========== 1. ==========
Смысла в мести было немного, но вынести, что Зелена дышит, ест, пьет, говорит в то время, как Бей лежит в душном деревянном гробу, Румпельштильцхен не мог. Может быть, оттого что жизнь сына была платой за его собственную, ставшую вмиг такой ненужной и никчемной. Но отказываться от этого дара Румпельштильцхен не смел. Слишком дорогая цена была заплачена.
Торжественно вручая Белль фальшивку, Румпель не испытывал ничего, кроме глухого раздражения. Говорить о любви и тут же сковывать возлюбленного властью темнейшей магии? Смешно, но тем легче было перелистнуть и эту страницу. Румпель не мог солгать Белль, пока кинжал был у неё. Но схитрил: отвлек, а после… Достаточно было лишь на миг заполучить кинжал в свои руки, и дело было сделано. Белль не распознала обман.
А Румпельштильцхен отяготил себя очередным обязательством. Или нет? Вряд ли Белль будет настаивать на свадьбе, после того как узнает, что “её Румпель” вместо власти над своей жизнью и судьбой подсунул ей никчёмную железку. Удивительно, но ему было всё равно. Значение для него имело только одно обещание, то что он дал Бею и не сумел выполнить.
«Ты одолеешь Зелену» — «Да»
Румпельштильцхен держал сына за руку крепко, и ничто не могло заставить его разжать пальцы. Только удержать не удалось всё равно. Ладонь Бея становилась всё холоднее, и как бы Румпельштильцхен не хотел обмануться своим собственным теплом — его было недостаточно. Слишком мало для них двоих.
Бей верил в него. Верил в то, что папа сумеет взять верх, одолеет злую ведьму так же, как не раз одолевал нужду, как справлялся с любой бедой, с любой непобедимой неизбежностью. Но не на этот раз.
Зелена оказалась сильным противником. И то, что сейчас она находилась за решёткой и выглядела беспомощной и безопасной, ничего не меняло. Уж кто-кто, а Румпельштильцхен отлично знал, насколько обманчив может быть подобный расклад. Он был уверен: надолго в плену Зелена не задержится. Он не знал, как далеко намерена зайти Реджина в своих играх в «семью». Но Румпельштильцхена больше обеспокоило другое: то, что Зелена не слишком обрадовалась проявленному к ней милосердию. Поверженная ведьма Запада словно напрашивалась на скорую жестокую расправу… А это… было на неё не похоже.
Зелена всегда предпочитала рисковать чужими жизнями, не своей. За ее показным безрассудством стояло нечто большее. Не равнодушие к собственной дальнейшей судьбе и не желание умереть, а странная уверенность в собственной безопасности. Странная, потому что старшая дочь Коры отнюдь не была самонадеянна. Она заметно нервничала накануне, и из её взвинченных речей «кукла-Тёмный» сумел вычленить то, что Зелена не так уж была уверена в успехе. А значит, предусмотрела и пути отступления в случае возможной неудачи. То, что Реджина не позволила Румпельштильцхену последовать первому порыву и задушить Зелену на месте, неожиданно сыграло ему на руку, по меньшей мере дало пищу и время для размышлений.
Спровадив Белль, Румпельштильцхен заперся в ломбарде и попытался припомнить все, что он знал о природе магии Оз и так называемых «четырёх амулетах». Готовясь к жизни в мире без магии, Румпельштильцхен интересовался подобными артефактами: он рассматривал возможность перенести силу Тёмного в некий предмет, который можно было бы рассматривать как временное хранилище. Кристаллы Оза для этих целей подходили идеально, к тому же многократно усиливали магическую мощь владельца, с которым становились связаны почти неразрывно… Впрочем, новых волшебных бобов Румпельштильцхен так и не нашёл, а использование амулетов силы счёл для себя неудобным и опасным. Но теперь сведения, долгое время казавшиеся ненужными, наконец сослужили свою службу.
Сам амулет было не заполучить: он лежал у Реджины, в склепе, запечатанном магией крови. Даже Темный не мог проникнуть туда без приглашения, и это сильно осложняло дело. Но всегда есть другой способ: нужно было только раздобыть книгу… Ту, с помощью которой Зелена собиралась переменить ход времени. Книгу, заключавшую в себе магию столь черную, что Румпельштильцхен, даже будучи Темным, опасался к ней прибегать. Именно её Зелена подбросила в библиотеку его замка, чтобы Бей наткнулся на неё…
По счастью, она была спрятана не слишком тщательно.
Тяжелый том без труда нашелся в том убогом домишке, который Зелена сделала своим временным убежищем в Сторибруке. Он хранился в гостиной, на укрытой вышитой салфеткой полочке, где гримуары соседствовали с телефонным справочником и пособиями по кулинарии. Стоило бы зарыть его в погребе, под земляным полом или в лесу в корнях какого-нибудь дерева. Но педантичная склонность к порядку на этот раз подвела ведьму: она всего лишь сменила обложку, прикрыв изъеденную временем кожу зеленым дерматином с крупно отпечатанным на корешке «Акушерство».
Румпельштильцхен вытянул том почти наугад. С трудом преодолевая гадливость, дрожащими пальцами раскрыл книгу: она услужливо распахнулась на странице повествующей о хранилище Темных. Отбросить бы книгу, точно мерзкое насекомое, разнести в щепки эту почти девичью комнатку с ее нелепой претензией на уют. Но нельзя. Еще не сейчас.
Румпельштильцхену были противны собственные терпение и осмотрительность, все эти увертки, на которые пришлось пойти, чтобы вернуть себе свободу действий и выиграть время. Сжечь книгу, насладиться предсмертным хрипом зеленой ведьмы. Немедленно, не откладывая ни на секунду. Этого требовал внутренний зверь, таящийся в Тёмном, горюющий человек, спрятанный под личиной застегнутого на все пуговицы мистера Голда. Только… все потом — и горе, и гнев. А сейчас он должен прочесть внимательно и эти строки, и другие об открытии временного портала, отыскать все лазейки, разгадать путанные формулировки. У него нет права на ошибку.
В ангаре, где Зелена начала проводить свой страшный ритуал, все было по прежнему: в три стороны расходились неглубокие канавки, повторяющие начерченный в книге затейливый узор, на их концах все еще лежали забытый меч, опустевшая колыбелька, моток золотой пряжи. Впрочем, убирать их сейчас, после того как Зелена начертала вокруг них ведьминские знаки и прочла слова заклинания, не имело смысла. Находящееся в центре узора геометрически правильное углубление в земле в любой момент готово полыхнуть зелёным огнём портала.
Румпельштильцхен вынул из внутреннего кармана пиджака обернутый в нелепую клетчатую тряпицу кинжал.
«Ты готов заплатить эту цену?» — прозвучал в голове у Румпельштильцхена голос очень похожий на его собственный.
— Как будто бы у меня есть выбор, — фыркнул он в ответ.
Портал нельзя было закрыть, лишь перенастроить.
Румпельштильцхен встал над брошенной колыбелью, обнажил запястье и сделал первый надрез. Лезвие криса, разрывая кожу, обожгло огнем. В канавку упало несколько темных капель. Достаточно.
Когда запястье пересекли три продольных разреза, а закатанный рукав пиджака — как ни старался Румпельштильцхен быть аккуратным — насквозь пропитался кровью, где-то под черепной коробкой снова прозвучал вопрос о том, стоит ли платить такую цену.
На этот раз голос, задававший его, был низким и хриплым.
«Тебе незачем отправлять ведьму в ад. Ты можешь устроить ей ад и здесь: нам хватит сил и изобретательности… — раздавался слышимый лишь ему одному вкрадчивый шёпот. — Мы придумаем для неё худшие пытки, отплатим ей за всё, что тебе пришлось перенести».
— Бейлфаер мертв, — резко оборвал Румпельштильцхен.
Но голос не умолк, напротив зазвучал настойчивей:
«Неужели месть того стоит? Подумай, он возможно не твой сын. За столько лет ты так и не удосужился проверить… “
Румпельштильцхен криво улыбнулся:
— Зосо, — прошипел он сквозь зубы и проследовал в угол ангара, где стояли прислоненные к стене лопаты, — Давненько ты не показывался.
Румпель взял лопату и взрыхлив землю стер ранее начертанные знаки.
— Испугался, что скоро придётся исчезнуть навсегда?
Румпельштильцхен острием кинжала написал положенную руну, отсчитал шесть шагов и присел на корточки: острие кинжала легко вошло в плотно утрамбованную землю.
Румпельштильцхен кивнул каким-то невысказанным мыслям и, игнорируя пульсирующие жаром раны и назойливо зудящего в ушах Зосо, вписал в круг еще один знак.
«А почему ты решил, что я — Тьма? Магия? Воплощение кинжала? А что, — мягкая хрипотца в голосе его невидимого собеседника сменилась рвущими нервы высокими мяукающими нотами, — если ты безумен, и я только плод твоего больного воображения, доороогуша?!»
Румпельштильцхен подошёл к выемке, находящейся в центре круга, поднял руку и полоснул по ней в последний раз, перечеркивая все старые надрезы длинной чертой, тянувшейся от левого края самого верхнего из них, к правому нижнего, сделанного первым. Оценить точность линий на сплошь измазанной кровью руке было сложно.
«Ты так жа-алок», — надрывался призрачный голос. Но это не должно было иметь значения. Так же как и раздирающая левую руку на части боль. За полтора столетия Темным Румпельштильцхен почти забыл о том, какой невыносимой она бывает — эта самая банальная физическая боль, но пребывание в том месте, куда он собрался отправить Зелену, заставило его вспомнить.
