Как вам идёт! – Воскликнула Роза искренне.

– Спасибо. – Алиса потупилась, отнюдь не скромно, скорее, не без невинного девичьего тщеславия. Пожалуй, с этими серьгами и в новом платье она уже не чувствует себя такой убогой… И может быть, – мелькнуло в голове, – Альберт Ван Хармен и Глэдис знали, что говорили, когда утверждали, что другие дамы ей просто завидуют?.. А когда они узнают о ней с Гэбриэлом – о!!!

И только что печальное, личико Алисы вновь засияло.

– Я уберусь тут у вас? – Спросила Роза, пока не услышавшая от госпожи, что принята. Алиса кивнула:

– Эта Жанна такая неряха! Вечно всё раскидывает. Люси гораздо лучше, но она одна на весь этаж, просто не успевает. Но теперь Жанна мне не нужна. – Алиса забралась с ногами на подоконник, наблюдая за тем, как ловко и аккуратно действует Роза. – Ты живёшь здесь, в замке?

– Теперь здесь, леди. А прежде жила в Белой Горке.

– И почему ты ушла оттуда?

– У меня умерли родители. Корова поела какой-то травы, и утром сдохла, а потом и матушка с батюшкой разболелись. Я-то не пила молока, а они пили, и братишка младший тоже. Я, дурочка, ещё свою порцию ему отдала… Братишка тут же умер, а родители ещё болели несколько дней. Я, чтобы их похоронить, продала дом и всю скотину. Сосед купил. Можно было бы и дороже, да он сразу брал, и всё, вот и… – Роза выпрямилась, тыльной стороной ладони утёрла набежавшие слёзы. – Простите, леди, я ещё не успокоилась. Но я не плакса, не бойтесь.

– Я не боюсь. – Быстро возразила Алиса. – Мне очень жаль. Ты совсем одна?..

– Да. Пошла вот сюда, здесь охотно берут миловидных девушек в горничные, а я не уродина, хоть и не бог весть, что…

– Ты очень хорошенькая. И знаешь, что?.. Я тоже одна. У меня нет никого во всём свете.

– Вы под опекой его высочества, а он лучше, чем иной отец! – Воскликнула Роза. – Все говорят, что он – лучший господин во всём мире, и что хоть бы он стал королём, вот жизнь станет хорошая для всех! Так жаль, что королевой стала его сестра, и зачем Хлоринги придумали это: чтобы королем или королевой был старший в семье, не важно, какого полу?! Это у эльфов заведено, а мы-то не эльфы. Стране, как и семье, нужна мужская рука, сильная!

– Мы теперь обе под его опекой! – Засмеялась Алиса. Стиснула руки:

– Рассказывай! Ну же, Роза, расскажи мне всё-всё! У тебя есть жених?!..


Перед ужином братья съездили к Твидлам, чтобы подтвердить поставки сидра и сладостей для завтрашнего пира в честь возвращения Гэбриэла в семью, и Гэбриэл познакомился с крестниками Гарета, ребятишками всех возрастов и обоего пола, которые облепили герцога в ожидании подарков. Тот был щедр, как всегда, и на ребятню просыпался дождь из талеров, конфет и игрушек.

– Балуете их, ваша светлость! – Смущался Ганс Христиан.

– Лучше чужих, чем своих! – Легкомысленно засмеялся Гарет. И возразил самому маленькому Твидлу, теребившему его ногу с какими-то младенческими рассказами:

– Это какой язык? Чешский? Прости, парень, не обучен!

А Гэбриэла осадили кошки. Точнее, две кошки, кот и три котёнка. Откуда кошки узнавали, что Гэбриэл питает к ним слабость, неведомо было никому, но кошки Хефлинуэлла, например, все – а жило их в замке не мало, – норовили показаться ему на глаза, и это гарантировало им щедрое угощение и, если у Гэбриэла было время – не менее щедрую порцию ласки. А его Утоплик и вовсе, словно сыр в масле, катался, любимый, закормленный, затисканный Гэбриэлом, Иво и Алисой. Гарет в принципе был не против кошек, но собак любил гораздо больше. И очень жалел, что брат не разделяет его любви. Он даже попытался подарить ему щенка своей Норы, но щенок как-то сразу переместился к Иво, который уделял ему куда больше внимания и любви. У Гэбриэла все руки были в мелких царапинах: Утоплик карабкался по нему, как по дереву, играя в свои кошачьи игры и по своему разумению вовлекая в игровой процесс любимого хозяина… Впрочем, хозяином он его вовсе не считал. Гэбриэлу было интересно, кем считают кошки двуногих? Друзьями? Или сами полагают людей забавными домашними питомцами?.. Как бы то ни было, а кошек Гэбриэл очень любил, кошки это знали, этим пользовались и платили ему ответной любовью. Кошки Твидлов тёрлись о его ноги, котята устроили по нему радостные вертикальные гонки, в общем, все были довольны.

Помимо кошачьих ласк и игрищ, Гэбриэл получил целое решето только-только созревшей, ещё немного кисловатой вишни: оказывается, о его любви к этой ягоде здесь помнили ещё с тех пор, как он был малышом, и его чрезвычайно тронуло то, что ягоду собирали всей семьёй специально для него. Ещё граф Валенский получил несколько бутылок отменного вишнёвого сидра, вишнёвый компот и вишнёвое варенье, и всё это сгрузили на Иво. А братья, попрощавшись с гостеприимной семьей, поехали в Гранствилл: Гэбриэл хотел купить пару подарков для Алисы. Сам он ничего в этом не понимал, и понадеялся на брата, а тот заявил, что только в Эльфийском квартале можно найти и купить по-настоящему великолепные и достойные лавви подарки. Так как Гэбриэлу дарить что-либо Алисе пока было неприлично, это могло её скомпрометировать, подарки решено было сделать от лица его высочества.

Гэбриэл до сих пор, как мальчишка, радовался любой поездке в город. Вся эта городская суета до сих пор ещё была ему в новинку; как уже было сказано, он был очень любознательным молодым человеком, с живым, пытливым и острым умом, с огромной жаждой нового, а где можно было набраться столько новых впечатлений за раз, как не в большом процветающем городе?.. Он с радостным нетерпением готовился появиться на городских улицах на великолепном коне, в хорошей одежде, с блестящим братом. Не то, что он был слишком уж тщеславен, но какому молодому человеку это не приятно?.. А очутиться в Эльфийском квартале ему было втройне интересно: Гэбриэл довольно много уже знал о людях, о том, как они выглядят, как живут, а вот про эльфов знал всего ничего. То, что говорил о них Драйвер, следовало давно забыть, но брат, к примеру, тоже их не любил. Терновник, пока что единственный знакомый ему эльф, много не рассказывал, отделывался обещаниями рассказать «когда-нибудь», а многочисленные предметы эльфийского искусства, оружия, мебели и архитектуры тревожили душу и будили воображение. Они на много порядков превосходили человеческие, были изящнее, искуснее, красивее.

– В Эльфийский квартал просто так не войдёшь. – Объяснял Гарет по дороге. – Теоретически, доступ туда открыт любому. Но если человек вздумает туда войти среди бела дня без особой надобности, просто посмотреть, ему там точно не понравится.

– Почему?

– На него так будут смотреть, от него так будут сторониться, и с таким отнесутся недоверием и, я бы сказал, презрением, что он и сам постарается оттуда скорее смыться. Гранствиллцы об этом хорошо знают, потому и сами туда не суются, и другим не советуют.

– А мы?

– А мы эльфиниты, потомки Дрейдре и сыновья Лары, внуки Мириэль и Белого Орла. Нам можно даже в королевский дворец на озере Фейри. Мы с тобой, как ни крути, эльфийские князья. У нас даже есть права на корону эльфов, Венец Фейри, и куда больше, чем у нынешних правителей, Тиса и Гикори, наших дядек.

– Почему?

– Потому, что они дети от разных отцов. Отцом Тиса и Гикори был простой эльф, погибший Бог весть, когда, в войнах с какими-то там Белыми Демонами; после этого Перворожденная Тиэса Ол Рил, их мать, стала женой короля эльфов, сына Мириэль, Белого Орла Ол Таэр. Он и был отцом Лаэда Ол Таэр, по прозвищу Кину, что значит Рысь, и нашей мамы, Лары Ол Таэр. Белый Орёл и Тиэса погибли в войне с драконами, и королём стал Лаэд. Потом с ним случилась какая-то неприятная история, вроде как он женился на человеческой женщине, и стал изгоем. А королём быть не перестал – у эльфов так, король всегда король, даже если в изгнании, но пока он жив, он – король. Так что король эльфов где-то бродит… – Он слегка запнулся, бросив быстрый взгляд на Терновника, – а эльфийскими правителями и формально, и де факто являются Тис и Гикори, эльфийские князья, старшие братья короля. Они правители для всех: и для Ол Донна, и для Элодис, и для Фанна.

– А королева? – Спросил Гэбриэл, которому было ужасно интересно, – у эльфов есть королева?

– Королевой традиционно является фея. Вместе они – правители Фейри, то есть, всех старших народов Острова, в том числе и драконов. Сейчас королевой Фейри, насколько мне известно, является мать Стража, фея Эссуль. Если бы она стала супругой кого-то из правителей, это был бы его шанс… Но она вообще в дела эльфов никак не вмешивается. О ней вообще не слышно ничего.

– А Мириэль? – Гэбриэл не совсем разобрался в непонятных для него вещах. – Она чья королева?

– Мириэль, – вздохнул Гарет, – королева Элодис. У Фанна тоже есть свой король, насколько мне известно, его зовут Ледяной Клинок. У драконов был свой король; свой правитель есть у цвергов и даже у дриад есть какая-то правительница. И все они вассалы правителей Фейри. Ты, к примеру – мой вассал. А я – королевы.

– Понятно. – Про вассальные связи Гэбриэл уже знал. – То есть, если с королём-бродягой что-то случится, следующие на очереди – мы?

– Теоретически – да. Перворожденных на Острове осталось всего трое, и двое из них ушли в Туманное ущелье и стали эрнами. Это уже не совсем живые существа, что-то вроде духов, или низших божеств. Третья – Мириэль. Говорят, есть дети Кину и той женщины, но они не могут претендовать на Венец Фейри, потому, что эта женщина была самой обычной дайкиной, а в нас с тобой течёт кровь аж целых четырёх Перворожденных, включая Дрейдре. Что бы эльфы ни думали о браке нашей мамы, наших прав они отрицать не могут, они верны традициям.

– Но они бессмертные, а мы?

– Эльфы не бессмертны. – Впервые подал голос Терновник, молча слушавший их разговор. – Эльфы могут жить очень долго, пока сохраняют связь с родной землёй и живут в гармонии с окружающим миром. Вы тоже это можете, если только научитесь. Ты – он взглянул на Гэбриэла, – уже не раз бессознательно использовал эту способность, черпая силы и обновление из окружающего мира. Я полагаю, это могут и дайкины, но они не желают ни учиться этому, ни признавать, что живут неправильно. Им проще насиловать природу, чем учиться у неё и любить. А за любое насилие следует очень жестокая плата.

– Не скажи. – Фыркнул Гарет. – Многие насильники не разоблачены и живут, припеваючи, дальше.

– Плата не в наказании законом. – Возразил эльф. – Просто дайкины этого не понимают. Им кажется, что это не плата, а просто невезение, болезнь, какие-то житейские неприятности, которые они списывают наестественный порядок вещей. Разрушая себя, они ищут причины вовне, не внутри себя, не в своих деяниях.

– Ясно. – Гарет не особенно поверил в это. Слишком часто он видел, как неслыханно везёт самым отвратительным преступникам, которые уходят от любой ответственности и в ус не дуют. Но спорить не стал – они уже приехали. Оставили коней у ворот, и прошли меж ажурных решетчатых створок, распахнутых настежь, мимо безмолвных стражей-эльфов. Терновник преспокойно вошёл с братьями, не обращая внимания на стражей, которые так напряжённо не заметили его, что это бросилось бы в глаза и существам менее наблюдательным, чем оба Хлоринга.

Аллея, ведущая от ворот, была густо засажена акациями и эльфовым волосом, заросли которых надёжно скрывали всё, что происходило дальше, от любых нескромных и просто любопытных взоров. Выйдя из этих зарослей, братья очутились перед большим искусственным прудом правильной овальной формы, пологие берега которого поросли мелкой изумрудной травкой, а кромка воды была выложена булыжниками. В пруду плавали птицы, от уток до лебедей, на берегах, прямо на траве, лежали, сидели, болтали, играли и просто смотрели на воду эльфы, в основном, Ол Донна, но были и трое Фанна, два юноши и девушка, которые держались особняком и прятались от солнца под ветвями эльфийской ивы. Впрочем, они могли быть и не молоды – лет так, примерно, под тысячу, но Гэбриэлу показались совсем юными. Заметил он и пару ребятишек, игравших с собакой, за которыми присматривала красивая, как ангел, эльфийка. Здесь было очень много зелени: деревьев, кустарника, цветов. Любимые эльфами портики и аркады увивали различные лианы, от вьюнков и девичьего винограда до хмеля и вьющейся розы, очень много было пышно цветущей сирени, роз, жасмина и плодовых деревьев. Дома эльфов прятались в зарослях, к ним вели выложенные аккуратно обработанной плиткой дорожки. По сравнению с человеческими кварталами, даже богатыми, Эльфийский выгодно отличался абсолютной чистотой, ухоженностью и отсутствием стражников, стен, заборов и решёток. На братьев обращали внимание – эльфы на какие-то мгновения отвлекались от дел или разговоров и смотрели им вслед. Особенно почему-то интересовал их Иво, сопровождавший Гэбриэла. И они все дружно не замечали Терновника. Гарет отлично ориентировался здесь, хоть почти не бывал: уверенно провёл своих спутников на боковую аллею, которая, пройдя сквозь очередную аркаду, закончилась у ступеней, ведущих в эльфийский дом без прямых углов и с круглой крышей, белый, с ажурной лепниной или резьбой, Гэбриэл не шибко в этом разбирался. Ему просто было сказочно красиво. На открытой террасе сидела ещё одна красавица, лениво перебирающая струны эльфийской гитары. Взглянула прямо на Гэбриэла, произнесла с сильным акцентом, но не коверкая слов:

– Привет тебе, Сетанта Ол Таэр.

Гэбриэл, не зная, как отреагировать, взглянул на брата, и тот ответил небрежно:

– Не обращай внимания. С теми, кто не соблюдает правила вежливости, не обязательно церемониться в ответ.

– Просто ты не отвечаешь на приветствия, Виоль. – Возразила эльфийка. – Я действую, как ты говоришь: не церемонюсь с тобой. Познакомь меня с красавчиком-Фанна, Сетанта?

– Он сам умеет говорить. – Опередил брата и Иво Гарет. – Где мастер?

– Дома. – Эльфийка не шелохнулась. – Скоро выйдет. Наверное.

– Мы присядем?

– Как желаете. Фанна может присесть со мной. – Она гибко изогнулась, освобождая место на длинной скамье. – Меня зовут Жасмин!

Иво, всего секунду поколебавшись, сел с нею рядом. Эльфийка была такой красивой!

– Ты такой смущённый. – Заметила Жасмин, проведя рукой по его волосам. – В полнолуние эльфы Гранствилла собираются здесь, на берегу пруда. А ты где будешь праздновать?..

– Я… не знаю. – Иво смущённо глянул на Гэбриэла. – Я ещё не праздновал полнолуние. Ни разу.

– Как же ты обходился, бедняга? – Промурлыкала Жасмин, и не думая скрывать природы своего интереса.

– Сам… – Иво кашлянул, – не знаю.

– Тебя дайкины воспитывали! – Сообразила Жасмин. Её акцент звучал совершенно обворожительно. – Ничего. Приходи к нам почаще, мы это исправим…

Никто не успел отреагировать – ни Иво, опять испуганно смотревший на Гэбриэла, ни Гарет, который собирался что-то сказать. Из дома вышел высокий эльф, почти не уступающий ростом ни Терновнику, ни даже братьям, темноволосый, с янтарными глазами. Гарет встал.

– Мы к тебе, Бук. – Сказал, поздоровавшись по-эльфийски. – Нам нужен подарок для особенной девушки, невесты моего брата…

– Так маленькая лавви выходит замуж? – Почти без акцента спросил Бук, и Гэбриэл вздрогнул.

– От эльфов скрыть присутствие лавви в округе невозможно. – Усмехнувшись, сообщил ему Бук. – Его все чувствуют. Даже дайкины, просто они не понимают своих чувств. К счастью. Для лавви у меня есть особенные вещи, прошу. – Он пригласил их в дом.

И у Гэбриэла просто разбежались глаза. Всё, что он видел, казалось ему восхитительным, и всё он хотел бы подарить Алисе! Гарет сразу взял в руки прелестную шляпку из накрахмаленных кружев, отделанную перьями цапли, с приколотым к ней барбетом из тончайшего газа, с едва заметным опаловым мерцанием, которого пока что могли добиваться в своих материалах только эльфы, с жемчугами и золотыми бусинками и усиками.

– Эта шляпка точно сердца всех дам разобьёт в пыль. – Заявил довольно. – Берём… Ещё, пожалуй, сумочку… Они сейчас в большой моде. Нужно под цвет её платья, чтобы не смотрелась глупо. И раз она у нас пока что вся в жемчугах, то и сумочка должна быть с жемчугами…

– А это что? – Гэбриэл брал в руки то одну вещицу, то другую. Гребни, заколки, шпильки с головками из драгоценных камней, браслеты, цепочки, кулоны, подвески, эгретки…

– Я всё возьму. – Сказал он вдруг. – И вот этот ящик… или как его? Шкатулку?.. Вот, её тоже. Всё это в шкатулку, и я забираю.

– Младший…

– Ты сказал, я богатый!

– Дело не в том. Как она объяснит всё это?!

– Подарю после помолвки. Какая проблема?

– Ну, если после помолвки…

– И вот эти две сумочки тоже. И эту хрень, как её?.. Тоже беру.

– Посмотрите ткани? – Улыбаясь, спросил Бук.

Тканей было выбрано и куплено множество. Гэбриэлу нравились все, но Гарет остановил его, призывая выбрать только те, которые будут Алисе к лицу. Совершенно забыли братья только про обувь. Вышли на террасу, и Гарет громко кашлянул: Иво вовсю целовался с Жасмин.


На обратном пути братья заехали к башне Тополиной Рощи, чтобы взглянуть на её состояние. Гэбриэл всерьёз собирался отремонтировать её и поселить там Моисея. Башня эта тоже стояла на скале, но настолько уступающей своим соседкам, Белой и Золотой, что имени собственного не имевшей. Тем не менее, с неё прекрасно просматривались излучина Ригины, порт, мост, соединяющий берега Ригины в районе Хефлинуэлла, и все подступы к замку. Правда, когда выросли тополя в обширной роще на берегу Ригины, они заслонили от башни Ригстаунскую дорогу и её окрестности, и своё стратегическое значение башня утратила. У Артура, деда близнецов, было два выхода: рубить тополя или построить другую башню, и он выбрал второй вариант. Новую сторожевую башню построили на Золотом берегу, ниже замка, на каменном выступе почти у самого моста. С этой башни тоже отлично просматривались мост, дорога, город и даже Старое Место, вдобавок, гарнизон башни при нужде мог мост защищать. А тополя остались, набирая мощь и силу и придавая округе неповторимое очарование.

Сама башня, вот уже много лет необитаемая, стояла на краю скалы, прочно врастая в неё фундаментом, над журчащим в недрах оврага Глубокого ручьём. Часть рощи вокруг неё, от оврага до дороги, была обнесена кирпичной оградой с псевдо башенками и двумя воротами, давным-давно снятыми с петель и украденными. Издали башня казалась необыкновенно живописной и так и манила к себе, вблизи же всё оказалось как-то печально. Двор был захламлён и зарос крапивой и лопухами, внутри башни, казалось, не осталось ни одного угла, где не было бы нагажено, все стёкла были разбиты, рамы выбиты, деревянные лестницы скрипели и отбивали всякую охоту подниматься выше.

– М-да. – Резюмировал Гарет, попробовав ногой очередную ступеньку и сдаваясь. – Издали гораздо приятнее… да и не воняет.

– А мне нравится. – Озираясь, заявил Гэбриэл. – Потолки высокие, места много, лестница широкая. Двор просторный. К реке тропинка есть, да. Прибрать здесь, обновить всё, и вообще здорово будет!

– Так дерзай. – Зевнув и отряхивая руки, которыми брался за перила, заметил Гарет.

– Я?! – Ужаснулся Гэбриэл. Брат засмеялся:

– А кто?! Ты богатый у нас. Да не ссы! Лес у нас свой, камень свой, гвоздей купишь, рабочих наймёшь, лошади и телеги тоже свои. И ладно, не делай такие страшные глаза! Скажем Альберту, он всё организует. – Они вышли наружу, и Гарет, отойдя в сторонку, обернулся и прищурился на башню.

– В целом-то ты прав: строение отменное. Со времён деда нашего стоит бесхозное, а смотри ты – почти целая! И место красивое, и в соседях Твидлы и Белая Горка… Нет, определённо, твоему еврею повезло!

– Это мне повезло. – Возразил Гэбриэл. – Если б он меня не подобрал и не выходил, не было бы сейчас меня.

– Кто ж спорит. – Вздохнул Гарет.


Алиса не очень-то поверила извинениям Беатрис, но приняла их – ей не хотелось конфликта. Та так и прилипла к ней, пожимая её локоть, прижимаясь к ней, заглядывая в лицо:

– Ну, прости, прости, Алиса, кто же знал, что ты такая нежная девочка?.. И какое милое у тебя платье – так намного лучше, правда ведь?.. Сразу видно, конечно, что перешитое с чужого плеча… но миленькое, миленькое – нет, правда! Я слышала, ты много читала? Его высочеству очень понравилось, как ты разговариваешь и поёшь. Тебе повезло. Многих из нас он и в лицо-то не знает… Нет, мы все представлены ему, но вряд ли он помнит всех… Или хотя бы многих из нас. – Она осторожно прощупывала почву: можно ли с Алисой немного посплетничать о принце, посмеяться над его недугом?.. Но мигом почувствовала, что это не пройдёт, и искусно славировала, перевела разговор на его сыновей.

– С Гаретом нам не очень повезло. – Вздохнула. – Он не тот, кто мог бы стать душой нашего двора. Нет, он блестящий рыцарь, он красавчик, каких мало, и если хочет, он умеет быть неотразимым, но он столько мнит о себе! И потом, он совершенно для нас недосягаем.

– Почему? – Рискнула спросить Алиса.

– Потому, что он женится на принцессе какого-нибудь европейского дома. Нам он не по зубам… Вот его брат… Он, конечно, совершенно ужасный. Как он ведёт себя! Сразу видно, что он в приличном обществе отродясь не был. Как он ест! Это же просто ужас, и такой смех!

– А вы видели? – Алиса с трудом сдержала обиду.

– Нам графиня рассказывала. Это такой смех!

– Я была там. – Упрямо произнесла Алиса. – Он, конечно, ведёт себя не так блестяще, как его брат или его высочество, но и не так смешно, как вы говорите.

– Правда? – Протянула Беатрис. – В самом деле? А какой он?

– Я не общалась с ним. – Опомнилась Алиса. Она ведь Гэбриэла совсем не знает, и забывать об этом не должна! – Я общалась только с его высочеством. Но я видела, как они вели себя, видела, как ели… Он очень старался, так мне показалось, повторять за братом, и у него неплохо получается.

Беатрис проявила просто феноменальную чувствительность: мигом поняла, что не только принца, но и его сыновей Алиса осуждать ни в коем случае не будет, и так же мгновенно сменила тактику:

– Ну, я рада, если так. Знаешь… Кстати, зови меня на ты! – так вот, скажи: как он вообще… Ну, какой, на первый взгляд?

– Я не знаю. – Смутилась и насторожилась Алиса. Её ревнивое сердечко напряглось в каком-то смутном подозрении.

– Ну, внешне он практически такой же, как брат. – Пояснила Беатрис. – Но по характеру они, конечно же, совершенно разные!

– Почему? – Упрямо спросила Алиса, почувствовав какой-то обидный подтекст.

– Ну, ты такая на-ив-на-я! – Снисходительно пожала её локоть Беатрис. – Ну, разве можно вырасти нормальным где-то вдали от дома, среди неизвестно, кого? Как ты думаешь, где он был?! Ты веришь в эту чушь, что его, якобы, подобрали монахи и вырастили в северном монастыре, что он рыбу ловил?!

– А почему нет? – насторожилась Алиса.

– У нас говорят, – понизила голос Беатрис, – что он… только ни слова никому, поняла?! – что он был в банде Кошек. Он бандит! Он грабил путников, нападал на замки и захватывал ради выкупа знатных дам! Может быть, даже… насиловал их! Представляешь?!

Алиса перевела дух. На миг она перепугалась, что здесь уже узнали правду. Она помнила, что Гарет говорил: даже банда лучше для репутации, чем Сады Мечты.

– И ещё мы думаем, – таинственно продолжала Беатрис, – что армигер сэра Гэбриэла – из той же банды. Ох, какой же он красавчик, ты не находишь?! Синие глаза, белокурые волосы, такой эфеб! Даже красивее, чем святой Себастьян на картине, ты не думаешь?

Алиса с сомнением посмотрела на картину, изображающую юношу в набедренной повязке, привязанного к столбу и утыканного стрелами, томно воздевшего глаза к небу. Позади него двое горожан безмятежно любовались фантастическим пейзажем, а из дырки в небе на юношу падал косой луч света. Юноша был пухлый, женоподобный, с полными, но узкими плечами и женскими бёдрами… Алиса вспомнила Гэбриэла, его плечи, его торс, с затаённой гордостью опустила глаза. Ничего эти дурочки не понимают! Им и во сне не снился такой, как Гэбриэл – который принадлежит ей одной!

– Да ты не стесняйся! – Хихикнула Беатрис, слегка ущипнув её. – Подумаешь, все мы мечтаем хоть одним глазком увидеть мужчину без… Ну, ты понимаешь. У дамы Эйприл есть картинки, там та-ко-е! Я у неё куплю одну. Она продаёт их за один золотой дукат штука. Она стянула их у брата, он армигер у сэра Юджина… А просто посмотреть стоит пять талеров… У тебя есть пять талеров?

– Нет. – Покраснела Алиса.

– Ну, не важно. Раздобудем и посмотрим.

– Я не знаю…

– Брось! – Беатрис вскочила, потянула её за собой. – Спой нам, Алиса, ну же! Дайте лютню! – Захлопала в ладоши. – Дайте скорее лютню, леди Алиса нам споёт!

Алиса спела, потом ещё, но у Габи было дурное настроение, поэтому, признав, что голос и слух у Алисы есть, она высокомерно добавила, что пение Лучиано ей нравится гораздо лучше, и вообще, у неё болит голова, и музыка ей надоела. Она вообще не выносила, когда кого-то хвалили. Свято убеждённая, что начни хвалить низших – и они возгордятся, она стояла на своём. Даже хор ангелов, пожалуй, вызвал бы какую-нибудь критику с её стороны. При её дворе фаворитами были не те, кто действительно хорошо пел или сочинял хорошие баллады и канцоны, а те, кто умел угодить ей и подстроиться под её нрав и капризы. Алиса наивно полагала, что для этого достаточно быть талантливой! К ужину она вновь чувствовала себя несчастной, не нужной, неуместной… Но пришёл Ван Хармен и пригласил её отужинать с принцем Элодисским. Провожаемая удивлёнными взглядами, Алиса прошла за ним с таким облегчением! У принца она чувствовала себя намного увереннее и счастливее…


– Здравствуй, девочка. – Принц протянул ей руку, и она почтительно поцеловала её. – Как ты хорошо выглядишь! Мне нравится цвет твоего платья, и к твоим кудрям и глазкам он очень идёт! Я позвал тебя немного пораньше, чтобы послушать тебя. Скоро придут мои сыновья, чтобы пообедать со мной, ты должна присоединиться к нам. Знаешь, – продолжил он, – я, как видишь, болен. Со стороны кажется, что я здоров, как и прежде, но удар не излечим… Не смотря на мои власть и богатство, возможностей у меня осталось не так уж и много, и удовольствий, доступных мне, так же осталось мало… Одно из них: смотреть на красивых людей, красивые вещи, красивые камни. Слушать красивую музыку… Ты – одно из самых больших доступных мне удовольствий, дорогая моя девочка. Даже еда мне уже не так желанна, аппетита у меня, как правило, нет. Хотя… С тех пор, как вернулся мой Гэбриэл, мне значительно лучше. Что ты о нём думаешь?

– Я?.. – Испугалась Алиса.

– Но ты ведь знаешь его.

– Он очень похож на брата.

– Они близнецы. Но они очень разные, поверь. С рождения были разные. Гарет – разбойник и заводила, а Гэбриэл – умница и тихоня. И так вышло, что именно ему, такому ласковому и доверчивому, выпала такая судьба! Но нет, – он прикрыл глаза ладонью, – не будем об этом. Спой мне, девочка, балладу о бедном рыцаре, ты так хорошо её поёшь!

Алиса сама прослезилась, и, чтобы скрыть это, склонилась над лютней, настраивая её. Мелькнула мысль об обиде, которую нанесла ей Габи, но она чувствовала, знала, что поёт хорошо, и прогнала мысли об этом. Принц закрыл глаза и откинулся в кресле, заслушавшись; слуги и охрана притихли, практически затаив дыхание. Человек не мог так петь! Свобода голоса Алисы превосходила всякое понимание и всякое представление; он лился чисто, легко, свободно, то тихо, то громко, то высоко, то ниже, но нигде у неё даже дыхание не перехватывало. Гарет и Гэбриэл вошли на последнем припеве, и замерли в дверях. «Господи, – подумал Гарет, восхищённый не меньше, чем отец, – да ради одного этого пения Драйвер должен был пощадить её! Что же он за… тварь?!». Алиса смолкла, почувствовала, что здесь есть кто-то ещё, повернулась, и вскочила, вновь покраснев.

– Простите, дама Алиса, – Гарет подошёл и галантно усадил её обратно, – мы вас напугали? Мы заслушались и забыли о том, где находимся. В жизни не слышал пения более красивого. Мой брат тоже так считает, – он лукаво глянул на Гэбриэла, который подошёл поцеловать руку отцу, но при этих словах дрогнул, покраснел и уронил со стола кубок с вином. Чертыхнулся, поднимая его, и чуть не уронил кувшин. – Только стесняется сказать вслух. Он ужасно застенчивый.

– Мне приятно это слышать. – Нежно посмотрела на Гэбриэла Алиса. – Правда, очень приятно. – Опустила глаза. – Меня не часто баловали похвалами.

– Некоторые считают, что порицание провоцирует усердие. – Заметил принц. – Но порицание без похвалы, я заметил, может скорее убить всякое желание продолжать. Как твои успехи в фехтовании, сынок?

– Может, господин лучше скажет? – Тихо ответил Гэбриэл. Терновник кивнул:

– Очень хорошо, милорд. Он прирождённый боец. В этом деле талант важен не меньше, чем в пении; у него несомненный талант. Для того, кто взял меч в руки впервые, у него просто выдающиеся успехи. И огромное желание научиться большему.

Алиса вновь покраснела – теперь от удовольствия. Ей была так приятна похвала Гэбриэлу, что она чуть вновь не прослезилась. Если бы кто-то осуждал его, ей было бы больно, и куда больнее, чем когда осуждали её саму.

Гэбриэл меж тем заметил, что ноги отца на скамеечке стоят немного косо, подошёл, поправил их и скамейку. Он делал эти вещи совершенно машинально. Гарет любил отца так же сильно, но он до того привык, что всё это – забота слуг, что ему и в голову не пришло бы самому сделать что-то подобное. А больному человеку, запертому в четырёх стенах, важна каждая мелочь – его жизнь и состоит в основном из мелочей. И забота сына делала его счастливым. Он поймал и погладил руку Гэбриэла:

– Спасибо, сынок. Сядь слева от меня, а дама Алиса сядет рядом с тобой. Алиса, помнишь, о чём я просил тебя? Помоги моему Гэбриэлу поскорее освоить этикет.

– С удовольствием, ваше высочество. – Алиса опять порозовела. Гарет с удовольствием наблюдал за игрой красок на лицах Гэбриэла и Алисы, за смущением и неловкостью брата, за тем, как искусно скрывает смятение Алиса. Глянул на отца, и заметил, что тот тоже доволен… Тут-то ему и пришла в голову мысль, что принц, возможно, имеет виды на них обоих. В самом деле, у него могли быть те же самые соображения, что и у Гарета: такая жена была бы идеальна для Гэбриэла сейчас. Ему было уже двадцать три – возраст, когда у обычного мужчины уже как минимум пятилетние дети. Он был не образован, не воспитан, неловок… Жена из их круга просто презирала бы его. Или, по меньшей мере, смотрела бы на него свысока; он никогда не стал бы для неё авторитетом, как положено мужу. А отец и брат желали Гэбриэлу настоящего счастья, он его заслужил. Алиса же, девочка из хорошей семьи, с хорошими родственными связями, пусть бедная, но очень красивая и великолепно воспитанная, была для него прекрасной парой – при условии, что они полюбят друг друга. Сомневаться же в том, что это так, не приходилось: они сидели рядом в таком смятении, что его видели даже слуги, разносившие еду и напитки. Гэбриэл съел пирог и потянулся к чаше с водой, чтобы сполоснуть пальцы. Алиса шепнула:

– Смотри, это делается вот так: – аккуратно окунула пальчики в воду с розовыми лепестками, потёрла их друг о друга, вынула, деликатно стряхнув воду так, что ни капли не упало мимо чаши, и вытерла их о салфетку на своих коленях. Гэбриэл попытался повторить, всё равно набрызгал воду на скатерть, покраснел опять, сконфуженный, и Алиса улыбнулась:

– Уже лучше. – Сказала тихонько. – Потренируйся у себя. И смотри, лужи подливки у твоей чашки уже нет. Только капли. И крошек меньше. Только, пожалуйста, ради Бога, умоляю, не подбирай крошки, которые упали, даже если это мясо! Пожалуйста! – Это она произнесла чуть слышно, но Гэбриэл покраснел ещё сильнее, бросив пугливый взгляд на отца и брата. Гарет весело улыбнулся, про себя решив завести с отцом разговор о Гэбриэле и Алисе при первом удобном случае. Принц меж тем вернулся в те времена, когда был здоров, молод, счастливо женат, и оба его сына были с ним. Рассказал, как прокрадывался ночами в комнату, где спали близнецы, и сидел и смотрел на них, не дыша, не веря, что это его сыновья, что они настоящие и что из вот таких крошек вырастут настоящие мужчины.

– Вы были такие маленькие, – говорил он, – что целиком помещались на моей руке, не доставая ножками до локтя… И головёночки лежали как раз в моих ладонях. С сердитыми такими личиками! Я, помню, смотрел на вас, и меня удивляло, что вы такие крохотные, а у вас уже всё совсем, как у настоящих людей: и ручки, и пальчики, и даже ноготочки на пальчиках… Крошечные, как булавочные головки! Боже, у меня до сих пор ваши носочки хранятся, они тоже такие крохотные! Кормилица успокаивала меня, говорила, что вы такие маленькие потому, что двойня – как иначе вы могли бы поместиться в одном чреве? – и что вы немного недоношенные, но я очень за вас переживал. Но вы росли так быстро! Через полгода вы были уже такие толстые, что на вас было складочек больше, чем на самых толстых толстухах, каких я видел. И просто жить друг без друга не могли. Когда одного из вас вынимали из кроватки, чтобы перепеленать, вы начинали кричать, как ненормальные, и успокаивались, только вновь оказавшись вместе. А вот вместе вы были на удивление тихими детьми… Лежали себе на спинках, таращились на игрушки, которые висели над вашей кроваткой, и молчали… и всё время шевелили ручками и ножками, всё время что-то хватали, трогали… Я просто не в состоянии был отпустить Лару и вас в Гнездо Ласточки.

– В Гнездо Ласточки?! – Вырвалось у Алисы, она смутилась.

– Да. Это наш замок, – пояснил принц. – Там, по традиции, проводят медовый месяц новобрачные Хлоринги, и растут потом дети. Мой прадед, мой дед, я сам, королева Изабелла, моя сестра Алиса – все мы росли там. А ты знаешь этот замок?

– Я видела его, когда была в Блумсберри. – Призналась Алиса. – И любовалась им. Он такой… Красивый. Я смотрела на него и думала, какое счастье: жить в таком красивом доме.

– Что ж, – улыбнулся принц, – возможно, ты побываешь там. Как наша придворная дама, ты, разумеется, можешь остановиться там, если поедешь в сторону Блумсберри.

– Правда? – Обрадовалась Алиса. – Как бы мне этого хотелось! То есть, Хефлинуэлл тоже очень красивый, и даже красивее, и больше…

– Но маленький замок выглядит уютнее и более по-домашнему, правда? – Вновь улыбнулся принц, и Алиса благодарно посмотрела на него:

– Правда.

– Ты не помнишь свой дом?

– Нет. – Алиса покраснела. – С пяти лет я росла в Ашфилде, и знаю только тот дом и его обитателей. Я никогда оттуда не выходила. Гуляла только в саду. Ничего не видела.

– И твои воспитательницы не заступились за тебя? – Мягко спросил принц. У Алисы задрожали губы:

– Они с самого начала всё знали. Я потом поняла… поняла… Что они знали… Готовили меня – ему… Простите! – Воскликнула, закрывая лицо руками. – Простите, пожалуйста!

– Это ты меня прости. – Попросил принц. – Я не должен был тебя так расстраивать. Гэбриэл, дай леди Алисе воды.

Гарет помрачнел, глядя на стол перед собой и не видя его. Он вдруг подумал о том, что вынесла эта нежная девочка. Предательство, насилие, кошмарные надругательства, побои… Гэбриэл говорил, что её нельзя было узнать, так её избили в его отсутствие. У него в голове не укладывалось, как можно ударить беззащитное существо? Сам он в жизни не ударил даже собаку. КАК?!! Алиса быстро взяла себя в руки, выпив воды и чуть дрожащим голосом вновь извинившись и поблагодарив их. Как ей должно было быть больно при мысли о том, что её все предали, что она никому не нужна. И как благодарна она должна быть Гэбриэлу за то, что он, рискуя жизнью, защитил и спас её! Гарет понял, что завидует брату… Не смотря ни на что – завидует. Ему самому такой любви и такой благодарности, наверное, в жизни не видать. Нет, помечтать о принцессе, похищенной великаном или людоедом, конечно, сладко, и он мечтал, как же, лет в пятнадцать. Но если мыслить здраво…

А отец, искусно сменив тему, уже вспоминал, как они с Гэбриэлом делали первые шаги и говорили первые слова. Как катал их на спине…

– Я помню! – Гэбриэл вдруг выронил нож, глаза его широко открылись. – Ты надевал на себя медвежью шкуру и рычал из-под неё, и мы убегали от тебя к… маме. А потом катались на мишке верхом… Я это помню! – Глаза его засияли от радости. – Я помню!!! И ещё помню, как не хочу есть, и кто-то говорит мне, что отдаст мой суп Марте… А ещё… Помню, как сижу на стульчике, и кто-то говорит: Гарет, не вертись, посмотри, как хорошо сидит Гэбриэл, какой он воспитанный мальчик… Я… я вспомнил это! Мне было три года… И мама, там была мама… – Он замолк. Прошептал:

– Я думал, что никогда её не вспомню.

Алиса, не удержавшись, легонько коснулась его ладони и тут же отдёрнула руку: это было неприлично.

– Я знал, что ты вспомнишь. – С нежностью взглянул на него принц. – Я был в этом уверен. И я рад, сынок. Очень рад. Теперь ты по-настоящему вернулся домой!


Гэбриэл поднялся к себе, переодеться, весь во власти впечатлений, страхов, надежд. Любви. Он чувствовал себя так странно! Его чувство к Алисе менялось, становилось каким-то другим. Таким же сильным, но теперь, кроме чувственного влечения и нежности к нему добавлялось что-то другое. Гэбриэл восхищался ею, даже боялся её немножко. Ему казалось, что он так уступает Алисе и всем здесь, что она неизбежно перестанет его уважать… Гэбриэл всерьёз боялся потерять её, панически рассуждая, как сделать так, чтобы она осталась с ним, и в глубине души боясь, что не сможет этого. Вспоминая обед, он думал о том, как смешно выглядел, наверное, в её глазах, когда подбирал крошки эти дурацкие… Это у него ещё с Конюшни, в отчаянии думал Гэбриэл, когда он голодный вечно был и каждую крошку смаковал, да что там – крыс ел сырых… Но если Алиса его оставит, если она выберет кого-то другого, он этого не вынесет, не вынесет! Всё теряет смысл без неё, и в любом случае здесь он оставаться не сможет. Придётся уехать – у него же собственный замок есть, Воронье Гнездо, в Гармбурге, или как его там… И свой город, Валена та самая. У Гэбриэла даже на миг не мелькнула мысль, что он имеет власть над Алисой, зная её прошлое, и если что, может просто шантажировать её. Ему это и в голову не пришло. «Я никогда не стану таким, как брат». – В отчаянии понял он. Подошёл к зеркалу, с затаённым страхом взглянул на себя. Не такой, как брат. Да, похож, но не такой, не такой! Не говоря уже о спине этой… Сука, сука Драйвер, тварь… Гэбриэл стиснул кулаки, мрачно взглянул снова себе в глаза. И взгляд не как у брата. И не такой, как у всех остальных рыцарей, слишком мрачный, волчий какой-то. Гэбриэл попробовал сменить осанку и выражение лица, и сам же фыркнул над тем, до чего глупая рожа у него получилась. Он и не подозревал, как быстро и сильно меняется. Слушая отца и брата, он уже сильно изменил свою речь, стал грамотнее, у него почти исчезли слова-паразиты типа «это», «там», «то», он стал увереннее держаться, смелее вступать в разговор. Гэбриэл вообще был из тех, кто стремительно учится и не делает одних и тех же ошибок дважды, едва осознав, в чём ошибся. Но главной причиной стремительности перемен было, пожалуй, то, что эта жизнь, этот стиль общения, которым его учили, были ему приятны и понятны, в отличие от существования в Садах Мечты, для которого ему пришлось с такой болью и с такими жертвами ломать себя. Ну, и пример брата, конечно же, играл гигантскую роль – Гэбриэл обожал брата, считал идеалом во всём и стремился приблизиться к этому идеалу, не жалея сил. Правда, самому ему казалось, что он вовсе не меняется, а так и остаётся «дурачком деревенским», как он сам сейчас себя про себя же называл. Даже у Иво всё куда лучше складывается!

Подумав об Иво, Гэбриэл позвал своего армигера к себе, и тот тут же вышел из своей комнаты:

– Случилось чего?

– Не понял? – Картинно развернулся к нему Гэбриэл. – Я, значит, друга могу позвать только если случилось чего?.. Здорово, да!

– Да ладно, Гэйб.

– Что, целовался с эльфийкой и возгордился до небес?! – Гэбриэл сгрёб его в охапку и безжалостно взъерошил его белые кудри. – Тпру, стоять! Куда вырываться?! Я твой господин или где?!

– Ты уж определись, – вырвался взъерошенный Иво, – друг или господин…

– Господин сказал – друг, будешь друг! Нет, я серьёзно. Мне нужно поговорить с твоим Нэшем об очень важных вещах, и я даже брату не хочу пока говорить об этом. Мне надо послать ему весточку, но так, чтобы в замке ни одна собака об этом не пронюхала. Ты же вроде уже писать умеешь?

– Ну, умею. – Иво привел себя в порядок перед зеркалом. – На пугало стал похож…

– Ну, надо же! – Съехидничал Гэбриэл. – Ах, ах, мы теперь эльфиечкам не понравимся, страх и ужас!

– Завидуй молча. – Ухмыльнулся Иво. Очень самодовольно. – Она меня, между прочим, приглашала в их квартал в любой день, но особенно – ночью. И намекала, что у неё есть весёлые подружки.

– Ладно. – Махнул рукой Гэбриэл. – Валяй. Возьми дукат, купи им леденцов. – Рассмеялся. – А сейчас давай, напишем письмо Нэшу, и поедешь в Гранствилл, найдёшь, с кем передать в «Золотой Дракон».


Не успела Алиса вернуться к себе и начать готовиться ко сну, как ей принесли подарок от его высочества: божественную эльфийскую шляпку с безумно дорогими и модными перышками цапли и нереально-красивым барбетом. Сначала от шляпки впали в экстаз Алиса и Роза; через несколько минут к ней постучались и ворвались в её крохотную гостиную три её новые подружки.

– Показывай! – Потребовала Юна. – Здесь уже все болтают, что его высочество подарил тебе что-то… о-о-о-о-о-о!!! – Она благоговейно воззрилась на шляпку. – Святая Маргарита, мои глаза!!! О, моё сердце! Оно разбито!!! Это эльфийская вещь, я говорю вам, девочки, это – на-сто-я-щая эльфийская вещь!!!

– Она бешеных денег стоит! – Мина тоже не сводила со шляпки восхищённого взора. – Какой его высочество, всё же, щедрый и великодушный! И это – за твоё пение?!

– А почему нет? – Возразила Аврора. – Алиса поёт просто божественно. Потому наша графиня и бесится, завидует просто. Даже у неё нет такой шляпки!

– Дай померить?! – Молитвенно сложила руки Юна. – О, спасибо, Алисочка, спасибо! – Она возложила шляпку на голову, словно корону. – Какая прелесть!!! Когда она тебе надоест, Алисочка, звёздочка наша, ты же подаришь её мне?! – Она умильно похлопала ресницами, – правда же, правда же?! Смотрите, как она мне идёт!

– Интересно, – протянула Аврора, – когда его высочество заказал эту шляпку?..

– Никакого секрета. – Мина разглядывала барбет, то обвивая им свою руку, то вытягивая к свету. – Сегодня оба брата ездили по делам в Гранствилл.

– А ты откуда знаешь?

– Моя служанка – такая сплетница! – Мина и словом не обмолвилась, что сама велела своей Марте шпионить за Гаретом Хлорингом и докладывать ей о каждом его шаге. – Всё знает и обо всём расскажет, просто рот не заткнёшь. Я столько всякой ерунды ненужной знаю!

Алиса звоночек уловила, и едва девушки ушли от неё, оставив почитать книгу Кретьена де Труа, «Ивэйн, или Рыцарь Льва», как она обратилась к Розе:

– Роза! У меня к тебе есть очень важное и секретное поручение.

– Миледи? – Роза, стлавшая ей постель, выпрямилась, чуть расширив и без того большие и круглые глаза.

– Это очень-очень секретно. – Алиса с силой переплела пальчики. – Жизнью своей поклянись, что никому не скажешь! Никому-никому! Даже на исповеди!

– Никому, миледи, я не болтуша!

– Мне нравится один… мужчина.

– Миледи! – Разулыбалась Роза, и Алиса покраснела:

– Это тайна!!!

– Я могила, леди!

– Я хочу всё-всё о нём знать. Другие служанки же узнают всё для своих дам?.. Я хочу знать тоже. Если он поехал куда-то, если с какой-то… с какой-то дурой любезничал, всё-всё!

– Да, леди, я понимаю, чай, сама девушка. И кто он?

– Граф Валенский. – Алиса покраснела, как маков цвет, потупилась, сплетая и расплетая пальчики. – Не подумай, что я что-то задумала… Просто…

– Да что вы, леди! Кто я такая, чтобы вас судить?! Сердцу не прикажешь, а граф такой эфеб!

– Правда?.. А что другие служанки о нем говорят?..

– Что он, хоть и не такой красавчик и душка, как его армигер, но очень, очень интересный. Сразу видно, что жизнь его многому научила, не то, что его брат, тот по жизни идёт, посвистывая, и ни о чём не беспокоится, а граф, он… серьёзный. И суровый, не без того. И со служанками не заигрывает, они аж обижаются на него.

