========== Часть 1. Вне оков (Глава 1) ==========
Живешь вне оков любви и ненависти,
вне “да” и “нет”, добровольно близким
и добровольно далеким, охотнее всего ускользая,
убегая, отлетая, улетая снова прочь, снова вверх;
чувствуешь себя избалованным, подобно всякому,
кто видел под собой огромное множество вещей.
Ф. Ницше “Человеческое, слишком человеческое”
Глава 1
После короткого весеннего дождя асфальт блестит, и воздух пахнет уже не гарью, а озоном. На Мейнстрит безлюдно: обыватели после чреды страшных событий отсиживаются по домам, а «золотая сотня Сторибрука», как за глаза называли приближённых к семейству Прекрасных людей и нелюдей, сейчас в мэрии, на собрании, которое Рул Горм только что покинула. В этом мире люди уже не просили у неё помощи, а требовали её, так, словно фея обязана решать все их проблемы. Но даже бы если Рул Горм и хотела помочь дочери Белоснежки и Прекрасного — ей бы всё равно не удалось это. Магия волшебной пыльцы распространяется только на фей, да на людей с чистым сердцем. И даже если сердце Эммы было таким когда-то, то сейчас, вобрав в себя тьму, точно перестало им быть. Рул Горм выскользнула из зала городского совета незаметно, оставив людей спорить и рядить. Неужели они всерьёз полагают, что можно справиться с проклятием, павшим на Спасительницу, за два дня? Она билась над этой задачей тысячу лет, да и то не придумала ничего лучше, как отправить очередного Тёмного стража в мир без магии. Но и это — теперь Рул Горм сознавала — было не самым лучшим решением; конечно, это было довольно действенным способом спасти волшебный мир от Тёмного, но совершенно не спасало носителя проклятия от заключённой в сердце тьмы.
Квадратные каблуки монашеских туфель звонко стучат по тротуару, и Рул Горм вдыхает влажный вечерний воздух, подставляет лицо ветерку, приятно холодящему ноющие виски. Она, разумеется, могла бы не идти пешком, а перенестись в обитель с помощью магии. Но запас пыльцы здесь, в Сторибруке, ограничен, и Рул Горм запрещает себе тратить его так бездумно. В Зачарованном Лесу, где волшебство пронизывало собой всё пространство и время, фее не нужна была пыльца для того, чтобы возникнуть из неоткуда, раствориться в воздухе, полететь. Пожалуй, из всех жителей Сторибрука именно феи больше всего проиграли от перемещения в этот нелепый тусклый мир: здесь они потеряли крылья, стали нуждаться в отдыхе, сне, пище и питье, болели людскими болезнями. Даже время здесь имело над ними власть: как-то, укладывая волосы в гладкую причёску, Рул Горм обнаружила в ней седой волос. Та малая толика волшебства, которую протащил в этот мир прошлый Тёмный страж, была достаточна для магии людей, феям же требовалось больше, несоизмеримо больше. Рул Горм перешагивает через растёкшуюся по тротуару лужу, а в висках звенит мысль — сама виновата. Не дала бы тогда мальчишке волшебный боб… Рул Горм недовольно морщится: снова сомнения. Ещё одно проявление человеческой природы. Феи не должны сомневаться. Если кто и ошибается, так это люди. Она всё сделала правильно. И даже если бы заранее знала, чем обернётся, всё равно поступила бы так же. Она должна была попытаться.
Фея встряхивает головой, пытаясь избавится от звенящих, спорящих друг с другом мыслей. Запах весны щекочет Рул Горм ноздри, и вдруг ей хочется — нет, не полететь, охватывающая её эйфория ничем не напоминает фантомные боли в несуществующих ныне крыльях, а побежать, прямо по лужам, разбрызгивая грязноватую воду, глубоко до боли вдыхая в лёгкие воздух. Глупые, человеческие эмоции. Рул Горм подавляет их без особого труда, не ускоряя шага, проходит мимо запертой до утра библиотеки, тёмных витрин «Кафе у Бабушки» — старая волчица сейчас заседает вместе с королевской семьёй…
У лавки Голда Рул Горм останавливается, удивившись горящему в ней приглушённому свету и табличке «Открыто» на двери. Миссис Голд — принцесса Белль — всё ещё на собрании в мэрии, здесь Рул Горм ничего не могла перепутать: как раз когда фея уходила, бывшая «мадам Тёмная» громогласно высказывала своё мнение по обсуждаемому вопросу. Что же касается самого мистера Голда — Румпельштильцхена — то он вряд ли в ближайшее время сможет стоять за прилавком. Эмма говорила, что ученик Мерлина погрузил хозяина лавки в волшебный сон, чтобы хоть как-то защитить его от последствий чёрной магии. Значит, сейчас Румпельштильцхен скорее всего лежит на постели и едва дышит в ожидании… поцелуя истинной любви? Рул Горм легонько толкает дверь — влекомая — не любопытством, это чувство феям чуждо — а исследовательским интересом. Она только взглянет: всё же ей никогда не приходилось видеть человека, так долго носившего в себе тьму и выжившего после того, как эта сила покинула его. Но до конца ли? Надо проверить, — говорит Рул Горм сама себе и шагает внутрь, решаясь — впервые за всё своё пребывание в Сторибруке — зайти не только в сам магазинчик, но и в закрытое от посетителей подсобное помещение. Но, вопреки ожиданиям, столь глубокое проникновение и не требуется. Бывший Тёмный лежит на полу перед прилавком.
Рул Горм поджимает губы — странно — но всё же склоняется над мужчиной. Вслушивается в его хриплое неровное дыхание, разглядывает покрытое липкой испариной лицо, кладёт руку на грудь. Даже сквозь одежду она ощущает сотрясающую мужчину дрожь. Это больше похоже на лихорадку, чем на магическое оцепенение. Ну, конечно! — упрекает себя за недогадливость Рул Горм — ученик Мерлина умер ещё прошлым вечером, и значит, что наложенные им чары тоже не должны долго продержаться! Во всяком случае, заклятие сна, обладающее свойством обратимости. И это значит, что поцелуй любви экс-Тёмному не требуется, сейчас его сон самый обыкновенный. И ещё это означает, — стучится в сознание феи следующий вывод, — что за сутки, что мужчина валяется здесь в забытьи, его не проведал никто, даже его истинно любящая жёнушка. Хотя — почему Рул Горм должно это волновать? Пусть люди заботятся о людях и решают свои дела сами. Она вмешиваться не будет. Лишь проверит осталась ли ещё сила в лежащем перед ней злом пройдохе. На это уйдёт совсем немного пыльцы. Фея отмеривает щепотку и ощущает, как холодные и влажные пальцы мягко ложатся на её запястье.
— Где-е? .. Где мы? — вопрос теряется в полустоне-полухрипе.
Фея вздыхает: не успела. В любом случае объясняться с этим человеком, двести лет кряду вредившим ей и её подопечным она не собирается. Пусть считает, что Голубая Фея привиделась ему в бреду. Рул Горм сдувает с пальцев сияющую пыль и в тот же миг оказывается в обители, сидящей на полу своей кельи. Только вот липкие от пота пальцы по прежнему слабо сжимают её руку: Румпельштильцхен перенёсся вместе с ней.
— Как же… — растерянно произносит она в слух. Магия пыльцы должна действовать только на фей… И ещё на людей с чистым сердцем. — Как же ты сумел переместиться? … — повторяет Рул Горм. - Нет, Румпельштильцхен, зачем ты преследуешь меня теперь? ..
Мужчина смотрит на фею мутным от жара взглядом и ничего не говорит в ответ.
========== Глава 2 ==========
Это был странный сон, полностью лишённый образов и видений, непроницаемый, как сама чернота. Не было ни голосов, ни лиц, только тяжесть, словно его придавили каменной плитой и похоронили заживо. Он пытался кричать, звать на помощь, но не мог разомкнуть запёкшихся губ. Лишь мысль о том, что всё это просто не могло быть реальностью, удерживала Румпельштильцхена от отчаяния. Это сон, надо лишь вырваться из него и обнаружить себя в собственной постели… Сон, - с облегчением подумал Румпельштильцхен, выныривая из забытья. Давящая со всех сторон пустота исчезла, и он явственно ощутил, что лежит на чём-то ровном и твёрдом, и его грудь осторожно ощупывает чья-то маленькая и тёплая рука. Он попробовал шевельнуться — это оказалось не так-то просто. Всё тело было налито свинцовой тяжестью. Румпельштильцхен приоткрыл веки, и тьму сменил бледный колеблющийся свет. Место, в которым он находился, определённо не было его домом. Его взгляд упирался в белый гладкий потолок, ничем не походивший на привычную кровлю; скосив глаза, он обнаружил, что находится в комнате, заставленной предметами, назначение которых ему неизвестно. Здесь было холодно… и… маленькая ладонь всё ещё лежала на его груди. Это не мог быть Бей — его прикосновения никогда не бывали такими острожными. Румпельштильцхен с опаской поднял взгляд и увидел женщину, склонившуюся над ним. Она казалась хрупкой и нежной. Её лицо и длинная шея белели в полумраке. Она отняла руку, и Румпельштильцхен не удержался и обхватил пальцами тонкое запястье. Это простое движение далось ему с трудом.
- Где мы? - его голос звучал жалко и хрипло.
Их взгляды встретились. Женщина смотрела на него — удивлённо и печально. Вдруг их окутало сияние, и сумрак комнаты, в которой они находились, исчез в один миг. Румпельштильцхен бы решил, что это — только продолжение его сна, но женское рука под его пальцами была тёплой, настоящей. Нежная бархатистая кожа, подрагивающая выступающая венка на запястье — всё это существовало на самом деле. И женщина, сидящая рядом с ним на коленях, так и не отвела взгляда. Она назвала его по имени и спросила о чём-то — он так и не понял о чём: мысли путались и стучащая в ушах кровь глушила звуки. Силы покидали его. Их не хватало даже на то, чтобы сфокусировать взгляд. Румпельштильцхен судорожно вдохнул и потерял сознание.
***
Экс-Тёмный так и не объяснил, каким образом ему удалось совершить перемещение. Какое-то время он, моргая, смотрел на фею, а потом провалился в обморок, столь глубокий, что ни одна из попыток растормошить его не увенчалась успехом. Использовал ли «новый» Румпельшитльцхен магию эмоций? Ответ на этот вопрос мог дать только он сам, а, значит, придётся подождать, когда мужчина придёт в себя.
Рул Горм невольно качает головой: лежащий у её ног человек так долго был её врагом. Видеть его беспомощным и беззащитным — непривычно. Он всегда казался опасным — даже в клетке, куда его заточили не без её помощи, даже в годы проклятия, когда Румпельштильцхен не обладал магической силой и был всего лишь заурядным рентье и ростовщиком. Нет, помогать ему она не собирается. Но оставить мужчину лежать на холодном полу, когда он и без того пышет жаром… Слишком похоже на мелкую месть. Феи до такого не опускаются: сводить счёты — принято у людей. Разумеется, она не будет тратить на него волшебство. Однако, уложить в кровать, дать напиться и выдать пару таблеток аспирина — это ещё не вмешательство в чужую судьбу, не помощь, просто милосердие… Милосердие. Странное слово, что-то с ним не так, - размышляет Рул Горм и рассеянно трёт запястье. Ей кажется, что на нём ещё остался влажный горячий след чужого прикосновения. Только кажется, да. Касание было бережным и мягким, и… Рул Горм хмурится, пытаясь вспомнить что именно она собиралась обдумать. Не важно. Тёмный… Бывший Тёмный слишком тяжёл, чтобы поднять его самостоятельно.
Рул Горм распахивает дверь, ведущую в маленький коридорчик, и зовёт:
- Вайолет, Роза! У меня к вам поручение!..
========== Глава 3 ==========
Рул Горм ждала, что Румпельштильцхена хватятся. Белль обнаружит отсутствие мужа. Эмма догадается, что спрашивать о том, как ужиться с обосновавшейся в её сердце и сознании тьмой, разумнее не у бабули Лукас, а у того, кто носил в себе эту тьму больше двух столетий. Королева Белоснежка снарядит поисковый отряд — будучи принцессой, она с одинаковой охотой и регулярностью обращалась за помощью и к Тёмному, и к Рул Горм, и фее почему-то казалось, что Снежка испытывала к мужчине, скрывающемуся под слоями тьмы и броней чешуйчатой рептильей кожи, даже большую симпатию, чем к ней самой. Но в городе было тихо. Даже однорукий пират, казалось, больше не жаждал мести, успокоившись на мысли, что теперь «крокодил» долго не протянет и без его непосредственного вмешательства.
Можно было, разумеется, самой нанести визит к миссис Голд и потребовать от неё, чтобы она выполнила свой долг супруги и избавила обитель от неуместного присутствия мужчины. Рул Горм даже поручила сестре Оливии, направлявшейся в город закупать продукты для монастырской кухни, заглянуть по пути в Ломбард и Библиотеку и поинтересоваться у вышеупомянутой миссис, точно ли она в последнее время ничего не теряла? Но, увы, Белль не оказалось ни в одном из этих двух заведений, а у Рул Горм не было желания ни разыскивать эту неугомонную особу по всему Сторибруку, ни тратить драгоценную пыльцу на то, чтобы точно выяснить её местонахождение.
Надежда на то, что Румпельштильцхену станет вскоре станет легче, и он уберётся восвояси, тоже не оправдалась. Он не пришёл в сознание наутро, и весь день прометался в горячке. Даже напоить мужчину было достаточно сложно — он до скрипа сжимал челюсти, а уж заставить его проглотить целительный аспирин и вовсе оказалось невыполнимой задачей. Рул Горм была уже готова применить волшебство — но она слишком хорошо знала, как непредсказуемо действие магии фей — подобное лечение могло исцелить человека, но с той же вероятностью убить или изменить до неузнаваемости.
В конце-концов, - говорит себе Рул Горм, обтирая смоченной в воде и уксусе тканью лицо и шею мужчины, — чем скорее он очнётся, тем скорее уйдёт. А ждать, когда болезнь, вызванная магической интоксикацией, отступит самостоятельно или, наоборот, убьёт — можно долго. Холодный компресс на лбу — высушен жаром. Рул Горм снимает ставшую бесполезной тряпку легко касается лба, проверяя температуру. На её руках нет ни крупинки волшебной пыльцы, но под прикосновениями лицо мужчины, даже в беспамятстве нахмуренное и напряжённое, разглаживается и приобретает почти умиротворённое выражение. Рул Горм проводит кончиками пальцев по виску больного, мимолётно задерживаясь на выступающей голубой венке, и её рука оказывается зажатой между затянутой в накрахмаленную наволочку прохладной подушкой и горячей, покрытой царапающей кожу короткой щетиной, щекой. Ладонь становится влажной — от её собственного пота, и Рул Горм ощущает, как её накрывает волной жара. Словно мужчина, прижимающийся колючей щекой к её руке, поделился с ней своей лихорадкой. Румпельштильцхен поворачивает голову и открывает глаза. Взгляд кажется осмысленным, но слова, срывающиеся с воспалённых губ, порождены — не иначе — бредом.
- Кто вы, госпожа? - шепчет Румпельштильцхен, пристально рассматривая её лицо.
Рул Горм высвобождает ладонь и подносит больному стакан воды.
- Пей.
Румпельштильцхен глотает воду с жадной поспешностью, откидывает голову на подушку и бросает короткий, полный вожделения взгляд на кувшин, стоящий на прикроватном столике. Он облизывает губы, и набрав в лёгкие немного больше воздуха, чем обычно, снова произносит это неуместное слово:
- Госпожа… вы так добры ко мне.
Фея недовольно поджимает губы: она не может быть добра или зла, она сама — добро, часть благой силы, беспристрастной и безразличной. И пусть в Сторибруке эта сила почти иссякла, она, Голубая фея, по прежнему служит ей. Румпельштильцхен прекрасно знает об этом, и не важно, какую игру он сейчас затеял. Глаза Рул Горм сияют холодным голубым блеском, и мужчина отводит взгляд.
- Простите меня, госпожа, - хриплый голос звучит смущённо.
Интонация на миг заставляет Рул Горм забыть о смысле произнесённых слов. Румпельштильцхен мог говорить зло, самодовольно, даже заискивающе — она помнит, как унижался Тёмный, умоляя фею показать ему дорогу к потерянному сыну, но представить Румпельштильцхена смущённым Рул Горм не могла. Однако, он снова назвал её госпожой, причислив, тем самым, к людскому роду:
- Почему ты зовёшь меня так, Румпельштильцхен?
- Я не знаю вашего имени, - отвечает мужчина просто.
- Рул Горм, - фея произносит это почти машинально, не успев осмыслить ни слова бывшего Тёмного, ни последовавший за ними собственный ответ. - Но можешь называть меня «матушкой»…
Возможно ли, что вместе с силой Тёмного Румпельштильцхен потерял и память? Он не помнит только её, или, может быть, и вовсе позабыл свою жизнь и теперь являет собой — чистый лист, ещё не исписанный никакими письменами? Тогда и сердце его должно было быть младенчески чистым. Пожалуй, это может объяснить вчерашнее действие волшебной пыльцы. Надо выяснить, - замечает про себя Рул Горм, но задаёт не тот вопрос, что собиралась:
- Ты хочешь ещё пить?
Мужчина склоняет подбородок к груди в слабом подобии кивка.
- Хорошо, - фея наливает воду в стакан, бросает в него с шипением растворяющуюся таблетку. - Это лекарство. Чтобы унять лихорадку, - поясняет она и подносит питьё к губам мужчины. Румпельштильцхен покорно проглатывает жидкость, чуть морщась от её горьковатого вкуса.
- Спасибо… м-матушка, - мужчина пытается приподняться на локтях, но бессильно откидывается на подушку. - Спасибо вам, но я… мне кажется… я должен идти…
Он совершает ещё одну безуспешную попытку сесть.
- Куда? - спрашивает Рул Горм.
Мужчина напряжённо смотрит в пространство и, наконец, признаётся:
- Не пом-мню. Мысли путаются.
Рука Рул Горм сама собой ложится на спутанные волосы Румпельштильцхена:
- Это может подождать до завтра, - говорит фея и удивляется тому, как мягко, увещевающе, звучит её голос. - Лекарству нужно время, чтобы подействовать.
Мужчина прикрывает веки. Несмотря на свою решимость идти куда-то, он по-прежнему выглядит измученным, и зябко ёжится от озноба. Рул Горм укутывает Румпельштильцхена одеялом, громоздит сверху плед, но её забота не помогает унять сотрясающую его дрожь. Фея плотнее подтыкает ему одеяло, и мужчина вдруг распахивает глаза, смотрит на неё почти невидяще:
- Война, - произносит он с неожиданной резкостью, - с ограми… я должен…
- Тише, - рука феи ложится на беспокойную голову бывшего мага в утешающем жесте. - Война закончилась. Это подождёт до завтра…
Румпельштильцхен смотрит на Рул Горм с немыслимой доверчивостью, и губы феи сами собой складываются в улыбку.
Комментарий к Глава 3
Картинка в тему: http://www.agimsulaj.com/Vignette/98994.shtml
========== Глава 4 ==========
Это пробуждение не было так болезненно, как предыдущие. Боль, стискивающая голову железным обручем, ушла. Горячка отступила, оставив после себя ощущение слабости и пустоты. Постель была слишком мягкой. На такой ему не доводилось лежать раньше. Конечно, он видел пуховые и перьевые перины и подушки в ярмарочных рядах, но даже не приценивался к ним… Румпельштильцхен разворачивается на бок и оглядывает комнату, в надежде увидеть ту женщину… она называла себя матушкой… Рулгорм… Он хочет уже произнести её имя вслух, но тут видит её, и слова застревают где-то в горле. Она сидит в глубоком кресле у большого окна, голова склонена к плечу, глаза закрыты, а маленькие руки, на фоне тёмной обивки кресла, кажущиеся особенно бледными, лежат на широких, обтянутых тканью подлокотниках. Даже во сне её лицо не утратило выражения строгой нежности. Румпельштильцхен приподнимается на локте, пользуясь случаем более внимательно разглядеть свою спасительницу. Русые волосы, вчера собранные в какую-то мудрёную причёску рассыпались по плечам. Кожа при свете утреннего солнца уже не казалась такой молочно-белой, как ему запомнилось, но по прежнему была бледной. Между удивлённо изогнутыми бровями залегла маленькая складка. Чуть вздёрнутый нос, маленький рот с пухлыми и, наверное, очень мягкими губами. Румпельштильцхен моргает, чтобы прогнать непрошенную мысль. То, что она была так добра к нему, так добра, что даже укрывала его одеялом и стирала испарину с его лица своими нежными руками, ещё не значит что… что… Его снова бросает в пот. Он прикусывает губу. Её доброта не должна вводить его в заблуждение. Она была слишком красива, чтобы он имел право даже мечтать о ней. Сами по себе её черты не были такими уж необычными или яркими, но соединённые в её внешности они казались гармоничными, почти совершенными. Кожа была очень гладкой, но всё же Рулгорм нельзя было назвать юной девушкой. Складка между бровями, расходящиеся от глаз тонкие морщинки и отпечаток опыта, ложившийся на весь её облик, выдавали возраст. Ей не меньше тридцати, решает Румпельштильцхен, и открытие почему-то радует его. Женщина шевелится в кресле: поза была явно не удобной… Румпельштильцхен ощущает укол вины — это он занял кровать — из-за него хозяйка дома была вынуждена коротать ночь сидя, но разбудить Рулгорм так и не решается. Его взгляд скользит по её шее, мягкой кофте с высоким белым воротником, широким складкам серой непривычно короткой юбки. Ткань доходит только до середины икры, и Румпельштильцхен ловит себя на том, что слишком уж пристально рассматривает затянутые в чёрные плотные чулки женские ноги.
Он прикрывает глаза, не желая быть застигнутым за этим занятием. Ему сейчас нужно найти ответы на другие вопросы. Как он попал сюда, и долго ли здесь находится? Ему надо домой… Бей, наверное, сходит с ума от беспокойства за своего непутёвого отца. Румпельштильцхен рывком садиться. Бей. Воспоминания, ускользавшие от него накануне, наконец, возвращаются, и их, приложив немного усилий, удаётся расположить в правильном порядке. Призывной возраст снизили до четырнадцати лет. Он пытался спрятать Бея, но безуспешно. Нищий рассказал ему о кинжале Тёмного. Румпельштильцхен трясёт головой, силясь отличить явь от сна. Да, он поджег замок со всех сторон, и проник в него с заднего входа, и, за пылающим гобеленом увидел кинжал. Он украл его. С трудом разобрал имя на клинке — оно было коротким — и велел Тёмному явиться… На этом воспоминания обрывались. Если старик не соврал, то Тёмный должен был его послушать. Спасти Бея. Остановить войну. Он выдыхает слишком шумно. Может ли быть так, что он уже сделал это? Румпельштильцхен морщит лоб: вчера — это же было вчера? — эта женщина сказала, что война закончилась… Значит ли это, что ему удалось?… Ладно, он узнает. Но домой ему нужно в любом случае. Он откидывает одеяло, спускает ноги с кровати, и понимает, что его посоха по близости нет. Уходить тайком он в любом случае не собирался, это было бы неблагодарно… И как бы ему ни не хотелось будить спящую в кресле маленькую женщину, сделать это всё-таки придётся. Румпельштильцхен глубоко вдыхает, пытаясь набраться решимости, смотрит на собственные руки, мирно лежащие на коленях. Он уже открывает рот, чтобы произнести её имя, но осекается. Что-то не так. Дело не только в штанах — чёрных, из тонкой шерстяной ткани — отродясь у него не было таких — но и в самих руках. Они гораздо светлее, чем он помнит; нет лохмотьев лопнувшей сухой кожи вокруг ногтей; да и сами ногти и пальцы… Подозрительно чистые. Нет, Румпельштильцхен никогда не считал себя грязнулей, но всё же… Он поворачивает левую кисть ладонью вверх и удивляется тому, насколько мягкой она оказывается. Ни мозолей, ни вьевшейся грязи, что не смывалась даже щёлоком. Он шевелит большим и указательным, чтобы убедиться, что они по прежнему его, и обнаруживает, что мозоли от ножниц — которые он думал не сойдут никогда — тоже исчезли. Румпельштильцхен нервно гладит ткань штанов, мысленно возвращаясь к лесной поляне, поблёскивающему в лунном свете кинжалу, буквам на нём… Румпельштильцхен прокручивает эти воспоминания снова и снова. Вдруг его озаряет. Он умер. Ещё в замке, одна из пылающих балок придавила его насмерть — а поляна, кинжал, буквы — пригрезились ему в предсмертной муке. Это всё объясняет. Вот почему здесь нет его посоха, теперь он ему и не нужен… Собственное несколько ослабленное состояние и давящее ощущение внизу живота, напоминающее о необходимости облегчиться, несколько противоречат этому выводу. Румпельштильцхен решительно поднимается — и плюхается обратно на кровать, когда повреждённое сухожилие заставляет ногу подвернуться.
- Матушка, - зовёт он. И всё же у него с трудом поворачивается язык называть так женщину явно моложе его самого. - Не хотел вас будить… Но, мне действительно надо идти.
Рул Горм морщится во сне. Подрагивая, открывает веки. Привстаёт с полустоном:
- Ах… Ты… Я не буду тебя задерживать, - она поправляет рукой растрепавшиеся волосы. - Ты вспомнил, куда тебе надо, Румпельштильцхен? - женщина смотрит на него с интересом. Её тёплые карие глаза блестят — заставляя Румпельштильцхена мимолётно удивиться ещё одной странности — ему запомнилось, что они холодные, голубые. Где тут чудеса, где его собственный лихорадочный бред — он уже не может разобраться.
- Мне надо домой. Я думаю, меня там ждёт сын, он совсем ещё мальчик, и я обычно не оставляю его надолго. А у вас я, кажется, задержался. Так что я лучше пойду… Если только… - замявшись, он обрывает речь.
- Если что? - переспрашивает женщина с некоторым нетерпением, и Румпельштильцхену на миг кажется, что она взволнована не меньше, чем он сам.
- Если только я не умер, - говорит он, осознавая, что если всё-таки не умер, слова его звучат дико. - Простите… Но… матушка… что-то переменилось, и эта комната…
- Нет, ты не умер, - ровно говорит женщина и смотрит словно сквозь него. - Ты был болен. Но сейчас твоя жизнь вне опасности. Ты… позабыл. Позабыл гораздо больше, чем думаешь. Из твоей памяти пропало много лет… - Она поджимает свои маленькие пухлые губы. - Интересный эффект.
Он слушает и не слышит, комната плывёт перед глазами, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки… Он смотрит на эти кулаки с тупым недоумением и севшим голосом спрашивает о главном, о том, что имеет значение, сколько бы лет не прошло:
- Бей… Бей умер на войне с ограми? - эта мысль оказывается страшнее мысли о собственной смерти, но ведь если бы Бей был жив, то он бы сам позаботился о хвором отце, и Румпельштильцхен не обременял бы так долго эту прекрасную женщину. Он не поднимает глаз, и спустя несколько минут молчания, хозяйка комнаты отвечает:
- Нет. Его не забрали. Война закончилась.
- Как? - сдавленно спрашивает Румпельштильцхен.
- Ты остановил войну.
========== Глава 5 ==========
Рул Горм никогда особо не интересовалась, каким был Румпельштильцхен до того, как стал Тёмным. Ей не было нужды вникать в каждую человеческую судьбу, а в случае с Тёмным и без излишних подробностей было ясно: он по определению должен быть достаточно алчным, чтобы возжелать заполучить себе его злую силу, и достаточно жестоким, чтобы не дрогнувшей рукой убить предыдущего носителя проклятия.
Но мужчина, что сидел перед ней, глядя куда-то вниз и терзая то собственные руки, то ткань надетых на него брюк, не выглядел ни злым, ни жадным. Возможно, застенчивым. Несомненно, порывистым и эмоциональным. И доверчивым. Невероятно. Румпельштильцхен не был особенно молод, когда принял на себя проклятие. Ему было не меньше сорока лет, и за этот срок он должен был не раз столкнуться и с обманом, и с предательством. Таковы люди, и живя среди них, этого не избежать. Но человек, которого Рул Горм так долго считала своим главным врагом, не ставил под сомнение ни одно её слово и смотрел на неё с восхищением и благодарностью. Нет, Голубая Фея за тысячу лет своего существования привыкла к восторгам, которые вызывало её появление, когда она, словно звезда, в облаке сияющей волшебной пыльцы, спускалась к очередному просителю с небесной вышины. Людей неизменно привлекала магия, которую фея несла в себе. Но только этот новый Румпельштильцхен смотрел на неё так, словно ему была важна она сама. Рул Горм невольно качает головой, удивляясь тому, как в неё вообще могли прийти такие странные мысли. «Она сама…» - она и есть магия, порождение и часть древней силы.
- Вы расскажете мне? О том, что я позабыл, - спрашивает мужчина, не отвлекаясь от созерцания собственных коленей.
Фея едва слышно вздыхает:
- Нет. - Она не мстительна, но… брать бывшего Тёмного под свою опеку — это уж слишком. Да и как сказать человеку, что его сын мёртв, а сам он убийца, колдун, продавший душу самой чёрной магии. - Эта история вышла бы слишком длинной. Думаю, - Рул Горм запинается, подбирая слова, - лучше будет, если тебе её поведают те, кто лучше знает её… И тебя. Например, твоя жена.
Румпельштильцхен наконец поднимает глаза.
- Жена, - Рул Горм удивляется, как в одно короткое слово может вместиться столько недоумения и боли. - Мила вернулась ко мне? - спрашивает мужчина и продолжает тише, почти шёпотом: - Я очень виноват перед ней.
О, да. Она не знает, что там происходило между Румпельштильцхеном и его женой, когда он был ещё… кем же он был? - ткачом? прядильщиком? пастухом? - но в любом случае, после он провинился перед ней гораздо больше.
- Мила умерла, - говорит фея вслух. - Ты не так давно женился снова.
- Снова, - эхом повторяет мужчина, и Рул Горм кажется, что в его голосе звучит сожаление. - М-матушка, - он каждый раз запинается на этом обращении, - я не помню, как оказался здесь, но… наверное… тут где-то должен быть мой посох.
Точно. Когда магии в Сторибруке не было вовсе, мистер Голд и шагу не мог сделать без трости. Рул Горм не уверена, что у неё найдётся что-то подходящее. Но если добавить толику волшебства… Не предлагать же в конце-концов мужчине в качестве опоры собственное плечо… Последнее предположение почему-то кажется фее почти заманчивым, и она хмыкает себе под нос, представляя невероятную картину: Голубая Фея и Тёмный в обнимку шествуют по Сторибруку. Рул Горм поднимается с кресла, оправляет помявшуюся одежду, и подходит к столику:
- Посох, - в задумчивости произносит она и вертит в руках зубочистку. - Его тут нет, но я что-нибудь придумаю.
Она извлекает из-под джемпера висящую на длинной цепочке ладанку, в которой она хранит немного пыльцы для всяких непредвиденных случаев, ногтем отщёлкивает серебряную крышечку и окунает туда острый деревянный кончик попавшегося ей на глаза предмета. Спустя несколько мгновений зубочистка вырастает в тяжёлый деревянный посох, украшенный замысловатый резьбой.
Во взгляде Румпельштильцхена, наблюдающего за этой трансформацией с чуть приоткрытым ртом, недоумение смешивается с ужасом, и фея не может понять, почему этот испуганный взгляд задевает её больше, чем все те едкие слова, на которые обычно не скупился Тёмный.
- Вот, - говорит Рул Горм с обычным своим спокойствием. - Бери.
Когда он обхватывает протянутый посох, его пальцы слегка трясутся.
- Спасибо, - произносит он сдавленно. И тут же добавляет уже громче: - Я не знаю, чем отблагодарить вас. Вы слишком добры ко мне, - он смотрит на неё — снизу вверх, и, не отводя глаз от её лица, медленно поднимается, так, что теперь уже фее, стоящей почти вплотную к мужчине, приходится поднимать на него взгляд.
- Вам… - она не замечает, что перешла на вы, - не обязательно уходить сейчас… После завтрака я… или кто-нибудь из сестёр… проводит тебя до дома.
- Вы очень добры, - повторяет мужчина ещё раз, и их лица так близки друг к другу, что Рул Горм кажется, что она чувствует, как её кожу согревает вырывающееся с этими словами дыхание.
Она отступает на шаг, говорит напряжённо, указывая на посох:
- Это мелочь, - она пожимает плечами. - Даже не подарок. Ровно в полночь он снова станет зубочисткой.
Мужчина улыбается, сначала неуверенно, потом шире:
- Зубочисткой?
- Да…
Румпельштильцхен тихо смеётся:
- Не зря я никогда особенно не доверял волшебству.
Рул Горм подавляет ответный смешок, а Румпельштильцхен добавляет чуть встревоженно:
- Я не хотел вас обидеть.
- Я не обиделась.
Какое-то время они оба молчат, потом, откашлявшись и уставившись в пол, бывший Тёмный (никогда не доверявший волшебству, какая ирония!) негромко произносит:
- Мне нужно выйти ненадолго….
- Что? - вскидывает взгляд фея.
- Мне бы… нужник…
- Нужник? - переспрашивает Рул Горм с искренним не пониманием.
- К-хем, - на бледных щеках мужчины проступают розовые пятна, и несколько секунд он молчит, поглощённый какой-то внутренней борьбой. - К-хем, - кашляет он снова и, не отрывая глаз от паркета, всё же повторяет просьбу, - я хотел спросить, где у вас тут… отхожее…
Фею, не смеявшуюся уже лет четыреста, второй раз за утро чуть не пробирает глупое хихиканье. Она быстро отворачивается, чтобы мужчина не заметил её смешливого настроения, и указывает на дверь уборной — сёстры пользуются общим туалетом, одним на этаж, но у неё, как у матери-настоятельницы была эта привилегия — отдельный санузел.
- Там всё не совсем так, как ты привык, - поясняет она. - Помочь, или сам разберёшься?
- Сам разберусь, - буркает мужчина, и, стуча посохом, скрывается за дверью туалета.
Какое-то время оттуда раздаются приглушённые ругательства, шипение, грохот — видимо, падает палка, треск рвущейся ткани, сменяющийся журчанием и шумом воды. Из уборной он выходит ещё более взъерошенным, одной рукой вцепляясь в посох, а другой в спадающие брюки. С застёжками не справился, - догадывается фея. Пусть в том мире ей и не приходилось вникать в особенности людского гардероба, а её собственное неизменное платье не нуждалось ни в стирке, ни в чистке, она всё же понимает, что такое достижение прогресса, как застёжка-молния, в Зачарованном лесу отсутствовало, да и пуговицы были редки. Она отводит глаза, не желая ещё больше смущать и без того смущённого мужчину, указывает на стул перед кроватью:
- Ты был без сознания, и я позволила себе… В общем, тут твой пояс, жилет, пиджак. Ты одевайся, а я пока займусь завтраком.
Рул Горм выходит, оставляя Румпельштильцхена одного, и уже на пороге кельи её заставляет обернуться его оклик:
- Матушка?..
- Да.
В его глазах светится неподдельное любопытство:
- А там… умывальник. Тоже волшебство, или у вас цистерна на крыше?
- Не волшебство, - качает головой Рул Горм, - не волшебство. Это человеческое.
========== Часть 2. Пустыня растёт (Глава 1) ==========
Горе тем, кто несёт в себе пустыню.
Фридрих Ницше
Пустыня кишит львами, а горы - хрустальные и гладкие,
как муранское стекло.
Карел Чапек. Офир
Глава 1
Дни складывались из хозяйственных забот — всё же на попечении у Рул Горм было двадцать сестёр-фей. И здесь, в Сторибруке, они не могли спать на облаках и питаться лунным светом. Во времена проклятия монастырская касса пополнялась пожертвованиями горожан, пусть и застывших в однообразии вечно повторяющегося цикла, но, однако, бывших, пусть и формально, католиками. Когда Проклятие пало, феи вспомнили о своей природе, что было — хорошо, но и горожане вспомнили, что обитель не имеет никакого отношения к вере в прощающего Бога. Не то, чтобы прихожане совсем перевелись, но в бывший монастырь теперь приходили за другим: от фей ждали, что они будут выполнять заветные желания. Что ж, как ни ограниченны были запасы волшебства в этом мире, феи не отказывали тем, чьи помыслы и сердца и впрямь были чисты. Но взимать плату за чудо не могли. Это противоречило многовековым принципам магии фей. А сами люди и не догадывались, что в человеческом облике феи нуждаются в чём-то большем, чем простое «Спасибо». Кружка для «лепт» при входе почти всегда пустовала. Да и желающих благодарить фей было не много: люди с чистым сердцем редки во все времена и во всех мирах, а гораздо больше среди обращавшихся за волшебной помощью было тех, кем, вопреки провозглашаемым намерениям, двигали тщеславие, жадность, лень, зависть, ревность или жалость к себе. Такие уходили ни с чем, и на прощание обвиняли фей в жестокости и бесчеловечности. В последним они были правы: обитатели обители и впрямь были бесчеловечными — и, если учесть, что люди по большей части представляют собой собрание пороков, в этом не было ничего дурного. Однако, та толика человечности, которую подопечные Рул Горм обрели в Сторибруке, ставила их перед рядом проблем. Пусть арендную плату с обители больше никто взимать не пытался, однако ни газовые балоны, ни продукты в супермаркете бесплатно им не доставались. Овощей, выращиваемых на монастырском огороде было явно не достаточно для круглогодичного пропитания; какие-то деньги на счёт переводила больница, где продолжали волонтёрствовать феи — доктор Вейл, попавший в Сторибрук из мира мало походившего на Зачарованный Лес и не раз оказывавший медицинскую помощь жившим в обители, не ожидал, что феи будут питаться пыльцой и нектаром. Были у бывшего монастыря и другие источники доходов, контролировать которые Рул Горм приходилось лично.
Но ни хозяйственные хлопоты, ни поиски портала в Камелот, которыми было озабочено семейство Белоснежки, не поглощали Рул Горм полностью; времени для отдыха или досуга сейчас было предостаточно. А, может быть, и больше, чем нужно, ибо фея не знала, чем заполнить эти пустые, одинокие часы. В прошлом, оставшемся в Зачарованном Лесу, её жизнь была наполнена обязанностями и делами, которые ныне, в силу почти утраченных магических способностей, были ей недоступны. В проклятом Сторибруке жизнь настоятельницы была подчинена строгому молитвенному распорядку. Пусть мать-настоятельница и не была столь уж истово верующей, но считала своим долгом прочитывать ежедневно несколько сотен молитв, не считая псалмов и Писания. Слова не проникали глубоко, но заполняли тишину кельи, не оставляя времени и пространства для уныния и сомнений.
Иногда Рул Горм казалось, что двадцать восемь лет, проведённых в беспамятстве, не были такими уж несчастными. Вот и сейчас, пусть губы уже не шепчут молитвы, пальцы привычно тянуться к чёткам, перебирают шершавые деревянные бусины, с чьей помощью когда-то вёлся счёт прочтённым «аве мариям». Теперь же, сдвигая по кругу, Ругл Горм, перебирает воспоминания. О полётах в холодном голубом сиянии. О лунном свете пронизывающем ночь. О слиянности с миром. О пьянящем ощущении превосходства над ним. Но сегодня память феи подбрасывает ей другие картины: пробивающиеся сквозь жирную весеннюю почву ещё зелёные стрелки тюльпанов, соседствуют с мокрым после грозы асфальтом Мейнстрит, а довольно тягостные подробности посиделок «У Бабушки» сменяются будоражащим воспоминанием о направленном на неё взгляде тёмных глаз с почти поглотившими радужку расширенными от жара зрачками и ощущениях горячего прикосновения к своей руке. Рул Горм сгребает чётки в кулак и стискивает так, что вдавливающиеся в кожу бусины оставляют красные следы. Но боль в крепко сжатой ладони не может прогнать всплывающего перед глазами мужчину, который с некоторой неловкостью занимает пассажирское кресло в кабине монастырского грузовичка. Вспоминая, как фырчание мотора под капотом заставило Румпельштильцхена подпрыгнуть на месте, как он сжимал губы в попытке скрыть удивление и испуг, очень скоро, правда, сменившиеся любопытством и деловитым одобрением, Рул Горм невольно улыбается. Интересно, как «новый» Румпельшительцхен освоился в Сторибруке? Как воспринял известие о том, что двести лет был Тёмным? Рул Горм почти с негодованием откидывает мысль о том, чтобы проведать бывшего Тёмного стража… Случай, разумеется, любопытный, но не стоит забывать, сколько зла успел сотворить этот человек. Да даже ей лично — заточение в волшебной шляпе было одним из самых неприятных воспоминаний Голубой Феи. Правда, само пребывание в магической темнице показалось ей мигом и было похоже на сон без сновидений, но позабыть ощущение беспомощности, которое она испытала, когда её затягивало в воронку, фея не могла. Чётки с глухим стуком падают на столик. Нет, что за глупость, никуда она не поедет и не пойдёт, и не будет выдумывать себе несуществующие дела в городе, в надежде узнать что-нибудь о Румпельштильцхене. Он не из тех людей, что заслуживают покровительство фей. И даже если сейчас бывший Тёмный переменился, это не его выбор и заслуга, а… милость или прихоть ученика Мерлина.
Рул Горм резко встаёт и выходит из кельи. Здесь слишком душно, и ей — её слабым человеческим лёгким — требуется свежий воздух. Рул Горм отправляется в сад, побродить среди ещё голых яблонь, и старается не думать о человеке, поднимающемся на крыльцо розового особняка под руку с Белль и растерянно оборачивающимся, чтобы бросить прощальный взгляд на стоящую у калитки фею.
***
Румпельштильцхен откладывает на полотенце серебряный нож. Что ж, с этой частью его позабытой жизни, он неплохо справляется: приборы отполированы до блеска. Труднее приходится, когда в лавку заходят покупатели и просят посмотреть «велосипед» или «вентилятор», а он стоит с открытым ртом, думая, какой из предметов, наполняющих магазинные полки, носит такое название. Впрочем, Румпельштильцхен подозревает, что все эти люди, которых он не помнит, и которые называют его “мистером Голдом”, приходят сюда не за товаром, а поглазеть на него. И, если всё, о чём рассказали ему Белль и Генри правда, если он действительно был чудовищем из “Книги историй”, их любопытство совершенно не удивительно. Удивительно другое: как его не повесили на площади под барабанную дробь в назидание другим. Румпельштильцхен опускает левую руку в карман пиджака и нащупывает на его дне тонкую деревянную палочку с заострённым концом… Рул Горм… Как она могла быть так добра к нему, после всего, что он сделал… Румпельштильцхен вздыхает. Он даже не поблагодарил её толком. И он должен извиниться за всё, в чём он виноват перед ней - пусть он и позабыл об этом.
Румпельштильцхен возвращает зубочистку на дно кармана, торопливо складывает серебряные приборы обратно в футляр и надевает пальто.
Комментарий к Часть 2. Пустыня растёт (Глава 1)
Глава писалась без желания задеть чьи-либо религиозные чувства.Сторибрук был городом без счастливых концов, а значит и монастырь, и монахини, и их вера - были фальшивыми. Потому что если бы - настоящими, то жительницы обители обрели бы свой счастливый конец и без снятия проклятия.
========== Глава 2 ==========
Монастырский сад был не большим: десяток раскидистых старых яблонь с чёрными пятнами вара на растрескавшихся стволах, две тоненьких облепихи да несколько вишнёвых деревьев, что каждый май цвели пышным розовым цветом, но почти не плодоносили: немногие ягоды, пережившие ночные заморозки начала лета, не успевали поспеть до осени. Весна в Мэне была поздней. Вот и сейчас, хотя шла уже вторая неделя апреля, на деревьях нельзя было заметить не только цветов, но и листьев. Только разносящийся по саду горьковатый запах тяжело набухших почек напоминает о том, что сейчас весна. Рул Горм вступает на дорожку и едва не увязает в грязи. “Надо велеть плиткой выложить”, - думает она мимоходом. Идея побродить меж деревьев уже не кажется Рул Горм такой привлекательной, но ни возвращаться в свою келью, ни вникать в бесконечные проблемы сестер ей сейчас не хочется. Поэтому фея, стараясь не обращать внимания на липнущие к туфлям комья влажной земли, направляется к грубо сколоченной скамье, стоящей под вишней. Какое-то время она просто сидит, мерно дыша и бессмысленно вглядываясь в не по весеннему пасмурное небо. Воспоминания, не оставлявшие её в покое весь день, отступают, а мысли становятся ленивыми и коротенькими. Она не думает ни о полётах, ни о том, как обратить наложенное Белоснежкой проклятие таким образом, чтобы дети, рождённые вне Зачарованного Леса — Генри, Нил и с десяток малышей, родившихся в семьях попроще - перенеслись в мир, так и не ставший их родиной, вместе с родителями, ни о счетах за газ. Лишь о том, что сиденье сделано из шершавой, некрашенной древесины, что корявая яблоня у ограды скоро рассохнется окончательно, что облако уплывающее в сторону города похоже на платье с рваным подолом, и что, судя по его серому оттенку, оно не развеется в воздушных потоках на мелкие клочья, а прольётся дождём.
- Я думаю, ещё распогодится. Ветер сильный, - раздаётся над ухом глубокий мужской голос, и Рул Горм невольно вздрагивает: она не слышала шагов. На дорожке стоит Румпельштильцхен, более всего похожий сейчас на мистера Голда — тот же безупречно отглаженный костюм, распахнутое пальто, трость с серебрянной ручкой, голова чуть склонённая к левому плечу, только вместо галстука мягко повязан шарф какого-то мрачного оттенка. В какой-то миг Рул Горм кажется, что мужчина сейчас криво ухмыльнётся и заговорит об арендной плате за занимаемые монастырём земли. Но Румпельштильцхен снова заговаривает, разрушая иллюзию.
- Ветер сильный, - повторяет он, - а туча не налилась ещё. Мимо пронесёт.
Мужчина замолкает, явно смущённый отсутствием какой-либо реакции со стороны собеседницы, и спустя несколько мгновений снова нарушает повисшую тишину:
- И так в последнее время каждый день зарядило. Но это ничего, - продолжает он скороговоркой, - так всегда подряд бывает, солнце подсушит, самое время… - каждое последующее слово звучит всё тише, и «время» бывший Тёмный произносит уже почти шёпотом. Но глаз не опускает, лишь безостановочно — и явно машинально — оглаживает большим пальцем ручку собственной трости, стилизованную под голову какой-то хищной кошки.
- Вы пришли поговорить о погоде? - холодно интересуется фея, откидываясь на скамье.
- Да, - отвечает мужчина и тут же поправляется, - Нет, нет. Я только увидел, что вы на небо смотрите, и подумал. Я пришёл спасибо сказать, за всё, что вы для меня сделали, - он говорит торопливо, забывая о паузах между словами, точно опасается, что его перебьют в любой момент. - И если бы я мог чем-нибудь помочь вам, я, правда, не знаю, что я могу, ещё толком не разобрался, но если бы вы мне подсказали… Я бы хотел, хочу… - он прикрывает глаза, точно выдохся от такого количества слов или набирается духу перед каким-то важным решением, и, спустя несколько секунд продолжает неожиданно медленно и спокойно: - Я должен извинится перед вами. За то, что я сделал.
- Вы… - Рул Горм едва заметно морщится, досадуя, что по въевшейся за двадцать восемь лет привычке именует Румпельштильцхена так уважительно. Осталось только добавить «мистер Голд». - Ты вспомнил?
- Нет, - качает он головой. - Мне рассказали.
- Тогда, - фея грустно улыбается, - в твоих извинениях нет никакого смысла. Как ты меня нашёл?
- Мне ваши девушки сказали, где искать.
Мужчина выставляет трость перед собой, опирается двумя руками и замирает, рассеянно оглядывая сад, точно не собирается ни уходить, ни прерывать молчания.
- Как ты осваиваешься? - спрашивает Рул Горм мягко.
Румпельштильцхен переводит на неё взгляд:
- Осваиваюсь, - произносит он с горькой иронией. - Ну, к этому, - он жестом указывает на собственную облачённую в чёрный костюм фигуру, - привыкнуть не сложно.
Жест выходит почти голдовский — только, пожалуй, слишком уж резкий — в нём нет ни характерной манерности Тёмного, ни ленивой небрежности сторибрукского ростовщика.
- А к чему сложно?
- Ко всему остальному, - с мрачной неопределённостью отвечает Румпельштильцхен. - У меня всё это, - он легонько бьёт себя по лбу, - просто в голове не хочет укладываться. Я просто не верю.
- Не веришь во что? - Рул Горм ловит мечущуюся в воздухе руку.
- В то, что я оказался такой дрянью… Нет, я думал иногда, чтобы я предпринял, если бы у меня была власть… Как думал, - он кривит лицо в попытке улыбнуться, - мечтал. Но плана вырезать половину деревни и уничтожить Зачарованный Лес у меня никогда не было. А выходит, стоило силе…
- Это была злая сила, - перебивает Рул Горм излишне пылко. - Это не значит, что в случившемся нет твоей вины, но в любом случае магия Тёмного такова, что искажает любые намерения.
- Хорошо, - угрюмо соглашается Румпельштильцхен, - в это я верю, хоть мне и трудно. Но читать-то я умею! И если на том камне написано «Нил Кэссади», как под ним может лежать Бей?..
Фея ничего не отвечает, лишь крепче стискивает руку бывшего мага.
- Я не говорю, - упавшим голосом продолжает он, - что Белль меня обманывает. Но она же может ошибиться…
- Холодно, - Рул Горм уже жалеет, что затеяла эти расспросы. Она не ожидала такой обезоруживающей откровенности и не знает, как реагировать. Как фея она должна бы посоветовать Румпельштильцхену искупить свою вину перед городом, честной и чистой жизнью загладить прошлые ошибки. Но вместо этого она спешит переменить тему. - Я замёрзла, да и у тебя руки холодные. Может быть, зайдём в дом и выпьем чего-нибудь горячего — чая или киселя?
Мужчина смотрит на их сцепленные ладони так, словно только осознал прикосновение, аккуратно освобождается от рукопожатия.
- Это неловко, - говорит он глухо.
- Глупости, - поднимается со скамьи Рул Горм. - Сестра Оливия как раз думала, кому скормить засахаренное варенье. Мои фейки отказываются. А ты как гость из вежливости съешь. - Фея улыбается: - Ты же не хочешь быть невежливым?
========== Глава 3 ==========
Когда Румпельштильцхен выходит из ворот обители, его останавливает тоненькая румяная девушка, почти ребёнок, которая говорит, что случайно — только вот в такие случайности Румпельштильцхен не верит — услышала их с матушкой разговор в саду.
- Вы хотели её чем-то отблагодарить? - уточняет она, и когда Румпельштильцхен согласно кивает, сообщает по секрету: - Рул Горм в жизни не признается в том, что нуждается в чьей-то помощи… Но на самом деле окна, рамы подтекают, во всех кельях на подоконниках лужи!
Румпельштильцхен имеет весьма приблизительное представление о рамах и подоконниках, но тем не менее обещает подумать, чем он может помочь.
- Может быть, просмолить? - предполагает он.
-Какое там! - его собеседница тут же машет рукой,- Они настолько рассохшиеся, что их только менять. Хорошо бы на стеклопакеты.
Уж в этом он точно не разбирается. Но девушка настойчиво дёргает его за рукав и говорит удивлённо и даже возмущённо:
-Да разве нужно вам разбираться самому?! Можно нанять работников. Вы так богаты…
Румпельштильцхен действительно богат, хотя сам ещё не понял насколько, и какие возможности это ему даёт.
- Богат? - переспрашивает он и соглашается. - Ну, конечно! Ты только никому не говори о нашем разговоре.
Девушка снова совершенно по-девчоночьи дёргает рукав его пальто и изрекает:
- А вы — совсем не такой страшный, как я себе представляла. Ну, я побежала, а то дождь, и матушка хватится.
С неба действительно начинает капать, это определенно указывает: Румпельштильцхен в очередной раз выставил себя полным дураком. Только это его почему-то нисколько не огорчает. Вроде бы Рул Горм не ответила толком на его вопрос, и даже не приняла его извинения, но — Румпельштильцхен, чуть ли не впервые за последние полтора месяца, почувствовал себя живым. Он, кажется, наболтал лишнего, опьянённый почти забытым ощущением, что его слушают и слышат. В этом странном мире слушать приходилось ему самому, он и слушал, и веря и не веря, и делал то, что велят — может быть, потому что собственных желаний у него больше не было. Разве что — вернуть всё назад, но это невозможно. Ему бы радоваться — он жил теперь в таком большом доме, что в нём впору заблудиться, спал в одной постели с молодой женой, годящейся ему скорее в дочери даже без учёта позабытых столетий, владел лавкой, полной диковинных товаров. Только дом был холодным и неуютным, в присутствии Белль Румпельштильцхен испытывал страшную неловкость, но в лавке — в лавке он как-то осваивался, раз уж его прежнее ремесло тут не годилось.
Усиливающийся дождь заставляет Румпельштильцхена остановиться и застегнуть пальто. От обители фей до его нового дома всего-то полтора-два часа пути, но ветер дует в спину и липнут к щекам вмиг намокшие пряди. Где-то над морем грохочет гром. Далеко. Едва слышно. Румпельштильцхен потирает лицо, отбрасывает волосы назад, поднимает воротник, чтобы дождевые струи не попадали за шиворот, оглядывается на монастырскую усадьбу, удивлённо повторяет про себя — феи. Варенье у них засахарилось, и окна протекают. Дверные петли скрипят. И краска на потолке трапезной вздулась пузырём. Он представлял себе фей как-то иначе, но, может быть, именно таящееся внутри волшебство и делает Рул Горм такой неуловимо прекрасной? Когда Румпельштильцхен доходит до особняка, небо становится уже совсем тёмным, то ли оттого, что время позднее, то ли из-за надвигающейся бури. Он думает о лужах, которые натекли в келье с подоконника, но сейчас точно такая же образуется вокруг него, стоило ему вступить в прихожую. Брюки промокли насквозь, а рубашку и пиджак защитила от влаги плотная ткань пальто. Он снимает его и аккуратно вешает на распорку. Белль, услышавшая, как хлопнула дверь, спешит навстречу.
- Румпель! - кричит она ему откуда-то с верхних ступенек лестницы, - разуйся! Натопчешь снова!
Ему и самому не терпится избавиться от полных воды башмаков, но это не так-то просто на мокром скользком полу. Он тщетно ищет глазами стул или табурет, и когда не находит ничего подходящего, идёт в гостиную, оставляя за собой мокрые следы. Садится на краешек кресла и склоняется, чтобы развязать шнуровку. Он не хочет огорчать Белль, но если он упадёт у входа, она тоже огорчится?
- Румпель! - на этот раз голос Белль звучит возмущённо. - Я же тебе говорила!
