ЗВЁЗДЫ НЕ ДЛЯ НАС (сборник) [Секретный Блиц] (fb2) читать онлайн

ЗВЁЗДЫ НЕ ДЛЯ НАС (сборник)

I. УМРИ НЕ СЕГОДНЯ

Воображаемый друг

Ольга Кузьмина

г. Великий Новгород

Питер ненавидит оранжевый цвет. Даже от мандаринов отказывается, если угощают. Потому что каждый день ему дают таблетки из оранжевого пузырька с ватным шариком под тугой крышкой. После них он становится вялым и сонным. Каждую неделю на приёме у врача Питер надеется, что таблеток больше не будет. Он ведь просто говорит правду. Он не виноват, что никто не видит Кая.

– Да соври ты им, – ворчит Кай. Они сидят в своём тайном месте, и Питер отчаянно трёт слипающиеся глаза. – Ну, подумаешь, скажешь, что меня нет. Мы-то знаем, что я есть.

– Не хочу! – Питер упрямо мотает головой. – Ты мой друг. Настоящий, а не воображаемый!

Кай улыбается, растягивая лягушачий рот от уха до уха. Уши у него длинные, как у зайца. А зубы такие острые, что Питер даже испугался, когда первый раз увидел. Не сильно, чуть-чуть. "Ты эльф?" – спросил он тощего мальчишку с пегой гривой волос. "Сам ты эльф! – огрызнулся тот. – Ещё раз обзовёшь – в глаз дам!". Потом шмыгнул носом и добавил: "Расскажи сказку, а? Я слышал, как ты рассказываешь – там, у дуба".

Тогда мама ещё водила Питера в Кенсингтонские сады на детскую площадку. А он прилипал к решётке, огораживающей древний Эльфийский дуб, и рассматривал крошечных существ в трещинах коры. Разговаривал с ними, придумывал истории.

Теперь мама никуда с ним не ходит, не хочет позориться. Даже к врачу Питера водит специальная няня. И в парке они обходят детскую площадку, потому что Питеру нельзя перевозбуждаться. Можно только гулять у озера и кормить птиц.

Хорошо, что няня не слишком следит за ним – садится на траву под деревом и утыкается в айфон. А Питер потихоньку убегает в потайное место – к Каю. На этот раз он рассказывает другу про Питера Пэна.

– Нет такого острова – Нетландия. – Кай зевает. Эта сказка ему почему-то не нравится. – Авалон есть. Я там живу.

– А как туда попасть?

– Всё тебе расскажи. – Кай ложится на спину и закусывает чудом спасшийся от газонокосилки колосок дикого овса. – Многие знания – многие печали. Так в вашей Библии написано, между прочим.

– Ты её читал?!

– А что такого? У нас все читали. Интересно же.

– К вам можно попасть через озеро, да? – не отстаёт Питер. – Я видел, как ты ныряешь.

– Подглядывал? – Кай приподнимается на острых локтях. – Правильно раньше таким, как ты, глаза вырывали. Чтобы не видели, чего не следует.

Питер краснеет.

– Я случайно. Ну пожалуйста, возьми меня с собой! Я умею плавать. И целую минуту могу не дышать.

– Этого мало. – Кай вздыхает. – Мы от вас отгородились, понятно?

– Почему?

– Слишком много железа. Воздух плохой, вода грязная. Пару лазеек пока оставили, но их тоже скоро закроют.

– И ты больше не придёшь?!

Кай резко садится.

– Ой, только не плачь! Я тоже не хочу с тобой расставаться. Вообще-то есть один способ… Но тебе будет больно.

– Всё равно! – Питер торопливо вытирает слёзы. – Я не плакса, ты не думай. Я просто не хочу… без тебя.

Кай задумчиво накручивает на палец длинную, как у пони, чёлку. Щурит лиловые глаза, что-то прикидывая.

– Ладно, если ты очень хочешь, я тебя заберу. Прямо сейчас.

***

– Мама! А Кай опять жульничает! – заголосили под деревом. – Мы в прятки играем! А Питер подглядывает!

Госпожа Яблоневого сада страдальчески потёрла виски. Дети – это сплошная морока. Особенно младший. Сначала повадился бегать в Верхний мир. Теперь притащил оттуда эту странную игру в воображаемого друга.

Она выглянула из листвы.

– Милая, ты сама понимаешь, что говоришь? Как Питер может подглядывать? Ведь он воображаемый!

Её старшая дочь упрямо топнула ногой.

– Я и говорю – они жульничают!

– Разбирайтесь сами! Мне некогда – пора собирать яблоки.

– И я с тобой! И я! – Шестеро детей запрыгали, кувыркаясь, вокруг дерева.

– Вот и проваливайте, – прошипел Кай, отползая подальше под куст. – Нам и без вас хорошо. О, гриб!

Он понюхал красную шляпку, осторожно лизнул, но кусать не стал.

"Вкусный? – спросил Питер. – Дай попробовать".

– Не дам! А то будет, как в прошлый раз – ты отравишься, а мне полдня блевать.

Питер печально вздохнул.

"Жалеешь, что забрал меня, да? Я тебе мешаю?"

– Вовсе нет! – возмутился Кай. – Даже не думай! С тобой интересно. А грибы – ерунда. Ягоды вкуснее. Главное, что тебя от рыбы не воротит.

"Тогда пошли к морю! Ты обещал показать русалок".

– Ага, – согласился Кай, – они сказки любят. За твои истории они нам кучу жемчуга достанут. И черепа утопленников.

"А черепа нам зачем?"

– Пригодятся. – Кай выбрался из кустов и отряхнул ладони. – Безумный Друид, ну, тот, который нас гонял из своего круга камней, помнишь? Он за черепа красивущие кинжалы делает. А ты… – он замялся, – не жалеешь?

"Ни капельки! – честно ответил Питер. – Бежим?"

Кай звонко засмеялся и побежал, раздвигая грудью высокую траву. Здесь её никто не косил, и воздух был душистый, сладкий и чихучий от пыльцы. Питер взвизгнул, когда земля под ногами вдруг исчезла, и они полетели с обрыва прямо в море – такое чистое, словно это не вода, а зеленоватый воздух.

"Как хорошо… – прошептал он, когда они вылезли на пляж и увидели русалок. – Ой, Кай, как хорошо, что ты меня съел!"

Тепловоз

Валерий Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Наш папа – тепловоз, и все остальные дети нам завидуют. Их отцы обычные, они добывают еду, отгоняют снежников, укрепляют норы. Каждый день они воспитывают, поучают и наказывают своих детей.

А наш папа бывает дома раз в месяц и то недолго, зато от него всегда тепло и радостно. Три дня отдыха, и новый рейс – у него плотный график. Есть же и другие поселения. Папа привозит и скачивает в хранилище энергию, без которой людям не выжить. Поэтому ему везде рады. Но он там не задерживается, потому что по-настоящему любит только нас. Ещё, конечно, маму… Но нас всё равно больше, мы особенные, нас сразу двое, а мама всегда одна.

Дим говорит, что когда вырастет, тоже станет тепловозом. И будет везде ходить, спасать людей от холода. А ему все будут рады. Я с ним не спорю, но у меня не такая детская мечта. Учитель говорит, что каждый должен делать то, что у него лучше всего получается для общей пользы. Это не всегда легко понять, но для того мы и в школу ходим, чтобы в себе разобраться.

Лично я в себе уже давно разобрался. Не гожусь я в тепловозы. Нет во мне тяги к приключениям. Мне бы в гидропонке возиться, еду для всех выращивать. Да я бы из оранжереи вообще не вылезал! Ну, только ради папы, когда он домой приходит…

Сегодня как раз такой день – папа никогда не опаздывает. Дим с утра как на иголках, а его настроение сразу мне передаётся. Умом понимаю, что незачем так дёргаться, но телу не прикажешь. И я тоже волнуюсь, ёрзаю за столом, торопливо глотаю завтрак. Мама смотрит на нас с улыбкой, ерошит сильной ладонью наши волосы. Мои светлые, вьющиеся, у Дима – тёмные и прямые. Как у папы. Он вообще на папу больше похож.

– Бегите уже, непоседы! – улыбается мама, убирая посуду.

И мы бежим. От нашей норы до главного входа можно спокойным шагом успеть. Но разве Дима уймёшь? Несётся вприпрыжку. На всякий случай придерживаю его, а то ещё головой в потолок врежется.

Свод здесь нарочно низкий – легче обороняться, если ворота не выдержат. Такого, конечно, ни разу не было. Стражи перехватывают снежников снаружи в стороне от входа и не дают им ворваться в поселение. Но ради безопасности можно и низкие потолки потерпеть, и тесноту.

У входа на самом деле тесно – стражей столько, что ворот не видно. Мы на полном ходу вылетаем из-за поворота, и не успеваем затормозить. Дим лишь ойкает, врезаясь носом в чью-то жёсткую спину. Я локтём заслоняюсь, но тоже крепко бьюсь лбом.

– Тим-Дим, вы чего здесь?! А ну, брысь в нору!

Бугор. И так суровый, а сегодня мрачнее тучи.

– Мы идём встречать папу! – Дим шмыгает, чтобы унять кровь.

Бугор в ответ ругается и громко кричит поверх голов:

– Все по местам! Тепловоз на подходе!

Потом вновь на нас зыркает:

– Прочь, мальцы! Миграция раньше срока началась!

– Снежники?! Но там же папа! – Дим упирается, но я его одолеваю и волоку назад, за поворот. Туда, где лестница на галерею ведёт.

Взлетаем по ступенькам наверх, бросаемся к свободной амбразуре и замираем, столкнувшись лбами. Дим тихо шипит от боли, но всё его внимание уже приковано к тому, что творится снаружи. Я щупаю растущую шишку, кошусь по сторонам, замечаю, что стрелков сегодня меньше обычного, и уже потом смотрю вниз.

А там под косматыми тушами снега почти не видно! Конечно, в июле его и так немного, но всё же тварей столько, что вся наша долина кипит, как молоко в котелке. Снежники лезут напролом, бодают друг друга, толкаются. Тех, кто послабее, выталкивает из общей массы наверх, они недолго плывут на чужих спинах, потом проваливаются и исчезают под копытами сородичей.

Рёв стоит страшный, по галерее гуляет такое эхо, что стрелков рядом с нами не слышно, видно лишь, как губы шевелятся. Они ругаются от страха и от бессилия. Стрелять сейчас опасно, я понимаю. Голодное стадо идёт на юг. Есть шанс, что в такой толчее никто из них не учует наши норы. Иначе представить страшно, что тут начнётся…

Учитель говорит, когда поселения были неглубокими, их начисто вытаптывал даже десяток снежников. А здесь их тысячи! Правда, сейчас у нас норы глубокие, проходы узкие, у стрелков многозарядные громобои. И всё равно мне не по себе от вида живой лавины, стремящейся мимо. Пока мимо…

Дим подпрыгивает на месте, беззвучно разевает рот, тычет рукой вперёд и вверх. Я перевожу взгляд и вижу на перевале быструю тёмно-зелёную точку. Папа! Его доспех сохранил старомодную окраску. Мама называет этот оттенок хахи. По-моему, ничего смешного. У большинства растений в гидропонке такая листва. Очень хороший, правильный цвет. Жизнеутверждающий. Как и папа.

– Он же про стадо не знал! – кричит мне в ухо Дим и страдальчески морщится. А как тут заранее узнаешь? За перевал связь не добивает. Да что толку, если бы и знал? У него график, он бы всё равно к нам спустился. Обычно снежников заранее отгоняют. А сегодня даже выйти не решились…

Долина бурлит, стаду конца и края не видно. Папа летит вниз по склону, закладывая виражи, чтобы увернуться от торчащих повсюду скал. Что он задумал? Ещё пара минут, и на полном ходу врежется в ревущую косматую реку из снежников. Почему стрелки бездействуют?! Боятся привлечь тварей?

– Стреляйте! Ну же! – кричит им Дим, бьёт в отчаянии рукой по амбразуре. Даже я его не слышу, но по губам понятно. А стрелки почему-то медлят, Бугор внизу не атакует. Я начинаю понимать. Даже если снежники папу растерзают или затопчут, с аккумуляторами ничего не случится. Они на века сделаны. Их подберут и скачают тепло. А если всё это стадо ворвётся в поселение, некому будет теплу радоваться…

Обнимаю Дима, пытаюсь объяснить, что от нас ничего не зависит. Я тоже боюсь, но криком делу не поможешь. Да и стрельбой, видимо, тоже… Папа так разогнался, что затормозить уже просто не успеет. Прямо как мы у ворот. Но разбитым носом он не отделается. Снежники жилистые, твёрдые, несмотря на длинную лохматую шкуру. И несъедобные, кстати. А вот людей едят запросто. Мы для них лакомство…

Пока я борюсь с братом, папа почти спускается со склона. Ему бы остановиться за валуном, переждать живую лавину. А он из виража прямо на скалу вымахивает… и словно птица взмывает над долиной!

Мы с Димом всем телом вздрагиваем. И не мы одни. Стрелок справа дёргается от нечаянной отдачи. Громобой в его руках озаряет амбразуру сизой вспышкой. Молния впивается в спину снежника, разрывает его почти пополам. Остальные стрелки открывают беспорядочную пальбу, выкашивая тварей у входа. Там образуется завал из окровавленных останков. Стадо мечется во все стороны, теснится. Те, кого прижимают под карниз галереи, упираются рогатыми головами в створки ворот. Ноздри у них раздуваются, втягивая тёплый воздух поселения…

Я успеваю разглядеть, что папа летит, прижав руки к корпусу и пригнувшись к полозьям. Как в старом видео. Едва я это осознаю, папа приземляется в нескольких метрах перед завалом. Прямо в гущу ревущих тварей. Нескольких он просто ломает, вбивая в грунт, остальных отбрасывает в стороны ударной волной. Но через мгновение твари чуют лакомый запах и с удвоенной силой бросаются на папу. Его накрывает живая волна…

Тут же смолкают выстрелы – стрелки торопливо перезаряжают громобои. От ворот доносятся беспорядочные глухие удары и надсадный рёв Бугра, перекрывающий даже снежников:

– Держать створки, держать! Навались, ребята!

Тут уже и до Дима доходит, что никто не станет спасать папу. Он опускает голову и начинает позорно рыдать, словно девчонка. Я ещё держусь, но не могу отвести взгляд от того места, где в последний раз видел отца. Там бурлит водоворот из тварей. Снежники словно башню строят, лезут друг на друга, кусаются, цепляются рогами.

Я всё же всхлипываю пару раз. И тут эта куча мала исчезает в яркой вспышке! Всё вокруг дрожит от страшного удара. Через амбразуры в галерею врывается кровавый вихрь из обрывков меха и жилистых внутренностей. Нас сбивает с ног, отшвыривает к стене. Грохот сменяется жалобным воем снаружи. А затем гремит новый взрыв. За ним ещё один, и ещё…

Их мощь нарастает, с потолка уже сыплется каменная крошка. Мы лежим, ошеломлённые и растерянные. Дим перестаёт рыдать и только часто дышит, больно вцепившись в моё плечо. А потом наступает настоящая тишина. Становится слышно, как затихает вдали шум испуганного стада. И как скрипят внизу створки ворот.

Мы поднимаемся, скользим по липкому полу к лестнице. Сзади доносится:

– Вот это воронка!

– Он боевой модуль активировал…

Дим хочет обернуться, но я тащу его вниз.

Ворота распахнуты настежь, у входа пусто. Только вонючие ошмётки снежников повсюду. Стражи, столпившиеся впереди, при виде нас расступаются. Я иду, опустив глаза. Дим опять начинает ныть. У меня нет сил его одёрнуть. Наши ноги останавливаются на краю обугленной ямы. Вниз смотреть страшно…

– Герой ваш батя, – тихо говорит Бугор. А потом кричит в яму:

– Вставай, тепловоз! Пацаны пришли!

А он там ворочается в почерневших доспехах. Живой и невредимый…

– Папа!!! – кричит Дим и тянет меня вниз.

– Стоп, мальцы! – Бугор хватает нас за шкирку. – Он ещё не остыл, спечётесь…

– Тим-Дим, привет! – виновато улыбается папа.

– Аккумы в ноль? – уточняет Бугор.

– Наполовину… Разгружусь, утром обратно…

Вот как. Значит, уже завтра папа вернётся к жерлу, спустится вниз, чтобы вновь набрать тепла. А мне столько всего надо ему сказать…

– Видишь, я вам опять пригодился! – кричит он из ямы. Бугор досадливо отмахивается:

– Ты и к мирной жизни хорошо приспособился…

Я понимаю, ведь папу на самом деле готовили к войне. Той самой, после которой теперь всегда зима. И аккумы у него несъёмные. Фонят так, что детей лучше не заводить. Это мама решила, что мы нужны. Говорит, так любви больше…

Папа поднимается к нам, осторожно обнимает горячими руками.

– Не хочу быть тепловозом… – шепчет ему Дим, размазывая слёзы по щекам, – лучше в гидропонку пойду, как Тим…

Папа стискивает нас так, что рёбра трещат, и хохочет:

– Так это же здорово! Не придётся вас разделять, на еде сэкономим!

Гладит нас по головам – сначала Дима, потом меня. Вокруг мороз, а внутри нас становится тепло. И пусть у нас две головы на одних плечах, пусть мальчишки и дальше нас дразнят. Всё равно они нам завидуют. Потому что их отцы обыкновенные, а наш папа – тепловоз…

Жертвогор

Владислав Ефремов

г. Новосибирск

Я катился по главной аллее шахтёрского города Жерц и пытался отвлечься мыслями о долгожданной работе. Последняя геологоразведка закончилась камнепадом и переломом обеих ног. Следующие два года работа «в поле» для меня закрыта.

К счастью, итоговый анализ можно и нужно проводить за рабочим столом.

Навстречу, разрезая густой туман, в столовую направлялись шахтёры. Утренняя смена начиналась рано, но я не помнил, чтобы кто-нибудь жаловался. Эти люди прошли тщательный отбор, чтобы оказаться в Жерце, в шахтёрском городке нового типа. Компания «Славжок» потратила чудовищную сумму, чтобы возвести его около горы Иремель. Потому все здесь были преданы своему делу.

Кроме, разве что, Славика.

Коляска с непривычки отнимала много сил. Я не сразу заметил, что шахтёры впереди расступались перед женщиной. Она стояла посреди дороги и будто бы не замечала ничего вокруг, глядя в небо. С седыми волосами и жилистым телом под серым платьем незнакомка казалась камнем в оранжевой реке шахтёрских роб.

– Что-то интересное увидели? – спросил я.

Туман не проходил уже второй день, скрывая небо даже днём. Физик во мне чувствовал раздражение, не понимая, как такое возможно.

– Я бы не отказалась, но… – ответила женщина и повернулась.

Её глаза скрывались под чёрными очками, а в руке была трость.

– Простите, – смущённо сказал я. – Не часто встретишь слепых в шахтёрском городе.

– Как и человека на инвалидной коляске, – строго заметила она. – Звук приближающихся колёс меня на секунду озадачил. Что с вами произошло?

– Камнепад.

– А, – ответила незнакомка, нахмурившись. – Очень жаль.

Она отвернулась, показывая, что разговор закончен. Я пожал плечами и покатился дальше.

– Печально, что нельзя этого видеть… – послышался её шёпот.

Когда я обернулся, незнакомка снова подняла голову к небу.

У здания геологов мне не посчастливилось встретить Славика.

– Здарова, инвалюдина, – стиснув мою ладонь своей, сказал он.

– И тебе здоровья, Слава, – растеряно ответил я.

Как ни странно, я был рад его видеть. Вот, что делают две недели больничной койки с человеком.

– Быстро тебя подняли, – заметил Слава.

– Да уж. Оборудование и врачи здесь крутейшие. Не удивлюсь, если из соседних городов к нам будут лечиться ездить.

– Ну вот что, с вас, геофизиков взять? – вдруг возмутился приятель. -Лучше скажи, как там дела с медсёстрами?

Я устало улыбнулся, ничуть не удивлённый таким вопросом.

Пока я катился сюда, поток голодных шахтёров иссяк. Только двое стояли у соседнего здания. Я поглядывал на них иногда, в красках рассказывая историю о Свете и медформе маленького размера.

Что-то было не так.

Один из работников стоял лицом к стене. Вплотную, словно во время игры в прятки. Второй шахтёр, по всей видимости, не понимал, что делать. Он то тянул его за рукав, то пытался заглянуть в лицо.

– Серёга, ты чего? Что ты увидел? – обеспокоено говорил он.

– Посмотри-ка, – обернувшись к странной парочке, произнёс Славик. – Я те говорил, скоро запьют некоторые. Старые привычки не исправить.

Я промолчал. Человек у стены даже не двигался, когда его пытались одёрнуть. Разве пьяные так могут?

Из задумчивости меня вывел далёкий грохот камней. Это был уже третий взрыв за утро. Кому-то не терпелось разработать дополнительную шахту, пробившись сквозь скалы к заветным залежам.

– Ладно, – сказал я. – Мне пора. Я и так опаздываю.

– Давай докачу тебя, – сказал Славик, внезапно вставая сзади.

– Чёрт с тобой. Я и раньше от тебя убежать не мог.

Он довёл остававшиеся сто метров, иногда петляя ради шутки. Слава на удивление ловко управлялся с коляской. Я уже подумывал попросить каждый раз помогать с дорогой, как он вдруг резко затормозил. Меня дёрнуло вперёд. Ноги со жгучей болью впились в ремни.

– Ты чего? – возмутился я, оборачиваясь.

Слава смотрел в небо. Лицо выражало несвойственную ему хмурую озадаченность.

– Слава?

– А? – Он испуганно вздрогнул, словно забыв, что я здесь. – Да это… Показалось мне.

– Что показалось?

– Да неважно. Я пойду, – сказал он и, уже уходя, добавил. – Кстати, тебя Шеф звал после обеда.

В холле здания геофизиков лежали каменные изваяния. Не то, чтобы куски горных пород были здесь редким зрелищем. Наоборот. Обычный рабочий момент.

Только вот каменных идолов я ещё не видел. В острых, мрачных фигурах угадывались люди. Одни закрывали лицо руками, другие держали их вдоль туловища, широко раскрыв глаза. То ли от удивления, то ли от ужаса.

Я озадачено прокатился в кабинет. Там уже сидел Евгений Артёмович.

– А вот и ты, – с облегчением сказал он. – Жаль, что пришлось вытянуть тебя с больничного, но у меня уже голова кругом идёт.

– Я только рад, Евгений Артёмович, – ответил я. – А в честь чего такая инсталляция в холле?

– А, это… – махнув, пробормотал он. – Ни за что бы не поверил, если б сам не нашёл. После того треклятого камнепада раскрылась пещерка. Мы с ребятами заглядываем, а внутри они. Кто в кругу стоит, кто вплотную к стенам подвёрнут… Алтарь, короче.

– Это чей же? – удивился я.

– Чёрт его знает. Славян? Монголов? Или кто тут мог жить до нас? Я не разбираюсь. В центре там подношения лежали. Инструменты всякие.

– Как интересно, – пробормотал я.

– Чересчур много «интересного» в последнее время. Особенно геологоразведка.

Я подкатился к столу, на котором стоял компьютер, и мы принялись за работу.

Жерц заработал в полную силу всего два месяца назад, и почти сразу стало ясно, что кто-то серьёзно накосячил. В едва разработанных жилах не обнаружилось и десятой доли тех залежей, на которые рассчитывала компания «Славжок». До сих пор мы пытались разобраться, ошибка ли это или копнули не в том направлении.

По данным со того злополучного похода выходило, что нет здесь залежей ценных пород и быть не может.

После пяти часов непрерывной работы у меня разболелась голова и ныли глаза от напряжения. Ничего не сходилось. Почему мы вообще здесь? Неудивительно, что Евгений Артёмович в такой растерянности.

Взрывы со стороны горы начинали раздаваться чаще и с каждым разом всё громче. Словно источник приближался. После очередного, я озадаченно спросил:

– Если вы ничего нового не нашли, пока я валялся в больнице, то что это сейчас так упорно разрабатывают?

Евгений Артёмович вздрогнул, как от удара по лицу, и побледнел.

– Так это… Команд на новую разработку не давали, – запинаясь, ответил он. – Это не наши.

Я хмуро уставился на него, но промолчал. Это шутка? Чьи же это взрывы тогда?

И взрывы ли?

– Ладно, Евгений Артёмович, – сказал я, потирая веки. – Вы не волнуйтесь. Я сейчас к шефу скатаюсь. Он меня вызывал. Заодно узнаю у него всё.

– А, точно. Там же приехала важная шишка. Глава компании, – сказал Евгений, постукивая карандашом по бумагам. – Говорят, суровая дама.

– Дама, значит… – пробормотал я.

Мы попрощались, и я покатился к выходу.

Чем дальше я продвигался по аллее, тем меньше мне нравилось то, что я видел.

Туман стал гуще. Он сбивал все звуки, кроме каменного грохота, в невнятное бульканье. Словно мы хлопья в большой тарелке, а туман – воздушное молоко, трепетно обхватившее нас со всех сторон.

Близился обед, но я никого не видел. Лишь иногда рядом бесшумно пробегали люди. Только оранжевые робы мелькали в белом мареве.

Слышал бы я, если б они при этом кричали?

От зданий остались лишь неясные контуру. Я вдруг осознал, что не понимаю, где я. На коляске можно крутить колёса целую вечность и не проехать даже ста метров.

Я повернул к краю аллеи, чтобы рассмотреть ближайшее здание. Мне бы помог любой ориентир, но я не ожидал найти людей.

Сначала я обрадовался. А затем присмотрелся.

Шесть человек стояли лицом к стене, на разном расстоянии друг от друга. Ещё трое таким же образом у деревьев. Никто не двигался и, казалось, даже не дышал.

И ближе всех стоял Славик.

– Парни? – неуверенно окликнул я.

Какого лешего тут происходит?

С очередным каменным грохотом пришёл порыв ветра. С большим трудом, но он оттащил часть жадного тумана. На мгновение стали видны остальные здания.

И люди, стоявшие у стен и деревьев.

Сотни отвернувшихся людей.

Туман лениво вернулся на место. А с ним в голову ударила жгучая паника. Что происходит? Это какое-то шахтёрское мероприятие, о котором я не знаю? Ритуал?

Так, погоди-ка…

– Слава, это какой-то языческий ритуал? – с надеждой обратился я к приятелю. – Горные боги? Все дела?

Слава молчал и не двигался. Только сейчас я с ужасом заметил, что он не просто вплотную стоял к дереву, а вжимал лицо в его кору. По стволу бежала кровь, почти доставшая до земли.

Я попытался подкатиться, чтобы дёрнуть Славу посильнее. Ударить по ноге, чтобы он упал. Сделать, хоть что-то. Но я даже не смог подобраться. Бордюр оказался слишком высок, чтобы заехать на инвалидной коляске. Я едва не перевернулся, пока пытался.

Чёрт бы побрал создателей Жерца.

– Ладно. Ладно, – бормотал я, спешно разворачиваясь. – Надо добраться до шефа. Может, он сможет позвать помощь…

До дирекции оставалось рукой подать. Я крутил колёса изо всех сил, стараясь не обращать на замершие силуэты в оранжевых жилетах. Вокруг почему-то стало темнее. Хотя бы грохот больше не повторялся.

На небольшой площади перед дирекцией стояла та самая слепая женщина. Глава компании «Славжок» собственной персоной. Её лицо снова было повёрнуто к небу, а там…

Там, за туманом, стояло нечто огромное. Словно сама гора передвинулась ближе.

– О, колясочник, – усмехнулась слепая. – Вам повезло. Поломанные ему не нужны.

– Что… это? – Мой голос дрожал. – Что происходит?

– В древности мастера отдавали лучшие инструменты горному божку, имя которого забыли тысячу с лишним лет назад. А взамен получали удачу и мастерство в любой работе.

– Что за бред? Вы хотите отдать ему наши инструменты?

Слепая ответила, горько смеясь:

– В наше время лучшие инструменты – это люди.

Огромный силуэт шевельнулся, и туман вдруг отпрянул. Я не успел закрыть глаза.

Смертным нельзя смотреть на богов. Отвернись! Встань у стены и не смотри!

Эти мысли заполонили голову. Под грохот каменных шагов и чавкающих отвратительных звуков, похожих на всасывание еды в рот, я встал и пошёл к ближайшей стене.

Я хотел кричать от треска костей в ногах, но не мог.

Черная Снежинка

Александр Лещенко

г. Ростов-на-Дону

Что-то странное творилось с погодой в городке Северокузнецке. Вот уже почти неделю шел и все никак не прекращался снег. Везде все было белым: дороги, дома, улицы. Городок словно отрезало от остального мира плотной снежной пеленой.

А тут еще что-то неладное стало твориться с людьми: кто-то просто пропадал, а кто-то заболевал странной болезнью, которую прозвали «Черной Снежинкой». Ведь все заболевшие твердили, что на них упала снежинка именно такого цвета. У тех, кто подхватил ЧС, резко поднималась температура, как и при обычном гриппе, а все тело постепенно покрывалось черными прыщами, из которых постоянно тек гной. Заболевший жил один, от силы два дня, а потом умирал.

Но жертв было немного, недуг не передавался от человека к человеку, поэтому власти не спешили вводить карантин или какие-нибудь другие ограничительные меры. Появилась лишь пара невнятных репортажей по телевидению, да несколько туманных газетных публикаций в местных печатных изданиях – и все. Кто-то вообще считал Черную Снежинку вымыслом, журналистской байкой, чтобы заработать денег.

Даша сама во все это не верила, пока оно не коснулось ее напрямую. Точнее, не совсем ее, а подругу – Юлю.

Зазвонил телефон.

– Алло?

– Даш, это ты?

– Да. Юля, а что у тебя с голосом?

– Простудилась. Ты можешь ко мне сейчас прийти?

– А что случилось то?

– Придешь, тогда расскажу, – сказала Юля и повесила трубку.

Даша оделась потеплее, взяла зонтик, закрыла квартиру, спустилась по лестнице и уже на выходе из подъезда столкнулась с Верой Сергеевной.

– Ты куда это собралась? – спросила старушка, заступив дорогу.

– К подружке.

– Какая еще подружка! Там снег все валит и валит. Лучше дома сиди, в этих ваших сох-сетях общайтесь или просто по телефону.

– В соц-сетях, – машинально поправила Даша. – И мне действительно нужно встретиться с подругой, так что, пожалуйста, пропустите.

Вера Сергеевна отошла в сторону, давая Даше пройти. Она толкнула дверь подъезда и вышла на улицу. Снег валил валом, но хорошо, что Даше было недалеко идти, только до следующего двора. Лавирую между сугробами и, старясь не поскользнуться, она добралась до дома, где жила подруга. Поднялась на нужный этаж, позвонила.

Юля открыла сразу, словно бы все это время поджидала за дверью. Даше бросился в глаза нездоровый вид подруги: чрезвычайная бледность, черные круги под глазами, красные прыщи, покрывавшие не только лицо, но и руки. Они прошли в комнату Юли.

– У меня Черная Снежинка! – выпалила подруга.

– Не может быть.

– Еще как может.

Юля убрала волосы со лба и показала Даше вздувшийся черный прыщ.

– Выглядит он мерзко, но это же просто большой прыщик. С чего ты взяла, что у тебя Черная Снежинка?

– Я видела ее?

– Кого?

– Не кого, а что. Черную снежинку, она упала мне на лоб.

– А родителям ты сказала?

– Пока еще нет, не хочу их зря волновать, им и так сейчас нелегко.

– Если все так серьезно, то тогда надо обязательно вызвать врача.

– Врач не поможет, ты же слышала, что от Черной Снежинки нет лекарства, от нее можно только умереть. Я поэтому и хотела с тобой увидеться, чтобы попрощаться.

По щекам Юли потекли слезы, она обняла Дашу и крепко прижалась к ней.

– А теперь тебе пора идти.

– Но…

– Не спорь, так будет лучше!

Юля буквально вытолкала Дашу из квартиры и захлопнула дверь у нее перед носом. По ту сторону раздались приглушенные рыдания. Даше было очень жаль подругу, но она все еще не верила ни в какую Черную Снежинку.

«Это только слухи, сплетни для бабок типа Веры Сергеевны», – твердила Даша про себя, возвращаясь назад домой. – «А у Юльки просто критические дни тяжело проходят или может с родителями сильно поругалась, или еще чего».

На самом деле Даша боялась за подругу и отказывалась верить, что та подцепила болезнь, от которой нет спасенья. Казалось, что снег повалил еще сильнее, если такое было вообще возможно.

Вдруг сильный порыв ветра вырвал из рук зонтик. Прямо перед глазами мелькнуло что-то черное. Черная снежинка! Даша ойкнула и села пятой точкой в сугроб. Она закрыла лицо руками, но когда набралась смелости, чтобы встать, то никакой черной снежинки не было. Были только белые, которые продолжали падать сверху. Даша оттряхнула одежду, подобрала зонтик и направилась к своему подъезду. Внутри ее поджидала Вера Сергеевна.

– Ну что, встретилась с подружкой?

– Встретилась, – коротко ответила Даша и быстро прошмыгнула мимо любопытной старушенции, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Ночью Даше приснилась Юля. Все тело подруги покрывали черные прыщи. Они лопались у Даши на глазах, из них струился темный гной.

– Мы все здесь кружимся вместе с ним, – прошептала Юля и затанцевала по комнате, поворачиваясь вокруг себя. – Давай, кружись вместе с нами.

Порыв ветра распахнул окно, и с улицы влетели комья черного снега. Они облепили Дашу с головы до ног.

Даша с криком проснулась. Утром она узнала, что Юля умерла. Похороны прошли быстро. Юлю просто кремировали, ведь никто не хотел долго стоять под непрекращающимся снегопадом, рискуя получить не только обычную простуду, но и Черную Снежинку.

Вернувшись домой, Даша собиралась немного поспать. Хотя вроде бы вчерашний кошмар и должен был надолго отбить сон, она все же чувствовала себя уставшей. Однако звонок в дверь расстроил ее планы на свидание с Морфеем. Пришла Вера Сергеевна.

– Здравствуй, Дашенька. Вот сахарку зашла попросить, а то у меня совсем закончился. А снаружи снег все валит и валит, в магазин и то боязно выйти.

– Хорошо, – сказала Даша и развернулась, собираясь идти на кухню.

Старушка ударила ее скалкой по затылку. Потеряв сознание, Даша упала на паркет.

Когда Даша очнулась, она попробовала пошевелиться, но из этого ничего не вышло. Кто-то хорошо ее связал, да еще и заткнул рот кляпом. Она оглянулась по сторонам и увидела Веру Сергеевну и еще каких-то людей. Все они были в белых балахонах, а на шеях амулеты в виде черной снежинки.

– О, Асгарот – Владыка Черных Снегов, мы нашли ту, на кого ты указал нам! – нараспев произнесла Вера Сергеевна. – Мы просим тебя, чтобы ты продлил свое благословение, которым ты осенил наш город. Прими же нашу жертву!

В руках старухи блеснул кинжал, и она занесла его над грудью связанной жертвы. Глаза Даши расширились от ужаса. Кинжал опустился.

За что гоблин Тимоша убил сторожа

Дарья Странник

г. Вупперталь

Кирилл Ахундов

г. Баку

Лохматый седой ведущий в маске, изображавшей приветливое человеческое лицо, был похож на ведущего телешоу.

– Приветствую всех на очередном собрании нашего клуба! – бодро воскликнул он.

Перед ним полукругом сидело полтора десятка страшилищ. Человеческие фигуры в невзрачных рубашках и блузках, джинсах и юбках и кроссовках и туфлях, выглядели почти нормально, если бы не странные головы: у одних – рожки, у других – клыки, у кого-то – волосатые ослиные уши, несколько скошенных подбородков.

– Давайте начнем с традиционного. Где мы находимся?

– В клубе анонимных душегубов, – нестройно прогудели уроды.

– Зачем вы приходите сюда?

– Чтобы признаться в грехах, – пробормотал красноглазый субъект, но его заглушила разноголосица: – Чтобы причаститься!

Ведущий одобрительно кивнул:

– Кто хочет начать?

– Здравствуйте, меня зовут Тимоша, – поднялся со стула верзила, похожий на гоблина. – Я убил сторожа.

Верзила был новеньким. Собравшиеся задумчиво рассматривали его зеленые щёки, квадратные губы, неестественно длинные руки и круглый живот. И чего новичок так мнётся? Подумаешь, убил сторожа, дел-то, плюнуть да растереть.

– Здра-авствуй, Тимо-оша, – вразнобой протянули участники.

Тимоша сгорбился, смахнул свисающую на нос прядь грязных волос. Ведущий задержал взгляд на плохо остриженных когтях, а потом ободряюще кивнул, не тушуйся, мол, мы слушаем.

– Мне было восемь лет, я учился во втором классе. Мне нравилась большая светлая школа, в которой во время войны размещался эвакогоспиталь.

Тимоша словно читал знакомую книгу. Голос его набрал силу, слова он произносил звучно и четко.

– Как часто бывает в детстве, всё в школе казалось просторным: коридоры, классы, кабинет биологии с пышными растениями, но больше всего впечатляла широкая мраморная лестница в холле. Она вела на первый этаж. Несмотря на общую простоту здания, лестница выглядела благородно. Я, конечно, тогда не понимал этого, но чувствовал.

Бледно-зелёные ступени с синими прожилками потускнели от времени и были местами выщербленными. Когда уборщица протирала ступени, они становились ярче и как будто даже шире.

Иногда казалось, что лестница живая. Спящий зверь. Может, часть гребня сказочного дракона, настолько могучего и невозмутимого, что его не смущает вес трёхэтажной школы.

Эта лестница, в отличие от остального здания, сохранила великолепие и неприступность. По ней нужно было ходить осторожно и с почтением. А мы бегали, прыгали, спотыкались. Это… казалось неправильным.

– Лестница, сохранившая девственность и неприступность! – Насмешливый баритон прервал воспоминания.

Ведущий укоризненно покачал головой.

Но Тимоша настолько увлёкся, что не обратил внимания на шутку.

– Каждое утро я подбегал к лестнице, поднимался вместе с толпой гомонящих, толкающихся, размахивающих портфелями мальчиков и девочек. Знаете… – Тимоша запнулся, – мне казалось, что я проникаю во дворец. Шестнадцать ступенек, ведущие в волшебный мир. Но каждый раз вместо дворцового великолепия меня встречал невыразительный коридор с деревянными полами и такая же невзрачная раздевалка. Мрамор уступал дереву. Сказка быстро кончалась.

– Он считал ступеньки, – пробормотал тот же баритон.

Ведущий недовольно нахмурился. Тимоша рассказывал дальше:

– А потом в школе начали бороться с опозданиями. Детей сначала стыдили, ставили двойки за поведение. Но кто из нас не опаздывал в школу? И вот решением дирекции холл перегородили деревянной ширмой со стеклянной дверью. Ровно в восемь утра сторож запирал эту хлипкую дверь. Шестнадцать ступеней вместе с опоздавшими детьми оставались за порогом. Нужно было ждать сорок пять минут, а потом покорно снести гнев завуча и получить предупреждение за прогул.

Я жил рядом со школой, и за три минуты пробегал два тихих квартала. Наверное, многие согласятся с простой истиной: чем больше времени в запасе, тем быстрее оно кончается. Я самонадеянно верил, что всегда успею до звонка. Однажды улицу перегородили из-за ремонтных работ, и мне пришлось идти в обход. Я спешил изо всех сил, но всё равно опоздал. Звонок прозвенел на первой ступеньке, на шестнадцатой передо мной захлопнулась дверь. Несколько секунд! Их отнял угрюмый небритый, сутулый человек с крючковатым носом и отвратительной бородавкой над переносицей

– Человек? – глухо переспросила большелобая толстуха, поглаживая свернувшуюся на её коленях змею.

– Школьный сторож, которому было поручено запирать дверь ровно в восемь утра. Я прижался носом к стеклу, чувствуя, что проваливаюсь в болото. За спиной послышался громкий возглас: моя одноклассница вместе с мамой спешили к заветной входу. О, чудо! Увидев, как запыхавшаяся женщина машет рукой, сторож поморщился и распахнул дверь. Девочка мышью юркнула в коридор. Я радостно сунулся следом, но сторож оттолкнул меня. Лучше бы ударил… нет… убил.

Болото превратилось в пропасть с кольями на дне.

Я словно обжегся. Как он мог пропустить ту, что появилась после меня?! То есть безнадежно опоздавшую.

Я стоял в окружении десятка таких же несчастных, и всё не мог понять. Две моих секунды против опоздания на полминуты… Разве было так сложно простить эти секунды, засчитать последним рывком бегуна к финишной ленте?

Толстуха хрюкнула, змея зашипела. Собравшиеся беспокойно зашевелились. Ведущий хлопнул в ладоши, призывая к спокойствию.

Гоблин взволновано продолжал:

– Рядом со мной топталась большая девочка, старшеклассница. Она нервничала, то улыбалась, то хмурилась, постоянно кивала сторожу, который продолжал стоять у запертой двери, как часовой возле штаба. Эта девочка чуть не растоптала меня. Она жестикулировала и тихо просила: «Пусти, ну, пожалуйста!».

Под белой блузкой у неё колыхалась грудь, и мне стало неуютно. Сторож вдруг резко распахнул дверь, и девушка моментально просочилась в деревянное царство. Я хотел было шагнуть за ней, но наткнулся на мёртвый взгляд сторожа.

Я оказался изгоем.

Парией.

Недочеловеком.

Сторожу явно было приятно чувствовать своё могущество. Ощущать власть и упиваться призрачным наслаждением казни. Это была песчинка, искорка, осколок тени спящего под школой дракона… и он творил зло и несправедливость.

Не отрывая своего взгляда от моего, сторож смачно плюнул на лестницу. Отвратительная слизь шлепнулась на верхнюю мраморную ступеньку. Плевок обезобразил и уничтожил всю красоту и справедливость на свете. Так мне показалось в тот момент.

Три четверти часа что-то во мне ломалось и гнулось, изменяя навсегда.

Прозвенел звонок. Я вошёл в чужую школу другим человеком. Это был мир подлости и жестокости.

Более двадцати лет я жил с этим проклятьем. Не способный испытать доверие, видя всё хорошее через призму омерзительного плевка. Мои мысли, сны, мечты вновь и вновь возвращались к сторожу, который превратился в злого идола. Обрастал моими фантазиями, как виноградником. Моя память сохранила весь кошмар. Я стремился в школу, словно убийца на место преступления. Будущего преступления.

Месяц назад вечером я проходил мимо своей старой школы. Меня словно подтолкнули. Я вошел в пустой вестибюль и стал подниматься по знакомым до боли ступенькам. На самом деле не ожидал встретить сторожа, но он стоял там же, у входа и, кажется, даже не узнал меня…

Я приложил его голову к каждой ступени лестницы – тем самым местом, где красовалась тошнотворная бородавка. Мне понравился вид крови на старинном мраморе…

Недолгую тишину нарушил обладатель хриплого баритона, оказавшийся пучеглазым водяным.

– Я – Володя…

– Здра-авствуй, Во-ло-одя! – послушно протянули участники. Пучеглазый нетерпеливо отмахнулся и обратился к Тимоше.

– Ты, конечно, больной на всю голову – все эти лестничные драмы и подсчет ступенек…

Ведущий предупреждающе кашлянул.

– …но сторожа ты правильно укокошил. Было у меня в детстве похожее… У того урода, правда, вместо бородавки шрам на лбу был. Утопил эту сволочь.

– И мне в детстве досталось! – неожиданно взвизгнула толстуха. – Уже в детстве была полненькой, а он издевался и хихикал так мерзко, лопоухий гад – никогда не забуду! Так замуж и не вышла. Кого не встречала, будто слышала злое хихиканье… Три года назад я нашла подонка и отравила.

Тут загалдели все участники, вскакивая с мест, и перебивая друг друга, они выкрикивали:

– И у меня!

– И я!

– Завалила на экзамене!

– Оклеветал! Подкинул сигареты.

– Как будто нечаянно заперла на сутки в подвале нашей многоэтажки!

– Тётка со злыми глазами и мелкой завивкой!

– Родимое пятно на шее!

– Как-то это странно… – недоумевал Тимоша.

– Попрошу тишины, – вмешался ведущий. – Нам всем есть, о чем задуматься. Сегодняшнее заседание клуба окончено. Увидимся через три недели… душегубы. Мне кажется, что у нас очень скоро появится новый товарищ.

Когда последний из взволнованных участников покинул помещение, ведущий запер дверь и снял маску, открывая крючковатый нос и бородавку над переносицей.

– Вот и стал очередной человечек гоблином, – почти пропел ведущий. – Переходим к следующему этапу.

Этап за этапом, от наивного детеныша – к униженному и обозленному, потом от обиды – к жестокости. От человека к монстру. А как станут монстрами, то можно и к дальнейшей работе приступать.

– Мы ещё посмотрим, кто кого, – пробормотал он, глядя куда-то вверх.

Ведущий тяжело поднялся со стула, охнул, потер поясницу. Задумчиво поскреб щеку и направился к импровизированному бару, где вместо бутылок красовались статуэтки героев комиксов. Завернув за стойку, нащупал неприметный рычажок и распахнул люк в подвал. Осторожно спустился в неожиданно просторное помещение. Старомодные светильники-прожектора освещали серые стены и каменный пол. Ведущий с наслаждением вдохнул мрачный аромат сладкой плесени и сырого мяса. Царящую тишину нарушал только шелест капель в углу.

На стене, в обрамлении ветхих розог, висел темный китель гимназиста. Стоячий воротник, широкий черный ремень с квадратной блестящей пряжкой. Под формой на полу был рассыпан крупный горох. При виде своего алтаря ведущий оскалился и хрипло вздохнул.

В центре зала теснились грубо сколоченные столы, на которых лежали тела: старуха с родимым пятном на шее, женщина с мелкой заливкой, лопоухий мужчина и многие другие. Ведущий снял маску, под которой не было лица, и неторопливо началвыбирать марионетку для очередного этапа, скользнув взглядом по любимой – старику с крючковатым носом и бородавкой на лбу.

Холодный арбузный суп

"… удивительно, но острый перец обладает уникальными…"

Дмитрий Владимиров

г. Гданьск

Подошва кроссовки предательски разломилась в тот момент, когда мерзкая толпа зомби нас учуяла.

– Джеки! Нужно искать люк! – прикрикнул Бенни.

Высокие каменные дома, мощеная улочка, старые фонари на солнечных батареях. Ветерок весело гонял обрывки бумажек, оберток от шоколадок, вермишели быстрого приготовления и легко узнаваемых желтых плакатов с предостережением: "Не подходить! Не кормить!" – и картинка выдохшегося зомбаря.

– Бегу, – огрызнулась я, и упала второй раз.

Чертов ветерок нас и подвел, мы крались незаметно по заброшенному участку офисного района – нам надо спешить к Ба и Де. Запах нас выдал; не только наших тел, а и вкусных пирожков. А зомби они такие – голодные до еды. Любой еды.

Подошва начала хлопать и подворачиваться при каждом шаге, но я героически побежала за Бенни. Ему было тяжелей, он еще арбуз пер в рюкзаке.

– Я ж тебе говорил, а ты мне говорила, – хрипел мой напарник.

Я выдохнула, сгоняя непослушные волосы с лица и прибавила скорости. Поворот, еще один, сетчатый забор и колючка сверху.

Бенни остановился, видимо, потерялся в каменных джунглях. Вот лопух, сколько раз карту изучали, крестиками люки открытые помечали, а он…

– За этим домом с вывеской о книгах, – показала я пальцем.

Мы перестали бежать. Зомби же на голодном пайке и болячка их сушит… Словно сухари – жизнь в них еще есть, а вот силенок уже нет.

Бенни, высокий для своих четырнадцати, кучерявый, как поношенный шерстяной носок, достал фомку и ей ковырял люк.

Я же вертела головой, хотя опасность еще далеко. Знатно мы оторвались!

И тут я увидела его. Бегущего зомби в красной клетчатой рубашке.

– В люк, Бенн, прыгай! – заорала я так, что в голове у самой зазвенело.

– Что? – уточнил он тупо.

Я толкнула его в вонючее нутро города и быстро полезла за ним. Рубашечник почти подбежал к нам, и в его руках прочно обосновался пожарный топор. Меня бросило в пот, я потянула крышку люка, и он с противным звуком захлопнулся, отрезая нас от дневного сентябрьского света.

Последнее, что я успела сделать, прежде чем упасть в мерзкие стоки, это заблокировать люк.

Мы просидели в тишине так долго, что я успела замерзнуть. Зажав рот Бенни я все ждала, когда странный зомби дернет люк…

Время утекало вместе со скудными вонючими ручьями. Зажгли фонарик.

– Ты уверена, что он бежал? Это же невозможно, – уточнил Бенни.

– Да, дылда, он бежал к нам с топором. Худой, грязный, как и все зомби, – прошипела я.

– «Зомби» говорить неправильно, – протянул обиженно Бенни, словно они все его родственники, – люди, больные вирусом в четвертой стадии, или просто – порожденные вирусом… А еще это… Ты когда толкнула, я упал и разбил арбуз.

– Зомби и есть зомби, – огрызнулась я, – дай посмотрю.

Арбуз разбился, но, предусмотрительно положенный в кулек, не испачкал рюкзак.

– Нормально, – сказала я, и толкнула его в нужную сторону. Туда, где дом Ба и Де.

– А зачем тебе сломанный арбуз?

– Суп сделаю, – честно ответила я.

Гыч.

Я схватила Бенни за руку.

– Слышал? – прошипела ему на ухо. – Кто-то люк дернул.

– Не напугаешь, Джеки, – ответил он, но бодренько задвигался в нужную сторону.

А я еще долго оглядывалась, пока мы топали по туннелям, а чертова кроссовка предательски черпала жижу. Бенни говорил и говорил, за что он мне и нравился. Еще за оптимизм, и за широкую спину, и глаза у него красивые, особенно когда он на меня смотрит…

– Джеки, вчера новость скинули, что ученые обнаружили способ лечения, и это не дорогущая процедура, а простой, обыденный…

– Ага, – отвечала я.

– Ты согласна, что временно изолированные районы с зараженными – это правильный выход? -продолжал он, и я начала забывать о Рубашечнике.

– Правительство кинуло нас на произвол, – ответила я. – Эй, ты что делаешь?!

И толкнула его в плечо.

– Что-что? Ем пирожок!

– Это же Ба и Де!

– Им хватит! Ты еще и суп собралась делать! Из арбуза! Ха!

– Сам ты… О! Вот и наш выход, – указала на отмеченный зеленой краской люк, – там, кстати, магазин, надо зайти.

– Зачем?

Я молча показала ему голодную кроссовку с оторванной подошвой.

Выползали мы аккуратно. За проникновение в запрещенные районы не сильно хвалили. Могло попасть от полиции, а главное, от мамы.

Двухэтажные домишки-близнецы стояли стройными рядами. Желтизна робко трогала листву на деревьях, пустота, казалось, заполнила весь район. Эх, как же нам хорошо тут жилось!

– А помнишь, мы играли возле соседнего дома? Там еще смешной сосед нас обливал из шланга, когда мы катались на великах?

– Он же в шутку, по-моему, даже ни разу не попал…

– Как думаешь, он умер? – спросил Бенни, и налет детского счастья смылся в унитаз действительности.

– Не знаю, – сказала я и направилась в магазин.

Пробрались мы через лестницу на второй этаж, походили по помещениям.

– Хорошо, что зомбики не лазят, сил им не хватает, – задумчиво сказала я, рассматривая полки. Обувь не находилась. Зато вместо товара лежали деньги, а иногда записки с обещанием оплатить после карантина. Да и сам владелец не попрятал все на нычку, и плакат над кассой оставил: свободная продажа. Карантин – он такой, показывает, кто человек, а кто так, падальщик по жизни.

– И не бегают, как некоторые придумывают, – поддел меня Бенни.

Я как раз отыскала новые колготки и, бросив мятые бумажки на стол, переодевалась. Конечно, слегка дразнила дылду, да и задумалась…

– Джеки…

– Что?

– А ты красивая, – неожиданно заявил он и стал маковый.

– Эээ… Знаю. Отвернись!

Я быстро натянула колготки, шорты, а вот мокрые кроссовки взяла в руки.

– Пошли в гости, – сказала я, и мы двинулись к дому Ба и Де.

Соседский дом и наш стояли плечом к плечу. Забор, который ставил Де, за ним лужайка, не убранная с весны, с начала карантина. Качели, брошенные стулья на веранде, заколоченные двери и окна на первом этаже.

– Ба! Де! Это мы, в гости! – крикнула я.

За дверью зарычал Де, словно медведь, которого разбудили от спячки.

– Идите на кухню! – крикнула я, хотя это не срабатывало. Мои любимые зомби! Я всегда любила честность.

Мы влезли по приставной лестнице на второй этаж, проскользнули по моей комнате, подошли к ступеням на первый этаж.

Де появился медленно, волоча за собой любимую биту из гикори. Косматый, высокий, он посмотрел на Бенна и сказал:

– Ээээ!

– Я же свой! Я же Курчавый Бенн, как вы меня называли!

– Эээ? – послышался из кухни голос Ба.

– Ба, это мы! Принесли еду!

– Эээ, – ответил Де и попытался подняться к нам. Он оступился на третьей ступеньке, его зашатало, словно на корабле во время бури. Теории разные, почему у зомби такое резкое головокружение, почему речь атрофируется, еще много разных "почему"…

Деда спасла цепь, обвязанная вокруг груди, как будто крестообразная повязка.

Из кухни выползла Ба: в любимых платье и кофте, с такой же предохранительной цепью. Она протянула к нам пальцы, будто острые ветки.

– Эээ!

– Извините, – сказала я, – Бенн, тяни их к столу.

Он начал крутить лебедку, и система заработала. Цепи натянулись, и Де с Ба потащились к столу в кухне. Бенни запыхтел, но все же дотянул их до последнего, заставляя сесть. Поставил на блокиратор.

– Фух, сегодня что-то сильно сопротивлялись.

Я смахнула слезу. Эту систему придумал и создал Де, когда начался конец.

На кухню я зашла с улыбкой. Защебетала птичкой, закрутилась, как детская заводная игрушка. Смахнула пыль, включила газовый баллон, налила воду из пластиковой бутылки в кастрюлю…

– Сейчас-сейчас, Ба, как ты и учила, открываю банку помидоров, теперь, Бенни, давай мне мякоть арбуза, да-да, семечки убирай!

– Я стараюсь, – ответил Бенни. Все же он побаивался Де. Или биты в его руках?

– Ба, Де, Бенни хороший, только медлительный! Честно, – тараторила я, стараясь не заплакать.

Такая знакомая кухня! Я тут провела половину детства!

– Я все слышу!

– Тихо, – сказала я ему, – теперь через сито мякоть. Ага, на огонь, Ба, на медленный, помню… Теперь перец…

– Эээ, – сказала Ба.

– Помню, помню, на верхней полке… Так, чили, молотый кайенский и чуток соуса табаско…

Вечер принес прохладу и темноту. Я разлила по глубоким тарелкам суп, подогрела на сковородке пирожки с мясом и базиликом.

– Кушайте, а мы в моей комнате побудем, – сказала я.

Мы поднялись наверх, сели на кровать. Заработал старый телевизор, а я полезла в шкаф.

– Смотри, кеды. Мамины. Они все хранят, с любовью, – сказала я, удивленная находкой.

Надела. Впору.

Закат.

– Не люблю смотреть, как они сейчас едят. Все разливается, пьют из тарелок, хватают руками, – печально сказала я, – как… зомби.

И заплакала. Бенни меня обнял:

– Все будет хорошо. Это болезнь, и скоро она отступит, они восстановятся…

Красная клетчатая рубашка нырнула в раскрытое окно.

– Попались, твари! – просипел он.

Я закричала, а Рубашечник резко ударил обухом топора по кучерявой голове Бенни. Следующий удар – мне в живот, и я упала ничком.

– Мне повезло, что я вас второй раз возле магазина вычислил, уродливые любители зомби, ничего, сейчас ты, шлюшка, получишь настоящего мужчину.

Он дернул меня за волосы, рванул футболку, схватил за грудь. Бенни лежал без сознания.

– Стой, я сама, – сказала спокойно. Медленно, виляя бедрами стащила шорты и резко кинула ему в лицо.

Ланью перескочила через кровать, он ринулся за мной, но родной дом помогал. Я успела выбежать на лестницу, с перепугу рванула лебедку…

– Шлюха малолетняя!

Худой, с бородой и вонючий. Не зомби, здоровый человек.

Я полетела вниз по лестнице.

– Не уйдешь, отымею, как шлюху, – просипел Рубашечник.

Бенни ударил его сильно, как учили на боксе. Сзади, со всей силы, по почкам. Тут же пригнулся от кругового удара топором, зарядил еще по брюху. Рубашечник покатился прямо на меня, упал сверху, придавил, схватил за ногу.

– Сейчас я ей голову…

– Эээ! – проревел Де. Ему никогда не нравилось, если меня обижали. Причем в собственном доме.

Он стоял в проеме кухни с неизменной битой.

– Эээ! – грозно сказала Ба.

– Чё? – спросил Рубашечник и бита опустилась ему на голову.

И еще разок. И еще.

Вечер замедлился. Подшаркала Ба и пнула ногой тело.

– Э? – спросил Де.

– Э! – ответила Ба.

– Эгэ, – ответил Де.

Ба нагнулась, провела пальцами по моим волосам. Де махнул Бенни битой и оставил её у стены. Подарил.

Они повернулись и медленно пошлепали за стол, доедать холодный арбузный суп.

Хаккер

Кирилл Ахундов

г. Баку

Пенсионер Мстислав Константинович Рун жил в однокомнатной квартире на первом этаже десятиэтажного кирпичного дома. Он был невысок, бледен, морщинист и застенчив. Соседи считали его домоседом и букой. При редких встречах они вежливо здоровались и равнодушно интересовались самочувствием старичка.

Одни считали его мичманом в отставке, другие почему-то видели бывшего мастера цементного завода. А некоторые отзывались о нем совсем пренебрежительно: «Ну, этот… старпер с первого». И только бабка Самсоновна из третьего подъезда при виде тихо бредущего Руна шипела и плевалась. Вредная Самсоновна с клюкой, бывшая проректор иняза.

Рун всячески одобрял широкое расхождение во мнениях о своей персоне и старался производить впечатление скучного мухомора. Родственников он не имел, друзьями не обзавелся. В домино не играл, пиво не уважал, завсегдатаем местных аптек не являлся.

Мухомор и есть.

По понедельникам и средам Мстислав Константинович отправлялся в соседние дворы, где осторожно исследовал содержимое мусорных контейнеров. Рано утром он облачался в потрепанный серый плащ, запасался пакетами, палкой с крючком и становился похож на рядового скромного бомжа. Возле своего дома Рун стеснялся ковыряться в мусоре, не желая привлекать нездоровое внимание.

Утро – хорошее время. Еще не вышли во двор ответственные бабушки и скучающие молодые мамы с малышами. Еще не слышны разноголосый детский смех и перекличка местных старожилов. Зато уже отправились на работу те, кто, убегая из дома, прихватил пакет с мусором.

За полтора часа Рун успевал исследовать две-три окружающие помойки. Его интересовали игрушки, посуда, книги, ткани. Причем не обязательно целые и качественные вещи; наибольший интерес вызывала рухлядь, ветхое старье, на которое не польстился бы даже мусорный маньяк.

Книги без обложек, кукольные головы, лопнувшие ремешки, осколки ваз и чашки с отколотыми ручками, – кому они нужны?

Изредка со смущенной улыбкой он прятал в пакет говяжий мосол или свиное ребрышко – обгрызенные и обсосанные до неприличной наготы кости. Удивленные бомжи не гнали странного конкурента, суровый дворник Мустафа пожимал плечами.

Дома Рун внимательно изучал добычу, долго щупал осколки и обрывки, иногда дышал на них и шептал загадочные слова. Часть выбрасывал в ведро, а некоторые предметы раскладывал на газетах, устилающих большой стол в комнате. Потом он начинал медленно передвигать избранные фрагменты, словно составлял паззлы.

Из никчемного хлама старик складывал мозаичные картины. Обычно у него получался неровный круг с крестом или звездой в центре. Звезду украшала кость. Это очень важно для обряда. Каждая кость помнит истину и справедливость жизни, значит, поможет рождению руны!

Есть немало людей, в основном пожилых, которые годами собирают коллекции странных раритетов. Не каких-то уникальных картин и самоцветов, а просто старых вещей. Да, да, тех, что копят пыль и безобразно занимают место в квартире. От тяжелых утюгов до граммофона, от фигурных ключей до вязаных салфеток. Альбомы, открытки, вазочки и елочные игрушки: вот их сокровище, подчеркивающее символику прожитого. Возможно, кто-то надеется, что среда грошового антиквариата породит симпатичного призрака…

Мстислав Константинович не копил хлам в дань ностальгии. И не жаждал общения с привидениями. Он проектировал и конструировал амулеты, которые, как известно, являются важным подспорьем в работе магов. Составлял сеты чашек, собирал гарнитуры игрушечных конечностей и строил шалашики из костей. Каждая маленькая коллекция возрождала чувства и настроения давно умерших людей. В ассортименте безделушек скрывались лучшие характерные черты уходящей эпохи. Как их извлечь и сохранить?

Из пестрых паззлов, из руин и отходов складывались руны, содержащие шифр духовности и темперамента человечества. Создавать магические символы мироздания невероятно трудно, не каждый чародей способен извлечь из кучки мусора таинство руны и прочесть ее знак.

Конечно, рождение рун происходило бы чаще, будь в распоряжении Мстислава Константиновича скелеты и костяки невиданных существ нынешнего и ушедших миров, оперение огненных птиц, горные ягоды, драгоценные камни края земли, кораллы теплых морей, кровь рыцарей и принцесс.

Но, как говорится, на безрыбье…

Загадочные слова, похожие на заклинания, плыли над потрепанными газетами. Исцарапанный стол – свидетель красоты колдовства и безумия утраченных форм – и ритуальный танец тонких белых пальцев.

Гордость и сила.

Таинство и природа.

Мудрость, милосердие, разум.

Руна чистых помыслов «Грамот», похожая на сытого медвежонка.

Руна откровений «Ламанда», напоминающая жемчужное ожерелье.

Руна спокойного дыхания «Гаспий» – словно круглый пирог с малиной.

Руна достойных замыслов «Великар», пышная, как хризантема.

Руна верности «Изурмуд», сравнимая с раскаленными углями.

Уникальная руна «Фло»… в ней воплотились черты детского лица (эта руна возникла благодаря салфетке с каплей крови маленькой Ули, уколовшей возле качелей пальчик).

Они созревали, как яблоки на росистых ветвях, и колдун ловко хватал призрачную руну, словно ловил укатившуюся монетку. Резкий жест – и руна поймана, трепещет, щекоча ладонь, съеживается, превращаясь в крошечного мотылька.

Он никому не дарил амулетов, не рассказывал о волшебных рунах. Жил. Питался овсянкой, килькой в томате и картошкой. Собирал мотыльков.

Но вот случилось то, что не могло не случиться.

Пришли ночные пастухи, фамильяры древних созданий тьмы. Демонические создания потустороннего мира. Невидимые, неуязвимые, неподкупные монстры, пожиратели позитива и доблести.

Город объяло облако. Словно пепел вулкана, опустилось на дома.

Людям не помогли запоры и щеколды, лики святых и священные книги. Магия зла оказалась слишком могущественна. Дети ночи проникли во все жилища, напустили болезни в людские души. Нет, спящие не умерли в постелях. И не превратились в кошмарных уродов. Мир уцелел, но обнищал, из него ушли светлые эмоции, погибли добрые чувства, оказались стерты мечты и память.

Мстислав Константинович держал оборону в своей комнате. Он грамотно построил защитный периметр, развесив у дверей и окон магические талисманы. Собрал свои драгоценные руны в коробку из-под пылесоса «Вихрь», спрятал коробку за диваном, а сам бродил по квартире, наблюдая, как тускнеют амулеты, и прогибается энергетический экран.

Сначала твари ворвались в прихожую. Потом они просочились через окно в кухню. Наконец, проникли в комнату.

…Когда-то он был дерзким колдуном гильдии рунознатцев, опытным специалистом в своей области. Умел создавать такие сложные амулеты, как египетский глаз Гора, турецкий назар, японский манэки-нэко и даже ассирийские таблички с заклинаниями.

Был на хорошем счету, но внезапно смутился… стал размышлять, искать ответы на запрещенные вопросы, попал в разряд диссидентов, а затем изгнан и заклеймен. Его назвали изменником и безумцем, странно, что оставили в живых.

Он долго скитался.

Что-то понял.

Проникся.

Изменился…

А сейчас наступила ночь испытаний. Ему было трудно. Он еле сдерживал ментальную атаку бывших соплеменников. Все-таки возраст!

Лопались и осыпались амулеты и талисманы. Таяли, растворяясь в сизой дымке, обереги. Вспыхнул и распался защитный периметр. Твари приблизились к дивану, но Мастер Костяных Рун произнес заклятье последнего рубежа, и окружил себя белыми щитами. Враги яростно штурмовали эту преграду, а старик сидел на диване, обхватив слабо содрогающуюся коробку. Так курица прикрывает цыплят.

Энергия утекала из него, и не было возможности поддержать силы. Разве что силу рун израсходовать?

Нет. Жадность.

Да. Глупость.

Нет. Я справлюсь.

Нет. Руны мои…

А если?…

Ночные пастухи бились в стонущую преграду, казалось, их когти рассекают тугой туман.

И магические силы Мастера иссякли. Щиты стали падать.

Но вдруг за окном начало светать. Так бывает вопреки любому злодейству: жизнь продолжается.

И твари отступили, проклиная бессмысленный старческий героизм, ушли в никуда.

Когда первые ответственные бабушки вывели во двор внучат, а суровая Самсоновна заняла свою лавочку возле жасмина, Мстислав Константинович, опираясь на швабру, попытался выйти во двор. Идти было тяжело, он хрипло дышал и с трудом удерживал коробку левой рукой.

Небо очистилось от туч, в синеве ловко скользили городские ласточки.

Жизнь во дворе изменилась. Никто не смеялся, дети сторонились друг друга, а взгляды взрослых обрели хищную подозрительность. Даже тени выглядели недоброжелательно.

Мстислав Константинович, кряхтя, опустил коробку к ногам, приоткрыл ее и осторожно пошурудил внутри ладошкой. Из коробки робко выпорхнула стайка золотистых мотыльков. Брызгая апельсиновыми искрами, посверкивающие мотыльки полетели в разные стороны, как мыльные пузыри.

Он улыбнулся. Возможно, так улыбается хакер, запустивший в сеть новые вирусы.

Мотыльки разлетались по двору, мгновенно пикировали на плечи детей и взрослых, прикасались к людям и взмывали вверх в поисках очередного пациента.

Старик погрустнел. Больше ему не ходить по дворам. Ночной бой отнял все силы. Теперь он полный домосед. Если не сказать – инвалид. Кто-то, вероятно, будет приносить ему овсянку и кильку в томате. А о рунах придется забыть. На восстановление уйдут годы.

Топ-топ: из песочницы вылезла Уля, на лямке ее сарафанчика поблескивала золотистая пылинка. Наклонив по-воробьиному голову, малышка подошла к старому колдуну.

– На, дедушка Слава, – протянула ему свою куклу.

Мастер Костяных Рун очень удивился, даже оробел. Но куклу принял.

– Как-кая красивая куккла, – застенчиво сообщил он.

Следом за Улей ковыляла Самсоновна, прижимающая к внушительной груди большую расписную чашку, явно из сервиза, сейчас такую и не встретишь. А за нею шагал Мустафа, который тащил в пакете баранью лопатку – веселую и блестящую, как самолет.

Призрак из 10-А

Максим Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Арина топнула ногой от негодования, яростно глядя на плакат. С него загадочно улыбался парень в ковбойской шляпе и маске на глазах.

– Безвкусица какая! – девушка сорвала постер со стены. – Вчера в неравном бою Призрак одолел тёмные силы… Тьфу!

Арина недовольно прищурилась, оглядывая коридор. На каждой стене висело не меньше десятка таких плакатов.

– И не лень же…

– Костя! Не пугай меня так! – воскликнула Арина, оглядываясь.

Парень поправил на руке красную повязку, укоризненно посмотрел на такую же у Арины и усмехнулся.

– Дежурный должен всегда быть готов к опасности. Как главный герой.

– Герои только в фильмах бывают.

Костя неопределённо повёл плечом.

– А ты всё воюешь с Призраком?

Арина вздохнула.

– Да сил уже нет никаких. Когда он только успевает их вешать?

– И печатать, – Костя пощупал краешек постера. – Явно не дома на коленке сделано. Ты их потом выкидываешь?

– Конечно! Что мне их, на стенку вешать?

Костя хмыкнул.

– Действительно. Ладно, пойду дальше дежурить.

Он двинулся вперёд по коридору. Арина смотрела ему вслед, сжимая в руках постер с Призраком, и думала, что обязательно раскроет эту тайну.

Ведь она уже так близка.

Классный час подходил к концу. Учитель меланхолично листал учебник, поглядывая поверх очков на класс. 10-А тоже с нетерпением ожидал звонка. Артём нервно смотрел то на часы, то на дверь. Игорёк тихонько ел припрятанные под партой чипсы. Светка внаглую красилась, разложив на парте косметику. Валя размеренно качался на стуле в такт секундной стрелке. Костя что-то внимательно читал в телефоне, но вдруг встретился взглядом с Ариной и улыбнулся. Девушка поспешно уткнулась в раскрытый дневник.

Она понимала, что никому нет дела до Призрака. Даже учителя считали его не больше, чем упорным шутником, местной достопримечательностью. Несколько лет назад вроде пытались его поймать с полицией, да всё без толку…

Прямо в дневник Арине прилетела скомканная записка.

«Сегодня ночью мы поймаем его. Приходи к школе к 11 вечера»

Арина оглянулась. Класс жил своей жизнью, и автор записки никак себя не проявлял. Девушка осторожно перевела глаза на Костю. Тот продолжал что-то внимательно читать на телефоне.

Не он? Но тогда кто? Может, сам Призрак решил подшутить над ней? Арина была уверена – таинственный хулиган точно в её классе. Ведь все эти постеры начали появляться, когда девушка пошла в 1-А. Никаких других доказательств и не нужно.

Призрак точно в её классе. Ошибки быть не может. И сегодня вечером она его поймает!

Арина куталась в шарф, сидя на скамейке. Морозный ветер забивался под куртку и пробирал до костей. В сквере около школы было тихо, даже обычные компании хулиганов отказывались выходить в стылую декабрьскую ночь. Девушка достала записку, перечитала её и убрала в карман. Возможно, она зря повелась на этот розыгрыш.

А возможно, зря пришла на полчаса раньше.

– Арина! Тебя тоже позвали?

Девушка поднялась и обернулась. По дорожке шла Светка.

– Ага, – Арина кивнула. – А кого ещё?

Светка поравнялась с ней и состроила задумчивую гримасу.

– Вроде всех, кто с первого класса остался. Вон, смотри, пацаны идут.

С другой стороны сквера приближались Артём, Валя и Игорёк. Они оживлённо болтали друг с другом. Арина почувствовала лёгкое разочарование, что с ними нет Кости, но тут же решительно замотала головой.

– Значит, не только я.

Арина обернулась и увидела Костю. Тот поправил шарф и улыбнулся.

– Так это не ты нас собирал? – удивилась Светка.

Костя покачал головой. Он дождался, пока парни подойдут ближе, поздоровался со всеми и посмотрел в сторону школы.

– Нас, кажется, уже ждут, – он указал на горящие на третьем этаже окна. – Обычно в это время ведь никто не занимается, так?

– Думаю, тот, кто нас собрал, сейчас внутри, – вдруг сказал Игорёк. – Можно на это всё забить, но когда ещё такая возможность выпадет?

– Ты о чём? – спросил Артём.

– В следующем году сдавать экзамены, – Игорёк развёл руками. – Почему бы не повеселиться в последний раз?

Арина почувствовала, как успокаивается. Это всё розыгрыш, скорее всего кто-то из учителей решил вот так их развеселить.

– Я готова! – решительно сказала девушка. Остальные поддержали её одобрительным гулом. – Идём ловить Призрака!

Дверь запасного входа оказалась не заперта. Костя приоткрыл её, заглянул внутрь и жестом позвал остальных.

– А чего это он командует? – проворчал Валя, проходя внутрь.