– И хорошо, что не заигрывает! – Вырвалось у Алисы. – Если только посмеет какая-нибудь дура на него посмотреть, только посмеет – и я её сразу же… я ей… – Она смешалась, спохватившись. – Глаза ей выцарапаю, бесстыжей, вот!


Поздно вечером Гэбриэл ждал Алису. Ему столько надо было ей рассказать, что его аж подташнивало от волнения. Что, если она не придёт, не сможет, или… не захочет?! Но она пришла, поднявшись по потайной лестнице, закутанная в плащ, скинула его на пороге, сияя:

– Гэбриэл, как я соскучилась! – Бросилась ему на шею, и он с облегчением обнял её… Сердце его было открыто перед нею настолько, что все его страхи, все попытки быть скрытным тут же исчезли.

– Солнышко, ты знаешь, – признался, с наслаждением разглядывая её лицо, – я сегодня полдня думал, что ты, наверное, стыдишься меня…

– Гэбриэл?! – Так искренне возмутилась она, что это пролило настоящий бальзам в его душу.

– Ну, я такой… такой увалень! Такой лошара… Ты меня крошками этими так пристыдила, у меня аж…

– Прости, Гэбриэл! – Она испуганно обхватила его лицо руками. – Я не хотела тебя обижать, я только…

– Да я знаю. – Усмехнулся он. – Понимаю я всё… Просто… подумал вдруг: ты настолько меня лучше… И столько здесь других, кто лучше меня…

– Ой, – прыснула Алиса, – я тоже об этом думала. Ну, что я такая… плохо одетая, стриженая, по-итальянски ещё не говорю… Графиня сказала, что я и пою плохо… Я такой себя ненужной и нелепой сегодня чувствовала, пока твой батюшка меня не пригласил к обеду!

– В смысле – ты думала, что… Да как они посмели?! – Возмутился Гэбриэл, когда до него дошло, о чём говорит Алиса. – Ты – плохо поёшь?! Ты?! Дуры тупые… И вонючие!!! – Его прорвало. – От них так пахнет, когда их много, что повешаться хочется!

– Господин Ван Хармен мне объяснил, что они мне завидуют. – Простодушно пояснила Алиса. – Он такой на самом деле хороший! Он меня успокоил, и помог, привёл к женщинам, которые мне сшили вот это платье, и успокоил… Он такой на самом деле добрый!

Но Гэбриэл не унимался.

– Стервы… Коровы!!! Да как они посмели…

– Гэбриэл, успокойся! – Поцеловала его Алиса, успокаивая. – Я больше не расстраиваюсь. Правда-правда! А признайся, – приласкалась она к нему, – это ты подарил мне на самом деле шляпку, правда?

– Ну… – Остывая, поднял глаза к потолку Гэбриэл, – как бы…

– Гэбриэл, она такая прекрасная! – Алиса повисла у него на шее. – Правда-правда, я так счастлива! Я надену её завтра на твой приём, обязательно!..

– Я тебе не только шляпку подарю, солнышко, ты будешь самая красивая и богатая!

– Гэбриэл, пока я не твоя невеста, тебе нельзя давать мне деньги, понимаешь… – Алиса погладила его губы, заставляя замолчать. – Когда ты мне сделаешь предложение…

– Так я делаю!

– Нет… Сначала тебе надо попросить благословения у своего батюшки, а потом уже сделать предложение мне, потом будет наша помолвка, которую благословит священник, и только потом…

– А-а-а!!! – Зарычал Гэбриэл. – Ну, на фига все эти сложности?!

– А я хочу свадьбу… – Призналась Алиса, чуть надув губки. – Знаешь, мне так хочется, чтобы ты пришёл и сказал, при всех, что предлагаешь мне свои руку и сердце, и чтобы эти дамы все дар речи потеряли, поняв, какая я буду счастливая. И потом я хочу, чтобы они смотрели на нас, и завидовали, знаешь, как я этого хочу!

– Какое ты у меня злое солнышко! – Нежно поцеловал её в лоб Гэбриэл. – Конечно, я так это и сделаю. Попрошу благословения у отца, приду и всё сделаю, как положено. Пусть меня Гарет научит, как всё сделать правильно, чтобы красиво было, и всё такое.

– И подари мне кольцо! – Взмолилась Алиса. – Пожалуйста, пожалуйста, подари мне кольцо! И чтобы такое красивое, такое красивое, чтобы они лопнули от зависти!

Он засмеялся:

– Завтра с утра поеду в Гранствилл и куплю самое красивое и дорогое кольцо в мире! Тебе какое, с красным камнем, синим?

– С зелёным. – Призналась Алиса. – С красным у меня есть, а зелёный цвет мне очень нравится! Чтобы зелёный, как травка, ладно?

– Как скажешь. – Гэбриэл подхватил Алису одной рукой под коленки, закружил по комнате, и она залилась счастливым смехом.

– Ты смеёшься… – Глаза его сияли. – Ты смеёшься! Я так счастлив, солнышко, так счастлив! Ты счастлива, ты… свободна, ты такая красивая. Я ни о чём не жалею… Ни о чём! Я, если бы надо было, снова бы всё сделал: и убил бы, и к обрыву тому пошёл. Лишь бы ты смеялась!

– Гэбриэл! – Выдохнула она, прижимаясь к нему, обвила его руками, поцеловала горячо и пылко. – Я не хочу, чтобы тебе было больно… Чтобы ты страдал! Я так тебя люблю!

– А я, дурак, не хотел тебе признаваться, как боюсь, что ты меня оставишь. – Признался Гэбриэл.

– Давай, пообещаем друг дружке, что всегда-всегда будем всё говорить? – Быстро предложила Алиса. – Давай?

– Давай. – Гэбриэл посадил Алису на каминную полку и начал снимать платье. – Я тебе что хочешь, пообещаю… – Поцеловал ключицу, ямочку между ними, и Алиса длинно вздохнула, закрывая глаза и запрокидывая голову. – И что хочешь, сделаю… Как хорошо ты пахнешь! Какая кожа у тебя, Солнышко!..

Под утро, оставшись один, Гэбриэл, как всегда, помолился обо всех, кто остался в Домашнем Приюте, и лёг спать. Во сне ему приснилась Мария. Она сидела в какой-то тёмной вонючей яме, обнажённая, свернувшись в клубок, и тихо и безнадёжно плакала, а вокруг неё в темноте ползали какие-то твари.


Утром, на тренировке, он обратился к Терновнику:

– Если я задумал кое-что такое, что не понравится ни брату, ни отцу, и я собираюсь это провернуть тайно, ты мне поможешь?

– Смотря что. – Невозмутимо ответил эльф. – Я немного по-другому смотрю на правильное и неправильное.

– В Садах Мечты осталась девушка. – Признался Гэбриэл. – Она ждёт моего ребёнка. Её там… избивают и насилуют каждый день, и я больше не могу об этом думать и ничего не делать. Она мне снилась сегодня. И я знаю: она погибает. Совсем погибает, понимаешь?.. Брат считает, что нам сейчас нельзя давать понять нашим врагам, что я всё рассказал. Ну, типа, они так могут думать, что я всё вру, где был, и что они в безопасности. Типа, мы в уязвимом положении, и нам нужно время. Но у Марии этого времени нет, понимаешь?..

– И как ты собираешься это провернуть?

– Брат говорил, что одного из Дикой Охоты, Вепря, он взял живьём, и тот сейчас сидит в нашей тюряге. Этот Вепрь, я его знаю. Мне кажется, что с ним можно договориться, денег ему пообещать, и переправить на север, там, говорят, полукровка может в стражу наняться, или в дружину князя какого. Вепрь отморозок, но не дурак. Он может согласиться… Он знает какой-то тайный проход в Сады Мечты, через бухту и пещеры. И мы всё это можем провернуть тайно. Я ещё Нэшу хочу предложить деньги, если он поможет. Я же не совсем дурачок деревенский, да. Я думал: если мы с моря туда подплывём, как бы рыбаки там, или контрабандисты, заберём втихомолку девушку и дёру в Таурин, там рядом?.. Но для этого нужно судно нанять такое, чтобы никак с нами не связано было.

– Неплохой план. – Подумав, признал эльф. – Слабое звено – люди. Этот Вепрь и этот Нэш. Нэш может не согласиться, это опасно. Насколько я понял, само существование этого места держится в страшной тайне; те, кто посещает его, боятся огласки своих занятий хуже чумы и огня. Значит, и охраняется оно соответственно, и живых охранники не оставят, если что случится. Я прав?

– Да. Жизнь там вообще не имеет никакой цены. – Мрачно признал Гэбриэл. – Там о том, как, когда и кто сдохнет, говорят, как о погоде. Я послал Иво, чтобы Нэшу весточку послал; он через какую-то там Марту, сестру трактирщицы, сегодня должен отправить письмо с приглашением. Через три дня в Старом Месте, ему времени хватить должно.

– С Вепрем я тебе помогу. – Неожиданно сказал Терновник. – Я могу выяснить его мысли и возможности, и подсказать тебе, на что именно надавить, чтобы он согласился и не предал.

– То есть, ты со мной? – С облегчением уточнил Гэбриэл.

– Одна из самых нелепых странностей людей, – после небольшой паузы заговорил эльф, неторопливо, словно нехотя, – это разговоры об «общем благе». Нет, чтобы стараться наладить свою жизнь здесь и сейчас. Нет! Они суетятся и пекутся о тех, кого знать не знают, о тех, кто ещё не родился и неизвестно, родится ли вообще. И ради этого нелепого «общественного блага» приносят в жертву что угодно и кого угодно. За будущих абстрактных людей и вещи они готовы копья ломать, отдавать жизнь, как они это называют… А коснись конкретных людей и вещей – и то некогда, то никак, то «нецелесообразно». Твой брат считает, что спасение этой девушки и её ребёнка нецелесообразно, мне же ближе твой порыв. А что касается того, чтобы это никак несвязали с Хлорингами… Ты сказал, что она – эльдар?.. Это замечательно. Если за нею придёт эльф, то есть, я, то выйдет, будто её всё-таки сумели найти её эльфийские родственники. И вы будете совершенно ни при чём.

– Всё равно брат меня не отпустит. – Пожал плечами Гэбриэл. – А отец и подавно. Но я должен, понимаешь?.. Если она там умрёт, я тоже жить не смогу. Мне и так хреново, и с каждым днём всё хреновее.

– Я понимаю. – Неожиданно мягко ответил Терновник.

«А Солнышку я даже заикнуться не посмею. – Подумал Гэбриэл. – Она от одного слова «Длинная» в осадок выпадает, а если я скажу, что собираюсь забрать её и сюда привезти… Подумать, и то страшно!».


Весь замок стоял на ушах: до торжества в честь возвращения Гэбриэла осталось меньше шести часов. И, как оно водится, всё было не готово, многое – на грани провала. Слуги и служанки носились, как сумасшедшие, дамы рыдали, ругались, стенали и срывались на служанках. Габи, которая по идее обязана была организовывать этот приём, как хозяйка дома, палец о палец не ударила, и всем занимались Глэдис, Тиберий, Альберт Ван Хармен и Бонифаций Гриб. Чтобы не тревожить его высочество, все они то и дело обращались к Гарету, который сам впервые занимался таким приёмом, и которого никто не учил этим вещам – этим традиционно занимались женщины. Салфетки, цветы, посуда, флаги, нагадившая на скатерти собака, – Гарет потихоньку свирепел и через раз поминал нехорошим словом кузину.

– Может, её заставить? – Удивился Гэбриэл.

– А толку? – Огрызнулся Гарет. – Она устроит истерику. Ты её не знаешь! Будут слёзы, сопли, угрозы немедленно уехать к маме, вы меня ненавидите, вы меня не понимаете, ла-ла-ла… Избалованная она у нас. Не понимаю, как тётя ухитрилась воспитать такое чудище?.. Уж у тёти Алисы подобные приёмы проходят безупречно! Чтобы она так оскандалилась?.. А что самое противное, Младший – если приём удастся, будут хвалить её!.. Ну, что ещё, Груздь?

– Меня зовут Гриб, милорд! – Обиделся маленький кастелян.

– Ага. – Фыркнул Гарет. – Я запомню. Так что там?..


Габи догадывалась, что должна заниматься делом, и что её наверняка упрекнут в том, что она никак не участвует в подготовке приёма. На этот случай у неё уже была отмазка: головная боль. Она так старательно изображала больную вот уже несколько дней подряд, что голова у неё разболелась в самом деле, и Габи с утра полулежала в кресле в своей приёмной, вынося мозг всем, кто попадал в поле её зрения. Верные фаворитки донесли ей, что его высочество подарил даме Манфред прекрасную эльфийскую шляпку, и Габи злилась на дядю: мог бы и ей что-нибудь подарить к приёму! Какая-то пигалица безродная будет щеголять в новой шляпке, а она, графиня, пойдёт в старье!

– Я никуда не пойду, у меня болит голова! – Огрызалась она на все вопросы своих дам, и те просто умирали от страха: ведь если не пойдёт Габи, не могут, по этикету, пойти и они!.. Это был первый подобный приём для большинства её придворных, ведь с начала болезни его высочества и до этого дня, почти три года, никаких праздников, никаких пиров и приёмов в Хефлинуэлле не было! Девушки с утра побывали в бане, отмывшись до скрипа кожи, сделали новые причёски, надели всё самое лучшее, чистое и модное, что могли… И ждали на грани истерики, как распорядится их судьбой их вздорная госпожа. Просить они боялись: Габи могла отреагировать на просьбу ещё хуже, чем на требование.

Желая поддержать Алису, её новые подруги помогли ей, чем могли: Мина одолжила ей жемчужную брошь, Аврора – изящный браслетик, Юна – отделанный жемчугом поясок на платье. А вот обуви на маленькую ножку Алисы ни у кого не нашлось, и она почти час заливалась слезами над своими поношенными туфельками и отказывалась наотрез идти на приём, пока подруги не убедили её, что на туфельки никто и не посмотрит, и их совершенно не видно будет под платьем. Да и вообще: все будут смотреть на её шляпку! Немного успокоившись, Алиса включилась в сборы наравне с другими, помогая, хлопоча, переживая и предвкушая.

Чем ближе к вечеру, тем сильнее был накал страстей, но наконец, стараниями Глэдис и остальных, всё было готово. Хефлинуэлл преобразился: На стенах и башнях снаружи вывесили разноцветные флаги и вымпелы, внутренний двор, при Глэдис и так чистый, вымели и даже вымыли, так же украсив флагами. В Рыцарском зале спустили с помощью лебёдки четыре огромные люстры: обручи со светильниками, которые почистили, заправили нефтью, которую в Нордланде называли «каменным маслом», – все до единого подожгли и подняли повыше, так, что зал был ярко освещён впервые за много лет. Всё золотое, бронзовое и серебряное начистили и отполировали, отполировали плиты пола, установили столы: отдельный стол на возвышении для его высочества и его семьи, два стола для самых знатных гостей, и столы, поставленные буквой «п», для гостей попроще. Все столы накрыли скатертями, тяжёлыми, из вытканной золотом парчи, поверх постелили скатерти поменьше, только на столешницу, из плотного белого льна – чтобы уберечь дорогую парчу от пролитых вин и подлив. Всё было украшено цветами и венками из пахучей зелени – для красоты и аромата, всё сверкало, блестело, радовало глаз. На хорах настраивали инструменты музыканты, дворецкий его высочества, Уильям Берстоу, давал последние наставления слугам. Волновались все: как-никак, первый приём после стольких лет! Люди так давно ждали, когда наконец оживёт Хефлинуэлл и вновь откроет для гостей свои двери, что сейчас торопились сюда, как на великий праздник, нарядные, оживлённые, предвкушая не только пир и танцы, но и знакомство с загадочным сыном-потеряшкой. В преддверии Рыцарского Зала люди собирались, здоровались, переговаривались. Все были уверены, что теперь всё изменится к лучшему. Кто-то говорил, что появится сам его высочество, которому намного лучше, и развеет все вздорные слухи о том, что его давно и в живых-то нет, а вместо него правят эльфы. Возможно даже, что его высочество вновь возобновит свои субботние обеды, на которые приглашались не за титул и богатство, а за знания, ум, умение красиво говорить и возможность показать себя: спеть, сыграть, рассказать собственные стихи, показать собственные произведения, представить его высочеству свои научные идеи и достижения. Гадали, будет ли фейерверк – кто-то ляпнул, что будет, и теперь все сгорали от нетерпения: эльфийских фейерверков здесь тоже не видели много лет. Практически все радовались за его высочество: его в самом деле очень любили.

Ожидание затягивалось. Габи не была бы собой, если бы не устроила очередной демарш. Пришлось Гарету идти в Девичью башню и даже рявкнуть на сестру:

– Быстро, дура, собралась и пошла! – Он был вне себя. Ему и так здорово потрепали нервы с этим приёмом, а тут ещё эта идиотка выделывается! Он так редко позволял себе подобное в отношении Габи, что она испугалась по-настоящему, притихла и кивнула, правда, взглядом, полным влаги, показывая ему, как он жесток и несправедлив. Но Гарет был слишком зол:

– Не пойдёшь сию минуту – за волосы поволоку, ясно?! Ты мне ещё объяснишь потом, почему ты палец о палец не ударила, пока мы готовились! Я что, бабские обязанности должен исполнять?! На хрена ты здесь вообще?! Не выводи меня, Габриэлла! Тебя и так здесь балуют и пылинки сдувают – хоть видимость-то создай, идиотка! Гости уже собрались – ты опозорить нас с отцом хочешь?!

– Мне нечего надеть… – Пискнула Габи, но в ответ услышала такое страшное:

– Быстро, ПОШЛА!!! – Что съёжилась и кивнула несколько раз.


Её дамы, одетые, нарядные, бледные от волнения, ждали в приёмной. Кто-то что-то подслушал, и по приёмной зашелестели изумлённо-злорадные шепотки, мгновенно стихнувшие, когда появился Гарет. Эльфийские глаза его ещё сверкали красным огнём, но улыбнулся он дамам ласково:

– Ваша госпожа уже готова и сейчас выйдет. Встретимся на пиру, красавицы мои! – Взгляд его скользнул по напрягшейся и чуть живой от волнения Мине, и ей досталась одобрительная полуулыбка, мимолётная – в следующий миг он уже смотрел на Алису. Та, в новой шляпке, бледная, но с румянцем на щеках, с огромными сияющими глазами, была так хороша, что он уже в который раз пожалел о том, что её любит его брат. Если бы не брат, Гарет сделал бы всё, чтобы завоевать сердце этой феечки. Не колеблясь, как и брат, отдал бы жизнь, только бы эти глаза посмотрели на него так, как смотрят на брата! Нет, он не влюблялся в неё – об этом Гарет запретил себе и думать, и суровой рукой вырывал из сердца все ростки восхищения и зависти… И всё же совсем не восхищаться и не завидовать не мог.

Что-то, видно, в его глазах промелькнуло помимо его воли, потому, что Мина испытала болезненный укол ревности и обиды. Но она и в самом деле была существом незлобивым и мягким – на Алису у неё и мысли обидеться не появилось. Гарет ушёл, и уже буквально через десять минут вышла Габи, бледная, дёрганая, всем своим видом обещая, что мало никому не покажется… Но воспитана она, тем не менее, была правильно: войдя в зал, она придала своему лицу правильное выражение и нацепила вполне очаровательную улыбку, приветствуя гостей. Элиотские кармелитки не зря ели свой хлеб: их воспитанница умела себя держать, если было надо.

Алиса, войдя со своими подругами, на миг замерла, прижав к груди кулачки с переплетёнными пальчиками: как это было красиво! Могла ли она, сирота, которой Драйвер уготовил роль одноразового инкубатора для своего наследника, мечтать о чём-то подобном, если бы судьба не подарила ей Гэбриэла?! Горячая волна восторга и благодарности затопила Алису, она с трудом удерживала слёзы. И даже не подозревала, какой прелестной кажется со стороны! Все её переживания насчёт туфелек, единственного приличного платья и чужого пояса, который ей не очень нравился, были напрасны – этого почти никто не видел.

Здесь столпилось столько народа, что Гэбриэлу показалось – сюда съехался весь город. Все были так красиво одеты! Всё было так торжественно! Он взглянул с галереи, не видный пока собравшимся, увидел Габи, Алису, и сердце его забилось сильнее. Возле Алисы стоял какой-то щёголь и что-то говорил ей с противной (на взгляд Гэбриэла) улыбочкой. Гэбриэл напрягся.

– Не волнуйся. – Положил ему руку на плечо Гарет. – Тут ничего страшного нет. Сейчас Тиберий напомнит всем, что у отца было два сына, близнецы, напомнит, что один из нас был потерян, расскажет, как отец тебя искал, и как ты нашёлся. Историю, надеюсь, официальную свою ты помнишь?

– Помню. Но, по-моему, она дурацкая.

– Вот и отлично. Все подозревают, что ты был бандитом на Севере, и после этого приёма только укрепятся в этих подозрениях, но меня, лично, это устраивает. Тебе говорить ничего не придётся. Мы с тобой выйдем, поприветствуем всех, я поулыбаюсь за нас двоих, примем поздравления и подарки.

– А подарки на хрена?

– Все они чего-нибудь от нас хотят. – Хмыкнул Гарет. – Подарок – способ напомнить о себе, обратить на себя внимание. Твоё теперь – в том числе. Пошли, младший. Началось.


Алиса волновалась даже сильнее, чем волновалась за себя. Всё менялось так стремительно! Тот Гэбриэл, которого она полюбила, отходил всё дальше, их наивная мечта о жизни в лесу, о маленьком счастье, тоже растаяла. Впереди было что-то неведомое, новое, даже немножко страшное. Глядя на людей, которые собрались приветствовать её Гэбриэла, она понимала, что они такие важные, такие богатые, с такими важными и спесивыми лицами, но всё таки ниже, чем он… И ей так странно было знать это! Но самая большая странность была всё-таки в том, что она, Алиса, вообще никто по сравнению с теми, кто собрался в главной зале Хефлинуэлла, но что-то значит для Гэбриэла! Неужели это правда?!

– Дама Алиса. – Ей поклонился уже знакомый мужчина, из тех, кто встретил её и Нэша во дворе в самый первый день. – Как приятно вас видеть. Вы меня не помните?.. Я сэр Юджин Моор, из личной охраны его высочества.

– Я вас помню. – Ответила Алиса, опуская глаза.

– Только умоляю вас, не прячьте свои прекрасные глазки! – немного развязно воскликнул сэр Юджин, завладевая её рукой. Алиса попыталась отнять руку, но он сжал её сильнее:

– Что вы, дама Алиса! Можно звать вас просто Алиса? Вы такая миленькая!

– Пустите меня. – Сказала, замерев, Алиса.

– Я так… что?

– Пустите меня. – Повторила Алиса, чуть дрожа. Дёрнула руку. – Если вы не перестанете вести себя так со мной, я пожалуюсь на вас его высочеству.

– Вот как мы заговорили? – Сэр Юджин, тем не менее, руку её отпустил. – Зря вы так. Я ведь ничего плохого не имел в виду.

– Просто мне неприятно, когда со мной так ведут себя. – Алиса вздёрнула подбородок, хоть внутри неё всё дрожало. – Проявляйте больше уважения, сэр.

Сэр Юджин чуть нахмурился, глядя на неё с непритворным удивлением. Он, подобно большинству придворных, подумал, что Алиса – просто маленькая дурочка, хорошенькая, но беззащитная. Бесприданница, так себе одетая, скромненькая… Но такая хорошенькая! Лакомый кусочек для первого, кто урвёт. А она, ты посмотри-ка, как умеет отпор дать! Или ей головёнку вскружило, что её принц обласкал? Но, так или иначе, а подход следовало менять, чтобы кто-нибудь его не опередил. Обидно будет, если этот сочный лакомый кусочек достанется кому-то другому! А желающих уже было предостаточно, и Юджин отлично это знал. Поэтому остался рядом с Алисой, попросив прощения, изобразив раскаяние и предложив ей рассказать о гостях. Он был остроумным, хоть и злым, и Алисе против воли стало интересно с ним. Он так расписывал ей горожан, что она даже не удержалась и несколько раз прыснула, опуская голову, чтобы скрыть улыбку озорного ангела, которая так красила её. Юджин был очарован. Девочка оказалась с характером, но это было даже лучше – интереснее. Теперь главное, как он думал, было – оградить её от остальных охотников. И он не отходил от неё, включив обаяние и остроумие на полную катушку. Естественно, такое внимание одного из самых популярных кавалеров двора другим дамам очень не понравилось.

Его высочество встретили шумно и так восторженно, что какое-то время решительно невозможно было ни говорить, ни даже кричать: люди хлопали, выкрикивали приветствия и поздравления, большинство – искренне счастливые от того, что видят его, что он прекрасно выглядит и совсем не кажется больным. Принц Гарольд Элодисский улыбался им, подняв руку, и пытался как-то утихомирить своих подданных, но это было не просто и произошло далеко не сразу. После того, как наступила относительная тишина, вперёд выступил Тиберий и, как и говорил Гарет, напомнил собравшимся грустную историю герцогини Лары и её младшего сына, Гэбриэла Персиваля. Теперь, сообщил он, наконец-то стали известны подробности этой грустной истории. На леди Лару и её свиту напали разбойники, соблазнившись богатством кортежа. Все были убиты, кроме ребёнка. Когда разбойники поняли, на кого напали, они страшно испугались и уничтожили все следы преступления, но ребёнок оказался жив, и они пожалели его. Мальчика увезли на север, и отдали в дальний монастырь, сказав, что это подкидыш, полукровка без рода и племени. Мальчик вырос, не помня о своём высоком происхождении, ничего не зная о том, что у него есть семья. Рос он на ферме, занимался лошадьми, и вот совершенно случайно попал в Гранствилл, где его сразу же признали из-за его сходства с братом.

– Сходство таково, – продолжил Тиберий торжественно, – что не может быть никаких сомнений в их родстве. И сейчас вы, господа, сами убедитесь в этом! Его светлость, герцог Элодисский, граф Гранствиллский и Сандвикенский, граф Ашфилда, старший сын его высочества, принца Элодисского, Гарет Агловаль Хлоринг, и его младший брат, граф Валенский, Гармбургский, Лионесский и Хорсвиллский, эрл Ейсбурга и Омбурга, Гэбриэл Персиваль Хлоринг!

Братья вышли под нестройный гул голосов, который почти мгновенно стих. Они действительно были похожи, так сильно, что разные причёска и одежда только подчеркнули их схожесть. Алиса не могла не гордиться своим Гэбриэлом, который в этот миг не уступал брату ни осанкой, ни значительностью. Простая одежда необычайно ему шла, он выглядел очень стройным, очень красивым, очень… гордым. Она вдруг подумала, что он всегда был таким. Даже в Садах Мечты, среди грязи и постоянного унижения, он ухитрялся не терять этого достоинства. Алиса понимала, как никто, что сейчас он смущён, многого в себе стесняется, что эта церемония ему в тягость… Но ни одна его черта не выдавала этого смятения! Он держался безупречно. Гарет отвечал на поздравления за себя и за брата, благодарил за подарки: гильдии ювелиров, меховщиков, банкиры, представители городской ратуши во главе с фохтом, окрестные дворяне, хозяева маленьких замков, – все торопились выразить своё восхищение и дарили подарки. Гэбриэл получил от ювелиров рыцарскую цепь из золота, эмали и гранатов, с его собственным гербом: орлом и мечом; меховщики подарили роскошную мантию, кузнецы преподнесли доспехи, фохт – серебряный кубок с гербами, украшенный алмазами и аметистами, кто-то ещё преподнёс кинжал такой великолепной работы, что Гэбриэл потом просто из рук его выпускать не хотел… За приёмом последовал ужин, торжественный, богатый, с музыкой, огромным количеством блюд и вин, с танцами и играми. Гэбриэл заметил, что тот же кавалер постоянно ошивается возле Алисы, и сказал об этом брату. Тот кивнул:

– А ты как хотел? Она прелестна. Я предупреждал тебя, что желающих завладеть её вниманием будет хоть отбавляй.

– Кто это?

– Юджин Моор. Записной волокита, тот ещё ходок… Обожает бесприданниц и сирот.

– Почему?

– За них вступиться некому. Была пара гнусных историй, после которых девушкам пришлось уходить в монастырь.

– А ты почему ничего не сделал?

– Потому, младший, что эти дурочки так на него запали, что не захотели жаловаться на него. Не виноват он, и точка. Не он это пузо им приделал, и всё.

– Пузо при… А! – Гэбриэл сообразил сам. – И что теперь с ними?

– А что? Живут в монастыре. Детишек определили в приют.

– И он нацелился на мою Алису?!

– Боюсь, что да. – Вздохнул Гарет. – Но ты не волнуйся. – Он встал, допил вино. – Я пойду, приглашу её на танец. Заодно выясню, что он ей наплёл, и как она сама к этому относится.

– Почему я не могу пойти?

– Потому, что танцуешь ты, как цапля. – Гарет засмеялся. – Я что-нибудь придумаю, младший. Не переживай!


– И тогда я опрокинул его в грязь. – Закончил сэр Юджин очередной рассказ о своих победах. – Его конь оказался так себе клячей, я продал его… Знаете, этот слюнтяй умолял меня подождать, пока он не соберёт денег и не выкупит свою конягу, дескать, это его друг! Конечно же, я ждать не стал. Было забавно слушать, как он сначала умоляет, а потом проклинает меня!

– А мне кажется, что это отвратительно. – Решительно произнесла Алиса. – Вы могли бы проявить сочувствие и позволить ему выкупить своего коня.

– Вы такая смелая маленькая леди! – Изобразил восхищение сэр Юджин. – И добрая. Мне, может быть, в самом деле не хватает доброты… Но это от того, что я никогда не ощущал на себе благотворного влияния какого-нибудь ангела… вроде вас. Вы позволите в следующий раз обратиться к вам за советом? Клянусь, что непременно последую ему!

– Я… – Алиса запнулась, встала и поклонилась: к ним подошёл Гарет.

– Дама Алиса. – Он тоже поклонился ей. – Позвольте вашу руку. Сейчас будет танец, я буду счастлив, если вы составите мне пару в нём.

– Это честь для меня, милорд. – Алиса подала ему свою руку, такую маленькую в его ладони! Сэру Юджину осталось только поклониться: такой соперник был ему не по зубам. Он остался стоять и смотреть, как танцуют Гарет и Алиса.

А посмотреть было, на что! Он был такой высокий, мужественный, сильный, она – такая маленькая, хрупкая, женственная. Но двигались они удивительно гармонично, словно одно целое, две части одной сущности. Алиса порхала вокруг своего высокого партнёра, словно фея, невесомая и изящная, с такой грацией, что ею залюбовались все. Гарет, чья эльфийская кровь особенно видна была именно в движении, не уступал ей в ловкости и грации, и танец их был по-настоящему, завораживающе красив. Даже Гэбриэл, не сводящий с них глаз, не ревновал и не злился, понимая, что злиться тут не на что.

– Это было истинное удовольствие! – Признался Гарет, когда музыка стихла. – Рыжик, ты чудо.

– Вы тоже! – Смутилась Алиса. – Знаете, я танцевала только с Мадмуазель, и даже не подозревала, что танцевать с партнёром – мужчиной так приятно!

– Этот хлыщ, Моор, тебе не надоел?

– Надоел. – Призналась Алиса. – Он сначала был такой неприятный, но когда я попросила не приставать ко мне, он сделался почти милым, и теперь я не знаю, как избавиться от него, чтобы не нагрубить.

– Ты заставила Моора стать милым?! – Изумился Гарет. – Рыжик, ты ещё большее чудо, чем я думал! Ты храбрая маленькая фея, и я восхищаюсь тобой. Храбрость и гордость в таком хрупком существе заслуживают уважения большего, чем в самом сильном воине. Я понимаю, почему Младший так любит тебя. А от Моора я тебя спасу, это не сложно. Пойдём, я усажу тебя рядом с отцом.

– Но там место не для такой, как я! – Испугалась Алиса. – Там госпожа графиня…

– И ты. Официальная часть кончилась, Габи танцует, и отец будет счастлив твоему присутствию. Я уже не говорю про Младшего – он уже готов огнём дышать, глядя на Моора. – Гарет подвёл Алису к столу принца, и тот радушно приветствовал Алису, усадив её рядом с собой.

– Гэбриэл, – обратился к нему, – садись рядом. Угости Алису виноградом, вот этим, чёрным. Вы великолепно танцевали, я такое получил удовольствие!

– Удивительный был контраст, – согласилась, впрочем, довольно холодно, Габи, которая как раз вернулась к столу. – Но танцуете вы прекрасно, должна признать. Гарет вообще талантливый, у него всё хорошо получается, а с таким партнёром любая дама будет чувствовать себя принцессой.

– Такой красавице, как Алиса, – возразил принц Элодисский, – не трудно почувствовать себя принцессой даже и без Гарета. Правда, Алиса?

– Что вы. – Алиса чуть покраснела. – Я ужасно стесняюсь.

– И правильно. – Строго произнесла графиня. – Скромность – лучшее украшение простой девушки!

– Алиса не заслуживает ни малейшего порицания, она прекрасно воспитана, умна, тактична и скромна. Представь себе, девочка читала Овидия! И не только читала, но и составила собственное, и очень оригинальное, мнение о нём.

– Простите, – чуть покраснела Алиса, – но могу я вас попросить…

– Да? – Повернулся к ней принц.

– Почитать книги из вашей библиотеки?.. Я, оказывается, столько не знаю! У нас было так мало книг, и совсем не было книг о приключениях.

– И это правильно! – Вновь строго произнесла Габи. – Простой девушке совершенно ни к чему читать всякие глупости!

– Алиса умная девочка. – Снисходительно улыбнулся его высочество. – Она разберётся, что к чему. Конечно, Алиса, ты можешь брать книги и читать их, но советуйся с Альбертом. Это сбережёт тебе много времени, которое ты иначе потратишь на пустое или вредное чтиво.

Гэбриэл всё это время сидел возле Алисы молча, почти не дыша. Передав ей виноград, он не знал, что делать и говорить ещё, и просто сидел, чувствуя себя пустым местом. Гарет танцевал с Беатрис, и наговаривал ей что-то такое, что она то и дело заливалась смехом, Иво танцевал с Авророй, и так ловко, словно умел это делать с детства. Алиса разговаривала с отцом, отвечала на его вопросы о том, как ей нравится в Хефлинуэлле, что она думает о гостях, и не написала ли она ещё песню?.. Эльфа не было – в человеческих увеселениях он принимать участие не собирался.

– Это мой первый в жизни пир. – Призналась Алиса, и Гэбриэл, набравшись храбрости, сказал:

– Мой тоже.

– Почему бы вам не станцевать вместе? – Спросил вдруг принц.

– Я… не умею! – Испугался Гэбриэл. – Я хочу, очень хочу, но не…

– Это очень просто. – Сказала Алиса, повернувшись к нему. – Я буду очень рада, если вы пригласите меня. Правда, очень рада!

– И я буду рад. – Его высочество взял руку Алисы и вложил её в ладонь Гэбриэла. – Смелее, сынок! Если не решишься, то никогда не сможешь. А первый пир, он и есть самый важный.

– Не бойся. – Тихо сказала Алиса, когда они спустились в зал с возвышения, на котором стоял стол принца, и очутились среди танцующих. – Слушай музыку, доверься ей, следуй за ней. А я тебе помогу. Я так счастлива танцевать с тобой при всех, Гэбриэл!

Он взглянул ей в глаза, сияющие, радостные, полные света, и внезапно ему стало не страшно. Он услышал музыку, доверился ей, и, как и брат, чувствуя ритм и мелодию всей своей эльфийской сущностью, сам не заметил, как задвигался легко и свободно. Он не видел никого и ничего вокруг: только музыка и Алиса. И это было так здорово! Он никогда ещё, пожалуй, не был так счастлив, как в эти минуты! Ему было легко, так легко… И так хорошо! Он до смерти боялся первого танца, но уже с огромным удовольствием танцевал ещё и ещё, и всё время с Алисой, не обращая ни малейшего внимания на намёки Гарета, что неплохо было бы ради приличия пригласить кого-то другого. Какое там! Гэбриэл был так счастлив с Алисой. Они оба были счастливы, как дети; о таком они и мечтать не могли! Их движения, взгляды, устремлённые друг на друга, завораживали, и разница в росте и комплекции казалась какой-то особенно красивой, даже сакральной: сила, мужество и лёгкость сильного зверя – и грация, изящество, женственная прелесть, невесомая, как солнечный зайчик. Это было даже красивее, чем танец Алисы и Гарета, ведь Гарет танцевал правильно и заученно, а Гэбриэл – от души, не скрывая восторга ни от музыки, ни от партнёрши. От природы очень музыкальный и гибкий, он всегда очень красиво двигался; чтобы танцевать, ему нужно было лишь преодолеть природную застенчивость и довериться Алисе и музыке. Основам его два дня подряд усиленно учили, и теперь ему было очень легко. Размеренные, грациозные танцы их времени позволяли не только насладиться движением и музыкой, но и поболтать, и они просто забыли обо всём и обо всех: в мире остались только он, она и музыка.

Но этот вечер принадлежал не только Гэбриэлу и Алисе. Развлекались, танцевали и получали удовольствие все. Старшее поколение наслаждалось великолепными блюдами венгерской кухни мастера Ракуша-Иштвана, сплетнями, проделками шутов и лицезрением молодых, молодые танцевали, флиртовали и завязывали знакомства, матушки девушек на выданье кружили, как хищницы, вокруг перспективных женихов и своих чад, чтобы вовремя пресечь нежелательный флирт и всячески поощрить выгодный. Собственно, такие мероприятия с этими целями и затевались: здесь женихи и невесты показывали товар, как говорится, лицом, знакомились, общались, делали первые шаги к будущим союзам. Гарет не на шутку увлёкся супругой графа из Торжка, молоденькой Хлоей Шталь, и та отвечала на его авансы так активно, что он уже дважды как бы невзначай уединялся с нею в подходящем укромном уголке, где графиня охотно и пылко уступала ему во всём. Несомненным достоинством графини были её нежное личико и рыжие волосы, а так же её миниатюрность, почти не уступающая Алисе. Граф, человек пожилой, прекрасно видел, что происходит, но… Внимание принца крови следовало считать лестным для себя, и он, пригорюнясь, так и считал. А двадцатилетняя графиня, жившая при пожилом муже на голодном пайке, просто сияла и блистала, не скрывая своего счастья, которое было ножом острым в грудь Мины, ревновавшей и страдавшей страшно.

Впрочем, в отличие от брата, Гарет соблюдал приличия и танцевал и с другими дамами, в том числе и с Габи, которая тоже страдала, видя, как танцует с другими дамами Иво. От скуки, или от того, что предмет её внимания и в самом деле был красив, но Габи вообразила себя не на шутку влюблённой, и теперь страдала совершенно искренне. Танцевать с ним она не могла – не в этой жизни. Но предпочла бы, чтобы и он не танцевал, а стоял бы в сторонке, с печальным видом, время от времени устремляя на неё томные взоры, полные душевной муки… Как он смел веселиться, как?! Габи была раздражена, и когда Гарет в очередной раз пригласил её на танец, набросилась на него:

– Ты что, не видишь, что происходит?!

– Где? – Приподнял бровь Гарет.

– Очень смешно! – Психанула Габи. – Ладно, кузен – он дикарь, не понимает ничего, но она! Как можно так откровенно вешаться на принца крови, тем более, такой нищебродке, как она?!

– Ты о них? – Гарет посмотрел на счастливых Гэбриэла и Алису. – Если там кто на кого и вешается, так это он на неё. – Заявил безмятежно. – И я его понимаю: она прелестный маленький ангел, на неё готовы гроздьями свешаться все мужики в этом зале, включая дряхлого дедушку Мунка.

– НО кто-то же должен ему объяснить, что так нельзя!

– Иди и объясни.

– Но почему я?!

– А я не хочу портить брату вечер. Вот после я ему выговор сделаю, а сейчас – пусть наслаждается. Ему весело, и слава Богу.

– Вы с дядей слишком уж с ним носитесь! Гэйб то, Гэйб сё… Он бедненький, он страдал, он ничего хорошего не видел… вам даже плевать на то, что он нас продолжает позорить! Надо учить его, каждый день, учить и учить!

– Дорогая Габи, – вздохнул Гарет, – а может, в зеркало посмотришь?… Сегодня ты нас реально чуть не опозорила, и это было бы куда серьёзнее, чем невинные шалости Гэйба. Не забывай об этом. Как и о том, что этот приём должна была организовывать ты.

– Я не виновата, что у меня была жуткая мигрень! – Ощетинилась Габи. – Кому-то всё готов прощать, а мне никогда ничего не прощаете, любой мелочью тычете и тычете… – И ведь она в самом деле так думала!


Фейерверк превзошёл все ожидания. Гэбриэл и Алиса, так же, как и Иво, видевшие всё это впервые, испытали настоящий шок, в самом хорошем смысле. Но и гости, а особенно горожане, наблюдавшие это с другого берега Ригины и имевшие возможность любоваться ещё и отражением летучих разноцветных огней в речной воде, остались в таком же восторге. Сколько потом по всей округе было разговоров об этом пире и обо всём, что там было! И не последнее место во всех этих разговорах занимали Гэбриэл Хлоринг и Алиса.


– Вот бы почаще такие пиры, да? – Спрашивала Алиса, сияющими глазами глядя на Гэбриэла. – Так здорово! Мне так понравилось! И ты так здорово танцуешь, просто здорово!

– Это ты здорово танцуешь, – возразил Гэбриэл, – а я у тебя научился. Но на самом деле это здорово, да. – С его лица почти не исчезала счастливая улыбка, преображающая его холодные черты. К ним подошёл Гарет:

– Гэйб, Алиса, вынужден вас разлучить. Гости уезжают, мы должны их проводить.

Гэбриэл напоследок сжал руки Алисы:

– Мы завтра вместе обедать будем. – Пообещал быстро. – Мы теперь с Гари будем часто бывать при вашем дворе, много будем видеться. Пока, мой маленький человечек.

– Пока. – Прошептала Алиса, неохотно отнимая руки. Гэбриэл с братом пошли, а она ещё смотрела на них, пока рядом не раздался сладкий голосок Беатрис:

– Я смотрю, вы просто расстаться не могли?

– Что? – Быстро повернулась к ней Алиса. Покраснела. – Да, нам было так… интересно вместе.

– Ой, правда?! – Беатрис плотно продела свою руку под её локоть. – Пошли, ты мне всё-всё расскажешь! Наши дамы просто в шоке: Гэбриэл Хлоринг, оказывается, отлично танцует, и улыбаться умеет, это что-то!


– Отец меня спрашивал про тебя и Алису. – Подмигнул Гарет брату. – По-моему, он не будет удивлён, если ты попросишь его благословения!

– И я могу сейчас его об этом попросить?! – Задохнулся Гэбриэл.

– Давай завтра с утра? – Предложил Гарет.

– Я просто… – Смешался Гэбриэл. – Просто это так было хорошо. Я и не знал…Но это же здорово!

– Да. Здорово. – Гарет приобнял его за плечо, встряхнул:

– Всё налаживается, да, Младший?..


Поздно ночью из трактира «Весёлая свинка» у ворот Блумсберри вышел сильно поддатый и очень довольный Алекс Шрам, сын ювелира Матиаса Шрама, человека очень богатого, имеющего собственную большую виллу на Речной улице, на обрыве над Ригиной, с великолепными видами на реку, Элодисский лес и Хефлинуэлл, по соседству с виллами знати. Туда Алекс и направился, напевая по пути пьяным голосом и совершенно без всякого слуха модную песенку, слышанную сегодня. Он хорошо посидел с друзьями, снял симпатичную девку, выиграл горсть дукатов, посмотрел фейерверк, и возвращался домой хоть не до полуночи, как обещал матери, но и не под утро. Ему через три дня должно было исполниться двадцать, и отец обещал отправить его одного в Блэкбург, на переговоры с торговым партнёром. Алекс был горд и доволен. Мир лежал у его ног, жизнь была прекрасна! Свернув на Речную улицу, он оказался между стеной, ограждающей виллы, и стеной, отделяющей богатые дома от остального квартала Ювелиров. Вдоль этой стены росли серебристые тополя и кусты дикой розы, благоухающей на всю улицу. Тротуар был выложен мелкой брусчаткой, и шаги Алекса громко звучали по ней. Ярко светила луна, ещё почти полная; может, именно она побуждала то одного, то другого цепного пса начинать выть. Окрик сторожа или хозяина заставлял их замолчать, но этот тоскливый вой погасил веселье гуляки. Ему вдруг показалось, что откуда-то повеяло сырым холодом, словно из погреба, и он потёр себя руками, пьяно нахмурившись. И тут взгляд его упал на белую тонкую фигурку под кустом розы. Хорошо освещённая луной, там сидела хрупкая черноволосая девочка с огромными тёмными глазами. Алекс остановился, оглянулся вокруг – никого не было. Он подошёл к девочке:

– Эй! Ты кто? Ты чего здесь одна?

Она посмотрела на него печальными, немного диковатыми глазами, и он увидел, что на ней надета тоненькая белая туника, сквозь которую просвечивало тело, тёмный треугольник между ног, кружочки сосков. Туника была короткой, и белые коленки вызывающе раздвинутых ног сразу же привлекли к себе Алекса.

– Ты здесь… чего? – Прошептал он, осторожно опускаясь на четвереньки. Девочка не испугалась и не шелохнулась. Пристально глядя на него, она вдруг сама легла на спину и ещё шире раздвинула ноги. Алекс, чувствуя прилив похоти, торопливо навис над нею, приподнялся, расстёгивая гульфик, и тут узкий белый рот раскрылся, и в нём блеснули острые, как иглы, зубы – множество острых, как иглы, зубов. Девочка беззвучно рявкнула, и этот неслышный звук сбил Алекса с ног, он отлетел и опрокинулся на спину, не в силах двинуть ни единым нервом. Собаки в ближайших дворах зашлись в истерике, кто лаял, кто выл; кошки в домах начали бешено носиться по комнатам, дико вращая глазами. Тварь преобразилась; вместо хрупкой девочки на грудь Алекса тяжело упала гигантская

летучая мышь и, трепеща огромными кожистыми крыльями, впилась ему в горло, высасывая кровь. Алекс мелко дрожал, вытаращив глаза – его парализовало, он не мог ни шелохнуться, ни крикнуть, только ноги часто бились о землю, но был в сознании. Когда он утих, тварь острыми, как лезвия, когтями разорвала его живот и сожрала печень; потом припала к неподвижному телу, задрала вверх уродливую морду и издала тихий, нежный, длинный, еле слышный звук, от которого, тем не менее, взбесились животные не только во всём Гранствилле, но даже в замке и Белой Горке. Собаки выли, лошади метались и храпели, коровы истерично мычали, кошки орали, истошно блеяли козы и овцы… Люди выскакивали на улицу, оглядываясь в полнейших непонимании и страхе, перекрикивались через заборы. Родители Алекса, встревожившись, послали слуг с огнём, чтобы встретить его… Слуги его и нашли. 

Глава третья: Графиня Июсская

Гэбриэл боялся, что Алиса слишком устала и этой ночью не придёт, но она пришла, закутанная в плащ с капюшоном, и что-то пряча под плащом. Поцеловав его и вся сияя, она с возгласом:

– Та-дамм!!! – Протянула ему толстенную книгу в дорогом переплёте.

– Это чего? – Удивился Гэбриэл.

– Ну, Гэ-эбриэл!.. – Надулась Алиса. Открыла место, заложенное полоской золотой фольги. – Ты же можешь уже читать? Читай название!!!

– «Вол-шеб-на-я и у-ди-ви-тель-на-я ис-то-ри-я, – медленно начал читать по складам Гэбриэл, – Бьян-ки Кас-тиль-ской… Гийом и Бьянка! – Воскликнул восторженно. Его до сей поры волновали нешуточные приключения этих героев. – Где взяла?!