Рукоять кинжала нагрелась почти докрасна. Капли крови, стекавшие по лезвию вспенились.
Румпельштильцхен очертил в воздухе широкий круг, и он тут же вспыхнул огненной линией перед глазами. «Ты жа-лок, ты смешон…» Ему нужно было в точности повторить изображенную на земле пентаграмму.
«Доо-рогууша».
Рисунок вспыхнул огненным очерком в воздухе и вмиг погас, осыпался серым пеплом.
Стало так тихо, что Румпельштильцхен отчетливо слышал собственное дыхание, биение сердца, шорох ветвей там, снаружи. Дело сделано. По крайней мере полдела. Он спрятал кинжал обратно.
Уже на улице, морщась от боли, провел ладонью по сочащемуся кровью запястью, позволяя порезам затянуться, зачерпнул горстью дождевую воду из бочки, оттер кровь тут же пришедшим в негодность носовым платком.
Оставшееся казалось более простым. Доехав до участка, Румпельштильцхен с помощью простейшей магии уничтожил и замок, и камеры наблюдения (бедный-глупый Дэвид, наивно рассчитывать на подобные средства в городе, напичканном волшебством), а дальше сыграл свою роль в придуманном Зеленой спектакле. Он вынес приговор и привел его в исполнение. Это могло бы быть даже трагично, если бы ведьма не фальшивила так отчаянно. Она гримасничала, изображая ужас, но не забыла для верности упомянуть смерть Бея, чтобы маг ненароком не расчувствовался всерьёз.
Румпельштильцхен должен был торжествовать, но не испытывал ничего, кроме брезгливости. Он резким движением вонзил кинжал в левую грудь ведьмы. Этого удара было бы достаточно, чтобы убить любого.
Но ведьма не обмякла, падая под весом собственного тела, а замерла, охваченная зелёным сиянием, и рассыпалась на сотни осколков, пылью осевших на пол камеры. За мгновение до этого Румпельштильцхен успел разглядеть самодовольную улыбку, тронувшую её губы.
Зелена рассчитывала ускользнуть. И от смерти, и из Сторибрука: развоплотившись, перейти через временной портал в далёкое прошлое, изменить его по своему вкусу и вернуться назад. Румпельштильцхен не смог уничтожить эту лазейку, но изменил место назначения. Портал стал переходом не в прошлое, а в царство мертвых. В самый центр выстроенного Аидом огненного лабиринта.
Румпельштильцхен открыл эту дверь своей кровью (кровью того, кто побывал на той стороне и сумел вернуться) и запечатал силой Темного, навсегда отрезав Зелене путь назад.
«Ты одолеешь Зелену», — всплыли в памяти слова Бея, и Румпельштильцхен крепче сжал рукоять ставшего ненужным кинжала:
— Я справился, сынок.
Тусклые осколки закружились в вихре зелёного дыма. Надо было убираться, пока никто не застал его здесь. А то чего доброго придётся занять место Зелены в камере или, хуже того, обосноваться в одной из палат психиатрического отделения, по соседству со ставшим неугодным Сидни Гласом. Румпельштильцхену вовсе не хотелось испытывать на себе милосердное правосудие героев: он плохо понимал, для чего Бейлфаер вернул его к жизни, но уж точно не для того, чтобы ее остаток он гнил в каком-то душном подвале.
Он вышел из участка вместе со стелившейся по тротуару позёмкой зелёного тумана, сел за руль и поехал… Румпельштильцхен вряд ли бы смог сейчас сказать, куда направляется или что занимает его мысли. Он и сам был точно в тумане и очнулся, только обнаружив, что с силой вдавливает педаль тормоза. Румпельштильцхен едва не вылетел через лобовое стекло, и лишь спустя несколько секунд до него дошли причины собственной поспешности: на дороге мелькнула человеческая фигура, и рефлексы опередили сознание.
На обочине стояла Эмма Свон. Взъерошенная, целая и невредимая.
— Торопитесь на тот свет, мисс Свон?
— Нет, но… — Эмма указала на сияющий над лесом столп зелёного цвета, — Эта штука, надо выяснить, что такое.
«Портал открылся», — отметил Румпельштильцхен про себя, а вслух продолжил отчитывать Спасительницу:
— И ещё раз, мисс Свон, чего вы так спешите на встречу неизбежному? Оно и так вас в свой час настигнет. Или вы вернули себе магию? Как вы собрались деактивировать портал — уговорами или, может быть, пистолетными выстрелами? — заключил он ворчливо.
Эмма пожала плечами.
— Я не знаю, — ответила она просто. — Генри хочет видеть меня героем…
— И вы решили, что глупо погибнув, сможете доказать ему, что им не являетесь? — переспросил Голд раздраженно.
— Скорей наоборот, — пробубнила Эмма мрачно.
Во всем ее облике сквозила столь не свойственная ей растерянность, что Румпельштильцхен невольно поинтересовался:
— Что случилось?
— Генри, — Спасительница шмыгнула и Румпельштильцхен наконец увидел, что нос у Эммы красный и распухший, так же как ее глаза, — он выбрал Реджину.
Румпельштильцхен посмотрел на Эмму, на изумрудное сияние над ангаром, на простирающуюся впереди дорогу.
— Ладно, садитесь, по пути расскажете.
Тем не менее, какое-то время они ехали молча. Когда высившийся над деревьями столп зеленого цвета полыхнул багровым и исчез, Румпельштильцхен почувствовал, как сила, бывшая с ним столь долго, покидает его, замедлил ход и, свернув на обочину, остановил кадилак.
В этом не было настоящей нужды: разница пока была едва ощутима. Но ему захотелось попрощаться. С городом? С прошлой жизнью?
Эмма сидела так тихо, что Румпельштильцхен почти забыл о ее присутствии. Но она заговорила — негромко, глухо, ожесточенно бросала слова в воздух и не ожидая, кажется, ни ответа, ни совета.
========== 2. ==========
Генри выбрал Реджину. В этом, наверное, тоже было что-то правильное. И Эмма смирилась бы, если бы это произошло из-за того, что Реджина вырастила его. Привязанность такая сложная штука. И Эмма, особенно теперь, прожив жизнь, в которой она сделала правильный выбор, винила себя за то, что отказалась от сына. Да она и раньше себя винила. Она бы даже поняла, если бы Генри не смог простить её за то, что она оставила его когда-то. Но, боже, ему было все равно. Ему было безразлично, какой матерью была Эмма, какой матерью была Реджина. Он просто хотел остаться в сказке. Быть наследным принцем, а не посредственным школьником. Овладеть магией и мечом. В этом было что-то неправильное. Вроде как продаться за мороженное. Или за приключения, не важно. Если бы Эмма могла бы с уверенностью сказать, что это она так воспитала сына, ей бы пришлось признать, что вышло у неё хреново.
Румпельштильцхен, казалось, вовсе не слушавший её монолог, хмыкнув, вставил:
— Если бы мы могли их воспитывать. Это только иллюзия, которой тешат себя родители.
— Черт, что бы я не отдала за кусочек этой иллюзии. Это ложная память такая смешная штука, — проговорила Эмма, и никакого веселья в ее голосе не было слышно. — Я ведь до сих пор помню всю нашу жизнь. Совместную. Его первые шаги. Нашу беготню от соцслужб. Как я пошла в ту чертову частную школу в Бостоне тренером, чтобы Генри туда взяли. Как я сидела с ним над учебниками французского, чтобы помогать ему с уроками. И мы вместе смеялись над моими ошибками, потому что я косячила поначалу больше, чем Генри. — Эмма улыбнулась, всхлипнула, потерла ладонями лицо так яростно, словно хотела стереть его вовсе. — Только я знаю, что ничего этого не было. Я в это время жила в долбанном Талахаси и ночами перегоняла угнанные авто в Клируотер. Мне даже не вспомнить имена и лица всех тех парней, с которыми я успела переспать за этот год. А французский я помню…
Эмма снова замолчала.
— Я редкий специалист по мебели 17 века. Думаю, я мог бы достаточно зарабатывать на её оценке. Разумеется, — Румпельштильцхен усмехнулся, — я не учился этому. Даже ни одной книги не прочёл. Иногда ложная память очень удобна, но не стоит слишком обольщаться.
— Вы правы, — согласилась Эмма неожиданно тихо, а Румпельштильцхен кивнул, то ли довольный её сговорчивостью, то ли каким-то своим мыслям.
Выглядел он неважно. На миг Эмма ощутила укол совести: Голд совсем недавно потерял сына, а тут она вздумала докучать ему своими проблемами, которые, если вдуматься, не шли ни в какое сравнение с его потерей.
Только вот Эмме, надо же! , больше некуда было пойти. Родители были слишком заняты принцем Нилом, а Эмма была для них… напоминанием об их неудаче и вине? Светлой волшебницей и наследной принцессой? Но как быть, если Эмма не ощущала себя ни той, ни другой. Конечно, был ещё Крюк. Пират постоянно отирался где-то поблизости и, вроде бы, даже был полезным, но его навязчивые ухаживания и масленые взгляды отбивали у Эммы всякое желание быть откровенной. Так что, если бы не случайная встреча на дороге, она, пожалуй, покинула бы Сторибрук, ни с кем не попрощавшись. Или сгинула в борьбе с зелёным дымом — Голд, в сущности, был прав: Эмма мало что могла противопоставить магии теперь, когда сама её лишена. Последняя мысль отозвалась холодком беспокойства: Генри мог пострадать.
