Всё, школа закончилась. Завтра выпускной.
Чувства странные. Не то, что я без ума люблю школу и, как теперь обходиться без неё, не представляю. Но вот уже одиннадцать лет она была обязательной составляющей моей жизни и вдруг – её больше нет.
Хотя не думаю, что моя реальность как-то кардинально изменится. Если поступлю в вуз, вообще распорядок останется тем же: встаёшь утром, завтракаешь, умываешься и идёшь учиться. Только место другое и люди вокруг другие – учителя, одноклассники. Точнее, преподаватели и однокурсники. И Вишни не будет рядом.
Вряд ли мы с ней и дальше двинем вместе. Она собирается куда-нибудь на управление – в менеджеры. А я…
До сих пор не могу сделать окончательный выбор. Скорее всего пойду куда-то на филологию. А может… может, в политехнический на строительный.
Хотя последнее – точно нет. Шутка.
Какого-то особого предвыпускного торжественного настроя у меня нет, есть только немножко смятения перед: «А что дальше?» Но в этом наверняка ничего особенного.
Дома сидеть не хочется. У Вишни – свидание. Она по-прежнему время от времени вздыхает по своему недосягаемому Нестерову, но в монастырь уходить не собирается. Двоюродная сестра познакомила её с каким-то мальчиком, и вот сегодня они первый раз встречаются без посторонних, один на один. Я тоже одна. Брожу по городу без определённого направления и цели – куда ноги понесут.
Как раз оказываюсь возле остановки, когда подъезжает троллейбус, почти пустой. Заскакиваю в него, устраиваюсь на сдвоенном сиденье в конце салона, еду. Просто еду, на автомате отсчитывая остановки: первая, вторая, третья. Пассажиры набираются медленно, заходят по одному, по двое. Четвёртая.
Осторожно! Двери закрываются! А я отворачиваюсь к окну.
Всего на секунду наши взгляды встречаются и тут же безучастно расходятся в разные стороны. А к чему рассматривать посторонних?
Но, может, я и ошиблась. Не хочу убеждаться, ни в том, ни в обратном. Выравниваю сбившееся дыхание, внимательно рассматриваю улицу за окном. Во всяком случае, это взаимно – сделать вид, будто не заметили, не разглядели, не узнали.
– Привет! – раздаётся совсем близко, и кто-то плюхается на соседнее кресло.
На самом деле не «кто-то», я точно знаю, что он. Ещё и голос в подтверждение. И то, как он себя ведёт. И абсолютно дурацкий вопрос:
– Это действительно ты?
– Неа, – отвечаю, глядя вперёд. – Не я. Даже ничего общего.
Он щурит бутылочного цвета глаза, морщит нос и мелко кивает:
– Заметно.
Не выдерживаю, поворачиваюсь, тыкаю локтем ему в бок.
– Что значит «заметно»?
Мир с умным видом констатирует:
– Ты изменилась.
– Ага, – соглашаюсь. – Больше не навязываюсь и не цепляюсь, как утопающий за соломинку. И вообще, завтра у меня выпускной.
– Ну-у, совсем большая! Поздравляю.
Снова хочется ткнуть его локтем в бок, но вместо этого улыбаюсь, как идиотка. И он лыбится.
Это только с ним подобное возможно: не видеться целый год, а потом, случайно встретившись, вести себя так, будто расстались только вчера, и легкомысленно болтать, пряча за глупостями самое важное.
Наверное, любой другой на его месте спросил бы: «Как дела?» Но он по-прежнему не любой другой. К тому же он уже спрашивал об этом, когда действительно было нужно, а больше никто не догадался. А сейчас…
Да всё у меня нормально.
Я живу с мамой, папа живёт со своей Юлей. Мы с ним общаемся понемногу, а мама до сих пор не желает его видеть, слышать, даже говорить о нём не желает. И, по-моему, всё ещё любит.
Раньше я не верила, что бывает такая любовь. С юности и надолго, несмотря на безответность, боль, предательство. Я бы так не смогла. Наверное.
– Ты куда-то по делу едешь? – интересуется Мир.
– Не. Просто гуляю.
– Одна?
– Почему же? – показываю на него. – А ты?
– Тогда выходим?
Троллейбус замедляет ход перед очередной остановкой. Не успеваю определить, какой.
– Здесь?
– А не всё ли равно, где?
Пожимаю плечами.
– Да без разницы.