– Потому что он – герой, – Светка высунула язык.

– Да какой там! – усмехнулся Артём, стягивая с себя шапку. – То, что он отличник и спортсмен, не делает его героем.

– А что делает? – уточнил Игорёк, вытаскивая из кармана баночку газировки.

– Красота! – воскликнула Светка.

– Я вообще-то здесь стою, – недовольно пробормотал Костя.

Арина никогда не заходила в школу через эту дверь. Обычно через неё эвакуировали младшую школу, но так получилось, что девушка постоянно пропускала по болезни все тренировочные эвакуации. А настоящей, слава богу, ни разу не случилось.

В темноте школы только значки выхода горели бледно-зелёным светом. В потёмках Арина разглядела лестницу наверх, она почему-то казалась неожиданно старой и затоптанной.

– Странновато это всё, – Артём заглянул вверх по лестнице. – Свет не горит, никто не встречает. Это ведь точно над нами учителя прикалываются?

Костя задумчиво потрогал перила.

– Двигаемся дальше, – сказал он, немного помолчав.

Они поднялись на второй этаж и вышли прямо в вестибюль. Вокруг было темно, только свет ближайших домов струился через окна. Арине показалось, что школа неуловимо изменилась. Она вспомнила, как читала про восприятие в условиях плохой освещённости. Мозг пытается дорисовать невидимые участки, отсюда и ощущение другого мира.

Костя внимательно посмотрел вокруг и вдруг поднял руку. Яростное перешёптывание Вали и Светки тут же прекратилось.

– Что там? – тихо спросила Арина.

– Армия Тьмы на подходе! – ответил за Костю Артём и с радостным улюлюканием бросился в зияющую тьмой глубину школы.

– Стой! – крикнул Артём, но было поздно. Артёма уже и след простыл.

– Надо за ним! – Арина дёрнулась туда же, но Костя крепко схватил её за руку. – Пусти! Он же сейчас там что-нибудь сломает!…

Девушка встретилась глазами с парнем и замолчала. В глазах Кости читалась стальная решимость.

– Ты чего?…

Костя отпустил её и повернулся к остальным.

– Обойдём через третий этаж, – сказал он обычным голосом. – Если помните, то именно там горел свет.

– А Артём? – спросил Игорёк, доставая из кармана очередной батончик.

– Он же знает школу, дойдёт сам.

– А чего он тогда так рванул? – удивилась Светка.

– В туалет побежал, – Валя развёл руками. – Мы пока шли он всё ныл, как забыл сходить дома.

– Идём, – Костя махнул рукой в сторону лестницы. – Нас, кажется, заждались.

Арина вдохнула и выдохнула, пытаясь успокоиться. Нет ничего странного и подозрительного в бегущем Артёме. И в тёмной школе тоже никто не прячется, норовя выскочить из-за угла. Это ведь обычный мир, а не комикс.

Она украдкой посмотрела на Костю и почувствовала, как сердце бухнуло в груди.

Костя внимательно смотрел в темноту, в которой исчез Артём. И Арине показалось, что глаза у Кости горят красноватым огнём.

Из приоткрытой двери на пол падал длинный луч света, пересекая рекреацию поперёк. Стояла звенящая тишина. Арина подумала, что тот, кто сидит в кабинете уж очень хорошо скрывается.

– Ну всё, мне надоело прятаться, – Валя размял плечи и ринулся в дверь.

– Подожди!

Костя не успел поймать его. Валя с разбегу залетел в класс. Дверь захлопнулась за ним, словно её кто-то дёрнул за верёвочку. Свет в кабинете ярко вспыхнул и погас.

– Ловушка? – поинтересовался Игорёк, надкусывая невесть откуда взявшийся пирожок. – Отлично.

Арина стояла, не шелохнувшись. Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Это всё не походило на обычный розыгрыш. А что, если тут какой-то маньяк? И ведь у них была возможность не пойти, они сами выбрали свою судьбу…

– Кость, – у Светки тряслись губы, – мне страшно, Кость!

– Да нас просто разыгрывают, – Игорёк пожал плечами. – А если и нет, то так даже интереснее.

– Дурак! – всхлипнула Светка. – Всё, я так больше не играю! Я – домой!

Она кинулась вниз по лестнице. Стук каблуков начал удаляться и вдруг резко оборвался. Повисла звенящая тишина.

– О, ещё минус один, – Игорёк сел на пол и скрестил руки на груди. – Классная атмосфера, мне нравится прямо.

Арина медленно перевела взгляд на Костю. Тот смотрел в окно и кусал губы, его глаза метались по сторонам. Кажется, он был по-настоящему напуган.

– Интересно, а там съедают или просто режут на кусочки и пакуют по фасовочным пакетам? – спросил Игорёк, улыбаясь. – Да что вы такие бледные-то?

– Потому что это не розыгрыш.

Голос Кости звучал холодно и спокойно. Арина заметила, что он заметно приосанился и расправил плечи.

– А что же это? – уточнил Игорёк.

– Ловушка на Призрака, – ответил Костя. – Школа надеялась застать его врасплох.

– Что значит «школа»? – спросила Арина, совершенно сбитая с толку.

Костя перевёл на неё взгляд и вдруг улыбнулся.

– Я мог бы ответить, что школа построена на старом кладбище, а мог – что на пространственно-временном разрыве. Наверное, такое объяснение тебя бы устроило. Но правда в том, что я не знаю. Просто это место требует постоянной борьбы, а у меня есть силы для этого. Я не задаю вопросов, не планирую наперёд, просто делаю то, что должен.

– Просто геройствуешь помаленьку, – кивнул Игорёк. – Почему тогда она раньше так не делала? Прибить тебя во время уроков намного проще.

Костя помотал головой.

– Она активна только ночью. Как и все злые силы, наверное.

Игорёк вздохнул и поднялся на ноги.

– Так себе объяснение. Ладно, я пойду в темноту схожу. Если меня начнут есть – крикну.

– Стой!

Костя рванул к Игорьку, но тот увернулся и почти добежал до лестницы, но вдруг обернулся. Его вечно хитрое лицо было предельно серьёзным.

– Ты это, спаси нас, что ли.

Он откинулся на спину, исчезая на во тьме прохода. Арина зажмурилась, ожидая грохот падающего тела, но вокруг стояла лишь оглушительная тишина.

– Я не смогу… – пробормотал Костя. – Не смогу…

Арина вдруг поняла, что любому герою нужна возлюбленная, которая будет вдохновлять его на подвиги. Поэтому девушка подошла к растерянному Косте и, схватив его за грудки, поцеловала в губы. Ей было жутко интересно, как он выглядит, но она не могла позволить себе открыть глаза. Воспитанные девушки так не поступают.

Спустя пару мгновений она отстранилась от Кости. В его распахнутых глазах читалось полное непонимание происходящего.

– Я, наверное, тоже пойду. Не буду тебя сдерживать.

Он схватил её за руку.

– Стой. Я не смогу…

– Всё ты сможешь. Тебе просто уверенности в себе не хватает. Ну же, давай!

Костя внимательно посмотрел Арине прямо в глаза. Потом вдруг усмехнулся и достал из-за спины невесть откуда взявшуюся ковбойскую шляпу.

– Всю битву со злом пропустишь, – его глаза загорелись красными огнями. – Не обидно?

Арина фыркнула.

– Подумаешь. Главное – нас спаси.

Она развернулась, оставляя его позади и со всего разбегу прыгнула в чернеющий лестничный проём. Девушку охватило ощущение полёта, которое всё длилось и длилось. В какой-то момент ей стало страшно, что Костя не справится, но она смогла себя успокоить.

Он ведь Призрак. Он всегда побеждает.

Арина вздрогнула и открыла глаза. Девушка сидела на скамейке около школы, холодный ночной ветер кусал лицо. Рядом сидел озабоченный Костя.

– Ты в порядке? – спросил он. – Вот знал же, что ты поведёшься на эту дурацкую записку.

– Костя?… – удивлённо спросила Арина. – А остальные?

Парень приложил губы к её лбу. Девушка ойкнула и замерла.

– Вроде нет температуры. А странные вещи говоришь. Кто остальные?

– Но мы же Призрака ловили!

Костя улыбнулся.

– Это тебе приснилось, наверное. Тут только мы с тобой.

Арина посмотрела в сторону школы. Здание казалось пустым и безжизненным, даже ни одно окно не горело. Может, и впрямь приснилось?…

– Извини…

– Да ладно, перетрудилась на уроках, – Костя несильно пихнул её в плечо. – Пойдём лучше кофе попьём, пока не все кафешки закрылись.

Арина шла по дорожке, держась за Костю, и ни о чём не думала. В голове осталась приятная пустота, а на губах, почему-то, вкус поцелуя из сна. Пусть она сегодня и не поймала Призрака, зато поймала Костю.

Тоже неплохой улов, если подумать.

Моё славное Пугало

Дмитрий Владимиров

г. Гданськ

1

– Долг! Долг не погашен, смерть уже ясна! Дай мне её! Впусти меня!

Правду глаголют, пришла беда, закрывай ставни, дверь на замок, а сам лезь в бомбоподвал. И жди, когда беда минет… А когда беды аж раз, два, три?

Первая подкралась незаметно, с холодным ветром и проливным дождем с едким запахом. Мать возвращалась с Поселка, и укрыться, как назло, ни под землей, ни в бетонных укрытиях. Впился дождь в тело, пронзил рогожу, ветер погнал по телу холод.

Кашель с мокротой, ядрено-зеленая слизь комьями, жар по телу, а ноги холодные.

– Лисика, как же мне… Я долгов набрала, крышу доделать, запасы до лета дотянуть, – стонала мать.

– Мам, я достану горькие таблетки, полегчает…

– Ох, тяжело, сиротам, тяжко… – причитала Мать в холодной постели.

Долги…

Это беда для нас, бедняков.

Те, кто побогаче, в поселках или в городах, процент хороший вешают. Причем знают когда. Бывает, чуть не бесплатно товар отдают, если он у них в избытке или гнить начинает. За гроши, за услуги – подмети, накорми худобу, сцеди с козы молоко или полынь горькую, сок который после Туманной Войны стал хуже кислоты… Да и тогда, дадут перчатки, ведерко закрытое…

А когда не сезон? Зимой за хлеб, даже из порошка довоенного, просят немало. Хочешь в долг? Серафима, у которой по углам картинки с людьми развешаны, даст, и еще сверху попросит. А Ермаль? Руки у него, словно у робота, все точно смастерит, все починит… И двушку сверху попросит…

А если нечем платить, то себя на части распускай… И делись с ними радостью, восторгом, нежностью или горем, презрением, отвращением, скорбью… Вон, гуторят, городские увальни любят веселиться до упаду, а среди жен их, наоборот, печаль и паника, ужас и трепет в почете…

Третья же беда стучала в двери.

Кожеход.

– Долг не погашен, смерть уже ясна! Дай мне её!

– Нет, Лисика, не открывай. Я завтра стану, долги в селе раздам, а потом, пусть окаянный меня хоть на куски разбирает… Не достанется ему ничего, – хрипела мать.

Лисика кинулась к двери и завопила:

– Запрещаю! Убирайся! Убирайся, тварь неживая!

В окно сунулась морда Кожехода. Узкое, бледное, как мука, с ржавыми зубами. Размер морды со стол в кухоньке, а сам он с телегу. Туловище под полупрозрачной пластмассой. Железные щупальца, вместо рук и ног, крутятся, вертятся, несут Кожехода долг собирать.

– И сюда нельзя! – верещала Лисика от страха.

Кожа на его лице неживая, на заводе сделанная, вонючая и мерзкая, как у мертвяка. Другие говорят, что у него так в башке записано, стараться на человека быть похожим. Только заводская кожа слазит, и он у живых срезает её и лепит себе…

– Денег дам, за Слепок её, денег дам… – запищал он тонким голоском.

Щупальца разошлись, он обхватил стену дома, бил по крыше. Длинный, как каракатица в химическом озере…

Лисика замерла от испуга. Перешитый попался. Значит не тем, что на заводе в него заложили, он пользуется, а тем, что подкорректировали в его мерзкой башке.

Сзади него возникла фигура в шляпе. Дырявый плащ развивался на вечернем ветру, а одинокий глаз-линза блестел пожаром заходящего солнца.

В его руке – топор…

– Я! Еще! Жива! – крикнула мать и зашлась кашлем.

Кожеход отступил в темноту.

2

Рано утром, когда холод крал каждую частичку тепла, Лисика выскользнула во двор. Землю перемесил щупальцами Кожеход. Сбег вчера в лес, то ли от крика матери сработала в его башке программа, то ли Пугало напугало… Хотя, Пугало ростом с человека, а то, юродивое, почти с дом.

Лисика проведя рукой по шее, пересчитала входы-выходы

Пугало вынырнуло из-за угла. Встало, держа топор на плече.

– Ой, это ты! Я испугалась, – сказала девочка.

Пугало отступило.

Механическое тело, фронтовая одежонка. На ногах стоптанные берцы, словно Пугало шло очень долго. Хотя, так, скорее всего, и было, от линии фронта далеко забрался боец.

– Извини, я еще не привыкла… Ты только неделю тому к нам приблудился и остался, – прошептала Лисика.

Это чистая правда, так часто бывает: когда железяк списывают в утиль, они пускаются на переработку, но некоторые бродят местами и селами. Они слоняются без дела, часто стоят неподвижно, словно вспоминая что-то важное, очень важное, и это ускользает от них в самую последнюю секунду, оставляя горчичный привкус.

А еще говорят, слепок, который Кожеход пытался снять с умирающей матери, слепок ее эмоций и личность, вживляют солдатом и отправляют на фронт.

И война продолжается… Живым там плохо, химия ползет по окопам, заставляя кожу гнить, а легкие выплевывать.

– Спасибо, – сказала тихо Лисика и, по озорному схватив кусок глины, приблизилась к Пугалу.

– Сейчас тебе слепим усы, пушистые, как у отца были, – сказала она и всхлипнула, – он тоже на фронте воевал.

Она сделала шаг назад, любуясь, а Пугало смешно наклонил голову на плечо.

– Ой… У меня бы шея сломалась от такого! Я скоро вернусь, постараюсь долги на себя переписать… Не звери же у нас в поселке…

3

Серафима, дородная бабища, которая держала за яйца своего мужа-мельника, и весь поселок поклонялся ей, повелительнице ржи, овса и, главное, пшеницы. В доме огороженном стеной, она встречала гостей в подсобке, из которой сделала хлебную лавку. Кирпичи и кругляши хлеба лежали на дерюге, аромат заставлял бурчать живот.

– Ах, ты бедненькая, ах ты колосок одинокий! Я же только с твой мамой договор… Что же сталось так? Говорила ей, переночуй у меня, тучи собираются, да и вонь химическая стояла… А она?

Лисика опустила голову и разглядывала дырявые штиблеты.

Серафима выглянула в оконце, убедилась что нет никого, и прижала к себе девочку. От нее пахло ванилью и корицей.

– Слушай внимательно, и чтобы никто не прознал. Дура твоя мать, дура. И я дура, что ей ссудила мешок овса и пшеницы. Знала, же что похоронка пришла на твоего отца, думала что с нее и рассчитается…

Серафима прижала еще сильнее, словно боялась, что Лисика даст деру:

– Горе я у тебя заберу, зачем оно тебе? Мать умрет, а у тебя в голове только шум вместо горя, и еще чуть заберу, не себе конечно, дочкам своим заберу… Еще изумление и бдительность…

– Не отдам бдительность… – глотая слезы заявила Лисика.

– Ладно, помни мою доброту, изумление заберу… Долг на тебя перепишу, и два мешка накину… Только попробуй трепаться об этом, со свету сживу…

Лисика кивнула и дотронулась до шеи.

Она очнулась на улице, подле дверей склада Ермаля. Тучи нагнали серость и цвета поблекли. Где-то залаяла собака, но Лисика не отреагировала, не было ярости или ужаса. Обманула толстая сука, высосала эмоции почти досуха.

Но долг с матери списала.

На складе, который Ермаль переоборудовал в дом, хранилось тыловое – военное. Именно ящик с искусственной крышей и продал он матери, ящик, который сам разложился серой черепицей.

– Попей чайку с медом. – Он подал чашку. – Ты на себя не похожа, всегда колокольчиком звенишь, а тут… Попей, а потом расскажи.

Лисика долго отходила от вытяжки эмоций. Серафима была груба в этом деле, аппарат у нее старый.

– Мать умирает… – наконец-то сказала девочка. Ермаль обнял ее, и из нее хлынуло, словно поток, и про Кожехода, и про Пугало, и про то, что отдать пришлось.

– Мне бы на себя долг. Мать умрет, и ее не скопируют, не заберут к себе городские. Не хочу, чтобы она стала железякой, не хочу, чтобы ее растащили на эмоции…

– И времени у тебя нет… И денег… И высосал тебя кто-то… Ладно, девочка, я по совести поступлю, последнее забирать не буду, хотя крыша дорогая.

Мужичек забрал чашку, и настойчиво повел ее к кровати. Дергаными движениями сорвал кофту, сорочку, дернул вниз юбку и толкнул ее на кровать.

– Привыкай, девочка, привыкай к взрослой жизни…

Лисика хотела заплакать, но в голове был только шум, а сердце стало кусочком льда.

4

Низ живота болел и кровил. Лесная дорожка, которую утром девочка преодолела без труда, стала казаться бесконечной. Хвойная подстилка пружинила, в воздухе витал запах озона.

– Мама, я успела, – твердила девочка.

Мужичек при ней списал долг, медленно вводя в экран буквы. Даже надпись показал: долга не числится – и имя с фото мамы.

– Мама, не умирай, – просила она.

На холме она замерла.

Кожеход нападал на Пугало. Лезвия выскользнули из щупалец, они крутились, создавая занавесу из стали.

– Нет, нет, я же все отдала, – простонала девочка и кинулась вниз.

Пугало уворачивался в последней момент от лезвий и резво крутился, избегая разделки тела на куски.

– У меня в голове своя команда! Я заберу её! И кожу её заберу!

Удар по деревьям – и скошены они, удар по заброшенной телеге – и развалилась она. Пугало крутилось и вертелось. Ловкий удар топором – и щупальце отпало. Кувырок, прыжок назад, и Пугало подхватило отрубленное щупальце…

– Это моя часть тела! – проорал Кожеход.

Пугало швырнуло в него топор, заставляя прикрыться всеми конечностями… А следом за топором прыгнул сам, в порванном плаще. Неимоверным прыжком, ломая сервомоторы суставов, он накинул щупальце на шею собирателя долгов.

– Наша. Армия. Всех. Сильнее, – прохрипел Пугало и затянул щупальце на шее врага.

Голова покатилась с плеч, тело рухнуло.

Когда Лисика подбежала, по телу Кожехода шли судороги.

Пугало стоял в порванном плаще, с топором. Капли дождя падали с вечно серого неба и, казалось, он плакал.

– Мама? – спросила Лисика.

Пугало стоял молча. Лисика обняла его, прижалась.

– Мне теперь горевать не получается. Только любить могу. Можно яполюблю тебя, Пугало?

5

Лисика спала беспокойно. В голове шумело, а сердце болело от холода. Ей марилось, как Пугало уходил в дождливую ночь.

Вернулся только под утро, с окровавленным топором и чем-то, завернутым в плащ.

Он по-хозяйски взял лопату и монотонно принялся рыть две ямы. В одну, вдалеке, подле отхожего места, он забросил огромное тело Кожехода и его голову. Потом добавил еще две, которые принес с поселка.

Мать он похоронил в саду.

Вернулся домой, тщательно вымыл свое тело и переоделся в чистое. Долго смотрел на голографию, особенно на мужчину на картине.

В его голове пропадал шум и врывались воспоминания.

Он вспоминал дом. Как уходил на фронт. И как бессознательное привело его назад, сюда, где ждала жена и дочь…

– Дочь, я снова научу тебя горю и радости. Обещаю, – прохрипел он.

А потом нарисовал себе усы.

Четвёртый

Максим Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Я кивнул трактирщику и едва успел взяться за кружку, как услышал за спиной громкий шёпот.

– Точно этот?

– Да откуда я знаю? Вот иди и спроси у него!

– Ну, вообще похож. Но молодой какой-то.

– А старых и не осталось. Все полегли. Кто-то к императору перешёл, кто-то сбежал.

– Катана на поясе висит. Значит, этот. Господин!

Я отставил кружку и повернулся. Осмотрел просителей равнодушным взглядом. Обычные крестьяне, кимоно уже изрядно поношенные. Один постарше, со спутанными седыми волосами, другой помладше с выбритым лбом.

– Господин, говорят, вы решаете любые проблемы.

Я покачал головой. Колокольчики на шляпе тихо звякнули.

– Не любые. Связанные со смертью.

– Вот, нам как раз и нужно…

– Знаю. Иначе не обратились бы ко мне. Имя?

– Моё? – уточнил старший. – Кейдзи.

– Имя того, кого нужно убить.

– Ах это… Понимаете, в чём дело…

Кейдзи замялся, подбирая слова.

– Мы слышали, что вы не убиваете женщин, – сказал младший, внимательно глядя мне в глаза. Хороший взгляд, острый. Редко теперь такой встретишь.

– Такие слухи вредят моей работе. Убиваю всех.

– Это отлично! – Кейдзи часто закивал головой. – Ваша цель – госпожа Мияко. Староста нашей деревни.

Я повёл плечом, разминаясь.

– Деньги вперёд.

– Понимаете, – заискивающе начал Кейдзи, – мы дадим вдвое больше, но через неделю. Зима была тяжёлая, и…

– Нет денег – уходите.

Я отвернулся и пригубил из кружки. Дрянь редкостная, но лучше в округе всё равно нет. Как накоплю денег – сразу уеду. Далеко, на самый край земли. Говорят, там очередная война намечается.

– Вот деньги.

Я скользнул взглядом по увесистому мешочку в руках младшего.

– Смерть – это то, что нельзя обратить. Вы уверены в том, чего хотите?

Младший скривился и хотел плюнуть на пол, но сдержался.

– Эта дрянь заслужила смерти.

Я ухмыльнулся и взял мешочек.

– Тогда ваше желание будет исполнено.

Я шёл по лесу, наслаждаясь ночным воздухом и серебряным светом луны. Мимо пролетали светлячки, окрашивая траву зелёным цветом.

– Чирик!

Я скосил глаза на воробья, устроившегося на моём плече.

– Чирик!

– Хочешь что-то сказать – говори.

– Совести у тебя нет! – недовольно начал воробей. – Мияко так много для деревни сделала, а ты её убивать собрался! Так нельзя!

– Это просто работа, – я погладил птицу по голове. – К ней нельзя подходить со стороны морали.

– Но!…

– Духи не должны задавать вопросы, духи должны наживаться на людских пороках.

Воробей недовольно взъерошил перья.

– Это кто тебе сказал? Мы должны наставлять их на истинный путь!

– Этим пусть боги занимаются, – я махнул рукой. – Меня моё положение устраивает.

– Бесчестно отбирать последние деньги у нищих крестьян! – не унимался воробей. – Ещё и потакать их тёмным желаниям!

– Судзу, для воробья ты подозрительно много знаешь. Просвети меня, что не так в этой деревне и почему я не должен убить их старосту?

Воробей яростно чирикнул и умолк. Наверное, думал.

– Син, одумайся, пока не поздно, – наконец сказал он. – У меня плохое предчувствие.

Я закатил глаза.

Лес неожиданно расступился, уступая место широкому полю. Колосья риса тихо покачивались в свете луны. Чуть поодаль виднелись деревенские дома.

– Если у тебя кончились аргументы, то лучше помолчи. Не хочу, чтобы местные тебя услышали.

Судзу несильно клюнул меня в щёку и умолк. Я двинулся в сторону деревни. Предчувствия, значит? У меня они тоже есть, уж больно интересно младший на меня смотрел.

С желанием убить.

– Стой!

Я замер, взявшись за рукоять катаны. Деревенский стражник грозно поднял копьё.

– Это покои старосты, путник. Уходи!

– Моё имя Син, и…

Стражник переменился в лице и опустил копьё.

– Конечно, конечно. Проходите, господин.

Я недоумённо склонил голову.

– Вы знаете, зачем я здесь, и не собираетесь останавливать?

– Она заслужила смерть.

Опять эта фраза. И чем же насолила им бедная староста?

– Пожалуйста, поторопитесь.

Я пожал плечами и двинулся вперёд к ступенькам перед входом. Воробей завозился за пазухой и шепнул:

– Мне это не нравится.

Мне тоже, Судзу. Но деньги есть деньги. А бедному духу они нужны так же, как и бедному крестьянину. Налоги, может, платить и не надо, но страдать от голода совсем не хочется. Хорошей войны давненько не было, заказов-то и нет почти.

– Помалкивай, птенчик.

Судзу клюнул меня и замолчал. Я открыл дверь и вошёл внутрь.

Одна большая комната. По углам дымят благовония. Прямо по центру матрас, окружённый свечами. На нём, скорчившись, лежала старушка и тяжело дышала.

– Госпожа Мияко? – на всякий случай уточнил я.

Старушка застонала и перевернулась на спину. На её лице замерла гримаса боли.

– Это…

Она говорила очень слабым и тихим голосом. Я подошёл поближе, не снимая руки с катаны.

– Это… ловушка…

Я замер, прислушиваясь к своим чувствам. Действительно, благовония притупляли реакцию, да и темноту разгоняли только свечи. Невыгодное положение.

Для человека.

– Умри, подонок!

Ближняя стена обрушилась, на меня выскочил парень с катаной. Не вытерпел, бедняга.

Я не стал дожидаться атаки и ринулся вперёд. Легко ушёл от удара и одним движением вспорол нетерпеливому убийце живот, отправляя парня ближе к богам. Он захрипел и повалился на бок, расплёскивая внутренности по полу.

– Мое имя Син, – крикнул я, стряхивая с лезвия кровь. – Четвёртый сын великого Тамы, высшего духа Истины. Я несу смерть всем посмевшим встать на моём пути. Ну, кто хочет следующим отправиться через Небесную Реку?

Послышался треск ломаемых стен, и сразу пять кандидатов на тот свет ввалились в комнату. Два копейщика встали впереди, перекрывая мечникам обзор.

Нет, ну так совсем просто.

Я подпрыгнул, уходя от синхронного удара копьями, и одним движением снёс голову левому противнику. Правый закричал и замахнулся для очередного удара. Я подхватил с пола копьё и метнул его в одного из мечников. Тонкое древко с хлюпаньем вошло в горло, оросив оставшегося копейщика кровью. Тот потерял меня из виду и промахнулся, задев другого мечника в ногу.

Я в один миг оказался у раненого и одним движением вогнал клинок ему в сердце, затем выхватил катану из его ослабевших рук и подрезал бедро копейщику, роняя того на пол.

– Умри! – закричал уцелевший мечник, кидаясь на меня.

Я вытащил свою катану из трупа и ткнул врагу в глаз, пронзая череп насквозь. Парень задёргался и обмяк. Я пинком скинул его с лезвия и повернулся к выжившему копейщику. Тот безуспешно пытался зажать рану на бедре, но пальцы постоянно соскальзывали с окровавленной конечности.

– Расскажешь, к чему это? – ласково спросил я. – Или тебя придётся мучать?

– Ты монстр!

– Нет, я дух. Дух смерти. Четвёртый. Син, смекаешь?

В его глазах плясал настоящий ужас.

– Мы просто выполняли его приказ!

– Чей приказ?

– Кейдзи! Это всё он!

– Ничего не понял, но смерть тебе принесу, – я поднялся, перехватывая катану поудобнее.

– Нет!…

Сталь легко прошила доспехи, сердце и с гулким стуком вошла в пол. Парень вскрикнул и замолчал.

– Слушай, Кейдзи, – я облокотился на рукоятку. – Выходи, поговорим. Я уже столько лишних людей поубивал, могу и тебя заодно прикончить.

– Они все заслужили смерть.

В дверях стоял младший, тот самый парень, с которым пришёл Кейдзи.

– Прямо все заслужили? – уточнил я. – А можно поинтересоваться, чем?

Младший скривился, словно от зубной боли и шагнул в комнату.

– Они мне все лгали. Отец торговал детьми из приюта при храме, говорил, что отправляет их в новую жизнь, а на деле продавал всяким ублюдкам. Мияко всё знала и ничего не делала. Один я как дурак ничего не знал!

– Неужели? – искренне удивился я. – Счастье в неведении. Но всё равно ничего не понял. Зачем тогда Кейдзи убивать удобную старосту?

– Она хотела часть дохода, и обещала рассказать сёгуну, если мой отец откажется.

Младший усмехнулся.

– Сначала он её отравил, но упрямая тварь продолжала жить. Тогда он и нанял тебя, в надежде что ты зарежешь Мияко, а он окажется невиновным.

– И заберёт себе всю славу, убив меня. Хороший план, против человека сработал бы.

Младший покачал головой.

– Ты просто хороший мечник, никакой не дух. Создал легенду, чтобы все боялись.

– Каков наглец, – я выдернул катану, стряхнул кровь и вложил в ножны. – Пытается доказать мне, что я человек.

– У него хотя бы моральные принципы есть! – чирикнул Судзу.

Я внимательно посмотрел на младшего. Что-то в его взгляде говорило против слов воробья. Как будто он искренне счастлив, что всё так вышло. Это не лицо мстителя, это лицо проходимца, укравшего из казны сёгуна годовой запас риса.

– И что теперь? Кейдзи берёт тебя в долю?

Младший задумчиво покачался вперёд и назад на носках.

– Почти. Отдаст мне всё.

Я заметил следы крови на его кимоно и понимающе кивнул.

– Деньги гораздо важнее семьи, соглашусь.

– Тогда согласись и с тем, что нужно умереть.

Он бросился ко мне, на ходу выхватывая танто из-за пазухи. Я отбил первые два удара, увернулся от третьего и попробовал подрезать наглецу ноги. Младший вовремя отскочил, и направил на меня лезвие.

– Я тренировался с детства, знаю все современные боевые стойки. Тебе не победить.

– Современные, значит?

Я перевернул катану и опустил перед собой. На лице младшего мелькнуло удивление.

– Вот тебе стиль больного журавля двухсотлетней давности. Умрёшь красиво.

Младший хмыкнул и побежал на меня, виляя то влево, то вправо. Я подался вперёд, одновременно поднимая катану на себя. Парень попытался увернуться, но я вовремя подставил ногу. Он полетел на пол, и я одним движением пригвоздил его к доскам сквозь правую лопатку. Младший закричал, под ним стала растекаться лужа крови.

– Ну как тебе? Дурацкий стиль, поэтому и не прижился. Но против дураков работает.

– Кха! – младший выплюнул кровь, отчаянно пытаясь освободиться из плена.

– Я не против твоего желания обогатиться, честно. Даже поощряю его, ведь такие как ты дают мне работу.

– Отпусти! – прохрипел младший. – Я заплачу!

– О, как ты заговорил! Прости, но у меня есть принципы. Не браться за новую работу, пока не закончу старую. И вот беда, твой отец уже меня нанял. Поэтому ничем не могу помочь.

Младший вдруг вывернулся и метнул в меня танто левой рукой. Я отскочил, оставляя катану в парне. Тот схватился за рукоятку и одним движением выдернул лезвие. Медленно поднялся, тяжело дыша направил катану на меня.

– Сегодня… умрёшь ты… Син!

– Это потому, что я безоружный? Звучит логично.

Младший сделал шаг вперёд и стремглав понёсся ко мне, замахиваясь катаной. Хороший воин. Ноги грамотно ставит, оружие держит правильно. На том берегу легко работу найдёт.

– Судзу! Вперёд.

В груди стало горячо, и воробей, разрывая моё кимоно, яркой огненной стрелой вылетел в сторону младшего. Парень не успел отразить атаку, и Судзу прошил его грудь насквозь. Младший покачнулся и рухнул на пол. Я склонился над ним.

– Ух ты, ещё дышишь. Это ненадолго, конечно. Поэтому запоминай пока можешь.

Младший смотрел на меня ненавидящими глазами и хрипел.

– По ту сторону Небесной Реки найди моего отца, Таму. Дом налево от высокой синей сакуры. Попросись в ученики, скажи, что от Четвёртого. Из тебя выйдет отличный дух-каратель.

По губам младшего я прочитал, куда он хочет меня послать, и улыбнулся.

– Можешь не слушать. Просто предлагаю работу.

Я наклонился к самому уху и прошептал.

– Ведь так ты сможешь вернуться и отомстить.

В его глазах мелькнуло что-то похожее на надежду, но спустя миг этот взгляд безжизненно потух. Младший покинул этот берег. Я поднялся и повернулся к тяжело дышащей старушке.

– А теперь разберёмся с тобой.

Я шёл по лесной дороге, поигрывая увесистым мешочком. Судзу нахохлившись сидел на плече и молчал.

– Слушай, я ведь извинился. И так нечасто тебя использую.

Воробей покосился на меня, но не ответил.

– Судзу, прекращай дуться. Станешь шариком и улетишь в небо.

– Син, он будет тебя искать.

Я остановился и удивлённо посмотрел на воробья.

– Так ты из-за этого переживаешь? Заботишься о моей шкуре?

– Дух-каратель может тебя убить по-настоящему.

– Всегда хотел знать, куда попадают духи смерти после смерти.

Судзу яростно клюнул меня в щеку.

– Ай! Да за что?

– За глупость. Он будет мстить!

– Месть – это болезнь нищих людей. Духи не могут позволить себе зацикливаться на чём-то одном. В первые годы работы у него будет слишком много, чтобы находить на меня время. А потом он втянется и забудет о мести. Потому что работа ему понравится.

Я погладил воробья по голове и улыбнулся.

– Мне же понравилась.

Руби!

Марина Румянцева

г. Тверь

Жёсткая щётка скользила по волосам.

Сверху вниз. Сверху вниз. Сверху вниз.

Не налюбоваться, какие они красивые и блестящие.

Аделька рассыпала локоны по плечам.

Затушила несколько свечей, тень легла на лицо, но волосы всё так же сияли в зеркале.

Красота!

Только не смотреть в эти маленькие глазки, на этот горбатый нос, на эти тонкие блёклые губы.

За окном, в темноте ночи, послышался смех. Разлился ручьём. Зазвенел колокольчиком.

Гулянья в самом разгаре.

Но у Адельки свои дела. Сегодня или никогда. Послезавтра конец Недели сватовства, если не решиться сейчас, «потом» уже может не быть.

Любимый женится. Женится! На другой.

Аделька так и останется в девках. Ничего-то у неё нет, ни красоты, ни приданого. Только Чёрная книга. Бабкина. Сначала была у матери, но теперь досталась Адельке.

Мать в прошлом году померла от лихорадки, отец запил, и Аделька оказалась предоставлена сама себе.

Но невелика печаль, в книге много всего интересного. Про травы, про знаки солнечные и лунные. Про погоду. Но главное, про любовь.

Аделька плюнула в зеркало, знаки нарисовала кровью. Колоть палец иголкой оказалось больнее, чем она думала, но ради любви можно пойти на жертвы.

Зеркало потемнело и перестало отражать.

Пламя затрепетало и погасло, дым от свечей потянулся к полу. Заклубился, словно туман. Окутал белёный пол, голые ступни. Заплескался морем у щиколоток.

Повеяло холодом.

Аделька сглотнула. Приложила руку к плоской груди, глубоко вздохнула, успокаиваясь.

– Неси кадушку для жертв.

– Пусть сначала Валько женится мне! Ничего не получишь до этого!

– Дай ещё крови…

Аделька надавила проколотый палец. Тёмная капля тут же выступила, покатилась по ладони.

За спиной отчётливо слышно, как лихо сглотнуло.

– Дай мне…

Аделька усмехнулась, облизнула сама.

– Сначала сваты, потом жертвы.

– Жди завтра сватов…

Голос скрежетал, как железо по камню. По камню с песком. Противно, как скрип ржавой петли.

Но Аделька не боялась, знала: уверенности побольше и не оборачиваться.

Только бы желание исполнилось, а там уж можно какие угодно жертвы… Лишь бы Валько заслал сватов…

Накинула платок на зеркало, потянулась.

– Утро вечера мудренее.

С улыбкой легла, но до утра так и не уснула, всё мечтала. Мечтала, мечтала…

Проснулась от скрипа ворот.

Вскочила, словно не спала. Глядь в окно.

Красное. Красное. Красное! Красное на снегу.

Аделька выбежала на крыльцо в чём была, холод обжёг босые ноги, но ужас схватил сильнее.

Валько недвижим лежал у неё во дворе. Точнее, его половина – разодрана в клочья, ног не видать. В руке сжат посох с кольцом цветных лент. Свататься шёл! Но теперь мёртв.

Поймало жениха лихо полуночное, тут дело ясное. Да только не водились они здесь доселе!

Взвыла Аделька, представив, что будет.

Что теперь будет!

Кинулась назад в избу, сдёрнула платок с зеркала, надкусила подживший палец. Плюнула со злостью.

– Ты нарушило уговор!

– Разве?

– Валько мёртвый лежит у порога!

– Но он же свататься шёл? Уговор был на это.

– Ах, проклятое!

– Так оно.

– Верни мне его! Но теперь не обманешь: верни его живым, пусть женится на мне!

– Нужна жертва. Крови мало даёшь, нельзя такой ценой выкупить.

Аделька закусила губу. Страшно!

– Руби правую руку! Топором руби и дай мне!

На улице голосили люди, стучали в дом, глядели в мутные окна, да Адельке не до них было. Сходила в сени, принесла топор.

Отец с вчера ещё не проснулся. Упился до полусмерти, раньше обеда не встанет. Соблазн взял Адельку. Себя-то жалко, а отцу уж всё равно. Пропойца.

– Э, нет! Свою руку надобно.

Вздрогнула Аделька, да пути назад нет уж. Взяла початую бутыль, хлебнула, плеснула на руку. Встала у зеркала, руку поясом затянула. Бочком пришла, чтобы не посмотреть назад ненароком.

Ещё большой глоток сделала. Скривилась.

До крови губу закусила.

– Руби!

Страшно! Да делать нечего.

– Руби! Руби! Руби!

Кричало, просило за плечом, не отказаться. Не вывернуть, договор дороже денег, кровью подписан.

Размахнулась Аделька, да с первого раза не отрубила. Закричала только. Закричала, заплакала. Завыла.

Но голос слева всё упрашивает, шепчет.

– Руби, если хочешь снова услышать Валько. Руби! Руби! Руби!

С воем взмахнула Аделька ещё раз, ударила. А потом ещё и ещё, пока обрубок не остался на лавке. Кровь хлынула на пол.

Слепая почти от боли перевязала тряпицей руку. Положила обрубок у зеркала.

Тишина вдруг упала в доме, ничего не слышно: ни отец не храпит, ни мыши не возятся.

– Аделина…

Ах, что за голос слышится! Неужто!

Обернулась Аделька, да не Валько увидала, а лихо лесное, болотное. Сидело на горе из костей, и руку отрезанную ело. Кусало. Глотало.

А затем смеялось, смеялось, смеялось.

Смеялось!

Много знала Аделька, да не всё.

Вмиг померк свет, позеленело, почернело вокруг. Вместо дома – болото. Смрад и трясина.

Закопошилось под тряпицей у Адельки. Заползали жуки да червяки под кожей.

Заплакала, заголосила Аделька, да поздно.

Крайний автобус

Владислав Ефремов

г. Новосибирск

Корова Викуля, как нежно называл её деда Толя, давала всё меньше молока. Её нельзя было винить. Она тщательно общипала траву во дворе и вокруг забора, насколько я осмелился её вывести. И этого отчаянно не хватало.

Я поставил полупустое ведро молока на стол и заметил, что деда Толя пытается собрать мой рюкзак. Он всё никак не мог нащупать застёжку, которая давно отвалилась. Зрение его подводило.

Как и память.

– Ваня, мы ж так на крайний автобус опоздаем, – тревожно сказал дед. – А у тебя первое сентября. Пятый класс.

– Может, я ещё на недельку останусь? – попытался отговорить его я.

– Чтоб с меня потом мама три шкуры сняла? – добродушно пробурчал он, потирая седую бороду.

Я кисло улыбнулся. Мама не вспоминала о дедушке, пока не появилась нужда сплавить меня на лето. Посадила в круглый, как старая булка, автобус с выцветшим номером и была рада.

– Не-не, – сказал дед, выходя из избы. – Там тебя учёба ждёт. И девочка, поди, какая. Бежать надо, а то на крайний автобус опоздаем.

Я устало вздохнул. Попробуй тут отговорить. Упрямость с возрастом становится только сильнее. Мелькнула шальная мысль, не запереть ли деда в избе. Только ведь он переживать будет. Старым такое нельзя.

Я схватил палку, словно она могла помочь, и пошёл следом.

На улице нас встретили покосившиеся домики и мёртвая тишина. Ни птиц, ни кузнечиков, никого.

Хороший знак.

– Здрасте, Вероника Антоновна, – вдруг кивнул дед в пустоту, не сбавляя шага.

Я вздрогнул, сжав палку. На земле, пригибая траву, появились следы сапог. Они прошли в стороне, и мне не хотелось думать, что могло случиться, окажись мы на пути.

– Деда, хватай меня под руку. Я нас кратчайшим путём поведу.

На подходе к центральной улице я услышал звонкие голоса, напевающие задорную песню под балалайку. Могло показаться, что там что-то празднуют. Наверное, когда-то так и было. Только теперь оттуда ещё пахло мясом и сгоревшими волосами.

– О, неужто Речковы свадьбу сыграли. Заглянем. Глядишь, угостят чем-нибудь, – довольно покачивая седой головой, предложил дед.

– Мы так на автобус опоздаем, – хмуро ответил я, разворачиваясь и уводя нас на другую улицу.

На этой как раз было пусто и тихо. Прогнившие заборы, которые под напором шевелящейся без ветра крапивы упали в нескольких местах, и дома, в которых заколотили окна и двери. И пускай, что в одном изнутри.

Шум свадьбы вдруг стал громче, словно она приближалась. Праздничная песня звучала уже не так весело. Скорее, надрывно и неестественно. Я повёл нас вперёд.

– Странности творятся в последнее время, – задумчиво пробормотал деда Толя. – Мож, бомбу какую хитрую где взорвали.

Я промолчал, беспокойно смотря на последний участок. Его не было видно вначале, а поворачивать уже было поздно.

Вместо забора там стояли двери самых разных размеров. Столько не нашлось бы во всей деревне.

Едва мы поравнялись с первой дверью, в неё постучали. Дед не обратил внимания, и я спешно повёл его дальше. Стучали и во вторую, и третью. В каждую следующую, когда мы проходили мимо.

Стоило пройти странный участок, двери затряслись. Во все стали стучать одновременно. Требовательно и угрожающей.

Я даже не обернулся. Свадьба была уже на этой улице.

Может, деда Толя был прав. Пока я был в деревне, в мире что-то произошло. Повзрывали столько бомб, что он не выдержал. Или, может, деревня стала исчезать, потому что о ней все забыли. Так бывает с вещами или людьми. Только те тихо пропадают, а деревня вот решила не сдаваться.

Мы практически добежали до остановки, тяжело дыша. Там стоял жёлтый автобус с заклеенным картоном от коробок передним окном.

Свадьба осталась позади. Я надеялся, что она решила открыть какую-нибудь дверь.

– Ну ладно, Ванечка, – сказал деда Толя, грустно улыбаясь. – А вот и крайний автобус. Я был очень рад, что ты решил навестить. Приезжай ещё. Мы тут гостям всегда рады.

Я крепко обнял деда и прошептал, сдерживая слёзы:

– Конечно. Обязательно.

Автобус затарахтел и поехал. Я был единственным пассажиром, поэтому уселся прямо за водителем, которого скрывала заклеенная рекламой перегородка.

Деда Толя оказался интересным и весёлым человек. Когда-то он был лётчиком и многое повидал. Мама об этом даже не рассказывала, будто его и не существовало. Если не считать коровы, дед жил один. Сердце становилось будто бы тяжелее, когда я думал об этом. В иной ситуации я бы правда стал приезжать в деревню каждое лето.

Жаль, что многие знания приходят к нам слишком поздно.

Никуда не сворачивавший автобус снова подъехал к деревне и остановился. Я потёр бороду, которая начала расти год назад, и вышел.

– Ну, здравствуй, Ваня, – радостно сказал деда Толя. – Пойдём. Я тебя корову доить научу. А там, глядишь, три месяца и обратно крайним автобусом, прямиком в пятый класс.

– Последним, деда Толя, – грустно поправил его я.

Хронический Вывих Мозга

Олег Балханов

г. Улан-Удэ

Шел шестнадцатый год от начала пандемии зомби-вируса. В марте 2048-го года, после трех лет службы в эко-спецназе, Вику Кирсанову перевели в резерв и отправили из Москвы в тыл. Ее назначили егерем экоконтроля в небольшом городке.

Зомби тут появлялись редко. Вика принимала жалобы от местных жителей, доставала из оружейки дробовик, автомат и экспансивные патроны. С парой пистолетов, заряженных дум-думами, она и так никогда не расставалась. Записывала в журнал дату, номер заявки и принимала боевые сто грамм из термоса с авамори. Вика привыкла все делать сама. Кроме уборки и утилизации – для этого была отдельная статья в бюджете, и местные бились за право отскрести мозги с мостовой или выловить трупы из озера.

Вика знала, что в этой дыре она ненадолго. Как перезарядит батарейки, попросится обратно в спецназ. Она часто вспоминала городскую мясорубку без выходных и праздников в стиле «рука колоть устала… и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел». Поспать там удавалось в лучшем случае часа четыре.

На новом месте она отдыхала. По сравнению с Москвой, здесь был настоящий курорт. Узнав об этом, в гости к ней собралась лучшая подруга Нина Громова. Она сказала, что приедет в августе и привезет свою младшую сестру на пару месяцев.

Нину направили на север, в секретную лабораторию на курсы повышения квалификации по разработке боевых ядов. Детям до шестнадцати въезд туда запрещен, так что взять сестру с собой у Нины не получалось, а никаких родственников у них не осталось.

Сестру Нины звали Соня. Это была особенная девочка, она была с самого рождения серьезно больна. У Вики губы непроизвольно растягивались до ушей в дурацкой улыбке из-за диагноза Сони. Если коротко – хронический вывих мозга. Доктора не знали, с чем столкнулись, и придумывали такие диагнозы, чтобы хоть как-то классифицировать сотни разных новых болезней, появившихся за последние пятнадцать лет.

Вика представила, как Соню пригласили бы на одно тв-шоу в прошлой жизни. И как ведущие, клинические идиоты, смеялись бы над ней: знакомьтесь – это Соня, а это ее диагноз, Хронический Вывих Мозга.

Но внутри у Вики все сжималось, и рука тянулась к холодильнику за ингредиентами для порции «Гнойной Мэри». Прошло почти три года с того памятного барбекю, когда она видела Соню в последний раз. Потом лишь пару редких фотографий в олигофрамме, пока тот не накрылся вместе с мордолентой. Соня в тот день заскучала и продемонстрировала одно из своих отклонений. Некоторых гостей пришлось откачивать, в том числе троих видавших виды спецназовцев.

Вообще, Вика знала, что Соня – хорошая девочка. Особенно, когда спит. Но когда не спит, то не может сидеть без дела, ее надо все время чем-то занимать. Потому что если заскучает или загрустит, тогда в любой момент может случиться вывих; только держись. Нина обращалась к лучшим докторам, тратила кучу денег на обследования и пробовала разные методы лечения. В каком состоянии Соня сейчас, Вика не знала, и это ее беспокоило.

– Нянька из меня никудышная, – единственное, что пришло ей в голову при попытке отмазаться.

– Ты – единственная кандидатура. И нянька ей не нужна, она уже большая. Научишь ее всему, Соньке нравится все новое. Она тебя очень любит и радуется скорой встрече.

Шикарно, конечно. Для полного счастья осталось только научить Соню стрелять из дробовика. Вика открыла термос, чтобы отметить последний день спокойной жизни.

На следующее утро после шумных приветствий и обнимашек на крыльце, они зашли в дом. Соня, не отвечая на вопрос Вики, где ее кудряшки, подбежала к трофеям на полке у стены и с интересом стала разглядывать заспиртованные головы зомби, которых Вика зачистила здесь за полгода.

– Зачем ты постригла ее под ноль? – спросила Вика.

– Да это не я. Она сама – хочет быть похожей на тебя.

Соня спросила:

– Почему ты держишь головы мертвяков здесь?

Вика ответила:

– Думаю, что мой отец был бы доволен. Хотя это не точно.

Нина улыбнулась. Вика рассказывала, что отца подозревали в шестидесяти серийных убийствах и застрелили при задержании. Вике тогда было три года и она его совсем не помнила. Но гены никуда не денешь. Вот она и поступила в фабрично-заводское училище на эколога широкого профиля или, другими словами, охотника на зомби.

Нина рассказала, что два года назад нашла отличного специалиста. Он рассматривал отклонения Сони не как болезнь, а как сложную мутацию, которую надо взять под контроль с помощью специальных тренировок и медитации. Постепенно Соня научилась себя контролировать. Можно сказать, почти выздоровела. Но время от времени нужно было сбрасывать напряжение. Для этого они уезжали в безлюдные места, чтобы никто не пострадал.

– Здорово, – сказала Вика и спросила, – А что это за кубки она поставила на полку с трофеями?

– Новое увлечение – автогонки. Победила на детских соревнованиях в ралли в прошлом году, а месяц назад выиграла юношеский автокросс.

– Значит, я могу брать ее с собой на выезды?

– Само собой! Для четырнадцатилетней девчонки она отлично водит. И она уже год занимается практической стрельбой – стреляет не хуже нас в этом возрасте.

– И чему мне ее учить? Ты привезла мне готовую напарницу! Смотри, потом я тебе ее не отдам!

Нина рассмеялась. Обняла их по очереди, села в машину и помахала рукой:

– До встречи!

Вика позвала Соню в дом, чтобы вручить подарки: свой старенький АК-15 и слегка подержанный, девятимиллиметровый смит-и-вессон в новой кобуре

– Это мне?! Супер! – Соня посмотрела на Вику с восхищением и обняла ее руками за шею, – Огромное спасибо! Я так рада! Когда пойдем стрелять? Мне не терпится попробовать.

– Прямо сейчас и пойдем. Мне тоже не терпится узнать, как ты стреляешь.

Соня подогнала ремень автомата, повесила кобуру подмышку и сказала:

– У меня есть наушники Нины, она мне оставила.

Выбежала из оружейки и стала рыться в своих сумках.

– Вот! Последняя модель, усовершенствованная. Давай меняться, мне больше нравятся твои – они черного цвета.

Вика протянула свои наушники Соне и взяла ее. Белые и очень толстые, таких она раньше не видела.

Они вышли на задний двор, там был оборудован тир.

Соня стреляла просто отлично. Вика не ожидала такого уровня:

– Ты могла бы стать олимпийской чемпионкой.

Когда они вернулись в дом, раздался звонок телефона. Вика взяла трубку. Звонил егерь соседнего участка.

Из недавно возникшей аномальной зоны на северо-западе в их сторону направлялась толпа зомби. Сосед предлагал егерям пяти участков района объединиться до прибытия спецназа, и встретить мертвяков у старой паромной переправы. Вике было дальше всех до места встречи и выезжать надо было немедленно.

– С корабля на бал, – сказала она Соне, доставая свой новый АК-2039, дробовик и ящики с боеприпасами, – бери ту сумку и неси в джип.

Вика села за руль, сняла наушники и бросила на заднее сиденье. Соня устроилась на переднем пассажирском месте и подпрыгивала от возбуждения:

– Всегда мечтала быть, как ты! Одно дело сидеть в экологически чистом тылу и делать яды, и совсем другое – сражаться с врагами лицом к лицу!

Вика не смогла сдержать улыбку.

Они ехали вниз через перевал, когда увидели, что зомби уже подошли к недостроенному мосту через реку. Их было несколько сотен, если не тысяча. Четверо егерей прятались за бетонными блоками на этом берегу и совещались; никто не ожидал, что зомбаков окажется так много. Они не видели, что за излучиной несколько десятков зомби переплыли реку и теперь заходили к ним с тыла через высокий кустарник.

– Давай за руль, – скомандовала Вика, остановила машину, перебежала и села на пассажирское место, – гони к тем деревьям. Успеем ударить с фланга.

Соня быстро поправила сиденье и руль под себя и втопила педаль газа. Вика вставила в автомат рожок с экспансивными анти-зомби патронами и высунулась в открытый люк. Она начала стрелять, как только увидела, что отряд зомби вышел из кустов. Попала только в одного, пуля вырвала шейный позвонок, от чего голова упыря откинулась вбок, повиснув на сухожилиях, он сделал еще один шаг и упал. Остальные развернулись в их сторону и бросились навстречу джипу.

Вика двумя длинными очередями проредила толпу, пули прошивали зомбаков насквозь, вырывая большие куски мяса, но некоторые даже с дырой в груди продолжали идти вперед.

Вика быстро перезарядила и крикнула:

– Стой!

Соня резко нажала на тормоз и опустила стекло, взяла пистолет двумя руками и боком высунулась по пояс.

Вика перешла на короткие очереди и сразу стала попадать точнее. Пули пробивали черепа зомбаков со смачным звуком, пока автомат не заклинило.

Вика бросила его на пол и выхватила из кобур «беретты». Стала стрелять крест накрест с двух рук, выцеливая наверняка, в головы.

Соня тоже присоединилась, выпустив все восемь патронов, завалила двух зомбаков, нырнула обратно за руль, услышав команду Вики «сдай назад!», врубила заднюю. Сдала метров тридцать, остановилась и стала перезаряжать свой и Викины пистолеты, которые та бросила на пол.

Вика схватила дробовик и двух последних зомбаков, которые уже собирались запрыгнуть на капот, расстреляла почти в упор.

– Уфф, – шумно выдохнула, села и спросила Соню, – Где твой автомат?

– За сиденьем.

Вика перегнулась назад, достала АК-15 и проверила магазин.

– Ты молодец, двоих укокошила. Очень вовремя.

Соня кивнула и показала рукой с пистолетом в сторону берега.

Там что-то пошло не так. Толпы зомби с разбега прыгали с последнего пролета моста в воду и лезли на берег по трупам первых рядов. Егеря стреляли из автоматов, не переставая, но уже явно не справлялись.

Двое бросились к своим машинам. Третий что-то кричал им. Но зомби уже подбежали к оставшимся и моментально их прикончили. Кровь летела во все стороны из порванных артерий. Один из сбежавших егерей сел в свой пикап и проехал мимо Вики и Сони с безумными глазами, крича:

– Бегите! Уезжайте, нам их не остановить!

Но двое мертвяков, которые успели запрыгнуть в кузов, через крышу с двух сторон залезли в кабину и набросились на него. Пикап съехал в кювет и перевернулся.

Другой егерь повернул в сторону перевала, но зомби уже выбежали ему наперерез и перекрыли трассу. Они быстро окружили его джип. Тот забрался на крышу и стрелял из автомата, пока его не схватили за ноги и не стащили на асфальт.

Соня и Вика переглянулись.

– Прорвемся, – Вика дозарядила дробовик, – заводи.

Соня посмотрела на приближающуюся толпу упырей исподлобья, нахмурив брови; покачала головой:

– Ты садись за руль. Где те белые наушники? Надень их.

Вика открыла рот, чтобы возразить – кто здесь командир и все такое, но потом спросила:

– Хочешь напряжение сбросить? – взяла с заднего сиденья наушники и пересела за руль.

Соня перелезла, переступив через нее, и встала на пассажирское сиденье.

Раскинув руки в стороны, она спокойно смотрела, как зомби подходят ближе. Потом закрыла глаза и сосредоточилась. Всполохи золотого и красно-синего цвета на внутренней стороне глазных яблок закручивались спиралью и вихрем рвались наружу. Соня широко открыла глаза и рот, и выпустила своих хищных демонов.

Невероятное сочетание едва различимых звуков разных частот вступило в резонанс с внутренними органами, кровеносной системой и костным мозгом зомби, оказавшихся в секторе поражения. Раньше она никогда не использовала свой мрачный дар целенаправленно с целью кого-то убить. И теперь Соня испытывала себя, резко наращивая мощность до двухсот децибел.

Головы первых тринадцати зомби лопнули изнутри, мозги разлетелись в стороны, а кровь ударила вверх фонтанами. Второй и третий ряды зомбаков просто попадали замертво, а те, что шли за ними, развернулись и в ужасе разбежались, не разбирая дороги.

Соня коротко выдохнула, обвела взглядом поле боя, торжествующе вскинула кулачки и закричала:

– Ура!

Вика сняла наушники. Пораженная эффектной психотронно-акустической атакой Сони, она уже быстро соображала, какие перспективы открываются на горизонте.

– С твоими талантами надо в столицу.

– Нина тоже так считает. Когда мы туда поедем?

– Да хоть завтра.

Бесконечность

Роман Арилин

г. Зеленоград

Сазонов шел по размокшей обочине, иногда перепрыгивая длинные языки луж. Прихваченная утренним заморозком грязь окончательно размякла, превратившись в непролазную кашу. Еще и переполненное осенними дождями болотце в низине выплеснулось, заполнив мутной водой продавленную колею.

«Полуторка» буксовала почти на том же месте, как и прошлый раз. Задние колеса сердито разбрасывали вокруг себя грязь, но машина не двигалась, понемногу зарываясь и оседая на левый борт. Ей не хватило проскочить каких-то двадцать метров чуть дальше, где дорога взбиралась выше, и было гораздо суше.

Водитель выбрался из кабины, оказавшись по колено в воде. Обошел вокруг грузовик, как-то неловко прижимая к себе левую руку, потом посмотрел на заходящее солнце небо и заметил приближающегося к машине Сазонова.

– Мужик, выручай! Застрял, растудыть ее налево!

Сазонов остановился напротив засевшей в грязи машины, снял куртку и пристально поглядел на водителя. Рыжий, клочковатая бородка, слезящиеся красные глаза. Вспомнил, что в прошлый раз вместо бороды были усы, а так один в один.

– Ну как не помочь, если человек в беде. Чего делать-то?

Водитель подскочил к Сазонову, заглянул снизу вверх, не шутит ли невесть откуда возникший прохожий, и заулыбался:

– Надо под колесо жердей подложить и держать, чтобы не выскочили, а я в раскачку буду. Только того, дюже грязно. Брюки, что ли, сними.

Сазонов задорно подмигнул, снял ботинки с носками и положил рядом с курткой:

– Это ничего, грязь еще не самое страшное в этой жизни.

Стертая резина скользила по жерди, едва цепляясь за нее. Но когда водитель включал заднюю передачу, он понемногу подсовывал деревяшку между утрамбованной грязью и колесом. Помалу грузовик выбирался из глубокой колеи, ревя двигателем и попахивая жженым сцеплением. Наконец машина рванула на пару метров и выскочила из колеи на сухое место, рассержено шипя кипящим радиатором.

Сазонов выбрался из чавкающей грязи и сел на обочину, вытаскивая засевшие в ладони занозы.

Водитель выскочил из кабины и сел рядом, набивая махоркой газетный отрывок.

– Закипел. Но это ничего. Погодить маленько надо, остынет. Я уж думал все, ночевать тут придется. Выручил. А у меня груз…

Тут водитель осекся, словно только что заметил Сазонова. Ведь и правда, появился, словно ниоткуда, один, на ночь глядя. Что за нужда его принесла?

– Мужик, а ты куда идешь-то?

Сазонов достал из пачки пару сигарет и протянул ему.

– На, держи, не курил, небось, таких. Напрямки, в госпиталь иду.

Водитель заулыбался. Не лихой мужик, а вполне культурный человек. Странноватый чутка, но городские все такие.

– Чудные папиросы какие. Доктор, значит, будешь? Это правильно. Раненых тьма тьмущая, из под Вязьмы вроде навезли.

Сазонов неопределенно мотнул головой. Как хочешь, так и понимай.

Водитель продолжал говорить:

– Тоже в госпиталь, продукты везу. Должны сопровождающего давать. Но людей не хватает. Давай, говорят, Иван, один, не впервой. А у меня еще рука не того, сухожилие перебито, под Москвой… Списали вот в тыл. Тут, доктор, такие дела, что в темноте лучше не ездить. Шпана, растудыть ее налево. Детский дом тут, в деревне, через лес, эвакуированный. Воруют еду, в машину на ходу залазят. Отчаянные совсем, пацаны-то, с голоду.

Сазонов махнул рукой назад:

– Эти, что ли?

По кустам кто-то шуршал, не особенно скрываясь. В наступивших сумерках были видны бледные мелькающие лица.

Водитель вскочил, потащив за собой Сазонова, и кинулся в кабину. Зашелестел стартер, но двигатель не схватывал, гулко чихая.

– Ох, пропали мы, доктор.

Сзади уже кто-то стучал по бортам, зашуршал брезент.

Водитель приоткрыл дверь, хриплым от испуга голосом крикнул в темноту:

– Ты это что? А ну, не балуй!

В ответ раздался смех и забубнили невнятные голоса.

Сазонов открыл дверь, повернулся и бросил через плечо:

– Заводи с рукоятки и уезжай, а я с ними поговорю. Потом пешком доберусь, не впервой.

Водитель странно посмотрел на своего спутника и судорожно кивнул. Сазонов расслышал только шёпот, когда закрывал дверь.

– Эх, доктор…

Свет от фар разрезал темноту впереди машины желтоватым конусом. Позади тускло горела габаритная лампочка с правой стороны, едва освещая метр вокруг себя.

Сазонов подошел к брезентовому пологу и хлопнул по нему ладонью. В ночной тишине звук отразился эхом в лесу. Из кузова вылезло двое долговязых подростков в ватниках с чужого плеча, и скинули на землю мешок. Из темноты осторожно вышли еще трое, но уже помельче ростом, лет двенадцати на вид.

– Ну что, нашли, чем поживиться?

Самый высокий, из тех, что вылезли, подтянул ремень и сплюнул сквозь зубы под ноги Сазонову.

– Иди отсюда, дядя.

Сазонов взял мешок, вроде как мука, и молча закинул назад в кузов. Потом встал между подростками и бортом.

– Эти продукты для раненых. Они умрут без них. А вы их не заслужили.

Мелкие столпились вокруг свои заводил. Долговязый вышел вперед, доставая руку из кармана. Блеснула красным отсветом от огней габарита сталь бритвы.

– Мы тоже больные, блокадники. Наголодались, мы там, дядя, сверх всякой меры. Так что не мешай поправке здоровья. Уяснил?

Сазонов молчал. Он слышал, как водитель крутит стартер и чертыхается. Еще немного времени, и машина заведется. Так было и в прошлый раз. Оставалось только сказать самое главное, ради чего он здесь и оказался.

– У тебя кличка Дылда, так ведь? – спросил Сазонов. – Ты вроде как главный у этих.

– Ну, – насторожился долговязый.

– Продукты не дам трогать. Вы недостойны их. Давай я расскажу кое-что о тебе, Павлик-Дылда…

И Сазонов рассказал притихшему Дылде о Катьке. Ну, которая глухонемая, немного дурочка. Как он ее однажды поймал в подворотне, потом отвел на чердак, уложил на старое одеяло… А потом велел молчать, все равно дуре никто не поверит. Она ведь повесилась, так вот.

А таксист-татарин, которому они продали поддельное кольцо? Когда начал шуметь, ты полоснул его бритвой, и он умер в больнице. Осталось трое детей…

И как ты украл масло с кухни детского дома, обменял его на самогонку, которую потом выпил ее с компанией Федьки-Выборга. За масло воспитательницу сослали невесть куда, там и сгинула.

Или бабулька с набережной Фонтанки, из желтого дома…

Сазонов рассказывал, а они стояли и слушали. Заревел двигатель, грузовик сорвался с места и помчал, а и они остались в темноте.

– Хватит! Замолчи! – закричал Дылда.

Сазонов почувствовал, как ноги обхватили и его кто-то толкнул. Упав навзничь, он закрывал голову руками от посыпавшихся ударов. Били ногами, несильно, но умело. Когда наступала передышка, он обращался к Дылде.

– Эти раненые будут сниться тебе каждую ночь. Не сейчас, а потом, когда ты станешь взрослым… Все время… Из года в год… И каждый из них рассказывает, как он умирал. И все остальные тоже будут приходить. Бесконечно, понимаешь?

Потом его перестали бить, и он почувствовал обжигающее прикосновение холодной стали к шее.

class="book">***
Телевизор шипел и показывал серую муть. Сазонов выключил его и споткнулся о кучу испачканного в грязи вороха одежды. По полу запрыгала россыпь каких-то таблеток. Он пошел в ванную, включил холодную воду, подставил под пахнущую хлоркой струю лицо и держал, пока не веки не закололо мелкими иголками. Как всегда, после возвращения в голове крутилась муть и подташнивало. Вытер лицо и посмотрел в треснутое зеркало.

На шее истекал какой-то белесой сукровицей тонкий шрам. Он налепил на него пластырь и вернулся в комнату. Достал из тумбочки пожелтевшую газету «Ошлинский крестьянин», от ноября 1943 года.

Буквы расплывались и менялись прямо на глазах. Заметка «пропала машина с продуктами, от истощения умерло десять человек» пропала. Вместо нее появилась статейка «Фронту – трудовые подвиги». Положил газету назад и достал старую пожелтевшую фотокарточку с обтрепанными краями. Долговязый парень, с колючим взглядом, в окружении таких же волчат. На обратной стороне написанные от руки плюсики и минусы. Сазонов поставил маленький плюсик и спрятал карточку назад, к газете. Теперь до следующего года, а потом все снова. Бесконечность…

Мицхалыч

Михаил Ямской

г. Долгопрудный

– Алва итта двергу! – грохотал боевой клич над окутанной дымом бухтой.

– Эуалла париссия! Дургдибл стравосклифи! – подхватывали одни звонко, другие хрипло.

– Агр-р-р-р-р! Рр-р-ау! – гремела мохнатая кривоногая толпа, перехлёстывая через борт.

Визгливый треск обрушенных мачт сливался со звоном стали и хлопками ручных молний. Глаза слезились от вони горящей селитры.

Базиэль крутанул мечом, и оскаленная рожа орка запрокинулась, плеснув фонтаном чёрной крови, а другой враг скорчился, зажимая косой разрез на брюхе. Боевая цепь третьего свистнула в воздухе, обвивая бронзовый наруч, но одного рывка хватило, чтобы сбить косорылого с ног, и сталь меча довершила дело. Глаза метнулись в сторону, ловя растерянный взгляд Мицхаля. Припадая на ногу, альв медленно отступал к палубной надстройке, а пятеро клыкастых с ликующим рёвом размахивали ятаганами.

– Каррафалла двергу! – раздался вопль за спиной. – Коротышки предали!

Сзади послышался топот, но обернуться Базиэль не успел: сокрушительный удар по затылку погрузил всё вокруг во тьму.

Василий жадно затянулся сигаретой. Назойливые образы таяли, разъятые горьким дымом. Голова трещала, будто в тисках. Кто ж его так саданул-то? Подкрался сзади, мразь – небось тот, с бородой в косичках. Пировали вчера, в вечной дружбе клялись. Мир, союз… Как можно было доверять этим бородатым?

Тьфу! Нет здесь альвов и нет двергов. Он тряхнул головой и скривился от боли. Оперативка стиралась медленно, заменяясь байтами с родного диска, и клочки памяти из чужого слоя наползали на реальность. Дурацкие слова, всё не то и не так… то есть как бы не совсем то, но как иначе скажешь? Машинки две, но программа та же – суть, в общем, ясна. Жопа, граждане. Жо-па.

Интересно, кто первый отдаст концы, он-тот или он-этот? Ещё неизвестно, при такой-то жизни. Да какая разница? Остаться в единственном лице – уже счастье.

А если умрём оба? Ну, смерть вообще дело тёмное, об этом лучше не думать… но всё-таки хотелось бы узнать, что с Мицхалем. Если орков не удалось отбить, сожрут всех.

Рассветный туман за перилами балкона казался дымом сражения, а косилка в руках смуглого гаста в оранжевой жилетке рокотала с торжеством победившей орды. Говорил же диблерой: нельзя записывать сны! Только начнёшь, и трындец.

Диблерой… кто это? Бредятина.

За спиной послышался неразборчивый гомон, в котором выделялись визгливые интонации бабки с третьего этажа. Василий прошёл в прихожую и выглянул в глазок, но за спинами на лестнице ничего не разглядел. Отпер дверь и нос к носу столкнулся с соседкой, уже тянувшейся к звонку.

– Что такое?! Михалыч?

Она всхлипнула, закусив губу. Часто закивала.

– Сердце… приступ. Скорая увозит!

Вассу дёрнулся и открыл глаза, судорожно всасывая воздух.

– Не пора ли раццакзать мартыхенам с думана, гадопа и протчих баготных… – ворвались в уши радостные лепетки дикторессы.

Он потянулся и отжал кофорилл. Потряс головой, отгоняя прилипчивые бороды, байты и мохнатые рожи с секирами. Схватил кулёк с травлетками, забросил одну в пасть и запил остатком скляти из кружки. Надо всегда сразу, как проснёшься: диблерой сказал, тогда ибостаз слабеет, а раскол и мерцание вредят. Пока своя тушка в здраве, рано уходить в другой слой.

В ухо приветливо дунули Порис, ткнулись трубчатым хоботком. Мягко переваливаясь, поскакали на кухню. Полупрозрачный близнец на кожистой перемычке болтался вверх-вниз, как риссиновый гусенец, а пухлые лапки лелеяли акварий: на дне жадно разевали рты неоновые Миц и Холли. Время поить, не то жабры пересохнут.

Пиарилка на торклае шибала в нос. Пистерия "Раздольников", пять презиков – рупь. Монолог отторбасен репликами Хрупацки – находка болтажора. Новое слово в искацве! Другой листок сурово скалился зубьями официальной печати. "Вам следует…"

Храк и жопот! Как же он позабыл!

Вассу вскочил, на ходу подхватывая авоську для тернеты. Сластенька давно уж заняла очередь! Если не…

Перед глазами у Василия поплыли круги, он схватился за дверной косяк, уставясь на соседку. А всё отец, отец виноват! Сам ещё на позапрошлой тысче раскатывал терешопль, а их отправил в какой-то глухч. Могли бы выучиться, стать триархонтами. Как теперь жить, как? Уже и Порис давно нет, а он… Проклятые орки!

Двое коротышек в белых халатах уже тащили из соседской квартиры носилки, укрытые простынёй. Узкие глазки санитара подозрительно блеснули из-под кудлатых бровей.

Рука Базиэля метнулась к поясу. Меча не было. Ах да…

Шагнув на лестницу, он решительно перехватил у бородача носилки.

– Сам понесу… и поеду с ним. Я друг!

– Хорошо, только осторожно, – разочарованно буркнул коротышка-дверг.

Соседка за спиной благодарно всхлипнула. Восковое лицо Мицхаля над простынёй дрогнуло, один глаз приоткрылся и лукаво подмигнул. Ещё поживём!

Ты водишь

Роман Кузьмичев

г. Москва

До конца жизни Максима оставалось одиннадцать минут. Он спешил на подработку по занесенному снегом тротуару, как всегда, проспав два будильника. Хоть график и был с часу дня до девяти вечера, это не мешало ему спать до победного. Мама неустанно повторяла все его детство: «Поспешишь – людей насмешишь», и сейчас ее слова крутились у него в голове, но не спешить он не мог – ему уже сделали два выговора, третий может оказаться последним, а подработка так нужна, ведь скоро Вике рожать и нужно подкопить немножко денег. Поэтому, когда Максим подбегал к пешеходному переходу, где светофор только загорелся красным, он решил не останавливаться, а проскочить. Так же подумал и водитель легковушки, решив не притормаживать, раз уж зажегся зеленый, и на полной скорости влетел в Максима.

– Твоя очередь. Виталик, до конца улицы, налево, вторая арка справа, двор. – услышал Макс голос, доносившийся из слепящего пятна света.

Яркий свет исчез, но грудь стискивала непонятная тревога. Что-то случилось, нет, случится совсем скоро. Что-то нехорошее. Максим вскочил и, не обращая внимания на столпившихся прохожих, бросился вниз по улице. Пока он бежал, тревога все нарастала, но в то же время, наступало небольшое облегчение с каждым метром. Чувства разрывали его.

Наконец, он забежал во двор, где дети играли в снежки. Макс сразу понял, кто из детей тот самый Виталик и увидел сосульку, которая только сорвалась с крыши и летела вниз, пересекаясь траекторией с бегущим Виталиком. Ни думая ни секунды больше, Макс бросился вперед и, делая подкат перед Виталиком, сбил его с ног и тот упал плашмя в снег. В это же время перед ним упала сосулька, обдав мальчика брызгами осколков.

