Роман АРБИТМАН
ЗЛОБНЫЙ КРИТИК
Критик номер раз
Роман Арбитман сегодня - № 1 среди отечественных критиков, активно работающих с фантастической литературой. Говорил это неоднократно и повторю еще раз. Ироничный, остроумный, едкий, крайне субъективный, руководствующийся только собственными представлениями о том, "что такое хорошо и что такое плохо", неудобный для большинства писателей - то есть именно такой, каким и должен быть настоящий журнальный критик. На то и щука, чтоб карась не дремал. Коллегам есть чему у него поучиться.
Впервые я встрелися с Арбитманом на "Интерпрессконе-93". Роман Эмильевич, гордый и торжественный, получал тогда "Интерпресс" за сборник критических статей "Живем только дважды" (этот раритет до сих пор хранится в моей библиотеке), а я впервые участвовал в конвенте в качестве члена оргкомитета. Вроде бы всего пятнадцать лет прошло, а кажется, что минула целая эпоха... Помню скандалы 1990-х, связанные с именем Арбитмана - кое-кто из горячих питерских фантастов, помнится, даже грозился "публично дать ему по хлебалу". До рукоприкладства в тот раз, к счастью, дело так и не дошло, но порезвились оппоненты изрядно. Помню отзыв (весьма нелицеприятный) Арбитмана о моих первых рецензиях, публиковавшихся в легендарном фэнзине "Двести"... В общем, много веселого случалось в те дни на нашей делянке. Сегодня "преподаватель Р.А. из Саратова" почти отошел от внутрифэндомовской жизни. Член Академии русской современной словесности, уважаемый автор "толстых" литературных журналов давно не бывает на конвентах, да и в Москву/Петербург выбирается лишь от случая к случаю. Тем не менее его рецензии и статьи по прежнему вызывают шквал эмоций - не говоря уж о книгах. Мистификация "Роман Арбитман. Биография второго президента России", вышедшая недавно в Волгограде за авторством Льва Гурского, при тираже 800 экземпляров была отрецензирована всеми профильными СМИ, от глянцевой "Афиши" до сетевого "Питербука", и послужила причиной пары сетевых свар.
С тем большей гордостью могу сказать, что и я в некоторой степени причастен к появлению книги, которую вы держите в руках. Авторская рубрика Арбитмана "Колонка злобного критика", с моей подачи выходившая в петербургском журнале "FANтастика" почти два года, по замыслу, разумеется, не оригинальна. Еще в 2002-2003 годах, в почившей ныне "Звездной дороге" Роман Эмильевич вел "Арбитманию", где невзирая на лица довольно жестко подтрунивал над отечественными и зарубежными фантастами. Но и это не первый случай: когда-то давным-давно начинающий писатель-детективщик Лев Гурский регулярно публиковал свою колонку в газете "Книжное обозрение" - могу только пожалеть, что эти выпуски не сохранились в моем архиве. К счастью, "Колонке злобного критика" не грозит судьба быть "погребенной в периодике". Более того - есть надежда, что многие из "героев" этих заметок наконец познакомятся с высказываниями Арбитмана - ни для кого не секрет, что российские фантасты в большинстве своем не только друг друга не читают, но и "жанровую" прессу обходят стороной. Надеюсь, благодаря этой книжке, выпущенной липецким "Кротом", ситуация изменится. Может быть, кому-то даже придет в голову не топать ногами на критика, багровея лицом, не швырять в него банановой кожурой, а "подправить что-то в консерватории". Шанс, конечно, исчезающе мал, но почему бы не поверить в невозможное, как советовал классик? Мы ведь с вами, товарищи, фантасты, или где?..
Василий Владимирский, 01.02.2009
От автора
Словарь определяет слово "злоба" как "чувство гневного раздражения". Совсем иное значение имеет словосочетание "злоба дня" - "то, что волнует, интересует общество в данный момент" (выражение восходит к евангельскому "довлеет дневи злоба его", то есть "довольно для каждого дня своей заботы" - или, по Жванецкому, "неприятности надо переживать по мере их поступления"). Когда петербургский журнал "FANтастика" предложил мне вести ежемесячно "Колонку злобного критика", я тотчас же согласился, поскольку имел в виду оба значения: я был готов раз в месяц откликаться на то, что меня интересует в момент написания каждого материала. Некоторые из этих текстов, опубликованных в 2007 - 2008 году, больше похожи на рецензии, другие - на эссе, парочка - на пародии, а по меньшей мере одна (или, может, не одна) - на сердитую перепалку с оппонентами. Буду рад, если мои колонки заставят кого-нибудь о чем-нибудь задуматься. Впрочем, если эти колонки читателей просто сильно разозлят, я буду знать, что хотя бы полдела сделано.
РЕЙХОЛЮБЫ-ЧЕЛОВЕКОНЕНАВИСТНИКИ
Московское издательство "Эксмо" (совместно с "Яузой") выпустило сборник "Чайки над Кремлем". Оформлен том хитро: неискушенный читатель, обнаружив на обложке всего два имени - Андрей Лазарчук и Сергей Переслегин, - решит, будто книга есть тандем двух названных фантастов. Однако оба присутствуют раздельно. Повесть Лазарчука "Мы, урус-хаи" невелика по объему и ранее публиковалась как минимум дважды; прочие же вещи, включенные в книгу (рассказы К. Еськова, Н. Мазовой и др.), погоды здесь тем более не делают. Таким образом авторство центральной вещи в сборнике, повести "Ночной кошмар", принадлежит Сергею Переслегину.
В предисловии составитель Владислав Гончаров посвящает пару старательно-неловких абзацев защите "Ночного кошмара" от вероятных "неправильных" толкований, словно пытается амортизировать возможную читательскую реакцию после знакомства с текстом. Кажется, составителю немного стыдно и стремно. И есть отчего...
Прежде, чем вести разговор о повести Переслегина, позволю себе нелирическое отступление.
Не мною замечено, что кое-кого из российских фантастов поразил вирус опасной болезни. Сей недуг называется рейхофилия. Заболевшие индивидуумы начинают испытывать симпатию к одной из самых омерзительных флуктуаций мировой истории - гитлеровской Германии. Причем испытывают они эту симпатию не втихаря, но стараются ее всячески прокламировать в подведомственном им жанре.
Знатокам отечественной фантастики удалось даже вычислить одного из первых заболевших - маститого писателя, экс-редактора еженедельника "Семья", а ныне члена Общественной палаты Сергея Абрамова. В повести "Тихий ангел пролетел" (1993) тот описал последствия возможной победы Третьего рейха во второй мировой. И если западные фантасты рассматривали подобный вариант с ужасом (см. "Человека в высоком замке" Филипа Дика), то наш соотечественник явил миру едва ли не утопию. Все, что у Дика выглядело символом конца цивилизации, у Абрамова оказалось всего лишь бытовой неприятностью. Крепкий рубль, сытые бюргеры, мудрая правящая (национал-социалистическая, само собой) партия - что, дескать, тут плохого? Живи да радуйся...
Как и заряженное оружие, жанр альтернативной истории крайне опасен в неумелых руках. Данный прием творческого исследования реальности, выстраданный западными фантастами, нам достался дуриком, практически на халяву, вместе с упавшей с неба свободой слова, сникерсами и баночным пивом. А то, что получено даром, и проматывается на раз - гуляй, рванина! Начальство ушло, все дозволено, и ура. Да и сам Большой Брат, по правде говоря, навредил перед уходом. Советская пропаганда обличала нацизм в режиме non-stop многие годы подряд. Постепенно эти обличения становились все более скучными, дежурными и неталантливыми. Так что когда СССР схлопнулся, далеко не все пишущие сумели преодолеть соблазн перевернуть тележку с яблоками и отмыть добела коричневого кобеля.
Известно, что запретное притягивает. Рейх был игрушкой - красивой (парады, эполеты, выправка), эффектной (чего стоит обаяшка Мюллер из телесериала!), соблазнительной и до поры недоступной. Едва только препоны растворились, к желанной игрушке потянулось множество крепких рук и слабых голов. На прилавках возникли пластмассовые модели "тигров" и "мессершмитов", а фантасты принялись населять свои сочинения бравыми гитлеровцами в полной экипировке.
Примеры? Их немало. Мне уже доводилось писать о романе Алексея Евтушенко "Отряд" (М., "Эксмо"): взвод красноармейцев и взвод гитлеровцев захвачены инопланетянами, которым совместно противостоят. Впоследствии из советско-немецких профи получается отличный сводный отряд, каковой космические демиурги решили использовать для полезных межгалактических дел. По мнению автора, экс-противникам делить нечего. И наши солдаты, и фашистские - одинаково славные парни, вне зависимости от покроя мундира. Да и пулеметчик германский - просто мастер своего дела...
А вот еще пример, уже совсем свежий - первый том эпопеи Андрея Семенова "Иное решение" (СПб., "Крылов", 2007). Автор придумывает сюжет о едва не увенчавшихся успехом сепаратных переговорах СССР и гитлеровской Германии в 1942-м и, похоже, искренне жалеет о несбывшемся. Дескать, как бы хорошо было, кабы наш Усач договорился полюбовно с немецким Усатиком, и западные плутократы, привыкшие загребать жар чужими руками, получили бы по сусалам! Временами, конечно, автор книги спохватывается и отпускает фюреру пару-тройку негативных эпитетов, но восхищение мощью рейха в итоге все равно перевешивает. Автор умиленно описывает социальные блага, доступные обывателям благодаря неустанной заботе фюрера, "экспрессивного и энергичного" военачальника. Разве не досадно, что исторический эксперимент вождя НСДАП провалился? Разве, мол, нельзя позволить фюреру - хотя бы в отдельно взятом произведении - одержать заслуженную им победу? А?
Мысль о том, что Гитлеру непременно следует дать шанс на выигрыш (пусть и в рамках ролевой игры), главенствует в "Ночном кошмаре" Переслегина. "Я симпатизирую немецкому лагерю", - без экивоков признается повествователь. По его мнению, фюрер не просто играл за Германию, "фюрер жил Германией" и оттого не мог себе позволить проиграть. К тому же Гитлер, по Переслегину, первенствовал "в некоем магическом уровне включенности в ситуацию". В общем, заглавный ночной кошмар в итоге ожидал не нацистов, но наших соотечественников, побежденных уже на первом этапе войны...
За два года до этой публикации Переслегин напечатал в одном столичном журнале статью "Вторая мировая война: Мифы и реальность", где признался в рейхолюбии. Аккуратно. Сперва - скороговоркой - написал про плохое: тоталитаризм, война, лагеря. А уж затем, с чувством, с пафосом про замечательное: "Рейх - это гордый вызов, брошенный побежденным торжествующему победителю, квинтэссенция научно-технического прогресса, открытая дорога человечества к звездам".
Про "дорогу к звездам" - это, наверное, автор имел в виду детище Вернера фон Брауна, ракетные снаряды "Фау", поубививавшие тысячи англичан. Однако в перевернутом сознании нашего фантазера убойная сила реактивных снарядов - как раз "миф" второй мировой войны, а вот "реальность" - космическая составляющая Пенемюнде. Недаром в повести "Ночной кошмар" фюрер командует Вернеру фон Брауну: мол, от ваших налетов на Лондон толку нет, да и негуманно. Сосредоточьте-ка, партайгеноссе, свои усилия на проектировке межпланетных ракет. Полетим на Луну и на Марс. Словом, дух захватывает от перспектив. В упомянутой журнальной статье Переслегин искренне сокрушался: ах, гибель такой интересной цивилизации, как гитлеровская, - "невосполнимая потеря" для человечества. Перестарались союзники.
Увы: чем дальше уплывает от нас в прошлое Третий рейх, тем больше у нас находится охотников обратить историческую трагедию в забаву для взрослых. Когда-то чудилось, будто после Освенцима нельзя сочинять стихи. Теперь выясняется, что после Освенцима можно даже сочинять целые тома про "упущенные возможности Гитлера" и постфактум указывать ему, каким манером ему нужно было добиваться мирового господства. Кабинетные умники с профессорскими бородками, потирая пухлые ручонки, принялись азартно перестраивать прошлое: знакомые паззлы - "мировая бойня", "расовые законы", "гестапо" - перемещались на периферию, а в центре оказывались блестящие стратеги-фельдмаршалы, чудная дисциплина, "мировой лед", "Анэнэрбе", волнующая мистика СС и тому подобное. Из рейха стали лепить таинственно-притягательную Атлантиду в стиле fantasy. Незаметно война стала войнушкой, миллионные жертвы - крестиками и ноликами, оккупанты - нестрашными оловянными солдатиками. Из простых, как пфенниг, мясников Гиммлера и вовсе понастрогали загадочных ландскнехтов Зла в черных доспехах. Эдаких, знаете, дартов вейдеров, которые занимались не крематриями, но исключительно магией, поисками Грааля, Ковчега и прочими занимательными фокусами...
Что ж, еще пару десятилетий таких игр - и следующее поколение будет уверено, что во второй мировой войне маги-в-черном сражались с Шамбалой, а под конец все дружно улетели на Марс.
ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ АМЕРИКАНСКОЙ ФАНТАСТИКИ
Спрут Дядя Сэм совсем оборзел. Тянет свои звездно-волосатые щупальца практически к самому святому. Недавно Сергей Лукьяненко, общаясь в онлайне с читателями "Комсомольской правды", разоблачил ужасный заговор Голливуда. Мол, американские господа нарочно затягивают со съемками новых "Дозоров", имея целью "прекратить выход слишком успешного российского проекта".
О да, Сергей Васильевич! Зримо представляешь себе, как собираются на тайную вечерю Стивен Спилберг, Джордж Лукас и Питер Джексон и за рюмкой виски обсуждают, как бы половчей нагадить нашему Лукьяненко. А то, мол, паренек высоко взлетел; того и гляди подорвет благополучие голливудских мэтров. Спилберг как человек гуманный предлагает лишь мягко придушить "Дозоры" по финансовой части, зато пылкий Джексон, конечно, советует не мелочиться, и сразу послать в Москву киллера: у него, у Джексона, кстати, есть на примете один парень, Энди, берет недорого и работает чисто...
Американцам есть чего бояться: они - народ выдуманный, их история короче голубиного клюва, и та ненатуральная. То есть про Колумба и ковбоев - еще так-сяк правда, а в промежутке и после - сплошные лакуны, недомолвки и недоглядки. Убивали ли ихнего Линкольна или шлепнули какого-то другого старца Авраама с похожей бороденкой? Был ли в природе Перл-Харбор или янки бомбили сами себя? Высаживался ли вообще Армстронг на Луне или Луну изготовили в Гамбурге из сыра и тайно привезли на студию "ХХ век Фокс"? Короче, сплошной туман, полная энигма, вопросы без ответов.
К счастью, есть на свете народный академик Трофим Денисович Фоменко со своей гениальной теорией, которая решает все проблемы сразу и ставит, наконец, мировую историю с головы на ноги. Раз уж академик недавно доказал, что портрет Моны Лизы Джоконды написал наш Валентин Серов (назвав ее "Девочка с персиками"), а московский князь Юрий Долгорукий и шведская принцесса Пеппи Длинныйчулок - одно и то же лицо, мы можем, руководствуясь тем же прогрессивным методом, раскрыть подлинную, не мистифицированную, историю американской фантастики. Которая, как вы сами понимаете, никакая, к чертям, не американская, а исключительно наша.
Значит, так. Запоминайте. Эдгар По и Роберт Говард - это на самом деле, разумеется, Александр Пушкин и Николай Гоголь. Совместно с Амброзом Бирсом - то есть Иваном А. Крыловым - Пушкин написал ставшую хрестоматийной басню "Ворон на мосту через Совиный ручей" (в финале умирающая птица каркает: "Nevermore!" - и кусок сыра выпадает из клюва в воду, назло лисице).