Румпельштильцхен поднимает на неё взгляд и тут же опускает его обратно: всё никак не может привыкнуть к манере Белль ходить полуголой. Сейчас на ней короткий полупрозрачный халатик, едва доходящий до середины бедра. Это должно выглядеть соблазнительно, но Румпельштильцхен отчего-то не испытывает желания, только неловкость.
- Да ты промок, - его юная жена подходит к нему вплотную и касается его волос, отжимает пряди. - Ох, - выдыхает она озабоченно и выходит, цокая каблуками домашних туфель, чтобы вернуться через минуту уже с полотенцем. Белль подходит к нему, ероша, вытирает волосы, собирает влагу с шеи. Румпельштильцхен покорно ждёт, когда она закончит, удивляясь деловитому равнодушию прикосновений. Точно так же Белль могла бы вытирать пыль с мебели или смахивать капли дождя с одной из своих блестящих кожаных сумок… Рул Горм касалась его иначе, даже сегодня, когда она сжимала его ладонь своими озябшими пальцами, он чувствовал тепло, которым эта женщина так щедро с ним делилась. Тепло, согревавшее его сердце… Белль бросает полотенце ему на колени.
- Спасибо, - произносит Румпельштильцхен тихо.
- Пожалуйста, - Белль смотрит на него, качая головой. - В это время года на улицу без зонтика выходить… неосмотрительно.
Румпельштильцхен молчит. Подумаешь, немного воды на полу, её и вытирать не надо, сама скоро высохнет, и он тоже не растает - не сахарный. Нет, ничего этого он не говорит, просто ждёт, когда Белль выйдет, и уже тогда стаскивает мокрые носки и протирает полотенцем ступни. Поздно, и есть ему не очень хочется, но он идёт на кухню, включает газ, ставит чайник — в тайной надежде, что когда он поднимется, Белль будет уже спать. Почему они полюбили друг друга? В книге Генри говорится: его и Белль связывала истинная любовь, он забрал Белль в рабство в качестве уплаты за то, что он остановил войну. Всё это кажется ему невероятным. Но он думает об этом какое-то время, почти отстранёно, пьет ромашковый чай и грызёт тостовый хлеб, не чувствуя его вкуса. Наконец, решив, что прошло достаточно времени, он поднимается в спальню, цепляясь в темноте за перила.
Белль уже в кровати. Румпельштильцхен выдыхает с облегчением, стараясь не шуметь, идёт к своей половине. Пижама лежит под одеялом, он переодевается и, зевая и потягиваясь, ложится. Белль поднимает голову от подушки:
- Румпель?
- Это я, Белль.
- Ру-умпель, - морщится она недовольно, - сходи-ка сначала в душ.
Румпельштильцхен поворачивается к жене спиной и садится на край постели: она не видит, как упрямо кривится его лицо, когда он залезает под одеяло, в мягкое тёплое место, которое он не собирается покидать до утра.
Белль толкает его в спину.
- Румпель, я сказала тебе пойти в душ.
- Я там уже был, - неразборчиво бормочет он.
- Правда? - Белль недоверчиво хмыкает.
- Вчера, - уточняет Румпельштильцхен, хотя не очень уверен в сказанном. Может быть, и не вчера, а несколько дней назад — во всяком случае, он не заметил, чтобы с этого времени успел испачкаться. Как бы то ни было, мыться тёплой водой слишком часто — вредно, это вытягивает жизненные силы. Румпельштильцхена и так сложно назвать здоровяком, и, может быть, в его жизни не так уж много смысла — но болеть из-за прихотей своей юной жены ему совсем не хочется.
Белль толкает его ещё раз, но Румпельштильцхен только подтягивает колени к животу, устраиваясь поудобнее.
- Завтра, ладно? - бормочет он примирительно. - Сегодня с меня достаточно воды.
Его будит раскат грома, что грохочет совсем близко. Румпельштильцхен, пробуждаясь, резко садится на кровати. Он не боится грозы - в жизни слишком много вещей, которых действительно следовало опасаться, чтобы пугаться какого-то громыхания. Только Бей боится. Боялся всегда. Он, конечно, не залезал больше к нему в постель, как делал, когда был совсем маленьким мальчиком. Сын скрючивался на своём тюфяке и смотрел в темноту широко раскрытыми от страха глазами. Румпельштильцхен знал об этом, и с первыми ударами грома привычно поднимался, чтобы зажечь свечу, сказать Бею какие-нибудь ничего не значащие слова, чтобы не оставлять его в темноте и одиночестве. Но сейчас… Бея нет рядом. Румпельштильцхен с глухим рыданием падает обратно на подушку и, повернувшись, утыкается в неё лицом, надеясь заглушить рвущиеся из груди звуки. Если Белль услышит, она непременно спросит, что с ним, а Румпельштильцхену меньше всего хочется говорить об этом. Он натягивает одеяло — осторожно, чтобы не потревожить жену — и обнаруживает, что её нет в постели.
========== Глава 4 ==========
Румпельштильцхен никогда бы не разобрался в мелком витиеватом почерке, которым заполнены журналы с каталогом товаров, если бы не Генри. Мальчишка прочитывал вслух очередную запись, и они отыскивали среди залежей вещей — в подсобке, зале или в чулане, соответствующий предмет. После чего Генри вписывал название в новый каталог крупными печатными буквами. С этим Румпельштильцхен тоже вряд ли справился бы самостоятельно: когда-то он гордился тем, что может написать своё имя, но в данном случае этого умения было явно недостаточно. Его немного удивляло то, что Генри просиживал с ним по два-три часа: Генри, конечно, был отзывчивым и добрым мальчишкой, но он был мальчишкой, а Румпельштильцхен знал, что в тринадцать лет можно найти себе занятие поинтереснее, чем сидеть в пыльной лавке с потерявшим память дедом и перебирать старые записи и не менее старые предметы. Даже Бей стремился улизнуть от домашних обязанностей, то и дело сбегая «чуть-чуть погулять» именно тогда, когда приходила пора пропалывать огород или поить овец. Генри же почти каждый день заходит к нему в лавку после школы.
Вот и сейчас, отыскав ящик с шахматами из слоновой кости, Генри расставляет фигуры по доске, проверяя «комплектность».
- Почему ты мне помогаешь? - Румпельштильцхен всё-таки задаёт вопрос, вертевшийся у него на языке последние несколько недель.
Генри надувает щёки, выдыхает тоненькую струю воздуха и делает вид, что очень занят выстраиванием в линию маленьких, искусно сделанных лошадей и слонов: отвечать ему не хочется, это видно, но Румпельштильцхен проявляет настойчивость:
- Всё-таки почему?..
- Ну-у-у, - неохотно тянет мальчик, - ты вроде как мой дедушка.
- Хорошо, — да, Генри его внук, в это Румпельштильцхен поверил почти сразу. Не мог не поверить: сходство было слишком очевидным, и обманчивым, ограничиваясь одной только внешностью. - Наверное, я не тот, родством кем стоило бы гордиться, - Румпельштильцхен грустно улыбается. - Есть ещё какая-то причина?
Генри отрывает взгляд от разделённого на тёмные и светлые квадраты игрового поля:
- Знаешь, дед, порой мне кажется, ты не так уж и изменился.
Румпельштильцхен усмехается:
- Жаль, я не могу судить об этом. Так ты скажешь, или… это что-то, о чём мне нельзя знать?
Он уже готов к ответу «да, нельзя», и нисколько на этот ответ не обидится, ибо разве мало может быть у мальчика тем, на которые говорить совсем не хочется. Всё же странно, осознавать себя дедом, когда свой собственный сын остался в памяти таким же тринадцатилетним мальчишкой. Он смотрит на то, как на лице Генри лукавое выражение сменяется растерянностью. Как мальчик подпирает подбородок рукой и смотрит уже не на деда, а куда-то мимо.
- Ну, в этой лавке не только просто товар, тут полно всяких волшебных штук, - начинает Генри тихо, и Румпельштильцхен согласно кивает, - и ты знаешь, что случилось с моей мамой. Мамой Эммой, - уточняет он зачем-то. - Вот я и подумал, вдруг что-то из этих волшебных штук может помочь моей маме.
Генри говорит последние слова так, что Румпельштильцхену вдруг очень хочется положить ладонь на его коротко остриженный затылок, притянуть к себе, но рука, почти опустившаяся на мальчишескую голову, вздрагивает и застывает в воздухе.
- Понимаю, - Румпельштильцхен резко вдыхает в воздух. - Надежда есть всегда. Я по крайней мере сейчас понимаю в этом меньше твоего, но ты можешь взять эти записи домой и изучить их там. Тебе не обязательно…
- Правда? - Румпельштильцхен почти завидует загоревшемуся в глазах Генри энтузиазму. - То есть это не значит, что я тебя брошу — наедине со всем этим барахлом, - тут же пытается оправдаться мальчик, вызывая у Румпельштильцхена ещё одну грустную улыбку.
- Даже если и бросишь, наверное, помочь маме сейчас важнее.
- Ну да… - соглашается Генри.
- Что ж, - Румпельштильцхен направляется к шкафу, в котором хранятся тетради с описью «барахла», - Мне без тебя от этих записей всё равно толку нет.
Генри прижимает тетради к груди и смотрит на Румпельштильцхена с радостным изумлением. Прежде чем позволить мальчику уйти, Голд задаёт ему ещё один вопрос, потому что больше задать его некому. О, да, он спрашивал Белль, но та была слишком занята — книгами, поисками портала в Камелот, общением с какой-то русалкой, и потому всё, что ему удалось узнать это - «Румпель, у нас достаточно денег, чтобы о них не думать», и «Румпель, если тебе что-то надо, просто скажи». В общем-то, ему обычно не надо ничего. Во всяком случае ничего из того, в чем он нуждался, нельзя было купить за деньги. Но на этот раз…
- Генри, скажи, насколько я богат?..
- Дедушка?! - видимо, сегодняшний день для Генри стал днём открытий. - Да ты самый богатый человек в городе.
- Ну, это звучит не слишком точно, - замечает Румпельштильцхен, - и я не хотел бы, чтобы случилось так, что в один прекрасный день мы оказались без штанов на улице.
- Так, - Генри явно не терпится покинуть лавку, - лучше это с бабушкой обсудить.
- Похоже, - Румпельштильцхен обводит рукой невидимую сферу, - она не слишком доверяет мне в этом вопросе, - хотя, пожалуй, Белль вообще не очень-то ему доверяет и иногда ведёт себя с ним так, словно он потерял не память, а рассудок. - Генри, скажи, если я куплю новые окна — двадцать новых окон — и ещё заплачу стекольщикам за установку… сте-кло-па-ке-тов, - последнее слово Румпельштильцхен произносит почти по слогам, - это не разорит нас?
- Дед! - брови Генри взлетают так высоко, что чуть не скрываются под чёлкой, - да даже если ты двести окон купишь и двери к ним в придачу — не обеднеешь!
- Это я и хотел узнать, - Румпельштильцхен невольно улыбается, глядя на то, как быстро сменяются выражения на лице мальчишки. - Ну, беги, беги, не буду тебя больше задерживать.
Генри запихивает тетради в свой рюкзачок и уходит. А Румпельштильцхен собирает шахматы в коробку и думает, какой бы повесить на них ценник. Так, прикидывает он, если какая-то фарфоровая плошка стоит сто пятьдесят долларов, то эти фигурки никак не могут оказаться дешевле. Пусть не все они костяные — половина вырезана из тёмной твёрдой древесины. Ещё какое-то время Румпельштильцхен позволяет «всему этому барахлу» занимать свои мысли, и даже выводит на ценнике наобум - «180.50», и, пока нет покупателей, идёт перебирать шкафы, хотя бы ту часть их содержимого, в которой он может разобраться самостоятельно — одежду, посуду. И отчасти ему даже проще одному. Проще думать, что, как бы то ни было, он делает то, что должен делать. Проще не думать о другом. Проще, чем в присутствии Генри. Гораздо проще, чем пустыми вечерами в пустом и огромном розовом доме. Но, - напоминает себе Румпельштильцхен, - сегодняшний вечер не будет таким уж пустым, потому что у него есть одно дело.
========== Глава 5 ==========
В Сторибруке нет тюрьмы, зато есть карательная психиатрия. Подземный этаж больницы, где в палатах, больше похожих на камеры, держали тех, кто представлял опасность для Сторибрука. Белоснежка - милосердна, а бывшие жители королевств по большей части добропорядочны, поэтому заключённых было не так много. В подземных одиночках сидели лишь король Георг, бывший джин Сидни Глас, ведьма Запада да Айзек, больше известный как «Автор» - впрочем, автором он уже не был.
Психиатрическим это отделение называлось по праву: обитатели одиночек, навсегда лишённые и дневного света, и какого-либо общества, довольно скоро начинали разговаривать сами с собой, мерить шагами палаты, а Сидни и Георг, пробывшие здесь дольше всех, проводили большую часть дня, раскачиваясь у себя на койках. Айзек попал в число пациентов относительно недавно и пока держался вызывающе и даже несколько надменно. В общем-то, лишённый своего былого дара, он не представлял уже ни особой опасности, ни интереса, и, возможно, лучшим решением было бы отправить писателя-неудачника туда, куда он так жаждал попасть — за черту города. Однако, Айзек - единственный, кто знал Ученика Мерлина достаточно близко, единственный, кому Ученик когда-то позволял путешествовать между мирами вместе с ним. Единственный, кто мог знать хоть что-то о местонахождении самого Мерлина. Но Айзек на все вопросы отвечал настолько уклончиво, что из его слов нельзя было ни извлечь какую-то полезную информацию, ни понять степень его осведомлённости. И когда следствие зашло в тупик, на помощь позвали, ну, разумеется, Голубую Фею.
Рул Горм предвидела это, но чем она могла помочь? О да, разумеется, у неё есть достаточный запас пыльцы, способной: вернуть каждому человеку, кроме проклятых, его настоящую сущность, распознать истинную любовь или выполнить любое желание того, кто чист сердцем. Но, во-первых, следуя правилам светлого волшебства, Рул Горм считала невозможным применять подобные чары без предварительной просьбы того, кому они предназначены. А, во-вторых, какой толк в данной ситуации от любви или преображения? Ну превратится этот маленький злой человечек в птичку или таракана, решится на откровенность, только понять его уже никто не сможет: в Сторибруке звери были лишены дара речи.
Уж лучше оставить всё, как есть: за столетия общения с человеческим родом Рул Горм научилась вести разговор так, что её собеседники сами формулировали свои просьбы именно так, как считала нужным фея, - с этим она, пожалуй, могла помочь. Рул Горм попыталась: она говорила с узником наедине, вознамерившись поймать Айзека в ловушку из сожалений и его собственного тщеславия. Что ж, зёрна были посеяны и в свой срок взойдут. Но люди, разумеется, ждали от феи быстрого результата, и Рул Горм легко распознала разочарование Белоснежки, нетерпеливую злость её супруга и скепсис пирата. Он по какой-то нелепой случайности был допущен в круг «героев» и полон решимости допросить заключённого «своими методами», методами, с которыми фея не желала иметь ничего общего.
В обитель она возвращалась усталой и огорчённой. Нужно ли ей далее участвовать в этом? Без помощи людям жизнь феи теряла смысл, но помощь должна служить только добру, но добро ли - поиск мага, создавшего Тёмного? И если, по словам ученика, Мерлин может одолеть тьму, то зачем он запер её в ловушке человеческого тела? Почему не предсказал, что она рано или поздно поработит любого носителя кинжала, призванного контролировать Тёмных? Что этот кинжал сам по себе станет искушением для каждого своего владельца?
Эти мысли так занимали Рул Горм, что она не сразу заметила, что феи как-то слишком оживлены, и за время её отсутствия в монастыре явно побывали посторонние. Лишь увидев двоих мужчин в синих рабочих комбинезонах, выходящих из кельи сестры Вайолет, настоятельница застыла в возмущённом удивлении. Она уже раскрыла рот, чтобы поведать Вайолет, чьё хихиканье отчётливо слышалось за дверью, какие последствия повлечёт за собой такое вопиющее нарушение распорядка, но один из мужчин, молодой, с коротко остриженными волосами, опередил фею:
- Мы только замеры сняли, а завтра уж примемся за установку.
- Какие замеры? - пролепетала Рул Горм ошарашенно и, собравшись с силами, добавила уже более холодно: - Зачем?
- Без замеров, - пояснил парень, - ничего толком не выйдет. Или щели останутся, или, наоборот, проём мал окажется, нам что, стены ломать?
- Зачем вам ломать стены? - поинтересовалась фея с металлом в голосе, но это ничуть не смутило незваных гостей.
- Вот и я говорю, - кивнул парень совершенно серьёзно, - стены ломать не годится, для того и замеряем проёмы.
- Ну, мы пойдём, - вставил наконец второй. - До завтра.
Рабочие ушли, чуть ли не насвистывая, но Рул Горм не стала их задерживать и терпеливо дождалась, когда они покинули этаж и вступили на лестницу, ведущую к выходу. Ей не стоило выказывать удивления и отчитывать Вайолет при них. Людям ни к чему знать об их разногласиях. Лишь когда шаги стихли, фея проследовала в комнату сестры Вайолет:
- Что тут происходит?
Вайолет без волшебной палочки и переливающихся на свету блестящих крыльев выглядела, как молодая женщина, высокая и угловатая, с несколько вытянутым, лошадиным лицом, которое вытянулось ещё больше при виде возмущённой и озадаченной феи-настоятельницы:
- Это всё сестра Оливия, это она разрешила! - воскликнула Вайолет.
- Разрешила что?.. - Рул Горм подавила вздох — феи или монахини, её подопечные ничуть не менялись: думали о чём угодно, только не о своих прямых обязанностях, и стремились переложить вину за свои выходки друг на друга. Впрочем, на сестру Оливию, выполнявшую в монастыре функции экономки, Рул Горм могла положиться в любом мире. - Что тут происходит?
- Сестра Оливия разрешила новые окна поставить, - уже спокойнее поясняет Вайолет. - Матушка, ну что плохого, дует же невозможно?! Мы уж и одеялами затыкаем, только не помогает… А стоит дождю пойти — они уже через десять минут насквозь мокрые!
Рул Горм хочется закатить глаза и попросить у Бога терпения. В бытность свою матерью-настоятельницей она бы так и поступила. А сейчас не вполне уверена, что Демиург, сотворивший этот мир, будет благосклонен к существам из другого. Она делает глубокий вдох, пытаясь справиться с накатывающими на неё эмоциями: гневом, раздражением, нежностью, которую внезапно ощущает, тёплой жалостью, обидой на судьбу, закинувшую их сюда. Эмоций так много, что когда они отступают, Рул Горм ощущает себя уставшей… опустошённой и с трудом произносит:
- Я знаю, Вайолет. Я тоже здесь живу, и в этом отношении моя келья ничем не отличается от остальных, не думаю, что забота о телесном комфорте должна вас настолько занимать, - “К тому же, - добавляет она про себя, - устанавливать окна после того, как та же Оливия высказывала некоторые сомнения по поводу того, как они сумеют протянуть до конца следующей недели, чистое безумие” - Наше предназначение — в любом из миров — состоит не в том, чтобы наслаждаться теплом, а в том, чтобы помогать людям. Тем из них, кто достоин в помощи.
- Угу. Нам бы кто помог, - бормочет под нос Вайолет, и Рул Горм хмурит брови. Когда-то и меньшего проявления недовольства было достаточно для того, чтобы феечки, доставлявшие порой довольно много хлопот, забывали о непочтительности. Вайолет спешит принять виноватый вид и тут же добавляет, невольно или намеренно подражая быстрой речи сестры Оливии:
- Матушка, это всё сестра Оливия, она распорядилась. Сказала, что когда монастырским уставом жили, нам жертвовали многие: грехи замаливали, только мистер Голд - никогда. Если он сейчас спохватился и решил сделать обители подарок, чего отказываться? - Вайолет смотрит в упор на Рул Горм и пытается угадать её реакцию: с одной стороны, у Голубой Феи с Тёмным были свои счёты, с другой — после того, как Румпельштильцхен Тёмным быть перестал, матушка лично помогла ему справится с последствиями магии, а на прошлой неделе «мистер Голд» заходил и даже пил с сёстрами чай. Поэтому Вайолет смотрит настороженно и подчёркивает, что ответственность за происходящее несёт не она. Вдруг гнев «матушки» падёт на её острые плечи? Когда-то Рул Горм буквально видела фей насквозь, но и сейчас ей несложно прочесть во взгляде Вайолет все эти немудрёные просчёты: феи в большинстве своём довольно простодушны, особенно такие, как Вайолет, в прошлой жизни — Фиолетовая. Когда-то её главной задачей и смыслом жизни было — помогать людям в поисках истинной любви. Это она когда-то зачаровала горошинку, которая должна была указать принцу Альберу, точно ли выбранная им в жёны девица — его истинная возлюбленная. О, эта горошинка доставила в итоге людям много неприятностей; сказка, существовавшая в этом мире, очень далека от подлинной истории, имевшей место в одном из королевств Зачарованного Леса. Здесь Фиолетовая по-прежнему обладала даром проверять истинность чувств, но влюблённые не спешили обращаться к ней за советом, потому что в глубине души опасались услышать печальную правду: любовь, которую они сейчас переживают — ненастоящая. Так что большую часть времени Вайолет упражнялась в садоводстве и читала книги — она пристрастилась к здешней литературе.
- Что ж, - Рул Горм благосклонно кивнула, - это хорошее начинание. Скажи сестре Оливии, чтобы зашла ко мне.
Покидая келью, мать-настоятельница на мгновение замерла на пороге, вслушиваясь в тишину. Она жила в монастыре больше тридцати лет и знала каждую трещинку на стене, каждую половицу, каждый звук. И сейчас что-то изменилось…
Рул Горм снова приоткрыла дверь в комнату Вайолет, а потом, осторожно отступив в коридор, тихо закрыла её. Слишком тихо: скрипа петель не слышно.
- Это ещё что?.. - спросила она в пространство, не ожидая ответа и в то же время зная его заранее.
Она прошла по коридору и распахнула дверь, ведущую в свою келью. Она ещё поговорит об этом с Оливией, но всё же Рул Горм была почти уверена, что смазанные петли — дело рук Румпельштильцхена, именно его рук, не рук рабочих в синих комбинезонах. Подумав об этом, Рул Горм невольно улыбнулась, вспомнив, как во время своего визита в обитель бывший Тёмный поморщился при звуке открываемых дверей трапезной.
========== Глава 6 ==========
В последние дни в монастырских стенах постоянно ощущалось присутствие Румпельштильцхена. Возвращаясь из города, Рул Горм обнаруживала то новую доску вместо прогнившей ступеньки крыльца, то свежую краску на потолке в столовой. Застать же самого виновника этих перемен ей не удавалось: мужчина будто специально навещал обитель именно в те часы, когда фея-настоятельница отсутствовала. Рул Горм уже задумывалась, не стоит ли ей лично зайти в ломбард, поблагодарить Румпельштильцхена и выяснить причины его внезапной щедрости. Погружённая в размышления — впрочем, если бы в этот момент кто-то спросил бы фею, о чём она думает, она вряд ли бы смогла внятно ответить, настолько мимолётны и невесомы были её мысли — Рул Горм и сама не заметила, как оказалась в саду. Было солнечно, листы деревьев, ещё маленькие, мятые, с прилипшей к ним шелухой почек, тревожно трепетали под порывами ветра. Ноги несли мать-настоятельницу к скамье, но, не дойдя до неё несколько шагов, она остановилась.
Рул Горм была в саду не одна. У яблони, что росла на краю сада, стоял Румпельштильцхен. Мужчина, казалось, не заметил присутствие феи, он что-то увлечённо прилаживал к яблоне. Трость, чья серебряная ручка тускло поблёскивала в лучах вечернего солнца, была прислонена к стволу, а пальто повешено на ограду. Значит, в ломбард ехать не придётся. Рул Горм сошла с дорожки и, тихо кашлянув, обратилась к мужчине:
- Добрый вечер!
- Что? - Румпельштильцхен резко обернулся, и какой-то предмет выпал у него из рук. - Добрый…
Он отступил от дерева на пол шага, использовав яблоневый ствол в качестве опоры. Левой рукой мужчина торопливо приглаживал растрепавшиеся на ветру волосы.
- Я уже думала искать тебя, - сказала Рул Горм приветливо.
- Да? - переспросил Румпельштильцхен, пряча за ухо какую-то особенно упрямую прядь.
Сегодня он не разговорчив, заметила про себя фея, и, задержавшись взглядом на застывших у уха пальцах, сделала ещё одно наблюдение - и сбрил баки. Рул Горм слегка тряхнула головой, чтобы избавиться от мелочных, незначительных мыслей.
- Нет? - снова обратился к ней мужчина, по-своему истолковавший этот жест. - Вы пошутили?
- Ты, - поправила Рул Горм. И увидев в обращённых на неё карих глазах смешанное со смущением непонимание, пояснила: - Говори мне ты. Так обращаются к феям. Мы же — не настоящие монахини. - Мужчина кивнул. - И я не думала шутить, я действительно тебя искала. Теперь, - лицо феи озарила ещё одна улыбка, - моя очередь говорить «спасибо».
- Да? - определённо сегодня Румпельштильцхен где-то растерял своё красноречие и все интонации, кроме вопросительной. Он выглядел растерянным и будто удивлённым, хотя не мог не ожидать их встречу, ведь сам пришёл в монастырский сад.
- Да, - в тон ему ответила фея. - И, конечно, я хотела знать, по какому поводу ты так одариваешь обитель.
- А, это, - протянул мужчина тихо. - Наверное… - он остановился, и пристально посмотрел на Рул Горм, словно надеялся, что ответ написан на её лице, - наверное, я просто не люблю оставаться в долгу. А вам я сильно задолжал.
- Понятно. Ты действительно никогда не любил быть кому-то должным, - подтвердила фея, говоря не столько о человеке, стоявшем перед ней, сколько о том Тёмном, за которым она наблюдала два столетия. - Но, - продолжила она с внезапной грустью, - У меня есть к тебе ещё один вопрос. Что ты делаешь в нашем саду?
- Я? - переспросил Румпельштильцхен с лёгким удивлением, словно его присутствие на территории монастыря не было чем-то из ряда вон выходящим. - Мне позволили, я тут, - мужчина снова, на этот раз без всякой надобности поправил волосы, и ладонью указал себе под ноги, - вот, видите… видишь? Дерево старое, и в стволе - дупло. Когда плоды поспеют, под тяжестью яблок оно пополам расколется.
- И что? - вставила Рул Горм.
- И я решил это предотвратить. Если стянуть ствол металлическим обручем — этого не произойдёт. Я уже почти закрепил, но уронил. От неожиданности. Я сейчас.
У ног мужчины действительно лежала согнутая в обруч полоска металла и обмотанные проволокой плоскогубцы. Пока Румпельштильцхен медленно, скользя правой ладонью по коре дерева, склонялся над упавшими предметами, Рул Горм несколькими быстрыми шагами преодолела разделявшее её и мужчину расстояние и наклонилась, чтобы помочь поднять вещи. Фея опередила Голда всего на несколько секунд, но в этот момент он по инерции продолжил движение вниз, и его подбородок невольно наткнулся на макушку склонившейся у его ног феи. Рул Горм вскрикнула и осела на влажную землю. Румпельштильцхен тоже потерял равновесие и теперь стоял перед феей, упав на одно колено. Он потёр подбородок, поморщился, посмотрел на Рул Горм, что сидела сейчас на земле, судорожно сжимая в правой руке плоскогубцы, и тихо рассмеялся.
- Прости, - пробормотал он и закрыл лицо ладонями. - Прости…
Он отнял руки от лица и протянул правую Рул Горм. Фея оперлась на протянутую руку и поднялась на ноги, а мужчина всё стоял перед ней на одном колене. Со стороны это должно быть выглядело странно. И Румпельштильцхен, видимо, осознав двусмысленность сложившейся мизансцены, фыркнул, безуспешно борясь с новым приступом смеха.
- Прости, - ещё раз повторил он, - я не хотел тебя ударить.
- Ты не виноват, - заверила фея. - Ничего страшного. - Голова ещё гудела после столкновения с твёрдым подбородком бывшего мага, но ни тошноты, ни головокружения не было. - Самое худшее будет шишка.
- Я язык прикусил, - признался Румпельштильцхен. В устремлённом на Рул Горм карем взгляде плясали смешинки, и, заразившись весельем, она невольно усмехнулась:
- Я думала это произошло гораздо раньше. Ты сегодня как-то непривычно молчалив, - она покачала головой, глядя на застывшего у её ног мужчину, не делающего никаких попыток подняться. - Ну, теперь я тебе помогу, Румпельштильцхен.
- Просто подай трость, - со вздохом попросил мужчина. - Пожалуйста.
Фея послушно протянула Румпельштильцхену трость, стоявшую неподалёку, тот тяжело поднялся, оперевшись на неё двумя руками, и тут же склонился, отряхивая брючину от приставшей земли. - А, может быть, мне стоило так и остаться, - пробормотал он, и с его губ сорвался ещё один смешок.
Рул Горм не так часто приходилось видеть смеющихся людей. К ней обычно обращались те, кто попал в беду, и в потерянные годы проклятья в монастырь приходили по самым разным поводам, но обычно в серьёзном расположении духа. Теперь — она просто не знала как реагировать на ситуацию, в которой действительно было что-то очень забавное и смущающее одновременно. Пока Рул Горм стояла, не в силах определиться с тем, как ей вести себя дальше, Румпельштильцхен поднял голову и провёл рукой по лицу, стряхивая с себя остатки веселья.
- Просто… я кое-что вспомнил, - попытался он объяснить и прервал сам себя, - Это неважно. Вы.. Ты, - поправился мужчина, - позволишь мне закончить? Это не займёт много времени.
- Хорошо. Я даже помогу, - фея протянула Румпельштильцхену инструмент, который всё ещё сжимала в правой руке, и быстро нагнулась за оставленным на земле обручем. Место удара до сих пор немного болело, и Рул Горм отчитала бы любую из фей-послушниц за столь легкомысленное поведение, но, кажется, на этот раз никто их не видел. Ещё следовало выяснить истинные причины проявляемой бывшим Тёмным филантропии: нет, она была уверена, что мужчина не солгал ей, но между правдой, как её понимают люди, и истиной, в которой они порой боятся признаться даже самим себе, существует разница — и большая. Румпельштильцхен тем временем с помощью полоски металла, проволоки, плоскогубцев и извлечённых из кармана пиджака кусачек - «очень удобная вещь, почему раньше до такой не додумались?» - стянул ствол так крепко, что тот жалобно заскрипел.
- Вот и всё, - произнёс мужчина и постучал по коре. - Теперь хорошо бы варом залить дупло.
- У нас не так много яблок: заморозки весь май, и половина цветов облетает слишком рано, - Рул Горм пожала плечами. Климат штата Мен явно был не слишком подходящим для садоводства.
- Тут не в цветах дело, - заметил Румпельштильцхен. - В корнях. Земля за ночь промерзает и до цветов не доходят её соки. Когда будет цветение, нужно с вечера укутывать землю вокруг яблонь тряпками, ветошью разной, чтобы тепло до утра не отдавала, под паром была.
- Я не знала, - Рул Горм опустила голову, - надо сказать Вайолет и Роуз, они отвечают за эти дела. У тебя ведь тоже есть сад.
- Есть, - подтвердил мужчина мрачно. - Он засажен газоном и декоративными растениями, - последние два слова Румпельштильцхен произнёс преувеличенно чётко и с каким-то печальным презрением.
Он повернулся к ограде, чтобы надеть пальто.
- Мне, кажется, пора, - сказал он куда-то в сторону.
-Хорошо, - согласилась Рул Горм. - Но — зачем ты это делаешь? Неужели — не желание быть в долгу — единственная причина?
- Может быть, и не единственная, - Румпельштильцхен дёрнул плечом и сосредоточился на одевании.
- Теперь ты, конечно, знаешь, что я - фея и могу выполнять желания. Ты поэтому…
- Нет, не поэтому! - резко перебил мужчина и взглянул на Рул Горм с искренней обидой. Впрочем, спустя несколько секунд обида во взгляде сменилась заинтересованностью и надеждой. - А ты можешь выполнить любое желание? - добавил он.
- Это не могу, - ответила Рул Горм, не став уточнять о чём идёт речь.
- Я так и знал, - Румпельштильцхен хмыкнул. - Но всё равно, я не поэтому.
- В любом случае, - сказала Рул Горм, - я не знаю, но я бы могла попробовать… отплатить тебе чем-то.
- Чтобы я снова оказался у тебя в долгу, Рул Горм? - шутливые слова мало вязались с мрачным выражением, застывшим на лице мужчины, окончательно утратившего своё смешливое настроение.
- Да, для того, - согласилась фея. - Мне не нравится, когда ты среди моих кредиторов.
- Хорошо, - Румпельштильцхен криво улыбнулся, в очередной раз вызвав в памяти феи образ мистера Голда с его вечной невесёлой ухмылкой. - Тогда ты расскажешь мне — обо мне. О том мне, которого я позабыл.
- Я не обещаю, что расскажу всё, - начала фея и взяла мужчину за локоть, увлекая его к стоящей под вишнями скамье, - Но я расскажу тебе хотя бы часть. Ну, например, ты терпеть не мог быть у кого-нибудь в долгу, но при этом тебя вполне устраивало, когда все вокруг оказывались твоими должниками…
Комментарий к Глава 6
У текста появилась бета.
Ура!!!
Так что качество сего драббла будет улучшаться, но не сразу - т.к. на ожидание премодерации меня не хватает.
========== Глава 7 ==========
В прошлой жизни — той жизни, которую он помнил, Румпельштильцхен не часто практиковался в мытье полов — в его доме они были земляным — и теперь ему приходилось осваивать этот навык заново. Ничего особенно сложного в нём нет; поэтому, закончив с торговым залом и убедившись, что воды в ведре осталось много, и она ещё достаточно прозрачная, Румпельштильцхен решает заодно вымыть и подсобку. За этим занятием его и застает призывный звон колокольчика. Подавив порыв поспешить на встречу возможным покупателям, Румпельштильцхен аккуратно, так, чтобы ни капли не пролилось на вычищенные башмаки, выжимает тряпку, расправляет её, вешает на край ведра, надевает пиджак и уже потом выходит в открытую для посетителей часть лавки. У прилавка стоит женщина с убранными в высокую причёску светлыми волосами, в шляпе и сером брючном костюме, а вдоль витрин, рассматривая товар, бродит другая - значительно моложе, темнее, ниже ростом, какая-то растрёпанная.
- Могу я вам помочь? - приветствует их Румпельштильцхен.
Брюнетка никак не реагирует на его слова, продолжая изучать содержимое витрин, а блондинка как-то нехорошо усмехается и решительно выдыхает:
- Можешь. Нам нужен хрустальный глобус.
- Простите, что? - слегка склоняет голову к плечу Румпельштильцхен. - Не могли бы вы пояснить?
Женщина ещё шире улыбается каким-то своим мыслям, обводит лавку взглядом и наконец отвечает:
- Земной шар, только маленький, как круглая карта… Но из хрусталя.
Румпельштильцхен кивает:
- Из хрусталя, вы говорите? Это, должно быть, стоит недёшево. Я..
- Так он здесь? - нетерпеливо перебивает его рассуждения женщина. - О деньгах можешь не беспокоиться.
Румпельштильцхен незаметно вытирает руку о брюки и раскрывает толстую тетрадь, лежащую на прилавке:
- Я не знаю, найдётся ли у меня такая вещь, я должен свериться с каталогом.
Молодая женщина отрывается от созерцания часов с кукушкой, и, обернувшись, обращается к своей спутнице:
- Так что, выходит, он, реально, что ли, всё позабыл? - девушка произносит это шёпотом, но шёпотом громким, рассчитанным на то, что тот, о ком идёт речь, тоже услышит и слова, и сокрытую в них насмешку.
- Как видишь, - понизив голос, отвечает ей блондинка, и тут же добавляет громко: - Ну, есть глобус в твоём каталоге?
- Простите, - произносит Румпельштильцхен, делая вид, что вглядывается в записи. - Это не так быстро. Подождите немного.
Он прекрасно помнит это маленькое подобие их мира, хрустальную карту, она стояла в одном из шкафов в подсобном помещении — ошибки быть не могло. Но признаваться в этом и предлагать товар покупательницам он не спешит. Не потому, что ему ещё не была назначена цена — он бы как-нибудь сообразил, как выйти из этой ситуации. Румпельштильцхена смущает другое — перед ним были женщины, всего лишь женщины, пришедшие в лавку, чтобы купить какую-то безделушку, но он ясно чувствовал исходящую от них угрозу. Что-то было в них такое, из-за чего хотелось бежать со всех ног. И продавать им то, за чем они пришли, Румпельштильцхен не собирается: не сегодня. Девид — шериф, следящий за порядком в этом густонаселённом городе, предупреждал: в лавке — помимо самых обыденных вещей - хранятся и волшебные предметы, которые могут представлять серьёзную опасность в злых или неумелых руках. Девид просил лично оповещать его обо всём странном, что он найдёт, а так же и о тех посетителях, которые будут пытаться купить или выменять волшебные артефакты. Обращаться каждый раз к шерифу Румпельштильцхену не хотелось — он предпочитал держаться подальше от блюстителей закона, поэтому прежде чем выставить на продажу вещи, казавшиеся подозрительными, обычно советовался с Генри или Белль.
Румпельштильцхен переворачивает ещё одну страницу и поднимает голову на посетительниц:
- Может быть, - предлагает он задумчиво, - вам подойдёт другая круглая карта — пустая внутри, оклеенная бумагой… Такую я припоминаю.
- Нет, - резко возражает блондинка.
- Тогда, к сожалению, я ничем не могу вам помочь, - Румпельштильцхен прижимает руку к груди.
- Глобус должен быть здесь.
- Давайте поступим так, - он старается сохранять спокойствие и, кажется, внешне это ему удаётся, - Если вещь, которую вы ищете действительно есть в магазине, я со своей стороны приложу все усилия, чтобы её найти для вас. А вы зайдёте завтра, или послезавтра, и тогда…
- Мама, - поворачивается к ним девушка, - может быть, стоит поговорить с ним по-нашему?
- Не сегодня, милая, - мягко отвечает женщина и более требовательно, обращаясь уже к Румпельштильцхену, добавляет. - Мы зайдём завтра.
- До завтра, - улыбается он доброжелательно, но едва за покупательницами закрывается дверь, улыбка уступает место озабоченности. Может быть, стоило не обращать внимания ни на какие дурные предчувствия, и просто отдать этим дамам искомую вещицу, запросив за неё какую-нибудь относительно небольшую цену. В конце концов, это не его дело, кто они, и зачем им понадобился этот предмет. Может быть…
Румпельштильцхен вздыхает. Надо рассказать о произошедшем Белль.
Он набирает её номер, хотя уверен, что всё проделал как надо, голос его жены не звучит в телефоне — из коробочки раздаётся лишь прерывистый писк, и тот вскоре затихает. Следующая попытка тоже не приносит результата. Румпельштильцхен возвращается в подсобку, где первым делом вынимает хрустальный глобус из шкафа, и перекладывает его в одну из стоящих под столом коробок, для надёжности завалив предмет ещё несколькими вещами. Затем относит в чулан ведро, швабру и тряпки. Раз с помощью телефона добраться до Белль не получается, придётся прогуляться до библиотеки, решает он. Тем более библиотека совсем рядом, только дорогу перейти. Но его новой жены нет и там.
Какое-то время Румпельштильцхен стоит перед закрытой дверью. Озадаченно трёт переносицу: на сегодня собрания в мэрии не намечалось, а значит Белль, скорее всего, дома. Участок ближе, и Девид сам просил извещать его о подобных случаях, а пеший путь до особняка, находящегося в пригороде, занимает около двух часов, значит, вернуться сегодня в лавку уже не успеет. Торговля и так шла довольно вяло, но вдруг его подозрения напрасны, никакой опасности нет, а этот глобус — просто безделушка? Румпельштильцхена недолюбливают, он и не ожидал иного, но выставлять себя ещё и на посмешище ему не хочется. А Белль… Пусть он никак не мог ощутить её близкой, и «полюбить заново», как обещал Генри — всё-таки она — своя. Некстати вспоминается Мила. И почему-то — обитель фей. Что, если обратиться к ним? Они же должны понимать во всех этих магических штучках? Он вспоминает Рул Горм, сидящую на влажной земле, из гладкой причёски выбился локон, а на лбу, у основания волос — красное пятно. Хочется охладить покрасневшую кожу собственным дыханием, а потом коснуться губами — легко, мимолётно. Он вспоминает, как Рул Горм колебалась несколько мгновений, прежде чем вложить свою ладонь в его протянутую руку, и как непринуждённо, словно так и надо, взяла его под локоть, увлекая к скамейке. Ну да, феи разбираются в магии, во всяком случае, должны. А он ищет повод, чтобы…
Румпельштильцхен ощутимо прикусывает нижнюю губу и направляется к дому.
Тротуар гладок и чист, на улице в кои веки солнечно и почти тепло, да и такое ли срочное дело? Теперь, когда Румпельштильцхен не чувствует на себе пристального взгляда двух пар глаз, ясных голубых, и карих, горящих каким-то странным тёмным огнём, тревога ощущается приглушённей и тише. В голову лезут обрывки мыслей, слова, значения которых он недавно узнал, полузабытые образы из прошлого, картинки из книги Генри. Он старается идти быстрее, но всё равно идёт слишком долго. Жаль, что он так и не научился управлять автомобилем, или, во всяком случае, освоил это недостаточно хорошо. Когда Белль по дороге из библиотеки заходит в лавку, они доезжают до дома за четверть часа, и всё это время Белль говорит, говорит, и её слова, не требующие ответа, заполняют голову, не оставляя пространства для его собственных мыслей и воспоминаний. Слова, к которым он не имеет никакого отношения. Когда Рул Горм рассказывала ему о его жизни под проклятием, Румпельштильцхен впервые — нет, не то, чтобы поверил, было бы странно, если бы все сговорились врать ему, поверил он раньше — а узнал себя в том монстре, убивавшем людей бездумно, как попавшихся в силки птиц. Может быть, потому что Рул Горм говорила не о злодеяниях, или не только о них. Но от этого узнавания Румпельштильцхену не стало легче, только больнее…
Когда Румпельштильцхен доходит до дома, он несколько медлит у входа и не кричит с порога: «Белль!» Он ненадолго прикрывает глаза, чтобы успокоиться, чтобы тоска по другому дому — настоящему - не разорвала его пополам. Белль дома — вот торчат из стойки с обувью её синие туфли с острыми каблуками и пальто висит на вешалке. Белль дома, а значит, он спросит про глобус, и тишина этого такого нелепо большого для двоих строения наполнится звуком голосов. Он спросит её про этот глобус. И странных женщин. Даже если Белль снова отругает его — за то ли, что он поднял панику по нестоящей причине, за то ли, что не пошёл сразу к шерифу; даже если так, уж лучше выслушивать её упрёки, лучше раздражение, чем тоска, с ним справиться проще.
Внизу Белль нет, и он поднимается наверх, не решаясь нарушить тишину первым. Сейчас Белль выйдет навстречу со своим неизменным «Румпель», но она не выходит, хотя её голос и раздаётся из спальни:
- Я тоже, - он слышит, как Белль смеётся. - Правда.
- Почему же ты тогда с ним? - переспрашивает мужской голос.
- Я его жена. Как я могу оставить его сейчас? Он как ребёнок. Без меня он пропадёт.
- Угу, - недовольно произносит их невидимый гость, - и поэтому ты спишь с ним в одной постели. В качестве гуманитарной помощи!
- Ну, зачем ты мне это говоришь, зачем? Именно сейчас! - голос Белль звучит обиженно. - Если хочешь знать, он меня даже не трогает… И твоя ревность - это даже смешно. Я его не люблю.
- Ладно, забудь. У нас есть ещё полчаса?
Румпельштильцхен не слушает, что они скажут дальше, он разворачивается на верхней ступеньке лестницы и спускается вниз. Выходит из дома. Ему должно быть всё равно: он ведь не любит её. И на людях даже почти стыдится того, как она одевается и говорит. С трудом сдерживает глухое раздражение, которое время от времени поднимается в нём лишь от одного звука собственного имени из её уст. Ему должно быть всё равно — но ему обидно. Обидно, что даже несмотря на огромный дом, ледник, забитый мясом и рыбой, этот дурацкий бесполезный сад, он так и остался — чёртовым неудачником. Он стоит на крыльце с полминуты, по-новому смакуя это чувство, а после с грохотом захлопывает дверь.
========== Часть 3. Полуложь (Глава 1) ==========
Зверь в нас должен быть обманут;
мораль есть вынужденная ложь, без
которой он растерзал бы нас.
Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое
Глава 1
После разговора в саду Румпельштильцхен покинул монастырь слишком поспешно. И с тех пор Рул Горм ни разу с ним не сталкивалось, хотя он ещё несколько раз появлялся в обители: с рабочими, чтобы починить протекающую крышу, и один — помочь сестре Вайолет с садом. Вместе они спиливали сухие ветки с деревьев, установили подпорки для самых раскидистых яблонь.
- А что, - призналась после фее-настоятельнице Фиолетовая. - Голд оказался вполне приятным человеком. Видно, это проклятие Тёмного на него так повлияло. Если бы он не встретил свою истинную любовь самостоятельно, то я помогла бы ему в этом.
- В таком случае решала бы я, - Рул Горм и сама не поняла, почему её так уязвили слова сестры Вайолет. Потому ли, что она сочла достойным волшебства фей того, кто лишь хорош собой, обходителен и помог в решении некоторых хозяйственных проблем, хотя на его совести были смерти, и не только человеческие — несколько из её подопечных погибли от его рук? Или…Объяснения Рул Горм найти не могла, а потому решилась несколько дней не покидать монастырь, чтобы, если Румпельштильцхен объявиться вновь, принять его лично. Пусть он ничего не помнил, и тьма покинула его сердце, но всё-таки не стоило подвергать фей влиянию бывшего Тёмного — неизвестно, чем это бы могло обернуться. Но дни проходили за днями, земля заросла свежей травой, сад утопал в яблоневом цвете, дорожка была усыпана белыми лепестками, на вишнях налились круглые розовые бутоны, а Румпельштильцхен больше не наведывался в монастырь. В этом мало удивительного: в обитель фей мало кто приходил без необходимости. И Рул Горм поняла: напрасно ждёт визита бывшего Тёмного. Ему сложно принять свою новую жизнь, но с теми же трудностями сталкивались все, кто оказывался в Сторибруке без поддержки ложной памяти: та же Белль, и Киллиан Джонс, но они справились. Румпельштильцхен когда-то помог Белль, а теперь и она поступила так же ради него.
Зацвели вишни. Каждый вечер Вайолет покрывала землю вокруг деревьев чёрной плёнкой. Эмма всё больше замыкалась в себе. Теперь она больше не жила в мансарде с родителями и сыном, а выбрала своим новым обиталищем стоявший посреди леса особняк ученика Мерлина. Киллиан Джонс поселился вместе с Тёмной, но в один из прекрасных весенних дней — пропал, попытавшись обратиться за помощью в Эрендел, а обратного пути порталом было не предусмотрено. В городе поговаривали с некоторым облегчением, что новая Тёмная вскоре отправится за любимым, но Эмма осталась в Сторибруке: к радости своих родителей и огорчению горожан. У фей между тем кончалась пыльца — пришло время вновь обратиться к гномам.
Рул Горм припарковала монастырский грузовичок рядом с кафе «У бабушки» - гномы не жили кучно, как когда-то в Зачарованном лесу, их квартиры были разбросаны по разным концам Сторибрука, но в этом заведении Рул Горм рассчитывала застать их вместе и не просчиталась: все восемь сидели у окна и пьянствовали.
- К старому Тёмному мы как-то привыкли, - философствовал Лерой, прихлёбывая пиво, - а что новая выкинет? Тьма - это не так просто: да вы помните, ребята, что Снежка вытворяла без всяких проклятий, когда Прекрасного своего не помнила? А если Эмма, чтоб её, в маменьку пошла?
- На совете ты рассуждал иначе, Ворчун, - прервала его Рул Горм.
- Голубая, - пробормотал Лерой, только что заметивший присутствие феи, - Ребята, подвиньтесь, настоятельница тоже хочет промочить горло.
Фея поморщилась. Лерой недолюбливал её из-за той истории с Новой, и объяснения, что действия Рул Горм были продиктованы общим благом, не помогали, поэтому повторять их снова она не собиралась, и, проигнорировав предложенное ей место, холодно заметила:
- Я пришла сюда не за выпивкой, и не за закуской. А напомнить вам о вашем предназначении. Пыльцы в обители почти не осталось, а вы предпочитаете проводить время за столом, а не в шахте.
Гномы, за исключением Ворчуна, так и не опустившего вызывающего взгляда, пристыженно уставились в свои кружки, а Рул Горм объявила, что ждёт их завтра в монастыре — желательно, трезвыми - договорив, она развернулась на каблуках и отправилась к выходу. У них не только пыльца была в дефиците, но и деньги, и тратить их на посиделки в кафе, когда сёстрам едва хватает на необходимое, настоятельница считала недопустимым. А с гномами она ещё поговорит: в другой обстановке.
Рул Горм села за руль грузовичка, завела двигатель и, проехав метров десять, остановилась напротив дома с неброской вывеской: «Мистер Голд: ростовщик и торговец антиквариатом». Время было позднее, но сквозь жалюзи был виден приглушённый свет, хотя табличка на двери и гласила, что магазин закрыт.
- Я только проверю, всё ли в порядке, - сказала себе фея, припоминая каким потерянным был владелец лавки в их последнюю встречу. Фея толкнула дверь, но на этот раз она действительно заперта. Звонка у входа не было, и Рул Горм постучала: сначала робко, потом настойчивей. Никто не отзывался, и в щелях жалюзи не увидать никакого шевеления. Простояв на пороге дольше, чем собиралась, Рул Горм наконец-то решила уйти: попытка не удалась, может быть, и к лучшему? Но она едва успела сделать три шага по направлению к машине, как дверь распахнулась, и в проёме показался Румпельштильцхен.
- Рул Горм?- раздался негромкий голос.
- Я увидела свет… - начала она, оборачиваясь, но Румпельштильцхен не дал ей договорить: подвинулся, освобождая проход и бросил короткое:
- Проходи.
В его интонации Голубой Фее послышалась сухая властность, свойственная Голду, но всё же, следуя необъяснимому порыву, она зашла в магазин. Помещение, освещаемое только горевшей на прилавке настольной лампой, почти полностью было погружено во тьму, и Рул Горм с трудом могла разглядеть хозяина: он стоял спиной к единственному источнику света, возвышался над ней тёмным силуэтом, конечно, Румпельштильцхен не так высок или широк в плечах, но сама фея, в том обличье, что дал ей этот мир, была маленькой и хрупкой.
- Вы что-то хотите? - обратился к ней тем временем Румпельштильцхен. - Вряд ли вы бы пришли в такой час, потому что вас интересуют подержанные вещи. В лавке есть много волшебных предметов. Вы пришли за одним из них?
- Я пришла к тебе, - сказала Рул Горм тихо, и тут же поняла - это правда. - А ты со мной даже не поздоровался.
Какое-то время мужчина молчал. Темнота не давала разглядеть выражения его лица, но когда Румпельштильцхен заговорил, голос был хриплым:
- Здравствуй. И прости меня. Может быть, тогда пройдём в подсобку. У меня было что-то к чаю.
Рул Горм кивнула, и сообразив, что мужчина может не разглядеть её жеста в слабом освещении, добавила:
- Хорошо.
Румпельштильцхен встал у проёма и, пока Рул Горм проходила в соседнее помещение, придерживал занавесь. В первый миг фея зажмурилась: после царящего в торговом зале полумрака свет показался ей слишком ярким. Рул Горм не доводилось здесь бывать и, щурясь от рези в глазах, она не без любопытства рассматривала большой деревянный верстак, колесо прялки, громоздящиеся шкафы, картонные коробки, разномастные ободранные стулья, продавленную кушетку, на которой лежала какая-то тетрадь и подушка, со сложенным на ней аккуратным прямоугольником пледом. Мужские пальцы мягко коснулись её руки:
- Сейчас я поставлю чайник? - произнес он полувопросительно и, обхватив запястье, отвёл к кушетке. Рул Горм покорно уселась и принялась наблюдать за тем, как Румпельштильцхен выдвинул из угла помещения низенький столик на колёсиках и подкатил его к кушетке, широкими шагами — отчего его хромота стала ещё заметнее — преодолел расстояние до одного из шкафов и несколько замешкался, роясь на полках. Он двигался торопливо, и, чтобы не смущать его, Рул Горм отвела взгляд и какое-то время молча рассматривала складывающуюся в затейливый орнамент роспись на столике. Она подняла голову, только когда Румпельштильцхен сам к ней обратился:
- Это не совсем чайник, - произнёс он, устанавливая на спиртовку наполненную водой джезву, но воду вскипятит.
- Да, - согласилась фея. Она ожидала, что Румпельштильцхен воспользуется заварочным чайником, но он лишь разложил по кружкам фильтр-пакеты и сахар и залил их кипятком. К ней он шёл удерживая в левой руке две дымящиеся кружки — правая была занята тростью. Рул Горм в какой-то момент подумала, что сейчас мужчина расплескает свой обжигающий груз, но Румпельштильцхен довольно ловко установил обе кружки на столике и только после потряс в воздухе покрасневшей кистью.
- Ты даже не спросил, какой я люблю чай, - упрекнула Рул Горм, пододвигая к себе кружку.
- Я сделал, как вкуснее, - пояснил Румпельштильцхен, и в глазах его мелькнуло что-то похожее на удивление.
Рул Горм только покачала головой: лекции об этикете не входили в её планы, и, аккуратно приподняв кружку, отхлебнула. Она не ожидала особого удовольствия от чая из пакетика, но получилось действительно довольно прилично. Сахара было ровно столько, сколько надо — не горько и не переслащено. У напитка был острый привкус мяты, ромашки и ещё какой-то травы, необычный, но приятный.
- Ты прав, вкусно, - улыбнулась фея между глотками. - Не пила такого.
- Ну, вообще-то это не совсем чай из не совсем чайника, - признался мужчина. Он так и не присел ни на стул, ни на кушетку и продолжал возвышаться над ней: - противопростудный сбор из аптеки; но мне понравился.
- Ты был простужен? - Рул Горм сама удивилась прозвучавшему в голосе беспокойству.
- Нет, разве что немного, - поспешно произнёс Румпельштильцхен и тут же добавил: - Я обещал тебе что-то к чаю.