— Голд, — спросила она, — вы знаете, что это было за сияние?
— Знаю, — скупо уронил Голд и положил руки на руль. — Зелена уходила через портал.
Смысл слов дошёл до неё не сразу, так просто они были сказаны, а когда дошёл, на смену завладевшему ей унынию пришло поднявшееся горячей волной возмущение.
— И вы сидите тут со мной и ничего не предпринимаете! — Эмма порывисто подалась вперёд. — Вы должны были её остановить!
— И как по-вашему, мисс Свон, я должен был её останавливать? — Румпельштильцхен по-прежнему смотрел не на Эмму, а на собственные, сложенные на руле руки. — Скажите спасибо, что я остановил хотя бы вас. И позаботился о том, чтобы Зелена не вернулась. Можете быть спокойны, — завершил он раздражённо, — ваш драгоценный Сторибрук в безопасности.
— Спасибо, — буркнула Эмма невнятно. — И как вы позаботились о… ведьме? — Она окинула своего собеседника подозрительным взглядом и словно впервые увидела прежде ускользнувшие от её внимания бурые пятна, замаравшие манжету и рукава пиджака. — У вас кровь?
— Это уже не ваше дело, мисс Свон. — Голд наконец повернулся к ней, как-то полумашинально-полурассеянно приподнял уголки губ в улыбке и продолжил с той вкрадчивой вежливостью, которая была памятна Эмме по первым месяцам их знакомства: — Простите, не хотел быть грубым. Я немного устал, и сейчас… мне нужно ехать… Я бы подбросил вас, но возвращаться сегодня в Сторибрук в мои планы не входит.
Голд не сказал Эмме «пошла вон», но в том, что он имел ввиду именно это, она нисколько не сомневалась. Разговор окончен, не лезьте в мои дела, до свидания. Она поняла это прекрасно, но продолжала сверлить Голда хмурым взглядом.
— Что ещё? — он, кажется, начал терять терпение. — Успокойтесь, это моя кровь… Можете не беспокоится на этот счёт, — проговорил Голд раздражённо. — Ваша суперспособность вас не покинула? Мы можем попрощаться?
Эмма сглотнула проталкивая куда-то внутрь вновь ставший в горле комок.
— Ну в общем, — она опустила голову в кивке, и прядь упала ей на лоб, закрывая обзор. — Спасибо… что выслушали.
— Пожалуйста.
Мотор кадиллака раздражённо загудел и они тихим ходом выехали с обочины. Спустя метра четыре Голд притормозил, и красноречиво посмотрел на Спасительницу.
Говорить вроде бы было уже не о чем. И она вправду была благодарна — теперь, когда все эти слова были произнесены вслух, ей стало легче. Чуточку обижала железная убеждённость Голда, что уж ей-то на него наплевать. Это было не так… Не совсем так, во всяком случае.
Эмма щёлкнула замком ремня безопасности.
— Вообще-то до того, как я увидела ту зелёную хрень, — сказала она хрипло, — я шла на автобусную станцию. Мне надо было добраться до Нью-Йорка.
— Пешком? — в голосе Голда послышалась тень насмешки.
— Ну, — Эмма пожала плечами, — мой «жук» на ремонте. Говорят, работы на неделю.
Голд улыбнулся, на этот раз искренней.
— Старый приём, — пробормотал он себе под нос c едва заметной ухмылкой.
— Если все эти ваши сожаления о том, что вы не можете меня подвезти, не пустая вежливость, — продолжила Эмма, несколько удивлённая собственной наглостью, — то вы действительно могли бы меня подкинуть. Хотя бы до автобуса. Ну, я не знаю, куда вы собрались, поэтому не прошу подбросить меня до моей Нью-Йоркской квартиры… — Эмму несло в неясном ей направлении. Может быть, виновата была случившаяся с ней сегодня истерика, может быть, волнения последнего месяца, за время которого “Спасительнице” снова пришлось по уши окунуться в столь неприятную ей сказочную реальность.
— Потрясающе, — резюмировал Голд. — Наследственность пальцем не раздавишь. Вы потрясающе похожи на своих родителей… Хотя, — он поморщился, точно его посетило какое-то неприятное воспоминание, — неважно. Так вы не отыскали другого водителя?
- Не так-то это легко, когда тебя преследует пират, - ответила она в тон, пряча смущение за маской спокойствия и скепсиса.
- Мне ли не знать, - иронически подхватил Голд. - Что же, я готов оказать вам эту услугу, но мне нужно кое-что взамен. Я думаю, это будет взаимовыгодное соглашение.
- Не можете без сделок? - не удержалась Эмма от укола.
- Отчего же, могу, - возразил Голд, глядя на дорогу, вдавил педаль газа и продолжил прерванное движение. - Я сегодня спас вам жизнь, и, между прочим, совершенно бесплатно, но видите ли, у меня есть свой взгляд на этот вопрос…
Голос Голда был полон привычного яда. За полтора года знакомства Эмма успела убедится, что Голд не может перестать язвить даже перед лицом смертельной опасности и сильнейшего горя. Впрочем, ей самой было так легче. Легче поддерживать разговор и не стыдиться своей недавней откровенности, прятать слабость и боль под маской сильной женщины, которая не нуждается ни в каких привязанностях. И она была благодарна Голду за то, что он, зная её настоящую, не стремится эту маску сорвать. Только вот… сама она так и не узнала, что же прячет Голд за своей маской.
========== 3. ==========
Границу города они пересекли без каких-либо происшествий, и, сверившись с расстоянием по извлеченной из бардачка карте, Румпельштильцхен заключил, что ехать до Нью-Йорка им еще часов пять.
- Шесть, - уточнила более опытная в подобных делах Эмма, - И это еще если не попадем в пробку на въезде. Хотя, - она бросила короткий взгляд на часы, - не должны.
Она повертела карту в руках: - Восемьдесят восьмого года, - провозгласила она вслух. - И откуда у вас такой раритет?
- Лежал в лавке с незапамятных времен. - Румпельштильцхен почувствовал, как в нем растет глухое раздражение. - И перестаньте вести себя, как Генри. Вообще, предполагается, что сейчас вы спите.
Эмма отвернулась к окну и замолчала. Впрочем, ему было все равно: спит его попутчица, злится на его нарочитую бестактность или любуется пейзажами, лишь бы поумерила свою словоохотливость.
Румпельштильцхен был довольно аккуратным водителем: как он сам же справедливо заметил, ложная память штука удобная. Да и за двадцать девять лет жизни в зачарованном городе, он обрел какую-никакую практику. Впрочем, скорее никакую… Что мог дать водительский опыт, ограничивающийся двумя-тремя привычными маршрутами в городишке, который при желании можно было бы объехать за час? Так казалось ему самому сейчас, когда он мчал по шоссе, напряженно вглядываясь в темноту: фары освещали лишь небольшой участок дороги, а из-за низко нависших туч нельзя было разглядеть ни луны, ни звезд. В том чтобы взять Эмму с собой, определенно был свой резон.
Но ведь он поступил бы так же без всяких резонов, и сам прекрасно осознавал это в глубине души, даже не столь уж и глубоко… Вот только желания анализировать свои побуждения и чувства у Румпельштильцхена не было.
Он свернул на нужной развилке и направился дальше, на Юг, не снижая скорости, проехал мимо полыхающей неоновыми огнями автоколонки. Бак был полон, и останавливаться не было нужды… Маршрут пролегал в объезд больших городов. Шоссе уже не было столь безлюдным, но Румпельштильцхена не оставляло дурное чувство, что их преследуют. Совершенно необоснованное - в зеркале заднего вида нельзя было разглядеть ничего похожего на авто знакомых Румпелю сторибрукцев, да и мобильную связь никто не отменял. В конце концов, если кто-то хотел бы его найти, начать стоило бы с банального звонка, а не с выезда из города. Он с трудом удерживал себя от того, чтобы гнать слишком быстро… Хотя возможности раритетного автомобиля не давали Румпельштильцхену никакого шанса превысить скорость, темнота и моросящий дождь могли с успехом прикончить их и при жалкой скорости тридцать миль в час. Эти и другие неприятные мысли безостановочно крутились у него в голове, и Румпельштильцхен не то чтобы слишком усердно боролся с ними. Все эти мелочные опасения, так или иначе заслоняли притаившуюся в его сердце боль. По обочинам дороги высокий сосновый лес сменили раскисшие картофельные поля, выстроившиеся длинными рядами теплицы, какой-то жидкий подлесок. Усиливающийся дождь и необходимость следить за движением не давали толком разглядеть окрестности. Из под шин с брызгами разлеталась вода, щётки дворников ритмично двигались по лобовому стеклу, а Румпельштильцхен гнал и гнал, пока дорожная разметка не поплыла у него перед глазами. Он затормозил, несколько раз моргнул, пытаясь унять головокружение, но ничего не вышло. Были виноваты в этом разыгравшиеся нервы или усталость, но мир не желал обретать четкость.
- Мисс Свон!.. Эмма.
Эмма неохотно повернулась нему.
- Довольно глупо звать меня мисс Свон после всего, - заметила она хриплым от долгого молчания голосом.
- Мы не в Сторибруке, так что думаю, это обращение вполне уместно. Вы же не собираетесь назвать меня Румпелем?