Именно Пушкину, кстати, обязан Гоголь идеей долгоиграющего фэнтезийного проекта, сквозным персонажем которого стал запорожский казак Конан, саблей и кулаком сражающийся с разнообразной фольклорной нечистью. Начав с рассказов из цикла "Кром-и-Митрогород" ("Конан близ Диканьки", "Конан против Утопленницы", "Как поссорились Конан с Дойлом" и др.), Гоголь сочинил два сценария ("Женитьба Конана" и "Конан-ревизор"), затем переключился на повести ("Портрет Конана", "Нос Конана" и др.), а под конец жизни создал масштабное эпическое полотно о загробных похождениях своего ге-
роя, под мрачноватым названием "Конан в царстве Мертвых Душ".
К сожалению, после очередного приступа депрессии Гоголь покончил с собой, оставив недописанным второй том эпопеи. В разные годы завершить труд Гоголя пытались Спрэг де Камп (он же Сенковский), Лин Картер (Лермонтов), Пол Андерсон (Аксаков) и другие. Однако удача пришла, лишь в наши дни, к Роберту Джордану - то бишь Александру Твардовскому, - автору поэмы "Конан на том свете"...
Однако мы несколько забежали вперед. Вернемся к истокам. Хьюго Гернсбек - на самом деле Даниил Андреев и Василий Головачев в одном лице. Он родился в Днепропетровске в 1884 году, в 1926 году (то есть при нэпе) переехал в Москву и стал издавать журнал "Удивительные истории". Неудивительно, что позднее он угодил в сталинский лагерь, где и сочинил свою знаменитую "Розу Мира Цэ 41 Плюс". При Хрущеве его реабилитировали (а "Розу Мира" - нет), при Брежневе приняли в Союз писателей (но "Розу Мира" все-таки не печатали), так что самые тиражи начались уже после горбачевской перестройки, когда писатель не просто опубликовал многострадальное сочинение, но и додумался противопоставить мерзким жруграм спецназовца Матвея Соболева. Успех общеизвестен.
Идем дальше. Генри Каттнера и Кэтрин Мур по-настоящему зовут Андреем Лазарчуком и Ириной Андронати. Дебютировали они не слишком удачным циклом рассказов о Хогбенах (семье подземных чернобыльских мутантов с суперспособностями), а вот мировую известность приобрели после выхода романа "Марс Экклезиаста" - в соавторстве с Фредериком Брауном (псевдоним нашего Михаила Успенского, блестящего новеллиста). Главным героем книги стал славянский бард-воин Редедя Киплинг, получивший посмертную жизнь. Позднее успех знаменитого трио попыталась повторить Мэри-Даниэла Семенова (девичья фамилия - Симмонс), написавшая цикл романов о древнеславянском поэте-оборотне Иване Купале (Китсе). К сожалению, даже две лучшие книга цикла, "Волкорион" и "Закат Волкориона", были встречены сдержанно: многих утомил переизбыток англицизмов.
Писатель Орсон Скотт Кард - в действительности не кто иной, как Эдуард Вачаганович Геворкян. Родился в Хараноре, учился в Ереване, как фантаст дебютировал в Москве. Там же, в альманахе "НФ", увидела свет самая знаменитая его вещь "Правила игры Эндера" - о мальчиках, из которых растят спецов по космическому геноциду. Печатная публикация фурора не произвела, зато когда ее без спроса вывесили на американском халявном портале, число скачиваний за три месяца достигло шести миллионов. Коллеги советовали подавать в Гаагский трибунал на хозяина интернет-ресурса, однако Геворкян предпочел честную дуэль на шпагах и был убит. Потому-то полный цикл "Хроники Эндера" пришлось дописывать его лучшим друзьям - Сергею Жарковскому (он же Роджер Желязны) и Евгению Филенко (историки американской SF, пытаясь выдать и этого нашего писателя за своего, придумали ему несуразное имя Джек Финней).
Подлинное имя Уильяма Гибсона - разумеется, Владимир Васильев. Отец современного киберпанка родился в 1948 году в Николаеве (тогда - Украинская ССР) и, не закончив даже средней школы, прямо с котомкой отправился в Москву. Первая его книга "Нейромансер. Без страха и упрека" открыла читателям т.н. "виртуальную реальность" еще задолго до появления первого персонального компьютера. Тема была продолжена в романах "Свет или слава", "Грузовики овердрайв" и получила свое наиболее емкое воплощение в рассказе "Ванька-мнемоник". Уже в наши дни рассказ был экранизирован на "Мосфильме", роль дельфина сыграл К. Хабенский.
Тот, кого американцы именуют Робертом Асприном, на самом деле носит имя Дмитрий Емец. Главный герой его юмористического цикла "М.И.Ф." (расшифровывается как "Мефодий И Фсе"), Мефодий Буслаев занимается мелким колдовством в обстановке, максимально удаленной от земной. Помогают нашему герою демон Реваз, дракончик Пыхалка и девочка Таня, хозяйка летающего волшебного контрабаса (на котором герои, собственно, и путешествуют между мирами). Забавно, что некая англичанка - чьи имя мы из жалости опустим - однажды попыталась присвоить образ Тани, сменив героине пол. Конечно же, попытка интеллектуального пиратства была замечена милицией и пресечена в международном аэропорту "Шереметьево-2".
Объем статьи не позволяет даже перечислить всех соотечественников, нагло приписанных американцами к своему пантеону.
Вот Святослав Логинов, злостно переделанный в Стерлинга Ланье (не хочется даже вспоминать, в какую гадость чуть было не превратился добрейший сантехник Еров, отправленный путешествовать дорогою широкой!). Вот Олег Дивов, шустро перекрашенный в Филипа Дика (простые оптимистичные сновидения перегрузили психоделическими глюками - для превратного их толкования). Вот Федор Саберхаген, чья настоящая фамилия Березин. Естественно, придуманные Федей огромные черные корабли-берсеркеры еще с 1967 года бороздили просторы именно нашего Большого Театра, а не каких-нибудь там занюханных Метрополитен-оперы и Карнеги-холла.
Вот Кирилл Бенедиктов, опущенный до примитива Гордона Диксона. Вот Александр Громов, упрощенный до Гарри Гаррисона. Вот Дмитрий Скирюк, скрюченный до Клиффорда Саймака. Вот Дмитрий Володихин, чей гордый имперский порыв стиснут вялыми сарказмами Курта Воннегута. Вот блестящий Леонид Каганов, наскоро перекрашенный в дюжинного Джеймса К. Ганна. Вот деликатный Юлий Буркин, из которого слепили кровавого перверта Клайва Баркера.
С особым цинизмом янки попытались превратить нашего поэтичнейшего Вячеслава Рыбакова в какого-то замшелого Рэя Брэдбери: с Башни из слоновой кости американцы под покровом ночи спустили на землю очаг, грубо попытались растопить его книгами, перевели Цельсия в Фаренгейта. Но преступная авантюра не удалась...
Да, мы чуть не забыли о Роберте Шекли - писателе, которого американцы более других хотели бы выдать за своего. Но не тут-то было! Восстанавливаем справедливость. В реальности Роберта звали Петр Петрович, фамилия его была Шмидт, воинское звание - лейтенант. Автор многих сатирико-фантастических новелл прожил, увы, недолго: еще в начале минувшего века он по недоразумению оказался в эпицентре восстания матросов на крейсере "Очаков"; после поражения мятежа скрывался у фэнов в Одессе, затем в Киеве, где заболел и скоропостижно умер. В память о нем основана "Академия Шмидта", состоящая из его литературных детей и выпускающая одноименный ежегодник в издательстве "Эксмо"...
Впрочем, это - "уже совсем другая история", как сказали бы наши знаменитые фантасты Аркадий и Борис. Ошибочно именуемые Жюлем и Гербертом.
...ПЛЮС БРАУНИЗАЦИЯ ВСЕЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Значит, так. Иисус, доживший до преклонных лет, оставляет человечеству тайный манускрипт. Тот, кто его найдет, научится воскрешать мертвых, ходить по воде, аки посуху, превращать воду в вино et cetera. Основное действие разворачивается уже в наши дни. Бравые агенты ФБР - супергерой-мыслитель Натан Лав и эскимоска-валькирия Кейт Нутак - долго не могут понять: почему жестоко убиты разработчики научного проекта "Лазарь", чего именно добивается таинственный маньяк и маньяк ли он на самом деле. Читателю проще. Едва среди действующих лиц появится некто в сутане, он-то и должен стать главным подозреваемым. Правда, еще не факт, что подозрения оправдаются в полной мере...
Все вышеизложенное - лишь начало истории длиной в две тысячи лет и шесть с половиной сотен книжных страниц. Хотя автор "Последнего Завета" (СПб., "Азбука-классика") - француз Филипп Ле Руа, над его романом явственным образом витает хорошо различимая тень американца Дэна Брауна, создателя "Кода да Винчи".
В фамилии "Браун" вообще есть что-то мистическое. Вернер фон Браун, изобретатель снарядов "фау", едва не стер с лица земли Лондон. Эммет фон Браун, создатель машины времени, внес страшную путаницу в историю. Наконец, именно Дэну Брауну человечество обязано эпидемией фантастико-эзотерических детективов.
Забавно, что нечто по-настоящему значительное в этом жанре было создано за много лет до "Кода да Винчи": роман "Имя розы" Умберто Эко и поныне считается вещью культовой, но армии подражателей у этой книги не было и нет. А вот Дэн Браун, многократно удешевивший историческую часть, вызвал к жизни литературное цунами.
После выхода в свет "Кода да Винчи" уже невозможно писать в соответствующем жанре без оглядки на брауновский опыт построения фабулы. Отныне в книгах такого рода желательны библейские мотивы (на грани кощунства - дабы возмущение церковников добавило пиара) или, как минимум, исторические тайны спекулятивного свойства, а также чудеса науки (чтобы не отвратить поклонников science fiction) и приключенческая фабула (дабы перестрелки, мордобой и расчлененка по ходу сюжета держали читателя в тонусе).
Проигрывают те авторы, которые кокетливо делают вид, будто никогда не слышали ни о каком "Коде да Винчи" и до всего додумались сами. Выигрывают те, кто честно признаются в здоровой зависти к собрату-романисту и цинично намерены откусить немножко от чужой славы. Филипп Ле Руа - без сомнения, циник. Он не отклоняется схемы, от удачно опробованной его предшественником...
Было бы странно, если бы процесс браунизации не затронул и нашу страну. Первым удачливым отечественным "браунитом" стал выпущенный издательством "Ad Marginem" Арсен Ревазов со своим "Одиночеством-12" и богатым опытом интернет-промоушна.
Издательство "ЭКСМО" запустило серию "Русский интеллектуальный роман-загадка", в рамках которой солировал Влад Доронин с "Кодом Наполеона" (герои ищут напоеоновский автограф с координатами некоей святыни) и "Печатью евангелиста" (темные силы охотятся за старинной иконой; под слоями краски - цитируем аннотацию - "таится древнее изображение, способное изменить привычное представление о ходе истории, а значит, повлиять на судьбы мира").
Издательство "АСТ", явившее нам "Код да Винчи" по-русски, доверило роль отечественных инкарнаций Брауна Василию Горлову, автору "Кода Маннергейма" (наши современники ищут запрятанную Маннергеймом тибетскую святыню, "способную пошатнуть основы христианского мира"), и Николаю Буянову, автору "Гобелена императора".
О книге Буянова - чуть подробнее. Действие разворачивается в двух временных пластах. В наши дни сыщики расследуют несколько таинственных убийств и одно похищение исторических реликвий. А в начале XIX века между тем раскладывается иной сюжетный пасьянс: благородный шевалье Анри Тюмирье, один из соратников герцога Энгиенского, мечтает отомстить Бонапарту за убийство сюзерена. Два временных пласта соединены не столько заглавным гобеленом, сколько золотым медальоном герцога. Вещица дошла из глубин минувшего до наших дней весьма извилистым и кровавым путем. Войны, революции, репрессии, блокадный Ленинград... Уже в новорусские годы медальон оказывается в эпицентре запутанных происшествий с участием видного олигарха, его бодигарда, прекрасной дамы и прочих привычных уже типажей современной российской pulp fiction.
Признаться, детективный сюжет сам по себе сделан Николаем Буяновым не очень чисто: многие обстоятельства опираются на роковые совпадения, а психологические мотивировки поступков ряда персонажей порой сомнительны (трудно например, поверить, что видный скрипач готов похоронить свою биографию и готов удариться в бега ради золотой вещицы - пусть даже большой ценности).
Однако Брауновский опыт плюс обращение к фигуре "корсиканского чудовища" спасает эту книгу российского автора от финансового провала - точно так же, как Наполеон помог выкарабкаться упомянутому выше Владу Доронину. И жизнь императора, и его смерть (естественная? насильственная?) уже стали и еще станут основой сотен литературных произведений. "Наполеон Бонапарт вообще был полон тайн - и тогда, и теперь, - рассуждает одна из современных героинь романа, загадочная француженка мадам Блонтэ. - Он был настоящим гением во всем: в любви, в политике, в войне..."
И еще о Наполеоне. В финале великой гоголевской поэмы помещики и чиновники, озабоченные идентификацией Чичикова, задумываются: а не Наполеон ли он? И не исключают такой возможности. Вслед за Бонапартом и сам Гоголь может стать объектом сочинения в брауновском духе - благо тайн в жизни писателя хватало.
Сюжет романа Николая Спасского "Проклятие Гоголя" (М., "ОЛМА") весьма экзотичен. 1953 год. Сталин только что умер, к власти рвется Берия. Ему в голову и приходит в голову интересная мысль: в качестве доказательства смягчения политического режима в СССР взять и канонизировать Николая Васильевича Гоголя - писателя, одинаково уважаемого и коммунистами, и антикоммунистами. Беда в том, что, по слухам, покойный классик был некрофилом. Более того, где-то в Риме вроде бы хранятся секретные документы, этот факт подтверждающие. А ну как эти бумаги добудет подлое ЦРУ, опубликует их и сорвет канонизацию?
Агент советской разведки в Италии, молодой человек с оперной фамилией Гремин, получает задание в кратчайшие сроки найти и изъять компромат на давно покойного писателя. По пятам Гремина следует еще один охотник за документами - бывший махновец, бывший уголовник, а ныне святой отец Федор. Но и ЦРУ не дремлет: американцы подозревают, что у Гремина совсем иное задание - подготовить покушение на главного итальянского коммуниста Пальмиро Тольятти. Правда, и сами янки не прочь уконтропупить Тольятти, но крайне обидно, если это сделают конкуренты.
Николай Спасский - разумеется, не писатель и с изящной словесностью связан по касательной. Он много лет прослужил нашим послом в Италии, он знает и любит эту страну - ее ландшафты, архитектуру, музеи; он хорошо разбирается в кулинарии и винах. Фон повествования вполне достоверен, да и сама безумная фабула, придуманная Спасским, могла бы стать основой лихой сатирико-детективной фантасмагории "Нашего человека в Гаване" Грэма Грина. Но убийственная и удушливая серьезность произведения экс-посла вкупе с его желанием непременно раздеть классика догола все портят категорически. Вместо изящного кунштюка нам представлено нечто плоское, в жанре бульварно-газетного "разоблачения": ах, Гоголь был некрофилом, вяжите его! Да какая нам разница, любил или не любил Гоголь мертвых? Главное, что он написал "Мертвые души"...
Впрочем, игра на поле Брауна может и не быть совсем провальной - если авторам удается избежать пафоса. Неплохой оказалась задумка "плутовского романа" Максима Чертанова и Дмитрия Быкова "Правда" (СПб., "Амфора"): два соотечественника воспользовались тем же кодом с развлекательно-издевательской целью. Роман предназначен той аудитории, что может оценить все пределы авторского глумления над историческими персонажами и знакомыми со школы фактами. Как и в романе Брауна, здесь возникает Лувр - правда, на мгновение, чтобы Надежда Константиновна Крупская могла застыдиться висящей в музее обнаженки и поспешно сбежать.