Он снова повернулся к ней спиной и принялся хлопотать. Лишь когда на столике появились бумажные салфетки, мельхиоровые ложки, тарелка с аккуратно нарезанным хлебом и банка фасоли, Румпельштильцхен угомонился и уселся напротив Рул Горм на почерневший от времени стул.
- Фасоль уже готовая — очень мягкая и сладкая. Если положить на хлеб, получится не хуже вашего засахарившегося варенья.
Рул Горм рассмеялась:
- Даже лучше. Можешь мне не объяснять: я знаю, что такое консервы.
Румпельштильцхен смущённо умолк и принялся за чай, а Рул Горм впервые за вечер предоставилась возможность его хорошенько рассмотреть. Он, как всегда, был в деловом костюме, но на этот раз ни галстука, ни жилета под пиджаком не наблюдалось, а рубашка была застегнута не на все пуговицы, и когда мужчина наклонялся, кое-где расходилась, обнажая кожу. Так вот почему он замешкался, поняла Рул Горм: пытался привести себя в надлежащий вид. А почему был в ненадлежащем — здесь, пусть и в такой поздний час? О последнем фея решилась спросить вслух:
- Я удивилась, что свет горит так поздно. Что ты делал?
- Читал это, - кивнул мужчина в сторону лежащей на кушетке тетради. - Вроде бы всё просто: надо, чтобы доход превышал расходы, и если у меня всё сойдётся, я ничего не испорчу. Но голова всё равно пухнет.
Он пододвинул к фее баночку с фасолью:
- Не стесняйся.
- Я и не стесняюсь…
- Но и не ешь, - улыбнулся мужчина. - Рул Горм, ты знаешь, что такое консервы. Но ты их пробовала?
Рул Горм порылась в памяти: за время пребывания в этом мире ей доводилось есть консервы, но фасоль в томатном соусе? Кажется, нет. Она взяла ломтик хлеба, и положила на него ложечку фасоли. Что ж, не джем и не мёд, но тоже вполне съедобно. Она хотела уже сообщить это Румпельштильцхену, но осеклась, перехватив его взгляд. Застывший, невидящий, обращённый внутрь себя. Мужчина всё так же сидел за столиком, ссутулившись и грея ладони о кружку, но при этом он словно оцепенел, а на лице его застыло мрачное выражение. Он уже не казался растерянным, как в их прошлые встречи. Скорее отчаявшимся. Обречённым. Застышем в своём горе. И, несмотря на свой несколько расхристанный вид, мужчина походил на Голда больше, чем когда-либо ранее. Казалось, сейчас губы шевельнуться и с них сорвётся какое-нибудь едкое замечание, на которые не скупились ни Тёмный, ни мистер Голд. Рул Горм захотелось поскорее разрушить и эту иллюзию, и воцарившуюся в комнате тишину, вернуть непринуждённость какой-нибудь ничего не значащей фразой вроде «Пальчики оближешь! А чего ты ко мне не присоединишься?», но вместо этого она сказала другое:
- Я волновалась за тебя. Тогда, в саду, ты просил меня рассказать о том, что позабыл. Но я видела, что ты всё равно не можешь смириться с тем, что всё это действительно произошло с тобой…
- Видела, - подавленно повторил мужчина.
В интонации не было вопроса, и, кажется, он произнёс это слово лишь потому, что совсем промолчать не мог, но Рул Горм всё равно живо откликнулась на эту реплику:
- Видела. Я же фея. Я чувствую такие вещи. И поэтому я опасалась за тебя. Не желая признавать правду — какой бы горькой она не казалась — мы лишаем себя возможности искупить прошлое и жить дальше.
Сколько раз она говорила такие слова? Скольким людям? Но никогда её сердце не сжималось так болезненно и тревожно, как сжалось сейчас под тяжёлым взглядом Румпельштильцхена.
- Можешь не волноваться, - мужчина больше не сжимал кружку в ладонях, и руки его безжизненно повисли вдоль тела. - Я признал. И смирился.
- Да? - переспросила фея.
- Да, - подтвердил Румпельштильцхен глухо и снова замер. Рул Горм стало уже казаться, что он больше ничего не скажет, и она решилась уже снова заговорить сама, как мужчина прервал молчание: - У меня в лавке есть много волшебных предметов. Во мне нет волшебства, но в них — есть. Я даже не знаю назначения большинства из них и потому стараюсь, просто задвигать их в дальний угол чулана, - в его словах не было ничего особенного, но каждое отчего-то отдавало горечью на языке. - И вот, ко мне, представь себе, заглянула пара драконов. Им понадобился хрустальный глобус. Я не знал для чего, потому не хотел отдавать. А когда узнал, захотел испробовать на себе. Ничего сложного, надо просто капнуть каплей крови на верхушку, и глобус покажет тебе, где тот, кого ты ищешь. Так, правда, можно разыскать только родственников.
- И? - подбодрила его Рул Горм.
- И я им воспользовался. Белфайер вправду в той могиле, - мужчина прикрыл глаза, и когда он поднял веки, Рул Горм думала увидеть заблестевшие в них слёзы, но глаза были сухими. Их безразлично-мрачный взгляд пугал, и фея, сглотнув застрявший в горле ком, через силу произнесла:
- А дальше?
- Дальше? - встрепенулся мужчина, - Дальше с помощью этого глобуса Лили отправилась на поиски своего отца.
- Я имею ввиду, - пояснила Рул Горм терпеливо. - Что было дальше с тобой?
Румпельштильцхен опустил голову, и его молчание стало самым красноречивым ответом на её слова. И тогда Рул Горм поступила так, как велело ей сердце, упрямо твердившее, что никакие самые верные и разумные разговоры об искуплении и заслуженности кары, не принесут им ничего, кроме боли. Рул Горм встала с кушетки, и хотя тянуться через разделявший их стол было неудобно, склонилась над Румпельштильцхеном и обняла его за плечи. Её нос зарылся в его волосы, а руки ласково гладили спину, сквозь плотную ткань пиджака.
- Я ничем не могу тебе помочь, - пробормотала Рул Горм куда-то в его шею и почувствовала ответные объятия.
========== Глава 2 ==========
Рул Горм и сама не могла объяснить, как случилось так, что они переместились на кушетку. Почему объятия стали только плотнее: их бёдра соприкасались, руки были переплетены, голова феи покоилась на груди бывшего Тёмного, и она ощущала, как с каждым вдохом вздымаются его рёбра, слышала неровный стук сердца. Из плафонов светильника по-прежнему лился яркий свет, только Рул Горм потеряла всякий интерес к обстановке: она прикрывает глаза, и на мгновение чуть крепче сжимает предплечье мужчины, и чувствует: кольцо из рук ослабевает, готовое разомкнуться, но, реагируя на ласковые движения её пальцев, смыкается вновь. «Не отпускай меня», - хотела попросить фея, но слова застряли в горле, только беззвучно шевельнулись губы. Поза была не слишком удобной для них обоих, но Рул Горм казалось, стоит ей отстраниться, стоит Румпельштильцхену перестать её удерживать — случится что-то очень плохое. Не с ней, с ним. Что-то, что уже случилось однажды, когда её не было рядом, чтобы это предотвратить — почему её не было? Она не знала, долго ли они так просидели, но дыхание Румпельштильцхена по-прежнему казалось размеренным, но неглубоким. Фея оторвала голову от груди мужчины, и слегка развернулась, чтобы увидеть его лицо.
- Ты не спишь? - ужасно глупый вопрос, кто же спит с открытыми глазами. - Румпельштильцхен?
- Нет-нет, - он едва заметно качнул головой, шевельнулся, меняя позу. - Но уже очень поздно. Тебе пора уходить.
- Да, пора, - соглашается Рул Горм, удивляясь тому, как звучит её голос, и тому, что несмотря на прозвучавшие слова, Румпельштильцхен не совершает попытки размокнуть объятия, а она выскользнуть из кольца его рук. А просто смотрит в его лицо, что кажется ещё старше в беспощадном электрическом освещении, скрадывающем оттенки и тени. Оно и старше, вспоминает фея, да и она намного старше возраста, которое дало ей проклятие Злой Королевы. Пока Рул Горм вглядывается в резкие складки у рта, венки, выпукло проступающие под тонкой кожей висков, её посещает неуместная мысль: когда они появились — до того, как он стал Тёмным или? Какому из двух Румпельштильцхенов они принадлежат? А какому из Румпельштильцхенов принадлежит этот взгляд, в котором отчаяние уступает место печали, соседствующей с насмешкой?
- Рул Горм? - ей кажется, или она улавливает в звуках своего имени нотки тревоги. - Всё нормально?
Ничего не нормально. Разве нормально иррациональное огорчение, которое она испытала оттого, что его руки больше не прижимают её к себе, что он отодвинулся, что она больше не может ощущать его тепло сквозь плотную — зачем она носит на себе все эти вещи - ткань одежд?
- Кажется, да, - она наклонилась вперёд, оперлась ладонями о край кушетки и только после этого заметила, как затекло от неподвижности тело. При попытке встать протестующе заныла спина, а ног фея и вовсе почти не чувствовала. Судя по тому как Румпельштильцхен, поморщившись, повёл плечами, не одна она испытывала подобное неудобство. Сколько они так просидели — час? Дольше — поняла фея, бросив мимолётный взгляд на циферблат наручных часов, гораздо дольше. Что это было? Рул Горм встала, сделала несколько шагов, всё ещё нетвёрдых — и это заметно, догадалась она, поймав бледную улыбку Румпельштильцхена. Он наклонился, чтобы поднять трость, почему-то лежащую на полу, и она ощутила тысячи маленьких иголочек, безжалостно вонзающихся в её ноги, и с трудом удержалась от того, чтобы растереть бедро: неприлично. Хотя ей ли думать о приличиях после… всего этого.
- Ты прав, мне пора уходить, - и почему в её голос пробралась эта непонятная дрожь. - Слишком поздно.
Румпельштильцхен встал, обернулся к окну — подоконник заставлен многочисленной рухлядью, но всё же достаточно одно взгляда, чтобы убедиться, что на улице непроглядная темь.
- Похоже, я был неправ, - почесал он подбородок. - Сейчас слишком поздно, чтобы уходить. Я, конечно, понимаю, ты обладаешь магией, но может случится так, что ты не успеешь ей воспользоваться. Тем более, пока ты доберёшься до монастыря, уже светать начнёт.
Разливающееся в груди тепло заставляет Рул Горм улыбаться:
- Я на машине. Доберусь за полчаса примерно.
- Вот как? - Румпельштильцхен подошёл ближе. - Совсем не подумал об этой возможности.
- Я могу и тебя довести до дому, - её улыбка поблекла. - Жена, наверное, тебя заждалась.
- Это вряд ли. Не стоит.
- Ты…
Румпельштильцхен остановился в шаге от неё, машинальным, неосознанным жестом растёр шею:
- Я провожу тебя до автомобиля.
- Мне не сложно тебя подвезти, - она просто не могла допустить, чтобы Румпельштильцхен в очередной раз сделал вид, что ничего не было, ни этих внезапных объятий, ни проблеска понимания. - Ты жалеешь о том, что произошло между нами, и поэтому отказываешься от помощи? Даже такой пустячной?
Пока мужчина слушал её, в его взгляде что-то изменилось, он криво ухмыльнулся, открыл рот, чтобы сказать что-то, закрыл его, и сделав несколько вдохов и выдохов, открыл снова:
- Меня никто не ждёт, - слова были полны горечи. - Мне незачем туда ехать. Мне не будут рады.
- Это не значит, что…
- Значит.
У Рул Горм что-то сжалось в груди. Была ли её боль отражением той, что испытывал стоящий перед ней мужчина, или всё-таки была её собственной?
- Меня никогда никто не ждёт, - сказала она сухо и поразилась: действительно, никогда и никто за эту тысячу лет, все эти люди, взывавшие к ней, ждали не её, а решения своих проблем.
- Неправда, - заметил Румпельштильцхен мягко, - Твои феи — они тебя ждут, и они славные…
- По мне они не скучают, - продолжила без выражения Рул Горм, - Только радуются моему отсутствию: они считают меня тиранкой. Жестокой. Бездушной. - Спазм, перехвативший горло, заставил её прерваться. - Может быть, так и есть.
- Ты не такая.
- Не такая, - слова влетали из горла вместе со странными клокочущими звуками. - Ты не знаешь, какая я… Ты говоришь так, просто потому, что не помнишь меня, не помнишь, как меня ненавидел…
- Значит, я был ослом; благословение - забыть об этом, - Румпельштильцхен был очень серьёзен, и глаза его смотрели так тепло и мягко, что от этой теплоты Рул Горм становилось просто невыносимо.
- Все они, все эти славные феи, думают, что прекрасно обошлись бы без меня, - проговорила она тихо, словно подводя итог.
- Ты делаешь, что должна. Ты помогаешь людям.
Румпельштильцхен всегда умел быть убедительным, или этот навык он обрёл после сотни лет опыта? Во всяком случае сейчас его голос звучал так уверенно, так убеждённо, что Рул Горм очень хотелось бы ему поверить, но всё же она не могла. С её губ сорвался смешок, кажется, вовсе неуместный:
- Хих. Я не помогаю людям, а выполняю их желания. Желания тех, кто чист сердцем. Только оно не всегда идёт в комплекте с рассудком - моё волшебство слишком часто выходит боком.
После того, как она произнесла эти слова, мышечный спазм, до того сковывающий её горло, прошёл. Только заполненная вещами комната поплыла перед глазами, точно смазанный рисунок. И Румпельшитильцхен сделал маленький шаг ей навстречу и коснулся кончиками пальцев её левой щеки. Щека почему-то стала мокрой. Или она была мокрой ещё до того? Пальцы, гладившие её лицо, соскользнули к шее, а затем Румпельштильцхен положил руку к ней на плечо, и привлёк её к себе, бережно и осторожно. В этом жесте было что-то неправильное: одно дело, когда она пыталась утешить человека, пусть и таким непривычным для неё способом, а другое… Она уткнулась лицом в чёрную рубашку, и от этого соприкосновения та очень скоро стала влажной, а у Рул Горм пересохло во рту. Не отстраняясь, она облизала губы: они были солёными…
- Странно, - последнее, кажется, фея произнесла вслух. Потому что мужчина тут же переспросил:
- Что странно?
- Я не понимаю, что со мной творится, - она не узнала собственного голоса, таким гнусавым и хриплым он стал.
- Ты плачешь, - Румпельштильцхен погладил её между лопаток.
- Со мной раньше такое не случалось, - пробормотала фея.
- Ни разу за тысячу лет? - переспросил удивлённо мужчина и, не дождавшись ответа, добавил: - Ну-ну, ничего страшного, это пройдёт. Сейчас станет легче. - Он мягко сжимал её плечи, гладил её по спине, утешая прикосновениями, как она — двумя часами раньше. Наконец, мужчина отступил назад, и, сняв руку с плеча феи, достал из кармана пиджака сложенный треугольником синий носовой платок и вложил его ей в руку. - Вот.
Рул Горм вытерла уже совершенно мокрое лицо и шумно высморкалась.
- Спасибо, - сказала она всё тем же чужим голосом.
- Воды? - Румпельштильцхен выставил трость вперёд и наклонил корпус, чтобы их глаза были на одном уровне.
- Жаль, чай уже остыл.
Какой бы неразборчивой ни была её речь, Румпельштильцхен её прекрасно понял.
- Я могу сделать ещё.
И он сделал ещё, и Рул Горм в который раз за этот вечер опустилась на стоящую у стены продавленную кушетку, и пила горячий отвар маленькими глоточками — и то, что на самом деле травы были предназначены для лечения, казалось вполне уместным, теперь, когда нос её был так ужасно заложен, а в горле першило от слёз; а после, хотя слёзы никак не желали останавливаться и продолжали течь из глаз вопреки её воле, фея почувствовала себя очень голодной. И хотя есть в два часа ночи довольно странная идея — отдала должное бутербродам с фасолью, которые за то время, что они обнимались и утешали друг друга, успели немножко заветриться. Потом Рул Горм снова сморкалась, немного стыдясь того, что выходит так громко и неблагозвучно, и почти не удивилась, когда Румпельштильцхен, не говоря ни слова, нырнул в один из шкафов и, вынырнув из-за створки со стопкой белья, отправил фею умываться. Пока она смывала с кожи неприятно стягивающую соль и любовалась в зеркало на незнакомое отражение женщины с красным носом, лихорадочными пятнами на щеках и блестящими влажными глазами, почти скрытыми в узких щёлочках распухших век, Румпельштильцхен успел постелить простыню и одеть подушку в свежую наволочку, и когда Рул Горм вернулась, молча протянул ей чёрную футболку и ушёл в торговое помещение, совершенно проигнорировав брошенное ему вслед «А как же ты?» Рул Горм ничего не оставалось, как раздеться, натянуть футболку, болтавшуюся на ней словно балахон, и лечь между простыней, пахнущих стиральным порошком и пылью.
Проснувшись, Рул Горм обнаружила, что поверх натянутой до подбородка простыни лежит плед. Все лампы, кроме маленького светильника на верстаке, потушены, в помещении уже снова светло — из-за косо падающих из окон солнечных лучей. Она уселась на кушетке, удерживая конец простыни у груди, и, оглядевшись, убедилась, что в подсобке она не одна — Румпельштильцхен сидел на высоком табурете у верстака, лицо его покоилось на столешнице, а руки безжизненно свисали. Фея быстро оделась, провела руками по волосам без расчёски, сделав безуспешную попытку привести себя в порядок, и подошла к мужчине. В отличие от вчерашнего вечера, все пуговицы на рубашке были застёгнуты, а поверх красовались жилет и галстук. Он лежал, положив щёку на тетрадь, и был так неподвижен, что если бы не тихое сопение, его можно было бы счесть не спящим, а умершим. На верстаке перед ним лежала раскрытая книга, которую Румпельштильцхен, по-видимому, читал, прежде чем уснуть. Рул Горм вгляделась в страницы, и брови её удивлённо взлетели вверх: это был учебник по арифметике… «Вот оно как», - прошептала фея себе под нос и ухватилась за висевшую на груди ладанку. Нет, как бы то ни было, если она утром выйдет из лавки Голда, да ещё в таком взъерошенном виде, это погубит её репутацию окончательно. А ещё вечером ей предстоит встреча с гномами, которые рады будут, если найдётся в чём упрекнуть фею. Последний раз взглянув на мужчину, Рул Горм извлекла из своей ладанки несколько крупиц волшебной пыльцы и наложила чары перемещения. И только очутившись в своей келье, Рул Горм вспомнила, что оставила монастырский грузовик на Мейнстрит.
========== Глава 3 ==========
Он не заходил в розовый особняк уже недели две; ему никогда там особенно не нравилось — во всяком случае — обратного он вспомнить не мог, да и желание вернуть себе память — почти прошло. Но всё же, он не собирался разбрасываться домами, какими бы неуютными они ни были, и сколь неприятной не казалась перспектива общения с новой женой, прятаться от неё тоже не стоило. Они должны поговорить. И помириться. Так твердил себе Румпельштильцхен на протяжении всего пути, и, поднимаясь на крыльцо, почти верил в это. Белль не вышла его встречать. Отсутствовала она или пряталась в одной из многочисленных комнат? Он предпочитал не задаваться этим вопросом, просто порадовался возможности отложить неприятную беседу на потом, забросил «условно грязные» рубашки в стиральную машинку, и поднялся в гардеробную. С её содержимым емутоже предстояло разобраться: одежды было слишком много, и к тому же, как Румпельштильцхен уже успел заметить, далеко не вся она была ему в пору. Чем хранить это всё в ожидании нашествия моли, лучше продать не нужное, и на вырученные деньги купить что-нибудь действительно полезное. Хотя пока сбережений, обнаруженных им вполне хватало и на полезное, и на сытую безбедную жизнь, оставлять многочисленные костюмы пылиться на вешалках ему не хотелось.
К моменту, как в зеркальной створке шкафа появилось отражение Белль, робко заглядывающей в комнату, Румпельштильцхен успел перемерить не меньше двух дюжин костюмов и распределить их по стопкам. Дверь за его спиной распахнулась, и он опустил глаза, делая вид, что полностью поглощён застёгиванием пуговиц, что было не так уж и просто, так как, несмотря на полное внешнее сходство со своими собратьями, этот жилет никак не желал сходится на его груди.
- Румпель?
Жилет отправился в груду негодной одежды, вместе с входящим в комплект пиджаком.
- Я не ожидала тебя увидеть… - в голосе женщины сквозила растерянность.
- Я у себя дома. Чего тут удивительного? - Румпельштильцхен резко развернулся, взглянул на жену и тут же отвёл взгляд. Белль, похоже, была смущена не меньше его. Она, действительно, не ожидала встретить его здесь, после их последнего разговора — суть которого сводилась к тому, что он избавляет Белль от обременительной обязанности заботиться о нём, но просит её соблюдать приличия, раз уж они супруги. “Тебе всегда было наплевать на остальных”, - сказала Белль тогда. И Румпель пожал плечами — что он мог ей тогда ответить: не признаваться же в том, что для того, чтобы оставаться равнодушным к мнениям остальных, помимо этих остальных нужно иметь хоть кого-то своего, а у него своих не осталось, ничего не осталось, кроме внешней оболочки. Поэтому он только пожал плечами и негромко сказал: “Возможно, ты меня плохо знаешь”. Возможно, Белль знала его плохо, но он её — не знал вовсе. И такой — смущённой и почти робкой — видел её впервые: он привык к тому, что молодая женщина была бойкой, громкой, занимающей слишком много места.
- Я думала, мы обо всём договорились, - Белль, несмотря на очевидную неловкость, не опускала глаз, и он кожей чувствовал её пристальный взгляд.
- Ну, это моя одежда? - не дожидаясь ответа, Румпельштильцхен продолжил. - Значит, я могу ей распорядится…
- Конечно, можешь.
Он выдохнул с едва заметным облегчением. Спорить ещё и по этому поводу не хотелось. А по другому? Он же не только ради штанов сюда явился. Мысль о том, что он должен попытаться исправить допущенные ошибки пришла к нему ещё утром. Пробуждение было не из приятных: проснувшись, Румпельштильцхен обнаружил, что лежит на полу подсобки, а Рул Горм уже ушла. Он даже готов был счесть её визит сном: но на столике стояла чашка, из которой женщина пила накануне, а простыни и подушка ещё хранили её запах и тепло. Ошибки быть не могло: Рул Горм посещала его на самом деле, и, сколь вероятным это было, ночью фея казалась такой обычной, незащищённой - от этой мысли что-то больно защемило в сердце - несчастной. Несмотря ни на что, она нашла в себе силы отправится туда, где её никто не ждал, только оттого, что так велел ей долг. Он вспомнил, как Рул, прежде чем расплакаться у него на груди, отчитывала его и убеждала ехать к Белль. Не потому что ему там было бы хорошо, а лишь потому, что это правильно. Гнев и обида на жену растворились в этой безумной ночи, когда он пил чай с феей, утешал её, баюкал в объятьях, и, кажется, плакал сам. И тут же, прижимая к груди только что сложенное бельё, Румпельштильцхен решил, что на этот раз он поступит правильно: если Рул, маленькая и хрупкая, справляется уже тысячу лет, он тем более должен. И теперь, когда Белль стояла напротив него и сверлила взглядом, самое время было осуществлять принятое решение. Румпельштильцхен тихо вздохнул и снова опустился на вертящийся табурет, стоявший посреди комнаты. Может быть, сначала закончить с костюмами, а потом уже перейти к остальному? Он потянулся к застёжке брюк и замешкался под пристальным взглядом Белль: кажется, более подходящего момента для разговора не будет.
- Белль, - правая рука плотнее сжалась на узорной ручке трости, а пальцы левой рассеянно теребили пуговицу на брюках. - Когда я узнал, что произошло между тобой и Уиллом… В общем, - сбился он. - В этом есть и моя вина…
Белль шагнула ему навстречу:
- Ты не виноват, - покачала она головой. - Когда ученик Мерлина очистил твоё сердце от Тёмной магии, я была уверена, что это спасение не только для тебя, но и для нашей любви, - Белль на миг прикусила полные губы и продолжила: - Но когда ты пришёл в себя… В тебе так мало осталось от человека, которого я полюбила когда-то…
- Да, понимаю, - принуждённо улыбнулся Румпельштильцхен. - Без магии Тёмного я перестал быть тебе интересен. К тому же на большой дороге никого не граблю, да и кражами со взломом не занимаюсь. Наверное, это трудно перенести, - он бы хотел, чтобы это прозвучало ехидно или вызывающе, но получилось скорее грустно, да и взгляд, снова опустившийся куда-то к доскам пола, портил впечатление.
- Не понимаешь, - пылко возразила Белль, - дело не в том.
- Понимаю, - нитки не выдержали такого напора и пуговица оторвалась. - Ты мне тоже чужая, я ничего не могу ни вспомнить, ни почувствовать, сколько я не читал нашу историю в Книге, - рука Румпельштильцхена непроизвольно сжалась в кулак, - не помогло.
- Но это же хорошо, Румпель, - Белль выглядела даже обрадованной. - Это значит…
- Это значит, что нам придётся терпеть друг друга, - не дал он ей договорить.
Белль скрестила на груди груди руки:
- Ты не будешь решать за меня.
- Хорошо, - мягко согласился Румпельштильцхен. - Ты приняла решение сама, когда согласилась стать моей женой. И я тогда же принял своё.
- Но, - в голосе Белль отчётливо слышалась истерика, - тогда мы любили друг друга! Я думала, что любили! А сейчас не испытываем ничего!
Румпельштильцхен поморщился, ему никогда не нравились крики, но всё же не стал одёргивать жену. Тяжело навалившись на трость, он встал, теперь их глаза были почти на одном уровне.
- Белль, любовь — это прекрасное чувство. Сильное и одновременно, - он нахмурился, подбирая слова, - хрупкое. Волшебство разрушило его за одно мгновение - это грустно, - Румпельштильцхен облизал пересохшие губы: у него никогда не получалось говорить особенно убедительно, и эта речь, возможно, была самой длинной из тех, что он говорил на своей памяти. - Но на самом деле то, что произошло — лишь ускорило неизбежное: любовь бы всё равно прошла со временем, только она исчезала бы — постепенно.
- Что ты говоришь? - Белль качнула головой, а её синие глаза распахнулись настолько широко, что показались на мгновение совершенно круглыми.
- Правду, -вздохнул Румпельштильцхен. - я внимательно читал Книгу, почти наизусть выучил. У тебя был жених, и ты, наверное, любила его. Только потом забыла, полюбив чудовище. А теперь ты любишь этого… Уилла. Почему ты так уверена, что и эта любовь не исчезнет?
- Румпель…
- Да, она тоже не вечна. И что, ты всю жизнь будешь бегать от одной любви к другой, каждый раз надеяться, что это навсегда и всерьёз, и снова испытывать боль? Я не желаю тебе такого…
Он шагнул навстречу жене. Штаны сидели плотно и не собирались спадать, удерживаясь на бёдрах за счёт застёгнутой молнии. Ещё шаг. Белль смотрела на него ошарашенно, её воинственно скрещенные руки плетьми упали вдоль тела, плечи опустились.
- Румпель, - повторила она его имя, - чего ты предлагаешь…
- Потерпеть. Свыкнуться, - слова тяжело падали с губ. - Я сам виноват в твоей измене. После своего преображения, я… не уделял тебе внимания, как жене.
Теперь они стояли почти вплотную друг к другу. Высокие каблуки, с которыми женщина не расставалась даже дома, почти равняли их в росте. Румпельштильцхен поднял руку и понял, что по-прежнему сжимает кулак. Пальцы точно судорогой свело, и разогнуть их оказалось не так-то просто. Пуговица с глухим стуком упала на пол, и он коснулся щеки жены тыльной стороной кисти, положил вспотевшую ладонь на шею, привлекая ближе.
- Мы же не любим друг друга, - пискнула Белль.
- В таких делах, - слова разливались горечью на языке, - это не важно.
Он решительно придвинулся, их лица сблизились, и Румпельштильцхен ощутил чужое горячее дыхание. Он сглотнул, прикрыл глаза — так должно быть проще — и накрыл губы жены своими. Губы были мягкими, пухлыми и горькими — наверное из-за покрывавшей их яркой краски. Пока их рты соприкасались, Румпельштильцхен старался глубже втягивать воздух через нос, но эти попытки помогали так же плохо, как и темнота под веками: от Белль одуряюще пахло какими-то цветочными духами, и его мутило от этого резкого запаха. Он почувствовал, как женские руки ложатся ему на спину, ответным жестом обнял жену за плечи, и чуть не пошатнулся, придавленный воспоминанием о других объятиях, других руках, неловких, но нежных, остро выпирающих лопатках и позвонках, что прощупывались даже под плотной шерстяной кофтой, когда Рул Горм жалась к нему, как испуганный птенчик. У Белль формы были куда более аппетитными, вот только прикосновение к ним аппетита не вызывало, но это и не важно, он должен… Ладонь скользнула вдоль позвоночника, опустилась ниже, и Румпельштильцхен ухватил жену за зад — резко, грубо впиваясь пальцами в ягодицы. И Белль это, судя по всему, понравилось, она подалась вперёд, ещё плотнее вжимаясь в тело мужа, а кончик её языка протиснулся между его губ и настойчиво коснулся нёба, заставив Румпельштильцхена поспешно разорвать поцелуй. Но всё же, он ещё крепче сжал её ягодицу, и уткнулся лицом ей в шею. Она молодая женщина и нуждается в мужчине… Сколько раз за те одинокие годы, он думал о податливой упитанной молодой женщине в своих объятьях, а теперь, когда мечты стали явью, ему приходится себя почти заставлять. Его усмешка щекочет Белль шею, и она выгибается со стоном. Он справится. На этот раз сделает всё, как надо.
========== Глава 4 ==========
Белль потёрлась о него всем телом: сквозь тонкую рубашку он ощутил чуть царапающие прикосновения жёсткого кружевного лифа, скрывающего под собой полную женскую грудь, живот горячий и мягкий, что сначала вжался в него, а потом опустился ниже, к паху. Румпельштильцхен перенёс на трость вес, свободной рукой жестче обхватил женскую спину: чтобы удержать, если Белль вдруг вздумает сбежать без объяснений или упасть на пол безвольной кучей тряпья.
- Продолжим вечером, - проговорил он, почти касаясь губами её уха; обернулся, через плечо оглядев разорённую гардеробную. - Я ещё не закончил здесь…
Румпельштильцхен замер, ожидая ответа: он почти хотел, чтобы Белль велела ему убрать руки и сказала, что никакого продолжения не будет… А потом можно говорить себе, что он сделал всё, что мог - дурацкие, привычные, навязшие на зубах слова, но обычно от них становилось легче. Белль переступила, покачнувшись на своих каблуках, наваливаясь на него, откинула голову назад, чтобы встретиться с ним глазами: у неё были голубые, отливавшие в синеву радужки вокруг чёрных, глубоких зрачков.
- Ты можешь закончить позже, - пухлые губы неестественного вишнёвого оттенка подрагивали, и непонятно: собирается Белль заплакать или улыбнуться.
Румпельштильцхен хотел что-то ответить. Наверное, стоило настоять на том, что ему нужно разобрать одежду. Не только потому, что так он получил бы отсрочку до вечера, но и оттого, что, действительно, никогда не любил оставлять дела незавершёнными. В горле было сухо, и только, перехватив взгляд жены, он понял, что снова облизывает губы, и мысленно отругал себя за то, что этим выдал своё волнение. В ушах звучал голос Белль: чуть обиженный, капризный, адресованное не ему: «Глупый, я люблю — тебя». Если бы Румпельштильцхен хотел отомстить, сейчас было самое время сказать что-то вроде: «А как же любовь». Нет, нельзя, это жестоко. Белль не сделала ему ничего плохого. Она, действительно, заботилась о нём, по крайней мере поначалу: учила справляться с «молниями» на брюках, повязывать галстук, пользоваться газовой плитой, стиральной машиной, всем этим «неволшебным волшебством». Даже принимая в их постели того вора, Уилла, она не хотела сделать больно мужу, только себе хорошо. Румпельштильцхен сморщил нос: «Слишком много думаешь, Румпель». Так говорила Клото, одна из старух, вырастивших его, когда ему, ещё мальчику, случалось замечтаться, и отвешивала подзатыльник.
- Если хочешь, - ладони Белль легли ему на грудь, - мы можем не останавливаться.
Румпельштильцхен взглянул на неё мутно, невидяще. Хочет побыстрее покончить с этим? Или сегодня для него этот раз будет первым с ней, а Белль помнила: он забыл, что было между ними. Может быть, она скучала? Он так и не произнёс вслух ничего из того, что собирался, просто склонил голову ниже, пряча взгляд, но Белль истолковала жест по-своему, приняв за согласие:
- Только сходи в душ.
Он едва не рассмеялся, но кивнул:
- Ты тоже.
В душе тёплые струи упруго били по плечам, затылку, стекали по лицу. Румпельштильцхен уже почти не понимал, зачем он всё это затеял, но не мог остановиться, прервать начатое движение. Он жалел о своем уходе из лавки: там, в одиночестве — после закрытия обычно никто не приходил — он мог оплакивать Бея; или перебирать вещи, стирать пыль с витрин и отмывать пол в торговом зале, составлять каталог, подсчитывать дневную выручку. Он старался жить так, чтобы никому не быть в тягость, и у него получалось всё лучше — буквы теперь быстро и охотно складывались в слова, а с цифрами ему и раньше приходилось иметь дело. Ещё в мастерской стояла прялка — исправная, хорошая, дерево казалось отполированным, а колесо было больше и шире, чем у той, что была когда-то у него. Хотя Румпельштильцхен и нашёл в кладовке уже чёсанную шерсть, прясть он никогда не садился. Ему сказали, что пряжу в этом городе у него никто покупать не будет, а, значит, прядение - лишь пустое напоминание о времени, когда Румпель знал, кто он есть, а Бей ещё не лежал под тяжёлой могильной плитой. Но всё же изредка Румпельштильцхен смотрел в тот угол, или, проходя, мимолётно касался обода, и от этого, как ни странно, ослабевал тугой узел в груди.
Стенка кабины больше не холодила спину, вода хлестала, оставляя на коже красные следы. Интересно, почему душ, - отстранёно думал Румпельштильцхен, наблюдая за тем, как струи, сталкиваясь с жёстким белым поддоном разлетались на сотни брызг, паром поднимались выше, изморозью оседали на раздвижных створках. В доме была комната с ванной, пусть и не находившаяся в непосредственной близости к спальне, но Белль неизменно посылала его сюда, под этот горячий искусственный ливень. Это как-то связано с тем, что он позабыл? Он вжался лбом во влажный пластик, сдавил тюбик шампуня, и тот с хлюпаньем изверг из себя своё склизкое содержимое. Тюбик упал куда-то под ноги. Румпельштильцхен мылил волосы, шею, жмурился, но пена всё равно стекала по лицу, проникала под веки и щипала довольно ощутимо. Почему-то мысль о том, что ему предстояло не приносила ни радости, ни возбуждения… Да и его девочка-жена вряд ли пылает к нему страстью.
«Это ничего не значит», - всплыл в его памяти сдержанный и мелодичный голос. Ничего не значит. Его желания ничего не значат. Ничего. Рул говорила так убеждённо, а потом плотно сомкнула губы — тёмные и без всякой краски — и их уголки опустились вниз — улыбка наоборот. А потом она заплакала, потому что её собственные желания тоже не имели значения. Так хотелось коснуться губами распухших век, сцеловывать каждую слезинку, пока они не иссякнут. Но он не посмел, только прижимал её к себе так крепко, как мог. Фея пахла дождём, дымом, и немного вишнёвым цветом, и мылом, под всем этим прятался её собственный запах: ни цветов, ни озона, ни волшебной пыльцы, женский, человеческий.
Румпельштильцхен не заметил, как сполз вниз, и чуть ли не удивился, обнаружив себя на плоском белом дне кабины. Вода, стекавшая по лицу и плечам, уже не была мыльной, и её струи здесь, внизу не хлестали так больно и упруго. Он сидел, облокотившись спиной на скользкую стенку, ноги были скрещены в лодыжках, а до того безжизненно свисавший между бёдер член напрягся и отвердел. Последнее не было столь уж неожиданным: в мыслях о фее восхищение порой смешивалось с вожделением, вожделение граничило с нежностью. Румпельштильцхен не понимал, как одно перетекает в другое, и не мог противится этому. По правде, даже не пытался, но сегодня он не должен думать о ней… Только не тогда, когда он будет… Он скривился от отвращения, которое не желало укладываться в слова, с рыком долбанул кулаком в одну из створок душевой. Сегодня он не должен, не должен вспоминать Рул Горм, только не в постели с Белль, не должен пользоваться её образом, чтобы… Дело даже не в том, что это напоминало предательство, хотя так оно и было. Он не хотел замарать бережно хранимые воспоминания, словно понимая, что поступив так, он сломает что-то хрупкое и нежное, что ещё было в нём, и по какому-то недоразумению до сих пор осталось не сломанным.
Румпельштильцхен поднялся, нажал на рычаг, отключающий воду. Он накинул на плечи тяжёлое махровое полотенце и, сжав зубы, натянул пижамные штаны: ткань неприятно липла к мокрым ногам. До спальни, где его ждала жена, всего пять шагов, можно пренебречь одеванием, но ощущение собственной наготы ему не нравилось.
- Я готов, - сказал он в пространство, скорее самому себе, чем в надежде, что Белль услышит его слова, и вышел в пахнувший прохладой коридор.
***
Румпельштильцхен надеялся, что вода смоет с Белль запах духов, но напрасно: приторный аромат въелся в кожу, в волосы. Сейчас, рассыпавшись по плечам, они укрывали молодую женщину чуть ли не до пояса - это было красиво; на лице больше не было краски, и без густо подведённых глаз, малиновых губ и ярких пятен румян на скулах, превращающих её лицо в подобие маски комедиантки, Белль казалась даже хорошенькой. И очень юной. Румпельштильцхен в очередной раз мысленно вздохнул: неужели, эта тьма, что хозяйничала в его сердце два столетия, помимо всего прочего лишила его рассудка — как он мог женится на таком ребёнке? Белль склонилась к нему так близко, что её дыхание щекочет лицо:
- Ты говорил, что готов?
Из-за рта у неё пахло мятой — запах резкий, но приятный. От Милы — в те ночи, когда они были вместе, а не просто спали на одной постели, соприкасаясь спинами — пахло кислым вином и луком; он так и не узнал, зачем она ела лук в те дни: чтобы заглушить запах выпивки, или чтобы муж, отвращённый горечью, не лез с поцелуями? Ему и впрямь был интересен ответ, но спросить Румпельштильцхен так и не решился, не хотелось вопросом разрушать подобие согласия между ними. Как бы то ни было, перегар, которым Мила дышала было не перебить ничем, а целовать, он её всё равно целовал: с этого всё обычно и начиналось; к тому же пока их губы соприкасались, Мила молчала, воздерживаясь от ехидных замечаний.
- Мята, - пробормотал он чуть слышно. Конечно, не мята, а та кашица, которой Белль чистит зубы. А мяту, мяту неплохо бы посадить на заднем дворе вместо фиолетовых цветов, что растут на клумбах.
- Что? - переспросила Белль тонко. - Ты что-то сказал?
- Не-е… не помню. Я готов… а ты?
- Не знаю, - голос Белль звучал пронзительно и ломко, но он положил ладони жене на ключицы и опрокинул её на спину. «Хуже от этого точно никому не будет?» - Румпельштильцхен успел спросить себя об этом, но даже не стал пытаться отыскать ответ: закрыл глаза, и все мысли отступили, растворились в темноте.
========== Глава 5 ==========
Белль крепко спала, умастив голову на плече мужа. К самому же Румпельштильцхену, хотя почти всю предыдущую ночь он провёл на ногах, сон не шёл. Какое-то время он лежал, поддавшись растёкшемуся по телу ленивому теплу. Смотрел на косо падавшие из окна лучи вечернего солнца и думал о беспорядке в гардеробной. И о кружке прохладной воды — горло немного саднило; то ли от жажды, то ли возвращалась отступившая было простуда. Валяться в кровати, когда до заката оставалось достаточно времени, было тягостно. Румпельштильцхен подсунул ладонь под щёку жены и насколько мог аккуратно сместил её голову с затёкшего плеча. Белль перекатилась на подушку, с призвуком выдохнула, но так и не проснулась. Румпельштильцхен сгибал и разгибал руку в локте, разгоняя застоявшуюся кровь, и поглядывал на Белль. За сегодняшний вечер он узнал её больше, чем за все предыдущие месяцы. Она отдавалась ему, словно прыгала в холодную воду — зажмурившись, торопливо и отчаянно. А потом разнежилась под прикосновениями, забылась, легко подавалась на встречу, бормотала что-то неразборчивое, смешивая слова со стонами. Но его поразило не это — он и ожидал, что в начале будет неловко, и что тело в конце концов поддастся ласке - а та привычная доверчивость, с какой Белль льнула к нему после — едва осознающая себя, сонная — и собственная отстранённость. Румпельштильцхен принял жену в объятия, ощущал горячее тело, прижавшееся к его боку, тяжесть женской головы на своём плече, щекотно рассыпавшиеся по груди волосы — жестче и длиннее его собственных — и при том словно находился на другом конце земли. Очень далеко. В полном одиночестве. С Милой они обычно отворачивались друг от друга, словно стыдились чего-то, и порой Мила высказывалась обидно, но однообразно — выплёвывая напоследок что-то вроде: «Не это делает мужчиной». Обычно, он утешал себя мыслью, что Мила [1] не думает так на самом деле, а бранится просто по привычке. Иногда на слова у неё не хватало сил, и она мокрая, затуманенная вином и недавним соитием, молча отворачивалась. Но как бы то ни было, упираясь спиной в обтянутые влажной от пота тонкой сорочкой острые лопатки, Румпельштильцхен ощущал нечто большее, чем удовлетворение и усталость. Единение с женщиной с которой, несмотря ни на что, они даже дышали в одном ритме, жалость очень похожую на нежность… Занемевшая рука вновь обрела чувствительность, хотя невидимые иголки всё ещё покалывали кончики пальцев. Стараясь двигаться тихо, он перебрался к краю кровати, нашарил на полу трость, обхватил ручку, ощутив под ладонью узор из хаотично расположенных линий и точек, сделал было несколько шагов в сторону комода — там, на одной из полок хранилось мужское исподнее — но передумал: стук выдвигающихся ящиков наверняка потревожит мерно дышавшую Белль. Румпельштильцхен накрыл торчащую из-под одеяла голую пятку и, осторожно ступая, вышел из спальни.
Хромая в по коридору к душевой, на полу которой осталась лежать неопрятной грудой его одежда, Румпельштильцхен думал только об одном: если он поступил правильно, почему сейчас женщина, называвшая себя его женой, была ему ещё более чужой, чем прежде?
***
Возвращаться за грузовиком пешком было слишком долго, тратить драгоценную пыль на очередное перемещение — глупо, и, в конце концов, Рул Горм, решила поручить их старенький «форд» - одному из гномов, благо они в любом случае должны были появиться в монастыре. Ключ от машины тоже таинственным образом пропал: скорее всего, Рул Горм забыла его вынуть, ведь заходя в лавку она была уверена, что её визит займёт минут пятнадцать. Подобная беспечность была Голубой несвойственна, и любую из своих подопечных настоятельница распекла бы за такое поведение, но, ситуация уже сложилась, и действовать приходилось по обстоятельствам. К удивлению феи гномы грузовика не нашли, и Ворчун — куда же без его советов — предложил Рул Горм обратиться в полицию. Настоятельница только головой покачала и поспешила перейти к разбору других, более насущных вопросов. А на следующий день отправилась на Мейнстрит, ощущая острый укол совести: опять она тратит волшебство на личные нужды: форда, действительно, нигде не было. Пропавшего человека фея нашла бы с помощью поискового заклинания. А вот неодушевлённый предмет - это не давалось их роду и в том, пропитанном волшебством мире, а здесь тем более придётся прибегать к людской помощи. Мысль об этом, как ни странно, Рул Горм не покоробила. Что-то в ней изменилось или сломалось за время жизни в Сторибруке. Не так давно: в ту ночь, что она провела в лавке Голда. Как жить с этими изменениями, фея пока не понимала, но ноги сами привели её к ломбарду: ей было необходимо — извиниться и объяснить своё внезапное исчезновение. Пусть феи и не должны давать смертным отчёта о своих перемещениях и планах, но то, что возникло между Рул Горм и Румпельштильцхеном было похоже на доверие и на … дружбу? Последняя ещё в Зачарованном Лесу была у фей под негласным запретом: но, пожалуй, было не правильно ранить того, кто и так был ранен. Рул Горм остановилась перед стеклянной дверью. «Закрыто».
- Это, кажется, становится традицией, - проговорила фея в полголоса. Она была уверена, что хозяин прячется где-нибудь в подсобке, и уже приготовилась стучать, как её окликнул знакомый голос. Румпельштильцхен наперевес с весьма объёмным чёрным пакетом переходил дорогу. Фея невольно улыбнулась, хотя сам мужчина смотрел хмуро, и только у дверей натянул на себя вымученную улыбку:
- Я собирался т-тебя искать. - Мужчина, чудом не уронив, сунул пакет подмышку, выудил из кармана пиджака ключи и отпер магазин.
- Может быть, помочь? - кивнула на его груз фея.
- Не стоит, - Румпельштильцхен снова скривился в вежливом оскале. - Тем более, это не тяжёлое, только большое…
- И что это? - поинтересовалась Рул Горм, про себя заметив, что их разговор снова завернул куда-то не туда.
- Кое-что на продажу, - ответил мужчина уклончиво. - Я думал позвонить, но выяснилось, что у меня нет твоего номера — и у Белль тоже. Я уж собрался в обитель…
- Ты думал, что я… - начала фея.
- Нет-нет, - отмахнулся мужчина, пряча свой груз за прилавок. - Где же… Сейчас, - Румпельштильцхен склонился над бюро, что стояло у стены, отделявшей торговый зал от подсобных помещений, выдвинул один из многочисленных ящичков и резко развернулся. - Ты забыла это.
На указательном пальце у него покачивалось широкое кольцо брелка, на котором висели ключи от монастырского грузовичка.
- О, - только и смогла выдавить из себя Рул Горм.
- Они лежали на стуле. Я не сразу их обнаружил.
- Теперь осталось обнаружить саму машину, - прозвучало это, пожалуй, более озабоченно, чем она хотела.
- Да, это будет непросто, - откликнулся мужчина в тон и добавил уже несколько иначе. - Грузовик в боковой улице, в двадцати шагах отсюда, я переставил. Он тут прямо вход загораживал, и место людное.
- Не знала, что ты умеешь водить… Раньше мог, но я думала навыки, - Рул Горм умолкла, так и не договорив.
- Не так чтобы вожу, - мужчина с нарочитой скромностью опустил глаза. - Немного… Но с этим справился… Ведь то, что те фонари сзади разбились не страшно? Там спереди осталось ещё два.
- Не страшно, - Рул Горм нахмурилась, прикидывая во сколько обойдётся ремонт фар и как это скажется на ограниченном бюджете монастыря.
Румпельштильцхен вышел из-за прилавка, шагнул к фее, вложил ей в ладонь брелок с ключами.
- С ним — всё в порядке. Я пошутил.
Рул Горм с облегчением выдохнула и сдавленно хихикнула, при мысли, что только что поверила в непроходимую наивность стоящего перед ней человека.
- Прости, - проговорил Румпельштильцхен тихо. - Я вроде как поддразниваю тебя. Но я только хотел тебя немного развеселить. Ты очень…
- Строгая, - продолжила фея.
- …грустная, - негромко, но настойчиво поправил её собеседник. Сам он, впрочем, не выглядел развеселившимся. Покрытый золотистой чешуёй Тёмный уже хлопал бы в ладоши в восторге от собственного остроумия, мистер Голд улыбался бы с видом презрительного превосходства, а скрытую, почти застенчивую, усмешку Румпеля, которого Рул Горм успела узнать за последние месяцы, выдавали бы собиравшиеся у глаз лукавые тонкие морщинки. Но он стоял перед ней, широко раскрыв глаза, и взгляд был даже не мрачным, как во время их позавчерашней встречи, а таким же растерянным, словно в первые дни, когда потерявший память мужчина не справлялся с новизной обрушившегося на него мира. Рул Горм всё мешкала, а Румпельштильцхен, словно опомнившись, неловко попятился, увеличивая расстояние между ними. Рул Горм невольно обратила внимание на то, как, подвернувшись, неестественно изогнулась в щиколотке искалеченная нога, но сам мужчина этого, кажется, даже не заметил, он всё так же смотрел на неё — и словно бы сквозь, поджимал губы, словно решаясь сказать что-то, но в конце-концов кивнул — не столько Рул Горм, сколько собственным мыслям, и медленно развернулся к прилавку: - Позволите? - и поправился, изменив окончание на менее официальное, - …лишь? Я сегодня хотел закрыться пораньше, и мне тут нужно с ценниками разобраться…
- Конечно, - согласилась фея, глядя на склонившуюся над какими-то мешками фигуру в тёмном костюме, - уже в дверях настоятельница обернулась и произнесла слова, ради которых и пришла к двери ломбарда. - Прости меня, что ушла не попрощавшись. Я не хотела быть невежливой или неблагодарной… Мне просто жаль было тебя будить.
Рул Горм, выскочила на улицу, не дождавшись ответа, может быть, потому, что в сказанном была далеко не вся правда о мотивах её вчерашнего поступка. Румпель тоже что-то не договаривал, но требовать от него откровенности Рул Горм отчего-то не могла, хотя, казалось, мужчина и сам тяготился, повисшими между ними недомолвками. Ничего, успокаивала себя фея, позже они непременно поговорят, она не собирается снова исчезать из его жизни. Как сказал один из писателей этого мира — и когда-то матушка даже использовала эти слова в душеспасительных беседах — надо отвечать за тех, кого приручил. А этого человека: застенчивого, закрытого и временами угрюмого — она, кажется, приручила. «Или он меня», - мелькнула шальная мысль. Но Рул Горм торопилась — она собиралась ещё навестить шахты, проверить, как идут работы у гномов, и идут ли они вообще. «Всё после», - пообещала себе она, уже включая зажигание найденного грузовичка. Мотор отзывчиво зафырчал, и фея дала задний ход, чтобы выехать из узкого проулка.
________________
[1] – напомню, по канону 1-2 сезонов, в «Книге сказок» была история о том, как Румпельштильцхен стал Тёмным, история «красавицы и чудовища», а так же описание подробного участия Тёмного в судьбе Белоснежки. Но ни история потери Бея, ни встреча Румпельштильцхена с Милой уже в облике чудовища и убийство Милы описаны не были. Эти подробности были известны только капитану Джонсу, самому Румпельштильцхену, очень отрывочно и неполно Белль и Эмме (последняя знала только то, что «крокодил» лишил Киллиана руки и любимой женщины). Так что в данном фанфике воспоминания Румпельштильцхена о Миле не отравлены ни знанием, о том, что жена никогда его не любила, ни чувством вины оттого, что мать его сына погибла от его рук.
Хотя некоторую вину Румпельштильцхен перед Милой испытывает, но это уже спойлер…
========== Глава 6 ==========
Рул Горм бывала в шахтах и раньше, но каждый раз её оглушала царившая в них тишина. Собственные шаги и дыхание казались невероятно громкими. Ещё здесь было темно: заполучив человеческое тело, фея разучилась видеть в темноте, а свет фонаря выхватывал из мрака лишь небольшое пространство перед идущим. Гномы, однако, тоже потеряли часть своих способностей, поэтому по стене туннеля был протянут трос, который должен был вывести их наружу, а так же служил своеобразным средством связи с оставшимся наверху дежурным: мобильники под землёй работали с перебоями. Что ж, это нехитрое приспособление помогло Рул Горм найти пещеру, в которой трудились гномы: трудился, правда, в основном Антон, чья кирка яростно вгрызалась в каменную стену, Дивон работал с куда меньшим энтузиазмом, Тоби лопатой грузил шлак в тележку и отвозил к вагонеткам, Лерой, стоявший под фонарём, чиркал что-то в блокноте, а ещё двое Кларк и Сонни, носившие в Зачарованном Лесу имена Чихун и Лентяй, и вовсе сидели на расстрелянных прямо на земле куртках и пили что-то из термоса.
- А где остальные? - поинтересовалась Рул Горм вместо приветствия. - С Грегори, понятно, он дежурит наверху. Но насколько я помню, на нашей вчерашней встрече вас было восемь, а сейчас я вижу только пятерых.
- И вам доброго здоровьичка, - тут же отозвался Лерой, не отрываясь от блокнота.
Кларк отхлебнул из крышки термоса и взглянул на Рул Горм без всякого почтения:
- Видите ли, матушка, - ответил он елейным тоном. - мистер Лоренс… ах, простите, Умник, не может отменить свои занятия; на нём старшие классы и молодым людям будет очень досадно, когда они не смогут сдать выпускные тесты, потому что их учителю приспичило помахать киркой…
- Зря я тебе своего чая наливал, - ухмыльнулся Лерой и, сунув карандаш в один из карманов своего рабочего жилета, прикрикнул на обсыпанных каменной крошкой товарищей. - Антон, Дивон, хватит долбиться, перерыв, к нам Их Фейство пожаловали. Ваше Фейство, чего изволите?
- Не ёрничай, - холодно оборвала Ворчуна Рул Горм. - Насчёт мистера Лоренса я поняла, но тут, кажется, ещё кого-то не достаёт?
Рул Горм окинула гномов пристальным взглядом, и даже Сонни подобрался и торопливо поднялся на ноги. Только Лерой стоял в расслабленной позе, слегка опираясь локтем о стену, и Кларк неторопливо закручивал крышечку термоса. На него гнев феи не произвёл никакого впечатления. Кларк шмыгнул носом и в воцарившейся тишине ответил на прозвучавший вопрос:
- Вы о Силаче? - проговорил он всё так же нарочито вежливо. - Ему после ночной смены на заводе надо ещё дневную в шахте отрабатывать? Или вы предлагаете ему уволиться? Видите ли, матушка, здесь, в Сторибруке, существует один странный обычай: без маленьких зелёных бумажек ни в супермаркете не обслужат, ни на заправке бак не зальют. И предъявление кирки не помогает…
- Ну ты, хватанул, - произнёс Лерой, шокированный дерзостью товарища. - Чего-то поперёк начальства лезешь? Я бы и сам сказал, что надо!
- Да правильно всё Чихун говорит, - заметил Тоби. - Он вот аптеку закрыл, я отгул на работе взял — неоплачиваемый, и думаю, каждый из ребят все дела задвинул, а нас только отчитывают вместо благодарности.
- И в Зачарованном Лесу, — значительно поднял вверх указательный палец Сонни, - нам доставались все клады, и золотые жилы, а тут и кладов нет, да и алмазной пыли чуть — сколько ни гоним - одна пустая порода. Меня вот никто не спрашивал, хочу ли я в этот мир.