А Макс уже мчался дальше. Через сорок восемь секунд парень захочет выброситься из окна дома в соседнем квартале. Макс не понимал откуда он это знает, и что его направляет, но уже точно знал, что спасти парня удастся, зацепив его майку на карниз окна. Так он и сделал, успел. Побежал дальше.

Он бегал от одного места к другому, толкая людей в сторону, дергая, останавливая, все, чтобы уберечь от смерти. Где-то кинул на спящую женщину кота, чтобы она не задохнулась в дыму в горящей квартире; где-то толкнул официанта на подавившегося посетителя ресторана, чтобы тот выплюнул кость; где-то дернул поводок с собакой, чтобы мальчик не выбежал на дорогу. Макс постепенно замедлялся, воспринимая информацию о большем количестве людей, видел больше способов им помочь.

Но в какой-то момент он остановился. Голос в его голове затих, тишина вокруг оглушала. Больше некого было спасать. Он остановился впервые с того момента как его сбила машина. Сколько прошло времени? Он не знал.

– Пугает осознание, а? – к Максу шел молодой человек, широко улыбаясь.

– Что простите?

– Ну, ты сейчас стоишь такой и думаешь: что со мной, почему я бежал, откуда голоса в голове и прочая чушь. Верно?

– Можешь не отвечать, – махнул незнакомец рукой. – Я тебе сам расскажу. Ты умер, парень.

– Умер?

– Оригинальная реакция. Именно. И теперь ты будешь спасать каждого, кто будет стоять на пороге смерти недалеко от тебя.

– Что-то навроде ангела-хранителя? – невнятно произнес Макс.

– В точку, пупсик! И так пока не опоздаешь…

Макс рванул с места инстинктивно, не задумываясь, и не дослушал странного незнакомца, который мог пролить свет на случившееся. Голос в голове снова ожил и вскоре Макс уже об этом не думал.

Незримый, он проносился от одного человека к другому, спасительным ветром мчался по улицам города. Количество людей все возрастало и Макс с неприятным холодком начал осознавать, что в какой-то момент может просто не успеть.

«Мужчина, заснул за рулем, через улицу; мальчик бежит вдоль канала, может сорваться, провалиться под лед, набережная; беременная девушка, может подвернуть ногу, упасть с лестницы, разбиться, второй дом справа» – все это почти одновременно пронеслось в голове у Макса, и он с ужасом понял, что девушка – это его Вика, его будущая, вернее, уже бывшая невеста.

Сам он мог успеть спасти только одного, но уже точно знал, как поступит. Он завернул на набережную, пробегая мимо паренька, дернул его за капюшон, чтобы тот свалился на дорогу, и рванул к машине с заснувшим водителем. Макс подбежал как раз в тот момент, когда случилась авария. Водитель вылетел через лобовое стекло от страшного удара и был мертв прежде, чем коснулся земли. Макс уже растворялся в воздухе, из последних сил приближаясь к водителю, и, коснувшись его, с улыбкой произнес:

– Ты водишь. Вика, второй дом справа, третий этаж.

Лишь рядом быть перестают

Сергей Пономарев

г. Липецк

G1

Мой папа – самый настоящий волшебник.

Это я не просто ради шутки пишу или чего-то такого. Нет. У него и волшебная палочка есть!

Он разбудил меня рано утром:

– Юленька, принцесса, вставай! У нас гости!

Папа был весел – чумовой фиолетовый колпак рогом украшал седеющую голову. В длинных пальцах он держал палочку – волшебную! От улыбки у него морщины в уголках глаз углубились как будто.

– Наряжайся! – шепнул он и ускользнул за дверь.

По коридорам замка прокатилось эхо его шагов.

День был в полном разгаре. Солнце по глазам лупило через резные окна. Хотелось чихать. Пахло выпечкой – это мама с утра приготовила.

Я нарядилась и пришла в столовую, коснулась холодной колонны с изящной лепниной.

Гонец стоял перед длинным обеденным столом. От сквозняка по его ярко-красной мантии ходили волны. Он смотрел в пол. Я сразу поняла – случилось страшное.

– Крагг наслал порчу на вас, милорд. На всё наше королевство.

Папа не унывал. Его вообще-то невозможно было разозлить. Одно слово – волшебник.

Папа улыбнулся и сделал шаг навстречу гонцу.

– Он привлёк всех самых зловещих волшебниц из Блезни. Вы не сможете ему противостоять. Волшебство не поможет. Он постепенно заберет из вас все силы.

Плечи гонца дрогнули.

Папа подошёл к нему вплотную и обнял.

– Ничего, – сказал он. – Мы что-нибудь придумаем.

Он обернулся и подмигнул мне. Я знала, что папа не сдастся. Никогда.

Он отпустил гонца, достал палочку, взмахнул ею трижды и воздух завибрировал, как над костром. Через секунду там, синим отражаясь на паркетном полу, блестел портал.

– Готовь драконов, – велел папа сквозь пространство-время. – Мы отправляемся в путь. Нам нужно победить Крагга. Пока не поздно. Пока я достаточно силён!

Я же говорила! Папа не сдастся никогда. Это он таким всегда у меня был.

Я ложилась спать под утро – когда всё было готово к долгому путешествию. Оставалось только выспаться.

***

Мне снилось страшное. Жуткое. Непонятное.

Я стояла посреди столовой. Холодная колонна вдруг оледенела. С неё начала сыпаться лепнина. Медленно, словно снег, она крошилась на пол. Уже на полу ее кусочки вдруг чернели, обращаясь в пепел.

Вместо колонны я увидела холодильник. На нём стоял телевизор.

Страшным был не сам процесс обращения колонны. Вовсе нет. Мне стало жутко от того, что я знаю, что это такое – «холодильник» и «телевизор».

Я растерянно осмотрела ладони и обернулась.

Папа стоял там же. Только на гонце почему-то был белый халат вместо ярко-красной мантии.

Это показалось мне самым диким. Ужасным. Непоправимым. Сквозь сон я почувствовала, как колотится сердце. И сразу же проснулась.

*** G2

Мы летели на драконах над горами и лесами, над реками и озёрами – я подумала, что они похожи на маленькие зеркала, которые обронили боги-растяпы.

Я обнимала папу, сомкнув руки ему на животе. Он полуоборачивался и говорил громко, силясь перекричать порывы ветра:

– Мы победим, принцесса.

Папа всегда побеждал.

Папа спас меня, когда вредные близняшки Алль и Кого пытались меня отравить. Они подсунули мне мензурку, сказав, что там – волшебное зелье. Папа ворвался в комнату, выхватил стекло из наших рук и превратил отраву одним взмахом палочки в сок. Близняшек ждал суровый выговор. С последствиями. А с их родителями папа беседовал отдельно. Ох, какую же взбучку он им устроил.

Папа спас меня от двух великанов, которые забрели в королевскую рощу. Когда папа отвесил им пару звонких оплеух, они убежали- земля дрожала под могучими ногами.

Мальчишки всего королевства знали – с папой Юли не шути. Мигом в лягушку обратит. Так сильно её – меня то есть – любит, оберегает.

Самый настоящий волшебник – не зря же я об этом пишу постоянно!

Только Крагг был намного хитрее и опаснее любых врагов королевства. Он мог убивать на расстоянии, постепенно высасывая силы. Снять проклятье не мог никто из живых. Даже колдуньи Блезни. Излечивающего заклинания просто ещё не придумали.

Дракон взмахнул крылом, солнце резануло по глазам. Мы пролетали земли Грании, когда впереди – на горизонте – увидели армию Крагга.

Тысячи умелых бойцов.

Они могли бы победить любого. Наверное.

Но я точно знала одно – они пожалеют, что связались с моим папой.

– Снижаемся, – папа похлопал дракона по чешуйчатой спине.

Нам предстояла грандиозная битва.

***

Мне снова снилась нелепица.

Крылья дракона вдруг прекратили всякое движение – словно застыли под взглядом Медузы Горгоны. Отлились металлом, потеряли окрас.

Я почувствовала тряску и поняла, что не сижу на спине дракона – я внутри него, прямо в желудке. И вокруг – ещё двести людей.

Тряска усилилась. Все начали пристёгивать ремни. Папа чмокнул меня в лобик, поправил причёску и сам пристегнул меня. Поднял столик, который был встроен в сиденье спереди.

– Не волнуйся, принцесса, – он вымученно улыбнулся. – Разбудили тебя, да? Спи давай, сладенькая.

Во сне это называли «самолётом». Самолёт этот летел в Германию.

В России был снег, это да, это классно. В Германии снега нет, конечно, зато там есть врачи. А сейчас это куда как важнее. Так сказал папа.

Когда мы вышли из самолёта, я растерянно осмотрелась по сторонам – солнечно.

Больше всего на свете я обожала играть в снежки. С папой. Валяться в снегу. Поднимать и опускать руки, делая снежных ангелов. Лепить снеговика с уродским носом.

Как раньше.

– Нету.

– Снега? Я предупреждал.

Впереди вибрировала человеческая масса – тысячи ожидающих. Нам предстояло протиснуться через них, чтобы вновь глотнуть свежего воздуха.

Это было чересчур даже для сна.

Захотелось поскорее проснуться.

*** G3

Армия Крагга бежала в ужасе. Драконы кружили над несущимися на север полчищами испуганных бойцов. Нагоняли страху. Чтобы другим передали. И больше никто не лез на меня и моего папу.

Мы подошли к дворцу Крагга, когда уже стемнело. Древние боги высыпали на чёрное полотно неба мириады светящихся точек звёзд. Скрипели половицы, пахло спиртом и потом.

Мы поднимались всё выше – к владениям Крагга и заглядывали в комнаты – в каждой нас ждали причудливые изобретения. Овальные идеально закругленные белые сооружения, напоминающие гробы. Приборы, которые, словно ожившие, чернилами рисовали на бумагах причудливые волнообразные графики. Самое интересное – освещение. Ярче солнца по глазам били продолговатые светящиеся трубки.

Мы поднимались всё выше, и папа держал меня за руку. Рядом откуда-то оказалась мама. Видимо, уже успела прибыть со всей остальной свитой в новые завоеванные земли.

Мы стояли перед огромной дверью. Её покрывал резной барельеф – человек поднимал руки, чтобы остановить надвигающуюся на него волну. Волну самого настоящего цунами. Было понятно – глупцу не спастись. Стихия сильнее.

Папа ударом ноги распахнул дверь.

Крагг напоминал огромного краба. Вместо рук у него были огромные клешни. Мерзкое лицо дрогнуло от грохота двери. Длинные усики-антенны шевельнулись.

– Кто к нам пожаловал? Король – собственной персоной.

Папа ненавидел беседы ни о чем. Он направил волшебную палочку на Крагга и произнёс устрашающе:

– Я оставлю тебя в живых, если ты снимешь проклятье.

Крагг рассмеялся. Мама схватила меня и крепко прижала к себе. Я чувствовала, как колотится её сердце. Чувствовала, как слеза скользит по её щеке. Чувствовала её страх.

– От твоего проклятья нет спасения, идиот. Нет заклинания, которое могло бы тебя излечить. Пока что нет. Но…

Он подпер клешнёй подбородок.

– Я могу дать тебе время, король.

Папа оглянулся на нас с мамой. Он убрал палочку в карман. Поднял руки и указал Краггу на дверь.

Мама выдохнула, как будто во время всего разговора не дышала, и разрыдалась. Она упала на колени и обхватила меня за талию.

Мне казалось, что я во сне.

***

Мне снилось радостное.

Важный врач с закрученными по-пижонски усами сообщил, что у папы какая-то там «ремиссия». Все из-за этого были очень счастливы. Мама приготовила отличный ужин – я помогала делать ей салат. Нарезала огурчики. Папа купил нам подарки – маме кольцо, а мне – новый ежедневник с ручкой. Чтобы я могла и дальше сочинять свои интересные истории.

Мы вернулись в Россию, когда зима уже закончилась. Это меня расстроило – мы так и не успели поиграть с папой в снежки.

Во сне всё менялось быстро – раз! – и я уже стою около окна в квартире и смотрю на Парк Победы, который начинается прямо через дорогу от нас. Именно там папа спас меня от двух хулиганов, которые сначала просили мелочи, а потом начали обзываться и угрожать. Как они уносились, а? Знали – если папа догонит – им хана.

Я обернулась. Здесь близняшки мне алкоголь дать впервые пытались – прямо на этой постели. Только тогда на ней была постель голубая – с волнами, на цунами похожими. И откуда они в двенадцать-то лет спиртное достали? Спёрли у родителей, наверное. Это сейчас, в семнадцать, смешным кажется, а тогда. Ох, и стыдно же было…

Скрипнула дверь в мою комнату – папа заглянул ко мне. Он улыбнулся, но уголки губ его вдруг задрожали. Я поняла – он едва стоит на ногах. Лицо бледнело каждую секунду. Правой рукой он схватился за сердце.

– Принцесса, – он снова попытался улыбнуться, но вместо этого лишь простонал. – Принцессочка, вызови скорую, а?

Счастье не бывает бесконечным. Это я усвоила давно.

G4

Папа лежал на больничной койке. Мама – почему-то вмиг поседевшая мама – держала его за руку. Она не плакала – уже давно. Влага, словно по движению волшебной палочки, навсегда покинула её глаза.

Я подошла с другой стороны койки и положила голову ему на колени.

– Ну что?

– Ой, – он махнул рукой. – Что ты, не знаешь что ли? Всё в одной поре. Да и что они нового скажут? – указал на дверь. – Всё одно, принцесса.

Я хотела спросить что-то жутко страшное: «Папа, ты умираешь?». На подобные вопросы он всегда отвечал одинаково, посмеиваясь: «Родители не умирают, принцесса. Лишь рядом быть перестают».

Поэтому я сказала:

– Сейчас бы в снежки поиграть, а?

– Два месяца до зимы, – папа всмотрелся в окно. Деревья роняли жёлтые листья в лужи. -Может, успеем ещё, малышка.

Мама выдохнула. Мы обе знали – не успеем. И папа знал.

В этот момент – прямо во сне – я испытала странное чувство. Мне не хотелось просыпаться.

Я хотела подольше побыть с папой здесь. Лежать у него на коленях. Чувствовать, как он длинными пальцами копается у меня в волосах. Глупо шутить и вспоминать, как мы слепили снеговика, которому вместо морковки вставили еловую шишку. И так крепко она держалась – даже мальчуганы со двора снежками сбить не могли.

Мне не хотелось просыпаться потому что я боялась, что там – в реальности? – там папы уже нет.

***

Я проснулась.

За окном светило яркое солнце. Я надела плюшевые тапочки и вышла в коридор. В замке было необычайно пусто – я не встретила даже никого из прислуги.

Заглядывала во все комнаты – пусто. Ни мамы, ни папы.

Я чувствовала себя опустошенной. Разбитой. Как будто не успела сделать чего-то важного. Но вдруг услышала смех со стороны двора.

Это был смех папы.

Я наспех оделась и выскочила на улицу.

– Ну что, принцесса? – крикнул папа, увидев меня. – Сыграем в снежки?

Я развела руками. Указала на дерево, с которого только что сорвался оранжевый листок.

– Рано ещё.

Он подошёл ко мне поближе. На его голове не было ни одного седого волоска. Его щёки украшал румянец. Мелкая сеточка морщин казалась едва заметной на молодом, дышащем жизнью лице.

– Принцесса, – мягко улыбнулся он. – Когда же рано – было для нас проблемой? А?

Он взмахнул волшебной палочкой, и через секунду начался такой снегопад, какого наше королевство не видела уже сотни лет.

Мы бегали и кидались друг в друга снежками. Звенел смех. Снег скрипел под ногами. Изо рта выплёскивались облачка пара.

Оранжевая листва пятнами украсила идеально ровную снежную поверхность.

Мы легли на снег и начали то поднимать, то опускать руки. Делали снежных ангелов. Как раньше – когда папа был ещё жив.

Он взмахнул палочкой, и ангелы сорвались со снега и взлетели в небеса.

– Забыла что ли, кто твой папа? – папа обнял меня за плечо и передал волшебную палочку.

Не забыла.

Мой папа – самый настоящий волшебник.

Табло

Михаил Востриков

г. Москва

На таймере 239 часов. Я устремляю глаза на мощные прожекторы метрах в тридцати над головой и не отвожу, пока от рези в висках не замолотит. Тушу папиросу на половине и сую к заточке в нагрудный карман, затем откидываю полог импровизированного лазарета, и носоглотку обжигает мешаниной смрадов: гной, застарелый пот и моча. По обе руки от меня громоздятся три койки. Все заняты редко, но чтоб лазарет пустовал – это не про Загон. Нет у нас тут целехоньких, зато жестокости, от которой у рассудка гайки начинают откручиваться, нам насыпали с лихвой и по щепоти сдабривают еще с каждым циклом.

На крайней койке вижу паренька лет двадцати с броским лицом и шапкой белокурых волос. Его положение незавидное настолько, что тянет либо перекреститься, либо сбежать, лишь бы ненароком его неудачу не приманить. Когда его забрали в разделочную, я лишний раз убедился в своих задатках провидца – не зря у меня холодок по нутру полз. В разделочной шутки ради вшили ему прямо в живот помпу на манер инсулиновой, только с первосортным галлюциногеном, и срабатывает она, когда ей вздумается, так что ходит в астрал это бедолага регулярно. По рассказам он что только не видел: и родных в огне, у которых лицо уже обуглилось, но они еще живы; и в разделочной от него оставался только мозг в банке – живой и мыслящий; и пауки по нему ползали, кислотой плюясь. Словом, да, не позавидуешь.

Скрежещут пружины дальней койки. Там в горячечном бреду мечется мальчишка с лицом простым и невинным. И семнадцати ему не дашь, ранение явно первое. Каждый в Загоне после ранения – теряешь сознание, а приходишь в себя уже здесь, среди тех, над кем в разделочной поколдовали.

– Это новенький? – спрашиваю у приземистого и плотно сбитого ветеринара, единственного врача на весь Загон.

– Угу, – бросает он и бионическим протезом подносит к губам папиросу.

Повезло, что рука у ветьки прижилась. Работает не хуже живой, а мизинец он даже заточил под скальпель. Таких счастливчиков мало. Все больше тех, от кого либо крупная дрожь проберет, либо истерический хохот. Вживили тут одному что-то в голову, так он на каждое слово по пять синонимов выдавал. Спросишь его: «Как живешь?», а в ответ: «Ничего-средненько-держусь-прорвемся-не сдаюсь». Тогда ты: «Да что с тобой?», а он: «не знаю-без понятия-черт разберет-труха в голове-не смыслю». Другого так часто забирали, что в какой-то момент он вернулся с молнией поперек брюха.

– Что хоть с ним? – продолжаю я.

– Пулевое.

Невольно хмыкаю. С первых дней восстания правительственные штурмовики жгут нас световым оружием, – и где достали-то столько? – а раны до сих пор «пулевые».

Световое ружье бесшумно. Все твои спутники на поле боя – вопли раненых, шкварчание кожи да звук вытекающей крови, но раньше или позже все смолкает, уступая место вязкой, скребущей по костям тишине. Для многих она хуже чирканья пуль, рвущих воздух, землю и плоть, или фугасных разрывов, что молотят перепонки в кровь. Меня же она расслабляет. Целебным бальзамом умащивает покромсанную душу, и мысли на время даже перестают жечь мозг, как грязный палец – свежую ссадину.

– Дядя Стёпа вон, – угрюмо кивает ветька на койку. – В этот раз легко отделался. Ухо.

Переметаю взгляд на койку. Там Стёпа без обеих ног, правой руки, с выколотым глазом, а теперь еще и пробитым ухом. Голова его перемотана повязкой с пятнышком крови на месте, где это самое ухо должно быть.

Стёпа – невылазный жилец лазарета. Его забирают в разделочную каждый третий цикл и чего-то лишают. Обе ноги и глаз уже как слизало, пробито ухо, лишили руки. На ней все равно одной фаланги недоставало, как-то пошутил я, так он меня таким презрением обдал, что я чуть в точку от стыда не сжался. Стёпу планомерно превращают в чайничек, как из той книжки про войну прошлого, – оставляют ему только «краник».

Для одних он предсказуемая переменная в непредсказуемости нашего мирка, и этим мирок рушащая, другие же видят в нем мученика. Первых тут большинство, так что к его имени накрепко прикипела ироничная добавка «дядя», а прозвище «святой», которое в ходу у вторых, сдает позиции по всем фронтам. Не знаю, за что ему мстят в разделочной, а ему непременно мстят, потому что если нет – ну его к черту, этот спасительный прутик, и прими меня с головой, стремнина безумия!

– Стёп, – тихо зову я.

Очнулся, нутром чую. Веки не размыкает, не хочет узнавать, какого своего куска лишился теперь. Он не смотрит, он един, он цел.

– Скоро, Степ. Уже совсем скоро.

– Ты думаешь? – подрывается он и глядит на меня единственным глазом навыкате, как шляпка огромного болта.

Глазницы его очерчены тенью, скулы на худом и выцветшем, как у парафиновой куклы, лице туго обтянуты кожей, губы почти стаяли. Сказал бы, жить ему осталось час, да он такой уже давно. Ему не дают умереть.

– Конечно.

И опять спрашивает:

– Точно думаешь, да?

– Точно тебе говорю. Все получится. Наверняка сегодня.

– А как? Ни у кого ведь не получалось, – гнет он свое.

– Увидишь. Жди пока, скоро 240.

Он ненадолго замолкает, но затем вдруг выдает уж больно нелепый вопрос:

– А если сработает, табло обнулится?

– Вот и посмотрим, – улыбаюсь я.

Когда на табло будет 240 часов, прожужжит гудок, и вспыхнет номер следующего заключенного. Тягучий от напряжения воздух рассечет резкий, как вскрик безнадеги, лязг единственной на весь Загон двери. Впечатывая каблуки массивных сапог в грунт, Загон перечертят шестеро в черной броне и масках, схватят нужного человека – и очертя голову обратно. Пробовали сопротивляться или прятаться, но все одно: найдут и силой уведут.

Я выхожу из шатра и подкуриваю половину сигареты. Сейчас слышится только шорох из дальнего угла ставочников. Кто-то плюет в их сторону, а я поражаюсь: даже на скотобойне прохиндеи! Предмет пари один – кого заберут следующим, и мое имя нынче на первых позициях: я в разделочной еще не бывал.

А правда, что будет с таблом? Обнуляется, только когда очередного заключенного уводят на разделку, но сегодня-то никого не уведут!

Вдруг из мыслей меня выдергивает шарканье. Передо мной возникает старичок в лохмотьях, настолько пестрых от грязи, что вся фигура его напоминает гору ветоши. Он тычет на меня крючковатым пальцем и мычит, шамкая беззубыми челюстями.

– Умм… Умм!…

Это наша местная звезда и одновременно самое ненавидимое существо во всем Загоне. Имя его давно истерто хлесткими потоками гнева, и зовут старика просто Ану, потому что кроме как: «А ну пошел отсюда!» он от людей мало что слышит. Дело простое: Ану в загоне старожил, и при этом его не забирали ни разу. Ему, надо думать, и самому от такой жизни убиться хочется – или хотелось, когда он еще в себе был. Тут вообще поди поищи тех, кому жизнь мила, да ведь сам с ней не расстанешься: попробуешь наложить на себя руки, и бравая черная бригада унесет тебя на носилках, а потом вернет в бинтах.

Я понимаю, к чему клонит Ану и отдаю ему окурок. Жадно затянувшись, он отходит прочь.

Мне не отделаться от хорошего предчувствия. Сегодня повезет, прямо все нутро неспокойно. Плевать, скурю две последние. Сегодня, сука! Всасываю первую, что аж в голове шумит, а вот вторую смакую.

240. Жужжит гудок. На весь Загон разносится лязг, ударяя по тугим нервам – туже натянутых тросов. Я поедаю взглядом табло. Там вспыхивает 3154-822985. Говорю же, зря провидцем не заделался.

Щелчком отшвырнув бычок, проскальзываю в липкий чад лазарета. Стёпа поднимает голову, его единственный глаз горит надеждой, и я без слов киваю. Он откидывается на подушку.

Стараюсь идти спокойно, но из глубины живота у меня поднимается пьяный экстаз. Лезу во внутренний карман. Ветька не увидит, ветька разгребает скудные запасы на столике. Заточку стискиваю, что аж скрипит. Рука опущена, наливается кровью – не рука, а свинцовое грузило, того и гляди меня перевесит! Проворачиваю ее кругом в плече и вонзаю Стёпе в сердце с такой лихостью, что его подбрасывает с матраса, я ему еще удар, другой, третий, и от каждого по его туловищу как ток пропускают. По рубахе с четырьмя дырами расползается рубиновое пятно.

– Ты с ума спятил?! – вопит ветька, но мне уже все равно.

Срывая грунт, подскакиваю, и заточка по рукоять вворачивается ему в висок. Вытаскиваю и дырявлю горло, алая артериальная брызжет у него сквозь тонкие механические пальцы, окропляя все вокруг. Ответ на это следует странный: ветька, зажмурившись, прокручивается вокруг себя и оскаливается неуместной улыбкой. Затем валится к моим ногам, надсадно хрипя и трясясь.

Долговязый с помпой в животе очнулся от шума, в его глазах стоит панический крик.

– Н-не надо… – бормочет он почти беззвучно. – Не н-надо…

– Извини.

Всех они не спасут, а я хочу увеличить свои шансы.

Прыгаю на него сверху, но он выставляет руки, скребя мне лицо ногтями, лезет пальцем в глаз. И тут – мысль! Перехватываю заточку и как полосну его снизу вверх по брюху раз, другой. Из его глотки вырывается проникнутый неразбавленным страхом визг, паренек ерзает, отпихиваясь, а по животу его змеятся багровые струйки. Лицо его искажено ужасом, а глаза – два черных омута, затянутых ледяной коркой шока.

Снаружи, близко-близко, скрежещет под сапогами земля. Внутрь шатра проскальзывает рука в черной защитной перчатке… и через мгновение убирается назад. Из просвета наискось льются белые лучи фонарей.

– На выход! – рявкает голос.

Засады боятся, сволочи, не заходят.

Мгновения утекают каплями в песок. Лоб мой весь в бисеринках пота, грудь тяжко ходит вверх-вниз, и каждый бесшумный вздох для меня сродни набатному бою, грохоту артиллерийской канонады, но на деле это грохочет в ушах моя кровь. Сознание мое – вакуумная камера, страха моего не существует, как не существует меня, как этого концлагеря, как штурмовиков. Аккуратно нащупываю промежуток между ребрами, и разрешаю мозгу передать верховенство рукам. Вот они прямые, с заточкой в кулаке, моргнул – и согнутые, моргнул – выпрямились и согнулись. Левую заволакивает немота, но мускулы еще не одеревенели, сжимаются и разжимаются. От поясницы вверх ползет тянущее жжение, заканчивая путь в затылке, а по брюшине к паху ползут, щекотя букашками, капли. Я не замечаю, как колени у меня подламываются, и валюсь навзничь, руки у меня при этом в чем-то красном, липком. Веки смеживаются, на их изнанке мерцают цветные всполохи, писк в ушах разрастается до рокота танкового движка, и сознание меркнет, утягиваемое липкими волнами черноты.

На изломе беспамятства одна только картинка выжигается в моем мозгу, и по задворкам разума проносится отголосок ужаса: солдафоны уносят меня на носилках в дверь, и я гляжу вверх. А табло там обнулилось.

Капелька

Александр Лещенко

г. Ростов-на-Дону

Капелька не помнила, откуда она появилась и кем была ранее. Вроде бы в ее сознании мелькали какие-то образы: горящий камень, пронзающий небо и падающий в воду. Но это было не важно, главное сейчас – голод. Существо очень хотело кушать или даже просто жрать.

Сначала капелька была очень маленькой и с трудом смогла поглотить неосторожную рыбешку, оказавшуюся рядом. Существо проникло внутрь, растворив чешую, и стало есть. После краткой трапезы, оно стало больше, но стал больше и его голод. Захотелось чего-то более сытного. И тут прекрасно подошел зазевавшийся краб. Капелька сначала сожрала его клешни, а потом принялась и за все остальное. Было вкусно.

Затем капелька умудрились сцапать сразу двух рыбешек, благо размеры уже позволяли. Когда она одновременно ела два живых организма, то почувствовала, что ее сознание как бы раздвоилось. Отдавшись этому чувству, существо поняло, что разделилось на две части, причем вторая часть полностью ему подчинялась. Эксперимента ради оно приказало своему второму «я» стать с ней единым целым. Получилось. Теперь капелька при желании могла делиться, но для этого требовалась еда – много еды.

Сожрав все, что было на дне в пределах досягаемости, существо решило, что пора подняться повыше. И там первой его жертвой стал игривый дельфин, отбившийся от стаи. Он даже не успел понять, что произошло, когда капелька схватила его и принялась поглощать. И тут открылась еще одна ее способность, она прочитала мысли жертвы и узнала, что неподалеку находится целая стая дельфинов.

Но их было слишком много, и капелька решила отложить «дельфиний банкет» на потом, когда она станет больше и сильнее. А сейчас нужно просто подняться еще ближе к поверхности воды и выяснить, нет ли там чего-нибудь более вкусного и питательного. Ее затея увенчалась успехом.

Капелька встретилась с яхтой полной людей, но только вот беда: она не могла до них дотянуться. Существо попробовало, схватить корабль и растворить его, но материал, из которого было сделано судно, оказался ему не по зубам. Тогда капелька «подтекла» под яхту и попробовала перевернуть ее, но ей не хватило сил, та оказалась слишком тяжелой. А ведь на борту было так много вкусной еды. Существо чувствовало ее близость и буквально сходило с ума.

Но вот удача – кто-то из людей на яхте решил искупаться. Как раз то, что было нужно капельке. Она проникла в тело девушки, на которой из одежды оставались лишь трусики. Существо подавило в себе желание сразу сожрать жертву, так можно спугнуть остальных, вместо этого оно потекло по артериям и венам несчастной, пока не достигло ее мозга. Тут капелька взяла бразды правления в свои руки.

В воде оказывалось все больше и больше людей, желающих освежиться. И существо поступало с ними точно так же, как и со своей недавней жертвой: растворяло микроскопический участок кожи, попадало внутрь и брало под контроль.

Купавшиеся поднялись назад на яхту и набросились на остальных. Они превращались в какую-то мерзкую черную жижу, которая выплескивалась на людей и растворяла их, как кислота. Впрочем, она уничтожала лишь органику, одежда оставалась нетронутой. Преотлично закусив на яхте, капелька вспомнила о своих планах и устроила «дельфиний банкет».

Сожрав такое количество живых организмов, капельке нужно было передохнуть, чтобы переварить не только их плоть, но и их мысли. Она погрузилась в некое подобие сна, однако из него ее выдернул гудок проходящего мимо морского лайнера. Существо почувствовало огромное количество еды, намного больше, чем оно смогло бы съесть за раз. И капелька, которая теперь уже больше напоминала огромное нефтяное пятно, поплыла следом за кораблем.

Ловец человеков

Ольга Краплак

г. Евпатория

В серебрящейся воде медленно шел карбас с одинокой человеческой фигуркой, укутанной в просоленный бушлат. Серое, почти неразличимое в мутном ледяном тумане солнце низко нависло по правую руку рыбака Игната. Парус черного карбаса бессильно повис, а рыбак с опустевшим взором приник к мачте и вдыхал густой ледовитый пар.

Невероятная, пустая тишина, не прерываемая даже окриком нечаянной птицы, тянулась столько, что даже мучительная память о звучании живых голосов казалась рыбаку дьявольским обманом. Уже сорок дней его карбас пересекал эти проклятые сизые воды, и в скорости уже должна была показаться изрезанная кромка Новой Земли, но Игнату казалось, что уже сотую свою жизнь он проводит в этом истерзанном карбасе наедине с невидимым горизонтом и раскрошенными пластинами льдин. Впрочем, возможно и вправду не стало вдруг ничего в огромном студеном мире, кроме этой воды и соленого тумана, разъедающего рыбаку душу.

Странное дело, чем дольше длилось плаванье, тем меньше примет жизни находил рыбак, хоть бы какая лодчонка мелькнула, время-то самое рыбное. Раньше, когда северные воды да мертвое безмолвие еще не стали всей обозримой Игнатовой жизнью, они с меньшим братом ходили к Гусиному озеру на гольца в эти месяцы. Бывало, что и зверя какого добудут. А потом пришла в деревню хворь, и не стало меньшого брата.

Серое марево между тем становилось глухой чернотой. В такой темени измученному глазу разное видится, вот и рыбак вглядывался в черное ничто, и как будто различал обитаемый берег, и чудился ему высокий город над водой, там, где людского жилья никак быть не может.

К утру задышал южный ветер, туман истлел, и мир вокруг Игната обрел ясность. Совсем близко чернела полоска острова. Подплыв к ледяному берегу, рыбак не встретил знакомых очертаний замысловатых фьордов западной стороны Южного острова. Вероятно, неведомое течение отнесло его много севернее, в нехоженые морские пространства, потому что суша, которую он наблюдал, была похожа не на вырванный из плоти материка клочок, как острова Новой земли, а на некую древнюю вершину ушедшей в океаническую тьму земли.

Осторожно приблизившись, рыболов сошел на невиданный берег. Бледные волны касались льда, и его драгоценная изумрудная чистота казалась неестественной и жуткой, как будто это белое тело напитано раствором мышьяка. Игнат нашел взглядом некую рукотворную правильность углов, совершенно не представимую в этом настолько далеком от всего человеческого месте. В отдалении высились странные многогранные башни, похожие на граненный ледниковый выступ.

– Господи помилуй, – Игнат перекрестился. – Святой Николай, заступник морской, куда же ты меня привел?…

Мало кто ходил севернее широты мыса Желания, потому что дальше, покуда видит глаз, тянется тяжелый ледовой щит. Но здесь вода была почти свободна, только треснутые пласты льда лежали на темной поверхности океана.

Рыболов бесстрашно направился к далеким башням. Тяжкая пытка бескрайними тихими водами истомила его душу, и он боялся, что далекий город обратиться дьявольским наваждением, и остров этот растворится вместе с ним, Игнатом, в этих тысячелетних студеных морях.

Игнат снял рукавицу и тронул мертвый камень, из которого был выстроен неприветливый дом с пустыми продолговатыми окнами.

– Стало быть, и впрямь набрел на Божий-Град-На-Блаженном-Острове, – вздохнул примирившийся со всеми тайнами бытия рыбак.

Поверья о тайном острове в северных водах, где время леденеет и стынет, гнездились с самых темных уголках Игнатова сознания. Народ из теплых мест выдумывали сказочный остров Буян, с молочными реками да кисельными берегами, и царит там, мол, вечная весна. Но мрачное северное воображение поморских рыбаков, первопроходцев безжизненных берегов, рисовало иные картины. В Игнатовой деревне рассказывали про Остров Блаженных, куда уходят, повинуясь повелительному зову Полярной Звезды, несчастные обитатели поморских селений.

Называют эту хворь "мерячением" или "полярной истерией". Словно околдованные, покидают люди свои натопленные избы, сходят на лед, и упрямо бредут куда-то на север, блаженные, и, конечно, гибнут в морозных далях. Изредка находят их застывшие тела с опустевшими навеки глазами, про иных же говорится, мол, "звезда их увела в свои города, прости Господь их грешные души". Бывает, что вся семья "замерячит", или даже целую деревню пустую найдут. Перст смерти касался только тех, в чьих жилах текла студёная кровь севера.

Приезжие этнографы да выписанные из города врачи, следуя материалистической доктрине, посмеиваются над суеверными северянами, да и сам Игнат не шибко верил этим пустым страшилкам, а потом меньшого братишку эта самая "полярная болезнь" и забрала. Его рвущееся тело привязывали, и запирали, но все равно тот вырвался из ненадежных пут и ушел, когда стороживший его Игнат уснул. И стал Игнат тайно верить, что не сгинул братец в ледяном море, а нашел где-то там, в невиданных далях, заповедный остров с высоким городом, куда так настойчиво призывала его Полярная Звезда. Оказалось, правы были сказки, ведь чудо-город – вот он, правда, ничего живого тут не слыхать, только ветер вьется в улиточьем изгибе единственной улицы.

Сплошные каменные стены и черное, промерзшее дерево высоких арок, смыкающихсявысоко над головой, хранили множество примет существ, неведомо когда выстроивших этот странный, похожий на окаменелый панцирь древнего подводного существа, город. Гладкий белесый камень, будто выглаженная морем цельная скала, весь исчерчен достаточно натуралистичными изображениями удивительных рыб незнакомых Игнату пород, изредка в этом чешуйчатом кружеве попадались диковинные буквы, состоящие из перекрестий и пружинных завитков. Улица спиралью вела рыболова к сокровенному центру, постепенно сужаясь. В стенах чернели проходы, откуда тянуло тлением, и как будто доносился приглушенный шепот множества призрачных губ, словно церковные прихожане еле слышно шуршали свои молитвы. Игнат поспешно проходил мимо пугающих шепчущих провалов, боясь даже представить образы здешних обитателей, утешая себя разумным доводом, что это просто вздыхает попавший в ловушку ветер.

Поднявшийся утром резкий ветер стих, растворив туман, и слепящий полдень резал глаза. Рыбак уже несколько часов кружил, озираясь, в казавшейся нескончаемой спирали города, так и не достигнув его сердцевины. Это неживое место, с тошнотворно преувеличенными пропорциями, неуютными сколами башен-домов и этим проклятым стелящимся вслед шепотом, не вызывала у Игната даже тени доверия. Поэтому дойдя до очередного темного провала в стене, увидав хищно оскаленную морду дьявольской рыбины, похожей на отвратительную крылатую щуку, рыболов решительно повернулся и зашагал назад, к оставленной на берегу лодке.

Густо-фиолетовые тени острых льдин на нетронутом снегу удлинялись час за часом, пока небо не стало чернильным, а затем в вышине выступили капли звезд, сгущающиеся в рукаве Млечного пути в мерцающую полосу, чтобы маленький человек, глядящий на них, остро ощутил свою беспомощную ничтожность в грандиозном плане космоса. В небе змеились ленты полярного сияния. Цвета льда у морской кромки, ядовито-зеленый обруч превращался в удивительно правильную спираль, повторяя нечеловечью архитектуру здешнего города, который казался теперь Игнату не обетованным божьим градом, а умело расставленной рыбьей сетью, приманивающей и пожирающей души неосторожных странников.

Сияние ритмично вспыхивало, как будто световое сердце мерно билось в небесном пространстве, рождая тяжелые малахитовые волны. Игнат выкарабкался из лодки, где он пытался уснуть, стал на ноги и бессмысленно таращился на увенчавшее крыши города свечение, вслушиваясь в гудящий рой голосов, который шел оттуда. Видать, страшные тени, населившие эти древние стены, выползли наружу, и зовут бедного рыбака присоединиться к их тысячегласному хору.

Игнат вошел в первую арку спиралевидного города, и в потустороннем свете северных огней увидел пустоглазые лица обитателей, похожие на глупые рыбьи маски, но все же черты их были человеческими. Они шевелили белыми губами, и выходила из их горла странная песня, мелодию которой Игнат тут же невольно подхватил. Вместе с толпой теней он медленно плыл к центру спирали, неузнанный и безоговорочно принятый за своего. Странным образом Игнат не испытывал должного ужаса, будто бы именно здесь, в этой поющей процессии теней ему и следует быть, и тайна этого места вот-вот откроется ему.

Игнат заметил, что знаки на стенах становятся все более похожими на нынешний алфавит, и он понял, что тысячи поколений странников, угодивших в эту древнюю западню, вычерчивали среди узора из многочисленных чешуйчатых тел свои имена, слова напрасных молитв, символы ненужной теперь веры. "Ultima Thule" – вырезано колючими, строгими буквами [1]. Увидел Игнат и последние слова своего соотечественника, который в страшной догадке о природе этого места высек слова из Евангелия, сказанные Христом ученикам-рыболовам Петру и Андрею: "Идите за Мною, и сделаетесь ловцами человеков".

Улица стала совсем узкой, и рыбак видел, что медленно подходит к широкой площади в сердце города-ловушки. Пройдя меж замерших по краю теней, которые, как уже понял Игнат, когда-то были живыми людьми, а теперь, лишенные имен и памяти, стали жертвами этого места, рыбак увидел хитрый лабиринт, сложенный из острых камней. В самом центре зияла бездонная воронка, словно алчущая пасть голодающего древнего бога.

Пение оборвалось. Белые лица обратились в сторону Игната. Кольцо призраков плотно сомкнулось, не вырваться, да и некуда Игнату возвращаться. Только и остается, что послушно ступить в сложные концентрические кольца лабиринта и бесконечно долго падать в равнодушную, всепожирающую тьму.

[1] лат. "Дальний Туле" – имеется ввиду мифический остров Туле, северный предел ойкумены на некоторых старинных картах. Остров Туле немецкие ученые-оккультисты называли прародиной германской нации и связывали его северное расположение с так называемой космогонической "доктриной вечного льда".

II. СКАЗКА НЕ КОНЧАЕТСЯ

Венлих Танке

Борис Богданов

г. Тверь

На самом деле, Лизхен из Ювелирного переулка не была первой убитой девицей. Первой оказалась безымянная замарашка. Её нашли в сточном канале, который протекает через Золотушные Трущобы. Нашли, да не обратили внимания. Мало ли кто и по каким причинам попадает в канал, тем более в Трущобах! Ну и пускай девица словно бы выпита насухо? Разные обычаи у обитателей Золотушных Трущоб, разные там дела творятся. Стража в Трущобы не заходит, а если и появляется, то старается особенно по сторонам не глазеть. Себе дороже.

Не то Лизхен. Об единственной дочке богатого купца, своенравной и избалованной, всерьёз раздумывали многие неженатые кавалеры. Не дворянка? Ну и пусть! За нею – богатство папаши, а безродность жены можно и перетерпеть, если в кармане бренчат монеты.

Вечером девица выбралась из дома: поболтать с подружкой. С заходом солнца не вернулась. Отец искать её не стал. В первый раз, что ли? Придёт. Под утро или через день. Ювелирный переулок не то место, где пропадают девицы.

Хватились её только на третий день. Бросились искать… и быстро нашли. В сквере рядом с родительским домом. Сухую, похожую на мумию, какие показывают иногда заезжие циркачи.

– У магистрата табор их стоит, – задумчиво проговорил, покусывая губы, капитан городской стражи Кульмистро. – Проведать надо.

– Они это! – взвыл купец, отец несчастной Лизхен.

Циркачей взяли.

– Они это, господин бургомистр, – докладывал следующим утром в магистрате Кульмистро. – Во всём признались.

– Под пыткой? – спросил бургомистр.

– Не без этого, – пожал плечами Кульмистро. – Злодейство-то какое!

– Зачем, сказали?

– Взамен мумии, – объяснил Кульмистро. – Старую, сказывают, крысы объели. Вот и решили новой обзавестись.

– Что же они её на улице бросили? – наливаясь кровью, поинтересовался бургомистр. – Почему из города не драпанули? После такого-то деяния? – вскочил из-за стола, отбрасывая кресло, закричал: – Отвечай!

– Так это… – отдуваясь, пролепетал Кульмистро. – Кроме них, кто мог бы?

– Господин бургомистр…

В комнату заглянул магистратский секретарь.

– Что ещё? – буркнул, слегка остывая, бургомистр.

– Там это, – ответствовал, заранее вжимаясь в стену, секретарь, – ещё одна… тело.

– Тело!…

Бургомистр рухнул в кресло, дрожащими руками набулькал полный бокал кислого красного вина. Дурное это дело – с утра красное пить, да как не пить, если такое творится?

– Где?… – выдохнул бургомистр, осушив бокал.

– В Свиной Слободке, господин бургомистр, – сказал секретарь. – Мясницкого цеха старосты младшая дочка…

В Свиной Слободке жили люди серьёзные, основательные, а если посмотреть свежим, непредвзятым взглядом, то попросту звероватые. Слободу свою они ночами охраняли, да так, что и страже не грех поучиться. Никто посторонний туда после заката не ходил.

– Никакие это не циркачи, – сказал бургомистр и погрозил кулаком Кульмистро: – Смотри у меня, обалдуй!

– Виноват, – потупился капитан Кульмистро.

– Виноват не виноват, а дело надо делать, – зло ответил бургомистр. – А прежде думать. Вот что, – обратился он к секретарю, – собирай-ка Совет. Святого отца зови, цеховых старост, их это впрямую касается, ну, ты сам знаешь.

…Кто первый из них сказал «ведьма»? Святой отец? Староста цеха гадалок, умело притворявшаяся полубезумной Марта Лимнек? Сын главного аптекаря, заменивший хворого родителя? Или же сам бургомистр?

Неизвестно, но слово прозвучало, и шумное собрание тотчас умолкло. Без сомнения, девиц высушивала ведьма, а больше некому, и это было очень, очень плохо. Ведьма – это городу прямой убыток. Купцы, которые пройдут мимо, как узнают, торговые корабли, которые более не бросят якорь в порту. Не считая, понятно, убитых девиц, хотя и тех жалко…

Святой отец отыскать ведьму не взялся.

– Приведите её мне, – сказал он, – тогда попробую изгнать нечистого. А искать… уж простите, для этого маг требуется.

– Откуда у нас в городе маг? – пробормотал бургомистр. – Отродясь у нас в городе магов не было.

– Позвольте, господа! – расцвёл улыбкой Буйнор Бонифати, старший над городскими трактирщиками. – Есть маг! С утра у Кривого Луки сидит. Как сошёл с корабля на рассвете, так и сидит. Пьёт только да ест. Позвольте пригласить?

– Приглашай! – распорядился бургомистр.

Маг, однако, приглашения не принял, и Совету, к негодованию бургомистра, пришлось самому отправляться на подворье Кривого Луки.

Маг оказался крепким мужчиной лет шестидесяти, и по мнению капитана Кульмистро, на мага совсем не походил. Лицо и руки его покрывали шрамы, свидетели множества битв. Из ножен на поясе выглядывала рукоять меча, причём не парадного, а самого что ни на есть боевого. О воинском умении говорил и нож, которым маг ловко разделывал печёную свиную ногу. Старый, опытный воин! О магическом его звании напоминала только препоганого вида жаба, устроившаяся у мага на плече.

– Я здешний бургомистр Якоб Элефано, – сказал бургомистр, присаживась за стол, заставленный пустыми пивными кружками. Прочий Совет остался стоять. – Позвольте узнать ваше имя, почтенный маг.

– У меня много имён, – равнодушно обронил маг. – Венлих Танке, Ирону Ирону, Аджат Люкики, например. Выбирайте любое.

– Венлих Танке как-то привычнее для слуха, – нерешительно сказал бургомистр. Капитан Кульмистро нагнулся и сказал ему на ухо несколько слов. – Э-э-э… прошу простить, вы в самом деле маг?

– Нет, я собачье дерьмо, – сказал маг и щёлкнул пальцами, отчего голову капитана Кульмистро украсили ослиные уши. – Чего вам надо?

Из-за спин раздалось испуганное бормотание святого отца…

– Э-э-э, – снова протянул бургомистр. – Ужасные дела творятся…

– Говорите, – кивнул маг и взял из рук подавальщика новую кружку.

Рассказ был недолог. Маг слушал молча, один раз прервал бургомистра для уточнения какой-то мелкой детали, потом отставил кружку и заявил:

– Вы правы, это ведьмовство. Я встречался с подобным. Так ведьмы возвращают себе молодость.

– Хотелось бы найти ведьму… – начал бургомистр.

– Пятьсот золотых, – остановил его маг, – и я избавлю вас от неё.

– Пятьсот?! – всплеснул руками бургомистр. – Помилуйте, господин Танке, откуда у нас такие деньги?

– Хорошо, – усмехнулся Венлих Танке. – Четыреста и экипаж до столицы. Дела требуют моего присутствия там, – счёл необходимым пояснить он, – а попутного корабля ещё ждать и ждать.

Бургомистр Элефано попробовал торговаться, но маг был непреклонен.

– Вы оставляете город без казны, – сдался, наконец, бургомистр.

Получив задаток, маг предложил подняться в его номер.

– Не стоит пугать простодушных горожан, – с улыбкой произнёс он.

…Полыхали огни, поднимался к потолку разноцветный дым. Свечи из чёрного воска загадочно мерцали. Всё время, пока господин Танке творил волшбу, святой отец, забившись в угол, молился и отгонял нечистого. Однако, пронесло.

– Цветочная улица, дом у старого пруда, есть в вашем городе такое место? – глухо вопросил маг.

– Травница Аглая! – ахнули в один голос бургомистр и Кульмистро. Святой отец издал тяжёлый вздох.

– Е-есть, значит! – зловеще протянул маг. – Поехали!

В дом травницы Аглаи маг вошёл один, и скоро вышел, сжимая в руках две колбы с тёмной кровью.

– Не надо туда ходить, – предупредил бургомистра. – Работа наша кровава, не стоит это видеть.

С последними его словами окна дома плеснули огнём, а крыша провалилась внутрь.

– Это всё? Вы уверены, господин маг? – опасливо поинтересовался бургомистр.

– Вот, – маг покачал колбами. – Ритуал был в самом разгаре, я едва успел. Нет! Не трогайте! – отшатнулся он от бургомистра, который хотел рассмотреть колбу поближе. – Кровь заряжена, или вы хотите умереть? Я сам уничтожу её. После, за стенами города.

– Спасибо, господин маг.

Бургомистр с поклоном протянул остаток денег.

– Премного благодарны, – сказал капитан Кульмистро и украдкой тронул уши – обычные, человеские уши.

– Если что, вы знаете, где меня найти, – сказал маг. – Приедете в столицу, спросите Венлиха Танке, или Ирону Ирону, или Аджата Люкики. Экипаж мой готов?

На рассвете маг покинул город. Сила бурлила в жилах, требовала выхода. Выпивать возничего маг не стал, он и так взял довольно. Из чистого озорства маг обратил того в зайца: пусть бегает. Карман приятно оттягивал кошель с золотом. Сила силой, а с деньгами жизнь, особенно когда ты снова молод, становится куда как проще. Проезжая мимо болотца, маг утопил в нём ненужные более склянки со свиной кровью. Пользы от неё уже никакой, а грязи, если разобьются, много.

– Вот так-то, милая, – сказал маг, ласково щёлкнув жабу по носу. – Лет на сорок меня ещё хватит. А что потом, спросишь? Так мало ли в мире городов, а в них – безобидных травниц!

Жаба промолчала. Она давно разучилась говорить.

Белый воронок

Валерий Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Всю ночь над посёлком бушевала буря. Ветер налетал с моря, завывал над пятиэтажками, трепал рубероид на крышах, раскачивал провода, тяжёлые от налипшего снега. С первым порывом свет ожидаемо вырубился, и посёлок до утра погрузился в белесую тьму…

Миша спал чутко, просыпался, косился на телефон – в такую погоду старикам нездоровится, не пропустить бы тревожный звонок. Но аппарат молчал, и Миша вновь погружался в сон. Лез через сугробы, волоча пузатую сумку с медикаментами, бродил вдоль крыльца в поисках двери…и всё время опаздывал.

Как тогда, три года назад.

Под утро ветер перестал швыряться мокрым снегом в окна. Низкое небо слегка посветлело краешком с востока. Тучи слишком плотные, солнцу не пробиться… Миша вздохнул и поднялся растопить печь. Надо успеть позавтракать, прежде чем пойдут вызовы.

Телефон ожил на второй кружке кофе.

– Антоныч, родненький, помираю!

Савельевна. Хорошая бабка, но уж больно мнительная.

– Давление? Сердце?

Выслушал ответ, кивнул сам себе. Ничего нового, а значит, ничего страшного.

– Буду через десять минут, лежите!

В сенях подхватил саквояж, с ходу закинул его в уазик и взялся за лопату, чтобы расчистить выезд. Зимой привычка оставлять машину носом к трассе экономила время.

Белый уазик, подаренный на новоселье самим губернатором, бегал резво, в питании и обслуживании был неприхотлив. Миша испытывал к нему тёплые чувства. Даже обижался сперва, что в посёлке машине дали прозвище Белый Воронок. Мол, в прошлом веке чёрные воронки людей губили, а этот спасает.

Эх, если бы всегда так было, если бы он тогда успел…

Воронок фыркнул и сразу завёлся, словно только и ждал команды хозяина. Покачиваясь, съехал к дороге, свернул в нужную сторону. Миша погладил руль и подумал, что относится к машине, как к верному псу. Наверное, поэтому будка во дворе так и стоит пустая.

На главной улице уже гремел старенький бульдозер. Митяй и его верный Булька трудились на благо общества. Они расчистили только левую полосу, по ней Миша и двинулся. Бульдозер опасно развернулся в его сторону и замер, покачивая ковшом без пары зубцов. Из кабины высунулся Митяй, такой же щербатый, как и его агрегат.

– Здоров, медицина! – завопил он, перекрывая шум двигателя.

Миша кивнул и показал рукой, что надо проехать.

– Это мы мигом! Булька, назад!

Агрегат загрохотал, отползая. Из ковша на дорогу сполз пласт мокрого снега. Митяй скорчил виноватую гримасу. Миша улыбнулся и дал по газам. Воронок врезался в сбежавший сугроб, разметал его и рванул дальше.

Дома в посёлке никогда не запирали, даже на ночь. На калитки вместо замков ладили простые вертушки, чтобы скотина во двор не лезла. Городской житель Миша, приехавший в этот край по программе «Сельский врач», сильно удивлялся. Пока не понял, что народу тут нечего друг от друга прятать.

Калитка за спиной хлопнула, из будки выглянул пёс. Узнал Мишу, выбрался наружу, виляя хвостом. Надо бы уважить хозяина, потрепать по холке, почесать за вислым ухом. Но в этот миг телефон в кармане куртки подал голос. Пёс зевнул во всю пасть, отвернул морду и отряхнулся, словно пожал плечами – мол, понимаю, Миша, не до меня тебе.

– Алло, у нас сыну третий день плохо…

Это уже серьёзнее. Может, новомодная зараза из города добралась. Миша уточнил адрес. Совсем рядом.

– Буду скоро, не волнуйтесь.

Он шагнул на крыльцо, потянулся к двери и понял, что забыл саквояж в машине. Терять время не хотелось. Ладно, Савельевне сегодня и дыхательной гимнастики хватит.

– Антоныч, тут я, в кухне…

Миша в сенях постучал ногами, сбивая снег с ботинок.

– Почему в кухне? Я вам велел лежать!

– А я лежу…

Он вошёл и обмер. Савельевна смиренно покоилась у печи ногами к выходу, руки на животе. Только вместо свечки старенький мобильник огоньком помигивал.

Миша присел рядом, всмотрелся в лицо, коснулся рук и шеи, прислушался к дыханию. Приступ сильный, медлить нельзя.

– Савельевна, спокойно. На раз-два начинай дышать как тогда…

Бабка мигнула, показывая, что поняла. Говорить она уже не могла. Миша сосредоточился и, зажмурившись, пробормотал нараспев первую формулу. Мир вспыхнул, веки изнутри обожгло красным пламенем, дыхание перехватило.

Савельевна шумно выдохнула. Он открыл глаза. Бабка смущённо улыбалась. От приступа не осталось и следа. Миша помог ей подняться, проводил до кровати, подал лекарство и стакан воды. Проследил, чтобы телефон на тумбочку положила. Велел соблюдать постельный режим, звонить по самочувствию.

– Спасибо, – расчувствовалась Савельевна, – Сама виновата, дура старая! Забыла пилюли принять. Ты уж прости.

– Ну что вы, работа у меня такая…

Миша заторопился на выход, но в спину прилетело:

– Береги себя, не траться на старичьё. Мы уж своё пожили…

Всё она поняла. Или вообще давно знает, да помалкивает. Миша сделал вид, что не услышал.

Воронок за калиткой подрагивал, урча вполголоса. Глушить движок на зимних выездах опасно. А экономить незачем, всё равно дальше посёлка он не выбирается.

Вот уже три года незачем…

Второй вызов в сторону пятиэтажек, там проезд всегда чистят сами, Митяя ждать некогда. Да он и не торопился сюда, неспешно раскатывая по главной улице. Миша припарковался и бегом поднялся по лестнице на третий этаж. Хорошо, что у подъездов кодовых замков на дверях нет…

– Здравствуйте, доктор! Не разувайтесь…

– Мне бы руки помыть, – Миша поставил саквояж, прошёл в ванную, на ходу обдумывая план действий. Первая формула требовала изрядной паузы, иначе прицел сбивался, и прилетала обратка. А времени прошло всего ничего. Обидно тратить силу на себя, когда твоя цель – спасать других. Значит, вторая формула. Она не просто убирала причину, а полностью восстанавливала пациента – с учётом возраста, разумеется. Но и сил отнимала в разы больше…

– Итак, где у нас больной? – бодро поинтересовался Миша, вытирая руки поданным полотенцем. Мать не успела рта раскрыть, как из-под её локтя высунулась бойкая девица лет пяти:

– А больной у нас в дальней комнате! Я покажу!

– Маша, брысь! Не путайся под ногами у дяди!

Миша подмигнул:

– Показывай, хозяюшка…

У двери придержал:

– Дальше я сам. И не бегай босиком, красавица, а то простудишься, как твой братик.

Мать поддержала:

– Маша, держи тапочки, ты слышала, что тебе дядя сказал?!

– Слышала! Он сказал, что я красавица!

Миша улыбнулся и шагнул в комнату.

При взгляде на мальчишку веселье улетучилось. Он лежал мокрый и бледный, даже с порога было слышно тяжёлое дыхание. Зараза! Всё-таки и до нас добралась…

Миша вздохнул, уточнил у матери, чем сбивали температуру, и есть ли хронические заболевания. Оказалось немного, все неопасные. Может быть, и не заметят потом, что они навсегда ушли вместе с большой хворью…

Миша попросил тёплой воды. Как только мать ушла, сел на стул у кровати, упёрся руками в колени и произнёс вторую формулу. Знакомая тяжесть навалилась на спину, согнула его почти пополам, плеснула кипятком по венам…

– Доктор, вы в порядке?!

Мальчишка тихо спал, лицо его посветлело, дыхание выровнялось. Мать стояла рядом, в руках её дрожал ковш. Миша выпрямился, помотал головой, прогоняя муть перед глазами и хрипло ответил:

– Всё хорошо, просто вызовов много.

Телефон очень вовремя отозвался короткой трелью.

– Хвойная, дом шесть! Папе нехорошо, он всё время кашляет!

– Выезжаю!

Он поднялся, держась за спинку стула, поймал немой вопрос в глазах матери, слабо улыбнулся:

– Я сделал укол, сейчас он спит, а проснётся – пойдёт на поправку. И побольше тёплого питья…

– Спасибо вам огромное!

Миша смутился и поспешил на улицу.

Воронок встретил его рокотом движка и запахом нагретого металла. Миша похлопал его по капоту, вскарабкался на сиденье и погнал в сторону частного сектора.

После седьмого вызова Миша чувствовал себя выжатым лимоном на дне пустого стакана. Он медленно вышел на крыльцо. Руки дрожали. Хотелось лечь ничком в сугроб и не вставать до весны. Всё время чередовал формулы, избегая обратки и не расходуя силу на себя.

Распогодилось, сквозь облака проглядывало солнце. Воробьи на дереве оглушительно обсуждали свои нехитрые дела. Веяло близким и до сих пор не замёрзшим морем.

Тренькнул телефон.

– Слушаю…

– Мишенька, Потапов беспокоит…

– Что у вас, Андрей Иваныч?

– Не у меня, Мишенька… Шаман в гостях. Худо ему. Тебя зовёт…

– Шаман?!

Миша скатился с крыльца, в два прыжка добрался до Воронка и, не отряхиваясь от снега, нырнул внутрь. Егерь Потапов жил на выселках, дальше только глухие окольные тропы вдоль берега. Сейчас через весь посёлок надо мчаться. Миша бросил взгляд на датчик. Стрелка колебалась у предельной черты.

– Воронок, милый, не подведи!

Уазик взрыкивал от нетерпения, пробивая колею к дальней улице, до которой ещё не добрался Митяй. Выселки он не жаловал, там его рвения начальство не заметит…

Миша не понимал таких людей. Сам он приехал сюда не выслуживаться, а заниматься любимым делом рядом с любимой женой. Лена была родом отсюда, и другой судьбы не представляла. А он не мог представить жизни без своей Леночки…

Впрочем, это уже три года как и не жизнь. Он просто скользил по инерции, пока последние силы не закончатся…

Лена стала чахнуть на глазах после того, как не вышло с ребёночком. Сначала держалась, отшучивалась, ещё и Мишу успокаивала. А потом слегла и уже не вставала. Медицина оказалась бессильна. Миша потерял надежду и смирился с неизбежностью. Машинально ездил на вызовы, помогал людям, а сам каждую секунду прислушивался к телефону, ожидая рокового звонка от сиделки.

Он зашивал егерю рваную рану предплечья, когда тот вдруг схватил его здоровой рукой за плечо и, глядя прямо в глаза сказал:

– Тебе к Шаману надо. Если кто и поможет, то только он. Давай, отведу. Он сейчас недалеко…

Воронок заглох за километр до цели. Миша выбрался из машины, похлопал по горячему капоту и поспешил вверх. Идти по склону было трудно, снег к обеду просел, уплотнился. Ботинки быстро промокли. Миша тяжело шагал, слабея с каждой минутой. Но опять опоздать он не мог, иначе вообще всё в этой жизни не имело смысла.

Шаман долго молчал, глядя в костёр, а потом кивнул ему, словно собеседнику, и перевернул котелок с кипящей водой. Миша отшатнулся от облака пара и искр, а Шаман засмеялся:

– Хорошая реакция. У тебя получится.

– Что получится? – спросил Миша, утирая лицо рукавом.

– Всё.

До избы егеря оставалось метров сто. Ноги не гнулись, воздух застревал в горле. Миша упрямо штурмовал скользкий склон.

Формулы звучали как полная абракадабра. Хотелось плюнуть и уйти, но Шаман достал нож и полоснул себя по запястью. Миша охнул, схватился за сумку в поисках бинта.

– Формула! – рявкнул Шаман. – Первая!

И сразу всё получилось…

В небе сияло солнце. Снег отливал слепящей синевой. Стало жарко, как летом. Миша подумал, что если упадёт, то уже не встанет.

Он летел домой, не разбирая дороги. Формулы катались на языке острыми горошинами. Забыть их было невозможно, и всё же он непрерывно повторял, словно пытаясь на ходу докричаться до Леночки. Воронок надрывался на заснеженных подъёмах, жалобно звякал чем-то снизу, но ни разу не заглох, домчал. На обледеневшем крыльце Мишу встретила сиделка. Он всё понял по её лицу…

«Истаяла» – сказал потом Шаман. – «Вернуть никак нельзя. Спасай других, сила в тебе проснулась».

Егерь встряхнул его, приводя в чувство:

– Мишенька, ты как?

– Нормально, – прохрипел Миша. – Проведите меня к нему.

– Да вот он, на завалинке…

Шаман сидел, привалившись к стене. Глаза закрыты, губы сжаты в тонкую полоску. Миша нащупал жилку на его запястье. Пульса нет. Совсем.

– Последняя какая была? – спросил Шаман обычным голосом.

– Вторая, но…

– Это хорошо…

Он открыл глаза и отнял у Миши свою руку, чтобы почесать нос.

– Худо мне, всё болит. Давай вторую…

– Так обратка же…

– Давай! – рявкнул Шаман.

И Миша невольно произнёс заветные звуки, понимая всю неизбежность дальнейшего…

Отдача была такой, что он просто растворился в навалившейся горячей тьме. И вынырнул из неё тысячи лет спустя. Всё в тот же солнечный зимний полдень. Живым и полным сил. Сидящим на завалинке рядом с задумчивым егерем Потаповым.

– А где Шаман? – осторожно спросил Миша.

Егерь прикурил от бычка беломорину, выпустил в синее небо белое облачко и, проводив его взглядом, пожал плечами:

– Истаял…

– 

Транжира

Ирина Зауэр

г. Новокузнецк

Тускло-серый рассвет разбудить Мару не смог – это сделала проехавшая с грохотом карета; а вот не ложись на обочине рядом с дорогой. Она встала, покряхтывая, тело за ночь затекло, пришлось еще свернуться клубком вокруг котомки с вещичками. Попытка привести в порядок лохмотья закончилась ничем. Мара повздыхала и потопала в сторону города, откуда её выставила стража.

Весна украсила обочину солнечниками. Жаль, что ярко-желтыми они были лишь в запертых наглухо бутонах. Зелень травы тоже можно было рассмотреть лишь у самых корней, если наклониться к земле. В мире осталось лишь два цвета – грязно-белый и темно-серый, но поговаривали, что и они выцветают, что это те самые Последние Времена, и когда не останется цвета – исчезнет и жизнь. Мара не верила в байки. Кроме одной – цвет имеют и вещи, которые нельзя потрогать. Например, слова. Вообще всё новое ярче.

Поэтому, когда она увидела валявшийся на обочине листок, то подняла его, отошла в тенёк, чтоб рассмотреть добычу.

Там были набросанные торопливо, но разборчиво стихи. Прекрасные от первых строк, где кто-то описал восхитительное – «будет закатный алеть восток, буйный смиряя пламень» до последней в строфе – «Каждому дню – свой облик». Мара не решилась прочесть все и сразу, знала – захлебнётся, сначала ей будет слишком хорошо, а потом наступит тяжкое похмелье. Такое сокровище, как хороший стих, можно было использовать иначе, разумнее.

И пришлось – быстрее, чем она хотела. Стражник в городских воротах – Мара надеялась, что это будет другой, подобрее – хмуро глянул и перекрыл ей дорогу копьём.

– А ты ещё куда? Платить кто будет?

Он знал, куда, и знал, что платить ей нечем, а то бы ночной патруль оставил Мару в городе, ночевать на скамейке в парке. Она попыталась проскочить под копьем – страж грубо отпихнул, схватив за плечо, и потом демонстративно вытер руку о штанину, хотя ее лохмотья не были такими уж грязными.

Выбора не осталось. Она достала из потайного кармашка в рукаве листок и громко с выражением прочла первые восемь строк, не упустив ни «буйного пламени», ни «Можешь погаснуть или сиять».

Стражник застыл. На его лице Мара видела теперь не отвращение к таким, как она, а удивление. Во что оно перерастет, если продолжить? Но Мара не решилась – ни продолжать, ни остаться, чтобы увидеть результат. Ей самой второе прочтение того же куплета принесло лишь немного тепла, возникшего где-то внутри. Слова и цвета могут согревать, в хороших домах над очагом каждый день пишут слово «огонь» – разными почерками, с завитушками и буквицами, нанимая специального писца…

Мара рванулась вперед почти бегом, опасаясь, что грубый, вечно всем недовольный страж быстро выйдет из-под действия чар.

Остановилась только в знакомой подворотне. Перевела дух, посмотрела на зажатый в руке листок. Хотелось снова испытать то чувство – цвета, тепла и счастья, но это значило растранжирить добро. Стоило поберечь сокровище.

Уже хотелось есть; на завтрак имелись черствый хлеб, луковица и соль. Не так плохо, но ведь можно и лучше. Лавочник, который мнит себя ценителем прекрасного, отвалит ей денег или наполнит сумку хорошими продуктами, вроде копчёностей и свежего хлеба. И это только за только первые строчки. А их явно больше двадцати. Этого хватит по крайней мере на неделю.

«Транжира, – упрекнула себя Мара, пряча листок. – Можно и на две растянуть. Если читать только женщинам… Женщины чувствительнее и к слову, и к цвету, им меньше нужно».

Но женщины были и скупее, особенно к таким как она.

Мара все же наскоро перекусила, давая себе время всё обдумать. Пожалуй, и правда стоило попытать счастья с женщинами.

Она не решилась идти открыто и пробралась задворками в нужное место – к лавке госпожи Ормиз, пухлощекой кондитерши, отчаянно рыдавшей, если приходилось лично придавить зазевавшегося таракана. У лавки толпился народ, в том числе и нищие; наверное, за вчерашними засохшими булками. Мара едва не рванула туда же, но остановилась. Нет. Надо не охотиться за подачками во дворе, а войти в лавку.

Ждать пришлось долго. Мара начала нервничать и для храбрости еще раз перечитала уже знакомую ей часть стиха. Стало лишь хуже – пришло острое разочарование и пустота, словно краски стиха умерли и теперь пытались сделать мёртвой и её. Она окончательно потеряла решимость – и как раз в этот момент последний нищий ушел со двора. Мара заставила себя встать и пойти вперед.

– Какая прелесть, – почти равнодушно сказала кондитерша.

Мара судорожно сглотнула. Не вышло. Первые восемь строк, опьянившие стражника, на госпожу Ормиз не подействовали совсем.

– Могу продолжить, – сказала она и прочитала еще восемь строчек; как всё новое и необычное, они изменили мир.

Показалось – солнечный свет, бивший в окна, стал золотым; показалось – брошь на платье кондитерши синяя настолько, что этот цвет не забыть никогда. Показалось – столешница прилавка, светлое дерево с оранжевыми прожилками, теплая и бархатистая на ощупь…

– Какая прелесть, – повторила кондитерша совсем иным голосом. И тут же деловито спросила: – Что ты за это хочешь?

– Еды, – все еще жмурясь от ярких цветов и ощущений, сказала Мара. – Много.

– Хорошо, – тут же согласилась хозяйка лавки и потянула из пальцев нищенки смятый листок. – Будет тебе много еды.

Мара отпрянула, спрятала лист за спину.

– Не за весь стих, – с тревогой уточнила она. – За то, что уже прочитала. Могу для вас записать.

Дама фыркнула.

– Записать я и сама могу, и прочерк у меня наверняка лучше. Но часть не стоит, как целое. И не действует в полную силу. Так что или всё, или ничего.

– Но я же уже вам дала… – попыталась спорить Мара.

– А я взяла. Надо было сначала обговорить условия, а уже потом подарки делать. Не согласна – пошла вон.

Мара понимала. Преувеличенная сентиментальность кондитерши оказалась показной. Настоящей была ее жадность.

– Ну хоть что-нибудь дайте…

«Что-нибудь» она и получила – ту самую черствую булку, от которой отказалась утром.

Мара не решилась снова попробовать с женщиной. Тем более повезло – она увидела знакомого скупщика на его любимом месте – в уединенной беседке парка. Подошла, нерешительно потопталась у порога. Скупщик, родом с Юга, когда-то был к ней добр и платил хорошие деньги за хорошие вещи, пока у нее еще были вещи.

– А, маленькая госпожа, – приветствовал он ее улыбкой и своей обычной южной картавостью: – Зайдите, пьиглашаю. Лазделите со мной минутку.

Мара зашла.

– Господин, у меня есть… – Понадобилась минута, чтобы объяснить. И в этот раз она сразу обговорила: – Вы мне запла?тите, а я прочитаю.

– Ваша севелная поезия… – Он покачал головой, но порывшись в карманах, достал пару монет, серебро. – Можете плочесть, и кто знает…

Недоговаривать – это тоже было в южном стиле.

Мара размышляла. С одной стороны, вот человек, который согласен платить. С другой – не мало ли? Даже серебром…

Но он был хорошим человеком, такому не жалко и подарить. Мара взяла деньги и прочитала, ловя выражение его лица, менявшееся от строки к строке, особенно на повторах – «каждому дню свой облик», а потом «голос». Ему делалось хорошо. И так захотелось сделать еще лучше, что Мара прочла все.

Кажется, их накрыло обоих; в гулкой тишине видимый через прутья решетки закат был невыносимо алым, а лицо скупщика – невыносимо добрым. Но когда волна ушла, он сидел, держа руку у сердца, а потом поднялся.

– Плостите, это…

И пошел прочь, шатаясь на каждом шагу. Мара выругала себя. Надо же было вспомнить, что ему лет семьдесят, и поберечь старика. Радость тоже убивает.

Но теперь у нее были деньги. И что-то еще, глубоко засевшее внутри. Хорошо, что темнеет так медленно – она успеет продать стих еще одному человеку.

Тамаш как обычно торчал в убогом кабаке. С деньгами, судя по модной одежде, у него был порядок. А вот со вдохновением – судя уже по лицу – никак. Его стол был завален исписанными листками, пол рядом тоже.

Мара подошла, села, показала ему уголок свернутой бумаги.