Соавторы переворачивают исторические события с ног на голову. Надежда Константиновна оказывается фальшивомонетчицей, Сталин - глухонемым полуидиотом, Богданов - вампиром, Каменев с Зиновьевым - парочкой содомитов, а вечный козел отпущения Троцкий - революционным поручиком Киже, ни лица, ни тела не имеющим.
Как и у Дэна Брауна, имеет место подмененные исторические документы. Но если в "Коде да Винчи" речь шла об "отретушированном" в пользу христианских догматов Новом Завете, то у Чертанова-Быкова фигурируют номера дореволюционной "Правды" - бульварной газеты, задним числом превращенной в рупор революции. Есть и тема скрываемого царского происхождения: оказывается, Ленин - незаконнорожденный сын императрицы Марии Федоровны, а Дзержинский - вообще из рода Рюриковичей. В качестве мистического символа выступает Кольцо Власти, из-за которого Ленин с Дзержинским и затеяли революцию. Но если Ильич выведен безобидным гулякой, игроком и бонвиваном, то Железный Феликс - сущий демон. Он и убийца, и растлитель малолетних, и предатель, и заговорщик...
Поначалу фокус, придуманный авторами, забавляет (Ленин организует фальшивые похороны Баумана, встречается с Толкиеном в психушке, в "наперсток" выигрывает деньги у немецкого Генштаба и т.п.), однако создатели книги теряют чувство меры, и оттого авторский прием быстро приедается. Фирменное быковское умение нанизывать словеса становится навязчивым и утомительным. В "Коде да Винчи" пять с половиной сотен страниц, в "Правде" (если пересчитать по формату) примерно столько же. Увы, никакой анекдот не может быть многостраничным.
ИМПЕРИЯ НАНОСИТ ОТВЕТНЫЙ ВИЗИТ
"Мне так уже надоели эти географические фанфаронады наши: От Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст..." - не без раздражения писал Вяземский в 30-е года позапрошлого века, полемизируя со стихотворением Пушкина "Клеветникам России".
С тех пор многое переменилось. Расстояние от мысли до мысли ныне сократилось благодаря Интернету и мобильной связи. Обязанность гнобить клеветников России взвалили на свои бронированные плечи ФСБ, МВД и РТР. А тендер на географические фанфаронады задешево перекупили у поэтов писатели-фантасты. И чем глубже погружается в пучину забвения расколовшаяся советская Гондвана (Таврида, ау! Колхида, ау!), тем чаще имперская тематика ностальгической занозой смущает умы разных авторов, молодых и старых.
Ностальгия по СССР - товар ходкий. Зная это, московское издательство "Ad Marginem" еще года три назад запустило серию "Атлантида" - переиздание в современных глянцевых переплетах отечественного детективно-фантастического мусора полувековой и более давности. Серия, вопреки ожиданиям, пошла вяло: читающая публика не повелась на "Гипнотрон профессора Браилова", "Куклу госпожи Барк" и др. А почему? В романе Михаила Елизарова "Библиотекарь" (М., "Ad Marginem") объясняется, в чем проблема. Психофизиологический эффект новоделов ничтожен, поскольку дьявол именно в деталях - гарнитуре шрифта, фактуре бумаги, клее, типографской краске, материале переплета и прочих мелочах, уже не поддающихся воспроизведению. Зато подлинная макулатура давно минувших дней может таить великую силу. Ненаучная фантастика плавно перетекает в пропагандистскую притчу, маразм крепчает.
Оказывается, по сюжету "Библиотекаря", романы всеми забытого советского графомана Дмитрия Громова (не путать с половинкой Олдей!) оборачиваются сегодня чем-то вроде психотронного оружия невиданной мощи и наркотика покруче ЛСД. Люди, которым эти книги попадают в руки, на время преображаются: становятся нечувствительными к боли, бодреют, молодеют, грезят наяву. Тайные адепты выискивают повсюду подлинники Громова, собирают их, кучкуются вокруг них, убивают и умирают за них. Словно артефакты Атлантиды, книжки серого совписа магически действуют на уцелевших атлантов, заряжая их энергией. Притча Елизарова приобретает, таким образом, черты лихого боевика из жизни то ли партизан, то ли драгдилеров, то ли сектантов. Главный герой Алексей Вязминцев волею судьбы становится хранителем одной из книг, духовно растет, и в финале ему открывается Главная Тайна Нашей Родины - та, которую под пытками не выдал буржуинам Мальчиш-Кибальчиш. Да и мы ее на всякий случай не откроем: а вдруг кто-то из молодых читателей попытается, чего доброго, повторить это дома?
Кстати о Кибальчише и Буржуинах. Упомянутые персонажи, разведенные по идеологическим полюсам, появились на свет в эпоху, когда советская империя уже прочно заняла место империи Российской, и сочувствие каким-нибудь Неуловимым Мстителям автоматически предполагало суровость к штабс-капитану Овечкину или полковнику Кудасову. Однако после 1991 года отчаянные патриоты былой гармонии ощутили некое завихрение в мозгах: какую же из двух стран следует ныне считать Россией-которую-мы-потеряли? Царскую, с государем императором, гимназистками румяными и конфетками-бараночками? Советскую, с товарищем Сталиным и вареной "останкинской колбасой" по 2-20? Что реанимировать будем, а, господа-товарищи?
Писатель Михаил Попов, например, предлагает "План спасения СССР" (именно так называется его роман: М., "АКПРЕСС"). Как известно, план взятия Парижа у Василия Ивановича Чапаева состоял из двух картофелин; одна обозначала Эйфелеву башню, вторая - самого комдива на лихом коне. Примерно таким же глубокомысленным выглядит план спасения Советского Союза. Об этом плане знаменитый академик-ракетчик Модест Петухов собирается докладывать генсеку 26 сентября 1990 года. Однако за несколько часов до визита в Кремль Модест Анатольевич убит ударом кортика в сердце, а его личный сейф опустел. В ночь убийства в дачном доме Петухова находились пять подозрительных личностей: новонайденная дочка хозяина, его угрюмый приятель-врач, суетливый секретарь-гипнотизер, а также сторож-самозванец и издатель-американец.
Политическая фантастика прирастает детективом. Приехавший на место происшествия следователь КГБ должен разобраться, кто преступник, куда делся пресловутый план и вообще есть ли связь между убийством и грядущим кремлевским рандеву? Ведь покойный интересовался не только спасением СССР, но и, скажем, НЛО. А вдруг убийца - какой-нибудь враждебный зеленый человечек из космоса?
В книжном проекте, запущенном "АКПРЕСС", белый цвет серии означает, что расследование будет интеллектуальным. Согласно аннотации, Михаил Попов - лауреат премий им. Шукшина, Платонова и Бунина. Ни Аэлиты, ни Агаты Кристи в этом списке нет. Дабы оправдать цвет обложки, автор выстраивая сюжет в духе приключений Пуаро и мисс Марпл, но одновременно требует от всех персонажей серьезных разговоров - о Солженицыне, "третьем пути" России, космических пришельцах, древних рунах, хрене моржовом и иных умных вещах. В финале, как водится, подозреваемых соберут за одним столом, и тогда-то всем откроется роковая тайна. Однако будет ли она по-настоящему роковой и захватывающей? Сумеет ли М. Попов оправдать громкое название своего опуса или ретируется на полдороге? Что, если разгадка тайны окажется элементарной, как пара чапаевских картофелин?
Из чувства милосердия опустим прямые ответы на эти вопросы. Тем более, что на подходе уже иной, казалось бы, герой. У главного персонажа романа Дмитрия Володихина "Доброволец" (СПб., Лениздат, "Ленинград", серия "Боевая фантастика"), двадцатисемилетнего историка Михаила Денисова из 2005 года, нет сомнений, кому сочувствовать: правда на стороне империи поручика Голицына и корнета Оболенского, а проклятых "краснопузых" с их грядущими "РэСэФэсэЭр" и "ЭсЭсЭсЭр" надлежит мочить любыми средствами. Судьба подкидывает Денисову уникальный шанс. Группа белогвардейски настроенных физиков тайно сконструировала машину времени, и Михаилу предложено отправиться - вместе дюжиной других энтузиастов - в боевой 1919-й. Дабы помочь Белой Гвардии спасти святую Русь от большевистских орд.
Миссия, однако, проваливается. Кровавые комиссары победили, как и прежде, а Белый Камелот, о котором грезил наш герой в визионерском экстазе, в финале рассыпался в прах. Поначалу кажется, что неудачу экспедиции Денисова и К предопределила глупость организаторов десанта. Вместо того, чтобы нащупать в исторической ткани уже известные задним числом узловые моменты и грамотно бить в одну точку (не только ведь адъютант Его Превосходительства умел поезда под откос пускать!), посланцы 2005 года служат в белой гвардии рядовыми, даже не пытаясь всерьез влиять на ситуацию. Марк-твеновский Янки не боялся внедрять электричество при дворе короля Артура - в то время как герои Володихина не догадываются прихватить в 1919-й хотя бы связку гранатометов, на худой конец. Вопреки названию серии, от передового боевого снаряжения фантаст уклоняется. Даже автор обложки книги Володихина - и тот решил помочь белым, вручив герою нечто вроде укороченного АКМ. Но в тексте-то Денисов воюет простой трехлинейкой!
Никчемность и бестолковость героев "Добровольца" - вовсе не имманентные их качества, продиктованные сюжетом (мамки их в детстве не роняли головками вниз), но результат двусмысленной позицией автора, которые сознательно лишает персонажей свободы резких движений. Похоже, Володихин - именно один из тех, кто и по сей день не разобрался, какая из двух канувших империй ему милее, романовская или сталинско-брежневская. Не случайно под конец Денисов, покорный воле автора, задумывается: а стоило ли, мол, ввязываться в заваруху? если вдруг белые победят, история поменяется и много всякого народа может и вовсе не родиться?
На последних страницах книги герой окончательно уступает место автору, и тот декларирует credo: мол, главная задача сегодня - противостоять врагам и разрушителям того Отечества, которое есть. Иными словами, надо построить хоть какую-нибудь империю из того, что мы сейчас имеем под руками. Приехали. Стоило ли ради этого браться за фантастику и сочинять многостраничный роман?..
Кстати, воинственное бряцанье ржавыми доспехами - занятие в данном случае бессмысленное. Дряхлеющие империи, как известно, никогда не могли толком защитить своих завоеваний. Ни Римская, побежденная варварами. Ни романовская, получившая цусимскую пробоину. Ни, наконец, советская, увязшая в Афганистане. Наилучшее доказательство нежизнеспособности колосса - такого состояние его вооруженных сил в мирное время. Этой теме посвящено "Оружие возмездия" фантаста Олега Дивова (М., "Эксмо").
Книга, в выходных данных которых значится "фантастический роман", - произведение вопиюще реалистическое и трезвое. В ней вместо далекого будущего - недавнее прошлое, вместо глубокого космоса - украинский городишко Белая Церковь, вместо бластеров и скорчеров - тяжелая, как тысяча гробов, самоходная пушка, да и сам роман - никакой не роман, а цепочка жутковато-веселых воспоминания об армейской молодости автора, когда тот служил сержантом "в самом неуставном дивизионе самой неуставной части".
Особого сюжета в книге нет, но есть главный персонаж-мемуарист, для которого армия - нечто вроде зоны для солженицынского Ивана Денисовича: место, где приходится отбывать срок, а раз уж так вышло, надо приспосабливаться, не геройствуячересчур и одновременно не теряя чувства собственного достоинства. Нужно быть то запасливым, как Робинзон, то щедрым, как Робин Гуд, то прожорливым, как Робин-Бобин Барабек. "Армия - огромный неповоротливый механизм. Армия мирного времени - это еще и ржавый механизм. И в девяти случаях из десяти шаблонные решения гарантируют, что он не задавит тебя мимоходом".
Появись эта книга лет двадцать назад, она стала бы стопроцентным бестселлером. Но и сегодня "Оружие возмездия" небесполезно. Урок личного выживания автора пригодится и нынешним призывникам (многие проблемы, увы, сохранились и даже усугубились). Кроме того, честный экскурс в советские 80-е - ответ тем, кто сегодня жаждет прислониться плечом к чему-нибудь громыхающему, лязгающему и железному. А еще - отличное лекарство от ностальгии по стране, "которую мы потеряли", и по холодной войне, которую нам посчастливилось проиграть.
НИ СЛОВА БОЛЬШЕ!
В 1929 году Максим Горький, прочитавший роман о Грибоедове "Смерть Вазир-Мухтара", писал его автору, Юрию Тынянову: "Грибоедов замечателен, хотя я и не ожидал встретить его таким. Но Вы показали его так убедительно, что, должно быть, он таков и был. А если и не был - теперь б у д е т (разрядка наша - Р. А.)".
Обратим внимание на последнюю фразу. Автор романа "Мать" и будущий Главный Писатель Страны Советов, упомянув о власти писательской фантазии над реальностью, невольно проговорился и выдал сокровенную тайну большевиков: те не хуже своих оппонентов знали, что исторический материализм - фикция, что сознание первично, что надстройке по плечу пересоздать базис и что весь изменчивый мир может прогнуться под удачные словесные конструкции.
Поэт Николай Гумилев был, разумеется, расстрелян не из-за участия в мифическом заговоре, а из-за стихотворения "Слово", где простодушно описал механизм секретного оружия коллег-творцов.
Позволим себе небольшое отступление в область отечественной истории. В СССР фантасты долгие годы никакой власти не имели, будучи обезоружены ложной альтернативой: им предстояло делать выбор между зеленым и квадратным - то есть между грезами "ближнего прицела" и "человековедением". Кремлевские идеологи, опасаясь всемогущества пишущей братии, долгие годы поддерживали "жюльверновское" направление (выродившееся у нас в "казанцевское"), разменивая фантазии на мелкие инженерные придумки вроде подземных чудо-телевизоров или самонадевающихся ботинок. Поощряли тех, кто тиражировал безобидные глупости, и пригибали всякого, попытавшегося использовать фантастическую власть над материальным миром.
История отечественной фантастики являет собой подлинный мартиролог. Ефремова пригнули, обузили и уже мертвого добили одноименной "школой", состоящей из халтурщиков. Снегова большую часть жизни продержали в лагере. Григорьева подло споили. Альтова выдавили в патентоведение. Парнова соблазнили совписовской синекурой. Булычева искусно рассорили с критиками и читателями. Стругацких печатали в год по чайной ложке - несть числа примерам.
Конечно, некоторые зашифрованные откровения советским писателям все-таки удавалось протащить в печать, перехитрив цензуру. Наиболее известна вторая глава третьей части повести Стругацких "Понедельник начинается в субботу". Путешествие Александра Привалова на машине времени Луи Седлового было вовсе не развернутой пародией на произведения коллег (стоило ли тратить десяток страниц только на веселую раздачу легких оплеух?), но попыткой обозначить реальные возможности Homo Fantasticus. Магом был не только писатель-талант, но и жалкий ремесленник, живописатель Рефрижираторов и Пантеонов - другое дело, что будущее, им сооруженное, имело отчетливый привкус картона и быстро дематериализовалось. Но что случилось бы с миром, если бы фантасты принялись не мелкими набегами, но целенаправленно его изменять?
Примечательно, что наиболее заметные фантастические книги последних двух лет (будь то "Vita Nostra" Дяченко, "Черновик" с "Чистовиком" Лукьяненко, "Хомячки в Эгладоре" Галиной, "Библиотекарь" Елизарова и др.) впрямую касаются именно этой темы - власти Слова, способного перекроить действительность вместе со всеми ее железобетонными производительными силами и производственными отношениями, ценами на углеводороды и спорами хозяйствующих субъектов. Наши авторы лишь в самые последние годы оценили en masse свое могущество и всерьез взялись за освоение этой темы, дабы претворить свои причудливые фантазии в жизнь.