Срываемся с места. Мир выскакивает из троллейбуса первым, как порядочный, протягивает мне руку, и я, не задумываясь, хватаюсь за неё, шагая с подножки на тротуар. Чувствую жар его пальцев. Всего мгновение. Он сразу отпускает мою ладонь, отворачивается, чтобы посмотреть по сторонам.
– Куда дальше?
Тоже оглядываюсь, замечаю зелёную массу деревьев, машу рукой.
– Туда.
Он соглашается, не раздумывая. Идём. У него руки в карманах брюк, а я держусь за перекинутый через плечо ремешок сумки.
Сразу за воротами у начала широкой аллеи стоит ларёк – переднее стекло обвешано ценниками, а боковые рекламными плакатами с продукцией, и по ним становится ясно, что тут продаётся.
– Хочешь мороженого? – интересуется Мир.
Киваю. Останавливаемся перед ларьком. Мир выбирает фисташковое, а я – клубника-банан. Надо же, у него даже мороженое под цвет глаз! Вообще-то я тоже хотела фисташковое, но решила не повторять за ним. Вот ещё!
Только успеваю разорвать упаковку и едва попробовать, а он предлагает:
– Меняемся?
И смотрит невинно-простодушным взглядом.
– Но я уже надкусила, – сообщаю и слышу в ответ:
– Ну и что?
Забираю у него фисташковый рожок и протягиваю ему свой, двухцветный, розово-жёлтый. Мир обхватывает его пальцами, поворачивает к себе как раз немного надкушенным краем и прикасается губами именно к тому самому месту. А я смотрю, как заворожённая, и, кажется, кажется…
Мне опять хочется ткнуть его в бок, чтобы превратить всё в забавный прикол, но он и так, похоже, не ощущает ничего особенного, отрывается от мороженного, по-кошачьи облизывает испачкавшиеся губы и беззаботно спрашивает:
– Агат, а как тебя называть уменьшительно?
– А зачем тебе?
– Просто, – заявляет Мир. – Думаю, но ничего в голову не приходит. Но ведь родители тебя как-то называли?
Старательно вспоминаю и, кажется, начинаю краснеть уже только от воспоминаний. Потому что нормальный человек в моём возрасте ни за что в подобном не признается. И всё-таки произношу:
– Давно-давно, совсем-совсем в детстве мама звала меня Кисонькой. А ещё Мусей. Иногда Татой. – Хотя тут же добавляю со всей возможной суровостью: – Но даже не думай это повторять.
Мир не пытается спрятать улыбку, а мысленно – вообще ржёт.
И зачем я ему рассказала? Ну ведь точно, не выдержит и ввернёт при случае. Но пусть только попробует. Тогда в отместку стану называть его… Славиком!
Представляю и тоже едва не давлюсь смехом. И понимаю, что не получится. Потому что он – Мир. И только.
Мороженое давно уже съедено, и Мир опять убирает руки в карманы, а я цепляюсь за ремешок сумки. Шагаем неторопливо, молчим или болтаем о всякой ерунде. И мне опять кажется, что мы, не заметив, перешагнули через год. И ещё через что-то. И вот именно это неопределимое что-то волнует, настораживает и смущает.
Аллея сворачивает в сторону, потом превращается в плотно утрамбованную земляную дорожку и выводит к реке. Не на обустроенную центральную набережную с высоким берегом, фонарями, лавочками, беседкой и оградой, а на маленький дикий пляж, с зарослями кустов по краям, с травяными кочками и светлым, разогретым на солнце песком. Ступаю на него, он слегка разъезжается под ногами, засыпается в босоножки, отчего становится немного щекотно. И я наконец-то решаюсь, хотя не уверена, что об этом следует спрашивать.
– А почему ты мне не позвонил? Когда после каникул вернулся.
– Не знаю. – Мир пожимает плечами. – Подумал «Зачем?», раз ты сама не звонишь. Значит у тебя и так всё уже нормально. Без меня. И вдруг я только испорчу.
Наверное, я смотрю на него как-то чересчур странно. Слишком изумлённо или поражённо.
Он растягивает губы в широкой улыбке, чуть запрокидывает голову, глядит вверх.
– Хотя, нет. Вру, конечно. Побоялся, что ты опять прицепишься, как клещ, и от тебя будет не отвязаться. А тебе ещё школу оканчивать и думать надо про экзамены.
– Дурак! – выдыхаю обиженно, но во вторую версию не верю, верю в первую.
Снимаю босоножки, бреду по песку к кромке воды. Мир идёт следом, останавливается, когда останавливаюсь я, но не подходит и молчит. А я наблюдаю, как маленькие лёгкие волны выкатываются на песок и пытаются дотянутся до моих пальцев, но на самом деле мне очень хочется обернуться, увидеть его лицо, бутылочного цвета глаза и след от шрама на подбородке.