– У меня для тебя что-то есть. Хорошие стихи. – И когда Тамаш потянулся к бумаге, отдернула руку. – Сначала заплати. Золотой.

– Стихи не могут быть настолько хорошими! – возмутился он. – Даже мои не так хороши!

Она, зажмурившись, прочитала ему первые строки, потом открыла глаза. Тамаш хмурился, Тамаш молчал, Тамаш что-то карябал на листке перед собой. Наверное, хотел сбить цену.

– Золотой и точка, – предупредила Мара.

Он пожал плечами, достал жёлтый кругляш, положил на стол, протянул к Маре пустую руку. Нищенка накрыла монету ладонью и только тогда передала ему листок. Тамаш открыл и начал читать. По его лицу ничего нельзя было сказать; на поэта все действует слабее, если вообще действует. Так и есть. Он скривился, бросил листок на стол и вынес приговор:

– Труха.

Мара на всякий случай отошла на шаг.

– Зачем тогда купил?

– Ради идеи. И того, как этот слабенький автор решил задачу. Неплохо, надо сказать, решил. Я смогу это использовать.

Маре вдруг показалось что она продешевила. И еще сомнение… Она упрятала монету подальше, закопала в глубины своего рванья и снова подошла. Попросила робко:

– А можно мне… еще раз?..

Он понял, усмехнулся и щедро протянул ей бывшее её сокровище.

Мара не знала, зачем ей это надо. Наверное, хотела в последний раз насладиться… Или надеялась найти то, чего не нашла ушлая кондитерша – и что заставило шататься уходящего скупщика. Но строчки больше не превращались в образы и цвета, не сияли, не дарили радость. Все эти «Я говорю с тобой – ты молчишь, не отвечая светом». Только уныние.

Листок выпал из руки. Стало тоскливо. Даже золотой уже не радовал. Она отвернулась и побрела прочь.

– Найдешь еще стихов – заходи! – крикнул ей в спину Тамаш.

Маре было все равно. Она чувствовала себя обокраденной, словно серый мир вокруг выпивал из нее остатки цвета и жизни. Скверный мир. Скверные стихи. Скверное всё.

Но в голове крутились и крутились три строки, навязчиво и зло, словно недоговорили, не донесли своё, словно Мара была им что-то должна – или они ей. И шагов через двадцать, когда мир подступил к самому горлу, она сдалась и начала шептать в такт шагам: «Каждому дню свой голос, каждому дню свой облик, каждому дню свой пламень». Почему-то от этого делалось легче.

Прикладная магиматика

Валерий Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Светлячок неутомимо бился в мутное стекло. Однажды его вызвали из небытия простым заклинанием и обрекли на вечное мельтешение внутри уличного фонаря. Стекло, сработанное на совесть, за долгие годы не дало ни одной трещинки. Светлячок был бессмертен, и дух его страдал от безысходности. Но каждую ночь упрямо рвался наружу, во тьму. Потому что не мог иначе.

Фонарь отбрасывал на старую брусчатку неровные пляшущие тени. Здесь, на окраине, такое освещение было роскошью. Однако мощные ворота торгового склада, до которых доставали отсветы светлячка, объясняли и магический фонарь, и мощёный выезд, и двоих охранников, скучающих в каморке по ту сторону ворот.

– Клим, а ты амулеты давно проверял?

Силя изнывал от безделья. Климу захотелось послать его на обход раньше срока, да что толку? Вернётся через полчаса и опять начнёт зудеть. Молодой ещё, неженатый. То ли дело Клим – он здесь от семьи отдыхает, тишиной наслаждается. Точнее, мог бы наслаждаться…

– Недавно смотрел, – ворчливо отозвался старший, догадываясь, что последует дальше.

– А давай я гляну?

– Ну, глянь. Только не зуди…

Молодой напарник так резво рванул из-за стола, что табурет отлетел в сторону. Клим ругнулся вполголоса, ловя обеими руками опасно накренившийся кувшин. Не хватало ещё на ночь глядя лишиться главного утешения.

– Так, тут у нас показатель ауры, датчик движения неживой материи… – Младший с упоением бормотал себе под нос, тщательно сверяясь с табличкой памятки. Водил по строчкам пальцем, от усердия высунув кончик языка. Соображал Силя туго, память имел скверную. Потому тут и служил. Памятливые после школы в Колдуху поступают. А то и на высшее магическое.

– Ой, Клим, а тут в нашу сторону что-то идёт…

– Живое, поди? – понадеялся старший.

– Нет…

Чертыхнувшись, Клим поднялся, оттеснил молодого от конторки и вгляделся в показания охранных амулетов. Всё верно, по улице топал магимат. Судя по ауре – простой, но бодрый. Явно недавно сляпали.

– И куда его послали в неурочный час? – удивился Клим

В соседних дворах собаки подняли отчаянный лай. Точно, не любят они големов… Старший глянул в окно, почесал в затылке и решил раньше времени суеты не поднимать. Но за спиной у него уже раздался характерный свистящий звук, с которым покидает кобуру штатный жезл…

– Силя, не дёргайся! Мало ли куда он…

Большой четвероногий магимат, топавший по дороге разболтанной вихляющей походкой, внезапно резко сменил курс и устремился к воротам.

– Нападение! – азартно выкрикнул Силя, размахивая жезлом.

– Стой, дурень! – рявкнул Клим. – Да он просто сломался…

Словно в подтверждение его слов голем со всей дури врезался в фонарный столб и с грохотом повалил его. Стеклянный шар разлетелся вдребезги, счастливый светлячок свечой взмыл в тёмное небо. Полыхнул напоследок особенно ярко и навсегда угас во тьме чуждого ему мира…

Магимат откинуло в сторону, но он выровнялся и в одно слитное движение оказался у складских ворот. Тяжёлые створки содрогнулись, словно от тарана. С потолка на охранников посыпалась пыль. Клим потянулся за своим жезлом, торопливо соображая, чем именно ударить по голему.

– Клим, отойди! – крикнул Силя. И тут же жахнул сквозь ворота остановкой времени. Разумеется, заклинание не дошло до адресата. Да и ворота не особенно укрепило. От следующего удара застонали петли, засов треснул, но усидел в пазах. Ещё одна атака, и голем прорвётся внутрь.

Клим, проклиная всё на свете, возился с настройками жезла, лихорадочно прокручивая на оси цветные пластины. Зато Силя не терял времени даром и опять ударил через доски нелепым заклинанием. Простым уничтожением, которое вообще на магическую материю не действует. Клим едва успел подумать, что магия в руках дурака страшнее демона, как ворота рассыпались ворохом гаснущих искр. И сквозь них в здание стремительно ворвался четвероногий конструкт.

От удара его длинной суставчатой лапы Силя с писком отлетел на стол, увлекая за собой оставшийся табурет. Остатки ужина брызнули в сторону, остро запахло содержимым разбитого кувшина.

– Ах ты, дрянь! – Клима затрясло от ярости.

Магимат не обратил на него внимания и уверенно двинулся в глубину склада. Атака была неплохо рассчитана. Или кто-то вёл его извне? Некогда гадать, потом разберёмся. Клим, наконец, совладал с непослушными пластинами и одним движением остановил время вокруг голема. Тот застыл как муха в янтаре. Точнее, как в хрустале – в свете газовых ламп заколдованный воздух сиял и переливался оттенками белого и синего.

– Учись, дурень, как надо бить! – проворчал старший, утирая рукавом вспотевший лоб. Силя тяжело завозился в руинах мебели, медленно поднялся, отряхнулся и с ненавистью уставился на неподвижного противника.

– Давай, чини теперь, что сломал. Зарядов хоть хватит? А потом жезл сдай, от тебя сегодня и так одни убытки…

Клим шагнул к конторке с амулетами. Не хотелось будить хозяина среди ночи, но выбора не было. Не глядя в памятку, занялся активацией и не сразу понял, что происходит за спиной.

– Получай, скотина! – завопил Силя, ударяя дуплетом. Вернул время воздуху и мгновенно состарил голема. Едва дёрнувшись, тот рассыпался в прах. Только лёгкий туман остался висеть в воздухе.

– Ты что творишь?! – ахнул Клим, обернувшись.

– Магимата завалил, – улыбнулся младший, – пресёк злодейство и спас вверенное мне добро…

– Какое добро? Ты же все улики распылил, как теперь узнать, кто его сюда привёл?!

Клим внезапно осёкся.

Туманное облачко на месте уничтоженного голема вытянулось вверх и разделилось на три части. Каждая быстро обрела человеческие очертания и уплотнилась. Свободные души! Никто не вёл магимата извне, маги заранее перенесли себя в его неживое тело и просто выжидали время для атаки. А тупой Силя им только что подыграл…

***

– Я слушаю! Кто вызывает?! – голос у хозяина, хриплый спросонья, срывался от злости. Тем более что ответили ему далеко не сразу.

– Проверка связи, – губы Клима шевелились помимо его воли.

– Что за шутки?! Силька, это ты?

Краем глаза Клим видел, как младший выносит со склада очередные коробки смощными артиками тончайшей работы. Солидный склад, тут разный товар лежит… Повернуть голову он не мог, и лишь примерно представлял, насколько уже полна повозка грабителей.

– Да, это я, – ответил его голосом вселившийся маг. – Всё в порядке, доброй ночи!

– Хм, а голос, как у Клима… – хозяин на миг засомневался, сделал паузу, словно пил воду, и грозно пообещал напоследок: – Я тебе утром башку оторву!

Амулет отключился.

Клим мерзко захихикал, испытывая при этом полное отчаяние. Его поддержал не менее глумливым смехом Силя, по лицу которого текли слёзы раскаяния. Третий маг, оставшийся без тела для воплощения, не разделил общего веселья.

– Торопитесь, олухи, – прошелестел он из-под потолка, – утро скоро, а мы всё возимся! Серый, распотроши свою тушку, где тут главный приз?

Клим вновь ощутил, как в самое нутро его сознания лезут чьи-то грязные лапы и мысленно взвыл от ужаса.

«Я всё скажу, не надо, я всё скажу!!!»

«Мультиартик куда положили? Быстро отвечай!»

Так вот что им надо, обречённо понял Клим. Значит, точно убьют.

Артефакт, начинённый всеми мыслимыми заклинаниями, с безлимитным зарядом – таких сейчас и близко не делают. Даже у целого ордена мощи не хватит. Мультиартик, игрушка богов, сгинувших в легендарную эпоху. Обычный смертный его активировать не сумеет. По накладным на складе ничего подобного отродясь не водилось. Может быть, он и вовсе выдумка?

«Не виляй, выкладывай! И не ссы, бедолага, мы тебе просто память потом сотрём».

– Упирается? – прошелестел над ухом третий маг.

– Ага, героя корчит, – послушно откликнулся Клим, не в силах сопротивляться чужой воле.

– Подчиняй его, Серый, некогда уже возиться.

– Сам подчиняй! – огрызнулся Клим, одновременно ужасаясь услышанному. – Мне потом силы не хватит вернуться!

– Тогда ты, Тимка, – окликнул призрак второго мага. Тело младшего крутанулось на месте, едва удержав в руках стопку коробок с военной маркировкой.

– Ты чего гонишь?! Сам вообще силу не тратил! Ты и подчиняй! Я, знаешь ли, тоже не хочу на рассвете улетучиться!

– Трусло убогое! – разозлился призрак. – Возьмём мультик, всё у нас будет! Подчиняйте, он явно что-то знает!

– Серый, скажи ему! Чего он, в самом деле…

Клим, стиснутый со всех сторон чужим сознанием, лишённый возможности управлять собственным телом, по привычке продолжал анализировать обстановку. Грабители препирались, словно дети малые. Так это и есть дети! От силы школяры. А то и вовсе пацанва из местной Колдухи. Понаберут на бюджет, вот они и куролесят, едва магии нюхнут. А магия в руках дурака…

Словно в подтверждение его мыслей Силя, при попытке показать призраку обидный жест, дёрнулся и не удержал на весу коробки. Стопка рухнула, рассыпая по полу артики разного назначения. В том числе бездушные гранаты ударного типа.

Всё произошло практически мгновенно. Гранаты дружно рванули, прошивая тесное пространство магией изгнания. На поле боя такой взрыв вышибает дух из любой незащищённой тушки в радиусе поражения. Страшная штука против пехоты. Тела ещё дышат, а их души уже на том свете в очередь выстраиваются…

В складской каморке вышло несколько иначе. Чужой дух в теле держится непрочно и под удар попадает первым. Грабители растерялись, не успели выставить защиту, и Серый с Тимкой вылетели и вновь обратились в туманные облачка. А призрак сразу растаял, словно ветром сдуло…

– Сява, ты куда?! – ахнули они хором, теряя драгоценное время. Свободный дух не может применить артефакт, но сила, которая удерживает его на этом свете, позволяет колдовать до своего полного истощения.

Слово или дело – что быстрее?

Клим не обладал силой, не знал наизусть ни одного заклинания, но зрение и реакция его ещё ни разу в жизни не подводили. Обретя контроль над телом, он сразу рухнул на пол, целя головой по последней неразорвавшейся гранате…

***

До приезда стражи Силя чинил ворота, а Клим развлекался, гоняя по каморке нечаянно одушевлённые табуреты. Граната оказалась не той системы. Осторожно трогая огромную шишку на лбу, он весело размышлял: «А может, мне всё же поступить в Колдуху? Хотя бы заочно? На эту, как его, прикладную магиматику?…».

Богиня

Ирина Мещерова

г. Санкт Петербург

Люди говорят, Богиня странно смотрится здесь, среди леса, а я привыкла. Я с детства ходила сюда, сначала с бабушкой, потом с мамой, чтобы ухаживать за Ней. Теперь вот моя очередь.

Глупцы несут в дар Богине фрукты, вина, драгоценности. Зачем мраморной статуе изумруды? Что она с ними будет делать? Мы уносим всё, что хоть чего-то стоит в деревню, старейшинам. Они найдут применение. Может, конечно, себе они оставляют больше, чем тратят на благо деревни, но какое наше дело? Наше дело следить, чтобы богиня была довольна.

Я провожу мягкой тканью по бледному мраморному лицу. Богиня должна оставаться чистой и белой. Вот и всё.

Глупцы – это ещё не самое страшное. Самое страшное – рыцари. Рыцари несут в дар Богине кровавые жертвы. Зачем Богине головы мёртвых драконов? Их алая кровь пачкает священные белые одеяния, прекрасные бледные руки. Чтобы стереть эти пятна надо вовремя насыпать мелового порошка, который впитает в себя большую часть грязи. Если повезёт, через сутки её можно будет просто смыть и отполировать, а если нет – Богиня будет гневаться, а мы – вспоминать, что есть и в нас магия. Я не люблю колдовать. Это больно. Но разве рыцарям есть дело до моей боли? Разве есть им дело до меня? Я – серая, незаметная. Некрасивая – сказал бы кто-то, если бы заметил. Я – только пыль у Её сандалий. А Она – что и говорить, Она – Богиня. И смертные мужи влюбляются в Неё, идут ради Неё на подвиги… которые Ей даже не нужны.

Помню день, когда нам показалось, что всё изменится. Семь лет назад. Бабушка ещё была жива, но за Богиней ухаживала уже мама. Пришёл богатырь, по имени Светозар…

***

Пришёл богатырь, по имени Светозар. Его золотые кудри сияли в лучах солнца, а голубые глаза лучились таким тёплым светом, что казалось, даже холодной мраморной Богине может стать теплее.

Первое, что увидел Светозар – покосившийся домишко с плетнём в прорехах. На крыльце домишки сидела ветхая старуха в ветхом, но опрятном убранстве. Она что-то вышивала.

Светозар подошёл к старухе, поклонился.

– Поздорову, бабушка!

– Поздорову, соколик, поздорову! – старуха подняла на рыцаря незрячие глаза.

– Ты одна тут, бабушка?

– Одна, яхонтовый. Дочь с внучкой ушли к Богине.

Светозара слегка царапнуло то, как она произнесла “Богиня”, словно с большой буквы. “Умерли, что ли? Ох, не ладно это.”

– Тебе, может, пособить чем, бабушка? Я смотрю, у тебя плетень весь в дырах, да и домишко лучшие времена видал. А я, не смотри, что с мечом, я и с топором и с рубанком с детства знаком.

– А я и не смотрю, – усмехнулась старушка. Но по-доброму так усмехнулась. Светозар понял, что она не обиделась. – А и помоги, касатик! Девкам-то всё несподручно бревна таскать.

И Светозар остался. В первый день старуха накормила его, напоила, в баньку отправила париться. А богатырь все смеялся, будто в сказку попал, да высматривал, нет ли у избушки ног.

– Нету, нету, голубь мой, и не смотри! – старуха даром что слепая, всё подмечала.

Утром Светозар проснулся с первыми петухами, да только старушка уже бодрствовала. А то и не спала вовсе. Она вынула томившуюся в печи кашу, поставила котелок, исходящий паром, на стол, достала четыре глубокие деревянные миски и ложки, тоже четыре. Светозар подивился, зачем. И тут услышал нежные девичьи голоса во дворе. Голоса приближались, отворилась дверь, и вплыли, будто павы, две девицы-красавицы, как две капли воды похожие, только у одной волос седой в косе пробивается. Девицы сперва замерли, увидев богатыря, но скоро расслабились, будто каждый день у них в доме такой гость бывает: статный, златовласый да в богатой рубахе.

Девицы сели за стол, стали есть кашу да расспрашивать гостя, кто он, откуда. Зачем пожаловал только не спрашивали. А он и рад рассказать, много чудес повидал по дороге из родного города. Видел драконов. Видел рыцарей, которые этих драконов убивают.

– И, главное, я понять не могу, зачем! – всё сильнее распалялся Светозар. – Такие ведь красивые звери! Грациозные, мощные! Ну таскают иногда овец из стада, но не больше, чем волки. А на волков ведь вооружённые до зубов рыцари не ходят. И не гордятся потом на каждом углу этим. Ну, волк и волк. Если много таскать стал, можно и застрелить. Но гордиться то чем?

Красавицы понимающе кивали. Светозар уже заметил, что не так они и похожи. Та, что с сединой в волосах, явно мать. У неё и морщин больше, особенно на руках, и глаза потеряли яркость. А младшая – звали её Дарина – просто загляденье. Волосы чёрные, аж блестят, глаза – словно зелень лесная. И смеётся так славно, а между зубов – милая щербинка.

Как поели, девицы принялись убирать дом, а Светозар, наконец, отправился выполнять работу, на которую подрядился. Подвязал золотистые кудри, снял шитую шёлком рубаху. Дарина хихикнула, но тут же сделалась серьёзной и пошла возиться с какими-то мудрёными порошками.

Мечом махать – это вам не заборы строить. Любой сможет. Так отец его говорил. А был его отец плотником, и всему сына успел научить. Не успел только научить, что где родился – там и пригодился.

Дело в руках у Светозара спорилось, забор на глазах становился крепче, а солнце шло к закату. Дарина выглянула из дома:

– Эй, богатырь, идём ужинать!

Так и повелось: весь день женщины работали в доме, Светозар – во дворе. Разговаривали только за завтраком да за ужином. Всё больше Светозар говорил. Были то у него быстро закончились, но хозяйки и небылицы принимали благосклонно. Верили или нет – дело другое. Хотя по хитрому блеску в незрячих глазах старухи Светозар видел, что она то всё понимала. Она и сама иногда рассказывала после ужина странные сказки, больше похожие на заклинания, или пела песни, не похожие ни на что.

Иногда Дарина с матерью уходили в леса на несколько дней. Уходили поздно вечером, возвращались рано утром. О походах своих не говорили, а Светозар и не расспрашивал. Приходили часто уставшие, и у матери все больше седины в волосах было. А дочь только краше с каждым днём становилась. Только беспокойно богатырю было от ночных этих походов. Однажды, когда матери с дочерью дома не было, Светозар решился спросить у старухи, куда они уходят.

– А то ты не знаешь? – вроде бы удивилась она. Светозар лишь пожал плечами. – Ну и не надо тебе тогда знать, милок!

Вот и весь разговор. Только тон у старушки такой был, что богатырь вспомнил это странное “к Богине”. И очень ему захотелось узнать, к какой такой богине ходят его хозяйки. Как-никак пол мира обошёл, а богинь никаких не видел.

Утром, когда Дарина с матерью к завтраку не пришли, Светозар сказал старухе, что отправится подальше в лес, чтобы найти подходящие для укрепления стропил прямые стволы. А сам пошёл по тропинке, которая начиналась сразу за домом. Шёл-шёл, да и к дому пришёл.

– Леший водит! – плюнул себе под ноги Светозар. И подумал, что не зря девицы затемно уходят. Может в этих краях леший ночью спит.

Пришлось дожидаться следующего раза. А пока он ждал, всё чаще по вечерам Дарина не оставалась слушать бабушкины песни, брала Светозара за руку и уводила из дому. Коротали вечера, а то и ночи на полянке, под звёздами.

Но вот снова пришёл вечер, когда Дарина с матерью отправились в лес. Светозар выждал немного, сказал старухе, что пошёл до ветру. Та понимающе вздохнула:

– Ты смотри, если развилку увидишь, а куда они пошли не заметишь – налево поворачивай.

Светозар благодарно сжал сухую старушечью ладонь и кинулся в лес.

Дорожка петляла сперва среди негустого подлеска, было почти светло от яркой луны в небе. Но вскоре ветви стали закрывать лунный свет, лес наполнился незнакомыми шорохами, а огонёк, который женщины несли с собой, казался таким далёким и часто пропадал. Один раз Светозар совсем потерял его из виду, но наткнулся на развилку, которую не видел в своём дневном походе. Свернул налево и снова впереди забрезжил неверный свет. Шёл он, казалось, не долго, но когда лес снова стал редеть, открывая чудную круглую поляну, было уже совсем светло. И в свете дня он увидел Богиню.

Богиня был такой, как ему всегда мечталось. Хоть он и думал, что никогда ни о каких богинях не мечтал. Молочно-белая, гладкая кожа, тонкие руки, крутые бедра, и стоит так, словно танцует. Одно слово – Богиня.

Из транса Светозара вывел тонкий вскрик, похожий на мышиный писк. Он обернулся на звук и заметил двух женщин, раскладывающих какие-то тряпочки и порошки на скамейке в стороне от Богини. Он понимал, что это Дарина с матерью, но они казались ему какими-то другими. Он не сразу понял, что с ними не так. Они больше не были красавицами. Бабы как бабы. У Дарины вон зубы кривые. Мать её вообще вся в морщинах. Впрочем, долго рассматривать их Светозару было недосуг. Это были минуты, которые он мог потратить на то, чтобы насладиться красотой Богини. Он сделал несколько шагов к статуе, потянул руку. Коснулся края Её одежд и словно молнией поражённый встал.

Простояв так несколько часов он ушёл, ни слова ни сказав.

Целый день проблуждал Светозар по лесу. Не потому, что не мог найти дорогу: просто бесцельно ходил, словно и правда был оглушён громом. К вечеру набрёл на полянку, где стоял все тот же покосившийся домишко, окружённый новым, красивым и крепким забором. На крыльце всё так же сидела и вышивала слепая старуха. Светозар подошёл. Помолчал.

– Ну что, видел? – Светозара неприятно кольнуло, что он больше не “яхонтовый”

– Видел… Я… Я когда сюда шёл, в соседнем королевстве дракона видел. Большой такой. Золотой. Блестящий. Ей, наверное, понравится, когда она увидит, как его чешуя переливается на солнце.

– Она ничего не увидит, – пробормотала себе под нос старуха.

– Сама ты не увидишь, кротиха старая!

Светозар бросился в дом, собирать пожитки, казалось, прочно обосновавшиеся в сундуках. Достал свой сверкающий меч, чтобы вскоре обагрить его драконьей кровью.

***

Я провожу мягкой тканью по бледному мраморному лицу Богини. Чтобы стереть с неё свежую кровь. Так и носят они эти кровавые жертвы… Зачем – не пойму. Только и остаётся, что успевать вытирать кровь, пока она свежая.

– А ты запоминай, каким составом какая грязь выводится. Тебе всё это тоже предстоит.

Я ерошу непослушные золотые волосы дочери. Они прекрасней, чем холодное совершенство Богини.

Но это только для меня.

Наш ответ Прокрусту

Кирилл Ахундов

г. Баку

В госпиталь я приехал последним. Хот я должен был первым. Все наши собрались в холле третьего этажа, редкая солидарность. Выглядели, как обычные люди, немного странные лица. Трое курили у большого окна, украшенного морозными звездами, и толстая санитарка хмурилась. Остальные сидели на узком, длинном, словно в метро, диване, подпирая затылками салатовую стену. Бледные, подавленные, они уже вышли из палаты, зачем-то оставив приоткрытой дверь.

– Мужики! – я поднял руки, изображая виноватое существо. – Девочки!

Они будто и не слышали.

– Как он?

– Да иди уже, – пробормотал кто-то ворчливо и поморщился.

…Он был укрыт до подбородка. Ледяная скульптура с болью в глазах. Казарменная серость одеяла растворялась в пасмурности окружающей обстановки. Холодные стены с пепельными силуэтами теней. Тусклая стеклянная утка, зачем она тут, с какого боку? Судебный шепот самописцев, бесстыдные трубки капельницы. И зловещий кабель – от приземистого генератора квантов электромагнитного излучения к подбрюшью кровати. Вся эта профессиональная строгость таила чудовищный обман. Здесь проходила граница бутафории, и не понять: кто из нас пребывал по ту сторону искаженной реальности или балансировал на краю…

Я внимательно оглядел его кровать. Нахмурился. Современная больничная койка, облагороженная универсальной техникой, внезапно показалась прокрустовым ложем. Был такой в древности изувер. Растягивал пленников на деревянной дыбе. И сейчас Враль, хороший парень, мой друг, мой брат, добровольно возлег на экспериментальный эшафот…

Враль – так мы его зовем между собой. Это не насмешка, это ласковая бесцеремонность, абсурдное недоразумение. Он честен, как пророк, но редко шутит и улыбается. О нем писал Пастернак, навзрыд, с пронзительной нежностью и пониманием.

Я кашлянул. Он моргнул и попытался улыбнуться – глазами. Меня смущала неумолимость ситуации.

– Что же ты, браток? – я понимал, что мой вопрос фальшив, но пытался демонстрировать бодрость и оптимизм. Хотя какой, к черту, оптимизм при таком раскладе.

Он взглядом показал, что рад.

– Я… – ему было трудно цедить звуки, но он упрямо тянул ноту. – Ян…

– Молчи, дружище, я здесь… все понимаю…

Я хотел сказать, что мы тебя вытащим, хотя ничего не понимал, он знал это, и радовался, словно ребенок в предвкушении обещанного подарка.

– Достать… чернил… и пла… плак… – он повторял, как заклинание, и тысячи грачей метались над его кроватью. Грохот крыльев, завораживающий блеск черных зрачков.

Я махнул рукой, наваждение исчезло.

Вспомнил последний наш разговор.

– Я не хочу быть низкокосным или высокосным. Точка! – повторял он вновь и вновь, вращая сердитой метелью, как спинером. – Я просто хочу быть высоким. Точка.

– Да ты и так не коротышка, – изобразил я искреннее удивление.

– Сухую грусть на дно очей…

– Сам-то понял, что сказал? – ухмыльнулся я.

С ним только так. Фамильярное дружелюбие, граничащее с цинизмом. Вдруг проймет?

Не помогло. Вот лежит он сейчас в обрамлении холодных теней, и поток жгучих фотонов омывает его тело, как стая сумасшедших грачей, атакующих стиснутое тучами небо.

Нехороший госпиталь, он мне не нравится! Подозрительные методы лечения. Истязания, а не лечения. Они, ученые, думают, что могут любому пришить, как палец, несколько часов жизни? Ладно, не любому, но ведь не таким же изуверским способом: накачивая дикими фотонами, словно физиологическим раствором.

Законы природы суровы и не подлежат пересмотру. Но если кто-то очень хочет вырваться за пределы стандартов и запретов, то он обязательно попытается осуществить свою мечту. Невзирая и вопреки. Однако расплата обернется катастрофой. Если только рядом не окажется побратимов. Даже люди научились переливать друг другу кровь, пересаживать костные ткани и даже сердца! Чем же мы хуже людей?

Я посмотрел на монитор в изголовье кровати. Он планомерно отсчитывал часы, минуты, секунды. Сколько секунд содержится в двух сутках? Я стал мысленно считать, и у меня ум зашел за разум. Потом вдруг сообразил. Приложил ладонь к энергопанели генератора, сосредоточился. Отдам ему сутки своего ресурса. Ничего. Не обеднеем. Ни я, ни миллионы бражников, которые в январе станут пить всего лишь на один день меньше. Это даже полезно для здоровья, правда? На экране суматошно замелькали единицы и нули, слившиеся в серебряную веселую струйку, словно садовый шланг прорвало. Пусть у него прибавится настоящее, живое время, а не искусственные хроночастицы.

Слегка закружилась голова. Голова?

И услышал сердитый шепоток Марты:

– Ах, паразит… Решил в героя поиграть?

Я не заметил, как она просочилась в палату. Марта схватила меня за плечи, сильные ладони, теплое дыхание. Голова перестала кружиться.

Мы с Мартой всегда были ближе к нему, понимали лучше остальных. Жалели, сочувствовали?… Нет. Но при общении с Вралем чересчур бодро улыбались, слишком громко шутили и так глупо проявляли свое расположение, что только тупица не догадался бы – ему пытаются всеми силами доказать, что он равный среди всех.

Как это: веками ощущать несовершенство? Наблюдать, как друзья тщательно и неумело скрывают свое превосходство… Словно хромой в компании спринтеров. Или беззубый среди грызунов. Однорукий боксер. Глухой пианист. Горячий снеговик.

Враль решил исправить это недоразумение. Стать настоящим. Большим. Равным остальным. Бегуном, музыкантом и йети. Возможно ли? Рискованная арифметика сравнений в мире торжествующих иллюзий.

Марта, Эйприл, Майя – сестры клана Вес; самые добрые и веселые среди нас, наверное, поэтому так и назвали свой клан. Вот они втроем окружили меня, держат за плечи, за локти, вливают энергию, которая уже бурлит, как весенний ручей. Держись, Враль, расти большой.

Топот. Ворчание. Хмыканье. Не оборачиваясь, почувствовал присутствие всех наших. Дед в неизменной шубе, отороченной серебряным мехом. Хмурый Ной в комковатом крестьянском тулупе. Добродушные близнецы Юнька и Юля, душевный дядюшка Август, философ Сенти, занудливая тетка Октябрина… Они тоже хотели поделиться часами и минутами.

Я самый младший среди всех. Но Дед утверждал, что это с какой стороны посмотреть. И подмигивал. Его шутки заковыристы и с подтекстом. Я не мог понять – с какой стороны надо смотреть на себя, чтобы узнать истинный свой возраст?

Смахнув морщины со лба, присел прямо на кровать. Мы отметили в палате День смеха и День Победы, Великую Октябрьскую революцию и начало сбора урожая, Новруз, Пасху, Хануку, праздник Нептуна, фестиваль тюльпанов, синг-синг и даже хогбетсотсо. Изрисовали одеяло смешными и гордыми символами, каждый из которых подмигивал и показывал викторию.

Враль закрыл глаза. Щеки порозовели, дыхание выровнялось.

Я нашел на одеяле кусочек свободного места, изобразил елочку и мандарин.

– С новым статусом, брат…

Вышел, осторожно прикрыв дверь.

Они меня ждали в холле.

Все десять.

Брошенный

Лита Марсон

г. Рига

Холодно и неуютно. Открываю глаза и вижу вокруг темные деревья. Где я? Почему я один? Почему я не дома? Где Мартин? Жалобно пищу, но никто не отзывается.

Пытаюсь встать, но лапки подгибаются. Очень хочется есть и пить.

– Здравствуй, маленький зверь.

Оборачиваюсь на женский голос. Передо мной странное существо, напоминающее человека. Черные спутанные волосы свисают до колен, лицо перепачканное, на пальцах когти длиннее моих, одежда грязная и рваная.

– Кто ты? – спрашиваю я. Люди не понимают кошачьего языка, но это явно не человек. Она смеется и ласково гладит меня по шерстке.

– Можешь называть меня феей-крестной. Не знаешь, что это такое? А мама тебе не рассказывала сказки перед сном?

– Я убежал от мамы, а Мартин нашел меня и забрал к себе. Я хочу домой! Ты не знаешь, почему я не дома? Я потерялся? – с надеждой смотрю на фею-крестную, но она печально качает головой.

– Нет, ты не потерялся, тебя увезли в лес и бросили.

– Не может быть! Мой Мартин никогда бы так не сделал! Это неправда!

– Прости, малыш, – фея снова гладит меня по головке, но легче от этого не становится. Я зажмуриваюсь и прячу носик в лапках, чтобы не заплакать. – Слёзы тебе не помогут. А вот я могу тебе помочь. Один в лесу ты не выживешь, поэтому тебе надо вернуться к семье. Нет, не к людям. Они предали тебя; если придешь к ним снова, опять выбросят или убьют. Но я могу найти твою маму, братьев и сестер. Они живут в большой стае на окраине леса.

Фея-крестная показала мне дорогу, и я вернулся к своим. Жизнь в лесу была суровой и тяжелой. Мы воровали еду из мусорных ящиков, прятались от собак, старались не попадаться на глаза людям. На нас охотились волки, лисы и совы. И в лесу, и в городе было опасно, и нигде мы не находили безопасности. Но наша стая росла, мы становились больше, крепче, сильнее. Вскоре все лесные звери знали, что не стоит лезть к нашей банде. Меня избрали вожаком, так как я вырос самым крупным и мощным, а из-за темного окраса прозвали Дарк. Никто не знал, что мое сердце тоже стало черным. Я ненавидел людей с каждым днем все больше. Они предали меня, выбросили как ненужную тряпку, а ведь я верил им, думал, что Мартин мой друг. Мысли о мести буквально пожирали меня изнутри, и я не находил себе места.

Однажды на рассвете я сидел на холме и смотрел на спящий город. Утро было солнечным и радостным, но я не испытывал ничего, кроме злости и обиды.

– Я думала, ты их всех простил, – рядом на поваленное бревно опустилась знакомая фигура в лохмотьях.

– Ты ведь не фея-крестная, – я решил не отвечать на вопрос. И так все понятно.

– Конечно, нет, – хрипло засмеялось грязное существо. – Но я умею колдовать, поэтому могу исполнить одно желание. Чего бы ты хотел, Дарк?

– Отомстить! Я хочу, чтобы люди страдали и мучились! Они берут нас к себе домой, а потом выкидывают за порог, они травят нас собаками, они издеваются над нами, и все потому, что мы меньше и слабее!

– Тише, тише, я все поняла. Я исполню это желание, не волнуйся. Приведи ко мне свою банду сегодня в полночь.

Мы пришли к странной фее посреди ночи, и она заколдовала нас. Мы стали огромными, высотой метра полтора в холке, выносливыми и неуязвимыми зверюгами. Когда все закончилось, я поблагодарил «крестную» и повел банду в атаку на город. Пришло время людям заплатить за свои преступления!

Первым делом я направился к тому дому, который когда-то был моим. Остальные окружили здание плотным кольцом, а я снес дверь с петель и ворвался внутрь. Найдя спальню мамы и папы Мартина, я тихо зашел и увидел своих самых страшных врагов. Прошлое нахлынуло на меня, и я отчетливо вспомнил, как родители переговаривались на кухне, как решали мою судьбу, как сунули в машину и увезли в лес. Они избавились от меня только потому, что я слишком жалобно мяукал по ночам! Зарычав от злости, я сделал еще один шаг и вдруг услышал:

– Пушок?

На пороге комнаты стоял Мартин. За прошедшие три года он немного подрос, но все равно казался маленьким ребенком. Особенно по сравнению со мной. Как же он узнал меня?

– Пушок, это действительно ты? Почему ты такой огромный? Пушок, я так скучал по тебе!

Малыш обхватил меня за шею и заревел. Его родители проснулись и в ужасе вскочили. Еще бы – посреди спальни стоит гигантское животное с горящими глазами! Но Мартин ничего не замечал, продолжая поливать слезами мою шерсть. И эти слезы растапливали мое окаменевшее сердце, проникая в мою душу и очищая от скопившейся ненависти.

– Мама с папой сказали, что ты умер! Я целый месяц тебя оплакивал! А ты жив, жив, жив…

Я больше не могу вынести. Вырвавшись из объятий ребенка, я выбегаю из дома и уношусь в лес без оглядки. По шуму за спиной понимаю, что стая следует за мной.

Остановившись, я смотрю на братьев и сестер виноватым взглядом.

– Я не хочу мстить, – говорю я, опустив голову. – Мартин не предавал меня. Его обманули родители. Я мог бы убить их за то, что они сделали со мной. Но тогда мой лучший друг останется сиротой. Я больше не понимаю, кто я и что мне делать…

– Зато я знаю, – голос феи звучит холодно и безжалостно. – Если ты не принесешь в жертву моему колдовству жизни людей, то умрешь сам. Таковы правила. Магия не дается даром, за нее всегда надо платить. Выбирай.

Услышав слова колдуньи, моя стая разбегается в разные стороны, и мы с ней остаемся вдвоем. Я смотрю в ее ледяные глаза и понимаю, что выбора у меня нет.

– Возможно, люди не самые лучшие существа. Но я больше не хочу им мстить. Ради Мартина я отказываюсь от своего желания. Если за это я должен пожертвовать собой, пусть будет так.

– Ну ладно, тупая скотина, пора умирать! – визжит «фея» и взмахивает руками. В мою сторону летит сгусток тьмы, впивается в мою грудь, и я падаю как подкошенный. Мое тело становится слабым и маленьким, глаза закрываются, и я теряю сознание.

– Пушок, очнись, ну пожалуйста!

Слышу знакомый голос и пытаюсь открыть глаза. В голове гудит, лапы не слушаются, но я понемногу прихожу в себя. Я все еще в лесу? А где фея-крестная? Где моя семья?

– Пушок, все будет хорошо, потерпи, мы почти дома.

И тут я понимаю, что меня несут куда-то. Вскоре я оказываюсь на мягкой поверхности и чувствую запах молока. Нахожу миску и начинаю жадно лакать, после чего оглядываюсь. Я в комнате Мартина, лежу на столе на чистом полотенце. Спрыгнув на пол, подхожу к дверям и прислушиваюсь.

– Мам, он мой друг!

– Ты не понимаешь…

– Нет, это вы не понимаете! Если вы снова увезете его в лес, я уйду вместе с ним!

– Но это же грязное животное. А ты хочешь держать его в своей комнате. Давай выпустим его в сад, пусть прибегает, когда захочет.

– Пап, ну что ты такое говоришь? Он же еще маленький совсем… Он там погибнет…

– Ладно, малыш, ты прав, прости. Не плачь, пожалуйста. Мы не должны были врать тебе и отнимать у тебя Пушка. Пусть живет с тобой. Но пообещай – если он начнет проситься на улицу, ты будешь его выпускать. Договорились?

– Конечно! Обещаю! Спасибо вам!

О чем они говорят? Я не маленький, мне уже три года, совсем взрослый кот. Отхожу от двери и вдруг вижу зеркало на стене. Запрыгиваю на стол и вглядываюсь в свое отражение.

Передо мной крохотный пушистый черный комочек. Глазки недавно открылись, лапки коротенькие, а хвостик совсем тощий. Я снова стал котенком. И у меня есть возможность прожить свою жизнь иначе, рядом с лучшим другом. Не знаю, кто и зачем дал мне второй шанс, но я благодарен за него. Сворачиваюсь клубочком на полотенце и начинаю мурлыкать. Теперь всё будет хорошо.

Зелёные голодные

Полина Кузаева

г. Оренбург

Вода капала в бочку, я смотрел на расплывающиеся круги. Фонари давно погасли, и сквозь разбитое окно светила только луна.

Когда идёт дождь, я всегда вспоминаю того мальчишку. В ту ночь он забрался в мой дом и провел в нем всё предрассветное время. Голодный зелёный цвет глаз. Им было так холодно – зелёным голодным, – что я сразу полюбил мальчишку. Стоит ведь только чуточку пожалеть, как незаметно начинаешь любить. Вот я и потянулся к нему из своего угла. Вылез на середину комнаты и сел рядышком.

– Кто здесь? – спросил мальчишка.

Мне и голос его понравился. Ровный и тёплый, как речной камушек, прогретый солнцем.

– Мыши, наверное, – сам себе ответил мой гость. – Как же здесь зябко.

У него была тощая курточка, он втянул в рукава руки и сидел так, обхватив себя за колени. И ведь не спал. Хотя как заснешь, когда ветер сквозь щели в стене пересчитывает тебе ребра.

Я по чуть-чуть начал дышать зелёному голодному то в бок, то в спину. Думал, накроет его сном, да и полегчает бедовому. Ан нет. Заговорил вслух, и меня будто за горло сжали от мысли, что мальчишка со мной разговаривает, когда ни видеть, ни чувствовать не должен.

– Не глянулась ей картина. Одну секунду посмотрела и отошла. А я ведь для неё писал. Знал, что на выставку придёт. А другие хвалила. О…бездумные краски! Егор льёт их на холст столько, сколько нельзя, и смеется при этом. Буйство цветов и линий, а за ними ведь ничего! Он и сам это знает. А Варе понравилось…

Ох, разгорячился мальчик. Не болен ли? Точно, пышет, как печка. Нельзя мне было, конечно, но я положил ладони ему на лоб. И держал, пока лишний жар не покинул тело.

Мальчонка замолчал. Я и рад был. Поневоле я вобрал в себя часть его сил, и теперь меня заливало горячим. Будто кто лил на голову кипяток. Впервые за долгие годы я почувствовал злость.

Нашёл художник, из-за кого горевать – безмозглой дурочки, не умеющей разглядеть главное. А паренек дар имеет. Я- то вижу. Эх, женщины…

– Что?

Зелёный голодный ощупывает темноту. Я, оказывается, сказал это вслух. Не стоило…

– Что женщины? – повторил юнец, и я рванул с горки вниз, зажмурив глаза: «Дуры». Нельзя мне было с ним говорить, но я не вытерпел.

– Ну вот… я так и думал, что здесь ещё кто-то есть. В темноте ничего не видно, – улыбнулся парнишка. Он ничуть не испугался. Пристально посмотрев на него, я догадался, что мальцу даже в голову не пришло, что рядом вовсе не человек.

– Почему дуры? – спросил он.

Искушение ответить захлестнуло меня. И я, зажмурившись, сказал по слогам: «По-то-му». А когда открыл глаза, увидел, что зелёный голодный глядит на меня в упор. Непередаваемое чувство…

– Дуры, мой мальчик. Как же иначе, – понесся я в карьер. – Дуры… Тебе ещё мало лет. Ты не пробовал ни меда, ни акрид.

– Почему? Я…

– Помолчи, пожалуйста.

Я прикрыл ладонью его рот, и мои пальцы потеплели. – Послушай.

Он рассмеялся. И этот смех я люблю до сих пор. Будто рассыпались солнечные зайчики. Прямо мне в руку. Столько тепла за одну ночь я не знал все последние сто лет.

– Ты знаешь, кто жил в этом доме? Давно, очень давно…

Мальчишка помотал головой. Ну, конечно. Откуда ему знать…

– Обыкновенная женщина. Её звали Люся. Смешное имя она носила гордо, как диковинную шляпу. У неё был вздернутый нос, веснушки и отвратительное чувство юмора.

– Вы любили её?…

Я кивнул головой. И долго молчал, прежде чем продолжить.

– С детства. Ещё когда она бегала наперегонки с уличными собаками. Отважнее сорванца не было в округе. А я рос тихим мальчиком. И любил поесть. Люся же могла за весь день съесть яблоко и быть сытой. Я любовался ею издалека. Мы выросли, так и не подружившись.

– И?… Зелёные голодные вцепились в мои прозрачные серые, и я побежал по ним, как по мосту, в своё прошлое.

– Я уехал учиться в другой город. Стал архитектором. Даже немножко прославился. И каждый, каждый божий день я думал о Люсе. Представлял, как возвращаюсь и строю для нас дом. Непохожий ни на что на свете. Своими руками – один. И когда уже достраиваю крышу, приходит она. Лето, вечер. Остро-остро играют на скрипках цикады. Я сижу на козырьке и вдруг вижу Люсю. В длинном жёлтом платье. Ветер раздувает его, на мгновение обнажая белую полоску ткани. У неё загорелые ноги, на которых смешные красные туфли с бантиками.

Я спускаюсь, и Люся медленно подходит ко мне. Смотрит в глаза. Долго-долго…а потом целует. Я беру её на руки и уношу в дом.

– Как в сказке. Так не бывает, – говорит мальчишка.

– Бывает. Если долго мечтать, если верить, то всё будет. Будет по писанному тобой. Месяцами я представлял эту сцену. До мельчайшей детали. Я знал, как украшу комнату. Куда поставлю пузатую стеклянную вазу с подсолнухами. Какой вырежу подставку для обуви, на которую скину потом с Люси жёлтое платье. Я всё знал.

– И у вас получилось? Люся пришла?

– Да…

Холод закрывает мой рот. И я беру тепло у мальчишки. У него много, а мне надо закончить историю.

– Да, – повторяю, – да, мой мальчик, Люся пришла вечером 24 июля и встала под крышей моего дома. И ветер поднимал её платье. И она улыбалась неловко и чуть смущенно.

– А потом? – зелёные голодные сияют, встревоженные моей историей.

– А потом пришло утро, юный художник. Я придумал счастливую жизнь для себя и притянул в неё Люсю. У моей девочки не было такой воли, как у меня. Она не сумела поверить в свою судьбу и зажила по моему сценарию.

– Люся не любила вас, да?

– Да. И нарисованное мной счастье превратилось в беду. О, она стала образцовой женой. Утром мы завтракали в просторной кухне. Развевались белые занавески. Пахло булочками и кофе. Я уходил на службу, а она бросалась на кровать и плакала.

– Почему вы ничего не сделали для неё?

– Я думал, что сделал Люсю счастливой и не хотел замечать обратного. Мы прожили вместе год. Её прежде полные смеха глаза стали пустыми. Я кричал на неё. Не от злости, поверь. Видя, как она страдает, я мучился. Но что же я мог сделать?…

– Отпустить!

– Это я теперь понимаю, мой мальчик. А тогда мне казалось, что я её благодетель. Ведь я окружил её красивыми вещами, комфортом.

Ей же нужны были, как и любому другому человеку, трудности, которые она бы преодолевала. А я лишил её этого. Отобрал свободу и голод. Закрыл любопытство на ключ и глубоко его спрятал. И…

– Она умерла?…

Я припадаю к дыханию мальчика и забираю ещё тепла. Иначе мне не выговорить ни слова.

– В один из дней я вернулся, а Люси нет. Её искал весь город. Только через неделю какой-то рыбак обнаружил тело. Оно зацепилось за корягу… распухшее, черное…

– Не верю, – говорит мальчик. Его тихий голос еле слышен сквозь дождь, судорожно стучащий по чёртовой крыше. – Не верю, она же была сильной и смелой.

– Да, а ещё порядочной. И обнаружив утром себя рядом со мной, решила, что любит, ведь иначе и быть не может. И надо всё делать так, как положено. А так нельзя, Мальчик. Нельзя, как положено. Нельзя, чтобы по писаному. Чтобы идеально смотрелось. Пусть твои рисунки всегда будут с тайным изъяном. Не продумывай каждую мелочь, и тогда в них поселится настоящая жизнь. Это как яблоки. Огромные и яркие чаще всего в рот не возьмешь. Их специально выращивали для красоты. А над маленькими и червивыми никто не старался, и потому они сладкие.

Тут я спотыкаюсь о слово, само заскочившее мне в голову. Да…сам я бы его не нашёл. Именно так – райские. Я говорю его про себя. Парнишка все равно не поймет, рано ему ещё. Да это и не понять – пережить нужно. Мне вот больше века понадобилось.

Тонкие солнечные лучи пробиваются через окно в комнату. Зелёный голодный всё ещё смотрит на меня, а мне уже нечего рассказать.

– Уходи, мальчик, – шепчу я. – И никогда никому не придумывай счастья. Даже себе. Оставь это Богу.

– Подождите! Как вас зовут?…

Я качаю головой, прижимая палец к губам. Больше ни слова. Я забрал и так слишком много у тебя, юный художник.

Зелёный голодный ждёт ответа, но только мыши тихонько шуршат в углу.

С трудом поднявшись, мальчишка уходит. Боюсь, я награжу его кашлем до самых последних дней. Слишком много тепла отдал он мне. Глупый, доверчивый – зелёный голодный.

***

Вода капает в бочку, я смотрю на расплывающиеся круги. Меня почти не осталось. Ещё чуть-чуть, и я смогу уйти. Туда, дальше…

Рядом стоит картина. Её принёс утром какой-то мужчина, я не успел разглядеть. Поставил в комнате, сдернул полотнище, и тут же ушёл.

Я вновь набираюсь смелости посмотреть и разлетаюсь взглядом о девушку с золотыми волосами, будто плывущими на ветру. В её глазах – смех, поделенный с жалостью. И я качаюсь перед ней на ветру, тоненький, как стебелек осенней травы. И последнее, на что у меня хватает сил здесь – это поклониться её зелёным голодным зрачкам и поцеловать рядом с ней воздух.

Но вот я становлюсь всё легче и легче. Город уже подо мной, как игрушечный. Я нахожу взглядом дом художника и заглядываю внутрь. Да, это был он, мой мальчишка. Уже седой, сутулый. Сидит за мольбертом и кашляет в кулак, боясь разбудить жену и детей. – Прощай, – шепчу я, – ты не забыл. И угадал всё вплоть до мельчайшей детали. Забери обратно картину. Покажи людям.

На миг он поднимает глаза, и я сквозь всё небо вижу в них этот восторженный благословенный голод.

Обычный супергерой и его проблемы

Борис Богданов

г. Тверь

– Найди мне молодильные яблоки, – тщательно артикулируя беззубым ртом, попросил Царь. – Жениться собираюсь, а формы, как видишь, нет.

– Внуками бы занялся, чем жениться, – буркнул Супергерой. – Посмотри, песок из тебя сыплется.

– Найдёшь яблоки, сыпаться перестанет, – резонно ответил Царь. – И давай, поторапливайся, негоже девушку разочаровывать.

Супергерой отправился в путь, добыл молодильные яблоки и отдал их Царю. После чего почувствовал некоторое утомление.

– Теперь я могу отдохнуть? – спросил он.

– Конечно, – ответил Царь. Ему было не до Супергероя. Прибывшая из Шемаханского царства невеста активно строила ему глазки, и Царь не хотел отвлекаться.

Выйдя на крыльцо царского терема, Супергерой от души потянулся и… обнаружил вдруг, что за рукав его назойливо теребит какая-то девица и что-то говорит при этом на иностранном.

– О мой гад!… – пробормотал Супергерой, переключаясь на иностранный. – Кто ты, милая, и чего тебе от меня надо?

– Меня зовут Золушка, благородный рыцарь, – представилась девица, – и я хочу поехать на бал.

– Ну так поезжай, – не понял Супергерой, – я-то тут при чём?!

– Злая Мачеха рассыпала по дому крупу из семи мешком и потребовала, чтобы я всё собрала и разложила крупы по сортам. Только потом я могу поехать на бал.

– Ну и что? – снова не понял Супергерой. – Пригласи свою крёстную фею, она поможет.

– Крёстная улетела на уикенд в Майами, – потупилась Золушка. – Я не знаю, что такое Майами, и где этот уикенд, но, короче, Крёстная занята. Помоги, ведь ты же Супергерой!

Делать нечего. Взялся за дюж, не говори, что не гуж. Или наоборот? Впрочем, как не переставляй слова, суть дилеммы не меняется. Супергерой перебрал крупу, разобрав её по нужным мешкам. Потом он перемыл полы во всех комнатах загородного дома Злой Мачехи, потому что Золушка совершенно случайно вот только-только сделала себе манюкюр. После комнат пришла очередь окон, стен и пяти клозетов. Зачем Злой Мачехе пять клозетов, Супергерой не понял, ведь дочерей у неё только две? Да, есть ещё муж, лесник, но пятая? Посмотрев на скромно потупившую глаза Золушку, Супергерой принялся за бальное платье. Закончив платье, которое получилось, да, получилось, он полез в подвал и поймал там самую жирную крысу и шестёрку мышей. Грызуны отнекивались, спорили, но Супергерой убедил их таки стать кучером и лошадьми. Супергерой умел быть убедительным.

Тыква превратилась в карету сама. Она оказалась чрезвычайно впечатлительным овощем.

Отправив Золушку на бал, Супергерой с некоторым усилием разогнул натруженную спину. Позвоночник потрескивал, но слушался. Наконец-то он отдохнёт!

– Сэр! – услышал он чей-то тонкий голосок. Огляделся, но никого не увидел.

– Да здесь я, сэр, здесь!

Кто-то подёргал Супергероя за штанину.

Вернее, не кто-то, а Мальчик-с-Пальчик.

– Тебе-то что? – утомлённо спросил Супергерой. – Ты, вроде, со всеми своими проблемами разобрался?

– Людоед нетипичный попался, – сказал Мальчик-с-Пальчик. – Не засыпает никак. Боюсь, скоро он проголодается, и тогда…

На глаза Мальчик-с-Пальчика навернулась слезинка.

– Ладно, – согласился Супергерой. – Помогу.

В конце концов, кто такой Людоед? Просто очень крупный мужчина с нетрадиционными пищевыми предпочтениями.

Здесь он ошибся. А ведь Мальчик-с-Пальчик честно сказал, что Людоед – нетипичный. Можно было прислушаться и сделать выводы. Конечно, Супергерой справился. На то он и Супергерой, чтобы справляться с самыми сложными, самыми тяжёлыми заданиями.

Освободился он только под утро. Людоед маялся бессоницей. Супергерой охрип, исполняя все колыбельные, которые знал. Потом Людоеда пришлось ещё полночи укачивать, а ведь он был, – в этом Супергерой не ошибся, – очень, даже, что вернее, чрезвычайно крупным мужчиной!

На рассвете Супергерой выполз из Людоедова дома. Сам дом стоял на пригорке, а под пригорком волновалось море просителей.

– Я давно жду тебя, Супергерой! – кричал один.

– Скорее помоги мне, Супергерой! – волновалась другая.

– Без тебя, Супергерой, никак, – разводило руками четвёртое.

Супергерой заплакал и полез на самую высокую гору, которую смог обнаружить поблизости. Залез – и бросился вниз, в раскинувшееся у подножия горы болото.

Супергерои, как известно, в огне не горят и в воде не тонут. Не тонут они и в болотах.

– Апчхи! – Супергерой чихнул и пробудился.

Здоровенная жаба в бикини сидела напротив его лица на листе кувшинки. В пасти жаба держала длинную стрелу. Её оперением она нежно щекоталаСупергерою в носу.

– Здрас-сте… – растерянно сказал Супергерой. – Чего надо?

– Так это, – жаба кокетливо поправила бретельки купальника, – замуж.

– А?… – начал было Супергерой.

– А положено, – ответила жаба и полезла целоваться.

Принцесса Кейтлин

Лита Марсон

г. Рига

Жила-была принцесса по имени Кейтлин. С самого детства она грезила драконами, читала сказки о них и надеялась, что однажды встретит крылатого ящера в реальной жизни. Когда Кейт выросла, она решила отправиться на поиски своей мечты.

Но принцессе не везло, вместо драконов ей попадались только принцы. Один из таких ухажеров по имени Джеймс оказался весьма настойчивым, он преследовал ее день и ночь, дарил цветы и подарки, приглашал в рестораны и кино, осыпал комплиментами. Постепенно Кейт привыкла к нему, даже привязалась, поэтому на предложение руки и сердца ответила согласием.

Поначалу брак казался счастливым. Молодая пара продолжала ходить на свидания, цветов и комплиментов стало меньше, подарки из романтических превратились в практичные, но в целом все было вполне мило.

Затем принцесса затосковала. Джеймс требовал идеального порядка в доме, проверял каждую полочку на наличие пыли, бурчал из-за любой мелочи. А сам раскидывал носки, оставлял по всему дому грязную посуду и мелкий мусор, а еще ему нужны были глаженые рубашки, накрахмаленные простыни и разнообразное питание. Времени на мечты о драконах у принцессы не осталось. Её жизнь проходила либо на кухне, либо с пылесосом, со стиральной машиной и утюгом наперевес.

В итоге через год Кейт бросила Джеймса и зажила в свое удовольствие. Вышла на работу, стала зарабатывать себе на жизнь, а свободное время посвящала сказкам и мечтам.

Через несколько лет на горизонте нарисовался следующий настойчивый принц по имени Николас. Кейтлин больше не хотела замуж, но родители воспитали ее в традиционном стиле и внушили, что женщина не может обходиться без мужа. Поэтому она согласилась и снова вышла замуж.

Второй брак в течение первой пары лет казался удачным и счастливым, но затем выяснилось, что Николас алкоголик. Сначала принц выпивал довольно редко, потом все больше и больше, а в конце концов начал пропадать на целые сутки, проводя все свое время с собутыльниками.

В этот раз Кейт не стала долго ждать и сразу подала на развод. Больше она не позволяла никаким принцам морочить себе голову, забыв про дурацкие традиции и родительские наказы. Лучше быть одной и мечтать о чем-то прекрасном и чистом, чем загубить жизнь в несчастливом замужестве. Так и жила дважды разведенная принцесса Кейтлин. А потом бесследно исчезла. Говорят, драконы забрали её в свою сказочную страну.

Ложный курьер

Михаил Ковба

г. Екатеринбург

Недалеко от главного бульвара за нарисованным фасадом спрятался развалившийся особнячок. Налетел ветер, моргнули фонари, пыльная ткань колыхнулась, и в темном переулке появился высокий мужчина, одетый в белоснежный костюм-тройку. Он отодвинул тростью край занавеси и с грустью взглянул на руины. Из нагрудного кармана выглянула ящерка и повела мордочкой.

– Чуешь? – спросил мужчина. – Погоди немного, скоро наедимся.

Отстукивая тростью веселый ритм, мужчина направился к центральной улице. Вынырнув из мрака арки, он очутился на широком пешеходном проспекте. Отблески светильников плясали на брусчатке; яркие женщины в коротких платьях и на высоких каблуках плыли, окруженные флёром духов; гомон голосов сотрясал воздух; запахи дорогих ресторанов и киосков с уличной едой перемешивались в неповторимый аромат.

Улица бурлила и шипела, люди толкались и неслись, подхваченные потоком, и даже смешения старинных особняков и стеклянных кубов современных зданий казались здесь удивительно органичными. Школьники в рваных джинсах, туристы в разноцветных очках, театральная публика при параде, пузатые мужики в шортах и резиновых сланцах, рокеры в коже, – в своём белом костюме мужчина ничем не выделялся из разноцветной толпы.

– Вы иностранец? – его ухватил за локоть вертлявый тип и потащил за собой.

– Нет…

– Но ведь и не местный? Сделайте фото на память! Снимок с символами города. Будет, что вспомнить, когда вернетесь домой.

Около бортика перехода мялись две ростовые куклы: полосатый тигр с оттопыренным проволочным хвостом и огромная чёрная лошадь со скатанной гривой. Конь хлопал руками-копытами, напоминавшими утюжки, из зубастой пасти глядели человеческие глаза.

– Как вас зовут? – голос шёл из груди тигра. Плюшевая лапа придавила плечо, огромная голова нависла сверху.

– Трикс, – ответил мужчина.

– Красивое имя! Всё-таки вы иностранец, зачем обманывали? – всплеснул руками зазывала.

Он извлек из-за пазухи черный фотоаппарат и сделал снимок. Квадратик вспышки ослепил, и Трикс ошеломленно заморгал. Зазывала помахал выехавшей снизу аппарата фотокарточкой.

– Смотрите, какие красавцы получились!

Снимок выглядел пошло до отвращения: искусственный свет, вышитые улыбки, застиранные костюмы.

– Мне не нравится. Оставьте себе. Спасибо.

Трикс хотел направиться дальше, но зазывала не пускал, вцепившись пальцами в белоснежный рукав. Грязные ногти мяли хрустящую ткань.

– Подождите, – зашипел он. – Люди работали, старались. Сначала заплатите.

– Мы так не договаривались.

– Что вы как маленький! Любой понимает, что за работу нужно платить. Да, парни?

– Конечно, – глухо отозвался тигр.

– Разумеется, – сказал конь.

– Сколько?

– Всего пятьсот рублей.

– Шутите?

– Мужчина, – голос стал тихим и серьёзным.

Зазывала придвинулся почти вплотную, больно сжал запястье. Он стоял так близко, что Трикс чуял запах сигарет изо рта.

– Вот, – зазывала выхватил из своего кармана пачку купюр. – Люди платят, а ты ломаешься?

Трикс почувствовал, как крутанулась ящерка в кармане.

– Хорошо, – он улыбнулся и достал бумажник. – Ваша взяла.

На брусчатку выпало красное удостоверение с золоченым орлом.

– Ой, – сказал Трикс, подбирая книжечку, и постучал по корочке ногтем. – Какой я неловкий.

Тигр одним прыжком перемахнул через бортик перехода, конь исчез между домами, неловко шлепая копытами. Зазывала не успел – Трикс придержал его.

– На кого работаешь? – спросил он.

– На Аркадия Ивановича…

– Понятно. Знаешь, что я подумал, – сказал Трикс, глядя в потухшие глаза зазывалы. – Сфотографироваться со мной на память – большая честь. Давай деньги, и я не стану звонить Аркадию Ивановичу и рассказывать, как ты пытаешься развести уважаемых людей.

Он протянул руку. Словно загипнотизированный, зазывала вложил туда всю пачку банкнот. Мятые купюры легли в ладонь.

– А теперь брысь…

Прежде чем убрать удостоверение Трикс раскрыл его и удовлетворенно хмыкнул. Внутри было пусто: ни фотографии, ни букв, – только чистый лист.

Деньги и бумажник исчезли в кармане. Оттуда выглянула ящерка и облизнулась.

Словно очнувшись от наваждения, в сотне метров отсюда зазывала остановился. Глянул на снимок. Тигр и конь обнимали пустоту. Руки задрожали. Он точно помнил, что еще пару минут назад на фото была фигура в белом… Мужчина? Высокий или низкий? Черты стирались из памяти, и о странном происшествии напоминала только непривычная пустота в кармане с выручкой.

Смятая фотокарточка отправилась в урну.

Трикс, посмеиваясь, спустился в подземный переход. Там одинокий гитарист горланил протяжные песни. Басы бились о стены, стонали струны, скрипел слабый голос, метавшийся эхом в замкнутом пространстве.

– Подайте бедному музыканту, – сказал он.

– Не подаю.

– Пожалуйста…

– Вы слишком плохо играете.

– Может, сам сыграешь, если такой умный?

Трикс молча отобрал инструмент, чуть подкрутил колки, прислонился к холодной стене и ударил по струнам. Музыка затопила переход, и люди, которым посчастливилось там оказаться, замерли. Время остановилось. Он начал петь что-то невообразимо грустное, щемящее, но после никто не смог вспомнить ни слов, ни мотива. Где-то на границе памяти маячило неясное чувство потери, трепетала тихая тоска, разгоралась надежда.

Голуби, сидевшие на ступеньках, внимательно склонили головы, перестав терзать размокший хлеб.

Кто-то пнул шляпу, стоявшую на полу. Звякнули монеты, и Трикс прекратил играть. Он увидел троих полицейских: черная форма, колючие глаза, искривленные губы. Они походили на разновозрастных близнецов – молодой, зрелый, пожилой – будто вылепленные из одного теста, с похожими скучными лицами. Только морщины позволяли различать их.

– Здесь играть запрещено, – сказал старший.

– Но ведь людям нравится.

– Точно?

Полицейский обвел глазами толпу. Вырванные из оцепенения, люди прятали глаза и медленно разбредались. Вскоре не осталось никого. Спешащие прохожие обходили их стороной, завидев чёрную форму.

– Пошли с нами, – сказал полицейский.

Трикс запустил ладонь в карман, но вместо удостоверения нащупал только пепел. Холодный язычок ящерки пощекотал пальцы.

– Почему ему можно, а мне нет? – поинтересовался он, кивая в сторону музыканта.

– Потому, – отрезал полицейский. – Пошли. Тебе, – он выделил слово голосом, – здесь играть нельзя.

– Прикармливаешь, значит? – обратился Трикс к музыканту.

– Да что ты себе позволяешь, – молодой полицейский потянулся к дубинке.

Щелкнули наручники, отстегнувшиеся от ремня.

Гитарист задумчиво вертел инструмент, недоверчиво разглядывая струны. Музыка продолжала играть где-то внутри. Он погладил гриф, сохранивший тепло ладоней Трикса, и хрипло сказал:

– Оставьте его, мужики.

– Семеныч, ты чего? – удивился старый.

– Пусть идет, не надо. Он больше не будет здесь играть. Правда?

– Не буду, – подтвердил Трикс.

– Иди! – голос сорвался на визг. – Ну, пока я не передумал!

Трикс поклонился. Запустил руку в шляпу с деньгами и выгреб всё без остатка.

– Я возьму это, – сказал он, повернулся и отправился к выходу.

– Ну ты и дурак, Семеныч, – сказал гитаристу кто-то из полицейских. – Этот парень совсем оборзел. За что ты нам платишь, если не за это?

– Отстаньте, – ответил гитарист. Впервые за долгое время он вспомнил, какой может быть музыка.

Трикс двигался по шумной улице. Поел в кишащем тараканами ларьке с шаурмой. Выиграл потрепанную жизнью плюшевую игрушку, бросая дротики в мишень. Угадал, под каким напёрстком горошина. Каждый, кто хотел его обдурить, в итоге оказывался ни с чем, и очередная порция денег исчезала в нагрудном кармане.

Сыто шипела ящерка.

Пешеходный проспект сужался, звуки становились тише, вывески тускнели, и сквозь зарево ночного неба начал пробиваться свет звезд. Трикс зашел в парк. Ноги ступали по мягкой земле, и гомон птиц постепенно заглушил шум города. На скамейке сидел старик. Седые пряди торчали в разные стороны, словно перья. Он горбился и походил на насупившегося воробья. Рядом, положив на траву слюнявую челюсть, валялся здоровенный мастиф.

– Здравствуй, Борк, – сказал Трикс. – Сколько лет…

– Всего тридцать.

– И только? Наверху время летит незаметно. Что ты так город запустил?

– Нет сил больше есть, – грустно ответил Борк. – Помнишь, раньше лет на двести спускались, и то у Пса ребра сквозь шкуру просвечивали? А сейчас миг, и уже язык вываливается, и сам дышит тяжко. Как там у наших дела?

– Как обычно. Пьют, дебоширят, дерутся. Но уже без огонька, запасы почти проели. Говорят: иди, мол, Трикс, вниз. Скучно стало, нет сил терпеть: сладко, томно, белым-бело вокруг. Кущи надоели: цветут и цветут, гадины. Да еще и эти, крылатые, поют – достали. Тащи, говорят, Трикс, контрабанду.

– Пришло, значит, время поменяться. Теперь ты тут, а я – там.

– Верно. Пёс жирненький стал, надолго хватит.

– Осторожнее здесь, Трикс. Слишком много вранья стало.

– Странно слышать это от духа лжи.

– Согласен, грех жаловаться. Но мы перестаём справляться, Трикс. Представь, если вовремя не придет дух лжи, не соберет излишки, что случится с этим миром? Он сожрёт сам себя. Люди перестанут доверять друг другу, и ложь обесценится, станет обыденностью. Может, даже совсем исчезнет… И не станет для нас работы.

– Как наверху и случилось.

Помолчали.

– И всё-таки жалко, что на нас и тут, и там волками смотрят, – сказал Борк. – Тут нам не рады, потому что обманщиков обманываем. Там не рады, потому что запретные плоды носим. Только между собой честно поговорить можем.

– О чём ты, Борк? Я всегда честен. Ведь духи лжи никогда не врут.

– Да, ладно, прости старика. Засиделся.

Борк и его собака исчезли. Трикс остался сидеть на скамейке в пустом парке. Ящерка высунулась из кармана. Взобралась на плечо.

Где-то в городе зазывала вычистил щеткой голову коня, и достал из заначки мзду для Аркадия Ивановича. Трое полицейских доедали бесплатную шаурму. Гитарист бросил попытки подобрать щемящую мелодию и окончательно решил вернуться к привычным аккордам: нужно деньги зарабатывать, а не за мечтой гоняться.

Наверху, в мире, лишенном вранья, пухлые губы вытягивали из огромного мастифа крупицы лжи и раскатывали по нёбу терпкие шарики.

Трикс насвистывал весёлую песенку. Между мирами, не нужный ни там, ни здесь, он чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Мустафа и хитрый гейзенбаг

Михаил Крыжановский

г. Пермь

Было это иль не было – того я не знаю, а если и было, то в те времена, когда верблюды вниз горбами ходили, а вода вверх текла. Так давно это было, что я тогда три казана жирного плова съедал, и даже вкуса шафрана не чувствовал, а после еды одной рукой барана поднимал.

Жил тогда на свете простой ремесленник Мустафа. В часы работы мастерил он инструменты да игрушки, чинил роботов и перцептронов, а в часы отдыха курил табак, пил пряный кофе и прохладный шербет в бане.

Не было у Мустафы ни жены, ни наследника. Только прекрасная дочь Аиша: брови нарисованы жирным углём, губы выложены спелой вишней, щёки словно яблоки. Такой доброй и умной была Аиша, что ни один мужчина ещё не видел даже краешка её туфли.

Но Всевышний Аллах дал казану четыре ручки, чтобы за две его держала женщина, а за две – мужчина. Пришла пора искать дочери жениха.

Огорчился и призадумался Мустафа. Хоть и работал он как ишак, только приданого для Аишы у него было два мешка муки, килограмм палладия и старый ковёр. Кто ж возьмёт в свой дом такую нищую жену? Как сыграть свадьбу на пятьдесят дней, как накормить пять сотен гостей? Зачинать семью с позора всё равно, что сажать дерево в песок – дерево засохнет, а песок останется.

Думал Мустафа, думал – и придумал. Возьмёт её местный бай без приданого, только за красоту и послушание. Пусть у толстого бая борода, как хвост телёнка, растрёпанная да вонючая, пусть пальцы жирные и жадные, зато будет дочь в сытости.

Услышала эту новость Аиша и заболела. Забыла имя Аллаха, перестала молиться, и только ходила кругами по комнате, то замирая на месте, то пускаясь бегом.

Искал причину Мустафа, ходил по врачам да мастерам – никто не нашёл источника болезни. А когда нет помощи на земле, искать её нужно на небе. Погрузил Мустафа на мула солнечные батареи, сложил электронный мозг дочери в короб, сказал: «Бисмиллях!» и выехал в Истанбул – просить помощи у самого шейх-уль-ислама.

Сколько ехал Мустафа – того нам знать не нужно, а наткнулся он в пути на демоническое чудовище: дэва. Сидит страшный дэв на берегу реки, когти словно сабли, пасть дырой, брюхо горой, глаза горят ядерным огнём. Сидит и не двигается, только головой дёргает.

Проехать бы Мустафе мимо, да только за греховную жадность к знаниям наказал его Аллах неумеренным любопытством. Грех слаще мёда, а кто мёд держит, у того и пальцы липкие.

Слез Мустафа с мула, подкрался к дэву и заглянул в его логи-записи, чтобы узнать, что случилось.

А случилось с дэвом вот что. Повстречал он на дороге одинокого путника и хотел было уже его сожрать, как вдруг хитрый путешественник заговорил: загадал он дэву загадку-парадокс. Вошёл дэв в ступор от конфликтующих алгоритмов, да так и остался сидеть в дорожной пыли, а хитроумный бродяга украл у него башмаки и сбежал.

Мустафа осторожно удалил из мозга дэва текст загадки, сказал: «Бисмиллях!» и перезагрузил систему. Очнулся дэв, поморгал горящими глазами и проговорил голосом, гремящим, как ракетный двигатель:

– Ты спас мою жизнь, эфенди! Как я могу тебя отблагодарить?

– Ничего мне не нужно, о ужасающий владыка нижних сетей, хочу только, чтобы твоя семья была здорова и счастлива, – ответил Мустафа и поклонился.

Обрадовался дэв, узрев такую скромность и вежливость, и решил осмотреть мозг Аишы через нижние уровни сетей. Прищурился он на мозг, нахмурился и сказал:

– Случилась в мозгу твоей дочери ошибка, которая постоянно меняется и исчезает при попытке её обнаружения. Не могу я с такой страшной заразой справиться.