Почему у нас джинн вырвался из бутылки только сейчас? Случайно ли? Не становятся ли фантасты пешками в чужих шахматных партиях? С какой целью, например, Первый канал взялся поощрять "вампирологию" того же Лукьяненко - да с таким напором, что, казалось, кровососы вот-вот материализуются и отправятся бродить по улицам Москвы? Как известно, конспирология является богатым поприщем политологов и шизофреников, но в каждой куче конспирологического мусора таится один процент истины - зря, что ли, Уилл Смит с Томми Ли Джонсом отлавливали пришельцев, руководствуясь публикациями в "Экспресс-газете", "Голосе Вселенной" и "СПИД-инфо"?
На Западе, кстати, о власти слова и образа над реальностью догадались давно. Гамильтоновский "Невероятный мир" был написан еще черт-те когда, а уж Голливуд, допустим, впервые занялся активным переустройством американской жизни еще во времена "Великой Депрессии", залечивая раны, нанесенные экономическим кризисом. Западный фантаст, не связанный догмами истмата, заранее знал, что облечен властью над миром и обязан вести себя осторожно.
Увы, и на Западе не обходится без катаклизмов. Вот недавний пример: в конце минувшего года опытная как будто бы миссис Джоан Ролинг едва не отправила в нокаут всю мировую сказочную литературу, включая своего Гаврика Пэ. Влегкую, буквально двумя словами. Во время американской гастроли писательница имела неосторожность признаться в нетрадиционной сексуальной ориентации. И ладно бы своей, но нет: одного из главных героев гепталогии - покойного Альбуса Дамблдора, многолетнего директора школы магов Хогвартс и многолетнего покровителя Гарри Поттера.
Никто миссис Ролинг за язык не тянул. Один из фанатов гепталогии спросил у ее создательницы всего лишь, была ли у экс-директора Хогвартса в жизни подлинная страсть - не в смысле борьбы с Темным Лордом, а в обычном человеческом смысле, как это принято у нас, маглов. Писательница ответила: "Буду с вами искренней. Я всегда считала, что Дамблдор - гей". Более того: Джоан Ролинг назвала и имя персонажа, в которого покойный директор был в юности безнадежно влюблен. Им, к счастью, оказался не Гарри, а эпизодический злой волшебник Джеллерт Гринделволд, который, кроме последнего тома поттерианы нигде ранее не упоминался вовсе.
Перелистайте, если успели позабыть, седьмой том. В этой заключительной книге цикла читатель - на пару с главным действующим лицом романного цикла и практически одновременно с ним - действительно узнавал о Дамблдоре довольно много неожиданного и не слишком приятного. Например, Гарри Поттер только ближе к финалу догадывался о том, что у главного его благодетеля в Хогвартсе был некий долгоиграющий и законспирированный план борьбы с Темным Лордом - и в этом плане мальчик-со-шрамом, прежде чем выйти в ферзи, должен был сыграть обидную роль пешки, человека-функции, живого орудия, с младенчества заточенного госпожой Фортуной против Волан-де-Морта (интрига, соответственно, удалась).
Если бы в тексте поттерианы имелись бы хоть малейшие намеки на склонность Дамблдора к педерастии, то, будьте уверены, злоязычная и беспардонная журналюга Рита Скитер раздула бы историю до вселенских масштабов и потопталась бы на костях покойного директора педагогического учреждения. Однако, судя по тому, что ничего подобного не случилось и скелеты остались в шкафах, можно предположить: в биографии героя зацепок на сей счет не было.
Иными словами, не выскажи лично Джоан Ролинг своих писательских соображений постфактум, ее собственный текст формально не давал никаких оснований подозревать Дамблдора в принадлежности в сказочному гей-сообществу... А кстати, есть ли оно в принципе - это самое гей-сообщество в мировой детской литературе? Или - если брать шире - проявляли ли каким-то образом герои других популярных детских книг свои нетрадиционные сексуальные потребности? Своим неосторожным словом литературная родительница Гарри Поттера открыла ящик Пандоры - и тут же едва ли не все знакомые и знаковые персонажи, любимые с детских времен, оказались жутко подозрительными в смысле сексуальных перверсий.
Бедные создатели сказочных произведений, ставших мировой детской классикой, как-то не задумывались над тем, что в сексуальной жизни бывают отклонения. И потому их тексты оказались необычайно уязвимыми для превратно-развратного толкования. Какие отношения, например, связывали Винни-Пуха и Пятачка? Кролика и ослика Иа-Иа? Кристофера Робина и Слонопотама? Что подразумевал Алан Милн под шариком? Как теперь следует толковать фразу "мой любимый размер"? Вопросы, вопросы...
Кем был, например, Карлсон - "в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил", какого черта он прилетал к юному Малышу и с какой целью заманивал в свой пентхаус? И почему на стене квартиры Карлсона висело изображение петуха? Неужели?.. О Господи! А фрекен Бок? Была ли Фрида и впрямь ее сестрой или домумучительница лишь умело прятала свои лесбийские наклонности? А гангстеры Филле и Рулле, эти два голубка неразлей-вода? У них была только банда или нечто большее? И какое белье они воровали - мужское или женское?
Начинаешь вдумываться - и тут же понимаешь, что Карабасом-Барабасом явно двигала противоестественная тяга к крепкому деревянному человечку Буратино. И не за красивые же глаза дряхлая Тортилла, прах ее побери, отдала Буратино ключ? И была ведь наверняка тайная причина, по которой Мальвину всюду сопровождал пудель Артемон? Или вот Иван Царевич. ЧТО у него было с Серым Волком? С лягушкой? А у Емели - с печкой? (Не зря же он на ней все время лежал?) А у героя Ершова - с Коньком-Горбунком? А у Волка с престарелой бабушкой Красной Шапочки? (Почему он вот так оказался в бабкиной постели - да еще в женской одежде?) А у Багиры - с Маугли? А у Кота - с сапогами?..
Однако шутки в сторону. Мировая детская литература - в своем сказочном изводе - до сих пор не нуждалась в перверсивной тематике. Она, эта литература, упомянутую тематику мудро обходила и без нее прекрасно обходилась - без вреда для сюжетов. И ничего дурного в этом невинном умолчании не было. Нормальный педагогический такт. Да, политкорректность и толерантность к меньшинствам - вещь безусловно хорошая. Но для ее демонстрации мадам Ролинг выбрала, мягко говоря, не самый удачный повод. Солженицын прозорливо писал о том, что "одно слово правды весь мир перетянет". Именно поэтому фантасту так важно уметь фильтровать базар.
У Евгения Лукина был, если помните, такой фантастический рассказ - "Словесники". В нем описывался мир, где мысль изреченная сразу материализовалась, и это было бы хорошо, кабы не одно "но": достаточно было попасть в этот мир обычному нашему современнику и по привычке простодушно загнуть матерное коленце, как мир немедленно улетал туда-то и туда-то - откуда возврата нет... Перспектива безотрадная, что ни говори.
ОХОТА НА СТАРКА
Двадцать лет назад великий и ужасный Стивен Кинг начал работу над романом "Темная половина" (вышел в 1989 году), в котором решился в иносказательной форме свести счеты со своим alter ego - писателем Ричардом Бахманом, от имени которого уже успел написать немало книг (том числе "Ярость", "Бегущий человек", "Худеющий" и др.). Хотя Бахман в своем развитии претерпел заметную эволюцию, изначально он был рожден, чтобы стать отстойником: многопишущий Кинг отдавал ему то, что - как он считал сам - жалко было выбросить, не заработав на этом пару-другую долларов.
Как вы помните, в самом начале "Темной половины" писатель Тед Бомонт символически хоронил своего литературного фантома, мастера кровавого трэша Джорджа Старка, который до того успел заработать для чистоплюя Бомонта приличную сумму денег. Тут вроде бы и сказочке конец, но все только начиналось: фантом обретал плоть, самовыкапывался из условной могилы и убивать начинал по-настоящему - пока, наконец, в результате мучительного финального поединка Бомонта со своим темным двойником тот ни исчезал из этой реальности уже окончательно и бесповоротно.
Если Джорджа Старка удалось угомонить, то Ричард Бахман так просто не сдался: уже после своей кончины фантом вдруг напомнил о себе романом "Регуляторы" (1996, русский перевод - 1997), якобы обнаруженным фантомной же вдовой Бахмана в его архиве, а одиннадцатью годами позже Кинг опубликовал еще один бахмановский роман под названием "Блейз" (в 2008 году он вышел и по-русски).
По жанру "Блейз" - патопсихологический триллер с явственной мистической составляющей. Юного Клая Блейсделла по прозвищу Блейз папа-алкоголик однажды сбросил с лестницы: мальчик не умер, а попал в кому и вышел из нее с вмятиной во лбу и признаками умственной отсталости на лице. Однако Блейз - не сумасшедший, а просто слишком ме-е-е-е-е-едленно соображает и слишком часто ведет беседы со своим напарником Джорджем, физически мертвым, но ментально живым - то есть оставшимся в голове Блейза.
Кинг, по сути, использует тот же мотив двойничества, уже знакомый нам. Именно невидимый Джордж-из-головы и подстрекает Блейза реализовать заранее разработанный план и заняться киднеппингом. Герой-тугодум идет на поводу своей "темной половины", и чем дальше в текст, тем жальче Блейза - как старину Кинг-Конга, силою любви загнанного на верхотуру Эмпайр Стейт Билдинг и там расстрелянного. С первой страницы ясно, что и Блейза в финале ждет нечто подобное. Лучше бы он блондинку уволок, ей-богу...
Вернемся, однако, к "Темной половине". И до этого романа Кинг уже так или иначе затрагивал сходный сюжет в романе "Мизери" (где худшая половина Пола Шелдона конденсировалась в виде толстой жестокой и мстительной тетки) и повести "Потаенное окно, потаенный сад" (где у Мортона Райни наличествовал двойник-обманка Джон Шутер), и после не раз к нему возвращался - например, в романе "Мешок с костями". Но "Темная половина", при всех ее недостатках, была наиболее цельным и стройным воплощением замысла.
О да, Кинг был далеко не первым известным автором, который материализовал столкновение тьмы и света внутри одного человека, сепарировав добро и зло и наделив каждую из субстанций отдельной человеческой оболочкой или оболочкой, имитирующей человеческий облик (достаточно вспомнить хрестоматийных "Петера Шлемиля" Адальберта Шамиссо, "Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда" Роберта Стивенсона или "Двойника" Федора Достоевского). Зато Кинг, похоже, был первым из писателей, кто сознательно сделал героем этого сюжета фантаста-интеллектуала - то есть разумное существо, самой своей профессией обреченное находиться "меж двух миров". И потому особенно уязвимое психологически.
Выбор персонажей из столь близкой сферы неудивителен. Удивительно, что приоритет принадлежит тут Кингу, а не кому-нибудь из отечественных авторов. Ведь история советской послевоенной фантастики - история нескончаемой борьбы бомонтов со старками.
В борьбе этой всякое бывало. Случалось, большой талант изнемогал во внутренней битве, и тогда умирали замыслы с размахом. (Читая, например, "Лезвие бритвы" Ивана Ефремова, хорошо видишь следы ежедневного и мучительного армреслинга Ивана Антоновича со своим навязчивым демоном.) Порою старки побеждали своих внутренних хиленьких бомонтов, практически не встречая сопротивления, - вспомним хотя бы А. Студитского, А. Колпакова, В. Щербакова, М. Пухова et cetera. В литературе один из старков, принадлежащих лично А. Казанцеву, мелькнет у братьев Стругацких в повести "Понедельник начинается в субботу" - в виде грозного кадавра-потребителя из лабораторного автоклава профессора Выбегаллы.
Успех самих Стругацких, уже с конца 50-х, был обусловлен не только большим писательским талантом обоих, но и четким пониманием братьев-фантастов, что в схватке со своим внутренним старком можно одержать убедительную победу, если ты не одинок и можешь отбиваться сообща. Аркадий держался за Бориса, Борис - за Аркадия, и вместе они боролись против субстанции, которую иногда называли Сытым Невоспитанным Человеком, иногда гостем из палеолита, а чаще предпочитали никак не называть, чтобы не дать подспудному доппельгангеру лишнего шанса укорениться в реальности.
Опыт Стругацких, не без пользы для литературы, брали на вооружение многие их коллеги. Любители фантастики старшего поколения хорошо помнят, что в 60-е годы прошлого века существовало немало нестыдных тандемов: Емцев - Парнов, Войскунский - Лукодьянов, Альтов - Журавлева, Громова - Нудельман и другие (даже фельетоны, созданные парой Зубков - Муслин, были не лишены остроумия). Эти книги и сейчас можно читать без раздражения. Лучшие дуэты предлагали читателям нечто вполне увлекательное и одновременно неглупое. Вроде бы и не диссидентское, но без серпасто-молоткастой идеологической накачки. Соавторы брали на вооружение стругацкую максиму "думать - не развлечение, а обязанность человека" и старались ей, насколько это возможно, соответствовать.
Не все произведения шли в печать без проблем, но бодания с редакторами и цензорами не отменяли внутреннего противостояния старков и бомонтов. Старки хотели тиражей, денег и престижа (на советском уровне, другого тогда не знали), бомонты желали создавать тексты, из-за которых потом не мучила бы совесть. Старки нападали со стороны желудка, бомонты отбивались, взяв в союзники сердечную мышцу (увы, царь-мозг далеко не всегда сочувствовал этой борьбе и не всегда был на стороне бомонтов).
Советская система, на словах сочувствуя бомонтам и клеймя их противников как порождение империализма, на самом деле тайком поддерживала старков: их, в случае победы, всегда можно было купить, а купив, переманить на свою сторону. Два массовых издательских проекта (один - конца 70-х и начала 80-х, другой - конца 80-х) были призваны подкормить старков. "Библиотека советской фантастики" позднебрежневских времен насаждала en masse унылую и хорошо оплачиваемую халтуру. Комсомольское детище ВТО МПФ, выпуская многочисленные "Румбы фантастики", пыталось наштамповать огромное количество лояльных графоманов, привечая старков и издеваясь над бомонтами.
Девяностые и тем паче нулевые годы знаменуют собой новый виток противостояния. Внешние факторы развития жанра - за старков и против бомонтов. Фантастика из литературы превращается в литературную продукцию, издатели сознательно занижают планку, аудитория смещается вниз по возрастной и интеллектуальной шкале, типографские машины торопят, хищные вещи стоят денег, за добрые намерения уже совсем ничего не платят, даже символически...
Что делать? Как и в прежние времена, спасают тандемы. Лучшие книги писателей Олди, Марины и Сергея Дяченко, Брайдера - Чадовича плюс успешный на самом первом этапе творческий союз Успенского - Лазарчука ("Посмотри в глаза чудовищ") несколько притормозили наступление старков по всему фронту.
Впрочем, стало очевидно, что сегодня и тандем - не спасение, а временами и, напротив, благоприятная среда для роста старков. Множество нынешних авторов, от очень популярных до практически безвестных, готовы вступить хоть в двойственный, хоть в тройственный союз с кем угодно и во имя чего угодно (Сергей Лукьяненко - показательный, но далеко не единственный пример торжества "технологий" над литературой). Нынешние соавторы все чаще перестают быть атлантами, которые поддерживают один и тот же небосвод или хотя бы карниз. Соавторство становится производственным приемом, самым кратким путем к исполнению срочного издательского заказа, способом механического сосуществования разнородных, кое-как притертых текстов... и тут уж - каждый автор за себя.
Пресловутую "коммерциализацию" литературы ругать так же глупо, как обвинять зиму в том, что она зима, а не лето. Старки, хотя и тяготеют к трэшу, не обязательно удачливые коммерсанты; точно так же и бомонтам по плечу привлекать читателям текстами и умными, и ликвидными одновременно (лучшие вещи самого Стивена Кинга - тому подтверждение). Сегодня победа бомонтов по всем фронтам - задача почти нереальная. Но обозначить фронты этой борьбы и по возможности сопротивляться легчайшему из путей - это вполне возможно. "Величайшая хитрость Дьявола состоит в том, что он убедил мир, будто его не существует", - это фразой завершается знаменитый фильм "Обычные подозреваемые" (The Usual Susрects) Брайана Сингера (кстати, режиссера, дебютной лентой которого стал "Способный ученик" по Кингу). Нашим фантастам следует научиться у Стивена Кинга хотя бы самому простому: признать, что старки реальны. Ибо пока зло скрыто, оно сильней.