– Твой батюшка позволил мне брать его книги, у него и взяла! – Алиса сияла, пританцовывая. – Какова я, а?! Кто молодец?! – Алиса молодец!!! Хочешь, я тебе почитаю?.. На каком месте вы остановились?

Наконец-то Гэбриэл смог узнать, как продолжалась история Гийома и Бьянки! Алиса, в одной батистовой сорочке, с распущенными кудрявыми волосами, красиво обрамляющими тонкое личико, сидела на постели напротив него, с книгой на коленях, и читала ему вслух о трагических перипетиях судеб двух влюблённых. Читала она очень эмоционально, и так же эмоционально реагировал Гэбриэл. Она ахала, начинала читать торопливее, проглатывая слова, порой у неё даже начинали дрожать губы и выступали слёзы. Гэбриэл, конечно, свои эмоции держал в руках, но и у него темнели глаза и учащалось дыхание, а порой он сжимал кулаки так, что ногти впивались в кожу. Гийом, чтобы не пролить кровь брата любимой девушки, опустил меч и щит, и тот ранил его очень сильно прежде, чем сообразил, что противник не сопротивляется. Удивлённый, он спросил, почему Гийом не стал сражаться, и тот признался в любви к Бьянке. Брат Бьянки был потрясён его благородством, и сам перевязал его рану, вернул меч и отдал своего коня. О, как это было красиво! Гэбриэл слушал, затаив дыхание, а в воображении его уже происходило нечто подобное – но уже с ним самим… Тем временем Бьянка, чтобы предупредить дорогих ей людей о предательстве, решилась на побег. Ей помог только преданный старый слуга, который сопровождал её через зимний лес. Но погоня настигла их. Под Бьянкой убили лошадь… Она бросилась бежать, проваливаясь в глубокий снег, а позади неё слуга, не смотря на всю свою отвагу, погиб в неравном бою. И вот уже её настигают преследователи, а навстречу из оврага выскакивают волки – огромная стая! Упав на колени, Бьянка начала молиться пресвятой Богородице о спасении и защите, и свершилось чудо: волки, не тронув её, бросились прямо на её преследователей! А она, возблагодарив Пресвятую Деву, вскочила и с новыми силами бросилась бежать.

Алиса, переведя дух, взглянула на Гэбриэла блестящими от слёз и восторга глазами:

– Ах, Гэбриэл, какая прекрасная книга!!! Почему я таких никогда не читала в Ашфилде?! Можно, я возьму её и почитаю сначала, можно?!

– Ну, конечно. – Скрывая волнение, не меньшее, чем у Алисы, кивнул Гэбриэл. – Конечно, можешь! Только принеси её ночью, чтобы дочитать, ладно?..

– Обязательно! – Алиса прижала толстенную книгу к груди. – Я даже не подозревала раньше, что книги бывают такие интересные!

– У меня вон, – Гэбриэл кивнул на альков с пюпитром, – тоже есть какие-то. И у Гарета. Смотри, читай, сколько хочешь. А я спрошу у брата, как бы нам тебе книг подогнать… Подарить, в смысле.

Алиса, рассмеявшись, поцеловала его и сказала, что он и сам знает, как нужно говорить правильно, и учительница ему не очень-то и нужна, а Гэбриэл сказал… Впрочем, сколько нежного вздора говорят порой влюблённые друг другу!

Проводив Алису, Гэбриэл уснуть так и не смог. Не избалованный виртуальными развлечениями, получавший прежде так мало духовной пищи, он был взбудоражен и очарован. Новые горизонты открывались перед ним, такие ослепительные! Он начал понимать, и не только умом, но и сердцем, что такое рыцарство, что такое благородство, не доступные простым смертным… Лежал с открытыми глазами, устремлёнными во тьму, под пение сверчков и крики сов, под перекличку стражи, и представлял себе, как стал рыцарем, как спасает девиц, сирот и вдов, как сражается со злом… Прежде всего – с Драйвером. Вот бы вызвать его на поединок! И сказать… Он шевелил губами, произнося про себя то, что имел сказать этому подонку. Получалось то много и нудно, то не достаточно сильно, то слишком мало – не удовлетворяло жажду реванша в его груди, тлевшую там столько лет и разъедавшую душу. Светало, а он так и не сомкнул глаз. На рассвете пошёл в баню, помылся прохладной водой, и только после этого начал задрёмывать. Но поспать сегодня ему была не судьба: нетерпеливо постучав, к нему вошёл брат:

– Вставай, младший, едем в город.

– Что, пожар? – Недовольно спросил Гэбриэл, которого, по закону подлости, окончательно разморило именно в этот момент.

– Хуже. – Лаконично бросил Гарет. – Убийство.


В сопровождении Марчелло, молчаливого Терновника и оруженосцев, братья примчались в ещё не проснувшийся, сонный, пустой город. В мае-июне светает около четырёх часов утра, и было совсем светло, но все ещё спали. Странно было видеть пустые лавки, закрытые ворота, безлюдные тихие улицы. Во дворах, за заборами и решётчатыми оградами, начиналась жизнь: где-то мычала корова, блеял козлёнок, бормотали и поругивались куры, слышались шаги и голоса, скрип двери, кашель… Всё это так отчётливо было слышно в утренней тишине. Как и топот копыт их лошадей. Стражник, встретивший их у ворот, рассказывал, поспешая за Хлорингами:

– Что творилось нынче ночью, ужасть! Коты орали, собаки выли, кони доски в стойлах ломали, бесились… Никто не понял ничего, а потом: крик, плач… Шрамиха орёт-блажит, еле водой отлили, сейчас дома лежит, словно неживая. Это у них единственный ребенок, намоленный, она за ним в паломничество в Кемскую обитель ходила пешая, всё Господь ребёночка не давал, муж уж намекал, чтобы она в монахини стриглась, а он бы другую супружницу взял… И вот оно как! Ежели не дано, так и не дано, судьбу не обманешь!

Несмотря на ранний час, на задворках здания магистрата было полно народу. Слышались женский плач и причитания, сдержанный гул приглушённых голосов. При виде Хлорингов и их людей горожане расступались, пропуская их к входу в подвал. Там, в холоде, лежал на столе труп молодого человека. Едва взглянув на его лицо, Гэбриэл содрогнулся: да, смерть этого парнишки лёгкой не была… Гарет замер, тоже глядя на это лицо с внутренним содроганием. Эльф неожиданно опередил их и, не слушая объяснений городского лекаря, он же, по совместительству, палач и экзекутор, – склонился над телом и внимательно осмотрел рваную рану на шее и затем – дыру на животе. Выпрямился.

– Волк какой бешеный? – Осторожно предположил начальник стражи.

– Крови нет совсем. – Машинально возразил Гарет.

– Верно. – Сказал эльф. – Судя по всему, это вель.

– Что за тварь такая? – Удивился начальник стражи. – Зверь какой?

– Нет. – Сказал эльф. – Всё очень плохо, если так.

– Почему? – напрягся Гарет.

– Я думал, что мы имеем дело с некромантом, оченьсильным, но всё же простым некромантом. Что он каким-то образом разузнал заклинания, которые могут поднимать трупы и трансформировать их в нежить вроде каргов и зомби… Но вель – не нежить. Это вид нечисти, которой был наводнён остров во времена, когда Страж оставил нас, это порождение самого Острова. Когда Страж вернулся, вся эта нечисть была истреблена, их не осталось. Если Остров вновь начал порождать эту мразь, дело плохо. – Теперь он говорил по-эльфийски, и понимал его только Гарет, остальные смотрели на них, пытаясь угадать по выражению лица Гарета, что именно тот слышит.

– Объясни. – Нахмурился герцог.

– Остров – не обычная земля, он создан не совсем обычным образом… И он в некотором смысле живой. На этом острове есть места силы, такие, как Чёрное ущелье близ Блэкбурга, осквернив которое, ваш предок Бъёрг навлёк на себя проклятие Стража, и некоторые другие. В обычное время они спят. Но стоит нарушиться балансу в ту или иную сторону, и места силы начинают порождать сущностей, скажем так. Так появились Перворожденные, лавви, снежные тролли, Мары, и много других существ, большинство из которых уже давно забыты. Бледная вель была одним из таких существ. – Он вновь перешёл на нордский. – Это низший вампир, полуразумная тварь; она не умеет говорить, но умеет обернуться тихенькой бледной девочкой, лакомый кусочек для человеческих мужчин. Питается она только мужчинами, и только молодыми и здоровыми. Прочих может убить, если столкнулась с ними на охоте, но есть не будет. У тех, кто ей годен, высасывает кровь и сжирает печень; может, если голодна, сожрать сердце и селезёнку. Но не это самое страшное. Вель, как… – Он глянул на Гэбриэла, – как многие другие стихийные создания Острова, однопола, но спариться может с почти любым другим самцом, кроме эльфов и полукровок. После этого она самца парализует своим ядом и откладывает кладку в его тело.

– Это же она должна его, – стражник сглотнул, – перетащить куда-то?

– Зачем? – Высокомерно глянул на него эльф. – За хорошенькой девочкой, согласной на всё, человеческий самец и сам пойдёт.

– Сколько в кладке? – Гарет, когда было нужно, мгновенно отбрасывал свою обычную шутливость и иронию, и становился жёстким, холодным, быстрым и на решения, и на действие, опасным. Синие глаза становились ледяными, взгляд – тяжёлым, почти, как у брата.

– От нескольких десятков, – был ответ, – до сотни.

Капитан стражи вновь сглотнул, бургомистр, которого, так же, как и братьев, вытащили из постели, и который слушал эльфа, весь бледный и несчастный – зрелище трупа для него было тяжелым, – теперь и вовсе позеленел, пошатнулся и спросил с надеждой:

– А может, всё-таки, волк? Или собака… бешеная?..

– Как её поймать? – Спросил Гарет, не обращая на него никакого внимания.

– Никак. – Сказал эльф. – И это самое худшее. Хотя шанс есть.

– Говори.

– Кладку она будет охранять, и от кладки не уйдёт ни за что. Там её и можно подкараулить, если эту кладку найти. Но вель опасна, и убить её будет трудно даже мне. Как любой вампир, она мгновенно регенерирует, даже проткнув её насквозь, её не убить. Ей нужно снести голову, а тело потом сжечь. И очень быстро. Серебро вель жжёт, но не смертельно, и ожог её не остановит и даже не отпугнёт. А вот чеснок, бузину и медвежье сало она не переносит; не любит вереск и полынь. Опять же, эти вещества её не убьют и даже не особенно испугают, но вот как на добычу, на человека, пахнущего такими веществами, она не нападёт. Не нападает вель на эльфов и на полукровок, мы не чувствительны к её яду, он нас не парализует. Поэтому в своё время эльфы и уничтожили их полностью за очень короткое время. И, конечно же, отпугивает её огонь. Опасны её крик, которым она сбивает с ног даже быка, и оглушает на какое-то время, и её молниеносность. Она нереально быстра и так же опасна.

– А святая вода? – С надеждой спросил бургомистр. – Распятие?..

– Она не порождение некромантии, и не нежить. – Возразил эльф, оставив при себе мнение о человеческой набожности и святости. – Она стихийная, ей плевать на культы и их атрибуты.

– Где она может сделать кладку? – Спросил Гарет.

– А вот здесь я могу вас порадовать. – С еле заметной иронией усмехнулся Терновник. – Вель подходит не любое место, и известняк, из которого сложено большинство местных построек, включая Хефлинуэлл, ей не нравится: он отсыревает. Насколько мне известно, здесь только два строения, фундаменты которых сложены из привозного северного гранита: башня ратуши и собор, который вы называете Богословом.

– Опоры моста ещё… – Кусая губы, напомнил Гарет, но скорее машинально: вряд ли вель гнездится под мостом, если не любит сырость. Гранит для строительства собора привозил сюда на баржах с верховьев Виверриды его предок, Генрих Кроткий, сын Карла Основателя и внук святого Аскольда. Именно он возродил дотла сожженный и разрушенный Гранствилл, который при его деде и отце находился на Золотой Горке, под Хефлинуэллом, на другом берегу Ригины, там, где он стоял и сейчас.

– Ну, не может же эта тварь гнездиться в соборе! – Воскликнул бургомистр, шокированный подобным кощунственным предположением. – Господь этого не допустил бы!

– Господь, – возразил Гарет, – возложил заботу о своём имуществе на Земле на нас, смертных. Именно так же отвечают попы на каверзные вопросы по поводу того, зачем Господь допустил появление полукровок, или создал женщину. Значит, плохо мы заботимся о Его доме святом, раз там могла поселиться такая мерзость… Если, конечно, она там. Я так понял тебя, – обернулся он к эльфу, – что людям нечего и пытаться с этой образиной справиться?

– Попытаться можно. – Безмятежно возразил эльф. – Справиться нельзя.

– Значит, придётся мне.

– Про меня не забывай. – Напомнил молчавший до сих пор Гэбриэл. – Я тебя одного не отпущу.

– Я помогу. – Помедлив, добавил эльф. – Раз уж я твой защитник и наперсник, одного я тебя тоже не отправлю.

– Стража, – приободрился капитан, – вся ваша, ваши высочества! Командуйте, а мы уж выполним любой приказ и куда скажете, пойдём! Что бы господин эльф не говорил, а мы и этой какракатицы не побоимся!

– Вам, – повернулся к нему Гарет, – я поручаю выяснить, не было ли других убийств, не задрал ли, к примеру, зверь какого старичка и больного, или бабу, во-первых, а во-вторых – не пропадал ли бесследно какой молодой парень. Переверни всё, это может быть и школяр какой бродячий, жак или актёришка какой, или матрос с баржи. Понял?

– Всё исполню, ваше высочество! – Капитан даже обрадовался тому, что и в самом деле может быть полезен.

– Предупредите людей, чтобы носили при себе то, что перечислил господин Терновник, а так же – чтобы по ночам к тихеньким девочкам и близко не подходили, как бы там в промежности не чесалось! Я так понял, что она говорить не умеет – так вот, чтобы издали требовали, чтобы ответила, а нет – звать на помощь и бежать прочь! Стражу усилить, я пришлю своих гвардейцев, чтобы без охраны ни одного переулка надолго не оставляли. Ночью отправимся на поиски. Если потомство этой твари вылупится – помоги нам, Господь!..


Когда они ехали обратно, эльф вновь заговорил об опасности происходящего.

– Я хочу, чтобы вы поняли всю серьёзность этого сигнала. – Говорил он. – Остров болен, он откликнулся на что-то очень серьёзное, на какую-то огромную беду. Что-то крайне опасное происходит. Такое, чего не происходило больше трёхсот лет! И я не знаю, не могу сказать, что ещё уже появилось на Острове и где! И как это отразится на происходящем.

– Что ты предлагаешь?

– Обратиться к эльфийским правителям.

– Никогда. – Категорично отрезал Гарет. – Что бы ни произошло, я справлюсь сам. Мы, – он кивнул на Гэбриэла, – справимся сами! Я больше никогда, ни за что, не обращусь к дядькам за помощью! Буду тонуть в болоте, и они мне руку протянут – не возьму!!! Всё!!! Закрыта тема!!!


Гарет строго-настрого запретил Габи трогать Алису, мотивировав это тем, что та должна обедать с его высочеством, а тот не должен видеть её грустной или, не дай Бог, заплаканной. Формально Габи Алису и не трогала; но собственную вину и полное ничтожество прочувствовать ей дала сполна. С нею никто с утра демонстративно не разговаривал, кроме Авроры, и даже Юна и Мина держались скованно, полагая, что Алисе теперь долго не продержаться при дворе. Так откровенно кокетничать с принцем крови! Такой, как она! В этом обществе главенствовало правило: «Знай своё место!». И сколько бы, к примеру, не было денег у какой-нибудь купеческой жены, она даже шлейф платья длиннее положенного носить не имела права. За этим следили специальные люди, которые могли прямо у порога церкви измерить шлейф какой-нибудь дамы из низшего общества, и если он превышал положенные дюймы хоть на палец – всё, даму ждали крупные неприятности, вплоть до позорного столба и плетей. Женщину, надевшую мужскую одежду, ждала смертная казнь – и это кроме шуток. Значение имели цвет, количество аксессуаров и их содержание, цветы, которые человек, к примеру, носил в петлице или в руке, даже жесты и то, как дама или мужчина надели или взяли в руки ту или иную вещь. Собачка, к примеру, на руках символизировала верность, такая дама как бы сигналила всем интересующимся: я не флиртую, у меня есть муж (жених, возлюбленный), которому я верна! И так далее, не существовало ничего случайного, незначительного. И самым бескомпромиссным был свод неписанных правил при дворах королей и принцев крови, так что Гэбриэл и Алиса, и не подозревая того, совершили неслыханное преступление против всех правил разом. Причём Гэбриэла ждал разве что выговор от отца и брата, а вот Алиса могла поплатиться очень серьёзно, и остальные дамы, и даже её бессменный кавалер Моор, старались с утра держаться от неё подальше, чтобы не дай Бог, не попасть заодно под раздачу. Габи вся раздувалась от злорадства, и у неё, против обыкновения, было прекрасное настроение, она аж светилась вся и соизволила даже шутить, что вызывало прямо таки шквал смеха и комплиментов у заштатных подхалимов обоего пола, первой из которых была Беатрис. И только Аврора, как всегда, бесстрашная и самоуверенная, держалась подле Алисы и всеми силами старалась её поддержать. Ещё до завтрака пришёл паж и пригласил даму Манфред к его высочеству – все этого ждали, и зашушукались, зашептались, провожая Алису жадными взглядами. Как многим из дам хотелось знать, что там будет! И посмотреть, как эту нищебродку, посмевшую быть красивее и удачливее их, поставят на место и вышвырнут вон!!!

– Не бойся. – Пожала напоследок руку Алисы Аврора. – Его высочество очень справедливый и добрый…

– Я не боюсь. – Ответила Алиса. Она казалась бледной и притихшей, но и в самом деле не было похоже, чтобы она была напугана.

– Хочешь, я пойду с тобой и подожду тебя снаружи?

– Хочу. – Призналась Алиса, и Аврора, не обращая внимания на вопрос Габи, куда это она направилась, ведь позвали не её, пошла с Алисой, про себя решаясь, если что, войти к принцу и заступиться за Алису. Ведь девушка-то не виновата! Инициатором этого скандального поведения был Гэбриэл Хлоринг, это он Алису от себя не отпускал, а что она не противилась… так взгляните на неё! – Горячо про себя убеждала принца Аврора. – Ну, как она могла ему что-то поперёк сказать?! Это же просто маленький хрупкий цветочек, ну, за что её ругать?!


– Подойди ко мне. – Сказал принц, когда Алиса тихонько вошла к нему и встала у порога. Принц был один, Тиберий вышел, внимательно посмотрев при этом на девушку и сильно её этим смутив. Алиса подошла, и он приподнял её лицо, взяв за подбородок.

– Скажи, моя девочка, ты не равнодушна к нему? – Спросил мягко. Она взглянула ему в глаза, губы дрогнули:

– Да… Он такой… необыкновенный. – Она как-то сразу поняла, о ком спрашивает принц. – Простите, если это дерзость…

– Это жизнь, моя дорогая. А ты знаешь, кто ты?

– Алиса? – Испуганно взглянула она на него.

– Скажи, ты с самого рождения жила в Ашфилде?

– Нет… Я не знаю, откуда я. Я помню хорошо себя лет с четырёх. Я жила где-то… на ферме, так мне кажется. А… почему вы спрашиваете?

– Ты дрожишь? Не бойся ничего. И не волнуйся. Ты мне стала очень дорога, Алиса, и тебе не о чём тревожиться. Я только хочу знать, насколько серьёзно твоё чувство к моему сыну? Он очень мне дорог, и я по-особому тревожусь за его судьбу. Я люблю обоих своих сыновей, но Гэбриэл… Гэбриэл – это иное. Он так много страдал! Да, он ещё кажется многим странным, и не очень воспитанным…

– Нет! – Воскликнула Алиса, взглянув ему в глаза, и столько в её вишнёвых глазах было света! – Он не кажется мне таким! Он не такой… Всему, чего ему не хватает, легко научиться, милорд, но то, что у него есть от рождения, оно бесценно! Он благородный, нежный, искренний, смелый… Я так горда тем, что он заметил меня, и что я ему… понравилась. – Она смутилась, так, что вся покраснела, опустила глаза.

Принц понял её смущение по-своему, весело усмехнулся, откидываясь в кресле:

– Так – так! Так вы уже объяснились?!

– Не совсем… – Пролепетала Алиса. – Мы разговаривали, и танцевали, и я… я поняла… почувствовала…

– Должен признаться, это поняли все, кто вас видел. – Добродушно рассмеялся принц, наслаждаясь смущением Алисы. Он знал, кто такие лавви, знал, что её присутствие в его замке – благословение и процветание, и, сам женатый на эльфе, не боялся такой невестки. Главное – быть уверенным, что это приведёт к счастью Гэбриэла. Принц Элодисский безумно хотел, чтобы его младший сын, столько выстрадавший и так долго утраченный, был счастлив, так хотел, что готов был на всё и мог пренебречь чем угодно, не только общественным мнением и традициями, чтобы возместить Гэбриэлу хоть часть его страданий. Позволить ему жениться на прелестной и любящей его феечке было самым малым, на что он мог пойти для него!

– Не сердитесь на нас. – Попросила Алиса. – Пожалуйста, не сердитесь на нас! Я не сделаю ничего, что…

– Не волнуйся. – Принц привлёк её к себе и поцеловал в лоб. – Я не сержусь. Разве можно на тебя сердиться? Ты маленькое солнышко этого замка, с твоим появлением стало светлее и теплее. Решать вам с Гэбриэлом, но какое бы решение вы ни приняли, я его не стану осуждать.

– Спасибо вам!!! – Выдохнула Алиса, хватая его руку и целуя её со слезами на глазах. – Вы такой добрый, такой хороший!!! Я буду очень-очень вас любить, правда-правда! Всегда, что бы ни случилось!!! – И бросилась ему на шею, прижалась, заливаясь счастливыми слезами. Принц, тронутый, баюкал и успокаивал её, чувствуя, что эта радость, этот порыв – совершенно искренние, и ценя это. В его положении слишком часто бывал он объектом самых разнообразных сцен и мистерий, имевших целью получить с него что-то… Алисе же он поверил, и как ей было не поверить? Никто, хоть сколько-нибудь здравомыслящий и непредвзятый не смог бы усомниться в правдивости этого нежного личика, в чистоте этих огромных глаз. Немного успокоив её, и отдав собственный платок, принц послал спросить, может ли его младший сын прямо сейчас прийти к нему.

Гэбриэл и Гарет только-только вернулись в замок, и Гарет позвал к себе Адама, командира своих наёмников, чтобы поговорить с ним об охране улиц и о ночной облаве на вель. Паж, посланный его высочеством, поманил Гэбриэла, и Гарет кивнул: иди. Застав у отца Алису, заметив в ту же секунду, что она плакала, Гэбриэл взволнованно взглянул на принца.

– Ты ни в чём не хочешь мне признаться, Гэбриэл? – Спросил тот. Довольно холодно. Гэбриэл вновь взглянул на Алису, шагнул к ней.

– О чём вы, отец?

– Не успела эта девочка появиться при моём дворе, а ты уже начал ухаживать за ней?

– Я… – Гэбриэл запнулся, собрался с духом. – Да, отец. Я начал ухаживать за ней. И не только ухаживать. Я мечтаю сделать ей предложение, мечтаю сделать её своей женой. Я… я безумно люблю её.

– И давно вы обо всём сговорились, тихушники? – Сделал строгое лицо принц, хотя в душе прямо-таки наслаждался всем происходящим. Такие они были смущённые, встревоженные, так смотрели друг на друга и на него! Ну, как тут было немножко не покуражиться?!

– Отец… Я полюбил её, как только увидел. – Тихо сказал Гэбриэл. – Мне кажется, что это было сто лет назад, что я любил её всегда. Как только я увидел её, увидел сияние, которое от неё исходит, как она стала единственной девушкой, существующей на этом свете. Остальных я не вижу и не хочу видеть. Заставьте меня ждать хоть сто лет, это не изменится.

– Я рад слышать, что ты не пытаешься воспользоваться беззащитностью этой девочки, а имеешь серьёзные намерения. Это делает тебе честь. Но она одинока, у неё нет за душой никакого приданого?

– Мне это безразлично, отец. Она сама и есть самое драгоценное на всём свете.

– А что скажет на это сама Алиса? – Повернулся к ней принц.

– Я тоже люблю Гэбриэла. – Храбро ответила Алиса, вставая. – И не потому, что я бедна, а он богат. Я любила бы его, – она взглянула ему в глаза, нежно улыбнулась, – даже если бы у него не было ничего, даже одежды. Я уже говорила вам, почему люблю его, но если нужно, я повторю, и вам, и кому угодно – мне нечего стыдиться! Я горжусь, что полюбила такого, как Гэбриэл, и горжусь тем, что он любит меня. Очень горжусь. – Добавила тихонько, опуская глаза.

– Я мог бы заставить вас испытать свои чувства временем. – Сказал принц. – Мог бы многое сказать про юношеские увлечения, про неравенство… Но не буду. Я люблю тебя, Гэбриэл, и я полюбил Алису, она чудная девочка. Я лишь хочу сказать вам, дети, что, давая друг другу клятву перед алтарём, вы перестаёте принадлежать только самим себе, и ваша жизнь навсегда меняется. Вы становитесь одним целым, семьёй, и принадлежите друг другу навечно. Но клятва, данная у алтаря, и слова священника, соединяющего вас, не делают вас семьёй с помощью какого-то волшебства. Семью, свою семью, которая станет для вас тихим убежищем, островом счастья и безопасности среди житейских бурь и невзгод, спасением и помощью, вы должны будете создавать ценой немалых жертв и уступок. Сейчас ты, Гэбриэл, и ты, Алиса, думаете про себя: «Хочу то-то и то-то, пойду туда-то и туда-то», и делаете то, чего вам хочется. Но став супругами, вы не сможете сделать ничего свободно, не думая о своём супруге, не принимая в расчёт его (её) потребностей и желаний. Прежде вам придётся думать: а что будет при этом с Алисой? С Гэбриэлом? Понравится ли ему это? Не повредит ли это, не обидит ли? Вам придётся во многом себе отказывать, во многом ограничивать себя, и особенно – когда родится ваше первое дитя. После этого вы уже даже друг другу будете принадлежать не вполне. И вам будет очень трудно, и многое придётся пересмотреть, от многого отказаться. Будут даже моменты, когда вы будете думать, что жертвы слишком велики и не посильны вам, и что вы совершили ошибку, связав себя узами брака. Не сверкай глазами, Гэйб, это будет, и я хочу, чтобы ты знал это и был к этому готов, когда придёт такой момент. Мы с твоей мамой безумно любили друг друга, но и у нас бывали моменты, когда нам хотелось бы вернуться к алтарю и сказать: «Нет! Ни за что!». Помните, что всё в жизни, что хоть чего-то стоит, дается ценой трудов и жертв. То, что далось легко и играючи, так же и теряется! Крестьянин только ценой титанического труда и настоящих страданий получает богатый урожай, который кормит его и семью целый год. Человек только ценой жертв, уступок и каждодневного душевного труда получит семью, ту семью, о какой я вам говорил, которая будет для него спасением, опорой, счастьем и гордостью. И ещё хочу вам сказать: это труд взаимный. Если один из супругов делает всё, а второй не делает ничего, семьи не получится. Уступки и жертвы должны быть взаимны, а не так, как это видят большинство людей: жена жертвует, трудится и отдаёт всю себя, а муж живёт, как хочет. Конечно, в чём-то жизнь такого мужа легка и приятна. Но он не получит главного: доверия, любви и помощи. А жизнь полна коварства: то, что кажется таким неважным в начале её, становится безумно важно ближе к концу, но взять это уже негде. Я столько видел мужей, которые, натешившись и устав от похождений, охот, турниров и забав с весёлыми подружками, мечтают найти дома жену, которая не будет резвиться с ним в постели, а просто посидит и поговорит с ним у комелька, вспомнит с ним былое, будет с ним нежна и заботлива… Но находит уставшую, сварливую, до смерти обиженную на него каргу, которая уже никогда не станет другой. – Он усмехнулся, с лёгкостью читая в лице Гэбриэла уверенность, что уж это-то точно не про него, что уж он-то никогда…– Что ж, не буду дальше мучить вас своими занудными речами! Хочу лишь дать вам напоследок несколько советов. Первое: умейте прощать. И помните: простить сказанное и сделанное наедине, дома, куда легче, чем сказанное прилюдно, при свидетелях. Не выносите свои ссоры на люди, не унижайте свою половину при свидетелях, никогда, как бы ни были вы в данный момент злы и обижены! Второе: не копите обиды в душе, выговаривайтесь. Говорите, говорите всегда, обо всём! Порой супругов насмерть может рассорить недоразумение, неосторожное, неправильное слово, неправильно понятый поступок, обида никчёмная! Выговоритесь, разберитесь, не рубите, не судите сгоряча! И наконец, главное: всегда помните, что дороже и ближе вашей семьи у вас никого нет. Как бы вам ни хотелось пустить пыль в глаза окружающим, как бы ни хотелось покрасоваться перед ними, помните: за помощью и поддержкой вы придёте не к чужим людям, а к мужу или жене. Больной, разбитый, обиженный, уставший, ты приползёшь не к тем, перед кем хвастал и выделывался, а к своей супруге, которая одна сможет уврачевать твои раны телесные и душевные и утешить гордость. То же и к жене: распуская перья перед подругами, помни, что не они твоя защита и опора во всём, не они тебя кормят и утешают, а он! Берегите друг друга, защищайте, храните честь друг друга! Унижаясь сами, вы и свою половинку унижаете вместе с собой, помните это всегда! Падая на дно, вы тащите за собой и её! Ну, вот, я сказал всё, что хотел, и гораздо больше, чем следовало… Но мне так хотелось с вами поговорить подольше! – Он протянул им руки. – Поэтому говорю вам только: примите моё благословение, дети, и будьте счастливы! Идите ко мне… – И обнял Алису, прильнувшую к нему первой, поцеловал в макушку. Они опустились на колени, принимая благословение, взволнованные, притихшие, осознавая торжественность момента.

– А теперь идите в сад, побудьте вдвоём. – Сказал принц устало, но ласково улыбаясь. – Такие моменты случаются лишь однажды в жизни… Насладитесь ими. Идите!

Поцеловав ему руку, Гэбриэл и Алиса, счастливые и чуть оглушённые своим счастьем, вышли от него, и остановились: к Алисе шагнула Аврора, которая уже извелась от волнения, хоть и коротала время не так уж и неприятно, болтая и флиртуя с двумя оруженосцами его высочества. Ей даже не понадобилось ни спрашивать, ни услышать ответ: одного взгляда на лицо своей маленькой подруги ей было довольно. Аврора ахнула, закрывая рот руками, потом завизжала восторженно, и Алиса бросилась ей в объятия.

– Девушки! – Хмыкнул принц Элодисский, когда раздался этот визг. Тиберий, только что вошедший к нему вместе с Холкином, засмеялся:

– Всё-таки благословил?..

– А как же иначе? – Весело воскликнул принц, потянулся:

– Что-то засиделся я на месте… Размять, что ли, старые кости? Холкин, приятель, вели седлать моего Холга. Съездим-ка мы к Твидлам, продегустируем их знаменитый вишнёвый сидр…

Холкин, завопив от радости, подбросил в воздух свой колпак с бубенцами и хромая, но очень быстро, бросился прочь, исполнять поручение.

– Неужели я до этого дожил?! – Тиберий был так счастлив, что чуть не плакал. – Неужели я вижу, как мой любимый господин и друг снова живёт и радуется жизни?! Господи! Слава тебе!..


Алиса уговорила Аврору молчать, не рассказывать пока ничего даже Мине и Юне, и та согласилась не колеблясь. Только сказала:

– Сегодня воскресенье, мы все едем на мессу, ты не задерживайся, пожалуйста! Ой, в каком все будут шоке, как только узнают, я просто поверить не могу! Какая ты молодец! Как я за тебя рада! И вы, милорд, – она присела перед Гэбриэлом, – вы настоящий рыцарь! Я просто восхищена вами… Вы поступили очень правильно! И примите мои поздравления, я рада и горда, что была первой, кто имел честь и счастье поздравить вас!

– Ты… – Гэбриэл до сих пор порой боролся со своим любимым словечком-паразитом «это», и запинался, когда оно готово было вот-вот вылететь из него, – подруга моего Солнышка?

– Да, мы подруги. – С готовностью ответила Аврора. – Я люблю Лисочку, она такое чудо!

Гэбриэл смягчился. Аврора поначалу ему тоже не очень-то понравилась, он счёл её красивой, но через чур гордой и заносчивой. Но раз она любила Алису, да ещё звала её Лисочкой, Гэбриэл готов был простить ей всё. Слегка улыбнувшись, сказал гораздо мягче, чем обычно разговаривал со всеми, кто не входил в круг его близких:

– Спасибо за поздравление. И да, я рад, что у Алисы есть… подруга. Ей это нужно. – Он сжал руку Алисы. – Она ведь жила в одиночестве, с дурами старыми, которые её самому главному не научили: как с людьми общаться.

– Гэбриэл! – Вспыхнула Алиса, смутившись.

– Да ладно, Солнышко, я ничего такого не сказал. – Аврора с нарастающим изумлением наблюдала, как преображается прежде всегда такой суровый и гордый граф, как в его голосе и взгляде появляются даже слегка заискивающие нотки. – Мы с нею в саду посидим немного, ты её не дождёшься? Чтобы она не… одна к вам туда возвращалась?

– Разумеется!

– И… не говори никому пока. Ну, ты понимаешь. Его высочество нас благословил, но мы хотим это, – и всё-таки вырвалось! Гэбриэл чуть не чертыхнулся вслух, – хотим, красиво чтобы всё вышло.

– Я понимаю. Я не сплетница и не болтуша. – Аврора нежно пожала руку Алисе. – Иди, я дождусь!

Она и вправду была рада. Завидовала немножко, но не тому, что Алиса будет женой графа Валенского, а тому, что сама ещё не стала ничьей невестой, хотя ей безумно этого хотелось. Красавица, но почти бесприданница – что ей мог выделить отец, живущий по большей части за счёт пособия, которое платил ему принц Элодисский, и имеющий при том шестерых детей, четверо из которых – девочки! – Аврора была на самом деле девушкой гордой и не стремилась, подобно Беатрис, хватать любую наживку, была бы пожирнее. Ей хотелось чувств, привязанности, нежности. Но как трудно совместить всё в одном! Чтобы и нежность, и какие-то средства, и независимость! Конечно, поклонников у девушки столь красивой и гордой было достаточно, чтобы не чувствовать себя ущербной, но что с этих поклонников было толку?.. Рыцари при дворе его высочества сами жили на то, что платил им принц, оруженосцы… Вот оруженосцы, многие из которых были сыновьями очень знатных вельмож, могли бы быть отличной партией, но опять же – Авроре никто из них как-то особенно не нравился, да и молоды они были, ровесники самой шестнадцатилетней Авроры, а то и моложе. Но ничего. – Мысленно воспрянула духом Аврора. Теперь, когда его высочество вновь будет устраивать пиры и приёмы, а там, как уже поговаривают, и турниры, у неё будет масса возможностей повстречать своего рыцаря! И хоть её порыв защитить и поддержать Алису был самым, что ни на есть, бескорыстным, теперь ей подумалось, что, находясь рядом с нею и её женихом, она получает дополнительный бонус. Сможет ближе знакомиться и общаться с наиболее знатными и богатыми вельможами королевства… Ну, например, Эльдебринков, говорят, аж восемь братьев! Почему бы ей не пленить сердце кого-нибудь из младшеньких?..


Гэбриэл и Алиса, оставшись наедине, какое-то время просто сидели в тени большой яблони и молчали, взявшись за руки и тесно прижавшись друг к другу. Эмоции переполняли их так, что для слов не осталось места вовсе. В эти волшебные мгновения они были так счастливы, что даже боялись немножко своего счастья. Им казалось, что впереди не будет никаких жертв и сложностей, о которых говорил им его высочество – какие сложности, когда они так любят и так счастливы, и преисполнены таким взаимным чувством?! Но оба не слишком хорошо представляли себе свой новый статус и связанные с ним права и обязанности, чтобы что-то такое обсуждать. И в конце концов, когда Алиса выплакалась счастливыми слезами на груди у своего жениха, и Гэбриэл наговорил ей массу всякой нежной и успокаивающей чепухи, оба решили, что следует немедленно узнать у Гарета и у Авроры, как всё теперь с ними будет происходить, и что им уже можно, а чего ещё нельзя, и вообще… После этого они ещё какое-то время самозабвенно целовались и наконец неохотно покинули сад, уже точно зная, что это был один из счастливейших дней всей их жизни.

Аврора схватила Алису за руку, едва та очутилась рядом:

– Бегом, Лисочка, пора ехать на мессу! – И девушки припустили прочь, звонко хохоча и придерживая шляпки. Гэбриэл проводил их глазами, в самом деле радуясь, что у Алисы есть подружка, и намеренный немедленно выяснить об этой подружке всю подноготную, и сам поспешил к брату, чтобы хвастать и расспрашивать о самых важных для него вещах.


Оказалось, что самой важной вещью, касающейся Алисы, в данный момент была: какой подарок сделает ей жених перед свадьбой? По неписанному Нордландскому обычаю, жених обязан был подарить невесте недвижимость, которая являлась бы для неё гарантией того, что она и её дети (девочки) не останутся на улице, случись такая неприятность, как смерть мужа при неимении наследников мужского пола. В Нордланде во всём, кроме престолонаследия, царствовал майорат, то есть, наследство переходило только наследнику мужского пола. И если граф, скажем, или барон умирал, оставив только девочек, его имения и замки переходили либо к мужу старшей дочери, если он уже имелся, и если дочь уже родила мальчика, либо к племяннику, внуку, двоюродному, троюродному и так далее племяннику. Но точно такой же принцип срабатывал и после смерти любого крестьянина: его имущество и дом отходили так же, наследнику-мужчине. Поэтому и обязан был жених обеспечить свою невесту, будущую супругу, каким-то углом на всякий случай, куда она могла бы уйти, случись такая неприятность. Разумеется, такой жених, как принц крови, и недвижимостью свою невесту должен был обеспечить соответственной, и Гарет забрал брата с собой обратно к его высочеству, где они вместе с Тиберием обсуждали, какой Алисе сделать подарок. Гарет мгновенно предложил Июс. Город был небольшой, но находился на Королевской Дороге и кормился с неё отнюдь не плохо, вдобавок, располагался недалеко, до него было не больше двух дней самого неторопливого пути, и сам по себе был очень красивым и чистеньким. Июс был выморочным имуществом канувших в Лету графов Дэвидсенов, перешедшим к его высочеству всего два года назад, и главное – позволял Алисе с этого дня именоваться не дамой Манфред, а графиней Июсской.

– У меня особые чувства к этому городку. – Мечтательно сказал Гарет. – Там я нашёл Гэйба. А Гэйб там слопал в одно лицо гигантский пирог с корицей и чуть не лопнул… Пусть он теперь принадлежит нашей Алисе!

Обсудив все достоинства и недостатки такого предложения, все сошлись на том, что это – самый оптимальный вариант. Здесь же были назначены помолвка, которая должна была состояться в следующую субботу, и свадьба, которую назначили на восьмое августа. Немедленно следовало начинать составлять и посылать приглашения, ведь для дворян из Анвалона и с Русского Севера едва могло хватить времени, чтобы собраться и приехать в срок, но это уже была забота не Гэбриэла с Гаретом. Тиберий и каноник Марк Кейр должны были к помолвке составить необходимые документы на право владения и титул, его высочество – подписать их и заверить своей печатью, и отправить на подпись королеве Изабелле. Ведь в брак вступал не кто-нибудь, а принц крови! Гарет не хотел пока говорить брату, что своим браком тот перечёркивает для него малейшую вероятность свободного выбора спутницы жизни. Алиса, хоть и по счастливо доставшейся ей грамоте, девица неплохих кровей, а теперь ещё и графиня, всё-таки будущей королевой и матерью наследников престола быть никак не могла. А значит, обязанность породить такового наследника (или наследницу) ложилась на Гарета.

И снова он вспомнил о письме Софии… И вновь подумал, что прочтёт его как-нибудь попозже, когда время будет. Ему было стыдно.

И как-то страшновато.


Не смотря на опасность со стороны вампирши, и даже в большой степени – благодаря ей, посещение графиней мессы откладывать не стали. По городу уже ползли панические слухи, и то, что графиня Маскарельская явилась на мессу со всей своей свитой, должно было немного успокоить людей, но охрану в этот раз ей выделили такую, словно ожидалось, по меньшей мере, нападение дракона. К великой радости дам из свиты Габи, которые всласть могли пофлиртовать с рыцарями и оруженосцами его высочества и герцога Элодисского. Перед столь блистательной перспективой даже то, что нахалка Манфред вернулась от его высочества не только не изгнанная с позором, но и подозрительно довольная, отошло временно на второй план, хоть Беатрис, взбешённая возвращением соперницы, и старалась, как могла, испортить Алисе реноме. Алиса и Аврора едва успели привести себя в порядок и взять всё необходимое, чтобы ехать верхом, как уже нужно было бежать во двор, где слуги выводили лошадей. Габи села на своего любимца, вороного андалузца Грачика, Алисе, не имеющей пока собственной лошадки, досталась смирная гнедая кобылка со смешной кличкой Сверчок. Алиса и Аврора поехали в хвосте свиты, рядышком, так как Алиса хотела немедленно узнать все подробности свадебной церемонии и вообще, как всё это происходит? – И Аврора с увлечением рассказывала ей о свадьбах, на которых успела побывать сама, и время до приезда в Гранствилл пролетело незаметно. В Гранствилле их встречала толпа; особенно много людей было на площади перед Богословом. В те времена роль кумиров толпы играли именно дворяне; каждый в Гранствилле и многие в герцогстве знали не только их имена, гербы и родословную, но и их коней, их слуг, их цвета, и вообще старались узнать о своих кумирах побольше. Новички, такие, как Алиса Манфред и Иво, которого Гэбриэл отправил, чтобы присмотрел за его солнышком, разумеется, привлекали особенное внимание. Зеваки и поклонники толпились у собора, чтобы поглазеть на графиню, на её свиту, особенно на девушек, на их лошадей, на пажей и армигеров, на рыцарей и их одежду и оружие… В толпе был и Шторм, пришёл глянуть на своих главных врагов. Гакст был прав: на эльфа никто не обращал никакого внимания. В толпе их почти не было, но и их присутствие никого не удивляло: пришёл и пришёл. Эльфы порой гуляли по городу, смотрели на Танец Ангелов, сидели у пруда со статуей Генриха Великого. Здесь, как правило, было очень чисто, и отсюда открывался великолепный вид, а эльфы любили красивые виды. Для людей они были все на одно лицо, и Шторм мог разгуливать по Гранствиллу совершенно безнаказанно. Присев на ажурную лавочку у пруда, он смотрел на свиту, мгновенно узнав Эрота и слегка подобравшись. Хозяин говорил: убей его, как только появится такая возможность, хоть малейшая! Предатель жить не должен! – И Шторм был готов это сделать. Хоть сейчас… Но сейчас это было самоубийством, пока что Хозяину совершенно не нужным. И Шторм просто смотрел, злясь: Эрот вёл себя нагло, уверенно, весь разодетый в пух и прах, с великолепным кинжалом на поясе, приехавший на великолепном коне, каштановом, в нарядных белых чулочках …

Внезапно слух его резанул сварливый женский голос:

– Ты как руку подаёшь благородной даме, урод! – И Шторм машинально взглянул на источник голоса, подсознательно ожидая увидеть какую-нибудь немолодую дайкину с кислым противным лицом… Но увидел девушку редкостной, утончённой красоты, так резко контрастирующей с противным голосом и сварливым тоном, что на миг ему показалось, что говорила не она. Но Габи мгновенно развеяла его заблуждение, продолжая поносить пажа, помогавшего ей сойти с коня.

И почему она его так взбесила?.. Шторм мгновенно понял, что ненавидит эту дайкину так, что даже дышать стало трудно. Ненависть всколыхнула всё его существо, весь мир каким-то непостижимым образом сосредоточился на этой девушке, похожей на ангела и ведущей себя, как сварливый демон. Он больше не видел никого вокруг, только её. Дайкина не могла быть так красива, а вот такой стервой быть – просто обязана! Её волосы, цвета воронова крыла, иссиня-чёрные, были разделены на две волны, которые, перевитые золотой нитью с алмазами и сапфирами, спускались на грудь, и цвет их резко оттенял белое, но не бледное узкое овальное лицо, на котором светились звёздами большущие голубые глаза, обрамлённые длинными стрельчатыми ресницами. Почти в точности такого же голубого цвета был инклюз, каплей свисающий на лоб с графского венца. Одета Габи была в ярко-жёлтое и фиолетовое, и эти цвета, оба, совершенно не шли ей, но неискушённому эльдару всё казалось прекрасным. И ненавистным… «Я убью её!» – задыхаясь от нестерпимой ненависти, и не в силах отвести взгляд от неё, клялся себе Шторм, совершенно не думая в этот миг, понравится это Хозяину или нет. Вообще о Хозяине не думая.

Но наблюдал за графиней и её свитой не только Шторм. Из подворотни, ведущей на тихую площадь Принцессы, где жил Гакст, из полумрака, приятного после полуденной жары, на Габи и девушек её свиты смотрела Барр, поглаживающая голову своего мастиффа. Стайка нарядных и оживлённых девушек вызывала в ней самые злобные и тяжёлые чувства. С детства Александра Барр не была особенно красивой, но её проблемы были в другом – в её тяжёлом и злобном нраве, в её завистливости и скрытности. Она отнюдь не была уродиной, и если бы её неправильные, но характерные и гордые черты освещались бы живостью и весельем, она не стала бы изгоем среди сестёр и сверстниц, не заставляла бы родителей переживать, что её никто не возьмёт замуж… Многие её проблемы просто не возникли бы. Но Барр всегда считала, что эти проблемы – целиком и полностью из-за того, что она не так красива и глупа, как её сестры, и что жизнь некрасивой умной женщины несправедлива и оскорбительна в принципе. И поэтому она так ненавидела красивых и желанных девушек и девочек. Эти твари, – думала Барр, – ровным счётом ничего не представляют из себя, ничего не сделали в своей никчёмной жизни, чтобы достигнуть чего-то, не стоят и мизинца такой, как она – и в то же время имеют всё, и только потому, что смазливы и умеют угодить мужикам!.. Как ни странно, ненавидела она именно девушек, а не мужчин, которые, вроде бы, по её же логике, были повинны в том, что смотрят только на смазливые рожицы и не обращают внимания на умную и талантливую её. Нет! Мужчин она терпела и использовала охотнее и относилась к ним проще. А девушки…

Внезапно сердце Барр дрогнуло, в груди стало холодно… Всего на миг, она мгновенно справилась с собой. Она узнала Алису. Жадно всмотрелась в оживлённую прелестную девушку с огромными мохнатыми глазами вишнёвого цвета, в хорошенькой эльфийской шляпке. «Не может быть! – Мелькнуло в голове. – Не может быть!!! Так вот в чём дело…».

Она и раньше не верила Драйверу, который утверждал, будто Гор – содомит и не испытывает никаких чувств к девушкам. Драйвер считал, что Гор был очарован Эротом и сбежал именно потому, что хотел быть с ним и боялся за него. Барр, вроде, верила, но было что-то… что-то, не вписывающееся в эту историю. А вот теперь всё встало на свои места! Гор повёлся на эту смазливую рожицу, на это миниатюрное тельце, и повёлся так, что не побоялся даже пожертвовать собой ради того, чтобы Эрот, которого он прихватил для компании, вытащил эту тварь! Руки Барр судорожно стиснули чётки, чуть ли не терзая их. В ней боролись мрачная удовлетворённость: вот она и нашла живца, на которого выманит Хлоринга из Элодисского леса! – и её изощрённый садизм, особенно беспощадный к таким, как Алиса: прелестным и нежным. Если всё удастся – а Барр, как всегда, не сомневалась в себе, – она получит сразу два приза. Она вновь принялась поглаживать своего пса по массивной голове, глаза заволокла поганенькая мечтательная дымка: Барр уже видела глазами своей грязной души, как истязает Алису, как та визжит, рыдает, умоляя её о пощаде, пресмыкается, ползая на коленках перед нею, и как её смазливое личико и прекрасное тело превращаются в кусок мяса, на который ни один мужчина не сможет уже взглянуть без омерзения.