- Лентяй я вижу по ограм соскучился, - резко осадил его Ворчун. - Ты не грусти, я тебе и тут весёлую жизнь устрою.
- Не грусти, Сонни, - встрял Тоби, - Нас тоже ничего не спрашивали, разве что с Ворчуном его подружка Белоснежка посоветовалась…
- Поговори мне тут! - гаркнул Лерой озлобленно.
- А не то, что? - огрызнулся Тоби. - Карандашом пришибёшь? Сам себя начальником назначил, сам за кирку и не брался с утра.
- Я вообще не понимаю, что мы тут стараемся, - добавил Сонни. - Ради фей.
- Ради тебя же, дурья твоя башка, - сжал кулаки Лерой.
- Ребята, братья, нельзя же так, - пробасил растерянно Малютка Антон.
- Так! - перекрикивая собратьев, начал Лерой. - Объясняю ещё раз, по буквам, для особо непонятливых: волшебная пыльца нужна не только феям. Она нужна всем нам, чтобы защититься от новой Тёмной, ежели она вдруг с цепи сорвётся. В Зачарованном Лесу всегда была тёмная магия, но существовала и светлая, чтобы противостоять ей. Сейчас здесь, в Сторибруке тёмного волшебства хоть отбавляй, а светлое - на исходе. И только от нас, гномов, сейчас зависит сохранение баланса. Всё всем ясно, ребятки?
Голоса гномов отталкивались от стен, бесконечно дробились, заглушали друг друга, гасли в невнятном шуме. Из-за акустики пещеры, когда говорил один, в воздухе всё ещё летали отзвуки предыдущих речей. Фея молчала. Застывшее на её неподвижном лице равнодушное выражение не выдавало ни раздражения, ни тревоги. Это был не первая попытка бунта на её памяти. Менялись только действующие лица — век гномов короче. Рул Горм знала, что ей предстоит сделать, и чего делать нельзя ни в коем случае: перебивать, спорить, приводить аргументы, смешивать свой голос с гулом гномьего говора. Она терпеливо ждала, когда отбушует склока. И даже когда все умолкли, пристыженные Лероем, держала паузу, пока не затихло последнее эхо, пока все взгляды не обратились к ней, а молчание не стало тягостным для всех присутствующих. Тогда фея заговорила.
- Ты почти во всём прав, Лерой, хотя и неверно сформулировал задачу, что стоит перед нами. Сейчас нет нужды защищать людей от Тёмной, мы ищем способ защитить Тёмную от самой себя и очистить её сердце от тьмы.
- Способ-то такой есть, - пробурчал Лерой. - Да толку мало, всё равно пыльцы нигде нет, одна пустая порода, может быть, и кончилась вовсе.
Рул Горм выслушала эту реплику, поджав губы и глядя на Лероя в упор. Сделала паузу покороче, нельзя позволить гномам перехватить инициативу, и продолжила столь холодно, что, казалось, от одного звука её голоса стены пещеры должны были подёрнутся инеем:
- Здесь есть пыльца. Я её чувствую. Её много. Не так много, как в Зачарованных Горах, но много. В недрах пролегает жила.
- Пролегает, да попробуй её найди, - прошептал Сонни себе под нос, но акустика шахты многократно усилила громкость сказанного.
Рул Горм смерила Лентяя таким взглядом, что он едва не примёрз к месту:
- За этим я здесь. Я чувствую… И я могу — указать, где её искать. Отойдите все от стен, - добавила фея повелительно.
Глаза Рул Горм озарились голубым сиянием и, дождавшись, когда гномы сгрудятся в центре пещеры, она медленно прошла вдоль стен, касаясь его кончиками пальцев.
- Не здесь, - произнесла она наконец. - Ниже, глубже.
И медленно двинулась к одному из туннелей. Гномы,толкая поставленную на колёса катушку с постепенно разматывающимся тросом, с тачками и кирками, проследовали за ней. Процессией они достигли ещё одной пещеры, от которой в разные стороны расходились коридоры туннелей. Обследовав стены, фея покачала головой:
- Источник не здесь. Туда, - указала она в сторону одного из ходов и они продолжили путь. Под землёй было холодно, и Рул Горм давно успела пожалеть, что одела поверх монашеского облачения лишь одну шерстяную кофту. Казавшаяся такой жаркой в раскалившейся под солнечными лучами кабине грузовичка, здесь она почти не грела. Рул Горм хотелось поёжится, спрятать озябшие пальцы в оттянутые рукава, но не позволяла себе этого — никто не должен видеть её человеческую слабость. Ход вёл вверх, но потолок становился всё ниже, и в конце концов фее пришлось пригнуться. «Ну и далеко же идёт», - услышала она сзади чей-то восторженный шёпот. Ответом послужило ворчание Лероя: «А ты чего хочешь, шахты под всем городом раскинулись, между прочим, мы ещё меньшую часть обошли». Туннель вывел их в ещё одну пещеру, настолько маленькую, что, для того, чтобы фея могла обследовать её, части гномов пришлось остаться в проходе. Отсюда было два выхода: тот, по которому они пришли, и ещё один проход ведущий куда-то выше.
Пляшущий на стенах свет фонарей мешал сосредоточится, тени будили воображение. Рул Горм прикрыла глаза и обошла пещерку касаясь ладонями стен, привставала на цыпочки, чтобы ощупью дотронуться до потолка, опускалась на корточки. Сила, заключённая в фее тянулась к силе, сокрытой в недрах земли, покалывала на кончиках пальцев, искрами обжигала замёрзшие ладони. Пыльца была где-то там. И в какой-то миг, Рул Горм поняла, что ближе уже не подойти. Приложила ладонь к участку скалы, на вид ничем не отличавшемуся от соседних, и уверенно провозгласила:
- Здесь.
========== Глава 7 ==========
В два по полудню городская библиотека закрывалась на обеденный перерыв. Когда-то, в не столь давние времена — ещё не миновало и года — когда миссис Голд не знала, что муж водит её за нос, и его любовь и доверие не более, чем фальшивка, так вот, в ту пору, заперев библиотеку затейливым тонким ключом, её хранительница отправлялась обедать в обществе своего супруга. И сегодня, впервые за долгий срок, Белль решила: не возобновить традицию, но дать ей шанс. А, может быть, дело было в том, что накануне — впервые с того момента, как муж вернулся в её жизнь — они были вместе. По-настоящему вместе, как и положено супругам. «Я ещё ничего не решила», - напомнила себе Белль, повязывая газовый шарфик кокетливым бантом, - «Это была проба». Синий газ замечательно гармонировал со столь же лёгкой, полупрозрачной кипенно-белой блузкой; короткая юбка в разлёт открывала взорам ровные, чуть полноватые ноги. Она слегка улыбнулась своему отражению в тусклом библиотечном зеркале, подхватила пухлую сумку и отправилась в ломбард.
Дверь под желтоватой вывеской «Мистер Голд» была закрыта, но Белль открыла своим ключом, рассеянно оглядела лавку, краешком сознания отметив, что товары теперь расставлены как-то по-новому, и направилась в подсобку. Румпеля не было и там, но по крайней мере кушетка была на месте, и она села на неё, освободила уставшие ступни из плена модельной обуви, поджала ноги. В соседнем кафе «У бабушки» Румпель после своего преображения не обедал, обходясь содержимым заполненного дома ланч-бокса, или покупая что-то на вынос. Его жена не знала точно, что и где — вернувшись к жизни с девственно-чистой памятью, быстрее всего бывший Тёмный разобрался с местными деньгами: здесь это было не в пример проще, чем в Зачарованном Лесу, где в каждом королевстве и герцогстве чеканили собственные монеты, разного веса и достоинства — и мелкие покупки мужа Белль не контролировала. Она нетерпеливо вздохнула, достала из сумки журнал, чтобы скоротать время ожидания за чтением:посмотрела статью о целебных свойствах жемчуга, с усмешкой перелистнула разворот заполненный советами, как предотвратить старение кожи после тридцати — ей эти знания понадобятся не скоро; заинтересовано изучила рубрику книжные новинки: надо заказать что-нибудь из рекомендованного в библиотеку, а то на полках одни древние фолианты — весьма полезные, когда требуется в очередной раз спасать мир, но малопригодные в качестве развлекательного чтения. Тест «Склонны ли вы к лишнему весу» и статью «Полезные привычки», иллюстрированную изображением морковных палочек, художественно разбросанных по листу китайской капусты, Белль оставила на потом — она всё ещё рассчитывала пообедать, а читать подобное перед едой — только портить аппетит.
С глянцевых страниц смотрели тощие модели в ярких открытых платьях, и девушка с интересом рассматривала крой, мысленно прикидывая подойдёт ли ей что-то подобное. Фотография брюнетки в глубоко декольтированном платье серо-жемчужного цвета заставила Белль издать невнятный звук: выдох восхищения смешался с насмешливым фырканьем. Наряд был великолепен, но разве можно надевать такое на обладательницу столь угловатых плеч и выпирающих ключиц? Когда-то давно, дома, в Энволии, она носила что-то похожее, и оно ей ужасно шло. Мужчины вплоть до безмолвных стражников, охранявших дворец, смотрели с восхищением, отец растроганно признавал, что «его девочка выросла». В Сторибруке Белль сделала свой выбор в пользу мини, а они с открытым верхом сочетались плохо. Но это платье… Нет, в таком разумеется не пойдёшь в супермаркет или кафе, и книги выдавать, облачённой в этакую роскошь было бы несколько странно. Но жемчужный цвет так хорошо оттенял бы её бледно-розовую кожу, а при ходьбе из высокого разреза на бедре показывалась бы ножка, затянутая в какой-то затейливый чулок. Такое платье — струящееся, нежное — она могла бы надеть на свадьбу. При повторном браке белое надевать, как говорят неприлично, но это — гораздо лучше белого, и уж точно лучше того, что было на ней во время свадьбы с первым мужем. Когда она пойдёт под венец с Уиллом — всё будет иначе. Если она пойдёт под венец с Уиллом, - поправила себя Белль. Настроение сразу испортилось. Ещё недавно всё было для неё ясно, и она даже мысленно подставляла к имени новую фамилию — Белль Скарлетт. Звучало лучше, чем короткое, в один слог, Френч или Голд. Но сейчас, после вчерашней «пробы», она запуталась. «Проба» оказалась довольно удачной: Румпель стал другим и в этом тоже, он касался и ласкал её немного иначе, чем прежде, более уверенно и грубо, но ощущения были приятными. Признаться, Белль немного утомляло, что её муж с самого момента свадьбы обращался с ней, как со стеклянной. И всё бы ничего, если бы не те слова, что Румпель сказал перед этим. О том, что нет никакой любви.
Белль верила в любовь: она читала об этом чувстве в книгах, и предвкушала его задолго до того, как испытала сама. Порой ей казалось, что она живёт по-настоящему только тогда, когда любовь пьянит её и заставляет сердце биться в учащённом ритме. Но смысл был и в словах мужа: Белль помнила, как пылко клялся ей в своей верности Гастон, а после — даже не попытался вызволить её. Он мог бы вызвать мага на поединок, или, например, попробовать выкрасть невесту из Тёмного замка, но нет, рыцарь забыл о своей возлюбенной, едва она скрылась в клубах фиолетового дыма, и даже ни разу не попытался увидеться с ней после, а ведь красавица пошла в рабство к чудовищу, чтобы спасти и его тоже. Их с Румпельштильцхеном любовь закончилась так же — обманом. Опять она отдавала себя без остатка, а Румпель отплатил ей предательством и ложью. А что, если и Уилл окажется таким же, как остальные? Белль нахмурилась и надула губы, обижаясь на саму себя за эти мысли, на мужа, подсказавшего ей их, и даже на возлюбленного, за его возможную, пусть пока и не свершившуюся, измену. Девушка бросила сердитый взгляд на часы: она не собиралась ждать тут вечность, в конце-концов, это Румпель должен искать способы заново завоевать её доверие и сердце, а не она. Стрелки, как ни странно, почти не сдвинулись: Белль просидела здесь меньше пятнадцати минут.
Тяжёлая занавесь, отделявшая подсобные помещения от торгового зала всколыхнулась.
- Румпель? - окликнула Белль.
- Сюрприз, - процедил сквозь зубы появившийся в дверном проёме Уилл Скарлетт.
- Уилл! - констатировала очевидное красавица и спросила слегка растерянно. - Откуда ты узнал, что я здесь?
- Да так, - неопределённо отозвался парень, - птичка одна насвистела. Я смотрю «он» всё тут переиначил, - заметил Уилл, скользя взглядом по шкафам и полкам.
Бывший вор двигался расслабленно, засунув руки в карманы. Достигнув кушетки, он оглядел этот предмет мебели с задумчивым видом, точно решая, стоит ли ему сесть рядом с Белль или лучше остаться на ногах. Внезапно он развернулся к красавице:
- Чего на обед не пришла?
- Мы и не договаривались, - вздёрнула Белль плечико.
Они действительно не договаривались: обычно красавица просто приходила в кафе «У бабушки», заказывала ланч, десерт и садилась за самый дальний от входа столик. Спустя несколько минут в закусочной появлялся Уилл, брал неизменное пиво и подсаживался: «Девушка, у вас не занято?» Белль хихикала в тарелку и указывала на свободное место рядом.
- Ну да, - согласился парень. - Пора решать уже с твоим стариком. С ним ты или со мной.
- Я тебе уже говорила, - потянула Белль, наклоняя голову к плечу и капризно изгибая губы, - подожди.
- А чего ждать? Говорила, «он» без тебя не справится - справился. Прожил же две недели тут — нянька не понадобилась. У меня это ожидание — вот уже где, - Уилл провёл ребром ладони по основанию шеи.
- Он ещё не совсем… - попыталась возразить Белль, но Уилл перебил её на полуслове.
- Не совсем — что? Не весь город под себя подмял, что ли? Видела, новый плакат при входе? - бесплатный напиток в кафе «У бабушки» за любую покупку в этой лавчонке. Думаешь, Лукас пошла на это от большой любви к твоему благоверному? Он ей за это половину долга за аренду скостил. Бабуля с полчаса с ним ругалась, а когда ушёл, сказала, что Тёмным Голд был более уступчивым.
- Он мне ничего не говорил, - свела брови Белль.
- А вот я сказал, - буркнул Уилл и протянул красавице руку ладонью вверх. - Пойдём. Уйдём отсюда.
- Я не знаю, - ответила Белль нерешительно.
- Зато я знаю, - неожиданно зло прошипел парень. - Проходил уже. Слишком прост для тебя, да? Анастасия тоже всё о любви мне что-то пела, ждать предлагала — а ушла к богатому старику. Устал я что-то эти песни слушать. [1]
Уилл резко развернулся и размашисто прошагал к выходу.
- Постой, - крикнула ему вдогонку девушка.
Белль замешкалась, обуваясь обратно в туфли, встала и порывисто бросилась вслед. В торговом зале Уилла уже не было, зато там стоял Румпельштильцхен, с неясным выражением смотревший в сторону входной двери.
- Валет только что ушёл, - сообщил он негромко.
- Я знаю, - насупилась Белль. - Я думала, может быть, нам пообедать вместе, как раньше. Ты не помнишь, - девушка принуждённо рассмеялась, - но мы частенько…
- Да-да, конечно, - кивнул Румпельштильцхен рассеянно, снял с прилавка серый бумажный пакет, с проступающими на нём жирными пятнами, и протянул его жене. - Раз уж ты здесь, сделаешь нам бутерброды.
Белль заглянула внутрь и поморщилась от чесночного запаха колбасы:
- Хорошо, - согласилась она не слишком охотно. - Хотя я думала, что мы куда-нибудь сходим.
- В этот трактир? - хмыкнул Румпель. - Без меня. Не хочется быть отравленным.
- Вот об этом я и хотела с тобой поговорить, - вспомнила Белль. - Мне сказали, что ты снова собираешь арендную плату, - начала она грозно. - требуешь с мадам Лукас какие-то долги… А, может быть, и не с неё одной.
Румпель стоял, опираясь о прилавок, беззвучно шевелил губами и, казалось, был полностью погружён в чтение разложенных перед ним бумаг.
- Это правда? - грозно переспросила Белль.
- Ну, - тихо начал мужчина, - я вроде как ленд-лорд этой земли, так почему бы мне не брать плату? Мадам Лукас не последнее отдаёт, ей и номера, и трактир неплохой доход приносят.
- Это её кафе и её гостиница, - с нажимом проговорила Белль.
- Да, её, - согласился Румпель как-то устало. - Но они стоят на моей земле. Все эти месяцы Лукас не платила ни гроша, а при встрече едва ли не плевала в мою сторону. Почему я должен давать ей поблажки?
- Румпель, обещай мне, что ты простишь бабушке Лукас все долги и впредь не будешь ничего от неё требовать, - Белль упёрла руки в бока. - Если ты хочешь, чтобы мы были вместе.
Мужчина никак не отреагировал на её слова и снова склонился над бумагами.
- Значит не хочешь? - в её голосе зазвучали истерические нотки.
- Ты пойми… - поднял взгляд муж. Он явно хотел сказать что-то ещё, но в это самое мгновение в подсобке зазвучала бодрая мелодия мобильника.
- Мы продолжим, - сурово обещала Белль и поспешила к оставленному на кушетке телефону.
- Слушаю, - произнесла она, поднеся аппарат к уху.
- Это Дэвид, - послышалось в трубке. - Белль, скажи, а у тебя в библиотеке есть карты города?
- Целая секция.
- А схемы шахт среди них есть? - уточнил Дэвид.
- Разумеется, - подтвердила девушка несколько раздражёно.
- Я понимаю, у тебя перерыв, - замялся шериф, видимо, уловив её настроение, - но не могла бы ты найти их прямо сейчас? Это довольно срочно.
_____________
[1]
Для тех, кто не смотрел вбоквел к сериалу “Однажды в стране чудес”: у Уилла была его истинная любовь - красавица Анастасия, вместе с ней Уилл сбежал от её родни в портал Страны Чудес. Какое-то время они жили вместе, в крайней бедности, но Анастасия не выдержала испытания скудным бытом и когда выдался случай - променяла Уилла на богатого и знатного Короля.
Комментарий к Глава 7
Я не утверждаю, что образ Белль в этой работе стопроцентно соответствует канону. Но всё-таки какая-то связь с ним, я надеюсь, сохранена.
(начиналось всё, как пародия, продолжалось как сатира, а что это за жанр нынче - я и сама определить не берусь)
========== Часть 4. Между верхом и низом (Глава 1) ==========
Лерой поставил мелом крестик на стене пещеры:
- Близко?
- Не очень, - медленно проговорила фея, прикрыла глаза, пряча под веками голубые всполохи, - самое меньшее футов пятнадцать.
- Два дня или три, - хмуро подытожил Лерой. - Места тут мало, всем толочься смысла нет. Будем меняться, работать тройками — двое здесь, один наверху, смены распишем.
- Восемь на три не делится, - буркнул Сонни.
- Много говоришь, пойдёшь в первый заход, - злорадно объявил Лерой и поднял кирку. - Мы внизу останемся, а сверху — Антон. Остальные пока свободны.
Рул Горм усмехнулась про себя — хотя лицо её по-прежнему не выражало ничего, кроме ледяного спокойствия. Похоже, с дальнейшим гномы справятся и без её участия. Напоследок фея развернулась в ту сторону, где находилась невидимая пока пыльца, и напряжённо вслушалась в ощущения: расстояние она определила верно, но… там было что-то ещё… что-то мешающее.
- Какая-то преграда, - произнесла она вслух и повторила уже более отчётливо. - Есть какое-то препятствие.
- Для того и существуют гномы, - сварливо возразил Ворчун. - Чтобы препятствия преодолевать.
Тоби и всегда молчаливый Дивон скрылись в туннеле — их шаги были не слышны из-за звенящих ударов кирки о камень, а отсветы фонарей почти затонули во мраке. Идти обратно в одиночестве не хотелось. Прикрывая лицо ладонью от брызг каменной крошки, фея подняла фонарь, вдавила кнопку, добавив в каменный закуток ещё немного света, и ступила в проход. В конце-концов, гномы действительно созданы для того, чтобы преодолевать препятствия. И хотя с их самопровозглашённым лидером у неё были разногласия, на Лероя было можно положиться. Рул Горм прибавила шагу, чтобы нагнать идущих впереди. Она, не боясь выдать свою поспешность перестуком каблуков — эхо, от дробящих ударов кирки, почти заглушало остальные звуки. Главное, скоро у них будет пыльца.
Эта мысль рождала не радость, но облегчение. Зелёную позвала на крестины дочери принцесса Абигейл… И прийти без волшебного дара — даже стыдно. Да и кашель Вайолет не придётся лечить микстурами. Что же до портала, то и тут пыльца может помочь… Её мысли прерывал нечленораздельный выкрик. Рул Горм обернулась, чтобы выяснить в чём дело, и пошатнулась, едва не сбитая с ног упругим потоком. “Вода, откуда здесь вода? - думала фея, цепляясь за стены. - Если мы наткнулись на русло подземной реки?” Крики гномов мешали сосредоточиться, а вода прибывала в туннель. “Что неудивительно, - осенило Рул Горм внезапно. - Потому что туннель спускается вниз, и вода будет стекать туда же. Идти по этому проходу — самоубийство.”
- Дивон, Тоби! Назад! - наверное, нужно было бы произнести это властно, но она просто кричала на пределе громкости, силясь заглушить шум воды и панические вопли гномов. - За мной, назад! - голос срывался, а вода прибывала. И всё же фея оставалась на месте, пока гномы не подошли к ней. Вода, что недавно достигала лишь колен уже поднялась до бёдер. Рул Горм хотелось накричать на этих двоих, медлительных и бестолковых, но она лишь кивнула одобрительно, хрипло выговорила:
- Так вам не выйти… Надо вернуться назад.
- И что мы останемся замурованными? - в голос Тоби прорвалась истерика. - Какой вы предлагаете выход?
Фея лишь вздохнула, развернулась, и пошла вверх, опираясь на стену, чтобы не подскользнуться о каменное дно, скрытое под тёмной водой.
И гномам ничего не оставалось — только пойти за ней следом.
- Какого чёрта?! - приветствовал Лерой вернувшихся, пока Сони и Антон безуспешно пытались заложить камнями разрушенную стену, из-под которой прибывала вода. - Мы что, разрушили городской водопровод?!
Несмотря на всю серьёзность ситуации, Рул Горм чуть не рассмеялась этому предположению.
- Это русло какой-то подземной реки, - сказала она веско.
- Когда мы утонем, это знание нам очень поможет, - рявкнул Лерой.
- Что с нами будет! - причитал Тоби, вжавшись спиной в серый камень и закрыв руками лицо. - Кто нас спасёт?
- Я всё ещё фея, - следовало бы говорить спокойно и размеренно, чтобы передать гномам свою уверенность в том, что причин для паники нет, но Рул Горм боялась, что её просто не услышат за шумом воды и их собственными голосами, поэтому почти кричала. - Я! Вас! Вытащу!
Пять пар глаз уставились на неё с недоверием. Намокшая одежда сковывала движения, и Рул Горм широко расставила ноги, чтобы принять более устойчивую позу, переложила фонарь в левую руку и сжала в ладони ладонку, желая убедиться, что волшебная пыльца при ней.
- Вы будете подходить ко мне по одному. В называемом мной порядке.
Лерой уже было поднял голову, чтобы возразить, но Рул Горм определила его:
- Ворчун, ты будешь первым.
Она отковырнула коченеющими пальцами крышечку сосуда, отделила крупицу, коснулась лба подошедшего к ней Лероя.
- Ты должен представить место, в котором ты хочешь оказаться… Загадать желание. И оно сбудется…
- Какое такое место? - грубо переспросил гном.
Фея пояснила медленно и раздельно:
- Любое место в Сторибруке. Офис шерифа. Или кафе у бабушки. Например, место за стойкой, где ты обычно пьёшь пиво.
Гном растворился в голубом тумане так быстро, что Рул Горм с трудом удержала равновесие.
- Молчун, - объявила она, вновь окуная подушечку указательного пальца в волшебную субстанцию. - Знаешь, что желать?
Дивон серьёзно кивнул и сморщил лоб, видимо, представляя место, куда собрался перемещаться, а когда фея коснулась его, за мгновение до того как исчезнуть, закрыл глаза.
Рул Горм потянулась к ладонке:
- Теперь ты, Лентяй…
… Последним остался Антон. Он возвышается над феей, как гора. И чтобы она сумела коснуться его остатками волшебства, ему пришлось склонить к ней своё доверчивое толстое лицо.
- Доброго пути, Крошка, - прошептала Рул Горм, глядя, как бывший великан растворяется в воздухе.
Выдохнула с облегчением: хватило. Пыльцы хватило на то, чтобы спасти гномов - этих ленивых смутьянов, которые чуть было не погибли из-за её и своей собственной неосмотрительности. Привычным жестом она вцепилась в бесполезную теперь ладанку, рванула из-за всех сил, но цепочка лишь больно врезалась в шею. Пыльцы не было. Последние крохи Рул Горм истратила на Антона, и как теперь выбираться самой — фея не представляла. Все её волшебство было теперь бесполезно, и в сердце вползало забытое за века бессмертия слишком человеческое чувство — страх.
Вода по-прежнему текла из каменной пробоины, пусть напор был не таким сильным как прежде. Электрический свет фонаря отражался в тёмной воде дрожащими бликами. Только сейчас, когда гномы были в безопасности, Рул Горм ощутила насколько она продрогла. Наверняка сляжет с простудой и несколько дней проведёт кутаясь в колючие шерстяные одеяла. Но это будет потом, а пока — ей нужно дождаться, когда за ней придут спасатели. Или, когда вода схлынет, и она сама сможет отсюда выбраться. Рул Горм разжала кулак, переложила фонарь обратно в правую руку, и сделав несколько очень осторожных шагов, прислонилась к стене.
Комментарий к Часть 4. Между верхом и низом (Глава 1)
Пятый сезон не учитываю.
========== Глава 2 ==========
Управлял этой чёртовой повозкой он ещё не слишком ловко, пусть это было и проще, чем править лошадьми: их он никогда не любил. А вот с педалями автомобиля освоился со второго урока. Однако на этот раз Румпельштильцхен едва не вдавливал педаль газа в днище, а руль сжимал так, что пальцы побелели… У шахт он затормозил. Колёса жалобно заскрежетали, и Румпельштильцхен торопливо распахнул дверь. Веяние весеннего ветра казалось почти неприятным, мужчина взмок, словно взмыленный конь, даром что всю дорогу сидел в обитом кожей кресле. Но сейчас это было не важно. Он должен был убедиться, что всё в порядке.
У низенького серого здания, служившего входом в шахты, было припарковано несколько машин, но и монастырский грузовичок стоял здесь - Румпельштильцхен узнал его сразу. Сам проход был закрыт натянутой на оранжевые столбики узкой красной лентой. За ограждением стоял шериф, гном Антон, накинувший себе на плечи тяжёлый шерстяной плед, женщина в чёрном — приёмная мать Генри — и Белль. Румпельштильцхен обрадовался, увидев её здесь. Ему нужен был предлог, чтобы оказаться по ту сторону ограждения, а с остальными присутствующими он не очень-то ладил. Румпельштильцхен прошёл через собравшуюся на тротуаре небольшую толпу зевак, отодвинул тростью оранжевый столбик, слегка поклонился Дэвиду и Регине, кивнул Антону, по-хозяйски положил руку на талию жене.
- Волшебная пыль в этом подземелье точно есть, - Регина не обратила на него внимания и продолжила, обращаясь к шерифу. - Я её чувствую. Это делает мою помощь бесполезной: она блокирует мою магию.
- Я думал, - Дэвид недоверчиво глянул на брюнетку, - что пыльца фей несовместима только с тёмной магией. А ты владеешь и светлой.
Регина покачала головой:
- Это не имеет значения: тёмная или светлая. Она человеческая — магия эмоций. И с магией фей категорически не сочетается. Так что откачивать воду придётся насосом.
- Простите, - Румпельштильцхен влез в разговор несколько бесцеремонно, но ждать, что ведьма сама заговорит на интересующую его тему, он не мог. - Я слышал… Что там была Голубая Фея — она… с ней всё в порядке?
- Это мы и пытаемся выяснить, - заметил шериф с нарочитым терпением, и Румельштильцхен торопливо кивнул:
- Я заметил её грузовик, когда ехал сюда… И подумал, что Рул Горм, должно быть, здесь.
- Она была в шахте, когда это случилось, - пробасил Антон. - И всех нас вытащила. Только дотронулась до меня, и я тут же очутился “У Бабушки”. А Лерой — в офисе шерифа нашёлся. Сама она последняя осталась…
Румпельштильцхен поджал губы. Стоило Дэвиду сказать Белль по телефону, что шахты затопило, когда в них находились гномы и Рул Горм, Румпельштильцхен сразу позабыл, что эта крошечная и беззащитная женщина — фея. В голову лезло самое худшее… Рул, лишь коснувшись крохотной палочки, сотворила из неё посох… Значит, она в безопасности? Тогда почему не здесь, не обсуждает с шерифом осушение шахт?
- Ты-то что о Голубой беспокоишься? - поинтересовалась Регина, с насмешливой пристальностью разглядывающая нахмурившегося мужчину.
- А вы разве нет? - вопросом на вопрос ответил Румпельштильцхен. Он помнил, что Регина не только мать Генри, но и ведьма. А ведьмы и феи вряд ли будут водить дружбу. - Кто-нибудь видел Рул Горм после того, как она выбралась из шахт? - обратился он к Антону и Девиду.
- Мы звонили в обитель, там она пока не появлялась, - начал Девид, но Регина перебила его:
- У нас слишком мало времени, чтобы тратить его на разговоры с эт… Бесполезную болтовню.
- Что ж, - подала голос Белль. - Если вам больше не нужна наша помощь, мы пойдём.
Румпельштильцхен кивнул, толку от него тут действительно не было — и пошёл следом. Белль обернулась и задержалась, дожидаясь, когда муж её нагонит:
- Румпель, - произнесла она вполголоса. - Скорее всего, это ложная тревога. Но если нет, то… Румпель! Что ты наделал! - воскликнула она внезапно.
- Я - я ничего не делал, - он сглотнул: неужели в случившемся есть его вина, что если… - Белль, я даже не знал.
-Как ты мог не знать! - возразила Белль сердито и дёрнула мужа за полу пиджака. - Я же говорила тебе, чтобы ты выключал фары! И как ты собираешься ездить? С севшим аккумулятором?
-А… Ты об этом, - выдохнул Румпельштильцхен с облегчением. - Ну, так всё же в порядке… - Он обошёл автомобиль, сел на пассажирское сидение и протянул жене ключи.
Паника потихоньку отступала, но мысли продолжали упорно вертеться вокруг Рул Горм. Пусть фея и не была совсем человеком: могла появляться из ниоткуда и исчезать в никуда, но… Он не мог поверить в то, что она поступится своими обязанностями и оставит людей и гномов — бывших её подопечными — решать проблему аварии в шахтах самостоятельно.
- Нет, - произнёс он рассеянно, - Нет-нет-нет.
- Что ты там бормочешь? - переспросила Белль. И искоса взглянув на мужа, добавила мягче: - Румпель, говори громче, мне не слышно ничего. Мотор шумит.
Раньше она не говорила с ним так. Во всяком случае с тех пор, как он очнулся на полу собственного магазина с дырой в памяти размером в несколько столетий. Эти новые интонации отчего-то только усиливали его тревогу, словно подтверждая, что на сей раз для неё действительно есть веские причины.
- Да вот думаю, где сейчас Голубая Фея. Ну… - неуверенно продолжил он, - наверное, в безопасности… Ничто же не могло помешать ей применить это своё волшебство.
- Вообще-то могло, - заметила Белль, не отрывая взгляда от дороги. - Отсутствие волшебной пыльцы… без неё магия фей не работает. Хотя то, что Голубая переместила гномов, показывает, что пыльца у неё как раз была. Кто бы сказал точно….
- Сестра Оливия, - резко выдохнул Румпельштильцхен. - Сестра Оливия знает точно. Она ведёт учёт расхода — всего. Значит, и пыльцы тоже. Я должен это проверить.
Он говорил это больше для себя, чем для Белль. Жена, доставшаяся ему в наследство от уничтоженной магией Ученика тёмной личности, по-прежнему оставалась для него скорее чужой женщиной, по какой-то случайности оказавшейся рядом. И пусть он обнимал её напоказ перед Региной, Девидом, и собравшимися зеваками, но после вчерашнего вечера избегал встречаться с ней глазами: днём, когда она пришла в лавку на обед, он вцепился в конторскую книгу, как в спасительную соломинку, и сейчас, сидя на соседнем сиденье, поднимал на неё взгляд лишь тогда, когда Белль на него не смотрела. Женщина должна была бы почувствовать повисшую между ними отчуждённость, но лишь закусила губу, и развернувшись, выехала на встречную полосу.
- Ты куда? - удивился Румпельштильцхен.
- В обитель фей, - само собой разумеющимся тоном ответила Белль. - Мы должны это выяснить.
========== Глава 3 ==========
Лес по сторонам шоссе становился всё реже и сменился болотистой низиной, бугристыми грядками, засаженными картофелем полями и редкими фермерскими домиками. У поворота на ведущую к монастырю грунтовую дорогу Белль затормозила. Грузовик или пикап проехал бы тут легко, но у раритетного автомобиля были все шансы застрять в одной из колдобин.
- Думаю, тебе лучше подождать меня здесь, - обратилась Белль к мужу. - Уж прости, но с феями ты не ладил.
Румпель только усмехнулся, и, ничего не говоря, выбрался из кадилака. Упрямства в её муже всегда было предостаточно, и после чудесного преображения, кажется, стало ещё больше.
- Ру-умпель, - попыталась она смягчить тон, - я понимаю, что ты не помнишь, но остальные ничего не забыли. И я не уверена, что феи захотят отвечать на вопросы в твоём присутствии.
- Захотят, - ответил мужчина односложно.
- С чего ты взял? - спросила Белль, с трудом переводя дыхание: несмотря на хромоту, Румпель шёл довольно споро.
- Потому что… - он так и не сбавил шага, даже не обернулся в её сторону, и Белль уже решила, что это очередная его нелепая отговорка, когда внезапно Румпельштильцхен продолжил, - Потому что сёстры незлопамятны и беспечны. Даже Оливия, если она покажется строгой, не верь, это всё напускное. Нет в ней настоящей жёсткости, - закончил мужчина неожиданно, - Только в Рул Горм — есть.
- И когда ты успел их так хорошо узнать?! - не удержалась от упрёка красавица. Сейчас они с Румпелем были вместе, одной командой, сражавшейся на стороне добра, но его слова… Деревенский прядильщик вряд ли водил знакомство с феями, значит, бывший Тёмный всё помнил. Только притворялся несведущим, и всё это время водил Белль за нос. Снова.
«Зачем он притворялся? Хотел удержать меня?” - нахмурилась Белль.
- Так когда?! - повторила она настойчиво.
Румпель остановился и взглянул на жену с искренним недоумением.
- А это имеет значение? - задал он встречный вопрос, но всё же пояснил. - Сёстры перестали меня дичиться, ещё когда я им двери красил, во время ремонта…
Оставшиеся тридцать метров они прошли в молчании. Спускавшиеся сумерки принесли прохладу, и Белль невольно ежилась от пробиравшего её озноба. Блузка всё-таки была слишком лёгкой. У монастырских ворот, прежде, чем дёрнуть за ручку звонка, Румпель обернулся к ней. Он выглядел пристыженным и смятенным, и живо напоминал себя прежнего: не заполненное до краёв сарказмом золотистое чудовище из Зачарованного Леса, а её Румпеля, что вечно извинялся и смотрел на неё так, словно в ней сосредоточен весь свет мира. «Всё это было ложью, - напомнила себе Белль сурово, - сплошным обманом, эти взгляды только сбивали с толку». Она нахмурилась собственным мыслям и плотно сжала пухлые губы. Но Румпельштильцхен не заметил её настроения. Он смотрел куда-то в сторону и, кажется, подбирал слова и наконец заговорил:
- Прости, Белль, я не хотел быть с тобой грубым. Я… Так получилось, что Рул Горм стала моим другом; и если она в опасности…
Красавица даже рот раскрыла в изумлении. Её Румпель - и вдруг с феями дружит. Конечно, Белль когда-то мечтала, чтобы её чудовище исправилось и отказалось от злодеяний, но такого даже она представить не могла. Девушка подавила смешок и в ободряющем жесте положила ладонь на плечо мужа. Румпель вздрогнул, вскинув голову, и наконец встретился с женой взглядом.
- Я позабыл, как управляться со всеми этими волшебными штуками. А ты вроде хорошо в этом всём разбираешься. Я хотел попросить тебя, - продолжил он, прижимая левую руку к груди где-то в области желудка, - о помощи, без тебя мне не справиться, не понять, что к чему.
Губы Белль сами собой растянулись в улыбке:
- Для того я и здесь.
Феи действительно приняли их очень радушно. Не слушая никаких возражений, они провели гостей в трапезную, усадили за стол и принялись потчевать чёрствым зубодробительным печеньем и кофе, обжигающим, но жиденьким. Жившие в изоляции сёстры, казалось, были рады любому поводу для общения, и наперебой жаловались на тяготы и невзгоды, что свалились на них в Сторибруке. Однако, несмотря на словоохотливость обитательниц монастыря, добиться у них чётких ответов оказалось не так-то просто. У Белль уже в ушах шумело от их беспрерывного щебета, а выяснить в чём же принципиальное отличие волшебства фей от магии людей, она так и не сумела. Но кое-что всё-таки выяснилось: пыльцы в обители нет. Рул Горм ещё неделю назад забрала себе всё до крошки, и остальные были не слишком довольны таким раскладом.
- А вы можете определить, где она сейчас? - вмешался Румпельштильцхен, который до этого больше молчал.
Сестра Оливия всплеснула руками:
- Да я уж сколько вам толкую! Могла бы, да только пыльцы нет, - и добавила более добродушно. - Зря ты беспокоишься. Она и не в таких переделках бывала. А что не появлялась пока: она перед нами не отчитывается, только с нас его требует. Может и вообще сегодня не вернуться.
- Сестра Оливия права, - добавила сестра Астрид, сидящая тут же, и слабо улыбнулась. - Третьего дня матушка только утром вернулась… И мы только догадываться можем, где она ночевала, и что за дела у неё были. Так что… - фея умолкла и склонилась над своим стаканом с кофе.
- О, это может быть зацепкой, - оживилась Белль. - Нужно собрать и сопоставить факты: говорила она, куда собирается накануне, кто её видел в городе в тот вечер, каким образом она добиралась до монастыря, - Белль преувеличено сильно нахмурилась, чтобы не дать лицу расползтись в неуместной улыбке; ей следовало бы не радоваться возможности проявить себя, а огорчаться, что с кем-то стряслась беда. Огорчаться почему-то не получалось. Она раскрыла ежедневник и приготовилась записывать, но Румпельштильцхен довольно резко прервал её.
- Ни к чему это выяснять.
- Как же, - протянула Белль обиженно, - ты же сам хотел… Понимаете, - обратилась она уже ко всем, - Голубая Фея может быть там же, где была в ту ночь, когда она отсутствовала в монастыре. Если это так, то мы убедимся в этом и будем точно уверены, что опасность Голубой не грозит…
Белль обвела глазами собравшихся в трапезной, и увидела, что на лицах некоторых из сестёр появилось, если не одобрение, то любопытство. Не важно, важно, что они готовы сотрудничать. Белль уже представила себе как ведёт расследование, как находит Голубую фею, которая все эти месяцы в тайне разрабатывала способ для снятия проклятия Тёмного, как Рул Горм не может найти какой-то последний ингредиент, как бравая библиотекарша — не зря же в её владениях целые стеллажи заставлены книгами по магии — находит и подсказывает разгадку. И… Девушка постучала остриём карандаша по странице блокнота:
- Я думаю, стоит опросить всех по порядку.
- Не нужно тратить на это время, - Румпельштильцхен говорил уже не так категорично, как несколько минут назад. - Рул Горм не может быть там, где была той ночью.
- Румпель, почему ты так в этом уверен? - поинтересовалась Белль недовольно.
- Я в этом уверен, - ответил он, снизив голос почти до шёпота, и в комнате воцарилась напряжённая тишина. Стало не слышно ни прихлёбываний, ни звона ложечек о гранёные стенки стаканов, ни хруста разгрызаемого печенья. Феи-монахини даже дышать стали тише. - Я в этом уверен, - повторил Румпельштильцхен, - потому что той ночью Рул Горм была со мной, и это не имеет никакого отношения к тому, что произошло сегодня.
- И чем же вы занимались с матушкой? - спросила сестра Оливия с грубоватой прямотой.
- Ничем. Это не важно, - выдавил мужчина мрачно и добавил. - Вы можете спросить у неё, когда она вернётся. Если вернётся.
На этих словах Астрид закрыла лицо руками и тонко всхлипнула. Сестра Вайолетт, сидевшая рядом, зашептала горячо и громко: «Что ты, что ты?», а Белль вскочила со своего места так резко, что опрокинула свой стакан, и остатки кофе разлились по клеёнчатой скатерти.
- Астрид, милая, - Белль обняла плачущую фею за плечи, провела ладонью по коротко обрезанным волосам, - всё будет хорошо. Я уверена, - Белль бросила в сторону мужа уничтожающий взгляд, - с Голубой всё в порядке, или будет в порядке. Мы позаботимся об этом.
Астрид отняла руки от покрасневшего от слёз лица, подняла голову:
- Пусть бы она совсем пропала, - фея зло взглянула на попятившуюся Белль, отодвинула стул и направилась прочь из трапезной, уже на пороге содрогнувшись в новом приступе рыданий: «Говорила, а сама… сама…» Вайолетт и Мелиса кинулись за ней следом.
Когда они возвращались к машине, Румпель выглядел таким подавленным, что Белль на несколько мгновений даже стало его жаль. Пока она не вспомнила ЧТО порой скрывалось за этим несчастным выражением. Нет, она не собиралась покупаться на это снова.
- Мне-то ты скажешь, что за дела у тебя были с Голубой феей, - не дождавшись ответа Белль продолжила. - Если ты просишь о моей помощи, ты должен быть со мной откровенен. Не говоря уже о том, что мы - семья, и секретов между нами быть не должно.
- Это не секрет, - заметил Румпельштильцхен ровно, - рассказывать особенно нечего: мы говорили о разных вещах и разговор затянулся. Причина была во мне. Феи наставляют заблудшие души.
«И почему ты не сказал об этом при всех», - хотела было возразить Белль, но муж опередил её:
- Ну как ты думаешь? Она в опасности? Рул Горм не оставила бы всю обитель без пыльцы, когда бы той было достаточно?
- Думаю, ты прав, - кивнула Белль.
- И нам поверят? Шериф предпримет что-либо?
- Ну, - Белль поморщилась, припоминая, - в таких случаях собирают поисковый отряд. Хотя… если пропадает человек, прежде чем объявить его розыск обычно выжидают три дня. В данном случае… Всё зависит от того, насколько мы будем убедительны, - Белль перехватила тревожный взгляд мужа, - Я уверена, мы найдём нужную информацию.
Остаток вечера они провели в библиотеке. Белль сидела, обложившись десятками книг по магии и спелеологии, зачитывала всё, что могло иметь хоть какое-то отношение к интересующему вопросу, и терпеливо отвечала на многочисленные, въедливые вопросы мужа. “Может быть, - думала она, листая магическое пособие по перемещению между мирами, - у нас действительно есть шанс. Шанс что-то исправить.”
В пособии говорилось, что волшебство, наличествующее в субъекте или личности, не исчезает при переходе из мира в мир, меняются лишь способы его высвобождения. Это давало надежду на то, что даже если Голубая фея действительно застряла в залитой шахте, то она находится в куда меньшей опасности, чем будь она смертной. Белль сделала закладку, отложила книгу в стопку «прочитано, может помочь» и потянулась за следующим томом. Её белая блузка давно посерела от пыли, глаза отекли и превратились в две узкие щёлочки — выбирая себе занятие библиотекаря, она и не представляла, что отныне опухшее от аллергии лицо станет её неизменной проблемой. В Тёмном замке она почему-то не производила на Красавицу такого действия. Белль зевнула, читая следующее название: «Беспалочковая магия фей».
Румпель, сидевший тут же и погружённый в схемы шахт, поднял голову:
- Без палочки бы Рул Горм не пошла.
- Всё равно, никогда не знаешь, что может оказаться полезным… - Белль сощурила и без того заплывшие глаза: книга оказалась рукописной, и почерк оставлял желать лучшего…
…Белль не помнила, как заснула. Наверное, просто упала лицом в книгу. Но проснулась она лёжа, пусть и на жёстких, составленных в ряд стульях, под ухом была подушка, а сверху девушка была прикрыта колючим одеялом. С трудом оторвав от подушки отяжелевшую голову, девушка села и обнаружила себя за тем же столом, что и накануне. Книга о волшебстве фей была открыта на той же странице, на какой Белль оставила чтение, поддавшись сонливости. Поверх книги лежала записка, в которой ровными и аккуратными, крупными печатными буквами значилось: «СПАСИБА ЗАФСЕ. НИ МОХ ЖДАТ. СПУСТИЛСЯ НАПЛОТФМЕ ИСКАТ САМ. СООБШИ ДЭВИДУ СРО4НА. ПРАСТИ Р».
Белль удивлённо заморгала. «Р» - безусловно должно было означать имя её мужа, с «Дэвидом» тоже было всё понятно, а вот остальной смысл послания пока ускользал.
- Ру-умпель, ну и что это значит?
Никто не отозвался.
========== Глава 4 ==========
Внутри него что-то лопнуло, словно оборвалась туго натянутая нить.
В ушах звучал равнодушный голос шерифа: «Утром сообщите, если что выясните», и злой выкрик Астрид: «Пусть бы она совсем пропала». За вечер Румпельштильцхен звонил в обитель раз шесть. Первые четыре сестра Оливия отвечала односложно и с каждым разом всё более сердито: «Нет, матушка не появлялась», а потом и вовсе перестала брать трубку. Никому нет дела.
«Кроме Белль», - поправил себя Румпельштильцхен, но эта мысль не принесла утешения. Белль и впрямь хорошо разбиралась и в волшебных вещах, и в книгах, и в особенностях этого мира, столь не похожего на тот, в котором Румпельштильцхен прожил первые сорок лет. Она могла что-то посоветовать, найти рецепт зелья поиска — совершенно бесполезного, когда дело касалось фей, но представить её с киркой или вычерпывающей вёдрами воду было сложно. А больше помощи ждать неоткуда.
Шахты залило в середине дня. Он уже успел закончиться, и с прихода сумерек прошло, бог знает, сколько свечей — свечей тут не было, и время полагалось определять по круглому блестящему циферблату часов. Если Рул Горм в подземелье, то она, возможно, уже даже не жива. Как и все, кто был ему дорог. Только он никак не мог умереть: оказался живучим. Отец, чей сын лежит под холодным камнем с чужим именем. Старый муж, чуть ли не силой удерживающий при себе жену, что мечтает сбежать с другим. Ленд-лорд города, вместившего себя с полдюжины герцогств. Как говорил тот нищий старик? “Власть поможет снести потерю”?
Румпельштильцхен неосознанным жестом прижал руку к груди, словно желая убедиться, что под рёбрами ещё бьётся сердце. Он же влюбился в фею, как мальчишка, ещё не зная, кто она такая. Вот только не хотел признаться даже себе — и начал избегать её, не оттого, что боялся быть разоблачённым. Причина была в другом: присутствие Рул Горм делало краски яркими, звуки громкими, возвращало боль. Ничего не чувствовать проще, так? Что-то оборвалось в нём, но, может быть, ещё не поздно попытаться соединить кусочки.
Навалившись на трость, Румпельштильцхен резко поднялся с низкого кресла. Первым порывом было тут же спуститься в пещеры: попасть туда можно прямо из библиотеки, и судя по карте, один из раскинувшихся под землёй туннелей вёл к месту аварии. Усилием воли он заставил себя остановиться: нужно найти Рул Горм, а не пропасть самому. Не всё так просто: ходы отчасти завалены после случившегося три года назад землетрясения, и прохождение заброшенной части шахт существенно отличается от прогулки по главной улице Сторибрука. Он провел пальцем по корешкам сложенных в стопку книг, нашел нужную — синюю, в бумажной обложке. Закладок в ней нет, но есть картинки.
***
Вода больше не прибывала, но и не спадала, держась на одном уровне. Где-то на середине бёдер. Неприятно, но несмертельно. Воздуха тоже было достаточно — для неё одной. Только туннель, ведущий к выходу был затоплен. Сначала Рул Горм просто ждала, прислонившись к камню, прохаживалась вдоль стен, чтобы хоть немного согреться. Фея знала, что ждать придётся долго. Они зашли далеко, и решить проблему, действуя с поверхности — не удастся. Рул переступала с ноги на ногу в ледяной воде, потирала плечи, дышала на окоченевшие пальцы. Страх почти прошёл, на смену пришло нетерпение. Было слишком холодно, чтобы бояться. Продвигаясь по пещере Рул Горм почувствовала лёгкий ветерок. Сквозило из верхней, не скрытой под водой части пробоины. Широко шагая, Рул приблизилась к отверстию и направила свет фонарика внутрь к открывшейся каменной полости. Свет дрожал, бликами ложась на тёмную поверхность воды. Течение было довольно сильным, а берегов — по крайней мере с её стороны потока — было не видно. Пыльца наверняка находилась поблизости. Так близко, что фея уже почувствовала её, даже не прикладывая к этому никаких усилий. Но не могла до неё добраться. Рул Горм облизала замёрзшие губы — да и осталось ли в ней хоть что-то незамёрзшее? — и продолжила обходить залитую водой пещерку, ставшую для неё тюрьмой. Снова ощутив на коже поток воздуха, Рул Горм замерла. За столетия жизни феей она не проявляла никакого интереса к сквознякам, но будучи настоятельницей монастыря не раз имела с ними дело — уж слишком много щелей было в стенах годами не ремонтируемой обители. Опыт подсказывал: если по комнатам гуляет ветерок – значит, одной щелью не обошлось — их должно быть как минимум две. И значит… Помимо затопленного входа есть ещё один. Пытаясь поймать направление воздуха, фея принялась тщательно ощупывать стены. Один из участков действительно отличался от остальных.Здесь стена не была монолитной — пальцы нащупывали границы плотно пригнанных друг к другу каменных осколков. Это могло означать лишь одно: когда-то тут находился проход. Рул Горм едва не засмеялась. Она не рассчитывала, что обнаружившийся туннель сразу выведет её наповерхность. Но возможность перебраться на более сухое место, присесть — хоть на холодный валун, казалась сейчас очень соблазнительной. Зажав подмышкой фонарь, она обхватила один из небольших булыжников закладывающих проход. После недолгих усилий он с громким плюхом упал в воду. Рул Горм победно улыбнулась и принялась за следующий. Клочьями сдирая кожу на костяшках пальцев, она расшатывала камень до тех пор, пока её усилия не увенчались успехом, и осколок не выпал из кладки.Фея оглядела стену и потянулась к следующему… и застыла, так и не окончив движения, ощутив, что фонарик, до того плотно прижатый к рёбрам, выскользнул и с тихим всплеском ушёл под воду. Лампа мутно моргнула и погасла, оставив фею в полной темноте. Рул Горм устало закрыла глаза и уперлась ладонями в стену.
***
Румпельштильцхен прошёл уже довольно много, считая ответвления подземных коридоров, сворачивая налево или направо. Некоторые из пещер казались естественными — но этот проход точно рукотворный. Под ногами была каменистая, но всё же земля, стены и потолок поддерживали чугунные и деревянные балки, со сводов свисали обрывки проводов. Румпельштильцхен ещё раз сверился с картой: если гномы ничего не напутали, то они оставили Рул Горм там, где соединяются две линии — красная с синей. Он был на красной. Румпельштильцхен сложил измятый лист вчетверо, ещё вдвое, положил его обратно в карман пиджака, прижал сквозь ткань, чтобы убедиться, что карта не выпадет при движении, и только после продолжил путь. Чем дальше Румпельштильцхен продвигался, тем более затхлым и влажным становился воздух, на каменных стенах всё чаще попадались ржавые подтёки, и ему приходилось направлять свет фонаря вниз, чтобы не споткнуться о булыжник или обломок старой рельсы. Проходя по россыпи острого щебня, мужчина раздражённо поморщился. Подошвы ботинок были достаточно толстыми, так что острые сколы не причиняли особых неудобств, но скрежет проседающей под ногами щебёнки коробил слух. Хотя, если вдуматься, это можно было бы счесть хорошим признаком: красным обозначали закрытые или заброшенные проходы, и валявшийся тут и и там хлам, лишний раз доказывал, что он не сбился с пути.
Румпельштильцхен сглотнул и продолжил углубляться в темноту, низко опустив голову и освещая перед собой дорогу на два шага вперёд, пока взметнувшийся свет фонаря не наткнулся на новую преграду - каменные глыбы, завалившие проход. Их точно не удастся ни обойти, ни перешагнуть, ни перелезть. Румпельштильцхен напоминает себе о необходимости дышать, и о том, что завал не такая уж неожиданность, книги из библиотеки Белль предупреждали о такой возможности, и он - из горла вырывается смешок, больше похожий на всхлип - подготовился. В лавке, среди множества вещей, назначение которых было ему непонятно и неинтересно, нашлось почти всё необходимое для спуска в шахту снаряжение, и оно… должно помочь. Румпельштильцхен оттянул ворот ставшего внезапно тесным свитера, протянул руку к лямкам рюкзака и сняв, поставил свою ношу на землю. Он старался действовать бережно и аккуратно, только рука немилосердно дрожала, когда он возился с застёжками. С чего он вообще взял, что справиться? Приставленная к стене трость, соскользнула вниз, лишь он отнял от неё руку, но Румпельштильцхен не обратил на это никакого внимания. Он склонился над рюкзаком, и достал скрывавшийся под мотками верёвки, звенящими связками карабинов и свёртком с бинтами, пушистый шерстяной чулок, в котором был запрятан пороховой капсюль. На мгновение нахмурился, вспоминая, как с ним обращаться. “Углубить в щель на 8-12 дюймов” - всплыли в голове слова из синей книжки. Какой длины дюйм Румпельштильцхен так и не понял, но судя по картинке под надписью — не слишком большой. Длина самого капсюля и ещё половина - пожевав губами, прикинул он. Почти сполз на землю, чтобы поднять оброненную трость, затянул потуже ремни застёжек, проверил зажигалку: маленький огонёк послушно вспыхнул и тут же погас. С чего он взял, что справится с этим? Румпельштильцхен яростно мотнул головой, чтобы вытряхнуть из неё эту мысль, и луч фонарика, закреплённого у него на лбу, метнулся от стены до стены, а потом замер, освещая неровную поверхность завала. Пора. Румпельштильцхен впился взглядом в закрывающие проход хаотично сваленные камни, отыскивая в углублениях меж ними подходящую щель.