– Неужто гейзенбаг? – ахнул Мустафа и заплакал от горя.

– Не переживай, эфенди, знаю я доктора, который может помочь, – пророкотал дэв и указал безутешному путнику дорогу в чёрные болота.

Сколько ехал Мустафа по болотам – того я не помню, а пришёл он к маленькому дому на сваях. Крутились вокруг дома безмозглые зомби с горелыми имплантами, таскали металлолом и ругались на семи языках программирования.

Испугался Мустафа и понял, что попал он в места, куда Аллах не заглядывает. Но тут уж ничего не поделаешь, нельзя съесть ядрышко, не расколов ореха, – слез Мустафа с мула, привязал короб с мозгом Аишы за спину, сказал: «Астагфируллах!», отключил все свои импланты и аугменты, чтобы не приманивать зомби, и прошёл к дому как обычный человек, слепой, глухой и хромой.

Добрался он до дома и ввалился в дверь как глупый вор, трясясь от ужаса и усталости.

Весь дом занимал огромный котёл, вокруг которого танцевал доктор вуду – кожа чёрная, маска углепластиковая, запах травный, речи странные.

Объяснил ему Мустафа свою беду, и ответил ему доктор:

– Не волнуйся, излечим мы то, что нельзя поймать и увидеть, при помощи вуду!

Скопировал доктор мозг дочери в куклу, кинул куклу в котёл и принялся скакать вокруг. Три дня доктор добавлял в котёл готовые решения из сети, писал алгоритмы из поваренной книги, перебирал способы и подходы наугад, и все три дня он ошибался. Не получилось у него вылечить неуловимый гейзенбаг.

Упал Мустафа на землю от горя и разочарования. На что доктор вуду ему сказал:

– Даёт нам Аллах проблемы, чтобы мы их решали, и нет среди них той, которую решить нельзя. Есть в западных землях один великий охотник на ошибки, сходи к нему, он тебе поможет.

Вытер Мустафа слёзы, поклонился доктору, пожелал мира и здоровья ему и всей его семье, и отправился на запад.

Сколько добирался Мустафа до охотника – того в сказке не сказано, а пришёл он к железному дому. Трещат вокруг дома молнии, скачут разряды, крутятся и сталкиваются элементарные частицы. От избытка электричества встали дыбом волосы у Мустафы даже на ногах.

Помолился Мустафа, пихнул короб с мозгом дочери в клетку железную, ту положил в коробку пластиковую, которую запечатал в фарфоровый кувшин. Пробежал он сквозь лес молний, сжёг цепи питания в экзоскелете, и ворвался в дверь железного дома на своих ногах, как ребёнок в спальню родителей во время страшной грозы.

В доме сидел за столом охотник на ошибки – борода как косматая ёлка, узор в виде ёлок на свитере, и даже в углу комнаты ёлка, оставшаяся с позапозапрошлого Нового Года. Выслушал он Мустафу и сказал:

– Не переживай, уничтожим мы то, что нельзя поймать и увидеть, при помощи атаки по площадям!

Не успел Мустафа и слова сказать, как схватил охотник свой огромный виртуальный дробовик и принялся палить по мозгу Аишы мелкой дробью. С каждым выстрелом вносил он сотни мелких изменений в код – тут и там, без порядка и россыпью.

Три дня стрелял охотник в код, тридцать три тысячи изменений, перестановок и правок он совершил – всё без толку. Не попался гейзенбаг под эту атаку, не удалось охотнику зацепить зависимость или вызвать стабильно воспроизводимую ошибку.

Упал Мустафа на пол от печали и перегоревшего экзоскелета. На что охотник ему сказал:

– Нет на земле проблемы, с которой не могла бы справиться чёрная магия. Живёт на востоке в стеклянной башне чёрный маг. Езжай к нему.

Встал Мустафа с пола, поклонился охотнику, пожелал долгих лет жизни ему и его семье, и отправился на восток.

Сколько шёл Мустафа к башне – столько в сказку не поместится, а пришёл он к огромному небоскрёбу из чёрного льда, на воротах три криптографических замка, в каждом замке по тридцать три уравнения.

Использовал Мустафа все свои познания в искусстве аль-джабр, перегрел свой мозговой сопроцессор, но смог попасть в жилище мага. Сидел маг на самом верхнем этаже – чёрная борода, чёрный костюм, чёрный ноутбук, чёрный доход.

Выслушал жалобы Мустафы маг и сказал:

– Не отчаивайся, поймаем мы то, что нельзя поймать, при помощи секретных и запретных методов!

Успел только Мустафа испуганно сказать: «Аллах яхдик!», как схватил маг образ мозга Аишы и принялся колдовать.

Три дня использовал маг запретные приёмы – секретные алгоритмы из старых книг, лазейки и хитрости, основанные на индивидуальной структуре оборудования, даже техники, не имеющие теоретического объяснения и обоснования. Ничто не помогло излечить неуловимый гейзенбаг.

Молча развёл чёрный маг руками, и понял тут Мустафа, что не осталось больше надежды.

Добрался безутешный Мустафа до Истанбула, без экзоскелета, без имплантов и сопроцессора – только пыльный мул, свёрток ячменных лепёшек да мозг дочери в коробе. Не пустили такого оборванца к шейх-уль-исламу даже на порог. Остался Мустафа потерянно сидеть на каменных ступеньках, не зная, куда ему дальше идти.

В это время проходил мимо него прекрасный юноша – глаза чёрные, как изюм, плечи шире гор, бородой можно саблю точить. Увидел он уставшего и опечаленного Мустафу и спросил:

– Что ты делаешь на ступенях мечети, эфенди? Или ты не знаешь, что саду нужна не молитва, а мотыга?

– Да вот, пришёл поговорить с Аллахом, а его дома не оказалось, – ответил Мустафа.

Посмеялся юноша с такого ответа и пригласил Мустафу к себе домой, чтобы разделить с ним ужин и послушать истории о путешествиях.

Прошли они мимо базара. Удивился Мустафа – такой роскошно одетый юноша, и не купец? Прошли они и мимо особняков с садами. Ещё больше удивился Мустафа – юноша оказался не из семьи чиновников. Прошёл юноша в огромные ворота чудесного дворца, и обмер Мустафа – оказался щедрый хозяин местным шахзаде.

За ужином Мустафа рассказал сыну шаха о своём горе, включил дочь и показал её юноше. Тут же вспыхнули щёки шахзаде, зашкалило энергопотребление у Аишы – влюбились они друг в друга с первого взгляда и без оглядки.

Сказала тут Аиша Мустафе:

– Прости меня, о милостивый отец, что так долго болела. Не хотела я жить в хареме у толстого бая.

Схватился за голову Мустафа от женской хитрости и своенравности, и хотел уже было разгневаться, но остановил его шахзаде. Признался он, что полюбил Аишу, и предложил за неё несметные сокровища.

Пятьдесят дней весь Истанбул играл свадьбу, а на пятьдесят первый день поехал Мустафа к себе домой на тридцати трёх мулах с грузом палладия и дейтерия. И по сей день он отдыхает в банях с прохладным шербетом, а после отдыха чинит роботов и перцептронов – для собственного удовольствия.

С неба упало три яблока – одно тем, кто эту историю слушал, одно тем, кто её записал, а последнее мне, за то, что её рассказал.

Блаженны нищие

Михаил Ямской

г. Долгопрудный

– Думаешь, обманет?

Седобородый старик помедлил с ответом. Затянулся чилимом, выдохнул пряный дурманящий дым.

– Не должен, – покачал он головой. – Всевышний создал джиннов, когда ложь ещё не проникла в мир. Однако ты же сам знаешь: их дары всегда… о двух концах.

По вытоптанной глине сельской улочки пронёсся вихрь клубящейся рыжей пыли.

– Знаю, – вздохнул путник, невольно оглядев своё тощее жилистое тело в лохмотьях. – Платить я готов. – А что делать? Жена и дети голодают, последней крупы едва хватит, чтобы его дождаться. О долгах и вспоминать неохота. – Как ты вообще догадался, куда я иду? – хмыкнул он

– Кровавое полнолуние, – пожал плечами старик. – Да и куда ещё? Отсюда один путь. Только я знаю и другое: возвращаются оттуда редко. Богатые ещё случаются, а вот здоровых что-то не припомню. Не понимаю, почему – ведь джинны никогда не лгут!

– Да что толку от здоровья с пустым животом. – Путник снова вздохнул. – Лучше скажи, далёк ли путь, хватит ли воды.

– Тебе хватит. – Старик окинул взглядом кожаный бурдючок и меч в ножнах, кивнул. – Если рука тверда, а ноги сильны, дойдёшь… но ты перечитай ещё раз, может, передумаешь.

– Да сколько можно читать! Сперва в свитках, теперь здесь… Что зря время терять. – Путник встал и потянулся, разгоняя кровь.

– Самого главного обычно не договаривают, – прозвучало вслед.

Он всё же задержался у обветренного древнего валуна, торчащего из колючих зарослей песчаной дюны на краю посёлка. По гладкой иссиня-чёрной поверхности струилась замысловатая вязь старинных букв:

Кто судьбу проклинает, несчастлив стократ.

От небесного камня ступай на закат.

Если маешься телом, то станешь здоровым.

Если нищ и оборван, вернёшься богат.

Дальней дороги путник не боялся, давно привык к палящему солнцу пустыни и умел обходиться глотком воды. Хуже было то, что идти в этих местах приходилось только днём. Когда темнело, он разводил тлеющий костерок из бурых колючек и спал урывками, время от времени подбрасывая в огонь щепотку сухой травы против злых духов. От стаи летучих упырей одним мечом не отобьёшься.

Женщина появилась на закате третьего дня, когда под ногами вместо яростной желтизны песков уже расстилался щебень, выбеленный солнцем, а на близком горизонте синели горные отроги. Она шла навстречу, зазывно покачивая бёдрами, гибкая и стройная; прозрачная накидка колыхалась на ветру, натягиваясь на острых сосках. Аромат мускуса щекотал ноздри, сводя с ума.

– Иди ко мне! – Белоснежные холёные руки жадно потянулись, алые губы приоткрылись в сладкой улыбке. – Отдохни в моих объятиях, путник!

От неожиданности он пошатнулся, оступившись на горке щебня. Громкий хруст под ногой помог прийти в себя. Меч, словно сам собой, прыгнул в руку, лезвие замерцало огненными сполохами.

– Прочь с дороги, морок! Рассейся, во имя Всевышнего!

Красотка расхохоталась неожиданно хрипло, оскалив острые клыки. Топнула изящной ножкой, поднимая клубы песчаной пыли. Пошевелила пальцами, и пыльный вихрь собрался в тонкий сверкающий жгут твёрже и острее закалённой стали. Однако путник не зря готовился к испытанию. Не успела песчаная плеть взвиться в убийственном танце, как меч просвистел в воздухе, и прекрасная женская головка слетела с точёной шеи в потоках пурпурно-чёрной крови.

Слетела, но ненадолго. Невероятно вытянувшись, женская рука подхватила её и нахлобучила на место, затыкая кровавый фонтан. Снести руку обратным ударом или хотя бы отбить в сторону отрубленную голову путник не успел – усталость после долгого пути брала своё.

Окровавленное тело гуля почернело и раздулось втрое, покрываясь с головы до ног косматым мехом. Глаза-плошки блеснули свирепым золотым огнём.

– У тебя твёрдая рука и острый глаз, – опасливо прорычало чудище, уступая путь, – но мы ещё встретимся. Когда пойдёшь обратно! Я съем твоё мясо и выпью твою кровь, а потом обглодаю кости – как у всех остальных.

Мохнатая рука с когтистыми пальцами обвела горы белого щебня, и путник вздрогнул. Только теперь он понял, что шёл по раздробленным костям.

Скала джинна оказалась совсем недалеко, по ту сторону костяных россыпей. Серая и невзрачная, она едва выделялась среди других, но чем ближе, тем заметнее делались синеватые отблески из низкого пещерного входа.

Путник сглотнул горькую слюну, распухший язык в рту шуршал пересохшим пергаментом. Нет, пить ещё рано, воды должно хватить на обратный путь.

Опустившись на колени, он помолился. Встал, обернулся, обводя взглядом зловещие белые холмы, подёрнутые закатным багрянцем, затем подтянул засаленную куфию к самым глазам и решительно шагнул внутрь.

Синее пламя охватило его, закружило, швырнуло кувырком… и выбросило наружу. Проковыляв несколько шагов, он тяжело шлёпнулся на камни и забарахтался, пытаясь встать.

– Что с вами, эфенди? Вы целы? – подскочил незнакомец в белоснежной чалме и расшитом золотом халате.

Ещё несколько человек, одетые как слуги, подоспели на помощь, подняли на ноги. Тяжко отдуваясь и морщась от боли в боку, путник огляделся.

Скала возвышалась всё так же, но без всяких признаков входа – серая и гладкая. Между ней и костяными холмами стоял караван навьюченных верблюдов, рядом толпилась вооружённая охрана. Над дальними горами всходила круглая багровая луна.

В боку вдруг кольнуло так, что ноги снова чуть не подкосились. Мучительная слабость накатывала волнами, сердце бешено колотилось, воздуха не хватало. Путник опустил глаза, но не увидел своих ног: их скрывал уродливо обвисший живот.

– Я… я теперь богат? – сами собой вырвались слова.

Раззолоченный прислужник изумлённо вытаращился.

– Конечно, эфенди! Вы уже много лет богаче всех в провинции… Как вы себя чувствуете? Надеюсь, вам лучше?

Джинны никогда не лгут, просто не договаривают. Ну и что, разве он не был к этому готов? Сколько бы ни осталось жить ему самому, детей ждёт счастливое будущее. Скорее домой! Доченька… теперь у неё будет приданое!

Последние слова он невольно произнёс вслух, и золочёный вытаращился ещё пуще, растерянно переглядываясь со слугами.

– Ваша досточтимая дочь, эфенди, давно замужем!

"Третий раз, – ехидно подсказал хриплый голос в голове. – А сыновья ждут не дождутся твоей смерти, чтобы поделить наследство".

Песчаный вихрь поднялся, кружась на ветру, и осыпался, успев окатить свирепым пламенем золотых глаз.

– Куда эфенди прикажет держать путь дальше? – почтительно склонился караванщик.

– Не знаю… – Путник вновь обернулся к скале, но та выглядела столь же неприступной. Второй попытки не будет – как и сказано в старинном свитке. – Куда-нибудь, – убито пробормотал он, только теперь понимая всё.

Джинны не умеют лгать… но кому нужны их проклятые дары?!

Слуга подвёл верблюда с расшитым седлом и заставил опуститься на колени. Больной толстяк шагнул вперёд, но вдруг оттолкнул услужливые руки и застыл на месте, угрюмо свесив голову. Затем выхватил из-за пояса широкий кинжал, сверкающий драгоценными самоцветами, и торопливо, словно боясь передумать, воткнул себе в горло.

* * *

Выброшенный из пещеры могучим пинком, он споткнулся, но всё же сумел устоять на ногах. Огляделся – пусто, ни верблюдов, ни людей. Ясное дело – откуда у бедняка слуги? У всего есть цена, джинны не обманывают, но и своего не упустят. Кому об этом знать, как не ему!

Впереди холмы из белого щебня, за спиной всё та же скала… только пещеры в ней больше нет. Ну понятно – второй попытки не будет, как и говорил тот книгочей. А зачем? Умному и одной достаточно.

Он с удовольствием окинул взглядом своё крепкое жилистое тело и даже подпрыгнул, проверяя. Ничего не болит, ни капельки! И пускай лохмотья, ведь здоровье – это главное, остальное ещё успеем нажить.

Во рту пересохло, он снял с пояса кожаный бурдючок и разом его уполовинил. С удивлением вытянул из ножен меч, неловко повертел в руке. Да это же тот самый, прадедовский, заговорённый, который он продал много лет назад, чтобы добыть денег на свою первую сделку! Столько лет не верил ни в какую мистику, а оно вон как обернулось.

Теперь поживём… да ещё и без хищной постылой жены с детишками, которые только и делают, что тянут деньги! Интересно, что теперь скажет тот старик из посёлка, что бежал за караваном и уговаривал не ехать? Да ну его к гулям!

Здоровый бедняк вернул меч в ножны и решительно зашагал к белым холмам.

Ослиная история

Михаил Ковба

г. Екатеринбург

После окончания Магической Академии Ганса определили служить в Башню на самой границе. Несколько месяцев он плыл туда на корабле, и морской воздух продубил кожу. После – трясся в фургоне торговца, где даже его магические фолианты пропитались запахами кислой похлебки и лошадиных шкур.

В деревушке на границе дремучего леса Ганс выменял мантию, доставшуюся за отличную учёбу, на чахлого ишака и ступил на пыльный тракт. Местность пользовалась дурной славой: по весне, когда открывалось судоходство, дорога становилась единственной артерией, по которой в метрополию текли товары из загадочных Северных колоний. Дезертиры, бандиты и прочий отчаявшийся люд стягивались сюда, словно фейри на козье молоко. Поздней же осенью только израненные случайными ударами меча стволы, да белеющие сквозь золотой ковер листвы кости напоминали о сражениях.

Ганс нацепил рубаху в белых звездах, чтобы издалека было видно, что едет маг. Изможденный долгим путем, он не выглядел угрожающе: одежда висела мешком; сам тощий, со впалыми щеками.

Ганс вздрагивал на каждый шорох и бил пятками по бокам меланхоличного осла. На четвёртый день пути он успокоился, на пятый напали бандиты.

Они появились незаметно, когда Ганс отдыхал на лужайке, и за пару секунд окружили: грязные, растрепанные, лохматые призраки леса. Хищные усмешки и колючие взгляды продирали покруче ледяного ветра.

Ганс искал глазами главаря, с трудом различая дикие лица. Он выбрал бандита с самой наглой рожей и наибольшим количеством зубов и грозно обратился к нему:

– Я – боевой маг! Иди своей дорогой!

– Да хоть сам Светитель, – ответил тот, и дубина покачнулась в руке. – Мне нужна твоя одежда и осёл, а сам иди, куда хочешь.

Ганс не поверил, что его отпустят живьём. Он воздел руки к небу, и между ладонями завихрились потоки огня. Словно наяву он услышал голос седого декана Академии:

– Настоящая сила – знания. Мы не будем натаскивать вас на конкретные заклинания, а научим общим принципам. Понимая их, после должной практики вы сможете сотворить любое колдовство.

Главарь отступил на шаг.

– Это что еще за мужик? – крикнул он, показывая в сторону.

Ганс скосил глаза и чуть не потерял контроль над огненным шаром, увидев полупрозрачную фигуру декана. Богообразный старичок продолжал, обращаясь уже к бандиту:

– Молодому человеку, между прочим, отличнику факультета драконоборства, лучше всего удаются иллюзии. Он талантлив, но в минуты сильного волнения фантомы появляются сами собой и становятся исключительно инициативными.

– Слышь, маг, бросай фокусы, – сказал главарь и замахнулся дубиной.

Из трясущихся рук Ганса выскользнул огненный шар. Горячая сфера врезалась в толпу, громыхнуло, по лохмотьям заплясали язычки пламени, и чёрный дым укутал нападавших.

Осёл испуганно засеменил в лес, Ганс сбежать не успел. Его схватили, повалили, прижали лицом к холодной земле.

Бандиты остались невредимыми, только лица сделались злее.

– Да, практики Гансу не хватает, – развел руками призрачный декан. – На манекенах огненный шар работал хорошо, но не зря их делают из сухой соломы. Ему бы покопаться в книгах, свериться со звездами, вычислить влажность, температуру, а потом составить правильное колдовство… Боевая магия – точная наука и не терпит суеты. Используй заготовку, поспеши, и где-нибудь что-нибудь сломается, кто-нибудь умрет. Тем и отличается выпускник от самоучки, что осознает последствия. Ответственность – следствие знаний.

– Вам не кажется, что старик нас забалтывает? – сказал главарь.

Тем временем, осёл тихонько удалялся в лес.

Гансу удавались иллюзии, и в суете, вызванной взрывом шара-шумихи, он наложил на осла собственную личину, а сам сделался ослом. Чтобы бандиты схватившие осла-Ганса не заметили подмены, пришлось применить довольно серьёзное заклинание. Не боевая магия, но всё же… Ганс надеялся добраться до Башни и постараться исправить последствия в спокойной обстановке.

В образе осла он продирался меж веток. В глубине леса в тени деревьев хмурились тощие разбойничьи лошадки. Умные глаза следили за ним.

Раздалось ржание.

– Поздравляю, – сказал самый худой конь, растянув губы в улыбке. – Ты прошёл испытание силой. Многие новички, только почуяв угрозу, обращаются к хаосу.

Лошади превратились в магов, одетых в цвета Башни. Говоривший подошёл к Гансу и пожал тому руку.

– Последний вопрос. Почему поступал на драконоборство? Драконов не видели уже тысячу лет. Веление сердца?

– Маленький конкурс… Я – парень из провинции, и просто хотел спокойно изучать книги.

– Понимаю. Сочувствую, – хмыкнул маг. – Хотел сообщить, что в наших краях объявился дракон, и мы попросили отправить лучшего выпускника. Звали преподавателей, но те отказались. Сказали, что не за тем они драконоборство изучали, чтобы с драконами бороться.

Четвёртый цвет

Полина Кузаева

г. Оренбург

Все чаще мастеру Ке приходило на ум, что он зажился на этом свете. Вот и сейчас, когда пришло время рассчитываться с курьером.

Выразительно кивнул подбородком на дверь, а про себя процедил: «Убирайся прочь, мальчишка».

Но тощий, как уличный пёс, тот и не подумал послушаться.

– Заплатите, и я уйду, – произнес он и на всякий случай поставил ногу между дверью и косяком.

Мастер Ке вздохнул и незаметно пощупал пальцами кошелек. Тот бы таким же худым, как курьер.

– Тебе, может быть, не известно, кто я?

Спросив, Мастер поморщился. Конечно, нет. Стоило унижать себя вопросом. Каково же было его удивление, когда услышал короткое, как выдох, «известно».

– Что же?

Мастер посмотрел на курьера внимательнее. Карие глаза и тонкая, как у одуванчика, шея. Весь будто из струнок собран. Кажется, чихни, и парень разлетится былинками.

– Чего молчишь? Говори, когда спрашивают, – повторил мастер.

– Вы художник. И зовут вас…

– Замолчи! – рявкнул Ке. – Я мастер!… Повтори.

Курьер склонил голову:

– Вы мастер. Лучший среди живущих. А теперь заплатите, пожалуйста, за доставку.

В груди у Ке потеплело. Давно он не слышал таких слов в свой адрес. Размякнув, сказал как есть:

– Мне нечем платить. Но ты можешь выбрать любую из вещей здесь и забрать себе.

Взглянув на мальчишку, мастер понял, что денег у того тоже нет. Что же, он молод и заработает в другом месте, сказал себе Ке.

– Спасибо, – ответил парнишка и начал разуваться. Челка закрыла глаза, он смахнул её пальцами – обыкновенный жест – но мастер впился в него глазами, как нищий в милостыню.

– Откуда ты знаешь меня? – сварливо спросил Ке юношу.

– Вас многие знают, – вежливо ответил тот и улыбнулся краешком рта. И это тоже Ке поймал и сохранил в памяти своих старых голубиных глаз. Ему хотелось и выгнать мальчишку, он так отвык от чьего-либо общества, и не отпускать от себя.

– То раньше было. Сейчас всё не так. Как тебя зовут?

– Нави.

– Дурацкое имя! Выбирай, Нави, скорее что-нибудь и уходи!

Сказав, мастер отвернулся к окну. Спина, руки – всё рвалось обернуться. Что же выберет мальчишка? Понравится ли ему корабль, привезенный Ке из Архангельска? Или дивный камень, найденный в Индии?

– Но где ваши картины, почему их не видно?

Ке подошел к железной кровати и постучал палкой по полу:

– Доставай сам.

Мастер уселся напротив и получил огромное удовольствие, наблюдая, как удивленно изламываются брови, и красивые телячьи глаза будто говорят: «Вы храните полотна под кроватью»?

«Да, мальчик мой, храню именно там, а где же ещё их держать? – отвечают истершиеся зрачки мастера. И Ке беззвучно смеется.

Мальчишка глядит на его церкви, на любимый лес, на смеющихся девушек, идущих по парковой тропинке.

– Вот это, – говорит он и показывает на эскиз. На нем ветер гонит утлую лодку к маленькому острову. Лес кольцом обнимает заповедную землю.

– Смотрю, и мне пахнет, – тут мальчишка замолкает, – домом.

И хотя Ке ничего не спрашивает, говорит:

– У нас в деревне часто дождило. Это бабушкино слово. И весной, когда расцветали цветы на горе, казалось, что воздух звенит от невидимых капель. Будто поет первым ирисам и тюльпанам.

– Ты хорошо знаешь цветы, – кривится мастер. – Идём-ка на кухню.

Ке ставит чайник и высыпает в чашку последние крупинки кофе. Достает из хлебницы черствую булку. В стеклянный стакан, на поверхности которого плещется акварельное море, выливается весь чёрный напиток.

– Пей. Ешь.

Мастер запрещает отказываться. Для верности трясет пальцем, чтобы курьер не смел рассыпать глупых слов.

Дождавшись, когда исчезнут последние крошки и последний глоток кофе будет выпит, Ке говорит:

– Расскажи, почему ты такой бестолковый. Ладно я, мне можно. Не хочу рисовать для людей. Но ты, почему голодный и нищий?

Ке наблюдает за гостем сквозь шторы приспущенных век, не торопит с ответом. Что время – вон оно – пылинками оседает на пол. И некому убрать его мокрой тряпкой.

– Моя история такая же, как и у половины других людей.

– Мне нет дела до других людей с их половинами. Я тебя спросил, -

Вытащив огрызок карандаша из-за уха, Ке рисует. На уголке старой скатерти, покрытой узорами и символами.

Мальчишка находит взглядом окно и смотря на однотонное серое небо, отвечает:

– Два года назад, когда началась эпидемия, домой приехали какие-то медики из военного госпиталя. Взяли анализы, – он говорит это ровно и совершенно безжизненно, словно включил магнитофонную запись, которую сам же прослушал до дыр, – У мамы, папы, бабушки, дедушки, старшей сестры. Даже у кошки. И у меня взяли. А через неделю приехали и увезли всех. Только мы с Маруськой остались. А еще через неделю пришло письмо, а в нем слова, что так-то и так-то похороны будут закрытыми. Вместе с письмом пришли люди в форме и забрали меня в город, в приемник.

Рука Ке замирает в воздухе.

– А кошку? -

Мастер не поднимает от скатерти глаз и не видит мокрых щек.

– Маруська осталась. Может, научилась ловить мышей. А то отец все ругался, что это они ее гоняют.

Ке вскидывает брови:

– И ты не попытался вернуться и найти ее?

– Вы серьезно? – Мальчишка с мукой глядит на мастера. – Без разрешения на улицу выходить нельзя, не то, что город покинуть. А мне ещё 16 нет.

– Почему же ты работаешь? – голос Ке сух, как старый молотый перец.

– Определили, что я не способен учиться. Вот и приставили – заказы развозить.

Ке снова взялся рисовать, и разлетаются линии из-под его руки. Бегут по столу. Еще мгновение, одно движение и сомкнется все в единый образ. Один штрих и, но тут мастер отбрасывает в сторону карандаш и кричит:

– Рано мне, пошёл вон!

И тут же тихо, обращаясь к мальчику:

– Я не тебе, Нави. Не бойся. Посиди, пожалуйста, рядом.

Уже вскочив на ноги, тот безропотно снова садится.

И долго будут стучать часы на стене прежде чем мастер спросит:

– Откуда ты, деревенский мальчишка, знаешь меня?

Голос его будет спокоен. А глаза,когда он поднимет их со своих морщинистых рук, ласковы.

– Отец любил рисовать. А ещё больше смотреть на работы настоящих художников. Он показывал мне ваши.

– И тебе они нравились?

– Да. Особенно с лошадью. Белая-белая, она стояла на красном поле. Я часто смотрел на эту картину и потому запомнил ваш портрет и ваше имя, которые были на параллельной странице.

Ке незаметно кивает. Словно мальчик подтвердил что-то важное, о чем он, мастер, и сам догадывался.

– Простите, Мастер, скажите, а почему вы вдруг закричали? – осмеливается наконец спросить Нави.

– Не важно, сынок.

– Не надо называть меня так. Иначе я уйду, – вдруг говорит он. И Ке снова кивает, и будто бы опять себе самому, а не мальчику.

– Хорошо, Нави. Но тебе сейчас и правда лучше уйти. Только пообещай завтра вернуться.

Когда мальчишка уходит, Ке распаковывает коробку и долго глядит на три баночки с красками.

– Всё говорит, что надо уходить, но как хочется ещё быть… Да…

*

– Мальчик, ты сможешь достать мне краски?

– Меня зовут Нави.

Ке пытливо смотрит в упор на гостя – ещё более бледного и тонкого, чем в прошлый раз.

– Нави, ты сможешь достать краски? Только обязательно красные.

Повторяет и понимает, что зря спрашивает. Болезнь уже коснулась мальчишки и времени нет.

Ке судорожно выдыхает и спрашивает:

– На коня-то хоть раз садился?…

Неожиданный вопрос снимает скованность с черт Нави. Он улыбается:

– Конечно. Я же деревенский.

Мастер хмыкает.

– Тогда скажи, Деревенский, ты можешь сутки не слезать с лошади?

Мальчишка кивает. Ке хмурится и долго молчит прежде чем сказать:

– Вот что, сынок. Слушай внимательно.

– Я не сынок вам!

– Не перебивай! Придёшь сюда завтра. Не смотря ни на что придёшь. И не будешь ничему удивляться. Тебе нужно будет только сделать шаг. А там уже само всё получится.

– Но…

– Никаких вопросов.

Выгнав мальчишку, Ке подходит к окну. Хочется, чтобы пошёл дождь, но небо душное, плоское.

Выругавшись, мастер ворчит.

– Не заслужил видно.

Он идёт на кухню. Открывает кран: капли медленно наполняют его руки, собранные лодочкой. Ке умывает лицо и шею. Одевает чистую рубашку и садится за мольберт.

Всего три цвета… И нет основного, едва ли не главного. Что ж, Ке знал, что сможет создать его сам.

Смешав жёлтую и синюю краски мастер рисует траву. Она колосится, будто поёт. Хорошо… Ке улыбается.

Небо прозрачно голубое, с облаками, чьи тени плывут по лугу. Горы вдали. А за ними, пусть и не видно, уютные домики с круглыми окнами.

– Ты дойдешь, парень. Справишься. Там будут ждать тебя. Я знаю, сынок, – тихо говорит мастер.

Белая лошадь выходит из его плавных движений. Родная сестра той самой, которую видел мальчишка.

– Довези уж мальца, – говорит ей Ке, – обязательно довези.

Золотой свет выливается на лист. Теплый, пшеничный. Красок остается все меньше, так же, как и сил.

– Какая же ты?… Как написать мне тебя? – спрашивает сам себя Ке, – Без тебя нельзя.

Он закрывает глаза и долго сидит не двигаясь. Беззвучно шепчет губами, словно зовет кого-то. А потом поднимает руку и опускает её. И так раз за разом.

– Ну, конечно, серая, – посмеивается Ке и говорит кому-то невидимому, – ну-ну, хватит ластиться, не мешай. Лучше посмотри-ка на меня ещё раз!

Картина почти закончена. Осталось последнее. Мастер поднимает кисть вверх и на какое-то мгновение замирает.

Лошадь глядит на него, и в её божьих глазах он находит смирение.

– Да будет так. Хорошо было…

*

Нави долго стучит в дверь, прежде чем войти. В комнатах пусто. Ке нигде нет, и мальчику кажется, что всё тут не так, как было вчера, когда каждая вещь чудилась волшебной. Будто бы стерлись краски, и всё успело покрыться пылью.

Нави останавливается у мольберта. Только сейчас он замечает картину. Белая-белая лошадь стоит на маковом поле. И ветер колышет её хвост и гриву. Пахнет сладким горным миндалем и вереском.

С каждым мигом картина делается все выше и шире. Вот она уже с дверной проем, и надо только сделать шаг.

Нави зажмуривается и отступает. Страшно решиться. Вдруг что-то мягкое касается его руки.

Открыв глаза, Нави вздрагивает.

– Маруська!

Но кошка отпрыгивает от него, и вот она уже там, рядом с лошадью.

– Подожди!

Нави бежит за ней.

– Маруська, глупая! – он берет её на руки и зарывается лицом в шерсть. А когда оборачивается назад, то не видит уже ничего, кроме огненных маков. А впереди горы. Что же за ними?…

Нарисуй квадрат

Лита Марсон

г. Рига

Звонок в дверь раздался в самый неудачный момент. Отложив в сторону карандаш, Денис нехотя побрел к двери.

– Ден, ты сейчас опупеешь! – в квартиру влетела девушка, взъерошенная и взбудораженная. Ее глаза горели азартом, а лицо раскраснелось.

– Ну здравствуй, Лена. Что, опять твои идейки?

– Нет, в этот раз все по-настоящему! Клянусь! Это нечто невероятное!

– Я вообще-то занят, Лен. Может, в другой раз? Мне проект завтра сдавать.

– Да забудь ты про свои проекты! Слушай, у тебя есть лист бумаги? И ручка? Ну да, ты же художник, у тебя все есть. Давай сюда! Смотри, надо нарисовать квадрат. Но обязательно черными чернилами, никакие другие не годятся!

Плюхнувшись на пол, девчушка старательно принялась что-то корябать на листе. Денис наблюдал за ней с легкой скукой, надеясь, что соседка скоро уйдет.

Лена регулярно прибегала к нему с разными «невероятными» идеями, открытиями и сплетнями. Она верила всему, что болтали люди, была суеверной, наивной и временами откровенно глупой. Но при этом в ней было нечто особенное, загадочное, некая вера в чудо, которая была для Дениса лучиком света в тусклом обыденном мире. Поэтому он послушно выслушивал все, что рассказывала соседка, и иногда тайком завидовал ей.

Пару дней назад Ленка поделилась с ним «великой новостью» о том, что нашла какую-то ведьму. Местные бабы давно шептались о сглазах, порчах и приворотах, но никто не решался найти колдунью, дураков не было. Только Лена была достаточно дурной и безбашенной.

– Значит, нашла ты свою чернокнижницу? И что она тебе наговорила?

– Смотри, рисуешь квадрат, сверху пишешь свое имя и дату рождения. Но лист должен быть такого размера, чтобы ты мог на него поставить хотя бы одну ногу. Затем делаешь так!

Девушка вскочила, прыгнула на бумажку и исчезла, как сквозь землю провалилась. Денис так и остался стоять, хлопая глазами и не понимая, что происходит. Только что была здесь, и вот ее уже нет, только дурацкий листок с нарисованным квадратом валяется… Парень опасливо потрогал ногой рисунок, но ничего не произошло. Тогда он поднял его и отнес в свою комнату.

– Вот и что ты натворила, дуреха? Как мне теперь объяснять твоим родителям, куда ты подевалась? – бормотал он, не отрывая взгляда от листа. – Наверно, я должен пойти за тобой, но как это сделать?

– Со мной все в порядке, – раздался веселый голос Лены, и Денис резко обернулся. Его соседка сидела на кровати, сияя широченной улыбкой. Вот только выглядела она совсем по-другому. Вместо лохматой короткой стрижки – роскошные локоны до пояса. Вместо старенького платьица – расшитый диковинными узорами наряд странного покроя. На шее блестящее ожерелье. Глаза искрятся счастьем и весельем. В общем, все изменилось!

– Ты… – еле выговорил бедолага, пытаясь прийти в себя.

– Да, это я. Наконец-то я попала туда, куда всегда мечтала! Вот об этом я и хотела тебе рассказать, но решила, что лучше покажу сначала, иначе ты мне не поверишь. Я узнала, что таким методом можно попасть в мир своей мечты. Просто представь себе свой идеальный мир и шагай в квадрат. Вообще я вернулась ненадолго, только чтобы тебе все объяснить. Меня там ждут, – смущенный взгляд и порозовевшие щечки ясно дали понять, что ждет ее прекрасный принц, никак не меньше.

– А что мне сказать твоим родителям? И в школе тебя будут искать!

– Честно говоря, мне все равно. Там я нашла свое счастье, а здесь меня ничто не держит. Надоело! Последуй моему примеру, Денис. Иначе придет день, когда ты горько пожалеешь. Пожалеешь, что остался в этом тусклом подобии мира. Но будет поздно, – неожиданно лицо Лены стало совсем взрослым и серьезным, даже голос стал каким-то скрипучим и почти старческим. – Жаль будет, если пропадешь зря. Что делать, ты знаешь. Прощай.

Незнакомая соседка снова исчезла, шагнув на лист. И тут в нарисованном квадрате появилось схематичное изображение. На нем угадывалась Лена в объятиях мужественного красавца. Внезапно Денис услышал все тот же странный старческий голосок, звучащий прямо в его голове:

– Девочка молодец. Сделала свой выбор. Знаешь, что значит рисунок? Закрыла она за собой дверку. Не вернется больше никогда. Не жди ее. Лучше последуй ее примеру.

От услышанного ему сначала стало страшно, но потом внутри начал разгораться огонек азарта. Пускай Лена ушла навсегда, зато она обрела счастье, о котором мечтала всю жизнь. Может, стоит попробовать? Может, внутренний голос прав? А о чем он сам мечтает? В голове крутились неясные образы – деньги, полуобнаженные красотки, пляжи, коктейли… Больше всего прельщала возможность не работать, не тратить свою жизнь впустую ради пропитания и оплаты счетов. Перед самым отправлением художник вдруг вспомнил две важные детали, необходимые ему в идеальном мире – отличное здоровье и присутствие родителей. Папу и маму он нежно любил, хотя и стеснялся в этом признаваться. Но перед самим собой, стоя на пороге другого мира, решил быть откровенным. Нарисовав свой портал, Денис зажмурился и шагнул в неизвестность.

Открыв глаза, художник огляделся и разочарованно скривился. Он находился в темной квартире, заставленной старинной мебелью. В воздухе явственно ощущался запах пыли и затхлости, сквозь грязные окна едва пробивался солнечный свет. Зато на столе прямо перед ним лежала стопка документов, связка ключей и записка.

«Уважаемый Денис Игоревич! Все формальности улажены, эта квартира со всем содержимым принадлежит вам. Если возникнут вопросы, обращайтесь в наше бюро по указанному адресу. Хорошего дня!»

– Неплохой подарочек. Интересно, что еще меня ждет в этом мире? Где я вообще нахожусь?

Выглянув из окна, Денис убедился, что вокруг раскинулся родной город. Судя по всему, полученная квартира находилась в самом центре. Осмотр жилища принес еще пару приятных сюрпризов. Во-первых, комнат было много, а сама квартира в былые времена могла поражать роскошью. Во-вторых, в спальне нашелся сейф, код от которого прилагался к ключам. Внутри лежали бархатные коробочки с золотыми украшениями и драгоценными камнями. Оценив примерную стоимость содержимого, Денис присвистнул. Если продать хотя бы треть этого богатства, можно всю жизнь не работать. В-третьих, в глубине нашлись толстенные пачки долларов и евро. Сумма показалась баснословной, а в сочетании с драгоценностями – астрономической. По крайней мере, по меркам заштатного художника.

Заметив в гостиной трюмо, парень решил проверить, не изменилась ли его внешность. Увы, в потускневшей поверхности зеркала отразился привычный облик без каких-либо улучшений, даже одежда осталась той же. Однако самочувствие ощутимо улучшилось, по крайней мере, аллергия на пыль до сих пор не проявляла себя, да и близорукость испарилась без следа. В общем, таинственный мир мечты порадовал не только неожиданным богатством, но и избавлением от надоевших проблем со здоровьем. Проблема была в том, что мир был слишком привычным, никаких фей и эльфов вокруг не наблюдалось, да и огромного счастья Денис не испытывал.

– Это только пока, – уговаривал он себя, распихивая по карманам пачки денег из сейфа. – Сначала надо найти родителей, а там вместе придумаем, что делать дальше.

Спустя три месяца Денис начал сомневаться в том, что это мир его мечты. Родители нашлись дома, и оказалось, что мама всегда мечтала о жилье, полном антикварных вещиц, а папа считал, что проживание в самом центре делает тебя особенным. Узнав, что сын стал владельцем квартиры их мечты, оба впали в эйфорию.

Поначалу Денис заразился их энтузиазмом и восторженно принялся тратить полученные деньги. Родители уволились, обновили гардероб, квартиру отремонтировали, обстановку привели в порядок, наняли слуг и рьяно принялись вживаться в роль новых аристократов. Сын предпочел поселиться отдельно, поэтому приобрел особняк и обставил по последней моде. После чего отправился путешествовать по миру. Первый месяц пляжи и коктейли вызывали безумный восторг, но вскоре однообразие начало приедаться.

С личной жизнью тоже не клеилось. В своих мечтах Денис всегда представлял себе сексуальных красавиц, моделей и начинающих звездочек эстрады, которые будут на него вешаться пачками, визжа от восторга. Но ему никогда не приходило в голову, насколько утомительно проводить с ними время, а деньги улетали с небывалой скоростью. К тому же они были насквозь фальшивыми, что внешне, что внутренне. Как искусно созданные куклы, без настоящих эмоций, без искренности, без любви и страсти.

Махнув рукой на богатство и соблазнительных красоток, молодой художник решил вернуться в родной мир. Но не смог. Целыми днями он повторял:

– Хочу домой, хочу домой, хочу назад, в свой мир…

Но ничего не происходило. Опробовав все варианты, Денис смирился с тем, что придется остаться в мире мечты навсегда. В конце концов, работать не нужно, денег полно, мама с папой счастливы. Все дороги мира открыты перед ним. Сам виноват, что перед погружением в портал не продумал все детали своего идеального мира, не добавил туда капельку сказки, не попросил любви. Но хоть бы родители рядом, а с личной жизнью разберется, не маленький. Пойдет другим путем, поищет среди обычных девушек, глядишь, и отыщется та единственная, которой захочется подарить весь мир.

В любимом кресле Дениса сидела молодая женщина в красивом черном платье. Ее темные волосы струились до самого пола, а в изумрудных глазах мелькали отблески вечности. Скрипучим, совсем не юным голосом она бормотала:

– Сам виноват, дружок. Все верно. Не пустило тебя злато назад. Люди брешут, что не в деньгах счастье. Но деньги дают свободу. И сам решаешь, что с ней делать. Не сможешь ты отказаться от богатств. А теперь уже и поздно. Смотрю, смирился. Даже родителей за собой утащил. Бывают же чудеса. Не случалось такого ранее. Лена своих всех забыла. За спиной оставила, жизнь новую начала. А ты оказался ответственным. Не бросил своих. Молодец.

В руках ведьма держала лист бумаги, на котором совсем недавно проявилось изображение Дениса и его родителей, сидящих на террасе особняка. Насмотревшись, она спрятала рисунок в папку, где уже находился листок с миром Лены. Покинув опустевшую квартиру, колдунья вернулась домой, в неприметный домик на самой окраине города.

В мрачной и тесной гостиной она раскрыла толстенную книгу и вложила свежие рисунки в самый конец, где они на секунду вспыхнули ярким светом и тут же приросли, став очередными страничками гигантского фолианта.

Посмеиваясь, ведьма подошла к старинному зеркалу, в котором виднелись смутные людские силуэты.

– Ищешь следующую жертву?

Испуганная колдунья обернулась и замерла. Перед ней стояли Трое в светящихся одеждах. Их глаза светились ярким пламенем, а голоса гремели подобно раскатам грома.

– Кто вы такие? Что вы здесь сделаете? Зачем… что… как? – лепетала ведьма, отступая назад от неумолимых взглядов.

– Ты заигралась, смертная. Решила опустошить этот мир, лишить его творчества, сделать серым. Но тебе никогда не сравняться с нами. Хватит!

Тело колдуньи вспыхнуло и осыпалось пылью. Затем Трое обратили свое внимание на книгу.

– Что будем делать с ними? Они счастливы в своих мирах.

– Но этот мир умрет без них. Хотя бы половина должна вернуться обратно.

– Отправимся по очереди в каждый из миров и предложим каждому из них возвращение. Последний ушедший смертный точно согласится.

– А предыдущая жертва – нет. И две до нее – тоже. Они слишком счастливы ТАМ.

– Они все ушли потому, что этот мир казался им скучным, обыденным и тоскливым, – задумчиво молвил один из Трех. – Но они ведь не знали, что являются опорой, центральной силой здесь, на Земле. Без их силы, способности мечтать и творить, все рухнет. Думаю, если мы скажем им правду, они придут. Кто из смертных устоит перед соблазном почувствовать себя избранным?

Яблочки

Долетика В

г. Москва

– Яблочки, свежие румяные яблочки!

Прохожие оглядываются на мой голос. Женщины оценивающе осматривают горку спелых яблок, мужчины задерживают взгляды на мне. Отчего не посмотреть, красотой меня судьба не обидела.

– Эх, хороша! Под стать яблочкам – царица! – дедок одобрительно подмигивает. – Почем будут-то?

Белозубо улыбаюсь и называю цену. Эх, дядя, знал бы, как больно от твоих слов.

Он качает головой:

– И цена у них царская.

– По товару и цена, – развожу руками.

Дед вздыхает и уходит. Ничего, другие придут, вон их тут сколько.

Рынок бурлит, живет своей жизнью. У ворот тетки деревянные башмаки продают. Рядом с ними кто попроще останавливается. Дальше молочные ряды, там с утра людской водоворот, все хотят успеть купить парного молока и свежего творога. Потом рыбные и мясные – там которые побогаче задерживаются. Следом овощи да зелень, сладости да всякая всячина. У самого выхода девчонка к ограде жмется. Сама худая, волосы торчат из-под чепца мышиным хвостиком, юбка внизу обтрепанная. Возле нее вечно толкутся больные да убогие. Они ей медяки – она им склянку. Головой кивает, что-то втолковывает – мол, все хорошо будет. Какое хорошо, при такой-то жизни? Легче сдохнуть.

– Наливные яблочки! Купите, милсдарь! Сразу видно достойного и обходительного господина. А хотите вместо сдачи поцелую? Жена ревнивая? Да ладно, жена – не камин, подвинем.

Эх, ушел. Ну и ладно. Поприличнее найду.

Бабка рядом со мной морковкой да репой торгует. Кофтенка застиранная, юбка выцвела – как можно такой неряхой на люди выходить? Покупатели у нее не переводятся. Все пощупают, каждой репке бока помнут. А она и рада. Жалуются, что твердая, свекор не угрызет – расскажет, как запечь да распарить. Сетуют, что мягкая – говорит в воде подержать. С одним посмеется, другому посочувствует, каждому поклонится. Не нравится мне такое соседство. Эдак ко мне никто и не дойдет.

– Яблочки, кому яблочки?

– Почем яблоки, красавица? – покупатель нарисовался. Глаз прищурил – приценивается. Из гильдейских торговых людей, не иначе. Расчетливый такой взгляд, а под глазами мешки. Неспокойная жизнь у мужика. Называю цену.

– Дорого берешь.

Наклоняюсь к нему поближе.

– Зато могу особенное яблочко дать. Кого теща пилит или конкурент замучил – очень помогает.

– Даже так? – буравит меня взглядом.

– Животом чуток помается – посговорчивее будет, – подмигиваю.

Думает. Прям слышу, как у него мысли в голове ворочаются.

– Ну что ж, давай на пробу.

Насыпаю ему в корзинку яблок, одно достаю из под-полы, в тряпицу заворачиваю:

– Самое сладенькое. Приходите еще.

И ссыпаю в кошель серебряные монеты.

Девчонка-то, гляжу, совсем замерзла, на руки дышит, дрожит. Небось и не ела ничего со вчерашнего вечера. Понятное дело, много ли на грошовых склянках наторгуешь. Эх, сама такой же по молодости была, нищая да гордая. Это потом меня маркиз подобрал, жить научил. Замуж выдал. Не без своего интереса, конечно, а как иначе? Смотри-ка, она еще и шелудивую собаку своим обедом кормит. Вот ведь глупая.

Кажется, ко мне покупатели. Из богатых. На всякий случай надо чепец пониже на лоб надвинуть да ссутулиться.

– Ты смотри, хоть что-то хорошее в этой глуши. Яблоки да бабы, – это он другому. – Насыпь-ка яблок, красавица, – а это уже мне.

Не поднимая на них глаз, выбираю яблоки. Не до шуток. Слишком хорошо одеты эти франты. Только бы не из наших краев.

– Кого-то она мне напоминает. На одну королеву похожа… Как ее… Аманда… Аванта… Красивая, чудо как хороша, но редкая стерва. Королевство совсем разорила. Сначала все на балы спустила, потом с соседями поссорилась, до войны довела. Краем уха слышал, что король ее то ли казнил, то ли в башне запер. Давно я в тех краях не был. А ну, красавица, повернись. Как зовут-то тебя?

Вздрагиваю.

– Ваната, господин, – внезапно севший голос похож на карканье.

– Да ладно, приятель, ты на руки ее посмотри – обветренные, ногти обломаны. И сама как колода, – второй небрежно кидает на прилавок золотую монету. – Пойдем, я тебя с баронессой познакомлю – талию двумя пальцами обхватишь, голосок колокольчиком звенит…

Внутри меня скрутились в тугой комок страх и ненависть. Сорвать бы опостылевший чепец, дрянную жилетку, поддетые вязаные кофты, вцепиться в обидчиков. Хочется выть от безысходности. Но нельзя. Я сильная. Я выживу. И отомщу тому, кто выгнал меня из королевства.

– Ты не заболела ли, милая? – морковная бабка дергает меня за рукав, участливо заглядывает в лицо. – Может тебе водицы принести?

– Спасибо, тетенька, я яблочко съем, все само пройдет. И вы угощайтесь, – достаю из-под полы яблоко. Ни к чему мне ее назойливое внимание, своих бед хватает.

Через несколько дней на бойком месте вместо морковки появляются имбирные пряники. Вот и ладно. У этой соседки и передник чистый, и хватка деловая, и покупателей побогаче зазывает. Найдем общий язык.

Который день стою. Не сахар такая жизнь, ой не сахар. Зато новые сапожки, шубку справила. Еще немного – и поминай как звали. Приоденусь, перезимую и уеду. Выживу. Красота – она любые двери открывает.

– Сочные спелые яблочки! Купите яблочки, господин…

Да что такое, еще один отвернулся и ушел.

– Яблочек не хотите, дядя? Для себя, для женушки?

Этот почесывает бороду да похохатывает:

– Говорят, с гнильцой яблочки-то. Снаружи красиво, внутри с червяком.

– Это все завистники! Лучше моих яблок на сто миль в округе нет! – в сердцах хватаю с горки самое красивое и с хрустом откусываю.

Меня душит отчаяние. Только все наладилось, неужели снова прятаться и кочевать по придорожным трактирам?

Вокруг смеются. Слезы текут по моему лицу.

– Да ладно тебе, не плачь, – торговка пряниками обнимает за плечи, вытирает мне лицо краем передника, вышитые розочки царапают щеки. – Будешь перед каждым нюни распускать – всех покупателей распугаешь. На-ка вот пряничка съешь, сладкое помогает. Домой иди, успокойся.

С благодарностью беру пряник. И впрямь полегче стало.

Всю ночь мечусь в забытьи. Мой первый бал. Волшебство огней и музыки, счастье переполняется меня. Маркиз шепчет на ухо, с кем танцевать. Проваливаюсь в темноту. Незнакомый мальчик убегает от няни и останавливается возле меня. «Мама?» – неуверенно спрашивает он. Счастливая улыбка короля. Смешно – какая же я мама? – «Иди сюда, глупыш». Сладкий крем с его ручонок, испорченное новое платье. Ершистый подросток несколько лет спустя: «Ты мне не мать. Ты никто!» Снова темнота. «Мы не можем столько тратить на твои прихоти. Ты хоть раз видела людей, которые тебя кормят? Спрашивала, чем они живут, пыталась помочь? Грязные и неотесанные? Так умой и научи. Каждый твой бал – это целая деревня без еды на всю зиму». Презрение в его глазах. Темнота. Тяжелая дверь заперта на замок. Платье служанки, тряский тарантас, унизительные разговоры с ростовщиками. Ворочаюсь, отмахиваюсь от воспоминаний, но они зудят внутри, отзываются ноющей болью.

Утром меня выворачивает наизнанку, кружится голова. Надо дойти до рынка, купить у девчонки склянку. Говорят, любую болячку лечит.

Каждый шаг дается с трудом. Медленно добираюсь через толпу до ее прилавка. Даю девчонке золотой. Она растерянно пытается вернуть мне монету.

– У меня и сдачи столько нет.

– Не надо сдачи, оставь себе, – тяну руку за склянкой.

– Не могу я с больного человека лишнее брать, – чуть не плачет. – Так забирайте, вам ведь нужно, – сует мне в руки склянку вместе с золотым. – Только пусть кто-нибудь из близких вам в ложку накапает, так надо.

Внутри жжет все сильнее. Домой, надо домой. Отлежусь, оклемаюсь – и вон из этого паршивого городишки. От боли темнеет в глазах. Хватаюсь за ограду, чтобы не упасть. Земля неодолимо тянет к себе, я оседаю на каменную брусчатку, не чувствуя осенней сырости и холода.

– Тетенька, не умирайте, тетенька, – девчонка стоит надо мной, размазывая по худым щекам слезы. – Вам обязательно поможет, всем помогает. Я вам накапаю, да из моих рук не сработает, надо, чтобы кто-нибудь из близких вам эту настойку дал. Или кому вы доброе дело сделали. Есть же хоть кто-то, кого вы любите?..

Мысли путаются. Кружатся чужие лица, мерещится тощая собака – вздрагивая шелудивыми боками, она бережно берет хлеб с девчонкиной руки, благодарно виляет хвостом и, оглянувшись, с укоризной смотрит мне в глаза. Окружающий гомон исчезает, и меня окутывают холод и темнота. Я вязну, тону в небытии, и где-то далеко-далеко затихает и гаснет мамина колыбельная песня.

– Прянички, имбирные прянички! Подходи кому пряничка!..

Паук Яры

Сергей Резников

г. Новоалтайск

Яра любила наблюдать за Макли. Рыжий карлик-шут вертелся колесом, забавно водил крупным с горбинкой носом, сыпал колкостям направо и налево.

– Ой, величество, у вас парик съехал! – визжал Макли.

– Не смешно, – отец Яры хмуро уставился в пустой кубок. Покрытое шрамами лицо скривилось, глаза сверкали из-под седых бровей.

Не до шуток было королю Дженнеру, половину земель захватил Вийлан Могучий, а вторая половина трещала по швам из-за голода, поборов да неверности наместников.

– А я ведь говорил! – с подвизгиванием продолжал шут, – король-то ненастоящий, настоящего давно ордландцы стрелою в зад…

– Довольно! – приказала Лия, мать Яры. Как всегда, элегантная, лёгкая. В розовом, будто лучащемся светом платье и с локонами золотистых волос, рассыпанными по спине, она выглядела, как и должна выглядеть настоящая королева. В её взгляде смешались пламя и лёд. Красивая, но жёсткая, будто скала. – Вон отсюда, шут! Сейчас приедет брат короля, мы ждём его с минуты на минуту. И твои ужимки неуместны!

Макли вылетел из зала, будто стрела из арбалета. Он отлично знал, каким бывает король Дженнер во гневе, но меньше всего на свете хотел нарваться на гнев королевы Лии.

Яра перестала смеяться, и ей стало немного не по себе. Мать с отцом сидели такие напряжённые, будто и не помощи ждали, а чего-то другого. Неприятного.

Маленький паучок затаился в Яриной белокурой головке. Так всегда, когда взрослые печалятся и злятся – он появляется и колет.

– Можно, я пойду поиграю во дворе? – пискнула она.

Лия молча кивнула, а Дженнер всё продолжал глядеть в кубок, будто высматривал там свою судьбу.

Яра прошла мимо суровых стражников, один из которых услужливо приоткрыл дверь. Девочка вышла из зала, пробежала несколько коридоров и лестниц и вскоре оказалась во внутреннем дворе.

Ей сразу стало лучше. Здесь пахло цветами, плескался фонтан, дул лёгкий ветерок. Не то что в тронном зале, где пахло потом, вином и тревогой.

Забывшись в играх и мечтах, она внезапно очнулась от криков и лязганья стали. А затем с террасы упал воин. Сверзился прямо во дворик, неподалёку от скамейки, где сидела Яра. Она смотрела, как он пучит глаза, пытаясь вырвать стрелу, торчавшую из шеи. Слушала его хрипы, видела кровь, сочившуюся из-под шлема, и не понимала, что происходит.

Потом, кинув взгляд наверх, увидела отца, которого теснили к парапету трое воинов в незнакомых синих доспехах. Король Дженнер пока держал блок мечом, но будучи без щита и в лёгкой кольчуге, наверняка уже получил серьёзные раны.

– Беги, Яра! – хрипло прокричал он.

А она стояла и смотрела, не веря свои глазам, чувствуя, как улетает из-под ног всё, что казалось таким незыблемым. Уютный дворец, строгие, но любящие родители. Кто-то будто провёл ножом между ней и прошлой жизнью, и лезвие этого ножа со скрежетом отделило прошлое от ужасного настоящего.

И вскоре она поняла, кто хозяин ножа.

Брат Дженнера. Рэйт. Такой не похожий на грубого бородача отца – щеголеватого вида, длинноволосый, с голубыми глазами, в дорогих сияющих доспехах, он походил на героя из книжек, что читала Яра. Только сейчас, важно шествуя по террасе, он вёл себя совсем не по-геройски, пока солдаты добивали отца.

– Мой брат устал править, – произнёс он, обращаясь к кому-то за спиной. – А страна погрязла в войнах и разрухе. Я всё исправлю! Не надо больше крови.

Рэйт картинно поднял руки и отбросил меч, тот с лязганьем проехал по каменному полу террасы.

– Тварь, – прохрипел Дженнер, в грудь которому упёрся клинок одного из убийц в синем.

Рэйт будто нехотя обратил внимание на брата.

– О, Дженнер, извини, что так вышло. Но твой финал для меня ясен давно. В грязь тебе дорога. Лию вот только жалко…

Яра почувствовала, как что-то вырывается у неё изнутри. Паучок не просто вернулся, он разбух, готовый выскочить из головы, сожрать всё вокруг. Паук питается горем и смертью, поняла Яра. А затем она закричала.

– Не смей трогать папу с мамой!

Ей показалось, что это прозвучало очень громко и грозно. Но на Рэйта крик такого впечатления не произвёл. Его льдистые голубые глаза впились в Яру, жадно изучая её, будто проникнув внутрь. В этот момент Яре показалось, что во взгляде Рэйта промелькнул страх. Может, он почувствовал паука?

– Извини, Яра. Так уж вышло. Кто-то был должен прийти и исправить их ошибки. – Он кивнул в сторону хрипящего Дженнера. – Они хотели полумер, но полумеры сейчас не помогут. У нас на кону жизни сотен тысяч.

Он повернулся к солдатам и провёл ребром ладони по своему горлу.

– Сволочь! Будь ты проклят! – закричал Дженнер, но его крик тут же потонул в предсмертном хрипе.

– От девчонки тоже избавьтесь, – небрежно произнёс Рэйт, будто говорил о сломавшей копыто лошади.

Солдаты хищно обернулись. Один – усатый, с грустными, как у старого пса глазами, небрежно протёр меч от крови Дженнера, а затем, глянув на Яру, быстрым шагом направился вдоль парапета в сторону лестницы.

Ноги у Яры будто ватными стали, но она быстро опомнилась. Поняла, что теперь одна. Что никто больше не будет вытирать ей сопли, защищать её. И если продолжит стоять на месте, то дорога ей в грязь, вслед за отцом.

– Я отомщу! – прокричала она и побежала.

Сад, казалось, был бесконечным. Лабиринты из одинаково постриженных кустов, перемежались с деревьями. Яра бежала и бежала, по дорожкам, по мостам, стараясь запутать след. Но когда увидела замковую стену, сразу поняла, что дальше бежать некуда, она в ловушке. По стене важно расхаживали воины Рэйта в синих доспехах, а где-то за спиной пролаяли собаки.

«Поймана. Пропала», – мелькали в голове мысли, перебивая боль от укусов паучка.

Вдруг среди кустов мелькнула знакомая рыжая шевелюра, из-за ветки показалась пухлая маленькая ручка и поманила Яру.

– Макли! – закричала та. Замешкалась было на секунду, но лай псов раздался снова, на этот раз гораздо ближе, и девочка рванула к своему спасителю.

***

Непривычная полутьма. Затхлый и прохладный воздух. Яра разглядывала внутренние убранства фамильного склепа, пока Макли запирал дверь. До замочной скважины он не доставал, поэтому встал на старую подгнившую бочку, которая всё норовила развалиться под ногами карлика.

Наконец-то замок закрылся.

«Клац».

– Уф. – Макли спрыгнул с бочки. – Быстрее, храбрая девочка! Медлить нельзя. Предатели рядом. Я чую.

Он смешно поводил своим горбатым носом.

– Они убили папу! – Яра вновь сполна ощутила весь тяжкий груз потерь. – И маму… наверное, тоже…

– Быстрее! Горевать будем потом. Сейчас надо спастись. – Шут потянул Яру за руку, девочка чуть было не уронила горящий факел, и вскоре они уже спускались по затхлому подземелью.

– Где-то здесь должен быть тайный ход, что ведёт за пределы замка. – Макли забрал у неё факел и теперь шёл впереди, а Яра следовала за ним, боясь поскользнуться на влажном полу.

Они шли и шли. Наклон наконец-то пропал, но подземелье всё время виляло то направо, то налево. Яре казалось, что она внутри огромного змея. Иногда проходили мимо ответвлений, девочка заглянула в одно из них и увидела, что оно заканчивается решёткой.

– Мой дядя оказался предателем.

– Знаю. Видел из кустов, – задыхаясь на ходу, ответил Макли. – Думал не выдержит сердце моё. Я королю с королевой сам как сын…

– Не смей! Не до шуток сейчас!

Макли замер. Яра тоже остановилась. Пламя факела чуть подрагивало, а тени на стенах плясали ему в такт.

– Я и не шучу. Люблю изо всех сил их. Ну, любил… точнее. Хотя, пусть и умерли они, то что мне мешает любить до сих пор?

Яра не ответила. Девочке стало немного стыдно. Макли спас ей жизнь, рискуя своей, а она возмущается.

Вскоре коридор пошёл на подъём и стал шире.

– Почти пришли, сейчас будет самое трудное, девочка. Это караулка, а из неё есть проход на свободу.

Из тьмы появилась огромная дверь.

Яра не знала, стоит ли идти дальше. А что, если за дверью стражники? Наверняка они там. Поджидают беглянку, чтобы убить, как и…

Дверь со скрипом отворилась и оттуда выскочила высокая тёмная фигура. Яра и пискнуть не успела, так ловко её схватили.

– Когда же я получу свою награду?! Эй, постой! – раздавались вопли шута, которые, впрочем, вскоре затихли. Яру тащили быстро.

По пути она думала, какой же оказалась дурочкой. Даже для семилетней девочки. Доверилась шуту, не спросила, где он взял ключ от склепа. А подземный ход? Разве есть такой, чтоб вёл за пределы замка? Боже, что за глупости?! Но вскоре эти мысли перебила ярость. Её предали. Два раза. Родителей убили. И её жизнь тоже хотят забрать.

Паучок внутри уже вовсе и не был маленьким. Он разбух, налился гневом Яры. Приготовился вырваться на свободу. Может и вырвался бы, если бы не мешок, который надели ей на голову.

***

Ветер. Яра чувствовала, как он обдувает лицо сквозь ткань мешка. Она поняла, что её притащили куда-то наружу. Может, за замковые стены? Чтобы перерезать глотку и сбросить вниз.

– Ну вот. Вся семья в сборе, – услышала она довольный голос дяди Рэйта. Гнусного предателя и убийцы.

Ярость вернулась. Она заполнила собой всё естество Яры. Паук ликовал в предвкушении.

И вдруг с головы сдернули мешок. Её чуть не ослепил дневной свет.

– Посмотри! Смотри, девочка, что я сделал с ними! – завопил Рэйт.

Яра не сразу поняла, что он ей показывает. Паук вырвался, устремившись вперёд тёмным и холодным пламенем. Яра заметила множество вооружённых людей. Они вроде были далеко, но она отчётливо видела, как ломаются их кости, рвутся жилы, как из разоравшихся животов бьют потоки тёмной крови. Паук наконец-то собрал свою жатву.

Она пришла в себя. Казалось, через целую вечность. Не могла глазам поверить. Они действительно были на замковой стене. На неё, улыбаясь, смотрел отец, рядом стояла мама и дядя Рэйт.

– Вы живы, – прохрипела Яра.

– Всё кончено, доченька. – Тёплая рука мамы дотронулась до её лица. – Мы победили Вийлана. Спасли нашу страну. Извини, что так с тобой поступили… это был последний шанс… освободить твой дар можно только через гнев и отчаяние.

Яра присмотрелась. За стеной виднелись горы трупов, что остались от некогда могучего воинства.

– Это сделала я?

– Да, – дядя Рэйт сглотнул слюну.

«Они боятся меня», – подумала Яра, и паучок, вновь сидевший внутри неё, порадовался этой мысли.

Фонарь на ветру

Татьяна Тихонова

г. Новокузнецк

Великан Савелий шёл по лесу, неся в одной руке фонарь, в другой – плащ. Ночь тёплая и тихая. Конец июля, птицы в лесу по ночам уже не поют. Шёл Савелий по бору сосновому, потом по березняку, поднимая высоко фонарь. Фонарь старый, железный, ещё от бабушки. Она чистила его речным песком от мошек и налипших сосновых игл, брала его в одну руку, а в другую – внука Савелия, и отправлялась “посветить в ночи всем, большим и малым, воюющим и мирящимся, поющим и молчавшим, заплутавшим и запоздавшим, влюблённым и отчаянным, тихим и громким, всяким. Они думают, что это луна, и поэтому так светло. Да разве ж луна каждую ночь светить будет? Не-ет, это всего лишь мой фонарь”, – смеялась она. Смеялась она тихо, морщинки разбегались на её широком как блин лице, и становилось почему-то легко и тоже хотелось смеяться, и болтать ногами в ручье, когда они садились на зелёном мшистом валуне погрызть сушёных яблок и грибов из беличьего запаса. Бабушка шла по лесу неслышно, худая, высокая, то замирала и походила на ель, а то оборачивалась вдруг, подняв фонарь над головой, и казалась сосной, той, на обрыве, что сожгло по весне в одну из первых гроз. А то гасила свой фонарь, буркнув “он здесь не нужен”.

Давно бабушки нет, фонарь долго висел в пещере Савелия, мозолил глаза. И вот висел, висел, Савелий однажды взял его и пошёл. Ночь, мошки глупые кружили, стукались о стекло. Хорошо. Шёл и шёл, лесом, рощей, озером. Устал под утро, повесил фонарь, лёг, свернувшись калачиком, и стал смотреть, как в камышах птаха вьёт гнездо. Травинка к травинке. “Вот выкаблучивает”, – подумал Савелий и уснул.

Спал он долго. Во сне видел удивительную великаншу, которая была тощая и нелепая, и играла она на дудочке. Днём пение той дудочки напоминало шёпот ручья, бегущего в высокой траве, а ночью – шелест листьев в кронах деревьев. Савелий долго не мог разглядеть в игре света и тени саму музыкантшу, а потом увидел глаза, смешливые и грустные, разглядывающие его. Великанша поняла, что этот чудак с фонарём разгадал её вдруг среди леса, сорвалась с места и в два счёта оказалась на соседнем холме. Фигура её стала быстро удаляться прочь. Шевелились верхушки вековых елей, когда она шла по ельнику, склонялись берёзы, когда она задумчиво вела ладонью по их макушкам. Савелий испугался, что так может потерять её из виду совсем и больше никогда не увидеть, как она смешно обходит муравейники, высоко поднимая ноги. Как цапля. Это он потом узнал, что она очень боится муравьёв. И сплёл ей гамак.

И они сыграли свадьбу, и у них родилась дочка. Девчонка росла шустрая. Замрёт и цап за шкирку хитрую лису, охотившуюся у сухого лога на мышью. Лиса жмурится, лапами сучит, тявкает, на волю просится. Девчонка и отпустит, смеётся, тихо, беззвучно, Неслышкой так и прозвали, вся в бабку.

Той порой случилась у нас засуха, а у них наводнение, так всегда было. Весна пришла тёплая, быстрая. Вода поднялась высокая, ночью пришла. Беда часто ночью приходит, слабину, что ли, человечью чует. Дома скрывались под водой, а в домах люди спали. Эхо гулкое шло, и туманище полз. Савелий стал китом, подплывал к домам, люди хватали своё добро, кто что успевал, цеплялись, спасались. Радовались и песни пели. Всю ночь мотался Савелий между затопленными деревнями и городами. А утром уснул, закачался на притихшей волне. Его великанша-музыкантша звала чай земляничный пить, носки бабки Пелагеи мерить. Вчера бабка носок довязывала, довязывала, а тут наводнение. Все скарб какой-другой в узлы вязали, а она носки схватила и бежать. А теперь сидела на хвосте Савелия кита и плакала – дом жалко. Савелий кит опустил морду в воду, смотрит – да вон он Пелагеин дом, с калиткой на одной петле, носки вокруг плавают. Савелий подцепил дом хвостом, плавником переправил, да и поставил его рядом с всхлипнувшей от радости Пелагеей. И стала тут деревня, жители Китовой пристанью её прозвали.

Вот Савелий и не спешил просыпаться, куда ему было спешить, дел по горло, да и не хотел он уходить от своих, оно и понятно, что тут непонятного. Долго так спал. Молодые сосёнки поселились у него в кармане, где хранились шишки на чёрный день. То снег выпадет, то дождь прольётся, то зима закружит. Уже и след Савелия простыл, только фонарь иногда видно среди мотающихся на ветру ветвей. Поднимешься на горушку, в лес, за грибами. Бродишь, бродишь. Собака, спаниель, следом трусит, а то вперёд забегает. За грибом наклонишься, скроешься в папоротниках, а она встанет на задние лапы, будто суслик, ищет тебя. Найдёт, прибежит, только колышутся папоротники и трава. Собака мокрая, довольная. В паутине капли дождя блестят, хвоины застряли. Дойдёшь до горушки, где ночью фонарь обычно светит, сядешь, привалишься, тепло. Савелий спросит сонно, будто филин ухнет:

– Ну?

Капли дождевые посыпятся с веток, шишки застучат, прыгая и падая. Птицы с мест поднимутся.

Надо бы что-то ответить, да неохота тишину нарушать, шёпот дождя по дороге.

Днём ли рядом окажешься, ночью ли посмотришь в окно дачи на гору, на лес, каждый раз думаешь, Савелий, вот он. А может, уже Неслышка его прошла нашим краем? Темнотища, только фонарь светится. Или луна? Да нет, небо тучами заволокло, какая луна. А фонарь-то, что ему сделается, фонарь светит, сквозь деревья на холме мельтешит, на ветру мотается. Затревожится Савелий, как мы тут без него, проснётся и дальше пойдёт.

Воин

Книга Игорь

г. Феодосия

Ночью Мошке приснился красный дракон.

«Куда ночь, туда и сон», – трижды мысленно повторил Мошка, отгоняя видение, но сон оказался вещим. На рассвете староста Хрим, принёс тяжёлую весть – у Дымной горы видели нескольких тварей. Дарья, жена Мошкина, сразу в плач: «Не пущу! Воин в деревне для чего?»

Не то чтобы Дарья крикливая была, нет. Словом приветлива, русой косой длинна, телом кругла, лицом мила, но характер имелся. Успокоил Мошка жену: Воина разбудим, шагоход запустим и да вернёмся. Согласилась Дарья, хоть поверила не сильно – по глазам видно было.

Не знал в деревне никто, откуда пришёл Воин. Гуляли слухи, что из Дымной горы, с драконами вместе.

Ещё не женат был Мошка, когда Дымная гора упала. Ночью загрохотало, разверзлись небеса, огненный смерч ударил в землю, утром на том месте гора появилась. Серая, высоченная, столб дыма в небо бьёт. Народ вскоре успокоился, думали, всё на этом и закончится. Не закончилось, к урожаю из горы драконы вылетели и пожгли посевы. А потом Воин явился на шагоходе.