Алису вдруг сотрясла сильная дрожь, ощущение нешуточной угрозы стиснуло внутренности. Она быстро обернулась, и ей на миг почудилось, что из ближней подворотни к ней тянутся чёрные, маслянистые, извивающиеся щупальца. Инстинктивно Алиса оттолкнула от себя эту угрозу – она и сама не смогла бы объяснить, как и что именно она сделала – и щупальца исчезли, как от щелчка.


Графиня со свитой уже скрылась в соборе, когда Барр пришла в себя от того, что её пёс скулил и лизал её лицо. В голове шумело, как от хорошего удара дубиной. С трудом шевеля конечностями, ведьма доползла до ближайшей лавочки в кустах сирени, и села, скорчившись. Болело всё, от головы до мышц икр, из носа сочилась кровь. Ведьма прекрасно осознавала, что произошло: кто-то шарахнул по ней разрядом ментальной магии такой силы, что её чуть не убило на месте. Люди подобной магией не обладали, эльфы – тоже. Это была стихийная магия, но кто на острове мог владеть такой мощью? Теоретически это мог быть дракон, но Барр не знала драконьей магии, только читала о ней и слышала от своих учителей. Дракон не мог находиться здесь и не быть узнанным эльфами, ненавидевшими их. Значит, здесь был кто-то ещё. Кто-то очень мощный, кто-то, кто мог реально быть её соперником и очень опасным врагом. И его следовало как можно скорее вычислить, чтобы обезопасить себя и найти способы борьбы с этим соперником! Барр обязана была его найти и устранить!


Напутствуя Иво, который должен был опекать Алису, Гэбриэл мрачно пообещал: «Если этот Моор будет опять подкатывать хозяйство к Алисе, я ему сам лично всё пооборву!», и Моор не подвёл: старался держаться поближе, помог спешиться и в собор пошёл рядом, старательно делая вид, будто ограждает её от толпы. Зло и остроумно высмеивая зевак, он бдительно следил, чтобы никакой соперник, особенно армигер графа Валенского, не оказался подле Алисы. Девушке его навязчивая опека была тягостна: она чувствовала его похоть, и ей было противно. Вдобавок, уязвлённый и встревоженный тем, что вчера весь вечер Алиса провела с Хлорингом, он изо всех сил старался унизить соперника в её глазах, то и дело заводя речь о том, как этот «мужлан» говорит, стоит, пьёт, ест, танцует.

– Мне неприятно ваше злословие! – Уже не в первый раз пыталасьосадить его Алиса, но раздосадованный Моор не унимался.

– Неужели такой девушке, как вы, было приятно его общество? Не верю! Ведь вы, Алиса, вы – образец вкуса, такта, куртуазности, а он? Даром, что граф, но по сути – быдло и быдло…

– Хватит! – Не выдержала Алиса, гневно вырвала у него руку. – Я не желаю больше вас слушать, отойдите от меня, или я устрою скандал прямо здесь!!!


– Что, отхватил? – Съехидничал Конрад Фон Зальце, которому тоже нравилась Алиса, и который тоже был не прочь приударить за ней. – По ходу, первым этот цветочек сорвёт всё же Хлоринг! У него голды всяко больше, чем у нас. Но я не гордый – когда он её бросит, я подберу. Тем более что она наверняка многое от него поимеет.

– Заткнись. – Огрызнулся сэр Юджин, весьма разозлившийся на Алису. – Всё равно моё копьё будет первым, на котором эта дырка окажется!

– На что спорим?

– на твоего гнедого.

– Идёт! Но если проиграешь – твой охотничий кинжал с бериллами – мой!

– Ищи нового коня! – Через губу бросил сэр Юджин. – Манфред уже, считай, моя.

– С чего вдруг? – Они переговаривались очень тихо, стоя позади всех у стены собора, в тени, и фоном их беседы весьма символично звучало волшебное католическое пение.

– Я сделаю ей предложение.

– Ты на ней женишься?!

– Сдурел?! На нищебродке?! Сам без гроша и нищая женушка в придачу? Нищету плодить?! Пригрожу ей, что не женюсь, если не даст, и она как миленькая согласится, чтобы женишка не потерять. Я уже так делал. А потом брошу, скажу, что мне траханная девка не нужна.

– Ну ты… жучара! – Со смесью лютой зависти и невольного восхищения протянул сэр Конрад. – Хитрый, чёрт! Вот и свяжись с тобой…

– Готовь коня! – Самодовольно протянул сэр Юджин.


В Хефлинуэлле между тем готовились к облаве на вель. Прибыл стражник с посланием от капитана: было ещё несколько странных смертей, вроде как от животных, но никто так и не понял, что за зверь растерзал девушку, ушедшую к Ригине стирать, и старого сторожа; вдобавок, пропал один школяр, приятели которого уже подались куда-то на север, но до того безуспешно пытались его отыскать несколько дней, выспрашивая о нём всех подряд. По приметам, юноша был молод, здоров, хорош собой и вполне подходил для вель, как самец и инкубатор для её потомства. Эльф и Марчелло уехали в город, чтобы посмотреть места, где были убиты девушка и сторож, и обнаружилось, что девушка нашлась недалеко от старого входа в городские катакомбы, выходящего прямо к реке и закрытого старой решёткой, а сторож – в сквере позади Богослова, где тоже была калитка в подвалы собора. И Терновник, и Марчелло решили, что в первом случае вель напала, потому, что девушка оказалась слишком близко к её логову, а во втором – сторож мог стать свидетелем того, как вель вела свою добычу в катакомбы.

– Школяру это должно было даже понравиться. – Заметил Марчелло, рассматривая калитку. – Секс с загадочной молчаливой незнакомкой среди саркофагов и гробов! Они ведь такие… эти мальчишки!

– Да. – Сухо подтвердил эльф. – Возможно, он даже пережил несколько очень приятных минут прежде, чем она парализовала его.

– Нужно рассказать патрону. – Сказал Марчелло, полный сочувствия к незнакомому парню. – Его можно спасти?

– Нет. – Ответил эльф. – Нельзя. Его придётся убить и сжечь. Он парализован и без сознания, он не почувствует ничего. Главное – чтобы не было слишком поздно.

В замке они рассказали обо всём Гарету и подтвердили: вель наверняка в подвалах собора.

– У вас есть меч, – сказал Терновник, – который без сомнения убьёт вель. Меч, который не раз убивал не только волшебных тварей и порождений чёрной магии, но даже драконов, которых практически невозможно убить обычным оружием. Меч, сразивший короля драконов. Студёный Ветер, Виндсвааль, меч бога.

– Виндсвааль меч особый. – Ответил Гарет. – Он одноручный, но тяжелее любого шаршуна. Я на силушку не жалуюсь, но даже для меня он тяжеловат…

– А мне можно попробовать? – Оживился Гэбриэл.

– Я тебя даже близко к этой вель не подпущу. – Категорично заявил Гарет. – Пойдём я и Терновник.

– Чёрта с два ты меня оставишь дома! – Вспыхнул Гэбриэл. – Я уже готов сражаться, господин Терновник подтвердит!

– Не подтвержу. – Возразил эльф. – Ты смел и быстр, но в бою сильно уступаешь своему брату. Хотя, если бы у тебя в руках был Виндсвааль, можно было бы рискнуть – вель не нападёт на его носителя.

– Слышал! – Обрадовался Гэбриэл. – Покажи мне этот меч!

– Ты тоже не сможешь им владеть. – Резко ответил Гарет. – Чёрт с тобой, пошли, покажу… Но тебе он тоже не по силам! Последний, кто мог им сражаться, был Генрих Великий, только он был достаточно силён для него.


– А это правда, меч бога? – Спрашивал Гэбриэл по дороге.

– Говорят, что так. Есть наша семейная легенда, что Виндсвааль выковал сам Тор для своего сына и его потомков, выковал из небесного металла, что порой падают с неба, и закалил во льдах Уртгардта и крови дракона. Этому мечу больше семисот лет, но он до сих пор блестит, как новый, и не затупился ни на волос. Лично мне не верится, что даже сам Генрих Великий мог им владеть. Он слишком тяжёл. Посмотри на меня, я лошадь на спор могу приподнять! – Гарет сжал кулак. – В Англии я… А, к чёрту! – Они подошли к двери в музей, и стражник, охраняющий её, почтительно пропустил их внутрь.

Меч лежал на тёмно-синем бархате, и свет от двух светильников заставлял слегка мерцать руны, бегущие по его лезвию и нанесённые словно бы мерцающей пылью. Он был очень простым и при том невероятно красивым, очень длинным – тут Гарет был прав, человек обычного, и даже просто высокого роста, обращаться с ним не смог бы, – с простой гардой, украшенной только большим прозрачным овальным камнем, природу которого пока так никто и не смог определить. Он был похож и на алмаз, и на опал, так как слегка мерцал и флюоресцировал, и в то же время не похож был ни на тот, ни на другой. Внутри камня было несколько пузырьков воздуха, как в инклюзе, но это был и не сапфир.

– Это воздух Валгаллы. – Сказал Гарет, беря меч за рукоять бережно, почти благоговейно. – Этот меч помнит руки бога и льды Уртгардта. И знаешь, я, чёрт побери, в это верю. Пусть я христианин, и добрый католик, но когда я смотрю на этот меч и прикасаюсь к нему, во мне просыпается викинг. – Он без видимого усилия рубанул мечом воздух и отсалютовал им брату. – Словно воздух сопротивляется, черт, даже не могу понять, в чём дело. Но руку здорово тормозит, и запястье слишком напряжено, не для битвы. Держи, сам попробуй. – Он ловко перехватил меч за лезвие и протянул рукоятью брату. Гэбриэл принял меч с некоторой опаской – словам Гарета он привык верить абсолютно, – но не почувствовал никакого дискомфорта, повторив его прием. Меч рассек воздух легко, даже с каким-то еле слышным и очень мелодичным звуком, и Гэбриэл воскликнул, слишком громко от неожиданности:

– ОН лёгкий!

– Лёгкий? – Поразился Гарет, а Терновник сделал шаг вперёд – до того он рассматривал другое оружие. Гэбриэл перекинул меч из одной ладони в другую, поиграл им, как научился делать совсем недавно и очень этим умением гордился:

– Сам смотри! Он сам словно летает… И поёт!..

– Этот меч сам выбирает себе владельца. – Сказал Терновник. – Поздравляю, Сетанта Ол Таэр, ты оказался достоин меча богов!

Гарет нахмурился, испытав укол зависти, но тут же и задушил её в себе, повторил поздравление, добавив:

– Только сначала мы все пойдём и посмотрим, как ты управляешься с ним. Просто так, без проверки, я тебя даже с Виндсваалем к вампирихе и близко не подпущу!

– Я и сам хочу… – Выдохнул Гэбриэл, любуясь мечом. – А что это за слова? – Обратился к эльфу. Тот пожал плечами:

– Этого даже эльфы не знают. Но это, несомненно, древние скандинавские руны. Вот это руна Тейваз, люди приписывают её самому Тору, это – руна Иса, руна льда. Этим мечом был убит Драге Урд, и я сам видел, как его кровь впиталась в лезвие. Не стекла, не испарилась, а именно впиталась, без остатка. Когда Генрих Великий вернул этот меч из трёхсотлетнего забвения и взял в руки, драконы в Дракенсанге кричали так, что слышно было даже во дворце Снежного Принца на озере Фейри.

У Гэбриэла мурашки побежали по коже:

– Как думаешь, сейчас они кричат?..

– Скоро узнаем.

– Откуда?

– У эльфов свои способы получать информацию. Твой брат прав: нужно испытать тебя. Идём.


Иосиф Райя пробирался по грязным улочкам одного из самых грязных и нищих пригородов Элиота, поругивая себя вполголоса и вновь и вновь не уставая удивляться самому себе. Появление в его жизни полукровки Гэбриэла, оказавшегося принцем крови, что-то перевернуло в нём. Иосиф сам по себе был неплохим человеком, умным и ловким, но довольно циничным и прохладным. Гэбриэл пробил в этом здоровом цинизме неприятную и не зарастающую брешь. Вот зачем он уже третий день таскается по этим клоакам, к чему?! Не является тот попик за своими деньгами, и слава их христианскому богу – он, Райя, эти деньги не украл, не присвоил, они просто лежат у него в банке. Не нужны Томасу Босяку его деньги? Его проблемы. Он-то, Иосиф, зачем ходит, ищет этого попика?!

Затем, что был этот мальчишка, с его честными глазами, который совершенно искренне, понятия не имея о своей крови и своём богатстве, отдал на его глазах этому нелепому попику всё, что у него было. Сам, между прочим, находясь в смертельной опасности и нужде. И теперь Иосиф, смеясь над собой, ругая себя, искал этого попика, пачкая свои дорогие модные башмаки об эту грязь, и то и дело прикрывая нос и рот надушенным платком, чтобы не нюхать эту вонь. Его сопровождали трое слуг с крепкими дубинками и с двумя бойцовыми псами на поводках, так как районы эти были небезопасны, и особенно – для богатых, хорошо одетых господ, и ещё особеннее – для богатых евреев.

– Господин! – К нему вернулся его слуга, которого Иосиф отправлял вперёд, по улице, расспрашивать о Томасе жителей.

– Господин, я нашёл женщину, которая знает этого попа.

– Хорошо, Сэмюель. Веди меня к ней.

На него пятились буквально из каждой норы десятки пар глаз, жадных, удивлённых, осуждающих, недоумевающих, и по большей части – пьяных. Он слышал порой выкрики, оскорбительные, удивлённые, вопросительные, но не реагировал ни на один. Реагировали порой только псы – хрипели и рвались с поводков, так, что крепкие парни еле удерживали их.

Дом, к которому привёл Сэмюель Райю, был тоже грязный и совершенно нелепый, тот самый, в котором Гэбриэла приветили Томас и Люси. И люди, обитавшие теперь в нём, были грязные, нелепые, крайне неприятные: полная женщина с испитым лицом, судя по рукам и шее – молодая, судя по лицу и скрипучему голосу – старуха, беззубая, вся в синяках разной степени свежести; какой-то дед, скрюченный, противный, вонючий, пьяный и явно придурочный – Райя заметил, что он, сидя на каком-то грязном тряпье за очагом, старательно размазывает по стене дерьмо, своё или собаки, а может, ещё чьё – не понятно… да и не важно; и мальчишка, по виду – совершенный дикарёныш, грязный, лохматый, злющий.

– Томас? – Переспросила женщина, и пьяно осклабилась:

– Жил здесь Томас, попик придурочный, так он сдох… Сдох ваш Томас, только башмаки остались! – И захохотала. Дед встрепенулся, обводя комнату слезящимися мутными глазками, захихикал, заквохтал, как курица, и женщина швырнула в него какой-то палкой:

– А ну, заткнись, вонючка проклятая! – И повернулась к еврею:

– А чего надо-то? Если он вам должен чего, так мы-то ни при чём, мы ему никто, соседи просто. Вот, дом пустой остался, мы и вселились…

– А девочка? – Райя прекрасно помнил, как Гэбриэл упоминал какую-то девочку… Как её: Люси?

– Какая девочка?! – Пылко дёрнулась тётка, лицо мгновенно приобрело выражение базарной истерички, голос повысился, стал визгливым:

– Какая ещё девочка?! Не знаем мы никакой девочки, чего надо от нас?! – Она визжала в полный голос. – Пришёл тут, тьфу, знать тебя не знаю, катись отсюда!!!

– Она девчонку на улицу выгнала! – Крикнул мальчишка и привычно нырнул за угол, под лестницу, за миг до того, как пущенный «снаряд» с силой шваркнулся о стену там, где была его голова. Тётка выпучила глаза, рожа исказилась, выражая всю степень её праведного гнева и уязвлённой добродетели:

– Ах ты, выблядок проклятый! Ах ты, сучье семя!!! Ах ты, сатанинское ты отродье!!! Это ты родную мать тут опозорить хочешь?! – Видимо, философски подумал Иосиф, с самокритикой у женщины всё в порядке: если она родная мать этого мальчика, то стало быть, по собственным же словам, является сукой, блядью и сатаной в одном лице.

И не только – распаляясь, дама поминала уже всё подряд. Иосиф, понимая, что ничего больше не узнает, шагнул к двери, но её заслонил ещё один симпатичнейший персонаж: мужчина… ну, скорее всего, существо мужского пола, само собой, пьяное, грязное, небритое, в неимоверно грязных обносках и очень знакомых башмаках.

– Это ещё хто? – Проскрипело существо, гневно пуча пьяные мутные глазки. – Эт-то ты што, к моей бабе, штоли, припёрся? Это ты совсем, штоли, страх потерял?! Да я тебя… – Существо не договорило: слуга Райи рванул его на себя за ворот, отвесил тяжёлую оплеуху, и Райя ступил за порог. Позади истошно вопила баба:

– Убиваю-у-у-ут! Ой, люди-и-и, убиваю-у-у-ут!!!

Не оглядываясь, стремясь поскорее отряхнуть прах этого места со своих ног – и фигурально, и самым, что ни на есть, прямым образом, – Райя зашагал прочь, кривясь от отвращения. Значит, попик мёртв… Скорее всего, из-за денег его и убили. Жаль. В самом деле жаль – попик был смешной и какой-то даже трогательный. Жаль, что деньги этого мальчика, так щедро отданные, никакого счастья этим людям не принесли. Девочка… Райя замедлил шаг. Не найдёт он уже эту девочку. Гэбриэл говорил, что она больна.

– Это заразно. – Сказал он сам себе с тяжёлым вздохом. – Это, таки, страшно заразно… Меня надо лечить. Сэмюель!

Через полчаса – Райя всё это время прогуливался над каналом, где дующий с моря ветер слегка развеивал вонь и миазмы, – слуга привёл лохматого мальчишку.

– Там отчим мамку бьёт из-за вас. – Обличающе сопя, сказал мальчишка.

– Он бьёт её не из-за меня. – Возразил Райя. – Он бьёт её потому, что подонок и мерзавец. Она вся в синяках и без меня. Эти люди – твои родители?

– Ну. – Шмыгнул носом мальчишка. – А облизьян вонючий в углу – дедка мой.

– Почему ты не уйдёшь от них?

– А кормить-то их кто будет? – Солидно возразил мальчишка, которому на вид было не больше восьми-десяти лет. – Только я и кормлю. И дедку я им запрещаю выгонять. Он ведь сразу сдохнет, на улице-то.

– Как ты зарабатываешь? – Спросил Райя, и сам же понял, что спросил глупость. Чем мог зарабатывать этот мальчишка? Воровством, разумеется. Вон, как забегали глаза, как насупился. Маленький уличный крысёныш, всё ещё по-детски чистый, любящий и очень по-мальчишечьи заботливый… Но пройдёт совсем немного времени, и он окончательно озлобится, сгниёт изнутри, запьёт, и пополнит армию пьяных, злобных, никчёмных особей, избивающих жён и плодящих на свет новую поросль несчастных обречённых детей. И спасти его нельзя. Он не бросит мать и придурочного «дедку», и денег ему давать бесполезно, родители их пропьют. Бессильный гнев всколыхнул душу Райи. Наверное, будет благодеянием придушить его мамашу и дедку, и тем дать мальчишке хоть какой-то шанс… Но и так нельзя.

– Ты знаешь, где сейчас девочка?

Задавая этот вопрос, Иосиф был готов услышать, что она померла или «сгинула», и с облегчённой совестью вернуться к себе, навеки забыв об этой улице и этих людях. Но ответ его изумил:

– В «замке», ясное дело.

– Где?!

– Ну, в этом, замке её. Она дурочка, думает, что принцесса, и живёт в замке. Это ворота над каналом, где решётка. Я ей там доски прибил, у ней там типа этот, домик.

– Так ты что, и о ней заботишься? – Еврей, против воли, почувствовал даже, что тронут и удивлён.

– А кто о ней позаботится-то? – Грубовато бросил мальчишка. – Это мы в её доме так-то живём. Мамка её выгнала, больная, говорит. А она не больная, это сглаз, он не заразный.

– Отведи меня к ней.

– Тут рядышком. А чего вам надо-то?

– У неё есть небольшое наследство. – Сказал Райя. – Если бы твоя мать не выгнала её и позаботилась о девочке, сейчас бы могла получить небольшие, но деньги. А так – я заберу её и пристрою к хорошим людям. До её совершеннолетия девочка будет под хорошим присмотром и… – Он замер. Над водой разнёсся какой-то немыслимый звук, похожий то-ли на рёв огромного зверя, то ли на какой-то рог… Нет, – озираясь в тревоге, решил еврей, – это крик живого существа! Это кричит в ярости и тоске какой-то зверь… Какой-то чудовищный зверь! Собаки завыли, подхватывая, низким, утробным воем, переходящим в рёв, двое слуг-христиан быстро крестились, пытаясь определить, с какой стороны доносится звук, где-то в домах по соседству тоже завыли собаки и заплакали дети. Мальчишка, весь побледнев, схватился за руку Райи:

– Что это, дяденька?! – Спросил испуганно, так по-детски!

– Это… – Райя сглотнул. – Это такая боевая труба, большая, в которую трубят, когда… когда… когда какое-то важное событие происходит. Да. – Он осторожно отнял руку и незаметно потёр её о камзол. – Неприятный звук, э?

– да уж! – Лицо мальчишки просветлело. – Я уж подумал неведомо, чего… Никогда такого не слышал! А что такое случиться-то могло?

– Какие-нибудь важные гости у королевы. К примеру. Идём скорее, девочка, наверное, тоже напугана.

– А Томаса убила ведьма. – Сообщил по пути мальчик, видимо, почувствовав к еврею доверие. – Люси рассказала, что пришла ведьма, вся в чёрном, страшная, с огромной собакой, и убила Томаса. А Люси спряталась, её не заметили…

– Какая ещё ведьма? – Насторожился Иосиф.

– Говорю же: чёрная. Она сначала Томаса убила, а потом подняла его и спрашивала про этого, Гэбриэла. Велела Томасу отвести её туда, куда тот того Гэбриэла отвёл.

Иосиф споткнулся, чертыхнувшись, в груди противно похолодело. В отличие от христианских священников, особенно инквизиторов, в ведьм он верил. К тому же, не мог мальчишка придумать про некромантку, откуда бы ему такое знать? Разве что взрослые болтали… Но кто из них? Пьяная дура или сумасшедший дедка? И даже если бы они придумали про ведьму, про Гэбриэла они придумать уже никак не могли. Неужели какая-то ведьма теперь знает, что Гэбриэла приютил и помог ему добраться до Гранствилла он? Райя отлично понимал, какие силы здесь замешаны и какие игроки участвуют. Но теперь ему ещё нужнее стала эта девочка, и он похвалил себя за неуместное, как ему казалось совсем ещё недавно, доброхотство. Если бы не это, он не узнал бы об опасности. А что касается некромантов… Есть и против них средства, и очень действенные! Главное, выспросить девчонку обо всём, что она видела и знает. «И всё-таки это был один из лучших моих гешефтов!» – В который уж раз похвалил он себя.

– Я не хочу воровать, вы не думайте. – Вдруг выпалил мальчишка, который какое-то время молча шёл и сопел рядом. – Я деньги коплю, чтобы в обучение поступить. – Он всё-таки заметил, как отреагировал еврей на его слова о заработке! Глазастый. И догадливый.

– В обучение? – Удивился Райя, и вдруг поразился тому, как такая простая вещь не пришла ему в голову самому. А ведь это реальный шанс для пацана! Поступить в обучение к кузнецу, шорнику или плотнику, и он сможет и продолжать кормить свою нелепую семью, и спасётся от её грязи. И получит реальный шанс стать человеком, мастером, подняться на пару ступеней выше по социальной лестнице. Один на сотню, конечно, в таком-то окружении, где всё равно запьёт, но другого просто нет.

– В обучение к кому?

– К горшечнику. Я того, – он шмыгнул носом, – рисовать умею, всяко там. Он согласен за пять талеров взять меня к себе, чтобы я его горшки и всякую утварь расписывал.

– А может, – заинтересовался Райя, – тебе поступить в мастерскую к художникам? Они зарабатывают гораздо больше, и мастерство у них почётнее.

– А сколько они возьмут? – Подумав, спросил мальчишка солидно.

– Если ты поможешь мне найти девочку, я помогу тебе поступить туда подмастерьем. Бесплатно.

– По рукам! – Обрадовался мальчик. – Я, не думайте, я смекалистый, и это, красть и лодырничать не стану ни в жисть! – И весело запрыгал рядом, перестав по-стариковски шаркать ногами.

Увидев маленькую «принцессу» и её «замок», Райя вновь испытал чувство неуместного, как ему самому казалось, сострадания и гнева. Грязная, тоненькая, слабенькая девочка с тоненькими ручонками и грязными тоненькими ножками, со слабеньким, словно у маленькой старушки, голоском, породила в нём волну какого-то иррационального стыда неведомо, за что, гнева и жалости. Она в самом деле казалась больной, хоть явных признаков болезни и не было, ни язв, ни сыпи, ни ран, ни корост, ничего. Девочка тяжело дышала и задыхалась, едва начинала говорить, но при том казалась совершенно спокойной, словно принимала свои страдания как нечто естественное и нормальное. Условившись с мальчиком, которого, как оказалось, звали Аскольд – «как святого!», – о том, что тот завтра придёт к нему, чтобы договориться о поступлении в обучение, Райя велел слуге найти портшез, который и доставил его и Люси к нему домой. У девочки оказалась отличная память, она пересказала ему разговор между ведьмой и мёртвым Томасом почти дословно. Так Иосиф узнал, что название его улицы и его имя попик просто-напросто забыл. И воспрянул духом. До его дома кадавр дойти не мог – не пустила бы защита всего их квартала. Значит, если не случилось никаких иных неприятных случайностей, ведьма ничего о нём так и не узнала. Хвала Господу! Велев женщинам позаботиться о девочке, прежде всего, вымыть её и накормить, Иосиф вызвал к себе Сэмюеля, своего самого доверенного слугу и друга, наказав ему отправиться в Гранствилл, и на словах передать его дяде всё, что здесь случилось. А тот уже сам, на месте, решит, стоит ли оповещать об этом Хлорингов. Письму, даже на иврите, Иосиф эти сведения доверить не решился. Если в дело вмешались ещё и некроманты… Нет, действовать нужно с предельной осторожностью!

О странном и жутковатом крике город говорил ещё несколько дней. Королеве даже, через своих герольдов, пришлось, чтобы успокоить народ, сообщить, что это был звук старинного боевого рога, который из озорства решил опробовать один из пажей. Кто-то поверил, кто-то нет, но о происшествии всё равно говорили ещё очень долго.

Глава четвёртая: Тэсс

Междуречье по праву считалось самым благодатным местом на Острове. Бывший эльфийский Дуэ Альвалар, сердце земель Ол Донна, был отдан когда-то Хлорингам эльфийским королём Кину Ол Таэр, как плату и благодарность за победу над драконами, едва не уничтожившими всю эльфийскую расу. Эта земля, щедро политая кровью в последующих войнах между Элодисом и Анвалоном, в те времена бывшими отдельными королевствами, и во время страшной Десятилетней войны, укрытая от злых северо-восточного и восточного ветров горами и лесом, славилась климатом до того мягким, что здесь даже виноград выращивали, мелкий, плотный, с необыкновенно насыщенным терпким вкусом. Невысокие пологие холмы тянулись между реками Еей, Лав, Омом и Воплей, для эльфов – Лирой, Анумиэль, Дорэйвеном и Сати; земля на этих холмах и равнинах была столь плодородной, что по всеобщему убеждению, в неё достаточно было воткнуть сухую палку, и та обязательно зацветёт. Само собой, это был самый населённый участок Острова. Столько городов, городишек, сел, деревень и хуторов не было, пожалуй, на всём остальном Острове, включая Далвеган, Анвалон и даже Пойму Ригины, где плотность населения так же была довольно высока. И, естественно, перенаселение, не смотря на изобилие, неизбежно привело к тому, что именно здесь сложилась самая непростая и неспокойная обстановка в Нордланде. Междуреченским дворянам и дворянчикам элементарно не хватало земли; младшие сыновья младших сыновей не желали быть чужими на этом празднике жизни, не хотели становиться оруженосцам или наёмниками, или, тем паче, осваивать опасные северные земли. Нет, всем им хотелось иметь свой кус земли именно здесь, или, как вариант – за Зеркальным, где по общему убеждению, земля и вовсе была, как пух, а эльфийские города были чистые и богатые до того, что фонари на улицах ковались из чистого золота и вырезались из горного хрусталя. По дорогам Междуречья слонялось огромное количество бродяг, циркачей, бардов и менестрелей, шарлатанов и проходимцев всех мастей, привлечённых как климатом, так и многолюдностью и общим убеждением, будто междуреченцы все сплошь живут, как сыр в масле, и денег у них куры не клюют. Ведомые тем же мифом, сюда стремились из Далвегана и с юга Острова желающие купить здесь клочок земли и наконец-то устроить свою жизнь; либо начать здесь какое-то дело, заняться каким-то ремеслом, ведь при таком богатстве и многолюдности клиентов будет, хоть отбавляй! Продав всё своё имущество, они летели сюда, как мотыльки на огонь, в котором сгорали их скудные сбережения и щедрые надежды. А местные, в свою очередь, считали, что им самим тесно и всего мало, и ненавидели «понаехавших», встречая их в штыки. Позорных столбов, колодок, клеток и виселиц здесь тоже было видимо-невидимо.

Но главными врагами, разумеется, были банды полукровок. В Междуречье их промышляло две: Из-за озера Долгого приходили Змеи, из-за Зеркального – Птицы.

– Всякие сраные снегири и синицы. – Сплюнув, сообщил зрителям, жителям междуреченской деревеньки Туманное близ Ейсбурга, стражник. – Всякие, значит, удоды.

– А энто чевой за птица такая? – Спросил один из крестьян, опасливо поглядывая на полукровку, руки которого были накрепко привязаны к бортам телеги. Тот насмешливо ощерился на него, сплюнув кровью – губы его были сильно разбиты.

– А это, я так скажу, – латник слыл остряком, и его соратники уже заранее лыбились, – таперича просто кур, который скоро в ощип! – И окружающие зашлись глумливым смехом. – Крылышки-то мы ему того, связали, да и клюв чуток подправили.

Полукровка, светловолосый и темноглазый, красивый даже сейчас, с разбитым лицом, обвёл глазами хохочущих стражников и крестьян. При этом ни запуганным, ни сломленным, ни унылым он не выглядел. Даже ухмыльнулся и подмигнул молоденькой девочке, уставившейся на него из-за спины отца, ощерился окровавленным ртом, и девочка покраснела и спряталась за отца.

– А чевой вы его тащите? – Спросил тот. – Можеть, вздернуть его прям здесь?

– Вздёрнуть, положим, его будет приятно и поучительно. – Возразил остроумный стражник. – Но энта птичка должна ещё пропеть нашему графу, где у них, Птиц энтих, ихнее оно – гнездовье. Давно пора энтот курятник ихний того… оприходовать!

Полукровка исключительно нагло ухмыльнулся и вновь сплюнул кровавую слюну, но промолчал.

– Ишь, хорохорится! – Заметил ещё один латник в цветах графа Бергстрема. – Ероя строить из себя! Погоди, как только…

Что именно он хотел поведать миру, навеки осталось тайной – стрела с чёрно-белым оперением вонзилась ему прямо в кадык, и он, страшно всхрапнув, начал оседать, захлёбываясь кровью. Завизжала женщина, стражники схватились за оружие, девчонка шмыгнула под телегу, селяне с воплями бросились во все стороны. С воем, подобно разъярённой кошке, на телегу прыгнула черноволосая девушка-полукровка, с двумя тонкими воронёными клинками в руках, завертела ими с ловкостью фокусника.

– Хо, Сова! – Крикнул полукровка с телеги. Бойцы графа Бергстрема схватились за арбалеты, но невидимый лучник бил без промаха, и отлично разбирался в доспехах и анатомии. Коротко стриженная Сова затанцевала на бортах телеги, защищая связанного пленника, чёрные, с синим отливом, сабли порхали в её руках, резали точно и безжалостно. Оба арбалетчика уже лежали в пыли, со стрелами – один в глазу, другой в ухе, а невидимый лучник слал и слал стрелы одну за другой, с невероятными скоростью и точностью. Остряк, оказавшийся и хорошим бойцом, испытывал тройное бешенство: из-за нападения, из-за опасного нападения и из-за нападения бабы. Будучи, подобно большинству мужчин, непоколебимо уверенным, что уж с бабой-то он в любом случае справится, он бросился на Сову с хриплым рёвом:

– Сука чельфячья, я ж тебя… – Размахиваясь для сокрушительного удара боевым топором. Девушка тенью крутанулась мимо, и латник замер, широко открыв глаза. Пошатнулся, топор выпал из ослабевших рук, изо рта хлынула кровь: сабля Совы почти срубила ему голову. К трактиру, возле которого остановилась телега, подлетели трое полукровок на горячих эльфийских лошадях.

– Хо, Ворон! – Радостно завопил с телеги их приятель.

– Я те щас дам «хо». – Пообещал черноволосый полукровка, выглядевший постарше остальных. – Я тебе щас вот эту оглоблю сам без мыла в жопу вставлю! Сова, кончай выделываться, режь ему ремни! Сорока, собирай барахло в телегу! Конфетка, выходи, поможешь!

Из кустов бесшумно возникла тоненькая, на первый взгляд детская фигурка в кожаной эльфийской броне, плотно облегающей фигуру. Девочка под телегой ахнула: лучником, разившим без промаха, оказалась девушка, тоненькая, невысокая, с узким неулыбчивым лицом, с пышными белыми волосами, мелко вьющимися без всяких папильоток, и огромными эльфийскими глазами цвета горечавки. Ни слова не говоря, она выдернула из трупов свои стрелы и вытерла их об одежду убитых прежде, чем сложить обратно в колчан.

– Энта Конхветка, – говорила потом девчонка подоспевшему с большим отрядом графу Бергстрему, – ничегось не говорить, только шипить, как кошка, а росточку вот такусенькому, меньши меня. А в телеги парнишечка, тоть Синица, а старшой у них Ворон…

– О чём ещё они говорили? – Спрашивал отрывисто Бергстрем, молодой, около тридцати, рыцарь, высокий, крупный в кости, с большим красивым лицом викинга, с короткими платиновыми волосами. Он был бы очень красив, если бы не рот, широкий, но с узкими губами, неприятно изогнутый, словно пасть какого-то животного. Впрочем, и с таким ртом он безумно нравился молоденьким девочкам – даже не смотря на свою патологическую жестокость. Он бил и свою молодую жену Веронику, в девичестве фон Берг, сестру своего лучшего друга, и своих детей, и даже свою мать. А его подданные шепотом пересказывали истории о девушках, якобы, покончивших с собой, а на самом деле – забитых им до смерти. Но что поражало немногих посвящённых – соблазнённые и пока не убитые им девушки, не смотря ни на что, были по-собачьи ему преданы и до последнего вздоха пытались его выгораживать. Пережив несколько дней или часов сказочных ухаживаний, – Бергстрем умел, если хотел, дать позволить даже пастушке почувствовать себя на какие-то мгновения принцессой, которую обожают, любят и превозносят до небес, – девушки до последнего надеялись, что их господин «простит» их и сказка повторится. Кардинал Стотенберг, дальний родственник Бергстрема, не раз пытался его приструнить, но всякий раз отступал перед клятвами предполагаемых пострадавших в том, что их возлюбленный – невинный агнец, а их синяки и увечья – от собственной неловкости. Стотенберг с досадой отступал, а Бергстрем всё больше наглел. Говорили, что его жертвами уже становились не только крестьянки и горожанки, но и купеческие дочки и даже дворянки. К счастью конкретно этой девчонки, она была не особо аппетитная и довольно простоватая, хоть счастья своего и не ценила: смотрела на красивого рыцаря влажными очами с поволокой, краснела и безжалостно терзала край своего фартука, теряясь под взглядом бешеных, как у хищной птицы, светлых глаз с чёрными крохотными точками зрачков.

– Ась? – Переспросила, вновь мучительно краснея.

– Говорили они, откуда прибыли, куда направляются? Называли какую-нибудь деревню, город, замок? Имена чьи-то? Говори, дура, вспоминай!

– Не, не называли.– Чуть не заплакала девчонка от невозможности угодить прекрасному рыцарю и чувствуя себя никчёмной дурочкой. – Энтот Ворон, он тойного Синицу ужо тако-то поносил, ужо тако-то позорил, что споймать себя дал, а больше ничего не называл, не, ничего…

– В какую сторону они поехали, ну, говори! – Рыкнул разгневанный граф. Девчонка указала, но что толку? Ушли к Каяне, подонки, а там к эльфам – и поминай, как звали. Кони у них эльфийские, быстрые и неутомимые, как ветер, граф уж за ними гонялся. Телегу, гарантированно, они найдут в паре миль пустую. Кому-то сливают награбленное, кому-то здесь, эх, выяснит рано или поздно граф, кому… и такая страшная смерть ждёт иуду, что весь Остров содрогнётся! В бешенстве взглянул на своих людей, которые осматривали мертвецов, поражаясь искусству лучника и ругаясь на полукровок, положивших «хороших парней». Впрочем, большинство этих парней и вправду были не плохими, честно служившими своему графу. Особенно жаль всем было остроумного латника, который славился среди своих весёлым нравом и виртуозным владением холодным оружием.

– Кто ж его так? Прям по горлу, до самых позвонков… Не иначе, дьявол этим полукровкам ворожит!

Молодой попик с огненными глазами и бледным лицом фанатика, в последнее время всюду таскавшийся за графом – он был ему какая-то дальняя родня, не то по матери, не то по отцу, не то ещё более дальняя, – брат Корнелий, – воспользовался ситуацией и тем, что кровь, побоище и присутствие графа привлекло множество зевак, и вдохновенно начал вещать.

– Эльфы – не есть создания божьи! – Говорил он, и глаза его горели чистым огнём одержимости, – ибо нет о них ни слова в Писании! Но что они есть, вы спросите меня, и как они возникли в этом мире, где всё свершается лишь по соизволению и повелению Божьему? И почему их именуют Старшим Народом?.. А возникли они, как звери, из земли, воды и воздуха, и есть они звери, не имеющие души и частицы божьего огня! Красивы и соблазнительны они, это верно, но и звери красивы! В отличие от них, человек не так прекрасен внешне, зато несёт в себе божье дыхание, есть в нем душа бессмертная живая, а звери и эльфы души не имеют! Принимая в себя семя эльфов, дочери человеческие совершают страшный грех, ибо есть это скотоложство, страшный и противоестественный блуд, и проклято их чрево на веки веков, ибо выносило в себе плод нечеловеческий, плод поганый, не имеющий души и благодати не доступный! И должно быть это чрево предано огню и проклято на веки веков…

– Ну-ну, понесло Корнелия! – Фыркнул барон Смайли, лучший друг Андерса Бергстрема, – чрево, вагина… Помешался уж от своего целибата, ему вагина во сне снится, огромная, лохматая, зубастая и глумливая…

– А хорошо говорит! – Ещё один закадычный приятель Бергстрема, граф Фон Берг, прислушался к истошному надрывному словесному поносу брата Корнелия, и впрямь, слишком уж изобилующему упоминаниями о женских органах воспроизводства. – Правильные вещи говорит…

– Да срал я на него три кучи! – Сплюнул Бергстрем. – Упустили мы опять сучат этих! И эта тварь здесь была – смотри! – Он указал на ближайшее большое дерево с сухими ветками, на одной из которых, довольно высоко, висели три куклы, грубо и поспешно сделанные из мешковины и соломы, на шее каждой из которых были привязаны ленты их цветов – всех троих. Каждой был вспорот пах и в прореху воткнут большой гвоздь.

– Озорница. – Помрачнел фон Берг. – Рано или поздно попадётся она нам… Мы за её голову столько золота пообещали, что её свои же сдадут!

– Ты мне это полгода твердишь! – заорал на него Бергстрем. – И что?! Где они – желающие нашего золота?!

– Всего слюнями забрызгал… – Фон Берг демонстративно отряхнулся. – Появятся, не волнуйся.

– Сучка. – Злобно выругался Смайли, его бычья шея побагровела от гнева. – Ох, и дорвусь я до неё… Ох, и дорвусь! Она у меня кровью умоется, падла!

Говорили они про Сову: Бергстрем три года назад присмотрел хорошенькую и дерзкую полукровочку в борделе в Лионесе, выкупил, и сутки они втроём били и насиловали её в гостинице, измываясь так, как только подсказывала им их воспалённая фантазия, а потом отдали её своим людям. Следующей ночью девчонка зарезала троих человек, подожгла корчму на Королевской Дороге, в которой всё это происходило, и сбежала, а ещё через месяц объявилась у Птиц. И с тех пор всегда ухитрялась им дать знать о себе, вредила, где могла, убивала их людей, грабила вместе с Птицами сборщиков налогов, нападала на обозы, на гонцов, угоняла скот и лошадей, всегда оставляя какой-нибудь знак-напоминание: это я, именно я и никто иной! Друзья сатанели от бешенства, но сделать пока ничего не могли. Говорили, что Сова сделалась боевой подругой самого Ворона, главаря Птиц, легендарного и опасного бандита, о котором ходили легенды даже в Далвегане и Элиоте. Что ж, девушка была красивая, огненная, страстная…

– Гнаться бесполезно. – Сказал кисло фон Берг. – Но наказать кого-то требуется.

– Старосту Фила. – Лениво бросил Смайли. – Он, падла такая, дерзить мне вздумал. Даже пригрозил, что будет герцогу жаловаться. Вот он, иуда, Птиц на наших людей и навёл. Вот его, иуду, и накажем. Чтобы другим неповадно было.

И старосту наказали. За предательство, о котором пожилой мужчина и знать не знал, его пытали, дробили кости на ногах, рвали ногти и ноздри, а потом четвертовали.


Далеко на юге в этот самый момент граф Сен-Клер покинул Сады Мечты, весь охваченный приятным томлением. Мальчик, которого он выкупил на целых три дня, оправдал все его ожидания. Граф даже старался не трогать пока его лицо – мальчишка был необыкновенно красив, смотреть на него было утончённым наслаждением. Впереди было два дня невыносимого наслаждения, переходящего в экстаз, и графа аж потряхивало, когда он думал об этом. Он зашёл в таверну в Найнпорте, заглядываясь на своё отражение в каждой гладкой поверхности – граф тоже был красив. Стройный, худощавый, белокурый, с правильными чертами, немного женственными, он завивал свои холёные локоны и чуть подкрашивал ресницы и брови. Элегантный плащ, модная шапочка с крашеными перьями, модные штаны с гульфиком, тесно облегающие стройные ноги… Как он себе нравился! Рисуясь перед посетителями и хозяином таверны, он не обратил внимания на просто одетого незнакомца в углу, который быстро поглощал бобовую похлёбку, низко склонившись над тарелкой. Какое-то ничтожество. Одежда безликая, никакая, сам… тоже какой-то никакой. И жрёт какую-то безвкусную дрянь. В общем, модный и блестящий граф не обратил на него никакого внимания. Заказал себе самый дорогой десерт и самое лучшее вино, пригубил одно, поковырялся в другом, брезгливо скривился и пошёл прочь, самоутвердившись: видели, каков я? Завидуйте, быдло, и знайте меня!

В переулке он неожиданно встретил незнакомца, который, при виде графа, остановился и скинул плащ. И оказался так прекрасен, что граф застонал от неожиданности! Самовлюблённый, граф обожал именно лица своего типа; а это лицо было даже прекраснее, чем его собственное! Лицо ангела, с тяжёлыми веками, приподнятыми вверх уголками прекрасных губ, таинственной полуулыбкой, толи ангельской, толи порочной… наверное, порочной – незнакомец, не скрываясь, строил ему глазки!

– Кто ты?! – Спросил граф, чувствуя восторженную истому во всём тебе. Незнакомец приложил палец к губам, и в то же время все его жесты и поза были так недвусмысленны, что граф возликовал. Он был вынужден таиться и скрывать свои предпочтения, как все, кто предпочитал мальчиков, мужчин, так тщательно, как только мог, потому, что ошибка стоила ему жизни, даже не смотря на то, что он был богач и граф… Чернь затравила бы его, церковь отвергла, собственные приятели, разделяющие его грех, первые плевали бы в него, чтобы обезопасить себя… И подобная удача показалась ему немыслимым чудом, просто подарком судьбы. Он устремился за своей ожившей мечтой, как Аполлон за Кипарисом, Александр за Гефестиумом…

В глухом тупике незнакомец ударил графа, вроде бы не сильно, но тот оказался совершенно парализован, не в состоянии ни шевельнуться, ни крикнуть. А незнакомец хладнокровно, с глумливой улыбочкой, завладел одеждой графа, превратившись в его точное подобие. Послал задыхающемуся графу воздушный поцелуй, безжалостно отрезал надушенные локоны, а потом… плеснул ему в лицо какой-то мерзостью. Умирал граф в страшных мучениях, умирал долго, хоть и не так долго, как его собственные жертвы, но зато не менее страшно. Кислота обожгла его горло, и кричать он не мог; граф пытался ползти, в надежде на помощь, но в этом тупике даже те, кто мог его обнаружить, помогать ему бы не стали. Когда к утру его обнаружила стража, его приняли за оборванца, лицо и грудь которого покрыты были какими-то лишаями и пятнами; его тут же сволокли в яму с известью, испугавшись какой-нибудь заразы. Кто мог заподозрить в этом несчастном блестящего графа?.. Тем более, что граф-то никуда не исчезал, и к обеду вернулся в Сады Мечты, продолжать удовольствие.


Вечером курьер привёз письмо: на днях в Хефлинуэлл должен был прибыть кардинал Стотенберг, чтобы обсудить произошедшее с епископом Олафом, и Гарет, прочтя письмо, выругался и отшвырнул его от себя. Вот же ж… И епископ молчит, сидит голый, на соломе, ничего не жрёт, молится и не отвечает ни на какие вопросы. Порой плачет. На написанное хрен знает, как давно письмо к графу Фьёсангервена, Еннеру, до сих пор никакого ответа, шпион в замке до сих пор не найден, вампириха эта ещё! Брат совсем идиотом сделался от счастья, весь ужин сидел, пялился на Алису и глупо лыбился, как только встречал её взгляд. Одно хорошо: отец съездил к Твидлам, вернулся довольный, ни капельки не уставший и не почувствовавший себя хуже, напротив: во время ужина даже шутил, смеялся, и ел с аппетитом, какого давно у него не было. И Гарет был счастлив, даже боялся немного этого счастья: хоть бы всё было хорошо и дальше, хоть бы отец поправился! Герцог догадывался, что это не только радость от возвращения сына, даже скорее всего, не она: это присутствие лавви и её расположение к отцу. Гарет, как многие грамотные люди в Нордланде, знал все эти легенды о феях цветов и о том, что те, кого они любят, не болеют, не страдают и живут куда дольше обычных людей. И благословлял тот день и час, когда эта девочка бросилась к нему с криком: «Гэбриэл!». Кто знает, не забери он тогда её, когда они после нашли бы с братом Алису, и нашли бы вообще?.. Грэй, конечно, мужик достойный, но не поддался ли бы соблазну и не попытался бы спрятать Алису от Гэбриэла, чтобы не лишаться всех выгод её пребывания с ним?.. И как хорошо всё-таки, что Гарет не решился сам спрятать её от Гэбриэла уже по другим причинам!