========== Часть 5. Слепота вдвоём (Глава 1) ==========
… покой дружбы, слепота вдвоем,
без подозрений и знаков вопроса,
наслаждение внешностью, поверхностью,
близким и ближайшим - всем, что имеет
цвет, кожу и видимость.
Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое
Монотонный шум потока настолько привычен, что уже не слышен, в ушах оглушающая тишина, под веками темнота — никакого «перед глазами промелькнула вся жизнь», ни воспоминаний, ни сожалений. Рул Горм не ощущает холода, боли и каменной стены у себя за спиной. Кажется, она вовсе потеряла способность осязать, словно у неё больше нет тела. Но она всё же дышит, шевелит губами, значит, пока жива. Она констатирует это почти равнодушно. “Жить вечно или не жить совсем, разве это не…” - мысль остаётся незавершённой — как и другие. Ни одну она не может додумать до конца, всё глубже погружаясь во тьму и тишину. Она не знает уже сколько прошло часов — дней — минут, когда тишину разрывает грохот. Рул Горм не может понять: близок он или далёк, или, может быть, звучит только в её голове. Едва он стихает, сменяясь шорохами и плеском воды, фея тут же перестаёт думать о нём и возвращается к поглотившему её забытью, что тянется — тянется — тянется…
Свет. Слишком яркий и режет сквозь веки. Она жмурится и даже это движение даётся ей тяжело, кожа неприятно стягивается вокруг глаз. Но фея тут же забывает обо всём, потому что вслед за темнотой исчезает тишина:
- Рул… Рул Горм, - она узнаёт этот срывающийся голос, - ты можешь идти?
- Ыру…м, - пытается фея выговорить имя - Румпельштильцхен, но то, что у неё получается, больше похоже на хрип, чем на человеческую речь.
- Погоди, я тебя вытащу.
Текучая вода заглушает остальные звуки, и Рул Горм открывает глаза. Свет обжигает сетчатку, и Рул Горм не удаётся разглядеть даже силуэта говорящего, только нестерпимую белизну и мелькающие перед глазами рыжие точки.
- Рул. Рул!
Она хочет сделать шаг навстречу сиянию, но ноги не слушаются, она не чувствует их. Рул Горм теряет опору и падает куда-то вперёд и вниз, в воду. Сейчас она погрузится в неё с головой и уже не выплывет. Неожиданно её падение останавливается: она тыкается лицом во что-то мягкое, определённо мягче камня, и догадывается что это грудь Румпельштильцхена, хотя осязание ещё в полной мере не вернулось к ней, и понимает - это его рука обхватывает её спину чуть ниже лопаток.
- Я тебя вытащу. Осторожно.
Вместе со словами до неё доходит его дыхание, обжигающее её макушку.
- Ты должна мне помочь.
- Ры-у-м… - язык оказывается удивительно непослушным, и ей никак не удаётся ответить.
- Пожалуйста!.. - звучит почти умоляюще, - Рул, попробуй обхватить меня руками за шею. Пожалуйста, это важно.
Она не может даже кивнуть. Рул совершенно не чувствует своих рук, но спустя несколько мучительно долгих мгновений ей каким-то чудом удаётся схватиться за шею стоящего перед ней мужчины.
- Вот, умничка, стисни крепче, сейчас, я тебя вытащу, - твердит он одно и то же, как заклинание, задыхаясь.
Они куда-то идут, вернее Румпельштильцхен тащит её на себе волоком, потому что её ноги по-прежнему отказываются слушаться. А ещё Рул Горм не понимает, зачем и куда, пока ноги женщины не касаются внезапно попавшего под них берега. «Его тут не было», - думает она отстранёно. С минуту они просто лежат неподвижно, прижимаясь друг к другу, а потом Румпельштильцхен исчезает, но тут же появляется его голос, он говорит что-то странное лишённое смысла «Всё будет хорошо», «Вот-вот», «Сейчас», «Ну-ну», но, как ни странно, эти слова оказывают на Рул Горм какое-то странное действие, что-то теплеет внутри. Она щурится, глаза ещё не привыкли к свету, и вдруг она выгибается от обжигающего прикосновения чужой ладони к бедру. Он отжимает ей юбку, стаскивает чулки, но она не думает о стыдливости, каждое прикосновение к онемевшей коже причиняет боль, и руки Румпельштильцхена кажутся фее горячими, словно раскалённое железо. Она содрогается от боли, пронзающей кожу, мышцы, почти рыдает, пока мужчина растирает ей икры, проговаривая по кругу все эти успокоительные слова — их, у него не так много в запасе. После Румпельштильцхен долго массирует её ступни, натягивает на них колючие носки.
- Ты сможешь идти?
- Н-не з-зна-аю, - тело колотится мелкой дрожью, и два слова, которые ей удалось из себя выдавить, звучат неразборчиво из-за стука зубов.
- Рул?! - в голосе Румпельштильцхена сквозит чуть ли не восторг, и он снова начинает частить своё: «Всё будет хорошо, вот увидишь, я тебя вытащу»…
Рул Горм хочется успокоить его в ответ. И спросить — где остальные, почему здесь он? Но дрожь слишком сильна, и с разговорами у Рул Горм пока плохо получается. Зато зрение постепенно возвращается.
Румпельштильцхен стоит рядом с ней на коленях, согревает её руки своим дыханием, касается губами пальцев. Из-за того, что на лбу у него прикреплён светодиодный фанарик в металлическом корпусе, его лица не разглядеть. Мужчина трётся лицом о её оледеневшие кисти, и чихает, пряча нос в её, а не своих ладонях. Если бы губы не были сведены мышечной судорогой, она бы улыбнулась. Он надевает замёрзшей фее перчатки — большие, мужские, явно свои собственные, и не выпуская её рук из своих, просит:
- Постарайся сесть, пожалуйста.
Рул Горм жалеет о том, что не может разглядеть его глаз, отчего-то ей хочется встретиться с ним взглядом, но она послушно сжимает его ладони — перчатки слишком просторные, пальцы соскальзывают, и подтягиваясь, садится. Это оказывается легче, чем она предполагала. Румпельштильцхен надевает на неё свой пиджак и обнимает так крепко, что кажется, может переломать все кости. Но фея не возражает и, дрожа от холода, ощущение которого вернулось к ней в полной мере, льнёт навстречу мужчине.
- Сейчас ты немного погреешься, а потом мы пойдём, - он говорит ласково и раздельно, словно ребёнку, словно она может не понять, и это плохо вяжется с его чересчур крепким объятием. - Нам нужно поскорее подняться наверх, хорошо?
- Рум-плештиль-цхен, - собственный голос кажется Рул Горм чужим, а язык ещё заплетается, - почему ты тут? Од-дин? Где остальные? Гн-номы выбрались благополучно?..
Мужчина перестаёт стискивать её так яростно, заметно расслабляется:
- Я думал, что ты… не жива. А когда пришёл сюда, ты была такая… Я боялся, что ты… что тебя уже не вытащить… ты была холодная, как… - мужчина всхлипывает, замолкая. А Рул Горм гладит его по спине, или трёт, сквозь перчатки и толстый свитер её руки почти не чувствуют его тепла, но она чувствует, как неровно вздымается его грудь.
- Раз я жива, - звучит как воронье карканье, но она пытается пошутить, перенять его манеру сглаживать неловкость улыбками, потому что знает — ему сейчас это нужно, и пусть он не видит её лица, и она не может овладеть собственными интонациями, но вложить в слова что-то вроде доброй насмешки фее, пожалуй, под силу, - то ответь всё-таки на мои вопросы.
Рул Горм не видит, но чувствует его кивок:
- Гномы в полном порядке, - отчитывается он. - Шериф думал начать искать тебя на следующий день. Я тут — потому что не мог ждать до завтра, - объяснять, почему не мог, Румпельштильцхен явно не собирается и переводит тему: - Ты сможешь подняться и пойти со мной? Если нет, я сам схожу за подмогой, но… - мужчина вдыхает, - я не хочу тебя оставлять здесь одну.
- Я, наверное, смогу идти, - она понимает: действительно, сможет, у неё ноет каждая косточка, и время от времени мышцы сводит судорогой, но силы есть, а главное, у неё нет никакого желания снова оставаться одной в темноте. Рул Горм тычется лицом в шею Румпельштильцхена, жадно вбирая ощущение исходящего от него тепла, и радуется, что её нашёл именно он, а не Лерой и не Дэвид, потому что ни к одному из них она не могла бы так прижаться, и пусть когда они поднимутся наверх, всё снова пойдёт как было, сейчас она может ощущать колкость его слегка отросшей щетины, и подрагивающий кадык, и горячую жилку слева. - Я смогу идти, - повторяет Рул Горм хрипло.
========== Глава 2 ==========
Туфли мокрые насквозь, да и в толстых носках фее в них не влезть. Поэтому решено, что она пойдёт босиком.
- Там дальше скорее ползком придётся, - поясняет Румпельштильцхен и обвязывает вокруг её талии верёвку. Щёлкает карабином. Вот они и связаны. - Если что-то случи… - мужчина прерывается и чихает, пряча лицо в сгибе локтя, - случится, просто нажимаешь сюда и можешь дальше идти одна.
- Что может случиться? - Рул Горм с беспокойством перехватывает его руки, даже сквозь перчатки ощущая, какие они горячие.
- Ничего, - он улыбается, но в неверном свете, кажется, лежащего у него на коленях фонаря лицо искажает жуткая гримаса. - Это всего лишь… как его… Ин-стру-ктаж по технике бе-зо-пас-но-сти при проведении спе-лео-исследовательских работ, - декламирует он. - Дай руку, светильник прилажу.
Он закрепляет фонарик у неё на запястье. Ещё раз инспектирует содержимое рюкзака, отыскивает трость — оказывается, всё это время фея сидела на ней.
- Идём, - Румпельштильцхен шмыгает носом и, оперевшись двумя руками на трость, встаёт. Ход, по которому им предстоит идти, кажется довольно просторным.
- Я пыталась сюда пробраться, но завалено, - хрипло сообщает Рул Горм. Горло начинает болеть, но желание говорить сильнее. Она молчала слишком долго — может быть, всю жизнь.
- Думаю, нарочно заложили, судя по кладке, - отзывается мужчина тут же. - Дальше завал, видно, чтоб не ходили туда.
Сейчас, когда она идёт следом за Румпельштильцхеном, подземелье кажется ей почти уютным. Свет фонариков мечется по стенам, выхватывая то свисающую каменную сосульку, то более тёмные вкрапления на камне, складывающиеся в узоры, которые можно было бы счесть рукотворными. Рул ощущает натяжение верёвки, связывающей её с мужчиной, слышит его шаркающие шаги и сопение. Фея явно тормозит движение: она всё ещё не вполне овладела своим телом. Тёплые носки стали влажными после того, как она ступила в одну из лужиц, что оставлял за собой Румпельштильцхен: он промок, когда вытаскивал её, и теперь с так и не просохших брюк струйками стекает вода. Наверняка, он тоже успел замёрзнуть, - думает фея, и от ощущения собственной беспомощности в груди образуется тугой болезненный ком.
- Румпельштильцхен! - окликает она, и мужчина тут же останавливается, оборачиваясь к ней.
- Да? - его голос звучит озабоченно.
- Тебе холодно?
- Ну-у-у, не сказать, чтобы жарко. Наверху согреемся, - с видимым облегчением отвечает он и добавляет: - Рул, давай, будешь звать меня как-нибудь покороче… А то, если срочное что, пока выговоришь, уже поздно будет.
- Голд?
Рул Горм обращает луч своего фонарика на Румпельштильцхена, заставляя того щуриться и морщить лицо.
- Можно и так, - соглашается он легко. - Но лучше бы Румпе.. Румп.
- Румп? - переспрашивает фея. - Так тебя звали друзья?
- Не-ет, - усмехается мужчина. - Так меня ещё никто не звал… Ты первая.
От этих слов ей становится самую малость теплее.
- А ты можешь Рул, если хочешь… - предлагает она в ответ, и Румпельштильцхен смеётся низко и мягко, и эти звуки отражаются от стен и заполняют всю пещеру.
- Я уже тебя так зову, - поясняет он, заглушаемый собственным эхом. - Разве ты не заметила?
Она улыбается: надо же! Внимания не обратила — и они одновременно делают шаг друг другу навстречу. Верёвка провисает и, опомнившись, Румпельштильцхен останавливается и обещает в который раз за сегодня:
- Всё будет хорошо.
Рул Горм очень хочется верить, что это правда.
***
Дэвида в участке нет, но тёмнокожий уборщик, чьего имени Белль никак не может вспомнить, улыбается ей почти приветливо и предлагает миссис Голд подождать шерифа в приёмной.
Что ж, ничего иного ей не остаётся, и Белль усаживается на диванчик при входе. Собственно, никакой приёмной в офисе нет, комнату лишь разделяет низкая деревянная перегородка, по одну сторону которой диванчик, кулер, стулья для малочисленных посетителей, а по другую - шкафы с документами, стол шерифа и его помощника, сейфы с оружием и ключами от обезьянника — как на полицейском жаргоне называют камеру предварительного заключения. Какое-то время Белль разглядывает то помещение, то собственный маникюр, то доску над заваленным бумагами столом. На доске жёлтые и розовые листочки стикеров, исписанные напоминаниями. Она встаёт, чтобы рассмотреть их, и видит в верхнем правом углу косо наклеенное: «Поисковый отряд в шахты». Ну, поисковый отряд уже в пути. Белль думает, что жена должна была бы волноваться за мужа - но отчего-то спокойна. Может быть, оттого, что он уже умирал — дважды. И она все глаза тогда выплакала, так, что слёзы кончились. Вместе со страхом за Румпеля. И сейчас ей только обидно, что и в это приключение он отправился без неё.
Белль сдавленно зевает — идёт десятый час, шериф по-прежнему отсутствует, а после ночи, проведённой в библиотеке, девушка чувствует себя невыспавшейся. Белль зевает ещё раз — шире, и тянет руку прикрыть рот: пусть здесь и нет никого, кто может застать её за столь неприличным занятием. Она касается приоткрытых губ тыльной стороной кисти, а не ладонью, как сделали бы простолюдины, и тяжёлая сумка, покачивающаяся у неё на руке, сбивает со стола несколько листов — и что-то твёрдое и тяжёлое, не увиденное ей раньше под ворохом бумажного мусора. Большая керамическая кружка падает и с немелодичным звоном бьётся на мелкие осколки, под которыми расплывается лужица остывшего кофе. Белль раздосадованно прикусывает губу — надо же оказаться такой неловкой — достаёт из кармашка злополучной сумки бумажные салфетки: возможно, ей удастся ликвидировать последствия этой маленькой катастрофы до прихода Дэвида. Девушка склоняется над полом и вздрагивает от сонного мужского голоса:
- Какого чёр-р-та! - стонет кто-то за её спиной.
- Простите, я только… - бормочет она, оборачивается и понимает, что окликнул её вовсе не Дэвид.
На койке в камере предварительного заключения ворочается худой и взъерошенный парень, при ближайшем рассмотрении оказавшийся Уиллом.
- Можно не шуметь, - просит он, обхватывая ладонями виски. - И без того хреново. - И, подняв глаза на Белль, удивлённо вопрошает: - Детка? Ты… ты пришла ко мне?
***
Идти было совсем не далеко, но Рул Горм по-прежнему шатает, и чтобы сохранять равновесие, ей приходится хвататься за стены или растущие из сводов прохода каменные сосульки. После поворота что-то неуловимо меняется: теперь туннель кажется скорее прорытым в земле, чем выдолбленным в камне. Почти сразу дорогу им преграждает завал, о котором рассказывал Румпельштильцхен. Камни вперемешку с землёй образуют едва ли не гору, но под поддерживаемым балками сводом есть узкая лазейка, пройти которую и действительно можно только ползком. Прежде чем протиснуться туда, Румпельштильцхен останавливается, скидывает с плеч плотно набитый рюкзак, и ждёт, когда Рул Горм нагонит его. А после - обнимает фею за плечи, и по тому, как долго он стоит, зарывшись лицом в её окончательно растрепавшуюся причёску, Рул понимает, что это объятие перед трудной частью пути нужно ему не меньше, чем ей самой.
- Я пойду первым, - шепчет он наконец. - Ты не лезь за мной пока… Пока я тебе не крикну. Хорошо?
- Хорошо, - соглашается фея. - Я подожду.
- Мы связаны, - напоминает мужчина, и его дыхание щекочет ей шею. - Теперь нам друг от друга не отстать.
В его словах фее чудится двойной смысл, но она кивает, успокоенная. Румпельштильцхен проталкивает в дыру трость, потом взбирается сам, и мелкие камушки осыпаются под его весом. Он скрывается в лазе, и верёвка, соединяющая их, натягивается ещё сильнее. Наконец она получает сигнал подниматься. Пологая горка не выше полутора метров. Но сразу подняться не удаётся: руки соскальзывают. Фея снимает перчатки и, цепляясь одной за выступающие валуны, а другой за туго натянутую верёвку, добирается до прохода. Он не такой узкий, как ей казалось со стороны, но низкий: стоит поднять голову повыше, как фея упирается головой в свод. В свете фонаря она видит впереди блики от подошв ботинок и мужчину, и впрямь, кажется, продвигающегося ползком. Сама Рул Горм встаёт на четвереньки. Каменная крошка впивается в колени, сверху сыпется какой-то мусор, земля, песок, пахнущие гнилью деревянные щепки, но фея лишь крепче сжимает зубы и продвигается вперёд, стараясь не обращать внимание ни на боль, ни на затхлый воздух, ни на то, что стена, которой она касается правым боком время от времени вибрирует. Наверное, их путь пролегает под шоссе — и где-то сверху проезжают автомобили.
- … в порядке. … расчистить. … скоро, - раздаётся голос Румпельштильцхена. Но в этой норе он звучит невнятно, и Рул Горм, складывая доносящиеся до неё обрывки слов, понимает только одно: проход, который Румпельштильцхен расчистил, когда искал её — снова засыпало, пусть и не до конца.
Мужчина оборачивается, тут же прикладывается затылком об нависающий над ними потолок и, сдавленно охнув, объясняет:
- Рул, погоди, я немного расчищу и вернусь.
Прежде, чем она успевает возразить, он отстёгивает от пояса карабин, и верёвка, натянутая меж ними, падает на дно норы.
- Румп! - импульсивно вскрикивает фея. - Румпельштильцхен!
- Я скоро, - обещает он и скрывается в темноте.
Рул Горм сжимает кулаки и гасит первый порыв: пойти за ним следом. Если бы у неё была пыльца… Но её нет, и сама она слишком слаба, и своим присутствием может скорее помешать, чем помочь. Так что фее остаётся только послушно ждать, тревожно вслушиваясь в звуки.
Комментарий к Глава 2
Ой, внезапно, работу добавили в рекомендованные.
В связи с этим большое спасибо моему редактору - White_ Heart и всем тем, кто присылал сообщения об ошибках через Публичную Бету.
========== Глава 3 ==========
Белль замирает с салфеткой в руке, а Уилл садится, приглаживает пятернёй волосы, смотрит почти смущенно:
- Детка? - повторяет он и сбивчиво продолжает. - Вчера я погорячился: я не то хотел сказать, насчёт того, я знаю, что ты не такая.
Белль с трудом понимает, о чём он: вчерашний день был слишком длинным, наполненным до отказа, и воспоминание о ссоре с Уиллом затерялось среди десятков других.
- Это извинения? - уточняет красавица.
- Они самые, - парень энергично кивает и тут же кривится от боли. - Голова, - поясняет он кратко, перехватив полный жалости взгляд Белль. - И во рту точно кошки нагадили.
- Сейчас, - обещает Белль торопливо, прикрывает кофейную лужу и осколки несколькими измятыми листами, чтобы не бросалась так в глаза, и спешит к кулеру. Наполняя пластиковый стаканчик холодной водой, девушка ощущает острый укол совести. Наверняка Уилл напился… из-за неё. Раньше с ним такое случалось часто, да и знакомство их состоялось, когда, открыв утром библиотеку, Белль обнаружила на полу за стеллажами мертвецки пьяного парня. Но, начав встречаться с красавицей, он не то чтобы завязал, однако по большей части ограничивался пивом. А сейчас… несложно догадаться, что послужило причиной его нынешнего плачевного состояния.
Когда Белль протягивает Уиллу воду через решётку, он, принимая стакан, на миг накрывает её пальцы своими, а разорвав прикосновение, тут же другой рукой обхватывает её запястье:
- Не уходи.
- Я и не собиралась, - произносит она чуть более резко, чем планировала, и пока Уилл длинными глотками втягивает в себя воду, смотрит на его дёргающийся кадык. Это судорожное подрагивание отчего-то кажется Белль очень трогательным, так же, как и мятый ёжик волос, приподнятые в вечном удивлении чёрные брови и оттопыренные уши. Допив, парень на секунду прикрывает глаза, с хрустом сминает в кулаке пластик стакана:
- Спасибо.
- Ну… - Белль стоит у решётки, не решаясь высвободить руку из захвата, делает глубокий вдох: она должна сказать. - У меня вообще-то к Дэвиду дело, как к шерифу.
- Вот как, - Уилл выпускает её руку, прячет ладони в карманы джинсов, а обломки стакана бросает на пол камеры, говорит нарочито грубо. - Залог за меня внесёшь? Я не собираюсь сбегать до суда.
- Мне не следовало бы, - поджимает девушка губы, - но — хорошо. Только, если ты не будешь больше попадать в неприятности.
- Буду примерным мальчиком, - бурчит он и засовывает руки ещё глубже в карманы. - Только в одну неприятность я уже попал. По уши вляпался…
- И куда? - Белль хмурится, перебирая в уме, что Уилл мог успеть натворить за вчерашний вечер: от банального пьяного хулиганства до кражи со взломом.
- В тебя влюбился, - так же мрачно поясняет Уилл, и спрашивает уже чуть бодрее. - И что за дело у тебя к Дэвиду?
- О, - Белль улыбается, чувствуя, как наполняет её ощущение собственной значимости, - это связано с Голубой Феей. Она пропала.
- Ничего такого не слышал, - замечает парень.
- Официально это ещё не объявлено, - склоняется Белль к решётке. - Это… моё собственное расследование.
И она рассказывает об обвале в шахтах, о неожиданном интересе Румпеля к Рул Горм, о поездке в монастырь, о ночи в библиотеке, о таинственной записке, оставленной ей мужем.
Парень слушает, не перебивая, лишь время от времени трёт пальцами виски и бледно ухмыляется. Он по-прежнему сидит поверх серого одеяла на койке в позе, которую одновременно можно счесть и настороженной, и расслабленной. Спиной опирается на облупленную стену, ноги вытянуты и перекрещены на щиколотках.
- А, - заговаривает он наконец, и голос его звучит немного снисходительно. - Всё ясно. Теперь Голубой точно не жить.
- Что ты имеешь в виду? - глаза Белль удивлённо расширяются.
- Чего тут непонятного, - цедит парень небрежно, проводя указательным пальцем по прутьям решётки, отделяющей его от красавицы. - Грохнет её там без свидетелей, а скажет, что спасал, но не смог — не успел. Он всегда эту «ночную бабочку» ненавидел. Детка, - снова говорит Уилл, и это обращение в его устах звучит почти нежно, - ты такая умная. И при этом такая дурёха.
Белль обиженно отворачивается, подбирая ответ побольнее:
- На самом деле ты просто ревнуешь.
- На самом деле, - парирует Уилл, - мне много чего приходилось слышать о Румпельштильцхене, да и о Голде немало.
Обернувшись, Белль видит, что Уилл поднялся и стоит теперь вплотную к решётке, прижимается лбом к перекладине. Их глаза — на одном уровне.
- Ты просто не знаешь его, - говорит красавица звонко.
- Не знаю, - соглашается Уилл с усмешечкой, а его руки между тем ложатся на предплечья девушки, и ей трудно сосредоточиться на словах, пока маленькие, крепкие ладони сминают тонкую ткань блузки. - А ты уверена, что знаешь?
У Белль нет ответа.
***
Здесь, под землёй, чувство времени изменяет Рул Горм. Она не может отделять секунды от минут, минуты от часов, и когда разнёсшийся по пещерам звук глухих ударов камня о камень вырывает фею из задумчивости, она не может определить, сколько времени прошло с момента, когда Румпельштильцхен оставил её. На какой-то миг ей кажется, что стены туннеля пошатнулись. Или у неё двоится в глазах? Рул Горм моргает, пытаясь избавиться от наваждения, и вцепляется в прикреплённый к талии карабин. Зря они разъединились. Так было бы достаточно дёрнуть за соединявшую их верёвку, ощутить ответное натяжение и по нему понять, что с Румпельштильцхеном всё в порядке. Она не слышала крика — считать ли это хорошим знаком? Грохот повторяется снова, свод трясётся, и по образованному завалом пологому склону скатываются несколько камней. Рул Горм еле успевает отскочить, уворачиваясь от ударов.
Она больше не чувствует, как впиваются в кожу каменные сколы, торопясь, путается в собственной юбке, но даже не замечает треска рвущейся материи: для неё существует только пятно света перед. Ей удаётся двигаться быстрее, но путь преграждают камни - те самые, что Румп оттаскивал к входу, ведь потолок этой, почти кротовьей, норы не просел и не осыпался. Рул Горм выкрикивает его имя на все лады, но никто не отзывается. И фее остаётся только ползти дальше. Стены сдвигаются вокруг неё всё теснее, а заменяющая пол мешанина из камней, почвы и цемента становится неровной и бугристой. Голову приходится держать так низко, что волосы спадают на лицо, закрывая обзор, и теперь, куда бы она ни направляла луч фонаря, увидеть больше, чем на двадцать дюймов под самым носом, не удаётся. Но фея продолжает двигаться. И не останавливается даже тогда, когда видит перед собой мужской ботинок. Только осознав, что упирается рукой во что-то, куда более мягкое, чем камень, Рул Горм понимает — ботинок обут на ногу.
Она роет землю руками, и под тонким слоем обнаруживается облепленная мокрой штаниной нога.
- Румп, - зовёт она. - Румп!
Но ничего не меняется, и тогда фея, исступлённо вцепляется пальцами в икру, сквозь мокрую ткань, прощупывая кожу, и щиплется с заворотом.
Рул Горм сама не знает, чего хочет добиться этим. И готова уже ущипнуть и себя, в надежде, что всё происходящее не более, чем ночной кошмар, но мышца под пальцами дёргается, и слух улавливает приглушённый стон.
Он звучит так тихо, что она готова уже счесть его галлюцинацией.
- Румп?
- Ты не должна была сюда… тут всё… я не смогу разобрать…
- Хорошо. Вернёмся и поищем другой выход, - говорит Рул Горм монотонно. Слова звучат хрипло и причиняют боль. Кажется, она окончательно сорвала голос, когда кричала, и богатство интонаций вернётся к ней ещё не скоро.
- Т-ты ид-д-ди, - отвечает Румп тихо, застревая на согласных. Ей хочется спросить: “Отчего не откликался раньше?” - но она молчит об этом, бережёт связки и время.
- Вместе, - сипит она и не знает, звучит ли это твёрдо. Зато знает другое: она не отступится.
- Не получится.
Она очищает бёдра и торс мужчины от земли и мелких камушков, и вынуждена лечь плашмя на его ноги, чтобы добраться до головы и плеч. Голова оказывается засыпанной меньше всего — может быть, от того, что раньше Румпельштильцхен пытался освободиться самостоятельно… На левом предплечье булыжник, тяжёлый настолько, что Рул приходится упереться двумя руками, чтобы столкнуть его. После она вытягивается во весь рост и шепчет, почти касаясь губами уха:
- Мы уходим, обратно.
Это не вопрос, а утверждение. После она привстаёт, насколько позволяет нависшей над головой потолок, привязывает конец верёвки к опоясывающему его тросику, намеренно игнорируя карабин, ещё сильнее накручивает и запутывает узел.
Здесь так узко, что развернуться практически невозможно. Поэтому большую часть пути, им приходится пятиться. Рул Горм проползает здесь уже четвёртый раз, и духота, витающие в воздухе клубы пыли, врезавшаяся в спину натянутая до предела верёвка и молчаливое сопротивление Румпельштильцхена - почти заставляют её сдаться. Она чувствует себя заживо похороненной, когда обнаруживает: лаз расширился настолько, что теперь можно развернуться. Выбравшись из норы, они ложатся на камни, и несколько минут не предпринимают никаких попыток встать, только тяжело дышат.
Первым приходит в себя Румпельштильцхен, он опирается на локоть, садится, морщит лоб:
- Рул, ты как?
Вместо ответа она пытается сесть, и направляет свет в его сторону.
Выглядит мужчина неважно: одежда помята и местами изорвана, закреплённый на лбу шахтёрский фонарик безнадёжно испорчен, бровь рассечена.
- Рул, - Румп протягивает фее руку, и ей, наконец, удаётся принять более удобное положение. - Прости меня, - судорожно вдыхает он. - Нам не пройти. Не вышло. У меня есть ещё один капсюль, но… - мужчина стирает с лица кровь, и фея видит, как дрожат его пальцы. - Бесполезно. Балки слишком прогнили. Я не должен был, - горько говорит мужчина, и глаза его блестят как-то подозрительно сильно. - идти сюда один. Думал, выйдет. Я должен был убедить их, убедить их всех, - слова становятся неразборчивыми, а тёмную от крови и грязи щёку пресекает влажная светлая дорожка. - Я должен был…
- Перестань! - сипло рявкает Рул Горм, и её ладонь с размаху впечатывается в мокрую грязную щёку.
Фея с недоумением смотрит на свою руку, зажимает себе рот ладонью и шепчет:
- Я не хотела.
Она и вправду не собиралась делать ничего подобного. Выработавшиеся за двадцать восемь лет рефлексы сработали против её воли.
Комментарий к Глава 3
Первая часть главы (до звёздочек) написана совместно с **Летающим Котёнком**.
========== Глава 4 ==========
Они сидят на найденном в недрах рюкзака махровом полотенце, но его тонкая ткань не может защитить от холода каменного пола, и задница уже промёрзла так, что он не удивится, если встав, обнаружит, что на штанах хрустит лёд. Он и Рул сидят обнявшись, в надежде хоть немного отогреть друг друга, но судя по дрожи, сотрясающей тело прижавшейся к нему женщины, получается плохо.
Они вернулись в пещеру, где Румпельштильцхен нашёл фею. Здесь царит промозглая сырость; вода по прежнему занимает почти всё пространство, и её капли, оседая на стенах и сводах каменной залы и ведущего к ней туннеля застывают хрупкими ледяными ломтиками. Но тут хотя бы нет риска, что своды обрушатся им на головы. К тому же искать фею будут именно здесь. «И смерть от жажды не грозит», - попытался он пошутить, усаживаясь на полотенце подальше от ощетинившихся каменными шипами стен. Пить ледяную воду вовсе не хочется, и Румпельштильцхен досадует на то, что уложил в рюкзак вещи на все случаи жизни, но не догадался взять даже хлеба. Не то, чтобы он был сильно голоден, но еда согрела бы их изнутри. Он в который раз чихает, и утирает нос рукавом свитера — платок он отдал Рул Горм — и снова скользит ладонью по рукам и плечам женщины, сжимает крепче запястье, проводит большим пальцем к узкой полоске покрытой пупырышками мурашек кожи, между рукавом пиджака и сползающей перчаткой. Она совсем продрогла.
- Рул, - произносит он, звуком собственного голоса отгоняя подступающее отчаяние, - садись ко мне на колени.
- Нет, спасибо, - отвечает женщина сиплым шёпотом, но — почти церемонно.
Румпельштильцхен восхищается её самообладанием. У него самого не осталось сил цепляться за вежливость и манеры.
- Брось, - уговаривает он ласково. - Я согрею тебя, ты — меня.
Она поворачивает к нему лицо. В белом свете фонаря оно кажется мраморным, а губы синими. Хотя они сейчас так и выглядят: посиневшими, едва не почерневшими, трясущимися от озноба. Губы-то он мог бы согреть, унять дрожь, просто накрыв своими. Рул Горм опирается на его плечо, заставляя на мгновение поморщиться от резкой боли, и неловко усаживается ему на бёдра, доверчиво прижимается к груди. Румпельштильцхен ёрзает, устраиваясь поудобнее, обнимает её, кладёт ладонь на коленки. “Костлявые, - замечает он. - Совсем согреваться нечем.”
- Это неприлично, - шепчет ему в грудь Рул.
Румпельштильцхен хмыкает:
- Не бойся, моё сердечко. Ни на что неприличное я сейчас по определению неспособен.
“К сожалению”, - добавляет он про себя. Мягкие женские ягодицы упираются ему прямо в пах, и у него слишком богатое воображение, чтобы он мог совершенно проигнорировать такую близость. Но та часть тела, что причиняла Румпельштильцхену столько неудобств от одной только мысли о настоятельнице фей, остаётся безжизненной. Кажется, единственное, что может хотеть его тело — это тёплое одеяло и обжигающий наваристый бульон…
- Почему? - шёпот женщины отрывает его от приятных размышлений.
- Окоченел, - шмыгает он носом.
- Румп, - шелестит фея,- я не о том. Почему — “моё сердечко”?
- А, - он снова хлюпает, разрывать объятья ради того, чтобы утереться, не хочется, - ну, потому что ты и есть моё сердечко, радость моя, любовь моя… Думал, феи проницательнее. Магия-шмагия…
Эти слова вырываются так просто, и Румпельштильцхену даже на миг кажется, что он о них не пожалеет.
В наступившем молчании даже доносящиеся из-за стены бесконечно дробящиеся эхом всплески звучат приглушённо.
Наконец Рул шепчет:
- Я не догадывалась.
- Теперь вот знаешь, - пальцы мужчины рефлекторно стискивают её коленку. - Я-я понимаю, что это ничего не меняет, - торопливо поясняет он. Ему хочется сказать ещё что-то, но он чихает и сбивается с мысли.
Во всяком случае, она не спешит сползти обратно на холодный каменный пол, не отстраняется, не скидывает его руку. Они сидят почти неподвижно, и спустя какое-то время, женщина умастившая голову на его груди - в любых других обстоятельствах это показалось бы ему трогательным и уютным - перестаёт судорожно вздрагивать, чуть расслабившись и отогревшись, лишь Румпельштильцхен время от времени утирает нещадно текущий нос, каждый раз возобновляя объятия. Рул не возражает. Она такая тихая — дыхания не слышно за монотонным шумом воды. Но он чувствует все её выдохи и вдохи, они согревают его кожу даже через толстый свитер. Ему действительно стало немного теплее — хотя бы в местах, где их тела соприкасаются. Только вот правая нога затекла и потом… нет, о потом лучше не думать. Всё же от одеяла он бы не отказался. И от бульона. Последняя мысль заставляет его шумно вздохнуть и облизать губы. Как же давно он его не ел… С тех самых пор, как очутился в Сторибруке.
- Румп…
- Да, милая?
- Скажи мне что-нибудь, - хрипло просит женщина.
- Что же мне сказать-то? - переспрашивает он в недоумении и едва заметно вздрагивает: сорвавшаяся откуда-то сверху капля прочерчивает дорожку по виску и скатывается за шиворот раньше, чем он успевает её стереть.
- Что-нибудь, - повторяет Рул. - Чтобы не молчать.
- Страшно? - хмыкает Румпельштильцхен. - Всё будет хорошо, пусть и не сразу. Эти ребята не торопятся, но они придут. Подождём, сколько надо.
Рул возится у него на коленях:
- А если не дождёмся?
- Дождёмся, - отвечает он уверенно. “Ёмся, ё-о-м-ся-а, ё-о-м-ся-а!”- эхо подхватывает его слова и повторяет их, усекая и искажая, превращая их во что-то совершенно неприличное. Румпельштильцхен раздражённо морщится и продолжает уже более приглушённо. - Мы на берегу, не потонем. Без еды можно хоть две недели протянуть, а воды тут — упейся.
Он гладит её по голове, запускает пальцы в спутанные волосы и легонько массирует затылок, почёсывает, словно ребёнка или щенка:
- Как твоё горло?
- Плохо, - шепчет она едва слышно. - А твоё плечо?
Он ненадолго замирает, прислушиваясь к ощущениям:
- Могло бы быть и хуже. - Хмыкает - беседа принимает слишком уж унылый оборот: - Давай о чём-нибудь другом…
- О чём? - всё так же тихо переспрашивает Рул, и ему приходится напрягать слух, чтобы расслышать её чрез шум подземной реки.
- О чём-то… - он продолжает массировать её затылок, тянет, сжимая в кулаке волосы, отпускает, и снова перебирает пряди, - чём-нибудь…
- О чём ты думаешь?
- О тебе. Рассказать? - его голос звучит лукаво, и Рул издаёт звук, похожий на приглушённое хихиканье.
- А других мыслей у тебя нет?..
- Отчего же, - даже как-то обиженно отзывается Румпельштильцхен, - есть. О бульоне.
- Бульоне? - шепчет Рул, и мужчина думает, как чудесно — даже сейчас — в её устах звучат любые простые слова, в его исполнении — скучные и невзрачные. Какое милое маленькое эхо он бы от неё услышал. Но ей, наверное, - наверняка больно говорить и страшно сидеть в тишине, и ему самому стоит придумать какую-нибудь историю, что-нибудь длинное и заковыристое, только вот на ум, как на зло, ничего не приходит.
- Ну, да, о бульоне, похлёбке такой. Готовила когда-нибудь? - он не сомневается в её ответе. Ведь разве повелительница фей будет возиться со стряпнёй? И Рул ожидаемо качает головой.
- Я даже его и не ела, - бормочет она хрипло.
- Я тебя угощу, - обещает он, спускаясь, запутавшимися в её лохмах пальцами ниже, почти к шее, и снова оттягивая волосы. - Вкуснейшая вещь. Главное, чтобы птица была — ну… грач, если повезёт, или хотя бы галки — штуки две. Даже хорошо, что костлявые, наварист будет… Сначала надо крови дать стечь. Вот не торопиться с этим. А когда уж стекла перво-наперво кипятком облить… - Фея фыркает ему в грудь. - …тогда ощипывать будет легче. Не смейся, - дёргает он прядь чуть сильнее. - Может, можно и ощипанную тушку в этом вашем супермаркете купить, я не спрашивал, продают их…
- Не… - шепчет фея.
- У нас так продавали… В мясных рядах. По весне особенно. Когда они бестолковые ещё, голодные. Вот Эдвин, был такой парень у нас, их дюжинами мясникам носил. Так, - его пальцы уже обхватывают её шею сзади, нежно прощупывают выступающие позвонки, опускаются под ворот пиджака, который кажется непомерно огромным на хрупкой женщине. Здесь её кожа оказывается неожиданно тёплой и гладкой. - так… Сбила ты меня своим хихиканьем. Я о бульоне говорил. Эээ… В общем, чего там… Ощипать,выпотрошить, в котёл бросить… Соли… Солью бульон не испортишь. Лука, - его ладонь застывает на плече у женщины, сквозь слои одежды прощупывая очертания тела. - Луковицы две или три мелкие если. Кто-то крошит, я так только корни срезаю, да от земли отряхиваю — всё равно потом разминать всё, - Румпельштильцхен вздыхает, стирает из-под носа едкую солёную слизь. От разговоров о еде во рту скапливается слюна, а пустой желудок болезненно сжимается, но… лучше уж думать о голоде, чем о том, что они замёрзнут насмерть в подземелье раньше, чем эти недоумки гномы успеют их раскопать. - Моркови… Если молодая, то ботву срезаешь, и потом уже, когда почти всё готово, туда же, в котёл. - Он берёт её правую кисть в свою, склоняется, согревает дыханием каждый палец. Они такие маленькие, нежные, расцарапанные в кровь. На ладонях надулись свежие волдыри от верёвки, - ..если моркови нет, тогда лопух так же — корень вначале, ботву позже. Вот вместе не надо их. Они не дружат. Рул! - внезапно сам себя прерывает мужчина. - Можно, я твои пальчики поцелую? И ладошку?
Рул Горм елозит у него на коленях, разворачивается, отодвигаясь от его груди, но руки не отнимает.
- Можно, Румп, - сипит она. - И не только руку.
Ему хочется переспросить: что, правда? Но он только бормочет: «Спасибо», - и целует её в центр ладони, пытаясь запомнить ощущение её кожи на своих губах. Он очень медленно припадает к подушечкам пальцев феи, водит языком по царапинам, ощущая медно-солёный вкус крови — совсем человеческий.
Наконец её ладонь выскальзывает, бессильно падая вниз, и Румпельштильцхен встречается с Рул Горм взглядом. Она смотрит на него в упор, слегка запрокинув голову, и ждёт. Мужчину слегка смущает этот выжидающий взгляд, он шмыгает носом, с особенной тщательность вытирает его о уже склизкий рукав, нервно облизывает губы. Одно дело мечтать о фее, а другое… целовать её так запросто, наяву.
Он обхватывает ладонями её лицо.
- Я, - шепчет Рул, - не умею любить.
- Не страшно, - отвечает Румп так же тихо, - я научу.
Их веки опускаются одновременно, едва лица начинают сближаться.
- Ааа! - хрипло восклицает Рул Горм. Румпельштильцхен отпрыгнул бы от неё, если бы это было возможно, а так только резко отстраняется и распахивает глаза. У феи на лбу кровоточит свежая ссадина.
- Твой… - показывает она пальцем, - светильник.
Мужчина с досадой шлёпает себя по ляжке и спешно снимает закреплённый на голове, сломанный и бесполезный шахтёрский фонарик. Как он мог забыть о нём?!
- Попробуем ещё? - предлагает женщина.
- Да, моя хорошая, - Румп протягивает руку и гладит Рул по щеке. - Да, моё сердечко, - продолжает он и целует фею в лоб, - прости меня. - Следующие поцелуи достаются прикрытым дрожащим векам. - Любовь моя, - обцеловывает щёки. - А это, - проводит мужчина подушечкой большого пальца по чётко очерченной нижней губе Рул, - мы оставим на сладкое.
Рул Горм всхлипывает. Или смеётся. Он не может понять, и снова сгребает её в крепкое медвежье объятие:
- Ну, ну! Всё будет хорошо, вот увидишь.
========== Глава 5 ==========
Дэвид берёт бумаги — по большей части счета и жалобы — в неровную стопку и складывает на край стола. Эмма намного лучше справлялась с документами; все эти папки, с вкладками в алфавитном порядке, и только ей одной понятная система файлов с интертекстуальными ссылками в стареньком компьютере — хранилище всех криминальных тайн Сторибрука. Но уговорить дочь остаться на посту шерифа, после того, как её имя появилось на кинжале Тёмного, ему не удалось. Она всё твердила, что может повредить кому-нибудь, и велела родителям держаться от неё подальше. Избегала их. Дэвид размещает на расчищенном пространстве бланки отчёта и только после поднимает взгляд на ждущую его внимания Белль, которую он почти не воспринимал без Голда, и говорит преувеличенно деловым тоном:
- Я надеюсь, что ты по серьёзному поводу.
- А то, что у тебя тут живой человек сидит — это уже не повод?! - громко возмущается из-за решётки Уилл.
- А ты бы помолчал, - даже не оборачиваясь, негромко замечает Дэвид. Но убедительно - настолько, что возмущённый вопль сменяется недовольным бормотанием, в котором можно различить «вообще-то мне адвокат положен» и «права человека». Дэвид гасит усмешку и выжидающе смотрит на посетительницу. А она явно нервничает: неловко возится с застёжкой сумки, бросает почти умоляющие взгляды в сторону обезьянника. Беспокоится о своём друге-дебошире?
- Сегодня мне… абсолютно не до чего, – нарушает молчание Дэвид. – Потому, если есть что сказать, говори, нет — извини.
Дэвид достаёт из ящика стола шариковую ручку и склоняется над бланками. Дело, разумеется не в том — не только в том — что Белль жена человека, виновного в случившемся с Эммой. Если бы Румпельштильцхен остался там, за чертой, тьма, скопившаяся в гнилом сердце монстра, никогда не завладела бы его девочкой. Но Дэвид слишком великодушен - если, конечно, не считать снисходительность проявлением малодушия - чтобы винить в этом Белль. Он даже и Румпельштильцхена не упрекнул ни разу, после того, как убедился, что годы, проведённые под Проклятием, стёрлись из памяти бывшего Тёмного. Просто сегодня Дэвиду действительно – ни до чего. Во всяком случае, не до очередных домыслов принцессы-библиотекарши. Слишком уж тяжёлым выдалось начала дня: даже чашки кофе не успел выпить, не говоря уже о завтраке. Ривер-стрит — одна из центральных улиц города — провалилась под землю в тот самый момент, когда по ней ехал школьный автобус. Эта новость вытащила Дэвида прямо из душа, и те несколько минут, что понадобились на одевание, телефон чуть не разорвало от звонков — видимо, каждый из свидетелей происшедшего считал своим долго известить полицию. Разбуженный Нил горестно плакал, а Cнежка не знала, что делать: то ли успокаивать сына, то ли спешно резать бутерброды мужу. С бутербродами Снежка так и не успела, а Дэвид вместе с пожарной командой всё утро развлекался, вытаскивая детей из помятого, завалившегося на бок автобуса. Но даже когда пострадавшие были эвакуированы, Дэвиду, как исполняющему обязанности шерифа, пришлось остаться - и пока засыпали и разравнивали свежий грунт, щебень и укладывали асфальт, - проработать регулировщиком. И хотя к полудню коммунальные службы наконец выставили заграждение, для него ничего не закончилось. Заполнение с десятка бланков, составление отчёта о происшествии, сбор показаний свидетелей, поиск причин аварии. При одной мысли о том, что всё это ему предстоит, хочется застонать и закрыть лицо руками. И только присутствие беспокойного заключённого и не менее взбудораженной миссис Голд, заставляют сдерживаться.
- Насчёт феи, она так и не объявилась, и… - взволнованно начинает Белль, но Дэвид прерывает её:
- Да-да, спасибо, что напомнила. Я уже говорил с Лероем, он собирался возглавить спасательный отряд и ждал только моей отмашки…
- Ну, пока он собирался, кто-то уже собрался, - поджимает губы молодая женщина и извлекает из сумки вчетверо сложенный лист бумаги. - Вот.
- Зафсе? - Дэвид смотрит на крупно выведенные буквы, но в смысл написанного удаётся вникнуть не сразу. - Что ещё за ерунда? - Он трёт подбородок. - В те пещеры через библиотеку всё равно не попасть. Этот проход был закрыт ещё до… - «до снятия проклятия» хочет добавить Дэвид, но слова застревают в горле. “Может быть, это ничего не значит”, — уговаривает он себя. Прежде, чем делать выводы, нужно сверить схему шахт с картой города. Миссис Голд не сводит с него выжидающего взгляда, но Дэвид по-прежнему молчит.
- Спите на рабочем месте, шериф? - ехидно комментирует из-за решётки Уилл.
- Помощник шерифа, - автоматически поправляет его Дэвид.
***
Каждый вдох и выдох отдаётся болью в воспалённом, будто сожжённом горле. Рул Горм вжимает лоб в вздымающуюся под толстой тканью грудь мужчины, шевелит пальцами ног: поджимает их и расслабляет снова, трёт ступнёй о ступню. Пора размяться. Наверное. Она сбилась со счёту, сколько раз уже они вставали, прохаживались — не углубляясь в опасный туннель, пытаясь согреться движением. А после снова усаживались, чтобы не обессилеть. Румпельштильцхен рассказывал ей что-то. Какие-то рецепты. Таблицу умножения. Странную историю про летающий пончик. И даже перечислял товары из своей лавки, указывая цены. Со стороны их разговор можно было бы счесть бредом сумасшедших, но Рул Горм благодарна мужчине за все его слова и прикосновения. Они мешали поддаться отчаянию и оцепенению. Хотя сквозящая в интонациях мягкая нежность смущала и даже пугала. Рул не могла забыть, что феи не должны сближаться с людьми, даже дружба была нежелательна, ибо заменяла милость справедливостью. Впрочем, вспомнить источник этого строгого суждения Рул Горм так и не удаётся. Так же, как и не отзываться на ласку мужчины своей ответной. Сейчас Румп умолк, и Рул сожалеет, что для её воспалённых связок любые разговоры — почти невозможны. Установленный на валуне фонарь горит тускло, но вода, заполнявшая пещеру, отражает и умножает свет, серыми подтёками расползающийся по чёрным сводам. У них есть: запасные батареи, и зажигалка, и красная декоративная свеча в золотых звёздах. Осознание этого немного успокаивает.
Рул елозит на коленях у своего спасителя, шепчет: “Вставай!” - поднимает глаза и обнаруживает, что веки мужчины смежены. - Ты же не спишь? - спрашивает фея так громко, как может, и, хотя каждое слово точно раздирает ей глотку пополам, её голос звучит невнятным шелестом. Она сползает с колен мужчины, и тот заваливается на бок.
- Румп! - трясёт его за рукав, безголосо захлёбывается криком. - Не спи!
- Тш-ш-ш… - бубнит Румпельштильцхен себе под нос, не открывая глаз. - Не сплю. Просто отдыхаю.
Спустя несколько секунд он действительно садится, нашаривает трость и, опираясь на неё обеими руками, встаёт со сдавленным стоном, подаёт Рул руку. Когда она поднимается, мужчина тянется к её щеке осторожно, так словно она может в любой момент отшатнуться, и это очень трогательно, хотя, наверное, неуместно после всех тех поцелуев, которыми он осыпал её лицо. Куда ей отступать, после того, как она позволила всё это, и не только позволила, но ещё и сама жалась к мужчине? Любую из своих фей за такое она лишила бы крыльев, обратив в обычную смертную, и, в назидание, выставила бы из монастыря. Что ж, теперь, видимо, ей придётся наказать себя. Рул думает: “Справятся ли феи-сёстры без неё? Кому перейдёт её магия, когда она станет пустышкой? Где она будет жить потом?.. Если, конечно, это потом наступит…”
Несмотря на всё случившееся, она считает себя не в праве лишать Румпельштильцхена выбора: от потерянной тёмной сущности ему остались не только лавка и особняк, но и жена. Мысли отступают, когда её кожи касаются холодные мужские пальцы. Большой прочерчивает по скуле линию.
- Ты плачешь?
Надо же — она и не заметила брызнувших слёз. Это, наверное, от боли, потому что огорчения она не чувствует. Больше нет. Только собственную беспомощность — и вину. Дышать слишком мучительно, Рул ладонью сдавливает собственное горло, чтобы хоть на миг остановить приток воздуха.
Румпельштильцхен, кажется, воспринимает этот жест как-то иначе, и заверяет — уже не так горячо, как несколько часов назад:
- Нас вытащат, Рул, вытащат. Белль не позволит им забыть о нас.
Рул остаётся только кивнуть.
Фонарик стоит на валуне, ставшем теперь берегом, а они скрываются в тьме туннеля. Рул Горм — не боится темноты. Не должна. Но всё же когда тьма становится совершенно непроглядной, она невольно чуть крепче сжимает ладонь Румпа и утешает себя мыслью, что свеча и зажигалка спрятаны у него в кармане брюк. Хотя - их сплетённые пальцы трясутся так сильно, и это внушает некоторые сомнения в том, что в случае необходимости кто-то из них справится с зажигалкой. Здесь, дальше от воды, должно быть хоть немного теплее. Но Рул не чувствует разницы. Наконец они останавливаются, Рул высвобождает руку и наощупь продвигается по запястью, выше, пока не дотягивается до плеча мужчины. Румп гораздо более ловко, словно всю жизнь только и занимался тем, что блуждал в кромешном мраке, укладывает ладонь ей на спину, проводит рукой по дрожащим лопаткам. Тишина режет уши.
- Как ты думаешь, - шепчет Рул и радуется, что вырывающиеся вместе со словами слёзы боли не видны в темноте, - долго мы здесь?
- Ты.. - начинает Румп неуверенно, - я думаю, около суток, не знаю точно. А я… вполовину меньше. Мне так кажется.
Его плечи под её руками ходят ходуном, и Рул думает, что он слабее, чем хочет казаться. Что бы было с ней, если бы он не пришёл? Она была бы уже мертва? Или всё ещё таящаяся в ней магия не дала бы погибнуть и превратила бы её в подобие живого трупа? От этого предположения ей становиться ещё холоднее, хотя казалось бы — куда уж. Она всё ещё фея. И всё ещё чувствует в себе остатки волшебства. И присутствие пыльцы — близко, близко. Она могла бы спасти их, но… Не дотянешься.
- Ты чуть не заснул, - сорванный голос, к сожалению, не мог звучать обвиняюще или строго. - Ты сам говорил, нельзя.
Румп молчит, потом, когда Рул Горм уже думает, что ответа не последует, произносит слегка растягивая слова:
- Не заснул же, - хотя она не может видеть его, но готова поклясться, что он улыбается криво, правой стороной рта.
Они медленно возвращаются к воде, стоят, хлопают себя по бокам, совершают ещё один круг не слишком углубляясь в туннель. Силы у Рул Горм ещё есть, она чувствует, что они на исходе, но чудо — не кончились. Но уже очень скоро… Пусть Румп не смог её вытащить — он старался, и она не винит его в том, что не получилось — но она рада, что он не оставил её умирать в темноте и одиночестве. Рул плотно сжимает губы и кусает себя за щёку изнутри, болью наказывая себя за эти себялюбивые мысли. Она не хочет умирать. Не сейчас, когда, несмотря на холод, боль, тьму, она впервые кажется себе по-настоящему зрячей, хоть и рассматривать здесь особенно нечего, кроме Румпельштильцхена… Румпа… Но главное — ей не хочется, чтобы умирал он. Не хочется — но это кажется почти неизбежным. Если их не найдут в ближайшие часы, они уснут, а уснуть здесь, насквозь продрогшими, означает — не проснуться. Для человека — точно.
- Прости, - срываются с её губ слова.
Он выжимает из себя улыбку, что смотрится жалко и неуместно.
- Мне так стыдно, - продолжает Рул, потому что как бы ни болело горло, эти слова жгут её изнутри. - Ты тут из-за меня, и ты — ты можешь погибнуть.
- Нет-нет, - Румп делает шаг, сокращая расстояние между ними.
Но она не даёт ему договорить.
- Ты тоже думаешь, что мы не выберемся. Что они не успеют. Я вижу.
- Потому что ты фея? - довольно кисло переспрашивает он.
Рул отрицательно мотает головой:
- Просто.
И тогда он в который раз обнимает её, шепчет:
- Не жизнь и была, - и целует её в макушку. Добавляет: - Тебе лучше меньше говорить.