НЕРАЗМЕННАЯ ДВАДЦАТКА
Чудны дела Твои, Господи! На днях мне пришло письмо от девушки Ирины из одного московского глянцевого журнала. По тональности письмо сильно смахивало на то самое, которое получили жители Земли от страдающих инопланетян в самом начале старого детского фильма "Москва - Кассиопея": смысл послания воспринимался с трудом, зато тревожная интонация была очень отчетливой.
"Нам очень нужна ваша помощь, - писала глянцевая инопланетянка. - Мы готовим материал про книги в жанре фантастики. Для составления списка книг, которые мы хотим осветить в этом материале, мы решили опросить нескольких людей, которые непосредственно относятся к литературе и, в частности, к этому ее жанру. Очень бы хотелось видеть вас участником опроса. А вопрос вот в чем: какие 20 русских фантастических книг, вышедших за последние 20 лет (1987 по 2008 годы), по вашему мнению, можно выделить среди других, то есть 20 ГЛАВНЫХ книг в жанре фантастики? Нас интересуют те, кого условно можно отнести к "фантастическому гетто"..."
Хм! Я задумался. С одной стороны до сих пор этот инопланетный журнал, по-моему, относился к фантастическому жанру в целом, словно к какой-то забавной провинциальной глупости, а лучшими фантастами (и одновременно реалистами, да и вообще нашим всем) полагал В. Сорокина, Д. Быкова и А. Проханова. С другой же стороны, инопланетяне, похоже, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нуждались в моей помощи, и я не имел права отказаться. Так что, по зрелом размышлении, я решил этот список составить. Но что включать? Вопрос.
Указанный период, половина которого пришлась на гласность и перестройку, а вторая - на суверенную демократию, был для отечественной фантастики не слишком ярким. Почитать, конечно, было что, порой в избытке, но немногое из выходившего тянуло на нечто ГЛАВНОЕ, ЭПОХАЛЬНОЕ и пр. Зарубежные имена, которые просыпались в те годы на наши головы, были en masse значительно ярче - будь то Дэн Симмонс или Лоис Макмастер Буджолд, Терри Пратчетт или Нил Гейман. Однако если у нас хорошенько поскрести по сусекам...
Начинаю с азов - с братьев Стругацких. По правде сказать, мои любимые их вещи вышли гораздо раньше 1987 года, однако в указанное двадцатилетие формально попадал "Град обреченный" (журнальная публикация 1988 - 1989 годов). Главы из этого романа мне посчастливилось прочесть еще раньше, когда удалось заглянуть в рукопись "Хромой судьбы" - произведения, герой которого Феликс Сорокин сочинял Самый Важный роман в своей жизни, и этим романом был именно "Град обреченный". Читатели так и узнавали, чем там у Феликса Сорокина заканчивался Эксперимент, для которого выдергивали разных людей из разных эпох и селили в одном Городе. Но сама возможность свести в одну компанию сталиниста, фашиста, еврея-скептика, проститутку, недораскулаченного крестьянина и пр., и пр. - и постоянно тасовать их социальные роли - была необычайно привлекательной и эффектной. "Эксперимент есть эксперимент, а не экспонент, а не перманент..." Как, мол, хотите, так и разбирайтесь с прошлым и будущим... Позже я узнал, что вариант с "Градом..." как наполнителем "Хромой судьбы" появился не от хорошей жизни: Стругацкие потеряли надежду опубликовать роман полностью и решили воспользоваться написанным хоть частично. Когда же пришла гласность, и выход романа перестал быть проблемой, внутрь "Хромой судьбы" авторы поместили уже не главы, но абсолютно самостоятельных "Гадких лебедей". Чем, по-моему, подпортили жизнь обеим повестям. Но это уже другая история...
Под номером два в моем списке идет роман С. Витицкого (то есть Бориса Стругацкого без Аркадия, уже ушедшего из жизни) "Бессильные мира сего". Ученый Стэн Аркадьевич Агрэ обладает умением увидеть в любом подростке его ГЛАВНЫЙ талант и суметь развить этот талант до невероятной степени. Чем-то подобным, если кто помнит, занимались еще загадочные "мокрецы" из "Гадких лебедей". Однако три лишним десятилетия, отделяющие ту давнюю повесть от сегодняшней, избавили Стругацкого-Витицкого от прежнего романтического оптимизма образца 60-х. В новом романе лучшие птенцы гнезда Агрэ, способные осчастливить человечество, увести его в алмазно-сапфировую даль, сами губят свой гений, разменивают его на мелочь, каждый по-своему. И учителен может только наблюдать за процессом, бессильный что-то исправить... Может, и нельзя ставить знак тождества между питомцами Агрэ и "драбантами" из семинара Бэ-Эн-Эс, но... В общем, печаль Учителя можно понять: сколько потенциальных гудков ушло в пар, или во что-то похуже...
Еще о мэтрах. У меня нет никаких сомнений, что в двадцатке должен быть Кир Булычев. Но не с new-Алисой (тенью прежней), и не с космополицейской Корой Орват, и не с русским Фоксом Малдером Гариком Гагариным... Словом, в список у меня попадает незаконченный, однако не перестающий от этого быть величественным роман "Река Хронос" - масштабная попытка пустить "клячу истории" по иному маршруту и посмотреть, что будет и чего не будет. Доведи Булычев свой замысел до финальной точки, кто знает, как бы изменилась картина отечественной фантастики... Сослагательное наклонение у нас в литературе и теперь живее всех живых, но ТАК замахнуться на большое никто, кроме Булычева, так и не сумел.
Впрочем, в моем списке - еще два "альтернативных" романа, назову уж их прямо сейчас: "Гравилет "Цесаревич" Вячеслава Рыбакова и "Коридоры смерти" Валентина Ерашова. Роман Рыбакова, на мой взгляд, - последняя вменяемая вещь некогда очень хорошего фантаста. Здесь уже много дурной публицистики, и выплески какой-то площадной ненависти (один Беня Цын чего стоит!), но есть пока еще и стройный сюжет, и привлекательный (страдающий) герой, и внятная любовная линия, и эффектный финальный поворот, и замечательное ощущение счастья, которое было так возможно, так близко... Книга Ерашова - "альтернативка" предельно мрачная. Сталин не умер 5 марта 1953 года и осуществил свой параноидальный план по "окончательному решению еврейского вопроса" в СССР. Повествование стилизовано под документальные хроники и от этого еще страшнее. Этого НЕ БЫЛО, но это, безусловно, МОГЛО БЫ БЫТЬ - такая мысль приходит в голову по мере чтения. У В. Ерашова до этой книги были только реалистические вещи, без примеси фантастики, и никто не ожидал его выхода в "альтернативный" жанр...
И еще одну книгу из той же области включаю в список - хоть и понимаю, что навлекаю на себя обвинения в нескромности. Впрочем, Рустам Святославович Кац с его "Историей советской фантастики" - все-таки не вполне Арбитман. Кацу-исследователю дозволено ставить на уши историю литературы (по сути - страны), а Арбитману чаще всего приходится смиренно анализировать вещи реально написанные. До Каца "альтернативного литературоведения" у нас не существовала, да и после Каца... В голову приходит только альтернативное жизнеописание выжившего Чехова пера С. Моэма (то бишь Бориса Штерна). А жаль! Стилизация под скучноватый литературоведческий труд - это власть над полувымышленным миром, не стесненная ни литературными красотами, ни опасениями превратиться в нового Уинстона Смита из "1984". Камуфляж все-таки не тотален. Любой мало-мальски грамотный человек сообразит, что Александр Твардовский не писал поэмы "Теркин на Луне", а первый в СССР неподцензурный альманах назывался все-таки "Метрополь", а не "Лунариум"... Впрочем, вполне неглупые люди, бывало, покупались на Каца и даже к середине повествования верили, что так все и было.
Дальше в нашем списке будет "славянская фэнтези" в исполнении... Нет, упаси Боже, не Юрия Никитина и, извините, все-таки не Марии Семеновой ("Волко-Дав", "Волко-Два", "Волко-Три"). Включаем под тремя позициями три романа Михаила Успенского о Жихаре ("Там, где нас нет", "Время Оно" и "Кого за смертью посылать"). И рядом - роман о шести частях Валентина Маслюкова "Рождение волшебницы". Выстраивая свой фантастический мир, Успенский использует достижения историков и филологов, однако напрочь отказывался создавать унылое околоэтнографическое чтиво. Главным оружием в арсенале писателя станровится языковая игра, дающая толчок перекрестным аллюзиям, вольным ассоциациям, отчего повествование превращается в цепочку невероятно смешных перипетий. У Маслюкова также представлен мир славянской fantasy. Здесь все серьезно и мрачновато, однако этнография лишена нарочитой "исконно-посконной" густопсовости. Автор романа берет на вооружение всю необходимую жанру атрибутику, от братьев Гримм до Толкиена (есть тут и волшебные кольца, и колдовские книги, и роковые заклинанья), однако обращается с этой атрибутикой крайне дерзко, домысливая - а зачастую и переосмысливая - присущие ей родовые черты.
Отдельная позиция в списке - "Посмотри в глаза чудовищ" Андрея Лазарчука и Михаила Успенского. Николай Степанович Гумилев в своей посмертной жизни очень колоритен, а авторам, наворотившим четыре сотни страниц очаровательных небылиц (многие из которых сюжетно самодостаточны - спасибо М. Успенскому) удалось в финале закруглить повествование и связать концы с концами. Дальше у тандема (затем превратившегося в трио) начинаются провалы, которые невольно бросают тень и на самый первый их общий роман. Но затенить это веселое чудо природы соавторам все ж не удается.
И еще о соавторах. В моем списке их, помимо изначальных Стругацких, еще две пары: Евгений и Любовь Лукины - сборник "Когда отступают ангелы", Марина и Сергей Дяченко - городские фантазии "Vita Nostra" и "Пещера". По-прежнему считаю, что "малая форма" удавалась Лукиным (и удается Лукину) лучше, чем большая. Это же касается и Виктора Пелевина: бестрепетно включаю в список его первый сборник "Синий фонарь", в котором явлены зародыши всех его последующих (в том числе и будущих) романов...
Похоже, я размахнулся, и на пять последних (не по качеству, а по списку) произведений места осталось совсем мало. Ироническая фантасмагория от Марии Галиной "Гиви и Шендерович" - веселое чтение, порой заставлящее трепетать. Экспериментальный роман от Сергея Жарковского "Я, Хобо: Времена смерти" - счастливое доказательство того, что текст фантаста даже сегодня, при наличии таланта, может УДИВИТЬ. Космическая опера от Евгения Филенко "Галактический консул" - образчик жанра, автору этих строк невероятно симпатичного. Роман воспитания от Владислава Задорожного "Защита от дурака" - достойнейший пример текста с ЭВОЛЮЦИОНИРУЮЩИМ героем. Ну и наконец - "Многорукий бог Далайна" Святослава Логинова. Об этом романе ничего не могу сказать, поскольку в свое время так его и не прочел. Но готов поверить уважаемым людям, что книга достойная...
Ну вот и все. Уж не знаю, поможет ли мой список инопланетянке Ирине из глянцевого журнала, но мне он помог: даже злому критику изредка полезно делать инвентаризацию, напоминая читателю не только о том, что есть плохо, но и о том, что было хорошо.
ПРОЩАЙ, ДРУЖИЩЕ РАССКАЗ
Люблю у Нила Геймана романы, а рассказы - нет. Обжегся еще на авторском сборнике "Дым и зеркала" (1998 год, русский перевод - 2005 год): из почти четырех сотен страниц кондиционными оказалось примерно сорок - все остальное обрывки, наброски, фрагменты ненаписанного, эскизы и прочий рабочий сор, который если когда-то и публикуется, то в посмертном ПСС стыдливым десятым кеглем, где-нибудь в разделе "Примечания" к последнему тому.
В предисловии к упомянутой книге "Дым и зеркала" сам автор дотошно объясняет читателю, чему обязан своим появлением на свет тот или иной опус - словно бы шлейф бэкграунда может затушевать родовые травмы текста. Первотолчки, кстати, разнообразием не отличаются. Чаще всего друзья, знакомые или дети выпрашивают у Геймана какую-нибудь безделицу для тематических антологий, коллективных сборников, интернет-сайтов и пр., а безотказный автор всякий раз идет навстречу пожеланиям, совершенно при этом не напрягаясь. (Ну что, например, путного можно сочинить на скорую руку для благотворительной публикации в пользу движения "Люди за этичное обращение с животными"? Как ни старайся, ни за что не переплюнешь великого рассказа "Муму" и бессмертного стихотворения "У попа была собака"; а раз так, и стараться нет резона.)
Писательское имя, честно заработанное в романистике, становится своеобразной индульгенцией для малых текстов: вместо корзины те попадают в печать. После же того, как текст напечатан, выбрасывать его творцу жалко. В итоге набросок перекочевывает в авторский том - то есть в книгу с брэндом "Нилом Гейманом" на обложке, а читателю трудно поверить, что создатель этих неловких опусов и автор "Американских богов" - один и тот же человек.
Второй из геймановских сборников, появившихся на русском, - "Хрупкие вещи" (2006 год, переведен в 2008 году) - оказался, впрочем, еще хуже предыдущего: на рассказы кое-как смахивают два-три текста, остальные - взгляд и нечто без начала и конца, а порой и без середины. Писатель, собственно, и сам осознает, что его мелкие детища en masse - явная некондиция; когда вдруг одна из новелл кажется автору "подозрительно-элегантной, изысканно-острой и завершенной" (к слову, явный самообман), Гейман решает, будто он невольно увел сюжет у какого-то из читанных в детстве рассказов Генри Каттнера или Фредерика Брауна.
Почему хороший и популярный западный фантаст-романист бывает так отчаянно плох в малых формах? "Обычно я пишу рассказы, когда меня просят написать рассказ", - простодушно признается писатель. Раз автор известен, то для каждого написанного слова всегда найдется издатель: можно не стараться, не отделывать, даже не перечитывать - возьмут и в неудобочитаемом авторском варианте (тематических сборников больше, чем раскрученных авторов; откажешь такому хоть раз - потом вообще ничего у него не выпросишь; еще в позапрошлом столетии Пушкин запечатлел комическую фигуру Альманашника, пристающего к знаменитостям с просьбой "украсить мой Альманак своими драгоценными произведениями...").
И не надо думать, что Нил Гейман сильно отличается от своих коллег-фантастов. Другие тоже отдают в печать полуфабрикаты под видом законченных рассказов. Даже маститый Стивен Кинг в последние годы сочиняет малую прозу, похоже, лишь по инерции - либо, как и Гейман, поддается на уговоры альманашников; в одном из последних сборников Кинга "Все предельно" мы уже не отыщем рассказов, конгениальных его ранним блесткам вроде "Корпорации "Бросайте курить!", "Кадиллака Долана" или "Схватки".
Хороший роман легче написать, чем хороший рассказ; искусство развернуть фабулу на небольшом участке литературного поля с каждым годом все сильнее утрачивается. Так называемый "золотой век" англо-американской фантастики канул именно потому, что куда-то испарилась культура короткого, емкого и внятного рассказа.
Недаром Джон Кемпбелл, будучи редактором "Удивительной научной фантастики", дорожил сотрудничеством с Робертом Хайнлайном - и не потому, что тот уже заработал себе имя, а потому, что его тексты были как правило хороши (ныне они считаются образцовыми). "Когда нужно заполнить страницы нового номера журнала, как это приходится делать мне, хорошие рукописи - дар божий, - писал редактор своему любимому автору в сентябре 1941 года. - Ну, побудьте богом ещё немного, пришлите ещё что-нибудь, ладно? Я знаю одно: если Вы уйдёте - читатели взвоют" (пер. Л. Абрамова).