- А вы были бы против? - ответила Эмма вопросом на вопрос.
- Мне всё равно, - пробормотал он, борясь с подступающей дурнотой. - Смените меня за рулём.
- Ну, - Эмма потянулась и бросила беглый взгляд на циферблат на панели, - вообще-то вам ещё полтора часа…
- Так разбудите меня на полтора часа раньше! - реплика вышла неожиданно резкой.
Эмма выставила перед собой ладони в примирительном жесте:
- Хорошо-хорошо.
Румпельштильцхен отстегнул ремень безопасности:
- Ну и договорились. Мне нужно ещё ненадолго отлучиться…
- В кустики? - с внезапным весельем вставила Эмма.
- Постарайтесь не угнать машину в моё отсутствие.
Ногу обожгло болью, ещё когда он выбирался из салона, но, принимая решение отомстить ведьме любой ценой, Румпельштильцхен был готов и к худшему… Правда, не озаботился как следует подготовить своё отступление. Хорошо хоть рядом с чемоданом в багажнике оказался старомодный зонтик, а то путь до пресловутых кустиков мог оказаться почти непреодолим.
Трость из зонтика вышла так себе, но дождь даже свежил. Тошнить Румпельштильцхена во всяком случае перестало. Да и с передвижением по прямой он справлялся лучше, чем можно было бы предположить. По крайней мере, так казалось ему самому, а вот Эмма, судя по всему, была другого мнения, и когда он ковылял обратно, выскочила из машины и подхватила своего временного союзника под локоть.
Разумеется, он тут же споткнулся, сбился с шага и потребовал прекратить. Эмма просьбу ожидаемо проигнорировала и с упорством бой-скаута, боящегося за очередной значок, доволокла его до кадилака. Ну… это же была Эмма, она не могла не лезть всюду со своим неуклюжим добром. Что странным образом утешало, хоть в данном случае от её помощи было больше вреда, чем пользы.
Румпельштильцхен отодвинул пассажирское сиденье так далеко назад, как только позволяла конструкция автомобиля, уселся, откинул назад налипшие на лицо пряди волос. В ботинках хлюпало, и пальто успело промокнуть чуть ли не насквозь, но снедавшая Румпельштильцхена тревога затихла, притаилась где-то до поры до времени. Сейчас ему больше всего хотелось спать. Лучше бы в собственной — или хоть какой-то - постели, но и пассажирское сиденье сойдёт. В конце концов, несколько месяцев он проводил ночи на земляном полу погреба, и год, кажется, не спал вовсе.
- Эмма?
- Да, что? - отозвалась она быстро.
- Нам придётся сделать ещё одну остановку, - Эмма удивлённо приподняла брови, и он поспешил пояснить: - Мне нужно купить трость. Я думаю, по дороге нам должна попасться какая-нибудь большая аптека.
Эмма хмыкнула, не без торжественности извлекла из внутреннего кармана куртки «лопату» мобильного телефона и провела пальцем по экрану:
- Зачем же ждать, когда попадётся, если можно узнать точно, - звучащее в её голосе снисходительное превосходство при других обстоятельствах могло бы взбесить его. Или насмешить. Но сейчас ему действительно было всё равно. - Окей, Гугл, ближайшая аптека.
- И как он поймёт, какая ближайшая, - поинтересовался Румпельштильцхен, тщетно пытаясь устроиться поудобнее.
- Он определяет наше местоположение, - Эмма постучала пальцем по экрану. - Тут даже можно посмотреть цены и ассортимент.
- Ммм? - Румпельштильцхен прикрыл глаза. - Вот и смотрите. Разбудите меня, когда до неё доберёмся.
- Голд, у вас же есть смена? Давайте, я достану вещи, и вы переоденетесь в сухое? - голос Эммы звучал настойчиво, но Румпельштильцхену было лень что-либо отвечать. Не то что снова подниматься и возиться с переодеванием. - Эй, Голд, я не шучу. Не послушаетесь меня, в аптеке вам уже не только трость понадобится.
- Нет, - бормочет Румпельштильцхен, не открывая глаз. - Едем.
========== 4. ==========
Румпельштильцхена разбудил густой и горячий запах пищи, чего-то ядрёно-острого, из тех блюд, что обычно не вызывали у него особого аппетита. Но на этот раз желудок болезненно сжался, напоминая о том, что давно пуст. Румпельштильцхен неохотно разлепил глаза и тут же закрыл их обратно. Тусклый предрассветный сумрак показался ему слишком ярок. Тучи, застилавшие небо накануне, развеялись или остались где-то далеко позади, над Сторибруком. Машина стояла в низине, на обочине дороги, которую даже спросонья нельзя было принять за высокоскоростное шоссе. Небо уже алело, хотя за верхушками сосен было невозможно разглядеть восход солнца.
У Румпельштильцхена и не было особого желания любоваться видами. Хотя идея вернуться обратно в мир грёз была соблазнительной, но, пожалуй, неразумной. Так что он энергично потёр сомкнутые веки и снова открыл глаза, на этот раз окончательно. Пока он спал, кто-то заботливо укрыл его провонявшим резиной пледом, служившим ему в своё время подстилкой для пикников. Этот кто-то за рулём не обнаружился, но мотор работал, так что далеко уйти его спутница не могла. Наверное «в кустики отлучилась», — рассудил Румпельштильцхен и глупо, по-детски, хихикнул. Или решила оставить его в машине с работающим мотором, пустив внутрь угарный газ. Он огляделся, проверяя эту безумную версию, и не обнаружил никаких признаков её состоятельности: глушитель, судя по звукам, работал исправно, да и просунутого в окно шланга не обнаружилось. Впрочем, он и не предполагал всерьёз, что Эмма решит избавиться от него таким способом. Просто привык проверять все, даже самые невероятные возможности. За двести лет существования в сомнительном статусе Тёмного мага Румпельштильцхен успел пережить не один десяток покушений на свою малосимпатичную особу, и если в ту пору они едва ли могли ему серьёзно повредить, то теперь, когда бессмертие осталось в прошлом, стоило стать более осторожным. Он ещё раз огляделся. Шея протестующе ныла при каждом движении, тело, затёкшее во время сна в неудобной позе, пронзали тысяча невидимых игл, но ничего особенно подозрительного Румпельштильцхен не обнаружил. К тому же, несмотря на некоторый телесный дискомфорт, Румпельштильцхен ощущал себя если не полным сил, то, по меньшей мере, отдохнувшим.
Правда, констатировал он с глухим недовольством, судя по окружающему пейзажу, Эмма-таки отклонилась от намеченного маршрута. Румпельштильцхен был не так уж огорчён: въевшаяся за годы проведённые в шкуре Голда осторожность подсказывала, что чем дальше от людей, тем лучше. Он усмехнулся собственным мыслям: отличный настрой для переезда в перенаселённый Нью-Йорк… Но что поделать, если этот дурацкий город стал для Бейлфаера домом. Роднее мира, в котором он родился. Это было одной из причин, толкнувшей его на эту глупость — воскресить отца. Бейлфаер не говорил об этом вслух, но Румпельштильцхен успел почувствовать тоску сына по Нью-Йорку за тот год, что их рассудки делили на двоих одно тело. Это было мучительно, почти физически больно, и, возможно, Бейлфаеру в этом соседстве приходилось ещё хуже, чем ему самому, но всё же — Румпельштильцхен ни за что не отпустил бы сына добровольно в небытие. Не отпустил бы. Но Бэй сам нашёл способ ускользнуть.
В груди что-то больно сжалось. Пустота в том месте, где должно быть сердце. Он резко, с призвуком выдохнул, плотно сжал губы, подавляя рвущийся наружу истеричный смех. Сейчас не время. Вот доедет до места назначения. А потом… потом у него будет достаточно времени для всего. Даже больше, чем нужно. Если, конечно… Румпельштильцхен оборвал непрошенную мысль.
Надо дождаться Эмму. Или найти её, что-то долго она отсутствует. Ещё раз осмотрев кабину, он обнаружил лежащую между сиденьями трость, не особенно изысканную на вид, но казавшуюся практичной. Румпельштильцхен уже готов был её опробовать, как белокурое чудо в красной куртке, с россыпью сухих листочков в спутанных волосах таки выползло из заросшего подлеском кювета.
— Эм… Мисс Свон, вам не кажется, что для грибов и ягод сейчас не сезон?
— Я ведь просила обходиться без мисс, — заметила Эмма, проигнорировав его вопрос.
— Помню, — Румпельштильцхен улыбнулся. — Не мог отказать себе в удовольствии вас подразнить.
Эмма запустила пальцы в волосы, то ли расчёсывая, то ли ещё больше запутывая распустившиеся по плечам пряди.
— А вот я иногда забываю, что для вас испортить кому-нибудь настроение, что-то вроде утренней зарядки.
Румпельштильцхен пожал плечами:
— В бардачке есть расчёска. Можете ей воспользоваться, если не обзавелись своей собственной.
— Спасибо, — ответила Эмма просто. Заняла водительское место, извлекла из бардачка расчёску и поправив зеркало заднего вида занялась своими волосами. После достала из маленького кожанного рюкзачка влажные салфетки и тушь для ресниц. Румпельштильцхен рассеянно наблюдал за точными, механическими движениями. Глаза в обрамлении почерневших ресниц смотрелись выразительнее, но женственности это Эмме, как ни странно, не прибавляло. Наоборот лишало какой-то бледной нежности, беззащитности, проглядывавшей в ней вечером. Со всей определённостью подчёркивало возраст. Боевой раскрас.