Наверное, он прав. Потому что Рул ощущает, словно ей в горло кто-то насыпал пригорошню раскалённых углей. Но она продолжает своё тихое бормотание:
- Так обидно. Я ощущаю, она совсем рядом, и нет уже никаких преград, кроме реки. Я могла бы спасти нас за десять секунд, но не могу дотянуться…
- Ты о чём? - тускло переспрашивает Румп.
- О волшебной пыльце.
Мужчина отстраняется, разрывая объятия, и, подняв голову, Рул Горм видит, что усталая безнадёжность во взгляде, сменилась лихорадочным блеском.
========== Часть 6. Новое зрение (Глава 1) ==========
…как может что-либо возникнуть из своей противоположности, например разумное
из неразумного, ощущающее из мертвого, логика из нелогического, бескорыстное
созерцание из вожделеющего хотения, жизнь для других из эгоизма, истина из
заблуждений?
Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое
А песок вокруг этого озера, ваша милость, состоит из одних жемчужин, крупных, как галька. Маноло пал наземь и начал загребать жемчуг полными горстями; и тут один из наших провожатых сказал, что это - отличный песок, из него в Офире жгут известь.
Карел Чапек. Офир
Глава 1
Это казалось очень простым, но могло стать бесполезным.
Пожарный насос вглубь шахт было не протащить, а воду откачивают обычным, заполняя ей цистерны и складывая их в один из отходящих в сторону туннелей. Только на уровне воды это никак не сказывается: невидимый подземный источник работает быстрее и лучше спасателей.
«Закон сообщающихся сосудов», — комментирует происходящее Умник. Дэвид не очень понимает, что тот имеет ввиду, но на расспросы нет времени.
Спасатели работают слишком медленно, подход к затопленному участку узок, и больше двух человек разместить в нём сложно. Ну, теоретически, можно, да только толку в этом нет никакого.
Дэвид вообще не уверен, что во всём этом мероприятии есть какой-то толк. Рул Горм уже умирала — от рук Питера Пена, попадала в волшебную шляпу. Но каждый раз выходила из подобных переделок всё той же — слегка надменной, неуязвимой, застёгнутой на все пуговицы настоятельницей фей. Так что больше следовало опасаться за Румпельштильцхена, сдуру сунувшегося в шахты. Попасть из библиотеки к новому подводному озеру, можно было только одним путём, пролегавшим, по странному совпадению, под Ривер-стрит. Прохождение заброшенного туннеля не должно было занять так много времени. У Румпельштильцхена была карта. Но он — с феей или без — до сих пор не вернулся: либо попал в тот же обвал, от которого по дороге в школу пострадали дети, и теперь скорее всего мёртв, либо не может из него выбраться. Будь управление коммунальными службами в ведении шерифа, Дэвид не отправлялся бы вместе со спасателями блуждать два километра по узким и тёмным переходам шахт, а вскрыл бы свежий, ещё не застывший асфальт на Ривер-стрит и начал раскопки прямо на проезжей части.
Но Регина процедила сквозь зубы: “Нецелесообразно”, — и добавила, что разбазаривания городского бюджета не допустит. Дэвид готов с ней согласиться: ему тоже не симпатичен этот ростовщик, явно зажившийся на свете. К тому же в Зачарованном Лесу именно Дэвид настоял на пожизненном заключении Румпельштильцхена в гномью гору, и, в общем-то, этот приговор никто не отменял. Но Эмма… Эмма наверняка рассудила бы иначе. Нет, не та Эмма последних месяцев, что не пускала родителей на порог и не отвечала на телефонные звонки, а хмурая золотоволосая девушка со значком шерифа на поясе, считавшая своим долгом защищать каждого в Сторибруке: и Регину, причинившую немало зла ей лично, и Голда, симпатии к которому она не испытывала, — любого, кто оказывался в беде. Эта мысль заставила Дэвида спуститься в холодную духоту подземелья и в взять процесс осушения под свой контроль. Цистерны и бочки были заполнены, и, не поддаваясь искушению выплеснуть их прям здесь, Дэвид обхватывает одну из них за бока, кивает крошке Антону, и, дождавшись, когда он сделает то же, рывком тянет вверх. Плечи и поясница начинают ныть уже через несколько шагов, напоминая, что времена, когда он носил на поясе меч, а не кобуру, прошли, и нынче Дэвиду редко приходилось поднимать что-то тяжелее малыша Нила.
***
Румп долго рылся в рюкзаке. То хмурился, то улыбался, излагая план, а потом сжал её руку в своих ладонях. Надо же попытаться. Это просто. Усталость слетела с него, и даже ладони перестали дрожать от холода. Словно мысль о скором спасении придала ему сил. И Рул Горм согласно кивнула. Сейчас она почти жалеет об этом.
Рул Горм смотрит в пространство перед собой, касаясь троса, закреплённого на остром обломке, выступающем из каменистого пола. Трос больше не натянут. Нет, не обвис, но прежнего напряжения больше нет.
Беда в том, что Рул Горм не умеет плавать. Ни феей, ни человеком — не доводилось. Но она дала себя убедить. Слишком уж горячо Румп говорил, что знает всё о подземных реках, что русло, скорее всего, не так уж глубоко, и можно будет перейти в брод. Настаивал на том, что пойдёт первым, плавать умеет, и поэтому, в любом случае, не пропадёт. Трос чуть подрагивает. Неужели Румп потерял свой конец, и теперь верёвку треплет и болтает река? Рул Горм смотрит на неопрятную кучку мужской одежду, что лежит на берегу, на заливающую пещеру воду. Когда Румп был рядом, всё казалось осуществимым. Дождаться сигнала — «я дёрну три раза, три — волшебное число» — и, держась за верёвку, дойти до другого берега. Или же, если верёвка дёрнется только раз — оставаться на месте, пока Румп пытается раздобыть пыльцу сам. Рывок был только один, и давно, Рул Горм кажется, что прошла целая вечность. Она теребит трос, и никак не может ни на что решиться. Но должна ли она решаться? Не подведёт ли Румпеля ещё больше, нарушив уговор? Рул Горм обхватывает саму себя руками, не столько надеясь согреться, сколько желая почувствовать чьё-то — хоть своё — прикосновение. Сначала она даже обрадовалась тому, что брод, видимо, не нашёлся. Ей страшно, страшно, лезть в холодную воду, после того ужаса, что она пережила здесь — в темноте и одиночестве. Но мысль о том, что Румпельштильцхен может не вернуться — пугает ещё больше.
Там, в обрушившемся проходе, он бы не выбрался сам. Значит, что-то она может, даже находясь в этом нелепом, терзаемым слабостью и болью человеческом теле. А теперь, когда магия близко — тем более. Она снимает пиджак. И мохнатые носки, успевшие выпачкаться и порваться. Дрожащими пальцами нащупывает застёжки на юбке: она только недавно высохла, и мочить её снова Рул Горм не хочет. Петли такие тугие, а пуговицы никак не хотят пролезать в отверстия. Дрожат пальцы, дрожат на поверхности воды блики света, дрожит и натягивается уходящий в воду витой трос. Это может означать… Нет! Рул Горм так ясно видит — обвязанное верёвкой уже безжизненное тело, утягиваемое на дно буйным течением, — что не может удержать хриплого вскрика. Звук её голоса тут же отражается от стен и потолка — “Нет… Нет… Нет…” — вторит эхо. Рул Горм сгребает в горсть непослушные пуговицы, и добротная шерстяная ткань с треком рвётся. Но она не слышит этого, как не слышит ни стука посыпавшихся на камни пуговиц, ни плеска воды. Всё заглушает шелестящее «нет», да слишком громкий звук собственного неглубокого дыхания. Она стягивает юбку, садится на насыпь, опираясь на неё локтями, медленно сползает в воду… Здесь неглубоко. Пока. В глазах рябит от бликов, и направляясь к пробоине, Рул Горм не сразу видит в проёме Румпельштильцхена. Не сразу слышит:
- Ру - ул…
Её имя, произнесённое хриплым гнусавым голосом, тонет в шорохе эха, и в первое мгновение ей думается — показалось. Но, подняв голову, она видит Румпа, и устремляется ему навстречу, забыв обо всём кроме его возвращения. Он наваливается на неё всем весом, и они едва не падают. Но всё же как-то добираются до кусочка суши. Заползая на насыпь, Румп бормочет пляшущими губами:
- Ты бы видела, сколько… — Он снимает с плеча застёгнутую на молнию сумку и устало сбрасывает её на насыпь. — Я дополна набрал… Полотенце там оставил, чтоб больше влезло… Светится всё.
Рул Горм обнимает его, и фею не смущает ни её, ни его — нагота — на ней лишь сорочка, на Румпе промокшие «боксёры». Рул мимолётно вспоминает, как Румп, замявшись, просил её отвернуться, когда раздевался перед тем, как спуститься в воду. Сейчас он не против её близости, и не совершает попыток одеться. Поэтому Рул плотнее прижимается к его холодной коже. Мужчина уже не дрожит, только иногда по телу проходит короткая судорога. Почему-то Рул это кажется плохим признаком.
- Одевайся скорее, — она протягивает ему рубашку.
- Полотенце я вынул, чтобы больше пыльцы влезло, — невпопад отвечает Румп и продолжает лежать неподвижно.
“Конечно! Пыльца!” — Рул Горм ругает себя за забывчивость и спешит всё исправить. Подбирает сумку, тянет за молнию — поддаётся легко. В сумке пластиковый пакет, что выглядит странно тощим. “Сюда бы и полотенце влезло”, — приходит в голову нелепая мысль. Фея запускает в пакет руку, ожидая почувствовать чуть влажную, мягкую, остро покалывающую подушечки пальцев, разрядами сокрытого в ней волшебства, пыльцу. Но ничего, кроме полиэтилена, ещё более мокрого внутри, чем снаружи, она не обнаруживает. Рул вынимает пакет, выворачивает наизнанку — ничего, кроме дырок. В них-то и высыпалась… Она отбрасывает ненужную ёмкость — ни крупинки. Сумка, в сумке. Она роется на дне, в карманах, но пыльцы там нет. Пальцы проваливаются в дыру на дне… В самом углу. Ткань изодрана в лохмотья.
- Румп… — наверное, он зацепился за острый камень где-нибудь посреди реки и не заметил. Она переводит взгляд на Румпельштильцхена. Он неподвижен, на груди лежит комом смятая рубаха, но на синеватых губах застыла улыбка, и под прикрытыми веками движутся зрачки.
- Она такая красивая, — бормочет он чуть слышно… — На обратном уж испугался, что не сумею… А сумел…
Рул Горм видит, как у Румпельштильцхена вздрагивают ресницы, и ждёт, что он откроет глаза, сядет, наденет рубаху, будет натягивать брюки, путаясь в штанинах, смотреть сердито, чихать, проклинать дыру в сумке, отыскивать ещё какой-нибудь способ спастись. Но глаза не открываются, не смыкаются губы — рот остаётся приоткрытым, а лицо приобретает незнакомое Рул Горм блаженное выражение. И она понимает, что не может сказать Румпу, что он потерпел неудачу.
- Спасибо! — восклицает она пылко. — Никогда не видела такой… богатой на волшебство.
Уголки губ Румпа на мгновение приподнимаются вверх. Рул тянет его за плечи, в попытке усадить, одеть, но ничего не получается. И тогда она просто расправляет на нём рубашку, подкладывает под голову сложенный свитер, укрывает пиджаком. Рул Горм вспоминает, как Румп растирал ей руки и ноги, и делает то же для него. Никакого результата. Ни стона, ни движения, ни дрожи, ни малейшего сокращения мышц под холодной кожей.
- Всё будет хорошо, — вдохновенно врёт она. — Ты спас нас, с помощью этой пыльцы, мы сейчас перенесёмся в обитель. Сёстры, наверное, уже умерли от беспокойства. - Рул Горм осекается: умерли запрещённое слово. Для неё. Сейчас. — Всё будет хорошо, — произносит она снова, хотя и не понимает, слышит ли он её.
Рул Горм прижимает ухо к его груди. Она не вздымается. И через рубашку и пиджак, которыми Рул его укутала, не слышно биения сердца. Тогда она нависает над его губами, почти касаясь их своими. Ничего не происходит уже целую вечность. А потом она ощущает выдох, слишком слабый, слишком лёгкий.
Румп… Он не может так умереть. Нет. Два столетия он портил ей жизнь, так долго — ни один Тёмный не продержался. Живучий, хитрый, гадкий тип.
Рул Горм не умеет делать искусственное дыхание, и о непрямом массаже сердца имеет весьма смутные представления. Она просто прижимается губами к его губам, выдыхает воздух, а потом целует. Его губы холодные, совсем, но вкус… Вкус кажется удивительно знакомым. Она целует его, прощаясь, смиряясь, отбрасывая последнюю надежду. Ничего не будет, ни позора, ни сломанных крыльев, ни их совместного будущего — которое она уже успела нарисовать в мечтах. Но рассказать об этом Румпу не успела. “Так, легче, так проще”, — пытается уговорить Рул Горм саму себя и не может. Отрывается от губ.
- Не умирай, слышишь?
Искусственная дыхание, — вспоминает она, и набирает в лёгкие побольше воздуха, обхватывает его губы своими, выдыхает…. и отказывается верить себе, когда Румп закашливается. Она отрывается от него, но на затылок ей ложится тяжёлая ладонь — Румпельштильцхен притягивает её обратно, накрывает её губы своими, превращая медицинские манипуляции — в настоящий поцелуй, углубляет его, и не разрывая, садится. Рул Горм отодвигается, и видит, что Румп улыбается немного смущённо, и, несмотря на голубоватый полумрак, окутывающий пещеру, уже не выглядит таким бледным, полумёртвым.
- Это хорошо, что ты не перенесла нас сразу в обитель, — хмыкает он. — Не хотел бы я предстать перед сёстрами в исподнем. - Тут Румпельштильцхен улыбается почти счастливо. — Я так боялся за тебя… Ты так дышала… Хорошо, что я успел. И пыльца помогла.
- Но пыльца, — начинает Рул, и внезапно понимает, что голос её звучит как-то уж слишком звонко. И боль в горле она не чувствовала уже очень давно… Наверное, с того самого мига, как стоя в воде обняла стремительно слабеющего мужчину.
Румпельштильцхен качает головой, расправляет снова сбившуюся в комок рубашку, вставляет руку в рукав.
- Спасибо, Рул, — поднимает он на неё глаза. — Ты спасла меня. Удивительно. Только что пальцем шевельнуть не мог, а теперь… - он замирает, словно прислушиваясь к ощущениям. — Даже нога не болит.
- Но пыльца… — снова пытается Рул. — Её нет.
- Но я… чувствую… её, — медленно, недоуменно произносит Румпельштильцхен, и лицо его приобретает комично-удивлённое выражение. — Я не знаю, как, и почему, но я её чувствую… Просто знаю, что она рядом.
- Сумка… — возражает Рул Горм и вдруг, словно внезапно прозрев, видит, что крупицы пыльцы блестят на щеках и шее Румпа, на её собственных голых руках, что вода светится слабым голубоватым светом. — Сумка порвалась, и пыльца попала в воду, — шепчет Рул и удивляется тому, что не поняла этого раньше.
- Да, прости, — виновато говорит Румп, и наклоняет голову, так, что спутанные влажные пряди падают ему на глаза.
- Нет-нет, всё чудесно, — Рул шепчет, но знает, что Румп слышит её, она видит, как от прилива крови слегка темнеет его лицо, как он неловко вставляет руку во второй рукав, стягивает ткань на груди… и снимает рубашку снова. «Он хочет…» - думает Рул, и понимает, что не готова к такому повороту событий.
- И как мне теперь одежду носить, — прерывает её размышления Румп. Он повернул голову и смотрит куда-то к себе за спину. — Вопрос.
Рул Горм хмурится, а Румпель улыбается мальчишеской озорной улыбкой и расправляет сложенные за спиной крылья. Сверкающие и голубые, с завивающимся на них серебряным узором.
- Я хочу показать тебе пещеру. Ту, за рекой!
Он поднимается, немного неуверенно ступая на правую ногу, поднимает взгляд и протягивает Рул Горм руку:
- Ну что, поплывём или полетим?
========== Глава 2 ==========
Внешний вид крыльев обманчив: они кажутся нечувствительными и жёсткими. Но Румпельштильцхен их ощущает, от оснований — между лопаток, до изогнутых сверкающих кончиков. Они слегка трепещут в воздушных потоках и холод чувствуют не хуже, чем, например, пальцы ног, или голые пятки. Хотя - все его ощущения изменились: в пещере - холодно, но Румпельштильцхен больше не мёрзнет. А когда они влетают в пробоину — не прихватив с собой ни фонаря, ни свечки - вокруг, конечно, становится темно, но теперь Румпельштильцхен видит в этой темноте, и ему вовсе не нужно для этого напрягать зрение.
- Я так давно не летала, - задыхаясь говорит фея. - Я так скучала по этому.
Румпельштильцхен смеётся так, как не смеялся, кажется, целую вечность или около того. Не потому что Рул Горм сказала что-то забавное, а просто… ему слишком хорошо, чтобы оставаться серьёзным. Он замедляется и задерживает Рул, цепляется за её плечи и целует её жадно, жёстко.
- Нет, - бормочет она, когда он наконец отрывается от её губ, чтобы вдохнуть немного воздуха.
- Да, да, да!
Он её дразнит. Ему ужасно нравится, как Рул неуверенно протестует, как неуклюже отвечает на его поцелуи, как её руки беспомощно обвисают вдоль тела, когда он прижимает её к себе.
Они ухают в какую-то воздушную яму и едва не касаются ногами воды.
- Что-то я не помню, чтобы река была такой широкой, - беспечно замечает Румп.
- Река всё та же, вот мы уменьшились,- поясняет Рул Горм. - Самопроизвольно. Хорошо бы тебе научиться контролировать это…
- А я теперь навсегда такой? - уточняет Румп.
- Не знаю, - Рул Горм разводит руками. - Как-то всё против правил, - промедлив, добавляет: - Полетим повыше? - и, не дожидаясь Румпельштильцхена, взмывает под самый свод.
Ему с трудом удаётся за ней угнаться: летает он пока не так уж ловко. Он вообще удивляется тому, что у него получается: даже птицам приходится долго учиться, прежде чем встать на крыло. А у него вышло как-то сразу. Само собой. Он разгоняется постепенно, но в конце концов влетает в нужный воздушный поток. Сквозняк подхватывает его и чуть не утягивает в какую-то щель, которую Румпельштильцхен, когда был нормального - человеческого - роста просто не замечал.
- Румп, куда ты? - хватает его за запястье Рул.
- Хотел бы я знать куда, - ворчит он и вкладывает её ладонь в свою. - Давай лучше за руки пока. А то ещё потеряемся.
***
Звуки распространяются по шахтам неравномерно, и многократно умноженный эхом топот сапог настигает Дэвида внезапно: он вздрагивает, пальцы соскальзывают с круглого жестяного бока бочонка, и тот опрокидывается. Попытка отскочить в сторону запоздала: содержимое бочонка выливается на помощника шерифа, и ему остаётся лишь отряхиваться, точно попавшему под дождь щенку. Джинсы промокли насквозь, да и в кроссовках что-то хлюпает. Пока Антон снова устанавливает бочку на попа, Дэвид оборачивается к стремительно надвигающейся на него Белль — это именно она производит столько шума. Твёрдо ступает подкованными сапогами на высоких каблуках. За ней неслышно следует Уилл. Время от времени он хватает Белль за локоть, и тогда шахты оглашаются звуками их голосов: приглушённым бурчанием бывшего вора и бурными протестами его… нет, Дэвид и знать не хочет, кто они друг другу. Нет времени на подобные размышления: Белль налетает на него с расспросами, но не дослушивает ни одного ответа до конца. Несмотря на невысокий рост и репутацию «принцессы в беде», Белль - весьма решительная особа, и Дэвид не раз в этом убеждался. Вот и сейчас Белль так и кипит идеями:
- Если результата нет, нужно попробовать что-то ещё.
- И что же? - вопрошает Дэвид утомлённо, раздумывая, не стоит ли оставить ответственным за проведение спасательных работ начальника пожарной бригады, а самому съездить домой и переодеться. Дэвида не столько смущают промокшие джинсы — бывало и хуже - сколько надоела вся ситуация. Снова он должен кого-то спасать, в то время, как его собственная семья в опасности. Впрочем, знал на что подписывался, когда делал предложение принцессе. - Есть предложения?
Предложения тут же поступают. Если нельзя откачать воду, значит, в пещеру надо пройти под водой. И магия не понадобится: в этом мире есть акваланги.
Дэвид смотрит на Белль сверху вниз. Но её это не смущает и не даёт ему хоть какого-нибудь преимущества. Наоборот, ему приходится смущаться под её напором:
- Белль, пойми, в полиции не предусмотрен штатный аквалангист. Так что идея, конечно, не плоха…
- Я могу пойти, - внезапно вмешивается Уилл.
- Если бы это было так просто…
- У меня есть опыт погружений, - замечает Уилл меланхолично.
- Но… - пытается в свою очередь возразить Белль. - Откуда?
- Я тут двадцать восемь лет под проклятием провёл. Успел кое-что… освоить, - Уилл смотрит мрачно и переминается с ноги на ногу. Но Дэвид почему-то ему верит, чуть ли не впервые за всё время их знакомства.
***
В той пещере, где они приземляются, действительно много пыльцы. Слишком много для них: с первым шагом они проваливаются в неё по колено, со вторым - по по пояс, а на третьем - уже не могут выбраться — слишком глубоко увязли.
- Нам нужно вернуться в человеческий размер, - выкрикивает Рул куда-то вверх — в потолок. Потому что говорить она может, только задрав голову, — иначе пыльца забьёт рот.
- А как?! - Рул слышит в голосе Румпельштильцхена панические нотки: после всего происшедшего он то ли обалдел, то ли поглупел. Дурачится как ребёнок, и не может понять очевидных вещей.
Хотя…есть с чего потерять самообладание:
- Попробуй просто пожелать этого! - и желать стоит одновременно, а не то кончится превращение может плохо. Она может его раздавить случайно. Или он её. Этого Рул Горм вслух не говорит. Она не хочет его напугать. Негативные эмоции — мешают магии фей.
Желает Румп, судя по всему, очень сильно, потому что пыльца вокруг него взрывается фонтаном, завиваясь синим вихрем. Среди искр и брызг Румпельштильцхен вырастает, обретая свой обычный вид. Только вот крылья за спиной никуда не деваются. Румп чихает, делает несколько шагов в глубь искрящейся пещеры:
- Тут очень красиво, правда? - улыбается он.
- Да, но… - то, что они так и остались раздетыми, немного смущает фею, но она позволяет увлечь себя за собой.
- В первый раз я не видел тут всё так чётко. И почему её так много, ума не приложу.
Он ведёт её, слегка прихрамывая, но видно, что тут дело скорее в привычке к дополнительной опоре, чем в реальном дефекте. Румп тянет фею, ухватив её за кончики пальцев, оборачивается, и она видит, что улыбка так и не сошла с его лица, и понимает, что любит его глупую улыбку, и обращённый на неё удивлённый взгляд, и расходящиеся от глаз тонкие лучики морщинок, и приподнятые в изумлении брови. Любит, любит, и ей всё равно, как это выглядит со стороны, и кто что подумает. И ей самой радостно, что в Румпе после его чудесного преображения словно зажёгся свет, пусть она пока и не понимает, что с этим светом делать. Она улыбается в ответ — широко, так как ей совсем не свойственно, и они падают прямо в зыбучие залежи пыльцы.
- Ты меня поцеловала, - Румп перекатывается на бок, подпирает левой рукой голову, а в правую набирает целую горсть волшебного песка.
- Если быть точной, - возражает Рул, отслеживая взглядом, как песок тонкой струйкой высыпается из кулака, - я делала тебе искусственное дыхание.
- А, понятно, - дёргает плечом Румп, и зачерпывает ещё пыльцы.
«Что тебе может быть понятно, когда я сама ничего не понимаю», - думает Рул смятенно и чувствует себя совсем голой под взглядом мужчины… или теперь уже феи? Феона, точно. Ходила в Зачарованном Лесу легенда, происходившая, вроде бы от самого Мерлина, что помимо фей в заоблачной долине живут и феоны. Правда, Рул Горм в эту легенду не верила: уж она-то знала, что за тысячу лет в её владениях не было ничего подобного… Впрочем, когда Румп смотрит на неё так, размышлять на тему, как именно его теперь называть — феем, феоном или по-прежнему человеком, получается плохо. Румп облизывает перемазанные пыльцой пальцы.
- Ты не должен пробовать пыльцу, - говорит Рул Горм менторски, хотя этот тон и даётся ей с трудом: не так-то легко сохранить авторитет, валяясь посреди барханов волшебной пыли в одной сорочке. - Это может быть опасно, и к тому же против правил…
Румпельштильцхен сгребает ещё одну охапку пыльцы и посыпает Рул Горм живот:
- А что говорят правила по этому поводу? - смеётся он.
***
Уилл, одетый в чёрный гигрокостюм, кажется маленьким и хрупким. Похожим на какую-то гуттаперчевую игрушку — то ли злого Пьеро, то ли грустного Арлекино. Он сидит на краю чёрного ящика, который ему предстоит взять с собой, и натягивает на ноги резиновые тапочки.
- Понял, понял, - говорит он с привычной ему нарочитой небрежностью. Сейчас они с шерифом на одной стороне, но расшаркиваться Уилл перед ним не собирается. - Когда я заделаю пробоину, воду вы легко откачаете.
Уилл перехватывает тревожный взгляд Белль. Она нервно поджимает яркие губы.
- Не волнуйся, детка, я не буду сводить личные счёты. Всё будет в порядке с твоим…
- Ты так говоришь, - перебивает она, - точно я могу волноваться только за Румпеля.
- Я делал это тысячу раз… - Уилл вздёргивает подбородок. -Или ты думаешь, он осмелится на меня напасть? Пусть мы плохо ладили раньше, но, готов поспорить, сегодня Голд обрадуется мне, как родному.
Он наконец справляется с тапочками и крепит протянутые Дэвидом баллоны сам, пренебрегая предложенной помощью. Прежде чем надеть маску и вставить в рот загубник, он смотрит на Белль последний раз и усмехается над абсурдностью ситуации: вот сейчас он будет рисковать собственной шкурой ради того, чтобы вытащить из беды мужа своей любимой. Кто бы сказал раньше — Уилл бы не поверил. Нет, он уже не передумает и выполнит обещанное, но в нём поднимается злость.
- Когда мы вернёмся, - говорит он. - Я не буду дальше тянуть эту канитель. Тебе придётся выбрать.
Дэвид смотрит на него с осуждением, и где-то поблизости крутится Умник, но Уиллу всё равно. Он на этот раз ничего не крал, а Белль не машина и не безделушка, чтобы принадлежать богатому старику, который её даже толком не помнит, не любит, не знает, да кажется, и не хочет узнавать. Ну, не важно… Он поможет ему, а после… просто уедет из Сторибрука. В мире без магии много возможностей, и он сумеет ухватиться хотя бы за одну из них.
Уилл берётся за трубку, чтобы заткнуть себе рот. В любом случае, говорить ему больше нечего, но Белль перехватывает его руку, заставляя остановится, кладёт ладони ему на плечи — жаль, через гидрокостюм прикосновения совсем не чувствуются — смотрит в глаза.
- Ты знаешь, что я выберу, - она говорит так тихо, что приходится угадывать, читать по губам. А потом эти самые губы приближаются и касаются его собственных — легко, порывисто. - Я горжусь тобой, - говорит Белль уже громче, а Уилл не знает, что ответить, поэтому произносит короткое «Чёрт» и натягивает на лицо маску.
========== Глава 2 ==========
Над Рул Горм насыпан целый маленький бархан волшебной пыльцы, свободными остаются только руки. «Эточтобы ты не слишком сопротивлялась», - шутит Румп. Он то нависает над ней, то ненадолго взлетает, неизменно возвращаясь, чтобы напасть на фею с поцелуями. Нежные, едва ощутимые прикосновения сменяются более уверенными: мужчина то проникает в рот, раздвигая неплотно сомкнутые зубы, сплетая их языки, то прикусывает её нижнюю губу — и Рул Горм почти полностью отдаётся странным, новым ощущениям тела, тем более неожиданным, что сейчас она находится не в человеческом обличье. В не до конца человеческом: крылья никуда не делись из-за спины, и погребённые слоями волшебной пыльцы — слегка трепещут, отзываясь на тёплые касания. Румп, наконец, оставляет в покое её рот, и, прежде чем он отстраняется, она успевает ощутить, как его дыхание скользит вверх по её щеке, скуле, к виску, где Румп оставляет сухой целомудренный поцелуй, словно не он только что так бесстыдно терзал её губы.
Рул Горм открывает глаза, и мерцающий в полутьме свод пещеры плывёт перед её глазами. Она не может понять, оттого ли это, что она забывала дышать под бесцеремонными касаниями мужских губ и рук, или всё-таки причина в том, насколько она вымотана и голодна. Пыльца, конечно, помогает восстанавливать силы и бодрит, но, всё же, не может заменить собой теплой амброзии или горячего супчика сестры Оливии. Она смотрит на Румпа, усевшегося по-турецки у неё в ногах и сосредоточенно выкапывающего маленькую ямку в холмике, который он сам и насыпал. Он ничего не знает об амброзии. И о многом другом. Точно вылупился вчера. Ну, на самом деле всего несколько часов назад, если говорить о его рождении, в качестве… феона. Куда хуже, что она, со всем своим тысячелетним опытом, тоже не может ничего понять.
Румпу удаётся докопаться до её ноги, и он водит по её икре большим пальцем, а потом дует, поднимая небольшое облако пыльцы, кашляет, моргает и трясёт головой, словно промокший пёс. Это мешает сосредоточиться. Хочется включиться в его игру, заразиться бездумностью, которая, насколько Рул успела заметить, для Румпа не слишком характерна. Но она не может себе позволить отдаться моменту до конца — она не из тех фей, в голове которых не может удержаться больше одной мысли. Она должна разобраться в происходящем, понять, что им делать дальше. И Рул совершает попытку, удерживает смех, который рвётся наружу, чертит на пыльце длинную линию.
- В Сторибруке у фей не получалось принимать магическую форму, - рассуждает она вслух. Рядом с первой чертой появляется вторая, глубже и короче. - Но однажды я, всё же, стала такой, как в Зачарованном Лесу. Когда… - Рул Горм замолкает, подбирая формулировку. Вертящееся на языке «Когда меня чуть было не убил Питер Пен» кажется ей ужасно бестактным. А оборвать саму себя на полуслове — неправильным. - Я стала снова феей, когда находилась в шаге от смерти. Я не могла контролировать это, - поясняет она. - Магия сама взяла меня под защиту. - Она чертит ещё одну бороздку в плотно утрамбованной пыльце. - Возможно, сейчас произошло то же самое. Магия пришла ко мне на помощь в опасной ситуации. Но, - она решительно перечёркивает рисунок, - это совершенно не объясняет, почему магическую форму принял ты.
- Я уже говорил, - Румпельштильцхен становится серьёзным,- ты же… - Он замолкает и пристально разглядывает собственное правое колено, блестящее от налипшей на него волшебной пыльцы.
- Ну, - подбадривает его Рул Горм, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на разговоре. А не на разглядывании сидящего рядом мужчины. Теперь, когда опасность позади, его нагота смущает её, и одновременно притягивает взгляд. Хочется запомнить очертания его тела, под мягким свитером или жёсткой костюмной тканью оно угадывалось иначе. Рул Горм прикрывает глаза, чтобы избавиться от этого приятного наваждения, и повторяет своё вопросительное: - Ну?..
- …ты поцеловала меня, - выдавливает из себя Румп и продолжает ещё тише: - Так наш шериф вернул свою будущую жену к жизни…. Может быть, это означает… - он переводит взгляд с правого колена на левое, - что между нами всё по-настоящему? - спрашивает он шёпотом.
- Нет, - возражает Рул Горм и, увидев обиженный взгляд Румпа, поясняет, с трудом выталкивая из себя слова: - Я не отказываюсь от тебя. И от того, что между нами. Просто… поцелуями истинной любви не лечат простуду, - Рул Горм глубоко вдыхает в попытке выровнять голос. - Вот если бы какое-то колдовство скрывало бы твою истинную сущность. Что маловероятно, ибо у тебя были родители. Феи же рождаются из цветов…
- Значит, ты любишь меня? - прерывает её рассуждения Румпельштильцхен. Он подбирается к ней поближе.
- Н-наверное, - соглашается Рул Горм.
- Тогда я должен тебе признаться, - бурчит Румп едва слышно. - Ты мне понравилась сразу. До того, как я узнал, что ты фея… Просто потому, что ты такая. Такая. По тебе видно. Крылья, магия — не при чём. Ты была бы особенной и без всего этого. - Он трёт лицо ладонями, запускает пальцы в слипшиеся волосы и, вздохнув, продолжает: - Я понимаю, что не должен просить и что согласие опозорит тебя… Только всё равно прошу. Потому что не мо… - Румп сглатывает. - … не хочу без тебя. - Он не смотрит ей в лицо, только на её руку, замершую на слежавшейся пыльце, и выпаливает одним духом, без пауз. - Ты можешь быть вместе со мной и разделить со мной мою судьбу, а я буду любить тебя защищать, заботиться, как заботятся о супруге и никогда не оставлю. Если только ты сама этого не захочешь.
Они остаются неподвижны, в повисшей тишине, нарушаемой только далёким, почти не слышным шумом реки и их собственным дыханием.
- Ну, что ты об этом думаешь? - не выдерживает Румп первым. Он по-прежнему не смотрит на фею, но вопрос всё-таки задаёт.
- Я думаю, что согласна, - Рул Горм поражается торжественности собственного голоса. И давит растущее опасение: вдруг Румп не всерьёз? Просто волшебная пыльца ударила ему в голову? Он здорово пьянит — этот волшебный порошок, особенно в первый раз и в таких количествах. - Я соглашусь, - поправляется она, - если ты повторишь своё предложение наверху.
- Я повторю, - лицо Румпа снова расплывается в улыбке. Он тянет её за руку. - В таком случае, давай выбираться. А о том, почему случилось то, что случилось — после подумаем.
***
В пещере, где гномы оставили Рул Горм, уровень воды не доходит и до пояса. Но если учесть, какую чёртову уйму времени фея тут провела… Ну, если не упорхнула сразу в какое-нибудь безопасное местечко, из которого, хихикая в кулачок, наблюдает за своим “спасением”… Так вот, если исключить этот вариант, и предположить, что в фее побольше человеческого, чем может показаться на первый взгляд, ситуация хреновая, что и говорить. Поэтому Уилл первым делом обшаривает дно. Тела нет - уже хорошо. Если, конечно, его в ту самую пробоину не утянуло… Нет, бред, течение-то в другую сторону, тогда бы уж скорее в тоннель, из которого он выплыл. Уилла тянет рассмеяться, он чуть не давится загубником и, только выплюнув его, перекрывает вентиль баллона с воздухом. Он освещает фонарём стены пещерки - и обнаруживает довольно здоровую пробоину в одной из стен и насыпь из камней у противоположенной - крохотный участок суши, за которым темнеет ещё один проход. Интересно. Подобравшись поближе, Уиллу удаётся разглядеть распластавшийся по красноватому камню парафиновый блин до конца прогоревшей свечи, несколько фонарей, рюкзак, сваленную неаккуратной кучей одежду. Уилл брезгливо кривит губы и двумя пальцами извлекает из кучи сперва чулок, потом мужскую футболку и смятую юбку. Он привычным жестом тянется к затылку, но поскрести макушку не удаётся, прорезиненная ткань слишком плотная и мешает ощущать прикосновения.
Если фея и Голд - тоже оставивший здесь следы своего присутствия - отправились в открытый ими проход, то какого чёрта разделись перед этим? Уилл морщит лоб - плотно прилегающая к лицу маска неприятно стягивает кожу, но стаскивать её для того, чтобы спустя несколько минут надеть снова - откровенно лень. Как же ему не хватает Локсли! Или той же Белль - хотя тащить её в это промозглое сырое подземелье у Уилла нет никакого желания. Но всё же, ему определённо пригодился бы кто-то, с кем можно было бы перетереть увиденное. Даже рация предсказуемо не работает, выплёвывая из себя только хриплое шипение. Может быть, в неё попала вода. Но что-то верится слабо.
Он ворчит себе под нос что-то вроде: “Вот вляпываются, вытаскивай их потом из всякого дерьма”, вскарабкивается на круто поднявшийся берег, и идёт исследовать туннель. Полуобрушившийся, тёмный и холодный — пробирает даже сквозь гидрокостюм, да и хрустнувшая под ногой тонкая ледяная корочка на одной из лужиц, подсказывает, что в этой части шахт царит если не вечная зима, то поздняя осень. Наткнувшись на завал, Уилл какое-то время тупо смотрит на груду камней и земли, из которой торчат какие-то гнутые рельсы, балки. Ну и как он должен во всём этом разбираться? У него даже лопаты нет. Да если бы и была - под такими завалами живых не остаётся, а он труповозом не нанимался. А если уж предположить, что эти двое - успели проскочить до обвала - то они с той стороны, и сами выберутся, не его проблемы. Уилл ещё несколько минут созерцает обвал, до боли крепко сдавливая фонарик в ладони. Нет, он недолюбливал Голда, да, в общем, за что бы ему любить этого ублюдка, но смерти ему не желал.
Уилл совершает ещё одну безуспешную попытку почесаться, и поправляется: не желает… Рано думать о Голде в прошедшем времени. В конце концов, каким бы безнадёжным не казалось представшее перед его глазами зрелище, это не могила, и мемориальной доски со списком погибших рядом не висит. Вообще как-то странно было уходить, оставив весь скарб в пещерке… Так что, прежде чем хоронить Голда и Голубую, надо бы проверить что-то ещё. Уилл ворчит: «И откуда берутся такие на мою голову» - не потому, что так надеется выплеснуть переполняющее его раздражение, а больше, чтобы заполнить шахту звуками: тут слишком глухо, слишком тихо, и от этого ему становиться не по себе. Вот он и шумит всю дорогу, слишком жёстко ступая, бормоча, обещая себе, что тут же вернётся назад, и скажет Белль — ну и шерифу заодно, что ни одной живой души тут нет и в помине. Он сам почти верит в окончательность своего решения, до тех пор, пока проход не выводит его обратно в пещерку, где, едва не споткнувшись о растерзанный рюкзак, Уилл всё-таки оскальзывается на разложенных на камнях полиэтиленовых пакетах и кубарем падает в воду. Вынырнув и отплевавшись, Уилл снова ныряет - за тускло светящимся под водной толщей фонариком, благо, конструкция водонепроницаемая, и при падении тот не пострадал. В очередной раз оглядывает сваленное на берегу барахло, и делает логический, чтоб его, вывод, что эти двое могли уйти и не по суху, а вовсе даже по реке. Уилл хмыкает совсем не весело и говорит сам себе:
- Нет, вот туда я не полезу!
Эхо тут же подхватывает “полезу-полезу-лезу”, намекая, что полезет непременно.
- А вот и нет, - бурчит Уилл, вставляет загубник в рот, похлопывает себя по висящей на бедре гидросумке, и направляется… к пробоине. Вообще-то, по плану, он должен был её заделать, тем самым закрыв приток воды, а не нырять неведомо куда.
Комментарий к Глава 2
Гм, Румпель, который обсуждает свои отношения с женщиной словами через рот, не громоздя ложь на самообман, это, конечно, жуткий ООС.
Хотя сценаристы в пятом сезоне ему вроде тоже что-то подобное прописали.
Так что, может быть, нет?
Критика, мнения и прочий фидбек очень желательны, да.
========== Глава 3 ==========
Течение оказывается не особо бурным и не глубоким, но берег весь в острых каменных выступах, — уцепившись за один из них, Уилл тут же распорол себе ладонь — ступать приходиться аккуратно. Уилл даже не знает, куда смотреть — под ноги — или наверх. Торчащие с потолка мокрые каменные сосульки так и норовят преградить ему путь, и, в конце концов, Уилл просто наваливается боком к одной из них, пытаясь отдышаться и собрать разбегающиеся мысли. Первая — зачем он здесь? Последующие — со второй по двадцать пятую — о том, что делать дальше.. Идти вдоль берега вверх по течению или вниз, или вообще удалиться от реки и продолжить поиски на этом участке берега? У Голда есть карта, и действовали эти двое не наугад. В отличии от него. Уилл мысленно называет себя идиотом. Ещё раз и ещё. Только это не очень помогает прояснить ситуацию. Ладонь саднит. Плечо чешется под гидрокостюмом. Река убаюкивает монотонным шумом, в ушах стучит, и ток крови сливается с дразнящим смеющимся эхом. Стоп! Смех.
Уилл вслушивается, кивает сам себе. Нет, это не в ушах звенит, и не кажется: чьи-то голоса. Кто-то спорит, разговаривает и смеётся. Кто — в общем-то ясно. Труднее определиться с «где»: акустика подводит, обрывки фраз отражаются от стен, и понять откуда исходят звуки — не просто. С «почему» тоже затык: что могло так развеселить незримых собеседников в этом мрачном подземелье? Уилл хмурится, не обращая внимания на давящую на лицо маску. Похоже на ловушку, и, может статься, в этой ловушке оказались вовсе не бывший Тёмный и растерявшая магию фея, а он сам. А что, если Голд в действительности никогда не терял память, а только притворялся, чтобы избежать ответственности за свои грязные делишки, и теперь расправился с бедняжкой феей и гнусно хохочет над телом своей несчастной жертвы? Уилл не сталкивался с Тёмным в Зачарованном Лесу, а мистер Голд, которого он знал в Сторибруке, был похож скорее на скучного дельца, чем на чудовище, и, даже вставляя Белль в грудь сердце, выглядел заурядно. Но легенды о хохочущем демоне Уиллу приходилось слышать ещё мальчишкой. Он уверен: Голд вовсе не так прост, как утверждает Белль. Впрочем, тут не узнаешь наверняка. Феи — тоже не такие безобидные существа, а уж заносчивая мать-настоятельница - тем более.
«Росто… гда» - раздаётся чуть ли не с другого берега. Уилл отлепился от своей каменной опоры. С той стороны реки не за что уцепиться: отвесные каменные стены, темнеющая пробоина. Значит, эхо обманывает его, и те, кого он ищет, - здесь. И — недалеко, иначе пещера сильнее исказила бы их голоса. Уилл бормочет себе под нос:
- И зачем я ввязался в эту историю? - отступать уже поздно, и сам он прекрасно понимает, чего ввязался. Анастасия тоже вечно подбивала его на безрассудства. Вспоминать чем это кончилось, Уиллу не хочется. [1] - Женщины, - резюмирует он, и, высвечивая себе путь фонариком, углубляется в каменный лес. Уже спустя несколько шагов, расползшиеся по берегу «деревья» расступаются, и Уилл оказывает перед входом в ещё один туннель, со сводом столь низким, что Уиллу приходится пригнуться.
- Я хоть назад дорогу найду? - шепчет он, хотя уже ясно, что направление он выбрал верно. Голоса звучат громче… «…набрать сколько сможем унести» - «…в обитель» - смех - «лицо сестры Оливии» - что за бред? Уилл пытается прибавить шагу, но это не так уж и просто, когда за спиной у тебя тяжёлые баллоны с воздухом и идти приходится согнувшись в три погибели. «Ты очень красивая,» - до Уилла доносится очередной обрывок разговора, и от неожиданности он даже разгибается, тут же ударяясь затылком в нависающий свод. Металл баллона неблагозвучно шкрябает о какой-то каменный выступ, и Уилл стонет. Голова у него крепкая, а вот если не выдержит баллон, ему плохо придётся. Эта мысль даже отвлекает его от услышанного несколькими секундами ранее, и вопрос — с чего это Голд любезничает с матерью-настоятельницей, перестаёт его занимать. На миг ему хочется уйти. Сделать вид, что ничего не слышал, старался помочь, но никого не нашёл. Ему поверят. Но, после секундного промедления, Уилл продолжает путь.
Проход расширяется, и Уилл оказывается в пещере, со сводом высоким, как в соборе. От стен и свода исходит приглушённое синеватое сияние, ступни утопают в песке, переливающемся всеми оттенками синего и голубого, и Уилла охватывает чувство, которое можно было бы назвать страхом, если бы к нему не примешивалось что-то вроде восхищения - глупой щенячьей необъяснимой радости. Пахнет волшебством, и вовсе не яркий свет слепит глаза так, что они начинают слезиться. Может быть, поэтому Уилл не сразу замечает тех, ради кого спустился сюда. Мать-настоятельница и Голд, они здесь. Стоят, окутанные голубым сиянием, и горячо спорят, не обращая на него ни малейшего внимания. Они раздеты: на растрёпанной матери-настоятельнице короткая сорочка, не скрывающая очертаний её тела, а Голд и вовсе в одних трусах. Уилл кривиться от отвращения: вот урод, и жалеет что при нём нет фотоаппарата или хотя бы мобильного. За такие снимки он мог бы выторговать себе что-нибудь интересное, в качестве компенсации морального ущерба.
- Этого будет достаточно для нужд обители…- голос Голубой звучит по обыкновению холодно и рассудительно, точно она не стоит в мятом исподнем, а застёгнута на все пуговицы и окружена своей вечной монашеской свитой.
- Я ещё не совсем разобрался с тем, как это работает… - беззаботно вставляет Голд. - Но суть же в выполнении желаний? Ради этого горожане устраивают к вам паломничества?
Уилл моргает, и разевает рот, настолько его шокирует зрелище — Голд, рассеянно подтягивающий боксёры и так по-свойски перебивающий повелительницу фей, ничем не напоминает ни чопорного ростовщика, ни того нового Голда, с белым сердцем: всегда настороженного, напряжённого, точно сжатая до предела пружина, с ускользающим взглядом, то заискивающим, то направленным куда угодно, только не на собеседника — когда бывший маг только вернулся за прилавок своей лавчонки, Уилл заходил к нему, якобы в поисках «подарка для моей девушки», а на деле, чтобы проверить, как тот отреагирует на соперника. Голд, если и узнал его, то ничем себя не выдал, и когда Уилл собрался уже покидать лавку, неожиданно спохватившись, засуетился и принялся торопливо раскладывать перед ним разнообразные украшения и нахваливать свой товар.
- Ты спешишь. Слишком всё упрощаешь, - возражает Голубая, но тон вовсе не строг, а даже неожиданно ласков.
- Ладно, не буду, - выдыхает недовольно Голд, позволяя эху подхватить его слова, и тут же, слегка склонившись, звонко чмокает Голубую в макушку. А фея, вместо того, чтобы осадить наглеца, только улыбается, прикрывает глаза и склоняет голову на безволосую, как у женщины грудь.
«Что бабы в нём находят?» - с неожиданной завистью думает Уилл. Ну, действительно, ничего ж в нём нет, ни лицом, ни фигурой не вышел, а туда же. Вот почему его?!.. Даже эта история с Белль. Когда она это зелёное чудище мало того, что не побрезговала поцеловать, так ещё и чуть своей любовью в человека не обратила. Вот случись, что с ним, - Уиллом, - лишись он своей красивой мордашки, как бы Белль на это взглянула? Взялась бы «целить любовью» или искать способ спасти? Он не знает ответа. Взгляд, которым Белль провожала его, говорил о её любви. А вот поступки… В груди закипает злость, и на Белль, и на самого себя. Он выходит из тени и говорит резче, чем собирался:
- Браво-браво! Пока вы тут развлекаетесь, весь Сторибрук на ушах стоит и думает, как вас спасти.
Голубая вздрагивает и отстраняется от мужчины, отступает назад.
- Могли бы быстрее думать, и спасать, - колюче парирует Голд и разглядывает Уилла самым бесцеремонным образом: - А ты что ещё за чудо?
- Не делай вид, что не узнаешь меня, - голос срывается и звенит.
- А что должен узнавать? - со смешливым, но, кажется, вполне добродушным удивлением переспрашивает Голд. - Я, что, по-твоему, в лицо всех лягушек знаю?
Уилл не из тех, кто решает споры кулаками. Нет. Разве что, если хватит лишнего, и в голову ударит выпитое. А сейчас он трезв — пару глотков пива в лечебных целях — не в счёт. Уилл трезв, но ярость поднимается в нём и захлёстывает так, что он тонет в ней, захлёбываясь, хватая ртом воздух, не в силах вымолвить и слово… Фонарик выпадает из разжавшихся пальцев с глухим стуком падает на песок. Фея, опасливо выглядывая из-за спины Голда, что-то говорит, и прозрачные мушиные крылья трепещут у неё за спиной. Уилл не может разобрать слов, у него шумит в ушах и в глазах двоится: чудятся такие же крылья и за спиной у Голда. Но это не важно, не важно. Почему тот улыбается, смеётся над ним, когда сам смешон, когда Уилл напялил на себя этот костюм только затем, чтобы спасти его паршивую шкуру. Почему Уилл не может рассмеяться в ответ, почему Голду всё достаётся даром: богатство, любовь, весь город пляшет под его дудку, и та женщина, которую Уилл называет своей, на самом деле принадлежит этому смеющемуся выродку. Всё спутано, смешано, и Уилл покраснел от гнева и натуги и всё хватает ртом воздух, и выглядит, наверное, смешно. Смешно. Смешано. Всё смешано: Белль, её бесконечные отговорки, её любовь, в которую так хочется верить, но невозможно проверить, чудовища, поцелуи, это ненавистное лыбящееся лицо. Уилл не может, он не может ничего, и ни в чём не уверен, но стереть эту улыбку, он может. Он сжимает кулаки и бросается на Голда, не помня себя. И, может быть, он уже не смешон, а страшен, потому что фея преграждает ему путь, но он отталкивает её и примеривается, как бы ловчее ударить Голда по челюсти, и успевает обрадоваться, увидев, как насмешка на его лице уступает место растерянности, и почувствовать тепло его кожи костяшками пальцев….
…А потом кулаки сами собой разжимаются. Кружится голова, и все мысли исчезают куда-то, остаётся только невнятная муть. Свод пещеры, и без того высокий, стремительно улетает вверх. В песке Уилл теперь увязает по колено. Он пытается сжать кулаки, ничего не выходит. Повертеть головой, чтобы выяснить, куда это смылись Голд и фея, но шея будто онемела. Уилл больше не злиться, ему страшно. И он открывает рот, чтобы сказать: «Голд, кончай с этими шутками» или даже «Эй, ребята, полно. Ясно, что я разозлился, когда увидел, что вы целёхоньки». Может быть, даже он унизится настолько, что извинится. К чёрту, он извиниться, пусть только они прекратят это. Уилл открывает рот, чтобы сказать это чёртово «Извините», но язык не слушается и из горла вырывается какое-то странное кваканье.
Комментарий к Глава 3
[1] В нашей ау-версии Уилл и Анастасия так и не нашли в себе сил помириться. Ну, иначе я не понимаю, зачем Уилл вернулся в Сторибрук и завёл роман с Белль.
==============
========== Глава 4 ==========
Костюм Рул Горм сидит на ней безупречно, не скажешь, что ещё недавно одежда была безнадёжно испорчена и лежала на камне неопрятной сырой грудой. Лишь лицо феи — кажущееся болезненно бледным в свете фонаря - и растрёпанные волосы выбиваются из её привычного облика.
Румпельштильцхен уже натянул брюки — они не только выглядели постиранными и отутюженными, но даже были тёплыми на ощупь, - и теперь с недоумением смотрит на свитер и пиджак. Волшебство Рул Горм и их привело в порядок, но как справиться с одеванием, когда за спиной живут своей жизнью жёсткие полуметровые крылья? Рул Горм избавилась от своих в миг. Она сказала — надо только сосредоточиться. Но собрать мысли не получается. Как бы он ни был удручён произошедшим, в голове по-прежнему звенящая пустота, и непривычная лёгкость — кажется, от любого резкого движения он может взлететь к невысокому своду. Румпельштильцхен зажмуривается и сжимает руки в кулаки. Ничего не меняется. Рул Горм смотрит на него грустно — вздыхает, делает едва уловимое движение пальцами, и Румпельштильцхен оказывается полностью одет. Крылья никуда не делись, зато в свитере и пиджаке появились прорези.
- Спасибо… - произносит он хрипло и, так и не решившись назвать её по имени, замечает: - Это удобно.
- Только до полуночи, - сухо замечает Рул, - потом одежда вернётся в свой естественный вид. И по моим подсчётам, времени у нас осталось не так много — может быть, пара часов.
- Да, я знаю, - соглашается Румпельштильцхен и с внезапной надеждой смотрит на лягушонка, что изо всех сил пытается вырваться из рук феи. - А, может быть, он тоже к полуночи примет свой естественный вид?
- Нет, - утомлёно возражает Рул, и Румпельштильцхен думает: в силах ли он прогнать грусть из её взгляда, - так не получится. Я уже говорила: я не могу обратить его обратно, так же как и ты. - Слегка смягчившись, фея добавляет: - Ты просто исполнил его желание. И теперь он останется таким… на какой-то срок или навсегда. Ты не виноват.
Румпельштильцхен резко вдыхает, втягивая носом влажный воздух. Не виноват. Как будто, если повторить это ещё раз, что-то измениться. Как будто тот парень, Уилл, и впрямь мог желать стать лягушкой. Это было смешно только в первый миг, когда Уилл плюхнулся в пыльцу. Но потом, когда Рул сказала, что это необратимо, и… в общем, она много тогда наговорила, только Румпельштильцхен был так взволнован и удручён, а потому запомнил слишком мало, кроме того, что причина столь невероятного преображения — в нём и волшебной пыльце. Это всё кажется невероятным. Он давно уже чувствовал себя странно, точно во сне, но сон был приятным и вдруг обернулся кошмаром.
Рул протягивает ему барахтающегося лягушонка:
- Я ненадолго. Надо набрать пыльцы.
Румпельштильцхен кивает, обхватывает холодное дёргающееся тельце под передними лапками, смотрит, как фея колдует над его рюкзаком и вдруг исчезает, оставляя после себя лишь тающее в воздухе голубоватое сияние.
Румпельштильцхен извлекает из кармана носовой платок — что тоже оказывается куда чище, чем он помнит, — и аккуратно заворачивает в него лягушонка.
- Не вырывайся, - просит он его. - Только хуже будет. А так, Рул Горм придумает, как тебя выручить. Или Белль.