Вот бы и всё остальное разрешилось бы так же удачно… – Гарет подошёл к стене, накоторой висела эльфийская карта Нордланда, вышитая разноцветным шёлком, уставился на Зеркальное озеро и вытекавшие из него к Фьяллару реки: Лав, Вопля, Ея, Снейк… Самая лучшая земля Острова. Севернее плоскогорья и скалы, западнее – болота и песчаные дюны побережья, южнее – Элодисский лес и Южные Пустоши. Глаза скользили по названиям: Анвил, Лавбург, Ейсбург, Кальтенштайн, Стонбург, Дракенфельд… За каждым стоял свой эрл, граф или барон, которые – Гарет был уже абсолютно уверен в этом, – готовили мятеж против него и отца, а возможно, и против королевы. Тиберий советовал позволить им отколоться в самостоятельное герцогство, сделав герцогом Еннера, который сохранит мир и не допустит вооружённого мятежа. Но Гарет понимал: проявив слабость и совершив эту уступку, он не удержит уже никого. Русский Север и Южные Пустоши тоже потребуют автономии, и он всё равно получит мятеж, только ещё более масштабный и разрушительный. Да и не смирятся Бергстремы, отец и сын, с Еннером в роли герцога. У них давние контры. Вдобавок, Бергстрем как-то связан с Кенкой и его жирным братцем Титусом, а те только рады будут воспользоваться ситуацией и раздуть из этих контр войну.

Тяжело положив ладонь на спорные земли, Гарет глубоко вздохнул, прикрывая глаза. Если бы можно было отдать всё всем и оставить себе только Пойму Ригины, единственную землю, которую он искренне и по-настоящему любил! Если бы был хоть единый шанс, что Хлорингов тогда оставят в покое – он бы пошёл на это, видит Бог! Но они с братом принцы крови, и у них один выход: власть или смерть, третьего не дано. Да и Габи… Дурочка не понимает, что сейчас она – ключевая фигура в игре, за обладание ею будут драться Сулстады, Рим и междуреченцы, словно свора голодных волков. Не придётся ей выбирать, за кого идти, и не удастся показать свой норов: она достанется победителю, который не будет церемониться с нею. От неё получат главное: корону и наследника королевской крови, а потом… Дай Бог, чтобы живой оставили. А если окажется бесплодной, как Изабелла… Зажмурившись, Гарет сжал руку в кулак и стукнул по карте, прямо по Лавбургу, городу ненавистного Бергстрема, которого он, правда, никогда не видел, но которого ненавидел всем сердцем. Нет, он не сдастся. Они с братом будут драться тоже. И ещё посмотрим, чья возьмёт!

Гэбриэл и в самом деле, в эти часы был счастлив и беспечен, как, наверное, ещё никогда в жизни. Он был помолвлен с Алисой, их свадьба была назначена на восьмое августа; он стал владельцем легендарного меча – после того, как он сразился с Терновником, тот согласился, что Гэбриэл владеет им превосходно. Его высочество, узнав об этом, пообещал посвятить младшего сына в рыцари и назвал его испытанием предстоящую охоту на вель. Короче, у Гэбриэла была масса причин считать себя самым счастливым полукровкой в мире. Всё казалось возможным, все проблемы казались решаемыми и не страшными на фоне его веселья. Он дурачился, устроил шуточную потасовку с Иво, хвастал мечом, рвался тренироваться с эльфом до глубокой ночи, в общем, был невыносим. Уже в сумерках он позвал Терновника сходить с ним в тюрьму, чтобы поговорить с Вепрем. Гарет оставался у себя, и Гэбриэл, который понимал, что брат не одобрит его план и не позволит претворить его в жизнь, решил воспользоваться этим моментом, чтобы не засветиться.


Вепря держали далеко не в таких же условиях, как епископа. Бывшего главаря Дикой Охоты Гарет без всякой жалости велел бросить в подвалы тюрьмы, в тесную, мрачную, грязную камеру с крошечной бойницей вместо окна под самым потолком. Гарет обещал сохранить Вепрю жизнь, это верно, но и простить ему участие в Диких Охотах, и судьбу бедной Анжелики, которая до сих пор порой являлась в его воспоминания и заставляла стискиваться зубы, герцог не собирался. Да, пусть живёт… Но в тюрьме, с гирей на ноге, в самой тёмной и неудобной дыре. В которой и отыскал его, с помощью палача и по совместительству тюремщика, Гэбриэл Хлоринг.

Вепрь сидел в каменной нише, на грязном тюфяке, грыз сушёное мясо и на посетителей глянул с презрительным спокойствием.

– Узнал меня? – Спросил Гэбриэл, быстро оглядевшись и остановив на миг взгляд на гире, цепью прикованной к ноге Вепря.

– Меня ещё его светлость спрашивал, знаю ли я полукровку, на него похожего. – Лениво поведал Вепрь после того, как тщательно прожевал отгрызенный кусок и проглотил его. – Но те, кто знает такое про вельмож вроде вас, долго не живут. Так что нет, сиятельство, не узнал я тебя. – Голос его, и без того хриплый, в камере ещё сильнее сел, он почти сипел.

– Мозги у тебя есть, это радует.

– Это что, философское отступление? – Вепрь сплюнул. – Ты мне об этом явился сказать? Или полюбоваться?

– Хэ тебя обратно не примет. – Сказал Гэбриэл, вольно облокотившись о косяк, своей позой подчёркивая, что пришёл не на пять минут. – Он придурок и трус. Заподозрит, что ты продался нам, и прикончит. На всякий случай.

Вепрь промолчал. Гэбриэл продолжил:

– Брат тебя не выпустит, но даже если бы и выпустил, идти тебе некуда. Тебя все ненавидят, Вепрь. А теперь, когда ты один, желающие тебя прикончить просто разрыдаются от счастья.

– И к чему весь этот трёп?! – Разозлился Вепрь. – Чего надо, Хлоринг?

Терновник неожиданно подошёл к нему и, завладев рукой, ткнул в ладонь острием кинжала. Вепрь выругался, отдернув руку, а эльф, окунув окровавленный кончик кинжала в стакан с водой, выпил эту воду.

– Сдурел?! – Попятился от него Вепрь – Хлоринг, он чё, бешеный у тебя?!

Терновник, не обращая внимания на его слова и попытки отстраниться, положил ладонь ему на лоб. Вепрь на время замер, глаза остекленели… И лишь когда Терновник убрал руку и повернулся к Гэбриэлу, затряс головой, ожив, словно пытался избавиться от какого-то наваждения.

– Да. – Сказал эльф Гэбриэлу. – Деньги, свобода и возможность податься куда-нибудь подальше. И от вас, и от Драйвера.

– О чём это он? – Спросил Вепрь настороженно.

– Я могу дать тебе денег. – Сказал Гэбриэл. – Много. Двести золотых дукатов. И вытащить тебя отсюда. После того, как выполнишь кое-что для меня, я дам тебе деньги и отправлю на север, где сможешь податься в охранники или наёмники – руссы полукровок принимают и теми, и другими. Лучшего предложения тебе никто не сделает, Вепрь.

– Что сделать-то надо? – Недоверчиво спросил Вепрь. Прищурился.

– О, пустяк! – Засмеялся Гэбриэл. – Проникнуть в Сады Мечты и забрать оттуда девушку.

– Всего-то! – Издевательски рассмеялся Вепрь. – Смешно!

– Брат тебя не выпустит. Ты так и сгниёшь здесь, и, учитывая нашу живучесть, гнить будешь лет сто с гаком. Но даже если чудо случится, и ты выберешься каким-то способом волшебным, пойти-то тебе некуда. Тебя даже эльфы не примут, крови на тебе слишком много. До Севера через Междуречье ты не доберёшься, там, брат говорит, полукровок вообще кончают на месте без суда и следствия. Так что нет у тебя выбора, Вепрь. Ты тварь, но ты наглая и отважная тварь, и если захочешь, сможешь мне помочь.

– Что нужно-то? – Хмуро спросил Вепрь, подумав.

– Брат говорил, будто ты знаешь какой-то ход в Сады через бухту.

– Знаю. – Вепрь подтянул гирю, придерживая цепь, мягко поднялся, словно огромный кот. – Но там стража, Хлоринг.

– Сколько?

– Не важно, сколько. – Вепрь сплюнул. – Важно – кто. Это не дайкины и не полукровки; это проклятые чародейские твари, которых там видимо-невидимо. Только эта ведьма, Госпожа, знает, как с ними справиться. Чтобы мы там прошли, она хрень какую-то даёт, и пока с нею идёшь, они даже не появляются, словно и нет никого. Но если без неё сунуться…

– Ты их видел?

– Видел. И поверь: больше не хочу на такое пялиться.

– Значит, ничего не выйдет…

– Я этого не сказал. – Неожиданно возразил Вепрь. – Ты не шутишь – насчёт дукатов и Севера?

– Нет. За эту девушку я на всё готов.

– Тогда пятьсот. – Быстро сказал Вепрь. – Коня, деньги, хорошее оружие и корабль, чтобы рвануть морем.

– Хорошо. – Не моргнув глазом, сказал Гэбриэл. – После того, как получу девушку, ты получишь всё, что просишь. Но как ты это сделаешь?

– Моё дело. Подойдём к Редстоуну с моря. Там есть проход сквозь скалы, но пройти его можно только во время прилива, и только на лодке. Что за девка?

– Там её зовут Длинной.

– Знаю, вроде… Эльдар?

– Да.

– Нужна будет одежда, как у стражи Редстоуна, для меня и для неё. Только на фига она тебе?

– Это не твоё дело.

– Когда отправимся?

– Я скажу. На днях. У меня здесь ещё дела. – Гэбриэл отделился от косяка. – Я прикажу, чтобы тебе дали пожрать и вина.

– Слышь… сиятельство! – Окликнул его Вепрь, когда эльф уже ушел первым. Гэбриэл обернулся.

– А как он это делает… ну, остроухий – как он мысли мои прочитал?

– Веришь, нет? – Приподнял бровь Гэбриэл. – Понятия не имею. Сейчас спрошу.


– Это эльфийская магия крови. – Ответил Терновник. – Я не только узнал его самые потаённые мысли, но и получил над ним власть. Он уже не сможет тебя предать или навредить тебе, если я не позволю.

– И для этого… – Протянул Гэбриэл.

– И для этого я проглотил его кровь.

– Ясно… Ты и со мной можешь такое провернуть?

– В теории – да.

– А реально?

– Без твоего согласия и большой нужды? А зачем? – Удивился эльф, и Гэбриэл хмыкнул. И в самом деле – зачем?..

Размышляя об этом, Гэбриэл вдруг подумал о том, что его мать ведь тоже выпила кровь драконьего короля… И что – она могла прочесть его мысли?! По словам Терновника, кровь его матери, а значит, и короля драконов, течёт и в нём. Он что, тоже может?!

– Сможешь, если научишься. – Подтвердил Терновник. – И ты, и твой брат, вы способны сделать с любым из драконов этого Острова то, что я сделал с Вепрем: прочесть его душу и разум. Разумеется, этому следует учиться. Хочешь?

– н-не знаю. – Медленно покачал головой Гэбриэл. – Да и зачем?.. Они же хрен знает, где, в Дракенсанге, или как его…

Иво он застал тщательно наряжающимся перед его собственным зеркалом в полный рост.

– Куда это ты? – Поинтересовался с ехидцей. Иво многозначительно покачал головой:

– Не скажу.

– Да я и сам знаю – в Гранствилл! А точнее в Эльфийский квартал!

– Завидуй молча. – Фыркнул Иво.

– Я? Завидовать?! – Гэбриэл издал губами пренебрежительный звук:

– Я скоро женюсь на лавви! Все эльфы твоего квартала сами от зависти вешаются!

– Они много про неё спрашивают. – Заметил Иво. – Очень ждут её в гости, просто мечтают, чтобы она их посетила.

– Они считают лавви низшими существами, стихийными. – Напрягся Гэбриэл.

– Не все. Элодис их только что не обожествляют.

– Пусть ждут. – Гэбриэл подошёл к комоду, налил себе вина из оплетённой бутыли. – А ты много уже о них знаешь, а?

– Они говорят, что я не полукровка, а эльдар. – Неожиданно признался Иво. – Что это моя мама была полукровка.

– А дед твой что говорил об этом?

– А он мне ничего об этом не говорил. Никогда не говорил, кем была моя мама… Что я полукровка, говорила тётка, когда продавала меня. Цену набивала, говорила, что другого полукровки Фанна на всём Острове не найти.

– Найдём мы твою тётку. – Пообещал Гэбриэл.

– Зачем, Гэйб? – Повернулся к нему Иво. – Отомстить?.. Отнять у неё мельницу? Зачем?..

– Дело не в мести, как ты не понимаешь! – Вспыхнул Гэбриэл. – Брат говорит, что главное – не наказание, а его неотвратимость. Понимаешь?.. Она вот так поступила с тобой, и ей сошло это с рук, она разбогатела, поимела немало, уважаемой тварью стала. Шлейф к платью может присобачить, маленький, но уже! И что, думаешь, это так и умерло вместе с нею?! Нет! В том-то и проблема! – Он ожесточённо стукнул кулаком по каминной полке. – Её детишки смотрят на это всё и учатся! Вот в чём проблема! Её соседи смотрят на это, и смекают: вон оно как, вон как надо-то! И так оно и пойдёт во все стороны, как круги на воде! А ты говоришь: зачем… прощу, мол, пусть живёт. Она-то пусть живёт, но зло, которое она сделала, должно быть наказано, и не для тебя, и не для неё, а для всех!

– Ну… – Иво поколебался. – Мне не хочется ни мстить, ни отнимать у неё мельницу. Но ты, в чём-то, наверное, прав… Ты же не простой человек, не такой, как я, ты граф, даже не просто граф, а эрл, будущий герцог… Ты должен думать иными категориями…

– Че-его?! – Воскликнул Гэбриэл, сгрёб своего оруженосца в охапку и взлохматил ему тщательно уложенные волосы:

– Словов-то каких нахватался уже, а?! Это Ван Хармен мне из тебя своё подобие делает?!

– Господин Ван Хармен, – Иво вырвался, чуть покраснев, бросился обратно к зеркалу, чтобы привести себя в порядок, – ничего ни из кого не делает! А что я стараюсь походить на него, так это правильно, и тебе не мешало бы тоже у него поучиться! – Он крепко обиделся, и говорил запальчиво. Гэбриэл хмыкнул:

– Ну, надо же. Мой собственный армигер меня стремает! Что, ты теперь тоже, как моя кузина и её подсиралы, меня стыдишься?

– Ты чего?! – Искренне изумился и возмутился Иво. – Я же не в этом смысле!

– Ладно. Вали давай к своим эльфийским подружкам, я устал. Ко мне скоро солнышко придёт!

Но Иво так испугался и расстроился от одной мысли, что Гэбриэл мог говорить серьёзно, что ещё какое-то время оправдывался и объяснялся, пока Гэбриэл силой не вытолкал его на лестницу.

Ночью Алиса вновь читала ему про Бьянку и Гийома. Бьянка прибежала в монастырь, где её всё-таки настиг злодей-священник, который принялся склонять её к греху. Бьянка, верная Гийому до самой смерти, ответила категорическим отказом, и пригрозила убить себя, если тот не оставит её. Тогда, обозлённый её отказом, злодей обвинил её в колдовстве, сказав, что волки не тронули её потому, что её спас сам дьявол. Бьянка поклялась, что молилась Пресвятой Деве и была спасена именно Её заступничеством и милостью. Но суд, подкупленный злодеем, обвинил её… Тогда Бьянка попросила Божьего суда. Три дня она ждала заступника, но никто не явился. На третий день срок приближался к полудню, и на площади города уже складывали для ведьмы костёр… Бьянка молилась в полнейшем отчаянии, вверяя себя и душу свою своей небесной заступнице. Гэбриэл, вне себя от волнения, даже встал и заходил по комнате, нервничая и переживая за несчастную Бьянку и за Гийома, который, уже само собой, не простил бы себе, если бы его возлюбленная погибла! У Алисы дрожал голос, ресницы увлажнились от слёз. И тут, когда палач уже подошёл к Бьянке и схватил её за руку, чтобы привязать к столбу… На площади появился Гийом на взмыленном коне! Раненый, он примчался на помощь своей возлюбленной, почти загнав коня, и успел в последний момент… Гэбриэл перевёл дух. Гийом победил чёрного рыцаря, выступавшего за обвинение. Бьянка была спасена и стала его женой. Предатели были разоблачены, и враги помирились. Все были счастливы… Гэбриэл сел рядом с Алисой, поцеловав её в висок.

– Ух, я аж вспотел. Вот это книга! Это же на самом деле всё было, да? Ну, про Гийома и Бьянку?

– Наверное. – С сомнением произнесла Алиса.

– Но здорово, да?.. Только странно.

– Что странно?

– Ну, про чудо это. И этот, как его, отец Марк тоже говорит, что, мол, чудеса, чудеса… А как что случись, и они сразу: «Козни дьявола!». Такое ощущение, что в этого самого князя тьмы они куда больше верят.

– Я как-то не думала об этом. – Призналась Алиса. – Но, кажется, ты прав. Не то, чтобы они в него больше верили, просто, кажется, они куда больше его боятся.

– Во-во. – Гэбриэл растянулся на постели, потянул к себе Алису. Она забралась на него верхом, подпёрла щёки кулачками, опершись о его грудь.

– А я тебе колечко купил. – Похвастал Гэбриэл.

– Покажи?! – Обрадовалась Алиса.

– Не-а. – Помотал он головой, коварно улыбаясь.

– Гэбриэл! Ну, хоть скажи, с зелёным камнем?! Гэбриэл, Гэбриэл, скажи!!! – Она подскочила, теребя его. – Гэбриэл, ну, хоть намекни?!

– Не-а! – наслаждался он. Алиса сначала умоляла, потом, притворно рассердившись, замолотила в его грудь кулачками. Гэбриэл, переворачиваясь вместе с нею, подмял её под себя:

– И не старайся даже, не скажу! Ни за что! И что ещё купил, не скажу!

– Ещё что-то купил?! – Ахнула Алиса. – Ты злой, ты злой!!! Мне же ИНТЕРЕСНО!!! – И он, смеясь, поцеловал её, длинным, нежным, глубоким поцелуем. Алиса со вздохом наслаждения обвила его руками и ногами, прижимаясь к нему и лаская и целуя его лицо.

– Помнишь, – прошептал он, – как ты впервые меня погладила? Я дышать не мог… Так было странно и здорово… Ты моё чудо. Если бы не ты, я бы так и остался там. Навсегда… Ты меня расколдовала. Как в твоей сказке: принцесса поцеловала жабу, и та стала принцем.

– Ты не был жабой! – Возмутилась Алиса. Он засмеялся:

– Ну, чем-то мерзким, несомненно, был! – И она протестующе прикрыла ему губы пальчиками.


Утром Гэбриэл, не спавший уже несколько ночей, клевал носом за завтраком, и Гарету приходилось по нескольку раз повторять некоторые фразы. Гэбриэл, счастливый и слегка чокнутый от счастья и любви, опять никак не желал стать серьёзным, дурачился, хихикал, передразнивал брата, тщетно призывающего к вниманию, и в конце концов тот, разозлившись, вылил ему на голову кувшин сидра.

– Дурак!!! – Подскочил, задохнувшись, Гэбриэл, – ах… ты… ну, щас… – И бросился на Гарета. Тот отскочил, пиная кресло под ноги брату, подхватил жезл, закрутил в руках:

– Ага, давай, давай! – И они устроили великолепную, шумную, мебелекрушительную свалку, после которой покои Гарета пришлось приводить в порядок целый день, так как мальчики, по скромному выражению самого Гарета, были не маленькие. Зато Гэбриэл проснулся и наконец-то смог общаться нормально. Им предстояло вдвоём принимать просителей и разбирать жалобы и прошения, и Гарет натаскивал брата на то, как следует держать себя.

– А может, я не пойду? – Канючил Гэбриэл. – Ну, не могу я, я не готов…

– Ничего, научишься. – Безжалостно возражал Гарет, не без некоторого злорадства. – Ты думал, быть братом герцога – это праздник сплошной?!

– Ага, типа того. – Соглашался Гэбриэл.

– Размечтался. Тебе уже кресло рядом с моим поставили! Посмотришь, в какой трясине твой бедный брат барахтается!

– Бедный! – Передразнил его Гэбриэл. – Все такие бедные были бы…


Мужество Гэбриэла, его печальная история и чудесное выздоровление не давали Моисею и Тильде забыть о нём. Они вспоминали его по нескольку раз на дню, с нетерпением ожидая вестей от тех, к кому направил его Моисей. Но вместо письма в один прекрасный день на холм въехали десять всадников в роскошной чёрной одежде с незнакомыми гербами (Моисей не был силён в местной геральдике) какого-то крупного вельможи. Самый важный из них спешился в тени большого клёна перед вышедшими к нему Тильдой и Моисеем. Ганс сразу же куда-то спрятался.

– Лекарь Мойше Левин – это ты? – Спросил важный. Пальцы его были унизаны перстнями, герб: лев, корона и меч, – вышит золотом, голова повязана тёмно-синим платком на манер тюрбана – чрезвычайно модный на тот момент головной убор. Эфес меча блистал украшениями.

– Таки да. – Смиренно ответил Моисей. Он надеялся, что этот вельможа, или посланец вельможи, всего лишь нуждается в лечении или редком лекарстве, но что-то подсказывало ему, что дело в другом.

– Я – рыцарь его высочества принца Элодисского, Мартин Веллингтон. Мой господин желает видеть в своём замке тебя и твою служанку, Тильду. Вы поедете с нами. – Он кивнул на двух свободных лошадей. Моисей спорить не посмел.

Собрались они быстро. Тильда переживала, но держалась; Ганс на всякий случай так и не появился из убежища, и она была спокойна хотя бы за дом и животных: если что, он о них позаботится… Шхуна «Единорог» доставила их в Блумсберри за два дня, и за это время они так и не выяснили, зачем их везут ко второму, после королевы, лицу государства. Единственное, что их немного успокаивало, так это то, что о принце Элодисском существовало мнение, как о справедливом человеке, не злоупотребляющем властью. Считалось, что если бы не его болезнь, то его высочество, несомненно, содержал бы своё огромное герцогство гораздо в большем порядке. Моисей и Тильда, разглядывая проплывающие за бортом «Единорога» деревни и замки, отмечали в тихой беседе, что чем ближе к Гранствиллу, тем богаче, ухоженнее, а главное – спокойнее становились места. Больше было скота, больше играющих детей и вообще людей на улицах, сами люди выглядели спокойнее, веселее и доброжелательней. Блумсберри, где они пересели на речную шхуну, Тильду и вовсе очаровал: напомнил ей маленькие города на Рейне, в одном из которых она родилась и выросла прежде, чем вышла замуж и уехала в Силезию. Замок «Гнездо Ласточки» ей особенно приглянулся, и она любовалась им, пока проплывала мимо.

– Зря ты не хочешь жить здесь, Мойше. – Сказала, не без ностальгического удовольствия разглядывая трактир «Золотой Рог» и мостик через ручей Черёмуховый. – Смотри, как спокойно, красиво, и какие поля ухоженные!

– Здесь я не так нужен. – Вздохнул Моисей. И добавил:

– Здесь мы можем что-то узнать о нашем Гэбриэле, я уверен.

– Это да. – Согласилась Тильда. – Как я за него переживаю, Мойше, не высказать! Я молюсь о нём каждый день. Он такой заметный и яркий, столько опасностей, столько злых людей!

– Даже здесь, – согласился Моисей, – полукровкам приходится не сладко.

– И как ты думаешь, нашёл он свою девочку?

– Надеюсь, мы это узнаем. – Моисею тоже нравились эти места, и он с удовольствием подставлял лицо солнцу и тёплому речному ветру. Не смотря на тревогу, ничего на самом деле страшного он не ждал, не чувствуя за собой никакой вины. Он слышал о том, что принц Элодисский так и не оправился от удара, и полагал, что кто-то, возможно, тот же Райя, рассказал ему о хорошем враче. Почему нет?..


Гэбриэл и Гарет первым делом встретили во дворе замка трёх невест: по праву господина девственность любой невесты в герцогстве принадлежала им. Гарет этим правом не пользовался, но формальность должна была быть соблюдена, и невесты, как положено, нарядно одетые и умытые, с утра накануне свадьбы предстали перед ним и его братом. Двум девушкам было не больше пятнадцати, одной уже восемнадцать; она была дочкой ювелира и была и лучше одета, и смотрела смелее, чем её товарки. Гарет потрепал по щеке самую застенчивую, от чего та съёжилась и покраснела, как пион, и вручил им подарки – симпатичные недорогие брошки. Гэбриэл смотрел холодно и безразлично, не совсем понимая, что всё это значит, и поэтому надев обычную маску. Только после того, как девушки ушли, Гарет объяснил ему суть обряда.

– Это что, типа вскрытия, что ли? – Уточнил Гэбриэл.

– Типа того.

– И почему ты этого не делаешь?

– Стану я каждую замарашку в округе трахать! – Обиделся Гарет. – Хотя… Видел, какие сисечки у этой, скромницы?.. Никогда не имел девственницу. Чем это отличается?

– Тем, что ей больно. – Буркнул Гэбриэл. – И она визжит и вырывается.

– А там? Ну, внутри? Чувствуешь, как оно рвётся?

– Нет. Просто очень тесно, часто вставить трудно, но и то не всегда. Иногда только по крови и видно.

– Вот это меня и напрягает – кровь эта. – Сморщился Гарет. – Много её?

– У кого как. У одних немного совсем, у других – нормально так. А бывает и так, что она так и не останавливается, и они умирают от кровотечения. Редко, правда. За всё время – раза три так было. У самых маленьких.

– Ужас какой. – Посерьёзнел Гарет. – Я и так этого опасался, а теперь, наверное, и вовсе не рискну. Лучше уж женщины, и лучше всего замужние… Безопасно!

– А муж?

– А что муж?.. Если кто и решится вызвать на поединок принца крови, то я его не боюсь. Я один из лучших бойцов Острова. Зато одни удовольствия и никакой ответственности. А девственницу придётся содержать, отвечать за неё… А то и жениться потребует! Ну её. А сколько у тебя их было?

– Гари, хватит. Я не хочу об этом.

– Нет, я же только о количестве.

– Привоз раз в полгода бывает. Привозят по десять-двенадцать девчонок, из них три-четыре оставляют на убой, девственницами, тем, кто любит трахнуть целку и убить её… Либо после, либо во время, либо и до. И такие есть. Шесть лет я в Приюте.

– Двадцать в год… – Гарет помрачнел. – Сто двадцать девушек?

– Наверное. – Гэбриэл пожал плечами. – Не хочу об этом. Хватит.

– Помнишь чернулечку, с которой я танцевал? Такая вся сладенькая, как кленовый сиропчик? Она на тебя запала. – Перевёл разговор Гарет. – Всё время расспрашивала, кто ты, как ты, что ты любишь, нравятся ли тебе человеческие женщины, что тебе нравится в женщинах, чего ты терпеть не можешь…

– Не помню. – Фыркнул Гэбриэл. Они почти подошли к приёмной Рыцарской башни, где их ждали просители. – Я их не вижу. Я из всех женщин, что встречал за всю жизнь, только Алису увидел; остальные для меня были и остались только тела с сиськами. Не знаю, как я смог увидеть Алису, но это раз и навсегда. На других мне плевать… почти на всех.

– Почти?..

Гэбриэл почти готов был рассказать ему про Марию, но их встретил Альберт Ван Хармен; рассказал Гарету, кто их ожидает и по каким делам.

– Мы примем братьев, и вот этих крестьян. Потом сделаем перерыв, и кто останется – пусть заходит по очереди. Пошли, Младший. Крепись!

В приёмной толпились люди. Томного вида паж разжёг ароматическую курильницу между креслами, в которые сели братья – в зале явственно припахивало навозом, крепким рабочим потом и лошадью. Крайне чистоплотный Гэбриэл, не привыкший в Садах Мечты к человеческому запаху, и просто запах пота переносил с трудом, здесь же ему стало по-настоящему дурно. Но он не подал виду, хотя и дым из курильницы был ему неприятен.

Первыми на суд господина свою беду представили мельник из Белой Горки и его младший брат. Говорить они начали разом, пока Гарет не приказал им заткнуться и говорить по очереди. Начал старший. Если вкратце – отец оставил мельницу ему, а младшему завещал триста дукатов, которые скопил специально для него. Пять лет младший брат жил со старшим и ничего не требовал, но недавно решил жениться и уйти в семью жены, и потребовал свои деньги. Брат отдал ему сто пятьдесят дукатов и сказал, что остальные удерживает в уплату за те пять лет, что брат жил в его доме. Младший тут же перебил его, и они вновь заговорили разом, перебивая друг друга, распаляясь, вспоминая какие-то разбитые горшки, какие-то огурцы, какого-то поросёнка; младший орал, что работал на старшего, как вол, старший утверждал, что тот лодырь несусветный и что с него больше было вреда, чем пользы, и вновь всплывал несчастный поросёнок… Гарет демонстративно зевал и насмешливо посматривал на спорщиков, Гэбриэл терпеливо ждал.

– Ты что думаешь? – Спросил его Гарет, когда спорщики притихли.

– Какие они, к чертям, братья, если из-за такой ерунды договориться не могут? – Фыркнул тот.

– Ты, значит, его кормил. – Сказал мельнику Гарет. – А он, значит, на тебя работал. Сколько ты работникам своим платишь?

– Два дуката в год, милорд!

– Они столоваются у тебя?

– И живут у меня же, милорд. Но не так они едят, как я брата родного кормил! А одёжа, а …

– Я понял. – Перебил его Гарет. – Этого, как я понимаю, не посчитаешь и не определишь. Вернёшь брату пятьдесят дукатов. А ты, – он глянул на младшего, – отдашь их нам. Зря я, что ли, время на ваших свиней и на вас тратил? Свободны!

Крестьяне, которые подошли к ним следующими, не могли поделить яблоки от яблони, растущей на меже. Гэбриэл предложил делить их по принципу: на чьей стороне растут, те и брать себе. Но их это не устроило, потому что, видите ли, ваша светлость, там от года зависит, то на одной стороне больше яблок, то на другой… Честно делить пополам они тоже не захотели, потому что яблоню посадил отец одного из них, а значит, его сын имеет право на весь урожай. Второй возразил, что яблоню он не поливает, не ухаживает за ней, растёт она сама по себе, и половину соков берёт из его земли. Тогда Гарет заявил, что земля и с той, и с другой стороны принадлежит Хлорингам, а значит, и яблоня тоже принадлежит им. Поэтому весь урожай будет принадлежать тоже Хлорингам, и спорить больше не о чём. После чего выпил вина, закусил его хрустящим печеньем, подмигнул брату:

– Я их отучу от глупой их жадности. Вот увидишь, сегодня же, после того, как результат узнают, больше половины остальных идиотов не вернутся.

– Они надеялись, что ты им поможешь.

– Я здесь не для того, чтобы исполнять мелкие желания этих идиотов, как лепрекон, которого поймали под радугой. Чего они хотели? Вот ты, положа руку на сердце, можешь сказать, чего они хотели?! С этим – к герцогу ходить?!

– Нет. – Честно ответил Гэбриэл.

– А есть и такие, для кого мы с тобой – последняя надежда, вопрос жизни и смерти. И эти придурки у них время наше отнимают! Альберт! Кто там?

– Рианна фон Зальце из Сандвикена, милорд, и некий Иган… ученик ювелира, из Гранствилла.

– Пусти к нам Рианну фон Зальце.

Вошла молодая женщина лет двадцати трёх, белокурая, темноглазая, довольно красивая, с маленькой, лет двух, девочкой на руках – полукровкой. Глаза выдавали, что просительница много плакала, или долго не спала, и вообще, весь облик её нес печать нервозности и беспокойства. Одета она была не богато, но опрятно и со вкусом. Поклонилась:

– Ваши светлости. Я…

– Мы знаем, как тебя зовут. – Перебил её Гарет. – Изложи своё дело.

– Мой отец – владелец пивоварен в Сандвикене. Он очень богатый и влиятельный человек.

– Я рад за него. Переходи к делу.

– Эта девочка, милорды, моя дочь. Она полукровка…

– Только не говори нам, что в тёмном лесу выскочил из кустов эльф и изнасиловал тебя. Эльфы не насилуют никого, и тем более – человеческих женщин.

– Я и не говорю. – Смутилась Рианна. – Это мой грех, я готова ответить за него, но моя девочка, моя Фэй, она всё, что у меня есть. Она моя кровь, моё дитя, я люблю её. А мой отец требует, чтобы я её отдала, каким-то монахам, которые предлагают деньги за неё… Деньги – за моё дитя! Я спать… – Она всхлипнула, – боюсь, чтобы её не похитили и не отдали неведомо, куда. Она не виновата в моём грехе! Я сбежала к вам, сюда, чтобы попросить вас о помощи, отдала всё, что у меня было, пряталась в трюме. Назад, к отцу, мне дороги нет, но это не главное! Главное – моя девочка… Помогите ей!

– Какой помощи ты ждёшь?

– Я слышала, что вы крестите полукровок своим особым соизволением. Становитесь их крёстными. – Она порывисто опустилась на колени, и девочка ухватилась за её шею и захныкала. – Умоляю, умоляю вас… Пожалейте невинное дитя, я знаю, я многого прошу…

– Я… – Дёрнулся Гэбриэл, и Гарет остановил его:

– Я не зверь, и ребёнка твоего не обижу. Но что ты хочешь для себя?

– Мне ничего не нужно. – Низко опустила голову Рианна. – Кроме того, чтобы моя дочь была жива и счастлива. Я виновата перед ней, так виновата! Если вы… позаботитесь о ней… Станете её крёстным, определите в хороший дом… Может быть, к эльфам, в Эльфийский квартал… – Она совсем смешалась, покраснела. – Как вам… угодно.

– Нам угодно, – сказал Гарет, – чтобы ты после крещения поехала в Лисс и взяла с собой девочку, мою крестницу. У нас там есть дом, которому нужна домоправительница в наше отсутствие. Зачем разлучать дитя с матерью, тем более, с такой, что на всё готова ради его блага?

– О, милорд… – Задохнулась Рианна. – О… Господь и Пресвятая дева вас не оставят милостью своей… Благодарю…

– Не благодари. – Гарет резко встал. – Чтобы ты знала, я противник ваших побегушек к эльфам, и знаешь, почему?! Потому, что пять минут потрахавшись, минутную радость от потрахушек поимев, вы жизнь даёте – и тут же калечите её, сучки безмозглые, обрекаете бедных детишек своих на такое… – Он осёкся. – Не монашкам их продают, а в бордели и хуже!

– Я знаю! – Всхлипнула Рианна. – Я знаю, и потому бежала к вам, вы же понимаете!

– Понимаю. – Смягчился Гарет. – Потому и помогаю тебе, дура. Хоть нашла в себе силы и мужество до нас добраться, в грехе признаться и просить. Только поэтому помогаю. Ступай.

– Благослови вас Бог. – Прошептала Рианна, успокаивая дочь и пятясь. – Спасибо вам, спасибо!..

– Спасибо. – Сказал и Гэбриэл, когда она вышла. – Ты эту девочку от фермы и… сам знаешь, от чего, спас только что.

– Я знаю. – Гарет выглядел суровым. – Потому и сделал так, хотя опять визг подымется из монастырей окрестных: «Животное есть и плод неестественной связи, бла-бла-бла…». Плевать. Я такое же животное, и ты тоже. Альберт! Следующего.

Вошёл бледный, невысокий, кривобокий, хромой парень лет семнадцати с длинным бледным лицом, напомнившим Гэбриэлу Марту. Поклонился:

– Я Иган, ваши светлости.

– Иган – а дальше?

– Я просто Иган, нет у меня другого имени. Я сирота. Накопил денег, работая в церкви святой Анны, заплатил ювелиру Иоганну Буру, учеником у него теперь…

– Что у тебя за дело?

– Милорды, я не о себе пришёл хлопотать, а о служанке нашей, Тэсс. Понимаете, она полукровка…

– Да что ж сегодня такое с вами?! – Воскликнул Гарет, и Иган испуганно смолк. – Продолжай! – Махнул Гарет кистью. – Что там с этой служанкой?

– Она хорошая девочка, милорды, послушная. Хозяйка её в хлеву держит, кормит тем же, что козам даёт, бьёт часто, но Тэсс не жалуется никогда. Ей тринадцать лет всего, но хозяин, он… он её…

– Он её поимел?

– И постоянно. – Смутился Иган. – Понимаете, он в своём праве, я понимаю. Но хозяйка в бешенстве от этого, и постоянно бьёт её за это. Она тоже в своём праве… – Добавил он робко. – Мне её очень жалко, и я иногда ей покушать давал. Три дня назад я ей яйцо дал. А хозяйка увидела скорлупу и избила её, а потом зашила ей… рот.

– Что сделала?.. – Не поверил своим ушам Гарет, а Гэбриэл напрягся и приподнялся, вцепившись в подлокотники.

– Зашила ей рот. Суровой ниткой. Тэсс так и сидит в хлеву, привязанная к кормушке, с зашитым ртом. Хозяин за неё хотел заступиться, но хозяйка ему такой скандал закатила, и он отступился. А я… что я, кто меня послушает. Я к священнику ходил, а тот сказал, что полукровки – это те же животные, и хозяин может со своим животным сделать, что угодно. Это, конечно, грех, и он на исповеди ей порицание своё выскажет, но Тэсс-то от этого не легче… Она же умирает!

– Иоганн Бур, говоришь…

– Я… – Гэбриэл вновь рванулся, и Гарет вновь остановил его:

– Марчелло займётся этим. Марчелло!

Итальянец, державшийся поблизости, мгновенно очутился рядом.

– Езжай в Гранствилл, к Иоганну Буру. Если найдёшь в его доме, в хлеву, девочку с зашитым ртом, заберёшь её моим именем, а ювелирше… Ювелиршу в колоду на сутки, за изуверство.

– Да, сеньор. – Склонил голову Марчелло.

– И пусть попы только вякнут. – Мрачно сказал Гарет. – Зимой один скорняк с пса заживо шкуру драл… Они ему требовали руку отрубить. Я его выпорол и выгнал за пределы герцогства. Пусть только вякнут, морды постные. Ступай, Иган.

– Не могу поверить… – Произнёс, потрясённый, Гэбриэл. – Я думал, это только в Садах Мечты, а здесь всё так спокойно, красиво… Люди такие добрые и приятные… Дома красивые! А за дверями и окнами – всё то же изуверство и боль! Почему?! Гарет, почему?! Ты говорил, что здесь без нашего позволения ничего не происходит… Что мы можем убить и взять что угодно…

– А вот такая сраная это штука, – с ожесточением ответил Гарет, – Эдикт и ненависть к эльфам и полукровкам!.. Я буду баб на улице трахать и купцам морды бить, и меня никто не тронет, но стоит только мне попытаться за полукровку вступиться или ребёнка-полукровку окрестить, и начинается такой вой, такая вонь, что хоть вешайся! Сразу же меня обвиняют в том, что я сам поганая кровь и эльфийский выблядок, и за своих против людей, и бла-бла-бла, и хочу Пойму Ригины назад эльфам отдать, а для того, чтобы это без боя сделать, полукровками заселить сначала… Типа, сначала полукровки, потом эльдары, а потом и чистокровные эльфы, а людей мы всех похерим, как-то так. И плевать бы на это, но пока что, Младший, пока что нам нельзя на подобный конфликт идти, нет, нельзя! Сейчас Пойма безоговорочно на стороне отца и нашей семьи, но если мы настроим людей против себя, нас уже ничто не спасёт.

– И что? – Взглянул на него Гэбриэл горящими от гнева глазами. – Позволить им и дальше это делать?! Девчонок насиловать, рот им зашивать?! Типа, мы полукровки, но мы хорошие и мы за людей?! Против своих?!

– Ну, как-то так. – Ответил Гарет. – Не получится пока иначе. И потом, что ты злишься? Я же послал Марчелло за девчонкой. Как бы там ни было, а я что-то делаю, не смотря ни на что.

– Одну спасаешь, а десять в это время гибнут, и ничего сделать мы не можем. – Отвернулся Гэбриэл, сжимая кулаки от бессильного гнева. – Неужели отец не может отменить Эдикт этот долбаный?!

– Не может. Это церковный Эдикт, и основывается он на том, что у эльфов и полукровок якобы нет души. Что они животные. И относиться к ним следует, как к животным. Прочее – грех. А всё, что касается души и веры, – не наша епархия. Это дела церкви и только её.

– С-суки… – Вырвалось у Гэбриэла. – А потом идут в Сады Мечты и такое творят… Члены с душой и верой! – Ему вспомнился попик Томас, с его наивными рассуждениями о полукровках. Если даже хороший и добрый человек так думает, искренне и от всей души, то что говорить о всяком быдле?! – Они ведь не могли не знать, Эдикт этот принимая, что начнётся! Как будут поступать с полукровками, к какой боли и страданиям это приведёт!

– Формально, – мрачно сказал Гарет, – Эдикт запрещает изуверство над полукровками и прочими животными.

– Да. – Кивнул Гэбриэл, он весь кипел от гнева. – Запрещает. Но Сады Мечты существуют… и вот такие бабы, ювелирши, – тоже. – Он помолчал. Потом спросил, уже спокойнее:

– А что ещё там о животных в законах говорится?

– Младший, – после некоторой паузы с тихим торжеством произнёс Гарет, – ты гений, ты знал?

– В смысле?

– Законы о животных! – Гарет тоже встал, глаза его горели злорадными огонёчками. – Я им такую свинью подложу под Эдикт этот их сраный, что они подавятся ею! Пошли к отцу!


– Волки, – говорил он по пути в Золотую Башню, – медведи, рыси, зубры и лоси являются королевскими животными. Охотиться на них могут только король, королева и принцы крови. Олени и кабаны – являются собственностью рыцаря, в чьих угодьях они водятся, и охотиться на них могут только сам рыцарь и его гости и родственники. Прочее считается браконьерством, и человеку низкого звания, убившему оленя или кабана, отрубают правую руку, а его собаке – правую лапу. Браконьеру, покусившемуся на королевское животное, отрубают голову, если он дворянин, и вешают, если он не дворянин.

– И ты хочешь… – Мигом сообразил Гэбриэл, и Гарет воскликнул:

– Да, Гэйб! Отменить их поганый Эдикт я не могу, но могу объявить полукровок королевскими животными. Они подходят по всем статьям, все приметы королевских зверей у них есть. И пусть эти ксендзы проклятые только посмеют возразить по существу, я им рот заткну их же Эдиктом, где все эти признаки перечислены! Нужно как следует продумать текст, чтобы потом никакой крючкотвор не подкопался, прописать закон и наказание, в этом нам отец поможет, он сколько уже лет законы пишет… И первая у меня ювелирша, мать её, под этот закон попадёт! Введём его в герцогстве Элодисском, и пусть его возмущаются. Им придётся либо свой собственный Эдикт отменять или переписывать, либо сожрать его молча и собственным ядом отравится к чертям собачьим!

В галерее они столкнулись с Марчелло, и Гарет, остановившись, спросил:

– Марчелло, что девчонка?

– Я привёз её. Страшное зрелище, сеньор, страшное. Жестокость, превосходящая всякое понимание.

– А ювелирша?

– Я отдал приказ городской страже, сеньор. Многие горожане будут недовольны…

– Пусть Марк этот, как его, каноник, прочитает проповедь о жестокости и милосердии ко всем божьим тварям. Девочку надо было…

– Я провёз её по улицам, синьор, и сделал так, чтобы её увидело как можно больше людей.

– Этого мало.

– Этого вполне довольно, сеньор. У неё не только зашит рот. Ей сожгли волосы, у неё обожжена голова, брови спалены, она в страшном состоянии. Люди были в ужасе.

– Мы поедем в город. – Гарет кивнул Гэбриэлу. – Поехали, младший. Марчелло, где девочка?

– В моей лаборатории, сеньор. Я сделал всё, что мог, но не знаю, выживет ли она. Она не пила три дня, это гораздо хуже, чем голод и ожоги… И у неё всё ещё зашит рот. Я не успел ничего сделать, пошёл доложить вам…

– Так иди и делай! – Гарет пошёл к выходу, Гэбриэл – за ним.

В город они приехали через полчаса. На главной площади толпился народ, ювелир Бур взывал к справедливости, толпа шумела. Увидев братьев, все притихли. Гарет прямо на коне въехал на помост, за ним – Гэбриэл.

– Я так понимаю, – громко сказал Гарет, – вы недовольны наказанием ювелирше?

– Она не какая-нибудь простолюдинка! – Возмущенно произнёс Бур, – она благородная дама, из хорошей семьи! И, в конце-то концов, что она такого сделала? Ну, перестаралась немножко… Но девчонка сама виновата!

– Виновата в том, что ты насиловал её в хлеву, а жена ревновала, а, жирный пузырь?! – Повысил голос Гарет. – Что, копьё своё вялое больше некуда сунуть, кроме как в девчонку беззащитную?!

В толпе засвистели; Бур побагровел:

– Это ложь…

– Ты во лжи меня обвиняешь?! Бросаешь вызов своему герцогу?! – и теперь ювелир побледнел и даже зримо сделался как-то меньше. – Может, в суд меня вызовешь, а, жирный детолюб? Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать импотенцию господина Бура, – жестоко продолжил он, отворачиваясь к толпе, и толпа, обрадованная его жестокостью, заулюлюкала. – Мы здесь для того, чтобы кое-что напомнить вам. Все видели, что было сделано с этой девочкой?

– Многие видели! – Крикнул кто-то.

– Все вы ходите в церковь? – Спросил Гарет. – Все считаете себя добрыми христианами? Так как в вас сочетается это, а?! – Повысил он голос, и конь заплясал под ним, храпя и грызя удила. – Как можно, одной рукой свечку ставить, а другой жечь волосы живому ребёнку?! Как, я вас спрашиваю?!! Звери не делают такого! Кто из вас зашивает дома рот своей собаке и бросает её подыхать от боли и голода, а?! Может, ты это делаешь?! – Он указал пальцем на важного мужчину в толпе, и соседи тут же отшатнулись от него. Тот испуганно замотал головой:

– Да что вы такое…

– Тогда почему? – Спросил Гарет уже спокойнее. – Почему вы позволяете делать это? Да, она не крещена, и вонючим этим эдиктом приравнена к животным. Но что изменилось? А? она не живая, не чувствует боли, не страдает?! Я не о законе сейчас, люди, а о жалости. –У него изменился голос, и люди притихли. – О самой простой, обычной жалости. Вы подставляете соломинку мышонку тонущему, и отворачиваетесь, когда девочку, маленькую девочку, виноватую только в том, что её потаскушка-мамаша на блядки не туда бегала, голодом морят, насилуют и истязают! Вот сейчас вы все вышли сюда потому, что вам за ювелиршу вступиться захотелось? Хорошо. Если вы считаете, что ничего плохого она не сделала, что так, как она – можно, я её отпущу. Но тогда, – вновь повысил он голос, – не ждите жалости и к себе. Никакого милосердия, никакой жалости – только закон! Не приходите ко мне просить за мальчишку, укравшего коня у соседа, чтобы покататься – закон!! Закон для конокрада один – и вы его знаете! Вы так хотите?! Я спрашиваю – вы так хотите?!!

Повисла тишина. В таком качестве Гарет предстал перед горожанами впервые – обычно он вообще не говорил с людьми на площади. Но многие уже знали, что он бывает жесток и крут, и его приговоры бывают довольно неожиданными, но всегда – самостоятельными и не подлежащими обжалованию.

– Поступайте, как знаете. – Сказал Гарет надменно. – Но помните Евангелие: какой мерой меряете, такой и вам отмеряно будет. С сегодняшнего дня. – Он пустил коня вперёд, и тот спрыгнул с настила, присел на задние ноги и взял с места в галоп. Конь под Гэбриэлом покрутился на месте, встал на дыбы, и помчался вслед за конём Гарета – к воротам.