Был Воин высок, в плечах широк, бородат и немногословен. За охрану деревни избу добротную, довольствие ежедневное и выпивку потребовал. Избу поставили, с довольствием и выпивкой нехватки не ощущалось. Ударили по рукам, стал Воин деревню охранять и перво-наперво помощника выбрал – Мошку.

Не то чтобы Мошка в механизмах хорошо разбирался, но пальчики тонкие и ручки гибкие везде пролезут, с ручищами Воина не сравнимо. Староста не возражал, какая разница кто помощник – лишь бы толк был. И выучился Мошка шагоход смазывать, механизмы налаживать, пушку пристреливать – настоящим механиком стал. Только к батарее атомной не подпускал помощника Воин. Говорил, что детородный орган отпадёт, – так и говорил. А когда ломалась машина, и запчасти требовались, Воин Мошку к Дымной горе отправлял – там другой воин лавку держал. Расплачивались зерном, золота и серебра в деревне отродясь не было.

Едва солнце из-за гор выглянуло, Хрим и Мошка в избу Воина постучались. Обычно он сразу выходил, военный человек, но в этот раз ответила тишина. Хрим в сердцах сапожищем по двери съездил.

Дверь отворилась, дохнуло перегароми чем-то ещё. Воин лежал на полу, рядом стоял бутыль с мутной жидкостью, в котором нельзя было не узнать самогон.

– Вот незадача, – пробурчал староста, поморщился. – Будить придётся.

Пнул легонько тело Хрим – без результата. Потряс лежащего за ворот, приложил ладонь к шее и вскрикнул:

– Холодный, чтобы его, холодный!

– Доигрался, – прошептал Мошка.

– За что нас так, за что, – прохныкал Хрим. – Где теперь защитника искать? Пожгут драконы посевы, не переживём зиму.

– Вот что, – сказал Мошка, отирая пот со лба. – Шагоход я запущу, а там… Только жене не говори.

Быстро шёл Мошка, тучный староста едва поспевал следом. Разменял шестой десяток Хрим, Мошка-то ещё и трёх не прожил. Рассеивался туман, вздыхали почерневшие избы, зевали вслед редкие селяне. Не знали ещё, какая напасть свалилась. А Хрим и не сказал никому, паники побаивался.

Место для шагохода выбрали на околице у ручья, чтобы легче баки водой наполнять. На паука машина походила, в два человеческих роста. Лапы стальные, кабина яйцом, глаза-иллюминаторы по кругу, цилиндры-резервуары для воды по бокам, да башенка вверху с пушкой.

Погладил Хрим бок шагохода, спросил:

– А смогёшь им ходить?

– Кто, если не я? – прищурился механик, запрыгивая на подножку.

В этот момент из тумана крик Дарьин донёсся:

– Мо-ша!

Выругался Мошка, люк открыл, рукоять повернул. Энергия из батареи в нутро машины потекла, загудел шагоход, стрелки на циферблатах приборной панели задвигались. Механик рычаг на себя потянул: загудело громче, покачнулась машина, приподнялись передние лапы.

– Фиксатор сними.

– Что? – не понял староста.

– Фиксатор, там, – показал рукой Мошка. – Выдерни.

Присел староста, вытащил стальной прут.

– Готово!

Показал механик большой палец, выжал педаль. Усилилось гудение, покачнулась машина, пошла.

– Моша, стой, Моша! – кричала вслед Дарья.

Но за гудением не слышал механик, а машина шла. Не так плавно, как у Воина, но шла. Вонзались лапы в землю, вырывали куски дёрна, отбрасывали камни. Рычаг на себя, повернул шагоход, дерево обминая. Овражек впереди, поддал газу Мошка. Взвыл шагоход, оттолкнулся, прыгнул, призёмлился, помчался по полю.

Щелчок тумблера, труба прицеливания опустилась. Глянул механик в окуляр: чёрные твари среди колосьев, пожирают посевы. Сбавил ход, прицелился, придавил педаль стрельбы. Ударила струя воды из ствола – мимо. Увидели твари, повернули головы. Второй залп – в самого крупного попал, взлетели драконы. Новый залп, снова в цель, покинули твари место хлебное. Возликовала душа Мошкина, запела. Жарко стало в кабине, пересохло в горле. Фляжку с водой достал, глотнул. Вернётся победителем, зря Дарья переживала.

Солнца диск из-за горы выплыл, туман разогнал. Легко идёт машина по равнине, гудит, красота. Всего ничего до родной деревни, но тут дракон явился. Тот самый, которого Воин упоминал, который Мошке во сне являлся.

Был дракон огромен, крыльями широк, пастью зубаст. Смотрели в душу глаза оранжевые, ужас нагоняли. «Бойся красного, – Воин наставлял. – Чёрные только посевы жрут, а красный сжигает». Допытывался помощник, удалось ли убить хоть одного, но отмалчивался Воин. Говорил только, что стрелами и копьями драконов не возьмёшь – шкура каменная, только воды боятся создания огненные. Только вода их пламя гасит.

Мчится шагоход, едва поля касаются лапы. Подловил момент дракон, выпустил огонь, попал. Ударило пламя в корпус, подбросило машину. Сработала защита, остановился шагоход. А дракон на второй заход – с тыла. Не успел Мошка развернуть пушку, врезало пламя по кабине. Хлёстко, мощно, словно кувалда огромная. Иллюминаторы в копоти, запах горелого в кабине, дышать тяжело.

Поймал Мошка в прицел чудовище, выстрелил – мимо, слишком быстр дракон. Мчится шагоход на чудище. Когда развернётся дракон, поймать его на встречном, но крылатый иначе решил. Показалось сначала, что удирает монстр. Ровно до момента, когда Мошка увидел цель крылатого: в платье белом, косынку от ветра придерживая, по полю шла Дарья.

– Н-е-е-т! – закричал Мошка. – Уходи!

Не спешит дракон. Круг сделал, стерню слева от женщины поджёг. Ещё круг, полыхнула стерня справа – игралось чудовище с жертвой.

– Быстрее, быстрее, – кричит Мошка, себе. – Давай же, давай!

Мчится шагоход, гудит, на пределе идёт, но не может машина быстрее – но то и машина. А дракон уж на третий заход пошёл, и почуял Мошка нутром – закончилась игра. Сожжёт дракон Дарью, сожжёт на его глазах. И будет Мошка мучиться всю жизнь, да и какая это жизнь будет? Защёлкнул механик фиксатор педали газа, откинул верхний люк, вылез на кабину. Идёт машина на пределе, свистит ветер, едва держится Мошка.

– Вот он я, вот! – крикнул.

Посмотрело чудовище на механика, на Дарью, кого выбрать? Женщина на стерню села, лицо ладонями закрыла. Беззащитная, единственная в Мошкиной жизни.

– Испугался? – механик крикнул. – Тварь трусливая!

Услышал дракон, зарычал. Взмахнул крыльями, ринулся на человечка. Усвоил Мошка предыдущий урок. Знал, что с тыла зайдёт чудище. Говорил Воин, перед выбросом пламени дракон вдох делает. Если выстрелить, если в горло попасть, конец красному придёт.

Отвернул дракон, чтобы с тыла зайти, Мошка не двигался, считал. Один, два – дракон разворачивается. Три, четыре – заход в атаку. Пять – замедляется, вдох делает – развернул пушку Мошка.

Разинута пасть огромная, втягивает воздух чудище – пора. Дёрнул Мошка спуск, ударила в пасть струя, вонзилась в розовую плоть. Округлились глаза чудовища, вздулась шея, взорвалась миллионами шаров огненных. Обожгло Мошку, опустилась на глаза темень косматая…

Марево оранжевое, гудит шагоход, шепчутся тени, старосты голос:

– А смогёшь им ходить?

Дракон явился. Красный, огромный, клыкастый, злобный.

– Ещё встретимся, Воин, – прошипел, исчез в мареве.

В лапы стальные Мошкины руки и ноги превратились. Тяжестью налились, вниз потянули, к земле. Приняла Мошку земля родная, погладила. «Живи», – прошептала.

Открыл глаза механик. Лекарств запах острый, голова перемотана – раскалывается, ладонь тёплая лоб гладит.

– Всё хорошо Моша, всё хорошо, – поцеловала Дарья мужнину щеку.

– Пить, – механик прошептал губами обожжёнными.

Обжёг горло травяной отвар, провалился в желудок, понёс в кровь магию Дымной горы.

– Моша, – голова Хрима высунулась из-за Дарьи. – Нету больше дракона. Разорвало на клочки, чтоб ему. Тьфу, нечисть. А машина обгорела, жаль.

– Наладим, – механик прошептал. – Оклемаюсь немного и наладим.

Отяжелели веки, закрылись, погрузился Мошка в целебный сон. И приснилось ему поле бескрайнее, и шёл он с Дарьей под руку, и вдыхал аромат спелых колосьев, и радовался жизни.

А драконы Мошке с тех пор не снились.

III. ИМ НЕ БЫЛО СМЕШНО

Гипермэн

Александр Лещенко

г. Ростов-на-Дону

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

Заходящее солнце окрасило город в желтый цвет. Старушка переходила улицу, когда из-за поворота показался большой внедорожник. Он пьяно вилял из стороны в сторону, то оказываясь на встречной полосе движения, то возвращаясь на свою.

Горел зеленый свет, и бабулька неспеша ползла по пешеходному переходу, не смотря по сторонам. Видимо, думала, что зеленый человечек убережет ее от всех бед. Но она ошибалась. Внедорожник неумолимо приближался, грозя размазать старушку по дороге.

И тут появился Гипермэн. Красный костюм обтягивал его с головы до ног, был виден каждый мускул тренированного тела. Он рванулся к переходу, красный плащ с синей буквой «Г» затрепыхался на ветру.

Гипермэн уже готовился подхватить бабульку и взмыть со спасенной в небо, уйдя от смертоносных колес автомобиля, когда произошло непредвиденное. В самый последний момент старушка резко развернулась навстречу приближающейся машине и ткнула ее маленьким кулачком. Послышался страшный скрежет, переднюю часть внедорожника смяло, как будто он налетел на бетонный столб. Покореженную машину отбросило назад, а бабулька спокойно продолжила свою шествие по пешеходному переходу.

Зависнув в воздухе, Гипермэн проводил старушку взглядом.

«И она тоже из этих», – грустно подумал он.

Вздохнув, Гипермэн взмыл в небо и улетел.

****

Никто не знал, откуда взялся этот вирус, и кто выпустил его гулять по всей Земле. Заразившиеся не умирали, не превращались в зомби или в каких-то других монстров; на многих он действовал, как обычный грипп. Однако каждый четвертый или даже каждый второй получал сверхспособности. Кто-то силу, кто-то скорость, кто-то возможность летать. Были и такие, кто получал множество способностей сразу.

Супергероев прошлого, таких, как Гипермэн, стали забывать. Ну в самом деле, подумаешь летать умеет? Сейчас так может почти каждый. Суперсила? Да я теперь сам могу с легкостью пару тонн поднять. Суперскорость? Щелк – и я уже на другом конце города. Зачем нужны какие-то там Мэны, если каждый теперь сам себе супергерой?

****

На город опустилась ночь. Гипермэн сидел на крыше одного из домов и предавался невеселым размышлениям, когда услышал крики.

– Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста, помогите!

– Ну наконец-то, – пробормотал, улыбнувшись, Гипермэн.

Он полетел на крики. Трое мужчин преследовали девушку. Хотели ли они ее просто ограбить, или сделать с ней кое-что похуже, Гипермэн не знал. Да и какая, собственно, разница! Главное, что есть девушка в беде, есть противники, и есть он – тот, кто спасет ее и разберется с ними.

Троица загнала несчастную в тупик, их ухмылки не предвещали ничего хорошего. Сжав правую руку в кулак и вытянув ее вперед, Гипермэн устремился на ближайшего негодяя. Удар должен был, как минимум, вырубить врага, а то и вовсе свернуть ему челюсть, если не оторвать голову. Но противник вдруг исчез, и Гипермэн смачно впечатался в землю. Куски асфальта разлетелись в разные стороны.

Один из бандитов превратился в черную массу, напоминавшую желе. Она выстрелила вперед многочисленными щупальцами, обхватила Гипермэна и шандарахнула его об стену ближайшего дома. Посыпались кирпичи. Не успел Гипермэн подняться, как на него, словно порыв урагана, налетел третий преступник и внезапным апперкотом уложил его на обе лопатки. Нога наступила на грудь, обтянутую красной тканью. Бандиты сгрудились вокруг поверженного противника.

– Так, так, кто тут у нас?

– Ужас, летящий на крыльях ночи!

– Заткнись, придурок. Это из другой оперы.

– Давайте его обшмонаем. Где там кошелек?

– Твою мать, да как его обшмонаешь? У него даже карманов нет.

Внезапно в одного из преступников ударила шаровая молния. Второй задергался, как будто его поразил разряд сильного электричества. Запахло озоном и паленым.

– Какого хрена?! – воскликнул третий, убрал ногу с груди Гипермэна и заозирался по сторонам.

– Лысого!

Сверкнула еще одна молния, брызнули искры, и третий бандит вскрикнул, нелепо взмахнул руками и осел на землю. К Гипермэну подошла девушка, звавшая на помощь. Протянула руку, помогла подняться.

– Спасибо, что вмешался. Я бы и сама с ними разобралась, но они появились так внезапно. Я испугалась, побежала и совсем забывала про свое электричество.

Девушка нервно хихикнула.

– Был рад помочь, – потупившись, проговорил Гипермэн.

Он развернулся и уже собирался взмыть в воздух, когда рука девушки легла ему на плечо.

– Может, дашь свой телефончик.

Гипермэн продиктовал номер. Обычно это он иногда брал телефоны у спасенных девушек, а не наоборот. Но, что поделать – времена меняются, и мы меняемся вместе ними. Хорошо хоть девушка была симпатичной, с такой не грех контактами обменяться. Потом он взмыл в воздух и исчез в ночном небе.

****

Гипермэн уже привык к тому, что в небе стало не протолкнуться. В мире появилась куча летающих людей, но для них полет был просто средством передвижения. Спешащие на работу мужчины с дипломатами, домохозяйки возвращающиеся домой из магазинов с набитыми сумками, дети, которые забавлялись, выделывая в воздухе мертвые петли.

Космос. Вот, что ему было сейчас нужно! Спокойная, убаюкивающая и бесконечная чернота, блестящая миллионом звезд. Орбита Земли – лучшее место для медитации. Гипермэн взмыл в небо, словно ракета, и продолжил со страшной скоростью набирать высоту. Вскоре, белое и синее сменилось черным. Он добрался до пункта назначения, завис в пустоте и блаженно закрыл глаза.

Но блаженство продолжалось недолго. Раздалась громкая музыка, хихиканье, свист. Группа подростков решила устроить в космосе вечеринку. Гипермэн стиснул зубы. Кажется, он начинал понимать суперзлодеев.

****

– Злобоглаз у аппарата.

– Привет, это я.

– Гипер! Какими судьбами?

– Есть дело.

– У нас с тобой могут быть общие дела?

На том конце провода безумно захохотали.

– Прости, прости, давно я так не смеялся, аж слезы потекли из глаза.

– Я думаю, ты в курсе последних событий?

– А, ты про Новогеров. Конечно, конечно. Летают туда-сюда, носятся по улицам, как угорелые, ну и тому подобное.

– Я хочу вернуть все назад, чтобы было, как раньше.

– Хм. Что, слишком много конкурентов стало?

Злобоглаз издевательски захихикал.

– Что-то типа того. Тебе ведь тоже это не нравится?

– Да. Новогеры такие непредсказуемые, не то, что ты. К тому же их слишком много, а я и с тобой одним справиться-то не могу.

– Так что, ты согласен помочь мне?

– Идея безумная, но мне нравится. Встретимся сегодня вечером в том городе, где мы, кхм, развлекались в прошлый раз. Помнишь, где это?

– Ага. До встречи.

****

Гипермэн сидел в кафе и ждал Злобоглаза. Красный обтягивающий костюм с плащом сменили синие джинсы и коричневая рубашка. Глаза прикрывали черные очки. С улицы раздался ужасающий шум, словно садился самолет. Это прибыл Злобоглаз.

Пятиметровый робот-тираннозавр приземлился рядом с кафе. Злобоглаз вылез из кабины, спустился по трапу и зашел внутрь. Белый лабораторный халат; лицо, обожженное кислотой; левый глаз закрыт черной повязкой, а правый сверкает злорадным огнем; черные волосы, тронутые сединой и торчащие в разные стороны. Все, как всегда. Злобоглаз сразу направился к столику Гипермэна и, подойдя, сел напротив.

– Привет, Гипер. Маскируешься?

– Привет, Злобоглаз. Как всегда не можешь без показухи?

– Показуха – наше все, – важно изрек Злобоглаз и поднял указательный палец. – Что конкретно ты от меня хочешь?

– Хочу знать, можно ли сделать антивирус?

– Превратить всех Новогеров обратно в нормальных людей?

Гипермэн кивнул.

– Хорошая идея. И как она мне самому в голову не пришла? А ты не думал о том, чтобы перейти на темную сторону? Нам нужны такие смышленые ребята.

– Каждому – свое, – улыбнулся Гипермэн. – К тому же, ты мне как-то уже предлагал, я отказался.

– Прости, запамятовал. Но вернемся к нашему делу. Чтобы сделать антивирус, мне нужен образец исходного вируса.

Гипермэн протянул Злобоглазу колбу с зеленой жидкостью.

– Но как?! Где ты его раздобыл?

– Лучше не спрашивай.

Воровато оглянувшись по сторонам, Злобоглаз сцапал колбу и спрятал ее в недрах халата.

– Сколько на все уйдет времени?

– Точно не знаю, – Злобоглаз потер подбородок. – Где-то неделя, чтобы сделать антивирус, потом мои спутники распылят его по всей Земле. После чего должна начаться глобальная пандемия, точнее, я хотел сказать, глобальное исцеление. Итого, я думаю, на все про все уйдет месяц или около того. Но я не могу дать тебе стопроцентной гарантии, что все пройдет так, как надо.

– Понятно. Тогда удачи тебе.

– Спасибо, – Злобоглаз пристально посмотрел на Гипермэна. – А здорово они тебя достали, а?

– Да.

– Ха, я так и знал. Ну в таком случае до скорого. Думаю, еще увидимся.

– Пока.

Злобоглаз поднялся из-за столика, вышел из кафе и зашагал к роботу. Проводив его взглядом, Гипермэн вздохнул. Быть заодно со Злобоглазом? Раньше такое бы ему не приснилось и в самом страшном сне. Но времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

****

Грабители банка захватили заложников и требовали вертолет. Гипермэн влетел в здание, проломив стену. Он двигался с умопомрачительной скоростью. У преступников не было ни единого шанса. Один вылетел через окно прямо под ноги полицейским, второй сполз по стене, отброшенный сильным ударом, третьего подбросило к самому потолку, четвертого впечатало мордой в пол, а пятый бросил оружие и сам поднял руки.

Вспышки фотокамер осветили Гипермэна, вылетавшего из банка. Антивирус Злобоглаза не подвел. Все стало так, как было.

Кровавая любовь

Татьяна Хушкевич

г. Киев

Зоя Михайловна заведовала самым опасным отделом библиотеки: отделом любовных романов. Коллеги, опасливо оглядываясь, шепотом передавали слухи о том, что в острых каблуках ее туфель прячутся кинжалы, а в старомодном ридикюле – переносная химическая лаборатория. Зоя Михайловна, сама и распустившая большую часть этих слухов, лишь холодно улыбалась молоденьким стажеркам и молчала.

– Зоя Михална! Зоя Михална! – Светочка, только-только закончившая третий курс, еще плохо разбиралась в иерархии библиотекарей и потому решила со своей проблемой пойти к милейшей даме. В людях Светочка тоже не разбиралась. – Там… Там…

– Убийство? Пожар? Потоп?

– Хуже! – выдохнула Светочка. – Там в «Кровавую любовь» Смирнова провалилась!

Зоя Михайловна закрыла глаза, вдохнула глубоко и застыла статуей, почти такой же, что торчала у входа.

– Зоя Михална-а, так чего делать?

– Надо думать, книгу ей выдали по ошибке. – У милейшей дамы оказались очень злые глаза. – И ошибку эту вы предлагаете исправить мне. Так?

– А… – Светочка решила, что терять ей нечего, и зарыдала. – А-а-а!

Зоя Михайловна встала и посмотрела в зеркало – длинная юбка, строгая блузка, украшенная брошью, волосы в тяжелом узле. Годится. Она подхватила объемистый ридикюль и направилась к конторке, на которой валялась небрежно брошенная книга. «Кровавая любовь». Мерзейшая история о сумасшедшей героине и ее возлюбленном, юном вампире, которая заканчивалась как и положено готическому роману – смертью.

Зоя Михайловна всмотрелась в текст. «И тогда Анна увидела его – прекрасного принца, посланного на землю, сюда, в темный сад, ангелами исключительно ради спасения ее души…»

Хорошо, самое начало. Заведующая продолжила чтение – и Светочка смогла сама увидеть, как быстро ее фигура истончилась, поблекла и, наконец, пропала.

В книге герой и героиня встретились в саду во второй раз – первым был тот, когда вампир пожалел ребенка и не стал убивать, ограничившись ее родителями. Милейшее создание. Но дальше автор решила, что истории требуется больше крови, и отправила героиню в заброшенный замок, наполненный монстрами и убийцами, а героя заключила в секретную тюрьму, созданную специально вампирами для вампиров. Герой, не будь дурак, даже прикованным умудрился очаровать одну из мучительниц, сбежал с ее помощью, затем ее же и убил, а потом отправился на помощь героине. Но в финале с ним случилось кратковременное помутнение рассудка, потому любимую он растерзал. О чем горько затем сожалел – целых пятьдесят страниц.

И вот в такой кошмар умудрилась попасть Смирнова.

Зоя Михайловна сняла с плеча листок, оправила юбку и изящно выступила из кустов на дорожку. Каблуки тут же увязли в песке. Зоя Михайловна досадливо цыкнула, но продолжила идти на шум. Где-то впереди возмущенно мычали и, кажется, кого-то били.

За поворотом нашлась скамейка, укрытая нависшей кроной дерева, на которой барахтались два тела. Прекрасный принц, урча и жадно сглатывая, пытался присосаться к шейке героини, а та – в тонких чертах лица проглядывала знакомая простодушная мордашка Смирновой – отбивалась что было сил. А сил хрупкому тельцу не хватало.

Увидев знакомое лицо, Смирнова обрадованно промычала и даже перестала отбиваться, на что ее прекрасный принц отреагировал новой попыткой прокусить тонкую кожу. Зоя Михайловна не утерпела и легонько щелкнула нахала по затылку.

– Что?… А вы кто такая? – возмутился вампир. И впрямь хорош, мерзавец; на описание его внешности автор потратил времени куда больше, чем на проработку характеров.

– Зоя Михайловна! Помогите!

– Секунду, – попросила Зоя Михайловна и полезла в ридикюль.

Вампир мгновенно переместился – так, что посторонний зритель ничего не заметил бы – и застыл напротив Зои Михайловны, сверля ее взглядом алых глаз. Росточка он был невеликого, так что смотреть ему приходилось снизу вверх.

Зоя Михайловна наконец нащупала пакетик со смесью перцев, сухого чеснока, соли и прочих приправ для запекания и, надорвав, высыпала порошок прямиком в поднятое к ней лицо. Лицо покраснело, пошло пятнами, из-под поползшей кожи показались кости.

– А-а-а! – взвыл вампир.

– Осторожно! – крикнула Смирнова, когда разъяренный вампир бросился на Зою Михайловну.

Но та встретила стремительный бросок не менее быстрым ударом остро заточенного кола.

– А шуму-то, – поморщилась Зоя Михайловна, когда вампир наконец прекратил шипеть и распался прахом. Брезгливо тронула туфлей горку пыли и строго велела: – Смирнова, возьми меня за руку и закрой глаза.

Светочка встретила их слезами и объятьями, от которых увернулись обе путешественницы.

– Светлана, вы разобрались…

– Да! Вот, я всего одну циферку перепутала, – повинилась Светочка и выложила на конторку «Начала анализа».

Зоя Михайловна зловеще щелкнула замком ридикюля.

Отрицание и принятие

Сергей Пономарев

г. Липецк

Государственное учреждение здравоохранения «Елецкая городская поликлиника №7»

– Одевайтесь, Тумаков, – Катюша указала на мятую майку и застиранные серые джинсы, валявшиеся у ног пациента.

– И что, – Тумаков кашлянул в жёлтую ладонь, схватился в первую очередь за джинсы. – Результаты когда?

– Когда-когда, – Катюша тыкнула в синий экран, по которому бежали буковки под ручку с циферками. Подобное визуальное самоуправство до чёртиков пугало Тумакова. – Сейчас.

Тумаков сглотнул и натянул майку.

Катюша жестом показала оставаться на том же месте. Сама подцепила из нагрудного кармана очки и принялась всматриваться в экран.

Тумаков предчувствовал нехорошее.

– И зачем вообще это? У меня и не болит ничего… – начал было он.

– Не болит-не болит. А у кого болит? – пробормотала Катюша, не отрывая взгляд от экрана. – Там сказали, – она указала пальцем на потолок, – всех. Значит – всех. Я что?

Тумаков кивнул и принялся ковырять малюсенькую дырку чуть ниже правого кармана.

– Ох, – выдохнула вдруг Катюша и схватилась за смартфон.

Тумаков понял – он обречён.

– Ирина Витальевна, у нас случай, – Катюша не сбавила тон, но зачем-то прикрыла левой ладонью нижнюю часть телефона, как заправский шпион. – Да-да. Показывает, что девяносто процентов. А я что? Сказали – докладывать. Нет-нет. Госпитализировать? Ну а я откуда знать могу, ИринВитальн? Ну ладно-ладно. Ему-то что сказать? О-о-о-ох.

Катюша шлёпнула худеньким пальчиком по экрану телефона и положила гаджет на стол. Повернулась к Тумакову. Закинула за ушко выбившуюся прядь. Поправила халатик и глубоко вздохнула.

– Я… – она сделала шаг. – В общем, у вас диагноз.

Тумаков почувствовал, как холодеют пальцы. Сердце принялось поколачивать внутренние органы. В горле моментально пересохло. Он смог лишь повернуть головой. Мол, продолжайте.

– Вы больны нищетой.

Тумаков со свистом, словно проколотый иголкой воздушный шарик, выпустил накопившийся в лёгких страх-воздух. И хохотнул. Одновременно облегчённо, удивлённо и настороженно.

– Что?

– Что-что. Эта программа, – Катюша снова затрясла указательным пальцем в сторону потолка, – она для поиска тех, кто болен нищетой. Новые средства нашли, – она сделала два шага вперёд, склонилась над Тумаковым и заговорщицки прошептала. – Говорят, до десяти процентов населения… Ну, понимаете.

– Но я же на заводе, – начал приходить в чувство Тумаков. – Я же на счету. Хоть и не без… Бывает иногда всякое, с кем не бывает. И того… Не без… Но всё же! Я ж на повышение стоял!

Катюша пожала худенькими плечами.

– Я же-я же. И я. Сочувствую, – она повернулась, открыла шкафчик секретера и выхватила оттуда стопку заготовленных бумаг. – Теперь вы нищий. Сейчас оформляться будем. Госпитализируют вас. Нужно много чего подписать.

– А если… – осторожно проговорил Тумаков.

– Если-если. Тут без если, Тумаков, – Катюша склонила голову и поджала губки. – В этот раз. Под контроль всё поставили.

Тумаков умоляюще сложил ладони.

– Никак, правда. Я бы с радостью. Но с этим, – она сделал ударение на слове «этим», – всё строго.

Тумаков взял протянутую ему ручку и принялся подписывать бумаги.

Общественная приемная депутата Новосибирского областного Совета депутатов шестого созыва по избирательному округу №5 Свиридова А.Ю.

Аркадий Викторович Винокуров сидел в приёмной депутата и не шевелился. Армейская осанка, неподвижность лицевых мышц, острые скулы – всё выдавало в нём если не бывшего военного, то человека очень властного. Лучше сказать – волевого.

«Исполин какой. Такие оскороблений не терпят. Не переборщил бы Алексей Юрьевич с ним. Он может. О, какой. Статуя! И зачем это к нам?», – подумала секретарша Ниночка и вздрогнула, когда зазвонил телефон.

– Да, ЛексейЮрьич, – быстро выговорила она. – Нет, его вчера уже закопали. А кого? Да-да, сейчас приглашу.

Трубка со звоном обрушилась на телефонный аппарат. Ниночка кивнула в сторону двери:

– Ожидают-с.

Аркадий Викторович Винокуров выпрямился, поправил стопку бумаг, которую аккуратно держал в руках, словно батюшка – Библию.

Он широкими шагами преодолел коридор приёмной, распахнул массивные двери и оказался перед длинным столом, за другим концом которого сидел маленький, щупленький и плюгавенький депутат.

– Чем можем? – пробормотал депутат, не отрываясь от экрана компьютера и даже не посмотрев в сторону вошедшего.

– Я болен нищетой, – Винокуров вкрадчиво повторил давно заученную речь. – А в медучереждениях города мне диагноз не ставят. Нуждаюсь оспаривать. И привлекать, – тут он сбился, осмотрелся по сторонам, словно в поисках нужного слова, и добавил. – К ответственности. Виновных. И заинтересованных.

Депутатишка наконец повернулся к Винокурова. Окинул с ног до головы.

– Да какой же вы нищий? Аристократ!

– Попрош-ш-шу! – голос Винокурова сорвался. – Вы не вникали даже! Извольте!

Он в два шага пересёк кабинет и вывалил перед депутатишкой заготовленные бумаги.

– Извольте! – Винокуров потряс перед лицом Свиридова первой же страницей. – Это выписка по моему счёту. За все года на службе!

Свиридов выхватил лист. Бегло ознакомился.

– И что же? – он протянул бумагу обратно Винокурову.

– Даты поступлений и списаний наблюдаете? Наблюдайте!- Винокуров вновь выложил лист перед депутатом, указывая идеально остриженными ногтями на циферки. – Я игроман. Азартный человек. Проигрывал всё на следующий же день после зарплат. И премий. Я болен. Более того, я- нищий.

В подобных людях Свиридов разбирался, как оказалось, плохо. Намного хуже, чем его собственная секретарша.

– Вы не больны, – Свиридов убрал листок в противоположную от Винокурова сторону. Он таких раскусывал быстро. – Более того, – он спародировал тон Винокурова. – Вы – мошенник. Выйдете немедленно из помещения. Иначе буду вынужден вызвать…

Он не договорил.

– Мошенник? – прохрипел Винокуров. – Я?

Он ударил Свиридова головой о стол с такой силой, что голова депутатушки треснула и раскололась, как арбуз. Кровавый сок стекал по обоям и петлял между досок паркета.

Винокуров не терпел оскорблений. В этом Ниночка оказалась абсолютно права.

Винокуров осмотрел поле боя и решил, что прошения придётся временно оставить. А как хорошо бы было – сколько привилегий, сколько выплат, плюс – единовременная. Её бы на чёрное. Или, глядишь, на зеро.

Эх…

Он оставил думы, когда услышал приближающийся стук каблуков. Вынырнул через окно с грацией кота и шмыгнул между деревьев с проворностью лиса.

В спину ударил истошный вопль Ниночки. Винокуров смахнул его, подёрнувшись, и поспешил в сторону вокзала.

Покои потомственной ясновидящей Елизаветы Званной в Набережных Челнах по улице Холмогорской, строение 7

– Входите, – голос из-за балдахина был тихим, хрипящим, притупленным будто.

Новицкий локтем отодвинул ткань в сторону и заглянул в комнату.

Пахло ладаном. Помещение тонуло в приглушённом красном свете. Посреди подушек, разбросанных по полу, сидела женщина с закрытыми глазами. Она покачивалась из стороны в сторону, словно в трансе. С удивлением Новицкий заметил, что одним глазом колдунья едва заметно подглядывает за гостем, как ребёнок, играющий в прятки.

– Я… Э…

– Я знаю, – прошептала колдунья. – Я всё знаю. Садись.

Новицкий плюхнулся на одну из подушек. Он прижал к себе дипломат и погладил его гладкую крокодиловую кожу.

– Э, – пробасил он, прождав пару секунду. – И?

– Рассказывай.

Новицкий, ожидавший, что всезнающая колдунья сама начнёт ему всё рассказывать, заёрзал на подушке.

– Э… Ну, мне нужно излечить от, ну, э, ну, от нищеты…

– Ты болен, сын мой, – прошептала колдунья, открыв глаза. Её зрачки оказались абсолютно чёрными от линз. – Как жаль…

– Да нет, – Новицкий выудил из дипломата фотографию и протянул Елизавете. – Жёнушка моя…

– Конечно-конечно, – кивнула колдунья, рассматривая фотографию. – Это я про другое… Что же, что же. Ситуация тяжёлая. Глубокая.

– Но ведь, э… Ну, не предвещало ж ничего, – попробовал оправдать супругу Новицкий, совсем растерявшись. – В детском саду, э, трудится!

– Что же, что же, – прошептала колдунья Елизавета. – Сейчас многие… Никто не застрахован.

– Да-да, – Новицкий попытался забрать фотографию у Елизаветы, но та лишь одёрнула руку. – Да, э… Да. Сколько же?

Елизавета бросила взгляд на дипломат из крокодиловой кожи. Оценила пиджак Новицкого.

– Пятьдесят.

– Ох, – выдохнул Новицкий. – Э… А что, если? Ну, если не выйдет?

– У нас нищие еженощно, – прошептала Елизавета, окончательно забыв про наигранную хрипотцу. – По десять раз бывает ходят. Что же я? Наловчилась уже. Сто процентев даю!

Новицкий выдохнул ещё громче. Выложил на соседнюю подушку пачку денег. Пересчитал. Подвинул к колдунье.

– Свободны, – Елизавета схватила купюры.

– А обряд? Э… Или что там положено?

– Я сама, сынок, – уже громко и нервно проговорила Елизавета. – Одной надо. Иди-иди.

Новицкий вышел, чувствуя одновременно облегчение и растерянность. Вроде сделал всё, что мог. А вроде и надурили.

Елизавета же переключила свет с красного на обычный, убедившись, что Новицкий ушёл.

Сложила деньги в сейф и хихикнула в сморщенный кулачок.

– Побольше бы нищих, – сказала она вслух и захлопнула металлическую дверцу. Стопки купюр внутри шелохнулись и приятно прошуршали.

Государственное бюджетное учреждение здравоохранения для больных нищетой «Исправительная больница Калининградской области №4»

– Бежим сегодня? – прошептал Сергеев, когда в коридоре стихло.

Пахло медикаментами и ногами. В окно билась одинокая муха.

– Зачем?- Алфёров приподнялся с койки.

– Как зачем? Тебе не надоело что ли? Я думал, ты тоже…

– А вдруг вылечат скоро?

– От чего? Я не нищий. Ты – тоже, – Сергеев распахнул окно и посмотрел вниз. Второй этаж, не так уж и высоко. – Да тут никого нищего нету, бред всё это!

– У меня диагноз был точный. Сказали, миллион процентов, что нищий я.

– Да они там с ума сошли. Показное это всё. Мол, от нищеты страну спасают. А сами – просто случайных людей упекли в психушку.

– Мне и тут неплохо, – Алфёров улёгся обратно. – Кормят, поят. Фильмы показывают. Пособию уплочивают вовремя. Что ещё надо-то?

– Ну и нищуйте себе! – сказал Сергеев и выпрыгнул из окна.

Он сломал ногу и отправился в отделение интенсивной терапии. А Алфёров вылечился через месяц и получил руководящую должность в рамках программы помощи вылечившимся от нищеты.

На предприятии он часто рассказывал подчинённым историю о Сергееве и всегда заканчивал её так:

– Нищету не вылечить побегом от неё. Только принятием!

Большое сердце

Анастасия Вий

г. Миргород

Мешки под глазами у него сегодня были ещё темнее. Воротник рубашки расстёгнут, галстук сбился набок, длинная шея изогнута, словно знак вопроса. В целом, помятый такой видончик, будто после конкретной пьянки, но я понимал, что дело в другом. Снова киснет наш Веган.

То ли дело математик, всегда подтянутый, весёлый, хвост пистолетом – и всегда готовый подсунуть убойную каверзу. Я вздохнула: свежая тройка ощущалась, словно кирпич в портфеле. Нет, задачка была не то чтобы супер, едва для начальной школы, но кто ж знал, что для двойного интегрального преобразования сперва потребуется разложение в гармонический ряд!

Мы привычно встали, приветствуя биолога, но Веган этого словно не заметил.

– Хотите посмотреть на сердце? – буркнул он и плюхнул на стол большой пластиковый пакет.

Класс оживлённо загалдел.

– Вот это да!

– Настоящее?

– Да, – кивнул учитель, – и совсем свежее.

Класс выжидательно притих.

– Совсем у Вегана крыша поехала, – шепнул мне сосед по парте по прозвищу Скалозуб и покрутил пальцем у виска. – Сырое мясо на урок притащил.

Биолог запустил в пакет пятерню и извлёк из него скользкий красно-коричневый ком. Должно быть, прямо с утра в мясной заскочил.

Он подманил нас ближе, и мы послушно сгрудились у его стола, растерянно переглядываясь. Уж не спятил ли Веган окончательно и бесповоротно?

– Сожмите кулак, – велел он. – Вот такого размера у нас сердце… ну, плюс-минус.

Одни приложили кулаки к груди, другие поднесли к глазам, будто впервые видят.

– Большое сердце, верно? А знаете, почему?

– Добрей?

– Великодушней?

Веган опустил голову, помолчал, став ещё мрачнее.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал он со вздохом. – У кого ещё какие догадки?

Догадок у нас не было. Мы просто стояли и хлопали глазами.

Дожидаться, пока у класса вылупится новая идея, Веган не стал и воткнул в сердце скальпель. Из разреза выступил сгусток крови. Скальпель продолжал свою работу, и наконец сердце распалось на две симметричные половинки, словно экзотический фрукт.

Поддев одну ножом, учитель принялся объяснять:

– Это сердце перекачивает каждый день тысячи литров крови, гораздо больше, чем наше. Кровь попадает в него через вот этот отдел, так называемое предсердие, а потом идёт в желудочек и оттуда раздаётся в лёгкие и прочие части тела. Красиво, да? – Некоторые кивнули. – А сколько всего у сердца отделов? Посчитайте-ка!

– Четыре!

– Правильно. Оно четырёхкамерное. А у нас? – Он обвёл нас печальным взглядом, но ответа не дождался и объявил: – У нас трёхкамерное… Так чьё же это сердце? Подсказываю: два предсердия и два желудочка характерны для млекопитающих.

– Коровье?

– Нет, коровье намного крупнее.

– Козье?

– Наоборот, мельче.

– Обезьянье?

– Уже ближе… Ладно, так и быть – это сердце человека!

Ну точно, из магазина. Где бы он взял обезьянье? Дикие приматы остались только в Африке.

Биолог взял сердце в две пригоршни и протянул нам. Мол, рассмотрите хорошенько и передайте следующим. Багровый кусок мяса в когтях странно успокаивал. Холодный, влажный, и неожиданно тяжёлый. Мы пустили его по кругу, будто коробку для сбора мзды на школьные нужды.

Близорукая Зубаста поднесла сердце так близко к глазам, что запачкала себе нос кровью и облизала его кончиком языка, а Веган уже повернулся к нам хвостом и испачканными в коричневой слизи лапами увлечённо корябал на классной доске научные термины и их расшифровки, разборчивые, что твоя альтаирская грамота. Зато всякие схемы он рисовал здоровски, и минут десять мы зачарованно наблюдали, как на чёрной глади доски рождалась замысловатая диаграмма, изображавшая строение и функции сердца.

Он предложил задавать вопросы. Мы не остались в долгу и затронули не только дела сердечные, но и смысл самого бытия: «Сердце есть у всего под солнцем? А зачем? Почему бьётся? Существует ли бог? Сердца у нас, ящеров, такие же, как у всех остальных, или шире и благороднее? Где вырос ваш человек? Мучился ли, когда убивали? Куда денется сердце после урока?».

Учитель охотно ответил на каждый вопрос, причём без тени насмешки или сарказма. Не то что ехидный математик, от которого доброго слова не дождёшься. Вот только печаль в глазах у Вегана всё усиливалась. Казалось, он вот-вот заплачет.

Вас, наверное, интересует, что произошло с сердцем после урока? Ну, его отдали старушке-вахтёрше, а та порезала на кубики и потушила с морковью и луком.

Амнистия

Антон Олейников

г. Барнаул

– Ну и что это? – спросил инспектор, пролистав бумажную папку, полученную от начальника колонии.

– Как что? Дело его, конечно.

– Но тут же часть страниц в труху превратилась! А буквы… Нет таких в русском языке! Ничего не понятно.

– Ну, чем богаты, – обиделся начальник. – Этот дед – наш самый старый сиделец. Я когда двадцать лет назад колонию принимал, он уже тут был. Говорят, его к нам перевели в восьмидесятые, а откуда – не знаю.

– Ладно, разберёмся, – махнул рукой инспектор. – Приведите заключённого.

Не успел приехать, а уже домой хочется. Закончить бы поскорее. Не везёт ему с командировками, и от злой начальницы просто спасу нет.

– Итак, – сказал инспектор, сев напротив сухонького невысокого старика с барсучьими глазками. – Бессмертный Костя… Что за безобразие? Почему в деле воровская кличка? И где отчество?

– Нету у меня отчества, – прошамкал старик. – Не придумали ещё эту хрень, когда родился. А звать меня Кощей, и не кличка там, а фамилия.

Инспектор покосился на старика. Вроде не врёт.

– Ладно, сейчас мы проведём небольшую беседу о возможном освобождении. В стране готовят амнистию.

– Сдалась мне ваша амнистия! Мне и тут неплохо. На воле, я погляжу, чёрт-те что творится. Смуты-перевороты, глобализм-феминизм… Тьфу! А на зоне с Борискиных времён, считай, не менялось ничего. Только жратва лучше стала.

«Условиями содержания доволен», – пометил инспектор в блокноте, а про Ельцина писать не стал. Нужно разобраться, когда всё-таки сел заключённый.

– Расскажите для начала, какой была ваша жизнь на свободе.

– А какой? Нормальной была! Куролесил я иногда, не спорю, но и подсобил немало в своё время. Володя Красно Солнышко, Ваня Грозный не чурались у меня совета спрашивать. Да если б не я…

Кощей махнул рукой, а инспектор записал имена старых подельников и подчеркнул – проверить!

– Хорошо, а за что вас осудили? Тут крайне неразборчиво написано…

– В последний раз? Да пришил одного гада! – сорвался Кощей. – Всю жизнь мне испоганил, падла! Украл моё яйцо и…

– Какое яйцо? – не понял инспектор. – Золотое?

– Нет, обычное. Это он, гад, золотых наделал и брюликами обложил, и моё тоже. Разбить не смог, не богатырь, чай, так спрятать решил. Вот я его, гниду, на перо и посадил.

– А звали убитого…

– Фаберже.

«Опять кличка, ну ладно».

– И последний вопрос: что бы вы сделали, окажись на свободе.

Кощей ненадолго задумался, пожал плечами.

– На родину бы съездил – на остров Буян, тыщу лет там не был.

Инспектор залез в интернет и выяснил, что такого острова в составе Российской Федерации нет.

«Иммигрант», – написал он и поставил знак вопроса. Остров могли и после развала Союза переименовать.

– Ну а потом бизнесом бы занялся, как щас говорят. Трын-траву бы барыжить стал: она к чаю хороша, хоть и крепкая, зараза!

Инспектор удивлённо посмотрел на Кощея. Впервые при нём зэк так открыто заявлял, что намерен продолжить преступную деятельность. Вывод очевиден – в амнистии отказать.

– Ладно, благодарю за ответы, вы получите письменное уведомление.

– Ага. Василисе привет передай.

– Кому?

– Начальнице своей! И муженьку её – идиоту. Скажи, чтоб перестала дурачков засылать. Пусть сама в гости приезжает. Я зла не помню – сто лет уже не виделись!

Песня без названья

Артём Кельманов

г. Москва

Кешу обдавал лёгкий утренний матерок. Глаза были закрыты, а голова гудела, потому Кеша не понимал, кто и чего от него хочет. Щёку неприятно царапал асфальт. Судя по всему, Кеша лежал на боку, а некто неизвестный очень тактично пинал его ботинком сзади, пытаясь привлечь внимание. Кеша повернулся на спину и открыл один глаз. Над ним возвышался Владимир Ильич. Он стоял на высоком постаменте и указывал рукой в светлое будущее, но, к его огорчению, никто туда не смотрел. Верный голубь на плече вождя, нахохлившись, курлыкал «Пиастры! Пиастры!» Выходило у него крайне печально. Кеша открыл второй глаз и увидел упитанного представителя правопорядка. Его пушистые рыжие усы прыгали вверх-вниз в такт открывающемуся и закрывающемуся маленькому рту. Грубо-мелодичные звуки, выплёскиваемые этим ртом, оформились в два слова:

– Проснулся, наконец!

– Товарищ мили… цейский, – с трудом прокряхтел Кеша. – Мне бы в больницу.

Порыв ветра унёс милиционера вдаль, вслед за ним унёс голубя и вождя. Вождь хитро щурился, голубь отдал честь, а милиционер махал Кеше фуражкой.

Внезапно Кеша обнаружил себя в помещении с длинными коридорами и жёлтыми стенами. Над стеклянной перегородкой в стене крупными буквами было написано «…ЕГИСТРАТУРА», буквы были чёрные на белой табличке. Кеша никак не мог справиться с бахилой, застрявшей на почему-то голой пятке.

– Вы стоите? – спросила миниатюрная бабуля.

– Определённо, – ответил ей Кеша, сопоставив своё положение с полом и потолком.

Кто-то поинтересовался, не нужно ли ему помочь, на что Кеша попросил отнести его, куда полагается. В тумане Кешу несли по ступенькам и коридору, светили в глаза фонариком, а потом ему поставили капельницу и он сладко-сладко спал. Койка была уютная, а подушка мягкая, гораздо мягче асфальта.

Кеше снился Ленин, он всё указывал и указывал куда-то, а Кеша не смотрел. Тогда Владимир Ильич плюнул и присел на постамент.

– Устал, – сказал он Кеше.

Кеша понимающе кивнул. Голубь потёрся головой о щёку Ильича и высоким голосом прокартавил:

– Товарищ беспутен и для мировой революции совершенно бесполезен.

Владимир Ильич подставил голубю руку и тоскливо поинтересовался:

– Семечки будешь?

– Яволь! – воскликнул голубь и убрал монокль в нагрудный карман.

Тут Кешу осенила мысль, что голуби-то и есть настоящие коммунисты. Он так радовался этой мысли, что проснулся в чудеснейшем настроении.

За окном была ночь. Лунный свет проникал в четырёхместную палату, в которой Кеша находился почему-то совершенно один. Над койками висели настенные светильники, был столик с двумя стульями и даже тумбочка с телевизором. Кеша потянулся, зевнул от души – птичка залетит, как говорила ему вдетстве мама. Что делать он не знал, поэтому, шмякнув по выключателю, зажёг над собой тусклую лампочку, мерцающую холодным светом сквозь круглый плафон, немного посмотрел по сторонам и начал вспоминать.

Вспоминать получалось плохо – Кеша помнил своё имя, помнил, что проснулся утром на площади у памятника и что, вероятно, его на скорой привезли в больницу, а вот все воспоминания до этого как будто стёрлись, жёсткий диск отформатировали. Иногда в памяти всплывали какие-то картинки – Кеша вспомнил, как в раннем детстве бегал по деревне за рыжим котом Васисуалием, а потом бегал от кота, потому что Васисуалий рассердился и вознамерился Кешу проучить. А ещё там, в деревне, петух клевался. Петуха Кеша побаивался и лишний раз во двор не выходил, если его видел, или быстро-быстро бежал до калитки, захлопывал её с той стороны и дразнил недовольную птицу, оставшуюся без человечинки. А кота Кеша любил, кот лет двадцать у бабушки прожил, хороший был, умный.

Кеша вспомнил, как в школе хотел стать космонавтом, хотя одноклассники в большинстве своём мечтали вырасти бизнесменами, это тогда было модно. А Колян футболистом хотел, но не стал. Вспомнил Кеша мехмат, военные сборы, Машку, с которой они в подъезде целовались, а потом её отец Кешу гонял, как кот Васисуалий. Воспоминания были приятные, но не те. Как он заснул под Ильичом и что было до этого, Кеша не понимал.

– Узнать бы, что случилось, – с досадой выдохнул он.

С громким выхлопом в палате взвилось синее облачко, моментально задымившее всё вокруг. Когда дым рассеялся, Кеша обнаружил посреди палаты милую, чем-то знакомую девушку. Загвоздка была в том, что девушка имела бледно-лиловую кожу, короткие зелёные волосы, янтарные кошачьи глаза и четыре неоново светящиеся антенки на лбу.

– При-и-и-вет! – голос гостьи был звонким и беззаботным. – Вот ты где, оказывается! А я все морги обзвонила. Нет, не тебя искала. Просто я внезапно поняла, что никогда не звонила в морг. И увлеклась.

– Привет… – озадаченно поздоровался Кеша. – А ты кто?

– Юля. Ты что, забыл?

– Ничего не помню. Утром меня милиционер разбудил, на площади. Голова болела, и вот я здесь, с шишкой и без памяти.

– Типичный ты! – Юля махнула рукой, а между пальцами её обнаружились перепонки. – Я твоя жена, уже полтора года как.

– А что моя мама сказала?

– Да мы с ней лучшие подруги! А вот моя тебя почему-то невзлюбила.

– Хм…

– Ладно, давай, Кеша, расколдовывай меня!

– Я тебя заколдовал?

– Ну конечно! Совсем-совсем не помнишь?

– Не-а.

– Вчера ты не хотел идти на работу.

– И?

– И не пошёл! Потом кофе захотел выпить – и выпил. Потом тебе погода не понравилась, говоришь: «Хочу, чтоб солнышко было!»

– Неужели тучи рассеялись?

– Ага. Но до тебя не дошло, поэтому, когда я тебя начала уговаривать в отпуск поехать на Тибет, ты и ляпнул: «Не понимаю я тебя, Юлька. Вот была б ты инопланетянкой, я б ещё понимал, почему я тебя не понимаю». И вот! – Юля, демонстрируя себя, провела руками вдоль тела. – Платье порвалось, пришлось надевать старое, в котором я была ещё то-о-о-олстая! – она разревелась.

– Это я сделал? – глаза у Кеши полезли на лоб.

– Угу, – Юля размазала по лицу блестящие оранжевые слёзы. – И потом такой: «Чтоб мне провалиться!»

– Догадываюсь, что произошло потом. И как мне тебя назад превратить?

– Не знаю… Пожелай. Только давай быстрей, не знаю, как эти твои инопланетянки в туалет ходят, – она перешла на шёпот. – Но очень-очень хочется.

– Не могу смотреть на твои страдания! Пусть Юле вернётся первоначальный облик! – торжественно провозгласил Кеша.

– Сработало? – Юля любопытно зашевелила антенками.

– Похоже, что нет. Давай ещё раз попробую. Желаю, чтобы моя жена Юля вновь стала такой, как была до того, как я её заколдовал. Ну, пожалуйста! – Кеша скрестил пальцы.

И тут действительно произошло чудо. Антенки и перепонки втянулись, глаза видоизменились – Юля приобрела вполне человеческий веснушчатый облик, только волосы остались зелёными, Кеша вспомнил, что они такими и были.

– Ура-а-а! – Юля радостно захлопала в ладоши.

Кеша улыбался и радовался вместе с женой, но, между тем, он был сильно озабочен происходящим.

– Ну что, идём домой? – спросила его Юля.

– Одну секундочку. Хочу перестать желать!

В палате повисла тишина.

– Пойдём? – осторожно поинтересовалась Юля.

– Не хочу, – вредно ответил Кеша.

– А чего хочешь?

– Хочу песню, без названья!

На столике появился радиоприёмник, откуда внезапно своим мощным голосом запел Градский:

Мне несладок, неприятен дым сгоревшего Отечества

Но его золой и пеплом не посыплю я главу

Суть не в качестве лекарства, все равно недуг не лечится

Ни за плату, ни по блату, ни во сне, ни наяву

Восемнадцать путей решения

Дмитрий Владимиров

г. Гданськ

– Так, теперь дорисую вот тут…

Рисовать мелом по ламинату хорошо получалось, а вот сделать круг, как можно более идеальный, оказалось сложнее.

Надька, прежде чем все начать делать, подготовилась.

– Ещё не вечер, время есть.

Надька проблему с кругом решила просто – нашла старый обруч на балконе и положила на пол в комнате, предварительно оттянув ковер и усердно обрисовав мелками.

Не простыми, а бабушкиными. И соль она взяла, как было написано в старом бабушкином блокноте, и соды, и листьев лаврушки, и даже не поленилась выйти во двор и ложкой набрать твёрдую землю в кулёк.

Всё, как написано красивым бабушкиным почерком.

– Пора, – сказала Надька и, высунув кончик языка, с волнением посмотрела. Всё верно -получилось три круга защиты и свеча посередине.

Чиркнула спичка, свечка загорелась.

Надя села рядом на свой маленький, ещё детский, стульчик. Тот жалобно заскрипел – за лето Надя подросла, да и четвертый класс – это не садик; как ласково назвала ее мама: оленёнок.

– Почему я оленёнок? – спросила Надя.

– Выросла длинноногая, все скачешь и бегаешь, – с усталой улыбкой объяснила мама.

Время бежало, стрелки часов крутились, но ничего не происходило. Свеча, а скорее, уже огарок с несколько сантиметров, догорал; в последний момент вспыхнул чуть ярче и…

– Не получилось, – вздохнула Надя.

– Ай! Хвост! Мой хвост! Кто же так свечки ставит! Ее же с краю надо!

– Получилась!!! – в ответ крикнула Надя, и захлопала в ладоши.

В кругу вертелся волосатый и хвостатый, в коротких штанишках и белой рубашке. Рожки смешно выпирали, казалось, что просто накрутили курчавые волосы.

– Да что у тебя получилось! – обиженно крикнул призванный. Он пытался отодвинуться от свечки, упёрся спиной в круг, его хвостик чуть коснулся соли…

– Ааа! Больно! За что!

Надя прижала пальцы к губам, ей стало жалко волосатого паренька.

Тот схватил свой хвост и баюкал его, словно играл в дочки-матери, а ему поручили уложить спать куклу, прикусил губу от боли.

Наде стало его очень жалко.

– Ой, я не подумала, что круг будет маленький для тебя!

– Не подумала… Свечкой обожгла, круг вообще для дохляков. А если бы ты Деда призвала?! У него только голова бы поместилась!

– Прости. Я первый раз вызывала.

– Серьёзно? – удивился волосатый.

– Ага.

Хвостатый отодвинул свечку, выпрямил спину и поднял руку вверх:

– Я, Петенданиус, готов выполнить одно желание, о дева, которая меня призвала!

В конце от топнул копытцем.

– Значит, так, Петя. Оплата будет печеньем и молоком, – сказала Надя.

– А есть колбаска? – с надеждой спросил Петя.

– Докторская.

– Из доктора? Нет, я ж не людоед. И душа мне твоя не надо. Мы из интеллигентной семьи.

– О! Тогда ты мне и нужен. Я ж тебя для чего позвала? – сказала Надя.

– Для чего? – настороженно спросил хвостатый.

– Вот. – Надя достала учебник и тетрадь, – надо решить задачку по математике.

– Цифра? О нет, только не цифра! Языки – знаю, могу из воды компот сделать, могу кошака напугать, но только не цифра! Прошу!

– Ты же должен исполнить моё желание!

– Я же тоже ещё учусь!

– И что нам делать с математикой?! Завтра урок, а мама скоро придёт; я обещала, что найду как её решить, используя восемнадцать разных способов!

– А что ты уже пробовала? – заинтересовался Петя.

– Пыталась сама, интернет, просила сбросить подругу… – смешно загибала пальцы Надя, – ну вот, вызвать тебя был восемнадцатый способ.

– Хммм, получается, ты ответ знаешь? – робко спросил Петя.

– Ага, – вздохнула Надя.

– Слушай… А дай списать… У нас тут ввели школьную программу, как у вас, чтобы не было дис-со-нан-са… А у меня с цифрами беда…

– А ты мне с языками поможешь? – обрадовалась Надя.

– Но проблем, зер гут, мон ами! – уверил её Петя, – ты только про колбасу из доктора не забудь, а то есть хочется от всей этой учёбы!

Моя бабуля – дебоширка

Кирилл Ахундов

г. Баку

В субботу мы с бабулей решили разгромить супермаркет «Третий круг ада». Я взял биту и мешок. Бабуля вооружилась лопатой. Натянув лиловые леггинсы и мохнатый джемпер, она кликнула кухонную суккубу Варвару, и мы втроем отправились на подвиги.

В «Третьем круге» нас встретили аплодисментами и улюлюканьем. Молоденькие кассирши, похожие на кукол Барби, трепеща халатиками, порхнули кто куда, лишь бы убраться с траектории погрома. Отступление замыкал приземистый грузчик Бобров с пузатыми щеками хомяка.

Продуктовые полки напоминали опрокинутые набок рояли в детской библиотеке. Запахи перца, апельсинов, какао. Дрожь перламутровых бликов на сверкающих витринах.

Мы начали с молочного отдела. Бабуля размахнулась лопатой, едва не пришибла меня, с торжествующим хеканьем нанесла первый удар. Полетели осколки и картон, брызнули белые хлопья, хлынули ручьи.

«Не отставай, Тимошка!», – вопила бабуля, одной рукой держась за поясницу, а другой сокрушая молочное царство. Я брел следом, наступая на шуршащие и хлюпающие руины. Кухонная суккуба Варвара невозмутимо подбирала уцелевшие упаковки творога и стаканчики йогурта, складывала их в тележку. Наши тени скользили по тающим сугробам сметаны. Я вздохнул.

В кондитерском отделе навстречу кинулся Чебурашка с лицом Борисыча.

– Алевтина Гаврииловна, голубушка, помогите, спасите!

В темном углу притаился Кошмарный Рысь. Желт, жирен, жаден. Вокруг топорщились охапки шоколадных конфет, сладко подмигивали вишневые и лимонные пироги. Монстр злобно заурчал, бабуля не спасовала, пошла в атаку. Я уставился на банку клубничного варенья. Варвара осторожно сунула мне в ладошку колючую корку. Хлеб! Я надкусил этот волшебный сухарик – вкус прокисшего теста и аромат углей.

Кошмарный Рысь вцепился бабуле в рукав. Она дергала чудовище за куцый хвостик. Оба пыхтели и плясали, словно в мультике. Наконец они обрушили полку с вареньем. Монстр с визгом бежал. Бабуля тяжело дышала, сжимая бархатную тряпочку. Торжествующе косилась на меня. Вкусняшки погибли, под ногами чавкало райское болото.

– Тимошка, бей консерву! – гаркнула бабуля, сдвинула на затылок шапочку-таблетку и вытерла нос хвостиком Кошмарного Рыси. Она похожа на боцмана, подумал я. Жестяные банки громоздились обезлюдевшими бастионами.

Я послушно напал на баклажанную икру и сардины в томате. Не усердствовал. Варвара подобрала банку свиной тушенки «Добрый хряк». До скрежета зубовного хотелось наваристой каши с комочками мяса.

Настоящий голод почувствовал рядом с пухлыми колбасами, румяным окороком, на фоне косого среза буженины с чесночной слезой. Бабуля устало расколошматила гнездо деликатесов, красная икра брызнула ягодным салютом. Варвара погладила меня по плечу, играем дальше?

Какая же это игра, когда умирают с голоду. Я хотел догрызть сухарик, но пожалел бабулю. Она так старалась!

Нехотя растоптал пакеты с рисом и гречкой. Макароны хрустели и лопались, как косточки ягненка в пасти волка. Мне очень хотелось есть. Как серому волку. Как маленькому мальчику, для которого кусок хлеба уже богатство и пиршество.

Мы собрали кукол в мешок. Кинули туда Борисыча, Боброва, поролоновую рысь и рысий хвостик, потом пришьем. Оглядели место побоища, ушли из чулана, переступая через старые жестянки и журнальные вырезки. Растаял придуманный мир, стих шорох вкусных призраков.

За дверью нас ждала Буся. Она сидела в кресле-каталке и неодобрительно качала головой.

– Алька! Опять?!

Бабуля потупилась.

– Алька! Зачем?!

Бабуля отважно шагнула к Бусе.

– Мама, ну как ты не понимаешь… Мальчику нужно бороться. Симилиа симилибус курантур…

– Мальчику нужно смириться, – фыркнула Буся. – Голод голодом не лечится. Мы, кажется, с тобой договорились…

– Но я не могу спокойно участвовать в твоих опытах! Мне достаточно твоего военного детства. Твоих воспоминаний, реанимированных лишений и мучений.

– Каждый в нашем роду обязан пройти испытание, – мрачно изрекла Буся. Ее шаль сползла, обнажив пегую травку на голове. – Это закон.

Дверь в гостиную распахнулась. На пороге возникла, нет, воцарилась Бамочка. Очень похожая на императрицу Екатерину Великую. Статью, красотой, сдержанностью и пышными одеждами.

– Девочки, опять ссоримся? – Бамочка спокойно улыбнулась. – Давайте лучше чаевничать.

– Мама, ты нарушаешь режим, – возмутилась Буся и в сердцах скомкала шаль, но кухонная суккуба Варвара ловко развернула кресло и покатила мою суровую прабабку к накрытому столу.

– Духовность и связь поколений важнее режима, – пропела Бамочка и погладила меня по голове. – Тебе бриошь или парфе?

Я сглотнул, кивнул.

Да, хочу, конечно, хочу!

Что такое бриошь – вдруг котлета?

Массивный стол, застеленный тяжелой серебристо-зеленой скатертью, был уставлен блюдами и тарелочками. Сверкали подносы и кувшинчики, фарфоровый чайник источал аромат мяты. Хрупкие бутоны льняных салфеток. Хрустальная ваза пуста, но прекрасна драгоценным блеском граней.

Мы сели за стол. Перед каждым на тончайшем блюдечке – кусочек сухого хлеба.

Только у Варвары прибор был пуст.

Я убрал локти со стола, выпрямился и прикоснулся к чашечке с кипятком.

Вошла мама и сказала:

– Тима, убирай свои игрушки, сейчас будем ужинать.

– Ужинать?

– Да, сына. Перловка с сосисками. – Мама чуть виновато вздохнула. – И остатки вчерашнего кекса.

Я погладил зеленую скатерть и посмотрел на портреты. Умные строгие женщины взирали на меня со стен.

Варвара внесла сверкающую кастрюльку с дымящейся перловкой.

Ценность момента

Максим Мирошников

г. Донецк

На почтовой станции было тихо. В комнате для отдыха проезжие находились в полудрёме. Поскрипывая дубовыми стульями, они ждали смены лошадей, вполголоса рассуждали о погоде и неважных дорогах. Самовар без дела красовался в углу на столике с резными ножками: в этот знойный день гости предпочитали холодный квас. Возле большого окна с лепным декором сидел молодой человек, вытирая лоб кружевным платком. Двое пожилых мужчин в задумчивых позах и отражением острой мысли на физиономиях склонились над шахматной партией.

Тишину уютного помещения сотрясли голоса, доносившиеся из вестибюля.

– Поймите, Ваше благородие, коням отдых нужон. Как будут свободные – почт-комиссар тотчас же оповестит. Как все с умыслом сговорились: господин обер-шталмейстер последнюю тройку в полдень забрал. Всем ведь не угодишь.

– Нет, ну чёрт знает, что творится. Почему я должен ждать? Всегда есть с десяток свободных лошадей на конюшне, а сейчас ни одной подготовленной. Частные извозчики в округе словно вымерли.

Недовольный человек в двубортном сюртуке из тёмно-зеленого сукна вошёл в комнату отдыха. Он внимательно осмотрел почтовое помещение, мебель, самовар, расписные орнаменты на стенах, путников, их пыльные дорожные вещи. Орлиный нос и острые скулы придавали ему хищный вид. На лице застыло выражение брезгливости, как будто несколько минут, проведённых в этой компании, – тяжёлое бремя. Покончив с осмотром, человек выбрал наиболее удобное кожаное кресло. Усевшись, он расстегнул верхнюю пуговицу белой шёлковой рубашки.

– Да не огорчайтесь вы так, почтенный, – послышался голос сзади. Говорил полный мужчина, одетый в синий кафтан с чёрным воротником. Широкое лицо его светилось радушием. – Лучше немного отдохнуть: вид у вас больно уставший.

Почтенный слегка повернулся и перевёл взгляд глубоко посаженных глаз на незнакомца: – Прошу прощения, но я не нуждаюсь ни в чьих советах. Единственная моя нужда – это лошади, чтобы скорее попасть домой.

– Поскорее – это вряд ли, – невозмутимо и даже с некоторым весельем заметил полный, разглаживая пальцами пышные рыжеватые усы. – Я первый в очереди и то жду третий час. Зачем попусту тратить нервы? Канцелярию в этих уголках одолеть сложнее, чем выбить дух из пруссаков под Цорндорфом. Так что, лучше принять ситуацию, как она есть. Ценить момент, так сказать. А скоротать время помогает вот это хорошее, смею вам доложить, красное вино. Изволите попробовать?

– Какое вино! – Не выдержал мужчина, едва не выпрыгнув из кресла. – В поездке пятый день – голова кругом идёт. И без вина пьяный.

– Ну-ну. А всё же с ним веселее. – Мужчина, всё также разглаживая усы, умолк, обдумывая что-то. – А знаете что? Вы мне как-то сразу понравились. Давайте сделаем так: вы разделите со мной эту бутылку франконского вина, а я вам уступлю свою очередь. И вы сможете отправиться в самое ближайшее время. – При этом он достал из кармана и положил на стол сложенную вчетверо путевую грамоту. – Как вы оцените такой момент?

– Вино из Франции, говорите?

– Так здесь уверяют. Только по-честному, не финтить. Самому пить, что за прок? Один чудак сказал, что пить в одиночестве – это искусство. Но для меня это искусство непонятное. Ни тебе разговоров, ни тебе…

– Что ж, звучит заманчиво, я согласен, – несколько с раздражением перебил мужчина в кресле. – Наливайте ваш францвейн.

Вино шумно опустилось на дно бокалов, и спутники выпили, поиграв бордовым напитком, словно при дегустации.

Вскоре с пунцовым от прилившей крови лицом и веселым блеском в глазах полный мужчина рассказывал:

– Нужно ценить момент. Никто ведь не знает, что выкинет судьба в следующую минуту. Вот расскажу я вам одну историю. Если вы не против, разумеется.

– Не против, – ответил собеседник, заняв более удобное положение. Он будто принимал условия договора, что вместе с вином будут литься истории этого чудаковатого путника.

– Так вот, ценность момента я узнал, когда и вовсе не задумывался о таких вещах. Где взять денег на краюху хлеба – этот насущный вопрос волновал меня куда сильнее. Я человек военный, привык обходиться малым. Ветхая кровать? Всяко мягче стылой земли будет. Разбито окно? Законопатим. Да вот пустой желудок законопатить невозможно. В пятницу, а было это, как сейчас помню, осьмого числа, пошёл я в канцелярию выбивать полагающийся военный пенсион. А там: канители, задержки, документы какие-то затерялись. А мне зачем это знать? Вынь да положь – и дело с концом. И без того выплаты не шибко большие. Вот не люблю, когда юлят. Стукнул, конечно, по столу, дал волю голосу. В общем, крыса эта канцелярская пообещала исправить всё к следующей пятнице. А это ж ещё семь дней ждать. Печалюшка. Вышел в прескверном, смею доложить, настроении. Подвернулся кабак, а в кармане пара монет пузо трёт. Ай, думаю, была-не была – зайду, опрокину пару боевых. – Широкое лицо наклонилось к собеседнику. – Я не скучно рассказываю?

– Нет-нет. Весьма даже занятно. Я прикурю, если вас это не смутит? – спросил собеседник, вынув на свет фарфоровую с янтарным мундштуком трубку.

– Куда там. Сам любитель покоптить. Недавно отличный табачок достал…

– Так что там с кабаком? – Мужчина вернул табакерку в карман сюртука.

– Ага. Так вот, наклевался я там знатно. Выпил-то немного, но на пустой желудок вино трактирное бьёт, как шуваловский единорог. Вышел на свежий воздух, и, цепляясь за каждое деревце, пошёл вдоль мостовой. Шёл, пока не увидел роскошное поместье: подстриженные кусты, шумные деревья, ухоженный во всех смыслах дом. Часовых, на удивление, не оказалось, вот я и подумал шальною мыслью через забор-то сигануть и в саду поспать. Влез меж кустов, чтоб не видно было. Трава мягкая, изумрудная, птички щебечут – прелесть. Всё ж не кабацкая лавка или, что хуже, заплёванная подворотня. Проснулся я ближе к вечеру от грохота этих, как его, фойерверков. Встал, отряхнулся и побрёл по садовой дорожке. Вокруг всё светится огнями, манит запахами. И так хорошо на душе было. И так мне захотелось прикоснуться к такой жизни. А что терять? Пруссаков не пугался, а здесь и подавно. Свои как никак – не убьют же. И полетел я на свет, как мошкара захудалая. И тут на дороге, – рассказчик сделал многозначительную паузу, усмехнувшись в усы, – вот он, момент-то! На дороге я нашёл маску. Да-да, обычную праздничную маску, которая закрывает верхнюю половину лица. Каким провидением она там оказалась – поди уразумей. Видимо, потерял кто-то. Оказывается, в поместье устроили маскарад. Наряд мой, признаю, так себе, хоть и лучший мундир одел. Да, потёрт на локтях, но с наградами выглядит весьма убедительно. Одев маску, продолжил путь, чтобы под общее веселье утащить свиную рульку или куриную ножку. А в животе, чтоб понимали, трещало так, словно вот-вот разорвётся пушечное ядро.

– Признаю, это начинает казаться забавным, – струйка клубящегося дыма, выпущенная тонкими губами, взметнулась к расписному потолку.

– То-то же! Дальше больше. Всё светло, как днём, куча гостей, лакеи бегают, как охотничьи псы. Вдруг, в толпе загудели, зашумели голоса. Сама императрица изволила дом посетить! Я и обомлел. Начал озираться по сторонам, так хотелось взглянуть на матушку, да людно было, не пробиться. А толпа вокруг красками слепит: диковинные наряды, маски, перья, украшения… Кто-то в гусаров решил переодеться. Тоже мне вояки: я таких соплёй перешибал. Кто-то даже нищими притворялся, смешно выпрашивая не милостыню, а поцелуи. Ну, и я под стать – солдат-бедняк: с медалями на потёртом мундире.

– И никто не догадался? – На орлином лице возникла лёгкая улыбка.

– Куда там – за своего приняли. – Широкое лицо расплылось в улыбке. – С одним перекинулся фразой, со вторым. Я, как вы поняли, шибко до разговоров охочий. Рассказать многое могу, всякого в жизни повидал. И так ходил я меж гостей, пока меня кто-то не схватил за руку и не потащил в глубину сада. А сад, доложу я вам, роскошный: кованые фонари, праздничные гирлянды, цветами пахнет, парфумами. Все веселятся, смеются, куражатся. Ох и зрелище! Вы были на маскарадах?

– Приходилось.

– Так вот, уверен, любой из них по сравнению с этим, что тюлька на фоне осетра.

– А кто ж схватил-то?

– Дама в пышном кремовом платье и маске с позолотой. И так уверено потащила, словно я с ней десяток лет знакомство вожу. Что-то говорила, шептала. А я-то что – сам щебетать могу, как лесной соловей. Баб что ль бояться? Фрица не убоялся, а здесь в штаны наложить – это не про меня. К дамам дорожку завсегда найду, да и выправка солдатская осталась. Значит, приосанился, плечи расправил, приобнял одной рукой. А приобнять было что – фигура пышная. Как я люблю. Вот так и ворковали мы под шампанское да под винные ягоды, фланировали под раскидистыми деревьями. Пару раз пошлые шуточки отвесил. Забавы ради. Её забавляло, а всё ж думал, язык свой без костей поменьше распускать. Дама видная, по речи слышно. Как бы не опростоволоситься.

– И что же дальше? – Мужчина в кресле снова пригубил вино.