Роберт Шекли, Альфред Бестер, Уильям Тенн, Эрик Фрэнк Расселл, Клиффорд Саймак, Мюррей Лейнстер, Генри Каттнер, тот же Хайнлайн (у которого в СССР до 1990 года - времени выхода в Саратове романа "Дверь в лето" - не было ни одного отдельного издания) и другие были известны у нас, по преимуществу, как авторы отборной "малой прозы" (большинство их романов были переведены на русский много позже и вызвали несравненно меньше энтузиазма). Роберт Шекли, впервые посетивший нашу страну уже в постперестроечные времена, мог быть при желании избран почетным гражданином любого из российских городов - наши читательские воспоминания о его текстах 50-60-х не могли быть омрачены нашими впечатлениями от его позднейших литературных опытов: Шекли оставался сочинителем "Особого старательского", "Мятежа шлюпки", "Человека по Платону", "Абсолютного оружия" и прочих бесспорных мини-шедевров...
Для отечественной фантастики "золотыми десятилетиями" рассказа стали 60-70-е года плюс самое начало 80-х. Специализированных журналов фантастики у нас не было вплоть до перестройки ("Искатель", разумеется, не в счет), зато свои Кемпбеллы в СССР были. Хотя имена их известны старшему поколению, с удовольствием перечислю некоторые из них - для читателей, рожденных в 80-е. Это Бэла Клюева (издательство "Молодая гвардия") и Нина Беркова ("Детская литература"), это Роман Подольный (журнал "Знание - сила"), Ольгерт Либкин ("Химия и жизнь"), Рэм Щербаков ("Энергия"), Виталий Бугров ("Уральский следопыт"). Фантастики в СССР выпускалось - особенно по сравнению с читательской тягой к этому жанру - до смешного мало; издательские серии, где могли бы выйти авторские книги, были все наперечет: "БСФ" - в "Молодой гвардии", "БПНФ" - в "Детской литературе", кое-что в "Знании" (уже с большими проблемами), кое-что в "Мысли" (здесь не все было в порядке с квалификацией редакторов), кое-что в северной столице (Лениздату дозволялось), кое-что на периферии советской империи (как, скажем, книги Владимира Михайлова в Риге).
Рассказ в те годы напечатать было легче, чем роман, но на пути к читателю краткие тексты, написанные по всем законам прозы (завязка, кульминация, развязка), проходили придирчивый отбор, качественную редактуру, оттачивались до блеска. В "молодогвардейском" альманахе "Фантастика" вплоть до середины 70-х дурные и конъюнктурные тексты были редкостью. Достойным был уровень публикаций в "НФ" той поры, "Мире приключений", лениздатовских сборниках. Благодаря достойному контексту даже те рассказы, к которым можно было предъявить стилистические претензии, выглядели прилично. Отечественные фантасты, еще не выпустив ни одной авторской книги, уже замечались фантастолюбами во всех концах страны. Братья Стругацкие, которые с середины 60-х смогли по-настоящему развернуться лишь в формате повести (или небольшого романа), были все-таки исключением из правила. Авторские книги советских фантастов в трех случаях из четырех оказывались сборниками рассказов, притом замечательными. Достаточно назвать "Чудеса в Гусляре" Кира Булычева, "Проверку на разумность" Дмитрия Биленкина, "Случится же с человеком такое!" Виктора Колупаева, "Аксиомы волшебной палочки" Владимира Григорьева, "Тревожных симптомов нет" Ильи Варшавского... в список можно включить многие книги из тогдашней "Библиотеки советской фантастики".
Не оказывались в безвестности хорошие рассказы, даже если они не попадали в альманахи и оставались только в подшивках научно-популярных журналов. Виталий Бугров, скорбно назвав одну из своих библиографических работ "Погребенные в периодике", сгустил краски: в СССР слава могла настигнуть автора, напечатавшего всего пару-тройку отличных новелл в "тонком" журнале. Борис Штерн, например, напечатав в "Химии и жизни" рассказы "Чья планета?" и "Сумасшедший король", обрел высокий статус профи задолго до того, как в Киеве вышла его первая авторская книга. Ныне популярный Виктор Пелевин был замечен и отмечен сразу же после того, как в том же издании увидел свет его рассказ "Затворник и Шестипалый". Вячеслав Рыбаков, Владимир Покровский, Борис Руденко - все они, как мы помним, начинали с периодики...
Увы, все в прошлом. В начале 90-х годов, когда российские издатели алчно требовали крупных форм (даже Борису Штерну, рассказчику милостию Божией, пришлось вымучивать неподъемного "Эфиопа"), фантастический рассказ в нашей стране умер. На рубеже столетий малую форму попытались реанимировать: журнал "Если" потеснил переводных авторов, дав больше площади соотечественникам; в "АСТ" решили подхватить знамя альманаха "Фантастика", выпавшее из "молодогвардейских" рук в 1991 году. Но поздно. Медики знают, что если с реанимацией запоздать, изменения в мозгу, лишенном кислорода, станут необратимыми. Примерно то же случилось с "малой формой": старые добрые навыки оказались, по преимуществу, утраченными, новых не народилось. Романисты не смогли ужаться обратно, путь из котлеты обратно в фарш невозможен в принципе.
Деструктивную роль сыграли и сетевые конкурсы - пресловутая "Рваная грелка" (в рамках которой процесс сочинения рассказов обретал вид спортивных состязаний) сгенерировала столько несусветного мусора, что никто не сможет найти в нем жемчужные зерна - даже если они потенциально там и присутствуют. Прибавьте к этому редактуру, стремящуюся к нулю, эстетическую глухоту составителей, примат скорости и темы над стройностью и качеством.
"Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее - ее прошлое", - писал в 1921 году Евгений Замятин. Замените "русскую литературу" на "фантастический рассказ", и вы получите неутешительный диагноз. Возможно, лет через сто из груды шлака проклюнутся живые ростки, а пока лично я постараюсь современные рассказы больше не читать. Лучше уж перечитаю старые.
ЧТО Я ЛЮБЛЮ И ЧЕГО НЕ ЛЮБЛЮ
Признаюсь: идея и название этих заметок позаимствованы у автора "Денискиных рассказов", ныне слегка подзабытого детского писателя Виктора Юзефовича Драгунского. В одной из его новелл юный Денис Кораблев проводилмысленную инвентаризацию своих предпочтений (как со знаком "плюс", так и с противоположным знаком). Безусловно, инструментарий критика не может сводиться к простой бинарной оппозиции "люблю / не люблю"; с другой стороны, злобный критик - тоже читатель, которому не возбраняется порассуждать без экивоков о том, что ему по-читательски близко, а что неблизко в современной отечественной фантастике вообще. Итак...
ЛЮБЛЮ, когда в романе есть стройный сюжет: чтобы все, как в старом добром учебнике "Введение в литературоведение" - экспозиция, завязка, кульминация и, пожалте, развязка (желательно с катарсисом, если таланта хватит). Чтобы вначале перед героем возникала Проблема, а в финале герой, поободрав бока о положенные тернии, эту Проблему решал - не обязательно счастливо для себя или окружающих, но обязательно решал. И можно было ставить точку, а не многоточие. Дракон сражен. Планета спасена. Чокнутый Профессор отправился в тартарары. Чудо-юдо превратилось в Анджелину Джоли. Гамлет, хоть и на последнем издыхании, все же успел уважить просьбу папы-призрака и пырнул дядю-предателя. The End.
НЕ ЛЮБЛЮ, когда авторы - в расчете на сиквел (а также триквел и еще кучу квелых "квелов") - бросают и героя, и сюжет на полдороге, с особым цинизмом прерывая себя на полуслове. Точь-в-точь как древний телефон-автомат, сжирающий монетку в середине разговора. Мол, хочешь продолжения - покупай, голубчик, следующий том (где, впрочем, тоже все оборвется на полуслове, пусть и другом). Современные издатели, поощряя многотомные "серии" и "циклы", похоже, скоро вообще отучат современных фантастов сочинять законченные произведения. В погоне за денежкой авторы экономят на персонажах: герой в финале выживет не потому, что того требует фабула, а потому, что подписан договор на еще три романа с этим же молодцем - ну как такую дойную корову прирезать? Да и ценные злодеи на дороге не валяются; лучше, как говаривал Король из "Маленького принца", поберечь старую крысу: приговорить к смерти и помиловать - до новой книги... Тьфу на вас, жадюги!
ЛЮБЛЮ линейное развитие сюжета: от простого к сложному, от вопроса к еще более заковыристому вопросу, быстрее, быстрее, чтобы на поворотах ветер в ушах свистел (вариант: пули у виска).
НЕ ЛЮБЛЮ флэшбеков. Они от лукавого. То есть бывают случаи, когда флэшбеки оправданы и необходимы, но это редкость. Обычно читателю приходится спотыкаться через каждые три страницы о коряги плюсквамперфектов не потому, что у упомянутого выше Чокнутого Профессора вконец разладился хрономопед, а потому, что автору не хватает таланта (или хотя бы элементарного умения) толково разобраться хотя бы с одним из времен; вот и приходится мельтешить туда-сюда - авось читатель-дурак не заметит сюжетных дыр.
ЛЮБЛЮ хорошо прописанный фон. Если уж действие разворачивается в мире, про который никому, кроме автора, не известно, то будь любезен выдай побольше фактуры (описаний, интерьеров, смачных деталей - чтобы не в пустоте герои вращались). ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ, когда с этим местом действия читатель знакомится походя, невзначай, на бегу, на лету; когда общая картинка мира сама складывается из пазлов - обмолвок, намеков и прочего пестрого случайного сора.
НЕ ЛЮБЛЮ, когда фон начинает душить действие. За мучительные научпоповские отступления хочется лупить автора тупым твердым предметом (фолиант сгодится) по башке. Герою уже три страницы назад надо было бежать за артефактом или догонять злодея, а наш бедняга все еще тоскливо переминается с ноги на ноги возле какого-нибудь резонера (вариант: с толстым справочником в руках), дабы познакомить читателя с экономической географией (вариант: исторической биологией) Седьмого Измерения или Планеты Zet.
ЛЮБЛЮ, когда автор умен и успел прочитать некоторое количество неглупых и нетривиальных книжек. Очень мне нравится, когда книжки, прочитанные автором, совпадают и с моими любимыми: каждая скрытая цитата или литературно-историко-политическая ассоциация (если она, конечно, опознана) срабатывает для меня как гиперссылка, расширяя горизонты конкретного текста за счет аллюзий.
НЕ ЛЮБЛЮ, когда автор интеллектуально недостаточен и когда его гиперссылки упираются в банальности: популярные рекламные слоганы, юзерский плоский юмор и стократ перепаханные советские комедии 60-х годов. Еще больше НЕ ЛЮБЛЮ, когда автор, чувствуя свою интеллектуальную ущербность, берется нашпиговывать текст обширными цитатами - иногда даже по-честному закавыченными - из книги "В мире мудрых мыслей". Помните героя фильма "Рыбка по имени Ванда", мачо-цэрэушника (его замечательно сыграл Келвин Кляйн), который для солидности подкреплял свои поступки цитатами из Ницше? Так вот: наши фантасты, злоупотребляющие заемной мудростью, трогательно похожи на того самого киноидиота.
ЛЮБЛЮ, когда автор знает фактуру: двигателей машин, образцов вооружения и прочего железа. Впрочем, в художественном тексте это знание эквивалентно умелой имитации оного. Ошибка недопустима лишь тогда, когда фантаст перевирает (по своему невежеству, а не по прихоти сюжета) цитаты из классиков; если автор перепутает калибр патронов какого-нибудь станкового пулемета, я поверю ему на слово и, конечно же, не полезу в справочник перепроверять.
НЕ ЛЮБЛЮ, когда для автора тактико-технические данные упомянутого железа важнее сюжетных перипетий. Автор, который восторженно застывает у подножия какого-нибудь бронированного монстра и не сдвинется с места, покуда не опишет все его ребристые шпунтики и пупочки, - без сомнения, опасный сумасшедший, подлежащий госпитализации. К сожалению, душевная болезнь, которую герой "Хромой судьбы" Стругацких обозвал "инфантильным милитаризмом", уже подкосила множество нормальных - в предыдущей жизни - фантастов. Теперь они почему-то уверены, что читатель, нуждающийся в справке об устройстве базуки, полезет за ней в фантастический роман.
ЛЮБЛЮ, когда у автора есть убеждения, причем желательно либеральные, хотя сойдут и умеренно-консервативные - в западном понимании этих понятий. Да, конечно, приверженность писателя-фантаста идеалам liberte, egalite, fraternite и свободного рынка вовсе не означает, что его тексты окажутся окажется высокохудожественными (отрицательных примеров - тьма), но в сегодняшней России почему-то идейная оголтелость автора идет бок-о-бок с художественной недостаточностью его сочинений. Да и потом мне как читателю неприятно следить за приключениями какого-нибудь идейного отморозка, который исполняет тут обязанности положительного героя. (Талантливый Фредерик Форсайт, который в романе "День Шакала" заставил читателя сопереживать безжалостному киллеру, поступил весьма опрометчиво - с точки зрения морали).
НЕ ЛЮБЛЮ, когда авторы, тем или иным способом приобревшие известность, начинают вдруг страдать мессианскими комплексами и берутся учить жить своих читателей, полагая их своей паствой, а писательскую "башню из слоновой кости" - чем-то вроде университетской кафедры, думской трибуны или, упаси Боже, амвона. Были у нас времена, когда фантастика вынуждена была работать по совместительству еще и философией, и футурологией, и педагогикой, быть гласом вопиющего в политической пустыне. Времена те, по счастью, давно прошли, и литература - только литература. Доморощенные гуру, которые, отвлекаясь от фабулы, начинают вещать, вразумлять и объяснять нам, "как надо", выглядят дико и смешно.
ЛЮБЛЮ, когда современные фантасты знают о достижениях своих старших коллег по жанру и не пытаются в очередной раз изобрести трехколесный велосипед с атомным приводом. Машины времени (вместе с набором хроноклазмов), роботы, гиперсветовые ракетные двигатели уже придуманы и в пояснениях не нуждаются; ЛЮБЛЮ, когда авторы умеют тактично выстраивать свои сюжетные конструкции на чужом фундаменте, разумно экономя свои силы и мое время. Нет ничего зазорного в том, что писатель берет напрокат чужие гаджеты - если он может заставить работать чужие фант-придумки в таком режиме, в каком никто еще их прежде еще никто не испытывал.
НЕ ЛЮБЛЮ тупых плагиаторов, воображающих, будто читатель только что слез с дерева и ему можно втюхать чужое б/у (передранное в масштабе 1:1), выдав его за собственное ноу-хау - якобы выдуманное пять минут назад и еще тепленькое. Впрочем, я также НЕ ЛЮБЛЮ, когда авторы, страхуясь от возможных обвинений в заимствовании, забивают текст фамилиями коллег: мол, я не украл, господа, а взял погонять, вот, извольте, четкая сноска на Шекли, ссылка на Желязны, отсылка к Лему. Выглядит это все, словно школьный реферат на тему "Как я провел лето в библиотеке и что оттуда вынес". Придуманные пиарщиками выражения типа "русский Стивен Кинг" или "наш Уильям Гибсон" столь же бессмысленны, как и "американский Александр Бушков" или "китайский Олег Дивов".
ЛЮБЛЮ, когда развязка фантастического произведения по-детективному неожиданна. Когда оказывается, что автор долго и - что немаловажно! - умело пудрил тебе мозги, пряча разгадку совсем не там, где ты ее вознамерился найти, испытываешь безусловное уважение к человеку, который тебя грамотно и технично провел.
НЕ ЛЮБЛЮ, когда финал предсказуем уже с середины книги, и читатель с покорностью ждет, когда литера i будет, наконец, увенчана всем очевидной точкой-нашлепкой. НЕ ЛЮБЛЮ, когда вместо эффектной развязки, тщательно подготовляемой по ходу произведения (имеющий глаза - да увидит!), читатель получает очередной рояль-в-кустах или бога-из-машины. НЕ ЛЮБЛЮ, когда о неожиданных свойствах гаджетов читатель узнает за секунду до финала. НЕ ЛЮБЛЮ, когда авторы ошарашивают тебя ничем не мотивированным кульбитом: черное оказывается белым и пушистым, девочка - мальчиком, глина - золотом (почему так случилось? да по ко-ча-ну! мол, хозяин - барин, что хочу, то и ворочу).