– Какой-то шум в городе. – Заметила Тильда, когда они выехали на Эльфийскую улицу из портовых ворот. Народ куда-то торопился, ребятня носилась с радостными воплями, стражники выглядели озадаченными… Но никто не просветил её насчёт странных событий – Веллингтон, не обращая никакого внимания на чернь, поехал в замок, и Моисей с Тильдой вынуждены были ехать за ним. Окрестности Гранствилла, между тем, нравились Тильде даже больше, чем Блумсберри. На турнирной площадке уже появились первые рабочие, располагались в тени одного из знаменитых Гранствиллских дубов; дорога была ухоженная, вымощенная камнем. Сады Твидла, у которых они повернули налево, уже отцвели, но цвели сирень и рябина, и ограда была увита цветущей фасолью, вьюнами и жимолостью. Объехав огромную тополиную рощу, кортеж выехал на мост, откуда хорошо стал виден замок на скале: не меньше небольшого города, обнесённый двойным кольцом стен, с величественной Золотой башней, возвышающейся над замком. Уже через несколько минут Моисей и Тильда предстали перед его высочеством. Невзирая на явные признаки болезни, выглядел принц внушительно: богатая одежда, ухоженная, модно подстриженная борода, прикрытая мантией рука.

– Ты и есть Мойше Левин? – Спросил принц. Алиса была тут же, сидела подле него с лютней. Услышав имя симпатичного старика с печальными глазами, она дрогнула, с детским любопытством и тайным трепетом взглянув на человека, который спас её любимого Гэбриэла. Моисей, машинально отмечая и признаки болезни принца, и обнадёживающие признаки, согласно склонил голову, пряча руки в рукава своего одеяния.

– А эта женщина – твоя экономка, Тильда Краус?

Тильда поспешно поклонилась.

– Не так давно ты подобрал в лесу недалеко от Редстоуна юношу, раненого, истекающего кровью, не так ли?

Тильда тихо застонала:

– Так я и знала, так и знала…

– Так, ваше высочество. – Вздохнул Моисей.

– Ты знал, кто он?

– Не знал, ваше высочество. Но он нуждался в помощи, а я лекарь.

– Но ты не мог не понимать, что он бежал от кого-то, и этот кто-то будет недоволен твоим вмешательством?

Моисей глубже сунул руки в рукава и вздохнул. Принц выдержал паузу.

– Это был мой сын, Мойше. – Изменившимся голосом произнёс он, и Тильда ахнула. – Мой бедный пропавший мальчик, Гэбриэл Персиваль, которого я искал больше двадцати лет, а мой враг всё это время скрывал и истязал. Ты спас моего сына, Мойше, не побоявшись последствий и гнева моего врага, и я навеки твой должник. Чего ты хочешь? Одного не проси: чтобы я тебя не благодарил.

– Мне довольно знать, что я вернул отцу сына, ваше высочество. Я не думал о награде, просто не смог пройти мимо: очень уж он был плох…

– Плох?!! – Не выдержала Тильда. – Да он умирал, бедный мальчик, благослови его, Господь! Когда Мойше привёз его на Вельзевуле – это наш ослик, – у животного вся спина была в крови, мы его еле отмыли! А Гэбриэл, бедняжка, как он мучился! У него загноилось бедро, он три недели бредил, и метался в жару, и кричал от боли порой… Я уже не верила, каюсь, что он очнётся, но он очнулся, и такой был слабый, что не мог слова произнести… Не пил, не ел, мы сами ему в рот бульоны и сыворотку лили, через воронку. Но он стоил всего этого, ваше высочество, он такой хороший мальчик, такой благодарный, такой смелый, и такой искренний… И я так рада, что с ним всё хорошо! – Она прослезилась, и Алиса, которая тоже не могла сдержать слёз, быстро нагнула голову, пытаясь спрятать своё смятение. Но руки её так дрожали, что она не могла больше перебирать струны.

– Я благодарен вам за доброту к моему сыну. – Повторил принц, глаза которого тоже увлажнились. – Вы можете жить здесь, в моём замке, или выбрать дом в Гранствилле. Назад вам не стоит возвращаться, потому, что скоро там будет не безопасно. Я собираюсь наказать моего врага, и так, чтобы больше никто на этом Острове даже помыслить не мог посягнуть на кого-то из Хлорингов! Вдобавок, рано или поздно он узнает, что моего сына спас именно ты, и отомстит… Останься здесь.

– Но у нас вещи там остались, ваше высочество, – вмешалась Тильда, – и ослик, и наш слуга, Ганс!

– Я пошлю за ними. – Склонил голову принц. Спросил у Тиберия:

– Где мои сыновья?

– Только что вернулись из Гранствилла, ваше высочество. Там было небольшое недоразумение…

Герцог остановил его движением руки:

– Скажи моему младшему сыну, что здесь его друзья. Он наверняка захочет их увидеть. Проводите Мойше и госпожу Краус в гостевые покои за Рыцарской башней, проследите, чтобы они ни в чём не нуждались. Вопрос о вашем вознаграждении мы отложим до завтра.

– Благодарю вас, ваше высочество. – Поклонился Моисей.


Гэбриэл, ещё во дворе узнав, что здесь, в замке, Моисей и Тильда, бросился в гостевые покои приветствовать их. Он был так счастлив, и так искренен в своём счастье, что Моисей и Тильда не смогли сдержать слёз, тронутые до глубины души. Особенно сильно прослезилась Тильда, рассматривая его, обнимая и снова рассматривая, и причитая над ним: какой он стал красивый, знатный, богатый!

– Мы всегда это чувствовали, дорогой мальчик, я говорю о твоём благородстве – оно сразу видно в тебе, его не спрячешь! – Степенно говорила она, утирая слёзы. – Я не была удивлена нисколько, узнав о твоём высоком происхождении. И я так рада за тебя! Мы оба рады. Мойше, старый пень, просто расчувствовался, вот и молчит…

– Я имею на это право, Тильда. – Вытер рукой глаза Моисей. – Я так счастлив!

– А как я счастлив! – Гэбриэл не знал, что с ними ещё сделать, как осчастливить, чем угостить… Приказав слугам обставить гостевые покои ещё роскошнее и уделять его гостям особое внимание, он без конца спрашивал, чего они хотят, что им принести… Между делом, выяснив, что Моисей хотел бы жить уединённо, как и в старой своей башне, Гэбриэл обрадовался:

– Здесь есть такая башня, на той стороне реки! Раньше в ней стояла стража, а теперь стражников перевели в новую башню, на нашей стороне, а ту я приказал ремонтировать, и работы ведутся, крыша уже кроется новая. Там огромная тополёвая роща, и река рядом, и никого вокруг. Вам понравится. – Он улыбнулся счастливой мальчишеской улыбкой. – И я смогу навещать вас! Пообедайте, хорошо? Чего вы хотите?.. Я помню, ты, Моисей, вспоминал про апельсины… У нас есть апельсины, я велю принести!

– Благодарю, – Моисей сжал его руки в своих, – благодарю, от всего сердца благодарю! Но пока что я хотел бы полежать – я очень устал. Такое путешествие в мои годы…

– Гэбриэл… милорд! – на пороге возник Иво. – Его светлость спрашивает, можешь ли ты зайти к нему прямо сейчас.

– Ступай. – Кивнул Моисей. – Я отдохну, а потом с удовольствием отведаю апельсинов.

– Поскорее бы послать за Гансом и нашими вещами. – Напомнила Тильда. – Я очень переживаю за мальчика. Такая делегация в наши края могла быть замечена, как бы барон Драйвер не обнаружил нашу башню и не приказал разорить её. Он очень мстительный человек!

– Я прямо сейчас распоряжусь. – Гэбриэл напоследок вновь пожал обе руки Моисею и поцеловал в щёку зарумянившуюся Тильду. – Как я счастлив видеть вас, вы не представляете!!!

Глава пятая: Блистающий Лисс

На обед у Доктора был кролик, тушёный с молодыми овощами в красном вине; аромат у блюда был – закачаешься! Потянув носом, он прикрыл глаза, предвкушая отменное удовольствие, и вдруг совершенно неожиданно – Доктор не слышал ни единого шороха! – его схватили за волосы на затылке и с силой макнули в блюдо, раз, другой, причиняя нешуточную боль и грозя раздробить зубы о край тарелки. В последний раз его впечатали в кролика с такой силой, что он начал захлёбываться, отчаянно трепыхаясь и маша костлявыми руками в тщетной попытке достать неведомого врага. Кто-то склонился к его уху и произнёс мягким, приятным, холодным голосом с незнакомым акцентом:

– Вкусно?

– Что за… – Воскликнул Доктор, и вновь ткнулся лицом в тарелку. А потом его стали бить. Били жестоко и умело, с первых же ударов лишив его возможности к сопротивлению. Били подло: под дых, по яйцам, по почкам, по всем болевым и парализующим точкам. Его вырвало; он обмочился. Всё ещё невидимый противник связал ему руки и щиколотки, и бросил прямо в лужу мочи и блевотины. Сказал:

– Никогда ещё не получал такого удовольствия от своей работы! Я сам убийца и страшный грешник, но то, что я увидел здесь, превосходит даже моё понимание, даже меня превращает в праведника. У меня к тебе несколько вопросов, тварь. Говори, и больно почти не будет.

Доктор был трусом, из трусливых трусливейшим, и больше всего боялся боли, поэтому отвечал на всё, поспешно выдавая все имена и клички, какие знал, и вообще всё, что знал. Он рассказал про подземный ход в дом Барр, про способы туда попасть, про выход из этого хода в бухту, про ловушки и пароли… Он рассказывал, рассказывал взахлёб, отвечал на все вопросы, обо всех, кого знал, – когда бывают в Садах Мечты, кого берут, что предпочитают, сколько времени развлекаются… Даже – что пьют и едят. Узнав у Доктора всё, что тот в состоянии был ему рассказать, незнакомец так и бросил его связанным в луже собственных рвоты и мочи, уйдя и оставив дверь открытой.


Доктора нашёл Арес, и то только на следующее утро, когда пришёл в Девичник и не застал его на обычном месте. Охранников тоже не было. Арес прошёл в коридор, к покоям Доктора, и увидел, что дверь открыта, а беременные девушки – и среди них Марта, которая забеременела одновременно с Марией, – сидят и что-то едят. При его появлении они поспешно встали на колени и опустили головы; Арес не стал шуметь по поводу их непростительного поведения, а просто спросил у Паскуды:

– Клизма там? – И та еле заметно кивнула. Арес прошёл внутрь, и увидел связанного Доктора, лежавшего в луже, источавшей невыносимый смрад. Присел напротив на корточки, присматриваясь – жив, нет?.. Касаться его не хотелось.

– Чего смотришь, паскуда? – Прохрипел Доктор. – Помоги!..

Арес взял со стола нож и разрезал верёвку, стараясь не коснуться Доктора и промокших пут руками. Покачал головой на требование помочь подняться:

– Сам поднимайся. Прости, но это, воняешь ты погано. Кто это тебя?

– Не знаю… Охрана где?

– Нету. Никого нету. Глухо.

– Паскуды писежопые… Ни одна не вошла и не помогла! Твари…

– Скажи спасибо, что это, не добили! – Хохотнул Арес. – Как ты их затрахал, так и не удивительно! Я бы на их месте добил, и никто бы их не заподозрил! Всего-то было делов, что сунуть твою башку в таз с водой и чуток это, подержать! – Арес отошёл, предоставив Доктору подниматься, кряхтя, постанывая и матерясь. А в это время в Сады Мечты никто не мог попасть. Дверь потайного хода не открывалась, и пятеро стражников помчались в дом Барр, чтобы пробраться оттуда. Произошло это уже после полудня, и в сторожке они обнаружили забрызганные кровью стены и тела пятерых своих коллег. Драйвер ворвался внутрь, как тайфун, и бросился в будуары. Гость по имени Красс был насажен на мясницкий крюк и, судя по всему, умер не быстро и в страшных муках. Двое гостей в будуаре были зарезаны, и убита была девочка, которую они мучили – у неё была сломана шея, она умерла мгновенно. Драйвер просто осатанел. Все трое были значительными персонами, особенно Красс, и теперь ему предстояло как-то объяснить их смерть… А главное – это были гости, которые ещё платили, и платили хорошо! Сейчас, когда каждый золотой был на счету, потеря полутора сотен дукатов была для него смерти подобна! Гестен же, как только узнал про Красса, пришёл в ярость именно из-за него.

– Ты понимаешь, – они с Драйвером давно были на «ты», не смотря на то, что Драйвер был господином, а Гестен – слугой, – чем это пахнет?! Если другие узнают, тут будет скандал почище, чем после побега этого поганца! Нам такие люди свою жизнь, честь и безопасность доверяют! Если только у них возникнет тень подозрения, что доверять нам с тобой нельзя, они нас порвут в тот же день на части!!!

– И что делать теперь?! – Вызверился на него Драйвер.

– Отмазываться, быстро, сейчас же, не ждать нашу ведьму, а самим действовать! Я знаю, в каком трактире свита Красса остановилась; подбросим трупы туда и подожжём всё и всех к чертям. Получится, что сами сгорели спьяну, или спалил кто, но мы – не при чём!!!

– Да… – Драйвер перевёл дух, почувствовав такое облегчение! – Займись этим… Конечно же, так будет лучше всего! Но мы должны выяснить, кто это был!!!

– А этим пусть наша дорогая Госпожа займётся, когда вернётся. – Зло сплюнул Гестен, ненавидевший Барр. – У неё хорошо это получается!


Самым родовитым и значительным эрлом Междуречья был Лайнел Еннер, старый друг принца Гарольда Элодисского, чья бабка по отцовской линии была Хлоринг, а дед по материнской – Эльдебринк; сама мать в девичестве носила фамилию Бергквист, – короче, он состоял в родстве с самыми знатными и влиятельными фамилиями Острова и являлся эрлом не только родового Фьёсангервена, города кузнецов и моряков, но и очень большого количества малых городов и деревень вплоть до Анвила и берегов Каяны и Зеркального. Эрлу Андерсу Бергстрему, собравшему эрлов и баронов Междуречья, его поддержка была необходима, как воздух, или – хотя бы нейтралитет. На этом собрании Бергстрем и его друзья вновь завели старую песню: что Междуречье кормит весь остальной Элодис, что Хлоринги жиреют за их счёт, но сами не дают Междуречью ровным счётом ничего, и что пришла пора решиться и одним махом забрать себе автономию, создав из Междуречья самостоятельное герцогство, расширив его территорию за счёт эльфийского побережья. По замыслу Бергстрема и его друзей, Фон Берга, Смайли и Венгерта, графа Дракенфельда, главные города Междуречья: Анвил, Лавбург, Кальтенштайн, Лионес и Дракенфельд, – должны получить статус вольных городов, а их эрлы – неограниченную власть. Старшим над ними, номинальным герцогом Междуреченским, Бергстрем довольно лицемерно, ожидая, что тот откажется, предложил считать именно Еннера. И именно ему предложил обратиться от лица междуреченского рыцарства к Хлорингам с предложением решить дело полюбовно. Еннер ожидаемо отказался, но всё равно ничего не получилось. Бергстрем сам не ожидал, что авторитет принца Элодисского так высок! Один за другим эрлы и бароны заявляли: «Я против Элодисца не пойду!» – И покидали зал, где расположилось собрание. Тщетно Смайли ревел раненым зубром, что, дескать, принц Элодисский после болезни вообще – фикция, и всем там заправляют эльфы и подстрекаемый ими герцог-полукровка, да и братец его, бандит и содомит. Еннер, авторитет которого так же был пока непоколебим, авторитетно заявил, что с возвращением сына его высочество пошёл на поправку и уже появлялся на людях, а сплетни о содомии второго близнеца – какая-то клевета и провокация. В общем, собрание это закончилось тем, чем обычно и заканчивались все сборища междуреченцев: руганью и ссорами.


– Чёртов Элодисец! – Злился Бергстрем, накачиваясь можжевеловой водкой и свирепея от неё. – Прям хоть сам поезжай и прикончи его!

– Зачем сам? – Смайли тоже пил, но он мог пить вёдрами, не пьянея, а Бергстрема стремительно «развозило». – Можно как-то иначе всё обставить…

– А что касается бучи, – подоспел Фон Берг, в котором Мария сразу же опознала бы Катулла, одного из самых изощрённых своих мучителей, – что ж, не получилось добром, попробуем иначе. Не получилось рыцарей поднять, раздраконим быдло.

– В смсле? – Андерс поглядел в пространство мимо него. От водки крупное, красивое лицо его покраснело и слегка отекло, глаза налились кровью.

– Объедини вагину и религию, и что получится?

– Папесса Иоанна? – Фыркнул Смайли.

– Получится у нас брат Корнелий, чокнутый придурочный поп, помешанный на вагинах и прочих бабьих причиндалах. Науськаем его на полукровок, потому, что полукровки у нас кто?.. Правильно, братцы-Хлоринги, порождения «скверного чрева».

– И нх’я он нам? – Мыкнул Бергстрем.

– Спустим попика с поводка, он нам поднимет народ на полукровок. – Объяснил ему Фон Берг терпеливо, как маленькому. – Начнётся резня, на которую Хлорингам придётся реагировать. Они поедут сюда, разбираться. А уж здесь устроить так, чтобы быдло их растерзало, как два пальца обоссать.

– Эльфы, – наговаривал с другой стороны Венгерт, темноволосый, худощавый, похожий на католического пастора, сладкоголосый и невозмутимый, – захотят отомстить за свою кровь, сунутся сюда, а здесь уж мы по ним и ударим! А?! У нас же готово всё, всё! Бойцы, орудия, схемы, планы… Ударим разом по всем их силам, они и вякнуть не успеют! А города у них богатые-е-е… Кто был, говорят, они с серебра жрут, и камней драгоценных у них, как грязи… Каждый день по три свеженьких эльфиечки драть будем, а?! А?!

– Еннер за Хлрнгов застптся. – Бергстрем стукнул кулаком по столу, мотая головой, как бык. – И крлва. И датчне.

– Так виновато-то быдло. Что с него взять?! Мы сами его примерно и накажем. Сожжём пару деревень, которые не жалко, казним зачинщиков, и первого – попика, достал он меня… И поскорее – в Хефлинуэлл. Женим тебя на их девке, пока Сулстады или инквизиторы не перехватили.

– А сестрха тв-я?

– Сеструха… – Фон Берг поморщился. – Задрала она меня жалобами своими и нытьём. В монастырь её запрем на Севере, пусть отдыхает. Девка у Хлорингов, между прочим, красотка – Венгерт её видал… а, Венгерт?..

– Красотка. – Согласился тот. – Вылитая королева, такая же, сучка, синеглазая и выежопистая. Она сейчас – как золотой ключик…


– А если её похитить? – Предположил Кенка.

– В Пойме, под носом у эльфов Элодис? – Хмыкнул герцог Далвеганский. – Не реально. Если только… – Он побарабанил пальцами. – Есть у меня одна мысль… Должна сработать.

– Какая мысль?

– Эй, слуга! Вызови-ка мне Орвальда! И надо сделать так, – он снова обратился к брату, – чтобы Хлоринги и Эльдебринки даже чудом расчудесным не смогли бы пережениться и сломать нам игру. Пусть-ка твой пацан доброму делу послужит!

– Я бы не трогал Вэла! – Нахмурился Кенка, и герцог презрительно скривился:

– Ничего противнее влюблённого педика я в жизни не видал! Сподобил же Господь братом… Ничего твоему Вэлу не сделается! Скажешь ему…


– Ты представляешь?! – Бушевал герцог Анвалонский. – Нет, каков подонок, а?! Смеётся, оказывается, над нами… Над Софи! Над Софи!!! И это сын Гарольда, и это – Хлоринг?! Эльфийская тварь!!!

– Господи, только бы девочка не узнала! – Прикрыла лицо руками герцогиня. – Она ведь до сих пор о нём думает… А от кого Вэл узнал, почему он так уверен?

– Он случайно услышал, как Кенка об этом рассказывает. – Герцог прошёлся, пылая праведным гневом. – Вот ведь… дерьмо! Мы его, как человека, встретили… Сидел с нами, за одним столом, тварёныш, пил, жрал, и смеялся над нами за спиной!!! – Герцог стиснул кулак, потрясая им. – Вот бы встретиться с ним лицом к лицу, да и… вмазать, по роже его смазливой!!! Позвал сына старого друга, на свою голову!!! Помочь хотел!!! Поддержать!!! Хрен ему, а не поддержка!!! Пусть его Сулстады и междуреченцы на куски рвут!!! Пальцем не пошевелю!!!

– Аскольд…

– Эльфячья кровь!!! Нелюдь поганая!!!

– Аскольд…

– А я ещё хотел нашу Звезду его жеребцом покрыть…

– Аскольд!!! – Рявкнула его жена так, что герцог замер. Глянул на неё.

– Аскольд, Софи ничего не должна знать. – Твёрдо произнесла герцогиня. Она и так страдает. Она ведь ему писала!

– Что?! – Опешил герцог Анвалонский. – Писала – ему?! С ума сошла?!

– А он ни словечка в ответ! – Всхлипнула герцогиня, всплеснула руками. – Она до сих пор, как гонца с письмами увидит, так обмирает вся… У меня сердце разрывается! Я и Вэлу написала: ни слова Софи о герцоге Элодисском! Ничего!

Герцог Анвалонский гневно засопел. Он был из тех сильных, умных, но очень простых мужчин, которые считают женщин существами иной, нежели мужчины, природы. В его понимании, женщины делились всего на две категории: ангелов, существ деликатных, хрупких, целиком и полностью положительных, требующих заботы и покровительства, и демонов, ведьм, в которых сосредоточены все пороки и недостатки мира. София была ангел, и её следовало беречь и защищать. От физической угрозы он спасал её легко, но как сберечь её сердце от иной боли? Ничего лучше подарков он придумать был не в состоянии и решил выписать для девочки из Европы что-нибудь эдакое. А ещё…

– Замуж ей пора. – Произнёс решительно. – Вот вся дурь и все эльфы из головы-то и выветрятся.


Алиса вернулась в Девичью башню, всё ещё витая в облаках. Счастливая, она вообще не замечала ничего вокруг, но сразу же получила гневную отповедь Габи. Та ревновала её к дяде, которого искренне любила, и её сильно раздражало, что Алиса всё больше времени проводит у принца.

– Вы моя придворная дама, Манфред, – надменно произнесла Габи, – и будьте добры, выполняйте свои обязанности. Вы не так незаменимы, как вам, возможно, кажется. И запросто можете очутиться в своих Трёхозёрках, не успеете и глазом моргнуть! А если думаете, что принц вас защитит, то вы заблуждаетесь. Вы – его забавная игрушка, а я – его родная племянница. Если я потребую, чтобы вы убирались вон, он мне не станет противоречить! Вам всё понятно?!

Алиса склонила голову, промолчав. Ей было обидно, но она не испугалась. Она была отважная и гордая девочка, не смотря на свою хрупкость, и попытки запугать и унизить её вызывали в ней отпор. Она промолчала, но не извинилась и не испугалась, и это очень не понравилось Габи. Настроение её тут же испортилось, она начала придираться к Алисе, и всё мгновенно почувствовали, что наметилась новая жертва, от которой надо держаться подальше… Возле Алисы тут же опять образовалась зона отчуждения. Даже те дамы, которые были приветливы с нею, не решались посмотреть в её сторону – все, кроме Авроры, которая постаралась утешить Алису, вполголоса наговаривая ей ободряющие слова. Глядя на это, Габи разозлилась по-настоящему, и над Алисой, да и Авророй тоже, сгущались тучи.

– Не обращай внимания. – Говорила между тем Аврора, присев у окна и помогая Алисе разобраться с нитками для кружева. – Баронесса просто капризная и глупая курица. Я не думаю, что принц прогонит тебя без серьёзного проступка с твоей стороны… Меня же он не прогнал – а знаешь, как она старалась от меня избавиться? О-о-о! То, что с тобой происходит – поверь, это цветочки!

– Правда? – Алиса с надеждой посмотрела на неё, и Аврора ободряюще улыбнулась:

– Ну, конечно! Ты так переживаешь, даже забавно! – Она понизила голос:

– Кого тебе стоит бояться, Лисочка, так это вон той гадюки, Беатрис. Да-да, ты правильно меня поняла! Эта тварь на всё способна. Ты не смотри на её сахарные улыбочки, это самая подлая гадюка Мирмидонская, какая только рождалась на свет в женском облике! Всё, что ты ей сказала, уже поверь, она переврала и перевернула так, что ты сама себя не узнаешь. Но поймать её на вранье и сплетне сложно, она скользкая, как слизняк. Будь осторожна, Лисочка, она и подставить может, и оболгать.

– Но что я ей сделала?! – Искренне удивилась Алиса.

– Она нацелилась на Гэбриэла Хлоринга, понимаешь? На полном серьёзе решила его охмурить. Так что смотри, будь осторожна!

Алиса напряглась, сплетая пальчики и опуская глаза, в которых замерцали золотые искры. Грудь её медленно начала подниматься всё выше и выше, губы сжались. Беатрис, милейшим образом улыбаясь, разговаривала с Габи, и не подозревала, какая буря разгорается в ревнивом сердечке Алисы! Охмурить её Гэбриэла?! Её Гэбриэла?!!!

Беатрис рассмеялась в ответ на какую-то милостивую остроту Габи, досадливо отмахнулась, потом снова, шарахнулась, вскрикнула – и завизжала: на неё набросились откуда ни возьмись взявшиеся осы. Поднялась настоящая паника, Габи бросилась прочь, Беатрис вопила, пытаясь прикрыть лицо, дамы дружно визжали и разбегались от неё, пажи тоже не решались приблизиться, давая советы со стороны:

– Не маши руками!!!.. Не паникуй!!!.. Они в волосах твоих запутываются!!!..

Только один кавалер, Кевин Кайрон, не потерял головы, окатив Беатрис водой и набросив на неё покрывало. Рыдающую и стенающую Беатрис, быстро опухающую в местах укусов, увели. И никто не обратил внимания на Алису, которая одна сохраняла полное спокойствие, безмятежно разбирая нитки и пряча золотое пламя под густыми ресницами.


На ужин все ждали братьев, и дамы просто сгорали от нетерпения. Все принарядились тщательнее обычного, хоть и утверждали, что им совершенно плевать на Хлорингов, причём на обоих, и никто даже не подумает затевать что-то специально для них. Сэр Юджин не оставил своих планов насчёт Алисы, и, подозревая в Хлоринге соперника, старался упрочить свои позиции. Опала со стороны Габи показалась ему отличным шансом: Алиса сейчас расстроена, чувствует себя неуверенно, ей нужен кто-то, кто не отвергает её… Улучив удобный момент, когда Аврора Лемель оставила Алису, он подошёл к ней и начал разговор, пытаясь взять её за руку.

– Не трогайте меня, сэр. – Отстранилась Алиса.

– Зря вы так, дама Алиса. – Как мог, ласково, сказал сэр Юджин. – У меня самые серьёзные намерения. Я восхищён и вашей красотой, и вашими добродетелями, и хочу…

– Замолчите! – Алиса покраснела, отшатнулась от него. – Я не хочу слушать дальше. Я не знаю, права ли я, но мне не хочется слышать продолжение. Я не могу ответить вам взаимностью ни в каком случае!

– Слушай, – рассердился сэр Юджин, – что ты строишь из себя?! За счастье бы посчитала, нищебродка! Пигалица безродная…

Вскочив, Алиса залепила ему звонкую пощёчину, и все тут же повернулись к ним, замолкнув. В гробовой тишине сэр Юджин грязно выругался и отпихнул её от себя.

– Что это такое, Манфред?! – Гневно воскликнула Габи. – Тебе что, мало?! Ты кто такая, чтобы оскорблять рыцарей, которые занимают здесь такое положение?!

– Это он оскорбил меня! – Возмущённо воскликнула Алиса.

– Немедленно извинись! – Заявила Габи.

– Ни за что. – Сверкнула глазами Алиса. Перебивая новую реплику Габи, вошёл герольд и объявил приход братьев, после чего все дамы, пажи и рыцари встали и поклонились вошедшим.

Гэбриэл мгновенно увидел Алису, увидел её пылающее лицо, слёзы в глазах, и, забыв об этикете и прочей ерунде, направился к ней. Гарет тоже увидел происходящее, понял, что Гэбриэла унять просто невозможно, и попытался сам опередить его:

– Что здесь у вас происходит?

– Дама Манфред ударила сэра Юджина! – Возмущенно произнесла Габи.

– И насколько я знаю сэра Юджина, за дело. – Хладнокровно произнёс Гарет. Гэбриэл уже был возле Алисы, при этих словах гневно взглянул на Юджина и даже подался к нему, но Алиса поймала его за руку и сжала её изо всех сил.

– Кто она такая, – Габи никогда не отличалась особой сообразительностью, и тона Гарета, понятного почти всем, в том числе и самому сэру Юджину, не поняла, – чтобы так оскорблять благородного кавалера?! Нищенка, которую сюда взяли из милости…

– Леди Алиса! – Громко сказал Гэбриэл. Он так и не сочинил подходящую речь, чтобы было красиво, хоть и мучил этим Гарета целый час, но сейчас он был оскорблён, возмущен, и понимал только одно: Алису унизили, и он обязан ей помочь. Было страшно, что своей нелепой речью он только всё испортит и унизит её и себя ещё сильнее, но и молчать было нельзя; и он решился. – Я шёл сюда с главной целью: сказать вам, что вы – самая прекрасная, нежная и достойная девушка в мире, и отдать вам… предложить вам… как это… своё сердце и свою руку. – Он вспомнил совет Гарета и опустился на одно колено. Все затаили дыхание, Алиса смотрела на него широко распахнутыми, полными слёз, глазами, рот приоткрылся. – Я хочу стать вашим женихом и вашим защитником, если вы… не против, конечно.

– Нет! – Всхлипнула Алиса. – То есть, не против, нет, не против, Гэбриэл! Мне так нужно, чтобы вы меня защитили, прямо сейчас!!! – И зарыдала.

– Вот и ответ на твой вопрос, дорогая кузина. – Хладнокровно произнёс Гарет. – Она – обручённая невеста эрла Валенского, будущая невестка принца Элодисского.

Спасла положение Аврора: вскочив, она восхищенно зааплодировала, и к ней присоединились, кто сразу, кто после небольшой паузы, все остальные. Графиня – это одно, но сыновья принца – это совсем другое, и ссориться с ними даже ради графини, даже опасаясь её опалы, никто не рискнул. Аврора обняла и расцеловала Алису, поздравляя её, и к ней присоединились некоторые из дам. Сэр Юджин, сообразив, что самое малое, что ему грозит – это изгнание от двора, решительно опустился на колени перед Алисой и произнёс тихо, но страстно:

– Моя жизнь в ваших руках, леди Алиса. Отдаю себя вам. Сознаю свою вину… И приму любой ваш приговор!

– Живите. – Сказала Алиса. Она гораздо лучше, чем сам Юджин, понимала, что изгнанием, если Гэбриэл узнает, в чём дело, не ограничится, и омрачать свою помолвку кровопролитием не хотела.

– Вы ангел. – Так же страстно произнёс сэр Юджин. – Я ваш раб отныне и навсегда!

Алиса отвернулась, принимая поздравления. Гэбриэл вручил ей кольцо, купленное у эльфа, и дамы восхищённо заахали, разглядывая его.

– Это эльфийская работа, это абсолютно точно! – Воскликнула Аврора. – Такой тонкой работы, такой огранки алмазов больше никто не в состоянии добиться! Это же безумно дорого… Это такая редкость! Ах, Лисочка, какая ты счастливая! Сэр Гэбриэл, вы такой безумец! Но я восхищена вами, искренне восхищена!

– Спасибо. – Алиса начала немного приходить в себя. Дамы так тесно обступили её и Гэбриэла, что она не видела, как Гарет что-то тихо говорит Габриэлле.

– Как ты мог позволить этот абсурд?! – Шипела Габи. – Ты что, поддерживаешь эту нелепую помолвку?!

– И поддерживаю, и одобряю.

– С ума сошёл?! Что скажет дядя?!

– Дядя согласен.

– Что?! Я сегодня же с ним поговорю… Я не допущу этого! Она же никто!

– Не забывай, Габи, что Гэбриэл – мой родной брат, а ты – кузина. Ты, вне всякого сомнения, мне дорога, но брат мне дороже. Осторожнее, Габи.

– Я не позволю…

– Забудь эти слова. Подружись с Алисой, если не хочешь, чтобы твой двор стал её двором после свадьбы. Ты поняла?.. Я знаю, что ты звёзд с неба не хватаешь, но не можешь же ты быть настолько глупа!

– Прекрати! – Всхлипнула Габи. – Я не заслужила этого, понял?! Не заслужила!

– Вот и не заслуживай. – Хмыкнул Гарет. – Ну же, поздравь жениха и невесту.

– Ни за что. – Прошипела Габи. – Понял?! Ни за что!!! Не будет этой свадьбы, никогда!!!

– Как знаешь. – Гарет отвернулся, и у Габи неприятный холодок пробежал по коже, но она была уверена, что права. Бог его знает, на чём она основывала свою правоту, но настроена она была решительно. Свадьба Гэбриэла рушила её собственные планы; только что она надеялась, что Гэбриэла женят на Софии, и тем самым обезопасят её саму от брака с Эльдебринком; и всякая чушь вроде любви между Гэбриэлом и Алисой её вообще не волновала. Какая вообще может быть любовь?! Они не знают друг друга совсем! И потом, а как же она, Габриэлла?! Как её мечта о Европе?! Она недавно вновь получила письмо от королевы, – та писала, что граф Тулузский ищет невесту! Тулуза, Аквитания, юг Франции! Просто сказка, мечта! Габи почти не интересовало, какой из себя этот граф. Она наслушалась рассказов трубадуров и путешественников о том, что супружеская неверность при дворах Европы уже вовсе не считается грехом, напротив: верные супруги вызывают насмешки и непонимание. В своих мечтах Габи представляла себя в окружении блестящих европейских рыцарей, куда более привлекательных, культурных и блестящих, чем местные уроды… И лишиться мечты из-за какой-то нищенки?! Ну, уж нет!!!


Благодаря Авроре, вечер быстро стал непринуждённым, и тягостное впечатление стёрлось и исчезло. Что бы дамы ни говорили, как бы не старались подчеркнуть свою независимость, оставаться равнодушными к красивым близнецам они были не в состоянии, и окружили их всяческим вниманием, значительная доля которого теперь доставалась и Алисе. Из бедной незаметной бесприданницы она превратилась во вполне серьёзную соперницу Габи, которая и вовсе могла в скором времени заместить её. У супруги одного из сыновей принца было куда больше оснований и шансов стать хозяйкой Хефлинуэлла, нежели у племянницы; и уж точно у неё должен был появиться собственный двор, собственные придворные дамы, собственные пажи и камеристки. Алиса пока об этом не знала, зато знали остальные, и кое-кто, кому особенно надоело зависеть от капризов баронессы, уже начали налаживать новые отношения. Алиса пока не в состоянии была принять эти авансы – слишком была обижена, – но всё же оттаяла, ведь Аврора организовала танцы, в которых принял участие и Гэбриэл. Гарет заставил Габи если не быть приветливой, то хотя бы держать себя в руках, играла музыка, и в Девичьей башне наконец-то воцарились непринуждённое веселье, болтовня и шутки, гораздо более оживлённые и острые, чем обычно, и всё было мило и весело.

– Что там, всё-таки, произошло? – Спросил Гэбриэл в промежутке между танцами. Он теперь, как её жених, мог свободно общаться с Алисой, не рискуя вызвать никаких нареканий. Алиса пожала плечами:

– Я не хочу вспоминать. Почему она такая злая?

– Мне кажется, что это из-за меня. – Неуверенно произнёс Гэбриэл. – Она меня не выносит, и есть, за что.

– Но она же не знала про меня. – Прошептала Алиса. – И ещё, знаешь, она со многими такая… Такая злая!

Гэбриэл с сомнением глянул на Габи. Он считал Алису очень умненькой, и не мог сомневаться в её оценке. Но Гарет-то Габи любил… Он ещё не знал, что любить можно и не только совершенство во всех отношениях, какой он считал Алису.


Гарет смотрел на брата и его невесту с лёгкой усмешкой: они так трогательно смотрелись рядом! Высоченный Гэбриэл казался ещё выше и мужественнее, склоняясь к своей маленькой и хрупкой Алисе; а в его взгляде на неё было столько заботы, столько нежности, что это видели даже самые толстокожие. Естественно, все думали и говорили только о них, разглядывали их, обсуждали, гадали, как так вышло, что Алиса почти мгновенно заполучила самого завидного жениха? Дамы не успели решить для себя, что он гораздо перспективнее, чем его брат, который достанется заморской принцессе, что он не избалован и не искушён, а потому станет лёгкой добычей, как его уже прибрали к рукам – да так ловко и быстро, почти мгновенно! И кто?! Маленькая, никому не известная, плохо одетая тихоня… Впрочем, что касалось одежды, то никто не сомневался, судя по первому подарку жениха: плохо одетой она останется не долго. Кто-то уже пустил слух, что изумруд, подаренный ей принцем, её жених не стал продавать, а собирается сделать из него кулон… Что, кстати, соответствовало действительности, если не считать того, что сделал это не жених, а Гарет. Гарет любил роскошные вещи и обожал делать подарки; подарки для женщин он считал вообще панацеей от всех женских проблем и причуд. Ларчик с драгоценностями, которые они выбрали с Гэбриэлом, уже ожидал Алису, и это было только начало… Габи злилась страшно. Она сама обожала драгоценности, и до сих пор все подарки Гарета изливались на неё одну. Дамы набросились на ларчик, как пираньи на коровью тушу, и по мере того, как извлекались и разглядывались предметы оттуда, настроение Габи всё падало и падало. Колечко, которое Гэбриэл подарил Алисе, как обручальное, ей понравилось, даже не смотря на то, что изумруды Габи не любила, и, если бы рассматривала его отдельно, то не взяла бы. Теперь же, просто из злой завистливости её натуры, она возжелала это колечко и просто в бешенство впадала, видя другие драгоценности, которые должны были достаться ей! И проблема была даже не в том, что Габи была против этого брака, а в том, что она так резко высказалась против, – а её недовольство проигнорировали! Словно она никто, и звать её никак! Алиса в её понимании была просто пешка, какая-то… козявка никчёмная, которую, вот ужас, поставили выше неё, графини Ульвен, и кто – её самые близкие люди! Габи казалось, что если она сейчас не добьётся своего, не помешает этой помолвке и не избавится от Алисы, то это будет поражение и унижение страшные. И она, оставив двор, поспешила к принцу.


Гэбриэл и Алиса этого даже не заметили. Они были так счастливы, что не замечали вообще ничего. Для них не было ни времени, ни окружающих, ни проблем… Они танцевали, разговаривали, не сводили глаз друг с друга и то и дело касались друг друга, находясь в той стадии влюблённости, когда даже час разлуки становится страшным испытанием, зато когда влюблённые вместе, они в раю. Свободные, счастливые, больше не вынужденные ничего скрывать и ничего бояться, они не могли никак насладиться вполне этим состоянием. Поболтав о том, о сём с другими дамами и рыцарями и пофлиртовав с некоторыми из девушек, Гарет подошёл к ним. Поцеловал ладошку Алисы:

– Маленький прекрасный Рыжик. Я вот подумал… У нас есть сад и марокканский коттедж с небольшой башней, там жила, как бы это помягче сказать, подруга нашего деда, мавританка из Гранады. Это очаровательное, уединённое место, с большим садом; так спланировано было, что башня сообщается только одной дверцей и узким коридором с Рыцарской башней, с нашими покоями. Там тыщу лет никто не жил, надо навести порядок, сделать ремонт, сад привести в порядок – там всё растёт, как придётся, – но это можно сделать быстро, буквально за неделю, там всё в хорошем состоянии. У тебя будет почти что собственный замок, уединение, покой. Ты этого хочешь?

– Да. – Алиса не колебалась ни секунды. – Это будет очень хорошо. Я буду читать, встречаться с Гэбриэлом, а с остальными – только когда захочу. Спасибо!

– Тогда я прикажу прямо с утра начинать работы. Нам пора, Младший; нам пора, Рыжик. Время позднее; Габи ещё куда-то исчезла. Нам с тобой к облаве готовиться, не забыл?

– К какой облаве? – Насторожилась Алиса.

– На вель, вампириху, я тебе рассказывал. – Отмахнулся Гэбриэл.

– Это ведь опасно?

– Нисколечко! – Засмеялся Гэбриэл. – С нами будет Терновник и Марчелло, скажи, Гарет?

– Ты про девочку-то рассказал? – Перевёл разговор на другое Гарет.

– Да.

– Бедненькая! – Стиснула кулачки Алиса. – Меня Гэбриэл просил взять её служанкой, если она поправится, я согласна, конечно, согласна! Это же просто…

– Кстати, ювелиршу-таки поставили в колоду. – Ухмыльнулся Гарет. – Мне донесли. Правда, одежду не отняли, так в платье богатом и поставили, не посмели в гезло* богачку переодеть. Но свою порцию тухлых яиц она получила… Только сомневаюсь я, что она поняла, за что получила. Так и проклинает мужа да Тэсс. Марчелло говорит, что девочка в ужасном состоянии, рот так и не заживёт совсем, шрамы останутся. А жаль, девочка красивая…

– Все полукровки красивые. – Сказал Гэбриэл горько. – К сожалению.


Визит Габи к дяде оказался абсолютно провальным: вместо обещания, что он разберётся с этой нелепой помолвкой, графиня услышала, что она выйдет замуж за Эльдебринка, что это решено, и говорить не о чём. Принц добавил, что Седрик Эльдебринк, насколько ему известно, красивый и мужественный юноша, и бояться этого брака незачем…А её мечты о браке с графом Тулузским просто смешны. После того, как крестоносцы опустошили Аквитанию, Тулуза больше не имеет того веса и значения, что имела прежде, и брак с её графом никаких выгод Хлорингам не даёт. Короче, Габи больше не могла тешить себя этими мечтами… Но и оставить это просто так, без последствий и мести, она не собиралась. Близкие не только растоптали её мечту, но и заставили чувствовать себя униженной: надо же, она так резко высказалась против этого брака, а к ней отнеслись, как к пустому месту! И она должна это так и оставить?! Все эти дни она всерьёз мечтала об Иво, стремилась увидеть его, поговорить с ним, но это было непросто. Габи было страшно, но при том она не могла не мечтать о том, как встретится с ним случайно, и Иво набросится на неё и принудит… Только не получалось. В Девичьей башне Иво почти не появлялся. И в этот вечер Габи вдруг приняла решение. Это было спонтанное решение, всплеск истерики, следствие обиды; чтобы подкрепить его, Габи выпила натощак крепкого вина, переоделась в платье одной из служанок и надела маску. Проникла через Девичью башню в сад, а оттуда – в галерею, что вела в Рыцарскую башню. Она никогда не была в покоях Гэбриэла, но знала, что они в точности такие же, как и покои герцога, которые с детства очень хорошо знала. С кувшином сидра подошла к двери оруженосца и постучала. Руки её тряслись. Она понимала, что поступает, мягко говоря, не очень хорошо. И панически боялась того, что делает… Но думать и здраво рассуждать она в эти мгновения была не способна. У всех в юности бывали такие моменты: когда тобой руководит не здравый смысл и не рассудок, а какая-то истерика, какое-то безумие… Следствие обиды, явной или мнимой, всплеск гормонов, мало ли, что? Если бы Иво в этот момент не оказалось на месте, и ей пришлось бы уйти, скорее всего, второй попытки она бы не сделала. Но Иво был у себя, и история эта продолжилась именно так, как продолжилась.

Когда он открыл дверь, Габи испугалась так, что захотела убежать, но со стороны лестницы раздался какой-то шум, и она шмыгнула мимо Иво внутрь его покоев.

Иво развернулся кней. Девушка была в его вкусе: тоненькая, гибкая, с маленькими высокими грудками, черноволосая. К маскам он привык, но в масках к нему приходили не служанки, а знатные дамы… От этой сильно пахло розовым маслом, слишком дорогой для служанки вещью. Значит, дама, а служанкой переоделась, чтобы не признали… Что ж, Иво был не прочь. Всё, что он видел: длинная шея с крохотной двойной родинкой в ямочке между ключицами, сами эти ключицы, хрупкие и изящные, шёлк волос, блестящих в мягком свете светильников, изящные кисти тонких рук, не скрытое простой одеждой хрупкое и гибкое тело, – ему нравилось; нравился и запах. Он улыбнулся: девушка забыла снять серьги, так же, слишком роскошные и дорогие для служанки! Она тяжело дышала, прижавшись к стене. С таким Иво уже встречался. Они сами приходили, а потом начинали разыгрывать спектакль, всегда один и тот же: я невинная овечка, а ты – хищный волк и насильник! Начиналось с сопротивления, а заканчивалось просьбами продолжать и воплями восторга. Иво научился даже находить особое удовольствие в этих играх – они его возбуждали. К тому же, девушка нравилась ему всё больше и больше. Он не видел её лица, но в прорезях маски порой сверкала удивительная голубизна. Всё её хрупкое тело трепетало в смятении, и это почему-то возбуждало так, как никогда ещё. Она быстро дышала, и её маленькие круглые грудки вздымались, резче очерчивались контуры ключиц.

– Я вам сидр принесла… – Пролепетала она. Иво усмехнулся, забирая у неё кувшин:

– Я не пью сидр. Это тебе надо было к моему господину. Он его обожает.

– Я не… я… мне надо идти… – Пролепетала Габи. Ей было страшно, ноги слабели и подкашивались. Она отдала бы всё на свете, чтобы сейчас очутиться у себя в комнате и перевести дух! Иво снова усмехнулся, надвигаясь на неё. От него пахло мхом и смолой, вкусно, слабо и возбуждающе, но и страшно. Сердце Габи бешено колотилось. «Я хочу домой. – Молилась она про себя. – Мамочки, я хочу домой…». Иво привлёк её к себе и поцеловал крепко, научившись в последнее время целоваться у своих многочисленных пассий, преодолевая слабое сопротивление. Первый в её жизни поцелуй так потряс Габи, что она безвольно поникла в его руках. Бёдра её отяжелели и налились жаром, в низу живота началось что-то невообразимое. Иво внезапно прижал её к стене всем своим телом, так, что она ощутила упёршийся в её живот твёрдый предмет, который она так хорошо помнила по рисункам Беатрис… Замычала, пытаясь вырваться, но так слабо и нерешительно, что Иво вовсе не обратил на это внимания, одной рукой придерживая её затылок, а другой найдя и сминая её грудь. Габи вцепилась в запястье этой руки, чтобы освободиться, застонала в отчаянии: Иво уже задрал её подол. Он был не на шутку взбудоражен, и не остановился бы теперь ни за что. От Габи исходил такой потрясающий аромат, уже перебивающий даже запах розового масла, тело её было таким сладким, таким трепетным, таким горячим и страстным, что оторваться от него было совершенно нереально. Содрогаясь в его руках, уже очутившись на волчьей шкуре, Габи жалобно стонала, не смея закричать и привлечь внимание стражи или Гэбриэла, который мог находиться неподалёку. Как бы она объяснила своё присутствие тут, свою маску, наряд служанки?! Иво действовал умело и быстро; продолжая жадно целовать её, он легко и уверенно раздвинул её напрягшиеся бёдра и под её жалобный вскрик лишил невинности племянницу королевы – за что ему, вообще-то, полагалась одна из самых страшных и мучительных казней. Габи зажмурилась и быстро задышала, едва он оторвался от её губ.