Румпельштильцхену тоже следовало привести себя в порядок. Он не любил делать это в чьём-либо присутствии. И даже в собственном доме, когда в нём поселилась Белль, педантично закрывал за собой дверь ванной.
Эмма не была врагом, не была чужой, но… К чёрту!
— Давайте сюда ваши влажные салфетки.
— В «жуке» у меня ещё была электробритва, работала от прикуривателя, — Она протягивает ему пачку. — Не знаю, правда, работает ли она ещё…
Внутри что-то окаменело. Потому что он знал, кто оставил в бардачке у Эммы этот ненужный ей бритвенный прибор. А если бы и не знал, не сложно было бы догадаться. Всё так переплелось.
Он ограничился тем, что тщательно протёр лицо, промассировал веки и несколько раз провёл расчёской по волосам, ликвидируя образовавшийся на голове бардак. Бриться он, разумеется, не собирался.
— Вы так и не разбудили меня у аптеки, — проговорил он обвиняюще. Не то чтобы Румпельшитильцхен был так этим не доволен. Но ему хотелось сменить тему… К тому же он довольно щепетильно относился к нарушению договорённостей. Старая привычка, из тех, от которых ему предстоит избавиться. Людям свойственно забывать о данных друг другу обещаниях, ничего не поделаешь. Иногда из лучших побуждений — как в данном случае, чаще в свою пользу. И раз уж здесь и сейчас он больше не Тёмный, то поделать с этим ничего не мог.
— Вы так сладко спали, — сказала Эмма всё так же просто, без насмешки или подвоха. Румпельштильцхен так отвык от этой простоты, что она тоже кажется ему ловушкой. — А вообще вы должны бы меня поблагодарить. Я купила вам трость. Ещё и о завтраке позаботилась.
— Благодарю, — кивнул он сдержанно. — А теперь, может быть, вернёте мне мою кредитку?
— Я и собиралась, — пробубнила Эмма и действительно достала из переднего кармана его карточку. — Хотела дождаться, когда вы проснётесь.
— Дождались.
— Ага. — Её лицо по-прежнему серо от усталости, а под глазами залегли лиловые тени. Ночь за рулём не далась ей даром. Но тем не менее, она улыбается. — Я же не предполагала, что проснувшись, вы первым делом кинетесь проверять бумажник.
— Я и не кинулся.
— Тогда как?..
— В Шерлока Хомса и доктора Ватсона мы поиграем в другой раз, — желания пускаться в объяснения не было. — Ну, где ваш хвалёный завтрак?
Эмма достаёт с заднего сидения термопакет с пластиковыми судками.
— Здесь, — она протянула Румпельштильцхену его порцию, — жаренная лапша и яичные роллы. Ну… — она немного замялась, — беспроигрышный вариант, я же не знаю, что вы любите…
Он и сам не знал, и даже фальшивая память мистера Голда не в силах была подсказать ответ.
— Всё что угодно, — он поднял крышку и принялся за еду. — Китайская кухня никогда не была в списке моих предпочтений.
Они позавтракали молча, после чего Румпельштильцхен вежливо признал, что «завтрак был не так уж плох». В любом случае выбирать было не из чего, а подкрепить силы ему было необходимо. До Нью-Йорка они добрались без особых происшествий.
От горячей пищи Эмму развезло, и она, вернувшись на пассажирское сиденье отчаянно клевала носом, но спать отказывалась.
— Дома, всё дома, — бормотала она сонно, а когда они доехали до её дома (Румпельштильцхену пришлось сделать изрядный крюк до Сансет-парка), предложила: — Заходите, Голд, места много. Я даже отдельную комнату вам выделю.
Комнату Генри, — понял он то, что она не договорила. Ну да, остаться одному в доме, где ещё недавно жил вместе со своим ребёнком — тяжкое испытание. Но Эмме предстояло справиться с ним в одиночку.
— Спасибо, что-то не стремлюсь встречаться с пиратом. Я не думаю, что он сдастся так просто.
— Да уж, — Эмма сдержала зевок. — Но я тоже крепкий орешек.
— Не сомневаюсь. — заметил Румпельштильцхен сухо. — Но присутствовать при ваших спорах у меня желания нет.
Дверь автомобиля громко хлопает, ставя точку в их разговоре. Вот и всё. Из него всегда выходил поганый спасатель: кто бы его спас от его собственных демонов.
По дороге от Сансет-парка он умудрился попасть в пробку и последние двадцать километров пути кадиллак с черепашьей скоростью тащился в потоке машин. Полтора часа. Пешком бы вышло быстрее. Пусть спешить Румпельштильцхену было некуда, но вынужденное промедление раздражало и утомляло. Так что к моменту, когда Румпельштильцхен всё-таки добрался до квартиры Бэя, утренний прилив сил сошёл на нет, оставив после себя лишь ощущение липкой усталости.
— Ну, что же, — пробормотал бывший маг, поворачивая ключ в замке, — всё как ты хотел, сынок. Я больше не Тёмный, в мире, где магией даже и не пахнет, доживаю жизнью обычного человека. Только прежним стать не получится, — заключил он и окинул взглядом тёмное, пропылившееся за год помещение. — Никто не может стать прежним, сынок. Так не бывает.
========== 5. ==========
Она просыпается, дрожа от холода поверх покрывала. Идея открыть окна, чтобы избавиться от затхлого запаха, поселившегося в квартире за несколько недель её отсутствия, уже не кажется такой блестящей. Да и отопление она включить забыла. Завернувшись в покрывало, Эммаплетётся на кухню, к газовому вентилю.
Остатки еды в холодильнике покрылись плесенью, на автоответчике 24 неотвеченных сообщения.
Шестнадцать по работе — кому-то она ещё нужна, хотя бы своим клиентам, восемь от Мэри-Маргарет… Откуда она вообще узнала этот номер? Ах, да, Генри. Эмма виновато смотрит на потемневший разряженный мобильник.
Ладно, ей стоит заказать пиццу («Потому что пицца не врёт», — звучит мальчишеский голос из прошлой, позапрошлой жизни), ответить на звонки и надеяться, что когда позвонят в дверь, на лестничной площадке она увидит курьера из доставки, а не слишком прыткого однорукого пирата. Эмма ухмыляется собственным мыслям и в полной мере ощущает себя неблагодарной свиньёй. Потому что Киллиан помог им спасти Генри, там, в Нэверлэнде, где она уже думала, что потеряла сына навсегда. Потому что он «разбудил её», когда её родителям понадобилась помощь. Ну да, сложно было назвать его «совсем бескорыстным», он рассчитывал на награду… Но разве Эмме так уж сложно было хотя бы на один вечер сделать вид, что она поддалась его обаянию? В первый раз, что ли? Только на этот, далеко не первый, раз её что-то останавливало: то ли нежданно-негаданно свалившийся на неё статус принцессы, то ли ощущение, что одного вечера пирату будет мало. То ли страх, что наоборот, добившись своего, Киллиан Джонс отступит, исчезнет из её жизни, как исчезали все прежние кавалеры, вне зависимости от степени их настойчивости. Как глупо — ведь на самом деле пират ей не нужен, даже неприятен. Просто ужасно хочется знать, что она сама хоть кому-то нужна.
Она ставит чайник, и пока он, пыхтя, нагревает воду, подключает телефон к зарядке и звонит Мери-Маргарет (маме?). С мобильного, не с городского. Насколько всё было проще, когда они были подругами, а не семьёй. И насколько лучше было вообще не помнить эту прошлую жизнь.
— Эмма!!! — звенит в трубке встревоженный строгий голос.
— Привет, кхм, — проглатывает она ответное обращение. — Ну, в общем, со мной всё в порядке. У меня тут срочный заказ, так что пришлось сорваться с места. Извини, не успела попрощаться. -
— Как ты можешь так с нами поступать! — упрёк справедлив, ей следовало бы предупредить о своём отъезде, и Эмма спешит оправдаться:
— У меня тут были проблемы со связью. Но сейчас всё налаживается. — Эмма оглядывает кухню, цепляясь взглядом за любимую кружку Генри с символикой «Нью-Йоркских Гигантов»*, пачку с хлопьями его любимых «завтраков», выстроившиеся в ряд на вытяжке игрушки из шоколадных яиц — когда-то он дорожил этой коллекцией, а потом, когда она стала ему ненужной, Эмма поставила их сюда из какой-то странной сентиментальности. Интересно, у Регины Миллз в доме хранится такая же? Где-нибудь в картонной коробке на антресолях — безупречный вкус мадам мэр не позволил бы ей украшать кухню или гостиную пластиковыми героями старых комиксов. Мери-Маргарет торопливо отчитывает её и рассказывает то, что и так ей известно. Зелёное сияние над Сторибруком, пропавшая из камеры предварительного заключения Зелена. Камеры слежения в участке оплавившиеся, точно в огне. — Это я могу объяснить, — вмешивается она в рассказ матери, — глупо было думать, что замки и решётки удержат такую сильную ведьму. — Она ловит себя на том, что в её голосе прорезываются голдовские интонации, и радуется, что Мери-Маргарет не может их распознать. Эмма рассказывает про портал — всё, что знает. И выслушивает новости про расколовшийся кулон Зелины. Только всё это ей уже не слишком интересно. — Генри не пострадал? — спрашивает она и боится услышать ответ.