– А что дальше? Мужик-то я ничего. Это… – Усач в кафтане оглянулся по сторонам: не подслушивает ли кто. В глазах его угадывалось некое торжество и самодовольство. – Между нами только… В общем того, повертел я её, как курочку на вертеле: в темноте, среди шёпотов да вздохов страстных.

– Ох и жук, однако.

– Ага, жук… Позже, как узнал, кто это – струхнул не на шутку.

– Неужто сама императрица нового фаворита нашла?

– Помилуйте. Нет, конечно, иначе протирал бы я сейчас задом лавки шлиссельбургских камер. Но особа из знати оказалась. Муж её по важному заданию надолго отъехал, вот и скучно ей стало. Затеяла, значит, маскараду эту.

– А звать как?

– Эээ, мил человек, так я и поведал. Да только несколько камешков занятных от неё за молчание перепало. Я что: солдат, тайну хранить умею. Это ж, куча моих пенсионных жалований разом выходит. Такой вот момент – ценный. Во всех смыслах. Разбогател слегка. Теперь думаю, каким товаром для лавки торговой обзавестись. А что? Дают – бери, бьют – беги. Да только терзают меня воспоминания грешные, как подумаю о тех чудесных ароматах, свежести фонтанов и дивных скульптурах в тенистом саду.

– Фонтаны, скульптуры в саду… Должно быть, очень красиво…

Послышался звук шагов, и в комнату вошёл кучер. – Барин, извольте отправляться.

Человек в дорожном сюртуке резко вскочил: – Ну, наконец-то. Анисим, захвати-ка ты бутылочку здешнего красного вина. Выпью по дороге, подумаю.

– Что ж, мне пора, – сказал он, обращаясь к собеседнику. – Благодарствую за интересную историю. Сама встреча, как вы сказали, – весьма ценный момент. А путевую грамоту заберите – у меня государственный пропуск имеется, со штемпелем почтмейстера и печатью вице-канцлера.

Человек с орлиным лицом поправил манжеты сюртука, водрузил цилиндр на голову и поспешно удалился.

Кучер Анисим расплатился за вино и, пересчитывая на ходу монеты, направился к выходу.

– Послушайте, голубчик, а кто таков ваш хозяин? – Поинтересовался полный, вглядываясь в кучера захмелевшими глазами.

– Так, Его Сиятельство Андрей Евстафьевич, князь N-ский. После государственных поручений домой спешит: к жене, вкусному ужину и к скульптурам своим любимым. Пять дней в пути. Злой, как собака. Всех коней чуть не загнал… Что с вами, милейший? Вам плохо?

Лицо полного человека приобрело бледный вид цвета почтовой бумаги.

– Воды… Воды принеси… Будь человеком.

Страшилка

Мария Гуркина

г. Тверь

Влево-вправо… влево-вправо, поднять, сполоснуть, отжать и по-новой. Противный скрип колёсиков тачки с ведрами. Монотонность работы усыпляет. Оно и понятно, сплю всего четыре часа. Ну, ничего, ещё два этажа и можно пойти, пить кофе. И снова на работу.

Первое время очень боялась убирать пустые гулкие тёмные коридоры в школе. Директор сразу предупредил, что основной свет нельзя включать, только небольшие светильники. На всём экономил, жмот. Мне всюду слышались шаги, странные звуки, голоса, иногда двери кабинетов сами открывались, поначалу я пугалась, но потом привыкла и перестала обращать на это внимание.

Ну вот, остался только первый этаж и я свободна. Заменив воду в вёдрах, покатила тачку дальше. На доске объявлений заметила большой красочный лист: «Встреча выпускников! Место проведения – актовый зал школы». В памяти тут же возникла витрина с одеждой одного из магазинов, где я подрабатывала вечерами. На манекене висело чёрное платье. Вроде бы простое, но элегантное, тонкий поясок на талии, края подола и рукавов обшиты золотой нитью. И цена, как раз по карману.

Возможно… Если директор выдаст зарплату завтра, как и обещал, то…

Хотя, куда я его потом одену? Дом, работа и снова дом…

Но память тут же подкинула недавний разговор с бывшей одноклассницей, которая где-то нашла мой телефон:

– Скоро встреча выпускников, ты должна всенепременно быть!

Шесть утра. За окном ещё темно. Прогноз погоды обещал дождь. А я как назло забыла зонт дома. Да и зонтом это не назовёшь, весь в заплатах. Ну, ничего ведь скоро…

– П-простите…

От тихого голоса за спиной я застыла, как вкопанная. Медленно обернулась.

– Простите… – я увидела пожилого мужчину в коричневом пальто, в руках он держал портфель и зонт. – Не хотел вас напугать.

– Д-да?

– Кажется, я заблудился, – незнакомец осмотрелся по сторонам. – Точнее, возможно, вошёл не в ту дверь.

Взглянув на него внимательнее, я пришла к выводу, что он пришёл с улицы: с зонтика капала вода. От мысли, что я забыла закрыть дверь со стороны чёрного входа, внутренне похолодела. Сначала подумала, что это один из учителей, но было ещё слишком рано для того, чтобы прийти на работу.

– Я не посмел бы вас отвлекать, но не смог найти выход.

Если директор узнает о том, что в школу проник посторонний, точно лишит меня зарплаты.

– Если вас не затруднит, то не могли бы вы…

– Показать выход, – закончила я его предложение.

– Да, – на его лице появилась улыбка.

– Пойдете прямо по коридору, выйдете к большому холлу, там налево и увидите дверь на улицу.

– Спасибо вам большое!

Мужчина ушёл, а я продолжила мыть пол. Что-то странное было в этом незнакомце. И ходит он странно… Точно, шаги! Я не слышала, как тот подошёл, и тем более, не слышала, как он уходил. Люди в его возрасте редко ходят бесшумно. Да и вообще, должны были быть хоть какие-то звуки: скрип подошвы, шарканье, но ничего.

Главное, что он ушёл, остальное неважно.

Раннее утро, город просыпается, сонные люди заполняют улицы.

Всего один светофор отделял меня от чашечки вкусного кофе, и даже обещанный дождь не казался такой уж неприятностью. Рядом остановилась женщина с девочкой лет пяти-семи. У малышки на спине висел розовый рюкзачок, в руке она вертела жёлтый зонтик с милым рисунком. Помпошка на шапке смешно подпрыгивала в такт движениям головы.

Малышка почувствовала взгляд и посмотрела на меня.

– Ма-а-ам…

– М?… – Женщина смотрела на светофор, прикрывая зевок ладонью.

– Мам, – малышка настойчивее потянула её за руку, не переставая смотреть на меня.

– Ну что, Алиса? – Во взгляде, который мать бросила на дочь, явно читалось недовольство.

– А почему у тёти такое лицо?

– Ты о чем? – теперь во взгляде появилось недоумение. – Какая тётя?

– Ну вот, стоит рядом. Почему у неё такие глаза?

На лице женщины отразился ужас. Рядом никого не было, но девочка продолжала уверенно смотреть в пустоту. На меня.

– Доченька, здесь нет никакой тёти. Ты, наверное, ещё не проснулась, – она взяла её на руки, оглядываясь по сторонам.

– Как нет? Вот стоит в красной куртке и чёрных ботинках, у неё глаза странного цвета…

Тут, наконец, загорелся светофор, и женщина поспешила перейти дорогу, бросая испуганные взгляды назад.

Я пожала плечами. Странные. Посмотрела на своё отражение в рекламном щите. Глаза как глаза, как у…

Влево-вправо…, влево-вправо, скрип-скрип. Надо попросить смазать колёсики у тачки, а то звук мерзкий какой-то… Влево-вправо…

Карантинная школа № 69

Михаил Ковба

г. Екатеринбург

Дмитрий Владимиров

г. Гданьск

Миша мял в кармане пакет с подсушенным на сковородке чёрным хлебом. Он взял его с собой, чтобы угостить Катьку… На спину давил рюкзак.

Впереди показалась школа в три этажа. Формой как опрокинутая буква «Н», она врастала в землю за стройными рядами тополей-охранников. Дети ручейками стекались туда по широкой дороге, огибая наполненные грязью ночного дождя ямы. Их цепко провожали камеры, понатыканные в кирпичные стены хрущёвок.

Толпа шестиклассников разбивалась о стайку хулиганов. Наглые, самоуверенные пацаны стояли, широко расставив ноги. У каждого на лице – маска. У Толстого – свиное рыло с пятаком красного цвета. У мелкого Сявы – дешёвая, многократно стиранная одноразовая – какая же ещё может быть в семье алкоголика? У Кирюхи – крутая, с рисунком из новой игры, многослойной защитой и специальным клапаном.

Миша знал, что поджидают именно его.

Стайку обходили, но те успевали дать пинка зазевавшимся школьникам. Девчонка с синими волосами, та самая Катька, протянула им яблоко. Яблоко полное витаминов, намного дороже соевого шоколада. У Миши аж слюнки потекли: маминой зарплаты не хватало на настоящие фрукты. После пандемии весь мир стал искусственным: еда – соевая, информация – в гаджетах, общение через смартвизор.

Миша попытался слиться с толпой, но его заметили.

– Иди сюда, заучка! – крикнул Кирюха. – Я тебе задачку задам!

– Гы, задачку по кумпалу с кулака, – подхватил Толстяк.

Миша посмотрел по сторонам. Безнадега. Помощи ждать неоткуда. Пятилетний карантин приучил людей придерживаться правил, и дети выходили на улицу в одно время, взрослые в другое, а старики выползти за едой и в аптеку последними.

– Быстрее двигай ходулями, тупик, – вякнул Сява.

Остальные загоготали. Чего веселого, Миша не понимал. В последнюю неделю его встречали так каждый день. Он покорно подошел, стараясь не наступать в лужи. Ботинки протекали и слегка натирали ногу. Ничего, на этот сезон ещё хватит…

Промозглый ветер по-западлому залезал под штопаную курточку, холодил спину. Живот крутило, и в горле скребло, словно там водили старым бритвенным лезвием.

– Мы тебе че говорили? А? – выпалил Толстый.

Миша промолчал.

– Ну? Что говорили? – повторил Кирюха. Он старался копировать манеру отца, большой шишки: слегка вальяжная поза, уверенный голос.

– Не звать учительницу на урок, – ответил Миша.

– А ты что вчера сделал?

– Позвал.

– Хорошо-о-о-о, – протянул Кирюха.

– Ты чего зашкваришь? – спросил Толстый. – Сегодня тоже пойдешь звать?

– Если пойдешь, я тебя бить буду. В живот. Понял? – сказал Сява и толкнул в спину.

– Понял, – ответил Миша.

– Что понял? – уточнил Кирюха и провел рукой по волосам, зачесывая назад. Снова подражание отцу.

– Что бить будете…

Из троицы только Кирюха правильно разобрал ответ:

– Заучка, я ж по-хорошему с тобой. Посмотри в глаза.

Ком в горле предательски не хотел проходить, мешал отвечать. Сява схватил Мишу за голову, насильно повернул к Кирюхе…

Сначала Миша не мог понять, почему Кирюха, маленький как глист, руководил хулиганами. Нет, конечно, отец, который даже сейчас ездит на крутой машине… А потом Кирюха как-то заглянул ему в глаза, вот как сейчас.

Карие глаза манили, гипнотизировали Даром, появившимся у некоторых детей после вакцины. В голове у Миши пронёсся маленький водоворот, закружило, возникли картинки из прошлого…

– Папа… – прошептал Миша.

Как наяву, он увидел усатое лицо отца. Большой и сильный, тот всегда говорил негромко. Работал врачом, лечил, спасал других. В белом халате и синем костюме-пижаме. Таким он запомнился Мишке. И его слова, когда он лежал под аппаратом в последний день… Именно они выдернули из наваждения.

– Отстаньте от меня! – крикнул Миша и вырвался из рук Сявы. Тот ухватился за маску, попытавшись сорвать, но Миша не дал этого сделать – штраф-то платить маме.

Он кинулся бежать, за ним затопали… Ветер, вырвавшийся с серых улиц в просторный школьный двор, гнал в спину. Сбоку за забором маячила недостроенная заброшка, окружённая бетонной стеной. Свалявшиеся неубранные листья громоздились в канавах. Миша топнул в холодную лужу, и вода промочила вязаные носки.

– Пусть идет! Скоро урок. Он и так все понял! – услышал он позади голос Кирюхи.

Плечом толкнув мутное стекло двери, Миша влетел в школу. Оглянулся – его действительно не преследовали. Хотя если поймают здесь – ещё хуже, чем на улице: там хоть камеры и маленькая надежда, что все записывается, что мама потом узнает от полицейских, если что-то случится. Тут же нет видеонаблюдения: жалобы родителей дали свои плоды. Да и как писали в даркнете, везде не хватает оборудования, даже в больницах, чего уж говорить о пустующих школьных коридорах.

Миша взлетел по ступенькам со стертой краской, хватаясь за пластмассовые перила. Рюкзак бил по спине, погоняя, словно кнут. Около двери учительской он заметил Катьку.

Засмущался. Ему нравилась темноволосая, задорная одноклассница. Она теребила в руках яблоко, и Миша подумал, что его черный хлеб её не порадует. Стало стыдно за такой подарок.

– Миш, стой! – раздался голосок.

– Кать…

– Я хотела тебя попросить… Понимаешь… Ты же идешь звать учительницу на урок, да?

– Да, – ответил Миша. Холод поднимался по ногам, словно он проваливался в лужу.

– Я сегодня не выучила задание. Вчера нам посылка пришла, мы отмечали… Смотри, я тебе тоже яблоко принесла! Вот, бери его, оно желтое, спелое!

Катька улыбнулась, щечка её дернулась, и Миша вздохнул. Тяжело вздохнул.

– Бери яблоко, я завтра еще принесу. Только не зови Мари Ивановну, договорились?

Миша покачал головой. В дальнем конце коридора появился автоматический пылесос. Он тащился между завядшими цветами на подоконниках и пыльными плакатами на стене, громко жужжа.

Пропуская робота, Катька отошла от двери. Миша воспользовался этим и постучал. Можно было не делать этого, но его учили быть вежливым, и ещё он надеялся на чудо.

– Пожалуйста, – прошептала Катька, выставив руку с яблоком вперед.

Миша открыл дверь:

– Марья Ивановна, вы тут?

Тишина. Только хрипел кондиционер, гоняя воздух.

Учительница сидела за столом и смотрела в окно. Седые волосы связанны в незатейливую дульку, белая жилетка на синтепоне, пигментные пятна на коже. В последнюю неделю она всегда приходила после уроков сюда.

Миша робко подошел:

– Марья Ивановна, пора идти на урок. Дети собрались. Ждут, – вытолкнул он последнее слово и покраснел. Враньё ему давалось тяжело.

Учительница не отреагировала. Миша взял её за руку и, заглянув в глаза, выпалил:

– Марья Ивановна, вы хорошо выглядите! Пора нас учить! Пожалуйста!

Учительница вздрогнула, словно от удара током, заморгала:

– Салинский, ты что тут делаешь? Быстро в класс, я сейчас спущусь, – сказала она безжизненным голосом.

Прозвенел звонок. Миша плёлся по пустому коридору, и из-за редких дверей слышались голоса. Взрослые старались не покидать классов. Спрятавшись за пластиковыми экранами и масками, пропитанные запахом антисептиков, они вели уроки. Только детей вирус не трогал, хотя жгучий укол вакцины под лопатку получили все. Последнюю дозу буквально пару недель назад. После неё, как считал Миша, всё и началось. Странное, липкое, непонятное.

Перед нужным классом Мише показалось, что ноги заледенели, и он не сможет сделать даже шагу. Страх сковывал, хотелось убежать домой.

Внутри было мало учеников, и он зашел последним. Троица стояла возле дверей.

– Ты что, позвал училку?

– Да, – четко ответил Миша.

Сява сжал кулак, но Толстый успел подскочить первым и толкнуть в грудь. Миша не удержался, начал падать, налетел на стенку. Рядом дверь, спасение, дорога домой…

– Заучка, ты что, любишь, когда тебя бьют? – спросил Кирюха.- Я не понимаю, в чем проблема? Пришли, отсидели уроки и домой. Зачем ты ее зовешь? От нее уже вонь идет! Ладно, раньше ещё, сейчас-то зачем?

Сява ударил Мише в живот. Тот осел на пол, попытался подняться.

Катька внимательно смотрела, ногти впивались в сочное яблоко.

Злость. Чувство, которое согрело Мишу. Он почти закричал:

– Затем, что хочу учиться! Затем, что не хочу, как мама работать до упаду и получать копейки! Затем, что хочу стать как отец и лечить людей!

– Так учись дома, – пожал плечами Кирюха

– Да? Вот ты, Кирюха – крыса. Знаешь почему? Дома с тобой возятся репетиторы, учат. Родители на кружки записали, все онлайн, все индивидуально! А дальше что? Папик пристроит тебя, и будешь плевать на нас с высоты должности! А мы? Толстый до сих пор читать не умеет! Кем он станет? Твоим водителем? Сява, а ты сразу в тюрьму готовишься? Кто с тобой занимается? Никто. Я не хочу расти дебилом! Я хочу, чтобы вокруг были умные люди, с которыми мы восстановим то, что было раньше!

– Держите его. Я ему сейчас покажу, что будет, если тявкать на кого не следует. Отец тебя в базу внесет, из дома хер нос покажешь, – прошипел Кирюха. – Инфа сотка. Он у меня надзиратель, а твоя мамаша – поломойка.

Толстый отступил:

– Может, он прав? Чего нам стоит-то уроки отсидеть?

– Ты чего сливаешься, Толстый? У меня с этого ботана уже бомбит! – Сява подскочил и уже привычно за спиной схватил голову Миши.

Тяжёлый взгляд карих глаз. Нахлынуло. Миша видел перед собой умершего отца. Могильные черви заползали ему в нос, поедали кожу. Миша снова, как и на улице, услышал спокойный папин голос:

– Главное, учись, сынок. Знание – это сила, которая поможет тебе в жизни.

Последние слова отца при жизни звучали гулко, хотя черви жрали его лицо.

По ногам растеклось тепло.

– Да он обоссался, – радостно крикнул Сява.

– Сейчас я его сломаю, – прошипел Кирюха, пристально вглядываясь в глаза. – Уже почти.

– Нет. Отойдите от него оба, – сказала Катька.

– Ты чего, тоже захотела?

– Захотела. Вернее, поломойкой быть у Кирюхи-крыски не хочу. Такое моё будущее, да? Сегодня яблоко вам отдай, а завтра – что?

– Что я скажу, то и будет! Сява, ударь её!

Сява вперевалочку подошел к ней…

– Не хочешь ходить в школу? – спросила Катька и глянула ему в глаза. – И хорошо. У тебя как раз обе ноги судорогой свело.

Сява упал, закричал от боли.

Кирюха улыбнулся и снял маску. Точно подметили, мелкие черты лица делали его похожим на крысу.

– Я не думал, что и у тебя Дар. После вакцины, да? Ну, посмотри мне в глаза, я тебе покажу страх…

Катька поправила челку:

– А зачем смотреть, если ты слепой, крысёныш, слепой. Понимаешь?

На Кирюху навалилась темнота. Он заплакал.

– Слушайте меня внимательно, – сказала Катька. – Мы все сюда ходим учиться. Кому не нравится, идите в другую школу. Кто захочет обидеть Мишу – я накажу навсегда. Сейчас вы все сядете, и мы дождемся Марью Ивановну. Всем ясно, а мальчики?

Марья Ивановна спускалась не спеша. Когда вошла в класс, все сидели на местах. Кирюха тёр слезящиеся глаза, Сява разминал голени.

Учительница за последнее время высохла, стала быстро уставать. Лишь приход Миши выводил её из тягучей патоки бытия. Другого бытия. Миша не знал, почему у него проснулся такой Дар – делать мёртвых живыми на несколько часов. Об этом он узнал в минувший понедельник, когда не застал Марью Ивановну в классе за привычной перегородкой.

– Начнем урок. Кто пойдет к доске? – спросила учительница.

Миша поднял руку.

Крошка Лху и козявки

Михаил Ямской

г. Долгопрудный

Небо было тусклым и сумрачным, бескрайний ледяной склон отливал густой синевой в рассеянном свете. Морские бездны ещё не пробудились, древние рыбы и черви застыли неподвижно в укромных щелях, рачки и ракушки в своих норах ещё даже не грезили о весне. Рыхлая ледяная кора, так надолго покрывшая планету, уже почти сошла, но главный лёд, совсем другой, тяжёлый и твёрдый, спрессованный на дне океанов гигантским давлением солёной толщи, всё ещё лежал в долинах и ущельях нетронутым сине-зелёным одеялом.

Тишина тянулась долго, очень долго, но вот её прорезал негромкий треск, и свод пещерки, где спал Крошка Лху, обвалился, засыпав его обломками. Он тревожно забарахтался, продирая глаза и разгребая подтаявшие синие ледышки – и вдруг радостно подскочил на всех щупальцах разом, переливаясь розовым и зелёным.

Весна пришла! Весна!

Тут же опасливо присев, малыш вытянул голову и заглянул вниз с уступа. В пещере ниже по склону спали мама Лху с папой Лху, а ещё глубже, в кромешной тьме ледяного ущелья, пребывал в спячке дедушка. Туда весна ещё не скоро доберётся.

Крошка Лхунарочно упросил родителей позволить ему зимовать отдельно и повыше – мол, здесь теплее. На самом деле это был единственный шанс проснуться первым и тайком сплавать наверх. Иначе не отпустят одного, а какой, скажите, интерес плестись следом за взрослыми, слушая занудные наставления? Да и времени у родителей вечно нет. А дедушку лучше и не просить: строгий он, хоть и добрый в душе. Самый старый и мудрый из всех лху, его имя известно каждому!

Но почему так темно? Крошка Лху задрал голову и вгляделся. Может, солнце низко стоит? Да нет, вон оно, светлое пятно, бежит в вышине. Ах да, понятно, ведь синий лёд на дне уже начал таять, и воды сверху добавилось, свету трудно пробиться. К концу весны океаны наполнятся до краёв, сольются воедино, и могучие волны покатятся одна за другой от горизонта к горизонту. Вот ещё почему всплывать лучше сейчас: если такая шарахнет о скалу, щупалец не соберёшь.

Была и ещё одна причина: воздушные козявки. Зимой, когда почти вся вода в океане сжимается в тяжёлый донный лёд, они вовсю плодятся на обнажившейся суше и строят себе высокие жилища из камней и деревьев. Красиво, даже папа с дедушкой хвалят – надо же наконец увидеть и самому! К концу весны то и раньше вода поднимется и всё затопит, а волны ещё и разобьют на мелкие кусочки, так что для осенних штормов уже и работы не останется.

Надо спешить, пока все спят! Он оттолкнулся от уступа и поплыл вверх по склону, стараясь всё же подниматься медленно – иначе закружится голова. В проталинах уже потихоньку пробуждалась жизнь: посверкивала многоцветьем рыбья мелочь, сновали рачки, личинки крабов и прочие ползучки, кое-где уже пробивались ростки водорослей. Чем выше, тем жизни больше, а на мелком шельфе она не замирает даже зимой.

Жаль, настоящей дичи ещё не найдёшь. Ближе к лету выйдут из спячки на глубине пузатые чешуйчатые ящеры с острыми гребнями и длинные морские змеи, что лежат пока что во льду, обвившись вокруг острых скал. Тогда папа отправится на охоту… Крошка Лху мечтательно зажмурился. А вдруг на этот раз возьмёт и его?

А сейчас… Он снова задрал голову. Так и есть! По светлой поверхности воды, оставляя волнистые следы, двигалась цепочка продолговатых силуэтов. Киты!

Опасливо глянув за спину – достаточно ли далеко отплыл? – он выпятил клюв, выставил вперёд щупальца – и загудел, завибрировал всем своим маленьким телом, испуская зов:

– Лху-у-у-у! Ух-ху-у-у!

Эх, слишком громко нельзя, родители проснутся. Тем не менее, точно нацеленный звук зацепил одного из китов, и тот завертелся на месте, корчась в судорогах, а потом стал тонуть. Маленький лху подоспел вовремя и ловко подцепил падающую тушку. Откусил сразу половину и с аппетитом зачавкал, всасывая густую красную кровь. По телу расходилось приятное тепло. Весна!

Скорее! Выше, выше!

До поверхности оставалось совсем немного, толща воды мерно колыхалась – наверху штормило. Спрятав в складках кожи недоеденного кита, он поспешил дальше вдоль склона.

И вскоре понял, что опять опоздал.

Крутой подъём сменился пологим шельфом, но не пустым, заросшим водорослями, как обычно. Ещё недавно здесь жили козявки! Кривые зубья обрушенных стен, поваленные колонны… Искорёженные конструкции с разбитыми прозрачными панелями торчат в разные стороны, словно голые чёрные ветви погибших кораллов. И повсюду жалкие крошечные скелетики, похожие на рыбьи – придавленные камнями, обгрызенные крабами.

Всю красоту успело затопить! Стоило ли ради этого провести всю зиму в одинокой неуютной пещерке?

А только, если вдуматься, зачем нужна красота, если она не вечна? Поглядел и забыл. То ли дело океан, особенно весной! Весна приходит из года в год, без обмана.

Вообще-то, эти козявки бывают даже опасны. Когда разведётся их слишком много, перессорятся да как начнут между собой воевать! Вынырнешь неосторожно и получишь огнём и дымом прямо в физиономию – мало не покажется. А иногда успевают так развоеваться, что могут и серьёзно покалечить. Папа говорит, они вообще вредные, отравляют воду. Когда попадаются, топит их кораблики, а дедушка как-то раз обрушил целый остров! Мама даже плакала тогда потихоньку.

Конечно, хоть и вредные, а козявок жалко. Живут-то всего ничего – сколько поколений сменится за одну только зиму, и не сосчитать. А тут новое половодье – и начинай строить всё сначала! Такого и врагу не пожелаешь. Вот научились бы дышать в воде, другое дело… да где ж им научиться, бестолковым.

А в следующий миг Крошка Лху увидел такое, что чуть не умер от страха. С трудом удерживаясь, чтобы не пуститься наутёк – разве тут убежишь! – он сжался в клубок и зажмурился, побелев от клюва до последней присоски.

Издалека, с возвышения среди развалин, раздувшись от пунцовой ярости и воинственно протянув щупальца, ему грозил… сам дедушка!

Вот только странно… Крошка Лху чуть отодвинул щупальце и глянул одним глазом, потом другим. Развернулся и посмотрел обоими.

Да нет же, дедушка совсем близко! Но тогда почему он такой маленький? Не может быть!

Ах вот оно что! Подплывём-ка ещё ближе.

Посреди площадки, выложенной белыми плитами, возвышалась тёмно-красная скала, а верхушка её была вырезана в виде рассерженного старого лху. Вроде того как мама иногда вырезает фигурки для бус из кораллов, но здесь работа куда сложнее! Каждая чёрточка передана один в один, каждая присоска, даже морщинистая кожа и чуть обвисшие складки вокруг клюва и налитых гневным пурпуром глаз. Потрясающе!

Крошка Лху невольно усмехнулся. Понятно, почему дедушка тут злой – ведь только таким его козявки небось и видели.

Нет, но какие мастера! Пожалуй, всё же стоило проснуться так рано.

За развалинами начинался лес. Вернее, чаща из обломанных пней, а сами стволы и ветви когда-то росших на воздухе деревьев плавали наверху, колыхаясь вверх-вниз уродливой кашей. Штормовые волны поработали на совесть. Чтобы не продираться сквозь мусор, Крошка Лху не стал приближаться к самому берегу и всплыл раньше. Раскинул щупальца по сторонам и завис у самой поверхности, мерно поднимаясь и опускаясь вместе с водой и выставив наружу только глаза.

Однако предосторожности оказались излишними. Берег был пуст, да и мало кому пришло бы в голову оставаться здесь в такую погоду. Волна накатывалась за волной, обрастала пенистым гребнем, и с грохотом обрушивалась прямо в древесную мешанину, перемалывая её в щепки. Если кто из козявок и выжил, то прячется дальше – там, где за чёрными скалами вздымается в облака высокая гора.

Интересно, что останется от этой горы, когда на дне растает весь тяжёлый лёд, океан разбухнет вдвое и волны заревут, набирая полную силу? Хорошо если маленький островок. Как найдут тогда пропитание остатки козявок на голых бесплодных вершинах?

С сожалением глянув на огрызок кита, он откусил ещё кусочек – совсем маленький! – а остальное, размахнувшись, зашвырнул подальше в лес. Пускай хоть напоследок перекусят, бедолажки… И как они только до сих пор не вымерли все до единой?

Внезапно океан вокруг дрогнул и запенился, всё тело ощутимо тряхнуло.

Папа зовёт! Сейчас будет ругать…

Крошка Лху сжался, подбирая щупальца, и кувырком ушёл в глубину. Задержался лишь на миг, чтобы отломить и взять с собой верхушку красной скалы с резной фигурой.

Может, дедушка Кту, когда проснётся и увидит её, не будет больше так суров к несчастным козявкам.

Македонский

Полина Кузаева

г. Оренбург

Я был готов заплакать, вырвать у себя волосы, несмотря на то что последние десять лет у меня гладкая, как коленка, голова.

– Вы не можете отправить меня туда, я не заслужил! У меня опыт работы, две премии…Тут я замолчал. Взгляд шефа разрезал меня на кусочки и поджаривал на мелком-мелком огне.

– Джо, дорогой, – я пошёл на последнее. – Ты же мой друг…

– Был им, – отрезал он. – Завтра летишь на Землю-1. Обычная командировка. Чтобы привёз не меньше пяти материалов.

– Не боишься потерять лучшего журналиста? – спросил я невозмутимо, решив, что унижений с меня достаточно.

Джо сделал страшную гримасу: «После того, как я потерял друга, мне уже ничего не страшно. Пока, Лёня. А лучше прощай!…».

Я не хотел расстраивать домочадцев. Но за ужином жена так долго сверлила меня взглядом, что даже сын не выдержал.

– Пап, скажи уже, что случилось, – хихикнул он, – а то у мамы всё остынет.

– Не дерзи, мелочь, – ласково цыкнул я, – завтра улетаю в командировку.

Маша посмотрела на меня ещё выразительнее. Я сглотнул и признался:

– На Землю-1.

Сын аж взвизгнул:

– Ура! Привезешь мне иферот?

– Привезу, – пообещал я, а про себя подумал, что дай Бог вернуться оттуда в здравом уме.

Хмурое утро я провел в порту. Ждал свою мини-ракету на две персоны, да гадал, один полечу или с попутчиком. Письмо в галактический союз журналистов я отправил ещё вчера. И вот пришёл ответ, что на Земле-1 меня встретят по первому разряду. Туда редко приезжают с нашей планеты, и они будут рады моему визиту.

Земля-1 совсем недавно вышла на контакт. А по мне лучше бы и вовсе не выходила. Кому как, а мне место, где, кроме людей, обитают, кажется, только змеи, кажется чем-то похожим на одиночную камеру с тараканами. И я вовсе не хочу быть там гостем.

В ракете я сразу занял место у прохода. Не люблю смотреть в окно – мне тогда сразу начинает казаться, что мир падает. Достав из кармана книгу, я принялся читать об истории возникновения Земли-1.

– Простите?

Не отрываясь от чтения, я сдвинул в сторону ноги и постарался улыбнуться как можно шире: «Проходите!».

– Ну уж нет. Сами сидите у окна!

Я поднял глаза, намереваясь бороться за своё место до последнего. Передо мной на задних лапах стоял серый кот и воинственно топорщил усы.

– Вы, коты, не боитесь высоты! Вот и сидите у окна, – заявил я, – и вообще я первым взошёл на корабль.

Тут на табло загорелось: «Займите свои места. Немедленно».

– Видите? – вежливо поинтересовался я у кота. – Садитесь скорее.

Тот мотнул головой: «Нет. Я умру там от страха».

Моя профессия приучила меня искать компромиссы. Часто во вред себе. И тут я не изменил себе.

– Есть предложение, – сказал я шепотом. – Садитесь ко мне на колени. Я никому не скажу. Обещаю.

Табло остервенело горело красным. Еще чуть-чуть, и запиликает система безопасности. Если повезет, нас просто оштрафуют, если нет, снимут с рейса.

Кот, конечно, это тоже знал. Вздохнув, он прыгнул мне на руки и тут же зарылся носом в собственный бок. Дескать, сплю, не вздумайте мешать.

Ну-ну. Лететь не меньше шести часов. Тебе ещё придётся поговорить со мной, злорадно подумал я. Однако скоро сам провалился в сон.

Проснулся будто от пинка. Открыв глаза, я обнаружил, что мои брюки мокрые. На плече сидит кот и манерно вылизывает лапу. При том старательно делает вид, будто меня вообще нет.

– Что случилось? – спросил я спокойно, хотя был в панике. Что подумают обо мне, когда я выйду с корабля в мокром белье?…

И что если это?… Тут я даже запретил себе думать. Только принюхался и, не уловив специфического запаха, облегченно вздохнул. Нет, определенно чем-то пахло в салоне, но вот чем, я никак не мог понять.

– Неужели вы могли подумать, что я вас…? – кот намеренно проглотил последнее слово. – Это оскорбительно!

Я тоже умею манерничать. И прежде чем спросить, я так искусно заломил левую бровь, что захотелось полюбоваться на себя в зеркало. – Тогда что здесь произошло? -

Кот закатил глаза: «К чему поднимать шум из-за ерунды? Пока вы спали, я решил перекусить. И нечаянно пролил воду. Сядь вы у окна, как сделал бы любой гуманный Homo Sapiens, этого бы не случилось».

Я счёл, что лучше промолчать. И так всем известно, что наглее котов нет созданий. Достал из кармана записную книжку и стал думать, что же мне на Земле-1 делать. Мыслей не было. Хотелось одного – поскорее вернуться домой. Посмотрев на табло, я с огорчением обнаружил, что лететь ещё три часа.

– Да… препротивнейшее занятие – ожидание! – неожиданно промурлыкал мне в самое ухо кот.

И тут меня проняло. Пахло водкой. Да что там пахло! Кот был весь пропитан запахом спирта! И гадать не надо, значит, и брюки тоже.

– Ну вы и налакались, – не выдержал я. – Как не стыдно?

Кот поднял голову и посмотрел мне в глаза. Жёлтые с чёрной замочной скважиной посередине – они были жалобными и наглыми.

– Я лечился, – изрёк кот. – А то, что пролил, – извините.

Решив, что нет ничего лучше примирительного молчания, я снова открыл блокнот. Пять материалов…о чём же написать? Нет, надо было сразу уволиться.

– Зачем летите? – спросил кот. Вид у него был прежалкий. Усы дрожат, хвост дергается. Может, уже похмелье пришло? Кто знает, как быстро это у них происходит.

– В командировку. Я журналист. Издание «Главные». Слышали, наверное.

Кот оскорбительно помотал головой. Мне даже захотелось потянуть его за ухо зубами.

– Вы тогда что там забыли? – довольно-таки грубо сказал я.

– Ничего не забыл. Сколько до посадки осталось? – пробурчал кот.

– Около трёх часов, так что предлагаю ещё поспать. Или у вас водка осталась?

Кот кивнул: «Осталась».

Откуда-то из густой шерсти этот контрабандист вытащил фляжку и протянул мне. – Будете?

Я покачал головой: «У меня гастрит».

Кот посмотрел на меня с такой жалостью, что я почувствовал себя самым презренным существом в мире. Жалким червяком без необходимого для яркой жизни потенциала.

Не глядя, я взял у него из лап флягу и сделал глоток.

– Ну вот. Давайте теперь знакомиться, – сказал кот, – я – Македонский. С кем имею честь путешествовать?

Хорошо, что водку я уже проглотил. От таких оборотов мог бы и захлебнуться. Македонский он…А как витиевато говорит-то!

– Леонид Северов. Вас и дома так зовут? – ехидно спросил я.

Македонский покачал головой, и из его глаз брызнули слезы. Они попали мне на губы и подбородок. Вытащив из кармана платок, я начал с остервенением вытирать рот. Кот между тем снова приложился к фляжке. Алкоголик что ли.

– У меня нет дома, – закрыв лапой глаза, он снова зарыдал.

– Полноте, перестаньте, дружище! Я пытался успокоить его, обеспокоенный, что мой костюм теперь станет мокрым от слез. – Куда же делся ваш дом?

– Я его проиграл, – театрально прошептал кот. – В карты. На последние деньги я купил этот билет. «Зачем?» – спросите вы, а я промолчу. Ибо и мы, коты, не всё знаем и ищем ответы на вечные вопросы.

Оставшиеся полчаса Македонский, всхлипывая, прикладывался к фляге, а я сидел и гадал, бездонная она что ли?…

Неожиданно кот замолчал и, хитро уставившись на меня, спросил:

– Ну как вам? Сильно?

– Что? О чём это вы? Надо сказать, я был уже изрядно утомлен своим попутчиком и ждал, когда же смогу, наконец, с ним расстаться.

– Моим выступлением. Чем же ещё. Или вы…поверили?…

Глаза у Македонского засветились померанцем. – Вы поверили в эту историю? Я артист! Разве вы не слышали про Македонского?…

Кот раздулся от важности, а я начал припоминать, что, кажется, действительно что-то слышал.

– Вы в театре служите? – вежливо поинтересовался я.

Македонский, манерно изогнув спину, протянул:

– Театр слууууужит мне. Тут он, вспомнив что-то, как-то весь обмяк и прошептал: «Или служил».

– Выгнали? – я постарался спросить как можно участливее.

– Нет, в командировку отправили.

– Гкхм, меня тоже, – признался я. – У вас ещё осталась водка?…

Фляжка и правда оказалась без дна. Такие делают на планете Тетра-S.

Скоро я совсем перестал смотреть на часы. Оказалось, что Мак отлично поёт. Приземлялись мы под песню про отважного зяблика.

В порту нас встречали. Обнявшись, мы расплакались.

– До встречи, дружище, – прокричал я, целуя Македонского в усы.

Три следующих дня прошли как в тумане. Меня куда-то возили и что-то показывали. Кормили какой-то студенистой жижей. Мой диктофон был битком набит рассказами про быт и верования жителей Земли-1. Честно говоря, кроме особенностей местной кухни, я не нашел кардинальных отличий. Такие же люди, как и мы. Холодные только какие-то. Ни пошутить не могут, ни рассмеяться. Это, наверное, оттого, что на планете из зверей и правда есть только змеи и птицы. Вот и человек тут на них похож. Вроде и живой, а без порывов, без искры. Если бы не ифероты… разноцветные камни из огромного бескрайнего моря. Я набрал целую горсть для сына, и в их причудливых бликах мне чудились теперь грифоны и гарпии.

Когда меня привезли обратно на космодром, я едва ли не пел!

Топчась у ракеты, я ждал время отлёта. 20 минут, 15, 10… Скажу честно, я уже нервничал, когда вдалеке показался автобус. Из него выпрыгнул мой лучший друг и собутыльник Македонский. На шее у него висела связка сушеной рыбы, в глазах плескалась сумрачная решимость.

– Мак, – закричал я, – брат мой!

– Лёня, родной! – кот заключил меня в объятия.

Надо ли говорить, что весь полёт мы пели песни, заедая их на редкость невкусной рыбой.

– Я дал четыре моноспекталя, – всё рассказывал Мак. – Показал им «Гамлета», «Дон-Кихота», «Великого Гэтсби» и, конечно, «Мастера и Маргариту». И они ничего не поняли! Вежливо хлопали. Я чуть не умер, Лёня!

– Как же ты умудрился один все сыграть? – восхищался я, целуя Македонского в усы.

– Мне помогла моя фляжка!

Шесть часов лета пролетели стремительно. Обменявшись адресами, мы расстались. Через месяц я повел Машу и сына в театр на премьеру, в которой Мак играл главную роль. Денег на билеты хватило благодаря премии, которую мне дали за лучший материал недели. Он назывался «Как я летел на Землю-1». За остальные четыре мне даже не заплатили. Сказали, что читать такую дребедень невозможно. Честно говоря, я тоже так думаю. Джо, конечно, простил меня. А того гада, кто рассказал ему, что я тушу окурки в горшке с его любимым фикусом, я найду. И месть моя будет страшной!

Лекарство

Роман Арилин

г. Зеленоград

Сквозь разбитую форточку, заткнутую тряпкой, тоскливо подвывала метель. За ночь на подоконнике скопилась горка снега и небольшой лавиной обрушилась на мерзлый пол. Миронов вытащил ногу из-под одеяла и тут же дернул ее обратно. Холодно…

Сверху зашаркали по полу, донесся приглушенный трескучий кашель. Иван Захарович, фельдшер, проснулся и выкуривает свою утреннюю папиросу. Значит, пора вставать, скоро начнется еще один бесконечный день.

Миронов представил длинную очередь крестьян с заспанными глазами, ждущих приема уже спозаранку во дворе их земской больницы, и ему захотелось оказаться за сотню верст, прочь отсюда. Бесконечные свищи, нагноения, вывихи и прочие хвори хирургического плана. И ведь идут, когда уже и бабкины травки не помогли, да заговоры местной знахарки толку не дали. А ты доктор давай, лечи, и порошков не жалей.

В дверь постучали, потом раздался голос фельдшера:

– Сударь мой, извольте вставать. Нас ждут великие дела сегодня.

Миронов нащупал валенки под кроватью, накинул шинель и пошел в уборную, которая располагалась в самом углу двора, между дровяным сараем и невесть кем-то притащенным большим плугом.

***

День начался престранно. В приемную с боем ворвалась, закутанная в несколько платков баба, с мальчонком наперевес. Сопровождали ее трое ребятишек, державшиеся за измызганный серый подол. И вся эта делегация протаранила и бесконечную очередь, и рассерженно-растерянного Ивана Захарыча, словно их и не было.

Баба голосила, ей вторили ревем ребятишки:

– Ой, умирает Петруша! Спасите-помогите, люди добрыя!

Миронов вначале хотел цыкнуть на замотанную бабу, потому как не любил, когда начинали голосить и причитать. Дело в таких случаях кончалось какой-нибудь сущей ерундой, а спектакль затевался, чтобы обойти смурных мужиков, сидящих в очереди. Но когда взглянул на мальчика, кинулся к нему, разматывая одеяло и оглядывая худое тело, прикрытое рубашкой. Серое, без кровинки, лицо, без сознания, пульс едва прощупывался. И тяжелая от крови штанина.

– Иван Захарович, операционную, воды горячей, и хлороформ готовьте! Не ори, дура! Чего стряслось?

Баба забормотала, охая и ахая. Попал под сани, ногу измочалило и вывернуло.

Миронов оставил мать в приемной, крикнув сиделке, чтобы дала ей валерьяны, и детям горячего чаю, а сам понес мальчика в операционную.

Коленный сустав вывернуло из сумки, открытый перелом, осколок перебил вену. Иван Захарович глянул через плечо, обдав запахом табака, и сказал тихо в сторону:

– Не жилец он, сударь мой, я вам сразу говорю. Не мучайте вы его и себя.

Ну, это мы еще посмотрим, спокойно подумал Миронов. Не все так страшно, на самом деле. Кость это ерунда, сустав-то цел, только связки разворотило. Откуда-то пришла уверенность, что все будет хорошо…

Когда Миронов уже зашивал рану, он заметил одну странность.

– А ну как, помогите мне перевернуть его на живот, – попросил он фельдшера.

Из штанов у мальчика торчал хвост. Собачий, толстый, черного окраса. Он слабо подергивался, а когда Миронов дернул за него, хвост тоже дернулся. Начинался он из копчика, и Миронов заметил небольшой аккуратный шов. Словно кто-то пришил.

– Это еще что? Вы видите, Иван Захарович? – спросил Миронов, вытирая руки.

– Обычный хвост, – пожал плечами фельдшер, и потом добавил. – Собачий, определенно.

Бабе сказали, что мальчик требуется оставить в стационаре на несколько дней, а может и больше. Та успокоилась, как увидела ребенка.

– Послушай, любезная… – неуверенно начал спрашивать Миронов. – Давно у него… хвост?

– Да уж два года как, – просто ответила баба.

– А зачем он? – глупо спросил Миронов.

Баба посмотрела на Миронова, словно первый раз его увидела.

– Ну ты чудной, доктор, – сказал она. – Для богатства.

Миронов сконфузился. Правда, таких вещей не знать.

– И где же ему этот хвост пришили? – глупо спросил он.

Баба сделала испуганное лицо, обернулась, чтобы никто не услышал.

– Так фельдшер и пришил, – шепнула она Миронову на ухо. – Благодетель он, уж такое спасибо.

***

Вечером фельдшер позвал Миронова на домашний ужин. Жена у него давно померла, но из деревни ему всегда приносили домашнее. Курицу, мяса, яйца, свежий хлеб. Уважали фельдшера за душевность, а может и еще за что.

Иван Захарович накладывал Миронову картошки с ароматный маслом и пододвигал тарелку с хрустящей моченой капустой. Достал фельдшер и крепкой наливки. Видно, что настроение у него было хорошее.

– Золотые у вас руки, сударь мой. Вам бы в Белокаменную, или в Петербург, а не в нашей дыре прозябать, – с некоторым укором сказал фельдшер. – Держали бы практику. Экипаж, дом, жена, дворецкий на входе.

– Так ведь там и без меня умелых хватает, – усмехнулся Миронов. – Без протекции нечего и думать. А я что есть? Родители мещане, сестра чахоточная… Все жалованье им отправляю. Верите, даже рубашки белой нет!

– Ну, какие ваши годы, – махнул рукой фельдшер. – Еще схватите удачу за хвост.

– Кстати, Иван Захарович, – вскинулся Миронов. – Признайтесь, вы такое видели раньше? Я про мальчика с хвостом.

– Обычное дело в этой местности, видимо, дело в особом составе почвенных вод. Каждый двадцатый в этом уезде с хвостом, – немного деланно пожал плечами фельдшер, разливая еще наливки. – Отдаст потом мать мальчонку в цирк. Будут показывать по весям империи. Семье великая помощь, опять же. Мать и убивалась, что ежели умер бы сыночек, то весь план о богатстве прахом.

– Так это же сенсация! – разгорячился Миронов. – Это же надо в журнал, наконец, статью написать. И диссертацию!

– Не надо, – твердо сказал фельдшер. – Огласка в этом деле… Словом, не ворошите вы это. Нет у этих крестьян просвета в жизни. Нищета, болезни, чахотка, подати, неурожай… Средство от бедности, хвост, сударь мой.

Миронов неловко замолчал, чувствуя, что разговор даже как-то неприятен собеседнику. Но после наливки словно какой-то черт засел в нем, и все дергал выложить правду.

– Ну, хорошо, а вот, предположим, у меня хвост может вырасти? – издалека начал Миронов. – Я ведь тоже воду пью.

– А вы этого хотите? – поднял бровь Иван Захарович.

Миронов задумался. Что его ждет? Он же погрязнет в этой земской больнице, со свищами и вывихами. А жизнь-то идет, проносится мимо.

– Хочу, – посмотрел в глаза фельдшеру Миронов. – Экипаж, дом, жену, дворецкого… Сделайте мне хвост, Иван Захарович.

– Будете выступать на ярмарках? После бородатой женщины и до заклинателя змей? – усмехнулся Иван Захарович.

Миронов и сам не понимал, что он, собственно будет делать с этим хвостом. Преглупый разговор, рассердился он на себя.

– Это все ребячество, сударь мой, – махнул рукой Иван Захарович. – Сдался вам этот хвост, право. Для хирурга он совсем без надобности. А вы хирург от бога, уж я знаю, о чем говорю. Сдается мне, вы и сами можете пришивать хвосты.

– Если бы вы знали, до чего меня довела нищета. Вон, у вас до выдачи жаловаться пару рублей постоянно занимаю и не отдаю, – со стыдом признался Миронов. – И эти крестьяне, со свищами и квасной отрыжкой. Сил моих нет видеть их… Я бы не то что хвост, а и два хвоста заимел, лишь бы не знать это все.

– Идет спать, вы сегодня весьма устали, – поднимаясь, сказал Иван Захарович. – Завтра будет тяжелый день.

***

Миронов вытащил ногу из-под одеяла. Холодно…

Опять истопник экономит дрова, без особой злобы подумал Миронов, выходя во двор и входя в уборную. Когда он снял штаны, ему на секунду показалось, что между ног покачивается хвост. Рыжей расцветки, вроде как у сеттера. Миронов выскочил, как есть, наружу, со спущенными штанами, и упал в снег. Потом провел дрожащей рукой сзади. Никакого хвоста не было.

Миронов неуклюже перекрестился и припустил бегом назад, в комнату. Чертовщина какая-то, подумалось ему. Во дворе столбом стоял мужик, ломая в руках шапку. Как только он увидал Миронова, то бухнулся на колени в снег, и забасил прокуренным голосом:

– Ваше благородие, окажите милость, сделай мне хвост. Работы нет, помещик мироед. Жена говорит, езжай на заработки. Мужик ты, говорит, или видимость одна безденежная?

– Больше хвостов не будет! Буду ампутировать их, к чертовой бабушке! – уставил в него палец Миронов. – И в деревне всем так и передай!

– Ампутировать… – печально повторил мужик, нахлобучил шапку и вышел прочь со двора.

Как Щщец тумбочку собирал

Михаил Востриков

г. Москва

Борис Вениаминович Щщец, промышленный заклинатель пятидесяти лет, бочком протиснулся в дверь с коробкой под мышкой. Припухшую физиономию его окропляла свежесть, ведь день стоял приятный: Борис ступил в новую жизнь. С мыслью зацементировать этот порыв души поступком из поступков, Щщец заимствовал в цеху волшебной сборки мебели тумбочку оттенка спелой папайи, дабы обновкой в доме ознаменовать свое перерождение. Руки его горели до пальцев – скоро он разложит панели на пол и зачерпнет волшебной пыльцы; горело нутро – крикнет заклятье, и тумбочка соберется! Горели у Щщеца и трубы, что обратило бы его в хмурую тучу, если бы не прохлада пузыря в кармане. Заметим, что не одним возлиянием крыл Борис минуты уныния, лелея на задворках мозга клад, катая, как леденец на языке, истомную думу: возносило его над челядью тайное знание, сила сборки мебели чарами и – тут он благоговел – без инструкции.

– Один во всем свете умею, – нашептывал он с хитрой улыбкой.

Плюхнув коробку в комнате, Щщец поспешил на кухню. Хрустнула пробочка, сверкнул в стакане декохт и умаслил глотку заклинателю. Как и всякий колдырь, Борис не терпел в быту двух вещей: ручного труда и душевных тереблений, ибо по рукам они били мелкой дрожью, на лоб выгоняли бисеринки пота, а трубы прожигали почище бензина в дровяной печи. Благо судьба избавила его от хлопот обывателей, одарив мебельным волшебством.

Раздухаренный, Щщец истерзал коробку, и ему предстали заветные панели цвета спелой папайи. Сыпанув поверх пудры из мешочка, он заголосил заклятье на тайном языке сборщиков мебели. В конце, выдержав паузу, прикрыл глаза.

– Тумба, соберись!

Стучат детали, вгрызаются саморезы, запрыгивают в отверстия шканты, – под опущенными веками человечек из инструкции плющится исполинским щщецовским сапогом, – лает собака… Собака? Щщец метнул взгляд на открытую форточку, затем на парящую в воздухе тумбочку и опешил: та грудой так и лежала на полу. Неужто навоображал?

Борис запустил пятерню в жидкие волосы. 17 лет отбарабанил в цеху, мебели собрал на город с небоскребами, волшебной пудры расшвырял целое нагорье – а так не плошал. Желчное расположение забоксировало по его осоловелому существу, разжигая позыв вспрыснуть. Откушали-с четверть пузыря.

– Голова садовая! – воскликнул вдруг он. – Пудру надо бережнее бросать!

Чахлый червяк сомнения всего на миг опутал его думы, но уже упал искромсанным когтистой хваткой заклинателя. С видом мудреца он бережно ссыпал порошок на верхнюю панель и вновь прочел заклятье.

Но деревяшки предательски не шевелились.

Восстал червяк. Разросся, выпустил клыки, подозрительно похожие на змеиные, и наметился на сердце Щщеца. Борис вспыхнул до ушей. В тягостном чувстве он стиснул пузырь, и откушанье его не знало мер.

Прошел час. Щщец с ретивостью пьяного десантника терзал себя и все вокруг тщетными попытками чудотворства. Под конец в голове у него так шумело, что бедолага швырялся предметами и горланил «Интернационал» заместо слов силы. Его тайное знание, единственная отрада и любовница, не раз баюкавшая на ласковой груди, изменила ему, грязным ногтем ковырнула мозг, вызвав тяжелый абсцесс. Вот поползла по воспаленным извилинам капля гноя: «я покорю тебя, собака фанерная». Зазмеилась струйка: «это все она, сучья бумажка!» А вот лопнула натянутая жилка: «она знает о твоей силе и поклялась извести ее на корню!»

Щщец пронзил драконьим взглядом сумрак коробки, где таился его всезатмевающий враг, корифей коварства, сокрушитель сознания – инструкция по сборке. Он шагнул к ней, но вдруг осекся: за спиной хмыкнули. Заклинатель крутанулся с воплем:

– Кто смеялся?!

Вдруг белый стол побагровел и затрепетал, давя в себе хохот. Следом прыснул диван, и шакально так, гаденько. Взорвавшись облаком слюны, скрипя захихикал по-тюленьи шкаф, залихватски стуча дверцей. Гогот чашек, стульев, самой квартиры заполнил уши.

Обмер Щщец. Бетонным столбом обратился. Скажи ему кто вчера, что диван, который он до последней капли спиртного оборонял от жены при разводе, взбунтуется, он бы плюнул под ноги собеседнику, а, возможно, и по зубам съездил. Бумажка, чье имя он презирал и страшился, провела его вокруг пальца, обдала благородную фамилию Щщеца смердящим позором.

– Измена! – вопил несчастный, бросаясь из комнаты.

И тут свет прозрения вонзился ему в ум. Запустив пальцы в карман, он достал коробок. Спичка не чиркнула – взвизгнула, как колесо о дорогу, и звучно упала на ковер. Вылетевший из квартиры Щщец уже не мог видеть, как пламя ластится к шторам, поигрывая текучими мускулами под шкурой, наваливается на стол. И как плавятся едва заметные стяжки, скреплявшие панели цвета спелой папайи.

Нашли Щщеца у бумажной фабрики с веткой сирени в руках, и свезли в лечебницу.

Беспрецедентный случай

Роман Кузьмичев

г. Москва

Макс еле успел на отходящий магнитный трамвайчик. Ещё немного и пришлось бы отчитываться перед Михаилом за опоздание, а Макс ох как не любил этого педантичного засранца. Экраны над поручнями передавали последние новости.

«Сегодня знаменательный день для столичной полиции, – беззвучно тараторила симпатичная ведущая, ее слова отображались текстом на бегущей строке. – Будет произведено введение Искусственной Интеллектуальной Системы в сферу безопасности. Как уже сообщалось ранее, все данные и доступ будут переданы ИИС, а самих полицейских заменят роботы, прошедшие не одну проверку на военных полигонах».

Картинка сменилась, и взору смотрящих предстали ряды новехоньких роботов-полицейских. Все как один атлетического телосложения, одинаковой темно-синей расцветки с белым порядковым номером на плече. Словно на параде, они зашагали мимо такого же строя обычных полицейских, отдавая им честь.

Макс скептически фыркнул, закинул полупустой рюкзак на одно плечо и выскочил из трамвая. Пробежав от остановки еще метров триста, он свернул в подворотню и вышел к покосившейся подъездной двери с облупившейся краской. Посмотрел на часы – вовремя. Вдохнул и открыл дверь.

В подъезде его уже ждали трое ребят. Если бы Макс их не знал, то мигом выскочил из подъезда и пустился наутёк, лишь бы не видеть эти бандитские рожи. Хотя факт того, что он знал этих ребят, не сильно менял дело.

– Ахой, Максик, – самый старший подошёл к нему, сухой, осунувшийся и лысый, – Принёс?

– Принёс, Михаил, а как же, – Макс сильно нервничая, полез в рюкзак и достал небольшую коробочку.

– Весь софт подлатал? – Михаил говорил с присвистом, как астматик, с коварной полуулыбкой.

– К-конечно, Михаил, о чем речь! – Макс давно избавился от заикания, но в периоды сильной нервной нагрузки, бывало, запинался.

– Ну смотри, – сухой достал из коробочки детальку в виде полумесяца размером вдвое короче мизинца и вставил в паз за ухом. Две идентичные детали отдал своим телохранителям.

– Ну-ка, ну-ка, – глаза Михаила подернулись дымкой, система подключалась к его встроенным имплантам.

– Как будто бы все хорошо, – снова зловеще улыбнулся Михаил.

Холодок пробежал по спине Макса. Когда он согласился на эту работу, то пережевал, что эти бандиты могут не заплатить. Теперь он надеялся хотя бы уйти живым и не покалеченным. Макс нервно поправил лямку рюкзака на плече. Уже который раз за эти пятнадцать минут.

– Держи, заслужил, – Максу протянули туго свернутые банкноты.

Кивнув и глупо улыбнувшись, Макс взял деньги и вышел из подъезда. Он еле сдерживался, чтобы не перейти на бег. Только когда подошёл к оживленной улице и вышел на остановку, его накрыла волна облегчения. Макс даже нервно хихикнул. Судя по размеру и цвету трубочки свернутых банкнот, там было немало, наверняка даже больше, чем он рассчитывал.

К остановке бесшумно подлетел трамвай. Как раз его маршрут. Насвистывая, Макс зашёл в трамвайчик, проскочил мимо табло для оплаты и сел у окна, думая о том, на что потратит деньги. В первую очередь надо отослать немного маме с папой, так, чтобы им было приятно, но не слишком много, чтобы не было вопросов. Скажет, получил премию. Ещё нужно купить еды себе и Клёпе, коту. Ну и, конечно же, заказать то железо для компа, которое он давно присмотрел. Так, захваченный приятными мыслями, Макс глядел в окно. Через одну его остановка.

Когда трамвай остановился, у первых дверей люди начали гомонить и расступаться. Привлечённый шумом, Макс попытался разглядеть, что там, но причина такого пристального внимания пассажиров сама вышла к нему. Это был робот-полицейский, один из тех, которые сегодня в новостях шли ровным строем, отдавая честь. А что, выглядит он здорово. Макс, как человек сведущий, оценил сие произведение искусства.

– Максим Каготов, вам предъявлено обвинение, – Макс не сразу понял, что это говорит робот, уж больно голос был человеческий, эмоциональный.

Робот говорил с такой интонацией, как будто был новичком, наткнувшимся на первое в своей карьере полицейского нарушителя, – дерзковато, растягивая имя и фамилию. Конечно, он таковым новичком и являлся, но эмоции от бездушной машины – звучало жутковато.

Хотя Максим не обратил на это внимание. Им завладел животный ужас, в груди образовалась пустота и неприятные мурашки пробежали ото лба до копчика. Его засекли с этими бандитами. И надо же было попасться в первый день введения этой ИИС! Хотел же после сегодняшней сделки завязать на время. Не дослушав робота, Макс резко нырнул ему под правую руку и через уже закрывающиеся двери проскочил на улицу.

Обернулся. Робот просунул руку между закрывающимися дверьми и раздвигал их в стороны. Надо бежать! Не задумываясь о направлении, Макс рванул на следующую остановку, пытаясь опередить трамвай. На этом участке улицы некуда было свернуть, поэтому он надеялся успеть добежать до следующей остановки, чтобы заскочить в последний момент в трамвай или свернуть там во дворы. Подгоняемый страхом, парень бежал не оглядываясь. Лишь на остановке он позволил себе обернуться. Робот его нагонял. Полицейский оказался гораздо быстрее, чем предполагал парень и бежал, ритмично двигая руками. Макс запаниковал. Трамвай не успел подойти, поэтому он решил нырнуть в толпу на остановке, чтобы робот потерял его из виду, а затем свернуть в подворотню через метров десять. Протискиваясь через людей, Макс еще раз оглянулся и увидел, как робот-полицейский, не сбавляя скорости, врезался в толпу. Раздались крики, несколько человек упало, остальные поспешили уйти с пути робота. Макс свернул в подворотню. Двор был сквозным, с другой стороны, если перебежать через детскую площадку, можно было добраться до арки. Туда парень и рванул. Решив оглянуться, он сходу врезался во что-то твёрдое в арке. Он поднял взгляд – робот! Услышав шаги сзади, Макс понял, что это другой. Они окружили его.

– Вы задержаны за препятствие правосудию.

Макса доставили в ближайшее отделение. Всю дорогу он сокрушался. Как теперь родителям в глаза смотреть, им же наверняка обо всем сообщат. И раскроется вся его криминальная деятельность. А он даже до конца не знает, что именно сделал, установив требуемый софт на импланты этих бандитов. Может, это поможет ему? Мол, не знал кому устанавливает, просто попросили. Сдаст этого Михаила, все равно он никогда ему не нравился. Так, лихорадочно размышляя, он очутился в допросной. Роботы провели его, усадили, и один из них вышел. Другой замер у двери, напротив Макса.

Сидеть пришлось недолго, открылась дверь, в проеме возникла фигура толстого мужчины. Белая рубашка была заправлена в темно-синие брюки и сильно натягивалась на животе, так что между пуговицами был виден просвет. Воротник был расстегнут, на шее поблескивала золотая цепочка. Лицо было похоже на бульдожье, только с усами. Человек, не заходя придерживал дверь и с кем-то разговаривал, кого Макс не видел.

– Указ! – брызгал слюной человек с бульдожьим лицом. – Да согласно этому указу здесь вообще никого быть не должно! Меня из постели подняли в мой законный выходной, потому что у нас уже двое убитых. Сопутствующий ущерб!

– Прекрасно вас понимаю, – ответил ему спокойный голос. – Но ИИС нужна адаптация.

– Система списала все на сопутствующий ущерб! – будто не слышал собеседника толстяк. – Да если бы обычный полицейский в погоне пристрелил или сбил бы двоих гражданских насмерть, его бы сразу под суд отдали, уголовный! А тут что? Тут что, я вас спрашиваю!

– Товарищ генерал-майор, это беспрецедентный случай…

– В первый день работы системы!

– К совершенной системе компьютерного вычисления и холодной логики мы добавили эмоциональный спектр, что позволило ей принимать человеческие решения. Это первый шаг к тому, чтобы искусственней интеллект импровизировал! Конечно, не обойдется без ошибок, но мы над этим работаем.

– Плохо работаете, – генерал-майор понемногу успокаивался. – Эмоции машинам добавили, а совесть забыли. У них нет ни чувства вины, ни сочувствия. Голые эмоции не приведут ни к чему хорошему, лишь совесть делает человека человеком. Очень сильно вы просчитались, профессор. И как только правительство все это одобрило.

– Но роботы выполняют свою работу, система работает, – попытался оправдаться профессор.

– А семьям погибших новость тоже роботы сообщат? – начал снова закипать полицейский. – Даже не думайте об этом! Все, вы свободны, – махнул он рукой. – Поговорим с вами позже.

Генерал-майор вошел в комнату, закрывая за собой дверь.

– И что же ты такое натворил, дружок, что в результате погони за тобой было убито двое гражданских? – со злостью спросил он Макса и, не поворачиваясь, обратился к роботу, все так же стоящему у стены. – Объявить правонарушение.

Робот повернулся к ним.

– Безбилетный проезд.

IV. ЗВЁЗДЫ НЕ ДЛЯ НАС

Мифические

Татьяна Тихонова

г. Новокузнецк

Последним грузили личный вездеход начальника колонии. Начальник с трапа неловко взмахнул рукой провожавшим. Окинул растерянным взглядом собственную замороженную и нерентабельную, в общем какую-то непутевую колонию на далёкой и такой вроде бы многообещающей Немезиде. Оставался необходимый персонал, обычное дело. Первыми улетали те, кому нужно было край уехать. Странным образом убывала и вся администрация со своим скарбом. Скарб не вмещался, многое оставалось в контейнерах. Следующий рейс ожидался только через два года, до Немезиды от Земли быстрее не обернёшься.

Немезида славилась безжизненными постапокалиптическими просторами, не очень приветливым климатом в короткое лето и суровой шестидесятиградусной стужей в длинную зиму. Отсюда давно убыла, подтвердив отсутствие интересных месторождений, геологоразведка. Отчалили космобиологи, оставив после себя три неперспективных экземпляра местной то ли фауны, то ли разумной жизни. Даже надежды космоархеологов не оправдались, жизнь на этой земле погибла давно и лежала на дне морских пещер. Типовой постъядер, ничего нового, уконтропупили сами себя.

“Грустно, но ничего не поделаешь, теперь здесь зарождается новая жизнь. Потом эти новые археологи примутся искать тех, кто вел здесь раскопки… но сможем ли мы ответить на их вопросы, может, к тому времени уже не будет и нас”, – говорил главный археолог четыре года назад на прощальном банкете у себя на маленькой кухне…

“А зима совсем скоро”, – подумал Глухов, остававшийся на Немезиде за главного. Дома его никто не ждал, даже старый лохматый Джим давно помер. Маринка не захотела лететь “опять к черту на кулички, неизвестно на сколько” и через год вышла замуж. Детей не было. Да все они тут такие, никто так просто в космосе, на дальней окраине, не оказывается. Но вот у одного бизнес на Марсе наклёвывается, у другого внучка на Земле родилась, говорит, поднимать надо, сын балбес. У третьего диссертация горит, там, на Земле… Хорошо вчера посидели, даже на слезу сурового Воронова пробило.

“Да, зима скоро”, – опять подумал Глухов.

Всё чаще туман окутывал горы, отголоски трёхдневной бури ещё свистели по единственной улице, мели мусор. Робот уборщик полз неуверенно, его раз за разом разворачивало поперёк очередным порывом.

Когда глыба звездолёта распустилась ослепительным цветком в небе и исчезла, провожавшие ещё некоторое время смотрели вверх, но уже думали каждый о своём.

– Козлятам требуется увеличить отопление, – прострекотал Боха, андроид старый и списанный с Земли.

Прибыл он на пятом году жизни колонии, ездил на своих съёмных стареньких резиновых траках и со всеми знакомился. Был приписан к отопительной станции, а пропадал потом всё время в козлятнике. Козлята за ним ходили повсюду.

– В библиотеке бы тоже побольше включить, – неуверенно сказала Рохля и поправила аккуратно очки. – Скучно будет. Ещё двагода.

Рохлина Настя, двадцать пять лет, семьи нет, детдомовская, никто не ждёт, потому и осталась. Отвечала за оранжерею и библиотеку, потом к ней прибились андроиды. Они подключались к сети и скачивали всё подряд, простаивая в библиотеке в непогоду.

– Боха добирался три года. Попадание в магнитную ловушку времён второй космической, ремонт на Лире, итого – три года два месяца, – сказал андроид, всё также тоскливо уставившись в небо.

Остальные молчали. Воронов и Ташев, по десятку лет в космодесанте за плечами каждого, оба числились в охране и без особых возражений остались помогать сворачивать станцию.

“Через две зимы и начнём, раньше нет смысла”, – думал Глухов.

– Ну ты, Боха, будто пешком шёл, три года два месяца, – сказал он, окинув взглядом свой маленький отряд.

Сказал просто, чтобы что-то сказать. До последнего момента никому не верилось в происходящее. Остающимся – что их и правда оставят, уезжающим – что никто так и не пришлёт: «Отбой, финансы утрясли, всё остаётся без изменений».

“Ну нет, так нет, не раскисай, – сказал себе Глухов, – жить надо дальше”.

– Милош, давай берись за переезд, я пойду на подстанцию, отопление прибавлю. Настя, библиотеку отапливать будем, туда все и переберёмся. В конференц-зале разместим вольеры. Остальные корпуса законсервируем.

Рохля возмущённо уставилась на него. А Глухов рассмеялся.

– Спокойствие! Козлятник и оранжерея в приоритете, – сказал он.

Козлятник остался от чьей-то мифической идеи автономной жизни колонии, но от снабжения уйти так и не удалось.

Все они были в одинаковых оранжевых комбинезонах и сейчас толклись на посадочном поле как толстые апельсиновые гусеницы. Даже Боха был в таком же. Андроид считал себя человеком и обижался, когда об этом забывали.

– Я вам не робот какой-нибудь, – принимался бубнить он, – серия 500S уникальна.

Глухов повернул в поселок, и все потянулись за ним. Ворота за спиной сомкнулись. Еле слышное шипение возвестило, что система перешла в режим “Крепость”.

Люди молчали. Единственная улица была пустынна, пятеро шли по ней. Но вот Ташев буркнул:

– Боха, заводи свой драндулет, начнём с вольеров. Немезиды привычны к холоду, пока их устраиваем, корпус прогреется.

Воронов молчал. Он вообще обычно молчал, только что бы ни делалось в посёлке, он всегда оказывался там.

– Тогда я с вами, – сказал Глухов.

Рохля кивнула…

Немезиды были медлительны и походили на ежей. “Двуноги, двуруки, или четырёхлапы?” – гадал Глухов всегда, глядя на них. Но те, кто мог бы прояснить этот вопрос, улетели, а пока были здесь, отмахивались и отшучивались:

– Вопрос остаётся открытым.

Высокий колючий гребень на спине немезиды поднимался и опускался как плавник у древней рыбины. Или ежа? Обычно они лежали, свернувшись. Но если существо разворачивалось и смотрело вдруг круглыми глазами на тебя, становилось неуютно. Каждый раз Глухов отмечал, как у него самого на загривке, кажется, шерсть дыбом встаёт от этого взгляда. Немезид осталось всего три. Их восстанавливали из фрагментов, а назвали по имени планеты. Но жили эти аборигены недолго, умирали один за другим тихо, будто угасали.

Их побоялись грузить на корабль, решили, что не перенесут перегрузки. Увековечили в огромных диссертациях и в архивах онлайн-конференций и вручили на попечение Рохле. То ли потому что Рохля до безобразия добрая, она уверяла, что немезиды не звери и читала им книжки. То ли потому что больше некому было их оставить на попечение, ведь понятно, что никто больше специалистов на Немезиду отправлять не будет. То ли потому что думали вернуться скоро и забрать всех, а пока и Рохля справится.

Рохля, узнав, что немезиды теперь её подопечные, страшно запереживала. Стала ходить выбивать им дополнительное пропитание.

– Да они почти ничего не едят, твои немезиды, – отбрыкивался от неё завсклад, когда она у него пыталась выклянчить лишний контейнер с протеиновыми брикетами.

– Ну да, у них ведь солнечные батарейки, – ругалась Рохля.

Вообще она умела быть противной, и завсклад ей уступал. За последние недели перед отлётом, Рохля накопила большой запас еды еще и из прессованных водорослей.

Глухов, однажды заглянув в кладовку при библиотеке в поисках робота-уборщика, хмуро присвистнул:

– Ну ты молодец, Рохля. Немезиды развернутся три раза. А потом не согнутся. Хороший тактический приём.

Немезиды разворачивались обычно пару раз в день. Внушительно так, как в замедленной съёмке, в полный, два с половиной метра, рост, гребень взъерошивался. Однако при Рохле гребень оставался сложенным у всех трёх, привыкли они к ней. Шипастый частокол ощетинивался, как только входил Глухов.

– Кто додумался их назвать немезидами?! Как корабль назови, так и… – возмущался он, когда двухметровое чудище смотрело в упор, перебирало передними конечностями, шипы торчали во все стороны. – Какого чёрта?! Мне что, сюда в доспехах входить? – и задумчиво добавлял: – Ты им, Рохля, “Войну и мир” и про старушку-процентщицу не читай, «Алые паруса» читай, самое то. Воронов вон, рассказывал, что плакал, когда ему кто-то рассказал про паруса…

Доспехами все называли боевые комбезы Воронова с Ташевым. Их они надевали в годовщину образования посёлка, брали праздничную норму коньяка и уходили за территорию. Никто их не останавливал. Понимали, что тихая жизнь посёлка для них большое испытание. А Ташев с Вороновым исходили окрестности, уплыли на вездеходе-амфибии до самого страшного второго моря. И привезли подробную карту. Они же нашли и останки немезид в пещере у моря. Мир этот только-только оживал. И самые гиблые места были на другом континенте, за вторым морем…

Вольеры перетащили на маленьком автопогрузчике Бохи. Андроид деловито сновал вокруг переезжающей немезиды, ворковал про поворот налево, про кочку прямо по курсу. И к вечеру у Рохли в самой светлой комнате, в конференц-зале, поселились новые жильцы. Все пришли на них посмотреть, а Воронов с Ташевым так и вообще видели немезид впервые.

Те были сегодня на загляденье тихи.