ЛЮБЛЮ, когда автор умеет в литературе делать то, чего я не умею.
НЕ ЛЮБЛЮ, когда по прочтении текста невольно думаешь: "И я так смогу. Но зачем мне это надо?"
АД РЕЦЕНЗЕНТА
Пора раскрыть одну тайну и покаяться. Пять лет назад Очень Крупное Московское Издательство предложило мне рецензировать самотек, приходящий в тамошнюю редакцию фантастики со всех концов необъятной родины, а также из ближнего и дальнего забугорья. Я, как придурок, согласился. И не столько ради денег (знали бы авторы "с улицы", как дешево стоит решение их судеб!), сколько из неких амбициозных соображений.
Как я рассуждал? Критик - а тем более злобный критик - тот же патологоанатом. К нему на прозекторский стол попадают готовенькие книжки, и остается лишь, метафизически разъяв на части прочитанные тексты, мрачно констатировать заболевание постфактум. Лечить это поздно. Типографские машины уже отпечатали, склеили и запаковали продукцию. Экспедиторы успели развезти ее по торговым точкам. Ушлые книгопродавцы исхитрились продать какую-то часть тиража. Сколько бы ты ни скрежетал зубами, сколько бы ты ни рвал и ни метал, эту пасту уже нельзя запихнуть обратно в тюбик.
Другое дело - внутренний рецензент. Он, словно диагност, способен отследить болезнь на допечатной стадии. И либо дать дорогу тексту, который можно попытаться спасти (выписать лекарство или потребовать срочной ампутации какой-то его части), либо, подавив в себе гуманиста, собственноручно добить сочинения, явно не совместимые с жизнью (то есть приговорить отдельных авторов, но спасти тысячи читателей). Чудилось мне, будто на посту литературного фэйс-контролера я принесу реальную пользу людям: и пускай мне первым придется отбивать массированные атаки явных графоманов, но зато мне же, возможно, повезет первым извлечь из кучи шлака произведения новых роджеров желязны и стивенов кингов.
Не секрет ведь, что господа массовые издатели зашорены донельзя. В погоне за сверхприбылями они утрачивают вкус. Ведомые понятиями "формат-неформат" и "серийное-внесерийное", они часто заворачивают по-настоящему талантливую вещь: ты, мол, дружок, никуда не вписываешься - значит, отдыхай. Но уж я-то (думал я) не дам такие тексты в обиду! Уж мне-то (думал я) удастся убедить редакторов обратить внимание на автора имярек и не выпустить из виду молодое дарование - не то, дескать, перехватят конкуренты. Уж меня-то (думал я), злобного критика, редакторы точно послушают...
Ага, размечтался. Как же! Примерно год спустя после начала эксперимента я подвел итоги, и они оказались неутешительными.
Из двух с половиной сотен рукописей романов и повестей, приплывших ко мне самотеком, гениальных не встретилось ни одной. Была одна, впрочем, весьма талантливая, хотя весьма неровная и безусловно "неформатная" повесть фантаста Р.Ш. из Украины. Разумеется, издатели, на которых я работал, ее равнодушно похерили - не взирая на все мои рецензионные всхлипы и превосходные степени. (Я слышал, что впоследствии автор выпустил эту вещь на украинском, но русского книжного издания я так с тех пор и не встречал. "Боги Золотого Века" - может, кому случайно попадалось?)
Еще два десятка произведений были не блестящими, но сносными. Во всяком случае, достойными печати (особенно если бы авторы кое в чем пошли навстречу пожеланиям рецензента). Знаете, сколько сочинений было принято к печати из этих двадцати мною рекомендованных? Одно. Притом не самое лучшее. Зато, по разумению завотделом фантастики, роман вписывался в одну из раскрученных серий.
То был роман молодой фантастки С.П., жены куда более успешного фантаста О.Д. - автора, мне как критику не слишком симпатичного. Госпожа С.П. пренебрегла всеми советами рецензента, а серия, в которой роман был опубликован, оказалась совсем для него не подходящей; покупатели ждали крутого межзвездного мочилова с применением разных видов оружия - и не дождались... Словом, книга С.П. прошла практически незамеченной и канула в Лету.
Остальные двести-с-лишним текстов, мною отвергнутых, на шкале добра и зла располагались где-то в промежутке между "Ужасно!" и "Бред Сивой Кобылы". Моя вера в разумное-доброе-вечное пошатнулась. Всеобщая грамотность уже не казалась безусловным благом. Правда, мне (в отличие от бедняг-рецензентов прошлых веков) хотя бы не приходилось гробить глаза, разбирая кривые каракули: рукописей - в буквальном смысле слова - в самотеке практически не было и даже машинописные страницы с правкой от руки встречались уже крайне редко; по преимуществу, авторы овладели программой Word, а порою и сами профессионально верстали свои сочинения. То есть разруха таилась не в компьютерах, а сами знаете где.
Примечательно, что среди всех этих текстов, упавших на меня, fantasy - в классическом виде - отнюдь не лидировали. Произведения "меча и магии" в духе профессора Д.Р.Р. или "Конана-варвара" составляли нем более четверти от присланного. Еще примерно столько же места в самотеке занимала городская мистика с участием Эзотерического Знания Предков - всех этих древних черепушек, ковчежцев, мисок и прочих сувениров из коллекции Индианы Джонса. Остальное было такой вполне традиционной science fiction: будущее, роботы, звездолеты, каменные джунгли и джунгли инопланетные. Словом, все как в старые добрые времена. С той лишь разницей, что среди действующих лиц преобладали не импортные Джоны и Бобы, как раньше, а отечественные Вани и Сережи. Авторы дружно давили на патриотизм. Все строго по Шекспиру: "А на какой почве помешался принц? - Известно на какой, на нашей. На Датской".
Читая все эти сочинения, я добросовестно вел учет преступлений, совершенных авторами против здравого смысла, логики, законов композиции и чужой интеллектуальной собственности (воровали у коллег и классиков по мелочи, но постоянно). Но главной жертвой был, разумеется, русский язык, - отчего фантастические события у авторов плавно перерастали в события бредовые.
"Пожилой мужчина стремительно появился в гостиной, выстреливая в Корицкого, что показалось совершенно невероятным, рукавом руки, из которого вылетел яркий энергетический сгусток..." - читал я в романе некоего А.С. "Галактические распри" и сердито писал автору на полях: "Да что ж тут невероятного, голубчик? Вот если бы пожилой мужчина появился, выстреливая ШТАНИНОЙ РУКИ или, допустим, РУКАВОМ НОГИ, это могло бы насторожить..."
Каждый третий из сочинителей вы упор не знал, что такое деепричастный оборот и как с ним надлежит обходиться. "Подумалось ему, пробирая холодом вдоль позвоночника" (роман Э.В. "Город на Канале"). "Удовлетворив себя таким объяснением, мне стало легче работать" (повесть А.К. "Побочный эффект"). "Увидев деньги, в раскалывающейся голове Кроя что-то перевернулось" (повесть П.Г. "Веномштейс"). "Закончив беседу с Сашей, гостям из другого мира предстояла еще одна беседа" (уже упомянутые "Галактические распри"). "Ведя светскую беседу с престарелой баронессой Энема, старушку раздирало любопытство" (роман Т.Ш. "Династия"). "Переступив порог Общего зала, глаза у Вовчика разгорелись" (роман С.Ц. "Эмигрант с Земли"). Цитировать можно бесконечно. Беседа ведет беседу, глаза переступают за порог... Ужас non-stop. "Избороздив космос вдоль и поперек, перелет на Тривальгон показался легкой прогулкой" - писал некто О.Б. в романе "Удар лошади". В бессильной злобе напоминал я О.Б. (и прочим авторам) одну и ту же навязшую в зубах фразу из чеховской "Жалобной книги": "Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа". Впрочем, какая шляпа? Мы же в космосе! Подлетая к межпланетной станции, у меня слетел шлем...
Самым большим кошмаром для рецензента оказывались любовные сцены. Примерно к середине романа каждый второй автор вдруг понимал, что следует чем-то оживить скучный металлический ландшафт, и вспоминал, что ничто человеческое героям (будь то люди, боги или инопланетяне) не чуждо. И - начиналось! "В груди что-то всплеснулось в последнем усилии и опало", "они слились воедино, обыскивая средоточие, главный смысл своего существования" (роман В.П. "Братья по ветру"). "Растворяясь в первых могучих аккордах иссушающей симфонии страсти" (роман Д.А. "Новейшая история: истоки"), "попадая в расположение магнетического источника лабораторного сексуально-токсического одоранта" (роман А.Б. "Кластер"), "окунувшись в атмосферу эротики, они все чаще и чаще вонзали в друг друга обольстительные взгляды" (роман Ю.П. "По стопам Остапа Бендера, или Мошенники трех вселенных"). "Начали с энтузиазмом заниматься любовью в ее физиологическом выражении" (роман К.И. "Руны возмездия"), "ощутил с Верой обширную гамму чувств" (роман И.А. "Задворки Галактики"), "он кончал долго и остро", "Николай уже чувствовал приближение конца" (роман О.И. "Дожди 23 года"), "ответил на ее нетерпеливые, порхающие поцелуи сильным и страстным, расставляющим все по своим местам поцелуем-признанием" (роман А.Б. "PUZZLE"). "В огромных глазах женщины загорелись глубинные огоньки, - писал некто А.Б. в романе "Дверь" и тут же спешил уточнить (все же научная фантастика, мало ли кто что подумает?): "Это не значит, что на дне ее зрачков и впрямь появились какие-то искры или что-то в таком роде". А мы-то боялись! Спасибо, успокоил: женщина как женщина, не робот.
Двумя наиболее популярными словами во всех этих произведениях были почему-то "мысль" и "мозг": "за закрытыми веками струились неизвестные мысли", "мысль стучала в висках недоумением", "под черепом терзалась сомнениями только одна мысль", "мысль, словно лозунг переносимая в воспаленном сознании", "в голове пилигрима метался рой мыслей, гложущий каждую клеточку его мозга", "комок мыслей в голове Кирилла самопроизвольно сплелся в тугой подозрительный узел", "мысли начали сбиваться в хаотическую груду", "бездушные мысли парили где-то в подсознании", "в голову настойчиво перли тяжелые и неприятные мысли", "Максим решил не ломать над этим голову, и в неё полезли мысли о том, что раньше было в этом мире", "голос пробегал по мозгу смутной мыслью", "сильная мозговая буря бушевала у него в мозгу", "еще энергичнее заскрипел мозгами в поисках ответа", "как вспугнутые птицы, бились в мозгу Луэллы воспоминания". Так что "при соответствующей обработке ихнего мыслеполя можно было надеяться на успех..."
В общем, самотек победил меня. Взял не умением, но числом. И, главное, не оправдалась надежда, что рецензии мои закроют этим некондициям дорогу к печатному станку. Отнюдь. Пусть не в этом издательстве, где я держал оборону, так в другом, в третьем... Интересно, что из тех немногочисленных романов, которые я одобрил, большинство до сих пор не пробились к читателям: неформат и все тут! Зато немало жутких текстов, сводивших меня с ума, в итоге благополучно увидели свет там или сям. Бродя по книжным развалам, я уже не раз и не два натыкался на книги со смутно знакомыми названиями и обнаруживал те самые произведения во всей их первозданности. Боюсь, скоро я смогу уже не писать новых рецензий на книги: просто буду смахивать пыль со своих старинных внутренних отзывов - и, не подновляя, отправлять их в печать.
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ВОСЬМЕРКА
Идея отмечать круглые даты, кратные десяти, придумана с благороднейшей целью: периодически напоминать забывчивому человечеству о его сынах и дочерях, совершивших нечто, отличное от нуля (чаще - в сторону "плюса", реже - в сторону "минуса"). К литературной сфере эта добрая традиция применима едва ли не в первую очередь, поскольку книги издаются и переиздаются non stop, а неживые (а нередко и живые) их создатели не всегда могут стать ньюсмейкерами. Так что магия цифр позволяет извлечь любого персонажа из долгого ящика, отряхнуть пыль и торжественно явить миру.
Мысль о том, что неплохо бы сочинить для "FANтастики" статью-2008 сразу с несколькими юбилярами, посетила вашего обозревателя уже через несколько минут после боя новогодних курантов. Однако текст долго не складывался. Поиск достойных объектов, чьи даты рождения оканчивается цифрой 8, буксовал. Ну да, Василию Головачеву исполнялось шестьдесят, а Филипп Дик, доживи он вдруг, отметил бы свое восьмидесятилетие. Но насильственно впрягать в одно ярмо великого американского психоделика и отечественного чемпиона по тиражам (Дику бы при жизни такие!) было бы немилосердно по отношению к обоим фигурантам.
Наконец, выход был найден: следует отметить юбилеи не фантастов, а произведений, наиболее значительных для развития фантастического жанра в целом. Или для большинства читателей. Или, как минимум, для автора этих строк... Приготовились? Тогда поехали.
110 лет назад была написана "Война миров" Герберта Уэллса. Сравнительно небольшое по объему (менее двухсот книжных страниц) произведение на долгие годы определило два мегатемы мировой фантастики, важнейшие и поныне. Первая - вторжение на землю агрессивных Чужих, вторая - глобальная цивилизационная катастрофа, вызванная стихийным бедствием (необязательно войной). Однажды придуманная писателем негуманоидная раса, для которой представители вида homo sapiens могли быть либо пищей, либо рабами, с пугающей регулярностью возникала затем в тысячах произведений фантастов всех континентов. Бесчеловечное, безжалостное, непознаваемое разумом "чистое химическое" зло для некоторых младших коллег Уэллса превращалось из художественного образа в философскую категорию, в холодную пугающую абстракцию. Уэллс же, запечатлевший мертвый Лондон, был куда более конкретен, хоть и смотрел далеко вперед. Марсиане на своих треножниках становились овеществленной метафорой. За четыре десятилетия до Мюнхенского договора, развязавшего руки Гитлеру, английский фантаст предупреждал: существуют силы, с которыми договариваться БЕСПОЛЕЗНО. Либо умирать, либо побеждать, третьего не дано.
80 лет назад Александр Беляев сочинил свой роман "Человек-амфибия". Произведение это, ныне известное большинству взрослого населения бывшего СССР благодаря позднейшей экранизации Геннадия Казанского и Владимира Чеботарева (1961) с прекрасными молодыми Анастасией Вертинской и Владимиром Кореневым в главных ролях, приблизило достаточно специфическую НФ к самым широким массам и способствовало популяризации жанра в нашей стране. При этом кинематографисты сознательно убрали малоинтересные детали и добавили еще больше знойной мелодраматичности. Добротная квазинаучная идея превращения человека в большую рыбу (недавно ту же метаморфозу, притом добровольно, прошел персонаж стимпанкового романа "Шрам" Чайны Мьевиля) становилась лишь сюжетным толчком, обусловившим куда более любопытную драматическую идею - физической невозможности сосуществования героя и героини в одной стихии. Эмоциональная близость Его и Ее тут не могла перерасти в нечто большее. У жителей "верхнего мира" Ромео и Джульетты шанс был, несмотря на вражду двух равноуважаемых семей. У Ихтиандра и Гуттиэре в финале - нет. Множественность обитаемых миров и разнообразие сред, где возникал разум, позволяли фантастам и дальше конструировать столь же безвыходные конфликтные ситуации. При этом жестяной оптимизм финала ефремовского "Сердца Змеи" выглядел сюжетно бесперспективным, а грустная безнадега биологического детерминизма в булычевской "Снегурочке", при всей ее горечи, оказывалась художественно выигрышной. Великая вещь - катарсис.