Глупо, если бы что случилось с её сыном, Мери-Маргарет с этого и начала бы, не тратя время на пустые упрёки. Или нет?
— С ним всё в порядке, — с души падает камень. — Сегодня они с Робином пошли на экскурсию в лес. Робин собирался научить его стрелять из лука. Между прочим, — добавляет Мери-Маргарет ворчливо, — я стреляю ничуть не хуже этих шервудских стрелков. Но мне сейчас не до того. До тебя не могла дозвониться. Румпельштильцхен пропал, Дэвид его обыскался. Да и Капитана Крюка никто не видел со вчерашнего дня.
На заднем плане слышится хныканье маленького Нила.
— Про Крюка ничего не скажу, не знаю, где он бродит, — она хмыкает насмешливо. — А вот Голда видела, — Эмма ставит телефон на громкую связь, чтобы сделать себе кофе. Пару ложек растворимого, сахара побольше, сухие сливки — она тщательно размешивает ингридиенты на дне чашки, заливает получившуюся смесь закипевшей водой и только потом посыпает пенку молотой корицей. — Это он и рассказал мне про портал. Думаю, в ближайшее время Голд не доставит проблем. Его нет в Сторибруке. И он не планировал возвращаться в ближайшее время.
— Можно ли ему верить? — возражает Мери-Маргарет несколько заторможено, тоже, видимо, делает что-то параллельно разговору.
— Не забывай про мою суперспособность, — Эмма прихлёбывает обжигающе горячий кофе и морщится, — Я нутром чую, когда мне врут.
— Румпельштильцхен мастер запутывать следы… Никогда не знаешь, на чьей он стороне.
«Нет никаких сторон. Уже давно», — думает Эмма, но вслух говорит другое:
— Как поживает мой братик?
Мери-Маргарет заметно оживляется и начинает подробное повествование о производителях подгузников, детской присыпке, отрыжке и плохо заживающей пуповине.
— Я не понимаю, — жалуется Мери-Маргарет раздражённо, — одни пишут, что малыша надо купать в кипячёной воде, другие, что достаточно водопроводной, третьи, что в первый месяц купания надо заменить обтираниями. У меня руки опускаются… С тобой я пропустила всё это.
Что ж, Эмма тоже пропустила это с Генри, факты упрямая вещь, что бы не подсказывала ложная память. Ей казалось, что она просто подмывала его в раковине под проточной водой, и, зная себя, Эмма подозревала, что не было в мире такой силы (будь это даже сила материнской любви), которая могла бы заставить её возиться с тазами, ванночками и кипячением воды в промышленных масштабах. Но она не решается ничего советовать. Хотя бы потому, что все её воспоминания — лишь иллюзия. И неизвестно, выжил бы в реальности Генри с такой непутёвой мамашей.
Но, кажется, Мери-Маргарет не нужны ответы: она говорит-говорит-говорит, и вот уже смысл её слов перестаёт доходить до сознания Эммы, окончательно погрузившейся в собственные мысли.
Из оцепенения Эмму выводит неожиданно воцарившееся молчание.
— Что? — переспрашивает она, глядя на экран телефона — значок вызова всё ещё мерцает зелёным цветом.
— Я спросила, когда ты вернёшься?
«Никогда. Когда-нибудь», — подбирает Эмма единственно верный и честный ответ, но только мямлит, сдавливая тёплый фаянс кружки продрогшими ладонями:
— Я ещё не знаю. Это мне решать.
В трубке что-то трещит и грохочет.
— Да, конечно, — коротко бросает Мери-Маргарет прежде чем разорвать вызов.
«Это же хорошо, я же этого и хотела», — убеждает себя Эмма, допивает кофе, сваливает всё протухшее содержимое холодильника в чёрный мусорный пакет, отвечает на рабочие звонки. По счастью, несмотря на её долгое отсутствие, за ней сохранили несколько заказов.
Она заваривает себе ещё одну чашку кофе и садится за компьютер. Сегодня она просто соберёт предварительные сведения, основная работа впереди. Эмма вбивает имена, ищет фотографии, пробивает своих «клиентов» по соцсетями и ай-ди. Копирует полученные сведения на флэшку, а самые важные из них выписывает в блокнот. И даже сама удивляется, когда обнаруживает, что забивает данные карты Голда (она сфотографировала её без каких-либо дурных намерений, просто так, на всякий случай, по профессиональной привычке) в банковскую программу. Эмма уверена, что денег на счёте у Голда достаточно, чтобы заселиться в любой из отелей Нью-Йорка. Она даже не смотрит баланс, только последние платежи. Аптека в Бингхамтоне, где она купила трость. Больше ничего. Что если… Не важно. Эмма очищает поля ввода и удаляет с телефона фотографию. А потом проявляет вовсе нетипичную для себя непоследовательность, спешно выключая компьютер и отопление, упаковывая себя в красную куртку и обматывая шею чёрным объёмным шарфом.
Она всегда справлялась сама. Она не боится одиночества. Давно с ним свыклась и даже сумела найти в нём свои преимущества. И в этот серый декабрьский вечер ей не нужна ничья компания, тем более такого человека, как мистер Голд. «Но, может быть, ему нужна?» — прибегает Эмма к последней, припрятанной на чёрный день уловке. Обладая талантом безошибочно распознавать ложь, не так-то легко научиться обманывать саму себя. И всё-таки, вдруг оставлять его одного было плохой идеей? Вдруг Голд задумал наложить на себя руки или провести тёмномагический ритуал, чтобы выцарапать с его помощью Нила с того света?
Все эти предположения, кроме, разве что, первого кажутся Эмме немного абсурдными. Но она всё равно набирает номер службы такси и диктует диспетчеру свой адрес и адрес места назначения. В нём Эмма практически уверена.
Комментарий к 5.
* Нью-Йоркские Гиганты - название популярной футбольной команды. Речь, разумеется, об американском футболе.
========== 6. ==========
Знакомая до боли мизансцена: она снова вошла в дом без приглашения (зачем ждать, когда тебе откроют, если есть отмычки?!), и мистер Голд снова держит её на мушке. Только на этот раз она сама безоружна (хотя и не беззащитна). Какую-то долю секунды она просчитывает, успеет ли выбить револьвер из руки до того, как Голд нажмёт на спусковой крючок.
— Эмма? — глухо переспрашивает он.
Она поднимает вверх раскрытые ладони, демонстрируя собственные мирные намерения. Пакет из пиццерии падает на пол, и один из сырных уголков выскальзывает прямо на протёртый ковролин.
Голд опускает пистолет вниз, щёлкает предохранителем:
— Эмма… — голос его звучит укоризненно. — Чего ещё?
— А вы чего? — бурчит она, подбирая пакет и придирчиво оглядывая выпавший уголок. — Я вам тут угощение принесла, а вы?
— А я не наделён даром видеть сквозь стены, — Голд прячет пистолет в карман широкого махрового халата. — Что у вас за манеры, мисс Свон. — Эмма фыркает, сдувая упавшие на лицо пряди. — И что это за новая мода задабривать меня фастфудом?
— Потому что с моими кулинарными способностями пищей собственного производства я могу только разозлить, — Эмма поднимает на него глаза и ждёт, когда Голд улыбнётся шутке. Когда этого не происходит, она поясняет со вздохом: — Я сама проголодалась, пока до вас добиралась. Вот и подумала… А почему вы не открывали?
Голд неопределённо пожимает плечами и опускается на диван.
— Учтите, — предупреждает он. — С пола я есть не буду.
— Подумаешь, какой нежный, — бормочет Эмма себе под нос, картинно возводя глаза к потолку. Только оценить выразительность её мимики, похоже, некому, Голд даже не смотрит в её сторону. — К тому же пол чистый, — добавляет она уже громче и внезапно осознаёт, что сказала правду: пол действительно чистый, да и вся квартира выглядит не так, как ей запомнилось в её прошлый визит сюда. И не так, как должна бы выглядеть после года запустения.
Кухонные поверхности блестят, ковровая дорожка, может быть, блёклая и потёртая, но при ближайшем рассмотрении на ней не обнаруживается ни пыли, ни грязи, только несколько въевшихся и, кажется, ещё влажных пятен. Диван расчехлён, из ванной доносится глухое рычание стиральной машины, полки опустели, а стоявшие на них книги сложены в стопки на полу. В воздухе витает запах моющего средства, горячей еды и ещё чего-то неуловимо ароматного.
— Вы что, тут пылесосили? — спрашивает Эмма недоверчиво.
Голд не удостаивает её ответа, складывает руки на навершии трости и какое-то время смотрит перед собой, словно что-то обдумывает.
— Ну, — встаёт он наконец (Эмма видит, как револьвер оттягивает карман халата), — раз уж вы пришли, так и быть, напою вас чаем.
Он ставит разномастные табуреты — металлический барный и деревянный пониже, по разные стороны откидного кухонного столика, достаёт кружки, украшенные рекламными логотипами производителей кофе, и разливает заварку из высокого чайника. Доливает кипятком. Вскрывает упаковку безвкусных — не сладких и не солёных — крекеров и высыпает их содержимое на блюдце.
Эмма спешит воспользоваться этим внезапным гостеприимством, подходит к столику и ставит рядом с заварочным чайником пакет с сырными уголками. Она тянется к чашке, а Голд, в этот миг отвернувшийся к раковине, на дне которой покоится диссонирующая со свежеотдраенной нержавейкой грязная тарелка, комментирует не глядя:
— Может быть, хотя бы куртку снимите? Эмма…
Она кивает. По идее, Голд не должен бы видеть её телодвижений, но вдруг у него глаза на затылке? Эмма улыбается этой, так и не произнесённой вслух шутке, раздевается и садится на металлический табурет. Она горбится над своей чашкой, Голд усаживается напротив.