Румпельштильцхен вздыхает. И как он умудряется всё так усложнить? Если бы Уилл не расстался с человеческим обликом, всё можно было бы обставить так, словно Румпельштильцхен даёт Белль столь желанную для неё свободу любить, кого вздумается. Он бы ещё дал ей отступного… в его деревне никакое богатство не могло заставить перестать болтать гадости за спиной, и здесь, в Сторибруке, вряд ли дела обстоят иначе. Но, как бы то ни было, деньги годились для того, чтобы подсластить микстуру. Теперь же всё обернулось иначе. Единственная здравая мысль — оставить Уилла на милость хозяйки города: Реджина - ведьма, так пусть поломает голову над тем, как его расколдовать, — а самим убраться из Сторибрука подальше, но не во внешний мир — пусть новообретённая магия успела сыграть с Румпельштильцхеном злую шутку, у того нет никакого желания её терять — а в мир волшебный. Эрэнделл. Дверь между мирами. Только вот она находится в доме Тёмной. Да, Тёмная — мать его внука, и она когда-то любила Бея, так говорил Генри. Сам Румпельштильцхен не может представить своего солнечного мальчика рядом с этой угрюмой женщиной. Но Генри незачем врать. Генри хотел…
Лягушонок совершает ещё одну попытку выпрыгнуть из платка, и Румпельштильцхен шипит сердито:
- Да сиди ты спокойно! Я ничего дурного тебе не сделаю больше, - он протягивает лягушонку палец, - Я сожалею. Прошу прощения. - Не известно, воспринимает ли Уилл-лягушонок человеческую речь, но дотронуться до протянутого пальца не спешит, только зарывается глубже в платок. Понимает, наверное… Как там говорила Рул: он заговорит по-человечески только с тем, с кем захочет.
Мысли возвращаются к двери в Эрэнделл. С ней не всё просто. Пират прошёл сквозь неё и не вернулся — Румпельштильцхен только рад этому, но сам Джонс вряд ли хотел сгинуть с концами. Да и Тёмная собиралась его вернуть, но не пошла следом потому что… А, точно. Дверь работает только в одну сторону. Румпельштильцхена это, в общем-то устраивает, но он не уверен, что Тёмная даст им уйти. Ещё больше он сомневается в том, что Рул согласится на бегство. Она дорожит феями и слишком серьёзно подходит к своему долгу, и хотя это заставляет Румпельштильцхена любить Рул ещё больше, но в данном случае оказывается почти непреодолимым препятствием к осуществлению плана. Да и сам Румпельштильцхен весьма смутно представляет, что они будут делать, когда окажутся за дверью. Рул рассказывала ему о падающих звёздах и заоблачных лугах, но как они доберутся до них? Да и существуют ли эти луга теперь, в разрушенном мире? Шагать в неизвестность всегда…
Рул появляется перед ним так внезапно, что он невольно отшатывается.
- С тобой всё хорошо? - интересуется она.
- Всё, - коротко отвечает он и молча подхватывает рюкзак, что оттягивает Рул руки.
- Румп, - сообщает она, заглядывая ему в глаза, - после, когда действие волшебной пыльцы закончится, ты можешь почувствовать опустошённость. Это нормально. Так всегда бывает, если пыльцы было слишком много.
От того, как фея произносит его имя, в груди разливается тепло, и ему хочется поцеловать её снова. Он бы так и сделал, только вот стесняется этой лягушки. Поэтому Румпельштильцхен отвечает несколько отстранёно:
- Я не почувствую пустоты. Если ты будешь рядом.
Губы Рул вздрагивают, и она коротко улыбается. Впрочем, к ней почти сразу возвращается серьёзное выражение.
- Перемещением займусь я, просто держись покрепче. Ты можешь убрать крылья? - Румпельштильцхен со вздохом пожимает плечами, и Рул хмурится: - Ладно, пусть так.
Он обхватывает её за плечи свободной рукой, а другой придерживает платок с лягушонком. Прежде чем зажмуриться, он видит поблёскивающую на берегу ручку трости, и хотя дополнительная опора ему теперь не нужна — правая нога больше не подгибается и держит непривычно крепко, он успевает задуматься о том, что трость стоило бы взять с собой: ручка отлита из серебра и исчерчена сложным узором, и потому сама по себе является ценностью. На то, чтобы произнести это вслух времени не остаётся, они куда-то проваливаются, падают, точно в дыру, и оказываются — снова в пещере? Румпельштильцхен задыхается в кашле и едва не роняет платок с лягушонком…
О да, они в пещере, и промозглая сырость никуда не делась, только темнота разбавлена светом множества фонарей. Румпельштильцхен видит шерифа и, по привычке, ощущает робость от его присутствия, гномы… Он судорожно сжимает плечо Рул — так просто всё было, пока они были вдвоём. Но сейчас, он должен сказать что-то. И, прокашлявшись, говорит — даже спокойно, только унять дрожь в трепещущих за спиной крыльях у него не выходит:
- Очень мило с вашей стороны, что вы сюда пришли… - Румпельштильцхен снова кашляет, пытаясь избавится от застрявшего в горле кома. - Немного поздно, но ведь могли бы не прийти совсем, - и, поняв, что слегка запутался в словах, поясняет: - Рул Горм десять часов простояла в ледяной воде, а потом мы едва не попали под обвал, но, в общем, для нас всё закончилось благополучно: мы добрались до залежи волшебной пыльцы.
Он замолкает, не в силах подобрать слова для того, чтобы сказать, что есть человек, для которого эта история закончилась гораздо хуже. Конечно, Рул Горм скажет всё, что нужно, ей не впервой командовать и феями, и гномами, и она сумеет найти верный тон и верные слова. Но, всё же, Румпельштильцхену кажется несколько неправильным то, что он собирается оставить ей самое сложное. Он облизывает пересохшие губы, и…
На него налетает Белль. Он не может понять, откуда она тут взялась, но она буквально вцепляется в лацканы его пиджака, зарывается лицом в свитер:
- Ру-умпель! Как ты мог! Такое безрассудство, и ты даже не сказал мне ничего! - выпаливает она, а он по-прежнему стоит неподвижно, не отвечая на её объятия, вцепившись в плечо феи.
- А это что ещё? - указывает на крылья оправившийся от удивления Дэвид, и Румпельштильцхен слышит, как Рул отвечает холодно:
- Побочный эффект от применения волшебной пыльцы. Нам с сёстрами ещё предстоит разобраться в этом явлении…
Румпельштильцхену кажется, что она нарочно выражается так путано и сложно, чтобы её никто не понял. Ну, может быть, кроме Белль. И как раз в этот момент Белль отлепляется от него и произносит, совершенно не обращая внимания на то, что перебивает чужой разговор:
- Я волновалась за тебя, Румпель. А где Уилл? - Белль встревоженно хмурит брови. - Он отправился к вам на выручку, и…
Кажется, Румпельштильцхен, всё же надеялся, что этот вопрос разрешится сам собой, или что Рул скажет об этом что-нибудь, потому что… Это сложнее, чем он думал. И даже сложнее, чем рассказать о том, что они с Рул решили. Может быть, оттого у Румпельштильцхена получается выдавить из себя только короткое:
- Вот, - и протянуть Белль платок с лягушонком.
Белль глядит на лягушонка, высунувшего из платка пятнистую мокрую голову, на Румпельштильцхена, сжимающего плечо Рул Горм, наверное, слишком сильно, на крылья, что блестят у Румпельштильцхена за спиной, снова на лягушонка.
- Дело в том, что… - пытается встрять Рул, но глаза Белль уже наливаются слезами.
- Ты! - кричит она и, благодаря эху, её голос просто оглушает. - Ты!.. - Белль бережно прижимает к груди свёрток с лягушонком. - Ты!.. - её лицо искажается в плаче. - Чудовище!… - Она открывает и закрывает рот, словно хочет сказать ещё что-то, но только разворачивается на каблуках и выбегает прочь. Эхо ещё долго доносит до них звук её грохочущих шагов.
- С этим тоже надо разобраться, - говорит Дэвид строго.
- Конечно, - соглашается Рул, и Румпельштильцхен распознаёт в её голосе раздражённые нотки. - Я как раз пыталась сказать, что пыльца фей не так безопасна для людей. Именно в этом причина того, что мы не так уж часто вмешиваемся в людские дела. С её помощью, можно исполнить желание, но только если оно идёт от самого сердца, и помыслы и сердце этого человека чисты. Но есть желания неосознанные, да и если сердце не сохранено незапятнанным, сбываться они могут не совсем так, как представляют себе люди.
Рул Горм кладёт руку Румпельштильцхену на бедро, и поглаживает его незаметно. Даже через два слоя ткани её прикосновение ощущается слишком остро. Нет, сейчас он, пожалуй, чересчур взволнован, чтобы вожделеть, но её пальцы на его бедре подтверждают то, что их близость была на самом деле, не приснилась ему, не перестала быть важной, едва они выбрались из затопа.
- Формально, - говорит Дэвид кивая, - я должен снять у вас показания в офисе.
Рул прикрывает глаза:
- Я больше суток провела в затопленной пещере, без еды и тёплой одежды, и если честно, запас моих сил — на исходе. Волшебство не всесильно…
Рул Горм действительно выглядит измученной, и Румельштильцхен наконец находит в себе решимость снова вмешаться:
- Сейчас уже поздно, и… мистер Нолан, я думаю, вопросы могут подождать до завтра.
Он оборачивается к фее, и они встречаются глазами.
«Сбежим», - одними губами спрашивает он, и Рул отвечает ему так же неслышно: «Да».
И они снова падают, и хотя Румпельштильцхен уже начал к этому привыкать, он держится за фею так крепко, что когда они оказываются в подсобке его лавки, то видит, что Рул болезненно кривится.
- У меня останутся синяки, - сообщает она. - Больно.
- Извини, - бормочет Румпельштильцхен смущённо. - Я просто… просто… очень боюсь тебя потерять.
Комментарий к Глава 4
Очередной раз не бетировано-не редактировано… не терпится, злые пикси кусали за пятки.
Прошу прощения и у читателей, и у беты.
Критика приветствуется)
Публичная бета приветствуется.
========== Глава 5 ==========
В квартирке над библиотекой никто не живёт уже очень давно: тут пыльно и грязно, в шкафу висят несколько блестящих платьев — их носила Лейси, а вот Белль вряд ли когда-нибудь решится надеть, из крана на кухне с фырканьем вытекает рыжая ржавая вода, а открывать маленький холодильник Белль откровенно страшно: кто знает каким запахом оттуда повеет? И всё же, в розовый особняк она больше не вернётся, значит, надо обживаться здесь. Она наматывает на ладонь несколько слоёв туалетной бумаги, протирает стол и только после этого решается посадить на него лягушонка. Уилла.
Слёзы всё текут и текут, и Белль машинально сморкается в ту самую бумагу, которой только что вытирала пыль. Она делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. На неё смотрит Уилл. Нельзя, чтобы он видел её — растрёпанной, заплаканной, некрасивой, с красным опухшим лицом. Эта мысль помогает. Белль достаёт из сумочки зеркальце, ватным диском счищает с подглазий потёки туши, говорит, подавляя рвущиеся из горла рыдания:
- Я потом раздобуду для тебя аквариум, а пока… - Белль гремит ящиками кухонного пенала. - А пока тебе придётся пожить в кастрюле. - Она смотрит на лягушонка так, словно ждёт, что он ответит. Ну, говорил же в Зачарованном Лесу Сверчок. Белль рассказывали. Но Уилл молчит, и она со стуком ставит кастрюлю на столешницу и преувеличенно бодро говорит: - Надо подождать, когда вода протечёт. Водопроводом давно никто не пользовался.
Когда вода становится прозрачной, Белль подставляет под струю кастрюльку, а лягушонок делает несколько робких шагов по направлению к краю стола.
- Хочешь поплавать? - оборачивается к лягушонку Белль. - По тебе не скажешь, что да. Хочешь?
Белль кладёт на стол руку ладонью вверх, и лягушонок — Уилл — нельзя забывать, что это Уилл, подходит к ней, смешно протаскивая за собой животик и взбирается к ней на пальцы. Белль складывает ладонь горстью и подносит к кастрюле с водой, но никакого желания спрыгнуть Уилл не показывает.
- Ты голодный! - догадывается Белль. - Я тоже. И что ты теперь ешь? - спрашивает она у Уилла, и он снова ничего не отвечает, даже не квакает. Белль — не удерживается, хлюпает носом, и слёзы, которые, кажется только ждали момента, чтобы пролиться, снова начинают течь по щекам. Белль стряхивает Уилла с ладони на стол — торопливо и не очень бережно, и бросается в комнату, на кровать, утыкается лицом в пыльную отсыревшую подушку и плачет, плачет, плачет, громко, в голос, пока слёзы не кончаются, в горле не начинает саднить, а голова не наливается свинцовой тяжестью. Когда Белль наконец встаёт, чтобы вернуться к Уиллу на кухню, она обнаруживает, что он уже здесь, в нескольких шагах от порога.
Белль садится рядом с ним на колени, протягивает ладошки:
- Прости меня… - всхлипывает она. - Я не собиралась тебя бросать. Я только не хотела, чтобы ты видел меня такой. - Белль с тревогой смотрит на лягушонка. - Ты ничего не повредил себе? - Уилл делает шаг к ней, препотешно выдвигая вперёд сначала задние лапки, потом передние. Белль невольно улыбается. - Ты теперь такой хрупкий, - говорит она с внезапной щемящей нежностью в голосе. - А я… Я читала такую книгу, про одного путешественника. Его звали Гулливер и сначала его выбросило на берег страны, где жили… Не важно, - перебивает она сама себя. - Главное, что после он попал к великанам. И знаешь, они все казались ему уродливыми. Даже самые красивые на самом деле. Потому что они были большие, и страшные, и он видел все их недостатки. Даже поры и маленькие волоски на коже. - Белль вздыхает и улыбается ещё раз. Вышло бы кокетливо, если бы не опухшие от слёз глаза. - Вот и я для тебя теперь — великанша. Да ещё заплаканная великанша.
Лягушонок карабкается ей на руку, и прикосновение влажного прохладного тельца вовсе не кажется Белль неприятным.
- Вот что, - сообщает она доверительно. - Сначала мы сходим «К бабушке» и что-нибудь перекусим, а потом подумаем, что делать дальше.
***
Румпельштильцхен уговаривал её подождать до утра, но Рул Горм знает, что откладывать подобные решения не стоит, и хотя теперь, когда действие волшебной пыльцы ослабло, и усталость, и прошлая бессонная ночь дают о себе знать, она должна покончить со всем сегодня. Потому что завтра может не достать сил.
Но переодеться она всё-таки соглашается. Её привычный строгий наряд уже через несколько часов превратиться в лохмотья, и тогда у неё может не оказаться крупицы волшебства под рукой. Да и она сама, скорее всего будет лишена своей волшебной сути. От этих размышлений сон слетает с неё окончательно. Они общими усилиями прячут крылья Румпа.
- А я всё равно их чувствую, - вертит он головой растерянно, - не так, как вначале. Но чувствую.
- Конечно, - слегка улыбается его недоумению Рул. - Феи всегда чувствуют крылья. Если они феи. Пользоваться ими в Сторибруке не получалось, но крылья всё равно оставались нашей сутью.
- Значит, я фея, - наконец обозначает словами свершившееся с ним преображение мужчина.
- Феон, - поправляет его Рул Горм. И добавляет про себя, не вслух: «Это ненадолго».
Румпельштильцхен быстро облачается в один из тёмных голдовских костюмов, а для Рул они подбирают вполне приличное, пусть и немного пахнущее нафталином, полушерстяное платье. Хотя они с Румпом уже видели друг друга почти обнаженными, ей отчего-то неловко переодеваться при нем. Но и попросить уйти, не смотреть, она решается не сразу. Боится его обидеть. Но Румпельштильцхен, кажется, догадывается сам, и уходит в торговый зал.
Рул пуговица за пуговицей расстёгивает кофту, блузку, вешает их на спинку стула — по привычке аккуратно, хотя, может быть, стоило бы выбросить это тряпьё в мусорное ведро. Платье она надевает прямо поверх монашеской юбки, и с минуту раздумывает — может быть, оставить так, для тепла? Всё равно снаружи ничего не видно. Платье, так мило смотревшееся на вешалке, ей безнадёжно велико, Рул Горм просто тонет в нём. Впрочем, не важно. Главное, оно достаточно тёплое, закрытое и чистое — во всяком случае, при беглом осмотре пятен не обнаружилось. Поэтому Рул Горм даже удивляется негромкому:
- Тебе идёт лиловый, - Румпельштильцхен стоит у занавеси и смотрит на неё с одобрением. - Только очень свободно сидит и рукава сползают. Надо бы по фигуре подогнать.
Рул пожимает плечами: времени на это нет, а волшебством — нет смысла, на пару часов.
- Подожди, - Румпельштильцхен отворачивается к одному из своих ящиков, и возвращается к Рул с какой-то коробкой в руках. - Я быстро, - обещает он.
Протягивает ейобрывок нити и просит зажать зубами. Отмахивается от её удивлённо-возмущённого:
- Но…
- Так надо, - и Рул повинуется, больше от того, что в ней нет ни сил, ни желания спорить.
- Только не вырони нитку, пока я не закончу.
Рул знает, что в магазинчике Голда до сих пор хранится множество волшебных предметов, она чувствует их присутствие, но нитка — она готова поручиться в этом — самая обыкновенная. Рул хочет что-то спросить, но Румпельштильцхен уже берёт в плен её руку, и быстрыми, короткими стежками ушивает манжету. Закрепив нить, он целует Рул в голую жилку пульса, бьющуюся на внутренней стороне запястья.
- Ничего не говори, - поднимает он на неё глаза, и Рул молчит, покорно позволяя ему завладеть второй рукой. Он заканчивает быстро и снова поцелуем.
- Это на один раз, на живую, - поясняет он, и наматывает на палец обрывок нити, что был всё это время у Рул во рту.
- А зачем третья нитка, - интересуется Рул.
- Чтобы ты меня не забыла. Теперь точно не забудешь, - резюмирует Румпельштильцхен самодовольно и коротко целует её в губы. - Везём пыльцу в обитель? - спрашивает он, вглядываясь в её лицо. Наверное, она сейчас выглядит растерянной. Впервые за без малого тысячу лет своего существования.
Не дождавшись ответа, Румпельштильцхен добавляет:
- Или переместимся? Я почти привык.
Рул думает о том, как им придётся добираться обратно. Хорошо, если не пешком. Отвечает медленно:
- Лучше поедем. - Она должна сказать ему, пусть слова никак не хотят идти с языка. Он имеет право знать. Пусть ему терять предстоит не так много, он не успел ещё привыкнуть по-настоящему, но Рул не должна скрывать. - Румп, - произносит она тихо.
Он сразу вскидывается тревожно:
- Да?
- Мы доставим пыльцу в обитель, - он кивает, - но это ещё не всё. Там… нас лишат крыльев.
- Я же… - пытается вставить слово Румп, но Рул Горм прерывает его торопливо:
- Нет, они не будут спрятаны. Их не будет вообще. Не будет волшебной сути. И — для тебя будет лучше, если это произойдёт раньше. Пока ты не привык. Пока волшебная суть не стала для тебя необходимой.
- А ты? - спрашивает он, и его руки ложатся на её плечи.
- Мне будет тяжело, - признаётся Рул. - Во мне останется только человеческое. А его во мне… не так много. Это будет… как дыра в сердце. Большая дыра. - Она прижимается к его груди, шепчет доверчиво: - Но ты будешь со мной. Не оставишь меня. Вытерпишь, даже если я изменюсь и стану невыносима?
- Конечно, - выдыхает Румпельштильцхен ей в макушку, - я же обещал.
Рул в его объятиях хорошо и сонно, и пока она ищет в себе силы, для того, чтобы вырваться из них и отправиться навстречу неизбежному, Румпельштильцхен касается губами её волос, а ладонями плеч.
- И всё-таки почему? - спрашивает он негромко, и Рул Горм прикрывает глаза: разговора не избежать. - Я не понимаю, почему ты думаешь, что сёстры захотят лишить крыльев тебя. Насчёт себя я ещё… Но с тобой, Рул? Это вообще возможно?
Рул Горм хочется промолчать. Слова причиняют слишком большую боль. Которая — ничто, в сравнении с той, что ещё предстоит. Феи, лишённые крыльев, как-то жили среди людей. Как правило — бестолково и недолго. Тоска по крыльям делала несчастными и их самих, и их избранников. Любви всегда было недостаточно. На секунду Рул Горм малодушно думает, что, может быть, ещё не поздно — отказаться, сделать вид, что ничего не произошло.
- Рул, что с тобой? - Румпельштильцхен отстраняется, по-прежнему удерживая её за плечи, озабоченно, чуть ли не испуганно, заглядывает ей в глаза.
- Ничего, - выдавливает из себя Рул Горм и продолжает решительней: - Феям нельзя любить.
- Ты думаешь, - Румпельштильцхен говорит медленно и осторожно, но каждое слово всё равно вонзается в неё, словно лезвие, - что сёстры лишат тебя твоей сущности из-за меня? Мне кажется, они добрые…
Он не понимает.
- Я сама отдам этот приказ, прежде чем передать свою палочку Оливковой. Сестре Оливии. Матушке Оливии — с завтрашнего дня.
Рул Горм боится, что Румп спросит у неё что-то ещё. Выскажет очередное почему или начнёт спорить. Но он только кивает, и хмурится, трёт глаза, чтобы прогнать усталость. Они молча выходят из лавки, и она ждёт его у машины. Заняв водительское место, Румпельштильцхен сразу весь подбирается и становится ещё более хмурым и сосредоточенным.
- Я не очень хорошо правлю этой штукой, - признаётся он. - Будет здорово, если ты будешь подсказывать мне знаки.
Рул не возражает. Всё равно она вряд ли смогла бы сейчас сесть за руль сама. Она слишком устала. То, что пыльца осела невидимыми крупицами на её волосах и коже, помогает держаться, не свалиться без сил, но не больше.
Румпельштильцхен явно преуменьшает свои способности: автомобиль трогается с места плавно и едет — не быстро, но и не медленно, именно с той скоростью, что рекомендована для продвижения в центре.
Уже выехав из деловой части города, Румпельштильцхен внезапно тормозит на развилке.
- Монастырь — налево, - подсказывает Рул Горм.
- Я помню, Рул. - Румпельштильцхен кладёт руки на руль, сцепляет пальцы в замок, устало опускает плечи. - У нас, - говорит он после недолгого раздумья, - есть одно дело. Нужно закончить его, пока у тебя ещё есть волшебство.
Рул грустно улыбается. Ей остаётся только надеяться, что Оливия справится со всем, что она не успела довести до конца, не хуже её самой.
- Нужно, - настойчиво повторяет Румпельштильцхен, - вернуть Уиллу прежний облик. Мы же не можем оставить его таким, - добавляет он почти жалобно.
Рул кладёт ладонь к нему на предплечье, сжимает тихонько:
- Если Белль не справится с этим, никто не справится. Ни я, ни ты, ни все феи скопом. Понимаешь?
Румпельштильцхен мотает головой.
- Это трудно объяснить, - Рул вздыхает. - Ты поймёшь это сам. Потом. Поехали? - просит она тихонько.
Румпельштильцхен, ничего не отвечая, кладёт руку на рычаг коробки передач и медленно вдавливает педаль газа.
========== Часть 7. Необыкновенное чудо (Глава 1) ==========
В изумлении он останавливается:
где же он был доселе?
Ф. Ницше “Человеческое, слишком человеческое”
Давайте принимать жизнь такой, как она есть. Дожди дождями,
но бывают и чудеса, и удивительные превращения, и
утешительные сны. Да, да, утешительные сны. Спите, отите, друзья мои. Спите.
Пусть вое кругом спят, а влюбленные прощаются друг с другом.
Е. Шварц “Обыкновенное чудо”
Глава 1
Он держит её за руку. Этот жест может показаться детским, но только ощущение сжимающих её ладонь пальцев помогает Рул выстоять. Окружающая действительность видится мутно, точно сквозь грязное стекло, голоса звучат издалека. «Пыльцы было слишком много», - в очередной раз думает она. Но дело не только в этом: сказывается прошлая бессонная ночь, время проведённое в пещере. Рул Горм больше не волнуется, всё глубже скатываясь в апатию. Она рассказывает о произошедшем собрано и сухо и сама слушает себя — словно со стороны. Сознание раскололось надвое. Cестра Оливия что-то говорит. Рул Горм видит, как шевелятся губы на полном добродушном лице. Оливия выглядит — расстроенной и сердитой. Что, в её случае, почти одно и то же. Оливковая всегда прятала за ворчанием и недовольством своё беспокойство и доброту. Все они что-то прячут, носят маски. Рул чувствует, что пальцы, удерживающие её ладонь сжимаются чуть сильнее, и переводит взгляд на Румпельштильцхена. Вид у него квёлый, но он держит спину прямо, и выглядит сосредоточенным. Рул Горм видит движение губ, и в ту же секунду перестаёт ощущать его руку в своей, и проваливается куда-то в темноту, точно с прикосновением рвётся последняя связь с телом. Но почти сразу Румп подхватывает её под локти, прижимает к себе. Мир обретает звуки и краски:
- Что ты творишь? - возмущённо вскидывается Оливия. - Нашёл место. Не подождать?
Румпельштильцхен стоит за спиной Рул, поэтому она не может видеть его лица, но объятие становится только крепче, рядом звучит голос, уже успевший стать родным и важным:
- Разве вы не видите, ей плохо?
Рул хочет возразить: всё нормально, но не успевает. Её укладывают на скамью, и её голова покоится на коленях Румпа, а перед глазами встревоженные и озабоченные лица сестёр. Вайолет достаёт из кармана передника светящуюся фиолетовым палочку и начинает вычерчивать в воздухе затейливую руну — Рул благодарна ей за попытку помочь, пусть и бесполезную. Рул Горм слишком долго поддерживала себя с помощью пыльцы, и теперь та на время перестала действовать: смысл этой магии в том, что пыльца высвобождает те силы, что таятся в самой фее, но сейчас для Рул Горм этот ресурс почти полностью исчерпан. Вайолет следовало бы отчитать за трату волшебства — но Рул утратила это право. Да и недостатка пыльцы в обители больше нет. И не будет — найденного месторождения хватит самое меньшее на десяток лет. Кто-то подносит к её губам стакан с тёплым компотом, и Рул Горм, чуть не захлёбываясь, делает глоток-другой.
- Так что? - спрашивает Оливия, и Рул Горм понимает, что этот вопрос продолжение разговора, нить которого она потеряла. И хотя Оливия выжидающе смотрит на настоятельницу, молчание первым нарушает Румпельштильцхен:
- Мы успели перекусить, но если Рул не против… - Она еще не определилась сердиться ей на него за это «мы» или радоваться, а Румпельштильцхен уже продолжает в том же духе: - Мы благодарны вам за заботу. Рул Гром сейчас больше всего нуждается в отдыхе.
- Хочешь сказать, что и ты тоже?.. - насмешливо произносит Оливия, и Рул почти любопытно, как та поступит: признает Румпельштильцхена своим, предоставит ему кров, или укажет наглецу его место. Но Румпельштильцхен опережает Оливию, говорит примирительно:
- Я могу отдохнуть и за стенами обители.
- Ты хочешь сказать: сбежать, - ядовито поправляет его сестра Оливия. - И не рассчитывай. Матушке ты голову заморочил, мне не получится. За стенами ты окажешься не раньше, чем у тебя не останется крыльев.
Лежать вот так и слушать, как её судьбу решают почти без её участия непривычно, но что-то приятное в этом есть. Напряжение, державшее её столетиями, отступает: она не перестала любить своих фей, но внезапно мысль о том, что она больше не ответственна за них, помогает ей осознать, что она их действительно любит. Румп и Оливия перебрасываются репликами.
- Ну, как говорится, утро вечера мудренее, - заключает наконец Оливия, и Рул Горм понимает, что пора вмешаться: как бы то ни было, настоятельница здесь пока она, ей и нужно принять решение. Пусть оно будет последним.
Рул садится. Резко — стены снова пошатываются, и всё плывёт перед глазами.
- Сестра Оливия, я прошу вас… приказываю, - поправляется Рул Горм, - провести ритуал сейчас.
- И здесь, что ли, - ворчливо возражает Оливия.
- И здесь. - Рул Горм вздыхает. - Уже скоро, сестра, вы станете законной повелительницей фей, и тогда вы сможете обставлять лишение крыльев так, как вам заблагорассудится. Хоть в бывшей церкви, если вам хочется торжественности. Но я не вижу в этом нужды. - В словах Рул Горм нет ехидства. Она действительно никогда не устраивала события из этого наказания, да и происходило это обычно наедине. Рул Горм оглядывает столпившихся фей: кто-то смотрит на неё с любопытством, кто-то с недоумением, но больше всего расстроенных, вытянутых лиц. Динь угрюмо прячет взгляд, Вайолет плачет, даже не пытаясь сдерживаться. Отправить их по комнатам?
- Посторонитесь-ка, - командует сестра Оливия, и Рул Горм не возражает. В конце концов, Оливии предстоит заведовать обителью в одиночку, и сейчас совсем не время для того, чтобы подрывать её авторитет.
Феи отступают к дверям, жмутся к стенам, но ни одна из них не уходит.
Рул Горм говорит:
- Я готова. - Поворачивается к Румпельштильцхену. - Ты?..
- Готов, - кивает он сразу, и сердце Рул Горм болезненно сжимается. Тогда, в пещере, перед тем, как Румп вдруг обрёл волшебную сущность, стал феоном, он умирал. Она помнит, как чувствовала вытекающую из него жизнь и не могла ничего с этим поделать. Даже с пыльцой не смогла бы. А что, если став человеком вновь…
- Румпельштильцхен, - просит она, - возьми меня за руку.
Становится душно. Рул Горм слышит шумное дыхание и всхлипы набившихся в маленькую приёмную фей. Оливия поднимает палочку. Голубую. Впрочем, оставаться голубой ей не долго, стоит прежней владелице потерять силу, жезл поменяет цвет.
- Почему?! - восклицает кто-то, и Оливия замирает, вздрогнув. Рул Горм прикрывает глаза. Ей не нужно видеть, она и по голосу может узнать любую из своих подопечных. Нова, ну конечно же. Рул отчего-то думала, что Нова забыла. А оказывается, всё-таки нет. - Почему? - повторяет Нова настойчиво. - Если можно так, вам, почему вы меня лишили… не дали мне ни единого шанса.
Рул Горм встречается с ней глазами и говорит сухо, скованно, без надежды, что Нова поймёт:
- Я хотела защитить тебя. - Это правда, да только кто поверит. - И защитила.
- От любви! - смеётся Нова истерически. - Что же вы не защитили себя!
- Не твоё дело, - жёстко обрывает её Рул.
Нова взмахивает руками:
- Тогда было ваше, да?
- Может быть, и моё, - слова идут тяжело, но, наверное, их надо сказать. - Нова, - Рул Горм пытается говорить мягче, получается плохо. - Ты не первая фея, которой довелось влюбиться. Я видела и знала, чем это обычно заканчивается для нас, и хотела избавить тебя от неприятностей. А насчёт шансов — ты не права. Они были. И в Зачарованном Лесу. И здесь, в Сторибруке. Тем более здесь, где моя власть не была столь полной. Ты могла бы бороться и пойти до конца. А если не смогла или не захотела… Значит, я тогда поступила правильно. - У Рул пересохло в горле. Сейчас бы ещё глоточек компота. Она улыбается неуместности этой мысли, и вдруг, без связи со всем уже сказанным выдыхает: - Прости меня.
Нова, или Астрид, как чаще зовут её здесь, отвечает тихо:
- Я не знаю, смогу ли…
Рул Горм благодарна ей за честность:
- Я понимаю, а сейчас отойди.
Они с Румпом держаться за руки, и Оливия молчит — для этого волшебства не нужно никаких слов — выводит в воздухе дугу, касается концом палочки их соединённых рук. Этот ритуал, древний, как само племя фей, сделает их людьми. И соединит их судьбы в одну прочнее, чем они себе представляют. Голубая палочка искриться и разгорается, становясь всё более насыщенно синей, нагреваясь и нагревая воздух вокруг.
- Я люблю тебя, - шепчет Румпельштильцхен, словно кроме них в комнате никого нет.
- Я люблю тебя, - шелестит Рул Горм в ответ, и зажмуривается, когда палочка в руках Оливии начинает менять цвет, и волна волшебства проходит сквозь её тело. - Люблю.
========== Глава 2 ==========
Голубой свет так ярок, что глаза режет даже под опущенными веками. Румпельштильцхен крепче сжимает ладонь Рул, и она ощущает дрожь его пальцев. Где-то внутри копится усталость, слишком много, вот-вот хлынет через край. Рул вспоминает шерстяное одеяло и мягкую подушку на жёсткой кушетке в подсобке ломбарда, горячие поцелуи, которыми Румп осыпал её в пещере, и невольно улыбается открывающимся перспективам. Страх уходит, хочется одного: чтобы всё поскорее закончилось, и они с Румпом остались вдвоём. Замечтавшись, Рул чуть не упускает момент, когда её бывшая палочка меняет цвет, и сияние обретает нежно-оливковый оттенок. Из конца совсем-недавно-голубой-палочки вырывается переливающаяся струя, что раздваивается и щупальцами тянется к их сердцам. Рул ждёт пустоты, внезапной бедности ощущений, но сердце вдруг отзывается жаром и режущей болью, а поток магии окрашивается в алый. «Это неправильно», - хочет сказать Рул Горм, но не может произнести ни слова, только жадно хватает ртом воздух. Что-то пошло не так. Сердце плавится в невидимом огне, и палочка в руках Оливии становится насыщенно красной. Сестра Оливия роняет её, трясёт в воздухе рукой и дует на пальцы.
- Крылья, - Рул Горм, наконец, удаётся вдохнуть, и она переводит взгляд на Румпельштильцхена. Его лицо бело, словно мел, волосы на висках намокли от пота. - Крылья, - повторяет Рул, - остались при мне. - Она чувствует присутствие волшебства в стоящем рядом с ней мужчине, но на всякий случай спрашивает: - А твои?
- Ещё как, - сипло шепчет Румпельштильцхен, рассеяно оглядывая столпившихся вокруг фей.
Оливия… Матушка Оливия — всё же верховная палочка признала её хозяйкой — поднимает палочку с пола и совершает ещё одну попытку. Всё повторяется: приглушённо-зелёные лучи обретают алый цвет, Рул и Румпельштильцхен содрогаются от внезапной боли, палочка накаляется докрасна, но магия фей остаётся при них. Рул Горм не может понять, где ошибка. Она сама не раз проводила этот ритуал: ампутация волшебства обычно происходила довольно безболезненно и быстро. После четвёртой попытки ладонь матушки Оливии покрывается волдырями, а они с Румпельштильцхеном не могут устоять на ногах, и, цепляясь друг за друга, оседают на пол. Но крылья никуда не деваются. Более того — у Румпельштильцхена они обретают материальность и топорщатся под пиджаком и выбившеся из-под ремня рубашкой.
Рул Горм пытается отдышаться, плечи Румпельштильцхена ходят ходуном.
Оливия отодвигает от себя непокорную палочку, и пытается исцелить ожёг с помощью пыльцы. Но ничего из этого не выходит.
Рул Горм никак не комментирует происшедшее, лишь плотнее прижимается к мужчине и готовится к новой боли. Пожалуй, она её заслужила. Хотя бы тем, что отказалась от выполнения своего долга ради поселившегося в её сердце слишком человеческого чувства: а ведь столько лет смотрела на людей свысока, считая их привязанности — слабостью. Иногда полезной слабостью, ибо с её помощью легче было направлять их к добру, иногда вредной — множество глупостей и гадостей оправдывали любовью.
- Ещё долго? - интересуется Румпельштильцхен. Его губы искривлены судорогой, он дышит часто и неглубоко.
- Столько, сколько понадобится, - неожиданно сурово отвечает Оливия, и Рул Горм смаргивает навернувшиеся на глаза слёзы. Она вцепляется пальцами в край стола, встаёт, навалившись на эту неверную опору. С трудом выталкивает из себя слова, констатируя очевидное:
- Ритуал не сработал.
Оливия смотрит на собственные обожжённые ладони:
- Палочка признала меня… но это нарушает все правила волшебства.
Сёстры заботливо подхватывают Рул Горм под локти. Спрашивают невпопад, перебивая друг друга: «Матушка, а это больно?», «Надо бы проверить рукописи в монастырской библиотеке», «Завтра всё выяснится». Рул Горм ведут, едва не волокут к выходу из столовой — её добрые феи. Она едва успевает переставлять ноги, и, не дойдя до двери, упирается пятками в пол, разворачивается и в упор смотрит на Оливию.
- Иди в свою келью, - постановляет матушка Оливия сердито, и Рул Горм удивлённо поднимает брови. - А мистер Голд… - Оливия бросает в сторону Румпельштильцхена недовольный взгляд: - Мы не можем оставить его здесь на ночь, но и выпускать его опасно. Я думаю, он может провести ночь в гараже.
Румпельштильцхен стоит грузно навалившись на спинку стула, и не смотрит ни на Рул, ни на фей, покорно ждёт, как решат его участь.
- Сетр… - начинает некрасивая Вайолет и поправляется: - Матушка Оливия, а что если взять с мистера Голда обещание, что он не пропадёт, - и вернётся сюда завтра же.
Оливия хмыкает:
- И как мы узнаем, что он нас не обманет…
- Ну, Тёмный всегда держал слово. И мистер Голд тоже, - бойко парирует Вайолет и обращается к Румпельштильцхену: - Правда же, мистер Голд?
Он ничего не отвечает, словно не понимает, что спрашивают его. Он так и не привык к этому имени. И только когда Вайолет повторяет свой вопрос ещё раз, Румпельштильцхен коротко, судорожно кивает. Отросшие волосы мешают Рул Горм разглядеть его лицо, но её сердце больно сжимается. Это не страшно, провести одну ночь врозь, и значит так мало, когда впереди у них ещё столько дней и ночей. Но Рул боится. Не разлуки — того, что Румпельштильцхен отступится от неё. Что его уговорят, убедят, что так будет лучше — для неё, расскажут об ущербе, который он нанёс повелительнице фей своей неуместной любовью, — и та уверенность, что Румп испытывал тогда, когда они были вдвоём в пещере, исчезнет. Раствориться под напором сотни разумных доводов.
Рул Горм собирает остатки властности и сил и говорит тоном, который обычно означает, что возражать ей бесполезно:
- Нет, - Рул Горм не знает, осталось ли хоть что-то от трепета, который она раньше внушала феям, но очень надеется, что осталось. - Если Румпельштильцхен будет ночевать в гараже, то и я с ним. Если он отправится за стены обители, я тоже отправлюсь с ним. - Она говорит чётко, артикулируя, прикладывая усилия, чтобы не сорваться на крик, не быть торопливой: как бы ей не хотелось поскорее высказаться, она не должна заглушать фей, это ропот должен стихнуть. - Ритуал не лишил нас магии, - произносит Рул Горм веско, - но связал между собой. Каждая из вас знает, что означает алый, когда наше волшебство обретает такой цвет. - Рул Горм смолкает, оценивая произведённый эффект, продолжает после паузы: - Не волшебство ополчилось на нас, это мы восстали против одного из его законов — потому что не все из них известны даже мне. Если повторять попытки снова и снова, они могут привести к гибели — не только моей и моего возлюбленного, — но и того, кто проводит ритуал.
- И ты предлагаешь оставить всё, как есть? - возможно, Оливия хотела сказать это насмешливо, или сердито, но в её голосе — только растерянность. Рул Горм даже становится немного жаль её. Оливия всегда была самоуверенной и немного бесцеремонной, и будучи всего лишь старшей из сестёр, заботилась о феях и командовала ими, хотя никто не определял их под её опеку: так сложилось как-то само собой, и Рул Горм не имела ничего против установившегося порядка. Теперь же, когда Оливия по-настоящему ответственна за обитель и всё, что в ней происходит, былая уверенность пошла трещинами. Кто лучше Рул Горм знает — каково это?
- Я предлагаю не действовать вслепую, и пока причины произошедшего не ясны, подчиниться волшебству, а не пытаться подчинить его себе, - Рул Горм с трудом преодолевает несколько шагов, отделяющих его от Румпа, слушающего их разговор тихо и безучастно, так, словно к нему он не имеет никакого отношения. - Я сама готова принять деятельное участие в поисках ответа.
Рул вцепляется Румпу в локоть, наваливается на него всем своим весом. Кажется, это называется «виснуть на шее у мужчины», но Рул больше не стесняется и не стыдится. Они уходят из обители молча, и никто не пытается их остановить.
За воротами стоит чёрный кадиллак, и Румп, не говоря ни слова, распахивает перед ней дверцу, сам усаживается на водительское сидение, вставляет в панель ключ зажигания, но так и не проворачивает его, лишь молча смотрит в пространство перед собой.
- Почему?..
Она не успевает договорить, но Румп отвечает мрачно:
- Я хотел, чтобы у тебя была возможность отдохнуть. Выспаться на собственной постели. Ты в этом очень нуждаешься, - наконец он смотрит на неё, и его лицо кажется Рул грустным и жёстким, а взгляд — слишком тёмным: радужки тонут в черноте зрачков.
- А я хочу высыпаться на твоей постели. Рядом с тобой, - в голосе Рул Горм звучит вызов. - Поехали.
Румп машет перед её носом рукой, демонстрируя трясущиеся я пальцы:
- Не доедем.
- И что же ты?..
- Я собирался заночевать в машине, - нетерпеливо перебивает её Румп. - Но раз уж мы вместе, и крылья остались при нас, - он нежно касается её лба, дрожащими пальцами расправляет пряди волос, и Рул Горм подаётся навстречу, прижимается к горячей ладони. - Тут у тебя ещё осталась волшебная пыльца, - Румпельштильцхен дует ей на висок, и спустя долю секунды они оказываются сидящими бок о бок на кушетке, в подсобке ломбарда.
- Подожди, - просит Румп, - я подушку достану.
Она немного любуется им, выверенными движениями, когда он приоткрывает дверцу шкафа, взбивает подушку, откидывает покрывало — его руки всё ещё слегка подрагивают, но Рул удивляется тому насколько они красивы, и тому, что не замечала этого раньше.
- Только на этот раз ты не будешь спать на верстаке, - предупреждает она разглаживая юбку. - Мы и вдвоём тут поместимся, если потеснимся.
- Да, непременно поместимся, - соглашается Румп устало и хмыкает: - Такое ощущение, что это я был феей тысячу лет, а не ты…
Он выдавливает из себя довольно кислую улыбку и тонет в золотом сиянии, чтобы через миг обернуться крохотным феоном, расположившимся на необъятной для него подушке прямо в костюме-тройке. Он снимает брюки, взлетает, чтобы уложить их на ручку кушетки, и ворчливо спрашивает:
- Ну, что ты смотришь? Уменьшайся скорее.
========== Глава 3 ==========
Накормить Уилла так и не удалось. Он не захотел ни лазаньи, ни вишнёвого пирога, в ловле мух Белль не преуспела, так что Уиллу пришлось ложиться спать голодным. Если, конечно, слово «ложится» к нему теперь применимо: спят лягушки сидя. Да и Уилл, пока Белль переодевалась в пижаму и меняла бельё на условно свежее — по крайней мере то, что она нашла в комоде не покрывал слой пыли — вёл себя активно, так словно готовился бодрствовать всю ночь: плескался в миске с водой, надувал зоб и рокотал какую-то лягушачью песню.
Хотя Уилл и лягушонком оказался очень мил, Белль всё же хочется поскорее вернуть ему прежний облик. Но и в сон тянет неудержимо — сказываются и прошлая беспокойная ночь, и большая доза антигистаминного средства. Так что поиски ответов на многочисленные вопросы Белль приходится оставить до утра.
- Спокойной ночи, - бормочет она и, зябко укутываясь одеялом, вслушивается в шлёпанье маленьких мокрых лапок по поддону. - Мы что-нибудь придумаем, обязательно.
Следующий день начинается с посещения зоомагазина. Конечно, Белль надеется, что её любимый не застрянет надолго в лягушачьей шкурке, но, как бы то ни было, не хочет, чтобы он страдал от голода и дискомфорта. За завтраком Уилл расправляется с живым мотылём, а Белль ограничивается бутербродами — готовить ей не хочется, оставлять Уилла одного надолго — тоже. Террариум она устанавливает в библиотеке. Наполняет поилку минеральной водой, разравнивает грунт. Подавляет вздох: Уиллу сейчас тяжелее, и она должна не заражать его своим унынием, а вселять надежду в успех.
- Ну, вот! Надеюсь, ты тут хорошо устроишься, - резюмирует она нарочито бодрым голосом. Подхватывает лягушонка под живот и подносит к лицу. Губ у него нет, и Белль целует Уилла куда-то в ноздри, метя в треугольное остриё мордочки. Уилл недовольно квакает — точно он и впрямь заправская лягушка, — но ничего не происходит.
- Эээ… Кто говорил, что будет просто? - спрашивает она то ли себя, то ли хлопотливо дёргающего лапками Уилла. - Но я всё равно должна была попробовать.
До обеда в библиотеку никто не заходит. Белль обычно удручает такое положение дел, но именно сегодня она даже рада тому, что сторибрукцы не слишком-то жалуют чтение. Ей вовсе не хочется стать мишенью для сочувствующих, а, может быть, и осуждающих взглядов, да и Уиллу наверняка будет неприятно, если кто-нибудь застанет его в таком виде.
В закрытом от обычных посетителей отделе хранятся книги, посвящённые магии. Белль никогда не задумывалась о том, как они очутились в городской библиотеке, но важно другое: в них может содержаться подсказка. Белль оглядывает полки с расставленными по алфавиту фолиантами. Ф — феи, Ч — чары, Л — … Про лягушек ничего нет. Белль сгружает несколько томов на железную тележку и катит её к столу.
Чары, проклятья, оборотные зелья… Зелья выветриваются со временем, снять чары можно поцелуем любви. Истинной, разумеется. Белль упрямо закусывает нижнюю губу и откладывает книги обратно на тележку.
- Тут ничего полезного! - замечает она вслух, но Уилл, кажется, не слушает её… зарылся в грунт и прячется под кусочками коры. Он ведёт себя как обычное земноводное. Белль начинает сомневаться: понимает ли он её? Но тут же откидывает эту мысль и продолжает напористо: - Зато есть один любопытный трактат о природе магии фей. Уверена, стоит изучить его повнимательней.
Белль проводит рукой по обложке. Эту книгу она уже просматривала, совсем недавно, два дня назад. И зачитывала отрывки Румпелю, сидевшему за одним из читательских столов. В ней закипает обида: и на мужа, и на себя саму, — в который раз доверилась, простила и получила очередной обман. Она всегда была слишком добра, ещё в детстве её ругали за излишнее мягкосердечие, но маленькая принцесса не спешила соглашаться с доводами гувернанток. А теперь жизнь показала ей, что они были не так уж и неправы: каждый раз её милосердие становится поводом для нового предательства. Белль достаёт из сумки салфетку, чтобы промокнуть выступившие в уголках глаз злые слёзы, подпирает щёку ладонью и пытается сосредоточиться на написанном. По всему выходит, что магию фей, в отличие от чар, наложенных людьми, разрушить практически невозможно. Но она развеется сама, когда тот, кто подвергся воздействию волшебной пыльцы, пройдёт намеченный путь.
- Намеченный путь, - рассуждает Белль. - Звучит как-то странно. Кем он намечен и для чего?
Летопись «Подлинные чудеса, совершённые феями, в пределах Девяти Королевств Зачарованного леса» ясности не вносит.
Пиннокио стал настоящим мальчиком, когда проявил верность и отвагу. Но как можно проявить подобные качества будучи лягушонком? Роза, известная так же, как Спящая Красавица — проспала сто лет из-за сонного проклятия Малифисенты [1], но слуги, фрейлины и придворные спали вместе с ней по воле фей и проснулись сами, едва чары спали с их принцессы.
- То есть, - хмурится Белль и делает пометку в блокноте. - Продолжительность действия волшебства может зависеть не от поведения того, кто ему подвергся, а от независящих от него факторов.
Не слишком-то утешает.
- Знаешь, что, - бормочет она и откладывает книги обратно на тележку, - я думаю, можно попробовать поискать информацию в интернете. Я уверена, что Сторибрук - не первое и не единственное место, соединяющее мир без магии с Зачарованным Лесом. Интернет, склад всевозможных сведений, - Белль вздыхает и оборачивается к террариуму. - Ну, что я тебе рассказываю, ты и без меня это прекрасно знаешь.
- Да, во времена Проклятья Уилл имел возможность освоить технику этого мира, - Этот уверенный голос Белль теперь ни с чьим не перепутает. Голубая фея. Белль не слышала, как она вошла. Впрочем, фей не смущают мелочи вроде закрытых дверей.
- Что вам нужно? - разворачивается Белль.
- Не очень-то вежливо, - складывает руки на груди фея. Вместо привычного монашеского облачения на ней какое-то пёстрое платье.
- А чего вы ожидали? - Белль вздёргивает подбородок.
Рул Горм делает несколько шагов к террариуму:
- Я понимаю, сейчас ты на меня злишься, но я хочу помочь тебе, - Фея говорит мягко, но от её улыбки веет холодом. «И почему я всегда считала фей добрыми?» - спрашивает себя Белль. - Предположение, что разгадка тайны волшебного мира, может найтись в мире без магии, не так нелепа, как может показаться.
Белль ужасно хочется выставить посетительницу вон из библиотеки, но въевшийся за всю жизнь трепет перед волшебными созданиями не позволяет. К тому же, личные счёты — это как-то слишком мелко для героев. Поэтому Белль только качает головой и выжидающе смотрит.
- Я бы посоветовала поискать ответа в местных сказках, - говорит наконец Рул Горм и кивает в сторону детского отдела. - Ты - умная девушка, и сможешь догадаться, какие из смоделированных ситуаций имеют отношение к твоему случаю.
- Но если вы знаете, как расколдовать Уилла, почему просто не скажете мне! - не выдерживает Белль. - Это же из-за вас он стал таким?
Последний вопрос фея игнорирует, лишь замечает с привычной отстранённостью:
- Потому что, если ты узнаешь об этом от меня, это может не сработать. Подумай, Белль, - Рул Горм с многозначительным видом оглядывает ряды книг, - Возможно, дело не в самом ответе, а в его поисках.
Белль ждёт, что Голубая фея растворится в воздухе, но она уходит самым обычным способом — через дверь. Когда та закрывается за ней, библиотекарша облегчённо выдыхает. Каким-то образом маленькой — меньше самой Белль, а уж её никак нельзя назвать назвать высокой или крупной, — женщине удаётся занимать всё имеющиеся пространство, и от её присутствия становится не по себе.
- Значит, искать в сказках, - говорит Белль негромко, но идёт не к стеллажу, заполненному детской литературой, а к рабочему столу. - Книги, это конечно же чудесно, но «волшебная коробка», - Белль взглядывает на террариум и убеждается, что лягушонок не спит, а сидит на коряге почти вплотную прижавшись к прозрачной стенке своего временного пристанища. - Представляешь, Уилл, это Киллиан, то есть Крюк, называл так компьютер, по-моему, очень смешно, - Белль коротко хихикает и продолжает: - Так вот, волшебная коробка тоже может нам помочь. В библиотечном каталоге же нет раздела: книги, которые помогут Уиллу Скарлету, - она чувствует, что говорит слишком много, слишком громко, слишком сбивчиво, но не может ни остановиться, ни удержать очередной истерический смешок. - Очень непредусмотрительно со стороны того, кто составлял этот каталог. Кстати, я ведь и не знаю, кто его составлял… - Белль обрывает себя, длинно всхлипывает, и сглотнув, чтобы избавиться от застрявшего в горле невидимого кома, произносит серьёзно: - Уилл… Я верю, что одна из этих книг сможет помочь тебе. Надо только выяснить какая именно.
Белль садиться за стол, нажимает клавишу загрузки на корпусе старенького библиотечного компьютера, и дождавшись, когда с экрана исчезнет значок песочных часов[2], кликает на светящуюся синим «G».
«Сказки о лягушках и жабах», - вводит она в строку поиска и с силой стискивая в ладони непослушную «мышку» подводит курсор к кнопке с надписью «Мне повезёт!»
–
[1] Об этом говорится в 5 сезоне сериала. Роза из-за проклятия Малифисенты проспала сто лет, но была разбужена королём Стефаном. Спустя двадцать лет после этих событий Малифисента, по совету Реджины, усыпляет и её дочь Аврору, а её возлюбленного превращает в огненного зверя Ягуая.
[2] В сериале компьютер в библиотеке выглядел настолько дряхлым, что я не удивлюсь, если там до сих пор стоит Windows-98.
Комментарий к Глава 3
Да, меня саму начинает напрягать то, как неспешно развивается действие.
Ну и - буду благодарна читателям за фидбек.
Как вам? Не слишком ли сахарно, нет ли ООСа героинь (герои в этой главе вроде не действуют).
Да, я читаю отзывы и благодарна вам за них вне зависимости от того - критические они, одобрительные, состоят из короткого “спасибо” или содержат вопросы, но из-за того что реал меня нещадно ест, отвечать могу с задержкой в несколько дней.
========== Глава 4 ==========
Рул Горм чувствует себя странно, как будто играет чужую роль, проживает не свою жизнь, как было там, в придуманной Айзеком реальности, где все они жили на болотах и заманивали случайных путников в самую топь, на верную погибель. К счастью, по возвращению в Сторибрук оказалось, что все эти смерти были понарошку. В последствии все события, произошедшие по воле нерадивого автора, точно стёрлись, стали казаться нереальными, но Рул вздрагивала, точно от холода, когда вспоминала стоны и мольбы тех, кто, увязая, захлёбывался болотной жижей. Сегодня они слышались ей и в доносившемся с детской площадке радостном щебете, и в скрипе дверей, и в резких выкриках чаек.
— Замёрзла? — Румп задаёт вопрос, кладёт ладони ей на плечи, и, не дождавшись ответа, уже стягивает пиджак, чтобы укрыть её от дующего от воды ветра.
Рул тепло, солнце греет совсем по-летнему, но этого проявления заботы она не отвергает, может быть, потому, что ей не хочется прерывать молчания.
Румп смотрит кисло, с силой вдавливает каблук ботинка в утрамбованный песок, без нужды поправляет манжеты, и, кажется, чувствует себя виноватым.
Сегодня утром, в доме чародея, они почти получили доступ к библиотеке — и к двери в Эренделл, хотя возможность пройти сквозь неё Рул рассматривала лишь как крайний случай. И получили бы, стоило лишь заключить сделку с Тёмной, выгодную прежде всего им самим. Но не вышло — в последний момент Румпельштильцхен воспротивился, испортив всё дело.
Когда, уже наедине, Рул адресовала ему справедливый упрёк, он взорвался. Рухнул на стул, сжал руками виски и чуть не потопил её в мутном потоке своей речи, неразборчивом и бессвязном. Уверял её, что это слишком опасно, не кончится добром, что он не знает «ничего такого» и не хочет знать. В попытке успокоить Рул дотронулась до его плеча, но тут же отдёрнула руку. Румпа этот жест протрезвил. Он умолк, ссутулился, точно уменьшился, и пробурчал, что пойдёт к Белль, нужно выручать «этого простачка». Рул Горм и сама до конца не понимала, отчего отговорила Румпа и взяла эту миссию на себя.