70 лет назад была завершена "Тайна двух океанов" Григория Адамова - роман не выдающийся, однако, без сомнения: любопытный. Эта книга стала квинтессенцией жанра советского фантастического детектива, который был необходим эпохе "обострения классовой борьбы". Собственно фантастики здесь было не так много - ну разве что выдуманная писателем подводный гигант "Пионер", эдакий "Наутилус" страны побеждающего социализма, по ряду тактико-технических данных (все равно засекреченных) превосходил реальные субмарины. Раскрытие заглавной "тайны двух океанов" (в чем она именно состояла - в упор не помню, да и читатель, думаю, сразу же забыл) меркло на фоне раскрытия подлой сущности персонажа по фамилии Горелов, оказывающегося и не Гореловом вовсе, а шпионом неназванной дальневосточной державы. Адамов был не конъюнктурщиком, не халтурщиком и не параноиком - он, похоже, искренне верил в то, что враги могли таиться повсюду (на земле, в воздухе, на воде, под водой). Мир выдуманный активно вытеснял мир реальный, фантомы правили бал, люди верили не своим чувствам, но символам на бумаге и теням на целлулоиде. По сути, задолго до компьютерной эпохи писатель конструировал своеобразную "виртуальную реальность", рожденную в головах пропагандистов. Случайно ли, что настоящая фамилия Адамова - Гибс - так сильно смахивает на фамилию отца-основателя киберпанка Уильяма Гибсона?
50 лет назад появились на свет сразу три знаковых произведения - "Эдем" Станислава Лема, "Незнайка в Солнечном городе" Николая Носова и "Серебряные яйцеглавы" Фрица Лейбера. Мысль о том, что "среди звезд нас ждет Неведомое", в лемовском романе была реализована максимально убедительно. Сплоченный мужской (а вернее сказать - бесполый) коллектив специалистов из земного космического корабля, севшего на незнакомой планете, отправлялся в обратный путь примерно с тем же багажом знаний (точнее говоря, незнания). Ни мира, ни дружбы, ни даже войны - ничего не могли предложить эдемцы землянам; непрошибаемая внешняя алогичность, априорная чуждость (не враждебность) обнаруженной цивилизаций вызывали холодное отчаяние у земных исследователей. Печальный философ, Лем продемонстрировал читателям один из вполне возможных вариантов контакта - Неконтакт. Иронический Носов, временами только притворявшийся детским писателем, нарисовал не замеченную цензорами карикатуру на святая святых - советскую технологическую утопию. Довольные коротышки из Солнечного города, будучи окружены со всех сторон наилучшими в мире гаджетами, на деле оказывались крайне уязвимыми и неприспособленными к жизни существами. Гармония распадалась от малейшего дуновения ветерка. Стоило появиться в городе даже таким сомнительным по части пассионарности варварам, как Незнайка с Пестреньким, - и утопия тотчас же начинала давать сбой... Саркастический Лейбер в своем романе без труда заглянул в наш 2008-й и почти все угадал правильно - по крайней мере, в отечественной издательской сфере. Словомельницы успешно работают, писатели-бренды лишь делают вид, что имеют отношение к книгам, подписанным их фамилиями, а пипл хавает наиболее непритязательный словопомол. Конвейерная сборка, заменившая индивидуальный процесс изготовления массовой продукции, из фантастики стала почти-реальностью. Ну разве что сами наши творцы не бунтуют против своего жалкого статус-кво; их, похоже, все устраивает. Они лишь изредка перебегают от одной словомельницы к другой - в пределах все той же экологической ниши.
40 лет назад Клиффорд Саймак написал один из своих лучших романов - "Заповедник гоблинов", Роберт Шекли - роман "Координаты Чудес", а Север Гансовский - рассказ "Демон истории". Первое из названных произведений оказалось для большинства советских читателей и первой переведенной на русский книгой fantasy - при том, что вся история с участием дракона, гоблинов, баньши и духа Вильяма ненашего Шекспира была нанизана на прочную научно-фантастическую ось (нуль-транспортировка, инопланетный "колесник", искусственная планета, доверху набита знаниями и т.п.). Саймак продемонстрировал редкостную свободу игры с разнообразными сущностями и лукавого приведения к общему знаменателю разножанровых понятий и явлений. Шекли с еще большей раскованностью (порой граничащей с безбашенным абсурдизмом) предложил читателю свою версию "роуд-муви" - с поправкой на возможность перемещения между мирами. Перепрыгивая с одной Земли на другую, вечный странник Кармоди (по сути, выездная модель американской Алисы в царстве непрерывных чудес по десять центов за штуку), не имел ни права, ни желания задержаться где-нибудь надолго. Пластичная, яркая, сумасшедшая вариация действительности, где каждый второй мог оказаться Болванщиком, а каждый первый - Мартовским Зайцем, заслуживала бы ярлык Искаженного Мира - кабы мир реальный не был еще более безумен... Наш Север Гансовский тоже поменял координаты реальности, сочинив первый для советской фантастики альтернативно-исторический сюжет. Немецкий диктатор Юрген Астор был убит, и на смену ему пришел Гитлер, а когда Гитлер был убит (в романе Стивена Фрая "Как творить историю"), пустующую нишу заняла такая же сволочь, и ситуация могла повторяться и повторяться в дурной бесконечности. Вывод фантаста печален: главный урок прошлого - неумение извлечь уроков. Сколько бы бабочек ни раздавили хронопутешественники в Юрском периоде, человечеству придется пройти - пусть и с разными вариациями - все тот же скорбный путь, набив столько шишек, сколько на роду написано.
30 лет был создан роман Кира Булычева "Сто лет тому вперед" - книга о, быть может, не самом ярком, но наверняка о самом известном приключении Алисы Селезневой. Популярность книге обеспечило ТВ, а именно сериал "Девочка из будущего" с участием объекта безответной влюбленности сотен тысяч тинейджеров середины 80-х Наташи Гусевой. При чтении этой книги сегодня испытываешь щемящую ностальгическую грусть: такого искренне-безоблачного будущего нам теперь никто уже не рискнет предсказать. Даже если прекрасное далеко и не будет, согласно песне, к нам жестоко, оно и через семьдесят, и через сто семьдесят лет едва ли будет таким, как у Булычева. Пусть даже прилетят из космоса пираты, а ученые изобретут миелофон, - булычевская сказка все равно не сделается былью. Мы пойдем дальше - но пройдем мимо.
БОДАЛИСЬ ДУБОЧКИ С ЗЕРКАЛОМ
Для кого существует критика вообще и критика фантастики, в частности? Казалось бы, ответ прост и в силу этого очевиден.В первую очередь, для обычного читателя-любителя, которому читатели-профи (с филологическим образованием или без) должны вдум-
чиво и популярно, с цитатами из современников и грамотными отсылками к нетленной классике жанра, объяснить, какие книжки сегодня стоит читать, к каким отнестись с сомнением и опаской, а на какие лучше не тратить силы, время и деньги.
Во вторую очередь, потребителями критических выступлений должны быть сами творцы фантастических миров, готовые посмотреть со стороны на свои свежевыпущенные сочинения, задуматься, остановиться, оглянуться, обрадоваться (или огорчиться) и, возможно, сделать выводы, необходимые для собственного будущего.
Третьей фокус-группой - хотя, возможно, первейшей по значимости - ценителей мудрого критического слова должны, по идее, быть издатели. Они могли бы хотя бы изредка спускаться с сияющих вершин бизнес-технологий на грешную землю и сверять свои ощущения с мнениями знающих людей, а в каких-то случаях и (чем черт не шутит!) корректировать после этого издательские планы...
Все это, однако, только сухая теория. Российская практика решительно не желает ей соответствовать. На практике рядовой читатель en masse в критические разделы даже специализированных фант-изданий заглядывает редко, доверяясь либо своим вкусам, либо фамилии автора, либо названию серии, либо названию книжки, либо рисунку на обложке. (Популярность, например, фантаста А. Белянина проистекает именно из трех последних условий; многие российские читатели из глубинки и по сей день путают его с А. Беляевым, воображая, будто автор "Человека-амфибии" благополучно жив, отрастил казацкие усы и при этом отчаянно шуткует...)
Про то, насколько господам издателям плевать на мнение экспертов - если это не эксперты по маркетингу, - ведущий рубрики уже вкратце писал в своей статье "Ад рецензента" (сентябрьский номер "FANтастики"). Большая часть вины ложится даже не на боссов, которые редко интересуется творящимся у подножья их Олимпа, а на среднее, наиболее агрессивное бизнес-звено, занятое продвижением брендов. Эти граждане активно презирают читателя, полагая его быдлом и загоняя его четко очерченное стойло. Не о читателе они, понятно, пекутся, а просто облегчают себе жизнь, сужая все богатство фант-литературы до считанного количества жанров и видов, а еще проще - серий. Слева живой Головачев, справа покойный Асприн, между ними упомянутый выше Белянин со своими царем и горохом. Все, что кроме, - неформатно, непродажно, непрезентабельно (от слова "презентация") и подлежит ленивому удушению.
Кто остается? Сами писатели, которые (что бы они там не говорили) за критикой ревниво следят. Но толку от этого, за редчайшим исключением, никакого. Пора признать: нынешние граждане, пишущие фантастику, критиков недолюбливают по-любому. Инстинктивно. На уровне спинномозговых рефлексов. Как собака - палку. Как радостно бухающий в день зарплаты румяный советский пролетарий - застенчиво-трезвого серолицего интеллигентика в очках и шляпе.
Тех критиков, которые мягки с фантастами и даже слегка перед ними заискивают (такие выродки среди нашего брата, увы, встречаются), фантасты просто презирают, хотя и изредка подкармливают некондиционными бутербродами. Ну а злобных критиков терпеть не могут - активно, деятельно, ничуть не стесняясь своих чувств.
Критиков из разряда злобных не сажают в президиумы, обделяют наградами, не зовут на презентации и не только не дарят книжек с трогательными автографами, но и бдительно следят: не купил ли змей их сочинения за деньги? не намерен ли гад употребить покупку во зло? не стоит ли напасть на него в темном переулке, стукнуть по башке и отобрать свои шедевры от греха подальше?
В редакциях журналов фантастики мешками копятся ультиматумы рассерженных авторов: мол, если вы в вашем замечательном издании не перестанете разрешать рецензировать мои нежно-удивительные творения (кстати, удостоенные премий им. Царя Салтана, хана Батыя, Св.Себастиана и В.Д.Бонч-Бруевича!) этому дураку, козлу и иностранному шпиону NN, то я и сам откажусь от подписки на вашу помойку, и чадам-домочадцам (включая тещу) велю отказаться, и вообще ждите визита пожарных, санэпидстанции, налоговой и ФСБ...
Чтобы не подставлять никого из коллег, дальше обрисую ситуацию на личном примере: патентованному злодею Р.А. терять нечего.
Выбрав в ранней молодости тернистый путь критика, ваш колумнист с трудом представлял себе, ЧТО его ждет в будущем, хотя и смутно догадывался, что служба литературе медом ему не покажется. Реальность превзошла все ожидания. К 46 годам автор этих строк столь часто сталкивался со всеобщей неприязнью, переходящей в ненависть, что не мог не сделаться мизантропом.
Каких только чудовищных слухов не распускали обо мне в писательских кулуарах! Что я читаю книги по диагонали, открываю их наугад, не читаю вовсе, не умею читать вообще, нанимаю для чтения толпу литнегров, рву книги на части, топчу ногами, прижигаю напалмом и выбрасываю с балкона (да у меня и балкона-то нет!).
Обиженные мною фантасты с радостью передавали друг другу, например, весть о том, как оскорбленный в лучших чувствах фантаст Лев Вершинин - если и известный миру, то лишь по моим же двум отрицательным рецензиям, - из-за меня покинул родную Одессу и печально отбыл на историческую родину, а перед этим показательно надавал критику Р.А. пощечин. (Открою тайну. Не так все это было. На самом деле Вершинин пытался физически угробить критика, столкнув в бездонную шахту лифта; однако, будучи пьян в стельку, мститель забыл, что действие происходит на первом этаже).
Столь же слабую связь с реальностью имеют нелепые слухи о том, будто бывший таллинский писатель-фантаст, а ныне московский философ, создатель Всеобщей Теории Всего Сущего М. Веллер, поймав злобного критика в кулуарах Московской Книжной Ярмарки, прострелил зоилу из арбалета правую ладонь. (В действительности же решимости Веллера хватило только на один плевок на свитер обидчика и поспешнейшую ретираду; арбалет не был им даже расчехлен).
Если ради интереса набрать слова "критик" и "Арбитман" в поисковой системе "Яндекс", то услужливый Интернет тотчас явит россыпь обидчивых суждений. Года два назад, к примеру, харьковский писатель-андрогин А. Зорич, раздосадованный прохладной рецензией на свою бессмертную имперскую дилогию "Завтра война" и "Время - московское", собрал в Интернете армию своих преданных фанатов, дабы устроить критику показательную порку. Фанаты не подкачали. Критик был припечатан разнообразными словосочетаниями, наипронзительнейшим из которых было выражение "ментальный пидарас".
А вот еще цитаты из Сети - почти навскидку. Фантаст В. Васильев: "Имя Арбитмана вызывает чувство гадливости". Фантаст К.Бояндин (мамой клянусь, сроду о нем ничего не писал!): "Hапоминает мне некоторых старых диссидентов - которые озлоблены на весь мир". Фантаст А. Громов: "Ядовитый, как сколопендра, Арбитман". Фантаст О. Дивов: "Его статьи полны ругани, но почти не содержат конструктива". Фантаст И. Новак: "У него слишком уж много вкусовщины в рецензиях". Фантаст С. Лукьяненко: "Hе будут объективными высказывания неудавшегося писателя-фантаста и автора бульварных детективов о современной фантастике". Фантаст Э.Геворкян: "Ромка ругает? Значит, вещь удалась на славу!" (Кстати о Э.Г. Его роман "Времена негодяев" злобный критик когда-то имел неосторожность не обругать, а похвалить; следуя вышеприведенной логике, роман тот придется, видимо, признать сущей дрянью).
Впрочем, чаще всего писатели-фантасты разделываются с критиком совсем уж "бесконтактным" способом - на страницах собственных книг (примерно так же писатель Франсуа Мерлен из знаменитого фильма "Великолепный" с Бельмондо сводил счеты с водопроводчиком и электриком). Автор этих строк столько раз встречал "себя" на страницах разнообразных опусов, что Юра Семецкий, убиваемый уныло и однообразно, может позавидовать! Материала мне хватило бы на большую статью "Образ Арбитмана в современной фантастике".
У А. Столярова в повести, к примеру, Арбитман способствовал приходу Дьявола на Землю. В повести С. Лукьяненко и Ю. Буркина Арбитман был всего лишь Кощеем Бессмертным (соавторы даже вручили иллюстратору первого издания мое фото - можете полюбоваться, вот очки, вот усы). В рассказе А. Бушкова еще один Арбитман тащил грязную таратайку и трусливо сбегал от дракона. У В. Головачева в романе возникал на миг некто Роман Рабитман, быстренько получал по физиономии и исчезал в никуда. В Интернете, по-моему, до сих пор висит обширный НФ опус "Рейд обреченных" некоего Д. Виконтова из Львова, где злодейский полковник Арбитман не доживает даже до середины текста. И так далее, и тому подобное...
В том, что критик выглядит для писателем средоточием Тьмы и часто выступает в роли виртуального мальчика для битья, нет ничего фантастического. Психологически это вполне объяснимо. Нелицеприятность всегда неприятна. Но. Но. Но. Следует иметь в виду, что неприятие всякой критики, самодовольство и самоуспокоенность авторов ведут к полной их деградации, а потому катастрофична...
Увы, сдается мне, что писатели-фантасты, наткнувшись и на эту "колонку злобного критика", едва ли произведут переоценку ценностей. Ведь проще ежеутренне пенять на упрямое зеркало, чем попытаться произвести хотя бы минимальный апгрейд собственной рожи.