— Сахара нет, — сообщает он равнодушным тоном.
— Обойдусь, — грубовато отвечает Эмма.
Какое-то время они пьют чай в тишине, нарушаемой только стуком чашек о столешницу и хрустом крекеров. Голд на них не особенно налегает, только маленькими глоточками отпивает чай. Травяной какой-то или зелёный. Эмма не слишком в этом разбирается: сама она чай пила разве что в качестве средства от простуды.
Наверное, это должно было бы быть уютным: дымящийся и ароматный напиток в чашках, молчание, сидящий напротив мужчина в синем пушистом халате и белой хлопковой футболке. Но почему-то всё наоборот: неустроенность, одиночество, сквозняк по ногам, ужасная неуместность — и Голда, и её самой. Когда-то (совсем недавно, на самом деле) она говорила (Генри, и про Уэлша — оба имени больно царапают что-то внутри), что сможет связать свою жизнь с мужчиной, если с ним ей будет хорошо молчать. С Голдом ей молчится отвратительно: словно её каменной плитой придавливает чужое несчастье. Как, интересно, собиралась жить с ним та маленькая жизнерадостная библиотекарша… Кем она была в том мире: принцессой? Или — силится Эмма вспомнить мультфильм — дочерью изобретателя? В памяти всплывает мясистое самодовольное лицо Мо Френча — не похож он ни на учёного, ни на сказочного короля.
— Голд, а в Зачарованном Лесу у вас были клыки?
— Что?! — он даже вздрагивает от неожиданности.
— Ну, такие, торчащие изо рта, и шерсть по всему лицу, рога и копыта.
Голд с резким стуком опускает кружку на столешницу.
— Кхм, — откашливается он, растирая грудь, — Нет, разумеется! С чего вы — кхе! — взяли?
— Вы же были чудовищем, — поясняет Эмма.
— Был, — соглашается Голд после непродолжительной паузы. Он тянется к чайнику, чтобы подлить себе ещё заварки, но на полпути обрывает движение и опускает ладонь на стол. — Нельзя же понимать всё так буквально.
Эмма издаёт короткий смешок:
— Мой жених превратился в летучую обезьяну. Буквально. — Ей не хочется продолжать эту тему. Потому что — рыдать на плече у Голда второй день кряду это уже слишком. А она как никогда близка к тому, чтобы расплакаться. — Может быть, мы всё-таки поедим?
— Ешьте-ешьте, мисс… Эмма, я уже отобедал.
Она не заставляет просить себя дважды, и спустя минуту сообщает с набитым ртом:
— Вкусно. Зря вы отказались.
Голд на секунду поднимает на неё взгляд и опускает его снова:
— У вас изо рта крошки сыплются.
Эмма обтирает губы тыльной стороной запястья (мысль о бумажных салфетках, лежащих на дне пакета, приходит в голову слишком поздно), энергично жуёт, пока сыр и тесто не превращаются у неё во рту в один липкий комок, который она с трудом заглатывает, запивая пищу остатками чая.
— Голд! — требовательно окликает она, но на этот раз он никак не реагирует на её слова, смотрит то ли на стол, то ли в собственную кружку. — О чём вы думаете? — Она отлично осознаёт всю бесцеремонность подобных вопросов и почти удивляется, когда слышит ответ.
— Почему вы так много значили для Бейлфаера, — Голд принуждённо улыбается. — Больше, чем вы предполагаете.
— Вы преувеличиваете…
— Я знаю, — резко возражает Голд и указывает на свой лоб. — Не забывайте, теперь я знаю.
Пальцы у него едва заметно подрагивают, и Эмма, повинуясь, какому-то идущему из глубины порыву, накрывает его руку своей, сжимает ладонь, говорит невпопад:
— А у вас нет ничего покрепче чая? — и натыкается на почти неприязненный взгляд. Возможно, всё дело в том, что она так же сжимала эту руку, когда умирал Нил. Неужели она больше никогда не сможет сделать это без того, чтобы…
— Нет. Я бы хотел сохранить свежую голову. А вам, Эмма, — говорит он тем немного грустным назидательным тоном, который она привыкла слышать от него за первый год их знакомства в Сторибруке, — тоже не стоит «заливать горе». Поверьте, я знаю, что говорю. И сам не раз совершал подобную ошибку. Но, — уголки его губ снова поднимаются в улыбке, призванной смягчить горечь произносимых им слов, — ваши ошибки ещё можно исправить, Эмма.
— Я только… — вмешивается она, но Голд не даёт ей договорить.
— Не отрицайте, вас задел мой вопрос — почему вы были так дороги Бею. Дело не в том, Эмма, что я считаю вас недостойной любви, — он вздыхает. — Бей видел в вас ту девочку, которую полюбил когда-то. И не знал, не хотел знать, как мало от неё осталось, — Голд замолкает и часто моргая смотрит на их сплетённые ладони так, точно забыл о теме разговора, но уже через полминуты находит в себе силы продолжить. — Вы сильная, Эмма. Гораздо сильнее, чем думаете. Вам не нужно пить, цепляться за меня, — он мягко высвобождает кисть из её цепкого пожатия, — или за первого встречного жениха.
— Я не могу одна. Разучилась, — признаётся Эмма жалобно. — Я, — слёзы снова подступают опасно близко, — я не могла оставаться там, в той квартире, где всё…
-… напоминает о Генри, — продолжает он за неё. Голд встает, чтобы переставить чашки в мойку, но воду не включает. Подхватив трость, устремляется к окну, и смотрит не на Эмму, а перед собой, на мутное, в разводах и пыли, стекло. — Не нужно там оставаться. Не сейчас. Вам нужна передышка: снимите номер в отеле, меблированную комнату, а после или Генри вернётся к вам, или вы вернётесь в Сторибрук. Вы должны быть рядом, когда ему понадобитесь.
Эмма мнётся у Голда за спиной: — А если не понадоблюсь?
— Понадобитесь. Не так-то просто вычеркнуть вас из жизни теперь. Даже если бы он этого захотел. А он не хочет. Просто… иногда, чтобы понять, что кто-то нам нужен, надо с этим кем-то расстаться. Генри поймёт.
— Но я, — она прячет ладони в карманы джинс и ещё раз оглядывает неуют крохотной квартирки, в которой жил Нил, — не хочу возвращаться в Сторибрук. Я там чужая…
— Да, чужая, — эхом соглашается Голд. — В этом есть и моя вина. Только это не столь уж важно, на самом деле. Мы везде чужие. Порой… приходится проявить мужество и последовать за теми, кого мы любим. Даже туда, где всё странно и непривычно. Пусть это и нелегко. Иначе…
— Иначе я пожалею? — переспрашивает Эмма с вызовом. Уверенность, с которой Голд говорит о её дальнейших поступках, начинает раздражать. Она сама не знает, чего хочет и что решит в следующую минуту, а ему это, видите ли, известно. Попахивает нравоучениями, которые им щедро раздавали в приёмных семьях. — Вы это хотели сказать?
— Иначе вас просто не будет, — отвечает он со спокойной обречённостью, словно не замечает ехидства в её голосе. — Вы будете что-то делать, с кем-то говорить, но это будете не вы. Пустая оболочка. Это то, без чего нас нет. Без тех, кого мы любим. Кому мы нужны, — его голос падает почти до шёпота. — Без наших детей.
Эмма закусывает губу так сильно, что ощущает во рту железно-солёный привкус собственной крови. А ещё она ощущает, что сердце впервые за последние дни начинает биться чаще, окрылённое новой надеждой. И впрямь, с чего она взяла, что больше не нужна сыну. Может быть, Генри был просто слишком уверен в том, что она никуда не денется из его жизни, слишком уверен для того, чтобы боятся её потерять.
Трость глухо стучит по полу. Голд вынимает из кармана халата пистолет и перекладывает его в другой карман — висящего на спинке стула пиджака.
— А вы? — хмурится Эмма.
— Продолжу с уборкой, — пожимает плечами Голд, но она не даёт ему уйти от ответа.
— Вы вернётесь в Сторибрук?
— Мне незачем туда возвращаться, — произносит он сухо. — У меня есть дела здесь, мне надо понять, разобраться в том, чем жил Бей. Мы ничего не успели… и даже за этот год… Придётся разбираться одному.
Он говорит об этом так, как о каком-то будничном деле. Но Эмма не хочет, не может оставить всё так. Невыносимо позволить ему остаться одному и грызть себя изнутри, пока в сердце не останется ничего, кроме пустоты. Не теперь, когда в ней самой ожила надежда.
— А как же те, кто ещё живы? Белль? Генри?
— Между мужчиной и женщиной… — он безрадостно смеётся, — Вы и сами знаете, милая, что происходит между мужчиной и женщиной, не мне вам рассказывать про тычинки и пестики и о том, как легко это разрушить.
— Ничего не осталось? — угрюмо вопрошает Эмма.
— Ничего, — вздыхает Голд как-то так, что у Эммы пропадает всякое желание продолжать дальнейшие расспросы.
— А Генри, — не сдаётся она. — Он ваш внук, ваш единственный родной человек.