Да, появляться перед женой своего «любовника» — это слово царапало нёбо, точно спрятанный в хлебном мякише острый шип, — было неловко. Пусть теперь Рул Горм и связывали с бывшим Тёмным гораздо более прочные узы - узы магии фей, отпускать Румпельштильцхена к жене не хотелось совершенно. Минувшей ночью… После произошедшего в монастырской трапезной отступать было некуда, да и сама Рул не хотела медлить и полностью подчинилась воле мужчины. Сначала Румп был с ней нежен, и ей было даже приятно, пусть и непривычно. Рул Горм прикрыла глаза, чтобы сосредоточиться на новых ощущениях. Но в какой-то момент дыхание у Румпельштильцхена сбилось, и он сильно, до боли сжал её плечи. Рул Горм открыла глаза, удостовериться, что всё в порядке и с трудом узнала в задыхающемся, с искажёнными как в агонии чертами, мужчине своего возлюбленного. Рул едва не умерла от страха, но вскоре Румп дёрнулся со странным шипением, и вновь стал собой. Взгляд его прояснился, дыхание выровнялось, он звонко чмокнул её в мокрое от пота плечо, укрыл их обоих какой-то тканью и почти сразу уснул. А Рул всё никак не могла выкинуть из головы ту гримасу — боли, гнева? — исказившую его лицо. Что пошло не так? Могла ли она его обидеть, причинить вред? Рул Горм не знала. Она долго лежала неподвижно, не в силах заснуть и боясь пошевелиться. Недавняя испарина пропитывала наволочку, между ног было липко и мокро, она ощущала тёплую тяжесть руки своего возлюбленного на груди и щекочущие вдохи и выдохи на лбу, у линии роста волос. Рул начинала замерзать: от задней двери тянуло сквозняком, но пока она в магической форме, простуда ей не грозит, так что беспокоиться было не о чем. Наконец, Румп выпустил её из своих объятий, не просыпаясь повернулся к ней спиной и, подтянув колени к животу, зарылся в покрывало. Жёсткие крылья царапали кожу, и Рул Горм пришлось отодвинуться. Хотелось вернуть себе человеческую форму и размер, но с этим стоило погодить до утра. Рул не заметила, как уснула, провалившись в странный кошмар: ей грезилось, что она летает над болотом, и крылья ей холодят влажные зловонные испарения, а в топи, из последних сил хватаясь за скользкие мокрые стебли прошлогоднего розога, барахтается Румпельштильцхен. Там, в этом странном сне, ей было ничуть не жаль его, и она, смеясь, летала вокруг своей жертвы.
Рул Горм жмурится и стискивает пальцами переносицу, словно это может помочь изгнать из мыслей лишние воспоминания. Они всё идут по пляжу, мокрому после недавнего дождя, и Румп немного прихрамывает — лишь от привычки ставить повреждённую ногу более осторожно, а Рул всё ещё дрожит, несмотря на накинутый на плечи пиджак и прояснившееся небо.
— Как Белль? — интересуется Румп, и беспокойство в его голосе больно уязвляет.
— Она на верном пути.
— Это хорошо, — откликается Румп невыразительно и добавляет: — Ну, что, снова пойдём к Эмме? Конечно, теперь она возьмёт дороже, но что, если ей предложить… что-нибудь волшебное? Знаешь, я раньше не понимал, а теперь некоторые вещи просто жгут мне руки… А медная маслёнка вообще разговаривает. Я-то её в свободную продажу выставил! Всего за четверть сотни. Пожалуй, нужно что-то действительно ценное. Но не самое… А то у неё больше не будет интереса с нами иметь дело.
— Нужно просто пообещать ей, что мы постараемся сделать так, чтобы дверь работала в обе стороны.
— А феи разве так могут? — Румпельштильцхен останавливается и смотрит на неё удивлённо приоткрыв рот.
— Нет, — вздыхает Рул Горм обречённо и неловко просовывает руки в рукава пиджака. Теперь из них торчат только кончики пальцев. — Но постараться мы можем.
Глаза Румпельштильцхена раскрываются ещё шире, и кажется, что глазные яблоки вот-вот выпадут из придерживающих их век и выкатятся на щёки. Наконец, Румпу удаётся вдохнуть, и на его лицо возвращается невозмутимое выражение.
— Я думал, — произносит он, — что феи на стороне добра.
«Я тоже так думала», — хочет согласится Рул, но вместо этого возражает с возмущением, которого вовсе не чувствует:
— Обитель на грани анархии, волшебство выходит из-под контроля, а ты заботишься о какой-то Тёмной.
— О матери моего внука, — уточняетон между прочим. — Но после того, как она сегодня чуть тебя не поджарила…
— Это не могло мне повредить, — перебивает Рул, и сжимает руки в кулаки, так что теперь из-под ткани не выглядывает ни миллиметра кожи.
— Я-то откуда знал, — голос Румпельштильцхена звучит обижено, — вчера тебе вполне могло повредить всё, что угодно. И я пока не понял, что изменилось.
— Я и сама не поняла, — признаётся она тихо, а Румпельштильцхен приближает своё лицо к её, и она прикрывает глаза в ожидании поцелуя, но он только смеётся ей в губы, и она чувствует как по плечам тяжёлой волной рассыпаются волосы. Румпельштильцхен подбрасывает в руках её заколку, и когда Рул Горм тянется, чтобы вернуть её, со смешком отпрыгивает влево:
— Не отдам.
— Что ты?
Взрослый мужчина с седыми висками при галстуке и жилете смотрит на неё, по-птичьи склонив голову к плечу:
— Догонишь — верну.
Рул делает шаг навстречу. Румп — шаг назад. Она ускоряется — он пускается наутёк, и вот они уже бегут — по кромке моря, мимо складов, мимо причала, мимо сушащихся днищами вверх лодок и пустующей спасательной вышки. Когда Рул уже выбивается из сил и думает призвать на помощь магию, Румп резко останавливается и ловит её в объятия.
— Никуда не пущу, — шепчет он задыхаясь. — Когда всё закончится, закрою лавку на неделю… И…
Рул неловко выворачивается и тянется к заколке, что теперь оказалась у неё за спиной. Она неумело улыбается, хотя Румп всё равно этого не видит.
— Надеюсь, со временем я лучше научусь…
— И чему ты там учиться собираешься? — его губы касаются кожи её шеи в просвете встрёпанных волос.
— Физической стороне любви, — хрипло выдыхает она, и в памяти снова всплывает его перекошенное лицо в мелких капельках пота. — Чтобы тебе было хорошо со мной.
Заколка вновь зажата у неё в пальцах, а Рул окончательно зажата в охапку, и, кажется, даже появление на полосе пляжа подростков с решёткой для барбекю не остановит Румпа. Он щиплет её зубами за мочку, а после, ругаясь, отплёвывается от попавших в рот волосков.
— Люблю, когда ты так непонятно выражаешься, — замечает он. — Даже полную чушь ты можешь изложить очень умно. Но, — размыкает он объятия, — нам мир спасать пора. От анархии, хаоса и двадцати монашек.
========== глава 5 ==========
Эмма кажется тусклой. К лицу её словно примёрзло выражение независимости и упрямства, волосы подёрнуты не то инеем, не то сединой. Но всё это внешнее, ненастоящее. Даже злость, которую «Тёмная» демонстрировала с такой готовностью и охотой, — фальшива. Хотя… ей вовсе не обязательно злиться, чтобы навредить им или кому угодно. Румпельштильцхен чувствует это — не новой, открывшейся в нём способностью распознавать магию, а простой человеческой «чуйкой», той самой, что называют ещё жизненным опытом. Но, сейчас, когда на ладони Эммы больше не полыхает пламя, её даже жаль. Впрочем, жалость не отменяет осторожности. Пусть Рул и сказала, что Тёмная не в состоянии ей серьёзно навредить, Румпель не очень-то доверяет её словам. Хотя бы потому, что ему прекрасно известно: в этом мире феи не так неуязвимы, как в Зачарованном Лесу. Остаётся только надеяться, что и магии Тёмных пребывание здесь нанесло значительный ущерб.
Рул Горм, прикрыв глаза, водит кончиками пальцев по широким корешкам книг в поисках… Ну, насколько Румпельштильцхен смог понять, она и сама толком не знает, что ищет. Лучше всего было бы обнаружить палочку Ученика, исчезнувшую вскоре после его смерти, но, как объяснила ему Рул, в доме Чародея может быть спрятана какая-то подсказка, и кто знает какая именно, — поэтому фея просила его говорить ей обо всём, что покажется необычным. Необычным Румпельштильцхену здесь кажется всё: у него уже голова кружится от магии, которая исходит ото всюду, почти как тогда, в пещере. Поэтому он предпочитает не отвлекать Рул Горм от её занятия пересказом ощущений, а внимательно следить за «Тёмной». Та сидит на обтянутой чёрной кожей софе с причудливо выгнутой спинкой и чуть не сливается с ней из-за собственного чёрного одеяния. Эмма смотрит на фею ничего не выражающим взглядом, машинально барабанит бледными пальцами по подлокотнику, а Румпельштильцхена и вовсе игнорирует. Весь ее вид говорит, что она и не рассчитывает на успех поисков. Впрочем, если бы Эмма и впрямь оставила всякую надежду, она бы не пустила их к себе или, по крайней мере, оставила бы фею и новоявленного феона одних в библиотеке. Румпельштильцхен подавляет понимающий вздох и оставляет при себе непрошеные советы. Он думает о том, что сможет в случае чего защитить Рул магией, хотя не желает её применять: ему важно мнение Генри.
— Думаешь, я её прячу? — внезапно нарушает молчание Тёмная, и Румпельштильцхен невольно смотрит на Рул: что та ответит.
Фея качает головой, складывает замком пальцы:
— Если бы «чёрная» палочка была бы у тебя, ты бы уже попыталась ей воспользоваться. Я знаю, Эмма Свон, это тяжёлый выбор: оставить семью, что ты обрела совсем недавно, ради того, чтобы отправится на поиски возлюбленного. И — возможно, никогда больше не увидеть ни родителей, ни сына. Или отказаться от любви, что ещё…
— Я пустила вас сюда не затем, чтобы выслушивать поучения.
Свон остаётся неподвижна, но в голосе её звучит угроза.
Рул Горм с нехарактерной для неё резкостью склоняет голову и умолкает. Возвращается к полкам.
Но то, что они ищут — не обязательно там. На самом-то деле отгадка может оказаться где угодно. То, что в Сторибруке внезапно появился, словно из-под земли вырос, дом Мерлина, не могло оказаться ни простым совпадением, ни случайностью. Это обозначало либо то, что вслед за домом вскоре объявится и его хозяин, либо что Великий Волшебник хотел этим что-то сказать, передать какое-то послание. Но — кому? Вот это «кому?» мучает Румпельштильцхена больше всего, но делиться своими сомнениями он не спешит. С Рул — стоило бы, а вот можно ли доверять Эмме, пока не ясно. Рул двигает стремянку. Румпельштильцхену не нужно оборачиваться, чтобы услышать, как царапает доски паркета громоздкая «лесенка», лёгкие шаги, скрип прогибающихся под ними ступенек, полувздох феи, подавленный, сокрытый. Он невольно гордится Рул, её терпением и самообладанием, решимостью довести начатое до конца, тем спокойствием, с каким она переносит буравящий ей спину взгляд Тёмной. Рул не просто красивая, она — удивительная, и Румпельштильцхен не перестаёт поражаться тому, что такая женщина могла полюбить его, его одного — из всего того множества мужчин, что встречались ей за её нечеловечески долгую жизнь. Наверняка, Рул Горм встречались, куда более достойные — ведь она имела дело с чистыми сердцем, — но в своё сердце она впустила только его. От осознания этого Румпельштильцхену хочется сгрести Рул в охапку и утащить куда-нибудь подальше от чужих глаз, от опасностей и обязанностей. Но он удерживает себя. Возможно, лишь потому, что знает: из этого ничего не выйдет.
Эмма складывает руки на груди и забрасывает обтянутые рейтузами ноги на столик из матового стекла.
— Не нашла?
Рул оборачивается, поджимает губы, цедит с явной неохотой:
— Пока магический фон ровный. Но я ещё не проверила все книги. Если ничего не найду, мы с Румпельштильцхеном осмотрим каждую вручную, чтобы убедиться, действительно ли они пусты, и проверить не вложено ли что-нибудь. Если и это…
— Отлично, — с деланным одобрением произносит Эмма. — Только вот, я здесь все эти недели, только тем и занималась, что… — Эмма заминается, — искала. Так что можете не тратить усилия.
Эмма не встаёт с дивана, лишь вскидывает ладони, но лицо её напрягается: на шее от натуги вздуваются вены. Румпельштильцхен чувствует исходящую от “Тёмной” волну магии и, подчинившись первому порыву, срывается с места, пытаясь заслонить собой Рул. Это всё равно невозможно: она стоит слишком высоко, и это делает её беззащитной. Впрочем, магия не атакует, а обтекает Румпельштильцхена точно вода, уходит дальше, и он вцепляется в эту дурацкую лесенку, то ли для того, чтобы предотвратить её падение, то ли чтобы не упасть самому. Вдруг что-то бьёт его в плечо, толкает в живот, чувствительно плюхает по затылку. Книги. Всего лишь книги. Румпельштильцхен чувствует, как в нём закипает притихшее было волшебство, и еле успевает удержаться от превращения. Прикрывая голову локтем, на миг утыкается Рул лицом под колени, а потом отстраняется, чтобы стащить её со стремянки. Сама Рул не предпринимает никаких попыток слезть или уклониться от лавины падающих на неё тяжёлых томов. Румпельщтильцхен прижимает Рул к себе и рывком:- то ли отпрыгивает, то ли откатывается дальше от полок.
— Что ты творишь? — раздражённо выплёвывает он в сторону Эммы, хотя, в общем-то, догадывается, что Тёмная всего лишь развлекается.
— Помогаю вам, — огрызается она упрямо. — Так гораздо быстрее.
Румпельштильцхену есть что ответить, но он оставляет препирательства на потом, быстро поднимается и помогает встать Рул. Мышцы при движении отдают ноющей болью, а на шее наливается синяк — обложки твёрдые, да и книжки тяжёлые, но он, кажется, ещё легко отделался. Рул досталось куда больше. По виску и щеке стекает кровь, да и на ногах она держится с трудом.
— Ну, что же ты? Неуязвимая? — шепчет он укоризненно, а пальцы тянутся к висящей на груди Рул Горм ладанке. Сёстры всё же не отпустили их к Тёмной совершенно безоружными, и отсыпали своей бывшей настоятельнице немного пыльцы. Румпельштильцхен берёт крошку, растирает между пальцами и проводит их кончиками по спине, плечам, шее феи, чуть поглаживает по затылку, задерживается на участке содранной кожи на виске.
Глаза Рул Горм расширяются, а рот раскрывается как в безмолвном крике. Она отшатывается, пятится, спотыкаясь о наваленные на пол книги и переводит взгляд с Румпельштильцхена на Тёмную и обратно.
— Ты! — произносит Рул срывающимся голосом, в котором нет и следа её обычного самообладания. — Как ты это сделал?
Фея снова бросает на Тёмную совершенно дикий взгляд, и Румпельштильцхен пользуется этим моментом, чтобы поймать руки Рул в свои и успокаивающе сжать их:
— Тише-тише, — ему странно видеть Рул Горм настолько «потерявшей лицо».
— Ты исцелил меня, — говорит она уже чуть более спокойно. — Как?
— Может быть, вы потом выясните? — хмуро интересуется Эмма, и в глубине души Румпельштильцхен готов признать её правоту.
— Ты не понимаешь, — Рул выдыхает, и голос её звучит почти надменно, — это может оказаться важным. Румп… — запинается она, — …пельштильцхен, как это у тебя получилось?
Румпельштильцхен удивляется тому, что Рул так переполошилась по совершенно не значимому поводу, пожимает плечами, и тут же едва не охает от боли — себя-то он вылечить забыл, и говорит медленно, короткими фразами, точно маленькому ребёнку:
— Я взял щепотку пыльцы. Очень маленькую щепотку, как ты меня учила. Пожелал, чтобы всё у тебя зажило. — Эмма закатывает глаза. — Ощупал тебя, ничего ли не сломано. Всё. — Мужчина замолкает. Расспросы начинают его раздражать. Ответить ему не сложно, но Рул явно выбрала для них самое подходящее время. — Что не так? — не выдерживает он. — У меня не получилось?
— Получилось, — несколько ошарашено отзывается Рул. — Только магия фей так не может. Вот если бы я приняла свой подлинный облик — тогда бы мои раны исцелились сами, но не так…
Эмма заинтересовано хмыкает, легко встаёт с дивана. А дальше - Румпельштильцхен не может отследить её передвижения. Просто Эмма каким-то образом оказывается между ними. Слишком близко. Она со значением поглядывает на фею:
— Значит, я не зря ему не доверяла, — произносит она с нажимом и, обернувшись к мужчине, продолжает: — Ты что-то скрываешь, Голд. А я уже почти поверила, что ты теперь на стороне добра.
Румпельштильцхен морщится: какое добро? Она что, решила пошутить или держит его за малого ребёнка? Он здесь не из-за каких-то там сторон, а потому что… потому что для Рул важно выяснить природу случившегося с ними, а он не позволит ей рисковать в одиночку. Ну, может быть, у него ещё есть крохотная надежда на то, что они как-то смогут помочь этой самой Тёмной избавится от её тьмы — и это порадует Генри. Славный мальчишка, и, когда улыбается, делается чем-то похожим на Бэя. Разумеется, здорово было бы разгадать все эти загадки, но добро? О добре и справедливости разве что глашатаи любили рассуждать, перед тем, как объявить об очередном призыве или повышении податей.
— Вот что! — говорит он уставившимся на него женщинам. — Давайте лучше займёмся библиотекой Мерлина. — Румпельштильцхен наклоняется и подбирает с пола первый попавшийся под руку фолиант и наугад раскрывает его: — И что тут у вас написано?
— Ничего, — в очередной раз сообщает Эмма, — они все пустые.
Румпельштильцхен только качает головой. Пустые, как бы не так. Вот они, буквы. И опять придётся складывать их в слова. Пусть теперь это для него не так мучительно, как прежде, но шрифт незнакомый, что затрудняет чтение:
— Да все исписанные, — возражает он вслух. — Как там его… Рул, не поможешь?
========== Глава 6 ==========
Вариантов было много: почти каждый народ мира-без-магии имел в запасе свою версию истории о скрывающихся в лягушачьем облике принцах, принцессах, королях, колдунах и ведьмах. И пусть принцесс в Зачарованном Лесу не обучали корейским буквам и китайским иероглифам, онлайн-переводчик с грехом пополам превращает наборы непонятных значков в связные тексты. Белль благословляет изобретательность людей, населяющих мир без магии, достаёт из ящика стола пачку стикеров — обычно она записывает на них имена «должников», задерживающих книги дома дольше положенного, — и конспектирует сказочные сюжеты, сразу отбрасывая самые абсурдные.
К тому времени, как двенадцать жёлтых бумажек с пометками, наконец, оказываются приклеены на железную доску объявлений, за окном уже сгущаются сумерки, и Белль приходится включить электрический свет. Она открывает ланч-бокс — за всеми этими волнениями она забыла пообедать, — и начинает мозговой штурм — на сей раз в одиночку. Ещё свежи в её памяти дни, когда перед этой доской она ломала голову в компании Эммы и Киллиана, или те, когда феи обсуждали с ней рецепт зелья, с помощью которого они надеялись победить общего врага. Но сейчас рассчитывать на помощь фей не приходится, пират сбежал в Камелот, Эмма уже не та, и никому нет дела до Уилла. Прекрасные, наверное, только рады, что никто теперь не будет бить витрины и топтать газоны. Разве что Робин мог бы обеспокоиться и помочь бывшему члену своей шайки, но обращаться к нему довольно бессмысленно: ни меткость, ни искусство взламывания замкоʼв и заʼмков не вернут Уиллу прежний вид, а сообразительностью благородный разбойник не отличается.
— Мы справимся сами, — обещает Белль. Она надкусывает сандвич, и продолжает с набитым ртом: — Поцеловать. Хм, это я пробовала. — И всё же она не спешит сминать и выбрасывать стикер, напоминающий о такой возможности, хотя бы потому что этот способ самый приятный и, в конце концов, она может попытаться ещё раз. — Мосье Лягух, — произносит Белль c чуть большим энтузиазмом, и её рука вместе с зажатым в ней бутербродом описывает в воздухе плавную дугу. — Уилл, — оборачивается она, — при всём уважении, сомневаюсь, что ты можешь оказаться бароном. — Белль хихикает, кусает свой сандвич снова и с досадой вздыхает, когда лежавший между двумя кусками белого хлеба кружок помидора выскальзывает и падает ей на юбку. Она двумя пальцами подхватывает кусочек и водворяет его на дно ланч-бокса. — Пятно останется, — сообщает она не то лягушонку, не то самой себе. Не самая лучшая новость, особенно если учесть, что большая часть её одежды осталась в розовом доме. — Я схожу наверх, переоденусь, и сразу вернусь, — сообщает она.
Лягушонок в террариуме никак не реагирует.
А Белль действительно спускается довольно скоро: на ней синее платье, всё в блёстках и разрезах, которые делают её спину фактически обнажённой. Белль крутится перед террариумом, чтобы Уилл оценил её наряд, но лягушонок остаётся безучастен: смотрит перед собой да роет передними лапками норку в грунте.
Белль прикусывает губу. Она чувствует усталость. Не столько от поисков решения, сколько от самой себя: от того упорства, с которым она продолжает делать вид, что ничего страшного не произошло, что она справится, что всё будет хорошо. В очередной раз ей приходит в голову предательская мысль: Уилл не слышит её, не понимает, и человеческого в нём не осталось ничего. Тем не менее, она откидывает назад волосы, приближается к стенду, заклеенному стикерами, и обводит один из них в кружок.
— Итак, месье Лягух, — провозглашает она — мне предстоит бессонная ночь, так что — я «К бабуле» — за кофе.
***
Книги не пусты. Не все, только некоторые. Но по большей части они заполнены — и буквами, и картинками. Загвоздка в том, что даже Рул Горм может прочесть лишь некоторые из них, куда меньше, чем он сам. А Эмма и вовсе не видит ничего, кроме белых страниц.
Однако, когда Румпельштильцхен раскрывает очередной том на середине и, слегка запинаясь, начинает читать о временах, когда огры заселяли Зачарованный Лес, Эмма его прерывает.
— Ладно, — бурчит она раздосадовано и прячет ладони подмышками, — ты не врёшь. Значит так, можешь читать, но…
— Для начала, — говорит Рул Горм в своей излюбленной строгой манере, и Румпельштильцхену это кажется даже немного нелепым, может быть, потому что по щеке у феи по-прежнему размазана кровь, или потому что он легко может представить её раздетой, — надо здесь как-то всё систематизировать. Например, книги с историями сложить в стопки, а пустые вернуть на полки.
— А разве они пусты? — встревает Румпельштильцхен. — Если я ничего не вижу, не значит, что в них ничего нет. А что? — переспрашивает он с некоторой неловкостью, обнаружив себя в центре внимания обеих женщин. — Может, и есть кто-нибудь, кто сможет и их прочесть…
— Автор, — произносит Рул Горм едва слышно.
— Генри, — выдыхает Тёмная и извлекает мобильник прямо из воздуха.
В ожидании мальчика они всё-таки сортируют книги, молча, в гнетущей тишине. Эмма участия в этом деле не принимает и даже на какое-то время оставляет их одних. Рул Горм быстро, точно украдкой касается его запястья, и прикладывает палец к губам: мол, молчи. Румпельштильцхен кивает. И, поставив на полку очередной том, достаёт платок из нагрудного кармана, слюнявит его и с тихим «тс-с-с» оттирает грязь с лица Рул, гладит по подбородку, наслаждаясь ощущением тёплой, нежной кожи под пальцами. Как ему хочется касаться её. Притянуть к себе. Поцеловать. Но он только облизывает собственные пересохшие губы и кладёт платок обратно в карман. Здесь и сейчас им приходится разбирать эти чёртовы книги, да и Тёмная вернулась, стоит в вальяжной позе, скрестив руки на груди и смотрит на них как-то недобро. Просто потому что — злится на весь свет. И, кажется, совсем недавно потеряла возлюбленного, а значит теперь ей, должно быть, невыносимо смотреть на чужую любовь. Румпельштильцхен знает, как это бывает. Слишком хорошо.
С приходом Генри Эмма неуловимо меняется, пусть её скованность никуда и не делась. Румпельштильцхен тоже испытывает облегчение: при мальчике Эмма вряд ли позволит себе что-то вроде недавнего фокуса с книгами.
— Привет, дед, — Генри протягивает ему ладонь для рукопожатия, — Мам, — он подходит к Эмме ближе, но та отступает на шаг.
— Будь осторожней.
— Ты всё равно моя мама! — восклицает Генри упрямо, и добавляет: — И Спасительница.
Эмма качает головой:
— Не всё так просто, малыш.
Малыш, ростом примерно с маму, обижено хмурится и прячет руки в карманы джинсовых брюк:
— Ладно, давайте сюда ваши книжки. — И сообщает: — Я на всякий случай прихватил с собой волшебное перо. Только оно поломанное, да и скотчем его не склеишь. Но я взял всё-таки.
— Это хорошо, — одобрительно кивает Рул и протягивает мальчику одну из «пустых» книг: — Видишь в ней что-нибудь?
Генри вглядывается в страницу, перелистывает и, шумно захлопнув книгу, возвращает её фее:
— Не-а.
Румпельштильцхен даёт ему историю расселения огров — результат тот же.
— Может, это оттого, что я сломал перо, — кривит лицо мальчишка, — отказался от своего призвания.
Генри поглядывает на мать, сутулится и снова засовывает руки глубоко в карманы. Румпельштильцхен знает, как Генри жалеет о том своём опрометчивом поступке, и не находя слов утешения, ободряюще похлопывает его по спине:
— Ну-ну.
Мальчик вскидывает голову:
— Хотя я и не могу их прочесть, эти истории — они очень важны! Их и без волшебного пера стоит записать. Хоть на компьютере напечатать.
— И ты собираешься, — решается наконец подойти поближе Эмма, — этим заняться.
— Почему бы нет! В них может быть подсказка. И не одна. Помнишь, — оживляется Генри, — Мери-Маргарет мне подарила «Книгу Сказок»! Ты же не думаешь, что это было случайностью, то — что она попала в руки именно мне и именно тогда. Без «Книги Сказок» нам бы в жизни не удалось снять проклятие! И то, что истории решили показаться сейчас, может означать — что проклятие можно снять и с тебя!
Генри улыбается, и это в очередной раз делает его ужасно похожим на его мальчика, и Румпельштильцхен на миг прикрывает веки, обессилев от воспоминаний. Открыв глаза, он переводит взгляд на Эмму и видит её ответную улыбку. Едва заметную, предназначенную лишь сыну, и лживую — в ней нет подлинной радости, и видно, что Эмма соглашается лишь потому, что не хочет лишать надежды и Генри.
— И какой план? — спрашивает она.
Рул Горм вздыхает — куда более явственно, чем в прошлый раз — и, кажется, с трудом удерживается от того, чтобы закатить глаза.
— Они, — Генри будут читать эти книги вслух, я буду записывать, а потом мы вместе всё обсудим. Эээ… — Он заминается. — Наверное, можно будет и с моей второй мамой посоветоваться. Или вообще — созвать большой совет. Вот, — достаёт он из кармана четырёхугольник мобильного телефона. — Дед, ты будешь начитывать сюда истории, а потом я пропущу их через программу распознавания голоса.
— Что-что? — в недоумении поднимает брови Румпельштильцхен.
Генри нетерпеливо машет рукой:
— Неважно! — он передаёт Румпельштильцхену аппарат, проводит пальцем по экрану. — Вот видишь? Это диктофон. Нажимаешь сюда, — показывает он на зелёный треугольник, — и эта штука будет записывать твой голос. А если собираешься остановиться — дави на красный квадратик. Понятно?
— Более-менее, — ворчливо отзывается Румпельштильцхен. — А ты уверен, что он не зазвонит?
— Хм, — малец трёт переносицу, — уверен. Вот только в автономный режим поставлю.
— Ты такой умный, — обращается Эмма к сыну и улыбается, наконец-то, искренне. — Я горжусь тобой. Хочешь… чипсов?
— Ага, — Генри подходит к своей Тёмной матери, берёт её за руку — она вздрагивает от прикосновения, но вырваться не пытается. — Пойдём.
Они направляются в сторону кухни.
— Вообще, — негромко говорит фея, глядя им вслед, — я и сама хотела это предложить. Но разве стала бы она меня слушать.
Румпельштильцен пожимает плечами. А Генри замедляет шаг и оборачивается:
— Вы точно справитесь без меня?
— Вполне, — заверяет его Румпельштильцхен.
— А знаете, — говорит он и вдруг улыбается ещё шире, чем прежде. — Я придумал, как мы назовём наше расследование: операция Утконос. — Румпельштильцхен фыркает. — Не смейся, дед, ты в деле.
Комментарий к Глава 6
Пользуясь случаем, хочу поздравить мою бету Веронику white heart с тем, что она защитила вчера диплом на отлично! И теперь у меня в бетах не абы кто, а профессиональный журналист)))
Вероника - я за тебя рада))) Надеюсь, диплом не помешает тебе оставаться с нами))))
========== Глава 7 ==========
Она целовала его. Сидела всю ночь, в ожидании, что к двенадцати часам или «с первыми рассветными лучами» Уилл сбросит лягушачью кожу, и она сможет, если не спасти его, то хоть поговорить по-человечески. Оставалось только выйти за него замуж: о, да, сначала развестись, но Белль отчего-то казалось, что Румпель на этот раз упрямиться не будет. Впрочем, это требовало времени и тоже было по своему опасно. В корейской сказке расколдованный лягушонок вместе с невестой уходил куда-то в загробный мир. А умирать Белль не хотелось.
Нет, был ещё один способ. Тот, что Белль не нравился совершенно. Сказка, записанная много раз. Братьями Гримм и не только ими. Железный Генрих. Просто слишком многое совпадало. Уилл Скарлетт во всех мирах был голодранцем и вором, не из тех парней, что просиживают за книжками, и не из тех, что облачаются в рыцарские доспехи. Но всё же, как и у железного Генриха из сказки, его сердце однажды было разбито. Пошло крупными трещинами лишь потому, что ему не повезло полюбить себе неровню - Анастасию. Об этом Уилл рассказывал мало и неохотно, но Белль знала, что Кора что-то сделала с сердцем Уилла — по его же просьбе. Ну, не бесплатно. Тем, какую цену Уиллу пришлось заплатить, Белль не интересовалась. Может быть, потому что это всё было давно. До встречи с ней.
Но теперь эта старая история снова стала иметь значение. Обручи на сердце, разбитом другой женщиной. Образ лягушки. То, что она, Белль, по рождению принцесса (в других сказках знатность невесты не подчёркивалась так однозначно). И даже то, что большая часть историй их мира в этом мире была известна благодаря двум немецким сказочникам. Всё это намекало: решение прячется в последовательном выполнении всех указанных манипуляций.
— Я должна бросить мяч в колодец? — вздыхает Белль.
Она изо всех сил старается выглядеть бодрой, но её напускной оптимизм уже никого не обманет. Слой тональника, слой крем-пудры, пятна румян на резко обозначившихся скулах. Она словно похудела за эти два дня. Руки плетьми повисают вдоль тела. Мяч найдётся в ломбарде: там можно найти что угодно. Это же просто склад многочисленных вещей, которые никогда никто не купит. Хотя… после того, как Румпельштильцхен лишился своей Тёмной сущности торговля пошла бодрее. Белль идёт эти тридцать шагов, что разделяют кафе и лавку Голда, так, словно собирается на войну. Платье на ней слишком узкое, и она чувствует, как оно по очереди обтягивает то правую, то левую ягодицу. “Пусть, — думает Белль, — пусть он поймёт, что потерял”. И пусть уж лучше смотрит на её ноги, а не в лицо, может быть, не заметит следов бессонной ночи.
Белль игнорирует табличку “закрыто”, толкает дверь — та оказывается заперта. Приходится лезть в сумочку за ключами. И всё же, переступая порог, Белль чувствует себя странно. Она привыкла быть здесь хозяйкой. Румпель вручил ей ключи от лавки, когда отправлялся в Неверленд, и с тех пор они всегда висели на маленьком брелоке, в виде украшенной бриллиантами золотой подковки. Для неё не было здесь ничего запретного, и даже когда Румпель отправился за черту — она продолжила вести дела. А сейчас… Всё кажется чужим. И товары расставлены по какой-то новой системе, и ценники выставлены напоказ. Румпель никогда не проставлял цены заранее, и хотя в его картотеке была зафиксирована примерная стоимость каждого хранящегося в лавке предмета, он предпочитал, чтобы редкие посетители спрашивали его о цене лично. И чаще всего она оказывалась выше проставленной в картотеке. «Нужно запрашивать столько, сколько человек готов заплатить,» — поучал он когда-то Белль. Видимо, его обновлённая версия была иного мнения.
Ящик с детскими игрушками прячется под прилавком. Белль склоняется над ним — и резинки чулок вылезают из-под платья. Смотреть на это некому, и она, не обращая внимания на то, как выглядит со стороны, перебирает глиняные свистульки, серебряные бубенцы — явно родом из Зачарованного Леса, соседствующих с ними целлулоидных пупсов с клеймёными пятками — «Сделано в США», бубны, берестяные шуршалки, гладкие диски йо-йо… Наконец Белль добирается до мячей, и среди каучуковых, сшитых из шёлка, деревянных — находится и золотой. Полый, звенящий. Он покрыт пылью и стружками, и Белль кажется не очень хорошей идеей положить этот грязный предмет в свою сумку от Биркин, которая стоит, пожалуй, подороже полого маленького мячика из жёлтого, не самой высокой пробы, золота.
Белль сердито поджимает губы и оглядывается в поисках тряпки. В зале её предсказуемо не оказывается, и Белль, решительно откинув занавеску, входит в подсобку. Тряпки, губки, щёточки от пыли и даже замша для полировки имеются здесь в достаточном количестве. Белль шагает к верстаку, и использует висящее на нём старое полотенце. Ей всё ещё жутко от того, что предстоит. Но она успевает отметить распахнутую створку шкафа, и лежащее на полке небрежно свёрнутое постельное бельё, рассыпавшиеся по кушетке шпильки, которые никак не могут быть её собственными, аккуратно прикрытую салфеткой стопку тарелок на верстаке и щипцы для завивки волос рядом с розеткой. В общем, Белль ощущает — присутствие женщины. Отчасти, это всё упрощает. На этот раз возвращаться к Румпелю она не собиралась, но Белль становится неожиданно обидно от этого очередного обмана. “Нет никакой истинной любви,” — звучит у неё в ушах голос Румпеля. «Ладно, золотой мяч у меня уже есть», — бормочет Белль, суёт очищенный шарик в сумку, и поспешно покидает лавку.
То, что на сей раз попытка будет удачной, становится ясно почти сразу. Всё складывается так, как написано в книжке. Уилл спасает золотой мячик, пусть и не из колодца, но из слива ванной, подкатывает его к Белль, прижимает к эмалированной поверхности влажной пятнистой лапкой и требовательно квакает. Зрелище умилительное, но Белль надо восстановить сказочную ситуацию, и поэтому, вместо того, чтобы взять лягушонка на ладонь и погладить по спинке, она хватает шарик, со всех ног бежит в комнату и даже закрывает за собой дверь.
Ждать долго не приходится. Скоро под дверьми раздаётся назойливое «Ква!», и вот уже Белль спешит на звук, устраняет вставшее между ними препятствие, даёт поиграть в свои игрушки — брелок, пудренницу и золотистый тюбик с тушью для ресниц. Её тошнит от вида ползущих по еде полудохлых мотылей, но пункт — есть из одной тарелочки — тоже выполнен. И то, что Уилл до того безучастный ко всему, что она проделывала, показывает свою глубокую вовлечённость в происходящее, подаёт реплики, пусть и не понятные Белль, в нужные моменты совершает нужные действия, доказывает — Гримм не сказку записали, а магический ритуал, и он действует, действует прямо сейчас. Белль понимает это, но всё равно со страхом ждёт наступления сумерок. Голова раскалывается — то ли это плата за магию, то ли последствия ночи, проведённой без сна. Ей бы прилечь, но Белль тянет время, а оно неумолимо движется вперёд.
Наконец, сумерки за окном переходят в ночь, и красавица-принцесса, облачённая в одну лишь полупрозрачную сорочку, сажает лягушонка на специально приготовленную для него подушку на полу, а сама ложится на пышную постель. Ну, постель не такая уж пышная, а лицо Белль посерело от усталости - остаётся только надеется: несмотря на досадные мелочи, магия сочтёт, что всё условия соблюдены. Уилл квакает своим новым нежным голоском и без всякой подсказки запрыгивает на кровать.
Белль ссаживает его обратно на подушку и дожидается, когда он запрыгнет снова.
— Противный лягушонок, — говорит Белль не своим, капризным голосом и опять водворяет Уилла на подушку.
Он квакает и в последний раз забирается на тёплую постельку принцессы. Белль берёт его поперёк тельца как всегда бережно, стараясь не повредить.
— Сейчас ты получишь, противный лягушонок! — произносит она текст, но голос её дрожит так же, как и рука.
Это просто — бросить его в стену, и тогда лягушка умрёт, а Уилл заново родится. А если нет?
Белль смотрит на стену, замахивается, примериваясь и чувствует как лягушачье тельце обмякает в её ладони. Она мысленно считает «Раз, два, три!», она готовится швырнуть, что есть силы, но кулак отказывается разжиматься, только лягушачьи лапки мотает в воздухе.
Белль опускает руку на покрывало. Разгибает пальцы, и смотрит, как Уилл сползает с ладони. Может быть, ещё не поздно, но она не может, не может… Слёзы, копившиеся в уголках глаз, наконец проливаются, но это не важно, важно другое — она не сделала, не смогла, из-за её нерешительности Уилл навсегда останется лягушкой.
— Прости меня, — бормочет она еле слышно и тонко всхлипывает. — Это так страшно, и я… Я всегда была храброй, всегда была героем, героем для всех, а для тебя — не вышло. Прости меня, Уилл. — Она закрывает лицо руками, чтобы не видеть его треугольной головки, выпуклых глаз, влажной шкурки. Она плачет, потому что это всё — её вина. Она струсила. Белль глотает слёзы и обещает: — Я тебя не оставлю. Хочешь, спи со мной в одной постельке, хочешь в террариуме, мне всё равно… Я не оставлю тебя… Я о тебе позабочусь…
Белль размазывает по щекам слезы, в глазах щиплет, и ей приходится прикладывать усилия, чтобы дышать. А когда кто-то сдавливает её в объятьях, Белль сначала вскрикивает от неожиданности, а потом поднимает заплаканные глаза и видит перед собой Уилла. Своего Уилла, затянутого в нелепый гидрокостюм. Он на секунду разжимает объятья, чтобы стащить с лица маску и зашвырнуть её куда-то на пол, и смотрит на неё. Он мокрый и взъерошенный, на лице — красный вдавленный след от резинки, а на подбородке среди отросшей светлой щетины видны подсохшие царапины. Но Белль кажется, что никого прекраснее она в своей жизни не видела. И она кладёт руки ему на плечи и тянется за поцелуем солёными от слёз губами.
***
Румпельштильцхен захлопывает книгу, нажимает на квадратик на экране. И тянется к новой. Читать ему совершенно не хочется, горло болит, голос охрип, и он уже давно перестал понимать, каков был план и зачем всё это надо. Чтобы их с Рул обратили в людей? Ему и феоном бы жилось неплохо, если бы не дурацкий договор с Тёмной. Чтобы открыть тайны Мерлина? Но в этих тайнах чёрт ногу сломит! Но он всё равно открывает ещё одну книгу и радуется хотя бы тому, что в ней шрифт не рукописный.
Румпельштильцхен нажимает на треугольничек и начинает «запись 22»:
— После короткого весеннего дождя асфальт блестит, и воздух пахнет уже не гарью, а озоном. На Мейнстрит безлюдно: обыватели после чреды страшных событий отсиживаются по домам, а «золотая сотня Сторибрука», как за глаза называли приближённых к семейству Прекрасных людей и нелюдей, сейчас в мэрии, на собрании, которое Рул Горм только что поки…
Румельштильцхен чувствует, как ему на плечи мягко опускаются маленькие женские руки. А потом Рул и вовсе обнимает его, кладёт голову на плечо.
— Может быть, на сегодня хватит, — шепчет она, и её тёплое дыхание щекочет ухо.
— Ты мне запись испортила, — ворчит Румпельштильцхен, — придётся с начала начинать.
Он ловит её ладонь, оглаживает пальцы.
— Ну, хорошо, завтра, — соглашается он с фальшивой неохотой и выключает диктофон. На сегодня — действительно достаточно. Их губы встречаются, и они с Рул целуются так долго, что воздух в лёгких кончается. Наконец, оторвавшись от неё, Румпельштильцхен спрашивает с лукавой полуулыбкой:
— Полетим?
— Полетим.
========== Сделав круг, или Пролог ==========
Читатель испытывает некоторого рода
пугливость и недоверие даже к морали,
более того, его немало искушает и поощряет
к защите худших вещей мысль: а что, если
это - только наилучшим образом
оклеветанные вещи?
Ф. Ницше “Человеческое, слишком человеческое”
Хорошо молчать совместно,
Лучше - вместе посмеяться,
Под шатром шелковым неба,
На зеленом мху под буком.
Сладко громко посмеяться,
Зубы белые поскалить.
Помолчим, коль дело ладно,
Если ж худо - посмеемся,
Поведем его все хуже
И опять смеяться будем
И, смеясь, сойдем в могилу.
Ф. Ницше “Человеческое, слишком человеческое”
На застиранном покрывале — а какие ещё могут быть в захолустном придорожном мотеле — сложив ноги по турецки сидит чернокожий мужчина. Одет он с нетипичной для цветных неброскостью, только волосы скручены в дреды, что тёмными сосульками нависают над лбом. Мужчина смотрит в распахнутый нетбук, чешет щёку, с трудом попадая толстыми пальцами по маленьким клавишам, печатает: «Пролог». Немного подумав, он меняет форматирование и располагает надпись по центру.
— Ну, что там у тебя? — в распахнувшемся проёме двери показывается женщина в белом банном халате и с вафельным полотенцем на голове. На её бледном лице ещё блестят капельки воды, но она не обращает на это ни малейшего внимания.
Мужчина вскидывает голову, ухмыляется самодовольно:
— Пишу пролог.
Женщина хмурится:
— Что за странная фантазия писать пролог сейчас, когда история почти приблизилась к финалу, — в голосе её звучит досада. — По-моему, прологи пишут прежде всего остального.
— Не будь занудой, Нимуэ, — он ухмыляется ещё шире, и на его зубы ложится жёлтый отблеск света болтающейся под потолком электрической лампочки. — К тому же, ты знаешь, они уже давно были близки к тому, чтобы найти и прочесть собственную книгу. А если бы им удалось раньше? Нельзя было начинать с пролога, это сделало бы историю чересчур ясной. К тому же, нельзя лишать их шанса догадаться обо всём до того, как мы разъясним — без подсказок, самостоятельно.
— И они догадаются?
Мужчина пожимает плечами:
— Если захотят. Разум у них есть, а как им пользоваться… — он делает широкий жест рукой, — их личное дело.
Нимуэ хмыкает неодобрительно, но всё же перестаёт буравить собеседника взглядом, садится в глубокое кресло, закидывает ноги на невысокий журнальный столик и погружается в задумчивое рассматривание собственных ногтей.
Мужчина возвращается к прерванному занятию.
Сначала он касается клавиатуры медленно и опасливо, точно она может разлететься под ударами его пальцев, но уже спустя несколько минут он забывает об осторожности и, согнувшись в три погибели, быстро набивает за абзацем абзац. Закончив страницу, он бросает выжидающий взгляд на развалившуюся в кресле женщину:
— Не хочешь взглянуть, что у меня вышло?
Женщина вздыхает как-то устало, взмахивает тонкой рукой:
— Ладно уж, читай.
Он откашливается:
— «Случилось это в начале времён, когда не было ни добра, ни зла, ни тьмы, ни света, а в мире, что позже будет назван Зачарованным Лесом царили вечные сумерки… Но люди уже населяли эти места. И однажды великий волшебник посетил этот унылый край и принёс в него магию…»
— Нет-нет-нет, — прерывает его женщина решительно. Она пересаживается на кровать и, не обращая никакого внимания на распахнувшийся халат, толкает мужчину локтем в бок. — Никуда не годится… Ты бы ещё «Вначале было Слово», написал. — Она фыркает и произносит ехидно: — Великий Волшебник!..
— Хм, — мужчина прочищает горло, потирает ушибленные рёбра. — И как ты прикажешь писать о том, что уже произошло хрен знает когда, тут же никакой многовариантности в помине нет…
— Многовариантности, — дразнит его женщина, и прижимается к затянутому колену собеседника голым, ещё чуть влажным бедром. — Иногда, мой милый Мерлин, ты напоминаешь мне нашего последнего автора… Тот тоже начисто лишён воображения.
— Ты про Айзека? — переспрашивает мужчина, не без интереса рассматривая ложбинку между грудями своей собеседницы.
— Я про Генри-младшего, — отрезает Нимуэ и запахивает халат. — Я вижу тебе не терпится испробовать все возможности наших новых тел?
— Угу, — ворчит Мерлин, по собачьи склоняет к голову к плечу и вываливает изо рта язык. После пары пыхтящих вздохов, он прячет его обратно. — Узнать, где у тебя теперь эрогенные зоны.
Нимуэ смотрит на своего партнёра, любовника, мужа и врага, долгим взглядом. Уголки её губ приподнимаются в едва заметной улыбке, но она не включается в игру и говорит с прежней резкостью:
— После десяти часов на велосипеде — нигде.
— Я думал, это будет забавно, — Мерлин игриво касается её шеи, но женщина лишь поводит плечами, сбрасывая его руку, и недовольно морщится.
— Не забавно. Я не нахожу боль забавной. По крайней мере, когда больно мне. И, — добавляет она чуть более спокойно, — вернёмся к тому, что ты написал…
— Так вот в кого Голубая такая зануда!
— Технически, я её не создавала, к тому же…
— Ладно, — перебивает её Мерлин примирительно и поднимает руки вверх в знак капитуляции. — Скажи своё веское слово! О том, что я написал.
Нимуэ улыбается чуть шире, потягивается, ставит нетбук к себе на колени.
— Хорошо! Скажу в тысячестодвадцатьвосьмой раз, то, что ты прекрасно знаешь и без меня, — качает она головой шутливо. — Когда ты берёшься писать в прологе о том, что произошло «давным-давно, и нифига уже не изменишь», — последнюю фразу женщина произносит, умело пародируя интонации мужчины, — Нужно писать не всё,начиная с заселения мира, а только то, что имеет непосредственное отношение к истории, что происходит здесь и сейчас. И все твои цветастые подробности, — она вглядывается в экран, выделяет весь написанный на странице текст синим и безжалостно жмёт на «удалить», — обо всём, что было вокруг, зачем и для чего, не нужны.
— Ааа! Что за!.. — вскрикивает мужчина, едва не подпрыгивая на кровати, и обхватывает голову руками, — Так просто, да!
— Я же сказала, все эти подробности — не нужны, — невозмутимо повторяет Нимуэ. — Единственное, что имеет для них значения, то, как появилась Голубая. Не стоит давать им больше, чем они могут вместить. Если, конечно, — женщина хихикает, и усталое выражение, словно прилипшее к её лицу, сменяется озорным, детским, — ты не собираешься основывать новую религию.
— О, нет, этого с меня хватит! — восклицает Мерлин с выражением панического ужаса на лице.
— Хорошо, — смеётся Нимуэ. — Ну, мне писать свою версию, или ты сам расстараешься?
— Я, — Мерлин смотрит лукаво, — лучше сначала бы повторил то самое, что предшествовало появлению на свет Рул Горм.
— Тебе не надоело? — спрашивает Нимуэ с деланной строгостью, но её пальцы уже касаются его лица, и забытый нетбук, соскальзывает с колен и заваливается набок.
— Мы слишком недолго пробыли в этом облике, — хрипло отвечает Мерлин, оглаживая покатые женские плечи. — И это так… интересно… я не вижу твоих мыслей, не чувствую твоими ощущениями, и мне каждый раз приходится угадывать, ошибаться… — Его ладони скользят по её шее, поднимаются вдоль позвоночника. — Это как приключение…
Он хочет добавить ещё что-то, но Нимуэ затыкает его старым как мир способом — поцелуем.
Спустя полтора часа Мерлин возвращается к нетбуку, что за время их с Нимуэ любовных игр успел упасть на пол и перезагрузиться, благословляет человека, придумавшего автосохранение, и на миг задумывается, застывает перед мерцающим экраном.
— А, как напишется, так напишется, — бормочет он себе под нос и печатает:
«Однажды, когда Зачарованный Лес был так молод, что самый старый его дуб мог обхватить даже ребёнок, а людей было ещё так мало, что поселение из пяти домов считалось большой деревней, любой домишко, обнесённый земляным валом — замком, и звери, живущие в глубине лесной чащи, успевали родиться и прожить весь свой век, ни разу не встретившись с человеком… В те давние времена Мерлин и Нимуэ, первые чародеи, посетившие этот молодой мир и принёсшие в него волшебство, любили друг друга на лесной поляне. Губы у них болели от поцелуев, а от криков их страсти разлетались птицы. Обессилев, влюблённые уснули и не увидели, как в ночи на поляне выросло новое, невиданное прежде растение: листья и стебель были синими, а матово-белый бутон казался голубоватым в лунном свете. Наутро, когда Мерлин и Нимуэ пробудились, бутон раскрылся, и из него выпорхнуло крошечное создание. Несмотря на свои размеры, оно обладало большой магической силой.
— Это порождение нашей любви! — рассмеялся Мерлин.
— Да, — согласилась Нимуэ. — И каждый раз, когда в землях Зачарованного Леса, мужчина и женщина будут соединятся в любви, одинаково сильной, без лукавства и притворства, не превозносясь и не таясь, не ища выгод себе или ущерба другому, в заоблачных лугах будет появляться ещё одна такая фея.
Никто не знает, угадала ли Нимуэ желание молодого мира, или молодой мир пошёл на поводу у её желаний, только слова её, едва они были произнесены, стали истиной, и она поняла это, и Мерлин тоже понял.
— Не случится ли так, что эти малютки заполонят всю округу? — спросил он несколько встревоженно, но Нимуэ только рассмеялась в ответ. Она была немного старше и мудрее своего любовника и уже знала, что истинные чувства встречаются гораздо реже, чем можно подумать. Но Мерлин не успокоился: — Феи слишком уж могущественны, не используют ли они свою силу во зло?
— Ох, — утёрла слёзы смеха Нимуэ, — они не смогут. Смыслом их жизни будет помощь людям, не всем… Но, хотя бы детям и влюблённым, и тем, чьи помыслы и сердца чисты… Могущество фей не будет полным — ни одна из них не сможет узнать и использовать свою подлинную силу, пока не полюбит такой же любовью, как та, что её породила.
И снова слова Нимуэ стали истиной. Слишком много магии пробудили Мерлин и Нимуэ в этом мире: она плескалась в воздухе, смешивалась с соками земли, отзывалась на каждое сказанное слово. Впрочем, Нимуэ говорила складно, и Мерлину оставалось добавить совсем немного.
— И полюбив так, они получат власть разделить свою силу с тем, кто станет их избранником.
— Всегда ты пытаешься вникнуть во все эти мелочи, всё предусмотреть, — шутливо упрекнула Мерлина Нимуэ. — Я вот считаю, что мы должны давать больше свободы существам, которых порождаем. В конце концов, мы не демиурги, а только проводники силы, которую сами не понимаем до конца.
Мерлин не согласился, он был ещё очень молод, пусть и старше Зачарованного Леса на несколько столетий. Он ещё думал, что может уберечь кого-то, предусмотреть что-то, он думал о добре и порождал — зло. Потому что одно не могло существовать без другого, и только любовь всё примиряла. Но Мерлин всё ещё не понимал этого… Впрочем, скоро он позабыл о феях, потому что рассветные лучи коснулись рыжих волос Нимуэ, и Мерлин невольно залюбовался тем, как они переливаются и бликуют в солнечном свете».
Закончив, Мерлин нажимает на значок дискеты и улыбается. Он знает: сейчас, в книге, оставленной Румпельштильцхеном на подлокотнике кресла в комнате Дома Волшебника, отведённой под библиотеку, появилась ещё одна глава. Он оборачивается к возлюбленной. Нимуэ лежит на боку, подложив руку под голову. Импровизированный тюрбан из гостиничного полотенца давно размотался, и волосы её — в этом мире отнюдь не рыжие, скорее чёрные как смоль — разметались по подушке. Под пристальным взглядом Мерлина Нимуэ выходит из оцепенения: зевает, потягивается, морщится от боли в ноющих мышцах.
— Ну, что, завтра — в Сторибрук? — спрашивает она.
— О, да! Я думаю, раз уж они перестали врать сами себе и смогли обнаружить собственную историю, то точно заслуживают нашего внимания.
— Заслуживают? — переспрашивает Нимуэ, и в голосе её сквозит насмешка. Она терпеть не может морализаторства, хотя, на самом деле, жалеет людей и нелюдей гораздо чаще, чем её возлюбленный, известный так же как Великий Волшебник всех миров.
— Я хотел сказать, — поправляется Мерлин, рассеянно разглядывая валяющиеся почему-то у изголовья кровати скомканные джинсы, — что это будет интересно. Пообщаться с ними. А ещё — пронаблюдать, не поссорятся ли Румп и Рул, когда узнают всю подноготную своей истории.
— Мы же не поссорились, — хмыкает Нимуэ, — за столько-то тысячелетий.
— Да?! — Мерлин быстро поворачивается к ней и с демонстративным удивлением поднимает брови.
— Ну, — уточняет Нимуэ. — Не поссорились окончательно. И, я думаю, это не случится в ближайшее время, если только ты не скажешь, что в Сторибрук мы поедем на велосипедах.
Мерлин пожимает плечами, улыбается, обнажая крупные зубы, смеётся и уворачивается от летящей в него подушки.
***
На этом в истории можно поставить точку, ну или хотя бы точку с запятой, потому что «конец, сводящий все концы», не так уж и близок, жизни наших героев не оборвались, их истории творятся прямо сейчас, и когда-нибудь будут записаны.