– Ты что, целка? – Спросил он озадаченно. Габи молчала, кусая губы. – Ну, теперь это уже не важно. – После долгой паузы произнёс Иво, почувствовав только ещё большее возбуждение. Отпускать Габи смысла больше, и вправду, не было, и он отдался наслаждению, которое было на самом деле огромным. Габи оказалась просто невероятно желанной и сладкой добычей; в ней было нечто, возбуждающее, влекущее, сводящее с ума. Она стонала под ним, вся дрожа и трепеща, и это усиливало наслаждение.

Но наслаждалась и Габи. На своё счастье, – а может, и на беду, – она оказалась способна получать неслыханное наслаждение. Когда она осознала, что член в её теле – реальность, беспощадная и непререкаемая, и ей уже ничего не изменить, Габи отдалась новым ощущениям. И эти ощущения были приятными. Боль почти сразу исчезла, заглушённая возбуждением и новизной. В животе нарастало напряжение, почти невыносимое, которое заставило её задыхаться, вцепившись в его бёдра, так сильно, что ногти ранили кожу, вскрикивать и метаться головой по волчьему меху. Спазм оргазма сотряс её тело, и снова, и ещё – пока Иво не кончил сам, Габи корчилась и рычала от наслаждения. Это длилось более минуты, а для самой Габи – почти вечность. Обмякнув, она несколько секунд вообще ничего не понимала и не чувствовала, кроме наслаждения и чувства опустошённости. Иво целовал её влажные груди, гладя их и вновь целуя. Они оказались именно такими, как он и представил себе: круглыми, маленькими, плотными, высокими, с розовыми твёрдыми сосками. У полукровок, как и эльфиек, соски были терракотовые или коричневые, у этой же дайкины – нежно-розовые и сжавшиеся, как розовые бутончики. Её белая нежная кожа с множеством тёмных крошечных родинок, повлажневшая – было жарко, – пахла сильно, но не противно, наоборот, словно какие-то сильные и терпкие духи, которые хотелось вдыхать и вдыхать, получая наслаждение. И Иво, пользуясь тем, что Габи не могла пошевелиться и оттолкнуть его, ласкал, тискал и целовал это тело.

– Какая ты сладкая! – Выдохнул, когда она застонала и пошевелилась, пытаясь прикрыть от него грудь. – Так ты что, девочкой была?..

– Отпусти. – Чуть слышно прошептала Габи.

– А может, ещё разок? – Не отпустил её Иво. – Теперь-то что? Тебе же не больно?

Габи промолчала, отвернув лицо. Теперь-то что, в самом деле?.. В опустошённом теле больше не было напряжения и истерики, и проснулся рассудок. Теперь-то что?.. Она не девственница… Она сделала это… Совершила преступление, осуждаемое и церковью, и людьми. То, что приведёт в ужас её мать и отца, что заставит Гарета и дядю презирать её… Иво ласково, но настойчиво приподнял её и поставил на четвереньки.

– И точно, кровь… – Прошептал Иво, оглаживая её. – Ты моя сладкая… Не жалей, слышишь?.. – Вновь овладел ею, и Габи застонала. В смятении, вновь возбуждаясь, она упала грудью и лицом на шкуру, вцепившись в неё напрягшимися пальцами. И вновь получила долгий и сильный оргазм, который окончательно изменил её и её жизнь. Иво помог ей встать, повёл в баню. Габи подмылась, дрожащими пальцами едва заставив коснуться себя там, где её тело навсегда и так неожиданно изменилось, и где чувствовались следы мужчины. Выйдя, шарахнулась от Иво, наотрез отказалась, чтобы он провожал её… Бросилась в сад, добежала единым духом до Девичьей башни, прокралась к себе. Упала в постель, зарыдала, впрочем, сама не зная, о чём рыдает. Её беспокоило не то, что она лишилась невинности, а то, что об этом могут узнать. В то же время она ни на секунду не думала о том, что больше не сделает ничего подобного. Напротив. Она лежала без сна и думала, как продолжить эти встречи? Как сделать так, чтобы не попасться, чтобы не опозориться, и в то же время не лишить себя только что открытого удовольствия?.. Ей нужен был сообщник, товарка, которая прикрыла бы её. Габи, хоть умом и не блистала, понимала, насколько это серьёзно, и ломала голову над этим вопросом… Она не раскаивалась. В её понимании, она была абсолютно не виновата. Это кузен и дядя толкнули её на этот шаг, а Иво и вовсе изнасиловал её, так что сама Габи – пострадавшая сторона.

К утру она нашла выход для себя. Она снимет дом в Гранствилле… Точнее, её доверенное лицо снимет дом. А доверится она Беатрис. Габи решила, что припугнёт эту дрянь разоблачением, и та не посмеет выдать её. Будет делать всё, что Габи ей прикажет, как миленькая, и молчать об этом! Вообще-то, у Хлорингов были дома в Гранствилле, большинство из которых сдавалось в аренду ювелирам или аптекарям, но дом на улице Вязов, носивший поэтическое название «Дом голубого света», был пуст, и в него обычно селились гости Хлорингов из тех, кому не хватило места в замке и кто по своему статусу не тянул на почётного. От этого дома было недалеко от церкви святой Анны, и Габи быстро придумала причину, по которой ей необходимо было останавливаться именно там, посещая город: она хочет молиться святой Анне о счастливом замужестве и покровительстве. Совершив нешуточный мозговой штурм, она даже придумала ещё вполне себе реальную причину: её тётка, на которую она похожа, как две капли воды, бездетна, и Габи желает молиться святой Анне, чтобы её миновала участь сия.

Не ведая, какое возмутительное и чреватое последствиями событие произошло в замке, Гарет и Гэбриэл, едва стемнело, в сопровождении Терновника, Марчелло и Адама отправились в Гранствилл, охотиться на вель. За прошедшие пару дней никаких новых нападений и исчезновений не было; то ли вель была сыта, то ли помогли меры, принятые стражей Гранствилла и Хефлинуэлла. В городе знали, что прогулки при луне в одиночестве опасны, а так же прошла уже информация о том, что с тихенькими девочками, которые не отвечают на вопросы на улице глухой ночью, ни в коем случае связываться нельзя.

Лошадей охотники на вампиршу оставили у ворот, чтобы грохотом копыт не вспугнуть свою дичь, и дальше пошли пешком, всё время поднимаясь в гору – Старый Город был построен на скале, возвышающейся над Ригиной и только немного уступающей в высоте Золотой Горке. Ночной Гранствилл разительно отличался от дневного – словно это был совершенно другой город, тихий, безлюдный, даже пустынный. По обочинам улиц шмыгали порой любопытные коты, да брехали кое-где собаки, но людей не было видно, никого, ни души. Окна нижних этажей были закрыты ставнями, светились лишь редко-редко узкие окна вторых и третьих этажей. Шли они тихо, не разговаривая, но даже такой тихий звук их шагов в ночной тишине, среди высоких домов, эхом отдавался от стен. Гэбриэл ясно-ясно вспомнил своё приключение в Городе Мёртвой Королевы, свою растерянность, гнев и отчаяние. Своё одиночество, которому навсегда положил конец Гарет. Он не один и никогда больше не будет один… И именно это главное: не власть, не деньги, не предметы роскоши, и даже не роскошный конь и не меч Виндсвааль. Отец прав: самое драгоценное – это близкие люди, их любовь и доверие. Люди, с которыми можно и поговорить, и помолчать, и поссориться, и помириться. Которым можно рассказать о том, какая ерунда с тобой произошла, и которые выслушают и поговорят с тобой об этой ерунде и обо всём на свете. Которым можно пожаловаться, с которыми можно поспорить и всё-таки остаться близкими людьми. Или полукровками, не важно. И с которым – самым близким из всех, – можно идти молча по ночной улице и знать, что больше никогда с тобой не случится того, что случилось в Элиоте.

В неярком свете ущербной луны собор казался серебристым, призрачным, нереальным и очень, очень красивым. Резьба выглядела кружевом, угольные тени подчёркивали изящество пропорций. Статуя Генриха Великого казалась таинственно – живой, словно всадник вот-вот тронет поводья огромного коня и гулко поскачет по площади. Гэбриэл, обладавший богатым воображением, засмотрелся на него, ярко представив себе эту картину, и тут к ним подбежал запыхавшийся молодой стражник. Он так топал своими сапожищами, что его задыхающийся шёпот показался забавным:

– Милорды!!! – Его глаза на бледном лице казались огромными и чёрными от волнения. – Там… там… как вы говорили, сударь эльф… эта – в белом платье, – ведёт парня к собору… Мы не сунулись! Сразу к вам! – Он всё не мог отдышаться. У него тоже с воображением было всё в порядке, а девушка оказалась прехорошенькой. Парень представил, что если бы, к примеру, он не знал о ней ничего, и встретил ночью, – ведь повёлся бы! Нет, сначала, как порядочный парень, предложил бы помочь, проводить, одна ведь, и молоденькая такая, и так легко одета! Но он хорошо видел, как тварь эта ластилась к парню, гладила, льнула, отстранялась и манила, загадочно сверкая огромными чёрными очами с лихорадочным блеском. Ну, кто бы отказался?! Он бы – точно нет! Парень был не женат, и секс у него был всего раз, и то с трактирной девахой, после которого стыдно было – жуть… Хотя и понравилось, если честно, очень. А тут – такое приключение! Нет, не устоял бы он… И превратился бы в корм для вампирят – ужас-то какой, Господи!!!

– Правильно сделали, что не сунулись. – Похвалил Гарет. – Как скажешь, сударь Терновник, парня лучше сразу отбить, или проследить как-то можно за нею, чтобы на гнездо вывела?

– Я спущусь к реке, – ответил спокойно эльф, – и пройду по тому тоннелю, где убили женщину. Думаю, он меня выведет к её кладке. А вы ступайте за нею. Вдвоём, иначе она услышит – у вель чуткий слух, человеку её не обмануть, и запах человеческой крови она учует мгновенно. А парня отбивайте – она не поведёт его к прежней кладке, спрячет в другом месте, она хитра.

Эльф исчез – просто исчез. Только что был рядом, и вдруг пропал. Марчелло покрутил головой, что-то пробормотав по-итальянски, и Гарет тихо фыркнул.

– Вот ведь нелюдь. – Вслух озвучил Адам. – Аж мурашки по шкуре. Как он это делает?..

– Отбивайте, говорит, парня. – Глубоко вздохнув после исчезновения, пожаловался стражник, – а при том говорит: не шумите…

– Она может его просто прикончить, услышав шум. – Ответил Гарет. – Мы пойдём за ними потихонечку. На голос.

– Какой голос? Она ведь молчит…

– Но парень-то наверняка болтает что-нибудь. – Усмехнулся Гарет. – Типа, куда ты меня ведёшь, красотуля, да когда уже мы с тобой сделаем это, ла-ла-ла… Пошли, младший. Ты, Марчелло, и ты, Адам, ступайте за нами где-нибудь через четверть часа. – Свои длинные, до плеч, волосы для боя Гарет завязал шнурком, и, как и Гэбриэл, и Терновник, надел на себя эльфийскую кожаную броню, усиленную серебряным плетением, красивую, прочную и очень лёгкую, не сковывающую движений. На оба запястья они с братом надели напульсники со щитками, усиленными острыми, как бритва, лезвиями, заканчивающимися шипами – тоже эльфийское приспособление, служившее для обееруких Ол Донна и защитой, и дополнительным оружием. Удар топора или секиры такой щиток не выдерживал, но сабли или лёгкого меча – вполне. Гэбриэл, как и эльфы, и Гарет, уже с лёгкостью научился в бою перекидывать меч из одной руки в другую, ошеломляя и запутывая противника, и, если честно, очень этим гордился и в глубине души не верил, что не справится с какой-то там вампирихой, которая выглядит, как худенькая бледная девочка.

В сквере за забором было тихо, очень темно – свет луны не проникал сквозь древесные кроны, – и очень неуютно. У близнецов, ступающих бесшумно, как огромные коты, глаза засветились золотисто-красным: оба почуяли опасность сразу же. Оба знали, куда им не следует идти: к обитой железом двери в глубине сквера, внизу, в конце нескольких каменных ступеней, от которой явственно дышало жутью. Гэбриэлу, чтобы пойти туда, пришлось преодолевать внутреннее сопротивление, но оно же и помогало: когда они с братом оказались внутри, он знал, где находится вель, так хорошо, словно его вела у ней прочная незримая нить. И запах: вель пахла кровью, ржавчиной и мускусом. Сжимая рукоять Виндсвааля, Гэбриэл шёл на этот запах по нескончаемому лабиринту галерей с нишами в два яруса, в каждой из которых были каменные гробы. Кое-где возле них лежали цветы, засохшие и свежие, стояли светильники или лампадки; кое-где, вставленные в кольца на стене, чадили факелы. Некоторые гробы были деревянные; попадались и гробы с изображениями покойных на крышках. Гэбриэлу не нравилось здесь, но десять лет, проведённых в Садах Мечты, давали ему спокойствие и уверенность, которых не хватало его брату. Он шёл и шёл вперёд, чувствуя, что брат отстаёт, но не задерживаясь ради него – ему хотелось быть первым и самому прикончить вампириху. Чем дальше, тем старее и заброшенней становились гробы. Гораздо больше стало деревянных; многие из них покрылись плесенью и даже грибами. Запах тоже изменился: пахло плесенью, гнилью, сыростью. Похолодало. Как-то сразу было ясно, что как минимум сто лет сюда никто не заходил. В нишах, в трухе, оставшейся от гробов, лежали кости вперемешку с лохмотьями.

– Я тебя чувствую… – Прошептал Гэбриэл, внезапно замерев и обнажив меч. Медленно поворачиваясь вокруг себя, он напряжённо прислушивался к себе. Лицо его сделалось отрешённо-спокойным, напоминая венецианскую маску. И внезапно распахнул глаза, и те сверкнули золотисто-красным так, что, казалось, отсветы запрыгали по стенам:

– Выходи, тварь! – Хрипло крикнул он, и из тьмы на него ринулась чёрная, как сам мрак, тварь. Её чёрная кожа, лишённая шерсти, не блестела в свете факела – словно оно поглощало сам свет. Вель рявкнула, широко разинув пасть, усеянную острыми, как иглы, сахарно-белыми зубами, и Гэбриэла, не ожидавшего этого, отшвырнуло назад. Он ударился плечами о край каменного свода, едва не упав в нишу, в кучу костей и трухи, а вель прыгнула следом, когтистой лапой ударила наотмашь – Гэбриэл успел прикрыться мечом, и та взвизгнула, коснувшись Виндсвааля, отпрянула, зашипела, вся скорчившись от злобы.

«Эльф! Тварь! – Ударило в голове Гэбриэла, причиняя глухую боль. – Ненавижу! Убью!! Убью!!!». Вель вновь рявкнула, но Гэбриэл, теперь уже ждавший этого, устоял и пошёл на неё. Красный огонь его глаз бесил и пугал вампириху, она сжалась и завопила, долго, протяжно, чуть слышно, но от силы этого крика с Гэбриэла, как при сильном ветре, рвало одежду, выворачивало меч из рук. Он упёрся ногами в пол изо всех сил, и вновь устоял, но голова, где колотились чувства-мысли вель, дико болела, и носом у него шла кровь.

«Убью! Убью!! Убью!!!» – Бухало в голове Гэбриэла.

– Не выйдет… – Прохрипел Гэбриэл, поднимая руку и прикрываясь мечом. – Это я тебя…

У вель кончился воздух, и она умолкла. Взвилась вверх, резко метнулась, казалось, во все стороны сразу, и когти её рванули плечо правой руки Гэбриэла. Виндсвааль с глухим звуком упал на камни. Гэбриэл шарахнулся в сторону, вель, которая, казалось, только что была справа, вдруг щёлкнула зубами слева, у самой шеи, но учуяла серебро и с визгом отпрянула, успев полоснуть когтями по груди. Но и Гэбриэл не остался в долгу – кулаком засадил ей в лицо – или в морду?.. – и оглушил её-таки, да так, что она отлетела к стене и мягко шлёпнулась об неё. Подхватив с камня меч левой рукой, Гэбриэл, чувствуя онемение в груди, всё-таки смог поймать на острие вель, почти тут же вновь ринувшуюся на него. Та мгновенно превратилась в девушку, затрепыхалась, как гигантская летучая мышь, попавшая на иглу, завизжала, зашипела на Гэбриэла, скаля клыки… Последнее, что Гэбриэл увидел – это серебристый всплеск стали: Гарет, наконец-то догнавший его, снёс вампирше голову.


Открыв глаза, Гэбриэл ощутил сильнейшее дежавю: на него смотрели печальные еврейские глаза, и его руку гладила сухая рука Моисея. Он даже зажмурился, на миг потерявшись в пространстве и времени.

– Вот уж не думал, молодой человек, что опять буду лечить ваши укусы! – Ласково улыбнулся ему Моисей. – Вы уже сделайте с этим что-нибудь, я вас умоляю! Бедная девочка наплакала здесь море слёз, пока вы отдыхали!

– А я ему ещё добавлю. – Мстительно заметил Гарет, появляясь за плечом Моисея. – Я его выпорю, самолично, мокрыми розгами! Какого хрена, придурок, ты попёрся вперёд меня, а?!! Героем стать захотелось?!

– Я тоже тебя люблю. – Хрипло и очень тихо, но с довольной улыбкой ответил ему Гэбриэл.

– Если бы ты нас хоть во что-то с отцом и Алисой ставил, – не сдался Гарет, – ты бы подумал о том, что с нами станет, случись с тобой что!!! А ты рванул, как дикая свинья, бегом, чтобы отличиться!!! О себе ты думал, о своей славе, придурок конченый!!! Ну, и как?! Понравилось?! Ты три дня тут валяешься!!! ТРИ ДНЯ!!! Если бы не Терновник и его зелья эльфийские, даже Моисей в этот раз тебя бы не спас… Сволочь ты… сука ты… – Он задохнулся, – сука ты эгоистичная!!!

– Мальчишку-то спасли? – Спросил Гэбриэл. Он понимал брата и понимал его гнев, и сказать ему было нечего. Да, эгоистичная сука он, согласен.

– Спасли. – Гарет отошёл к окну, отвернувшись. – Живой, хоть говорить не может и писает в постель. С головушкой что-то приключилось, когда от паралича отошёл. Но говорят, совсем отойдёт. Наверное.

– А кладку?

– Терновник нашёл и уничтожил. Вместе с парнем. Там сейчас люди Адама прочёсывают катакомбы эти и сыплют негашёную известь на всякий случай. А голову вампирихи на пике выставили, на площади. Марчелло говорит, что в городе уже слушок пополз, что вампириху, дескать, Хлоринги и эльфы человечиной подкармливают. Типа, чтобы на неугодных им людей науськивать.

– Бред какой-то.

– Бреду скорее поверят. Но теперь всё, ша, слухам конец. Все трындят о том, какой эрл Валенский герой и красавчик, вампириху замочил. К тебе даже делегация горожан заявлялась, во главе с родителями покойного Шрама, с подарком и соболезнованиями и пожеланиями поправиться. О тебе в Богослове сейчас молятся, Младший, гордись.

– Угу. Я горжусь, да. Что подарили-то?

– Кубок. Золото, чеканка, алмазы, и надпись: «Mia tristeza es mia, y nada mas».

– Чего?

– Моя печаль – только моя, и на этом всё. – Перевёл Моисей. – Латынь. Похоже на девиз.

– Мне нравится. – Задумчиво произнёс Гэбриэл, прикрывая глаза. Голова по-прежнему болела, хоть и не так сильно, как при нападении вель. И он продолжал чувствовать её запах, запах крови, ржавчины и мускуса, словно наваждение.

– Да. – Кивнул Гарет. – Для девиза сгодится. Через неделю тебя посвятят в рыцари, готовься.

– А что делать? – Встрепенулся Гэбриэл.

– Поститься. Во всех смыслах. – Мстительно усмехнулся Гарет. – С женщинами тоже – ни-ни. Ни музыки, ни танцев, молитва, пост и размышления о рыцарстве. О его сакральном смысле, о своих высоких обязанностях, всё такое.

– Тебя так же посвящали?

– Нет. Меня посвящал король, во время боя. Я встал на одно колено, он меня стукнул по плечу мечом плашмя, сказал: «Встань, рыцарь!» – я встал и продолжил бой. Времени не было на всякие церемонии. – Он обернулся, услышав женский голос, позвал:

– Иди сюда, Роза!

Девушка робко приблизилась, выглянула из-за плеча Гарета, присела:

– Ваше высочество! Моя госпожа прислала меня справиться о вашем здоровье… Она так переживает!

– Она как? – Спросил Гэбриэл, пытаясь приподняться, и Моисей мягко, но настойчиво уложил его обратно.

– Плачет, милорд. – Роза была так тронута печалью своей госпожи, которая только-только была помолвлена с возлюбленным, и вдруг такая трагедия! – Она так расстроилась, так расстроилась! Ничего не ест, сидит у себя в комнате, и плачет.

– Ты ей скажи, что нормально всё! – Гэбриэл сам расстроился ужасно, представив себе плачущее Солнышко. – Я себя отлично чувствую, смотри, нормально всё!

Он сам себя не видел, а выглядел он бледно, что и передала Алисе Роза, вернувшись к своей госпоже.

– Бледный, очень бледный. – Рассказывала она прижавшей кулачки к груди Алисе. – Круги под глазами. Но улыбается, а как услышал, что вы плачете, так расстроился, чуть сам не заплакал! Доктор этот, еврей, говорит, что всё позади, поправляется его высочество, скоро сможет вставать.

– Я должна его увидеть. – Всплеснула руками Алиса. – Роза, сегодня ночью поможешь мне его повидать!

– Конечно, госпожа. – Ни секунды не колебалась Роза. – Я ваша, не сомневайтесь!


Правители эльфов, настоящих имён которых люди, естественно, не знали, и которых называли просто Тис и Гикори, согласились принять эрла Еннера у себя практически сразу, как только он прибыл в Лисс. После падения Дариала и Альвалара, сожженных драконами, Лисс, Золотой Лисс, Блистающий Лисс, остался самым большим и древним городом Острова, столицей эльфов, приоритет которого признавали и Фанна, чей таинственный Фэйрин был скрыт где-то в северных горах и которого не видел ни один человек, который мог бы рассказать об этом, и Элодис, чей Берегвайн был меньше Лисса примерно раз в сто. Стоя на борту корабля, который медленно входил в Мэнна-ап-нэне-Элодис, в огромный Элодисский фиорд, проплывая под эльфийскими сторожевыми башнями, которые, по слухам, зорко охраняли грифоны и знаменитые лучники Ол Донна, Лайнел Конрад Еннер смотрел на гигантский город, раскинувшийся на скалах и берегах фиорда со смесью восхищения, изумления и опаски: ведь в каждом из этих белоснежных домов с круглыми синими и сизыми крышами живут эльфы, которых здесь не тысячи – сотни тысяч! Элиот по сравнению с Лиссом – просто жалкая деревня! Междуреченским мятежникам побывать бы здесь, – думал Еннер, – и взглянуть на это! Ведь эльфы Ол Донна – прирождённые воины, воители эльфов, у них даже девчонки в ловкости и мастерстве боя на саблях не уступят лучшим мечникам людей! Спесивые придурки, подсчитывая эльфийских бойцов, привычно отметают «баб, молодняк и старичьё», и даже не понимают, что старичья у эльфов нет в принципе, а «бабы» ничуть не менее опасны, чем «мужики»! Эльфийские лучницы зорче людей в разы и бьют так далеко и точно, что даже приблизиться для ответного выстрела не дадут, но это никак не укладывается в забитых предрассудками мозгах! Эрл Лайнел, старый, преданный друг принца Элодисского, полностью разделял его взгляды. Он считал, как правитель, что главное – это мир. Это безопасность, возможность детям рождаться и расти, прогрессу – идти своим чередом, городам и сёлам – богатеть и процветать. Чтобы будущему великому учёному не разбивало голову топором какое-нибудь полупьяное быдло, и чтобы он спокойно работал над тем, что впоследствии улучшит мир и упростит жизнь. Чтобы девочки не умирали, до смерти изнасилованные ордой оголодавшего зверья, а в свой срок, красивые и счастливые, шли под венец и рожали детей, а те, в свою очередь, вырастали и становились мастерами, художниками, врачами… Эрл Фьёсангервена боялся войны, чувствовал её смердящее зловоние, и готов был на всё, чтобы это предотвратить, даже – унижаться перед эльфами.

А своё ничтожество ему пришлось прочувствовать сполна. Свиту, подобающую эрлу, ему взять не позволили, два высоченных Ол Донна просто запретили им идти с господином, и Еннер пошёл только со своим советником и другом, Артуром Девлином. И пошёл пешком – эльфийские кони, горячие, умопомрачительно красивые, были неподкованными, а кони людей, по словам эльфов, портили подковами плитку, которой были выложены дороги и тротуары в городе. Были здесь и портшезы, но людям ясно дали понять, что ни один носильщик – а ими были в основном полукровки, – человека не понесёт. И пришлось немолодому эрлу и его спутнику идти пешком, и идти довольно долго, по жаре и солнцепёку. В небе не было ни единого облачка, и слава Богу, что дул слабый, но приятный ветерок с моря! Люди шли по сказочно красивым улицам, без заборов, просторным, чистым, мимо утопающих в цветах и зелени эльфийских домов с белоснежными стенами и большими окнами, мимо кованных ажурных скамеек, изящных фонариков и фонтанов, и невероятных эльфийских скульптур. Мимо проносились всадники, со скамеек на них с любопытством и некоторым пренебрежением смотрели эльфы и эльфийки, все молодые, красивые, и кажущиеся людям одинаковыми, на одно лицо. Эльфы вели себя очень вольно, сидели на зелёных лужайках прямо в центре города, среди цветов и трав, играли в мяч или кольца, звучала музыка, смех, порой – пение. «Почему у нас не так? – Думал Еннер. – Почему у нас по улице идёшь – грязь, стены до неба, узкие окошки, люди злые, как собаки? Конечно, они нас презирают!».

Дойдя до скалы, нависающей над фиордом, люди ещё долго поднимались по головокружительной лестнице без перил, пока не очутились на площадке, где их и пригласили подождать правителей. Над площадкой раскинула ветви древняя липа, в пышной, пронизанной солнцем кроне которой распускались мохнатые соцветья, и их нежный аромат окутывал всё вокруг: людей, резные перила, единственное кресло под липой и маленький фонтанчик в увитой вьющейся розой арке. Людям пришлось довольно долго стоя ждать на солнце, после такого подъёма, пока не появились правители. Хоть принесли лёгкого холодного ягодного вина!

Тис, высокий, очень высокий даже для Ол Донна, и довольно тёмный, со смуглой кожей, волосами и глазами того тёмного цвета, что позже будут называть шоколадным, с такими же овалом лица и благородным носом, что у братьев Гарета и Гэбриэла – он ведь был их родным дядей, – был по-юношески стройным и лёгким в движениях, одетым в обманчиво-простую одежду: длинную рубашку с застёгнутым под горло воротом, из слегка переливающейся ткани зеленовато-коричневого цвета, коричневые лосины и короткие сапоги из рыжей замши. На его высокое положение указывал венец, тонкий, витой, с алмазным напылением, мерцающим, как иней, с каким-то прозрачным зеленоватым камнем, на свету то и дело меняющим оттенок, и пояс, украшенный драгоценными камнями и серебряным плетением, всё остальное было подчёркнуто простым. За ним тенью следовал Гикори, ниже ростом, но такой же стройный и молодой, и более светлый, как большинство Ол Донна с побережья Дуэ Элодис: весь медово-ореховый, кожа, глаза, волосы. Одет он был так же просто, как брат, венца не было. Тис, не здороваясь, сел в кресло, брат встал сзади и чуть правее.

Рост и красота эльфийского владыки произвели впечатление. Смотрел Тис спокойно, пристально, без явных презрения и надменности, но так, почему-то, было ещё хуже. «Сколько ж ему, дьяволу, лет?» – задумался эрл. Принц как-то говорил ему, что Кину Ол Таэр, младшему брату Тиса и Гикори, было тысяча сто лет. В это было почти невозможно поверить. Это сколько же он видел перед собой таких вот эрлов, баронов и даже королей? И как, наверное, в душе их презирал!.. «Зачем я здесь? – Запоздало удивился самому себе Еннер. – Что я ему скажу-то такого, что его проймёт?!».

– Мы тебя слушаем, Лайнел Конрад Еннер, сын Конрада Теодора Еннера и Лайзы Марии Бергквист, эрл Фьёсангервена. – Молодым, красивым голосом с приятным акцентом произнёс Гикори. – С чем ты явился в Лисс?

Еннер, обнажив голову, поклонился, стараясь держаться с достоинством и не уронить себя перед… этими.

– Я сюда плыл, чтобы предупредить о провокациях, которые затевают…

– Мы знаем, что затевают Бергстремы, Смайли и Фон Берг. – Перебил его Гикори. – Знаем о войсках, которые они якобы скрытно перемещают к нашим границам. Знаем об их мечтах захватить нас врасплох и покончить с нами одним ударом. Мы готовы к этому и не боимся. В отличие от людей, – он позволил себе чуть усмехнуться, – мы скрытно действовать умеем. Вряд ли ты проделал свой путь, чтобы бескорыстно нас предупредить об опасности. Ты прибыл просить – или даже требовать. Мы слушаем.

Еннер чуть покраснел. Ну, да. У людей так принято: ты мне, я тебе. А проклятый эльф так всё вывернул, что как-то даже… неловко стало.

– Вы правы, с просьбой я. – Вздохнул он. Ох, и стрёмно стало… «Но я не сам по себе. – Напомнил себе эрл. – За моей спиной люди дома стоят, свадьбы играют, детишек нянчат. И всё это вот-вот полыхнёт, и разверзнется ад… Ох, и тяжко».

– Я слышал, что есть такая магия отвода глаз у эльфов. Что если эльфы не хотят, чтобы на их землю кто сунулся, то могут сделать так, что нарушители век вдоль их границ ходить будут и не смогут пройти.

– Верно. Такая магия есть. – Согласился Гикори, а на лице Тиса по-прежнему не отражалось никакой эмоции.

– Так примените её. – Решительно произнёс Еннер. – Не дайте этим молодым идиотам на рожон сунуться. Их-то не жалко, но война, зачем она вам?! Кому она нужна?

– Мы не собираемся нарушать условия Священного мира. – Сказал Гикори. – Не нарушайте их сами, и войны не будет.

– Если вы всё знаете, – не сдавался Еннер, – то знаете и то, что без провокаций не обойдётся. Зачем вам-то оно?!

– Я… – Начал Гикори, но Тис неожиданно перебил его. Голос у него был ниже и глубже, акцент – сильнее.

– Затем, что нам надоело терпеть вас подле себя. – Сказал он. – Мы ни единым поступком не дали вам повода пожалеть о заключённом мире, а что делаете вы? Пытаетесь то и дело враньём, угрозами нелепыми, какими-то мелкими и тупо наивными интригами что-то у нас отнять, выклянчить, украсть. Вам не даёт покоя наше долголетие, наше процветание. Вы вечно вожделеете к нашим женщинам, и даже полагаете, что ваших вшивых и ничтожных денег хватит, чтобы купить одну из них. Знаешь, сколько купцов приплывает к эльфийским берегам, чтобы «купить какую-нибудь эльфиечку»?! На нас открыта охота на ваших границах, и не смотря на то, что все охотники умирают неприятной смертью, лезут новые и новые, как навозные жуки, как тараканы! Жить по соседству с вами – Тис чуть подался вперёд, – это как жить рядом с выгребной ямой, чье зловоние и чьи паразиты всё равно будут надоедать и портить воздух, как ни старайся! Мы в своё время отдали Хлорингам Дуэ Альвалар, и назад не заберём, но только пока он принадлежит Хлорингам. Как только вы прольёте кровь Ол Таэр или как-то иначе нарушите условия Священного Мира, мы придём и вернём сердце нашего мира себе. И не волнуйся – десятилетней войны не будет. Мы в этот раз готовы, нас больше, и мы ждём. Мы перережем всех, – глаза Тиса сверкнули красным, – а тем, кто останется, в качестве рабочих и слуг, которые разгребут ваш мусор и уберут все ваши уродливые постройки, мы запретим спариваться между собой, и скоро от вашего поганого племени духу не останется на нашем Острове!!! – Он снова откинулся в кресле, заговорил спокойнее и холоднее. – Но начнём эту войну не мы. ВЫ её начнёте.

– Пролив кровь Ол Таэр… – Еннер был потрясён. – Так вам и мальчишек, сыновей сестры родной, не жаль?! Что ж вы за…

Тис резко встал, глаза полыхнули красным так, что люди подались назад.

– Аудиенция закончена! – Быстро воскликнул Гикори и поспешил за братом, чем-то сильно встревоженный.


– Артур, – спускаясь обратно в город, озабоченно сказал Еннер своему спутнику, – как будем в Сае, скачи во весь дух в Хефлинуэлл. Расскажи Гарольду и его сыновьям всё: и про Бергстрема, и про эльфов. Писем никаких не будет, больно велик риск. Главное, чтобы мальчишки сдуру в Междуречье не сунулись, что бы тут ни случилось! Понял?! Ни в коем случае! Накрепко вбей это в их головы остроухие!!! Ни за что!!!

Глава шестая: Охота на ведьм

Мария проснулась от того, что в животе её что-то вдруг зашевелилось. Села, испуганно прижав к животу ладони. Было уже светло: где-то снаружи встало солнце. Приют ещё спал, было тихо-тихо. Мария в панике прислушивалась к себе: померещилось?.. Она ведь понятия не имела, что это нормально, что ребёнок должен рано или поздно начать шевелиться. Но движение повторилось, и она поняла сама. Поняла, и её неожиданно переполнили нежность и такая непонятная, непрошенная радость! То, о чём она прежде думала, как о какой-то порче, болезни, о чём-то, что грозило ей одними неприятностями, вдруг стало живым, маленьким и…дорогим, самым дорогим на свете. Она вдруг осознала, что не одна, что с нею маленький, ЕЁ маленький, и трепет, охвативший её, благоговейная нежность, переполнившая её всю, стали одними из самых трогательных мгновений её жизни. Эта радость требовала выхода; Марии казалось, что это такое радостное, такое огромное событие, которое просто невозможно удержать в себе… Поэтому она едва дождалась, когда поднимется Приют, и, улучив момент, шёпотом призналась Аресу:

– Он шевельнулся!

– Кто? – Хмуро спросил Арес, чьи мысли были заняты совсем другим.

– Мой маленький… Он шевельнулся! Он живой, он такой… настоящий!

– Чёрт… – Выругался Арес. Сел рядом. Остальные парни бултыхались в бассейне, что-то орали, пытаясь утопить друг друга. – Он чё, это, родиться собрался?.. Тогда тебе нельзя это, здесь оставаться! Если ты его здесь выродишь, Доктор нас сдаст Хэ, как пить дать! Я это, не готов ради тебя подыхать, хоть мне тебя и жалко.

– Нет!!! – Обмерла Мария. – Не надо… пожалуйста, не надо! Не отдавай меня ему, умоляю, – она схватила его колени, – умоляю…

– Всё! – Рявкнул Арес, отталкивая её. Ему было жалко её и стыдно за себя, и это заставляло его быть жестоким. Он грубо схватил её за предплечье и потащил за собой. Мария вся словно помертвела. Её порыв, её доверие… Может быть, последний такой всплеск в её измученном сердце! Ужас, охвативший её, заставил её оцепенеть. Знакомые запахи Девичника, гораздо более приятные, чем в Домашнем Приюте, удушливое тепло, пропахшее травами и мёдом, журчание воды в бассейне, отнюдь не расслабили девушку, потому, что она очутилась перед своим мучителем, который жадно уставился на неё.

– Ого! – Сказал радостно. – Скотина писежопая, ты забрюхатела! Ну, теперь ты моя, и даже не надейся!

– Нам другая это, нужна. – Грубо сказал Арес. – Давай другую, а то эту не отдам.

– А забирай Паскуду. Она уже опросталась и оправилась, и тельце не попортилось. Брюхатьте её тоже! Пусть рожает, пока не сдохнет. Хорошее мясо получается… – Доктор был так доволен, что заполучил Марию, что был готов на всё. Он просто пожирал её глазами, и она чувствовала его ненавидящий взгляд, даже не поднимая своих глаз. Ей было так плохо и больно, что она была уже готова даже умолять его, чтобы он не мучил её. Готова была смириться и сдаться. Девушке было так страшно за своего маленького, которого она только сегодня ощутила и признала! И дальнейшие слова Доктора показали, что боялась она не зря… Доктор первым делом связал её и поставил в раму; потом избил.

– Даже не знаю, – говорил он злорадно, противно сопя, – как лучше: дождаться, пока ты выродишь своё отродье, и порвать его у тебя на глазах надвое, или сейчас из твоей поганой утробы его вырвать? Сука, сука, сука!!! Думала, избавилась от меня?! Думала, что теперь тебе будет хорошо?! – При этом он бил её своей палкой по чём попало, и так, что Мария вопила от ужаса и боли, не в силах не увернуться, ни прикрыться. Ужас её был связан с животом: она до смерти боялась, что Доктор ударит по нему и причинит вред маленькому. Но тот прекрасно понимал, что делает, и живот не трогал. В его планы отнюдь не входило ни убить саму Марию, ни уничтожить её ребёнка. Избив, он изнасиловал её, и оставил висеть, теряющую сознание от боли и пережитого ужаса, в предвкушении ужаса грядущего. Она уже ничего и ни от кого не ждала, и эта полнейшая безнадёжность была самым страшным, что пережила Мария до сих пор. Такой удар по её душе, в момент, когда она переживала такую радость и нежность… И ужас, ужас, от которого сердце изнемогало и умирало. Больше уже она ничего не ждала и ни во что не верила; мрак поглотил её душу.


– Это опасно… – Промямлил Гакст, избегая смотреть в лицо Барр, – очень опасно… Я не смогу пустить эти слухи сам, Хлоринги могут докопаться до первоисточника, а для меня это крайне нежелательно. Я знаю одного человека, он способный юноша и способен оказывать любые услуги, вам лучше обсудить это с ним…

– Как мне с ним встретиться? – Спросила Барр, не пряча недовольство. Ювелир был трусоватым, туповатым, очень раздражающим своим глупым высокомерием существом. Ведьма только рада была бы поменять его на кого-то более вменяемого.

И молодой человек, с которым она встретилась в Старом Месте по наводке Гакста, её не разочаровал. Звали его Марк Хант, но ведьма сразу же решила, что это не настоящее имя; представился он, как купец, торгующий с Европейскими королевствами, но и это, подумалось Барр, была ложь. В то время, как он рассыпался перед нею, не скупясь на комплименты и не забывая ласкать её взглядом тёмно-карих и довольно красивых глаз, Барр рассматривала и оценивала его. Смазливый – не отнять. Должен очень нравиться молоденьким дурочкам, которые ещё не умеют отличить истинных интереса и внимания от пустой навязчивости, и отвыкшим от мужского внимания курицам за тридцать, офигевающим от его ласковой вкрадчивости. Невысокий, стройный, с хорошей фигурой, но с маленькими ручками и ногами – не мужскими какими-то, – приятным лицом с правильными чертами, красивым чувственным ртом и белозубой улыбкой, которая невольно притягивала взгляд. С модной короткой чёрной бородкой, очень ухоженной, как, впрочем, и весь он, от головы до пят. Было в его ласковой приветливости что-то заезженное, профессиональное, из-за чего Барр решила, что он или профессиональный содержанец у богатых старух, или сутенёр и сводник… А может, и то, и другое.

– Слушай меня, Хант, или как тебя там. – Перебила она его на полуслове, и его лицо, только что приветливое и вкрадчиво-ласковое, как-то неуловимо, не изменившись вроде бы ни единой чёрточкой или морщинкой, стало глумливо-циничным. Своим холодным, несколько как бы утомлённым голосом ведьма продолжила:

– Можешь не слюнявить меня своими сладкими слюнями, это бесполезно и вредно для здоровья. Мне нужны твои услуги, на которые, как мне сказали, ты мастак. Будешь полезен, в накладе не останешься. Попробуешь обмануть или подставить… – Она щёлкнула пальцами, и лицо Марка напряглось, глаза быстро заполнились ужасом, начали выпучиваться, лицо – багроветь, а потом и синеть. Ведьма небрежно махнула кистью, сбрасывая чары, – то вот это покажется тебе детской игрой.

Марк хватал воздух, как рыба, схватившись за горло. Просипел:

– Ведь…ма…

– Верно. – Мурлыкнула Барр. – Она самая. Злая, чёрная ведьма. Безжалостная и очень сильная. Не советую меня разочаровывать или, не дай Бог, злить. Но если будешь мне полезен, не пожалеешь. А теперь слушай, чего я хочу.

Она встала, прошлась. Двигалась она красиво и даже грациозно; не смотря на возраст, довольно почтенный для своего времени – сорок пять лет, – двигалась она, как молодая девушка, да и фигуру сохранила почти девичью. Марк с новым интересом разглядывал её, приходя в себя и потирая шею – был он наглым, довольно отважным и дерзким, и хоть и был впечатлён и напуган, от наглости его это не излечило. Так же, как от непробиваемой уверенности в том, что нет на свете женщины, которую он не смог бы приручить, очаровать и поиметь. Пусть и ведьмы… Тем более – ведьмы!

– В Хефлинуэлле есть мелкое рыжее ничтожество, некая шлюшка по имени Манфред, помолвленная с ещё одним ничтожеством, так называемым графом, или эрлом, Валенским. Город в ближайшие же дни должен узнать, что эта так называемая девица Манфред – на самом деле самозванка, потаскушка, которая была содержанкой нескольких богатых купцов в Ашфилде, которые передавали её друг другу, как тряпку, и которую в конце концов остригли и выставили вон из города за проституцию. Не клеймили из жалости – больно она миловидная и мелкая. Гарет Хлоринг, известный любитель сладенького,подобрал её и теперь выдаёт за своего братца, бандита и содомита, чтобы прикрыть его задницу и иметь девку под рукой во всякое время, не вызывая подозрений. Это должно быть очень качественное обвинение, со свидетелем, а лучше с двумя – тремя. Скажем, в лице одного из её прежних любовников и его слуг. Не думаю, что они вышвырнут девку вон, скорее, постараются спрятать в каком-нибудь монастыре. Я хочу знать, где именно. Мне нужна эта девка, живая и по возможности невредимая. За оговор я заплачу очень щедро, но за девку – втрое. Ты меня понял… Хант?

– Опасную игру вы, сударыня, затеяли. – Ответил Марк. Он уже абсолютно оправился, и вновь лыбился, строил глазки и фамильярно ощупывал Барр глазами.

– Не опаснее прочих твоих игр. – С ноткой угрозы напомнила Барр. – И весьма выигрышную для тебя лично.

– А вот это ваше… колдовство, – Марк старался говорить почтительно, но природная дерзость так и рвалась наружу, – ему можно научиться?

– К колдовству нужно иметь талант. – Барр, тем не менее, смягчилась, даже чуть улыбнулась родственной душе. – НО имеются артефакты и снадобья… которые можно и заработать или заслужить. И которые подарят возможности воистину неограниченные.

– Думаю, красавица, мы подружимся. – Развязно подмигнул ей Марк и чокнулся с воздухом перед ней бокалом с вином. И Барр, о диво! – чуть порозовела, зная, что это пустое и лживое волокитство, и все же… испытывая удовольствие. Ибо объектом флирта и ухаживаний она никогда в жизни не была. И объектом мужского интереса, хоть и лживого – тоже. И сейчас поддавалась, совсем, как презираемые ею «курицы за тридцать», по той же самой причине. Усиливало впечатление то, что Марк знал, кто она, испытал на себе её силу, и тем не менее, по-прежнему обращался с нею, как с женщиной – и это так было ново и, чего там, приятно!..


Едва Гэбриэла оставили наедине с Иво, как он сразу же обратился к своему оруженосцу с вопросом:

– Ты не знаешь, Грэй приезжал на встречу?

– Приезжал. – Тут же ответил Иво. – Я был там, не волнуйся, он в курсе, что с тобой случилось. Ждал сутки, дольше задержаться у него не получилось, уехал обратно, но к помолвке вернётся.

– Сможешь съездить в Блумсберри?

– К нему? Смогу. Что надо?

– Скажи ему, что мне нужны корабль и надёжная команда для одного дела… секретного дела, так чтобы и команда была подходящая. Он должен суметь всё это организовать. Деньги ему передашь, сколько скажет, я тебе дам записку для банкиров в Блумсберри, при себе таскать такие деньжищи не стоит, хоть у нас места и мирные. Подробности я ему расскажу, когда приедет сюда. Возьмёшь двух кнехтов и поедешь.

– да я и один сгоняю…

– Нет! Вампириха появилась, Барр шастает, что ещё?.. Один не смей!

– Хорошо, хорошо… – Услышав стук в дверь, он ушёл, и через минуту вернулся с Алисой, которая, скинув плащ с капюшоном, бросилась на грудь своему жениху:

– Гэбриэл, Гэбриэл! – Со слезами, которые тот сразу же начал вытирать, осушать поцелуями, и утешать свою маленькую невесту всеми ласковыми словами, какие приходили ему на ум. Иво тактично смылся, и остался в приёмной, чтобы поболтать с Розой, ожидавшей свою госпожу. Времена, когда Иво стеснялся, боялся себя и девушек, ничем не похожих на рабынь Садов Мечты, и не знал, как с ними общаться, давно миновали и были забыты так надёжно, как забывается всё плохое только в детстве и в юности. Теперь юноша и чувствовал себя, и вёл себя так, словно всегда был таким: красивым, модно и безупречно одетым, уверенным в себе и знающим себе цену, умеющим себя подать и быть галантным. Всё это очень естественно легло на его характер и самоощущение, Иво чувствовал, что это его, ему нравилось его новое положение и состояние. Нравились флирт, заигрывания, общение. И он с удовольствием провёл время, пока его господин и друг общался со своей невестой, за разговорами и флиртом с Розой, девушкой вполне в его вкусе, худенькой брюнеткой с маленькой грудью.

А Гарет в это время, чувствуя, что перед визитом кардинала просто обязан прочесть, наконец, письмо Софии, и от чего-то страшно боявшийся этого письма, некоторое время слонялся по своим покоям, злясь на себя за нерешительность, и на Софию – за то, что она вообще написала ему это письмо, и на кардинала – за то, что отдал ему его, за то, что своими комментариями к этому письму выбил почву у него из-под ног и заставил чувствовать себя преступником. И вдруг вспомнил о ещё одной женщине, в отношении которой вел себя, мягко говоря, некрасиво, – о своей любовнице Мине Мерфи, и возрадовался: необходимость срочно помириться с Миной давала ему некую отсрочку. Мина-то важнее! Письмо уже столько ждало, подождёт ещё! И Гарет с нечестивым облегчением отправился получать прощение. И получил его – не смотря на все обиды, на все обещания Мины самой себе ни за что не прощать его и, если он вдруг явится – во что она уже почти не верила, – встретить его гордо, холодно, и указать ему на дверь, высказав ему при этом, кто он, кто она, и каково его место в этой жизни… Ничего из этого не вышло. Он пришёл, засмеялся над её гордым видом, закрыл ей рот поцелуем и получил от неё всё, что хотел.