— Что значит кровное родство? — начинает Голд тихо и возвращается в кухонную зону. Он прислоняет трость к мойке и капает на новенькую губку каплю синего геля. Эмме уже кажется, что разговор окончен, но Голд внезапно решает продолжить свою тираду: — Генри не воспринимает меня как деда. Вашего отца, разумеется, но не меня, — в его интонациях проступают злые, звенящие нотки, — Впрочем, не удивительно. Мы никогда не были близки. Я не знаю его. А он не знает меня.
— Так дайте ему шанс узнать вас! — Эмма уже кричит. — Дайте себе шанс полюбить его! Ваше сердце не разорвётся от того, что вы впустите туда кого-то ещё! Вы же сами говорили, ну же, Голд!
Он сжимает губку так, что оранжевый поролон превращается в бесформенный комочек, а синий гель проступает между плотно сомкнутых пальцев.
— Получили хороший совет и спешите вернуть услугу, — наверное, это должно звучать ядовито, только Эмме слышится другое: комок, застрявший в горле, слёзы льдинками застывшие в уголках глаз. — Не трудитесь. У меня есть свои резоны, и вам нет нужды в них вникать.
— Чёрт, — бормочет она себе под нос, хотя больше всего хотела бы сказать «спасибо». — Забудем. Вот что. Давайте заключим сделку: я помою посуду, а вы заварите мне ещё этой вашей травы.
Голд медленно выдыхает и приподнимает брови в демонстративном неприязенном удивлении. Она уже готова услышать отказ, но слово “сделка” оказывает на мага и ростовщика своё волшебное воздействие:
— Хорошо, - цедит он. - Только если обещаете не засиживаться.
— Разве что вы сами не захотите меня отпускать, — улыбается Эмма своей маленькой победе.
========== Эпилог ==========
Давать хорошие советы гораздо легче, чем им следовать: выпроводив Эмму, Румпельштильцхен всё же прибег к тому самому средству, от которого так категорично отговаривал спасительницу всея Сторибрука. И начав со стандартной порции «для успокоения нервов», напился так, что потерял лицо. Благо, его не перед кем было держать.
Старая жизнь в который раз сгорала дотла, и в новой не было нужды «казаться кем-то». Лучше чем есть. Или хуже. Наконец, он мог быть «самим собой», только вот Румпельштильцхен просто не знал — как это бывает. Он бросил щепоть соли в стакан с прохладной водой, педантично размешал и не донёс до губ, выплеснул в раковину. Он знал, ему бы полегчало, если бы он выпил получившийся раствор. Его отец всегда «поправлял здоровье» этим немудрёным составом. Только Румпельштильцхен внезапно понял, что не хочет такого облегчения: платить в этой жизни приходится не только за магию, и попытки обыграть судьбу или даже собственное похмелье могут встать боком в последствии. Поэтому Румпельштильцхен отставил стакан в сторону и болезненно морщась полез в чемодан, за бритвенным прибором и зубной щёткой. Хорошо хоть руки у него не дрожали, и он, с отвращением глядя на собственное отражение, соскрёб с заросшего за последние три дня подбородка щетину. Зубы он чистил тщательно, с голдовской педантичностью, пока внезапно накатившая слабость не заставила выронить щётку и ухватиться за край раковины. «Новая жизнь» обещала быть столь же дерьмовой, как и старая.
Он «продолжил с уборкой», как и собирался. Это заняло не один день, но торопиться было некуда. Вещи, которыми Бейлфаер — Нил — наполнял свою квартиру и свою жизнь были случайными. Он не заботился о том, чтобы они сочетались друг с другом, но некоторые из них всё же несли в себе какой-то смысл. Ловец снов, например, был связан с Эммой. Ворох скидочных карт с его последним местом работы. Пылившиеся в коробке старый кассетный плеер и ворох заслушанных до треска магнитофонных записей казались каким-то шифром, поняв который, Румпельштильцхен смог бы понять и своего сына тоже.
Нил вроде бы не так хорошо вписался в мир без магии; кажется, он не был тут счастлив и совершенно определённо был одинок. Но при этом Бейлфаер любил этот мир. Стал его частью… С упоением слушал его странные песни, получал настоящий «драйв» и от вождения автомобиля, от крепкого кофе (бывшего, кстати, совершенно неизвестным в Зачарованном лесу напитком), и общения с людьми, которых сам Румпельштильцхен предпочёл бы избегать. У его сына не было ложной памяти, дарующей знания об этой реальности, но смена имени не была лишь внешней. В мистере Голде даже в период беспамятства под проклятием было больше от Румпельштильцхена, чем в Ниле — от Бея. Румпельштильцхен не сразу понял в чём дело, но постепенно, слушая один за другим альбомы «Eagles» и «King Crimson», просматривая подпиравшие одну из ножек тахты (чтобы не шаталась) журналы довольно похабного содержания, читая Сэлинджера — затрёпанного настолько, что казалось с этой книгой его сын спал, ел, пил пиво и соблазнял женщин, и Керуака — так и не дочитанного до конца — отпечатки рязных пальцев и затрёпанные уголки слишком тонких страниц заканчивались где-то на первой трети книги. Но тем не менее, именно это довольно скучное на вкус и Румпельштильцхена, и Голда повествование определило выбор нового имени. Был ли новый Нил Кэссиди похож на того самого? Возможно, меньше, чем думал. Но он определённо хотел быть на него похож.
В этом персонаже сосредоточилось всё те, черты к которым Румпельштильцхен всегда относился с брезгливым презрением. Человек без прошлого и будущего, вор и пьяница… Румпельштильцхену случалось таких видеть, и он не сомневался в том, куда заводят такие дороги. В том, что его Бей купился на эту доморощенную философию, Румпельштильцхен видел прежде всего свою вину. Только как бы глубоко не въелась в его мальчика пиратская «романтика», Нил с готовностью откинул её, увидев Генри. Или даже ещё раньше, когда Тамара поманила его призрачным обещанием семьи? Почему Нил так легко доверился первой встречной, но не мог поверить в любовь своего отца? Ответ на этот и другие подобные вопросы грозил стать слишком болезненным.
Дни в новом мире текли похожие один на другой, Румпельштильцхен больше не пил ничего крепче чая, приводил в порядок квартиру, оплатил давно просроченные счета, даже окна вымыл, что из-за вернувшейся хромоты оказалось не столь уж простой задачей. Пару раз звонила Белль. Один раз Прекрасный. Белль обвиняла его в чём-то, задыхаясь выкрикивала трубку слова, потерявшие для Румпельштильцхена всякий смысл «трус», «ты бросил меня, как бросил своего сына», «ты снова сделал неправильный выбор». Прекрасный был куда осторожнее в выборе выражений, но без скрытых угроз и двойных смыслов не обошлось. Пикировка со «свояком» приятно бодрила. Румпельштильцхен даже задумался о том, что вернуться к промыслу антиквара и ростовщика в маленьком, созданном проклятием городке, было бы интересно… Пусть небезопасно и довольно глупо. Впрочем, он ждал ещё одного звонка. Того, что придал бы смысл или его возвращению, или пребыванию здесь.
Эмма. Когда её имя высветилось на дисплее, он нажал на “ответить” сразу, благо телефон оказался под рукой.
— Голд, я хочу, — начинает она со свойственной ей прямолинейностью, но он не даёт договорить.
— Что решил Генри? — Румпельштильцхен прикрывает глаза. Привычные формулы вежливости, должные скрыть его нетерпение, не идут на язык.
— Генри, — Эмма запинается на имени. — Генри остаётся в Сторибруке, и я еду к нему.
— Рад за вас.
— Очень нужна мне твоя радость! - говорит Эмма, не скрывая раздражения. Имеет право. Он догадывается, что решиться на этот звонок для нее было не так-то просто, но снова не удерживается от искушения подразнить горе-спасительницу.
— Точно не нужна? — усмехается Румпельштильцхен в трубку.
— Эээ… Может быть, и нужна, — даже посторонние шумы и треск не могут скрыть мелькнувшую в её тоне растерянность. — Голд, — продолжает Эмма уже громче и с прежней решительностью: — я хотела позвать тебя с собой. Всё то, что ты говорил про вас с Генри… Ты будешь жалеть, если хотя бы не попытаешься.
Мобильник едва не выскользывает из успевшей вспотеть ладони.
— А если попытка выйдет неудачной, я буду жалеть ещё больше. Но я попробую, — опережает он возможные возражения. — Спасибо, Эмма.
Из динамика мобильного не раздаётся ничего, даже шорохи стихают, и Румпельштильцхен отводит телефон от уха, вглядываясь в дисплей: может быть, Спасительница просто бросила трубку, пожалев о своём внезапном порыве. Но на экранчике всё ещё идёт отсчёт времени разговора, и спустя несколько секунд Эмма прерывает молчание:
— Где встретимся? Кто за рулём?
Её деловой тон вызывает у Румпельштильцхена улыбку.
— Я должен проделать этот путь сам, — поясняет он терпеливо. — И ты тоже. Твоя очередь сегодня… А я вернусь позже, не думаю, что по мне кто-то сильно скучает. Так что не в этот раз.
— Я зайду попрощаться, — говорит Эмма так просто, словно они и вправду друзья, а не случайные попутчики.
— Не надо, — вырывается у него невольно. И пытаясь сгладить собственную резкость, Румпельштильцхен добавляет: — Лучше в Ломбард заходи через неделю-другую.
— Я зайду, — обещает Эмма, прежде чем разорвать вызов. — Зайду.