– Интересно, а что это там блестит, – внезапно долетает из-за спины.
Вскидываю голову.
– Где?
– На том берегу, – поясняет Мир. – Далеко.
– Да где?
– Вон. Смотри.
– Куда?
– Туда.
Не, ну нормальные ориентиры. Веду взглядом вдоль противоположного берега.
– Я ничего не вижу.
– Смотри внимательней, – наставляет Мир и уточняет с лёгким осуждением: – У тебя зрение в порядке?
– В порядке.
Предполагая, что, наверное, просто стою неудачно, делаю шаг назад и врезаюсь. В него.
– Теперь видишь? – шепчет Мир в самое ухо.
Не вижу. Ничего. Потому что глаза закрылись. Потому что – зачем видеть, когда хочется только ощущать?
Ловлю стук его сердца. Кожей, мышцами, всем существом. Чувствую, как его рука обхватывает меня.
– Агата, – опять в самое ухо.
– М-м-м.
Мой. Мир.
Сквозь веки пробивается солнечный свет, но я в другом измерении. В нём можно только слышать и осязать, и этого достаточно. В том смысле, что другого не надо. А того что есть, наоборот, хочется больше и больше.
Дыхание в волосах, уху щекотно, коже горячо. Сердце стучит. Не пойму точно – его или моё?
Или, может, у нас одно на двоих? Но так не бывает.
Или всё же бывает?
Секунды шелестят лёгким ветерком. Время – мимо. Понимаю, что значит бесконечность. Потому что могла бы так стоять долго-долго-долго-долго. Это просто, когда перестаёшь быть материальной, когда становишься чувством.
– Агата.
Я слышу, я ощущаю, я живу. Я люблю. Не как год назад, по-настоящему.
Смешно, конечно. Всего час прошёл с того момента, как мы случайно столкнулись в троллейбусе. Слишком мало, несерьёзно.
А мне и не надо серьёзного. Пусть глупо, пусть нелепо, пусть неправильно. Да какая разница, когда по-настоящему?
Почему я уверена? Откуда я знаю?
Да я не знаю, я просто чувствую.
А потом звонит телефон. По мелодии определяю – мама. Кто бы другой, не обратила бы внимание, но ей я обещала отвечать всегда и до сих пор держу слово.
Возвращаюсь в реальность, достаю из сумки мобильник. Мир отодвигается в сторону и даже отворачивается, словно пытается спрятаться. Подходит ближе к воде, смотрит вдаль. И я тоже отворачиваюсь, подношу телефон к уху.
– Агата, ты где?
– Гуляю.
Мама, конечно, думает, что с Вишней.
– Ну вы там не особо увлекайтесь, – произносит наставительно. – Не совсем уж допоздна. Завтра оторвётесь.
– Ага, – послушно киваю я вместе с телефоном. – Ты не беспокойся. Допоздна не будем. Скоро вернусь.
Мы действительно уходим от реки, движемся в сторону остановки. Правда путь выбираем другой. Этот вроде бы чуть подлиннее.
Я не хочу расставаться, но одновременно боюсь того, о чём недавно сказал Мир: если мы не разойдёмся, я сделаю что-нибудь не то, или он сделает что-нибудь не то, или даже мы оба, и всё испортим. Потому что пока всё слишком гармонично и хорошо, а долго так обычно не бывает.
Или бывает? Но мне страшно рисковать, проверяя. Поэтому потерплю. Пока потерплю.
Он провожает меня до дома. С этим у нас всё хорошо, не раз уже пройдено.
Стоим у моего подъезда, держимся за руки.
– А номер телефона у тебя тоже изменился? – на прощанье интересуется Мир.
– Номер – нет.
– Тогда я позвоню завтра, – сообщает он, но тут же меняет решение: – Хотя, нет, не завтра. У тебя же выпускной.
Киваю. Но, кажется, я готова забить: на праздник, на школу, на одноклассников. Но Мир даже не рассматривает такой вариант, поэтому и я не предлагаю, слушаю, как он говорит:
– Тогда после… завтра. – Вопросительно смотрит на меня и ухмыляется. – К полудню ты уже проснёшься?
И я смотрю. На него.
– А ты, – шепчу, прищурившись с вызовом, – разбуди меня.
Мир продолжает ухмыляться и, наклоняясь к моему лицу, тихонечко спрашивает:
– Вот так?
Для обложки использованы стоковое фото с сайта pixabay