Поколебавшись, совсем немного, Доктор всё же решился. Драйвер велел ему выбрать девчонку для герцога Далвеганского – одной из его малолетних пассий было уже почти девять, и у неё слегка обозначилась грудь, чего герцог не выносил. Её следовало заменить, и Доктор отправился в Сандвикен за заменой. И одновременно дал знать Аяксу, что хочет встретиться с ним там же, в Сандвикене, «по его делу». Да, он знал, что продавать мясо из Садов Мечты было страшным преступлением, абсолютным табу – то, что туда попало, становилось собственностью Садов и уже никогда не должно было выйти оттуда. И если Хозяин узнает, что он, Доктор, это табу нарушил… Но, с другой стороны – а как он узнает?.. В том, что касалось мяса, хозяин полностью полагался на него. Скажет, что ещё одна Чуха сдохла – да и хрен с ней. По поводу девушек, особенно тех, что уже давно находились в Девичнике, хозяин особенно не заморачивался. Другое дело мальчики – насчёт каждого он дотошно выспрашивал все подробности, как умер, почему, лечили ли его и почему лечение не помогло. А Чухи были просто расходным материалом. Хозяина интересовало только общее количество, товарный вид и годность для гостей или в Галерею. Так что, вроде бы, риск был не велик… Но придётся как-то сговориться с кем-то из стражи, и это Доктора пугало. С другой стороны, денег хотелось. Доктор страшно тосковал по Гору. Он мечтал его увидеть, хоть издали, хоть как-то. Деньги могли ему помочь в этом. Как-то попасть в Гранствилл, подкупить кого-то, а может, и встретиться… Его представления о реальности были настолько искажены, что Доктор искренне верил, будто Гор рад будет встрече! Так что он готов был рискнуть. Будь что будет, но он продаст Марию Аяксу! И съездит в Гранствилл на эти деньги. А девочку для герцога он заберёт из Сандвикена. Сказав затем Хозяину, что ездил за нею куда-нибудь к озеру Долгому, и оправдав тем долгую отлучку. Любовь его была так зла, что он готов был даже, не смотря на всю свою трусость, совершить нечто очень опасное для себя. Как он жалел задним числом, что сам не помог Гору сбежать! Теперь ему казалось, что сделай он это, и Гор вечно был бы ему благодарен и стал бы более доступен и ласков с ним… НО больше он, Доктор, ошибок не сделает! Гор наверняка желает Хозяину смерти, или, по крайней мере, мести. А он поможет… Он же такой ценный лекарь! Гениальный лекарь, его снадобья – это целая история! В мечтах Доктор становился личным врачом и любовником Гора, и вдвоём они… и-эх! Ожидая Аякса, он и дрожал от страха, вздрагивая от каждого шума, и в то же самое время испытывал приятное возбуждение, созерцая картины, рисовавшиеся его воображению и наслаждаясь ими. Да, думалось ему. Ради такого стоит рискнуть!. Гор-то теперь богач, каких на Острове и нет совсем. У такого господина он сам поднимется, да ещё как!!! Не будет сидеть в вонючей и страшной норе, а жить будет в королевском замке, носить роскошные одежды, есть с серебра и золота… Главное – думал он, – получить эти несчастные сто дукатов и добраться до Гранствилла! А уж там вспыхнет в небе радуга, и жизнь превратится в сказку…


Утром Гарет пришёл к брату с известием, что рыжий мальчишка, которого епископ держал у себя в подвале, умер – Марчелло и даже Моисей не смогли ему помочь, мальчишка кашлял кровью и угас на глазах.

– Пошли, Младший. – Сказал герцог. – Если сейчас не добьёмся от него раскаяния и признания, то не добьёмся уже никогда. Ты как, встать-то сможешь?

– Смогу. – Гэбриэл выбрался из-под одеяла, слегка морщась. – Я и хуже, бывало, чувствовал себя, и ходил, и бегал, и даже дрался.

Слугу звать не стали, Гарет сам помог брату одеться. Сам он одевался изысканно, в строгие и тёмные, но сочные и красивые цвета; Гэбриэл же быстро облюбовал тёмно-серый, чёрный и белый. Его любимой одеждой стали рубашка с широкими рукавами и отложным воротником, без кружев, и стёганый лентнер без рукавов, тёмно-серого цвета. Цепь с гербом и роскошный пояс с ножнами и драгоценной пряжкой указывали на его высокий статус – других украшений он пока не носил. Всё, что было хоть немного наряднее, всё цветное или модное тут же вызывало в Гэбриэле ассоциации с содомитами, посещающими Сады Мечты, и он наотрез отвергал это, к досаде Гарета, который очень любил красивые и модные вещи и мог позволить себе многие смелые и экстравагантные варианты. Но строгая одежда очень Гэбриэлу шла: он был достаточно красив, высок и так хорошо сложен, что любые вещи лишь подчёркивали его достоинства. Гарет помог ему надеть рубашку и лентнер, не потревожив повязки на груди и плече, сам надел на него цепь, отступил на шаг:

– Шикарно смотришься. Стрижка эта нам с тобой очень идёт… Подстричься тоже, что ли?..

– Пойдём уже! – Засмеялся Гэбриэл.

Через полчаса братья были уже в тюрьме, и перед ними был бывший епископ: голый, небритый, со спутанными волосами. Лицо его было красным и опухшим от слёз.

– Умоляю, ваши высочества, – голос его тоже изменился, – хоть один клочок ткани, прикрыться…

– В Садах Мечты, которыми ты так восхищаешься, – холодно возразил Гэбриэл, – многие тоже об этом молят. В первые дни. Особенно девочки. Знаешь, что их за это ждёт? Их бьют. По-страшному, как мужиков, до крови и обморока. Чтобы не просили и не жаловались, чтобы не разговаривали, как скотина. До сих пор ты считал это благом… Так что произошло?

– Но я священник… Я дворянин!

– Я тоже. Не священник, конечно, но дворянин, и куда благороднее тебя. Ничего – я много лет без одежды обходился, и ты в этом ничего особенного не находил.

– Откуда вы знаете… Что я при этом думал и чувствовал?! – Взорвался епископ. – Что вы вообще знаете…

– Так ты расскажи. – Миролюбиво произнёс Гарет. – Про пацана своего, например… покойного. Мой врач говорит, мучился он перед смертью страшно, бедняга. Всё из-за того, что ты в подземелье его держал. Солнца он не видел, вот в чём дело.

– Я не убивал его!!! – Закричал епископ. – Я любил его, любил… Где вам это понять!!!

– Да уж, в самом деле, где? – Скривился Гэбриэл. – Я тех, кого люблю, спасал ценой своей жизни, скорее умер бы, чем повредил чем-то… Но это же я, полукровка, позор этого острова. Где мне понять тебя, гордость его и слава!

– Глумитесь надо мной. – Заплакал епископ. – Мстите мне, пинайте ногами. А знаете вы, знаете, что творится в моей душе?! Я его любил!!! И мучился стыдом за свою любовь… Хотел его – и пальцем не тронул! Потому, что это грех…

– А заставлять меня трахать его и дрочить при этом – не грех? – Скривился Гэбриэл.

– А ты сам без греха?! – Вскинулся епископ. – Кем ты сам там был, что делал?!

Гэбриэл вскочил.

– Я сотни раз убить себя там пытался – мне не давали!!! Я боролся, как мог, пацаном боролся… И ты видел, сука, тело моё, ты знаешь, какой ценой вы во мне игрушку свою заполучили!!! Ты меня пристыдить решил, урод?!! Да я добровольно туда ни за какие деньги бы не пошёл, скотина позорный, а ты пятьсот дукатов платил за меня!!! Тебя кто принуждал это делать, ты, пи»ор гнойный?!!

– Если бы ты просто спал со своим пацаном, – заметил Гарет, – это было бы куда меньшим грехом. Но ты издевался над ним и обрёк его на страшные муки…

– Я!!! – Крикнул епископ, рыдая и ударяя себя в грудь. – Я мучаюсь!!! А вам-то что до моих мук?!!

– Ты сам влез в эту грязь по самые уши. – Заметил Гарет, пока Гэбриэл, смиряя бешенство, отошёл в сторону. – Брат прав, ты сам туда шёл и сам платил.

– Вы правы… – Вдруг сник епископ. – Если бы вы знали, какое раскаяние и какой стыд переполняют меня! Каждую минуту любого дня это было адом для меня… Читая проповедь, я сам себя обличал каждым своим словом, какое презрение, какой стыд преследуют меня каждую минуту каждого дня! Я живу в аду, в аду, а началось всё со слабости… Просто слабости! Милорд Драйвер был так внимателен и так щедр, он всё понимал, ему даже объяснять ничего не нужно было… А потом я уже ничего не мог поделать. Он шантажировал меня, оглаской, позором, и издевался надо мной, под видом особого доверия – ведь только ко мне он отправлял тебя… вас… без маски!

– Зачем? – Не понял Гарет, а Гэбриэл вернулся к ним, но остался стоять, мрачно глядя на епископа.

– Он дьявол! – Прошептал епископ. – Он знал, какие нравственные муки я испытываю, хоть и не признаюсь ему в этом, и издевался. Он хотел… Но что я вам говорю!

– Вот это я как раз понимаю. – Стиснув зубы, процедил Гэбриэл. – Это он любит больше секса.

– О, – обрадовался епископ, – вы понимаете! Он… Но это тоже не важно. Думаете, я не мучился совестью? Не понимал, какое это кощунство – держать там Хлоринга, крещёную душу, королевскую кровь?! Но что я мог сделать?!

– И ты продолжал меня покупать. – Скривился Гэбриэл. – Изящно!

– Я хотел выкупить тебя у него. – Заторопился епископ. – Я собрал пять тысяч дукатов, но он только рассмеялся мне в лицо. Я обратился к принцу, и тот обещал мне ещё три тысячи, не признаваясь, зачем… но Драйвер сказал, что не продаёт из Садов Мечты. Никого, и не за какие деньги. И это правда, милорды, он не продаёт никого, хоть многие пытались. У него пытались купить и мальчиков, и даже девочек, но он не продаёт. Такое чувство, что это что-то мистическое: он не соглашается ни на какие суммы.

– Ты мог сказать отцу. Или мне. – Заметил Гарет. Но и он, и даже Гэбриэл, невольно начали смотреть на него с некоторым сочувствием.

– И что?! – Воскликнул епископ. – Что бы вы сделали?! Вы не нашли бы его, ничего бы не доказали, а попытайся вы вызволить его силой, и Драйвер убил бы его! А я…

– Ты боялся за свою репутацию. – Полупрезрительно, полусочувственно заметил Гарет. – Верно?

– Мне было всё равно. – Твёрдо и тихо произнёс епископ. – Я устал. Грех съел мою душу. Я только хотел вызволить его оттуда…

– И ты давал мне деньги. – Дошло до Гэбриэла, он прошёлся по комнате в луче скудного света. – Прямо ты мне сказать боялся, или того, что Драйвер подслушивает, или того, что мне там уже сухо и комфортно.

– Признаться, я почти уверен был, что вам там хорошо. – Покаянно произнёс епископ. – Мне казалось, что вы довольны своей судьбой.

– А тебе приходило в голову, – устало спросил Гэбриэл, – что я просто понятия не имею, что с твоими деньгами делать?

– Нет. Я и представить не мог, как ужасно ваше невежество. – Признался епископ. – Это смешно: золотом откупаться от смертного греха… Но я надеялся.

– Твои деньги мне помогли. – Признался и Гэбриэл, неохотно, отвернувшись. – Собственно, они нас и спасли… Вместе с советом: найти руку, что откроет дверь. Если бы не это, ни хрена бы не вышло у нас. Мне повезло, дико повезло, но в этом есть и твоя заслуга… Поэтому я могу простить тебя там, где дело касается меня одного. Ни отца, ни брата, ни Иво я простить тебе не могу. Но себя я простил. Если тебе это поможет.

– Простить мы тебя не можем, об этом нет и речи. – Произнёс Гарет, но уже без ненависти. – Но помочь нам и немного уменьшить свою вину ты можешь. Как ты связываешься с Драйвером? Как посещаешь Сады Мечты?

– Это Госпожа… Александра Барр! Бывшая настоятельница монастыря святой Варвары. Она измывалась над послушницами, и в конце концов родители состоятельных девушек потребовали расправы над нею… Барр, или, как она сама себя называет, мать Августа, сбежала в Найнпорт, и теперь она служит Драйверу верой и правдой. Покупает или ворует детей, ведь полукровок рождается всё меньше; к тому же, это в её доме останавливаются все гости. Она, якобы, повитуха, гадалка и лекарка… Помогает мужчинам в их проблемах и женщинам с ними же. Из её дома можно попасть в Редстоун. А в награду он дарит ей девственниц. У неё есть пёс, огромная мерзкая тварь… Подумать мерзко, что она с ними делает!

– Я понимаю. – Возразил Гэбриэл. – Не уточняй. Так Барр останавливается у тебя, когда посещает Гранствилл?

– Нет, в доме ювелира Теодора Гакста; сам он зовёт себя Гектором. Я давать ей приют отказался категорически. Она и её пёс – это же…

– Согласен. – Тоже встал Гарет. – По сравнению с ними ты праведник.

– Что делаем? – Взглянул на брата Гэбриэл. В нём не осталось ни капли злости к епископу, он жалел его. Гарет глянул на него тоже не без сочувствия.

– А ты что предлагаешь?

– Давай, одежду ему вернём… И вообще, пусто в порядок себя приведёт. У меня к тебе ненависти нет… – Он вновь повернулся к епископу. – Брат прав: люби ты своего пацана, если он не против, конечно, и не было бы всей этой грязи, греха, боли всей этой…

– Не было бы позора?! – Епископа затрясло. – О, наивность!!! Да если кто-нибудь узнает, я погиб! Меня распнут… будет такой позор, такой…

– Ты и так погиб. – Сказал Гарет. – Хотя… А знаешь, что?.. Ты свободен теперь. Ты можешь покаяться и начать всё заново. Может, Бог сжалился над тобой и дал тебе шанс? Молись, проси прощения – и обретёшь покой.

– Боюсь, кардинал не будет так снисходителен. – Прошептал тот. – Зачем ему разоблачённый грешник?

– А мы не будем тебя разоблачать. – Решил Гарет. – Я по прежнему зол на тебя за то, что ты ничего не сказал мне и отцу, и твои мотивы мне не очень-то понятны… Я не идиот, и мой отец – тем более. Мы не стали бы с мечом наголо штурмовать Редстоун, мы сумели бы сначала вызволить брата. Как ты сам сказал, золото открывает любые двери, и у нас его куда больше. Но я не хочу тебе мстить. Хотя, как ты понимаешь, такой епископ мне здесь не нужен…

– Я понимаю. – Опустил глаза Олаф.

– Да и Драйвер тебе не даст покоя. Я бы тебе посоветовал уехать в какой-нибудь северный монастырь и покаяться там, словно это твое собственное решение. А Драйверу я тебя в обиду не дам.

– Вы что… В самом деле пощадите меня?! – Поразился Олаф. К лицу его вернулись нормальные краски, глаза вновь налились слезами. – Ваше великодушие… Я его не стою! Милорд… Милорды! Ваши высочества! Я ещё кое-что вам скажу. Кто-то в этом замке шпионит для вас. Я не знаю, кто это, но почти уверен, что он тоже… тоже любит мужчин. И Гакст его знает, точно знает. Во-вторых, имена. Я не скажу вам тех, кто запутался и мучается, как я, и прошу прощения за это… Но тех, кто истязает и убивает, я выдам, и с радостью. Это граф Сен-Клер, из замка Кемь – его имя в Садах Мечты Адонис, канцлер Бертольд Лемме, Феникс, и глава гильдии мясников, Торкилль Ван Дален, Аякс. Это всё, что я знаю, и помоги мне, Господь!

– Канцлер, граф и мясник. – Криво усмехнулся Гарет. – Какое, однако, собралось общество! Благодарю.

– Будьте осторожны. – Безнадёжно произнёс Олаф. – Очень! Драйвер очень уверен в себе.

– Мы тоже не так просты. – Возразил Гарет. – Если ты не заметил, я не рвусь со всех ног мстить прямо сейчас. В борьбе с такой мразью, как Драйвер, торопиться нельзя, и все средства хороши.


Братья вышли во двор и, не сговариваясь, остановились, дыша свежим воздухом.

– В моём городе. – Гарет был в бешенстве. – Какой-то ювелир вонючий и какая-то старая сука… За кого они принимают нас – за чмо последнее?!

Гэбриэл видел, в каком он бешенстве, и сам был в ярости, хоть и лучше владел собой.

– Я сделаю так же. – Вдруг сказал Гарет. – Клянусь чем угодно, я сделаю так же!!! Поехали, Младший! Я поеду к нему и прирежу, как… – Взгляд его скользнул по колоде, где служанка рубила цыплят. – Как курёнка!!! Но сначала он, тварь, скажет мне имя того, кто шпионит для Драйвера. И вот уж с этой тварью я побеседую более обстоятельно!!!

Он был по-настоящему взбешён, и не скрывал этого, что вообще-то было для него не свойственно. Видя его состояние, даже Марчелло держался в отдалении, и братья ехали рядом.

– Я его знаю. – Говорил Гэбриэл тихо. – Маленькая, надушенная пакость. Из тех, что берёт тельце на раз.

– Это как?

– А это просто. Берёт девственницу, из тех, что оставляют с Привоза не тронутыми, связывает, чтобы не брыкалась, а потом удавочку на шею и насилует… Когда девчонка агонизирует, он кончает. Это в общих чертах. Но в целом он часа три – четыре забавляется. Готовится.

– Боже мой! – Вырвалось у Гарета, вне себя от отвращения и ужаса, и несколько минут они ехали молча. Потом Гарет спросил, слегка изменившимся голосом:

– И часто он… Там?

– Не очень. Насколько я знаю, не чаще раза в три месяца. Я знаю, я ведь их к нему отводил.

– Красивые, невинные, молоденькие… – Гарет не договорил, подхлестнул коня, и в Гранствилл они ворвались вихрем. Дело было к вечеру, и на улице было полно народу. Зеваки и покупатели толпились у лавок, прилепившихся к стенам Эльфийского квартала, гуляли по площади, толпились у Богослова.

– Много людей, сеньор. – Сказал Марчелло.

– Тем лучше. – Бросил Гарет, подгоняя коня. Люди торопливо уступали ему дорогу.

Гакст жил на тихой чистенькой улочке, где дома ювелиров соседствовали с лавками и домами меховщиков и банкиров. Стены здесь увивал плющ, а с крохотных балкончиков свисали гирлянды цветов и зелени. Дом Гакста был одним из самых красивых и ухоженных. Приказав своим людям окружить дом, Гарет и Гэбриэл вместе с Марчелло поднялись внутрь. Слуги были так ошарашены, что не препятствовали братьям, и только беспомощно смотрели на Хлорингов. Братья поднялись на второй этаж, в богато и вычурно обставленную гостиную, куда уже спешил хозяин: маленький толстячок, которому имя «Гектор» подходило, пожалуй, меньше всего на свете. Не смотря на тепло, и даже на жарко натопленный очаг, толстячок был в мехах и тонких надушенных перчатках, надушенный, припудренный и жеманный. Гэбриэл помнил, что Гектор никогда не прикасался к своим жертвам голыми руками, даже насилуя, старался держаться максимально на расстоянии, и после всего долго и тщательно мылся и душился.

– Ваши высочества! Какая честь! Но если бы я знал, то принял бы намного луч… – Кулак Гарета с такой силой впечатался в его лицо, что там аж что-то хрустнуло, а Гектор как подкошенный рухнул на землю.

– Удивлён? – Потёр рукой кулак Гарет. Схватил Гектора и швырнул его на пол посреди комнаты. – Ты, червяк позорный, ты как посмел… как твоей башки тупой хватило предать нас?!

– Я не понимаю… – Гнусаво проблеял ювелир, отползая на карачках. – О чём вы… Помогите!

– Где Барр? Марчелло! Обыщи дом!

– Её здесь нет! – Гакст понял, что Гарету всё известно. – Это всё она! Я ни при чём… Она заставила меня! Что мне было делать?!

– Стражу звать! – Пнул его Гарет. – На помощь звать, урод! Ты что, меня совсем не боялся, Гектор?! Ты за кого меня держал, а?! Ты за кого меня держал?! – Он набросился на ювелира, и Гэбриэл с трудом утихомирил его. Гарет матерился и пытался бить его в обход брата, и Гакст, надеясь, что Гэбриэл более адекватен, спрятался за него.

– Ты думал, я здесь вообще никто?! – Орал Гарет. – Ты думал, здесь твой Хозяин заправляет?! Пусть он придёт и спасёт тебя, мразь!!!

– Кто здесь шпионит для Драйвера? – Спросил Гэбриэл, боясь, что Гарет либо слишком быстро убьёт Гакста, либо в запале слишком много и громко будет кричать. Тут Марчелло подошёл к Гарету и тихо сказал ему:

– Патрон, Альберт Ван Хармен приходил четырежды к этому ювелиру. Я проверял, оказалось, что он заказал у него шкатулку под всякую мелочь, слоновая кость, серебро и яшма. Но в свете всего открывшегося…

– Понял тебя. – Так же по-итальянски ответил Гарет, на лице появилась хищная усмешка.

– Зачем на самом деле к тебе заходил Ван Хармен? – Повысил он голос, обращаясь к Гаксту. – Говори!

– Он должен… должен сделать для Барр кое-что… – По-бабьи взвыл Гакст. – Ваши высочества, это всё они, они, Барр и Ван Хармен, а я безвредный… маленький человечек, игрушка в руках… в руках…

– Безвредный?! – Гэбриэл аж побледнел от бешенства, голос, сорванный когда-то, стал хриплым. – А что насчёт задушенных тобой девочек?! А, Гектор?!

– Здесь ничего дурного нет! – Возмутился Гакст. – Всё абсолютно законно, всё оплачено, всё делается с согласия их владельца! Я приличный человек, не преступник какой-то!

– С-сука!!! – Вызверился Гэбриэл, выхватывая кинжал, и Гакст с визгом, весьма проворно для человека его комплекции, на четвереньках шмыгнул в этот раз к Гарету. Тот ногой оттолкнул его, бросил ему взятый у Марчелло меч:

– Защищайся, тварь, иначе брат прирежет тебя, как барана! Ну! Всё это совершенно законно, с согласия твоего герцога!

– Я не могу!!! – Заплакал Гакст. – Я не умею! Помилуйте, помилуйте!

– А ты миловал?!! – Гэбриэл, внутри которого бушевал такой вулкан ярости, ненависти и жажды крови, что он едва сдерживал его. – Вставай, сука, бери меч!!! – ОН так вдарил кулаком в стену, что деревянная панель хрустнула и сломалась. Гакст взвизгнул, схватил обеими руками меч, по-бабьи, словно палкой, замахнулся им на Гэбриэла. Дальше всё произошло одновременно: Гарет широко распахнул дверь, а Гэбриэл, легко отбив невооруженной рукой бесполезный меч, глубоко вонзил кинжал Гаксту под грудь, под рёбра. Тот болезненно всхрапнул, сморщился, плача, и изумлённо и как-то укоризненно глядя на своего убийцу.

– Это тебе за наших девочек. – Тихо сказал Гэбриэл в эти глаза. – За каждую из них!

Запах ударил в нос – Гакст обделался от страха. Гэбриэл скривился и выдернул кинжал, чуть повернув его в ране. Слуги, толпившиеся за дверью, тихо ахнули, глядя, как их хозяин падает на колени и заваливается на бок, хрипя и подтягивая колени к животу.

– Ваш хозяин бросился с мечом на моего брата. – Сказал Гарет в гробовой тишине. – Брат защищался. Всё законно.


Вернулся Марчелло и сказал, что женщины с собакой в доме нет, но она часто здесь бывает, в частности, гостила не далее, как два дня назад. Гарет приказал ему схватить Ван Хармена для серьёзного разговора, и Марчелло поспешил в Хефлинуэлл, а братья, не торопясь, через южные ворота поехали туда же. У обоих, не смотря на сознание собственной правоты, на душе было погано, как никогда. Оба молчали. Гэбриэл не испытал никакой моральной победы, никакого реванша – только отвращение и пустоту.

– Он даже не понял, за что. – Сказал уже у садов Твидла.

– За предательство. – Мрачно сказал Гарет.

– Это само собой… Но я хотел бы, чтобы он понял, что это и за тех девчонок тоже. А он даже не понял. Для него это было… Словно вообще ничто. И так и осталось ничто.

– Зато он больше не будет их мучить. – Уверенно произнёс Гарет. – И надо сделать так, чтобы это поганое место вообще сгинуло, и следов от него не осталось!.. А Альберт-то каков, а?! Я ему почти поверил!

– Я как-то… – Гэбриэл колебался. Да, Альберт Ван Хармен его очень сильно раздражал… Но в то же время и очень нравился. И Алисе нравился тоже – так ей помог…

– Я как-то не торопился бы. Нужно всё узнать.

– Вот сейчас всё и узнаем. – Резко бросил Гарет, понукая коня. – В подробностях.


Когда его спросили в лоб, зачем он ходил к Гаксту и где заказанная им шкатулка, Альберт Ван Хармен выпрямился, смертельно побледнел и опустил глаза. И замолчал – как Гарет ни орал на него, как ни требовал ответа, он молчал. Молчал и тогда, когда Гэбриэл более внятно и спокойно попросил его объясниться, если в его поступках не было никакого злого умысла. Гарет, злой, как чёрт, но уже спустивший самый запал на ювелира, приказал бросить Альберта в тюрьму, чтобы он там подумал о своих перспективах. Герцог жаждал крови, но гораздо нужнее ему было узнать подробности, узнать, кто связан с Альбертом и Барр, что они задумали. Прежде, чем подвергать дворянина пыткам, он хотел добиться от него признаний менее радикальными средствами.

– Пошли в Девичью Башню. – Сказал, умывшись и сменив камзол. – Проведаем Рыжика!


Прежде Гарет такими частыми посещениями Женский двор не баловал, и остальные рыцари и дворяне Хефлинуэлла, по крайней мере, самые значимые из них, вслед за своим герцогом, не торопились оказывать слишком большое внимание Девичьей башне. Но стоило появиться Алисе, и всё изменилось: Гэбриэл стремился видеть своё Солнышко как можно чаще, и тащил с собой брата, без которого боялся визитов к Женскому двору, словно в клетку со львами. За герцогом потянулись и все самые интересные мужчины Хефлинуэлла, и обеды и послеполуденные часы, как водится, отведённые для развлечений, бесед и прочего досуга, вдруг стали невероятно интересными.

Братья пришли и сразу же окружили вниманием одну Алису.

– Ты такая маленькая! – Умилялся на неё Гарет. – Словно восковая эльфийская куколка, это что-то!

– Тебе не душно? – Спрашивал взволнованно Гэбриэл. – Что-то ты бледненькая!

Алиса с видимым удовольствием принимала эту заботу и знаки внимания, ей так это нравилось! И безумно раздражало Габи и остальных дам.

– Алиса написала новую песню. – Аврора заслуженно заняла своё место подруги и фаворитки при Алисе, как-то быстро и незаметно взяв покровительственный тон. – Я никак не могу уговорить спеть её, она говорит, что песня на нордском, а при дворе это считается дурным тоном. Но вы-то её убедите!

– Я попытаюсь. – Гарет поклонился брату. – Милорд, вы позволите?

– Я-то весь день бы её слушал. – Стесняясь, говорил Гэбриэл тихо и старался прятаться за брата и Алису. – Я за.

– Леди Алиса, у вас нет выбора. – Гарет сам преподнёс ей лютню. – А что касается песен на нордском, так бог с ними, в конце-то концов! Я согласен с братом, ваше пение волшебно, и слушать я готов вас вечно!

Габи всё это время просто изнывала от бешенства, но была бессильна: братья были абсолютными хозяевами положения. Она была обижена на Гарета так, что слёзы наворачивались. В своём абсолютном эгоцентризме, она могла думать лишь о том, что всё это – чтобы оскорбить её и унизить, что всё делается назло ей, что никто не думает о её чувствах. Ей даже в голову не приходило, что сейчас о ней никто просто не думает – а если бы и пришло, это оскорбило бы Габи ещё больше. Но она не могла так думать; Габи была уверена, что весь мир вращается только вокруг неё. Ей бы понять, что вместо нелепой вражды с Алисой ей бы подружиться, или хотя бы попытаться сблизиться с нею – ведь, в сущности, Алиса не сделала ей ничего дурного, вообще ничего ей не сделала, – но Габи зациклилась на своих амбициях, и не желала идти на компромисс. Дядя и кузены поступили бессердечно в отношении неё – вот, что было главное.

А Гэбриэл и Алиса переживали лучшую пору своей влюблённости. Гарет направлял общий тон, атмосферу происходящего – харизматичный и властный, он отлично владел этим искусством, – и вслед за ним все были просто вынуждены любоваться влюблёнными, кто искренне, кто нет, не важно… Тем более, что Гэбриэл и Алиса всё равно ничего этого не видели. Они гуляли в облаках.

Песня, как решили братья – а с ними вынуждены были решить и все, – была дерзкая, в ней шла речь о влюблённых, пренебрегающих запретами и даже смертельной опасностью. По сюжету, девушка была пленницей жестокого колдуна, который намеревался принести её в жертву демону, а юноша служил колдуну. Колдун пригрозил убить его страшной и мучительной смертью, но герой не испугался, вызволил девушку и пожертвовал своей жизнью. Дерзкой песня показалась потому, что девушка не смирилась, не убежала, а вернулась в страшное подземелье, уничтожила колдуна и спасла своего возлюбленного. Сюжет, не свойственный в эти времена, так как считалось, что женщина может только любить, терпеть, молиться и ждать; всё остальное было привилегией мужчины. И после исполнения все живо принялись спорить, прилично и правильно было поведение героини, или нет. Причём, как ни странно, именно женщины были категоричнее всего. А Гэбриэл был польщён и тронут: он понял, кто были героями этой песни.

– Эдак женщины начнут сами выбирать, за кого замуж идти, а там, глядишь, и до чего похуже докатятся! – Сказал кто-то из рыцарей. – Песня красивая, ничего не скажешь, но как-то это всё… Опасно, по-моему.

– А я считаю, – возразила Алиса, воодушевлённая реакцией Гэбриэла и его брата, – что для настоящего мужчины никакое соперничество в этом случае невозможно, и нет ничего ужасного, если он примет помощь любимой девушки. Дать ему умереть только потому, что так принято?! Я считаю, это ужасно!

– А я считаю, что это так красиво. – Возразила Беатрис. – Она бы потом всю жизнь молилась о нем в монастыре, и умерла девственницей, и они бы стали ангелами на небесах…

– Умоляю, Беатрис! – Поднял руки Гарет. – Клянусь, не смотря на всю красоту и поучительность ситуации, я бы лично предпочёл бы Алису, а не тебя. Ну, конечно, чтобы помощь она оказала бы именно так, как её героиня, а не на коне с мечом в руках! Лично я в восторге от песни и от моей милой будущей невестки. И хватит споров! У нас ещё есть немного времени, – Гарет вышел на свободное место, хлопнул в ладоши, – поэтому танцы!

Гэбриэл первым потянулся к Алисе. Он полюбил танцы практически с первого дня; к тому же, это был повод лишний раз коснуться Алисы и побыть с нею. Ему всё время было мало Алисы, влечение к ней, восхищение ею не ослабевало. Каждый день он находил всё новые причины для этого восхищения; каждый день находил, что до сей поры не понимал, какое же сокровище ему досталось. Гэбриэл искренне верил, что не стоит и мизинца этой девушки, и что он ни сделай для неё, всё будет мало… В отличие от брата, который воспринимал себя, любимого, как золотую мечту любой женщины постельного возраста, любого статуса и достатка. Его непрошибаемая самоуверенность бесила, но Гарет Хлоринг был так хорош, что бешенство мешалось с обожанием; и это особенно заметно было сейчас, когда братья были здесь. Двор ожил, загорелся, соперничество, злость, азарт, – братья, как по волшебству, вдохнули в двор жизнь. Да и Гэбриэл и Алиса, как бы мало их это не занимало, не остались в стороне: обожание, каким окружил Гэбриэл Алису, вызывало ревность, любопытство и азарт у женщин, и ревность и собственнические чувства у мужчин. Даже Юджин отнюдь не намерен был отступиться от своего, наоборот: то, что Алиса стала невестой Хлоринга, сделало её для него втройне желанной… Как и честолюбивые девицы, не терявшие надежды стать баронессой, а там и принцессой. В общем, время, проведённое до ужина, было насыщенным и блистательным. Принц, как всё чаще последнее время, пригласил сыновей и Алису ужинать к себе… Так же, как увы, всё чаще происходило, пренебрёг Габи. Она не думала, что из-за того, что стала совершенно невыносима в последнее время; она считала, что из-за Алисы. Эта простая, вроде бы, ситуация подхлестнула её, и Габи напрямую обратилась к Беатрис, велев ей прийти к себе после ужина.


А Гэбриэл и Алиса встретились в сумерках в саду. Гэбриэл был ещё не совсем здоров, вдобавок, перед посвящением в рыцари ему следовало воздерживаться и от обильной и вкусной еды, и от любви. Поэтому они вместе прошли в сад марокканского коттеджа, пока что запущенный, заросший, с кучами строительного мусора, забрались в самую его гущу, в заросли сирени и акаций, и там, сидя на старой широкой качели, целовались и разговаривали. Гэбриэл рассказал Алисе о том, как они с братом убили ювелира. И добавил:

– Знаешь, Солнышко… там, в Садах, было всё настолько иное, настолько какое-то изуродованное, вывернутое, а казалось нормальным. И я там был уродом каким-то, да. Мне тоже всё казалось нормально. В первый год жесть, как стрёмно было, но потом всё как-то устаканилось. Не нравилось, конечно, чего там, ненавидел я там всё, но принимал, как так и надо, по-другому как бы и не бывает. А теперь я здесь. И понимаю: нет, не нормально это было. Хуже, чем стрёмно: позорно. Понимаешь?.. Я теперь делаю вид, что такой, как все, но внутри, вот тут, у меня такое… НЕ выскажешь! И этот позор, он во мне, как гнойник какой, и я знаю, что если не сделаю с этим что-то, это меня сожжёт изнутри, или сгнию я к чёртовой матери, заживо, как-то так. – Он встал, прошёлся, стискивая себя руками. У Алисы увлажнились глаза от сочувствия, гнева и любви.

– Я понял сегодня, Солнышко. – Гэбриэл остановился, взглянул на неё так, словно не видел. – Пока эти уроды живы, которые делали со мной такое, я сам вечно буду напрягаться внутри. А что, если вот сейчас они собрались вместе, и вспоминают, слюни пускают, ржут надо мной?! Я убью их, Алиса. Я убью их всех. Найду, вычислю и убью… И только когда все они сдохнут, я сам посмеюсь над ними. И я начну убивать их так, что они будут сидеть ниже жопы, и бояться не то, что сказать что-то, а даже подумать лишний раз чего не надо! А я, – глаза его сверкнули, – буду знать, что они боятся. Что от каждого шороха ссыкают в штанишки и каждый день ждут, что их долбанёт откуда-то, а откуда – не известно. Вот чего я хочу. Это не правильно, я знаю. Нужно прощать, любить, вся фигня. Но я не могу. Не могу простить, и не считаю нужным ЭТО прощать! Я же не один, Алиса!!! Сегодня я одну мразь убил, и было так противно… А потом я понял: он больше ни одну девчонку не убьёт. Он вообще больше никого не убьёт! И мне стало хорошо. Веришь, нет?! Мне так стало хорошо! И тогда я понял, что должен сделать, для чего буду жить ближайшие месяцы, пусть даже годы. Это не месть. Это казнь. Их поганые жизни – за жизни тех, кого они уже не тронут, не замучают, не унизят… Я никогда уже нормальным не стану, чего там. Сломанное целым уже не сделаешь. Но мне станет легче, когда я избавлюсь от них и от мыслей о них.

– Я тоже их никогда-никогда не прощу. – Прошептала Алиса. – Я тоже хочу, чтобы они умерли!!! Я сама бы их убила, если бы могла, за каждую отметину на твоём теле!

– Пауки, осы… – Хмыкнул Гэбриэл, лицо его, только что суровое, оттаяло, стало нежным и весёлым. – Да?

– Да! – Воскликнула Алиса. – И шмели, и змеи, и всё-всё, что убивает! И не надо смеяться над тем, что я маленькая!!!

– Я обожаю то, что ты маленькая! – Гэбриэл, стремительно шагнув к ней, опустился на колени в густую траву и глядя прямо в её пылающие золотом глаза. – Всё в тебе обожаю, моё маленькое сердитое Солнышко! Всё, от глазок твоих золотых до ножек… до пальчиков на этих ножках, до ноготочков на этих пальчиках! Ты чудо моё маленькое, гигантский мой головняк…

– Гэбриэл! – Захихикав, стукнула его Алиса и тут же, нагнувшись, поцеловала раз, другой… И время, которое Гэбриэлу предстояло провести в постах и молитвах, вдруг показалось ему вселенской вечностью!

Проводив Алису, Гэбриэл вернулся к себе, но спать не мог. Всё, что случилось сегодня, до сих пор тревожило его. Полистав лежавший на пюпитре «Часослов», Гэбриэл ни черта не понял – книга была на латыни, которой он ещё не знал, – сходил в баню, облился холодной водой, но это помогло ещё меньше. Иво спал. Гэбриэл спустился к брату, но услышал женские стоны и ахи, и решил не мешать. Пошёл просто побродить по ночному спящему замку, и ноги сами принесли его в главный, или Большой, Рыцарский Зал, сейчас полутёмный, торжественный. Гэбриэл прошёл по залу, стараясь ступать тише, и прислушиваясь к эху своих шагов высоко под погружёнными сейчас во мрак сводами. В этом зале пировали, женились, праздновали, короновались его предки. Когда-то рыцари въезжали сюда прямо на конях, сопровождаемые собачьими сворами. На хорах сидели дамы, напротив дам – музыканты. Здесь любили и убивали, кровь лилась так же щедро, как вино и пиво. Они жили, страдали, веселились, вели сюда за руку своих детей, и уходили, каждый в свой срок, кто рано, кто позже, оставив себе замену. Эта цепь привела к ним с братом. Знать бы ещё: на беду, или наоборот?.. Будет ли здесь стоять сын его и Алисы, и смотреть, как смотрит он, на всё вокруг со странным чувством: время вдруг исчезло. Прошлое, настоящее и будущее пересеклось в его сердце, и повисла такая странная, звенящая, напряжённая тишина! Гэбриэлу вдруг почудилось, что всё возможно: он сейчас может шагнуть в любую минуту любого дня, увидеть Генриха Великого, Карла Основателя, свою мать… Поднял голову, глядя на штандарты с гербами своих предков. Благодаря Альберту Ван Хармену, который сейчас в тюрьме, и вряд ли спокойно спит в ожидании своей участи, Гэбриэл знал каждого, его герб, его место на семейном древе, его историю. Дракон и меч – Карл 1 Великий. Три короны, меч и орёл – Генрих Великий. Орёл и меч – Карл 2 Основатель. Олень и меч – Святой Аскольд. Роза и меч – Эплгейт Странник. Лилия, грифон и меч – Гарет. Корона, лилия и меч – отец…

Гэбриэл подошёл ближе, весь во власти какого-то странного очарования. Это ведь были живые люди, настоящие люди, его родня? Гэбриэл почувствовал их именно так: как родственников, как дядей, дедушек, братьев… И это наполнило его совершенно новым ощущением связи времен, дней… Лет. Это была его семья, настоящая, живая семья, а не сухое перечисление гербов и событий.

– Со мной оскорбление нанесли и вам, верно? – Прошептал Гэбриэл, обращаясь к ним так, как обращаются к близким людям. – Я обязан отомстить не только за себя, но и за вас, за отца, за брата и маму. Благословите меня на эту войну. – Он нагнул голову. – Мне это… нужно.

Тишина в этот час, и без того царящая в зале, вдруг стала просто оглушительной. Казалось, даже светильники с каменным маслом перестали тихо шипеть и потрескивать. В этой тишине Гэбриэл уловил тихий, за гранью слышимого, шелест: словно неясный шёпот. Испуганно, с мурашками по коже, Гэбриэл вскинул голову, и увидел, что знамёна сами собою, без ветра и сквозняка, колышутся всё сильнее и сильнее. Замер в страхе и восторге, стиснув рукоять меча… Самое большое знамя, с гербом Генриха Великого, тяжело хлопнуло над ним, обдав холодом, и не просто холодом, а морозной ледяной стылостью, и всё стихло – так же само собой. Гэбриэл почувствовал, что его чуть потряхивает – но не от страха, от волнения.

– Я не подведу вас. – Уверенно произнёс он. – Клянусь.

Пахло потрясающе: хозяйка пекла хлеб, и запах просто сводил с ума. В деревнях Междуречья, таких, как Каменка, хлеб пекли сразу помногу, на месяц; потом готовые круглые хлебаубирались в клеть, и с каждым днём становясь всё жёстче, быстро утрачивали этот волшебный дух. Дом был крепким, хоть и не богатым, чистеньким, уютным. Хозяйка тоже была уютная, полненькая, не красавица, но приятная, опрятная. И с тестом она обращалась любовно, похлопывала по будущим караваям прежде, чем отправить в печь, так, словно ласкала. За этим процессом наблюдал её муж, такой же полненький, крепенький, опрятный, немного забавный. Судя по всему, поесть в этой семье любили, и приготовление пищи, особенно такой значимой, как хлеб, здесь было чуть ли не ритуалом.

– А наша-то где? – Спросил хозяин.

– Здесь гдей-то была… – Недовольно откликнулась хозяйка. – В погреб, поди, за огурцами полезла. Есть и есть, и не стыдно, нет, не стыдно!

– А ты её не стыди. – Насупился муж. – Дура она, но чегой-то теперь!..

– А чегой ты её защищаешь?!

– А чегой не защитить?! Смотреть-то матери надоть было! Дети, дети! – Передразнил он жену. – А дети-то своего детку смастрячили, без присмотру –то!

– И чевой теперь?! – Всплеснула руками жена. – Чевой делать-то?!

– А ничевой. – Отмахнулся муж. – Живём-то рядышком. Посмотрють те дед с бабкой на дитёнка, да и оттають.

– Сычиха нас опять позорить. – Обиженно напомнила жена. – Кричить через забор, что от эльфов наша нагуляла!

– А! – Отмахнулся муж. – Кто её слушаеть-то?! Где энти эльфы, и где мы! Энто нашей на неделю, не меньше, отлучаться надыть было! А она всё во дворе и во дворе!

– Вот, посмотри на неё! – Всплеснула руками хозяйка. В избу выплыла утиной походочкой девушка лет пятнадцати, такая же невысокая, крепенькая, простенькая, но свеженькая, миловидная и румяная, беременная на сносях, прижимая к животу деревянную глубокую тарелку с солёными огурцами.

– Чевой? – Дёрнулась на мать.

– Да ничевой!!! – Разозлилась та. – Ходить, ходить, огурцы лопаеть… и дела нету никакого до родителей!

– Пусть лопаеть! – Вступился за дочь хозяин. – Огурцов не жалко!


– От эльфов нагуляла! – В этот самый момент утверждала их соседка, стоя перед сосредоточенным братом Корнелием, только что приехавшим в их деревню в сопровождении латников Бергквиста и Смайли. – А говорять на нас, а мы-то ни при чём! Сынок наш и не станет об такую-то мараться, дура она у них, и с рожи некрасивая! Только эльф на такую и позариться, ему чего, он, как кобель, сучка, и ладноть!

– Да где она у нас эльфа-то взяла! – Воскликнул староста, слегка обеспокоенный. Но Корнелий гласа здравого смысла уже не слушал. Глаза его вспыхнули фанатичным огнём, и скоро на деревенской околице уже обкладывали хворостом наскоро вбитый столб, а кнехты тащили упирающуюся и плачущую девчонку. Её родители бежали следом, не в силах поверить, что всё это всерьёз, что все это, совершенно нелогичное, так явственно нелепое – не бред, не морок какой-то, а самая, что ни на есть, реальность! Так же озадачены и ошарашены были крестьяне, которые слушали вдохновенный бред Корнелия о скверном чреве и не знали, что делать и как реагировать.

– Да скажи ты им! – В отчаянии обратился отец девушки к парню, высокому, слегка сонному на вид, вихрастому и конопатому, – что это от тебя она! Скажи, Бога ради!

– А ну, пошёл домой!!! – Вихрем налетела на парня его мамаша. – А ну, быстро домой пошёл!

Тот колебался – это было видно. Растерянно смотрел на девушку, которая причитала:

– Мамочка, мамочка, я боюсь! Мамочка, забери меня! – И даже сделал движение в её сторону, но мать погнала его прочь, и тот пошёл, оглядываясь до последнего. Мать девушки, увидев факел в руках кнехта, закричала и бросилась на него, её схватили, потащили прочь, она билась, кусалась, как сумасшедшая, вырвалась, встрёпанная, жуткая, бросилась на брата Корнелия, который обвинял её дочь в таких страшных нелепых вещах, и получила удар щитом – кнехт не хотел её убивать, но удар пришёлся в висок, и женщина рухнула замертво. Супруг и отец пытался броситься им на помощь, но его схватили и скрутили так, что он не в состоянии был даже дёрнуться. Зато смотреть и слушать мог, и пока его дочь горела заживо, сам кричал, кричал безостановочно, страшно, так, что его односельчане крестились и многие плакали, не скрываясь.

Когда всё было кончено, и его отпустили, он пошёл прочь, в сторону своего дома. Кнехты по приказу Корнелия разворошили пепелище, собрали останки и сложили в мешок.

Мужчина вошёл прямо на соседский двор, где отчаянно ругались его соседи: муж, жена, и сын. Замолчали, увидев соседа. Тот шёл прямо на парня, повторяя негромко:

– Что ж ты не сказал, а? Что ж ты не сказал…

Тот пятился, лицо по-детски скривилось от стыда и отчаяния, он хотел что-то сказать, но не успел: подхватив по пути лежавшие у кучи соломы вилы, мужчина со всей силы пригвоздил ими парня к стене амбара. Мать завопила, завизжала, отец и двое братьев парня бросились на убийцу. Тот упал, не сопротивляясь, скорчившись в позе зародыша, и только шептал, пока мог:

– Что ж ты не сказал…


Брат Корнелий остановил коня на холме, горящим взором обозрел мягкие прелестные дали древнего Альвалара. Глаза его горели фанатичным огнём, ноздри раздувались.

– Поле сие, – он простёр вперёд руку с растопыренными пальцами, – это нива Господня, взросли на коей плевелы ядовитые! И плачет наш Господь слезами огненными! Доколе мы будем потворствовать разврату?! Доколе будем позволять дщерям человеческим осквернять чрево своё, совокупляясь со скотиною?! Ведь всё хуже с каждым днём жизнь наша, всё тяжелее жребий наш день ото дня, но не хотим открыть глаза и признать правду! А Господь терпелив, но терпение его не вечно! Переполнится чаша терпения его, и обрушит на нас Он столб огненный, как на Содом и Гоморру! Отринем жалость, братья мои, укрепим и ожесточим сердца наши, ибо только так можем мы искупить грехи наши и спасти землю свою от Божьей кары! Истинно говорю вам: нет ныне невинных! Ибо виновны даже тем, что просто терпим блуд немыслимый, разврат сатанинский, терпим и молчим!!! Покаемся же в грехах, братья, укрепимся в вере, и твёрдой рукой вырвем и спалим плевелы ядовитые! Спасём этот остров! С нами Бог!!!

– С нами Бог!!! – Дружно грянули «братья». Но многим из них, не смотря на пламенные речи Корнелия, пришлось здорово напиться вечером, чтобы хоть как-то заглушить рвущий душу визг горящей заживо беременной девочки.

Впрочем, после каждого раза становилось всё легче и проще.


Черногорск, 2 апреля 2018 года

При оформлении обложки использовано изображение, взятое с https://pixabay.com/ по лицензии СС0


Оглавление

  • Цветы зла
  •   Часть первая: Хлоринги
  •     Глава первая: Королевская Дорога.
  •     Глава вторая: Братья
  •     Глава третья: Принц Элодисский
  •     Глава четвёртая: Золотая башня
  •     Глава пятая: Терновник
  •     Глава шестая: Прелестное
  •     Глава седьмая: Девичья башня
  •   Часть вторая Сумерки
  •     Глава первая: Шторм
  •     Глава вторая: Бледная вель.
  •     Глава третья: Графиня Июсская
  •     Глава четвёртая: Тэсс
  •     Глава пятая: Блистающий Лисс
  •     Глава шестая: Охота на ведьм