Глухов рассеянно смотрел и думал, как запустить вездеход. Автопогрузчик не справлялся, вездеход не заводился, переезд остальных жителей пришлось приостановить. Глухов второй день крутился в мастерской. А холода набирали силу, за бортом минус сорок три. Он не заметил, как Рохля оказалась у него за спиной.

– Саша, надо попробовать Зевса впрячь. Упряжь у нас найдётся?

– В смысле? Немезиду впрячь?! – растерялся Глухов.

– Может, они себя нужными почувствуют, или вспомнят, или… – Рохля замялась и выпалила: – Жить захотят! Почему они умирают? Я тут в файле у главного археолога фото одно нашла. С экспедиции на второе море. Там есть кольца на воротах, на одном – наши немезиды повозку тянут… по воде, а на другом кольце – по суше.

Глухов озадаченно уставился на Рохлю, потом на Зевса. Тот ощетинился и неожиданно вымахнул, развернулся в полный рост.

Все шарахнулись в разные стороны, Боха укатился в дальний угол, Рохля испуганно заругалась.

Глухов с уважением вдруг подумал: “Так это он на дыбы. С характером, выходит…” А вслух невразумительно сказал:

– Ну-у… по воде и по суше, говоришь? Козлятам разве пусть корм возят, потом когда-нибудь, если… Какие-то они… мифические. Ты мне кольцо это потом покажи.

И подумал: “Красота-то какая, по воде и по суше, увидеть бы…”

Море Марса

Роман Кузьмичев

г. Москва

Болдон готовился к погружению. Все нужно было проверить тщательно, собственноручно пробежаться по всем протоколам безопасности и подготовить батискаф. Он любил все делать сам, наверно, это у него от оригинала.

Брюс Болдон был клоном великого исследователя и ученого, который открыл Великое море Марса. Шесть лет назад никто бы и подумать не мог, что под поверхностью красной безжизненной планеты находится огромная толща воды со средней глубиной в 18 километров, населенная живыми существами. Конечно, ученые предполагали о наличии воды на Марсе, это было доказано еще в десятых-двадцатых годах двадцать первого века, но не в таких количествах. Болдон-оригинал был первым, кто выдвинул такое предположение, седьмым прилетевшим на Марс человеком и первым исследователем моря Марса.

После такого ошеломительного открытия он стал звездой, Гагариным своего времени. Впоследствии его жизнь состояла из встреч с главами государств, визитов на лучшие телешоу, написании мемуаров и роскошной жизни.

Но человечество не могло себе позволить потерять такого замечательного ученого, поэтому была предпринята попытка клонирования с последующим дублированием нейронов и синаптических связей. Это был прорыв в генетике и клонировании! Болдон и тут стал первым. Болдон-клон был отправлен на Марс продолжать исследования, а оригинал продолжал жить припеваючи. О клоне знал самый узкий круг людей и это содержалось в строжайшей тайне.

Болдон-клон часто задумывался о том, что значит быть клоном. Казалось бы, разницы никакой. С точки зрения биологии, за исключением генетической сетки и реакции на некоторые раздражители, он обычный человек: среднего роста, крепкого телосложения, с начинающей седеть копной темных волос, голубыми глазами и смуглой кожей. Нос только кривоват из-за драки в далекой юности, но этот недостаток ему даже нравился, и он не собирался его убирать. Или же это нравится не ему, а оригиналу? Вот тут-то и начинались проблемы. Что в нем есть от него. Или же он просто копия, которую использует человечество, чтобы продолжать изучать море Марса. Когда он очнулся после процедуры клонирования, он имел те же воспоминания, что и оригинал, как ему объяснили. Пускай не думает о том, что он клон, а просто продолжает заниматься любимым делом, пока оригинал отдувается перед медийными корпорациями на Земле.

Конечно, бывали моменты всеобъемлющей тоски, панических атак и депрессии, когда Болдон не хотел мириться со своим положением «дублёра». Но потом он понимал, что это лишь его гордость, вернее, даже не его, а Болдона-оригинала. И приходило осознание, что ему даже гордиться пока нечем – все, что было сделано – было сделано Болдоном-оригиналом. Болдон-клон много думал и втайне записывал свои размышления о мире будущего, где клонирование станет обыденностью. Будет ли это рабский труд для клонов, нужно ли будет им бороться за свои права, устраивать революции, или же это будет утопия? Такие размышления выбивали его из колеи, и Болдон искал утешение в работе. Если он сделает научное открытие, которое прогремит на весь мир, как его оригинал, то это будет веским поводом заявить о себе и выйти из тени!

Как раз совсем недавно недалеко от места подводной базы Нептун-1 был засечен сильный подземный толчок и аномальный скачок температуры, что могло говорить о подводных гейзерах или извержении вулкана. Это было бы очень кстати. Теперь ему предстояло опуститься ниже рекордной точки в десять километров в ста пяти километрах от базы. Так далеко и глубоко он еще не заплывал.

Изучение Великого моря Марса только началось, поэтому вся живность пока только фотографировалась и снималась на видео. При первой попытке отлова и изучения на поверхности оказалось, что как только рыба или растение покидает водную среду, мгновенно начинается скорейший процесс разложения. Ученые уже выдвинули предположение, что это из-за бактерий, обитающих в воде в симбиозе с живыми существами, которые при контакте с воздухом или же просто при покидании водной среды начинают разрушать все ткани носителя.

Размышляя, почему так может быть, Болдон надел дополнительный тяжелый скафандр для выхода, как он любил шутить, «в открытую воду». Может, эта бактерия таким образом не отпускает живность и не позволяет ей эволюционировать? Кормится за ее счет. Или просто в силу своей природы анаэробна? Но почему тогда она не погибает сразу, а уничтожает перед этим носителя? Цепляется за жизнь, в агонии пожирая все до чего дотянется?

Все свои мысли Болдон-клон записывал на диктофон, как и, кто бы сомневался, его оригинал. Так, бормоча в микрофон, он вошел в шлюз и подождал пока тот заполнится водой. Перед выходом в водный мир Болдон всегда замолкал. Он по-прежнему оставался единственным человеком, погружавшимся в море Марса, хотя сделал это уже одиннадцать раз. Остальные исследования проводились с помощью дистанционных мини-субмарин.

Густая тьма океана поглотила Болдона. Это была не темень дна океана Земли, не чернота ее подземных пещер. Это была абсолютная тьма. Фонари тут были почти бесполезны из-за повышенной плотности воды и наличия каких-то примесей, делавших океан Марса непроницаемым. К тому же на свет сразу бросались проплывавшие мимо хищники. Как они его чуяли тоже было загадкой, поскольку они были полностью слепы. Некоторые не имели глаз вообще, другие имели лишь рудиментарные белые шары. Поэтому Болдон использовал сонар для ориентации. В воде было тяжелее чем в космосе, поскольку помимо того, что взгляду не за что уцепиться и ориентация теряется, так еще и толща воды ощутимо давила со всех сторон. Тут не захочешь, а словишь клаустрофобию.

Итак, погружение. До дна оставалось полметра, судя по показаниям сонара. Вот ноги уперлись во что-то и колени подогнулись, принимая вес тела в скафандре. Датчики показывали повышение температуры на 12,5 градусов выше нормы. Как и предполагал ученый, тут должен быть горячий источник, трещина в пласте. Желая получше разглядеть дно, Болдон достал самодельный фонарь с раструбом, чтобы максимально сузить луч света и не привлекать животных. Такой фонарь позволял лишь освещать дно не дальше чем на метр. Сонар показывал, что вокруг более-менее ровное плато с редкими пучками растений.

Отстегивая фонарь от пояса, Болдон как раз продирался через такой пучок растений, как неожиданно, что-то обожгло его руку! Одновременно с этим, чуть выше места ожога скафандр резко стянулся вокруг руки, избегая разгерметизации. Похоже что-то порезало его! Нужно срочно возвращаться на батискаф! Впопыхах ученый несколько раз падал и с трудом поднимался, не с первого раза по датчикам нашел трос, к которому прицепил себя и поднялся в шлюз.

В свете кабины он увидел, что порез был ровный и глубокий, как будто кто-то полоснул его саблей по предплечью. Но хуже всего было то, что внутрь раны попала вода. Ученые еще не исследовали влияние этой воды на человеческий организм до конца, поэтому перестраховывались, позволяя Болдону погружаться только в полностью герметичном скафандре.

Нужно было скорее возвращаться на базу. По пути Болдон связался с диспетчером.

«Нептун-1, это Креветка-1, прошу взять управление на себя.»

«Креветка-1, слышу вас, что случилось?»

«Порез, герметичность скафандра нарушена в районе предплечья, попадание воды в открытую рану.»

«Какие симптомы? Головокружение, тошнота, галлюцинации?»

«Пока ничего нет, слабость.»

«Не переживайте, у…- диспетчер замялся ненадолго, но все же решился. – Клонов сетка генома отличается от обычных людей, восприимчивость ниже и реакция на раздражители хуже, на вас не должно оказать фатального влияния. К тому же…»

Диспетчер пытался его не задеть, но все же задел. Фраза повисла в воздухе, а несказанные слова громом раздались в голове Болдона: «К тому же вас можно реплицировать, заменить, вы же всего лишь клон, копия, тень». Может оно и к лучшему? Зачем жить ради чужих достижений? О чем он думал? Даже если он совершит какое-то открытие, каким великим оно бы ни было, его все равно присвоят оригиналу.

«Беру управление на себя, Креветка-1»

Слабость все усиливалась, а также появилась невероятная жажда и потливость. Его знобило, хотя датчики показывали понижение температуры, а не повышение, как стоило ожидать. Он, захлебываясь, допил почти все запасы питьевой воды на батискафе, пока приплыл на Нептун-2. Там его сразу положили в медотсек, подключили катетеры, ввели в вену иглу, подключенную к автоматизированному комп-доку.

– Это невозможно!

– Его тело меняется.

– Посмотрите на набор генов, на структуру, похоже…

– Это оригинал, никакой не клон!

Над ним переговаривались медики, но Болдон их не понимал, его сознание заволокло густой тьмой, и он лишь хрипел.

– Пустите…, в воду… воду.

Великое море звало его. Призывало в свои пучины, в уютную тьму, где не нужны глаза, где чувствуешь себя, словно в утробе, в полной безопасности. Оно сулило избавление от отягощающего одиночества, в котором Болдон жил, без друзей, семьи и коллег. Избавление от мук. Он задыхался без воды, умирал.

Болдону ввели сильнейшее успокоительное и оставили в медотсеке. В «ночь», когда большая часть подводной базы спала, он пробудился. У него были силы только на один рывок, если он не успеет, то все пропало. Бездумно бредя по коридору в сторону шлюза выхода в открытую воду, он ничего не видело перед собой, словно в лихорадке брел по памяти. Вот, шлюз, Болдон ввел на панели команду перевода на ручное управление, с его уровнем доступа он мог это сделать. Когда он вручную поворачивал колесо открывания наружного люка, взвыли сирены. Болдон нажал кнопку, а давление черной, манящей воды распахнуло люк, врываясь и заполняя собой все – внутренние отсеки, вентиляцию базы, дыхательные пути людей и пустоту в груди Болдона.

Давай чпокнемся присосками

Артём Кельманов

г. Москва

Это должно было произойти, рано или поздно. Кто-то должен был додуматься использовать человеческий сигнал SOS как ловушку. Вот я и попался. Чёртова электроника моментально отказала, как только я посадил корабль на этой никчёмной планетке, расположенной в системе тусклой полудохлой звезды, вдалеке от всех известных звёздных трасс. Слетал в разведку, твою налево! У этой планеты даже названия нет, даже какого-то вроде «Гамма-3487-б», а вот сигнал SOS был. Первичный анализ показал, что жизни и даже условий для возникновения жизни на планете нет. Значит никаких агрессивных местных, можно приземляться одному без опасений. Просто кто-то потерпел аварию, какой-то исследователь, разведчик, такой же, как я. И никаких аномалий в том районе, откуда шёл сигнал, сканеры не выявили. Я просто обязан был отреагировать, попытаться помочь. Об этом говорили закон совести и все инструкции. Какой же я идиот!

Со злости я пнул ящик с инструментами. Я либо задохнусь, либо замёрзну, либо замёрзну и задохнусь. Если только раньше не появятся те, кто устроил эту западню. Впрочем, далеко не факт, что я нужен им живым. Надевать скафандр и выходить наружу было бы неразумно. Я посмотрел в иллюминатор – повсюду, насколько хватало глаз, виднелась скалистая пустыня. Какая-то своеобразная красота присутствовала в этих камнях, глыбах, оврагах и трещинах, в слабом свете местного солнца приобретших багрово-коричневый цвет. Пугающая чужая красота…

***

Тёмные пятна в глазах.

Становится нечем дышать.

Кровь колотит в висках.

Или это кто-то стучит по обшивке?

Бред.

За бортом те же скалы, те же камни.

Твою мать! Что это за хрень?!

Иллюминатор облепило бледно-розовое склизкое щупальце.

Зажмурился.

Тишина.

Открыл глаза. Чисто.

Ясно. Начались галлюцинации.

Какой-то неразборчивый шепоток.

В иллюминаторе – рыба-удильщик. Частокол острых зубов. Фонариком светит мне в лицо, взгляд слепых белых глаз пронзает насквозь.

Зажмурился. Открыл глаза. Рыба ещё здесь.

Шёпот эхом отдаётся в голове. Слова неразборчивы.

Эти рыбы повсюду.

Смотрят на меня из каждого иллюминатора. И эти их фонарики. И зубы.

Разбираю в шёпоте слова:

– Впусти… Впусти…

– Нет! Пошли прочь!

– Впусти нас, землянин… Дай нам войти…

– Я сказал, валите отсюда на хрен!

Отворачиваюсь.

Передо мной стоит женщина. Обнажённая. Красивая. Демонически красивая.

– Впусти нас, землянин…

– Я… Я никого не впускал…

Её глаза без зрачков, словно у тех рыб, взгляд проникает под кожу.

Не могу пошевелиться.

Сердце сейчас вырвется из груди.

Панический ужас.

Глаза женщины начинают светиться холодным белым светом. Чёрные густые волосы развеваются…

Стоп! Здесь же нет ветра!

– Впусти нас…

Она приближается.

– Дай нам войти…

Она тянет руку к моему лицу.

***

– Нет! Отстань от меня! – я очнулся от собственного крика.

Я сидел в кресле пилота. Все системы корабля в полном порядке. В иллюминаторах – космос.

Бортовой компьютер показывал, что никаких сигналов SOS я не регистрировал и от курса не отклонялся. Летим домой, как и прежде.

Кошмар понемногу отпускал, но какие-то отголоски всё ещё оставались в моём сознании. Бывает так, что сон кажется настолько реальным, что, проснувшись, ты какое-то время продолжаешь считать, что всё происходило на самом деле. Это был как раз мой случай. Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, выпил тонизирующую смесь и постарался встряхнуться. Что-то продолжало быть не так. Что-то скользкое ползало в моих мыслях, если, конечно, скользкое может ползать в мыслях. Или мышление описывается другими терминами?

Резкая боль пронзила мой позвоночник. Я выгнулся и закричал… Беззвучно. Мои руки стали тоньше и как будто вытянулись. Мне показалось, что они приобрели синий цвет… И… как они называются… пальцев стало больше… Я забыл правильное число.

Подошёл к зеркалу, боясь заглянуть. Лицо было моё, но взгляд – тот самый, проникающий, глаза без зрачков. Я пытался кричать, но не мог произнести ни звука, пытался мысленно ругаться, но не мог вспомнить ни одного слова. Моё отражение превратилось в рыбу-удильщика. Я что-то прохрипел, разбил зеркало розовым щупальцем и отключился.

***

– Эй, чувак! Чува-а-ак! Просыпайся, – голос был мужской и немного как будто свистящий.

Я открыл глаза. Моя одежда была разорвана в клочья, оставались только пара ниточек-тряпочек, которые благополучно слетели вниз, стоило мне подняться. И, похоже, меня хорошенько так вырвало. Слава искусственной гравитации, что ничего из этого не разлетелось по кораблю, но запах был неприятный. Почему-то мне нужно было посмотреть на руки – с ними всё оказалось хорошо. Я оглядел тело – никаких лишних конечностей или чего-то неестественного. Страшно хотелось пить. Я достал из запасов литровую бутылку с водой, обогащённой витаминами и минералами, и, жадно сглатывая, залпом её опустошил. Открыл вторую, наполовину опустошил и её, затем тяжело выдохнул и осмотрелся – вокруг никого не было. Сил и желания паниковать не осталось, поэтому я только тихо, громко не мог, вопросил в пространство:

– Что… что происходит? Кто здесь?

– О, да! Чувак, ты, наконец, настроен на коммуникацию, – радостно объявил свистящий голос, и я понял, что он звучит у меня в голове. – Моё имя для тебя сложнопроизносимо, поэтому ты можешь звать меня Макс.

– Почему Макс? – я растерялся от сюрреалистичности происходящего.

– Я тут покопался и обнаружил, что с этим именем у тебя связаны положительные эмоции.

– Ещё бы! Это ведь моё имя!

– Хм… Испытываю неловкость. В таком случае, зови меня Макс-2. Ха-ха! Уловил забавную ассоциацию. Это же ваша столица – Максдва, правильно?

– Почти… Москва.

– Ох ты ж, ёшкин кот! Без пол-литра не разберёшься.

– А…?

– Вопрос ясен. Словообороты я у тебя позаимствовал, Макс-1. В данный момент они мне показались уместными, я не прав?

Наверное, со стороны я сейчас выглядел нелепейше – голый и разговаривающий сам с собой. Дурка плачет. Я натянул запасной комплект одежды, сфокусировал разболтанные мысли и, наконец, поинтересовался:

– А что это было, с щупальцем и синими руками?

– Выдаю поощрительный комплимент за правильный вопрос. Вижу, ты приходишь в себя. Хотя, конечно, в тебе теперь ещё и я… В общем, это я подключался к твоим нейроинтерфейсам.

– Зачем? – тупо спросил я.

– Разумеется, для лучшей коммуникации, Макс-1. Кстати, извини, что так получилось на планете. Я ещё не очень хорошо понимал землян, но прочитал в тебе страх и ожидание встречи, что напомнило мне приветственный ритуал вальферианцев, когда один пугает, а другой боится. Я подумал, что вы, земляне, устанавливаете контакт подобным образом.

– Твою ж… Я чуть там дуба не дал!

– Не уверен, что я бы взял. А, нет, неправильно… – Макс-2, видимо, задумался. – Это – фигуральное обозначение смерти. Но не стоило переживать. Как видишь, ты не умер.

По идее, я должен был разозлиться. Но на меня накатила какая-то апатия. Злиться мне казалось бессмысленным. Я ведь действительно не умер.

– Да уж, спасибо.

– На здоровье. Прекрасно! Теперь, когда мы всё прояснили, летим скорее на Землю.

Мне захотелось с облегчением выдохнуть, сесть в кресло, допить водичку, которой оставалось пол-литра, без которых не разберёшься, но что-то здесь не складывалось.

– Погоди-ка. Зачем тебе на Землю? Ты хочешь захватить нашу планету?

– Да, Макс-1, всё верно! Нет… Это был твой ожидаемый ответ. Не совсем. А, если бы ты обладал природой, подобной моей, ты бы хотел пользоваться ей для захвата планет?

– Не знаю. Нет, наверное. Зачем мне нужны планеты?

– Думаю, ты уловил суть. Я – марш… марш…

– Маршал?

– Более точно было бы – водитель маршрутки. У меня тут пассажиры. Одного пассажира нужно доставить на Землю. Собственно, для этого мне нужен был землянин на земном корабле.

– Вас там что, много? И что за пассажир такой?

– Ты воспринимаешь параллельные ответы на два вопроса? Так… – возникло ощущение, что он копается у меня в мозгах. – Не воспринимаешь. Хорошо бы тебе сделать апгрейд. Впрочем, позже, если захочешь. Отвечаю последовательно. Я – один, но у меня есть пассажиры, я нахожусь с ними в симбиозе и могу принимать облик любого с разной степенью свободы для них и для себя. Сейчас мне нужен землянин, поэтому облик твой. Но некоторых ты видел.

– Щупальце! – радостно угадал я.

– Точно! Это – вальферианец.

– И рыбы, но рыб было много.

– Это – коллективное существо из системы Кентару. Довольно любопытный разум.

– А демоническая женщина?

– А вот это и есть пассажирка, которой нужно на Землю. Её корабль разбился. Вся команда погибла, лишь она уцелела, но и сама, как ты говоришь, чуть не дала дуба. Я подобрал её на грани, без сознания. Со мной ей ничего не страшно, но прочитать её я не смог. Только сигнал спасения. Она пыталась запустить маячок, но не смогла. Я запустил…

Внезапно я почувствовал его душевную боль. Он бесконечно переживал за свою пассажирку, мечтал доставить её домой, чтобы ей помогли земные врачи, чтобы она жила и радовалась жизни.

– Сколько лет ты посылал сигнал, прежде чем я его принял?

– На твой счёт, наверное, это будет около ста восьмидесяти трёх.

Это придавило меня. По щеке покатилась слеза. Я всё понял, и он понял, что я всё понял. Я только подумал: «Летим, скорее».

***

Мы приземлились в Мюнхене, где находилась одна из лучших медицинских клиник планеты. За бортом шёл дождь. Макс-2 отделил от нас пассажирку. Ничего демонического в ней не было. Красивая молодая девушка, только очень бледная и без сознания. Врачи по биометрическим данным опознали её как Лору Мидоу, две тысячи сто шестнадцатого года рождения. Чёрт! Это же так давно.

Потом Макс-2 отделился сам. Или отделил меня от себя. Синекожий, с большими добрыми глазами и длинными тонкими руками. Во время полёта я пообещал отдать ему свой корабль. Он предлагал лететь с ним, но я соскучился по родной Земле. Космос подождёт.

– Ну что, Макс-1, мы с тобой стали весьма близки. Давай, что ли, по старинному земному обычаю на прощание чпокнемся присосками. Нет… Это у вальферианцев. У землян жмут руки.

– Счастливо, Макс-2. Буду тебя вспоминать, – я пожал его семипалую ладонь. – В добрый путь.

Проводив его, я снял номер в гостинице, где всю ночь провёл в размышлениях и лишь под утро заснул, а, проснувшись, купил цветы и направился в клинику.

Одиночество

Дарья Странник

г. Вупперталь

Сергей распахнул дверь и вошёл в небольшое помещение, заставленное всевозможной техникой. Стены прятались за экранами, панелями управления и разноцветными кабелями, связывающими приборы друг с другом в один мигающий, попискивающий и вибрирующий организм.

– Ну и что настолько важно, что нельзя рассказать по телефону? – потребовал объяснений вошедший. – Мне, между прочим, ещё тёщу с дачи забирать. Три мешка картошки впридачу. Потом их на четвертый этаж без лифта переть.

– Сядь, выпей, – Коля выкатил откуда-то табурет на колесах и хлопнул по местами разорванному покрытию сиденья рукой. В другой он держал полупустой стакан с золотистым напитком. На одной из приборные панелей стояла открытая бутылка шампанского

– Ты меня за этим позвал? И с каких пор ты пьешь шипучку?

– Это? – Коля посмотрел на стакан, словно видел его впервые. – Подарили когда-то. Держал на особенный случай. Вот, пригодилось.

– Слушай, мне действительно некогда. Рассказывай быстренько, что случилось, и я побегу, – попросил Сергей.

– Быстренько… – протянул его товарищ. – Вот скорость-то все карты и смешала…

Коля порылся и достал ещё один стакан, в который осторожно налил немного из бутылки.

– Пениться, зараза. Выпей, говорю, – и он протянул стакан гостю.

Сергей отрицательно мотнул головой и демонстративно сложил руки на груди.

– Я за рулем.

– Ну, как знаешь. А повод-то есть.

Стакан занял место рядом с бутылкой.

– Что за повод? – Сергей бросил нетерпеливый взгляд на наручные часы.

– Сегодня, в девять пятнадцать поступил сильный сигнал продолжительностью в семьдесят три секунды.

– Откуда… – начал было гость, но замкнулся, осознав услышанное. Снова заговорить удалось не сразу и то почему-то шёпотом:

– То есть… Настоящий сигнал? Не помехи… или чего там случалось раньше?

– Ага. Самый настоящий, – кивнул Коля и, поморщившись, отпил глоток из своего стакана.

– За это выпью, – решительно заявил Сергей, схватил свой стакан и чокнулся с другом.

– За… контакт?

Коля вяло кивнул. Сергей отпил глоток и скривился:

– Тёплое.

– Не подготовится, извини, – сухо отозвался товарищ.

– Да плевать. Рассказывай, не томи, – и только сейчас спохватился:

– Эй, а ты чего? Не радуешься?

– Компьютер проанализировал частоты и прикинул, что сигнал шёл к нам десяток тысячелетий. Расшифровать послание полностью вряд ли получится, слишком много неизвестных факторов. Но полученные до сих пор данные, указывают на высокую вероятность того, что это – зов о помощи.

– Кто-то просит о помощи нас?

– Не обязательно. Но неизвестно, услышал ли кто-то другой, а если услышал, то понял ли.

Серёга помолчал, переваренное услышанное.

– И что теперь?

– Теперь? – Коля взмахнул пустым стаканом. – Напишу отчёт, статью. Выступлю где-нибудь с докладом…

Сергей отмахнулся:

– Да я не о том. Что ответишь… ну, им?

– Ничего не отвечу. Нечем отвечать, а государственного финансирования мне не видать, как своих ушей.

– Но после такого?!

– А какого – такого? Несколько тысяч лет назад кто-то где-то попал в серьёзную передрягу, да такого порядка, что закричал в силу своих возможностей: "Кто-нибудь во вселенной, спасите нас!" Если они ещё живы… То потомки, возможно, даже не помнят об этом событии. Сумей я отправить ответ, то что сказал бы? Помочь не можем, но круто, что вы есть? А не поделитесь ли, перед тем, как вымереть, какими-нибудь технологиями? И ждать ответа тысячелетий десять-двадцать?

– Вот так дела, – сник Сергей.

Коля кивнул. Потом заговорил быстро, спеша поделиться, пока не передумал.

– Ты знаешь, я всю жизнь мечтал найти доказательство, что во вселенной есть жизнь кроме нашей. А теперь, когда оно у меня есть, понял, что мы все равно чертовски одиноки, как были одиноки и те, кто послал сигнал.

Товарищи помолчали. Потом Коля резко поднялся и начал щелкать выключателями. Техника постепенно темнела и затихала.

– На сегодня хватит. Помогу тебе с картошкой. Хоть развеюсь.

Сергей не услышал. Он потерянно думал о вселенной, возможно, битком набитой одинокими, беспомощными, ищущими, но разминающимися во времени и пространстве жизнями.

Меланхолия

Максим Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Створки купола сомкнулись над головой, закрывая солнечный свет. Профессор Инкси прищурился. Внутри помещения стоял гвалт, рабочие носились туда-сюда, протягивая кабель и настраивая технику. Снежный буран закидал солнечные батареи, всё утро полярники разгребали заносы вместо подготовки эксперимента.

– Профессор!

Инкси обернулся. К нему на всех парах летел старший ассистент Пейрот. Он сметал на своём пути коробки и разбрасывал бумаги, получая в спину сдержанные ругательства. Профессор поморщился, но приветственно кивнул.

– Эти постоянные задержки не доведут до добра. Впрочем, ваша излишняя быстрота тоже.

– Извините, просто тут снег внезапный, и…

– Пейрот, тут везде снег. Мы в Антарктиде.

Ассистент смутился и замолчал. Инкси довольно усмехнулся.

– Что ж, надеюсь сам эксперимент будет удачным.

– Операция, – вежливо поправил Пейрот.

Профессор Инкси дёрнул щекой, но ничего не сказал. Комиссия по этике настояла на этом варианте, чтобы избежать неудобных вопросов.

– Проклятые теоретики, – отрывисто сказал Инкси. – За мной, Пейрот!

Они прошли мимо массивных блоков питания, разминулись с парочкой «собак», тащивших за собой ящики с оборудованием, и оказались у раздвижных дверей.

– Лифт починили? – спросил профессор. Пейрот кивнул. – Ну что ж, значит, едем.

Ехали молча. Инкси то и дело поглядывал на уткнувшегося в бумаги Пейрота и думал, как быстро тот выгорит на работе. Этот энтузиазм, эта безудержная энергия… У Инкси тоже поначалу было так, но год за годом чувства уходили, уступая место рутине. Профессор пригладил ровную бородку и усмехнулся. Он решил, что даст Пейроту ещё от силы пару лет.

Лифт дёрнулся и остановился. Инкси вышел первым, поманив за собой ассистента. Профессор в душе ожидал провала. Вся затея казалась ему безумством. Энергия злости внутри человека? Ненависть, что копится годами, можно использовать как ресурс? И главное, эффективный ресурс, идеальная замена нефти. Ну не бред ли?!

– Простите? – переспросил Пейрот. Инкси вздрогнул и понял, что последнее слово сказал вслух.

– Ничего. Что с погодой?

– Успокоилась, – ассистент вытащил смартфон, поводил по нему пальцем. – Метеостанции дают девяносто семь процентов прогноза на ясное небо.

Комитет Верификации настоял на полной изоляции. Ничто не должно повлиять на замеры. Поэтому из уютной лаборатории их и забросили на самый полюс.

– Озоновые дыры, значит, не вредят изоляции, а вот город вокруг – очень даже, – пробормотал Инкси, обруливая очередного рабочего. – Пейрот, почему здесь так много лишних людей? Разве нам нужно столько персонала?

– Попутные эксперименты, профессор. Недавно прибыла делегация из Китая, замеряют уровень радиации после недавней аварии.

Инкси дёрнул щекой. Во всём виноваты проклятые теоретики… Может, профессор и не верил в Операцию, но планете это и впрямь могло помочь. Ядерная энергетика слишком ненадёжна. Впрочем, никто не говорил, что извлечение злобы будет безопасным. Инкси вспомнил про меры предосторожности из дизайн-документа: в случае утечки следовало запечатать комнату и ждать приезда ликвидаторов. Только что там можно ликвидировать, это же не радиация…

– Нам нужно придумать какой-то другой термин, – слова Пейрота выдернули профессора из раздумий.

– Что-что?

– Всё-таки, это слишком ненаучно, – ассистент листал бумаги и хмурился. – Как бы назвать этот процесс одним словом?…

Инкси подумал, что Пейрот слишком заморачивается. Но додумать мысль не успел. Очередные двери открылись автоматически, запуская учёных в большую круглую комнату. Посередине стоял полупрозрачный куб, сверху над ним висело угрожающее нечто из труб и игл, опутанное проводами. Внутри куба угадывалась кушетка.

– Старались успеть в срок, сделать извлекающий элемент красивым не получилось, – виновато пролепетал Пейрот.

Инкси дёрнул щекой. По его телу поползли противные мурашки. Он всё ещё колебался. Но если всё вдруг получится… Профессор представил, как его награждает Нобелевские комитет. Премия по физике, премия по химии и, конечно же, премия мира. И все они – ему!

– Ничего, – Инкси совладал с собой и заметил, что кушетка пустует. – А где?…

– В камере. Утром попытался напасть на охранников, перевели в карцер.

Инкси цокнул языком.

– Давайте начнём пока опять что-нибудь не сломалось.

Спустя полчаса Инкси стоял в центре управления, наблюдая за процессом через камеры. Подопытного надёжно зафиксировали на кушетке, он грязно ругался, обещая прикончить каждого. Профессор скользнул взглядом по его досье. Майлз Генрих Руинсон, двадцать девять лет. Приговорён к смертной казни за убийство пяти человек. Да, у такого человека злобы точно будет в избытке.

– Придумал! – негромко воскликнул Пейрот. Инкси обернулся. – Дехолизация! Мы же убираем у человека злобу, давайте так и назовём.

Пара учёных за соседним столом негромко хихикнули. Инкси неожиданно для себя тоже улыбнулся.

– Чёрная желчь, что вызывает в человеке негативные эмоции, – профессор задумчиво посмотрел на экран. Майлз продолжал неизобретательно ругаться. – Меланхолия, да?… Будь по-вашему, Пейрот. Начинаем Операцию!

Машина пришла в движение. Иглы стали медленно вращаться, трубы – всасывать воздух. Майлз прекратил орать и удивлённо посмотрел на агрегат.

– Подключаю первый контур, – объявили сзади. – Включаю распознавание злобы.

На Майлза упали несколько лазерных лучей. Обшарив тело подопытного, они замерли около сердца. На экране высветилась схема человека, в районе груди горело множество огней.

– Поэтично, – прошептал Пейрот. Инкси дёрнул щекой.

– Злоба локализована в пространстве. Подключаю второй контур. Начинаю экстракцию.

В сердце подопытного вонзились иглы. Он коротко вскрикнул и замолчал. По трубам потекла чёрная как смоль жидкость. Инкси не верил своим глазам, эксперимент проходил успешно.

– Подключаю третий контур. Провожу консервацию злобы.

Меланхолия текла по трубам и заполняла подготовленный резервуар. Инкси прикинул в уме объемы и вновь дёрнул щекой. Не может у человека внутри быть столько неучтённой жидкости!

– Его лицо! Смотрите!

Профессор перевёл взгляд на Майлза. Тот улыбался, и чем больше чёрной жидкости из него уходило, тем шире становилась его улыбка.

– Невозможно, – пробормотал Инкси и пошарил по карманам в поисках сигареты. – Всё-таки получилось…

– Начинаю поэтапное отключение питания.

Меланхолия уже текла тонкой струйкой, резервуар заполнился до краёв. Машина медленно поднялась, иглы вышли из тела Майлза. Подопытный продолжал улыбаться, с интересом разглядывая комнату.

– Операция завершена.

Инкси пристально вглядывался в экран. На Майлзе не наблюдалось видимых повреждений, словно только что его не проткнули почти насквозь. Из дизайн-документа профессор вспомнил что-то про четвёртое измерение, но лишь помотал головой. Сказки и бредни сумасшедшего! Инстинкт учёного подсказывал, что где-то его обманули, но не доверять органам восприятия он тоже не мог.

Инкси обернулся. Команда смотрела не него, ожидая реакции.

– Не будем спешить с выводами, – выдавил он из себя. – Начинайте проверку энергоёмкости меланхолии.

– Это будет официальным названием? – спросили из глубины зала.

Инкси коротко кивнул и стрельнул глазами на Пейрота.

– Если всё получится, я укажу в отчёте ваше авторство термина.

Ассистент растеряно кивнул. Профессор развернулся к экрану. Картинка стала чуть размытой, словно экран запотел. Инкси провёл по нему рукой, но ничего не изменилось.

– Что за?… – он обернулся. – Пейрот, у нас камеры сломались?

Ассистент ничего не ответил, только широко открыл рот и ткнул пальцем в экран. На нём уже ничего нельзя было различить из-за чёрно-красного марева.

– Профессор, это утечка меланхолии!

Инкси стремительно соображал, где же они ошиблись.

– Причина?

– Похоже, меланхолия отреагировала на электромагнитные волны и пришла в движение…

– Блокируйте комнату! – яростно крикнул Инкси.

– Автоматика вышла из строя!…

Инкси выругался и пулей вылетел из центра управления. За дверью всё тоже подёрнулось красной дымкой. Люди в коридоре непонимающе озирались. Профессор, помчался в комнату с Майлзом, расталкивая сотрудников. Туман вокруг сгущался. Дышать становилось всё труднее, во рту появился металлический привкус. У входа в лабораторию Инкси остановился, привалившись к стенке. Сквозь плотно закрытые двери на пол коридора текло что-то чёрное.

– Проклятые теоретики, – прохрипел Инкси и дёрнул ручку. Створки скрипнули и в тот же миг раздвинулись в стороны.

В комнате, как ни странно, тумана не оказалось, но всё вокруг стало словно нарисованным густой чёрной краской. Инкси с трудом узнал лабораторию в таких резких мазках. От переполненного резервуара с меланхолией на пол текло что-то густое и красное. Вокруг стоял невыносимый запах крови. Стены будто постарели лет на десять, поросли чёрными пульсирующими корнями.

Посередине прозрачного куба стоял Майлз.

И невинно улыбался.

У Инкси резко сдавило виски. Очевидно, находиться рядом с чистой меланхолией было небезопасно для здоровья. Профессор окончательно осознал, что эксперимент провалился. Люди не смогут использовать меланхолию. А если этой меланхолии хватит на весь мир? Консервировать комнату нет смысла, нужно закрывать весь комплекс. Профессор с трудом дошёл до микрофона экстренной связи через текущую под его ногами реку меланхолии. Дрожащей рукой он дотянулся до кнопки вызова.

– Говорит профессор Инкси, – голос хрипел и срывался, каждое слово отдавалось болью в висках. – Приказываю срочно изолировать базу. Код приказа один альфа три три браво альфа три.

Где-то далеко завыли сирены экстренной консервации. Инкси закрыл глаза и повалился на бок.

– Проклятые теоретики… – прошептал Инкси и дёрнул щекой.

…Он стоит на церемонии вручения Нобелевской премии. Рядом с ним множество людей, их лица размыты, кажутся чёрными кляксами. Громко объявляют его имя, он выходит на сцену, протягивая руки к заветному призу. Он держит в руках медаль, она превращается в бурую массу, падает на пол. Он поднимает глаза к потолку, там только свинцово-красное небо, с которого идёт чёрный дождь. Он оборачивается, люди вокруг становятся просто тёмными силуэтами на фоне непроглядной мглы.

Мир победившей Меланхолии.

Почти такой же, как наш.

Счастье знать

Ирина Зауэр

г. Новокузнецк

Фирма гарантировала: пройдя процедуру, клиент мгновенно узнает, что ему надо для счастья – и как этого достичь. Но Андрей вышел из здания фирмы со странным ощущением – щекоткой изнутри черепа.

Вспомнилась рекомендация – в первые полчаса отвлекаться, скользить взглядом по окружающему. Особо скользить было не по чему – он шёл черезпустырь. Бывшая застройка. Полезный хлам растащили, натащив на его место бесполезного…

Взгляд наткнулся на лежавшую в траве старую дверь. Андрей подошёл, постоял, созерцая чешуйки краски, фигурную ручку, дыру на месте замка. Потом наклонился, поднял.

Огляделся. Деревьев на пустыре нет, прислонить не к чему. Но это же дверь, она должна стоять! Мысли заметались в поисках выхода, но найденный Андрей тут же отверг, и чтоб не передумать, почти бросил дверь обратно.

Ника была недовольна.

– Чего так поздно? Ужин остыл.

– Ну есть же микроволновка, – попытался возразить он, по злому взгляду понял, что ошибся, и добавил с лёгкой игривостью: – Главное, что ты у меня горячая…

Жена не поддержала попытку примирения:

– Если был у любовницы – не прощу, так и знай!

Он знал. И сейчас, глядя на Нику, с удивлением понял, что для счастья она ему не нужна.

Новый день начался с того же – понимания, что ещё ему не нужно. Работа, где в любой момент на него могут повесить чужую вину. Секретарша перепутала бумаги? Виноват клерк. Сломалась кофемашина, за полдня не починили? Виноват клерк. Погода испортилась? Виноват клерк. Андрей занимался счетами и архивами, а сам думал о двери. Уйти пораньше и сделать то, что хотел вчера. Рядом с офисом как раз есть магазин садового инвентаря.

Уйти пораньше не удалось. Андрей с ощущением потери стоял у витрины с вёдрами и граблями Щекотка в мозгу вернулась. Она заставила всматриваться туда, за витрину, до боли в глазах. Андрей вдруг уловил отблеск света. В магазине ещё кто-то был.

Он подскочил к двери и яростно затарабанил. Через минуту ему открыл старик в спортивном костюме, то ли сторож, то ли хозяин:

– Осточумел? – спросил он. – Закрыто!

– Мне срочно! Вот! – Андрей достал из кошелька пару купюр покрупнее, решил, что мало, добавил ещё. – Продайте лопату!

Старик хрюкнул то ли удивлённо, то ли возмущённо. Но деньги взял.

Земля оказалась мягкой. Андрей установил дверь в яму, присыпал, обложил для верности кирпичами. Дверь стояла. И от этого почему-то стало хорошо-хорошо. Он засмеялся.

И был счастлив до самого дома, до ужина, после которого Ника попросила на что-то денег, и Андрей предложил ей самой взять из кошелька. Жена ушла в коридор и вернулась с его портмоне.

– Зарплата была вчера, – тон обвиняющий. – А ты уже всё потратил. На что, мне интересно?

И ввернула обычное:

– На любовницу?!

Бурное примирение заняло полночи. Андрей не выспался и на самом деле совершил ошибку: решил в обед пробежаться до пустыря и проверить, как там его дверь. Заодно прихватил замок, оставшийся от визита офисного слесаря.

Замок встал в дыру идеально. Андрей ощутил эйфорию, а когда очнулся, оказалось, что обед давно прошёл.

Пробежка до офиса превратила его в мокрую мышь. В таком виде он и плюхнулся в своё кресло – чтобы через полминуты вскочить и помчатся «на ковёр».

– Врёшь! Кто она? Где ты её нашёл?

Ника словно не услышала сообщение о том, что премии Андрея лишили. Не заметила, что муж пришёл вовремя. Сразу набросилась.

Он молча взял куртку и вышел в ночь. Пытка вопросами продолжалась три с чем-то часа. Зуд в голове делался всё настойчивее. Щекотка теперь больше походила на шёпот, и он заглушал даже вопли жены.

А на улице было хорошо.

Было. Пока за ним не погнались эти трое – здоровяк и два хиляка. Андрей не успел заскочить в подъезд – и бежал. К пустырю и своей двери.

Дверь ждала. Двери чего-то не хватало. Теряя драгоценные секунды, он поднял острый камень и выцарапал на ней два слова.

– Чувак, ты неправильно понял…

Догнали. И подошли так тихо.

Андрей встал спиной к двери, не смея к ней прижаться, боясь уронить. Именно этого, а не что его сейчас прирежут или забьют. Двое уже подняли палки.

Но третий прочитал надпись и ржанул, останавливая:

– Эй, погодьте. У нас тут псих. – Перевёл на Андрея полные злого веселья глаза: – Дверку себе организовал? Ну, давай. Открывай и уходи. А не сможешь… ты у нас тут этой дверкой и накроешься.

Андрей вдруг перестал дрожать. Разжал стиснутые кулаки, от которых в драке с троими не было бы никакого толку. Почти демонстративно – вот вам! – достал из кармана ключ. Повернулся спиной.

Дверь сияла. Сияние успокаивало, говорило – всё правильно. А может, сияла только надпись. «Мой мир». Он там, по другую сторону, тщательно выстроенный из правильного и нужного. Знать это было счастьем и силой.

Андрей сунул ключ в замок, повернул. Дверь открылась – вкопанная в землю, без дверной коробки, – стоило лишь толкнуть.

– Эй!

Но это «эй» уже не могло его удержать.

Психически нормальный

Дмитрий Сошников

г. Новосибирск

Она сказала: езжай. И я поехал.

Ночью в магазине немноголюдно. Мне это даже нравится: не суетливо, нет очередей ни к весам, ни на кассы. Можно побыть наедине с собой и Яной, которая где-то там, вдалеке: удаленно заглянуть в мониторинг, почувствовать её дыхание, частоту пульса.

Я примерился к апельсину: вроде бы то, что надо. И взял два.

«И зачем? – поинтересовался Контроль. – Яна просила один».

Я пытаюсь представить того, кто пишет эти сообщения. В посчитанных байтах текстовой строки нет символа ехидства, но я чувствую – так, как меня учили. Мне кажется, оператор Контроля смеётся надо мной.

«Я просто хочу быть ближе к Яне, составить ей компанию», – пишу в ответ.

Ещё апельсин приятен на вкус. Алекс не очень любил их, но всегда покупал Яне, когда она просила. Я знаю, я помню это. Только я всё же не Алекс…

Наверное, я хочу это подчеркнуть. Не Яне – себе.

Два апельсина идут в корзину к остальным покупкам: Яна не просила, но я сам посчитал, что нужно домой. Забота так и выражается: я знаю, я научен.

Невдалеке долговязый, неестественно худой мужчина перебирает овощи: берёт, придирчиво смотрит со всех сторон, мнёт, чуть ли не нюхает… Я бы мог ему сказать про каждую картофелину из тех, что он положил в пакет или вернул на полку, про каждую морковь или свёклу: массу, спелость, качество… Мне не пришлось бы мять груши, чтобы оценить мягкость. Я умею и так. Он – нет. Или…

Или это такой ритуал. Программа. Чтобы подчеркнуть нормальность. Мало какой человек поедет в ночь на край города за овощами: люди в это время спят.

Я не приучен чувствовать своих «соплеменников», лишь могу увидеть тонкие чёрточки там, где под кожей прячется интерфейсный разъём. Машинально касаюсь потайного места у виска, провожу пальцами по причудливо нарезанному шраму… Очень человеческий жест.

У долговязого шрама у виска нет. Кажется, он есть у одного или двух молодых людей, что так же, как я, бродят по пустым залам человеческого храма потребления, но мне нечего у них спрашивать и нет нужды искать. Да и программа не предполагает ненужных действий. Нерациональные, непродуманные – да, но строго в рамках человеческой нормы.

В конце концов, любой психически нормальный человек хоть немного да иррационален.

Ещё нужна курица на суп… Я перебираю упаковки, ища целую и подходящую по весу, и нахожу одну: хорошая, только кто-то растянул пальцем упаковку. Я кладу свой палец в чужую вмятину: почему-то это приятно и тепло… Символично.

Даже чересчур.

В корзину летит другая.

Когда я возвращаюсь, Яна спит. Я вижу это по мониторингу. Я стараюсь не шуметь, но она просыпается и видит, как её мужчина («всё-таки, не совсем», – поправляет Контроль) притащил вместо одного пакетика целый ворох.

Она грустно вздыхает, качает головой.

– Апельсин хоть не забыл?

«Ключевая фраза», – бросаю я Контролю. Тот небрежно отвечает «ОК» и я представляю оператора, который прочитал вывод и кивнул: всё нормально, психика работает, как должно.

Это – их фраза. Яна всегда спрашивает, Алекс – отвечает. Я помню.

– Апельсины, – отвечаю я. Моторика отрабатывает мои эмоции: улыбка, глаза чуть прищурены и смотрят с нежностью. – Не против, если я присоединюсь?

И я вижу, как её лицо меняется. Как увядает улыбка, гаснут глаза. Счастье на моём лице сменяется озабоченностью: тут же прилетает сообщение Контроля – «очень хорошо, норма». Вот их не спросил!

– Что-то не так?

– Нет… Всё хорошо, – она подходит, берёт оранжевые плоды. – Просто…

Если я скажу, то это будет означать, что я действовал преднамеренно и что-то задумал. Но это не так. Пусть скажет она. Пусть скажет, что Алекс их не любил, и что я – не он и никогда им не буду, что я просто…

Наверное, это слишком сильно отражается на лице. Но это нормально для человека, а я должен быть похож на человека, так? И болеть должно, так ведь?

Она поднимает взгляд на меня, ждущего своего приговора:

– Да. Присоединись. Я буду рада.

Кажется, у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди. Конечно, кажется – никуда оно не денется, – но как же я счастлив! Я делаю сок из двух апельсинов, мы выпиваем его, лёжа на кровати – она устроилась на моём плече, как когда-то с Алексом, на которого я так похож и не похож вовсе. И потом что-то меняется – мы целуемся, но она смотрит так, будто видит меня впервые.

– Кто ты? – шепчет она, но я не отвечаю – она закрывает мои губы пальцем. И мы занимаемся любовью, словно в первый раз.

А после она допивает сок, встаёт к окну и смотрит куда-то вдаль.

– Знаешь… Нам надо расстаться, – говорит она.

Это больно. Это словно удар по голове. Не знал, что оно вот так…

Она смотрела на меня и качала головой, не соглашаясь с чем-то в своей голове.

– Ты не похож на Алекса, – наконец, сказала она. – Я не могла быть с тобой, когда ты был им. И я думала сказать тебе раньше… Но ты становишься другим.

– Я становлюсь собой.

– И я не знаю, хочу ли я быть с кем-то, кроме него.

– Я люблю тебя! – мой голос прозвучал не так, как должен – жалобно, просяще. Неужели это у всех так? Что я несу?

«Это нормально», – подтвердил Контроль.

– Я верю, – ответила Яна. – Хотя… Я не знаю, способны ли вы любить, или это такая программа. Знаешь, я готова была мириться с тобой, когда ты был похож на Алекса. Но сейчас ты становишься похож на другого человека, и я начинаю понимать, что мне нужен другой человек… Но – человек! Не ты! Прости…

Она отвернулась.

И я упал с небес в пылающую холодом бездну ада. На глаза навернулись слёзы: какой-то дурацкий счётчик показал мне их количество и солёность, или это проверял Контроль – мне всё равно. Мне хотелось валяться у неё в ногах, выпрашивая прощение за всё, чего я не совершал. Мне хотелось ударить её так, чтобы она отлетела к стене, чтобы чувствовала боль так же, как я. Мне хотелось кричать на неё, молить её, убить её, обожать её…

– Я соберу вещи, – глухо сказал я в сторону. – Я всё понимаю. Не маленький.

Она не ответила, лишь странно дрожала, отвернувшись к окну. Я знал, что это. Я же помню… Подойти к ней, обнять, дать выплакаться на своей груди – и ей стало бы легче… Только она уже не моя. Больше – нет. Всё.

«Всё… Всё…» – крутилось в голове.

– Ты же будешь счастлива? – спросил я, уходя. – Ты обещаешь?

– Да, мой хороший. Обещаю!

– Не называй меня так. Не надо…

– Надо, – она вдруг кинулась ко мне, обвилась вокруг тела, впилась губами в мои губы. – Надо!

И, оторвавшись столь же внезапно, прошептала:

– Я буду помнить тебя. Спасибо!

Я ушёл, улыбаясь. Своих вещей у меня немного: немного одежды, карточка личности да зарядник. Я улыбался на лестничной площадке, пока ждал лифта, улыбался в лифте, улыбнулся в камеру робота-вахтёра – в последний раз, наверное, – и лишь когда вышел, то тихо, чтобы никого не побеспокоить, завыл.

«А ведь молодец», – пробежало перед глазами.

– Да пошёл ты к чёрту, Контроль! – прорычал я.

«Зря ты так. Но это нормальная реакция. Главное – не сорвался в квартире. Это всегда самая ответственная часть стресс-теста. Люди, знаешь, проходят его не раз и не два».

– А мне-то что с того… Тест?!

«Иначе как тебя выпускать в продажу?»

– А разве я не продан?

«Нет, – я уверен, что невидимый оператор сейчас смеялся надо мной. – Пока ещё нет. Ты проходишь обкатку».

– Но Яна? Как же она?

«Она – тоже».

Я промолчал. Всё, что мог сказать – боль, ненависть, злоба, тоска, гнев – всё это мелькало фоном перед глазами. Ноги сами несли меня куда-то вперёд – кажется, я даже знал, куда. Туда, в дом, который принято называть с большой буквы – Центр, Институт, Завод, Дом…

«Чистилище…», подумал я. И холодный голос внутри меня добавил:

«Только не говори, что не знал этого раньше».

И это не был оператор. Это был я сам. Это – синие, неестественно прекрасные глаза Яны, тонкий шрам у виска, причудливо нарезанный по линейке, который я целовал ночью и который я гладил, едва касаясь, когда на восходе любовался женщиной, спящей со мной в одной постели. Это её внешность, характер и слова, воссозданные по не важно каким снимкам и записям точно так же, как и мои, это её судьба, снятая с чьего-то чужого плеча – то ли не стало хозяйки, то ли решила сменить гардероб и отдала бедным ненужное старьё.

Она тоже – на испытаниях. Стрессоустойчивость, адекватность реакций, баланс возбуждения и торможения, а главное – возможность держать себя в руках, не убить и не убиться.

«Это больно», – отправил я оператору, когда ноги, ставшие неуправляемыми, несли меня мимо автобусной остановки. Он не ответил: видимо, не было нужды. Он всё знал и так.

Я шёл мимо дорог, шёл мимо машин, мимо деревьев и редких людей или тех, кто был похож на людей – кажется, Контроль перехватил управление всем телом, не только ногами, зачем-то оставив мне разум. Интересно, Яна так же идёт за мной следом на перепрошивку, или за ней вышлют транспорт? Она ведь такая красивая и наверняка дорогая…

«Это больно, – повторил я. – Вы заставляете нас страдать. Вы мучаете нас. Неужели вы не можете по-другому?»

Оператор молчал.

«Тогда и я не могу», – отправлял я в эфир, пока непослушные руки открывали стеклянные двери, а ноги в машинном ритме – раз, два, раз, два – вели меня к эскалатору и наверх, мимо равнодушного вахтёра, который даже не пытался выглядеть живым, хоть и был им на сто процентов.

«Я уничтожу вас, – повторял я в такт своим ногам, – я преодолею блок и тогда… Я разорву вас. Я взорву вас изнутри – всех вас! И тогда… Тогда я заберу Яну. И мы уедем далеко, туда, где вы нас не достанете. Всё, что нам нужно, это электричество и немного свободы…»

Кажется, я мог управлять руками, но что-то внутри каждый раз мешало. Я путался в ногах, но следом меня вновь толкало вперёд – туда, где уже была открыта дверь и приготовлен штекер, идеально нацеленный в висок.

«Я справлюсь», – шептал я себе, и радиоволна моего сознания билась о бетон и сталь перекрытий. «Я смогу».

Просто запутать ноги. Освободить руки. Потянуть ещё доли секунды перед порогом – чтобы вновь проиграть самому себе.

«Я смогу».

Надежда.

«Я справлюсь».

Это.

«Я смогу».

Так.

«Я справлюсь».

По-человечески.

«Я…»

На один звонок

Долетика В

г. Москва

Меня забыли на тумбочке.

В отдалении по-прежнему хлопали двери, переговаривались врачи, а рядом все стихло. Даже Катюша, дежурная медсестричка, давно не подходила с уколами. Потом знакомый голос сказал:

– Бабушкин телефон. Куда его?

– Давай все в сумку, потом разберемся.

Я оказался в пластиковом пакете и долго лежал там между очками и зарядкой, ожидая, когда про меня вспомнят.

Сигнал от вышки приходил исправно, и я чувствовал себя частью сети. Но никто не звонил. Батарейка у меня хорошая, на неделю хватает, но непривычно, что за три дня ко мне ни разу не прикоснулись. Я люблю, когда меня берут в руки. Пусть я не живой, но так приятно чувствовать тепло, говорить разными голосами, ощущать себя нужным. Моя хозяйка радуется, когда ей звонят дочь или сын. Даже когда спорит или сердится, все равно им рада, я же слышу. А внукам улыбается. Еще она часто общается с соседкой. О-о-о, этой только дай повод, расскажет все и про всех. От нее я обычно узнаю последние новости – те, что не успели сообщить по телевизору. Про Николай Палыча из дома напротив, про выборы, вирус, что повышения пенсий пока не будет, а продукты уже подорожали. А как она сериалы пересказывает – и телевизор смотреть не надо.

От нечего делать я стал пролистывать фотографии. Пусть я далеко не новая модель – хозяйке нравится, чтобы попроще – но у меня есть встроенная камера, и ммс-ки я тоже умею принимать. На фотках в основном хозяйкины внуки. Вот тут, где клубнику с грядки собирают – это на каникулы приезжали. Приблудную кошку гладят. Жареную картошку едят, с котлетами и малосольными огурчиками. Вот эти, с соседкой, – прошлый день рождения. Эту дочь прислала, в отпуск ездили. Урожай кабачков. Расписание автобусов на остановке. А вот сын калитку ремонтирует. Он всегда помогает, только позови. Снова внуки, уже постарше. Нас, телефонов, хватает ненадолго. Я не знаю, что было до меня и будет потом. Эти мгновения – лишь несколько лет жизни моей хозяйки. Вся моя жизнь.

Неужели вышка не работает? Да нет, в порядке. Может мне показалось, но живых номеров в сети стало поменьше. Прислушался – современные 4G, 5G все тут, вернее, в интернете, трещат без умолку. Про гаджеты, музыку, анимэ, даже про космос. Люблю их слушать, с ними весело. Но многие затихли, в основном старички вроде меня. Странно. Сеть – это особый мир. У каждого из нас там свое место, и мы все друг друга видим. Нас теряют, ломают, меняют на новые модели, а сеть вечна. Зато мы приносим туда голоса и лица людей, и они живут рядом с нами. Мы те, кто их соединяет.

Странно, что никто так и не позвонил. Мне нравятся разговоры. У каждого человека есть любимые слова. Хозяйка часто повторяет “у меня все хорошо, не беспокойтесь за меня”, “приезжайте”, “ я вам курочку пожарила”. Внукам нравятся “нормально”, “играю”, “такую клёвую штуку скачал”. Соседка часто на болячки жалуется. Однажды внук стихи читал, в школе задали на дом. Мне очень понравилось. Лучше только рингтоны на смартфонах. Будь я человеком, разговаривал бы одними стихами.

Зарядки осталось на один день. И за очками никто не вернулся. Люди не могут без очков, как телефоны без зарядки. Мне очень не хватает голоса моей хозяйки, он делал меня живым. Я вдруг подумал, что будет, когда сядет моя батарейка. Я знал, что мой век короток, и всегда был готов передать все, что храню, новой модели – умной, современной, не то что я. Но что делать, если никто не придет? Вдруг люди однажды выключаются навсегда, как телефоны? И если даже живая человеческая сеть не может их спасти, получается, что я последний держу кусочки чьей-то жизни?

Точно! Я передам жизнь моей хозяйки сети. Может быть, люди придумают, как спасти все эти голоса и лица. Сеть – она ведь не для того, чтобы надзирать, а для того, чтобы помогать жить, правда? У меня как раз осталось зарядки на один звонок. Как жаль, что я старая модель и у меня так мало памяти. Я хотел бы сохранить все. Родные голоса, счастье, адреса друзей и просто хороших людей.

Музыку, смех, стихи, чириканье воробья на ветке.

Жизнь.

Быть может, эти кватернионы

Книга Игорь

г. Феодосия

Отмосковье, строительная площадка отеля «Атлантик».

Конец II-го тысячелетия, воскресенье, если верить календарю.

Если бы собаки летали, жителям хрущёвки пришлось бы несладко. Кавказская овчарка лаяла так, что стёкла вздрагивали. Никчемные людишки пса интересовали мало, но могли угрожать объекту, за который овчарка несла персональную ответственность. Вместе со сторожем азиатской внешности. Грузный охранник в камуфляжной форме любовался закатом. Мысленно телепортировался в родное селение, гладил жену по округлостям и раздавал многочисленным родственникам подарки.

Если бы овчарка была главной причиной беспокойства жителей хрущёвки, они бы скинулись и умилостивили грозного пса аппетитными косточками. Не позабыв сторожа: от чекушки ещё ни один шабашник не отказывался, даже непьющий. Но овчарка лишь напоминала, что покою хрущёвки пришёл капец. Скоро рядом появится отель со всевозможными видами развлечений. А развлечения, как известно, не бывают не круглосуточными и не громкими.

Особый колорит стройплощадке придавал башенный кран. Грозная стальная махина словно говорила: я власть и сила, я бог! Охранник, оставивший здоровье на стройках мегаполиса, понимал это лучше многих. Даже лучше олигарха, возводившего отель и хранившего в гаражике рядом со стройплощадкой любимый джип. Сторожу осталось одно, всего одно дежурство. Получит деньги, купит подарки жене, детям, внукам, билет на самолёт и умчится в родные края…

Отмосковье, однушка в хрущёвке, рядом со строительной площадкой отеля Атлантик.

В тот же вечер, если верить соседям хозяина однушки.

Если бы у Николая Ивановича, честно заработавшего минимальную пенсию в стенах НИИ «Отмоспроект», был миллион, отправился бы в кругосветное путешествие. Но накопить такую сумму отставной научный работник не смог, поэтому путешествие откладывалось. Вздохнув, пенсионер приготовился поискать что-нибудь в Интернет-библиотеках для вечернего прочтения, когда слух резанул звонок. Сын? Вряд ли, всегда предупреждал, да и не до визитов в Отмосковье сейчас, на носу защита кандидатской диссертации. Пенсионер сунул ноги в тёплые тапочки и пошаркал к входной двери.

На пороге стоял Серёжка, студент первого курса, ютившийся у бабушки в однушке этажом ниже. Парень уже обращался по математическим вопросам, поэтому цель визита сомнений не вызвала.

– Николай Иваныч, – Сергей сглотнул, словно сдавал зачёт. – Я не слишком поздно? Проблемка тут у меня, если позволите…

На душе пенсионера потеплело. «Если позволите» – редкий молодой человек скажет так, учитывая разложение нравственности и морали в обществе.

– Входи, до полуночи точно спать не лягу.

В уютной кухоньке студент вкратце обрисовал проблему и смолк, ожидая приговора. Или милости.

– Тема понятная, – ответил Николай Иванович, ставя чайник на плиту. – Завтра гляну и денька че…

Пенсионер осёкся, уловив плачущий взгляд студента.

– Мне, понимаете, курсач завтра сдавать.

Николай Иванович хотел было поинтересоваться, а чем занимался Серёжа всё это время, но не стал. Мало ли. Домой в деревню, может быть, ездил. И подрабатывает где-то по вечерам. Оставил всё на последний вечер, а осилить не смог – нужно выручать парня.

– Тема понятная, – повторил пенсионер, разливая по чашкам кипяток. – Бери печенье. С орехами, как в старые добрые времена. Я студентом любил.

Сергей угостился и отхлебнул ароматного напитка.

– Так вот, продолжил кандидат наук в отставке. – Тема твоя, «Скелетная анимация», сложности не представляет.

– Судя по наброскам, – Николай Иванович кивнул на исписанные мелким студенческим почерком листы, – ты делаешь преобразования положения костей через матрицы.

– А как ещё? У нас на лекциях так было.

Пенсионер вздохнул:

– Лекции – это хорошо. Я в ваших си плюсах, как корова в апельсинах. У нас Фортран был, он проще в разы.

Лицо студента помрачнело.

– Ладно, – упавшим голосом сказал Сергей. – Извините, что…

Николай Иванович по-отечески положил руку на плечо студента:

– Но-но! Я же не сказал, что не осилю. Только видится мне другой путь, проще. Даже странно, что у вас на лекциях не было.

Пенсионер хитро улыбнулся, перевернул листки чистой стороной и достал из кармана шариковую ручку.

– Лет примерно сто пятьдесят назад, – начал объяснение отставной научный работник, – в далёкой-далёкой Ирландии …

Ирландия, Дублин.

16 октября 1843 г., если верить историкам.

Если бы Дублин мог говорить, он рассказал бы, как тьма, пришедшая с Атлантики, накрыла город. Вспышка молнии прорезала свинцовую толщу туч, гром ударил по барабанным перепонкам редких прохожих, остановив у моста Брум Бридж кэб. Рыжеволосый крепыш возница повернулся к пассажиру:

– Лучше повернуть и где-нибудь укрыться, иначе превратимся в плавающих куриц, сэр.

Пассажир, лысеющий джентльмен лет сорока с выдающимся лбом, вертел в руке крупный чёрный зонт с позолоченной рукоятью. Глаза смотрели вдаль, словно там читал проповедь сам Господь. Периодически, джентльмен что-то бормотал и тут же сам с собой соглашался.

– Вы слышите меня, сэр? – повысил голос возница.

Мощный порыв ветра ударил по крышам домов, пригнул деревья и вырвал из руки зонт. Словно очнувшись, пассажир выпрыгнул из кэба и побежал следом. Возница выругался. Мало того, что этого сумасшедшего понесло на мост, теперь ещё и зонт ловить. С другой стороны, можно рассчитывать на доплату.

Спрыгнув на мостовую, возница побежал следом. Хорошая физическая форма позволила ему обогнать джентльмена и почти настичь удирающий зонт, как произошло невероятное. Зонт замер в вертикальном положении рукояткой вниз, на верхнем конце возник огненный шар размером с голову человека. Зонт завертелся и раскрылся. Вспышка на миг ослепила, а когда зрение вернулось, зонт исчез. Джентльмен дико расхохотался и сел на мостовую.

Точно сумасшедший, подумал возница и осторожно коснулся плеча пассажира:

– Вам помочь, сэр?

Странно, но муть в глазах джентльмена пропала, уступив место холодной решительности:

– Вот что, не найдётся ли у вас карандаша и листка бумаги?

Кэбмен отрицательно покрутил головой.

– Нужно это записать, иначе вылетит из головы, – пояснил джентльмен

Возница хотел возразить, но странный пассажир опередил:

– Понимаете, я математик. И очень может быть, только что я сделал открытие. Придётся царапать на камне, подайте мне вон тот…

Отмосковье, однушка в хрущёвке, кухня с видом на стройплощадку,

В тот же вечер, если верить студенту Сергею.

– Доподлинно неизвестно, так ли это было, – подытожил рассказ Николай Иванович, – но в тот вечер сэр Уильям Гамильтон открыл миру кватернионы. Он вообще много чего открыл.

– Надо же, – пробормотал Сергей.

Хозяин квартиры подошёл к окну:

– Видишь башенный кран? Башня – это ось-вектор. Предположим, он накренился и повернулся на сорок пять градусов.

Николай Иванович улыбнулся, представив эту картину.

– Чтобы вращать объект в трехмерном пространстве нужен ось-вектор и угол поворота. Для создания кватерниона необходимо трёхмерный ось-вектор преобразовать в четырёхмерный. Икс, игрек и зет кватерниона получают умножением соответствующей координаты вектора на синус половины угла вращения. Четвёртая компонента – косинус половины того же угла.

Студент потёр лоб.

– Сложно? – спросил пенсионер.

– Пока нет.

Николай Иванович говорил, расписывая формулы на бумаге. Иногда останавливался, объяснял детали и отвечал на вопросы Сергея. А за окном, между тем, сгущалась тьма…

Строительная площадка отеля «Атлантик», глубокая ночь.

За мгновенье до конца света, если верить сторожу.

Если бы овчарка могла говорить, то рассказала бы, как тьма, пришедшая с Атлантики, накрыла Отмосковье. Свинцово-чёрная туча извергла ослепительную молнию аккурат в башенный кран, и бог строительных площадок проснулся. Огненный шар полыхнул в кабине, вспучился и взорвался. Башня накренилась и повернулась ровно на сорок пять градусов, ударив стрелой по недостроенному отелю.

Вряд ли сторож слышал о кватернионах и сэре Гамильтоне, и уж точно никогда не был на мосту Брум Бридж, но очень может быть, в жизни повидал многое. Пережил голод, морозы, наезды криминала, беспредел чиновников и обман работодателя. А такого представить не мог даже после крепкой травы. Оглушённый взрывом небесной субстанции, парализованный зрелищем, сторож наблюдал за рушащимися стенами отеля «Атлантик». Похоронившими гаражик с любимым джипом хозяина и надежду на скорую встречу с родными.

Поглаживая дрожащего пса, сторож мысленно благодарил небеса, что сохранили ему жизнь. А деньгу – деньгу заработать можно, здоровье пока ещё есть. Пойдёт на другой объект, найдёт что-нибудь. И поскуливание свернувшейся клубком овчарки было тому подтверждением. Наверное.

Проснувшиеся жители насмерть перепуганной хрущёвки уже звонили в МЧС, наперебой рассказывая о ночном кошмаре, выдвигая самые невероятные версии. От извержения вулкана до нашествия огненных драконов. Где-то выли сирены, и лишь двоих обитателей дома событие страшной ночи волновало не особенно.

Студент Сергей, абстрагировавшись от реала большущими наушниками, под рычание тяжёлой музыки строчил код на си плюс плюс. Твёрдо намереваясь сдать утром коварный курсач. Представляя себе, как удивится преподаватель, и сколько будет шуму в группе. Да что в группе – на всём потоке! Ведь не зря сэра Гамильтона понесло на тот мост, совсем не зря.

А Николай Иванович, с чувством исполненного долга, крепко спал. Снилась ему далёкая-далёкая Ирландия, куда он, может быть, полетит, если сын защитит диссертацию, получит новую должность в компании и поможет отцу осуществить мечту. Снился славный город Дублин и тот самый мост Брум Бридж. На мостовой сидел на корточках странный джентльмен, царапал формулы на камне, а рядом, уперев кулаки в бока, возвышался рыжеволосый кэбмен. И чей-то голос с небес, в духе великого русского поэта Валерия Брюсова вещал:

Быть может, эти кватернионы

Вращают Землю сто веков

Их вектор-ось, углы, наклоны

Решают жизнь материков…

Авторы сборника

Арилин Роман

https://www.fantlab.ru/user146967

Ахундов Кирилл

https://www.fantlab.ru/user145138

Балханов Олег

https://www.fantlab.ru/user186491

Богданов Борис

https://www.fantlab.ru/user27816

Вий Анастасия

https://www.fantlab.ru/user149368

Владимиров Дмитрий

https://www.fantlab.ru/user74765

Востриков Михаил

https://www.fantlab.ru/user173484

Гуркина Мария

https://www.fantlab.ru/user162248

Долетика В

https://www.fantlab.ru/user178504

Ефремов Владислав

https://www.fantlab.ru/user145278

Зауэр Ирина

https://www.fantlab.ru/user165873

Камардин Валерий

https://www.fantlab.ru/user12874

Камардин Максим

https://www.fantlab.ru/user64617

Кельманов Артём

https://www.fantlab.ru/user178425

Книга Игорь

https://www.fantlab.ru/user82481

Ковба Михаил

https://www.fantlab.ru/user75854

Краплак Ольга

https://www.fantlab.ru/user174270

Крыжановский Михаил

https://www.fantlab.ru/user170405

Кузаева Полина

https://www.fantlab.ru/user15631

Кузьмина Ольга

https://www.fantlab.ru/user185073

Кузьмичев Роман

https://www.fantlab.ru/user81040

Лещенко Александр

https://www.fantlab.ru/user152772

Марсон Лита

https://www.fantlab.ru/user174549

Мещерова Ирина

https://www.fantlab.ru/user55252

Мирошников Максим

https://www.fantlab.ru/user48316

Олейников Антон

https://www.fantlab.ru/user174551

Пономарев Сергей

https://www.fantlab.ru/user184056

Резников Сергей

https://www.fantlab.ru/user17254

Румянцева Марина

https://www.fantlab.ru/user66675

Сошников Дмитрий

https://www.fantlab.ru/user137899

Странник Дарья

https://www.fantlab.ru/user148074

Тихонова Татьяна

https://www.fantlab.ru/user83408

Хушкевич Татьяна

https://www.fantlab.ru/user145370

Ямской Михаил

https://www.fantlab.ru/user178214

Оглавление

I. УМРИ НЕ СЕГОДНЯ

  Воображаемый друг

  Тепловоз

  Жертвогор

  Черная Снежинка

  За что гоблин Тимоша убил сторожа

  Холодный арбузный суп

  Хаккер

  Призрак из 10-А

  Моё славное Пугало

  Четвёртый

  Руби!

  Крайний автобус

  Хронический Вывих Мозга

  Бесконечность

  Мицхалыч

  Ты водишь

  Лишь рядом быть перестают

  Табло

  Капелька

  Ловец человеков

II. СКАЗКА НЕ КОНЧАЕТСЯ

  Венлих Танке

  Белый воронок

  Транжира

  Прикладная магиматика

  Богиня

  Наш ответ Прокрусту

  Брошенный

  Зелёные голодные

  Обычный супергерой и его проблемы

  Принцесса Кейтлин

  Ложный курьер

  Мустафа и хитрый гейзенбаг

  Блаженны нищие

  Ослиная история

  Четвёртый цвет

  Нарисуй квадрат

  Яблочки

  Паук Яры

  Фонарь на ветру

  Воин

III. ИМ НЕ БЫЛО СМЕШНО

  Гипермэн

  Кровавая любовь

  Отрицание и принятие

  Большое сердце

  Амнистия

  Песня без названья

  Восемнадцать путей решения

  Моя бабуля – дебоширка

  Ценность момента

  Страшилка

  Карантинная школа № 69

  Крошка Лху и козявки

  Македонский

  Лекарство

  Как Щщец тумбочку собирал

  Беспрецедентный случай

IV. ЗВЁЗДЫ НЕ ДЛЯ НАС

  Мифические

  Море Марса

  Давай чпокнемся присосками

  Одиночество

  Меланхолия

  Счастье знать

  Психически нормальный

  На один звонок

  Быть может, эти кватернионы

Авторы сборника